Дик Фрэнсис

1985, Напролом

Аннотация

Когда жокей-стиплер Кит Фиддинг решился прийти на выручку своей сестре Холли и ее мужу, профессиональному жокею Бобби Алардеку, он не подозревал, что окажется втянут в смертельную игру. Бульварная пресса по непонятной причине развязала против Бобби злобную кампанию. А люди, к сожалению, привыкли верить газетам, даже когда газеты лгут… Постепенно обнаруживается, что в дело замешаны весьма влиятельные персоны, которые готовы на все. Сумеет ли Кит взять верх над ними? Впрочем, к риску ему не привыкать. Ведь он рискует жизнью шесть дней в неделю и готов идти напролом…

С любовью и благодарностью моему сыну Меррику, тренеру скаковых лошадей, и Нэнси Брукс Гилберт, координатору телекомпании

Глава 1

Кровные узы часто превращаются в цепи. Они несут с собой заботы, проблемы и обязательства. Тем более узы близнецов, которые куда крепче.

Моя сестра Холли появилась на свет через десять минут после меня. Стояло рождественское утро, над заснеженными полями разносился звон колоколов, и все было еще впереди. С тех пор прошло тридцать лет. Холли была моей соседкой по детской, участником игр и потасовок и лучшим другом. Другом она осталась навсегда.

Холли явилась на скачки в Челтенхем и поймала меня между весовой и паддоком. Мне предстоял трехмильный стипль-чез.

- Кит! - решительно сказала она, отыскав меня в группе жокеев и преградив мне путь.

Я остановился. Прочие жокеи обошли нас, как ручей огибает упавший в воду валун. Я увидел следы тревоги, исказившие ее лицо, обычно столь спокойное, и, прежде чем она успела сообщить, зачем приехала, перехватил инициативу:

- У тебя есть деньги?

- Деньги? Зачем? - машинально ответила она, погруженная в свои мрачные мысли.

- Так есть или нет? - повторил я.

- Да…но я…

- Иди на тотализатор, - сказал я. - Поставь все, что у тебя есть, на мою лошадь. Номер восьмой. Иди!

- Но я не…

- Иди! - перебил ее я. - А потом зайди в бар и на оставшиеся деньги возьми себе тройной джин. Потом разыщешь меня - я буду там, где награждают победителей.

- Нет, я не могу…

- Я не могу позволить, чтобы твои проблемы помешали мне прийти первым, - твердо сказал я.

Она встрепенулась, словно очнувшись от сна. Заметила наконец мой жокейский костюм, оглянулась на удаляющиеся спины других жокеев и поняла, что я имею в виду.

- Хорошо? - спросил я.

- Хорошо. - Она сглотнула. - Ладно.

- Потом, - сказал я. Она кивнула. Но в глазах у нее стояло горе.

- Я разберусь, - пообещал я. - Но потом.

Она снова молча кивнула и пошла прочь, на ходу машинально расстегивая сумочку, чтобы достать деньги. Даже теперь она во всем слушалась своего брата. И бежала к нему со своими самыми страшными бедами, надеясь, что он поможет. Несмотря на четыре года ее замужества, нам обоим это казалось вполне естественным. Мы выросли без родителей, и я с детства привык ее защищать.

Временами я спрашивал себя, что изменилось бы, будь она старше меня на те самые десять минут. Быть может, она относилась бы ко мне поматерински.

Наверно, командовала бы мною… Но Холли всегда говорила, что ей спокойнее быть младшей.

Я направился к выводному кругу, заставив себя забыть о том, что дело на этот раз явно серьезное. Начать с того, что она приехала ко мне за сто пятьдесят миль из Ньюмаркета, а Холли терпеть не может водить машину…

Я энергично встряхнул головой. Сейчас надо в первую очередь думать о коне, которого мне придется укрощать через несколько минут. Я сейчас не чей-то брат. Я сейчас Кит Филдинг, жокей-стиплер. В иные годы я становился чемпионом, в другие - нет, делил ежегодные почести со многими другими такими же, как я, радовался, когда оставался цел, и склонялся перед судьбой, когда что-то ломал.

На мне были цвета принцессы - женщины средних лет, происходившей из лишившегося трона европейского королевского рода. Она была необыкновенно женственна. Ее обветренная за день кожа походила на потрескавшуюся глазурь на фарфоре. Она, как обычно, была одета в соболью шубку, ниспадавшую с узких плеч. Блестящие черные волосы уложены в высокую прическу. Простые золотые серьги. Я подошел к ней через паддок, засеянный травой, улыбнулся, поклонился, коротко пожал протянутую руку в перчатке.

- Холодный сегодня день, - сказала она почти без акцента и, как всегда, дружелюбно.

Я согласился.

- Вы выиграете? - спросила она.

- Если повезет.

Она улыбнулась одними глазами.

- Будем надеяться.

Мы смотрели, как ее коня водят по кругу. Его темно-гнедая голова была низко опущена, весь корпус от холки до хвоста укрыт темно-синей попоной с вышитым золотом гербом. Принцесса дала ему кличку Норт-Фейс, в честь горы она любила горы; и конь оказался таким же холодным, суровым и неприступным, как та вершина, чье имя он носил. Упрямый, вредный, нервный, взбалмошный. Я ездил на нем во время его первого выступления - барьерная скачка для трехлеток, а также на барьерных скачках в четыре, пять и шесть лет. Я скакал на нем в его первом стипль-чезе - в семь лет, и в его лучшие годы - в восемь и девять. Он меня терпел, когда был в хорошем расположении духа, а я знал наизусть все его подлые уловки. В десять лет он был все такой же норовистой тварью, как и раньше, и по-прежнему брал препятствия с ловкостью кошки. За эти годы он выиграл тридцать восемь скачек, и тридцать семь из них - со мной. Дважды он нарочно спотыкался в паддоке и, к моей ярости, сбрасывал меня на землю. Трижды мы вместе падали после препятствия, и каждый раз он целым и невредимым поднимался и убегал прочь, не теряя присутствия духа и воли к победе. Я и любил, и ненавидел его. Он был одним из фаворитов.

Мы с принцессой встречались в паддоке столько раз, что уже и счет потеряли: у нее редко бывало меньше двадцати взрослых лошадей, и я постоянно ездил на них в течение последних десяти лет. Наши с ней разговоры ограничивались односложными репликами, но мы понимали друг друга с полуслова. Я успел проникнуться к ней доверием и уважением, и, насколько я понимал, это было взаимным. Она звала меня «Кит», я звал ее «принцесса» (по ее просьбе), и мы были достаточно близкими друзьями. Однако эти отношения кончались у ворот ипподрома. Когда мы встречались в другой обстановке, принцесса держалась куда официальнее.

Нас было только двое. Такое случалось часто. Уайкем Фарлоу, тренер Норт-Фейса, страдал мигренью. Я заметил, что приступы мигрени обычно случались у него в самые холодные дни. Возможно, мигрень действительно как-то связана с погодой, но вероятность возникновения приступов была также прямо пропорциональна расстоянию от кресла Уайкема до места скачки. Конюшня Уайкема находилась к югу от Лондона, и на север, в Челтенхем, он теперь выбирался очень редко. Он старел и не хотел признаваться, что попросту боится ехать домой в темноте, а зимой темнеет рано.

Жокеям подали сигнал садиться в седло, и Дасти, главный конюх, который теперь все чаще и чаще представлял Уайкема на скачках, сбросил с Норт-Фейса попону и ловко подсадил меня.

- Желаю удачи! - сказала принцесса.

- Спасибо! - жизнерадостно ответил я. На скачках никто не говорит «Ни пуха, ни пера» или «Чтоб тебе шею свернуть» вместо «Желаю удачи». Потому что возможность свернуть себе шею более чем реальна.

Норт-Фейс был в самом дурном расположении духа. Я почувствовал это сразу, как только очутился в седле и сунул ноги в стремена. Мысленная связь между мною и этой лошадью всегда была особенно сильной, поэтому я про себя выругал его и приказал ему угомониться и подумать о том, как выиграть эту скачку. Мы направились на продуваемую ветром скаковую дорожку, не прекращая мысленно переругиваться.

Приходилось надеяться, что, когда начнется настоящая борьба, воля к победе возьмет в нем верх над вредностью. Так бывало почти всегда, но иногда энтузиазм просыпался слишком поздно. Вот именно в такие дни, как сегодня, когда он буквально исходил злобой.

На него не действовали ни ласковые слова, ни поглаживания, ни чесание за ухом. Ласки Норт-Фейс не любил. Он искал состязания воли - и во мне он, как правило, находил достойного соперника.

Пока зачитывали список, мы кружили у старта и подтягивали подпруги.

Всего в скачке участвовало семь лошадей. Дождались, пока подойдет время старта - лица жокеев успели посинеть от холода на пронизывающем ноябрьском ветру, - и выстроились в линию без особого порядка (на стипльчезах не бывает стартовых кабинок), выжидая, пока упадет лента.

Норт-Фейс в ответ на все происходящее опустил голову и взбрыкнул, точно дикий мустанг. Прочие всадники выругались и отодвинулись подальше, а стартер приказал мне отъехать назад.

Эти скачки сулили больше престижа, чем выгоды - приз был невелик. Их спонсоры, владелец и редакторы газеты «Воскресный глашатай», рассчитывали получить достойное зрелище за минимальную цену. Скачки на приз «Воскресного глашатая» происходят ежегодно, и, разумеется, сегодняшние станут гвоздем следующего номера газеты. Скандалы будут вытеснены с первой полосы самовосхвалениями и фотографиями наиболее впечатляющих моментов скачек. Впрочем, фотографии жокея Филдинга, вылетевшего из седла на старте, там не будет. Я обозвал Норт-Фейса ублюдком, гадом и вонючей свиньей. На этой изысканной ноте мы и начали скачку.

Норт-Фейс упирался, как осел, и мы продвигались вперед очень медленно, с первых же шагов отстав на добрых десять корпусов. То, что старт был виден с трибун, а не скромно спрятан где-нибудь в дальнем углу, делу отнюдь не помогало. Норт-Фейс ухитрился еще пару раз поддать задом, чтобы позабавить почтеннейшую публику. Не всякая лошадь способна на такое на подходе к первому препятствию Челтенхема!

Он нехотя взял препятствие, на той стороне едва не остановился совсем и еще раз поддал задом, прежде чем двинуться дальше. Седло и всадник его явно угнетали как телесно, так и духовно.

Впереди - два полных круга. Девятнадцать препятствий. Соперники далеко впереди и уходят все дальше.

- Скачи, ты, ублюдок! - в ярости заорал я. - Давай скачи, а не то я тебя на мясо пущу, своими руками пристрелю, дерьмо! Если ты думаешь, что тебе удастся меня стряхнуть, так ты ошибаешься! Ты от меня никуда не денешься!

Так что скачи, ты, гад ползучий! Скачи, ублюдок, гад, тебе ведь это нравится, ну, давай же!…

Такое уже бывало, и не раз, но хуже, чем теперь, не было никогда. У второго препятствия он не обратил никакого внимания на мои посылы и взял его через пень-колоду, а за следующим поворотом попросту отказался идти галопом.

Однажды, когда он был в таком же поганом настроении, я попытался не бороться с ним, а попросту предоставить ему самому разобраться в своих собственных чувствах. И через несколько шагов он взял и совсем остановился. Так что выхода не было: надо продолжать добиваться своего, пока эта дурь из него не выйдет.

Приближаясь к следующему препятствию, он замедлил ход, словно испугался спуска под гору, хотя я отлично знал, что вовсе он не испугался. А после следующей за ним канавы с водой он приземлился с опущенной головой и поддал спиной. Другой жокей почти наверняка вылетел бы из седла, но я слишком хорошо знал все его штучки и потому удержался. Но после всех этих фокусов мы отстали от других лошадей почти на триста ярдов и серьезно выбились из графика.

Я действительно готов был его убить. Опять мы упускаем верную победу, и все из-за его проклятого упрямства! Во всех подобных обстоятельствах я клялся себе, что никогда больше не сяду на эту скотину. Никогда! Ни за что на свете! Я и сам почти верил в это.

И вдруг, словно капризный ребенок, который понял, что зашел слишком далеко, Норт-Фейс пустился вскачь. Он пошел ровным галопом, ярость улетучилась, его охватил прилив боевого духа, как всегда бывало под конец. Но мы уже отстали на полтора фарлонга! Догнать соперников, ушедших вперед более чем на триста ярдов, теоретически означало то же самое, что выиграть с тем же отрывом. Мы потеряли целую милю; на то, чтобы отыграться, оставалось только две. Безнадежно.

Но ведь надежда умирает, как говорится, последней…

Мы пошли на второй круг, ярд за ярдом сокращая разрыв. Но, когда мы повернули к двум последним препятствиям, мы все еще были на десять корпусов позади лошади, устало плетущейся в самом хвосте. Мы обогнали ее у первого из препятствий. Теперь мы не были последними - но что толку? Впереди пять лошадей, еще не вымотанных долгой скачкой, готовых к финишному рывку в гору.

Все они взяли последнее препятствие раньше Норт-Фейса. В прыжке он отыграл, должно быть, футов двадцать. Приземлившись, он поскакал дальше так резво и энергично, словно и не он вовсе только что устраивал мне родео.

Я смутно слышал шум толпы - обычно он сюда не долетал. Норт-Фейс прижал уши и помчался вперед упрямым, кровожадным галопом, стремясь к победе.

Он знал, что победа - его по праву, и, хотя он только что так своевольно пытался от нее отказаться, в душе он все время стремился к ней и только к ней.

Я прижался к его шее, чтобы уменьшить сопротивление воздуха, крепко стиснул повод, напрягся и замер, перенеся весь вес на плечи лошади, подгоняя ее лишь мыслями и легкими движениями повода. Теперь все дело было лишь в том, чтобы дать этому удивительному созданию максимум шансов проявить свою силу.

Другие лошади устали. Подъем их явно утомил. Еще бы! Норт-Фейс вихрем пронесся мимо, и внезапно оказалось, что впереди осталась лишь одна лошадь.

Жокей явно решил, что победа у него в кармане, и ослабил повод.

Жалко его, конечно, но для меня это был подарок судьбы. Норт-Фейс обошел его в нескольких скачках от финишного столба. Я услышал отчаянный вопль жокея.

«В последний момент! - подумал я, переходя на рысь. - Помилование на эшафоте».

Я больше не слышал мыслей лошади - только туманные чувства, которые человек, видимо, интерпретировал бы как самодовольство. Хорошие лошади обычно сознают, что победили. Они гордо вскидывают голову и раздувают ноздри.

Некоторые явно бывают угнетены, когда проигрывают. Чувства вины они не испытывают никогда. Ни вины, ни стыда, ни сострадания они не ведают: в следующий раз Норт-Фейс наверняка снова попытается меня сбросить.

Принцесса встретила нас там, где расседлывают лошадей. Глаза ее сияли, щеки раскраснелись. Глаза блестели оттого, что мы выиграли, а щеки горели от стыда за Норт-Фейса. Я расстегнул подпруги, взял седло на руку и немного задержался перед тем, как идти взвешиваться.

- Вы молодец! - сказала она.

Я слегка улыбнулся.

- А я уж думал, вы будете сердиться.

- Он сегодня особенно строптив.

- И все же великолепен!

- Сейчас будут вручать приз.

- Я выйду, - пообещал я и оставил ее налетевшим репортерам. Репортеры принцессу любили и в целом обращались с ней достаточно почтительно.

Я отправился взвешиваться. У жокея, которого я обошел в последний момент, был пристыженный вид, но, в конце концов, он сам был виноват и прекрасно это знал. Возможно, владельцы лошади дадут ему от ворот поворот. Но больше никто не обращал внимания ни на его промах, ни на мою победу. Это уже в прошлом; сейчас надо думать о следующей скачке.

Я отдал шлем и седло служащему, причесался и добросовестно отправился принимать поздравления.

Ипподром (в лице председателя совета директоров) поблагодарил газету «Воскресный глашатай» за щедрость, а газета «Воскресный глашатай» (в лице ее владельца, лорда Вонли) ответила, что она всегда рада поддержать национальный спорт и его любителей. Щелчки фотокамер. Холли нигде не видно.

Супруга владельца газеты, сухопарая накрашенная добродушная леди, вышла вперед в своем аккуратном костюме «от кутюр», поздравила принцессу, пожала ей руку и вручила приз - позолоченную статуэтку средневекового глашатая в фут высотой. Принцессе вручили также еще одну позолоченную фигурку поменьше, предназначенную для Уайкема Фарлоу. Я же в свою очередь получил улыбку, рукопожатие, поздравления, но, к моему удивлению, золотых запонок с изображением глашатая (это были бы уже третьи) мне не дали.

- Мы боялись, что скачку снова выиграете вы, - любезно пояснила леди Вонли, - и потому в этом году приготовили для вас такую же статуэтку, как и для других.

И она вложила мне в руки позолоченного человечка, заменявшего газету в те времена, когда печать еще не изобрели.

Я от души поблагодарил ее. Запонок у меня уже и так было больше, чем рубашек с манжетами, к которым нужны запонки.

- Какой был изумительный финиш! - с улыбкой сказала она. - Муж был прямо вне себя! Он говорит, вы прилетели из ниоткуда, прямо как стрела!

- Ну, нам повезло.

Я машинально заглянул ей за спину, собираясь поприветствовать ее сына, который всегда посещал эту скачку вместе с родителями - крутился рядом, выполнял какие-то поручения. Услужливый, не особенно умный, но приятный молодой человек.

- А где же ваш сын? - спросил я. Радостное оживление леди Вонли приугасло. Она невольно оглянулась на мужа, который не слышал моего вопроса, и неловко ответила:

- Его сегодня нет.

- Мне очень жаль, - сказал я не по поводу отсутствия Хью Вонли, а потому, что в семье, очевидно, произошло что-то неприятное. Она кивнула и поспешно отвернулась. Я мельком подумал, что, видно, неприятности серьезные и начались совсем недавно, раз она готова разрыдаться при одной мысли о них.

Принцесса пригласила лорда и леди Вонли к себе в ложу, и они с удовольствием приняли ее приглашение.

- И вы тоже приходите, Кит! - сказала она.

- У меня еще один заезд.

- Ну приходите после него!

- Хорошо. Спасибо.

Все оставили свои призы на столике - на них еще должны были выгравировать памятные надписи, - я вернулся в раздевалку, а принцесса и супруги Вонли удалились в ложу.

Принцесса всегда приглашала меня в свою ложу - она любила поговорить о лошадях. Она хорошо знала и любила их всех. Принцесса предпочитала ездить на скачки туда, где у нее были свои ложи: в Челтенхем, в Аскот, в Сандаун и в Лингфилд. На другие скачки она ездила только в том случае, если ее приглашали друзья, у которых там были свои ложи. Ее демократизм не доходил до того, чтобы стоять в толпе на открытых трибунах и орать вместе со всеми.

Я вышел переодетым к следующей скачке, и мне в локоть немедленно вцепилась Холли.

- Выигрыш забрала? - осведомился я.

- Никак не могла до тебя добраться! - сердито пожаловалась она. Эти служители никого не пускают, и еще вся эта толпа…

- Слушай, извини, у меня сейчас опять скачка.

- Тогда сразу после нее!

- Ладно.

Моя лошадь в этой скачке, в отличие от Норт-Фейса, не представляла ничего особенного. Туповатая, со средней резвостью. Однако мы очень старались, пришли третьими, так что владельцы и тренер в общем и целом остались довольны. Мне будет на хлеб с маслом, они окупят расходы. Рутина скачек…

Я взвесился и поспешно переоделся в уличную одежду. Когда я вышел, Холли уже поджидала меня снаружи.

- Кит! Наконец-то!

- Хм… - сказал я. - Видишь ли, меня ждет принцесса…

- Нет! Кит! - отчаянно воскликнула она.

- Ну это ведь моя работа.

- "Женщина, не суйся в офис", да?

Я сдался.

- Ну ладно. Что стряслось?

- Ты это видел? - Она достала из сумочки и сунула мне под нос страницу из газетки «Ежедневное знамя». - В раздевалке никто ничего не говорил?

- Нет и нет, - ответил я, беря у нее газету и глядя в то место, куда она взволнованно тыкала пальцем. - Я такой дряни не читаю.

- Господи, так ведь и мы тоже не читаем! Но ты взгляни!

Я посмотрел на заметку, жирно отчеркнутую красным карандашом, под рубрикой «Частная жизнь». Всем было известно, что на этой странице печатаются сведения либо устаревшие, либо грязные и, во всяком случае, предназначенные для того, чтобы раздувать скандалы.

- Вчерашняя, - сказал я, поглядев на дату.

- Вчерашняя. Ты читай, читай!

Я прочел заметку. В ней говорилось следующее:

«Поговаривают, что Робертсону (Бобби) Аллардеку (32 года), тренеру скаковых лошадей, сынку финансового воротилы Мейнарда Аллардека (50 лет), пришел каюк. Бобби никогда не был любимцем папеньки (они даже не разговаривают!). А теперь Бобби, скверный мальчишка, купил больше, чем может оплатить. А папаша ему на помощь почему-то не рвется. Ждите новых сообщений на этой полосе».

Робертсон (Бобби) Аллардек, тридцати двух лет от роду, был мужем моей сестры Холли.

- Это оскорбление, - сказал я. - Бобби может подать в суд.

- На какие шиши? - осведомилась Холли. - У нас денег нет. А вдруг мы проиграем?

Я взглянул на ее встревоженное лицо.

- Так это правда? - спросил я. - Нет. Да. Отчасти. Да, конечно, он приобрел больше, чем может оплатить. Все так делают. Он купил лошадей. Сейчас ведь идут ярмарки годовалых жеребят, черт возьми! Каждый тренер покупает годовичков, на которых у него нет денег. Так принято, ты же знаешь.

Я кивнул. Тренеры покупают жеребят на аукционах в кредит для владельцев, рассчитывая, что те потом оплатят покупку, или в порыве энтузиазма приобретают жеребенка для себя, рассчитывая, что кто-нибудь из владельцев за него заплатит. А владельцы иногда идут на попятную, когда жеребенок уже куплен. А временами тренеры покупают пару жеребят для себя, чтобы вырастить их и потом продать за хорошие деньги. Во всяком случае, во время аукционов часто случается, что люди занимают в банке огромные суммы на короткий срок.

- И много лишних лошадей купил Бобби? - спросил я.

- Само собой, в конце концов он их всех продаст! - стойко ответила Холли.

Само собой. Да, конечно. Быть может.

- Так сколько?

- Три. Трех жеребят.

- И много вы задолжали?

- Больше ста тысяч.

- Банк за них заплатил?

Она кивнула.

- Конечно, в конце концов все будет в порядке, но как эта паршивая газетенка об этом пронюхала? И зачем вообще писать об этом в газете? Какой смысл?

- И что произошло? - спросил я. - А то, что теперь все, кому мы должны, звонят и требуют вернуть деньги. И угрожают. Обещают подать в суд.

Это ужасно! Вчера весь день… а сегодня утром позвонил торговец кормами и сказал, что не будет поставлять корма, пока мы не заплатим по счету, а у нас три десятка лошадей, и всех надо кормить, а владельцы все время звонят и спрашивают, думает ли Бобби продолжать работать с лошадьми, и прозрачно намекают, что не прочь бы забрать своих лошадей…

- И это все из-за какой-то статейки? - не поверил я.

- Да! - На глазах у Холли внезапно показались слезы. - Кто-то распихал эту газетку по почтовым ящикам половины торговцев в Ньюмаркете, открытую на этой самой заметке, отчеркнутой красным карандашом, - вот так же, как тут. Ее показал мне кузнец. Эту газету подсунули ему. Он пришел перековать нескольких лошадей и заставил нас заплатить ему вперед. Так, вроде бы шутя. Но тем не менее… А многие просто открыто хамят.

- А не можете вы просто заплатить всем, кому должны, и пусть себе заткнутся?

- Ты же знаешь, что не можем! Банк не будет оплачивать наши чеки. Нам приходится платить постепенно. Мы всегда так делаем. Мы всем заплатим, пусть они только подождут!

Бобби и Холли, как и многие люди, жили в кредит; чеки, поступающие от владельцев лошадей, тут же уходили на оплату счетов за фураж, накладных расходов, жалованье конюхам и налоги. А владельцы иногда медлят с оплатой по несколько месяцев, а кормить лошадей и платить конюхам надо вовремя. Так что сводить концы с концами было не так-то просто.

- Ладно, - сказал я, - поди возьми себе еще один тройной джин, а я пока поговорю с принцессой.

Глава 2

Принцесса Касилия, мадам де Бреску (если называть ее полным именем), как обычно, пригласила к себе в ложу на ленч нескольких друзей. Поэтому в ее ложе, кроме нее самой и супругов Вонли, было еще несколько дам, одетых в меха, и джентльменов в твидовых костюмах. Всех их я уже встречал раньше в подобной обстановке.

- Вы ведь знакомы со всеми присутствующими? - спросила принцесса, и я кивнул, хотя половины их я по имени не помнил.

- Чаю? - спросила принцесса.

- Да, пожалуйста.

Та же официантка, что всегда, как обычно, с улыбкой ловко подала мне полную чашку чаю. Без молока, без сахара, с ломтиком лимона.

Принцесса наняла дизайнера, чтобы отделать свои ложи на ипподромах, и все они были одинаковы: стены, обитые бледно-персиковой тканью, кофейного цвета ковер, стеклянный обеденный стол, удобные стулья. Я заходил к принцессе обычно ближе к вечеру, и в это время стол, как и сейчас, бывал отодвинут к стене, и на нем стояли только тарелки с сандвичами и пирожными с кремом, вина и коробка сигар. Друзья принцессы обычно засиживались у нее подолгу после окончания последней скачки.

Одна из дам протянула мне тарелку с крохотными и очень аппетитными пирожными.

- Нет, спасибо, - вежливо ответил я. - Как-нибудь в другой раз.

- Кит такого не ест, - пояснила принцесса своей подруге. - Не искушайте его. Он ведь наверняка голоден.

Подруга принцессы смутилась.

- О господи! Я и не подумала… И он ведь такой высокий.

- Я вообще-то довольно много ем, - сказал я. - Но только не пирожные.

Принцесса, которая имела некоторое представление о непрестанной борьбе, которую я веду за то, чтобы мой вес не перевалил за норму, бросила на меня взгляд из-под ресниц и недоверчиво улыбнулась.

А подругу явно разобрало любопытство.

- А что же вы едите, если не едите пирожных? - поинтересовалась она.

- Омаров, к примеру, - сказал я.

- О боже!

Ее спутник критически взглянул на меня поверх своих пышных усов и крупных передних зубов.

- Поздновато вы стартовали в большой скачке, вам не кажется? - спросил он.

- Боюсь, что да.

- Я все никак не мог понять, что вы там возитесь в самом хвосте. Вы ведь едва не проиграли скачку! Знаете, как волновалась принцесса, а? И мы тоже волновались. Мы ведь все ставили на вас.

- Норт-Фейс очень норовист, Джек, - заметила принцесса. - Я ведь вам говорила. Он слишком своеволен. Иногда его бывает трудно заставить скакать.

- Работа жокея в том и состоит, чтобы заставить лошадь скакать! - в голосе Джека зазвучали воинственные нотки. - Или вы думаете иначе, а?

- Нет, - сказал я. - Я тоже так думаю.

Джек отчасти смутился. Принцесса чуть приметно улыбнулась.

- Зато потом вы его разогрели! - вмешался лорд Вонли, слышавший наш разговор. - Финиш был потрясающий! Из тех, о которых молится любой спонсор.

Запоминающийся. Будет о чем поговорить, будет что вспомнить. «А вы видели, как финишировал Норт-Фейс в скачке „Воскресного глашатая“? Великолепно, не правда ли?»

Джек надулся и отошел. Серые глаза лорда Вонли добродушно смотрели на меня с его широкого доброго лица. Он с искренним одобрением похлопал меня по плечу.

- Третий раз подряд! - сказал он. - Мы вами гордимся. Вы бы не зашли как-нибудь вечером к нам в типографию, посмотреть, как печатается газета?

- Хорошо, - сказал я, несколько удивленный. - С удовольствием.

- Мы бы напечатали фотографию, на которой вы смотрите, как печатают вашу фотографию…

«Нет, - подумал я, - это не просто добродушие. Это мышление профессионального газетчика».

Лорд Вонли получил «Глашатай» в наследство лет в пятьдесят от своего отца, одного из газетных баронов старого закала, которые пробились на сцену в тридцатых годах и принялись поставлять потрясающие новости к завтраку миллионам англичан. Вонли-старший приобрел находящийся на последнем издыхании провинциальный еженедельник и превратил его в великолепную газету, которую читают по всей стране. Он вытащил ее на Флитстрит, сделал ей имя и в нужный момент создал ежедневную версию, которая процветала по сей день, невзирая на саркастические замечания со стороны более новых соперниц.

Старик был колоритной личностью, этаким бизнесменом с пиратскими замашками. Сын его был поспокойнее. Хороший распорядитель с большими способностями к рекламе. «Глашатай», некогда бывший довольно шумной газеткой, в последние десять лет скорее тяготел к солидности.

Сразу стало заметно, что газета перешла в другие руки.

Я подумал о Хью Вонли, сыне нынешнего владельца, наследнике династии: мягкий, слабовольный молодой человек, сейчас к тому же, похоже, не в ладах с родителями. Когда «Глашатай» перейдет к нему, он превратится в нечто плоское, конфетно-карамельное - если вообще выживет.

«Ежедневное знамя», все еще переживающее период крайней беспардонности, было одним из самых резких противников «Глашатая». Недавно, после ожесточенных финансовых интриг, эта газета перешла в руки одного напористого бизнесмена. Про него говорили, что этот человек рвется к власти и к титулу пэра и избрал верный путь, ведущий к тому и к другому. «Знамя» было шумным, суетливым, пронырливым, старательно нарушало все мыслимые табу и каждый день хвалилось новыми подписчиками.

Поскольку мы с лордом Вонли несколько раз виделись на торжественных обедах, где раздавали различные ежегодные призы (лучшему жокею года, ведущему тренеру, владельцу лучшей лошади года и так далее), а у меня из головы не выходило несчастье Холли, я спросил, не знает ли он, кто является ответственным за рубрику «Частная жизнь» в «Знамени».

- Ответственным? - переспросил лорд Вонли с таким видом, словно он святее самого папы. - Вы хотите сказать - «безответственным»?

- Ну безответственным.

- А вам, собственно, зачем? - поинтересовался он.

- Они опубликовали безобразную и, по всей видимости, бессмысленную заметку, направленную против моего зятя.

- Хм… - сказал лорд Вонли. - Это очень печально. Видите ли, друг мой, публика очень любит такие бессмысленные нападки. Сокрушительная критика пользуется спросом, а доброжелательность - никоим образом. Так говаривал мой покойный отец, а он редко ошибался.

- И к черту всякую там справедливость, - заметил я.

- Что поделаешь! Мир жесток. Так было, так есть, так будет всегда.

«Христиан бросают на растерзание львам! Спешите занять лучшие места! Кровавое зрелище гарантировано!» Видите ли, дорогой мой, люди покупают газеты, чтобы полюбоваться на то, как терзают жертву. Скажите «спасибо», что хотя бы львам никого не бросают - слава богу, настолько-то мы продвинулись вперед.

- Он улыбнулся, словно разговаривал с ребенком. - А «Частную жизнь», да будет вам известно, пишет целая орава репортеров, которые выкапывают жареные факты, да еще множество осведомителей в больницах, моргах, ночных клубах, полицейских участках и прочих менее «горячих» местах, которые сообщают обо всяких грязных событиях и получают за это деньги. Мы в «Глашатае» делаем то же самое. Это делают в любой газете. А иначе, дорогой мой, такие колонки захирели бы очень быстро.

- Я хотел бы знать, откуда взялась та заметка о моем зяте. Кто и кому об этом сообщил. Если вы понимаете, что я имею в виду.

- Хм… - в серых глазах появилась задумчивость. - Редактор «Знамени» - Сэм Леггат. Можете, конечно, спросить у него, но даже если он и узнает, вам он ничего не скажет. Так что, боюсь, мой дорогой, это все равно, что биться головой о стену.

- И вы это одобряете, - сказал я, судя по его тону. - Один за всех, все за одного, не следует выдавать осведомителей, и так далее.

- Если вашему брату причинен реальный ущерб, - вежливо ответил лорд Вонли, - пусть его адвокат отправит Сэму Леггату письмо, угрожая подать в суд за клевету, если они немедленно не напечатают опровержение. Это иногда действует. Если это не поможет, ваш зять может подать в суд и попытаться получить компенсацию за моральный ущерб. Но я на вашем месте посоветовал бы ему этого не делать. На «Знамя» работают самые лучшие адвокаты, и действуют они очень грубо. Они вытащат на свет божий самые невинные секреты вашего зятя и распишут их самыми черными красками. Он пожалеет, что ввязался в это дело. Оставьте это, мой дорогой, я вам как друг советую.

Я рассказал ему о заметке, которую обвели красным и рассовали по ящикам торговцев. Лорд Вонли нахмурился.

- Тогда скажите ему, пусть ищет осведомителя у себя под боком, сказал он. - Такие заметки в колонках светской хроники часто возникают в результате обычных склок с соседями. - Он снова улыбнулся. - Добрая старая склока! Что бы делали без нее несчастные газеты?

- Какое признание! - насмешливо заметил я.

- Да, но при этом мы выступаем за мир, свободу, братство, гармонию, здравомыслие и справедливость, - ответил он. - Смею вас заверить, дорогой мой, что это так и есть!

- Да, - сказал я. - Я уж вижу.

Принцесса коснулась руки лорда Вонли и предложила выйти на балкон, посмотреть последний заезд. Но он ответил, что ему нужно вернуться к гостям «Глашатая», которых он на время оставил в комнате спонсоров. Он забрал жену и удалился.

- Ну, Кит, - сказала принцесса, - теперь, когда все на балконе, расскажите, что там было с Норт-Фейсом.

Мы, как обычно, уселись на стоявшие рядом стулья, и я без утайки рассказал ей обо всем, что произошло между нами.

- Вы знаете, - задумчиво сказала она под конец, - мне хотелось бы так же, как вы, понимать, что думают лошади. Я пыталась прикладывать голову к их головам, - она смущенно улыбнулась, - но ничего не слышала. Совсем ничего. Как вы это делаете?

- Не знаю, - ответил я. - И, наверно, прикладывать голову к голове бесполезно. Я их слышу, только когда сажусь в седло. Это вообще нельзя выразить словами. Это просто есть. Оно приходит само. Это бывает со многими наездниками. Лошади владеют телепатией.

Она смотрела на меня, склонив голову набок.

- Но вы, Кит, умеете обмениваться мыслями не только с лошадьми. Вы часто отвечаете на вопросы, которые я только собираюсь задать. Честно говоря, это немного смущает. Как вы это делаете?

Я удивился:

- Не знаю…

- Но вы отдаете себе отчет в том, что вы это делаете?

- Ну… я знаю, что такое бывало. Вот мы с моей сестрой Холли - мы близнецы - одно время обменивались мыслями. Просто как будто разговаривали.

Но за последние несколько лет мы разучились.

- Как жаль, - сказала принцесса. - Такая интересная способность…

- Вообще-то такого быть не может.

- Но ведь это есть!

Принцесса похлопала меня по руке.

- Спасибо вам за сегодняшнюю скачку. Хотя вы с Норт-Фейсом едва не довели меня до сердечного приступа.

Принцесса не спеша встала. Благодаря хорошему воспитанию она умело ненавязчиво заканчивать разговор тогда, когда она этого хотела. Я тоже встал, вежливо поблагодарил за чай. Она улыбнулась, не поднимая ресниц. Она часто улыбалась так - не из кокетства, а затем, чтобы скрыть свои мысли. По крайней мере, мне так казалось.

У нее был муж, к которому она каждый день возвращалась домой, - месье Ролан де Бреску, француз аристократического происхождения, очень богатый и довольно пожилой. Я встречался с ним дважды - хрупкий седоволосый человек в инвалидной коляске, довольно неразговорчивый. Я время от времени справлялся о его здоровье, и принцесса неизменно отвечала, что ее супруг чувствует себя хорошо. По ее голосу и поведению невозможно было угадать, как она к нему относится. Она никогда не проявляла ни любви, ни беспокойства, ни разочарования, ни раздражения, ни радости… ничего.

- У нас будут скачки в Девоне и Эксетере, не так ли? - спросила она.

- Да, принцесса. Бернина и Айсберг.

- Хорошо. Увидимся в четверг.

Я пожал ей руку. После таких побед, как сегодня, мне иногда приходило в голову, что хорошо бы на прощание поцеловать ее в фарфоровую щечку. Она мне очень нравилась. Однако принцесса сочла бы это вопиющей фамильярностью и немедленно вышвырнула бы меня вон. Поэтому я, подражая ее сдержанным манерам, только слегка поклонился и ушел.

- Ну где же ты был столько времени! - жалобно воскликнула Холли. Эта женщина обращается с тобой как с комнатной собачонкой! Просто противно!

Сестра ждала меня не в уютном кресле в баре, а стоя на холодном ветру возле весовой. Насчет тройного джина я, конечно, шутил - Холли редко употребляла спиртное, - но то, что она даже не могла сидеть спокойно, показывало, как она взволнована.

Последний заезд закончился, толпы зрителей хлынули к автостоянке. Жокеи и тренеры, служащие и конюхи прощались, желая друг другу доброй ночи, хотя было еще только полчетвертого и даже не начинало темнеть. Время возвращаться с работы домой. Работа есть работа, даже если ее конечный продукт развлечение.

- Ты не поедешь к нам? - спросила Холли.

Я уже за час знал, что она это скажет.

- Хорошо, - сказал я.

Она испытала огромное облегчение, но попыталась скрыть его покашливанием, шуткой и нервным смешком.

- А на чьей машине?

Я поразмыслил.

- Доедем до моего дома. А оттуда - на твоей машине. За рулем буду я.

- Ладно… - Она сглотнула. - И, Кит…

- Не за что, Холли, - ответил я. Она кивнула. Это был наш старый договор: никогда не благодарить вслух. Мы платили друг другу тем, что в случае нужды немедленно приходили на помощь. С тех пор как Холли вышла замуж, договор был несколько подзабыт, но я чувствовал, что он по-прежнему остается в силе; и она тоже чувствовала это, иначе бы не приехала.

Мы с Холли похожи куда больше, чем большинство братьев и сестерблизнецов, но все же не так, как Виола и Себастьян. По-моему, Шекспир преувеличил.

У нас обоих темные вьющиеся волосы и светло-карие глаза, высокий лоб, длинная шея, чуть смугловатая кожа. А вот носы и губы у нас чуточку разные, хотя брови совершенно одинаковые. У нас никогда не бывало впечатления при виде друг друга, что мы смотримся в зеркало, хотя, конечно, лица друг друга мы знаем куда лучше, чем свои собственные.

Когда нам было два года, наши молодые и непоседливые родители оставили нас на бабушку с дедушкой, поехали кататься на лыжах в Альпы и угодили в лавину. Убитые горем родители нашего отца оставили нас у себя и воспитали.

Лучших опекунов вряд ли можно было желать, и все же из-за этого мы с Холли держались друг за друга куда крепче, чем могло бы быть в нормальной семье.

Мы выдумали свой собственный язык и говорили на нем друг с другом, как бывает со многими братьями и сестрами, а отсюда возникло мысленное общение без слов. Не то чтобы мы могли передавать друг другу свои мысли - мы просто всегда знали, что думает другой. Так сказать, не столько передача, сколько восприятие. И еще, когда нам приходилось ненадолго разлучаться, мы, сами того не зная, зачастую одновременно делали одно и то же: писали письма тетушке в Австралию, брали в библиотеке одну и ту же книгу, под влиянием внезапного порыва покупали одни и те же вещи. Например, мы однажды в один и тот же день, не сговариваясь, купили друг другу в подарок на день рождения роликовые коньки и спрятали их в бабушкином гардеробе. Бабушка к этому времени уже научилась не удивляться, что мы постоянно делаем одно и то же. Она рассказывала, что с тех самых пор, как мы научились говорить, если она спрашивала:

«Кит, где Холли?» или «Холли, где Кит?», мы всегда это знали, даже когда мы этого знать не могли.

Наша мысленная связь не только пережила тревоги и сложности взросления и подросткового возраста, но даже укрепилась с годами; к тому же мы стали лучше сознавать это, научились сознательно пользоваться ею, и к тому времени, как мы стали взрослыми, наша дружба перешла в новое качество. Конечно, на людях мы цапались и дразнили друг друга, но на самом деле мы были едины и никогда не сомневались друг в друге.

Когда я ушел от деда с бабкой и купил дом на свои сбережения, Холли поселилась у меня. Большую часть времени она работала в Лондоне, но приезжала ко мне каждый раз, когда ей хотелось, приезжала, как к себе домой. Мы никогда не говорили об этом, но оба принимали как должное, что этот дом - не только мой, но и ее тоже.

Так шло до тех пор, пока она не влюбилась в Бобби Аллардека и не вышла за него замуж. Мысленная связь между нами начала слабеть еще до свадьбы, а после нее исчезла почти совсем. Я даже одно время думал, что Холли закрылась нарочно, но потом сообразил, что я и сам этого хотел: для нее началась новая, совершенно иная жизнь, и мне не стоило цепляться за Холли и лезть ей в душу.

За четыре года наше взаимопонимание ослабло до такой степени, что я даже не заметил, насколько Холли расстроена. А ведь когда-то я сразу почувствовал бы это и сам позвонил бы ей узнать, все ли в порядке.

По дороге к автостоянке я спросил, много ли она выиграла, поставив на Норт-Фейса.

- А я все думала, ну когда же ты спросишь! - сказала она.

- Ну так?

- Я пошла на тотализатор, но там был такой хвост, что мне не захотелось стоять в очереди, и я пошла смотреть скачки. Увидела, как ты отстал, и порадовалась, что не стала ставить на Норт-Фейса. Но тут букмекеры подняли ставки и принялись кричать, что дают за Норт-Фейса пять к одному. Пять к одному! А перед стартом давали один к одному, представляешь? Когда ты проскакал мимо трибун, все свистели, и я рассердилась. Ты ведь всегда делаешь все, что можешь, зачем же они свистят? И я взяла и поставила все свои деньги у одного из букмекеров на пять к одному. Из чувства противоречия, наверно. И выиграла сто двадцать пять фунтов. Хватит, чтобы заплатить водопроводчику.

Так что спасибо тебе.

- Водопроводчику тоже прислали «Частную жизнь»?

- А то как же!

- Кто-то очень неплохо знает вашу семью, - сказал я.

- Да. Но кто?! Мы полночи не спали, все думали, кто бы это мог быть.

- Голос у нее был несчастный. - Кто может нас так сильно ненавидеть?

- Вы никого не вышибли с работы в последнее время?

- Нет. У нас в этом году подобрались на редкость хорошие конюхи. Куда лучше, чем обычно.

Мы сели в ее машину и поехали туда, где стояла моя.

- Этот твой дом уже достроен? - спросила Холли.

- Строится.

- Странный ты!

Я улыбнулся. Холли любила надежность и определенность, и чтобы все было известно заранее. Когда я вдруг ни с того ни с сего, под влиянием внезапного порыва, купил недостроенный одноэтажный дом - собственно, одни стены, даже без крыши, - у человека, который собирался разориться, Холли решила, что я сошел с ума. Я встретился с ним однажды вечером в нашем пабе, куда зашел съесть бифштекс: он стоял, облокотившись на стойку, и мрачно топил свои горести в пиве. Он сказал, что строил дом для себя, но у него не осталось денег, и работа заглохла.

Я знал его уже несколько лет: в лучшие для него времена я ездил на его лошадях. Поэтому наутро мы с ним отправились посмотреть дом. Мне понравилось то, что из него может выйти, и я купил этот дом, с тем чтобы он достроил его для меня. Я каждую неделю оплачивают сделанную работу. Дом должен был выйти классный. Я собирался перебраться в него перед Рождеством, даже если его не успеют закончить: я уже продал свой прежний коттедж, так что мне волей-неволей придется выехать.

- Поезжай к дому, а я за тобой, - сказала Холли. - Только не гони, как на скачках.

Мы не спеша доехали до Ламборна - деревни на Беркширских холмах, населенной в основном тренерами и жокеями, - оставили мою машину в гараже и отправились в Суффолк, в Ньюмаркет, столицу скачек.

Мне нравилась моя маленькая, неофициальная деревушка. А Холли и Бобби чувствовали себя уютнее в городе. По крайней мере, раньше, пока жареный петух не клюнул.

Я рассказал Холли, что лорд Вонли советовал потребовать от редактора «Знамени» опровержения, но в суд ни в коем случае не подавать. Холли попросила, чтобы я поговорил об этом с Бобби. Теперь, когда мы вместе ехали к ней домой, Холли казалась куда спокойнее. Я подумал, что она верит в мою способность все уладить куда больше меня самого. Это ведь совсем не то, что вздуть мальчишку, который пару раз ущипнул ее в школе за задницу. И чуть посложнее, чем заставить торговца подержанными автомашинами принять обратно ту развалюху, которую он ей всучил.

Большую часть пути до Ньюмаркета Холли проспала. А я даже представить себе не мог, во что ввязываюсь.

Мы въехали во двор конюшни Аллардека около восьми вечера. В этот час в конюшне должно было быть темно и тихо, а между тем повсюду горели огни и слышался шум. Посреди двора стоял огромный фургон для перевозки лошадей, все двери нараспашку, пандус опущен. Рядом с фургоном стоял пожилой человек, который наблюдал, как конюх заводит в машину лошадь. Позади него большим желтым прямоугольником светилась дверь денника, где лошадь стояла раньше.

В нескольких шагах от фургона, освещенные, как на сцене, размахивая кулаками, ссорились двое мужчин. Похоже, дело уже дошло до крика. Один из них был мой зять, Бобби. Другой…

- О боже! - воскликнула Холли. - Это один из наших владельцев! Забирает лошадей! А ведь он нам должен целое состояние!

Она выпрыгнула из машины прежде, чем я успел полностью остановиться, и бросилась к спорящим. Насколько я мог видеть, ее появление отнюдь не способствовало охлаждению бушующих страстей. Похоже, мужчины просто не обратили на нее внимания.

Моя спокойная по натуре сестра совершенно не приспособлена к тому, чтобы вмешаться в ситуацию и разрешить ее в свою пользу. Про себя она полагала, что была бы вовсе не прочь провести всю жизнь дома, у плиты, как полагалось женщине в старые добрые времена. Впрочем, женщина ее поколения тоже могла избрать такой образ жизни - с той разницей, что она могла именно избрать его, а в старые добрые времена его навязывали женщинам насильно.

Я вышел из машины и подошел посмотреть, что здесь можно сделать. Холли бросилась мне навстречу.

- Не мог бы ты остановить его? - взволнованно спросила она. - Ведь если он заберет лошадей, нам своих денег уже не видать.

Я кивнул.

Конюх, который вел лошадь, уже подошел к пандусу, но лошадь упрямилась, не желая заходить в фургон. Я, не раздумывая, подошел к конюху, встал у подножия пандуса, преградив ему путь, и велел парню отвести лошадь на место.

- Чего? - переспросил он. Конюх был молод, невысок и явно ошарашен тем, что я возник перед ним из темноты.

- Отведи лошадь в денник, выключи свет и закрой дверь. Немедленно.

- Но мистер Грейвс приказал…

- Давай-давай, - сказал я. Он с сомнением поглядел на ссорящихся мужчин.

- Ты из здешних? - спросил я. - Или с фургоном приехал?

- С фургоном. - Парнишка посмотрел на пожилого мужчину, который до сих пор стоял и молчал.

- Джим, что мне делать?

- Кто вы такой? - спросил я.

- Шофер. Я здесь ни при чем.

- Вот и ладно, - сказал я парню. - Эта лошадь никуда не едет. Поставь ее на место.

- Вы Кит Филдинг? - с сомнением спросил конюх.

- Да. Брат миссис Аллардек. Ну, действуй!

- Но мистер Грейвс…

- С мистером Грейвсом я разберусь, - сказал я. - Сегодня его лошадь никуда не поедет.

- Лошади, - поправил парнишка. - Одну я уже завел в фургон.

- О'кей, - сказал я. - Они обе остаются здесь. Когда поставишь эту на место, выведи и другую тоже.

Парень нерешительно посмотрел на меня, потом развернул лошадь и повел на ее законное место. Это сразу положило конец спору перед фургоном. Тот, который не был Бобби, обернулся и крикнул конюху:

- Эй, ты, дерьмо собачье, куда тебя черти несут? Немедленно заводи лошадь в машину!

Парень остановился. Я быстро подошел к нему, взял лошадь за недоуздок и повел ошалевшее от всего этого шума животное домой, в денник. Конюх даже не попытался остановить меня. Я вышел из денника. Погасил свет. Закрыл дверь и запер ее на засов.

Мистер Грейвс (очевидно, это был он) уже мчался ко мне, размахивая кулаками, с самым воинственным выражением на лице.

- Ты чего делаешь, дерьмо собачье? Это моя лошадь! А ну пошел отсюда!

Я встал перед запертой дверью, прислонился к ней спиной, небрежно скрестил ноги, сложил руки на груди. Мистер Грейвс, подбежав ко мне, остановился, не веря своим глазам.

- Пошел прочь! - прогремел он, тыкая перстом в ночное небо. - Это моя лошадь! Я ее заберу, и ты меня не остановишь!

Его пухлое лицо было исполнено самой мрачной решимости. В мистере Грейвсе было всего футов пять от лысеющей макушки до носков начищенных ботинок. Лет под пятьдесят, толстый, рыхлый, он уже выдохся. Ему было явно не под силу сдвинуть меня с места - все-таки я был дюймов на десять выше его.

- Мистер Грейвс, - спокойно сказал я, - вы заберете свою лошадь, как только заплатите по счету.

Он безмолвно разинул рот. Отступил назад, попытался разглядеть мое лицо, но оно было в тени.

- Да-да, это я, - сказал я. - Кит Филдинг. Брат Холли.

Разинутый рот захлопнулся.

- А какого черта вы здесь делаете? При чем здесь вы? Убирайтесь с дороги!

- Чек, пожалуйста, - сказал я. - Чековая книжка у вас с собой?

Он лихорадочно принялся соображать, что ответить. Но я не дал ему времени на размышления.

- Между прочим, - заметил я, - «Ежедневное знамя» заинтересовано в скандальных историях для своего раздела «Частная жизнь». По-моему, владелец, пытающийся спереть своих лошадей под покровом ночной темноты, чтобы не платить тренеру, будет для них лакомым кусочком. А вы как думаете?

- Вы что, угрожаете? - грозно осведомился он.

- Совершенно верно.

- Вы этого не сделаете!

- Да почему же? Я могу даже намекнуть, что если вы не можете заплатить тренеру, вы, возможно, вообще не в состоянии оплачивать свои счета. Вот тогда-то все ваши кредиторы и слетятся, как стервятники на добычу.

- Но это же… это…

- Да, это самое происходит сейчас с Бобби. А если у Бобби сейчас туго с деньгами - заметьте, я сказал «если»! - то это отчасти благодаря вам и вам подобным, которые не любят платить вовремя.

- Вы не смеете говорить со мной таким тоном! - разъяренно вскричал мистер Грейвс.

- А почему, собственно?

- Я пожалуюсь на вас в Жокей-клуб!

- Да ради бога.

Брехня все это, никуда он не пожалуется. Я посмотрел через голову мистера Грейвса на Бобби и Холли, которые стояли достаточно близко, чтобы слышать весь диалог.

- Бобби, - сказал я, - сходи за счетом мистера Грейвса. Проверь, записано ли там все, за что он тебе задолжал. А то другого случая может и не представиться.

Бобби бросился в дом. Холли последовала за ним более осторожно. Конюх, приехавший с фургоном, отступил в тень вместе с шофером. Мы с мистером Грейвсом стояли словно на сцене и ждали.

Пока лошадь стоит в конюшне тренера, тренер может рассчитывать на то, что так или иначе он свои деньги получит, потому что существует закон, позволяющий ему в крайнем случае продать лошадь и окупить убытки. Но если лошадь увезут, деньги он сможет получить только через суд и в любом случае ждать ему придется очень долго. А если владелец обанкротился, то тренер вообще ничего не получит.

Так что лошади Грейвса были залогом благосостояния Бобби.

В конце концов Бобби вернулся, неся длинный счет на трех листах.

- Проверьте! - сказал я Грейвсу. Тот выхватил у Бобби листки. Он со злобным видом прочел счет от начала до конца и не нашел ничего, к чему можно было бы придраться, пока не дошел до последнего пункта.

- Проценты? - возопил он. - А это что за чушь собачья? Какие проценты?

- Ну, - сказал Бобби, - проценты на те деньги, которые нам пришлось взять в кредит из-за того, что вы давно не платили.

Наступило молчание. С моей стороны молчание было почтительным. Я и не подозревал, что мой зять способен на такое.

Грейвс внезапно овладел собой, поджал губы, сузил глаза и полез во внутренний карман за чековой книжкой. Не торопясь, без гнева, он выписал чек, оторвал его и протянул Бобби.

- А теперь отойдите! - приказал он мне.

- Все нормально? - спросил я у Бобби.

- Да, - ответил он, несколько удивленный. - Все до последнего пенни.

- Вот и хорошо, - сказал я. - А теперь поди и выведи из фургона вторую лошадь мистера Грейвса.

Глава 3

- Чего-чего? - переспросил ошарашенный Бобби.

- Чек, - мягко заметил я, - это всего лишь клочок бумаги, пока его не оплатили в банке.

- Это клевета! - снова вознегодовал мистер Грейвс.

- Это просто предусмотрительность, - возразил я.

Бобби поспешно сунул чек в карман брюк, словно боясь, что Грейвс попытается его отобрать - что было вполне оправдано, принимая во внимание, как последний был разъярен.

- Вот когда мы получим деньги по этому чеку, - сказал я Грейвсу, можете приехать и забрать своих лошадей. Где-нибудь в четверг или в пятницу.

До тех пор Бобби будет держать их бесплатно, но если вы не заберете их до субботы, Бобби снова начнет взимать плату за корм и уход.

Бобби чуть приоткрыл рот - и решительно закрыл его. И без долгих разговоров направился к фургону. Грейвс побежал было за ним, громогласно протестуя, потом вернулся и снова набросился на меня, крича и буквально подпрыгивая на месте.

- Я позабочусь, чтобы об этом стало известно распорядителям!

- А вот это будет очень неразумно с вашей стороны, - заметил я.

- Я аннулирую чек!

- Если вы это сделаете, - спокойно ответил я, - Бобби придется занести вас в список штрафников.

Эта угроза заставила Грейвса заткнуться, словно по волшебству. Человек, занесенный в штрафной список Жокей-клуба за неуплату, с позором изгоняется со всех ипподромов. И, разумеется, его лошади тоже. Мистер Грейвс, похоже, не был готов к подобному унижению.

- Я вам этого не забуду! - злобно заверил он меня. - Вы еще пожалеете, что встали мне поперек дороги! Я об этом позабочусь!

Тем временем Бобби успел вывести из фургона другую лошадь Грейвса. Он поставил ее в денник, а конюх с шофером подняли пандус и закрыли машину.

- Поезжайте, мистер Грейвс, - сказал я. - Возвращайтесь днем и не забудьте предварительно позвонить.

Он глянул на меня исподлобья и внезапно снова сменил тактику - опять поджал губы, сузил глаза и подавил свой гнев. В первый раз, когда он, не торгуясь, подписал чек, я догадался, что он решил его аннулировать.

Похоже, он и на этот раз что-то задумал. Весь вопрос в том, что именно.

Я смотрел, как он спокойно направляется к фургону и нетерпеливо машет рукой конюху и шоферу, чтобы они садились в машину. Потом он сам неуклюже забрался в кабину вслед за ними и захлопнул дверцу.

Завелся мотор. Тяжелая машина взревела, дрогнула и медленно выехала со двора. Грейвс неподвижно смотрел вперед, словно ему надели шоры.

Я отлепился от двери денника и подошел к Бобби.

- Спасибо, - сказал он.

- Кушайте на здоровье.

Он огляделся.

- Все тихо. Пошли домой. Холодно.

- Угу, - сказал я. Мы пошли к дому, но, пройдя пару шагов, я остановился.

- В чем дело? - спросил Бобби, обернувшись ко мне.

- Грейвс, - сказал я. - Что-то он слишком быстро сдался.

- А что ему оставалось?

- Но он мог бы еще попрыгать, поругаться, поугрожать…

- Не понимаю, о чем ты беспокоишься. Он выдал нам чек, его лошади у нас… благодаря тебе.

Его лошади!

Я охнул. Мое дыхание тающими клубами пара повисло на фоне ночного неба.

- Бобби, - спросил я, - у тебя есть пустые денники?

- Да, - удивился Бобби. - В том отделении, где я держу кобыл. А что?

- Как ты думаешь, не стоит ли поставить лошадей Грейвса туда?

- Ты имеешь в виду… ты думаешь, он может вернуться?

Бобби покачал головой.

- Да нет, я его услышу. Я ведь и в первый раз его услышал - хотя, надо сказать, мне просто повезло. Мы ведь собирались в гости. Но из-за всего этого мы были так расстроены, что не пошли.

- А мог ли Грейвс знать, что вы собираетесь в гости? - спросил я.

На лице Бобби появилась тревога.

- Да… Наверно, мог. Приглашение лежит на каминной доске в гостиной.

Он заходил к нам в то воскресенье на рюмку виски. Во всяком случае, я услышу, как подъедет фургон. Этого не услышать нельзя.

- А если он остановится в три часа ночи вон на той лужайке, а лошадей выведут в резиновых башмаках, чтобы копыта не стучали?

Бобби пришел в замешательство.

- Но это невозможно! Он на такое не способен! С чего ты взял?

- Он явно что-то задумал. Это было заметно.

- Ну ладно, - сказал Бобби. - Давай переведем их.

Возвращаясь, чтобы вывести лошадь, которая досталась на мою долю, я размышлял о том, что Бобби внезапно сделался необыкновенно покладист. Обычно он воспринимал любое мое замечание как упрек в свой адрес и находил дюжину поводов не последовать моему совету - по крайней мере, до тех пор, пока я не скроюсь из виду настолько, чтобы не узнать, что он меня послушался. А сегодня все было по-другому. Видно, Бобби действительно был всерьез озабочен.

Мы отвели коней Грейвса во второй двор, находившийся с противоположной стороны главного здания конюшни, и поставили их в пустые денники, которые были расположены в разных местах. Оно и к лучшему, подумал я.

- Грейвс сумеет узнать своих лошадей по внешнему виду? - спросил я у Бобби. Вопрос был дурацкий только на первый взгляд: многие владельцы действительно не знают своих лошадей.

- Не знаю, - Бобби пожал плечами. - Никогда не проверял.

- Другими словами, - спросил я, - он узнает их только потому, что знает, где они стоят?

- Да, наверное. Но точно не знаю. Быть может, он знает их лучше, чем я думаю.

- Да? Тогда как насчет того, чтобы устроить нечто вроде сигнализации?

И Бобби не сказал «нет». Мало того, он спросил:

- Где?

Просто невероятно!

- В одном из денников, где они обычно стоят, - сказал я.

- А, понятно. Да. - Он помолчал. - А какую сигнализацию? У меня тут никаких специальных устройств нету. Если нужна охрана - перед скачками, к примеру, - я нанимаю сторожа с собакой.

Я быстро перебрал в уме все, что могло быть у них дома. Крышки от кастрюль? Металлические подносы? Что-нибудь шумное…

- Колокольчик! - сказал я. - Твой старый школьный колокольчик.

Бобби кивнул.

- Он в кабинете. Сейчас принесу.

В кабинете Бобби было несколько полок, уставленных памятными сувенирами его безупречной молодости: крикетные кепочки, серебряные кубки, выигранные на школьных состязаниях, фотографии команды, мяч для регби - и ручной колокольчик, в который Бобби звонил, будучи старшим учеником, подавая младшим мальчикам знак ложиться спать. Бобби был одним из тех стойких мальчиков, исполненных командного духа, на которых опирается вся британская система частных школ; если он и сделался чуточку самодовольным и напыщенным, то это скорее всего оттого, что у него было достаточно много достоинств, очевидных для всех, в том числе и для него самого.

- Принеси молоток, - сказал я. - И несколько крюков, если есть. Если нет, принеси гвоздей. И какую-нибудь веревку покрепче.

- Сейчас.

Бобби ушел и через некоторое время возвратился с колокольчиком в одной руке (он держал его за язычок) и с коробкой с инструментами в другой. Вдвоем мы подвесили колокольчик как можно ближе к дому, так, чтобы, если дернуть за веревку, колокольчик опрокидывался и начинал отчаянно трезвонить. А веревку мы провели через длинный ряд скоб к тому деннику, где обычно стояла одна из лошадей Грейвса, и привязали конец веревки к верху закрытой двери так, чтобы ее было незаметно.

- Вот так, - сказал я. - А теперь иди в дом. Посмотрим, слышно ли оттуда колокольчик.

Он кивнул и ушел в дом. Я подождал, потом отворил дверь денника. Колокольчик зазвонил как бешеный. Бобби вышел и сказал, что это и мертвого разбудит. Мы снова подвесили колокольчик так, чтобы он падал при малейшем рывке, и вернулись в дом в редком единодушии.

Семьи Филдингов и Аллардеков были связаны со скачками с незапамятных времен. Обе семьи владели кое-какими землями и кое-какими деньгами и люто ненавидели друг друга.

Один из Филдингов и один из Аллардеков зарезали друг друга, добиваясь благосклонности Карла II, в те времена, когда этот король перенес свою резиденцию из Лондона в Ньюмаркет, из-за чего иностранным послам приходилось тащиться в каретах на северо-восток, для того чтобы представиться при дворе.

Один из Аллардеков поставил триста соверенов в скачке двух лошадей на личном ипподроме королевы Анны в Аскоте и проиграл их Филдингу. Филдинга убили и ограбили прежде, чем он вернулся домой.

Во времена Регентства некий мистер Аллардек вызвал одного из Филдингов на состязание в скачках по очень сильно пересеченной местности. Победитель должен был забрать лошадь побежденного. Мистер Аллардек (проигравший) обвинил мистера Филдинга (который выиграл без особого труда) в том, что тот срезал угол дистанции. Спор дошел до прогулки с пистолетами на рассвете. Они аккуратно пристрелили друг друга и оба скончались от ран.

Еще один Филдинг, викторианский джентльмен с буйными усами и еще более буйной репутацией, поссорился с Аллардеком, который, будучи пьян, свалился с лошади на старте Большого Национального приза. Филдинг сказал Аллардеку, что он трус. Аллардек обвинил Филдинга в том, что тот соблазнил его сестру. Оба обвинения были справедливы. Спор был разрешен боксерским поединком на Поле в Ньюмаркете. Филдинг до полусмерти избил Аллардека, который снова был пьян и очень напуган. К временам короля Эдуарда два семейства были неразрывно связаны кровной враждой и обвиняли друг друга во всех смертных грехах. Один особенно злобный Филдинг купил поместье по соседству с поместьем Аллардеков специально, чтобы досаждать им. Яростные пограничные споры нередко приводили к вооруженным столкновениям и, разумеется, к судебным разбирательствам.

Прадедушка Бобби спалил сеновал нашего прадедушки (который нарочно выстроил этот сеновал так, чтобы тот как можно больше портил Аллардекам вид из окна), а через неделю нашел своего лучшего скакуна застреленным в поле.

Естественно, что дедушку Бобби и нашего дедулю с детства взрастили во взаимной ненависти друг к другу. Со временем эта вражда превратилась в жестокое профессиональное соперничество, поскольку оба, будучи младшими сыновьями и не имея надежды унаследовать отцовское имение, избрали стезю тренеров скаковых лошадей. Оба приобрели себе конюшни в Ньюмаркете и принялись платить своим конюхам, чтобы те шпионили за врагом. Они задирали нос, когда выигрывали их лошади, и падали духом, когда выигрывали лошади противника, а если их лошади в какой-нибудь скачке занимали первое и второе места, тренер лошади, занявшей второе место, обязательно подавал на апелляцию.

Мы с Холли, будучи воспитаны своим буйным дедушкой, с колыбели только и слышали, что все Аллардеки - подлецы и психи, если не что похуже, и что их надо резать на главной улице Ньюмаркета.

При таком воспитании мы с Бобби, возможно, в свое время тоже сделались бы смертельными врагами, но мой отец погиб, а отец Бобби уехал из Ньюмаркета и занялся торговлей недвижимостью. Конечно, отец Бобби, Мейнард, тоже слышать не мог самого имени Филдингов; и он действительно не разговаривал с Бобби (на этот счет «Частная жизнь» была права) потому, что Бобби Аллардек, невзирая на угрозу лишить его наследства, осмелился бросить вызов отцовскому гневу, женившись на Холли Филдинг.

Когда Холли было лет тринадцать, ее любимой героиней была шекспировская Джульетта. Холли знала почти всю пьесу наизусть, в особенности роль Джульетты, и строила бесконечные фантазии на тему погибших влюбленных, объединивших враждующие семьи Монтекки и Капулетти. Бобби Аллардек был для нее Ромео, так что она была предрасположена влюбиться в него, даже если бы он не был высок, белокур и хорош собой.

Они случайно встретились в Лондоне (а может, она его нарочно разыскала?) после того, как несколько лет не виделись, и через месяц сделались неразлучны. Ее тайный замысел до некоторой степени увенчался успехом. Во всяком случае, мы с Бобби неизменно были взаимно вежливы. А наши дети, если у нас будут дети, возможно, даже станут друзьями.

Бобби и Холли вернулись в Ньюмаркет. Бобби надеялся получить конюшню своего деда, который к тому времени был болен, но сварливый старик обозвал внука предателем, заставил его выплатить полную рыночную стоимость конюшни и умер, не оставив ему ни пенни.

Нынешние финансовые проблемы Бобби были непросты. Его дом и конюшня (вернее, та их часть, которая еще не была заложена), несомненно, рассматривались банком как залог тех кредитов, которые он взял на покупку жеребят. И если банк вздумает потребовать вернуть кредиты, они с Холли останутся без крыши над головой и без средств к существованию. Перспектива довольно мрачная.

Как и во многих подобных домах, у Аллардеков часть жизни проходила на кухне. В кухне Холли и Бобби стоял длинный обеденный стол и множество удобных стульев. Гостеприимная комната, со светлой сосновой мебелью, освещенная теплым светом, очень уютная. Когда мы с Бобби вошли в дом, Холли взбалтывала в миске яйца и жарила на большой сковородке лук и зеленый перец.

- М-м, как вкусно пахнет! - сказал я. - Я просто умираю с голоду!

- Холли вылила на сковородку яйца. - Вы, наверно, тоже?

Мы съели яичницу с теплой французской булкой и вином. Во время ужина мы почти не разговаривали. Потом Холли встала, чтобы приготовить кофе, и спросила:

- Как тебе удалось заставить убраться Джермина Грейвса?

- Джермина? Это его так зовут? Я ему сказал, что если он аннулирует чек, Бобби занесет его в штрафной список.

- Не надейся, что я об этом не думал, - сказал Бобби. - Но мы бы все равно проиграли.

Я кивнул. Жокей-клуб заносит владельца в список штрафников, если он задолжал за три месяца или более. Если владелец вернет долг, его вычеркивают из списка. Но, увы, клуб учитывает только основные расходы на содержание и тренировку. А плата ветеринару, кузнецу, перевозка лошадей… А ведь Бобби уже давно оплатил все эти расходы, и штрафной список ему их не возместит.

- И с чего это он вдруг так заторопился забрать своих лошадей? спросил я.

- Да для него наши проблемы - просто предлог! - воскликнула Холли.

Бобби кивнул.

- Он уже выкинул такую штуку по меньшей мере с двумя тренерами. Задолжает уйму денег, а потом в один прекрасный день тренер приходит и обнаруживает, что лошади исчезли. А потом Грейвс оплачивает только расходы на содержание, чтобы его не внесли в штрафной список, а лошадей у тренера уже нет, и деньги он может получить только через суд, а дело, как правило, того не стоит, и Грейвс выходит сухим из воды.

- Слушайте, а зачем вы вообще с ним связались? - спросил я.

- Мы тогда не знали, что он за птица, - мрачно сказала Холли. - И потом, не могли же мы просто так взять и отказать человеку, который отдает нам двух своих лошадей!

