Джейн Фэйзер

Почти невинна

Пролог

Каркасом, 1360 год

Женщина улыбалась. Именно той улыбкой, которая неизменно будила змей похоти, сразу же поднимавших хищные головки в его животе и посылавших жар неотступного желания по всему телу. Всегда. Даже сегодня.

Мужчина вернул улыбку и, протянув руку, коснулся роскошных темных волос, ниспадавших почти до колен женщины и отливавших густой чернотой на фоне девственной белизны ее полотняной сорочки. Девственной белизны, так сокрушительно противоречащей набухшему чреву.

— Похоже, Изольда, твою красоту ничто не способно затмить.

Женщина восприняла комплимент как должное и принялась играть с каплями, падавшими с сальной свечи, стоящей перед ней на столе, скатывая жир в мягкие шарики. Пальцы с длинными ногтями мерно двигались, и мужчина ощутил шевеление в чреслах. Сколько раз эти ногти раздирали его спину в порыве страсти, сколько раз эти мелкие белые зубки впивались в плечо во время безумно бурного слияния?! Мужчина отвернулся и шагнул к узкой щели амбразуры, вырезанной в стене башни крепости-монастыря Каркасона. Ничего не видно, кроме узкой полоски неба, на которой брошью сияла одинокая звезда. Глубокую тишину в комнате каким-то образом смягчали потрескивание дров в очаге, скрип ножек ее стула по каменному полу, плеск вина, льющегося из кувшина в кубок. Услышав последний звук, он едва заметно напрягся. Но не повернулся, пока она не заговорила. А заговорила она только минуты через две.

— Подойди, Джон, выпей со мной. Этим вечером ты в странном настроении. Вспомни, пройдет много месяцев, прежде чем мы снова сможем быть вместе.

Какой сладостный, нежный, вкрадчивый, притворно-ласковый голос! К горлу Джона подступила желчь.

— Да, но, поверь, было чертовски трудно выбраться к тебе, — вздохнул он, возвращаясь к ней.

На столе стояли два оловянных кубка с вином. Ее рука хищно сжимала ножку одного. Того, что был перед ней. Полные, чувственные губы мужчины продолжали улыбаться, но веки были полуопущены, скрывая выражение голубых глаз. Неяркий свет отблесками заиграл на его золотистой голове, когда Джон наклонился, чтобы поцеловать ее рот, чуть скривившийся под его ласкающими губами. Как легко забыть обо всем…

— У меня для тебя подарок, — объявил он, медленно выпрямляясь.

Серые глаза женщины жадно блеснули, как всегда, при упоминании о столь соблазнительных вещах.

— Что именно?

— Крестильный дар для нашего ребенка, — пояснил он. — Сегодня ночью я уезжаю на войну в Бургундию, а ты родишь и получишь церковное очищение задолго до того, как мы сможем увидеться вновь.

— Где он?

Она даже соизволила подняться, высокая и грациозная, несмотря на большой живот. Живая, трепетная, со своими блестящими темными волосами и сверкающими глазами… пухлые рдеющие губы восторженно приоткрыты…

Ничего не скажешь, ее возлюбленный славился истинно царственной щедростью. Недаром он был могущественным принцем.

Он показал на кожаный мешок, лежавший на скамье у огня.

— Почему бы тебе не посмотреть самой?

Женщина мелкими шажками подошла к очагу и наклонилась над мешком. Тем временем мужчина бесшумно и ловко поменял местами кубки.

— Какая красота! — ахнула она, поднимая золотую двуручную чашу, усаженную изумрудами и рубинами.

— Загляни внутрь, — негромко посоветовал он. Она медленно вытянула нить сапфиров: каждый камень величиной с яйцо малиновки.

— О, Джон, ты никогда не перестанешь изумлять меня! — призналась она, глядя на него все с той же неизменной улыбкой. Мелькнула ли в ее глазах тень сожаления? Если и так, она исчезла, не успев появиться.

— Давай выпьем, — предложил мужчина. — За наше дитя.

Он поднес к губам кубок. Она последовала его примеру.

— За любовь, Джон.

— За любовь, — эхом отозвался он и осушил кубок.

Она проследила, как он пьет, прежде чем попробовать вино и броситься в его объятия. Теплая, любящая… и такая вероломная. И все же былое вожделение зажглось в нем, когда он почувствовал толчки ребенка в ее животе, так тесно прижатом к его собственному.

— Почему ты надел кольчугу? — неожиданно удивилась она, проводя рукой под его сюрко. (Средневековое одеяние, короткое у мужчин, длинное у женщин.) — Вряд ли это подходящий костюм для любовного свидания.

— Дороги опасны, — пояснил он, кончиком пальца обводя ее подбородок. — Разбой в этих краях приобрел поистине невероятные размеры.

Он снова привлек женщину к себе, ощущая вкус вина на ее губах.

И тут раздался звук, которого он ожидал. Его герольд трубил в охотничий рог, призывая воинов к оружию. Требуя собраться на большом дворе. Его люди будут готовы к атаке, но позволят врагам сделать первый шаг, хотя нападающие ничего не знают о словах умирающего шпиона, вырванных пытками и послуживших предупреждением тем, кого собирались принести в жертву.

Женщина в его объятиях чуть отстранилась и приподняла голову.

— Что это?

Топот бегущих ног, спотыкающиеся шаги эхом отдались на каменных плитах коридора и замерли перед тяжелой дубовой дверью. Дверь распахнулась.

— Госпожа, нас предали!

На пороге стоял монах в подпоясанной шнуром сутане францисканского ордена, судорожно сжимая грудь, из которой торчала рукоять кинжала. Как ни странно, крови не было. Монах вдруг вытянулся и рухнул на пол. Только тогда из раны медленно пополз алый ручеек.

— Что это? — повторила женщина, хватаясь за горло и с ужасом взирая на любовника: очевидно, на нее наконец снизошло озарение. — Что ты наделал?

— То самое, что ты собиралась сделать со мной, — пояснил он голосом, спокойным, как летнее море, и, молниеносно развернувшись, выхватил из-за пояса нож.

Еще мгновение, и оружие, пролетев в воздухе, вонзилось в сердце воина, пытавшегося перескочить через мертвеца. Воин, остановленный в прыжке, упал. Острый, хищно блестевший двузубый клинок выпал из его руки и со стуком покатился по полу.

Женщина внезапно поперхнулась, издала жалобный, сдавленный стон, по-прежнему отчаянно хватаясь за горло. Глаза в ужасе расширились.

— Что ты сотворил со мной?

— Только то, что ты намеревалась сотворить со мной, — повторил он.

Ее взгляд метнулся к кубкам, и лицо исказилось страхом. Она согнулась пополам и, обняв руками живот, вскрикнула:

— Помоги! Во имя Господа, помоги мне!

Он осторожно опустил ее на пол, не в силах испытывать жалость к женщине, страдающей от мук, которые она хотела уготовить для него. Только она знала, как действует подсыпанный в вино яд.

Ее глаза подернулись дымкой, начали мутнеть. Тело ритмически содрогалось, но сознание, похоже, уже покинуло женщину. Мужчина встал перед ней на колени и наспех пробормотал слова церковного отпущения, как предписывал папский эдикт. Несмотря на бесчисленные тяжкие грехи, совершенные этой женщиной, несмотря на то что руки ее были по локоть в крови, он не мог хладнокровно предать ее вечному проклятию.

Продолжая шептать, он вдруг заметил какие-то новые судороги, отличные от тех, что сотрясали ее тело. Это ребенок прокладывал себе путь в мир.

Мужчину на мгновение обуяла нерешительность. Ребенок его, но зародился и вырос в чреве преступницы и уже потому ничего не значил для Джона. Если он сейчас уйдет, дитя погибнет вместе с матерью. Вероятно, ему все равно не жить: какие шансы у восьмимесячного малыша? Но что-то в этой примитивной борьбе за жизнь, в слепой потребности увидеть свет не позволило Джону равнодушно отвернуться.

Он поднял подол сорочки и помог ребенку родиться. Головка показалась в тот самый момент, когда мать в последний раз вздохнула. К его изумлению, девочка тут же залилась прерывистым плачем. Она родилась маленькой, чего следовало ожидать от недоношенного ребенка, зато ручки и ножки оказались на месте, на каждой было по пять пальчиков. Она уставилась на отца немигающим взглядом, хотя пронзительные вопли сотрясали крошечное тельце.

В этой комнате случилось уже немало смертей.

Мужчина вынул из-за пояса маленький кинжал, перерезал и перевязал пуповину, завернул новорожденную в подбитую мехом мантию и покинул место рождения и смерти.

Глава 1

В хижине, сплетенной из прутьев, обмазанных глиной пополам с нарезанной соломой, было темно. Темно и холодно. Ледяной ветер, врывавшийся в служившую дымоходом дыру в крыше, раздувал в сыром воздухе клубы дыма, хотя огонь в очаге едва тлел. Несмотря на холод, блохи так и кишели в полусгнивших тростниковых подстилках, кое-как разбросанных по утоптанному земляному полу, и девочка то и дело рассеянно похлопывала себя по ноге. Ее внимание было приковано к пенившейся жидкости, налитой в стоявшую на полу мелкую глиняную миску.

— Что ты видишь там, Безумная Дженнет? — благоговейно прошептала она, безуспешно пытаясь прочесть таинственное послание судьбы, такое понятное и ясное для ее собеседницы.

Безумная Дженнет покачала головой и закудахтала, скорее ехидно, чем весело.

— Пусть меня прозвали Безумной, но, поверь, разума у меня куда больше, чем у многих, и советую не забывать этого, малышка.

— Не забуду, — пообещала Магдалена, стараясь не оскорбить провидицу в столь решающий момент. — Так что ты видишь?

— Воду и землю, открытые просторы, — бесстрастно пробормотала ведьма.

Девочка разочарованно поморщилась.

— И я отправлюсь в эту землю? — все же спросила она, пытаясь найти хоть какой-то смысл в словах старухи.

— Кто знает? — Безумная Дженнет вскочила, поднесла к губам кожаную фляжку и сделала большой глоток. — Кто знает?

Она вытерла рот тыльной стороной грязной, скрюченной руки и выпрямилась. Магдалена по опыту знала, что как только Безумная Дженнет начинает прикладываться к фляжке, новых пророчеств ждать не приходится. Поэтому девочка с безутешным видом тоже встала, отряхивая оранжевое холщовое платьице, в котором наверняка успело скопиться немало мерзких созданий. Пусть в полумраке этого не видно, но в лачуге ужасная грязь и целые стаи блох и клопов.

— Ты сказала, что приготовишь мне амулет! Чтобы я тоже могла сотворить волшебство! И чтобы по моему повелению что-то произошло.

— А что именно должно произойти, малышка?

Старуха потянулась к вделанной в стену полке и сняла оттуда шкатулку.

— Все, что угодно, — объявила Магдалена. — Все, что угодно.

Безумная Дженнет прищурилась, стараясь разглядеть ее лицо в тусклом свете.

— Когда-нибудь ты забудешь о своих страстных желаниях. Знай, придет день, и ты станешь молиться, чтобы все осталось по-прежнему. Мало того, ты захочешь этого из страха перед грядущим злом.

Магдалена вздрогнула. Никто не мог точно сказать, сбудется ли очередное предсказание благодаря способности Безумной Дженнет предвидеть будущее или это просто пустая болтовня.

— Дай мне руку.

Ребенок послушно протянул руку. Старуха принялась рыться в шкатулке и, выбрав несколько предметов, положила на ладонь девочки. Оказалось, что волшебными свойствами обладают клочья волос, крохотные косточки, змеиный глаз, кошачий зуб и какой-то похожий на растертый пепел порошок. Магдалена зачарованно уставилась на все это, явно потрясенная столь веским доказательством колдовских сил ведьмы.

— Клади это под подушку три ночи подряд, — наставляла Дженнет, — и на ужин ничего не ешь, кроме бульона. Если набьешь живот, заклинание не сработает.

Магдалена представила, как сует все эти предметы под подушку кровати, на которой спала с теткой, и сердце слегка дрогнуло, хотя горло защекотало от сдерживаемого смеха. Но она постаралась не показывать виду, понимая, что хозяйка вполне может посчитать непочтительным такое легкомысленное поведение по отношению к свидетельствам ее поразительного дара. Поблагодарив старуху, девочка осторожно выскользнула из хижины. К сожалению, она оказалась недостаточно осмотрительной.

Лорд Беллер стоял на крепостной стене замка Беллер, глядя на темное волнующееся море деревьев, именуемое лесом Раднор. Именно из этих таинственных глубин обычно появлялись нападающие, и присутствие часовых на всех четырех башнях замка служило явным доказательством бдительности владельца. Такова была задача приграничных лордов, к которым относился и лорд Беллер: защищать границы от набегов со стороны валлийских равнин. Своими владениями, рассеянными вдоль границы, лорды правили именем короля, но никто не отличался таким чувством долга, как лорд Беллер. Он яснее других сознавал всю важность своих почетных обязанностей стража границ.

Однако в этот мрачный, холодный февральский день приграничный лорд ожидал совсем других гостей. Они должны были явиться с миром и по делу, чрезвычайно его занимавшему.

Грачи с хриплыми криками вились над зубчатыми стенами крепости, построенной не для комфорта, а для обороны. В центре замкнутого пространства возносился к небу гигантский донжон, возвышавшийся над хозяйственными постройками и отбрасывавший зловещую тень на лабиринт крытых галерей и внутренних дворов.

Неожиданный взрыв раскатистого смеха заглушил крики грачей и обычные повседневные звуки: стук молотка по наковальне, звон сбруи, топот тяжелых воинских сапог. Стоявший на стене мужчина круто развернулся, чтобы взглянуть вниз, на просторный двор. Двое пажей играли в догонялки, ловко пробираясь через группки воинов, подбадривавших мальчишек веселыми криками или в зависимости от настроения сердито на них цыкавших. Один из мальчишек сорвал с себя бархатный берет цветов Беллера и ловко увернулся от уже собиравшегося его схватить преследователя. Два желтых мастифа с громким лаем включились в игру.

Посчитав, что проделки мальчишек лежат скорее на ответственности старшего над пажами, лорд Беллер уже хотел было вернуться к обозрению горизонта, когда краем глаза уловил проблеск чего-то оранжевого на стене, окружавшей внешний двор замка.

Губы мужчины сердито сжались. Только одна причина могла заставить девчонку появиться здесь: хижина Безумной Дженнет находилась в самом дальнем углу внешнего двора. Из страха перед сверхъестественными силами колдуньи никто не смел выгнать ее из замка, но все обитатели дружно сторонились столь опасной особы и навещали ее только в крайней нужде или из искреннего сочувствия к ее невзгодам.

Лорд Беллер, шагая так широко, что подбитое мехом сюрко развевалось на ходу, подошел к лестнице, сбежал по каменным ступенькам и оказался во внутреннем дворе как раз в тот момент, когда из центральной арки показалась хрупкая фигурка.

— Где ты была? — строго спросил он, уже зная ответ.

— У Безумной Дженнет, сэр, — пролепетала Магдалена, зная, что лгать не имеет смысла.

Лорд Беллер взирал на нее с обычной смесью неловкости и недоумения. Согласитесь, совершенно неестественно для одиннадцатилетней девочки бегать к грязной ведьме и слушать ее завывания и бормотание. Почему она не страшится старухи подобно любому ребенку ее возраста и воспитания?

Его зоркие глаза подмечали все: невыразимо грязное платьице, ленту, едва не выпадавшую из длинной каштановой косы, крепко сжатый кулачок.

— Что у тебя в руке?

Магдалена старательно изучала булыжники под ногами, мучительно решая, не стоит ли попробовать сохранить тайну. Но, хорошо понимая, что это невозможно, медленно разжала пальцы и показала малоприятную на вид кучку мусора.

— Это амулет.

Лорд Беллер невольно сжался. Господи милостивый, да что же это за дитя такое, которое не гнушается колдовством? Неужели клеймо рождения навеки запятнало девочку? Все одиннадцать лет лорд честно старался стереть это клеймо. Что ж, попытается в последний раз. Больше всего ему хотелось сгрести мерзкий устрашающий хлам с ладони Магдалены и развеять по ветру. Но он не осмеливался. Если в этой горке мусора действительно заключено некое волшебство, не стоит до нее дотрагиваться. Следует вернуть все туда, откуда взяли.

Схватив свободную руку девочки, он направился назад, к лачуге Безумной Дженнет, откинул прикрывавшую вход шкуру и едва не задохнулся от гнусного смрада. Завидев гостя, Безумная Дженнет злорадно закудахтала:

— Ну и ну, господин мой! Неужели решили навестить старуху? Что я могу для вас сделать? Желаете получить пухленькую, на все согласную девицу… •или силы, чтобы ею насладиться? Боюсь, последнее не в моей власти, ибо эти удовольствия давно для вас недостижимы.

Издевательский смех шуршал, словно опавшие листья.

Подобные слова не годились для детских ушей, и вместе с неловкостью в лорде Беллере вспыхнул гнев. Подтолкнув девочку вперед, он приказал:

— Немедленно верни эту омерзительную гадость! Магдалена шагнула к старухе и бережно сложила содержимое своего кулачка на пол.

— Благодарю вас, дама, но, к несчастью, не могу это принять.

Старая Дженнет ничего не ответила, и гости без дальнейших слов покинули обиталище ведьмы и молча направились к внутреннему двору. Магдалена уже смирилась с неминуемым наказанием и быстро семенила маленькими ножками, стараясь не отстать от разгневанного отца. Тот широкими шагами устремился к донжону и через высокий арочный вход проник в большой парадный зал замка. Древняя гончая, распростертая перед массивным очагом, подняла лохматую голову, но слуги и девушки, сновавшие по большому помещению с охапками свеженарезанного тростника, которым устилался пол, едва взглянули на своего господина, державшего за руку девочку. Они вместе поднялись по лестнице, ведущей из зала, и прошли по длинному коридору в женское крыло замка.

Втолкнув Магдалену в спальню, которую та делила с теткой, лорд Беллер взялся за розги. Порка проходила в угрюмой тишине. Ребенок не издал ни звука, хотя глаза были полны слез. Лорд положил розгу на полку у очага и, все еще сердито хмурясь, пошел обратно. Магдалена стояла спиной к нему, гордо расправив плечи и отвернув лицо, чтобы он не видел дрожащих губ и мокрых щек.

Лорд устало покачал головой, невольно восхищаясь гордостью ребенка, не собиравшегося показывать, как ему больно, и одновременно желая услышать из его уст мольбу о прощении. Но он не заметил ни малейших признаков раскаяния. Склони она перед ним голову, и он, в свою очередь, сделал бы шаг ей навстречу. Но Магдалена не двигалась с места, по-прежнему свирепо непреклонная в своем отказе хоть как-то ему помочь.

Что за дикое, неукротимое дитя! И хотя Беллер снова выругал себя за применение подобных определений в отношении одиннадцатилетнего ребенка, именно они как нельзя точнее отражали его чувства. Неужели сама судьба неблагосклонна к девочке? Или прошлое держит ее в цепких лапах? Одно из двух.

Он вдруг поймал себя на том, что гадает, какие предсказания содержатся в ее гороскопе, но тут же выбросил из головы крамольные мысли. С Божьей помощью скоро с его плеч слетит груз забот, и ответственность за будущее девочки ляжет на кого-то другого. И это будущее начинается сегодня!

Он направился к выходу, но у самого порога остановился и уже спокойно, почти бесстрастно объявил:

— Сегодня я жду посетителей. Ты будешь представлена им в большом зале. Подожди здесь, пока за тобой не придет тетя.

Дверь за ним закрылась. В скважине повернулся ключ.

Теперь Магдалена могла свободно плакать. Не только из-за боли в спине, но и из-за собственного упрямства и извращенной натуры, не позволявших вести себя, как подобает благородной девице. Что рождает в ее крови демонов озорства, подбивающих ее постоянно петь, танцевать и прыгать? Почему она не может спокойно посидеть за лютней или вышиванием, не умеет сдержать бьющей через край душевной радости, безудержного веселья, вызванного избытком эмоций, почему никак не способна ощутить, что принадлежит этой унылой, сырой приграничной стране холодных камней и густых лесов? И все же она не ведала ничего иного. Не знала других опекунов, кроме отца и тетки, которые — и это она знала в глубине души — делали для нее все, что могли, несмотря на то что она приносила им одни разочарования. Так что не стоит обвинять их в несправедливости. Но отчего она иногда изнемогает от ненависти, абсолютно уверенная в том, что здесь ей не место, что она никогда не была и не станет своей в этом суровом краю, что окружающие люди — лишь временное явление в ее жизни?

Она бросилась лицом вниз на огромную кровать, но, не созданная для горестей, просто не была способна долго страдать. Слезы быстро высохли при мысли о скором приезде неизвестных гостей.

Оставив Магдалену, лорд Беллер отправился на поиски сестры и нашел ее в большом квадратном соларе, комнате, где проводили свободное время благородные дамы, согретой пылающим в очаге огнем и освещенной толстыми восковыми свечами, вставленными в укрепленные на стене кольца. Каменные плиты пола покрывали звериные шкуры, а сияние свечей в высоких канделябрах отбрасывало золотистые отблески на длинный стол, размещенный под узкими окнами, в которые струился серенький свет февральского дня. Сидевшая за столом леди Элинор подняла глаза от вышивания.

— Доброе утро, брат, — начала она, но улыбка тут же померкла при виде мрачного лица лорда. — Какие-то неприятности?

— Насколько мне известно, все в порядке, — обронил он, подходя ближе и протягивая руки к огню. — Жаль только, что ты не уделяла достаточно внимания Магдалене. Она опять удрала к Безумной Дженнет.

Леди Элинор пригладила аккуратные складки головного платка.

— Она очень шустра, Роберт. Простой смертный не в силах за ней уследить. Ты наказал ее?

— Разумеется, — с тяжким вздохом кивнул лорд. — Как думаешь, надолго запомнится урок?

— Пока не заживут рубцы, — ответила Элинор, откладывая шелк и иглы. — Но твоему опекунству скоро придет конец.

Она проницательно взглянула на брата, но тот только головой покачал:

— Не хочу, чтобы меня упрекали за пренебрежение своими обязанностями. Мы несли этот крест одиннадцать лет, и все же сомневаюсь, что добились успеха. Она такой странный ребенок…

— Тебе поручили заботу о ее здоровье, безопасности и защиту от тех, чье воздействие может быть губительным для девочки, — перебила сестра, — и ты выполнил все, что от тебя требовалось. Она крепкий, сильный ребенок и, как тебе было велено, понятия не имеет ни о своем происхождении, ни о печальных обстоятельствах своего рождения.

Беллер кивнул, гладя свою седеющую бороду. Сестра сказала чистую правду, но он не мог отделаться от ощущения, будто упустил что-то. Не имея никакого опыта в воспитании детей, он, как умел, выполнял свой долг по отношению к Магдалене и не забывал о необходимости проявлять не только строгость, но и доброту. Однако результаты такого воспитания были далеки от ожидаемых. Магдалена росла необычной девочкой, и оставалось лишь верить, что все его старания оказались бессильными против губительного влияния матери, передавшей свои пороки ребенку, лежавшему в ее чреве. Что скажут те, под чье крыло она перейдет теперь?

За воротами замка раздался резкий, требовательный вопль трубы. Лорд Беллер поспешил к окну, едва герольд замка ответил на зов. Через ров перекинули подвесной мост, огромные ворота медленно раздвинулись, и в замок въехал отряд лучников и арбалетчиков. За ними следовали шесть рыцарей на конях с заплетенными гривами и украшенных плюмажами. Поверх доспехов сверкали расшитые золотом бархатные одеяния. Во главе скакал рыцарь в голубом с серебром сюрко. Рядом держался оруженосец со штандартом, на котором извивался дракон на лазурно-серебристом поле. Остальные оруженосцы, пажи и вооруженные мечами воины составляли арьергард. Немалое войско! И всего лишь для того, чтобы забрать из приграничной крепости маленькую девочку! Но дороги буквально кишели разбойниками, а малышке еще предстоит выполнить свое предназначение.

— Они приехали! — объявил лорд, направляясь к двери. — Я должен встретить их во внутреннем дворе. Будь готова через час представить им Магдалену.

Леди Элинор поспешила в свою спальню, на ходу приказав служанке немедленно принести горячей воды. Повернув ключ в скважине, она вошла. Магдалена, уже успевшая позабыть невзгоды, забралась на подоконник и жадно смотрела на происходящее во дворе. Пажи и конюхи торопились взять поводья коней и подставить всадникам специальные колоды, чтобы легче было спешиться. Прибывший герольд по-прежнему сидел в седле. Труба с лазурно-серебристым флажком была опущена в знак почтения к хозяевам. Отец Магдалены приветствовал своих благородных гостей, обмениваясь с ними любезностями под серым небом, пока его пажи разносили чаши с вином. Вскоре вновь прибывшие исчезли в дверях парадного зала, сопровождаемые их собственными пажами и оруженосцами. Воины направились в казармы, находившиеся в специально предназначенном для гарнизона дворе. Лошадей отвели в стойла и на пастбища за боковыми воротами.

— Кто они, госпожа моя тетушка? — полюбопытствовала Магдалена, поспешно спрыгнувшая с подоконника, заслышав знакомый шорох бархатных юбок.

— Гости из Лондона. Покажи мне руки, — велела Элинор и, сокрушенно покачав головой при виде грязных, обломанных ногтей, добавила: — Немедленно умойся и переплети косы. Сейчас найдем тебе подходящее одеяние.

Она открыла сундук и стала в нем рыться.

— От короля? — не отставала Магдалена, неохотно окуная тряпочку в тазик с горячей водой и принимаясь вытирать лицо.

— Ради Бога, дитя мое, нельзя же быть такой неряхой! — воскликнула Элинор вместо ответа и, нетерпеливо выхватив тряпочку, начала энергично скрести щеки девочки. — А теперь сбрасывай свои лохмотья и надень вот это.

Она протянула Магдалене платье из тяжелого бархата, которое полагалось носить в торжественных случаях. Магдалена недовольно поморщилась. Она ненавидела подобные ткани, считая их слишком неудобными, стеснявшими движения и невыносимо жаркими. Но ни словом не возразила. Только развязала простой кушак и стянула через голову оранжевое платьице.

— Смотри, какая ты хорошенькая! — уже мягче заметила Элинор. — Алый цвет тебе идет. Кроме того, ты можешь надеть шапочку из серебряной парчи.

— Так это посланцы короля? — продолжала допытываться Магдалена, стоя неподвижно, пока тетка шнуровала ее лиф и надевала кушак из алого и серебристого шелка.

— Об этом ведает только твой отец, — резковато бросила та. — Он скажет тебе все, что сочтет нужным.

Магдалена поджала губы, но, поскольку не могла отрицать справедливости слов тетки, не видела смысла в том, чтобы навлекать на свою голову очередные упреки, продолжая упорствовать в своем любопытстве, и поэтому поспешно сменила тему:

— Значит, мой отец устроит для них большой пир?

— Разумеется. И поэтому мне нужно спешить на кухню, убедиться, что все идет хорошо, — кивнула Элинор, мгновенно забыв обо всем, кроме обязанностей хозяйки замка. — Пойдем, спустимся в зал, и отец тебя представит. А потом тихонько посидишь в моем соларе, пока за тобой не пошлют.

Последнее замечание совсем не понравилось Магдалене, но, помня об утреннем уроке, она оставила свои возражения при себе и скромно потупила глаза.

— Ну вот, сойдет, — решила Элинор, довольная своими усилиями, и, приладив к голове воспитанницы туго сидевшую шапочку из серебряной парчи, нетерпеливо потребовала: — Скорее же!

Магдалена последовала за ней по коридору к каменной лестнице, ведущей в зал. Лорд Беллер с гостями стояли у огромного очага с оловянными кубками в руках. Тут же крутились пажи и оруженосцы, боявшиеся пропустить приказания господ.

— Благородные рыцари, позвольте представить вам мою сестру, леди Элинор, и дочь, Магдалену, — объявил Беллер, едва дамы ступили в зал.

Магдалена почтительно присела перед рыцарями, на одежде которых горела кровавым пламенем алая роза Ланкастеров, но успела разглядеть только одного, моложе остальных, оказавшихся, как ни странно, его вассалами. Настоящий великан: широкоплечий, ростом более шести футов, с длинными рыжевато-золотистыми волосами, спускавшимися густыми волнами до самого собольего воротника его голубого с серебром сюрко. Яркие синие глаза под тяжелыми бровями изучали ребенка с искренним интересом. Забыв о приличиях, Магдалена ответила таким же внимательным взглядом прозрачно-серых глаз и про себя решила, что не встречала мужчины красивее.

Гай де Жерве — ибо таково было имя лорда — неожиданно рассмеялся и пощекотал ее шейку.

— Она хорошо сложена, лорд Беллер! Стройная, как молодой побег, и, если судить по глазам, душа ее так же чиста и ясна.

Магдалена нашла, что для такого гиганта голос у него был на удивление мягок.

Лорд Беллер признательно наклонил голову.

— Хотелось бы в это верить, господин мой. Но отец Клемент не всегда бывает согласен с таким утверждением.

Магдалена слегка покраснела при намеке на ее проделки, считая, что замковый капеллан, на кого была возложена обязанность заботиться о душах здешних обитателей, иногда проявляет чрезмерное рвение. И поскольку он же руководил занятиями девочки, ей больше других приходилось страдать от его стараний.

Лорд де Жерве ободряюще улыбнулся.

— Так вы еще и проказница, малышка Магдалена смущенно опустила глаза, сообразив, что его добродушное замечание привлекло к ней внимание всех собравшихся. Гай снова засмеялся.

— Я не ожидаю ответа.

Отвернувшись, он взял лорда Беллера под руку и отошел в дальний угол.

— Знает ли дитя о моей миссии? — вопросил он, сразу став серьезным.

Беллер покачал головой и мрачно свел брови.

— Я посчитал, что лучше не тревожить ее подобными откровениями. У нее и без того слишком живое воображение, не говоря уже о не всегда уместной резвости. Если она расстроится… — Он осекся и пожал плечами: — Не вижу причин заранее создавать себе и вам излишние трудности.

— Пожалуй, вы правы, — согласился де Жерве, задумчиво гладя подбородок и оглядываясь на девочку, неловко переминавшуюся около тетки. — Так она ничего не ведает… и не подозревает?

Беллер снова покачал головой.

— Она считает меня своим отцом.

— А что ей рассказали о матери?

— Только что та умерла родами. Странно, но, несмотря на свое ненасытное любопытство, девочка почти никогда не говорит на эту тему.

Синие глаза понимающе блеснули.

— Вижу, ваша подопечная не из покорных овечек?

— Да, нелегко с ней приходилось, — признал Беллер после некоторого размышления. — Мы делали все, что могли, но не стану отрицать, есть в ней что-то необычное, я бы сказал, неестественное. Мне оказалось не под силу с этим бороться. Отец Клемент убежден, что мы были слишком снисходительны и что в ее душе поселилось зло, которое необходимо вырвать с корнем. — Он рассеянно подергал себя за бороду, прежде чем добавить: — Но сам я вовсе не убежден, что ее душа так уж черна. Во всяком случае, вина лежит не на ней…

Лорд осекся, словно боясь сказать больше, чем необходимо.

— И что же вы заподозрили? — осторожно допрашивал де Жерве. Беллер пожал плечами:

— Она проклята в чреве матери. Обстоятельства ее появления на свет таковы, что бедняжка с самого дня рождения помечена дьяволом.

Гай де Жерве нахмурился. Предположение Беллера было не столь уж невероятным, но если даже тот прав, планы в отношении девочки все равно не изменятся. Однако все, посвященные в тайну, должны быть предупреждены, чтобы распознать малейшие проявления порока.

— Если не возражаете, я хотел бы потолковать с ней наедине, — объявил он. — Неплохо бы получить хоть какое-то представление о ее характере. Мы не хотели бы задерживаться здесь, и поскольку нужно без проволочек решить дело, лучше заняться им сразу.

— Помолвка?

— По доверенности, сегодня вечером, если это можно устроить.

— После вечерни, — решил лорд Беллер. — Вы сами уведомите ее?

— Если только вы не пожелаете взять это на себя, — учтиво улыбнулся Гай.

— О нет, я устраняюсь от столь нелегкой задачи. Кроме того, она вполне может выслушать как меня, так и вас.

Де Жерве ничего не ответил. Мужчины вернулись к очагу.

— Магдалена, лорд де Жерве желает поговорить с тобой, — сообщил лорд Беллер, подхватывая щипцами выпавшее из очага полено. — Веди себя прилично и не распускай язык.

Магдалена растерянно уставилась на рыцаря. Какое дело может быть к ней у столь великолепного воина?

Жерве почтительно поклонился, хотя в его глазах так и плясали веселые искорки.

— Не удостоите ли меня вашей компании во время короткой прогулки, леди Магдалена?

Польщенная, девочка присела.

— Разумеется, сэр, если вы этого желаете.

Она нерешительно положила пальчики на согнутую калачиком руку, и Гай немедленно накрыл их ладонью. Таким вот величавым манером они покинули парадный зал и вышли на свежий воздух.

— Пройдемся в саду? — осведомился он. — Там не так ветрено.

— Как угодно, — с тупой покорностью, явно отдававшей фальшью, ответила шагавшая рядом девочка.

— А вы, демуазель? (Сокр. от «мадемуазель» — обращение, принятое в средние века в Англии, где французский язык некоторое время существовал наравне с английским.) Чего хотите вы? Магдалена смело взглянула в его глаза.

— Честно говоря, сэр, я предпочла бы прогуляться по крепостной стене. Обычно это запрещается. Но с таким эскортом, как вы…

Она красноречиво пожала плечами. На маленьком личике было написано нетерпеливое ожидание.

— Что ж, если не боитесь ветра, — кивнул он, направляясь к стене, — так мы и сделаем.

Они поднялись наверх, и хотя ветер безжалостно колол лица ледяными иглами, Магдалена в своем тяжелом бархате и шерстяной камизе, казалось, ничего не замечала. Подбежав к парапету, она перегнулась и вгляделась в лес, казавшийся в зимней дымке чем-то вроде бесформенной темной массы, простиравшейся до самого горизонта.

— Вот уже больше трех месяцев как не было ни одного набега! — воскликнула она, и Жерве мог бы поклясться, что расслышал в ее голосе оттенок сожаления.

— Похоже, вам это не по душе, — заметил он, подходя к каменной скамье, вырезанной прямо в парапете.

Что-то похожее на улыбку искривило ее губы.

— По крайней мере тогда хоть скучать некогда, — призналась она. — Весьма волнующее событие.

Очевидно, он зря боялся, что разговор получится неловким и натянутым! Значит, в ее жизни не хватает волнующих событий, вот как?

Усевшись, он похлопал по гладкому камню, предлагая девочке устроиться рядом.

Магдалена недовольно наморщила носик.

— Вряд ли у меня получится. Видите ли, совсем недавно меня высекли.

— Неужели?

Понимающе кивнув, Жерве встал, и они продолжили неторопливую прогулку.

— За какой же проступок?

Магдалена поколебалась. А вдруг этот лорд возмутится ее поведением так же сильно, как отец и тетка? Ей отчего-то не хотелось, чтобы он дурно подумал о ней, и в то же время некая извращенная гордость так и подталкивала испытать этого человека.

— Ходила к Безумной Дженнет, — дерзко выпалила она, — и получила от нее амулет.

— Амулет? Для чего? — поинтересовался он без всякого удивления или отвращения.

— Чтобы совершить что-нибудь увлекательное, — пояснила она и после минутного молчания добавила: — Разве можно быть счастливой, если кругом такая скука и совсем нечего делать, кроме как сидеть с теткой и вышивать или изучать Псалтырь с отцом Клементом, которому ничем не угодишь. Вечно он жалуется на меня отцу! Играть здесь не с кем и поговорить тоже! Иногда отец разрешает сопровождать его на охоту с гончими или соколами, но потом я обязательно что-нибудь натворю, и меня никуда не берут. Я люблю танцевать и петь. Так хочется кататься верхом, стрелять из лука и охотиться с соколами, но все мои ровесники — это пажи, а им запрещено подходить ко мне. Это место такое угрюмое, мрачное и холодное, что, кажется, я совсем здесь чужая.

Гай услышал в голосе девочки не только отчаянное одиночество, но и непонимание того, что с ней происходит, и сердце его больно сжалось. Тот, кто давал распоряжения, касающиеся воспитания Магдалены, очевидно, не задумался о том, как плохо ей придется в этой дикой приграничной местности, где опекунами ее будут убежденная старая дева и бездетный вдовец средних лет. Ее подлинный отец заботился исключительно о сохранении тайны и безопасности ребенка. За ней, очевидно, неплохо приглядывали и делали все, чтобы она, если Господу будет угодно, выросла из девочки в женщину, но счастье и веселье вовсе в расчет не принимались.

Гай де Жерве задумчиво поднес ко рту сцепленные ладони и, сведя брови, воззрился на малышку. Судя по виду, она опасалась, что была чересчур откровенна и выложила то, о чем полагается молчать. Пряди каштановых волос выбились из-под шапочки и падали на высокий лоб. Серые глаза, окаймленные густыми темными ресницами, были широко посажены. Тонкие черные брови тянулись едва не до висков. Высокие скулы, острый подбородок с ямочкой, придававший лицу идеальную форму сердечка, маленький носик хорошей формы небольшие, прилегающие к голове ушки… ничего не скажешь, очень хорошенькая. Вот только рот отцовский: чересчур большой для установленных канонов женской красоты. Правда, Гай еще не знал, как она улыбается. Он как-то видел портрет ее матери, тот самый, что висел в потайной комнате герцога. Сходство было поразительным, но Изольда де Борегар едва не погубила страну своей роковой прелестью и ядовитой злобой. Трудно представить, что эта неукротимая, жизнерадостная, полная энергии девочка уже осведомлена о женских уловках, о могуществе красоты и…

— Я не хотела показаться нескромной, сэр! — взволнованно пролепетала девочка, вернув его к действительности. — Вы не расскажете отцу, что я наделала?

Гай, улыбнувшись, покачал головой:

— Ни за что. Кроме того, я задал вам вопрос, и вы честно на него ответили. Тут нет ничего плохого.

Магдалена облегченно вздохнула и снова повернулась к парапету.

— Но о чем вы хотели поговорить со мной, сэр?

— Тебе хотелось бы отправиться в Лондон? — без обиняков спросил Гай.

Круто развернувшись, она потрясенно уставилась на него.

— С какой целью, сэр?

— Как с какой? Чтобы выйти замуж.

— За вас?!

— Нет, не за меня.

Столь абсурдное предположение развеселило Гая.

— За моего племянника и воспитанника, — смеясь, пояснил он.

Магдалена не сводила с него ошеломленного взгляда. Нет, мысль о замужестве вовсе не была чем-то новым. Она знала, что к двенадцати годам достигнет брачного возраста и отец выберет ей жениха, достаточно выгодного с точки зрения богатства, влияния, связей — словом, всего того, что считалось необходимыми качествами в будущем муже. Брак был основой тончайшей дипломатии, средством объединения не только семей и родов, но и целых наций, и ей в голову не приходило оспаривать решение, которое примут за нее. Приграничные лорды были могущественными баронами, вассалами, подчинявшимися исключительно королю, и никому иному, поэтому вполне резонно ожидалось, что она выйдет замуж за значительную особу. Но предложение Гая казалось чересчур поспешным и неожиданным. Зачем приводить такой отряд в замок отца? И почему он сам отказался поговорить с ней, предоставив это малознакомому человеку? О, ей нравился Гай, и она не задумываясь доверилась ему, но что-то во всем этом было странное… вернее, неладное. Для своего возраста Магдалена была на редкость проницательна и сразу чувствовала фальшь.

— Итак, что ты скажешь?

Гай прислонился к стене, пристально наблюдая за девочкой.

— Почему ваш племянник не приехал с вами? Он уродлив? Горбат? Крив на один глаз?

Де Жерве, смеясь, покачал головой:

— Вовсе нет. Ты найдешь его достаточно хорошо сложенным и красивым на вид. Но это долгое путешествие, занимающее добрую неделю в один конец. А у него немало своих обязанностей, не говоря о ежедневной муштре. Я здесь вместо него и буду его доверенным лицом на обручении, которое состоится до того, как ты покинешь этот дом.

— Как его зовут?

Де Жерве привычным жестом погладил подбородок. Очевидно, он не получит ответа, пока она не задаст все свои вопросы и не удовлетворится сказанным. Что ж, придется покориться, тем более что у девочки нет особого выбора.

— Эдмунд де Брессе. Его отец, мой сводный брат, — сьер Жан де Брессе, сеньор Пикардии, а мать — дочь герцога де Гиза.

— Но как вы оказались его опекуном?

— Его вместе с матерью четыре года назад взяли в заложники, после того как мой брат погиб в сражении. Невестка скоро умерла, и ребенка отдали мне.

Магдалена прикусила губу. В рассказе Гая тоже немало загадок. Почему он стал вассалом английского короля, если семья сводного брата жила во Франции? И почему ее отец желает заключить союз с одной из знатнейших французских семей? Лорд Беллер не принимал активного участия в войне, вяло тянувшейся между двумя странами последние тридцать лет, поскольку мужественно защищал границы с Уэльсом. Но где Магдалене разобраться в политике? Причины, побудившие отца сделать этот выбор, ее не касались, и она вернулась к вопросам куда более для нее важным на этот момент.

— Сколько ему лет?

— Четырнадцать.

— А какой у него нрав?

— Ты скорее всего сочтешь его родственной душой. Он терпеть не может заниматься уроками и не раз получал порку за плохую учебу. Куда легче ему даются воинские и рыцарские забавы: бои на мечах, стрельба из лука, охота с гончими и соколами. Кроме того, он не прочь повеселиться и потанцевать.

— Он оруженосец?

— Да, в моем доме, а через год удостоится рыцарских шпор.

— Но если война будет по-прежнему продолжаться, на чью сторону он станет? Англии или Франции? — озадаченно хмурясь, спросила девочка: в ее представлении подобная проблема казалась неразрешимой.

— Вряд ли столь серьезные вопросы годятся для умов молодых девушек, — отрезал Гай де Жерве, решив, что настала пора положить конец назойливым расспросам, которые ко всему прочему начинали становиться неприятно дотошными. — Может, теперь ты ответишь на мой вопрос? Если, разумеется, еще помнишь его после той пытки, которой меня подвергла.

Резкий окрик заставил девочку сжаться.

— Если мои вопросы показались вам слишком дерзкими, прошу простить меня, сэр, — сдержанно ответила она, стараясь не выказать обиды.

— О нет, просто их было чересчур много, — пояснил он. — Но все вполне справедливы. А теперь я должен еще раз попросить у тебя ответа.

— Я поеду одна?

Лорд Жерве вздохнул.

— Тебя будут сопровождать леди Элинор и твои служанки. Леди Элинор останется до тех пор, пока ты не устроишься на новом месте и не познакомишься как следует с моей женой, госпожой моего дома.

Да, разумеется, у него должна быть жена.

Почему же Магдалене хочется, чтобы все было иначе?

— А… а мой отец? — продолжала она. — Хотя он вряд ли может оставить границу без защиты. И наверняка никуда не поедет.

— Это действительно так. Лорд Беллер не должен покидать своего замка, — подтвердил лорд Жерве.

— Когда мы уезжаем?

— Это и есть ответ?

Магдалена еще раз оглядела унылый, хмурый пейзаж. Услышала надоедливо-знакомые звуки повседневной жизни крепости, доносившиеся снизу.

Ее отец должен когда-нибудь приехать в Лондон, подтвердить клятву верности своему суверену — королю. А ей до смерти надоело это тоскливое место… Какой он, этот таинственный Лондон? И какой окажется столичная жизнь? До этого она никогда не покидала дом. Судя по словам Гая, ее будущий муж достаточно привлекателен. Кроме того, все равно рано или поздно придется выйти замуж.

Девочка подняла сияющие глаза и одарила Гая солнечной улыбкой.

— Я готова отправиться с вами, господин мой, когда и куда только пожелаете.

Гай расхохотался. Улыбка ребенка оказалась на редкость заразительной.

— В таком случае давай присоединимся к веселой компании. Помолвка состоится сегодня после вечерни.

И тут Магдалене пришла в голову неожиданная мысль:

— Эдмунд де Брессе, сэр… что он знает обо мне?

— Что ты хороша собой, благородного происхождения и за тобой дают богатое приданое, — немедленно отозвался он. — Больше ему знать ни к чему.

— Но откуда вам было известно, что я хороша собой, если вы раньше меня не видели? А если бы у меня оказалось рябое лицо, или кривые ноги, или косые глаза?..

— Но ведь ничего подобного нет, — возразил он. — А несколько месяцев назад лорд Беллер прислал мне письмо, в котором подробно тебя описал. Такие, дела не решаются в спешке.

— Странно, что он ни словом об этом не обмолвился, — протянула она, сбегая по ступенькам. — И я считаю ужасной несправедливостью, что меня выпороли в день помолвки! Извести он меня о вашем приезде, и я никогда бы не пошла к Безумной Дженнет за амулетом. Ведь и без него случилось нечто поразительное!

К счастью, лорд Жерве полностью с ней согласился и даже сумел найти подходящее утешение, посетовав на нечестный удар судьбы, и тем самым сумел избежать дальнейшей дискуссии на тему о том, почему никто не позаботился предупредить девочку.

В парадном зале царила невероятная суматоха: приготовления к пиршеству в честь почетных гостей были в самом разгаре. Завидев их, леди Элинор, следившая за слугами, которые накрывали высокий стол, отвлеклась от хлопот и поспешила пересечь зал.

— Магдалена, пойди посиди спокойно в моем соларе, подожди, пока тебя не позовут. Сегодня ты обедаешь в зале, но я хочу, чтобы ты хоть ненадолго забыла о своих проделках.

— Но я собиралась проводить господина в его покои, — с энтузиазмом возразила Магдалена, сунув крохотную ручку в огромную ладонь своего спутника. — И принести из сада розмарин, чтобы положить на его подушку.

Леди Элинор совершенно растерялась, но лорд де Жерве учтиво поклонился.

— Для меня будет большой честью, госпожа, если вы позволите ей это сделать. Согласитесь, что такая нежная забота о госте — весьма похвальное качество.

— О да, сэр, вы абсолютно правы, — кивнула леди Элинор. — Но это совершенно необычно! Однако не стоит подавлять добрые намерения. Иди, племянница, но потом ты должна сразу же подняться в солар.

Пусть замок Беллер был выстроен с целью защиты и обороны, но Гай сразу увидел, что хозяйство ведется идеально. Простыни были старательно сшиты госпожой и ее служанками из тончайшего полотна. Занавеси из толстой ткани не пропускали сквозняков. Пол устилали мягкие шкуры, в очаге пылал огонь. Паж уже ожидал его со свежей одеждой и лавандовой водой.

Де Жерве, посмеиваясь, наблюдал, как его маленькая спутница рассматривает комнату с важным видом настоящей управительницы замка.

— Все в порядке, если не считать отсутствия розмарина, — объявила она наконец. — Я сейчас же его принесу.

Она убежала, и паж немедленно выступил вперед, чтобы помочь господину снять тяжелый пояс с мечом и кинжалом, сюрко и кольчугу.

Де Жерве как раз сбрасывал кожаную рубаху, надевавшуюся под кольчугу, когда дверь бесцеремонно распахнули и в комнату вбежала девочка с побегами розмарина в руке. Последние она старательно, с некоторыми потугами на изящество уложила на подушке.

— Ну вот, неплохо сделано, верно?

Де Жерве стоял в мягкой полотняной камизе с изящной ажурной вышивкой по вырезу и рукавам, искусно сделанной его женой.

— Совершенно верно, демуазель, неплохо, и я благодарю вас за доброту, — ответил он, почти неприкрыто намекая на то, что хотел бы остаться один. И был крайне озадачен, когда девочка вспорхнула на высокий табурет у огня и снова одарила его счастливой улыбкой.

— Я посижу и поговорю с вами, пока вы одеваетесь. А потом провожу вас в южную башню, где находится комната моего отца.

— А как ты объяснишь свое поведение, когда тетя войдет в солар и увидит, что там никого нет? — осведомился он и, взяв у пажа тряпочку, намочил в душистой воде и стал вытирать лицо. Какое наслаждение — ощутить тепло и негу после тягот долгого путешествия!

— Но обязанность хозяйской дочери — помочь гостю почувствовать себя как дома! — наивно выпалила она, болтая ногами.

— Вряд ли эти рассуждения спасут тебя от очередного наказания за непослушание, — напомнил он, надевая зелено-золотистую тунику.

— Но если бы вы попросили меня остаться…

— Только я не просил, — парировал он, застегивая большие золотые пуговицы. — Подай мне пояс, Эдгар.

Тяжелый, усаженный изумрудами пояс с золотой пряжкой туго обхватил его талию.

Паж, не скрываясь, ехидно ухмылялся, а безутешная Магдалена соскользнула со стула и громко объявила:

— Когда я выйду замуж, буду ходить куда пожелаю!

— Когда ты выйдешь замуж, — сообщил Гай де Жерве, подчеркивая каждое слово, поскольку ему показалось, что наступила пора расставить все точки над i, — то будешь жить под моей крышей, пока вы оба не станете достаточно взрослыми, чтобы завести собственное хозяйство. И уж поверь — дисциплина в моем доме столь же строга, как здесь. Эдгар может это подтвердить.

Ухмылка пажа стала еще шире.

— Еще бы, господин! А уж леди Гвендолен иногда бывает на редкость сурова.

Магдалена подозрительно оглядела обоих, пытаясь понять, уж не шутят ли они, но, услышав, что ее зовут, всполошилась:

— О, это госпожа тетя! Я спрячусь в сундуке с одеждой.

— Ни в коем случае! — возразил Гай сквозь смех. Паж громко ему вторил.

Рыцарь поспешно распахнул дверь и крикнул:

— Вы ищете Магдалену, госпожа? Она только что вернулась с розмарином, и я попросил ее составить мне компанию еще на несколько минут.

Он поманил ее к себе. И в эту минуту Магдалена влюбилась в лорда Жерве. Встав рядом с ним, она объяснила:

— Я как раз возвращалась в солар, мадам. Но кто проводит господина в южную башню?

— Как кто? Джайлз, разумеется, — ответила леди Элинор, показав на стоявшего за дверью пажа лорда Беллера. — Поспеши, дитя мое. Не стоит утомлять гостя своей болтовней.

Лорд де Жерве с улыбкой смотрел вслед маленькой фигурке, неохотно плетущейся к винтовой лестнице, ведущей вниз, в семейные покои на втором этаже донжона. Если попробовать убедить Эдмунда оторваться от своих весьма разнообразных занятий и уделить хотя бы чуточку внимания невесте, они могли бы прекрасно поладить. Во всяком случае, Гая нисколько не взволновали те странности, которые чувствовал в девочке лорд Беллер. Суровый воин просто не привык к детям в отличие от Гая де Жерве. Хотя его собственный брак был бездетным, под его опекой, кроме племянника, были два кузена и маленькие сводные братья и сестры, потомство от третьего и последнего замужества матери. По его мнению, дочь Изольды де Борегар от природы была наделена натурой, не терпящей никаких ограничений, унаследованной от матери. Впрочем, ее отец тоже сговорчивостью не отличался. В конце концов, подобный характер являлся отличительной чертой Плантагенетов.

Десять минут спустя, одетый в зеленую с золотом тунику поверх изумрудно-зеленых шоссов, чулок-панталон, отделанное рысьим мехом сюрко и подбитую таким же мехом бархатную мантию, Гай последовал за Джайлзом в круглую комнату в южной башне. Помещение было обставлено чрезвычайно просто: только стол и несколько стульев, да голые полы, если не считать одной-единственной шкуры у очага. Свечи ярко освещали груду пергаментов, разбросанных по столу. Комната служила лорду Беллеру чем-то вроде конторы. Над одним из пергаментов склонился писец, лихорадочно черкая гусиным пером.

— Как прошел разговор с Магдаленой? — осведомился Беллер, усаживая гостя, и жестом велел Джайлзу принести вина.

Де Жерве подождал ухода пажа, прежде чем ответить:

— Прекрасно. Она любопытствовала по поводу многих вещей, но ни секунды не колебалась, принимая решение.

— Надеюсь, ее любопытство было выражено в достаточно вежливой форме, — сухо заметил лорд Беллер.

Де Жерве улыбнулся:

— На этот счет беспокоиться не стоит. Вижу, мастер писец собирает необходимые документы.

— Среди них есть самый важный, передающий дитя под мою опеку до того времени, когда герцог потребует ее к себе. Мастер Каллум составляет необходимую бумагу, освобождающую меня от этой обязанности и называющую вас в качестве моего преемника. Ее заверят два свидетеля, и только потом приложат печать.

Жерве кивнул. Он вполне понимал желание лорда Беллера сделать все как полагается, чтобы впоследствии не было никаких недоразумений. Освобождение от обязанностей должно быть признано официально. С таким происхождением и предназначенной для нее судьбой Магдалена наверняка станет вожделенной целью для многих притязаний, и рассудительный лорд Беллер не желал, чтобы ее прошлое было поставлено ему в укор.

— Когда состоится свадьба? Гай задумчиво потер подбородок.

— В течение шести месяцев. Сначала нужно получить разрешение папы, но герцог в прекрасных отношениях с Римом и добьется признания Магдалены его законной дочерью.

Он красноречиво пожал плечами, словно желая показать, что без этого все равно не обойтись. Имеющий деньги мог купить все, что угодно, у папского окружения, особенно сейчас, во времена раскола, когда раздоры между двумя папами, в Риме и Авиньоне, каждый из которых претендовал на законность своих прав на высший церковный чин, затмевали все соображения духовности и святости. Последние ни в малейшей мере не интересовали Джона Гонта, герцога Ланкастерского. Для него самым главным был вопрос, что именно могут купить его могущество и богатство у сговорчивого папы; лично он нуждался только в одном.

— Думаю, вам стоит обсудить с леди Элинор еще кое-какие проблемы, — без обиняков заявил лорд Беллер. — Она точнее меня знает, насколько созрела девочка для брачной постели.

Дождавшись кивка гостя, он позвал Джайлза и послал его за леди Элинор. Та, очевидно, ожидала зова, потому что приступила к делу с такой же прямотой, как ее брат:

— Пока что особых признаков взросления не заметно, лорд де Жерве. Насколько я понимаю, она немного отстает в развитии. Я знала немало девочек, которые уже в одиннадцатилетнем возрасте были готовы исполнять супружеские обязанности. Магдалена, по-видимому, и в двенадцать лет все еще останется ребенком. Вам придется довольно долго ждать, ибо тело ее не сформировалось.

— Не вижу причин спешить, — отозвался рыцарь. — Как только брак будет заключен, остальное может подождать. Герцог особенно подчеркивал, что не собирается принуждать девочку, иначе она не сумеет родить здоровых детей, как часто случается, когда девушка слишком молодой ложится в брачную постель. Но я рад выслушать ваше мнение, госпожа. Думаю, вы поживете с ней в Хэмптоне несколько месяцев и сумеете передать все, что знаете о девочке, леди Гвендолен, моей жене.

— Буду счастлива услужить вашей даме. Но я понадоблюсь своему брату к тому времени, когда начнутся весенние набеги, так что мне придется вернуться до Пасхи.

Лорд де Жерве понимал и соглашался с братом и сестрой, считавшими, что их долг выполнен. Вот уже одиннадцать лет они с честью несли груз обязанностей по воспитанию Магдалены, зная, что на двенадцатый год их служба должна прийти к концу. Они по-своему любили ребенка, но при этом неизменно чувствовали, что связь между ними и девочкой временная. Магдалене же ничего не было известно, хотя она недаром ощущала, что всегда была чужой и этому краю, и этим людям. Но ведь детство — это время загадок и тайн! Будь это не так, взрослым плохо бы пришлось в этом мире.

— Мадам, я буду благодарен за то время, которое вы сможете уделить Магдалене. Леди Элинор почтительно присела.

— Когда тебе угодно садиться за стол, братец?

— Как только нас позовут, — сердечно ответил Роберт. — К тому же мы с лордом де Жерве покончили с делами. Осталась только помолвка. Отец Клемент совершит обряд в часовне, после вечерни. Магдалена знает, что лорд де Жерве будет доверенным лицом своего племянника?

— Я все ей объяснил, — заверил Гай. — Вы позволите ей сесть рядом со мной во время ужина, лорд Беллер? Я хотел бы поближе познакомиться с Магдаленой. Это может облегчить нашу задачу.

Роберт Беллер слегка улыбнулся и похлопал по ладони свитком пергамента, врученным ему секретарем.

— По этому документу, лорд де Жерве, вы отныне распоряжаетесь судьбой некоей Магдалены, дочери его светлости герцога Ланкастерского и Изольды де Борегар.

— Но я не желаю, чтобы ей стало все известно, — резко бросил собеседник. — Пока его светлость сам не решит открыть ей тайну, именно вы будете считаться отцом ребенка.

— Разумеется, — согласился лорд Беллер. — А теперь давайте вернемся в зал.

Этим вечером Магдалена стояла у алтаря замковой часовни подле лорда де Жерве, ощущая собственную значимость и одновременно головокружительное возбуждение.

— Что я должна делать? — прошептала она, моргая глазами, раздраженными дымом кадильницы.

— Я надену кольцо на твой палец и принесу обет верности от имени Эдмунда, а потом ты, перед тем как в свою очередь отдать кольцо мне, должна сказать: «Я, Магдалена, приношу тебе, Гай, доверенному лицу Эдмунда де Брессе, свои обеты, и да будет Господь мне свидетелем».

Лорд Беллер, стоявший рядом с названой дочерью, протянул золотое кольцо и привычно наказал:

— Только не урони.

— Ни за что, сэр, — оскорбленно буркнула девочка.

Церемония, как и объяснил Гай, была крайне простой. Лорд де Жерве и лорд Беллер ответили на все необходимые вопросы. На среднем пальце девочки заблестело тонкое колечко. Магдалена проговорила все, чему учил ее Гай. Тот спрятал в карман поданное ему кольцо.

На рассвете она поспешила вниз, на поиски лорда де Жерве. Девочка даже не задумывалась, почему так хочет видеть его, но, поскольку он стал ее нареченным, пусть и по доверенности, считала, будто имеет право находиться в его обществе, и ужасно расстроилась, услышав, что он и его рыцари вместе с хозяином отправились затравить оленя.

Посчитав, что со стороны Гая было бесчеловечно жестоко забыть главную героиню развернувшихся событий, словно она больше никому не была нужна, девочка неохотно побрела на женскую половину, где ее немедленно заметила леди Элинор и заставила участвовать в сборах к отъезду.

Охотники возвращались веселые и с большой помпой: трубили рога, развевались флажки, а сзади четыре оруженосца несли на шестах туши двух оленей. Под сводчатым потолком большого зала раздавались громкие радостные крики, почти заглушавшие стоны волынок и пение лиры, но лорд Беллер приказал женщинам в этот вечер ужинать отдельно, и Магдалена поела в соларе, в обществе своей тетки, молча сетуя на несчастную женскую долю.

Почти до самого отъезда ей больше не выпало случая поговорить с Гаем наедине. Прошло уже три дня, и девочка решила, что нет ничего обиднее и печальнее доли невесты, особенно если учесть полное отсутствие ожидаемых преимуществ. Но даже дурное настроение не смогло испортить возбуждения при виде кавалькады, собравшейся во дворе замка утром в день отъезда. Небольшой отряд людей лорда Беллера, согласно правилам этикета, должен был сопровождать их до границ его владений. Люди же рыцарей, отдохнувшие, сытые и полные сил благодаря щедрому гостеприимству хозяина, были готовы отправляться в путь. Мулы, навьюченные багажом, покорно ждали свиста кнута.

Магдалена напрасно искала глазами свою лошадь. Не обращая внимания на то, что лорд де Жерве разговаривает с ее отцом, она подбежала к мужчинам и горячо воскликнула:

— Прошу прощения за то, что перебиваю вас, сэр, но где моя кобылка? Я что-то нигде не вижу Малаперт.

— Ты поедешь со мной, Магдалена, — сообщил де Жерве. — А твоя тетя и ее женщины сядут на седельные подушки позади конюхов.

— Но я хочу ехать сама! — выпалила девочка, совершенно забыв о вежливости. — Не желаю, чтобы меня возили, как дитя малое!

Реакция лорда Беллера на эти слова оказалась совершенно предсказуемой. Де Жерве, поспешно подняв руку, оборвал поток угроз и обещаний грядущей порки.

— Нет, на этот раз простим ей дерзость. Если дитя хочет скакать на своей кобылке, пусть будет так. Пока она не устанет.

— Не устану, — упрямо объявила ободренная неожиданной защитой Магдалена.

— Больше четырех часов ты все равно не продержишься, — смеясь, подначил Жерве. — Пойди прикажи конюху оседлать лошадь.

Переполненная радостью, Магдалена не заметила некоего смещения акцентов. В других

обстоятельствах она была бы немало удивлена тем, что отец позволил кому бы то ни было, а тем более совершенно незнакомому человеку, заступиться за нее в такой момент. Просто немыслимо! Но живому воображению ребенка лорд де Жерве представлялся кем-то вроде Бога, и любой его поступок был чем-то сродни волшебству.

Началась обычная предотъездная суматоха. Лорд Беллер пообещал в течение года приехать в Лондон, и девочка бросилась ему на шею и обняла с неожиданной яростной силой, немало его смутившей. Она величественно распрощалась с пажами, но тут же испортила весь эффект, широко улыбнувшись и лукаво подмигнув. Слуги, знавшие ее с колыбели, тоже пришли пожелать доброго пути и счастья.

И вот Магдалена уже выезжает из массивных ворот, копыта лошадки цокают по подъемному мосту. Она так хотела перемен! Откуда же эта тоска?

Обернувшись, она принялась лихорадочно махать рукой единственному дому, который считала своим.

Но тут пропел рог, и волнующие мысли о том, что ждет впереди, прогнали прочь грусть, оставив лишь одно желание: достойно ответить на вызов лорда де Жерве. По мере того как солнце поднималось все выше, она продолжала гордо скакать рядом с ним, но ближе к полудню спина заболела так, что плечи девочки едва заметно поникли. Когда она в третий раз бессознательно завела руку за спину, чтобы растереть поясницу, Гай перегнулся, подхватил ее под мышки, перетащил в свое седло и устроил перед собой.

— Если чересчур устанешь сегодня, завтра не будешь ни на что годиться.

— Но ведь прошло больше четырех часов? — настойчиво допытывалась она.

Гай улыбнулся, взглянул на солнце и решил польстить девочке.

— Чуть-чуть больше.

Удовлетворенно вздохнув, Магдалена удобно устроилась в сгибе его руки.

Глава 2

Настало прекрасное майское утро. Первые отблески зари протянули тонкую паутину света под бледным, почти прозрачным небом. Легчайшие розовые облачка на востоке обещали солнечный день.

— Вставайте, засони! Не пристало девушкам таким чудесным утром нежиться под одеялами! А кто принесет нам май?! — послышался смеющийся голос, и большая рука уцепилась за край покрывал, стащив их вместе с простынями. Поднялся невероятный шум. Вопящие, брыкающиеся дети, разместившиеся на гигантской кровати, безуспешно пытались прикрыться.

— О, это наш братец! — весело взвизгнула Мэри. — Пора плясать вокруг майского дерева?

Сводный брат потянулся к ней, но девочка, хихикнув, увернулась.

— Ах вы, лентяйки! Повезет, если вообще успеете увидеть майское дерево. Вот уже десять минут как прозвонили к заутрене! — провозгласил он, подхватывая и кружа Мэри. Остальные сестры уцепились за его колени, безуспешно стараясь повалить. К ним тут же присоединились восторженно орущие младшие братья из соседней комнаты, так что поединок быстро стал неравным. Началась куча-мала.

Магдалена наблюдала за свалкой, как всегда, плотно закутавшись в простыню. В глубине души ей и хотелось, чтобы он так же, на равных, подурачился с ней, да вот только… только она умрет от стыда, если это случится. Но он никогда не включал ее в игру. Никогда. Постель, в которой она спала с его кузиной Катариной, неизменно оставалась нетронутой. Вдоволь нарезвившись, он обязательно поздоровается со старшими, иногда игриво дернет их за волосы, прежде чем покинуть спальню и весь многоголосый выводок братьев и сестер.

— Господин мой, они никогда не будут готовы, если вы не прекратите эти глупости, — полусмеясь, полусердито пожурила леди Гвендолен. — За воротами вовсю идет веселье, и будет очень жаль, если только этот дом будет лишен майского праздника.

Ее муж смахнул с себя детей, совсем как большой пес, отряхивающийся от дождевых капель.

— В таком случае поспешите, иначе пропустите коронование королевы.

— Думаю, майской королевой выберут Магдалену, — объявила малышка Маргарет. — Она умеет танцевать лучше всех нас, и потом у нее такие прекрасные волосы!

— О, какие глупости, Мег, — упрекнула Магдалена, заливаясь краской.

Гай де Жерве улыбнулся девушке.

— А мне так не кажется. Что вы думаете на этот счет, госпожа? — спросил он жену, нежно и в то же время встревоженно. Даже на взгляд постороннего было заметно, что леди Гвендолен нездорова: бледная, почти зеленоватая кожа, чрезмерная худоба, глубоко запавшие глаза.

Женщина, тяжело опиравшаяся на дверную ручку, ответила мужу такой же доброй улыбкой. Сразу было заметно, что эти двое горячо любят друг друга.

— Хватит смущать бедную девочку! Идите завтракать, муж мой, и пусть няньки займутся своей работой.

Гай пошел к двери, но, словно вспомнив что-то, обернулся:

— Магдалена, сегодня нам придется поехать в город, так что неплохо бы тебе получше одеться.

Он ушел, прежде чем девушка успела опомниться и что-то ответить. Остальные дети, однако, разразились хором завистливых восклицаний.

— Должно быть, это связано с твоей свадьбой! — догадалась Катарина, вставая голышом с постели и потягиваясь. — Правда, он не сказал, что Эдмунд тоже должен ехать.

Магдалена, почти с головой зарывшаяся в сундук с одеждой, невнятно пробормотала:

— До свадьбы еще несколько месяцев. — Она достала из сундука полотняное платье с вышивкой и грустно добавила, с некоторой завистью оглядывая намечающиеся груди Катарины и легкий пушок под мышками и внизу живота: — Похоже, я расту чересчур медленно. Моя тетя Элинор говорит, что месячные у меня появятся не раньше чем через год.

— В таком случае ты просто счастливица! — сообщила Катарина. — От месячных одни неприятности, верно, мадам?

Гвендолен, молча помогавшая няньке одевать малышей, со вздохом согласилась. Для нее кровотечение было не просто временным неудобством: в последние шесть месяцев оно вообще не прекращалось. Бедняжка испробовала все: снадобья врачей и зелья повитух, лечилась до потери сознания, неделями лежала в постели, но ничто не могло остановить не унимавшийся, постепенно уносивший ее жизнь кровавый поток. В довершение всего начались боли, глубокие, режущие, выворачивавшие все внутренности, лишавшие дыхания. Но она никому ничего не говорила. Гай не выносил чужих страданий, и ей легче было терпеть муки, не чувствуя его гнева, страха, терзаний и угрызений совести.

— Но этот недостаток не помешает свадьбе, только отдалит ту минуту, когда вы на самом деле станете мужем и женой, — утешила Гвендолен, удивляясь тому, что никто не позаботился разъяснить ребенку такие простые вещи.

— Вот как?

Магдалена на минуту задумалась, но тут же пожала плечами. В конце концов, какая разница?

— Госпожа, вы знаете, зачем меня везут в Лондон? Это как-то связано с венчанием? — спросила она, одергивая платье.

— По-видимому, да, — уклончиво обронила леди Гвендолен. — Лорд де Жерве все тебе расскажет. Дай я перевяжу твой кушак. Он перекрутился на спине.

Магдалена уже не впервые задумалась: почему так трудно получить прямой ответ на столь же прямой вопрос? Она просто уверена, что леди Гвендолен знает о цели поездки! Однако, как бы то ни было, само путешествие сулит много радостей, из которых самая большая — побыть в обществе лорда де Жерве. За те месяцы, что она прожила под его кровом, он не потерял ни искорки своего божественного великолепия.

Возбужденные детишки умудрились наконец одеться и высыпали во двор большого каменного дома, стоявшего на холме и поэтому лишенного рва и подъемного моста, хотя по четырем углам надежной ограды возвышались сторожевые башни. В одном из двух внутренних дворов собралась компания молодых людей — оруженосцев и пажей де Жерве, ожидавших появления младшеньких. Среди них был и Эдмунд де Брессе. Едва его нареченная сбежала вниз так поспешно, что косички разлетелись по ветру, он выступил вперед, протягивая ей букетик ноготков, собранных на речном берегу до того, как первые лучи солнца успели высушить росу. С полным сознанием правильности своего романтического жеста жених приветствовал невесту картинным поклоном.

Довольная и одновременно удивленная, Магдалена не поняла, однако, всей важности подобного церемониала, непременного условия придворного этикета, и, следовательно, не догадалась почтительно присесть в ответ.

— Как мило с твоей стороны, Эдмунд! Будет что вплести в волосы! — с веселой улыбкой воскликнула она, раздавая цветы остальным девочкам. — Но нам нужно набрать еще, и побольше! Раз мы все идем в деревню, следует украсить себя гирляндами и венками!

