2009 ruen А.Л.Андреев318c4bc2-7b2e-11e0-9959-47117d41cf4b sci_history nonfiction Edward Creasy The Fifteen Decisive Battles Of The World en Miledi doc2fb, FB Writer v2.2 2011-06-22 http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=618375Текст предоставлен правообладателем 00d2e1ee-84cc-11e0-9959-47117d41cf4b 1.0 Литагент «Центрполиграф»a8b439f2-3900-11e0-8c7e-ec5afce481d9 Великие битвы XI–XIX веков: от Гастингса до Ватерлоо Центрполиграф М.: 2009 978-5-9524-4485-0

Эдвард Кризи

Великие битвы XI—XIX веков: от Гастингса до Ватерлоо

Мир приносит свои победы, не менее славные, чем война…

Эдвард Кризи

Предисловие

Важнейшей отличительной чертой нашего столетия является то, что в цивилизованных странах любые проявления насилия, в особенности войны, все чаще начинают восприниматься с осуждением. Мировое сообщество, конечно, не намерено и вряд ли будет когда-либо готово включить в свои ряды государственных деятелей всех стран. Но даже те, кто порой призывает к войне как средству разрешения неизбежных международных противоречий, сходятся во мнении, что вооруженный конфликт является вынужденной мерой, к которой прибегают после того, как безуспешно были испробованы мирные средства. В этом случае государство точно так же оправдывает закон о самообороне, как и индивидуума, которому грозит неотвратимая серьезная опасность. Что касается писателей, то вряд ли в наши дни они избрали темой своих произведений сражения только из любви к битвам или потому, что бесчисленное множество солдат в них участвовало, а многие сотни тысяч людей были заколоты, зарублены, застрелены или приняли иную смерть. Нет, для писателя это было бы свидетельством слабоумия или порочности. Тем не менее нельзя отрицать, что эти сцены кровавых побоищ вызывают жадный, пусть и опасливый интерес. В проявлении храбрости, вне всякого сомнения, присутствует подлинное величие, а приверженность законам чести позволяет бойцам противостоять страданиям и разрушениям. Нигде мощь человеческого интеллекта не проявляется так ярко, как на месте командира, силой своей воли осуществляющего планирование, построение и управление огромными массами участников вооруженного столкновения. Сохраняя хладнокровие и демонстрируя чудеса храбрости, подвергая себя постоянному риску, он заботится обо всем и отвечает за все. У него всегда есть наготове свежие резервы и новые решения в быстро меняющихся ситуациях массовых побоищ. И такие качества, какими бы непостижимыми они ни казались, всегда можно обнаружить как среди низших слоев общества, так и среди аристократии. Так, Катилина был таким же храбрым воином, как и Леонид, но гораздо более грамотным военачальником. Альба на поле боя превосходил герцога Оранского, а Суворов как полководец был выше Костюшко. Здесь можно вспомнить выразительные строки Байрона:

Есть такие сражения, которые привлекают наше внимание независимо от моральной оценки, которую мы могли бы дать их участникам. Они всегда будут значимыми с точки зрения того практического влияния, которое их исход оказал на общественные и политические условия современности. Они неизменно вызывают у нас острый интерес, во-первых, потому, что мы пытаемся исследовать причинно-следственную связь этих событий, и, во-вторых, потому, что они помогают нам понять, кто мы такие, и дают почву для размышлений о том, что было бы при ином результате.

Однако мы не должны стремиться считать мерилом мудрости исключительно результат. Мы должны применять более справедливые стандарты, исходя из конкретных обстоятельств и возможностей, стоявших перед политическим деятелем или полководцем во времена, когда он обдумывал план действий. Правильнее оценивать его не с точки зрения удачливости, а с точки зрения всех обстоятельств, которые выражаются греческим словом Προαιρεπs, не имеющим эквивалента в нашем языке.

Автор надеется, что после того, как будет описано каждое из сражений, станет понятно, почему он решил остановиться именно на них. Однако прежде он хотел бы сделать несколько замечаний по поводу некоторых других битв, которые сначала показались ему столь же значительными и важными для истории, но которые он после предварительного анализа решил не включать в эту книгу.

Вряд ли стоит напоминать читателю, что число убитых и раненных в битве не является основным критерием для определения ее исторического значения. Скажем, в боях за осадные сооружения англичан, выигранных воинами Жанны д’Арк, в результате которых эти сооружения (т. н. бульвары и бастилии) были захвачены и была снята осада с Орлеана, пали всего несколько сотен воинов. В то же время, по многочисленным свидетельствам восточных историков, в любом из непрекращающихся конфликтов между азиатскими правителями потери были настолько гигантскими, что, руководствуясь этими критериями, войны на Востоке смело можно было бы отнести к событиям планетарного масштаба. Однако, рассмотрев эти войны под углом зрения тех обстоятельств, которые их сопровождали, и внимательно проанализировав те последствия, к которым они привели, тем не менее (хотя они и зачаровывают нас своим величием) приходится отнести их к событиям второго плана. Причина заключается в том, что либо результаты этих сражений были ограничены отдельным регионом, либо эти результаты не смогли подтвердить того огромного влияния, которое, как казалось ранее, могли оказать эти события. Что касается всех битв революционных войн во Франции позднейшей эпохи, они имеют меньшее значение, чем сражение при Вальми, где впервые определился характер войн Французской революции.

Автор понимает, что, даже слегка дав волю воображению и связав ряд событий, мы сможем обнаружить, как, казалось бы, незначительные происшествия, например относительно небольшое боестолкновение, могут оказывать решающее влияние на важнейшие исторические события. Но когда речь идет о причинно-следственных связях, можно говорить лишь о том важном значении, которое имеет один факт по сравнению с другим, а не о тех отдаленных и неопределенных тенденциях, которые могли иметь место в том или ином обществе в прошлом. В то же время существует и школа, проповедующая фатализм, подобно тому как это делают писатели в одной из соседних нам стран. Она утверждает, что история – это не что иное, как цепь обязательных и уникальных событий, которые неизбежно сменяют одно другое. Поэтому, когда автор говорит о вероятности, он имеет в виду то, что могло бы произойти с конкретными людьми. Когда автор затрагивает проблемы причины и следствия, он имеет в виду только те общие закономерности, с точки зрения которых мы воспринимаем то, как регулируются взаимоотношения в человеческом обществе, и в которых мы решительно и категорически признаем мудрость и власть Высшего Законодателя в конструкции, созданной высшим Творцом.

Глава 1

Битва при Гастингсе (1066 г.)

Мелькнувшие в ручье прекрасные ноги Арлетты завоевали ей любовь герцога и подарили миру Вильгельма Завоевателя. Если бы она не привлекла таким образом взор герцога Нормандии Роберта Великодушного, король Англии Гарольд не погиб бы при Гастингсе, не возникла бы нормандская династия в Англии и не было бы положено начало Британской империи. Так писал сэр Фрэнсис Палгрейв, и это, несомненно, правда.[1]

Если бы кто-то написал труд под названием «Любовные истории, которые оказали столь драматическое влияние на дальнейшее развитие событий мироздания», то дочь кожевенника из прибрежного района страны заняла бы подобающее ей место на страницах этого повествования. Но героем нашего рассказа является ее сын, победитель битвы при Гастингсе, и никто из тех, что признают влияние Англии и созданной ею империи на судьбы мира, не посмел бы отнести это событие к разряду второстепенных.

Правда, некоторые из наших именитых историков прошлого столетия преподносят завоевание страны Вильгельмом Завоевателем так, будто в результате битвы при Гастингсе произошло просто замещение на троне одной королевской династии на другую, а «пронырливые нормандские юристы» в результате ловкой подтасовки осуществили замену отдельных государственных законов. Но, наконец, после появления исследования Августина Тьерри, посвященного нормандским завоеваниям, эти исторические фальсификации были разоблачены. Тьерри дает читателю ясное представление о масштабах политической и социальной катастрофы тех времен. Он живыми красками описывает алчную жестокость завоевателей, все те всеобъемлющие жестокие нововведения, которые они принесли с собой, включая отмену как древних, так и самых последних законов, введенных королями англосаксов. На его страницах повествуется о создании нового уголовного и земельного права, появлении новых групп населения и классов. Ради удовлетворения чувства мести или просто каприза нового тирана были опустошены целые районы, большая часть земель была конфискована и поделена между захватчиками, само слово «англичанин» стало бранным. Английский язык стал презираемым как варварский, а все высшие должности в церкви и государстве в течение более чем столетия стали занимать исключительно представители пришлого народа.

Не менее убедительной является оценка, данная Тьерри влиянию нормандского завоевания на общественную жизнь населения, ставшего объектом наступления офранцуженных нормандцев, и последующих поколений. Он предлагает читателю «просто представить себе жизнь в завоеванной Вильгельмом Англии. При этом необходимо понять, что здесь речь не шла о простой смене политического руководства и о победе одного кандидата над другим, представителем другой партии. Здесь одни люди пришли, чтобы низвергнуть других, была насильственным образом осуществлена смена законов и традиций общества. Прежнее общество было уничтожено, и лишь отдельные его фрагменты, или, выражаясь словами старой пьесы, «поверхностный слой», стали достоянием новых владельцев. Читатель не должен рисовать себе картину, в которой Вильгельм является просто королем и деспотом для тех, кто находился наверху и внизу, богатых и бедных обитателей Англии, то есть для всех англичан. Он должен представить себе две нации, к одной из которых принадлежал сам Вильгельм и в которой был верховным вождем. Под властью Вильгельма оказались два народа, над одним из которых он властвовал с самого рождения, а другой подчинил себе. На одной географической территории одновременно как бы существовали два общества – с одной стороны, богатые и свободные, говорящие по-французски нормандцы и, с другой стороны, нищие порабощенные англосаксы, обложенные разнообразной данью. Одни жили в просторных домах или даже в замках, обнесенных стенами и рвом, другие ютились в крытых соломой лачугах или в полуразрушенных сараях. Первые вели веселый, праздный образ жизни в окружении двора и под охраной знатных рыцарей. Вторые зарабатывали себе на жизнь тяжким трудом на фермах и в мастерских. Роскошь и высокомерие соседствовали с нищетой и завистью. И это не была зависть бедняка к богачу, высоты положения которого он не в силах достичь. Это была зависть низвергнутого к тому, кто лишил его былого положения».

Возможно, в своем труде Тьерри мало коснулся того положительного, что дало стране завоевание нормандцами. И эти факты так же невозможно опровергнуть, как и то, что саксы были ввергнуты завоевателями в состояние нищеты с самого момента битвы при Гастингсе и до подписания Великой хартии вольностей на лугу Раннимид. Именно после подписания хартии начинается настоящая история английского народа, когда англо-нормандцы и англосаксы перестали быть чуждыми друг другу. Первые перестали относиться ко вторым с высокомерным презрением, а вторые отказались от злобы и ненависти к своим завоевателям. И все эти свободные жители страны, будь то барон, рыцарь, йомен или горожанин, заложили основы свободного английского народа.

Нормандские бароны стали главной силой в движении к свободному обществу – те самые «железные бароны», которых так превозносил Чатам. Даже одного только этого упоминания достаточно для того, чтобы заставить страну вспомнить о том, чем она обязана нормандским завоевателям. Они составили военный костяк той разросшейся вширь и вдаль державы с ее самым храбрым и наиболее энергичным из когда-либо живших на земле народов.

Как ни парадоксально это звучит, но на самом деле не будет преувеличением процитировать цитату Гизо о том, что своими вольностями Англия обязана тому, что когда-то была завоевана нормандцами. Соответствует действительности и то, что государство саксов явилось лишь первой ступенью к свободе англичан, что сами по себе они никогда не смогли бы создать по-настоящему свободное общество. Завоевание заставило их вспомнить о чувстве собственного достоинства. Политические свободы в Англии возникли в результате сложившегося положения, когда народы и законы англосаксов и англо-нормандцев смогли найти формы взаимного сосуществования на этом острове. Состояние Англии при последних англосаксонских правителях напоминает состояние Франции в период смены династии Каролингов на Капетингов. Власть короля была слабой, а представители крупнейшей знати – сильными и непокорными. И хотя население в саксонской Англии было более единым, чем во Франции, а институты государства обеспечивали ему больше свободы, чем где-либо еще в Европе XI века, все же существовала вероятность, что предоставленная сама себе политическая система саксов вскоре была бы преобразована в такую же иерархическую аристократическую структуру, которая уже была создана во Франции. Затем последовал бы шаг к абсолютной монархии, а потом – шквал анархических революций, которые происходят сейчас повсеместно, но только не у нас в Англии.

Последние завоеватели острова были храбрейшими и лучшими в своем роде, по сравнению даже с римлянами. И, несмотря на все наши симпатии к личности Гарольда и Гереуорда и резко отрицательное отношение к основателю Нью-Фореста и опустошителям Йоркшира, мы должны признать превосходство нормандцев над англосаксами и англо-датчанами, с которыми люди Вильгельма сражались в 1066 г. Точно так же в 912 г. они одержали верх над растерявшими свою доблесть франками и порабощенным населением северной части римской Галлии, которая с тех пор носит название Нормандия.

Норманнам удалось подчинить себе конкурирующие племена готических народов не только в силу своей исключительной храбрости и военной дисциплины. Они интуитивно оказались готовы понять и принять более высокую культуру народов, с которыми столкнулись. Так, герцог Ролло и его соотечественники из Скандинавии с готовностью приняли религию, язык и другие атрибуты цивилизации, которые новая династия Капетингов во Франции, в свою очередь, унаследовала в те суровые и беспощадные времена от империи Карла Великого и Римской империи. «Они приняли обычаи и то бремя обязательств, которое накладывали на них капитулярии императоров и королей. Но сами внесли в выполнение этих законов тот дух жизнелюбия и свободы, привычку к повиновению на поле боя и готовность стать частью политической системы, в которой безопасность всех сочетается с независимостью каждого».[2]

Они были носителями подлинно рыцарского духа, ревностными защитниками религии, создали настоящий культ поклонения женщине знатного рода, являлись истинными поклонниками нарождающейся поэзии, демонстрировали (пусть это утверждение и спорно) определенный вкус, как в создании архитектурных шедевров, так и в организации пышных празднеств, – одним словом, нормандцы были паладинами нового мира. Их лучшие качества нередко затмевались такими особенностями характера, как высокомерие, безжалостность, жестокость, оскорбительное неуважение к образу жизни, правам и чувствам тех, кого они считали низшими классами человечества.

Постепенное смешение с саксами смягчило эти грубые и неприятные черты национального характера. Взамен же более флегматичные саксы получили изрядную долю характерной для завоевателей жизнеутверждающей властной энергии. Как справедливо признал Кемпбелл, «они подстегнули кровь в наших венах». До прихода нормандцев та роль, которую Англия играла в мире, была очень скромной, и без них страна никогда не смогла бы выбраться из рамок своей незначительности. Можно полностью положиться на авторитет Гиббона, который заявляет: «Несомненно, это Англия стала победителем после того, как была завоевана». Можно с гордостью принять и цитату француза Рапина, который более века назад, описывая битву при Гастингсе, говорит о ломке общества, вызванной этим событием, как «о первом шаге, после которого Англия взошла на высоту того величия и славы, свидетелями которых мы являемся в наше время».

Интерес к этой полной драматических событий борьбе, в результате которой Вильгельм Завоеватель стал королем Англии, еще более усиливается, если более подробно остановиться на личностях тех, кто тогда претендовал на корону страны. Претендентов было трое. Одним из них был зарубежный владыка с севера; вторым был зарубежный владыка с юга; и, наконец, третьим был уроженец самой страны. Первым был самый знатный из королей Норвегии Харальд Гардрада.[3]

Вторым был герцог Нормандии Вильгельм. И наконец, третьим был Гарольд Саксонский, сын графа Годвина. Никогда прежде за столь достойный приз не боролись столь достойные и доблестные претенденты. Саксонской стороне удалось взять верх над норвежцами, а нормандцам оставалось победить саксов. Но скандинавы, как никогда прежде, продемонстрировали свое величайшее бесстрашие и мужество в битве при Стамфорд-Бридж, где погибли Харальд Гардрада и его войско. А саксы никогда не противостояли своим врагам так отчаянно, как войско Гарольда в тот роковой для него день сражения при Гастингсе.

Во времена царствования короля Эдуарда Исповедника никто не воспринимал всерьез притязания на престол со стороны норвежского короля. И хотя предшественник Гардрады король Магнус однажды заявил, что по договору с прежним королем Гардикнутом он имеет все права на английский трон, им никогда не предпринималось серьезных попыток воплотить в жизнь свои притязания. Но Эдуард Исповедник предвидел соперничество между королем саксов Гарольдом и герцогом Вильгельмом и на смертном одре предрек те бедствия, которое оно обрушит на Англию. Герцог Вильгельм был родственником короля Эдуарда. А Гарольд возглавлял наиболее сильный знатный род, и в его жилах тоже текла королевская кровь. К тому же он был храбрейшим вождем и пользовался большой популярностью в народе. Король Эдуард не имел детей, а ближайший его родственник из боковой ветви был еще подростком и ничего не представлял собой как личность. Англия и к тому времени уже достаточно настрадалась при правлении несовершеннолетних королей, чтобы престол достался Эдгару Ателингу. И еще задолго до смерти короля Эдуарда эрл Гарольд в народе рассматривался как будущий король страны, несмотря на то что сам Эдуард, как считалось, отдавал предпочтение нормандскому герцогу.

Незадолго до смерти короля Эдуарда Гарольд побывал в Нормандии. Цель поездки саксонского эрла на континент остается неразгаданной, но тот факт, что в 1065 г. он предстал перед герцогским двором, неоспорим. Вильгельм умело и беспринципно воспользовался этим. Несмотря на то что Гарольд был принят с подчеркнутым почетом и уважением, ему дали ясно понять, что его жизнь и свобода зависят от того, как он поведет себя в беседе с герцогом. С нарочитой доверительностью и дружелюбием Вильгельм заявил ему: «Когда король Эдуард и я жили здесь, как братья под одной крышей, он обещал, что, став королем Англии, сделает меня своим наследником. Гарольд, я надеюсь, что ты поможешь мне в выполнении его обещания». Гарольд был вынужден выразить свое бурное согласие. Позже он согласился жениться на дочери Вильгельма Аделе и выдать замуж свою сестру за одного из баронов из свиты Вильгельма. Хитрый нормандец не удовлетворился одним лишь вынужденным согласием. Он решил вынудить Гарольда дать торжественный обет, который, будучи нарушен, лег бы пятном на репутацию сакса и отвратил бы от него сторонников. В присутствии всех нормандских баронов Гарольда заставили принести присягу герцогу Вильгельму как законному наследнику английской короны. Коленопреклоненный, он вложил свои руки в руки герцога и произнес торжественную клятву, в которой признавал Вильгельма своим господином и обещал верно ему служить. Но Вильгельму и этого было недостаточно. Он приказал собрать вместе мощи и реликвии со всех монастырей и церквей Нормандии и поместил их в зале, где проходила присяга, накрыв позолоченной скатертью. Сверху положили требник. Герцог торжественно обратился к своему номинальному гостю, а в действительности пленнику: «Гарольд, перед этими святыми реликвиями я прошу тебя подтвердить под присягой твои обещания помочь мне получить корону Англии после смерти короля Эдуарда, жениться на моей дочери Аделе и прислать мне свою сестру, которая будет выдана замуж за одного из моих баронов». Гарольда снова застигли врасплох, и он не смог отказаться от уже данных обещаний. Он подошел к требнику и возложил на него руку, не зная, что под ним спрятаны святые реликвии. Нормандский историк, который дал наиболее точное описание этой сцены, добавил, что, когда Гарольд положил на требник руку, его рука дрожала, а тело трепетало. Но он дал клятву и пообещал взять Аделу в жены и вручить Англию под власть герцога, то есть приложить все свои силы и разум, чтобы это, с помощью Божьей, произошло после смерти Эдуарда, если только Гарольд сам к тому моменту останется жив. Многие закричали: «Бог тому свидетель!» Тогда Вильгельм подошел к требнику и сорвал с ящика со святыми мощами покрывало. Тогда Гарольд понял, какую клятву он только что дал, и многие видели, каким мрачным он сделался после этого.

Вскоре Гарольду было позволено вернуться в Англию. Прошло немного времени, за которое он сумел проявить себя мудрым и справедливым государственным деятелем, разрешая давний конфликт между датчанами и Нортумбрией. А затем ему пришлось принимать решение, будет ли он следовать клятве, к которой его принудил Вильгельм, или займет английский трон, как того хочет народ. 5 января 1066 г. умер король Эдуард, а на состоявшемся на следующий день в Лондоне собрании тэнов и высокопоставленных духовных лиц, а также представителей горожан было провозглашено, что новым королем должен стать Гарольд. Было объявлено, что Эдуард назначил Гарольда своим наследником (английский трон тогда не наследовался. Короля (после смерти предыдущего монарха) избирал Уитенагемот («совет мудрых» англосаксонской знати при короле), он и избрал в 1066 г. Гарольда. – Ред.). Но более важным было то искреннее желание соотечественников в знак признания огромных заслуг Гарольда видеть его на троне страны. Гарольд решил отказаться от присяги герцогу Вильгельму, которая была дана вынужденно и под давлением, и 7 января он был миропомазан как король Англии. Из рук архиепископа он получил золотую корону и скипетр страны, а также тяжелый боевой топор, старинный национальный символ. Вскоре ему очень понадобится этот важный атрибут власти саксонских королей.

Спустя некоторое время из Нормандии прибыл посол, который напомнил Гарольду о клятве, «произнесенной вслух с возложением руки на святые реликвии». «Это правда, – отвечал король саксов, – что я принес присягу Вильгельму. Но я сделал это под давлением. Я обещал ему то, что не принадлежало мне, то, что я не смог бы выполнить. Моя власть не принадлежит мне, и я не могу отказаться от нее против воли моей страны. Я не могу против воли страны взять жену-иностранку. Что касается моей сестры, которую герцог хочет выдать замуж за одного из своих баронов, то она за этот год умерла. Должен ли я отправить герцогу ее тело?»

Вильгельм отправил Гарольду еще одно послание, на которое получил тот же ответ. И тогда герцог отослал во все христианские страны письма, в которых рассказывал о том, что считал клятвопреступлением и вероломством со стороны Гарольда. Он объявлял, что еще до конца года намерен вернуть то, что принадлежит ему по праву, силой меча, а также настичь и наказать клятвопреступника даже там, где тот считает, что находится в полной безопасности.

Однако перед тем, как начать войну, Вильгельм, как послушный мирянин, отправил жалобу на рассмотрение папы римского. Гарольд отказался признать решение папы или отстаивать свое право на королевский престол перед папским судом в Италии. После официального рассмотрения жалобы Вильгельма папой и кардиналами был принят вердикт, что Англия принадлежит нормандскому герцогу. Ватикан прислал Вильгельму знамя, освященное самим папой, и благословение на завоевание Британии. Церковные круги Европы усердно проповедовали, что поход Вильгельма совершается во имя Господа. Помимо получения этой духовной поддержки (эффект которой в XI веке нельзя сравнивать с философским и индифферентным подходом XIX столетия), герцог Нормандии приложил все силы и энергию, все ресурсы своего герцогства и все свое влияние на вассалов и союзников, чтобы собрать «самую большую и грозную силу, которую когда-либо видели народы Запада».[4]

Искатели приключений со всего христианского мира стекались под святое знамя, под которым Вильгельм Нормандский, именитый рыцарь и полководец своего времени, обещал привести их к славе и богатству в принадлежащих ему по праву владениях в Англии. Его армия вобрала в себя многих известных рыцарей Европы (в основном из Франции), тех, кто хотел спасти свои души, воюя по призыву папы римского, мечтая прославить себя подвигами. К тому же воины жаждали получить богатства, которые Вильгельм им щедро пообещал. Но ядром и элитой войска были нормандцы, а душой предприятия был сам герцог, сильный правитель, умелый и воинственный полководец.

Всю весну и лето 1066 г. в портах Нормандии, Пикардии и Бретани шли интенсивные приготовления. По ту сторону пролива король Гарольд также собрал войско и флотилию, с помощью которых надеялся сокрушить захватчиков с юга. Но неожиданная высадка войск короля Харальда из Норвегии на другом участке побережья Англии нарушила планы короля саксов и заставила его перенацелить армию, предназначенную для отражения вторжения армады Вильгельма.

Вдохновителем нападения викингов был предавший Гарольда брат эрл Тостиг. Он уговорил Харальда воспользоваться моментом, когда все усилия были брошены на отражение экспедиции герцога Вильгельма. Норвежский король собрал крупный флот (флотилии такого размера его соотечественники редко посылали к берегам Англии). Флот скандинавов состоял из двухсот боевых кораблей-дракаров и трехсот вспомогательных судов, на борту которых были отборные воины севера. Сначала завоеватели отправились к Оркнейским островам, где к ним присоединились многие их жители, а затем направились к Йоркширу. После упорного сражения в окрестностях Йорка Харальд наголову разбил объединенную армию эрлов Эдвина и Моркара, правивших в Нортумбрии. Ворота города Йорка были открыты, и вся страна от Тайна до залива Хамбер оказалась во власти захватчиков. Слух о поражении Эдвина и Моркара заставил Гарольда оставить позиции на южном берегу страны и немедленно выступить против скандинавов. Необычайно быстрым маршем, всего за четыре дня, его армия вышла к Йорку. Норвежцы и их союзники были застигнуты врасплох. Тем не менее состоявшееся вскоре сражение при Стамфорд-Бридж было упорным, и долгое время его исход был не определен. Войска Гарольда не смогли разбить сомкнутый строй викингов, но им удалось сделать это после преднамеренного отступления. Тогда английские колонны снова двинулись на врага, и началось избиение норвежского войска. Потерями в той битве многие историки объясняют тот факт, что обессиленная Норвегия после нее в течение примерно четверти века не решалась вести внешние войны. 25 сентября 1066 г. король Харальд Гардрада и весь цвет его знати погибли в битве при Стамфорд-Бридж, сражении, ставшем для Норвегии вторым Флодденом.

Гарольд одержал блестящую победу, но и ему пришлось заплатить за нее гибелью многих лучших воинов и командиров. Цена победы была чрезвычайно дорогой еще и потому, что герцогу Вильгельму удалось беспрепятственно высадиться со своей армией на побережье Суссекса. В середине августа весь флот нормандцев собрался в устье Дива, небольшой реки между реками Сена и Орн. Собранная Вильгельмом армия насчитывала до 50 тыс. рыцарей и до 10 тыс. солдат легкой пехоты (такой армии тогда не было и у королей больших государств (не таких, как периферийная Англия). У Вильгельма было около 12 тыс., что тоже немало. Насчет «50 тыс. рыцарей» – много позже, в 70-х гг. XIII в., во всей Англии насчитывалось 2750 рыцарей. – Ред.). Многие рыцари входили в состав кавалерии, но некоторым предстояло сражаться в качестве тяжелой пехоты, поскольку вряд ли нормандский герцог имел в своем распоряжении достаточно судов для переправы на побережье Англии 50 тыс. боевых коней (еще одна на порядок дутая цифра. – Ред.). Какое-то время стояла неблагоприятная для похода морем погода, и Вильгельм воспользовался этим для того, чтобы завершить организацию и укрепить дисциплину в своей армии. Похоже, ему удалось создать столь же совершенную для своего времени военную машину, как и стоявшая на том же берегу спустя семь с половиной столетий другая армия, которую Наполеон (к счастью, безрезультатно) готовил для такого же броска в Англию.

До наступления осеннего равноденствия продолжал держаться северо-восточный ветер, пока, наконец, его направление не переменилось, и он подул с запада. Только тогда флотилия нормандцев получила возможность покинуть опостылевшее воинам устье Дива. Войска быстро погрузились на корабли и отплыли в поход, но вскоре ветер усилился, и шторм погнал корабли вдоль французского побережья на Сен-Валери-ан-Ко, где большей части армии удалось найти укрытие. Но многие суда перевернулись, и все побережье Нормандии было усеяно телами утонувших. В армии Вильгельма началось брожение, многие рыцари стали выступать против похода, который с самого начала встретил так много препятствий. На самом деле, как оказалось, продержавший армию в устье Дива северо-восточный ветер, а затем шторм оказали войскам вторжения неоценимую услугу. Из-за этого нормандцы не переправились в Англию раньше, когда войска короля саксов стояли на побережье Суссекса в готовности отразить нападение и еще не успели уйти навстречу армии Харальда в Йоркшир. К тому же из-за этой задержки сильный флот Гарольда, который по приказу короля должен был курсировать в проливе и перехватить нормандцев на море, был вынужден на время рассредоточиться, а корабли – отойти в порты для ремонта и пополнения запасов провизии.

Герцог Вильгельм всеми средствами старался снова воодушевить потерявших веру в победу воинов, собравшихся в Сен-Валери-ан-Ко. Он приказал извлечь тело святого патрона этих мест и пронести его в торжественной процессии перед строем воинов, моряков и отправившихся с ним в поход священников. Во время процессии все молили Господа и святого о заступничестве и перемене ветра. В ту же ночь ветер переменился, и армия «средневекового Агамемнона» снова отправилась в поход.

На всех парусах при попутном южном бризе нормандская армада покинула побережье Франции, двинувшись на покорение Англии. Завоеватели не встретили сопротивления на море и 28 сентября 1066 г. беспрепятственно высадились в бухте Певенси графства Суссекс, между замком Певенси и Гастингсом.

В это время Гарольд находился около Йорка и праздновал недавнюю победу, которая избавила Англию от врагов из Скандинавии, и восстанавливал управление графствами, которое было уничтожено викингами. Здесь он получил известие о том, что армия Вильгельма Нормандского уже находится на побережье Суссекса. Гарольд поспешил с армией на юг навстречу врагу, высадки которого он давно ожидал. Скорее всего, после последнего сражения со скандинавами в его армии было не так много ветеранов, готовых проследовать со своим королем форсированным маршем в Лондон, а оттуда – в Суссекс. Армия остановилась в столице всего на шесть дней. За эти дни Гарольд попытался пополнить войска за счет воинов южных и центральных графств. Кроме того, он приказал флоту сосредоточиться близ берегов Суссекса. В Лондоне радушно встречали своего короля. Горожане, тэны и йомены с готовностью последовали его призыву присоединиться к армии, так как за свое короткое правление он успел проявить себя как мудрый и справедливый правитель. Гарольд сумел заслужить любовь и уважение населения за то, что, по выражению одного историка тех времен, он отдавал все силы и не щадил себя в деяниях на море и на суше. Скорее всего, король собрал бы гораздо более многочисленную армию, чем силы Вильгельма. Но недавняя победа вселила в Гарольда чувство самоуверенности. К тому же он пришел в ярость, узнав, что захватчики опустошили местность, где недавно высадились. Поэтому, собрав относительно небольшую армию в Лондоне, Гарольд поспешил к побережью. Возможно, он надеялся как можно скорее пройти территории графств Суррей и Суссекс и застать нормандцев врасплох. Он только что примерно такими же силами после такого же форсированного марша внезапно обрушился на викингов Норвегии. Но сейчас ему предстояло иметь дело со столь же храбрым, как Харальд, но гораздо более опытным и осторожным противником.

В старых нормандских хрониках скрупулезно, буквально по часам описываются приготовления Вильгельма к дальнейшим действиям. Самым лучшим будет далее попытаться воспроизвести эти многочисленные источники, дошедшие до нас в виде нормандских баллад в стихах и суховатых хроник на латыни, изложив их языком историка нашего времени. При этом автор постарается довести эту информацию в максимально сжатом виде, без излишней вычурности в деталях и некоторой непривычности выражений. Эти источники сообщают, что собственный корабль Вильгельма был лучшим во всем флоте вторжения. «Он назывался «Мора» и был подарен Вильгельму герцогиней Матильдой. В передней части корабля, которую моряки называют носом, находилась бронзовая статуя ребенка, изготовившегося к стрельбе из лука. Его лицо смотрело в сторону Англии, и он глядел так, будто вот-вот спустит стрелу в направлении этой страны. К моменту прибытия армии вторжения к вражескому побережью ветер утих, и высадка прошла без помех. Корабли подошли к суше в ровном строю. Нормандцы, потомки викингов, были умелыми моряками. Их корабли быстро подошли к берегу, где встали на якорь и их закрепили канатами. Затем воины взяли свои щиты и мечи. Потом были выгружены боевые кони и лошади для перевозки людей и грузов. Первыми на берег высадились лучники с натянутыми луками и полными колчанами стрел. Одетые в легкие доспехи, они находились в полной готовности начать стрельбу, отражая атаку врага, или самим выдвинуться вперед или на фланги для того, чтобы обрушить свои стрелы на противника. Готовые к бою воины провели разведку местности, но не обнаружили вооруженного противника. За ними последовали рыцари с оружием, в кольчугах, с подвешенными к шеям щитами и в шлемах. Они построились на берегу в конном строю и с поднятыми копьями и мечами на поясе сразу же бросились в глубь территории. Потом на берегу появились плотники с большими топорами в руках и инструментами за плечами. Они стали искать место для установки деревянных укреплений. На кораблях они привезли из Нормандии в разобранном виде три деревянных замка. Один из них был сразу же выгружен, и плотники сразу же начали крепить между собой его массивные бревна. К вечеру работа была закончена, и на английском берегу появился первый нормандский форт, в котором разместили склады. После ужина и выпивки каждый в армии пребывал в приподнятом настроении оттого, что находится на твердой земле».

Когда герцог Вильгельм ступил на берег, он поскользнулся и упал вперед на обе руки. Присутствующие издали крик разочарования. «Плохой знак», – говорили они. Но сам Вильгельм вдруг громко воскликнул: «Смотрите! Милостью Божьей я схватил Англию обеими руками. Теперь она моя, а значит, и ваша».

На следующий день нормандцы отправились вдоль берега к Гастингсу. Возле города герцог приказал подготовить лагерь и установить там еще два разборных замка. Фуражиры и те, кто отправился в поход в поисках добычи, стали захватывать в окрестных селах одежду и провизию, сколько могли унести, поскольку то, что прибыло на кораблях, предназначалось не для них. Англичане покидали свои жилища и пытались спастись сами и увести с собой скот. Многим удалось укрыться, но и этих людей не покидало чувство глубокой тревоги.

Помимо фуражиров из нормандского лагеря в глубь страны по приказу Вильгельма отправились отряды всадников. По дороге они встретили совершавшую марш из Лондона армию Гарольда. Нормандцы организованно отступили к лагерю и сообщили герцогу, что король саксов с поспешностью безумного движется в их сторону. Но Гарольд, поняв, что его надежды внезапно обрушиться на врага не оправдались, изменил тактику и остановился примерно в 12 км от армии нормандцев. Он отправил в лагерь противника лазутчиков, которые понимали французский язык, с заданием определить количество врагов и их намерения. По возвращении шпионы с удивлением сообщили королю, что в армии герцога больше священников, чем солдат во всей армии англичан. На самом деле лазутчики Гарольда по ошибке приняли за священников солдат Вильгельма, носивших короткую стрижку и бривших лица, в то время как среди мирян Англии было принято носить длинные волосы и усы. Гарольд, знавший нормандские обычаи, засмеялся в ответ на эти слова и сказал: «Те, кого вы сегодня видели в таком великом множестве, не священники, а храбрые солдаты, что они скоро дадут всем нам почувствовать».

Численно армия Гарольда значительно уступала войску завоевателей (у Гарольда было примерно столько же воинов, как и у Вильгельма (т. е. около 12 тыс.), но качественно франко-нормандское войско было сильнее. – Ред.). Некоторые командиры советовали королю отступать к Лондону, попутно опустошая земли, чтобы захватчики теряли свои силы от голода. Несомненно, следовать такой тактике было бы самым мудрым решением. Ведь саксы снова собрали свой флот, который не допустил бы подвоза Вильгельму провизии из Нормандии. А как только запасы продовольствия у нормандцев подошли бы к концу, их герцогу пришлось бы вести армию к Лондону, где его встретил бы король саксов во главе всех военных сил своей страны. Тогда ему удалось бы отразить нападение врага или, может быть, просто стать свидетелем того, как армия вторжения погибнет от голода и болезней, даже не вступая с ней в бой. Но безрассудная храбрость Гарольда возобладала, а его добрая натура противилась даже мысли о том, что его верные южные саксы, пусть даже временно, окажутся во власти всех горестей и лишений после того, как их территория будет опустошена. «Он решил не предавать огню дома и деревни и не отводить свои войска».

В лагере Гарольда находились и его братья Гирт и Леофвин, и Гирт решил убедить короля оставить поле боя. Этот эпизод говорит о том, насколько верным был расчет Вильгельма заставить Гарольда присягнуть на святых реликвиях. Молодой принц обратился к брату: «Мой брат! Ты не можешь отрицать, что пусть и силой, а не свободной волей, но ты принес присягу герцогу Вильгельму на святых мощах. Зачем же рисковать исходом битвы, нарушая эту клятву? Для нас, кто не давал никаких клятв, это священная и справедливая война за нашу страну. Дай нам одним сразиться с врагом, и пусть в битве победит тот, на чьей стороне правда». В ответ Гарольд заявил, что не намерен смотреть, как другие рискуют за него своей жизнью. Солдаты будут считать его трусом и обвинят, что он послал своих лучших друзей туда, куда не осмелился отправиться сам. Он решил, что лично примет участие в битве. Но он был слишком опытным полководцем, чтобы первым начинать сражение. Поэтому король укрепил свои позиции на холме, где остановил свою армию, приказав установить палисад из столбов, между которыми построили изгородь из ивняка. На этом месте, как заявил Гарольд, он будет обороняться от любого, кто попробует взять его лагерь.

На месте, где стояла армия Гарольда, до сих пор сохранились развалины аббатства Баттл. Главный алтарь стоял как раз там, где во время битвы находился королевский штандарт. На этом месте бой был наиболее упорным. Сразу же после победы Вильгельм дал обет построить на этом месте аббатство, и величественное строгое здание было возведено там, где спустя еще много веков монахи возносили молитвы и служили мессу по душам тех, кто погиб во время сражения, имя которого получило аббатство. Раньше это место называлось холм Сенлак («Кровавое озеро»). Оборонительные сооружения, возведенные Гарольдом, конечно же не сохранились, но и сейчас нетрудно представить себе, как выглядело то поле, на котором разыгралось трагическое действо. И невозможно не отдать должное военному таланту Гарольда в построении своей армии, особенно если учесть, что у него совсем не было кавалерии, главной силы противоборствующей стороны.

Череда холмов выдается вперед от возвышенности, расположенной к северо-востоку от Гастингса, почти на 12 км. Эта узкая гряда тянется с юго-востока на северо-запад, и вдоль нее, возможно, в те времена, как и сейчас, проходила дорога на Лондон. На некотором расстоянии от Гастингса холмистая местность заканчивается и переходит в долину. По другую сторону этой долины, как раз напротив последнего холма, находится небольшая возвышенность, обращенная на юго-восток, которая называлась холм Сенлак. Именно здесь расположилась армия Гарольда. Атаковать ее в лоб было в тактическом отношении невыгодно для наступающего. Любой маневр грозил ему опасностью удара во фланг, поскольку любое движение у подножия высот прекрасно контролировалось сверху. В тылу оборонявшихся находился труднопроходимый лес, который, казалось, создавал свободу маневра для людей Гарольда и служил серьезным препятствием для противника, в случае если под напором врага саксам пришлось бы отступить со своих позиций. Все говорило о том, что если удастся отразить первый натиск нормандцев, то они вряд ли смогут спастись от решительного поражения. С такими надеждами и ожиданиями (которые были небезосновательны, хотя, как говорится, пути Господни неисповедимы) король саксов приказал водрузить свой штандарт чуть ниже по склону от вершины холма Сенлак, там, где подъем наверх был наименее крутым, и, следовательно, там, где ожидалось нанесение противником основного удара.

План сражения при Гастингсе.

Недавно было обнаружено каменное основание главного алтаря аббатства. Теперь каждый может ступить на то самое место, где когда-то стоял король Гарольд и где над ним развевалось знамя Англии, где после начала битвы он до конца держал оборону, где в него попала роковая стрела и он «склонился в агонии над своим щитом». После этого он был сбит с ног, а потом было сбито и знамя саксов, чтобы, как и он, никогда уже больше не подняться вновь. Развалины алтаря находятся несколько западнее от дороги, которая, как уже говорилось, ведет из Гастингса вдоль холмов через долину и современный городок Баттл в Лондон. До тех пор пока вдоль долины не была проложена железная дорога, местность пребывала практически в том же состоянии, что и в старину. Тогда легко можно было увидеть самый пологий подъем из долины вверх, место, которое Гарольд выбрал в бою для себя. Но и сейчас можно различить тот участок, прямо напротив большого алтаря, где стояли храбрые воины из Кента, «правом которых было первыми встретить врага, когда король вступит в битву». Они построились там, где нормандцы и французы должны были нанести первый удар. Вокруг самого Гарольда, там, где теперь находятся сады, окружающие остатки большого алтаря, стояли жители Лондона, «привилегией которых было защищать короля, стоять вокруг него и охранять королевский штандарт». Правее и левее находились другие воины Центральной и Южной Англии. Названия графств, откуда были родом те воины, были искажены во французских хрониках, поэтому не все они дошли до нас. Глядя отсюда в сторону Гастингса, можно различить «гряду холмов, с которой нормандцы начали наступление». Это ближайший из гряды холмов. Гарольд и его братья видели, как вдоль этого холма один за другим движутся три нормандских отряда. Нормандцы спустились по склону и построились в долине перед тем, как начать лобовую атаку позиции саксов по всему фронту. Отряд самого Вильгельма, «самая лучшая и сильная часть его армии», наступал в центре и двигался прямо на королевский штандарт Гарольда, что предвидел король саксов перед битвой, исходя из характера местности.

История знает не очень много сражений, где план поля битвы определен так точно, как в битве при Гастингсе, тем более что каждый ее участок, каждая сцена наполняет англичанина особенными чувствами. В наших сердцах зажигает особый интерес то, что происходило на участке, где сражался и погиб сам король Гарольд. Разбросанные серые камни алтаря с проросшими сквозь них дикими цветами воспринимаются как мемориал храбрым саксам, сложившим здесь свои головы. А растущие вокруг лавры, которые возвышаются над развалинами аббатства, напоминают о завоевателях, чьи победоносные знамена попирали выпавшее из рук побежденных знамя саксов, в то время как ликующие нормандские и французские рыцари пировали над телами поверженных противников.

Когда в лагере захватчиков у Гастингса стало известно, что король Гарольд со своим войском направляется на юг, они поняли, что до решающей схватки двух противоборствующих армий остаются считаные часы. Генеральное сражение полностью отвечало планам Вильгельма, и довольный герцог отдал приказ своей армии выступать из лагеря на холмах навстречу саксам. При этом Вильгельм не упускал возможности деморализовать армию противника. По его приказу вновь и вновь повторяли все обвинения и претензии в адрес Гарольда. А нормандский герцог, демонстрируя показное смирение и великодушие, решил взять на себя еще и роль миротворца и спасителя жизни людей с обеих сторон.

«В лагерь саксов от имени Вильгельма прибыл монах по имени Гуго Майгро, который выдвинул к королю три требования: либо отречься от престола в пользу Вильгельма, либо предстать перед судом папы, который примет решение, кто из двух претендентов должен стать королем, либо решить спор с Вильгельмом в поединке. Гарольд решительно ответил: «Я не отрекусь от трона, не предстану перед папским судом и не приму вызова на поединок». Он не страдал недостатком смелости, но не имел права ставить на кон корону, которую получил по воле всего народа. Поэтому Гарольд не считал, что судьба английского престола может послужить ставкой на дуэли или быть предметом судебного разбирательства итальянского первосвященника. Вильгельм абсолютно спокойно воспринял отказ Гарольда, но продолжал упорно гнуть свою линию. Он снова отправил в лагерь саксов монаха с новыми инструкциями: «Иди и скажи Гарольду, что, если он согласится сдержать данную мне клятву, я оставлю ему всю страну выше реки Хамбер. Его брат Гирт получит все земли, принадлежавшие Годвину. Если же он и теперь отвергнет мое предложение, ты должен при всех объявить его клятвопреступником и лжецом. Ты скажешь, что он и все те, кто его поддерживает, прокляты устами римского папы, о чем говорится в булле, которую я получил в Риме».

Гуго Майгро торжественно зачитал новое послание. В нормандских хрониках говорится, что, когда он произнес слово «отлучение», английские командиры смотрели друг на друга так, будто вдруг поняли, какая угроза нависла над ними. Потом один из них сказал: «Мы должны биться, независимо от того, чем это нам грозит. Речь не идет о том, что мы должны принимать или не принимать нового короля, как будто наш старый король умер. Все обстоит иначе. Нормандец уже поделил наши земли между своими баронами, рыцарями и прочими людьми. Большая часть из них уже присягнула герцогу как хозяева новых земель. Все они ждут, что, как только их герцог станет королем, они получат эту плату, и он сделает их хозяевами нашего имущества, наших жен и дочерей. Все уже заранее поделено. Они пришли не просто разбить нас, а чтобы лишить всего и наших потомков и отнять у нас земли наших предков. И что мы будем делать, куда нам идти, если у нас не будет больше нашей страны?» Англичане единодушно решили не давать захватчику мира и не заключать с ним перемирие, а умереть или отбросить его обратно в Нормандию».[5]

Переговоры велись 13 октября. Вечером герцог объявил своей армии, что следующий день станет днем сражения. Эту ночь две армии провели по-разному. Солдаты-саксы провели ее весело, распевая национальные песни. Они сидели у костров и пили из огромных рогов эль и вино. Нормандцы, проверив лошадей и оружие, предались молитвам, распевая их тысячеголосным хором вместе с монахами.

Великое сражение произошло в субботу 14 октября. Имея на руках обширную информацию о нем и хорошо зная местность, где оно происходило, можно легко составить подробный рассказ о каждом эпизоде битвы. Но будет лучше предоставить слово авторам волнующих старинных хроник, которые писали по горячим следам, пока еще свежи были в памяти картины битвы и пока не угасли в сердцах ближайших потомков чувства и воспоминания ее участников. Нормандский поэт Роберт Вас специально для короля Генриха II написал поэму «Роман де Ру», где дал красочную и живописную картину этого события. От него мы получили живую полную картину битвы. Перед его пером блекнет даже талант самых блестящих писателей-романистов современности. Кроме того, существует знаменитое старинное ковровое полотно Байё, на которое можно положиться даже больше, чем на слова историков и поэтов (кстати, сцены в произведении Васа совпадают с эпизодами, вытканными на этом полотне). На этом гигантском гобелене изображены все основные события экспедиции Вильгельма Завоевателя. Там же, пусть и в несколько гротескной форме, приведены сцены сражения. Мы можем принимать или опровергать легенду о том, что автором полотна была королева Матильда и придворные дамы, которые своими руками выткали огромный ковер в честь короля-завоевателя. Но это произведение, несомненно, было создано в том же столетии, когда состоялась великая битва.

Давайте же волей фантазии старинного нормандского историка перенесемся в графство Суссекс, в район к северо-западу от Гастингса, с его обдуваемыми ветрами, поросшими травой крутыми холмами, тянущимися от бушующего моря и нависающими над разбросанными тут и там долинами, тесными проходами в густых лесах. Все это одето богатыми красками осени. Давайте представим себе все это в то утро 14 октября 785 лет назад (943 года в 2009 году). Вот из своих палаток высыпают нормандские воины. Они по одному и группами быстро занимают место в строю. Недавно закончилась утренняя месса. Бароны собрались вокруг герцога Вильгельма. Герцог приказал разделить армию на три больших отряда, чтобы одновременно ударить по лагерю саксов на трех участках. Герцог стоит на возвышении, откуда он может лучше видеть своих подчиненных. Бароны стоят вокруг, и он гордо отдает им команды. Вильгельм говорит, что доверяет им, что все завоеванное им будет принадлежать и его подчиненным, что он уверен в победе, так как во всем мире нет больше такой храброй армии и таких умелых воинов, как собравшиеся вокруг него. Они в ответ приветствуют его криками. Кто-то восклицает: «Здесь не будет ни одного труса, никто не побоится умереть за тебя, если потребуется!» В ответ герцог говорит: «Я благодарю вас всех. Во имя Господа, с самого начала нужно ударить всей мощью. Не отвлекайтесь сбором трофеев. Вся добыча будет общей, и ее хватит на всех. Мы не найдем спасения, если остановимся или побежим с поля боя. Англичане никогда не согласятся жить в мире и делить власть с нормандцами. Они были и остаются предателями и обманщиками. Не имейте к ним снисхождения, потому что они вас не пожалеют. Они не будут делать различия между тем, кто трусливо бежал с поля боя, и тем, кто бился храбро. Со всеми поступят одинаково. Вы сможете попытаться отступить к морю, но дальше некуда будет бежать, там не будет ни кораблей, ни переправы на родину. Моряки не будут ждать вас. Англичане захватят вас на берегу и предадут позорной смерти. В бегстве гибнет больше людей, чем в битве. И поскольку бегство не спасет вам жизнь, сражайтесь, и вы победите. Я не сомневаюсь в победе. Мы пришли за славой, победа в наших руках, и мы можем взять ее, о чем я вас прошу». Так говорил герцог, и он, наверное, продолжал бы говорить дальше, но вперед выехал на одетом в броню коне Вильгельм Фитц-Осбер и воскликнул: «Сир! Мы стоим здесь слишком долго, пора браться за оружие. Аллонс! Аллонс!»

И все вернулись в палатки и тщательно вооружились. И герцог отдавал последние указания каждому командиру по отдельности. Он был любезен со своими вассалами и раздал им много оружия и лошадей. Перед тем как облачиться в доспехи самому, он потребовал свою кольчугу, и, когда слуги ее принесли, сначала он по ошибке надел ее задом наперед. Увидев, как помрачнели лица тех, кто стоял вокруг, он спокойно переоделся и заявил: «Я знаю немало людей, которые, если с ними случится такое, никогда бы не осмелились взять в руки оружие и дать сражение в тот же день. Но я никогда не верил и не верю приметам. Я верю в Бога, который Своею волей определяет ход событий. И на все, что случится, будет Его воля. Я никогда не верил прорицателям и предсказателям судьбы. Я вверяю себя воле Божьей Матери. И пусть эта моя оплошность вас не беспокоит. Мое переодевание означает, что мы все стоим на пороге перемен. Вы сами будете свидетелями тому, как из герцога я превращусь в короля». Надев кольчугу и шлем, герцог опоясался мечом, который принес его паж. Потом герцог кликнул своего великолепного боевого коня, которого в знак дружбы прислал ему король Испании. Конь прекрасно слушался своего хозяина и бросался по его приказу в бой, не обращая внимания на звуки битвы и вид многочисленных врагов. Уолтер Гиффард подвел коня герцога. Герцог протянул руку и принял повод. Потом он вставил ногу в стремя и взлетел в седло. Конь ударил копытом, взвился на дыбы и затанцевал под всадником. Наблюдавший, как вооружается герцог, виконт Тоарз сказал стоявшим рядом: «Никогда я не видел человека, который так же хорошо обращается с оружием и держится в седле, кто так ловко держит копье и прекрасно управляет конем. Нет другого такого рыцаря под небесами! Он справедливый герцог и будет хорошим королем. Он вступит в бой и победит. Позор тому, кто посмеет подвести его».

Потом герцог приказал принести штандарт, который прислал ему папа римский. Слуга принес и развернул его. Герцог принял штандарт и позвал Рауля де Кончеса. «Неси мой штандарт, – приказал он, – это право исстари принадлежит вашему роду знаменосцев Нормандии. Во все времена вы были хорошими рыцарями». Но Рауль заявил, что в этот день хочет послужить своему господину в другом качестве. Он будет участвовать в бою с англичанами, будет разить их своей рукой, пока жив. Тогда герцог предложил нести штандарт Галтьеру Гиффарту, но тот ответил, что уже стар и сед, пусть штандарт несет кто-то другой, кто был моложе и сильнее. Тогда герцог сердито вскричал: «Именем великого Господа! Я вижу, мои господа, что вы намерены подвести меня в этот великий день». – «Сир, – ответил Гиффарт, – это совсем не так! Мы не совершаем предательство, и я отвергаю даже мысль подвести вас. Но я должен вести в бой рыцарей своего лена и тех, кто определен в мой отряд. У меня никогда еще не было большей возможности с честью выполнить свой долг перед своим господином. Я служу вам по воле Бога и, если нужно, отдам за вас свое сердце и приму за вас смерть». – «Скажу честно, – ответил герцог, – что всегда любил тебя, а теперь люблю еще больше. Если я переживу сегодняшний день, то ты никогда не пожалеешь о своих словах». Потом он обратился к рыцарю по имени Тостейнс Фитц-Роу ле Бланк родом из Бек-ан-Ка, о котором прежде слышал много хорошего. Услышав, что ему доверен штандарт, Тостейнс с гордостью принял эту честь и с благодарностью поклонился. Он смело и решительно выполнил свою задачу. Его потомки и сейчас любят рассказывать о чести, оказанной предку, и, наверное, потомки потомков тоже всегда будут этим гордиться.

Сев на коня, Вильгельм позвал барона Рожера, которого звали де Монгомери. «Я очень на тебя надеюсь, – сказал он, – веди своих людей в этом направлении и атакуй их с той стороны. С тобой пойдет сын сенешаля Осбера Вильгельм, верный вассал, который будет помогать тебе в атаке с людьми из Булони и По и с моими воинами. Ален Фергер и Амери будут атаковать с другой стороны. Они поведут в бой воинов из Пуатье и Бретани, с ними будут и все бароны из Мена. Я со своими рыцарями, друзьями и родственниками буду биться в центре, где битва будет самой жаркой».

Бароны, рыцари и простые воины уже успели полностью вооружиться. Воины-пехотинцы были хорошо экипированы, у каждого был лук и меч. На их головах были шлемы, а на ногах – высокие башмаки на толстой подошве. Некоторые имели защиту тела из кожи, другие – из нескольких слоев холста. Они несли луки и колчаны со стрелами за плечами. Рыцари надели кольчуги, железную обувь и сияющие шлемы. Они были опоясаны мечами, на шеях несли щиты, а в руках – копья. У каждого был собственный герб, все могли отличить друга от неприятеля, чтобы нормандец по ошибке не убил нормандца, а француз – француза. Впереди сомкнутым строем пошли пехотинцы-лучники. За ними, поддерживая лучников с тыла, ехали верхом рыцари. Медленным шагом в плотном строю, чтобы никто не отстал и не потерялся, пешие и конные смело пошли вперед.

Гарольд собрал своих эрлов, баронов и вавассоров из замков и городов, портов, поселков и деревень. Из окрестных деревень собрали жителей, вооруженных тем оружием, которое им удалось раздобыть: палицами, длинными пиками, вилами и дубинками. Англичане собрались вокруг места, где стоял Гарольд со своими друзьями и баронами.

К нему сразу же прибыли воины из Кента, Хертфорта, Эссекса, Суррея и Суссекса, Сент-Эдмунда и Суффолка, Нориджа и Норфолка, Кентербери и Станфорта, Бедефорта и Хундетона. Также пришли солдаты из Нортантона и из Евровика и Бакингема, и из Беда и Ноттингема, Линдеси и Николя. Пришли и те жители западных районов, до которых дошел зов короля. Очень много людей пришли из Солсбери и Дорсета, Бата и Сомерсета. Также пришло много воинов из Глостера, Вустера, Уинчестера, Хонтезира и Бричезира. И много пришло людей из других районов, которые историки не перечисляют. Все, кто услышал о вторжении Вильгельма, кто мог носить оружие, пришли, чтобы защитить свою землю. Не пришли только те, кто жил выше реки Хумбры (Хамбер): после вторжения скандинавов и Тостига они были слишком ослаблены и заняты своими делами.

Гарольд знал, что нормандцы вот-вот будут атаковать его, поэтому он заранее расставил своих людей на поле боя. Он и сам с самого раннего утра полностью вооружился и облачился, как подобает столь славному господину. Герцог, сказал он, придет, чтобы сразиться с ним, потому что он хочет захватить Англию. Поэтому англичанам необходимо выстоять в битве, защищая свою землю. Он отдал приказы командирам и посоветовал баронам держаться вместе, защищая в строю друг друга. Если строй будет нарушен, то снова собрать людей будет очень сложно. «Нормандцы, – говорил король, – верные вассалы и отважные воины, как в пешем, так и в конном строю. Их конные рыцари уже не раз участвовали в битвах. Если им удастся вклиниться в наши ряды, то все для нас будет потеряно. Они воюют длинным копьем и мечом. Но у нас тоже есть копья и секиры. И я не думаю, что их оружие устоит против нашего. Бейте там, где можете нанести удар, не стоит жалеть своих сил и оружия».

Англичане построили забор вокруг своего строя из щитов, ясеня и других деревьев. И они сделали это так умело, что в ограждении не было ни одной щели. Таким образом, перед их фронтом были сооружены баррикады, которые каждому из нормандцев придется преодолеть, прежде чем оказаться лицом к лицу с противником. За баррикадами и щитами они надеялись выстоять весь день, тогда бы они выиграли битву. Прокладывая себе дорогу, нормандцы должны были попасть под смертельные удары топоров, копий, палиц или другого оружия. Англичане носили короткие обтягивающие кольчуги, которые надевали поверх одежды, и шлемы. Гарольд отдал последние указания и призвал каждого смотреть только в лицо врагу. Никто не должен покидать свое место в строю. Он должен быть в любой момент готов к нападению врага. И будет ли то нормандец или кто-либо еще, каждый должен был всеми силами оборонять свою позицию. Затем король приказал воинам из Кента занять участок, где нормандцы, скорее всего, будут наносить основной удар. Жители Кента добровольно вызвались первыми встретить врага и требовали предоставить им это право независимо от того, где будет находиться король. Воины из Лондона вызвались защищать короля и королевский штандарт и построились вокруг него. Их просьба также была выполнена.

Когда король Гарольд закончил разговаривать с воинами и отдавать приказы, он подъехал на центральный участок обороны и спешился там, где стоял его штандарт. Его братья Леофвин и Гирт были рядом с ним. Там же остались и некоторые из английских баронов. Штандарт короля на самом деле был прекрасен. Он сверкал золотом и драгоценными камнями (после победы Вильгельм отправил его в Рим папе для того, чтобы увековечить свою славную победу). Англичане стояли сомкнув строй, были готовы к битве и желали ее. Один из флангов их армии защищал специально вырытый ров.

В это время из-за холмов показались наступающие нормандцы. Их первый отряд продолжал двигаться прямо, пересекая долину. Тотчас же появился еще один, более сильный отряд, который следовал сразу же за первым. Держась вместе, его воины заняли другой участок на поле битвы. Пока Гарольд рассматривал его и указывал на него Гирту, на виду показалась третья часть войска противника, которая заняла всю равнину перед холмом Сенлак. В центре этого отряда развевалось знамя, прибывшее из Рима. Там же находился и герцог с отборными, самыми сильными воинами. Его отряд был самым многочисленным. Под знаменем герцога собрались доблестные рыцари, верные вассалы и храбрейшие солдаты. Там находились знатные бароны, самые меткие стрелки и личные телохранители герцога, чьей задачей было стоять вокруг него в бою. Молодежь и слуги, которые не участвовали в бою, а должны были следить за оружием и охранять имущество воинов, следовали за войском вместе с монахами, которые должны были возносить молитвы Богу и следить за развитием событий.

Англичане стояли неподвижно в сомкнутом строю и готовились храбро встретить врага. Все были в кольчугах, с мечами и щитами. У многих были тяжелые боевые топоры, разящие удары которых они собирались обрушить на наступающих.

Три отряда, на которые разделилась армия нормандцев, наступали на армию англичан с трех направлений. Сначала на штурм пошли два первых отряда, а потом и третий, самый крупный. В нем находился герцог и рыцари его окружения, которые храбро шли вперед.

Когда нормандцы подошли к позициям англичан на расстояние, позволяющее соперникам отчетливо различать друг друга, шум и крики с обеих сторон усилились. Слышались звуки многочисленных труб, рожков и горнов. Воины выравнивали ряды, поднимали щиты и копья, накладывали на тетиву стрелы и натягивали луки. Одни готовились к штурму, другие к обороне.

Англичане стояли на месте, нормандцы шли вперед. Приближаясь, нападавшие видели, как в расположении англичан одни воины сменяли других. Вновь прибывшие пристраивались к линиям обороны. Уже было заметно, как одним кровь приливает к лицам, а другие, наоборот, бледнеют. Одни готовили к бою оружие, другие поднимали щиты. Храбрые воодушевляли себя перед сражением, трусы дрожали при виде приближающегося врага.

Тогда сидящий на быстроногом коне рядом с герцогом Тайллефер, который был хорошим певцом, затянул песню о Карле Великом, о Роланде, об Оливье и других благородных рыцарях, погибших в битве при Ронсевале. Когда они подошли к англичанам совсем близко, он вскричал: «Молю вас, сир! Я долго служил вам и сегодня прошу отплатить мне за всю мою службу. Именно в этот день прошу у вас награды. Заклинаю вас всей душой позволить мне первому ударить по врагу!» И герцог ответил: «Даю мое разрешение». Тайллефер пустил коня в галоп, обогнал первые ряды воинов, нанес смертельный удар копьем в грудь одному из англичан и повалил тело на землю. Потом он достал меч и нанес удар другому врагу с криком: «Вперед! Вперед! Где вы, господа! Бей!» После второго удара несколько английских воинов, выпрыгнув из строя, окружили и закололи храбреца. С обеих сторон раздались воинственные крики, противники бросились друг на друга.

Нормандцы бросились на штурм, англичане стойко оборонялись. Одни наносили удары, другие, отбросив страх, их отражали. И трудно было понять, кто заслужил больше славы.

Далеко разносились громкие звуки горнов; слышались удары копий и булав, лязганье мечей. Англичане то бросались вперед, то снова откатывались обратно. И прибывшие из-за моря воины одолевали на одних участках, но были отброшены назад на других. Нормандцы кричали: «С Богом вперед!», англичане выкрикивали: «Вон!» Английские и нормандские солдаты и командиры умело двигались, кололи друг друга копьями, наносили коварные удары мечами.

Когда падал англичанин, со стороны нормандцев раздавались торжествующие крики. Воины осыпали друг друга проклятиями и оскорблениями, но никто не знал, что хочет сказать противник. Нормандцы говорили, что речь англичан напоминала лай, потому что они не понимали ее.

Некоторые показали свою силу, другие, наоборот, демонстрировали слабость. Смелые торжествовали, трусливые дрожали, лишившись остатков мужества. Нормандцы усиливали натиск, но англичане держались стойко. Мощные удары противников пробивали кольчуги и раскалывали щиты. И снова одни пытались пробить упорную оборону других. И так было на всем поле боя. Через позиции англичан проходил ров, который нормандцам удалось поначалу преодолеть молниеносной атакой. Но англичане контратаковали и опрокинули нормандцев в ров вместе с лошадьми. Они падали лицом вниз один на другого и, оказавшись на дне, не смогли подняться. Многие англичане, которых нормандцы увлекли за собой, погибли там же. Ни на каком другом участке не погибло так много иноземных воинов, как на дне этого рва. Так говорили те, кто сам видел погибших.

Оруженосцы, которые должны были охранять имущество рыцарей, начали бросать его, как только заметили потери французов, сброшенных в ров, откуда им уже не удалось выбраться. Увидев, что нормандцам не удается восстановить положение на этом участке, они стали бросать вещи своих хозяев и озираться в поисках убежища. Тогда брат герцога Вильгельма епископ Байё Одо поскакал к ним с криком: «Остановитесь! Стойте спокойно и не двигайтесь! Во имя Бога, не бойтесь ничего, мы победим!» После этого они воспрянули духом и вернулись на место. Одо сделал в тот день много полезного. На белом коне, в белой рясе, под которой была кольчуга, с палицей в руке, он появлялся на самых опасных участках. Его видели и узнавали повсюду. Своим видом он воодушевлял рыцарей, сам восстанавливал их строй и отдавал команду снова идти на штурм.

С девяти часов утра и до трех часов пополудни битва то затихала, то снова разгоралась, и никто тогда еще не знал, кто победит и за кем останется поле сражения. Обе стороны сражались настолько упорно и умело, что было непонятно, на чьей стороне преимущество. Нормандские лучники осыпали англичан градом стрел, но те прикрывались щитами, и стрелы не достигали цели и не наносили саксам большого урона, какими бы меткими ни были стрелки. Тогда нормандцы стали стрелять по навесной траектории, чтобы стрелы падали на саксонских воинов сверху, попадая им в лицо. Многие лишились глаз. Каждый из них стал бояться смотреть из-за щита и оставлять незащищенной голову.

Град стрел усилился и стал подобен струям дождя, которые несли потоки ветра. Стрелы летели подобно бесчисленным молниям. Затем одна из тех, что были пущены навесно, ударила Гарольда в правый глаз. В приступе боли он вырвал стрелу и сломал ее. Боль была так сильна, что король склонился над своим щитом. И англичане потом говорили и до сих пор говорят французам, что та стрела, что попала в короля Гарольда, и тот лучник, что пустил ее, завоевали великую славу.

Нормандцы увидели, что англичане умело обороняются и так стойко удерживают свои позиции, что с ними ничего нельзя было сделать. Тогда их командиры провели тайный совет, на котором решили выманить противника на открытое поле ложным отступлением. Они правильно рассчитали, что во время преследования противника саксы рассеются по равнине, а нарушившего строй врага гораздо легче атаковать и разгромить. Так они и сделали. Нормандцы стали медленно отходить, а англичане бросились их преследовать. Теперь противники поменялись местами: те, кто оборонялся, превратились в преследователей. Французы отступали, а англичане выкрикивали им вслед оскорбления и думали, что они никогда больше не вернутся.

Так их удалось обмануть ложным отступлением, и это заблуждение стало для них роковым. Потому что если бы они не оставили свои позиции, то, скорее всего, они остались бы непобежденными. Но англичане, как глупцы, нарушили строй и начали преследовать врага.

Нормандцы следовали своей тактике преднамеренного отступления и медленно откатывались назад, чтобы как можно дальше выманить за собой англичан. Они бежали, а англичане бежали следом, бросая во врагов копья и потрясая топорами. Опьяненные успехом, саксы перестали следить за строем и рассыпались по равнине. Англичане торжествующе кричали, осыпая отступающих нормандцев насмешками. «Трусы, – выкрикивали они, – вы пришли сюда в недобрый час, желая получить наши земли и имущество, какие же вы глупцы, что пришли сюда. Нормандия далеко, и вам не так легко будет вернуться туда. Вам некуда бежать, разве что вы прыжком перемахнете через море или выпьете его, иначе ваши сыновья и дочери уже не увидят вас.

Нормандцы все слышали, но не понимали, что им кричат враги. Их язык казался нормандцам собачьим лаем. Наконец они снова развернулись лицом к врагу и начали вновь выравнивать строй. Бароны кричали: «С Богом, вперед!», что служило сигналом прекращения отхода. Развернувшись, нормандцы быстро восстановили прежнее положение. Теперь уже они с удвоенной яростью бросились в новую рукопашную схватку. И снова враги столкнулись друг с другом. Один наносит удар, другой уклоняется, один пытается поразить врага мечом, другой отбивает удар. Тогда нормандец снова бросается на сакса и наносит новый удар. Один пускается в бегство, другой быстро нагоняет его. Поле битвы широко, противников много, идет жестокая рукопашная схватка. Везде противники сражаются упорно и ожесточенно.