- Да, конечно.

- И вообще, - продолжала Холли, - Джермин - это еще семечки. Хуже всего - торговец кормами.

- Да отдайте ему чек Грейвса!

Холли обрадовалась, но Бобби засомневался.

- Наш бухгалтер ужасно ругается, когда мы делаем такие вещи.

- У вашего бухгалтера нет тридцати голодных лошадей, которые с упреком смотрят ему в глаза.

- Двадцати девяти, - уточнила Холли.

- Двадцати семи, - вздохнул Бобби, - Грейвс-то своих заберет.

- Это с теми тремя непроданными жеребятами? - спросил я.

- Да.

Я потер переносицу. Двадцать четыре лошади, за которых платят, - с этим жить очень даже можно, хотя во времена деда Бобби на конюшне стояло и по сорок. К тому же на носу был период зимнего затишья - Бобби тренировал лошадей только для гладких скачек, - так что расходов будет меньше.

Правда, это означает, что они до марта больше не будут выигрывать призов, но зато и проигрывать не будут.

В гладких скачках зима - спокойное время, время отдыха, отпусков, ремонта конюшен и объездки жеребят - и проданных, и непроданных.

- Сколько у вас долгов, кроме того, что вы задолжали за жеребят? спросил я.

Я не ожидал, что Бобби мне скажет. Он и правда поколебался, но потом все же ответил. Я поморщился.

- Но мы заплатим! - сказала Холли. - В свое время мы непременно заплатим! Мы же всегда расплачиваемся!

Бобби кивнул.

- А с жеребятами так нехорошо вышло! - горячо продолжала моя сестра.

- Один из наших владельцев сказал Бобби, чтобы тот купил для него одного из жеребят, и разрешил поднять цену до пятидесяти тысяч. Бобби жеребенка купил, а потом этот владелец позвонил и сказал, что очень извиняется, но жеребенка взять не может, потому что у него денег нет. А если мы выставим его на следующем аукционе, мы много потеряем. Так всегда бывает. Люди решат, что с ним что-то не в порядке.

- Может быть, мне удастся продать его нескольким владельцам, - сказал Бобби. - Разделю цену на двенадцать частей… Но на это нужно время.

- Ну, банк вам время даст! - сказал я.

- Как бы не так! Наш банкир в панике из-за этой проклятой статейки.

- Что, и ему тоже подбросили эту газетенку?

- И ему тоже, - мрачно кивнула Холли. Я передал Бобби слова лорда Вонли о том, что в газету сообщил кто-то из своих, у кого есть на него зуб.

- Да, но кто? - спросил Бобби. - У нас ведь действительно нет врагов. - Он покосился на меня с беззлобной усмешкой. - В свое время я решил бы, что это кто-то из Филдингов.

- Более чем возможно.

- Дедушка?! - воскликнула Холли. - Не может быть! Конечно, он меня так и не простил, но он не мог… ведь правда не мог, Кит?

Мы подумали о старом упрямом грубияне, который до сих пор держал целую конюшню лошадей в полумиле отсюда и каждое утро орал на Поле на своих несчастных конюхов. В свои восемьдесят два года он по-прежнему оставался крепким, жилистым человеком, искусным интриганом, который сожалел лишь о том, что деда Бобби больше нет в живых и не с кем состязаться в хитрости.

Конечно, старый Филдинг был не менее старого Аллардека возмущен этим немыслимым браком, но он воспитал нас с Холли и по-своему любил нас. Я не мог поверить, что он способен попытаться разорить свою внучку. Разве что он впал в маразм от старости - такое, к сожалению, случается.

- Надо сходить к нему и спросить, - сказал я.

- Что, прямо сегодня? - Холли взглянула на часы. - Он, наверно, уже спит. Он же рано ложится.

- Утром схожу.

- Мне не хочется, чтобы это оказалось делом его рук, - сказала Холли.

- И мне не хочется.

Мы некоторое время посидели за кофе. Наконец я сказал:

- Составьте список всех людей, про которых вы знаете, что им подсунули это «Знамя» с выделенной статьей. Завтра попробую зайти кое к кому. По крайней мере, к тем, кого застану в воскресенье.

- Чего ради? - спросил Бобби. - Надеешься, что они передумают? Не надейся. Я уже пробовал. Они говорят, что им нужны деньги, причем немедленно. Люди привыкли верить тому, что пишут в газетах. Даже если это вранье.

- М-да, - сказал я. - Но я не только собираюсь лишний раз заверить их, что им заплатят. Я хочу узнать, не видел ли кто-то из них, кто принес эту газету. Спросить, когда она пришла. Короче, восстановить точную картину.

- Ладно, - сказала Холли. - Список мы составим.

- А потом, - сказал я, - надо вычислить, кто мог знать, с кем вы имеете дело. Кто мог составить такой же список. Хотя, конечно, - задумчиво продолжал я, - эту же газету могли получить и десятки других людей, которым вы ничего не должны.

- Я не знаю, - сказала Холли. - Мы об этом не думали.

- Ничего, завтра выясним.

Бобби зевнул.

- Почти всю ночь не спал, - пояснил он.

- Да, Холли мне говорила.

Снаружи внезапно послышался звон, резкий и настойчивый. Быть может, мертвого он и не разбудил бы, но лошадей в денниках разбудил наверняка.

- О господи! - Бобби вскочил на ноги так резко, что опрокинул стул.

- Он вернулся!

Мы высыпали во двор, готовые схватить Джермина Грейвса на месте преступления, похищающим своих собственных лошадей. И действительно обнаружили совершенно ошалевшего человека, отворившего дверь денника, да так и застывшего на месте. Только это был не Джермин Грейвс, а Найгель, старый главный конюх Бобби. Он включил свет в пустом деннике и повернулся к нам. Свет подчеркивал глубокие вертикальные морщины на его обветренном лице.

- Сути исчез! - встревоженно воскликнул он. - Сути исчез, хозяин! Я его сам кормил в полшестого и запер все двери, прежде чем уйти домой!

Голос у него был виноватый. Бобби тоже это заметил и успокоил его.

- С Сути все в порядке, - сказал он. - Я его переставил.

На самом деле коня Грейвса звали вовсе не Сути, но конюхи нередко дают лошадям с чересчур замысловатыми кличками имена попроще. Как прикажете разговаривать с лошадью по имени Неттльтон-Мейнор, к примеру? «Ну-ка, прими, Неттльтон-Мейнор!» «Неттльтон-Мейнор, старый разбойник, морковку хочешь?»

- Я просто зашел взглянуть на лошадей, - объяснил Найгель. - Шел домой из паба…

Бобби кивнул. Найгель, как и большинство главных конюхов, принимал состояние лошадей близко к сердцу. Главный конюх заботится о лошадях не за страх, а за совесть, будто о родных детях, и, словно заботливая матушка, на ночь всегда проверяет, как деткам спится.

- Ты слышал колокольчик? - спросила Холли.

- Еще бы! - Найгель наморщил лоб. - Около дома. - Он помолчал. Что это было?

- Проверяем новую систему сигнализации, - сказал Бобби. - Чтобы знать, если кто-то зайдет Во двор.

- Да ну? - заинтересовался старый Найгель. - А что, неплохо работает!

Глава 4

Сигнализация действительно работала неплохо, но никто больше не явился, чтобы еще раз испытать ее. Я спокойно проспал всю ночь, не раздеваясь, готовый к битве - но битва не состоялась. А утром Бобби вышел и отвязал веревку, прежде чем конюхи пришли на работу.

Они с Холли составили список получивших «Знамя», и после кофе, когда стало совсем светло, я взял машину Холли и отправился беседовать с ними.

Но сперва, поскольку день был воскресный и было еще довольно рано, я объехал все почтовые отделения и газетные киоски в городе и в окрестностях и спросил продавцов, не случалось ли им два дня назад, в пятницу, продавать кому-нибудь большую пачку номеров «Знамени».

Все ответили, что не припомнят такого. В пятницу было продано не больше номеров «Знамени», чем в четверг. Ни в одном из почтовых отделений или киосков не заказывали лишних номеров, и везде даже остались непроданные номера. Разносчики развезли столько же газет, сколько обычно.

Значит, самый простой и естественный путь закончился тупиком.

После этого я отправился к торговцу кормами. Это был не тот, который снабжал кормами моего деда. На самом деле поначалу меня удивило, что все имена в списке Бобби были мне незнакомы. Хотя потом, поразмыслив, я понял, что ничего удивительного здесь нет. Бобби, разумеется, имел дело с теми же поставщиками, что и его дед; а заклятые враги, похоже, не желали иметь ни общего кузнеца, ни общего ветеринара - короче, ничего общего. Каждый боялся, что другой при любой возможности станет шпионить за ним. И оба были правы.

И ни один торговец кормами в Ньюмаркете, где содержится несколько тысяч лошадей, не удивится, что к нему звонят в дверь, несмотря на выходной день. Торговец, который помахал мне рукой окна офиса, примыкавшего к дому, был молод и одет с иголочки. С безупречной речью, какой учат только в самых дорогих колледжах, он решительно заявил мне, что задерживать выплаты недопустимо, что у него самого туго с деньгами и что отпускать корма Аллардеку в кредит он больше не станет.

Я передал ему чек Джермина Грейвса, на котором Бобби, как положено, поставил передаточную подпись.

- А-а! - Лицо торговца просветлело. - Что же вы сразу не сказали?

- Бобби надеялся, что вы все-таки подождете, как обычно.

- Извините, не могу. И впредь я буду требовать, чтобы мистер Аллардек платил наличными.

- Сумма в чеке значительно больше того, что он вам должен, - заметил я.

- Ах, ну да. В таком случае я буду поставлять Бобби корма, пока эти деньги не кончатся.

- Благодарю вас, - сказал я и спросил, не видел ли он того, кто принес ему номер «Знамени».

- Нет. А в чем дело?

Я объяснил, в чем дело.

- Это была широко задуманная враждебная акция. Естественно, люди хотят знать, кто подложил им такую свинью.

- А-а.

Он призадумался. Я ждал.

- Газету доставили в пятницу, довольно рано утром, - сказал он наконец. - И ее принесли сюда, в офис, хотя обычно газеты мне приносят в дом. Я получил ее вместе с деловыми письмами. Где-то в половине девятого.

- И она была раскрыта на странице, где печатаются всякие сплетни, и та заметка была обведена красным карандашом?

- Да.

- А вы не задумывались над тем, кто это мог сделать?

- Да нет… - Он нахмурился. - Я решил, что кто-то хочет оказать мне услугу.

- Хм, - сказал я. - А вы вообще выписываете «Знамя»?

- Нет. Я получаю «Таймс» и «Спортивную жизнь».

Я поблагодарил его и ушел. Отнес выигранные Холли деньги водопроводчику. Тот очень обрадовался и ответил примерно то же, что и торговец кормами.

Он нашел «Знамя» на коврике у двери около семи утра. Кто его принес, он не видел. Мистер Аллардек задолжал ему за починку водопровода еще с лета, и, надо признаться, он позвонил ему и пригрозил обратиться в суд графства, если тот немедленно не заплатит. Выписывает ли он «Знамя»? Выписывает. В пятницу ему принесли два номера.

- Вместе? - спросил я. - В смысле они оба лежали вместе на коврике у двери?

- Да.

- Один на другом?

Он пожал плечами, подумал и сказал:

- Насколько я помню, тот, где была статья, обведенная красным, лежал снизу. Странно, я сперва подумал, что это почтальон принес два номера. А потом увидел выделенную заметку и решил, что кто-то из соседей хочет меня предупредить.

Я сказал ему, что из-за этой истории Бобби оказался в очень тяжелом положении.

- Да уж, наверно! - Он фыркнул. - Платить-то никто не любит. Вот когда у них трубы полопаются, деньги сразу у всех находятся. Как подморозит хорошенько…

Я заехал еще к трем кредиторам, указанным в списке. Поскольку им еще не заплатили, они разговаривали со мной более резко и не горели желанием помочь, но общая тенденция была все та же. «Знамя» доставили до того, как появились почтальоны с утренними газетами, и никто не видел, кто его принес.

Я снова отправился на почту и спросил, во сколько обычно почтальоны начинают разносить газеты.

- Газеты привозят около шести. Мы раскладываем их по пачкам, и почтальоны начинают их развозить около половины седьмого.

- Спасибо, - сказал я.

Мне кивнули.

- Не за что, заходите еще.

Как видно, операция была проведена чисто и с полным соблюдением конспирации. Это встревожило меня еще больше. И я отправился к своему деду, в тот дом, где я вырос: большой дом, окрашенный под кирпич, с карнизами, похожими на забавно вздернутые брови, поверху натянута колючая проволока.

Когда я въехал во двор, там никого не было. Все лошади оставались в денниках, и обе половинки дверей были закрыты, потому что день стоял холодный. Это был последний день сезона гладких скачек, и потому никто не выезжал на Поле тренировать лошадей. «Зимовка», как всегда называл это мой дед, уже началась.

Я нашел его в офисе. Он сосредоточенно печатал письма. Видимо, очередной секретарь снова ушел от него, не выдержав вечных придирок.

- Кит! - воскликнул он, на секунду оторвавшись от своего занятия.

- А я и не знал, что ты зайдешь! Садись, выпей чего-нибудь. - Он махнул худой рукой на стул. - Я сейчас. Проклятый секретарь сбежал. Никакого уважения к старшим, совершенно никакого!

Я сел и принялся смотреть, как он колотит по клавишам в два раза сильнее, чем это необходимо. Я вновь ощутил восхищение перед ним и ту несколько преувеличенную любовь, которую всегда к нему испытывал.

Больше всего на свете мой дед любил лошадей. Бабушку он тоже любил. В ту зиму, когда она умерла, он на некоторое время замолчал, и в доме воцарилась тишина, такая непривычная после того, как они с бабушкой столько лет орали друг на друга. Правда, через несколько месяцев дед начал орать на нас с Холли, а когда мы уехали - на секретарей. При этом он был вовсе не злой.

Он просто стремился к идеалу и не хотел мириться с тем, что мир несовершенен. Мелкие неурядицы сердили его, поэтому он большую часть времени пребывал в раздражении.

Дед кончил печатать и встал. Мы с ним были одного роста. Дед был сед как лунь, но держался прямо и подтянуто. На нем была рубашка, галстук и отлично скроенный твидовый пиджак. Мой дед не терпел небрежности ни в привычках, ни в одежде, ни в манерах. Конечно, он был одержимым; но, вероятно, именно это и приносило ему успех: в течение почти шестидесяти лет.

- У меня сегодня на ленч сыр, - сказал он. - Ты ночевать останешься?

- Я… это… я у Холли ночую.

Дед поджал губы.

- Твой дом здесь!

- Мне хотелось бы, чтобы ты с ней помирился.

- Я с ней разговариваю, - ответил дед. - Хотя это слишком большая честь для таких заносчивых крыс, как Мейнард и его сынок. Она иногда заходит ко мне. Время от времени приносит мне тушеное мясо и всякие вещи. Но его я на порог не пущу и сам туда не пойду, так что не проси.

Он похлопал меня по руке - это был знак высшего одобрения.

- Мы с тобой и вдвоем проживем, верно? Этого довольно!

Он повел меня в столовую. На столе стояли два подноса, накрытые салфетками. Он снял одну из салфеток. На подносе был тщательно сервированный ленч на одного: сыры, крекеры в прозрачной пленке, кубики масла, рахат-лукум, банан и яблоко с серебряным фруктовым ножичком. На втором подносе был обед.

- Новая экономка, - коротко пояснил дед. - Очень хорошая.

«Дай ей бог здоровья», - подумал я. Снял пленку с крекеров, сходил за вторым ножом и тарелкой, мы уселись друг напротив друга и принялись кушать.

Мы оба ели очень мало, дед от старости, я - по необходимости.

Я рассказал ему про статью в «Знамени» и тотчас с облегчением понял, что дед здесь ни при чем.

- Мерзость! - сказал он. - Хотя, надо тебе сказать, мой покойный отец вполне мог бы устроить такую штуку, если бы додумался. - Дед хихикнул:

- Я когда-то и сам мог бы устроить такое Аллардеку.

Для деда Аллардеком был дед Бобби, отец Мейнарда, недорогой усопший.

Сколько я себя помнил дед никогда не называл его иначе, чем просто Аллардеком.

- Но только не Холли, - сказал дед. - Холли я бы такого не сделал.

Это было бы некрасиво.

- Конечно.

Дед взглянул на меня.

- А она что, решила, что это мог сделать я?

- Она сказала, что этого не может быть и что ей очень не хотелось бы, чтобы это оказался ты.

Дед удовлетворенно кивнул. Он не обиделся.

- Верно. Малышка Холли! И что на нее нашло что она вдруг выскочила замуж за этого крысеныша?

- Он вовсе даже не плох, - сказал я.

- Он такой же, как Аллардек. Точно такой же. Весь напыжился, когда его лошадь обошла мою две недели тому назад в Кемптоне.

- Но ты не подал апелляции, насколько я помню, - заметил я.

- А не из-за чего было. Они не сталкивались, не мешали друг другу, не пересекали дорогу… Его лошадь обошла мою на целых три корпуса! - сказал он с возмущением. - А ты что, был там? Что-то я тебя не видел.

- Читал в газете.

- А-а.

Дед выбрал банан. Я съел яблоко.

- Я вчера смотрел тебя по телевизору на скачке на приз «Глашатая».

Противная скотина. Злобная. Это сразу видно.

- Угу.

- Вот и люди бывают такие же, - сказал дед. - Способные на все и готовые сделать все, что угодно.

- Но ведь он же выиграл! - возразил я.

- Еле-еле. И только благодаря тебе. И не спорь. Я люблю смотреть, как ты ездишь. Таких жокеев, как ты, среди Аллардеков не было, нет и не будет.

- Ты и Аллардеку это говорил?

- Говорил, конечно. Ух и злился же он! - Дед вздохнул. - С тех пор как он помер, все как-то не так. Я думал, мне легче дышать будет, но стало как-то скучновато. Я любил смотреть, как он кривится, когда мои лошади приходят первыми. А однажды мне удалось добиться, чтобы его лошадь сняли с соревнований на Сент-Леджере: мои шпионы мне доложили, что у нее стригущий лишай. Я тебе не рассказывал? Он готов был просто убить меня в тот день. И убил бы, если бы мог. Зато он переманил у меня одну владелицу - набрехал ей, будто я никогда не выставляю ее лошадей на те скачки, где они могли бы выиграть. Но они и у него не выигрывали. И я никогда не давал ему забыть об этом!

Он очистил банан, порезал его на ровные кружочки и теперь задумчиво смотрел на них.

- Мейнард опять же, - сказал он. - Мейнард меня тоже на дух не переносит, но Аллардеку он и в подметки не годится. Он тоже изо всех сил рвется к власти и ни перед чем не остановится, но он еще и подлюга, каким его папаша никогда не был, при всех своих недостатках.

- В смысле - подлюга?

- Молодец против овец, а против молодца и сам овца. Он лизал пятки всюду, куда пробивался, и наступал на тех, кто оказался ниже его. Он еще мальчишкой был мерзким подлизой. Однажды на Поле он имел наглость подойти ко мне и заявить, что, когда он вырастет, он станет лордом и тогда мне придется кланяться ему и всем остальным тоже.

- В самом деле?

- Он еще маленький был. Лет восьми, не то девяти. Я ему сказал, что он гаденыш, и надрал ему уши. Он, конечно, нажаловался папаше, и Аллардек прислал мне возмущенное письмо. Ох, и давненько же это было!

Он без особого удовольствия съел кусочек банана.

- Но вот это желание, чтобы люди ему кланялись, - это в нем осталось, я думаю. А иначе зачем ему весь этот бизнес?

- Чтобы выигрывать, - сказал я. - Ведь и мы с тобой тоже стремимся выигрывать, если можем.

- Да, только при этом мы не топчем других. Мы не хотим, чтобы нам кланялись. - Он ухмыльнулся. - Хотя я был бы не прочь, чтобы мне кланялись Аллардеки!

Мы сварили себе кофе. За кофе я позвонил дедушкиным поставщикам, его ветеринару, кузнецу и водопроводчику. Мой вопрос всех чрезвычайно удивил.

Нет, никто из них номера «Знамени» с обведенной красным статьей не получал.

- Да, видно, у крысеныша завелся предатель в собственном доме, сказал дед без особого сожаления. - А кто у него секретарем?

- У него нет секретаря. Он сам ведет дела.

- Хо. Вот у Аллардека секретарь был.

- Ты же мне раз сто говорил, что Аллардек завел секретаря только потому, что секретарь был у тебя. Ты в его присутствии похвалился, что у тебя так много лошадей, что приходится держать секретаря, и он тоже нанял секретаря.

- Ну да, он никогда не мог перенести, чтобы у меня было что-то, чего у него нет.

- И, насколько я помню, - сказал я, - ты был просто вне себя, когда он приобрел тренировочные стартовые кабинки, и не успокоился, пока не завел их и у себя тоже.

- Ну что ж, никто не совершенен! - Дед как ни в чем не бывало пожал плечами. - Но если у крысеныша нет секретаря, кто еще может знать его жизнь как свои пять пальцев?

- Вот в этом-то весь вопрос, - сказал я.

- Мейнард, - уверенно сказал дед. - Больше некому. Мейнард ведь жил с отцом еще долго после того, как женился. Он женился в восемнадцать… глупо, конечно, я это всегда говорил, но у него Бобби был на подходе. А в следующие пятнадцать лет он разъезжал туда-сюда; он считался помощником Аллардека, но то и дело мотался в Лондон заключать все эти сделки. Какао, представляешь? Ты когда-нибудь слышал, чтобы кто-то сделал состояние на какао? А Мейнард сделал! Аллардек долго пыжился, повсюду рассказывал, какой у него сын толковый. А моего сына уже не было в живых. Я ему однажды напомнил об этом, довольно резко. И с тех пор он заткнулся.

- Мейнард не станет губить карьеру Бобби, - сказал я.

- А почему нет? С тех пор как Бобби женился на Холли, Мейнард с ним даже не разговаривает.

Холли мне говорила, что если Мейнард хочет что-то передать сыну, он приказывает своему ручному адвокату ему написать. И пока что все письма были насчет того, чтобы Бобби вернул Мейнарду деньги, которые тот одолжил ему после окончания школы, чтобы купить машину. Холли говорит, Бобби был так благодарен отцу, что написал ему письмо, в котором говорил «спасибо» и обещал когда-нибудь эти деньги вернуть. Вот теперь Мейнард их с него и тянет.

- Просто поверить не могу!

- Это чистая правда.

- Вот ублюдок!

- Ну вот уж нет! - сухо возразил дед. - Мейнард кто угодно, только не ублюдок. Он вылитый Аллардек. Та же самая поганая ухмылочка. Такой же надменный. Жидкие волосы, подбородка все равно, что нет. И крысеныш этот тоже весь в них.

Крысеныш, то есть Бобби, любому постороннему показался бы самым обычным человеком с нормальным подбородком и довольно приятной улыбкой, но я промолчал. В доме Филдингов никогда не будут относиться беспристрастно к грехам и недостаткам Аллардеков.

Я провел у деда весь день и вечером вместе с ним обошел конюшни. Было всего половина пятого, но зимние дни коротки - на улице уже темнело, и в денниках горели желтые лампочки.

Конюхи, как всегда, суетились, выгребая навоз, разнося сено и воду, прибирая в денниках. Старый главный конюх (на которого, кстати, дед никогда не орал) обходил конюшни вместе с нами, обмениваясь с дедом короткими замечаниями по поводу каждой из пятидесяти или около того лошадей. Они беседовали тихо, серьезно и сосредоточенно. В их голосах слышалось некое сожаление.

Год со всеми его надеждами и триумфами подошел к концу, возбуждение улеглось…

Я очень боялся, что новый год для деда уже не наступит, что он заболеет или умрет. Он не хотел удаляться на покой, пока еще был в состоянии трудиться - ведь вся его жизнь была в работе, - но предполагалось, что в ближайшее время я поселюсь в этом доме и лицензия деда перейдет ко мне. Дед ожидал этого, владельцы были к этому готовы, мир скачек в целом полагал, что это дело решенное. Но я знал, что сам я к этому не готов. Я хотел еще хотя бы четыре-пять лет посвятить своему любимому занятию. До тех пор, пока у меня есть силы и есть владельцы, которые готовы мне платить, я хотел бы оставаться жокеем. Жокеи-стиплеры уходят раньше, чем те, кто участвует в гладких скачках, потому что падать с лошади на скорости тридцать миль в час тридцать раз за год - это забава для молодых, но я никогда не собирался бросать это дело раньше, чем в тридцать пять.

К тому времени, как мне исполнится тридцать пять, деду будет восемьдесят семь, а это даже для него многовато… Я передернул плечами - ветер был холодный, меня пробрала дрожь, - и прогнал эти мысли. Я готов был встретить будущее лицом к лицу, но ведь пока оно еще не наступило.

К большому неудовольствию деда, я расстался с ним у конюшен и вернулся в дом его врага, где застал конец того же вечернего ритуала обхода конюшен.

Лошади Грейвса все еще стояли в других денниках, а Бобби заметно повеселел:

Найгель сказал ему, что когда Грейвс по воскресеньям заходил проведать лошадей, он по меньшей мере дважды принимал чужих за своих.

Я смотрел, как Бобби возится с лошадьми. Он ощупывал ноги, чтобы проверить, не воспалились ли связки, смотрел, как заживают мелкие царапины, дружески хлопал их по крупу. Бобби, несомненно, был прирожденным лошадником, и чувствовалось, что лошадям с ним хорошо и спокойно.

Временами Бобби казался мне слишком нерешительным, и умом он не блистал, но на самом деле он был вполне приятным парнем, и я понимал, почему Холли в него влюбилась. К тому же и сам он любил ее достаточно, чтобы забыть о старинной вражде и рассориться со своим могущественным отцом. А на это нужно было немало сил и мужества.

Он закончил ощупывать ногу лошади, выпрямился, увидел, что я смотрю на него, и инстинктивно вытянулся и враждебно уставился на меня.

- Филдинг! - сказал он так, словно это слово само по себе было обвинением и проклятием. Война продолжалась.

- Аллардек! - ответил я тем же тоном и слегка улыбнулся. - На самом деле я сейчас думал, что ты мне нравишься.

- А-а! - Он расслабился так же быстро, как напрягся, и немного смутился. - Я не знал… мне вдруг показалось… Я почувствовал…

- Ненависть, - закончил я. - Я знаю.

- Твоих глаз было не видно. У тебя был такой вид, словно ты в капюшоне…

Это было достаточно убедительное объяснение, и его можно было принять.

Я подумал о том, как же быстро темные иррациональные предрассудки всплывают на поверхность. Ведь и со мной временами бывает такое, хотя я усердно стараюсь это подавлять.

Он молча закончил осматривать лошадей, мы пошли к дому.

- Извини, - сказал он несколько неловко. Там… - он махнул рукой в сторону конюшен. - Я не хотел…

- Скажи, - с любопытством спросил я, - а о Холли ты когда-нибудь так думаешь? Как об одной из Филдингов? Она тоже кажется угрожающей, когда ее глаз не видно?

- Нет, конечно! Она совсем другая.

- В чем?

Он посмотрел мне в лицо и решил, что не будет ничего страшного, если он объяснит.

- Ты сильный, - сказал он. - Не только телом, но и духом тоже. Когда с тобой разговариваешь, это сразу заметно. Ты… я не знаю, как объяснить… Ты заметный. Тебя сразу видно. В весовой, где угодно. Ты не стараешься, чтобы тебя заметили, но люди всегда знают, к примеру, участвовал ли ты в той или иной скачке. Наверно это все чепуха… Это то, благодаря чему ты ста одним из лучших жокеев. И это свойство Филдингов. А Холли не такая.

Она тихая, спокойна и в ней нет ни грамма этой агрессивности и чес толюбия.

Она совершенно не стремится быть на виду и кого-то побеждать. Она не Филдинг душе.

- Гх-мм.

Я ничего не сказал, только откашлялся. Бобби снова покосился на меня.

- Да нет, все в порядке, - сказал я. - Должно быть, дело действительно в моей наследственности, и я готов допустить, что Холли ею не запятнана. Но честолюбие в ней есть.

- Нет! - Бобби решительно покачал головой.

- Она хочет, чтобы ты добился успеха. Чтобы вы оба добились успеха.

Чтобы доказать, что вы были правы, когда поженились.

Он уже взялся за ручку двери, ведущей со двора в кухню, но остановился.

- Ты был против, как и все остальные.

- Да. По многим причинам. Но теперь я думаю иначе.

- Да, - честно признал Бобби. - И ты был единственным, кто пришел на свадьбу.

- Ну не могла же она ехать в церковь одна-одинешенька, верно? Надо же было кому-то ее проводить!

Он улыбнулся так же естественно, как перед тем проявил свою ненависть.

- Филдинг отдает руку своей сестры Аллардеку! - сказал он. - Я думал, уж не настал ли конец света.

Он отворил дверь, и мы вошли в дом. Холли, объединившая нас, растопила камин в гостиной и добросовестно пыталась выглядеть веселой.

Мы уселись в кресла, и я рассказал им о своих утренних поисках и заверил, что дед здесь ни при чем.

- Номера «Знамени» подбросили самое позднее часов в шесть, - сказал я, - и куплены они не в Ньюмаркете. Не знаю, в какое время поступает почта в Кембридж, но, думаю, ненамного раньше пяти утра. Так что вряд ли кто-то мог успеть купить в Кембридже штук двадцать газет, раскрыть их на нужной странице, обвести статью и разнести газеты по всему Ньюмаркету до того, как на улицах появятся почтальоны. Тут все-таки двадцать миль.

- Так ты думаешь, - спросила Холли, - что кто-то мог привезти их прямо из Лондона?

- Думаю, что да, - кивнул я. - Хотя, конечно, не значит, что это устроил кто-то не из здешних. Так что мы ни на шаг не продвинулись.

- Это все так бессмысленно! - сказала Холли.

- Похоже, никто из окна в шесть утра не выглядывал, - продолжал я.

- Хотя в нашем городе вполне мог бы. Но никто из тех, кого я расспрашивал, не видел, чтобы кто-то подходил в это время к его дому с газетой. Хотя, конечно, в шесть утра еще совсем темно. Мне говорили, что зимой и почтальонов-то почти не видно.

Телефон, стоявший на столике рядом с креслом Бобби, зазвонил. Бобби опасливо поднял трубку.

- Да… А, привет, Себ! - голос Бобби повеселел, но не очень.

- Это наш приятель, - пояснила Холли. - У нас его лошадь стоит.

- Видел, да? - Бобби скривился. - Тебе тоже прислали… - Некоторое время он слушал то, что ему говорили, потом сказал:

- Нет, конечно, я не знаю, кто это сделал. Кто-то нас очень сильно не любит… Нет, конечно, это не правда! Я не собираюсь бросать дело. Ты не беспокойся, с кобылой твоей все в порядке. Я как раз сейчас щупал ей связку. Она холодная и крепкая. Так что все нормально. Что? Отец? Он мне и пенни не даст. Он сам сказал. Да, бессердечная свинья, ты совершенно прав… Нетнет, не стоит и надеяться. Наоборот, он пытается выжать из меня деньги, которые одолжил мне на покупку машины лет четырнадцать назад. Ну да… Наверно, именно благодаря этому он и разбогател… Что? Нет, не состояние - это была подержанная развалюха, но у меня эта машина была первая. Наверно, в конце концов я ему заплачу - просто затем, чтобы отвязаться от его адвокатов. Ну да, я же говорю, все нормально.

Не обращай ты внимания на это «Знамя»!

Он положил трубку. Вид у него был далеко не такой уверенный, как тон, которым он разговаривал по телефону.

- Еще один предусмотрительный владелец. У-у, крысы! Половина из них норовит сбежать, не дожидаясь, пока корабль пойдет ко дну. И половина еще не оплатила счета за прошлый месяц.

- А Себ оплатил? - спросила Холли. Бобби покачал головой.

- И хватает же наглости!…

- Он говорит, что получил заметку только вчера. Не всю газету, а только вырезку со статьей. Она пришла по почте. В обычном буром конверте.

Адрес напечатан на машинке. Конверт пришел из Лондона, как и все прочие.

- А что, всем владельцам прислали вырезки? - спросил я.

- Похоже, что да. Большинство из них звонили по телефону. Остальным я звонить не стал, так что не знаю.

Мы некоторое время посидели у камина. Я одолжил телефон, чтобы позвонить домой и получить сообщения с автоответчика, и перезвонил двум тренерам, которые предлагали мне участвовать в скачках на следующей неделе. Потом я позвонил двум жокеям, жившим в Ньюмаркете, и попросил подвезти меня завтра до Пламптона в Суссексе.

Они сказали, что уже договорились ехать вдвоем, и обещали подбросить.

- Ты сюда вернешься? - спросила Холли, когда я обо всем договорился.

Я посмотрел на ее обеспокоенное лицо. Бобби, похоже, тоже не имел ничего против. Я думал, что он вообще не хотел меня видеть с самого начала, но, похоже, ошибался.

- Останься, - коротко сказал он, и в его голосе звучала просьба, а не вражда.

- Да много ли с меня толку?

- Нам спокойнее, когда ты здесь, - ответила Холли.

Мне не особенно хотелось оставаться здесь из практических соображений.

Во вторник мне предстояли скачки в Девоне. Я предпочел поселиться в Ламборне, в частности, потому, что оттуда можно было доехать до любого ипподрома Англии и в тот же день вернуться домой. Ламборн был расположен в самом центре. Я виновато сказал:

- Мне все равно придется попросить кого-нибудь подвезти меня до Ламборна, потому что мне понадобится моя машина, чтобы во вторник доехать до Девона. Вот когда я во вторник вернусь в Ламборн, мы посмотрим, как будут обстоять дела, и тогда…

- Ладно, - сказала Холли упавшим голосом, даже не попытавшись меня уговорить.

Я посмотрел на ее унылое лицо. В печали она казалась красивее, чем в радости. Такое с ней часто бывало. Внезапно мне в голову пришла одна мысль, и я, не раздумывая, напрямик спросил:

- Холли, ты что, беременна?

Глава 5

Бобби был ошарашен.

Холли пронзила меня взглядом своих светло-карих глаз, в которых читались тревога и возбуждение.

- С чего ты взял? - спросил Бобби.

- Не знаю.

- У нее только небольшая задержка. Мы еще не делали никаких анализов, - сказал Бобби. - Ты ему, наверно, сказала! - с упреком обратился он к Холли.

- Нет, я ему не говорила. - Холли покачала головой. - Я просто как раз подумала, как я была счастлива, когда проснулась в пятницу и почувствовала, что меня тошнит. И подумала - какая ирония судьбы! Мы столько времени хотели зачать ребенка, и вот, когда нам, наверно, наконец удалось, это случилось в такое время, когда нам только ребенка и не хватало.

Бобби нахмурился.

- Ты ему, наверно, сказала! - повторил он. Голос у него был раздраженный. Что он, ревнует, что ли?

- Да нет, я ему не говорила… - неуверенно сказала Холли.

- Ну да, вчера, когда вы ехали сюда! - настойчиво сказал Бобби.

- Послушай, - вмешался я. - Забудь о том, что я это сказал. Какое это имеет значение?

Бобби взглянул на меня с негодованием и, уже мягче, на Холли. Похоже, ему внезапно пришла в голову новая мысль.

- Это вроде того, о чем ты мне когда-то говорила? - недоверчиво спросил он. - Что вы с Китом читали мысли друг друга, когда были детьми?

Она неохотно кивнула.

- Но этого не было уже много лет.

- Да, теперь этого не бывает, - согласился я. - В смысле то, что было сейчас, - это случайность. Возврат к прошлому, так сказать. Наверно, больше этого не повторится.

"Ну а если и повторится, - подумал я, - буду думать, что говорю.

Случайные мысли следует просеивать".

Я прекрасно понимал ревность Бобби, потому что сам почувствовал нечто подобное, когда Холли впервые сообщила мне, что влюбилась. Когда Холли призналась мне, в кого именно она влюбилась, ревность быстро сменилась более объяснимой тревогой, но я хорошо помню острое нежелание делить ее с кем бы то ни было. Как это так: мое место ближайшего друга займет какой-то чужак!

Честно говоря, эта внезапная ревность меня самого немного шокировала.

Я никогда раньше не задумывался о природе чувств, которые я испытываю к своей сестре, но тут принялся копаться в себе и сделал успокоившее меня, хотя и несколько печальное открытие, что Холли может сколько угодно спать с Бобби, меня это не волнует; я боялся утратить духовную близость с ней.

У меня, разумеется, были женщины и до того, как Холли вышла замуж, и после; но все это были просто недолговечные романчики, куда менее серьезные, чем то, что было у Холли и Бобби. «Ничего, - думал я, - у меня еще все впереди; может быть, когда-нибудь…» и прочие банальности в том же духе.

Бобби поверил - или, по крайней мере, сделал вид, что поверил, - что обмен мыслями между нами с Холли не повторится, но нам с нею стоило переглянуться, как мы сразу поняли, что это не так. Если мы захотим, так сказать, настроиться друг на друга, старая привычка вернется.

Весь вечер мы старались не возвращаться к главной теме: кто и зачем это сделал, и в конце концов устало легли спать, так и не найдя толкового ответа. Я снова лег спать одетым, на случай, если появится Грейвс. Впрочем, я был уверен, что даже если он и хотел вернуться, то уже передумал. Я ошибался.

Звон колокольчика разбудил меня в половине четвертого ночи, и не успел он перестать звонить, как я уже натянул ботинки, выскочил из дома и побежал по дорожке, следуя плану, который мы с Бобби разработали накануне вечером.

Я выбежал в ворота - они были открыты, - и в самом деле, на придорожном лугу, где время от времени останавливался цыганский табор, стоял грузовик. На этот раз это была обычная машина с прицепом на двух лошадей. Пандус прицепа был опущен, но лошадей там пока не было.

Я подбежал прямо к кабине и рывком распахнул дверцу водителя, собираясь застать его врасплох, но внутри никого не было. И ключи торчали в зажигании - просто невероятно!

Я поднял пандус и запер двери прицепа, потом сел в машину, завел мотор и отогнал ее на пару сотен ярдов, на боковую улицу. Свернул туда, проехал немного, остановил машину, оставил ключи в зажигании, как было, и бегом побежал обратно к Бобби.

Сцена почти полностью повторяла позавчерашнюю. По крайней мере, во дворе точно так же горели огни и слышались крик и ругань. Бобби и Джермин Грейвс стояли у пустого денника, к которому была подведена сигнализация, и, похоже, готовы были наброситься друг на друга с кулаками. Неподалеку с несчастным видом переминался с ноги на ногу паренек лет шестнадцати, державший в руке большую сумку.

- Верните мне мое имущество! - орал Грейвс. - Это воровство!

- Это не воровство, - сказал я прямо ему в ухо. - Воровством называется преднамеренное бессрочное отчуждение собственности.

- Чего?! - Он развернулся и уставился на меня. - Опять ты!

- Если уж говорить о законности, - продолжал я, - закон дает право кредитору удерживать собственность должника, пока долг не будет оплачен.

- Я вас разорю! - мстительно выпалил он. - Обоих разорю!

- Мистер Грейвс, - сказал я, - будьте благоразумны! Вы не правы.

- Да срать я хотел!… Я не позволю, чтобы какой-то презренный жокеишка и разорившийся тренеришка одержали надо мной верх! Поняли?

- Дядя… - нервно начал топтавшийся рядом мальчик.

- Заткнись ты! - оборвал его Грейвс. Парень выронил сумку и бросился поднимать ее.

- Поезжайте, мистер Грейвс, - сказал я. - Успокойтесь. Подумайте хорошенько. А когда ваш чек будет оплачен, приезжайте и заберите лошадей, и дело с концом.

- Не допущу!…

- Ну, дело ваше, - сказал я, пожав плечами. Мы с Бобби наблюдали, как Грейвс мучительно ищет способ выпутаться из этой истории, не теряя лица.

Но вряд ли это было возможно. Он бросил нам еще несколько громогласных угроз, потом раздраженно сказал своему племяннику: «Пошли, чего встал!», и потопал к дороге.

- Что ты сделали с его фургоном? - спросил Бобби.

- Там была машина с прицепом, и ключи в зажигании. Я отогнал ее за угол. Интересно, найдут или нет?

- Вряд ли стоило возиться, - сказал Бобби. - Грейвс с самого начала сунулся в денник с сигнализацией.

Мы боялись, что он сперва полезет в другой денник, обнаружит, что он пуст, подумает, что перепутал, и уведет одну из лошадей, стоящих в соседних денниках. Мы боялись, что он явится с большой шайкой. Как оказалось, опасения наши были напрасны. Но все равно, лишняя предосторожность никогда не помешает.

Мы заперли пустой денник. Бобби споткнулся обо что-то, валяющееся на земле. Он наклонился, поднял и показал мне толстый кусок войлока с пришитыми «липучками». «Глушитель» для копыт. Наверняка выпал из сумки.

- Резиновыми башмаками он не запасся, - мрачно заметил Бобби. - Решил обойтись самодельными.

Он выключил свет во дворе, и мы некоторое время стояли у двери кухни и ждали. Мы решили, что в ночной тишине шум мотора будет слышен издалека. Но вместо этого мы вскоре услышали во дворе нерешительные шаги. Бобби снова включил свет. Посреди двора, жмурясь, стоял тот самый мальчишка, очень смущенный.

- Кто-то украл дядину машину, - объяснил он.

- Как тебя зовут?

- Джаспер.

- Грейвс?

Он кивнул и сглотнул.

- Дядя хочет, чтобы я позвонил в полицию и вызвал такси.

- На твоем месте, - сказал я, - я бы вышел из ворот, повернул налево, прошел вдоль улицы, свернул в первый переулок налево, и там будет телефон-автомат.

- О-о, - сказал мальчишка. - Ладно…

Он посмотрел на нас почти умоляюще.

- Дядя говорил, это все равно как игра… - сказал он. - А вышло вон как…

Мы не спешили его утешать. Через некоторое время он повернулся и побрел обратно. Его шаги постепенно затихали в отдалении.

- Ну и что теперь? - спросил Бобби. - Наверно, теперь стоит привязать колокольчик так, чтобы сигнализация срабатывала, если кто-то подойдет к воротам.

- Да, я тоже так думаю. А утром первым делом отсоединю его.

Мы принялись натягивать начерненную углем веревку через дорожку на уровне колена, когда услышали, как вдалеке завелась машина Грейвса.

- Нашел! - сказал Бобби и улыбнулся. - Кстати, телефона-автомата в том переулке нет. Ты в курсе?

Мы закончили устанавливать свою примитивную сигнализацию и, зевая, вернулись в дом, чтобы поспать еще пару часов. Когда я лег в постель, подумал, что вот так и начинается семейная вражда, которая потом тянется веками, как между Аллардеками и Филдингами, а на уровне наций может обернуться политическими и религиозными преследованиями, и постепенно превращается в привычку, предрассудок, разрушительную ненависть, вошедшую в привычку. «Что ж, - насмешливо подумал я, - начнем с себя. Надо заставить свое подсознание полюбить Аллардеков. Ведь теперь моя сестра - одна из них, помоги ей бог».

А утром людская злоба снова подняла свою уродливую голову.

Телефон зазвонил в половине девятого. Трубку снял я, потому что Бобби был на Поле с лошадьми, а Холли опять тошнило. Это был торговец кормами, который со своим безупречным итонским произношением сообщил мне, что он снова получил номер «Ежедневного знамени».

- Только что нашел ее у двери, - сказал он. - Газета сегодняшняя, за понедельник. И в ней еще одна заметка, обведенная красным карандашом.

- А… а что в ней говорится? - спросил я с упавшим сердцем:

- Я думаю… ну… если она вам нужна, приезжайте и заберите ее. Она длиннее, чем в прошлый раз. И тут фотография Бобби.

- Сейчас приеду.

Я поехал к нему в машине Холли. Торговец, как и в прошлый раз, был у себя в офисе. Он молча вручил мне газету, и я с растущей тревогой увидел фотографию, на которой Бобби выглядел ухмыляющимся идиотом, и заметку в «Частной жизни». "На Робертсона (Бобби) Аллардека (32 года) продолжают сыпаться денежные неурядицы. Он все еще содержит нескольких скаковых лошадей в некогда полных конюшнях в Ньюмаркете, принадлежавших его деду. Местные торговцы угрожают ему подать в суд за неоплату счетов. Бобби пытается заверить владельцев оставшихся лошадей, что беспокоиться не о чем, хотя торговец кормами прекратил поставки. Чем-то все это кончится? «Денежный мешок» Мейнард Аллардек (50 лет) на помощь не явится. Он зол на Бобби за неудачную женитьбу.

Мейнард, как известно, добивается рыцарского титула и потому все деньги тратит на благотворительность. А каково мнение несчастного Бобби? Это непечатно. Ждите новых сообщений на этой полосе".

- Ну если Бобби не подаст в суд за клевету, - заметил я, - это сделает его отец.

- Клевета тем хуже, чем больше в ней правды, - сухо заметил торговец и добавил:

- Скажите Бобби, что его кредит по-прежнему действителен. Я передумал. Он всегда платил мне регулярно, хотя и задерживал оплату. И я не желаю, чтобы мною манипулировала какая-то дрянная газетенка. Так что скажите Бобби, что я буду снабжать его кормами, как раньше. Пусть передаст это своим владельцам.

Я поблагодарил его, вернулся в дом Бобби и еще раз перечитал статейку за чашкой кофе на кухне. Подумал немного и позвонил торговцу формами.

- Скажите, - спросил я, - вы кому-нибудь говорили, что собираетесь прекратить поставлять корма Бобби?

- Я говорил об этом самому Бобби. - Он тоже призадумался. - Больше никому.

- Точно?

- Совершенно точно.

- Вы не говорили ни своему секретарю, ни домашним?

- Должен признаться, в пятницу я был очень встревожен и хотел немедленно получить свои деньги, но подслушать, как я говорил об этом Бобби, никто не мог, в этом я уверен. По пятницам мой секретарь приходит только в одиннадцать, а офис у меня не в доме, а в пристройке, вы сами видели. Так что могу вас заверить, что, когда я звонил ему, этого никто не слышал.

- Ну спасибо, - сказал я.

- Так что информация могла просочиться только через Бобби, - настойчиво сказал он.

- Да, пожалуй, вы правы. Положив трубку, я решил прочесть «Ежедневное знамя» от корки до корки. До сих пор это не приходило мне в голову - но вдруг мне удастся найти какое-то объяснение тому, с чего эта газетенка вдруг взъелась на совершенно безобидного человека и старается его разорить.

Я обнаружил, что «Знамени» вообще свойствен высокомерный и пренебрежительный тон, что основное его содержание составляют насмешки и издевки и что, прочитав его, человек должен исполниться воинственности, злобы и обиды на весь мир.

Любое происшествие, которое позволяло выставить кого-то в дурном свете, приветствовалось. Похвалы же - отнюдь. «Снижение» сделалось своего рода искусством. Например, женщина, сколь бы преуспевающей и замечательной она ни была, никогда ничего не «говорила»: она могла «прочирикать», «пискнуть» или «простонать». Мужчина же либо «прогремит», либо «прошипит», либо «проскулит».

Слово «ярость» появлялось на каждой странице. Вещами непременно «швырялись». Когда о человеке говорили, что он что-то «отрицал», это звучало так, что он «виноват, но не желает признаться»; а слово «заявить» в словаре «Знамени» было синонимом слова «соврать»: если о ком-то говорилось: «Он заявляет, что…», это явно означало: «Он говорит, что… но, разумеется, врет».

С точки зрения «Знамени» уважение и почтительность были чем-то бесполезным, зависть - чем-то нормальным, все людские побуждения были грязными, и любить можно было только собак. И, видимо, публике это нравилось - по крайней мере, по словам «Знамени», число подписчиков росло с каждым днем.

Если предположить, что тон газеты отражает личность своего владельца, как, например, тон «Глашатая» отражал личность лорда Вонли, то владелец «Ежедневного знамени» должен был быть низменным, мелочным, расчетливым и опасным человеком с явными садистскими наклонностями. М-да, перспективы мрачные. Это означало, что вряд ли можно было надеяться, что, воззвав к лучшим чувствам «Знамени», нам удастся уговорить его оставить Бобби в покое, потому что лучших чувств у «Знамени» не было.

Холли спустилась вниз. Она выглядела бледной, но повеселевшей. Бобби вернулся с Поля бодрый и веселый. И необходимость разрушить их хрупкую радость заставила меня еще больше возненавидеть «Знамя».

Холли тихо заплакала, а Бобби принялся расхаживать по комнате, ища, что бы расколотить. А вопрос «Зачем?» все еще оставался без ответа.

- Вы знаете, - сказал я, - на этот раз вам стоит посоветоваться с адвокатом. К черту расходы! Нужно немедленно оплатить все серьезные счета и взять у всех кредиторов расписки в том, что им уплачено, размножить их на ксероксе и разослать всем, кто получил копию «Знамени», и в само «Знамя», издателю Сэму Леггату, заказным письмом, и еще всем владельцам, и вообще всем, с кем ты имеешь дело, и приложить к этому твое письмо, в котором должно быть сказано, что нападки «Знамени» беспочвенны, и что ты не понимаешь, на чем они основаны, и что конюшня процветает и ты вовсе не собираешься бросать свое дело.

- Но банк не оплатит наши чеки! - всхлипнула Холли.

- Давай сюда самые крупные счета, - сказал я Бобби. - И в первую очередь счета кузнеца, ветеринара и за перевозку лошадей. Надо заплатить им и всем прочим, кому вы должны крупные суммы.

- Чем?! - сердито осведомился Бобби.

- Я заплачу.

Оба они внезапно умолкли, словно мои слова потрясли их до глубины души. Я с удовольствием отметил, что этот простой выход даже не приходят им в голову. Да, эти двое не привыкли сидеть на чужой шее.

Холли не могла скрыть вспыхнувшей в ней надежды, но все же с сомнением спросила:

- А как же твой новый дом? На него ведь должно быть, ушли все твои сбережения! А за старый коттедж тебе еще не заплатили.

- Ничего, денег у меня хватит, - заверил я ее. - А теперь давайте займемся делом. Мне скоро отправляться в Пламптон.

- Но мы не можем… - начал Бобби. - Придется. Так что не спорьте.

У Бобби был такой вид, точно его огрели обухом. Но он все же принес пачку счетов, и я выписал несколько чеков.

- Вот, - сказал я. - Отвези их сегодня лично и возьми расписки в получении по всей форме. Сейчас напишем письмо, которое ты отправишь вместе с ними. И смотри, отксерь их и обрежь так, чтобы они влезали в конверт. Это надо успеть сделать к сегодняшней дневной почте. Конечно, тебе придется потрудиться, но чем быстрее ты с этим управишься, тем лучше, верно?

- И Грейвсу тоже? - спросил Бобби.

- Непременно!

- Прямо сейчас и начнем, - сказала Холли.

- И не забудьте про торговца кормами, - сказал я. - Он вам напишет что-нибудь хорошее. Ему не понравилось, что «Знамя» пытается им вертеть.

- Мне не хочется об этом говорить, - медленно начала Холли, - но…

- Банк? - спросил я. Она кивнула.

- С банком пока подождем. Может быть, завтра вам стоит сходить к директору с этим письмом и расписками. Возможно, вам удастся уговорить его восстановить ваш счет. На самом деле, ему стоит это сделать. Банк получает с вас достаточно много процентов, особенно с тех долгов за жеребят. К тому же у тебя есть сами жеребята. Это тоже гарантия.

- Увы… - сказал Бобби.

- Не все сразу, - сказал я.

- Позвоню своему адвокату. Прямо сейчас, - сказал Бобби, взяв трубку и посмотрев на часы. - Он уже должен быть на месте.

- А я бы не стал, - сказал я.

- Но ты же сам сказал…

- У тебя в доме доносчик, - сказал я.

- Что ты имеешь в виду?

- Твой телефон, - сказал я.

Он понял. На лице у него появилось отвращение, и он наполовину простонал:

- О господи!

- Такое часто делается, - сказал я. В Ламборне и в самом деле было время, когда у людей развилась настоящая телефонофобия: все боялись, что их подслушивают. Иногда люди ходили звонить за несколько кварталов, чтобы не пользоваться своим домашним телефоном. Конечно, прослушивать чужие телефонные разговоры - дело незаконное, но тем не менее всем известно, что такое бывает сплошь и рядом.

Так что мы без долгих разговоров развинтили все телефоны в доме, но ничего похожего на «жучки» не обнаружили. Однако все мы лучше разбирались в лошадях, чем в электронике. Поэтому Бобби сказал, что сходит к автомату, позвонит в телефонную компанию и попросит приехать и проверить.

Бобби стоял на коленях у стены кухни и ставил на место телефонную розетку, а мы с Холли стояли рядом посреди кухни и смотрели на него. Поэтому первыми, кого увидел внезапно явившийся посетитель, были мы с сестрой. Высокий мужчина со светлыми, начинающими седеть волосами, уложенными в безукоризненную прическу. Правильные, приятные черты, гладко выбритый округлый подбородок; подтянутая фигура веером деловом костюме, весьма породистом. Человек лет пятидесяти, сильный и властный, казалось сразу заполнивший собой всю кухню. В руке у него был сложенный номер «Ежедневного знамени». Увидев нас с Холли, он уставился на нас с нескрываемым отвращением. Мейнард Аллардек. Отец Бобби. Я всегда помнил, что он мой враг, и он тоже его помнил. Мы знали друг друга в лицо. Поскольку оба вращались в одних и тех же кругах лошадников. Мы знали друг друга всегда - но предпочли бы никогда не встречаться.

- Филдинги! - с ненавистью бросил Мейнард и спросил меня:

- Кой черт принес вас в этот дом?

- Это я его пригласил, - ответил Бобби, выпрямляясь.

Мейнард резко развернулся в его сторону, и отец с сыном впервые за четыре года посмотрели друг другу в глаза.

Они долго стояли, застыв на месте, словно заново изучая знакомые черты. Возможно, они впервые увидели друг друга как чужих, новых людей. Но если кто-то из нас и надеялся на примирение, как оказалось, что у Мейнарда было на уме совсем другое. Он пришел не помочь и даже не посочувствовать, а выразить свое негодование. Он взмахнул номером «Знамени» и, не здороваясь, воскликнул:

- Да как ты смеешь втягивать меня в свои дрязги! Я не потерплю, чтобы ты жаловался на меня всяким репортерам! Ты сам во всем виноват! Если тебе было угодно породниться с этой бандой, так будь любезен сам отвечать за последствия и не вмешивай меня во все это!

Бобби растерянно заморгал. Наверно, и мы с Холли тоже. Нас поразила ярость Мейнарда и его внезапная атака, но больше всего - его странная логика.

- Но я ничего не делал! - ответил Бобби. Он едва не упал. - В смысле, я вообще не разговаривал с репортерами! Я бы не стал жаловаться. Они сами все это написали.

- А все это - насчет того, что я отказал тебе в деньгах? Откуда бы они могли это узнать, если ты им ничего не говорил? А?

Бобби сглотнул.

- Но ты же всегда говорил… В смысле, я думал, ты говорил, что не дашь мне денег…

- Конечно, не дам! - Отец уставился на него исподлобья. - Дело не в этом. Какого черта ты распространяешься об этом публично? Я этого не потерплю! Понял?

- Я никому ничего не говорил! - неуверенно запротестовал Бобби.

Я подумал, как отец и сын похожи внешне, и насколько разные у них характеры. Мейнард был раз в шесть сильнее Бобби, но в отличие от него не имел представления о честной игре. Мейнард умел заставлять деньги работать за себя; Бобби работал, чтобы ему платили. Мейнард никогда не забывал обид; Бобби мог поколебаться, сдаться, передумать. Да, Бобби, конечно, был слабее; но в этом и была его сила.

- Ты наверняка трепался направо и налево!

Тон Мейнарда был невыносимо оскорбительным. Я подумал, что если бы Бобби хотел сообщить всему миру, что отец бросил его на произвол судьбы, у него были бы для этого все основания.

- Мы думаем, что кто-то прослушивает наш телефон! - поспешно сказал Бобби.

- Ах вот оно что! - угрожающе сказал Мейнард, сурово уставившись на развинченный аппарат. - Стало быть, ты ябедничал на меня по телефону?

- Да нет! - с запинкой пробормотал Бобби. - В смысле, я не ябедничал. Но кое-кто советовал мне попросить денег у отца, а я говорил, что не могу.

- А это все откуда? - вопросил Мейнард, потрясая в воздухе газетой.

- Кто сказал, что я добиваюсь титула? Я этого не потерплю! Это наглая ложь!

И тут я понял - возможно, из-за нескрываемого страха, звучавшего в голосе Мейнарда, - что именно это упоминание о титуле его и разгневало.

"Это не ложь, - уверенно подумал я. - Это правда. Он, видимо, действительно усердно охотится за титулом. Дед говорил, что Мейнард в девять лет хотел быть лордом. А теперь, в пятьдесят, это все тот же Мейнард, но только богатый, влиятельный и, вне сомнения, имеющий доступ к нужным людям.

Возможно, именно сейчас он строит тонкие, но совершенно незаконные комбинации…"

Сэр Мейнард Аллардек. Да, неплохо звучит. Сэр Мейнард. Эй, Филдинги, кланяйтесь мне! Кланяйтесь пониже, я теперь выше вас!

- О титуле я ничего не говорил! - запротестовал Бобби еще энергичнее. - В смысле, я даже не знал, что ты хочешь добиться титула. Я об этом никому ничего не говорил. Я даже не думал!

- А почему бы вам не обратиться в газету? - поинтересовался я.

- Помолчите вы! - резко ответил Мейнард. - Не суйтесь, куда не просят! - И снова обратился к Бобби:

- Если ты не говорил об этом по телефону, откуда же они узнали? Почему они напечатали эту… эту наглую ложь? А?

- Не знаю! - ответил ошарашенный Бобби. - Я вообще не знаю, почему они все это напечатали!

- Это тебя кто-то подговорил, чтобы ты мне устроил все эти неприятности! - сказал Мейнард. Лицо его сделалось жестоким, злым и по-настоящему опасным.

Мы, все трое, изумленно уставились на него. Как такое вообще могло прийти в голову?

- Да нет же! - воскликнул Бобби, запинаясь еще сильнее. - В смысле, это же просто глупо! Это ведь не у тебя неприятности из-за того, что они понаписали, а у меня! Разве бы я стал устраивать неприятности сам себе? Это же бессмысленно!

- Три человека позвонили мне, когда не было еще и семи, и сказали, что в сегодняшнем «Знамени» появилась еще одна статья! - сердито сообщил Мейнард. - Я купил номер по дороге сюда. Я сразу догадался, что за всем этим стоит твой гнусный шурин или эта свинья, его дед. Это вполне в духе их мерзкой семейки.

- Не правда! - сказала Холли.

Мейнард сделал вид, что ничего не услышал.

- Я приехал сюда сказать, что поделом тебе все это, - продолжал он, обращаясь к Бобби, - и настоять, чтобы ты потребовал от Филдингов полного печатного опровержения.

Бобби потряс головой, словно его огрели дубинкой.

- Но Кит здесь ни при чем! - сказал он. - Он никогда бы такого не сделал! И его дед тоже.

- Тюфяк! - презрительно бросил Мейнард. - Ты никак не можешь понять, что есть люди, которые способны улыбаться тебе и в то же время пырнуть тебя ножом под ребра!

- Они не могли этого сделать из-за Холли! - настаивал Бобби.

- Наивный дурак! - сказал его папаша. - Неужели ты думаешь, что они не хотят разрушить твой брак? Они всегда были против него, так же как и я! А это подлая, ненадежная и мстительная семейка. Они все такие. И если ты имел глупость довериться кому-то из них, значит, ты заслужил все, что с тобой стряслось!

Бобби глянул в мою сторону. В его взгляде не было недоверия - одна лишь неловкость. Мы с Холли и не подумали оправдываться. Вряд ли какие-то слова способны были изменить мнение, которого Мейнард придерживался всю жизнь, или хотя бы задеть его. К тому же мы слишком часто выслушивали подобные инвективы от дедушки в адрес Аллардеков, так что у нас успел выработаться своего рода иммунитет. Самое интересное, что единственным, кто возразил Мейнарду, был Бобби.

- Киту и Холли не все равно, что со мной будет, - сказал он. - А тебе все равно. Кит пришел мне на помощь, а ты нет. Я предпочитаю судить по делам. И я не согласен с тобой.

Судя по лицу Мейнарда, он не поверил своим ушам. Если честно, то и я тоже. Дело было не только в том, что Бобби пошел наперекор всему, чему его учили с детства, - достаточно было уже одного того, что Бобби осмелился бросить вызов своему папаше и заявить об этом ему в лицо.

И на самом деле Бобби, похоже, несколько нервничал. Мне говорили, что Мейнард ухитряется создавать массовую нервозность в офисе любой фирмы, с которой имеет дело, и теперь я понял, как ему это удается. Основой его успеха была непреклонность и беспощадность, которую мы все трое ощущали очень отчетливо, тем более что сейчас он не пытался скрыть ее за любезностью и обаянием.

Бобби беспомощно развел руками, подошел к раковине и принялся наливать чайник.

- Кофе хочешь? - спросил он у отца.

- Разумеется, нет! - Это было сказано таким тоном, словно Мейнарду предложили нечто оскорбительное. - Я еду на собрание комитета Жокейклуба.

- Он взглянул на часы, потом на меня. - Вы, - сказал он, - посмели меня задеть. Вы за это заплатите!

- Если я узнаю, - сказал я спокойно, но отчетливо, - что вы говорили в Жокей-клубе, будто за этой статейкой в «Знамени» стоит кто-то из Филдингов, я лично подам на вас в суд за клевету.

Мейнард злобно уставился на меня исподлобья.

- Дрянь, - сказал он, - дрянью родился, дрянью и помрешь! Ты не стоишь той каши, которая из-за тебя заварилась, и я был бы очень рад узнать, что ты сдох!

Я почувствовал, как Холли, стоявшая рядом со мной, рванулась вперед, и успел поймать ее за запястье, чтобы удержать. Сам я был вполне удовлетворен.

В глазах Мейнарда я прочел, что он принимает меня всерьез, но не хочет, чтобы я об этом знал. И еще я впервые понял, что сам факт моего благополучия и преуспевания, того, что я один из лучших жокеев, для него, при его одержимости, нестерпим. И это меня обеспокоило. В Жокейклубе, штаб-квартира которого испокон веков располагалась на главной улице Ньюмаркета, Мейнард постарается представить эту статью в «Знамени» как неудачную шутку. Он уже лет пять состоял членом этого клуба. Там-то Мейнард, несомненно, тщательно скрывал свой злобный оскал и был сама любезность. Жокей-клуб был организацией, распоряжавшейся всем, что имело отношение к скачкам. Мейнард был там чем-то вроде мальчика на побегушках, но упорно добивался наверх, видимо надеясь со временем делаться одним из распорядителей, членом триумвирата, возглавлявшего клуб. Так что, видимо, он постарается не сказать там ничего такого, что может дойти до меня.

В Жокей-клубе не было ни работающих жокеев-профессионалов, ни тренеров, имеющих лицензию, хотя там состояло несколько жокеев и тренеров, отошедших от дел. Входили в него и владельцы скаковых лошадей - некоторые из них были моими хорошими друзьями. Всего в клубе насчитывалось около ста сорока членов, посвятивших себя процветанию конного спорта. Они сами принимали в клуб неофитов, сами избирали из своей среды людей на руководящие должности. Если Мейнард решил тихо пролезть наверх, ему может помочь и то, что он - член одной из старейших тренерских династий, и то, что он богат, но проявление среди членов клуба грубых, диких предрассудков, направленных против нашей семьи, которым он дал волю на кухне у Бобби, ему на пользу явно не пойдет. Ничто не могло бы настроить против него учтивых и сдержанных членов клуба сильнее, чем подобный бурный всплеск дурных манер.

Так что Мейнарду было выгодно на публике вести себя прилично, и для меня это оказалось очень кстати.

Ну а со своими можно было не церемониться. Он ушел, как и явился, не попрощавшись. Мы слышали, как затихают в отдалении его уверенные шаги, как хлопнула дверца машины, как завелся мотор.

- Кит, - медленно сказал Бобби, - а ведь если ему удастся пролезть в распорядители, а ты по-прежнему будешь жокеем, ты сделаешься очень уязвим… Ты это понимаешь?

- Хм, - сухо ответил я. - Да, дело плохо.

Глава 6

Я отправился на скачки в Пламптон. Самый обычный день: четыре заезда, из них одна победа, одно третье место, одно - где-то посередине, одно почти последнее. Ну и соответствующие реакции владельцев.

Похоже, на этот раз людей, видевших заметки в «Частной жизни», было куда больше. Мне то и дело приходилось отвечать, что нет, Бобби не разорился, да, я в этом уверен, нет, о намерениях отца Бобби я ничего не знаю. На скачках, как всегда, было несколько репортеров, но из «Знамени» никто не появился. Колонку, посвященную скачкам, в «Знамени» вел остренький молодой человек, который пренебрежительно писал обо всем, что должно произойти, и критически обо всем, что произошло. Все жокеи старались по возможности держаться от него подальше. Однако в тот день я бы как раз хотел повидаться с ним.

Но пришлось ограничиться беседой с его коллегой из «Глашатая».

- "Знамя"? На что оно вам? Омерзительная газетенка!

Банти Айрленд, большой и добродушный, говорил со снисходительностью представителя более почтенного издания.

- Но если вы хотите знать, принадлежат ли статейки о вашем зяте перу нашего остроносого коллеги, то могу вас заверить, что нет. В пятницу он был в Донкастере и даже не знал, что напечатали в колонке сплетен. Он даже несколько вышел из себя, когда узнал. Говорил, что ребятам из отдела «Частной жизни» следовало бы сперва посоветоваться с ним. А в остальном он был так же мил и приятен, как всегда. - Банти Айрленд усмехнулся. - Что-нибудь еще?

- Да, - сказал я. - Кто заведует отделом «Частной жизни»?

- Ну, старик, здесь я вам ничем помочь не смогу. Я, конечно, могу поспрашивать, если хотите. Но Бобби это мало чем поможет. Вы не сможете просто явиться и схватить нас, репортеров, за грудки, что бы там ни напечатали в газете.

«Ну, это мы еще посмотрим…» - подумал я. Меня подвезли домой, в Ламборн, я поел омаров, выжал из апельсина сок и стал думать, как позвонить Холли.

Их телефон прослушивается, это наверняка. И, скорее всего, прослушивается уже довольно давно. Достаточно давно, чтобы составить список людей, с кем Бобби имеет дело в Ньюмаркете, выяснить, в каком банке у него счет, какие у него отношения с отцом. Владельца, который позвонил и сообщил, что он не может заплатить пятьдесят тысяч за жеребенка, видимо, тоже подслушали, так же как и безуспешные попытки Бобби его перепродать.

Видимо, тому, кто подслушивал Бобби, стали известны также и его планы, и многочисленные разговоры Бобби с владельцами и жокеями. Не существует в природе тренера, которому не случалось обмениваться с владельцами нелестными и даже убийственными мнениями о жокеях, и наоборот. Но ничего такого в газете не появилось. Никаких откровений насчет удачных ставок. Никаких намеков на нарушения правил или преступления, вроде намеренного проигрыша скачки, за что тренера могли оштрафовать или даже лишить лицензии, если такое станет известно, хотя это делается сплошь и рядом. Так что мишенью газеты были не тренерские тайны Бобби, а лишь его финансовое положение. Почему?

Слишком много этих «почему»… Я набрал номер. Телефон на том конце провода успел прозвонить только один раз - трубку подняли сразу.

- Кит? - спросила Холли.

- Да.

- Ты в первый раз звонишь?

- Да.

- Это хорошо. А то мы просто сняли трубку. Были такие ужасные звонки… Но мне как раз пришло в голову, что, может быть, позвонишь ты, и я положила трубку на место, вот только что… - Холли осеклась - до нее только теперь дошло, что она говорит.

- Ох, мы опять… - сказала она.

- Да.

Она, должно быть, услышала по голосу, что я улыбаюсь, потому что, когда она ответила, в ее голосе тоже звучала улыбка.

- Слушай, - сказала она, - я тут подумала… Мне надо выйти. Я тебе перезвоню чуть попозже, ладно?

- Ладно, - сказал я.

- Ну пока.