Гай, усмехаясь, наблюдал эту сцену. Он целиком одобрял поведение Эдмунда, показавшее, что тот хорошо усвоил уроки куртуазного искусства, но вот реакция Магдалены — явное свидетельство того, как плохо она подготовлена к ухаживанию поклонников. Девочка совершенно бесхитростна и вряд ли когда-нибудь овладеет навыками флирта. Она готова прыгать от радости, если выпадает возможность улизнуть в сарай, где содержатся клетки с соколами и ястребами, на псарню или прокатиться верхом, явно предпочитая этим занятиям сентиментальные вздохи лиры Эдмунда или чинные прогулки в саду. Гай не без основания подозревал, что вскоре парню все это до смерти надоест и он с облегченным вздохом вернется к своим прежним приятелям и таким увлечениям, как ежедневные тренировки на ристалище, охота и упражнения в воинском деле. Впрочем, лорд де Жерве не собирался винить его, ибо понимал неспособность девушки проникнуться духом любовных игр. Когда детство обрывается так резко и вчерашний ребенок сегодня становится невестой, просто времени не хватит на то, чтобы понять, в чем истинный смысл романтических ухаживаний. Хотя романтика неуместна в супружеской жизни и годится скорее для тайных связей.

Размышляя таким образом, Гай поднял глаза и заметил в арочном проходе второго двора Гвендолен, что-то говорившую управителю. Ее болезненный вид и неестественная худоба разрывали ему сердце. Оба знали, что на ней лежит печать смерти, и Гай все чаще простаивал ночи напролет в церкви, моля Бога, чтобы дал сил перенести потерю.

Они поженились десять лет назад, когда ему было шестнадцать, а ей тринадцать. Как-то во время передышки между затянувшимися, изнурительными войнами Франции и Англии его послали в Англию, пажом ко двору герцога Ланкастерского. Джон Гонт полюбил мальчика и устроил его брак с невестой из могущественного саксонского дома Редерфордов. Этот союз упрочил положение младшего сына, хотя и сделал его вассалом английского лорда: обстоятельство, только укрепившее его преданность второй родине. Гвендолен принесла ему в приданое землю и огромные деньги, а вместе с богатством Гай обрел власть и титул графа. Мало того, личное покровительство Джона Гонта распространилось и на семью Редерфордов, а сам он приобрел вассала, которому доверял безгранично и поручал выполнение самых деликатных дел, не считая воинского служения ему и королю.

Брак оказался бездетным, но поскольку все детские комнаты в Хэмптоне были заняты многочисленными воспитанниками Гая, господину и госпоже скучать не приходилось. Следовало управлять поместьями, распоряжаться наследствами, следить за здоровьем малышей и устраивать браки. И во всем этом чувствовались влияние и помощь герцога Ланкастерского. Все родственники его вассала тоже должны были приносить пользу дому Ланкастеров, и в этих делах не последнюю роль играла женитьба племянника де Жерве на Магдалене Беллер.

— Гай! — окликнула Гвендолен, отходя от управителя и направляясь к мужу. Ужасающую хрупкость женщины еще более подчеркивало облегающее платье. — Дети убежали?

— Во всю прыть. Бедняга Эдмунд подарил Магдалене букет цветов, которыми она немедленно наделила всех девочек, безмерно унизив этим жениха на глазах у его друзей, — засмеялся Гай, беря ее под руку, вроде бы небрежно, и хотя на самом деле оба знали, что он попросту поддерживает ее, не давая упасть, никогда бы не признались в этом открыто.

— Интересно, что скажет герцог? — задумчиво протянула леди. — Давай погуляем в саду, господин мой.

— Сомневаюсь, что он вообще уделит ей внимание. Во всяком случае, до сих пор он не выказывал к ней ни малейшего интереса. Девочка для него — всего лишь необходимая пешка в очередной игре. Кстати, церковь признала законность ее происхождения. Рим готов подтвердить, что между Изольдой де Борегар и герцогом Ланкастерским существовало нечто вроде брачного контракта, и, хотя со смертью Изольды контракт потерял силу, дети от этого союза считаются законными.

— Но Магдалена была зачата в то время, когда герцог уже успел жениться, — возразила Гвендолен, подходя вместе с мужем к ведущей в сад калитке.

— Тем не менее Рим постановил считать ее законным ребенком, — настаивал муж, протягивая руку к усыпанной цветами яблоневой веточке. — И папе хорошо за это заплатили.

Он заткнул веточку ей за ухо, туда, где под белоснежным полотняным чепцом вилась тонкая прядка.

— Ну вот, теперь ты настоящая майская королева, моя милая госпожа!

С этими словами Гай нагнулся и коснулся губами губ жены. Та прижалась к нему.

— Я знаю, как нелегко тебе приходится, — прошептала она, обдавая теплым дыханием обветренную кожу его щеки. — И умираю от желания снова лечь с тобой в одну постель, но сгораю от стыда при мысли о том, что не могу быть тебе настоящей женой.

— Молчи! Что это еще за глупости?! — рассердился Гай, и женщина испуганно сжалась: не в привычках Гая было срывать гнев на жене. — Ты не должна так говорить, Гвендолен! Другой супруги мне не нужно, и я ничего не желаю слышать!

— Тем не менее… — Гвендолен наконец принудила себя совершить то, на что у нее так долго не хватало мужества. — Я бы не стала возражать, утоли ты свою жажду обычным для мужчины способом. Ты должен завести любовницу…

— Я же велел тебе молчать! — перебил Гай, ужаснувшись не только ее словам, но и собственному глубинному отклику. Да, он, молодой здоровый мужчина, привык равным образом и изнурять свое тело и давать ему разрядку, и долгие месяцы воздержания стали для него мучительным испытанием, хотя он делал все возможное, чтобы скрыть это от умирающей жены.

— Но если ты не заведешь любовницу, — настаивала сгоравшая от унижения Гвендолен, — хотя бы изредка посещай шлюх в доме разврата.

— Повторяю: я не позволю говорить тебе подобные вещи! — отрезал он. — Прекрати немедленно!

Но несмотря на суровый тон, Гай поспешил обнять жену и стереть слезы с ее лица.

— Ш-ш-ш, сердечко мое, тише, прошу тебя. Для меня все это не имеет особого значения. Я бы многое отдал, чтобы облегчить твои страдания!

— Мои страдания вовсе не так уж велики, — солгала она, вымученно улыбаясь. — И я легко переносила бы их, если бы не та боль, которую ты испытываешь, глядя на меня. Но я каждодневно молюсь вместе с отцом Бенедиктом, и, кроме того, Элфрида мне сказала, что в деревню недавно приехала женщина из Шрусбери, наделенная поистине могущественной силой. Завтра я отправлюсь к ней за советом.

Гай не особенно верил как в молитвы, так и в чудесные способности неизвестной дамы, но не стал возражать. Вместо этого он улыбнулся и снова поцеловал жену.

— В таком случае ты скоро поправишься. Давай вернемся в дом. Дети вот-вот придут, а мне еще нужно отвезти эту бессовестную маленькую разбойницу к ее отцу.

Теперь голос его казался необычайно мягким, и леди Гвендолен грустно улыбнулась. Человек, так любящий детей, должен был бы иметь множество своих… но она никогда не даст ему наследника.

Магдалена прекрасно провела первое утро мая. Давно она не испытывала такой ничем не замутненной радости! Майский день в приграничной крепости проходил без особых событий. В окружающих деревнях, разумеется, воздвигались майские деревья, но некому было повести ребенка на праздник. Эрин, служанка Магдалены, тоже привезенная из Беллера, рассказывала, как проходил этот день в ее родной деревне, и сегодняшние события вполне совпадали с историями девушки, вызывавшими болезненную зависть у Магдалены. Они танцевали вокруг майского дерева, босые, надев на шею гирлянды из примул, колокольчиков, ноготков и калужницы, а потом удирали по мокрым от росы полям, преследуемые мальчишками и юношами из деревни и господского дома, пока бродячие музыканты играли и жизнерадостно пели непристойные песенки о невинности, с которой немало девушек распростятся в эту ночь.

Она не успела оглянуться, как настала пора возвращаться. Дети со смехом и песнями побежали домой, наломав по пути цветущих веток яблони и вишни, чтобы украсить парадный зал. Магдалена то и дело украдкой поглядывала на Эдмунда. Он разыграл целый спектакль, сначала всем напоказ погнавшись за ней, а потом крепко поцеловав. Она совсем не была уверена, что последнее ей понравилось, но Эдмунд выглядел крайне довольным собой, а остальные смеялись и дружно подбадривали его. Платье девушки, так старательно выбранное для поездки в город, покрылось травяными пятнами и помялось, непокорные волосы выбились из кос, ленты развязались. Но и остальные выглядели не лучше, хотя никто не боялся наказания за столь неряшливый вид.

Уже на следующий день после своего приезда в Хэмптон Магдалена поняла, что и Гай и Эдгар немилосердно разыграли ее, расписывая все ужасы строгой дисциплины в доме. Хэмптон был местом смеха и радости, хотя у каждого были свои обязанности, не говоря уже о ежедневных занятиях. Зато много времени оставалось для музыки, игр и веселья. Единственным серьезным проступком считалась попытка обидеть леди Гвендолен, но поскольку хозяйку любили все домочадцы, такое случалось крайне редко, да и то ненамеренно.

Лорд де Жерве вместе с отрядом слуг в ливреях, носивших, как и их хозяин, алую розу Ланкастеров на плечах, ожидал их во внутреннем дворе. Его коня, покрытого богатым чепраком, держал под уздцы оруженосец, которому пришлось в этот день лишиться праздника, ибо сегодня была его очередь прислуживать господину. Маленькая кобылка Магдалены терпеливо стояла рядом с дюжим конюхом. Девочка вырвалась вперед и подбежала к Гаю.

— Мы должны отправляться немедленно, господин мой? К прискорбию моему, боюсь, мне придется переодеться.

— Я тоже этого боюсь, — дружелюбно согласился он. — Поскорее найди служанку и переоденься. Не заставляй меня ждать больше четверти часа!

Он показал хлыстом на большой циферблат в центре двора, на который отбрасывало тень недавно вставшее солнце. Магдалена опрометью бросилась к дому, едва не сбив с ног выходившую из зала леди Гвендолен.

— Вы не успеете вернуться сегодня? — осведомилась та, подходя к мужу с грустной улыбкой. Он покачал головой.

— Мы поужинаем во дворце, так что будет слишком поздно везти девочку в обратный путь.

— И к тому же дороги по ночам небезопасны, — кивнула жена.

— Нас хорошо охраняют, милая, — напомнил он, но при взгляде на вооруженных слуг невесело нахмурился. — Будем надеяться, что опасность нам не грозит.

— Ты боишься за ребенка?

— Рано или поздно столкновений не избежать. Но не думаю, что это будет так скоро. Ее истинное происхождение не известно никому, кроме самых доверенных лиц герцога, хотя сплетни наверняка поползут, как благожелательные, так и злобные. Но это еще одна причина, по которой мы должны путешествовать только днем.

Он нетерпеливо глянул на солнечные часы. Отпущенные им пятнадцать минут почти закончились! Однако Магдалена тут же появилась, свежая и хорошенькая в чистом платье голубого дамасского шелка с широкими юбками и белым воротником. Косы были заколоты сбоку и едва виднелись под капюшоном с короткой пелериной из темно-синего шелка.

— Я не опоздала? — взволнованно спросила она, подбегая к ним.

— Не слишком. Я привык ждать, пока дамы и девицы прихорашиваются.

Девочка мило покраснела, и Гай со смехом посадил ее в седло. Магдалена живописно раскинула складки своей юбки и обратилась к Гаю:

— По какому делу мы едем в Лондон, господин мой?

— Все узнаешь в свое время, — пообещал он и наклонился к жене. — Постарайся отдохнуть, дорогая. Ты почти не спала прошлой ночью.

До этой минуты Гвендолен казалось, что она умело скрывает от мужа бессонницу. По ночам она всеми силами старалась не выказать боли, сжимая зубы и кулаки, напрягая мускулы, чтобы не пошевелиться лишний раз. Но ей следовало знать, что от него ничто не ускользнет.

— Я собираюсь пойти к даме из Шрусбери, — повторила она почти как молитву, поднимая голову для поцелуя. Он задержался взглядом на ее лице, будто хотел прочитать на нем хоть тень надежды, и с невыразимой нежностью припал к ее губам.

Магдалене надоело смотреть на этот обмен нежностями. Она сама не знала, почему это свидетельство супружеской любви так ее раздражало.

Она неловко заерзала в седле. Кобылка заплясала на камнях, как только каблуки всадницы ненароком задели ее бока. Гай, словно вырванный громким топотом из глубокого сна, встрепенулся и поймал узду кобылки.

— Откуда такая неловкость? На тебя это не похоже, Магдалена, — попенял он хмурясь. — Сиди смирно, пока не придет пора уезжать.

Магдалена, выслушав хоть и мягкий, но несомненный упрек, залилась краской. В горле отчего-то вырос колючий комок, и она судорожно вздохнула, удивляясь, почему одно слово недовольства от Гая де Жерве значит для нее куда больше суровых наказаний лорда Беллера.

Наконец они отправились в путь, но девочка продолжала молчать, лелея свою обиду. Кавалькада спустилась с холма и свернула на лондонскую дорогу. Река вилась между поросшими травой берегами, вдоль неровной дороги, где комьями застыла зимняя грязь. Обочины были покрыты кустами боярышника, барвинком и лютиками, буйно цветущими под теплым весенним солнышком. Гай был слишком занят мыслями о болезни жены и об их беседе в саду, чтобы заметить упорное молчание спутницы, и обида девочки с каждой минутой становилась все горше. Он даже не соизволил объяснить, зачем они едут в Лондон! Был слишком занят леди Гвендолен, чтобы обмолвиться с ней хотя бы словом! А ведь она надела лучшее платье!

У Магдалены не было зеркала, но Катарина, которая, по ее мнению, слишком снисходительно к ней относилась, заверила, что капюшон очень элегантен и в нем она выглядит взрослой женщиной. Так почему же он нисколько ее не замечает?!

На дороге царило необычайное оживление, но остальные путники расступались перед всадниками, одетыми в голубые с серебром ливреи, на которых алым цветом полыхала роза Ланкастеров. Все понимали, что во главе кавалькады едет сам лорд, человек могущественный и влиятельный, однако жители близлежащих деревень, хорошо знавшие цвета дома де Жерве, дружно гадали, кто эта маленькая фигурка на невысокой кобылке, державшаяся рядом с господином.

Но Магдалена недолго горевала, то и дело забывая о своей обиде, когда что-то интересное привлекало ее внимание. Сначала им встретился танцующий медведь, которого вел на длинной сворке темноволосый оборванец с кнутом, потом — бродячий разносчик с корзиной, набитой платками, шарфами, пачками иголок и пуговиц, связками лент. У обочины расположился точильщик, и женщины из всех окрестных деревень несли ему ножи для заточки, а пока ждали своей очереди, развлекались, глядя на жонглеров.

Магдалена пожалела, что не имеет даже серебряного пенни, чтобы бросить жонглерам. Хорошо бы, конечно, остановиться и посмотреть, а заодно попробовать пирогов с лотка веселой торговки, расхваливавшей свой товар на рыночной площади маленького городка Кингстон. Но они продолжали скакать по узким улочкам. Герольд усердно дул в рог, чтобы расчистить им путь, если на дороге встречалось препятствие в виде запряженного волами лемеха или телеги с сеном, а то и толпы босоногих пилигримов.

Тяжелый вздох сорвался с губ девочки, когда они промчались по узкому мосту через реку, и она обернулась, чтобы в последний раз увидеть завлекательное зрелище праздничного города.

— Бьюсь об заклад, такой вздох способен тронуть даже самого дьявола, — заметил Гай, отрешившись от своих грустных мыслей и удивленно глядя на девочку. — Что-то случилось?

— Ничего, сэр.

— Значит, ты так печалишься без всякого повода? — осведомился Гай и, заметив ее грустное личико, недоуменно поднял брови. — Ну же, скажи, что тебя тревожит?

— Не люблю, когда меня журят попусту, и, кроме того, вы даже не соизволили сказать мне, зачем мы едем в Лондон, а еще здесь так много интересного, но мы так быстро скакали, что у меня не было времени все рассмотреть.

— Да уж, целый длинный перечень горестей, — серьезно кивнул он. — Но кто тебя журил?

Значит, он совершенно забыл свой резкий упрек!

Магдалена поджала губы и отказалась говорить, неожиданно сообразив, что ведет себя довольно глупо.

— Ладно, — сказал он, когда стало ясно, что она не собирается отвечать, — посмотрим, как я могу исправить остальные обиды, которые причинил тебе. Мы едем в Лондон, чтобы представить тебя герцогу Ланкастерскому, моему сюзерену. Он интересуется делами Эдмунда так же, как и моими, и приказал, чтобы тебя привезли к нему.

Магдалена широко раскрыла глаза.

— Он ведь сын короля, верно?

— И один из самых могущественных людей в королевстве, — спокойно добавил Гай, ничуть не преувеличив при этом, зная, что поскольку партия Джона Гонта держит в своей власти весь парламент, то и сам он фактически правит страной.

— А может, мне удастся увидеть короля? — благоговейно прошептала девочка. — Как по-вашему, господин?

— Не сегодня, хотя мы поужинаем в Савойском дворце и проведем там ночь.

Девочка промолчала. Сказанного было достаточно, чтобы понять: ее разлучат с де Жерве и она окажется среди чужаков. При одной мысли об этом ей становилось не по себе.

— Что же касается тех зрелищ, которыми ты не успела насладиться… сегодня мы спешим, но завтра будем ехать помедленнее, чтобы ты смогла все как следует разглядеть.

— А можно мне получить серебряный пенни? — обрадовалась девочка, мгновенно забыв о своих опасениях.

— Думаю, я сумею уделить тебе столь значительную сумму, — засмеялся он. — Какую безделушку ты собралась купить?

— Ничего особенного.

— Но нужно же иметь деньги, чтобы бросать их на ветер, верно?

Девочка, хихикнув, кивнула.

— Эдмунд поцеловал меня сегодня. Как по-вашему, он имел право?

— Зависит от того, что ты по этому поводу думаешь. Тебе понравилось? Магдалена наморщила носик.

— Не уверена. Госпожа говорит, что меня обвенчают, даже если месячные не придут. Это действительно так?

— Да, но ты останешься на детской половине до тех пор, пока не станешь достаточно взрослой, чтобы быть своему мужу настоящей женой.

— А Катарина уже готова к супружеской жизни, но еще не обручена. Говорит, что хотела бы уйти в монастырь, но мне кажется, там уж очень скучно, не правда ли, господин?

— Не все так считают, — подчеркнул он. — И давно Катарина возымела желание стать монахиней?

— Два месяца назад, когда она гуляла в саду, ей было видение, — пояснила Магдалена. — Катарине явились ангел и нищенка. Ангел был очень красив, в сияющих одеждах, с большим нимбом, и сказал Катарине, что она должна посвятить свою жизнь бедным… недаром там была и нищенка. А когда Катарина очнулась… бедняжка говорила, что эти несколько минут словно спала, хотя по-прежнему стояла на месте, — для нее все преобразилось, и она сама тоже.

— Понятно.

Религиозная истерия в девочках возраста Катарины была явлением вполне естественным, но следует все же поговорить с юной кузиной. Гай уже вел довольно вялые переговоры о помолвке Катарины с сыном Роджера де Моруа, но если девушка действительно захочет посвятить себя Богу, он возражать не станет. Настоятельница Крэнборнского аббатства была его родственницей, она с радостью примет в послушницы девушку с богатым приданым. Молодому же де Моруа можно сосватать Элис, которой скоро исполнится девять: самое время для помолвки.

Магдалена продолжала весело болтать, пока они не добрались до городских ворот. Тут она осеклась на полуслове и, приоткрыв рот, уставилась на странный фриз над воротами. Она не сразу сообразила, что это головы, отрубленные головы, уже успевшие высохнуть и сморщиться, хотя на некоторых еще сохранились пряди волос, развевавшиеся на ветру. Ранее не бывавшая в большом городе, девочка никогда не видела ничего подобного.

Ее потрясенное молчание длилось все то время, пока они проезжали по узким улочкам. Сколько здесь людей! И что это за люди! Они шагали с независимо гордым видом тех, кому выпало счастье жить в настоящем раю. Горожане и ремесленники в богатых мантиях, украшенных дорогими цепями, смешивались с подмастерьями в кожаных передниках и строго одетыми торговцами. Шум стоял невообразимый. Уличные разносчики наперебой выкрикивали наименования своего товара, дети шныряли прямо под колесами и копытами коней. На площади они увидели человека в колодках: довольно знакомое, но неизменно забавное зрелище. Кто-то швырнул на шею узника полуразложившийся труп кошки, и толпа ревела от смеха, наблюдая, как несчастный пытается отвернуться от гнусного смрада.

Магдалена смеялась вместе с остальными, пока не увидела глаза злодея. Ее веселость мигом исчезла при виде тупого отчаяния в его взгляде. На его щеке была выжжена буква «Б», что означало» «беглый раб». От кого же он бежал?

Но скоро площадь осталась позади, и девочка забыла о несчастном.

Ее кобылка деликатно перебирала ногами по вымощенной камнями середине мостовой, круто спускавшейся по обе стороны к омерзительно воняющим канавам. Какой-то крепыш с корзиной рыбы столкнул с относительно чистой середины мостовой старуху, согнувшуюся под связкой хвороста, и той пришлось брести по колено в жидкой грязи. Откуда-то сверху послышался предупреждающий крик, и почти в тот же миг в канаву выплеснулось содержимое ночного горшка, забрызгавшее всех, кто имел несчастье находиться рядом.

Лорд де Жерве тихо выругался, увидев, что несколько капель попали на чепрак коня. Предписания властей запрещали опорожнять ночные горшки из верхних этажей, но он даже не попытался наказать нарушителя. Никто ничего не мог поделать с жителями Лондона. Они были сами себе законом и не признавали ничьей власти, даже короля.

Гай облегченно вздохнул, вырвавшись из города и оказавшись на дороге в Вестминстер, до которого было еще две мили. Впереди виднелись крыши аббатства и огромного здания, а примерно на полпути находился великолепный замок из белого камня — Савойский дворец, резиденция герцога Ланкастерского. С центрального донжона свисал флаг Ланкастеров, и, на восхищенный взгляд Магдалены, четыре белые башни сверкали подобно вратам рая в книге с картинками, принадлежащей отцу Бенедикту.

Герольд дома де Жерве протрубил в рог, давая знать часовым о прибытии своего господина.

— Лорд де Жерве, вассал дома Ланкастеров, прибыл к своему сюзерену по неотложному делу.

Величественные ворота внешнего двора медленно раздвинулись, и всадники въехали во двор, где и были незамедлительно и крайне учтиво встречены челядью герцога. Магдалену сняли с седла, и теперь она ждала, пока Гай спешится и потолкует с гофмейстером герцога. Судя по быстрым косым взглядам гофмейстера, сразу стало ясно, что говорят именно о ней. Предположение девочки подтвердилось, когда Гай знаком велел ей подойти.

— Сейчас тебя отведут на женскую половину, где ты сможешь отдохнуть, — пояснил Гай и, увидев ее несчастное лицо, взял за руку. — Тебе нечего бояться.

— Но вы меня покидаете.

— Ненадолго. Скоро за тобой пришлют.

Ничего не оставалось делать, кроме как подчиниться. Девочку повели через большой квадратный двор в огромный дом. Паж, которому ее поручили, не сказал ни слова, даже не поздоровался и хранил надменное молчание, словно считал ниже своего достоинства замечать какую-то девчонку. Он повел Магдалену по невероятно длинным, извилистым коридорам, потом вверх по лестнице и, наконец, почти втолкнул в широкую галерею. Мягкий солнечный свет, отражавшийся от воды, струился в восьмиугольные рамы узких окон, выходивших на реку. Тишину нарушали тихие голоса, шелест многоцветных платьев, веселое треньканье лютни. Повсюду сидели женщины: на низких табуретах, на мягких скамьях под окнами; головы в чепцах склонялись над пяльцами. Временами дамы тихо перешептывались, счастливые теплом своего уютного мирка.

Паж оставил Магдалену у двери, и девочка неловко переминалась с ноги на ногу, не зная, что делать. Ей ужасно хотелось пить и облегчиться, но она понятия не имела, к кому можно подойти со своими просьбами. Которая из женщин хозяйка дома?

Слезы гнева на Гая де Жерве, бросившего ее в таком состоянии, обожгли веки.

Не выдержав неизвестности, Магдалена нерешительно ступила в галерею. Насколько она успела заметить, все женщины были великолепно одеты, но ее внимание привлекла группа дам у дальнего окна. Одна из них перебирала струны лютни и что-то негромко пела. Собрав все свое мужество, Магдалена смело направилась к ним.

— Умоляю, добрые дамы, скажите, кто хозяйка этого дома, чтобы я могла выразить ей свое почтение.

— Господи Боже, дитя, откуда ты взялась? — добродушно засмеялась молодая женщина в сюрко без рукавов и с разрезами по бокам поверх темно-красного котта. (Женское платье в средние века.)

— Мне велено ждать здесь, пока не позовут, — пояснила Магдалена. — Я приехала с лордом де Жерве.

Ответом ей было молчание. Потом женщина постарше, та, что сидела в центре группы, сказала с акцентом, который Магдалена нашла немного странным, но довольно приятным:

— Подойди, дитя мое. Я Констанца, герцогиня Ланкастерская.

Магдалена направилась к ней. Дама была грузной и ширококостной. Темные глаза утонули в складках жира. Волосы были спрятаны под усыпанным драгоценными камнями венцом, надетым на золотую сеточку. Платье так и переливалось драгоценностями, под которыми не было видно ткани. Магдалена низко присела, чувствуя пристальный взгляд герцогини.

— Как тебя зовут?

— Магдалена, госпожа. Я дочь лорда Беллера, владельца приграничного замка Беллер.

По комнате словно пронесся порыв ветра, но герцогиня строго качнула головой, и женщины успокоились.

— Ты проделала долгий путь от приграничных земель, Магдалена Беллер.

— Да, госпожа. Я обручена с Эдмундом де Брессе, племянником лорда де Жерве, — вежливо, как учили ее отвечать на вопросы взрослых, выговорила Магдалена, скромно опустив глаза и сцепив перед собой руки.

Подобное поведение предписывалось всем детям в присутствии старших. Лишь в доме де Жерве такие формальности не только не были приняты, но даже не особенно поощрялись.

— И ты приехала с лордом де Жерве? — Хозяйка дома задумчиво коснулась подбородка, на котором, к изумлению Магдалены, росло несколько поразительно длинных черных волосков. — С какой целью?

— Чтобы быть представленной герцогу Ланкастерскому, госпожа, потому что он принимает участие в воспитаннике моего господина.

В этот момент Магдалена заметила хрустальный кувшин и кубки, стоявшие на столе у стены. Очевидно, глаза ее жадно блеснули, хотя она изо всех сил сжимала бедра в попытке сдержать еще более неотложную нужду.

Констанца проследила за направлением ее взгляда.

— Ты хочешь пить, дитя?

— Да, госпожа, ужасно, но, кроме того, мне просто необходимо уединиться на несколько минут, — поспешно выпалила Магдалена, радуясь подвернувшемуся случаю.

— Можешь облегчиться вон там, за гардеробом. (В средние века гардеробом называли некоторое подобие туалета, где также хранили меха и шерстяную одежду: запах мочи отпугивал моль.)

Герцогиня показала на закрытый занавеской дверной проем в углу галереи, и Магдалена без дальнейших церемоний поспешила туда, чтобы поскорее воспользоваться отхожим местом, вделанным в стену и снабженным длинным, до самой земли, стоком, выходившим в канаву.

Когда девочка вышла, ей разрешили налить медовой браги из кувшина и сесть на табурет возле герцогини. Атмосфера постепенно разрядилась, женщины вернулись к своим благородным занятиям, и казалось, никто не обращал внимания на гостью, хотя взгляды украдкой и шепотки ни на минуту не прекращались, что крайне нервировало девочку.

А тем временем лорда де Жерве проводили в личные покои герцога. Приемная кишела людьми, надеявшимися получить аудиенцию: просителями, придворными, торговцами. Однако лорду де Жерве пришлось подождать всего несколько минут, прежде чем из кабинета вышел гофмейстер и пригласил его к герцогу.

Его сюзерен сидел на резном дубовом кресле, поставленном на небольшое возвышение в дальнем конце комнаты. На нем было свободное одеяние с разрезными рукавами поверх красно-золотой туники. Его золотистые волосы сильно поседели, но даже сейчас, в уже немолодом возрасте, он был так же силен и могуч, как в молодости, а взгляд блестящих голубых глаз по-прежнему оставался зорким и проницательным.

Де Жерве прошел по красивому восточному ковру, встал на колени и поцеловал руку господина.

— Добро пожаловать, Гай, — дружески улыбнулся герцог, поднимая вассала. — Давай уйдем от этой толпы. Мне нужно потолковать с тобой наедине.

И герцог с нетерпеливым высокомерием, всегда отличавшим его манеры и походку, шагнул к двери, вделанной в стенную панель. Придворные и слуги отступили, едва дверь закрылась за сюзереном и вассалом. Герцог и Гай оказались в комнате без окон, казавшейся чем-то вроде пещеры, где стены были увешаны тяжелыми шпалерами, а пол покрыт толстым ковром. Здесь стояла темная резная мебель. Комната освещалась только восковыми свечами, горевшими день и ночь. В нее можно было войти либо из приемной, либо по лестнице, ведущей в спальню герцога, где дверь была хитро скрыта панелью. Обе двери неусыпно охранялись, поскольку именно тут хранились все тайны Ланкастеров, многие из которых были слишком мрачны, чтобы увидеть дневной свет.

— Итак, все готово. Папский эдикт прибыл три дня назад.

Герцог подошел к столу, протянул Гаю пергаментный свиток с папской печатью и принялся мерить шагами комнату. Сейчас только тихое удовлетворение в голосе выдавало его внутреннее торжество.

— Этим браком моей дочери с заложником Эдмундом де Брессе мы получим в союзники не только род де Брессе, но и Гиза! Такой союз наверняка поможет нам получить Пикардию и Анжу!

Гай, изучавший пергамент, кивнул. Со смертью отца Эдмунда владениями де Брессе в Пикардии управлял регент, назначенный королем Франции, и так будет продолжаться, пока наследник не станет взрослым и выкуп за него не будет уплачен. Только тогда он сможет предъявить права на наследство. Без регента невозможно было обойтись, поскольку опустевшее да к тому же столь богатое гнездышко представлялось очень лакомым куском. Правда, пребывай молодой наследник в руках французов, не существовало бы ни малейшей опасности перехода Пикардии во власть другого государя. Но Эдмунд был заложником англичан и, следовательно, подпадал под влияние английского короля. Его верность Англии будет надежно закреплена браком с дочерью самого герцога Ланкастерского и отказом его величества от выкупа. Вступив в права владения огромным наследством, он приведет под знамена Англии не только род де Брессе, но и самого герцога Гиза. Два таких союзника станут надежной поддержкой английскому монарху в непрекращавшемся споре за французский трон, а жена родит Эдмунду де Брессе наследников, в которых будет течь кровь Плантагенетов.

Однако Гай считал, что мальчику придется побороться за свое наследство. Карл Французский вряд ли безропотно отдаст такое богатство подданному короля Эдуарда. Но что ни говори, а права Эдмунда бесспорны. Значит, придется снова воевать, и Эдмунд в очередном бою заслужит рыцарские шпоры. Вот тут и пригодится неоценимая помощь герцога Ланкастерского, защищающего интересы своего зятя, мужа законно признанной дочери. Весьма тонкий ход, который может оказаться проигрышным лишь в том случае, когда чье-то вмешательство помешает или разорвет этот брак. И самый действенный способ добиться этого — навеки избавиться от дочери Джона Гонта. Такое избавление наверняка покажется де Борегарам достойной местью за поражение при Каркасоне одиннадцать лет назад. Они вполне способны отправиться к Карлу и вызваться добровольно послужить ему в таком важном деле. Что же, вполне подходящая работенка для столь коварных, беспринципных, подлых людишек!

— Какая она?

Резкий, совершенно неожиданный вопрос, заданный с неким подспудным гневом, не имеющим, казалось, оснований, перебил мрачное течение мыслей де Жерве. Поняв, что речь идет о Магдалене, он задумался.

— Живая, нетерпеливая, несдержанная. Сильна духом, но с готовностью отвечает на ласку и доброту. Всему учится быстро… если захочет, конечно, но куда больше интересуется забавами и играми, чем занятиями. Впрочем, это вполне обычно.

— А внешне?

— Светлая кожа, серые глаза, темно-каштановые волосы. Небольшого роста. Тело еще не налилось, но девочка обещает быть красавицей.

Гай понимал, что имеет в виду, но не осмеливается спросить Ланкастер. Похожа ли она на мать? Но откуда Гаю знать? Он никогда не видел Изольду.

— Я сам посмотрю на нее, — решил Джон Гонт, словно подслушав мысли собеседника. Подойдя к скрытой в панели двери, он что-то тихо сказал стражнику, стоявшему по другую сторону.

Когда за Магдаленой прислали, девочка с облегчением присела перед герцогиней, поблагодарила за гостеприимство и последовала за стражником, торопясь поскорее увидеть де Жерве. По коридорам сновали слуги, воины, пажи и оруженосцы. Никто не обращал особого внимания на девочку в сопровождении стражника. Миновав приемную, они стали подниматься по широкой лестнице, ведущей в спальню, увешанную шпалерами из красно-золотой парчи. На занавесях и покрывалах, ковре и обивке мебели красовалась алая роза Ланкастеров. Магдалена подумала, что эмблема повторяется слишком часто и от нее рябит в глазах.

— Сюда.

Стражник нажал на панель, и она отъехала в сторону, открывая узкую, вырубленную в стене лестницу. Потом поспешно вынул из стенного кольца факел и высоко поднял, чтобы осветить дорогу.

Сбитая с толку девочка последовала за ним вниз. У подножия обнаружилась еще одна дверь, вделанная в камень. Стражник постучал в нее тяжелой палкой, которую носил на ремне, и, получив разрешение, жестом велел спутнице войти.

Магдалена ступила в темную, теплую духоту. Дверь за ней закрылась. У длинного стола с кубками в руках стояли лорд де Жерве и какой-то незнакомец. Последний поставил кубок, и освещенная стенным подсвечником рука отбросила на пол гигантскую тень. У девочки по коже поползли мурашки. Почему лорд де Жерве молчит? Почему так неподвижен?

— Подойди сюда, — велел незнакомец, встав в свете двух факелов, укрепленных над камином, где, несмотря на теплый майский день, пылало жаркое пламя.

Магдалена нерешительно пересекла комнату, умоляюще глядя на Гая, но его лицо оставалось бесстрастным. Сознавая, что его участия не требуется, он тем не менее изнемогал от неприятных предчувствий.

Герцог сжал ладонями лицо дочери и наклонил к свету. Девочку бросило в жар. Шершавые мозоли, результат многолетней работы мечом, царапали кожу, край массивного рубина в печатке холодил щеку. Ей ничего не оставалось, кроме как поднять глаза на бесстрастное лицо человека, смотревшего скорее в самые глубины ее души, чем на нее, с пугающей, лишавшей спокойствия сосредоточенностью.

— Кровь Христова!

Он резко оттолкнул девочку и, шагнув к столу, одним глотком осушил кубок.

— Кровь Христова! Никогда не ожидал снова увидеть эти глаза!

И тут Магдалена сообразила, что случилось нечто ужасное. Она затрепетала, сама не зная почему, но тут рядом с ней очутился де Жерве.

— Подожди за дверью, — тихо велел он, подталкивая ее к порогу.

— Но что я такого сделала? — пролепетала она. — Чем оскорбила его?

— Абсолютно ничем, — заверил он, выталкивая ее за дверь. — Подожди наверху вместе со стражником.

Мрачно хмурясь, он вернулся в комнату и против всяких правил осмелился упрекнуть герцога:

— Нехорошо, господин мой. Она ведь еще дитя.

— Дитя Изольды! — прошипел герцог. — Дитя неверной, вероломной, подлой твари, пусть будет проклята ее черная душа! Думаешь, она будет иной? От шлюх родятся шлюхи!

Презрительный, почти брезгливый смех разорвал сырой тяжелый воздух.

— Но Магдалена не отвечает за грехи матери, тем более что никогда ее не знала, — настойчиво твердил Гай. — Не этому нас учит церковь.

— Ты знаешь обстоятельства рождения этого ребенка.

Герцог вновь наполнил кубок, не скрывая от Гая искаженного болью, вмиг ставшего уродливым лица.

— Я вытащил его из материнского лона, когда та потаскуха корчилась в предсмертных судорогах, отравленная предназначавшимся для меня ядом! И ты смеешь говорить, что девчонка невинна?!

— Но в таком случае, господин, почему же вы сохранили малышке жизнь? Тогда она была всего лишь еще одним никому не нужным бастардом!

Ланкастер покачал головой.

— Я признал это дитя своим и подписал все соответствующие документы, — голосом, полным отвращения к себе, признался он. — Я любил подлую шлюху, можешь поверить? И намеревался обеспечить ребенка. Кроме того, в той комнате повсюду валялись мертвецы… столько смертей…

Казалось, в эту минуту он вернулся в прошлое, в ту полутемную комнату крепости-монастыря Каркасона, где у двери валялся убитый монах, а неподалеку лежал труп молодого оруженосца с воткнутым в сердце кинжалом. Он снова ощутил смрад смерти, вонь родильной крови. Снова услышал пронзительные агонизирующие крики женщины, которую когда-то любил больше жизни. Женщины, которую убил, обратив против нее ее же собственное оружие.

— В этих глазах я узрел ее мать, — откровенно признался он, немного придя в себя, словно это объясняло его грубое обращение с ребенком. — Есть ли в ней хоть одна моя черта, де Жерве?

— У нее ваш рот, господин, — поспешно ответил Гай, чувствуя, что самое худшее позади. — И полагаю, что-то от надменности Ланкастеров.

Губы герцога искривила легкая улыбка.

— Пусть у нее глаза матери, но метку Плантагенетов не сотрешь! — Он жадно припал к кубку, прежде чем добавить: — О законности ее происхождения будет объявлено по всей стране, после чего в Вестминстерском аббатстве состоится свадьба. Мы торжественно и во всеуслышание бросим перчатку Франции. А потом ее муж отправится в Пикардию и предъявит права на наследство.

— А что будет с Магдаленой? Если узнают имя ее подлинного отца, она окажется в опасности.

— Ты позаботишься о ней до свадьбы, а затем… она вернется в Беллер, пока ее муж не будет введен в права наследования. Лорд Беллер сумеет защитить ее в стенах своего замка.

Гаю вдруг стало жаль ребенка, которому вновь предстоит очутиться в глуши приграничных земель. Как только надобность в ней отпала, ее снова ссылают… Но он сознавал также, что там она будет в безопасности, а сам он не мог ее опекать, ибо предстояло отправляться во Францию вместе с Эдмундом и бедняжка останется совсем одна.

— Не могли бы вы по крайней мере сказать ей несколько добрых слов, повелитель? — спросил он. — Девочка боится, что оскорбила вас, и не знает, чем именно.

Ланкастер покачал головой:

— Нет, сегодня я не желаю ее больше видеть. Но можешь заверить ее, что она идеально себя вела. Словом, объясни, как считаешь нужным.

«Что ж, верный вассал обязан выполнять любое поручение сюзерена», — язвительно подумал де Жерве. Он с радостью бы отказался от возложенной на него задачи, но что тут поделаешь?!

С того дня Магдалена не находила себе покоя. Мысли путались, душу терзала безысходная тоска. Грубое обращение Ланкастера разрушило глубоко укоренившуюся веру в себя. И все же она узнала, что именно этот человек был ее настоящим отцом. Но как бы ни убеждали ее в этом де Жерве и леди Гвендолен, она не могла представить себя дочерью герцога. Это казалось просто невероятным, и она не позволяла себе даже задуматься о подобной возможности. Однако та, которой она себя до сих пор считала, попросту не существовала. Магдалена отреклась от одной своей сущности, но не могла принять другую и, охваченная недоумением, терзалась сознанием ужасающей потери. Теперь за ней постоянно наблюдали, и спокойное, жизнерадостное, счастливое дитя превратилось в буйную мятежницу, словно приставленная к ней стража стала символом того невыносимого, что произошло с ней. Она ни с кем не разговаривала, отказывалась заниматься уроками и даже играть с остальными. Вся ее умственная и физическая энергия была направлена на то, чтобы удрать от охранника, и это ей удавалось настолько, что лорд де Жерве не знал ни минуты покоя.

Он твердил себе, что в поведении девочки нет ничего удивительного, что она напугана и сбита с толку, внезапно очутившись центральной фигурой в хитроумной партии, затеянной Ланкастером. При дворе она стала объектом сплетен, любопытных взглядов, измышлений, но не подала виду, что это ее задевает, и сидела угрюмая и неподвижная в течение всего приема, обдумывая очередной ход в сражении со своим эскортом. Она выскакивала из окон, спускалась по яблоневым деревьям, пряталась среди клеток с соколами, пришпоривала лошадку и заставляла ее прыгать через реку, чем неизменно заставала врасплох своего стража.

Гвендолен слабела с каждым днем, и Гай с беспомощным страхом наблюдал, как она тает на его глазах. Но все же она мужественно сражалась с Магдаленой, отдавая ей всю свою любовь, понимание и доброту, молясь о том, чтобы дитя поскорее смирилось со своей участью и этот разрушительный ураган бесплодной ярости утих.

Однажды вечером Гай увидел, как жена плачет, отчаявшись достучаться до Магдалены, расстроенная ее очередной проделкой, и сам потерял терпение. Он избил девочку и отправил спать без ужина.

Магдалена рыдала всю ночь так безутешно, что к утру у нее начались лихорадка и сильный жар. Сотрясаемая горем и недоумением, она билась в судорогах. Вызванный наутро лекарь прописал ей банки. Кроме того, бедняжке ставили клистиры, пока она совсем не обессилела и не могла подняться с постели, но хриплые всхлипы по-прежнему сотрясали хрупкое тельце. Наконец встревоженная Гвендолен привела Гая. Он вошел в спальню и, наклонившись над кроватью, отвел со лба девочки пропитанные потом прядки. Веки Магдалены так распухли, что почти не открывались, и сердце Гая едва не разорвалось от раскаяния и жалости.

— Ну хватит, перестань, — тихо попросил он, сознавая собственное бессилие перед лицом столь сокрушительного несчастья. — Тише, крошка моя, тише…

Он поднял ее и усадил к себе на колени. Постепенно вместе со всхлипываниями с ее губ начали срываться слова, прерывистые, бессвязные мольбы о прощении.

— Мы должны извинить друг друга, — сказал он, поняв наконец, о чем она говорит. — Я вышел из себя, но пойми, я не могу видеть страдания своей жены, а ты ее обидела.

Плач девочки потихоньку стал стихать, и после долгих мучений она позволила себе излить душу. Весь гнев, все замешательство вырвались наружу, и леди Гвендолен поспешно села возле мужа, взяв в ладони горячую влажную ручонку.

— Он не любит меня! — заикаясь, выкрикнула Магдалена. — Он мой отец, так почему же смотрит на меня с такой ненавистью?! Почему отослал меня в Беллер и заставил думать, будто лорд Беллер мой отец?! Где моя мать?

— Твоя мать умерла, — пояснила Гвендолен, — как мы тебе и говорили. — Скрепя сердце она повторила ту ложь, которую ее заставили заучить наизусть. — Она совсем недолго была замужем за его светлостью и умерла, дав тебе жизнь.

— Твое истинное происхождение приходилось держать в тайне по соображениям высшей политики, — добавил Гай. — А теперь из-за грозящей тебе опасности ты должна постоянно находиться под охраной. И это тебе известно.

Девочка словно оцепенела. Бурные рыдания сменялись прерывистыми всхлипами, по мере того как она успокаивалась. Наконец она подняла голову и с трудом, хотя и спокойно, ответила:

— Будь что будет.

Лорд и леди де Жерве облегченно переглянулись. Худшее позади.

За две недели до свадьбы Магдалены Ланкастер с Эдмундом де Брессе леди Гвендолен умерла. Она скончалась в объятиях мужа, и тот благодарил Бога за милосердное забытье, положившее конец ставшим невыносимыми мукам. Его собственная скорбь была так велика, что казалось, покрыла траурным флером весь окружающий мир, затмив для него солнце и голубизну неба, притупив обоняние и осязание, лишив возможности ощутить запахи свежескошенного сена, свежесть лаванды, вкус пряностей.

Все печалились о доброй, сердечной женщине, хотя вместе с ее мужем возносили благодарственные молитвы Господу, оборвавшему ту пытку, которую ей приходилось терпеть. Ни у кого не было ни малейших сомнений, что леди Гвендолен уготовано место в раю.

Чувства Магдалены были противоречивыми. Она грустила о леди Гвендолен, но не могла вынести переживаний Гая. Не знала, как и чем утешить его, и все же была не в состоянии оставаться в стороне. Выяснилось, что свадьба состоится в назначенный день, ибо как могло столь значительное и важное для государства событие быть отложено из-за смерти какой-то второстепенной фигуры?

Но Магдалена игнорировала все приготовления. Ее нареченный был слишком занят, тренируясь в ожидании новой кампании, которая принесет ему не только рыцарские шпоры, но и богатство и власть. Стоит ли волноваться из-за такого пустяка, как брак, который будет освящен, но не осуществлен, до того как он отправится во Францию?! Все попытки поухаживать за Магдаленой кончались ничем, и он обратил свое внимание на другую и наиболее важную обязанность рыцаря — войну.

Магдалена почти не отходила от Гая. Ее всегда можно было найти где-нибудь поблизости. За обедом она выбирала для него самые лакомые кусочки, наполняла чашу лучшим вином. Прокрадывалась в его кабинет и устраивалась в уголке, молчаливо наблюдая, как он занимается делами или просто сидит, погрузившись в воспоминания. Куда бы Гай ни отправился, она ждала его возвращения, настырно наставляя пажа в его обязанностях.

Гай почти не сознавал ее присутствия до самого вечера накануне свадьбы, когда он отправился в сад, куда заходил с неизменной болью в сердце: за каждым деревом ему виделась тень Гвендолен, срывавшей лаванду, окунавшей пальчик в купальню для птиц, наклонявшейся, чтобы вырвать сорняк. Да, несмотря на то что душа ныла от тоски, он не мог удержаться и проводил там долгие часы.

Этим вечером он нашел Магдалену в саду, под абрикосовым деревом, и виновато поморщился. Бедняжка завтра венчается, а он вот уже несколько дней не сказал ей ни слова!

Он устроился рядом, но прежде чем успел открыть рот, девочка прошептала со странной, необузданной страстью:

— Если у меня не будет месячных, значит, мне нельзя лечь в постель с Эдмундом до того, как он отправится во Францию, и брак можно аннулировать, а потом мы поженимся, ты и я.

Гай, словно рухнув с небес на землю, потрясенно уставился на нее.

— Что за вздор, Магдалена! Ты не в себе.

— Нет, — упрямо возразила она. — Я люблю тебя. Всегда любила и буду любить одного тебя. Когда леди Гвендолен была твоей женой, я не имела права говорить ничего подобного. Но теперь…

Гай резко вскочил.

— Давай забудем об этом разговоре, Магдалена. Ты всего лишь ребенок, и волнение оказалось слишком для тебя сильным. Послезавтра ты вернешься в замок Беллер и будешь молиться о благополучном возвращении мужа и успешном завершении его дел.

— Я стану молиться о тебе, — ответила она. Серые глаза блеснули такой решимостью, что он похолодел. Она и в самом деле истинное дитя Изольды де Борегар и Джона, герцога Ланкастерского.

Глава 3

Леди Магдалена де Брессе пришла к заключению, что все турниры — просто подходящий случай утолить жажду убийства, зрелище, где яростные схватки перемежаются с геральдическими церемониями. Ребенком она очень хотела побывать на турнире. Может, прошедшие с тех пор годы наделили ее некоторым цинизмом, но она, как ни старалась, не могла понять, зачем этим людям нужно заковывать себя в тяжеленные доспехи, особенно в невыносимо душный августовский полдень, чтобы с воинственными криками набрасываться друг на друга и тыкать во врага копьем или затупленным мечом, пока один из противников не падал с лошади, беспомощно распростершись на земле, словно огромная куколка в железном коконе.

Однако она держала свои еретические мысли при себе. На переполненных трибунах, окружавших ристалище, приятный страх и возбуждение были почти ощутимыми, несмотря на то что зрители истекали потом под богатыми тяжелыми одеяниями и подбитыми мехом сюрко. Но ни мужчины, ни женщины не принимали в расчет соображения комфорта: ведь именно платье служило свидетельством богатства и положения. Сама Магдалена умирала от жары, чувствуя, как влага скапливается под мышками и в ложбинке между грудями. Пришлось незаметно оттянуть от тела плотный дамасский шелк, чтобы на нем не появились пятна.

Дама справа все утро шептала молитвы святым, прося их защитить своего мужа, независимо от того, участвовал ли вышеупомянутый рыцарь в очередной схватке или нет. При каждом ударе меча о меч с ее губ, прерывая молитвы, слетали стоны возбуждения и испуга. В воздухе стояло густое облако пыли, почти скрывавшее от зрителей все, что происходило на ристалище. И это несмотря на то что Магдалена сидела в первом ряду, в ложе Ланкастеров! Король сегодня отсутствовал, так что соседняя ложа была пуста, а турнир проходил под командованием и покровительством Ланкастера. Над ложей с алым балдахином развевалось знамя Плантагенетов, на котором французская лилия соседствовала с английским львом. Герцог сидел в центре устланного бархатом возвышения, у самого края ложи. Его высокое резное кресло было украшено алыми драпировками с розой Ланкастеров. Сам герцог был в дурном настроении, поскольку терпеть не мог роли наблюдателя в подобных событиях, а его жена, герцогиня Констанца, в нервозном молчании восседала рядом, хорошо зная, как опасно заговаривать с мужем в такие минуты.

На ристалище вступили церемониймейстеры, сопровождаемые герольдами и их помощниками. Магдалена выжидающе подалась вперед. Сейчас должны объявить о событии, требующем ее присутствия!

Пыль от предыдущей общей схватки немного улеглась, чему способствовали слуги, старательно обрызгавшие водой всю арену. Зазвучали трубы герольдов, провозгласивших о начале поединка между сьером Эдмундом де Брессе и сьером Жилем де Ламбером.

Оба рыцаря на могучих боевых конях въехали на ристалище с противоположных сторон, но вместо того чтобы ожидать полагавшегося по ритуалу призыва церемониймейстеров к оружию, они подъехали прямо к ложе Ланкастеров, подняли забрала и оба воскликнули:

— Ваша светлость, мы просим разрешения биться насмерть!

Зрители на галереях вытянули шеи, пытаясь понять, о чем говорят рыцари. Крестьяне и слуги, взобравшиеся на ограду, чтобы лучше видеть, заворчали, недовольные промедлением. Магдалена, вполне сознававшая всю необычность такого требования, почувствовала взгляд мужа и подняла глаза. Он повязал на шлем знак ее благосклонности — шарф из серебристого газа. Несколько долгих мгновений он не сводил с нее жгучего взгляда. Сбитая с толку, Магдалена искоса посмотрела на отца. Его неудовольствие было очевидным.

— Правила этого турнира гласят, что все схватки должны быть бескровными. Или вы собираетесь разрешить какой-то личный спор под флагом дружественных состязаний?

— Мы покорнейше просим вас, господин мой герцог, — просто ответил Эдмунд.

— Молодой сорвиголова!

Голос принадлежал Гаю де Жерве, неожиданно появившемуся рядом с Джоном Гонтом. Как ни странно, он был без шлема, а на поясе висел только двузубый кинжал. Он принимал участие в утренних поединках, но не собирался появляться на арене до финального группового боя.

Герцог и де Жерве о чем-то тихо говорили. Магдалена навострила уши, пытаясь расслышать хоть слово, не поворачивая головы слишком уж откровенно. Удивленная и немного смущенная столь неожиданным поворотом событий, она избегала взгляда мужа, старательно разглядывала развевающиеся над шатрами рыцарей штандарты и старалась занять свои мысли, определяя, кому какой принадлежит. Приходилось вспоминать уроки геральдики, полученные когда-то в доме де Жерве.

Молодые рыцари неподвижно сидели в седлах, с достоинством ожидая решения герцога.

Придворные герцога, сидевшие вокруг Магдалены, не пытались скрыть любопытства. Шепотки и взгляды в основном касались именно ее. Только что прибывшая ко двору короля после возвращения Эдмунда из Франции, надежно защищенная могуществом Ланкастеров, она стала объектом не только восхищения, но и неприкрытой зависти, что было вполне естественно: высокое происхождение, блистательный отец, молодой благородный богатый муж, отличившийся в пикардийской кампании и вернувший свои обширные владения. Ничего не скажешь, идеальная пара! Так что же кроется под жестоким требованием сьера де Брессе?!

Джон Гонт, выслушав де Жерве, воззрился на дочь. Яркая голубизна его глаз на миг потускнела. Он что-то сказал де Жерве и, взяв у оруженосца усыпанный изумрудами кубок, одним махом опрокинул содержимое. И только потом наклонился вперед, опершись ладонями о подлокотники кресла.

— Правила этого турнира гласят, что все схватки должны быть бескровными. Вы двое обязаны подчиняться установлениям.

На этом дискуссия закончилась. Рыцари опустили забрала и вернулись на противоположные края арены. Но этот поединок вызвал необычайный интерес зрителей, даже у тех, кто понятия не имел, о чем просили соперники. Все чувствовали, что происходит нечто необычное.

— Во имя Господа и Святого Георгия сходитесь!

Гай де Жерве стоял возле сюзерена, наблюдая, как церемониймейстеры выкликают призыв, а рыцари пришпоривают коней и несутся друг на друга в грохоте оружия. Длина стремян и высокая лука седла позволяли всадникам почти стоять, что помогало лучше направить удары копий с затупленными, как полагалось по правилам, наконечниками. Противники встретились, разошлись, подскакали к оруженосцам, сменили сломанные копья на новые и начали второй раунд. Наконечники скользили по щитам, дерево трескалось, комья сухой земли полетели из-под широких копыт, когда кони, разминувшись, по инерции пронеслись дальше.

Гай нахмурился. Избранная рыцарями тактика явно не отличалась изобретательностью, и толпа громко выражала свое разочарование. Сразу понятно, что у этих двоих были вполне определенные причины для схватки и они бились не ради острых ощущений и радости победы. Все это придавало оттенок ненужной жестокости тому, что должно было стать демонстрацией воинского искусства и совершенного владения оружием.

Он невольно взглянул в сторону неподвижной фигуры. Жена Эдмунда де Брессе взирала на развертывавшуюся перед ней сцену с сосредоточенным вниманием, предполагавшим, что ей известно о той самой подспудной причине столь неожиданного взрыва взаимной злобы. За годы, прошедшие со дня ее свадьбы, Магдалена вытянулась, как заботливо орошаемый побег, стала высокой, стройной, изящной… Настоящей женщиной. Низкий вырез ее платья из розового дамасского шелка обнажал глубокую ложбинку между грудями, длинная белоснежная шея напоминала мраморную колонну, густые темно-каштановые волосы были спрятаны под серебряную сетку и украшенную жемчугом головную повязку. Отягощенные перстнями пальцы нервно играли с рубиновой пряжкой пояса, выдавая ее волнение. Но отчего Магдалена нервничает? Вряд ли ей известно, почему именно поссорились Эдмунд с Аамбером. Впрочем, если все было так, как подозревали герцог и Гай, лучше ей вообще ничего не знать.

Магдалена почувствовала взгляд Гая. Она всегда остро ощущала близость его присутствия и теперь повернула голову и умоляюще, зазывно улыбнулась.

Гай уже не впервые подумал, что во всем виноваты ее губы. Совсем как у отца: полные и чувственные. И в который раз отчаянно спорил с собой: стоит ли отвечать на этот призыв и покорно идти к ней или остаться на месте? Она хотела понять, что происходит, и трудно ее за это осуждать. Значит, ему придется изобрести нечто правдоподобное не только для Магдалены, но и для ушей окружающих, а он не был уверен, что именно сейчас способен мыслить связно.

Гай качнул головой, и улыбка Магдалены мгновенно погасла, сменившись раздраженной гримаской. Впрочем, такой реакции следовало ожидать. Детское своеволие с годами переросло в высокомерие и решительность Плантагенетов, а такие свойства характера симпатий окружающих не вызывали.

Магдалена поднялась, повернулась спиной к ристалищу и стала пробираться между забитыми до отказа рядами скамей, не заботясь о том, что ступает едва ли не по ногам, сопровождаемая неодобрительным шепотом и возгласами удивления. Жене не пристало так вести себя во время поединка своего мужа с соперником, тем более когда на нем шарф ее цветов.

— В чем дело? — не выдержал герцог, когда она оказалась рядом с его креслом. — Вы поворачиваетесь спиной к сражающемуся супругу?

Магдалена низко присела.

— Я хотела поговорить с лордом де Жерве, господин мой. Мне показалось, что ему известно, почему мой супруг возымел желание изменить правила схватки.

— Предлагаю вам расспросить своего мужа, мадам! — отрезал герцог. — Он все расскажет вам, если сочтет нужным.

За спиной Магдалены раздался рев толпы. Женщина медленно повернулась. Сьер де Ламбер, выбитый из седла, извивался в пыли, пытаясь подняться. Его оруженосцы бегом мчались на помощь рыцарю. Падение должно было означать конец схватки, но Эдмунд спешился, выхватил меч, явно готовясь напасть на противника, когда тот немного придет в себя.

— О Господи! — воскликнул герцог. — Он все-таки стоит на своем! Пожалуй, мне стоило прекратить все это и удалить де Брессе от двора хотя бы на месяц.

Противник Эдмунда тоже вооружился мечом, и теперь рыцари стояли лицом друг к другу, окруженные ревущей толпой, уже успевшей ощутить вражду между этими двумя и сгоравшей от нетерпения узнать, чем все

кончится.

— Пусть решат спор раз и навсегда, господин мой, — тихо прошептал Гай на ухо герцогу, так что Магдалена могла слышать только отдельные слова — Пусть остальные считают, что горячая кровь толкает их на глупости и во всем этом нет ничего серьезного. Так будет лучше. Накажите Эдмунда позже на том основании, что подобная вспыльчивость опасна в бою и из него никогда не получится хорошего воина, если он будет продолжать в том же роде.

— Леди, я предлагаю вам вернуться на место, — сухо бросил герцог недоуменно хмурившейся Магдалена. — Просто неприлично стоять здесь и к тому же загораживать мне арену!

— Прошу прощения, сэр.

Мужчина, которого Магдалена в душе по-прежнему отказывалась признать отцом, никогда не находил для нее доброго слова, и она привыкла ожидать от него всего лишь обычной вежливости. Но это ее не беспокоило, поскольку их нелюбовь была взаимной и она давно устала гадать о причине его антипатии.

Окончательно расстроенная, она взглянула на Гая, но тот старательно отводил глаза, и Магдалена была вынуждена ни с чем вернуться на свое место.

А тем временем на ристалище разворачивалось настоящее сражение. Рыцари бились с энергией молодости и умением, приобретенным за годы юношеских тренировок. И хотя оба избегали наносить противнику серьезные раны, пользуясь только плоской стороной меча, звуки ударов становились все громче, по мере того как оружие обрушивалось на шлемы и панцири с яростью, очевидной для всех наблюдателей.

Эдмунд неумолимо теснил Ламбера к краю ристалища. Сьер де Ламбер будет признан побежденным, если коснется ограды, и такой исход казался неизбежным. Эдмунд, вероятно, был сильнее, держал меч двумя руками и пылал такой яростью, что даже сыпавшиеся как град удары не замедляли его наступления. Он все жестче теснил соперника и наконец так весомо огрел его по плечу, что сьер де Ламбер споткнулся о камень и врезался в ограду.

Толпа заревела, когда де Ламбер, подняв руки, признал свое поражение.

И только сейчас Магдалена поняла, какое напряжение сковывало ее все это время. Она так сжимала пальцы, что кольца врезались в ладони, плечи ныли, словно она таскала тяжести. Она выдержала обычный церемониал, сопровождавший каждую схватку, и дождалась, пока Эдмунд, подняв забрало, приблизится к герцогской ложе, чтобы принять поздравления и похвалы его отваге. Но ответом на его почтительный поклон было ледяное молчание. С его щек мигом сбежал румянец. Глаза его загорелись бешенством при этом публичном унижении.

Гай де Жерве заметил опасность одновременно с Магдаленой. Молодой человек все еще был погружен в свой замкнутый мирок упоения битвой. Жажда крови по-прежнему бушевала в нем с такой силой, что он напрочь забыл, в чьем присутствии оказался.

— Господин… Господин…

Голос Магдалены прозвучал ясно и отчетливо, раскалывая мертвенную, исполненную злорадного предвкушения тишину. Эдмунд оторвал разъяренный взгляд от герцога и повернулся к жене. Магдалена встала и сорвала растущую в каменной вазе розу.

— Вы прославили мои цвета, господин. Улыбаясь, она перегнулась через перила и бросила ему цветок.

— Я требую взамен подарка!

Эдмунд бессознательным жестом поймал цветок и, мгновенно отрезвев, с ужасом сообразил, насколько был близок к несчастью.

— И что же, госпожа моя, вы пожелаете? — осведомился он, склонив голову.

— Как что, сэр? Разумеется, поцелуй, — парировала она.

Восторженный смех пронесся по ложам: зрители по достоинству оценили куртуазную игру, которая мигом стерла все неприятные впечатления от этой схватки.

Эдмунд поднялся к самой ложе.

— О, прекрасная леди, я с величайшей радостью приношу вам этот дар.

Он потянулся к жене и, когда она наклонилась, к удивлению публики, сжал ее талию, подхватил, опустил на землю и жадно припал к губам под аплодисменты собравшихся. Магдалена густо покраснела.

— Фи, милорд! — пожурила она. — Как же я теперь вернусь на свое место?

Гай де Жерве с улыбкой перегнулся через перила.

— Подними леди, Эдмунд, и я ее поймаю.

Эдмунд сделал, как было сказано, и, перед тем как поставить Магдалену на ноги, Гай одобрительно прошептал:

— Прекрасно придумано, Магдалена. Похвала человека, единственного, чье мнение было для нее важным, зажгла радостью ее глаза.

— Разве это не заслуживает еще одного поцелуя, господин? — вырвалось у нее словно против воли. Улыбка Гая мгновенно растаяла.

— Совершенно верно, госпожа, — без всякого выражения ответил он, учтиво поднося ее руку к губам, прежде чем отвернуться, извиниться перед герцогом и покинуть ложу.

Он направился к шатрам за ристалищем, намереваясь серьезно поговорить с бывшим воспитанником. Но перед мысленным взором стояли сияющие глаза Магдалены. В ушах звучал умоляющий шепот. Он не забыл страстное признание девочки, тогда еще не ставшей женщиной, но считал, что оно его не тревожит. В его представлении это было просто порывом скорбящего, измученного, переволновавшегося ребенка. Но сейчас она совсем не походила на малышку, умолявшую о сладком марципане или серебряном пенни. Трудно было отрицать чувственность, звучавшую в этом голосе, светившуюся во взгляде. Ее тело больше не было телом ребенка, и он точно знал, когда Эдмунд сделал ее женщиной. Потому что сам был почти свидетелем этому.

Магдалена вернулась на место с вымученной улыбкой, скрывавшей ее смятение. К счастью, только она одна сознавала, какая буря бушует в душе. Все, что произошло между ней и лордом де Жерве, не вызовет ни сплетен, ни злословия. Но ее унижение от этого меньше не становилось. И все же она понимала, что формально не имеет никакого отношения к Гаю, поскольку стала женой сьера Эдмунда де Брассе во всех отношениях, не только на бумаге, не только по церковному обряду, но и в постели…

Они прибыли в замок Беллер прошлым январем, предварительно выслав вперед гонца, чтобы сообщить о приезде. Магдалена стояла на крепостной стене, завернувшись в подбитый мехом плащ с капюшоном, и наблюдала за приближавшейся процессией. Позади остались долгие, тоскливые годы затворничества, годы, когда о существовании дочери герцога Ланкастерского, жены Эдмунда де Брессе, казалось, забыл весь мир. После того как Эдмунду удалось отвоевать свое наследство в ходе пикардийской кампании, герцог послал официальные поздравления дочери, уведомив о благополучии и отваге ее супруга. В послании не упоминалось о Гае де Жерве, и она не имела о нем известий до вчерашнего дня. Тогда гонец объяснил, что лорд де Жерве сопровождает ее мужа в этой поездке к приграничным землям, поскольку Эдмунд де Брессе, возвратившись в ореоле победы, решил предъявить права на жену.

Стоя у парапета, она всматривалась в унылую равнину, пока перед глазами не заплясали цветные пятна. Часовые на башнях наверняка увидят процессию раньше, чем она, а звон колокола возвестит о прибытии гостей, даже если она будет в замке. Но Магдалена по-прежнему не двигалась с места, жмурясь от пронизывающего, вихрившего снежинки ветра, щурясь, напрягая взор.

Колокол восточной башни, предупреждавший о появлении чужих людей, ожил за мгновение до того, как она различила какое-то движение на горизонте. Внизу, во дворе, раздался топот ног, стук копыт, звяканье сбруи: это лорд Беллер готовился сесть на коня и встретить прибывающих гостей. Он, как всегда, был одет крайне просто, в тяжелое сюрко из толстой шерстяной ткани поверх туники, зато его эскорт оказался достаточно велик, чтобы вновь прибывшие поняли, какая честь им оказана.

Магдалена спустилась со стены и, повинуясь непонятному порыву, пересекла внутренний двор и вышла во внешний. Лачуга Безумной Дженнет все еще стояла у дальней стены, хотя сильно покосилась, а в стенах и крытой тростником крыше зияли дыры. Но из самой большой, служившей дымоходом, по-прежнему струился дымок, а из оконной щели пробивался тусклый свет сальной свечи.

Зная, что у нее нет времени на столь опасный визит, Магдалена все же подступила к лачуге. Какая-то потребность, которую трудно было облечь в слова, гнала ее. Заставляла испытать судьбу.

Девушка откинула шкуру, прикрывавшую дверной проем, и вошла. Обычно, навещая старуху, она приносила ей что-нибудь из кладовой, дабы облегчить боль в ноющих ногах, или корзину из кухни, чтобы было чем наполнить пустой желудок. После возвращения в Беллер она иногда даже заставляла слуг сменить грязный тростник на полу, но все же вонь здесь стояла такая, что пришлось прикрыть рукой рот и нос.

— Дженнет!

Сначала она ничего не смогла разглядеть в полумраке, но через несколько минут различила какую-то груду в углу на соломенном тюфяке.

— Ты хвораешь, Дженнет? Из-под засаленных лохмотьев, служивших одеялом, высунулась узловатая, костлявая рука.

— Позови священника, дитя мое. Похоже, я собираюсь покинуть эту землю, но хочу перед смертью получить отпущение грехов.

Тихий голос скрипел, как несмазанная кожа. Магдалена уставилась на обветренное темное лицо. Она понятия не имела, насколько далеко зашло безумие Дженнет. Возможно, сама старуха ничего не знала. Но она занимала этот угол внешнего двора, сколько Магдалена себя помнила, и всегда оставалась такой же, ничуть не старея. Да и была ли она когда-то молодой?!

— Через час здесь будет мой муж, — услышала Магдалена свой голос. — С ним будет кое-кто еще. Не прочитаешь мне по руке, Дженнет? В последний раз.

— Дай мне руку!

Приказ прозвучал на удивление повелительно, особенно если учесть, что исходил из беззубого рта, прорезанного в почти безволосом черепе, поблескивавшем сквозь редкие пряди немытых седых волос. Щеки запали, глаза так глубоко ушли в глазницы, что были почти невидимы.

Магдалена нерешительно протянула руку. Искривленные пальцы схватили ее и повернули ладонью вверх.

— Подними свечу. Глаза мои совсем отказывают!

Магдалена подняла повыше вонючую сальную свечу. В морозной полутьме воцарилось молчание. Потом Дженнет снова упала на тюфяк.

— Любовь. Я вижу любовь, любовь мужчин, безмерную любовь. На твоей руке любовь и кровь, о дочь Изольды.

— Откуда тебе известно имя моей матери? — пробормотала Магдалена, вздрогнув от страха, подобного которому еще не испытывала. Она почти ничего не знала о своей матери.

— Пошли ко мне священника. Я должна отойти спокойно.

Магдалена нерешительно переминалась, не в силах поверить, что Дженнет ничего не собирается ей объяснить. Но услышав пронзительный рев рога, возвещающий о переменах в ее жизни, поняла, что больше не время скрываться в тени.

— Я скажу отцу Клементу, — пообещала она, выскальзывая из хижины и спеша в донжон.

— А вот и ты! — воскликнула раскрасневшаяся от утренних хлопот Элинор, спускаясь вниз. — Я повсюду искала тебя! — Она заправила выбившуюся седую прядь под головной платок, прежде чем добавить: — Я ведь поручала тебе приказать слугам, чтобы устелили пол свежим тростником, но, вижу, ничего не сделано, а времени совсем не осталось. Вот-вот прибудут гости.

— Прошу прощения, мадам, — пробормотала Магдалена, опустив глаза. — Совсем вылетело из головы. Но этот тростник еще совсем свежий. Пролежал меньше недели!

— Может, и так, — буркнула Элинор, — но не хотелось бы, чтобы гости подумали, будто им не оказано должного почтения. Ты прибралась в спальне своего супруга?! Я велела служанкам позаботиться о комнате для лорда де Жерве и о ночлеге для его рыцарей и воинов, но, по-моему, именно жена должна печься об удобствах для мужа!

— Да, мадам, и я все сделала, — заверила Магдалена, откинув капюшон и открыв густые темные косы, забранные под серебряную филигранную сеточку. — В очаге горит огонь и греется вода. Простыни и занавески только что постираны, а полы подметены.

— А сама ты одета для столь торжественного случая?