Нормандцы хорошо справились со своей ролью, выманив за собой противника. Вдруг перед ними появился английский рыцарь в сопровождении сотни пехотинцев, вооруженных самым разным оружием. Он сражался огромным боевым топором северян с длинным лезвием, был высоким, имел благородную осанку и храбро бился. В самых первых рядах, где было много нормандских рыцарей, он появлялся то тут, то там, подобно молнии. Англичанин атаковал нормандского конного рыцаря и попытался расколоть топором его шлем. Но удар пришелся мимо: лезвие топора блеснуло около седла и, пройдя сквозь шею коня, вышло наружу. Лошадь с седоком упали. Никто не видел, нанес ли англичанин следующий удар, но нормандцы, которые видели это, были обескуражены. Они уже были готовы прекратить наступление, когда к англичанину подскакал Рожер де Монгомери с копьем наперевес и, не обращая внимания на занесенный топор, нанес ему разящий удар, после которого тот повалился наземь. После этого Рожер закричал: «Бей, французы! День наш!» И снова завязалась горячая рукопашная схватка, и многие продолжали бой на копьях и мечах. Англичане продолжали обороняться, убивали лошадей и пробивали щиты врагов.

Один из французских всадников, по виду знатного происхождения, сражался очень храбро. Вскоре он очутился перед двумя англичанами, которые храбро бились рядом. Оба были достойными противниками и сражались вместе, защищая в бою друг друга. Они сражались длинными топорами с широким лезвием и успели нанести большой урон нормандцам, убивая и всадников, и лошадей. Рыцарь посмотрел на них и на их топоры и подумал, что в схватке с этими англичанами может потерять своего коня, свое главное богатство. Наверное, он с удовольствием ускакал бы на другой участок битвы, но это было бы слишком похоже на трусость. Поэтому он призвал все свое мужество и ударом шпор направил коня прямо на двух вражеских бойцов. Опасаясь удара алебарды, он поднял щит и ударил первого из них копьем. Удар был такой силы, что, попав в грудь, копье вышло из спины противника. Копье переломилось. Тогда француз выхватил булаву, которая висела у него справа, и нанес второму англичанину жесточайший удар, который полностью размозжил ему череп.

На другом участке один из англичан теснил своих французских соперников, атакуя их топором с обоюдоострым лезвием. На нем был деревянный шлем, который сакс привязал к своей одежде и закрепил вокруг шеи, поэтому удары соперника в голову были ему не страшны. Храбрый нормандский рыцарь заметил, какой урон наносит этот англичанин, и бросил навстречу ему своего коня, которого ни огонь, ни вода не могли заставить ослушаться команды своего хозяина. Конь вынес рыцаря прямо к англичанину, и рыцарь ударил противника сверху по шлему так, что тот сполз саксу на глаза. Когда он левой рукой попытался поднять шлем, чтобы снова видеть поле битвы, рыцарь отрубил англичанину правую руку, которая упала на землю вместе с топором. Другой нормандец прыгнул и быстро схватил топор обеими руками, но он владел своим трофеем недолго и дорого заплатил за него. Когда он наклонился за ним, другой англичанин нанес ему своим топором на длинной рукоятке удар в спину такой силы, что у нормандца были переломаны все кости, а внутренности вывалились наружу. Всадник же невредимым поскакал обратно. По дороге он снес и затоптал конем еще одного англичанина.

Громкие звуки битвы, лязг и крики, раздавались повсюду. Англичане упорно удерживали баррикады, вдребезги разбивая копья ударами длинных топоров и булав. Нормандцы обнажили мечи, которыми рубили баррикады. Тогда англичане в страхе стали отступать к своему штандарту, где лежали изувеченные и раненые.

Многим рыцарям, которые штурмовали лагерь англичан, приходилось участвовать в турнирах и поединках. Англичане не знали правил турниров и не умели биться в поединках на боевых конях. Они сражались в основном топорами. В бою топором воину приходилось держать оружие двумя руками. Он не мог одновременно наносить удары и защищать себя от атаки врага.

Англичане отступили к штандарту, который стоял на возвышенности. Нормандцы, конные и пешие, преследовали их по равнине. Многих настигли на своих конях рыцари Хью де Мортемер, Д’Авилер, Д’Онебак и Сен-Клер.

Роберт Фитц-Эрнеис закрепил копье, поднял щит и вынул свой острый меч. Он поскакал с мечом прямо на знамя англичан и убил сакса, охранявшего его. Затем он с мечом в руке бросился в атаку на остальных англичан, стоявших вокруг знамени, но они окружили и убили его топорами. Его так и нашли потом лежащим перед английским штандартом мертвым.

Герцог Вильгельм пробивался с копьем через английский строй к знамени. Во главе своего отряда он хотел захватить знамя и самого короля Гарольда, по вине которого началась эта война. Нормандцы следовали за своим господином, плотно обступая его. Они обрушивали удары на англичан, а те отчаянно защищались, пытаясь отвечать ударом на удар.

Один из них был могучего сложения, боец, который нанес большой урон нормандцам своим топором. Все боялись его, так как он убил уже много нормандцев. Герцог направил на него коня и нанес удар, но сакс уклонился и избежал удара. Затем, прыгнув в сторону, он поднял топор, и, когда герцог наклонился, чтобы избежать удара, англичанин храбро ударил его топором по голове, попав в шлем, но не причинив особого вреда. Герцог чуть не упал с лошади, но, упершись в стремена, быстро пришел в себя. Но когда он решил отомстить простолюдину и убить его, тот уже бежал в страхе получить удар от герцога. Он быстро убегал вместе с другими англичанами, но это не спасло его. Нормандцы искали его, преследовали, наконец поймали и, проткнув множеством ударов копий, оставили лежать мертвым.

Там, где сражение было особенно кровопролитным, стояли и храбро сражались воины Кента и Эссекса. Они снова заставили нормандцев отступить, не причинив им, впрочем, особого ущерба. И когда герцог увидел, что его люди отступают, а англичане торжествуют победу, он яростно схватил щит и копье, которое подал ему один из вассалов, и сам встал под своим знаменем.

И потом все, кто держался рядом, охраняя его, в числе около тысячи вооруженных всадников, сомкнутым строем обрушились на англичан. Натиском боевых коней и оружием рыцарей во главе с герцогом они рассеяли толпу англичан перед собой. Многие пытались спастись. Таких преследовали. Множество англичан упали и не смогли уже подняться, затоптанные копытами. В той атаке погибло много знатных воинов. Но на некоторых участках англичане продолжали держаться. Они сбивали наземь тех, до кого могли дотянуться, и продолжали сражаться изо всех сил. Они убивали лошадей и добивали всадников. Один из англичан, увидев герцога, попытался убить его. Он хотел ударить его копьем, но герцог ударил первым, и англичанин упал мертвым.

Громок был шум битвы, и великим было сражение. Души многих покинули тогда свои тела. Выжившие шагали по телам павших, обе стороны устали наносить удары. Кто еще мог, продолжал биться, а кто не мог, все равно продолжал идти вперед. Сильный сражался против сильного. Одни пали в битве, другие торжествовали победу. Трусы пытались бежать, храбрецы преследовали их. И участь того, кто упал, была печальной, потому что он уже не мог подняться снова. Многие падали и оказывались затоптанными.

Наконец наступавшие нормандцы вышли к королевскому знамени. Там стоял Гарольд, который бился до конца. Но он потерял глаз и получил серьезную рану, которая приносила ему мучительные страдания. В битве против него оказался вражеский воин, который нанес Гарольду удар в отверстие шлема. Король упал, а когда он попытался подняться, рыцарь ударил его снова, разрубив бедро до кости.

Гирт видел, как вокруг падают англичане, и понял, что спасения не было. Он видел, как уничтожают его народ, но помощи ждать было неоткуда. Он бы попытался спастись, но и на это не оставалось времени, потому что шум боя становился все ближе. Наконец к нему подскакал сам герцог и нанес удар страшной силы. Неизвестно, погиб ли Гирт от этого удара, но говорили, что, упав, он уже больше не поднялся.

Королевское знамя было сбито и захвачено врагами. Гарольд и лучшие его друзья погибли. Было слишком много желающих лично убить короля, и так много людей сражались на том месте, где он стоял, что так и осталось неизвестным, от кого же принял смерть король саксов.

Потеряв своего короля и увидев, что королевское знамя больше не развевается над лагерем, англичане потеряли веру в победу. Но они продолжали биться, защищая свою жизнь, до конца дня. И только когда всем стало точно известно, что знамя захвачено врагом, а король погиб и им не на что больше надеяться, они оставили поле боя. Те, кто смог бежать, спаслись.

Вильгельм сражался умело. Он лично возглавил несколько атак и сам участвовал в боях. Многие погибли от его руки. Под ним было убито два коня, и тогда он взял третьего. Но ни разу он не был сброшен из седла и не потерял ни капли крови. Но как бы то ни было, кто бы ни погиб и кто бы ни выжил, но герцог выиграл ту битву. Многие англичане бежали с поля боя, многие погибли. Герцог возблагодарил Господа за победу, и его гордость подсказала ему установить свое знамя на том же месте, где прежде возвышалось знамя англичан, в знак победы и разгрома врага. Он приказал поставить свою палатку среди мертвых тел и велел подать туда ужин.

Потом герцог Вильгельм снял с себя доспехи. На место, где он снял свой щит, прибыли его бароны, рыцари, пажи и оруженосцы. Они помогли герцогу снять шлем и кольчугу. На щите было множество следов от ударов, а на шлеме – вмятины. Все восхищались мужеством своего господина: «Никто еще так не сидел на коне, не владел так оружием и не наносил таких ударов. Не было на земле подобного рыцаря со времен Роланда и Оливье».

Так слуги восхваляли своего господина и радовались тому, что случилось. Но многие печалились о погибших в битве друзьях. Герцог некоторое время тоже постоял среди них, подобно памятнику скорби. Затем он снова возблагодарил того, кому был обязан своей победой. Он поблагодарил своих рыцарей и выразил скорбь по погибшим. Потом он пил и ел среди павших и лег спать на поле боя.

Наступило утро воскресенья. И те, кто спал на поле боя, и те, кто охранял их сон, все еще были очень утомлены. Но с приходом нового дня люди взбодрились и похоронили тела своих товарищей, которых удалось отыскать. С берега приехали знатные дамы. Некоторые искали своих мужей, другие – отцов, сыновей или братьев. Они отвезли тела в поселки, чтобы похоронить их в церквах. Священники и монахи по просьбе рыцарей хоронили их погибших друзей.

Короля Гарольда похоронили в Варгаме, но неизвестно, кто его туда отвез и кто его хоронил. Многие английские воины остались на поле боя. Многим удалось бежать и спастись.

Так описывают битву при Гастингсе нормандские источники. Они отдают должное отваге саксов так же, как и искусству и храбрости победителей.[6]

По-видимому, англичане проиграли сражение из-за ранения, полученного после полудня королем Гарольдом, в результате которого он был практически выведен из строя и не мог эффективно руководить действиями своих войск. Если принять во внимание, что он сам только что одержал победу над Харальдом при Стамфорд-Бридж, применив тот же тактический прием ложного отхода, то становится невозможно предположить, что нормандцам удалось бы обмануть его тем же приемом в битве при Гастингсе. Но подчиненные короля, над которыми он утратил контроль и которые конечно же были разгорячены боем, дали чувствам взять верх над разумом. Они бросились преследовать врага, что стало фатальным шагом для саксов. Все рассказы о том сражении, какими бы разноречивыми ни были описания времени и обстоятельств гибели Гарольда, говорят о его полководческом таланте и личной отваге, которую король демонстрировал вплоть до того момента, когда он был ранен стрелой. Он, без всякого сомнения, весьма умело расположил свою армию, и это было доказано теми потерями, которые нормандцы понесли, пытаясь прорвать оборону саксов, а также теми отчаянными поединками в лесу, расположенном за позицией англичан, где также погибло много нормандцев, пытавшихся преследовать бегущего противника. Об этом, в частности, упоминает личный капеллан Вильгельма Завоевателя Жильбер из Лизье. В самом деле, если бы Гарольд или хотя бы кто-то из его братьев остался в живых, они могли бы собрать в лесу разбежавшиеся после сражения остатки армии саксов, отступить и продолжить войну. Но и Гирт, и Леофвин, и все доблестные саксонские тэны полегли на холме Сенлак рядом с погибшим королем и повергнутым на землю королевским знаменем. Точное количество погибших воинов с саксонской стороны неизвестно. Но летописи говорят, что из участвовавших в битве на стороне нормандцев 60 тыс. человек (не более 12 тыс. – Ред.) полегло примерно четверть, так хорошо английские пехотинцы владели своим оружием и такими эффективными в бою показали себя боевые топоры, разрубавшие нормандские шлемы и латы.[7]

Историк того времени Даниэль справедливо, пусть и нехотя, признает: «Так окончилась данная Богом как испытание битва, в которой померились силами английский и нормандский народы. Эта битва больше достойна остаться в памяти людей, чем все остальные сражения. И хотя, что печально, она была проиграна, большинство из сражавшихся за Англию бились честно».

Спустя годы было сложено множество романтических легенд о том, как был найден и похоронен король саксов. Главные эпизоды всех их, несмотря на множество расхождений в деталях, всегда похожи. Два монаха из аббатства Уолтем, которое Гарольд основал незадолго до того, как стал королем, сопровождали его в битве. На следующее утро после сражения они попросили разрешения у герцога на поиски тела своего благодетеля и получили его. Нормандские воины и мародеры успели раздеть и обезобразить трупы погибших саксов, и монахи долго безуспешно пытались отыскать среди многочисленных окровавленных трупов черты своего павшего короля. Им помогала возлюбленная Гарольда Эдит по прозвищу Прекрасная и Имеющая лебединую шею. Любовь более внимательна, чем благодарность, и саксонская дама даже на этом поле Акелдама («поле крови». Деян., 1: 19) смогла отыскать возлюбленного.

После этого к победителю-нормандцу обратилась мать погибшего короля. Она просила его отдать ей тело покойного сына. Но Вильгельм, который все еще был во власти гнева, сначала заявил, что человек, который отказался от своей клятвы и переступил через религию, не достоин другой могилы, кроме как прибрежный песок. Он добавил с презрением: «Гарольд пытался стать стражем побережья, пока был жив. Он может продолжать охранять его мертвым». Насмешка невольно стала панегириком покойному. А место в графстве Суссекс, омываемое волнами моря, было бы самым лучшим склепом для человека, отдавшего жизнь за свободу саксов. Но мать Гарольда продолжала стенать и настойчиво умолять герцога. И Вильгельм смягчился. Он поступил, как когда-то Ахилл, который после долгих уговоров выдал тело убитого им Гектора, уступив стенаниям его отца. Останки короля Гарольда с королевскими почестями были похоронены в аббатстве Уолтем.

На Рождество того же года Вильгельм Завоеватель был коронован в Лондоне как король Англии.

Краткий обзор событий между битвой при Гастингсе и победой Жанны д’Арк под Орлеаном (1429 г.)

1066—1087 г. Царствование в Англии Вильгельма Завоевателя (р. 1027, герцог Нормандии с 1035). Многочисленные восстания в Англии против его власти безжалостно подавляются.

1096—1099 г. Первый крестовый поход.

1075—1122 гг. Борьба пап с германскими императорами, закончившаяся компромиссом – Вормсским конкордатом.

1143 г. Невдалеке от разрушенного в 1137 г. славянского города Любеч (резиденции князя бодричей), упоминаемого с IX в., а в XI в. бывшего значительным торговым центром, основан немецкий Любек, один из основателей Ганзейского союза. Начало феодальной войны в Италии между гвельфами и гибеллинами.

1147—1149 гг. Второй крестовый поход.

1154 г. Королем Англии становится Генрих II (до 1189). При нем Томас Бекет в 1155 г. стал канцлером, а в 1162 г. архиепископом Кентерберийским. Это первый случай после завоевания, когда представитель саксов занял высший церковный или государственный пост.

1169—1171 г. Английские феодалы высаживаются с армией в Ирландии в 1171 г. Генрих II принуждает ирландцев признать себя «верховным» правителем.

1189 г. Королем Англии становится Ричард Львиное Сердце. Вместе с королем Франции Филиппом II Августом он отправляется в Третий крестовый поход.

1199—1204 г. После смерти короля Ричарда о своих претензиях на престол Англии и Нормандии, а также на другие владения дома Плантагенетов заявляет его брат Иоанн. В династическом споре Филипп II Август становится на сторону племянника Джона принца Артура. Артура убивают, но король Франции продолжает войну с Иоанном. Он отвоевывает у англичан Нормандию, Бретань, Анжу, Мен, Тур и Пуатье (за это проигравший Иоанн получает прозвище Безземельный).

1215 г. Бароны, свободные землевладельцы, горожане и йомены Англии поднимают восстание против власти Иоанна Безземельного и засилья его фаворитов-иностранцев. Они заставляют короля подписать Великую хартию вольностей. Этот день можно считать датой основания английской нации, так как именно с этого времени история страны становится историей единого народа, как это продолжается и сегодня. До этого история страны представляла собой историю отдельных групп населения, хронику столкновений между ними и отражала процесс их слияния. В течение более чем ста лет после завоевания нормандцы (говорившие, кстати, только по-французски) и англосаксы относились друг к другу отчужденно. Первые надменно презирали вторых, которые в свою очередь отвечали им угрюмой ненавистью. Это были два разных народа, проживавшие на одной территории. И до XIII века, времени правления Иоанна Безземельного, его сына и внука, когда общая ненависть (к Франции. – Ред.) сплотила эти народы, в них отсутствовало чувство общего патриотизма. Но при изучении истории правления этих королей обнаруживается, что они забыли о старых раздорах. Англосаксы прекратили вести борьбу (как Робин Гуд) против нормандцев. Нормандцы, в свою очередь, перестали презирать язык саксов или отказываться называться вместе с ними англичанами. Правящая часть населения больше не считала себя иностранцами в захваченной стране. Все почувствовали себя единым народом. Каждый понял, что люди должны совместно бороться за общую цель защиты прав и достоинства всего народа. Появлению этого чувства весьма способствовала потеря Англией герцогства Нормандия при короле Иоанне. С тех пор единственным домом нормандских баронов стали их английские владения. При короле Генрихе III страна стала говорить на одном языке, который постепенно стал таким, на котором говорят нынешние англичане. Были приняты единые законы, и все свободные люди стали равны перед ними. Эти законы также стали основой для нынешнего законодательства страны.

1273 г. Императором Германии избран Рудольф Габсбург (в 1278 г. он победил другого претендента на престол, чешского короля Пшемысла II).

1283 г. Король Эдуард I завоевывает Уэльс (после войн 1279 и 1282—1283 гг.).

1346 г. Армия короля Эдуарда III вторглась во Францию. Победа англичан в битве при Креси.

1356 г. Битва при Пуатье.

1360 г. В Бретиньи подписан договор между Англией и Францией. Согласно договору Эдуард III отказывался от притязаний на французскую корону (отторгнув многие французские земли). Договор практически не соблюдался, и стороны продолжали вести боевые действия. Французы к 1380 г. очистили от англичан почти всю страну, кроме Кале, Бреста, Шербура, Бордо и Байонны.

1414 г. Английский король Генрих V заявляет претензии на французский престол. Он принимает решение вторгнуться во Францию и покорить эту страну. В то время Франция переживала период слабости и раздробленности из-за раздиравших знать междоусобиц и того угнетения, которое испытывал простой народ. Люди были обложены непосильными налогами. Они устали от внутренних войн и военной повинности. Страна находилась в том наихудшем для нее состоянии, когда население не считает своей главной обязанностью и честью бороться за ее независимость. «Что могут сделать нам англичане, что было бы еще хуже, чем те страдания, которые мы терпим от собственной знати?» – любили восклицать представители французской бедноты.

1415 г. Генрих V вторгается во Францию, захватывает Арфлер в устье Сены. Англичане выигрывают битву при Азенкуре.

1417—1419 гг. Армия Генриха V завоевывает Нормандию. Французский дофин при Монтеро убивает наиболее влиятельного представителя знати герцога Бургундского. Наследник убитого становится активным союзником англичан.

1420 г. Генрих V и французский король Карл VI Безумный (психически больной, к тому же захваченный в 1418 году в плен), а также герцог Бургундии Филипп заключают договор в Труа. Этот документ предусматривал женитьбу Генриха на принцессе Франции Екатерине. Карл пожизненно сохранит за собой титул короля Франции, но после смерти его наследником станет Генрих V, который сразу же примет на себя управление страной. Далее корона Франции отойдет наследникам Генриха. Англия и Франция надолго станут единой страной под властью одного короля. Но Франция сохранит за собой ряд традиционных привилегий. Все высшие вельможи, вся знать и все общество Франции должны были присягнуть на верность своему будущему королю Генриху и должны быть верны ему как регенту. Генрих должен был объединить свои силы с войсками короля Карла и герцога Бургундии и совместно выступить против тех, кто объявит себя наследником Карла, французским дофином. В такой войне с дофином не должен быть заключен мир или перемирие до тех пор, пока дофин не подчинится объединенной армии.

1421 г. Генрих V одерживает ряд побед над теми французами, которые отказываются признать условия договора, подписанного в Труа (психически больным пленником). Рождение его сына, будущего короля Генриха VI.

1422 г. Смерть Генриха V и короля Франции Карла VI. В Париже королем Англии и Франции провозглашен Генрих VI. Последователи французского дофина объявляют его королем Франции Карлом VII. Английский регент во Франции герцог Бедфорд наносит поражение армии дофина в битве при Креванте.

1424 г. Герцог Бедфорд одерживает победу при Вернейле над сторонниками дофина и их шотландскими союзниками. 1428 г. Англичане начали осаду Орлеана.

Глава 2

Победа Жанны д’Арк над англичанами под Орлеаном (1429 Г.)

Глаза всей Европы были прикованы сюда, где, как все справедливо полагали, французы должны были сделать последнюю решительную попытку отстоять независимость своего монарха и его права сюзерена.

Гуме

Когда после победы при Саламине полководцы многочисленных греческих городов-государств делили лавры победы, каждый считал себя более достойным, чем другие, но все были согласны с тем, что вторым по заслугам был Фемистокл. Это доказывает, что на самом деле Фемистоклу принадлежала решающая роль в достижении победы. Если рискнуть попытаться пойти этим же путем и попробовать определить, какому из европейских народов принадлежит наибольший вклад в развитие европейской цивилизации, то эту роль в первую очередь будут оспаривать Италия, Германия, Англия и Испания. При этом всегда на втором месте будут указываться заслуги Франции. Невозможно отрицать первостепенную роль этой страны для истории. Помимо роли признанного лидера среди государств Европы, которую эта страна играла в течение почти трех столетий, ее вклада в развитие искусств, литературы, общественных нравов и обычаев, живой интерес вызывает ставший для этой страны критическим более ранний период ее истории. Можно без всякого преувеличения констатировать, что будущее развитие всех народов зависело от результатов той борьбы, в которую оказалась вовлечена никому не известная героиня Франции в начале XV столетия. Именно благодаря этой девушке стране удалось избежать участи второй Ирландии и не попасть под власть победителей-англичан.

Никогда еще независимость французского народа не находилась под такой явной угрозой, как в 1429 году, когда английские захватчики замкнули кольцо окружения вокруг Орлеана. Страна потерпела целый ряд тяжелейших военных поражений, в результате которых погибло почти все рыцарство, а моральный дух ее воинов был подорван. Чужеземный король занял ее столицу, а армии закаленных в боях захватчиков под командованием талантливых полководцев оккупировали значительную часть территории. Еще хуже, чем жестокость завоевателей, оказалось то, что сам французский народ погряз в междоусобицах, пороке и преступлениях. Законный наследник, дофин, был беспутным ничтожеством. Он запятнал себя кровью одного из самых могущественных вельмож своей страны, за что жаждавший мести сын убитого вошел в сговор с врагом. Многие представители знати, духовенства и городских магистратов принесли вассальскую присягу английскому королю. Состояние крестьянского населения, которое в обстановке царившей в стране анархии и бандитизма регулярно подвергалось грабежам и насилию со стороны противоборствующих армий, просто невозможно описать словами. Казалось, что даже бессловесные животные пребывали в постоянном состоянии ужаса и боли.

«Истина в том, что состояние Франции было ужасным. Царили ложь, неразбериха, нищета, опустошение, разобщенность и страх. Ограбленные до нитки сельские труженики приводили в ужас даже самих грабителей, которым не могли в качестве добычи предложить ничего, кроме обтянутых кожей скелетов своих домашних животных; французские крестьяне сами выглядели как призраки, шагнувшие из могил. Самые последние деревни и фермы побывали в руках этих грабителей, английских, бургундских и французских, каждый из которых, как сговорившись, старался нанести максимальный вред сельским жителям и торговцам. Даже домашний скот, привыкший к войне, услышав шум приближающегося войска, сам по себе бежал прятаться, не дожидаясь команды своих измученных хозяев».

Осенью 1428 г. англичане, которые уже завладели всеми землями Франции севернее Луары, готовились двинуть свои войска на завоевание южных провинций, которые еще хранили верность дофину. Город Орлеан на берегу этой реки считался последним оплотом боровшейся за независимость Франции. Если бы англичанам удалось захватить его, они могли бы почти беспрепятственно пройти победным маршем по оставшейся территории королевства. Поэтому граф Солсбери, один из самых опытных английских полководцев, начавший воевать еще при Генрихе V, перешел в наступление на этот важнейший город. Заняв несколько менее важных опорных пунктов в окрестностях Орлеана, 12 октября 1428 г. его армия встала под стенами города.

Город Орлеан большей частью расположен на северном берегу Луары, но некоторые его кварталы перекинулись и на южный берег. С основным городом их соединял хорошо укрепленный мост. С южной стороны оборону моста обеспечивало то, что на современном военном языке называется предмостным укреплением. Кроме того, на самом мосту, недалеко от предмостного укрепления, в том месте, где он опирался на остров, были построены две небольшие башни. Каменная кладка моста кончалась возле башен, и отсюда к предмостному укреплению на южном берегу был протянут подъемный мост. Башни и предмостное укрепление вместе представляли собой сильный опорный пункт, в котором мог разместиться довольно значительный гарнизон. Поскольку его контролировали жители Орлеана, они имели свободное сообщение с южными провинциями, население которых, как и жители города, поддерживали дофина в борьбе с иноземными захватчиками. Лорд Солсбери верно рассчитал, что, захватив башни, он сделает важный шаг в деле овладения всем городом. Поэтому он сосредоточил усилия на этом направлении. После того как несколько атак англичан были отбиты, 23 октября башни были захвачены ими штурмом. Тогда французы разрушили часть моста, которая была ближе всего к северной части города, после чего начать штурм города из башен стало невозможно. Но, захватив башни и установив там батарею пушек, англичане получили возможность вести огонь по улицам города; при этом батарея контролировала даже некоторые главные улицы Орлеана.

Как заметил в своем исследовании Гуме, это был первый вошедший в историю случай, когда в осаде города важное значение придавалось применению артиллерии. И все же как осаждающие, так и осажденные использовали орудия в основном для уничтожения живой силы противника, а не как средство разрушения стен и других инженерных сооружений. О том, что артиллерия может быть использована как эффективное средство разрушения прочных городских стен, в Европе узнали от турок, которые в это время применяли свои пушки при осаде Константинополя. (Автор ошибается. Французы в ходе Столетней войны активно использовали артиллерию при штурме городов, что способствовало быстрому поражению англичан сначала в 1370-х, а затем в конце войны. – Ред.)

Орлеан.[8]

В период рассматриваемых нами французских войн, как и в войнах классического периода, одним из главных средств захвата крупных городов с мощными стенами является голод. Поэтому осаждающие должны были всеми средствами стремиться к тому, чтобы полностью окружить осажденного противника. Большая площадь, которую занимал Орлеан, а также наличие водной артерии, по которой осажденным поступала помощь и припасы, делали такой способ осады очень сложным. Тем не менее лорд Солсбери, а также принявший командование английской армией при Орлеане после его гибели от пушечного ядра лорд Суффолк решительно и умело продолжали проводить необходимые для взятия города мероприятия. Вокруг города на некотором удалении друг от друга англичанами были построены шесть хорошо укрепленных опорных пунктов, называемых «бастилиями» и «бульварами». Теперь целью английских инженеров было строительство между ними линий сообщений, в результате чего эти укрепления превратились бы в единый мощный опорный пункт. Зимой оборудование траншей практически не велось, но с началом весны 1429 г. англичане вновь активно взялись за эти работы. Связь с городом усложнилась, и в Орлеане стали понимать, что город стоит на пороге падения.

Осаждающие также остро нуждались в подвозе запасов и продовольствия. Эта проблема была практически решена после победы войск под командованием Фастолфа при Рувре, близ Орлеана, в феврале 1429 г. Имея в своем распоряжении всего 1600 воинов, Фастолф вез в осадную армию боеприпасы и продовольствие, французы (а также шотландцы) решили разбить этот отряд, вовремя укрывшийся за палисадом. У французов были бомбарды, но французские рыцари потребовали «победить врага доблестью» – их атака была отражена, французы потерпели поражение. В результате Фастолф провез большой обоз с провизией и другим имуществом в лагерь лорда Суффолка. Это очень воодушевило англичан, и все стали с уверенностью думать о скорой сдаче города, а потом и покорении всей страны силой английского оружия.

В это время в Орлеане рассматривался план сдачи города герцогу Бургундскому, который хотя и был союзником англичан, но все же был соотечественником. Регент Бедфорд отказался принимать эти условия, ведь все были уверены, что город должен был вот-вот сдаться. Дофин Карл, находившийся в те дни в замке Шинон с остатками своего двора, был в отчаянии и думал об отступлении в Прованс. Дофина поддерживали более сильные духом возлюбленная и королева-мать. Но ни они, ни храбрейшие из полководцев Карла не могли сказать, как переломить ход войны. И никто не догадывался, откуда на самом деле придет спасение для Орлеана и для Франции.

В деревне Домреми, в приграничном районе Лотарингии, проживал небогатый крестьянин Жак д’Арк. Он пользовался всеобщим уважением, в том числе и за то, что воспитал семью в добродетели и строгой приверженности католической вере. Родители называли старшую дочь Жанеттой, французы стали называть ее Жанной. Противники произносили это имя либо в латинской транскрипции, как Джоанна, либо в английском варианте – Джоан.

К моменту, когда о Жанне услышали впервые, ей было всего восемнадцать лет. Она была впечатлительной натурой и всегда была готова неустанно внимать легендам о святых, об их чудесах. Религиозному пылу способствовала и врожденная мечтательность, и в особенности долгие часы одиночества, когда она пасла отцовское стадо. Ее набожная чистая душа всегда была открыта состраданию к слабым и униженным.

Район, где проживала Жанна, относительно мало пострадал от бедствий войны, но слухи о приближающихся бандах бургундцев и англичан внушали ужас жителям Домреми. Однажды селение подверглось нападению одной из шаек мародеров; Жанну и ее семью выгнали из дома, и им пришлось искать временное убежище в Невшато.[9]

Крестьяне Домреми были особенно преданными сторонниками правящей династии Валуа и дофина. Все бедствия, обрушившиеся на Францию, они приписывали предателям бургундцам и их союзникам англичанам, мечтавшим поработить несчастную Францию.

С самого детства и юности Жанна постоянно слышала о тех горестях, что принесла война, и успела сама увидеть людей, которые являлись их виновниками. По мере того как она взрослела, в ее душе росло чувство патриотизма. Днями и ночами она думала о том, как избавить Францию от нашествия англичан. Эти мечты причудливо смешивались в ее сознании с религиозными преданиями о том, как чудесное вмешательство Небес всегда помогает угнетенным. Ее вера была крепка, а молитвы искренними и пылкими. «Она не чувствовала страха, потому что ощущала себя безгрешной». Наконец она сама поверила в то, что получила сверхъестественный знак свыше.

Как сама Жанна рассказывала на допросах во время заключения и перед лицом приближающейся гибели безжалостным судьям инквизиции, ей было примерно тринадцать лет, когда к ней стали приходить озарения. Лучше всего будет привести здесь ее собственные слова, записанные на процессе: «В возрасте тринадцати лет к ней обратился голос Бога, чтобы направить ее путь. Этот голос она услышала примерно в полдень летом, когда находилась в саду своего отца. День до этого она постилась. Она услышала голос, который исходил справа, от того места, где находилась церковь. Одновременно она увидела яркий свет. После этого перед ней явились святой Михаил, святая Маргарита и святая Екатерина. Они были окружены сияющим ореолом. Жанна видела, что их головы увенчаны коронами с драгоценными каменьями. И она услышала их голоса, которые были мягкими и певучими. Она не различала их рук и тел. Она слышала их чаще, чем видела. Обычно они заговаривали с ней, когда церковный колокол начинал звонить к молитве. И если Жанна находилась среди деревьев, она все равно могла ясно различить эти голоса, обращенные к ней. Когда ей казалось, что она слышит эти ниспосланные Небом голоса, она становилась на колени и склонялась до земли. Они вызывали у нее слезы радости. А когда они удалялись, она рыдала оттого, что они не забирают ее с собой в рай. Голоса всегда открывали ей истину. Они говорили, что Франция будет спасена и что спасти ее должна Жанна».[10]

Таковы были видения и такими были голоса, посещавшие тринадцатилетнюю девочку. Когда она подросла, голоса стали приходить к ней чаще и стали более отчетливыми. Наконец до Домреми дошла весть об осаде Орлеана. Жанна слышала, как ее родители и соседи рассказывают о страданиях населения, о том крахе, который постигнет их законного сюзерена в случае, если город падет, о растерянности и горе при дворе дофина. Сердце Жанны с горечью трепетало при мысли о судьбе Орлеана. И вот голоса повелели ей покинуть дом. Они сказали Жанне, что она избрана орудием Божьим, которое отбросит англичан от города и поможет дофину короноваться в Реймсе. Тогда Жанна рассказала родителям о своей чудесной миссии и заявила, что отправляется в Вокулер, где находился гарнизон под командованием де Бодрикура. Тот должен доставить ее к королевскому двору и представить королю, которого Жанна собирается спасти. Ни гнев, ни уговоры родителей, которые заявляли, что для них было бы лучше, если бы она утонула, чем опорочила свое имя, явившись в лагерь, не заставили девушку отказаться от своих намерений. Один из ее родственников согласился доставить Жанну в Вокулер. Поначалу де Бодрикур счел ее сумасшедшей и высмеял, но затем проникся верой если не в ее Божественное предназначение, то, по крайней мере, в ее неподдельный религиозный экстаз, который можно было использовать в интересах короля Франции.

Жители Вокулера попали под абсолютное влияние благочестия и искренности девушки, они верили в то, что она говорит правду о своей миссии. Жанна рассказывала им, что по воле Бога она должна предстать перед королем и что никто, кроме нее, не сможет спасти Францию. Она говорила, что предпочла бы остаться рядом с бедной матерью у прялки, но предначертания Бога заставляют ее следовать своей судьбе. Весть о «Деве», как ее называли, о ее святости и миссии распространялась все дальше и дальше. Бодрикур отправил ее с эскортом в Шинон, где в развлечениях проводил свои дни дофин Карл. Голоса потребовали от Жанны взять в руки оружие и одеться рыцарем, и самые состоятельные жители Вокулера соперничали за право экипировать и вооружить Жанну и дать ей боевого коня. Прибыв в Шинон, после некоторой задержки, Жанна предстала перед дофином. Во время аудиенции Карл намеренно оделся более скромно, чем многие из его придворных, и подмигивал им, предвкушая, как посланная Небесами непорочная дева обратит свои призывы не к тому, кому следует. Но она сразу же узнала его и встала перед ним на колени со словами: «Мой добрый дофин, Царь Небесный подсказал мне, что вы будете миропомазаны и коронованы в Реймсе и что вы станете земным королем во Франции». Возможно, раньше Жанна видела дофина на портретах или ей кто-то описал его. Но сама Жанна считала, что именно голоса внушили ей, к кому обращаться как к королю.[11]

Вскоре пошли слухи о том, что непорочная дева узнала короля благодаря чуду. Эта весть и множество других слухов быстро сделали Жанну знаменитой и влиятельной.

То состояние, в котором пребывали все слои общества во Франции, заставило всех с готовностью поверить в Божественное вмешательство на стороне тех сил, что доселе действовали так неудачно и терпели одно поражение за другим. Несчастья, обрушившиеся на королевскую семью и знать, многие расценивали как Божье наказание за высокомерие и недостаток благочестия. Те унижения, что терпел народ страны, как считало население, были посланы свыше за его грехи. А англичане с их жестокостью служили инструментом гнева Небес против Франции, который она сама накликала на себя. В то время Франция была глубоко религиозной страной. Да, было невежество, были предрассудки, нетерпимость, но была и вера. Эта вера сама творила чудеса, хотя многие считали их ниспосланными свыше. В тот момент в клерикальных кругах страны возникло одно из тех религиозных движений, которые время от времени зарождаются в среде духовенства разных народов, над причинами появления и распространения которых потом долго и безуспешно бьются историки. Многочисленные монахи и священники в сельских районах и городах страны проповедовали, что люди должны молить Небеса, чтобы самим избавить себя от грабежей, мародерства и жестокости иноземных захватчиков.[12]

Мысль о том, что Провидение тоже придерживается общественных законов, была абсолютно чуждой чувствам и мыслям людей того времени. Каждое политическое событие, каждый феномен природы считался непосредственным результатом исполнения воли Бога. Считалось, что ангелы и святые постоянно выполняют Его приказы и вмешиваются в дела людей. Церковь поощряла эти верования. Одновременно она распространяла также популярные идеи о том, что одновременно силы зла (Сатаны) тоже постоянно активно противостоят силам добра (Бога) в людских делах. Заодно с ними действуют маги и колдуны, за что они и получают сверхчеловеческие возможности.

Всем этим было обусловлено то влияние, которое Жанна получила на друзей и недругов. Как французы, так и англичане, и бургундцы с готовностью признали, что она прислана сверхъестественными силами. Главным вопросом оставалось, послали ли ее добрые или злые духи. Принесла ли она с собой «дуновение небес или жар ада». Ее соотечественники решили этот вопрос в ее пользу. Это подтверждалось и аскетичной праведностью ее жизни, святыми голосами, которые разговаривали с ней, и, что еще более важно, ее участием во всех церковных ритуалах и обрядах. Сначала дофин боялся того вреда, который могло бы принести его делу обвинение в связях с нечистой силой. Были проведены все возможные проверки, посредством которых, как считалось, будет доказана добродетельность и чистота Жанны. Наконец Карл и его советники «почувствовали, что могут безбоязненно принять помощь этой действительно достойной дочери святой церкви».

Возможно, что сам Карл и некоторые из его ближайших советников считали Жанну простой фанатичкой. Очевидно, что Дюнуа и другие полководцы пользовались самой широкой свободой повиноваться ее военным приказам или игнорировать их. Но среди народных и солдатских масс авторитет Жанны был непререкаем. Пока Карл, его доктора теологии и придворные дамы раздумывали над тем, признать ли Деву или изгнать ее, прошло довольно много времени. За этот период в Блуа была собрана небольшая армия, «последняя жатва для наших мечей», как говорили англичане, под командованием Дюнуа, Ла Гира, де Сентрайля и других французских вельмож, которые помимо личной доблести стали приобретать и опыт, результат долгих времен поражений. Было решено отправить Жанну с этими войсками для сопровождения конвоя продовольствия в Орлеан. Город к тому моменту находился в самом бедственном положении. Но сообщение с остальной страной не было окончательно прервано. И когда до жителей Орлеана дошел слух, что сама Лотарингская дева послана Провидением для того, чтобы освободить их город, осажденные сразу же стали настаивать на том, чтобы дофин немедленно направил ее к ним.

Жанна появилась в лагере под Блуа в новых, сверкающих серебром доспехах, верхом на вороном коне, с копьем в правой руке, с которым она научилась обращаться умело и грациозно.[13]

Она не надела шлем, поэтому каждый мог разглядеть миловидные черты ее лица, глубоко посаженные умные глаза и длинные темные волосы, которые впереди закрывали ее лоб, а сзади были схвачены лентой. С собой в седле она носила небольшой боевой топор и освященный в церкви меч. На лезвии меча было пять крестов, которые по ее просьбе были доставлены из церкви Святой Екатерины в Фьербуа. Оруженосец нес ее знамя, которое Жанна попросила украсить вышивкой, как подсказали ей голоса. Знамя было из белого атласа с вышитыми на нем лилиями словами «Иисус Мария» и молитвой во славу Спасителя. Впоследствии Жанна обычно сама несла свое знамя в битве. Она говорила, что хотя ей и нравится ее меч, но свое знамя она любит в сорок раз сильнее. И еще она любит нести его, потому что само знамя не может никого убить.

Экипированная таким образом, Жанна явилась, чтобы возглавить французских воинов, которые с солдатским обожанием любовались ее стройной фигурой, искусством, с которым она управляла боевым конем, и грацией, с которой она владела оружием. Ее военное обучение длилось недолго, но она успела многому научиться. Кроме того, она обладала прекрасной интуицией и редко вмешивалась в действия армии, предоставив это Дюнуа и другим, в ком она чувствовала грамотных военачальников. Ее тактика на поле боя была довольно простой. Как она сама описывала это: «Я обычно говорила, чтобы они смело шли на англичан, а затем сама смело шла в бой». Она призналась судьям, что это была ее единственная команда, и в этом была ее сила. Но, редко вмешиваясь в чисто тактические вопросы, во всем, что касалось дисциплины и морали, она была жесткой и требовательной. Все, кто прятался за спинами товарищей, изгонялись. Она заставляла и солдат, и командиров соблюдать религиозные обряды. Рядом с ней в армии шли ее личный капеллан и другие священники. На каждом привале устанавливался алтарь и совершались молебны. Богохульства и ругань не оставались безнаказанными. Ей повиновались даже самые огрубевшие душой ветераны. На время они отвергли ту животную грубость, которую успели воспитать в них годы кровопролития и насилия. Они чувствовали, что идут к новой жизни, и признавали святость посланной Небесами Девы, что вела их к победе.

25 апреля Жанна в сопровождении Дюнуа, Ла Гира и других командиров французской армии выступила из Блуа с конвоем продовольствия для Орлеана. Вечером 28-го числа они подошли к городу. Как свидетельствует в старой хронике Холл: «Англичане, понимая, что скоро прекратится эта война, что жители города не смогут долго продержаться без необходимых им провизии и пороха, ослабили на время свою обычную бдительность и не смотрели за окрестностями должным образом. Воспользовавшись этой небрежностью, французы, которыми в ту ночь командовал Пусель, смогли беспрепятственно и бесшумно, под прикрытием дождя и сильного ветра принять прибывшие им в город груз продовольствия и артиллерию». (Отряд Жанны прошел мимо южных английских укреплений утром. Англичане не решились его атаковать. – Ред.)

С наступлением дня Жанна в торжественной процессии прошла по улицам города в доспехах и верхом на белом боевом коне. Рядом ехал Дюнуа, а следом за ними – все рыцари ее армии и гарнизона города. Вокруг нее столпилось все население; мужчины, женщины и дети тянулись к ней, чтобы коснуться ее одежды, знамени или лошади. Они благословляли ее, уже считая своей освободительницей. Говоря словами двоих из них, присутствовавших на суде (которые привели только к ужесточению приговора и не помогли спасти жизнь героини), «когда жители Орлеана впервые увидели ее в городе, они подумали, что это ангел спустился с небес, чтобы спасти их». Жанна мягко отвечала на обращения к ней горожан. Она советовала им бояться Бога, верить в Него, чтобы избежать ярости врагов. Сначала она направилась в главную городскую церковь, где прочитала молитву Te Deum. Потом она поехала в дом Жака Бурже, одного из самых уважаемых горожан, чья жена пользовалась репутацией добродетельной дамы. Она отказалась присутствовать на великолепном банкете, который был дан в ее честь, и провела почти все время в молитвах.

Когда англичане узнали о прибытии Девы в Орлеан, их умы были заняты этим событием не менее, чем умы горожан. Но их интерес был совсем другого рода. Англичане так же твердо, как и французы, верили в сверхъестественную миссию Девы. Но они считали ее ведьмой, посланной для того, чтобы уничтожить их своими чарами. Старое пророчество о том, что на спасение Франции придет Дева из Лотарингии, было у всех на устах. Его относили к Жанне как местные жители, так и иноземцы. Уже несколько месяцев англичане знали о том, что вскоре должна прибыть Дева, и слухи о бесчисленных чудесах, которые, как говорили, она успела совершить, простодушные йомены в английском лагере воспринимали с жадным любопытством и тайным ужасом. Перед тем как выступить в Орлеан, Жанна направила к английским полководцам герольда. Она обращалась к английским полководцам от имени Высших Сил и требовала их вручить Деве, посланной Небесами, ключи от всех французских городов, несправедливо захваченных ими. Кроме того, Жанна торжественно заклинала всех английских солдат, всех лучников, знатных рыцарей и других воинов, стоявших под Орлеаном, отправляться оттуда по домам, иначе их настигнет наказание Господне. (В письме, продиктованном (сама она писать не умела) Жанной, она выражалась очень конкретно: «Уходите, или я вытолкну вас из Франции… Если не послушаетесь, прикажу всех истребить». – Ред.) Прибыв в Орлеан, Жанна снова отправила англичанам подобное послание. Но англичане издевались над ней со своих осадных башен-бастилий и угрожали сжечь ее послов. Жанна решила, что прежде, чем она прольет кровь осаждающих, она должна повторить послание собственным голосом. Она вышла на одну из улиц, с которой ее могли слышать враги, и обратилась к англичанам, заклиная их уходить прочь, иначе им придется испытать на себе позор и бедствия. Рыцарь Гладсдейл (которого французы называли «Ледяная глыба»), командовавший гарнизонами англичан на бастилиях, вместе с другим английским офицером посоветовали Жанне тоже отправляться домой пасти коров. Они сопровождали свои слова оскорбительными жестами, которые вызвали на глазах Жанны слезы стыда и негодования. Но, несмотря на то что на словах английские командиры продолжали бахвалиться, эффект пребывания Жанны в Орлеане сказался уже через четыре дня после ее прибытия. Когда к осажденному городу снова прибыли подкрепления, боеприпасы и продовольствие, Жанна и Ла Гир выехали из города навстречу. Они благополучно провели длинный обоз между английскими укреплениями в Орлеан на глазах у англичан. И те трусливо прятались за стенами вместо того, чтобы, как обычно, сразу же храбро броситься на любого французского солдата, оказавшегося поблизости.

Так без боя она одержала победу. Но пришло время, когда ей пришлось проявить свою храбрость в настоящем бою. В полдень дня, когда она сопровождала в город обоз с усилением и спала после этой вылазки в отведенном ей доме, Дюнуа получил выгоднейшую возможность атаковать одну из английских бастилий Сен-Лу. Французы предприняли штурм, который англичане упорно пытались отразить. В этот момент Жанну разбудило то, что она привыкла называть небесными голосами. Она приказала подать доспехи и лошадь и тут же бросилась в самую гущу боя. В спешке Жанна забыла свое знамя. Она вернулась за ним и, не поднимаясь наверх, попросила передать ей его через окно. После этого девушка галопом поскакала к месту боя. По дороге ей встретилось несколько раненых, возвращавшихся из боя. «Я никогда не могу спокойно смотреть на то, как льется кровь французов!» – воскликнула Жанна. Она выехала за городские ворота, и навстречу ей показался французский отряд, беспорядочно отступавший от английских укреплений после неудачного штурма. Увидев Деву и ее знамя, французы развернулись и возобновили атаку. Жанна ехала впереди под развевающимся знаменем, воодушевляя соотечественников. Увидев то, что они считали олицетворением нечистой силы, англичане дрогнули. Бастилия Сен-Лу была взята штурмом, а все ее защитники вырезаны, за исключением нескольких, которым Жанна сохранила жизнь. После боя к ней вернулось милосердие женщины. Это было ее первым участием в бою. Взору девушки представилось великое множество окровавленных обезображенных трупов. Она заплакала, сожалея о том, что это были тела христиан, умерших без покаяния.

Следующий день, который пришелся на праздник Вознесения, Жанна провела в молитве. Но командирами гарнизона было принято решение на следующее утро после праздника атаковать английские бастилии и бульвары на юге, у реки. Для этого отряды французов переправились через реку на лодках. После кровопролитного боя, во время которого Жанна сама бросилась с копьем на врага, была занята бастилия Августина (бастилию Святого Иоанна Белого англичане разрушили сами, сосредоточив силы в бастилии Августина). Теперь на южном участке в руках осаждающих оставался только башенный форт на мосту через реку. Но это укрепление было очень мощным, ведь тот, в чьих руках оно находилось, контролировал весь город. В это время в Орлеане прошел слух, что на помощь осаждающим вот-вот должна прибыть свежая армия под командованием Фастолфа. Если бы подкрепления к англичанам прибыли до того, как французам удастся отбить башни, то все их предыдущие успехи оказались бы напрасными, и враг снова вернулся бы к активной осаде.

Поэтому было решено, что французские войска пойдут на штурм башен сразу, пока еще не остыл энтузиазм, который испытывали осажденные под влиянием недавних успехов и, конечно, от присутствия в городе героической храброй Девы. Но это было очень сложное предприятие. Высокие откосы предмостных укреплений и самих бастионов были крутыми; укреплением командовал Гладсдейл, и под его началом было до пяти сотен отборных английских лучников и пехотинцев, цвет осадных сил англичан.

Рано утром 7 мая несколько тысяч лучших французских воинов – защитников Орлеана по приказу Жанны были собраны на мессу и молебен. После этого они отправились на лодках через реку, и, поскольку накануне они уже заняли небольшой участок на предмостном укреплении, солдаты шли в бой «с легким сердцем и крепкими руками». Но воины Гладсдейла, воодушевляемые своим храбрым и умелым командиром, организовали грамотную и упорную оборону. Сначала Жанна держала свое знамя на краю рва, затем она спрыгнула туда сама и, первой приставив лестницу к стене, полезла наверх. Английский лучник выстрелил в Жанну; стрела пробила латы в слабом месте и вонзилась между шеей и плечом, нанеся серьезную рану. Истекая кровью и потеряв сознание, Жанна упала с лестницы вниз. Англичане бросились туда же, чтобы захватить ее в плен, но французские воины сумели защитить ее и отбросили англичан. Раненую Деву отнесли в тыл и уложили на траву. Доспехи Жанны были пробиты, рана доставляла ей тяжелые муки. Увидев свою кровь, девушка поначалу затрепетала и заплакала. Но вскоре к ней вернулась вера в ее святую миссию. Ей показалось, что ее святые покровители снова стоят вокруг, подбадривая ее. Девушка села и сама другой рукой вытащила стрелу из раны. Кто-то из находившихся рядом воинов предложил остановить кровь, заговорив рану, но Жанна отказалась, заявив, что не хочет, чтобы ее лечили не освященными церковью методами. Она налила на рану немного масла и, попросив прислать своего священника, начала молиться.

В это время англичанам на укреплениях перед башнями удавалось успешно отражать непрекращающиеся попытки французов взобраться вверх по стене. Дюнуа, командовавший штурмом, был обескуражен и приказал дать сигнал к отходу. Жанна послала за ним и другими полководцами и призвала их не отчаиваться. «С помощью Божьей, – сказала девушка им, – вы войдете туда. Не сомневайтесь в этом. Когда вы увидите, что мое знамя снова развевается на стене, снова зовите воинов к оружию. Форт будет ваш! А пока нужно немного отдохнуть, дать людям еды и питья». По словам старого историка, командиры немедленно повиновались. Первые приступы боли и слабости после ранения прошли. Жанна снова пошла во главе солдат в атаку на английские укрепления. Англичане, которые считали, что она была убита во время первого штурма, пришли в замешательство при ее появлении. Французы с упрямым фанатизмом шли вперед. Солдат из Бискайи нес знамя Жанны. Она приказала своим подчиненным сразу же поднять знамя, как только они войдут на контролируемую англичанами территорию. Бискаец пронес знамя от траншеи к стене и водрузил его на вершине. И сразу же все французское войско с разных направлений начало взбираться на занятый англичанами форт. В этот критический момент силы английского гарнизона были отвлечены нападением на другом участке. Это воины из Орлеана бросились на штурм британских укреплений по разрушенному мосту, с севера. Гладсдейл принял решение отвести войска с укреплений под башнями и ограничиться обороной самих бастилий. Он уже перебирался для этого по навесному мосту на башню, когда услышал голос Жанны, поднимавшейся вверх по стене бастиона: «Сдавайся, Ледяная глыба! Сдавайся во имя Отца Небесного! Хотя ты и оскорбил меня своими словами, мне жаль твою душу и души твоих людей». Гладсдейл не обратил никакого внимания на ее слова и продолжал быстро шагать по навесному мосту. В это время артиллерийский выстрел из города снес навесной мост, и англичанин скрылся в протекающей внизу воде. После его гибели оставшиеся в живых англичане прекратили сопротивление. Триста человек погибли в бою, еще двести были взяты в плен.

Ликующие жители Орлеана быстро восстановили разрушенные пролеты моста, и Жанна по этому мосту, движение по которому так давно было перекрыто, с триумфом въехала в город. Громко звучали колокола всех городских церквей. Всю ночь в городе слышались крики торжества и радости, над городом взлетали ввысь огни фейерверка. В то же время в стане осаждающих, которые все еще стояли на северном берегу реки, солдаты мрачно ожидали решения своих полководцев. Даже Талбот теперь высказывался за отвод войск от города. На следующее утро жители Орлеана увидели, что укрепления форта «Лондон» и бастилии Святого Лаврентия охвачены пламенем. Они наблюдали, как англичане уничтожают склады боеприпасов, которые готовили для разрушения Орлеана. Английская армия отходила медленно; солдаты были угрюмы. Англичане еще не успели отойти настолько далеко, чтобы осажденные не успели догнать их и дать противнику открытое сражение. Французские командиры высказывались за то, чтобы выйти из города и атаковать противника. Но Жанна запретила им делать это. Ведь было воскресенье. «Во имя Господа, – сказала она, – пусть они уходят, а мы останемся и вознесем молитвы Богу». Она вывела процессию солдат и горожан из города, но не для битвы. Торжественная процессия обошла вокруг городских стен. Потом, когда впереди еще можно было различить отступающую вражескую армию, все встали на колени и поблагодарили Бога за то, что Он ниспослал им освобождение.

В течение трех месяцев с тех пор, как Жанна впервые появилась при дворе дофина, она выполнила первую часть своего обещания и помогла снять осаду с города Орлеана. Еще через три месяца она выполнила и вторую часть обещания: со знаменем в руке она стояла перед алтарем в Реймсе, где проходила коронация нового короля страны Карла VII. А перед этим у англичан под руководством Жанны были отвоеваны Жаржо, мост у Мёнга, Божанси, другие города, такие как Бруа и Шалон-сюр-Марн. Кроме того, ее войска нанесли англичанам поражение в полевом сражении при Пате. Воодушевление и энтузиазм соотечественников Девы не знали границ (один из современников писал: «Народ и солдаты знали только Жанну. Великое дитя переменило не только счастье, оно переменило души». – Ред.). Но значение ее побед, в особенности той первой победы под Орлеаном, лучше всего почерпнуть из свидетельств ее врагов. Ниже приводится выдержка из письма регента Бедфорда своему племяннику, королю Генриху VI, где он с сожалением рассказывает о повороте в ходе войны и связывает это в первую очередь со снятием осады с Орлеана армией Жанны. Слова Бедфорда, которые в своем исследовании приводит Раймер, таковы:

«И все благоприятствовало нам до того времени, пока осада Орлеана не разрешилась так, как это было угодно Богу.

В это время, после того несчастья, что произошло с моим кузеном Солсбери, который по воле Бога пал на поле битвы, на твоих людей обрушился еще один удар из тех многих, что преследовали нашу армию. Возможно, это было наказанием за недостаток истинной веры, сомнений и непослушания Его воле, но враг Божий наслал на нас эту девственницу с ее чарами и колдовством.

Эта дева нанесла нам бесчисленные удары и не только лишила нас многого числа наших людей, но и отняла храбрость и мужество у оставшихся и вдохновляла твоих противников и врагов, благодаря чему им удалось собраться в большом количестве».

Когда дофин Карл стал королем Франции Карлом VII, Жанна посчитала свою миссию выполненной. И действительно, хотя до полного освобождения Франции оставалось еще много лет, теперь никто не сомневался в конечной победе. В те времена церемония миропомазания и коронации не представлялась людям просто дорогостоящей формальностью. Считалось, что Небеса действительно осеняют своей благодатью принца, который прежде обладал лишь людской властью. Отныне ни у кого не оставалось сомнений в кровном родстве Карла с королевским домом. После церемонии принц становился помазанником Божьим. После блистательных побед Жанны последние сомневающиеся полностью избавились от своего скептицизма относительно выступления в поддержку Карла VII. Ведь сбылись все пророчества Жанны. Теперь все считали, что сами Небеса дали понять, что стоят на стороне Карла, как истинного наследника короны святого Луи. Имея полную поддержку народа, победоносных солдат и командиров вокруг себя и видя, что враг деморализован и потерял веру в победу, Карл и сам уже не сомневался в победе (хотя недальновидность и ошибки самого французского короля, а также храбрость английских солдат, которую они продолжали демонстрировать в боях, продлили войну на территории Франции почти до времени начала гражданской Войны Алой и Белой розы в Англии). (В 1453 г. война закончилась полной победой, 19 октября 1453 г. английская армия капитулировала в Бордо. – Ред.)

Жанна со слезами радости на глазах стояла в Реймсском соборе на коленях перед только что коронованным королем. Она сказала, что выполнила ту миссию, которую Бог возложил на нее. Теперь девушка просила отпустить ее. Она решила вернуться в отчий дом, снова пасти скот и жить в своей родной деревне. Она всегда считала, что ее карьера будет недолгой. Но Карл и его полководцы не хотели расставаться с той, кто имела такое большое влияние на их солдат и простой народ. Они убедили Жанну остаться в армии. И она продолжала так же смело и упорно сражаться за дело Франции. Как и прежде, она проявляла все свое рвение в молитвах и религиозных службах. Ей все еще продолжали являться небесные голоса, но теперь она уже не слышала, как ангелы небесные зовут ее вести своих соотечественников к победе. Она в сто раз больше достойна восхищения за то, что продолжила свою военную карьеру в ее последний период, продолжая подвергать себя опасности в то время, как, по ее собственному мнению, она перестала пользоваться покровительством Небес. И она продолжала вести полную опасностей жизнь в течение более чем года и сражалась так же, если не более решительно, чем прежде.

Как и в случае с Арминием, интерес к героине и ее заслугам заставляет нас проследить ее судьбу после того, как Жанна д’Арк спасла свою страну. Она верно служила своему королю, участвуя в битвах за Лан, Суасон, Компьень, Бове и другие крупные крепости. Но в сентябре 1429 г., после неподготовленного наступления на Париж, французские войска были отброшены, а Жанна была тяжело ранена. Зимой она снова участвовала в боях. Следующей весной она оказалась в компьенской крепости, которую сама отвоевала для французского короля прошлой осенью. Но теперь крепость осаждала сильная бургундская армия.

24 мая во время вылазки из крепости Жанна попала в плен. Бургундцы держали ее сначала в Аррасе, а затем в местечке под названием Ла-Кротуа, на фламандском побережье, до ноября. Затем за большую сумму денег ее передали англичанам, которые держали Жанну в Руане, своей главной крепости.

Подробности тех жестоких пыток, которым подвергли молодую девушку, следует оставить биографам Жанны, что обязаны писать о ней как можно более полно. Она предстала перед церковным трибуналом (под контролем англичан. – Ред.) по обвинению в колдовстве и 30 мая 1431 г. была живьем сожжена на рыночной площади в Руане.

Автору хотелось бы лишь добавить еще одну характеристику этой подлинной героини, равной которой не знал мир.

Если в наше время найдется человек, который присоединится к Вольтеру в насмешках над теми небесными голосами, что являлись Орлеанской деве, автор хотел бы отослать его к сочинениям философа, которого считают одним из лучших и умнейших представителей рода человеческого. Речь идет о Сократе, который тоже считал, что постоянно слышит небесные голоса. Этот голос в свое время заставил его уклониться от участия в битве при Делиуме. С детства и до самой смерти время от времени этот неземной голос являлся к Сократу с предупреждениями. Пусть современный читатель подумает над этим, а потом, если он не склонен считать Сократа глупцом либо обманщиком, пусть он решит для себя, стоит ли высмеивать или чернить образ Жанны д’Арк.

Краткий обзор событий между победой Жанны д’Арк под Орлеаном (1429 г.) и поражением испанской Армады (1588 г.)

1453 г. Окончательное изгнание англичан из Франции.

1453—1461 гг. Захват Константинополя (1453) и последних территорий Восточной Римской империи турецким султаном Мехмедом II.

1455 г. Начало гражданской войны (до 1485 г.) в Англии между двумя линиями династии Плантагенетов – ланкастерской и йоркской (Алой и Белой розы – у первых в гербе алая роза, у вторых – белая).

1479 г. Объединение христианских королевств Испании под властью Фердинанда и Изабеллы.

1492 г. Захват Фердинандом и Изабеллой последнего оплота мавров в Испании Гранады, конец Реконкисты (освобождения) (718—1492).

1492 г. Колумб открывает Новый Свет (хотя и вторично после норманнов, сделавших это в конце X – начале XI в. – Ред.).

1494 г. Король Франции Карл VIII вторгается в Италию.

1497—1499 гг. Португальская экспедиция Васко да Гамы в Индию вокруг мыса Доброй Надежды.

1503 г. Армия испанского полководца Гонсалво де Кордовы отвоевывает у французов Неаполь.

1508 г. Создание Камбрайской лиги Венеции в составе папы римского, императора и короля Франции.

1505—1515 г. Алмейда и Албукерки добиваются полного господства Португалии в Индийском океане.

1516 г. Смерть Фердинанда Испанского; королем становится его внук (а также внук императора Максимилиана I Габсбурга) Карл I Габсбург (он же, позднее, – император Карл V).

1517 г. Спор в Виттенберге между Лютером и Тетцелем по поводу продажи индульгенций, послуживший предлогом начала Реформации.

1519 г. Испанский король Карл I избран императором Священной Римской империи под именем Карл V.

1519—1521 гг. Завоевание Кортесом Центральной Мексики.

1525 г. Разгром и пленение короля Франции Франциска I имперской армией в битве при Павии.

1529 г. Создание протестантскими князьями Германии Шмалькальденского союза.

1532—1533 гг. Завоевание империи инков (Перу) Писарро.

1534 г. Английский король Генрих VIII решением парламента становится главой церкви в Англии вместо папы римского.

1556 г. Отречение императора Карла V. Королем Испании становится его сын Филипп II, а императором Священной Римской империи – его брат Фердинанд I.

1557 г. Разгром французов испанцами в битве при Сен-Кантене.

1558 г. Королевой Англии становится Елизавета.

1571 г. Хуан Австрийский во главе флота «Священной лиги» (Венеция, Испания, папа римский, Мальта, Генуя, Сицилия, Неаполь, Савойя, Тоскана, Парма и др.) наносит полное поражение турецкому флоту при Лепанто.

1572 г. Массовые убийства протестантов в Париже во Франции в Варфоломеевскую ночь (в ночь на 24 августа).

1572 г. Восстание в Нидерландах против власти Испании, приведшее в 1579 г. к Утрехтской унии Северных провинций, а в 1581 г. – к низложению здесь Филиппа II.

1581 г. Филипп II подчиняет Португалию.

Глава 3

Разгром испанской непобедимой Армады (1588 г.)

В тот незабываемый год, когда темные тучи собрались вокруг нашего побережья, вся Европа замерла в испуге и тревоге, ожидая, чем закончится этот великий поворот в человеческой политике. Что ловкая политика Рима, мощь державы Филиппа II и гений Фарнезе встретит в ответ со стороны королевы-островитянки с ее Дрейками, Сесилами в той великой борьбе протестантской веры под знаменами англичан?

Галлам

Во второй половине дня 19 июля 1588 г. в Боулинг-Грин в Плимуте собралась группа английских флотоводцев. Подобного собрания имен не знали ни прежние, ни последующие времена даже здесь, на месте сбора, куда зачастую съезжались самые именитые герои британского флота. Среди присутствующих был Фрэнсис Дрейк, первый английский мореплаватель, совершивший кругосветное плавание (спасаясь от испанцев, которые могли перехватить этого пирата. – Ред.), гроза и ужас всего испанского побережья от Старого до Нового Света (там, где не было достаточных сил, где были – испанцы Дрейка били. – Ред.). Здесь был и Джон Хокинс, суровый ветеран многих великих походов по морям Африки и Америки, участник многих отчаянных битв (такой же бандит, наставник Дрейка. – Ред.). Мартин Фробишер, один из первых исследователей морей Арктики в поисках Северо-Западного прохода, который по сию пору ищут храбрейшие английские моряки. (Не только английские. Впервые пройден в направлении с востока на запад в 1903—1906 гг. норвежской экспедицией Р. Амундсена на судне «Йоа», с запада на восток – канадским судном «Сент-Рок» в 1940—1942 гг. – Ред.) Лорд-адмирал Англии Говард Эффингем, готовый пожертвовать всем ради блага своей страны. Недавно он осмелился не выполнить приказ о разоружении части флота, несмотря на то что он исходил от самой королевы, которая получила преувеличенно оптимистичное донесение об отходе потрепанного штормом вражеского флота. Лорд Говард (которого современники описывают как человека большого ума и отчаянной храбрости, знатока морского дела, осторожного и предусмотрительного, пользующегося большим уважением моряков) решил подвергнуть себя угрозе вызвать гнев ее величества, но на свой страх и риск оставить корабли в строю. Для него большей заботой было избавить Англию от угрозы ее безопасности.

Еще один большой мореплаватель времен Елизаветы Уолтер Роли (Ралей) (в основном «плавал» в покоях королевы, будучи ее фаворитом. После смерти Елизаветы казнен за злоупотребления. – Ред.) в то время получил задачу отправиться в Корнуолл, где должен был набрать и вооружить сухопутную армию. Но поскольку и он присутствовал на собрании морских командиров в Плимуте, то воспользовался этой возможностью для того, чтобы проконсультироваться с лорд-адмиралом и другими офицерами английского флота, собравшимися в этом порту. Помимо уже названных флотских командиров, на совещании присутствовало множество других храбрых и опытных офицеров. С истинно флотским весельем они пользовались этой временной передышкой от служебных будней. В гавани стоял английский флот, с которым они только что вернулись из Ла-Коруньи, где пытались добыть правдивую информацию о действительном состоянии и намерениях вражеской Армады. Лорд Говард считал, что, хотя вражеские силы и были ослаблены сильным штормом, все еще оставались значительными. Опасаясь того, что они атакуют побережье Англии в его отсутствие, он вместе с флотом поспешил обратно на побережье Девоншира. Адмирал определил местом стоянки Плимут, где ожидал вестей о приближении испанских кораблей.