- Пока, - сказал я и повесил трубку. Интересно, куда она пойдет? Куда она собиралась? Холли перезвонила минут через пятнадцать, как ни странно - от торговца кормами. Хозяин пустил ее к себе в офис, включил обогреватель и ушел.

- Он был ужасно добр, - сказала Холли. - Наверно, он чувствует себя немного виноватым, хотя, в общем-то, не из-за чего. Во всяком случае, когда я сказала ему, что наш телефон, возможно, прослушивается, он ответил, что такое вполне возможно и что я могу приходить сюда и пользоваться его телефоном в любое время, когда мне понадобится. Я сказала, что мне надо тебе позвонить… ну и вот.

- Классно, - сказал я. - Как вы там?

- Мы целый день обходили кредиторов и готовили эти письма и, честно говоря, здорово устали. Бобби просто спит на ходу. Твои чеки все взяли без разговоров и дали нам расписки, что все уплачено сполна. Мы отксерили их, и еще это письмо, которое мы написали втроем, перед тем как ты уехал в Пламптон, и к тому времени, как мы все разложили по конвертам и запечатали, как раз уезжала последняя почта. Почтальон даже подождал возле двери, пока я наклеивала последние десять марок. Я видела, как он взял заказное письмо редактору «Знамени», так что, если повезет - если повезет! - это все наконец-то кончится.

- Хм-м, - сказал я. - Что ж, будем надеяться.

- Да, а Бобби сходил к своему адвокату, и адвокат сказал, что он напишет редактору письмо с протестом и потребует напечатать опровержение, как советовал тебе лорд Вонли. Но Бобби сказал, он не уверен, что адвокат отошлет это письмо сегодня: он, похоже, не верит, что это так серьезно.

- Скажи Бобби, пусть найдет себе другого адвоката.

Холли едва не рассмеялась.

- Хорошо. Ладно.

Мы обсудили наши планы на завтра и договорились, что я позвоню ей, когда вернусь домой из Девона. Но в восемь утра мой телефон снова зазвонил, и я услышал резкий, отчаянный голос Холли:

- Это я. Купи номер «Знамени». Я буду там же, где и вчера. Ладно?

- Ладно, - сказал я.

Она бросила трубку. Я поехал в деревню за газетой.

Колонка «Частной жизни», видимо, печатается ночью. Заказное письмо не могло прийти к редактору раньше сегодняшнего утра. Возможно, он его даже еще не получил. Я запоздало подумал о том, что Бобби следовало бы самому отвезти письмо в Лондон и вручить его редактору лично. Возможно, тогда бы кампания прекратилась… Третья статья гласила:

"Не стоит жалеть Робертсона (Бобби) Аллардека (32 года), который сидит без денег, но все еще пытается тренировать скаковых лошадей в Ньюмаркете.

Когда жирные коты отказываются платить по счету, страдает мелкий торговец.

Вчера Бобби в своем роскошном доме отказался комментировать тот факт, что он подрался с владельцем одной из лошадей, стоящих у него в конюшне, силой воспрепятствовав владельцу забрать свою лошадь. «Я все отрицаю!» прогремел Бобби.

А тем временем папаша Бобби, Мейнард Аллардек по прозвищу Денежный Мешок, продолжает претендовать на звание первого скряги месяца. «Мой сын не получит от меня ни пенни! - благочестиво заявил он. - Бобби этого не заслуживает!»

Вместо этого Денежный Мешок продолжает щедро выбрасывать деньги на благотворительные предприятия, которые дороги сердцу нашего правительства.

Разве в наше время титул можно купить за деньги? Да ни в коем случае!

А Бобби жалуется, что пока его папочка швыряет деньги на ветер, он, Бобби, получает угрожающие письма от папочкиных адвокатов, требующих вернуть деньги, которые папочка одолжил Бобби четырнадцать лет назад. Видимо, Денежный Мешок пожертвовал восемнадцатилетнему Бобби небольшую сумму на покупку подержанного автомобиля после окончания школы. Машина давно уже на свалке, а папочка хочет получить деньги обратно. Мнение Бобби о своем папаше? «Бессердечная свинья!»

Интересно, потребует ли сквалыга Мейнард вернуть долг с процентами?

Ждите новых сообщений". Я задумчиво позвонил в справочную, узнал телефон торговца кормами и набрал номер. Холли уже ждала моего звонка.

- Что же нам делать? - спросила она несчастным голосом. - Такие мерзавцы! Все эти слова Бобби… они их просто сочинили!

- Да, конечно, - сказал я. - Если вы сможете сделать еще одну партию таких же писем, как вчера, разошлите их редакторам других центральных газет, и в «Спортивную жизнь» тоже. Никто из них «Знамя» не любит. Возможно, насмешки со стороны соперников заставят «Знамя» заткнуться.

- Возможно… - неуверенно сказала Холли.

- Лучше делать все возможное, чем вообще ничего не предпринимать, сказал я. - Любая пуля может попасть в цель, если ты не знаешь, где находится мишень.

- Как поэтично! - ехидно заметила Холли. - Ладно, попробуем.

- А как там с адвокатом? - спросил я.

- Бобби сказал, что сегодня найдет кого-нибудь получше. И не из местных, а в какой-нибудь лондонской конторе. Повлиятельнее.

- Может быть, кто-то из его владельцев знает подходящего адвоката, сказал я. - А если нет, я попробую спросить кого-нибудь из тех, на чьих лошадях я езжу.

- Классно.

- Знаешь что? - сказал я.

- Что?

- Может быть, Мейнард был не так уж и не прав. Это наезд не только на Бобби, но и на него.

- Да, пожалуй, - медленно ответила Холли. - Когда мы увидели сегодняшний ком грязи, Бобби сказал то же самое.

- Я бы, пожалуй, поручился, что некоторое количество номеров «Знамени» с первой, второй и третьей статьями попадут на стол к ответственному за государственные награды на Даунинг-стрит. Собственно, именно поэтому Мейнард вчера и был так зол. Если Мейнарда действительно должны были представить к рыцарскому титулу, то «Частная жизнь» вполне могла положить конец его амбициям, по крайней мере, в этом году.

- С чего ты взял? Всего несколько слов в какой-то газетенке?

- А никогда не знаешь, с чего начнется. Эти господа из комиссии государственных наград вообще чрезвычайно чувствительны. Возможно, именно сейчас они шлют ультрасекретные письма какому-нибудь мистеру Бобкинсу, чтобы спросить, примет ли он медаль, если ему ее предложат. Как раз сейчас они составляют список тех, кого должны наградить к Новому году. И весь вопрос в том, включила бы ты на месте ответственного за награды в этот список Мейнарда или нет.

- Но мы же не знаем, происходит ли что-то такое на самом деле или нет.

- Конечно, не знаем.

- Может быть, «Знамя» просто проявляет свою злобную, низменную и разрушительную натуру.

- Возможно, - сказал я.

- Ты же знаешь, какими мерзкими могут быть газеты, если они того захотят. А «Знамя», похоже, всегда ведет себя мерзко. Это его стиль.

- Хм, - сказал я. - Да, может быть, ты и права.

- Но ты думаешь иначе?

- Н-ну… Понимаешь, было бы проще, если бы в этих нападках был хоть какой-то смысл. Например, помешать Мейнарду получить титул. Но зачем кому-то нужно ему помешать, и как они узнали… один черт ведает.

- Через наш телефон они об этом узнать не могли, - уверенно сказала Холли. - Может, они просто все это придумали?

- Все остальное в этих статьях основано на том, что действительно произошло или было сказано, - заметил я. - Они берут истину и искажают ее.

Как ты думаешь, может быть, мне стоит написать ответственному за награды и спросить, есть ли Мейнард в списках кандидатов?

- Да, в самом деле, это было бы смешно.

- Как бы то ни было, - сказал я, - А что Бобби узнал в телефонной компании?

- Они сказали, что проверят. Сказали, что прослушивание телефонных переговоров является незаконным. Мы просили прислать кого-нибудь проверить, нет ли у нас «жучков», но они пока никого не прислали. Сказали, что проверят наш коммутатор.

- Коммутатор? Я и не знал, что переговоры можно прослушивать через коммутатор.

- Вот видишь, оказывается, можно.

- А «жучков» у вас действительно нет?

- Мы им сказали, что ничего не нашли, а они ответили, что мы, возможно, просто не там искали.

- Ну, по крайней мере, они обратили внимание.

- Они сказали, очень многие думают, что их прослушивают, когда их никто не прослушивает. Но все-таки обещали посмотреть.

- Надеюсь, они сдержат слово.

- Да.

- Я тебе позвоню вечером, когда вернусь из Девона, - сказал я. - Ну а если не вернусь… позвоню, когда смогу.

- Ладно, - сказала Холли. - Ты там осторожнее.

- Конечно! - машинально пообещал я, хотя оба мы знали, что это невозможно. Если жокей-стиплер будет слишком осторожен, призовых мест ему не видать. Бывают дни, когда ты даже домой добраться не можешь. Я был настолько суеверен, что никогда не назначал встреч на те дни, когда у меня были скачки, и, как и большинство жокеев, принимал приглашения с оговоркой «если смогу» и «если удастся».

До Эксетера в Девоншире было два часа езды. Все это время я больше думают о Бобби, Холли и Мейнарде, чем о предстоящих скачках. Ни одна из пяти лошадей, на которых мне предстояло ехать сегодня, не была такой строптивой, как Норт-Фейс, и я работал с ними достаточно часто, чтобы знать наизусть их мелкие уловки и на что они способны. Все, что от меня требовалось, - это помочь им проявить свои лучшие качества.

Эксетерский ипподром в Девоне расположен на краю Хельденских болот, огромной голой равнины, открытой ветрам, дующим из Ла-Манша в Атлантику. Сам ипподром, почти две мили в поперечнике, лежит зеленой извивающейся лентой посреди моря вереска и кустарников. Его дальние пустынные извивы - самое уединенное место для конных состязаний; какое только можно себе представить.

Этот ипподром не пользуется популярностью у завсегдатаев Аскота. Он расположен «на краю земли», зрителей на нем обычно бывает мало. И все же этот ипподром - один из моих любимых. Он хорошо спланирован, тщательно ухожен, там приветливые служащие и вообще народ приятный.

Принцесса любила приезжать туда, потому что ее знакомые арендовали там одну из немногих частных лож. У них был дом в Девоне, на побережье, и они постоянно приглашали ее в гости после состязаний.

Она приехала на ипподром после завтрака, к началу первой скачки, в меховой шубке, сдержанно-возбужденная, и пришла в паддок в сопровождении своих знакомых. Знакомых было трое: семейная пара, пригласившая принцессу, и девушка. Принцесса представила нас.

- Кит… мистер Инскум… миссис Инскум…

Мы пожали друг другу руки.

- А это - моя племянница. Вы знакомы? Ее зовут Даниэль.

Мы не были знакомы. Я пожал руку ее племяннице.

- Даниэль де Бреску, - представилась племянница. - Привет. Как дела?

Несмотря на ее французское имя, ее речь сразу выдавала в ней американку.

Я оглядел короткую белую шерстяную куртку, черные брюки, широкую цветастую ситцевую повязку, удерживавшую густые черные волосы. Мне ответили холодным оценивающим взглядом. Она не спешила выносить суждение. Во взгляде читался легкий интерес. И все это было прикрыто ослепительной, но ничего не значащей улыбкой.

- Ну и чего же нам ждать? - спросила принцесса. - Бернина выиграет?

Уайкем, естественно, в Девон не потащился. Более того, когда я разговаривал с ним по телефону, он выражался более чем туманно. Казалось, он вообще с трудом припоминал, кто такая Бернина, и, разумеется, ничего не сказал о том, насколько она готова к скачке. Но Дасти, когда я отдал ему свое седло, чтобы заседлать кобылу перед скачкой, сообщил, что она «из кожи вон лезет, просто ужас какой-то».

- Она вполне готова к скачке, - сказал я принцессе.

- А какие рекомендации дал вам Уайкем? - добродушно осведомился мистер Инскум.

Уайкем мне никаких инструкций не дал. Он не давал их мне уже несколько лет. Я дипломатично ответил:

- Держаться где-нибудь в первой четверке, а после предпоследнего препятствия расшевелить кобылу и пробиваться вперед.

Инскум важно кивнул. Я заметил, что принцесса чуть заметно усмехнулась. Она-то знала, что рекомендации Уайкема в лучшем случае сводились к фразе: «Ну, ты выиграй, если получится». Это, по крайней мере, было честно.

Такое среди тренеров встречается нечасто.

Уайкем готовил своих лошадей к борьбе, руководствуясь инстинктом, мудростью предков и любовью к лошадям. Он любил их и как спортсменов, и как родных детей. Он знал, как заставить их показать все, на что они способны, понимал их чувства и настроения, и, несмотря на то что в последнее время он больше интересовался подготовкой, чем самими скачками, он продолжал оставаться одним из великих.

Я был его жокеем большую часть своей спортивной карьеры, и он часто называют меня именем моего предшественника. Нередко Уайкем сообщал, что мне предстоит скакать на лошади, которой давно не было в живых.

- Полоний на большой скачке в Сандауне… - говорил он. Я, озадаченный, спрашивал, что это за лошадь, о которой я никогда не слышал, и кто ее владелец.

- Полоний? Да не валяй дурака. Крупный гнедой. Мяту любит. Ты же на нем скачку выиграл на той неделе.

- А-а. Пепперони?

- Чего? Ну да, конечно, я же и говорю, Пепперони. На большой скачке в Сандауне.

Он был почти так же стар, как мой дед. И постепенно благодаря общению с ними я привык смотреть на мир скачек как на некий поток, который катится сквозь время, принося новые поколения и унося старые. История конного спорта куда длиннее, чем у любого другого вида, и конный спорт меняется меньше прочих, поэтому временами у меня возникало ощущение, что я лишь повторяю опыт предыдущих поколений жокеев, что я не более чем пылинка в длинной процессии.

Сегодня я на виду, обо мне говорят, меня поздравляют, а завтра меня уже не станет, и сделаюсь я просто воспоминанием, и со временем не останется в живых никого, кто видел, как я выступал, и всем будет по фигу, выиграл я или проиграл в той или иной скачке.

Довольно унизительно, надо сказать. Бернина, которую назвали так в честь горы к югу от Сент-Морица, в свои четыре года отнюдь не блистала величием альпийских гор и, на мой взгляд, не обещала этого и в будущем. Однако она могла смотреться достаточно выигрышно в скромной компании, и, поскольку сегодня ей тоже не предстояло ничего особенного, я очень надеялся выиграть, не только ради себя самого, но и ради принцессы. Я очень хорошо понимал, что она хочет доставить удовольствие людям, которые приглашают ее к себе, и рассчитывала, что если ее лошади придут первыми, это некоторым образом оплатит хлопоты ее гостеприимных хозяев. Я, со своей стороны, полагают, что если бы такие люди, как Инскумы, не были бы рады видеть ее ради нее самой, они бы ее не приглашали. Внутренняя неуверенность принцессы в себе иногда просто поражала.

Бернина без всякой задней мысли вывезла меня из паддока и понесла к старту, изящно гарцуя, встряхивая головой, временами шарахаясь в сторону и едва касаясь земли. Это был добрый знак: когда у нее бывали плохие дни, она послушно подходила к стартовому столбу, стартовала без особой охоты и не торопилась к финишу. В последний раз меня из-за нее вызвали к распорядителям и оштрафовали за то, что я не старался выиграть скачку. Я пытался объяснить, что лошадь, которая не хочет скакать, нормально скакать не станет и что у кобыл тоже бывают плохие дни, как и у всех прочих, но это не произвело впечатления. Плати штраф, и все тут. Другие владельцы подняли бы крик, а принцесса настояла на том, чтобы возместить мне штраф.

- Если она не хотела бороться, она и не стала бы бороться, - решительно сказала принцесса. - А раз это моя лошадь, мне полагается оплачивать ее долги.

Мне не приходилось сталкиваться с более нелогичным и более щедрым владельцем, чем она.

Я посоветовал ей не позволять своим друзьям ставить на Бернину в те дни, когда кобыла ступает на все копыто, и принцесса приняла совет всерьез и с благодарностью. И сегодня, сидя на гарцующей кобыле, я надеялся, что она, ее племянница и чета Инскумов делают сейчас ставки у букмекеров или на тотализаторе. Кобыла чувствовала себя прекрасно и, более того, рвалась в бой.

Это была двухмильная барьерная скачка: восемь прыжков через изгороди, какие бывают в загонах для овец - деревянные заборчики, переплетенные дроком и хворостом. Секции свободно лежали друг на друге, так чтобы если лошадь зацепит препятствие, оно не упало, а слетела только верхняя часть. Хорошие прыгуны преодолевают препятствие легким прыжком, невысоко поднимаясь в воздух, но сильно поджимая передние ноги; весь фокус в том, чтобы заставить их оттолкнуться вовремя и пройти препятствие в середине прыжка.

Бернина послушно повиновалась моим командам и взяла все барьеры, не задев ни единого прутика. А своих противников она обошла так легко, что я не удивился бы, если бы распорядители решили проверить ее на допинг: слишком велик был контраст между нею и остальными. Будь она действительно талантливой лошадью, она бы могла прийти к финишу на двадцать корпусов впереди всех, тем более что главный соперник полетел кувырком на середине дистанции. Но она и так неплохо справилась после того, как я разогнал ее перед последним барьером. Бернина взяла его сразу за единственной лошадью, которая оставалась впереди, а на финишной прямой она прибавила скорость ровно настолько, чтобы обойти свою усталую соперницу.

Она приняла как должное мое похлопывание по шее, замедлила бег и прогарцевала к месту, где награждают победителей. Там она продолжала гарцевать, вся в мыле, кося глазом, как и полагается победительнице.

Принцесса, довольная и счастливая, старалась держаться подальше от мощных копыт, пока я расстегивал подпруги и снимал седло. Принцесса молчала, поскольку Инскумы говорили и за себя, и за нее. Впрочем, ей все равно незачем было что-то говорить. Я знал, что она думает, и принцесса знала, что я это знаю: все это уже сто раз было. Племянница несколько задумчиво сказала:

- Вот это да!

Я мельком взглянул на нее и увидел, что она удивлена. Я не знал, чему она удивляется, и выяснять это мне было некогда: надо было еще взвеситься, переодеться и взвеситься перед следующим заездом. Айсберг, другая лошадь принцессы, участвовал только в четвертой скачке, и перед этим мне предстояло иметь дело с еще двумя лошадьми.

Эти две лошади не представляли ничего особенного. Они финишировали пятой и второй. Обе они принадлежали местному тренеру, на которого я работал, когда мог. Кроме Уайкема, я также часто работал на одного тренера из Ламборна, а когда ни у того, ни у другого работы для меня не было, работал на любого, кто попросит. Разумеется, когда мне предлагали незнакомую лошадь, я всегда сперва заглядывал в каталог и на тех, что имели обыкновение часто падать, ехать отказывался, говоря, что Уайкем этого не одобрит. Уайкем был очень удобным предлогом.

Айсберг соответствовал своему имени: он был светло-светло-серый, с длинной спиной, угловатый и с мягким нравом. Он был резвым и хорошо брал обычные барьеры. Но барьерные скачки - это спорт молодых лошадей; а когда он достиг более зрелых лет и его попробовали в стипль-чезе, он оказался скорее осторожным, чем бесшабашным, скорее зависимым, чем блестящим, послушным, но не стремительным.

Я снова вышел в паддок в цветах принцессы и обнаружил, что она и ее друзья заняты глубокой дискуссией, которая не имеет никакого отношения к лошадям. Они то и дело поглядывали на часы.

- Эксетерский поезд идет очень быстро, - успокаивающе говорила миссис Инскум, а племянница принцессы смотрела на нее глазами, блестящими от сдерживаемого раздражения.

- Очень неудачно вышло, - добродушно вздыхал мистер Инскум. - Ну что ж, придется вам ехать поездом.

- Но, дорогие мои, поезд идет слишком поздно… - начала принцесса, тщательно выделяя каждое слово, словно повторяла в десятый раз. Она прервалась, поприветствовала меня слабой улыбкой и коротко объяснила:

- Моя племянница Даниэль собиралась уехать в Лондон на машине с друзьями, но поездка сорвалась. - Она помолчала. - Вы случайно не знаете кого-нибудь, кто сразу после этой скачки едет в Лондон?

- К сожалению, нет, - ответил я. Я посмотрел на ее племянницу, Даниэль. Девушка озабоченно озиралась по сторонам.

- Но мне надо быть в Лондоне в шесть тридцать! - сказала она. - В Чизике. Вы, наверно, знаете, где это? В западной части Лондона…

Я кивнул.

- Может, вы там спросите? - она махнула рукой в сторону весовой.

- Сейчас спрошу.

- Мне на работу надо!

Должно быть, лицо у меня сделалось удивленным, потому что она пояснила:

- Я работаю в бюро новостей. На этой неделе я дежурю по вечерам.

Айсберг методично ходил по паддоку. Впереди у нас было две с половиной мили стипль-чеза. А после этого, в пятой скачке, мне предстояли еще две мили барьерной скачки. А потом…

Я мельком глянул на принцессу - лицо ее было очень доброжелательным, - подумал о штрафе, который она заплатила за меня, хотя была совершенно не обязана это делать, и сказал Даниэль:

- Я вас сам отвезу после пятой скачки. То есть если это, конечно, вас устроит.

Она впилась глазами в мое лицо, и ее беспокойство растаяло, как снег на солнышке.

- Да, - сказала она. - Точно устроит.

Никогда не следует ничего назначать на день скачек…

- Ну я буду вас ждать у весовой после пятой скачки, - сказал я. Дорога хорошая. В Чизик успеем вовремя.

- Класс! - сказала Даниэль. Принцесса обрадовалась тому, что мы наконец-то можем заняться ее лошадью и ближайшим будущим.

- Как любезно с вашей стороны, Кит! - сказала она, кивнув мне.

- Пожалуйста.

- Ну как вы думаете, мой старик сегодня в форме?

- Он очень выдержанный, - ответил я. - Думаю, все будет хорошо.

Принцесса улыбнулась. Она прекрасно знала, что выражение «очень выдержанный» - это эвфемизм, означающий, что лошадь плохо умеет делать финишный рывок. Она не хуже меня знала, на что Айсберг способен, а на что нет, но, как и все владельцы, желала услышать от своего жокея что-нибудь утешительное.

- Вы уж постарайтесь!

- Хорошо, - ответил я. Я сел в седло и направил Айсберга к старту.

«А, к черту все эти суеверия!» - подумал я.

Глава 7

С Айсбергом у меня проблем не было. Он брал препятствия правильно, но без энтузиазма, ровным галопом прошел финишную прямую и пришел вторым, скорее благодаря удаче, чем чему-то еще.

- Ах ты, старая черепаха! - гордо сказала принцесса в загоне, где расседлывают лошадей, поглаживая его морду. - Ты у нас настоящий джентльмен!

Авария случилась в следующем заезде. Мой конь был опытным, но не слишком умным. На втором барьере лошадь, шедшая впереди и немного справа, задела препятствие на прыжке и при приземлении покатилась кувырком. И мой дурень аккуратно сделал то же самое.

Падение было не слишком тяжелым. Едва коснувшись земли, я покатился кубарем - искусство, которому обучается каждый жокей, участвующий в скачках с препятствиями, и остался лежать, сжавшись в комок, ожидая, пока пройдут остальные лошади. Вставать на ноги посреди скачущего табуна - самый верный способ получить серьезную травму, поэтому первое, чему учат любого жокея, оставаться лежать на земле, чтобы лошади могли перескочить через тебя. Но падать близко к старту барьерных скачек плохо потому, что лошади идут быстрее, чем в стипль-чезе, и не успевают растянуться. Поэтому они часто замечают лежащего человека, когда он уже под ними, так что им просто некуда наступить, кроме как на него.

Я уже давно привык к синякам в форме копыта. После того как лошади пронеслись и стало тихо, я медленно и неуклюже поднялся, добавив к своей коллекции еще несколько штук, и увидел, что второй жокей тоже поднимается.

- Ты в порядке? - спросил я.

- Ага. А ты?

Я кивнул. Мой коллега высказал самое нелицеприятное мнение о своем коне, и тут подъехала машина, чтобы забрать нас и отвезти в травмпункт, где нас должен был осмотреть дежурный врач. В былые времена случалось, что жокеи участвовали в скачках даже с переломанными костями, но теперь медицинский контроль ужесточился - не столько ради покалеченных жокеев, сколько ради тех, кто на них ставит. Главное - угодить публике.

Но синяки не в счет. Врачи никогда не запрещают жокеям участвовать в скачках из-за синяков. Тем более когда синяки совсем свежие, их не видно. Я доказал доктору, что у меня сгибается все, чему положено сгибаться, и не сгибается ничего, что сгибаться не должно, и меня сочли пригодным к дальнейшему участию в скачках.

В дверь постучали. Одна из двух добровольных помощниц отправилась посмотреть, кто там, вернулась несколько озадаченная и сообщила мне, что меня спрашивает женщина, которая называет себя принцессой.

- Да, конечно, - сказал я, поблагодарил доктора и повернулся, чтобы уйти.

- Это что, правда? - недоверчиво спросила девушка.

- Что она принцесса? Да. Вы часто бываете на скачках?

- Сегодня в первый раз.

- Она три раза была лучшим владельцем за прошлые шесть сезонов. Любимица публики.

Девушка улыбнулась.

- Просто голова идет кругом!

Я вышел и увидел, что любимица публики весьма озабочена. Увидев меня, она очень обрадовалась. У нее не было в обычае приходить в травмпункт справляться о моем здоровье, и сейчас она, конечно, тревожилась не о моем состоянии, а о том, смогу ли я отвезти ее племянницу на работу.

Племянница тоже была здесь. Она обрадовалась и посмотрела на часы. Я сказал, что только переоденусь и буду готов, и принцесса поцеловала племянницу, похлопала меня по руке и ушла, сказав: «До завтра». Мы должны были увидеться в Ньюбери.

Я переоделся. Племянница ждала меня у весовой. Я повел ее к своей машине. Она не находила себе места от волнения. Впрочем, волнение ее несколько поутихло, когда она увидела, что у меня «мерседес». Но она тотчас вновь забеспокоилась, увидев, как я поморщился, садясь в машину.

- С вами все в порядке? Вы не можете потерять сознание или что-нибудь в этом духе?

- Да нет, вряд ли.

Я завел мотор и выбрался с забитой машинами стоянки. Одновременно с нами со стоянки выезжало еще несколько машин, но не так много, чтобы забить выезд на дорогу. Доедем без помех - разве что случится что-нибудь непредвиденное.

- Я думала, вас затопчут насмерть, - сказала племянница без особых эмоций. - Как человеку удается выжить в таком столпотворении?

- Везет, - коротко ответил я.

- Тетя явно вздохнула с облегчением, когда вы встали.

Я хмыкнул в знак согласия.

- Я тоже.

- Зачем вы этим занимаетесь? - спросила она.

- Скачками?

- Угу.

- Нравится.

- Нравится, когда вас топчут копытами?

- Нет. Это бывает не так часто.

Мы съехали с верескового холма и спокойно двинулись по дороге, которая в летнее время вечно бывает забита машинами отпускников. Но сегодня на дороге не было ни перегруженных фургонов, ни остановившихся на обочине машин с детишками, которых укачало, ни несчастных жертв кораблекрушения, мрачно ожидающих прибытия помощи. В ноябре девонширские дороги были пустынными и свободными и без помех вели нас к большим трассам, по которым мы без проблем доберемся в Чизик.

- Нет, скажите честно, - настаивала она, - зачем вы занимаетесь этим?

Я посмотрел на нее и увидел в ее лице интерес, вполне уместный для работника прессы. Еще я увидел большие серые глаза, тонкий прямой нос и решительно сжатые губы. «Красивая, породистая, ухоженная», - подумал я.

Репортеры уже сто раз задавали мне этот вопрос, и я дал стандартный ответ:

- Я занимаюсь этим потому, что родился для этого. Я вырос в конюшне.

Я не помню времен, когда не умел ездить верхом. И я не помню времен, когда не хотел быть жокеем.

Она слушала, склонив голову набок и глядя мне в глаза.

- По-моему, мне раньше никогда не приходилось встречаться с жокеями, - задумчиво произнесла она. - В Америке вообще скачки с препятствиями распространены меньше, чем в Англии.

- Да, пожалуй, - сказал я. - В Англии скачек с препятствиями, пожалуй, даже больше, чем гладких. Во всяком случае, не меньше, это точно.

- Так все же, зачем вы этим занимаетесь?

- Я же вам ответил.

- Ага, - сказала она и отвернулась, глядя на проносящиеся мимо поля.

Я дал волю фантазии. Я подумал, что для меня скачки - все равно что для кого-то другого - игра на скрипке. Я тоже извлекаю мелодию из сочетания тренированных мускулов и интуиции. Я стал жокеем потому, что общение с лошадью заполняет мою душу совершенным ритмом и высоким восторгом объединения с конем; но разве этакую чушь можно сказать вслух?

- Когда я верхом, - сказал я, - я чувствую, что по-настоящему живу.

Она снова обернулась ко мне и чуть заметно улыбнулась.

- Тетя говорит, что вы умеете читать их мысли.

- Это умеет любой, кто близко общается с лошадьми.

- Но некоторые делают это лучше других?

- На самом деле не знаю.

Она кивнула.

- Да, это похоже на правду. Тетя говорит, что вы и мысли людей тоже читать умеете.

Я коротко взглянул на нее.

- Похоже, ваша тетя вам много чего наговорила.

- Моя тетя, - пояснила она ровным тоном, - видимо, хотела, чтобы я поняла, что если я поеду с вами, со мной не случится ничего дурного.

- Великий боже!

- И я вижу, что она была права.

- Хм.

Я подумал, что если с Даниэль де Бреску случится что-то дурное по моей вине, для меня это будет самый верный способ потерять работу. Хотя, возможно, в других обстоятельствах и при ее согласии я бы не отказался… Она была стройной и длинноногой, двигалась со сдержанной грацией и смотрела на мир ясными глазами. И если я находил блеск и запах ее волос и кожи свежим и приятным, что ж, это всего лишь превращало путешествие из нудной обязанности в удовольствие.

Между Эксетером и Бристолем, пока день клонился к вечеру, Даниэль рассказала мне, что провела в Англии три недели и ищет себе квартиру, но пока живет у дяди с тетей. Она приехала, потому что государственное агентство новостей, где она работает, направило ее в Лондон. Она работает координатором лондонского бюро, и, поскольку она всего вторую неделю как приступила к работе, ей очень важно не опаздывать.

- Не опоздаете, - заверил я ее.

- Да, пожалуй… Вы всегда ездите со скоростью восемьдесят миль в час?

- Нет, только если никуда не тороплюсь.

- Ничего себе!

Она рассказала мне, что Ролан де Бреску, муж принцессы, - старший брат ее отца. Ее отец в молодости эмигрировал из Франции в Калифорнию и женился на американке. Даниэль была их единственной дочерью.

- По-моему, когда папа уехал, произошел семейный скандал, но в чем там было дело, он мне никогда не рассказывал. Однако он все время посылает им поздравительные открытки - видимо, тоскует по родным корням. Во всяком случае, он сообщил дяде Ролану, что я еду в Лондон, и принцесса пригласила меня в гости. Я раньше с ними никогда не встречалась. Я вообще первый раз в Европе.

- Ну и как вам здесь нравится?

Она улыбнулась.

- Вам бы, наверно, тоже понравилось жить в особняке на Итон-сквер с кухаркой, горничными и дворецким. И еще с шофером. Всю прошлую неделю меня на работу возил шофер, и он же забирал меня после работы. И вчера то же самое. Тетя Касилия говорит, что после полуночи в подземке ездить опасно, так же как в Нью-Йорке. Она беспокоится еще больше, чем моя мама. Но я у них долго не проживу. Они оба очень добры ко мне, и тетя мне нравится, и мы с ней очень подружились, но мне все равно нужен свой угол, и где-нибудь поближе к офису. И еще мне нужна машина. Наверно, придется купить.

- Вы долго пробудете в Англии? - спросил я.

- Не знаю. Наверное, года три. А может, и меньше. Компания может перевести меня в другое место.

Она сказала, что мне незачем много рассказывать о себе - она и так достаточно знает обо мне от тети.

Она сказала, что знает, что я живу в Ламборне, что я из старой семьи лошадников и что у меня есть сестра-близнец, которая замужем за тренером скаковых лошадей из Ньюмаркета. Она сказала, что знает, что я не был женат.

Последнее замечание повисло между нами, как знак вопроса, и я ответил на незаданный вопрос:

- Я и сейчас не женат. И девушки у меня нет. Раньше были.

Я почувствовал, что она улыбается.

- А у вас? - спросил я.

- То же самое.

После этого мы довольно долго ехали молча, задумавшись. Я думал о том, что скажет или подумает принцесса, если я приглашу ее племянницу пообедать со мной. Это могло несколько изменить близкие, но сдержанные отношения, которые сложились между нами за эти годы, и я боялся, что они изменятся не в лучшую сторону.

Между Бристолем и Чизиком, когда я включил фары и мы на полной скорости понеслись по магистрали М-4, Даниэль принялась рассказывать мне о своей работе. По ее словам, работа эта состояла в основном в материальнотехническом обеспечении: она должна была отсылать съемочные группы и репортеров туда, где что-то случалось.

- Половину времени я занимаюсь тем, что смотрю на расписания поездов и дорожные карты и рассчитываю, каким путем надо ехать, чтобы добраться как можно быстрее. И судя по тому, где мы находились, я была уверена, что мы опоздаем. - Она взглянула на спидометр. - Мне и не снилось, что мы поедем на скорости девяносто миль в час!

Я снизил скорость до восьмидесяти восьми. Нас без труда обошла другая машина. Даниэль покачала головой.

- Да, наверно, мне потребуется время, чтобы привыкнуть, - сказала она. - И часто вас штрафуют за превышение скорости?

- За десять лет - раза три.

- Это при том, что вы всегда ездите с такой скоростью?

- Довольно часто.

Она вздохнула.

- А у нас, в старых добрых Штатах, семьдесят миль в час считается смертным грехом! Вы там не бывали?

- В Америке? - Я кивнул. - Бывал. Два раза. Я однажды участвовал в скачках на Охотничий кубок Мэриленда.

- Это же любительская скачка, - осторожно заметила Даниэль, видимо не желая обидеть меня недоверием к моим словам.

- Ну да. Начинал я как любитель. Я хотел сперва проверить, гожусь ли я в жокеи, прежде чем посвятить этому свою жизнь.

- А если бы оказалось, что не годитесь?

- Я поступил в колледж.

- И бросили? - недоверчиво спросила Даниэль.

- Бросил. Я начал выигрывать. А это было то, чего мне хотелось больше всего. Я и в колледж поступал только на всякий случай, если не получится стать жокеем. Для страховки.

- А на какую специальность?

- На ветеринара.

Даниэль была потрясена.

- Вы хотите сказать, что бросили ветеринарный колледж ради того, чтобы стать жокеем?

- Ну да, - сказал я. - А почему бы и нет?

- Но… но…

- Ах да, конечно! сказал я. - Все атлеты, спортсмены и так далее, дожив до тридцати пяти, оказываются на улице совершенно не приспособленными к жизни… Ничего, у меня впереди еще есть лет пять.

- А потом?

- Ну, потом я, видимо, стану тренером. Буду тренировать лошадей для новых жокеев. Впрочем, до этого еще далеко.

И я пожал плечами.

- Сегодня это оказалось достаточно близко, - заметила Даниэль.

- На самом деле нет.

- Тетя Касилия говорит, что спускаться в бочке по Ниагарскому водопаду, возможно, опаснее, чем участвовать в скачках с препятствиями. Возможно.

А возможно, и нет.

- Спуститься в бочке по Ниагарскому водопаду - значит заработать себе славу и натерпеться страху на всю жизнь. Это не профессия.

- А вы пробовали?

- Нет, конечно. Это же опасно.

Даниэль рассмеялась.

- Неужели все жокеи такие, как вы?

- Нет. Жокеи все разные. Так же, как и принцессы.

Она вздохнула полной грудью, словно вбирала морской воздух. Я ненадолго отвлекся от дороги, чтобы еще раз рассмотреть ее лицо. Что бы ни говорила ее тетя о моей способности читать мысли, с женщинами мне это никогда не удавалось - кроме Холли… И я знал, что хочу этого, что без этого моя любовь будет казаться мне несовершенной. Наверно, если бы у меня не было Холли, я бы женился на одной из тех двух девушек, которые нравились мне больше других; но мне не хотелось жить вместе с ними.

Я не хотел жениться на Холли, я не хотел переспать с ней, но моя любовь к ней была более глубокой. Похоже, секс и мысленное общение во мне не уживались. Но пока я не добьюсь этого, я, скорее всего, останусь холостяком.

- О чем вы думаете? - спросила Даниэль. Я натянуто улыбнулся.

- О том, что не знаю, о чем думаете вы.

Помолчав, она сказала:

- Я думала о том, что понимаю, что имела в виду тетя Касилия, когда сказала, что вы - человек необычный.

- Что-что она сказала?

- Что вы - человек необычный.

Я спросила ее чем, но она только вежливо улыбнулась и сменила тему.

- А… а когда это было?

- Сегодня утром, когда мы ехали в Девоншир. Она все время звала меня на скачки, с тех пор как я приехала, и вот сегодня согласилась поехать, потому что она договорилась, что меня отвезут в Лондон. Сама она осталась ночевать у Инскумов - у них сегодня какой-то грандиозный прием. Наверно, она надеется, что я полюблю скачки так же, как она. Вам не кажется, что ей бывает одиноко ездить на все эти дальние ипподромы с одним только шофером?

- Я не думаю, что она чувствовала себя одинокой, пока не появились вы.

- Да?

Она на некоторое время умолкла. Наконец я прозаично сказал:

- Через три минуты будем в Чизике.

- Как, уже? - ее голос звучал несколько разочарованно. - В смысле, я очень рада. Но эта поездка доставила мне такое удовольствие…

- Мне тоже.

Тут я внезапно ощутил присутствие Холли, и перед моим внутренним взором встало ее измученное и встревоженное лицо. Я резко спросил у Даниэль:

- Рядом с вашим офисом есть телефон-автомат?

- Да, кажется, есть… - казалось, она была несколько озадачена моим встревоженным голосом. - Хотя вы можете позвонить и от меня. Вы что, забыли что-то важное?

- Нет… я… это… - Я понял, что объяснить логически это невозможно, и сдался. - У меня такое чувство, - неуклюже сказал я, - что мне надо позвонить сестре.

- Чувство? - с любопытством переспросила она. - У вас был такой вид, словно вы по меньшей мере забыли про встречу с президентом.

Я покачал головой.

- Вот и Чизик. Куда нам надо?

Следуя ее указаниям, я подъехал к зданию, похожему на склад, и поставил машину на стоянке, у въезда на которую висела табличка «Только для персонала». На часах было двадцать минут седьмого - еще десять минут в запасе.

- Идемте, - сказала Даниэль. - Предоставить возможность поговорить по телефону - это самое меньшее, что я могу сделать для вас.

Я неуклюже выбрался из машины, и Даниэль виновато сказала:

- Наверно, мне не следовало заставлять вас вести машину всю дорогу…

- Ну, это немногим дальше, чем до моего дома.

- Наглое вранье. Мы проехали поворот на Ламборн пятьдесят миль назад.

- А, пустяки!

Она смотрела, как я запираю дверцу машины.

- Нет, серьезно, с вами все в порядке?

- Ничего такого, чему не могла бы помочь горячая ванна.

Она кивнула, повернулась и повела меня в здание. У здания были стеклянные входные двери, а за ними - холл, уставленный креслами и растениями в кадках. У регистрационного стола сидел охранник в форме. Она назвала мое имя, охранник записал меня в книгу, выдал мне пропуск на прищепке и указал на тяжелую дверь, которая открывалась по звонку.

- У нас тут как на военной базе, вы уж извините, - сказала Даниэль.

- Компания сейчас панически боится террористов.

Мы прошли коротким коридором и оказались в большом офисе, где стояло штук семь столов. Сидевшие за ними люди по большей части собирались уходить домой. Еще в комнате было море зеленого ковра, с десяток компьютеров и, вдоль длинной стены, ряд телеэкранов на уровне выше человеческого роста. По всем экранам показывали разные программы, но звук был выключен.

Даниэль и прочие обитатели офиса обменялись непринужденными приветствиями. Про меня никто не спросил. Она провела меня через комнату к своим владениям. Это были два письменных стола, поставленных под прямым углом друг к другу, и между ними - удобное вращающееся кресло, которое позволяло сидеть за обоими столами. На столах находились несколько ящиков с карточками, компьютер, пишущая машинка, пачка газет и телефон. За креслом на стене висела большая таблица, на которой можно было писать фломастером, а потом стирать. Графы таблицы были озаглавлены: «СОБЫТИЕ», «ГРУППА», «МЕСТО», «ВРЕМЯ», «ФОРМАТ».

- Садитесь, - сказала Даниэль, указывая на кресло. Она сняла трубку и нажала на светящуюся кнопку на телефоне. - О'кей. Звоните.

Она обернулась, чтобы посмотреть на таблицу.

- Так, ну-ка глянем, что произошло в мире, пока меня не было.

Она просмотрела графы. В графе «Событие» кто-то написал большими черными буквами: «Посольство».

- Хэнк! - окликнула Даниэль. - Что там за история с посольством?

Ей ответили:

- Кто-то написал красной краской на дверях американского посольства:

«Янки, убирайтесь домой!», и охрана устроила шухер.

- Беда какая!

- Тебе нужно будет дать дополнительное сообщение в «Ночную линию».

- Да, конечно… А у посла интервью уже взяли?

- Нет, до него пока еще не добрались.

- Надо будет попробовать еще раз.

- Конечно, детка! Это теперь твои проблемы! Вперед!

Даниэль весело улыбнулась мне, и я с некоторым удивлением понял, что ее работа куда важнее, чем я думал, и что она тоже чувствует, что живет по-настоящему, когда приходит на работу.

- Звоните, звоните! - повторила она.

- Ага.

Я набрал номер, и Холли сняла трубку после первого же звонка.

- Кит! - напряженно крикнула она в трубку.

- Да, - сказал я.

Холли крикнула так громко, что ее голос долетел до ушей Даниэль.

- Откуда она знала? - удивилась Даниэль. Потом ее глаза расширились.

- Она ждала вашего звонка! Вы знали…

Я коротко кивнул.

- Кит! - говорила Холли. - Где ты? С тобой все в порядке? Твоя лошадь упала…

- Все отлично. Я в Лондоне. Что стряслось?

- Все стало еще хуже! Все ужасно! Мы… мы потеряем конюшню… все…

Бобби куда-то ушел…

- Холли, - сказал я, - запиши мой телефон. - Зачем? Ах, из-за «жучков»? Да плевать мне на «жучки»! С телефонной станции обещали прийти завтра утром, поискать. Но теперь уже все равно. Мы погибли! Все кончено…

- Казалось, она измотана до предела. - Ты не мог бы приехать? Бобби просит. Ты нам нужен. Ты нас поддерживаешь…

- Что случилось? - спросил я.

- Это банк. Новый директор. Мы сегодня ходили к нему, и он говорит, что у нас нет денег даже на то, чтобы в пятницу выдать зарплату работникам, и что они намерены заставить нас продать конюшню… Он говорит, наше имущество стоит меньше, чем мы им должны… и что мы скатываемся все ниже, потому что наших доходов не хватает даже на то, чтобы уплатить проценты на те деньги, которые Бобби занял на покупку жеребят. Ты знаешь, сколько он с нас хочет содрать? Еще семь процентов сверх первоначальной ставки! Значит, всего семнадцать процентов! А они еще начисляют проценты на проценты… долг растет, как снежный ком… это чудовищно… это просто нечестно!

«Бардак! - подумал я. - Впрочем, банки никогда не были благотворительными заведениями».

- Он признался, что это все из-за статей, - плачущим голосом продолжала Холли. - Он сказал, как неудачно… - неудачно! - что отец Бобби не хочет нам помочь ни единым пенни… Это все из-за меня… Это я виновата, что Бобби…

- Холли, прекрати! - сказал я. - Ты городишь чушь. Сиди спокойно. Я сейчас приеду. Я в Чизике. Часа через полтора буду.

- Банкир говорит, что мы должны раздать лошадей владельцам. Он говорит, Бобби не первый и не последний тренер, который прогорел… говорит, такое случается сплошь и рядом… такая жестокость! Я готова была его убить!

- Хм… - сказал я. - Ладно, ты, главное, пока ничего не предпринимай. Выпей. Свари мне шпинату или чего-нибудь такого, а то я голодный как волк. Я выезжаю. До встречи.

Я положил трубку и вздохнул. На самом деле мне вовсе не хотелось ехать в Ньюмаркет, когда все тело ныло от ушибов и в животе бурчало от голода, и мне вовсе не хотелось разбираться со всеми этими проблемами семейства Аллардеков. Но договор есть договор. Мой близнец, моя неразрывная связь, и все такое.

- Что, какие-то проблемы? - спросила Даниэль, внимательно следившая за мной, Я кивнул и коротко рассказал ей о нападках «Знамени» и их тяжелых финансовых последствиях. Даниэль быстро пришла к тому же выводу, что и я.

- Отец Бобби - жопа.

- Жопа - это самое точное слово, - согласился я.

Я медленно встал с кресла и поблагодарил ее за телефон.

- Вы сейчас не в том состоянии; чтобы куда-то ехать! - протестующе заметила она.

- Это только кажется! - Я наклонился и поцеловал ее в душистую щечку. - Вы еще приедете на скачки со своей тетей?

Она посмотрела мне в глаза.

- Возможно, - ответила она.

- Это хорошо.

Бобби и Холли молча сидели на кухне и смотрели в пространство. Когда я вошел, они равнодушно повернули головы в мою сторону.

Я похлопал Бобби по плечу, поцеловал Холли и спросил:

- Слушайте, у вас тут вина нет случайно? Я умираю от многих различных недугов, и первое, что мне нужно, - это выпить!

Мой бодрый голос показался неуместно громким в царящем вокруг унынии.

Холли тяжело поднялась на ноги и подошла к буфету, где стояли стаканы. Она протянула руку к дверце - и тяжело уронила ее. И обернулась ко мне.

- После того как ты звонил, - сказала она безжизненным голосом, - я полнила результаты анализов. Я действительно беременна. Сегодняшний вечер должен был быть самым счастливым в нашей жизни…

Она обвила руками мою шею и тихо заплакала. Я тоже обнял ее и прижал к себе. А Бобби остался сидеть. Похоже, ему было слишком плохо, чтобы ревновать.

- Ладно, - сказал я. - Выпьем за малыша. Ничего, мои дорогие. Бизнес - дело наживное, к тому же ваш бизнес еще не лопнул. А детки остаются навсегда, благослови бог их душеньки.

Я расцепил руки Холли и достал стаканы. Она молча вытерла глаза рукавом свитера.

- Ты не понимаешь, - глухо сказал Бобби. Но я как раз отлично его понимал. У него не осталось сил, чтобы бороться, слишком велико было поражение. Я и сам знавал подобное состояние духа. Когда тебе так хреново, требуется очень большое усилие воли, чтобы не опускать рук.

- Включи музыку, да погромче! - сказал я Холли.

- Не надо, - сказал Бобби.

- Надо, Бобби. Надо, - сказал я. - Встань и крикни что-нибудь. Покажи судьбе фигу. Расколошмать что-нибудь. Или выругайся от души.

- Я тебе шею сверну! - сказал он с проблеском ярости.

- Вот и отлично. Давай!

Он вскинул голову, уставился на меня, потом вскочил на ноги. Его мышцы просто на глазах снова наливались силой, в глазах вспыхнула гневная отвага.

- Вот и отлично? - вскричал он. - Я тебе шею сверну, гребаный Филдинг!

- Вот это уже лучше, - сказал я. - И дай мне чего-нибудь поесть.

Но вместо этого он подошел к Холли, обнял ее, и они стояли посреди кухни и плача, и смеясь. Они снова вернулись в мир живых. Я вздохнул, смиренно порылся в морозилке в поисках чего-нибудь, что можно приготовить по-быстрому и от чего не толстеют, нашел, сунул в микроволновку, налил себе красного вина и залпом выпил.

За ужином Бобби признался, что был настолько угнетен, что даже не обошел на ночь конюшни. Поэтому после кофе мы с ним вышли во двор.

Ночь была холодная и ветреная, луна временами скрывалась за летящими по небу облаками. Все выглядело тихим и мирным. Лошади дремали в своих денниках и почти не шевелились, когда мы заглядывали к ним.

Денники, где раньше стояли лошади Джермина Грейвса, по-прежнему были пусты. Веревка, ведущая к колокольчику, была отвязана и висела на последней скобе. Я снова привязал ее к двери. Бобби следил за мной.

- Думаешь, это необходимо? - с сомнением спросил он.

- Необходимо, - уверенно ответил я. - Мы отдали торговцу кормами чек Грейвса позавчера, но он до сих пор не оплачен. Я не доверяю Грейвсу и намерен привязать к этому колокольчику как можно больше веревок.

Бобби покачал головой.

- Да нет, он не вернется.

- Желаешь рискнуть?

Он некоторое время смотрел на меня, потом ответил:

- Нет.

Мы натянули еще три веревки через все дорожки, ведущие к конюшне, и позаботились о том, чтобы колокольчик падают, как только заденут любую из них. Возможно, это была довольно примитивная система, но ведь дважды она уже сработала. И она сработала в третий раз в час ночи.

Глава 8

Несмотря на то что я говорил Бобби, я очень удивился. Вскочил с постели и сразу понял, что делать этого не стоило, по крайней мере, так быстро, несмотря на то что вечером я долго отмокал в горячей ванне. Все тело стонало, суставы скрипели, мышцы ныли…

Все необходимое на случай, если придется ночевать в чужом доме бритву, чистую рубашку, зубную щетку, - я всегда возил с собой в сумке в машине, и поэтому сейчас я, как всегда, спал в ярко-голубых спортивных трусах. Я бы оделся, но тело совершенно не гнулось. Поэтому я просто сунул ноги в ботинки, выскочил на лестницу и увидел нерешительно переминавшегося с ноги на ногу заспанного Бобби в плавках и пижамной куртке.

- Это был колокольчик? - спросил он.

- Да. Я опять побегу к дороге, а ты давай во двор.

Он посмотрел на меня, потом на себя и обнаружил, что оба мы почти голые.

- Сейчас.

Он нырнул в их с Холли спальню и вернулся оттуда со свитером для меня и брюками для себя. Одеваясь на ходу, мы сбежали по лестнице и выскочили в ветреную ночь. Ночь была лунная, что оказалось очень кстати, потому что фонариков мы не захватили.

Я поспешно заковылял к воротам, но натянутая через дорожку веревка была на месте. Если Грейвс и явился, он явился другим путем.

Я вернулся во двор, чтобы помочь Бобби. Бобби растерянно стоял посреди двора в полутьме и озадаченно оглядывался по сторонам.

- Никакого Грейвса, - сказал он. - Как ты думаешь, может, колокольчик просто сдуло ветром?

- Нет, он слишком тяжелый. Ты все веревки проверил?

- Все, кроме той, которая была на садовой калитке. Но там никого нет.

Оттуда никто прийти не мог.

- А все-таки… - Я отправился по дорожке, ведущей к калитке, и Бобби поплелся за мной. Мы обнаружили, что грубо сколоченная деревянная калитка распахнута настежь. Ветром ее отворить не могло. Калитка запиралась на кольцо из цепочки, а сейчас цепочка висела на столбике, явно снятая человеческими руками.

Никакого шума не было слышно из-за воя ветра. Бобби с сомнением оглянулся назад. Похоже, он собирался вернуться во двор.

- А вдруг он в саду? - сказал я.

- Да что ему там делать? И как он туда попал? - Он мог перелезть через изгородь в загон, а потом пройти по этой тропе, так что не задел ни одной веревки, кроме этой.

- Но это же бессмысленно! Через сад лошадей не выведешь. Он весь огорожен стеной. Он даже и пробовать не станет.

Я был склонен согласиться с ним, но, в конце концов, ведь кто-то же открыл эту калитку?

Сад при доме тянулся вдоль одной его стены; с трех остальных сторон находились дорожка, ведущая к дому, двор конюшни и службы. Кроме калитки, у которой мы стояли, в сад можно было попасть только через застекленные двери, ведущие в гостиную.

Возможно, Бобби тоже пришла в голову эта неприятная мысль. Во всяком случае, когда я вошел в калитку и сошел с выложенной камнем дорожки на газон, глушивший шаги, он не раздумывая последовал за мной.

Мы быстро и бесшумно прошли небольшое расстояние, отделявшее нас от застекленной двери, но она оказалась закрыта. В квадратных стеклах дверной рамы отражался бледный свет луны.

Мы уже собирались подергать дверь, чтобы проверить, точно ли она заперта, когда я услышал сквозь шум ветра слабый стук упавшего и покатившегося вниз предмета и вслед за этим резкое и отчетливое: «Ссука!».

Мы с Бобби застыли как вкопанные. Наши глаза уже полностью приспособились к тьме, но никого видно не было.

- Слезай! - сказал тот же голос. - Мне это не нравится!

- Заткнись!

Всем существом чувствуя, как хорошо меня видно в темноте с голыми ногами и в ярко-голубых трусах, я пошел по газону в том направлении, откуда слышались голоса, хотя любой полицейский вам скажет, что этого делать ни в коем случае не следует, а наоборот, нужно немедленно вернуться в дом и позвонить в полицию.

Мы с Бобби обнаружили мужчину, стоящего у складной лестницы и смотрящего вверх. На нем не было ни маски, ни капюшона - обычный костюм, который на взломщике смотрелся несколько странно.

Это не был ни Джермин Грейвс, ни его племянник, Джаспер.

Человек моложе сорока лет, черноволосый, абсолютно мне неизвестный.

Он не заметил нас, пока мы не подошли вплотную, настолько был занят тем, что происходило наверху, и когда я громко осведомился: «Мужик, а что это ты здесь делаешь?», он подскочил от неожиданности.

Бобби ударил его под колени с ловкостью опытного регбиста, а я схватился за лестницу и толкнул ее в сторону. Сверху раздался вопль, и с крыши ссыпался второй незнакомец, который рухнул на пустующую клумбу.

Я навалился на него, ткнул его лицом в ноябрьскую грязь и принялся одной рукой ощупывать его карманы, ища оружие. Он все это время извивался и брыкался. Не найдя оружия, я попытался добыть из него какие-нибудь документы, дневник, письмо или что-нибудь такое. Люди, которые отправляются на дело в костюмах, уместных скорее в офисе, вполне могли не принять необходимых мер предосторожности.

До карманов я добраться не мог: было темно и он очень дергаются, - но я ухватился за ворот пиджака и потянул его назад и вниз, на некоторое время связав противнику руки. Он бился и пинал меня ногами, и в конце концов ему удалось стряхнуть меня с себя, но я обеими руками вцепился в пиджак и держался изо всех сил, что не давало ему возможности двигать руками и буквально сводило его с ума.

Чтобы освободиться, он выскользнул из пиджака, оставив его у меня в руках, и не успел я что-то предпринять, как он вскочил на ноги и бросился бежать.

Я не стал гнаться за ним. Вместо этого я обернулся к Бобби. Он катался по земле, обмениваясь короткими резкими ударами и сдавленными ругательствами с человеком, который держал лестницу. Я бросил пиджак в густую тень у стены дома и бросился на помощь к Бобби. Вдвоем нам удалось повалить взломщика на землю и уткнуть его носом в траву. Бобби уселся ему на ноги, я поставил ногу ему на шею. Бобби несколько раз ударил его по почкам, явно намереваясь причинить боль.

- Что-нибудь, чем его связать! - сказал он.

Я наклонился, взялся за ворот пиджака взломщика и, как и в прошлый раз, стянул его. Потом снял ногу с его шеи и сказал Бобби:

- Этого будет довольно.

- Чего?! Не валяй дурака!

Пришелец принялся вырываться. Боевой дух в нем еще не угас. Бобби изо всех сил ударил его в ухо и снова в поясницу. Я сунул руку в карман пиджака, достал бумажник и сунул его под нос Бобби.

- Гляди! - сказал я. Но Бобби только потряс головой. Он не понял, что это такое, и не хотел, чтобы ему мешали.

Я сунул бумажник обратно, бросил пиджак в тень рядом с первым и с секунду смотрел, как Бобби и взломщик, теперь оставшийся в одной рубашке, мутузят друг друга, катаясь по земле. Взломщик пытался вырваться и убежать, а Бобби хотел драться.

Бобби был высоким и сильным. Покушение на его дом разгневало его, и, кроме того, наверняка вся подавленная и беспомощная ярость последних страшных дней вырвалась наружу: во всяком случае, он бил своего противника всерьез. Меня внезапно охватила тревога. Я подумал, что это уже слишком, что он уже не просто хочет задержать взломщика, а избивает этого человека, бьет смертным боем. Я перехватил занесенную руку Бобби и потянул назад. Бобби потерял равновесие, его жертва вывернулась и упала на колени, кашляя, захлебываясь, хватаясь за живот.

- Сука! - зло рявкнул Бобби и ударил меня вместо него. Взломщик тем временем с трудом поднялся на ноги и заковылял к калитке.

Бобби попытался броситься за ним. Когда я схватил его, чтобы остановить, он сильно ткнул меня кулаком под ребра.

- Проклятый Филдинг! Мудак! Ублюдок гребаный!

- Бобби… Пусть уходит…

В ответ я получил мощную затрещину и еще один тычок под ребра вместе с несколькими непечатными замечаниями относительно меня и моих родственников.

Бобби никак не утихомиривался. Он заехал мне в подбородок и, наконец, вырвался из моих рук, напоследок еще разок съездив меня по голове, так что я чуть не прикусил язык.

Через пару шагов мне удаетесь его догнать. Он развернулся ко мне, бранясь и становясь все более агрессивным.

- Бога ради, Бобби… - сказал я. Я не отвечал на его удары - просто стараются удержать его руки и отводить удары, выжидая, пока его запал не истощится.

Все поколения наших предков смотрели на меня из его горящих ненавистью глаз: Аллардеки и Филдинги, которые не переставая дрались на пистолетах, и на шпагах, и просто на кулаках. Бобби перенес ярость, которую пробудил в нем этот несчастный взломщик, на меня, своего старинного врага, и все разумные ограничения рухнули. Сейчас он пытался уничтожить меня. Весь его гнев, страх, отчаяние сосредоточились на мне.

Сцепившись в дикой, первобытной грызне, мы пересекли газон и очутились у калитки; и здесь, когда я оказался прижат спиной к тяжелому столбу и деваться мне было уже некуда, его убийственная ярость наконец стихла. Он уронил руки, сник, сумасшедшая сила оставила его.

Бобби тупо уставился на меня. Его глаза блестели в лунном свете, словно стеклянные.

- Ублюдок! - повторил он, но уже без прежней ярости, потом повернулся и зашагал по дорожке в сторону двора.

- Боже всемогущий! - сказал я вслух и несколько раз глубоко, с облегчением вздохнул. Некоторое время я постоял, выжидая, пока успокоится бешено колотящееся сердце, потом отклеился от столба и пошел забрать пиджаки взломщиков. Конечно, кулакам Бобби было далеко до лошадиных копыт, и все же я прекрасно мог бы обойтись без этих тумаков. «Опа! - подумал я. - А ведь через двенадцать часов мне еще предстоят три скачки в Ньюбери, и лошадки там будут одна вреднее другой…»

Пиджаки лежали там, где я их бросил, в углу между пустующей клумбой и кирпичной стеной дома. Я подобрал их и некоторое время стоял, разглядывая серебристую лесенку, которая вела на крышу, и стену, которая в этом месте была совершенно глухой. Ни одного окна. Интересно, зачем взломщикам лезть в дом в том месте, где нет ни одного окна?

Я нахмурился, запрокинул голову и посмотрел наверх. Над карнизом в ночном небе вырисовывался силуэт большой каминной трубы. Это были труба камина в гостиной. Камин располагался как раз у той стены, перед которой я стоял.

Я нерешительно взглянул на лестницу, ведущую как раз к трубе. Меня пробрала дрожь - ветер был холодный. Потом, пожав плечами, бросил пиджаки на прежнее место, прислонил лестницу к карнизу, воткнул ее поплотнее в клумбу и полез наверх.

Лестница была алюминиевая, с телескопическими секциями. Я молился, чтобы она не вздумала сложиться подо мной.

Честно говоря, я не люблю высоты. На полпути я пожалел, что полез туда. Зачем меня вообще понесло на эту шаткую лестницу, да еще в темноте? Вот сейчас грохнусь, разобьюсь и не смогу завтра участвовать в скачках. Это настоящее безумие, ей-богу!

Я добрался до крыши. Еще четыре-пять ступенек лестницы торчали над карнизом, доходя до самой трубы. На крыше лежал раскрытый мешок с инструментами: гаечными ключами, отвертками, плоскогубцами и всем прочим, рассованным по специальным кармашкам. Рядом лежал моток чего-то вроде черного шнура, один конец которого вел наверх, к кронштейну на трубе.

Я пригляделся к трубе повнимательнее и чуть не рассмеялся. Мы слишком многое принимаем как само собой разумеющееся. Некоторые вещи мы видим каждый день, не давая себе труда рассмотреть их. На кронштейне, вбитом в трубу, были два телефонных ввода, провода от которых шли в дом Бобби. Я ведь сто раз видел эти провода, и мне даже не приходило в голову, что они прикреплены к трубе. Провод уходил во тьму, к телефонному столбу, стоявшему у дороги, старая надземная система, которой нет только в самых новых районах.

На кронштейне, на конце черного шнура, был маленький квадратный предмет величиной примерно с кусок сахару, с торчащим из него тоненьким стерженьком длиной примерно в палец. Я осторожно потрогал его и обнаружил, что он болтается, словно закреплен только наполовину.

Луна садилась - как раз тогда, когда мне нужен был свет. Я ощупал эту квадратную штуковину и нашел полузакрепленный винт. Я не видел его, но он легко отвинтился и скоро выпал мне в руку. Кубик со стерженьком отвалился от кронштейна, и я наверняка потерял бы их, если бы не жесткий шнур, который был привязан к ним. Часть шнура успела размотаться, но я поймал его, смотал, положил шнур и кубик со стерженьком на мешок с инструментами, скатал его и застегнул на пряжку.

Я подумал, что мешку с инструментами ничего не сделается, если он упадет на клумбу, поэтому я швырнул его вниз и спустился по лестнице так же медленно и осторожно, как поднимался, стараясь не упасть. Нет, верхом на лошади чувствуешь себя куда увереннее.

Я подобрал пиджаки и мешок, а лестницу оставил на месте. Выйдя из сада, я прошел по дорожке к двери кухни. На пороге стояла Холли в халате, дрожа от холода и беспокойства, с расширенными от страха глазами.

- Слава богу! - сказала она, увидев меня. - А где Бобби?

- Не знаю. Пошли в дом. Выпьем чего-нибудь горячего.

Мы вошли в кухню - там всегда теплее, - и я поставил чайник. Холли высматривала в окно своего пропавшего мужа.

- Он скоро придет, - сказал я. - С ним все в порядке.

- Я увидела, как мимо пробежали двое людей…

- Куда они побежали?

- Через забор и в загон. Сперва один, потом, чуть попозже, другой.

Второй… как бы это сказать… стонал.

- Хм, - сказал я. - Бобби ему врезал.

- В самом деле? - в ее голосе появилась гордость. - А что это были за люди? Это был не Джермин. Они приходили за его лошадьми?

- Тебе чего налить, - спросил я, - кофе, чаю или шоколаду?

- Шоколаду.

Я сделал ей шоколаду, заварил себе чаю и поставил дымящиеся чашки на стол.

- Садись, - сказал я. - Он сейчас вернется.

Она неохотно подошла и села. Я положил мешок с инструментами на стол и принялся его расстегивать. В Холли проснулось любопытство.

- Видишь вот эту маленькую коробочку со стерженьком и шнуром? спросил я. - Готов поручиться чем угодно, что это и есть та самая штука, через которую прослушивали ваш телефон.

- Но она же такая маленькая!

- Да. Жалко, что я не разбираюсь в электронике. Ничего, завтра выясним, как она работает. - Я взглянул на часы. - Пожалуй, уже сегодня.

Я рассказал ей, где нашел «жучков» и как мы с Бобби вспугнули пришельцев. Она нахмурилась.

- Эти двое… Они что, привинчивали это к нашему телефону?

- Нет, скорее наоборот, снимали. Или меняли батарейку.

Холли поразмыслила.

- Я ведь вечером говорила тебе по телефону, что завтра к нам приедут искать «жучков».

- Говорила.

- И, наверно, они это услышали и подумали… ну, эти двое… что если снять «жучок», телефонисты ничего не найдут и мы никогда ничего не узнаем.

- Да, пожалуй, ты права, - сказал я. Я взял один из пиджаков и принялся методично обшаривать карманы, выкладывая на стол их содержимое.

Холли с удивлением смотрела на это.

- Неужели они забыли свои пиджаки?

- У них не было особого выбора.

- Но все эти вещи…

- Они были ужасно беспечны, - сказал я. - Дилетанты!

В первом пиджаке обнаружилась пачка бумаги для заметок, три ручки, записная книжка, носовой платок, две зубочистки и бумажник, который я показывал Бобби в саду. В бумажнике оказалась небольшая сумма денег, пять кредитных карточек, фотография девушки и талон на прием к зубному врачу. Кредитные карточки были на имя Оуэна Уаттса. В записной книжке было не только то же самое имя, но также адрес (домашний) и телефон (рабочий). Страницы были полны записей о встречах и говорили о деловой и упорядоченной жизни.

- Ты чего мурлычешь, как кот, который ест сметану? - спросила Холли.

- А ты погляди!

Я придвинул к ней имущество Оуэна Уаттса и принялся опустошать карманы второго пиджака. На свет появилась еще одна пачка бумаги, еще несколько ручек, расческа, сигареты, одноразовая зажигалка, два письма и чековая книжка.

В наружном нагрудном кармане обнаружился также прозрачный пластиковый футлярчик с карточкой, на которой золотыми буквами было написано, что мистер Джей Эрскин является членом пресс-клуба, номер членского билета 609, Лондон ЕС-4АЗJВ; на обратной стороне были подпись и адрес мистера Эрскина.

«Как будто нарочно, чтобы не осталось никаких сомнений», - подумал я.

Я набрал рабочий телефон Оуэна Уаттса, и трубку тут же сняли.

- "Ежедневное знамя"! - сказал мужской голос.

Я, удовлетворенный результатом проверки, положил трубку, ничего не ответив.

- Что, никого нет? - спросила Холли. - Это и неудивительно, в такое-то время!

- "Ежедневное знамя" не спит и не дремлет. Во всяком случае, дежурный был на месте.

- Значит, те двое действительно эти… эти свиньи!

- Ну да, - сказал я. - Они работают на «Знамя». Хотя неизвестно, действительно ли именно они написали те статьи. По крайней мере, сейчас это выяснить не удастся. Ничего, утром узнаем.

- С каким удовольствием я набила бы им морду!

Я покачал головой.

- Скорее уж тому, кто их послал.

- И ему тоже. - Она с беспокойством встала. - Где же Бобби? Что он делает?

- Вероятно, проверяет, все ли в порядке.

- Как ты думаешь, эти двое не могут вернуться? - с тревогой спросила она.

- Думаю, что нет. Бобби вернется, когда управится.

Однако Холли продолжала тревожиться. Она подошла к двери и принялась звать Бобби; но ветер уносил ее голос, так что на дворе ее было почти не слышно.

- Слушай, сходи поищи его, а? - попросила она. - Что-то его слишком долго нет.

- Ладно.

Я собрал подслушивающее устройство, инструменты и вещи репортеров в одну кучу.

- Послушай, найди какую-нибудь коробку, куда это можно положить, и убери в надежное место.

Она кивнула и принялась рассеянно оглядываться по сторонам, а я неохотно вышел во двор. Где бы ни находился Бобби, он, по всей видимости, меньше всего желал видеть именно меня. Я решил пойти и снова установить сигнализацию, а если Бобби захочет найтись, он сам появится.

Пока я вешал колокольчик на прежнее место, глаза мои попривыкли к темноте, и я увидел Бобби у садовой калитки. Он принес с собой лестницу, бросил ее у дорожки и теперь просто стоял, привалившись к столбу.