Элинор, взволнованная до крайности, близоруко всмотрелась в девушку. Старая дева, живущая уединенной жизнью, она ничего не знала о супружеских отношениях, но старалась, чтобы все шло как принято. Поскольку жениха и невесту разлучили сразу после свадебного пира, Элинор считала нынешнюю встречу простым продолжением свадьбы, хотя была не совсем уверена, что все должно происходить именно так — ведь молодые женаты уже несколько лет.

Магдалена распахнула плащ, показав платье из бирюзового шелка и кремовое парчовое сюрко, отделанное королевским горностаем, к чему ее обязывало происхождение.

— Вы довольны, мадам?

— О да, вполне подходящий наряд, — облегченно констатировала Элинор. Похоже, Магдалена вполне способна справиться с ситуацией, так что Элинор может предоставить событиям идти собственным путем. — А я должна быть на кухне. Там никак не могут поджарить лебедей. Одна из судомоек забыла смазать вертел маслом. А ты будь готова встретить супруга во дворе.

Магдалена улыбнулась вслед поспешившей на кухню даме, которую она теперь уже не называла теткой. Странно, что эти двое, когда-то правившие ее жизнью с абсолютно непререкаемой властью, теперь казались самыми обыкновенными людьми, со своими недостатками и достоинствами, добродетелями и пороками…

Магдалена окликнула одного из слуг и велела передать священнику просьбу Дженнет, а сама, не находя себе места, топталась у двери в парадный зал. Ветер усиливался, вороша тростник на полу и раздувая клубы дыма из очага. Собаки, гревшиеся у огня, чихали и отодвигались. Если ветер ко второй половине дня не переменится, пирующим будет не слишком уютно, но такие маленькие неприятности были вполне в порядке вещей.

Она встала на лестнице, ведущей в зал, изнемогая от нетерпеливого волнения.

С подъемного моста донесся громкий призыв рога, заставив бешено забиться сердце.

Перед замком появилась целая кавалькада, по трое всадников в ряд. Штандарт Ланкастеров развевался рядом с драконом Жерве и соколом Брессе. Во главе отряда ехали лорд Беллер и два его гостя.

Магдалена спустилась во двор, едва пажи подбежали к всадникам, поднося приветственные чаши. Девушка почувствовала, как влажнеют ладони.

Эдмунд де Брессе сохранил весьма отдаленное сходство с тем парнишкой-оруженосцем, который подносил ей ноготки в майский день, а потом поцеловал. Теперь он стал мужчиной, мускулистым и стройным, с бронзовым лицом и плотно сжатыми губами человека, привыкшего командовать. На нем были рыцарские шпоры и пояс, с которого свисал огромный меч.

Мельком отметив все эти подробности, Магдалена стала искать глазами Гая де Жерве. Он почти не изменился, разве что волосы были коротко подстрижены. Все те же синие глаза, широкие плечи, веселая улыбка, ибо он как раз смеялся над какой-то шуткой лорда Беллера. Свинцовая тяжесть скорби, похоже, оставила его.

Девушка неспешно подошла к еще сидевшему на коне Эдмунду.

— Добро пожаловать, господин мой. Благодарю Бога за ваше благополучное возвращение и успех вашего дела.

Он пристально всмотрелся в жену, словно тоже желая увидеть, какие перемены за годы его отсутствия произошли с этой едва знакомой женщиной.

— Благодарю вас, леди, — ответил он и, вручив поводья стоявшему наготове оруженосцу, спешился и поднес к губам ее руку.

— Клянусь Спасителем, Эдмунд, разве так приветствуют жену? — воскликнул Гай, спрыгнув на землю и подходя к молодым людям. — А где же горячий поцелуй?! — Смеясь, он сжал ладонями лицо Магдалены и чмокнул в лоб. — Ты должна простить его, крошка, но он слишком долго пробыл на войне и совсем отвык от женского общества, — как всегда шутливо, но ласково заметил он.

Магдалена ощутила резкий укол разочарования, быстро сменившегося неприязнью. Неужели Гай де Жерве совсем не замечает, как она выросла, если по-прежнему обращается к ней как к девчонке?

Надменно наклонив голову, она обратилась к мужу:

— Прошу вас, войдите в замок, господин мой. Эдмунд последовал за женой в зал, оставив сбитого с толку, расстроенного Гая. Пораженный красотой девушки, он как раз собирался сделать ей комплимент, когда она отвергла его приветствие с холодным высокомерием Плантагенетов.

За последние несколько лет у него почти не было ни времени, ни возможности думать о ней. Победа в Пикардии была достигнута высокой ценой, а за этой кампанией последовала еще одна, в Бретани, которая окончательно их вымотала. Но он воспользовался краткой передышкой между войнами, чтобы до конца выполнить свой долг и соединить своего прежнего воспитанника с бывшей подопечной. Хотя похоже, что дочь Джона Гонта затаила на него обиду.

Немного опомнившись, он направился в зал, где его вниманием немедленно завладела леди Элинор.

Эдмунд стоял в глубине зала, рядом с Магдаленой, непрерывно наполнявшей его кубок. Оба неловко молчали. Эдмунд был сердит на себя за то, что не сумел приветствовать жену, как полагается доброму супругу. Конечно, он должен был ее поцеловать, ведь она его жена, а не какая-то дама, с которой следует обращаться учтиво, но холодно! И ему не нужен Гай де Жерве, чтобы указывать, как следует себя вести! Просто Эдмунд был охвачен лихорадкой возбуждения при мысли о том, что наконец-то сможет овладеть женой: последний шаг, необходимый для вступления в мир настоящих мужчин. Да, он уже не девственник, но разве можно ставить шлюх в один ряд с порядочными женщинами?!

Волнение оставалось, но к нему прибавилось злобное раздражение на всех и вся, раздражение, которое он пытался утопить в вине лорда Беллера.

Сунув кубок в руки маячившему рядом пажу, он неожиданно обратился к леди Элинор бесцеремонным тоном: очевидно, вино развязало ему язык и лишило сдержанности.

— Прошу прощения, госпожа, но я должен удалиться в свою комнату. Я слишком скромно одет для столь торжественного случая.

— Ну разумеется, — поспешно пробормотала Элинор. — Сейчас велю проводить…

— Меня проводит жена, — грубо перебил он, не чувствуя, что на скулах загорелись два красных пятна. — В подобных случаях жене полагается поухаживать за мужем.

Магдалена смертельно побледнела и тут же залилась румянцем, видя, что все взоры обратились к ней.

Гай де Жерве отвернулся к огню и погладил пятнистую гончую, положившую ему на колени голову. Эдмунд мог бы вести себя более тактично, но он все еще слишком молод, несмотря на то что показал себя во Франции поистине храбрым воином. Неудивительно, что его одолевает желание и в таком состоянии он забыл о вежливости и деликатности. Что ж, пусть сами выясняют отношения. Чем скорее все уладится, тем лучше.

Поэтому Гай не повернулся, продолжая гладить гончую, даже когда Магдалена, сдержанно присев, удалилась вместе с мужем.

Оруженосец Эдмунда пошел было за ними, но господин остановил его, досадливо махнув рукой, и парнишка застыл у подножия лестницы.

Магдалена стала подниматься по ступенькам на третий этаж, где находились предназначенные для гостей комнаты. Лорду де Жерве, как подобало человеку его возраста и положения, предназначалась самая большая спальня, и Магдалена, пройдя мимо массивной дубовой двери у самой верхней площадки, направилась в угловую комнату в конце коридора.

— Господин мой, — начала она, открывая дверь и отступая, чтобы дать ему пройти, — надеюсь, вам здесь понравится.

— Закрой дверь, — неожиданно охрипшим голосом велел он. Магдалена повиновалась, чувствуя, как больно ударяется сердце о ребра, и подошла к маленькому столу у очага.

— Налить вам вина?

— Спасибо.

Эдмунд взял у нее кубок, глотнул и поднес к ее губам.

— А ты не выпьешь со мной?

Магдалена ради приличия смочила губы вином и, отвернувшись, налила воды из кувшина в медный тазик.

— Вы, разумеется, хотите умыться с дороги, господин, — тихо, бесстрастно предложила она, скрывая тревожное волнение.

Эдмунд швырнул на подоконник бобровую шапку и стянул сюрко.

— Помоги снять кольчугу.

При всяком отсутствии опыта семейной жизни оба знали, что от них ожидалось. Магдалена была готова исполнить свой долг. Жена обязана ухаживать за мужем, ибо тот проводил дни свои в трудах, защищая и опекая ее, добывая все необходимое для семьи и хозяйства.

Она помогла ему избавиться от кольчуги и стеганой кожаной туники. За ними последовали полотняная рубаха, сапоги и шоссы. Магдалена намочила тряпочку в теплой воде и нерешительно остановилась. Ей следовало самой обтереть его, но она не могла решиться и поэтому протянула тряпочку мужу. Тот тоже поколебался, но взял тряпочку и принялся за дело. Она протянула ему полотенце. Оба никак не находили темы для разговора, занятые совершенно новыми для них ритуалами.

Магдалена не впервые видела обнаженного мужчину. Воины замкового гарнизона довольно часто раздевались под летним солнышком, чтобы искупаться в реке или облиться водой из колодца. Ей, разумеется, приходилось подглядывать за ними украдкой. Магдалене строго-настрого запрещалось и близко подходить к воинам, но это не мешало скучающей одинокой девочке нарушать запрет и забираться в те места, где ей никак не следовало быть. А в Хэмптоне деревенский дурачок Джон часто скакал в лугах голым, как только что остриженная овца, на что никто не обращал ни малейшего внимания. Но близость нагого тела Эдмунда в этой маленькой уединенной комнатке повергла ее в потрясенное молчание, и она изо всех сил пыталась не смотреть на него. Но как можно было не замечать его стройной фигуры, длинных ног, упругости кожи, твердых бугров мышц на руках и бедрах?

Почти с самого дня свадьбы Эдмунд вел жизнь воина: спал в канавах и под кустами, в замках и аббатствах. Однажды усталость одолела его прямо в воротах захваченного города, и он крепко заснул, не обращая внимания на грабящих дома солдат, горящие здания, вопли насилуемых и раненых. Он видел обезглавленных и проткнутых стрелами и копьями людей на поле боя и сам обезглавливал и протыкал врагов. Дрался, не имея в руках ничего, кроме кинжала, знавал жажду крови и слепящее торжество победы. Становился свидетелем пыток, безжалостной резни, ужасающих ран, несправедливых казней и принимал все как должное. Таковы будни войны. Ратного труда, который выпал на его долю и которым он будет заниматься, пока Господь хранит его.

И все это время он брал женщин, в основном шлюх… если не считать одной. Но об этом Эдмунд предпочитал не задумываться. В конце концов он исповедовался, покаялся и получил отпущение грехов, так что неприятное воспоминание не должно его больше тревожить. Он ничего не знал ни о девственницах, ни о дамах благородного происхождения, и собственная нагота в присутствии этой хрупкой, тоненькой молчаливой девушки и воспламеняла, и лишала самообладания. Ее безгласная услужливость приводила в восторг. И все потому, что это его жена. Жены — полная противоположность потаскухам, и их покорность мужьям разительно отличается от того повиновения, которое можно купить за деньги.

Когда Эдмунд закончил умываться, Магдалена отвернулась, старательно сложила полотенце, разглаживая каждую складку и морщинку влажной материи, и не торопясь положила его на сундук, тем самым показав, что ей нечего больше делать.

— Магдалена, — тихо, настойчиво окликнул муж. Рука на ее плече показалась невыносимо жесткой. Он повернул ее к себе лицом. Она уставилась в горящие страстью глаза, такие же синие, как у его дяди, и задрожала, как котенок, слишком рано отнятый от матери. Ужас одолевал ее перед возможной силой этой страсти, мощью мужского тела, от сознания собственной беспомощности, неумения справиться с ситуацией. Она вспомнила, как смотрел на свою жену Гай де Жерве, какая доброта светилась в его взгляде, какими мягкими были речи, какими нежными — прикосновения и поцелуи. Магдалена понятия не имела — да и откуда ей было знать — о той горячей любви, которая много лет пылала между супругами, о пламенных, чувственных соитиях их молодых тел, о том, сколько раз Гай де Жерве изливал свою похоть в жаркое лоно супруги и та принимала ее, как бесценный дар. Но Магдалена ничего не ведала о подобных вещах. Ей запомнились лишь светлые моменты драгоценного супружеского согласия, а сейчас бедняжку обуревал нерассуждающий страх перед неведомым.

Эдмунд притянул ее к себе, обвив рукой талию, распластав ладонь на ягодицах. Другой рукой он приподнял ее подбородок и впился поцелуем в губы. Чужой язык скользнул ей в рот, и она почувствовала вкус вина. Эдмунд прижимал ее к себе так грубо, что расплющил груди, и Магдалена едва сдержала крик боли. Но тут же невероятное безразличие овладело ею, апатия, порожденная сознанием того, что она все равно бессильна изменить течение событий. Рано или поздно это случается со всеми женщинами, если только они не идут в монастырь или, подобно Элинор, не остаются старыми девами, зависящими от милости родных.

Муж тяжело навалился на нее, и она рухнула на постель, ощущая, как неловкая рука задирает подол платья. Эдмунд так спешил поскорее овладеть женой, что даже поцарапал ей бедро. Магдалена заерзала, пытаясь освободить сбившиеся юбки, стремясь поскорее покончить со всем этим, ненавидя шершавые, настойчивые пальцы и все же твердо сознавая, что он не желает ей зла, не затаил обиды и, если бы можно было, ни за что не причинил бы ей боли.

Но беда в том, что у Эдмунда не было ни времени, ни желания остановиться и подумать. Ему в голову не пришло вести себя с Магдаленой иначе, чем со всеми остальными женщинами, которых он брал. Он просто не умел по-другому.

Исторгнув семя, он откатился от нее и немедленно погрузился в глубокий сон: сказались усталость, долгая дорога, выпитое вино и полученное удовольствие.

Истерзанная Магдалена кое-как выбралась из-под него и долго смотрела сухими глазами в зимние сумерки за окном. Свечи не зажигались, и только мерцание огня немного рассеивало серый полумрак. Ее платье и сюрко безнадежно помялись и скрутились на талии неуклюжим комом, давившим на поясницу. Она осторожно сползла с кровати и расправила одежду. На простыне темнело пятно крови. Что ж, по крайней мере ее муж может быть уверен в неоспоримом доказательстве невинности жены.

Магдалена медленно побрела к окну, морщась от саднящей боли между бедер, тихо отворила дверь и со вздохом облегчения вышла в коридор. Но радость была временной. В тишине и спокойствии башни она неожиданно для себя разрыдалась. Пришлось остановиться и прислониться к стене прямо под горящим факелом.

А тем временем Гай де Жерве поднялся по той лестнице, что находилась в дальнем конце коридора, и уже хотел свернуть к своей комнате, когда увидел тоненькую фигурку в сюрко из парчи цвета слоновой кости, поблескивавшей в свете факела: точь-в-точь обмякшая, поломанная и выброшенная за ненадобностью кукла. Гай от неожиданности замер, словно нахлынувшая паника лишила его способности двигаться. Опомнившись, он метнулся к ней, но Магдалена уже оттолкнулась от стены и, спотыкаясь, побрела к лестнице.

— Магдалена! — выдохнул Гай, схватив ее за руку, когда она попыталась пройти мимо с низко опущенной головой, будто не желала его видеть. — Магдалена, что с тобой? Что случилось?!

Но она по-прежнему отказывалась взглянуть ему в глаза.

— Ничего из ряда вон выходящего, господин. Прошу простить меня, я должна уйти к себе.

Она без особого энтузиазма попыталась вырвать руку, но он не разжал пальцев, гадая, что же произошло на самом деле. Но неужели он еще не понял? Все так очевидно: он просто выбросил из головы все мысли о неизбежном исходе встречи молодых супругов.

Он отпустил ее и, глядя вслед, заметил яркое кровавое пятно на подоле сюрко. Значит, все так и есть.

Гай мысленно проклял Эдмунда де Брессе, этого грубого, эгоистичного, бесчувственного болвана! Впрочем… Эдмунд ведь совершенно не искушен в тонкостях ухаживания за женщинами, поскольку до сих пор имел дело исключительно со шлюхами. И никто, а менее всех он, Гай де Жерве, не взял на себя труда просветить его в подобных вещах. Чувствительность воину ни к чему, особенно когда ежеминутно грозит гибель в бою. Нет, муж и жена должны сами прийти к супружескому согласию в постели. Сумели же этого добиться они с Гвендолен.

Гай вошел к себе, а Магдалена тем временем добралась до комнаты на втором этаже, которую по-прежнему делила с Элинор, и позвала Эрин. Она как раз пыталась освободиться от испорченной одежды, когда в комнату вбежала служанка.

— Я хочу искупаться, Эрин, — коротко бросила Магдалена.

— Да, госпожа, — кивнула та, приседая. — Помочь вам раздеться?

— Помоги, — согласилась Магдалена, прекращая борьбу с безнадежно запутавшейся шнуровкой и предоставляя это занятие девушке.

— Ах, госпожа, на вашем сюрко кровь! — воскликнула Эрин. — Но для месячных еще рано!

— Это не месячные, — устало отмахнулась Магдалена. — Унеси и попробуй отчистить. Это слишком дорогой наряд, чтобы выбрасывать его почти неношеным!

Эрин поджала губы, но промолчала. Она сама была не прочь поваляться на сене с распаленным страстью конюхом или слугой и без труда поняла истинную причину появления пятна. Муж госпожи вернулся с войны победителем.

Магдалена искупалась перед огнем. Горячая вода немного успокоила боль саднившей плоти. Кровотечение прекратилось, и она не смогла найти никаких ран на теле. Значит, это естественные последствия потери девственности. Почему же ее не оставляет ощущение учиненного насилия?

Поразмыслив, она решила, что все дело в полнейшем незнании Эдмундом своей жены. В конце концов, они едва знакомы. Может, по прошествии времени он будет относиться к ней иначе?

Магдалена вышла из лохани, позволила Эрин вытереть ее и выбрала котт из золотистого бархата с отделанным соболем парчовым сюрко в тон. Приданое дочери герцога Ланкастерского, как и ожидалось, было на редкость роскошным, но за все годы уединенного существования ей редко выпадал случай надевать красивые наряды.

Одевшись и спрятав волосы под усыпанный драгоценными камнями барбет — широкий венец с головным платком, она вышла и поднялась этажом выше, в комнату Эдмунда. Он все еще спал, но пошевелился, когда стукнула дверь.

— Господин, вам давно пора встать и одеться к ужину, — отчетливо и громко объявила Магдалена, приблизившись к кровати.

Эдмунд застонал, приподняв с подушки тяжелую от похмелья голову, потер глаза и недоуменно моргнул при виде стоявшей у постели-женщины. Правда, уже через несколько минут память к нему вернулась. Он потянулся к жене, намереваясь уложить ее рядом с собой, но та отстранилась.

— Господин, я уже вымылась и приготовилась к пиршеству. Позвать вашего оруженосца?

Эдмунд нахмурился, сел и долго разглядывал засохшую на простыне кровь, прежде чем почесать голову и поднять недоумевающий взгляд на Магдалену.

— Такое бывает, — деловито пояснила она, — когда девушка теряет невинность.

— Знаю, — нетерпеливо бросил он, свесив ноги на пол. — Иди сюда, милая, я снова хочу тебя. Но Магдалена поспешно отступила.

— Ты сделал мне больно. Должно пройти некоторое время, прежде чем все заживет.

— Больно? — расстроенно повторил он. — Но до сегодняшнего дня никто не жаловался.

— Наверное, потому, что до сих пор ты ни разу не спал с целомудренными девицами, — ответила Магдалена все тем же деловитым тоном. — Сейчас приведу твоего оруженосца.

— Я хотел бы, чтобы ты спала вместе со мной, в этой комнате, — нерешительно пролепетал он, пораженный ее спокойной уверенностью. — Я не вижу здесь твоих вещей.

— Как пожелает господин, — покорно пробормотала она, скользнув к двери. — Я вернусь, когда ты оденешься, и мы вместе спустимся в зал.

Эту ночь и все последующие она провела рядом с мужем, в супружеской постели…

Магдалена нетерпеливо ерзала на обитой бархатом скамье, все еще гадая, чем вызвано столь непредсказуемое поведение мужа в схватке. С того самого январского дня в Беллере чувства Эдмунда к жене превратились из страсти в сущую одержимость. Казалось, время, близкое знакомство и возможность в любую минуту удовлетворить свое вожделение должны были приглушить его пыл, но исступление Эдмунда росло с каждым днем. Магдалена, однако, не находила такое отношение мужа ни особенно приятным, ни лестным. Да, он, ее супруг, во многом лучше других мужчин, судя по тому, что она наблюдала вокруг. И хотя его ласки давали мало наслаждения, теперь он из кожи вон лез, чтобы больше не причинить ей боли. И каким бы нежным и горячим он ни был в супружеской спальне, на ристалище и в бою, там, где приходилось выполнять рыцарский долг, по-прежнему оставался собранным, беспощадным, сохраняя ясную голову и крайне редко выходя из себя.

Магдалена обвела глазами арену, где шли приготовления к финальной общей схватке. Все рыцари, участвовавшие в этом двухдневном турнире, делились на две команды, и в последнем бою окончательно определялся победитель. Магдалена весь день надеялась, что Гай де Жерве попросит разрешения надеть ее цвета, и даже прятала шелковый платочек в рукаве на этот случаи, но теперь, после столь неприятной истории, была в полной уверенности, что он и близко к ней не подойдет.

Гай вошел в шатер Эдмунда и, задумчиво оглядев молодого человека, спросил:

— Почему ты повел себя так неосмотрительно?

— Это вопрос чести, сэр, — сухо процедил Эдмунд.

Оруженосец принялся растирать резко пахнущим бальзамом ушибленную мечом руку господина. Тот сгибал и разгибал мышцы, опасаясь, что они потеряли подвижность.

— Объясни! — взорвался Гай, изнемогая от дурных предчувствий. Как только что он уведомил Джона Гонта, Жиль де Ламбер состоял в родстве с. Борегарами. Неужели Ламбер намеренно пытался затеять ссору с мужем дочери Гонта?

Эдмунд угрюмо хмурился. Ему был неприятен этот пусть и неизбежный допрос. В конце концов герцог был его сюзереном, а Гай действовал от имени герцога. Эдмунд с гнусными проклятиями, совершенно не характерными для его обычной вежливости, выгнал оруженосца и сухо заявил:

— Сьер де Ламбер уведомил меня, что по вине моей жены имя де Брессе запятнано клеймом незаконного рождения. Подобными обвинениями он пачкает честь не только мою, но и моей супруги.

Гай кивнул. Значит, их подозрения оправдались. Длинная рука Борегаров дотянулась до Магдалены.

— И что ты ему ответил? — тихо спросил он. Эдмунд гневно вспыхнул.

— Назвал лжецом! Теперь спор может быть разрешен только в поединке.

Все так и было. Подобные поединки неизбежно кончались либо гибелью, либо тяжелым ранением одного из участников. Сегодня Эдмунд превосходил Ламбера силой и умением, хоть и ненамного. Если такое сражение разрешат, то, кто бы ни пострадал, последствия окажутся достаточно тяжелыми как для Англии, так и для Франции. Старые раны вновь откроются, и кровь зальет обе страны.

В этот момент в шатре появился паж в ливрее Ланкастеров.

— Сьер де Брессе, — начал он с поклоном.

— Что тебе? — грубо спросил Эдмунд, возмущенный столь бесцеремонным вмешательством.

— Я пришел с поручением его светлости герцога Ланкастерского, — пробормотал паж.

Гай сразу догадался о характере этого поручения, которому предстояло еще больше обозлить Эдмунда, но посчитал, что герцог сделал верный ход.

— Его светлость запрещает сьеру де Брессе участвовать в финальной схватке, — известил паж, — и кроме того, требует, чтобы сьер де Брессе три дня не появлялся в Савойском дворце.

Эдмунд побелел. Паж, выполнив свою обязанность, поспешно удалился.

— Я не позволю! — вспылил Эдмунд.

— Ты уже наделал глупостей. Пора остановиться, — посоветовал Гай. — Это довольно легкое наказание за такую непокорность! Смирись и прими его с достоинством. — С этими словами он покинул шатер и его разгневанного обитателя.

Эдмунд громовым голосом призвал оруженосца.

— Помоги мне выбраться из этого! — скомандовал он, показывая на панцирь.

— Но… но… схватка, господин, — пролепетал изумленный парнишка. — Она вот-вот начнется.

— Не для меня! — рявкнул Эдмунд, все еще не отойдя от нового унижения. Как объяснить Магдалене свое отсутствие на ристалище? Ведь она сейчас сидит в ложе, ожидая его победы и законного повода гордиться отвагой и храбростью мужа! Но она и без того все скоро узнает… Всем станет известно о его наказании, и бедняжка тоже будет опозорена.

Пылая гневом и стыдом, он медленно освобождался от тяжелых доспехов.

— Приведи коня, — коротко приказал он, застегивая пояс сюрко. Если он не может драться, значит, самое время покинуть турнир.

— Мне сопровождать вас, господин? — осмелился спросить оруженосец, держа узду, пока де Брессе садился на коня.

— Нет, я поеду один.

Он коснулся шпорами боков жеребца и умчался прочь. Звон стали и рев толпы только подогревали желание оказаться как можно дальше от места своего несчастья.

Двое мужчин в коричневых кожаных безрукавках, с кинжалами у поясов и тяжелыми палками в руках медленно отошли от толстого бука, растущего за шатром де Брессе. Их лошади, уже оседланные, были привязаны неподалеку. Не прошло и нескольких минут, как они уже неслись следом за де Брессе.

Эдмунд, отъехав от реки, направился к лесу. Сейчас у него не было настроения размышлять об опасностях, подстерегавших одинокого всадника в чаще, так и кишевшей разбойниками, беглыми сервами, (Крепостные в средневековой Англии.) мелкими воришками и просто кровожадными убийцами. Сначала он ехал по широкой тропе, освещенной солнцем, пробивавшимся сквозь густой лиственный полог, но, заслышав сзади треск сучьев, свернул в зеленую сырость зарослей.

Однако какое-то шестое чувство предупредило его об опасности. Эдмунд повернулся и выхватил меч как раз в тот момент, когда первый из преследователей выскочил из-за деревьев справа от него. Кинжал нападавшего описал широкую смертоносную дугу, вонзившись в плечо Эдмунда сквозь кожаную куртку, и тот проклял свое легкомыслие, побудившее снять кольчугу. Меч уже был в его руке, и он отбил следующий удар с такой силой, что сбросил противника с коня. Но тут появился второй, с поднятым кинжалом. Завязался молчаливый поединок. Конь с подрезанным сухожилием свалился на землю, и Эдмунд едва успел спрыгнуть и удержаться на ногах. Теперь пришлось драться сразу с двумя, один из которых по-прежнему оставался в седле и со смертоносной точностью действовал палкой. Голова Эдмунда шла кругом от жестокого удара; кровь затекала в глаза и струилась из раны на плече. Дыхание со свистом вырывалось из груди, сердце сжималось холодной уверенностью неминуемого поражения. Прижатый к стволу дерева, он парировал выпад за выпадом до тех пор, пока глаза не застлало тьмой.

А Магдалена напрасно искала глазами черный с золотом юпон, украшенный соколом де Брессе, но, узнав голубую с серебром одежду де Жерве, почти мгновенно забыла обо всем остальном. Несмотря на свою откровенную нелюбовь к подобного рода развлечениям, она была необычайно довольна и горда, когда в конце схватки Гай оставался одним из немногих, удержавшихся в седле.

Она перегнулась через перила ложи, аплодируя вместе со всей публикой и стараясь поймать его взгляд. Он подъехал ближе, чтобы выразить почтение герцогу, и Магдалена торопливо сорвала еще одну розу, намереваясь бросить ее победителю, но в спешке занозила палец. Шип воткнулся под ноготь. Тихо вскрикнув, Магдалена сунула палец в рот, а когда боль немного утихла, было уже поздно. Гай с достоинством принял поздравления сюзерена и сидевших в ложе женщин, большинство из которых осыпало его цветистыми комплиментами. Магдалена, увидев, что его взгляд устремлен на одну из придворных дам герцогини, с упавшим сердцем уронила розу на пол ложи. Как ни грустно, но ей пришлось стать свидетельницей галантного флирта между леди Мод Уайзфорд и Гаем де Жерве. Леди была немногим старше Магдалены, недавно овдовела и считалась завидной невестой и будущей наградой герцогини Констанцы самому блестящему жениху. Однако Магдалена с величайшим неудовольствием взирала на хорошенькую вдовушку.

Гай заметил ее надутые губки, но посчитал это следствием необъяснимого отсутствия мужа. И что тут удивительного: любой даме не доставит радости смотреть на сражение, в котором не участвует ее рыцарь. Но не его дело доводить до сведения Магдалены приказ герцога, по крайней мере на публике. Это долг супруга, если только сам Джон Гонт не предпочтет просветить ее на этот счет.

Поэтому Гай погнал коня к своему шатру, намереваясь избавиться от бремени доспехов.

Муж предупредил Магдалену, что проводит ее в Савойский дворец, поэтому она осталась в ложе. Турнир проходил на вестминстерском ристалище, и зрители быстро расходились, стараясь добраться до дома, пока не стемнело. Герцогиня, зная, что муж велел Магдалене никуда не уходить, удалилась вместе с герцогом и теми дамами, которых не сопровождали их рыцари.

Время шло, но Эдмунд не появлялся. Два пажа тоскливо переминались поодаль. По земле протянулись длинные тени, слуги, старательно подметавшие ристалище, закончили работу и удалились. Наконец Магдалена вышла из себя и послала пажа в шатер Эдмунда, а сама продолжала сидеть, кипя от возмущения, слишком рассерженная, чтобы осознать странность подобного поведения мужа. Такая неучтивость была совершенно не в характере Эдмунда, но эта мысль не приходила в голову его супруге.

Паж нашел шатер сьера де Брессе опустевшим. Вокруг царила суматоха: челядь и оруженосцы складывали и убирали шатры и вещи господ, но сами рыцари уже разъехались. Паж не знал, что делать. Он получил строгий приказ не покидать леди, пока не появится сьер де Брессе, а его хозяин был короток на расправу с непослушными, но в то же время следовало как можно скорее проводить ее домой, пока солнце не скрылось за горизонтом. Но тут паж с облегчением увидел лорда де Жерве, выходившего из своего шатра с усыпанным драгоценными камнями кубком в руке. Лорд обладал несомненной властью над Эдмундом де Брессе и мог дать дельный совет.

Де Жерве выслушал взволнованный рассказ мальчика, кивнул и отослал его к леди Магдалене, наказав ждать его прихода, а сам допил вино, швырнул кубок своему пажу и зашагал к ложе герцога. Он предположил, что Эдмунд в порыве оскорбленной гордости, изнемогая от причиненной несправедливой обиды, ускакал, совершенно забыв о жене. Вполне понятный проступок в подобных обстоятельствах, но тем не менее непростительный и красноречиво говоривший о том, что Гай плохо воспитывал племянника.

Де Жерве нашел Магдалену в крайнем расстройстве. Она немедленно накинулась на него, как на главного виновника унизительного пренебрежения мужа супружескими обязанностями.

Гай терпеливо выждал, пока гневные речи иссякнут, а ярость Магдалены немного уймется, и только тогда спокойно заявил:

— Если вы уже высказались, мадам, тогда пора в дорогу. Скоро стемнеет, а со мной нет отряда воинов.

— Где Эдмунд? — глухо спросила она уже без всякого запала. — Не понимаю, почему он так поступил?..

Гай, выводя ее из ложи, наскоро рассказал о приказе Ланкастера.

— Он был вне себя и поэтому совершенно потерял голову.

— Ничего, я приведу его в чувство, — мрачно пообещала Магдалена, когда Гай усадил ее в седло. — И если ему запрещено ужинать во дворце, то меня это не касается. Я пойду в большой зал, а он пусть ест где заблагорассудится.

— Это не дело. Жена должна сострадать мужу, — пожурил Гай, правда, без особой убежденности. Эдмунд в самом деле заслуживал упрека.

— Но почему он решил биться насмерть со сьером де Ламбером? — неожиданно спросила она, едва они выехали на дорогу в сопровождении двух ее пажей и оруженосца де Жерве. Гай пожал плечами:

— Какая-то размолвка, которую не следовало решать на турнире. Они оба должны были лучше усвоить правила рыцарского поведения!

— Но де Ламберу разрешили участвовать в финальной схватке, — возразила Магдалена. Ее ярость немного улеглась, и, выслушав Гая, она немедленно приняла сторону мужа, считая, что с ним поступили нечестно.

— Верно, — согласился Гай, — но я в отличие от тебя не смею обсуждать решения его светлости.

Удалось ли ему пригасить ее любопытство? Оставалось надеяться, что Эдмунд сумеет найти правдоподобное объяснение. Правда, к этому времени оба знали, что вопрос о законном происхождении Магдалены решался в Риме, но она будет глубоко ранена сознанием того, что ее муж считает себя обесчещенным.

Нападение произошло, когда они добрались до отрезка дороги, вьющегося между зарослями ежевики и лавра. Воздух был напоен ароматом лавровых листьев, смешанным с густым запахом суглинка и трав. Разбойников было шестеро: все одеты в безрукавки, шоссы и крестьянские башмаки, но вооружены палками и ножами, как истые грабители. Они сразу же набросились на коней, пытаясь перерезать им сухожилия. У Гая и оруженосца имелись мечи и ножи, а у пажей — только кинжалы, которыми они пытались отразить атаку убийц, ловко увертывавшихся от всех попыток растоптать их конями. Гай с убийственным спокойствием действовал мечом, краем глаза подметив одну странность: эти люди скорее стремились уничтожить коней, чем самих всадников. Что ж, в этом есть некоторый смысл. Если Гай и его люди останутся пешими, их будет четверо против шести. Но вся эта шваль не выстоит против его смертоносного меча, не говоря уже о том, что и оруженосец, и пажи прошли воинскую тренировку и успели побывать в бою. Такая беспорядочная атака — просто безумие.

Одна из лошадей упала, но паж успел спрыгнуть, размахивая ножом. Тяжелая палка опустилась на запястье мальчика. Послышались хруст сломанной кости и крик, но в следующую секунду голова негодяя разлетелась надвое под мечом де Жерве.

Магдалена продолжала сидеть на дрожавшей кобылке, отчаянно пытаясь придумать, как помочь обороняющимся. С ней был только маленький усыпанный драгоценными камнями клинок, но что им можно сделать?

Пока что грабители игнорировали ее. Но это продолжалось недолго. Один из них с ошеломляющей быстротой ринулся к Магдалене, ловким, каким-то изломанным движением прыгнул в седло позади нее и, бешено пришпорив кобылку, одновременно ударил колючей веткой ежевики. Перепуганное животное рванулось по дороге, прочь от кровавой битвы.

Так им нужна Магдалена! Поэтому они и старались перебить коней, чтобы люди Гая не могли их преследовать! Должно быть, разбойникам хорошо заплатили за столь рискованное предприятие: ведь они наверняка знали, что гибель кого-то из шайки неизбежна.

Гнев и стыд охватили Гая. Ему следовало бы предвидеть нечто подобное. Борегары уже сделали первый шаг и не колеблясь пойдут дальше!

Он ринулся следом, но один из разбойников успел схватиться за узду и замахнулся ножом. Лошадь взвилась на дыбы, заржав от страха и боли, едва не сбросив седока, который был вынужден потратить драгоценные мгновения, чтобы расправиться с бандитом.

В первую минуту Магдалена, потрясенная случившимся, словно окаменела, ощущая горячую потную тяжесть человеческого тела. Прижав ее к себе, разбойник протянул руку, чтобы вырвать поводья. Ее лошадь, куда более сильная, чем Малаперт, словно пожирала милю за милей, и Магдалена с неожиданным ужасом поняла, что происходит. Этот злодей похищает ее, и никто не торопится пуститься в погоню!

Страх и отчаяние привели ее в чувство. Она ударила локтем в ребра незнакомца и с мрачным удовлетворением услышала тихий стон боли. Его хватка мгновенно ослабла, и Магдалена повторила прием, на этот раз целясь ниже, ему в живот. Потом, почти не сознавая, что делает, высвободила ноги из стремян, вывалилась из седла и успела вцепиться в толстую ветку. Лошадь ускакала. Горе-наездник судорожно цеплялся за поводья. В любую минуту он может остановить кобылу и вернуться за своей добычей!

Магдалена упала на землю, готовая бежать в заросли, но тут на дороге показался Гай де Жерве. Жеребец его был в ужасном состоянии: из раны на шее лилась кровь, с губ летели клочья пены, глаза дико закатывались. Гай промчался мимо, намереваясь уничтожить ее неудачливого похитителя, который едва держался в седле, сражаясь с обезумевшей кобылой. У разбойника даже не осталось времени помолиться. Вероятно, ему удалось только поймать безжалостный взгляд сузившихся синих глаз — предвестник гибели. Разъяренный гигант приподнялся в седле, нависая над ним и сжимая обеими руками рукоять меча. Отрубленная голова чудовищным мячом покатилась на землю. Магдалена оцепенело стояла у обочины дороги, наблюдая за бойней. Ее потрясенному взору открылась жуткая сцена. Казалось, повсюду валяются мертвые люди и кони. Только спустя несколько мгновений она поняла, что все люди Гая живы, а одна из упавших лошадей старается подняться. Паж со сломанной рукой привалился к дереву, едва дыша.

Гай повернул коня и спрятал в ножны окровавленный меч. Доскакав до Магдалены, он спешился и, увидев белое как снег лицо и пустые от страха глаза, ободряюще заметил:

— Ах, крошка, вижу, ты не только ловка, но и сообразительна. Однако успокойся. Все кончено.

Магдалена, прерывисто всхлипнув, бросилась ему на грудь. Гай невольно напрягся, ощущая ее мягкое, податливое тело, запах кожи с легким оттенком свежего пота, густой аромат волос. Но она дрожала, как напуганный котенок, и Гай не смог лишить ее того утешения, которое часто давал в детстве. Он обнял ее, и всхлип превратился в довольный вздох. Его мужская плоть дрогнула, отвечая на близость, и Гай резко отстранил Магдалену.

— Ну же, милая, у нас нет для этого времени. Ты просто молодец и очень мне помогла, но теперь следует поспешить в Савойский дворец. Дик нуждается в срочной помощи.

Отвернувшись от нее, он повел своего скакуна к маленькому отряду, ожидавшему его с двумя относительно здоровыми лошадьми, что-то мягко сказал Дику, обернул его руку платком и помог сесть на коня оруженосца. Оруженосец сел сзади. Второй паж вскочил на своего жеребца. Магдалене, очевидно, следовало подойти к кобылке, по-прежнему стоявшей на дороге с опущенной головой. Но путь преграждал обезглавленный труп, и Магдалену затошнило. К счастью, Гай понял, что она испытывает, и сам привел животное.

— Ты можешь ехать верхом, Магдалена? — осведомился он так мягко, словно кровавого кошмара последних минут вовсе не существовало.

Магдалена поколебалась. Если она скажет, что не в силах держаться в седле, он посадит ее перед собой. Но она отчего-то чувствовала, что он не хочет этого и всему причиной ее поведение. Поэтому она нерешительно улыбнулась.

— Да, господин мой, могу.

При виде этого жалкого, но храбро улыбавшегося личика Гай едва не поддался искушению презреть голос осторожности и подхватить ее на руки, как в прежние времена. Но эти времена давно остались позади, а Магдалена де Брессе стала олицетворением опасного соблазна. Он понятия не имел, как и когда это случилось, и знал только, что ничего нельзя поделать.

— Ты наделена отвагой истинных Плантагенетов, — со спокойным одобрением заметил он, подсаживая ее в седло.

Магдалена посчитала это одобрение недостойной заменой тому счастью физической близости, которого жаждала, но смирилась с тем, что имела.

Глава 4

Магдалена сидела за высоким столом в большом парадном зале Савойского дворца с темными сводчатыми потолками и безуспешно высматривала Гая. Когда они кое-как добрались до дворца, он проводил мадам де Брессе в ее покои и препоручил служанкам, наказав выпить немного вина для подкрепления сил. Несмотря на этот весьма своевременный совет, она ощутила, что от нее отделались, потому что Гай поспешил удалиться с таким видом, словно ее участие в опасном приключении было чем-то незначительным. Эдмунд по-прежнему не появлялся, а его оруженосец с некоторым беспокойством рассказал, что лорд уехал один, как только началась финальная схватка.

Магдалена послала одного из пажей к герцогине с просьбой освободить ее от участия в сегодняшнем пиршестве. Но мальчик вернулся с отказом: сам Джон Гонт требовал ее появления за хозяйским столом. Очевидно, герцог возжелал еще сильнее уязвить Эдмунда, подчеркнув его отсутствие одиночеством жены.

Настроение Магдалены от этого, разумеется, не улучшилось. Она никому не рассказала о нападении разбойников и теперь размышляла, не стоит ли воспользоваться этим предлогом, чтобы не идти в зал. Знай герцог о том, что ей пришлось пережить, наверняка внимательнее прислушался бы к ее жалобам. Вероятно, ее пытались похитить с целью получения выкупа: вполне обычное преступление, особенно с тех пор, как шайки разбойников наводнили и Францию, и Англию, — печальное следствие войны, научившей вооруженных мужчин жить мародерством и грабежом. В периоды затишья солдаты, оставшиеся без денег и работы, безжалостно терроризировали обе страны, наводя ужас и страх на мирных жителей.

Она не знала, что его светлость уже обо всем извещен. Гай, не тратя времени, рассказал о случившемся. По его мнению, и несчастья Эдмунда, и неудавшееся похищение — звенья одной цепи. До начала пиршества оставалось мало времени, и они не успели подробно обсудить события сегодняшнего дня, но теперь Ланкастер в глубокой задумчивости восседал в резном кресле, иногда украдкой поглядывая на дочь. Стул слева от нее был свободен, и Магдалена не делала попытки заговорить с соседями. Несмотря на каменное спокойствие и раздраженно кривившиеся губы, обличавшие природу истинной дочери Плантагенетов, она словно излучала материнское очарование. Любой мужчина при виде этого чувственного личика и точеной фигуры немедля испытывал горячее желание опрокинуть ее на постель, ощутить, как эти белые обнаженные ноги обхватывают его спину, а руки гладят плечи. Но было в ней и кое-что еще, отнюдь не присущее Изольде, и Джон Гонт не мог не распознать в своей дочери прямоту и честность, невольно трогавшие его сердце.

Магдалена рассеянно ковыряла корочкой хлеба запеченную в тесте гусятину, односложно отвечая на все старания вовлечь ее в разговор. Скоро все от нее отстали. Она знала, что не пользуется особой любовью придворных дам герцогини. Одинокое детство, проведенное в глуши, если не считать нескольких месяцев в доме Гая, привило ей некоторую застенчивость, необщительность, неспособность сплетничать, особенно злословить, что было часто присуще женщинам при дворе. Кроме того, ей открыто завидовали: еще бы, какая-то провинциальная простушка внезапно оказывается дочерью самого герцога! Люди не знали, как к ней относиться, и не оказывали того почтения, каким пользовались другие дети Ланкастера: Элизабет, Филиппа и наследник, молодой Генри Болингброк, но при этом никто не смел открыто выказать неучтивость. Тем не менее ее история была предметом оживленных пересудов.

Ко всему прочему бесконечно наивная Магдалена совершенно не замечала того, что бросалось в глаза остальным женщинам, — неотразимого действия, которое она производила на мужчин. Только слепой не увидел бы, какими глазами они смотрят на нее, как стараются помочь сесть в седло, поднять оброненную перчатку, предложить только что сорванный цветок. Вполне естественно, что такие знаки внимания еще больше раздражали дам, хотя объект этой галантности совершенно ни о чем не подозревал. Впрочем, никто не знал, что для леди Магдалены существует только один мужчина и этот мужчина вовсе не ее муж!

Магдалена снова пригубила вино и оглядела просторное помещение. Гофмейстеры усаживали вновь прибывших гостей за стол согласно положению и богатству, а гости пробирались мимо проворно снующих слуг с блюдами жареного мяса: кабанятины, оленины, лебедей. Все это плавало в густых подслащенных соусах, маскировавших запахи тухлятины, неизбежные при такой жаре. Медовая брага и вино, привозимое из английских владений в Аквитании, лились рекой, и голоса пирующих становились все громче, заглушая песни менестрелей, доносившиеся с галереи под самым потолком.

От высоких двойных дверей донесся пронзительный вопль герольда:

— Господин Гай де Жерве, граф Редерфорд!

В зал неторопливо вошел Гай в сопровождении оруженосца и пажа. Он, как всегда, выглядел великолепно. Могучее тело было облачено в черную с золотом тунику с вышитым на плече драконом рода Жерве. Бедра охватывал массивный золотой пояс. На сапогах позванивали золотые шпоры. Головы присутствующих поворачивались к нему; челядь спешила убраться с дороги. Улыбаясь и приветствуя знакомых, он направился к возвышению, где на миг преклонил колена перед сюзереном и извинился за опоздание. Герцог милостиво улыбнулся любимцу и пригласил ужинать. Гай немедленно опустился рядом с Магдаленой.

— Поскольку я был представителем твоего мужа на обручении, думаю, никто не сочтет неприличным, если и сейчас займу его место.

Конечно, это было обычной шуткой, предназначенной для того, чтобы утешить расстроенную отсутствием мужа женщину, но Магдалена вздрогнула, словно пронзенная молнией. Он мгновенно почувствовал жар ее тела, знакомый пьянящий запах и, когда она повернулась к нему, прочел безошибочный призыв в ее ясных, исполненных решимости глазах, в улыбке полураскрытых губ, чувственном обещании роскошного тела. Голова Гая пошла кругом, кожа загорелась, словно по ней провели острием кинжала, волоски на руках поднялись дыбом в предчувствии восхитительно волнующей опасности. Но к опасности ему не привыкать!

— Надеюсь, мадам, вы оправились после тяжкого испытания, — безразлично заметил он, опуская руки в чашу с надушенной водой, которую поднес паж.

— Я ничуть не пострадала, но, когда вы не явились к ужину, побоялась, что всему виной неожиданно обнаружившиеся рана или ушиб.

Гай жестом приказал пажу наполнить кубок.

— Нет, мадам, со мной все в порядке. Но я оставался с беднягой Диком, пока аптекарь складывал обломки кости. Парню пришлось совсем худо.

— Вот как, лорд Жерве? Что же случилось? — вмешалась леди Мод, и все сидевшие поблизости немедленно навострили уши, стараясь расслышать ответ.

— На нас напали разбойники, — признался Гай со смешком, прозвучавшим вполне естественно, и потянулся к блюду с мясом, которое держал оруженосец. — Похоже, они замышляли похитить леди Магдалену и потребовать выкуп.

Под аккомпанемент сочувственных и возмущенных возгласов он поведал всю историю с искусством опытного рассказчика, приобретенным в юности, во время обучения начаткам наук и воинским навыкам.

В продолжение его повествования Магдалена молчала, поскольку ее подтверждений и не требовалось. Зато она внимательно слушала, и именно это позволило ей заподозрить, будто от нее что-то утаивают.

Магдалена снова оглядела зал. Она велела оруженосцу Эдмунда немедленно известить о возвращении господина, но в толпе слуг так и не увидела простого, круглого, как луна, лица Карла.

— Вижу, сегодня вечером ты страдаешь прискорбным отсутствием аппетита, — обратился к ней Гай, когда Магдалена взмахом руки отказалась от корзинки с варенным на пару изюмом и блюда миндальных пирожных. Он давно знал, что Магдалена настоящая сластена, и часто подшучивал над малышкой, выпрашивавшей дополнительную порцию крема с мускатным орехом и марципаном.

— Я не знаю, куда девался Эдмунд, — с обычной прямотой призналась она. — Чувствую, что-то случилось! Нужно послать людей на поиски…

— Вздор! — бросил Гай, принимаясь за миндаль в меду. У него вдруг отлегло от сердца. Значит, она все же волнуется за мужа, и это позволяет ему выбросить из памяти некоторые огорчительные моменты сегодняшнего дня. — Должно быть, забился куда-нибудь и переживает, — успокоил он, не сказав вслух, что Эдмунд скорее всего зализывает раны в обществе продажных женщин: вполне естественный порыв любого молодого человека в подобных обстоятельствах. Он и сам так поступил бы на месте Эдмунда… до того как Гвендолен отбила у него вкус к столь грубой пище.

Гай посмотрел в сторону леди Мод. Герцогиня намекнула, что стоит только попросить, и это сокровище достанется ему. В жилах леди текла добрая фламандская кровь, смешанная с саксонской; мало того, она сумела доносить и родить здорового ребенка от своего первого мужа. Поэтому само собой предполагалось, что она родит детей и ему. Мало того, за ней обещано солидное приданое, а герцогиня пообещала прибавить от себя ежегодное пособие в пятьсот фунтов. Но что-то отталкивало его в этом румяном лице, не слишком выразительных зеленых глазах, широких бедрах, валиках жира на предплечьях и талии…

Он перевел взгляд на свою соседку. Ничего не скажешь, леди Мод не выдерживала никакого сравнения с этой ослепительной красотой.

— Не верю, что он переживает! — объявила Магдалена, упрямо поджимая губы, и, резко отодвинув стул, встала как раз в тот момент, когда герцог и герцогиня поднялись из-за стола, чтобы удалиться к себе. Собравшиеся почтительно последовали их примеру.

Магдалена поспешно приблизилась к супругам и выпалила, глотая слова:

— Мой господин… ваша светлость, не позволите ли поговорить с вами?

Герцог остановился и устремил взор на Гая де Жерве, последовавшего за Магдаленой. Все оказавшиеся поблизости затаили дыхание.

— Что случилось, Магдалена? — осведомился герцог. Он редко звал ее по имени, хотя сам предпочел назвать ее именно так.

— Это насчет моего мужа. — Ее глаза, глаза Изольды и в то же время не Изольды, горели мольбой. — Я уверена, что с ним случилось несчастье.

Искаженное суровой гримасой лицо Джона Гонта было таким устрашающим, что напугало бы самого дьявола.

— Ваш муж был отлучен от этого стола на три дня, мадам. Уверяю, худшего несчастья с ним не случилось.

Но Магдалена покачала головой.

— Об этом мне известно, господин. Но тут что-то иное.

Она заломила руки, и сияние свечей раздробилось в рубинах и изумрудах дорогих колец. Магдалена, казалось, не заметила, как насторожились придворные, какое молчание воцарилось в зале. Слуги прекратили беготню и замерли. Взгляды собравшихся обратились к высокому столу, где разыгрывалась настоящая драма.

— Идем со мной, — коротко приказал герцог — Гай, ты составишь нам компанию?

Он спустился с возвышения и направился к выходу. Герцогиня шла рядом. Остальные продолжали стоять, пока герцогская чета не удалилась. Магдалена неожиданно осознала, что привлекла к себе всеобщее внимание, и залилась краской досады. Ей хотелось взглянуть на державшегося подле Гая, но она не посмела и продолжала упорно смотреть перед собой.

Оказавшись во дворе, герцог коротко пожелал жене спокойной ночи и оставил ее на попечение камеристок, а сам свернул к лестнице, ведущей в его покои через потайную дверь в стене. Гай и Магдалена последовали за ним.

Только закрыв за собой дверь потайной комнаты, Джон Гонт повернулся к дочери.

— Ну? — коротко спросил он. — Надеюсь, ты приведешь достаточно веские доводы. В противном случае для твоего дерзкого поведения нет извинений! Как ты посмела устроить это представление?!

— Что-то страшное произошло с моим мужем, — повторила Магдалена.

Герцог знаком велел пажу налить вина и отпустил его.

— Что это еще за выдумки? Или вы наделены даром ясновидения, мадам?

Он приветственно поднял кубок и выпил. Гай последовал его примеру. Магдалене вина не предложили.

— Необходимо немедленно послать людей на поиски, — настаивала она. — Я знаю, Эдмунд попал в беду.

— Твой муж наверняка сумел залечить раненую гордость в какой-нибудь уютной норе, где вино льется рекой, а хорошенькие служанки обладают даром утешения, — резко оборвал герцог. — У меня нет времени на эти глупости.

— Нет! — пронзительно выкрикнула Магдалена, потрясенная собственной смелостью. — Нет, господин мой герцог, он не таков. Что-то стряслось, и я требую, чтобы моего мужа нашли!

Ответом ей было молчание. Джон Гонт, не на шутку удивленный, не находил слов, продолжая рассматривать тонкую, хрупкую на вид, но такую сильную женщину. Глаза его внезапно блеснули.

— Берегись, дочь моя, — предупредил он, впервые открыто признав их родство, — пусть у тебя нрав Плантагенетов, помни, что и я им наделен, причем куда раньше тебя…

Магдалена ничего не ответила, но не опустила глаз.

— Почему ты так считаешь, Магдалена? — вмешался Гай, сочтя момент подходящим.

— Потому что он никогда бы не дал мне ни малейшего повода для тревоги. Я жду ребенка.

Мужчины обменялись взглядами, значения которых Магдалена до конца не поняла.

— Ты уверена? — медленно выговорил отец.

— Да. Моя связь с луной прервалась.

— И никаких других признаков?

— Тошнота по утрам.

— Твоему мужу известно об этом?

— Да, господин, и он очень доволен. И хотя бы поэтому не сделал бы мне больно, во всяком случае, намеренно.

Герцог потянул себя за аккуратную острую бородку.

— Нет никакого смысла начинать поиски в темноте. На рассвете я пошлю людей.

— Большой отряд с факелами, вероятно, смог бы что-то разузнать, — предложил Гай. — Если дама права, всякое промедление опасно.

— Ложитесь спать, леди, — коротко приказал герцог, — и берегите себя и дитя, которое носите. Остальное предоставьте мне.

Магдалена присела перед мужчинами и покинула комнату обычным путем, через приемную Ланкастера.

— Ты видишь в этом руку Борегаров? — процедил герцог, вновь наполняя кубок.

— Вполне вероятно. Устранение и мужа, и жены будет означать, что их владения вновь перейдут к Франции. Если бы в сегодняшней схватке победил де Ламбер, Эдмунд скорее всего был бы уже мертв. А вот на случай поражения де Ламбера был приготовлен запасной план.

— А неудавшееся похищение Магдалены — это еще одна его часть, — кивнул Джон Гонт. — Если они воспользовались для этого услугами наемников, может, и на де Брессе напало то же отребье. Таким образом, имя Борегаров нигде не будет упомянуто, но Карл Французский, разумеется, поймет, кого следует награждать, и…

Он помедлил, мрачно рассматривая рубиново-красное содержимое своего кубка.

— А самым большим удовлетворением послужит сознание того, что они наконец сумели отомстить одурачившему их человеку, — добавил Гай.

— Именно, — хрипло обронил герцог. — До чего же вероломное племя! И все же никак не поймут, что умный человек способен расстроить самый хитрый заговор! Они замышляли отравить меня и перебить моих людей, но эти планы обернулись против них самих. Я сумел побить их тем же оружием! Для меня такое течение событий вполне естественно, но Борегары почему-то никак не желают признать, что мои действия вызваны их предательством. Они искренне считают, что это я начал первым, и стремятся отомстить за гибель Изольды и крушение всех надежд. И никогда не забудут, что я увез ребенка, которого они воспитали бы в ненависти ко мне. И не только увез, но и использовал против Франции, а следовательно, против них. В этом-то и загвоздка, Гай.

— Сейчас прикажу командиру солдат организовать поисковую партию, — объявил тот. — Чем скорее мы определим, действительно ли против нас ведется нечестная игра, тем тоньше будет наш ответный ход.

Уже через час после того как колокол прозвонил к вечерне и на землю спустилась ночная тишина, Магдалена услышала доносившийся снизу шум. Ее окна были открыты в тщетной попытке избавиться от духоты, и

звяканье сбруи, громкие приказания, стук копыт и топот ног нарушили спокойствие внешнего двора. Вскочив с постели, она подбежала к окну. Двор был ярко освещен факелами, зажатыми в руках конных солдат, облаченных в ливреи Ланкастеров. На обычную поисковую партию это походило мало, скорее на отряд, готовый в любую минуту сразиться с врагом. Во главе солдат находился Гай де Жерве, сидевший не на обычном коне, а на массивном вороном боевом жеребце. Сам он был в полном вооружении: стальной шлем, доспехи и щит.

Магдалена облокотилась на широкий подоконник и подперла руками подбородок. По спине пробежал холодок недоброго предчувствия. Почему именно Гай решил участвовать в поисках? Солдаты вполне могли бы обойтись без него. Не так-то просто прочесывать ночью округу. Она страшилась за Эдмунда, боялась того, что могут обнаружить люди герцога, но в самой глубине души пуще всего опасалась за Гая.

Она не сомкнула глаз всю ночь. Металась и ворочалась с боку на бок так порывисто, что сбились простыни. В полночь прозвонил колокол к заутрене, потом еще раз, в три часа, к очередной службе. Только к рассвету Магдалене удалось сомкнуть глаза, как раз когда дворец просыпался, готовясь встретить новый жаркий день.

— Госпожа… госпожа…

Настойчивый голос Эрин и прикосновение натруженной руки к плечу вывели Магдалену из дремоты.

— Оставь меня, Эрин, — простонала она, зарываясь в подушку.

— Его светлость, госпожа, — настойчиво пояснила служанка. — Он за дверью и желает поговорить с вами. Вместе с ним пришел лорд де Жерве.

И тут Магдалена вспомнила все.

— Он вернулся? — вскричала она, имея в виду Гая, но служанка, естественно, предположила, что речь идет об Эдмунде. Лицо ее омрачилось. К этому времени уже весь дворец знал о ночной вылазке и ее исходе.

— Кажется, нет, госпожа, — уклончиво ответила она, боясь опередить важных особ, ожидавших за дверью. — Попросить его светлость войти?

— Да, конечно.

Магдалена села, жмурясь от яркого света: Эрин проворно отдернула занавески, и первые рассветные лучи проникли в спальню.

— Но сначала принеси мне щетку.

Как давно Гай не заходил в ее комнату по утрам!

Но несмотря на серьезность ситуации, тщеславие отчего-то не позволяло ей показываться перед ним растрепанной, с опухшими от сна глазами.

Эрин недовольно поморщилась. Вместо того чтобы тратить время на глупости, леди Магдалене следовало бы поскорее узнать новости о муже!

Тем не менее служанка расчесала густые, как соболий мех, волосы, пока они не заблестели, и только потом направилась к двери, за которой нетерпеливо переминались Джон Гонт и лорд де Жерве.

Мужчины вошли в спальню, и Магдалена, уже по их виду понявшая, что сейчас услышит, прикусила губу.

— Он убит?

— Мы нашли его коня, — мягко ответил Гай, подходя к изножью кровати. — Вернее, труп коня. Повсюду свидетельства борьбы, кровь на земле…

— Но Эдмунда вы не обнаружили?

Магдалена нахмурилась и подалась вперед так резко, что волосы водопадом рассыпались по белоснежным плечам, а простыня соскользнула, обнажив верхушки грудей.

— Но если его тела нигде нет, почему вы считаете, что он погиб?

— Вполне резонное предположение, — вмешался Джон Гонт.

— Но всего лишь предположение, — упрямилась она.

— Верно, — согласился Гай, понимая, что ей нелегко смириться со столь страшной вестью и поэтому она предпочитает ничему не верить. — Однако надежды нет, крошка, — тихо, но твердо объяснил он. — Мы прочесали весь лес до того места, где трава была вытоптана.

— Но если это были разбойники, они наверняка сняли бы с мертвеца одежды и бросили бы тело.

— Может, и так, — кивнул Ланкастер, — но нам придется скрыть, что твоего мужа нет в живых. Остальным мы скажем, будто он исчез, так что ты не будешь носить траур. Теперь к тебе перейдут его земли и владения в Пикардии. Она должны быть сохранены для наследника де Брессе.

Магдалена коснулась своего пока еще плоского живота, но ничего не ответила.

— Лучше, если дитя родится в доме своего отца, поэтому ты немедленно отправишься во Францию. Лорду де Жерве поручается сопровождать тебя. Он будет твоим телохранителем и советником.

— Опасаетесь, что, если во Франции узнают об исчезновении моего мужа, король Карл попытается отобрать владения де Брессе?

Ланкастер поднял брови, очевидно, удивленный такой прозорливостью.

— Да, мадам, именно этого я и страшусь. Владения де Брессе должны находиться под властью Англии. Пора тебе исполнить свой долг.

— Разумеется, — медленно протянула она. — Но разве, господин мой герцог, я с самого начала не делала этого?

— О чем это ты?

— Не можете же вы утверждать, что моя судьба была в моих руках? — дерзко выпалила она.

— Такова участь всех женщин, — ответил он, но при этом вспомнил ее мать, которая до самого последнего своего часа была сама себе хозяйкой.

Ее взгляд снова обратился к Гаю де Жерве. Взгляд, в котором светился знакомый голод. Он отвел глаза, гадая, почему она никогда не пыталась скрыть свои чувства к нему. Но при этом не мог думать ни о чем, кроме наготы этого тела под простыней, изгиба плеча, холмиков грудей. Он словно подпал под ее чары, связавшие его по рукам и ногам. И только сейчас осознал, что замужество Магдалены никак не повлияло на чувства, в которых она призналась ему несколько лет назад, и что, невзирая на мужа, она никогда не отречется от всего того, что испытывает к нему, Гаю. Сила ее любви обволакивала его, тянула к себе, туда, где кипела опасная, бурная страсть, которой, как он был уверен, еще никому не довелось изведать. Неужели именно эта страсть бросила Джона Гонта в объятия Изольды Борегар? Изольда кружила голову многим, но Ланкастер был самым могущественным из всех ее поклонников. Жерве знал, сколько молодых людей сгорают от похоти при виде дочери Изольды, какими жадными глазами провожают они проходящую мимо Магдалену. Да и что тут говорить, Эдмунд был сражен наповал с той самой минуты, когда впервые овладел собственной женой. Сознает ли сама Магдалена ту силу, которая была самым надежным оружием матери? А сам он? Сумеет ли устоять?

Джон Гонт перехватил взгляд дочери, и на миг прошлое властно вторглось в настоящее. Он почувствовал взаимное притяжение этих людей, потому что когда-то испытал то же самое, и понял, что оба ходят по лезвию ножа.

Герцог с силой втянул в себя воздух. Не его дело, если Гай де Жерве сделает шлюху из дочери шлюхи… но все же она была и его дочерью…

Однако он жестко напомнил себе, что пока может использовать их родство в своих целях. До сих пор он никогда не упускал из виду подобных вещей, и момент слабости рассердил его. Герцог резко отвернулся от кровати, рассеяв волшебство любви, державшее всех в своем плену.

— Готовься к отъезду. Ты будешь путешествовать в манере, подобающей даме твоего положения, и в сопровождении служанок. Лорд де Жерве получит отряд из пятидесяти копий и двухсот воинов.

Пятьдесят копий… один рыцарь или оруженосец и два копьеносца на каждого… сто пятьдесят человек. Огромная сила, почти целая армия, для выполнения столь несложной задачи. Значит, они боятся чего-то недоброго? Но между Францией и Англией существует перемирие, пусть и не слишком надежное… впрочем, как всегда. Вероятно, герцог считает, что ей необходима защита от шаек бродячих рыцарей и оставшихся без дела наемников, терроризирующих окрестные дороги и поселения.

Дверь за посетителями закрылась, и Магдалена вернулась мыслями к Эдмунду. Почему она так уверена, что он жив? Пусть в беде, но жив. Она вспомнила пророчество Безумной Дженнет: та увидела по руке Магдалены кровь и любовь. Видимо, Дженнет была права, и сейчас она точно знает, что Эдмунд не ушел из ее жизни навсегда. Она не станет скорбеть по мужу и вместо этого выполнит свой долг по отношению к нему и ребенку, которого носит. Займет свое законное место хозяйки замка в земле открытых просторов, по другую сторону моря.

Дженнет и об этом упоминала… В тот день Магдалену высекли за то, что якшалась с ведьмой, и в ее жизни появился Гай де Жерве, появился, чтобы не исчезать.

Любовь к нему была центром ее существования, силой, которой невозможно было противиться. Эта любовь так долго была сутью, определяющей частью ее бытия, поддерживающей и растущей с каждым годом. И когда-нибудь, в свое время, она расцветет и даст плоды: она знала это так же твердо, как то, что Эдмунд не погиб. Но вот чем закончится эта невероятная путаница? Она не ведала и не хотела знать. Будущее не имело для нее значения по сравнению с любовью, озарявшей ее путь.

Глава 5

Две недели спустя они отплыли из Портсмутской гавани на трех судах, реквизированных Джоном Гонтом вместе с капитанами и командой у их владельцев, богатых купцов, которые, не имея иного выхода, были вынуждены ссудить их герцогу на неопределенное время. Что ж, дело обычное и особых нареканий не вызвало, поскольку торговцы сдержали свое недовольство.

Магдалена не находила себе места от волнения. Она стояла у поручней «Элизабет», когда все три корабля с утренним приливом под белыми парусами взяли курс на Кале. Капитан выкрикивал с мостика команды, не имевшие для нее никакого смысла, но суда шли строем, и паруса туго натянулись под свежим ветром. Большая часть эскорта вместе с лошадьми и конюхами была расквартирована на остальных судах, а Магдалена со своими женщинами и Гай де Жерве с личной свитой и двадцатью вассальными рыцарями разместились на «Элизабет». На мачте рядом с розой Ланкастеров развевался флажок с драконом де Жерве.

Подошедший Гай встал рядом с Магдаленой, словно заразившись ее возбуждением и почти детской радостью при виде резко нырявших в волны чаек, соленых, увенчанных белыми барашками волн, и легкого скольжения корпуса по спокойным сине-зеленым водам пролива. Ее отношение к исчезновению мужа сбивало его с толку. Она со спокойной уверенностью заявила, что не верит в гибель Эдмунда и не собирается скорбеть по нему, но в его отсутствие выполнит все обязанности супруги и будущей матери. Гай не знал, как реагировать на это, и в конце концов решил, что в такой уверенности нет ничего плохого. Вероятно, со временем она поймет правду и смирится с неизбежным.

Однако с самого дня турнира ему доставляло немало трудов держаться от нее на расстоянии. Сумей он обращаться с ней, как в прежние времена: снисходительно, покровительственно, как взрослый с ребенком, — все было бы куда легче. Но он не мог. Магдалена де Брессе уже не дитя, и он слишком ясно сознавал это, подпав под очарование ее женственности и повергающего в смятение взгляда прозрачных серых глаз, так часто устремленных на него.

Это раннее утро, свежесть морского воздуха, так разительно отличавшегося от влажной духоты летнего Лондона, казалось, развеяли по ветру паутину сомнений и неверия, окутавшую его разум, в тайных уголках которого таились желания, которые он не смел признать открыто. Гай положил руку на плечо Магдалены, и она, повернув к нему лицо, улыбнулась.

— Ну разве не чудесно, господин мой? Снова дышать свободно!

Она словно прочитала его мысли!

Гай согласно рассмеялся.

— Смотри, это остров Уайт! — Он показал на длинный клочок земли, тонувший в тумане у самого горизонта. — К полудню мы пройдем Нидл-Рокс. Там случается немало крушений.

— Но нам не стоит этого бояться, — заметила Магдалена, не скрывая, однако, тревоги. Как ни увлеклась она новыми впечатлениями, все же в душе твердо верила, что Господь не предназначил людей для путешествий по водам. — Погода прекрасная, и шторма не ожидается.

Гай взглянул на небо, где дымка уже затянула солнце, так что оно, казалось, светило рассеянным светом.

— Действительно прекрасная, — заверил он. — Но в любом случае мы пройдем мимо Нидл-Рокс до заката, так что бояться особенно нечего.

Магдалена доверчиво выслушала Гая и увлекла его в укромный уголок на палубе, где под полосатым балдахином стояла скамья с подушками для пассажиров, вышедших наслаждаться морским воздухом. Сидевший поблизости менестрель меланхолично перебирал струны лютни.

Вынужденное безделье позволяло понежиться в тепле и подремать под мерную качку. Часа через два подали роскошный обед: пирожки с олениной, соленую гусятину, свежий белый хлеб и компот из ягод, недавно собранных в лесу близ Портсмута. Они должны были пробыть в море не более трех дней, поэтому самые большие трудности, которые их ожидали, — это черствый хлеб.

При этой мысли Магдалена довольно улыбнулась и, прикрыв глаза, отхлебнула ипокраса из оловянного кубка. Солнце грело сомкнутые веки, проникая под них мягким розовым свечением. Магдалена сама не помнила, как задремала под тихую мелодию лютни. А проснулась от ледяного дуновения. Лорд де Жерве куда-то исчез. Магдалена, вздрогнув, села:

— Эрин, принеси мой плащ, что-то холодно стало.

Служанка вошла в тесную каюту, где разместились Магдалена и две ее служанки. Окованные железом сундуки, в которых хранились одежда, посуда и постельное белье — часть приданого Магдалены, — подпирали переборки. На полу разостлали соломенные тюфяки для служанок. Магдалене предназначалась узкая деревянная койка, встроенная в переборку под крохотным иллюминатором.

Эрин нашла подбитый мехом плащ и вынесла на палубу. Лорд де Жерве уже стоял у поручня, озабоченно хмуря брови: качка за последний час заметно усилилась. Небо приобрело зловеще-сиреневатый оттенок.

— Кажется, дело неладно, — пробормотала Магдалена, подходя к нему и кутаясь в плащ. — Что там?

— Ничего, — деланно беспечно бросил он. — Смотри, мы проходим Нидл-Рокс.

Магдалена с содроганием повернула голову влево, рассматривая острые как бритва рифы, вздымавшиеся из бурного моря на самом дальнем конце острова Уайт. Сама того не сознавая, она сунула руку в карман плаща и, нащупав четки, принялась их перебирать. При этом ее губы шевелились в молчаливой молитве. У основания рифов кипел бешеный водоворот, напоминавший об аде и проклятии, ожидавших грешников.