Дрейк и другие высшие командиры флота играли в шары, когда вдалеке показался небольшой военный корабль, на всех парусах несшийся в бухту Плимута. Его командир спешно ступил на берег и стал искать глазами место сбора английских адмиралов и капитанов. Офицера звали Флеминг, и он был капитаном шотландского капера. Он рассказал другим офицерам, что в то утро видел испанскую Армаду у берегов Корнуолла. Эта важная информация встретила всплеск эмоций у всех моряков. Они поспешили к берегу, выкрикивая свои шлюпки. Один Дрейк оставался спокойным. Он холодным тоном остановил своих коллег и предложил им доиграть матч. По его словам, у них было в запасе много времени, чтобы успеть и закончить игру, и разгромить испанцев. Самый захватывающий матч в шары был закончен с ожидаемым результатом. Дрейк и его товарищи загоняли последние шары с тем же тщательно взвешенным хладнокровием, с которым они обычно заряжали орудия на своих кораблях. Первая победа была одержана, после чего все отправились на корабли готовиться к бою. Приготовления велись столь же спокойно и хладнокровно, как если бы капитанам предстояла лишь очередная партия в Боулинг-Грин.

В это же время по всем городам и поселкам Англии были направлены курьеры, чтобы предупредить жителей о том, что враг наконец появился. Использовалась и система специальных сигналов. В каждом порту сразу же приступили к подготовке кораблей и наземных войск. Во всех городах стали срочно собирать солдат и лошадей.[14]

Но самым надежным средством обороны англичан, как всегда, был флот. После сложного маневра в гавани Плимута лорд-адмирал отдал команду двигаться на запад, навстречу Армаде. Вскоре моряки получили предупреждение от корнуоллских рыбаков о том, что враг приближается. Сигналы были переданы и из самого Корнуолла.

В настоящее время (т. е. середина XIX в. – Ред.) Англия настолько сильна, а силы Испании настолько незначительны, что без некоторой доли воображения было бы сложно даже представить себе, что мощь и амбиции этой страны могли бы угрожать Англии. Поэтому в наши дни нам трудно оценить, насколько серьезным для мировой истории было противостояние тех времен. Тогда наша страна еще не была мощной колониальной империей. Еще не была завоевана Индия, а поселения в Северной Америке только начали там появляться после недавних походов Роли и Гилберта. (Эти первые английские поселения либо вымерли от голода (поскольку поселенцы, в основном отбросы общества, не хотели и не умели работать), либо были перебиты индейцами (было за что). – Ред.) Шотландия была отдельным королевством, а Ирландия была еще большим гнездом раздоров и мятежей (несмотря на английский геноцид. – Ред.), чем в более поздний период. Вступив на престол, королева Елизавета получила страну, обремененную долгами, население которой было разобщенным. Относительно недавно была проиграна Столетняя война, в результате которой Англия потеряла свои последние владения во Франции. Кроме того, у Елизаветы была опасная соперница, притязания которой поддерживали все романские католические державы (Мария Стюарт, которая в 1587 г. была обезглавлена в Лондоне. – Ред.). Даже некоторые из ее подданных, охваченные религиозной нетерпимостью, считали, что она узурпировала власть, и не признавали права Елизаветы на королевский трон. За годы своего правления, предшествовавшие попытке испанского вторжения в 1588 г., Елизавете удалось оживить торговлю, воодушевить и сплотить нацию. Но считалось сомнительным, что имевшиеся в ее распоряжении ресурсы позволяли ей бороться с колоссальной мощью державы Филиппа II. К тому же у Англии не было союзников за рубежом, кроме голландцев, которые сами вели упорную и, казалось, бесполезную борьбу против Испании за независимость.

В то же время Филипп II обладал абсолютной властью в империи, которая настолько превосходила своих противников в ресурсах, мощи армии и флота, что его планы сделать империю единоличным хозяином в мире представлялись вполне реальными. И Филипп обладал как достаточными амбициями, чтобы вынашивать такие планы, так и энергией и средствами для их воплощения. Со времен падения Римской империи в мире не было такой мощной державы, как империя Филиппа. В Средние века самые крупные королевства Европы постепенно преодолевали хаос феодальных междоусобиц. И хотя они вели между собой бесконечные жестокие войны и некоторые монархи на какое-то время сумели стать грозными завоевателями, никому из них так и не удалось построить долговременную эффективную государственную структуру, обеспечивающую сохранение их обширных владений. После укрепления своих владений короли на какое-то время вступали в союзы между собой против общих соперников. В первой половине XVI века уже сложилась система баланса интересов европейских государств. Но во времена правления Филиппа II Франция настолько ослабла в гражданских войнах, что испанскому монарху нечего было опасаться давнего соперника, который долгое время служил сдерживающим фактором для его отца, императора Карла V. В Германии, Италии и Польше у Филиппа были преданные друзья и союзники. А его соперники в этих странах были ослаблены и разобщены. В борьбе с Турцией Филиппу II удалось одержать ряд блестящих побед. Поэтому в Европе, как ему казалось, не было противоборствующей силы, способной остановить его завоевания, которой следовало опасаться. Когда Филипп II вступил на трон, Испания находилась в зените своего могущества. Еще не были забыты отвага и моральный дух, которые народы Арагона и Кастилии сумели воспитать в себе за столетия освободительной войны против мавров (718—1492 гг.). Хотя Карл V покончил со свободами в Испании, это произошло так недавно, что еще не успело оказать существенное негативное влияние во время царствования Филиппа II. Нацию невозможно полностью подавить в течение жизни одного поколения. Испанский народ при Карле V и Филиппе II подтвердил справедливость замечания, что ни одна нация не проявляет такой враждебности к своим соседям, чем та, что окрепла за годы самостоятельности и внезапно попала под власть деспотичного правителя. Энергия, полученная во времена демократии, сохраняется еще у нескольких поколений. (При Фердинанде и Изабелле демократии не было. Была определенная феодальная вольница (для крупных феодалов), но в рамках правил. – Ред.) Но к ней прибавляется та решительность и самоуверенность, что характерны для общества, вся деятельность которого управляется волей одного человека. Конечно, эта сверхъестественная энергия недолговечна. За потерей народных свобод обычно наступают времена всеобщей коррупции и национального унижения. Но до того, как скажутся эти факторы, должно пройти время. Обычно этого промежутка бывает достаточно для успешного воплощения самых смелых планов завоеваний новых территорий.

Филипп по счастливому для него стечению обстоятельств оказался во главе огромной, прекрасно обученной и оснащенной, сплоченной железной дисциплиной армии во времена, когда христианский мир нигде больше не имел таких сил. В распоряжении его соперников в лучшем случае имелись незначительные вооруженные формирования. Испанские войска пользовались заслуженной славой; испанская пехота считалась лучшей в мире. Испанский флот был более многочисленным и лучше оснащенным, чем флоты других европейских держав. Солдаты и матросы верили в себя и в своих командиров, которые приобрели такой значительный опыт в многочисленных боевых столкновениях, какого соперники не могли даже представить себе.

Помимо власти над Испанией Филипп обладал коронами Неаполя и Сицилии; кроме того, он был герцогом Милана, Франш-Конте и Нидерландов. В Африке ему принадлежали Тунис, часть Алжира и Канарские острова. В Азии владениями испанской короны являлись Филиппины и некоторые острова.

По ту сторону Атлантического океана Испания владела самыми богатыми землями Нового Света, которые «Колумб открыл для Кастилии и Леона». Империи Перу и Мексика, Новая Испания и Чили с их неисчерпаемыми запасами ценных металлов, Центральная Америка, Куба и множество других островов в Америке были владениями испанского монарха.

Филиппу II, конечно, тоже пришлось испытать чувство досады и унижения, когда он узнал о восстании против своей власти в Нидерландах. Более того, ему не удалось вернуть под свой скипетр все владения, которые в свое время оставил ему отец. Но его армии отвоевали значительные территории, которые выступили против испанского короля с оружием в руках. Южные Нидерланды (Бельгия) были вновь приведены к повиновению, потеряв даже те ограниченные свободы, что имели при отце Филиппа. Только Северные провинции Нидерландов (Голландия) продолжали вооруженную борьбу против испанцев. В той войне на стороне Филиппа II воевала сплоченная компактная армия ветеранов под командованием наместника Нидерландов (1578—1592) Фарнезе. Она привыкла стойко преодолевать все тяготы войны, и на стойкость и преданность этих войск испанский монарх мог полагаться даже в самых опасных и сложных ситуациях. Герцог Пармский Александр Фарнезе был крупным полководцем, ведшим испанскую армию от победы к победе. Несомненно, он был величайшим военным талантом своего времени. Кроме того, по всеобщему признанию, он обладал большой политической мудростью и дальновидностью и огромными организаторскими способностями. Солдаты боготворили его, и Фарнезе знал, как заслужить их любовь, не делая послаблений в дисциплине и не умаляя собственный авторитет. Всегда хладнокровный и осмотрительный в планировании и в то же время стремительный и энергичный в момент нанесения решительного удара, он всегда умело взвешивал риск и мог расположить к себе даже население завоеванных стран своей честностью, скромностью и чувством такта. Фарнезе был одним из тех выдающихся полководцев, которые принимают командование армией не только для того, чтобы выигрывать сражения, но и для удержания власти на новых территориях. К счастью для Англии, этот остров был избавлен от того, чтобы стать ареной приложения его талантов.

Тот ущерб, который испанская империя потерпела, потеряв Нидерланды, был компенсирован приобретением Португалии, которая была подчинена в 1581 г. При этом в руки Филиппа попало не только это старинное королевство, но и все плоды походов его мореплавателей. Все португальские колонии в Америке, Африке, Индии и Ост-Индии оказались под властью испанского монарха. Филипп II владел, таким образом, не только всем Иберийским (Пиренейским) полуостровом, но и огромной трансокеанской империей. Блестящая победа при Лепанто, которую галеры и галеасы его флота (в союзе с другими членами «Священной лиги») одержали над турками, стяжала испанским морякам заслуженную славу во всем христианском мире. После тридцати с лишним лет правления Филиппа II мощь его империи казалась непоколебимой, а слава испанского оружия гремела по всему миру.

Но у испанцев имелся единственный соперник, которому удавалось энергично, упорно и успешно противостоять им. Англия поддерживала восставшие Нидерланды, предоставляла им ту финансовую и военную помощь, без которой их борьба была бы обречена. Английские пиратские корабли нападали на испанские колонии, бросая вызов безраздельному превосходству империи, как в Новом, так и в Старом Свете. Они захватывали суда, города и арсеналы на побережье Испании. Англичане постоянно наносили Филиппу и личные оскорбления. Они высмеивали его в своих пьесах и на маскарадах, и эти издевки возбуждали гнев абсолютного монарха гораздо в большей степени, чем даже ущерб, который англичане причиняли его державе. Он намеревался сделать Англию объектом не только политической, но и личной мести. Если англичане покорятся ему, то и Нидерланды тоже будут вынуждены сложить оружие. Франция не сможет соперничать с Филиппом II, и после завоевания зловредного острова (Великобритании) власть испанского монарха вскоре распространится на весь мир.

Однако был еще один аргумент, который заставлял Филиппа II выступить против Англии. Он был настоящим и непримиримым религиозным фанатиком. Он был яростным поборником искоренения ереси и восстановления во всей Европе господства католичества и папской власти. В XVI веке в Европе зародился протестантизм, а в ответ – мощное движение противодействия протестантизму. И Филипп II считал, что его миссией является окончательно искоренить это религиозное течение. С реформацией было полностью покончено в Испании и Италии. Бельгия, ставшая наполовину протестантской страной, была вновь приведена к покорности и в вопросах вероисповедания, превратившись в государство, ревностно придерживающееся католической религии, один из оплотов католицизма в мире. Удалось вернуть к старой вере и половину германских территорий. В Северной Италии, Швейцарии и многих других странах быстро и решительно набирало силу движение Контрреформации. Казалось, что католическая лига окончательно победила и во Франции. Папский двор также сумел оправиться от ошеломляющих ударов, полученных в прошлом столетии. Создав и возглавив движение иезуитов и других религиозных орденов, он демонстрировал ту же мощь и твердость, что и во времени Гильдебранда (монашеское имя папы Григория VII (р. ок. 1025—1085, папа с 1073). – Ред.) или Иннокентия III (1161—1216, папа с 1198).

По всей континентальной Европе протестанты пришли в замешательство и смятение. Многие из них смотрели на Англию как на своего союзника и защитника. Англия была признанным оплотом протестантизма, поэтому завоевать ее означало нанести удар в самое сердце этого течения. Занимавший в то время папский трон Сикст V откровенно подталкивал Филиппа к этому шагу. И когда весть о казни плененной королевы Шотландии Марии Стюарт достигла Испании и Италии, гневу Ватикана и Эскориала не было границ.

Назначенный во главе экспедиционных сил вторжения герцог Пармский собрал на побережье Фландрии закаленную армию, которой предстояло сыграть основную роль в завоевании Англии. Помимо его собственных войск на помощь ему прибыли 5 тыс. пехотинцев из Северной и Центральной Италии, 4 тыс. солдат из Неаполя, 6 тыс. из Кастилии, 3 тыс. из Арагона, 3 тыс. из Австрии и Германии, а также четыре эскадрона тяжелой кавалерии. Помимо этого он получил подкрепления из Франш-Конте и Валлонии. По приказу Фарнезе были вырублены многие леса. Из заготовленной древесины были построены небольшие плоскодонные суда, которые по рекам и каналам доставлялись в Дюнкерк и другие порты. Отсюда под прикрытием большого испанского флота эти суда, имея на борту отборную армию, должны были направиться в устье Темзы. Орудийные лафеты, фашины, осадное снаряжение, а также материалы, необходимые для наведения мостов, строительства лагерей для войск и возведения деревянных укреплений, также были погружены на суда флотилии герцога Пармского. Готовя вторжение в Англию, Фарнезе одновременно продолжал подавление мятежа в Нидерландах. Воспользовавшись раздорами между Соединенными провинциями и графом Лейстером, он отвоевал Девентер. Английские командиры Уильям Стенли, друг Бабингтона, и Роланд Йорк сдали ему крепость на пути к Зютфену (в Голландии) и сами со своими войсками перешли на службу к испанскому королю, когда узнали о казни Марии Стюарт. Кроме того, испанцам удалось овладеть городом Слейсом. Александр Фарнезе намеревался оставить графу Мансфельдту достаточно войск для продолжения войны с голландцами, которая переставала быть важнейшей задачей. Сам же он во главе пятидесятитысячной армии и флота должен был выполнить главную задачу, в чем в высшей степени было заинтересовано церковное руководство. В булле, которая должна была храниться в секрете вплоть до дня высадки, папа Сикст V снова предавал анафеме Елизавету, как это уже делали прежде Пий V и Григорий XIII, и призывал к ее свержению.[15]

Елизавета объявлялась опаснейшей еретичкой, уничтожение которой становилось святым долгом каждого. В июне 1587 г. был заключен договор, по которому папа должен был внести на военные расходы один миллион эскудо. Эти деньги должны были быть внесены после того, как силы вторжения овладевали первым же портом на территории Англии. Остальные расходы брал на себя Филипп II, в распоряжении которого были обширные ресурсы всей его империи. С ним активно сотрудничали французские вельможи-католики. Во всех портах Средиземного моря, а также вдоль всего атлантического побережья от Гибралтара до Ютландии со всем религиозным пылом и со всем ожесточением к давнему противнику начались активные приготовления к великому походу. «Таким образом, – пишет великий немецкий историк, – объединенные силы Испании и Италии, мощь которых была так хорошо известна всему миру, поднялись на борьбу против Англии. Испанский король извлек документы из архивов, подтверждающие его права на трон этой страны как представителя ветви Стюартов. В его голове уже вырисовывались великие перспективы того, что после этой экспедиции он станет единоличным хозяином на морях. Казалось, что все должно было этим и закончиться: победа католицизма в Германии, новое наступление на гугенотов во Франции, успешная борьба против кальвинистов Женевы и, наконец, победа в борьбе с Англией. В это же время король-католик Сигизмунд III взошел на трон в Польше (с 1587 г. до своей смерти в 1632 г.) и надеялся вскоре занять также и трон в Швеции (с 1592 г. до 1604 г., факт. 1599 г.). Но когда какая-либо из держав или отдельных личностей в Европе начинала предъявлять претензии на неограниченную власть на континенте, то сразу же возникала некая мощная противодействующая сила, истоки которой, по-видимому, кроются в самой человеческой натуре. Филиппу II предстояло столкнуться с вновь возникающей мощью молодых государств, которые поддерживало предчувствие величия будущей судьбы. Бесстрашные корсары (бандиты, грабившие и убивавшие всех, а не только испанцев. – Ред.), которые прежде сделали небезопасными для испанцев воды всех морей мира, теперь курсировали у родных берегов для их защиты. Все протестантское население, даже пуритане, которые преследовались за слишком явное неприятие католиков (пуритане преследовались в Англии прежде всего за то, что требовали отмены епископата и преобразования официальной церкви в пресвитерианскую (что подрывало власть главы англиканской церкви – короля (королевы). Кроме того, проповедуя аскетизм, они выступали против роскоши и разгула верхушки общества. – Ред.), сплотилось вокруг королевы, продемонстрировавшей неженскую отвагу, талант правителя подавлять собственный страх и качества вождя, сумевшего сохранить лояльность своих подданных».[16]

Ранке следовало бы добавить, что и английские католики в тот критический момент доказали свою преданность королеве и верность родной стране, так же как и самые ярые противники католицизма. Конечно, не обошлось без нескольких предателей, но в целом англичане, сохранившие приверженность старой вере, честно отстояли свое право называться истинными патриотами. Кстати, сам лорд-адмирал тоже был католиком, и (если принимать на веру слова Галлама) «в каждом графстве католики стекались под знамена своего лорд-лейтенанта, доказывая, что они не достойны обвинений в том, что во имя религии готовы торговать независимостью своего народа». Испанцы не нашли сторонников на земле, которую собирались покорить; англичане не стали воевать против собственной страны.

Некоторое время Филипп не предавал огласке цель своих грандиозных военных приготовлений. Только он сам, папа Сикст V, герцог Гиз и пользовавшийся особым доверием Филиппа II министр Мендоса с самого начала знали, против кого планируется нанести удар. Испанцы старательно распространяли слухи о своих намерениях продолжить завоевание дальних территорий на землях индейцев. Иногда послы Филиппа II при зарубежных дворах пускали слух, что их господин планирует нанести решающий удар в Нидерландах и покончить с мятежом в этих землях. Но Елизавета и ее приближенные, наблюдая за вот-вот готовой разразиться бурей, не могли не предчувствовать, что, возможно, она достигнет их берегов. Весной 1587 г. Елизавета отправила Фрэнсиса Дрейка в рейд в районе устья реки Тахо (Тежу). Дрейк побывал в бухте порта Кадис и у Лиссабона. Англичане сожгли много складов с военным и другим имуществом, тем самым значительно задержав ход приготовлений испанцев. Сам Дрейк называл это «подпалить бороду испанскому королю». Елизавета увеличила численность войск, направляемых в Нидерланды, чтобы не позволить герцогу Пармскому окончательно победить в той войне и высвободить все силы своей армии для отправки в ее владения.

Обе стороны были не прочь усыпить бдительность своего противника демонстративным стремлением заключить мир. Мирные переговоры начались в Остенде в начале 1588 г. Они длились полгода и не дали никаких ощутимых результатов, возможно, потому, что на самом деле никто не придавал им серьезного значения. В то же время каждая из сторон начала вести переговоры с представителями верховной знати во Франции. Сначала казалось, что успех сопутствует Елизавете, но в конце концов ультимативные требования Филиппа II возобладали. «Генрих III был обеспокоен фактом начала переговоров в Остенде. Особенно его тревожило то, что Испания и Англия сумеют прийти к соглашению. Тогда Филиппу II удастся окончательно подчинить Соединенные провинции, что автоматически сделает его хозяином и Франции. Поэтому для того, чтобы отговорить Елизавету от подписания договора с Испанией, французский король пообещал ей, что в случае нападения на англичан испанцев Франция готова направить ей в помощь вдвое большую армию, чем предусматривалось двусторонним договором 1574 г. Генрих долго совещался по этому вопросу с английским посланником Стаффордом. Он рассказал о том, что папа римский и его католическое величество король Испании создали союз, направленный против его госпожи королевы. Они приглашали французов и венецианцев присоединиться к этому союзу, но те отказались. «Если английская королева, – добавил Генрих, – заключит мир с католическим королем, этот мир не продлится и трех месяцев, потому что испанский король направит все усилия лиги на ее свержение, и можно только догадываться, какая судьба ждет вашу госпожу после этого». Одновременно для того, чтобы окончательно расстроить мирные переговоры, Генрих III предложил Филиппу II заключить еще более тесный союз между Испанией и Францией. И в то же время он направил гонца с тайным посланием в Константинополь. Король предупреждал турецкого султана, что если тот не объявит новую войну Испании, то католический король, который уже владеет Нидерландами, Португалией, Испанией, Индией и почти всей Италией, вскоре станет хозяином Англии, а затем направит против Турции силы всей Европы».[17]

Но у Филиппа II во Франции был гораздо более могущественный союзник, чем сам король. Этим человеком был герцог Гиз, глава католической лиги и кумир религиозных фанатиков. Филипп II уговорил Гиза открыто выступить против Генриха III (которого сторонники лиги всячески поносили как предателя истинной церкви и тайного друга гугенотов). Таким образом, французский король не сможет вмешаться в войну на стороне Елизаветы. «С этой целью в начале апреля к герцогу Гизу в Суасон был направлен с секретной депешей испанский офицер Хуан Инигес Морео. Его миссия увенчалась полным успехом. От имени своего короля Морео обещал предоставить герцогу Гизу, как только он выступит против Генриха III, триста тысяч крон. Кроме того, в армию Гиза будет направлено шесть тысяч пехотинцев и тысяча двести пикинеров. Король Испании обещал также отозвать своего посла из королевского двора и аккредитовать посланника при католической лиге. Соответствующий договор был заключен, и герцог Гиз вступил в Париж, где его ожидали сторонники союза. 12 мая после вооруженного восстания Генрих III был изгнан из столицы. Через две недели после восстания Генрих III полностью лишился власти и, говоря словами герцога Пармы, «не мог помочь королеве Англии даже слезами, поскольку они понадобятся ему, чтобы оплакивать собственные несчастья». И испанский флот покинул устье реки Тахо и направился в сторону Британских островов».[18]

В то же время в Англии каждый, начиная от королевы на троне и кончая последним крестьянином в деревянном жилище, готовился во всеоружии встретить смертельного врага. Королева разослала циркуляр лорд-лейтенантам некоторых графств. От них требовалось «собрать под своим командованием лучших джентльменов и объявить им об этих приготовлениях самонадеянного врага по другую сторону моря. И теперь каждый находится перед лицом опасности, которая угрожает всей стране, свободам, женам, детям, землям, жизни и (что особенно важно) праву исповедовать истинную веру во Христа. Могущественные и жестокие правители этих не столь отдаленных стран несут каждому бесчисленные невиданные несчастья, которые падут на голову всех жителей сразу же, как только будут осуществлены их намерения. Мы надеемся, что в распоряжении командиров имеется оговоренное заранее количество оружия и снаряжения для пеших и, в первую очередь, конных воинов. Командиры должны быть готовы либо своими силами отразить нападение врага, либо выступить под нашим командованием, либо действовать другим образом. Мы не сомневаемся, что наши подданные будут действовать так, как это потребуется, и объявляем, что благословение Всемогущего Бога будет дано их сердцам, верным нам, их сюзерену, и их родной стране. Что бы ни попытался предпринять враг, все его попытки будут бесполезны и окончатся провалом, к его позору. Вы же обретете утешение Бога и великую славу».

Аналогичные письма были отправлены церковным советом всем представителям церковной знати и во все крупные города. Примас англиканской церкви требовал, чтобы духовенство внесло свой вклад в общую борьбу. Все слои общества единодушно откликнулись на эти призывы. Каждый был готов отдать даже больше, чем требовала королева. Хвастливые угрозы испанцев вызвали волну народного гнева. Все население «в великом возмущении объединило силы на защиту от готовившегося вторжения; вскоре во всех уголках страны стали формироваться конные и пешие отряды. Они проходили военную подготовку. Такого никогда раньше не было в истории государства. Не было недостатка в средствах на закупку лошадей, оружия, снаряжения, пороха и другого необходимого имущества. Во всех без исключения графствах каждый был готов предложить помощь армии страны в качестве рабочего-строителя, погонщика повозки, поставщика продовольствия. Одни были готовы бесплатно работать, другие предоставлять деньги на закупку снаряжения, оружия и выплаты жалованья солдатам. Над всеми нависла такая смертельная опасность, что каждый отдавал то, что может; ведь когда начнется вторжение, то можно было потерять все, и поэтому никто не считал того, что отдавал».

Королева доказала, что обладает сердцем львицы и достойна своего народа. В районе Тилбери был создан военный лагерь. Там королева объезжала войска, подбадривая командиров и солдат. Сохранилась одна из ее речей, с которой она обратилась к войскам. И хотя эту речь часто цитируют, автор считает нужным привести ее: «Мой возлюбленный народ! Над нами нависло нечто угрожающее нашей безопасности. И теперь мы должны все вооружиться, чтобы противостоять вероломному, наводящему ужас вторжению. Но я уверяю вас, что никогда в жизни не стала бы сомневаться в верности моего возлюбленного народа.

Пусть тираны боятся! Я всегда вела себя так, что по воле Бога вверяла свое достоинство и безопасность верности и воле своих подданных. Поэтому в это время, как видите, я нахожусь среди вас не для забав и развлечений. Я решила находиться в самом сердце битвы, чтобы с вами жить или умереть, отдать своему Богу, своему королевству и своему народу мою честь и кровь, даже если мне суждено превратиться в прах. Я знаю, что у меня тело слабой женщины, но у меня сердце и дух короля, короля Англии. Я считаю грязным бесчестьем для Пармы, или Испании, или любого владетеля Европы осмелиться вторгнуться в пределы моего государства. И, не желая допустить этого бесчестья, я сама возьму в руки оружие. Я сама буду вашим генералом, судьей и тем, кто вознаградит каждого из вас за заслуги на поле боя. Я знаю, что уже сейчас вы заслуживаете наград и почестей. И даю вам слово государя, что вы получите то, что заслуживаете. Пока же мое место займет мой генерал-лейтенант, и никогда еще государь не вверял его командованию более достойных подданных. Не сомневаюсь, что своим послушанием моему генералу, согласованными действиями в лагере и храбростью на поле битвы вы вскоре поможете мне одержать великую победу над врагами моего Бога, моего королевства и моего народа».

У нас имеются все доказательства того искусства, с которым Елизавета и ее правительство осуществляли свои приготовления. Сохранились все документы, написанные в то время ее гражданскими и военными советниками, которые помогали королеве организовать оборону страны. Среди лиц, составлявших круг советников королевы в те грозные времена, были Уолтер Роли (Ралей), лорд Грей, Фрэнсис Ноллес, Томас Лейтон, Джон Норрис, Ричард Гренвиль, Ричард Бингэм и Роджер Вильямс. Как отмечает биограф Уолтера Роли (фаворита Елизаветы. – Ред.), «эти советники были выбраны королевой не только потому, что они были военными, а такие люди, как Грей, Норрис, Бингэм и Гренвиль, обладали большим полководческим талантом. Все они имели глубокий опыт в решении государственных вопросов и в управлении провинциями, качествами в высшей степени важными, когда речь шла не только о командовании войсками. Нужно было создавать ополчение, направлять деятельность магистратов в вооружении крестьянства, воодушевлять население на оказание решительного и стойкого сопротивления врагу. Из некоторых частных писем лорда Берли следует, что сэр Уолтер Роли играл важнейшую роль в этих вопросах. Имеются и собственноручно написанные им документы по этому поводу. Сначала советники составили список мест, где наиболее вероятны попытки высадки десанта испанской армии, а также тех из них, где будут действовать войска герцога Пармского. Затем обсуждались срочные и самые эффективные способы организации обороны побережья, как с использованием крепостей, так и вступлением в открытый бой с противником. И наконец, шел поиск организации противодействия врагу, если ему удастся высадиться».

Некоторые из советников Елизаветы считали, что следует бросить все силы и ресурсы на создание больших армий и что противнику следует навязать генеральное сражение еще при его попытке высадиться на побережье. Но более мудрые, в том числе и Роли, выступали за то, что главную роль в борьбе должен сыграть флот, который встретит испанцев в море и по возможности не позволит им приблизиться к берегам Англии. В труде Роли «История мира» он на примере Первой Пунической войны дает рекомендации, как следует действовать Англии при возникновении угрозы вторжения. Несомненно, там содержатся все те советы, которые он давал и королеве Елизавете. Эти замечания государственного деятеля, родившиеся в момент величайшей опасности для страны, заслуживают самого пристального внимания. Роли заявлял:

«Я полностью уверен, что самым лучшим будет держать противника подальше от нашей земли. Мы должны любыми способами убедить его остаться на своей территории. Таким образом, нам удастся сразу же разрешить все те еще не родившиеся проблемы, которые придется решать при ином развитии событий. Но главный вопрос состоит в том, может ли Англия без помощи ее флота заставить противника отказаться от вторжения. Я настаиваю на том, что это невозможно. Поэтому, по моему мнению, было бы очень опасно обрекать себя на такой риск. Первая победа врага сразу же воодушевит его и, наоборот, лишит мужества потерпевших поражение. Помимо этого объект вторжения обрекает себя и на многие другие опасности.

Я полагаю, что существует большая разница, и нужен совсем другой подход в такой стране, как, например, Франция, где имеется большое количество мощных крепостей, и в нашей стране, где единственным препятствием для врага послужат наши люди. Перевезенная морем и высаженная на месте по выбору противника вражеская армия не сможет получить должный отпор на побережье Англии без помощи флота, который должен преградить ей путь. То же самое касается и побережья Франции или любой другой страны, если только каждая гавань, порт или песчаное побережье не будет защищено мощной армией, готовой встретить захватчика. Возьмем в качестве примера графство Кент, которое способно выставить 12 тыс. солдат. Эти 12 тыс. человек будет необходимо распределить на трех участках возможной высадки противника, допустим по 3 тыс. человек в Маргите и Нессе и еще 6 тыс. солдат в Фолкстоне, который находится примерно на одинаковом удалении от двух первых участков. Предполагается, что две армии поддержат третью (если только им не будут поставлены другие задачи) в случае, если она обнаружит идущий в ее сторону вражеский флот. Я не рассматриваю здесь случай, если вражеский флот, имея на буксире баржи с десантом, выдвинется ночью с острова Уайт и к рассвету достигнет нашего побережья, например в районе Нессе, где будет производить высадку. В этом случае трехтысячному отряду из Маргита (24 длинные мили от Нессе) будет трудно успеть прийти на выручку своим товарищам. И как в таком случае поступить гарнизону Фолкстона, находящемуся на вдвое более близком расстоянии? Должны ли они, увидев, что вражеский флот движется в сторону побережья, дать три-четыре артиллерийских залпа по высаживающемуся противнику и бежать на помощь товарищам из Нессе, оставив незащищенными собственные позиции? Теперь давайте представим, что все 12 тыс. солдат из Кента находятся в районе Нессе в готовности встретить десант противника. Враг обнаружит, что здесь высадка будет небезопасной, так как ему противостоит многочисленная армия. Что ему помешает повести свою собственную игру, имея полную свободу отправиться туда, куда ему вздумается? Под покровом ночи он может сняться с якоря, отплыть восточнее и высадить свои войска в том же Маргите, или в Даунсе, или на любом другом участке, прежде чем войска в Нессе успеют даже узнать о его отплытии. Для него нет ничего легче, чем поступить таким образом. Точно так же в качестве пункта высадки может быть назван Уаймут, Пурбек или залив Пул или любое другое место на юго-западном побережье. Никто не станет отрицать, что корабли легко доставят солдат на любой участок побережья, где те сойдут на берег. «Армии не умеют летать или бегать, как посыльные», как сказал один из маршалов Франции. Всем известно, что на закате эскадра кораблей может находиться у полуострова Корнуолл, а к следующему дню прийти в Портленд, чего не скажешь об армии, которая не сможет пешком преодолеть это расстояние и за шесть дней. К тому же, вынужденные бегать по побережью вслед за вражеским флотом с участка на участок, в конце концов эти солдаты остановятся где-то на полпути и предпочтут положиться на волю случая. Поэтому если не случится так, что враг решит высадиться в том месте, где стоит наша армия, готовая встретить его, то будет так, как это случилось на совете в Тилбери в 1588 г. Все дружно решат, что должны защищать персону государя и город Лондон. Поэтому в конце концов на побережье вообще не будет оставлено никаких войск, которые попытались бы дать отпор герцогу Пармскому, если бы его армия высадилась в Англии.

Завершая это отступление от темы, я хотел бы выразить надежду, что такая проблема никогда не будет стоять перед нами: многочисленный флот ее величества не допустит этого. И хотя Англия не может пренебречь возможностью, что ей придется столкнуться с вражескими силами, доставленными флотом противника, не где-либо, а на своей земле, я считаю, что самым разумным было бы, если ее величество с Божьей помощью будет скорее полагаться на наши корабли, чем на укрепления на берегах страны. Тогда врагу будет труднее съесть всех каплунов графства Кент».

Начало использования пара в качестве движущей силы морских кораблей сделало эти аргументы Роли в десять раз более убедительными. В то же время развитие железнодорожной сети, особенно вдоль побережья, а также использование телеграфа обеспечивает больше возможностей для концентрации армии на угрожаемом участке и переброски ее на другие участки побережья, в зависимости от передвижений вражеского флота. Наверное, эти новшества еще больше удивили бы сэра Уолтера, чем вид судов, с большой скоростью перемещающихся в различных направлениях без помощи ветра и течения. Мысли французского маршала, на которые он ссылается, устарели. Армии могут стремительно маневрировать, гораздо быстрее, чем, например, доставлялись почтовые депеши во времена Елизаветы. И все же никогда нельзя быть полностью уверенным, что достаточные силы в назначенное время будут сосредоточены именно там, где это необходимо. И поэтому даже сейчас нет оснований сомневаться в том, что в оборонительной войне Англия должна руководствоваться принципами, которых придерживался Роли. Во времена испанской Армады такая стратегия, безусловно, спасла страну если не от иноземного ига, то, по крайней мере, от бесчисленных жертв. Если бы врагу удалось высадиться на побережье страны, наш народ, несомненно, героически сопротивлялся бы. Но история дает нам многочисленные примеры превосходства кадровой армии ветеранов над пусть многочисленными и храбрыми, но неопытными новобранцами. Поэтому, не умаляя заслуг наших солдат, мы должны быть благодарны за то, что им не пришлось сражаться на английской земле. Это становится особенно очевидным, если мы сравним военный гений герцога Пармского Фарнезе, командующего испанской армией вторжения, с ограниченным и недалеким графом Лейстером. Этот человек оказался во главе английских армий благодаря тому духу фаворитизма при дворе Елизаветы, что являлся одним из главных пороков при ее правлении.

В те времена в состав королевского флота входило не более тридцати шести кораблей. Но на помощь им были мобилизованы лучшие суда торгового флота из всех портов страны. А жители Лондона, Бристоля и других центров торговли проявили такое же бескорыстное рвение в оснащении этих кораблей и подборе команд моряков, как и в вооружении сухопутных войск. Издавна занимавшееся мореплаванием население прибрежных районов было охвачено не меньшим патриотическим рвением; общее число желающих стать матросами английского военного флота составило 17 472 человека. Был дополнительно введен в строй 191 корабль общим тоннажем 31 985 тонн. В составе флота был один корабль водоизмещением 1100 тонн («Триумф»), один – 1000 тонн, один – 900 тонн, два корабля по 800 тонн, три – по 600 тонн, пять – по 500 тонн, пять – по 400 тонн, шесть – по 300 тонн, шесть – по 250 тонн, двадцать – по 200 тонн и множество судов меньшего тоннажа. Англичане обратились за помощью и к голландцам. Как писал Стоу, «голландцы немедленно прибыли на помощь с флотилией из шестидесяти превосходных боевых кораблей, преисполненные энтузиазмом бороться не столько за Англию, сколько за то, чтобы защитить себя. Эти люди понимали ту огромную опасность, которая грозит им в случае, если испанцам удастся одержать победу над ними. Поэтому мало кто мог продемонстрировать такое же мужество, как они».

Сохранилась гораздо более подробная информация о боевом составе и оснащении вражеского флота, чем о силах англичан и их союзников. В первом томе труда Хаклюта «Мореплавание», посвященного лорду Эффингему, который командовал флотом противодействия Армаде, приводится более подробное и полное описание испанских кораблей и их вооружения, чем существующие описания других флотов. Эти данные почерпнуты из книги современного иностранного писателя Метерана.

Испанцы также опубликовали обширные данные, касающиеся их военного флота тех времен. Они также указывают количество, названия и тоннаж кораблей, общее количество матросов и солдат, запасы оружия, пуль, ядер, пороха, продовольствия и прочего снаряжения. Отдельно приводится список высших командиров, капитанов, знатных офицеров и добровольцев, которых было так много, что вряд ли во всей Испании можно было найти хоть одну знатную фамилию, где бы сын, брат или хотя бы один из родственников не отправился в составе этого флота на войну. Все они мечтали снискать себе известность и славу, а также получить долю земель и богатств в Англии или Нидерландах. Поскольку эти документы были переведены и многократно опубликованы на разных языках, в данной книге будет дан сокращенный вариант этих списков.

«Португалия оснастила и направила под командованием герцога Медина Сидония, генерала флота, 10 галеонов, 2 забраеса, 1300 матросов, 3300 солдат, 300 больших орудий с боезапасом.

Бискайя оснастила 10 галеонов, 4 вспомогательных судна, 700 матросов, 2 тыс. солдат, 260 больших орудий и т. д. под командованием Хуана Мартинеса де Рикалде, адмирала флота.

Гипускоа – 10 галеонов, 4 вспомогательных судна, 700 матросов, 2 тыс. солдат, 310 больших орудий под командованием Мигеля де Оркендо.

Италия и острова Леванта – 10 галеонов, 800 матросов, 2 тыс. солдат, 310 больших орудий и т. д. под командованием Мартине де Вертендона.

Кастилия – 14 галеонов, 2 вспомогательных судна, 380 больших орудий и т. д. под командованием Диего Флореса де Вальдеса.

Андалусия – 10 галеонов, одно вспомогательное судно, 800 матросов, 2400 солдат, 280 больших орудий под командованием Петро де Вальдеса.

Кроме того, 23 больших фламандских судна под командованием Хуана Лопеса де Медины; 700 матросов, 3200 солдат, 400 больших орудий.

Кроме того, 4 галеаса под командованием Уго де Монкады; 1200 гребцов-рабов, 460 матросов, 870 солдат, 200 больших орудий и т. д.

Кроме того, 4 португальские галеры под командованием Диего де Мандраны; 888 гребцов-рабов, 360 матросов, 20 больших орудий и другое имущество.

Кроме того, 22 больших и малых вспомогательных судна под командованием Антонио де Мендосы; 574 матроса, 488 солдат, 193 больших орудия.

Помимо перечисленных выше кораблей и судов, 20 каравелл были приданы в качестве вспомогательных судов к боевым кораблям. Итого в составе флота было до 150 кораблей и судов, все они имели на борту достаточные запасы оружия и продовольствия.

Количество матросов на кораблях и судах достигало 8 тыс. человек, гребцов-рабов – 2088 человек, солдат – 20 тыс. человек (плюс офицеры и добровольцы из знатных семей), орудий – 2600 единиц. Все корабли обладали большой грузоподъемностью; общий тоннаж флота составил 60 тыс. тонн.

В составе флота было 64 больших галеона недавней постройки. Они были настолько высоки, что походили на огромные плавучие замки, каждый из которых мог защитить себя и отразить любое нападение. Но даже с учетом всех остальных судов общее число кораблей флота было намного меньше, чем число кораблей у англичан и голландцев, которые с необычайной быстротой превратили все свои корабли в боевые. Надводная часть надстройки галеонов была достаточной толщины и прочности, чтобы обеспечивать защиту от мушкетных пуль. Подводная часть и шпангоуты были построены из толстого бруса, что тоже обеспечивало защиту от пуль. Позже эти данные подтвердились: в массивном брусе застряло множество пуль. Для защиты мачт от неприятельских выстрелов они были дважды обмотаны просмоленным канатом.

Галеасы были так велики, что вмещали каюты, часовни, орудийные амбразуры, места проведения молитв и прочие помещения. Галеасы двигались с помощью больших весел; общее количество гребцов-рабов на галеасе достигало 300 человек. Все они были украшены башенками, лентами, знаменами, военными эмблемами и прочими украшениями.

Всего во флоте было 1600 бронзовых и 1000 железных орудий.

Запас ядер для них составлял 120 тыс. штук.

Запас пороха составлял 5600 квинталов (свыше 280 тонн), запальных фитилей 1200 квинталов – свыше 60 тонн. Количество мушкетов и пищалей – 7 тыс. штук алебард и протазанов – 10 тыс. штук.

Кроме того, на кораблях был большой запас пушек, кулеврин и полевых орудий для действий сухопутных войск.

На кораблях находилось оборудование для выгрузки и транспортировки оружия и снаряжения на берегу: телеги, повозки, кибитки. Там же находились лопаты, кирки, мотыги, корзины для ведения строительных работ. Суда перевозили мулов и лошадей, которые также могли понадобиться армии после высадки. В трюмах хранился запас сухарей на полгода из расчета по 25 кг на человека в месяц, всего 5 тыс. тонн.

Что касается вина, то его тоже взяли с собой из расчета на полгода похода. Запасы бекона составляли 325 тонн, сыра – 150 тонн. Кроме того, в трюмах были запасы рыбы, риса, бобов, масла, уксуса и т. д.

Запасы воды составляли 12 тыс. бочек. Там же находились запасы свечей, фонарей, ламп, парусины, пеньки, бычьих шкур, свинцовых пластин для заделывания пробоин от орудийного огня. Одним словом, запасы флота обеспечивали жизнедеятельность как кораблей, так и сухопутной армии.

Этот флот (по словам Диего Пиментелли), согласно расчетам самого короля, был обеспечен запасами для 32 тыс. человек и обходился испанской короне в 30 тыс. дукатов в день.

На борту кораблей находилось пять терций испанских войск (терция соответствует французскому полку) под командованием пяти генералов, испанских мастеров полевых сражений. В дополнение к ним было набрано много солдат-ветеранов из гарнизонов Сицилии, Неаполя и Терсеры. Капитанами или полковниками были Диего Пиментелли, Франсиско де Толедо, Алонсо де Лусон, Николас де Исла, Аугустин де Мехиа. Каждый из них имел под своим командованием по 32 роты солдат. Кроме того, было много отдельных отрядов из Кастилии и Португалии, каждый из которых имел своего командира, офицеров, свои знаки отличия и оружие».

Пока эта огромная Армада готовилась к отплытию в портах Испании и ее владений, герцог Пармский, приложив все свои усилия и способности, собрал в Дюнкерке флотилию боевых кораблей, вспомогательных судов и барж для переброски в Англию отборных войск, которым предназначалась основная роль в завоевании Англии. Тысячи рабочих день и ночь трудились в портах Фландрии и Брабанта над строительством судов. В Антверпене, Брюгге и Генте было построено и загружено провизией и боеприпасами 100 судов. Эти суда и 60 плоскодонных барж, каждая из которых вмещала по 30 лошадей, по рекам и каналам (в том числе специально отрытым для этой операции) были доставлены в Ньивпорт и Дюнкерк. В Ньивпорте было подготовлено к плаванию еще 100 малых судов, а в Дюнкерке – 32 судна. Туда загрузили 20 тыс. пустых бочек, а также материалы для перегораживания гаваней, строительства понтонов, фортов и фортификационных сооружений. Армия, которую предполагалось доставить на этих судах в Англию, насчитывала до 30 тыс. человек пехоты и 4 тыс. кавалерии, расквартированной в Куртре (Кортрейке), и состояла в основном из закаленных ветеранов. Солдаты были отдохнувшими (в последнее время им пришлось участвовать только в осаде города Слейса) и мечтали поскорее отправиться в экспедицию в надежде на богатую добычу.[19]

«В надежде присоединиться к этому великому завоевательному походу, который якобы сулил всем немалые выгоды, в армию из многих стран стекались знатные вельможи. Из Испании прибыл герцог Пестранья, который объявил себя сыном Руя Гомеса де Сильвы, но на самом деле был королевским бастардом; маркиз де Бург, один из сыновей великого герцога Фердинанда от Филиппины Вельсерины; Веспасиан Гонзага, великий воин из рода герцогов Мантуанских, который был наместником короля; Джованни де Медичи, бастард правителя Флоренции; Амедо, бастард герцога Савойского, и многие другие воины более скромного происхождения».[20]

Предатель Уильям Стенли посоветовал королю Филиппу II сначала высадить армию не на территории Англии, а в Ирландии. Адмирал Санта-Крус рекомендовал сначала занять несколько больших портов в Голландии или Зеландии, где Армада может укрыться в случае большого шторма и откуда затем может отправиться в Англию. Но Филипп II предпочел отвергнуть оба совета и распорядился, чтобы флот сразу же брал курс на Англию. 20 мая Армада вышла из устья Тахо, заранее с помпой отпраздновав грядущую победу, под крики многотысячной толпы, уверенной, что Англию уже можно считать покоренной. Но, следуя на север, еще в виду испанского побережья флот попал в сильный шторм. Изрядно потрепанные корабли вернулись в порты Бискайи и Галисии. Но самую большую потерю испанцы понесли, еще не успев покинуть Тахо, со смертью адмирала Санта-Круса, который должен был повести флот к берегам Англии.

Этот закаленный моряк, несмотря на все его заслуги и успехи, не смог избежать гнева своего господина. Филипп II грубо выбранил его: «Вы отвечаете неблагодарностью на мое доброе отношение к вам». Сердце ветерана не выдержало этих слов, они оказались губительными для него. Не выдержав груза усталости и несправедливой обиды, адмирал заболел и умер. Филипп II поставил на его место герцога Медина Сидония Алонсо Переса де Гусмана, одного из самых влиятельных испанских грандов, не обладавшего, впрочем, достаточными знаниями и талантом, чтобы возглавить подобную экспедицию. Однако под его началом находились Хуан де Мартинес Рекальде Бискайский и Мигель Оркендо де Гипускоа, оба храбрые и опытные моряки.

Донесения о том, что вражеский флот был потрепан штормом, вызвали при английском дворе неоправданные надежды. Некоторые из советников королевы считали, что теперь вторжение будет отложено до следующего года.

Но лорд-адмирал английского флота Говард Эффингем более мудро рассудил, что опасность еще не миновала. Как уже было сказано выше, он взял на себя смелость не выполнить приказ о разоружении большей части кораблей. К тому же сэр Говард не был намерен держать корабли в бездействии у английских берегов, дожидаясь в собственных портах, пока испанцы, восстановив силы, снова возьмут курс на Англию. В то время, как и в наши дни, английские моряки предпочитали атаковать первыми, а не парировать удары противника, хотя, если того требовали обстоятельства, они умели проявлять осторожность и хладнокровно выжидать. Было решено отправиться к берегам Испании, разведать реальное состояние врага и, если это будет возможно, нанести удар по нему. Можно быть уверенным, что многие подчиненные поддержали смелую тактику адмирала. Говард и Дрейк взяли курс на Ла-Корунью, надеясь застать врасплох и атаковать в этой гавани часть сил испанского флота. Но когда они уже находились вблизи испанских берегов, северный ветер внезапно сменился на южный. Опасаясь, что испанцы воспользуются этим и выйдут в море незамеченными, Говард вернулся в Ла-Манш, где некоторое время продолжал крейсировать в поисках кораблей противника. В одном из писем, написанных им в тот период, он жалуется на то, как сложно охранять такой большой участок моря. Об этой проблеме не следует забывать и в наши дни, планируя оборону побережья от действий вражеских флотов с южного направления. «Я сам, – писал он, – нахожусь сейчас в самом центре пролива, Фрэнсис Дрейк, имея 20 кораблей и 4—5 пинасс (пинасов), держит курс на Уэсан (близ французской Бретании. – Ред.). А Хокинс, имея даже больше сил, направляется в сторону островов Силли (у полуострова Корнуолл. – Ред.). Это непозволительно, так как, пользуясь переменой ветра, они (испанцы) могут пройти мимо нас незамеченными. Необходимо готовиться к встрече по-другому. Как подсказывает опыт, ежедневно требуется вести наблюдение на участке примерно 100 миль, а у меня недостаточно сил для этого». Но позже поступили донесения о том, что испанцы ничего не предпринимают и находятся в своих портах и команды кораблей страдают от болезней. Тогда Эффингем тоже ослабил бдительность и вернулся с большей частью флота в Плимут.

12 июля Армада полностью восстановилась и снова взяла курс на пролив и беспрепятственно дошла до него, не замеченная англичанами и не атакованная их кораблями.

Замыслы испанцев предусматривали, что их флот по крайней мере на какое-то время займет господствующее положение на море. В этот момент к нему присоединится флотилия, которую герцог Пармский собрал в Кале. Затем в сопровождении кораблей испанского флота армия герцога Пармского Фарнезе дойдет до берегов Англии, где высадит на берег свою армию, а также войска с кораблей метрополии. Этот план мало отличался от того, что был составлен против Англии немногим более двух столетий спустя.

Точно так же, как и Наполеон в 1805 г. ждал со своей флотилией в Булони, пока Вильнев отвлечет на себя английские корабли, чтобы беспрепятственно переправиться через Ла-Манш, герцог Пармский в 1588 г. ожидал, пока герцог Медина Сидония отвлечет на себя корабли английского и голландского флотов. Тогда ветераны Александра Фарнезе смогут пересечь море и высадиться на вражеском побережье. Слава богу, что и в том и в другом случае ожидания врагов Англии были напрасны! (Поскольку в обоих случаях шансов у англичан на победу в боях на суше не было. – Ред.)

Несмотря на то что количество кораблей, которое правительству королевы удалось собрать для защиты Англии благодаря патриотизму населения, превышало число кораблей противника, по общему тоннажу английский флот более чем наполовину уступал испанскому. По количеству орудий и весу их залпа эта разница была еще более существенной. К тому же английскому адмиралу пришлось разделить свои силы: лорд Генри Сеймур с эскадрой из 40 лучших английских и голландских кораблей получил задачу блокировать порты Фландрии, чтобы не допустить выхода из Дюнкерка флотилии герцога Пармского.

Согласно указаниям Филиппа II, герцог Медина Сидония должен был войти в пролив Ла-Манш и держаться ближе к французскому берегу. В случае нападения английского флота он должен был, не вступая в бой, отойти к Кале, где к нему присоединится эскадра герцога Пармского. В надежде застигнуть английский флот врасплох в Плимуте, атаковать и уничтожить его, испанский адмирал отступил от этого плана и сразу направился к берегам Англии. Но, узнав, что корабли англичан выходят ему навстречу, он вернулся к первоначальному замыслу уйти в сторону Кале и Дюнкерка, чтобы дать оборонительное сражение той части английского флота, которая последует за ним.

В субботу 20 июля лорд Эффингем своими глазами увидел флот противника. Корабли Армады построились в форме полумесяца размером примерно 15 км от края до края. Дул юго-западный ветер, который медленно гнал корабли вперед. Англичане позволили противнику пройти мимо них, затем пристроились ему в тыл и атаковали. Завязался маневренный бой, в котором были захвачены некоторые из лучших кораблей испанского флота. Многие корабли испанцев получили тяжелые повреждения. В то же время английские суда старались не приближаться к огромным кораблям противника и постоянно менять направления атаки, пользуясь своей лучшей маневренностью, поэтому несли гораздо меньшие потери. С каждым днем росла не только уверенность англичан в победе, но и количество кораблей под командованием Эффингема. К его флоту присоединились корабли «Роли», «Оксфорд», «Камберленд» и «Шеффилд». «Английские джентльмены за свой счет повсюду нанимали корабли и группами стекались в район сражения, чтобы стяжать себе славу и честно послужить своей королеве и своей стране».

Уолтер Роли высоко оценил умелую тактику английского адмирала. Он писал: «Тот, кому выпадет вести сражение на море, должен уметь выбирать тип кораблей, которые он собирается применить. Он должен помнить, что флотоводец, помимо великой храбрости, должен обладать и многими другими качествами. Он должен понимать разницу в тактике при ведении морского сражения на дистанции и в абордажном бою. Орудия тихоходного корабля способны проделывать пробоины во вражеском корпусе так же, как и пушки небольшого маневренного судна. Собирать без разбора в одном строю все, что способно держаться на воде, может позволить себе лишь безумец, а никак не опытный адмирал. Такое безрассудство было характерно для Питера Стросси, потерпевшего поражение у Азорских островов в бою против флота маркиза де Санта-Круса. Если бы в 1588 г. адмирал Чарлз Говард поступил так же, его поражение было бы неминуемо. К счастью, в отличие от многих отчаянных безумцев у Говарда были хорошие советники. На борту испанских кораблей были войска, которых не было у англичан. Их флот был больше, их корабли были более высокой постройки и имели более мощное вооружение. Если бы англичане попытались навязать испанцам ближний бой, они бы проиграли, тем самым поставив Англию перед лицом величайшей опасности. В обороне двадцать человек равны примерно сотне храбрецов, пытающихся взобраться на борт вражеского корабля и захватить его. А соотношение сил, наоборот, было как раз таким, что двадцати англичанам противостояла сотня испанцев. Но наш адмирал знал преимущества своего флота и воспользовался ими. Если бы он не сумел сделать этого, то был бы недостоин носить свою голову».

Испанский адмирал тоже продемонстрировал свое умение и стойкость, пытаясь навязать англичанам заранее продуманную тактику сражения. Поэтому 27 июля он привел свой сильно потрепанный, но не разгромленный окончательно флот в порт Кале. Но король Испании неверно оценил количество кораблей английского и голландского флотов, а также их возможную тактику. Как отметил один из историков, «по-видимому, герцог Пармский и испанцы, пребывая в заблуждении, исходили из того, что все корабли Англии и Нидерландов при одном виде флота Испании и Дюнкерка должны были удариться в бегство, предоставив противнику полную свободу действий на море и не помышляя ни о чем ином, кроме как об обороне своей страны и своего побережья от вторжения. Их замысел заключался в том, что герцог Пармский со своими небольшими судами под прикрытием испанского флота переправит находившиеся в них войска, вооружение и припасы к побережью Англии. И пока английский флот будет связан боем с испанскими кораблями, он высадится с армией на любом участке побережья, который сочтет подходящим для этого. Как в дальнейшем показали допросы пленных, с самого начала герцог Пармский планировал попытаться высадиться в устье Темзы. Сразу же высадив на берегах этой реки от 20 до 30 тыс. своих солдат, он рассчитывал без труда захватить Лондон. Во-первых, при штурме города он мог бы опираться на поддержку наземных войск силами флота, и, во-вторых, сам город не имел сильных укреплений, а его жители были слабыми солдатами, так как никогда раньше не участвовали в боях. Даже если бы они не сдались сразу же, их сопротивление было бы подавлено после непродолжительной осады».[21]

Но англичанам и голландцам удалось собрать достаточно кораблей для того, чтобы одновременно и дать сражение испанской Армаде, и блокировать в Дюнкерке флотилию герцога Пармского Фарнезе. Большая часть эскадры Сеймура сразу же прекратила патрулирование у побережья Дюнкерка и присоединилась к английскому флоту в водах Кале. Но примерно тридцать пять прекрасных голландских кораблей с большим количеством привыкших вести сражения на море солдат на борту продолжали блокировать фламандские порты, где стояла флотилия герцога Пармского. Испанский адмирал и Александр Фарнезе все-таки хотели объединить свои силы, чему англичане решили любыми способами воспрепятствовать.

Корабли Армады стояли на якорях в водах Кале. Внешнюю часть боевого порядка составляли самые большие галеоны. Они «высились на рейде, подобно неприступным крепостям; корабли меньшего тоннажа стояли в середине строя». Английский адмирал понимал, что он поставит себя в явно невыгодное положение, если решится открыто атаковать испанский флот. Ночью 29 сентября он предпринял атаку силами восьми брандеров, копируя тактику греков, которые в войне за независимость так же атаковали турецкий флот. Испанцы подняли якоря и, потеряв строй, ушли в море. Один из самых больших галеонов столкнулся с другим судном и сел на мель. Испанский флот рассеялся вдоль фламандского побережья. С наступлением утра, выполняя приказ своего адмирала, им с трудом удалось снова собраться у Гравлина. Теперь англичане получили прекрасную возможность напасть на испанский флот и не дать ему деблокировать флотилию Пармы, что и было с блеском выполнено. Дрейк и Феннер были первыми, кто атаковал необъятные «левиафаны» противника. Затем их примеру последовали Фентон, Саусвелл, Бертон, Кросс, Рэйнор, лорд-адмирал, Томас Говард и Шеффилд. Испанцы могли думать только о том, как плотнее собраться вместе. Англичане увели их флот от Дюнкерка и от судов герцога Пармского. Сам герцог Пармский, по выражению Дрейка, наблюдая за избиением испанского флота, должен был реветь, как медведь, у которого украли медвежат. Это было последнее решающее сражение двух флотов. Наверное, лучшим рассказом о нем было описание историка-современника, которое приводит в своем труде Хаклют:[22]

«Утром 29 июля испанский флот после ночной неразберихи снова сумел собраться в боевой порядок, находясь поблизости от Гравлина. Там он внезапно был дерзко атакован кораблями англичан. Вновь воспользовавшись попутным ветром, они отрезали испанцев от рейда Кале. Теперь испанцам оставалось либо разделить свои силы, либо, собравшись вместе, организовать оборону от англичан.

И хотя в английском флоте было много прекрасных боевых кораблей, из них только 22 или 23 могли соперничать по тоннажу с кораблями испанцев, которых было 90, и атаковать их на равных. Но, пользуясь маневренностью и большей управляемостью, английские корабли могли, часто меняя галсы, в свою пользу использовать направление ветра. Они часто подходили к испанцам вплотную, буквально на дистанцию броска копья, нанося им тяжелые повреждения. Они давали по испанцам один бортовой залп за другим, ведя по врагу огонь из всех видов оружия. В этой беспощадной битве прошел весь день до наступления темноты, до тех пор, пока у англичан хватало для боя пороха и пуль. После этого было сочтено нецелесообразным преследовать противника, так как при этом большие корабли испанцев имели бы преимущество. К тому же испанцы держались в едином строю, и уничтожить их поодиночке было невозможно. Англичане полагали, что и так справились со своей задачей, уведя вражеский флот от Кале и от Дюнкерка. Тем самым они не позволили испанцам объединить силы с герцогом Пармским и отвели опасность от собственных берегов.

В тот день испанцы потерпели тяжелое поражение и понесли большие потери. В бою с англичанами они истратили значительную часть своего боезапаса. Англичане тоже имели потери, но их ущерб невозможно было сравнить с потерями испанцев, так как англичане не потеряли ни одного корабля и ни одного высшего офицера. За все время столкновения с испанцами на море англичане потеряли не более ста человек убитыми. В то же время корабль Фрэнсиса Дрейка получил примерно сорок попаданий, а его собственная каюта дважды простреливалась насквозь. И когда после боя осмотрели кровать этого джентльмена, оказалось, что она пришла в негодность, так как была изрешечена пулями. Во время обеда графа Нортумберленда и сэра Чарлза Бланта выстрел вражеской полукулеврины прошел насквозь через их каюту, задев их ноги. Были убиты двое слуг, стоявших рядом. Во время битвы на английских кораблях произошло немало подобных случаев, все они просто не могут быть перечислены».

Конечно, английское правительство заслуживает порицания за то, что на кораблях флота не оказалось достаточно боеприпасов для того, чтобы завершить разгром противника. Но и без этого они сделали достаточно. Во время боя в тот день затонуло или было захвачено немало больших испанских кораблей. Испанский адмирал, разуверившись в своей удаче, после сражения при южном ветре направил свои корабли на север в надежде обогнуть Шотландию и вернуться в Испанию, не вступая больше в бой с английскими кораблями. Лорд Эффингем оставил эскадру для продолжения блокады войск герцога Пармского, но Александр Фарнезе, этот мудрый военачальник, вскоре перенацелил свою армию на другие, более нужные для него направления. В то же время лорд-адмирал и Дрейк преследовали «победимую армаду», как ее теперь стали называть на ее пути из Шотландии в сторону Норвегии, после чего было решено, говоря словами Дрейка, «дать ей пропасть в бурных безлюдных северных морях». (У англичан были израсходованы боеприпасы, а большинство кораблей повреждено. – Ред.)

О тех бедствиях и потерях, которые понесли несчастные испанцы во время своего бегства через Шотландию и Ирландию, хорошо известно. Изо всей Армады только шестидесяти трем потрепанным кораблям удалось доставить свои поредевшие команды к берегам Испании, которые они покидали с такой гордостью и помпой. (Из 128 судов, в т. ч. 75 военных кораблей с 2430 орудиями и 30,5 тыс. человек, было потеряно 65 кораблей (в т. ч. 40 от стихийных бедствий) и 15 тыс. человек. – Ред.)

Выше уже были приведены заметки некоторых современников и свидетелей той борьбы. Но пожалуй, наиболее эмоциональное описание сражения с великой Армадой можно почерпнуть из письма Дрейка, написанного им в ответ на лживые истории, которые сочиняли испанцы, чтобы скрыть свой позор. Вот так он описывает события, в которых сыграл такую важную роль:[23]

«Они не постеснялись опубликовать и напечатать на разных языках истории о своих великих победах, которые, как они заявляют, одерживала их страна. Самые лживые фальшивки они распространили во всех частях Франции, Италии и в других странах. На самом деле вскоре после описываемых ими событий всем народам было ясно продемонстрировано, что случилось с их флотом, который считался непобедимым. Имея сто сорок своих собственных кораблей, которые к тому же были усилены судами португальцев, флорентийцев и многими большими судами из других стран, они встретились в бою с тридцатью кораблями ее величества и некоторым количеством наших торговых судов под командованием мудрого и храброго адмирала Англии лорда Чарлза Говарда (Дрейк, как мы видим, сильно привирает. У испанцев было всего 128 судов, у англичан 197 судов (хотя и меньших) с 15 тыс. человек экипажа и 6500 орудиями (правда, меньшего, чем у испанцев, калибра). – Ред.). И враг был разбит и в беспорядке отступал, сначала от полуострова Корнуолл к Портленду, где он позорно бросил большой корабль дона Педро де Вальдеса. Затем они бежали из Портленда в Кале, потеряв Уго де Монкадо с его галеонами. В Кале они трусливо снялись с якорей, и их гнали прочь от Англии, и они бежали, выбрав путь вокруг Шотландии и Ирландии. Там они надеялись найти убежище и помощь у сторонников своей религии, но многие их корабли разбились о скалы, а те, кому удалось высадиться на берег, были перебиты или пленены. Там, связанных попарно, их везли от деревни к деревне до Англии. И ее величество с презрением отвергла даже мысли казнить их или задержать и использовать по своему усмотрению. Все они были отосланы обратно в свои страны как свидетели того, чего же на самом деле стоил их непобедимый, наводящий на всех ужас флот. Точное количество солдат, описание их кораблей, имена командиров, запасы имущества, предназначенного для их армии и флота, были в точности описаны. И они, которые прежде демонстрировали такое высокомерие, за все время плавания у берегов Англии не смогли даже потопить или захватить ни одного нашего корабля, барка, пинаса или даже судовой шлюпки или хотя бы сжечь хоть одну овчарню на нашей земле» (чисто английская «объективность». Англичане в боях действительно не потеряли ни одного корабля, но и испанцы – всего 15. Интересно, что было бы, если бы не буря и испанцы не высадили бы десант в Ирландии, всегда готовой восстать против англичан. В английском же флоте вспыхнула эпидемия дизентерии и тифа, и почти половина личного состава (7 тыс. из 15 тыс.) отправилась к праотцам. Все финансовые ресурсы небогатой тогда Англии оказались исчерпаны. Но – отбились! – Ред.).

Краткий обзор событий между разгромом испанской Армады (1588 г.) и сражением при Бленхейме (Гохштедте (Хёхштедте) (1704 г.)

1593 г. Генрих Наваррский, с 1589 (фактически с 1594) до 1610 г. король Франции Генрих IV, принимает католичество. Укрепление абсолютизма во Франции, но послабления гугенотам (Нантский эдикт 1598 г.).

1598 г. Умирает король Испании Филипп II. После его смерти остается разрушенный флот и истощенная страна (государственный долг 100 млн дукатов).

1603 г. Смерть королевы Елизаветы Тюдор (1533, королева с 1558). На троне Англии ей наследует по завещанию Елизаветы шотландская династия Стюартов (король Шотландии Яков VI, под именем Яков I (1603—1625).

1618 г. Начало Тридцатилетней войны (до 1648 г.).

1624—1642 гг. Пост первого министра (фактически правителя) Франции занимает кардинал Ришелье. Он подавляет своеволие знати, полностью подчиняет гугенотов. Оказывая помощь протестантским князьям Германии на заключительном этапе Тридцатилетней войны, он ослабляет давнего соперника Франции Австрию.

1630 г. Король Швеции Густав II Адольф направляется в Германию на помощь протестантам, которые терпели поражение от имперской армии. Он одерживает ряд побед. После его гибели в битве при Лютцене Швеция продолжает участие в этой войне (несмотря на разгром в 1634 г. при Нёрдлингене) при поддержке Франции.

1640 г. Португалия освобождается от испанского владычества. Трон занимает династия Браганса.

1642 г. Начало гражданской войны в Англии между королем Карлом I и парламентом.

1648 г. Вестфальский мир. Окончание Тридцатилетней войны.

1649 г. Карл I обезглавлен по решению трибунала, созванного парламентом.

1653 г. Оливер Кромвель становится лордом-протектором (диктатором) Англии.

1660 г. Реставрация династии Стюартов на английском троне (сын Карла I, Карл II, 1660—1685).

1661 г. Людовик XIV (р. 1638, формально король с 1643, фактически правили Анна Австрийская и Мазарини) берет в свои руки бразды правления во Франции.

1667—1668 гг. Людовик XIV развязывает войну против Испании и захватывает значительную часть Испанских Нидерландов.

1672 г. Людовик XIV начинает войну против Голландии и практически завоевывает эту страну. Король Англии Карл II является его ставленником. Англия до 1674 г. поддерживает Францию в войнах против Голландии. Героическое сопротивление голландцев под предводительством герцога Оранского.

1674 г. Людовик XIV завоевывает Франш-Конте.

1679 г. Нимвегенский мирный договор.

1681 г. Людовик XIV вторгается в Эльзас и завоевывает его.

1682 г. Восхождение на российский трон Петра Великого.

1683 г. Разгром под Веной турецкой армии польскими (шляхта и запорожские казаки) войсками Яна Собеского. Конец турецкой (османской) экспансии (с XVI в.) в Европе.

1685 г. Людовик XIV начинает безжалостные преследования протестантов (отмена Нантского эдикта).

1688—1689 гг. «Славная революция» в Англии. Изгнание короля Якова II. Королем Англии под именем Вильгельм III становится Вильгельм Оранский (высадившийся в Англии с голландским войском). Яков II находит убежище при французском дворе. Людовик предпринимает усилия для восстановления его на троне. Всеобщая война на Западе Европы.