- А Холли удивляется, куда ты деваются! - сказал я как ни в чем не бывало. Он не ответил.

- Как ты думаешь, отсюда колокольчик слышно? - спросил я. - Вряд ли кто-то решится лезть в чужой дом, если услышит сигнализацию.

Бобби снова ничего не сказал. Он бесстрастно наблюдал, как я нашел веревку, закрыл калитку, закрепил все как было, так, чтобы колокольчик, висящий рядом с домом, упал, если калитку откроют.

Бобби смотрел, но ничего не делал. Я пожал плечами и открыл калитку.

Колокольчик был слышен, но только если прислушиваться. В тихую ночь он, наверно, встревожил бы пришельцев, а так они не обратили на него внимания.

- Ну, пошли домой, - сказал я. - Холли беспокоится.

И повернулся, чтобы уйти.

- Кит… - напряженно сказал Бобби.

Я обернулся к нему.

- Ты ей сказал? - спросил он.

- Нет.

- Прости… - сказал он.

- Да ладно тебе! Это не имеет значения.

- Имеет. - Он помолчал. - Я не мог удержаться. В этом-то все и дело…

- Знаешь что? - сказал я, - Пошли-ка в дом. А то тут холод собачий, у меня ноги совсем застыли. Если хочешь поговорить об этом, давай поговорим завтра. Но на самом деле все в порядке. Понимаешь, старый мудак? Все в порядке!

Перед тем как наконец-то улечься спать, я для верности засунул имущество журналистов под свою кровать, но его владельцы так и не попытались вломиться в дом, чтобы его вернуть. Лежа в постели и зевая, я с удовольствием представлял себе состояние тела и духа, в котором они должны были сейчас пребывать, и думал, что поделом им.

Оуэн Уаттс и Джей Эрскин. Джей Эрскин, Оуэн Уаттс.

Я в полусне представлял себе, как они пытаются найти место, на котором не больно лежать, и рычаг, с помощью которого можно перевернуть землю. Небрежный, трусливый, бессердечный Оуэн Уаттс, которого Бобби избил до потери сознания, и глупый, сующийся в чужие дела, жестокосердный Джей Эрскин, свалившийся с лестницы мордой в грязь. Поделом им, ей-богу поделом!

Мне приснилось, что меня переехал трактор, и, когда я проснулся, мне показалось, что это было наяву. Утро после такого падения, как вчерашнее, это всегда приятно.

Когда я спустился в кухню, было уже почти девять. Утро было пасмурное, и на кухне горел свет, но никого не было. Я сварил себе кофе и принялся читать газету, которую выписывал Бобби. Это было, разумеется, не «Знамя», а «Глашатай».

На седьмой странице, которая по средам бывала полностью занята размышлениями решительной и очень влиятельной обозревательницы, красовался огромный заголовок: «СКОЛЬКО СТОИТ ОТЦОВСКАЯ ЛЮБОВЬ?» А под ним была большая колонка, которую наверняка не пропустит ни один читатель «Глашатая», посвященная стремительной карьере Мейнарда Аллардека.

Обозревательница рассказывала, как он поднялся от простого брокера до крупного магната, проглатывая чужие предприятия и выплевывая остатки. Его метод состоял в следующем. Он с улыбкой являлся в чересчур разросшееся предприятие, которому позарез были необходимы деньги, и предлагал дать взаймы нужную сумму. Условия благоприятные, заплатите когда сможете, всегда рады вам помочь. Новые партнеры принимали его с распростертыми объятиями и с восторгом говорили о своем благодетеле. Но ах, какое разочарование! Стоило фирме наладить дела, как являлся Мейнард и требовал деньги обратно. Кошмар! Катастрофа! Заплатить ему нельзя, иначе как распродав имущество и закрыв предприятие. Весь персонал будет уволен. Люди в панике. Нет-нет, добродушно соглашается Мейнард, этого, конечно, допустить нельзя. Что, если он вместо денег возьмет в уплату само предприятие? Все останутся на своих местах. Ну, естественно, кроме владельца и директора. Что ж поделаешь, не повезло! А потом Мейнард очень выгодно продавал свое новоприобретенное, нормально функционирующее предприятие совершенно любой крупной акуле, охотящейся на мелкую рыбешку, и, так сказать, возвращался на старт, но уже значительно более богатым.

"Откуда мне все это известно? - спрашивала обозревательница. - Да от самого же Мейнарда! Всего недели три тому назад Мейнард рассказывал о своем методе в телепередаче «Секреты бизнеса». Классическая процедура смены владельцев, как он это называет. Любой может сделать то же самое. Любой может тем же способом сделать себе состояние.

Похоже, - писала она далее, - очередным предприятием, остро нуждающимся в займе на благоприятных условиях, станет конюшня родного и единственного сына Мейнарда, Робертсона, тренера скаковых лошадей.

Как известно, в данный момент Мейнард наотрез отказывается оказывать своему сыну какую-либо помощь.

Мой совет любому, кто находится в положении Робертсона (известного как Бобби), - твердо заявляла обозревательница, - даже не дотрагиваться до папиных денег. Прикинуть, во что обойдется его помощь. Скорее всего после теплых отцовских объятий Бобби останется только устроиться в дворники. Не забывайте, - говорила она, - что любящий родитель до сих пор не забыл о деньгах, которые он одолжил сыну на покупку машины, когда тот был еще мальчишкой.

Достоин ли Мейнард рыцарского титула за свои заслуги в развитии британской промышленности? - вопрошала она под конец. И отвечала:

- По моему мнению - нет, нет и нет".

В газете была фотография Мейнарда, красивого и элегантного, демонстрирующего длинный ряд превосходных зубов, что невольно наводило на мысль об акуле. Я подумал, что Мейнарда хватит удар.

Бобби пригнал с Поля первую партию лошадей и зашел на кухню. Вид у него был самый удрученный. Он налил себе чашку кофе и выпил ее стоя, глядя в окно, чтобы не смотреть на меня.

- Как Холли? - спросил я.

- Ее тошнит.

- Тут статья про твоего отца, - сказал я.

- Даже смотреть не хочу. - Он поставил чашку. - Ты теперь уедешь, да?

- Уеду. У меня сегодня скачки в Ньюбери.

- Да нет, я имел в виду… из-за того, что было ночью.

- Нет, не из-за этого.

Он подошел к столу и сел, глядя не на меня, на свои руки. Костяшки на кулаках были ободраны.

- Почему ты не дал мне сдачи? - спросил он.

- Не хотел.

- Ты ведь мог отделать меня как мальчишку и уйти. Теперь я это понимаю. Почему ты не защищался? Я ведь мог убить тебя!

- Только через мой труп! - сухо ответил я. Он покачал головой. Я посмотрел на его лицо, на опущенные голубые глаза и увидел тревогу, сомнения, растерянность…

- Я защищался от промывания мозгов, - сказал я. - Почему мы должны цепляться за старую ненависть? Ты пытался убить Филдинга. Просто Филдинга. А не меня, Кита, твоего шурина, который к тебе хорошо относится, даже после вчерашнего, хотя почему - этого я совершенно не понимаю. Я буду драться с тем, чему меня учили, я буду драться со своими треклятыми предками, но с тобой, мужем моей сестры, я драться не буду. Знаешь, с тобой мне ссориться совершенно не из-за чего.

Некоторое время он сидел молча, по-прежнему опустив глаза, потом тихо сказал:

- Ты сильнее меня.

- Нет. Если тебе станет от этого легче, могу сказать, что если бы мне пришлось пережить то, что ты пережил за эту неделю, и если бы у меня под рукой был Аллардек, на котором все это можно выместить, я не знаю, что бы я сделаю.

Он поднял голову, и в глазах его забрезжил слабый проблеск улыбки.

- Так что, мир? - спросил он.

- Мир! - ответил я. Интересно, наши подсознания согласятся его соблюдать?

Глава 9

Фургоны въехали во двор один за другим, словно наперегонки; один красный, другой желтый, и из каждого вылез человек в темном костюме. В красном фургоне приехали письма, а в желтом - телефонист. Королевская почта и Британская телефонная компания пришли ноздря в ноздрю.

Бобби вышел во двор, взял письма и привел телефониста на кухню.

- "Жучков" давить приехал! - весело объявил последний, в то время как красный фургон выезжал со двора. - Что, тараканы в телефоне завелись?

Когда снимают трубку, в ней слышатся щелчки? Если бы вы знали, сколько народу их слышат! Ложная тревога, знаете ли.

Телефонист был большой, усатый, полный неуместного добродушия. Бобби, сделав над собой большое усилие, предложил ему чаю или кофе, а я отправился наверх, за самым настоящим, а вовсе не воображаемым «жучком», снятым с трубы.

Возвращаясь назад, я услышал голос телефониста задолго до того, как спустился на кухню.

- В вашем отделении, конечно, есть свои специалисты, но здешние воинствующие радикалы вечно вызывают нас. Вот и в Кембридже тоже то и дело ложные тревоги…

- Это не ложная тревога! - прошипел Бобби сквозь зубы.

- Мы нашли вот это, - спокойно сказал я, положив мешок с инструментами на стол, развернув его и предъявив металлический кубик со стерженьком и моток прикрепленного к нему жесткого шнура.

- Ух ты! - оживился телефонист. - А вы знаете, что это такое?

- "Жучок", - сказал я.

- Это преобразователь, он же передатчик, и заземление. А где остальное?

- Остальное?

Он посмотрел на нас с жалостью.

- Где сам отвод? Где вы вообще взяли эту штуку?

- Сняли с трубы, там, где к дому подходит телефонный провод.

- Ах вот оно что! - Он высморкался. - Вот там и посмотрим.

Мы провели его не через гостиную, а улицей, через двор и калитку в сад. Раздвижная алюминиевая лестница по-прежнему лежала у дорожки, но телефонист, прикинув высоту трубы, решил не доверяться этому хрупкому сооружению и достал из фургона лестницу попрочнее. Кроме этого, он опоясал свое внушительное брюшко поясом с инструментами.

Установив и раздвинув свою лестницу, он стал подниматься по ней так уверенно, словно шел по ровному месту. Кто к чему привык… Добравшись до верха, он встал поудобнее и принялся копаться с отверткой в том месте, где телефонный провод расходился на два ввода, что-то отвинчивая, обрезая и снова завинчивая. Потом невозмутимо спустился обратно.

- Чистая работенка! - одобрительно сказал он. - Просто высший класс. Похоже, эта штука простояла тут недели две. Запылилась, но заржаветь еще не успела, видите?

На его широкой ладони лежал маленький цилиндрик с двумя торчащими из него проволочками.

- Видите? Вот эта штука перехватывает звук с вашего телефонного провода и передает в преобразователь, который вы сняли прошлой ночью. Дело в том, что человеческий голос имеет частоту от пятидесяти герц до трех килогерц, а звук такой частоты по радио не передается, его нужно преобразовать до частоты около трех тысяч мегагерц. Вам потребуется усилитель, который преобразует частоту так, чтобы ее мог передавать микроволновый передатчик.

Он взглянул на нас.

- А вы, похоже, не очень разбираетесь в электронике?

- Нет, - ответили мы.

Он со снисходительным видом отправился обратно во двор, легко, как перышко, неся тяжелую лестницу. На кухне он положил цилиндрик рядом со вчерашней добычей и продолжил лекцию:

- Вот эти проволочки ведут к преобразователю, а этот стерженек - антенна.

- А это что за шнур? - спросил я.

- Шнур? - Он широко улыбнулся. - Это не шнур, это провод. Тонкий провод в изоляции. Это заземление, чтобы замкнуть цепь.

Мы смотрели на него - по всей видимости, тупо.

- Если бы вы внимательно присмотрелись к стене под трубой, вы бы увидели на ней этот так называемый шнур. Возможно, даже закрепленный скобами.

Идущий от передатчика в землю.

- Возможно, - сказал Бобби. - Мы редко бываем в саду в это время года.

- Чистая работенка, - повторил телефонист.

- А трудно его достать? - спросил я. - Вот такое подслушивающее устройство.

- Проще простого, - вздохнул он. - Вы можете в любое время заказать его по вашему каталогу электроники.

- И что дальше? - спросил я. - Вот подслушивающее устройство, вот передатчик. А где приемник?

- Передатчик слабый, - рассудительно сказал телефонист. - Видите, какой он маленький? И работает на батарейке, видите? Значит, для того, чтобы принимать сигналы, понадобится большая антенна-тарелка. Причем сигнал должен идти по прямой. Значит, она должна быть расположена где-нибудь на расстоянии четверти мили. И чтобы в этом направлении не было никаких зданий, которые могут исказить сигнал. Вот тогда вы действительно получите нормальную слышимость.

- Большая антенна-тарелка на расстоянии четверти мили? - переспросил я. - Да ведь ее сразу заметят!

- Не заметят, если установить ее внутри закрытого кузова. - Он задумчиво потрогал квадратный передатчик. - У вас тут замечательная высокая труба. Чаще всего такие орешки растут на столбах где-нибудь на дороге. Но, разумеется, чем выше установишь передатчик, тем дальше будет распространяться сигнал.

- Ага, - сказал я. По крайней мере, это было понятно.

- Самый надежный способ прослушивания, - с удовольствием продолжал он свою лекцию. - Никаких тебе щелчков в трубке. Никто ничего даже не заметит.

Он снял с себя пояс с инструментами.

- Ладно, распишитесь вот здесь, и я поехал. А вы время от времени берите бинокль и осматривайте трубу и телефонный столб у дороги. Если у вас на проводах вырастет еще что-нибудь новенькое, позвоните мне, я приеду.

Бобби расписался, поблагодарил телефониста и проводил до фургона. Я смотрел на обезвреженный «жучок», прикидывая, кому бы я подсунул эту штуку, если бы знал, как это делается.

Когда уехал желтый фургон, появилась Холли. Бледная, в джинсах и мешковатом свитере, с волосами, еще влажными после душа.

- Токсикоз - это божье наказание, - сказала она. - Чаю нет?

- Есть кофе в кофейнике.

- Смерти моей хотите? - Она поставила чайник. - Слушай, что произошло ночью у вас с Бобби? Он сказал, что ты его никогда не простишь, но так и не объяснил, за что. По-моему, он вообще не спал. В пять утра встал и принялся бродить по дому. Так что случилось-то?

- Никаких напрягов между нами не будет, - сказал я. - Я тебе обещаю.

Она сглотнула.

- Если еще и вы с Бобби поссоритесь, это уже точно будет конец…

- Не поссоримся.

Это ее не успокоило, но она ничего не сказала. Когда Бобби вернулся, Холли положила несколько ломтиков хлеба в тостер, и мы расселись у стола, передавая друг другу джем и думая каждый о своем. Лично я думал о репортерах, о директоре банка Бобби и о том, как бы мне разогреть и расслабить мускулы перед первой скачкой.

Бобби со страхом начал распечатывать письма, но его страхи оказались беспочвенными. Там не было ни грозной повестки из банка, ни требований об оплате счетов. А в трех конвертах обнаружились чеки.

- Просто глазам своим не верю! - воскликнул изумленный Бобби. Владельцы платят!

- Надо же, как быстро! - сказал я.

- Они ведь только вчера получили наши письма. Должно быть, совесть у них и впрямь была неспокойна.

- И Себ заплатил, - сказал Бобби. Он посчитал в уме и подвинул чеки в мою сторону. - Это твое.

Я заколебался.

- Бери-бери! - сказал он. - Ты ведь оплатил наши счета в понедельник. Если бы эти чеки пришли в понедельник, тебе не пришлось бы этого делать.

Холли кивнула.

- А как насчет зарплаты, которую надо выдать конюхам в пятницу? спросил я. Бобби растерянно пожал плечами. - Бог его знает!

- А что именно сказал ваш банкир? - спросил я.

- Садист и скотина! - сказал Бобби. - Сидел, нагло ухмылялся и говорил мне, что мне следует немедленно провести добровольную ликвидацию. Добровольную! Он сказал, что если я этого не сделаю, у банка не будет другого выбора, кроме как начать процесс о банкротстве. Не будет другого выбора! Конечно, у них есть выбор. Почему они вообще дали мне денег на этих жеребят, если через пять минут они начали вести себя таким образом?

Возможно, именно потому, что Бобби - сын Мейнарда. Видимо, миллионы Мейнарда казались банку достаточным обеспечением до того, как «Знамя» начало свою кампанию.

- А может быть, кто-нибудь из здешних тренеров купит у тебя этих жеребят? - спросил я.

- Безнадежно. Большинство из них сидят в той же луже. Своих продать не могут.

Я поразмыслил.

- Банкир говорил что-нибудь насчет судебных исполнителей?

- Нет, - ответил Бобби, а Холли побледнела еще больше, если только это было возможно.

Я подумал, что, быть может, у нас есть в запасе еще неделя. Я плохо разбирался во всех этих ликвидациях и банкротствах и не знал, насколько быстро все это происходит. Может, у нас и вообще нет времени. Но вряд ли они рассчитывают, что Бобби распродаст имущество за два дня…

- Я заберу чеки, - сказал я, - и получу по ним деньги. Мы заплатим из этих денег вашим работникам, а остальное пока придержим на всякий случай.

И не говорите ничего банкиру - он ведь наверняка потребует, чтобы деньги отдали им.

- А как охотно они дали нам в долг! - с горечью заметила Холли. Им-то никто рук не выкручивал.

«Что ж, - подумал я, - видимо, не один Мейнард с улыбкой дает в долг, а потом спускает с должника три шкуры».

- Это безнадежно, - сказал Бобби. - Придется сказать владельцам, чтобы забрали лошадей. Рассчитать ребят… - Он осекся. У Холли тоже стояли слезы в глазах.

- Такой бардак! - сказал Бобби.

- Ну вы это… - сказал я, - вы подержитесь денька два.

- А что толку?

- Может быть, мы найдем средства.

- Что ты имеешь в виду?

Я и сам не очень понимал, что я имею в виду, и к тому же мне не хотелось обсуждать это с Бобби. Поэтому я просто сказал:

- Не распродавай конюшню, пока во дворе не приземлится огнедышащий дракон.

- Ну, может быть, тогда приедет святой Георгий… - заметила Холли.

- Чего? - Бобби непонимающе уставился на нее.

- Ну в той истории, знаешь, - сказала Холли. - У нас с Китом была книжка-раскладушка про то, как святой Георгий приехал и убил дракона. Мы ее читали с фонариком под одеялом и пугали друг друга тенями.

- А-а.

Он посмотрел на нас и увидел похожих друг на друга темноволосых близнецов со своими общими воспоминаниями. Должно быть, Бобби снова почувствовал себя третьим лишним, потому что он поджал губы. Но через некоторое время он сказал лишь с легким намеком на сарказм, видимо заглушая в себе надежду, которую пробудили мои слова:

- Ну что ж, святой Георгий! Давай седлай коня!

Я приехал в Ньюбери и решил проблему забитых мышц, напросившись в сауну к одному из местных жокеев, который каждое лето проводил в парилке, вытапливая лишний жир, но зимой, слава богу, устраивал перерыв. Я никогда не одобрял парилок как способа контроля над весом, точно так же как и применения мочегонных, но через двадцать минут, проведенных в жарко натопленной сауне, я почувствовал себя куда лучше.

Две моих первых лошади принадлежали тренеру из Ламборна, на которого я работал довольно часто. При наличии жокея с нормально работающими мышцами они достаточно чисто брали препятствия и прошли дистанцию, не покрыв себя ни позором, ни славой. Поэтому я с чистой совестью мог сказать исполненным надежд владельцам, что со временем их лошади могут занять первое место. Это было чистой правдой - при условии, что они сбросят лишний вес, что грунт будет хорошим и что лучшие из соперников сойдут с дистанции. Мне случалось брать первые места на раздолбаях, которых, с моей точки зрения, вообще не стоило выводить из денника.

Моя последняя лошадь в этот день принадлежала принцессе. Принцесса ожидала меня в паддоке, как обычно одна. Я поймал себя на том, что слегка разочарован отсутствием Даниэль, хотя вовсе не ждал, что она приедет. Совершенно нелогично! На принцессе была свободная соболья шубка и бледножелтый шелковый шарф, а в ушах - золотые сережки с цитринами. Я и раньше видел ее в этом наряде и все же снова подумал, что она выглядит удивительно красивой и элегантной. Я слегка поклонился и пожал ей руку. Она улыбнулась.

- Ну, как вы думаете, что нас ждет сегодня? - спросила она.

- Я думаю, мы выиграем.

Ее глаза расширились.

- Обычно вы не говорите так уверенно…

- Все ваши лошади в хорошей форме. И… - я не договорил.

- И что?

- И потом… вы ведь и сами думали, что мы выиграем.

- Да, я так думала, - сказала она без удивления и повернулась, чтобы взглянуть на своего коня, проходящего мимо. - А о чем я думала еще?

- Ну еще… что вы счастливы.

- Да. - Она помолчала. - Как вы считаете, эта ирландская кобыла не может нас обойти? Я видела, как на нее ставили…

- У нее слишком много лишнего веса.

- А лорд Вонли думает, что она придет первой.

- Лорд Вонли? - оживился я. - А он что, здесь?

- Здесь, - сказала она. - Он обедал в ложе рядом с моей. Мы с ним только что вместе спускались по лестнице.

Я спросил, не помнит ли она, в какой именно ложе он был, но принцесса ответила, что не помнит. Я сказал, что мне хотелось бы поговорить с ним.

- Лорд Вонли будет рад побеседовать с вами, - кивнула она. - Он до сих пор благодарен вам за скачку на приз «Глашатая». Он говорит, буквально сотни людей поздравляли его с этой скачкой.

- Это хорошо, - сказал я. - Значит, если я попрошу его об услуге, он мне скорее всего не откажет.

- Просите что хотите, хоть луну с неба!

- Ну, так много мне не надо…

Жокеям дали сигнал садиться в седло. Я сел на лошадь, прикидывая, что можно сделать с ирландской кобылой. И я с самого начала взял хорошую скорость и не снижал ее в течение всей скачки, давая кобыле почувствовать каждый лишний фунт ее веса. Дело кончилось тем, что, несмотря на ее решимость, мы пришли к финишу на полтора корпуса впереди.

- Великолепно! - воскликнула сияющая принцесса, ожидавшая меня у места, где награждают победителей. - Красавец! - Она похлопала по боку своего взбудораженного скакуна. - Кит, когда переоденетесь, приходите в ложу. - Она увидела тень нерешительности, отразившуюся на моем лице, и поняла, в чем дело. - Я видела лорда Вонли наверху. Я пригласила его к себе в ложу.

- Вы очень добры.

- Я очень рада, что вы пришли первым.

Я переоделся и поднялся в знакомую ложу, расположенную над финишным столбом. На этот раз принцесса была там одна, без гостей. Она мимоходом упомянула, что приехала сюда сегодня утром прямо из Девона, на своей машине.

- Племянница звонила мне вчера вечером из своего офиса и сказала, что вы доехали вовремя, - сказала принцесса. - Она вас благодарит.

Я сказал, что был очень рад помочь. Принцесса предложила мне чаю, сама разлила его, и мы уселись на соседних стульях, как бывало обычно, и я принялся описывать скачку препятствие за препятствием.

- Да-да, я видела, - сказала она с довольным видом. - Вы всю дорогу шли впереди этой кобылы. Когда она прибавляла, вы тоже прибавляли, когда она замедляла ход, вы делали то же самое. А потом я видела, как ее жокей взялся за хлыст, а вы просто дали шенкель моему коню… Я знала, что мы выиграем. Я все время была уверена в этом. Это было так замечательно!

Эта уверенность вполне могла рухнуть у последнего препятствия, но это принцесса знала не хуже меня. Бывало и такое. Тем приятнее было побеждать.

Принцесса сказала:

- Уайкем говорит, что завтра мы в первый раз выпускаем Кинли на барьерных скачках в Тоустере. Его самая первая скачка…

- Да, - кивнул я. - И еще у Даулагири - первая скачка в стипльчезе для новичков. Я попробовал их обоих на тренировке у Уайкема на той неделе.

Он вам не говорил? Оба прыгали просто великолепно. А… а вы там будете?

- Разумеется, я этого пропустить не могу. - Она помолчала. - Племянница говорит, что тоже доедет со мной.

Я вскинул голову.

- В самом деле?

- Она так сказала.

Принцесса внимательно смотрела на меня, и я тоже посмотрел ей в глаза, но прочесть, о чем она думает, не смог, хотя как раз сейчас это было бы очень кстати.

- Мне понравилось ехать с ней, - сказал я.

- Она удивилась, что время прошло так незаметно.

- Да.

Принцесса уклончиво похлопала меня по руке, и тут в дверях появились лорд Вонли с супругой и подошли к нам с приветствиями. Принцесса тоже приветствовала их, предложила им по стаканчику портвейна - они оба его любили, тем более что день был холодный, - и увела леди Вонли на балкон, оставив нас наедине с лордом Вонли.

Он рассказал мне, как доволен всеобщим восхищением, вызванным субботней скачкой, и я спросил, не может ли он оказать мне услугу.

- Дорогой мой! Разумеется! Все, что в моих силах!

Я снова рассказал о Бобби и о продолжающихся нападках «Знамени». Впрочем, к этому времени лорд Вонли уже и сам знал об этом.

- О господи! Да-да! Вы видели сегодняшние комментарии в нашей газете?

Это все наша обозревательница, Роза Квинс, у нее язык, как у гремучей змеи, но пишет она толково. Так чем я могу вам помочь?

- Я хотел бы знать, - сказал я, - есть ли в «Глашатае» что-нибудь вроде досье на Мейнарда Аллардека. И, если таковое имеется, не позволите ли вы мне его просмотреть.

- Господи! - сказал он. - У вас какие-то свои соображения на этот счет?

Я объяснил, что мы пришли к выводу, что Бобби был всего лишь орудием кампании, направленной против его отца.

- И нам было бы полезно выяснить, кто может быть настолько зол на Мейнарда, чтобы лишить его возможности получить титул.

Лорд Вонли добродушно улыбнулся.

- К примеру, те, у кого он отобрал дело?

- Ну да, - подтвердил я. - Хотя бы.

- Вы предполагаете, что «Знамя» заставили напечатать все эти нападки?

- Он поджал губы, как бы размышляя.

- Я думаю, их не пришлось так уж сильно заставлять, - сказал я. Вся эта газета - одни сплошные нападки.

- Ах, боже мой! - сказал он с насмешливым упреком. - Ну хорошо. Не знаю, чем это может помочь вашему зятю, но я позабочусь о том, чтобы вы получили доступ к нашим материалам.

- Замечательно! - от души сказал я. - Спасибо вам большое.

- Когда вам будет удобно?

- Чем раньше, тем лучше.

Он взглянул на часы.

- В шесть вечера вас устроит?

Я едва не охнул от удивления.

- Вечером мне надо быть на обеде в Сити, - пояснил он. - А перед тем я собираюсь заглянуть в «Глашатай». Спросите меня на проходной.

Я приехал на Флит-стрит, спросил на проходной редакции «Глашатая», и меня направили в редакторский отдел на третий этаж. Более ранние издания завтрашних газет уже печатались, но здесь суматоха была в самом разгаре.

Лорд Вонли, выглядевший здесь довольно нелепо в своем твидовом пиджаке, парадных брюках, накрахмаленной рубашке и белом галстуке, стоял за плечом человека без пиджака, сидевшего за центральным столом, и оба были поглощены изучением лежавшей перед ними газеты. Большое помещение было разделено перегородками высотой по плечо на закуточки, в каждом из которых стояло по четыре-пять столов. Все закуточки были набиты телефонами, пишущими машинками, комнатными цветами и людьми, находившимися в состоянии слабой, но непрерывной деловой активности.

- Вам кого? - спросили меня, увидев, что я остановился в нерешительности, и, когда я сказал: «Лорда Вонли», мне просто ткнули пальцем в нужную сторону. Я прошел в центр этой деловой активности и сказал:

- Извините…

Лорд Вонли поднял глаза, не поднимая головы.

- Ах да, мой дорогой! Я сейчас, - сказал он и снова опустил глаза, внимательно просматривая газету. Я обнаружил, что это была свежеотпечатанная первая страница завтрашнего номера.

Я принялся ждать, с интересом созерцая царящее вокруг оживление. Подозреваю, что эта комната не сильно переменилась со времен шумного великана, первого лорда Вонли. Разумеется, столы и оборудование обновлялись, но в целом чуточку старомодное помещение с коричневым полом и желтовато-кремовыми стенами по-прежнему создавало впечатление напряженной деловитости.

Нынешний лорд Вонли закончил читать, выпрямился и похлопал по плечу сидящего за столом человека в рубашке. Позднее я узнал, что то был сам великий белый вождь, главный редактор «Глашатая».

- Добротно сделано, Марти. Хорошая работа.

Человек кивнул и продолжал читать.

- Роза Квинс здесь, - сказал мне лорд Вонли. - Вы, наверно, захотите встретиться с ней?

- Да, пожалуйста, - сказал я.

- Сюда, - он направился к одному из закутков, логову той самой леди с языком как у гремучей змеи, которая тем не менее пишет толково и которая была автором сегодняшней статьи о Мейнарде.

- Роза, - сказал владелец газеты, - позаботьтесь о Ките Филдинге, пожалуйста.

И грозная Роза Квинс заверила его, что все будет в порядке.

- Покажите ему досье, - сказал лорд Вонли. - Все, что он захочет видеть.

- Ладно.

А мне он сказал:

- У нас ложа в Аскоте. То есть у «Глашатая». Насколько я понял со слов принцессы, вы участвуете там в скачках в пятницу и в субботу. Я буду в Аскоте в субботу. Я предполагаю, что приглашать вас на ленч не имеет смысла, но вы можете зайти к нам на чашку чаю после последней скачки. Мы всегда вам рады.

Я сказал, что с удовольствием зайду.

- Хорошо-хорошо. Жена будет очень рада. Я думаю, вы с Розой найдете общий язык. Она на Флит-стрит с пеленок, так же как и я. Ее отцом был Конн Квинс, издатель старой «Хроники». Она знает обо всем, что происходит, больше, чем кто-либо другой. Она сообщит вам все секретные сведения, верно, Роза?

Я на всякий случай слегка ощетинился. Роза посмотрела на меня и снова согласилась, что да, сообщит, и лорд Вонли кивнул мне с видом человека, который сделал все от него зависящее, и удалился, оставив меня на милость этой гремучей змеи в облике женщины.

Надо признать, что в ее волосах не было змей, как у Медузы Горгоны.

Но, тем не менее, тот, кто дал ей имя Роза, явно не предвидел, насколько неподходящим оно будет.

На розу она была ничуть не похожа. Скорее уж на тигровую лилию. Высокая, очень худая, лет на пятнадцать-двадцать старше меня самого. Ее искусно взлохмаченные густые волосы были темными, но отдельные пряди были выбелены.

Видимо, она старалась добиться контрастного эффекта. Умело накрашенное желтоватое лицо красивым я бы не назвал, но оно было приятным. Мужской нос, бледно-голубые глаза. И крепкие, сладкие духи, аромат которых чувствовался за несколько шагов.

На ней красовалось множество модных браслетов, колец и цепочек, дополнявшихся тяжелым поясом с бляхами и большой пряжкой, висевшим на бедрах. В целом создавалось впечатление некоторого излишества. Я подумал, что, возможно, этот несколько устрашающий вид должен отпугивать новое поколение журналистов, служить своего рода бастионом на пути времени.

Если это и в самом деле было так, я ее хорошо понимал. Каждый жокей, которому перевалило за тридцать, чувствует угрозу со стороны девятнадцатилетних юнцов, которые рано или поздно займут его место. Любой жокей, любой чемпион должен в каждой скачке снова и снова доказывать, что он по-прежнему в форме. А удержаться на вершине нелегко, потому что со всех сторон напирают молодые, жаждущие сесть в твое седло. Я, конечно, не нуждался в побрякушках, но тщательно выщипывал у себя все седые волоски.

Роза Квинс критически оглядела меня с головы до ног и сказала:

- По-моему, вы слишком высокий для жокея.

Это было не оригинально - почти каждый, с кем мне приходилось встречаться, начинал знакомство с подобной фразы.

- Да, я довольно высокий.

Ее голос был скорее резким, чем выразительным, и таким же решительным, как весь ее вид.

- Ваша сестра замужем за сыном Мейнарда Аллардека.

- Верно.

- Чего папочка не одобряет.

- Да.

- А что с ней не так? Она что, шлюха?

- Нет, она из Капулетти.

Розе потребовалось секунды три, чтобы сообразить, что я имею в виду, и она покачала головой, недовольная собой.

- Я совсем забыла! - сказала она.

- Подумаешь!

Она прищурилась и посмотрела на меня, склонив голову набок.

- Я смотрела по телевизору скачку на приз «Глашатая» в ту субботу, сказала она. - Не смотреть ее было бы невежливо по отношению к родной газете. - Она отвела взгляд от моего лица. - По-моему, вы чуть припозднились на старте, не так ли?

- Возможно.

Она снова посмотрела мне в глаза.

- Вы не чувствуете себя виноватым?

- Мы выиграли.

- Да, черт возьми. После того, как вы чуть не довели нас всех до сердечного приступа. Вы не догадывались, что половина людей, работающих в этом здании, ставили на вас?

- Не догадывался.

- Спортивный отдел сказал, что вы не можете проиграть.

- Банти Айрленд?

- Ну да, он самый. Он, кажется, думает, что у вас золотая задница. Она тряхнула браслетами, отметая точку зрения Банти. - Не бывает таких жокеев, которые не проигрывают.

- Хм, - сказал я. - Может быть, мы все же побеседуем о Мейнарде?

Она вскинула темные брови.

- Вы его зовете по имени?

- О Мейнарде Аллардеке.

- Дерьмо первостатейное.

- Редкостное.

Она улыбнулась, показав ровные зубы.

- То, что вы прочли в газете, дружище, - это еще цветочки! Хотите посмотреть запись?

- Какую запись?

- Запись программы «Секреты бизнеса». Она еще у нас, внизу. Если вы хотите ее посмотреть, сейчас самое время.

- Хочу, - сказал я.

- Ладно, идемте. Я покажу вам черновую версию, то, из чего потом сделали передачу. Вы готовы к убийственным фактам? Предупреждаю, это сурово.

Глава 10

У нее была не только десятиминутная версия, которую потом показали по телевизору, но и получасовой оригинал.

- Вы смотрели эту передачу? - спросила Роза. Я покачал головой. Тогда вам стоит сперва посмотреть ее.

Она привела меня в комнату, где стоял телевизор, перед которым были полукругом расставлены удобные кресла. По обе стороны от телевизора находились столы, на которых была расставлена самая разнообразная видеотехника. По полу в кажущемся беспорядке змеились кабели и провода.

- Мы получаем кассеты с репортажами о различных событиях, - мимоходом объясняла Роза. - Самые разные. Например, у нас целая куча видеозаписей о Лох-несском чудовище. В основном, конечно, все это ерунда, но ведь никогда не знаешь, что попадется. Нам случалось натыкаться на настоящие сенсации.

Великий белый вождь очень на это рассчитывает. А потом, мы и сами снимаем.

Некоторые репортеры предпочитают брать интервью с видеокамерой. Я и сама так делаю. Если пишешь статью не сразу, а через неделю, это помогает освежить память.

Пока Роза говорила, она подсоединила два лежащих на полу кабеля к телевизору и включила телевизор и видеомагнитофон. Каждое ее движение сопровождалось звоном браслетов, и комната наполнилась запахом лилий. Она взяла кассету, лежавшую на столе рядом с одним из видеомагнитофонов, и сунула ее в щель.

- Вот. Сейчас все будет.

Мы уселись в кресла, она развернулась немного боком, так, чтобы видеть мое лицо. Экран загорелся, и на нем появилось нечто, больше всего напоминающее падающий снег. Секунд десять все было тихо, а потом телевизор ожил, и перед нами появился Мейнард собственной персоной - любезный, лощеный. И пока звучал представлявший его голос за кадром, нам была предоставлена полная возможность полюбоваться его блестящими лацканами и шелковым галстуком. Корреспондент задал несколько безобидных вопросов. Во время несколько высокомерных ответов Мейнарда камера то и дело показывала кивающего и улыбающегося корреспондента. Сам корреспондент был мне неизвестен. Мужчина лет тридцати пяти, с неброскими чертами - в глаза бросался лишь холодный, расчетливый, отстраненный взгляд. «Прозектор», - подумал я. Он мне сразу не понравился.

В ответ на вопрос, как ему удалось разбогатеть, Мейнард сказал, что он «пару раз» приходил на помощь терпящим бедствие, но в основе своей здоровым компаниям, ставил их на ноги с помощью своих капиталовложений, а когда оказывалось, что они не в состоянии ему уплатить, приобретал их, чтобы спасти от ликвидации. «К выгоде всех заинтересованных сторон», - мягко заметил он.

- Кроме прежних владельцев? - поинтересовался корреспондент, но вопрос был задан просто, без подковырки.

Голос Мейнарда ответил, что, разумеется, прежние владельцы получили щедрую компенсацию.

- А что потом? - спросил корреспондент все тем же вежливым тоном.

Мейнард ответил, что, естественно, если ему подворачивалось выгодное предложение, он перепродавал предприятие, а деньги снова вкладывают в какую-нибудь нуждающуюся фирму. Покупка, перепродажа и слияние предприятий весьма целесообразны, если речь идет о сохранении рабочих мест и о получении значительных прибылей. Он, Мейнард, сделают свой скромный вклад в развитие промышленности и обеспечил многих людей надежными рабочими местами. Была очень благодарная работа чисто с человеческой точки зрения. И Мейнард, и корреспондент говорили культурным, ровным тоном. В целом было ужасно скучно.

Отрывок кончился тем, что корреспондент поблагодарил Мейнарда за интересную беседу и на экране появился снимок Мейнарда, с благородным видом смотревшего в объектив.

Экран снова покрылся черно-белым снегом, словно и его одолела смертельная скука.

- Это Аллардек-благодетель, - сказала Роза, звякнув браслетами и скрестив длинные ноги. - Вы с ним знакомы?

- Знаком.

- Ну вот, а теперь Аллардек - жадный хищник.

- Я и с ним знаком, - сказал я. Она лукаво взглянула на меня, глядя, как я смотрю на снег на экране, пока наконец экран не ожил снова. Перед нами опять появился обаятельный Мейнард, снова прозвучал голос за кадром и первые безобидные вопросы. Но когда корреспондент начал расспрашивать подробнее о перекупленных им фирмах, запахло жареным. На этот раз голос корреспондента был резким и обвиняющим, рассчитанным на то, чтобы возбудить защитную реакцию.

Мейнард некоторое время сдерживался и вел себя скорее самоуверенно, чем раздраженно. Эти ответы вошли в передачу. Но постепенно его проняло, вежливость улетучилась, он повысил голос и начал размахивать руками.

- Я действую в соответствии с законом! - тяжеловесно говорил он корреспонденту. - Ваши инсинуации постыдны! Когда должник не может уплатить, кредитор вправе забрать в уплату его имущество. Так поступает государство.

Это делается по суду. Таков закон. Разрешите вам сообщить, что, к примеру, если владелец скаковой лошади не может уплатить тренеру за содержание, тренер вправе продать его лошадь, чтобы покрыть убытки. Таков закон. Более того, такова естественная справедливость!

Корреспондент упомянул о бесчестных держателях закладных, которые промышляли тем, что по суду оттягали недвижимость у владельцев. Он спросил, правда ли, что Мейнард одолжил деньги одному семейству, владевшему многоквартирным домом, когда этим людям не хватало доходов от квартирной платы на проведение ремонта, которого требовали власти? И правда ли, что после того, как ремонт был сделан, он, Мейнард, потребовал деньги обратно? А когда оказалось, что заплатить эта семья не может, он сказал, что заберет в уплату дом, тем более что их семье от него все равно только одно разорение? И не правда ли, что после этого дом пошел какими-то таинственными трещинами, так что несчастным владельцам ничего не оставалось, как оставить его? И не правда ли, что после этого он, Мейнард, снес дом и продал землю строительной компании, что принесло ему в десять раз больше денег, чем он ссудил домовладельцам на ремонт?

К этому времени инквизиторские манеры корреспондента сделались очевидными. Каждый его вопрос звучал словно обвинение. Мейнард с нарастающей яростью отвечал:

- Не ваше дело!

- Это было давно.

- Строение разрушилось из-за того, что под ним проходила линия метро.

- Эта семья была только рада избавиться от такой обузы.

- Я не буду отвечать на такие вопросы!

Последнюю фразу он буквально выкрикнул. Корреспондент сделал успокаивающий жест, непринужденно развалившись в кресле. Все это несколько утихомирило Мейнарда, хотя заметно было, что он с трудом сдерживает гнев. Во всяком случае, злобный оскал остался при нем. Весь лоск и благородство испарились. Коварный корреспондент самым дружелюбным тоном продолжал:

- Вот вы тут упомянули лошадей. Насколько я понимаю, ваш отец был тренером скаковых лошадей и вы в свое время работали у него помощником?

- Да, - нелюбезно ответил Мейнард.

- А что вы можете сказать о перспективах вложения капиталов в чистокровных лошадей?

Мейнард ответил, что на этом тоже можно сделать капитал, если руководствоваться советами экспертов.

- Но ведь в данном случае вы и сами, можно сказать, эксперт?

Мейнард пожал плечами.

- Может быть.

- А не расскажете ли вы нам, - вкрадчиво спросил корреспондент, каким образом вы приобрели своего коня Метавейна?

- Я получил его в качестве возмещения за неуплаченный долг, - напряженно ответил Мейнард.

- Так же, как и прочие свои предприятия?

Мейнард не ответил.

- Метавейн оказался замечательным конем, не так ли? И вы продали его долями и выручили за него по меньшей мере четыре миллиона фунтов - самый крупный куш, который вам удалось сорвать, даже крупнее, чем за патенты «Борн Бразерс». Не поговорить ли нам об этих двух предприятиях? Прежде всего расскажите нам, какую часть плодов своих махинаций вы уделили прежним владельцам Метавейна или фирмы «Борн Бразерс»?

- Слушайте, вы! - взорвался Мейнард. - Если бы у вас была хотя бы десятая доля моего делового чутья, вы бы занялись чем-нибудь полезным, вместо того чтобы из зависти цепляться к честным людям!

Он резко встал и решительно удалился из поля зрения камеры, сорвав микрофон, приколотый к галстуку, и швырнув его на пол. Корреспондент не пытался остановить его. Вместо этого он повернулся к камере и с хорошо разыгранным негодованием сказал, что среди больших и малых предприятий, воспользовавшихся «услугами» мистера Аллардека, были такие, как «Даунс и компания»

(печатные работы), «Бенджи Фаст Фуд», «Здоровая жизнь» (спорттовары), садоводческая фирма «Эпплвуд», «Перфлит Электронике» и «Борн Бразерс» (светотехника).

Он сообщил, что в активе имущества фирмы «Борн Бразерс» позднее обнаружились всеми забытые патенты на особые радиолампы, в которых как раз в то время возникла нужда в промышленности. Как только фирма перешла в руки Мейнарда Аллардека, он продал эти патенты на условиях получения отчислений с каждой партии и с тех пор стрижет купоны. А что же прежние владельцы фирмы?

Корреспондент покачал головой. Прежние владельцы даже не догадывались, чем они владели, пока их имущество не уплыло безвозвратно. Но знал ли Мейнард Аллардек, что он приобретает? Почти наверняка знал! Тут корреспондент злобно улыбнулся и прикончил жертву. Если бы Аллардек сказал владельцам фирмы, что пылится у них в папках, они бы могли спокойно выбраться из своих финансовых затруднений и еще обогатились бы!

Самодовольная ухмылка корреспондента исчезла в очередном снежном вихре, и Роза Квинс лениво встала, чтобы выключить телевизор и магнитофон.

- Ну как? - спросила она.

- Гнусно.

- И все?

- А почему они не показали в «Секретах бизнеса» эту запись? Они ведь явно нарочно подзуживали Мейнарда. Зачем же они сгладили результаты?

- Я уж думала, вы так и не спросите! - Роза привалилась боком к одному из столов, глядя на меня ехидно и насмешливо. - Я полагаю, что им заплатили.

- Как?!

- Боже мой, да вы невинны, как новорожденный ягненок! Корреспондент с режиссером кинули наживку, и Аллардек клюнул, но до экрана это все не дошло.

Они и раньше так делали. Я точно знаю, что этот режиссер приглашал одного политика посмотреть свое интервью перед тем, как оно выйдет на экраны. Если бы оно вышло, его политическая карьера была бы загублена. Политик ужаснулся и спросил, нельзя ли как-нибудь это отредактировать. «Ну конечно, - ответил режиссер, - платите - сделаем!»

- А вы откуда это знаете?

- Этот политик мне сам рассказал. Он хотел, чтобы я об этом написала - так был взбешен. Но я не могла этого сделать. Он запретил мне упоминать его имя.

- Мейнард умеет приобретать то, что сулит доход, - медленно произнес я.

- О да, конечно! И, заметьте, все законно. Разве что он немного поспособствовал метро разрушить фундамент того здания…

- Но этого мы никогда не узнаем.

- Да, это невозможно.

- А как корреспондент все это раскопал?

Роза пожала плечами.

- Порылся в досье, в архивах. Мы делаем то же самое, когда готовим интервью или какой-то репортаж.

- Он неплохо потрудился.

- Видимо, рассчитывал, что ему неплохо заплатят.

- Хм, - сказал я. - Если Мейнард уже тогда добивался титула, он был готов заплатить любые деньги. Они могли бы стрясти с него куда больше, если бы знали.

Эта мысль очень понравилась Розе.

- То-то небось они сейчас локти кусают!

- А где вы взяли эту кассету? - с любопытством спросил я.

- Можно сказать, что у самого режиссера. Он был мне очень обязан за одну услугу. Я ему сказала, что пишу разгромную статью об Аллардеке, и попросила еще раз показать интервью, по возможности - полную версию, и он любезно предоставил мне эту возможность. Я, разумеется, не сказала ему, что знаю о его маленьких хитростях…

- А нельзя ли мне получить копию? - медленно спросил я.

Роза смерила меня холодным взглядом. Я только теперь заметил, что веки у нее накрашены темно-фиолетовыми тенями, контрастировавшими с ее бледно-голубыми глазами.

- А что вы будете с ней делать? - спросила Роза.

- Еще не знаю.

- На нее распространяются авторские права, - сказала она.

- Угу…

- Мне не следует давать ее вам.

- Я знаю.

Она наклонилась над магнитофоном и нажала кнопку выброса. Большая черная кассета мягко и бесшумно выскользнула ей в руку. Роза сунула ее в коробку и протянула мне, звеня золотыми цепочками.

- Возьмите эту. Это копия. Я ее сама списала. Оригинал никогда не покидал стен телестудии - у них там большие строгости с такими вещами, - но я довольно шустрая. Они меня оставили одну в монтажной, и в углу была стопка чистых кассет. Это была их большая ошибка!

Я взял кассету с большим белым ярлыком, на котором было написано: «Не брать!»

- И запомните, дружище: если вас заметут, у меня будут большие неприятности. Понятно?

- Понятно, - сказал я. - Вам ее вернуть?

- Я вообще не понимаю, почему я вам доверилась! - жалобно сказала она. - Чертов жокей! Если она мне понадобится, я ее у вас попрошу. Спрячьте ее получше. И, ради всего святого, не оставляйте ее на виду! Да, кстати: на обычном видике она не пойдет. Это профессиональная пленка в три четверти дюйма, она дает большую резкость. Вам нужен магнитофон, который берет такую пленку.

- А что вы сами собирались делать с этой кассетой? - спросил я.

- Стереть, - решительно ответила она. - Вчера утром я ее взяла и несколько раз прокрутила, чтобы убедиться, что в моей статье не повторяются фразы из этого интервью. Я вовсе не хочу, чтобы меня привлекли за клевету.

Потом я написала статью, сегодня я была занята… но если бы вы приехали завтра, пленка была бы уже стерта.

- Повезло, - сказал я.

- Повезло. Что вам еще? Досье? На кассете было больше, но Билл сказал показать вам досье, значит, надо вам их показать.

- Билл?

- Билл Вонли. Мы вместе работали в молодости. Билл начинал с самых низов, старый лорд его заставил. Я тоже. Трудно называть лордом человека, с которым вы делились окурками, когда работали по ночам.

«Они были любовниками, - подумал я. - Это чувствуется по ее голосу».

- Он говорит, у меня язык, как у гадюки, - сказала она без всякой обиды. - Он ведь и вам это говорил?

Я кивнул.

- Как у гремучей змеи.

Она улыбнулась.

- Ничего, когда он ведет себя как напыщенный дурак, я ему об этом тоже сообщаю.

Она встала, вся рыжевато-коричневая и звенящая цепочками, как скульптура-мобиль на ветру.

Мы вышли из комнаты с телевизором, прошли по коридору, несколько раз свернули и оказались в: помещении, похожем на библиотеку, с полками до потолка. Но на полках стояли не книги, а самые разнообразные папки. Охранял все это хозяйство суровый молодой человек в очках. Он записал нас в тетрадь, заглянул в каталог и направил нас к нужной секции.

Досье на Мейнарда Аллардека и впрямь оказалось куда менее содержательным, чем кассета.

Здесь были разные фотографии Мейнарда, блестящие черно-белые снимки, сделанные в основном на ипподромах, где, по-видимому, он был более доступен.

Здесь были три фотографии, теперь уже довольно старые, где он заводил своего замечательного коня Метавейна в конюшню после победы в скачках на приз «Две тысячи гиней», «Гудвудская миля» и «Скачка чемпионов». Даты и обстоятельства были написаны на полосках прозрачной бумаги, приклеенных на обратной стороне снимков.

Еще там были две пачки газетных вырезок, одна из «Глашатая», другая из прочих газет, в основном из «Финансовых времен» и «Спортивной жизни».

Критических статей среди них, похоже, не было. До нападения «Знамени» все газеты отзывались о нем сдержанно-благожелательно. «Мейнард, представитель одной из старейших династий, имеющих отношение к конному спорту…» «Мейнард, гордый владелец…» «Мейнард, член Жокей-клуба…» «Мейнард, проницательный деловой человек…» «Мейнард, видный филантроп…» «Мейнард великий и замечательный…» Временами также встречались положительные эпитеты вроде «отважный», «милосердный», «дальновидный» и «ответственный». Короче, идеальный общественный деятель.

- Просто тошнота берет, - сказала Роза.

- Угу, - сказал я. - А не могли бы вы спросить своего приятелярежиссера, почему он вдруг избрал своей мишенью именно Мейнарда?

- Могла бы. А зачем?

- Кто-то решил подпортить Мейнарду карьеру. Эта телевизионная атака не сработала благодаря коррупции. Зато нападки «Знамени» сработали как нельзя лучше. Вы и сами неплохо этому поспособствовали. Так кто же надоумил «Знамя» и не надоумил ли этот кто-то и того режиссера?

- Беру свое мнение обратно, - сказала Роза. - Среди жокеев попадаются очень толковые ребята.

- Дураков среди нас чрезвычайно мало.

- Вы просто говорите на другом языке.

- Вот именно.

Она поставила папку на место.

- Что-нибудь еще? Чем могу быть полезна?

- Нельзя ли мне встретиться с Сэмом Леггатом, редактором «Знамени»?

Она издала нечто среднее между кашлем и смешком.

- С Сэмом Леггатом? Нет, нельзя.

- Почему?

- Он носит бронежилет.

- Что, в самом деле?

- Нет, образно выражаясь.

- Вы его знаете?

- Конечно, знаю. Хотя не могу сказать, что люблю. До того, как он перешел в «Знамя», он был политическим обозревателем в «Фактах». И всегда думал, что на Флит-стрит его бог послал. Он язва от природы. Они со «Знаменем»

- близнецы-братья.

- А по телефону ему позвонить нельзя? - спросил я.

Она покачала головой, удивляясь моей наивности.

- Сейчас они печатают первый выпуск, но он наверняка готовит второй.

Что-то добавляет, что-то меняет. Он сейчас бы не стал разговаривать даже с самим Моисеем, не то, что с каким-то… попрыгунчиком.

- Ну вы могли бы сказать, что вы - секретарь вашего редактора и что дело срочное, - предположил я.

Она изумленно уставилась на меня.

- А зачем это вдруг я стану это делать?

- Ну чтобы оказать мне услугу.

- Ничего себе! - она моргнула своими голубыми глазами.

- Услуга за услугу, - продолжал я. - Я вам этого не забуду. Это, я показал кассету, - разумеется, тоже идет в счет.

- Вместе с телефонным звонком, - сказала;она, - это будет уже две услуги.

- Да, конечно.

- Так вот как вы выигрываете скачки! - усмехнулась Роза и, не дожидаясь ответа, повела меня обратно, но на этот раз не в комнату с телевизором, а в небольшое помещение, где было только несколько кресел, стол и пара телефонов.

- Здесь мы берем интервью, - сказала Роза. - А обычно здесь никого не бывает. Я не хочу, чтобы кто-то слышал этот разговор.

Она опустилась в одно из кресел. Ее облик был исполнен экзотической чувственности, при том, что держалась она с буржуазной пристойностью, но за этим причудливым фасадом скрывалась обычная ранимая и эмоциональная женщина.

Она потянулась к телефону, звеня браслетами.

- У вас будет в лучшем случае секунд десять, - предупредила она. Леггат сразу поймет, что вы не тот, за кого себя выдаете. Наш редактор родом из Йоркшира, и по его говору это до сих пор заметно.

Я кивнул.

Роза сняла трубку городского телефона и набрала номер «Знамени», который знала наизусть. После минутного вранья, которое сделало бы честь любому ирландцу, она молча передала трубку мне.

- Привет, Мартин, - неприветливо сказали в трубке. - Что случилось?

- Оуэн Уаттс оставил свои кредитные карточки в саду Бобби Аллардека, - медленно и отчетливо произнес я.

- Чего? Не понял… - в трубке наступило молчание. - Это кто?

- Джей Эрскин, - продолжал я, - оставил там же свой пропуск в пресс-клуб. Куда мне следует доложить об этих потерянных вещах? В профсоюз журналистов, в полицию или моему депутату парламента?

- Кто это? - повторил Леггат.

- Я говорю из редакции «Глашатая». Либо вы согласитесь принять меня у себя в офисе, либо в «Глашатае» появится новая сенсационная публикация.

Наступило долгое молчание. Я ждал. Потом Леггат сказал:

- Я вам перезвоню. Дайте ваш номер.

- Нет, - сказал я.

- Теперь или никогда.

На этот раз пауза была значительно короче.

- Хорошо. Подойдете на проходную. Скажете, что вы из «Глашатая».

- Сейчас буду.

Не успел я договорить, как он швырнул трубку. Роза смотрела на меня так, словно сомневалась, все ли у меня дома.

- С редакторами так не разговаривают, - указала она.

- Ну я же на него не работаю. И, знаете, за свою жизнь я научился не бояться людей. Лошадей я отродясь не боялся, но с людьми как-то сложнее.

- Люди опаснее, - серьезно сказала она.

- Да, конечно. Но мягкостью от Леггата ничего не добьешься.

- А чего вы хотите? - спросила она. - И что это за сенсация, которую вы обещали сообщить «Глашатаю»?

- Да ничего особенного. Просто кое-какие грязные подробности о способах, которыми «Знамя» добывало сведения об Аллардеке для «Частной жизни».

Она пожала плечами.

- Вряд ли мы бы это напечатали.

- Может быть. А есть ли что-то такое, перед чем остановится репортер, ищущий сенсации?

- Нет. Он залезет на Эверест и в сточную канаву, пойдет под пули, куда угодно - лишь бы там пахло скандалом. Мне в свое время самой пришлось повоевать и с врачами-шарлатанами, и с коррумпированными муниципалитетами, и со всякими сумасшедшими сектами. Я видела куда больше грязи, голода, нищеты, трагедий, чем мне хотелось бы. Мне приходилось просиживать ночи с родителями убитых детей, я была в поселке спасателей и видела их вдов… А теперь какой-то дурак хочет, чтобы я сидела в золоченом креслице и сюсюкала над тем, какие юбки носят теперь в Париже! Я никогда не была дамской журналисткой и не собираюсь становиться ею теперь, черт возьми!

Она остановилась, неловко улыбнулась.

- Это все мой проклятый феминизм, извините.

- Скажите, что не возьметесь за это, и дело с концом, - посоветовал я. - Если это понижение в должности, откажитесь. Вы для этого достаточно известны. Никто не ожидает, что вы будете писать о моде. И, честно говоря, по-моему, вам и не стоит этого делать.

Она внимательно посмотрела на меня.

- Нет, конечно, меня не выкинут, но этот новичок - шовинист, и жизнь при нем станет куда сложнее.

- Ничего, - сказал я, - у вас есть имя. Покажите свои знаменитые ядовитые зубы. Небольшая толика яду может творить чудеса.

Она встала, потянулась, положила руки на свои бедра, стянутые тяжелым поясом. Вид у нее был как у амазонки, собравшейся на битву, но я по-прежнему чувствовал внутреннюю нерешительность. Я тоже встал - мы были почти одного роста - и поцеловал ее в щеку.

- Братский поцелуй! - сухо сказала она. - И это все?

- Но вы ведь этого и хотели, не правда ли?

- Да, - ответила она, слегка удивленная. - Вы правы, черт возьми!

Здание редакции «Ежедневного знамени», расположенное неподалеку от «Глашатая», то ли было выстроено значительно позднее, то ли переделано в соответствии с ультрасовременными весами.

В фойе красовался фонтан, под потолком висели светильники, состоящие из вертикальных стеклянных трубочек, испускавших свет из нижнего конца. Мраморный пол, футуристские диваны и стол охраны, за которым сидели четверо широкоплечих парней в устрашающего вида униформе.

Я сказал одному из них, что пришел из «Глашатая» и мне нужен мистер Леггат, побаиваясь, что сейчас меня вышвырнут на улицу пинком под зад. Но этого не случилось. Охранник сверился со списком, лежавшим у него на столе, и направил меня наверх с тем же отсутствием интереса, какое я встретил на более дружелюбной территории.

Наверху тоже все было не так, как в «Глашатае». Стены, выкрашенные в оранжевый цвет с красными пятнами, ярко-зеленые пластиковые столы, агрессивно-оранжевый палас с красными зигзагами. Неудивительно, что у них слово «ярость» на каждой странице.

В кабинет Сэма Леггата вела дверь матового стекла, на которой было крупными белыми курсивными буквами написано: «Редактор». Пониже такими же буквами помельче предлагалось позвонить и подождать.

Я нажал кнопку звонка и стал ждать. Вскоре дверь зажужжала и отворилась на несколько дюймов. Может, Сэм Леггат и не носил бронежилета, но, тем не менее, меры предосторожности, предпринятые им против нежеланных посетителей, были впечатляющими. Я отворил дверь, и передо мной предстал еще один образчик дурного вкуса: черный пластиковый стол, красные обои с геометрическим узором, зеленый ковер в крапинку. Если бы мне пришлось работать в такой обстановке, я бы, наверно, взбесился.

В кабинете было двое мужчин без пиджаков, которых эта «радуга», видимо, не смущала. Один - коренастый коротышка с волосами песочного цвета, другой - повыше, сутулый, очкастый, начинающий лысеть. Обоим было под пятьдесят. В углу сидел третий человек, помоложе, в пиджаке. Он больше молчал и слушал.

- Мистер Леггат? - осведомился я.

- Я Леггат, - отозвался коротышка с песочными волосами. - У вас пять минут. - Он кивнул в сторону того, что был повыше.

- Это Таг Танни, ответственный за «Частную жизнь». А это мистер Ивенс, наш юрист. Так кто вы такой и что вам надо?

Таг Танни щелкнул пальцами.

- Я знаю, кто он такой, - сказал он. Он порылся в памяти и нашел мое имя. - Филдинг. Жокей-чемпион.

Я кивнул, и, как мне показалось, все трое расслабились. Правда, в облике Леггата по-прежнему был заметен задиристый вызов, но, по-видимому, не более, чем того требовали его положение и текущие обстоятельства. По крайней мере, он не пытался давить на меня.

- Что вам надо? - повторил Леггат, но уже без того напряжения, которое звучало в его голосе, когда я вошел. Мне пришло в голову, что они, с их страстью ко всяческим шпионским штучкам, наверняка записывают наш разговор и что где-то в комнате наверняка спрятан микрофон.

Поэтому я решил держаться начеку и сдержанно ответил:

- Я пришел, чтобы договориться о возвращении имущества двух ваших журналистов, Оуэна Уаттса и Джея Эрскина.

- Ну так верните его! - отрывисто бросил Леггат.

- С удовольствием, - сказал я, - если вы объясните мне, почему они в час ночи лезли по приставной лестнице на крышу дома Бобби Аллардека.

- А вам какое дело?

- Понимаете ли, мы застали их с устройством для прослушивания телефонных разговоров. На лестнице, с инструментами, в том месте, где к дому Аллардека подходит телефонный провод. Что они там делали?

Наступило молчание. Потом Танни снова щелкнул пальцами.

- Он шурин Бобби Аллардека. Брат миссис Аллардек.

- Совершенно верно, - сказал я. - Сегодня ночью я ночевал у них, когда ваши люди вломились в дом.

- Они никуда не вламывались, - сказал Леггат. - Наоборот, насколько я понимаю, их жестоко избили. Вообще-то этого Аллардека следовало бы привлечь к суду…

- Мы их приняли за воров. А что бы вы подумали, если бы в глухую ночь застали у своего дома людей, которые лезут на крышу по приставной лестнице?

Мы обнаружили, что они охотились не за столовым серебром, только когда они уже убежали.

- Обнаружили? Как это вы «обнаружили»?

- Они оставили свои пиджаки, в которых были кредитные карточки и прочее добро с их именами и так далее.

- И вы предлагаете вернуть все это.

- Естественно. Но мне хотелось бы получить разумное объяснение того, почему они вообще туда явились. Подслушивание телефонных разговоров - дело незаконное, а мы застали их, когда они снимали «жучок», простоявший там как минимум недели две, если верить телефонисту, который побывал у нас сегодня утром и снял его.

Они ничего не сказали, только выжидали.

- Ваша газета, - продолжал я, - развязала неоправданную и приносящую большой ущерб кампанию против Бобби Аллардека, используя информацию, добытую незаконными методами. Объясните почему.

Они ничего не сказали.

- Мистер Леггат, вам было отправлено заказное письмо, содержащее доказательства того, что всем кредиторам Бобби Аллардека уплачено и он не находится на грани разорения. Почему вы не попытались исправить ущерб, который причинили ему и моей сестре? Почему вы не напечатали на видном месте под рубрикой «Частная жизнь» извинения за не правильное освещение положения дел?

Почему вы не обвели эту статью красным карандашом и не поручили своим репортерам-полуночникам привезти в Ньюмаркет эти газеты прямо с печатного станка и подбросить по номеру всем людям, кто получил эти газеты раньше, пока город еще спит? И почему вы не разослали по номеру со статьей, обведенной красным, каждому владельцу Бобби, как в предыдущие разы? Ведь это было бы так замечательно, вы не находите?

Но им, похоже, это не казалось замечательным ни в малейшей степени.

- К сожалению, - вкрадчиво заметил я, - обязанностью каждого законопослушного гражданина является сообщать о чьих-либо незаконных действиях соответствующим властям.

Сэм Леггат, не проявляя никаких эмоций, повернул голову к безмолвному мистеру Ивенсу. Мистер Ивенс подумал и коротко кивнул.

- Сделайте это! - приказал Сэм Леггат Танни.

Танни был поражен.

- Нет!

- Напечатайте извинение и разошлите газеты.

- Но…

- Вы что, не видите, что вам приставили нож к горлу?

Он снова обернулся ко мне.

- А взамен?

- Кредитные карточки Уаттса и пропуск Эрскина.

- А у вас останутся?…

- Пиджаки, чековая книжка, фотографии, письма, записные книжки, дневник и «жучок».

Он кивнул.

- А за это?

- Ну, - медленно произнес я, - полагаю, вам стоит спросить у ваших адвокатов, сколько вам придется выплатить Бобби, если дело о подслушивании дойдет до суда. Если вы выплатите ему эти деньги добровольно, мы не станем подавать в суд и избавим вас от позорной огласки, оплаты судебных расходов и прочих неприятностей.

- Я не имею права принимать такие решения.

- Но вы можете этого добиться.

Он не сказал ни «да», ни «нет», просто смотрел на меня.

- И еще, - сказал я, - я хочу знать, почему вы начали эту кампанию.

Кто подтолкнул вас к этому? Вы ли приказали своим репортерам нарушить закон?

Или они сделали это на свой страх и риск? Быть может, им за это заплатили и если да, то кто?

- На эти вопросы я ответить не могу.

- А вы сами знаете ответ?

Он ответил прямо:

- Ваши позиции достаточно сильны, чтобы потребовать напечатать извинения и развезти их тем, кого это касается. Это я обещаю. Насчет компенсации я проконсультируюсь. Но сверх этого вы не получите ничего.

Я понял, что уперся в каменную стену. Леггат преодолел синдром журналистской солидарности, насколько это вообще было возможно. Он прямо сообщил мне, что если он ответит на мои вопросы, это повлечет за собой больше неприятностей для «Знамени», чем привлечение их к суду за прослушивание телефонных переговоров. Так что я действительно больше ничего не получу.

- Насчет компенсации договоримся, - сказал я. - Имейте в виду, что если нам все же придется заявить о прослушивании, мы сделаем это довольно скоро. Видимо, через несколько дней.

Я помолчал.

- Когда в пятницу утром в газете появится удовлетворяющее нас опровержение и я проверю, всем ли доставили этот номер, я позабочусь о том, чтобы кредитные карточки и пропуск были возвращены сюда, на проходную.

- Приемлемо, - сказал Леггат. Танни попытался было возразить, но Леггат жестом заставил его замолчать.

- Я согласен.

Я кивнул им и вышел из кабинета. Не успел пройти и трех шагов, как кто-то поймал меня за рукав. Я обернулся и увидел, что Леггат вышел вслед за мной.

- Не для записи, - сказал он. - А что бы вы сделали, если бы узнали, кто заказал кампанию против Аллардека?

Я посмотрел в эти песочные, под цвет волос глаза. На деловую физиономию человека, который ежедневно издает газету, брызжущую насмешками, инсинуациями, недоверием и презрением, и при этом умудряется разговаривать вполне пристойно.

- Не для записи, - сказал я. - Всю морду разбил бы.

Глава 11

Я не надеялся, что напечатанное в «Знамени» опровержение растопит кассовый аппарат, который заменяет сердце банкиру Бобби. И вряд ли компенсация, уплаченная «Знаменем» (если они ее уплатят), будет достаточно велика и подоспеет достаточно скоро, чтобы сыграть существенную роль.

Я со вздохом подумал о своем банкире, который терпеливо помогал мне пережить бывавшие у меня дурные времена, а позднее даже рискнул предоставить мне кредит для пары финансовых операций и никогда не требовал вернуть деньги раньше срока. И теперь, когда мое финансовое положение укрепилось, он вел себя по-прежнему: держался по-дружески, всегда готов был помочь деньгами и советом.

Опровержение, конечно, напечатают, но это будет скорее жест вежливости. Конца неприятностям Бобби оно не положит. Но, по крайней мере, оно успокоит владельцев и восстановит доверие торговцев Ньюмаркета. Если нам удастся спасти конюшню, она останется живой, а не в коматозном состоянии.

От Сэма Леггата мне удалось добиться молчаливого признания, что «Знамя» было не право. Кроме того, я был уверен, что он знает ответ на мои вопросы. Ответы мне были нужны немедленно, но развязать ему язык было невозможно.

Исполненный разочарования и чувства провала, я отправился ночевать в ближайшую гостиницу. Я устал куда больше, чем хотелось бы, и боялся, что если отправлюсь сейчас домой за семьдесят миль, то усну где-нибудь по дороге.

Я заказал в номер чего-нибудь поесть и, зевая, принялся звонить по телефону.

Сперва Холли.

- Ты сегодня молодец, - сказала она.

- В смысле?

- Ну как же, выиграл, - сказала она.

- Ах это! - Казалось, это было сто лет назад. - Спасибо.

- Ты где? - спросила она. - Я тебе звонила в коттедж…

- В Лондоне, - я назвал ей гостиницу и номер комнаты. - Как дела?

- Ужасно.

Я рассказал ей, что «Знамя» обещало напечатать опровержение. Это чуть-чуть подняло ей настроение, но не очень.