Они прошли скалы и миновали естественное убежище, каким служил остров для моряков. А вот открытое море было совсем другим: не сине-зеленым, а серым, и волны здесь были куда выше. Магдалена вдруг вспомнила о пироге с олениной и пожалела, что польстилась на еду.

— Пойду-ка я, пожалуй, в каюту.

Гай рассеянно кивнул, словно едва ее слышал, и действительно почти не обратил внимания на ее уход. Он направился на бак, где стояли капитан и рулевой, не сводившие глаз с большого паруса, натянутого туго, как кожа на барабане. Костяшки пальцев рулевого, лежавших на штурвале, побелели от усилий удержать колесо.

— В чем дело? — спросил Гай. Капитан покачал головой.

— Шквал на подходе, господин. Это единственное объяснение. Я бывал в таких переделках раньше, но хуже нет, когда он к тебе подкрадывается. Всего час назад никаких признаков не было, да и сейчас в воздухе только легкое шевеление.

— Почему мы не повернем назад? — спросил Гай, вполне доверяя предчувствиям моряка, и показал на маячившую невдалеке надежную громаду острова.

— Силы прилива и ветра объединились против нас, господин. Мы не минуем Нидл-Рокс. Ничего не поделаешь: придется плыть как можно дальше в открытое море, потом убрать паруса и выждать в надежде, что нас не бросит на скалы. — Капитан резко повернулся и громовым голосом велел задраить люки. — Вам лучше спуститься вниз, господин, — посоветовал он.

Гай еще немного постоял у поручня, наблюдая, как остальные суда повторяют маневры «Элизабет». Ветер усиливался, принося с собой холод и влагу. Волны бились о корпус корабля, пена больше не разбрызгивалась теплым дождиком, а ложилась ледяной пеленой. Небо потемнело. Стало темно, почти как ночью, хотя не было еще и пяти вечера.

— Господин, вам лучше спуститься вниз! — снова крикнул капитан. Но его голос затерялся во внезапном реве ветра. Море впереди закипело, поднялось крутящимся конусом, который метнулся к беспомощному судну, ставшему игрушкой волн. Перед носом корабля открылась серо-зеленая пропасть, и «Элизабет» провалилась туда, за огромную серую стену воды.

Гигантский вал, обрушившийся на палубу, сбил Гая с ног. Он едва успел схватиться за поручень и вцепился в него со всей силой отчаяния. Ему удалось продержаться до тех пор, пока корабль не выровнялся и вода не сбежала с палубы. Но следующий вал уже накатывался на корабль, и Гай едва успел нырнуть в люк, сообразив, что помощи от него никакой, а вот опасность быть смытым за борт весьма реальна. Сквозь вой ветра и рев волн он услышал ржание и топот перепуганных коней, бивших копытами в деревянные перегородки стойл.

Внизу шум бури был не так слышен, зато царила полная тьма: никто не смел зажигать свечи во время шторма. И крики… мольбы о пощаде, плач и вопли: это матросы и пассажиры взывали к Богу и святым, прося о спасении.

Гай пробрался в свою каюту и бросился на тюфяк, сообразив, что останется цел, если будет меньше двигаться. К счастью, морская болезнь его не мучила, хотя звуки, доносившиеся сквозь тонкие переборки, безошибочно свидетельствовали о страданиях остальных путешественников. Хриплые стоны несчастных оруженосца и пажа, которых выворачивало прямо на пол каюты, казались жалобами грешных душ, пытаемых дьяволами.

Через час, когда шторм продолжал бушевать, а крики стали слабее от усталости и отчаяния, он встал, переступил через продолжавших блевать слуг и, шатаясь, направился к каюте Магдалены.

К этому времени его глаза привыкли к темноте, и он сумел различить скорчившиеся на полу тела, время от времени издававшие неясные звуки. Магдалена молча лежала на тюфяке.

Изнемогая от страха за нее, он подобрался ближе. Но в это время корабль снова провалился вниз, и Гай упал на колени, схватившись за койку Магдалены. И только тут увидел, что она судорожно сжимает ночной горшок, а широко открытые глаза лишены всякого выражения.

Он коснулся ее лица. Кожа показалась ему влажной и холодной на ощупь, но она немного встрепенулась.

— Я истекаю кровью, — прошептала она и с душераздирающим стоном наклонилась над горшком. Худенькое тельце содрогалось в рвотных спазмах.

Сначала он не понял, что она имела в виду. Но потом, прежде чем она вновь упала на тюфяк, увидел на досках темные лужицы и в ужасе повернулся к служанкам. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться: ожидать от них помощи нечего. Они не способны помочь себе, не говоря уж о госпоже.

— Я истекаю кровью, — повторила Магдалена. — И не могу ее остановить.

Он кое-как пробрался к сундукам и принялся лихорадочно открывать один за другим в поисках чего-то такого, что могло бы остановить кровотечение. В третьем по счету сундуке оказались простыни и полотенца. Гай схватил сразу целую охапку, вернулся к Магдалене и осторожно ее поднял, чувствуя липкую влагу под рукой. Потом сдвинул в сторону ее юбки, расстелил под ней сложенную вдвое простыню и сунул между ног свернутое полотенце.

— Я теряю ребенка? — шепотом спросила она, принимая его хлопоты с беспомощностью младенца.

— Наверное, — кивнул он. — Попытайся лежать неподвижно.

Она в отчаянии застонала, и он, придерживая ее голову, поднес горшок поближе. Но в желудке у нее уже ничего не осталось, и Магдалена, так и не получив облегчения, рухнула обратно.

Качка не унималась. Шторм бросал судно из стороны в сторону.

Приступ острой боли пронзил ее живот. На лбу выступили капли пота.

— Я умираю…

— Ничего подобного! — свирепо прошипел Гай, изнемогая от страха. — Сейчас я что-нибудь придумаю, и тебе станет легче.

— Не покидай меня!

Она схватила его за руку, ужаснувшись при мысли о том, что вновь останется одна в непроглядном мраке, терзаемая болью, чувствуя, как жизнь медленно вытекает с каждой каплей крови, задыхаясь от тошноты.

— Не покидай меня, — вновь взмолилась она.

— Только на минуту, — заверил он и, решительно отняв руку, поднялся.

Он действительно отсутствовал минут пять, но когда вернулся, она беззвучно плакала от боли и страха.

— Выпей это, — велел Гай, поднося к ее губам кожаную флягу. Она отвернулась от сильного резкого запаха, но он не унимался, и в конце концов она послушалась.

Жгучая жидкость опалила горло и как будто проделала дыру в желудке.

— Еще глоток, — велел он.

Она снова отхлебнула из фляги, и постепенно ей действительно полегчало. Колики унялись, и странная сонливость обуяла ее. Тело мало-помалу расслабилось, и даже качка уже не терзала ее так сильно.

Гай просидел возле нее всю ночь, постоянно меняя грязные простыни и одеяла, вливая в рот спиртное, когда дурнота и боль снова принимались ее одолевать. Он не знал, долго ли будет действовать подобное лекарство, но сейчас это не имело значения: главное, что она немного успокоилась и даже спала, хоть и плохо. Хуже было то, что кровотечение никак не унималось.

К утру шторм наконец выдохся. Корабль со спущенными парусами шел по ветру, и все смогли перевести дыхание после ночных испытаний. Гай безжалостно поднял Эрин и Марджери и, несмотря на их полубессознательное состояние, заставил подойти к госпоже. Девушки, растрепанные, с зелеными лицами, в ужасе уставились на лежавшую почти без чувств Магдалену и на горы пропитанного кровью белья, громоздившиеся вокруг.

— Воды, господин, — с трудом прохрипела Эрин. — Нам нужна горячая вода.

— И вы ее получите.

Он вышел из каюты и поднялся на палубу, с облегчением глотая прохладный чистый воздух. Какое счастье дышать полной грудью после того смрада, что стоял внизу!

Капитан был занят, проверяя, не поврежден ли корабль. К его удивлению, оказалось, что дело обошлось двумя сломанными стеньгами. Он согласился разжечь жаровню в клетушке кока, под баком. Гай велел бледному как смерть пажу присмотреть за водой и после доставить ее леди Магдалене, а сам забился в уединенный угол палубы, обуреваемый страхом и сомнениями.

Через час он услышал тихий голос и, повернувшись, увидел Эрин, еще не оправившуюся от собственных испытаний.

— Ну? — выкрикнул он куда резче, чем намеревался, и все потому, что умирал от страха.

— Госпожа потеряла ребенка, — пробормотала Эрин.

— Я так и предполагал. Но как она себя чувствует?

— Кровь уже почти не идет, господин, и думаю, что госпожа оправится. Но она очень слаба.

Гай тоже мгновенно ослабел от облегчения. Серое утро словно покрылось золотистым флером, а унылая поблескивающая зыбь приобрела розоватый оттенок. Потеря ребенка нанесла значительный удар планам Ланкастера, но в эту минуту Гай де Жерве не дал бы за эти планы ломаного гроша.

— Я спущусь и посмотрю, как там она. Магдалена, в полотняной сорочке, лежала на чистых простынях. Лицо и губы по-прежнему имели синюшный оттенок, но дыхание было ровным. Заслышав шаги, она открыла глаза. Гай наклонился над ней, загородив своим большим телом падающий из иллюминатора свет.

— Это вы, господин?

— Да. — Он взял ее за руку. — Ты скоро встанешь, крошка. Ничего страшного не случилось.

Ее пальцы едва заметно сжали его ладонь. В эту бесконечную черную ночь между ними возникла и закрепилась близость, изменившая их отношения.

— Думаю, для господина герцога это станет огромной потерей, — прошептала она, с трудом выталкивая слова из ноющего горла, сорванного бесчисленными приступами рвоты. — Дитя сделало бы права Плантагенетов на земли де Брессе неоспоримыми.

— Ты сделаешь их не менее неоспоримыми, — заверил он, — поскольку отныне стала единственной наследницей Эдмунда.

— Думаю, вы правы.

Ее глаза закрылись. Срок беременности был так мал, что Магдалена не успела привыкнуть к мысли о будущем материнстве и для нее потеря ребенка была не более чем легким разочарованием. Такие вещи случались ежедневно и повсеместно.

— О, господин, я ужасно хочу спать.

— Тогда спи, — кивнул он, коснувшись губами ее лба. Прохладный, но не влажный и не липкий. Какое счастье!

У Гая даже голова закружилась от радости. Значит, он не потеряет ее, как потерял Гвендолен!

Мысль пришла в голову так неожиданно, что Гай даже растерялся немного, но, подумав, осознал, что это чистая правда. Он впервые осмелился выразить свои чувства так открыто.

Маленькая потрепанная флотилия кое-как добралась до гавани Кале наутро шестого дня. Гай послал на берег оруженосца с наказом узнать о ночлеге и собрал на совет своих спутников, чтобы узнать, велики ли потери. Погибло пять коней, переломавших ноги в шторм. Бедные животные так метались и бились, что покалечили себя, и их пришлось прирезать. Двое конюхов поранились, когда пытались удержать коней, но если не считать естественной слабости и недостатка сил, вызванных десятью часами изнурительной морской болезни, Гай имел все причины полагать, что они легко отделались.

Оруженосец вернулся с известием, что ближайшее аббатство Сент-Омер, достаточно большое, чтобы вместить весь отряд, находится в двадцати милях отсюда.

Гай нахмурился. Они ни за что не проделают двадцати миль до наступления темноты!

Магдалена полностью выздоровела: выкидыш прошел без последствий — молодость и крепкое здоровье тоже имели свои преимущества. Но с той штормовой ночи она не покидала каюты, а он не хотел утомлять ее длинным путешествием, подвергая риску растрясти в запряженной лошадью повозке по немощеным дорогам.

— Возьми служанок леди Магдалены и идите в самую большую городскую гостиницу, — велел он. — Сними отдельную комнату для дамы. Пусть служанки постелят ее белье и повесят занавеси. Для меня сойдет любое помещение.

Мужчинам пришлось самим позаботиться о себе. Оставалось искать ночлега у гостеприимных горожан. Впрочем, если те не собирались пускать в дом незнакомцев по доброй воле, это никого не интересовало: солдаты не слишком церемонились с обывателями. Кроме того, всегда оставалась возможность раскинуть лагерь на берегу или в городских предместьях и переждать до утра.

Отдав приказания, Гай направился в каюту Магдалены. Она уже была одета и, сидя на койке, расчесывала волосы. При виде Гая она отложила щетку. Лицо осветилось сияющей улыбкой.

— Мы сойдем с корабля прямо сейчас? Не думаю, что когда-нибудь отважусь снова выйти в море.

— Боюсь, придется, — покачал он головой, возвращая улыбку, так же, как она, безоговорочно уверенный в той новой связи, которая укрепилась между ними. — Если только ты, разумеется, собираешься вернуться в Англию. Пойдем, я вынесу тебя на палубу.

Он поднял ее на руки, и она, словно так и нужно, обняла его за шею и припала головой к груди.

— Наверное, я и сама могла бы идти, но так куда приятнее, — кокетливо заметила она, сверкнув глазами. Гая бросило в жар, но он нашел в себе силы сурово ответить:

— Магдалена, мне не нравятся эти глупости.

— А по-моему, нравятся, — мягко возразила она. Куда девалось кокетство? Теперь ясные серые глаза смотрели серьезно, и какое-то предчувствие заставило Гая вздрогнуть. Хмельная кровь забурлила в жилах. И прежде чем он успел что-то сказать, она потянулась к нему, сжала ладонями лицо и припала к губам столь самозабвенно, что у него вылетело из головы все, кроме теплой влаги ее рта, податливости тела, упругости грудей, прижимавшихся к нему острыми сосками. Ее губы были сладки, как мед, кожа пахла парным молоком и казалась такой же нежной, как у новорожденного младенца. И все же не было ни малейших сомнений в том, что он держит в объятиях страстную, готовую на все женщину.

Забыв обо всем, он отдался мгновению, которого она так долго ждала, которого искала… отдался, потому что она все сильнее тянула его в водоворот запретной страсти. Любая женщина не устояла бы, любой мужчина был способен утонуть в таком поцелуе. Поцелуе, не имевшем ничего общего с прежними, бывшими словно молоко и вода по сравнению с огнем и льдом этого слияния губ.

Но реальность неумолимо вторглась в их волшебный мир. Гай опрокинул ее на постель.

— Кровь Христова, Магдалена, что за дьявол тебя подстрекает? — взорвался он, проводя рукой по волосам и касаясь своих все еще зудевших губ. — Ты не свободна. Неужели опустишься до супружеской измены?! Это смертный грех.

— Я люблю тебя, — просто ответила она. — И не вижу в этом ничего грешного. Помнишь, сразу после смерти леди Гвендолен я говорила, что не стоит выходить замуж за Эдмунда, но ты ничего не желал слушать.

— Прекрати! — Его голос дрожал от страха перед собственными невысказанными желаниями, но он тем не менее продолжал: — Это опасное безумие! Ты помешалась!

Но Магдалена упрямо вскинула голову.

— Вовсе нет. Не знаю только, что делать с Эдмундом. Но возможно, сумею заставить его понять.

Гай уставился на нее, в полной уверенности, что бедняжка действительно тронулась умом из-за свалившихся на нее бед.

— Твой муж мертв, — выговорил он наконец. Магдалена пожала плечами:

— Если ты веришь этому, почему разглагольствуешь о смертном грехе? Но он не погиб. Я это знаю.

Гай круто развернулся и вылетел из каюты, хлопнув за собой дверью. В этот момент он злился не только на Магдалену, но и на себя самого. Она порывиста и нетерпелива, а он должен был это предвидеть и вовремя пресечь. К несчастью, у него не хватило ни сил, ни воли, чтобы изменить течение событий, но теперь он твердо знал, что, если не хочет повторения случившегося, следует держаться на расстоянии.

Дюжий молодой оруженосец вынес Магдалену на палубу и положил на носилки. Служанки шагали рядом. Она мельком увидела Гая, отдававшего приказы командиру солдат, но он не посмотрел в ее сторону. Магдалену доставили в гостиницу «Золотой петух», где уже была приготовлена комната с видом на рыночную площадь, и уложили в постель. Простыни и занавески были ее собственными, а Марджери, выругав судомойку за нерадивость, принялась собственноручно подметать пол. Однако все эти удобства были весьма слабой компенсацией за оглушительный шум. Комната располагалась как раз над кабачком, бывшим неотъемлемой частью всех гостиниц того времени, и сквозь плохо пригнанные доски пола то и дело доносились крики, смех, а иногда и пьяные песни. Под окном же раздавались непрестанные вопли уличных торговцев, грохот железных колесных ободьев по булыжникам и непристойные ругательства нетрезвых матросов. Рыбная вонь вызывала дурноту. Гостиница стояла в тени церкви, и колокола то и дело звонили, напоминая верующим о начале службы. Скоро голова Магдалены, казалось, вот-вот расколется, и она не без оснований полагала, что самая ухабистая дорога все же предпочтительнее такого существования.

Она послала Эрин за лордом де Жерве с просьбой навестить ее, но девушка, вернувшись, сообщила, что лорд слишком занят, чтобы прийти, и просит передать ее пожелания через служанку.

Магдалена досадливо прикусила ноготь.

— В таком случае спроси господина, сколько еще он намеревается здесь пробыть, ибо у меня голова трещит от этого гама.

Гай тоже был не в восторге от своих «покоев»: тесного и грязного чердака, где по углам сновали черные тараканы, а от бочонков, распиханных по стенам, несло рыбьим жиром. Он был твердо намерен продолжить путешествие с завтрашнего утра, и капризы Магдалены отнюдь не улучшили его настроения. Он резко посоветовал Эрин заткнуть уши госпожи тряпочками, если ту уж так беспокоит шум.

Выслушав служанку, Магдалена раздраженно зашипела и объявила, что намерена встать.

— О, госпожа, не стоит! — запротестовала Эрин. — Вы все еще слабы, как новорожденный ягненок!

— Вздор! У меня вполне хватит сил, и я сойду с ума, если буду киснуть в постели! Помоги мне одеться, и я пойду потолкую с господином. Если он не желает идти ко мне, я не гордая, могу прийти сама!

Она была несколько обескуражена, обнаружив, как дрожат и подкашиваются ноги. Пришлось схватиться за косяк двери и постоять немного, прежде чем решительно ступить в захламленный коридор.

Шаткая деревянная лестница вела в кабачок, и она осторожно сползла вниз, поднимая юбку, чтобы не запачкаться в грудах пыли и другом, куда более неприглядном, мусоре, скопившемся по углам. Ее туфельки с острыми мысками иногда застревали, и приходилось высвобождать их из очередного малопривлекательного на вид препятствия.

Комната внизу была забита до отказа и воняла потом и прокисшим пивом, перебивавшими даже рыбный дух. У Магдалены на мгновение закружилась голова, но она взяла себя в руки и принялась проталкиваться сквозь толпу, направляясь к ведущей на площадь двери. Эрин сказала, что лорд де Жерве вместе с пажом собирались выйти в город, так что если она подождет у двери на свежем воздухе, скорее всего сумеет перехватить его по возвращении.

Она облегченно опустилась на длинную скамью у стены и на мгновение прикрыла глаза.

— Госпожа, простите мою дерзость, но это неподобающее для вас место.

Незнакомый голос вернул ее к действительности. Открыв глаза, она воззрилась на мужчину средних лет с рыцарскими шпорами на сапогах. Ее первой мыслью было, что она уже где-то видела его. Было нечто знакомое в его лице, хотя она не могла определить, что именно. Может, глаза… такие же серые, как ее собственные. Худое лицо с острым подбородком, большой орлиный нос и очень тонкие губы. Незнакомец не понравился ей с первого взгляда. И несмотря на то что он приветствовал ее улыбкой и учтивым поклоном, Магдалене вдруг показалось, что какая-то странно зловещая тень окутывает его черным плащом.

— Сэр? — пробормотала она, надменно вскидывая брови. В этот момент ее принадлежность к Плантагенетам была как нельзя более отчетливой.

— Сьер Шарль д'Ориак, мадам де Брессе. Он снова поклонился и поднес к губам ее руку.

— Простите, если помешал, но улица действительно не место для дамы. Если разрешите сопровождать вас, я мог бы показать маленький садик всего в нескольких шагах отсюда. Там вы могли бы без помех наслаждаться тенью и прохладой.

— До этой минуты я не видела и не чувствовала никаких помех, сэр! — отрезала она с неожиданной грубостью, вызванной раздражением и непонятным замешательством.

Глаза француза потемнели, и ощущение чего-то злобного и опасного еще усилилось. Магдалена внезапно испугалась, хотя продолжала твердить себе, что бояться нечего. За спиной дверь гостиницы, а уж там она в полной безопасности.

— Заверяю вас, что всего лишь хотел услужить, — объяснил он, легонько касаясь ее руки. — Пожалуйста, позвольте показать вам сад. Там нет никого, кроме монахов. Сад принадлежит пресвитерии, но монахи будут только рады предложить вам гостеприимство.

Что ж, все звучало достаточно разумно, и ни в его поведении, ни в манерах ничто не опровергало претензий на рыцарское звание. Так почему же она просто уверена, что добра от него не жди?

Она с отчаянием оглядела улицу, почувствовав, как его пальцы сжались чуть крепче. И когда Магдалена уже была готова вырвать руку и броситься в дом, из-за угла показались лорд де Жерве и паж.

— Господин мой! — громко вскрикнула Магдалена.

Шарль д'Ориак оглянулся и, немедленно отпустив Магдалену, устремился прочь.

Гай поспешил к ней.

— Что ты тут делаешь?

— Хотела поговорить с тобой. Решила дождаться тебя, поскольку ты не желаешь прийти ко мне. Гай сурово свел брови и отослал пажа.

— Кто это был с тобой?

— Человек, который мне очень не понравился. Какой-то сьер д'Ориак, по крайней мере так он представился. Я не назвала себя, но он уже знал мое имя.

— Это неудивительно. Кале — маленький город, и здесь все считают своим долгом совать нос в чужие дела. Но ты не должна выходить на улицу одна.

— Он тоже так сказал. Просил отправиться вместе с ним в садик, где, по его словам, я могла бы наслаждаться прохладой, не опасаясь помех. — Магдалена слегка вздрогнула. — Не знаю почему, но он напугал меня.

— Каким образом? — немедленно спросил Гай. Ему вдруг стало не по себе.

— Мне показалось, что он хотел заставить меня идти с ним, — начала она, с трудом подыскивая слова.

— То есть похитить?

— Это глупо, знаю, но я так чувствовала. И еще… было в нем что-то знакомое… словно я уже видела его где-то… — Магдалена осеклась и пожала плечами. — Не могу связно объяснить.

Гай еще больше помрачнел, не понимая, каким образом французский рыцарь мог угрожать Магдалене, пусть и не впрямую, тем более зная, что перед ним дама. Неужели принял ее за горожанку, открыто приманивавшую клиентов? Тогда все объяснимо. Грубая настойчивость в обращении с женщинами такого сорта вполне естественна. Но Кале принадлежал Англии, и дама только что сошла с борта корабля, на мачте которого развевался флаг Ланкастеров. Ни один француз не позволил бы себе оскорбить или обидеть женщину, приплывшую на этом корабле. Что, если… Но нет, Борегары еще просто не успели узнать о ее прибытии!

— Возвращайся к себе, — велел он. — Надеюсь, ты уже успела понять, что тебе неприлично здесь находиться.

— А ты не составишь мне компанию? Мне ужасно тоскливо и больше не хочется лежать в постели. Что, если нам прогуляться?

Она с надеждой улыбнулась. Де Жерве почувствовал, как земля снова ускользает из-под ног.

— Я не испытываю ни малейшей потребности в твоем обществе, — безжалостно бросил он. — Иди в дом. Если хочешь покинуть это место утром, постарайся провести оставшееся время в постели.

И без того бледное лицо Магдалены сейчас напоминало своим цветом первый снег, а выражение глаз… Именно так она выглядела в тот день, когда Гай наказал ее за дерзкое поведение с Гвендолен. И тогда, как сейчас, была похожа на преданного и раненого олененка.

Но Магдалена повернулась и без единого слова вошла в гостиницу.

Церковный колокол прозвонил к вечерне, но шум не стихал. Эрин принесла ужин: блюдо миног и пирог с угрем.

— Почему у них нет мяса? — едва слышно пробормотала Магдалена, не поднимая головы с подушки. — Запах рыбы, похоже, вовек не выветрится у меня из ноздрей, и я подумать не могу, чтобы взять ее в рот.

— Но это вкусный пирог, госпожа, — запротестовала Марджери с набитым ртом. — И вы никогда не поправитесь, если не будете есть.

Магдалена отвернулась и закрыла глаза.

Час спустя с площади донеслись звуки музыки и громкий смех.

— Там жонглеры, госпожа! — воскликнула Эрин, высунувшись в окно. — И фигляры!

— О да, и, смотри, безумные танцоры! — вторила Марджери, едва не падая на улицу, так что Эрин пришлось схватить ее за передник. — Я видела их в Линкольне! Они мечутся, как помешанные, потому что одержимы дьяволом. Идите сюда, госпожа!

Магдалена устало вздохнула, не имея никакого желания любоваться демоническими танцорами. Голова все еще болела, но не это было причиной ее тоски.

— Почему бы вам не спуститься и не посмотреть представление? — предложила она.

— О, мы не можем оставить вас, госпожа, — отнекивалась Эрин, хотя глаза ее сияли. — Может, вы тоже присоединитесь к нам?

Магдалена покачала головой:

— Нет, не хочется. Но вы идите. Сегодня вы мне больше не понадобитесь.

Поломавшись для порядка, Эрин и Марджери надели накидки с капюшонами и помчались на площадь, где веселье с каждой минутой все больше разгоралось, становясь, по мнению Магдалены, просто необузданным. Она натянула простыню на голову и зарылась лицом в подушку. И должно быть, заснула, потому что когда в следующий раз открыла глаза, в комнате было темно, хотя с площади по-прежнему слышались крики, а свет факелов пробивался в окно. Она сама не понимала, что ее разбудило, но сердце отчего-то больно колотилось в ребра, а во рту пересохло. И тут в окне появилась тень, огромный, похожий на летучую мышь силуэт, и Магдалена сообразила, что некий инстинкт предупредил ее об опасности. Она уже открыла рот, чтобы закричать, когда тень бросилась на нее. В руке блеснуло нечто изогнутое.

Магдалена отпрянула вбок, и нож вонзился в подушку. Горло сжало судорогой, и вопль умер, не родившись. Магдалена бросилась на пол, и как раз вовремя: согбенная фигура высвободила оружие и снова кинулась на нее. На этот раз она закричала, но кто мог ее услышать в таком гаме? Тогда Магдалена схватила с кровати простыню и бросила в убийцу. Простыня обмоталась вокруг державшей нож руки, и неизвестный грязно выругался. Магдалена снова вскрикнула и, как была голая, метнулась к двери. Скользкие от пота пальцы неловко возились с засовом. Гигантская тень выросла у нее за спиной, и она поняла, что это конец. Но все же, обуреваемая отчаянием, нырнула под его поднятую руку как раз в тот момент, когда дверь распахнулась.

Случившееся потом представлялось как в тумане. Она прижалась к стене, пока Гай де Жерве и неизвестный схватились не на жизнь, а на смерть в безмолвном поединке. Внезапно в руках Гая осталась монашеская сутана, а неизвестный в штанах и рубахе метнулся к окну, одним невероятным прыжком вскочил на крышу и исчез.

— Почему он хотел убить меня? — прерывисто выдохнула она, бросаясь к Гаю и вся дрожа от пережитого ужаса. Он прижал ее к себе, нагую, трепещущую, шепча нежные слова, пока она не успокоилась. — Не думала, что кто-то услышит мои крики, — выдавила она. — На улице так шумно…

— Я проходил мимо двери, — пояснил он и, угрюмо насупившись, добавил: — Иначе ни за что не услышал бы.

Она снова затряслась, и он вдруг отчетливо ощутил ее наготу: шелковистый изгиб ягодиц под его руками, грудь, вздымавшуюся от неровного дыхания. Гай вынудил себя оторваться от нее, но Магдалена с тихим протестующим стоном крепче прильнула к нему.

— Держи меня. Мне так холодно и страшно. Что он мог поделать? Только снова обнять ее и позволить рукам остаться на прежнем месте.

— Где твои женщины, крошка? — строго спросил он, озирая пустую комнату.

— Я разрешила им посмотреть представление на площади, — пояснила она, устраиваясь поудобнее, ощущая не только как тепло его тела проникает сквозь кожу, но и кое-что еще…

Там, где его руки касались ее, словно загорались огненные цветы, а внизу живота скапливалась приятная тяжесть.

— Какая неосторожность! В таком месте нужно быть крайне осмотрительной. Им нельзя было уходить вдвоем, — высказался он, хотя не так сердито, как намеревался, потому что как раз в этот момент ее отвердевшие соски укололи его грудь и непокорная плоть невольно дрогнула и поднялась. Сверхчеловеческим усилием воли Гай оторвался от нее, отступил и поднял упавшую простыню. — Накинь на себя, и немного согреешься.

Она с видимой неохотой взяла простыню.

— Я бы предпочла, чтобы ты согрел меня в своих объятиях.

Гай беспомощно уставился на нее, бессильный противостоять ее решимости затянуть их обоих в омут опасности и бесчестья.

— Ты совершишь смертный грех, — повторил он, сам слыша, насколько неубедительно звучат его сентенции. Уже не было смысла отрицать силу его желаний. Он даже не был больше уверен, стоит ли пытаться сдерживать эти желания. Но пока Джон Гонт не объявит официально о ее вдовстве, игра, которую она затеяла, будет называться адюльтером. Правда, в подобных играх участвовали едва ли не все придворные, но для него это было почти немыслимым шагом.

— Я люблю тебя, — сказала она, как говорила уже не раз. — И уверена, что и ты меня любишь.

Конечно, он любил, хотя ни словом ей не обмолвился.

Гай, не отвечая, подошел к окну и попытался разглядеть, что происходит на площади. Буйное веселье переросло в настоящую вакханалию. Вино лилось в канавы, в тени извивались сплетенные тела, а многие и не трудились искать даже столь ненадежного укрытия. Из переулка слышался женский визг то ли страха, то ли удовольствия. Похотливые служанки Магдалены наверняка воспользовались случаем. Оставалось надеяться, что исходом этой ночи не послужит чье-то набухшее младенцем чрево.

Магдалена, успевшая завернуться в простыню, подошла, встала рядом и, положив руку ему на рукав, взглянула в лицо, словно пытаясь найти некое подтверждение своим словам, но когда заговорила, в голосе не было и следа обуревавшей ее страсти.

— Почему меня хотят убить?

— Подобная ночь безумного разврата и распутства порождает грабителей, убийц и разбойников, — объяснил он, вовсе не собираясь открывать ей истинную причину покушения. Сегодняшнее нападение не было случайным, но как мог он сказать ей правду?

Магдалена не нашла в его словах ничего необычного, и Гай отвернулся, чтобы поднять с пола монашеское облачение без всяких меток, ничего не говорившее о своем владельце или о том, кто его носил, если это два разных человека, что казалось вполне вероятным.

— Я поставлю стражника у твоей двери, — решил он. — Думаю, женщины еще не скоро вернутся.

— Не оставляй меня одну, — попросила она со страхом. — А вдруг он снова попытается влезть в окно?

Гай нерешительно переминался на месте. Ему вдруг пришло в голову, что его люди к этому времени могли попросту перепиться, а пьяный топот и бессвязные выкрики в коридоре говорили отнюдь не в пользу благонравия остальных обитателей гостиницы.

— Хорошо, я останусь, пока не придут служанки. Ложись в постель.

Несколько мгновений Магдалена нерешительно смотрела на него. Потом повернулась, медленно стащила простыню и закинула одну ногу на тюфяк. Гай затаил дыхание, сознавая, что она открыто соблазняет его, приглашая присоединиться к ней, хотя их нынешнее окружение не слишком способствовало любовным утехам.

— Веди себя прилично, — грубо бросил он, подходя к постели. — Ложись!

Для пущего эффекта он крепко шлепнул ее по округлой попке, и Магдалена, подскочив, поспешно спряталась под простыню.

— Ты все испортил! — упрекнула она.

— Я много раз твердил, что в такие игры не играю.

— Твердил… — Она опустила ресницы и подтянула простыню до самой шеи. — Спокойной вам ночи, господин.

Он немного постоял, глядя на нее и не в силах сдержать легкой улыбки. Похоже, он проиграл, но в любом случае обязан обеспечить ее безопасность.

Гай уселся на подоконник, дожидаясь, пока шум наконец стихнет, а гуляки разойдутся по ближайшим переулкам либо улягутся спать прямо на площади. Имеет ли сьер д'Ориак какое-то отношение к сегодняшнему покушению? И кто он такой? Нужно будет поинтересоваться. Он поручит расследование Оливье, смуглому уроженцу Прованса, ловкому и подвижному, как обезьянка, и столь же умелому в добывании сведений, ибо он обладал способностью проникать в те места, куда простому смертному было нелегко попасть. Оливье был самым ценным лицом в свите де Жерве.

Марджери и Эрин появились только в полночь, растрепанные, раскрасневшиеся, едва ворочавшие языками. При виде лорда де Жерве, сидевшего на подоконнике, в их опухших глазах мелькнули страх и раскаяние.

— Госпожа разрешила нам идти, господин мой, — пролепетала Эрин.

— И разрешила также вернуться в подобном виде? — язвительным шепотом осведомился он. — Пока вы пьянствовали и распутничали на улице, вашей госпоже грозила смертельная опасность. Еще повезло, что я не приказал вас высечь за небрежность и бесстыдство! — Он направился к двери и на ходу бросил: — Мы выезжаем на рассвете. Позаботьтесь, чтобы и вы, и госпожа были готовы отправиться в путь с первыми лучами солнца.

Но на рассвете стало ясно, что собрать вещи и рассеянных по всему городу солдат — дело почти безнадежное. Те, кого удалось отыскать, были совершенно невменяемы, и похоже, что только два человека из всего отряда не страдали от последствий бурного веселья: он и Магдалена. Даже паж вертел головой с чрезвычайной осторожностью и выполнял поручения гораздо медленнее обычного. Гай смирился с необходимостью провести еще день и ночь в этом малоподходящем для ночлега месте, но в конце концов прошло целых три дня, прежде чем им удалось выбраться из Кале. Двоих его людей разъяренные граждане города обвинили в воровстве, и расследование вместе со стараниями уладить дело заняло двое суток. Гай рвал и метал, но терпел, понимая, что не может просто пренебречь жалобами французов, которые и без того были рады любому случаю выказать неповиновение английской короне.

Недовольство Магдалены пребыванием в шумном, дурно пахнущем кабаке немного уменьшилось, когда Гай разрешил ей гулять по городу с вооруженным эскортом из оруженосцев и пажей. Если бы не ночное покушение, Магдалена решила бы, что ее слишком строго охраняют, но теперь приняла заботу Гая с благодарной улыбкой. Силы быстро возвращались к ней во время блужданий по оживленному порту. Девушка наслаждалась незнакомыми видами, сценами и ароматами под теплым сентябрьским солнышком.

Наконец они тронулись в путь. Магдалена вместе со служанками уселась в крытую повозку, мягкие сиденья которой совершенно не защищали от ухабов и рытвин неровной дороги. Солдаты в сверкающих кольчугах внушали страх всем путникам. Герольд трубил в рог при виде каждого возможного препятствия, штандарты цветов Ланкастеров и де Жерве развевались по ветру. Создавалось впечатление, что двинулась в поход целая армия, и местные жители, привыкшие к тому, что в число так называемых воинских доблестей входят грабеж, мародерство и убийство, прятались и дрожали от страха, пока процессия не скрывалась за очередным поворотом дороги.

Они завидели крыши аббатства Сент-Омер, как раз когда колокола зазвонили к вечерне, но едва приблизились к домику привратницы, встроенному в толстые стены, Гай мгновенно почуял неладное. Их должны были заметить издалека, а в таких случаях сестра-гостинница обычно выходила навстречу вновь прибывшим и вела в странноприимный дом. Но железные ворота оставались закрытыми, а вделанная в них решетка — опущенной. Гай велел пажу ударить в колокол, висевший у ворот, и все молча слушали, как звон странно гулким эхом отдавался в древних стенах аббатства, словно оно вдруг опустело.

Послышалось неуверенное шарканье, словно каждый шаг требовал от неизвестного человека невероятных усилий. Решетка поднялась, и они увидели усталое морщинистое лицо. Бесцветные, исполненные скорби глаза под белым монашеским платом и черным капюшоном вопросительно взирали на них.

— Я вряд ли могу чем-то помочь вам, друзья мои, — прохрипела привратница, даже не пытаясь открыть ворота.

— Но почему? — возмутился Гай. — Мы просим ночлега у добрых сестер аббатства. Среди нас есть женщины…

— А в этих стенах поселилась чума, — перебила сестра.

Гай невольно отпрянул, вознося молитву святой Екатерине, своей покровительнице. Со времени жесточайшей пандемии, сорок лет назад опустошившей Европу, бедствие возвращалось с прискорбной регулярностью, поражая равно и богатых, и бедных, и господ, и крестьян, и служителей Божьих.

— Да смилостивится Господь над вами, сестра, и над всеми в этом аббатстве, — произнес он.

Решетка опустилась, и Гай направился к своим людям. Паж смотрел на него широко раскрытыми испуганными глазами.

— Господин, теперь мы умрем? Гай покачал головой:

— Мы же не входили в ворота.

— Что случилось, господин? Почему нас не впускают?

Магдалена обрадовалась случаю спуститься на землю и, едва передвигая затекшие ноги, направилась к ним.

— В аббатстве чума, — пояснил Гай. — Придется искать убежища в городе.

Город, носивший то же наименование, что и аббатство, показался минут десять спустя, но ворота тоже были закрыты, а стражники встретили путников угрозами, впрочем, довольно трусливыми, поскольку имели все основания опасаться воинственного вида и количества подступивших под стены воинов. А угрожали они тоже от страха и потому, что выхода не было.

— В округе свирепствует чума, — кричали они, — и путешественникам въезд в город запрещен!

Что ж, решил Гай, это единственный способ защититься от заразы. Правда, им придется ночевать под открытым небом. Конечно, можно было бы попробовать силой ворваться в город, а с таким большим отрядом это, вероятнее всего, удалось бы, но он не собирался воевать с жителями Сент-Омера, а тем более проводить ночь среди враждебно настроенных людей.

Магдалена, до смерти уставшая от тряски и ужасно голодная, решительно заявила:

— Если у вас есть шатры, сэр, почему бы нам не раскинуть лагерь? — Она широким жестом обвела равнину и добавила: — Смотрите, какая красивая река! И хвороста здесь много!

— Пожалуй, ты права, — протянул он, — но вряд ли такой ночлег пристал леди де Брессе.

— А леди де Брессе думает иначе, — возразила она. — Не могу представить ничего более приятного! И вечер просто чудесный.

Вечер выдался действительно необыкновенный. Мягкий теплый воздух, напоенный ароматами сладкого базилика и шалфея, кружит голову. Повара без труда приготовят ужин на жаровнях, хранившихся в вещевом обозе. Мужчины прекрасно выспятся под звездами, а для тех, кто захочет, можно поставить шатры.

— Я всегда мечтала об этом, — настаивала Магдалена. Гай, не сдержавшись, засмеялся при виде лукаво молящего личика. Ну и хитрая лисичка!

Но задорный блеск глаз постепенно сменился чувственным сиянием, полный ротик слегка приоткрылся в улыбке, маленькие белые зубки прикусили нижнюю губу, и желание, сильнее которого он еще не ведал, нахлынуло на него, лишая воли.

— Клянусь святым распятием, Магдалена, — шепнул он, — какими чарами ты меня околдовала? Ты и в самом деле истинная дочь своей матери.

— Матери? Что ты о ней знаешь? — удивленно допытывалась она.

— Что все мужчины были от нее без ума, — начал он, глядя куда-то вдаль. — Что она лишала их рассудка своей красотой и…

Он вдруг осекся, словно очнувшись и поняв, что именно и кому говорит.

И своим вероломством, едва не докончил Гай, но разве можно открыть ужасную правду этой милой невинной девочке, которая даже не успела осознать собственную силу.

Никто и никогда не беседовал с Магдаленой о матери. Окружающие в лучшем случае упоминали ее имя. И теперь перед ней открылись новые горизонты. Она успела заметить выражение лица Гая, услышать странную интонацию его речей, и даже его внезапное молчание сказало о многом.

— Не понимаю, — нерешительно пробормотала она. — Хорошо это или плохо — быть похожей на собственную мать?

Гай сосредоточенно нахмурился.

— Все мы дети своих родителей, — спокойно ответил он, — и ничего тут не поделаешь. У тебя рот Джона Гонта, его решимость и надменность. Кое-что ты унаследовала и от матери.

С этими словами он повернулся и пошел советоваться со своими вассальными рыцарями, стоит ли разбивать лагерь под стенами враждебного города.

Магдалена направилась к реке, обуреваемая странным, медленно растекавшимся по всему телу возбуждением, словно надолго затянувшаяся неопределенность наконец вот-вот разрешится. Что бы общего у нее ни было с матерью, именно это что-то заставляло трепетать Гая де Жерве, делало его мягким как воск. Куда девалась его обычная отчужденность?!

На крутом берегу реки раскинули шатры, и в воздухе скоро разнеслись ароматы жареного оленьего окорока и говяжьих туш, захваченных еще из Англии. На траве расставили длинные раскладные столы, и дружная компания уселась ужинать под вечерним небом. Блюда подавали со всеми полагающимися за высоким столом церемониями, совсем как в поместье Хэмптон: пажи стояли за спинами рыцарей, наливая вино, слуги разносили тяжелые блюда со снятым прямо с жаровни мясом, менестрели наигрывали сладостные мелодии. Вся эта живописная сцена освещалась факелами, разогнавшими мрак.

Магдалена, взяв большую ложку, налила в корку от каравая, служившую тарелкой, побольше мясного сока. Она так проголодалась, что совершенно забыла правила поведения, предписывавшие дамам клевать как птички, и, почти не жуя, проглотила хлеб, прежде чем отрезать маленьким кинжальчиком кусок жареной говядины.

— Уж и не помню, когда так хотела есть, — призналась она Гаю, с виноватым видом вытирая пальцы платочком. — Наверное, потому что не обедала сегодня.

— Пост — лучшее средство для возбуждения аппетита, — серьезно заметил он, осушив чашу с вином, переданную соседом. — Но я рад, что ты окончательно выздоровела.

— Да, и завтра намерена ехать верхом, — непререкаемым тоном объявила она. — Больше я этой тряски не вынесу. Кроме того, так путешествуют только простолюдины!

Гай рассмеялся.

— Мне бы не хотелось оказаться на твоем месте, — признался он. — Но если ты намерена сесть в седло, пожалуй, лучше лечь спать пораньше.

— Как по-твоему, здесь водятся волки? — неожиданно спросила Магдалена, разглядывая темные пространства, окружавшие их маленький лагерь.

— Может быть. Но они не подойдут к огню, а я выставил часовых для охраны.

Магдалена вздрогнула.

— Я бы предпочла скорее встретиться с монахом-убийцей, чем с волками.

Гай проницательно взглянул на нее.

— Тебе нет нужды никого и ничего бояться, крошка.

— Но ты не считаешь странным совпадением, что кто-то дважды нападал на меня? Те разбойники, что пытались похитить меня в Вестминстере, а теперь и недавнее покушение?

— Мы живем в страшные, беззаконные времена, — небрежно заметил он. — Тогда, в Вестминстере, мы пустились в путь к вечеру, без надежного эскорта. Сами и напросились на неприятности. А та ночь… — Гай пожал плечами. — Весь город предавался буйному веселью, а грабители всегда извлекают пользу из хаоса.

Магдалена кивнула, перекатывая между пальцами хлебную крошку.

— Но не нужно забывать и об Эдмунде.

— Эдмунд оказался один в лесу, который, как известно, кишит всяким отребьем.

— Да… думаю, тут ты прав. Она поднесла ладошку ко рту, чтобы заглушить зевок.

— Пойдем, я отведу тебя в шатер, где уже ждут женщины, — предложил Гай, вставая. — Шатер слишком мал для троих, но они могут спать на свежем воздухе.

Магдалена нахмурилась.

— Ты не боишься, что их обесчестят?

Она обвела красноречивым взглядом лагерь: воинов, суетившихся у жаровен, чистивших доспехи, ужинавших, передававших друг другу фляги с медовухой и элем. Обстановка казалась спокойной, но кто знает, что случится, когда погаснут огни?

— Сомневаюсь, что они будут так уж сопротивляться, — сухо обронил он, вспомнив, в каком виде вернулись служанки Магдалены.

Та, весело хмыкнув, осторожно просунула в его ладонь свою. Гай на секунду застыл, словно собираясь отнять руку, но тут же смирился. В конце концов жест казался таким естественным!

Но вскоре Гай искренне раскаялся в том, что позволил Магдалене такую вольность. Ее мизинец принялся чертить крошечные кружочки на его ладони. Он и не ожидал, что это простое движение окажется столь чувственным намеком на куда более вольные, тайные и разнузданные ласки, дозволенные только любовникам.

Он хотел что-то сказать, но она повернула к нему лицо, очевидно, распознав женской интуицией, какое воздействие производит на него ее коварная игра. Он ощутил, что снова скользит в заманчиво разверзшуюся пропасть, вернее, летит очертя голову туда, где Магдалена успела раскинуть свою паутину. От кого она научилась подобным далеко не невинным вещам? Впрочем, откуда ему знать степень ее невинности? Она никогда не скрывала, чего хочет от него, и знала, что он желает от нее того же самого. Такие решимость и упорство в достижении подобной цели отнюдь не свойственны невинным душам. Возможно, она с самого рождения не была невинна. Разве женщины посланы на землю не для того, чтобы искушать мужчин? А ведь сам Джон Гонт сказал, что Магдалена явилась в мир в момент зла и предательства. И принесла с собой двойную опасность.

Но в разгар его мрачных мыслей и тщетных стараний удержать себя на краю, не упасть в бездну порока она снова усмехнулась, тихо, лукаво, чувственно, и Гай понял, что пропал. Что безуспешно пытается выиграть время. Тем не менее он проводил ее до шатра и поспешно распрощался, пожелав спокойной ночи.

Шатер действительно был очень мал и вмещал всего лишь один соломенный тюфяк. Было слишком холодно, чтобы спать обнаженной, как привыкла Магдалена, поэтому она, не сняв рубашку, заползла под меховую полость и долго лежала, прислушиваясь к звукам затихающего лагеря. Завыла одичавшая собака, и протяжные звуки были подхвачены всей стаей. У Магдалены мурашки пробежали по коже. В этом призыве слышалось нечто буйное, первобытное, настойчивое, будившее в душе некий странный отклик, которому, как оказалось, нужно было совсем немного, чтобы родиться и окрепнуть. Постепенно огромная приливная волна подхватила ее, понесла куда-то, наполняя тело непонятной страстной потребностью, обдавая жаром, несмотря на ночной холодок.

Она с безусловной ясностью поняла, что время настало, хотя так и не смогла придумать подходящего предлога.

Закутавшись в полость, она украдкой вышла из шатра. Часовой дремал на посту. Эрин и Марджери мирно похрапывали на земле.

Легким призраком она прошла по лагерю. Темный мех и темные волосы сливались с ночной тьмой. Впереди смутно поблескивали огоньки еще не погасших факелов, обозначивших границы их лагеря. Привязанные к колышкам лошади фыркали и переминались, пощипывая травку. Все вокруг было тихо и мирно, ничто не тревожило покоя дремлющего лагеря.

Дракон де Жерве трепетал над шатром Гая в легком ветерке. Магдалена медленно продвигалась вперед, чувствуя под босыми ступнями жесткую, мокрую от росы траву. Никто не видел ее, кроме полусонного пажа, который объелся зелеными яблоками из попавшегося по пути сада и теперь страдал от последствий. Но парнишка принял ее за видение, вызванное его недомоганием, иначе говоря, болями в животе и поносом, и прошептал молитву святому Христофору, когда мимо проплыло полупрозрачное привидение.

Гаю так и не удалось заснуть. В шатре тускло мигал масляный светильник. Его обуревали безумные мечты. Тело томилось неудовлетворенными желаниями. И это он, который всегда считал себя человеком воздержанным! Он был верен Гвендолен, если не считать редких случаев во время очередной жестокой войны, когда смертельная опасность и запах смерти будили неукротимое вожделение, вскипавшее словно нарыв на коже, который требовалось вскрыть быстро и решительно, чтобы он не загноился и не отравил его разум и тело. Со времени кончины жены он довольствовался продажными женщинами, и только в случае крайней необходимости. После Гвендолен ему никого не было нужно.

До сих пор его страсть к девушке была плотской, мощной, лихорадочной одержимостью тела, но не только. Будь это одним лишь вожделением, он сумел бы найти облегчение, успокоить разгоряченную плоть и обратиться мыслями к более важным вещам. Но дочь Изольды излучала дыхание страсти, опасности и призыва, завлекшего его в прозрачную, но крепкую паутину. Его влекла ее изменчивая натура: надменность и решимость, веселый смех, безоговорочная преданность цели или человеку — качества, наполнявшие Гая безотчетным восторгом.

Он уловил присущий только ей аромат парного молока и меда еще до того, как во входном отверстии шатра возник легкий силуэт. И сознание неумолимой неизбежности замкнуло ему рот, сделав невозможным любой протест.

Уронив на землю меховое покрывало, она смело улеглась рядом с ним.

— Я боялась спать одна, среди собак, волков и монахов с ножами.

— Почему же не позвала служанок? — усмехнулся Гай, снимая с нее рубашку.

— Звала, но никто не пришел, — объявила она, потянувшись.

— Мадам, по-моему, вы лжете.

— Лгу, — согласилась Магдалена, целуя его подбородок, дотрагиваясь кончиком языка до уголка губ. — Но что еще прикажешь делать в таких обстоятельствах?

Он притянул ее к себе и крепко обнял. В тех местах, где соприкасались их тела, разливался жар, и Гай откинул полость, обнажив ее плечо, отливавшее кремовым в неясном свете и невольно притягивавшее взор к белоснежному холмику, прошитому голубыми венами. Гай провел пальцем по всем изгибам и впадинам, от розового ушка до узкой ступни, наслаждаясь изысканными ощущениями. Его ладонь накрыла выпуклость бедра, распласталась чуть ниже.

Магдалена закрыла глаза, когда он поднял ее ногу и уложил на себя, открывая тайны ее тела. Дрожа, она отдавалась лихорадочным, непривычно интимным ласкам. Ее губы скользили по его плечу, язык проник под мышку, обвел солоновато-сладкую впадину, бедра терлись о мускулистые мужские ноги. Она ощутила, как он приподнялся над ней, и протянула руку, чтобы сжать восставшее древко, гладя, лаская, исследуя складки его тела, подражая его примеру.

Страстные, исступленные, бурные любовные игры задернули за ними занавес прошлого, открывая новые, неизведанные просторы будущего. Когда он был в ней, она словно оказалась заключенной в его плоти, и ничто не могло разделить их, ибо они стали единым целым в своем прекрасном соитии. Но как только все кончилось и он вышел из нее, Магдалена испытала столь огромное чувство потери, что на глаза навернулись слезы, а руки крепко сжали плечи Гая, как будто этим она могла навеки привязать его к себе.

Он понял причину ее слез и, не выпуская из объятий, лег на тюфяк. Она тихо всхлипывала, не поднимая головы, и он вдруг осознал, насколько она беззащитна, хотя минуту назад ее безумный пыл ничуть не уступал его собственному.

Магдалена заснула, так и не осушив слез, припав щекой к его влажному плечу. А Гай еще долго лежал без сна, переполненный радостью и любовью.

Глава 6

— Вряд ли я могу чем-то еще помочь ему, отец настоятель.

Стоявший на коленях монах с трудом встал с каменного пола маленькой комнаты с каменными же стенами рядом с монастырским лазаретом.

— Если повелит Господь, он не переживет сегодняшней ночи.

Аббат устремил взор на изломанное тело, неподвижно лежавшее на соломенном тюфяке, и бессознательным жестом схватился за висевшее на шее распятие, словно в поисках поддержки, цели и верного решения.

— Его соборовали и причастили. Он готов к встрече с Богом.

Нагнувшись над раненым, он приложил крест к посиневшим губам.

— Отойди с миром, сын мой, если тебе так суждено.

Дыхания почти не было слышно. Лицо неизвестного было таким же холодным и влажным, как глина после дождя.

Монах-лекарь взял чашу теплого вина с травами и поднес ко рту мужчины. Жидкость потекла по подбородку. Брат Арман вытер красные капли и положил смоченную отваром лаванды тряпочку на широкий лоб, где у самого виска багровела большая шишка.

— Пришли за мной, если он очнется. Человеку трудно умирать безымянным и среди чужих.

Настоятель оставил комнату, а брат Арман сел на табурет рядом с постелью, чтобы дежурить подле умирающего. Почти невозможно поверить, что человек с такими ужасными ранениями способен выжить. Вполне вероятно, у него проломлен череп, не говоря уже о многочисленных ранах, нанесенных мечом и кинжалом. А сколько крови он потерял!

И все же неизвестный упорно цеплялся за жизнь, хотя обмытое, перевязанное и обложенное шинами тело оставалось неподвижным.

Наступил рассвет, а раненый все еще жил. Брат Арман снова поднес ему чашу с вином, и на этот раз губы едва заметно шевельнулись в попытке глотнуть. Веки чуть дрогнули, и лекарь стал ждать первого стона боли. Пусть это не самый обнадеживающий знак, но все же свидетельство того, что в искалеченной плоти теплится огонек. Губы раздвинулись, ноздри почти неуловимо раздулись. На осунувшемся, худом, смертельно бледном лице появилось нечто вроде напряжения, словно в предчувствии очередного приступа боли.

Брат Арман шагнул к жаровне в углу комнаты и принялся готовить маковый настой, которому предстояло сохранить рассудок больного во время долгого пути к выздоровлению.

— Господин… господин…

Гай де Жерве остановился и огляделся. Чей-то едва слышный голос продолжал окликать его. Но кто это? И где прячется?

Длинный внешний коридор замка де Брессе был совершенно пуст. Шпалеры, висевшие подле узких окон-бойниц, шелестели на сквозняке. За окнами виднелись ров и бесконечные равнины Пикардии.

Его снова позвали. Гай прекрасно знал, чьи это проделки, но где, во имя святой Екатерины, она прячется?

Он продолжал идти, а шепот, казалось, преследовал его. Дверь круглой комнаты, встроенной в бастион замка, была приоткрыта. Шепот смолк. Теперь тишину прерывал только далекий зов рога из двора, где размещался гарнизон. Солнце поднялось высоко, день шел на убыль, и казалось, весь замок дремлет под необычайно теплым сентябрьским солнышком.

Гай де Жерве смело ступил в комнату в башне. Дверь немедленно захлопнулась, и тяжелый засов со стуком задвинулся.

— Ну вот, господин мой, я заманила вас в свои сети! — со смехом воскликнула Магдалена, прислонившись спиной к косяку. — Правда, хитрый трюк? Я научилась ему много лет назад, в замке Беллер. Нужно спрятаться за шпалерой, тогда звук разносится по всему коридору, как по полой трубке. Как-то раз я проделала это с поваренком, и тот удрал во все лопатки, вопя, что за ним гонится призрак. Но вы ведь не приняли меня за призрак, верно, господин?

— Не принял, — дружелюбно согласился он, садясь на широкий каменный подоконник и весело щуря глаза. — Я сразу подумал, что это проказы озорной девчонки.

— И вовсе нет! — негодующе фыркнула Магдалена. Похоже, Гаю иногда доставляло извращенное удовольствие воскрешать старые воспоминания.

Она принялась ловко развязывать платье.

— Магдалена, у нас на это нет времени, — попытался урезонить Гай, все еще смеясь, но уже обреченно ощущая, что тело наливается предательским жаром.

— Есть, — возразила Магдалена, расстегивая усыпанный драгоценными камнями пояс под грудью. — А если и нет, нужно сделать так, чтобы было. Ты не согласен?

Пояс с приглушенным стуком свалился на пол, и платье соскользнуло с плеч. Мягкие шелковые складки легли к ее ногам. Теперь на ней осталась только полотняная камиза, которую она сбросила все с той же быстротой.

Гай, однако, так и не сдвинулся с места, наслаждаясь растущим возбуждением, чувствуя тепло солнечных лучей, гревших спину, ощущая запах Магдалены, теплый женский аромат ее одежд, кожи, волос, жадно пожирая глазами изящные изгибы ее фигуры. Эта женщина способна лишить мужчину разума, довести до горячки, безумия, и Гай, давно осознав невозможность противостоять этой силе, отдался во власть вожделения, позволил ему возрастать медленно и неуклонно.

— Если, как ты говоришь, у нас нет времени, почему же ты продолжаешь зря его тратить, сидя на подоконнике и ничего не делая?

Магдалена шагнула к окну и, сосредоточенно прикусив губу, взялась за большую пряжку его пояса. При этом она старалась не задеть висевшего на бедре кинжала. Солнце падало на ее склоненную головку, высвечивая темные глубины каштановых волос.

— Нагни шею, — велела она, — я не могу снять с тебя цепь! Ты слишком высок для меня!

Гай немедленно повиновался, и она с трудом стащила цепь с широкими золотыми звеньями — знак его положения и должности, а потом расстегнула и сняла тунику. Под ней была только рубашка: в такую жару да еще за стенами замка не было нужды в кожаной куртке и кольчуге. Она ловко расшнуровала его шоссы, вытаскивая ленточки из крошечных петелек в подоле рубахи, которая полетела на пол, в груду остальной одежды.

Все еще хмурясь, Магдалена провела пальчиком по его груди, задержавшись на узкой белой полоске, сбегавшей к животу, — памятке о старой ране, взглянула на неподвижного Гая и улыбнулась таинственной мягкой улыбкой, прежде чем обвести кончиком языка его соски. Эти быстрые влажные прикосновения бросили его в краску, лишили дыхания. Но плутовка быстро выпрямилась и взялась за пояс его шоссов.

— Сначала сапоги, крошка, — напомнил он, стараясь изобразить лениво-небрежный тон, за что был немедленно наказан: Магдалена цапнула его зубами за плечо, а потом упала на колени и начала сражаться с сапогами. Гай послушно вытянул ноги, опираясь о подоконник заведенными за спину руками.

— Вставай! — скомандовала она, вновь принимаясь за шоссы. — До чего же вы любите копаться, мой господин! Ужасно надоедает!

— А я-то думал, что покорен, как овечка, и делаю все, чтобы угодить, — запротестовал он, поднимаясь, чтобы Магдалене было легче стянуть с него шоссы. — Разве не похоже, что я стараюсь услужить вам, мадам? — Он хищно улыбнулся, пинком отбрасывая шоссы.

Магдалена оценивающе оглядела его.

— Пожалуй, да, господин, — объявила она, но тут же пожаловалась: — И что вы собираетесь предпринять? Пока что трудилась я одна.

— Но это с самого начала был ваш план, — сообщил Гай, — и кому же его выполнять, как не вам?

Он широким жестом обвел маленькую круглую комнатку, где из всей мебели стояли только грубо сколоченный стол и два табурета. Правда, перед пустым очагом лежала волчья шкура. Ничего больше. Он мог придумать с дюжину вполне удовлетворительных способов осуществить задуманное, но какой-то чертенок подбивал его подождать и посмотреть, как обойдется Магдалена столь скудными средствами.

Она проводила взглядом взмах его руки, впервые заметив суровую обстановку, в которой оказалась.

— Пол? — нерешительно предложила она.

— Слишком жестко, крошка, — покачал головой Гай.

— Волчья шкура? — На этот раз ее голосок был едва слышен.

— Блохи.

Обескураженная Магдалена, однако, скоро опомнилась и словно невзначай потерлась об него, гладя спину и ягодицы, прижимаясь бедрами, обдавая теплым дыханием грудь, покусывая соски, твердо уверенная в своих способностях получить желаемый и ожидаемый отклик. Гай на несколько напряженных секунд поднял руки, дразня ее своим нежеланием что-то предпринять. Он умел сдерживаться, зная, что капитуляция будет еще более ошеломляющей после столь стойкого самоотречения. Магдалена, вдруг растерявшая уверенность в себе, ошеломленно отступила. Но стоило ей как следует присмотреться к его лицу, как в глазах мигом растаяли все колебания.

Гай, весело смеясь, обнял ее за талию и водрузил на подоконник.

— Позволь показать тебе, как можно любить друг друга в таком неподходящем окружении, моя своевольная крошка.

Он сжал ладонями ее лицо, не давая пошевелиться, и завладел губами, немедленно раскрывшимися, чтобы встретить жаркий выпад его языка. Она обвила ногами его поясницу, предлагая свое истомившееся тело, и долго извивалась на холодных шершавых камнях, чтобы приспособиться к ритму его движений. Он крепко сжал ее бедра и стал вонзаться в горячее лоно раз за разом, а спираль страсти закручивалась все туже, пока не вырвалась на волю в ослепительном взрыве наслаждения. Гай продолжал держать ее враз обмякшее тело еще долго после того, как экстаз сменился восхитительной истомой.

— Для такого всегда должно находиться время, — пробормотала Магдалена, когда снова обрела способность говорить. — Думаю, мы должны сделать эту комнату своей. Вряд ли кто-то ею пользуется, тем более что это самая заброшенная часть замка.

Гай снова засмеялся и вышел из нее.

— В таком случае нам нужно одеяло или что-то в этом роде. Иначе, боюсь, твоя нежная попка скоро будет вся исцарапана и покрыта ссадинами. — Он быстро поцеловал ее и добавил: — Но, по правде говоря, любимая, ты перехватила меня в самый неподходящий момент. Мои люди только что прочесали всю округу, и я должен выслушать их доклады, а потом пойти к солдатам. Ходят слухи, что где-то поблизости бродит шайка разбойников, а внешние укрепления требуют ремонта.

— А нельзя ли нам вечерком поохотиться с соколами у реки? — предложила Магдалена, надевая камизу.

— У тебя что, совсем нет никаких хлопот? — осведомился Гай, вопросительно вскидывая брови. Магдалена получила прекрасное воспитание и с честью выполняла обязанности хозяйки замка с помощью и поддержкой Гая, который принял на себя этот долг в отсутствие сьера де Брессе. Однако он заметил, что некоторые дела были ей куда больше по душе, чем остальные.

В подтверждение этого наблюдения она тяжело вздохнула.

— Есть, и в их числе самые противные. Хранитель кладовой жалуется на пропажу трех караваев хлеба и считает, что воровка — одна из служанок. Если я не смогу разрешить эту тайну, ею займется управитель, который, вполне вероятно, обратится к тебе сразу после ужина, и тогда пустяковый случай вырастет до размеров настоящего бедствия.

Гай кивнул. Он считался последней инстанцией во всех вопросах, как домашних, так и военных, касавшихся замка, его обитателей и жителей окружающих деревень, к нему принадлежавших. Именно он судил споры, выносил приговоры, раздавал награды и похвалы, но предпочитал, чтобы мелкие повседневные неприятности улаживались без его участия.

— А почему тебе так не по душе эта история?

— Потому что я не верю, что это сделала служанка. — Магдалена подняла свой пояс, искрившийся в солнечных лучах. — По-моему, этот пекарь из городка сговорился с тем, кто возит хлеб. Он посылает меньше, чем заказывают, а разницу они делят. Но оба так долго служат де Брессе, что никто не поверит в их нечестность.

— Если это действительно так, я считаю, что дело весьма серьезное, и предлагаю переложить его на мои плечи. Я сам этим займусь, если хочешь.

— Хочу, — с улыбкой сожаления кивнула она. — Но думаю, что сама должна поговорить с пекарем и возницей.

— Хорошо, но только сделай это вместе с управителем, — со смехом посоветовал Гай. — Он посчитает себя польщенным оказанной честью, и это укрепит твою власть. А потом, разоблачив виновника, предоставь приговор мне. — Он приподнял ее подбородок и поцеловал уголок рта. — Если я успею выслушать все доклады, перед вечерней мы сможем поохотиться с соколами.

Гай вышел из комнаты и направился во внутренние покои замка, где находились фамильные апартаменты. В хозяйском кабинете, смежном с большой супружеской спальней, уже ждал секретарь. Тут же находился Оливье, которого Гай оставил в Кале с заданием узнать все, что можно, о Шарле д'Ориаке.

Острые, внимательные глазки Оливье так и шныряли, подмечая каждую мелочь. За это его и ценили. Никакая, даже самая незначительная, деталь не ускользала от него, поскольку он, независимо от того, была ли обстановка новой или привычной, озирался с таким видом, словно находился на чужой стороне, среди врагов.

След привел шпиона в Тулузу, родной город де Борегаров, а оттуда — в Каркасон, крепость-монастырь, которой управлял Бертран де Борегар от имени короля Франции. Мать Шарля д'Ориака была сестрой Изольды де Борегар, следовательно, сам Шарль приходился Магдалене де Брессе двоюродным братом. Три недели службы поваренком на кухне де Борегара позволили Оливье узнать немало интересного.

Гай де Жерве слушал его со всевозрастающим смятением.

Оливье рассказал, как глава рода разослал гонцов ко всем родственникам с требованием немедленно бросить все дела и мчаться в Каркасон. О разговорах насчет неудавшегося покушения на дочь Изольды в Кале, разговорах, подслушанных через шпалеры и дубовые двери, что было совсем нетрудно для человека, знавшего, где и как надежнее спрятаться. О Шарле д'Ориаке, имевшем вид человека, одержимого некоей жизненно важной целью, и о Бертране де Борегаре, патриархе, чьи цели разительно отличались от той, которую преследовал племянник. Произошла какая-то ссора, и племянник был вынужден склониться перед авторитетом старшего, но Оливье не сумел обнаружить причину несогласия и проведал только, что она имеет какое-то отношение к случившемуся в Кале. По его словам выходило, что на общем сборе клана сыновья Бертрана должны уладить спор.

Торопясь сообщить эти сведения господину, он покинул провинцию Руссильон до знаменательного события и поспешил в Пикардию. Свидетельствами спешки достаточно ясно служили запыленная одежда и усталое, осунувшееся лицо.

— Ты все сделал правильно, — кивнул Гай, вынимая железную шкатулку из окованного железом кедрового сундука. На свет появился тяжелый кошель. Гай швырнул его Оливье, и тот ловко подхватил мешочек. Несмотря на озабоченность, Гай невольно улыбнулся. — Ты верный и преданный слуга, Оливье. Иди отдыхай.

Оливье быстро, неслышно вышел, а Гай долго еще хмурился, глядя из окна на юг, откуда грозила беда…

А тем временем Магдалена, решив отложить неприятное расследование, гуляла в саду. Жара стояла невыносимая. Осы деловито жужжали, ползая по усыпавшим траву падалицам. Сад располагался почти у самых внешних укреплений и был окружен высокой стеной, что способствовало уединению, которое трудно было найти в бурлившем деятельностью замке, скорее напоминавшем довольно большой город по своей структуре и многочисленным и различным функциям.

Магдалена, все еще полная воспоминаниями о пережитом блаженстве, никуда не спешила, лениво размышляя о чуде любви, которая так внезапно пленила ее. Она знала, что муж не погиб. Просто не хотела говорить на эту тему с Гаем, потому что это расстраивало его и бросало темную тень на ту радость, которую они находили друг в друге.

Она также не сказала ему о растущей уверенности в том, что снова ждет ребенка. Это стало для нее источником тайного счастья, которое она пока ни с кем не хотела делить. Только Эрин и Марджери знали о том, что произошло на борту корабля, а эти двое будут молчать. Новое дитя, дитя Гая, займет место потерянного в глазах всего мира, а предательская разница во времени легко будет скрыта в этих стенах и вдали от Англии. Внук Джона Гонта станет наследником владений де Брессе, а дитя Гая де Жерве накрепко привяжет его к своей матери. Всякие соображения чести и рыцарства, еще теплившиеся в Гае, быстро растают под лучами отцовской любви и потеряют силу.

Она инстинктивно понимала, что все зависит от нее, что сейчас Гай связан по рукам и ногам магическими чарами, что пока он лишился рассудка и готов плыть по воле волн, но как только обстоятельства изменятся и реальность вторгнется в волшебный мир, он очнется и колдовство рассеется. И если она не найдет способа успокоить его совесть, развеять сомнения, подкрепить страстное увлечение чем-то более надежным, связать его по рукам и ногам, то потеряет любовь, о которой мечтала с детства. Которая была ей дороже жизни. Безумная Дженнет говорила о любви и крови. Большой любви. Любви мужчины. Если такова судьба, Магдалена с радостью ее приветствует.

Как ни странно, все эти беспокойные мысли нисколько не повлияли на приятную истому, ощущаемую каждой клеточкой тела. Магдалена медленно обходила скрюченные фруктовые деревья, с удовольствием грызя грушу. Дочь Джона Гонта и Изольды де Борегар не сомневалась в своей способности добиться желаемого. И она добьется… если не хочет, чтобы жизни ее и Гая де Жерве были разрушены.

В потайной комнате без окон, увешанной шпалерами, собралось пять человек. В очаге не горел огонь: свет и тепло струились от факелов, воткнутых в стенные кольца. Один из присутствующих сбросил короткий плащ, надетый поверх пестрой туники, и потянулся к кувшину с медовой брагой посреди стола. Налив темный сладкий напиток в оловянную кружку, он стал жадно пить.

— Шарль не убедил меня, что мы больше выиграем от ее похищения, чем от смерти.

Он был старше остальных. Волосы и борода поседели, но серые глаза и черты лица обличали в нем истинного Борегара.

— Она дочь Изольды, — спокойно возразил Шарль д'Ориак.

— Мы это знаем, — нетерпеливо бросил Марк, третий из присутствующих.