1697 г. Рисвикский договор. Королем Швеции становится Карл XII.

1700 г. Умирает король Испании Карл II. Он завещает свои владения Филиппу Анжуйскому, внуку Людовика XIV. Поражение русских войск под Нарвой от армии Карла XII.

1701 г. Король Уильям (Вильгельм) III создает «великий альянс» против Франции. Туда входят Австрия, Голландия, Англия и другие страны.

1702 г. Смерть короля Вильгельма III. Его наследница королева Анна подтверждает участие страны в «великом альянсе» и объявляет Франции войну.

Глава 4

Сражение при Бленхейме (Гохштедте (Хёхштедте-ам-дер-Донау) (1704 г.)

Решительная победа в сражении при Бленхейме отозвалась во всех уголках Европы. В результате одним ударом была уничтожена огромная держава, которую так долго создавал Людовик XIV с помощью таланта Тюренна и гения Вобана.

Алисон

Несмотря на то что держава, которую строил в начале XVIII века король Людовик XIV, была менее обширна и строилась медленнее, чем империя Наполеона, она почти в такой же степени угрожала свободе народов Европы. Если подходить к этому вопросу с точки зрения долговременности завоеваний, политики которых Франция придерживалась во времена и того и другого, то представитель династии Бурбонов обошел в этом своего корсиканского последователя. Все территории, завоеванные Бонапартом, были отобраны у Франции максимум через двадцать лет после их присоединения. После всех опустошительных войн времен консульства или империи Франция в конечном счете не приобрела ни одного города и ни одного акра земли. Но она и сейчас владеет Франш-Конте, Эльзасом и частью территорий Фландрии. Она до сих пор простирается в границах, до пределов которых ее раздвинул Людовик XIV. А недавний брак в семье королей Испании, имевший место всего несколько лет назад, дал ясно понять, насколько долговременным было политическое, культурное и военное влияние французского великого монарха на юге от Пиренеев.

Когда король Людовик XIV после смерти кардинала Мазарини взял бразды правления в стране в свои руки, перед ним открылось то редкое сочетание желаний и возможностей, которого Франция не видела со времен Карла Великого. К тому же правление Людовика XIV было длительным. В течение сорока лет, примерно такого же срока, что длилось и правление Карла Великого, Людовик последовательно и успешно проводил активную внешнюю политику. Всю свою юность и зрелые годы он наслаждался триумфом, до тех пор пока в Войне за испанское наследство не испытал горечь поражения. Великий представитель Бурбонов прожил долгую жизнь. Наверное, ему не следовало бы пережить двух английских монархов. Один из них, Яков II, был его ставленником, другой, Уильям III (бывший Вильгельм Оранский), относился к числу его противников. Если бы Людовик XIV умер раньше их, то о его царствовании вспоминали бы как о небывалых для Франции годах процветания. Но ему довелось дожить до дней поражения своих армий и потерь городов и до времени, когда страна была разорена войнами (хотя французские войска и маршалы не допустили глубокого вторжения врагов в страну). Карл Великий испытал бы нечто подобное, если бы дожил до времен, когда франкские войска терпели поражения от нормандцев, времен всеобщих несчастий и бед, которые пришлось испытать его преемникам-потомкам.

И все же за плечами Людовика XIV было сорок лет удач (в основном). И по тому, насколько долговременными оказались плоды его завоеваний, мы можем судить о том, что могло бы случиться, если бы и в последние пятнадцать лет его правления Людовику XIV так же сопутствовал успех. Если бы не было сражения при Бленхейме, вся Европа и сейчас бы находилась под властью французов, завоевания которых были бы обширными, как при Александре Великом, и долговременными, как во времена Рима.

Когда Людовик XIV начал свое правление, в его руках уже были сосредоточены все средства для построения мощного государства. Ришелье удалось укротить непокорный дух французской знати и покончить с «государством в государстве» гугенотов с центром в Ла-Рошели. Интриги Фронды во времена Мазарини сделали парижский парламент объектом ненависти и презрения французов. Ассамблеи Генеральных штатов стали никому не нужны. Остался только авторитет королевской власти. Король олицетворял собой государство. Людовик XIV знал об этом. И он без колебаний воспользовался обстановкой.

Сильной была не только королевская власть, но и страна, которой он правил. Она была выгодно расположена географически, имела компактную территорию, многочисленное (20 млн против 8 млн в Англии) воинственное население, сплоченное в единый народ. Людовик XIV не имел таких доминионов, как, например, Ирландия у Англии или Венгрия у Австрии. И до самого позднего времени правления, когда с возрастом в характере Людовика религиозный фанатизм стал брать верх над мудростью, он не допускал нетерпимости по отношению к иноверцам протестантам, из-за чего впоследствии разгорелась гражданская война в Севеннах.

Как и в более поздние времена Наполеон, Людовик XIV ясно сознавал, что Франции необходимы «флот, колонии и торговля». Но Людовик XIV не просто понимал это. С помощью своего великого министра Кольбера он дал стране все это. Одним из важнейших свидетельств гениальности Людовика являлось его умение находить таланты в других и использовать их. При нем Лувуа провел реорганизацию армии, а Тюренн, Конде, Виллар и Бервик повели ее в бой (и громили врагов Франции). Вобан укрепил границы страны. Для времени правления Людовика XIV характерно то, что дипломатия страны была грамотной и активной, а для политиков была характерна та дальновидность, которой так не хватало многим другим государствам. По свидетельству Гизо, все ветви власти при Людовике действовали энергично и эффективно, и этому Франция во многом обязана нынешней протяженности своих границ. Он считает, что «все без исключения общественные институты, служба финансов, производства, военная структура, достигшие в наши дни наивысшей степени совершенства, были созданы и начали развиваться при Людовике XIV».[24]

Историк подчеркивает, что «в глазах Европы Франция при правлении Людовика XIV впервые предстала как государство, которому не приходилось бороться с внутренними врагами; при нем страна была избавлена от необходимости защищать свою территорию и разрешать противоречия между различными слоями населения. Поэтому правительство имело возможность сосредоточиться на том, чем и должно было заниматься, то есть на вопросах управления страной. Прежде всем европейским государствам приходилось вести непрерывные войны, что не позволяло их лидерам чувствовать себя уверенно и не давало времени на передышку. Иногда обстановка внутри страны была настолько накалена, что распри между соперничающими партиями заставляли их постоянно бороться за существование. Правительство Людовика XIV впервые показало себя как успешный орган управления, как власть одновременно решительная и прогрессивная, которой было нечего бояться перемен, так как она постоянно была устремлена в будущее. Действительно, в мире было не много правителей, которые были столь же прогрессивными. Возьмем для примера такую же абсолютную монархию, что существовала при Филиппе II в Испании. В его руках было сосредоточено даже больше власти, чем у Людовика XIV, но жизнь в стране была гораздо менее налаженной и спокойной. Как Филиппу II удалось добиться установления своей абсолютной власти? Путем сдерживания активности во всех сферах жизни страны, противодействия любым реформам и поддержания Испании в состоянии внутреннего застоя. Правительство Людовика XIV, напротив, с готовностью принимало любые новшества, которые благотворно сказывались бы на образовании, искусстве, процветании – одним словом, на том, что называется цивилизацией. В этом и кроется истинная причина доминирования Франции в Европе, которое достигло таких вершин, что в XVII веке страна стала примером не только для других монархов, но и для целых народов».

Какая же из европейских держав могла бросить вызов и противостоять Франции, которая была сильна и едина и которой управлял воинственный, честолюбивый и, при всех своих недостатках, просвещенный и энергичный монарх?

«Что касается Германии, то все претенциозные планы немецкой части Австрии потерпели поражение. В империи восстановился мир; после подписания Вестфальского мира была принята новая конституция, точнее, восстановлена старая. По меткому выражению, «имперский орел был не просто повержен; у него были подрезаны крылья».[25]

Что касается испанской ветви австрийской династии, то ее дела были так же плачевны. Филипп II оставил своим наследникам монархию, силы которой были подорваны. Но он оставил им и нечто гораздо худшее, а именно свои принципы правления, основанные на честолюбии, высокомерии, невежестве, религиозной нетерпимости и закостенелости государства.[26]

Поэтому неудивительно, что Франция в первой же войне Людовика XIV легко сломила сопротивление обеих ветвей некогда мощной австрийской династии. В Германии французский король в борьбе против императора опирался на поддержку имперских князей. Но еще больше ему помогла неспособность Австрии навести порядок в подчиненных провинциях. Замечания Болингброка по этому поводу заслуживают внимания, некоторые из них настолько точны, как будто он писал свою работу в течение последних трех лет. Болингброк пишет: «Не только отсутствие единства среди князей империи не давало императору эффективно проводить свою политику в интересах династии, и не оно практически полностью лишило австрийский дом влияния в стане союзников. Религиозный фанатизм и неизменно сопутствующая ему жестокость, а также деспотичность и алчность венского двора, которые начали проявляться в те дни и не исчезли и в наши дни, почти всегда мешали империи эффективно противостоять Франции. Я имею в виду волнения в Венгрии. Когда бы они ни возникали, всегда их причина крылась в узурпаторских устремлениях и преследованиях со стороны императора. И если венгры первыми поднимали восстание, то делали это лишь потому, что не хотели быть рабами. Власть императора пользовалась не большей поддержкой, чем власть турок. Когда этот несчастный народ (т. е. венгры) открыл двери императору, то сделал это вовсе не потому, что хотел пополнить ряды имперских провинций. Венгры хотели восстановления своей страны, а не просто быть барьером на пути Оттоманской державы. Франция стала надежным, хотя и тайным союзником как турок, так и венгров и всегда могла рассчитывать на то, что и те и другие постоянно будут угрожать империи со своих территорий, в то время как Франция будет осуществлять походы на империю и Нидерланды от своих границ».[27]

Убедившись в том, что Германия и Испания не обладали возможностями противостоять Франции Людовика XIV, рассмотрим еще две страны, игравшие важную роль в политической жизни Европы тех дней. Речь идет об Англии и Голландии. Следует с горечью констатировать, что с 1660 по 1688 г. наша страна полностью утратила свое влияние в Европе. Замечание Мишле по этому поводу было сурово, но справедливо: «После реставрации власти Стюартов Англия превратилась в пустое место». Пожалуй, это высказывание является даже слишком мягким. Где бы после восстановления власти Стюартов Англия ни появлялась на политической арене, ее поведение, вернее, поведение ее короля было, как правило, безнравственным и бесчестным.

Болингброк справедливо заметил, что «во все предшествующие революции годы Людовик XIV успел достичь таких успехов, что имел все основания рассчитывать на то, что сможет прибрать к рукам территории испанской монархии. В это же время Англия либо безучастно наблюдала за происходящими на Европейском континенте событиями, либо выступала вялым и ненадежным союзником против Франции, либо, наоборот, была ее надежным партнером. Иногда Англия пыталась выступать посредником между Францией и странами направленного против нее оборонительного союза. Но, несмотря на то что английский двор показал себя подстрекателем узурпаторских походов Франции, а король страны был явным пособником французского короля, народ не поддерживал эти преступления. Напротив, его представители во весь голос об этом заявляли».[28]

Из всех европейских стран только Голландия с самого начала оказывала жесткое и единодушное сопротивление устремлениям французского короля. Самые мощные удары Франция наносила именно Голландии. И хотя порой вначале они производили впечатление полного успеха, в конце концов они разбивались об отчаянную храбрость голландского народа и героизм его вождя Вильгельма Оранского. Когда он стал королем Англии, вся мощь этой страны была решительно брошена на борьбу против Франции. Но, хотя после этого борьба стала уже далеко не такой неравной, как прежде, а сам Вильгельм действовал, «как герой и патриот, с непоколебимой твердостью», Франция выходила неизменным победителем в каждой из войн. В начале XVIII века союз против нее распался, многие распустили свои армии в то время, как Франция продолжала вооружаться, наращивая свои закаленные в войнах армию и флот. Она была готова воевать на любом направлении, где только возникнет возможность новых территориальных приобретений, что французский монарх с самого начала своего правления не упускал.

В этой книге речь не будет вестись о первом военном опыте Людовика в войне 1667 г. или о том, как были молниеносно завоеваны Фландрия и Франш-Конте. Будут опущены подробности и заключения мирного договора в Экс-ла-Шапель, который был не более чем «соглашением между драчуном и избитыми», и нападения на Голландию в 1672 г. Опустим и Нимвегенский договор 1678 г., по которому Франция «закрепила за собой приграничные города и территории в Испанских Нидерландах, а после заключения этого договора продолжала досаждать Испании и империи, пером и мечом расширив свои завоевания за счет земель в Нидерландах, на Рейне, завоевав Люксембург, украв Страсбург и купив Касале». Затем, в 1686 г., против Людовика был создан Аугсбургский союз, а в 1688 г. на английский престол взошел (высадившись с голландским войском) Вильгельм Оранский, который придал новые силы оппозиции против Франции. Последовала длительная война, в которой на суше победы одерживали, как правило, французы, зато флот потерпел поражение при мысе Аг (Ла-Хог), а их ставленник Яков II потерпел сокрушительное поражение при Бойне. По условиям подписанного Рисвикского мирного договора Франция оставляла за собой Руссильон, Артуа и Страсбург. Договор не гарантировал Европу от дальнейших притязаний на испанское наследство, а сам Людовик XIV рассматривал его как всего лишь краткое перемирие для того, чтобы подготовиться к более решительной борьбе. Следует учитывать, что в своих войнах Людовик XIV преследовал двоякую цель. У него были ближайшая и последующая задачи. В качестве ближайшей задачи предполагалось завоевание и присоединение к Франции принадлежащих ближайшим соседям провинций и городов, в результате чего существенно возросла бы ее сила. А долгосрочной целью Людовика XIV еще со времени женитьбы в 1659 г. на испанской инфанте было приобретение для дома Бурбонов всей испанской империи. Во время женитьбы он официально объявил о полном отказе от испанского наследства, но на такие заявления никто не обращал внимания, так как существовало множество уловок из области казуистики и юриспруденции, с помощью которых можно было доказать, что оно имело полностью противоположный смысл. Когда стало ясно, что Карл II Испанский умрет, не оставив прямого потомства, становилось все более очевидным, что после его смерти Франция намерена сразу же предъявить претензии Бурбонов на наследство испанской короны и оспаривать право на него с остальными государствами Европы. Вскоре несчастный король Испании действительно умер. В своем завещании он назначил наследником своего трона герцога Анжуйского Филиппа, одного из внуков Людовика XIV, и строго-настрого запретил делить территории Испании. Людовик XIV хорошо понимал, что если он примет условия завещания, то сразу же разгорится общеевропейская война. Но он готовился к подобному развитию событий в течение всего своего царствования. Он отправил своего внука в Испанию, который стал править там под титулом Филиппа V. Провожая его в дорогу, французский король заявил: «Теперь для нас больше не существует Пиренеев».

Империя, которой стал править внук Людовика XIV, помимо самой Испании включала в себя территории Нидерландов, Сардинии, Сицилии, Неаполитанского королевства, Миланского герцогства и других районов Италии, Филиппины в Азии. В Новом Свете, помимо Калифорнии и Флориды, к испанской империи относились обширные районы в Центральной и Южной Америке. Филиппа хорошо приняли в Мадриде, где в начале 1701 г. он был коронован как король Филипп V. Дальние территории так и остались за испанской короной, и теперь династия Бурбонов, опираясь на французские и испанские войска, занимала как королевство Франциска I Валуа, т. е. Францию, так и большую часть лучших земель империи старинного врага Франции Карла V Габсбурга (он же король Испании Карл I).

Австрия, монархи которой были самыми непримиримыми соперниками Бурбонов в борьбе за испанские земли, открыто выразила свое возмущение. Недовольство английского короля Уильяма III, хотя оно и не носило такого демонстративного характера, было более глубоким и принесло реальные плоды. Оно нашло выражение в том, что Англия, Голландия и Австрийская империя заключили союз, к которому позже присоединились короли Португалии и Дании, курфюрст Бранденбурга (с 1701 г. – король Пруссии), а также герцог Савойи. Во всей Европе в самом деле царила обстановка озабоченности. Все понимали, что Людовик намерен объединить территории Франции и Испании в одну обширную империю. В тот момент, когда Филипп V отправлялся в свои испанские владения, Людовик XIV подготовил письменный патент, в котором подтверждал его права и на французский трон. Войска Людовика XIV заняли несколько важных укрепленных городов на границе с Испанскими Нидерландами под тем предлогом, что эти города понадобятся молодому королю Испании. Неизвестно, как скоро обе короны были бы объединены официально, но было очевидно, что на самом деле все ресурсы испанской империи были теперь в распоряжении французского короля.

Об опасности, угрожавшей Священной Римской империи, Англии, Голландии и другим странам, Алисон высказался так: «В конце XVI столетия угроза свободам Европы исходила от Испании. Франция в начале XVII века растоптала эти свободы. Какие же надежды оставались Европе в предстоящей борьбе против этих двух стран, объединенных под властью такого монарха, как Людовик XIV?»[29]

Даже зная о том упадке, в котором пребывала Испания, мы не должны недооценивать той угрозы, которую она представляла собой для других стран. Испания обладала громадными ресурсами, и при разумном правлении она могла бы быстро восстановить свою мощь. Всем известно, что смог сделать Альберони даже после того, как закончилась Война за испанское наследство. Судя по тому, что удалось этому министру совершить всего за несколько лет, можно предположить, что предпринял бы Людовик XIV для того, чтобы восстановить мощь армии и флота этой великой страны, которую природа одарила так щедро, но неразумное правление сделало слабой и униженной.

После смерти короля Уильяма III 8 марта 1702 г. сначала создалось впечатление, что деятельность союза против Франции парализована, так как, «несмотря на все неудачи в ведении войны, именно король Англии был той личностью, которая объединяла этот великий союз государств (явное преувеличение. Скорее австрийские Габсбурги – претенденты на испанский престол. – Ред.). То, насколько во Франции боялись его при жизни, выяснилось несколько лет назад, когда прошел ложный слух о смерти английского монарха. Во Франции тогда царили всеобщее ликование. Всего через несколько лет выяснилось, насколько обманчивыми были опасения одних и надежды других».[30]

Через три дня после того, как она унаследовала трон, королева Анна объявила в палате лордов, что намерена и впредь решительно проводить политику своего предшественника, который «оказывал поддержку не только членам союза, но и всем народам Европы». Анна была замужем за принцем Датским Георгом, и после ее коронации к союзу против Людовика XIV присоединялись и датчане. Но в результате искренней привязанности Анны к одной из своих подруг случилось так, что антифранцузский союз получил гораздо более важное пополнение, чем новые многотысячные армии. Это Джон Черчилль Мальборо (1650—1722).

Судьбы удачливых полководцев редко складывались так, что слава приходила к ним медленно и неохотно, как это происходило с Джоном Черчиллем герцогом Мальборо, князем Священной Римской империи. Ему довелось стать победителем в сражениях при Бленхейме, Рамильи, Оденарде и Мальплаке. Его армии брали Льеж, Бонн, Лимбург, Ландау, Гент, Брюгге, Антверпен, Уденарде, Остенде, Менен, Лилль, Турне, Монс, Бетюн и др. Герцог не проиграл ни одного сражения, он не провел ни одной неудачной осады. Причины этого заключаются в личности и характере Мальборо. Военная слава часто приходит так, что ее лучи очень долго ослепляют современников и их потомков, до тех пор пока дурные поступки или, наоборот, подвиги героев не забываются. Но даже одно позорное пятно безвозвратно губит репутацию солдата. А некоторые деяния Мальборо были особенно низкими и подлыми. Мы испытываем по отношению к историческим личностям те же чувства, что питаем к своим собственным знакомым. Есть поступки, после совершения которых мы уже никогда не можем почувствовать симпатию к человеку, совершившему их, как бы велики ни были его подвиги, совершенные во имя всеобщего блага. Поэтому те чувства, которые мы испытываем к герцогу Мальборо, просто не позволяют нам восхищаться человеком, который выдвинулся при дворе благодаря сестре, ставшей любовницей герцога Йоркского. Вызывает отторжение мысль, что Мальборо заложил основы своего состояния, будучи платным любовником (альфонсом) одной из прекрасных и столь же ветреных фавориток Карла II. Его предательство и черная неблагодарность по отношению к своему патрону и благодетелю Якову II выходят за рамки даже того времени, когда измена и предательство были в порядке вещей. Мальборо был также неверен и по отношению к королю Уильяму III. Настоящей изменой был поступок Годольфина и Мальборо, переславших Якову II во Францию секретный план английской экспедиции на Брест, в результате чего более 1000 английских моряков и солдат были истреблены на побережье бухты Камаре.

Но в этой книге личность Мальборо будет рассматриваться только с точки зрения его полководческих свершений. Очень немногие полководцы до и после него могут сравниться с ним своими успехами на поле боя. Мальборо грамотно планировал свои кампании, а затем смело и энергично воплощал эти планы в жизнь. Еще в молодости ему довелось служить во французской армии, где он показал себя с лучшей стороны (активностью и сообразительностью). Внимание современников особенно привлекали его невозмутимость и хладнокровие (наряду с подловатостью. – Ред.). Вольтер писал о нем: «Он обладал качеством, которое ставило его выше других полководцев своего времени, а именно спокойной уверенностью в моменты, когда вокруг царила паника, и полной безмятежностью в минуты опасности. Англичане называют это «холодной головой». Наверное, именно это качество является самой важной чертой для командира. Обладая им, английским полководцам в прошлом удавалось побеждать французов при Креси, Пуатье, Азенкуре».

Королю Уильяму III были хорошо известны военные способности герцога Мальборо. Но он также хорошо знал и то, что на его преданность нельзя положиться. Поэтому, находясь уже практически на смертном одре, король не стал рекомендовать своей наследнице назначить герцога на пост командующего английской армией. Но благодаря протекции жены при дворе королевы Анны Мальборо сумел получить это высокое назначение. Война против Людовика XIV открыла широчайшие возможности для того, чтобы продемонстрировать военные таланты. Раньше Мальборо приходилось довольствоваться подчиненными ролями на менее важных театрах.

Он стал не просто командующим английскими войсками в метрополии и за рубежом. Авторитет Англии в антифранцузском союзе был столь высок, а Мальборо настолько хорошо умел с первой встречи располагать к себе людей, что по прибытии в Гаагу голландцы встретили его криками ликования.

К чести Мальборо следует отметить, что занимать пост было нелегкой задачей. Слишком много сразу же появляется тайных недоброжелателей и завистников у того, на кого он возложен. И здесь было недостаточно одного военного таланта. Если бы не его непоколебимое спокойствие и мягкий нрав, а также умение сразу же безошибочно разгадать характер партнеров, способность интуитивно находить людей, на которых можно было полностью положиться, и тех, кому достаточно было лишь оказывать видимые знаки внимания и доверия (а всеми этими качествами ловкого придворного и опытного политика герцог Мальборо владел и умело пользовался на своем посту главнокомандующего), ему никогда не удалось бы привести свои армии к верхнему Дунаю. Союз не продержался бы и одного года. Другой великий политический деятель, противник Мальборо лорд Болингброк, высоко оценивает деятельность своего соперника в тот момент. Отметив, как смерть короля Уильяма III могла сказаться на общем деле союзников, отмечает:

«После его смерти на пост командующего армией был назначен герцог Мальборо. Заслуги и талант руководителя этого нового на своей должности человека оказали на деятельность союза больше влияния, чем права высокорожденного, заслуженный авторитет и просто владение английской короной, которые были у короля Уильяма III. Все механизмы этой обширной машины стали действовать более четко и слаженно, в целом его решения стали более гибкими и энергичными, вместо вялых, проигрышных для нас кампаний война стала вестись активно и решительно. Многие сражения, в которых он участвовал лично, а также те, где он выступал лишь в роли советника, закончились триумфальными победами.

Я с удовольствием пользуюсь возможностью отдать должное этому великому человеку. Мне известны его недостатки, но я преклоняюсь перед его заслугами и чту память этого величайшего полководца и министра нашей страны, а может быть, и мира».[31]

4 мая 1702 г. страны союза официально объявили войну Франции. На первом этапе главными театрами были Фландрия, район верхнего Рейна и север Италии. В первые два года войны Мальборо возглавлял войска союзников во Фландрии. Ему удалось отвоевать у французов несколько городов, но тогда он не сумел добиться решительного успеха. В то же время на центральном театре, протянувшемся с севера на юг от устья Шельды до устья По, полководцам Людовика XIV в 1703 г. удалось добиться успехов, поставивших одного из главных участников союза на грань поражения. Франции удалось сделать Баварию своим важным союзником в войне. Армия этого сильного немецкого государства укрепилась в мощной крепости Ульм, что позволяло ей поддерживать связь с французскими войсками в районе верхнего Рейна. Благодаря этому войска Людовика XIV получили возможность нанести удар в самое сердце Германии. Осенью 1703 г. объединенные армии французов и баварцев разбили имперские войска в Баварии, а зимой они овладели важными городами Аугсбург и Пассау. В то же время французские войска, стоявшие на верхнем Рейне и Мозеле, разгромили противостоящие им армии союзников и захватили Трир и Ландау. Тогда же недовольство в Венгрии вылилось в новое восстание против Австрии, из-за чего императору и его советникам в Вене пришлось переключить внимание на это направление.

Людовик XIV планировал начать в следующем году кампанию такого размаха, что ее смелости и широте замысла мог бы, наверное, позавидовать и сам Наполеон. На самом левом фланге, в Нидерландах, французы планировали вести лишь оборонительные действия. Здесь французы владели многочисленными, хорошо укрепленными крепостями. Поэтому они полагали, что вряд ли союзники смогут всерьез рассчитывать добиться успеха на этом участке границы с Францией. А тот удар, который готовили французы, по их мнению, поможет им решительно и победоносно закончить войну за одну кампанию. Многочисленные войска были переброшены из Фландрии в распоряжение маршала Виллеруа, командующего армией на верхнем Рейне и Мозеле. Стоявшая по соседству армия маршала Таллара должна была пройти через Шварцвальд и соединиться с баварцами и французскими войсками под командованием маршала Марсена. Одновременно французская армия в Италии должна была наступать через Тироль в Австрию, и все силы французов должны были соединиться в районе между Дунаем и Инной. Сильный корпус предполагалось перебросить в Венгрию на помощь восставшим. А объединенная французская армия на Дунае планировала совершить марш на Вену, где полководцы Людовика XIV вынудят императора заключить мир. С военной точки зрения план был гениален, но он был разрушен (усилиями Евгения Савойского и Мальборо).

Мальборо и Савойский с глубоким беспокойством наблюдали за маневрами французов на Рейне и в Баварии. Мальборо понимал всю бесполезность ведения позиционной и осадной войны во Фландрии в то время, когда на Дунае готовится нанесение смертельного удара по империи. Поэтому он принял решение не вести активных действий во Фландрии в течение еще одного года и со всеми силами, которые сумел собрать, отправился на центральный театр, где решалась судьба войны. Такой марш сам по себе был очень сложным, но еще сложнее для герцога Мальборо было добиться согласия союзников на этот маневр. Особенно недовольны были голландцы, с чьей границы предполагалось снять значительную часть войск, оставив ее практически без защиты. К счастью, среди множества пассивных, недальновидных, трусливых, а иногда и предательски настроенных государственных деятелей, политиков и генералов из разных стран, с которыми ему пришлось иметь дело, нашлись двое в высшей степени честных и компетентных людей, полностью разделявших замысел Мальборо. К тому же положение, которое оба они занимали, позволяло им оказать ему решительную поддержку. Одним из них был голландский государственный деятель Гейнзиус, который до этого был ярым сторонником короля Уильяма III, а теперь стал так же активно и откровенно поддерживать Мальборо в совете союза. Вторым был заслуженный (великий. – Ред.) полководец принц Евгений Савойский, которого правительство Австрии отозвало с итальянской границы и назначило командующим одной из имперских армий в Германии. Этим двум великим деятелям, а также еще нескольким своим сторонникам герцог Мальборо честно и открыто изложил свой план. Но на заседании генерального совета союзников он лишь частично приоткрыл свой смелый замысел. Он сообщил голландцам, что намерен с британскими войсками и частью армии союзников отправиться из Фландрии в район верхнего Рейна и Мозеля и начать на этом участке активные действия против французов. Одновременно генерал Ауверкерк с голландскими войсками и оставшейся частью армии союзников будет продолжать вести оборонительную войну в Нидерландах. Мальборо с большим трудом заручился согласием голландских представителей на эту часть замысла. Затем он снова проявил себя незаурядным дипломатом: ему удалось уговорить короля Пруссии и имперских князей увеличить количество солдат, которых по договору они поставляли в армии коалиции, и разместить их в местах, по которым будет проходить маршрут движения его армии.

19 мая герцог Мальборо начал свой марш. Его брат генерал Черчилль собрал армию, которая должна была совершить этот марш под его командованием, в Бедбурге, недалеко от Маастрихта, на реке Маас. Она состояла из 51 батальона пехоты и 92 эскадронов кавалерии. По пути следования Мальборо должен был пополнить свою армию войсками из Пруссии, Люнебурга и Гессена, расквартированными на Рейне, а также 11 батальонами голландцев. Прошел всего один день, и на него посыпались жалобы, требования и противоречивые указания других членов союза, о чем он догадывался еще с самого начала, обдумывая свой план. Если бы речь шла о другом человеке, то этот план обязательно провалился бы. Но только не Мальборо, с его решительным и в то же время мягким и утонченным характером. Достаточно привести один пример того, как герцог решительно справился с таким досадным препятствием. 20 мая, во время остановки армии в Купене, Мальборо получил депешу от Ауверкерка. Тот требовал срочно прекратить марш, так как войска командующего французской армией во Фландрии Виллеруа снялись с позиций и силами 36 батальонов пехоты и 45 эскадронов кавалерии переправились через Маас в районе Намюра, создав тем самым угрозу городу Оэ. Одновременно Мальборо получил письма маркграфа Бадена и графа Братиславы, командующего императорскими силами в Штольхоффене у левого берега Рейна. Тот писал, что Таллар совершает маневры, которые свидетельствуют о его намерениях переправиться через Рейн и атаковать войска в Штольхоффене. Но герцога Мальборо ничто не могло отвлечь от его основного замысла. Он понимал, что у Виллеруа недостаточно сил для того, чтобы вести наступательную войну, после того как он отправил часть сил на Рейн и еще часть направил преследовать его, Мальборо. Поэтому войска герцога сделали остановку всего на один день, чтобы успокоить Ауверкерка. Для того чтобы успокоить также и маркграфа, Мальборо приказал войскам Хомпеша и Бюлова выдвинуться в сторону Филипсбурга (а отдельной директивой – чтобы они прошли маршем лишь определенное расстояние). Более того, когда граф Братиславский прибыл в лагерь его армии, Мальборо сумел заручиться его обещанием присоединиться на время всей кампании к его армии.

Войска Мальборо вышли к Рейну в районе Кобленца. Там они переправились через реку и проследовали по правому берегу к Майнцу. Несмотря на то что армия двигалась быстро, марш был прекрасно организован, чтобы не заставлять и без того утомленных солдат совершать лишние маневры. Постепенно к Мальборо подходили подкрепления от голландцев и от других союзников. Он предоставлял войскам союзников выбирать собственные маршруты движения. Еще до того, как произошло столкновение с противником, марш армии Мальборо смешал все планы французов. Военное давление на Австрию ослабло. Виллеруа с его французскими и фламандскими войсками был сбит с толку маневрами армии герцога. Ему оставалось только гадать, где же английский полководец собирается нанести удар. Поэтому армия Виллеруа впустую потратила начало лета, находясь между Фландрией и Мозелем, и вела себя пассивно.

Маршал Таллар, армия которого насчитывала 45 тыс. человек, находился в Страсбурге. По плану Людовика в начале года его войска должны были отправиться в Баварию. Но Таллар полагал, что маневр армии Мальборо на Рейне свидетельствует о подготовке вторжения в Эльзас, поэтому маршал отвел свою армию для защиты территории Франции на этом направлении. Мальборо делал все, чтобы укрепить Таллара в его догадках. Он приказал построить мост через Рейн в районе Филипсбурга; кроме того, по его приказу ландграф Гессена выдвинул артиллерию в район Мангейма, якобы готовясь к осаде Ландау. В то же время курфюрст Баварии и маршал Марсен начали догадываться о настоящем замысле герцога. Они прекратили наступление на противостоящую им австрийскую армию и приостановили отправку войск в Венгрию. Их армии также несколько оттянулись назад, чтобы не терять связи с главными силами французов. Одним словом, когда в начале июня армия Мальборо отправилась с Рейна в сторону Дуная, многочисленные силы противника потеряли взаимодействие между собой и не могли остановить ее.

«Маневр был организован так умело, что в момент, когда армия меняла направление движения, противник ничего не мог предпринять, чтобы помешать ей. Как только армия повернула к Дунаю, пруссаков, солдат Пфальца и гессенцев, которые стояли на Рейне, предупредили о том, что им следует выдвигаться на соединение с войсками Мальборо. Одновременно была отправлена директива, предписывающая ускорить выступление датских войск из Нидерландов».

Переправившись через реку Неккар, войска Мальборо продвигались в юго-восточном направлении, где и произошла первая встреча Мальборо с Евгением Савойским, которому было суждено стать его соратником во многих славных битвах. Преодолевая сложную для маневра местность, армия Мальборо продолжила движение навстречу баварским войскам. 2 июля две противоборствующие армии встретились на Шуленбергских высотах, у Донауверта. Солдаты герцога ураганом прошлись по укрепленному лагерю баварцев (которых было в несколько раз меньше. – Ред.). Затем они форсировали Дунай, захватили несколько укрепленных городов в Баварии, и в конце концов все земли курфюрста, за исключением Мюнхена и Аугсбурга, оказались под контролем союзников. Но армия курфюрста, несмотря на поражение у Донауверта, все еще была сильной и многочисленной. К тому же маршал Таллар, разгадавший наконец замысел Мальборо, переправился со своими войсками через Рейн. Благодаря пассивности немецкого генерала, командовавшего войсками у Штольхоффена, Таллару удалось беспрепятственно пройти через Шварцвальд и соединиться в районе Бибераха, близ Аугсбурга, с войсками курфюрста и другой французской армией под командованием Марсена, который давно уже действовал во взаимодействии с баварцами. В то же время Мальборо 11 августа снова переправился через Дунай и соединился с имперской армией под командованием Евгения Савойского. Объединенные силы заняли позицию близ Гохштедта, на левом берегу Дуная, несколько выше по течению от Донауверта, где Мальборо недавно одержал победу. Армия стояла на том же месте, где в прошлом году войска маршала Виллара и курфюрста разгромили армию австрийцев. Теперь же французские маршалы и курфюрст расположились несколько восточнее, между Бленхеймом и Лютцингеном. Между ними и армиями Мальборо и Евгения Савойского протекала небольшая река Небель. Численность объединенных сил французов и баварцев составляла примерно 60 тыс. человек при шестьдесят одном орудии. Армии союзников насчитывали 56 тыс. человек и 52 орудия.[32]

Несмотря на то что французская армия, расквартированная в Италии, не смогла вторгнуться на территорию Австрии и армиям союза теперь не грозил полный разгром, как это было в начале кампании, положение все еще оставалось крайне серьезным. Армия Мальборо должна была обязательно атаковать противника до подхода войск Виллеруа. Ничто не могло помешать этому генералу отправиться со своей армией во Франконию, где находились основные базы снабжения союзников. Кроме того, он имел возможность после стремительного марша соединиться с армиями Таллара и курфюрста Баварского. И под напором этих превосходящих сил армии Мальборо и принца Евгения не смогли бы устоять. В то же время принимать сражение также было опасно; последствия поражения могли бы стать фатальными для союзников. Союзные армии очень незначительно уступали противнику количественно, но все же разницу в силах не следовало сбрасывать со счетов. Кроме того, противник имел явное преимущество в расположении своих войск. Под командованием Таллара и Марсена находились 45 тыс. французских солдат-ветеранов, привыкших воевать. Армия курфюрста тоже состояла из бывалых солдат. Мальборо, как и Веллингтону при Ватерлоо, пришлось вести в бой армию, которая в основном состояла не из англичан, а из солдат многочисленных народов, говоривших на разных языках. Ему также приходилось первому посылать своих солдат в атаку, то есть нести большие, по сравнению с противником, потери с самого начала боя. А враг мог использовать для защиты своих солдат строения и полевые укрепления, которые он сейчас активно усиливал. Поражение объединенной армии могло бы привести к распаду антифранцузского союза, и тогда самые смелые замыслы французского короля осуществились бы. Алисон в своем исследовании, посвященном военным свершениям герцога Мальборо, справедливо перечислил последствия, к которым привела бы победа Франции в войне. Следует еще раз отметить, что до сражения при Бленхейме войска союза постоянно терпели поражения, Австрия была истощена войной и восстаниями в Венгрии, Германия раздиралась внутренними раздорами и враждой своих правителей, а в Англии было сильно влияние партии якобитов. Голландцы не имели политического деятеля, способного объединить их в борьбе, а без союзников Голландия была обречена на поражение. Поэтому можно согласиться с выводами Алисона о том, чем была бы чревата победа Франции в войне, «если бы верх одержала страна, преследующая честолюбивые замыслы, скрепленная религиозным фанатизмом и получившая новые возможности после того, как Людовик XIV укрепил свои позиции в Европе. Вне всякого сомнения, это привело бы к установлению самого деспотичного правления, которое самым жесточайшим образом поработило бы тела и души людей. Франция и Испания под властью династии Бурбонов – это империя Карла Великого, которой правил бы внук Людовика XIV Карл V. Это Франция, держава, отменившая Нантский эдикт, устроившая Варфоломеевскую ночь, а затем объединившаяся с другой силой, Испанией, которая изгнала морисков и в которой действовала инквизиция. Такая сила была бы всесокрушающей и губительной для интересов человечества.

Протестанты были бы изгнаны так же, как когда-то при сыне Пипина Короткого были изгнаны за Эльбу язычники. В Англии снова к власти пришли бы Стюарты, которые вернули бы страну под власть католической церкви. Огонь, зажженный когда-то Латимером и Ридли, был бы залит кровью. А энергия англосаксонской расы, питаемая религией свободы, безвозвратно угасла бы. Изменились бы и судьбы народов мира. В Европе вместо множества независимых государств, вражда которых делала народы бесстрашными, а национальное соперничество стимулировало таланты, нации впали бы в состояние дремы под ярмом единого правителя. Колониальная империя Англии постепенно увяла бы и погибла, как это случилось с Испанией, когда она попала в когти инквизиции. Англосаксонская раса не смогла бы осуществить свою миссию освоить и покорить всю землю. В континентальной Европе вновь был бы воскрешен дух централизованного деспотизма, как во времена Древнего Рима. Ростки римской тирании, а с ними и общее неверие, как это было во Франции перед революцией, развратили бы и народ Британских островов».[33]

Слова, которые произнес герцог Мальборо на военном совете перед сражением, заслуживают того, чтобы процитировать их в этой книге. Они стали известны со слов его капеллана, впоследствии епископа Хейра, сопровождавшего герцога на протяжении всей кампании. Из его воспоминаний биографы Мальборо черпают самый интересный материал для своих исследований. Он произнес эти слова перед офицерами, которым казалось безрассудным первыми атаковать противника и которые пытались отговорить герцога от этого: «Я знаю об опасности. Но нам абсолютно необходимо дать сражение. И я полагаюсь на храбрость и дисциплину солдат, которые изменят положение, кажущееся нам невыгодным». Вечером были отданы распоряжения о подготовке к сражению, которые были восприняты в армии с готовностью, что подтвердило уверенность герцога.

Французы и баварцы стояли за небольшой рекой Небель, которая протекает почти строго с севера на юг и впадает в Дунай перед селением Бленхейм. Небель течет вдоль небольшой долины, и французы заняли господствующие высоты к западу от нее. Деревня Бленхейм находилась на краю их правого фланга. Левый фланг французской армии находился примерно в 5 км севернее Бленхейма, у селения Лютцинген. За Лютцингеном начиналась холмистая местность Годд-Берг и Эйх-Берг. На склонах холмов было расставлено несколько отрядов для защиты французских и баварских войск от удара в левый фланг. Правый фланг их армии прикрывал Дунай, поэтому атаковать их союзные армии могли только в лоб. Деревни Бленхейм и Лютцинген были огорожены палисадом, перед лагерем был оборудован ров. Осуществлявший общее командование войсками маршал Таллар расположился в Бленхейме. Курфюрст Баварии Максимилиан и маршал Марсен командовали войсками на левом фланге. Под командованием Таллара в Бленхейме было 26 батальонов французской пехоты и 12 эскадронов французской кавалерии. В распоряжении Марсена и баварского курфюрста было 22 батальона пехоты и 36 эскадронов кавалерии, находившихся перед Лютцингеном. В центре расположились еще 14 батальонов пехоты, в том числе знаменитая ирландская бригада. Эти войска были расквартированы в маленькой деревушке Оберглау, которая находилась ближе к Лютцингену.

80 эскадронов кавалерии и 7 батальонов пехоты были растянуты между Оберглау и Бленхеймом. Таким образом, позиции французов были очень сильными на флангах и относительно слабыми в центре. Очевидно, Таллар, положившись на труднопроходимую заболоченную местность в этой части долины, которая тянулась от Оберглау до Бленхейма, не предполагал, что на этом участке противник предпримет активные действия.

Войска союзников были разделены на две армии. Большей частью войск командовал сам герцог Мальборо. Он должен был действовать против Таллара. Войска принца Евгения состояли в основном из кавалерии и должны были противодействовать армиям Марсена и курфюрста Максимилиана. Войска Мальборо действовали на левом фланге и в центре. Евгений Савойский действовал на правом фланге. Рано утром 13 августа войска союзников вышли из своего лагеря и направились в сторону расположения противника. Над землей стоял плотный туман, и Таллар ничего не знал об атаке противника до тех пор, пока правый фланг и центр войск союзников не приблизились на расстояние орудийного выстрела. Тогда французский полководец так скоро, как только смог, провел приготовления к сражению, и примерно в восемь часов утра французы открыли на своем правом фланге плотный артиллерийский огонь против наступавших на левом фланге союзников британских войск. Мальборо отдал приказ части сил своей артиллерии открыть ответный огонь против французов, и к тому времени, когда войска союзников на левом фланге и в центре перестроились в линию, активная орудийная перестрелка велась уже с обеих сторон.

Схема сражения при Бленхейме.

Колоннам принца Савойского пришлось наступать в чрезвычайно сложной местности, особенно для переброски артиллерии, поэтому его войска успели перестроиться в линию перед Лютцингеном только к полудню. Воспользовавшись перерывом, герцог Мальборо приказал капелланам отслужить молебен перед строем каждого из полков. Затем он сам проскакал на лошади перед войсками. Солдаты и офицеры находились в приподнятом настроении и с нетерпением ждали сигнала к атаке. Наконец с правого фланга прискакал адъютант и доложил, что войска Евгения Савойского тоже готовы атаковать. Мальборо немедленно послал на штурм Бленхейма усиленную пехотную бригаду под командованием лорда Каттса. Сам же он повел главные силы своей армии к восточному участку долины Небель и стал готовиться к форсированию реки.

Несмотря на то что англичане смело и решительно начали штурм Бленхейма, атака была отбита с большими потерями с их стороны. Мальборо убедился, что там находятся крупные силы противника. Поэтому он отказался от дальнейших попыток штурмовать Бленхейм и решил сосредоточить усилия на участке между Бленхеймом и Оберглау. Было оборудовано несколько временных переправ, подготовлены доски и фашины. По наведенным переправам и небольшому каменному мосту войска Мальборо силами нескольких кавалерийских эскадронов форсировали Небель у небольшой деревушки Унтерглау, расположенной посередине долины. Местность у реки на некоторых участках была сильно заболочена, поэтому кавалеристам приходилось действовать небольшими отрядами. Французская артиллерия непрерывно вела против них огонь. К тому же французы предприняли с западного склона контратаку силами своей кавалерии с целью опрокинуть конницу англичан прежде, чем она преодолеет заболоченный участок. Поэтому герцогу Мальборо пришлось срочно вводить в бой свежие эскадроны при поддержке пехоты. Только так ему удалось не дать французам отразить и эту атаку. Если бы она оказалась такой же неудачной, как и первый штурм Бленхейма, возможно, исход битвы был бы печальным для армий союзников. Постепенно все новые отряды кавалерии преодолевали окрасившиеся кровью воды реки, пехота переправлялась вброд. Солдаты стремились как можно скорее встретиться в ближнем бою с французами, оборонявшими Бленхейм. В свою очередь, французские войска, отразив лобовую атаку на свои позиции, нанесли мощный удар по левому флангу наступавших союзников.

Мальборо наконец удалось переправить весь левый фланг своих войск через Небель. Его войска начали сосредоточение для решительного броска вперед, когда ему пришлось отвлечь внимание на центральный участок, где события стали приобретать катастрофический характер. Одиннадцать батальонов из Ганновера под командованием князя Хольстен-Бека форсировали Небель напротив Оберглау, где попали под мощный удар оборонявшейся там ирландской бригады, солдаты которой обратили их в бегство. Ирландцы преследовали ганноверцев, нанося им тяжелые потери. Они прорвали боевые порядки союзников и почти достигли такого же блестящего успеха, как впоследствии в битве при Фонтенуа. Но при Бленхейме ирландцы слишком увлеклись преследованием противника. Мальборо лично прибыл на этот участок и обрушил на фланг ирландской бригады несколько эскадронов английской кавалерии. Ирландцы стали откатываться назад, и, пока они снова пытались занять высоты у Оберглау, три батальона союзников, которые Мальборо направил сюда из резерва, внесли значительное опустошение в их ряды. Восстановив порядок и управление на этом участке, герцог вернулся на левый фланг, откуда отправил адъютанта к действующему против Марсена и Максимилиана Евгению Савойскому. Он проинформировал его о своих успехах и запросил обстановку на правом фланге объединенных войск.

На тот момент принц Евгений не мог похвастаться значительными успехами. Его войска трижды атаковали противника и трижды откатывались назад. Только благодаря всем усилиям своей воли, а также беспримерной стойкости полков прусской пехоты ему удавалось спасти войска на своем участке от полного разгрома. Но сейчас судьба сражения решалась на южном участке поля битвы, там, где войскам Мальборо с таким трудом удалось переправиться через Небель.

Как в свое время Ганнибал, Мальборо решил добыть себе победу, положившись на кавалерию. И именно кавалерия обеспечила ему при Бленхейме победу в самом большом из выигранных им сражений. Битва продолжалась до пяти часов пополудни. К этому времени Мальборо построил в две линии, наиболее оптимальный боевой порядок для атаки на участке между Бленхеймом и Оберглау, 8 тыс. своих кавалеристов. Во втором эшелоне он побатальонно построил пехоту, которая должна была поддержать конницу в случае, если атака сложится неудачно, и навязать бой многочисленной французской пехоте, которая обороняла Бленхейм. На тот момент Таллар распределил эскадроны своей конницы между батальонами пехоты. И герцог Мальборо бросил во фронтальную атаку в промежутки между французской конницей несколько пехотных полков при поддержке артиллерии. В пять часов с небольшим Мальборо приступил к решающей атаке. Кавалерия союзников, усиленная пехотой и артиллерией, стала медленно наступать из низины у реки Небель вверх по склону, где ее ожидали 10 тыс. французских кавалеристов. Оказавшись перед позициями противника, в первый момент союзники были встречены настолько плотным огнем французской артиллерии и стрелкового оружия, что сначала английские кавалеристы несколько смешались, но не отступили с высот. Их сразу же дружно поддержали собственная пехота и орудия. В то же время огонь французов стал ослабевать. Мальборо сразу же приказал начать атаку по всему фронту. Кавалерия союзников стремительно бросилась в сторону французских эскадронов. И сердца французских конников не выдержали. Попусту разрядив свои карабины на дистанции, не позволяющей вести прицельный огонь, они развернулись и бросились прочь с поля боя, подставив девять пехотных батальонов своих товарищей под мощные удары кавалерии союзников. Теперь сражение можно было считать выигранным. Таллар и Марсен, несмотря на то что терпеть не могли друг друга, были единодушны в том, что пришла пора отступать. Таллар восстановил порядок в кавалерийских эскадронах, которые теперь стояли в растянувшемся в сторону Бленхейма строю, и отдал приказ пехоте оставить Бленхейм и немедленно отступать на соединение с ним. Но задолго до того, как пехотинцы получили этот приказ, победоносные эскадроны Мальборо сманеврировали влево и нанесли удар по ослабленным войскам французского маршала. Часть его сил, которые он растянул навстречу отступающим пехотинцам, была сброшена в Дунай. Другая часть его армии сумела отойти к деревне Зондерхайм, где вскоре была окружена войсками союзников и вынуждена сдаться. В это же время принц Евгений снова начал атаку на левом фланге, где стояли баварские и французские войска. Марсен, обнаружив, что его сосед разгромлен, а правый фланг открыт для ударов войск союзников, стал спешно готовиться к отступлению. Ему и курфюрсту Баварскому удалось, сохраняя относительный порядок, отвести большую часть армии к Диллингену. Но большой гарнизон Бленхейма был оставлен на уничтожение противнику. Победоносные войска Мальборо вскоре перекрыли все пути отступления из деревни. Затем вокруг Бленхейма разместили артиллерийские орудия, которые начали методично обстреливать селение. Все это вскоре должно было закончиться разрушением самого Бленхейма и всех тех, кто в нем находился. После нескольких отчаянных, но безуспешных попыток прорваться сквозь кордоны войск союзников гарнизон Бленхейма был вынужден сдаться на милость победителя. Двадцать четыре батальона и двенадцать эскадронов сложили оружие и стали пленниками Мальборо.

Как заметил Вольтер, «такой была знаменательная битва, которую французы назвали сражением при Гохштедте, немцы – при Плентейме, а англичане – при Бленхейме. Победители потеряли примерно 5 тыс. человек убитыми и 8 тыс. ранеными. Большая часть потерь пришлась на армию принца Евгения Савойского. Франко-баварская армия была большей частью уничтожена: из 60 тыс. когда-то победоносных войск удалось собрать примерно 20 тыс. человек. Было убито примерно 12 тыс. солдат, взято в плен 14 тыс. человек, потеряны все орудия, огромное количество знамен и штандартов, все палатки и склады. По данным победителя, в тот день в плен к союзникам попал один маршал и тысяча двести старших офицеров французской армии».

До конца того года союзные войска заняли Ульм, Ландау, Трир и другие города. Бавария покорилась императору. Повстанцы в Венгрии сложили оружие. (Неверно. Как раз в 1703—1704 гг. Ракоци занял почти всю территорию Венгрии и Трансильвании, в 1706 г. был избран князем Трансильвании, в 1707 г., после низложения в Венгрии Габсбургов, провозглашен главой венгерского государства. Венгры начали терпеть поражения в 1708 г., а в 1711 г. венгерское дворянство заключило с Габсбургами Сатмарский мир (а Ракоци отправился в эмиграцию). – Ред.) Франция потеряла всех союзников и все завоевания в Германии; с каждым днем превосходство армий союзников становилось все более явным. Оставшийся период войны армиям Людовика приходилось лишь обороняться. Бленхейм навсегда развеял иллюзии казавшейся такой близкой победы, а с ней и мечты о безусловном доминировании в Европе.

Краткий обзор событий между сражением при Бленхейме (1704 г.) и Полтавской битвой (1709 г.)

1705 г. эрцгерцог Карл высаживается в Испании с контингентом английских войск под командованием лорда Питерборо и захватывает Барселону.

1706 г. Победа Мальборо при Рамильи (Рамийи).

1707 г. Разгром английской армии в Испании в битве при Альмансе.

1708 г. Победа Мальборо при Уденарде (Ауденарде).

Глава 5

Полтавская битва (1709 г.)

На острове Святой Елены Наполеон высказал пророческую мысль, что вскоре Европа попадет под власть либо казаков, либо республиканцев. (В 1812 году, перед битвой при Малоярославце, Наполеона во время объезда позиций едва не схватили (или проткнули пикой) казаки, просочившиеся в тыл французов. Это, видимо, вместе с другими событиями, потрясло императора до конца дней. – Ред.) События четырехлетней давности показали, что вторая часть его пророчества начала сбываться. Но демократические перемены 1848 г. были безжалостно подавлены в 1849 г. В столицах континента восторжествовала власть монарха и суровые военные порядки. Народы не смогли отстоять свое право на суверенитет и независимость, а демократия, на святую борьбу за которую столь громко призывали ее народы, многократно душилась жестокой силой. Можно назвать множество причин этому, но самой главной из них является вмешательство России и ее армии. Она присвоила себе право борьбы с революциями и любыми изменениями в обществе, право сильного диктовать свою волю более слабым соседям, не признавая их государственной независимости и подавляя любые проявления самостоятельности их народами. Россия подавила восстание героических венгров, и Австрия, во благо которой она якобы действовала, тоже попала к ней в подчинение. Неизвестно, являются ли слухи о готовящихся дальнейших завоевательных походах России обоснованными или ложными, но очевидным остается факт, что последние события привели к ужасающему росту могущества Московитской (Российской. – Ред.) империи, на которую и прежде страны Западной Европы смотрели с обоснованными опасениями.

Как было справедливо отмечено двенадцать лет назад, «территориальные приобретения, которые Россия сделала за последние 64 года, по размерам и важности равны всем ее территориям, которые она имела в Европе прежде. А территории, полученные Россией от Швеции (захваченные Швецией в прошлом, в том числе русские земли. – Ред.), превосходят размеры самого Шведского королевства. Земли, полученные Россией за счет Польши (это бывшие древнерусские земли. – Ред.), равны Австрийской империи, территории, отобранные в Европе у Турции (захваченные турками в XV в., в том числе древнерусские. – Ред.), равны владениям Пруссии, за исключением Рейнских провинций. Земли, отобранные у Турции в Азии, равны по площади всем остальным германским государствам, Рейнским провинциям Пруссии, Бельгии и Голландии, вместе взятым. От Персии (Ирана) Россия получила территории, равные площади Англии. В Тартарии (Сибири) Россия завоевала земли площадью, равной территориям европейской части Турции, Греции, Италии и Испании. За 64 года империя раздвинула свои границы в сторону Вены, Берлина, Дрездена, Мюнхена и Парижа на 850 миль. Она стала на 450 миль ближе к Константинополю, она захватила саму столицу Польши. Ее границы проходят всего в нескольких милях от столицы Швеции, тогда как во времена восшествия Петра Великого на трон до нее было 300 миль. С тех времен она приблизилась почти на тысячу миль к границам Индии и к столице Персии».[34]

Такими были территориальные приобретения России за указанный период. И события последних лет показывают, что, поскольку ее европейские соседи стали более слабыми и разобщенными, соответственно превосходство империи московитов над всеми остальными континентальными державами стало еще более явным.

Население этой страны составляет более 60 млн человек, и все они подчинены воле одного властителя. Численность постоянной армии составляет 800 тыс. человек. Страна имеет мощные флоты на Балтийском и Черном морях. Она содержит огромный штат дипломатических агентов во всех странах, не обходя своим вниманием ни одного народа. С непоколебимым самомнением, рожденным от нежданных побед, с дальновидностью опытного игрока Россия с помощью оружия разрубает любые хитросплетения европейской политики и предъявляет свои права арбитра на любые происходящие там события. А ведь прошло всего полтора столетия с тех пор, как она была только признана членом современного европейского сообщества. До Полтавской битвы она не могла даже претендовать на это. Карл V и его великая соперница наша королева Елизавета, а также ее враг Филипп Испанский, Гизы, Сюлли, Ришелье, Кромвель, Де Витт, Вильгельм Оранский и остальные выдающиеся лидеры XVI и XVII столетий думали о мнении московского царя не более, чем в наше время нас заботит мнение короля Тимбукту. Даже еще в 1735 г. лорд Болингброк в своих замечательных «Исторических письмах» говорит о том, что современному политическому деятелю Англии незачем интересоваться историей московитов, так как она не имеет для него практического значения.[35]

Сейчас же невозможно представить хоть одно заседание в нашем министерстве иностранных дел, где мысли о России не занимали бы главенствующее место у политиков.

Но если Россия долгое время никем не принималась во внимание, скрывавшись в своих снегах, на севере существовала держава, чье влияние было общепризнанным во всех основных вооруженных конфликтах и с мнением которой приходилось считаться даже самым смелым и влиятельным политикам ведущих стран Европы. Это была Швеция, страна, на обломках которой выросла Россия. Превосходство Швеции над соседями было неоспоримым до тех пор, пока не произошла Полтавская битва, событие, которое является предметом, рассмотренным в данной главе.

В 1542 г. Франция вступила в союз со Швецией, чтобы получить помощь в борьбе против императора Карла V. Одного имени Густава II Адольфа достаточно для того, чтобы вспомнить: именно Швеция спасла сторонников протестантизма в Германии, которые в течение тридцати лет вели героическую борьбу за свободу своей религии (в результате Тридцатилетней войны население Германии уменьшилось в три или в четыре раза, Чехии – в несколько раз. – Ред.). Именно Швеция была главным автором политической модели новой Европы, принятой по Вестфальскому мирному договору.

С пьедестала гордого доминирования, который Швеция по праву занимала благодаря доблести самого «северного льва», а также Торстенстона, Баннера, Врангеля и других полководцев Густава II Адольфа, мудрости министра Оксеншерны, она была сброшена раз и навсегда после поражения Карла XII под Полтавой. Попытки этой страны стать лидером европейской политики во времена войн Французской революции сразу же провалились и вызвали едва ли не насмешки. Но Швеция под скипетром королевы Кристины (дочери Густава II Адольфа), союзом с которой гордился Кромвель, и Швеция наших дней – это совсем разные державы. Финляндия, Ингрия (новгородская Ижорская земля), Ливония, Эстляндия, Карелия (также русская с XI в.) и другие территории восточной части Балтики были тогда шведскими провинциями. А владения в Померании, остров Рюген и Бремен делали ее влиятельным государством в Германской (Священной Римской) империи. Сейчас все эти территории у нее отобраны, а самые ценные из них составляют основу мощи ее победоносного соперника. Если бы можно было восстановить то государство, вновь создать Швецию в границах 1648 г., то на севере и сейчас бы простиралась мощная скандинавская держава, которая прекрасно справлялась бы с задачей поддержания баланса сил и недопущения дальнейшего усиления России. И Россия никогда не смогла бы стать угрозой для Европы, если бы не ослабление Швеции. Таким образом, решающая победа России над Швецией под Полтавой имеет огромное значение для всего мира как с точки зрения того, что было потеряно, так и с точки зрения того, что было построено на его месте. Это событие вызывает интерес и потому, что это было не просто кульминацией в борьбе двух государств, но и попыткой помериться силами между двумя величайшими группами народов человечества. Необходимо помнить, что шведы, так же как и англичане, голландцы и другие народы, принадлежат к германцам, в то время как русские являются частью славянских народов. Народы славянского происхождения долгое время занимали большую часть Европейского континента к востоку от Вислы (от Эльбы. – Ред.). Народы, населяющие Богемию (Чехию), Хорватию, Сербию, Далмацию и другие важные регионы западнее этой реки, также относятся к славянам. В череде многочисленных конфликтов между ними и представителями германских народов, живущими по соседству, германцы до Полтавской битвы почти всегда одерживали верх. (Неверно. Достаточно вспомнить: 1240 – Невская битва, 1242 – Ледовое побоище, 1268 – Раковор, 1410 – Грюнвальд, 1419—1435 – разгром чешскими гуситами всех пяти Крестовых походов немцев против них, Ливонская война 1558—1583, русско-шведские войны 1590—1593 и 1656—1658 и т. д. – Ред.) За одним, но очень важным исключением, которым является Польша, ни одно славянское государство никогда не играло сколь-либо значительной роли в истории (снова чепуха. Россия с IX в. – Ред.) до того времени, когда Петр I Великий одержал великую победу над шведским королем.[36]

То, чего России удалось добиться с тех времен, мы знаем и воспринимаем с особой остротой. И некоторые мудрейшие и лучшие умы нашего времени и нашего народа, из тех, что с глубокой озабоченностью следят за ходом развития человечества, считают, что славянский элемент населения Европы еще только находится на пути к своему полному могуществу. По их мнению, в то время как другие группы народов (в том числе и наша, германская) уже успели растратить запасы своей созидательной энергии и достигли пика своих достижений, славянам еще только предстоит пройти этот путь. И последней страницей истории человечества станет возвышение именно славянских народов.[37]

Не следует, однако, полагать, что первый триумф России над Швецией знаменует собой торжество славянской расы над германской. Одинаково неправильно было бы как рассматривать это событие с точки зрения этнологического педантизма, так и относить его к простым историческим курьезам. То, что Россия представляет собой славянскую империю, является непреложным фактом современности. В то же время половина населения Австрийской империи также является славянским. И европейское население большей части Османской (Турецкой) империи принадлежит к славянам. Силезия, Позен (Познань. – Ред.) и другие провинции Пруссии тоже населены в основном славянами. И в последнее время во всех этих странах звучат активные призывы объединить всех славян в одну великую империю. И оттого, что мы не приемлем эту мысль, у нее не становится меньше сторонников. В свою очередь, Россия, как главный представитель славянства, хорошо знает, как использовать эти настроения.[38]

Является достоверным фактом, что своему названию Россия обязана шайке шведских захватчиков, завоевавших ее тысячу лет назад. Вскоре они растворились в славянском (гораздо более культурном. – Ред.) населении, и на много столетий все признаки пребывания шведов в России были потеряны. Это продолжалось много веков, вплоть до вторжения Карла XII. Россия много лет была жертвой татарского порабощения, некоторое время ее держали в подчинении поляки (имеется в виду Смутное время – правление польского ставленника Лжедмитрия I (1605—1606), польская интервенция (1609—1618), в ходе которой в 1610—1612 гг. поляки захватывали Москву, пока не были выбиты оттуда 2-м ополчением Минина и Пожарского. – Ред.). Если исключить из летописи страны походы ранних русских князей на Византию и период царствования Ивана IV Васильевича, то вся ее история до времен Петра Великого представляет собой долгие годы страданий и упадка (надо лучше изучать русскую историю. – Ред.).

Но какие бы раны ни нанесли этой стране шведы, татары или поляки в период ее слабости, за сто пятьдесят лет своего могущества она сумела рассчитаться за них в десятикратном размере. Ее стремительное превращение в начале этих лет из жертвы любого агрессора в потенциального завоевателя любого народа, с которым она вступает в контакт, в угнетателя из угнетенного практически не имеет аналогов в истории народов. И все это было сделано руками одного правителя. Он сам, будучи недостаточно образованным, развивал среди миллионов варваров науку и литературу, дал им флот, армию, научил торговле и искусствам. Под Полтавой он заставил их встать лицом к лицу и победить непобедимых прежде шведов (и до Полтавы русские били шведов много раз. – Ред.). Он привил русским ту храбрость и упорство, чувство беспрекословного подчинения, что сейчас считаются неотъемлемыми чертами русского солдата (это черты национального характера. Петр I их просто умело использовал. – Ред.).

Русский царь своими свершениями очень напоминает Филиппа II Македонского. Но их отличает то, что в молодости Филипп получил в Южной Греции блестящее гражданское и военное образование; он учился у лучших философов и полководцев своего времени (будучи заложником в Фивах. – Ред.). Петр вырос в обстановке грубого невежества. Повзрослев, он попытался покончить с ним, отказавшись от всех соблазнов царившей при его дворе обстановки лени и похоти (здесь вся суть западноевропейского понимания России и русских. – Ред.). Он стремился учиться за границей. В Голландии и Англии он, скрывая свое имя, поработал на верфях и др., с тем чтобы, вернувшись, научить своих подданных строить корабли, налаживать торговлю и развивать культуру. Здесь его свершения видятся нам еще более героическими, чем деяния Филиппа II Македонского. Филиппу II удалось сделать Македонию империей. Он сумел поднять народ, который презирали более цивилизованные южные соседи, и заставить их внушать страх этим соседям. Вместо ополчения он создал храбрую, дисциплинированную армию. Он построил флот, постоянно создавал и усовершенствовал порты и склады. Филипп II, невзирая ни на какие преграды, упорно шел к поставленной цели. Он был лично храбрым человеком. Он был привержен грубым увеселениям и забавам. Во всем этом его напоминает основатель Российской империи. Правда, чтобы быть до конца справедливым, следует отметить, что Филипп II не был подвержен приступам той дикой жестокости, которая так портила характер русского царя.

Рассматривая результаты поражения, которое шведская армия потерпела под Полтавой, а также анализируя возможные последствия, которые имели бы место в случае, если бы сражение для них закончилось удачно, следует помнить не только о том плачевном состоянии, в котором Петр принял свое царство, и сравнивать его с величием нынешней империи. Необходимо иметь в виду и то, что во время Полтавской битвы его реформы еще не были закончены, а новое государство еще не успело окрепнуть. Он сломал старую Россию, а новая Россия, которую он создавал, была еще в стадии созидания. И если бы Петр I потерпел поражение под Полтавой, его смелые замыслы, возможно, были бы похоронены вместе с ним. И (повторяя слова Вольтера) «самая обширная империя мира снова вернулась в то состояние хаоса, из которого она только что возникла». Поэтому победу над Карлом XII следует считать критической точкой в судьбе России. Угроза, которой она подверглась спустя столетие с вторжением Наполеона, на самом деле представляла для страны намного меньшую опасность, чем времена борьбы с Карлом XII. И это несмотря на то, что Наполеон как военный гений был неизмеримо выше шведского короля, а по сравнению с той армией, которую привел в Россию французский император, войско Карла кажется совершенно незначительным. Но, как говорил Фуше, когда он безуспешно пытался отговорить Наполеона от безнадежного похода в империю русских царей, разница между Россией 1709 и 1812 гг. была более значительной, чем разница между государством Карла XII и державой французского императора. «Если за спиной этого короля-героя, – говорил Фуше, – не стояли, как за спиной вашего величества, армии половины Европы, то и у его противника царя Петра не было 400 тыс. солдат и 50 тыс. казаков». Историки, описывавшие состояние Московитской империи, когда она столкнулась с армией революционной и имперской Франции, справедливо отмечали, что «во времена Французской революции эта огромная империя, занимавшая примерно половину Европы и Азии, населенная терпеливым и упорным народом, который всегда был готов променять роскошь и приключения на юге на тяжелый однообразный труд на севере, с каждым днем становилась все более опасной для свобод Европы. К тому времени стойкость русской пехоты давно уже считалась непреодолимой. Огромное население, превышавшее население Европы примерно на 35 млн человек (неверно. Население России к 1812 г. составляло 45 млн. Население одной только Франции в 1812 г. было не менее 30 млн (в 1801 г. – 27,5 млн). – Ред.), служило неиссякаемым источником для пополнения армии. Ее солдаты, с детства привычные как к жаре, так и к холоду, с искренней преданностью своему царю, сочетали в себе упорство и храбрость англичан с настойчивой энергичностью французов».[39]

Кроме того, вероломная агрессия Бонапарта «всколыхнула национальные чувства от берегов Березины до Китайской стены и объединила против него дикие нецивилизованные массы населения обширной империи, скрепленные любовью к своей религии, своему правительству и своей стране. Это приняло характер суровой жертвенности, которой он не мог предвидеть».[40]

Но в 1709 г. у России еще не было таких сил, чтобы противопоставить их захватчику. Все ее население тогда составляло 16 млн человек (менее 14 млн. – Ред.). И, что более важно, у этого населения полностью отсутствовали воинский дух, чувство патриотизма (?! – Ред.). Оно не было спаяно всеобщей преданностью своему правителю.