- Бобби нет. Пошел на Поле. Все так ужасно! Хоть бы он вернулся!

В ее голосе звучала нескрываемая тревога. Я некоторое время успокаивал ее, говоря, что Бобби, несомненно, скоро вернется. Он ведь знает, как она беспокоится. Правда, про себя я думал, что, возможно, он слишком погрузился в собственное отчаяние, чтобы думать о ее тревогах.

- Слушай, - сказал я, - ты не могла бы оказать мне одну услугу?

- Да. Какую?

- Найди в каталоге Метавейна, лошадь Мейнарда. Помнишь, он выиграл «Две тысячи гиней» восемь тому назад?

- Смутно.

- Я хочу знать, кому принадлежал этот конь до того, как перешел в руки Мейнарда.

- А это важно? - устало и равнодушно спросила она.

- Важно. Поищи и перезвони мне.

- Ладно.

- И не беспокойся.

- Не могу.

«Еще бы!» - подумал я, вешая трубку. Ее горе передалось и мне и тяжким камнем легло на душу. Потом я позвонил Розе Квинс по домашнему телефону, который она дала мне перед уходом. Запыхавшаяся Роза сняла трубку после восьмого звонка и объяснила, что только что вошла.

- Так они все-таки не швырнули вас под пресс? - спросила она.

- Нет. Но, боюсь, бронежилет оказался непробиваемым.

- Неудивительно.

- И все-таки читайте «Частную жизнь» в пятницу. Да, кстати, вы знаете человека по имени Танни? Он делает «Частную жизнь».

- Танни? - сказала она. - Таг Танни… Память как у компьютера, выдает любую информацию по первому запросу. Всю жизнь работает со светскими хрониками. В детстве, наверное, обрывал крылышки бабочкам. Если ему удается довести какого-нибудь бедолагу до скандального развода, он считает, что потрудился не зря.

- Да? - с сомнением сказал я. - Не похоже…

- Вы не смотрите, что он похож на пастора. Почитайте эту колонку. Это он и есть.

- Ладно. Спасибо. А как насчет Оуэна Уаттса и Джея Эрскина?

- Тех людей, которые оставили свои вещи в саду вашей сестры?

- Тех самых.

- Про Оуэна Уаттса я в первый раз слышу, - сказала Роза. - Джей Эрскин… Если это тот самый Джей Эрскин, то он в свое время работал в «Глашатае» криминальным репортером.

Она, казалось, сомневалась, стоит ли о нем говорить, и я попросил:

- Расскажите, что это за человек.

- Хм… - Она помолчала, потом, казалось, решилась:

- Некоторое время назад он отсидел срок. Видите ли, ему по работе так много приходилось общаться с преступниками, что он в конце концов сжился с ними, как иногда бывает с полицейскими. Его судили за то, что он помешал ходу судебного разбирательства. Во всяком случае, если это тот самый Джей Эрскин, то это крепкий орешек, но классный журналист. Если эти статейки о вашем зяте принадлежат ему, значит, ему очень хорошо заплатили.

- Кушать все хотят, - сказал я.

- Не сочувствуйте ему, - заметила Роза. - Джей Эрскин никому не сочувствует.

- Не буду, - сказал я. - Спасибо. Вы когда-нибудь бывали в редакции «Знамени»?

- С тех пор как ее переделали, не бывала. Я слышала, это ужасно. Когда газета перешла в руки Полгейта, он дал волю какому-то дизайнеру, помешанному на оранжевом кухонном пластике. Как это выглядит?

- Ужасно - не то слово, - сказал я. - А что за человек сам Полгейт?

- Нестор Полгейт, владеющий «Знаменем» примерно год, - сказала Роза, - по слухам, довольно молодой и на редкость честолюбивый и пронырливый засранец. Сама я с ним никогда не встречалась. Говорят, он куда опаснее разозленного носорога.

- Он вмешивается в дела газеты? - спросил я. - Сэм Леггат печатает то, что ему прикажет Полгейт?

- В старые добрые времена владельцы никогда не лезли в дела редакции, - ностальгически вздохнула Роза. - Теперь бывает по-разному. Билл Вонли дает общие рекомендации. Старый лорд в свое время сам редактировал «Глашатай» - это совсем другое дело. Полгейт перекупил «Знамя», задавив нескольких конкурентов. Старые журналисты «Знамени» до сих пор плачутся в барах на Флит-стрит, какое дерьмо им приходится писать. Прежний редактор сдался и ушел на пенсию. Полгейт, конечно, поднял «Знамя» на новые высоты порока, но стоит ли он над душой у Сэма Леггата, я не знаю.

- Сегодня его, видимо, не было в редакции, - сказал я.

- Мне говорили, что он ошивается в Сити, приобретает влияние. Кстати, по сравнению с Полгейтом ваш Мейнард с его мелкими аферами и ханжеской миной - грудной младенец. Говорят, Полгейту плевать, что о нем скажут, и его финансовые аферы начинаются там, где Мейнард заканчивает.

- Приятная личность!

- Сэма Леггата я понимаю, - сказала она. - Полгейта никогда не пойму. На вашем месте я бы больше не стала крутить хвост «Знамени».

- Может, и не буду.

- Посмотрите, что они сделали с вашим зятем, - сказала Роза. - Это вам предупреждение.

- Да, конечно, - рассудительно ответил я. - Спасибо.

- Пожалуйста.

Мы сердечно попрощались, и я некоторое время сидел, потягивая вино и думая о Сэме Леггате и о грозном дельце, который им управляет. Интересно, от кого исходит кампания против Мейнарда? От самой верхушки, от Леггата, от Танни, от Уаттса и Эрскина или вообще из-за пределов «Знамени», от одной из многочисленных жертв Мейнарда?

Телефон зазвонил. Я снял трубку и услышал голос Холли. Она без всяких преамбул сразу перешла к делу:

- Мейнард приобрел Метавейна двухлетком, когда тот еще не участвовал в скачках, так что прежние владельцы в каталоге не указаны. Но сейчас вернулся Бобби и сказал, что их вроде бы взвали Перрисайд. Он уверен, что его дед тренировал их лошадей, но они, похоже, забросили это дело.

- Хм… - сказал я. - Послушай, у вас нет старых «Кто есть кто в конном спорте»? Там имеются фамилии всех владельцев с адресами. У меня они есть, но дома.

- Да нет, вряд ли у нас есть «Кто есть кто» десятилетней давности, с сомнением сказала Холли и спросила у Бобби. - Да, точно нету.

- Тогда перезвоню деду и спрошу у него. Я знаю, что у него они все есть, с самого начала.

- Бобби хочет знать, зачем тебе вдруг через столько лет понадобился Метавейн.

- Спроси его, по-прежнему ли Мейнард владеет долей Метавейна.

Холли поговорила с Бобби и вернулась ко мне.

- Вроде бы да. Он продал его долями и выручил несколько миллионов.

- Я не знаю, важно ли это, - сказал я. - Но завтра узнаю. Не вешай нос, ладно?

- Бобби просит передать, что дракон заходит на посадку.

Я положил трубку, улыбаясь. Если Бобби еще может шутить, значит, прогулка по Полю пошла ему на пользу.

Дед принялся ворчать, что я вытащил его из постели, но согласился сходить вниз и посмотреть.

- Перрисайд, - прочел он. - Майор Клемент Перрисайд, Ферс, СентОлбанс, Хертфордшир, номер телефона… - в старческом голосе звучало негодование. - Ты знаешь, что этот мужик держал лошадей у Аллардека?

- Извини, да.

- Тогда ну его к черту! Что-нибудь еще? Нет? Ну, тогда спокойной ночи.

Я перезвонил по телефону, который он мне дал, и голос на том конце провода сказал, что да, это Ферс, но Перрисайды здесь уже лет семь не живут.

Голос купил этот дом у майора и его супруги. Если я подожду, он поищет их новый адрес и телефон.

Я подождал. Адрес и телефон нашлись. Я поблагодарил и пожелал спокойной ночи.

По тому номеру другой голос ответил, что майор с супругой здесь больше не проживают. Голос купил у них это бунгало несколько месяцев назад. Перрисайды вроде бы перебрались в уединенный дом в Хитчине. Где он находится? Это голосу было неизвестно, он только знал, что это в Хитчине. Или где-то в окрестностях. Ему так кажется.

- Спасибо, - сказал я, вздохнул и повесил трубку.

Видимо, майор с супругой постарели и, возможно, обеднели. Они, конечно, знают, что Мейнард сделал миллионы на их лошади, но хватит ли у них одержимости мстить ему через столько лет? Но я подумал, что даже если это и не их рук дело, все равно будет полезно с ними поговорить.

Если я, конечно, смогу их найти. В Хитчине или где-то в окрестностях…

Я перезвонил к себе в коттедж и прослушал сообщения. Четыре от разных тренеров, одно от Холли и последнее - от неизвестного мне человека, который оставил свой номер и просил перезвонить. Сперва я позвонил Уайкему Фарлоу он, как и мой дед, рано ложился спать, и он тоже сказал, что я вытащил его из постели. Мы поговорили о лошадях, которые сегодня участвовали в скачке, и о тех, которые будут участвовать в скачке завтра и до конца недели. Обычный вечерний разговор. И Уайкем, как обычно в последнее время, сказал, что в Тоустере его завтра не будет - слишком далеко. Вот в пятницу и субботу скачки в Аскоте. В Аскоте он будет, может быть только в один из дней, но будет непременно.

- Замечательно! - сказал я.

- Ты ведь понимаешь, Пол, - сказал он. - Старые кости, старые кости…

- Понимаю, - сказал я. - Только это Кит.

- Что? Ну конечно, Кит. Кто же еще?

- Никто, - сказал я. - Я вам перезвоню завтра вечером.

- Хорошо, хорошо. Позаботься об этих новичках. Ну, Пол, спокойной ночи.

- Спокойной ночи, - сказал я. Потом я поговорил с тремя остальными тренерами - все по поводу их лошадей, на которых я должен был скакать на этой и следующей неделе, и в конце концов, уже после десяти вечера, отчаянно зевая, позвонил последнему человеку, который был мне неизвестен.

- Это Кит Филдинг, - сказал я.

- А-а! - Пауза, слабый, но внятный щелчок. Потом любезный голос произнес:

- Я предлагаю вам золотую возможность.

Он помолчал. Я ничего не сказал.

- Три тысячи вперед, десять после, - вкрадчиво продолжают он.

- Нет, - ответил я.

- Но вы же еще не слышали подробностей!

Я слышал вполне достаточно. Я бросил трубку, не сказав больше ни слова, и некоторое время сидел, глядя в стену невидящим взглядом.

Мне и раньше делали подобные предложения, но не такие. Не на такую сумму. Подобные благодетели всегда хотели, чтобы жокей проиграл ту или иную скачку, но ко мне они не подъезжали уже много лет. С тех пор, как им надоело слышать «нет».

Сегодняшний голос был мне незнаком. По крайней мере, я слышал его не настолько часто, чтобы узнать. Высокий. Явно принадлежащий человеку образованному. По спине у меня поползли мурашки. Этот голос, это предложение, сумма и время, когда он мне позвонил, - все наводило на страшную мысль о ловушке. Я сидел, глядя на номер телефона. Номер лондонский. Первые три цифры - 722. Я перезвонил оператору и спросил, какой район обслуживает АТС 722.

Это есть во всех телефонных справочниках. Девушка попросила меня подождать и почти сразу ответила: Чок-Фарм - Хампстид.

Я поблагодарил ее. Это не давало ничего, кроме одного: обитатели этого района не отличаются приверженностью к конному спорту. Пожалуй, даже наоборот. Жители Хампстида живут напряженной интеллектуальной жизнью, им не до спорта.

Почему же все-таки Хампстид?… И я заснул в кресле.

Проснувшись после ночи, проведенной хотя бы с минимальными удобствами, я выпил кофе и отправился за покупками. Мне пришлось поторчать на ветру у дверей магазинов на Тоттнем-Корт-роуд, ожидая, пока владельцы чудес электроники поднимут свои стальные шторы.

Я нашел место, где мне, не задавая вопросов об авторских правах, согласились переписать запись Розы с пленки в три четверти дюйма на нормальную кассету, которую можно было просматривать на моем плейере. Переписывавший кассету услужливый и всезнающий юноша был страшно разочарован, что это не порнография, но я отчасти утешил его, приобретя портативную видеокамеру, упаковку батареек к ней и несколько чистых кассет. Он подробно объяснил мне, как ее всем этим управляться, и посоветовал попробовать прямо в магазине.

Кроме того, он сообщил мне, что если мне нужна помощь, он может направить меня в славный клуб для холостяков.

Я отклонил его предложение, загрузил покупки в машину и отправился на север, в Хитчин. Это было не совсем по дороге в Тоустер, но все же и не в противоположную сторону.

Найти Перрисайдов оказалось совсем не трудно: они были в телефонном справочнике. Майор К.Перрисайд, Ингл-Бартон, Конвей-Ретрит, 14. Доброжелательные местные жители указали мне дорогу в деревню Ингл-Бартон, которая была в трех милях от города, а тамошние объяснили мне, как найти среди коттеджей, где живут пенсионеры, дом четырнадцать.

Коттеджи для пенсионеров представляли собой ряды расположенных уступами одноэтажных домиков с выкрашенными в яркие цвета входными дверями и полосками крошечных клумб. К домам вели только дорожки для пешеходов, так что мне пришлось оставить машину на обочине и пройти к дому через узкий газон по аккуратно выложенной плитами тропинке. Я подумал, что, должно быть, грузчики, которым приходится вносить в эти дома мебель, проклинают все на свете; но все это создавало ощущение непривычного мира и покоя, даже сейчас, в холодное и сырое ноябрьское утро.

Итак, я подошел к дому четырнадцать. При мне в сумке была видеокамера.

Нажал кнопку звонка. Подождал.

В доме все было тихо. На звонок никто не вышел. После двух-трех звонков я попробовал постучать, и снова безрезультатно. Я отправился к соседнему дому и позвонил туда.

На звонок вышла пожилая леди, кругленькая, с блестящими любопытными глазами.

- В магазин пошли, - ответила она на мой вопрос.

- А надолго, вы не знаете?

- Ну, они обычно не торопятся.

- А как они выглядят? - спросил я.

- Майор - седой такой и ходит с палочкой. А Люси, наверно, в рыбачьей шляпе. И если вы, молодой человек, предложите им помочь донести покупки, они вам будут очень признательны. Только не вздумайте предложить им какую-нибудь энциклопедию или страховку. Зря потратите время.

- Я ничего не продаю, - заверил я ее.

- Тогда магазин за автостоянкой, по дороге налево.

Она коротко и резко кивнула и скрылась за лиловой дверью, а я пошел в указанном ею направлении.

Я нашел Перрисайдов - их действительно было нетрудно узнать - выходящими из маленького деревенского магазинчика. В руках у них было по кошелке, и шли они очень медленно. Я не спеша подошел к ним и спросил, не надо ли помочь.

- Очень любезно с вашей стороны, - ворчливо ответил майор, протягивая мне свою кошелку.

- Что-то продаете? - с подозрением спросила Люси, вручая мне свою.

- Имейте в виду, мы ничего не покупаем.

Кошелки оказались совсем не тяжелые - содержимое их было весьма скудным.

- Я ничего не продаю, - сказал я, примеряясь к черепашьему шагу - у майора явно было не все в порядке с ногами. - Имя Филдинг вам что-нибудь говорит?

Они покачали головой. Люси действительно была в потрепанной твидовой рыбачьей шляпе. У нее было худощавое надменное лицо. Годы изрезали его морщинами, но губы ее по-прежнему были повелительно сжаты. Она говорила с отчетливым произношением, свойственным аристократии, и держалась неестественно прямо, как бы бросая вызов старости. В разных обличьях, в разные века Люси Перрисайд противопоставляла гордость злокозненной судьбе и проходила через все испытания, не склоняя головы.

- Меня зовут Кит Филдинг, - сказал я. - Мой дед тренирует скаковых лошадей в Ньюмаркете.

Майор остановился как вкопанный.

- Филдинг! Да. Я помню. Мы не любим говорить о лошадях. Так что, будьте любезны, помалкивайте об этом.

Я слегка кивнул, и мы пошли дальше тем же шагом по холодной узкой аллее. Голые деревья щетинились в предчувствии дождя. Через некоторое время Люси сказала:

- Клемент, но ведь он именно затем и приехал, чтобы поговорить о лошадях.

- Это правда? - опасливо спросил майор.

- Боюсь, что да.

Но на этот раз майор не остановился. Похоже, он смирился со своей участью. Я остро ощутил, сколько раз ему приходилось разочаровываться, на какие уступки идти, как часто он должен был сдерживать боль, чтобы, несмотря ни на что, вести себя с достоинством и сохранять мужество перед лицом несчастий.

- Вы журналист? - спросила Люси.

- Нет, я… я жокей.

Она смерила меня взглядом.

- Вы слишком высокий для жокея.

- Стиплер, - пояснил я.

- А-а! - она кивнула. - Мы не держали лошадей, которые участвуют в скачках с препятствиями.

- Я снимаю фильм, - сказал я. - Фильм о неудачах, связанных со скачками. Я надеялся, что вы поможете мне с одним эпизодом. За деньги, разумеется.

Они переглянулись, спрашивая мнения друг друга на своем языке, понятном лишь им двоим, и, видимо, решили не отклонять предложения, не выслушав его.

- А что нам надо делать? - прозаично спросила Люси.

- Просто говорить. Говорить перед камерой, - я указал на сумку, которую нес вместе с кошелками. - Совсем не трудно.

- А о чем? - спросил майор и, прежде чем я успел ответить, вздохнул и сказал сам:

- О Метавейне?

- Да, - ответил я. Лица у них сделались как перед расстрелом. И конце концов Люси сказала:

- Вы нам заплатите?

Я назвал сумму. Они ничего не сказали, но по тому, как они кивнули, было ясно, что это их устраивает, что для них это очень хорошо, что деньги им очень нужны.

Мы все тем же черепашьим шагом прошли автостоянку и подошли к яркоголубой двери их домика. Меня провели внутрь. Я достал камеру и вставил кассету.

Они привычно уселись рядом на обтянутом ситцем диване, местами залатанном лоскутами другого цвета. Комната оказалась неожиданно просторной.

Напротив дивана были большие поднимающиеся окна, а за ними - крохотный мощеный дворик, куда в хорошую погоду можно было выйти посидеть на солнышке.

Люси сказала мне, что в доме есть еще спальня и кухня.

- В общем, тут довольно уютно, сами видите.

Я видел, что мебели у них немного, но она старинная. В комнате было только самое необходимое - похоже, все, что можно продать, они продали.

Я настроил камеру, как мне показывали, и установил ее на стопке книг на столе, встав на колени за нею и глядя в объектив, - Хорошо, - сказал я. - Теперь я буду задавать вам вопросы. Когда будете говорить, смотрите, пожалуйста, сюда, в камеру.

Старики кивнули. Люси взяла мужа за руку - похоже, не столько ища ободрения, сколько затем, чтобы подбодрить его. Я тихо включил камеру на запись и сказал:

- Майор, расскажите, пожалуйста, как вы приобрели Метавейна.

Майор сглотнул и поморгал. Он держался с достоинством, но вид у него был несчастный.

- Майор, - повторил я мягко, но настойчиво, - пожалуйста, расскажите, как вы приобрели Метавейна.

Он прокашлялся.

- Я… э-э… мы почти всегда держали лошадей. Не больше одной за раз - этого мы себе не могли позволить, понимаете? Но мы их любили. - Он помолчал. - Мы просили нашего тренера - его фамилия была Аллардек - покупать для нас на аукционе жеребят. Не слишком дорогих, понимаете? Не больше чем за десять тысяч. Десять тысяч - это был потолок. Но за эти деньги мы получали уйму радости. Несколько тысяч за лошадь раз в четырепять лет плюс расходы на обучение и содержание. И все шло очень хорошо, понимаете?

- Продолжайте, продолжайте, майор, - тепло сказал я, когда он замешкался. - Вы очень хорошо рассказываете.

Он снова сглотнул.

- Аллардек купил для нас жеребенка, который нам очень понравился. Не слишком впечатляющий на первый взгляд, довольно мелкий, но хороших кровей.

Вполне в нашем вкусе. Мы были очень рады. Зимой его объездили, а весной он принялся быстро расти. Аллардек нам сказал, что до осени выставлять его на скачки не стоит, и мы, разумеется, его послушались. - Майор помолчал. Летом он прекрасно развивался, и Аллардек нам говорил, что он чрезвычайно резвый и что, если все пойдет хорошо, мы можем оказаться обладателями великолепного коня.

От старых воспоминаний о тех головокружительных днях глаза майора вспыхнули слабым светом, и я увидел его таким, каким он, должно быть, был тогда: полным мальчишеского энтузиазма и невинной гордости.

- А потом, майор? Что было потом?

Свет угас. Он пожал плечами.

- Ну, не повезло нам, знаете ли.

Он, похоже, не мог решить, что именно стоит говорить, но Люси рассчитывала на деньги и потому смущалась меньше.

- Клемент был членом страхового общества Ллойда, - сказала она. Одного из тех синдикатов, которые погорели… в них состояли многие из людей, имеющих отношение к скачкам, помните? Ну и, разумеется, с него потребовали окупить свою долю потерь.

- Понятно, - сказал я. Да, действительно. Состоять в страховом обществе хорошо до тех пор, пока с тебя не потребуют возмещать убытки.

- Сто девяносто три тысячи фунтов! - тяжело произнес майор, словно заново переживая тогдашний шок. - Куда больше, чем я вложил в общество там было всего двадцать пять тысяч. Конечно, у меня отобрали и это. А продать свою долю было невозможно - не то время. Акции резко упали. Мы метались, не зная, что делать, понимаете? - Он мрачно помолчал, потом продолжал:

- Наш дом уже был заложен. Понимаете, финансовые советники нам всегда говорили, что дом выгоднее заложить, чтобы вложить деньги в акции. Но тогда все акционерные общества были на грани разорения… некоторые так и не оправились.

Его старческое лицо осунулось при одном воспоминании о тогдашних невзгодах. Люси с тревогой взглянула на него и успокаивающе погладила пальцем по руке.

- Ладно, не стоит об этом долго говорить, - сказала она. - Я вам расскажу, что было дальше. Аллардек узнал о наших проблемах и сказал, что его сын Мейнард может нам помочь, потому что он разбирается в финансах. Мы пару раз виделись с Мейнардом - он был весьма обаятелен. И вот он пришел к нам и сказал, что поскольку мы так давно имеем дело с его отцом, он может, если нам нужно, ссудить нам денег. Банк согласился дать нам пятьдесят тысяч под залог наших акций, но все равно оставалось еще сто сорок. Вам не скучно обо всем этом слушать?

- Нет, что вы! - горячо ответил я. - Продолжайте, пожалуйста.

Она вздохнула.

- Через полтора месяца Метавейн должен был участвовать в скачках. Наверно, мы цеплялись за соломинку - мы надеялись, что он выиграет. Нам это было так нужно! Мы не хотели продавать его задешево до того, как он поучаствует в скачках. Если бы он выиграл, он бы стоил куда больше! Поэтому предложение Мейнарда нас буквально ошеломило. Это решало все проблемы! Мы так обрадовались! Мы приняли его чек, и Клемент расплатился с обществом Ллойда.

На губах Люси появилась саркастическая усмешка, но голову она по-прежнему держала высоко.

- А проценты Мейнард взял? - спросил я.

- Очень низкие, - сказал майор. - Всего пять процентов. Мы думали, что это чертовски любезно с его стороны… - На его губах появилась такая же усмешка. - Мы, конечно, знали, что придется нелегко, но были уверены, что со временем снова встанем на ноги. Ну, экономить будем. Продадим кое-что. И постепенно расплатимся с ним, понимаете? Метавейна продадим, когда он выиграет:

- Понятно, - сказал я. - А что было потом?

- Потом примерно месяц ничего не происходило, - сказала Люси. - И вдруг является к нам Мейнард, буквально не в себе, и говорит, что у него для нас две очень плохих новости. Во-первых, ему придется забрать у нас часть денег, которые он одолжил, потому что у него у самого трудности, а во-вторых, его отец просил нам передать, что Метавейн повредил ногу, причем так серьезно, что ветеринар говорит, до конца сезона не оправится. Это был конец сентября. Мы рассчитывали, что в октябре он будет участвовать в скачках. Мы были абсолютно подавлены. Мы ведь дольше не могли себе позволить платить за его содержание до самого марта, пока снова не начнутся скачки. И хуже того: за хромого двухлетка, не участвовавшего в скачках, в конце сезона много не выручишь. Это значило, что мы не сможем продать его даже за те деньги, которые мы за него уплатили.

Она помолчала, вспоминая былое потрясение.

- А дальше? - спросил я. Она вздохнула.

- Мейнард предложил избавить нас от Метавейна.

- Это он так сказал?

- Да. Именно. Он предложил нас от него избавить. И пообещал к тому же сбавить десять тысяч с нашего долга, как будто жеребчик по-прежнему стоит этих денег. Но он сказал, что ему отчаянно нужны деньги, и не могли бы мы сейчас выплатить ему сто тысяч. - Она посмотрела на меня пустыми глазами.

- А мы не могли. Просто не могли, и все. Мы ему все объяснили. Сказали, что можем отдать, только если займем деньги у ростовщика, под чудовищные проценты, и Мейнард сказал, что ни в коем случае этого не допустит. Он все понимал, и был так обаятелен, и выглядел таким озабоченным, что в конце концов мы уже сами принялись его утешать и заверять, что сделаем все, что в человеческих силах, чтобы заплатить ему, как только сможем.

- А потом?

- Потом он сказал, что лучше оформить все это документально, и мы подписали бумаги, передающие ему Метавейна. А он изменил сумму долга со ста сорока на сто тридцать тысяч, и мы подписали банковский ордер на ежемесячные выплаты. Это, конечно, было очень тяжело, но это казалось лучшим, что можно сделать.

- Вы отдали ему Метавейна без всяких условий? - спросил я. - Например, убавить сумму долга, если с конем будет все в порядке?

Люси устало покачала головой.

- Да нет, мы не думали об условиях. Кто думает об условиях, когда лошадь хромает?

- Мейнард сказал, что ему придется повысить проценты до десяти, сказал майор. - Он очень извинялся, говорил, что ему неловко…

- Возможно, ему и в самом деле было неловко, - заметил я. Люси кивнула.

- От собственной подлости. Мы были в большом горе, но это все было ничто по сравнению с тем, что мы почувствовали две недели спустя. Метавейн участвовал в скачке двухлеток в Ньюмаркете и обошел всех на три корпуса. Мы просто глазам своим не поверили! Мы прочли об этом в газетах. Мы сразу позвонили Аллардеку. И можете себе представить, что он нам сказал?

Я кивнул.

- Он сказал, он представления не имеет, с чего мы решили, будто Метавейн хромает. Он вовсе не хромает. И никогда не хромал. Все последнее время он прекрасно работал на Поле.

Глава 12

- Вам, видимо, даже не пришло в голову справиться у ветеринара? мягко спросил я. - Или у самого Аллардека?

Люси покачала головой.

- Мы поверили Мейнарду на слово.

Майор тяжело кивнул.

- Мы ему верили. Он же был сыном Аллардека, понимаете?

- Мы, конечно, пытались протестовать, - сказала Люси, - мы заявили, что Мейнард нам откровенно солгал, но Мейнард сказал, что ничего подобного не было. Он просто все отрицал. Сказал, он нам никогда не говорил, что Метавейн не сможет участвовать в скачках до марта. У нас просто глаза на лоб полезли. Клемент пытался жаловаться в Жокей-клуб, но ничего не добился. Мейнард и их тоже обаял. Сказал, что мы просто его не так поняли. Распорядители были очень холодны с Клементом. И знаете, что мне кажется? Мне кажется, Мейнард им сказал, что мы пытаемся вытянуть из него еще денег, когда он так благородно вытащил нас из этой ужасной ситуации.

Оба они помрачнели, и я сам почувствовал легкие укоры совести. Но все же сказал:

- Пожалуйста, расскажите, в каком состоянии находятся ваши дела на сегодняшний день и сколько Мейнард уделил вам из выигрышей Метавейна и из доходов от его продажи.

Оба изумленно уставились на меня.

- Ничего! - удивленно сказал майор.

- То есть как «ничего»?

- Он нам не дал ни фартинга.

- Он выручил за лошадь несколько миллионов, - сказал я. Майор кивнул.

- Мы об этом читали.

- Я ему написала, - призналась Люси, и щеки ее слегка порозовели. Просила его, по крайней мере, избавить нас от остатков долга.

- И что?

- Он не ответил.

- Люси ему два раза писала, - неловко сказал майор. - Во второй раз она отправила письмо заказным, так что мы уверены, Мейнард его получил.

- Но не ответил, - сказала Люси.

- Долг есть долг, и дело с концом, - вздохнул майор. - С нашего счета по-прежнему снимается большая часть доходов в счет уплаты долга и процентов. Боюсь, мы с ним так никогда и не расквитаемся.

Люси открыто погладила его по руке.

- Нам обоим уже по восемьдесят два года, понимаете? - сказала она.

- А детей у вас нет? - спросил я.

- Детей нет, - с сожалением сказала Люси. - Так получилось…

Я упаковал камеру, поблагодарил стариков и отдал им деньги, которые взял, чтобы, выдать плату работникам Бобби. Деньги получил для меня по чеку мой помощник. Помощник, ходячий банк, не нашел ничего удивительного в моей просьбе и пообещал привезти деньги, полученные по остальным чекам, в Тоустер. Майор и Люси взяли деньги с некоторым смущением, но с большим облегчением. Возможно, они боялись, что я уйду, не заплатив. Они получили горький урок…

Я посмотрел на часы и спросил, нельзя ли позвонить от них через кредитную карточку. Они одновременно кивнули, и я позвонил своему банкиру.

- Джон! - сказал я.

- Да, Кит?

- Джон, я тороплюсь. Я сейчас еду в Тоустер, но мне тут пришло в голову… Может ли кто-то положить деньги на мой счет без моего ведома?

- Да, с помощью прямого перечисления из другого банка, так, как тебе перечисляют плату за работу. Но ты узнаешь об этом во время следующей проверки счета.

- Ладно, - сказал я, - а не мог бы ты сделать так, чтобы, кроме моей оплаты, никаких денег на мой счет не поступало? Можешь ли ты отказаться принять деньги, которые мне пришлют?

- Да, могу, - с сомнением сказал он, - но только зачем?

- Вчера вечером кто-то предложил мне взятку, - сказал я. - Это было слишком похоже на ловушку. Я не хочу вдруг обнаружить, что мне тайком всучили деньги, о которых я не знал. Я не хочу доказывать распорядителям, что не брал никаких взяток.

Джон немного помолчал, потом спросил:

- Что, снова твоя интуиция?

- Я просто подумал, что на всякий случай стоит принять меры.

- Да, - сказал он. - Хорошо. Если что-то придет, я спрошу твоего согласия, прежде чем класть эти деньги на счет.

- Спасибо, - сказал я. - Ну, до встречи.

- И, может быть, ты выдашь мне это распоряжение в письменном виде? На всякий случай, если дело вдруг дойдет до распорядителей.

- Просто не знаю, что бы я без тебя делал! - сказал я.

Я простился с Перрисайдами и уехал. По дороге я размышлял о том, что именно их неосторожность навела меня на мысль о том, что мне следует быть осторожнее.

Для начала им следовало бы застраховаться от катастрофы, постигшей общество Ллойда. И еще им следовало позвать независимого ветеринара, чтобы осмотреть Метавейна. Как легко рассуждать о таких вещах потом! Но вся штука в том, чтобы предвидеть их заранее.

Тоустер расположен в глухой провинции, среди пологих зеленых холмов, милях в шестидесяти от Лондона. По дороге туда я думало чем угодно, только не о лошадях.

Больше всего я думал о предосторожностях. В машине, кроме моей ночлежной сумки с вещами у меня были кассеты с Мейнардом, кассета с Перрисайдами, видеокамера и небольшой саквояж, позаимствованный у Холли, в котором лежали пиджаки и прочее имущество Джея Эрскина и Оуэна Уаттса. Без этого мне нечего было и надеяться получить компенсацию для Бобби и Холли и обеспечить им спокойное будущее, и мне пришло в голову, что стоит позаботиться о том, чтобы никто их не украл.

Сэму Леггату или кому-то еще из сотрудников «Знамени» вполне могло прийти в голову, что украсть вещи журналистов будет куда дешевле и проще, чем платить деньги, печатать опровержение и потом еще развозить его по Ньюмаркету. К тому же Оуэн Уаттс и Джей Эрскин наверняка жаждут мести за причиненный им ущерб, а они могут явиться куда угодно и сотворить бог весть что.

Место, куда я ехал, и время, когда я там буду, сообщались по меньшей мере в половине ежедневных газет; мое имя значилось в колонке спортивных новостей, где говорилось, что я участвую в скачках в час тридцать, два часа, три часа и три тридцать.

Мне пришло в голову, что на месте Джея Эрскина я бы именно в это время попытался взломать «мерседес» Кита Филдинга. А на месте Оуэна Уаттса я бы в то же самое время вломился в коттедж Кита Филдинга в Ламборне. Может быть. А может быть, и нет.

Я думал о том, что мелкий грабеж не вызовет у них ни малейших угрызений совести, тем более что прослушивание телефонных разговоров пахло двумя тысячами фунтов штрафа, либо двумя годами тюрьмы, либо и тем и другим одновременно.

Я не знал, смогу ли я узнать их в лицо - ведь я видел их всего один раз, во время той ночной драки. Однако они наверняка позаботятся о том, чтобы узнать меня в лицо. Отследить мое прибытие на стоянку для жокеев. Вычислить мою машину.

От деревни, где жили Перрисайды, до Тоустера сорок пять минут езды, и половину этого времени я говорил себе, что у меня чересчур разыгралась фантазия.

А потом я внезапно остановился в центре городка Блетчли и зашел в старинную и, похоже, процветающую гостиницу «Золотой лев». Моя кредитная карточка их впечатлила, и меня проводили в уютный номер. Я повесил на вешалку пиджаки Уаттса и Эрскина, разложил на полочке в ванной свою бритву и зубную щетку и сунул все остальное в ящик шкафа. Портье безразлично и вежливо кивнул, когда я на обратном пути повесил ключ на доску. Кроме него, никто на меня внимания не обратил. Я взглянул на часы, поморщился и помчался в Тоустер с превышением скорости, но чувствуя себя куда спокойнее.

Новички принцессы участвовали в первой и последней из моих скачек.

Третья лошадь была от Уайкема, четвертая - от одного тренера из Ламборна, Принцесса ждала в паддоке во всем своем обычном блеске. Рядом с ней стояла Даниэль, по случаю холодной погоды одетая в ярко-красную блестящую куртку и черные брюки. Видимо, моя радость отразилась у меня на лице. Во всяком случае, обе они снисходительно улыбнулись, как улыбаются женщины, которые знают, что ими восхищаются, и Даниэль, вместо того чтобы пожать мне руку, чмокнула меня в щеку. Это было всего лишь неожиданное легкое прикосновение, и я удивился тому, насколько долго оно осталось во мне. Она рассмеялась.

- Как поживаете? - спросила она.

- Нормально. А вы?

- Замечательно!

- Кит, - мягко спросила принцесса, - чего нам ждать от Кинли?

Я не сразу сообразил, о чем идет речь, и только потом вспомнил, что Кинли - это ее лошадь. Та, на которой мне сейчас предстоит скакать: трехлеток, еще не участвовавший в скачках, серый в яблоках, второй фаворит в нынешней, первой в жизни скачке. «Да, - подумал я, - пора переключиться на работу».

- Дасти говорит, он хорошо перенес поездку. Он возбужден, но не в мыле, - сказал я.

- А это хорошо? - спросила Даниэль.

- Хорошо, - кивнула принцесса. - Он весьма зрелый для трехлетка.

Дома он берет препятствия просто превосходно, и, по-моему, он очень резвый, - сказал я.

- Наверно, все зависит от того, насколько ему понравится сегодняшняя скачка.

- Да, - сказал я. - Я сделаю все, что в моих силах.

- Понравится? - удивленно переспросила Даниэль.

- Большинство лошадей любят скачки, - объяснил я. - Те, которые не любят, никуда не годятся.

- Помните Снежинку? - спросила принцесса. Я кивнул.

- Снежинка, - объяснила принцесса для Даниэль, - это была кобыла, которую я держала много лет назад. Она была очень красивая и раза два-три брала призы на гладких скачках. Я купила ее для барьерных скачек - надо признаться, отчасти из-за ее клички. Но ей не нравилось прыгать. Я держала ее два года, потому что у меня была к ней слабость, но это была пустая трата денег и надежд. - Она улыбнулась. - Уайкем пробовал сажать на нее других жокеев - помните, Кит? У второго она вообще отказалась стартовать. Это меня многому научило. Если лошадь не любит скачки, не стоит с ней и возиться.

- А куда делась Снежинка? - спросила Даниэль.

- Я ее продала на племя. Двое из ее жеребят потом брали призы в гладких скачках.

Даниэль посмотрела на тетю, на меня, потом снова на тетю.

- Вам обоим это очень нравится, да?

- Очень! - сказала принцесса.

- Очень, - согласился я.

Я сел в седло и медленно провел Кинли вдоль трибун, давая ему время привыкнуть к запахам и звукам ипподрома, потом направился к старту, по дороге показывая ему препятствия, подводя вплотную, позволяя заглянуть на ту сторону. Кинли настораживал уши, раздувал ноздри, и я чувствовал пробуждающийся в нем инстинкт скакуна, врожденный порыв, что струится в крови, словно песня, нарастающее желание бороться и побеждать.

«Вот, Кинли, - думал я, - ты знаешь о препятствиях все, чему я мог тебя научить, и если ты сегодня не сумеешь этим воспользоваться, значит, все наши тренировки этой осени пропали впустую».

Кинли встряхнул головой. Я погладил его по шее и направил коня к старту, смешавшись с двумя-тремя такими же, как он, новичками и десятком трехлеток, которые уже участвовали в скачках, но еще ни разу не выигрывали. В Британии к осенним скачкам допускаются лошади, родившиеся не позднее августа позапрошлого года, и Кинли должен был участвовать в скачке для трехлеток, которые еще ни разу не выигрывали.

Многие жокеи не любят участвовать в тренировках, но я никогда ничего не имел против: если я сам обучу лошадь, я буду знать, что она может, а чего не может. Есть тренеры, которые посылают на скачки совсем зеленых трехлетков, которые едва знают, с какой стороны подходить к препятствию, но мы с Уайкемом были согласны в том, что не стоит ожидать виртуозной игры на публике, не поупражнявшись в гаммах дома.

Уайкем имел обыкновение называть Кинли Кеттерингом (это был конь, которого он тренировал много лет тому назад). Я даже иногда удивлялся, как это Уайкему удается присылать на скачки тех лошадей, которых надо. Очевидно, заслуга Дасти.

Кинли подошел и стал в ряд, нервничая не более, чем это было уместно, и, когда лента упала, бешено рванулся вперед. Все было ново для него, все неведомо: дома, на проездке, ничто не может подготовить лошадь к ошеломляющей реальности соревнований. Я осторожно успокаивал его руками и мыслями, стараясь не перегнуть палку, не показать ему, что то, что он сейчас ощущает, - плохо и не правильно. Мне нужно было лишь контролировать этот порыв, не давать ему перехлестывать через край, выжидать… Он безупречно подошел к первому барьеру, взял его чисто, и я отчетливо ощутил его реакцию: он почувствовал себя в знакомой обстановке и испытал прилив уверенности. На подходе ко второму барьеру Кинли позволил мне немного умерить его скорость - ровно настолько, чтобы правильно взять его и не сбиться после прыжка; а на третьем прыжке он пролетел так далеко за препятствие, что дух мой воспарил, точно птица. Кинли будет хорош. Иногда это видно с самого начала, как великий актер бывает виден с первой же приличной роли.

Я давал ему как следует рассмотреть каждое препятствие, в основном благодаря тому, что держал его у внешней бровки. С технической точки зрения внутренняя бровка - более короткая, но она же и более сложная. Ничего, у нас еще будет время проскальзывать в щели - пусть сперва научится как следует скакать, когда никто не мешает.

"Кинли, старина, - говорил я ему, - ты, главное, скачи! Ты все правильно делаешь. Да, верно, вот здесь соберись, соберись перед прыжком… А теперь давай! Давай!… Ах, Кинли, черт возьми, я же так из седла вылечу!

Ну-ка погоди, я снова устроюсь; а почему бы нам и не выиграть, а, Кинли? Ну и что, что в первый раз? Такое ведь и раньше бывало! Давай, Кинли! Если ты будешь так прыгать, мы наверняка выиграем!"

Перед последним подъемом я дал ему передохнуть, и он был явно разочарован тем, что я его сдерживаю; но за последним поворотом, когда лишь одно препятствие отделяло нас от финишной прямой, я встряхнул его, вслух крикнул ему: «Давай!», дал ему шенкеля, ритмично посылая его поводом, говоря ему:

«Хорошо, сынок, вот теперь лети, скачи, вытяни свою длинную шею, давай, сынок, давай, это твой час!» Когда мы пересекли финишную прямую и я придержал его, он буквально лопался от гордости. Он сразу понял, что сделал все как следует, что я похлопываю его в знак одобрения, что шум и аплодисменты, сопровождавшие его прибытие к месту, где награждают победителей, - это знак его триумфа. Такое всегда опьяняет новичка; и я подумал, что благодаря этому дню он теперь всю жизнь будет выкладываться сполна.

- Ему понравилось! - сказала сияющая от радости принцесса.

- Определенно.

- Как он брал препятствия!

Я снял седло и взял его на руку.

- Он очень хорош, - сказал я. - У вас в самом деле замечательный конь.

Она посмотрела на меня вопросительно, и я кивнул:

- Да, заранее никогда не скажешь. Наверняка еще ничего не известно.

- Господи, о чем вы? - спросила Даниэль.

- О Триумфальной Арке, очень ответственные скачки, - пояснила ее тетя.

Я пошел взвеситься, переодеться, снова взвеситься и повторить всю процедуру со второй лошадью Уайкема, которая принадлежала не принцессе, а престарелым супругам - обоим было за семьдесят, и они не меньше принцессы тревожились за свое сокровище.

У них был только один конь, стареющий стиплер, которого уже однажды отправили на пенсию, но он так затосковал, что его вернули на скачки. Я был искренне рад за них, когда старичок благодаря своему опыту великолепно прошел все три мили и вопреки всем ожиданиям беззаботно пришел первым.

«Может, Уайкем и не ездит на соревнования, - с благодарностью думал я, - может, он и путает настоящее с прошлым, но ведь он по-прежнему готовит победителей!»

Следующую скачку я смотрел с жокейской трибуны, а следующую снова выиграл, для тренера из Ламборна. «Мой день! - с удовлетворением думал я. Три победы подряд!» Такое случалось раза два-три за сезон, никак не чаще.

Когда я расседлывал коня, мне вдруг пришло в голову, что Эрик Олдержон, гордый владелец лошади, который стоит рядом и лучится радостью, имеет какое-то отношение к высшему составу государственной гражданской службы. Я знал это только потому, что он время от времени жаловался на государственные дела, которые не дают ему любоваться своей радостью и гордостью так часто, как хотелось бы.

И я, побуждаемый внезапным порывом, спросил, не уделит ли он мне несколько минут после того, как я взвешусь и переоденусь к следующей скачке; и он, подобно лорду Вонли, экспансивно воскликнул: «Сколько угодно!» - и, когда я вышел из весовой, ожидал меня снаружи.

Некоторое время мы потолковали о победе - мысли его сейчас были заняты в основном ею, - а потом он спросил, что мне было нужно. Я ответил, что мне нужны ответы на пару вопросов и, возможно, он их знает.

- Давайте выкладывайте, - сказал он. - Я слушаю.

Я рассказал о нападках газет на Бобби и Мейнарда, и, к моему изумлению, он кивнул.

- Да, я слышал. Ну и о чем же вы хотели спросить?

- Ну, во-первых, действительно ли Мейнарду хотели дать рыцарский титул, и, во-вторых, если да, то кто об этом мог знать?

Он хмыкнул.

- Только-то и всего? Однако скромные же у вас просьбы!

Он покачал головой.

- Государственные награды - это не моя сфера.

Он посмотрел на небо, посмотрел на меня - я был одет в цвета принцессы.

- А какая вам будет польза от того, что вы это выясните?

- Не знаю, - откровенно ответил я. - Но кто-то должен поплатиться за то, что сделали с Бобби и моей сестрой.

- Хм-м. А почему бы им не задать эти вопросы самим?

Я пожал плечами.

- Они просто не смогут.

- Они не смогут, а вы, значит, можете?

Он смотрел на меня оценивающе и в то же время насмешливо.

- Эти статьи были жестокими и подлыми, - решительно сказал я. Бобби и моя сестра Холли - мягкие, тихие, добросовестные люди, которые всего-навсего пытаются развивать свое дело и не делают никому ничего дурного.

- И нападки на них вас раздражают?

- Да, конечно. А вы бы не рассердились на моем месте?

Он поразмыслил.

- Если бы речь шла о моей дочери - да, конечно. - Он коротко кивнул. - Ничего не обещаю, но поспрашиваю.

- Спасибо вам большое, - сказал я. Он улыбнулся и, перед тем как уйти, сказал:

- Лучше выиграйте для меня в следующий раз.

Я сказал, что постараюсь. Интересно, почему я назвал Бобби мягким и тихим? Синяки от его кулаков до сих пор виднелись на моих боках между багрово-красных знаков внимания от копыт скакунов. Бобби - брат ветра, дремлющий в тиши зародыш урагана…

Я снова вернулся в раздевалку за шлемом и хлыстом и вышел в паддок к шестой, и последней, скачке сегодняшнего дня - двухмильному стипль-чезу для новичков.

- Просто жуть! - сказала стоявшая там Даниэль.

- Что «жуть»? - поинтересовался я.

- Мы подъехали на санитарной машине к одному из препятствий. Стояли у самого препятствия и смотрели, как вы прыгаете. Такая скорость… так быстро… с трибун это незаметно.

- Это в трехмильном стипль-чезе, - кивнула принцесса.

- Врач сказал, что вы несетесь со скоростью более тридцати миль в час. Он говорит, вы все психи. И он прав.

Принцесса спросила, не собираюсь ли я выиграть и четвертую скачку в этот день, но я сказал, что вряд ли: Даулагири был далеко не так талантлив, как Кинли.

- А в этой скачке участвует женщина, - заметила Даниэль, осматривавшая жокеев, стоявших рядом с владельцами лошадей. Она без улыбки взглянула на меня.

- Что вы подумаете, если вас победит женщина?

- Что у нее лошадь резвее моей, - ответил я.

- Ох ты…

Принцесса улыбнулась, но ничего не сказала. Она знала, что я не люблю состязаться с немногими профессиональными женщинами-жокеями - не из страха за свое уязвленное мужское «эго», а потому, что никак не могу подавить в себе инстинкт защитника. Соперник-мужчина упал - и пусть себе; но я так и не смог научиться спокойно перепрыгивать через упавшую женщину. Когда я представляют себе, что падения и удары копыт могут сделать с их лицом и телом, мне становилось нехорошо. Женщины-жокеи презирали меня за эту слабость и пользовались ею при любой возможности.

Глядя на Даулагири, которого водили по кругу, я подумал, что выглядит он хорошо. Лучше, чем на прошлой неделе, когда я его тренировал. Более подтянутым. Мышцы на задних ногах выступали более отчетливо. И еще он как-то так держал голову…

- В чем дело, Кит? - спросила принцесса. Я перевел взгляд на нее.

- Он стал куда лучше с прошлой недели.

- Уайкем говорит, что ему вроде бы больше нравится прыгать через изгороди, чем через барьеры.

- Да, это верно.

Ее глаза улыбались.

- Так вы думаете, что?…

- Но ведь это было бы замечательно, не правда ли?

- Просто восхитительно! - сказала она. Я кивнул, сел в седло и повел Даулагири к старту. И, как ни странно, похоже, предстоящая скачка казалась забавой не только мне, но и лошади. После трех побед я пребывал в состоянии некой эйфории. Даулагири хорошо прыгает. Так почему бы не выиграть в четвертый раз подряд? Черт возьми, почему бы и нет? Даулагири заразился моим настроением, как всегда бывает с лошадьми. Наверно, Даулагири в тот день легко прыгнул бы даже с обрыва, если бы я ему приказал.

Конечно, это не самая разумная тактика для лошади, впервые участвующей в скачке с более высокими препятствиями, и, смею полагать, Уайкем бы этого не одобрил, но мы с Даулагири прошли эти две мили в едином дружном порыве, и у финишного столба я, наверное, в тысячный раз в своей жизни подумал, что ничто не может сравниться с радостью победы, которую ты разделяешь со своей лошадью. Возможно, бывают ощущения и лучше, но именно таких не бывает. Придерживая коня, я хохотал от души.

Эта радость жила всю дорогу до раздевалки и в душе и начала утихать лишь тогда, когда помощник передал мне застегивающийся на «молнию» пояс, набитый деньгами Бобби. Помощник жокея - это человек, который стирает его спортивную форму и возит седло и прочее имущество с ипподрома на ипподром, чтобы каждый день все было чистым и готовым к употреблению. Но помимо этого помощник - неразлучный спутник жокея, нянька, утешитель и ходячий банк. Помощник сказал, что одолжит мне пояс, который он сам использует, когда куда-нибудь едет, потому что ему не хочется, чтобы я носил такие деньги в карманах.

«Бобби!» - со вздохом подумал я. Сейчас придется доехать до Блетчли, забрать из «Золотого льва» свое имущество, оттуда в Ньюмаркет, отдать деньги Бобби, чтобы он мог, как обычно, заплатить завтра конюхам, а остальное убрать в его сейф. Переночевать там, а завтра с утра - в Аскот. Я надел пояс и застегнул рубашку поверх него. Помощник одобрительно кивнул и сказал, что ничего не видно.

Я поблагодарил его за заботу, кончил одеваться, пошел поговорить с принцессой. Сегодняшняя беседа была короче обычного. Ее глаза за опущенными ресницами все еще сверкали. У меня была смутная мысль насчет того, чтобы пригласить Даниэль отпраздновать вместе со мной мою четырехкратную победу, но она развеялась, когда Даниэль сказала, что ей снова нужно быть на работе в шесть тридцать, так что они сейчас уезжают в Лондон.

- Вы и в выходные работаете? - спросил я.

- Нет.

- А нельзя ли… хм… нельзя ли пригласить вас в субботу вечером пообедать со мной?

Она покосилась на свою тетю, и я тоже. Но на лице принцессы, как обычно, отражалось только то, что она хотела показать. Однако я не заметил, чтобы она была против, и ее племянница, похоже, тоже ничего такого не заметила.

- Можно, - сказала Даниэль. - Я буду в Аскоте. После скачки мы обсудим наши планы.

«Невероятно! - подумал я. - Она понимает!» Конечно, два дня назад она видела, как ее поездка из Девона в Лондон чуть не провалилась у третьего препятствия… Два дня? Это тоже невероятно. Казалось, мы знакомы куда дольше.

- До завтра, до Аскота, - сказала принцесса, пожимая мне руку на прощание. - И долго нам еще выигрывать?

- До Рождества!

Она улыбнулась.

- До Рождества? Крисмас Филдинг…

- Вот именно.

- Что значит «Крисмас Филдинг»? - спросила Даниэль.

- Это меня так зовут, - пояснил я. - Крисмас, Рождество.

- Как-как? Нет, я знала, что вас зовут Кит, и видела на табло "К.

Филдинг", но я думала, что Кит - это уменьшительное от Кристофер.

Я покачал головой.

- Мы родились утром на Рождество. Вот родители нас и назвали Крисмас и Холли - Рождество и Остролист. Все вопросы к папе с мамой.

В ее глазах была теплота, так же как и в глазах принцессы. Я простился с ними и с нарастающим удовлетворением направился к своей машине.

При виде машины мое довольство сменилось яростью. Все четыре шины были проколоты, окно у сиденья водителя разбито, крышка багажника поднята…

Я громко произнес несколько непечатных выражений, после чего пожал плечами и пошел обратно на ипподром, чтобы позвонить. С машиной пусть разбирается техобслуживание. А мне надо пока взять напрокат другую. Все, что я боялся потерять, было в «Золотом льве», и если вандалы искали именно это, они жестоко обманулись. Большинство зрителей уже разъехались, но на стоянке еще оставалось несколько машин и бродило два или три человека. Я думал в основном о том, как все неудобно получилось, и почти не обращал внимания на то, что происходит вокруг, как вдруг внезапно чей-то голос сказал мне в левое ухо: «Филдинг, стоять!», и справа очутился другой человек, сказавший то же самое. Я остановился. Меня застигли врасплох, и я не сразу сообразил, что можно сделать. Мои нежданные спутники подкрепили свои слова очень вескими доводами. Доводы проткнули мой пиджак и рубашку и вонзились в тело где-то в районе пояса с деньгами.

- Вот так, - сказал тот, что заговорил со мной первым. - Мы собираемся забрать у тебя кое-какие вещички, которые тебе не принадлежат. Ты ведь не хочешь, чтобы тебя порезали, а?

Глава 13

Разумеется, я этого не хотел.

- Видишь вон тот серый «Форд» справа на обочине? - сказал тот, что был слева. - Сейчас мы тихо-мирно сядем в него. Ты нам скажешь, где находятся известные тебе пиджаки и вещи, которые были в карманах. Сядешь между нами на заднее сиденье, мы тебя свяжем, а если будешь дергаться, перережем тебе связки, так что ты никогда ходить не сможешь, не то, что верхом ездить.

Понял?

Я кивнул. Во рту у меня пересохло.

- Пора тебе понять, что есть люди, которыми вертеть нельзя. И мы тебе это объясним. Пошли!

Это не были Оуэн Уаттс и Джей Эрскин. Голоса незнакомые, и к тому же эти люди старше и куда крупнее. Свои слова они подкрепили парой тычков под ребра, и я пошел. Пошел на негнущихся ногах к серому «Форду».

Я, конечно, отдам им то, что они хотят. Это просто. Кредитные карточки Оуэна Уаттса и пропуск Джея Эрскина не стоят того, чтобы ради них становиться калекой. Но при мысли о том, что будет после «Золотого льва», в животе у меня сделалось пусто. Вряд ли они с улыбкой пожмут мне руку и отпустят восвояси. Это было очевидно.

В «Форде» сидел третий, водитель. Когда мы подошли ближе, он вылез из машины и распахнул обе задние дверцы. Машина была развернута к выезду на шоссе.

Рядом никого не было, на помощь не позовешь. И все же я твердо решил, что в машину не сяду ни в коем случае. Брошусь бежать. Лучше рискнуть здесь, на вольном воздухе. Если убьют - пусть лучше под открытым небом, чем в каком-нибудь темном углу или на заднем сиденье автомобиля, со связанными руками. Пиджаки я бы им отдал, но они жаждали крови, и их враждебные намерения били по мне, словно волны прибоя в шторм.

Наступил момент, когда я сказал себе: «Теперь или никогда!», и уже готов был сделать это «теперь», но тут бесшумно проезжавшая мимо нас к выезду с ипподрома длинная черная машина остановилась у края дороги футах в шести от того места, где находился я. В задней двери с моей стороны опустилось окно, и знакомый голос спросил:

- Кит, у вас проблемы?

Никогда еще за всю свою жизнь я не был рад принцессе больше, чем теперь!

- Скажи «нет»! - прошипел человек слева мне в ухо, сильнее вжимая нож в мой бок. - Избавься от них!

- Кит!

- Да! - сказал я.

Лицо принцессы не изменилось. Задняя дверь ее «роллс-ройса» распахнулась, и она, не тратя лишних слов, произнесла:

- Садитесь.

Я рванулся. Прыгнул. Нырнул в машину головой вперед. Приземлился прямо на ноги принцессе и Даниэль, постаравшись сделать это как можно мягче, и перекатился на пол.

Машина рванулась прежде, чем принцесса успела сказать шоферу: «Томас, вперед!», и я увидел в окно разъяренные лица моих неудачливых преследователей, услышал, как они молотят кулаками по блестящему кузову, пытаясь отворить дверцы, которые были уже автоматически заперты изнутри.

- У них ножи! - в ужасе воскликнула Даниэль. - В смысле… правда ножи!

Томас еще прибавил скорость. Некоторое время трое мордоворотов бежали за машиной, потом отстали. Я взобрался на одно из откидных сидений и сказал:

- Извините…

- Извините! - воскликнула Даниэль.

- Извините, что втравил вас во все это, - сказал я принцессе и потер лицо рукой. - Мне действительно очень неудобно…

- Мадам, - сказал Томас, не проявляя ни тревоги, ни волнения, - эти трое людей собираются преследовать нас на серой машине марки «Форд».

Я посмотрел в затемненное заднее стекло и увидел, что Томас прав. Последний из мордоворотов уже садился в машину, тыкая пальцем в нашу сторону.

- Тогда нам стоит найти полисмена, - спокойно сказала принцесса. Но после окончания скачек полиция, как всегда, удалилась с ипподрома после того, как рассосалась толпа. Никто не регулировал движение у ворот ипподрома - в этом больше не было нужды. Томас убавил скорость, повернул в сторону Лондона и снова мягко нажал на акселератор.

- Если я могу посоветовать, мадам… - начал он.

- Можете, Томас.

- Безопаснее будет ехать дальше. Первый город на пути - СтоуниСтрэтфорд, и я не знаю, где там полицейский участок. Мне придется остановиться, чтобы спросить.

- Если мы пойдем в полицейский участок, - с беспокойством сказала Даниэль, - они нас задержат на целую вечность! Будут брать показания и все такое. Я опоздаю!

- Кит? - спросила принцесса.

- Едем дальше, - сказал я. - Если, конечно, это вас устраивает.

- Едемте, Томас, - сказала принцесса. Томас кивнул.

- А теперь, Кит, - сказала принцесса, - расскажите, пожалуйста, почему нам пришлось спасать вас столь мелодраматическим образом.

- Они угрожали ему ножами! - сказала Даниэль.

- Я это тоже заметила. Но почему?

- Хотели отобрать у меня кое-какие вещи.

Я перевел дух. Я испытывал невероятное облегчение от того, что этим троим не удалось затащить меня в ту машину, и старался унять нервную дрожь.

- Началось все это с газетных статеек о моем зяте, Бобби Аллардеке.

Принцесса кивнула.

- Да, лорд Вонли мне рассказывал вчера, когда вы ушли.

- У меня на ноге кровь! - сказала вдруг Даниэль. - Как это я…

Она осмотрела свои лодыжки, потом вскинула голову.

- Кит, когда вы влетели сюда, точно акробат, у вас шла кровь? У вас и сейчас идет кровь?

- Наверно, да.

- Что значит «наверно, да»? Вы что, не чувствуете?

- Нет.

Я заглянул к себе под пиджак, справа и слева.

- Ну? - требовательно спросила Даниэль.

- Немножко.

Видимо, мордовороты не ожидали, что я прыгну, когда они уже воткнули ножи мне в бока. И уж, конечно, они опомнились слишком поздно, чтобы меня остановить. Они попытались полоснуть меня, но безуспешно. Раны были не опасными и не слишком болезненными. Однако кровь шла до сих пор.

Принцесса безропотно вздохнула.

- Томас, у нас есть аптечка?

Томас ответил:

- Да, мадам, - и достал из встроенного в стенку шкафчика черную коробку. Он передал аптечку назад, я ее взял, открыл и нашел несколько бактерицидных пластырей подходящего размера и уйму всяких мазей и бинтов. Я взял один из пластырей и обнаружил, что на меня смотрят две пары женских глаз.

- Извините… - неловко сказал я.

- Стесняетесь? - спросила Даниэль.

- Угу…

Я стеснялся всей этой ситуации. Принцесса отвернулась к окну и принялась созерцать проносящиеся мимо поля, а я ощупывал свое тело под рубашкой, пытаясь сообразить, куда тут лепить пластырь. Порезы оказались слишком далеко, чтобы разглядеть их самому.

- Господи, ну что вы мучаетесь! - сказала Даниэль, все еще смотревшая на меня. - Давайте я.

Она пересела с заднего сиденья на откидное сиденье рядом со мной, отобрала у меня пластырь и приказала задрать пиджак и рубашку, чтобы она могла оглядеть поле деятельности. Когда я послушался, она подняла голову и посмотрела мне в глаза.

- Я просто не верю, что вы ничего не чувствуете!

Я улыбнулся. Что бы я ни чувствовал, это было булавочным уколом по сравнению с тем, что меня ожидало.

- Давайте заклеивайте! - сказал я.

- Ладно.

Она налепила пластырь, и мы поменялись местами, чтобы она могла заклеить другой порез.

- Ужас какой! - сказала она, вытерев руки и вернувшись на заднее сиденье, пока я неуклюже заправлял рубашку в брюки. - Та, первая, рана очень длинная и ужасно глубокая. Видимо, придется швы накладывать.

Принцесса оторвалась от окна и оценивающе взглянула на меня.

- Ничего, - сказал я, - участвовать завтра в скачках я все равно смогу.

Она чуть заметно улыбнулась.

- Боюсь, вы сказали бы это, даже если бы у вас были сломаны обе ноги.

- Возможно, что и так.

- Мадам, - вмешался Томас, - мы подъезжаем к шоссе, а серый «Форд» по-прежнему висит у нас на хвосте.

Принцесса развела руками.

- Пожалуй, нам лучше ехать дальше, - сказала она. - А вы как думаете?

- Вперед! - решительно сказала Даниэль, и мы с Томасом кивнули.

- Ну и хорошо. Вперед, в Лондон. А теперь, Кит, расскажите нам, в чем дело.

Я рассказал им, как мы с Бобби застали репортеров, когда те снимали свой «жучок», и отобрали у них пиджаки перед тем, как они сбежали. Принцесса прищурилась.

Я рассказал, как предложил «Знамени» вернуть вещи, если газета напечатает опровержение и заплатит компенсацию. И как нашел свою машину взломанной, и как рядом неожиданно появились эти мордовороты.

- Им были нужны те пиджаки, - сказал я. - Я предвидел, что меня попытаются ограбить, но насилия я не ожидал.

Хотя ничего удивительного в этом не было - после того, как Бобби так жестоко избил Оуэна Уаттса. Я помолчал.

- Прямо не знаю, как вас благодарить.

- Благодарите Томаса, - ответила принцесса. - Это Томас сказал, что у вас проблемы. Я бы ничего и не заметила.

- Спасибо, Томас, - сказал я.

- Да это же за милю было видно, - сказал он.

- Но как быстро вы рванули с места!

- Я ходил на лекцию о том, что делать, если твоего работодателя пытаются похитить.

- Томас! - сказала принцесса. - В самом деле?

- Я не хочу вас потерять, мадам, - серьезно ответил он.

Принцесса была так растрогана, что на этот раз даже не нашла подходящего вежливого ответа. Томас, который возил ее много лет подряд, был большой и спокойный лондонец средних лет, с которым я частенько разговаривал на автостоянке. Он обычно сидел в своем «роллс-ройсе» и читал книжки. Однажды, давным-давно, я его спросил, не надоедает ли ему каждый день ездить на скачки, если он не интересуется лошадьми и не играет на тотализаторе. Томас сказал, что нет. Сказал, что ему нравятся дальние поездки, нравится одиночество, и прежде всего - ему нравится принцесса. Мы с ним были противоположностями во многих отношениях, но, смею полагать, при необходимости согласились бы умереть за эту прекрасную даму.

И все же я подумал, что она недооценивает опасность, которая нам угрожает. Я посмотрел в заднее окно - серая машина упрямо преследовала нас - и начал прикидывать, как бы нам исчезнуть. Я уже подумывал, что, возможно, мне стоит попросить Томаса свернуть с шоссе и нырнуть в густой подлесок, как вдруг наши преследователи круто свернули с внутренней полосы, под дикий хор гудков пересекли внешнюю, медленную полосу и исчезли на боковой дороге. Томас удовлетворенно заворчал.

- К автозаправке свернули! - сообщил он.

- То есть они отстали? - уточнила Даниэль, оборачиваясь, чтобы посмотреть назад.

- Отцепились!

Я подумал, что свернули они, видимо, затем, чтобы позвонить по телефону и доложить о провале операции.

- Хорошо! - сказала принцесса, словно здесь больше и говорить было не о чем, и с облегчением завела речь о лошадях, о сегодняшнем триумфе короче, о более приятных волнениях, намеренно и умело уводя нас от чуждого ужаса жестокой стали к привычной и знакомой опасности свернуть шею.

К тому времени, как мы были в центре Лондона, принцессе удалось восстановить ощущение, что все в порядке. Как будто я всегда езжу в ее машине, как будто того внезапного нападения вовсе не было. Я думал, что она бы не забыла о приличиях даже на эшафоте, и был благодарен ей за это, что она успокоила нас.

Когда до дома оставалась всего миля и сумерки уже сменялись ночью, принцесса спросила Томаса, не согласится ли он отвезти ее племянницу в Чизик, как обычно, а потом забрать ее после работы. - Конечно, мадам.

- А может, я ее подвезу? - предложил я. - Чтобы не задерживать Томаса.

- В два часа ночи? - спросила Даниэль.

- А что?

- Ну о'кей.

Принцесса по этому поводу ничего не сказала и никаких чувств не выказала.

- Тогда, Томас, вы, видимо, можете быть свободны. - Потом обратилась ко мне:

- Если вам надо в полицию, Томас вас отвезет.

Я покачал головой.

- В полицию я не пойду.

- Но эти ужасные люди… - возразила она.

- Если я пойду в полицию, о вас напишут в газетах.

- О-о! - протянула она. Ее вовсе не прельщало оказаться героиней статьи о том, как она спасла своего жокея от банды головорезов с ножами.

- Поступайте, как сочтете нужным, - проговорила она.

- Хорошо.

Томас остановил машину возле ее дома на Итон-сквер и открыл дверцу машины. Оказавшись на тротуаре, я поблагодарил принцессу за приятную поездку.

Все-таки учтивость побеждает все. Чуть заметно улыбнувшись, она сказала, что мы, несомненно, увидимся в Аскоте, и, как обычно, протянула мне руку и приняла мой легкий поклон.

- Просто глазам своим не верю! - сказала Даниэль.

- Когда умеешь себя правильно вести, - мягко сказала ей принцесса, - можно справиться с любой опасностью.

Я купил себе рубашку и анорак, устроился в гостиницу на ночь, задержался в холле, чтобы взять напрокат машину в расположенном там агентстве.

- Мне нужна хорошая машина, - сказал я. - «Мерседес», если можно.

Мне обещали, что поищут. В номере я снял с себя распоротые и испачканные кровью рубашку и пиджак, переоделся в новое и снова принялся звонить по телефону.

В «Золотом льве», телефон которого я нашел в справочнике, мне сказали, что да-да, конечно, никаких проблем, комната останется за мной, у них есть номер моей кредитной карточки, очень жаль, что я задержался, разумеется, мои вещи будут в полной сохранности.

В техобслуживании сказали, чтобы я не беспокоился, они заберут мою машину с ипподрома в течение часа. Если я позвоню утром, они мне скажут, куда ее отвезли.

Мой автоответчик был забит сообщениями с просьбами перезвонить от полиции, моей соседей, директора моего банка, Розы Квинс, трех тренеров и Сэма Леггата.

Соседка, пожилая вдова, была необычайно взволнована, поэтому я перезвонил ей первой.

- Кит, дорогой, надеюсь, я правильно поступила, - сказала она. - Я увидела в вашем доме незнакомого человека и сообщила в полицию.

- Правильно, - согласился я.

- Время было обеденное, я знала, что вы в Тоустере. Я всегда слежу за вашими скачками. Четыре победы! Только что передавали по радио. Вы молодец.

- Спасибо. Так что было в доме?

- Да на самом деле ничего. Когда приехала полиция, я вышла и открыла им дверь своим ключом. Они приехали всего минут через пять, но в доме уже никого не было. Я чувствовала себя ужасно глупо, но потом один из полицейских нашел разбитое окно, и когда они осмотрелись внимательнее, то сказали, что здесь кто-то был и что-то искал. Насколько я поняла, ничего не пропало.

Ваши награды не тронули. Но окно в уборной было разбито.

Я вздохнул.

- Спасибо вам большое. Вы молодец.