— Я имел в виду, что она — истинная дочь Изольды, — не повышая голоса, пояснил Шарль. В душной комнате воцарилось недолгое молчание.

— Ты намекаешь, что она… — Говоривший осекся, стараясь найти нужные слова. — Что девчонку можно использовать, как ее мать?

— Изольда никогда не позволяла себя использовать, Марк, — резко возразил старик. — Она делала только то, что желала, и в большинстве случаев сама выбирала себе любовников.

— Но с Ланкастером…

— В истории с Ланкастером она стала жертвой предательства, — перебил Бертран де Борегар, брат Изольды, свято убежденный в том, что говорит чистейшую правду. — Мы отомстим ему и одновременно окажем услугу королю. Я считаю, что она должна умереть.

Шарль лихорадочно искал самые веские доводы в пользу своего плана. Правила вежливости и почтения к старшим требовали, чтобы он смирился и отказался от дальнейших возражений. Однажды он так и поступил, согласившись вынести спор на суд остальных родичей, но сейчас не мог сдаться без дальнейших попыток объяснить им свою точку зрения. С той самой минуты, как он увидел Магдалену у гостиницы в Кале, ее образ занимал его думы в дневные часы и тревожил по ночам. Он устроил покушение на ее жизнь, и если бы оно оказалось успешным, возможно, больше не думал бы об этих губах, глазах, бессознательной грации и высокомерии, тонкой фигурке, надменном голосе, том редчайшем и почти незаметном обаянии, исходившем от нее, женственном, чувственном очаровании, терзавшем воображение мужчин сценами бурной раскаленной похоти. Но она сумела уцелеть, и теперь он не мог вынести мысли о том, что это совершенное тело будет гнить в земле, забытое и никому не нужное, а его сладострастные мечты окончатся ничем, хотя его замысел позволит добиться многого и принесет немало пользы Борегарам.

— Дядюшка, — начал он, — считайте, что Изольда возродилась в своей дочери. Ее муж мертв. Она должна знать об этом, хотя пока что не в интересах ее отца открыто признать вдовой свою дочь. Как только мы вырвем ее из-под влияния Ланкастера, она перестанет быть тем звеном, которое связывает поместья де Брессе с Англией. Не знаю более сладостной мести, чем восстановить дочь Ланкастера против него же, возродив в ее образе живое подобие убитой им женщины.

— Значит, ты продолжаешь настаивать… — Бертран откинулся на спинку стула, задумчиво гладя бороду. В глазах блеснула расчетливая искорка, несколько ободрившая Шарля. — И что ты сделаешь с ней, когда похитишь?

— Как что? Женюсь, разумеется, — смело объявил Шарль. — Свяжу двойными кровными узами с нашей семьей, а потом использую для наших целей. Думаю, она обладает всеми качествами матери и, если научится применять их, во многом превзойдет Изольду.

— Похоже, девушка околдовала тебя, Шарль, — с легкой улыбкой заметил Бертран. — Ты так упорно отстаиваешь свой план, потому что мечтаешь затащить ее в постель?

— Не только, — возразил племянник. — Хотя признаюсь, что безумно вожделею ее. Но это — вопрос второстепенный по сравнению с тем, чего мы можем добиться, окажись она в нашей власти.

— Признаюсь, есть невыразимое наслаждение в том, чтобы осуществить столь остроумную месть в отношении Ланкастера. Вернуть в наши объятия дитя Изольды и превратить в оружие, которое расстроит его планы.

— А может, и станет причиной гибели собственного отца, — впервые за все это время заговорил Жерар де Борегар.

— Да, то есть выполнит ту миссию, которая не удалась ее матери.

Глаза Бертрана, до сих пор слабо мерцающие, хищно блеснули.

— Правда, пока я не знаю, как она этого добьется, ибо нельзя же употреблять те методы, которыми ее мать завлекла принца. Пусть Ланкастера нельзя назвать человеком совестливым, вряд ли он опустится до инцеста.

Все рассмеялись, и атмосфера в комнате сразу стала менее напряженной. Братья дружно вытянули ноги и взялись за чаши с медом. Шарль д'Ориак понял, что выиграл битву.

— А если дама окажется несговорчивой… — протянул Жерар. — Как мы добьемся ее согласия?

— О, на это всегда есть средства и способы, — заверил Бертран, пожав плечами. — Не вижу тут никаких трудностей.

— И не только тут. Вообще, — добавил Шарль. — Пожалуй, отправлюсь-ка я в Пикардию немедленно. Нужно же поздравить нашу родственницу с возвращением во Францию, тем более что сейчас между нашими странами заключено перемирие. Согласитесь, что это вполне естественное намерение.

— Совершенно верно, — кивнул Бертран, вставая. В последнее время у него постоянно затекали ноги. Должно быть, старческая кровь лениво текла по жилам, да и давняя рана в бедре надсадно ныла, стоило с полчаса посидеть на одном месте.

Он прошелся по комнате, лаская ладонью оригинально изогнутую рукоятку кинжала в виде морского змея, с кроваво-красным рубином вместо глаза.

— А что ты предлагаешь сделать с лордом де Жерве? Девушка под его защитой, а с ним шутки плохи. Судя по тому, что я о нем знаю, его так просто не обойдешь.

— Он ничего не знает обо мне, — отмахнулся Шарль. — Разумеется, может что-то подозревать, но вряд ли прогонит родственника госпожи, приехавшего с дружеским визитом. Я сделаю все возможное, чтобы успокоить его подозрения и втереться в доверие к даме. А похищение подождет, пока он не уедет из замка. — Он задумчиво поднял глаза к потолку. — В конце концов есть немало вещей, которые могут отозвать его… например, нападение разбойников на города, подвластные де Брессе: вполне обычное явление. Кроме того, его может призвать сюзерен или пригласить в гости владелец соседнего замка. Думаю, это наименьшая из наших трудностей.

— В таком случае мы предоставляем это дело тебе, Шарль, — бросил Бертран, направляясь к двери. — Если понадобится, рассчитывай на поддержку кузенов. И постарайся поскорее привезти Магдалену из Ланкастера в крепость Каркасон. Наша семья и без того чересчур долго ждала возможности отомстить.

Дверь за ним закрылась, и четверо молодых друзей видимо расслабились.

— Он и в гробу не успокоится, пока зло, причиненное Ланкастером де Борегарам, не будет заглажено, — объявил Марк. — Но тебя тянет к этой женщине, кузен. А что, она так хороша в постели?

В комнате зазвенел смех, но Шарль даже не улыбнулся.

— Видимо, да, и более того, — протянул он. — Что-то в ней сводит мужчину с ума. Если я не ошибаюсь, друзья мои, она отмечена самим дьяволом, и я хочу испытать это наслаждение.

— Опасная затея, — пробормотал Филипп де Борегар. — Говорят, такова же была ее мать, и те, что поддались искушению, были заклеймены тавром, сжигавшим их похуже адского огня.

— Ее мать была женщиной опасной, — согласился Шарль, вставая. — Но только потому, что не терпела мужского ярма. Я же намереваюсь надеть на Магдалену из Ланкастера свое, а вместе с ним и узду семьи Борегаров. Семьи ее матери. И тогда ее силы и метка дьявола послужат нашим целям. — Он направился к двери и уже у порога сообщил: — Поговорим снова, когда я вернусь из Пикардии. Тогда, узнав больше, я пойму, как осуществить похищение.

Глава 7

Магдалена умирала от скуки. Лениво прикусив миндальное пирожное, она попыталась каким-то образом привлечь внимание своего соседа по высокому столу. Гай де Жерве принимал в замке большой отряд странствующих рыцарей, искавших приюта под его крышей, и пиршество продолжалось уже целую вечность. Голова Магдалены немного болела от вина, духоты и шума: собравшиеся нестерпимо громко галдели. Чуть пониже возвышения, на котором она сидела в центре стола, рядом с человеком, заменявшим владельца замка в его отсутствие, собрались рыцари меньшего ранга, как странствующие, так и служившие в замке. Им прислуживали оруженосцы и пажи.

Раскладные столы тянулись через весь зал, и веселье с каждым часом все нарастало.

Среди гостей не было женщин, так что Магдалена оказалась единственной сидевшей на возвышении дамой. Это избавляло ее от обязанности кого-то развлекать, и, как следствие, она была предоставлена себе самой. Магдалена почти не прислушивалась к песням менестрелей, восседавших на галерее, а разговор за столом шел о походе, предпринятом их гостями. Они направлялись в Италию, чтобы поддержать герцога Анжуйского в его притязаниях на трон Неаполя.

По мере того как убавлялось вино в кувшинах, празднество принимало все более необузданный характер. Война была единственным занятием рыцарей, и поскольку Англия и Франция на время забыли о своих разногласиях, приходилось выступать на защиту дела, которое рыцари считали в тот момент наиболее правым. Гая настойчиво приглашали присоединиться к ним. Даже Магдалене было понятно, что, на их взгляд, его нынешняя обязанность защитника и советника молодой хозяйки замка была неубедительной отговоркой и чем-то вроде пародии на рыцарский долг.

Их стулья стояли так близко, что при малейшем движении бедро Магдалены прижималось к его бедру. При мысли об этом в ее глазах блеснул дьявольский огонек. Она опустила руку под складки тяжелой скатерти из дамасского шелка. Пальцы скользнули по его ноге вверх, и Магдалена ощутила, как твердые мускулы непроизвольно сжались. Но она упорно продолжала свою опасную игру, невинно улыбаясь сидящим за столом, словно понятия не имела, как откликается на ласки его плоть.

Гай оказался в затруднительном положении, не зная, то ли смеяться, то ли отдаться на волю чувственных искусных ласк, но в этих обстоятельствах и то и другое казалось ему малоприличным. Поэтому он, в свою очередь, сунул руку под стол, сжал тонкое запястье и положил ее ладонь себе на колено.

Магдалена пригубила вино, обдумывая следующий шаг. Что ж, это развлечение немного оживит до ужаса тоскливый обед. Она придвинула к его ноге свою, обутую в бархатный башмачок с золотой вышивкой, и погладила твердую как железо икру. Не получив желанного ответа, она удвоила усилия: шаловливые пальчики пробрались в ямку под коленом. И улыбнулась еще шире, когда у него перехватило дыхание. Правда, Гай тут же отодвинул ногу, но ее ножка продолжала свои блуждания по его бедру. Магдалена, увлекшись восхитительной забавой, совершенно забыла о соседях по столу, о суетившихся слугах, о внимательных оруженосцах и пажах, стоявших за спиной господ.

Гай не мог отодвигаться дальше, если не хотел задеть соседа. Страшно подумать, как поступит сьер Ролан де Кортрен, обнаружив столь странные заигрывания хозяина!

Поэтому он изо всех сил старался не выказать владевших им эмоций и вежливо осведомился, как отнесется сьер де Кортрен к охоте на дикого вепря завтра утром. К счастью, вопрос вызвал потоки пьяных откровений на тему былых охот, и Гай сумел незаметно обратить внимание на Магдалену, которая давно этого добивалась. Учтиво улыбаясь, он подвинулся ближе.

В последнее время он стал замечать в ней перемены, вроде бы совершенно непонятные: некая мягкость, мечтательность, словно исходившее из глубин души тепло окутали ее полупрозрачным, сияющим жемчужным светом покрывалом. Она осталась такой же озорницей, готовой на любую проделку, чувственной и страстной в постели, и в то же время как переродилась. Однако эти новые качества были заметнее всего, когда они оказывались наедине. У Магдалены был такой вид, будто она носит в себе чудесную тайну, источник радости и довольства.

Он положил руку ей на бедро и ущипнул достаточно сильно, чтобы Магдалена подскочила, растерянно и укоризненно глянула на него и потерла больное место. Но он как ни в чем не бывало улыбнулся и снова обратился к сьеру де Кортрену.

Магдалена обдумывала следующий ход, когда ощутила, как что-то скользнуло под нее. В первую секунду она оцепенела, но, будучи менее вышколенной, чем Гай, поперхнулась смехом, поняв, что это его ладонь. Длинные, широкие рукава ее платья, спадавшие на шелковые юбки котта, надежно скрывали пальцы Гая, проникшие в теплую впадинку. Она заерзала, сначала в шутливом протесте, а потом, поняв, что происходит, стала настойчивее добиваться удовлетворения. Обведя язычком внезапно пересохшие губы, она потянулась к вину. Лица вокруг расплывались, голоса становились глуше, по мере того как возрастало ее возбуждение.

Гай, продолжая обсуждать охоту на вепря, привел молчаливую Магдалену к пику экстаза, хотя сам сгорал от желания. Но отнял руку, только когда почувствовал, как она напряглась, затаила дыхание и с еле слышным всхлипом расслабилась.

— Надеюсь, урок хорошо усвоен, — прошептал он ей на ухо. Лицо Магдалены рдело ярким румянцем, глаза лихорадочно блестели, губы были влажными и красными, и его собственная похоть ударила в голову с силой рыцарской булавы.

Магдалена отодвинула стул и поднялась.

— Прошу извинить меня, господа. Оставляю вас допивать вино.

Она почти бегом удалилась из зала, чтобы немного остудить бурлившую кровь вечерним воздухом.

Пройдя через внутренний двор, она оказалась во внешнем. Кругом было пусто: гарнизон отдыхал, если не считать часовых, обходивших укрепления, и стражников на четырех башнях. Теперь никто не запрещал ей подниматься на широкую крепостную стену, и Магдалена взобралась по каменным ступеням наверх, откуда были видны город у подножия холма и расстилавшиеся за ним леса и равнины: может, именно эти места имела в виду Безумная Дженнет много лет назад?

Замок де Брессе был возведен на вершине холма. В центре располагались массивный донжон и жилые помещения, а хозяйственные постройки и казармы для гарнизона тянулись до самой внешней стены. Под ней зеленел глубокий ров. Попасть в замок можно было только через подъемный мост, да и то если поднять решетку. Трудно поверить, что замок можно взять штурмом!

По другую сторону рва рассыпались крестьянские хижины с маленькими земельными участками, а у подножия, как уже было сказано, находился городок де Брессе, укрепленный с одной стороны самим замком и стенами, окружавшими его с трех других.

Даже сюда доносились вопли пирующих; Факелы часовых иногда гасли от сильного ветра, прилетавшего с равнин. Городок и деревня были погружены во тьму, жители мирно спали, сознавая, что находятся в полной безопасности под бдительным оком своего господина.

Безлунное небо было покрыто тучами, и только на горизонте слабо мерцала северная звезда. Магдалене вдруг стало холодно в шелковом платье. Она не захватила плащ, а ведь уже было начало ноября, и октябрьская жара осталась только в воспоминаниях.

Она пожелала доброй ночи часовому, проходившему мимо, вернулась во внешний двор и уже миновала было амбар, когда услышала какую-то возню. Магдалена остановилась, заметив, что дверь приоткрыта. Из-за двери послышались женский визг, смешок, правда, тут же оборвавшийся. Тишина… и снова весьма красноречивые звуки.

Очевидно, парочка не на шутку разошлась.

Магдалена продолжила путь. Правда, как хозяйка замка, она была обязана следить за поведением здешних женщин, и, вероятно, следовало бы обрушить на головы грешников праведный гнев, но ей претила такая роль, особенно в нынешнем положении. По всему замку бегали незаконнорожденные дети, на которых обитатели взирали довольно снисходительно, хотя громогласно осуждали распутство в стенах церкви.

Двери зала тоже были открыты, и пиршество, похоже, было в самом разгаре. Заглянув внутрь, она увидела, что сцена изменилась к худшему. Лорд де Жерве обычно не поощрял беспорядков и неприличия, но сегодня, очевидно, решил угодить гостям. Он по-прежнему сидел за высоким столом, сжимая чашу с вином и блуждая глазами по залу, где продолжали петь, танцевать и даже гоняться за женщинами, многие из которых явно были не прочь найти себе кавалера на ночь и провести несколько приятных часов в постели.

Магдалена остановилась как вкопанная, против собственной воли завороженно глядя на происходящее. Она в отличие от Гая не знала, что временами было просто необходимо давать людям волю, возможность истощить энергию, обычно растрачиваемую в битвах. Вот и сегодняшнее веселье даст выход напряжению, скопившемуся за два месяца относительного безделья, в точности как кровопускание позволяет избавиться от застоя в крови. К утру все успокоится, и худшими последствиями будет всего лишь похмелье.

Гай резко вскинул голову, ощутив присутствие Магдалены, стоявшей на другом конце зала с широко раскрытыми глазами, и повелительным взмахом руки велел ей удалиться. Она чуть поколебалась, но с очевидной неохотой ушла. Она по-прежнему не выносила его неудовольствия и делала все, чтобы избежать подобных сцен, зачастую смиряя неукротимую природу. Если Гай и сознавал свою власть над Магдаленой, то, к его чести, никогда ею не пользовался.

Она поднялась в женское крыло замка, где была ее спальня. Супружеские покои по праву занимал лорд — представитель хозяина. Но ее комната была роскошно обставлена, на широкой кровати лежала пуховая перина, полы устилали тканые ковры, а на стенах висели дорогие шпалеры. В смежной комнатке находились стульчак для ночного горшка и большой чан, служивший ванной, а главное, потайная дверь, скрытая шпалерой, вела в один из внутренних коридоров, вьющихся по толстым каменным стенам. Таких дверей и проходов в замке было немало, что весьма устраивало обитателей, не хотевших, чтобы их передвижения стали известны всему замку.

Эрин и Марджери в ожидании хозяйки дремали у огня.

— Что-то гости разошлись не на шутку, — заметила Эрин, зевая. — А ведь господин не любит пьяного разгула.

— Не любит, — согласилась Магдалена. — Но может, не хочет, чтобы его посчитали негостеприимным.

Подождав, пока служанки ее разденут, она закуталась в отделанную мехом бархатную накидку и уселась на низкий табурет у очага.

— Расчеши мне волосы, Эрин.

— Сейчас, госпожа, — улыбнулась та, расстегивая изящную серебряную сеточку, под которую были забраны темные пряди, и вынула серебряные шпильки. Она хорошо понимала, почему Магдалена требует расчесать ей волосы до блеска. Густая масса упала едва не до пола, и служанка принялась тщательно расчесывать ее щеткой из кабаньей щетины.

— Утренняя болезнь вас больше не беспокоит, госпожа? — спросила Марджери, отворачиваясь от кедрового шкафа, куда вешала шелковое платье.

— Нет, кажется, прошла.

Служанкам, разумеется, было известно о ее беременности и о том, чье дитя она носит. Но они были с госпожой, когда она одиннадцатилетним ребенком впервые уезжала из замка Беллер, и Магдалена не сомневалась в их преданности.

— Принеси мне чашу ипокраса, Марджери, и можете идти спать. Сегодня вы мне больше не понадобитесь.

Марджери присела и поспешила на кухню, соединенную с жилыми помещениями и залом крытой галереей. Там никого не было: веселье захватило и поваров с судомойками и слугами. Никто не поддерживал огонь в очагах, и он почти догорел: поварята, пользуясь случаем, удрали развлекаться. Марджери приготовила горячего вина с пряностями, нетерпеливо отталкивая ногой пятнистого щенка, забредшего на кухню в поисках объедков. Ей не терпелось тоже присоединиться к пирующим, и, едва дождавшись, пока вино нагреется, она понесла в покои госпожи оловянную кружку.

Эрин, так же как Марджери, не могла дождаться, пока госпожа ее отпустит, и обе женщины, не медля ни секунды, помчались вниз, оставив госпожу, окутанную сверкающими в сиянии свечи волосами, сидеть у огня с кружкой в руках.

Магдалена словно в полусне, протянув ноги к теплу, понемногу прихлебывала ипокрас и гадала, как долго придется ждать, прежде чем Гай решит, что удовлетворил всем требованиям придворного этикета и теперь может предоставить гостей самим себе.

Когда шум, доносившийся из зала, немного утих, она зажгла свечу, выскользнула из комнаты через потайную дверь и начала долгое путешествие извилистыми темными проходами, по всей длине которых были врезаны двери, скрытые за шпалерами и панелями. Отсюда можно было попасть в любую комнату. Только дверь, ведущая в покои господина, не была скрыта, потому что всю сеть потайных ходов велел выстроить Жан де Брессе, отец сводного брата Гая, когда возводился замок.

Магдалена прислушалась. Из комнаты не доносилось ни звука. Она осторожно отодвинула смазанный засов и чуть приоткрыла дверь. Комната, как она и ожидала, была пуста. Пажи и оруженосец прислуживали своему господину в зале, и он прикажет только одному из них проводить его в постель. Магдалена скользнула в комнату, закрыла за собой дверь, швырнула свечу в очаг и, задернув богатый бархатный полог кровати, нырнула в темную пещерку, где уже безбоязненно сняла накидку и улеглась под тяжелые одеяла. Должно быть, она успела задремать, потому что внезапно услышала шум, хотя никто не входил в комнату. Магдалена лежала неподвижно, прислушиваясь. Гай что-то говорил Стивену, молодому пажу, помогавшему ему раздеться. Беседа касалась происходящего в зале и содержала благочестивые советы пажу о пользе воздержания. Магдалена села и обхватила колени. Когда Стивен протянул руку, чтобы отдернуть полог, Гай покачал головой:

— Не стоит, парень. Иди лучше спать.

Он уже понял, кто скрывается в кровати, но не торопился и, едва сонный паж ушел, сел у огня, ожидая, что будет дальше.

Из-за занавесок показалась голова Магдалены.

— Доброй ночи господин.

— И тебе, госпожа, — вежливо ответствовал он. Магдалена насмешливо прищурилась.

— Вы пьяны, господин?

— Ни в малейшей степени.

— В отличие от всех остальных.

— Да, все они уже изрядно нагрузились. Но я думал, ты давно в постели.

— И вы правы. — Она отодвинула занавески и легко спрыгнула на пол. — Если намереваетесь сидеть всю ночь, я к вам присоединюсь.

Он раскинул руки, и она устроилась у него на коленях, теплая, голая, мягкая, положив голову ему на плечо.

Он лениво-ласкающим движением провел рукой по ее телу и припал к губам в таком же ленивом поцелуе.

— Ты сегодня ужасно себя вела, Магдалена.

— Правда? — обрадовалась она. — Но далеко не так ужасно, как вы, лорд де Жерве. Он засмеялся, почти не отнимая губ.

— Ты в полной мере заслужила этот урок.

— Ив полной мере им насладилась.

— Думаю, так оно и есть, — серьезно согласился он, слегка сдвигая ее таким образом, чтобы удобнее было ласкать роскошные изгибы ее тела, ощущать упругость белоснежной кожи. Ее волосы пахли яблоневым цветом, который служанки сушили, а потом его отваром мыли голову. Аромат смешивался с медовым запахом нараставшего возбуждения. Магдалена выгнула спину и замурлыкала. Чувственные звуки предвещали грядущее наслаждение.

— Мне нужно что-то сказать тебе, — пробормотала она, вылизывая язычком раковину его уха. Гай тихо застонал, сгорая от вожделения под теплой соблазнительной тяжестью.

— Тогда говори побыстрее, любимая, пока я еще способен что-то слышать.

— Я жду ребенка, — прошептала она, почти уткнувшись ему в шею.

Его руки застыли. Так вот в чем причина перемен! Этого почти неуловимого сияния, исходившего от нее!

— Ты не рад? — встревожилась она.

С одной стороны, эта весть обещала сладчайшее наслаждение, куда более острое, чем то, что он знал раньше. С другой…

Он постарался выбросить из головы все иные соображения.

— Рад, любимая. Очень рад, — ободряюще улыбнулся он, откидывая с ее лба темную прядку. — Мне следовало бы ожидать этого, но почему-то я обо всем забыл.

— Должно быть, это случилось с самого начала. Эрин считает, что дитя родится в мае или июне.

Он ничего не ответил, занятый собственными вычислениями. Ребенок, которого она потеряла, должен был появиться на свет в марте или апреле. С небольшой натяжкой ребенка можно выдать за наследника Эдмунда де Брессе. Но эта мысль не доставила ему ни удовольствия, ни облегчения.

— Ты здорова? — спросил он.

— Совершенно. — Она обняла его и прижалась всем телом. — И невероятно счастлива носить твоего ребенка.

Он позволил нежным любовным клятвам окутать его, проникнуть в душу, принести радость, достаточно глубокую, чтобы преодолеть скорбь о том, чему не суждено было случиться. Гай стал гладить ее по спине, думая о том, сколько опасностей подстерегает будущую мать, о той роковой ночи на корабле.

— Ты должна беречь себя, крошка. Никаких скачек верхом, никакой охоты, никаких долгих поездок.

— Но я прекрасно себя чувствую! Меня даже не тошнит больше! Не могу же я шесть месяцев провести в постели!

— Но ты не должна рисковать после того, что случилось! — возразил он, откидываясь назад и придерживая ее за бедра. — Богу известно, как тяжело приходится беременным женщинам, и, кроме того, после выкидыша прошло совсем немного времени.

— Теперь я жалею, что сказала тебе: ты замучишь меня своими опасениями!

— Милая, я не собираюсь трястись над тобой. Но тем не менее запрещаю зря переутомляться!

— Но откуда ты знаешь, зря это или не зря? И что понимаешь в таких делах?

— Понимаю, и довольно много! — объявил он. — А что мы не знаем, о том можем догадаться. И я не желаю слушать никаких возражений!

Магдалена прикусила ноготь, хмуро глядя на него, раздраженная и в то же время тронутая его заботой, которая, как она предвидела, будет становиться все более назойливой с течением времени. Потом она успокоилась и пожала плечами. Сейчас не время для ссор, кроме того, есть много более приятных способов провести время. Она уже хотела испробовать на деле один из них, когда тишину разорвал отчаянный трезвон.

— Набатный колокол! — вырвалось у нее, когда Гай с тихим проклятием снял ее с коленей и поднялся. — Звонят в набат!

— Возвращайся к себе, — приказал он, устремившись к двери. — Немедленно!

— Это нападение?

— Иди!

В коридоре раздался топот бегущих ног. Магдалена едва успела схватить накидку и выскочить в потайную дверь, как в спальню влетели оруженосец и пажи.

— Господин… господин! Бьют в набат! Шайка разбойников пытается захватить город! — выдохнул Стивен.

— Перестань молоть языком и подай кожаную куртку господина, — деловито оборвал оруженосец. — А ты, Тео, найди кольчугу.

Гай в который раз подумал, что Джеффри способен угодить самому придирчивому рыцарю. Хорошо, что не ему самому приходится журить пажей. Да сейчас и не до того: голова идет кругом. Нужно же случиться такому невезению, и как раз в тот момент, когда половина замка мертвецки пьяна и оружия в руках не удержит! Но хорошо еще, что воины его гарнизона трезвы! Им не давали разрешения присоединиться к общему разгулу, и все прекрасно знали, чем карается ослушание в таких делах.

Магдалена, вбежав в свою спальню, принялась рыться в шкафу в поисках одежды. Эрин и Марджери, раскрасневшиеся не только от волнения, вскоре присоединились к ней.

— Говорят, это нападение на город, госпожа, — наперебой затрещали они. — Среди ночи!

— Совершенно не по-христиански, — сухо заметила Магдалена. — Помогите мне одеться. Нам придется немало поработать, прежде чем кончится ночь… Нет, не это платье, оно слишком дорогое. Что-нибудь попроще. Коричневое шерстяное.

Платье из коричневой шерсти было украшено только серебряным поясом, застегивавшимся на бедрах. Вместе с украшенным драгоценными камнями кинжальчиком на нем висел бархатный мешочек с такими полезными предметами, как ножницы, иглы и ключ от железного ящика, где Магдалена хранила украшения.

Накинув поданный Эрин плащ, Магдалена поспешила вниз по внешней лестнице, спускавшейся во внутренний двор. Здесь царили хаос и суматоха. Люди, пробужденные от пьяного забытья пронзительным зовом набата, беспорядочно метались из стороны в сторону. Среди воинов было куда больше порядка. При ярком свете факелов воины садились на коней. Сзади стройными рядами шли лучники. Магдалена отметила, что все гости тоже были здесь, уже в седлах, с оружием наготове: очевидно призыва к сражению оказалось достаточно, чтобы развеять все последствия веселого вечера. Штандарты трепетали на крепчавшем ветру. Магдалена мгновенно увидела Гая в голубом с серебром юпоне поверх доспехов. Подняв забрало, он озирал развернувшуюся перед ним сцену. Над головами его рыцарей развевались штандарты де Жерве.

Ей хотелось подбежать к нему, высказать слова ободрения и молитвы за его благополучие, но она знала, что ему придется не по душе столь типично женская слабость. Даже на расстоянии чувствовалось возбуждение воина, предвкушавшего битву, возбуждение, затмившее нежность любовника. Вся его жизнь была посвящена этому, и ничему другому. И так будет до самой смерти.

Он опустил забрало, герольды протрубили боевой клич, и Гай де Жерве в сопровождении рыцарей проехал под решеткой. Железные подковы его гигантского боевого коня зазвенели по планкам подвесного моста.

Магдалена взбежала на высокую стену, провожая взглядом грозную силу. Рога пропели свой мрачно великолепный клич, извещая о неминуемой каре тех, кто осмелился напасть на людей, находящихся под покровительством де Брессе.

Как только последний лучник оказался по ту сторону рва, мост подняли, а решетку опустили на случай попытки завладеть замком в отсутствие его защитников.

Дым, поднимавшийся от города, заволок пеленой все вокруг. Даже сюда доносились вопли, крики и глухой стук бомбарды, метавшей камни в городскую стену.

Магдалена резко отвернулась и спустилась во внешний двор. У нее полно своих дел, и, кроме всего прочего, нет никакого смысла торчать на стене, гадая, что происходит у городских стен.

В большом зале повсюду бросались в глаза свидетельства буйной пирушки: раскиданные столы, пролитое на пол вино, собаки, рывшиеся в соломе в поисках костей. Но управитель уже собирал сонных пьяных слуг и отдавал приказы.

— Нам понадобится вода, — обратилась к нему Магдалена. — Много горячей воды.

— Да, госпожа, я немедленно пошлю служанку на кухню.

Магдалена отметила, что вид у него был довольно бледный. Но все же он честно выполнял свои обязанности, готовя зал к возвращению воинов, которым понадобятся вода, место, чтобы снять доспехи и смазать бальзамом небольшие царапины и ссадины.

Серьезными ранениями займется лекарь.

Магдалена поспешила в лекарню и с облегчением увидела, что мастер Элиас, похоже, не принимал участия в пирушке, поскольку был совершенно трезв. Он деловито приветствовал госпожу, показал на ряды тюфяков, горы чистых тряпок, мази и масла, а также чугунки с кипящими снадобьями, стоявшие на углях очагов, расположенных на противоположных сторонах комнаты.

Ее приказаниям подчинялись безоговорочно: в обязанности хозяйки замка входила подготовка к встрече возвращающихся из битвы воинов. Магдалена хорошо знала, что делать: перед глазами был пример леди Элинор Беллер, прожившей всю жизнь в приграничной крепости.

Удостоверившись, что все в порядке, Магдалена вернулась на крепостную стену. Крики смолкли, хотя столбы дыма все еще поднимались к серому предрассветному небу. До сих пор слышался слабый звон стали о сталь, но, похоже, бой шел уже на равнине за городом. Очевидно, нападение отражено. Но почему разбойники так обнаглели? Неужели не ожидали достойного ответа? Может, как все шатавшиеся по стране шайки оставшихся без дела наемников, они похватали что могли и поспешили удрать?

Наконец взошло солнце, и Магдалена смогла рассмотреть город. Снарядам бомбарды удалось пробить северную стену. Если разбойники вошли в город, причин для воплей было предостаточно! Позднее она поедет туда посмотреть, какая помощь необходима пострадавшим и какими запасами замка можно поделиться, но пока способна только ждать возвращения Гая.

Однако утро было в самом разгаре, когда она смогла различить движущуюся массу всадников внизу на равнине. По мере их приближения к городу стало возможным различать отдельных людей. Они двигались в боевом порядке. Отставшие солдаты, легко раненные, и те, кого несли на носилках, были окружены небольшим отрядом воинов. Рог громко выпевал победный клич. Штандарты гордо реяли на ветру. Войско спустилось с холма. Стражники подняли решетку и опустили подъемный мост.

Впереди ехал Гай де Жерве. Мужественная осанка подчеркивалась шириной плеч и надменной посадкой головы. Магдалена прерывисто вздохнула и слетела вниз по лестнице. Но на нижней ступеньке она взяла себя в руки и приблизилась к нему размеренной величавой походкой хозяйки замка.

— Благодарю вас за спасение города, господин. И за вашу защиту.

Привычные слова рыцарского этикета легко слетели с языка, но она вложила в них куда более глубокий смысл, и он понял это по ее взгляду. Гай уже успел поднять забрало и с тревогой озирал ее лицо, пытаясь понять, как отразились на ней ночные бдения. Магдалена взяла поднесенную пажом чашу и протянула Гаю.

— Спасибо, госпожа, — тихо обронил он, осушив чашу. Обремененный железными рыцарскими доспехами, Гай тяжело соскочил с боевого коня.

Магдалена направилась в зал, собираясь встретить рыцарей и оруженосцев, как подобало хозяйке. Все женщины уже собрались там, поднося рыцарям горячую воду, бальзамы и масла для растирки усталых мышц и чаши с подогретым вином с пряностями, чтобы разогнать кровь после ратных трудов.

Магдалена хлопотала вместе с ними, пока Гай не вошел в зал. Она решительно двинулась к нему, на ходу бросив пажу:

— Я сама услужу господину, если ты прежде снимешь с него доспехи.

Обязанностью госпожи замка было ухаживать за человеком, защитившим ее, ее владения и вассалов.

— Но сначала принеси мне масла.

— Тебе лучше лечь, — возразил Гай, едва паж отошел. — И я не думаю, что это работа для тебя.

Он снял шлем и обвел рукой забитый людьми зал, где женщины и пажи хлопотали над полуголыми мужчинами в расшнурованных шоссах.

— Мне кажется, что ты не прав, — тихо ответила она. — Леди Элинор никогда не гнушалась такими трудами. Чем я лучше ее?

— Леди Элинор ухаживала за братом, — напомнил он с усталым вздохом. — А тебе полагается ухаживать за мужем.

— Сейчас ты заменяешь моего мужа, — напомнила Магдалена все с той же спокойной решимостью. — И если предпочитаешь уединение, давай поднимемся в твои покои, и там я приведу тебя в порядок.

Гай взглянул на нее, и, несмотря на усталость, губ его коснулась легкая улыбка. Магдалена снова стоит на своем, и, говоря по правде, у него нет сил возражать. Никто не усомнится в правильности ее поступка, но они должны остаться в зале, вместе с остальными.

Он кивнул и снял юпон.

— Как пожелаете, госпожа.

Магдалена жестом подозвала одну из служанок.

— Принеси горячей воды господину.

Она, как всегда, молча восторгалась его стройной, мускулистой фигурой, шириной груди, буграми мышц на бедрах и руках, но ничем не выказала, какое необычайное удовольствие доставляют ей эти освященные обычаем действия: обтирание смоченными в горячей воде тряпочками, умащение маслами влажной кожи, целебный массаж… Она старалась изо всех сил, изгоняя прочь усталость.

— Ну вот, господин, я закончила. — Она, слегка задыхаясь, отступила. На лбу выступили крошечные капельки пота: в зале стояла невыносимая духота.

Да и потрудилась она на славу. — Надеюсь, тебе стало легче.

— Наоборот, госпожа, — пробормотал он, — вы просто создаете напряжение там, где раньше его не было.

— Фи, сэр, как вам не стыдно, — пожурила она, просияв. — После ночной битвы вряд ли у вас найдутся силы для чего-то, кроме отдыха.

— О, как мало вы в меня верите, — поддразнил он, снова надевая рубашку и принимаясь зашнуровывать шоссы. — Но вот вам уж точно пора лечь в постель.

— Моя работа не закончена, господин. — Она вытерла масленые руки о влажную тряпку и провела ладонью по лбу. — Нужно подать мясо и вино защитникам замка.

— Это и без тебя есть кому сделать. Ты всю ночь была на ногах.

— И не только я. Клянусь, ни одна душа в этом замке глаз не сомкнула.

Гай слегка нахмурился. Не в привычках Магдалены было противоречить ему, несмотря на вспыльчивость и несдержанность.

— Я бы хотел, чтобы ты поднялась к себе, — медленно повторил он.

— И уклонилась от своих обязанностей? Я хозяйка этого замка, сэр.

— А я — его хозяин, — объявил он. — И как таковой, освобождаю тебя от дел и требую, чтобы ты полежала.

Магдалена не знала, что делать. Она остро чувствовала необходимость закончить дела в зале. Нехорошо, если она уйдет до того, как все будет сделано для удобства тех, кто в эту ночь избавил от опасности замок и ее вассалов. Но она, как всегда, побоялась навлечь на себя недовольство Гая.

— Я ничуть не устала, — выговорила она наконец, — и хотела бы закончить начатое.

Он посмотрел в измученные глаза, замечая окружившие их фиолетовые тени. Ее бледное лицо казалось полупрозрачным, неожиданно напомнив ему Гвендолен. Прежние страхи вернулись с новой силой.

— Ты очень обяжешь меня, если послушаешься, — сказал он тоном, который она слышала всего лишь однажды, много лет назад, и, оглядев зал, крикнул: — Эрин! Марджери!

Женщины оставили работу и поспешили на зов.

— Проводите госпожу в спальню и уложите в постель, — приказал он. — И не отходите от нее. В таком состоянии нельзя бодрствовать ночи напролет.

— Да, господин, — разом ответили они, приседая.

— Сейчас приготовлю белого хлеба с творогом, — вызвалась Эрин. — Пойдемте, госпожа.

В присутствии женщин Магдалена не могла продолжать спор, даже если и хотела бы. Поэтому молча последовала приказу. Гай нерешительно смотрел ей вслед, жалея о своей строгости. Не будь она беременна, он не сказал бы ей ни слова, но теперь слишком боялся за нее. В его глазах она внезапно стала олицетворением самой беззащитности и слабости, живым напоминанием его собственного бессилия перед лицом неумолимого угасания Гвендолен. Он все сделает для того, чтобы Магдалена сохранила здоровье и была в безопасности.

Магдалена молча шла между служанками, прислушиваясь к их взволнованному щебету и домыслам о ночном сражении и степени нанесенного городу ущерба. Женщины отнесли ее неразговорчивость на счет усталости, и, честно говоря, она была совсем не против утонуть в мягких глубинах перины. Утолив голод творогом с медом и белым хлебом, Магдалена легла. Солнечные лучи проникали в узкие окна и падали на подушку. Но когда Эрин хотела задернуть занавески, Магдалена воспротивилась. До чего же приятно и уютно лежать в тепле и покое, сознавая, что сейчас, в свете дня, все устроилось, опасности больше нет и можно с наслаждением прислушиваться к обычным повседневным звукам, доносившимся снизу.

Она проспала несколько часов и проснулась с восхитительным ощущением довольства и счастья. Руки и ноги еще были налиты сонной тяжестью, но спать уже не хотелось. Солнце по-прежнему ярко сияло. Откуда-то слышался зов рога, призывавшего к смене караула. Магдалена села и, потянувшись к колокольчику, позвонила.

— Ах, вы уже пробудились, госпожа! — воскликнула влетевшая в комнату Эрин. — Я принесла вам хлеб и бульон из бычьих хвостов. Нужно подкрепить силы. Господин велел нам денно и нощно заботиться о вас.

Магдалена только сейчас вспомнила все утренние неприятности и, тяжело вздохнув, покачала головой. Кажется, ее опасения сбываются.

— Господин чересчур тревожится, — буркнула она, беря поднос и пробуя наваристый бульон. — Я понимаю его волнения, но все же немного здравого смысла не помешает. Поэтому советую не относиться к его приказам со всей серьезностью.

— Госпожа, я не смею, — откровенно призналась Эрин. — Он подробно объяснил, что от нас требуется. И я не пойду против его желаний. Кстати, он просил вас прийти в его кабинет, когда проснетесь. Какое платье вам приготовить?

Магдалена задумалась.

— А странствующие рыцари еще не уехали?

— Нет, госпожа, но господин объявил, что сегодня вечером будет ужинать со своими гостями один и что ваше присутствие необязательно.

— В таком случае не важно, что я надену, — с легким раздражением бросила Магдалена. Очевидно, лорд де Жерве твердо намеревался продержать ее в постели остаток дня.

Надев простое полотняное платье яблочно-зеленого цвета, подхваченное на талии простым плетеным поясом, она отправилась к Гаю обычным коридором. На стук ответил Стивен.

— Доброго вам дня, госпожа, — поклонился он.

— Добрый день, Стивен. — Она улыбнулась пажу. Совсем еще мальчик, лет двенадцати на вид, не более. — Мне сказали, что ты храбро сражался в бою.

Стивен вспыхнул. Это было его первое сражение, и он все еще опасался, что тот нерассуждающий ужас, охвативший его на какое-то мгновение, навсегда оставил на нем клеймо неисправимого труса.

— Можешь оставить нас, — разрешил де Жерве. Он стоял у очага, положив руку на каминную полку и поставив ногу на железную решетку.

Стивен проворно закрыл за собой дверь.

— Ты хорошо спала? — допытывался Гай, улыбаясь и маня ее к себе.

— Да, господин, спасибо, — откликнулась Магдалена, подходя ближе. Он сжал ее лицо ладонями, пристально вгляделся, провел кончиком пальца под глазами, где уже не было заметно теней.

— Ты сердишься на меня, крошка?

Магдалена, к собственному удивлению, обнаружила, что так оно и есть, во всяком случае, если она и не злится, то определенно раздражена.

— Насколько я поняла, ты запретил мне входить в зал сегодня вечером. Гай кивнул.

— Судя по выражению твоего лица, тебе не слишком понравилось вчерашнее общество. Я решил на сегодня освободить тебя от созерцания пьяного разгула.

Щеки Магдалены окрасились легким румянцем.

— И это единственная причина?

— А разве есть и другая?

— Я думала, что ты посоветуешь мне провести вечер в постели. Судя по всему, ты считаешь, что следующие шесть месяцев лучшего места для меня быть не может.

— Ах, Магдалена, — засмеялся он, целуя капризно надутые губки. Она ответила на поцелуй, как всегда, самозабвенно, пылко, без всякого кокетства. Дурное настроение вмиг улетучилось.

Он прижал ее к себе, с наслаждением ощущая пульсирующее тепло юного тела. Такого хрупкого и драгоценного, хоть и наделенного силой, той самой парадоксальной силой женственности, которая делала Магдалену такой уязвимой.

— Ты должна быть снисходительна ко мне, милая, — попросил он, отстраняясь. — Я вел себя непростительно и постараюсь больше не быть столь категоричным, но в то же время не позволю тебе рисковать здоровьем.

Магдалена вздохнула и обреченно качнула головой. Она любила Гая и ни за что не хотела огорчать. Если для его спокойствия придется терпеть чрезмерную заботу, значит, она смирится.

— Но если меня лишат обычных развлечений, я должна буду видеть вас чаще, господин. И поскольку вместо того, чтобы гулять и ездить верхом, мне придется часами шить и вышивать, значит, вы должны найти способ развеселить меня.

Ее лицо осветилось такой откровенно призывной улыбкой, что у любого мужчины перехватило бы дыхание, и у Гая вновь возникло неприятное ощущение некоего колдовства, из-за которого он потеряет себя, свою главную цель в жизни и самую душу. На какое-то мгновение ему захотелось воспротивиться, но только на мгновение… и капитуляция была столь же сладостной, как он и ожидал.

Глава 8

Шарль д'Ориак увидел темную громаду величественного строения задолго до того, как обитатели замка заметили приближение кавалькады. Кроме поваров, прачек, священников и слуг, общество состояло из самого Шарля, трех вассальных рыцарей, их пажей и оруженосцев и небольшого отряда конных лучников: достаточно, чтобы обеспечить защиту во время путешествия, но не так много, чтобы представлять угрозу для живущих в замке. Как раз столько полагается брать для дружеского визита к родственнице.

Шарль натянул поводья, прикидывая, сколько еще осталось до конца пути. Они не могли двигаться дальше после захода солнца, и сейчас он пытался решить, что лучше: пустить коней вскачь и появиться у ворот, прося приюта, или остановиться на ночлег в ближайшей гостинице и прибыть в замок со всеми надлежащими церемониями? И хотя второе ему было больше по душе, все же он едва мог противиться неукротимому желанию вновь увидеть кузину. Окажется ли она такой, как в первую встречу? Ощутит ли он мутные глубины мучительной похоти, глядя в эти серые глаза, так похожие на его собственные, глаза ее матери, способные погубить мужчину, любуясь полными чувственными губами, которые он раздавит ртом, как спелые ягоды, гибким телом, мягким и все же обещавшим ослепительное наслаждение…

Нет, он подождет. Подождет, несмотря на то что плоть восстала при одной мысли об этой вожделенной награде. Чересчур поспешное прибытие может произвести неприятное впечатление, а всякий неверный шаг опасен: на карту поставлено слишком многое.

Его люди облегченно вздохнули, узнав о том, что остановятся на ночлег в ближайшем монастыре, аббатстве или гостинице, в зависимости от того, что попадется раньше. Путешествие из Тулузы в Пикардию было долгим, особенно для зимнего времени, и им приходилось не жалеть себя, чтобы продвигаться вперед по дорогам, все больше раскисавшим от грязи, с тех пор как они покинули благодатные южные земли и оказались на севере, где непрестанно моросил дождь, а небо было затянуто серыми тучами. Ночи были холодными, дни — сырыми: совсем негостеприимный климат для тех, кто привык к серебристым переливам оливковых рощ, свежей зелени виноградников, доносившемуся издалека запаху моря и к песчаной гористой почве Руссильона.

На закате они попросили приюта у сестер монастыря Компьеня, городка, находившегося в

десяти милях от цели их пути. Шарль улегся спать в отдельной комнатушке, предназначенной для ночлега гостей рангом повыше, и закрыл глаза в полной уверенности, что утром прибудет в замок де Брессе, а к вечеру усядется ужинать в обществе кузины, которая на этот раз не убежит от него, не оттолкнет и будет вынуждена в соответствии с правилами этикета и по долгу родства обращаться уважительно и со всей учтивостью.

Магдалена проснулась затемно, что очень ее порадовало. Любовник продолжал спать и не пошевелился, когда она выскользнула из постели и подбежала к окну. Небо на востоке чуть посветлело, но ни слуги, ни воины еще не пробудились: со двора не доносилось ни звука. По ее расчетам, колокол к заутрене не прозвенит еще с полчаса, а это означает, что она выиграла и они отправятся на берег реки поохотиться с соколами.

Магдалена разгребла почти погасшие в очаге угли, зажгла свечу, подбросила немного дров и, вернувшись на цыпочках к кровати, осторожно тряхнула спящего за плечо.

— Господин! Господин, я проснулась вовремя, и мы едем на охоту.

Гай лениво приоткрыл один глаз.

— Ложись в постель, — пробурчал он.

— Нет, господин. Ты обещал, что, если я проснусь перед заутреней, мы поедем. А я проснулась.

Гай открыл другой глаз и с неохотой вспомнил о своих опрометчивых словах.

— Иди в постель, — сонно повторил он. Магдалена, нетерпеливо смеясь, топнула босой ножкой.

— Ни за что, иначе я знаю, что будет, а потом прозвенит колокол, и ты станешь клясться, будто я проспала все на свете.

— Тогда поцелуй меня, — потребовал Гай. Магдалена упрямо покачала головой:

— Нет, это заведет нас бог знает куда. Пожалуйста, вставай! Я так хочу выйти на воздух! Целую неделю сидела в замке, пока тебя не было! Ты же обещал!

Она устремила на него молящий взор. Ротик умильно приоткрылся. Но Гай, молниеносно приподнявшись, схватил ее за талию и рывком притянул к себе.

— Поймал! — удовлетворенно объявил он, смеясь в ее негодующее лицо. — Значит, я все-таки получу поцелуй, леди. Целая неделя разлуки и мне далась нелегко.

— Но ты обещал, а теперь отрекаешься от своего слова! — протестовала она, безуспешно стараясь увернуться. Однако он крепко обхватил ее лицо ладонями. — Вы бессовестный клятвопреступник, господин мой!

— Вовсе нет. Мы начнем собираться, как только я получу поцелуй.

Магдалена со вздохом сдалась, словно растаяв в его объятиях. Губы казались упруго-податливыми, язык нежно обводил его рот. Но когда он нажал коленом на ее бедра, разводя их в стороны, она ловко выскользнула и отскочила.

— Я же сказала, что одного поцелуя вам будет недостаточно!

— И поэтому ты лишаешь меня своих милостей? — Угрожающе рыча, он ринулся на нее, но она была уже в другом конце комнаты. — Немедленно вернись!

— Ни за что! Я хочу на охоту! А ты должен пойти со мной, если не хочешь прослыть обманщиком!

Гай весело, хоть и с жадными искорками в глазах, смотрел на стоявшую в углу комнаты Магдалену. Как она прекрасна! Груди возмущенно вздымаются, волосы разметались по спине и плечам, оттеняя сливочную белизну кожи, губы алеют маками, в глазах светится решимость, которая, несмотря ни на что, все же не может скрыть возбуждения, вызванного ласками и поцелуями.

Гай мужественно откинул стеганое покрывало и встал.

— Если ты не идешь ко мне, значит, я пойду к тебе.

— Нет! О нет, Гай! Ты обещал!

Смеясь, она отпрянула и спряталась за кедровым сундуком. Гай продолжал наступать, наслаждаясь ее лихорадочными попытками улизнуть и безжалостно загоняя в дальний угол, где она вскоре обнаружила, что голая спина прижата к колючей шпалере, а отступать больше некуда.

— Итак, — спросил он, сложив руки на груди, — чего ты желаешь от меня?

Магдалена склонила голову набок, сосредоточенно размышляя.

— Хочу, чтобы ты отправился со мной на охоту, — объявила она с лукавым смешком. Гай задумчиво почесал голову.

— Похоже, я неясно выразился. Что требуется от меня?

В серых глазах появился хищный блеск.

— Отправиться на соколиную охоту, сэр? — с невинным видом предложила она.

— Кровь Христова! До чего же упрямая маленькая плутовка! Позвольте сказать, мадам, что вы можете забыть о соколиной охоте, пока мы не выясним, что вам больше всего требуется.

— Ах вот как?

Так и не притушив сияния глаз, Магдалена приподнялась на цыпочки и, обняв его за шею, прижалась всем телом.

— Вы о чем-то в этом роде?

— Вот это, несомненно, шаг в верном направлении.

Ее язык быстрыми легкими касаниями увлажнил уголок его губ, упругие холмики прижались к его мускулистой груди, колено призывно скользнуло по внутренней поверхности его бедра.

— И вот так? — осведомилась она шепотом, чуть нажимая коленом вверх и обхватывая ногой его ногу.

Гай, не отвечая, провел ладонями по ее спине, чуть сжал бедра, удерживая ее в равновесии. Она продолжала нажимать коленом между его бедер, обводя языком губы. Острые соски кололи разгоряченную кожу Гая, и он легонько вздрогнул, словно от холода.

Магдалена медленно отняла ногу и на секунду отстранилась, с нежным удовлетворением глядя на неоспоримое доказательство его возбуждения, восставшее из гнездышка темных волос внизу живота. Она снова улыбнулась, на этот раз не озорно, а с сознанием собственной силы, силы женщины, знающей, что она делает. Ощутив, как подрагивает у ее бедра нетерпеливая плоть, она приникла губами к его соскам, коснулась их кончиком языка, сжала мощные бедра и тут же провела ладонями по упругим ягодицам. Легкая пленка пота увлажнила ее тело, нараставшее напряжение сжимало живот и внутренние мышцы лона тугой спиралью. Она прильнула к нему, почти судорожно вцепившись в ягодицы.

— Охота может подождать, верно? — беззлобно поддел Гай, лаская ее груди, обводя их большими пальцами, старательно избегая задевать тугие, жаждущие соски.

Магдалене казалось, что она умирает от желания. Голова самозабвенно откинулась назад, а бедра извивались непрерывным круговым движением в поисках никак не дававшегося облегчения.

— Иисусе, ты создана для любви, крошка, — хрипло пробормотал Гай, почти не отрывая губ от жилки, лихорадочно бившейся на шее. Он смотрел и не мог насмотреться на запрокинутое, раскрасневшееся от желания лицо, огромные серые глаза, превратившиеся сейчас в бездонные озера страсти, набухшие, полураскрытые губы. Лицо взрослой женщины, сознающей, чего она хочет, умеющей не только брать, но и давать, не боящейся выразить свое желание и не пугающейся желания мужчины.

Она обняла его и снова приподнялась на цыпочки, едва его горячий язык завладел теплой пещеркой ее рта, а шершавая щетина чуть обожгла щеку. Губы Магдалены сладко ныли под властью его губ. Она вдохнула присущий одному Гаю запах солнца и ветра, смешанный с ароматом лаванды, которой были переложены его рубашки в бельевом шкафу, и когда он, не прерывая поцелуя, поднял ее, она сцепила ноги у него за спиной и распласталась у него на груди. И разжала руки, только когда он опустил ее на перину и встал, глядя на нее сверху вниз, жадно вбирая взором каждую линию и впадину ее тела, игру света и теней на коже в колеблющемся огоньке зажженной Магдаленой свечи.

Она тоже, не скрываясь, оглядывала тело возвышавшегося над ней мужчины, сильное и массивное, подобное боевой машине, предназначенной для сражений и убийств, но на несколько мгновений ставшей орудием взаимного наслаждения. Протянув руку, Магдалена сжала пульсирующее древко, ощущая легкий трепет плоти, чудесную упругость, которая скоро наполнит ее, соединив их тела воедино.

— Ты нужна мне, — прошептал Гай. Вместо ответа Магдалена встала на колени, нагнула голову и взяла его в рот, сосредоточив все усилия, чтобы доставить ему наслаждение каждым движением губ, языка и пальцев. Его руки легли на ее голову, пальцы конвульсивно сжались в растрепавшихся волосах, дыхание стало быстрым и неровным, и, когда она снова стиснула его ягодицы, впиваясь в тугие жесткие мышцы, та самая сжимавшаяся в животе спираль начала быстро раскручиваться вместе с нарастанием его страсти. Магдалена замерла на мгновение, но Гай с непостижимой быстротой толкнул ее на перину, оказавшись сверху. Она смотрела в глаза незнакомца, темно-синие океаны сосредоточенного в них вожделения, и понимала, что на этот раз сама подогрела в себе желание и должна вести себя к удовлетворению этого желания, потому что Гая закружило в водовороте мучительных потребностей собственной похоти. И невероятное счастье охватывало ее при мысли, что она, ее тело способны вызвать такую бурю в мужчине.

В свою очередь встав на колени, Гай широко развел ее бедра, готовя к вторжению своей буйной плоти. Магдалена что-то несвязно пробормотала, когда ее лоно приняло его, смыкаясь вокруг напряженного копья. Ее бедра поднялись, а спина непроизвольно выгнулась, стоило ему нанести первый удар. С каждым выпадом он проникал все глубже, доставая, казалось, до самого сердца, унося ее все дальше, за границы сознательного бытия. Его голова была откинута, глаза закрыты, руки сжимали ее плечи. Магдалена без труда выносила немалую тяжесть мужского тела. К тому же она обнаружила, что может достигнуть вершин блаженства, отвечая выпадом на выпад, впиваясь ногтями в ягодицы, подгоняя его, требуя большего, за мгновение до того, как взрыв потряс ее тело, а крик эхом отдался от стен комнаты. Ей вторили стоны Гая, бурно изливавшегося в ее лоно.

Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем она вновь почувствовала тяжесть, давившую на груди, нежное прикосновение губ к шее. Оказалось, что ее руки широко раскинуты, ноги обвивают его поясницу, а кожа все еще влажна от пота. Она осторожно провела ладонью по его спине. Гай поднял голову и поцеловал ее.

— Волшебница, — тихо сказал он. — Ты унесла меня в мир, где я никогда не бывал раньше.

— И не только тебя. Себя тоже, — ответила она с некоторым самодовольством, заставившим Гая еле слышно хмыкнуть.

— Знаю, любимая.

— А теперь мы можем отправляться на охоту, — объявила она, вскакивая. — Конечно, к заутрене уже пробили, но тут я не виновата.

— А я думал, что тут и спорить не о чем, — поддел он, проводя рукой по ее бедру. — Конечно, виновата. Если бы не твои бурные желания и отточенное искусство любовных игр, мы давно бы уже охотились.

Магдалена с яростным визгом набросилась на него. Гай со смехом отбивался, сжав ее запястья в одной руке и перебросив ногу через ее бедра, чтобы удержать на месте.

— Мир, или мне придется наказать тебя, и у нас уж точно не останется времени для охоты.

— Не я это начала, — запротестовала она, безуспешно вырываясь. — Я сказала, что ты бессовестный клятвопреступник, и не отступлюсь от своего слова.

— Какая несправедливость! — воскликнул Гай, отпуская ее и садясь. — Предлагаю вам немедленно убраться, мадам, прежде чем столь дерзкое нахальство будет вознаграждено по заслугам!

— И вовсе это не нахальство, сэр. Я просто боялась, что это правда и, следовательно, ваша душа попадет в ад!

Хитро усмехнувшись, она спрыгнула с кровати и поскорее закуталась в накидку.

— Немедленно вон!

Гай, ухмыляясь, взялся за колокольчик, чтобы позвать пажа.

— Жду тебя через полчаса у птичьих клеток. У меня сегодня полно работы и совсем нет времени на развлечения.

Магдалена поспешно оделась, вполне сознавая, что Гай действительно отрывается от бесчисленных забот, чтобы порадовать ее. Он отсутствовал целую неделю, объезжая владения де Брессе, и успел навестить еще три замка, принадлежавших семье, где осматривал оборонительные сооружения, а заодно судил споры, выслушивал претензии и выносил приговоры. Без него в замке Брессе накопилось много дел, и сегодня его ждал трудный день. Правда, Магдалена старалась замещать Гая, но главным лицом в замке был все же господин, а она во многих вопросах могла предложить лишь временный совет.

Однако ей ничуть не было стыдно за свою настойчивость. Магдалене ужасно надоело сидеть в стенах замка, как полагалось по обычаям, когда хозяин куда-то уезжал, и ей до смерти хотелось немного развлечься. Соколиная охота и езда медленным шагом по округе были единственными занятиями, которые позволял опасавшийся за ее здоровье Гай, и ему явно становилось не по себе, если она брала в сопровождающие кого-то другого, кроме него. Поэтому Магдалена считала себя вправе предъявлять и свои требования.

Зимнее солнце уже слабо освещало розоватым светом горизонт, когда она появилась во внутреннем дворе. Гай беседовал с сокольничим, лениво щекоча травинкой шею своего сапсана. Собаки уже проснулись и шныряли между копыт лошадей, которых держали под уздцы конюхи. Белые клубы пара вырывались из губ людей и животных при каждом выдохе.

Магдалена поспешила к сокольничему.

— Добрый день, мастер сокольничий. Надеюсь, Алерия в хорошем настроении?

Она рассмеялась, и сокольничий нерешительно улыбнулся в ответ. Сокол Магдалены отличался на редкость злобным нравом и жестоко испытывал терпение сокольничего. Он давно бы отказался от птицы, если бы не жизнерадостные уверения хозяйки, что сокол тоже имеет право на смену настроений.

— Она не поднималась в воздух вот уже три дня, госпожа, так что наверняка будет послушной.

Магдалена натянула толстую вышитую перчатку, поданную пажом.

— Если она в первый раз промахнется, я больше не будут пускать ее сегодня. А кречет?

Кречет был ее радостью и гордостью, неожиданным подарком отца перед самым отъездом в Англию, даром, символическим во многих отношениях. Законы соколиной охоты отличались строгостью, и каждому обладателю титула полагалась птица определенной породы. Гай де Жерве, как все графы, охотился с сапсаном, белые ястребы-перепелятники полагались благородным дамам, но только члены королевского рода могли иметь кречетов.

Этот кречет вылупился из яйца в поместье Ланкастеров, но был совсем необученным, и требовалось немало времени, прежде чем он сможет охотиться. Однако Магдалена постоянно следила за успехами птицы.

— Она упряма, госпожа, — ответил сокольничий все с той же нерешительной улыбкой, но в голосе отчетливо звучали нотки гордости.

— Но стоит ваших трудов, — добавил Гай.

— О да, господин, еще бы. В следующем месяце госпожа сможет брать ее на охоту. Хотите посмотреть?

Магдалена была уже на полпути к клеткам. Отделанное мехом сюрко развевалось на ходу.

В помещении было темно. В воздухе стоял острый запах птичьего помета и крови: соколы питались только сырым мясом. Птицы сидели, прикованные цепочками к насестам. Круглые глаза жадно сверкали, хищно изогнутые клювы нагоняли трепет, острые когти крепко впивались в дерево: олицетворение злобной силы, подчиненной человеческой воле.

— Ты уже назвала ее? — спросил Гай, останавливаясь перед клеткой кречета.

— Диана! — немедленно выпалила Магдалена. — Охотница.

Гай с улыбкой кивнул:

— Царственное имя для царственной птицы. Но нам пора. Уже совсем рассвело.

Они выехали из замка через боковые ворота и направились к реке, сверкавшей у подножия холма и протекавшей через город, прежде чем слиться с водами Уазы, у самой опушки Компьенского леса. Копыта звенели по замерзшей земле, морозец пощипывал щеки и кончик носа Магдалена. Она откинула бархатный капюшон своего плаща с короткой пелериной и с наслаждением втянула холодный воздух.

— Ах, какое это счастье — оказаться на воле. Когда приходится сидеть в замке, я сразу вспоминаю свое детство в Беллере!

— К прискорбию, здесь нет ведьмы, чтобы изготовить тебе амулет, с помощью которого ты сумела бы перевернуть мир!

Магдалена искоса взглянула на него.

— Однажды она сказала, что придет время, когда я стану молиться о том, чтобы все оставалось как прежде, потому что даже самое плохое будет лучше того, что ждет впереди.

Воспоминание неожиданно вызвало озноб. Магдалена зябко передернула плечами и заметила, что на Гая ее слова тоже произвели неприятное впечатление. Он нахмурился и покачал головой.

— Ах, это всего лишь Безумная Дженнет! — воскликнула она, пытаясь отшутиться. — Я вообще не верю в ее предсказания!

Но настроение уже было испорчено. Смех и радость, озарившие это утро, были омрачены. Магдалена почувствовала, что ненавистная печаль вновь завладевает ее спутником, но не могла найти слов, чтобы ее развеять. Она знала, что его гнетет тяжесть вины, которую ей не приходилось испытывать: разве может такая любовь, какую они питают друг к другу, быть грешной и неправедной?!

Они выпустили соколов на берегу реки, где на краю мутной, коричневой воды густо рос тростник. В небо с криком поднялась стая гусей, вытягивавших шеи и хлопавших крыльями. Зловещая тень сапсана упала на них, но для такой птицы они оказались слишком большой добычей и вскоре с шумом уселись снова на прежнее место.

— Если тебе не терпится взяться за дела, мы можем вернуться, — тихо предложила Магдалена. Все удовольствие от их приключения испарилось при мысли о той тяжести, которая угнетала Гая. Тот вымученно улыбнулся:

— Ты права, крошка, у меня на уме совсем другое, да и утро уже в полном разгаре. Должно быть, сейчас часов восемь.

— Да, — согласилась она, разворачивая кобылку. — Едем назад.

Гай честно пытался развеять охватившее их уныние, но Магдалена уже пришпорила лошадь и помчалась по берегу. Капюшон развевался на ветру. Гай едва догнал ее, да и то когда она натянула поводья у небольшой рощицы.

— Не расстраивайся, — предупредила она, верно прочитав его мысли. — Мне это было необходимо.

— Неужели? — недоверчиво пробормотал он.

— Честно говоря, я предпочитаю, чтобы ты лучше злился, чем грустил, — с некоторым вызовом бросила она.

— Я не грущу.

— Не лги. Ты полон сомнений и раскаяния.

— Как бы я хотел, чтобы все было иначе, — со вздохом признался Гай. — Ты ведь понимаешь, о чем я?

Магдалена пожала плечами:

— Может, и понимаю, но что теперь поделать? Я благодарна Богу за то, что послал мне любовь.

Что можно было ответить после такого заявления? Для Магдалены все было яснее ясного. Она ничего не просила у Гая. Мало того, еще много лет назад убеждала его в необходимости отменить свадьбу с Эдмундом. Призналась ему в своей вечной любви, и с тех пор для нее ничто другое не имело значения.

Может, именно ее юность давала ей эту твердую уверенность в правоте своих верований и инстинктов, но в глубине души Гай знал, что это не так. Магдалена из Ланкастера была плодом недолгого союза двух чрезвычайно сильных, привыкших властвовать личностей, и оба передали самые выдающиеся черты собственных характеров своевольной дочери.

Магдалена взирала на него искренними серыми глазами, пытаясь определить реакцию.

— Ты действительно желал бы, чтобы все было иначе, господин?

Гай медленно покачал головой:

— Нет, это означало бы, что я так и не узнал бы радости твоей любви, сердце мое. Ради этого можно вынести и раскаяние.

Магдалена улыбнулась. Лицо так и вспыхнуло удовольствием. В этот момент она словно коснулась взглядом его души, и Гай даже зажмурился, как ослепленный.

— Тогда мы можем возвращаться с миром?

— Да, любимая. — Перегнувшись, он погладил ее нежную щеку. — Я постараюсь не грустить больше.

Она поехали в замок, задумчивые, но спокойные, и, посадив соколов в клетки, расстались до обеда.

Магдалена переоделась и обсуждала со старшим слугой, какие вина лучше подать к обеду, когда с высокой стены прозвучали звуки рога. Откуда-то снизу отозвался другой. Часовой криком известил находившихся в замке о приближении всадников. Герольд немедленно потребовал, чтобы вновь прибывшие сообщили свои имена и звания.

— Похоже, у нас гости, — деловито заметила Магдалена. — Я должна посоветоваться с управителем.

Но вместо того чтобы призвать управителя, она поднялась на стену, спеша увидеть гостей своими глазами.

Заслышав крик герольда, Гай вышел из кабинета и устремился во внутренний двор, где начальник гарнизона должен был сообщить, кто приехал. Почести, оказываемые гостям, и его собственное участие в приеме зависели от их положения и богатства. Мельком увидев на стене Магдалену, он решил присоединиться к ней.

Они долго разглядывали отряд, стоявший по другую сторону рва. Штандарт был незнаком Гаю. Он подождал, пока герольд опустит рог с прикрепленным к нему флажком в знак уважения к хозяевам.

— К вам прибыл сьер Шарль д'Ориак, заявляющий права на родство с госпожой замка, леди де Брессе, и просит гостеприимства по праву этого родства.

Гай затаил дыхание. Вот оно, зло с юга. Какую форму оно примет? Вряд ли Борегары способны на многое в стенах замка!

Он вдруг ощутил, как неподвижно застыла рядом с ним Магдалена.

— Это тот, кто подходил ко мне в Кале, — прошептала она. — Пытался заставить меня пойти с ним в сад, но я боялась…

— Да, — перебил Гай, сознавая, что должен рассеять ее подозрения хотя бы до тех пор, пока сам он не поймет цели приезда д'Ориака. — Но он в самом деле твой родственник. Оливье узнал, что ваши матери были сестрами. Поэтому ты должна встретить его со всем радушием.

Магдалена смертельно побледнела, хотя сама не могла определить, чего так опасается. Какой-то инстинкт предостерегал ее от этого человека.

— Но я не хочу! Он — само воплощение зла.

Пусть это чистая правда, Гай должен все отрицать. Магдалена понятия не имела об угрозе, которую представляют Борегары для нее и герцога Ланкастерского, об их возможном участии в убийстве Эдмунда, ибо рассказать ей об этом — значит прежде всего поведать о прошлом, а он не может обрушить на нее столько боли. Что будет, если она узнает о вероломном предательстве, крови и убийствах — печальных обстоятельствах ее зачатия и рождения?

— Не придумывай, — строго велел он вслух. — Не можешь же ты отвернуться от своего кузена?!

Он отдал приказ часовому, и тот проворно сбежал вниз. Герольд протрубил приветственный сигнал, и подъемный мост немедленно опустили. Решетка поползла вверх. Магдалена, все еще белая как снег, но понимавшая, что выхода попросту нет, спустилась вместе с Гаем во внутренний двор, дабы приветствовать родича у подножия лестницы, ведущей в парадный зал.

Шарль неторопливо въехал во внутренний двор и, увидев кузину, стоявшую рядом с лордом де Жерве, удовлетворенно усмехнулся. Она уже не такая, как в Кале. Теперь это была прекрасная и надменная женщина.

Почему Гай посылал Оливье разузнать о д'Ориаке? И почему ничего не сказал ей об этом? Ни разу не упомянул об этом человеке? Да и о том, что произошло в Кале, не было сказано ни слова. И почему ей так не по себе? Даже голова закружилась. Во внешности Шарля нет ничего отталкивающего, наоборот, она испытала чувство чего-то давно знакомого, словно знала его в другое время и в другом месте.

Он принял приветственную чашу от выбежавшего из зала пажа. Гай выступил вперед.

— Сьер д'Ориак, добро пожаловать к нашему очагу.

Теперь была очередь Магдалены приветствовать гостя, но она продолжала неучтиво молчать.

— Господин де Жерве! — воскликнул Шарль, спрыгнув с коня и протягивая руку. — Я родственник леди Магдалены де Брессе.

— Мы признаем ваше родство, — кивнул Гай, сжимая его руку. Магдалена по-прежнему не пошевелилась. Напряжение с каждой минутой росло. Неловкость обуяла не только приезжих, но и обитателей замка, пораженных такой невежливостью. Тяжелая, недоуменная тишина повисла в воздухе.