Петр упразднил старую русскую кадровую армию, так называемых стрельцов. Но у построенного по новому иностранному образцу войска, офицерами в котором в основном были иностранцы, до шведского вторжения не было возможности на деле доказать свою преданность и надежность. В многочисленных столкновениях со шведами солдаты Петра бежали, как зайцы, даже от противника, которого они превосходили количественно. (После Нарвы (1700) в подавляющем большинстве сражений шведы были биты. Полтава стала только завершением. – Ред.) Во всех слоях общества зрело недовольство теми коренными изменениями, которые вводились властью великого императора. Многие из них шли вразрез с традиционными национальными предрассудками его подданных. До побед и грозного величия было еще далеко, поэтому они еще не могли уберечь Петра I от народного недовольства. А чувство преклонения перед царем, как перед божеством, еще не успело войти в кровь и плоть населения (успело. Автор фантазирует. – Ред.). Занятие Москвы войсками Карла XII сразу же покончило бы с сопротивлением русского народа (вряд ли. Вспомним 1610—1612 гг. – Ред.), как это случалось во времена Бату-хана (Батыя) и других завоевателей старых времен, которые занимали столицу ранней Московии. Насколько такой триумф имеет мало значения для того, чтобы подчинить современную Россию, раз и навсегда продемонстрировала судьба Наполеона.

Характер Карла XII долгое время был излюбленной темой произведений историков, моралистов, философов и поэтов. Но на страницах данной книги будет рассмотрено его поведение как полководца во время войны с Россией. В своих мемуарах, которые Наполеон диктовал на острове Святой Елены, он дал развернутую критическую оценку всем своим походам, в том числе и Русской кампании. Император попытался доказать, что в России он соблюдал все основные принципы ведения наступательных боевых действий. Там же он, используя полную палитру красок, рисует войну своего шведского предшественника. Возможно, Наполеон так критически подходит к поведению Карла XII – полководца, чтобы на этом фоне в более выгодном свете представить собственный военный талант. После тщательного анализа этой части воспоминаний французского императора нам остается только признать правоту его критических замечаний по поводу тактики Карла XII. Приходится согласиться и с его жестким, но справедливым замечанием, брошенным в адрес шведского короля, где Наполеон отмечает, что, в отличие от своего великого предшественника Густава II Адольфа, Карл XII ничего не смыслил в военном искусстве. Он был всего лишь отважным солдатом. Но в начале русского похода шведского короля его современники относились к нему совсем по-другому. Его многочисленные победы, собственная доблесть, а также та слава, которой пользовалась шведская армия издревле, вызывали в Европе восторг и одновременно беспокойство. Как отмечал Джонсон, при одном упоминании имени Карла XII правители бледнели. Даже Людовик XIV Великий настойчиво просил его о помощи. А герцог Мальборо, в то время находившийся на пике своей славы, был специально направлен английским двором в лагерь Карла XII, чтобы заручиться поддержкой героя севера в деле союза и не допустить, чтобы шведский меч был брошен на чашу весов на стороне французского короля. Но Карл XII в тот момент был полностью поглощен своей мечтой лишить трона русского монарха, повторив то, что он уже успел сделать с королем Польши (в 1706 г. Карл XII вывел из борьбы Августа II, лишив его польского трона (оставив лишь Саксонию). – Ред.). И вся Европа была уверена, что ему удастся сокрушить русского царя и в Кремле продиктовать условия мира.[41]

Карл XII и сам был полностью уверен в успехе. Он с каждым днем все более очевидно демонстрировал миру романтическую экстравагантность своей натуры. Его аппетиты постоянно росли. «Он полагал, что для завоевания России будет достаточно одного года. Затем настанет черед дать почувствовать силу его гнева папскому двору в Риме, поскольку папа осмелился осудить дарованную протестантам в Силезии свободу вероисповедания. В то время никакое предприятие не казалось Карлу XII невозможным. Он успел отправить нескольких своих офицеров в Азию и Египет для съемки планов городов и оценки военной силы и ресурсов этих стран».[42]

Наполеон дает следующую краткую оценку операциям армии Карла в войне с Россией (после сокрушения Августа II): «В сентябре 1707 г. этот государь во главе армии из 45 тыс. человек отправился из своего лагеря в Альтштадте, близ Лейпцига, и пересек Польшу. 20 тыс. человек под командованием графа Левенгаупта высадились в Риге, еще 15 тыс. солдат находились в Финляндии. Таким образом, он имел возможность выставить армию из 80 тыс. лучших солдат в Европе. Оставив 10 тыс. солдат для охраны короля Станислава (шведского ставленника Лещинского) в Варшаве, в январе 1708 г. Карл прибыл в Гродно, где его армия остановилась на зиму. В июне 1708 г. он пересек лесистую местность в районе Минска (имея 45 тыс. – Ред.) и вышел к Борисову. Там в июле произошло первое столкновение с русской армией, занимавшей левый берег Березины. Армия Карла разбила 20 тыс. русских (при Головчине со стороны русских сражалось 28 тыс., у шведов было 30 тыс. Потери русских 1,7 тыс., шведов 1,5 тыс. В бою едва не погиб Карл XII, угодив в болото. – Ред.), занимавших хорошо укрепленный лагерь и к тому же защищенных болотом, преграждавшим путь шведам. Затем войска Карла в районе Могилева переправились через Березину и 22 сентября нанесли поражение 16-тысячному русскому корпусу под Смоленском (опущен бой у Доброго, где русские 29 августа (10 сентября) уничтожили 3 тыс. шведов, потеряв только 375 человек. У Раевки 10 (22) сентября схватились русские драгуны и шведский кавалерийский полк. Карл XII снова чуть не погиб – от его свиты уцелело 5 человек, когда Карла едва отбили от русских драгун. – Ред.). Теперь его армия находилась на границе Литвы и была готова вторгнуться на территорию самой России. Царь предложил шведскому королю заключить мир. До этого момента все передвижения армии осуществлялись по правилам, коммуникации хорошо охранялись. Карл XII уже овладел Польшей и Ригой, и ему оставалось всего лишь проделать десятидневный марш до Москвы. Возможно, если бы он не изменил своему первоначальному плану и продолжал двигаться по основной дороге, то ему удалось бы выйти к Москве. Но он повернул армию на Украину (именно после боя у Раевки. – Ред.) для соединения с Мазепой, который привел с собой всего лишь 6 тыс. человек. В результате этого маневра его фланг оказался открытым для удара русских войск. Протяженность линий коммуникаций, считая от Швеции, составляла примерно 1600 км. И Карлу XII было нечем прикрыть их и неоткуда получить подкрепления или помощь».

Наполеон жестко осуждает Карла XII за нарушение одного из важнейших правил войны. Он подчеркивает, что шведский король не планировал вести войну, как Ганнибал, который совсем не имел поддержки из метрополии и поэтому все время держал свою армию собранной в кулак, а базы снабжения организовывал на завоеванных территориях. Храбрый карфагенянин создал собственную систему ведения войны. Но Карл XII совершенно не собирался следовать его принципам, поскольку он приказал Левенгаупту, одному из своих генералов, командовавшему большим корпусом, следовать за ним с запасами на дистанции двенадцати дней пути. Расположив свои армии таким образом, он обрек корпус Левенгаупта на то, что тот был атакован и разгромлен превосходящими силами русских. Тем самым он в самый критический момент кампании лишил свою армию резервов и необходимых запасов.

Царь собрал армию численностью примерно 100 тыс. солдат (это общая численность армии (у Карла XII 95—100 тыс.), непосредственно против Карла XII действовало существенно меньше. – Ред.). И хотя в начале вторжения шведы выходили победителями в каждом бою (неверно. – Ред.), русская армия набиралась опыта и становилась более дисциплинированной. Сам Петр I и его полководцы учились у своих победоносных противников искусству управления войсками, подобно тому как древние фиванцы учились этому у спартанцев. Когда в октябре 1708 г. Левенгаупт решил идти на соединение с армией Карла, находившейся на Украине, царь внезапно атаковал его войска у деревни Лесной силами 50-тысячной армии (корпус Левенгаупта (16 тыс.) был разгромлен 28 сентября (9 октября) 1708 г. у Лесной 16 тыс. русских. Шведы потеряли 8 тыс. убитыми и 1 тыс. пленными, русские – свыше 1 тыс. убитыми и около 3 тыс. ранеными. Только 6 тыс. шведов пришли к Карлу XII. – Ред.). Левенгаупт храбро сражался три дня (бой шел один день, ночью шведы пытались удрать, их настигли и добили. – Ред.). Ему и 4 тыс. (6 тыс. – Ред.) солдат, оставшихся от его корпуса, удалось соединиться с армией Карла у Десны, где тот его ждал. Но в боях шведы потеряли 8 тыс. (9 тыс. – Ред.) солдат. Кроме того, Левенгаупт потерял все свои орудия и боеприпасы. В руки противника попал и огромный обоз с запасами продовольствия, которого так ждали полуголодные солдаты Карла. Карлу XII пришлось зимовать на Украине, но весной 1709 г. он снова повернул армию на Москву, по дороге осадив укрепленный город Полтаву на реке Ворскле. В Полтаве царь держал склады продовольствия и другого имущества. К тому же город контролировал дороги, ведущие в Москву. Захват Полтавы позволил бы Карлу XII обеспечить свою истощенную армию всем необходимым. Кроме того, этот город можно было использовать в качестве тыловой базы для обеспечения наступления на столицу России. Шведы торопились овладеть городом, гарнизон Полтавы (6 тыс. солдат и вооруженных горожан) стойко оборонялся. Царь, понимая, как важно было спасти город, в июне отправился с армией численностью 50 тыс. человек, чтобы его деблокировать.

Оба монарха начали подготовку к решающему сражению. Каждый сознавал, что от его исхода будут зависеть как его собственная судьба, так и судьба всей его страны. Совершив ряд искусных маневров, армия русского царя переправилась через Ворсклу и оказалась на том же берегу, где находились шведские войска, осаждавшие город, но несколько выше, по течению Ворсклы сначала в 7 км, затем в 4—5 км от Полтавы. Расчет был сделан на то, что в случае поражения шведы, отступая к югу, пройдя 60 км, оказывались в месте слияния двух рек – Днепра и Ворсклы (которая при отступлении шведов все время была бы слева). Линии русских войск были усилены несколькими редутами, в которых были установлены орудия. Русские войска, как пехота, так и кавалерия, находились в прекрасном состоянии, они не испытывали недостатка в продовольствии и других предметах снабжения. Армия Карла XII насчитывала примерно 24 тыс. человек. Но из них не более половины были шведами: бои, голод, переутомление и суровые русские морозы опустошили ряды отважных солдат, которых шведский король и генерал Левенгаупт привели на Украину. (Шведское войско под Полтавой насчитывало 30—35 тыс. человек. Утром 27 июня (8 июля) битву начали, атаковав редуты, 20 тыс. именно шведов, 10 тыс., в т. ч. казаки Мазепы, находились в тылу, прикрывая Полтаву.) Остальные 12 тыс. человек армии были набраны из числа казаков и валахов, присоединившихся к шведам. Узнав, что русский царь собирается атаковать его, Карл XII принял решение первым начать сражение. Он отвел свою армию из укрепленного лагеря у стен города и бросил ее в атаку против редутов противника.

За несколько дней до битвы шведский король во время перестрелки был ранен в ногу. Поэтому он приказал, чтобы во время боя его возили в коляске на самые опасные участки сражения. Несмотря на то что шведская армия значительно уступала русским количественно и занимала менее выгодную позицию, шведы, как никогда прежде, демонстрировали в тот ужасный для них день присущие им храбрость и стойкость. Шведы заняли два редута русских и уже начали издавать крики победителей. Но и противостоявшие им солдаты сражались достойно. Орудийный и ружейный огонь со стороны русских не ослабевал. Они бросили в бой свежие массы пехоты и конницы, и вскоре остатки шведских колонн были отброшены от залитых кровью редутов. Затем царь лично, демонстрируя высочайшую храбрость и мастерство, вывел пехоту и кавалерию за передовую позицию своих войск, и сражение возобновилось по всему фронту на открытой местности. Каждый из монархов не щадил в той решающей для судеб народов мира битве своей жизни. Солдаты обеих сторон видели это и тоже сражались упорно и самоотверженно. Не прошло и двух часов с начала сражения, когда под давлением превосходящих сил противника непобедимые шведы стали откатываться назад. Вскоре их отступление превратилось в безнадежное беспорядочное бегство. Оттесняемые к месту слияния двух рек, бегущие шведы сдавались преследующему противнику или тонули в водах реки. Только несколько сотен солдат, сам король и казак (предатель, бывший гетман) Мазепа смогли переправиться через Днепр, а затем Южный Буг и найти убежище на территории Турции. Почти 10 тыс. остались лежать убитыми и ранеными у редутов и на поле сражения (шведы потеряли в Полтавской битве 9234 человек убитыми. В плен было взято около 3 тыс. на поле битвы и 15 тыс. в ходе преследования. Сумели уйти лишь более 1 тыс. Русские потеряли 1345 человек убитыми и 3290 ранеными. – Ред.).

Торжествующий победу царь после окончания битвы воскликнул: «Как этот сын зари свалился с небес, так и Санкт-Петербург будет стоять в веках. (На самом деле: «Ныне уже совершенно камень в основание Санкт-Петербурга заложен». – Пер.) Даже там, на полях сражений Украины, мысли русского царя были заняты новыми завоеваниями, наращиванием присутствия России на берегах Балтики. Ништадтский мир, по которому России отходили лучшие шведские провинции, подтвердил результаты сражения под Полтавой. Почти сразу же после победы русская армия начала завоевательные войны против Турции и Персии. И хотя первые войны русского царя против Турции были неудачными (еще в 1696 г. Петр I взял Азов. Прутский поход 1711 г. закончился окружением русской армии у Станилешти, где после жестокого боя (турки и крымские татары понесли огромные потери) Петр I был вынужден заключить Прутский договор, по которому возвращал Азов. – Ред.), его сторонники, все как один, последовательно и успешно осуществляли политику агрессии против этой страны, а также против всех других стран, как в Европе, так и в Азии, которым выпало несчастье быть соседями России. (Россия в основном возвращала свои исконные земли. Однако интересно читать такие утверждения, написанные англичанином. – Ред.)

Ораторы и мыслители, изучающие развитие России, часто проводят параллель между расширением ее территории в наше время и ростом владений Римской империи в древности. Но мало кто обращает внимание на то, что Россия походит на Древний Рим не только обширностью своих завоеваний, но и средствами их достижения. История Рима в течение полутора столетий после окончания Второй Пунической войны, когда Римская держава завоевала самые большие территории за всю историю своего существования, очень похожи на историю России за последние 150 лет. На страницах этой книги можно лишь вскользь упомянуть об этом. Но те, кто серьезно занимается изучением истории развития и политики России, должны хорошо ориентироваться в хитросплетениях роста Римской империи. Особенно полезным в этой связи будет посвященный Древнему Риму труд великого Монтескье. Из классической школьной программы каждый помнит порядок управления делами государства в римском сенате. При подготовке к любой агрессивной войне римские сенаторы исходили из того, что Рим является протектором, то есть защитником некоего народа, в интересах защиты которого будет вестись эта война. Так, в войне против Македонии римляне якобы защищали греческие и италийские народы. В войне с Сирией они защищали жителей Вифинии и другие малые азиатские народы. Они также защищали нумидийцев от карфагенян. Но «что это за народ, чья свобода зависит от постоянного вмешательства всемогущего протектора?»[43]

Любое государство, которое Рим защищал, в конце концов поглощалось им или становилось его вассалом. Россия тоже выступала в роли протектора Польши, Крыма, Курляндии, Грузии, Имеретии, Мингрелии, Черкесии и других кавказских народов. Она сначала защищала их, а затем поглощала. Сейчас она выступает в роли протектора Молдавии и Валахии. Несколько лет назад она стала протектором Турции от Мухаммеда-Али (египетский паша Мухаммед-Али, правивший в 1805—1849 гг., разгромил войска своего сюзерена турецкого султана, и только вмешательство в 1833 г. России спасло Османскую империю, предотвратив ее превращение в «Египетскую». – Ред.). А с лета 1849 г. Россия выступает в роли протектора Австрии (разгромив восставших венгров. – Ред.).

Когда сторонники России говорят, что русские бескорыстно оказали помощь туркам и австрийцам в Венгрии, а потом вывели свои войска из Константинополя и из Венгрии, позвольте и здесь привести пример из истории Древнего Рима. Пока еще в Древнем мире сохранялось достаточное количество независимых государств, которые могли сколотить мощный союз против Рима в том случае, если эта страна будет открыто осуществлять свою политику завоевателя, империя всегда осуществляла политику, казавшуюся на первый взгляд бескорыстной и миротворческой. После первой войны с Филиппом V Македонским, как и после войны с Антиохом III, Рим всегда выводил свои войска с оккупированных территорий. Казалось, что эта страна применяет оружие только во благо других народов. Но, как только наступал благоприятный момент, Рим всегда находил предлог, чтобы двинуть свои легионы обратно на завоеванные ранее территории, и объявлял их своими провинциями. Страх, а не миротворчество – вот эффективная политика для того, чтобы обуздать амбиции таких держав, как Древний Рим или современная Россия. Насколько действенной будет эта политика, зависит от того, насколько бдительными будут остальные страны и насколько энергично и самоотверженно они станут бороться за свою свободу и национальную независимость.

Краткий обзор событий между Полтавской битвой (1709 г.) и разгромом корпуса Бургойна при Саратоге (1777 г.)

1713 г. Утрехтский мирный договор. По его условиям Филипп V Бурбон сохранил за собой испанский трон. Но Неаполь, Милан, территории Испании на тосканском побережье, Испанские Нидерланды и часть Французских Нидерландов были переданы Австрии. Франция уступила Англии в Америке побережье Гудзонова залива, Акадию (Новую Шотландию) и Ньюфаундленд. Укрепления Дюнкерка были срыты. Испания уступила Англии Гибралтар и Маон на о. Менорка, которые англичане захватили во время войны. Король Пруссии и герцог Савойи получили значительные территории.

1714 г. Смерть королевы Анны. В Англии к власти приходит Ганноверская династия. Восстание сторонников Стюартов подавлено.

1715 г. Смерть короля Людовика XIV.

1718 г. Гибель короля Карла XII во время осады крепости Фредрикстаден.

1725 г. Смерть российского императора Петра I Великого.

1740 г. Начало царствования короля Пруссии Фридриха II (до 1786). Он ведет агрессивные войны с Австрией и завоевывает Силезию. Война за австрийское наследство (1740—1748).

1743—1748 гг. Война между Англией и Францией (в рамках Войны за австрийское наследство).

1743 г. Победа англичан и голландцев при Деттингене.

1745 г. Победа Франции при Фонтенуа. Восстание в Шотландии с целью восстановления династии Стюартов; оно было подавлено на следующий год после битвы при Куллодене.

1748 г. Ахенский мир, завершивший Войну за австрийское наследство.

1756—1763 гг. Семилетняя война, в ходе которой Пруссия оказывает героическое сопротивление (напав первой. – Ред.) союзу Австрии, России и Франции. Англия, где у власти находится правительство Питта-старшего (впоследствии лорда Чатама), принимает участие в войне, сражаясь против Франции и Испании. Генерал Вулф выигрывает битву за Квебек, англичане завоевывают Канаду, острова Кейп-Бретон и Сент-Джонс. Клайв начинает завоевательные войны в Индии. Англия временно захватывает у Испании Гавану.

1763 г. Парижский мирный договор, в результате которого мощь Пруссии усиливается, а ее военный авторитет значительно укрепляется. (Если бы не смерть царицы Елизаветы Петровны (25 декабря 1761 г.), Пруссию ждал полный разгром и территориальные утраты. Но пришедший к власти поклонник Фридриха II Петр III вернул Пруссии все завоеванное русским оружием. – Ред.)

«Согласно Парижскому договору Франция уступила Англии Канаду, остров Кейп-Бретон, а также острова и побережье вдоль залива и по реке Святого Лаврентия. Границы между двумя странами в Северной Америке проходят посередине реки Миссисипи на всем ее протяжении. Все территории на левом (восточном) берегу, кроме города Новый Орлеан, который остается за Францией, переходят к Англии. У берегов Ньюфаундленда и в заливе Святого Лаврентия введен режим свободного рыболовства. Острова Сен-Пьер и Микелон остаются за французами, но без права строительства на них крепостных сооружений. Острова Мартиника, Гваделупа, Мариегаланте, Десирада и Санта-Лючия остаются за Францией. В то же время Гренада, Гренадины, Сент-Винсент, Доминика и Тобаго переходят к Англии. Англия прекращает военные действия в Сенегале и возвращает Франции остров Горе у побережья Африки. Франция оставляет за собой владение фортами и факториями в Ост-Индии на Коромандельском и Малабарском берегах, побережье Ориссы и Бенгалии без права размещения в Бенгалии военной силы.

В Европе Франция возвращает себе все завоевания в Германии, а также остров Менорка. Англия возвращает Франции остров Бель-Иль у побережья Бретани. Но Дюнкерк остается на условиях, определенных Утрехтским договором. Город Гавана на острове Куба возвращается Испании, которая взамен передает Англии Флориду вместе с Порт-Аугустином и бухтой Пенсакола. Территории Португалии остаются в довоенных границах. Завоеванная Испанией колония Сент-Сакраменто возвращается Португалии.

Парижский мирный договор, который только что был рассмотрен, ознаменовал собой эру наивысшего расцвета Англии. Корабли ее торгового и военного флота бороздили моря всего земного шара. Военный флот Англии стал настолько внушительным, что Франция, военная мощь которой была подорвана последней войной, больше уже не могла противостоять ему. (В конце 1770-х – начале 1780-х гг. французский флот снова бросил вызов английскому, и у англичан были большие неприятности в Индии (от Сюффрена) и в Америке. – Ред.) Огромные территории в Америке и Африке, закрепленные за Англией, открывали новые возможности для развития промышленности. И, что должно быть отмечено отдельно, в это время Англия приобрела имеющие особенно важное для нее значение обширные территории в Индии».[44]

Глава 6

Победа американцев над войсками Бургойна при Саратоге (1777 г.)

Даже из великого множества сражений, в которых принимают участие сотни тысяч и гибнут десятки тысяч, ни одно из них не может сравниться по результатам с тем, где три тысячи пятьсот солдат сдались на милость победителя при Саратоге. Оно не просто изменило положение Англии и отношение европейских стран к восставшим колониям, но и на все грядущие времена изменило взаимоотношения между колониями и метрополиями.

Лорд Мэхон

Из четырех великих держав, которые сейчас определяют политические судьбы мира, только две могут похвастать тем, что их влияние исчисляется сроком большим, чем прошедшие 150 лет. Третья из держав, Россия, до времен Петра Великого представляла собой сборище слабых варварских масс (такое «сборище» не могло бы отбиваться от Польши, Швеции, крымских татар и турок. Отец Петра, Алексей Михайлович, в 1654—1667 гг. одержал победу в войне с Польшей. До Петра осуществлялись походы на Крым и т. д. – Ред.). А само существование четвертой великой державы в качестве независимого государства началось еще при жизни нынешнего поколения. Под четвертой великой державой автор подразумевает сильное сообщество штатов Западного континента, которое в наше время успело заслужить восхищение всего человечества. Это уважение иногда выказывают неохотно. Часто к нему примешивается зависть и недоброжелательность. Но никто не может отказать в нем. Уже одно только географическое расположение и огромная протяженность Соединенных Штатов являются достаточными предпосылками для того, чтобы эта страна заняла достойное место в современном мире. Она обладает практически неисчерпаемыми ресурсами плодородных, пока еще практически неосвоенных земель, величественными лесными массивами, горными цепями и реками. Страна богата запасами угля и металлов. Ее омывают воды двух океанов. Она обладает значительным, быстро растущим населением. Изучая характер ее народа, нельзя не поражаться той бесстрашной энергии, стойкой решимости, административному таланту, гибкости, расторопности и тому характерному для англо-американцев неутомимому духу предпринимательства. Каждый понимает, что именно в этом заключается моральная сила этого развивающегося общества.

Не прошло еще и трех четвертей столетия с тех времен, когда Соединенные Штаты были одной из колоний Англии. И даже если исчислять возраст этой страны с момента появления на западном побережье Северной Атлантики первых поселений европейцев, стремительный рост этой страны не знает себе равных.

Древний римлянин с полным правом гордился тем, что могущественная Римская держава, с которой не могла сравниться ни одна страна того времени, выросла из крошечного селения. Но любой из граждан Соединенных Штатов имеет гораздо больше оснований для такой гордости. За два с половиной столетия его страна приобрела больше территорий, чем римляне завоевали за тысячелетие. И даже если поверить легенде, по которой Ромул захватил земли у семи холмов с бандой пастухов и преступников, то и здесь, пожалуй, можно найти больше признаков будущей великой цивилизации, чем в группе из ста пяти почти ничем не связанных друг с другом эмигрантов, основавших в 1607 г. поселок Джеймстаун (предыдущие английские попытки основать колонии в Северной Америке в 1583—1587 гг. закончились крахом. – Ред.), или несколько пилигримов-пуритан, корабль с которыми немного позже (в 1620 г.) бросил якорь у диких скалистых берегов, позже получивших название Новая Англия.

Ничто так не поражает разум, как стремительный рост ресурсов Американской республики, несмотря на те многочисленные трудности, которые, по наблюдениям историков, приходилось преодолевать колонистам. Если ознакомиться с последними исследованиями на эту тему, включая работы известных авторов, можно обнаружить там восторженные комментарии по поводу тех изменений, что успели произойти буквально за считаные годы до того, как эти работы были опубликованы. Но когда читатель начинает сравнивать даже эти комментарии с событиями, которые происходят в настоящий момент, то обнаруживает, что и они успели устареть. Прежде чем книга о происходящих в Соединенных Штатах событиях доходит до читателя, статьи и комментарии к ней опережают ее содержание. Примерно пятнадцать лет назад появился труд французского политического деятеля Токвиля (Алексис де Токвиль (1805—1859) – французский публицист, историк, политический деятель. Из нормандских аристократов. – Ред.). В приведенном ниже отрывке автор предрекает неуклонный рост могущества англо-американского государства. Но, по его мнению, страна еще долгие годы будет осваивать территории, граница которых на западе проходит через Скалистые горы. Автор никак не ожидает, что Соединенные Штаты за это время раскинутся от тихоокеанского до атлантического побережья. Токвиль пишет:

«Путь от озера Верхнее до Мексиканского залива простирается от 47-й до 30-й параллели и составляет 2 тыс. км птичьего полета. Границы Соединенных Штатов почти на всем их протяжении лежат вдоль этих параллелей и местами далеко выходят за их пределы. Как было рассчитано, белая раса ежегодно продвигается на всем протяжении американской границы примерно на 30 км. Попутно переселенцам приходится преодолевать значительные препятствия, такие как, например, непригодная для обработки земля, озера или сопротивление индейских племен. В этом случае обоз переселенцев на какое-то время останавливается, все переселенцы собираются вместе и компактной группой продолжают двигаться дальше. Это постепенное и неуклонное продвижение европейской расы к Скалистым горам похоже на торжественную процессию, осуществляющуюся по воле Провидения. Оно похоже на непрекращающийся человеческий потоп, который неумолимо идет вперед и которым двигает рука Господа.

Там, где прошли первые переселенцы, возводятся города, осваиваются огромные земельные территории. В 1790 г. в долинах вдоль реки Миссисипи были разбросаны лишь немногочисленные поселения, в которых проживало всего лишь несколько тысяч жителей. Теперь же там проживает такое же количество людей, каким было все население страны в 1790 г., то есть примерно 4 млн человек. Город Вашингтон был основан в 1800 г. (основан в 1791 г., а в 1800 г. сюда были переведены из Филадельфии правительственные учреждения. – Ред.), в самом центре Соединенных Штатов. Но в настоящее время география страны изменилась настолько, что этот город оказался смещенным к одной из окраин. Жителям западных штатов для того, чтобы попасть в столицу, приходится совершать путешествие, равное расстоянию от Вены до Парижа. (Здесь имеется в виду расстояние от Миссисипи до Вашингтона (около 1000 км). Расстояние (по прямой) от уже захваченного к 1851 г. (времени написания книги) района Сан-Франциско в 4 раза больше расстояния от Парижа до Вены. – Ред.)

Не следует воображать, что тот толчок в освоении Нового Света, который дала британская нация, может остановиться. Малонаселенность Союза и постоянные военные действия могут привести к упразднению республиканских институтов и установлению правления диктатуры. Это может замедлить, но ни в коем случае не помешает в конце концов выполнить возложенную на этот народ миссию. На свете не существует силы, которая закроет эмигрантам доступ к неосвоенным плодородным землям, к их недрам, которые могут обеспечить потребности любой промышленности, ко всему тому, что поможет им спастись от бедности и нищеты. Какими бы ни были будущие события, они не смогут лишить американцев климата их страны, их морей и озер, их обильных земель. И даже несовершенство законов, революции и всеобщая анархия не смогут вытравить стремление к процветанию и предпринимательский дух, которые являются отличительными признаками этого народа, погасить в нем сознание того, что прокладывает американскому народу дорогу вперед.

И при всей неизведанности будущего можно быть уверенными по крайней мере в одном. За очень короткий период (можно быть уверенными в этом, поскольку речь идет о жизни нации) на огромном пространстве от полярного круга до тропиков, от побережья Атлантического до Тихого океана будут проживать только англо-американцы. И площадь территории, которую они займут в обозримом будущем, будет равна примерно трем четвертям Европы. Поскольку природные ресурсы этих земель впечатляюще богаты, то и население со временем будет также сравнимо по численности с европейскими народами. Несмотря на то что территорию Европы поделили между собой многочисленные народы и то, что ее раздирали варварские войны Средневековья, плотность населения здесь составляет 410 человек на квадратное лье. Что же, может, Соединенные Штаты когда-нибудь в будущем станут обладать таким же многочисленным населением?

Это означает, что придет время, и в Северной Америке будет проживать сто пятьдесят миллионов человек (в начале XXI в. население США превысило 300 млн человек. – Ред.), ведущих свое происхождение от одного народа, одной культуры, единого языка, объединенных общей религией, обычаями и традициями, проникнутых общим мировоззрением, передающимся по наследству от поколения к поколению. Многое другое остается неизвестным, но этот факт является достаточно определенным. И этот новый фактор чреват для мира такими грандиозными и непредсказуемыми последствиями, что ставит в тупик даже тех, кто обладает самым изощренным воображением».

Давайте после слов французского исследователя, написанных в 1835 г., обратимся к мнению крупнейшего специалиста во всем, что касается статистики. Английский политик Макгрегор всего семь лет назад писал о Соединенных Штатах:

«Акт о независимости Американского Республиканского Союза подписали следующие тринадцать штатов, а именно: Массачусетс, Нью-Хэмпшир, Коннектикут, Род-Айленд, Нью-Йорк, Нью-Джерси, Делавэр, Мэриленд, Пенсильвания, Виргиния, Северная Каролина, Южная Каролина и Джорджия.

Упомянутые тринадцать штатов (вся заселенная территория которых, за исключением нескольких небольших селений, ограничивалась пределами района между горами Аллегани и атлантическим побережьем) были единственными существующими в период, когда они провозгласили себя независимым суверенным государством-федерацией. Тринадцать полос национального флага Соединенных Штатов и в наше время символизируют первоначальное количество независимых штатов. Количество звезд на флаге выросло до двадцати шести, что соответствует количеству штатов в настоящее время.[45]

Территория тринадцати первых штатов Союза, включая Мэн и Вермонт, составляла 371 124 английские кв. мили. В то же время площадь всего Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии равна 120 354 кв. милям, территория Франции, включая Корсику, – 214 910 кв. милям, а Австрийской империи вместе с Венгрией – 257 540 кв. милям.

В настоящее время общая площадь Американского Союза, включая округ Колумбия и Флориду, равна 1 029 025 кв. милям. Сюда же следует добавить район Висконсина на северо-западе, территории восточнее Миссисипи, а также земли вокруг озера Верхнего на севере и озера Мичиган на востоке, всего по меньшей мере 100 000 кв. миль. Не следует забывать огромные территории на западе, площадь которых пока еще не определена, но по самым скромным расчетам охватывает 700 000 кв. миль. Таким образом, общая площадь этих обширных, еще не вполне освоенных земель равна 1 729 025 английским кв. милям, или 1 296 770 географическим кв. милям».

Можно добавить, что в момент провозглашения независимости население штатов составляло примерно 2,5 млн человек. Сейчас в стране проживает 23 млн человек.

Автор процитировал Макгрегора не только потому, что он дает ясную, исчерпывающую картину того, как в тот момент шло развитие Америки, но и потому, что реальные события, произошедшие в стране, явно опережают то, что он написал. Всего через три года после того, как вышел труд Макгрегора, американский президент сделал следующее заявление: «Менее чем за четыре года к Союзу был присоединен Техас, урегулирован вопрос о спорных территориях Орегона южнее 49-й параллели, приобретены по договору Нью-Мексико и Верхняя Калифорния (после разгрома Мексики в войне 1846—1848 гг. – Ред.). Общая площадь этих территорий составляет 1 193 061 кв. милю, или 763 559 040 акров. Территория остальных 29 штатов, а также земель к востоку от Скалистых гор, еще не распределенных между штатами, равна 2 059 513 кв. милям, или 1 318 126 058 акрам. Из этих расчетов видно, что недавно приобретенные территории, на которые теперь распространяется наша юрисдикция и которые являются нашими владениями, представляют собой половину площади всех Соединенных Штатов до их присоединения. Если даже исключить из этих расчетов Орегон, то общая площадь Техаса, Нью-Мексико и Калифорнии, равная 851 598 кв. милям, или 545 012 720 акрам, превышает одну треть от прежней территории Соединенных Штатов. Если же учитывать и Орегон, то площадь новых земель почти равна площади всей Европы, за исключением России. Миссисипи, которая недавно была границей нашей страны, теперь проходит в самом ее центре. С учетом вновь присоединенных земель Соединенные Штаты по площади примерно равны всей Европе. Протяженность морского побережья Техаса и Мексиканского залива превышает 400 миль, тихоокеанского побережья Верхней Калифорнии – 970 миль, Орегона с учетом пролива Хуан-де-Фука – 650 миль. Общая протяженность морского побережья на Тихом океане составляет 1620 миль, а протяженность тихоокеанского побережья вместе с Мексиканским заливом равна 2020 милям. Расстояние вдоль атлантического побережья от северной границы страны (с огибанием мыса Флорида) до восточной оконечности Техаса равно примерно 3100 милям. То есть новые морские границы с учетом Орегона составляют две третьих от прибрежных районов, которыми мы владели прежде. Без учета Орегона мы получили дополнительно 1370 миль побережья, то есть примерно половину того, что имели до присоединения новых территорий. В настоящее время страна имеет три обширные морские границы: на Атлантике, в Мексиканском заливе и на Тихом океане, общая протяженность которых составляет 5000 миль. Эта цифра не учитывает протяженности бухт, проливов и неровностей берега, а также побережья островов. С учетом всех этих факторов общая береговая линия, по данным суперинтендента службы морского побережья, исчислялась бы цифрой 33 063 мили».

Важность того факта, что Соединенные Штаты прочно закрепились на тихоокеанском побережье, ясна не только представителям Нового Света, но и Старого Света. Напротив Сан-Франциско, на противоположном берегу того же Тихого океана, лежат богатые, но обветшавшие империи Китая и Японии. Между двумя берегами расположены многочисленные группы островов, которые могли бы послужить промежуточными ступенями на пути прогресса и торговли. Рост морского сообщения между старинными азиатскими монархиями и молодой англоамериканской республикой должен быть стремительным и интенсивным. Любая попытка правителей Китая или Японии воспрепятствовать этому лишь ускорит вооруженное столкновение. Американцы либо купят себе право пользоваться этим путем, либо возьмут его силой. Между высокомерными, замкнутыми сами на себя, стиснутыми рамками традиций народами Китая и Японии, с одной стороны, и храбрым, предприимчивым и неразборчивым в средствах народом Соединенных Штатов – с другой, рано или поздно неизбежно произойдет столкновение. Результат такой войны будет однозначным. Америка вряд ли проявит снисходительность и терпение, как это сделала Англия на последнем этапе недавней войны против Священной империи. И завоевание Китая и Японии армией и флотом Соединенных Штатов – это событие, свидетелями которого станут многие из живущего ныне поколения. По сравнению с этим грандиозным изменением на карте Старого Света то дальнейшее продвижение через Центральную и Южную Америку, которое конечно же будет осуществляться англо-американцами, является как бы второстепенным событием. Поэтому мы можем лишь вновь сослаться на слова Токвиля, который писал по поводу растущей мощи республики, что «этот новый фактор чреват для мира такими грандиозными событиями, что предугадать их развитие не в силах даже самые изощренные умы, обладающие богатейшим воображением».[46]

Англичанин может и должен наблюдать за ростом могущества американцев с чувством большой симпатии и удовлетворенности. Они, как и мы, являются представителями великой англосаксонской нации, «народы и язык которой в наше время наводняют мир от одного до другого его края».[47]

И какие бы различия в формах государственного правления ни существовали между нами, какие бы воспоминания о тех днях (когда мы, даже будучи братьями, соперничали друг с другом) ни возникали в наших умах как у представителей проигравшей стороны, нам следует чтить узы кровного родства, что связывают нас. Необходимо помнить, что и афиняне порой относились к спартанцам с ревностью и недоверием (автор, видимо, упустил из виду, что афиняне потомки ионийцев, а спартанцы – дорийцев, второй волны греческих переселенцев с севера, около 1125 г. до н. э. сокрушивших и подчинивших большинство центров Микенской Греции (микенские греки – потомки греческих (эллины-минии) переселенцев первой волны, завоевавших юг Балканского полуострова около 2200—2000 гг. до н. э.). Кстати, Аттика в XII в. до н. э. от дорийцев отбилась. – Ред.). Необходимо понимать, что мы принадлежим к одному народу, в наших жилах течет одна кровь, мы говорим на одном языке, имеем сходные традиции и привычки, поклоняемся общему богу. Все это необходимо постоянно учитывать. И пусть англичанин вряд ли сможет наблюдать за успехами Америки, не вспоминая с сожалением, что Америка когда-то тоже была Англией и, если бы не глупость наших правителей, так было бы и сейчас. Торговля между нашими странами значительно выросла, что выгодно для обеих сторон. Но это не говорит о том, что торговый оборот не мог бы быть гораздо более значительным, если бы Соединенные Штаты оставались неотъемлемой частью великой империи. Если бы британская корона в свое время предоставила представителям своих «священных владений» политические права, которых они заслуживали, то так и было бы. «Старинная и самая титулованная монархия» не лишилась бы своей части. А мы никогда не стали бы свидетелями того, как то, что должно было являться оплотом нашей мощи, сейчас становится угрозой при любом обострении политической обстановки и превратилось в нашего главного конкурента в торговле и мореплавании.

Война, в результате которой Англия потеряла колонии в Северной Америке, является самым болезненным историческим событием для англичан. Со стороны британских властей развязывание и ведение этой войны было актом несправедливости и беззакония. И результаты той войны были для Англии катастрофическими и позорными. Но честный исследователь не может игнорировать этот исторический факт, какие бы неприятные чувства он ни вызывал у него. И никакое другое событие из области военной истории не оказало такого важного влияния на будущие судьбы человечества, как полный разгром экспедиции Бургойна в 1777 г. В результате восставшие колонисты были спасены от неминуемого порабощения. Кроме того, те события побудили французский и испанский дворы под предлогом защиты независимости населения Америки объявить войну Англии. И наконец, как итог той войны была образована новая держава по ту сторону Атлантического океана, мощь и влияние которой в наше время ощущаются не только в Америке, но и в Европе и Азии.

Перед тем как приступить к изложению очередного «сражения, изменившего мир», следует, не вдаваясь чересчур подробно в эту болезненную тему, кратко коснуться событий, которые предшествовали той войне.

Пять колоний на севере Америки, а именно Массачусетс, Коннектикут, Род-Айленд, Нью-Хэмпшир и Вермонт, составляют то, что принято называть Новой Англией. Они и стали ядром восстания колонистов против метрополии. В центральной колонии Нью-Йорк стремление к сопротивлению было выражено менее очевидно. Еще менее явным было стремление вести борьбу за самоопределение в Пенсильвании, Мэриленде и южных колониях, хотя и там находились сторонники активного сопротивления. Пожалуй, следует отдельно отметить Виргинию, поскольку именно один из лидеров этой колонии стал самым ревностным сторонником борьбы за независимость Америки. Истоки того накала и ревностного пыла борьбы, пожалуй, следует искать у суровых пуритан, в самом духе, унаследованном потомками Кромвеля и Вейна (Чарлз Вейн – английский пират, промышлявший у побережья Северной Америки, повешен в 1720 г. И Вейн и Кромвель отличались звериной жестокостью. – Ред.). Первое вооруженное сопротивление британской короне оказали жители Новой Англии. Они же вдохнули в других непоколебимую решимость бороться до конца и не останавливаться на подтверждении за собой отдельных прав и привилегий. В 1775 г. они вынудили британские войска эвакуироваться из Бостона. А события 1776 г. сделали Нью-Йорк, город, который в тот год захватили роялисты, главной базой операций армии метрополии.

Взглянув на карту, можно увидеть, что река Гудзон, которая впадает в Атлантический океан в районе Нью-Йорка, протекает с севера, огибая провинции Новой Англии, под углом 45 градусов к линии побережья Атлантического океана, вдоль которого протянулись штаты Новой Англии. Севернее Гудзона расположена небольшая цепь озер, которая тянется до границы с Канадой. Необходимо внимательно изучить расположение всех этих географических пунктов, чтобы понять план боевых действий, который Англия попыталась воплотить в 1777 г. и который потерпел полное фиаско после сражения при Саратоге.

Англичане имели в Канаде значительные силы. В 1776 г. они полностью отбили нападения американцев на эту провинцию. На будущий год британское правительство приняло решение воспользоваться тем преимуществом, которое давало наличие в Канаде английских войск. При этом планировалось не ограничиться обороной, а нанести решительный сокрушительный удар по восставшим американским колониям. С этой целью армия в Канаде была значительно усилена. Из Англии туда прибыло 7 тыс. отборных солдат и корпус артиллерии с большим запасом боеприпасов и под командованием опытных офицеров. Кроме того, были созданы крупные склады для снабжения канадских добровольцев, которые, как предполагалось, пожелают присоединиться к экспедиции. Согласно плану, собранные таким образом войска должны были совершить марш в южном направлении, до линии озер, и далее следовать по реке Гудзон. Британская армия в Нью-Йорке (точнее, крупный отряд английской армии) должна была выдвинуться по Гудзону на север, навстречу войскам, наступавшим с территории Канады. В результате этой операции оказались бы перерезанными все коммуникации между северными, центральными и южными колониями. Далее планировалось сконцентрировать сильную группировку, войска которой покончат с сопротивлением в Новой Англии, после чего остальные колонии сразу же сдадутся. У американцев, казалось, не было достаточных войск, чтобы воспрепятствовать этим маневрам. Главные силы колонистов под командованием Вашингтона находились в Пенсильвании, где осуществляли контроль над южными штатами. В любом случае предполагалось, что, желая расстроить план англичан, колонисты позволят втянуть себя в открытое сражение, в котором превосходство роялистов в количестве войск, их выучке и оснащении обеспечит им решительную победу. Несомненно, план был составлен очень грамотно. И если бы он был выполнен так же блестяще, как спланирован, он, скорее всего, обеспечил бы новое завоевание и возвращение Англии тринадцати восставших штатов. Таким образом, провозглашенная в 1776 г. независимость не просуществовала бы и двух лет. В то время еще ни одна европейская страна не выступила на защиту Америки. Конечно, на Англию все смотрели с подозрением и враждебностью, так как приобретенные ею по Парижскому мирному договору обширные территории угрожали установившемуся балансу сил. Но хотя многие желали ослабления Англии, никто не осмеливался первым нанести ей удар. И если бы Америка потерпела поражение в 1777 г., ей предстояло бы пасть в одиночестве.[48]

Бургойн приобрел известность после нескольких храбрых и стремительных рейдов во время последней войны в Португалии. Сам лично он был храбрейшим из офицеров, когда-либо возглавлявших британские войска. Кроме того, он был опытным тактиком, а его качества полководца оценивались выше всяких похвал. Под его командованием находилось несколько очень талантливых и опытных офицеров, например генерал-майор Филипс и бригадный генерал Фрейзер. Как уже было сказано выше, в составе армии Бургойна было 7200 солдат регулярных войск и отдельный корпус артиллерии (42 орудия. – Ред.). Примерно половину солдат составляли немцы. Кроме того, его сопровождали 2—3 тыс. нерегулярных войск из числа канадцев. В дополнение к этому Дж. Бургойн призвал воинов союзных Англии племен индейцев, живущих в районе западных озер, присоединиться к его армии. Сторонники как Америки, так и Англии потратили впустую немало красноречия, чтобы убедить воюющие стороны отказаться от услуг дикарей. И все же армия Бургойна мало чем отличалась от войск Монкальма, Вулфа, прочих французских и английских генералов, которые поступали так же, как он. Но на самом деле бесчеловечная жестокость индейцев, их неумение вести регулярный бой и абсолютная невозможность обеспечить дисциплину среди дикарей сводили их услуги практически к нулю, особенно если складывалась сложная обстановка. В то же время возмущение, которое вызывали зверства индейцев, склоняли все население районов, где действовала армия Бургойна, к активным действиям против англичан.

Генерал Бургойн собрал свою армию, союзные и вспомогательные войска в районе реки Букет, на западном берегу озера Шамплейн. 21 июня 1777 г. он обратился с речью к своим краснокожим союзникам и пригрозил наказанием в случае, если они не воздержатся от обычной практики зверств по отношению к безоружным людям и военнопленным. Одновременно он издал напыщенный манифест, в котором угрожал непокорным американцам всеми ужасами войны, как со стороны европейцев, так и со стороны туземцев.

Армия отправилась водным путем в Краун-Пойнт, форт, который американцы построили на северной оконечности небольшого залива, расположенного между озерами Джордж и Шамплейн. Войска Бургойна высадились там, не встретив сопротивления. Более серьезной задачей был захват форта Тайкондерога, расположенного примерно в 20 км южнее Краун-Пойнта. Форт Тайкондерога контролировал проход между озерами и казался ключевым пунктом в маршруте, которым должна была проследовать армия англичан. В 1758 г., во время англо-французской войны (в рамках Семилетней войны 1756—1763 гг.), англичане пытались захватить его, но были вынуждены отойти с большими потерями. Но Бургойн учел опыт прошлого и действовал более умело. 5 июля американский генерал Сент-Клэр был вынужден эвакуировать свой отряд численностью примерно 3 тыс. человек, который был очень слабо оснащен и не мог противостоять англичанам. Очевидно, прими он другое решение, американские войска были бы разгромлены или захвачены в плен. А этот отряд, как бы слаб он ни был, являлся основной силой, прикрывавшей штаты Новой Англии. Когда соотечественники упрекали Сент-Клэра за то, что он отступил от Тайкондероги, он справедливо замечал, что, «оставив свои позиции, он спас целую провинцию». Войска Бургойна, преследуя американцев, в нескольких успешных скоротечных боях отбили у них большую часть артиллерии и имущества.

Потери британских войск в тех боях были незначительны. Их армия продолжала продвигаться вдоль озера Джордж в южном направлении, на Скинборо. Американцы медленно отступали по сложной для маневра местности, через затопленные и заболоченные участки, лесные завалы и другие препятствия. Ведя непрерывные бои с англичанами, они с большим трудом продвигались к Форт-Эдуарду, расположенному на реке Гудзон.

30 июля войска Бургойна вышли к левому берегу Гудзона. Далее им пришлось двигаться по сложной местности, подвергаясь нападениям противника из засад. Но армия сохранила отличный порядок и высокий моральный дух. Казалось, что самая трудная часть похода уже была позади. Ведь они вышли на берег реки, по которой в дальнейшем должно было осуществляться взаимодействие с британской армией на юге. То, что чувствовали солдаты и весь народ, когда успех был так близок, можно проследить по высказываниям писателя того времени. В «Ежегодном дневнике» за 1777 г. Бёрк (Эдмунд Бёрк (1729—1797) – английский публицист и политический деятель. – Ред.) пишет:

«Таковой была череда молниеносных удач, сметающая в начале похода все препятствия на пути северной армии. Неудивительно то воодушевление, в котором пребывали и офицеры, и солдаты, почувствовавшие вкус успеха. Им казалось, что ничто не в силах противостоять их отваге. Они стали относиться к неприятелю с высокомерным презрением; они думали, что их тяжелый поход близится к концу. Олбани был практически у них в руках. Покорение северных провинций стало казаться скорее просто вопросом времени, нежели сложнейшей задачей, сопряженной с трудностями и опасностью.

В Англии царили радость и ликование. И не только при дворе. Эти настроения охватили всех тех, кто выступал за полное подчинение и безоговорочную капитуляцию восставших колоний. Для американцев гораздо опаснее, чем потеря территорий, укрепленных районов, людей и артиллерии, стала утрата морального духа. Это могло привести к непредсказуемым, может быть, фатальным последствиям. Враги презирали и унижали их, изобретали для них оскорбительные прозвища, высокомерно требовали от них вспомнить о решительности и мужском достоинстве, хотя бы попытаться встать на защиту того, что дорого американцам. Те же, кто все еще продолжал относиться к ним как к мужчинам и сохранил остатки уважения, как к братьям, кто рассчитывал, что все еще может разрешиться в соответствии с принципами конституции, без ущерба для авторитета власти одних и нарушения прав и свобод других, – даже те в сложившихся обстоятельствах стали сознавать, как низко американцы упали в их глазах. Поэтому не случайно так широко было распространено мнение, что война практически уже окончилась и дальнейшее сопротивление лишь сделает условия мира более жесткими для проигравшей стороны. Таковой была реакция, последовавшая сразу же после утраты американцами ключевых позиций в Северной Америке, какими являются Тайкондерога и озера».

Эти события вызвали изумление и тревогу среди всего населения американских колоний. Но, несмотря на это, никто из колонистов не выразил ни малейшего желания покориться. Правительства штатов Новой Англии и конгресс действовали умело и решительно, стараясь организовать отпор врагу. Генерал Гейтс был назначен командующим американской армией в районе Саратоги (вскоре у Гейтса было уже 20 тыс. человек против около 6 тыс. у Бургойна. – Ред.). На помощь ему Вашингтон выделил из своей армии подкрепления и артиллерию под командованием пользовавшегося всеобщей любовью генерала Арнольда. В то же время у англичан с самой худшей стороны стали проявлять себя действовавшие при армии Бургойна отряды индейцев. Несмотря на то что Бургойн делал все, чтобы не допустить актов вандализма, которые были привычкой среди индейцев, он не смог предотвратить многочисленных проявлений с их стороны случаев варварства, несовместимых с понятием гуманности и законами цивилизованного ведения войны. Американские командиры, в свою очередь, старались сделать эти случаи достоянием гласности, хорошо понимая, что такая информация не только не сломит стойкость жителей Новой Англии, но и, наоборот, укрепит их моральный дух. Так и случилось. И хотя, глядя на свою жену, детей, сестер и престарелых родителей, колонисты вспоминали о «безжалостных индейцах, жаждущих крови мужчин, женщин и детей», «дикарях-каннибалах, которые жестоко пытают, убивают, а затем жарят и поедают искалеченные останки жертв своих варварских битв», такие мысли лишь усиливали гнев в сердцах храбрецов.[49]

Развязанный дикарями террор возбуждал любые чувства, но только не желание покориться королевской армии. Жители колоний убедились, что даже немногочисленные сторонники британской короны так же легко могут стать жертвами не делающей различий для своих и чужих ярости дикарей.[50]

Поэтому у жителей отдаленных и приграничных районов не оставалось другого выбора, кроме как, лишившись всякой защиты, бросать свои жилища и брать в руки оружие. Каждый мужчина сознавал необходимость на время стать солдатом, так как ему приходилось бороться не только за собственную безопасность, но и защищать жизнь самых дорогих ему людей. Таким образом, армия получала пополнения в каждом лесистом, гористом и заболоченном участке, где находились многочисленные плантации и поселки. Американцы воспрянули духом. И если регулярная армия, казалось, была полностью сломлена, ополчение становилось все более грозной силой.

Под знамена Гейтса и Арнольда под Саратогой стекались решительные молодые мужчины, привыкшие к оружию и прошедшие азы военной подготовки за время службы в отрядах милиции. В то же время Бургойн со своей армией находился в Форт-Эдуарде и пытался обеспечить себе средства для дальнейшего продвижения в глубь вражеской территории. В тот момент случились два события, в которых англичанам пришлось потерпеть поражение, а американцы сумели одержать победу, что было так важно для поднятия морального духа восставших войск. Когда армия Бургойна покидала Канаду, генерал Сент-Лежер во главе отряда численностью 1 тыс. человек с легкими полевыми орудиями отправился вокруг озера Онтарио с целью отбить у американцев Форт-Стенвикс. Выполнив поставленную задачу, отряд Сент-Лежера должен был совершить марш вдоль реки Мохок до ее слияния с Гудзоном в районе Саратоги и Олбани на соединение с армией Бургойна. Но, одержав ряд побед, Сент-Лежер был вынужден отступить, потеряв большую часть своего обоза. К тому времени, когда до генерала Бургойна дошла эта печальная весть, ему пришлось услышать и об еще одном, даже более значительном поражении своих войск. Дело в том, что он лично отправил сильный отряд немецких солдат под командованием полковника Баума на поиски провизии, в которой британские войска очень нуждались. Отряд был атакован превосходящими силами колонистов, которые после нескольких атак разгромили немцев. Королевские войска бежали в лес, бросив на поле боя смертельно раненного командира. После этого американцы атаковали еще один отряд в составе пятисот человек гренадер и легкой пехоты, который под командованием подполковника Бреймана шел на помощь отряду полковника Баума. Англичане храбро оборонялись, но в конце концов были вынуждены отойти под защиту главных сил. Потери англичан в двух последних боях составили более шестисот человек. Кроме того, вместе с корпусом полковника Баума был разгромлен отряд ополченцев – сторонников королевской власти, которые шли на соединение с армией Бургойна.

Несмотря на эти неудачи, которые в значительной степени укрепили дух повстанцев и привели к увеличению их рядов, Бургойн принял решение продолжить наступление. По мере того как его армия все дальше продвигалась по болотистой местности на юг, задача организации снабжения войск из Канады водным путем по озерам становилась все сложнее. Но ценой нечеловеческого напряжения ему удалось создать в армии запасы продовольствия на 30 дней. По наплавному мосту армия Бургойна переправилась через Гудзон и, проделав недолгий путь по западному берегу реки, 14 сентября остановилась лагерем на высотах в окрестностях Саратоги, примерно в 30 км от Олбани. Американцы оставили Саратогу и закрепились у Стиллуотера, примерно на полпути между Саратогой и Олбани, демонстрируя решимость не уступать больше противнику ни пяди земли.

В это время генерал Хоу с основными силами британской армии, базировавшейся в Нью-Йорке, отправился морем в Делавэр, где начал боевые действия против армии Вашингтона. Англичане заняли Филадельфию и добились ряда впечатляющих успехов, которые, впрочем, не давали им никаких стратегических преимуществ. Но в Нью-Йорке со значительными силами оставался опытный и храбрый офицер Генри Клинтон, перед которым была поставлена задача выступить навстречу армии Бургойна по реке Гудзон. Для ее выполнения Клинтону пришлось дожидаться обещанных подкреплений из Англии, которые прибыли только в сентябре. Получив свежие войска, Клинтон погрузил на суда примерно 3 тыс. солдат и под охраной нескольких военных кораблей, которыми командовал капитан Готем, отправился вверх по реке. Но ему было необходимо преодолеть значительное расстояние, прежде чем он смог бы соединиться с войсками Бургойна.

Местность между лагерем Бургойна у Саратоги и американскими позициями у Стиллуотера была сильно пересеченной, она изобиловала небольшими реками и заболоченными участками. Но, построив несколько мостов и насыпных дорог, британские войска выступили вперед. Во второй половине дня 19 сентября примерно в 7 км от Саратоги произошел упорный бой правого фланга англичан, которым командовал сам Бургойн, с сильным неприятельским отрядом под командованием Гейтса и Арнольда. Столкновение продолжалось до наступления темноты. Поле боя осталось за англичанами, но обе стороны понесли примерно равные потери (от 500 до 600 человек). Американские войска были воодушевлены тем, что им удалось выстоять в бою с лучшими регулярными войсками английской армии. Бургойн снова остановил продвижение своих войск. Он оборудовал новый лагерь, усилив его редутами и другими полевыми укреплениями. Американцы также усилили свои оборонительные позиции. Долгое время армии стояли друг против друга почти на расстоянии пушечного выстрела. Бургойн постоянно вел разведку, ожидая долгожданного появления английских войск, которые, согласно первоначальному плану, должны были уже выступить из Нью-Йорка и подходить к Олбани с юга. Наконец в лагерь Бургойна с большим трудом пробился посыльный от Клинтона. Он доложил, что Клинтон движется вверх по реке Гудзон и сейчас его войска атакуют американские укрепления, преградившие ему путь по реке в Олбани. В ответном послании 30 сентября Бургойн просил Клинтона как можно скорее овладеть этими укреплениями. Он полагал, что один только демонстративный штурм этих укреплений заставит американцев отвести свою армию, стоящую перед фронтом его войск. В следующем письме, которое Клинтон получил 5 октября, Бургойн информировал коллегу, что больше не имеет возможности снабжать свою армию из Канады и что запасов продовольствия в его армии хватит только до 20 октября. Далее генерал писал, что его позиции хорошо укреплены, как, впрочем, и позиции американцев, но он не сомневается в том, что сможет атаковать их и открыть себе путь в Олбани. Однако он не уверен, что сможет продержаться там, из-за нехватки продовольствия. Он хотел бы, чтобы Клинтон ожидал его в Олбани, имея налаженное снабжение из Нью-Йорка.[51]

Бургойн переоценил свои силы. Уже в самом начале октября его армия оказалась в чрезвычайно затруднительном положении.

Началось дезертирство среди индейцев и канадских добровольцев. В то же время армия Гейтса постоянно пополнялась за счет прибытия новых отрядов милиции. Американцы создали экспедиционный корпус, силами которого попытались, правда безуспешно, отбить форт Тайкондерога. Понимая, что силы противника растут и его моральный дух крепнет, в то время как его собственная армия тает, как и запасы продовольствия, Бургойн принял решение атаковать противостоящую ему американскую армию. Он рассчитывал опрокинуть ее и открыть себе дорогу на Олбани или, по крайней мере, вырваться из мышеловки, в которой оказались англичане.

К тому моменту силы Бургойна сократились до менее чем 6 тыс. солдат. Правый край его лагеря стоял на возвышенности, недалеко от реки и несколько западнее ее. Оттуда укрепления англичан тянулись вдоль низины к самому берегу Гудзона. Таким образом, линия фронта пролегала почти под прямым углом к реке. Лагерь был укреплен редутами (самый мощный из которых находился на краю правого фланга) и линией траншей в форме подковы. Правый фланг армии Бургойна обороняли гессенцы под командованием полковника Бреймана. К тому времени даже регулярные американские войска теперь численно превосходили англичан. Количество отрядов милиции и волонтеров, присоединившихся к Гейтсу и Арнольду, было еще больше (американцы превосходили англичан здесь более чем в три раза. – Ред.).

29 сентября в американский лагерь прибыл двухтысячный отряд солдат из Новой Англии под командованием генерала Линкольна. Гейтс поручил ему командование правым флангом своей армии. На себя он взял командование левым флангом, где стояли две бригады под командованием генералов Пура и Леонарда, а также пехотный отряд полковника Моргана и часть сил милиции из Новой Англии. Все американские позиции были хорошо оборудованы в инженерном отношении. Инженерными работами руководил знаменитый польский генерал Т. Костюшко служивший в армии Гейтса добровольцем (Тадеуш Костюшко (1746—1817) – позже руководитель Польского восстания 1794 г., разбит русскими войсками, раненым был взят в плен, в 1796 г. освобожден, умер в Швейцарии, прах перевезен в Краков. – Ред.). Правый фланг американского лагеря, тот, что находился ближе к реке, был слишком хорошо укреплен, чтобы можно было рассчитывать на удачный штурм на этом участке. Поэтому Бургойн решил сосредоточить усилия на левом фланге. Он сформировал колонну из 1,5 тыс. солдат регулярной армии при поддержке двух 12-фунтовых орудий, двух гаубиц и шести 6-фунтовых легких полевых орудий. Бургойн решил лично, вместе с генералами Филипсом, Рейдезелем и Фрейзером, возглавить атаку. Силы противостоящих его армии американцев были так велики, что он не рискнул создать более мощную наступающую колонну, оголяя другие участки на своих позициях.

7 октября генерал Бургойн повел колонну вперед. За день до этого, 6-го числа, Клинтон провел блистательную операцию по овладению двумя занятыми американцами фортами, препятствовавшими его продвижению вверх по реке Гудзон. Англичане захватили оба форта, нанеся противнику тяжелые потери. Кроме того, они разгромили американскую флотилию, действовавшую против них под защитой фортов. Путь вверх по реке для его судов был открыт. Кроме того, он проявил достойные восхищения способности организатора, собрав в окрестностях Олбани все способные держаться на воде небольшие суда, на которые были погружены запасы продовольствия для армии Бургойна на шесть месяцев. Теперь его отделяло от армии Бургойна всего примерно 240 км, а передовой отряд англичан численностью 1700 человек находился примерно в 70 км от Олбани. К сожалению, Бургойн и Клинтон ничего не знали о действиях друг друга. Но если бы 7 октября Бургойну удалось выиграть сражение, он продолжил бы движение вперед и вскоре узнал бы об успехах своего коллеги, так же как и Клинтон узнал бы о победе Бургойна. Две победоносные армии соединились бы, и цель той большой кампании была бы достигнута. Все зависело от успешных действий колонны, с которой Бургойн в памятный день 7 октября 1777 г. начал наступление на позиции американцев.

В колонну были собраны самые храбрые английские и немецкие солдаты. Здесь же находилась и одна из лучших гренадерских частей в британской армии.

План сражения при Саратоге.

Для того чтобы отвлечь внимание противника, Бургойн сначала выдвинул вперед несколько отрядов добровольцев. Он подвел наступающую колонну на расстояние примерно 1 км до левого фланга армии Гейтса, а затем развернул ее в линию. Гренадеры под командованием майора Окленда и артиллерия под командованием майора Уильямса находились на левом фланге наступающих. В центре двигался немецкий корпус генерала Рейдезеля и сводный отряд англичан генерала Филипса. На правом фланге наступали английская легкая пехота и 24-й полк под командованием лорда Балкарреса и генерала Фрейзера. Но Гейтс не сидел в пассивном ожидании атаки неприятеля. Как только англичане развернулись для атаки, американский генерал, проявив завидное хладнокровие и мастерство полководца, приказал бригаде ньюйоркцев и ньюхэмпширцев генерала Пура, а также части сил бригады генерала Леонарда нанести неожиданный мощный удар по левому флангу англичан. Одновременно пехота полковника Моргана с приданными силами общей численностью 1500 человек были брошены в контратаку на правом фланге англичан. Гренадеры Окленда стойко отразили атаку превосходящих сил противника. Но Гейтс направил на этот участок свежие силы, и сразу же акцент сражения сместился в центр. Задачей американцев было не позволить немецким солдатам прийти на помощь гренадерам Окленда. Пехота Моргана усиливала нажим на Балкарреса и Фрейзера. Одновременно на крайнем левом фланге было заметно выдвижение свежих сил американцев, которые явно намеревались усилить нажим на правом фланге англичан и отрезать им путь к отступлению. Английская легкая пехота и 24-й полк несколько отошли назад и сформировали под углом к передовой линии английских войск еще одну линию, что позволило им расстроить планы противника и спасти своих товарищей на левом фланге, храбрых гренадеров, которые были опрокинуты превосходящими силами противника и без этой помощи были бы просто растерзаны наступающими американцами.

Теперь сражение одинаково активно велось с обеих сторон. Англичане то теряли, то снова отбивали свои орудия. Но когда гренадеры были оттеснены более многочисленным противником, одна из пушек была окончательно захвачена американцами и открыла огонь по позициям англичан. Майоры Уильямс и Окленд оба попали в плен, и на этом участке преимущество американцев стало подавляющим. Британские войска в центре пока еще продолжали удерживать позиции. Но тут настала очередь появиться на поле битвы американскому генералу Арнольду, который сделал для своей страны то, чего прежде не сумели совершить американские батальоны. 7 октября, когда началось сражение, Арнольд был отстранен от командования генералом Гейтсом после возникшей между ними ссоры, разгоревшейся по поводу событий 19 сентября. Какое-то время он находился в американском лагере, прислушиваясь к шуму битвы, в которой он не мог участвовать ни как командир, ни как простой солдат. Но его деятельный дух не мог долго переносить это пассивное созерцание. Он приказал подать своего коня и, вскочив в седло, на всей скорости поскакал на тот участок, который, с его точки зрения, был самым важным. Гейтс увидел его и послал к нему своего адъютанта, чтобы тот вернул Арнольда в лагерь. Но Арнольд уже вырвался далеко вперед и примчался в расположение тех трех полков, которыми прежде командовал. Солдаты приветствовали генерала радостными криками. Он повел их прямо против центрального участка обороны англичан. Затем, перемещаясь верхом вдоль строя атакующих, Арнольд отдал приказ о новой атаке, который был воспринят его подчиненными с восторгом. Сам генерал проявлял на поле боя чудеса храбрости и не единожды с саблей в руке принимал участие в бою. Английские офицеры, со своей стороны, так же достойно выполняли свой долг. Но самым отличившимся из них был генерал Фрейзер. Он восстанавливал поредевший строй англичан и своим личным примером воодушевлял солдат. Верхом на сером коне, в полном обмундировании генерала, он был хорошо различим и неприятелем, и своими солдатами. Американский полковник Морган считал, что судьба сражения решается на его участке. Собрав вокруг себя нескольких лучших стрелков, он указал на Фрейзера и сказал: «Этот офицер – генерал Фрейзер. Лично я восхищаюсь им, но он должен умереть. От этого зависит наша победа. Займите позиции в этих зарослях кустов и делайте свое дело». Через пять минут генерал Фрейзер получил смертельное ранение. Два гренадера отнесли его в лагерь англичан. Незадолго до того, как он был сражен роковым выстрелом, одна из пуль попала в его седло у крупа лошади, и еще одна прошла сквозь гриву коня прямо за ушами. Адъютант генерала заметил это и обратился к своему командиру: «Очевидно, что вас выбрали в качестве особой цели. Не будет ли вам угодно оставить этот участок?» Но Фрейзер ответил: «Долг не позволяет мне бежать от опасности». В следующее мгновение он упал.