- Я попросила Педро из соседнего дома вставить стекло. Мне не хотелось оставлять окно разбитым. Так ведь кто угодно может влезть.

- Вернусь - приглашу вас в паб. Она хихикнула.

- Спасибо, дорогой мой. Это будет чудесно!

В полиции мне ничего нового не сообщили. Сказали, что я должен вернуться и проверить, не пропало ли чего.

Потом я позвонил банкиру. Он что-то жевал.

- Извините, - сказал он. - Я обедаю. Днем, во время ленча, в банк приходил человек, который хотел положить на ваш счет три тысячи.

- Что за человек?

- Я его, к сожалению, не видел. Меня не было. Чек был не личный, а банковский.

- Ч-черт! - сказал я с чувством. - Не беспокойтесь, на вашем счету его не будет. Я приостановил принятие вкладов, как мы и договаривались. Чек лежит в сейфе у меня в кабинете. Что с ним делать?

- Порвите его при свидетелях, - сказал я.

- Ну что вы, так же нельзя! - запротестовал он. - Ведь кто-то же заплатил за него три тысячи фунтов!

- Где его выдали?

- В одном из банков в Сити.

- Вы не могли бы узнать у них, кто его приобрел?

- Ладно, завтра попробую. И, будьте так добры, выдайте мне ваше распоряжение в письменном виде как можно быстрее.

- Хорошо, - сказал я.

- Да, а вы молодец! Я слышал о ваших победах по радио.

Я поблагодарил его и повесил трубку. Потом подумал, вышел из гостиницы, дошел до ближайшего метро и позвонил Сэму Леггату в «Знамя» из автомата.

На этот раз ждать мне не пришлось. Я сразу услышал в трубке его голос, резкий и решительный.

- Наши юристы говорят, что ваши вчерашние действия пахнут шантажом.

- То, чем занимались ваши репортеры в доме моего зятя, пахнет тюремным заключением.

- Наши юристы говорят, что если у вашего зятя есть претензии, которые он считает нужным разрешать по суду, пусть его юристы свяжутся с нашими юристами.

- Ага, - сказал я. - И сколько же времени это займет?

- Наши юристы считают, что никакой компенсации выплачивать не следует. Вся информация, содержавшаяся в заметках, в основе своей была правдивой.

- Опровержение печатается?

- Еще нет. Наша газета печатается позднее.

- Но вы намерены его напечатать?

Он умолк. Пауза слишком затянулась.

- Сегодня кто-то обыскал мой коттедж, кто-то другой взломал мою машину, двое людей напали на меня с ножами, и еще кто-то пытался всучить мне три тысячи фунтов, положив их на мой банковский счет. Вы об этом знали?

Снова молчание.

- Я расскажу об этом подслушивании всем, кого знаю, - сказал я. Вот прямо сейчас и начну.

- Где вы? - спросил он.

- На том конце провода.

- Подождите! - сказал он. - Вы мне не перезвоните?

- Когда?

- Минут через пятнадцать.

- Ладно.

Я повесил трубку и постоял, барабаня пальцами по стенке кабины и размышляя, есть ли в «Знамени» специальная аппаратура, позволяющая определить, откуда я звонил, или у меня опять фантазия разыгралась.

«Нет, - подумал я, - я не могу себе позволить еще одной драки». Я вышел из метро, минут десять побродил по улицам, потом зашел в паб и позвонил в «Знамя» оттуда. Моего звонка опять ждали: коммутатор соединил нас немедленно.

Когда Сэм Леггат сказал: «Да?», я услышал на заднем плане громкие голоса.

- Это Филдинг, - сказал я.

- Рановато вы.

Голоса на заднем плане внезапно умолкли.

- Ваше решение? - спросил я.

- Мы хотим с вами поговорить.

- Говорите.

- Нет. Здесь, у меня в кабинете.

Я ответил не сразу, и он резко окликнул меня:

- Эй, вы слушаете?

- Слушаю, - сказал я. - Когда печатается ваша газета?

- Первый выпуск - в шесть тридцать, чтобы поспеть к поездам, идущим на запад. Можем придержать до семи. Но это предел.

Я посмотрел на часы. Четырнадцать минут седьмого. С моей точки зрения, что-то обсуждать было уже поздно.

- Послушайте, - сказал я, - ну почему бы вам не напечатать это опровержение и не развезти его? Не такое уж большое дело. Обойдется вам в стоимость бензина до Ньюмаркета и обратно. Я приду к вам в кабинет, когда узнаю, что опровержение печатается.

- А вы поверите мне на слово?

- А вы мне?

Он неохотно ответил:

- Да, я полагаю, вы вернете то, что обещали.

- Верну. Я буду действовать честно. Но и вы должны отплатить мне тем же. Вы причинили серьезный ущерб Бобби Аллардеку и должны хотя бы попытаться исправить то, что натворили.

- Наши юристы говорят, что напечатать опровержение - значит проявить слабость. Они говорят, что мы не можем себе этого позволить.

- Ну нет так нет, - сказал я. - До свидания.

- Нет, Филдинг! Подождите!

- Дураки ваши юристы! - сказал я и повесил трубку.

Я вышел на улицу и растерянно провел рукой по волосам. Все было плохо.

Я проиграл. «Четыре победы! - подумал я. - Это так редко случается!» Мне бы сейчас следовало купаться в шампанском, а не колотиться башкой о кирпичную стенку, которая к тому же еще и дает сдачи. Порезы на ребрах болели. Не обращать на них внимания было уже невозможно.

Я уныло поплелся к очередному автомату и позвонил знакомому хирургу, который работал допоздна.

- А, привет! - жизнерадостно сказал он. - Что это с тобой стряслось так поздно? Надо тайком вправить кости?

- Нет, зашить, - ответил я.

- А-а. А когда тебе на скачки?

- Завтра.

- Ну, забредай!

- Спасибо.

Я взял такси и поехал накладывать швы.

- Это была не подкова, - заметил он, вводя обезболивающее в правый бок. - Это нож.

- Ага.

- Ты в курсе, что там кость торчит?

- Мне не видно.

- Смотри не разорви все это завтра.

- Ну, зашей покрепче.

Он некоторое время трудился, потом похлопал меня по плечу.

- Я поставил швы с растворяющимися нитками, зажимы и еще пластырь, но выдержит ли все это еще четыре победы, понятия не имею.

Я обернулся. Про четыре победы я ничего не говорил.

- В новостях слышал, - пояснил он. Со вторым швом он управился быстрее. Закончив шить, он мимоходом заметил:

- Хм, ножом пырнули… Это на тебя не похоже.

- Я тоже так думал.

- Не расскажешь, как это вышло?

Я понял, что ему просто не по себе. Конечно, он всегда готов был мне помочь без лишнего шума, но ему нужно было знать, что я не натворил ничего незаконного.

- Ты хочешь знать, не ввязался ли я в неприятности с букмекерами, организаторами договорных скачек и всем прочим?

- Наверно, да.

- Не ввязался. Честное слово.

Я коротко рассказал ему о проблемах Бобби и увидел, что он сразу успокоился.

- А синяки? - спросил он.

- А это по мне позавчера прошлись несколько лошадей.

Он кивнул - это было дело житейское. Я заплатил ему наличными, и он проводил меня до двери.

- Удачи тебе, - сказал он. - Ты заходи, если что.

Я поблагодарил его, поймал такси и вернулся в гостиницу, думая о том, что как раз сейчас печатается «Знамя», а опровержения в нем нет. Еще я думал о Леггате и обо всех, кто стоит за ним: юристы, Нестор Полгейт, Таг Танни, Оуэн Уаттс, Джей Эрскин. Думал о фуриях, которых нечаянно спустил с цепи.

«Мы тебе объясним, что есть люди, которыми вертеть нельзя», - сказал один из этих, с ножами. Что ж, объяснили…

В агентстве по найму автомобилей сообщили; что мне повезло: «мерседес» у них есть. Вот ключи, а сама машина - в подземном гараже. Если я соберусь куда-то ехать, портье мне ее покажет. Я поблагодарил их. Мне ответили: «Мы работаем для вас!»

Придя к себе, я заказал обед в номер и позвонил Уайкему, рассказать, как победили его победители. Это вернуло мне хотя бы тень сегодняшнего радостного подъема.

- С ними все в порядке? - спросил я.

- Да, едят как обычно. УДаулагири такой вид, словно ему пришлось тяжело, но Дасти говорит, что он выиграл без особого труда.

- Даулагири молодец! - сказал я. - Все они молодцы. А Кинли - один из лучших коней, какие у вас когда-либо были.

Мы поговорили о будущем Кинли и о лошадях, которые должны были участвовать в скачках в Аскоте назавтра и в субботу. Для Уайкема октябрьноябрь-декабрь были пиком деятельности: лошади приходили в наилучшую форму, и нынешние успехи были ожидаемыми и запланированными.

С тридцатого сентября по Новый год Уайкем выставлял каждую из своих лошадей на скачки как можно чаще. «Лови момент!» - говаривал он. После Рождества скачкам препятствовали метели и морозы, и в конюшне наступало время зимовки - отдыха, восстановления сил и подготовки ко второй вспышке активности в марте. Моя жизнь в основном подчинялась тем же ритмам. Они были такими же естественными для меня, как и для лошадей Уайкема.

- Ну иди отдыхай, - благодушно сказал он наконец. - Завтра у тебя шесть заездов, а в субботу еще пять. Иди поспи.

- Ладно, - сказал я. - Спокойной ночи, Уайкем.

- Спокойной ночи, Пол.

Мне принесли обед. Я поел и выпил немного вина, одновременно дозваниваясь другим тренерам, оставлявшим мне сообщения, потом позвонил Розе Квинс.

- Четыре победы! - сказала она. - Круто, ничего не скажешь.

- Всяко бывает.

- Да, конечно. Пусть это послужит для вас утешением, старина. У меня для вас плохие новости.

- Какие именно?

- Режиссер «Секретов бизнеса» наотрез отказался отвечать, кто натравил его на Мейнарда Аллардека.

- Но кто-то это сделал?

- Безусловно! Он просто не говорит кто. Я подозреваю, что ему заплатили за то, чтобы он это сделал, не меньше, чем за то, чтобы он этого не делал, если вы понимаете, что я имею в виду.

- Должно быть, тот, кто ему заплатил за то, чтобы он это сделал, чувствует себя обманутым.

- Беда какая! - сказала она. - Ну пока.

- Постойте! - поспешно сказал я. - А за что посадили Джея Эрскина?

- Я же вам говорила. Помешал ходу судебного разбирательства.

- Но что именно он сделал?

- Насколько я помню, он запугал главного свидетеля обвинения. Тот сбежал за границу и в суд не явился, так что преступнику удалось выкрутиться. А что?

- Так, интересно. А сколько ему дали?

- Пять лет. Но выпустили значительно раньше.

- Спасибо.

- Пожалуйста. Кстати, мы отчасти квиты. Я воспользовалась вашим советом. Яд подействовал. Меня избавили от владычества шовиниста. Так что спасибо вам и спокойной ночи.

- Спокойной ночи.

Если «Знамени» нужно кого-то запугать, Джей Эрскин это устроит.

Я вздохнул, протер глаза и подумал о Холли, которая давно уже прорывалась ко мне, требуя, чтобы я позвонил. Ей нужны деньги, которые я все еще носил на себе в поясе, и мне придется убедить ее или Бобби подъехать завтра утром в Лондон либо в Аскот и забрать их.

И еще придется сказать ей, что мне так и не удалось добиться, чтобы «Знамя» напечатало опровержение. Что ее с Бобби адвокаты могут трудиться сто лет подряд, но так ничего и не выгрызут. Что если мы во всеуслышание объявим, что их разговоры прослушивались, это, конечно, доставит «Знамени» некоторые неприятности, но не заставит их банкира передумать. Я неохотно набрал номер Холли.

- За деньгами? - сказала она. - Конечно, приедем. Да подожди ты болтать! Выслушай сначала.

- Ладно.

- Звонил Сэм Леггат. Редактор «Знамени».

- Он звонил? Когда?

- С час назад. Или часа полтора. Около семи. Он сказал, что ты в Лондоне, где-то в районе Найтсбриджа, и спрашивал, не знаю ли я, где ты остановился.

- А что ты сказала? - с тревогой спросил я.

- Я ему сказала, где ты ночевал накануне. Посоветовала обратиться туда. Он сказал, что это не в Найтсбридже, и я ответила, что нет, конечно, но есть такая штука - «такси» называется. Во всяком случае, он говорил, у него к тебе срочное дело. Попросил меня записать. Он говорил, что опровержение печатается и будет разослано всем, кому надо.

- Как! Господи, что ж ты сразу-то не сказала?

- Но ведь ты и так вчера говорил, что его напечатают. В смысле, я думала, ты знаешь…

- Боже всемогущий! - сказал я.

- И еще, - сказала Холли, - он хочет, чтобы ты сегодня вечером зашел в «Знамя». Сказал, что если ты придешь туда до десяти, ты встретишь кое-кого, с кем хотел повидаться.

Глава 14

Когда я нажал кнопку звонка и вошел в отворившуюся дверь кабинета Леггата, он был у себя один. Сидел в одной рубашке за своим блестящим черным столом и читал «Знамя».

Он медленно встал, опираясь растопыренными пальцами на газету, словно она его поддерживала. Невысокий крепкий мужчина, носивший свою власть легко, будто бы по праву. Ждал он не меня. Голос за моей спиной сказал:

- Вот она, Сэм!

И в дверь вошел человек, размахивающий папкой.

- Хорошо, Дэн. Оставь ее мне, ладно? - сказал Леггат, взяв у него папку. - Я тебе перезвоню.

- Да? Ну ладно.

Человек по имени Дэн с любопытством взглянул на меня и вышел, захлопнув дверь.

- Мне передали ваше сообщение, - сказал я. Он взглянул на лежавшее перед ним «Знамя», перевернул страницу, развернул газету и придвинул ее ко мне.

Я прочел «Частную жизнь», которая развлекала за завтраком несколько миллионов англичан. Что ж, на этот раз Сэм Леггат сыграл честно. Заметка была напечатана жирным черным шрифтом и обведена рамкой. Говорилось в ней следующее:

«Ежедневное знамя» считает своим долгом признать, что находящаяся в Ньюмаркете конюшня Робертсона (Бобби) Аллардека (32 года) процветает и ничего не задолжала местным торговцам. «Ежедневное знамя» приносит мистеру Аллардеку свои извинения за неудобства, причиненные ему заметками, которые были опубликованы в этой рубрике раньше".

- Ну? - спросил он, когда я дочитал.

- Спасибо.

- Бобби Аллардеку следует благодарить бога за то, что у него такой шурин.

Я с удивлением посмотрел на него. Подумают о маниакальном недоверии Бобби и о том, что на самом-то деле я сделал все это только ради сестры. Эта заметка, по крайней мере, успокоит город и владельцев и позволит конюшне вернуться к нормальной жизни - при условии, конечно, что нам удастся разобраться с финансами.

- А что заставило вас передумать? - поинтересовался я. Он пожал плечами.

- Вы. Юристы сказали, что вы отступитесь. Я сказал, что черта с два.

Они думают, что угрозой длительного и дорогостоящего процесса можно запугать кого угодно. - Он криво улыбнулся. - А я сказал, что если мы не напечатаем опровержение, вы постараетесь отравить нам жизнь. Я ведь был прав, не так ли?

- Да.

Он кивнул.

- Я убедил их, что мы не можем допустить, чтобы Джей Эрскин и Оуэн Уаттс пошли под суд.

- Тем более что у Джея Эрскина уже есть одна судимость.

Он на миг остолбенел. Потом сказал:

- Да.

«Вот как раз это их и убедило», - подумал я.

- Это Джей Эрскин написал те статьи про Бобби? - спросил я.

Поколебавшись, он кивнул.

- Он написал все, кроме опровержения. Опровержение писал я.

Он нажал кнопку переговорной системы у себя на столе и ровным тоном сообщил всем, кто мог его слышать:

- Филдинг здесь.

- Ну вот, газета напечатана, - сказал он. - Где карточки?

- Вы получите их завтра, после того как газеты будут доставлены. Мы ведь так и договаривались.

- Вы никогда не сдаетесь, да? Оуэн Уаттс уже поехал в Ньюмаркет. Другой человек пошел на почту. - Он задумчиво взглянул на меня. - А как вы узнали про банк?

- Я подумал, что вы можете попытаться дискредитировать меня. И приостановил все выплаты на мой счет.

Он поджал губы.

- Они просто не поняли, с кем имеют дело, - сказал он.

Тут зазвенел звонок, и Леггат немедленно нажал на кнопку, отпиравшую дверь. Я обернулся и увидел, как в кабинет вошел человек, которого я не знал. В глазах его отражалось беспечное любопытство. Довольно высокий, начинающий лысеть, с бледным высоким лбом, он был одет в обычный темный костюм с галстуком в яркую полоску и имел привычку потирать пальцы, точно учитель, отряхивающий с рук мел.

- Дэвид Морс, глава нашего юридического отдела, - коротко представил его Сэм Леггат.

Руки Дэвид Морс мне подавать не стал, и я ему тоже. Он оглядел меня с головы до ног, точно экспонат на выставке, отметил анорак нараспашку и голубую рубашку с галстуком.

- Жокей, - холодно процедил он. - Тот, что устроил такой шум.

Ответить на это было нечего - я и не стал отвечать. В это время в открытую дверь вошел другой человек. Он был окутан аурой власти и ходил мягко, опираясь на внешнюю сторону стопы. Такой же высокий, как юрист, напомаженные черные волосы, оливковая кожа, округлый подбородок, маленький рот и глаза как блестящие черные бусинки; тяжелые плечи, подтянутый живот, одет в темно-синий костюм. Он был моложе Сэма Леггата и Морса, но чувствовалось, что это их босс.

- Я - Нестор Полгейт, - объявил он, окинул меня взглядом, так же как и Морс, и тоже обошелся без приветствий. - Ваши фокусы мне надоели. Немедленно верните имущество моих репортеров!

Голос Полгейта соответствовал его облику: раскатистый, мужественный бас. Язык его был сухим и примитивным.

- Вы меня сюда позвали только затем, чтобы это сказать? - осведомился я.

«Не надо крутить им хвост», - сказала Роза Квинс. Ладно-ладно…

Полгейт поджал губы, обошел стол и встал рядом с Леггатом. Юрист сделал то же самое, и получилось, что они выстроились передо мной, точно триумвират начальников, вызвавших «на ковер» нерадивого подчиненного.

Но мне уже не раз приходилось стоять вот так перед распорядителями на скачках, и я научился не выказывать ни страха, ни вызова. Оказывается, отрицательный опыт тоже может принести пользу. Я спокойно стоял и ждал.

- Ваши утверждения, будто мы преднамеренно развязали кампанию с целью погубить вашего зятя, являются беспочвенными, - заявил Полгейт. - Если вы посмеете заявить об этом публично, мы подадим на вас в суд за клевету.

- Вы развязали кампанию с целью помешать Мейнарду Аллардеку получить рыцарский титул, - возразил я. - Вы стремились испортить его репутацию, и вам было все равно, кого, кроме него, это заденет. Ваша газета вела себя бессердечно и по-хамски. С ней это бывает постоянно. И я буду говорить об этом, кому и когда мне будет угодно.

Полгейт заметно напрягся. Юрист приоткрыл рот. Леггата же, похоже, все это начинало забавлять.

- Объясните, почему вы хотели погубить Мейнарда Аллардека, - сказал я.

- Не ваше дело! - отрезал Полгейт с решительностыо захлопнувшегося сейфа. Я понял, что, возможно, когда-нибудь я это и узнаю, но не от тех, кто находится в этой комнате. Поэтому я продолжал:

- Вы сочли, что эффективнее всего будет ударить сбоку, и решили достать Мейнарда через его сына. Вы не подумали о том, что его сыну это грозит разорением. Вы просто воспользовались им. И вы должны возместить ему причиненный ущерб.

- Нет! - сказал Полгейт.

- Мы ничего не признаем! - вставил юрист.

Классическая фраза, вполне в духе адвоката. Возможно, мы и виноваты, но никогда в этом не признаемся.

- Если вы будете продолжать пытаться вымогать у нас деньги, - продолжал он, - «Ежедневное знамя» добьется, чтобы вас арестовали и предали суду.

Я прислушивался не столько к словам, сколько к этому голосу. Где-то я его уже слышал… Высокий тембр, отчетливый выговор, полное неверие в то, что у меня тоже могут быть мозги…

- Вы не в Хампстиде живете? - задумчиво спросил я.

- А при чем тут это? - с холодным раздражением осведомился Полгейт.

- Три тысячи вперед, десять после.

- Чушь собачья! - заявил Полгейт.

Я покачал головой. У Дэвида Морса был такой вид, словно он проглотил осу.

- Вы вели себя на редкость неуклюже, - сообщил я ему. - Беретесь подкупать жокея, а элементарных вещей не знаете.

- Каких, например? - заинтересовался Сэм Леггат.

Я едва сдержал улыбку.

- Ну хотя бы кличек лошадей.

- А, значит, вы признаете, что брали взятки! - воскликнул Морс.

- Не брал. Но раньше мне их время от времени предлагали. Вы не были похожи на «жучка». И к тому же вы записывали наш разговор на кассету. Я слышал, как вы включили магнитофон. «Жучки» этого не делают.

- Я же говорил, осторожней надо! - вкрадчиво заметил Сэм Леггат.

- У вас нет никаких доказательств! - решительно заявил Полгейт.

- У моего директора банка лежит банковский чек на три тысячи фунтов, выданный в Сити. Он обещал мне выяснить, кто его приобрел.

- Он никого не найдет, - столь же решительно заявил Полгейт.

- Ну тогда он, видимо, сделает то, о чем я его просил с самого начала: порвет чек.

Воцарилось напряженное молчание. Если они вытребуют чек обратно, то тем самым признают, что это они его прислали; а если нет, денежки пропадут, и все без толку…

- Или попрошу передать Бобби Аллардеку, в качестве небольшой начальной компенсации.

- С меня хватит! - резко заявил Полгейт. - Немедленно верните имущество наших репортеров! Никакой компенсации не будет, поняли? Никакой! И вы еще пожалеете, что потребовали компенсации, я вам обещаю!

Его плечи под элегантным пиджаком напрягаясь и сгорбились, точно у боксера. Всем своим видом он наглядно демонстрировал угрозу, играл скулами, причем буквально. В его облике отражалось все грубое хамство его газеты, весь наглый вызов власти, не знающей удержу. Я подумал, что до сих пор никто не осмеливался бросить ему решительный вызов, и он не потерпит, чтобы я оказался исключением.

- Если вы посмеете подать на нас в суд, - хрипло произнес он, - я вас растопчу! Честное слово, растопчу! Я позабочусь о том, чтобы вам пришили какое-нибудь преступление, которое покажется особенно отвратительным, я добьюсь, чтобы вас посадили! Вы скатитесь на самое дно, вы будете обесчещены и опозорены, и об этом узнают все, я вам обещаю!

Последние слова Полгейт почти выкрикнул. Я даже не сомневался, что он говорит это всерьез. Лица Леггата и Морса были непроницаемыми. Интересно, что они видят на лице у меня? Главное - не проявлять страха… о боги! «Он этого не сделает! - отчаянно думал я. - Просто пугает. Разве человек его положения станет рисковать своим статусом, чтобы посадить за решетку противника, который требует так немного, который не представляет серьезной угрозы ни для его газеты, ни для него самого, за которым не стоит никакой организации?» И все же это звучало ужасно. Жокеи особенно уязвимы для обвинений в бесчестности, а циничной публике немного надо, чтобы разувериться в Человеке. Жокея и так всегда подозревают. Полгейт может еще раз попытаться всучить мне взятку, только на этот раз будет действовать тоньше, а может сделать и что-нибудь похуже… Его газета уже сделала такое один раз - может и повторить. Преступление, которое мне покажется особенно отвратительным…

Я не мог найти слов, чтобы ответить ему. Молчание затягивалось. Но тут снова затрезвонил звонок, так что Морс подпрыгнул. Сэм Леггат нажал на кнопку.

- Кто? - спросил он.

- Эрскин.

Леггат взглянул на Полгейта. Тот кивнул. Леггат нажал на кнопку, отпирающую дверь, и в комнату бесшумно вошел человек, которого я сбросил с лестницы.

Он был ростом примерно с меня, рыжеватый, лысеющий, вислоусый, с холодными глазами без тени улыбки. Он кивнул триумвирату, словно уже виделся с ними, и повернулся ко мне, набычившись и выпятив живот. Человек, за плечами у которого - разбитая жизнь, человек, исполненный злобы.

- Верните вещи! - сказал он. Это была не просьба, даже не приказ это была угроза.

- Со временем, - ответил я. Люди, стоявшие по ту сторону стола, словно бы застыли. Я взглянул на разгневанное лицо Полгейта и осознают, что я, почти помимо своей воли, одной этой фразой дал ему понять, что его угрозы считай что пропали втуне.

- Джей, он твой! - хрипло выдохнул Полгейт. Я не успел сообразить, что это значит. Джей Эрскин схватил меня за правое запястье и вывернул мне руку за спину с силой и быстротой, говорившей о долгой практике. Тогда, в саду у Бобби, я сделал почти то же самое с ним, уткнув его мордой в грязь. И он с мстительным удовлетворением сказал мне в ухо:

- Либо ты мне скажешь, где мои шмотки, либо я сломаю тебе руку так, что ты до второго пришествия больше в скачках участвовать не будешь!

Он держал меня крепко. Было больно. Я оглядел три лица по ту сторону стола. Никто из них не удивился, даже юрист. «Интересно, - мельком подумал я, - неужели такие сцены происходят в кабинете редактора „Знамени“ постоянно?»

- Говори! - сказал Эрскин, сильнее заламывая мне руку.

Я резко шагнул назад, толкнув Эрскина. Нырнул к полу, почти вниз головой, и как можно резче выбросил ноги, так что Джей Эрскин перелетел через меня и полетел дальше. Приземлился он на кадку с пальмой в дальнем углу кабинета, а я тем временем завершил кувырок и снова оказался на ногах. Все это заняло меньше секунды; последовавшее затем ошеломленное молчание длилось раза в два дольше.

Джей Эрскин яростно выплюнул попавший ему рот лист и поднялся на ноги, готовясь к новому нападению. Он едва не рыл ногой ковер, словно разъяренный бык.

- Ну довольно, - сказал я. - Хватит с меня этого дерьма.

И посмотрел в глаза Нестору Полгейту.

- Компенсацию, - сказал я. - Еще один банковский чек. Сто тысяч фунтов. Завтра. Бобби Аллардек приедет на скачки в Аскот. Можете отдать ему деньги прямо там. Инсценировка преступления, которого я не совершал, и судебные расходы обойдутся вам примерно во столько же. Почему бы вам не избавить себя от лишних хлопот?

Джей Эрскин выпрямился. Лицо его пылало злобой.

- Молитесь, чтобы эту компенсацию выплатили, - сказал я ему. - Или вы соскучились по тюрьме?

Я направился к выходу и у двери оглянулся. Полгейт, Леггат и Морс стояли с вытянувшимися лицами. У Джея Эрскина лицо было ледяным.

Какое-то мгновение я боялся, что дверь не откроется и я окажусь в западне; но ручка легко повернулась, и дверь мягко отворилась, открыв мне путь к бегству.

Идя к лифту, я не чуял под собой ног. Если верить угрозам Полгейта, будущее меня ожидало самое незавидное; а если верить, что Джей Эрскин действительно так злобен, как кажется, это будущее наступит очень скоро. «Господи, - с тоской думал я, - ну почему бы мне не сдаться? Отдал бы им эти пиджаки, и пусть Бобби катится к черту!»

Когда я вышел на выложенную искусственным мрамором площадку у лифтов, позади послышались торопливые шаги. Кто-то догонял меня, почти бегом. Я резко развернулся, ожидая увидеть надвигающегося Эрскина, но это, как и в прошлый раз, был всего-навсего Сэм Леггат.

Когда он увидел, как быстро я обернулся, глаза его расширились.

- Вы что, ожидали, что на вас снова нападут?

- Хм…

- Я поеду вниз вместе с вами.

Он нажал кнопку вниз и некоторое время молча смотрел на меня.

- Сто тысяч - это слишком, - сказал он наконец. - Я не думал, что вы хотите получить так много.

- Вчера я и не хотел.

- А сегодня?

- Сегодня я увидел Полгейта. Если бы я попросил меньше, он бы просто посмеялся. Он привык мыслить масштабно.

И Сэм Леггат снова уставился на меня, моргая песочными ресницами. О чем-то он, несомненно думал, но на его лице ничего не отражалось.

- Эти угрозы насчет тюрьмы и всего прочего, - медленно произнес я.

- Он уже обещал такое?

- В смысле?

- Кому-то другому.

- Почему вы так думаете?

- Вы с вашим юристом, - сказал я, - не выразили ни малейшего удивления.

Лифт с урчанием остановился напротив нас, двери открылись, и мы с Леггатом шагнули внутрь.

- И потом, - продолжал я, когда двери закрылись, - когда он говорил, у меня было такое упущение, что он заучил эти слова наизусть. «Вы скатитесь на самое дно, вы будете обесчещены и опозорены, и об этом узнают все, я вам обещаю!» Прямо как в пьесе, вы не находите?

- Вы что, запомнили дословно? - с любопытством спросил Леггат.

- Такое не забывается. - Я помолчал. - Он что, серьезно?

- Возможно.

- А что он сделал в прошлый раз?

- Не проверяли.

- Вы имеете в виду, угроза подействовала? - уточнил я.

- Дважды.

- Господи Иисусе! - сказал я. И рассеянно принялся потирать правое плечо, сунув руку под анорак и массируя сустав пальцами. - Он всегда добивается своего угрозами?

- Угрозы могут быть разными, в зависимости от обстоятельств, - ответил Леггат ровным тоном. - Болит?

- Что?

- Плечо.

- А-а! Да. Наверно. Не очень. Не сильнее, чем после падения.

- А как вы это сделали? Ну, сбросили его?

Я усмехнулся.

- Я не делал этого лет с пятнадцати. Тогда я проделал это с таким же пацаном, как я. Я не был уверен, что это удастся со взрослым человеком. Но подействовало-таки.

Мы прибыли на первый этаж и вышли из лифта.

- А где вы остановились? - спросил он как бы между прочим.

- У знакомого.

Он проводил меня до небольшого фонтанчика.

- Зачем Нестору Полгейту понадобилось топтать Мейнарда Аллардека? спросил я.

- Не знаю.

- Но это была не ваша идея? И не Джея Эрскина? Это идет с самого верха?

- С самого верха.

- А может, и дальше, - сказал я. - В смысле?

Я нахмурился.

- Я не знаю. А вы?

- Насколько я знаю, кашу заварил Нестор Полгейт.

- А я так и не разбил ему морду! - вздохнул я. - Вы были близки к этому.

Он явно не собирался предавать своего босса, и все же похоже было, что он извиняется. Преданный помощник вождя утешает несчастного изгоя. «Помощник вождя! - напомнил я себе. - Не вздумай расслабиться!»

- Что вы намерены делать дальше? - спросил он.

- Ехать на скачки в Аскот.

Он посмотрел мне в глаза, и я ответил таким же прямым взглядом. Может, он бы и мог мне понравиться. Если бы служил другому хозяину.

- До свидания, - сказал я. Некоторое время он, казалось, колебался, но наконец сказал просто:

- До свидания.

И вернулся к лифтам. А я вышел на Флит-стрит и полной грудью вдохнул вольного воздуха. Вернулся в гостиницу пешком - до нее было мили две - и некоторое время сидел в номере, глядя в стену. Потом спустился вниз, нашел в подземном гараже свой «мерседес» и поехал в Чизик.

- Что это вы так рано? - удивилась Даниэль. Мой приезд ее несколько встревожил. - Я же сказала «в два часа ночи», а не «в полдвенадцатого»!

- Я подумал, что можно было бы просто посидеть тут и посмотреть, как вы работаете. В прошлый раз, похоже, против моего присутствия никто ничего не имел…

- Вы же умрете со скуки!

- Да нет…

- Ну о'кей. - Она указала на стол и кресло рядом со своими. - Сегодня здесь никого не будет. Вам тут будет удобно. Вашу рану зашили?

- Да, все нормально.

Я уселся в кресло и принялся наблюдать за секретами подготовки новостей в американском стиле, «для наших соотечественников там, за океаном». На востоке США сейчас было половина седьмого, и передавали большой выпуск вечерних новостей. Так что дневная суматоха только что завершилась. Даниэль сказала, что сейчас, до двух часов ночи, она будет обрабатывать срочные новости, которые могут войти в одиннадцатичасовой выпуск там, дома, либо появятся завтра, в утреннем выпуске.

- А много новостей бывает в это время? - спросил я.

- Ну вот сейчас у нас есть пожар, разбушевавшийся на нефтехранилище в Шотландии, а в полночь Девил-Бой выйдет на сцену в королевском шоу, чтобы торжественно открыть новый сногсшибательный сейшн.

- Кто-кто? - переспросил я.

- Неважно. Миллиарды подростков не могут ошибаться.

- А что бывает потом? - спросил я.

- Когда материалы отснимут? Их передают сюда из передвижной телестанции, здесь их монтируют и передают готовый репортаж на студию в Нью-Йорке.

Около полудня мы здесь иногда берем интервью в прямом эфире, в основном для утренней панорамы с семи до девяти, но по ночам прямого эфира не бывает.

- А их и монтируют здесь же?

- Конечно. Чаще всего. Хотите посмотреть?

- Да, очень.

- Только я сперва позвоню, - она указала на телефон. Я кивнул и стал слушать, как она разговаривает с кем-то, кто находится на пожаре.

- Талант возвращается с драки на скачках на вертолете. Он будет у вас минут через десять. Пусть позвонит мне, когда сможет. Вы далеко от пожара?

О'кей, когда Сервано прилетит, попытайтесь подобраться поближе, а то с этого расстояния и вулкан свечкой покажется, о'кей, скажите, пусть мне позвонит, когда доберется. Ага, заставьте его позвонить, о'кей?

Она положила трубку и поморщилась.

- Они за целую милю от пожара! С таким же успехом могли бы сидеть в Бруклине.

- А кто такой «талант»? - спросил я.

- Эд Сервано… А-а, талант? Талант - это человек с микрофоном, который говорит в камеру. Репортер, короче.

Она взглянула на графы таблицы, висящей на стене позади ее кресла.

- "Событие" - это тема репортажа. Пожар, Девил-Бой, посольство и так далее.

- Понятно, - сказал я.

- "Место" - это понятно. «Время» - тоже. «Группа» - это съемочная группа, которая снимает репортаж, плюс талант. «Формат» - это насколько полно освещается событие. Полный формат - это съемочная группа, талант, интервью - короче, все вместе. А «без голоса» - это только оператор с камерой, а комментарий накладывается потом. Ну и так далее.

- И вы решаете, кого куда посылать?

Она кивнула.

- Начальник отдела, другие координаторы, которые работают днем, и я, да.

- Ничего себе работенка! - сказал я.

Она улыбнулась одними глазами.

- Если мы будем работать хорошо, у компании будет высокий рейтинг.

Будем работать плохо - вылетим с работы.

- Ну работа есть работа, - сказал я.

- Ах, вот как? А что бы вы предпочли - находиться в миле от пожара на нефтехранилище или соваться в самый огонь?

- Хм…

Телефон зазвонил.

- Новости! - сказала она, сняв трубку.

Ей принялись что-то говорить.

- Послушайте! - сказала она измученным тоном. - Если он опоздает, это событие. Если заболеет - это событие. Если он не соизволит выйти на сцену - это тоже событие. Что бы ни случилось, это событие, так что сидите там, ладно? Если уж совсем ничего не случится, попытайтесь сфотографировать членов королевской семьи, когда они будут уходить.

Она положила трубку.

- Девил-Бой еще не явился в театр. Он одевается больше часа.

- Отсутствие события - тоже событие…

- Я же не хочу, чтобы нас обошли другие телекомпании, если случится какая-нибудь сенсация, верно?

- А откуда вы вообще узнаете про события?

- Ну… из агентств, из газет, из полицейских сводок, из всяких сообщений - да мало ли откуда?

- Боюсь, раньше я никогда не задумывался, как вообще новости попадают в телевизор.

- Да, иногда ради десятисекундного репортажа приходится работать целый день.

Телефон зазвонил снова, и прилетевший на вертолете Эд Сервано сообщил, что он уже на земле. Даниэль вежливо попросила его подойти поближе, даже если ему придется получить ожоги первой степени, и по тому, как она улыбалась, я понял, что ради нее он и в огонь прыгнет.

- Язык у него хорошо подвешен, - сказала она, вешая трубку. - И пишет, как поэт.

Глаза ее блестели - видимо, таланты «таланта» искренне ее радовали.

- Пишет? - переспросил я.

- Ну то, что он говорит в выпусках новостей. Все наши репортеры пишут для себя тексты сами.

В это время поступило новое сообщение с шоу: Девил-Бой, с рогами, хвостом и всем прочим, едет в театр на машине «скорой помощи», с сиреной и мигалками.

- Он что, заболел-таки? - спросила Даниэль. - Если он выкинет какой-нибудь трюк, постарайтесь его заснять.

Она повесила трубку и пожала плечами.

- Это вихляющееся отродье сатаны займет в новостях в два раза больше времени, чем пожар на нефтехранилище. Что поделаешь, поддельный ад куда интереснее настоящего. Так вы хотели посмотреть монтажную?

- Хотел, - ответил я, и она провела меня через большой офис, а потом по коридору. Я восхищался ее грациозной походкой. Мне хотелось зарыться руками в облако ее темных волос, поцеловать ее, переспать с нею…

- Я сперва покажу вам студию, - сказала она, - это интереснее, - и свернула в коридорчик поуже, который вел к двери с надписью: «Если горит красный свет, не входить!» Красный свет не горел, поэтому мы вошли. Комната была небольшая. Пара кресел, кофейный столик, телекамера, телевизор и выключенная кофеварка с бумажными стаканчиками. Единственное, что было здесь необычного, - это огромное окно, из которого открывался вид на Темзу и Хаммерсмит-бридж, залитые морем света.

- Мы берем интервью в прямом эфире здесь, перед окном, - сказала Даниэль. - В основном у политиков, но также и у актеров, писателей, спортсменов - короче, у любых известных людей. А по мосту на заднем плане проезжают красные автобусы. Это очень впечатляет.

- Да, наверно… - сказал я.

Она метнула на меня быстрый взгляд.

- Вам не скучно?

- Нет, что вы!

Она красила губы розовой помадой, а брови у нее были вразлет. Темные смеющиеся глаза, белая, как сливки, кожа, длинная шея, груди под одеждой как яблоки на тонкой ветке… «Черт возьми, Кит, - сказал я себе, - отвлекись от ее грудей и попытайся спросить хоть что-нибудь умное!»

- А как эти материалы попадают в Америку? - спросил я.

- Вот отсюда.

Она подошла к закрытой двери в одной из стен и отворила ее. За дверью обнаружилась другая комната, совсем маленькая и полутемная. В комнате было тепло и слышалось слабое гудение приборов, которые занимали всю стену.

- Здесь стоят передатчики, - сказала Даниэль. - Отсюда сигнал передается на спутник. Только не спрашивайте, каким образом, - у нас есть человек с измученным лицом, который разбирается во всех этих кнопках, - вот он этим и занимается.

Она закрыла дверь комнаты, где стояли передатчики, мы снова прошли через студию, потом по коридору и очутились в монтажных. Их было три.

- О'кей, - сказала она, включила свет, и я увидел небольшое помещение, вдоль одной из стен которого стояли три телевизора, несколько видеомагнитофонов и стеллажи с видеокассетами. - Вот на этом мы и работаем, хотя нам все время грозятся поставить аппаратуру нового поколения. Но наших ребят эта техника устраивает, так что я подозреваю, что ее нам поставят не скоро.

- А как это работает? - спросил я.

- Прокручиваешь черновую кассету на левом экране, выбираешь лучшие куски, потом записываешь их на другую кассету, которая прокручивается на втором экране. Потом можно переделывать и компоновать, пока тебя не устроит то, что получилось. После этого готовую запись передают в Нью-Йорк, где ее обычно еще раз сокращают. В зависимости от того, много ли у них других материалов.

- А вы сами умеете работать с этой техникой? - спросил я.

- У меня медленно выходит. Если вы действительно хотите разобраться во всем этом, подождите, пока мы получим пленки с пожаром и с Девил-Боем, и посмотрите, как работает Джо - он один из лучших монтажников.

- Класс! - сказал я.

- Даже странно, что вы так этим интересуетесь.

- Ну, понимаете ли, у меня есть несколько кассет, которые нужно смонтировать, и хотелось бы знать, как это делается.

- А, так вы за этим сюда так рано приехали?

Я видел, что если я скажу «да», она ничуть не обидится.

- Отчасти, - сказал я. - Но в основном затем, чтобы увидеть вас… ну и посмотреть, как вы работаете.

Она стояла достаточно близко, чтобы обнять ее, но я совершенно не догадывался, о чем она думает. Ее душа была отделена от моей точно кирпичной стеной. Ужасно неприятно.

Она смотрела на меня по-дружески - но и только. Ясно было одно: заниматься любовью прямо сейчас, не сходя с этого места, ей совсем не хочется.

Она спросила, не хочу ли я посмотреть библиотеку, и я ответил:

- Да, пожалуйста.

В библиотеке стояли не книги, а ряды кассет - репортажи прошлых лет, давно забытые, но ждущие своего часа, точно бомбы в арсенале, записи того, что было сказано когда-то, от чего уже не откажешься.

- Это обычно используется в некрологах, - сказала Даниэль. - Или когда всплывают старые скандалы и все такое.

Мы вернулись на ее рабочее место, и в течение следующего часа я сидел и следил за развитием событий (Девил-Бой явился-таки в театр при полном параде, одетый, обутый и накрашенный, в сиянии прожекторов, под восторженно-истерические вопли фанатов, запрудивших всю улицу), а также успел познакомиться с коллегами Даниэль: начальником отдела, монтажником Джо, исхудалым специалистом по передатчикам, двумя свободными операторами и скучающей без дела женщиной-талантом. Даниэль сказала мне, что всего у них человек шестьдесят. Дневная смена, которая работает с десяти до шести тридцати, куда больше, чем ночная. Днем на ее месте сидят двое.

В час ночи позвонил Эд Сервано и сказал, что они сделали кучу зрелищных кадров, но пожар уже почти потушен, так что сенсации не будет.

- Ничего, все равно привозите пленки, - сказала Даниэль. - У нас в библиотеке еще нет хороших кадров пожара на нефтехранилище.

Она со вздохом повесила трубку:

- И такое бывает.

Шумно вернулась группа с шоу, которая привезла кассету с резвящимся Девил-Боем. Одновременно с этим прибыл курьер, который привез пачку утренних газет. Газеты положили на стол Даниэль - в них могли найтись темы будущих репортажей. На самом верху оказалось «Ежедневное знамя». Я открыл колонку «Частная жизнь» и перечитал опровержение Леггата.

- Что вы там ищете? - спросила Даниэль. Я показал ей заметку. Она прочла опровержение и вскинула брови.

- Я даже не думала, что у вас что-то выйдет, - призналась она. Что, и компенсацию выплатить согласились?

- Пока нет.

- А придется, - сказала она. - Они уже проявили слабость.

Я покачал головой.

- Британские суды не приговаривают к огромным штрафам за клевету.

Во-первых, неизвестно, выиграет ли Бобби, если подаст в суд, а даже если он и выиграет, у него может просто не хватить денег на оплату адвокатов, разве что «Знамя» заставят оплатить ему судебные издержки, а это тоже еще бабушка надвое сказала.

- Да? - удивилась Даниэль. - А вот у нас дома адвокатам платит только тот, кто выиграют дело. Но зато тогда адвокат получает жирный кусок - иногда до сорока процентов.

- Нет, у нас не так.

"У нас, - устало думал я, - приходится действовать с помощью угроз.

С одной стороны: я натравлю на вас совет по делам прессы, я позабочусь, чтобы это дело дошло до парламента и чтобы ваш журналист, который только что вышел из тюрьмы, снова туда вернулся. А с другой - тебе перережут связки, мы позаботимся о том, чтобы тебя лишили жокейской лицензии за взятки, мы засадим тебя в тюрьму…

«Вы будете обесчещены и опозорены, и об этом узнают все!»

«Сперва поймайте!» - подумал я.

Глава 15

Я смотрел, как монтажник Джо, чернокожий, с ловкими пальцами, разбирается в хаосе отснятого материала, прищелкивая языком, выбирает лучшие куски и сшивает их вместе, чтобы подать репортаж в наиболее выгодном виде. Сногсшибательный выход на сцену Девил-Боя, появление членов королевской семьи, которые прибыли раньше, исполнение новой, совершенно ни на что не похожей песни, сопровождающееся множеством ужимок и прыжков по сцене…

- Тридцать секунд, - сказал Джо, прокручивая готовый репортаж. Может быть, пойдет целиком, а может, и нет.

- По-моему, репортаж хороший.

- Тридцать секунд - это довольно много для программы новостей.

Он перемотал кассету, достал ее из магнитофона, сунул в коробку, где уже был наклеен соответствующий ярлык, и отдал тощему человеку, работающему на передатчике, который уже ждал ее.

- Даниэль говорит, вы хотите научиться работать с монтажной аппаратурой. Что вы хотите знать?

- Ну… для начала - что вообще может делать эта техника?

- Много чего. - Джо пробежался своими черными пальцами по панели, едва касаясь кнопок. - Они берут любую пленку и переписывают на любую другую. Вы можете усилить звук, можете отключить его, можете переписать в другое место или наложить звук с любой другой кассеты. Можете совместить изображение с одной кассеты и звук с другой, можете совместить запись с двух разных кассет, так что будет казаться, будто двое людей разговаривают друг с другом, хотя их снимали в разных местах и в разное время, вы можете врать напропалую и выставлять правду ложью…

- А что еще?

- Это, считай, все.

Джо показал мне, как все это делается, но он работал так быстро, что я не поспевал уследить, что он делает.

- У вас есть кассета, которую надо смонтировать? - спросил он наконец.

- Да, но мне сперва надо к ней кое-что добавить, если получится.

Он оценивающе взглянул на меня. Сдержанный негр примерно моих лет, с веселой искоркой в глазах, но улыбается очень редко. Рядом с его безупречным костюмом и кремово-белой рубашкой я почувствовал себя ужасно неопрятным в своем анораке. Неопрятным, измотанным, потным и тупым. Все-таки день сегодня, пожалуй, был чересчур длинный…

- Даниэль говорит, с вами все о'кей, - сказал вдруг Джо. - Почему бы вам не спросить у шефа разрешения воспользоваться монтажной как-нибудь ночью, когда она будет не занята? Если хотите, я вам все смонтирую, вы только скажите, что именно вам нужно.

- Джо - славный парень, - сказала Даниэль, лениво потягиваясь на сиденье взятого мною напрокат «мерседеса» по дороге домой. - Если он сказал, что сделает вам кассету, значит, сделает. Ему ведь скучно. Он сегодня три часа дожидался этой кассеты с Девил-Боем. А он свою работу любит. Просто-таки обожает. Так что он вам с удовольствием поможет.

Начальник, у которого я спросил разрешения, тоже проявил великодушие.

- Если на аппаратуре будет работать Джо, то пожалуйста.

Он посмотрел на Даниэль. Она сидела, уткнувшись в газеты, и отмечала интересные статьи.

- Мне сегодня звонили из Нью-Йорка, поздравляли с тем, что в последнее время у нас стало гораздо больше хороших материалов. Это все ее заслуга.

Так что если она говорит, что с вами все о'кей, значит, все о'кей. У нее день тоже был долгий и трудный.

- У меня такое чувство, - зевая, призналась она, - что до Тоустера - несколько световых лет.

- Хм… - сказал я. - Интересно, что сказала принцесса Касилия, когда вы вернулись домой, на Итон-сквер?

Даниэль поглядела на меня. Глаза ее смеялись.

- В холле она сказала мне, что хорошие манеры - признак сильного человека, а в гостиной спросила, как я думаю, сможете ли вы участвовать в скачках в Аскоте.

- Ну и что вы ответили? - спросил я с легкой тревогой.

- Я сказала, что сможете.

Я успокоился.

- Ну тогда все в порядке.

- Я не стала говорить, что у вас не все дома, - мягко продолжала Даниэль, - но сказала, что вы будто бы не чувствуете боли. Тетя Касилия сказала, что с жокеями такое часто бывает.

- Чувствую, - возразил я.

- Но?

- Н-ну… понимаете, если я не буду участвовать в скачках, я не заработаю денег. Мало того - если я пропущу скачку, а лошадь выиграет, счастливый владелец может в следующий раз посадить на лошадь того жокея, который выиграл, так что я вообще больше не буду ездить на этой лошади.

Даниэль, похоже, была слегка разочарована.

- Так, значит, вы не обратили внимания на эти раны исключительно по материальным причинам?

- По крайней мере, наполовину.

- А еще почему?

- А как вы относитесь к своей работе? Как Джо относится к своей? Вот и у меня примерно то же самое.

Она кивнула, помолчала, потом сказала:

- Но тетя Касилия этого бы никогда не сделала. Она не отдала бы лошадь другому жокею.

- Она - нет. Но ваша тетя вообще не такая, как все.

- Она сказала, - задумчиво заметила Даниэль, - чтобы я не считала вас простым жокеем.

- Но ведь я и есть простой жокей.

- Она так сказала сегодня утром, когда мы ехали в Тоустер.

- А она не объяснила, что имеет в виду?

- Нет. Я ее спрашивала. Она ответила что-то невнятное насчет внутренней сущности… - Даниэль зевнула. - Как бы то ни было, вечером она рассказала дяде Ролану про этих ужасных людей с ножами - это она так выразилась. Дядя был шокирован и сказал, что ей не следует впутываться во всякие скандальные истории, но она осталась абсолютно спокойной. Она только кажется фарфоровой, а на самом деле она очень сильная. Честно говоря, чем больше я ее узнаю, тем больше восхищаюсь.

Дорога из Чизика на Итон-сквер, которая днем вечно забита пробками, сейчас, в четверть третьего ночи, была, как назло, пуста. На всех светофорах, как только мы к ним подъезжали, загорался зеленый свет, и, несмотря на то, что я ни разу не превысил скорость, поездка закончилась слишком быстро.

Мы подъехали к дому принцессы куда раньше, чем мне хотелось бы.

Мы не спешили вылезать из машины, наоборот, еще немного посидели.

- Ну что, до субботы? - сказал я.

- Да, - она почему-то вздохнула. - Надеюсь, в субботу увидимся.

- Ну почему же «надеюсь»?

- Да нет! - Она рассмеялась. - Я хотела сказать… До субботы ведь еще далеко.

Я взял ее за руку. Она не отняла руки, но и не ответила на рукопожатие. Она словно выжидала чего-то.

- Может быть, у нас впереди еще много суббот, - сказал я.

- Быть может.

Я наклонился и поцеловал ее в губы, ощутив вкус ее розовой помады, и ее дыхание на своей щеке, и легкую дрожь где-то в глубине ее тела. Она не отшатнулась, но и не придвинулась ко мне. Это был всего лишь легкий поцелуй - знакомство, приглашение, возможно обещание…

Я отодвинулся, улыбнулся ей, потом вылез, обошел машину и открыл дверцу со стороны Даниэль. Мы еще постояли на тротуаре.

- Где вы ночуете? - спросила она. - Уже так поздно…

- В гостинице.

- Тут недалеко?

- Меньше мили.

- Хорошо… Значит, вам близко.

- Совсем рядом.

- Ну, спокойной ночи, - сказала она.

- Спокойной ночи.

Мы снова поцеловались - так же, как и в прошлый раз. Потом она, смеясь, пересекла тротуар, поднялась на крыльцо особняка принцессы и отперла дверь своим ключом. Возвращаясь в гостиницу, я думал о том, что если принцесса не одобряет, чтобы какой-то жокей подъезжал к ее племяннице, ей пора сообщить об этом нам обоим.

Я проспал как убитый пять часов, потом выбрался из постели, обнаружил, что на улице холодный ливень, и направил свой «мерседес» в сторону Блетчли.

В «Золотом льве» было тепло и вкусно пахло едой. Пока меня выписывали, я успел позавтракать. Потом позвонил в техобслуживание, узнать, как там моя машина (в понедельник будет готова), позвонил Холли, чтобы узнать, доставили ли номера «Знамени» с опровержением (доставили - торговец кормами звонил и сказал), а потом сложил свое имущество в машину и вернулся в гостиницу, где ночевал.

В регистратуре сообщили, что все в порядке, я могу оставить этот номер за собой, на сколько захочу. Да, конечно, я могу оставить вещи в сейфе.

Я поднялся наверх, упаковал пропуск Эрскина и кредитные карточки Уаттса в конверт и написал на нем: «Мистеру Леггату лично, в собственные руки, срочно». Потом сложил видеозаписи и все прочее имущество журналистов, кроме самих пиджаков, в один из гостиничных мешков для белья и скатал его в аккуратный сверточек. Внизу его обмотали клейкой лентой, прилепили ярлык и унесли в подвал.

После этого я приехал на Флит-стрит, остановился в том месте, где парковка запрещена, пробежал под дождем, оставил конверт для Леггата на проходной «Знамени», успел увести машину из-под самого носа у полисмена и с легким сердцем направился в Аскот.

День был мерзкий во многих отношениях. Дождь со снегом почти непрерывно хлестал прямо в лицо. Все жокеи успели промокнуть насквозь еще до старта, и во время заезда было ни черта не видно. От очков, залепленных снегом и летящей из-под копыт грязью, не было никакого проку; повод выскальзывают из мокрых перчаток; в сапогах хлюпало. В такой день надо стиснуть зубы и постараться не свернуть себе шею, брать препятствия как можно осторожнее и, главное, не поскользнуться на той стороне. Что поделаешь, ноябрь!

Народу было немного - всех распугал ливень и неутешительный прогноз погоды. Те немногие, кто стоял на открытых трибунах, сбились в кучки, похожие на грибы под своими зонтиками.

Холли с Бобби приехали, но остаться не захотели. Они пришли после первой скачки, которую я выиграл скорее благодаря удаче, чем благодаря своему искусству, и уехали, не дождавшись второй. Они забрали деньги из пояса, я вернул его помощнику и сказал «спасибо». Холли обняла меня.

- С тех пор как ты звонил, позвонили еще три человека и сказали, что прочли опровержение и очень рады за нас. Они снова предоставляют нам кредит.

Подействовало!

- Только смотрите, не наделайте долгов снова, - сказал я.

- Ой, ну что ты! Мы же еще с банком не расквитались.

- Я взял часть этих денег, - сказал я Бобби. - На той неделе верну.

- Да они на самом деле все твои…

Он говорил спокойно и дружелюбно, но голос его мне опять не понравился. Усталый, бессильный, апатичный…

Холли, похоже, замерзла - она вся дрожала.

- Не заморозьте ребенка, - сказал я. - Сходите в бар для тренеров, погрейтесь.

- Нет, мы домой поедем! - Холли поцеловала меня холодными губами. Мы бы остались посмотреть на тебя, но меня тошнит. Меня почти все время тошнит. Просто ужас какой-то!

Бобби обнял ее за плечи и повел прочь под большим зонтиком. Оба наклонили головы, защищаясь от ледяного ветра. Мне стало ужасно жалко их обоих. А сколько еще опасностей придется пройти, прежде чем у них все будет в порядке!

Принцесса пригласила к себе в ложу нескольких знакомых, из тех, что меня лично интересовали меньше всего - своих земляков-аристократов, - так что я ее в тот день почти не видел. Она вышла в паддок с двумя своими гостями, в красных дождевиках, перед заездом, в котором должна была участвовать одна из ее лошадей. Принцесса весело улыбалась, несмотря на хлещущий дождь, и спросила, каковы наши шансы. Потом она повторила этот вопрос полтора часа спустя. Я оба раза ответил:

- Приличные.

Первая лошадь пришла четвертой - и это было достаточно прилично, вторая пришла второй - это было тем более прилично. К загону, где расседлывают лошадей, принцесса не выходила - и ничего удивительного, в этом не было. Я тоже не стал заходить к ней в ложу - отчасти потому, что при этих ее знакомых нормально поговорить все равно бы не удалось, но в основном потому, что в последнем заезде я упал в дальнем конце ипподрома. К тому времени, как я доберусь до раздевалки и переоденусь, принцесса наверняка уже уедет.

«Ничего, - думают я, вставая с земли. - Из шести заездов одна победа, одно второе место, одно четвертое, два непризовых, одно падение. Нельзя же каждый день выигрывать четыре скачки из четырех, старик! И ничего не сломают. Даже швы выдержали». Я ждал, пока подъедет машина. В лицо летела ледяная крупа. Я снял шлем и подставил голову под струи дождя, чтобы слиться с этим непогожим днем. Я чувствовал, что снова дома. Зима и лошади, старая песня в крови! Кекс к моему приходу оказался весь съеден.

- Вот гады! - сказал я.

- Ты же не ешь кекс, - заметил мой помощник, стягивая с меня промокшие сапоги.

- Иногда ем, - возразил я. - Например, в такой сырой день, как сегодня, после того как свалюсь с лошади.

- Есть чай. Горячий.

Я выпил чаю, чувствуя, как кипяток согревает меня изнутри. В жокейской раздевалке всегда есть чай и фруктовый кекс. Это помогает согреться и прийти в себя. Жокеи обычно не едят сладкого, но иногда хочется. Служитель сунул голову в дверь и сообщил, что меня кто-то спрашивает.

Я натянул рубашку и ботинки и вышел через весовую. У меня было вспыхнула безумная надежда, что мне привезли чек от Нестора Полгейта. Но надежда быстро угасла. Это был всего-навсего посиневший от холода Дасти со слезящимися от ветра глазами. Он торчал в дверях весовой.

- Конь в порядке? - спросил я. - Мне сказали, вы его поймали…

- Поймал. Бестолочь. Вы как?

- Все нормально. Доктор меня уже осмотрел и допустил назавтра к скачкам.

- Ладно. Я передам хозяину. Ну мы поехали.

- Пока.

- Пока.

Он удалился в сгущающиеся свинцовые сумерки. Добросовестный Дасти решил лично проверить, в достаточно ли я хорошей форме, чтобы управиться завтра с его подопечными. Бывали случаи, когда он рекомендовал Уайкему меня отстранить. И бывали случаи, когда Уайкем его слушался. Дасти временами бывал куда придирчивей медиков.

Я принял душ, переоделся и вышел с ипподрома через дешевые трибуны.

«Мерседес» я оставил не на ипподроме, а на платной стоянке в городе. Возможно, они и не решились бы вторично устроить мне засаду на пустынной стоянке для жокеев, но я не хотел рисковать. А так я спокойно сел в свой «мерседес» и покатил в Лондон.

Там, в своем уютном убежище, я снова увеличил свой счет за телефон, и без того астрономический. Сперва позвонил своей услужливой соседке и попросил зайти утром ко мне в коттедж и сложить в чемодан какой-нибудь костюм, несколько рубашек и еще кое-какие вещи.

- Конечно, Кит, о чем речь! Но я думала, что сегодня-то, после Аскота, вы непременно приедете домой!

- Я тут у знакомых, - сказал я. - Я попрошу кого-нибудь, чтобы заехали к вам и забрали чемодан. Можно?

- Конечно-конечно!

Потом я уговорил другого жокея, тоже жившего в Ламборне, забрать чемодан и привезти его мне в Аскот. Он обещал, что привезет, если не забудет.

Потом я позвонил Уайкему, рассчитав, когда он должен вернуться домой после вечернего обхода конюшен, и сообщил ему, что та его лошадь, которая выиграла, держалась до последнего, две лошади принцессы в порядке, а одна из лошадей, не занявших призового места, решительно безнадежна.

- А Дасти говорит, что в последней скачке, на Свинли-Боттоме, ты здорово слажал. Он сам видел.

- Ага, конечно, - сказал я. - Если Дасти в такую метель, да еще в сумерках, видит, что происходит за полмили от него, значит, глаза у него куда лучше, чем я думал.

- Хм-м… - протянул Уайкем. - А как было дело?

- Передняя лошадь упала, ну и мой через нее кувырнулся. Он все равно не пришел бы первым, если вас это утешит. Он уже начинал уставать, и ему очень не нравилась эта погода.

Уайкем заворчал в знак согласия.

- Да, он у нас нежный, солнышко любит. Кит, завтра в большой скачке будет Ледлэм, лошадь принцессы. Он в прекрасной форме. Раз в сто лучше, чем на прошлой неделе, когда ты его видел.

Я вздохнул.

- Уайкем, Ледлэма давно уже нет в живых.

- Ледлэм? Разве я сказал «Ледлэм»? Нет, не Ледлэм. Как же зовут этого коня?

- Ледник.

- Родной брат Айсберга, - на всякий случай уточнил он.

- Он самый.

- Да, конечно, - Уайкем прокашлялся. - Ледник. Разумеется. Так вот, Кит, он должен выиграть. Серьезно.

- Вы будете? - спросил я. - Я надеялся увидеть вас сегодня.

- В такую-то погоду? - он искренне удивился. - Нет-нет! Вы уж там с Дасти и с принцессой без меня как-нибудь обойдетесь…

- Просто у вас на этой неделе целая куча победителей, а вы их даже не видели…

- Я видел их у себя в загоне. И на видеозаписях. Ты скажи Ледлэму, что он молодец, - он у тебя Гималаи перепрыгнет!

- Ладно, - сказал я. В конце концов, какая разница, Ледлэм или Ледник?

- Ладно. Отлично. Спокойной ночи, Кит.

- Спокойной ночи, Уайкем, - сказал я. Потом позвонил на свой автоответчик и прослушал сообщения. Одно из них было от Олдержона, того самого чиновника, владельца лошади, на которой я выиграл в Тоустере.

Я немедленно перезвонил ему по лондонскому номеру, который он оставил, и, похоже, застал его, когда он собирался уйти.

- А, Кит! Послушайте, вы сейчас в Ламборне?

- Вообще-то нет. Я в Лондоне.

- В самом деле? Чудесно. У меня есть кое-что, что может показаться вам любопытным, но меня просили никому это не отдавать. - Он поразмыслил.

- Вы свободны сегодня после девяти?

- Да, - сказал я.

- Хорошо. Тогда приходите ко мне. Я уже буду дома.

Олдержон дал мне свой адрес. Он жил на улице к югу от Слоун-сквер, и от моей гостиницы до него было не больше мили.

- Кофе и бренди вас устроят? Организуем. Ну, всего хорошего.

Он бросил трубку. Я тоже положил свою, сказав про себя: «Класс!» Я не особенно надеялся, что Эрик Олдержон что-то для меня сделает, и уж тем более не рассчитывал, что он сделает это так быстро.

Некоторое время я сидел, размышляя о кассете с интервью Мейнарда и о приведенном в конце списке компаний, пострадавших от его филантропии. Просмотреть кассету было негде, приходилось полагаться на собственную память, и единственная фирма, которую я мог вспомнить, была «Перфлит Электронике». Это название я запомнил, потому что в свое время проводил в Перфлите каникулы, катаясь на яхте с одноклассником.

В справочной мне сообщили, что фирма «Перфлит Электронике» в списках не значится.

Я почесал в затылке и решил, что единственный способ что-то найти это съездить и поискать. Ездил же я в Хитчин - а завтра поеду в Перфлит.

Я поел, сделал еще несколько звонков, а в девять отправился на Слоун-стрит и нашел дом Эрика Олдержона. Дом был узкий, двухэтажный, стоявший в длинном ряду таких же домов, выстроенных во времена королевы Виктории для людей с низкими доходами; теперь же эти дома служили временным пристанищем для богачей. Все это Эрик Олдержон любезно сообщил мне, открыв темно-зеленую дверь своего домика и приглашая меня внутрь.

Дверь с улицы вела прямо в гостиную. Гостиная была шириной во весь дом-впрочем, весь дом был шириной метра четыре. Крошечная комната вся светилась: светло-зеленые с розовым обои в косую решеточку, атласные занавески, круглые столики с салфетками, фарфоровые птички, фотографии в серебряных рамочках, пухлые кресла в чехлах, застегивающихся на пуговицы, китайские кремовые коврики на полу. Комната была освещена мягким светом бра, и потолок тоже был оклеен обоями в решеточку, так что комната напоминала летнюю беседку.

Осмотрев комнату, я одобрительно улыбнулся. Хозяин, похоже, ничего другого и не ждал.

- Замечательно! - сказал я.

- Это все дочка.

- Та самая, которую вы готовы были защищать от «Знамени»?

- Да. Дочка у меня одна. Садитесь. Дождь перестал? Бренди хотите?

Он шагнул к серебряному подносу с бутылками, стоявшему на одном из столиков, и налил коньяк в простенькие пузатые стаканчики.

- Кофе уже готов. Сейчас принесу. Да вы садитесь, садитесь! - Он исчез за дверью, скрытой под обоями. Я принялся разглядывать фотографии в рамочках. На одной была ухоженная девушка - должно быть, его дочь, на другой - его лошадь, а верхом на ней - я. Олдержон вернулся с другим подносом и поставил его рядом с первым.

- Моя дочь, - сказал он, кивнув на фотографию, которую я рассматривал. - Часть времени живет здесь, часть - у матери. - Он пожал плечами.

- Так уж вышло…

- Мне очень жаль.

- Да… Что ж, бывает. Кофе? - Он налил две чашечки и протянул одну мне. - Сахару? Да, конечно, сахару не надо. Садитесь. Вот бренди.

Его движения были такими же аккуратными, как его костюм. На язык просилось слово «пижон»; но в нем была и решительность, и деловитость. Я опустился в одно из кресел, поставив кофе и бренди рядом с собой. Он сел напротив и принялся прихлебывать из чашки, не сводя глаз с меня.

- Вам повезло, - сказал он наконец. - Я тут сегодня утром прощупал почву, и мне сообщили, что одно значительное лицо завтракает у себя в клубе.

- Он помолчал. - Я был достаточно заинтересован в вашем деле, чтобы попросить одного моего знакомого встретиться с этим господином - они хорошо знакомы. И беседа их была, можно сказать, плодотворной. В результате я сам встретился с этим господином и получил от него несколько документов, которые я вам сейчас покажу.

Он очень тщательно подбирал слова. Видимо, это вообще характерно для высшего слоя чиновников: говорить уклончиво, намеками и никогда не выказывать того, что у тебя на уме. Я так и не узнал, что это за «значительное лицо» - очевидно, потому, что мне этого знать не полагалось; это и неудивительно, если принять во внимание, что именно показывал мне Олдержон.

- Мне дали письма, - продолжал Олдержон. - Точнее, копии писем. Вы можете их прочесть, но отдавать их вам мне строго-настрого запретили. В понедельник я должен их вернуть. Это… м-м… это понятно?

- Да, - ответил я.

- Хорошо.

Он не спеша допил кофе и поставил чашку на стол. Потом поднял скатерть, достал из-под столика коричневый кожаный кейс-атташе и положил его к себе на колени. Открыл замки, поднял крышку и снова замешкался.

- Они довольно любопытны, - сказал он, слегка нахмурившись.

Я ждал.

Словно бы приняв решение, которое он до последнего момента откладывал, Олдержон достал из кейса листок бумаги и передал его мне.

Письмо было адресовано премьер-министру и было отправлено в сентябре компанией, которая изготовляла фарфор на экспорт. Председатель совета директоров, написавший письмо, сообщал, что он и прочие директора приняли единодушное решение просить отметить какой-либо значительной наградой огромные заслуги Мейнарда Аллардека перед отечественной индустрией.

Мистер Аллардек великодушно пришел на помощь их исторической компании, и двести пятьдесят работников компании не потеряли работу исключительно благодаря его усилиям. А между тем среди этих людей были уникальные специалисты, владеющие мастерством росписи и золочения фарфора на уровне мировых стандартов. Теперь экспорт компании возрос и ее ожидают блестящие перспективы. Поэтому совет директоров просит посвятить мистера Аллардека в рыцари.

Я закончил читать и вопросительно посмотрел на Олдержона.

- Это обычное письмо? - спросил я. Олдержон кивнул.

- Вполне. Государственные награды чаще всего выдаются именно в результате таких рекомендаций, присланных на имя премьер-министра. Кто угодно может предложить наградить кого угодно. И если просьба представляется обоснованной, человека награждают. Комиссия по наградам составляет список лиц, представленных к награждению, и премьер-министр его утверждает.