— Кузина, я привез тебе привет от семьи твоей матери, — начал Шарль, подступив к ней с протянутой рукой. Но Магдалена не двигалась с места и, словно не замечая его руки, пристально смотрела в лицо. Да ведь они похожи! Вот почему он казался ей таким знакомым! Семейное сходство. Но она содрогнулась от ужаса и отвращения…

— Магдалена! — резко упрекнул Гай, выводя ее из странного забытья. — Ты невежлива с нашим гостем и своим родственником!

— Умоляю о прощении, сэр, — тихо пробормотала она, протягивая руку и едва касаясь его ладони, прежде чем незаметно вытереть свою о юбку. — Я на минуту задумалась.

Все же она не пригласила его войти в зал и не обратилась с обычными словами приветствия. Постепенно мужчины сообразили, что так ничего от нее и не дождутся, и Гай решил исправить положение.

— Заходите! — воскликнул он, показывая на открытую дверь. — Отдохните с дороги.

— Мы будем рады теплому приему, — заметил д'Ориак, многозначительно глядя на кузину. Он и его рыцари проследовали за Гаем в зал, где в очаге горел огонь и накрывались столы к ужину.

Магдалена не сопровождала их и, хотя сознавала, что совершает непростительный грех, нарушая законы родства и гостеприимства, ничего не могла с собой поделать. Она вернулась к себе и позвала Эрин.

— Пойди к лорду де Жерве и передай, что я нездорова и не смогу спуститься к обеду.

Эрин поспешила в зал, где мужчины пили вино. Беседа не клеилась: всех смущало отсутствие хозяйки.

— Господин, — заговорщически прошептала Эрин, подбираясь к Гаю.

— Что тебе? — недовольно бросил Гай.

— Госпожа…

— Где она?

Эрин сразу стало ясно, что лорд де Жерве выведен из себя, — весьма редкое, чтобы не сказать необычное, событие.

— Она говорит, что заболела, милорд, и не сможет сегодня спуститься в зал.

Гай плотно сжал губы. Совершенно непонятно, что за игру затеяла Магдалена, но он ничего не сможет добиться от Шарля д'Ориака, если она и дальше будет ломаться, как капризная девчонка.

— Можешь сказать госпоже, что я позволяю ей отдохнуть до обеда, но потом требую ее присутствия за высоким столом.

Эрин упорхнула, а Шарль, подслушавший разговор, заметил:

— Похоже, я каким-то образом обидел кузину. Я бы попросил прощения за свою бестактность, только вот не знаю, в чем она заключается.

Гай, еще сильнее раздосадованный, сухо процедил:

— Умоляю, не придавайте этому значения.

— Какой-то каприз, который необходимо обуздать? — мягко осведомился Шарль. — Ничего страшного, такое часто бывает с женщинами. Им нужна твердая рука.

И от его негромкого голоса у Гая отчего-то мурашки забегали по спине. Все же ничего особенного в его замечании не было. Кроме того, Борегары вряд ли отважатся причинить зло Магдалене в стенах этого замка, пока она находится под его защитой. Здесь Гай легко мог обеспечить ее безопасность, всего лишь приставив к ней охрану. Но он должен узнать, какую пакость они задумали, а это невозможно, пока Магдалена будет продолжать вести себя столь позорным образом. И это вместо того, чтобы улыбаться и говорить приятные слова! Но почему Магдалена отважилась на подобную выходку? Это не в ее характере, а кроме того, случай в Кале никак не может служить извинением.

Эрин передала госпоже слова лорда де Жерве.

— Он очень недоволен, госпожа, — прибавила она, недоуменно глядя на скорчившуюся на подоконнике Магдалену. — Может, послать за мастером Элиасом, чтобы полечил вас?

Магдалена покачала головой и вздрогнула, хотя в комнате было тепло.

— Нет, но я не хочу выходить, пока эти рыцари не покинут замок.

— Однако, госпожа, сьер д'Ориак ваш родич! — не выдержав, выпалила Эрин. Госпожа просто не в себе! Недаром говорят, что беременные женщины часто подвержены всяким странностям.

Магдалена ничего не ответила, и Эрин, нерешительно помявшись, снова отправилась на поиски лорда де Жерве. Он провожал приезжих в гостевой дом, где им предстояло отдохнуть и переодеться к ужину. Заметив маячившую поодаль Эрин, он качнул головой. Очевидно, ей нужно что-то сказать, но она не решается вновь попасться ему на глаза.

Он распрощался с гостями и только потом подозвал Эрин.

— Что еще, женщина?

— Госпожа… что-то с ней неладно, — промямлила служанка, теребя передник.

— Всего час назад она была совершенно здорова, — хмурясь, ответил он.

— Это болезнь не телесная, господин.

Покрасневшие от работы руки Эрин немилосердно комкали передник: очевидно, их хозяйка никак не могла найти подходящих слов.

— Скорее у нее что-то на душе.

— Что за вздор ты мелешь, женщина? — нетерпеливо буркнул Гай.

— Она выглядит как-то непонятно и говорит такое, что язык не поворачивается повторить. И не позволяет мастеру Элиас полечить ее, но, может, согласится потолковать с отцом Вивианом? А вдруг на нее наложено проклятие?

— Я не желаю слышать эту чушь! — взорвался Гай. Магдалена по какой-то причине ведет себя как избалованный, своевольный ребенок! Никакого проклятия, разумеется, нет и быть не может!

Но он поспешно пересек двор, взбежал по внешней лестнице и поспешил в ее спальню. Без стука распахнул дверь и тут же захлопнул перед носом запыхавшейся Эрин.

— Что это с тобой, Магдалена? Она с трудом подняла голову и уставилась на него. В глазах стыл непонятный страх.

— Я больше не желаю видеть этого человека, — твердо объявила она.

— Ты не посмеешь обращаться с ним неучтиво, — так же категорично возразил он. — Немедленно прекрати свои неприличные выходки, Магдалена!

— Он само зло, — прошептала она. — И замышляет недоброе, Гай, я это знаю. Гай покачал головой.

— Откуда взялись эти фантазии? И даже если это правда, неужели воображаешь, что я допущу, чтобы с твоей головы упал хотя бы волосок?'

— Может, и не допустишь, но у него черная душа. Я поняла это еще в Кале и снова ощутила это, едва он появился во дворе.

— Ты бредишь! — воскликнул Гай, вынуждая себя обращаться с ней резко, почти грубо, в твердой уверенности, что это поможет ей выйти из странного, дремотного состояния, которое способно только ухудшить положение. — Не хотелось бы сердиться на тебя, но если ты собираешься продолжать эти глупости, мы поссоримся.

Магдалена опустила глаза. Его слова будто разорвали паутину безымянного ужаса, державшего ее в своих лапах весь последний час. Мысль о гневе Гая затмила страх перед неизвестной угрозой.

— Но мне он не нравится, — уже своим обычным голосом пожаловалась она.

— Это не извиняет твою невоспитанность! — Он шагнул вперед и уселся на подоконник рядом с ней. — Такого я от тебя не ожидал, крошка. Неужели не веришь, что я способен тебя защитить?!

— Да, но ты не всегда будешь рядом.

— Твой кузен просто нанес нам визит. И я никуда не отлучусь, пока он здесь.

А вот это было абсолютной правдой, но Гай высказал ее таким небрежным тоном, словно намеревался всего лишь развеять беспричинные страхи Магдалены.

— Итак, ты собираешься вести себя, как подобает госпоже замка? — спросил он, приподнимая

ее подбородок и глядя в глаза. — Если нет, знай, что я буду крайне тобой недоволен.

Гай смягчил замечание улыбкой, но Магдалена нисколько не сомневалась, что он сдержит слово.

— Я сделаю все, от меня зависящее. Но большего не могу обещать.

— Этого вполне достаточно, — заверил он, целуя кончик ее носа. — Магдалена Ланкастер — дочь славного рода и должна держать себя с достоинством, а не как напуганное дитя, причем без всяких причин.

— Может, и без причин, — согласилась она, вскинув голову, — но я стою на своем. В душе у моего кузена свил гнездо целый выводок змей, а сам он замыслил недоброе против меня. Можешь говорить что угодно, это ничего не изменит.

Ему вдруг захотелось рассказать ей все, вопреки соображениям и расчетам здравого смысла: вдруг правда поможет ей справиться со страхами? Но нет, никакая правда не оправдает ту боль, которую он нанесет ей. Все еще может обойтись, пока Гай стоит между ней и Борегарами.

— Я здесь, — мягко напомнил он, вставая. — Никакой беды не случится с тобой, когда я рядом. Магдалена кивнула:

— Я тебе верю.

— Тогда одевайся в лучшее платье, чтобы почтить наших гостей за обедом. И приветствуй кузена, как полагается хозяйке замка.

— Как прикажет мой господин.

Магдалена честно пыталась изобразить всегдашнюю шутливую покорность, но получалось на редкость неубедительно. Однако Гай довольствовался и этим и, поцеловав ее, ушел.

Эрин, все это время прижимавшаяся ухом к замочной скважине, поспешила в спальню. К сожалению, до нее доносились лишь отдельные слова, но госпожа приветствовала ее достаточно спокойно: очевидно, гнев господина не обрушился на нее, как ожидала служанка.

— Я надену котт из алой парчи, — решила Магдалена, открывая шкаф и рассматривая содержимое. — Поверх пурпурной камизы.

— А золотую, цепь, госпожа? — спросила Эрин, мигом вспомнив свои обязанности и принимаясь хлопотать над хозяйкой. Такой великолепный наряд указывал на важное положение гостей.

— Да, и шелковую сеточку для волос с золотой нитью.

— И сапфиры, — докончила Эрин.

— И сапфиры, — согласилась Магдалена.

Женщина, встретившая вечером Шарля д'Ориака в большом зале, казалась лишь отдаленным подобием той бледной измученной тени, которую он впервые увидел у гостиницы в Кале, и такой же бесцветной угрюмой особы, не пожелавшей даже поздороваться с ним при встрече.

Масса темных волос была спрятана под сеточку из белого шелка, переплетенного с золотой нитью. Котт из богато изукрашенной алой парчи с низким вырезом облегал тело до бедер, где расходился широкой юбкой, подхваченной с одного бока, открывая темно-фиолетовый шелк камизы. Рукава котта кончались у локтя, а руку до запястья обтягивали узкие рукава камизы. Она казалась сказочным видением в королевском пурпуре и переливах ало-золотого цвета. Шею отягощало тяжелое сапфировое ожерелье, бедра стягивала филигранная золотая цепь тонкой работы. На ногах сверкали золотые туфельки с неестественно длинными острыми носками, так называемые пулены. Носки для удобства ходьбы привязывались к щиколотке. На длинных пальцах сверкали аметист и огромный рубин.

У Шарля перехватило дыхание. Дрожь возбуждения пронизала его. Да, он не ошибся, перед ним женщина, за которой мужчина пойдет в ад. Истинная дочь Изольды.

Гай ощутил реакцию гостя, как почувствовал бы вибрацию струны лютни. Ему вновь стало не по себе. Хищный блеск в глазах гостя мешался с откровенной похотью жаждущего случки жеребца. Он нервно облизывал тонкие губы, ноздри длинного, крючковатого носа плотоядно подрагивали, чуя добычу. Гай с неприятной очевидностью осознал, что угроза кроется не только в обычной мести.

У Магдалены же пристальное внимание д'Ориака вызывало нечто вроде тошноты, словно какие-то всепроникающие миазмы наполнили огромный зал, не давая ей дышать свободно. Ей снова захотелось убежать. Огромным усилием воли она заставила себя оставаться на месте и даже растянуть губы в деланной улыбке и протянуть руку.

— Надеюсь, вам пришлись по вкусу ваши покои? — заметила она бесстрастным тоном хозяйки, задающей обычный вопрос гостю.

— Да, благодарю, кузина, — кивнул Шарль, поднося к губам ее руку. — Вы очень любезны.

По какой-то причине ее манеры значительно улучшились. В чем тут дело?

Он искоса глянул на де Жерве, гадая, насколько серьезно тот воспринимает обязанности защитника и советника.

— По-моему, мы впервые увиделись в Кале, как раз после вашего прибытия из Англии. Вероятно, вы уже успели забыть?

Магдалена покачала головой.

— Что-то не припоминаю, — солгала она, хотя ужас той встречи до сих пор был свеж в памяти.

Однако Шарль успел заметить, предательскую дрожь ее губ и опущенные глаза. Странно, почему она лжет по пустякам? Какую цель преследует?! Или разгадала его намерения? Нет, вряд ли наставники открыли ей истину. Она всего лишь пешка в шахматной партии Ланкастера, который, как и родня со стороны матери, считает ее чем-то совершенно незначительным, всего лишь орудием для достижения собственных целей.

— Пора обедать, — объявил Гай, положив конец размышлениям Шарля. — Прошу вас, госпожа.

Магдалена с плохо скрытым облегчением подошла к Гаю, и он отчетливо почувствовал, какое напряжение сковало ее тело. Однако она покорно шествовала рядом с ним к возвышению, на котором стоял стол для хозяев и почетных гостей. Шарль занял место по левую сторону от нее, и Магдалена вынудила себя выполнять роль хозяйки, выбирающей для гостя самые вкусные кусочки.

Такие пиры были прекрасным способом показать богатство и знатность хозяина, и замок де Брессе не оказался исключением. Перед каждым гостем стояла зажженная восковая свеча. Тарелки на высоком столе были из тяжелого серебра, винные чаши усыпаны драгоценными камнями, одно блюдо сменяло другое. Шарлю редко доводилось видеть такое разнообразие еды и вин, не говоря уже о хлебе, белом и очень мягком, и даже на остальные столы подавали караваи, хотя не столь отменного качества, но все же не черствые ржаные, как во многих хозяйствах. Правда, те, кто рангом пониже, ели из оловянной посуды.

Магдалена де Брессе, очевидно, была очень богатой женщиной, но пока что это богатство шло на поддержку английской короны.

— Если хотите поохотиться после обеда, д'Ориак, только скажите. В наших лесах водятся олени и вепри, — заметил Гай, смирившись с тем, что дела должны уступить требованиям гостеприимства.

— Буду рад, — кивнул Шарль. — Мы слишком долго пробыли в дороге. А вы, госпожа? Любите охоту?

— Очень, но я жду ребенка, и лорд де Жерве считает, что мне нужно беречься.

Ребенок?

Шарль потянулся к чаше и задумчиво пригубил вино. Ребенка ни в коем случае нельзя оставлять Ланкастерам. Он должен разделить судьбу своей матери.

— Поздравляю, госпожа, — улыбнулся он. — Ваш муж должен быть счастлив тем, что Господь благословил его в браке. Насколько я понял, он пока остался в Англии?

Магдалена слегка наклонила голову.

— Поскольку его здесь нет, сьер, ваш вывод кажется вполне разумным.

Шарль не подал виду, как разозлен ее холодным тоном. Ах эти проклятые Плантагенеты и их чертово высокомерие! Но оно надежно маскирует ложь! Она не проявила ни малейшей неловкости, отвечая на вопрос, а ведь они оба знали, что Эдмунд де Брессе мертв, что бы там ни было сказано всему остальному миру по поводу его внезапного исчезновения. Может, она куда хитрее, чем ему представлялось?

— О, кузина, как глупо с моей стороны! — беспечно рассмеялся он.

Магдалена взяла ложку и, окунув в глубокую миску с ароматной тушеной рыбой, выбрала сочный кусочек угря и положила ему на тарелку.

— Ни в коем случае, сэр. Вполне резонное замечание. Кстати, прошу вас попробовать угря. Не находите его превосходным? — с улыбкой спросила она.

— Разумеется, — кивнул он, завороженный, несмотря на гнев, этой улыбкой, блеском ровных зубов, розовыми губами, такими полными и чувственными. Или это гнев подогрел в нем желание? — Если вы не охотитесь, кузина, то, может, согласитесь прогуляться со мной в саду? Уверен, что у лорда де Жерве найдется немало дел и вряд ли ему стоит тратить время на развлечения гостей.

Магдалена едва удержалась, чтобы не бросить умоляющий взгляд в сторону Гая. Перспектива провести день в компании кузена наполнила ее таким ужасом, словно тот предложил просидеть до вечера в подземной темнице под донжоном в обществе черных пауков и скользких мокриц.

— Прогулка в саду вряд ли может считаться развлечением, господин мой. Не так ли, лорд де Жерве?

— По-моему, это зависит от общества, — усмехнулся Гай. — Но ваш кузен просто не знает, что после обеда вам велено отдыхать несколько часов. Видите ли, сьер д'Ориак, так посоветовали повивальные бабки. К прискорбию, леди Магдалена не часто выполняет их предписания и, вероятно, именно поэтому позабыла о них упомянуть.

— А вы, я так полагаю, настаиваете на их выполнении?

— Таков мой долг, — небрежно бросил Гай. — Так как насчет охоты с гончими?

Магдалена уселась поудобнее, краем уха слушая охотничьи байки. Спасена. На сегодня. Потому что невозможно бесконечно избегать своего близкого родственника.

Глава 9

Шарль д'Ориак не знал точно, в какой момент заметил особые отношения Магдалены де Брессе и Гая де Жерве. Последний вел себя с неизменной почтительностью, а первая — с покорностью, свойственной молодой женщине в обращении с представителем своего отца, заменяющим хозяина замка.

Шарль, поселившийся в доме для гостей, понятия не имел о лабиринте потайных ходов в замке и ничего не знал о легкой фигурке, пробиравшейся по ночам от женского крыла в хозяйские покои, ни разу не слышал смеха и нежных слов, звучавших в этих покоях, не ведал о взрывах исступленной страсти, бурные волны которой лишали любовников способности мыслить, оставляли обессиленными, мокрыми от пота на широкой кровати, наполняли комнату пряными ароматами любовных игр.

Но ведь были и другие признаки: взгляды, лукавый блеск глаз леди и чуть суженные зрачки лорда, понимающе улыбавшегося в ответ; прикосновения, мимолетные, легкие, когда беленькая ручка без видимой причины ложилась на рукав лорда или широкая ладонь с властным видом тянулась к плечу или талии леди. Подобные знаки просто не могли ускользнуть от внимания человека, имевшего дурные намерения и собственные недвусмысленные цели, касавшиеся дамы.

И Шарль д'Ориак тайком продолжал наблюдать за парочкой. Наблюдал в те моменты, когда лорд де Жерве играл на лютне, а дама вышивала у окна своего солара, когда день выдавался дождливым и гулять не было охоты. Слышал нежные, волнующие нотки в голосе лорда де Жерве, когда тот тихо, мелодично напевал баллады трубадуров, повествующие о любви и рыцарских подвигах во имя прекрасных дам. Отчетливо различал пыл и страсть, кроющиеся под изысканными куртуазными стихами.

Не сводил глаз с дамы, которая в ясный солнечный декабрьский денек пристально смотрела на ристалище, где сошлись в поединке рыцари, и в ее взгляде светилось нечто большее, чем просто боязливый интерес, которого следовало ожидать при виде дружеского сражения лорда де Жерве с одним из гостивших в замке рыцарей. Правда, и подобные бои иногда оканчивались смертью или тяжелым ранением одного из участников, но ей вряд ли стоило бояться за рыцаря, носившего на шлеме ленту ее цветов. Гай де Жерве был известен как один из самых храбрых и искусных воинов не только в Англии, но и во Франции, и стоило лишь посмотреть, как он управляется с конем, как точно ложатся удары его копья, чтобы понять, насколько оправданна его репутация.

Холодная голова, тренированное тело и огромная сила в сочетании с годами упорных тренировок делали этого человека непобедимым в честной схватке.

Но Шарль все наблюдал. Наблюдал, как дама хлопает в ладоши, раскрасневшись не только от морозного воздуха. Блестя глазами не просто из благодарности к рыцарю, почтительно салютующему ей с седла своего боевого коня.

Он наблюдал и замечал, как все касающееся Магдалены де Брессе близко затрагивает лорда де Жерве. Что она ела, что пила, когда гуляла или скакала верхом и как далеко, когда ложилась спать — все это находилось под неусыпным контролем де Жерве. Малейший намек на усталость, бледность лица, тени под глазами — все это немедленно становилось причиной тихих приказов, иногда вызывавших шутливые протесты дамы. Но лорд де Жерве умел настоять на своем, и дама послушно извинялась и уходила отдыхать.

Столь неусыпная забота о беременной подопечной казалась Шарлю избыточной, даже если принять в расчет значение, которое имели для герцога Ланкастера благополучные роды дочери. Здоровое дитя, в котором будет течь кровь рода Плантагенетов, закрепит наследство де Брессе за Англией, несмотря на смерть отца, Эдмунда де Брессе.

Шарль д'Ориак задумчиво погладил острый подбородок. Пока что беременность леди Магдалены почти незаметна. Эдмунда убили в начале августа. Если она понесла непосредственно перед его гибелью, значит, прошло уже пять месяцев. Но так ли это?

Магдалена так и не смягчилась по отношению к кузену, несмотря на то что прошло уже довольно много времени. Гаю пришлось взять на себя весьма утомительную обязанность развлекать гостей, как полагалось при визитах родственников и людей высокого происхождения. Помимо охоты с гончими и соколами, устраивались турниры, пиршества и вечера с музыкой и танцами, но Магдалена по-прежнему сторонилась Шарля. Он постоянно напоминал ей о зловещем подземелье. Его словно окружали аура злобы и недоброжелательности, гнилостный, душный и в то же время ледяной воздух. При виде кузена ей сразу представлялись твари, ползающие во мраке и наводящие ужас.

Нужно сказать, что он делал все возможное, дабы втереться в милость к родственнице: танцевал, рассказывал занимательные истории, сочинял изящные песни, которые и пел, аккомпанируя себе на лютне, делал изысканные комплименты, как истинный рыцарь, почтительно ухаживал за прекрасной дамой, недосягаемой хозяйкой замка. И ее ненависть и отвращение росли с каждой минутой.

Она больше не жаловалась Гаю, считая, что он снова пожурит ее за глупые фантазии и непонятное недоверие. И по этой причине вела себя с кузеном с кажущейся вежливостью, стараясь скрыть неприязнь за внешним легкомыслием. Она не отказывала себе в удовольствии уколоть кузена, хотя и понимала, что ужасно злит его. Правда, он всегда маскировал раздражение улыбкой или смехом, только вот смех получался не слишком веселым и никогда не отражался в глазах. Но ей нравилось изводить его, и она постоянно играла с огнем, хотя изображала при этом глупенькую кокетку и всегда уверяла, будто не имела в виду ничего дурного.

Она не знала, что Гай не обвинил бы ее в ребяческих страхах и глупых фантазиях, потому что в отличие от Магдалены проник в истинную природу чувств Шарля к кузине. Он вообще легко видел воздействие Магдалены на мужчин, возможно, потому что сам подпал под волшебство ее обаяния. То же самое когда-то произошло с Эдмундом. Точно так же горели глаза Шарля, следившего за каждым ее движением, за каждым шагом. Гай умел распознать и понять этот голод. Да и какого мужчину не затронул бы страстный призыв, исходивший от нее? Тепло и нежность? Грация движений, упругость тела? Но было и нечто большее. То, что было неотъемлемо от самой Магдалены: сознание собственной чувственности, способное сразить любого мужчину, независимо от того, желала она этого или нет.

Однако Шарль отнюдь не был обманут видимой учтивостью Магдалены. Он искренне не понимал, почему она остается равнодушной ко всем его усилиям втереться к ней в доверие. Обычно женщины легко поддавались его чарам и той куртуазной игре, в которой он был большим мастером. Он ничем не напугал ее, ни разу не обнаружил своего пыла и, кажется, прозрачно намекнул, что всего лишь отдает дань традиционному флирту, которым так приятно скрасить уединенное существование. И при этом был убежден, что она вежлива с ним исключительно по настоянию лорда де Жерве, потому что чувствовал ее омерзение, брезгливую дрожь, когда стоял слишком близко. Но все это ни в малейшей степени не уменьшало его желания. Мало того, лишь добавляло задора и пришпоривало стремление добиться своего. И не важно, что она испытывала к нему. На его решение похитить ее это нисколько не влияло.

Гай де Жерве тоже был загадкой. При всем том, что его гостеприимство было безупречным, он явно не доверял гостю. Но почему? Какая причина не верить человеку, протягивающему руку дружбы? Борегары ни разу не попытались отомстить с той самой ночи в крепости Каркасон. О том поражении знали только они и Джон Гонт, и именно он теперь бросил им перчатку в образе этого ребенка, плода любовной связи Ланкастера и Изольды де Борегар.

Но как почти с самого начала ожидал Шарль, де Жерве смотрел в корень вещей. Его, должно быть, предупредили о возможной попытке де Борегаров сделать ответный ход. Д'Ориак был далек от того, чтобы недооценивать противника. Предупрежден — значит, вооружен. И Гая де Жерве не так-то легко будет выманить из замка.

Но Шарль был уверен, что тайная связь Магдалены и де Жерве может сыграть ему на руку. Нужно только знать, как именно использовать эти сведения. Чей-то смертный грех может стать мощным оружием осведомленного человека.

На двенадцатый день своего визита он решил, что пока ничего больше не добьется, и за ужином уведомил хозяина о своем отъезде наутро.

— Вернетесь в Руссильон? — осведомился Гай. — Дороги сейчас очень плохи для путешествия.

— Нет, отправлюсь в Париж, засвидетельствовать свое почтение королю. До столицы всего восемьдесят миль, а тамошние дороги содержатся в хорошем состоянии, — ответил Шарль и обратился к Магдалене: — А вы, кузина, когда разрешитесь, вероятно, тоже захотите увидеть Париж и представиться королю Карлу Французскому?

— Думаю, это уместнее сделать моему мужу, — спокойно ответила Магдалена. — Если, разумеется, перемирие между нашими странами будет продолжаться.

Шарль понял свой промах и поспешил исправиться:

— Семья вашей матери присягала на верность королю Франции, и я всего лишь хотел сказать, что и вам, как хозяйке замка де Брессе, следует принять двойное подданство. Само собой подразумевается, что ваш муж так и поступит.

— Так вы утверждаете, что у моего мужа двойное подданство? — спросила она, играя коркой хлеба. — На каком основании?

— Между нашими странами нет ссоры, — поспешно вмешался Гай, молясь, чтобы Магдалена не обратила внимания на непростительную ошибку Шарля, — так что сейчас вряд ли уместно говорить о каком-то подданстве.

В голосе прозвучали предостерегающие нотки, и этого было достаточно, чтобы Магдалена немедленно закрыла рот, хотя перед этим искренне наслаждалась перепалкой. Сомнительно, чтобы кузен ничего не ведал о событиях в Англии! Наверняка ему известно, что английский король отказался брать выкуп с Эдмунда и в знак своего благоволения дал в жены девушку из королевского рода Плантагенетов, чтобы купить его безоговорочную преданность английской короне.

— Совершенно верно! — воскликнул Шарль со смешком, стремясь не меньше своего хозяина поскорее сменить тему. Правда, дама, кажется, не заметила ничего странного в его речах, но вот как насчет Гая де Жерве? — Клянусь, леди, вы придете в восторг от Парижа. Это поразительный город!

Магдалена послушно кивнула и снова замолчала, сбитая с толку предупреждением Гая. Ночью, когда Гай пожелал Стивену и Теодору спокойной ночи и дверь за ними закрылась, она немедленно раздвинула занавески и нетерпеливо осведомилась:

— Почему ты не хотел, чтобы я говорила о подданстве Эдмунда?

Гай в длинном халате сидел под окном, просматривая документы. Значит, она не заметила, как Шарль едва ли не впрямую проговорился, что знает о гибели Эдмунда. Знает, что его уже нет в живых и, следовательно, он не может представиться королю Карлу Французскому. Гай облегченно вздохнул, сделал вид, что обдумывает ее вопрос, и повернулся к кровати. Магдалена сидела в подушках, обхватив поднятые к подбородку колени, и с тревожным любопытством смотрела на него.

— Пусть Шарль твой кузен, но, как все де Борегары, неистово предан Франции. Не вижу смысла вступать в бесполезные дискуссии.

Магдалена снова вспомнила, что Гай взял на себя труд обнаружить имя и родословную человека, заговорившего с ней в Кале, хотя на первый взгляд не обратил на эту встречу особого внимания. Ее с новой силой поразило ощущение чего-то неладного.

— Мне кажется, тут другое, — вырвалось у нее.

— Хочешь сказать, что я лгу? Золотисто-рыжие брови недоверчиво приподнялись.

— Нет, конечно, нет, — поспешно заверила она. — Но по-моему, ты мне не все сказал.

— Возможно, посчитал, что ты услышала все тебе полагавшееся, — очень мягко ответил он. Магдалена покраснела.

— Я не дитя, господин мой.

— Не дитя, — согласился он, — и поэтому должна понимать всю опрометчивость попыток обсуждать такие скользкие темы, как подданство, преданность и верность королям, да еще с тем, который может оказаться как другом, так и врагом, в зависимости от обстоятельств.

— Ты тоже не доверяешь ему, — с упреком бросила Магдалена, забыв о своей обиде и возвращаясь мыслями к более спорным вопросам.

— Я никогда и не утверждал, что доверяю. И сказал только, что ты должна доверять мне.

— Но ты упрекал меня за мои страхи.

— За дурное поведение, ставшее следствием твоих страхов, — поправил он.

— Но почему семья матери так ополчилась на меня? — Магдалена нахмурилась, теребя стеганое покрывало. Распущенные волосы скрывали ее лицо. — Рим признал, что моя мать была замужем за отцом. Неужели между родами существовала какая-то вражда?

Сказать ей правду? Снова и снова задавал он себе этот вопрос, гадая, сколько еще удастся скрывать от нее прошлое. И все же не мог заставить себя сделать это. Не он, а Джон Гонт обязан рассказать дочери всю историю. И без того Гай слишком часто подставлял плечи под его бремя. Он никогда не забудет, как мучительно страдала Магдалена, узнав о своем истинном происхождении. Больше он не подвергнет ужасному испытанию ни ее, ни себя.

— Это просто вопрос политики, — пояснил он. — Семья твоей матери стояла за Францию, а семья отца — за Англию, и теперь обе стороны стараются заручиться твоей преданностью. Теперь, овдовев, ты стала полновластной хозяйкой владений де Брессе.

— У меня есть муж, — прошептала Магдалена, так тихо, что он ее не услышал. Но она была так же уверена в этом, как и в том, что Гай не все ей сказал. Похоже, он не собирался откровенничать, поэтому она тряхнула головой, отбрасывая все сомнения, так что волосы темными волнами скользнули ей на спину и грудь, и вспомнила о настоящей причине своего пребывания в этой постели. — Вы собираетесь всю ночь сидеть за своими бумагами, господин? — ангельским голоском осведомилась она, и Гай почти обрадовался, поняв, что она больше не станет его допрашивать, по крайней мере сегодня. Он намеренно пропустил ее слова мимо ушей, делая вид, что погружен в работу.

Магдалена задумчиво покусывала губу. Придумав план действий, она соскользнула с постели, тихонько подкралась к Гаю, ловко втиснулась между ним и столом и уселась на столешницу. Прямо на груду пергаментов.

— Лучше они от этого не станут… — констатировал Гай.

— Я считаю, что достойна внимания не меньше, чем какие-то пыльные свитки, — объявила Магдалена, не заботясь о том, что пергаменты угрожающе потрескивали под ее упругой попкой.

Гай оценивающе прищурил глаза.

— Вам придется убедить меня в этом, леди. Давайте посмотрим, так ли это на самом деле.

Он лениво протянул руку и извлек из подставки гусиное перо.

— Обычно этим я пишу на пергаменте. Но поскольку передо мной вдруг возник совершенно новенький, чистый свиток, хотелось бы посмотреть, будут ли результаты такими же… интересными.

Магдалена вздрогнула, пронзенная молнией желания, осевшего тяжестью в ее животе, напрягшего горящие предвкушением соски. Что он задумал?

— Но на твоем пере нет чернил, — пробормотала она дрожащим от возбуждения голосом.

— Верно, — кивнул Гай, окуная перо в кувшин с водой, стоявший на столе. — Итак, какое же послание мне начертать?

Он описал острым кончиком затейливую арабеску на ее щеке так бережно, что она ощутила лишь легкую щекотку.

— Нет, не послание, а портрет. Нарисовать силуэт моей модели…

Магдалена затрепетала, и документы снова зашуршали. Однако Гая, казалось, это ничуть не беспокоило. Он снова окунул перо в воду и принялся сосредоточенно обводить контуры лица, завитушек ушной раковины, полных губ, прежде чем перейти к стройной колонне шеи, чуть выдающимся ключицам, нырнуть в ямку у горла.

Магдалена все еще неподвижно сидела на краю стола. Только по коже словно пробегала легкая рябь при каждом новом прикосновении пера. Теперь тонкая влажная линия появилась на грудях, вокруг потемневших ареол, смочила набухшие соски. Он держал спелую тяжесть ее груди в одной руке, пока запечатлевал любовные стансы радости на теплом, с голубыми прожилками полушарии. И когда ее дыхание участилось, а на лбу выступили крохотные капельки пота, он пощекотал пером ладони, провел по ногтям, держа в постоянном напряжении во время этой искусительной, завораживающей интерлюдии.

Перо начертало послание в глубокой ложбинке между грудями, осторожно покалывало ребра, выводило стихи в небольшой впадинке пупка, но когда пушистая шелковистость на другом конце пригладила небольшой холмик ее живота, вызвав тихий стон восторга, мышцы бедер непроизвольно сжались, а ноги раздвинулись в жадном ожидании.

Магдалене хотелось лечь, открыться его ласкам. Самозабвенно отдаться восхитительной игре. Она попыталась откинуться на столешницу, но Гай обнял ее за талию и удержал. Потом снова окунул перо в воду и провел по ее бедру снизу вверх, остановившись у самого островка темных волос, скрывавших ее влажную, горячую сердцевину. И опять легкий стон слетел с ее губ, когда острие пера раздвинуло легкое кружево и коснулось ее обнаженного тела, словно ставя точку: раз, другой, третий… Теперь она едва сдерживала желание упасть, погрузиться в омут чередующихся ощущений: щекочущего нервы покалывания и сводящего с ума поглаживания.

Только тогда Гай отнял руку от ее талии, уложил на столешницу, где она и осталась, почти не помня себя, не слыша шороха и треска пергаментов, сгорая от возбуждения и доведенная до той точки кипения, где боль становилась неотличимой от наслаждения.

Перо проникло между ее разведенных бедер, и она уже не понимала, какой конец ласкает ее сейчас. Остался лишь бурлящий, мучительно сладостный водоворот блаженства, в котором ее крутило и швыряло, как щепку. Кажется, она потеряла сознание, потому что вокруг все потемнело, а когда пришла в себя, тело, только что содрогавшееся в экстазе, было покрыто потом, а сама она не была способна шевельнуть ни рукой, ни ногой.

Нежно, очень нежно, словно опасаясь потревожить магию нахлынувшей летаргии, Гай поднял ее со стола, понес к кровати, уложил и накрыл одеялом.

— А ты… — шепотом начала она, но он прервал поток слов губами.

— Я наслаждался твоим удовольствием и больше не стану утомлять тебя сегодня, любимая. После таких беспутств ты, должно быть, устала.

Останься у нее силы, она непременно запротестовала бы, но в голове, казалось, нет ни единой мысли, а тело растеклось по перине. И, говоря по правде, она ничуть не жалела, что остается наедине с медово-тягучим вкусом только что испытанного счастья.

Ее глаза закрылись.

Гай долго стоял над спящей возлюбленной. И хотя на губах играла улыбка, в глубине глаз залегли тревожные тени. Тени предчувствия. Ожидания боли потери. Сколько еще времени у них осталось, прежде чем Джон Гонт объявит свою дочь вдовой? В этом случае Гай де Жерве не мог претендовать на ее руку. Сюзерен наградил его женой, а вместе с ней — богатством и могуществом. Но Гвендолен умерла, а Гай уже отдал герцогу все, что мог. Большего Джону Гонту не получить, а следовательно, Гай не вправе ждать новых даров.

Гай задернул полог кровати, чтобы Магдалене не мешал свет, и вернулся к столу. Расправил смятые пергаменты, вдыхая ее запах, ощущая под кончиками пальцев тепло ее тела. Подобные чувства мало способствовали работе, но он все же придвинул поближе подсвечник и уселся.

Магдалена проснулась с ощущением того, что сегодня ее ждет что-то необыкновенное. Подобное бывало с ней только в детстве, один или два раза, да и то без всякой видимой причины. Но на этот раз она почти сразу сообразила: да ведь сьер Шарль д'Ориак собирается уезжать!

Ее настроение сразу улучшилось, будто все беды и невзгоды должны были уйти с этим человеком. Они с Гаем вновь останутся одни!

Лежавший рядом Гай спал тяжелым сном и, судя по догоревшей до конца свече и тлевшему в очаге огню, проработал едва не до рассвета. Ее тело все еще горело воспоминанием о том, что он сделал ради нее и чем одарил перед тем, как она эгоистично заснула и оставила его заниматься бумагами.

Она приподнялась на локте и наклонилась над ним, глядя в любимое лицо в тусклом сером свете наступающего утра. Напряжение, так часто сковывавшее его днем, сейчас улетучилось, а красивые, резко очерченные губы так и напрашивались на поцелуй. На широкий лоб спадали красно-золотистые завитки, и ей захотелось откинуть их, провести пальцем по густым бровям, чмокнуть в кончик носа. Но она попросту не отважилась на такое, боясь разбудить Гая даже ради того, чтобы вернуть полученное накануне наслаждение. Ничего, скоро она заплатит долг с процентами!

Магдалена снова легла рядом с ним, но кровь бурлила, мышцы подрагивали от неудержимого желания вскочить и начать день, обещавший столько чудесного. Она потихоньку соскользнула с кровати, набросила накидку и вышла в потайную дверь. Сердце трепыхалось пойманной птичкой при мысли о том, что всего через несколько часов она распростится с омерзительной тварью, которую принуждена именовать кузеном.

Очутившись в своей спальне, она прыгнула в несмятую постель, чтобы соблюсти приличия, и позвонила в колокольчик.

— Умираю от голода! — без обиняков объявила она служанкам. — Я бы позавтракала вареными яйцами и мясом. А еще я хочу искупаться.

— Да, госпожа, — покорно кивнула Эрин, хорошо знавшая, что капризы беременных женщин, хоть зачастую и непредсказуемые, необходимо удовлетворять любой ценой. — Марджери сейчас пойдет на кухню за едой и прикажет принести горячую воду.

Служанка вышла в соседнюю гардеробную, чтобы приготовить все, необходимое для ванны. Магдалена спрыгнула с холодной постели и отправилась следом.

— Налей в воду лавандового масла, Эрин.

— Как всегда, госпожа, — немедленно согласилась та. — Кажется, сегодня наши гости уезжают?

— Верно! — с готовностью подтвердила Магдалена, но тут же спохватилась, сообразив, что подобный энтузиазм вряд ли уместен в присутствии служанки.

— Кое-кто места себе не находит, — хмыкнула Эрин, беря с сундука мыло.

— Да неужели? Почему же?!

— Та девчонка, Берта ее зовут. Одна из прачек сьера. Вообразила себя влюбленной в Оливье, слугу господина, — сообщила Эрин, покачивая головой и неодобрительно поджимая губы. — Не представляю, что она в нем увидела. Какой-то тощий коротышка и, кроме того, вечно подкрадывается незаметно и объявляется как из-под земли. Но, говорят, он тоже без ума от девчонки.

Магдалена сморщила носик, не в силах представить, как можно находить кого бы то ни было из окружения кузена хотя бы в малейшей степени привлекательным. Она вернулась в спальню как раз в тот момент, когда вошла Марджери с подносом. Maгдалена жадно схватила баранью отбивную и принялась жевать, беспрестанно переходя из гардеробной в спальню, от шкафа к окну.

— Что-то вы сегодня очень беспокойны, госпожа, — заметила Марджери. — Должно быть, ребенок шевелится.

— Я пока ничего не чувствую, — пробормотала Магдалена с полным ртом, гладя себя по едва заметно выступавшему животу. — Ты принесла пахту?

Марджери протянула чашу, и госпожа, довольно урча, выпила все до дна.

— Вода налита, госпожа, — объявила Эрин. — Изволите купаться? Может, заодно вымоем волосы?

— Разумеется, — кивнула Магдалена, ступив в круглый деревянный чан. По какой-то причине она чувствовала потребность начать день свежей и чистой, чтобы с кожи и волос были смыты все следы последних двенадцати дней. Теперь, когда ее ненавистный кузен выедет за ворота, она очистится от всего, что могло бы напомнить о его прикосновении, о том темном и скользком, что неизменно отмечало его присутствие, каким-то образом пачкая и ее тоже.

Однако, появившись в зале два часа спустя, Магдалена ничем не выказала неудержимой

радости, разве что глаза сверкали ярче обычного да во всем ее облике чувствовалось нетерпеливое ожидание. При виде хозяйки замка в изумрудном бархатном сюрко, отделанном горностаем, у д'Ориака перехватило дыхание, особенно когда он распознал под маской спокойствия едва подавляемое возбуждение. Правда, он не догадался связать это странное состояние со своим грядущим отъездом: ошибка, которой не совершил Гай де Жерве.

Опухшие глаза Гая и тяжелая голова вполне соответствовали тяжести на душе, которую он мог объяснить только бессонной ночью. Но в его жизни было немало таких ночей, когда он не имел возможности даже прилечь, и до сих пор это никоим образом не влияло на его настроение. Он молча смотрел на сияющую Магдалену, вспоминая радость, которую доставил ей вчера вечером. Сегодня она выглядела довольной и счастливой. Может, причиной его необъяснимого недовольства было неудовлетворенное сладострастие?

— Доброе утро, господин, — улыбаясь, приветствовала светящаяся счастьем Магдалена, давая понять, что тоже вспоминает изысканные ласки, которыми он осыпал ее вчера. — Сегодня нам приходится прощаться с гостями. Желаю вам доброго пути, господа, и безопасного путешествия.

— Благодарю, госпожа, — слегка поклонился кузен, полуприкрыв глаза. — Семья вашей матери приветствует вас, Магдалена Ланкастер, считает полноправным членом рода де Борегаров и принимает в свое лоно.

Холодный озноб пробежал по спине Магдалены. Слова кузена, казалось, были пронизаны значением, которого она не могла понять, но инстинктивно почувствовала их зловещий смысл. И все же со стороны это могло показаться простой вежливостью, признанием уз родства.

Магдалена с ледяной улыбкой наклонила голову.

— Теперь я де Брессе, сэр.

— Только по мужу. Дипломатический брак, не более. А вот узы крови… вы родились от де Борегар и Ланкастера, не забывайте этого.

— Магдалена, — тихо произнес Гай и, когда она, с нескрываемым облегчением повернулась к нему, показал на стол, где рядом с серебряным кувшином возвышался двуручный усыпанный изумрудами кубок.

Она не забыла этот обычай, но была благодарна за напоминание, позволившее не отвечать на странные речи кузена. Подойдя к столу, Магдалена наполнила кубок вином из кувшина.

— Кузен, выпейте на прощание чашу дружбы, — бесстрастно предложила она, коснувшись края сосуда губами, прежде чем передать его гостю.

Он взял кубок, выпил и передал по кругу. Гай получил кубок последним. И к этому времени досада Магдалены развеялась от сознания, что теперь отъезд кузена не задержится.

Гай и Магдалена проводили рыцарей во внутренний двор, дождались, пока те усядутся на коней, и смотрели им вслед. Магдалена порывисто подхватила юбки и помчалась к ведущей на стену лестнице, подстегнутая желанием видеть, как незваные гости уберутся из замка.

Герольды обменялись прощальными сигналами, и кавалькада выехала из ворот под хлопающим на ветру штандартом. И тут Магдалена, приподнявшись на носочки, начала танцевать. Покружившись, она сбежала вниз, где все еще стоял Гай.

— О, пойдем в сад, — скомандовала она. — Я должна прокричать о своей радости небесам, а здесь это невозможно.

Гай, с деланной укоризной покачивая головой, последовал за ней в уединение сада, где Магдалена немедленно начала свой ликующий танец.

— Он уехал! О, я готова петь и плясать! — Она широко раскинула руки, словно пытаясь обнять землю. — И мне больше никогда не придется его видеть, никогда в жизни! У меня на сердце так легко, словно я несла бремя горестей всего человечества и сейчас от него избавилась! — с восторженным смехом призналась она, прежде чем добавить: — Ну разве это не чудесно? А ты? Ты не испытываешь такой же легкости?

Гай устало потер виски.

— Не совсем. По правде говоря, ты заставляешь меня вспомнить о возрасте. Рядом с тобой я кажусь себе стариком.

В этот момент он понял, что не кривит душой. Эта девочка так полна света и жизненных сил, энергии и безрассудного счастья. О да, ее так легко сделать счастливой, всего лишь избавив от причин, вызывающих сиюминутное раздражение.

Магдалена внезапно замерла и озабоченно вгляделась в возлюбленного.

— Но почему? — Лицо ее неожиданно прояснилось, и глаза лукаво блеснули. — Да это все из-за дурацкой шапки, которую тебе взбрело в голову надеть! Ее в самом деле только старикам и носить! Разве сильным и молодым мужчинам пристало рядиться в такое!

Не успел он оглянуться, как Магдалена резво подпрыгнула и стащила с его головы плоскую бархатную шапочку.

— Ну вот! Так-то лучше!

Она подбросила шапочку в воздух и ловко поймала, смеясь над ним. Гай повелительно протянул руку, явно не разделяя ее веселья.

— Немедленно отдай, Магдалена!

— Ни за что!

Все еще смеясь, она отскочила в сторону.

— Если хочешь получить ее обратно, сначала поймай меня!

— Магдалена, у меня для этого нет ни времени, ни желания, — раздраженно бросил он.

Но Магдалена не услышала досадливых ноток в голосе возлюбленного, потому что была целиком поглощена собственным безудержным весельем. Она танцующим шагом забежала за яблоню и принялась дразнить Гая, то и дело выглядывая и прячась, торжествующе потрясая шапкой.

— Повторяю, мне не до игр, — предупредил он, повелительно щелкнув пальцами. — Так что отдай мне шапку.

— О, ты просто притворяешься дряхлым старикашкой! — объявила она, все еще убежденная, что может его расшевелить, и швырнула шапку в ветви дерева. — Вот видишь, что я наделала из-за тебя, мастер Старикашка!

Гай, пробормотав что-то нелестное, повернулся и устремился прочь, оставив ошеломленную Магдалену стоять под яблоней. Смех в ее глазах погас, губы слегка задрожали. Она вдруг смутилась, словно совершила какую-то ребяческую глупость и была наказана усталым, расстроенным опекуном. Значит, он и правда сердится?

Магдалена виновато поморщилась, вспомнив, каким измученным выглядел Гай. Может, незваные гости и его доняли, и визит д'Ориака сказался и на нем, только по-другому? Или он действительно слишком стар, чтобы чувствовать простую радость избавления от дурных людей, а она по-прежнему остается надоедливым младенцем, с возрастом так и не набравшимся мудрости и сдержанности? К сожалению, Магдалена вовсе не чувствовала в этом необходимости, особенно если такие качества лишают человека способности веселиться. Но теперь именно они довели ее до беды, впрочем, как и всегда.

Магдалена меланхолически вздохнула и подняла глаза вверх, туда, где на ветке покачивалась шапка Гая. Драгоценный камень булавки весело подмигивал на фоне темно-серой коры. Она попробовала подпрыгнуть, но шапка висела слишком высоко. Влезть на дерево она тоже не могла — мешали тяжелые юбки. Во всяком случае, у нее хватило ума не рисковать.

Пришлось бродить по саду в поисках палки подлиннее. Сняв шапку, она вернулась в замок, грустная и безутешная. Куда девалось солнечное настроение?! Оставалось гадать, как встретит ее Гай за обедом. Неизвестно, что хуже: его усталое неодобрение или тот внутренний разлад, который отталкивает его от Магдалены! Не лучше ли попытаться выяснить?

Магдалена рассеянно комкала в руках шапку. Что ж, это подходящий предлог для того, чтобы снова потревожить его. Если повезет, он примет это как извинение и больше не станет сердиться.

Она уже собиралась разузнать, где он сейчас, но увидела его сама. Гай пересекал двор, погруженный в беседу с наставником пажей. Ей вдруг опять стало стыдно. Поскорее спрятав шапку за спину, чтобы никто не увидел свидетельства ее глупости, она встала в тени донжона, наблюдая за его приближением и боясь подойти сама.

Гай увидел ее как раз в тот момент, когда уже заканчивал разговор с мастером Эдвардом.

— Думаю, несколько лишних часов у столба с мишенью для копья улучшат меткость парня, — рассеянно заметил он, не сводя глаз с Магдалены. — Используйте качающуюся мишень. Толчки, полученные при неверном ударе, — лучшее средство для совершенствования мастерства.

Мастер Эдвард согласно кивнул.

— Чистая правда, господин, — хмыкнул он, — но юный Пол — парнишка застенчивый.

— В таком случае он должен учиться преодолевать свою застенчивость, — резко бросил Гай. — Такое качество только вредит, а кроме того, излишняя мягкость развращает слуг.

Мастер Эдвард склонился перед несомненной истиной. Десятилетним мальчиком, которым предстояло стать рыцарями, приходилось несладко. Перед ними стояла весьма нелегкая задача, и снисходительность к их молодости и робости мало чем могла помочь. Юный Пол должен справиться с огромным копьем, да еще сидя на коне, иначе не миновать ему тяжелых ударов раскачивавшегося мешка с мукой, который выбивает из седла и взрослого мужчину.

Гай попрощался с мастером Эдвардом и направился к тому месту, где стояла Магдалена. Его раздражение исчезло так же быстро, как возникло, и теперь он невольно гадал, почему она так присмирела и держит руки за спиной, покаянно глядя на него.

— Магдалена? Ты хочешь поговорить со мной? — осведомился он, вопросительно вскинув брови.

— Нет… только отдать тебе шапку, — пробормотала она, стряхнув прилипший к бархату сухой листок. — Ты оставил ее в саду.

— Какая рассеянность с моей стороны, — торжественно объявил он. — Благодарю, госпожа, за внимание и заботу. — Смеясь одними глазами, он взял у нее шапку. — Каким образом тебе удалось сбить ее? Она висела слишком высоко.

— Подцепила палкой, — объяснила Магдалена, вмиг забыв о тревогах. — И прошу простить, если…

— В этом нет необходимости, — перебил он. — Пойдем в мой кабинет. Я хочу кое-что обсудить.

Он нежно положил руку ей на плечо и повернул к донжону.

Магдалена с готовностью последовала за ним, вновь обретя спокойствие души. Однако у двери кабинета переминался Оливье с видом человека, привыкшего терпеливо ждать и так же терпеливо выполнять самые сложные задания господина.

— Вы велели мне зайти за приказаниями, господин, — начал он, кланяясь Магдалене. — И за деньгами на дорожные расходы.

Гай нахмурился. Приглашая Магдалену, он совершенно забыл о слуге. Непростительный промах, поскольку в ее присутствии он не может высказаться откровенно. Но и отложить беседу нельзя: чем скорее Оливье отправится по следам д'Ориака, тем лучше.

— Заходи, — велел он, открывая дверь. — Магдалена, я вынужден попросить тебя подождать здесь. Это ненадолго.

Магдалена с удивленно поднятыми бровями уставилась на захлопнувшуюся дверь, с неприятным чувством сознавая, что ее только что оставили стоять в коридоре, словно вызванную к господину служанку или просительницу. Какие тайные дела у Гая с этим юрким уроженцем Прованса с оливковой кожей и блестящими глазками? Совершенно загадочный человек. Он то появлялся, то исчезал и, насколько знала Магдалена, не имел никакой определенной должности в хозяйстве лорда де Жерве. Но ей всегда было ясно, что отношения между ним и господином нельзя назвать обычными.

Она впервые увидела Оливье, когда тот вместе с Гаем прибыл в Беллер во второй раз, после возвращения из Франции. Он и тогда ухитрялся, казалось, быть повсюду одновременно. С тех пор она лишь случайно замечала его: он был не из тех, кто привлекает внимание посторонних, если только сам этого не захочет. А до сих пор таких случаев не было. Вернее, до сегодняшнего дня.

А тем временем Гай вручил Оливье тяжелый кошель.

— Надеюсь, ты сумеешь втереться к нему в дом.

— Вне всякого сомнения, господин, — со спокойной уверенностью ответил Оливье, беря кошель. — Я взял на себя труд завоевать симпатию одной из прачек в его обозе. Она считает, что мне не по душе мой теперешний хозяин, и… — Он пожал костлявыми плечами, констатируя этот факт без особенного энтузиазма или интереса. — Думаю, она будет счастлива вновь со мной встретиться и сумеет подыскать мне работенку на кухне, пока они добираются до Парижа. Впрочем, я им и в городе пригожусь.

— Ты уверен, что не попался на глаза д'Ориаку? Я не желаю, чтобы ты зря рисковал, — озабоченно заметил Гай.

Оливье покачал головой:

— Он не из тех, кто заглядывает в кухню. Для господ все слуги на одно лицо, да и челядь обычно нанимает управитель. Вряд ли сьер хоть раз меня видел.

Гай кивнул. Таких бродяг по всей стране, готовых ухватиться за любую подвернувшуюся работу, было немало, и хозяева замков и поместий часто понятия не имели, кто колет дрова для кухни и таскает воду. В Брессе тоже постоянно менялись слуги, и ему нет дела до них, если только кто-то не совершит проступок, требующий его приговора. Вряд ли Шарль узнает в Оливье человека Гая.

— Тогда смотри в оба.

— Сколько времени мне там оставаться?

— Пока не обнаружишь что-то стоящее, — ответил Гай, отходя к окну и глядя на равнину. — Особенно меня интересуют его намерения по отношению к леди Магдалене. Остальное — на твое усмотрение.

— Посылать сведения обычным способом?

— Да. Всегда найдется какой-нибудь менестрель, паломник, трубадур, который может завернуть в замок. Раньше нам это удавалось.

Проводив Оливье до двери, он сделал знак Магдалене войти. При этом он подметил воинственный блеск ее глаз.

— Пожалуйста, прости, что продержал тебя за дверью, — начал он. — Но мои дела с Оливье не терпят свидетелей.

— Я так и предположила, господин, — сухо ответила она. — Что вы хотели обсудить со мной?

— О, перестань, крошка! — Он обнял ее и приподнял подбородок. — Неужели не догадалась?

— Я не хотела обидеть тебя в саду, — призналась она. Как обычно, всякая досада и раздражение улетучились, стоило ему приласкать ее.

— Я был непростительно груб, — возразил он, обводя пальцем ее губы. — А ты так неудержимо радовалась…

Магдалена, тихо охнув, быстро увлажнила его палец кончиком языка.

— А я думала, что была своевольной, ребячливой и ужасно надоедливой. Гай весело рассмеялся.

— Сначала я тоже так подумал, но с тех пор изменил мнение. Сегодня утром мне ужасно не хватало тебя. Почему ты оставила меня одного?

— Не хотела будить. Ты и так засиделся допоздна…

Гай кивнул:

— Мне столько нужно было сделать… Что с тобой, любимая?

Странное выражение исказило ее лицо: что-то вроде потрясенного изумления.

— Не знаю, — медленно протянула Магдалена, оглядывая себя. Рука сама собой легла на живот. Что-то глубоко внутри затрепетало подобно крыльям бабочки. Затрепетало и затихло. Магдалена подняла голову. Глаза ее влажно блестели. — Это дитя, — едва слышно прошептала она. — Дитя зашевелилось, Гай.

Гай осторожно, словно ожидая чуда, поместил рядом с ее рукой свою ладонь.

— Еще слишком рано, — все же возразил он, качая головой и улыбаясь.

— Скоро и ты почувствуешь, — заверила она. — Наш ребенок растет не по дням, а по часам.

Глава 10

— Брат Феликс должен скоро вернуться, отец настоятель.

— И надеюсь, с новостями, которые успокоят душу нашего несчастного сына.

Аббат возобновил свое размеренное хождение по вымощенной плитами террасе, нависавшей над огородом аббатства.

— Похоже, его силы возвращаются с каждой минутой.

Он показал на фигуру в простой шерстяной сутане послушника. Неизвестный усердно трудился на земле, ритмично, с видимой легкостью взмахивая мотыгой.

— Он настоящий воин, молодой и могучий, — ответил монах. — Такие легко исцеляются даже от самых ужасных ран, подобных тем, которые были нанесены нашему брату.

— Да, если Господу будет угодно, брат Арман, если Господу будет угодно, — мягко заметил настоятель. — Сомневаюсь, что юность и силы помогли бы ему без своевременной помощи вашего искусства целителя и того углежога, что привез его к нам.

Брат Арман, как и ожидалось, не возгордился.

— То умение, которым я обладаю, дал мне Господь.

— Конечно… конечно, — послушно согласился настоятель. — Но что бы там ни было, а наш сын должен быть благодарен вам.

Он повернулся к большому каменному зданию аббатства. Неяркие солнечные лучи освещали изящные аркады и квадратные башни без контрфорсов, стоявшие по всем четырем углам.

Это зрелище неизменно поднимало настроение отца настоятеля, и он позволил себе полюбоваться им несколько минут, прежде чем покрепче закутаться в плащ.

— Я должен поговорить с братом Гаретом насчет паломников, прибывших из Кентербери. Наш брат-гостинник сомневается, вместит ли всех странноприимный дом и сможем ли мы устроить их с удобствами. — Он улыбнулся. Улыбка казалась чересчур проницательной для человека, жившего вдали от грешного мира. — Брата Гарета всегда волнует присутствие женщин-паломниц. По-моему, он боится, что не уследит за какими-либо тайными перемещениями между женскими и мужскими спальнями. Я должен уверить его, что силы молитвы будет достаточно для духовного здравия наших гостей.

Он кивнул на прощание и отошел. Сутана развевалась на февральском ветру, все крепчавшем по мере того, как бледное солнце клонилось к закату. Брат Арман остался на месте, наблюдая за садовником, придирчиво оценивая каждое его движение, отмечая некоторую скованность. К тому же молодой человек часто останавливался, опираясь на лопату, чтобы перевести дыхание.

Прошло семь месяцев с тех пор, как местный углежог притащил тележку с недвижным телом к задним воротам аббатства и попросил у монахов помощи для умирающего. Неизвестный был в таком состоянии, что счастливый исход казался невозможным.

Установить, кто это, так и не удалось. Незнакомца явно раздели, оставив только шоссы и рубашку. Даже сапоги украли. Брат Арман сразу заметил бугры мускулов, особенно на правой руке, и покрытые мозолями ладони: верные признаки человека, неразлучного с мечом. Его рубашка, разорванная и окровавленная, была, однако, сшита из тончайшего полотна, а ворот и рукава украшала изящная вышивка. Было вполне естественно предположить, что раненый — человек благородного происхождения, которого подстерегли разбойники.

Никто не верил, что он выживет, но несчастный цеплялся за жизнь с поразительной стойкостью и, хотя почти не приходил в себя, все же с доверчивостью ребенка подчинялся всем лечебным процедурам: глотал отвары и настои, терпел боль от перевязок со стоическим мужеством воина, привыкшего к тяжким испытаниям.

Становилось темно. Скоро колокол позовет в церковь обитателей аббатства, как монахов, так и паломников и случайных путешественников. Вечерний холод вреден для человека, только что вставшего с одра болезни. Брат Арман окликнул человека в саду.

Эдмунд де Брессе поднял голову и приветственно помахал рукой. Однако ему не хотелось входить в здание. Он наслаждался тяжелым трудом простолюдина. Его тело, так долго лишенное движения и упражнений, казалось, крепло от одного удовольствия снова жить полной жизнью, напрягать мышцы и сухожилия, заставлять кровь быстрее течь по венам. Для того, кто почти пересек границу между тем и этим светом, кто много недель пребывал в серых сумерках чистилища, ощущение собственной плоти, пусть даже боли и скованности, приносило чистейшую радость.

Он почти ничего не помнил из того рокового дня. Осталось смутное воспоминание о том, как он медленно тащился по траве, подальше от того места, где разбойники оставили его, посчитав мертвым. Эдмунду хотелось лечь и умереть: смерть неумолимо манила его, предлагая избавление от мук, но какая-то упрямая жажда жизни заставляла отползти на четвереньках от пропитанной кровью земли, на которой он лежал. Потом была поляна… гора хвороста у покосившейся хижины, странный туман, через который он вдруг увидел бородатое лицо, наклонившееся над ним. И все исчезло, кроме боли и боязни выжить, но остаться калекой.

Он не знал, почему этот страх должен быть таким всеобъемлющим, заполнявшим все редкие моменты бодрствования, но так было, пока он как-то не открыл глаза и не обнаружил, что туман развеялся. Боль все еще оставалась, но уже не властвовала над всем и была просто дополнением к его существованию, не более того. Первая его мысль была о жене. Жене, которая не должна иметь мужа-калеку.

Он согнул пальцы рук и ног, провел рукой по своему телу и потребовал подтверждения от сидевшего у постели смиренного монаха.

Он провел много ночей в полусне-полубреду, думая о Магдалене, видя перед собой ясные серые глаза, водопад темных волос, губы, обещающие так много наслаждения. Он был даже рад лежать в лекарне, грезя о ней наяву и во сне. По правде говоря, оба эти состояния для него мало чем отличались, потому что брат Арман поил его сонными зельями, позволявшими выносить долгие пытки выздоровления. Но по мере того как его собственные силы возвращались, действие снадобий заметно уменьшалось, зато пришло сознание того, что окружающий мир по-прежнему продолжает бурлить кипением жизни, но уже без него, и что следует приложить немало усилий, дабы вновь вернуться к своему делу. И вместе с пониманием этого пришла тревога, которая сейчас неотступно терзала Эдмунда. Если его считают мертвым, что стало с Магдаленой? Неужели Ланкастер отдал ее другому рыцарю из политических соображений или чтобы приобрести нового союзника, пока он лежит тут, бессильный и беспомощный, в некоем подобии летаргического сна?

Отец настоятель сочувствовал ему, но твердил, что пациент не сможет вынести тягот пути и не обойдется без ухода брата Армана. Один из монахов через три дня собрался ехать в Суиндонское аббатство. Он-то и пообещал на обратном пути заехать в Вестминстер и передать герцогу известие о чудесном спасении Эдмунда де Брессе.

Эдмунд поднял глаза к темнеющему небу, где галдели грачи на голых верхушках деревьев: стая собиралась на ночь. Брат Феликс отсутствовал три недели. Если он не вернется к завтрашнему дню, Эдмунд все равно уйдет. У него достаточно сил, чтобы одолеть двухдневный путь в Вестминстер, даже если идти не спеша, как и подобает человеку, еще не совсем оправившемуся после тяжких испытаний.

Аббатство находилось в безлюдной местности, в стороне от наезженных дорог. Братия старалась больше молиться, размышлять о бренности всего земного и изучать богословие, а следовательно, сторонилась грешного мира. Правда, монахи довольно гостеприимно встречали путников и пилигримов, готовых углубиться в лес ради того, чтобы получить ночлег и скудный ужин, но больше всего старались заниматься книгами, а главное, кропотливо трудились над иллюстрациями, уделяя весьма мало внимания спасению грешных душ. Настойчивость Эдмунда не трогала их. В конце концов, он был для них чужаком. Но теперь для него настала пора снова взять свою судьбу в собственные руки.

В церкви зазвонил колокол к вечерне. Эдмунд неохотно покинул капустные грядки, вернул мотыгу в маленький сарай и направился к церкви, ощущая запах доброй земли, забившейся под ногти, шершавую, колючую шерсть одежды, щекочущей кожу, первобытную радость бытия. И он снова поблагодарил Бога за дар жизни.

Отец Феликс появился в церкви с последним ударом колокола. Эдмунд со своей скамьи для послушников заметил его, и сердце радостно затрепетало. Он никак не мог сосредоточиться на молитве, хотя слышал ее с детства и губы механически шептали нужные слова.

Когда служба кончилась и все вышли из церкви, отец настоятель махнул рукой Эдмунду.

— Брат Феликс вернулся, сын мой. Он привез тебе письмо от герцога Ланкастерского.

Улыбнувшись нетерпению молодого человека, он отступил. Эдмунд мгновенно очутился возле принесшего послание монаха. Все обитатели монастыря слышали бред раненого, метавшегося в жару, и знали о некоей Магдалене, занимавшей каждый уголок, каждую частичку воспаленного мозга. Теперь стало понятно, что речь шла о жене, беременной жене, которую он, похоже, безумно любил. Находились такие, которые считали, что подобная большая любовь должна быть скорее направлена к Богу, но аббат, ставший монахом только на склоне лет, знавал радости и горести плоти и сочувствовал любви молодого человека.

Эдмунд взял пергаментный свиток, увешанный тяжелыми печатями Ланкастеров, слегка дрожащими пальцами сломал печать и развернул свиток. Послание герцога было кратким. Он выражал удовлетворение тем, что зятю удалось выжить, и требовал его присутствия в Савойском дворце, как только состояние здоровья позволит ему путешествовать. Оказалось, что жена Эдмунда отправилась в Пикардию вскоре после исчезновения мужа, чтобы в его отсутствие закрепить права Ланкастеров и де Брессе на тамошние владения. Кроме того, герцог считал, что Эдмунду было бы неплохо как можно скорее отправиться следом за ней, чтобы развеять неприятные слухи о своей гибели. Послание кончалось пожеланием всех благ и милостей Господних.

— Хорошие новости, сын мой? — спросил аббат, наблюдавший за Эдмундом.

— Неплохие, отец настоятель, — кивнул тот, сворачивая пергамент. — Но я должен немедленно отправиться в Вестминстер. Герцог требует моего присутствия.

— Но прежде вы должны спросить разрешения у брата Армана, — с улыбкой напомнил аббат. — Он наверняка не пожелает, чтобы результаты его упорного труда были испорчены молодым человеком, переоценившим свои силы. Я прошу вас уважать его желания.

— Я был бы неблагодарным негодяем, отец мой, если бы поступил иначе, — заверил Эдмунд галантно, но совершенно искренне. — Однако я считаю, что вполне окреп для долгого путешествия.

— Давайте сначала поужинаем и только потом поговорим с аптекарем.

Аббат направился к трапезной. Сгоравший от нетерпения Эдмунд шагал рядом. Но он постарался взять себя в руки, чтобы, как подобает послушникам, услужить старшим монахам, прежде чем занять место за длинным столом. Он просил позволения служить аббатству и братии во время выздоровления, с радостью приветствуя самый унизительный труд, в благодарность за заботу и милость Господню. В этой службе он обрел мир и удовлетворенность, неизвестные и непонятные рыцарю-воину, но теперь был готов снова взять меч и шпоры, искать славы и чести во имя Англии и святого Георгия и следовать за женой хоть на край света во имя любви и вожделения.

Наутро, все еще в одежде послушника, с деревянными сандалиями монаха на ногах, в простом плаще — единственной защите от февральского холода и с тяжелым посохом — единственной защитой от разбойников, — Эдмунд отправился в Вестминстер. Его путь лежал через лес, но теперь он не представлял опасности для путника, одетого почти что в лохмотья. И даже если его замечали отвергнутые законами и людьми обитатели леса, сидевшие в засадах на верхушках деревьев и в кустах, никто ни разу не причинил ему ни малейших неприятностей.

Он прибыл в Савойский дворец во время ужина и был немедленно встречен камергером герцога, который с низкими поклонами сообщил, что его светлость примет гостя, как только тот умоется и переоденется. Его покои убраны, а оруженосца и пажей немедленно оторвут от ужина и призовут к господину.

Эдмунд понятия не имел, что все эти распоряжения были отданы заранее, дабы подтвердить сочиненную герцогом историю о том, что сьер де Брессе испросил дозволения отлучиться от двора. Но сейчас он едва держался на ногах и не обратил внимания на такое гостеприимство. Немедленно призвали парикмахера, чтобы коротко подстричь отросшие за время болезни волосы и бороду, к которой он так привык, что не мог себя представить без нее. Эдмунд надел тунику и шоссы, накинул поверх темно-красное бархатное сюрко, препоясал чресла серебряным поясом, повесил у бедра кинжал с двумя лезвиями и почувствовал себя заново родившимся, словно чудесная энергия наполнила его мускулы и руки.

Джон Гонт принял его во внутренней комнате, за приемной. Худой бледный мужчина мало напоминал молодого, пышущего здоровьем рыцаря, отважно сражавшегося на ристалище в Вестминстере в тот жаркий августовский полдень. Так выглядят люди, перенесшие глубокие страдания. Люди, навсегда распростившиеся с юностью.

Эдмунд встал на колени в знак повиновения сюзерену и тестю, ощущая пристальный, оценивающий взгляд герцога, сидевшего в массивном резном кресле у стола и рассеянно игравшего огромным рубином на среднем пальце.

— Опиши разбойников, ранивших тебя, — без лишних слов велел Ланкастер, знаком приказывая Эдмунду подняться. Потом велел пажу налить вина и уходить.

Эдмунд медленно, с запинкой, перечислял подробности того дня, гадая, почему тестя интересуют детали предательского нападения. В конце концов такие случаи были нередки.

Живые голубые глаза герцога не отрывались от лица собеседника. Он задумчиво гладил остроконечную бородку, не пытаясь перебить Эдмунда. Даже когда тот рассказал об уходе и лечении в аббатстве Святого Иуды и рассыпался в похвалах монахам, Джон Гонт продолжал молчать. В похожей на пещеру комнате стояла невыносимая жара, и у Эдмунда внезапно закружилась голова. Он почти ничего не ел и сразу опьянел от вина.

— Садись же, парень! — воскликнул герцог, видя, что Эдмунд пошатнулся и схватился за край резного дубового стола. — Кровь Христова, да ты едва оправился!

Эдмунд бессильно рухнул на стул, слишком слабый и больной, чтобы заботиться о столь непростительном нарушении этикета. Ланкастер собственноручно наполнил драгоценные кубки и подтолкнул один Эдмунду.