Теперь вся армия Бургойна была вынуждена отступить к лагерю. Ряды солдат на левом фланге и в центре были полностью расстроены, но легкая пехота и 24-й полк сумели сдержать яростно атакующего противника. С большим трудом остатки колонны вернулись в лагерь. При этом противнику досталось шесть орудий. Большое количество англичан осталось лежать ранеными и убитыми на поле боя. Особенно большими были потери среди артиллеристов, которые не покидали своих орудий, пока наступающие американцы не добивали их выстрелом или ударом штыка.

Наступавшая колонна Бургойна была полностью разгромлена, но сражение еще не окончилось. Едва англичане вернулись в лагерь, как американцы, воодушевленные успехом, стремительно атаковали их сразу на нескольких участках. На английские редуты и траншеи обрушился град картечи, гранат и пуль. Генерал Арнольд, который в тот день был буквально одержим жаждой боя, лично возглавил атаку на участок, где оборонялась легкая пехота под командованием лорда Балкарреса. Но англичане дали его войскам дружный и энергичный отпор. К концу дня Арнольду все же удалось преодолеть укрепления англичан и пробиться в лагерь с несколькими такими же отчаянными храбрецами. Но в тот драматический момент он получил тяжелое ранение в ту же ногу, в которую был ранен в боях за Квебек. К его великому сожалению, его вынесли обратно. Подчиненные Арнольда продолжали атаку, но и англичане продолжали так же отчаянно обороняться. Наконец наступила ночь, и американцы отошли с этого участка обороны англичан. На другом участке атака была более успешной. Американский отряд под командованием полковника Брука сумел пробиться через подковообразную линию траншей на крайнем правом фланге английских позиций, которую защищали гессенцы под командованием полковника Бреймана. Немцы оборонялись храбро. Полковник Брейман погиб в бою, но американцам все же удалось пробить их оборону. Они захватили обоз, артиллерию и склад боеприпасов, в которых очень нуждались. Закрепившись на этом участке, американские войска обеспечивали себе позицию, с которой могли полностью разгромить правый фланг британцев и выйти им в тыл. Для того чтобы избежать этого, в течение ночи армия Бургойна полностью сменила позиции. Новый лагерь был разбит несколько севернее прежних позиций, на высотах у реки. Англичане ожидали, что на следующий день противник пойдет на новый штурм. Но Гейтс решил не рисковать. Ведь вчерашнее сражение уже принесло ему славу победителя. Американцы продолжали постоянно обстреливать английские позиции, но решительных атак больше не предпринимали. Гейтс приказал создать пикеты своих войск по обоим берегам Гудзона, чтобы не дать англичанам снова переправиться через реку и воспрепятствовать их общему отступлению. Генерал Бургойн понимал, что ему необходимо отвести войска. Поэтому с приходом темноты англичане под дождем и штормовым ветром направились в сторону Саратоги, оставив противнику своих раненых и обоз.

Перед тем как арьергард покинул лагерь, солдаты отдали последние почести храброму генералу Фрейзеру, умершему на следующий день после сражения.

Перед тем как испустить последний вздох, генерал пожелал быть похороненным на одном из редутов, построенном англичанами. Теперь английские солдаты ушли оттуда, и редут простреливался огнем американской артиллерии, которая была быстро подтянута американцами как можно ближе к новому лагерю англичан. Тем не менее Бургойн решил выполнить желание своего умершего товарища, и погребение прошло при очень необычных, волнующих обстоятельствах. Наверное, таких похорон не было ни у одного солдата. Но пожалуй, еще большего интереса заслуживает рассказ о переходе леди Окленд из английского в американский лагерь, куда она отправилась для того, чтобы разделить плен и страдания своего мужа. Майор Окленд оказался в американском плену после того, как был тяжело ранен. Американский историк Лоссинг рассказывает об этих трогательных эпизодах той войны с той взволнованностью и правдивостью, которая так же делает честь самому рассказчику, как и предмету его повествования. Рассказав о том, что генерал Фрейзер умер 8 октября, писатель пишет:

«На закате тихого октябрьского дня тело генерала Фрейзера перенесли на холм к месту похорон в большом редуте. На похоронах присутствовали только его родственники, служившие в армии, и капеллан г-н Бруденелл. Глаза сотен солдат обеих армий следили за торжественной процессией. Но американцы, не зная, что именно происходит в районе большого редута, продолжали обстреливать его из своих орудий. Капеллан не выказывал никакого страха перед нависшей над ним опасностью и не обращал внимания на летящие в него комья земли, образовавшиеся после разрывов снарядов. Он ровным, торжественным голосом произносил слова похоронной службы англиканской церкви. Наступление темноты сделало эту сцену еще более торжественной. Внезапно ураганный огонь американских орудий стих, и только одно орудие делало выстрелы через равные промежутки времени. Грохот его выстрелов ровно и торжественно проносился над долиной, отдаваясь эхом на холмах. Это американцы артиллерийским огнем отдавали почести храброму генералу. К тому моменту они уже знали, что скопление людей на редуте было похоронной процессией, отдающей последние почести бездыханным останкам генерала Фрейзера. Поэтому последовал приказ немедленно прекратить огонь и дать орудийный салют в честь погибшего храбреца.

Случай с майором Оклендом и его героической супругой произошел при аналогичных обстоятельствах. Командир британских гренадер Окленд был прекрасным солдатом. Супруга приехала вместе с ним в Канаду в 1776 г. На протяжении всей кампании, вплоть до возвращения в Англию после сдачи армии Бургойна осенью 1777 г., она делила с мужем все тяготы, опасности и лишения войны на вражеской территории. В Чамбли на Сореле, ухаживая за тяжелобольным мужем, леди Окленд жила в жалкой хижине. Когда Окленд был ранен в сражении при Хаббардтоне в Вермонте, она приехала за ним из Монреаля в Хенесборо и решила больше его не покидать и следовать за армией. Незадолго до переправы через Гудзон чета Окленд еле успела спастись, когда неожиданно загорелась их палатка.

Во время злосчастного боя 7 октября леди Окленд прислушивалась к каждому звуку сражения, в котором участвовал ее муж. Когда утром 8-го числа разбитые английские войска сменили позиции, она, как и прочие женщины, была вынуждена искать убежища среди убитых и умирающих, так как все палатки были потеряны и для них не осталось даже навеса или сарая. Как уже было сказано выше, майор Окленд был ранен в бою в обе ноги и захвачен американцами в плен. Когда во второй половине дня 7 октября войска генералов Пура и Лернда атаковали британских гренадеров и артиллеристов на левом фланге англичан, генерал-адъютант Гейтса Вилкинсон во время преследования отступавшего противника, оставившего артиллерийскую батарею, внезапно услышал слабый голос: «Сэр, защитите меня от этого парня». Он обернулся и увидел юношу, который решительно направил ружье на раненого английского офицера, лежавшего у низкой изгороди. Вилкинсон приказал молодому солдату отвести ружье и распорядился отнести майора Окленда в лагерь генерала Пура, расположенный на близлежащей возвышенности. Там майору была оказана помощь.

Когда леди Окленд узнала, что ее муж ранен и находится в плену, она очень переживала. По совету друга семьи барона Рейдезеля она решила отправиться в лагерь к американцам и попросить разрешения самой ухаживать за майором. 9 октября через адъютанта Бургойна лорда Питерсхэма женщина отправила генералу записку, в которой просила разрешения оставить лагерь англичан. «Хотя мне были известны терпение и сила духа, в высшей степени присущие этой даме, а также прочие ее добродетели, – заявил Бургойн, – меня удивила эта просьба. После всех моральных страданий, испытывавшая потребность не только в отдыхе, но и страдавшая от голода, вынужденная провести полдня под дождем, женщина была готова еще и отдать себя в руки врага. Ей пришлось бы пробираться в лагерь противника ночью, и неизвестно, в какие руки она могла при этом попасть. Все это казалось мне подвигом, на который способен далеко не каждый. Я был мало чем способен помочь ей. Не в моих силах было даже предложить ей стакан вина. Все, что было в моих силах, – это лишь предоставить в ее распоряжение небольшую лодку и написать на мокром грязном клочке бумаги записку к генералу Гейтсу с просьбой взять леди Окленд под свою защиту». В записке генерала Бургойна генералу Гейтсу говорилось: «Сэр! Леди Гарриет Окленд происходит из очень уважаемой семьи, занимающей высокое положение в обществе, и является в высшей степени мужественной и достойной дамой. В сложившихся обстоятельствах, когда ее муж майор Окленд был ранен и является Вашим пленником, я не могу отказать в ее просьбе и вверяю леди Окленд Вашему покровительству. Несмотря на то что в данной обстановке с моей стороны было бы бестактно обращаться к Вам с личной просьбой, я не могу в этом случае проявить обычную сдержанность и оставить эту уважаемую женщину, на долю которой выпали тяжелые испытания, без Вашего внимания и покровительства, чем Вы меня очень обяжете. Ваш преданный слуга, Дж. Бургойн». Леди Окленд спустилась к Гудзону и в сопровождении капеллана Бруденелла, служанки и камердинера мужа, который был тяжело ранен во время поисков своего хозяина на поле боя, села в лодку. Они отправились в путь, когда уже почти стемнело. К тому времени дождь и ветер, поднявшийся с утра, усилились, что сделало путешествие еще более опасным. Когда путники достигли передовых постов американцев, уже давно стемнело. Услышав всплески весел, часовой их окликнул. Леди Гарриет представилась ему в ответ. Ясный звонкий женский голос, доносившийся из темноты, вызвал у солдата сверхъестественный ужас. Он позвал одного из товарищей, чтобы вместе отправиться к берегу реки. Цель прибытия англичан была выяснена, но упрямый служака не позволял им выйти на берег, пока не вызвали майора Дирборна. Офицер пригласил их в штаб, где они встретили самый уважительный прием. Там леди Окленд получила радостное известие, что ее муж находится в безопасности. Утром она была тепло принята генералом Гейтсом, который выделил ей сопровождение и отправил в лагерь генерала Пура. Там она и оставалась до тех пор, пока вместе с мужем их не перевезли в Олбани».

В это время армия Бургойна занимала высоты близ Саратоги в окружении противника, который избегал решительного сражения, но не давал англичанам ни малейшего шанса спастись бегством. Солдаты продолжали оставаться на позициях до тех пор, пока голод не заставил англичан сдаться. О силе духа британских солдат, переживавших такие трудные времена, много писали историки того времени. Но автор предпочел бы привести слова современника-иностранца, которого было бы трудно обвинить в предвзятости. Итак, Бота писал:

«Невозможно описать словами, в каких жалких условиях была вынуждена теперь пребывать британская армия. Войска были измотаны тяжелым трудом, лишениями, болезнями и безнадежными боями. Их оставили индейцы и канадские союзники, а после этого силы армии еще больше сократились в результате тяжелых потерь, понесенных в непрекращающихся боях. В тех столкновениях гибли лучшие солдаты и офицеры. От десятитысячной армии осталось менее половины ее первоначального состава. Из них только чуть больше 3 тыс. солдат были англичанами.

В данных обстоятельствах ослабленным воинам приходилось противостоять армии, четырехкратно превышающей их по численности. Позиции противника сплошным кольцом окружали лагерь осажденных. Кольцо окружения было образовано тремя группировками. Противник избегал вступать в бой с англичанами, хотя и знал, насколько слаба их армия. Англичане тоже не могли атаковать противника, так как это было невозможно на той местности. В этой безнадежной обстановке, вынужденные не расставаться с оружием, под огнем пушек врага, простреливавших их лагерь на любом участке, а на некоторых участках подвергаясь ружейному обстрелу американцев, солдаты Бургойна сохранили свойственную им стойкость. В тех тяжелых условиях они доказали, что достойны лучшей участи. Они не заслуживают ни слова упрека в том, что якобы они проявили слабость духа или были недостаточно мужественными».

Наступило 13 октября, и, поскольку не было никаких признаков подходящей помощи, а запасы продовольствия практически подошли к концу, Бургойн созвал военный совет, где было принято единогласное решение отправить в американский лагерь парламентера для обсуждения условий сдачи.

Сначала генерал Гейтс потребовал, чтобы все солдаты королевской армии стали военнопленными. Он предложил, чтобы англичане сложили оружие. Но Бургойн ответил, что считает это требование неприемлемым. Английский генерал заявил, что англичане скорее решатся на бессмысленную попытку штурмовать с оружием в руках лагерь американцев. Наконец после обмена посланиями были выработаны условия сдачи англичан. В них предусматривалось, что «войска под командованием генерала Бургойна покинут укрепленный лагерь и выйдут из него к реке со всеми военными знаменами, артиллерией и другим оружием. Там они оставят артиллерию и стрелковое оружие. Оружие будет сложено по команде самих английских офицеров. После этого армии генерал-лейтенанта Бургойна будет обеспечен беспрепятственный выезд в Великобританию при условии, что его подчиненные дадут слово больше не служить в Северной Америке».

Условия капитуляции были приняты 15 октября. В тот же вечер прибыл посыльный от генерала Клинтона. Клинтон сообщал о своих дальнейших успехах. Теперь часть его армии успела дойти до Эзопа и находилась в 80 км от лагеря Бургойна. Но было уже слишком поздно. Войска обещали прекратить сопротивление. К тому же солдаты слишком устали и ослабли от голода и не смогли бы отразить атаку американцев. А Гейтс, несомненно, начал бы штурм лагеря англичан, если бы они решились нарушить условия капитуляции. 17 октября английская армия под Саратогой капитулировала. 5790 английских солдат становились военнопленными. Общее количество раненых и больных, оставленных в прежнем лагере перед отступлением, а также число раненых, убитых, попавших в плен или дезертировавших в начале кампании британских, немецких и канадских солдат, по общим оценкам, составило 4689 человек.

Американцы очень гуманно обошлись с больными и ранеными англичанами, попавшими в их руки после сражения 7 октября. А когда английская армия капитулировала, генерал Гейтс проявил себя очень деликатным человеком, что также делает ему честь. Американцы избегали любых проявлений чувств триумфаторов. Они оставались на своих позициях до тех пор, пока англичане не сложили оружие. А когда это условие было выполнено, победители приняли побежденных солдат и офицеров по-дружески и попытались сразу же сделать все, чтобы облегчить их страдания. Уже позднее возникли споры по поводу выполнения условий капитуляции. Американский конгресс долгое время отказывался выполнять пункт об отправке солдат Бургойна в Европу. Но в этом нет никакой вины генерала Гейтса и его подчиненных, которые проявили себя настолько же великодушными, насколько храбрыми солдатами.

После победы Гейтс немедленно отправил полковника Вилкинсона с донесением в конгресс. На заседании конгресса полковник заявил: «Вся британская армия сложила оружие под Саратогой. Наши же войска находятся в полной готовности выполнить ваши дальнейшие приказы. Мы вверяем себя вашей мудрости, которая подскажет вам, где еще мы можем послужить своей стране». По решению конгресса участвовавшим в сражении генералам и их подчиненным были розданы многочисленные награды и оказаны самые высокие почести. Как писал итальянский историк, «было бы невозможно описать тот взрыв радости, которую вызвала среди американцев весть о победе. Они стали надеяться на то, что будущее принесет им еще более радостные события. Никто уже не сомневался в том, что их страна будет независимой. Все надеялись, и не без основания, что такой важный успех наконец убедит Францию и другие европейские страны, которые следили за ситуацией, открыто встать на сторону Америки.

Ни у кого не оставалось сомнений относительно будущего. Теперь уже никто не считал, что борьба за независимость своего народа является слишком рискованной, чтобы принять в ней участие».

Поведение Франции вскоре подтвердило предварительные оценки. Когда в Париже узнали о падении Тайкондероги и победоносном марше армии Бургойна на Олбани, событиях, казалось, предрекавших Англии полный триумф, в Нант и другие французские порты были отправлены депеши с указаниями запретить американским каперским кораблям заходить в эти порты, за исключением случаев, когда это будет вызвано крайней необходимостью (например, для ремонта корабля, покупки провизии или для того, чтобы переждать неблагоприятную погоду). В досаде и отчаянии, вызванных этим жестом, американские представители в Париже практически разорвали отношения с французским правительством. Они даже решили пойти на контакт с представителями Англии, но британское правительство, воодушевленное первыми успехами Бургойна, отказалось от предложенных ему переговоров. Но когда новость о Саратоге достигла Парижа, обстановка резко изменилась. Все трудности, с которыми ранее сталкивался Франклин и его коллеги, улетучились. Казалось, что для дома Бурбонов настал благоприятный момент для того, чтобы отомстить за все потери и унижения прошлых войн. В декабре был подписан, а в феврале официально утвержден договор, согласно которому Франция признавала независимые Соединенные Штаты Америки. Это, конечно, было равносильно объявлению войны против Англии. Вскоре примеру Франции последовала Испания, а затем к ним присоединилась и Голландия. Получив значительную помощь от французских флота и армии (решающую помощь. – Ред.), американцы стали успешно вести бои против войск, которые Англия, несмотря на наличие многочисленных противников в Европе, продолжала посылать через Атлантику. Но Британия не имела достаточных ресурсов, чтобы вести многолетнюю войну по другую сторону океана (главное – против коалиции стольких противников, а также при «вооруженном нейтралитете» России. – Ред.). В 1783 г. в Версале был подписан мирный договор, в котором, в частности, метрополия признавала независимость Соединенных Штатов.

Краткий обзор событий между сражением при Саратоге (1777 г.) и битвой при Вальми (1792 г.)

1781 г. Британская армия генерала Корнуоллиса капитулирует в Йорктауне перед Вашингтоном (а также, и прежде всего, перед французскими войсками Рошамбо и флотом де Грасса. – Ред.).

1782 г. Победа адмирала Роднея (Родни) у острова Доминика над французской эскадрой де Грасса (что спасло английскую Ямайку от захвата французами и испанцами). Неудачная осада Гибралтара испанцами и французами.

1783 г. Версальский мирный договор – Англия признает свое поражение и независимость США.

1789 г. Созыв Генеральных штатов во Франции. Начало революции.

Глава 7

Битва при Вальми (1792 г.)

В нескольких километрах к западу от городка Сент-Мену на северо-востоке Франции (департамент Марна) расположено селение и холм (201 м) Вальми. А у вершины холма стоит скромный памятник, на котором указано, что в этом месте находится могила генерала Французской республики и маршала Французской империи.

Старший Келлерман (отец другого выдающегося офицера, который носит это же имя и который возглавлял кавалерийскую атаку в битве при Маренго) занимал высокие посты во французской армии и участвовал в войнах времен Конвента, Директории, консульства и империи. Он пережил и все эти войны, и саму империю и умер в глубокой старости в 1820 г. Последним желанием старого солдата, лежавшего на смертном одре, было, чтобы его сердце было похоронено на поле сражения при Вальми, там, где лежат останки его товарищей по оружию. Прошло двадцать восемь лет с того памятного дня, когда революционная Франция одержала первую победу над войсками герцога Брауншвейгского и отрядами эмигрантов Конде, не позволив им войти в Париж и уничтожить молодую республику в ее колыбели.

Герцог Вальми (Келлерман, став в 1804 г. одним из маршалов Наполеона, принял этот титул по названию поля сражения) за свою долгую военную карьеру участвовал во многих победоносных битвах, гораздо более блистательных и знаменитых, чем та, память о которой он нежно лелеял в своем сердце. Ему пришлось стать свидетелем жестоких побоищ, когда кровь лилась рекой, в сравнении с которыми число жертв сражения при Вальми кажется каплей в море, а сама битва, на взгляд стороннего наблюдателя, является лишь мелким, незначительным эпизодом истории. Но он сумел верно оценить огромное значение этого события, с которым, как ему хотелось, должна была ассоциироваться его деятельность при жизни и после смерти. Успешное сопротивление, которое смогли оказать только что призванные новобранцы и остатки старой французской королевской армии объединенным силам внешнего врага из Пруссии и Австрии, а также изгнанным представителям французской знати, раз и навсегда определило воинственный характер революции. Неграмотные и малограмотные ремесленники и мелкие торговцы, простые горожане, мастеровые и крестьяне, все те, кто принадлежал к среднему и низшему классам населения Франции, осознали, что они могут выстоять под вражескими ядрами, вести огонь из ружей и скрещивать штыки с противником. При этом они совершенно не нуждались в утомительной военной муштре и надзоре со стороны офицеров – выходцев из знатных родов. В них проснулись не осознанные ранее способности к солдатской службе. Они сразу же сумели поверить в себя и в своих товарищей, и вскоре эта вера переросла в дух безграничной отваги и честолюбия. «С грохота орудий при Вальми начались их победоносные походы, которые привели их армии в Вену и к Кремлю» (откуда их погнали до самого Парижа. – Ред.).[52]

Тяжелые размышления вызывает анализ того неутомимого гражданского и военного энтузиазма, которые на исходе XVIII века стали национальной чертой французов, и сознание того, что их тревожащее народы влияние не прекращается и в наши дни. Кажется, во Франции невозможно построить стабильную систему правления, которая будет передаваться от поколения к поколению и которая избавит ее народ от коррупции и всеобщего насилия. А всякая революция в Париже заставляет содрогаться весь мир. Даже успехи союзных держав, достигнутые в войне против Франции в 1812—1814 и 1815 гг., какими бы важными они ни были, не смогли вычеркнуть из памяти предшествующие 23 года потрясений и войн.

В 1830 г. была свергнута династия, навязанная Франции силой иностранных штыков. И народы сразу же содрогнулись в ожидании очередного всплеска анархии в стране и возрождения честолюбивых целей французов. Они «смотрели в будущее в тревожном ожидании периода разрушений, подобного тому, что испытал на себе римский мир в середине третьего столетия нашей эры».[53]

Луи-Филипп сумел дезориентировать революционеров, и какое-то время казалось, что ему удастся задушить революцию.

Но, несмотря на законы Фиши, на блистательные французские завоевания в Алжире, на браки, стирающие границу на Пиренеях, сотни укрепленных крепостей и сотни тысяч солдат, революция жила и ждала выхода своей энергии. Старый дух титана постоянно стремился вверх, ему было тесно в рамках «монархии с республиканскими институтами». Наконец, четыре года назад (в 1848 г. – Ред.) все здание королевства треснуло и было разрушено, будто одним дуновением ветра, в результате восстания демократов в Париже. И сразу же последовали новые восстания, баррикады, свержения крупных и мелких монархов, вооруженные столкновения между сторонниками различных партий, государств и народов. В недавней европейской истории эти события стали обычным явлением.

Сейчас Франция называет себя республикой (уже в 1852 г. произошел переворот, и Франция до 1870 г. снова стала империей. – Ред.). Впервые она присвоила себе этот титул 20 сентября 1792 г., в тот самый день, когда было выиграно сражение при Вальми. От этой битвы берут свое начало демократические перемены 1848 г., когда так же, как и в 1792 г., в Париже была провозглашена республика, исповедующая те же принципы и ценности.

До той битвы перспективы развития демократии в Европе представлялись иными. И это иное развитие событий могло бы отразиться на нынешнем состоянии французского народа, если бы колонны герцога Брауншвейгского наступали более решительно, а солдаты Дюмурье и Келлермана, напротив, оборонялись менее стойко. Когда в 1792 г. Франция начала войну с великими европейскими державами, у нее еще и в помине не было той прекрасно организованной военной машины, которая была создана с учетом опыта нескольких революционных войн и которой страна обладает и поныне. В последние годы правления короля Людовика XV старая королевская армия постепенно приходила в упадок. Это относится как к ее численности, так и к оснащенности современным оружием и боевому духу. Военная слава, добытая после того, как Людовик XVI отправил на войну в Америку (а также в Индию и др. – Ред.) дополнительные силы, несколько восстановила прежний престиж военных. Неподчинение и дух анархии, порожденные участием в революционных беспорядках сначала французской гвардии, а затем и солдат армейских полков, вскоре распространились по всей армии. Во времена Учредительного (1789—1791), а затем Законодательного собрания каждая жалоба солдата на офицера, какой бы пустячной или безосновательной она ни была, рассматривалась пристрастно, как считалось, с соблюдением принципов свободы и равенства. Это привело к постепенному падению дисциплины и разложению солдат старой армии. Военных обвиняли в том, что ими командуют запятнавшие себя представители аристократии, а в военном министерстве царят путаница и некомпетентность. Многие самые боеспособные полки последних лет монархии были укомплектованы иностранцами. Они были либо истреблены в попытках защитить трон от восставших, как это произошло со швейцарцами, либо расформированы. Солдаты этих частей были вынуждены бежать за границу, и многие из них впоследствии оказались в рядах иностранных армий, вторгшихся во Францию. Кроме того, в результате эмиграции представителей знати французская армия лишилась практически всех старших офицеров и значительной части младшего офицерства. Более 12 тыс. юношей французских аристократических фамилий, которые из поколения в поколения служили на командных должностях армии Франции и которые, как продолжали считать в народе, в случае войны возглавят солдатские массы, теперь собрались под знамена Конде и других руководителей эмиграции. Теперь они намеревались сокрушить французские войска и овладеть Парижем. Те же, кто занял их место во французских полках и бригадах, пока не имели ни соответствующей подготовки, ни опыта. Они были ненадежны и не пользовались авторитетом у солдат.

Таково было состояние того, что осталось от старой армии. Но ядро новой армии, с которой Франция вступила в войну, состояло из добровольцев, призванных из числа представителей восставших народных масс. И эти люди были еще менее подготовленными к боям. После объявления войны к границам страны под звуки «Карманьолы» стекались революционные добровольцы из всех департаментов страны, которые вняли призывам якобинцев о том, что родина в опасности. Они были преданными и храбрыми бойцами. Души их «воспламенились под влиянием цветистых революционных лозунгов, которыми любили разбрасываться красноречивые ораторы, песен, танцев и бесконечных дискуссий». Но все эти люди не желали признавать дисциплину и подчиняться приказам командиров. Они не признавали никакой власти над собой. В лагере революционной армии оказалось множество негодяев, запятнавших себя участием в самых чудовищных и кровавых преступлениях на улицах Парижа. Они же «прославились» полной беспомощностью перед лицом противника и в то же время нежеланием подчиняться собственным офицерам (похожее, но в больших масштабах повторилось в России в 1917—1918 гг. – Ред.). Кстати, перед битвой при Вальми под командование Дюмурье прибыли восемь батальонов федератов, зараженных многочисленными случаями жестоких убийств и подстрекательств к бунту. Эти «солдаты» могли за короткое время разложить всю его армию. Они открыто заявляли, что офицеры старой армии являются предателями и необходимо очистить от аристократов армию, как это уже было сделано в Париже. Тогда Дюмурье построил эти батальоны, разместил у них в тылу сильный отряд кавалерии, а на флангах приказал установить два артиллерийских орудия. Затем он со всем своим штабом и в сопровождении эскорта из сотни гусар появился перед строем батальонов. «Ребята, – крикнул Дюмурье, – я не стану называть вас ни гражданами, ни солдатами. Вы видите перед собой эти пушки, а за собой эту кавалерию. Вы запятнали себя преступлениями, а я не намерен терпеть здесь убийц и палачей. Я знаю, что среди вас есть мерзавцы, которые осмелились подстрекать вас к нарушениям закона. Заставьте их выйти из строя или назовите мне их имена, иначе я буду считать вас ответственными за их поведение».

Один из современных историков Французской революции, который рассказал об этом эпизоде, мысленно так ответил французскому генералу: «Терпение, Дюмурье! Эта неустойчивая толпа крикунов и бунтовщиков, стоит только их обучить и подготовить, превратится в монолитную массу бойцов. Они научатся идти вперед и яростно бросаться в бой, подобно урагану. Смуглые усачи, часто босые, иногда даже раздетые, но обладающие железными мышцами. Им будет нужен лишь хлеб и порох, этим детям огня, ловким, горячим, стремительным, каких не видела земля со времен Аттилы».

В такие монолитные массы бойцов вскоре суждено было превратиться всем этим солдатам французской революционной армии. И стране пришлось положиться на них во времена смертельной опасности, когда этот процесс превращения был еще в самом начале.

Первые события войны принесли Франции череду катастрофических неудач. Это было ужасно, даже с учетом того, в состояние какого хаоса были ввергнуты ее правительство и ее войска. Надеясь использовать в свою пользу неготовность к войне Австрии, которая в тот период владела Нидерландами, Франция начала кампанию 1792 г. вторжением во Фландрию силами, которые численно значительно превосходили противника. Казалось, все говорит о том, что очень скоро это европейское яблоко раздора будет завоевано. Но одного взмаха австрийского меча, самого первого выстрела австрийской пушки оказалось достаточно для того, чтобы расстроить все планы французов. Один из отрядов французской армии численностью 4 тыс. солдат наступал через границу из Лилля, когда неожиданно путь ему преградил гораздо менее многочисленный австрийский гарнизон города Турне. Не было сделано ни одного выстрела, не дошло дело и до штыкового боя. Мгновенно охваченные паникой, французы с криками бросились назад, пока не добежали обратно до Лилля. Там поход закончился мятежом, во время которого был убит командир корпуса и несколько старших офицеров. В тот же день французская дивизия под командованием Бирона в составе 10 тыс. сабель и штыков встретилась с небольшим отрядом австрийских стрелков, который проводил рекогносцировку на местности. Противники едва успели обменяться выстрелами. Достаточно было нескольких точных выстрелов австрийцев по боевым порядкам французов, как два полка французских драгун бросились удирать с криками: «Нас предали!» Их примеру сразу же последовали и остальные французские солдаты. Подобные случаи панического бегства, почти всегда необъяснимого, происходили постоянно, как только первые революционные французские полководцы Рошамбо, Люкнер или Лафайет пытались бросить свои войска на врага.

А в это время страны – члены антифранцузской коалиции собирали на Рейне прекрасно подготовленную армию закаленных в боях солдат, которые должны были вторгнуться во Францию. По своей численности, вооружению и военному опыту командиров и солдат эта армия была типичной для тех, что Германия использовала в завоевательных походах против своих соседей. Согласно плану, эти войска должны были смело и решительно нанести удар в самое сердце страны. Они должны были пройти через Арденны, миновать Шалон и дойти до Парижа. Им практически ничто не препятствовало выполнить эти планы. Разложение во французской армии и ее слабость еще более усугубились после того, как был отстранен Лафайет и в армии сменилось командование. Единственными силами, развернутыми на пути возможного следования армии союзников, оказались 23 тыс. солдат под командованием Лафайета, расквартированных в районе Седана, и 20-тысячный корпус, находившийся в районе Меца, командование которым Люкнер только что передал Келлерману. На пути противника находились всего три крепости, которые он должен был либо захватить, либо изолировать, а именно Седан, Лонгви и Верден. Французам пришлось из-за нехватки солдат и оружия значительно ослабить оборону этих крепостей. Поэтому после того, как враг преодолеет эти слабые препятствия на своем пути и достигнет Шалона, он окажется перед богатыми незащищенными землями, которые, как казалось, сами приглашают его совершить «легкую прогулку в Париж», что неприятель, конечно, и сделает.

В конце июля вражеская армия, завершив все приготовления, вышла из мест дислокации и, проделав марш из Люксембурга в направлении Лонгви, вторглась на территорию Франции. 60 тыс. прусских солдат, многие из которых прошли школу еще при Фридрихе Великом, наследники воинов Семилетней войны, считавшиеся лучшими солдатами в Европе (пока не встретились с русскими. – Ред.), одной колонной продвигались на главном направлении наступления. Фланги пруссаков прикрывали 45 тыс. австрийцев, сведенных в два сильных корпуса, большую часть которых составляли наемники, прошедшие недавнюю турецкую кампанию. Кроме того, в составе союзной армии находилось большое количество гессенцев, а также действовавших против французской республики 15 тыс. представителей самых знатных аристократических фамилий Франции. Многие из этих эмигрантов, отпрысков самых древних фамилий, чьи имена в течение столетий заставляли трепетать перед собой европейские страны, теперь служили простыми солдатами. Дорога в Париж была для них тем путем, который они должны были с боем проложить себе, обеспечив победу, почести и спасение своего короля. Там они воссоединятся со своими семьями, вернут привилегии и восстановят порядок в стране.

Во главе этой сокрушительной силы был поставлен герцог Брауншвейгский, один из мелких князей Германии, талантливый политик, снискавший себе во время Семилетней войны военную славу, уступавшую лишь славе самого Фридриха II Великого. Всего несколько лет назад ему пришлось подавлять народные волнения в Голландии, и он усмирил попытку революции в этой стране быстро и решительно. Казалось, все говорит о том, что армия, которой командовал этот полководец, с таким же успехом справится и со своей задачей во Франции.

Союзники прекрасно сознавали свое превосходство. Их армия медленно, величественно и спокойно продвигалась вперед. Солдаты были настроены выполнить свою задачу должным образом. 20 августа армия появилась перед Лонгви, и после первого же залпа деморализованный гарнизон послушно открыл перед противником ворота крепости. 2 сентября, оказав лишь символическое сопротивление, союзникам сдалась имевшая еще более важное значение для обороны страны крепость Верден.

Превосходящие силы герцога Брауншвейгского теперь находились между армией Келлермана слева и находившейся правее, в районе Седана, второй французской армией, после отставки Лафайета временно оставшейся без командующего. Германские генералы могли поочередно нанести удары превосходящими силами по французским войскам на флангах и поочередно разгромить слабого противника, а затем беспрепятственно продолжить движение на Париж. В этот критический момент в лагерь французских войск под Седаном прибыл новый командующий Дюмурье. Он сразу же начал маневрировать силами, в результате чего рассеянные и дезорганизованные войска французов вновь соединились и преградили дорогу пруссакам как раз в тот момент, когда казалось, все препятствия перед армией союзников устранены и волна вторжения может продолжать свое движение, начавшееся на его далеких границах.

Французские крепости пали. Но сама природа, казалось, помогала храбрым защитникам своей страны и создавала преграды наступающему врагу. От окрестностей Седана на 60—70 км на юго-запад тянется полоса пересеченной местности, которая называется Аргон. В настоящее время эта территория очищена и осушена. Но в 1792 г. там росли густые леса, а низины изобиловали ручьями и болотами. Таким образом, местность здесь представляла собой естественное препятствие шириной до 70 км, почти непреодолимое для войск, за исключением нескольких проходов, оборона которых могла быть организована незначительными силами. Дюмурье отвел свою армию из района Седана за Аргон, и, пока пруссаки еще находились северо-восточнее аргонских лесов, отряды французских солдат успели занять проходы. Дюмурье приказал Келлерману двигаться вокруг Меца на Сент-Мену. Там же должны были сосредоточиться двигавшиеся из глубины страны на север резервы. Таким образом, за юго-западной оконечностью Аргона была сосредоточена сильная армия. Сам Дюмурье, имея под своим командованием 25 тыс. солдат, ожидал подхода противника на участке, окруженном лесом. Теперь у герцога Брауншвейгского был выбор. Он мог со своей армией атаковать войска Дюмурье или совершить долгий обходной маневр, во время которого перед французами открывались возможности нанести пруссакам фланговый удар. Дюмурье укрепил основные проходы через Аргон. Он с гордостью заявлял, что устроил противнику вторые Фермопилы. Но эта аналогия чуть было не закончилась для оборонявшихся так же фатально, как и для их предшественников в древности. Менее важный проход оборонял лишь малочисленный отряд, и после ожесточенного боя он был занят австрийским корпусом под командованием Клерфэ. Дюмурье с трудом удалось спасти свою армию от окружения и уничтожения колоннами неприятеля, продвигавшимися через лес. Но Дюмурье не стал отчаиваться из-за того, что его план не удался. Он не отвел свою армию в глубь страны, так как в этом случае разрыв с армией Келлермана еще более увеличился бы, а сам Дюмурье оказался бы в положении преследуемого победоносной армией союзников, которые в конце концов нагнали бы его деморализованных солдат у стен Парижа. Поэтому он решил оставаться в труднодоступной местности, как можно скорее соединиться с армией Келлермана, а затем во главе значительных сил заставить противника остановить свое наступление на Париж и отступить. Армия Дюмурье стала стремительно двигаться на юг. По словам самого генерала, в тот момент «судьба Франции висела на волоске». С большим трудом Дюмурье удалось покончить с паникой среди солдат, которые тысячами разбегались, едва завидев нескольких прусских гусар. Наконец его армия остановилась на укрепленных позициях близ Сент-Мену. Здесь французы могли чувствовать себя спокойно под защитой болотистой местности у рек Эна и Ов, к северо-западу от которых возвышалось плато под названием Дампьер-Камп. Дюмурье принял решение развернуть там армию Келлермана сразу же после ее прибытия в этот район. Отсюда французы могли контролировать дорогу на Шалон-сюр-Марн и Париж.[54]

Между тем новости об отступлении армии Дюмурье от аргонских проходов и о той панике, что охватила часть его войск, быстро распространились по стране. Келлерман решил, что армии Дюмурье больше не существует. Не желая загонять себя в ловушку и оказаться посреди масс победоносных прусских войск, он остановил движение своей армии из Меца, когда его солдаты почти уже вышли к Сент-Мену. Он был готов отдать команду на отход, когда прибывшие от главнокомандующего посыльные заставили его отказаться от этого гибельного шага. Тогда войска Келлермана продолжили движение и оказались несколько позади и слева от армии Дюмурье, развернутой у Сент-Мену. 20 тыс. солдат Келлермана, а также несколько тысяч добровольцев, присоединившихся к ним на марше, заняли позиции западнее Дюмурье в тот вечер, когда в их лагерь прибыли два офицера из штаба главнокомандующего, Вестерман и Тувено. Они сообщили, что армия герцога Брауншвейгского в полном составе прошла через верхний проход в Аргоне и в настоящий момент разворачивается на высотах Ла-Лун, которые под углом тянутся с юго-запада на северо-восток. Пруссаки занимали позиции как раз напротив возвышенности, на которой расположились войска Дюмурье. Но они были еще ближе к району, где должна была развернуться армия Келлермана.

Фактически союзники находились в тот момент ближе к Парижу, чем французские армии. Но, как и предполагал Дюмурье, герцог Брауншвейгский счел небезопасным продолжать движение на столицу, оставив позади на флангах, как раз между наступающими колоннами и обозами, столь значительные силы противника. Молодой король Пруссии, а также находившиеся в лагере союзников представители эмигрантской знати охотно поддержали идею немедленно атаковать ближайшую французскую армию. Келлерман и сам провоцировал этот удар, так как он вывел свою армию с высот Дампьер-Камп, где по плану Дюмурье должна была развернуться его армия. Далее войска Келлермана переправились через реку Ов на плато Вальми. Новая позиция была гораздо менее выгодной по сравнению с той, что оставили войска Келлермана. Теперь они оказались прямо напротив армии союзников, а до войск Дюмурье было все еще слишком далеко. Казалось, что пруссаки легко разгромят превосходящими силами Келлермана, а затем с той же легкостью окружат и уничтожат армию Дюмурье на ее позициях.

На рассвете 20 сентября правое крыло армии союзников начало наступление с целью опрокинуть левый фланг армии Келлермана, а затем нанести французам удар в тыл и отрезать им отступление на Шалонь. Одновременно остальные войска союзников наступали с высот Ла-Лун, полукругом окружавших плато Вальми. Их задачей было нанести по армии Келлермана фронтальный удар и одновременно отрезать ее от войск Дюмурье. Келлерман узнал о приближении противника после того, как неожиданно завязался бой между передовыми отрядами кавалерии противников. Для Дюмурье также не была секретом угроза, нависшая над армией соратника. Он отдал приказ своим солдатам подготовиться к нанесению удара во фланг пруссакам в случае, если они решатся напасть на армию Келлермана. Но подготовка этого маневра в поддержку соседу продвигалась слишком медленно. Армия Келлермана «возвышалась, подобно мысу среди волн прусских штыков». Над равниной и низинами, лежавшими между двумя армиями, плотными волнами висел осенний туман. В лучах предрассветного солнца сверкали лишь вершины холмов. Примерно к десяти часам утра туман начал рассеиваться, и тогда французские солдаты увидели со своего выступа возникающие из тумана сверкающие в лучах солнца бесчисленные шлемы прусской кавалерии, которые могли бы окружить французов, если бы начали атаку немедленно, плотную колонну прусской пехоты, двигавшуюся вперед, подобно ожившему исполину, ощетинившиеся орудиями вражеские батареи. То тут, то там мелькали отряды австрийской легкой кавалерии, успевших отдохнуть после боев против спагов (сипахов – турецкая тяжелая конница. – Ред.) на востоке.

Наверное, даже самые стойкие и храбрые из французов наблюдали за этим спектаклем с замиранием сердца и ужасом. Каким бы смелым и решительным ни был человек, он всегда с беспокойством и страхом ожидает начала боя, находясь среди товарищей, стойкость которых у него еще не было возможности проверить. Наверное, каждый из солдат Келлермана вспоминал в те минуты о многих случаях панического бегства во французской армии в той войне. Вероятно, они беспокойно оглядывались на своих товарищей справа и слева, ожидая проявления симптомов нерешительности и страха. Каждый пытался просчитать, как долго осталось до того, как общее бегство товарищей вынудит его в страхе присоединиться к ним или остаться один на один в безнадежной схватке с многочисленными врагами.

В то самое утро и примерно в тот же час, когда войска союзников и эмигрантов начали спускаться с высот Ла-Лун для того, чтобы атаковать французов у Вальми, когда батареи противоборствующих сторон открыли огонь, в национальном Конвенте в Париже начались дебаты по поводу провозглашения Франции республикой.

В зале, где проходило заседание Конвента, сторонников монархии было немного. Но если бы у Вальми одержали победу их явные покровители, то, конечно, во Франции еще могли найтись силы, выступавшие за восстановление большей части старых государственных институтов. И революция могла сойти на путь реформ. Всего несколько недель назад королю были вручены подписанные многочисленными представителями среднего класса Парижа, Руана и других городов петиции, где выражались открытые опасения перед наступлением анархии. Подданные были готовы сохранить власть короля в обмен на гарантии их свобод. А в Вандее и Бретани началось открытое вооруженное восстание против власти Конвента под лозунгом защиты короля. Насколько это было важно, станет понятно из последующих событий, когда роялисты будут продолжать оставаться в оппозиции к республиканцам даже в самых невыгодных для себя условиях. Особенно ярко демонстрирует значение сражения при Вальми тот факт, что «летом 1792 г. население Бретани создало многочисленный союз с целью спасти страну от диктатуры, навязанной демагогами в Париже. Во главе союза стоял маркиз де ла Руари, один из тех знаменитых людей, которые обязаны своему взлету грозным дням революции. Из повседневной рутины они внезапно окунулись в самую гущу событий. Пылкий, стремительный и энергичный, он прославился еще во время войны в Америке, своей отвагой заслужив восхищение солдат американской армии. Те же черты его характера сделали его поначалу страстным сторонником революции во Франции. Но когда начались репрессии против народа, маркиз стал горячим поборником ее противников и приложил все усилия для того, чтобы поднять бретонскую знать на борьбу с засильем плебеев в Национальном собрании. Маркиз поделился своими планами с графом Д’Артуа и сумел организовать мощную оппозицию Конвенту. И если бы в сентябре 1792 г. герцог Брауншвейгский не отступил из страны, что несколько остудило пыл контрреволюционеров, то вся западная часть Франции оказалась бы охваченной восстанием» (восстание и так было огромным – в 1793—1795 гг. – Ред.).

Сторонники короля нашлись не только в лагере ревностных монархистов. В сентябре по стране прокатилась волна массовых жестоких убийств, и это не могло не вызвать мощного отторжения со стороны многих тысяч тех, кто прежде был самым искренним сторонником ультрадемократических преобразований. Аристократы еще не успели превратиться в глазах народа в откровенных чужаков, как это случилось позже, после долгих лет эмиграции и гражданской войны. Еще не успело вырасти молодое поколение, воспитанное на революционных принципах. Это позже молодежь уже ничего не знала о военных заслугах Людовика XVI, о том, что французский король был справедливым и гуманным человеком, выступавшим за постепенное расширение политических свобод среди всех слоев населения своей страны. Если бы в 1792 г. удалось восстановить власть Бурбонов, у них был шанс укрепиться на троне во Франции, какого уже не было в 1814 г. и, похоже, уже никогда не будет.

Среди тех, кто находился под знаменами Келлермана, был один человек, которому, вероятно, больше, чем кому-либо еще, на собственной судьбе удалось испытать все те перемены к лучшему и к худшему, что принесла с собой Французская революция. Во время своей второй ссылки этот человек жил в Англии под именем графа де Невиля. Молодой и храбрый офицер, не по годам умный и проницательный, стоявший во французском строю у Вальми, позже он стал королем Франции Луи-Филиппом. Он пользовался полным доверием Келлермана и Дюмурье и занимал важный пост в национальной армии. Герцог де Шартрез (титул, который он принял позже) командовал правым флангом французских войск. Левым флангом командовал генерал Валанс, а войска на самом важном центральном участке возглавил сам Келлерман.

Кроме этих выдающихся людей, находившихся в рядах французов, помимо их не менее блестящих противников, таких как король Прусский и герцог Брауншвейгский, в битве при Вальми принимал участие еще один человек, о котором следует упомянуть отдельно. Он не стал великим политиком, но оказал и продолжает оказывать огромное влияние на человечество, а его имя больше известно людям, чем имена герцогов, генералов и королей. Речь идет о великом немецком поэте Гете, из любопытства отправившемся в поход вместе с армией в качестве наблюдателя. Он оставил интересные воспоминания о тех чувствах, которые испытал во время артиллерийской канонады. Следует отметить, что многие тысячи французских и германских солдат, как и Гете, впервые почувствовали, что значит оказаться под огнем артиллерии. Гете писал:

«Я столько раз слышал о том страхе, который испытывает человек, находящийся под обстрелом пушек врага, что решил испытать на себе, что это такое. Скука, а также тот дух отваги и даже безрассудства, что начинает испытывать человек перед лицом опасности, заставили меня с легким сердцем отправиться к укреплениям в районе Ла-Лун. Эта территория оказалась вновь занята нашими войсками, но сейчас она представляла собой жуткое зрелище. Крыши домов были разнесены в щепки, повсюду была разбросана солома, которой они прежде были покрыты. Тут и там, вытянувшись, лежали тела смертельно раненных. Иногда из ниоткуда прилетал шальной снаряд, который тут же с грохотом исчезал в развалинах зданий.

В полном одиночестве, предоставленный сам себе, я отправился на высоты на левом фланге. Здесь мне пришлось убедиться в том, что позиция французов была более выгодной. Они построились полукругом и стояли спокойно и в полной безопасности. Келлерман находился в тот момент на левом фланге, казалось, до него было рукой подать.

По дороге мне пришлось залечь среди знакомых штабных и полковых офицеров. Все они, казалось, очень удивились, увидев меня. Они хотели, чтобы я вместе с ними отправился в тыл. Но я объяснил им, зачем нахожусь здесь, и офицеры, не пытаясь больше отговорить меня, предоставили мне оставаться наедине со своим капризом.

Теперь я добрался в расположение полка, где ядра летали очень близко. Звук их полета очень любопытен: он напоминает одновременно гудение волчка, бульканье воды и пересвист птиц. Из-за того, что земля была влажной, ядра были менее опасны при падении, так как они вскоре застревали в земле. Таким образом, моя глупая поездка с целью проделать этот эксперимент оказалась, по крайней мере, менее опасной из-за отсутствия рикошета.

Во время моих опытов вскоре я почувствовал, что со мной начинает происходить нечто необычное. Я сосредоточился на этом, но все равно могу описать те чувства лишь приблизительно. Казалось, будто я нахожусь в каком-то очень жарком месте и с каждой минутой этот жар все глубже проникает в тело, как будто я сам превращаюсь в его частицу. Взгляд продолжает ясно видеть окружающую картину, но она как будто окрашивается в коричнево-красные тона, что полностью меняет внешний вид предметов вокруг. Я не испытывал никакого волнения крови, но, как я говорил, все вокруг казалось разогретым до предела. Наверное, именно поэтому то чувство можно было назвать лихорадкой. Примечательно, что возникающее внутри чувство ужаса и беспокойства является результатом того, что воспринимается на слух. Его причиной является гром орудийных выстрелов, вой и грохот пролетающих мимо ядер.

Когда я поскакал назад и был уже в относительной безопасности, то с удивлением заметил, что жар полностью исчез и то легкое лихорадочное волнение тоже осталось позади. В целом можно сказать, что испытанное мною тогда ощущение является одним из самых неприятных. Среди моих замечательных товарищей мне не удалось найти ни одного, кому нравилось бы испытывать его».

Вопреки ожиданиям друзей и врагов, французская пехота продолжала стойко удерживать позиции под огнем прусской артиллерии, обстреливавшей ее из укреплений Ла-Лун. Французские орудия вели такой же энергичный, но гораздо более результативный огонь по плотным массам армии союзников. Предположив, что пруссаки вот-вот дрогнут под артиллерийским огнем, Келлерман построил свои войска в колонну и решительно бросил их в наступление, надеясь захватить находившиеся в долине ближайшие орудия противника. Замаскированная батарея противника открыла огонь по французам и заставила их в беспорядке отступить. Под Келлерманом была убита лошадь, а его самого с трудом вынесли с поля боя солдаты. Теперь вперед пошли колонны прусских солдат. Французские артиллеристы запаниковали и попытались бежать с позиций, но были остановлены своими офицерами. Келлерман восстановил нарушенные ряды пехоты, а затем сам занял место в пешем строю и отдал приказ солдатам подпустить врага поближе и опрокинуть его штыковым ударом. Солдатам передался энтузиазм командира. От батальона к батальону неслись дружные крики «Да здравствует народ!», которые вскоре были услышаны и наступавшими через долину пруссаками. Прусские солдаты уклонились от штыкового боя с занявшей высоты армией, которая показалась им слишком стойкой и решительной. На некоторое время они задержались в низине, а затем медленно вернулись на свои позиции на другой стороне долины.

В негодовании, что его войска получили решительный отпор от такого противника, король Пруссии лично построил отборные войска своей армии и, подскакав к строю на коне, стал упрекать солдат в том, что они позволили унизить свои знамена. Затем он повел их в новую атаку, шагая со своим штабом в первой линии и наблюдая, как его офицеров выкашивает ураганный огонь французской артиллерии. Но теперь с армией Келлермана начали взаимодействовать войска, отправленные ему на помощь Дюмурье. К тому же воодушевленные успехом солдаты Келлермана стояли на позициях стойко, как никогда. Прусской армии вновь пришлось отступить, оставив 800 убитых. С наступлением темноты стало ясно, что поле боя на высотах Вальми останется за победоносной французской армией.

Все надежды на разгром революционных армий и легкую прогулку до Парижа рассеялись. Герцог Брауншвейгский еще некоторое время находился в Аргоне, пока болезни не расстроили его некогда сильную армию. Наконец ее остатки оставили пределы Франции (в самой битве при Вальми потери сторон были минимальными, однако от болезней интервенты потеряли половину армии. – Ред.). В то же время французы осознали свою силу и сумели достойно ею воспользоваться. До конца года под власть парижского Конвента попала вся Бельгия, и на исходе XVIII столетия властители Европы вновь стали трепетать перед военной мощью Франции, теперь республики.

Выше было процитировано описание артиллерийской канонады, данное Гете. Следует также привести и его наблюдения, которыми он поделился со своими товарищами в лагере союзников в конце битвы. Они говорят о том, что поэт чувствовал (может быть, один из немногих), насколько важным был тот бой. Он описал оцепенение и перемены в поведении, которые произошли с его прусскими друзьями к вечеру. Гете отметил, что «большинство из них теперь молчали. На их лицах лежала печать мрачных раздумий. Наконец меня спросили о том, что я думаю по поводу прошедшего боя. Прежде я имел обыкновение короткой фразой подбодрить и развеселить солдат. Но на этот раз я заметил: «С этого места и с этого дня берет начало новая эра в мировой истории. И каждый из вас сможет сказать, что присутствовал при ее рождении».

Краткий обзор событий между битвой при Вальми (1792 г.) и битвой при Ватерлоо (1815 г.)

1793 г. Суд над Людовиком XVI и его казнь в Париже. Англия и Испания объявляют войну Франции. Восстание роялистов (до 1795—1796) в Вандее. Второе вторжение союзников во Францию. Второй раздел Польши.

1794 г. Победа Хоу над французским флотом. Третий, окончательный раздел Польши между Россией, Пруссией и Австрией.

1795 г. Французская армия под командованием Пишегрю завоевывает Голландию. Окончание войны (в основном) в Вандее.

1796 г. Бонапарт становится командующим французской армией в Италии. Он одерживает ряд побед над австрийцами.

1797 г. Победа Джервиса у мыса Сан-Висент и над испанской эскадрой. Кампоформийский мирный договор между Францией и Австрией. Разгром голландцев у Кампердауна адмиралом Дунканом.

1798 г. Восстание в Ирландии. Экспедиция французской армии под командованием Бонапарта в Египет. В битве при Ниле (при Абукире) Нельсон громит французский флот.

1799 г. Новая война между Австрией и Францией. Русский император направляет на помощь австрийцам армию под командованием Суворова. Французы терпят от Суворова ряд поражений в Италии. Бонапарт возвращается из Египта и становится первым консулом Франции. Победа Массена в битве при Цюрихе. Швейцарский поход Суворова. Русский император заключает мир с Францией.

1800 г. Бонапарт переходит через Альпы и побеждает австрийцев при Маренго. Моро выигрывает сражение при Хоэнлиндене (Гогенлиндене).

1801 г. Люневильский мирный договор между Францией и Австрией. Англия нападает на Данию.

1802 г. Амьенский мир Англии с Францией.

1803 г. Новая война между Францией и Англией.

1804 г. Наполеон Бонапарт становится императором Франции.

1805 г. Наполеон готовится к захвату Англии и Австрии. Новая война против Франции 3-й коалиции (Англия, Россия, Австрия, Швеция). Поход Наполеона в Германию, захват Вены и победа в битве при Аустерлице над русскими и австрийцами. Нельсон громит объединенный флот Франции и Испании и гибнет сам в Трафальгарском морском сражении.

1806 г. Война между Пруссией и Францией. Завоевание Наполеоном Пруссии после битвы при Йене и Ауэрштедте.

1807 г. Упорная борьба между французской и русской армиями в Восточной Пруссии и Польше. Тильзитский мир.

1808 г. Наполеон пытается сделать своего брата королем Испании. Восстание испанского народа против французов. Англия направляет войска на помощь испанцам. Битвы при Вимиере и Ла-Корунье.

1809 г. Новая война между Францией и Австрией. Битвы при Асперне и Ваграме. Австрии дарован мир. Победа Веллингтона при Талавере в Испании.

1810 г. Женитьба Наполеона на эрцгерцогине Марии-Луизе. Аннексия Голландии Францией.

1812—1814 гг. Война между Англией и Соединенными Штатами. Вторжение Наполеона в Россию. Бородинское сражение. Оккупация французами Москвы и пожар в ней. Катастрофическое отступление и почти полное уничтожение «Великой армии» Наполеона (из свыше 600 тыс., задействованных в России, было потеряно свыше 570 тыс., вся конница и артиллерия).

1813 г. Пруссия и Австрия вступают в войну против Франции. Сражения при Лютцене, Бауцене (Баутцене), Дрездене, Кульме и великой (до 0,5 млн участников) битве при Лейпциге. Французов изгоняют с территории Германии. Победа Веллингтона в битве при Витории над отступавшими из Испании французами.

1814 г. Вторжение армий союзников (451 тыс.) во Францию с востока и армии Веллингтона (ок. 100 тыс.) с юга. Битвы при Лане, Монмирае, Арси-сюр-Об и другие сражения на северо-востоке Франции. Битва при Тулузе на юге. Русские и союзники занимают Париж. Первая реставрация Бурбонов. По распоряжению союзников Наполеон отправляется на остров Эльба. Гентский мирный договор между Соединенными Штатами и Англией.

1815 г. Внезапный побег Наполеона с острова Эльба во Францию. Французская армия поддерживает его. Людовик XVIII вынужден бежать, бросив свой трон.

Глава 8

Битва при Ватерлоо (1815 г.)

Уже в течение 37 лет в Англии царит мир. За всю свою историю она не знала такого большого перерыва между войнами. Правда, войскам страны приходилось в этот период воевать за защиту и расширение своих владений в Индии и других колониях. Но все эти войны велись и ведутся против далеких и слабых противников. Никогда больше не возникала угроза у нашего собственного побережья, и никогда больше на карту не ставилась судьба страны. Наша страна больше не воевала ни с Францией, ни с Америкой, ни с Россией. А когда нет войны с нашими главными противниками, англичане ощущают, что живут в мирное время. За этот долгий период не случилось и ни одной большой войны, что так долго потрясали Европу. Были отдельные столкновения между отдельными странами, был и великий вооруженный конфликт между сторонниками абсолютизма и демократии (в 1848—1849 гг. – Ред.). Но всеобщей войны, подобной войнам Французской революции, американским войнам, Семилетней войне или Войне за испанское наследство, не происходило. Было бы слишком смело предсказывать, что такие конфликты никогда больше не будут сотрясать мир. Но ценность этого мирного времени неоспорима, даже если рассматривать его как перемирие и сознавать, что народы Земли снова вернутся к тому, что некоторые из философов считают естественным состоянием человечества, а именно к войнам.

Трудно найти аналог этим годам, когда наука, торговля и культура шагали бы так широко и стремительно, как это происходило после 1815 г. Если понаблюдать за тем, как движется прогресс, особенно в нашей стране, невозможно не сознавать, что эти чудесные перемены стали возможны лишь благодаря тому, что царит мир. Результатов этого невозможно не оценить, даже если иметь в виду, что серия войн вскоре вспыхнет с новой силой. Достаточно сравнить эти тридцать семь лет с предшествующим периодом. Тогда мир находился во власти насилия, мятежей, бесконечного разрушения. Накопленные народами богатства утекали как песок, а кровь лилась как вода. Та темная эпоха ужаса и кризисов заслуживает того, чтобы остановиться на ней отдельно. Ведь благодаря разрешению тех кризисов началась череда более счастливых для нас лет. Великая битва ознаменовала собой завершение двадцатитрехлетнего периода войн Французской революции. В результате ее был подавлен последний мятеж человека, гений и честолюбие которого долгое время сеяли в мире хаос и опустошение. На этом событии необходимо остановиться отдельно еще и потому, что оно вызывает гордость нашего народа, как одна из величайших национальных побед, а также потому, что оно обеспечило нам и большей части народов мира ту передышку, о которой говорилось выше.

Хорошим подтверждением важности битвы при Ватерлоо является оценка, сделанная одним мудрым и честным политическим деятелем еще до сражения, относительно возможных последствий возвращения Наполеона с острова Эльба на императорский трон, в случае если ему будет способствовать успех. Автор процитирует не одного из ярых антифранцузских политиков школы Питта, а лидера британской Либеральной партии. Этот человек пользуется заслуженным авторитетом как юрист, историк, дальновидный и честный политик не только в нашей стране, но и во всей Европе. 20 апреля 1815 г. во время дебатов в британской палате общин Джеймс Макинтош заявил по поводу возвращения Наполеона с острова Эльба: «Не существует языка, на котором можно выразить это зло. Войны, которые в течение двадцати лет бушевали в Европе. Кровопролитие и хаос, охватившие территорию от Кадиса до Москвы, от Неаполя до Копенгагена, в результате которых пропали плоды человеческого труда и завоевания социальной справедливости. Они могли бы посеять среди европейских народов жестокие привычки и обычаи беспутной солдатни. В то же время, когда был положен конец этим бесконечным столкновениям, явно идущим вразрез с нормами благоразумия, все разрешилось с учетом чаяний всех заинтересованных сторон. При этом не были жестко ущемлены интересы национальной независимости, был достигнут разумный компромисс между представителями разных поколений и сохранена часть старых государственных институтов. Мало кто смог бы утверждать, что победа одних привела к подавлению законных интересов или чувств значительных масс населения. Не было предпринято никаких карательных мер по отношению к народам или партиям, которые могли бы привести к новым общественным потрясениям, возможно таким же ужасным, как те, с которыми было покончено. Это могло бы породить чувство мести и продлить времена ненависти и кровопролития. Казалось, народы Европы смогли наконец перевести дух после испытанных страданий. И вот во время этих радостных ожиданий и светлых перспектив Наполеон Бонапарт бежал с острова Эльба. Три небольших судна достигли берегов Прованса. И все надежды мгновенно рассеялись. Плоды нашего тяжелого труда пропали зря, как зря была пролита кровь народов Европы».

Участники конгресса императоров, королей, князей и высших политиков, собравшиеся в Вене, чтобы перекроить мир после свержения могущественного завоевателя, были уверены, что Наполеон навсегда исчез с великой сцены европейской политики. Еще не успели утихнуть торжества, дипломаты еще не закончили свою работу, как вдруг 11 марта 1815 г. Талейран объявляет о побеге экс-императора с острова Эльба, о том, что он снова объявил себя императором. Сэр Вальтер Скотт засвидетельствовал курьезный физиологический факт: первой реакцией на новость, угрожавшую свести на нет все их труды, был громкий взрыв смеха среди всех участников конгресса. Но тот смех был скорее горьким. И вскоре каждый погрузился в тревожные раздумья о том, как встретить старого врага, очнувшегося из оцепенения и мрака и вновь представшего перед ними в величии былого могущества.

Наполеон рассчитывал на разобщение сил мощного союза, который, как он знал, обязательно выступит против него. Он попытался начать отдельные переговоры с каждым из своих противников. Как оказалось, Австрия и Россия в первый момент не выразили решительного отказа от таких переговоров. Среди некоторых членов коалиции уже успели возникнуть разногласия по поводу дележа завоеванных территорий. То горячее единодушие, которое было характерно для их действий в 1813 г. и в первые месяцы 1814 г., после нескольких недель переговоров сменилось растущим охлаждением в отношениях. Но благодаря активным, почти сверхчеловеческим усилиям Талейрана, представлявшего на конгрессе Людовика XVIII, который боялся и ненавидел Наполеона, удалось предотвратить намерение некоторых членов конгресса прекратить его работу и отказаться от участия в новом великом союзе против старого врага. И все же с высокой долей вероятности можно предположить, что, если бы Наполеону удалось одержать победу в Бельгии над прусскими и английскими войсками, он мог бы рассчитывать на успех в дальнейших переговорах с Австрией и Россией. Таким образом, Наполеон смог бы обеспечить себе те же преимущества, что и после возвращения из Египетского похода, когда ему удалось убедить русского царя Павла отказаться от военного союза, направленного против Франции, даже тогда, в 1799 г., когда эта страна, казалось, стояла на краю пропасти. Но теперь удача изменила Наполеону на дипломатическом поприще так же, как и на поле боя.

13 марта 1815 г. посланниками семи держав, Австрии, Испании, Англии, Португалии, Пруссии, России и Швеции, был подписан манифест, в котором Наполеон был объявлен вне закона. Сразу же после этого был подписан договор между Англией, Австрией, Пруссией и Россией (к которому вскоре присоединились и другие члены союза), согласно которому главы этих стран брали на себя обязательства продолжать войну до тех пор, пока Наполеон не будет свергнут с французского трона и не лишится возможности угрожать миру в Европе. Представителем Англии на Венском конгрессе был герцог Веллингтон. Его попросили немедленно составить план военных действий против Франции. Всем было ясно, что первым полем битвы станет Бельгия. По общему согласию союзников герцог сразу же приступил к формированию армии за счет голландских, бельгийских и ганноверских солдат, которые могли быть мобилизованы быстрее всего, а также английских полков, которые британское правительство срочно направляло ему из Англии. В районе Ахена находился сильный корпус прусской армии, который оставался там после прошлогодней кампании. Из Пруссии туда стали поступать мощные резервы. Командование вновь сформированной прусской армии, получившей название армии нижнего Рейна, принял маршал Блюхер, любимый герой прусских солдат и смертельный враг Франции. Вместе с войсками Веллингтона этой армии предстояло сыграть роль авангарда сил союзных держав. В то же время князь Шварценберг должен был поставить под ружье еще 130 тыс. австрийцев и 124 тыс. солдат других немецких государств в армию верхнего Рейна. 168 тыс. русских под командованием Барклая де Толли должны были сформировать армию Среднего Рейна и повторить поход к берегам этой реки.

Усилия, которые союзные державы предпринимали в тот критический момент для того, чтобы взять в стальной захват французского императора, можно смело назвать титаническими. И нигде гений и энергия Наполеона не проявились так ясно, как в той стремительности и умении, с которыми он мобилизовал все военные ресурсы страны, в значительной степени подорванные в результате трех предшествующих лет неудач, а также нескольких месяцев мирной политики Бурбонов, проводимой после восстановления династии. 20 марта Наполеон снова вступил в Париж. Ему пришлось отправить часть войск для подавления мятежа роялистов в Вандее. Кроме того, Массена и Сюше с войсками отправились на защиту южной границы Франции. И все же к концу мая император собрал на северо-востоке страны под своим командованием армию численностью 120—130 тыс. солдат, оснащенную отличной артиллерией, дисциплинированную и находившуюся в высшей степени боеготовности.[55]

Продвижение многочисленных русских, австрийских, баварских и других войск антифранцузского союза к Рейну, как и ожидалось, осуществлялось медленно. Но пока Наполеон проводил мобилизацию своей армии, две самые активные державы союзников оккупировали своими войсками Бельгию. Под командованием маршала Блюхера находилось 116 тыс. прусских солдат. До конца мая сюда же прибыл Веллингтон во главе 106 тыс. солдат. Его армия состояла из англичан или из солдат, нанятых на английские деньги.[56]

Наполеон принял решение атаковать эти армии в Бельгии. Численное преимущество союзников действительно неоспоримо, но с каждым днем армия Наполеона пополнялась новыми солдатами. Кроме того, император учитывал и то, что «вражеские войска разделены по подчинению между двух генералов. Они состоят из народов, которые преследуют разные интересы и по-разному относятся к предстоящей войне». Командование своей армией император осуществлял лично. Она состояла только из французских солдат, преимущественно ветеранов (автор ошибается. После гибели «Великой армии» в России, сражений 1813—1814 гг. в 1815 г. у Наполеона было около 5% солдат-ветеранов (от общей численности). – Ред.), хорошо знающих как своих офицеров, так и друг друга. Солдаты были полны энтузиазма и веры в своего командующего. Если бы французы смогли атаковать англичан и пруссаков по отдельности, они могли бы рассчитывать на успех не только в битве против этих самых решительных своих противников, но и на победу против остальных союзных армий, медленно прокладывавших себе дорогу с востока.

Тройная цепь укрепленных крепостей, имевшаяся в распоряжении Наполеона на границе с Бельгией, позволяла ему спокойно сосредоточить свои войска, а также до самого последнего момента скрывать точное направление, в котором он будет наступать. В то же время Блюхер и Веллингтон были вынуждены значительно растянуть свои войска на открытой местности для того, чтобы иметь возможность парировать удар армии Наполеона на возможных направлениях наступления. Армия Блюхера была развернута на берегах Самбры и Мааса от Льежа на левом фланге до Шарлеруа на правом. Армия Веллингтона прикрывала Брюссель. Часть ее войск располагалась перед бельгийской столицей и растянулась до французской границы. Другая часть дислоцировалась западнее. На правом фланге войска Веллингтона были растянуты до Куртре и Турне, а на левом достигали Шарлеруа, где соединялись с правым крылом прусской армии. Наполеон решил нанести сосредоточенный удар на Шарлеруа. Тем самым он надеялся отделить две армии союзников друг от друга, а затем, следуя своей излюбленной тактике, разбить их поодиночке превосходящими силами, несмотря на то что вместе две армии союзников намного превосходили его собственную.