- Так, значит, все эти люди, которых награждают орденами и медалями… пожарники, преподаватели музыки, почтальоны и прочие, награждаются потому, что так предложили их коллеги? - спросил я.

- Э-э… да. Правда, чаще такие предложения вносит начальство, но иногда и коллеги тоже.

Он достал из кейса второе письмо. Оно тоже было от компании, работающей на экспорт, и в нем подчеркивался неоценимый вклад Мейнарда в редкую отрасль индустрии, а особенно то, что он помог сохранить большое количество рабочих мест в регионе, страдающем от безработицы.

Невозможно преувеличить заслуги мистера Аллардека перед своей страной в области индустрии, и компания полагает, что его следует посвятить в рыцари.

- Разумеется, комиссия проверила, правда ли все это? - поинтересовался я.

- Разумеется, - ответил Олдержон.

- И, разумеется, это оказалось правдой?

- Меня заверили, что да. Кстати, человек, с которым я разговаривал сегодня днем, сказал мне, что если они получают шесть-семь похожих писем, в которых предлагается наградить человека, неизвестного широкой публике, они могут предположить, что этот человек хочет наградить сам себя и заставляет своих знакомых писать такие письма. Поскольку эти два письма тоже очень похожи, у их авторов специально спрашивали, не 6ыли ли они написаны по подсказке Мейнарда. Но оба энергично это отрицали.

- Хм, - сказал я. - Еще бы им не отрицать, если Мейнард наверняка пообещал им заплатить!

- Фи, как грубо!

- Еще бы! - весело ответил я. - И что, ваше значительное лицо внесло Мейнарда в списки на соискание титула?

Олдержон кивнул.

- Условно. До выяснения обстоятельств. Но тут они получили третье письмо, где основной упор делался на благотворительную деятельность - Мейнарда Аллардека, о которой уже было известно, и вопрос был снят. Мейнарду Аллардеку было решено присвоить рыцарский титул. Было уже составлено письмо, предлагающее ему принять титул, и оно должно было быть отослано дней через десять.

- Должно было? - переспросил я.

- Должно было. - Он криво улыбнулся. - Но теперь, после заметок в «Ежедневном знамени» и статьи в «Глашатае», это было сочтено неуместным.

- Роза Квинс… - сказал я. Олдержон непонимающе посмотрел на меня.

- Она написала тот обзор в «Глашатае», - пояснил я.

- А-а…

- А скажите, ваше… мне-э… значительное лицо действительно обратило внимание на те заметки?

- Ну еще бы! Тем более что газеты доставили прямо к нему в офис и статьи были обведены красным карандашом.

- Не может быть!

Эрик Олдержон вскинул бровь.

- Вам это что-то говорит? - осведомился он. Я рассказал о газетах, которые были присланы торговцам и владельцам лошадей.

- А, ну так оно и есть. Кто-то добросовестно позаботился о том, чтобы погубить Аллардека. На волю случая ничего не оставили.

- Вы говорили о третьем письме. Решающем, - напомнил я.

Он заглянул в кейс и бережно достал третье письмо.

- Оно может вас удивить, - предупредил он. Третье письмо было не от коммерческой фирмы, а от благотворительной организации. Половину левой стороны страницы занимал список патронов. Организация оказывала помощь семьям умерших или больных государственных служащих. Вдовам, сиротам, старикам, инвалидам…

В письме говорилось, что Мейнард Аллардек в течение нескольких лет неустанно трудился, помогая выжить людям, не по своей вине оказавшимся в трудном положении. Он неустанно делился с ними своим состоянием, а кроме того, уделял обездоленным немало личного времени, непрестанно помогая нуждающимся семьям. Благотворительная организация сообщала, что почтет за честь, если человек, являющийся одним из самых надежных ее столпов, будет посвящен в рыцари. Этот человек был единогласно избран председателем их организации на следующий срок и вступает в эту должность с первого декабря сего года.

Письмо было подписано четырьмя членами организации: бывшим председателем, главным менеджером и двумя старшими патронами. Увидев четвертую подпись, я изумленно вскинул голову.

- Ну как? - спросил следивший за мной Олдержон.

- Странно…

- Любопытно, не правда ли?

Он забрал у меня письма и спрятал их в кейс. Я сидел, погруженный в сумбурные размышления, и мои предположения таяли, как воск. Я хотел знать, правда ли, что Мейнарду Аллардеку собирались предложить рыцарский титул, и если да, то кто об этом мог знать. А кто же об этом мог знать, как не те, кто его выдвинул?

На письме от благотворительной организации, датированном первым октября, стояла подпись лорда Вонли.

Глава 16

- А почему ваше значительное лицо разрешило показать мне эти письма?

- осведомился я.

- Хм… - Эрик Олдержон сложил пальцы вместе и некоторое время их разглядывал. - А вы как думаете?

- Возможно, - сказал я, - он надеется, что я раскопаю некоторое количество помойных ям и нарою там некоторое количество нужных ему ответов, так что ему не придется рыться в грязи самому.

Олдержон посмотрел мне в глаза.

- Да, нечто в этом духе, - признался он. - Например, он хочет наверняка знать, что Мейнард Аллардек - не просто жертва очередной травли. Он хочет воздать ему по заслугам. Возможно, внести его в следующий список, летний.

- Ему нужны доказательства? - спросил я.

- А вы можете их добыть?

- Думаю, что да.

- Интересно, - спросил он с суховатым юмором, - что вы собираетесь делать, когда оставите скачки?

- Брошусь в пропасть, наверное.

Я встал. Он тоже. Я искренне поблагодарил его за хлопоты. Он сказал, чтобы я непременно выиграл в следующий раз, когда его лошадь будет участвовать в скачках. Я обещал, что сделаю все возможное, еще раз оглядел уютную комнатку и отправился обратно в гостиницу. «Лорд Вонли…» - думал я. Первого октября он подписал рекомендацию Мейнарду. А где-то в конце октября начале ноября к телефону Бобби подключили «жучок».

«Жучок» поставил Джей Эрскин. Он две недели подслушивал, а потом принялся писать заметки в «Знамени».

Джей Эрскин раньше работал у лорда Вонли, в «Глашатае», криминальным репортером. Но если это лорд Вонли подговорил Джея Эрскина начать кампанию против Мейнарда Аллардека, при чем здесь Нестор Полгейт? Отчего он так ярится? Не хочет платить компенсацию? Не хочет признавать, что его газета могла ошибиться? Возможно…

Я ходил кругами, все время возвращаясь к центральному неожиданному вопросу: правда ли, что кампанию начал именно лорд Вонли, и если да, то почему?

Из своего номера я позвонил Розе Квинс и снова застал ее, когда она только что пришла домой.

- Билл? - переспросила она. - Благотворительная организация помощи семьям государственных служащих? Ну да, он состоит в куче таких организаций.

Говорит, это позволяет ему не терять связи с жизнью.

- Хм… - сказал я. - Скажите, это не он посоветовал вам написать статью о Мейнарде Аллардеке?

- Кто? Билл? Ну да, он посоветовал. Положил мне на стол вырезки из «Знамени» и сказал; что это вроде бы по моей части. Я, конечно, знаю его чуть не со школы, но все равно он босс. Если он хочет, чтобы статья была написана, она будет надписана. Мартин, наш великий белый вождь, всегда соглашается.

- А… а как вы узнали про это интервью в «Секретах бизнеса»? Вы что, смотрели его по телевизору?

- За кого вы меня принимаете? Нет, конечно. - Она помолчала. - Это Билл посоветовал обратиться в телекомпанию и попросить показать пленку.

- И вы так и сделали.

- Да, конечно. Послушайте, к чему вы клоните? Билл часто дает мне темы. В этом нет ничего необычного.

- Нет, - согласился я. - Всего хорошего, Роза.

- Спокойной вам ночи.

Я лег спать и спал долго и крепко, а рано утром встал, взял видеокамеру и поехал в Перфлит, через приморские равнины к северу от устья Темзы.

Вчерашний дождь закончился, небо было бледным и чистым, и над полосой ила, оставленной отливом, кружили чайки. Я обошел мест двадцать - почты, магазины, - пока не нашел человека, который когда-то работал в фирме «Перфлит Электронике».

- Это вам надо Джорджа Таркера, он ею владел, - сказал он мне.

Воспользовавшись указаниями местных жителей, я в конце концов остановил машину перед дряхлым деревянным лодочным сараем, над которым красовалась оптимистичная, но несколько странная вывеска, гласившая: «Джордж Таркер ремонтирует любые».

Выйдя из машины и войдя в изрытый колдобинами двор, я обнаружил, что вывеска была такой странной оттого, что у нее не хватало нижней половины.

Нижняя половина была отпилена и стояла у стены. На ней было написано «лодки и катера».

Сердце у меня упало. Я явно не туда попал. Толкнув покривившуюся дверь, я очутился в самой неопрятной мастерской, какую мне приходилось видеть. Все полки и вообще горизонтальные поверхности заставлены и завалены деталями лодочных моторов неопределенного возраста и назначения, а все стены увешаны старыми календарями, плакатами и инструкциями, причем все это не приколото кнопками, а приколочено гвоздями.

Среди всего этого беспорядка, не обращая на него внимания, сидел пожилой седобородый человек. Он развалился в шатком кресле, положив ноги на стол, читал газету и прихлебывал что-то из чашки.

- Мистер Таркер? - спросил я.

- Это я. - Он опустил газету и критически посмотрел на меня поверх носков своих ботинок. - Принесли что-то чинить? - Он взглянул на сумку с камерой, которую я держал в руках. - Что у вас там? Кусок мотора?

- Боюсь, я ошибся, - сказал я. - Я искал мистера Джорджа Таркера, который владел фирмой «Перфлит Электронике».

Он аккуратно поставил чашку на стол, а ноги на пол. Я увидел, что он выглядит старым не только от возраста, но еще и от глубокой внутренней усталости. Это было заметно по ссутуленным плечам, запавшим глазам и по царящему в мастерской вопиющему бардаку.

- Этот Джордж Таркер был мой сын, - сказал он.

Был…

- Извините… - сказал я.

- Так вам надо чего-нибудь чинить или нет?

- Нет, - сказал я. - Я хотел поговорить о Мейнарде Аллардеке.

Щеки старика втянулись, и глаза, казалось, глубже запали в тень глазниц. У него были редкие нечесаные седые волосы. На тощей старческой шее под короткой бородкой, внутри рубашки без галстука, с расстегнутым воротом, натянулись и задрожали сухожилия.

- Мне не хочется расстраивать вас… - сказал я. Не хочется, но придется. - Я снимаю фильм об ущербе, который Мейнард Аллардек причинил разным людям. Я надеялся, что вы… что ваш сын… что он сможет мне помочь. Я знаю, что это не заставит вас изменить мнение, но я… я заплачу.

Он молча смотрел мне в лицо, но, похоже, видел совсем не меня, а какую-то сцену из прошлого. И сцена эта была ужасной. Лицо его сделалось таким напряженным, что я действительно подумают, что мне не стоило сюда приезжать.

- Этот ваш фильм его погубит? - хрипло спросил старик.

- Некоторым образом, да…

- Он достоин гибели и вечного проклятия!

Я достал из сумки видеокамеру, показал старику и попросил смотреть в объектив.

- Вы расскажете, что произошло с вашим сыном?

- Расскажу.

Я установил камеру на куче хлама и включил ее. Задал несколько вопросов, и старик рассказал, в общем, все ту же знакомую историю. Мейнард с улыбкой явился на помощь во время небольшого финансового кризиса, вызванного быстрым ростом фирмы. Дал денег под небольшие проценты, а в самый критический момент потребовал вернуть долг. Фирма перешла к нему, Джордж Таркер остался ни с чем, через некоторое время Мейнард продал все, что можно было выгодно продать, а работников выбросил на улицу.

- Обаятельный был, гад, - говорил Джордж Таркер. - Рассудительный.

Доброжелательный. Всегда рад помочь. А потом раз - и все рухнуло. Фирма моего сына рухнула. Он начал свое дело, когда ему было только восемнадцать, и работал, как проклятый… а когда ему исполнилось двадцать три, фирма стала расти чересчур быстро.

Изможденное лицо смотрело прямо в камеру, и в уголках глаз стояли слезы.

- Мой Джордж… мой мальчик… мой единственный сын… он во всем винил себя. И в том, что люди остались без работы… Он запил. Он очень хорошо разбираются в электричестве… - Две слезы скатились по морщинистым щекам и исчезли в бороде. - Он обмотался проволокой… и включил ток…

Голос старика пресекся, как пресеклась когда-то жизнь его сына. Это было невыносимо. Как я жалел, что приехал! Я выключил камеру и стоял молча, не зная, как извиниться за подобное вторжение в чужую жизнь. Он стер слезы тыльной стороной руки.

- Это было два года назад, - сказал он. - Вот только-только… Он был хорошим человеком, мой сын Джордж, знаете ли. Этот Аллардек… он просто убил его.

Я предложил ему деньги - столько же, сколько дал Перрисайдам. Я положил пачку денег на стол. Он некоторое время смотрел на бумажки, потом подвинул их ко мне.

- Я не за деньги рассказывал, - сказал он. - Заберите. Я рассказывал ради Джорджа.

Я колебался.

- Забирайте, забирайте, - сказал он. - Мне не надо. И вообще, не за что. Вот заведете лодку, приходите чинить.

- Ладно, - сказал я. Он кивнул. Я забрал деньги.

- Сделайте так, чтобы этот ваш фильм был хорошим, - сказал он. Ради Джорджа.

- Хорошо, - сказал я. Когда я уходил, он по-прежнему сидел неподвижно, с болью глядя в прошлое.

Я приехал в Аскот с теми же предосторожностями, что и накануне: оставил машину в городе и пришел на ипподром со стороны, противоположной стоянке для жокеев. Насколько я видел, на мое появление никто не обратил внимания, кроме привратников, пожелавших мне доброго утра. Я участвовал в первых пяти из шести заездов. Две лошади принцессы, две - других владельцев Уайкема, одна - тренера из Ламборна. Дасти сообщил, что у Уайкема ужасная мигрень, поэтому ему придется смотреть скачку по телевизору. Дасти сказал, что Ледника непременно покажут и что все конюхи на него поставили. Со мной Дасти, как всегда, держался уважительно, но с вызовом. Я давно понял, что отношение это строится на следующем: я, конечно, выигрываю призы для их конюшни, но мне не следует забывать, что их лошади хороши благодаря трудам конюхов. Мы с Дасти работали вместе уже десять лет, и отношения наши держались на том, что мы не могли обойтись друг без друга; друзьями же мы никогда не были и не стремились к этому. Дасти сказал, что хозяин просил меня передать принцессе и другим владельцам его извинения. Я обещал, что передам.

В первой скачке я ехал на одной из лошадей Уайкема и не занял призовых мест, во второй скачке пришел третьим на лошади тренера из Ламборна. В третьей скачке участвовал Ледник, лошадь принцессы, и, когда я вышел в паддок, принцесса с Даниэль уже ждали меня там, розовые после ленча, с блестящими глазами.

- Уайкем просил извиниться за него… - сказал я.

- Бедняга! - Принцесса верила в его мигрени не больше меня, но считала нужным делать вид, что верит. - Ну что, выиграем, чтобы облегчить его страдания?

- Боюсь, он этого ждет заранее.

Мы смотрели, как Ледника водят по кругу - серый мускулистый конь под попоной с коронами, более подобранный, чем его родной брат Айсберг.

- Я тренировал его на той неделе, - сказал я. - Уайкем говорит, с тех пор он сильно вырос. Так что надежда есть.

- Надежда? - воскликнула Даниэль. - Да он же главный фаворит!

- Да, - кивнула принцесса. - Все шансы на нашей стороне. От этого всегда как-то не по себе.

Мы с ней обменялись понимающими взглядами. Большие надежды всегда несут с собой лишнее давление. Когда я пошел садиться в седло, принцесса сказала:

- Обойдите их всех, и дело с концом.

В свои шесть лет Ледник был в расцвете спортивной формы. Позади у него был ряд блестящих побед, и вокруг этой скачки было много шуму. Это была двухмильная скачка с крупными призами, в которой, как часто случается с подобными состязаниями, участвовало всего шесть лошадей; Ледник был главным фаворитом, а остальные сильно уступали ему - владельцы лошадей, которые могли бы состязаться с Ледником, предпочли менее сложные состязания. Поэтому Ледник шел с большим дополнительным грузом.

Ледник был удобным конем - таким же покладистым, как его брат, и от природы отважным. Единственной проблемой был большой гандикап: двадцать фунтов. Уайкем не любил, чтобы его лошади шли первыми, и время от времени пытался меня уговорить, чтобы я не позволял Леднику вырываться вперед; но Ледник предпочитал идти первым и каждый раз сообщал мне об этом на старте. Вот и сейчас он, несмотря на разницу в весе, едва упала лента, рванулся вперед, задавая темп скачке.

Когда я был еще подростком, один американский жокей научил меня включать внутренние часы и рассчитывать скачку по секундам, так чтобы лошадь проходила дистанцию за оптимальное для себя время.

Лучшее время, которое показывал Ледник на двухмильной дистанции в Аскоте примерно при том же гандикапе и влажности грунта, было три минуты сорок восемь секунд, и я был намерен привести его к финишу за это же время, пройдя всю дистанцию примерно в одном темпе.

Мне потом говорили, что зрителям на трибунах показалось, что я начал скачку слишком быстро и кто-нибудь из более легких лошадей непременно нас догонит. Но я проверял их время по каталогу, и никто из них не проходил эту дистанцию за то время, за какое намеревался пройти ее я.

Все, что требовалось от Ледника, - это чисто брать препятствия; что он и делал, каждый раз сообщая мне о своей радости. Более легкие лошади так нас и не догнали. Мы пришли к финишу, не снижая скорости, на восемь корпусов впереди всех. Это было не так уж хорошо: в следующий раз Леднику могли из-за этого увеличить гандикап.

Переходя на рысь и от души хлопая коня по шее, я думал, что, возможно, ради будущего не стоило бы финишировать с таким отрывом. Но, в конце концов, настоящее важнее, а при такой разнице в весе рисковать не стоило.

У принцессы разгорелись щеки, она смеялась и не скрывала своей радости. Все-таки выигрывать для нее куда приятнее, чем для мрачных владельцев, которые вечно ворчат.

- Мои знакомые говорили, что это просто святотатство - ехать так быстро на лошади с таким гандикапом, да еще после вчерашнего дождя! Они выражали мне сочувствие, говорили, что вы сошли с ума…

Я улыбнулся ей, расстегивая подпруги.

- Когда он в такой хорошей форме, как сегодня, он даже при сыром грунте может пройти эту дистанцию за три минуты сорок восемь секунд. Примерно это мы и сделали.

Ее глаза расширились.

- Так вы заранее на это рассчитывали? А мне ничего не сказали! Я не ожидала, что вы с самого старта поедете так быстро, хотя Ледник и любит идти первым.

- Вот если бы он слажал на каком-нибудь из препятствий, я бы выглядел круглым идиотом. - Я еще и еще раз похлопал коня по шее. - Он понимает, что такое скачки. Замечательный конь. Очень благородный. Он любит состязания.

- Вы так говорите, словно лошади - это разумные существа, - сказала Даниэль, которая стояла позади тети и внимательно слушала.

- Так оно и есть, - сказал я. - Лошади - не люди, но тоже личности. Они все разные.

Я унес седло в весовую, взвесился, переоделся и с непокрытой головой пошел на презентацию спонсоров.

В толпе, окружившей стол с призами, был лорд Вонли. Когда я подошел, он направился прямо ко мне.

- Дорогой мой, какая скачка! Честно говоря, я думал, что у вас не все дома. Вы уж извините. Вы ведь зайдете к нам в ложу, как собирались?

Вонли был для меня загадкой. Его серые глаза казались честными и дружелюбными, в них не было ни малейшего притворства.

- Зайду, - сказал я. - Спасибо. После пятой скачки - это мой последний заезд на сегодня. Ладно?

Рядом с лордом Вонли появилась его супруга, которая подтвердила его приглашение.

- Заходите-заходите! Мы вам всегда рады.

Слышавшая наш разговор принцесса сказала:

- А потом ко мне.

Она не ждала ответа, подразумевая, что я, разумеется, непременно зайду.

- Кстати, - с улыбкой сказала она, - а вы знаете, за какое время Ледник прошел дистанцию?

- Нет еще.

- Три минуты сорок девять секунд.

- На секунду опоздали.

- Вот именно! Так что в следующий раз вы уж постарайтесь ехать быстрее.

Леди Вонли воззрилась на нее в изумлении.

- Как вы можете так говорить?… - начала было она, но тут поняла, что принцесса просто шутит. - Ох! Я просто…

Принцесса успокаивающе похлопала ее по руке. А я тем временем смотрел, как на другом конце стола, покрытого зеленым сукном и заставленного кубками, Даниэль беседует со спонсорами, словно всю жизнь только тем и занималась, что получала призы. Она повернула голову и посмотрела на меня, и я ощутил, как от этого взгляда по спине у меня пробежал холодок. «Как она хороша! подумал я. - Я ее хочу».

Даниэль осеклась на середине фразы. Спонсор недоумевающе переспросил ее. Она тупо взглянула на него, потом еще раз посмотрела на меня, привела в порядок свои мысли и, наконец, ответила на его вопрос.

Я уставился на призы, боясь, что все вокруг догадаются, о чем я думаю.

У меня впереди еще две скачки и болтовня в ложах, и только после этого я смогу остаться с ней наедине. И воспоминание об ее поцелуях ничуть не утешало.

Награждение закончилось, принцесса и прочие удалились, я снова сел в седло и снова пришел первым на лошади Уайкема. На этот раз я пришел впереди всего лишь на голову, безо всякого изящества, изо всех сил подгоняя коня, заставив его выложиться полностью. Он, наверно, и не подозревал, что способен на такое.

- Во черт! сказал его владелец, встречавший меня в загоне, где награждают победителей. - Не хотел бы я, чтоб ты ехал верхом на мне!

И тем не менее он, похоже, был вполне доволен мной. Это был фермер из Суссекса, большой и прямолинейный. Вокруг него толпились оживленно разговаривающие приятели.

- Не, мужик, ты настоящий черт, вот что я тебе скажу. Как ты его прижал! Он эту скачку надолго запомнит.

- Ничего, мистер Дэвис, выдержит. Он у вас, слава богу, крепкий парень. Под стать своему хозяину, верно, мистер Дэвис?

Он радостно заржал и хлопнул меня по плечу. Я пошел, взвесился и переоделся в цвета принцессы к пятой скачке.

Аллегени была второй кобылой принцессы (первой была Бернина). Кобыл у принцессы было всего две - принцесса, как и многие женщины-владельцы, предпочитала жеребцов. Аллегени была не такой темпераментной, как Бернина: добродушная старая квашня, которая всегда скакала достаточно хорошо, но без особого энтузиазма. Я не раз говорил Уайкему, чтобы он убедил принцессу ее продать, но Уайкем отвечал, что принцессе виднее. Аллегени регулярно занимала вторые, третьи, четвертые, пятые, шестые, а иногда и последние места, но это не могло заставить принцессу разочароваться в ней. Она говорила, что ее дети не обязательно должны быть звездами.

Мы с Аллегени, как всегда, встретились по-дружески, но все мои попытки расшевелить ее, как обычно, оказались тщетными. Мы с самого начала шли четвертыми, подошли к первому простому препятствию, взвились в воздух, приземлились, поскакали дальше…

У Аллегени слетела ногавка на задней ноге, и шага через три кобыла захромала и сбилась с ритма, точно автомобиль с лопнувшей шиной. Я остановил лошадь, спешился и провел ее несколько шагов, чтобы убедиться, что она не сломала ногу.

Слава богу, это была всего лишь связка. Плохо, конечно, но все же не смертельно. Когда лошадь приходится пристрелить - это всегда огромный удар для всех. Мне приходилось видеть, как Уайкем плакал над мертвыми лошадьми, да и со мной такое бывало, и с принцессой тоже. Но иногда просто нет выбора.

Подъехал ветеринар, осмотрел лошадь и сказал, что ходить она может, поэтому я повел ее назад под уздцы. Наступая на больную ногу, она каждый раз прихрамывала. Когда я расседлывал лошадь, пришли обеспокоенные принцесса и Даниэль, и Дасти заверил их, что хозяин немедленно позовет к лошади ветеринара.

- Что вы об этом скажете? - спросила опечаленная принцесса, когда Дасти и еще один конюх увели прихрамывающую кобылу.

- Даже не знаю…

- Знаете, знаете. Говорите.

Глаза у принцессы были очень печальные. Я сказал:

- Она выбыла из скачек по меньшей мере на год.

Принцесса вздохнула.

- Мне тоже так кажется.

- Залечите ей ногу и продайте на племя, - посоветовал я. - Родословная у нее отличная. К весне уже можно будет ее покрыть.

- О! - Принцессе идея, похоже, понравилась. - Я ее очень люблю, знаете ли…

- Я знаю.

- Я, кажется, начинаю понимать, что такое скачки, - заметила Даниэль.

Моя соседка собрала мне чемодан, и знакомый жокей из Ламборна озаботился тем, чтобы его захватить, поэтому в ложу Вонли я явился в приличном костюме. Однако время я выбрал неудачно: следующий заезд еще не начался, и все вышли на улицу смотреть лошадей.

В ложе был только один человек. Он стоял у накрытого к чаю стола, нервно переминаясь с ноги на ногу. Я с удивлением увидел, что это не кто иной, как Хью Вонли, единственный сын лорда Вонли.

- Привет! - сказал я. - Что, никого нет? Ну тогда я пошел.

- Не уходите!

Голос Хью звучал весьма настойчиво. Я с любопытством взглянул на него, припомнив, что в прошлую субботу явно была в разгаре какая-то семейная размолвка. Его лицо, обычно такое жизнерадостное, было унылым и встревоженным.

Хью был значительно стройнее своего отца и сложением походил скорее на мать.

Правильные черты лица, ямочки на щеках, рот еще по-юношески нерешительный.

«Лет девятнадцать, - подумал я. - Ну, может, двадцать. Никак не больше».

- Я… это… - сказал он. - Останьтесь. Честно говоря, мне хочется, чтобы здесь кто-то был, когда они вернутся.

- Вот как?

- Э-э… понимаете… Они не знают, что я здесь. В смысле… Папа ужасно рассердится, но он же не станет кричать на меня при чужих, верно? Я потому и приехал сюда, на скачки. В смысле, вы, конечно, не чужой, но вы же понимаете, что я имею в виду?

- Ваша матушка наверняка будет рада вас видеть.

Хью сглотнул.

- Я терпеть не могу с ними ссориться. Я этого просто не переношу.

Честно говоря, папа меня просто выгнал. Почти месяц тому назад. Отправил меня к Солу Бредли. А я больше не могу, я домой хочу.

- Он вас выгнал? - Я не мог скрыть удивления. - А мне всегда казалось, что у вас такая дружная семья… Он что, решил, что вам надо привыкнуть к самостоятельности, и все такое?

- Да нет, что вы! Если бы! Я просто сделал одну вещь… Я не знал, что он так рассердится… Правда не знал…

Но мне не хотелось выслушивать его излияния. У меня было достаточно своих проблем.

- Что, наркотики? - спросил я без особого сострадания.

- Чего?

- Вы употребляли наркотики?

Судя по выражению его лица, дело было не в этом. Мое предположение его просто ошеломило.

- Да нет! - сказал он плачущим голосом. - Просто папа его так уважал… Он так говорил. Я думал, папа одобрит то, что он сделал…

- Кто - «он»? - спросил я. Но Хью посмотрел мне за спину и не ответил. Лицо его сделалось еще несчастнее прежнего. Я обернулся. В ложу вошли лорд и леди Вонли. Я отчетливо видел, какие лица у них были, когда они увидели своего сына. Леди Вонли расплылась в непроизвольной улыбке.

А вот лорд Вонли меня удивил. Когда он увидел нас вместе, на его лице отразилось не прощение, не раздражение, не равнодушие и даже не гнев. На его лице появился страх. Даже ужас.

Глава 17

Он довольно быстро пришел в себя. До некоторой степени. Леди Вонли обнимала Хью, а ее супруг смотрел на это с каменным лицом, очень недовольный.

В ложу вернулись другие гости, бывшие в прекрасном расположении духа. Хью оказался прав в том отношении, что затевать с ним скандала на людях отец не стал.

На самом деле лорд Вонли обращался в основном ко мне. Он суетливо предложил мне чаю, внимательно следя за тем, чтобы я больше не разговаривал с его сыном. Видимо, он не замечал, что его первая реакция и нынешнее поведение говорили мне куда больше, чем ему хотелось бы.

- Ну вот, - радушно сказал он, попросив официантку передать мне чашку. - Молока? Сахару? Не надо? Как там кобыла принцессы Касилии? Как ужасно, когда лошадь получает травму во время скачки! Сандвич хотите?

Я сказал, что кобыла больше в скачках участвовать не будет, и отказался от сандвича.

- Что, Хью докучал вам своими бедами? - осторожно осведомился он.

- Да нет, на самом деле…

- А что он вам сказал?

Я посмотрел в серые глаза. Всю честность и дружелюбие как ветром сдуло. Их сменила настороженность.

- Он говорил, что поссорился с вами и хочет помириться.

Он хмыкнул, всем своим видом показывая, что прощать сына не намерен.

- Он вам не надоедал?

- Нет.

- Хорошо. Хорошо. Ну, вам, наверное, пора к принцессе Касилии? Давайте вашу чашку. Как любезно с вашей стороны, что вы к нам зашли! Да. Но теперь вам, должно быть, пора? Неловко заставлять ее ждать…

Ну и, разумеется, я не мог бы остаться, не показавшись невежливым. А невежливость в данный момент делу не поможет. Поэтому я послушно отправился в переполненную гостями ложу принцессы, выпил еще чаю и заставил себя снова отказаться от сандвича и не смотреть слишком пристально на Даниэль.

- Вы рассеянны, - заметила принцесса. - Думаете о чем-то своем.

- Я думал о лорде Вонли. Я только что из его ложи.

- Очень приятный человек!

- Гм… да.

- А что касается Даниэль - какие у вас планы на сегодняшний вечер?

Я постарался не думать о том, чего мне хотелось бы. Если я могу читать мысли принцессы, возможно, и она временами может читать мои.

- Ну поговорим, пообедаем, и я отвезу ее домой.

Принцесса похлопала меня по руке, представила своим гостям - с большей частью я был уже знаком, - и я принялся пробиваться к Даниэль, рассыпая по дороге любезности, как конфетти.

- Привет! - сказала она. - Ну что, я еду в Лондон с тетей Касилией или как?

- Едемте со мной. Если хотите, конечно.

- О'кей!

Мы вышли вместе со всеми на балкон, посмотреть шестую скачку, а потом вежливо простились с принцессой и ушли.

- Ну и куда мы теперь? - спросила Даниэль.

- Погуляем, выпьем, пообедаем. Но прежде всего пойдем в город. Я оставил машину там, на всякий случай, чтобы меня не подстерегли, как в тот раз.

- Ну с вами не соскучишься! Кстати, давай на «ты», а?

- Давай.

Я забрал из раздевалки свой чемодан, мы вышли через дешевые трибуны к самым дальним воротам и без приключений добрались до моего нанятого «мерседеса».

- Я даже и не подумала, что такое может случиться снова, - призналась Даниэль.

- Да, только на этот раз рядом может не оказаться принцессы с машиной.

- А ты что, серьезно думаешь, что они могут устроить засаду?

- Вещи, которые им нужны, по-прежнему у меня.

И к тому же я успел всерьез накрутить им хвост.

- Я просто стараюсь не появляться там, где меня могут ждать, и надеюсь на удачу.

- Да, конечно, но долго ли это еще будет продолжаться? - спросила Даниэль.

- Хм… - сказал я. - Джо ведь по воскресеньям не работает?

- Нет. Он тоже выйдет на работу только в понедельник вечером, так же как и я. А какое это имеет отношение к тому, как долго все это продлится?

- До вторника либо до среды, - сказал я.

- Как-то все это туманно…

- Это оттого, что я еще не знаю наверняка. - Мы сели в машину, и я завел мотор. - Я сейчас как жонглер. Подбрасываю одновременно десяток палок, и все они могут в любой момент упасть.

- И завалить тебя?

- Нет, - сказал я. - Я постараюсь увернуться.

Я не спеша доехал до Хенли, остановился у телефона-автомата и попытался позвонить Розе Квинс, но ее не было. У нее стоял автоответчик, который попросил меня оставить свой номер. Я сказал, что перезвоню позже.

Хенли-на-Темзе сверкал огнями. Субботний вечер, все магазины полны народу. Мы с Даниэль оставили машину на стоянке и медленно пошли по улице.

- Куда мы идем? - спросила она.

- Покупать тебе подарок.

- Какой подарок?

- Какой хочешь.

Она остановилась.

- Ты что, псих?

- Нет.

Мы стояли напротив магазина спорттоваров.

- Ракетку хочешь?

- Я не играю в теннис.

Я указал на соседний магазин.

- А пианино?

- Я не умею играть на пианино!

- А орхидеи? - я махнул рукой в сторону цветочной лавки.

- Орхидеи я люблю, но не на себе.

- А может, ты хочешь антикварный стул?

Она рассмеялась, щуря глаза.

- Тогда и ты расскажи, что ты любишь, а что нет.

- Ладно.

Мы шли вдоль витрин, разглядывая их и болтая на ходу. Оказалось, что она любит голубое и розовое, но не зеленое, узор из птиц и цветов, а не геометрический, что она любит корзинки, ручки с пластиковым колпачком, виноград без косточек и книги про Леонардо да Винчи. Она пообещала, что подберет мне что-нибудь простенькое. И если я действительно собираюсь ей что-то дарить, пусть это тоже будет что-то попроще.

- Ладно, - сказал я. - У тебя двадцать минут. Встречаемся в машине.

Вот тебе ключи на случай, если я задержусь.

- И не дорогое, - сказала она. - А то я не играю!

- Ладно, ладно!

Когда я вернулся со своим свертком, она уже сидела в машине и улыбалась.

- Ты потратил полчаса! - сказала она. - Тебя дисквалифицируют.

- Беда какая!

Я сел в машину рядом с ней, и мы принялись разглядывать подарки. Мой подарок для нее был упакован в оберточную бумагу, ее был более плоский, в полиэтиленовом пакете. - Угадай, что это! - сказала она. Я подумал, но в голову ничего не приходило.

- Не могу! - с сожалением сказал я.

Она долго разглядывала сверток у меня в руках.

- Три книжки? Три фунта шоколаду? Чертик в коробочке?

- Не угадала!

Мы обменялись подарками и принялись их разворачивать.

- Прямо как на Рождество, - сказала она. - Или на день рождения.

Ой, я и забыла, у тебя ведь день рождения на Рождество! Как прикольно… Она подумала. - Нет, на Рождество все-таки лучше. Но и это тоже прикольно.

Американцы всегда так выражаются. Я открыл сумку, которую она мне дала, и обнаружил, что Даниэль тоже немало узнала обо мне за время нашей прогулки вдоль витрин. В сумке был мягкий, застегивающийся на «молнию» чемоданчик коричневой кожи, в каких обычно носят всякие бумаги, а на крышке было золотыми буквами написано: «Кит».

- Открывай-открывай! - сказала Даниэль. - Я просто не могла удержаться. Ты ведь любишь всякие полезные мелочи, совсем как я.

Я расстегнул чемоданчик, раскрыл его и расплылся в довольной улыбке.

На одной стенке чемоданчика был набор инструментов, а на другой - карманный калькулятор и записная книжка. Все в кармашках, все надежное, отличного качества.

- Понравилось! - обрадовалась она. - Я так и думала, что тебе понравится. И еще с твоим именем!

Она закончила разворачивать оберточную бумагу, и я увидел, что угодил ей не меньше, чем она мне. Это была маленькая старинная шкатулка с выдвижными ящичками. Она слабо пахла воском. У ящичков были крохотные медные ручки, и выдвигались они мягко, как по маслу. Аккуратная, маленькая, добротно сделанная, полезная и красивая - такая же, как чемоданчик с инструментами. Даниэль долго размышляла, потом посмотрела мне в глаза.

- Как странно, - медленно произнесла она, - мы оба угадали!

- Да, странно.

- А ты нарушил правила! Эта шкатулка дорогая.

- Набор тоже не дешевый.

- Слава богу, на свете есть кредитные карточки!

Я поцеловал ее, так же как в прошлый раз. Подарки все еще лежали у нас на коленях.

- Спасибо.

- И тебе спасибо.

- Ну, - сказал я, перекладывая чемоданчик на заднее сиденье, - должно быть, к тому времени, как мы туда доберемся, ресторан будет уже открыт.

- Какой ресторан?

- Тот, куда мы едем.

- По-моему, легче угадать, что ты собираешься сказать, чем то, чего ты говорить не собираешься, - сказала Даниэль.

Мы приехали во «Французский рожок» в Соннинге. Этот ресторан славился своей кухней, и свет из окон освещал плакучие ивы над Темзой. Мы вошли внутрь и уселись на диване, глядя, как жарятся утки на вертеле над открытым огнем, и попивая шампанское. Я потянулся и глубоко вздохнул, чувствуя, как уходит напряжение этой долгой недели. Но мне надо было еще позвонить Розе Квинс.

Я пошел и позвонил. Снова автоответчик. Я сказал:

- Роза, Роза, я вас обожаю! Роза, вы мне нужны. Если вернетесь домой до одиннадцати, пожалуйста, позвоните мне в отель «Французский рожок», телефон 0734-69-22-04. Скажите им, что я в ресторане.

Потом позвонил Уайкему.

- Как мигрень? - спросил я.

- Какая мигрень?

- Ладно, неважно. Как там кобыла?

- Нога болит, но кобыла ест. Жеребец мистера Дэвиса измотан до предела, а у Ледлэма такой вид, словно он и не скакал вовсе.

- У Ледника, - поправил я.

- Чего? И зря ты все-таки шел на нем первым.

- Ему так больше нравится. И потом, сработало же!

- Я смотрел по телевизору. Ты не заедешь во вторник тренировать лошадей? У нас в этот день скачек нет, в Саутуэлл я никого не посылаю.

- Ладно, заеду.

- Ты молодец! - откровенно сказал Уайкем. - Очень хорошая работа.

- Спасибо.

- Да. Кх-кх… Ну спокойной ночи. Пол.

- Спокойной ночи, Уайкем, - ответил я. Я вернулся к Даниэль, и мы весь вечер разговаривали. Столовое серебро блестело в свете свечей на столах, и под потолком росли плети живого винограда. Мы уже собирались уходить, когда мне позвонила Роза Квинс.

- Одиннадцать уже есть, - сказала она, - но я все же решила попробовать.

- Роза, вы прелесть!

- Несомненно. Что за срочное дело, старина?

- Хм… - сказал я. - Скажите, имя Сол Бредфилд, или Сол Бредли, или что-то в этом духе вам что-нибудь говорит?

- Сол Бредли? А как же! А зачем он вам вдруг понадобился?

- Кто это такой?

- Бывший спортивный редактор «Глашатая». В прошлом году ушел на пенсию… Он был такой, знаете ли, всеобщий добрый дедушка. Старый друг Билла.

- Вы не знаете, где он живет?

- Господи… Погодите, я подумаю. А зачем он вам?

- Все затем же - ищу способ раздавить нашего делового друга, которого мы смотрели на кассете.

- А-а… Ладно, дайте подумать. Он переехал. Сказал, что хочет увезти жену к морю. Я еще подумала, что он там свихнется от скуки, но о вкусах не спорят. Куда же он переехал? В Вортинг, что ли? Нет! В Селси. Да-да, - решительно повторила она. - В Селси, в Суссексе.

- Классно! - сказал я. - И еще - где живет лорд Вонли?

- Обычно в Риджентс-парке, в Нэше. Но у них еще есть дом в Кенте, около Севеноукса.

- А точный адрес дать не можете? - спросил я. - В смысле… я хотел ему написать, поблагодарить за приз «Глашатая» и вообще за помощь.

- Конечно! - спокойно ответила Роза и дала адреса обоих домов, вместе с почтовыми индексами, а заодно и телефоны. - Вдруг понадобятся! В справочнике их нет.

- Я снова ваш должник! - сказал я, записывая телефоны.

- Свои люди - сочтемся!

Я положил трубку, чувствуя себя бессовестным обманщиком, но не раскаиваясь, и пошел за Даниэль, чтобы отвезти ее домой. Было около полуночи, когда я остановил машину на Итон-сквер. На самом деле я предпочел бы отвезти ее в какое-нибудь другое место, но так оно было лучше.

- Спасибо за хороший день, - сказала она.

- А как насчет завтра?

- О'кей.

- Только я не знаю, когда именно, - сказал я. - Мне надо сперва провернуть одно дело.

- Ну позвони тогда.

- Ладно.

Мы еще посидели в машине, глядя друг на друга, хотя, казалось бы, за этот вечер успели насмотреться. «Мы знакомы со вторника…» - подумал я. За пять дней она успела врасти корнями в мою жизнь. Я поцеловал ее - куда более жадно, чем раньше, но она вроде была не против. «Уже скоро…» - подумал я. Скоро, но еще не сейчас. Не раньше, чем это покажется вполне уместным.

Мы еще раз попрощались на тротуаре, и она ушла в дом, держа в руках свой подарок и помахав мне рукой перед тем, как закрыть дверь. «Принцесса, - подумал я, - вы, конечно, будете против, но ведь я обещал, что привезу вашу племянницу домой, и я выполнил обещание. А чего хотела сама Даниэль, я не знаю. Я не могу читать ее мысли, а словами она мне не сказала. Но завтра… Завтра я, быть может, спрошу сам».

Рано утром я отправился на Южный берег, в Селси, и нашел адрес Сола Бредли в телефонном справочнике. Он жил на Си-Вью-лейн, в доме пятнадцать.

Дом был двухэтажный, в псевдотюдоровском стиле, с кремовыми оштукатуренными стенами, перекрещенными темными балками, и смотрелся бы уместнее в лондонском пригороде, чем здесь, у моря. Когда я позвонил, дверь мне отворила седая, материнского вида дама в очках, в цветастом халате, и я услышал запах жарящегося бекона.

- Хью? - переспросила она в ответ на мой вопрос. - Да, Хью еще здесь. Но он еще спит. Вы же знаете, мальчики такие сони…

- Я подожду, - сказал я. Она заколебалась.

- Он мне действительно очень нужен, - сказал я.

- Вы входите, - сказала она. - Я у мужа спрошу. Он, наверно, бреется, но скоро спустится вниз.

Она провела меня через прихожую в маленькую кухню, всю оклеенную желтой и белой плиткой и залитую солнцем.

- Вы друг Хью? - спросила она. - Да… мы вчера разговаривали.

Она озабоченно покачала головой.

- Это просто ужасно! Не стоило ему ездить на эти скачки. Когда он вернулся, он выглядел еще более несчастным, чем обычно.

- Я сделаю все, чтобы исправить положение, - сказал я.

Она подошла к плите и принялась перемешивать бекон лопаткой.

- Как вас зовут? Филдинг? - Она обернулась ко мне, лопатка зависла в воздухе. - Кит Филдинг? Жокей?

- Да.

Она не знала, что делать. Это и неудивительно. В конце концов она нерешительно сказала:

- Ну, я чаю заварю…

Но я отказался, сказав, что подожду ее мужа и Хью.

Ее муж, услышав мой голос, заглянул в кухню и сразу узнал меня в лицо.

Ну еще бы, он ведь был редактором спортивного отдела! Бывший босс Банти Айрленда оказался крупным, упитанным мужчиной, лысым, с проницательными глазами и сочным голосом, какой бывает от пива.

Мое появление обескуражило его не меньше, чем его жену.

- Вы хотите помочь Хью? Ну, наверно, здесь все в порядке… Билл Вонли не так давно очень хорошо о вас отзывался. Пойду разбужу Хью. Он у нас лежебока. Завтракать будете? Я замялся.

- А, вон оно что? - Бредли хмыкнул. - Морите себя голодом, чтобы не набрать лишней унции веса?

Он ушел в дом и вскоре вернулся. Через некоторое время появился Хью, растрепанный, в джинсах и футболке, с опухшими со сна глазами.

- Здрасьте, - очумело сказал он. - Как вы меня нашли?

- Да ведь вы же сами сказали мне, где живете.

- Разве? Да, наверное… Э-э… Извините и все такое, но что вы хотите?

Я сказал, что хочу проехаться с ним, кое-что обсудить и посмотреть, нельзя ли что-нибудь сделать, чтобы ему помочь. Долго уговаривать его не пришлось. Он, похоже, не понимал, что накануне его отец нарочно выставил меня, чтобы не дать нам поговорить. Это было проделано слишком искусно, чтобы Хью мог это заметить, тем более, что он был слишком занят своей тревогой.

- Ваш отец отправил вас обратно, - заметил я, пока мы ехали по СиВью-лейн. - Домой вернуться не разрешил?

- Это нечестно! - в его голосе была жалость к себе и в то же время покорность. Изгнание явно было заслуженным, и Хью это сознавал.

- Ну, так расскажите, в чем дело, - сказал я.

- Да вы же его знаете. Он ваш свекор. В смысле, свекор вашей сестры.

Я глубоко вздохнул.

- Мейнард Аллардек?

- Да. Это все из-за него! Я бы убил его, если бы мог!

Я посмотрел на симпатичное мальчишеское лицо с ямочками. В устах Хью Вонли слово «убить» казалось совершенно неуместным.

- А ведь он член Жокей-клуба, - уныло продолжал Хью. - Все его уважают. Ну, я и решил, что все в порядке. В смысле, они ведь с папой состоят в одном благотворительном обществе. Откуда же я мог знать? Откуда?

- Вы не могли знать, - сказал я. - Так что случилось-то?

- Он меня познакомил со своим букмекером.

Я ждал чего угодно, только не этого. Я свернул на стоянку, которая сейчас, в ноябрьское воскресное утро, была совершенно пуста. Вдалеке виднелись галечные пляжи, кустики жесткой травы и море, блестящее под лучами утреннего солнца. Стоянка представляла собой площадку в добрый акр величиной, залитую гудроном и огороженную невысокой кирпичной оградой. В углу стоял киоск, где летом торговали мороженым. Сейчас киоск был заколочен.

- У меня с собой видеокамера, - сказал я. - Если вы разрешите заснять ваш рассказ на пленку, я покажу ее вашему отцу, чтобы он мог увидеть, как это выглядит с вашей точки зрения, и, может быть, тогда мне удастся уговорить его позволить вам вернуться домой.

- Что, правда? - с надеждой спросил он.

- Я постараюсь, - пообещал я. Я достал из-за спинки своего сиденья сумку с камерой.

- Давайте сядем на ограду, - предложил я. - Там, правда, холодно, но зато легче будет снимать, чем в машине.

Он послушно вышел из машины и сел на ограду. Я поставил камеру на колено, поймают его лицо в видоискатель и попросил смотреть в объектив.

- А теперь повторите то, что вы сказали про букмекера.

- Ну я однажды был на скачках с родителями и хотел сделать ставку, а букмекер сказал, что я еще молод, чтобы играть, и вообще издевался надо мной, а Мейнард Аллардек сказал, чтобы я не беспокоился, он меня познакомит со своим личным букмекером.

- Постойте, что значит «Мейнард Аллардек сказал»? Откуда он взялся?

Хью нахмурился.

- Ну он просто стоял рядом. В смысле, я не знал, кто он, но он сказал, что они с моим отцом друзья.

- А сколько вам было лет, и когда это случилось? - Вот в этом-то вся глупость. Мне было двадцать лет. В смысле, ставки ведь можно делать, как только тебе исполнится восемнадцать. Разве я выгляжу на семнадцать?

- Нет, - честно сказал я. - Вы выглядите на двадцать.

- На самом деле в августе мне исполнился двадцать один год. А с Мейнард ом Аллардеком я встретился в апреле.

- И вы начали делать ставки у букмекера Мейнарда Аллардека? Регулярно?

- Ну… в общем, да, - признался Хью. - Он так легко к этому относился, всегда держался так по-дружески и никогда не беспокоился, если я не выплачивал проигрыши. - Чтобы букмекер не требовал своих денег?!

- А этот не требовал! - возразил Хью. - Я извинялся. А он говорил:

«Ничего-ничего, я знаю, заплатите, когда сможете» - и еще шутил… И позволял мне ставить снова…

- И кончилось тем, что вы запутались в долгах?

- Да… Он меня поощрял. В смысле, наверно, мне следовало бы знать… но вы понимаете, он держался по-дружески… Я все лето ставил… в гладких скачках, по телефону…

- А до тех пор, пока все это не началось, вы часто играли на скачках?

- спросил я.

- Мне всегда нравилось играть. Я читал каталоги. Выбирал лучших лошадей, опирался на интуицию. На самом деле я не так часто выигрывал, но все равно все деньги, которые у меня были, уходили на лошадей. Я еще лет в десять просил кого-нибудь, чтобы за меня поставили на тотализаторе. Всегда. В смысле, я довольно часто выигрывал. Иногда просто огромные суммы.

- Хм…

- Все, кто ездит на скачки, играют, - продолжал Хью. - А зачем же еще туда ездить? В смысле, в этом ведь нет ничего плохого, это все делают.

Это так прикольно!

- Хм… - повторил я. - Но вы делали ставки каждый день, даже когда не ездили на скачки? По несколько ставок-в день?

- Наверно, да…

- И в один прекрасный день это вдруг перестало быть прикольно?

- На кубке Хоува в Брайтоне, - сказал он. - В сентябре.

- А что произошло?

- Там было всего три лошади. И Слейтруфа обойти никто не мог. Мне сказал об этом Мейнард Ал-лардек. «Это надежный шанс, - говорит. - Вот вам случай отыграться».

- Когда он это вам сказал?

- За несколько дней до того. На скачках в Аскоте: Я туда ездил с родителями и встретился с Ал-лардеком.

- И вы поехали в Брайтон?

- Нет, - он покачал головой. - Позвонил букмекеру. Он сказал, что много дать не может, потому что Слейтруф - дело верное, это все знают.

«Только пять к одному, - говорит. - Поставите двадцать - выиграете вчетверо больше».

- И вы поставили двадцать фунтов?

- Нет, что вы! - Хью удивился. - Двадцать тысяч.

- Двадцать тысяч… - Мне удалось заставить себя сохранить ровный тон. - А скажите, в то время это для вас была большая ставка?

- Да, довольно большая. Но ведь иначе бы я на один к пяти много не выиграл, верно?

«Зато и не проиграл бы», - подумал я. А вслух спросил:

- А какие ставки для вас были нормальными? - Ну… от тысячи до двадцати тысяч. В смысле, я, наверно, постепенно втянулся. Привык. Аллардек говорил, что надо мыслить крупными масштабами. Я никогда не думал о том, что такое на самом деле двадцать тысяч. Это были просто цифры. - Он помолчал.

Вид у него был несчастный. - Я знаю, теперь это звучит глупо, но это все казалось каким-то ненастоящим. В смысле, мне ведь ни разу не приходилось платить. Все делалось на бумаге. Когда я выигрывал, это было круто. А когда проигрывал, то не особенно беспокоился. Вы, наверно, не поймете… Вот и папа не понял. Он не мог понять, как это я свалял такого дурака. Но это все казалось игрой… и все улыбались…

- А Слейтруф проиграл?

- Он даже не вышел на старт. Его оставили в конюшне.

- Ах да, как же! - сказал я. - Помню, читал. Было расследование, жокея оштрафовали…

- Да, но ставки-то остались в силе.

- И что было дальше? - спросил я. - Я получил этот ужасный счет от букмекера. Он сказал, что подсчитал, сколько я ему должен, и обнаружил, что это уже ни в какие ворота не лезет, так что мне следует заплатить. В смысле, там было несколько страниц!

- Записи ставок, которые вы у него сделали?

- Да. Выигрыши и проигрыши. И проигрышей было куда больше. В смысле, там были ставки, про которые я даже не помнил. Но букмекер клялся, что я их делал, обещал принести свои отчетные записи из офиса, если я не верю, но сказал, что это неблагородно с моей стороны - делать такие предположения, после того как он столько времени терпеливо ждал… - Хью сглотнул. - Может быть, он и обманул меня, я просто не знаю. В смысле, я действительно иногда ставил на двух лошадей в одной и той же скачке, но я не знал, что делал это так часто.

- А вы сами, разумеется, не записывали, сколько и на кого вы ставили?

- Я об этом даже не подумал. В смысле, я и так помнил. В смысле, я думал, что помню…

- Хм… Ну а что было дальше? - Мейнард Аллардек позвонил мне домой и сказал, что слышал от нашего общего букмекера о моих проблемах, и спросил, не может ли он чем-то помочь, потому что он чувствует себя отчасти виноватым, это ведь он меня во все это втянул, так сказать. Он сказал, что нам надо встретиться и, возможно, он сможет предложить какой-то выход. И я встретился с ним в Лондоне, в ресторане, за ленчем, и мы все это обсудили. Он сказал, что надо во всем признаться отцу, и пусть он заплатит мои долги. Но я сказал, что не могу, потому что отец рассердится - он ведь не знал, что я так много играю, и он всегда мне говорил, что деньги надо беречь… И я не хотел его разочаровывать, понимаете? Не хотел его волновать. В смысле, это, наверно, звучит ужасно глупо, но я ведь не потому, что боялся, - я это сделал из любви к нему, что ли, только это очень трудно объяснить…

- Понятно, - сказал я. - Продолжайте.

- Мейнард Аллардек сказал, чтобы я не беспокоился, он понимает, почему я не хочу ничего говорить отцу. Он сказал, у меня все на лице написано, и обещал, что сам одолжит мне денег, а я могу отдать их ему постепенно. Он сказал, что возьмет небольшие проценты, если, конечно, я считаю, что это справедливо. Ну и я, конечно, сказал, что это нормально. Это было такое облегчение для меня! Я просто не знал, как его благодарить.

- Значит, Мейнард Аллардек заплатил вашему букмекеру?

- Да, - Хью кивнул. - Я получил от него последний счет с надписью «Благодарю за уплату» и записку, что мне пока лучше не играть, но если в будущем я решу снова делать ставки, он всегда к моим услугам. В смысле, я подумал, что он обошелся со мной достаточно хорошо и справедливо, верно ведь?

- Хм… - сухо сказал я. - А потом, через некоторое время, Мейнард Аллардек сказал вам, что ему самому нужны деньги и ему придется просить вас вернуть долг?

- Да! - с удивлением сказал Хью. - А вы откуда знаете? Он так извинялся, что мне самому стало его почти жалко, хотя он поставил меня в ужасное положение. В ужасное. Но потом он предложил выход. Все оказалось так легко, так просто… ясно как божий день. Удивительно, как я сам до этого не додумался.

- Хью, - медленно спросил я, - что у вас могло быть такого, что понадобилось Аллардеку?

- Моя доля акций «Глашатая», - ответил он.

Глава 18

У меня перехватило дыхание. «О господи! - подумал я. - Черт бы побрал азартные игры!»

Ясно как божий день. Легко и просто. И как это я сам не додумался?

- Ваша доля акций «Глашатая»?

- Да, - сказал Хью. - Мне их дедушка оставил. В смысле, я даже и не знал, что они у меня есть, пока мне не исполнился двадцать один год.

- В августе.

- Ну да, в августе. Во всяком случае, я подумал, что это решает все проблемы. В смысле, ну ведь действительно решает, верно? Мейнард Ал-лардек узнал точную рыночную стоимость и все такое, и дал мне подписать пару документов, и сказал, что все в порядке, мы в расчете. В смысле, это же было так просто! И это была не вся моя доля. Меньше половины.

- И сколько стоили те акции, которые вы продали Аллардеку?

- Двести пятьдесят четыре тысячи фунтов, - ответил он таким тоном, точно для него это были деньги на мелкие расходы. Я помолчал. Потом спросил:

- И вас не расстроило?… Это же такая огромная сумма…

- Нет, конечно. Это же все было только на бумаге. И Мейнард Аллардек еще смеялся и говорил, что если мне снова захочется поиграть на скачках, то у меня есть надежная поддержка, и если понадобится помощь, я всегда могу на него рассчитывать. Я умолял его ничего не говорить папе, и он пообещают, что не скажет.

- Но ваш отец узнал?

- Да… Эти акции давали право решающего голоса, или право вето, или что-то в этом духе. Я на самом деле не знаю, что это такое, но, кажется, речь шла о том, что предприятие может перейти в другие руки. Они все время об этом говорят, но на этот раз, кажется, дело было серьезное, они ужасно беспокоились и вдруг обнаружили, что половина моих акций исчезла, и папа заставил меня во всем признаться. Он так рассердился… Я никогда не видел его таким… таким злым…

Он умолк. В глазах его застыло страшное воспоминание.

- Он отправил меня сюда, к Солу Бредли, и сказал, что если я еще хоть раз посмею играть в азартные игры, он меня насовсем выгонит… Я хочу, чтобы он меня простил… Правда хочу… Я хочу домой.

Он снова умолк. И с тоской уставился в объектив. Я еще несколько секунд снимают, потом выключил камеру.

- Я ему покажу эту кассету, - сказал я. - А как вы думаете, он…

- Простит ли он вас? Я думаю, со временем простит.

- Я мог бы играть только на тотализаторе, один к одному, и ставить только наличные… - задумчиво сказал Хью. Видимо, мои слова его чересчур обнадежили. Зараза успела въесться слишком глубоко.

- Хью, - сказал я, - вы не будете против, если я дам вам один совет?

- Нет, что вы! Выкладывайте.

- Вы не знаете цены деньгам. Попробуйте понять, что это не просто цифры на бумаге, что есть разница между сытостью и голодом. Попробуйте как-нибудь уехать из дому только с деньгами на обед. Поставьте их на какую-нибудь лошадь и, когда проиграете, подумайте, стоит ли игра свеч.

- Да, я понимаю, что вы имеете в виду, - серьезно сказал Хью. - Но вдруг я все-таки выиграю?

Интересно, можно ли вообще исправить игрока, привыкшего к безответственности, будь он богачом; бедняком или наследным принцем «Глашатая». Я вернулся в Лондон, отправил кассету с Хъю Вонли к прочим, хранившимся в отеле, поднялся к себе в номер и некоторое время тупо сидел, глядя в стену. Потом позвонил Холли. К телефону подошел Бобби.

- Как дела? - спросил я. - Все по-прежнему. Холли лежит. Она тебе нужна?

- Да нет, я могу и с тобой поговорить. - Я получил еще несколько чеков от владельцев. Почти все заплатили.

- Классно!

- Да что, это же капля в море! - голос у Бобби был усталый. - Попроси своего помощника снова обменять их на наличные, ладно?

- Ну конечно!

- Все равно мы в тупике.

- А из «Знамени» ничего не слышно? - спросил я. - Ни писем, ни денег?

- Ничего.

Я вздохнул про себя и сказал:

- Бобби, я хочу поговорить с твоим отцом.

- Без толку. Ты же видел, какой он был тогда. Он упрямый и скупой, и он нас ненавидит.

- Он ненавидит меня и Холли, - возразил я. - А не тебя.

- Не знаю, не знаю… - с горечью ответил он. - Во вторник у меня нет скачек, - сказал я. - Уговори его приехать к тебе во вторник днем. Утром я буду тренировать лошадей у Уайкема.

- Это невозможно. Он сюда не приедет.

- Если ты ему скажешь, что он был прав, может и приехать. Если ты скажешь, что все Филдинги действительно твои враги и ты просишь помочь тебе навсегда избавиться от меня.

- Кит! - Бобби был вне себя от возмущения. - Я не могу этого сделать. Я же этого совсем не хочу!

- И, если сможешь себя заставить, скажи еще, что хочешь избавиться и от Холли тоже.

- Нет! Я не смогу… Я ведь так люблю ее! Он поймет, что я говорю не правду.

- Бобби, иначе он просто не приедет. Ты можешь предложить что-то лучшее? Я сам об этом думал несколько часов. Если ты сможешь заманить его к себе под другим предлогом, мы сделаем по-твоему.

Бобби помолчал.

- Он приедет ко мне только из ненависти. Ужасно… Он ведь мой отец.

- Да. Мне очень жаль…

- А о чем ты собираешься с ним говорить?

- Хочу сделать одно предложение. Он поможет тебе, а я за это отдам ему одну вещь. Но ты ему этого не говори. Вообще не говори, что я приеду.

Просто зазови его к себе, если получится.

- Он никогда не поможет нам, - неуверенно сказал Бобби. - Никогда.

- Ладно, посмотрим. По крайней мере, попробовать стоит.

- Ну хорошо. Но, Кит, ради всего святого…

- Что?

- Мне не хочется об этом говорить, но… для тебя он может быть просто опасен.

- Я буду осторожен.

- Это началось слишком давно… Когда я был маленьким, он учил меня бить по всяким вещам - кулаками, палкой, чем угодно… и приказывают представлять себе, что я бью Кита Филдинга.

Мне сперло дыхание. Я перевел дух.

- Как тогда, в саду?

- Господи, Кит… Мне так стыдно…

- Я же тебе говорил. Все в порядке. Я серьезно.

- Я тут думал о тебе и вспомнил многое, о чем уже забыл. Когда я плохо себя вел, он мне говорил, что придут Филдинги и съедят меня. Мне тогда было года три или четыре. Я пугался до обморока.

- Когда тебе было четыре, мне было только два.

- Он пугал меня твоим отцом и дедом. А когда ты подрос, он говорил мне, чтобы я бил Кита Филдинга, он учил меня драться, он говорил, что в один прекрасный день нам с тобой придется драться… Я обо всем этом забыл… но теперь вспоминаю.

Я вздохнул.

- Мой дедушка дал мне боксерскую грушу и научил меня бить по ней.

«Это Бобби Аллардек, - говорил он. - Врежь ему как следует!»

- Ты что, серьезно?

- Спроси у Холли. Она знает.

- Какие же сволочи!

- Ничего, теперь с этим покончено, - сказал я. Мы расстались, и я позвонил Даниэль и спросил, как насчет ленча, чая и обеда.

- Ты что, собираешься все это съесть? - удивилась она.

- Ну либо все, либо хотя бы что-то…

- Тогда все!

- Сейчас приеду.

Она открыла дверь особняка на Итон-сквер, как только я затормозил у кромки тротуара. Она подошла к машине танцующей походкой. Жакет с цветочным узором напоминал о лете, пушистые волосы были подвязаны ситцевым платком.

Она села в машину рядом со мной и поцеловала меня, уже привычно.

- Тетя Касилия передает тебе привет и надеется, что мы приятно проведем время.

- И вернемся к полуночи?

- Наверно, да. А ты как думал?

- Она знает, когда ты возвращаешься?

- Конечно! Я иду к себе мимо их комнат - они с дядей Роланом спят отдельно, - а полы скрипят. Вчера она окликнула меня и спросила, хорошо ли я провела время. Она сидела в постели, читала и, как всегда, выглядела сногсшибательно. Я рассказала ей, где мы были, показала шкатулку… мы довольно долго разговаривали.

Я посмотрел ей в глаза. Она ответила мне серьезным взглядом.

- Что она сказала? - спросил я.

- А, так для тебя важно, что она скажет?

- Да.

- Я думаю, она будет рада.

- Так что же она сказала?

- Не сейчас. Потом расскажу, - она улыбнулась лукавой, таинственной улыбкой. - Так как насчет ленча?

Мы отправились в ресторан на башне, откуда открывался вид на весь Лондон.

- Консоме и клубника… Ну, с тобой не растолстеешь! - сказала она.

- Возьми сахару и сливок.

- Если ты не будешь, я тоже не буду.

- Ты и так достаточно стройная.

- Тебе не надоело?

- Жить впроголодь? Конечно, надоело.

- Но ты не сдаешься?

- Лишний фунт веса в седле, - кисло объяснил я, - может означать отставание на корпус у финишного столба.

- Вопрос снимается.

За кофе я спросил у нее, куда ей хотелось бы поехать, но предупредил, что по воскресеньям в Лондоне почти все закрыто, тем более сейчас, в ноябре.

- Я хотела бы посмотреть тот дом, где ты живешь, - сказала Даниэль.

- Я хотела бы побывать в Ламборне.

- Ладно, - сказал я и повез ее по шоссе М-4 на запад, в сторону Девона. На этот раз я добросовестно соблюдал все ограничения скорости. Вскоре мы въехали в Ламборн - нечто среднее между большой деревней и маленьким городком, где на главном перекрестке возвышалась церковь, а в конюшнях стояло не меньше тысячи чистокровок.

- Как тихо! - сказала она.

- Воскресенье.

- А где твой дом?

- Мы проедем мимо, - сказал я. - Но внутрь заходить не станем.

Даниэль была озадачена и, похоже, разочарована. Она искоса взглянула на меня.

- А почему нет?

Я объяснил, что ко мне вламывались, и в полиции сказали, что мой дом обыскали.

- Взломщики не нашли ничего, что им было нужно, и ничего не взяли. Но даю руку на отсечение, что они кое-что оставили.

- Что ты имеешь в виду?

- Таракашек.

- "Жучков"?

- Угу, - сказал я. - Вон он!

Мы медленно проехали мимо. Никаких признаков жизни в доме не наблюдалось. Никаких мордоворотов с острыми ножами в кустах. Да откуда бы им и взяться, три дня ведь прошло! Холодно, скучно… Но наверняка они где-то сидят и подслушивают, либо те же двое, либо другие.

Мой коттедж был кирпичный, довольно обыкновенный. Он гораздо лучше смотрелся в июне, обвитый розами.

- Внутри там неплохо, - сказал я.

- Да? - голос ее звучал уныло. - Ну, о'кей. Нельзя так нельзя.

Я развернулся, въехал на холм и подвез к своему новому дому.

- Ой, а это чей? - спросила она. - Классный какой!

- Это мой. - Я вылез из машины и выудил из кармана ключи. - Он сейчас пустой. Пошли посмотрим.

Ясный день уже клонился к вечеру, но косые солнечные лучи били прямо в окна, освещая большие пустынные комнаты. В доме было холодно, но я включит центральное отопление - оно работало безупречно. В некоторых комнатах уже висели лампочки, но без абажуров. Ни занавесок. Ни ковров. Паркетные полы, выметенные, но еще не натертые. И повсюду - следы строительных работ.

- Только начали красить, - сказал я, отворяя двустворчатую дверь, ведущую из прихожей в гостиную. - Им придется поторопиться, иначе я перееду в недоделанный дом.

В гостиной стояли козлы - там красили потолок. Возле козел красовался неровный строй банок с краской, а пол был застелен старыми мешками, чтобы не запачкать паркет.

- Какой здоровый! - сказала Даниэль. - Просто невероятно!

- Здесь классная кухня. Кабинет. Уйма всего. - И я рассказал ей про бывшего хозяина, который обанкротился. - Он его для себя строил.

Мы обошли весь дом и под конец очутились в комнате, расположенной сразу за гостиной. Здесь я собирался устроить спальню. Похоже, маляры начали именно с нее: комната была полностью отделанной, пустой и чистой. Ванная покрашена и выложена плиткой, свеженатертый паркет слабо блестит, и на белых стенах - квадраты света от заходящего солнца.

Даниэль подошла к окну и выглянула во двор. Сейчас там было грязно и мокро, но летом там будет терраса, герани в вазонах… Та женщина, которая мне нужна… в нужном месте, в нужное время…

- Займемся любовью в моей спальне? - спросил я.

Она обернулась. Заходящее солнце обрисовывало ее силуэт, волосы светились насквозь, словно ореол, а лицо оставайтесь в тени, и я не мог понять, что она думает. Казалось, она все еще прислушивается к тому, что я только что сказал, желая понять, не ослышалась ли она.

- Что, прямо на голом полу? - ее голос звучал ровно, дружески и беспечно.

- Н-ну… можно мешки принести…

Она поразмыслила и сказала:

- О'кей.

Мы принесли из гостиной несколько мешков и выложили из них прямоугольник с подушками.

- Мне случалось видеть брачные ложа получше этого, - заметила Даниэль.

Мы не спеша разделись донага и бросили одежду на пол как попало. Ничего нового мы не увидели. Она оказалось такой, как я и думал: стройная, с округлостями везде, где надо. Сейчас ее кожа мягко светилась на солнце. Она протянула руку, коснулась пальцами швов, подживающих синяков, всего, что было ей уже знакомо.

- Скажи, - спросила она, - а когда ты смотрел на меня вчера на скачках, во время награждения, ты как раз об этом и думал?