— Пей, а то у тебя кровь совсем жидкой стала. — Он подождал, пока Эдмунд осушит кубок и на впалые щеки вернется легкий румянец, и только потом заметил: — Пора узнать об опасности, грозящей тебе и моей дочери. Мы с лордом Жерве думали отвести беду без вашего ведома, но, похоже, этому не суждено было сбыться.

Эдмунд, не перебивая, слушал, как Джон Гонт рассказывал о миссии де Борегаров, по доброй воле ставших шпионами французского короля, об их намерении вырвать владения де Брессе из-под влияния Англии и вернуть Франции. Но ни слова не было сказано о неудавшемся покушении, кровавой сцене в крепости Каркасон и обстоятельствах рождения девочки, от чьей жизни зависела преданность де Брессе английскому королю. Эдмунду стало известно только о семье, безусловно преданной Франции, глава которой пришел в ярость, узнав, что одну из них, Магдалену Ланкастер, можно использовать против Франции, и о решимости Борегаров разрушить планы герцога любыми, по большей части нечестными, средствами.

— Так что ты должен быть настороже, — заключил Ланкастер, вставая. — Поедешь во Францию — возьми отряд побольше для защиты от возможного нападения, открытого или из засады. Сейчас лорд де Жерве охраняет Магдалену и твои владения. Когда ты окажешься там, он сможет вернуться ко мне на службу.

Герцог снова дернул себя за бороду.

— Я нуждаюсь в нем и его советах. Крестьяне становятся непокорными, а проклятые лолларды (Последователи религиозного реформатора Джона Уиклифа, активно выступавшие против папства, церковного землевладения и социального неравенства. Подвергались жестоким преследованиям.) пользуются любой возможностью, чтобы затеять смуту. Дошло до того, что король и его министры не имеют ни минуты покоя из-за воя наглой черни.

— Я немедленно соберу войско, господин мой герцог, — пообещал Эдмунд, тоже поднимаясь. Но ноги по-прежнему дрожали, а глаза заволокло дымкой. — Из своих вассалов.

— И реквизируй моим именем все корабли, которые тебе понадобятся, — велел Ланкастер, отмахиваясь с беспечностью принца от всех возможных претензий владельцев торговых судов. — Надеюсь уже через три недели проводить тебя в путь.

Но утром Эдмунд проснулся, снедаемый лихорадкой, той, которая терзала его в первые дни выздоровления. Он провалялся на одре болезни еще месяц, а когда наконец оправился, оказалось, что началась весна, а вместе с ней частые для этого сезона штормы и наводнения, державшие все корабли в гавани. Только в конце апреля удалось собрать силы, достаточные для путешествия во Францию.

Теплым апрельским утром полуодетая Магдалена стояла у окна спальни, рассеянно гладя твердую округлость живота. Сегодня ребенок отчего-то притих по сравнению со вчерашним днем, и она еще удивлялась этому обстоятельству, когда из нее с легким шумом исторгся поток воды.

Магдалена, не веря глазам, уставилась на лужу у своих ног.

— Эрин! Эрин!!! — почти взвизгнула она.

— Что случилось, госпожа? — спросила служанка, выбегая из гардеробной, где раскладывала груды белья, только что принесенные из прачечной.

— Смотри! — вскрикнула побелевшая Магдалена, показывая на пол. — Это вылилось из меня!

— Ничего страшного, госпожа, — спокойно ответствовала служанка. — Дитя просится на свет.

— Слишком рано! И откуда эта вода?

— Восьмимесячный ребенок. Ничего особенного. Обычно такие выживают. А схватки начались?

Магдалена, все еще ошеломленная, но несколько ободренная объяснениями Эрин, покачала

головой:

— Только вода.

— Рано или поздно это должно было случиться. Иначе ребенок просто не сможет родиться.

— Но почему?

Эрин пожала плечами. Причин она не знала. Так бывает. Вот и все. Она так часто помогала при родах, что могла заменить даже повивальную бабку, если, разумеется, все шло как полагается. Кроме того, в замке были и другие, куда более опытные женщины.

— Я все же пришлю повитуху, госпожа, — решила она. — А вам лучше лечь. Я принесу полотенца, чтобы было удобнее.

Магдалена неохотно легла, отдавшись в руки Эрин. Что поделать, служанка по крайней мере знает, как поступить. Сама она, воспитанная старой девой леди Элинор, была совершенно невежественна в подобных вопросах, если не считать ничтожных сведений о родах и связанных с ними трудностях. Леди Элинор в этом мало чем отличалась от подопечной, а другой женщины ее положения в замке не было.

Только сейчас она сообразила, что, вместо того чтобы все восемь месяцев витать в облаках грез и любовных фантазий, следовало подробнее расспросить Эрин и Марджери, которые куда лучше ее разбирались в таких вещах.

— Расскажи, что будет, — потребовала она, подкладывая под спину подушки, поскольку лечь казалось невозможным.

Эрин озадаченно потерла нос.

— Ну… начинаются боли, госпожа, а потом появляется ребенок.

— Сильные боли?

Эрин не хотела пугать госпожу, но и лгать не было смысла.

— У некоторых женщин сильнее, чем у остальных.

— Намного? — допрашивала Магдалена.

— Кажется, да, госпожа.

— Хотела бы я, чтобы господин был здесь.

— Роды — работа женская, госпожа, — возразила Эрин, направляясь к двери. — Схожу-ка я за повитухой.

Дверь за ней закрылась, и Магдалена, глядя на пляшущий на одеяле солнечный зайчик, снова коснулась живота, гадая, что происходит внутри. Может, роды и женская работа, но ее утешала бы мысль о присутствии Гая в замке. Он вместе со своими рыцарями отправился на турнир в Компьене, устраиваемый под покровительством герцога Бургундского. Прежде она сопровождала бы его в предвкушении трехдневного веселья и пиров, но в ее состоянии путешествовать было невозможно. Обоим даже в голову не пришло, что время вот-вот настанет, а следовательно, и ему вряд ли стоило уезжать.

Эрин и Марджери привели повитуху, старую женщину с узловатыми пальцами, седеющими волосами, небрежно прикрытыми грязным платком, и противным визгливо-ноющим голосом. Магдалена невзлюбила ее с первого взгляда.

— Я бы хотела, чтобы остались только Эрин и Марджери, — прошептала она, сжимаясь. — В ваших заботах нет нужды, милая дама.

— Не стоит бояться, госпожа, — проныла старуха, откидывая покрывало. — Я приводила многих детей в этот мир… и провожала в иной. Да и матерей тоже, — добавила она, ощупывая живот Магдалены, прежде чем перейти к более тщательному обследованию.

Застывшая Магдалена лежала неподвижно, окаменев от брезгливости и страха, убежденная, что эта женщина не принесет ничего, кроме несчастья.

Первая схватка пришла так внезапно и резко, что она вскрикнула, одновременно удивленно и негодующе.

— Начнете вопить сейчас, госпожа, и неизвестно, что выкинете позже, — объявила повитуха, кладя руку на тугой живот. Но Магдалена с неожиданной силой оттолкнула ее.

— Я не желаю видеть здесь эту женщину. Немедленно убирайтесь!

Эрин и Марджери, пораженные неожиданным взрывом, попросили что-то бормочущую себе под нос ведьму покинуть спальню.

— Ей много известно, госпожа, — заметила Марджери, возвращаясь.

— У нее черный глаз, — возразила Магдалена. — Из-за нее ребенок родится либо кривым, либо горбатым. Не позволю, чтобы она была рядом!

Женщины, не сговариваясь, пожали плечами. Беременные и роженицы славились своим непредсказуемым поведением. Скоро леди Магдалена будет слишком поглощена собственными страданиями, чтобы обращать внимание на тех, кто хлопочет рядом.

К середине дня измученная Магдалена впала в некое оцепенение, пока тело отдыхало от изнурительной боли. Когда способность мыслить ненадолго возвращалась, она поражалась лишь тому, что кому-то вообще приходится переносить эти незаслуженные страдания. Почему ее не предупредили? И что происходит с ней? Чем она так согрешила, чтобы заслужить подобное? Или это действительно плата за прелюбодеяние? Прелюбодеяние, плодом которого явилась новая жизнь, так настойчиво стремящаяся к свету? Так дерзко вступившая в поединок с собственной матерью? Но ведь они должны были стать союзниками и сражаться заодно! Неужели такое творится со всеми, или наказана только она одна?

Мысли лихорадочно метались в возбужденном, затуманенном мозгу. В уголках глаз блестели слезы. Отчаяние вновь охватило ее, когда боли начались вновь: неумолимые, вечные, невыносимые… и все же приходилось их выносить.

Эрин поднесла смоченную водой тряпочку к губам роженицы, и та, слишком слабая, чтобы пить из чаши, принялась жадно сосать. День перетек в вечер. Усталые, бледные женщины опустили руки, когда боль опять утихла и истерзанная роженица впала в состояние, более напоминавшее транс, чем сон.

— Нужно позвать повитуху, — настаивала Эрин. — Пусть вынет ребенка из тела госпожи.

Марджери вздрогнула. Они обе знали, что это такое: разрубленное на куски тельце младенца, разорванная, истекающая кровью мать, умирающая если не сразу, то потом, от родильной горячки.

— Может, ей стоит отдохнуть, и тогда мы сумеем помочь ей, — неловко пробормотала она. — Гнев господина будет страшен, если случится то, что можно было предотвратить.

Эрин кивнула. Обе служанки еще помнили страшную ночь на корабле и радость Гая, обнаружившего, что леди Магдалена будет жить.

Эрин снова намочила тряпочку и осторожно вытерла лицо Магдалены. Ее веки чуть поднялись, а глаза на какой-то миг прояснились.

— Госпожа, нужно послать за повитухой, — настойчиво предложила Эрин, — иначе ребенок не родится.

Магдалена покачала головой:

— Я не хочу… пока есть силы терпеть…

На глазах у изумленных женщин она словно собралась для последнего усилия. Но лицо вновь исказила гримаса боли. Тяжело дыша, Магдалена упала на подушки, стараясь противостоять пытке.

В темном небе поднялась луна: тонкий полумесяц на бархатном покрывале. Женщины принялись перебирать четки в страстной молитве.

Гай де Жерве снимал доспехи в своем шатре, неподалеку от ристалища, устроенного на равнине, за замком Компьен. Солнце только что спустилось за горизонт.

— Вина, господин, — сказал Джеффри, протягивая чашу. — Вы храбро сражались.

— Угу, — рассеянно промычал Гай, подходя к входному отверстию и потягивая вино. Свежий ветерок приятно овевал лицо, принося прохладу после стольких часов, проведенных в душном шлеме с опущенным забралом. Тело, освобожденное от тяжелых лат, было гибким и ловким. Сама усталость казалась приятной, как и ожидание пиршества, которым обычно кончались турниры. А потом сладкий сон в постели…

Но почему он не чувствует ожидаемой благодати?

Гай нахмурился и поднял глаза к вечерней звезде, засверкавшей на темном небе, и неожиданно подумал, что уже через два часа он может оказаться в замке де Брессе. Вот только к чему пускаться в путь ночью?

Вряд ли его спутникам придется по душе такой приказ. Да и кому понравится остаться без роскошного ужина и подвергнуться опасности нападения? Но если он решит уехать, они будут обязаны последовать за ним. И что за вздорная идея, когда впереди ждут пир, хорошая компания, удобная постель и спокойная поездка домой с самого утра?

Гай резко отвернулся от входного отверстия.

— Мы возвращаемся в Брессе, Джеффри. Сообщи рыцарям и слугам. Выезжаем немедленно.

Вскоре всадники полетели по направлению к замку Брессе. Никто не посмел оспорить странный каприз лорда де Жерве, но все пришпоривали коней, потому что, оставшись голодными, измученные после целого дня схваток, стремились поскорее оказаться в стенах замка. Если кто-то и жаловался, то шепот не достигал ушей их мрачного, угрюмого сюзерена.

Он и сам не знал, почему принял такое решение. Но знал, что иначе он не мог.

Было только десять вечера, когда они прибыли в замок. Магдалена не слышала повелительного сигнала герольда, требующего опустить подъемный мост и открыть ворота перед господином. Однако до служанок донеслись знакомые звуки, отдавшиеся эхом в спальне, где было открыто окно, чтобы впустить немного свежего воздуха в застоявшуюся душную атмосферу.

— Это господин, — сообщила Эрин, наклоняясь к Магдалене и вытирая ей лоб. — Господин приехал, госпожа!

Она не знала, слышит ли ее слова несчастная и понимает ли, но продолжала их повторять, в надежде, что они принесут ей утешение.

— Она вот-вот отойдет, — пробормотала повитуха, осторожно подкрадываясь к кровати. Магдалена по-прежнему не позволяла старухе прикасаться к себе, хотя не имела силы выгнать из комнаты. — Она и дитя погибнут уже через час, если я не вытащу из нее ребенка.

— Нет!

Каким-то образом эта фраза проникла в угасающее сознание роженицы.

— Не смей дотрагиваться до меня!

Ведьма, неодобрительно качая головой, снова спряталась в тени. Она предложила свою помощь, и, если ее отвергли, пусть сами расхлебывают последствия.

— Но, госпожа… — начала Эрин и тут же осеклась: дверь спальни со стуком распахнулась. Порог переступил Гай де Жерве, стягивая на ходу перчатки. Лицо, несмотря на загар, казалось серым от страха. Привратник сообщил, что леди де Брессе уже давно старается привести в мир своего младенца, а напряженная тишина в замке без слов сказала все, что ему следовало знать. На пути то и дело встречались хмурые люди со скорбными лицами, явно ожидавшие худшего.

— Как она?

— Плохо, господин, — откровенно призналась Эрин. — Ребенок не идет… а у госпожи кончаются силы.

Гай приблизился к постели и, не веря своим глазам, увидел страшно изменившееся лицо любимой. Глубоко запавшие глаза, окруженные фиолетовыми тенями, туго натянувшаяся на скулах кожа, словно вся плоть уже растаяла, оставив один лишь череп. Ее губы, чудесные, полные, зовущие губы сейчас истончились, превратившись в бескровные, истощенные страданиями ниточки.

— Она не подпускает меня к себе, господин, — взвизгнула повитуха. — Я бы вытащила ребенка: это единственный способ ее спасти. Но она не позволяет подойти к себе!

— Гай, — едва слышно выдохнула Магдалена, и он нагнулся еще ниже.

— Я здесь.

— Прогони ее. Не дай ей дотронуться до меня!

Гай нерешительно замялся, зная, что если велит повитухе сделать все возможное, та немедленно повинуется. Но поскольку Магдалена даже в этом состоянии умоляла избавиться от ведьмы, значит, так тому и быть.

— Священник, господин, — тихо подсказала Эрин. — Нужно послать за отцом Вивьеном, чтобы тот исповедал госпожу.

— Я не умираю, — снова донесся шепот с кровати. — И не умру…

— Пошлите за отцом Вивьеном. Пусть подождет в коридоре, на случай если возникнет необходимость. А ты, повитуха, уходи.

Гай сам не знал, что заставило его так сказать. Просто ощущал, что поступает правильно. Но теперь немного растерялся. Магдалена снова погрузилась в свой сумеречный мир. Его руки дрожали от потребности помочь ей, а душа холодела в тоске при виде искаженного лица, из которого, казалось, ушла вся жизнь.

— Я иду в церковь! — неожиданно воскликнул он. Там, у алтаря, он на коленях переждет эти страшные часы. — Пошлите за мной немедленно, если…

Он не договорил. Не мог высказать вслух то, что сковало льдом его сердце. То, что казалось неизбежным. Это любящее, страстное, своевольное создание скоро покинет мир живых, оставив Гая одного в безбрежной пустыне скорби, как уже было однажды.

Он уже подошел к двери, когда за спиной началась какая-то странная суета. Все еще держась за ручку, он обернулся. Эрин и Марджери наклонились над изножьем кровати.

— Что там?

Его голос прозвучал неестественно тонко и хрипло в комнате, где напряженное ожидание сменило унылую безнадежность бездействия.

— Ребенок… головка показалась, господин. Но госпожа не может ему помочь. Она ушла от нас.

— Нет!

Он ринулся обратно, бросился на колени у изголовья и коснулся холодного неподвижного лица.

— Этого не может быть!

Его пальцы провели по ее губам, замерли… Он не ошибся. Кожи коснулось легчайшее дыхание.

— Она не умерла, — тихо сказал он и смолк, услышав слабый, прерывистый крик. Глаза Магдалены открылись, и Гай, к своей радости, заметил искорку сознания в исполненных боли глубинах.

— Кончилось… — все, что сумела выдавить она.

— Девочка, господин, — сообщила Эрин, держа что-то на руках. — Маленькая, но, похоже, выживет, даже после таких тяжелых родов.

Гай встал и воззрился на свою голенькую, лежавшую на одеяле дочь. Такое жалкое, окровавленное, сморщенное создание причинило Магдалене несказанные муки!

Покачав головой, он осторожно прикрыл ребенка, прежде чем забрать у Эрин.

— Магдалена, вот твоя дочь. Он снова стал на колени и положил сверток ей на грудь.

— Здоровенькая? — Ее глаза опять открылись. С трудом приподняв руку, она дотронулась до малышки. — Она ведь восьмимесячная.

— Ты тоже родилась восьмимесячной, — вспомнил он, улыбаясь и придвигая ребенка к ее груди. — Так твой отец говорил.

Глаза слегка блеснули, словно это вроде бы неуместное откровение странным образом утешило ее, связав с младенцем, лежавшим на ее груди. Потом тонкие веки с голубыми жилками устало опустились, обмякшая рука сползла вниз. Зато щеки едва заметно порозовели. Собственно говоря, это трудно было назвать румянцем. Так, налет, преобразующий былой сероватый оттенок смерти в сладкий сон выздоровления.

— Господь милостив, — прошептала Эрин. — Если не начнется лихорадка, думаю, она поднимется… и ребенок тоже выживет.

— Мы должны умыть и переодеть ее, господин, — вмешалась Марджери, поднимая ребенка.

Гай словно впервые заметил, что женщины едва держатся на ногах. Обе провели у постели роженицы восемнадцать часов.

— За сегодняшний тяжкий труд я дам вам приданое, — пообещал он. — И за нежную заботу о госпоже… за вашу преданность.

Он говорил тихо, но с таким чувством, что обе чуть не прослезились.

— Нашу преданность нет нужды покупать, господин, — заметила Эрин.

— Верно, зато ее необходимо вознаградить, — возразил он, направляясь к двери. — Пошлите за мной, когда госпожа придет в себя и наберется сил.

Магдалена проспала много часов. Она не почувствовала, когда ее обтирали теплой водой, смывая родильную кровь, когда на постели меняли простыни, когда открывали окно пошире, избавляясь от неприятных запахов, не слышала плача ребенка и едва осознала, что девочку прикладывают к ее груди и белая, дающая жизнь жидкость потекла в жадный голодный, усердно тянувший за сосок ротик.

Она проснулась, когда уже садилось солнце. В комнате царили тишина и покой. Магдалена лениво повернула голову на подушке. Эрин и Марджери дружно посапывали, лежа на соломенных тюфяках у кровати. Рядом стояла деревянная колыбель, и рука Эрин бессильно лежала на перильцах, свидетельствуя о том, что служанка честно укачивала новорожденную, прежде чем сон ее одолел. Магдалена не видела, что творится в колыбели, но, к собственному удивлению, без всяких усилий повернулась на бок и, опершись на локоть, подняла голову с подушки. Ее глазам предстал маленький холмик под белым покрывалом, но, перегнувшись через край кровати, она заметила крохотную макушку, поросшую легким светлым пушком.

Мгновенно устав, она снова упала на подушки и улыбнулась. Если лежать очень смирно, она услышит дыхание младенца, прерываемое, правда, негромкими всхлипами и сопением, что поначалу встревожило Магдалену. Однако вскоре она успокоилась, уловив некий странный, непонятный, но все же определенный ритм. Ей хотелось взять малышку на руки, но недоставало сил. Как ни удивительно, но ужас недавних родов померк. О, она помнила бесконечное отчаяние нестерпимой боли, беспомощности, но это скорее была память разума, а не плоти.

Шум, доносившийся из колыбели, изменился, сопение превратилось в почмокиванье. Тонкий крик пронесся по комнате. Незнакомая до сих пор тревога стиснула сердце Магдалены. А жалобный крик все усиливался. Она попыталась встать, мучимая порывом дотянуться до ребенка, сделать все, чтобы его успокоить. Но Эрин, заспанно моргая, уже поднималась с пола.

— Тише, милая, — пробормотала она, принимаясь раскачивать колыбель.

— Дай ее мне, Эрин.

— А, вы проснулись, госпожа. Она проголодалась. — Эрин вынула девочку из колыбели. — И обмочилась. Давайте я сначала сменю пеленку.

— Не стоит, — ответила Магдалена, протягивая руки. — Не могу вынести ее плача.

Эрин наспех завернула мокрого младенца в простыню и протянула матери. Магдалена вложила сосок в крохотный открытый ротик, потрясенно глядя на ту, которой дала жизнь. Сжатый кулачок упирался в ее набухшую грудь. Крошка тянула губками сосок, хлюпала и, нечаянно выпустив, сразу закричала. Потом снова уткнулась в источник теплого молока и успокоилась. Щечки довольно раздувались.

— Где господин? — спросила Магдалена, отрывая взгляд от завораживающего зрелища. Она помнила, что он пришел в самый последний, самый страшный час ее мук, но память сохранила только смутное ощущение решимости, словно кто-то влил в нее силы, отогнав стоявшую у изголовья смерть. — Он видел своего ребенка?

— Да, госпожа. Послать за ним? Он велел позвать его, как только вы придете в себя.

— Так и сделай, но не прежде, чем мы с девочкой снова будем свежими и благоухающими. От меня плохо пахнет, Эрин, а волосы растрепаны. И малышка насквозь мокра. Нельзя же показывать ее отцу в таком состоянии.

Эрин ткнула ногой спящую Марджери, и та со стоном повернулась на бок.

— Просыпайся, лентяйка! Госпоже нужны горячая вода и овсяная каша с пряностями. Да и ребенка надо искупать перед приходом господина!

Марджери энергично потерла глаза и, оглядев мать и ребенка, удовлетворенно кивнула, несмотря на усталость.

— Сейчас пойду на кухню. Господин не велел звонить в колокола, чтобы возвестить о благополучном рождении ребенка. Не хотел будить леди. Но теперь пусть звонят.

Она поспешила к двери, и уже через полчаса колокола всех четырех башен разнесли по всей округе радостную весть о рождении наследницы владений де Брессе. Конечно, мальчик был бы предпочтительнее, но и эта малышка поможет сохранить владения де Брессе под властью герцога Ланкастера.

Гай услышал торжественный перезвон, выходя из казарм. Он пытался провести часы, оставшиеся до свидания с Магдаленой, занимаясь обычными делами, старался вести себя так, словно жизни матери и ребенка были важны для него только как для верного слуги своего господина. И таил в душе сладостно-горькую радость, мучительное счастье отцовства, которое не мог признать открыто, а также невыразимую благодарность Богу за то, что пощадил и не отнял у него Магдалену.

Повинуясь странному порыву, он свернул в сад, где под деревьями буйно цвели колокольчики и нарциссы, нарвал охапку. Пальцы стали липкими от вытекавшего из толстых стеблей сока, неожиданно напомнившего о соках любви, с таким восторгом изливавшихся в ее лоно. Гай глубоко вдохнул терпкий весенний, круживший голову аромат. Аромат Магдалены.

Собрав букет, он вышел из сада, поднялся по внешней лестнице и направился к покоям Магдалены. Дверь была приоткрыта. Он толкнул ее. Эрин и Марджери не было. Магдалена сидела на большой кровати, все еще бледная, но улыбающаяся, и, завидев его, протянула руки.

Гай осторожно прикрыл дверь и шагнул к Магдалене.

— Тебе уже лучше, любимая?

— Несравненно. Что за чудесные цветы! Она подняла ребенка, спящего на сгибе ее руки, и протянула ему.

— Ваша дочь, господин.

Гай рассыпал цветы по одеялу. Желтые, голубые и белые мазки живописно перемешались на постели. Он взял ребенка. Магдалена тем временем сгребла цветы и зарылась носом в душистые лепестки, улыбаясь глазами, когда заметила, как смягчилось суровое лицо и пальцы, привыкшие к мечу и стали, осторожно обводят розовую щечку.

— Зои, — объявила она. — Я назову ее Зои, милорд. Дар жизни.

— Зои, — повторил он, коснувшись крохотного курносого носика. — Вряд ли это имя подходит для Плантагенетов, милая.

Лицо Магдалены словно отвердело.

— Она не обязана называться в угоду Плантагенетам! Это наше дитя, Гай, и будет носить то имя, которое мы для нее выберем. Имя для любви. Не для династии.

Гай поднял девочку повыше и, словно благословляя, поцеловал сморщенный лобик.

— Значит, Зои, — мягко сказал он. — В подтверждение жизни и любви.

Глава 11

Эдмунд де Брессе стоял на баке «Святой Анны» в предрассветной тишине, глядя на крепостной вал Кале, окутанный легким туманом, лежавшим на гладкой воде. Подгоняемое свежим утренним ветерком, судно вошло в гавань под знаменами Ланкастера и де Брессе. На крепостном валу приветственно реял штандарт Англии с лилиями и львом.

У Эдмунда стало легче на сердце. При виде знакомой бухты, ворот к спорной территории, за которую сражались два королевства, и к его собственным владениям он снова испытал необычайный подъем сил, которых так долго было лишено его тело. Там, в замке, жили его жена и ребенок. Ребенок, который должен был родиться несколько недель назад. Выпало ли Эдмунду счастье стать отцом мальчика? И выжило ли дитя? Последний вопрос неизменно лишал первый всякого смысла. Каким бы ни был пол младенца, он наследник де Брессе. А мать ребенка? Вынесла ли она роды? Он столько слышал об опасных последствиях неудачных родов: горячка, грудница, быстрая смерть, когда роженица истекала кровью, и медленная, когда несчастная таяла день за днем, пока не высыхала заживо.

— Пожалуйста, Господи, сохрани ее, — прошептал он, мучимый нетерпением. Ему казалось, что они расстались, едва он обнаружил мир, где главным была его любовь к Магдалене Ланкастер. Ее образ стоял перед его глазами днем, мягкое нежное тело покоилось в его объятиях по ночам. Он быстро понял, что его страсть не встречает ответа. Жена не разделяла его чувств. Нет, ничего не скажешь, относилась она к нему хорошо, и, похоже, он даже ей нравился. Безропотно согласилась выйти замуж и так же безропотно исполняла супружеский долг. Но на любовь отвечала лишь дружбой и беспрекословным подчинением. Это расстраивало Эдмунда. Но он с оптимизмом юности и уверенностью человека, который много повидал, многого добился и выходил победителем из многих схваток, твердо рассчитывал, что когда-нибудь ее сердце откроется для него. Он научит ее любви, и в его объятиях, она наконец ответит на пыл и восторг, с которыми он брал ее по ночам.

Чайки с криками кружили над проливом, проносясь над палубой в поисках отбросов. Матросы приготовились убрать четырехугольный парус: судно уже приближалось к гавани. На причале стоял смотритель порта, готовясь принять и закрепить толстые канаты, после того как корабль бросит якорь.

Эдмунд остался на палубе, с наслаждением наблюдая за суетой. Оруженосец и пажи присмотрят за сборами и погрузкой вещей. Хорошо, что они сойдут на берег утром! Значит, можно будет отправиться в Пикардию сразу же, как только все три корабля пристанут к берегу и воины займут свои места в седлах, а припасы — на повозках. Если не случится лишних проволочек, им не придется проводить в дороге более пяти ночей. Он вышлет вперед герольда с эскортом копейщиков, чтобы предупредить жену и домочадцев о своем прибытии. Маленький отряд, скачущий на резвых лошадях, доберется до замка на день раньше основной кавалькады, и утром жена встретит мужа с подобающими почестями.

Наступило еще одно утро, солнечное, полное надежд майское утро, и он вспомнил другой день, первое мая, когда вышел на рассвете набрать ноготков у реки, прежде чем первые лучи высушат росу. Бутоньерка предназначалась его нареченной — живому, жизнерадостному созданию с длинной косой, сверкающими серыми глазами и полным пренебрежением к его стараниям соблюдать придворный этикет. Он как сейчас видел ее, раздающую подружкам его цветы и весело благодарившую за подарок. Она, кажется, так и не поняла, что тот букетик имел особое значение. И Эдмунд снова чувствовал ту почти детскую досаду. Позже, когда они плясали вокруг майского дерева и девушки, молоденькие и постарше, преследуемые парнями как в шутку, так и всерьез, с визгом разбегались, он поцеловал ее. Поцеловал из злости и свирепой решимости привлечь ее внимание к своим притязаниям. Неужели в последующие годы их отношения так изменились? Да, на людях она оказывала ему всяческое уважение, как полагается порядочной жене, но когда они оставались одни… он не скрывал от себя, что жаждет больше, чем обычной веселой улыбки, спокойного дружелюбия, покорности в постели. Он хотел, чтобы она отвечала ему той же страстью. Хотел удостовериться, что она, возможно, желает от него большего, чем он готов дать… Хотел почувствовать, что она испытывает то же самое, что и он.

Эдмунд поднял лицо к солнцу. В этой стране он начнет все сначала. Они начнут все сначала. Его воспоминания о пребывании в чистилище, на пороге смерти лишь подстегивали наслаждение жизнью и благодарность Господу за милосердие. Во многом он был подобен человеку, родившемуся вновь, а впереди расстилалась жизнь, чистый пергамент, на котором он напишет все, что будет угодно ему. Свою любовь. И создаст рифмованное двустишие.

Час спустя герольд с новостями о скором приезде сьера Эдмунда де Брессе выехал из города и галопом помчался по белой извилистой дороге к равнинам Пикардии.

Гай вошел в сад, томившийся под ярко-голубым майским небом. В воздухе разливался тяжелый запах сирени. Мелодичный перебор струн лютни доносился из центра сада, где звонкие струи фонтана лились в каменную чашу, а голуби нежно ворковали в своем домике, стоявшем в саду трав, в зарослях тимьяна и розмарина, шалфея и майорана.

Гай ступал осторожно в надежде застать маленькое общество врасплох и незаметно понаблюдать хоть несколько минут. И вспоминал другой день, первого мая, когда женщина, сидевшая с малышкой на коленях, сама была ребенком. Веселым, порывистым, дерзким, смеющимся, любящим ребенком, просившим у него серебряный пенни и дувшимся, потому что они ехали слишком быстро и она не успевала как следует рассмотреть жонглеров и другие заманчивые зрелища по пути в Лондон.

Гай спрятался за ракитником и, скрытый кисточками желтых цветов, кивавших с длинных стеблей, с улыбкой подсматривал за дружной компанией. Тео наигрывал на лютне и тихо пел. Паренек был наделен гибкими пальцами и сладостным высоким тенорком. Эрин и Марджери усердно шили крохотные одежки, отделывая их кружевом из высокой корзинки с нитками и тесьмой. Новорожденная спала на руках у матери.

Магдалена сидела на мягком табурете в тени плакучей ивы, лениво играя с пушистыми желтыми сережками, медленно падающими ей на колени. Сегодня она была одета в простой котт из желтоватого полотна. Волосы покрывала белая шелковая сетка. Веки полуопущены в легкой дремоте, лицо светится спокойной радостью, губы мягки… но по-прежнему чувственны. Она все еще немного бледна, но не болезненной бледностью, а скорее белизной человека, выздоравливающего от недолгого недуга.

— Я знаю, что вы здесь, господин, — неожиданно выговорила она, поворачивая голову к ракитнику и улыбаясь. — Намереваетесь шпионить за нами, сэр?

— Нет, решил посмотреть, как вы тут. — Гай со смехом выступил из укрытия. — Очень милая песня, Тео. Уделяй ты столько же внимания латыни, как пению и игре на лютне, наверняка был бы в большем ладу с окружающим миром.

— О, стыдитесь, господин! — запротестовала Магдалена. — Похвалить мальчика лишь для того, чтобы иметь предлог наговорить кучу неприятных вещей!

Тео отчаянно покраснел при напоминании о недавней выволочке, полученной им от наставника пажей. Гай сжалился над мальчиком.

— Вы правы, госпожа. Я снимаю все нарекания и оставляю комплимент. Тео, найди Джеффри и передай, что я уезжаю через час.

Паж, облегченно вздохнув, немедленно исчез, а все еще смеющийся Гай уселся на каменную скамью подле голубятни. На каменной плите дорожки стояла чаша с пшеницей, и он зачерпнул горсть и поднес птицам, не сводя глаз с Магдалены и своей дочери. На его ладонь спустилась голубка и, похлопав крыльями, осторожно взяла зернышко и улетела.

— Куда вы собрались, господин? — осведомилась Магдалена, перекладывая спящее дитя на другую руку.

— В Серьяк. Тамошние люди недовольны повышением податей, — беспечно бросил он. — Крестьянам нужно напомнить, что сьер де Брессе должен получать доходы хотя бы для того, чтобы обеспечить надлежащую защиту своим вассалам.

Еще одна голубка клюнула зерно из его ладони.

— О, для рыцаря такой труд скучен, не находишь? Ты наверняка предпочел бы войну и сражения.

— Я выполняю поручения своего сюзерена и пока вполне доволен и счастлив, — с улыбкой заверил Гай и, разбросав зерно по дорожке, где его мгновенно обступила голубиная стая, протянул руки. — Я хотел бы подержать малышку, если ты считаешь, что она не проснется.

— Она и так скоро проголодается, — заверила Магдалена и осторожно положила Зои на руки отцу. — Как по-твоему, она выросла? Потолстела?

Гай задумался. По правде говоря, девочка была такой легонькой, что он почти не ощущал ее веса, но поскольку привык к тяжести двуручного меча и копья, неудивительно, что это маленькое тельце казалось ему пушинкой. Однако он ответил то, что ожидала услышать Магдалена:

— Думаю, да, но немного.

Он коснулся маленького носика, ямочки на подбородке. Зои смешно фыркнула, поджав губы и сморщив нос. Гай восторженно засмеялся, дивясь этому крошечному совершенству. Но Зои тут же открыла ротик и, жмуря глазки, издала пронзительный требовательный вопль. Гай неохотно отдал ребенка матери.

— Кажется, ей нужна ты.

— Я пойду покормлю ее.

Магдалена вручила девочку подбежавшей Эрин и, опираясь на руку Гая, поднялась, но тут же пошатнулась.

— Я постепенно набираюсь сил, но все это так утомительно! Как мне хочется снова скакать верхом и охотиться с соколами!

— Все в свое время, — утешил он. — Я отведу тебя в спальню.

Рука об руку они вернулись в покои Магдалены.

— Я позволю себе лениться ровно одну неделю, а потом намереваюсь снова стать здоровой и

сильной.

— Не забывайте, что кормите ребенка, госпожа, — вмешалась Эрин. — Если отдадите ее кормилице, скорее окрепнете.

— Ни за что! — отказалась Магдалена, с твердостью человека, принявшего жизненно важное решение.

— В таком случае не жалуйся, — посоветовал Гай. — Сейчас я оставлю тебя, но возвращусь к вечерне. — И, поцеловав ее в макушку, прошептал: — Иди отдохни.

Полчаса спустя он вместе со своими рыцарями, оруженосцами и маленьким отрядом воинов отправился усмирять непокорных. Как сказала Магдалена, это работа недостойная рыцаря, но что тут поделаешь. Правда, такая миссия была ему не по душе. Французские крестьяне и без того были обременены налогами и податями, которые постоянно росли: приходилось платить за долгие годы войны, от которой они не имели ничего, кроме страданий, самой унизительной нищеты, а наиболее состоятельные к тому же все еще пытались наскрести денег, чтобы выкупить родных из плена.

Хорошо еще, что дорога была приятной. Весна в этом году пришла поздно после необычайно мокрой зимы, и дороги так развезло, что кони утопали в грязи. Однако теперь земля подсохла, и люди осмелились пуститься в путь. Торговец со своей повозкой поспешно отъехал, подгоняемый повелительным сигналом герольда, но за следующим поворотом отряд де Жерве уступил право проезда придворному в плаще папского двора в Авиньоне, мчавшемуся вместе со своим эскортом так, словно по пятам гнался сам дьявол с приспешниками. Продавец индульгенций с полным мешком клочков пергамента с печатями самого папы сидел в кустах живой изгороди, наслаждаясь солнечным теплом и собирая дорожную пошлину у странствующих грешников. Они миновали бродячего торговца с корзиной товаров за плечами, и Гай натянул поводья, заметив деревянную куклу с нарисованными глазками и крошечную повозку, запряженную мышами. Конечно, глупо было покупать такие игрушки для двухнедельного ребенка, но он все же купил, смущаясь и радуясь одновременно при мысли о том, как Магдалена будет над ним смеяться.

Но вскоре мирные мысли сменились тревожными. Плохая погода означала, что они жили в изоляции, не получая вестей из окружающего мира, поскольку путники и паломники оставались у своих очагов, пока снег засыпал дороги или дождь превращал почву в болотистое месиво. С наступлением тепла он послал гонца в Лондон, к Джону Гонту, с новостью о рождении внучки. Но вряд ли ответ придет раньше следующего месяца и наверняка будет содержать дальнейшие приказы.

Вынужденное безделье раздражало его, и вместе с пробуждением новой жизни в нем росло желание снова оказаться в шумном мире. Узнать, что происходит в тех кругах власти, к которым он когда-то принадлежал. Герцог вряд ли навсегда оставит его доверенным лицом владений де Брессе. Собственно говоря, он выполнил все, что от него требовалось. Замок надежно укреплен, хозяйка устроилась на новом месте, здоровая наследница мирно спит в детской. Теперь Карл Французский не имеет никаких законных прав на владения. Судя по сообщениям Оливье, де Борегаров сейчас занимают другие дела. Их интерес к кузине временно приугас из-за целого ряда интриг, связанных с выбором жениха для дочери Филиппа де Борегара. Так что у герцога Ланкастера наверняка найдется другое поручение для Гая де Жерве. К тому же он скорее всего уже подыскал мужа для леди де Брессе, которая не может долго оставаться вдовой.

Вместе с известием о рождении Зои Гай де Жерве изложил свою просьбу наградить его рукой Магдалены. Он решил, что ничего не теряет, признавшись герцогу в любви к его дочери, хотя и сознавал, что Магдалена Ланкастер — слишком ценный приз, чтобы вручить его просто так, без всякой выгоды. Кроме того, он действительно больше не мог дать Ланкастеру ничего такого, чего тот уже не имел.

Гай ничего не сказал о своем письме Магдалене, которая словно не сознавала неизбежности конца их идиллии. Она игнорировала все намеки на то, что скоро получит другого мужа, и вела себя так, будто подобная вещь просто немыслима. Гай не знал, как разрушить этот наивный самообман. Он твердил себе, что Магдалену нельзя было беспокоить во время беременности да и теперь нужно дать время оправиться. Но рано или поздно ему придется открыть ей глаза.

Подобные думы не способствовали хорошему настроению, и, несмотря на чудесную погоду и ласковое солнышко, провинившиеся жители Серьяка увидели перед собой сурового воина, готового карать и наказывать. Их представитель, старейшина деревни, даже стал заикаться под бесстрастным взглядом голубых глаз господина, неподвижно сидевшего в седле и с видимым безразличием слушавшего повествование об урожае, сожженном разбойниками, и уничтожении рощи.

Лорд де Жерве оглядел тревожные лица мужчин и женщин, собравшихся на площади. Малые дети цеплялись за юбки матерей, глазея на великолепный устрашающий отряд рыцарей, носивших поверх кольчуг голубые с серебром юпоны, украшенные золотым драконом де Жерве, вооруженных огромными мечами и копьями, лежавшими на спинах гигантских коней.

Старейшина наконец замолчал, нервно дергая свою клочковатую седую бороду и шаркая деревянными сабо.

Гай понял, что ничего не добьется, если выжмет у этих уже выжатых бедняков последние капли пота, крови и слез. Им нужно время, чтобы посеять зерно и найти другой источник хвороста и дров. Но они все же должны заплатить дань господину. Что ж, придется взять эту дань работой. Два дня в месяц с каждого взрослого мужчины, достигшего шестнадцатилетнего возраста.

Жители деревни встретили приговор ошеломленным молчанием. Они не ждали пощады: милосердие напрочь отсутствовало в жизни раздираемой войной страны. Постепенно до бедняг дошло, что им дали передышку, и на усталых лицах появились улыбки, открывающие черные провалы вместо зубов. Со всех сторон потянулись мозолистые руки, чтобы коснуться дракона де Жерве, вышитого на голубом с серебром чепраке, заплетенной в косички гривы коня, сверкающего серебра стремян.

Гай уже успел привыкнуть к восторженному поклонению простолюдинов в те дни, когда снимались осады, целые деревни бывали спасены от разбойников, а уединенным фермам и коттеджам обеспечивалась надежная защита. Такое благодарное почитание было наградой рыцарю за его обет оказывать подобные услуги беззащитным. Правда, тут он быстро потерял терпение и, бросив несколько слов старейшине, знаком велел герольду возвестить об отъезде. Конники развернулись и покинули Серьяк. В замок Брессе они прибыли, как раз когда зазвонил к вечерне колокол. Гай задержался ровно настолько, чтобы снять меч и кинжал, которые отдал Джеффри, а потом вместе с остальными поспешил в церковь. Магдалена сидела впереди, у алтаря, и Гай, садясь рядом, ощутил невероятное напряжение, сковавшее ее тело.

Она с вымученной улыбкой вручила ему пергамент, на котором красовалась печать Ланкастера. Гай нахмурился и положил его на скамью, как бы упрекая Магдалену в том, что она занимается мирскими делами в святом месте. Но белый свиток словно светился собственным зловещим светом, разделяя влюбленных. Гай заметил, как Магдалена время от времени касается пергамента, обводя пальцем печать.

Это было первое послание из Англии, с тех пор, как зимние штормы положили конец морским путешествиям, и Магдалена всей душой ощущала, что оно содержит недобрые вести. Она хотела сама распечатать свиток, но посланец сказал, что он предназначен только для глаз лорда де Жерве. Кроме того, он сообщил, что слишком долго пробыл в дороге, поскольку судно выбросило на скалы недалеко от побережья Бретани и сам он едва спасся. Гонец отчаянно волновался, объясняя это леди Магдалене, и все твердил, что она должна понять, какие трудности и опасности пришлось ему вынести в этом путешествии, и что он все же выполнил свой долг, хоть и с запозданием на четыре недели. Зная своего отца, Магдалена могла только посочувствовать бедняге. Нетрудно представить, что ждет его по возвращении!

Она все же хотела распечатать послание, но не хватило храбрости. Да и порядочность не позволяла совать нос в чужие дела, несмотря на то что в письме наверняка шла речь о ней. Именно по этой причине Магдалена и принесла пергамент в церковь, надеясь, что Гай немедленно его прочтет. Вместо этого он просто отложил письмо и неодобрительно посмотрел на нее. И сейчас Магдалена сидела расстроенная и несчастная, а свиток, казалось, жжет ей бедро через тонкую ткань платья.

Отец Вивьен монотонно читал молитвы. Магдалена вставала на колени, поднималась, молилась, как и ее сосед, рассеянно, нетерпеливо, желая только, чтобы утомительный обряд поскорее закончился. Но вот отец Вивьен благословил паству, и Гай, сунув пергамент за пояс, встал и предложил Магдалене руку. Она пыталась идти быстрее, но Гай размеренно вышагивал по проходу. За ними следовала остальная паства.

— Я хотела распечатать его, но подумала, что ты будешь недоволен, — выдохнула она, как только они вошли во двор.

— Я рад, что ты сдержалась, — ответил он. — Такой поступок, несомненно, рассердил бы меня. И у тебя нет причин для столь опрометчивых выходок.

— Но что в нем?

— Откуда мне знать, если я еще не открыл его?

Он остановился, чтобы сказать несколько слов сенешалю, который вместе с ними вышел из церкви, а Магдалена в это время едва не приплясывала от нетерпения, удивляясь, как он может оставаться таким спокойным и невозмутимым, держа за поясом этот обжигающий, страшный документ с печатью отца!

— Я иду в кабинет, — объявил он наконец. — Джеффри, поможешь мне снять кольчугу и пояс!

— Можно я тоже пойду? — прошептала Магдалена, не в силах поверить, что он собирается отделаться от нее. Но Гай хотел прочитать письмо без посторонних глаз. Оно скорее всего было отправлено после того, как он послал своего гонца к герцогу, и он спешил узнать, как отнесся герцог к его желанию жениться на Магдалене. Вряд ли он сумеет вынести реакцию Магдалены на то, что содержалось в послании. Сначала ему необходимо овладеть собой.

— Придешь в кабинет через несколько минут, — велел Гай. — Я хочу сначала умыться.

И с этими словами он ушел, оставив Магдалену стоять во дворе с раскрытым ртом.

Немного опомнившись, она пробормотала совершенно не подобающее даме выражение и поднялась к себе. После дневного отдыха она чувствовала себя гораздо лучше, но сейчас вдруг ослабела, а непрошеные слезы жгли веки. Такое с ней часто случалось после рождения Зои, и теперь она плакала по малейшему поводу, а нынешние тревоги и обиды еще больше вывели ее из равновесия.

Гай вынудил себя подождать, пока Джеффри не снимет с него доспехи и не нальет вина. Только после ухода оруженосца он распечатал послание, оказавшееся ясным и коротким. Эдмунд де Брессе выжил после предательского нападения и, отлежавшись в ближайшем аббатстве, прибыл в Савойский дворец в начале февраля. Там он снова заболел, но теперь находится на пути к выздоровлению. К сожалению, из-за плохой погоды оказалось невозможным сообщить эту радостную новость жене Эдмунда раньше, но скоро он сам отплывает во Францию, чтобы приступить к своим обязанностям повелителя де Брессе. Ланкастер потребовал, чтобы после возвращения де Брессе в замок его горячо любимый вассал Гай де Жерве отправился в Англию.

Гай не помнил, сколько времени стоял, оцепенев, держа проклятое письмо, незряче уставясь на каменную стену комнаты. Если бы Ланкастер нашел дочери другого жениха, он бы попытался бороться, уповая на долгую дружбу с герцогом. Но появление законного мужа ставило его в самое ложное из всех ложных положений. Он был опекуном и наставником Эдмунда с тех пор, как мальчику исполнилось десять лет. Эдмунд привык ожидать от своего дяди только искренности и откровенности, считая его образцом рыцарской чести. Вместо этого дядюшка наставил ему рога, пусть и не намеренно, и обрюхатил жену, родившую незаконного ребенка.

Дрожь отвращения к себе пронзила Гая. Тошнота подступила к горлу, холод сковал члены, совсем как в тот далекий день, когда он впервые убил человека. В битве при Пуатье он был молоденьким пажом, но за первые несколько часов этой прославленной битвы стал мужчиной.

Он знал, что должен немедленно покинуть этот замок и женщину, заворожившую его своей страстью, красотой и упрямой решимостью, чтобы следовать дорогой своего выбора. Оставить дочь, отдать ее мужчине, который по всем Божеским и человеческим правам должен был стать ее отцом. Забыть это место греха и женщину, которая ввела его во грех, искать церковного очищения и только потом начать новую жизнь.

И перспектива этой новой жизни наполнила его безутешной тоской. Перед ним расстилалась выжженная солнцем пустыня, где не было ни любви, ни утешения. Ему придется нести бремя покаяния остаток дней своих.

Дверь внезапно открылась, и Гай, вздрогнув от неожиданности, обернулся.

— Что там? — выпалила Магдалена и смертельно побледнела, увидев его лицо… так непохожее на лицо человека… маску, стершую всю жизнь, всю любовь, весь добрый юмор, который она так хорошо знала. Она невольно схватилась за горло, перебирая жемчужную нить. — Гай, что случилось?

Он узрел женщину, которая довела его до этого, которая довела до этого их обоих своей исступленной чувственностью, слепым и эгоистичным потаканием собственным желаниям. Узрел и в ужасе отпрянул.

Магдалену словно ударили по лицу. Ничего не понимая, испуганная, она подняла на него глаза.

— Пожалуйста… заклинаю, господин… объясните, что произошло? — шептала она, но мольбы, казалось, застревали в горле, и она рассеянно потерла шею длинными пальцами.

Гай вынудил себя сосредоточиться на ее словах, вспомнить о физической слабости, о тех испытаниях, которые она перенесла, и как только ему удалось это сделать, любовь возродилась снова, пламенная и непобедимая.

— Иди сюда, — нежно попросил он, распахивая объятия.

Она бросилась к нему, упала на грудь, трепеща от непонятного ужаса, вызванного выражением, мелькнувшим на миг в его глазах.

Крепко стиснув ее, Гай рассказал о содержании письма.

— Твой муж может появиться в любую минуту, — закончил он глухим, невыразительным голосом. Магдалена чуть отодвинулась и запрокинула голову, чтобы посмотреть на него. Теперь, все поняв, она преисполнилась странного спокойствия.

— Я ведь говорила, что Эдмунд не погиб. Вспомни, сколько раз я пыталась объяснить это тебе.

— Но откуда ты все знала? Магдалена пожала плечами.

— Просто чувствовала. Но каждый раз, когда заговаривала об этом, ты так расстраивался, что казалось легче оставить все как есть.

Неожиданный укол опасения, дурного предчувствия застал его врасплох и оледенил душу.

— Ты представляешь, что это означает, Магдалена?

— Да. Нам придется нелегко, но я давно думала о том, что нужно признаться Эдмунду…

— Ты будешь молчать! — перебил он, не в силах объять умом ее слова. — Он не узнает ничего… ничего. Ясно?!

Магдалена покачала головой со своим обычным упрямством, так хорошо ему знакомым. Как ни странно, в глазах ее не было ни страха, ни тревоги.

— Нет, это тебе не ясно. Я не могу жить без тебя, Гай. И мы сможем справиться с этой бедой, как справлялись до нас остальные. Мой отец открыто живет с Катариной Суинфорд. Она родила ему незаконных детей. А ведь таких пар много, очень много…

— Ты сама не ведаешь, что несешь! — оборвал Гай, корчась от омерзения. — Ты обесчещена, твой муж обесчещен, да и я тоже обесчещен тем, что произошло между нами. Твой супруг имеет полное право убить тебя и меня за позор, который мы навлекли на него, и я не смею лишать его этого права. Но нет причин причинять ему ненужные страдания. Никто, кроме нас и твоих служанок, ничего не знает. Все кончится сейчас, будто ничего и не было.

Но в душе он отчетливо сознавал, что к прошлому нет возврата. Ничто больше не будет так, как прежде.

— Нет, — непонимающе качнула она головой. — Ты не можешь говорить такое. Я знаю, ты не хочешь меня бросить. И что будет с нашим ребенком? Неужели ты хладнокровно откажешься от него? Ведь есть способы все уладить…

Она хотела утешить его, но вдруг захлебнулась рыданием, прижав ладонь к щеке, на которой багровел опечаток его ладони: клеймо бешеной ярости, подстрекнувшей его на внезапный и беспощадный удар. Всхлипнула и смолкла, продолжая стоять, потрясенная предательством. Широко раскрытые глаза словно застыли.

А в это время Гай де Жерве сквозь алую дымку бешенства видел не Магдалену, а ее мать, женщину, сумевшую сплести паутину смертного греха и вероломства, в которую попались так много мужчин. Попались и погибли. Изольда де Борегар пользовалась волшебством своей чувственности и прекрасного тела, чтобы заманивать бедняг в ловушку, и теперь ее дочь, наделенная теми же силами, шла по ее пути. Даже Шарль д'Ориак поддался ее чарам. Гай видел, как это происходило, видел похоть, жадное вожделение в его глазах, затмевавшие даже ту цель, ради которой он обхаживал кузину. Эдмунд де Брессе пресмыкался у ее ног, охваченный любовью и желанием с того первого раза, когда она лежала в его постели. И сам Гай пал жертвой дьявольских козней, которые помогли ей завлечь его просто по той причине, что она хотела этого. Ей не было никакого дела до страданий и позора, которые придется переносить мужу, человеку, любившему ее так же глубоко, как сам Гай. Эдмунд де Брессе должен быть принесен в жертву ее страсти. И когда-нибудь она так же пожертвует и любовником.

Но даже в своем слепом отчаянии он сознавал, что в отличие от материнских ее колдовские силы по сути своей невинны. Она плела свои чародейские заговоры без всякого желания обидеть. У нее не было иного мотива, кроме любви и страсти. Та сила, которой она обладала, была скорее бессознательной. Она не совершила никакого вероломства, но тем не менее носила на лице след его поднятой в гневе против нее руки.

— Ах, милая, — покаянно прошептал он, — прости меня.

Он снова обнял ее, и она снова доверчиво отдалась его объятиям, словно он не сделал и не сказал ничего, чтобы разрушить это доверие.

— Почему? — прошептала она сквозь слезы. — Не понимаю, чем я заслужила это… что я такого сделала?

— Прости меня, — повторил он и, отступив к широкому каменному подоконнику, сел и прижал ее к себе. Мозолистая ладонь гладила след удара, а большой палец нежно смахивал катившиеся по атласным щекам слезы. — Ты говорила такие вещи, такие немыслимые вещи, и я не смог сдержаться.

Она тихо вздрагивала, все еще не в силах успокоиться, но молчала, слишком неуверенная в своем нынешнем положении, чтобы выбрать нужные слова, которые не рассердили бы Гая. Не знала, как лучше выразить свою убежденность и не навлечь на себя новый приступ этого пугающего гнева. Позже, когда она все обдумает и сможет рассуждать здраво, попробует убедить его еще раз.

— Ты простишь меня? — прошептал он в каштановые волосы, гладя ее по спине.

— Да… да… конечно… всегда, — пробормотала она запинаясь. — Я не хотела так плакать… просто в последнее время никак не могу сдержаться…

— Тише, родная, — беспомощно прошептал он, терзаемый угрызениями совести за содеянное. — Осуши слезы, ибо это худшее наказание, которым ты можешь покарать меня, любимая.

Магдалена, жалостно шмыгнув носом, вытерла глаза длинным рукавом платья.

— Никак не найду свой платок.

Гай подошел к столу, где стоял кувшин с водой, смочил в нем тряпочку и осторожно вытер лицо Магдалены.

— Ну вот, так лучше. Немного погодя ты успокоишься, придешь в себя, и за ужином никто не узнает о случившемся.

— Спасибо, — выдавила она, стараясь улыбнуться. — Но сегодня мне не до ужина.

— Ты должна, — мягко настаивал он. — Новости из Англии нужно огласить в зале. И ни один человек не должен понять, что эти новости тебя не радуют. Сьер де Брессе возвращается к жене, ребенку, в свой дом и к своим вассалам. Мы должны отпраздновать это и начать приготовления к его приезду, чтобы принять господина замка со всеми необходимыми почестями. А мне надо собираться в Англию. Мой долг здесь выполнен.

Слова протеста рвались с языка, несмотря на всю ее решимость подумать, прежде чем снова заговорить об их будущем. Но голубые глаза Гая предостерегающе потемнели, и Магдалена поспешно сжала губы.

— Не знаю, смогу ли высидеть сегодняшний ужин, — сказала она. — Нельзя ли мне удалиться к себе под тем предлогом, что я еще нездорова?

— Нет, — коротко бросил он не допускающим возражений тоном. — Твое отсутствие в такой вечер посчитают верхом неприличия. Иди к себе и соберись. Скоро позовут к ужину.

Магдалена немедленно повернулась и ушла. Оказавшись в уединении спальни, она подошла к зеркалу из шлифованного серебра и долго изучала свое осунувшееся лицо, на котором глаза вдруг выцвели и показались чересчур большими. Правая щека предательски розовела. Ничего такого, что не могла бы исцелить холодная вода.

Она все еще не полностью поняла сказанное Гаем. Он не может всерьез думать о том, чтобы бросить ее и свою дочь. Должно быть, тут какая-то ошибка. А может, он настолько потрясен письмом отца, что не успел опомниться и не в состоянии мыслить здраво?

Для нее самой новость не оказалась чем-то удивительным. Она всегда знала, что муж жив. Просто втайне надеялась, что все обойдется. Но даже теперь ничто не омрачало ее любви. Она не позволяла событиям извне каким-то образом влиять на эту любовь, ставшую тем самым стержнем, на котором зиждилась вся ее жизнь. И сообщение Ланкастера не изменило ничего… кроме Гая.

Настойчивый внутренний голос твердил то, что она боялась сказать себе: на какое-то ужасное мгновение человек в кабинете перестал быть тем Гаем, которого она знала. Которого любила. И он смотрел на женщину, которую любил, так, будто презирал и ненавидел.

Словно грубая рука сжала ее сердце, а кровь в жилах застыла и замедлила течение. Ничто на свете не в силах разрушить то, что было между ними.

Только колдовство, только сатанинские силы ведьмы и злого волшебника способны превратить доброту и нежность во что-то злобное и жестокое. Силы любви могут принести лишь утешение и сладость, и не в их власти ранить и оскорблять. Но Гай толковал о позоре и бесчестье, о смерти как справедливом наказании за содеянное, словно их любовь — нечто постыдное, грязное, берущее начало из грязной канавы, а не из небесных высот божественного союза.

И все же он говорил в гневе и расстройстве. Сегодня в большой кровати она потолкует с ним, облегчит смятенную душу правдой невинной любви, и они вместе решат, как лучше выйти из создавшегося положения.

Магдалена, бледная, но спокойная, вошла в зал вместе с Гаем. На его тревожный взгляд она уже успела ответить легкой храброй улыбкой, перевернувшей ему душу, хоть и уверившей в том, что эта женщина с честью выполнит отведенную ей роль.

Они заняли места за высоким столом, и Гай подал знак герольду протрубить сигнал, призывающий собравшихся выслушать его слова. Шум в зале затих, менестрели отложили инструменты. Лорд де Жерве медленно поднялся. Голос звучал ровно, на лице сияла улыбка искренней радости, когда он уведомил обитателей де Брессе о скором возвращении господина.

Новость была воспринята с вежливым энтузиазмом. Молодого хозяина почти никто не знал, и все привыкли к справедливому и предсказуемому правлению лорда де Жерве, чье суждение всегда было уверенным, чья доблесть на полях сражений приносила славу и почести тем, кто стоял за него, чья забота и попечительство над юной леди де Брессе вызывали неизменное восхищение окружающих. Перемены обычно вносили смуту и далеко не всегда были к лучшему.

Однако настроение у сидящих за столами быстро поднялось при известии о турнире в честь возвращения хозяина. Три дня рыцари будут показывать свое воинское умение на ристалище, три дня в замке будут пировать и веселиться. Кроме того, слуги не без оснований ожидали пополнения своих карманов от щедрот рыцарей и их дам, которые, вне всякого сомнения, не упустят возможности как следует поразвлечься, съехавшись на турнир со всей округи.

Вот теперь громкие и вполне искренние крики одобрения вознеслись к закопченным балкам потолка.

Магдалена принимала поздравления с безмятежной улыбкой и почти ничего не ела и не пила. Речь Гая каким-то образом сделала скорый приезд Эдмунда несомненным фактом, и картина пиров и поединков, приема гостей — леди Магдалена де Брессе рядом с мужем в своих владениях — потрясла ее своей реальностью. Но так должно быть и будет. Что бы они ни предприняли, дабы освободиться из ловушки, в которую невольно попали, приличия необходимо соблюсти. Она законная жена своего мужа.

Она вдруг отчетливо представила, что такое законная жена во всех смыслах этого слова. Вспомнила пыл Эдмунда, любовь, светившуюся в его глазах, любовь, на которую она отвечала неизменным дружелюбием, в полной уверенности, что его чувства угаснут, едва только он найдет себе любовницу, как делали все молодые рыцари. Вспомнила супружескую постель, которую они делили с января по август. Все, что происходило в ней, не слишком беспокоило Магдалену, но и не доставляло особенного удовольствия. Страсть она приберегала для Гая де Жерве, которому отдалась беззаветно, сначала душой, когда он впервые вошел в жизнь одиннадцатилетней девочки, с тех пор ожидавшей со все возрастающим нетерпением, когда ее судьба явится за ней, а потом и телом.

Ей придется вести прежнюю жизнь жены и хозяйки замка, даже если супруг узнает о ее истинных отношениях с Гаем. Эдмунду придется понять, кому отдано ее сердце, но все же он ее муж и по праву, данному церковью, владеет женой безраздельно. Правда, Магдалена просто не знала, как сможет покориться ему сейчас, после того как принадлежала любимому человеку, тому, кого считала своим супругом перед Богом.

В зале становилось все жарче, и она обрадовалась, когда Гай, по-прежнему заботившийся о ее состоянии, поднялся. Они покинули зал, предоставив остальным заканчивать ужин, и вышли в прохладные сумерки.

Магдалена вздохнула полной грудью.

— Не можем мы немного прогуляться, господин? Я хотела подышать свежим воздухом.

— Если хочешь. Но только ненадолго. Мне придется многое сделать до приезда твоего мужа, — холодно, почти деловито ответил он, и Магдалена могла лишь догадываться, каких усилий стоил ему такой тон. Окончательно расстроившись, она вгляделась в него в свете факелов, которые держали часовые, поставленные в дальних углах внутреннего двора. Он, казалось, отдалился от нее.

— Если не хочешь, мы не будем гулять, — ответила она. — Я приду к тебе позже, когда все лягут спать.

— Нет, Магдалена, — так же сухо отказался он. — Ты больше не должна приходить ко мне. Разве я не ясно объяснил?

— Но… но?..

— Нет!

Он резко повернулся и направился к внешней лестнице.

Растерянность и смятение обуяли ее. Как он мог отказывать ей в свидании в такой час? Как мог отрицать существование проблем, которые необходимо обсудить?! И не только обсудить, но и решить? Отказываться от утешения, которое они могли дать друг другу?

Но он отрекался от нее. От женщины, которую любил. Которая родила ему ребенка. Которая любила его больше жизни. Всего этого ему позволять нельзя!

Она всегда знала, что любые сложности, любые препоны придется преодолевать самой. Всегда подозревала, что душевные сомнения, рожденные понятием рыцарской чести, по-прежнему терзающие его, несмотря на горячую любовь к ней, обязательно поднимут свои змеиные головы и разобьют им сердца. Если она это допустит. Значит, придется действовать в одиночку.

Вернувшись к себе, она поняла, что обе служанки пребывают в полном восторге в ожидании скорого приезда хозяина. Правда, обе оказались достаточно тактичны, чтобы не тревожить госпожу, бледность и безразличие которой самым странным образом противоречили новообретенной энергии, так и бурлившей в ней.

Она с обычным нежным терпением покормила девочку, а потом занялась собой, приказав женщинам переодеть и умыть ее. Зои спала вместе со служанками в маленькой комнате напротив. Если она просыпалась ночью и просила есть, женщины поили ее подслащенной медом водой, чтобы не будить мать. Такой порядок оказался идеальным во всех отношениях, в частности, еще и потому, что обычно леди де Брессе проводила ночи в объятиях лорда де Жерве.

Оставшись одна, Магдалена уселась у открытого окна, за которым темно-синий бархат ночи уже расшили мириады усеянных бриллиантами созвездий, а воздух был напоен благоуханием сирени и лаванды, и стала готовиться к встрече… вернее, к поединку с Гаем, который состоится, как только погаснут огни. Колокол прозвонил к поздней вечерне, но она подождала, пока настанет пора полуночной службы. К этому времени даже Гай ляжет в постель. В хозяйстве, где первая посветлевшая полоска неба на горизонте знаменовала начало нового хлопотливого дня, очень мало кто оставался бодрствовать после полуночи.

Глаза Магдалена сами собой закрывались, и она, опершись локтями о подоконник, чутко задремала.

В полночь снова прозвонил колокол, и она немедленно проснулась, плеснула воды в лицо и отправилась в сражение за свою любовь.

Она совсем недавно возобновила путешествия между своей спальней и хозяйскими покоями, потому что тосковала по теплу и уюту его объятий, искусным нежным ласкам мужчины, знавшего, что любовные игры могут принимать самые различные формы и не всегда включают те ослепительные высоты страсти, которых можно достичь, только будучи крепким и здоровым физически.

Однако сегодня она медлила перед его дверью, боясь постучать. Он запретил ей приходить, а она так привыкла во всем угождать ему, что понадобились вся решимость, вся убежденность в собственной правоте, чтобы заставить себя поднять задвижку.

Комната была погружена во мрак, прикроватные занавеси задвинуты, и Магдалена снова поколебалась, не зная, что делать и как дать знать о своем приходе спящему.

— Гай… — прошептала она, на цыпочках подойдя к кровати.

— Кровь Христова! — выпалил он с едва сдерживаемым бешенством, и Магдалена тут же отпрянула. — Я же велел тебе никогда больше не приходить ко мне ночью!

Он уселся и потянулся за кремнем и огнивом. Блеснул огонек, загорелась свеча, и сумерки разбавили тьму. Глаза Гая сверкнули, такие же жесткие, как кремень в его ладони.

— Немедленно возвращайся к себе, Магдалена.

— Нет, пожалуйста, ты должен понять!

— Это ты должна понять, — бросил он с прежней резкостью, вскакивая с постели и накидывая длинный халат. — Все кончено, Магдалена. Что мне предпринять для того, чтобы ты смогла это усвоить?!

Магдалена покачала головой, яростно кусая губы.

— Но это не может кончиться. Моя любовь к тебе — это и есть моя жизнь. У нас общий ребенок.

— У тебя есть муж! — Он сжал ее худенькие плечи. — Муж, который заслужил твою верность, даже если ты не способна дать ему любовь. А теперь, зная, что он жив, я не стану его обманывать. У меня и без того смертный грех на душе, грех, который не искупить и за тысячу лет!

— Но разве ты не любишь меня?

Простота этого вопроса на миг лишила его дара речи. Впрочем, он не удивился, зная, что больше для Магдалены ничто не имеет значения.

— Обними меня, — попросила она. — Пожалуйста, я так одинока, так несчастна и так боюсь. Обними меня, пожалуйста. Только обними.

Он не смог ей отказать. Каждая частичка тела сопротивлялась тому, что принесет им новую сердечную боль, потому что просто оттянет последнюю, мучительную пытку их расставания. Но он не мог отказать ей, такой горячей, такой желанной. Серые глаза блестели мольбой и обещанием, волнистые каштановые пряди разметались по плечам, губы, нежные и розовые, чуть приоткрылись в безмолвной просьбе.

Даже когда он обвил руками этот гибкий стан и крепко сжал, перед тем как уложить Магдалену в постель, его не оставляла единственная мысль. Вернее, вопрос: освободится ли он когда-нибудь от ее чар?

Она заснула почти немедленно, измученная эмоциональной пыткой сегодняшнего вечера, как всегда, безоговорочно доверяя надежности его рук, каким-то образом даже во сне ухитряясь передать ему свою убежденность в том, что никогда не лишится этой надежности, никогда не останется без поддержки его любви, как бы он ни клялся в обратном.

Гай де Жерве так и не нашел выхода. Так и не сообразил, что делать, как заставить ее понять происходящее. Когда мужчина сам не знает, как вынести разлуку, разве может он помочь такой, как Магдалена Ланкастер с ее слепой решимостью, смириться с неизбежным и внушить, кому отныне должна принадлежать ее верность?

Глава 12

Гай разослал герольдов в ближайшие городки и феоды с объявлением о турнире в честь возвращения сьера Эдмунда де Брессе. Слух об этом событии разнесся так далеко, что достиг улицы де Берри в Париже. Шарль д'Ориак занялся собственными приготовлениями.

А в замке тем временем кипела бурная деятельность, в которую включились все, от последней судомойки до воинов гарнизона, так что у леди Магдалены не осталось времени размышлять о будущем. Гай почти постоянно отсутствовал, а когда появлялся, неизменно запирался с начальником гарнизона, сенешалем или управителем. Он оставил все попытки обсудить с ней дальнейшую жизнь, решив, что приезд Эдмунда сумеет образумить ее.

Магдалена каждую ночь навещала его, но требовала лишь, чтобы он держал ее в объятиях, пока она спала. И Гай сдался, хотя лежал без сна почти до рассвета, думая о том времени, когда будет лежать в постели один, без прильнувшей к нему теплой, душистой, нежной любовницы.

Еще немного, и теплое, душистое, нежное создание прильнет к законному мужу.

А тем временем члены клана де Борегаров, пребывавшие в Париже и Руссильоне, узнали,

что их предательское покушение не удалось и Эдмунд де Брессе жив.

Бертран де Борегар незамедлительно сорвал злость на своем сыне Жераре, посланном прошлым летом в Англию с поручением убрать мужа Магдалены любой ценой и любыми способами.

— Людям хорошо заплатили, — заметил глава рода. — Заплатили за работу, которую они не сумели сделать.

— Невозможно поверить, господин мой, что он выжил после таких ран, — оправдывался бледный как полотно Жерар, прекрасно сознавая, какая опасность грозит тому, кто не смог выполнить приказ отца. — Наемники клялись, что он был мертв, когда они уходили.

— И ты им поверил? — саркастически бросил отец. — Может, в доказательство они принесли тело?

— Нет, господин, — запинаясь, признался сын. — Но у меня не было причин сомневаться. Они всегда верно служили нам и честно отрабатывали полученные деньги. И по правде сказать, им было бы трудно тащить труп в странноприимный дом, где я остановился.

— Глупец! — рявкнул Бертран. — Я окружен идиотами и ничтожествами! Женщина родила наследницу, пусть и девчонку. Лорд де Жерве укрепил феод против внезапной атаки. Мало того, сделал все, чтобы владения невозможно было отнять по закону. И в довершение появляется муж, чтобы занять законное место и скорее всего получить очередного ребенка для Ланкастеров от твоей низкорожденной кузины!