В начале июня первый армейский корпус французов под командованием графа Эрлона был сосредоточен у города Лилль, близ северо-восточной границы Франции. Второй корпус под командованием Рейля располагался под Валансьеном, справа от первого. Третий корпус, которым командовал граф Вандам, находился у Мезьера. Четвертый корпус под командованием графа Жерара разворачивался у Меца, а шестой, которым командовал граф Лобау, находился близ Лана.[57]

Четыре резервных кавалерийских корпуса под командованием маршала Груши были также подтянуты к границе и располагались в районе между реками Уаза и Самбра. Императорская гвардия оставалась в Париже до 8 июня. Затем она отправилась в Бельгию и 13-го числа вышла к Авену. В течение того же и следующего дня все пять армейских корпусов и кавалерийский резерв в четком порядке одновременно совершили марш и соединились на правом берегу реки Самбры. 14 июня в войска прибыл сам император. Командиры были восхищены тем мастерством и точностью, с которыми был организован марш и сосредоточение армии, сознанием той огромной силы, которую удалось собрать. (Это рядовая по численности армия периода Наполеоновских войн. У Наполеона в 1805—1813 гг. были гораздо большие, прежде всего в 1812 г., когда против России он бросил свыше 440 тыс. в первом эшелоне и 160 тыс. в резерве (русские 1, 2 и 3-я армии у западной границы имели около 220 тыс. – Ред.) Несмотря на то что Наполеон часто позволял себе в неподобающих выражениях отзываться о своем английском противнике, те чувства, которые он в действительности испытывал в начале новой кампании, прекрасно характеризуют его собственные слова, которые он бросил перед тем, как сесть в повозку и отправиться из Парижа к своей армии. Он заявил: «Я иду помериться силами с Веллингтоном».

Тот энтузиазм, который испытали солдаты, снова увидев своего императора, еще более усилился после того, как он обратился к ним в своем ежедневном приказе:

«Наполеон, милостью Божьей и согласно Конституции империи,

Император Франции и пр. к своей великой армии.

Написано в императорском штабе

Авен, 14 июня 1815 г.

Солдаты! Этот день является годовщиной сражений при Маренго и Фридланде, которые дважды решали судьбу Европы. Потом, после Аустерлица и Ваграма, мы были слишком великодушными! Мы поверили торжественным заявлениям и клятвам правителей, которых оставили на своем троне (т. е. короля Пруссии и австрийского императора. – Ред.). Теперь же они собрались вместе для того, чтобы покуситься на независимость и самые святые права Франции. Они начали самую несправедливую агрессию. Давайте же отправимся и встретим их. Или они и мы не те же, что были раньше?

Солдаты! При Йене с теми же самыми пруссаками, такими самоуверенными сейчас, вы воевали один против трех, а при Монмирае – один против шестерых! (Наполеон преувеличивает. При Йене французов было 90 тыс. против 53 тыс. пруссаков, при Монмирае численное преимущество в бою с русскими и пруссаками также было у Наполеона. – Ред.)

Пусть те из вас, кто побывал в плену у англичан, расскажут о их кораблях-тюрьмах, о тех ужасных бедствиях, которые вам пришлось пережить.

Саксонцы, бельгийцы, ганноверцы – солдаты Рейнского союза – жалеют, что им приходится воевать за своих правителей, гонителей справедливости и угнетателей прав народов. Они

понимают, что их союзом правит алчность! Поглотив 12 млн поляков, 12 млн итальянцев, 1 млн саксонцев и 6 млн бельгийцев, они теперь жаждут завоевать и остальные, меньшие по величине страны Германии.

Безумцы! Один миг успеха ослепил их. Принести французам угнетение и унижение не в их силах. Если они войдут во Францию, то найдут там свою могилу.

Солдаты! Нам предстоят трудные переходы, сражения и опасности. Но мы будем стойки и встретим опасность лицом к лицу. И несомненно, мы победим. Мы восстановим права, честь и счастье в нашей стране!

Для каждого француза, сердце которого горит отвагой, настал момент победить или умереть.

Наполеон.

Маршал, герцог Далматинский (Сульт. – Ред.).

Генерал-майор».

15 июня, едва наступил рассвет, французская армия двинулась вперед навстречу решающему сражению. Тремя колоннами она пересекла границу страны в направлении на Шарлеруа. Французы продвигались на Брюссель, который Наполеон решил занять. Этот город лежал практически в центре расположения союзных армий.

Было высказано немало критических замечаний по поводу того, что быстрое продвижение армии Наполеона стало неожиданностью для войск Веллингтона. Вряд ли эта критика имела бы место, если бы ее авторы достаточно подробно изучили местность, на которой происходила кампания, и если бы они помнили, что союзные полководцы рассматривали защиту Брюсселя как первоочередную задачу. Если бы Наполеону в результате маневрирования или успешных боев удалось занять этот город, то значительная часть бельгийцев, несомненно, поддержала бы его. Такой успех в самом начале кампании мог бы решительно повлиять на весь ход дальнейших событий.

Посмотрев на карту, можно обнаружить на ней многочисленные дороги, ведущие от разных крепостей на северо-восточной границе Франции. Все они сходятся у Брюсселя. Для наступления на этот город армия Наполеона могла воспользоваться любым из этих путей. Войска Веллингтона были расположены таким образом, чтобы иметь возможность при необходимости сосредоточиться у любой из дорог, ведущих в Брюссель, и перекрыть путь французам. Армия могла немедленно выдвинуться в любом направлении. 15 июня англичане получили сведения о том, что крупные силы французов пересекли границу в районе Тюэна. Они потеснили передовые отряды прусских войск под командованием генерала Цитена и начали переправу через реку Самбра в районе Шарлеруа.

Маршал Блюхер пытался быстро собрать свои силы, подтянув их с левого фланга в район Линьи, к северо-востоку от Шарлеруа. Веллингтон также приступил к сосредоточению своей армии, собирая войска с правого фланга. Но даже сейчас, когда было известно, что значительные силы французов находятся у Шарлеруа, для британского генерала было небезопасно располагать свою армию между Шарлеруа и Брюсселем до тех пор, пока не станет окончательно ясно, что французы не отправили один из своих корпусов на Брюссель по западному пути через Монс и Халле. Поэтому герцог Веллингтон сосредоточил свою армию в Брюсселе и в непосредственной близости от него в готовности при необходимости отправиться на юг через Катр-Бра на соединение с войсками Блюхера у Линьи. Кроме того, англичане были в готовности отразить любой маневр французской армии в случае, если противник примет решение нанести удар по правому флангу войск союзников и занять Брюссель в результате флангового удара. Свидетельство прусского генерала барона Мюфлинга, офицера связи при штабе Веллингтона, который ясно изложил мотивы действий английского полководца, должны навсегда покончить с «не имеющими оснований домыслами». Ведь некоторые недоброжелатели герцога, как у нас, так и за рубежом, бесчисленное количество раз необдуманно писали в своих трудах, что маневры Веллингтона свидетельствуют о том, что неприятелю удалось обмануть его и атаковать внезапно.

Примерно в три часа дня 15 июня в Брюссель прибыл прусский офицер, которого генерал Цитен направил к Мюфлингу с сообщением о приближении главных сил французов к Шарлеруа. Тот немедленно доложил эту информацию герцогу Веллингтону. Цитен запросил у англичанина, должен ли он немедленно сосредоточить свои войска, если да, то в каком пункте. В том же донесении он упомянул, что войска Блюхера после получения этих данных будут сосредоточиваться у Линьи. Веллингтон на это ответил: «Если все происходит так, как считает генерал Цитен, я сосредоточу свои войска на левом фланге. Таким образом, мы будем готовы действовать во взаимодействии с прусской армией. Если же случится так, что часть войск неприятеля все-таки проследует через Монс, то мне придется больше укрепить центр. По этой причине я вынужден ждать хороших новостей из района Монса, прежде чем назначить место встречи. Но, поскольку войска все равно должны перемещаться, даже если пункт назначения пока точно неизвестен, я отдам приказ всем приготовиться к маршу, а одной бригаде прикажу немедленно выдвинуться в район Катр-Бра».

Позднее в тот же день Мюфлинг получил письмо и от самого Блюхера. Прусский фельдмаршал информировал барона, что его войска собираются у Сомбрефа и Линьи. Блюхер срочно запрашивал данные о намерениях Веллингтона. Мюфлинг немедленно связался с Веллингтоном. Тот выразил полное удовлетворение действиями Блюхера, но при этом добавил, что, пока не получит свежей информации из Монса, он не может точно сказать, где развернет свою армию. Нужные данные герцог получил примерно к полуночи. Он сразу же отправился к Мюфлингу и сообщил, что теперь у него есть информация из Монса. Теперь он может с уверенностью сказать, что французы не пойдут этой дорогой, что вся их армия нацелена на Шарлеруа. Веллингтон проинформировал прусского генерала, что отдал приказ своим войскам выдвигаться в район Катр-Бра. Однако с характерным для него хладнокровием и проницательностью герцог решил сам не торопиться с отправкой, чтобы не показывать окружающим, как он встревожен и как он торопится. В тот вечер герцогиня Ричмондская давала в Брюсселе бал, и Веллингтон предложил Мюфлингу провести несколько часов на этом балу, а затем поутру отправиться вслед за войсками в район Катр-Бра.

Для сотен людей, собравшихся на тот незабываемый бал, весть о наступлении противника и о том, что пришло время сражения, очевидно, стала ужасным, пугающим сюрпризом. Байрон блестяще описал те события в своих стихах, настолько же прекрасных, как и правдивых. Но сам Веллингтон и старшие офицеры его штаба хорошо знали строгий неумолимый финал, к которому близилась постановка. Один за другим, так, чтобы привлечь к себе как можно меньше внимания, старшие офицеры покидали бальный зал и направлялись к своим войскам. Солдаты же вот уже несколько часов той короткой летней ночи двигались по направлению к арене, где должно было состояться сражение, которого все ждали.

15 июня Наполеон с обычным для него умением руководил действиями своих войск. Он построил свою армию в три широкие колонны. Сам он двигался с той из них, которая должна была действовать против центрального участка неприятельских войск. Он так хорошо спланировал свой удар, так четко вывел армию к Самбре, что левым флангом сразу же нанес поражение корпусу генерала Цитена в районе Тюэна. Центральная колонна французов, которой император командовал лично, наступала на Шарлеруа через Флерюс. На этом направлении французы обратили пруссаков в бегство и нанесли им значительные потери. Правая колонна, практически не встречая сопротивления, продвигалась к мосту в Шателе.

Таким образом, в распоряжении Наполеона уже была сильная группировка как раз на участке, где Блюхер планировал сосредоточить свою армию. При этом сосредоточение прусских войск еще не было закончено. Император намеревался атаковать противника на рассвете силами центра и правого фланга. Левое крыло французов должно было отразить возможный удар англичан, если бы они начали выдвижение на помощь пруссакам, или, если в этом возникнет необходимость, оказать содействие войскам, наступавшим на армию Блюхера. Командующим силами французов на левом фланге был назначен маршал Ней. Сначала Наполеон не собирался привлекать этого прославленного маршала к участию в своей последней кампании. До вечера 11 июня Ней находился в окрестностях Парижа, когда он получил приказ срочно прибыть в армию. Маршал немедленно пересек бельгийскую границу и встретился с императором у Шарлеруа. Наполеон сразу же назначил его командующим войсками левого фланга и поручил ему наступать на Катр-Бра по дороге, ведущей из Шарлеруа на Брюссель через Госели, Фран, Катр-Бра, Женап и Ватерлоо. Ней немедленно принял командование выделенными ему войсками. К десяти часам вечера 15 июня он занял Госели и Фран, без труда вытеснив оттуда слабые отряды бельгийцев. Из-за того, что наступила ночь, а французы были измотаны долгим маршем и боями, которые они вели с десяти часов утра, ему пришлось отказаться от немедленного нанесения удара по Катр-Бра, представлявшего собой гораздо более важную цель. Откровенно говоря, в течение долгого дня 15 июня французам пришлось проявить почти сверхчеловеческую энергию и действовать на пределе своих сил. За это их армия была вынуждена расплачиваться почти полным снижением активности на следующий вечер и утро, чего можно было бы избежать, если бы войска не были так утомлены. Позже Нея обвиняли за то, что он не нанес сразу же удара на Катр-Бра, а Наполеона подвергали критике за то, что до второй половины дня 16 июня он не начинал боя при Линьи. Но всем этим строгим критикам не следует забывать, что солдаты тоже люди. Поэтому французам была необходима передышка для того, чтобы солдаты, измотанные и ослабевшие после двадцати часов бесконечного марша и боев, были накормлены и смогли немного отдохнуть. Только после этого их можно было бросить в бой и ожидать от них победы.

Оставив ночью 15-го числа свои войска на позиции перед Франом, сам Ней вернулся в Шарлеруа. Туда же примерно к полуночи прибыл и Наполеон – после того как был закончен бой силами центра и правого фланга французской армии. Император и маршал вместе отужинали и провели время до двух часов ночи в беседе. Через час или два Ней отправился назад к Франу, где он намеревался собрать сведения о противостоявшем ему противнике. Кроме того, ему нужно было разобраться с наличием и размещением собственных войск. Его так неожиданно назначили на этот высокий пост, что он даже не знал численности некоторых своих полков и имен их командиров. Он поручил адъютантам подготовить необходимые сведения и собирался устроить общий сбор своих войск.

Веллингтон оставался на балу у герцогини Ричмондской примерно до трех часов утра 16 июня. По воспоминаниям барона Мюфлинга, сопровождавшего его на балу, «герцог пребывал в приподнятом настроении». Примерно в пять часов утра оба генерала верхом отправились на позиции в районе Катр-Бра, куда прибыли к одиннадцати часам. Французы, закрепившиеся перед Франом, вели себя пассивно. Но герцогу доложили, что большие силы под командованием самого Наполеона (68—72 тыс., 210 орудий. – Ред.) угрожают армии Блюхера. Веллингтон предположил, что в районе Франа находится лишь небольшой отряд французской армии, целью которого является ввести в заблуждение англичан. Веллингтон заявил Мюфлингу, что в этом случае он может бросить всю свою армию на помощь прусским войскам. Он предложил отправиться через Катр-Бра в ставку Блюхера и обсудить с ним лично необходимые приготовления к решающему сражению с французами. Оба генерала отбыли верхом в Линьи. Они нашли маршала Блюхера и его штаб у ветряной мельницы в окрестностях Бри. Прусская армия численностью 80 тыс. (свыше 90 тыс., 216 орудий. – Ред.) солдат развернулась на высотах перед селениями Сомбреф, Сент-Аман и Линьи. Сами эти селения также были заняты прусскими отрядами, представляя собой передовые укрепления армии Блюхера. Издалека можно было видеть головную часть колонны изготовившихся для атаки солдат Наполеона. Герцог спросил Блюхера и Гнейзенау (советника командующего прусской армией по вопросам стратегии), каких действий они ожидают от него. Мюфлинг уже успел объяснить прусским генералам, что герцог искренне стремится оказать им помощь при одном-единственном условии. Он ни за что не согласился бы разделить свою армию, так как это идет вразрез с его принципами. Веллингтон намеревался выдвинуться со всей своей армией (после того, как закончит ее сосредоточение) на Фран и Госели и оттуда нанести удар войскам Наполеона во фланг и тыл. Прусские генералы предпочли бы, чтобы он направил своих солдат из Катр-Бра по дороге на Намюр, создав таким образом резерв в тылу армии Блюхера. Герцог ответил на это: «Хорошо, я приду туда, если только меня самого не атакуют». Они с Мюфлингом поскакали галопом обратно в Катр-Бра, где в тот момент уже началось наступление французских войск.

Маршал Ней начал бой примерно в два часа пополудни. В тот момент в его распоряжении было около 16 тыс. человек пехоты, 2 тыс. кавалерии и 38 орудий. Номинально численность армии, которой Наполеон поручил ему командовать, превышала 40 тыс. солдат. Но более половины из них входила в состав первого армейского корпуса графа Эрлона. Ней был лишен этих войск как раз в тот момент, когда он в них наиболее остро нуждался, так как Эрлон получил приказ отправиться на помощь императору в Линьи. Во время боя при Катр-Бра к войскам Нея присоединился корпус прекрасно обученной тяжелой кавалерии под командованием Келлермана. Но численность французской пехоты на этом участке так и не превысила 16 тыс. человек.

В момент начала сражения значительная часть армии Веллингтона все еще находилась на марше из Брюсселя и других участков в Катр-Бра. В тот момент французам здесь противостояли по одной голландской и бельгийской дивизии общей численностью примерно 7 тыс. человек при поддержке артиллерии. Этими войсками командовал принц Оранский. На правом фланге (с запада) войска союзников оказались зажаты в лесистой местности под названием Буа-де-Боссю. В центре перед ними возвышались фермы и другие строения селения Жемианкур, а слева (на востоке) находился поселок Пьермон. Принц Оранский предпринял попытку захватить эти пункты, но Ней уже успел сам занять Жемианкур в центре и Пьермон на востоке, а также овладеть южной частью леса Боссю. Большую часть своей артиллерии французы сосредоточили на возвышенности у Жемианкура, и в течение всего боя она сильно опустошала ряды армии союзников. Ней был готов продолжать наступление, когда на поле боя прибыли 5-я пехотная дивизия под командованием Томаса Пиктона и корпус герцога Брауншвейгского. Веллингтон (который вернулся в Катр-Бра с совещания с Блюхером незадолго до прибытия этих сил) сразу же бросил их в бой. Свежие силы союзников попытались остановить яростные атаки пехоты и кавалерии Нея, которые продолжали неустрашимо идти вперед. Единственной незначительной силой кавалерии, которая была в распоряжении английской армии, был небольшой отряд брауншвейгцев под командованием самого герцога, который вскоре погиб в бою. Они не могли достойно противостоять кирасирам Келлермана и уланам Пире. Голландцы и бельгийцы тоже вскоре начали отступать. Таким образом, вся тяжесть боя легла на плечи английской и немецкой пехоты. Она с честью выдержала испытание. Несмотря на непрекращающиеся атаки французской кавалерии и убийственный огонь артиллерии противника, снаряды которой с высот у Жемианкура буквально сметали все с участков, откуда приходилось отступать французским всадникам, пехота союзников не только отбила атаки неприятеля. Бригады Кемпта и Пака под командованием Пиктона пошли в контратаку. Благодаря самоотверженности этих солдат к концу дня союзникам удалось восстановить положение и сохранить за собой позиции, которые они так храбро обороняли. Однако некоторые британские полки во время внезапных кавалерийских атак французов не успели построиться в каре и понесли тяжелые потери. Например, 92-й полк был почти полностью уничтожен кирасирами Келлермана. Французский рядовой солдат 8-го полка кирасир по имени Лами сумел захватить знамя одного из британских полков, которое он доставил Нею. Это был ценный трофей. Прибытие примерно в половине седьмого английской гвардии позволило Веллингтону отбить лес Боссю, который к тому времени почти полностью перешел в руки французов. Это было значительным успехом, так как контроль над этим участком давал возможность войскам Нея нанести удар во фланг и тыл союзникам. Англичане отвоевали не только этот участок на правом фланге, но и окрестности Пьермона на левом. С наступлением темноты французы повсюду отошли назад к Франу. Но за ними все еще оставался участок с фермой у Жемианкура в центре. Ни Веллингтон, ни Мюфлинг не знали результатов боя между армиями Наполеона и Блюхера, звуки которого были хорошо слышны у Катр-Бра весь день и вечер. Герцог заявил Мюфлингу, что утром две союзные армии конечно же продолжат наступление на противника. Поэтому было бы желательно немедленно захватить ферму, не откладывая это на утро. Мюфлинг согласился с Веллингтоном. Вскоре Жемианкур был атакован и захвачен союзниками, потери которых при этом были незначительными.

В то же время французская и прусская армии с трех до девяти часов вели бой в районе Линьи, Сомбрефа и Сент-Амана. Сражение велось с той дикой яростью, которой не знают битвы нашего времени. В начале сражения в распоряжении Блюхера имелось 83 417 солдат и 224 орудия (по другим данным, свыше 90 тыс. и 216 орудий). Корпус Бюлова численностью 25 тыс. человек так и не пришел ему на помощь. Но прусский фельдмаршал до конца сражения рассчитывал на прибытие этого корпуса или англичан. И все же Бюлов в результате произошедшей путаницы при передаче приказов оказался где-то в тылу, а герцог Веллингтон, как уже говорилось выше, сам вел сражение против войск маршала Нея. Блюхер вовремя был предупрежден Мюфлингом, что Веллингтон ничем не сможет ему помочь. И все же Веллингтон очень помог пруссакам тем, что более чем 40 тыс. солдат противника лишились возможности нанести смертельный удар на правом фланге прусской армии. Бой при Катр-Бра не только отвлек часть сил французской армии. Ней приказал корпусу Эрлона вернуться к нему на помощь. Это не позволило Эрлону оказать поддержку войскам Наполеона. А его корпус в течение всего дня 16 июня совершал маневры из Катр-Бра в сторону Линьи и обратно, в результате чего не сделал ни одного выстрела и не принял участия ни в одной из двух битв.

Войска Блюхера в сражении при Линьи на самом деле превосходили на 12 тыс. (или на 20 тыс. – Ред.) солдат силы атакующего неприятеля. Это численное превосходство в начале боя было еще более значительным, так как корпус Лобау до восьми часов еще не прибыл из Шарлеруа. В результате пяти с половиной часов отчаянного боя, исход которого долго был неясен, Наполеону удалось прорвать линию обороны прусских войск на центральном участке у Линьи и заставить своего упорного противника отступить с поля битвы. Таким результатом французы были обязаны полководческому таланту императора, а вовсе не недостаточному мужеству прусских солдат. Даже потерпев поражение, они не выказали признаков деморализованности или падения дисциплины. Как отметил сам Блюхер, в том бою его армия потеряла день, но не свою честь. В течение ночи 16-го и части дня 17-го числа прусские войска отступали, не утратив организованности и самообладания, но не в направлении на Маастрихт, где находилась их основная база, а в сторону Вавра. (В битве пруссаки потеряли около 20 тыс. убитыми, ранеными и пропавшими без вести и 40 орудий, французы – около 11 тыс. – Ред.) Таким образом, им удалось, как и предусматривалось планом кампании, сохранить связь с армией Веллингтона. Тот героизм, с которым прусские солдаты сумели восстановиться после поражения при Линьи, достоин большей славы, чем многие победы.

В штаб Веллингтона был отправлен посыльный с докладом об отступлении прусской армии. О поражении прусских войск войска союзников у Катр-Бра узнали только утром 17 июня. Герцог Веллингтон намеревался дать солдатам один день отдыха, а затем всеми силами обрушиться на противника. К тому времени он успел собрать всю свою армию. Но, получив известие о поражении армии Блюхера, он понял, что необходимо менять планы кампании. Было ясно, что Наполеон теперь будет стремиться полностью разгромить англичан, против которых бросит всю свою армию. Поэтому герцог сознавал, что должен отступить. Узнав, что пруссаки отходят к Вавру, а французы не намерены их преследовать, что корпус Бюлова не участвовал в сражении при Линьи, Веллингтон решил со своими войсками отступить в Брюссель. Его целью было продолжать прикрывать этот город, а также занять выгодную позицию на таком расстоянии от Вавра, что обеспечивало бы взаимодействие с армией Блюхера. Примерно к девяти часам в штаб Веллингтона прибыл офицер прусских войск, от которого герцог узнал, какими силами теперь располагает Блюхер, и о том, что вчерашнее поражение мало повлияло на боевой дух его армии. Веллингтон проинформировал прусского командующего, что намерен занять позицию у плато Мон-Сен-Жан и дать французам генеральное сражение, если Блюхер сможет прибыть ему на помощь хотя бы с одним корпусом силами 25 тыс. солдат. Блюхер с готовностью дал такое обещание. После того как его подчиненные получили достаточно времени для отдыха и восстановления сил, Веллингтон отвел свою армию примерно на половину расстояния от Катр-Бра до Брюсселя. Вслед за ним шли, не причиняя ему никакого беспокойства, главные силы французской армии, которые примерно в полдень 17-го числа прибыли по обходной дороге из Линьи на соединение с войсками Нея. В свою очередь, Ней, после того как англичане оставили свои позиции, продолжил наступление через Катр-Бра. Отход армии Веллингтона прикрывала кавалерия герцога Аксбриджа, действовавшая смело и уверенно. А действиям французской кавалерии, осуществлявшей преследование противника, помешали проливные дожди. Герцог все еще опасался, что французы попытаются развернуть свой правый фланг и направить его на Брюссель по верхней дороге через Монс и Халле. Для того чтобы не дать им осуществить этот маневр, он оставил в Халле 18 тыс. солдат под командованием принца Нидерландского Фредерика, приказав им в случае нападения противника держаться так долго, как они смогут. С главными силами своей армии герцог Веллингтон расположился у плато Мон-Сен-Жан. Позже эта местность по названию расположенного рядом селения получила бессмертное имя – поле битвы при Ватерлоо.

В тот момент Веллингтон находился на расстоянии примерно 20 км от Вавра, где находилась полностью восстановившаяся армия Блюхера. Прусские войска наконец получили подкрепления в лице корпуса Бюлова, который не сумел прибыть им на помощь в битве при Линьи. Из Вавра Блюхер отправил Веллингтону письмо, где сообщал, что готов утром прийти на помощь герцогу не с одним корпусом, а со всей армией. Пылкий немец предложил атаковать Наполеона силами обеих армий утром 19 июня, если только 18-го числа император сам не начнет атаку войск союзников. Таким образом, Блюхер и его войска находились далеко не в таком бедственном положении, как об этом писал в Париж Наполеон, информируя парижан о своей новой победе. Наполеон и сам пребывал в неведении относительно состояния прусских войск. Возможно, он был введен в заблуждение, увидев, какие потери пруссаки понесли в бою при Линьи. Если бы он знал, в каком порядке они отступали, нисколько не потеряв в боевом духе, то вряд ли он задержался бы с отправкой войск для их преследования до полудня 17 июня. Но случилось именно так. Примерно в это время маршал Груши получил приказ преследовать разбитую прусскую армию и не дать ей двинуться на соединение с армией Веллингтона. Под командование Груши император дал 32 тыс. солдат и 96 орудий. Впоследствии император и Груши обменивались взаимными упреками и жалобами по поводу того, как Груши пытался выполнить поставленную задачу и почему 18-го числа он не смог предотвратить фланговое выдвижение пруссаков из Вавра к Ватерлоо. Достаточно будет отметить, что сил, которые император выделил под командование Груши (при всей ограниченности имевшихся в его распоряжении войск), было явно недостаточно для того, чтобы противостоять всей прусской армии, особенно после того, как к ней присоединился корпус Бюлова. Позже мы попытаемся рассмотреть все возможные варианты действий Груши в день 18 июня и что он мог бы сделать, если бы действительно обладал достаточным военным талантом.

Но в действительности неспособность Груши выполнить приказ императора была обусловлена неукротимой энергией и героизмом самого Блюхера. Этот человек, несмотря на полученные при Линьи серьезные ранения, был снова полон сил и готов вести своих солдат в бой. Это он принял решение оставить часть своей армии под командованием Тилмана у Вавра. Этим солдатам предстояло 18 июня связать боем войска Груши, в то время как главные силы прусской армии отправятся к Ватерлоо. «Судьба кампании будет решаться не под Вавром, а под Ватерлоо», – заявил старый фельдмаршал. Он рискнул судьбой части своих сил, и в результате кампания была выиграна. Блюхер и Веллингтон так же доверяли друг другу и поддерживали такие же теплые отношения, какие в прежние времена сложились между герцогом Мальборо и принцем Евгением Савойским. Герцог полностью полагался на обещание Блюхера вовремя прибыть на поле битвы и поэтому упорно удерживал позиции при Ватерлоо. И те, что стараются принизить способности герцога как полководца, должны обладать достаточным чувством здравого смысла, чтобы понять, что обвинять Веллингтона в том, что он выиграл битву при Ватерлоо с помощью прусских войск, – это значит просто сказать, что он выиграл ее теми силами, что были в его распоряжении. Если бы он не рассчитывал на прибытие подкреплений, битва просто не состоялась бы.

Наполеон сам видел вину герцога в том, что он не отступил еще дальше, а начал генеральное сражение, не соединившись предварительно с союзной армией.[58]

Но, как уже было сказано раньше, герцог считал важнейшей задачей обеспечение защиты города Брюсселя. У него были основания рассчитывать на то, что его армия способна в одиночку противостоять французам до подхода прусских войск, а также на то, что с подходом пруссаков в его распоряжении окажется достаточно сил, и тогда объединенные армии, его и Блюхера, превосходящими силами полностью разгромят армию императора. И когда Наполеон таким образом критикует своего великого противника, он тем самым невольно воздает высшие почести военному таланту англичанина и окончательно доказывает, какое великое значение имело то сражение, на которое сумел отважиться его бесстрашный оппонент. Наполеон восклицает: «Если бы английская армия потерпела поражение при Ватерлоо, какой был бы прок от многочисленных отрядов прусских, австрийских, немецких и испанских войск, которые форсированным маршем двигались к Рейну, Альпам и Пиренеям?»

Во время битвы при Ватерлоо под командованием герцога Веллингтона было 49 608 пехотинцев, 12 402 кавалериста и 5645 артиллеристов при 156 орудиях. Но из этих 67 655 солдат едва ли больше чем 24 тыс. человек были англичанами. Данный факт имеет очень серьезное значение. По собственным оценкам Наполеона относительных боевых качеств солдат различных народов, «одного французского солдата не следует оценивать выше, чем одного англичанина. Но он без опасений может сразиться с двумя голландцами, пруссаками или представителями других наций Конфедерации». В армии герцога находилось примерно 6 тыс. солдат старого германского легиона. Все они были ветеранами, все были прекрасными бойцами. Что касается остальных войск армии, то среди них самых высоких похвал заслуживают ганноверцы и брауншвейгцы. Но солдаты из герцогства Нассау (совр. округ Висбаден. – Ред.), голландцы и бельгийцы были почти бесполезны в бою. Не многие из них испытывали горячее желание воевать за дело союзников. Если уж воевать, то они более охотно делали бы это под французским имперским орлом, чем против него.

Армия Наполеона при Ватерлоо состояла из 48 950 человек пехоты, 15 765 кавалерии, 7232 артиллерии, итого 71 947 солдат при 246 орудиях. Это были отборные силы французской армии. Никогда прежде у этой воинственной страны не было более храбрых, дисциплинированных солдат, прекрасно подготовленных офицеров, чем в армии, которая заняла позиции у Ватерлоо утром 18 июня 1815 г. (лучшие войска Наполеон угробил в России. Таких солдат, как при Бородине, где у Наполеона было 135 тыс. человек отборных войск, позже уже не имелось. В 1815 г. ветеранов было не более 5%. – Ред.).

Возможно, те, кто не видел поле битвы при Ватерлоо или, по крайней мере, прекрасную модель с расположением противоборствующих армий, изготовленную капитаном Сиборном, может получить довольно точное представление о той местности, мысленно нарисовав себе равнину длиной 3—4 км и шириной не превышающей 1 км. С каждой стороны этой равнины параллельно тянется цепь невысоких холмов. Кое-где, но не повсюду, эти высоты практически сходят на нет, на некоторых участках сохраняются значительные неровности. Английская армия располагалась в северной части долины, а французская – на южном участке. Обе стороны сосредоточили свою артиллерию на высотах, откуда она в течение всего дня вела интенсивный огонь по противнику, массы пехоты и кавалерии которого вели бой в долине. Сразу же за холмами в северной части долины, примерно по центру, расположено селение Мон-Сен-Жан. За южной грядой холмов, тоже в центре, находится поселок Бель-Альянс. Через оба селения проходит широкая мощеная дорога, которая ведет из Шарлеруа в Брюссель. Эта дорога пересекает позиции как англичан, так и французов. Именно по этому пути Наполеон планировал двигаться в Брюссель.

Необходимо учитывать и некоторые другие особенности местности, которые обусловливали действия противоборствующих армий (см. схему на с. 211). Преимущество расположения английской армии не ограничивается только тем, что она занимала гряду холмов. Справа армию Веллингтона от флангового удара защищало селение под названием Брен-л’Алле и лощина. Слева его войскам обеспечивали относительное прикрытие две небольшие деревушки Ла-Э и Папелот. В тылу позиций англичан находился крупный Суанский лесной массив. Поскольку в течение всего дня французы так и не предприняли попыток обойти англичан с флангов, предпочитая вести фронтальные атаки, крайне важно знать, какие позиции были развернуты перед английской линией обороны, как можно было их использовать в обороне и в наступлении. Как известно, таких позиций было две, и каждая из них сыграла важнейшую роль во время сражения. Перед правым флангом обороны англичан, иными словами, на северо-западе долины, располагалась старинная фламандская ферма, бывший замок Гугомонт, или Угомон, с хозяйственными постройками и буковой рощей площадью около одного гектара. Там расположился сильный гарнизон союзников. Пока ферма находилась в руках англичан, французам было трудно рассчитывать на успешные действия на правом фланге союзников. Если бы, напротив, ферма перешла в руки французов, то теперь уже правый фланг англичан вряд ли смог бы удержаться на своих высотах, имея непосредственно перед своим фронтом участок территории, занятый противником. Французы могли бы разместить на ферме своих стрелков или использовать ее территорию для сосредоточения атакующей группировки. Почти перед самым центром позиций англичан, практически рядом с Угомоном располагалась еще одна ферма под названием Ла-Э-Сент (не путать с деревней Ла-Э на краю левого фланга позиций англичан), где также находились английские войска. Этот пункт также был одним из ключевых в сражении.

Что касается позиции французов, то здесь следует основное внимание обратить на селение Планшенуа, расположенное несколько позади их правого фланга (т. е. на восточном краю долины), которое сыграло важную роль в попытке войск императора сдержать наступление прусской армии.

Наполеон в своих мемуарах в резкой форме критикует Веллингтона за то, что тот выбрал полем битвы Ватерлоо. Ему вторит целый ряд французских историков. Особенно они подчеркивают то, что герцог принял сражение, не организовав путей отступления на случай, если атака врага будет успешной. В случае поражения и бегства английские войска при отступлении через лесной массив у себя в тылу потеряли бы всю артиллерию и обоз. В ответ на эти критические замечания, даже если не приводить в качестве доказательства правоты Веллингтона результат сражения, можно сослаться на замечания многочисленных военных экспертов, считавших позицию английской армии оптимальной для обеспечения обороны Брюсселя. Здесь в пользу Веллингтона говорит и то, что он выбирал позицию для своей армии тщательно и неспешно. Общеизвестным фактом (о нем упоминал в своей речи лорд Батерст, отдавая в пользу Веллингтона свой голос в палате лордов) является то, что герцог Веллингтон, когда его армия проходила через Бельгию перед началом лета 1814 г., обратил особое внимание на выгодную для боя местность у Ватерлоо. В беседе с двумя сопровождавшими его офицерами он отметил, что, если бы ему пришлось оборонять Брюссель, он попытался бы дать противнику сражение именно здесь. Что касается лесного массива, который, по мнению французских и некоторых английских критиков Веллингтона, мог бы оказать фатальное влияние в случае отступления англичан, то, в отличие от них, сам герцог полагал, что его наличие может оказать англичанам неоценимую помощь при отступлении. В лесу не было густых зарослей, а деревья росли не очень близко друг к другу. Он состоял из высоких буковых деревьев, между которыми легко могли пройти и пешие, и всадники. Артиллерию можно было вывезти по широкой дороге, пересекающей позиции англичан и ведущей в Брюссель. В лесу можно было оставить арьергард в составе нескольких пехотных полков с задачей задержать преследующего англичан противника. Автор одного из лучших описаний сражения при Ватерлоо капитан Прингл метко заметил, что «каждый, кто имеет хоть малейшее представление о войне, понимает, как трудно выбить пехоту противника из леса, где ее невозможно обойти». В качестве примера можно привести оборонительные бои 16 июня в Буа-де-Боссю. Спустя годы, говоря о возможных последствиях поражения англичан, если бы им пришлось оставить поле битвы при Ватерлоо, герцог Веллингтон продолжал считать, что Суанский лесной массив стал бы спасением для его армии: «Они не смогли бы разгромить нас до такой степени, чтобы мы не сумели удержаться в лесу». Он всегда был уверен, что английские войска удержали бы свои позиции до подхода прусской армии, на поддержку которой он твердо рассчитывал, планируя сражение.[59]

Как уже говорилось выше, утром 18 июня прусская армия находилась в районе Вавра, примерно в 20 км к востоку от Ватерлоо. После соединения с корпусом Бюлова силы армии не только восстановились после поражения в сражении при Линьи, но даже несколько возросли. Оставив под командованием Тилмана примерно 17 тыс. солдат, которые должны были как можно дольше обороняться от войск Груши, подходившего со своим корпусом к Вавру, Бюлов и Блюхер с главными силами армии выдвинулись через Сен-Ламбер к Ватерлоо. Предполагалось, что прусские войска прибудут на поле битвы к трем часам дня. Но сложная местность, по которой пришлось двигаться армии, раскисшая после дождей почва надолго задержали войска на этом 20-километровом марше.

Если бы речь шла о любой другой армии, солдаты которой не испытывали такого острого чувства ненависти к противнику, как пруссаки, и которой командовал бы менее энергичный генерал, чем Блюхер, то, конечно, она не смогла бы быстро пройти по той грязи, в которую превратили землю так некстати выпавшие дожди. При этом не следует забывать, что необходимо было не только провести к полю сражения пехоту, но и доставить туда кавалерию и артиллерию. Был момент во время следования в дефиле у Сен-Ламбера, когда пруссаки совсем было отчаялись. Измотанные бесконечными попытками вытаскивать и толкать вперед тяжелые орудия, солдаты начали роптать. Блюхер подъехал на один из таких участков и услышал обращенные к нему крики рядовых: «Мы больше не можем идти». – «Но вы должны, – ответил им старый фельдмаршал, – я дал слово Веллингтону, и вы конечно же не заставите меня нарушить его. Нужно только приложить усилия в течение нескольких часов, и победа нам обеспечена». Эти слова старого «генерала Вперед», как с любовью прусские солдаты называли Блюхера, возымели свое действие. Солдаты, невзирая на усталость и боль, медленно, но все же шли вперед.

Ночь 17 июня французская и английская армии провели на позициях под дождем и ураганным ветром. Когда наступил памятный день 18 июня, над Ватерлоо все еще лил дождь. Противники покинули свои временные убежища и начали строиться, каждый на холмах со своей стороны равнины. Ближе к девяти часам небо начало проясняться. Теперь противники могли наблюдать за позициями неприятеля на противоположной стороне поля битвы и его приготовлениями к бою.

Герцог Веллингтон построил свою армию в две линии. Первая линия расположилась у вершин гряды холмов, о которой уже говорилось выше. Вторая линия стояла у нее в тылу, ближе к склонам. На краю левого фланга первой основной линии построения англичан находились бригады легкой кавалерии Вивиана и Ванделера, а также 5-я ганноверская пехотная бригада фон Винке. Далее располагалась 4-я ганноверская бригада Беста. Часть подразделений этих сил занимали небольшие селения Ла-Э и Папелот в низине, несколько впереди войск левого фланга англичан. Правее от ганноверцев Беста, на внешнем склоне, построились голландская и бельгийская пехотные бригады Биландта. За ними располагалась британская 9-я пехотная бригада под командованием Пака, а правее ее и несколько впереди стояла 8-я бригада английской пехоты Кемпта.

Поле битвы при Ватерлоо в начале сражения (белым цветом обозначены английские, черным – французские войска).

Английские пехотинцы построились у дороги на Шарлеруа, практически в центре позиции англичан. Эти две бригады, а также 5-я ганноверская бригада входили в состав 5-й дивизии под командованием Томаса Пиктона. Правее ее, западнее дороги на Шарлеруа, занимала позиции 3-я дивизия под командованием генерала Альтена в составе бригады королевского Германского легиона Омптеды и ганноверской бригады Кильмансегге. Передовую позицию перед центральным участком английской армии, у дороги на Шарлеруа, также занимали подразделения этой дивизии. Западнее и правее ганноверцев Кильмансегге располагалась 5-я британская бригада Халкетта, а за ней – бригада солдат герцогства Нассау Крузе. Справа от солдат Халкетта построилась английская гвардия в составе двух бригад под командованием Мейтленда и Бинга. Всей дивизией командовал генерал Кук. Гарнизон передовой позиции Угомон, расположенной ниже, был укомплектован солдатами бригады Бинга, подразделениями ганноверских стрелков и одним из батальонов полка нассаусцев. На плато, простирающемся за дивизией гвардейцев Кука, расположенном с уклоном на запад, в сторону деревни Брен-л’Алле, стояла 2-я пехотная дивизия Клинтона в составе 3-й бригады легкой пехоты Адамса, 1-й бригады королевского Германского легиона Дю-Плата и 3-й бригады ганноверцев полковника Халкетта.

Во второй линии герцог Веллингтон расположил свою кавалерию. Она была сосредоточена за правым флангом и центральным участком главной линии. Самые крупные силы построились за пехотными бригадами в центре, по обе стороны от дороги на Шарлеруа. Бригада королевской конной гвардии под командованием лорда Сомерсета расположилась справа от дороги. Слева от дороги была развернута кавалерийская бригада Понсонби. За ними стояли голландская и бельгийская бригады под командованием Трипа и Гинги. 3-я гусарская бригада Германского легиона занимала позиции справа от бригады Сомерсета. Еще правее, за пехотинцами Мейтленда, стояла 3-я кавалерийская бригада Дорнберга в составе 23-го британского полка легких драгун и легких драгунских полков Германского легиона. На самом правом фланге, в тылу гвардейской пехоты, располагалась кавалерийская бригада Гранта. Вся пехота и кавалерия корпуса брауншвейгцев, а также британская 10-я пехотная бригада составляли резерв и располагались в тылу, за позициями в центре и на правом фланге. Артиллерия была распределена по всему фронту на выгодных позициях с соблюдением заданных интервалов. Помимо уже перечисленных генералов, в подчинении герцога Веллингтона состояли генералы Хилл, Аксбридж (осуществлявший командование всей кавалерией англичан), принц Оранский, а также генерал Шассе.[60]

На высотах с противоположной стороны поля битвы в две линии, как и англичане, строилась французская армия. При этом императорская гвардия, конная и пешая, была назначена в резерв и располагалась в тылу за центральными позициями французов.

Первая линия французских войск была развернута за счет двух корпусов под командованием Эрлона и Рейля. Корпус Эрлона находился на правом фланге, восточнее дороги на Шарлеруа, и имел в своем составе четыре пехотные дивизии под командованием генералов Дюретта, Марконье, Аликса и Донзело, а также одну дивизию легкой кавалерии генерала Жакно. На левом фланге стоял корпус графа Рейля в составе пехотных дивизий генералов Башелю, Фуа и Жерома Бонапарта, а также кавалерийской дивизии Пире. На правом фланге во второй линии французов располагался корпус Мильо в составе двух дивизий тяжелой кавалерии. На левом фланге второй линии был развернут кавалерийский корпус Келлермана, который также имел в своем составе две дивизии. Таким образом, за пехотинцами пехотных корпусов первой линии на обоих флангах располагались кавалерийские корпуса. Но на второй линии, помимо этого, был развернут пехотный корпус Лобау, а также легкие кавалерийские дивизии Домона и Сюберви. Эти три крупные группировки войск расположились по обе стороны от Бель-Альянс, на центральном участке второй линии французов. В третьей линии находился резерв. В центре располагались пехотинцы императорской гвардии. Старая гвардия, которой командовал генерал Фриан, состояла из двух полков гренадер и двух полков егерей. Средняя гвардия под командованием графа Морана имела такой же состав. В то же время в составе молодой гвардии, которой командовал Дюэм, имелось два полка стрелков и два полка «партизан». Гвардейские егеря и уланы находились в составе пехоты правого фланга под командованием Лефевр-Денуэтта, а гренадеры и драгуны под командованием Гюйо располагались на левом фланге. Помимо кавалерийских и пехотных полков, во всех французских корпусах имелись сильные артиллерийские батареи на конной тяге. Во время всего сражения очень важную роль играло количественное превосходство французов именно в артиллерии.

Кроме перечисленных ранее высших командиров французской армии, на поле битвы также присутствовали маршалы Ней и Сульт, которые выполняли роль его помощников.

Английские военные специалисты всячески превозносили превосходное построение всех сил Наполеона, каждого рода его войск. Оно позволяло его войскам действовать максимально автономно, наращивая силы за счет собственных средств, не дожидаясь подхода резервов, и переходить в наступление на любом направлении. Так же эффективно французы могли действовать и при отражении атаки неприятеля на любом участке. После того как армия была построена, император под приветственные крики солдат лично объехал войска. Он убедился, что его армия более, чем когда-либо, предана ему. К этому времени армия Веллингтона также закончила построение в северной части равнины и подготовилась достойно встретить атаку французов.

Вечером предыдущего дня Веллингтон отдал приказы каждой бригаде занять позиции, назначенные ей на время предстоящего сражения. Затем он немного отдохнул в своей ставке в Ватерлоо. Проснувшись 18 июня, когда еще стояла глубокая ночь, герцог написал письма губернатору Антверпена, британскому посланнику в Брюсселе и другим официальным лицам, в которых выражал полную уверенность, что дальнейшие события будут развиваться в пользу союзников. Но поскольку «во избежание серьезных неудач нужно быть готовым ко всему», Веллингтон отдал ряд разумных распоряжений относительно того, что должно быть предпринято в тылу в том случае, если сражение сложится неблагоприятно для союзных войск. Перед тем как покинуть селение Ватерлоо, герцог приказал так распределить сосредоточенные там запасы боеприпасов, чтобы в случае необходимости их можно было срочно доставить на любой участок поля сражения. Кроме того, Веллингтон лично проконтролировал меры, принятые для приема раненых, и проинспектировал временные госпитали, развернутые в тылу его армии в жилых домах. Затем герцог верхом отправился в сторону высот, где стояла его армия. В сопровождении офицеров штаба и барона Мюфлинга герцог объехал войска и тщательно проверил готовность позиций. Особое внимание он обратил на передовую позицию Угомон. Веллингтон осмотрел юго-восточную часть строений и после того, как понаблюдал за приготовлениями нацеленной на нее группировки французов, распорядился несколько изменить расположение своих подчиненных на этом участке.

После того как были отданы последние распоряжения в Угомоне, Веллингтон вернулся на возвышенность в центре расположения своих войск. Там он спешился, сел и стал наблюдать за действиями французов на высотах с противоположной стороны поля боя. При этом он продолжал приветливо и спокойно беседовать с офицерами своего штаба. Это спокойствие отличает поведение Веллингтона в течение всего дня, пока продолжалось сражение.

Не каждый смельчак может похвастать таким даром. Многие бросали беспокойные взгляды на другую сторону равнины, разделявшей в те затянувшиеся минуты две армии, и следили за тем, как солдаты Наполеона заканчивают последние приготовления перед тем, как пойти в атаку. Это в самом деле напоминало затишье перед бурей. Тысячи людей застыли, устремив пристальные взгляды на солдат противостоящей армии, пытались подсчитать их количество, подробно рассмотреть их строй, оценить их силу в обороне и наступлении. С замиранием сердца они чувствовали приближающиеся шаги смерти. В то же время в напряженном сознании каждого солдата возникали видения победы и славы. Никто при этом не забывал думать о доме, который в случае его смерти придет в упадок. С содроганием и пронизывающим чувством холода к солдатам внезапно приходили мысли о том, что через несколько мгновений может случиться так, что им придется корчиться в агонии. Или их раздавленные, покалеченные тела будут неподвижно лежать на траве, пока еще нетронутая свежая зелень которой волнами струится перед ними.

Такие мысли обязательно возникают в сердцах солдат. Но храбрецам вскоре удается заставить замолчать «детский страх, который приводит в трепет еще до прихода смерти» и усилием мысли настроить себя для битвы, что Ксенофонт в древности назвал «приведением в порядок души воина перед битвой». А еще многим помогает надежда и вера в помощь и поддержку высших небесных сил. Такие горячо, хотя и молча, молились в то утро дня отдохновения (битва при Ватерлоо происходила в воскресенье) Господу Богу, перед судом Которого вскоре было суждено предстать многим тысячам из тех, что сейчас неподвижно стояли в строю.

Не только присутствующие во время той великой драмы, но и все народы Европы с жадным интересом и волнением следили за решающим столкновением, которое неминуемо должно было произойти между соперничавшими армиями народов Англии и Франции во главе с их великими полководцами. «Никогда прежде, со времен битвы при Заме между Сципионом и Ганнибалом, два полководца такого масштаба, как герцог Веллингтон и император Наполеон, не противостояли друг другу» (явное преувеличение – и масштабов битвы, и величины Веллингтона. Наполеону противостояли, и успешно, такие блестящие полководцы, как эрцгерцог Карл, Барклай де Толли, Кутузов. – Ред.).

Два великих воина, встретившиеся на поле боя, были одного возраста. Каждый с юных лет посвятил себя военному ремеслу. В более зрелом возрасте, получив под свое начало всю военную мощь Французской республики, молодой генерал смог полностью раскрыть свой талант. Затем он стал полновластным монархом в империи, территория которой превышала владения Карла Великого. В результате его блестящих побед возводились на престол или свергались короли, а сам император был вознесен в глазах человечества на небывалые высоты. Военные с восторгом и восхищением наблюдали за ослепительной чередой побед во время первой Итальянской кампании полководца, когда он сумел преодолеть застывшие догмы традиционной тактики. С небольшой, но прекрасно организованной армией он сметал со своего пути одну армию австрийцев за другой, завоевывал провинции и города, диктовал условия мира, уничтожал государства и создавал на их месте новые. Теперь мало кто вспоминает о том, что его Египетский поход был незаконным и несправедливым. В первую очередь, наши современники обращают внимание на продемонстрированные Бонапартом смелость и мастерство в сражении при Пирамидах, когда он разгромил кавалерию мамелюков, и при Абукире, где та же участь постигла турецкую пехоту. А потом был невероятный переход его армии через Альпы в 1800 г., победа при Маренго, когда Италия освободилась от власти австрийцев и враги Франции лишились плодов двадцати побед над ее войсками, одержанных в отсутствие ее лучшего полководца. Еще более яркие победы были одержаны в Германии. Был триумф при Ульме, Аустерлице, Йене и Ваграме. Катастрофу Наполеона в России в 1812 г. его обожатели объясняли за счет стихии (Наполеон начал отступление из Москвы еще в октябре, в золотую осень; зима 1812 г. была теплой – Березина не замерзла! Все ссылки на мороз унижают французских воинов, неоднократно переходивших Альпы. – Ред.), а поражения его войск в Германии в 1813 г. были единодушно признаны результатом предательства. Но даже те два бедственных для него года были ознаменованы победами при Бородине (русские считают Бородино своей победой, французы своей. Однако, не разбив русскую армию (отступила в полном порядке, нанеся врагу невосполнимые потери), Наполеон подписал своей империи отложенный смертный приговор. – Ред.), Лютцене, Бауцене, Дрездене, а также при Ханау. Его последние битвы начала 1814 г. справедливо считаются самым ярким свидетельством военного гения Бонапарта, когда при полном численном превосходстве противника ему долгое время удавалось сдерживать многочисленные армии, устремившиеся на Францию, и во многих случаях даже наносить им чувствительные поражения. Сторонники Наполеона с надеждой ожидали, что кампания 1815 г. откроется новой «неделей чудес», как это уже было когда-то при Монмирае и Монтеро. Лавры Линьи принесли ему новую славу. Блюхер не смог устоять перед ним. Разве сможет найтись достойный противник, который способен встать на пути императора?

И такой человек действительно был. К тому моменту он уже успел разбить лучших полководцев и лучшие армии Наполеона (в Испании и под Тулузой были не лучшие армии, численно, как правило, уступавшие армии Веллингтона. – Ред.). Как и Наполеон, свою военную славу он заслужил, воюя за пределами родной страны. Веллингтон прославился как полководец, разгромивший маратхов в Индии, как освободитель Португалии и Испании, как генерал, осуществивший успешное вторжение на юге Франции. В молодости он командовал силами Британской империи в Индии, где прославился как непревзойденный автор замыслов смелых операций и молниеносных маневров и одновременно их исполнитель. Прошло несколько лет после возвращения английского генерала в Европу, прежде чем ему представилась возможность проявить свои дарования. В тех обстоятельствах Веллингтон, как подчиненное лицо, и Наполеон, как полновластный монарх, находились далеко не в одинаковом положении. Наконец, получив назначение на пост командующего войсками на Иберийском (Пиренейском) полуострове, Веллингтон получил в свое распоряжение средства продемонстрировать всей Европе, что в Англии есть полководец, способный напомнить о славе английского оружия при Креси, Пуатье, Азенкуре, Бленхейме и Рамильи (Рамийи). Имея в своем распоряжении силы, всегда численно уступавшие армиям, которые по приказу Наполеона наводнили полуостров (неверно, вместе с союзными испанцами и португальцами, как правило, численно больше, и намного, чем у французских полководцев в Испании, отрядивших лучшие войска в «Великую армию» Наполеона, атаковавшую в 1812 г. Россию. – Ред.), несмотря на все препятствия, чинимые подозрительными и ненадежными союзниками, почти при полном отсутствии поддержки со стороны друзей и при противодействии многочисленных недоброжелателей в своей стране, Веллингтон в течение семи лет вел войну. При этом он ни разу не потерпел серьезного поражения и сумел одержать победу в 13 важных сражениях и боях, в том числе при Вимейру, Талавере, Саламанке, Витории, Ортезе и Тулузе. Жюно, Виктор, Массена, Ней, Мармон и Журдан – полководцы, чьи имена наводили ужас на народы континентальной Европы, – не смогли противостоять его таланту и были сметены его решительным напором во время сражений за освобождение народов полуострова от полчищ их повелителя императора (излишне возвышенный стиль, не соответствующий реальности. – Ред.). Тщетно Наполеон рассчитывал, что самый искусный из его полководцев (? – Ред.) Сульт сумеет наконец остановить череду успехов Веллингтона и защитит Францию от вторжения англичан. Веллингтон сумел превзойти Сульта в искусстве маневра, отваге и натиске (прежде всего в численности. – Ред.). После первого отречения Наполеона в 1814 г. и прекращения военных действий Веллингтон возглавлял оккупационные войска на юге Франции. В тот момент в его распоряжении была армия ветеранов, с которой, как выразительно заметил сам герцог, «он чувствовал в себе силы отправиться куда угодно и совершить все, что угодно». Тогда военная судьба не дала двум великим противникам скрестить оружие. Теперь же, в тот незабываемый день 18 июня 1815 г., они наконец встретились.

В самом деле, поразительно, что Наполеон во время многочисленных кампаний в Испании и других странах никогда прежде, до дня сражения при Ватерлоо, не встречался на поле битвы с герцогом Веллингтоном (были более важные театры военных действий и противники. – Ред.). Более того, до этого дня ему никогда не приходилось воевать против британских солдат, за исключением осады Тулона в 1793 г., когда он только начал свою карьеру полководца. Однако многие французские генералы, которые сопровождали его в кампании 1815 г., из своего горького опыта знали, что представлял собой британский солдат и с каким полководцем им предстояло сразиться. Ней, Фуа и другие офицеры, прошедшие через Испанию (Наполеон тоже прошел Испанию. – Ред.), предупреждали Наполеона, что английские пехотинцы – это «настоящие дьяволы в бою». Тем не менее император предпочел применить старую, не раз испытанную схему атаки, которая приносила французским генералам победу в схватках с воинами многочисленных стран континентальной Европы. Он решил придерживаться своего обычного боевого порядка – колонн. Этот способ атаки неизменно приносил ему успех (как это отмечал Вальтер Скотт), возможно, за счет безграничной веры в него французских офицеров, шедших во главе наступающей колонны, и их отчаянной храбрости. Такой вид построения чрезвычайно опасен и эффективен, когда речь идет о необходимости сломить сопротивление обычного противника. Но если неприятель обороняется стойко, как делали это англичане, и ведет по наступающим плотный ружейный огонь всей оборонительной линией, а затем бросается в штыковую контратаку, такая тактика боя может вести к катастрофическим последствиям для наступающих.

Битва началась, когда уже почти наступил полдень. В своих мемуарах Наполеон объясняет задержку ее начала тем, что выпавшие в течение предыдущей ночи и дня дожди успели превратить землю в болото. Это могло чрезвычайно осложнить маневрирование кавалерией и артиллерией, поэтому французам пришлось выждать несколько часов, пока при установившейся нормальной погоде поле битвы окончательно не высохнет. Можно предположить, что он стремился также подорвать моральный дух, по крайней мере у части сил противника, видом своей изготовившейся к бою грозной армии. Это в какой-то степени подействовало. В бельгийских полках было заметно замешательство, и Наполеон имел все основания надеяться на то, что они всем составом оставят армию Веллингтона и встанут под французские знамена. Но герцог тоже знал об этом и не доверял этим солдатам. Поэтому он заранее распорядился расположить бельгийские полки вперемешку с надежными, преданными ему войсками.

Наконец, примерно в одиннадцать тридцать Наполеон отдал приказ начинать сражение. По его команде на левом фланге началась мощная атака против укрепления Угомон. Атакующими командовал брат императора принц Жером. Одна за другой французские колонны спускались с высот в юго-западной части поля боя и бросались на отчаянно смелый штурм. Противник встретил атаку французов не менее храбро и стойко. Французам удалось захватить хозяйственные постройки вокруг главного здания, но солдаты британской гвардии удерживали само здание в течение всей битвы. Для того чтобы отстоять этот важный рубеж, где развернулись жаркие бои, англичанам пришлось направить туда всю бригаду Бинга. Среди снарядов и пуль, под градом разлетавшихся осколков зданий, ожесточенная схватка на этом участке продолжалась. Но англичанам удалось удержаться на Угомоне, несмотря на то что французы иногда наступали здесь такими массами, что им удавалось окружить эту позицию и изолировать ее защитников от основных сил левого крыла англичан. Одновременно другая колонна французов пыталась подняться вверх по склону холмов, штурмуя правый фланг англичан.

Пушечная стрельба в начале сражения активно велась на правом фланге англичан и, соответственно, на левом фланге французов, на том участке, где шел бой за позицию Угомон. Но вскоре общая канонада гремела на всем поле битвы. Примерно в час дня по приказу Наполеона началась мощная атака против центра и левого фланга союзных армий, которую возглавил маршал Ней. С этой целью были сформированы четыре колонны пехоты общей численностью до 18 тыс. солдат при поддержке кавалерийской дивизии под командованием прославленного маршала Келлермана. Вперед, на небольшую возвышенность, расположенную между двумя рядами холмов, были выдвинуты семьдесят четыре орудия, задачей которых было обрушить огонь на позиции англичан с расстояния примерно семьсот метров. Одновременно с атакой войск маршала Нея Наполеон рассчитывал захватить позиции англичан на левом крыле их центрального участка, овладеть укреплением Ла-Э-Сент и продолжить наступление на позиции союзников у Мон-Сен-Жан. Если бы эта атака увенчалась успехом, то значительная часть войск Веллингтона оказалась бы отрезанной от пути отступления к Брюсселю, а также от левого фланга армии союзников и от находившихся на подходе прусских войск.

Предназначенные для этого решительного наступления колонны медленно и торжественно спустились с холмов, занятых французами. Они заняли господствующие высоты на этом участке поля битвы, где уже были развернуты артиллерийские батареи, которые должны были поддержать их огнем. В тот момент, когда французы стали спускаться с этих высот, 74 орудия открыли через головы наступающих убийственный огонь по позициям союзников, расположенных на высотах слева от дороги на Шарлеруа. Одна из колонн французов сместилась восточнее и атаковала левый фланг позиций союзников. Остальные три колонны продолжали сближение с противником на левом крыле центрального участка обороны союзников. В первой линии союзников здесь стояла бригада голландцев и бельгийцев под командованием Биландта. Как только французы вышли к южному склону высот, занятых голландцами и бельгийцами, и находившиеся в первых рядах наступающих стрелки открыли огонь, вся бригада Биландта повернула назад и обратилась в паническое бегство. Но позади них выстроились солдаты, которые были больше достойны называться мужчинами.

Во второй линии войск союзников на этом участке стояли английские пехотные бригады Пака и Кемпта, которые понесли большие потери при Катр-Бра. Здесь же находился и командир дивизии Пиктон. И даже самому Нею не дано было преодолеть храбрую решимость этих солдат стоять до конца и сломить их волю к победе. Пиктон бросил две бригады вперед в сомкнутом строю, в две линии. Их общая численность не достигала и трех тысяч человек. Во главе со своими солдатами Пиктон пошел вперед против трех колонн победоносных французских пехотинцев, которые превосходили англичан численно в четыре раза. Французы, вдохновленные бегством голландцев и бельгийцев, смело шли вперед по склонам холмов. Британская пехота стояла решительно и непоколебимо. Когда французы остановились и начали разворачиваться в линию, Пиктон понял, что наступил решающий момент. Своим зычным голосом он подал команду бригаде Кемпта: «Залп, а затем – вперед!» На дистанции менее 30 метров англичане дали залп по плотно расположенным передним рядам ближайшей колонны, а затем с громогласным «ура» англичане бросились в штыковую атаку. Пиктон был сражен, когда бросился со своими солдатами на противника. Но его подчиненные с холодной яростью рванулись на врага. Французы в беспорядке отступили. Пехота Пака остановила две другие колонны, а затем ей на помощь пришла британская кавалерия, располагавшаяся на вершине холма. Плотные массы всадников стремительным вихрем налетали на ошеломленного противника и вырубали его солдат целыми батальонами. Бригада тяжелой кавалерии под командованием Понсонби (бригада Содружества, как она называлась, так как в ее составе были солдаты английской королевской кавалерии, «серые» (шотландский Грейский полк) и ирландские кавалеристы) оказалась на высоте. Там, где действовали британские кавалеристы, от французских колонн остались одни воспоминания. Англичане захватили два знамени и две тысячи пленных. Они продолжили бросок вперед, на позиции артиллерии Нея, вырубили артиллерийские расчеты всех 74 орудий и перерезали глотки упряжным лошадям. Таким образом, те орудия оказались абсолютно бесполезными для французов в течение всего оставшегося дня. Оказавшись далеко от своих позиций и несколько утратив боевой порядок, англичане попали под удар крупных сил французских уланов. Им пришлось отступить с большими потерями. Но тут на помощь им пришла легкая кавалерия Ванделера, которая, в свою очередь, отбила атаку французских драгунов.

Такими же безуспешными, как атаки на этом участке французской пехоты, оказались действия французской кавалерии, которая наступала восточнее дороги на Шарлеруа. Справа от дивизии Пиктона нанесла удар бригада королевской гвардейской кавалерии лорда Сомерсета. Они обрушились на французских кавалеристов в тот момент, когда британская тяжелая кавалерийская бригада Содружества атаковала колонны французской пехоты на левом фланге.

В состав бригады Сомерсета входили кавалеристы лейб-гвардии, «синие» (королевский конногвардейский полк) и гвардейские драгуны. Вражеская кавалерия под командованием Келлермана состояла в основном из кирасир. Эти массы французских всадников смяли на своем пути несколько рот немецкой пехоты у позиции Ла-Э-Сент и, вдохновленные успехом, вклинились в позиции англичан. Атаку гвардейской кавалерийской бригады против французских кирасиров возглавил лично Аксбридж. Мгновенно ряды лихих рубак на мощных конях смешались в смертельной схватке. Начался отчаянный кровопролитный ближний бой, в котором при примерном равенстве выучки и храбрости сказалось подавляющее превосходство англосаксов в физической силе и выносливости (? – Ред.). Назад удалось вырваться лишь немногим французским всадникам, за которыми по пятам мчались отчаянные британские гвардейцы. Так же как и их товарищи из другой кавалерийской бригады, конная гвардия вырвалась далеко вперед от своих позиций и тоже понесла серьезные потери, прежде чем после блестящего боя и преследования смогла вернуться назад.

Таким образом, главный замысел Наполеона прорвать оборону союзников на левом крыле центра их обороны провалился. Более того, правое крыло его войск было серьезно ослаблено в результате неудачных наступательных боев на этом участке. Бои в районе Угомона все еще продолжались, и англичане не переставали успешно обороняться против наступавших французов. В этот момент на горизонте, на правом фланге армии императора, стали появляться очертания наступающих масс войск. Наполеон прекрасно сознавал, что это были прусские войска, хотя он и попытался убедить своих подчиненных, что это были спешившие им на помощь солдаты Груши.

На самом деле в это время Груши всеми своими силами вел бой против одного корпуса прусской армии под командованием Тилмана. Остальные три корпуса прусских войск, без всяких помех на своем пути, за исключением сложной местности, шли на Ватерлоо. Сам Груши полагал и попытался 17-го числа убедить в этом Наполеона, что прусские войска отступают в сторону противоположную Ватерлоо, на Намюр и Маастрихт. Только 18 июня Наполеону стало известно, что на самом деле пруссаки находятся в районе Вавра. Еще тогда он стал беспокоиться за состояние своего правого фланга. Перед тем как атаковать англичан при Ватерлоо, он направил к Груши посыльного с приказом незамедлительно связать прусскую армию боем в районе Вавра, а затем находиться от главных сил французской армии на расстоянии, обеспечивающем возможность быстро с ними соединиться. Груши полностью игнорировал вторую часть приказа. Атаковав прусские войска, оставшиеся в районе Вавра, он своими силами все больше и больше смещался правее, то есть в противоположном от Ватерлоо направлении. До шести часов вечера 18-го числа он ничего не знал о фланговом маневре армии Блюхера и корпуса Бюлова в районе Ватерлоо. Затем к нему прибыл посыльный от маршала Сульта, отправленный с поля сражения в час дня. От имени императора Сульт информировал Груши, что Бюлов со своими силами находится в районе высот Сен-Ламбера, на правом фланге армии императора. Груши должен был немедленно выдвинуться на соединение с главными силами и с ходу нанести удар по войскам Бюлова. Было уже слишком поздно, чтобы Груши мог выполнить тот приказ, но примечательным является то, что еще в полдень 18 июня, когда войска Груши еще не успели слишком далеко углубиться по дороге на Вавр, он и его подчиненные услышали звуки громкой артиллерийской канонады со стороны Планшенуа и Мон-Сен-Жана. Генерал Жерар попытался убедить Груши вернуться на звуки сражения и помочь войскам Наполеона, которые, по-видимому, вступили в бой с англичанами. Груши отказался не только поступить таким образом, но и выделить часть своих сил на помощь главным силам армии. Он заявил, что получил приказ вступить в бой с пруссаками у Вавра. Он продолжил марш и всю оставшуюся часть дня сражался с корпусом Тилмана, в то время как войска Блюхера и Бюлова обрушились на армию императора.[61]

С горьким разочарованием Наполеон наблюдал за тем, как откатываются назад его пехота, кавалерия и артиллерия, участвовавшие в наступлении на центральном участке позиций англичан, как упорно обороняется гарнизон Угомона на левом фланге французов, отражая все попытки взять укрепления штурмом. Он отдал приказ всей артиллерии, расположенной на высотах, усилить огонь. Теперь над всем полем сражения гремела неослабевающая артиллерийская канонада, в ходе которой на какое-то время все бои пехоты и кавалерии приостановились. Но ураганный огонь французской артиллерии хотя и ослабил позиции союзников, но не привел к прорыву их обороны. Следовало предпринимать какие-то другие, более действенные меры.