- Ну да, что-то в этом духе. А что, было так заметно?

- Это просто бросалось в глаза!

- Я тоже испугался, что все заметят…

После этого мы почти не разговаривали. Некоторое время мы стояли, а потом легли и, лежа на жестком полу, застеленном мешковиной, узнали друг о друге все. Мы наслаждались и дарили наслаждение, дразнили и отступали, шептали что-то друг другу на ухо и наконец слились в объятиях с первобытным, захватывающим дух пылом.

Солнечный свет медленно угасал. В небе еще горел закат, и ее глаза и зубы блестели в поздних отсветах, но в ее волосах уже сгущалась тьма.

Мы долго лежали рядом и отдыхали. Наконец Даниэль прозаично спросила:

- Я так понимаю, что горячей воды в доме нет?

- Должна быть, - лениво ответил я. - Раз отопление работает, значит, и горячая вода быть должна. Все работает: и свет, и водопровод.

Мы встали, пошли в ванную, включили воду, а свет включать не стали. В ванной было темнее, и мы двигались в полумраке, словно тени, почти не видя друг друга, лишь угадывая присутствие другого.

Я включил горячий душ. Даниэль вместе со мной шагнула в ванну, и мы снова занялись любовью под упругими струями воды, лаская друг друга нежно и страстно. Она обвила руками мою шею, ее живот прижимался к моему… Мне еще никогда в жизни не приходилось до такой степени сливаться с женщиной. Наконец я выключил воду.

- Полотенца нет, - сообщил я. - Ничего, мешки сгодятся.

Мы разобрали свое ложе, вытерлись, оделись и поцеловались еще раз, целомудренно, чувствуя себя свежими и чистыми. Было уже почти темно, когда мы снова расстелили мешки в гостиной, выключили отопление, вышли из дома и заперли дверь.

Перед тем как сесть в машину, Даниэль еще раз оглянулась на дом.

- Интересно, что он думает?

- Он думает: «Вот так так!»

- Ты знаешь, на самом деле и я тоже.

Мы вернулись в Лондон не по шоссе; а по старым дорогам, петляя по улицам многочисленных городков, пустынным в этот воскресный вечер, останавливаясь у светофоров, короче, растягивая путешествие. В конце концов, я припарковал машину в центре Лондона, и мы немного побродили по городу, читая меню ресторанчиков. Мы пообедали в шумном французском бистро. Там были красные клетчатые скатерти и гитарист неопределенного пола. Мы сидели в уголке и держались за руки. Потом нам подали счет, написанный мелом на грифельной доске.

- Тетя Касилия вчера вечером сказала, в числе прочего, что приличия - дело святое, а воздержание - вовсе нет, - сообщила Даниэль позднее, когда подали кофе. Глаза ее лукаво блестели.

Я удивился, рассмеялся, поцеловал Даниэль и через некоторое время отвез ее на Итон-сквер, как того и требовали приличия. На следующий день у меня были скачки в Виндзоре. Я оставил машину на железнодорожной станции и доехал до жокейских ворот ипподрома, рядом с которыми была расположена весовая, на такси.

Принцессы в тот день не ожидали: ее лошади в скачках не участвовали. У меня было две лошади Уайкема и две лошади тренера из Ламборна, и мне во всех четырех скачках удалось занять первое или второе место. Владельцы были рады, конюхи довольно ухмылялись. Сияющий Банти Айрленд сообщил, что у меня, видать, пошла счастливая полоса, самая большая за всю мою жизнь. Я прикинул, каковы шансы, что в четверг я упаду и что-нибудь себе сломаю, и понадеялся, что этого не случится и что Банти таки прав.

Помощник пообещал отвезти меня на станцию на своем фургончике. В моей просьбе не было ничего необычного. Он читал вслух заметки из «Знамени», не скрывая своего неодобрения.

- Если им верить, жизнь - это потные подмышки, грязный секс и наркоманы, умирающие в общественных туалетах! - Он швырнул газету на скамейку.

- А на самом деле жизнь - это оплатить счет за газ, не забыть про день рождения жены, выпить пива с приятелями, и все такое. Садитесь в машину.

Кит, она у самой весовой. Я сейчас.

«Жизнь, - подумал я, выходя на улицу, - это стремительные прыжки через препятствия, состязание в учтивости, любовь под душем… Каждому свое».

Я без приключений вернулся в гостиницу и позвонил Уайкему.

- Где тебя носит? - проворчал он. - Тут тебя спрашивают.

- Кто? - поинтересовался я.

- Не сказали. По крайней мере, человека четыре. Целый день звонят.

Где ты?

- У знакомых.

- А-а.

Он не стал расспрашивать. Ему было все равно. Мы поговорили о его лошадях, занявших первое и второе места, и обсудили тех, которых мне предстояло тренировать завтра утром.

- Один из тех мужиков, которые звонили, приглашал тебя на какой-то ленч в Лондоне, - сообщил Уайкем, словно только что вспомнил. - Они и меня приглашали. Спонсоры той скачки, в которой участвовал Ледлэм, - помнишь, в субботу. Там будет принцесса, и они хотели пригласить нас тоже. Они сказали, это замечательная возможность, потому что завтра ни у тебя, ни у меня скачек не будет. Они это узнали из программы скачек.

- Вы поедете?

- Нет-нет! Я сказал, что не могу. А ты приезжай пораньше, чтобы успеть управиться с лошадьми.

Я согласился и пожелал ему спокойной ночи. - Спокойной ночи, Кит, сказал он. Я позвонил домой. На автоответчике среди прочих сообщений был и звонок от спонсоров скачки, в которой участвовал Ледник. Они действительно приглашали меня завтра на ленч. Сообщали, что будут очень рады, если я смогу вместе с ними и принцессой отпраздновать нашу победу в их скачке, и просили перезвонить по оставленному номеру.

Я перезвонил. Мне ответил автоответчик, который переадресовал меня по другому телефону, и там я наконец нашел главного спонсора.

- Вы можете приехать? Это просто замечательно! - сказал он. - В двенадцать тридцать в ресторане «Гинеи» на Керзон-стрит. До встречи. Будем очень рады.

Скачки делают спонсорам хорошую рекламу, поэтому спонсоры не скупятся на расходы. Между теми, кто имеет отношение к скачкам, существует негласное соглашение о том, что спонсоров следует ценить и уважать, и поэтому жокеи по возможности стараются принимать подобные приглашения. А кроме того, я хотел побывать там, чтобы поговорить с принцессой.

Я ответил на прочие звонки - ничего важного, - потом позвонил Холли.

- Бобби говорил с отцом, - сообщила она. - Эта скотина заявила, что он приедет, но только при условии, что здесь будешь ты. Бобби это не понравилось.

- А Бобби сказал, что я и так буду?

- Нет. Он решил спросить у тебя, стоит ли об этом говорить. Он обещал перезвонить отцу. Мне это понравилось не больше, чем Бобби.

- Зачем это я понадобился Мейнарду? - спросил я. - Я вообще думал, что он нипочем не явится, если узнает, что я буду.

- Он сказал, что поможет Бобби избавиться от тебя раз и навсегда, но для этого нужно, чтобы ты был там.

«Опаньки! - подумал я. - А я-то хотел застать его врасплох!»

- Ладно, - сказал я. - Пусть Бобби ему скажет, что я приеду. Где-нибудь часа в четыре. Мне еще надо побывать на ленче со спонсорами в Лондоне.

- Кит! Что ты задумал? Пожалуйста, не делай этого!

- Надо.

- У меня такое предчувствие…

- К черту предчувствие. Как там малыш?

- Ой, и не спрашивай! Никогда не заводи ребенка! Это такой ужас!

Я забрал из камеры хранения все четыре кассеты, взял еще шесть чистых и поехал в Чизик. Даниэль сидела на своем обычном месте. Я оглянулся по сторонам и поцеловал ее.

- Привет! - сказала она, улыбаясь мне одними глазами.

- И тебе привет.

- Ну как дела?

- Две победы, два вторых места.

- И ни одного падения?

- И ни одного падения.

Она заметно расслабилась.

- Ну я очень рада, что с тобой все о'кей.

Из коридора, ведущего к монтажной, появился Джо, сказал, что уже изгрыз все ногти от безделья, и спросил, не привез ли я случаем свои кассеты, которые надо было смонтировать. Я дал ему четыре кассеты, которые перед тем положил на стол Даниэль, он схватил их и уволок к себе в логово.

Я пришел туда вслед за ним с чистыми кассетами. Джо просмотрел все интервью одно за другим и был явно потрясен.

- Вы можете сшить их вместе? - спросил я, когда последнее интервью закончилось.

- Конечно, - угрюмо ответил он. - Только здесь не хватает связок между сюжетами. У вас есть еще какие-нибудь записи? Что-то типа пейзажей и тому подобного?

Я покачал головой.

- Я об этом не подумал.

- Потому что нехорошо пускать голос под пустой экран, - объяснил Джо. - Нужно что-то показывать, чтобы зрители не отвлекались. Ну ничего, поищем в библиотеке что-нибудь подходящее.

В дверях появилась Даниэль.

- Ну как дела?

- Ты хоть знаешь, что там на этих кассетах? - осведомился Джо.

- Нет. Кит не сказал.

- Тем лучше, - сказал Джо. - Когда я управлюсь, испытаем фильм на тебе. Проверим, какая будет реакция.

- О'кей, - согласилась Даниэль. - Сегодня, слава богу, ночь спокойная, новостей нет.

Она ушла, а Джо усадил меня перед микрофоном и заставил рассказать, кто такие Перрисайды, и где живет Джордж Таркер, и кто такой Хью Вонли. Я попросил его расположить интервью именно в этом порядке.

- Ну вот, - сказал наконец Джо. - Теперь идите поболтайте пока с Даниэль, я тут сам управлюсь. Если вам не понравится то, что выйдет, можно будет запросто переделать.

- Вот чистые кассеты, - сказал я. - Когда фильм будет готов, сделайте, пожалуйста, копии.

Джо взял одну из кассет, содрал целлофановую обертку и сунул кассету в магнитофон.

- Раз плюнуть, - сказал он. Он провел в монтажной часа два-три. Пару раз он, насвистывая, выходил оттуда проверить, не нужно ли чего от него шефу - шефу ничего не нужно было, - говорил мне, что сам Спилберг не смог бы снять лучше, наливал себе кофе из кофеварки и, все так же насвистывая, удалялся обратно.

Даниэль время от времени занималась сюжетом о сексуальном маньяке, который подкарауливал свои жертвы на автобусных остановках и только что был пойман. Она говорила, что, возможно, эта новость и не пойдет, но надо же людям чем-то заниматься. В тот вечер не было ни Девил-Боя, ни пожаров на нефтехранилищах.

Даниэль сказала, что тетя Касилия очень ждет завтрашнего ленча и надеется, что я тоже там буду.

- А ты будешь? - спросил я.

- Не-а. Тетя Касилия попросила бы, чтобы они пригласили и меня тоже, но завтра в Лондоне будет проездом моя школьная подруга, и мы с ней вместе обедаем. Мы уже давно договорились, я не могу отменить эту встречу.

- Жалко.

- А ты пойдешь? Что ей передать?

Я кивнул.

- С утра я тренирую ее лошадей, а потом приеду на ленч.

Тут появился Джо. Он потягивался и разминают пальцы.

- Пошли, - сказал он. - Посмотрите, что получилось.

Мы все отправились в монтажную - шеф тоже пошел с нами - и расселись на стульях, принесенных из соседних комнат. Джо включил магнитофон, и на экране появилась полная версия телеинтервью Мейнарда с его мучителем. В конце ее приводился список фирм, которые приобрел Мейнард. Потом еще раз повторялся рассказ интервьюера о Метавейне, и потом на фоне лошадей на ньюмаркетском Поле зазвучал мой голос, рассказывающий о том, кто такие майор Перрисайд и его супруга и как они живут теперь. Потом на экране появилась чета Перрисайдов, трогательных и отважных. Когда интервью закончилось, еще раз повторился список фирм, перешедших в руки Мейнарда, и на этот раз он остановился на упоминании фирмы «Перфлит Электронике». Вслед за этим пошли виды болот в устье Темзы и снова зазвучал мой голос, представляющий Джорджа Таркера. Интервью снова было показано полностью. Когда дошло до того места, гда старик со слезами на глазах рассказывал, как его сын покончил жизнь самоубийством, Даниэль тоже прослезилась.

В конце Джо оставил лицо Джорджа Таркера на столько времени, сколько я его снимал, а потом снова зазвучал мой голос, на этот раз на фоне работающего печатного станка, сообщивший, что героем следующего интервью будет сын лорда Вонли, владельца газет «Ежедневный» и «Воскресный глашатай».

Далее следовало все интервью с Хью, заканчивавшееся его отчаянной мольбой вернуться домой. После этого на экране появилось улыбающееся и благородное лицо Мейнарда из усеченной версии интервью, которая вышла в передаче «Секреты бизнеса». Звукоряд был стерт, так что лицо Мейнарда смотрело на нас в полной тишине. Вслед за этим экран секунд на десять сделался совершенно черным, а потом снова полетел снег и послышался треск.

Несмотря на то, что три из основных фрагментов снимал я сам, общее впечатление было потрясающее. Все вместе было мощным ударом по мозгам, беспощадным приговором человеческой подлости. Шеф сказал:

- О господи!

Даниэль высморкалась.

- Если вас это интересует, фильм идет час тринадцать минут, - сообщил мне Джо.

- Я просто не знаю, как вас благодарить!

- Надеюсь, этот ублюдок сгорит со стыда, - сказал Джо.

Утром я отправился к Уайкему - он жил к югу от Лондона - и с пользой провел два часа на Холмах, уча новичков брать препятствия и освежая память прочих. Тому коню, что упал в Аскоте, ввели наркотик, чтобы помочь ему снова обрести уверенность в себе, и обсудили лошадей, которые должны были участвовать в скачках на этой неделе.

- Спасибо, что приехал, - сказал Уайкем на прощание. - Очень любезно с твоей стороны.

- Всегда рад.

- Ну до свидания. Пол… То есть Кит.

- До свидания, Уайкем, - сказал я. Я вернулся в Лондон, принял душ, переоделся в серый костюм с белой рубашкой и скромным галстуком, чтобы предстать перед спонсорами в цивильном виде.

Одну из шести кассет с копией фильма об Аллардеке я положил в большой конверт и заклеил его, вторую сунул в большой внутренний карман своего голубого анорака. Прочие четыре отнес вниз и положил в камеру хранения. Взял с собой конверт и анорак и на такси поехал к дому Эрика Олдержона на Слоун-сквер.

Попросил таксиста подождать и позвонил в дверь дома. Дома, разумеется, никого не оказалось. Я написал на конверте: «Мистер Олдержон, пожалуйста, передайте это вашему „значительному лицу“, за его красивые глаза. С уважением, Кит Филдинг». И сунул конверт в почтовый ящик.

- Ну вот, - сказал я таксисту. - А теперь - на Керзон-стрит, в ресторан «Гинеи».

В «Гинеях» я уже несколько раз бывал. Этот ресторан состоял из множества залов разного размера, предназначенных для частных торжеств и званых обедов, вроде тех, на какой пригласили меня на этот раз. Обстановка в ресторане была отмечена сдержанной пышностью: темно-зеленые обои, позолоченные херувимчики, официанты в перчатках. Каждый раз, как я бывал в этом ресторане, там подавали бараньи тефтели.

Я оставил свой анорак внизу, в гардеробе, сунул номерок в карман, поднялся по широкой лестнице на второй этаж, повернул направо по коридору, в конце которого был Зал Тысячи, где проходил ленч.

Спонсоры бурно приветствовали меня и сунули мне в руку бокал с шампанским.

Принцесса была уже здесь. На ней был кремовый шелковый костюм, золотые серьги с цитринами, черные волосы зачесаны в высокую прическу. Она улыбалась.

- Я так рада, что вы приехали! - сказала она, пожимая мне руку.

- Не мог же я пропустить такой случай.

- Как там мои лошади? Как Ледник? Как бедная Аллегени? Да, вы знаете, лорд Вонли тоже здесь.

- В самом деле?

Я огляделся. В зале было человек тридцать. Я думал, что будет меньше.

Леди Вонли, бывшая на противоположном конце зала, увидела меня и помахала мне рукой.

- "Глашатай" решил объединиться со спонсорами Ледника, - пояснила принцесса. - Так что народу в два раза больше.

Присутствующие внезапно оживились и потянулись к двери. Ко мне подошел лорд Вонли. Принцесса обернулась в мою сторону.

- Кит, вы идете?

- Минутку, - сказал лорд Вонли. - Мне нужно задать ему один вопрос.

Принцесса улыбнулась, кивнула и вышла. Лорд Вонли вежливо выставил всех, кто был в зале, и, когда комната опустела, закрыл дверь и прислонился к ней спиной.

- Я как раз хотел встретиться с вами, - сказал я ему, но он, казалось, не слышал. Он смотрел на вторую дверь, сбоку. Дверь отворилась, и вошли двое. Нестор Полгейт. И Джей Эрскин.

У Полгейта вид был удовлетворенный, Джей Эрскин самодовольно ухмылялся.

Глава 19

- Чистая работа, - сказал Полгейт лорду Вонли.

- Сработало, - ответил тот, кивая своей крупной головой. Он по-прежнему стоял, загородив собой дверь. Эрскин точно так же прислонился к другой двери, скрестив руки на груди.

Вдоль зеленых стен были расставлены столы и стулья. На столах - белые скатерти, вазы с орешками и пепельницы, полные окурков. И повсюду - бокалы для шампанского, некоторые еще недопитые. Я подумал, что сейчас должны прийти официанты, чтобы убрать со столов.

- Нам никто не помешает, - сказал Полгейт лорду Вонли. - На обеих дверях висят таблички «Не входить!», и Марио говорит, что на ближайший час комната в нашем распоряжении.

- Нет, ленч начнется раньше, - сказал лорд Вонли. - Фильм идет не больше получаса.

- Он на ленч не пойдет, - сказал Полгейт, имея в виду меня.

- Н-нуда, конечно… Но мне там быть надо.

«Сперва поймайте»… - ошеломленно подумал я. - Вот и поймали… Им на это понадобилось пять дней… и принцесса".

- Ты нам все отдашь, - сказал Полгейт, обращаясь напрямую ко мне. «Жучок» и вещи моих репортеров. И покончим на этом.

В этом человеке была такая мощь, что даже эти простые слова звучали как угроза. Он не сказал, что будет, если я не соглашусь. Он явно на это не рассчитывал - само собой разумелось, что я подчинюсь и вопрос обсуждению не подлежал.

Он подошел к Джею Эрскину, достал из кармана плоскую коробочку и занял пост Джея у двери.

Ухмылка Джея превратилась в откровенно торжествующую улыбку. Мне ужасно не нравился Джей Эрскин: его холодные глаза, его вислые усики; его хамский стиль и его грубость и наглость; но больше всего мне не нравилось то, что сулила эта его улыбка.

Полгейт открыл коробочку и протянул ее Джею Эрскину. Эрскин достал из нее нечто, похожее на пульт дистанционного управления от телевизора. И направился с этой штукой ко мне. Он приближался спокойно и уверенно, хотя после того, как я швырнул его тогда, в редакции, можно было бы ожидать, что он будет более осторожен. Подойдя вплотную, он приложил эту штуку, похожую на пульт дистанционного управления, к моей груди под рубашкой.

Я ощутил нечто вроде толчка. Дальше я ничего не помню. Очнулся я, лежа на полу, совершенно ошеломленный, не соображающий, где я и что со мной.

Джей Эрскин и дорд Вонли наклонились, взяли меня под мышки, подняли и усадили в кресло.

У кресла были подлокотники, и я судорожно в них вцепился. Голова у меня кружилась, и я никак не мог понять, почему.

Эрскин поганенько ухмыльнулся и снова приложил черную штуку к моей груди.

На этот раз я ощутил не только толчок, но и жгучую боль. Все это произошло слишком быстро, я еще не успел перевести дыхание с того раза.

Если бы они меня не держали, я бы вскочил с кресла. Мысли мгновенно смешались. Мышцы перестали повиноваться. Я забыл, кто я и где я - мне было не до того. Время шло, но я его не замечал. Прошло, наверно, минут пять.

Наконец туман у меня в голове рассеялся достаточно, чтобы я мог осознать, что сижу в кресле, а вокруг меня стоят Нестор Полгейт, лорд Вонли и Джей Эрскин.

- Ну вот, - сказал Полгейт. - Вы меня слышите?

Помолчав, я ответил:

- Да.

И не узнают своего голоса - это было какое-то хриплое карканье.

- Вы отдадите нам «жучок», - сказал Полгейт. - И прочие вещи.

«Какой-то электрический прибор, - вяло думают я. - Эти толчки - это удары током. Все равно как взяться за холодную металлическую дверную ручку после того, как походишь по нейлоновому паласу, только во много раз сильнее…»

- Вы поняли? - спросил Полгейт.

Я не ответил. Я понял, но еще не решил, отдам я ему вещи репортеров или нет.

- Где они? - спросил Полгейт.

«А ну его к черту!» - подумал я.

- Где они?

Молчание.

На этот раз я даже не успел заметить, как Эрскин протянул ко мне руку.

Я только почувствовал ожог и очутился в космосе. Несколько тысячелетий я витал в пространстве в некоем полусне. Сознание отключилось. Я был покорным и расслабленным. Я продолжал видеть своих мучителей где-то в отдалении, но не знал, что это за люди. Я вообще ничего не знал. Я просто существовал, вялый и бесформенный.

Сейчас они могли бы сделать со мной все, что угодно, унести меня куда угодно - я был не в силах сопротивляться.

Потом сознание начало понемногу возвращаться. Я смутно ощутил боль от ожогов. Услышал, как лорд Вонли что-то сказал и как Полгейт ответил ему:

- Пять тысяч вольт.

- Он пришел в себя, - заметил Эрскин. Лорд Вонли склонился надо мной, его озабоченное лицо придвинулось вплотную к моему.

- Вы уверены, что с ним все в порядке?

- Да, - сказал Полгейт.

- Никаких последствий не будет.

«Ну, спасибо и на этом!» - кисло подумал я. Голова кружилась, меня тошнило. Хорошо еще, что в преддверии ленча я не стал завтракать! Полгейт взглянул на часы и покачал головой.

- На этот раз он пришел в себя только через двенадцать минут! Удар третьей степени - это слишком. Вторая степень лучше, но все равно это занимает слишком много времени. Мы возимся с ним уже двадцать минут!

Он грозно уставился на меня.

- У меня нет времени! Отдавайте вещи немедленно!

Электрический прибор был теперь у него. Смогу ли я говорить? Попробовал. Мне удалось выдавить из себя какой-то звук - все то же хриплое карканье.

- На это… нужно… несколько дней.

Это было вовсе не геройство. Я почему-то решил, что если они мне поверят, они оставят меня в покое. Короче, мне просто временно отказала логика.

Полгейт подошел ко мне вплотную и показал мне эту штуку на пять тысяч вольт.

- Электрошок, - сказал он. Это была плоская пластиковая коробочка, из которой торчали два коротких металлических зубца. Он нажал на какую-то кнопку, и между зубцами возник трещащий разряд - ярко-голубая молния длиной в палеи.

Она угрожающе повисела передо мной секунды три и исчезла так же быстро, как появилась.

Я перевел взгляд с электрошока на лицо Полгейта, посмотрел прямо в блестящие, как бусины, глаза.

- Несколько недель, - сказал я. Но это его не обескуражило.

- Отдавай «жучок»! - сказал он, явно готовясь к длительному поединку, половину которого я, надо полагать, проведу в бессознательном состоянии.

- Но это невозможно! - сказал лорд Вонли Полгейту. Лорд Вонли явно чувствовал себя не в своей тарелке.

Мозги мои потихоньку начали проясняться. Я с облегчением подумал, что можно обойтись и без поединка. Если…

- Он отдаст нам вещи! - упрямо возразил Полгейт. - Я не позволю какому-то остолопу взять надо мной верх!

Ну да, конечно. Гордость не позволяла ему потерять лицо.

Лорд Вонли с тревогой поглядел на меня.

- Я могу вам дать кое-что получше, - сказал я ему.

- Что?!

Голос мой окреп, сделался менее хриплым, язык постепенно перестал заплетаться. Я пошевелился в кресле - руки и ноги тоже начинали мне повиноваться. Джея Эрскина это, похоже, встревожило, но я знал, что в драку мне лезть еще рано.

- Что вы можете нам дать? - спросил лорд Вонли.

Я сосредоточился на том, чтобы говорить внятно и отчетливо.

- Это в Ньюмаркете, - сказал я. - Нам придется поехать туда. Прямо сейчас.

- Чушь собачья! - раздражительно сказал Полгейт.

- Я отдам вам Мейнарда Аллардека, - сказал я лорду Вонли.

Лорд Вонли вздрогнул, словно его тоже шарахнули током.

- Что вы имеете в виду? - спросил он, но не с удивлением, а с надеждой.

- Тепленьким, - сказал я. - На тарелочке. Он будет в вашей власти.

Вы ведь именно этого и добивались?

Они оба добивались именно этого. Я увидел это по лицу Полгейта - он испытывал те же чувства, что и лорд Вонли. Наверно, я заранее догадывался, что они оба хотят одного и того же.

- Так что, наши вещи в Ньюмаркете? - агрессивно осведомился Джей Эрскин.

- Вы ведь их там оставили, - с трудом произнес я.

- Ну ладно…

Эрскин, похоже, решил, что цель их предприятия достигнута ну я и не стал его разубеждать.

- Джей, не подгоните ли машину к боковому входу? - сказал Нестор Полгейт, и несносный Эрскин удалился.

Полгейт и лорд Вонли договорились, что Марио - кто бы это ни был скажет спонсорам Ледника, чтобы нас не ждали, что мне стало плохо, а лорд Вонли повез меня в больницу.

- Но только скажите Марио, чтобы сообщил об этом не раньше, чем мы уедем, - предупредил лорд Вонли. - Иначе моя жена тут же прибежит покудахтать над ним. И принцесса небось тоже.

Я сидел и слушал все это в полузабытьи. Двигаться я мог, но мне не хотелось. Меня больше не тошнило, голова была в порядке. Как ни странно, я был спокоен - но при этом совершенно без сил.

Через некоторое время Эрскин вернулся, все с той же мерзкой ухмылочкой на губах.

- Идти можете? - спросил у меня Полгейт. Я ответил «да», встал, и мы вышли из боковой двери, прошли по короткому коридору и спустились по лестнице с позолоченными перилами, застеленной толстым ковром. Несомненно, не один посетитель «Гиней» поднимался и спускался по ней, не желая показываться у главного входа.

По лестнице я спускался с трудом, держась за перила.

- С вами все в порядке? - озабоченно спросил лорд Вонли, поддерживая меня под локоток.

Я покосился на него. Интересно, как это со мной может быть все в порядке? Хотя, возможно, лорд Вонли вспомнил, что я должен быть привычен к травмам, падениям, сотрясениям. Но ушибы и переломы - это одно дело, а эта игрушка - совсем другое!

- Все в порядке, - ответил я. Двигаться я мог, соображать тоже, а это было главное. И мы благополучно спустились вниз.

Я остановился. Передо мной была распахнутая настежь входная дверь, направо, в глубь ресторана, уходил коридор.

- Пошли, пошли! - сказал Полгейт, указывая на дверь. - Ехать так ехать.

- У меня куртка в гардеробе, - сказал я, доставая из кармана номерок. - Анорак.

- Я принесу, - сказал лорд Вонли, взяв у меня номерок. - И заодно поговорю с Марио. Ждите меня в машине.

Машина была большая. За руль сел Джей Эрскин. Настороженный Нестор Полгейт влез на заднее сиденье рядом со мной, а лорд Вонли, вернувшись, сел впереди.

- Вот ваш анорак, - сказал он, протянув его мне. Я поблагодарил и положил куртку под ноги, на пол.

- Марио говорит, фильм о скачках закончился, - доложил лорд Вонли Полгейту. - Он сейчас пойдет туда и извинится за нас. Так что все улажено.

Поехали.

Из Лондона мы выбирались целую вечность - отчасти потому, что на улицах было много машин, отчасти потому, что водитель из Эрскина был никудышный: он очень нервничал и то и дело давил на тормоза. При таком раскладе до Нью-маркета мы будем добираться часа полтора, не меньше. А за это время я успею прийти в себя.

Мы почти не разговаривали. Джей Эрскин запер все двери с водительского места, Нестор Полгейт сунул электрошок в футляр и положил его в правый карман пиджака, так, чтобы его не было видно и в то же время он был под рукой.

Я сидел рядом с ним. Положение мое было двусмысленным. С одной стороны пленник, с другой стороны - хозяин положения; я и так собирался в Ньюмаркет, и в то же время меня везли туда силой. Я выжидал, пока ко мне вернется энергия - телесная, умственная и душевная.

«Электрошок…» - думал я. Я слышал о таких штуках, но никогда раньше их не видел. Первоначально ими пользовались американские полицейские, чтобы обезвреживать опасных преступников, не убивая их. Действует мгновенно. Очень эффективен. Еще бы!

Я припомнил давно забытые уроки физики. Если потереть друг о друга пьезоэлектрические кристаллы, между ними проскочит искра, как в кухонных зажигалках. Наверно, электрошоковые дубинки действуют по тому же принципу, только гораздо сильнее. А может, и нет. Надо будет спросить у кого-нибудь. А может, и не стоит. Пять тысяч вольт…

Я поглядел в затылок лорду Вонли. Интересно, что он себе думает? Но согласился он очень охотно, это точно. Они ухватились за мое предложение, как голодающий за кусок хлеба. И даже не спросили, зачем и почему. Все, что может причинить вред Мейнарду Аллардеку, стоит того, чтобы за него взяться.

Наверно, именно поэтому лорд Вонли так охотно познакомил меня с Розой Квинс и предоставил мне доступ к материалам. Он решил, что мои булавочные уколы могут помочь скомпрометировать Мейнарда.

Я задремал, потом проснулся, как от толчка, и обнаружил, что Полгейт смотрит на меня. Похоже, он был озадачен.

Сейчас я чувствовал себя тряпичной куклой и решительно не знал, что ему сказать. Поэтому я не сказал ничего. Вскоре он отвернулся и стал смотреть в окно. Но тем не менее я отчетливо ощущал его беспощадную силу и понимал, что если в ближайшие несколько часов я хоть раз промахнусь, он вполне может сломать мне жизнь.

Я стал думать о ловушке, которую они подстроили мне в «Гинеях».

Спонсоры Ледника позвонили мне и оставили на автоответчике приглашение на ленч. Где именно - спонсоры не сказали, но сказали, что это будет завтра, во вторник - то есть, значит, уже сегодня. Должно быть, сообщение перехватили и передали Полгейту, а он сказал об этом лорду Вонли. А лорд Вонли ответил: «Нет ничего проще, друг мой: я предложу этим спонсорам объединиться - вряд ли они откажутся, - а Кит Филдинг будет непременно: он на все готов, лишь бы угодить принцессе…»

Полгейт знает «Гинеи». Знает Марио. Знает, что там можно запереться в отдельной комнате на час и никто тебе не помешает. Наверняка ему известно не одно такое место.

Возможно, именно лорд Вонли посоветовал спонсорам Ледника собраться в «Гинеях». А может, они с самого начала так решили. В «Гинеях» часто проходили всяческие торжества, посвященные скачкам. Вполне возможно, что спонсоры сами выбрали именно этот ресторан, тем более что здесь можно было посмотреть фильм.

А, что толку об этом размышлять? Как бы то ни было, их план сработал.

Я подумал также о союзе между лордом Вонли и Полгейтом, владельцами враждующих газет. В печати они готовы были перегрызть друг другу глотки, но за кулисами действовали сообща.

Союзники. Но не друзья. Они явно чувствовали себя неуютно в присутствии друг друга.

Первого октября лорд Вонли подписал письмо, рекомендующее дать Мейнарду титул. Возможно, он подмахнул его не задумываясь, почти не зная Мейнарда.

Но вскоре после этого его сын Хью признался в своей сделке с Мейнардом. И разгневанный лорд Вонли решил погубить репутацию Мейнарда с помощью Полгейта и его «Знамени». Потому что подобная акция была именно в духе «Знамени». И Джей Эрскин, который раньше работал на лорда Вонли, пришелся ко двору именно в «Знамени». К тому же было известно, что противозаконные действия его не пугают.

Я не знал, почему лорд Вонли обратился к Пол-гейту, почему он ожидал, что Полгейт согласится ему помочь. Но причина должна была быть. Можно, конечно, спросить - но вряд ли мне ответят.

Конечно, лорд Вонли мог бы сказать у себя в благотворительной организации, что решил отозвать рекомендацию, данную Мейнарду. Но они могли бы ответить, что его сын - сам дурак, а Аллардек просто ему помог. Лорд Вонли был газетчиком и, видимо, решил, что несколько разгромных статеек подействуют вернее и к тому же такая месть будет куда приятнее. Но, видимо, до того он обратился к авторам передачи «Секреты бизнеса». Видимо, именно он сказал им: «Раскопайте все, что сможете, насчет этого Аллардека. Дискредитируйте его. Я заплачу». Но режиссер его надул: если верить Розе Квинс, ему уже не раз случалось брать деньги за то, чтобы позволить жертве сорваться с крючка.

Передача «Секреты бизнеса» оказалась хвалебной. Это совсем не входило в планы лорда Вонли. И тогда ему пришлось обратиться к Полгейту.

Я закрыл глаза и снова задремал. В машине слышалось тихое гудение они включили печку. Я подумал о лошадях. Насколько же они все-таки честнее людей! Завтра я должен участвовать в скачках в Хейдоке. Слава богу, ипподромовского врача в «Гинеях» не было!

«Перейти в чужие руки… - подумал я без всякой связи с предыдущими мыслями. - Фирма не должна перейти в чужие руки…» Если я сделаю ошибку, Полгейт меня убьет. К концу путешествия душевные и физические силы вернулись ко мне - постепенно, как поднимающийся прилив. Это было необыкновенное чувство: я и не подозревал, как я силен, пока не утратил силу и не ощутил ее возвращения. Словно человек, который не сознавал, как он был болен, пока не выздоровел. Только наоборот.

Я радостно потянулся, ощущая, как заново окрепли мои мышцы, и глубоко вздохнул, расправляя грудь. Полгейт почуял, что я ожил - для него-то ощущение своей мощи наверняка было привычным, - и несколько напрягся.

В пять минут четвертого Эрскин въехал во двор конюшни Бобби. Сейчас в конюшнях должна была царить послеобеденная тишина и покой, но во дворе было шумно и полно народу. Эрскин затормозил, как обычно, судорожно дернув машину.

Полгейт приказал ему отпереть двери, и мы все выбрались наружу.

Холли рассеянно поглядела в нашу сторону. Во дворе стояло еще тричетыре машины, коневозка с опущенным помостом, и рядом с ней стояли конюхи с недоуздками.

И - Джермин Грейвс! Я глазам своим не поверил.

Холли узнала меня и бросилась ко мне.

- Сделай что-нибудь! Он психует, а Бобби в доме, с Мейнардом, Мейнард приехал еще утром, и они все время кричат друг на друга, я туда идти не хочу. Слава богу, что ты приехал! Господи, какой бардак!

Увидев меня, Джермин Грейвс тоже подошел ко мне. Он мельком глянул на Полгейта, Эрскина и лорда Вонли и воинственно сказал:

- Это что еще за типы? Слушайте, Филдинг, я вашим мухлежом сыт по горло! Я приехал за своими лошадьми.

Я обнял Холли за плечи.

- Чек оплачен? - спросил я у нее.

- Да оплачен, оплачен, черт бы вас побрал! - яростно выпалил Грейвс.

Холли кивнула.

- Торговец кормами сказал, что получил деньги. Еще вчера.

- Это что еще такое? - осведомился Полгейт.

- Не суйтесь не в свое дело! - оборвал его Грейвс. - Филдинг, я с вами разговариваю! Отдавайте мне моих лошадей, или я вызову полицию, черт побери!

- Успокойтесь, мистер Грейвс, - сказал я. - Сейчас вы их получите.

- Их нет на месте! - Он набычился и яростно уставился на меня, а я подумал, как забавно, что он не обращает ни малейшего внимания на Полгейта.

Наверно, для того, чтобы кого-то бояться, надо знать, что он страшный…

- Мистер Грейвс, - любезно сообщил я владельцам газет и репортеру, - забирает своих лошадей, потому что его напугала заметка, которую он прочел в разделе «Частная жизнь». Так сказать, сила печати в действии.

- Закройте варежку и отдавайте мне моих лошадей! - рявкнул Грейвс.

- Да, конечно. Ваши конюхи просто не там ищут.

- Джаспер! - заорал Грейвс. - Иди сюда!

Злосчастный племянничек подошел, опасливо поглядывая на меня. Я кивнул, приглашая их за собой.

- Идемте.

Джей Эрскин хотел меня остановить, но Полгейт вмешался и сказал, чтобы он меня не трогал. Я отвел Джаспера на соседний двор и показал денники, в которых стояли лошади Грейвса.

- Я ужасно извиняюсь… - сказал Джаспер.

- Пожалуйста-пожалуйста! - ответил я, подумав, что если бы не они, мы бы не стали устанавливать сигнализацию, а без сигнализации мы не поймали бы Эрскина, когда он полез на крышу. Так что, пожалуй, нам следовало все же быть благодарными Грейвсам.

Я вернулся во двор. Джаспер шел за мной, ведя в поводу одну из лошадей. Все, кто был во дворе, оставались на прежнем месте, и Грейвс орал что-то насчет того, что не доверяет тренерам, которые не могут оплатить свои счета.

- Бобби без вас будет куда спокойнее, мистер Грейвс, - сказал я. Заводите лошадей в фургон и проваливайте.

Я подумал, что сейчас Грейвса хватит удар. Он пару раз открыл и закрыл рот и наконец направился к фургону, чтобы излить свой гнев на злосчастного Джаспера.

- Ну слава богу! - сказала Холли. - Так достал! Я так рада, что ты приехал! Как прошел ленч?

- Изумительно, - сказал я. - Это был просто шок.

Все трое услышали и резко обернулись ко мне.

- Как вы можете шутить?… - начал лорд Вонли.

- А что такого? - сказал я. - Я ведь здесь. И я жив, черт побери!

Холли обвела нас взглядом. Она почуяла неладное, но не знала, в чем дело.

- Что-то случилось? - спросила она, заглянув мне в глаза. Я чуть заметно кивнул.

- Он рискует жизнью шесть дней в неделю, - сказала она лорду Вонли.

- Его так просто не напугаешь.

К моему изумлению, трое мужчин молча уставились на Холли.

- Ты хоть знаешь, с кем разговариваешь? - спросил я у нее. Она покачала головой.

- Это лорд Вонли, владелец «Глашатая». Это Нестор Полгейт, владелец «Знамени». Это Джей Эрскин, который написал те статьи в «Частной жизни» и поставил «жучок» на ваш телефон. - Я помолчал, потом представил им Холли:

- Моя сестра, жена Бобби.

Холли придвинулась поближе ко мне, глаза ее расширились.

- Зачем они здесь? Это ты их привез?

- Ну, можно сказать, что мы привезли друг друга, - ответил я. - Где Мейнард с Бобби?

- По-моему, в большой гостиной.

Джаспер тащился через двор со второй лошадью, Джермин не переставая на него орал. Второй приехавший с ними конюх прятался в фургоне.

- Ну и долго мы будем тут стоять и глазеть на все это? - резко спросил Нестор Полгейт.

- Я не оставлю Холли одну с этим человеком, - сказал я. - Он опасен. К тому же, имейте в виду, он здесь по вашей вине. Поэтому мы подождем.

Полгейт переминался с ноги на ногу, но деваться ему было некуда. Мы все более или менее нетерпеливо ждали, пока Джаспер с конюхом поднимали помост и запирали фургон. Джермин Грейвс пробежал несколько шагов в мою сторону, показал мне неприличный жест и сообщил, что еще никому не удавалось безнаказанно встать ему поперек дороги и что я об этом еще пожалею.

- Вы мне за это заплатите! Я вам покажу!

- Кит… - испуганно прошептала Холли. Я снова обнял ее за плечи и ничего Грейвсу не ответил. Через некоторое время он резко развернулся на каблуках, подошел к машине, залез в кабину, захлопнул дверцу и так резко рванул с места, что лошади в прицепе, должно быть, попадали на пол.

- Вот свинья! - сказала Холли. - Как ты думаешь, что он сделает?

- Да он больше кричит, чем делает, - ответил я.

- В отличие от меня, - заметил Полгейт. Я посмотрел ему в глаза и сказал:

- Я знаю.

«Да, - подумал я, - теперь уже никуда не денешься».

Теперь мне, как никогда, нужна была сила. Господи, дай мне сил! Я отпустил Холли, подошел к машине, на которой мы приехали, и достал свой анорак.

- Холли, - сказал я, - проводи, пожалуйста, этих господ в маленькую гостиную. Я сейчас позову Бобби и… и его отца.

- Осторожнее, Кит! - со страхом сказала Холли.

- Постараюсь.

Она с сомнением посмотрела на меня, новее же отправилась к дому вслед за мной. Мы по старой привычке вошли через кухню - нам даже не пришло в голову воспользоваться парадным входом.

Полгейт, лорд Вонли и Эрскин следовали за нами. В прихожей Холли указала им дверь в маленькую гостиную, где по вечерам они с Бобби иногда смотрели телевизор. Большая гостиная была расположена дальше, и оттуда слышались голоса. Голос Мейнарда говорил не умолкая.

Я собрал все силы и заставил себя войти туда. И это была моя большая ошибка, едва не ставшая роковой. Бобби потом говорил мне, что он увидел меня таким же, как тогда, в конюшне, и потом в саду: мрачная тень, враг, старый, непримиримый враг, вечная темная угроза.

- … И если ты хочешь избавиться от него, ты должен сделать это, и сделать это сегодня, сейчас, - монотонно повторял Мейнард, словно твердят это уже много часов подряд.

А в руках у него был маленький черный пистолет.

Когда я вошел, он умолк. Глаза его расширились. Наверно, он увидел то же, что и Бобби: Филдинга, воплощение зла. Он сунул пистолет в руку Бобби.

- Давай! - рявкнул он. - Теперь или никогда!

Глаза его сына были стеклянные, как тогда, в саду. Он не сделает этого… Это невозможно…

- Бобби! - умоляюще воскликнул я. А он вскинул пистолет и прицелился мне в грудь.

Глава 20

Я повернулся к нему спиной. Я не хотел видеть, как он это сделает. Как он разобьет наши жизни: и мою, и свою, и жизнь Холли, и жизнь ребенка… Если он это сделает, я не хочу на это смотреть.

Время шло. Секунды тянулись бесконечно. «Даниэль…» - подумал я. И услышал за спиной голос Бобби:

- Кит…

Я окаменел. «Его так просто не напугаешь», - сказала Холли. Но Бобби с пистолетом напугал меня до потери пульса.

Бобби обошел меня и заглянул мне в лицо. Он был белый как мел - наверно, и я тоже. Пистолет был опущен - Бобби уже не целился в меня. Он вложил пистолет мне в руку.

- Прости, - сказал он.

Я не мог произнести ни слова. Он отвернулся и, спотыкаясь, точно слепой, направился к двери. В дверях появилась Холли. Он обнял ее и крепко прижал к себе, словно только что спасся от катастрофы. Собственно, так оно и было.

Я услышал позади какой-то шум и обернулся. Мейнард надвигался на меня, сжав кулаки, оскалив зубы - куда только делось все обаяние! Я развернулся к нему. В руке у меня был пистолет. Увидев оружие, Мейнард остановился и начал отступать. Он явно испугался.

- Вы подстрекали своего родного сына совершить убийство, - с горечью сказал я. - Вы нарочно заводили его…

- Это должен был быть несчастный случай! - сказал Мейнард.

- Да кто же поверит, что Аллардек убил Филдинга по несчастной случайности?

- Я готов был заявить это под присягой!

Вот ведь гад! Мне стало противно.

- Ступайте в другую гостиную! - приказал я и отодвинулся в сторону, давая ему пройти, но все время держа пистолет нацеленным на него.

Пристрелить меня самому у него кишка была тонка. И он, значит, решил сделать это руками Бобби…

Нет, зря я посоветовал заманить его сюда под тем предлогом, что Бобби хочет раз и навсегда от меня избавиться. Он едва не преуспел в этом. Я сам дурак.

Мы прошли через прихожую в другую гостиную. Полгейт, Эрскин и лорд Вонли были уже там. Они торчали посреди комнаты. А у входа, все еще обнявшись, стояли Бобби и Холли. У меня было такое ощущение, что я вхожу в клетку с тиграми. Холли потом говорила, что с пистолетом в руке я выглядел таким грозным, что она едва узнала во мне своего брата Кита.

- Садитесь! - приказал я. - Вы, - я указал на Мейнарда, - вон в то кресло.

Кресло было низкое и глубокое, и выбраться из него в случае чего было не так-то просто.

- Вы, Эрскин, - вот сюда, рядом с ним. А вы, лорд Вонли, на диван.

Полгейт, не дожидаясь приглашения, молча опустился на свободное место рядом с лордом Вонли.

- Достаньте электрошок, - приказал я ему, - положите его на пол и подвиньте сюда.

Я чувствовал, что ему отчаянно не хочется этого делать. Я видел это по его глазам. Но он все же пожал плечами, достал плоскую черную коробку и сделал то, что ему было приказано.

- Ну вот, - сказал я, - а теперь мы посмотрим один фильм.

Я покосился на пистолет.

- Стреляю я довольно хреново, - сообщил я. - Так что, если придется стрелять, я даже не знаю, в кого именно попаду. Так что лучше сидите спокойно.

Я перебросил анорак Бобби.

- Кассета в одном из внутренних карманов.

- Включить? - спросил Бобби, найдя кассету и достав ее. Руки его тряслись, голос дрожал. «Сука этот Мейнард!» - подумал я.

- Включай, - сказал я. - Холли, задерни занавески и зажги свет.

Когда фильм кончится, будет уже темно.

Пока Холли занавешивала окна, за которыми подходил к концу холодный хмурый день, все молчали. Бобби включил видеомагнитофон, телевизор, вставил кассету. Полгейт угрюмо посмотрел на анорак, который Бобби бросил на кресло.

Лорд Вонли взглянул на пистолет, на меня и отвернулся.

- Готово, - сказал Бобби.

- Включай, - сказал я. - И вы с Холли тоже сядьте и посмотрите.

Я закрыл дверь и прислонился к ней, как недавно лорд Вонли в «Гинеях».

На экране появилось лучезарное лицо Мейнарда. Мейнард попытался выбраться из кресла.

- Сидеть! - приказал я.

Должно быть, он догадался, что это за кассета. А он-то думал, что этого интервью давно уже не существует! Мейнард посмотрел на пистолет у меня в руке, прикинул расстояние, которое придется преодолеть, чтобы до меня добраться, и покорно откинулся на спинку кресла.

Интервью из мирного диалога переросло в открытые нападки. Лорд Вонли медленно разинул рот.

- А вы этого раньше не видели? - спросил я.

- Нет-нет! - сказал лорд Вонли, не отрывая глаз от экрана. Ну да, конечно: вряд ли Роза сочла нужным показывать похищенную кассету владельцу газеты за те два дня, что кассета пролежала в «Глашатае».

Они смотрели на экран, а я смотрел на них. Мейнарду было хреново. Лицо Эрскина оставалось каменным. Лорд Вонли сидел как зачарованный. Полгейт оживился и исполнился неподдельного любопытства. Бобби и Холли были в ужасе. Я с сожалением подумал, что Бобби предстоит испытать огромное потрясение: неприятно узнать, что твой отец такая сволочь.

Интервью закончилось, и на экране появились Перрисайды, рассказывающие, как они потеряли Метавейна. Потом Джордж Таркер со своим рассказом о том, как его сын покончил жизнь самоубийством. Потом Хью Вонли, умоляющий разрешить ему вернуться домой. И, наконец, снова Мейнард со своей самодовольной улыбкой.

Все это произвело большое впечатление даже на меня, а про остальных и говорить нечего. К концу фильма лица у всех были одинаково ошеломленные. Пожалуй, Джо был бы доволен эффектом, который произвело его творение, особенно оглушительное молчание под конец. Суд окончился. Обвиняемый был признан виновным. Оставалось вынести приговор.

Чернота на экране сменилась снегом, а зрители по-прежнему сидели не шевелясь. Я отлепился от двери, подошел и выключил телевизор.

- Вот, - сказал я. - А теперь слушайте.

Теперь внимание всех находившихся в комнате было приковано ко мне.

Мейнард угрюмо насупился от унижения.

- Вы и вы, - сказал я лорду Вонли и Нестору Полгейту. - Вы - или ваши газеты - заплатите Бобби компенсацию в размере пятидесяти тысяч фунтов каждый. Вы напишете расписки здесь и сейчас, не покидая этой комнаты, при свидетелях. Деньги должны быть выплачены через три дня. Расписки должны быть составлены по всей форме.

Лорд Вонли и Нестор Полгейт уставились на меня, не говоря ни слова.

- За это, - продолжал я, - я верну вам «жучок» и другие доказательства преступной деятельности Джея Эрскина. Кроме того, я гарантирую, что буду молчать о ваших покушениях на меня и мою собственность. Я верну вам чек на три тысячи фунтов, который сейчас хранится у моего банкира. И еще вы получите кассету с фильмом, который только что смотрели.

Мейнард попытался возразить, но никто не обратил на него внимания.

- А вы, - продолжал я, обращаясь к Мейнарду, - напишете Бобби расписку на сумму в двести пятьдесят тысяч фунтов, которые должны быть выплачены ему через три дня. Это покроет его долги за этот дом и конюшню, которые вы с вашим отцом заставили Бобби выплатить, несмотря на то, что это имущество должно было перейти к нему по наследству.

Мейнард открыл рот, но не произнес ни звука.

- Кроме того, - продолжал я, - вы отдадите майору Перрисайду и его супруге ту часть стоимости Метавейна, которой продолжаете владеть.

Он слабо покачал головой.

- За это я могу вам гарантировать, что копии этой кассеты не попадут в руки к таким щепетильным людям, как старший распорядитель, члены Жокей-клуба, патроны благотворительной организации, председателем которой вы недавно избраны, или в дюжину самых влиятельных контор в Сити.

Я помолчал.

- Когда деньги будут в банке, на счету Бобби, вы можете быть уверены, что с моей стороны вам больше ничто не грозит. Но только при условии, что вы больше никогда не причините вреда ни Бобби, ни Холли, ни мне. Помните, что фильм существует.

Мейнард наконец нашел в себе силы заговорить.

- Это насилие! - хрипло произнес он. - Это шантаж!

- Это справедливость, - возразил я. Наступило молчание. Мейнард обмяк в кресле, словно из него выпустили воздух. Полгейт и лорд Вонли ничего не сказали.

- Бобби, - сказал я, - достань кассету и убери ее куда-нибудь в надежное место. И принеси, пожалуйста, бумагу для расписок.

Бобби медленно встал. Он был как во сне.

- Вы обещали отдать кассету нам, - заметил Полгейт.

- И отдам, когда Бобби получит деньги. Если деньги будут в банке к пятнице, вы получите кассету, а также вещи Эрскина, так что ему не придется садиться в тюрьму.

Бобби унес кассету, а я посмотрел на непроницаемые лица Полгейта и лорда Вонли и подумал, что что-то уж слишком они спокойно к этому отнеслись.

Мейнард злобно смотрел на меня из своего кресла, но это было понятно. Этого я ожидал. Эрскин был, как всегда, отстранен и холоден. Хоть не ухмыляется, и то хлеб.

Бобби вернулся с большими листами бумаги, на которых он обычно писал счета владельцам, и раздал их Нестору Полгейту, лорду Вонли и своему отцу.

Отцу он протянул лист неуклюже, отвернувшись, не желая смотреть ему в глаза.

Я осмотрел их, сидящих с каменными лицами и с листами бумаги в руках, и в голову мне пришло несколько разрозненных слов и фраз, которые заставили меня остановиться.

- Погодите, - сказал я. - Не пишите пока.

Слова были: «недействительно»… «выдано под угрозой»… «выписано под пистолетным дулом»… Интересно, сам я об этом подумал, или эта мысль передалась мне от кого-то из бывших в комнате? Я внимательно осмотрел их одного за другим, заглядывая в глаза каждому. Не Мейнард. Не Эрскин. Не лорд Вонли.

Нестор Полгейт моргнул.

- Бобби, - сказал я, - подними с пола эту черную коробочку и выкинь ее в окно, в сад.

Он удивленно посмотрел на меня, но повиновался. В открытое окно ворвался порыв ноябрьского ветра, раздувая занавески.

- И пистолет тоже, - сказал я, передавая ему оружие.

Бобби неловко взял пистолет, выбросил его и закрыл окно.

- Ну вот, - сказал я, небрежно сунув руки в карманы. - Все вы слышали мое предложение. Если вы согласны его принять, напишите, пожалуйста, расписки.

Некоторое время никто не шевелился. Потом лорд Вонли потянулся к стоявшему рядом кофейному столику, взял с него журнал, положил на журнал лист бумаги и, слегка поджав губы, но не говоря ни слова, достал из кармана ручку, выдвинул стержень, написал несколько слов, расписался и поставил дату.

Потом протянул бумагу Бобби. Тот нерешительно взял листок.

- Прочти вслух, - сказал я.

Бобби дрожащим голосом зачитал:

- "Сим обязуюсь уплатить Робертсону Аллардеку пятьдесят тысяч фунтов через три дня, начиная с сегодняшнего".

Бобби поднял глаза и посмотрел на меня.

- Подписано: «Вильям Вонли». Число сегодняшнее.

Я посмотрел на лорда Вонли и ровным тоном сказал:

- Благодарю вас.

Он передал журнал Нестору Полгейту и предложил ему свою ручку. Нестор Полгейт с неподвижным лицом принял журнал и ручку и в свою очередь написал несколько слов.

Бобби взял у него листок, покосился на меня и прочел вслух:

- "Сим обязуюсь уплатить Робертсону Аллардеку пятьдесят тысяч фунтов через три дня, начиная с сегодняшнего". Подписано: «Нестор Полгейт». Число сегодняшнее.

- Благодарю вас, - сказал я Полгейту.

Бобби очумело уставился на документы, которые держал в руках. «Это покроет долг за непроданных жеребят, - подумал я. - Все, что ему удастся за них выручить, будет чистой прибылью».

Лорд Вонли и Джей Эрскин, словно исполняя некий ритуал, передали журнал и ручку Мейнарду.

Он тоже выписал расписку, со злостью, едва не прорвав пером бумагу. Я сам взял у него лист и прочел:

- "Сим обязуюсь уплатить моему сыну Робертсону двести пятьдесят тысяч фунтов через три дня. Мейнард Аллардек". Число сегодняшнее.

Я посмотрел на Мейнарда.

- Благодарю вас.

- Не смейте меня благодарить. Это оскорбление!

На самом деле я очень старался не выказывать своих эмоций. Хотя, разумеется, по отношению к Аллардеку я испытывал настоящее торжество. Мне пришлось признаться себе, что в моей радости было нечто и от нашей старинной вражды. Наконец-то Филдинг взял верх над Аллардеком! То-то довольны были бы мои кровожадные предки!

Я отдал расписку Мейнарда Бобби. Это позволит ему расплатиться с долгами и наконец-то встать на ноги и сделаться преуспевающим тренером. Он недоверчиво принял бумагу, словно ожидая, что она вот-вот растает у него в руках.

- Ну вот, джентльмены, - весело сказал я. - К пятнице мы получим деньги и вернем вам ваши расписки.

Мейнард встал. Его седеющие волосы были все так же гладко зачесаны, лицо угрюмое, губы плотно стиснуты, дорогой сюртук по-прежнему безупречен.

Внешняя оболочка осталась прежней, но я знал, что в душе он разбит и повержен. Мейнард смотрел в пол, избегая встречаться глазами с окружающими. Он подошел к двери, отворил ее и, не оглядываясь, вышел. В комнате повисла тишина, такая же, как после окончания фильма.

Нестор Полгейт поднялся на ноги, высокий, хмурый. Его сила оставалась при нем. Он еще раз внимательно и оценивающе посмотрел на меня, коротко кивнул и спросил у Холли:

- Где тут выход?

- Я вас провожу, - ответила Холли. Голос ее звучал подавленно. Она повела его в прихожую.

Эрскин последовал за ними. Выражение лица у него было мрачное. Вислые рыжеватые усы по-прежнему выражали неутолимую ненависть к тем, кому он причинил столько зла.

Бобби вышел вслед за ним, неся расписки так осторожно, словно они могли разбиться. Лорд Вонли поднялся последним. Он покачал головой, пожал плечами, растерянно развел руками.

- И что мне теперь делать? - спросил он. - Что я скажу вам, когда мы встретимся на ипподроме?

- "Доброе утро, Кит", - ответил я. Он почти улыбнулся, но потом ему снова стало неловко.

- Да, конечно… - сказал он. - Но после того, что мы сделали с вами в «Гинеях»…

Я пожал плечами.

- На войне как на войне! Я не сержусь, если вы об этом. Я объявил «Знамени» войну. А на войне без ран не обойтись.

- Вы и к скачкам так же относитесь? - с любопытством спросил он. И вообще к жизни?

- Я об этом как-то не думал. Но, видимо, да.

- Все равно извините… - сказал он. - Я просто не представлял себе, как это выглядит. Джей Эрскин принес эту штуку… Он сказал, что стоит пару раз пустить ее в ход, и вы будете как шелковый. Наверно, Нестор тоже не подозревал, как это ужасно.

- Ну да, конечно, - сухо сказал я. - И все же он это одобрил.

- Это потому, что вы не испугались всех его угроз, - объяснил лорд Вонли с проблеском искренности. Он действительно хотел, чтобы я понял и, возможно, даже простил его.

- Это насчет того, что он упрячет меня в тюрьму? Он кивнул.

- Сэм Леггат предупреждал его, что вы очень умны… что попытка подстроить вам ловушку может обернуться против них, что «Знамя» и сам Нестор могут нарваться на крупные неприятности… Дэвид Морс, их юрист, был того же мнения. Это мне Сэм Леггат сказал. Но вы должны понять Нестора. Он не любит, когда ему противоречат. Он сказал, что не позволит, чтобы какой-то… э-э… какой-то жокей взял над ним верх.

«Фрагмент опущен», - подумал я с улыбкой.

- Они не знали, на чем вас поймать, - продолжал он. - Нестор начал нервничать…

- И поставил «жучок» на мой телефон?

- Э-э… да.

- Хм, - сказал я. - Так Мейнард Аллардек пытается завладеть «Глашатаем»?

Лорд Вонли поморгал.

- Э-э… - сказал он. Потом пришел в себя.

- Как вы догадались?

- Похоже на то. Иначе зачем ему понадобилась половина акций Хью? Я так и подумал, что это он стоит за всем этим.

Лорд Вонли кивнул.

- Компания… Но за ней стоит Аллардек. Когда Хью мне во всем признался, я поручил своим людям раскопать все, что известно об Аллардеке. Просто порыться в грязном белье. Я до тех пор и не подозревал, что он владелец компании. Его имя никогда не всплывало. Я знал только, что та же самая компания год назад едва не захватила «Знамя». Во всяком случае, попытки были очень агрессивные. Нестору Полгейту пришлось потратить целое состояние, чтобы откупить их долю. Куда больше, чем стоили эти акции на самом деле.

«Вот так так!» - подумал я.

- И когда вы обнаружили, что ваш главный враг - Мейнард, и вспомнили, что лишь недавно давали ему рекомендацию, вы подумали, что, по крайней мере, заставите его поплатиться за содеянное, и мимоходом попросили Полгейта начать кампанию в «Знамени»?

- Нестор сказал, что он возьмется за это с радостью, если это тот самый Аллардек, который попортил столько крови ему.

- И вы даже не подумали о том, на что вы обрекаете Бобби?

- Эрскин обнаружил, что поставить «жучок» на телефон Аллардека он не может. Решили взяться за сына.

- Вот сволочи!

- Н-ну… да, пожалуй…

- И еще развозили номера всем поставщикам Бобби!

Лорд Вонли не стал особенно извиняться, просто сказал:

- Нестор говорил, что тогда эта история наделает больше шуму. Собственно, ведь так оно и вышло?

Мы вышли из гостиной в прихожую. Лорд Вонли сам сообщил мне то, о чем я хотел спросить: на чем был основан их союз с Полгейтом. На общей ненависти к Мейнарду.

- Вы воспользуетесь этим фильмом, чтобы помешать планам Мейнарда? спросил я. Он покосился на меня.

- Но ведь это шантаж… - вкрадчиво заметил он.

- Разумеется.

- Пятьдесят тысяч фунтов! - сказал он. - Да за такое сокровище это же не деньги!

Мы вошли в кухню и снова остановились.

- "Глашатай" - уже третья газета, у которой были проблемы с компанией Аллардека, - сказал лорд Вонли. - Одна за другой… он не успокоится, пока не приобретет какую-нибудь газету в личную собственность.

- Он одержимый, - сказал я. - И к тому же он всю жизнь хотел властвовать, хотел, чтобы перед ним ползали на брюхе. Хотел стать лордом.

У лорда Вонли отвисла челюсть. Я рассказал ему про деда и про девятилетнего Мейнарда.

- И он не переменился, - сказал я. - Он до сих пор хочет того же.

Сперва «сэр Мейнард», потом «лорд Мейнард». Но вы не беспокойтесь, это ему не светит. Я отправил копию фильма тому же человеку, которому ваша благотворительная организация посылала письмо с рекомендацией.

Лорд Вонли был ошарашен.

- Откуда… откуда вы знаете про письмо?

- Я его видел, - сказал я. - Мне показали. Я хотел знать, кому может быть известно, что Мейнард добивается рыцарского титула, и мне показали это письмо с вашей подписью.

Лорд Вонли покачал головой, видимо поражаясь причудливости жизни. Мы прошли через кухню и вышли на улицу. Было холодно. Во дворе горели фонари.

Часть денников была открыта, и там возились конюхи. Привычная картина, вечер в конюшнях…

- А почему вы пытались помешать мне поговорить с Хью? - спросил я.

- Я был не прав. Теперь-то я это понимаю. Но тогда… Вы ведь требовали от Нестора огромной компенсации. Он хотел одного - отобрать у вас «жучок» и заткнуть вам рот. - Лорд Вонли развел руками. - Видите ли, никто ведь не предполагал, что вы можете сделать то, что сделали. В смысле, когда речь шла только о том, чтобы очернить Мейнарда в глазах общественности, никто не мог предвидеть… Никто даже не знал о вашем существовании и уж тем более не учитывал, как вы можете повлиять на ход игры. Никто не знал, что вы станете защищать своего зятя, что вы окажетесь… таким.

Мы подошли к машине, где уже ждали Полгейт и Эрскин - темные силуэты за стеклом.

- На вашем месте, - посоветовал я, - я бы узнал, не самому ли Мейнарду принадлежат те букмекеры, у которых делал ставки Хью. И если да, то пригрозил бы ему подать в суд за мошенничество и отвоевал долю Хью.

Мы остановились в нескольких шагах от машины.

- Вы великодушный человек, - сказал лорд Вонли.

Мы стояли лицом к лицу, не зная, пожать друг другу руки или не стоит.

- Хью не мог устоять перед Мейнардом.

- Я знаю.

Лорд Вонли помолчал.

- Я позволю ему вернуться домой.

Он пристально смотрел на меня, видимо занятый теми же мыслями, что и я: протянуть руку или не стоит? Быть может, он этого и не хотел, но ведь все же именно он начал кампанию, от которой пострадал Бобби. Но, с другой стороны, в конечном счете Бобби немало от этого выиграл. Не было бы счастья…

Я подумал, что если он протянет мне руку, я ее пожму.

Он неуверенно протянул руку. Я коротко пожал ее - это был знак, что отныне между нами заключен мир.

- Увидимся на скачках! - сказал я.

Когда они уехали, я пошел разыскал под окном гостиной пистолет и электрошок и, сунув их в карманы, вернулся в кухню. Холли и Бобби сидели за столом и выглядели скорее ошеломленными, чем счастливыми.

- Чай есть? - с надеждой спросил я. Они, похоже, даже не услышали. Я поставил чайник и достал чашки.

- Кит… - сказала Холли. - Бобби мне все рассказал…

- Ага… У вас лимончика нет?

Она машинально достала из холодильника лимон и принялась его резать.

- Я едва не убил тебя, - сказал Бобби. Я понял, что потрясение не дает ему осознать, какие благоприятные перемены произошли в его положении.

Он все еще был бледен, и вокруг глаз виднелись темные круги.

- Так ведь не убил же, - возразил я.

- Да… Понимаешь, когда ты повернулся ко мне спиной, я подумал, что не могу стрелять тебе в спину… только не в спину… и очнулся. Словно пробудился от кошмара. Я не мог… как я мог… Я стоял с этим пистолетом и обливался холодным потом при мысли, как близок я был…

- Перепугал ты меня до поросячьего визга, - сказал я. - Ну, забудем об этом.

- Разве об этом можно забыть?

- Легко! - я ткнул его в плечо. - Лучше задумайся о том, что скоро ты, старик, станешь папочкой.

Чайник вскипел, Холли заварила чай. И тут мы услышали, как во двор въезжает машина.

- Они вернулись! - со страхом сказала Холли. Мы вышли на улицу, посмотреть, кто приехал. Всем нам стало не по себе.

Машина была большая и до боли знакомая. Две дверцы отворились. Из одной вылез Томас, шофер принцессы, в своем лучшем форменном сюртуке, из другой поспешно выскочила Даниэль.

- Кит! - Она очертя голову бросилась мне в объятия. Лицо ее было искажено волнением. - Ты… с тобой все о'кей?

- Да, как видишь.

Она уткнулась лицом мне в плечо. Я прижал ее к себе, почувствовал, как она дрожит, и поцеловал ее в макушку.

Томас отворил третью дверцу и помог выйти принцессе. Она была все в том же шелковом костюме, и Томас набросил ей на плечи соболью шубку.

- Я очень рада, что вы живы и здоровы, Кит, - спокойно сказала она, кутаясь в меха. Потом перевела взгляд на Бобби и Холли. - Вы Бобби, а вы Холли, верно?

Она протянула руку им обоим, и они растерянно пожали ее.

- Мы приехали, потому что на этом настаивала моя племянница Даниэль, - сообщила принцесса. - Когда я вернулась домой после ленча, Даниэль ждала меня на крыльце. Она сказала, что вам грозит смертельная опасность и что вы у сестры, в Ньюмаркете. Она не могла объяснить, откуда сна это знает, но сказала, что знает это совершенно точно. И что мы должны немедленно ехать сюда.

Бобби и Холли были ошарашены.

- Поскольку благодаря вам, Кит, я знаю, что телепатия действительно существует, - продолжала принцесса, - и поскольку вы действительно исчезли с ленча, а нам сообщили, что вам стало плохо, и Даниэль была очень взволнована… Короче говоря, мы приехали. И я вижу, что она была права, по крайней мере отчасти. Вы действительно здесь, у сестры.

- И насчет всего остального она тоже была права, - спокойно сказала Холли. - Он действительно был в опасности… на волосок от смерти. - Холли посмотрела мне в глаза. - Ты подумал о ней, да?

Я сглотнул.

- Да.

- Вот так так! - сказала Холли.

- Кит говорит точно так же! - улыбнулась Даниэль, поднимая голову.

Она начинала приходить в себя. - Просто ужас какой-то.

- Мы всегда так говорили. - Холли смотрела на Даниэль с растущим интересом и пониманием. На лице ее появилась улыбка. - Она как мы, да? спросила Холли.

- Не знаю, - ответил я. - Я никогда не знаю, о чем она думает.

- А давай попробуем! - предложила Холли и дружески обратилась к Даниэль:

- Попробуйте подумать о чем-нибудь, и посмотрим, угадает он или нет.

- О'кей!

Наступила тишина. Я мог думать только о том, что телепатия - штука непредсказуемая и действует далеко не всегда…

Я посмотрел на принцессу, на Бобби с Холли и увидел на их лицах ту же надежду, то же ожидание и сознание того, что сейчас, возможно, решается наша судьба…

Я улыбнулся Даниэль. Я точно знал, о чем она думает.

- О мешках, - сказал я.

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

20.02.2012