Было примерно три тридцать пополудни. Несмотря на то что войска Веллингтона понесли значительные потери в результате артиллерийского огня, а также при отчаянных попытках французов штурмовать их позиции, ни на одном участке войскам императора не удалось вклиниться в оборону противника. Тогда Наполеон решил попытаться прорвать оборону англичан в центре и на правом фланге ударом своей великолепной кавалерии, сосредоточив такие ее силы, против которых кавалерия герцога не смогла бы устоять. Одновременно были усилены войска, штурмовавшие передовые позиции союзников, от мысли овладения которыми император также не отказался. На высоты на правом фланге войск Веллингтона один за другим устремлялись эскадроны кирасир. Они бесстрашно проносились дальше, туда, где располагалась артиллерия. Артиллеристы были вынуждены отступить со своих позиций, и кирасиры громкими криками выражали свой мнимый триумф. Но герцог приказал пехоте построиться в каре, и кирасиры бессмысленно скакали вдоль ощетинившихся штыками коробок, в то время как их ряды неумолимо таяли под выстрелами стоявших насмерть пехотинцев. Раз за разом они бросались вперед, но результат был одним и тем же. Когда же французские всадники откатывались после очередной атаки назад, из середины каре мгновенно появлялись английские артиллеристы и огнем своих орудий опустошали ряды удалявшихся конников. Почти вся великолепная тяжелая кавалерия Наполеона была потеряна во время тех безрезультатных атак на правом фланге англичан (многие британские каре были вырублены, конница французов несла потери, но была боеспособна. – Ред.). Но на другом участке сражения в какой-то момент показалось, что удача наконец улыбнулась императору. Между шестью и семью часами вечера после атаки двумя колоннами пехотной дивизии Донзело была захвачена передовая позиция Ла-Э-Сент. Теперь французы готовились к еще одному решающему штурму на центральном участке обороны союзной армии.

Нельзя было терять ни минуты: войска Блюхера и Бюлова начали наступление на правом фланге французов. Примерно в пять часов Наполеону пришлось направить против нового врага пехоту Лобау и кавалерию Домона. Эти силы добились временного успеха. Но на поле битвы продолжали прибывать свежие прусские войска. Они потеснили правый фланг пехоты Лобау, а затем крупными силами организовали наступление на Планшенуа, расположенное, как уже говорилось выше, в тылу французской армии.

Целью союзников было не просто не допустить наступления Наполеона на Брюссель, но и отрезать его армии путь отступления и полностью разбить ее. Для обеспечения тыла французов было абсолютно необходимо удержать Планшенуа. Поэтому Наполеон был вынужден направить в это селение молодую гвардию. Гвардейцы стойко обороняли свои позиции и отразили несколько атак прусских войск левого фланга под командованием Бюлова. Трижды пруссакам удавалось войти в Планшенуа, и трижды французы выбивали их оттуда. Бой велся крайне ожесточенно обеими сторонами. Солдаты двух народов настолько ненавидели друг друга, что никто не просил и никто не давал пощады врагу. На поле сражения, ближе к левому флангу англичан, стали появляться свежие прусские войска. Наполеону пришлось выделить еще один отряд для отражения их атаки. На новом направлении французы постепенно отходили под прямым углом к полю сражения, на котором продолжалась жаркая схватка у позиций англичан, начатая еще утром. Но теперь силы императора здесь численно уступали войскам Веллингтона. День яростных боев так и не принес французам ощутимого успеха, за исключением того, что им удалось овладеть позицией Ла-Э-Сент. Нестойкость голландцев и бельгийцев заставила герцога возложить всю тяжесть боев на английских и немецких солдат, ряды которых к тому моменту значительно поредели. Но те, кто выжил, продолжали героически обороняться и удерживать свои позиции, не давая врагу возможности продвинуться вперед.

Особенно мощное давление противник оказывал на участке британской бригады Халкетта, развернутой правее центра обороны англичан. В состав бригады входили 30, 33, 69 и 73-й полки. Сохранился дневник офицера легкой пехоты 30-го полка майора Макриди, в котором храбрый офицер излагает свой взгляд на события, происходившие на этом участке. О накале боев на участке бригады Халкетта можно судить хотя бы по тому факту, что в начале сражения при Ватерлоо в составе роты легкой пехоты 30-го полка находилось 3 офицера и 51 солдат, а к концу битвы в живых остался один офицер и десять рядовых. Майор Макриди с солдатской прямотой рассказывает о том, что довелось увидеть и пережить ему лично. И этот рассказ дает гораздо лучшее представление об ужасных сценах, какими изобиловало сражение, чем это можно было бы почерпнуть из приглаженных обобщений, какими вынуждены оперировать историки, и даже из пылких поэтических строк. На первом этапе битвы Макриди и солдаты его роты были выдвинуты в качестве стрелков на передовую линию. Но с началом атаки французской кавалерии на центральном участке англичан ему с товарищами приказали отойти назад. Вот как описывает офицер те события:

«До начала той атаки наша рота вместе с гренадерами 73-го полка прикрывали ружейным огнем из низины действия наших артиллеристов и одновременно пытались снизить эффективность огня вражеской артиллерии. Нам противостояли примерно равные по численности подразделения французских стрелков. Но внезапно к ним подошли мощные подкрепления. Кроме того, по нас открыли огонь картечью несколько орудий. Ряды наших бедных товарищей очень быстро таяли. За две минуты с тяжелыми ранениями с поля боя унесли полковника Вигоро, Рамли и Пратта. Теперь я остался за командира роты. Мы стояли под этим ураганом пуль и картечи до тех пор, пока не поступил приказ Халкетта и я не увел с позиции примерно одну треть прежнего состава ребят. Остальные были убиты или ранены, и я сомневаюсь, что кому-то из них удалось остаться в живых. Поскольку наш горнист был убит, я криками приказал солдатам отходить левее, чтобы не попасть под огонь собственно артиллерии и тем самым не усугубить наши потери.

Когда мы вышли к оставленным позициям артиллеристов Ллойда, в течение минуты я неподвижно стоял, созерцая раскинувшуюся перед нами картину. Это невозможно описать. Угомон и все деревянное на той позиции было объято широкими языками пламени, прорывавшимися сквозь темные клубы дыма, висевшие над полем боя. Под этим облаком были видны расплывчатые фигурки французских солдат. Можно было увидеть и колыхавшуюся длинную волну кавалеристов в красных мундирах. Движение кирасиров можно было различить по стальным бликам на их кирасах. С обеих сторон изрыгали огонь и сеяли смерть 400 орудий. Их грохот причудливо смешивался с криками сошедшихся в схватке бойцов. Вместе все это напоминало действующий вулкан. Волны пехоты и кавалерии надвигались на нас. Я понял, что настало время оторваться от созерцания поля боя, и поспешил к нашим колоннам, которые перестраивались в каре. Одно каре было сформировано из нашего и 73-го полков; второе – из 33-го и 69-го. Справа на возвышении стояла гвардия, а слева построились ганноверцы и части Германского легиона, входившие в нашу дивизию. Когда я встал с тыльной стороны нашего каре, мне пришлось переступить через тело. Взглянув вниз, я узнал в убитом Гарри Бира, офицера гренадеров, с которым всего час назад мы обменялись рукопожатиями. Я запомнил, как он улыбнулся мне, когда мы с солдатами покидали колонну. У нас с Гарри сложились обычные для сослуживцев взаимоотношения. То есть, если бы кто-то из нас умер естественной смертью, второй выразил бы свое сожаление в связи с утратой хорошего приятеля. Если бы кто-то получил повышение, другой порадовался бы успеху соседа. Но, увидев перед собой это могучее тело и застывшее это когда-то такое живое лицо, я почувствовал, как из глаз покатились слезы. Я не знаю, почему это произошло, ведь мне только что пришлось пережить гибель своих лучших друзей, и я воспринял это почти равнодушно. Я вздохнул: «Бедный Гарри!» Слезы продолжали катиться по щекам даже тогда, когда я уже больше не думал о Гарри. Через несколько минут примчалась кавалерия противника, которая накрыла наши позиции. Наши пушки были брошены, они стояли примерно в ста шагах впереди, между построением двух бригад.

Первый удар врага был великолепен. Когда кирасиры перешли с рыси на галоп, они склонились к своим лошадям, и верхние части их шлемов стали похожи на маски. Казалось, что кирасиры целиком, от плюмажей до седел, были сделаны из стали. Мы не сделали ни одного выстрела, пока они не подскакали на расстояние 30 шагов. Тогда раздались команды, и солдаты открыли огонь. Эффект был поразительным. Сквозь дым нам было видно, как падают шлемы, а кавалеристы после наших выстрелов валятся с лошадей и корчатся в конвульсиях, получив попадания наших пуль. Лошади совершали дикие прыжки, вставали на дыбы, бились в агонии от страха и боли. Многие из французских кавалеристов оказались спешенными, часть отступила, но самые храбрые продолжали упрямо направлять лошадей на наши штыки. Вскоре наш огонь расстроил ряды этих джентльменов. Большая часть кавалеристов снова построилась перед нашим фронтом. Стремительно и смело они повторили атаку. Фактически с того времени (было 4 часа) примерно до шести часов они вновь и вновь в храбром, но тщетном порыве бросались вперед. Мы легко отбивали их атаки, но наши боеприпасы пугающе быстро подходили к концу. Наконец показалась артиллерийская фура, с которой нам в каре сбросили два или три бочонка с боеприпасами. Все почувствовали себя счастливыми.

Даже лучшая кавалерия ничего не стоит по сравнению с хорошо экипированным пехотным полком, который упорно стоит в обороне. Наши солдаты понимали это. Они даже начали испытывать чувство жалости к неприятелю за его бесполезное упорство. Как только французы повторяли атаку, кто-то начинал недовольно ворчать: «Ну вот, снова показались эти глупцы!» Один из французских старших офицеров попытался применить военную хитрость. Продолжая мчаться вперед, он бросил свою саблю, будто сдается. Некоторые поддались на этот обман, но Халкетт приказал солдатам стрелять, и офицер спокойно отступил, отсалютовав нам. Враг был непоколебим в своем упорстве. Один из офицеров, захваченных нами в плен, в ответ на вопрос о том, какими силами располагает Наполеон, ответил полушутя-полуугрожая нам: «Вы видите эти силы перед собой, господа!» Рядовой кирасир получил ранение, и лошадь принесла его внутрь нашего каре. Он только кричал: «Убейте же меня, солдаты!» Когда же рядом с ним упал убитым один из наших солдат, он схватил его штык и вонзил его себе в шею. Но и этого ему было недостаточно: он приподнял кирасу и несколько раз вонзил штык себе в живот, пока не испустил дух.

Несмотря на то что мы всегда одерживали верх в бою с закованным в броню противником, наши ряды очень страдали от ядер и шрапнели противника. Огонь французской артиллерии был убийственным, она сумела полностью рассчитаться с нами за потери среди кирасиров. Часто, когда после удачного залпа ряды каре приходили в беспорядок, кавалерия вновь пыталась атаковать нас, но всегда безуспешно. Полк справа от нас понес особенно тяжелые потери, и был момент, когда всем показалось, что его солдаты дрогнули. Халкетт поскакал туда и, схватив знамя полка, поднял его над головой. Только после того, как под ним была убита лошадь, ему удалось восстановить в полку некое подобие порядка. Поскольку полк явно находился в замешательстве, мы получили команду «направо» и должны были прийти ему на помощь. Некоторые из солдат поняли команду как «направо кругом» – и стали разворачиваться. Но старый майор Маклейн из 73-го полка вскрикнул: «Ну нет, мои мальчики! Была команда «направо», и, пока впереди находятся французские штыки, команды «кругом» не будет!» Через несколько секунд он был смертельно ранен. Легкий драгунский полк, стоявший за позициями то ли 23-го, то ли 16-го полка, сманеврировал влево и завязал бой с кирасирами. Мы приветствовали их криками, когда они проскакали мимо нас. Наши кавалеристы сделали все, что смогли. Но им пришлось отступить через несколько минут сабельного боя. Полк бельгийской кавалерии намеревался повторить их подвиг. Но они вдруг остановились у нашего каре. Наш славный Халкетт поскакал к ним и предложил бельгийцам возглавить их атаку. Но это оказалось бесполезно. Тогда к ним поскакал принц Оранский и попытался призвать их выполнить свой долг. Тоже напрасно. Они так и стояли в замешательстве, пока в их рядах не просвистело несколько выстрелов. Тогда бельгийцы развернулись и, подобно бестиям, точнее, испуганным бестиям, помчались назад. Когда бельгийцы скакали мимо правого фаса нашего каре, солдаты, возмущенные поведением этих мошенников, дружно схватились за оружие и дали по ним залп. Многие из этих плутов погибли, как трусы.

К этому времени ряды вражеской кавалерии почти смешались. Когда французы поняли, что их атаки бесполезны, они дружно открыли по нас меткий огонь из карабинов. Пока мы вели бой, мы могли видеть только действия соседних каре справа и слева, но я думаю, что все войска на нашем участке находились в одинаковом положении. Все англичане и немцы достойно выполнили свой долг. Примерно в шесть часов мне послышались орудийные выстрелы. Огонь велся по нашим позициям, в направлении, где, как я понял по шлемам солдат, стояла гвардейская пехота. Я едва успел поделиться своими наблюдениями с офицером, стоявшим рядом, когда примерно с семидесяти шагов по нас открыли огонь два орудия. После первых же разрывов шрапнели упали семеро в середине нашего каре. Орудия были немедленно перезаряжены и продолжили безостановочную, губительную для наших рядов стрельбу. Я был горд видеть, что солдаты немедленно заполняют бреши, возникающие в их рядах после каждого залпа. В тот момент я испытывал почти физическую боль. Только я успел приказать трем своим ребятам занять места в строю и едва они успели встать в строй, как двоих из них разорвало в клочья. Один из них посмотрел мне в глаза и успел издать что-то, похожее на жалобный стон, после чего я невольно воскликнул: «Я не мог ничего сделать». Мы с большой охотой бросились бы в атаку на эти орудия. Но все понимали, что, как только мы развернулись бы в линию, стоявшая у них на флангах вражеская конница тут же преподала бы нам жестокий урок.

Противостояние лицом к лицу, когда противники видят только направленное на него оружие врага, подходило к концу. Вскоре должно было выясниться, у какой из сторон более крепкие нервы, кто устоит и будет и дальше продолжать убивать врагов. Герцог часто появлялся перед нашими рядами. Он был само спокойствие. Однажды, когда он проезжал за нашим каре, среди гренадеров упал снаряд. Герцог удержал коня, чтобы посмотреть, каким будет результат взрыва. Несколько солдат были разорваны на куски. А он лишь слегка тронул поводья. Очевидно, он так же мало думал о печальной судьбе тех погибших, как и об опасности, угрожавшей ему самому. Никто из полководцев не пользовался таким полным доверием среди подчиненных. Где бы он ни появлялся, там сразу же слышался шепот: «Тишина! Стоять лицом к фронту! Здесь сам герцог!» И все сразу же вытягивались, как на параде. Его адъютанты полковники Каннинг и Гордон упали, сраженные, недалеко от нашего строя. Полковник Гордон был убит. Когда поздно вечером герцог снова появился у наших позиций, Халкетт подскакал к нему и, доложив, что его войска ослаблены после длительного боя, попросил подкреплений. «Это невозможно, Халкетт», – спокойно ответил Веллингтон. Тогда наш генерал заверил его: «Что ж, сэр, в таком случае вы можете рассчитывать на мою бригаду до последнего солдата!»

Все очевидцы дружно свидетельствуют, что герцог всегда появлялся на участках, где создавалось самое угрожающее положение. Несколькими дружескими словами или шуткой он умел ободрить подчиненных, вселяя в них уверенность, что настанет момент, когда они сами устремятся на врага. «Ну и град, джентльмены, но мы еще увидим, кто же в конце концов будет бит», – обращался он к солдатам батальона, на позициях которого огонь французской артиллерии был особенно убийственным. Подскакав к одному из каре, ряды которого после атаки неприятеля опасно поредели и против которого французы собирались начать новую атаку, он воскликнул: «Держитесь, ребята, иначе что о нас подумают в Англии?» На другом участке, где солдаты один за другим падали под огнем вражеских пушек, даже не успев встретиться с неприятелем лицом к лицу, герцог услышал в рядах ропот. Солдаты высказывали естественное желание идти вперед, а не просто стоять неподвижно под выстрелами. Веллингтон крикнул им: «Подождите еще немного, парни, ваше желание скоро исполнится». Этого было достаточно для того, чтобы солдаты приободрились и перестали жаловаться. Было вполне естественно, что герцог должен был выжидать. Ведь если бы хоть один корпус спустился с высот, где занимали позиции англичане, это могло стать для союзников очень опасным. Битва при Ватерлоо могла превратиться в еще один Гастингс.

Но Веллингтон сумел внушить всем своим подчиненным присущие ему хладнокровие и стойкость. К нему обращались и другие генералы, кроме Халкетта, с просьбой прислать подкрепления или разрешить отвести корпуса, от которых остались одни названия. Но все они получали один и тот же ответ: «Это невозможно. Вы должны удерживать позиции до последнего человека, и тогда все будет хорошо». Офицеры штаба просили проинструктировать их о том, что предпринять, если с герцогом случится несчастье на поле боя. Они спрашивали о том, каков был замысел командующего. Он отвечал: «Мой план очень прост. Мы должны стоять на этой земле до последнего солдата». Его жизнь на самом деле была под постоянной угрозой в течение всего дня битвы. И хотя ни сам герцог, ни его лошадь по счастливой случайности в том сражении не получили ни царапины, из всего его штаба так же повезло лишь еще одному офицеру.[62]

Во время битвы Наполеон расположился на небольшом холме у Бель-Альянса, в центре позиций французской армии. Там он сидел за столом, принесенным с соседней фермы, на котором были разложены карты и схемы. Отсюда в подзорную трубу он наблюдал за тем, что происходило на различных участках боя. Слева от него в ожидании приказаний сидел Сульт, а офицеры штаба верхом на лошадях располагались в нескольких шагах позади. Там он оставался почти до конца дня, сохраняя видимое спокойствие. Лишь иногда с его уст слетали выражения недовольства, например когда провалилась атака Нея на центральном участке. Но с приближением кульминации сражения Наполеон вскочил на белого коня персидской породы, на котором он всегда объезжал войска во время боя, чтобы солдаты имели возможность узнавать своего императора. У него еще была возможность отступить. Его старая гвардия все еще не принимала участия в сражении. Под прикрытием ветеранов император мог собрать свои расстроенные войска и отступить в пределы Франции. Но тогда англичане и пруссаки имели бы возможность беспрепятственно объединить свои силы. К тому же императору было известно, что к ним на помощь спешат и другие армии для того, чтобы вместе начать наступление на Париж в случае, если ему удастся избежать столкновения с объединенными армиями и отступить под стены столицы. Для того чтобы «восстать из пепла», Наполеон должен был обязательно выиграть сражение под Ватерлоо. Поэтому он принял решение смелым ударом своей гвардии вырвать победу у союзников.

Между семью и восемью часами пехотинцы старой гвардии построились в две колонны на спуске с высот у Бель-Альянса. Во главе колонн встал маршал Ней. Наполеон лично подъехал на участок, где его гвардейцы должны были начать прорыв. Взмахом руки он указал им направление на позиции союзников, как бы указывая своим солдатам дорогу. С криками «Да здравствует император!» гвардия начала спуск в долину, «над которой витала тень смерти». Одновременно французские батареи через головы пехоты усилили огонь по британским позициям. Путь гвардии проходил между Угомоном и Ла-Э-Сент, несколько правее центрального участка обороны англичан. Одновременно солдаты Донзело дружно бросились в атаку против центра англичан и несколько левее. Этот участок сражения не стал предметом такого же пристального внимания, как наступление старой гвардии. Но именно здесь создалось наиболее опасное положение для армии союзников. И если бы молодую гвардию отправили сюда, чтобы поддержать Донзело, а не на отражение удара пруссаков у Планшенуа, результаты этого удара могли бы стать для союзников гораздо более серьезными. Французские стрелки, разместившиеся под защитой позиции Ла-Э-Сент, выбили артиллеристов расположенных перед их фронтом английских батарей.

Затем, пользуясь отсутствием эффективного противодействия английской артиллерии, французы перебросили на позицию Ла-Э-Сент несколько полевых орудий, которые открыли по английской пехоте стрельбу шрапнелью с расстояния не более сотни шагов. Пехота союзников на этом участке состояла из нескольких немецких бригад, построившихся в каре, так как ожидалось, что кавалерия Донзело сосредоточилась за позицией Ла-Э-Сент и была готова обрушиться на немцев, если бы они изменили свое построение. Пехотинцы держались героически, несмотря на то что шрапнель оставляла зияющие бреши в их рядах. Так, в результате одного удачного залпа французских артиллеристов был полностью уничтожен целый ряд пехотинцев в одном из каре. Принц Оранский безуспешно попытался во главе с нассаускими солдатами прийти на помощь храбрым немцам. Нассаусцы не могли или не желали противостоять французам. Несколько батальонов брауншвейгцев, которым Веллингтон приказал усилить ряды обороняющихся, тоже сначала были вынуждены откатиться назад. Тогда герцог лично увлек их в атаку на том опасном направлении. После того как наступление генерала Донзело было остановлено, Веллингтон галопом поскакал на правый фланг, где его подчиненным приходилось отражать атаку императорской гвардии. На одном из участков в центре продвижение французов удалось остановить; французы здесь закрепились на отвоеванных у союзников позициях. Но давление на линию обороны англичан перед Ла-Э-Сент усиливалось. Здесь французы остановились только после того, как англичане правее самого центра их позиций добились успеха в столкновении с гвардией Наполеона.

Битва при Ватерлоо. Последняя атака французов (белым цветом обозначены позиции англичан, черным – французов, заштрихованы – позиции прусских войск).

Удар первой колонны наполеоновской гвардии пришелся по позициям британской гвардейской бригады Мейтленда, а также сражавшейся правее бригады Адамса (в начале сражения эта бригада стояла в первой линии). Солдаты Мейтленда залегли, чтобы максимально снизить результаты убийственного огня французской артиллерии с расположенных напротив высот. Но как только первая колонна императорской гвардии стала подниматься по склону к позициям англичан, французским артиллеристам пришлось прекратить стрельбу, чтобы не подвергать опасности своих товарищей. В то же время пушки англичан не стояли без дела: их снаряды неумолимо прореживали ровные ряды ветеранов, упорно надвигавшихся на врага. Во главе колонны шли французские генералы. Под маршалом Неем была убита лошадь, и он продолжал вести колонну пешком, с саблей в руке. Наконец на кромке холма показались первые ряды массивной колонны французов. К их удивлению, перед ними не оказалось неприятеля. Все, что можно было разглядеть сквозь плотный дым, была небольшая группа верховых. Одним из них был сам герцог. Но когда до залегших британских гвардейцев оставалось примерно 50 шагов, из группы англичан раздался голос, как будто обращавшийся к самой земле: «Гвардейцы, встать, приготовиться!» Команду подал сам Веллингтон, и после его слов перед французами как по волшебству возникли четыре безукоризненно ровные линии британской гвардии. Англичане сразу же дали залп по опешившему врагу, после которого, как вспоминают очевидцы, было на месте убито не менее трехсот отборных ветеранов армии Наполеона. Французские офицеры рванулись вперед и, находясь перед фронтом своих наступающих солдат, попытались быстро развернуть строй, чтобы дать достойный ответ на выстрелы противника. Но гвардейцы Мейтленда с удивительной скоростью продолжали посылать по колонне французов залп за залпом. Избиваемая колонна смешалась, ее солдаты тщетно пытались перестроиться для решительной атаки. Наконец англичанам была дана команда начать штыковую атаку, и, как оказалось, вовремя. Вся бригада дружно рванулась вперед на растерявшегося противника. В одно мгновение компактный строй французов превратился в толпу обезумевших людей, которые бросились назад, вниз по холму, преследуемые солдатами Мейтленда. Тем не менее англичане вовремя вернулись на свои позиции, чтобы отбить атаку второй колонны императорской гвардии.

Вторая колонна, как и первая, храбро шла вперед под огнем артиллерии англичан. После того как она прошла мимо восточной окраины укреплений Угомона, колонна несколько сместилась вправо. Поэтому ей пришлось подниматься на холмы, где стояли англичане, почти на том же самом месте, где до нее наступала разгромленная первая колонна. Это позволило полкам бригады Адамса построиться в линию параллельно левому флангу французской колонны. В результате получилось так, что в то время, как передние ряды французов истреблялись британской артиллерией и гвардейцами Мейтленда, выстроившиеся в четыре линии пехотинцы Адамса обрушили ураганный огонь на левый фланг колонны, на глубину всего строя французов. В таком положении ничем не могли помочь никакая отвага и мастерство французов. Вторая колонна так же, как и ее предшественники, сломала строй и обратилась в бегство. Сначала гвардейцы отступали вдоль фронта англичан, за укрепления Ла-Э-Сент, где смешались с солдатами дивизии Донзело, продолжавшими упорно штурмовать на своем участке позиции союзников. Вид бегущих разбитых солдат гвардии сразу же привел солдат Донзело в замешательство, лишив их той отваги, с которой они прежде шли вперед. Их ряды тоже заколебались. Победоносные солдаты бригады Адамса, преследовавшие французских гвардейцев, теперь обратили в бегство и солдат, штурмовавших центр позиций союзников. Но битва еще не была выиграна. В районе Бель-Альянс у Наполеона еще оставалось несколько резервных батальонов. Он быстро собрал расстроенные ряды первой штурмовой колонны гвардии, кроме того, в один корпус были собраны оставшиеся части из состава различных корпусов его кавалерии, понесших тяжелые потери на первом этапе сражения. Герцог Веллингтон мгновенно принял смелое решение самому перейти в наступление силами своих победоносных, хотя и ослабленных войск, пока еще вся французская армия не успела прийти в себя после сокрушительного поражения императорской гвардии, а Наполеон и Ней не перестроили разбитых ветеранов для нового, еще более решительного штурма. Поскольку приближение войск Блюхера теперь делало абсолютно невозможной атаку французов на левом фланге Веллингтона, он снял с этого участка свою кавалерию резерва. Кроме того, в его распоряжении оставалась свежая бригада гусар Вивиана. Не раздумывая ни минуты, Веллингтон бросил эти силы против кавалерии французов, развернутой у Бель-Альянса. Этот смелый ход увенчался успехом. И поскольку теперь у Наполеона не осталось кавалерии, чтобы нанести удар по наступающей пехоте союзников, герцог отдал команду на наступление всеми силами по всему фронту, которой так долго ждали в тот день его солдаты. Было восемь тридцать вечера. В течение примерно девяти трудных часов английские и немецкие солдаты стойко стояли под огнем артиллерии, решительно действовали против кавалерии, стойко отражали атаки компактных масс пехоты, невзирая на потери, которые им наносили вражеские стрелки. Когда воодушевленные войска союзников бросились на смешавшиеся ряды французов, заходящее солнце начало проглядывать сквозь облака, которыми почти весь день было прикрыто небо. Его лучи отражались от штыков пехотинцев союзников, хлынувших в долину, и на высоты, которые все еще продолжали удерживать французы. (К 20.00 англичане и пруссаки имели уже 130 тыс. человек – почти вдвое больше, чем у Наполеона. Так что такому «великому полководцу», как Веллингтон, пора было и наступать, что он и сделал. – Ред.) Сам герцог находился в первых рядах наступавших, он лично руководил атакой тех участков, на которых французы продолжали оказывать сопротивление. Он проскакал мимо солдат бригады Адамса, воодушевляя их на продолжение атаки, и даже появился на передовых позициях английских стрелков. При этом он весело подбадривал солдат, которые в ответ приветствовали и поздравляли его. Вокруг со свистом летали пули, как свои, так и противника. Один из немногих оставшихся в живых офицеров его штаба попытался уговорить герцога не подвергать жизнь такой явной опасности. «Ничего страшного, – ответил Веллингтон, – ничего страшного, пусть себе стреляют. Битва выиграна, и моя жизнь теперь не имеет значения». И в самом деле, почти вся французская армия к тому моменту пребывала в состоянии непоправимого хаоса. На ее правом фланге все быстрее и быстрее шли вперед прусские солдаты. Молодая гвардия, так отважно оборонявшая Планшенуа от пруссаков, наконец была вынуждена отступить. Старая гвардия безуспешно пыталась построиться в каре и остановить бегство своих товарищей. Гвардейцы были буквально сметены беспорядочными, убегавшими с поля боя толпами и были вынуждены смешаться с другими солдатами, спасавшими свою жизнь. Наполеон лично встал в одном из таких каре. С ним были маршал Сульт, генералы Бертран, Друо, Корбино, Де Флашо, Гурго. Император твердил, что желает умереть на поле боя, но Сульт взялся за повод и развернул его лошадь назад, воскликнув: «Сир, разве враг и так недостаточно счастлив сегодня?»[63]

С большим трудом и только благодаря стараниям своих преданных офицеров Наполеон расчистил себе путь в толпе беженцев и оставил поле своей последней битвы и закончил свою последнюю войну, которую и он, и Франция окончательно и бесповоротно проиграли. В то же время герцог Веллингтон продолжал идти вперед вместе со своими победоносными солдатами, пока не достиг возвышенности у Россома. К тому моменту уже полностью стемнело, взошла молодая луна. Лунный свет и всполохи огня над горящими домами освещали спасавшихся бегством французов и преследовавших их пруссаков. Только тогда Веллингтон окончательно убедился в том, что победа была полной. Он поскакал в сторону Ватерлоо по дороге, ведущей на Шарлеруа, около Бель-Альянса герцог встретился с Блюхером. Вожди армий-победительниц тепло поздравили друг друга с победой. Они договорились, что прусская армия продолжит преследование французов, чтобы не дать им возможности собрать и перегруппировать свои разбитые войска. Англичане же, утомленные после целого дня ожесточенного сражения, не пошли дальше высот, которые перед сражением занимали французы. Пруссаки преследовали и безжалостно истребляли спасавшихся бегством французов в течение всей ночи. Французы бросили всю артиллерию, обоз, все свое имущество. Многие тысячи пехотинцев побросали оружие, чтобы облегчить себе бегство. Путь их бегства на многие километры был усеян телами убитых. Не было организовано ничего похожего на арьергард или прикрытие, армия отступала в беспорядке. В районе моста и селения Женап, в первом же узком проходе, через который проходила французская армия, была организована попытка сопротивления. Местность была удобной для обороны, и несколько стойких батальонов при умелом командовании могли бы надолго задержать здесь преследующего французов противника. Но в разбитой армии воцарились отчаяние и паника. При первых же звуках прусских барабанов и сигнальных труб Женап был оставлен, и никто не думал уже ни о чем, кроме как о том, как бежать, спасая свою жизнь. Прусские солдаты во главе с генералом Гнейзенау продолжали преследовать и истреблять спасающихся бегством французов. Даже когда прусская пехота выбилась из сил и не смогла продолжить преследование, французов не оставляли в покое. Гнейзенау продолжал преследовать их силами кавалерии. Кроме того, он изобрел оригинальный трюк, благодаря которому французские солдаты продолжали считать, что прусская пехота все еще идет за ними. Они боялись останавливаться для того, чтобы хоть ненадолго отдохнуть. Он посадил на захваченных у французов лошадей своих барабанщиков. Те ехали вместе с кавалеристами и начинали бить в барабаны, как только видели перед собой скопления убегавших французских солдат. Так французы бежали, а пруссаки преследовали их до Катр-Бра и даже до Франа. Когда же Гнейзенау наконец натянул поводья и сразу же за Франом остановил наиболее ретивых охотников, которые продолжали погоню вместе с ним до последнего, французы продолжали в панике разбегаться через Госели, Маршьенн и Шарлеруа. Они изо всех сил спешили перебраться назад на левый берег реки Самбры, откуда они еще сто часов назад так гордо и торжественно ступили на эту землю.

Часть сил левого крыла французов попыталась спастись с поля боя, не смешиваясь с основными массами армии, отступающими через Женап. Один из офицеров, выбравших путь отступления на запад через холмистую местность, позже правдиво описал, что ему довелось увидеть и пережить. Во время кампании 1815 г. полковник Лемонье-Делафоссе служил в штабе генерала Фуа и действовал в составе той части армии Наполеона, которая штурмовала Угомон и позиции правого фланга англичан. Когда в конце дня колонны императорской гвардии пошли на свой последний штурм, вместе с ними шли и солдаты дивизии Фуа. Полковник Лемонье-Делафоссе описывает то воодушевление и предчувствие победы, которое испытывали они, поднимаясь в атаку, страшную схватку, а затем смятение, безнадежное бегство, в которое обратились он и его товарищи. Вот его рассказ о завершающем моменте сражения:

«На окраине фермы Угомон, после того как мы откатились назад под огнем противника, даже не дожидаясь сигнала к отступлению, собралось примерно 300 человек. Это было все, что осталось от нашей славной дивизии. Там же оказалась и группа генералов, среди них Рейль, под которым убило коня, Эрлон, Башелю, Фуа, Жамен и другие. Лица у всех были мрачными и скорбными, как и лица наших разбитых солдат. Они говорили: «Здесь все, что осталось от моего корпуса, дивизии, бригады. Только я один». Нам пришлось стать свидетелями, как приняли славную смерть генералы Дюэм, Пеле-де-Морван, Мишель. Мой командир генерал Фуа получил ружейную пулю в плечо. Из всего штаба при нем осталось лишь два офицера – Каур-Дюа и я. Удача не оставляла меня среди всех опасностей того дня, даже когда я оказался на земле и на меня упал убитый подо мной конь.

На нас мчались вражеские кавалеристы, и нашей маленькой группе пришлось отступить. То, что случилось с нашей дивизией, действовавшей на левом фланге, произошло с войсками по всему фронту. Наступление неприятельской конницы, заполнившей всю равнину, деморализовало солдат. Увидев, что армия отступает повсюду, каждый стал думать только о спасении собственной жизни. Через минуту дорога оказалась заполненной смешавшимися в беспорядке пехотинцами, кавалеристами, артиллеристами. Все перемешались в той давке. Представьте себе 40 тыс. человек, которые, толкаясь и мешая друг другу, пытаются пробить себе путь. Мы не могли бы двигаться по дороге без риска оказаться задавленными в толпе. Поэтому генералы, собравшиеся вместе у Угомона, поскакали прямо через поля. Только генерал Фуа не оставил 300 солдат, которых он вывел из боя. Он шел во главе своих людей. Мы хотели, не смешиваясь с толпой беженцев, покинуть поле боя. Наш генерал желал отступить, как настоящий солдат. Увидев три группы огней на горизонте в направлении на юг, генерал спросил меня, что, по моему мнению, это было. Я ответил: «Первые огни слева – это Женап, вторые – это Буа-де-Боссю, близ Катр-Бра. Наконец, третьи – это Госели». – «Давайте отправимся в сторону вторых огней, – решил Фуа, – и пусть ничто нас не остановит. Встаньте впереди колонны и не теряйте огней из виду». Таким был приказ, который я получил.

После всех потрясений и непрекращавшегося грохота долгого дня сражения какой же величественной была тишина той ночи! Мы продолжали наш скорбный одинокий путь. Каждый предавался самым тягостным размышлениям. Все чувствовали себя униженными, все потеряли надежду, но никто ни словом не выразил сожаления. Мы шагали молча, подобно группе плакальщиков. Можно сказать, что мы присутствовали на похоронах славы нашей страны. Внезапно тишину разорвал оклик: «Кто идет?» – «Франция! Келлерман!» – «Фуа!» – «Это вы, генерал? Идите к нам». В тот момент мы шли у небольшого возвышения, у подножия которого стояла чья-то хижина. В ней остановились Келлерман и его офицеры. Они вышли из нее и подошли к нам. Фуа сказал мне: «Келлерман знает эти края. Он уже был здесь раньше со своей кавалерией. Нам будет лучше пойти с ним». Но оказалось, что Келлерман решил отправиться в сторону Женапа, избрав путь, от которого наш генерал справедливо решил отказаться. Я прошел налево и вскоре убедился, что так и было. Только тогда я в полной мере осознал, какой хаос царит в нашей разбитой армии. Какое ужасное зрелище! Горный обвал, что мгновенно сметает все, попавшееся на его пути, не шел ни в какое сравнение с этим нагромождением людей, лошадей и повозок, сталкивающихся друг с другом. Они объединяются в некое подобие организованной массы лишь для того, чтобы смести очередное препятствие, которое мешает им в слепой неуправляемости двигаться вперед. Горе тому, кто попытается помешать им! Он будет тут же растоптан, задавлен до смерти! Я вернулся и доложил моему генералу о том, что увидел. Он сразу же оставил группу Келлермана и решил вернуться к своему первоначальному плану.

Пройдя через поля и заросли кустарника к Буа-де-Боссю, мы наконец остановились на отдых. Генерал попросил меня: «Отправляйтесь на ферму Катр-Бра и скажите там, что мы здесь. Там должен быть император или Сульт. Спросите их указаний и напомните, что я буду ждать здесь. Жизнь этих солдат зависит от того, как вы выполните мой приказ». Для того чтобы попасть на ферму, мне пришлось выехать на дорогу. Несмотря на то что я был на лошади, меня постоянно теснила толпа спасавшихся бегством по дороге солдат. Прошло довольно много времени, прежде чем мне удалось пересечь дорогу и доехать до фермы. Там находился генерал Лобау со своим штабом. Вообразив, что они находятся в безопасности, офицеры отдыхали. Все были уверены, что их солдаты тоже остановились у фермы. Но, несмотря на приказ остановиться на отдых, те вскоре побежали догонять своих товарищей из разбитой, спасавшейся бегством армии. Уже были слышны выстрелы подходивших пруссаков. Наверное, генерал Лобау прямо на этой ферме и был взят в плен. Я поспешил поехать обратно к своему командиру, что мне удалось сделать с большим трудом. Я обнаружил, что он остался один. Наблюдая за всеобщим бегством и заразившись охватившей всю армию паникой, солдаты бежали.

Что мы должны были делать? Спасаться вместе с толпой беглецов? Генерал Фуа и слышать не желал об этом. Вместе с ним осталось пять человек, все офицеры. Генерал был ранен примерно в пять часов вечера, и рана все еще не была перевязана. Она доставляла ему большие страдания, но моральный дух генерала оставался непоколебимым. «Давайте, – предложил он, – пойдем параллельно дороге, может быть, нам удастся проложить себе путь». И мы пошли вперед по чьим-то следам.

Ярко светила луна, которая открывала перед нами картину всеобщего бедствия и отчаяния. Вместе с нами поехали бригадир и четыре солдата-кавалериста, встретившиеся нам по пути. Мы продолжали идти вперед. Вскоре звуки отступления стали удаляться от нас. Я решил, что мы оказались слишком далеко от дороги. Поскольку луна все более смещалась влево, мои сомнения превратились в уверенность. Я доложил об этом генералу, но тот ничего не ответил, погрузившись в свои мысли. Мы оказались у ветряной мельницы, где попытались узнать свое местонахождение, но, поскольку нам никто не отвечал и мы не могли попасть внутрь, нам пришлось продолжить свое ночное путешествие. Наконец мы въехали в деревню, но никто не открывал нам дверей. Нам пришлось прибегнуть к угрозам, чтобы попасть в один из домов. Бедная женщина, хозяйка того дома, ни жива ни мертва, встретила нас как врагов. Прежде чем узнать дорогу, мы умоляли ее дать нам что-нибудь поесть. Она принесла хлеб, масло и пиво. Все это вскоре исчезло в желудках мужчин, которые сутки не видели никакой еды. Несколько приободрившись, мы спросили: «Где мы находимся? Как называется эта деревня?» – «Вивиль».

Взглянув на карту, я понял, что мы слишком отклонились вправо и что мы двигались в направлении на Монс. Для того чтобы попасть к Самбре, на Маршьенский мост, необходимо было проехать лишних 15 км. Вряд ли бы нам удалось преодолеть этот путь до наступления дня. Я заставил одного из местных жителей стать нашим проводником, привязав его к стремени своего коня. Он провел нас через Ру (Рё) к Маршьену. Бедняге пришлось весь путь пробежать рядом с моей лошадью. Это было жестоко, но мне пришлось пойти на это, потому что у нас совсем не оставалось времени. В шесть часов утра мы въехали в Маршьен.

Там находился маршал Ней. Наш генерал отправился к нему за указаниями. Ней спал. Наш генерал не стал лишать его первого отдыха за четыре дня и вернулся назад. И действительно, каких приказов он мог теперь ждать от маршала Нея? Вся армия переправлялась через Самбру. Каждый делал это там и так, как он мог. Некоторые форсировали реку у Шарлеруа, другие у Маршьена. Мы решили поступить так же, как все. Находясь уже на другом берегу, мы решили сделать остановку, так как и люди, и лошади очень нуждались в отдыхе. Мы проехали через Тюэн. Вскоре у дороги мы нашли небольшую рощу, в которой единодушно решили остановиться на отдых. Пока наши лошади паслись, мы уснули. Каким сладким был тот сон после трудного дня сражения и еще более мучительной ночи бегства! Мы отдыхали в той маленькой роще до полудня. Все это время перед нами по дороге продолжали идти остатки нашей армии. Это было душераздирающее зрелище! Среди всеобщего хаоса солдаты сумели организовать какое-то подобие порядка, сбившись в группы по родам войск. Наш генерал, к которому вернулись силы, принял решение присоединиться к большому отряду кавалерии. Кавалеристы шли в Бомон, до которого оставалось примерно 15 км. Мы уже подъезжали к городу, когда слева из леса показался конный полк. «Пруссаки! Пруссаки!» – послышались крики, и наш отряд, рассеявшись, поскакал прочь. Всадники, которые повергли их в такой ужас, по численности не составляли и десятой части нашего отряда. К тому же на самом деле это оказался 8-й гусарский полк нашей собственной кавалерии, в котором носили зеленые мундиры. Но паника распространилась так далеко от поля битвы, что наши спутники галопом бросились в Бомон, который к тому времени уже был наводнен нашей пехотой. Нам пришлось присоединиться к ним в этом стихийном порыве. Въехав в Бомон, мы выбрали дом, который, судя по виду, принадлежал зажиточным хозяевам, и потребовали у хозяйки еды для нашего генерала. «Увы! – ответила та. – Это уже десятый генерал, который с утра стучится в наш дом.

У меня ничего не осталось. Можете проверить сами, если хотите!» Несмотря на то что нам не удалось раздобыть для генерала еды, я убедил его снять мундир, чтобы я мог осмотреть его рану. Пуля вошла через крученую нить левого эполета и, распоров кожу, вышла в районе плеча, не повредив кости. С помощью хозяйки дома мне без особого труда удалось перевязать рану, хотя я совсем не обладаю медицинскими навыками.

После этого я поехал в город, чтобы добыть для генерала и товарищей хоть немного еды, пусть даже простого хлеба. Я видел, как повсюду происходят грабежи и мародерство. На улицах валялись пустые полуразбитые ящики от боеприпасов. Тротуары были усыпаны разорванной одеждой. По дороге мне встретились лишь мародеры и бродяги. Выйдя из себя, я выхватил саблю и попытался остановить одного из мародеров. Но тот, опередив меня, нанес мне удар штыком, который пришелся в левую руку. Как оказалось, мне повезло, так как удар был нацелен мне в бок. Затем он тут же скрылся в толпе, через которую я не смог пробиться на лошади. Привыкший к дисциплине, я забыл, что в подобных обстоятельствах солдаты могут превратиться в стаю диких зверей. Но меня очень угнетало то, что, не получив ни царапины в боях при Катр-Бра и Ватерлоо, я был ранен своим же соотечественником. Я пытался повернуть назад, к генералу Фуа и моим товарищам, но в этот момент через Бомон промчалась очередная орда беженцев, которая вынесла меня из города. До тех пор пока я не был ранен, я все еще полностью сохранял самообладание. Но теперь, измученный борьбой, истекающий кровью и испытывавший сильнейшую боль от полученной раны, должен признать, что я поддался всеобщей панике и позволил себе безучастно нестись в общем потоке толпы беженцев. Потом, не помню когда и как, я оказался в Ландреси. Там мне встретился полковник Урдаи, который отстал от своих солдат после того, как случайно был сбит повозкой и получил ранение. Он взял меня с собой в Париж, где в кругу семьи мне удалось вылечить свою рану и восстановить силы. Занимаясь собой, я совсем не следил за дальнейшими политическими и военными событиями».

Потери французов в сражении при Ватерлоо, вне всякого сомнения, были огромными. Можно провести параллель с количеством убитых и раненых в армиях союзников. В этом вопросе прусские и британские источники сходятся в своих оценках. Цифры ужасны.

В армии, которой командовал герцог Веллингтон, за один день сражения было убито и ранено 15 тыс. человек. Кроме того, при Ватерлоо пало и было ранено 7 тыс. прусских солдат (потери Наполеона – 32 тыс. убитых и раненых и вся артиллерия). Такую ужасную цену пришлось заплатить за освобождение Европы (а вот для Наполеона вид десятков тысяч убитых и раненых, запах крови и др. был лучшим зрелищем и ощущением. – Ред.).

Никто так тяжело не переживал эти потери, чем сам победитель при Ватерлоо. Как видно из рассказа майора Макриди, во время битвы герцог не выказывал никаких эмоций при виде даже самых тяжелых потерь в своей армии. Но после ее окончания, когда герцог объехал место сражения, вид мертвых тел, которыми было усеяно поле, и в особенности агония тысяч и десятков тысяч раненых, их стоны от невыносимых страданий тяжело подействовали на победителя. (Ужасная цена была заплачена русскими и их союзниками в великих битвах 1812 и 1913 гг. (бои 1814 г. тоже дорого стоили). Так, при Бородине русские потеряли 44 тыс. убитыми и ранеными (французы – свыше 50 тыс.), при Лейпциге союзники потеряли свыше 50 тыс., в т. ч. 22 тыс. русских (французы – 80 тыс.). – Ред.) Вернувшись в штаб, расположенный в деревне Ватерлоо, Веллингтон с беспокойством расспрашивал о своих многочисленных друзьях и знакомых, вместе с которыми в то утро он начинал битву и к которым он испытывал чувство самой горячей привязанности. Многие из них были уже мертвы. Другие были живы, но с тяжелыми ранениями лежали в близлежащих зданиях, приспособленных под госпиталь. Только словами самого герцога можно описать то, что он тогда чувствовал. В письме, написанном сразу же по возвращении в штаб, он высказался об этом так: «Мое сердце разбито тяжестью утраты многих друзей и товарищей, моих бедных солдат. Поверьте, что ничто, кроме, наверное, проигранного сражения, не может вызывать такую печаль, как выигранная битва. Отвага моих солдат спасла меня от еще большей тяжести. Но выиграть такое сражение, как при Ватерлоо, ценой жизней стольких храбрых товарищей, можно считать тяжелой неудачей, если не принимать во внимание реакции общества».

В современной войне, в отличие от традиций, принятых в древнегреческих армиях, полководец-победитель редко удостаивает наградой за выдающуюся доблесть кого-то одного из своих солдат. Именно такое событие имело место в случае сражения при Ватерлоо. В августе 1818 г. один из представителей английского духовенства предложил назначить небольшую ренту наиболее отличившемуся солдату битвы при Ватерлоо, которого назовет герцог. В свою очередь, Веллингтон предоставил Джону Бингу выбрать такого солдата из состава 2-й гвардейской бригады, который проявил выдающуюся доблесть при обороне позиции Угомон. Предстояло рассмотреть множество кандидатов, но окончательный выбор пал на сержанта легкой пехоты голдстримского полка Джеймса Грэма. Этот храбрый воин отлично проявил себя во время всего сражения, участвуя в обороне этой важной позиции. Но особенно отважно он действовал в тот критический момент, когда французы уже заняли рощу и сады, взорвали ворота самого Угомона и огромной массой, сметавшей все на своем пути, рванулись внутрь. Между ними и британскими гвардейцами в течение нескольких минут шел отчаянный и беспощадный рукопашный бой, в котором верх одержали английские штыки. Почти все французы, которым удалось прорваться через ворота во двор замка, были убиты. Всего нескольким из них удалось уцелеть и отойти. Во время отступления французов пятеро гвардейцев, полковник Макдоннел, капитан Виндем, прапорщики Гуч и Херви, а также сержант Грэм, несмотря на все попытки французов извне помешать им, снова закрыли и забаррикадировали ворота в замок. Тем самым была предотвращена неминуемая повторная атака. Через бойницы в стене гарнизон Угомона держал противника под прицельным ружейным огнем. Рыскавшие вокруг строения, подобно стае волков, французы вели по ним ответный огонь. По осажденному зданию стреляли французские батареи, огнем которых была подожжена часть дома и ряд хозяйственных построек вокруг него. Стоявший в те минуты на стене рядом с полковником Макдоннелом сержант Грэм попросил разрешения ненадолго отлучиться. «Разумеется, – ответил полковник, – но, Грэм, почему вы хотите отлучиться именно сейчас?» Сержант ответил: «Я не стал бы этого делать, сэр, но мой брат ранен, и он лежит как раз в том домике, который только что загорелся». Оставив свое ружье, Грэм нырнул в пламя, вынес из горящего здания брата и положил его в траншею. Затем он вернулся на позицию и продолжил стрельбу по наступающим французам. Никто, кроме полковника, даже не успел заметить его отсутствия.

До нас дошли многочисленные рассказы, в которых описываются случаи проявления героизма во время сражения. Но среди всех храбрецов, собравшихся под британскими знаменами в тот памятный день, мало кто так же заслуживает почестей за проявленные смелость и отвагу, как Томас Пиктон. Как уже было сказано выше, этот герой погиб во время атаки французской конницы на центральном участке англичан. Но в полной мере героизм Пиктона раскрылся лишь после того, как было осмотрено его тело, когда сражение уже закончилось. 16 июня в бою при Катр-Бра он был ранен ружейной пулей, у него были сломаны два ребра и обнаружены значительные повреждения внутренних органов. Но он скрыл это обстоятельство в преддверии грядущего еще более грозного сражения, которое вот-вот должно было начаться, очевидно опасаясь, что его попросят отказаться от участия в нем. Его тело на месте ранения почернело и опухло. Очевидно, этот человек очень страдал от полученной раны, но сила духа воина помогла ему преодолеть боль и выполнить свой долг на поле боя. Пуля, сразившая 18 июня прославленного командира дивизии, отличившейся еще во время боев в Испании, попала прямо в лоб героя и прошла через мозг. Он умер мгновенно.

Одно из интереснейших свидетельств беспримерного личного мужества при Ватерлоо относится к подвигу полковника Фредерика Понсонби, командира 12-го полка легких драгун. Он был тяжело ранен, когда в составе бригады Ванделера атаковал французских уланов, спасая отступавшую после штыкового боя бригаду Содружества.

12-й полк, как и те, кому он пришел на помощь, пренебрегая чувством самосохранения, слишком далеко углубился в позиции французов. Понсонби, как и многие другие, был сбит ударом пики польского улана из резерва французской кавалерии, после чего остался умирать на поле боя. После того как он чудом оправился от многочисленных ран, он оставил описание своих злоключений, которое стоит привести в этой книге, так как в тот день многие тысячи испытали такие же и даже худшие страдания. Пересказывая здесь то, что происходило с одним человеком, мы как бы заставляем читателя поставить себя на его место и почувствовать то, что происходило с его многочисленными товарищами. Автор напоминает, что события, о которых рассказывает Понсонби, происходили в три часа дня и после этого сражение продолжалось еще как минимум пять часов. Рассказав о первом бое с французами, Понсонби продолжает повествование о том, как ему с подчиненными пришлось схватиться с новыми врагами:

«Мы не могли продолжать продвигаться вперед и не имели времени на то, чтобы перестроиться, так как внезапно на нас обрушилось примерно 300 польских уланов, которые поспешили на выручку своим товарищам. Французская артиллерия поливала нас градом шрапнели, несмотря на то что под ее огнем вместе с одним нашим солдатом гибли три француза.

В рукопашной схватке я почти сразу же был ранен в обе руки и выронил сначала саблю, а затем и повод. За мной теперь скакало совсем немного солдат. Все они были беспощадно зарублены, впрочем, никто и не просил пощады. Лошадь несла меня вперед, пока, наконец, получив удар саблей, я не упал без сознания лицом в землю.

После того как я пришел в себя, я приподнялся и осмотрелся вокруг. В тот момент я чувствовал, что могу встать и убежать. Вдруг мчавшийся мимо улан с криком «Так ты не умер, мерзавец!» ударил меня пикой в спину. Моя голова упала, в рот мне хлынула кровь, и я понял, что все кончено.

Прошло немного времени (конечно, я не мог следить за часами, но меня сбили менее чем через десять минут после начала атаки), когда рядом остановился вражеский стрелок и, угрожая убить меня, потребовал денег. Я указал ему на небольшой карман сбоку, где он нашел три доллара, все, что у меня было. Но он все равно продолжал угрожать мне. Тогда я предложил ему обыскать себя, что он немедленно сделал, расстегнув на мне мундир и бросив меня в очень неудобной позе.

Но не успел он уйти, как ко мне подошел офицер с группой солдат, должно быть командир того стрелка. Остановившись рядом, он заявил, что я очень тяжело ранен. Я попросил, чтобы меня вынесли в тыл. Но офицер заявил, что это было против правил их армии, что во время боя они не подбирают даже собственных солдат. Но если они выиграют битву, герцог Веллингтон будет убит, а наши оставшиеся батальоны сдадутся, то он сделает для меня все, что будет в его силах. Я пожаловался на жажду, и он поднес к моим губам флягу с коньяком. Потом он приказал солдатам положить меня ровно на бок и подложить мне под голову ранец. Потом он убежал туда, где шел бой. Может быть, вскоре он сам уже нуждался в помощи, которую так и не получил. А я так никогда и не узнаю имени человека, благодаря великодушию которого, как я полагаю, мне удалось выжить. Я даже не помню, в каком он был звании. На нем был серый мундир. Вскоре рядом оказался еще один стрелок, стройный молодой человек, исполненный юношеского пыла. Он встал на колено и открыл огонь. Посылая надо мной пулю за пулей, он все время разговаривал со мной». Француз со странной невозмутимостью рассказывал Понсонби о результатах своей стрельбы, о том, как, по его мнению, развивалось сражение. Наконец он убежал, воскликнув: «Наверное, вы не будете сожалеть, услышав о том, что мы намерены отступить. До свидания, мой друг». «Были уже сумерки, – продолжал Понсонби, – когда два эскадрона прусской кавалерии, построившись в два эшелона, пронеслись через долину. Обдав меня комьями земли, прусские кавалеристы пронеслись мимо на полном скаку в опасной близости от меня. Я мог только догадываться об их приближении и даже представлять себе то чувство опасности, которое охватило всадников. Сам же я не мог ничего услышать, так как был оглушен грохотом орудийной стрельбы, которую французы открыли в том направлении.

Битва подходила к концу, а может быть, просто отдалилась. Крики, проклятия, восклицания «Да здравствует император!», орудийные и ружейные выстрелы – все утихло. С каждой минутой вокруг меня все громче становились стоны раненых. Мне казалось, что та ночь никогда не кончится.

Примерно в это время я обнаружил, что поперек моих ног лежит солдат королевской гвардии. Наверное, он из последних сил пытался ползти. Мне было тяжело лежать под тяжестью его тела. Кроме того, конвульсии его тела, воздух, выходивший из его раны, причиняли мне дополнительные страдания, так как мое ранение было примерно таким же, как и у него.

Ночь не была темной. Вокруг бродили прусские солдаты в надежде поживиться чем-нибудь на поле боя. На ум мне пришла сцена из «Графа Фердинанда», хотя вокруг и не было женщин. Несколько раз я оказывался в поле зрения проходивших мимо мародеров. Наконец один из них решил остановиться и осмотреть меня. Насколько позволял мой скверный немецкий, я объяснил ему, что являюсь британским офицером и что меня уже успели обобрать. Тем не менее он не удовлетворился моими объяснениями и довольно грубо меня обшарил.

Примерно за час до полуночи я увидел, как в мою сторону направляется солдат в британском обмундировании. Подозреваю, что его цели не отличались от того, чего хотели все его предшественники. Он подошел ближе и взглянул мне в лицо. Я сразу же сказал ему, кто я такой, пообещав награду, если он согласится остаться при мне. Он рассказал, что служит в 40-м полку и отстал от своих. Мой неожиданный спаситель снял с меня тело умирающего солдата и, поскольку был безоружен, поднял с земли мою саблю и то стоял надо мной с ней в руке, то расхаживал взад и вперед.

Рассвело. Примерно в шесть часов утра вдалеке показались несколько англичан, и он побежал к ним. После этого к Херви был отправлен гонец, а за мной прибыла телега. Меня уложили на нее и отвезли в Ватерлоо, которое находилось примерно в полутора милях от поля боя. Там меня уложили на кровать, с которой, как я понял, только что убрали тело Гордона. На мне было обнаружено семь ран. Хирург, который спас меня от смерти в результате потери крови, ночевал в моей комнате».

Майор Макриди в своем дневнике, отрывки из которого уже цитировались, справедливо отметил преданность своему императору, которую французские солдаты демонстрировали на поле боя. Нигде национальная доблесть, присущая французскому народу, не была продемонстрирована так ярко, как при Ватерлоо. По свидетельству очевидцев, один из французских солдат, которому после попадания пушечного ядра раздробило руку, оторвал ее оставшейся рукой и, подбросив в воздух, прокричал: «Да здравствует император, пока он жив!» Полковник Лемонье-Делафоссе в своих мемуарах упоминает об аналогичном случае. Потерявшего в начале сражения после попадания вражеского ядра обе ноги солдата отнесли в тыл за позиции дивизии Фуа. При этом он кричал своим товарищам: «Это ничего, ребята. Да здравствует император! Слава Франции!» Этот же офицер вспоминает, как в конце сражения, когда ни у кого уже не осталось надежды на победу, он увидел, как один из гренадеров, весь черный от пороховой гари, в грязном изорванном мундире, застыл, подобно статуе, облокотившись на свое ружье. Полковник окликнул его и предложил присоединиться к отступавшим французам. Но гренадер, указав на свое ружье и свои руки, ответил: «Этими руками и этим ружьем я сегодня израсходовал более 20 пачек патронов, не только своих. Я подбирал боеприпасы у убитых. Я хочу умереть здесь, на поле битвы. Пусть у меня кончились силы, но осталась храбрость». Когда полковник Делафоссе уходил прочь, солдат вытянулся на земле, чтобы встретить свою судьбу, воскликнув: «Все пропало! Бедная Франция!» Французские офицеры демонстрировали не меньшую отвагу, чем солдаты. Пример истинной доблести продемонстрировал маршал Ней. В какой бы армии он ни служил, какими бы войсками ни командовал, Ней всегда был «храбрейшим из храбрейших». Весь день он находился в первых рядах сражавшихся. Он был одним из последних французов, покинувших поле битвы. Во время последней атаки английских позиций под маршалом была убита лошадь. Но он продолжал сражаться пешком, у всех на глазах. В его мундире зияли дыры от попаданий неприятельских пуль, лицо было вымазано пороховой гарью. С саблей в руке маршал Ней до последней возможности пытался сначала поднимать солдат в атаку, а потом остановить их бегство.

Во французской армии был еще один генерал, чью храбрость и достойное поведение не могли не отметить все те, кто участвовал или рассказывал о сражении при Ватерлоо. Речь идет о генерале Пеле, который примерно в семь часов вечера повел первый батальон второго полка егерей гвардии на защиту Планшенуа. Именно к нему обратился Наполеон с напоминанием, насколько важно было для французов сохранить эту позицию. Пеле и его солдаты заняли центральный участок обороны Планшенуа, в том числе церковь и церковный двор, где расположились многочисленные французские солдаты. Им удавалось отбивать все более мощные атаки прусских солдат, яростно бросавшихся вперед. Они удерживали свои позиции до тех пор, пока не стало ясно, что вся французская армия устремилась назад, а победоносные войска союзников не наводнили окрестности Планшенуа. Только тогда Пеле и его храбрые егеря оставили церковный двор и ровным маршем отступили, несмотря на все потери, которые понесли сразу же от бешеных атак прусской кавалерии и пехоты после того, как они вышли из-под защиты церковных стен. Пеле удалось построить в компактный строй около 250 ветеранов. Сам он находился под имперским орлом внутри строя. Был момент, когда из-за неровности местности ряды солдат несколько расстроились, и тогда в брешь мгновенно устремились прусские кавалеристы, которые пытались захватить орла. Капитан солдат рассказывает о поведении генерала Пеле с восхищением солдата перед мужеством другого воина: «Пеле, пользуясь тем, что тот участок местности, на котором они теперь находились, в какой-то мере прикрывал их от огня шрапнелью, которой их постоянно осыпали союзники, остановил знаменосца и крикнул: «Мои егеря! Спасем нашего орла или умрем за него!» Егеря немедленно сплотились вокруг него, образовав то, что принято называть отступающим каре, и, опустив штыки, успешно отразили атаку кавалерии. На них был обрушен огонь нескольких орудий, а затем и плотный ружейный огонь. Но, несмотря на ужасные потери, которые французы понесли при отражении атаки, им удалось присоединиться к своим отступающим товарищам. Этому способствовали и царящая обстановка всеобщей неразберихи, и сгущающиеся сумерки. Таким образом, егерям удалось сберечь свой штандарт и честь полка». Говоря о том, что Веллингтону лишь по воле случая, после многочисленных грубых просчетов удалось добиться победы при Ватерлоо, распространяя другие клеветнические слухи о герцоге, французские историки тем самым унижают собственных солдат и их командиров. Растяпе не удалось бы успешно противостоять такой армии под командованием полководца такого масштаба, как Наполеон. Было бы чрезмерным приводить в ответ многочисленные высказывания других европейских исследователей, которые отдают должное военному гению нашего великого соотечественника. Приведем слова лишь одного из них, которые имеют особую ценность благодаря национальной принадлежности автора. Это высказывание крупного немецкого историка Нибура, который не знает себе равных в точности оценок событий современной и древней истории. Он является не только педантичным исследователем. Будучи очень активным и энергичным человеком, Нибур был лично знаком почти со всеми великими людьми, участвовавшими в выдающихся событиях начала нашего века. Во фразе, которую хотел бы процитировать автор, Нибур сначала ссылается на многочисленные «промахи и ошибки» Митридата, Фридриха II Великого, Наполеона, Пирра и Ганнибала, а затем подводит итог словами: «Я полагаю, что единственным полководцем, в манере ведения войны которого невозможно обнаружить ни одной значительной ошибки, является герцог Веллингтон» (поскольку Веллингтон воевал на второстепенном театре военных действий. – Ред.). Нибур не имел в виду, что заслуги Веллингтона были негативного характера, что он был чересчур осторожен и флегматичен и поэтому годен только для оборонительной войны, как на этом настаивают некоторые современные французские историки. Напротив, когда это было необходимо, он был отважен до безрассудства. «Дерзкий бросок вперед и бой при Ассайе (в Индии, где Веллингтон в 1803 г. разбил маратхов. – Ред.), переправа через Дору (Дуэро), марш на Талаверу в 1809 г., наступление на Мадрид и Бургос в 1812 г., бои у Байоны в 1813 г., отчаянная оборона при Ватерлоо, там, где более робкий полководец предпочел бы отступить к Брюсселю, не дают нам ни на мгновение в этом усомниться»[64]. (Лучше всех о Веллингтоне сказал ныне редко цитируемый Ф. Энгельс: «Он велик в своем роде, а именно настолько велик, насколько можно быть великим, не переставая быть посредственностью». – Ред.)

Военная сила французов была настолько подорвана в битве при Ватерлоо, что дальнейшие события той короткой кампании почти не вызывают интереса. Ламартен справедливо заметил, что «то поражение не оставило никаких сомнений относительно дальнейших событий. Оно предопределило, кому достанется победа. Война началась и закончилась одним сражением». Сам Наполеон сразу понял, что его империи нанесен смертельный удар (империи уже не было, она кончилась весной 1814 г., сейчас у Наполеона была только Франция. – Ред.). Спасаясь с поля битвы, он сделал остановку в Шарлеруа, но уже через час был вынужден бежать и оттуда, преследуемый прусскими солдатами. С трудом собрав жалкие остатки своей армии, он прибыл в Филипвиль, где пробыл несколько часов и откуда отослал приказы французским генералам в разных концах страны двигаться с войсками к Парижу. Он приказал Сульту собирать бегущих солдат и вести их в Лан. Затем Наполеон поспешил в Париж, где появился прежде, чем весть о его поражении достигла столицы. Но вскоре и там всем открылась страшная правда. По требованию палат пэров и Народного собрания 22 июня Наполеон вторично и окончательно отрекся от трона. 29 июня бывший император оставил окрестности Парижа и отправился в Рошфор, откуда надеялся отплыть в Америку. Но побережье находилось под бдительным наблюдением, и 15 июля экс-император сам сдался команде британского военного корабля «Беллерофон».

В это время союзные армии продолжали упорно продвигаться к Парижу, преследуя корпус Груши, а также те скудные силы, которые Сульту удалось собрать в Лане. Камбре, Перон и другие крепости были быстро захвачены союзниками, и к 29 июня их армии уже стояли у стен Парижа. Временное правительство, действовавшее в столице после отречения императора, вступило в переговоры с предводителями союзников. В своей стойкой ненависти к французам Блюхер был склонен отклонить любые предложения о прекращении военных действий и брать город штурмом. Но Веллингтону, занимавшему более мудрую и спокойную позицию, удалось переубедить коллегу, и французам было предоставлено перемирие, о котором они просили. Наконец, 3 июля столица Франции капитулировала (второй раз, перед этим – 31 марта 1814 г., после тяжелого боя 100 тыс. союзников (из них 63 тыс. русских) и около 40 тыс. французов. – Ред.), и война завершилась.

Заканчивая свои наблюдения за ходом последней из вышеприведенных битв, решивших судьбы мира, автору хотелось бы отметить, что текущий год разительно отличается от времени описываемых в последней главе событий.[65]

Мы больше не наблюдаем того всплеска военного противостояния и надеемся, что долго еще его не увидим. Наши соседи не проявляют более желания вступить на наши земли как триумфаторы. В то же время все мы являемся свидетелями гораздо более величественных событий. Мы наблюдаем, как знамена всех цивилизованных народов уступают нам на арене всеобщей конкуренции, там, где мы ведем борьбу за интересы и процветание своей нации, не сея при этом страданий и разрушения. «Мир несет не менее славные победы, чем война». Ни на одном поле сражения еще не удавалось одерживать великие победы, равные тем урокам, что Великобритания под властью ее величества (королевы Виктории. – Ред.) и принца (Альберта Саксен-Кобург-Готского. – Ред.) преподает всем народам Земли. Мы учим людей преодолевать предрассудки и международную изоляцию на пути к великой победе всеобщего прогресса и достижению процветания человечества.