Он выхватил из-за пояса кинжал. Рубиновый глаз змеи сверкнул на солнце, когда Бертран вогнал клинок в дубовый стол, где он остался, подрагивая, под самым носом Жерара де Борегара. К счастью, тот, видевший и не такие сцены, сверхчеловеческим усилием воли сумел взять себя в руки и не отпрянуть.

— Шарль — единственный из вас, наделенный не только умом, но и отвагой, — продолжал Бертран. — И где он, во имя Святого Христофора? Развлекается при парижском дворе?

Он вытащил кинжал из столешницы и швырнул в стену прямо над головой Жерара. Его сын снова не пошевелился. Подобные забавы были привычны для разгневанного отца. Он проделывал это, даже когда сыновья были совсем маленькими. При этом он далеко не всегда промахивался, и кинжал довольно часто находил свою цель, в результате чего все его сыновья носили шрамы на руках и бедрах, полученные в память об уроках любящего родителя.

— Кузен говорил, что переждет зиму в Париже, — вмешался Филипп, не заботясь о том, что обращает отцовскую ярость на себя. — Так он потратит меньше времени на переезд в Брессе, когда план похищения будет готов.

— И что хорошего даст нам это похищение? — отрезал отец. — Тем более что ее муж, владетель Брессе и вассал Джона Гонта, остается неоспоримым хозяином феода?

— Мы организуем его убийство, господин, — пообещал Жерар, заводя руку за спину, чтобы вытащить клинок из панели, и вручая его отцу рукоятью вперед. — Яд… несчастный случай на охоте… все это легко сделать и делалось много раз.

— Но из-за твоего промаха мы потратили целый год!

Кинжал снова описал изящную дугу в воздухе и вонзился в дальний конец стола. На этот раз, похоже, отец просто показывал свою меткость, и сыновья немного расслабились.

— Не будь этого, мы могли бы залучить Магдалену вместе с девчонкой в Каркасон до летнего равноденствия.

— Еще не поздно, — уверял Жерар, готовый на все, лишь бы вернуть благоволение отца. — Я сам отправлюсь в Париж и присоединюсь к кузену. Постараюсь расправиться с де Брессе, а кузен займется женщиной, как и намеревался.

Прежде чем Жерар успел покинуть Руссильон, из Парижа прибыл гонец от Шарля, жилистый тощий человечек с оливковой кожей и проницательными черными глазами, которые, казалось, так и шныряли по сторонам, не упуская ни малейшей мелочи. Но его поведение было столь скромным, а положение посланца, постоянно курсировавшего между крепостью де Борегаров и Парижем, так укрепилось за последние несколько месяцев, что никому не приходило в голову заметить зоркость его глаз или то странное обстоятельство, что он предпочитал держаться в тени. Переданное им устное послание было крайне простым. Шарль д'Ориак считал, что наконец придумал способ избавиться от Эдмунда де Брессе, не вызвав и тени подозрения в отношении какого бы то ни было члена семьи де Борегаров. Кроме того, он уже приступил к осуществлению плана похищения Магдалены Ланкастер, который и будет завершен без малейшего указания на то, кто за ним кроется. Уже через три-четыре недели и женщина, и ребенок окажутся в Каркасоне.

Только через несколько дней обитатели замка в Тулузе заметили отсутствие смуглого гонца. Впрочем, это никого не обеспокоило: наемные слуги часто приходили и уходили, поскольку не были подвластны господину, как сервы. Единственной особой, горько пожалевшей о его исчезновении, была маленькая прачка в доме Шарля д'Ориака на парижской улице де Берри.

Магдалена сидела на широком каменном подоконнике в маленькой круглой комнатушке, расположенной в башне, той самой, которую, казалось, целую вечность назад она обнаружила и назначила местом свиданий для краденых минут запретных ласк и наслаждений, так любимых ею и Гаем. Но вот уже несколько недель никто сюда не заходил, и Магдалена постепенно осознала, что Гай больше не собирается делить с ней эти мгновения тайного счастья.

Магдалена была вне себя от горя. Теперь взгляд Гая был всегда холоден, и, даже когда он держал ее в своих объятиях, она ощущала его отчуждение. Но продолжала цепляться за надежду, что, пока он с ней, пока прижимает ее к себе, обязательно случится то, что вновь свяжет их, и уже навсегда. Он поймет, что они предназначены друг для друга и навеки связаны узами любви, теми, что крепче любых уз, созданных руками человека, вроде таких, которыми связал ее и Эдмунда Джон Гонт во имя собственных целей.

День выдался жарким. Рано проснувшаяся пчела деловито жужжала под окном. Магдалена подтянула колени к подбородку и прислонилась спиной к оконной амбразуре. У подъемного моста послышался повелительный призыв герольда. Магдалена лениво прислушалась к обмену сигналами, не совсем понимая, что они означают. Она сонно глянула во двор. В последнее время в замок прибывало столько людей, что она только для порядка поинтересовалась, что изображено на штандарте вновь прибывших.

Герольд с эскортом въехали во двор. На трубе развевался сокол де Брессе.

Магдалена медленно подалась вбок, чтобы лучше видеть. От казарм широким шагом шел Гай де Жерве. Магдалена не слышала, что именно он сказал герольду. Но уже через несколько минут Гай отвернулся и направился к башне, исчезнув из поля зрения Магдалены. Герольд и его сопровождение спешились, отдали поводья конюхам. Подбежавшие пажи проводили гостей в отведенные им помещения.

Гай так и не понял, откуда знает, где найти Магдалену, но ноги сами привели его к маленькой комнате. Дверь была приоткрыта, и он увидел Магдалену, сидящую на подоконнике. Голова лежала на поднятых к подбородку коленях. Взгляд устремлен вниз.

— Твой муж приезжает завтра, — сообщил он, ступив в комнату.

Магдалена осторожно повернула голову. Взгляд серых глаз был прям и спокоен.

— Да? Я так и предполагала.

— Теперь тебе придется перебраться из женской половины в хозяйские покои. Ты должна жить вместе с мужем.

— А ты?

— Я переселюсь в дом для гостей, а после турнира вернусь в Англию.

— Ты не можешь уехать. Не можешь уехать и оставить меня здесь.

— Идем со мной. — Он подождал, пока она соскользнет с подоконника, и шагнул к двери. — Идем.

Ошеломленная безразличием его напоминающего маску лица, ощущением того, что он собирается совершить нечто бесповоротно страшное, чего она не сумеет предотвратить, потому что не знает, в чем оно заключается, Магдалена последовала за ним вниз, на залитый солнцем двор. Там кипела обычная жизнь. Всюду царило волнение: челядь суетилась, воины возбужденно перекликались, собаки лаяли, от холма позади замка, где строили ристалище, слышался стук молота, из кухонных труб. поднимался густой дым, аромат жареного мяса, смешанный с запахом солода из ближайшей пивоварни и резкой вонью навоза из конюшен, наполнял воздух. Ничем не примечательный майский день, отмеченный лишь приятным предвкушением праздника и ожиданием пятидесяти рыцарей, обещавших прибыть вместе со своими дамами, коих следовало принять и развлечь в манере, подобающей богатству и могуществу де Брессе.

Гай де Жерве устремился в церковь. Магдалена едва поспевала за ним. Внутри было прохладно и сумрачно. Пьянящее благоухание ладана еще не развеялось после полуденной службы. У гробницы святого Франциска, покровителя церкви де Брессе, горели свечи.

Могила находилась в отгороженной колоннами нише, справа от алтаря, и именно сюда направился Гай, ни слова не говоря своей молчаливой спутнице. Там он зажег еще одну свечу и высоко поднял. Дурное предчувствие овладело Маргаритой.

— Что мы делаем здесь? — шепотом спросила она впервые за целую, как ей казалось, вечность. Язык отказывался ей повиноваться, словно она онемела и теперь, после долгого молчания, дар речи вновь к ней вернулся.

— Ты должна поклясться на мощах святого Франциска, что никогда ни словом, ни деянием не дашь своему мужу, Эдмунду де Брессе, повода сомневаться в своей верности и происхождении своего ребенка.

Магдалена покачала головой:

— Ты требуешь, чтобы я отреклась от тебя… от нашей любви… от всего, что было между нами?

— Именно. Именно этого я и требую. Клянись мощами святого, что никогда не дашь мужу ни малейшего повода заподозрить, будто между нами что-то было.

— А если я откажусь?

Она схватилась за горло, осознав бесплодность своего вопроса. Если он отказался от нее, какой же смысл упорствовать?

— Клянись.

Он схватил ее руку и насильно прижал к холодному мраморному изваянию. Огонек свечи, которую он держал, слабо мерцал в этом полутемном, холодном священном месте. На руку Магдалены упала капля расплавленного воска. Крохотное пятнышко ожога горело, резко контрастируя со смертельным холодом под ее распластанной ладонью.

Магдалена с трудом сглотнула.

— Почему ты это делаешь?

— Клянись. А потом исповедаешься и получишь отпущение грехов.

Он говорил тихо, даже мягко, но Магдалена нисколько не сомневалась, что за всем этим кроется железная решимость.

— На могиле святого Франциска я отрекаюсь от нашей любви.

Она задохнулась, судорожно втянула в себя воздух. Рука на надгробии задрожала, а душа плакала кровавыми слезами, отторгая только что сказанные слова.

— Клянись, что никогда не дашь мужу причины усомниться в отцовстве твоего ребенка или заподозрить, что между нами что-то было.

Голова Магдалены понуро опустилась.

— Клянусь, — выдохнула она едва слышно, но Гай мгновенно отпустил ее руку, которую все еще прижимал к надгробию.

— Ты примиришься с Богом, когда сама захочешь этого, — сказал он все так же тихо и мягко. — Как и я.

Они оставили церковь и вышли на неуместно яркое солнце.

Наутро сьер Эдмунд де Брессе подъехал к замку, чтобы предъявить права на свои владения и жену, которая выехала навстречу вместе с лордом де Жерве, отрядом рыцарей и их оруженосцев, дабы приветствовать вернувшегося господина на равнине перед городскими воротами.

Эдмунд еще за две мили услышал трезвон колоколов со всех четырех башен Брессе: звук разнесся по равнине в ясном утреннем воздухе. Он понял, что его увидели и узнали. Сердце воина глухо заколотилось о ребра. Безумное возбуждение гнало вперед. Как там его жена? Как она встретит его? А их ребенок?

Вопросы, которые он задавал себе снова и снова все последние недели, не давали покоя. Ничего, уже через час он получит все ответы.

Магдалена сидела на своей чалой кобылке. Она впервые после родов ехала верхом, но, окаменевшая, пораженная в сочетании душевной болью, не испытывала обычного наслаждения скачкой. Она была одета в платье из серебряной парчи. Унизанная жемчугом серебряная сетка скрывала волосы. Гаю казалось, что серебро и жемчуг в сочетании с молочной белизной ее кожи придавали ей неземной вид. Даже губы, обычно такие теплые, красные и полные, сейчас стали бледно-розовыми, а в глазах не было обычного веселого блеска. Они превратились в большие серые бездонные озера, полные таинственной грусти.

Гай никогда не видел ее более прекрасной и желанной, никогда так остро не ощущал ту бурю страсти, которая бушевала под этой внешне спокойной поверхностью. Контраст между той жаждой жизни, которую не смогла потушить даже бесконечная печаль и тихая мирная скорбь, воспламенял его куда сильнее, чем казалось возможным. Это было неестественно, неправильно, отдавало колдовством. И если присущая ей невинность когда-нибудь исчезнет, эту волшебную силу будет так легко обратить во зло…

Сам он едва держался. Жил одной минутой. Существовал как во сне, занимаясь обычными делами, терпеливо дожидаясь момента, когда сможет избавиться от пытки ее присутствия и снова забыть тоску в бешеном азарте битвы. В звоне стали, в дымном смраде крови, агонизирующих воплях раненых и умирающих он найдет себя, освободится от сознания вины и вновь утвердится в мрачном образе воина.

Эдмунд увидел женщину, ехавшую через равнину рядом с лордом де Жерве, и, хотя не мог разглядеть ее лица, знал, что это его жена. С торжествующим криком он пришпорил коня и помчался вперед галопом, оставив за спиной свой отряд. Конь остановился как вкопанный, не доскакав нескольких шагов до обоих всадников, и ощерил зубы, когда ездок резко натянул поводья.

— Госпожа, — начал Эдмунд, — я счастлив видеть вас в добром здравии.

— Добро пожаловать, господин мой, — ответила Магдалена. — Я благодарю Господа за ваше благополучное возвращение.

— А ребенок?

— Девочка, крепкая и здоровая. Эдмунд улыбнулся, и в этой улыбке сияли невыразимая любовь и радость. Он оглядел залитую солнцем равнину, вбирая взглядом каждую травинку, каждую глазастую ромашку, к только потом повернулся к Гаю.

— Я многим вам обязан, господин. Эти бесхитростные слова ударили Гая в самое сердце, но он упрямо растянул губы в улыбке.

— Господь в самом деле милосерден, Эдмунд.

Он повелительно поднял руку, и отряд повернул лошадей. Эдмунд ехал между своей женой и лордом де Жерве.

— Как назвали мою дочь при крещении, мадам? — спросил он, поспешно поворачиваясь к Магдалене.

— Зои. Дар жизни. Ее рождение было долгим и трудным.

Судя по его ошеломленному лицу, Эдмунд не знал, как отнестись к ее сообщению. Ее бледные губы улыбались, но глаза по-прежнему оставались печальными.

— Такое часто бывает, господин, при первых родах, но все уже в прошлом.

— Да, — кивнул Эдмунд, улыбаясь в ответ. — Но Зои — не христианское имя миледи.

— Языческое? — удивилась она, слегка подняв брови. — И это смущает вас, господин?

Эдмунд нахмурился. Какие-то нотки в ее голосе тревожили его, и, кроме того, его действительно смущало имя, которое она дала дочери. Филиппа, Элинор, Катарина, Гертруда — вот приличные имена для девочек королевской и благородной крови.

— Второе имя малышки Луиза, — вмешался Гай, — и я уверен, что твоя жена как раз собиралась сказать тебе это.

— Да, господин, — кивнула Магдалена, презирая себя за желание поиздеваться над мужем и одновременно понимая, что все дело в инстинктивном гневе на его попытку оспорить решение, принятое ею и Гаем в отношении их ребенка. — Но Эдмунд ни в чем не виноват. Она никогда не должна забывать об этом. — В замке Брессе устраивается грандиозный турнир в честь вашего возвращения, господин, — заметила она. — Господин де Жерве посчитал это подходящим случаем для такого празднества.

— Не могу представить себе большего удовольствия, — радостно заверил Эдмунд. — Но за последние несколько месяцев у меня почти не было возможности попрактиковаться в воинском искусстве, и боюсь, моя рука прискорбно ослабела.

— В таком случае у тебя еще есть две недели, чтобы как следует размяться, — сказал Гай. — Я с радостью предлагаю свои услуги и готов выступать в роли твоего противника на ристалище. Уверен, что твоя сила скоро вернется.

Он плавно перевел разговор на темы поединков и турниров, беседуя с Эдмундом дружески, как старший и наставник, расспрашивая о делах Ланкастера и его двора. Магдалена, радуясь, что о ней на время забыли, молча ехала между ними.

Герольды протрубили приветственный сигнал, едва всадники въехали на плацдарм. Рыцари гарнизона вышли встречать вернувшегося сеньора. Магдалена спешилась и, взяв чашу с вином у пажа, сама поднесла ее мужу.

Эдмунд одним глотком осушил содержимое и спрыгнул на землю.

— Давайте зайдем в зал, госпожа. Я хочу увидеть наше дитя. А кроме того, нам так много нужно сказать друг другу после долгой разлуки.

Он предложил ей руку, и серебро парчи легло на бирюзовый бархат его туники. Магдалена смутно, словно во сне, подумала, как красиво сочетаются эти два цвета. Не в силах удержаться, она оглянулась на Гая, неподвижно стоявшего у коня. В ее глазах светилась отчаянная мольба, но он поспешно отвернулся, чтобы она не смогла увидеть его пронзительной боли.

Магдалена вдруг вспомнила тот день, когда Эдмунд приехал в Беллер за женой и в своем нетерпении и юношеской порывистости совершенно непристойным образом утащил ее из зала и с той же поспешностью и даже грубостью взял ее девственность и осуществил их брак, без всякой нежности и заботы о ее невинности и неопытности.

Похоже, все повторяется. Правда, с тех пор Эдмунд многому научился, больше уверен в себе и, уж конечно, вряд ли испытывает нужду подтверждать права на жену с былым равнодушием и бесчувственностью. Но ведь он не знал… и не узнает, верно? Она поклялась на мощах святого Франциска отречься от своей любви и безмятежной идиллии последних десяти месяцев.

— Ребенок с моими служанками, — пояснила она, шагнув к внешней лестнице. — Надеюсь, ты помнишь дорогу в хозяйские покои. В твое отсутствие лорд де Жерве произвел много улучшений в замке и заново укрепил стены. Думаю, ты без промедления захочешь обсудить с ним дела.

Она говорила и говорила, пытаясь отдалить роковую минуту, убедить себя, что это не она направляется вместе с мужем в большую господскую спальню, не она собирается выдавать девочку за его дочь.

Она повела мужа в комнату рядом с хозяйскими покоями. Эрин и Марджери вскочили при виде хозяина и, низко присев, поблагодарили Бога за его выздоровление. Он нетерпеливо выслушал их, прежде чем приказать:

— Отпусти этих женщин, госпожа. Я хочу увидеть свое дитя.

Магдалена знаком велела служанкам уйти и подошла к колыбели. Зои мирно спала, милая, как полевой цветок. У изножья колыбели сидела кукла, купленная Гаем. Крохотная повозка стояла на подоконнике. Зои никогда не узнает, что это подарки отца.

— Хочешь, чтобы я разбудила ее, господин?

Эдмунд покачал головой, глядя на крошечный сверток с рыжевато-золотистым пушком на макушке. Потом посмотрел на свои руки и в полном изумлении повертел ими перед глазами. Они казались непомерно огромными рядом с крошечной фигуркой дочери.

Магдалена нагнулась и осторожно подняла спящего ребенка.

— Возьми ее, Эдмунд, — предложила она, тронутая его благоговейным лицом.

— Боюсь, — прошептал он. — А вдруг сломаю что-нибудь…

— Не сломаешь.

На этот раз она улыбнулась не только губами и положила ребенка ему на руки. Он держал ее неуклюже, неловко… никакого сравнения с уверенной легкостью Гая де Жерве. Но у Эдмунда пока не было опыта.

— Зои, — пробормотал он. — Мне не нравится это имя, Магдалена. Давай будем звать ее Луизой.

— Нет! — отрезала Магдалена. Губы ее мгновенно отвердели, в глазах блеснула неприязнь. — Это я выносила малышку, Эдмунд, и дала ей жизнь. Поэтому и претендую на право матери выбирать имя для ребенка.

Эдмунду редко приходилось сталкиваться с непреклонной волей жены, но он уже давно привык склоняться перед ее внутренней силой и тем непреложным фактом, что над ней невозможно взять верх, если она того не пожелает, будь он ее господином или нет.

— Если ты хочешь, значит, так тому и быть, — согласился он, отдавая ей ребенка. — А теперь пойдем в нашу спальню.

Магдалена положила девочку в колыбель и прошла вперед, в смежную комнату, где провела столько восхитительных часов, полных блаженства и страсти, что ей должно хватить на всю жизнь.

— Я налью тебе вина.

Она наполнила драгоценный кубок из кувшина с густым рубиновым вином Аквитании и принесла ему.

— Выпей со мной. — Он поднес кубок к ее губам, и она выпила. — Я терзался тоской о тебе, — признался он, пытаясь найти слова, чтобы описать муки, пережитые, когда он метался в горячке, ужас от сознания того, что она может быть потеряна навсегда, что он останется калекой, недостойным такой красоты.

Магдалена слушала его, не отвечая, не двигаясь. Печальные глаза не отрывались от его лица. Потом она взяла кубок и нежно поцеловала губы мужа.

— Эдмунд, я ничем не заслужила такой любви.

Он со стоном рванул ее к себе, почти раздавливая хрупкое тело о свою мощную грудь, так что металлические звенья кольчуги впились в ее тело.

— Ты нужна, мне Магдалена. Пожалуйста, сейчас.

Но она отстранилась, вдруг став очень серьезной, хотя в глазах светились сочувствие и понимание.

— Слишком рано. После родов прошло совсем мало времени. Мне еще нельзя.

Большое сильное тело Эдмунда дрожало от усилий сдержать порыв страсти, удержаться, чтобы не овладеть ею тотчас же, бурно, жестоко, насильно… и погубить навсегда их совместное будущее. Его лицо посерело и осунулось на глазах. Разве можно было противостоять чувственности, исходившей от нее, завлекавшей, манившей в темный таинственный водоворот желаний, невысказанных и безымянных.

— Когда? — хрипло прошептал он, снова хватая чашу и неверной рукой поднося к губам. — Сколько мне еще ждать? Прошло десять месяцев с того дня, когда я в последний раз лежал с женщиной.

Со времени родов прошел месяц, и Магдалена понимала, что не сможет тянуть долго. Но она была не в силах решиться… не сейчас… пока Гай де Жерве остается в этих стенах, пока память о сценах взаимной страсти, разыгрывавшихся в этой постели, столь мучительно жива, пока отточенное острие любви не затупится хотя бы немного.

— Неделя или две, — пообещала она. — Я кормлю ребенка, и он высасывает из меня все силы.

— В таком случае возьми кормилицу, — бросил муж. Резкие, рожденные отчаянием нотки, звучали в его голосе.

Магдалена покачала головой:

— Нет, Эдмунд, я не отдам ее чужой женщине. Молоко может оказаться жидким и не таким сытным, как у родной матери. Я не стану рисковать здоровьем своего ребенка.

Эдмунд вздохнул, но пик почти болезненной потребности уже миновал, и он признал справедливость ее слов.

— Я попытаюсь терпеливо ждать.

— Благодарю за снисходительность, господин, — вырвалось у Магдалены. — Она снова поцеловала его, ни на секунду не сомневаясь в том, что поступает правильно. — Я помогу тебе приготовиться к пиршеству. Все обитатели замка соберутся на ужин в твою честь. Приказать, чтобы прислали оруженосца с твоими вещами?

Гай де Жерве наблюдал, как Эдмунд де Брессе и его жена занимают свои места за высоким столом. Ему показалось, что оба бледны и чересчур сдержанны, но Магдалена идеально выполняла свои обязанности, а роль господина прекрасно подошла ее мужу. Эдмунд де Брессе больше не был горячим, порывистым юношей. Как и Джон Гонт, Гай прочитал в его глазах историю страданий и, как Джон Гонт, понял, что Эдмунд навсегда оставил свою юность позади в тот день, в лесу Вестминстера.

Этой ночью Эдмунд лежал подле жены, сознавая, что она тоже не спит. И все же не мог найти слов, чтобы прервать молчание. Не ведал, как заговорить с ней. Сумей он объяснить ей своим телом, что чувствует, выказать любовь не языком, а ласками, мучительное напряжение, возникшее между ними, наверняка рассеялось бы. Но она запретила ее касаться, и он оцепенело лежал поодаль от нее, опасаясь, что, не дай Бог, дотронется до нее ногой и этим уничтожит с таким трудом обретенное самообладание.

Магдалена неожиданно откинула одеяло и встала.

— Я переночую на раскладной кровати, — решила она, нагибаясь, чтобы вытащить тюфяк. — Я чувствую твои муки и не стану их обострять.

Эдмунд, не ответив, повернулся на бок и закрыл глаза. Магдалена легла на тюфяк и уставилась в темноту. Она едва держалась на ногах от усталости и, может, именно поэтому не могла спать. Ноги подергивались в болезненных судорогах, но голова была ужасающе ясной, и в ней беспорядочно теснились мысли, воспоминания, планы. Ей непременно нужно поспать. Иначе молока не будет, и Зои останется голодной.

Но чем тверже она приказывала себе заснуть, тем резвее бежал от нее сон.

А в это время Гай де Жерве тоже бодрствовал. В отличие от тех, кто терзался сейчас в супружеской спальне, он даже не пытался лечь в кровать.

— Насколько, по-твоему, серьезна эта угроза? — допрашивал он, наливая медовую брагу в два оловянных кубка и вручая один человеку, сидевшему напротив.

Оливье с благодарным кивком припал к кубку. Он приехал сегодня вечером и успел проскользнуть в задние ворота как раз в тот момент, когда звонил колокол, возвещая о необходимости тушить огни и прекращать работу.

— Трудно сказать, господин. Сьер д'Ориак уверен, что сумеет похитить леди Магдалену и избавиться от ее мужа без помощи Тулузы. Судя по тому, что я о нем успел узнать, он не дает пустых обещаний… не говоря уже об угрозах, — с гримасой заметил Оливье. За время своего пребывания в доме д'Ориака он получил немало доказательств своих слов. Шарля д'Ориака трудно было назвать человеком приятным.

Гай нахмурился. Ему отдан приказ оставить своих подопечных, позаботиться о собственной защите и вернуться в Лондон. Эдмунд сегодня днем рассказал, как Ланкастер предупредил его о возможных покушениях членов клана де Борегаров. Из того, что узнал Гай, становилось ясно, как много утаил Ланкастер. Но не вассалу принца исправлять это упущение. Он может всего лишь остеречь Эдмунда, поведав правду о Шарле д'Ориаке.

Гай встал и подошел к окну. Было слишком темно, чтобы увидеть что-то, кроме звезд и тонкого полумесяца, но мысленно он представлял позицию каждого часового, каждого стражника в каждой башне. Он знал все подземные переходы, пролегавшие под замком, которыми в случае осады обитателям замка доставлялись все необходимые припасы. Постоянный гарнизон состоял из пятидесяти рыцарей, вассалов сьера де Брессе, и двухсот воинов. Что сможет сделать Шарль против таких сил? Нужна целая армия, чтобы проломить стены замка Брессе, а подобное нападение французского рыцаря на английского во время перемирия было совершенно немыслимо. Для этого нужна очень веская причина, а без этого было невозможно получить папское благословение на осаду. Ни один человек не отважился бы подступить к замку без этого под страхом вечного проклятия.

— Кости Христовы, Оливье! Ничего не понимаю! Почему он так уверен в успехе?! — воскликнул Гай, отворачиваясь от окна. — Я должен уехать в Англию, как только кончится турнир. Ты останешься здесь. Только постарайся, чтобы Шарль в случае очередного визита не увидел тебя. Теперь-то он сразу тебя узнает. Оберегай леди Магдалену и, если почувствуешь неладное, немедленно посылай ко мне гонца. Ясно?

Оливье не слишком понравился такой расклад, и его положение при Гае было достаточно прочным, чтобы не скрывать своего недовольства. Но господин остался неумолим. Что ж, если леди Магдалена нуждалась в защите, он обеспечит эту защиту любой ценой.

Гай отослал своего человека спать и решил последовать его примеру. И хотя перспектива одиночества в постели была более чем безрадостной, лорд де Жерве, как человек военный, умел изгонять из головы неподходящие мысли, чтобы ловить каждую минуту подчас жизненно важного сна. Он сделал все, что мог, для безопасности леди Магдалены. Все, что мог, дабы Эдмунд не страдал от предательства родного дяди. Большего никому не достичь, и теперь он остался наедине со своей печалью. Остается ждать. Средство исцеления — в его руках… если только это возможно.

Последующие дни он почти все время проводил с Эдмундом на ристалище, готовясь к турниру, наблюдая, как тот управляется с копьем и мечом, словно племянник снова стал пажом или оруженосцем, только начавшим обучаться рыцарскому искусству.

Эдмунд казался веселым и дружелюбным, внимательно слушал советы, касавшиеся дел в хозяйстве и гарнизоне, принимал все предложения относительно будущего праздника, но Гай де Жерве видел: что-то не так. И в очевидной жизнерадостности подопечного было нечто фальшивое и неестественное. Гай слишком давно знал молодого человека, чтобы не заметить этого, и сейчас пытался найти причину. Магдалена не нарушила бы клятвы. Мало того, ему было точно известно, что она не сделала этого, ибо последствиями такой исповеди были бы не только глухое недовольство и постоянная душевная неудовлетворенность Эдмунда. Но между супругами что-то произошло, и Гай подозревал, что все дело в Магдалене. В его силах было приказать ей молчать, но он не мог требовать, чтобы она обращалась с мужем с теми любовью и уважением, которых тот заслуживал. Не мог заставить ее прогнать тоску, забыть о прошлом и смотреть в будущее. Правда, мог попытаться справиться с собой, и, если ничего не получится, страдания выпадут только на его долю. Но поведение Магдалены отражалось на Эдмунде, а тот явно не находил себе места. И не сводил глаз с жены, наблюдая за каждым ее движением. Но если она и знала об этом, все равно не подавала виду, просто продолжала заниматься своими делами, одаривая мужа то словом, то улыбкой, то жестом, мимоходом, почти небрежно, так, что Гай ощущал обиду Эдмунда, как свою. Почему Магдалена этого не чувствует?

Но Гай, кажется, понимал, что происходит. Все дело в невинном очаровании Магдалены. Не сознавая своей силы, она невольно ранила тех, кто попадал в ее сети. Эдмунд нуждался в ее любви, а она оставалась равнодушной.

На третью ночь он обнаружил, что тоска Эдмунда имеет вполне определенные основания. Бессонной ночью Гай обходил укрепления, не находя себе места и не зная отдыха. В донжоне спали женщина, которую он любил, и его родное дитя. С самого приезда Эдмунда он не видел свою дочь и вынуждал себя сидеть в сторонке, когда Магдалена приносила Зои в зал. Он умирал от желания подержать девочку, но не смел из страха, что обнаружит себя. Вместо этого приходилось снова и снова становиться свидетелем нескрываемого восторга Эдмунда, полностью уверенного, что он отец ребенка.

Необходимость скрывать отцовство терзала душу Гая, и он сильно сомневался, что когда-нибудь исцелится. Но теперь придется жить с этим до конца дней своих. И все же он должен еще раз увидеть малышку перед отъездом. Поцеловать маленький лобик, бросить последний взор на нежное личико, вдохнуть сладкий молочный аромат.

Гай шагнул вперед и неожиданно увидел Эдмунда, прислонившегося к парапету: темный силуэт, очерченный лунным светом. Думая, что рядом никого нет, он сбросил маску веселости и довольства, и сейчас перед Гаем был несчастный, одинокий человек, понуро опустивший прикрытые коротким плащом плечи. Эдмунд задумчиво смотрел вдаль, словно боясь заглянуть в себя и столкнуться с чем-то страшным.

— Эдмунд?!

Молодой человек вздрогнул и мгновенно растянул губы в улыбке.

— Господин мой, вы поздно гуляете.

— Ночь уж очень хороша. Но как насчет тебя? Сегодня ты упражнялся долго и упорно и наверняка устал.

Эдмунд пожал плечами:

— Да, и устал тоже. Но больше всего измучен.

— Чем? — осторожно спросил Гай, придвинувшись ближе.

Эдмунд доверял человеку, под защитой которого вырос, и теперь не задумываясь выпалил правду.

— Я так хочу ее, — тоскливо признался он. — Описать не могу, как сильно. Но она все твердит, что после родов прошло слишком мало времени и мне нельзя ее взять. А меня пожирает желание.

Он с такой силой стиснул кулаки, что костяшки пальцев побелели.

Гай прекрасно понял его. То же самое он часто испытывал в последнее время. Правда, он мог подсказать молодому человеку способ утолить жажду и не повредить при этом только что оправившейся жене. Он и сам пользовался этим способом несколько недель подряд, доставляя удовлетворение не только себе, но и любимой женщине, лежавшей в его постели. Но он вдруг обнаружил, что не может заставить себя поделиться знаниями. Не сейчас. Не с этим мужчиной. Мужем Магдалены.

Поэтому он сказал:

— Пойдем. Есть простой и легкий выход. Мы поедем в город.

Эдмунд попытался было возразить, но Гай уже устремился к лестнице. Он тоже последует примеру Эдмунда и найдет утешение у доступных женщин. Есть моменты, когда нарыв необходимо вскрыть.

Они молча выехали через задние ворота. Не впервые оба отправлялись на галантные подвиги. За годы войн и сражений Гай часто охлаждал горячую молодую кровь этим сравнительно безопасным манером.

Он хорошо знал, что не нашедший выхода пыл — плохой помощник воина, когда вокруг так много возможностей сорвать злобу и неудовлетворенность на беззащитных. По опыту Гая такие излишества приносили мало пользы и обычно приводили к новым эксцессам, как средству утишить гнев и раздражение. Более того, они отвлекали мужчину от цели, сбивали с прямой дороги. А рассеянность на полях сражений была так же опасна, как отсутствие оружия и доспехов.

Однажды и Эдмунд поддался опьянению победы, изнасиловав в амбаре несчастную вдову, пока ее муж валялся мертвым во дворе. Но его раскаяние было таким же исступленным, как и порыв, которому он поддался. Для него насилие не было естественной наградой за выигрыш в схватке. Не такой он человек, чтобы принуждать свою жену.

Как долго Магдалене удастся избегать супружеских ласк? Лишать мужа своей любви?

Мысль о ее капитуляции наполняла Гая бесконечным отвращением, и все же он понимал, что это должно случиться, ибо сам так решил. Правда, можно было приказать ей подчиниться Эдмунду, но он этого не сделает. Эдмунд сам должен найти дорогу к сердцу жены, отыскать ключ к чувственным тайнам ее тела. Они оба молоды, только начинают жизнь, и Магдалена не питает неприязни к Эдмунду. Если бы не он, Гай, они жили бы в мире и согласии, и пора с этим смириться.

Подобные размышления отнюдь не располагали к дружеским беседам. Поэтому Гай продолжал молчать.

Уже на закате в городе прозвучал звон колокола, предписывавший жителям бросать работу и погасить огни, поскольку становится слишком темно. Почти все подчинялись этому закону. Но в некоторых кварталах еще не спали. Есть такая работа, которую лучше всего делать в темноте.

Из окон питейных заведений лился свет, из открытых дверей доносились смех и вопли. Приглушенные смешки слышались из темных углов и дверных проемов, сопровождаемые визгом и негромкими протестами: это самые отверженные женщины города предлагали себя, лежа прямо на земле или прислонившись к стенке.

Эдмунд придержал коня под вывеской таверны «Черный баран».

— Я бы сначала выпил, — коротко бросил он. Гай покачал головой:

— Там, куда мы едем, ты можешь сделать и то и другое. Смотри. — Он показал в самый конец переулка. — Вон тот дом.

Эдмунд снова тронул коня, вспомнив, что Гай провел отрочество и юность в этом месте со своим старшим сводным братом. Неудивительно, что он знает здесь все куда лучше Эдмунда, который уехал из дома в десять лет и возвратился пять лет спустя только для того, чтобы сражаться за отцовское наследство. У него просто не было времени искать удовольствий в своих владениях.

В доме на углу было тихо и темно, но Гая это ничуть не обеспокоило. Он спрыгнул с лошади, и из мрака немедленно появился оборванный парнишка, чтобы взять поводья. Прежде чем они успели шагнуть к двери, она распахнулась, и на пороге появилась высокая женщина, державшая в руке фонарь. Ее платье было простым и чистым, волосы заправлены под накрахмаленный платок.

— Добро пожаловать, господин, — мягко приветствовала она, отодвигаясь, чтобы дать им пройти.

— Добрый вечер, Жаклин. Это сьер Эдмунд де Брессе, — сообщил Гай, показав на своего спутника.

— Господин, вы оказали честь моему скромному очагу, — с поклоном сказала женщина.

К такого рода борделям Эдмунд не привык и сейчас с удивлением оглядывал чисто подметенную комнату, освещенную горевшими на столе свечами.

— Гризельда! — позвала женщина негромко, но повелительно. В комнате мгновенно появилась девушка, маленькая, кругленькая, розовощекая.

— Что угодно, мадам?

— Моя дочь, — пояснила Жаклин Эдмунду. — Принеси вина, малышка. А вы, господин, садитесь. — Она показала на скамью у той стены, где находился очаг. — Выпьете вина, господин?

— С удовольствием.

Эдмунд вопросительно взглянул на Гая. Но тот лишь улыбнулся и устроился напротив, с наслаждением вытянув ноги.

Гризельда принесла вина, оловянные кружки и, протянув одну Эдмунду, уселась рядом и вовлекла гостя в тихую беседу. Гай обратился к Жаклин:

— Ты уже уладила спор из-за Кузнецова козла? Женщина рассмеялась и пригубила вина.

— Старый мошенник был вынужден признать, что на этот раз его злосчастная животина сожрала мою капусту, когда я намазала репу горьким соком молочая. Мы при свидетелях поймали козла, как только он проломил ограду и сунулся в огород, чтобы поискать чего съедобного. Старый Жерар рвал и метал, должна вам сказать. Но городской судья признал, что козла плохо привязали, и велел Жерару возместить мне убытки.

— Но теперь у тебя новая капустная грядка? Жаклин раскатисто засмеялась.

— Еще лучше прежней. Грядка и новый забор! Я сумела убедить судью, что злобная тварь поломала старый.

— Это так и было?

Жаклин прекрасно понимала, что Гай в силах отменить любое решение судьи, но все же без колебаний признала, что забор был сломан еще до рокового набега. Сегодня не тот случай, когда лорд де Жерве пожелает выступить свидетелем противной стороны.

Оба снова засмеялись, и Гай только сейчас заметил, что молодая парочка исчезла. Все как и должно быть.

— Вы пойдете со мной, господин? — прямо спросила Жаклин.

Гай намеревался позабавиться с Жаклин, найти облегчение для ноющей плоти у женщины, которая, помимо всего прочего, всегда предложит дружеское утешение, что бывает так редко в ее профессии. Но все же колебался.

— Вы чем-то встревожены, господин? — осторожно спросила Жаклин, вновь наполняя его кружку и без обиды принимая его нерешительность.

— Да, — вздохнул он, не вдаваясь в подробности.

— Это душевные тревоги? — продолжала она.

— Душевные, — кивнул он.

— И их нельзя утолить утехами плоти?

— Думал, что можно, но теперь усомнился. — Он закрыл глаза и прислонился головой к стене. — Все это таится чересчур глубоко, чтобы надеяться только на телесные радости.

— Но дело и в них тоже?

— Отчасти. Но беда в том, что душу не исцелить. Он допил вино и взглянул на дверь, за которой скрылись Эдмунд с Гризельдой.

— Этот мальчик тоже нуждается в утешении. Гризельда хорошо знает свое дело?

— Хорошо, господин, — со спокойным достоинством ответила Жаклин, и Гай сокрушенно поморщился, словно извиняясь за то, что позволил себе сомневаться в умениях ее дочери.

— Только сильная женщина способна достучаться до мужской души, — заметила Жаклин.

— Женщина, обладающая сокрушительной невинностью, чье рождение было запятнано кровью и предательством, поскольку носившая ее в своем чреве была отмечена печатью дьявола. И все же она излучает такую невинность и сладостную безмятежность, за которые готов умереть любой мужчина.

— Мужчины не умирают за сладостную безмятежность и невинность, — возразила Жаклин.

Гай невесело усмехнулся, признавая, однако, правоту женщины.

— Нет, они умирают за чувственность и искушение. За еще одно путешествие в темное царство страсти.

— Женщина, которая может сочетать невинность с темным царством страсти, — размышляла Жаклин, — наделена поистине волшебной силой. — Она отставила кружку и слегка дотронулась до его колена. — Именно она и есть причина ваших тревог?

— Моих и мальчика, — ответил Гай.

— Вот как? Но молодой господин найдет утешение в Гризельде. Вы же никогда не сможете забыться с другой.

И снова Гай не стал спорить, потому что женщина была права. Поэтому медленно встал и потянулся.

— Поеду, пожалуй, домой. Позаботься, чтобы мальчик вернулся в замок до утренней службы. — И, положив на стол тяжелый кошель, добавил: — Ты все-таки дала мне облегчение.

Легкая улыбка коснулась ее губ. Она оставила кошель на столе, проводила Гая на улицу и подождала, пока он сядет на коня.

— Присмотри за Эдмундом, — еще раз предупредил Гай.

— Молодому господину ничто не грозит в моем доме.

— Знаю.

Он поднял руку в прощальном привете и выехал из города, немного утешенный беседой с женщиной, взявшей его невинность давным-давно, шестнадцать лет назад, когда она еще была такой же девочкой, как теперь ее дочь.

Глава 13

Первые гости начали прибывать три дня спустя. Рыцари и их дамы привозили с собой оруженосцев, пажей, сопровождающих воинов, сокольничих, менестрелей, конюхов и лошадей, как обычных, верховых, так и боевых, специально для турнира.

У троих тоскующих обитателей замка совершенно не осталось времени предаваться скорбным думам. Призывы герольдов раздавались с рассвета до заката, возвещая о новых гостях. Сьеру де Брессе и его супруге приходилось приветствовать каждого. Пиры длились целыми днями: гости, разумеется, не могли приехать точно к завтраку, обеду или ужину. Бродячие актеры и жонглеры, акробаты и танцоры развлекали публику во дворах и саду.

Магдалена не занималась домашними делами: это было поручено сенешалю, управителю и старшему слуге. На ней лежали только обязанности хозяйки, которые она находила невыносимыми, но все же была благодарна за то, что постоянно приходилось улыбаться, разговаривать и заботиться об удобствах гостей. По крайней мере она до того уставала, что валилась с ног и сразу засыпала.

Эдмунд явно наслаждался своим положением хозяина и бросился в веселье, как в омут. Он до глубокой ночи просиживал с рыцарями за вином и игрой в кости и приходил в спальню, когда жена уже спала. Когда же музыканты уставали, а звезды на небе, начинали бледнеть, мужчины пели, рассказывали истории и даже сочиняли баллады.

Гай де Жерве предоставил развлекать гостей лорду и леди де Брессе, хотя по привычке наблюдал за всем, готовый при необходимости вмешаться. Он почти не сталкивался с Магдаленой и не делал ничего, чтобы встречаться чаще, обращаясь с ней холодно-вежливо и стараясь не заговаривать первым. Он ощущал ее муки так же остро, как собственные, и знал, что они не уменьшатся, пока он не оставит замок. Только тогда, вдали от золы и пепла неудовлетворенной любви, они найдут способ сложить осколки своих жизней. Но уехать до турнира означало вызвать кривотолки и неудовольствие Эдмунда. Поэтому Гай ощупью передвигался в тумане тоски, улыбался, болтал, смеялся, и только Магдалена из глубин своей боли прозревала, что творится с ним.

За день до начала турнира сьер Шарль д'Ориак объявил себя одним из участников. Его герольд протрубил вызов, стоя у подъемного моста, а правила рыцарства требовали допустить в замок любого участника.

Магдалена отчего-то убедила себя, что больше никогда не увидит кузена и поэтому совершенно не была готова к тому впечатлению, которое он обычно на нее производил. И когда он стремительно вошел в зал во время обеда, звеня серебряными шпорами, с латными перчатками в руках и в вышитой золотом тунике поверх кольчуги, она тихо ахнула. Он направился к возвышению, сияя улыбкой, низко кланяясь. Магдалена молча поднялась из-за стола. Ладони мгновенно повлажнели, стало трудно дышать.

— Кузина! — приветствовал он. — Насколько я слышал, вы благополучно разрешились дочерью. Примите мои поздравления.

— Благодарю вас, господин мой, — с трудом пробормотала Магдалена: полузабытые страх и отвращение к этому человеку вернулись с новой силой. — Вы еще не знакомы с моим мужем?

Эдмунд выступил вперед. Гай предупреждал его о связях Шарля с де Борегарами, но он тоже понимал, что при сложившихся обстоятельствах ничего не может поделать. Только приветствовать врага так же тепло, как остальных гостей.

— Добро пожаловать на наш турнир, сьер, — начал он. — И позвольте предложить вам место у моего очага и стола.

Он показал на место за высоким столом, и Шарль с благодарной улыбкой уселся. Его оруженосец и паж немедленно встали за спиной господина.

— Лорд де Жерве, я рад снова увидеться с вами, — учтиво кивнул Шарль сидевшему напротив Гаю.

— Действительно приятная встреча, — спокойно ответил Гай. — Взгляните, какое благородное общество привлекла сюда весть о турнире! Собираетесь бросить кому-то вызов или примете участие только в общей схватке?

Говоря это, он задумчиво рассматривал кубок, который вертел между пальцами, так что один только Эдмунд мог понять всю важность вопроса. Неужели будет сделана еще одна попытка превратить рыцарскую забаву в смертельный поединок?

Шарль беспечно пожал плечами:

— Думаю удовольствоваться общей схваткой. Хотя не откажусь от вызова, если кому-то придет в голову мне его бросить. — Оглядев собравшихся, внимательно слушавших разговор, он громко добавил: — Здесь и в самом деле собралось благородное общество, господа.

Магдалена, не выдержав, резко вскочила.

— Прошу простить, мне нужно идти к ребенку, — бросила она и так поспешно покинула зал, что сюрко изумрудного бархата развевалось на ходу, открывая яблочно-зеленый котт. Эдмунд нахмурился и вопросительно глянул на Гая. Не в характере Магдалены вести себя столь невежливо. Но Гай, похоже, не заметив его удивления, выпил вина и отрезал кусок оленины. При этом он не переставал занимать беседой вновь прибывшего.

После обеда устроили танцы, бродячие актеры давали представление, но Магдалена больше не появлялась, и сбитый с толку Эдмунд отправился на поиски. В покоях ее не было, и служанки утверждали, будто не видели госпожи, поскольку предполагали, что она все еще обедает.

Гай увидел, как Эдмунд с расстроенным видом и раздраженно морщась выходит из донжона, и немедленно направился к нему.

— Что-то не так, Эдмунд?

— Не могу найти Магдалену, — пожаловался тот. — Она так неожиданно, почти неучтиво покинула зал, и теперь ее нигде нет.

Гай поднял глаза к башне, отыскал взглядом окно маленькой комнаты.

— Думаю, ты найдешь ее там, наверху, — заявил он, с неизбывной печалью открывая Эдмунду их общую тайну. Но комнатка больше не была местом их свиданий и потеряла в глазах Гая свое былое очарование. — Я заметил, что Магдалена поднимается туда, когда чем-то встревожена.

— Но что ее встревожило? — удивился Эдмунд, рассеянно глядя на подвижное возвышение, где игралась пьеса. Актер, напяливший ослиную шкуру, с большим воодушевлением и крайне вульгарно изображал валаамову ослицу. Правда, его трюки и выходки встречались взрывами бурного веселья. И благородные, и неблагородные зрители ликовали с равным энтузиазмом. Последние собрались в глубине двора, побросав свои занятия и пользуясь случаем немного развлечься, пока строгий управитель не призовет их обратно.

— Она терпеть не может кузена, — тихо объяснил Гай. — Но ты не должен позволять ей показывать это. Магдалена ненавидит д'Ориака, но если не сумеет сдержать себя, ничего, кроме беды, это ей не принесет.

— Я позову ее. И скажу, что ей нечего бояться, пока мы рядом. Гай кивнул:

— Ты прав. Вряд ли он попытается что-то предпринять здесь и сейчас. Но ты должен держаться настороже, ибо я уверен, что у него есть какой-то план.

Эдмунд плотно сжал губы, но тут же бросил:

— Я не позволю волоску упасть с головы моей жены!

А Шарль д'Ориак, стоя немного в стороне от смеющейся аплодирующей толпы, украдкой наблюдал за мужчинами, гадая, о чем они совещаются в укромном уголке двора. Может, обсуждают его?

Странная улыбка коснулась тонких губ. Пусть предпринимают все возможные меры предосторожности. Он ударит неожиданно и исподтишка. Против оружия Шарля д'Ориака у них нет защиты. А это оружие у него есть.

Магдалена, сидевшая на своем любимом месте — подоконнике, испуганно подняла голову, когда в дверях комнаты появился ее муж.

— О, господин, как вы меня здесь отыскали?

— Лорд де Жерве подсказал. Очередное предательство ударило в самое сердце, и Магдалена молча повернулась к окну.

— Ты должна возвратиться к гостям, — потребовал Эдмунд, входя в комнату. — Пойми, Магдалена, это крайне неучтивое поведение.

— Знаю. Но не могу вынести общества своего кузена. Так было всегда.

— Да, лорд де Жерве и об этом сказал. Но ты должна держать себя в руках, — сурово ответил Эдмунд, и хотя необходимость упрекать жену казалась ему неприятной и странной, все же каким-то непонятным образом доставляла некое извращенное удовольствие. Он имел право, и осуществление его предполагало близость, ту самую, которая только и могла дать ему покой и удовлетворение.

— Я презираю его, — с тихой яростью призналась она. — Он желает мне зла, Эдмунд.

— Я не позволю ему обидеть тебя, — заверил он, осторожно беря ее за руку и боясь, что Магдалена отнимет ее. Но жена не отстранилась.

Гай де Жерве говорил ей то же самое, и она безоговорочно ему верила. А вот мужу не слишком, но если выразит сомнение вслух, от этого будет только хуже им обоим.

Она улыбнулась и соскользнула с подоконника.

— Да, Эдмунд, я знаю. Давай вернемся к гостям. Они, наверное, удивляются нашему отсутствию.

Шарль д'Ориак старался ничего не упускать из виду. Других планов у него пока не было. Следующий шаг подождет, пока Гай де Жерве не покинет Брессе, чтоб вернуться в Англию. Но он еще с толком использует результаты своих наблюдений.

Сегодня же, перед вечерней службой, он впервые увидел ребенка, дочь Эдмунда де Брессе.

Леди де Брессе гуляла с гостями в парке под пение менестрелей, доносившееся из розария. Она держала на руках ребенка и, время от времени прерывая беседу, наклонялась, чтобы улыбнуться малышке. Та не спала: серые глаза с любопытством поглядывали по сторонам.

— Ваша дочь, госпожа?

Услышав тихий голос, Магдалена подскочила от неожиданности. Руки инстинктивно сжались, словно оберегая младенца, и тот немедленно издал громкий вопль.

— Тише, голубка, — прошептала Магдалена, нежно укачивая дочь. Зои замолкла и немигающе уставилась в лицо нагнувшегося над ней человека.

— Прекрасное дитя, — заметил он. — И волосы совершенно необычайного цвета.

Он с улыбкой посмотрел туда, где находился Гай де Жерве, такой же настороженный, как и его гость. Заходящее солнце зажгло огнем его волосы.

Ледяное стальное лезвие заворочалось в животе Магдалены, проследившей за направлением взгляда д'Ориака. Рядом с Гаем стоял ее муж с волосами темными как вороново крыло. Магдалена инстинктивно метнулась к ним, отчаянно стремясь найти у этих двоих защиту для ребенка, который в каком-то смысле слова принадлежал обоим.

— Как по-вашему, господа, Зои немного выросла за эти дни? — пролепетала она, протягивая им ребенка.

От Гая не укрылся ее панический страх. Он чувствовал ее смятение, хотя не слышал, о чем они говорили с Шарлем. Теперь же, когда он взял девочку, Магдалена ощутила себя в полной безопасности.

— Она потяжелела вдвое с тех пор, как я держал ее в последний раз, — спокойно заверил он, глядя Магдалене прямо в глаза, словно передавая ей свою уверенность. Неохотно лишив себя наслаждения снова держать на руках дочь, он передал Зои Эдмунду. — А ты что думаешь?

Эдмунд по-прежнему немного неловко прижал к себе Зои, но его гордая улыбка, с которой он взирал на малышку, вызвала бурю раскаяния и угрызений совести в душе Гая и удовлетворенную ухмылку на устах Шарля д'Ориака.

— Я заберу ее в дом, — поспешно предложила Магдалена. — Скоро прозвонят к вечерне, и ей давно пора спать.

Она взяла Зои и направилась к воротам сада, где уже стояла Эрин, готовясь взять воспитанницу, как только ее мать решит, что уже надышалась вечерним воздухом.

А Шарль подмечал и другие детали, кроме золотисто-рыжих волос, кудрявившихся на головке девочки. От него не укрылись и муки этой троицы. Он был готов поклясться, что и леди Магдалена, и Эдмунд де Брессе, и Гай де Жерве глубоко несчастны. Недаром чутье у него на любовные тайны, как у хищника на кровь раненого животного!

Он видел, как смотрел де Брессе на свою жену, как провожал глазами каждое ее движение. А голодный блеск его глаз говорит лучше любых слов! Де Брессе вожделел эту женщину, и это вполне понятно, но было что-то еще. Что-то еще, чего Эдмунд хотел от нее, но так и не получил. Шарль не догадался, в чем дело, но какая разница?! Главное, что муж запутался в змеиных кольцах ее чувственности, в волшебных тенетах жаркого тела точно так же, как Гай де Жерве и сам Шарль. Такой муж окажется плодородной почвой для тех семян, которые посеет Шарль.

Наблюдение за Гаем ничего не дало, если не считать, что тот держался с женщиной холодно, а по прошлому визиту Шарль знал, что такие отношения между этими двумя по меньшей мере неестественны. Так чем же объяснить такое отчуждение?

На это у Шарля ответа не было.

Три дня турнира показались Магдалене целой вечностью. Но на этот раз дело было не только в скуке. Она достигла той точки отчаяния, когда мир кажется безрадостным и уже не ждешь ничего хорошего от жизни. Правда, она не знала, что Гай испытывает совершенно то же самое. Скорее бы все это миновало! Она уже смирилась с тем, что все кончено, и теперь осталось только дотерпеть до того момента, пока последние десять месяцев станут далеким воспоминанием, и только маленькая Зои будет подтверждением реальности ее далекой, но не забытой любви.

Только вот в сердце словно сидел острый кинжал, который проник еще глубже, когда она увидела кузена. Какое счастье, что через три дня его не будет в замке! И наверное, ей станет легче, когда Гай тоже уедет.

Поэтому Магдалена сейчас сидела в ложе и улыбалась в ожидании последней общей схватки, которая положит конец пытке настоящего и ознаменует начало страданий будущего.

Когда рыцари показались на ристалище и прежде всего подъехали к ложам, выразить почтение своим дамам, Магдалена встала и перегнулась через перила.

— Господин де Жерве! Умоляю вас взять мой залог вместе с молитвами за ваше благополучие и успех! — воскликнула она, протягивая носовой платочек.

— С радостью и почтением, леди. Для меня это большая честь, при условии, что я получу разрешение вашего мужа, — ответил Гай, ничем не выказав удивления.

Эдмунд обвязал золотистым газовым шарфом Магдалены золотого сокола, красовавшегося на шлеме, но, услышав разговор, вспыхнул от удовольствия.

— У госпожи сегодня будут два защитника! Гай почтительно поклонился и потянулся за прозрачным кусочком кружева.

— У меня есть застежка, господин мой, — сообщила Магдалена и, перегнувшись еще дальше, прикрепила платок на рукав его юпона. — С тобой Господь и мое сердце, — прошептала она, словно прощалась навсегда.

Он опустил забрало и, повернув коня, помчался на дальний конец ристалища. За ним поскакали те участники, которые дрались на его стороне.

Сталь ударилась о сталь и высекла искры. Увесистые удары так и сыпались на шлемы, лошади мчались на врага, разворачивались на всем скаку, роя копытами землю, посылая во все стороны фонтаны грязи и пыли. Выбитые из седел рыцари с трудом вставали, ошеломленные, шатавшиеся как пьяные. Многим пришлось искать помощи у оруженосцев. Некоторых сразу уносили в шатер, где хлопотали лекари, или, если раны были не слишком тяжелыми, — в их собственные шатры.

В конце концов непобежденными остались только три рыцаря Гая де Жерве и всего один — со стороны противника. Победителями вышли два рыцаря Магдалены и Шарль д'Ориак.

— Вы храбро сражались, господа, — признала Магдалена, хотя в душе ненавидела бурные схватки, ужасающие зубодробительные выпады и удары, наносимые во имя дружеского соперничества и рыцарской забавы.

— Я тоже попрошу у вас залог, кузина, — объявил Шарль, поднимая забрало. Лицо его носило следы физического напряжения бурного финала. — Правда, это следовало сделать раньше, но ведь и сейчас не поздно. Я требую награду за то, что сражался во имя леди де Брессе!

Магдалена взяла цветок из вазы, стоявшей у ее локтя.

— Прошу вас, господин.

Она бросила ему цветок, хотя понимала, что куда вежливее было собственноручно вручить его Шарлю. Тот ловко поймал знак благоволения, но в глазах сверкнуло нечто такое, от чего Магдалена снова испытала смертельный страх.

Она так и не поняла, как вынесла вечерний пир, которым обычно завершались все турниры. Ей же казалось, что никогда уже она не будет счастлива. Она почти ничего не ела. Подцепила коркой хлеба кусочек рыбного заливного, повертела в руках пирожок с жаворонками и отказалась от лебедя и павлина.

— Почему ты не ешь? — прошептал Эдмунд ей на ухо. — Со стороны это кажется очень странным, словно тебе не нравится твоя же собственная кухня.

— У меня нет аппетита, — пробормотала она в ответ, но все же позволила пажу положить ей кусочек жареного фаршированного поросенка с грибами, а когда разносили десерт, откусила кусочек вафли с фруктами. Обычно она с удовольствием пила вино с пряностями, но сегодня оно казалось безвкусным, как вода.

Как она ни старалась, все усилия Эдмунда развеселить ее остались без ответа. Улыбка выходила деланной, глаза смотрели куда-то в сторону, и муж оставил ее в покое. Он постепенно привыкал к ее отчужденности и рассеянности, хотя это обескураживало и печалило его. Он не знал, что делать дальше, кроме как предоставить ее самой себе в надежде, что причины столь непонятного поведения когда-нибудь обнаружатся или просто все уладится и та Магдалена, которую он знал с детства, снова к нему вернется. Пусть она не любит его, но всегда была приветлива и дружелюбна.

В довершение ко всем развлечениям было объявлено, что на плацдарме собираются устроить грандиозный фейерверк. Жители города толпились на крышах домов и склонах холма, чтобы лучше увидеть редкое зрелище. Слуги замка разместились на высоких стенах. Гости расселись на трибунах, специально возведенных на плацдарме. В праздничном шуме можно было говорить, не опасаясь, что тебя подслушают.

Гай галантно улыбнулся, когда Магдалена села рядом, хотя глаза оставались настороженными.

— Вы любите фейерверки, госпожа?

— Я видела их всего однажды, — ответила Магдалена так же беспечно. — Но помню, что не верила своим глазам: в воздух взлетали замки, драконы… и все это в поразительных красках.

— Надеюсь, это зрелище вам тоже понравится.

По толпе пронесся возбужденный гул. Зрители громко ахали и радовались при виде сверкающего штандарта де Брессе, на котором расправил крылья огненный сокол. Не успел он погаснуть, как в небо взметнулись золотой дракон де Жерве, роза Ланкастеров и, наконец, французская лилия, дань почтения стране, в которой родился хозяин замка. Французские рыцари и их дамы бурно зааплодировали, и в поднявшемся шуме Магдалена тихо сказала:

— Я принесу твое дитя в церковь, после полуночной службы, если, конечно, хочешь с ним попрощаться.

Гай повернул к ней голову. Она так и не смогла ничего прочесть в его глазах, хотя темнота была прошита шипящей, взрывающейся оргией красок.

— После полуночи, — подтвердил он и вновь стал любоваться фейерверками.

Эдмунд так и не пришел спать, когда Магдалена прокралась в комнатку, где Эрин и Марджери похрапывали у колыбели Зои. Осторожно взяла малышку, надежно закутала в одеяло и вернулась в большую спальню, откуда выскользнула в потайной коридор и по винтовой лестнице спустилась во внутренний двор. Из зала доносились громкие голоса. Пьяные, но вполне дружелюбные. Эдмунд, должно быть, развлекает своих и приезжих рыцарей. Он не придет в спальню, пока не будет уверен, что жена спит.

Стараясь держаться в тени, она пересекла двор и вошла в церковь. После залитого светом факелов двора ее окутал полный мрак. Магдалена с заколотившимся сердцем прислонилась к тяжелой двери, подождала, пока глаза привыкнут к темноте, и наконец различила мерцающий за алтарем огонек свечи.

— Гай?

Шепот казался криком в этой мертвенной тишине. Магдалена шагнула вперед, почти бесшумно ступая по плитам.

— Это ты, Гай?

Пламя свечи вдруг взметнулось вверх, вспыхнуло почти неестественной желтизной, и она увидела темный силуэт у колонны.

— Я здесь, — негромко ответил он. Магдалена, прижимая к груди дочь, побежала к нему.

— Я не смогла не проститься, это невыносимая…

— Тише, — остановил он, обнимая ее и увлекая за алтарь. — Тише.

— Неужели так должно быть? — всхлипнула она, кладя голову ему на грудь.

— Так должно быть, — подтвердил он, приподняв ее подбородок. — Последний поцелуй, милая. Я буду помнить его до конца дней.

Последний горький, сладчайший поцелуй. Соль слез Магдалены смешивалась со знакомым вкусом их соединенных губ, а мокрые щеки прижимались к обветренному лицу с такой силой, словно она пыталась врасти в него.

Девочка захныкала, зашмыгала носом, и они медленно, каждым дыханием ощущая боль потери, отодвинулись друг от друга. Гай взял ребенка, поднял, наслаждаясь детским запахом, припав губами к шелковистому лобику. Крошечные ручки запутались в его волосах, губки зачмокали, будто Зои имела всего одну причину бодрствовать. Гай протянул палец, и она стиснула его в миниатюрном пухленьком кулачке.

Гай де Жерве не плакал с тех пор, как распростился с детством. Он терял друзей и товарищей в ужасающих обстоятельствах, и на поле битвы и вне его. Беспомощно смотрел, как неведомая болезнь пожирает его жену. Смирился с тем, что должен забыть свою вторую любовь. И не плакал. Но сейчас глаза подозрительно блестели: слишком велика была печаль. Слишком горьким оказалось сознание того, что дочь никогда не узнает своего истинного отца. Он не увидит ее первых шагов, не услышит первого слова. Не дождется, чтобы она назвала его отцом, и никогда не поможет взрослеть, окружив заботой и той родительской любовью, которая сейчас переполняла его. Но и это дитя, и эта женщина, без которой он не мыслил жизни, безжалостно у него отняты.

— Возьми ее и иди, — велел он, кладя ребенка на руки Магдалены и исчезая в тени.

Чуть поколебавшись, она повернулась и легким призраком метнулась к двери. Ее собственная скорбь была слишком глубока для слез. Так из ран, нанесенных тонким стилетом, почти не вытекает крови, хотя

разит он наповал.

Магдалена вышла во двор. Зои снова заплакала, и она принялась укачивать ребенка на ходу. Теперь она поднялась по внешней лестнице, не заботясь больше о необходимости скрываться.

Шарль, стоявший в дверях зала, увидел выходившую из церкви Магдалену, и удивленно вскинул брови. Он продолжал стоять, даже когда шум веселья потихоньку начал стихать и пирующие, утомленные ратными подвигами и избытком мальвазии, стали потихоньку расходиться. Слуги принялись тушить свечи и факелы. Наконец из церкви вышел Гай де Жерве и направился прямо к дому для гостей. Только тогда Шарль покинул свой пост и ушел спать.

Магдалена вошла в смежную с ее спальней комнатку и тихо закрыла за собой дверь. Женщины, похоже, даже не заметили ее отсутствия. Она укладывала ребенка в колыбель, когда дверь супружеской спальни открылась.

— Где ты была? — невнятно прошептал Эдмунд, прислонившись к косяку.

— Зои не хотела засыпать, — спокойно пояснила она. — Я решила немного прогуляться с ней. Видишь, она закрыла глазки.

— Не находишь, что как-то странно гулять с ребенком по ночам? — проворчал Эдмунд, отступая, чтобы дать ей пройти. — И куда ты отправилась? Я места себе не нахожу от беспокойства!

— Обошла внутренний двор… заглянула в церковь, — перечисляла Магдалена, принимаясь распускать волосы и отвернувшись к кедровому сундуку, где лежали ее щетки и гребни.

— В церковь?! Посреди ночи?

Эдмунд слегка покачнулся и сел на край кровати. Он уже успел раздеться и накинуть длинный халат.

— По-моему, молиться можно в любое время, не так ли? — парировала она, проводя щеткой по длинным прядям, ниспадавшим до самых колен.

Эдмунд смущенно потупился. Он знал, что выпил слишком много, и ее уверенность по контрасту с его состоянием ставила его в невыгодное положение, что в последнее время бывало довольно часто. Он встал и шагнул к жене.

— Я тебе помогу, — объявил он, беря у нее щетку. Магдалена, не протестуя, спокойно склонила голову под нажимом щетки. Она понимала, что сейчас произойдет, но ощущала только тупое смирение и нечто, похожее на обреченность. Совсем как в тот день, когда он впервые овладел ею. Она и без того достаточно долго уклонялась от выполнения супружеского долга и больше не имеет права отказывать мужу. Да и какое это теперь имеет значение?

Он положил руку ей на плечо, и она послушно обернулась. В глазах мужа снова горело отчаянное желание, которое она видела в день его приезда. С тех пор Эдмунд всячески старался не выказать его и зачастую ложился в постель только под утро.

— Я больше не в силах ждать, — прошептал он, и Магдалена ощутила дрожь, пронизавшую его сильное тело. Дрожь, которой невозможно было противиться. Она не остановит его сегодня, даже если и хотела бы.

— Господин мой… — едва слышно обронила она.

Он глубоко, прерывисто вздохнул и стал неловко возиться с завязками. Перед тем как нести Зои в церковь, она переоделась и сейчас была в простой полотняной тунике поверх камизы. И не подняла рук, чтобы помочь ему. Эдмунд справился сам и с грубой поспешностью спустил с ее плеч тунику, за которой последовала камиза.

Она вспомнила тот первый раз, когда он даже не потрудился ее раздеть. Теперь же его трясущиеся руки благоговейно оглаживали ее нагое тело, и хотя она ничем не могла ответить на ласки, все же была тронута его нежностью и счастьем, светившимся в глазах. Магдалена заставила себя погладить его по щеке, и Эдмунд мгновенно просиял, очевидно, обрадованный простым выражением привязанности. А она чувствовала раскаяние, сострадание и всю меру собственного ничтожества перед лицом этой огромной искренней любви.

— Ах, любимая… любимая… — повторял он, унося ее к кровати, хрипло бормоча нежные слова и ложась рядом. Но его потребность была такой острой, так долго подавлялась, превратившись в агонизирующий голод. На какое-то мгновение он навис над ней, мучительно стараясь укротить бушующую страсть, каким-то уголком сознания понимая, что она еще не готова и боится, что он причинит ей боль, взяв впервые после родов. Но Эдмунд с глухим стоном отдался буйной неукротимой похоти, вонзившись в ее лоно, утонув в зачарованном колодце совершенного тела, затерявшись в заколдованном лесу ее плоти, и, в конце концов, задыхаясь, вынырнул из водоворота и обессиленно обмяк, не выходя из теплого тесного грота.

Магдалена лежала под ним неподвижно, чувствуя, как его тяжесть давит на грудь, не давая свободно дышать. Скользкое от пота тело прижимало ее к перине. Странно, как это можно остаться настолько равнодушной к чужой страсти, хотя эта страсть изливается в твое лоно. Странно, как это одно и то же соитие может быть таким несходным для разных людей, хотя называется одинаково…

Эдмунд медленно пришел в себя и поднял голову. Темные волосы липли ко лбу. В невидящих голубых глазах все еще мелькали отблески пережитого наслаждения. Внезапно он насторожился и взглянул на ее бесстрастное лицо.

— Неужели ты ничего ко мне не чувствуешь?

В его голосе звенела такая безысходная печаль… та печаль, которая была слишком хорошо понятна Магдалене. Потому что взывала к ее собственной. Она сжала ладонями его лицо и притянула к своей груди.

— Поверь, Эдмунд, чувствую, и очень многое. Но ты должен дать мне немного времени, — прошептала она с такой нежностью, что на душе у Эдмунда сразу стало легче. Магдалена гладила его по спине, по волосам, побуждая лечь рядом, ощущая, как он постепенно погружается в сонное забытье.

А Магдалена лежала, глядя в потолок, горюя по ушедшей любви, молясь, словно стояла коленями на холодном камне перед алтарем. На рассвете она услышала утреннюю жалобу Зои и, поднявшись, пошла ее кормить.

Эрин уже перепеленала ребенка, тихо напевая колыбельную.

— Доброе утро, голубка, — приветствовала Магдалена, целуя дочь. — Но ей не до любезностей, Эрян. Она голодна.

Подхватив девочку, она уселась на табурет под окном и дала Зои грудь.

Со двора доносились звуки начинавшегося дня. Голоса, шарканье ног, команды и сигналы трубы герольда сопровождались звоном колокола, возвещавшего о заутрене. Гости собирались уезжать, и предотьездная суета уже началась. Но Магдалена полностью отрешилась от действительности, как всегда во время Кормления. В этот миг для нее существовали только она и ребенок. Она почти не замечала присутствия Эрин и Марджери, убиравших комнату и уже успевших поставить на стол чашку медовой браги и приготовивших ванну для ребенка.

Это уединение было грубо нарушено неожиданным появлением Эдмунда. Раньше он себе такого не позволял, но Магдалена ни словом его не упрекнула. Наоборот, подняла глаза и улыбнулась.

— Доброе утро, господин.

— И вам тоже, госпожа.

Он рассеянно провел рукой по растрепанным волосам и, подойдя ближе, взглянул на усердно сосавшего ребенка. Очевидно, зрелище это настолько его поразило, что он покачал головой в безмолвном изумлении и улыбнулся жене.

— Какая хорошенькая…

— Вам лучше одеться, господин, — тихо засмеялась Магдалена. — Ваши гости уезжают, и вы должны проститься с ними.

— Мы оба.

— О нет, меня от этого избавьте. Я плохо спала и совсем измучена. Пожалуй, стоит остаться в покоях. Объясните, что я нездорова.

— Тебе в самом деле неможется? — встревоженно спросил он. — Это не…

— Нет, — тихо заверила она, — просто устала.

— В таком случае я извинюсь за тебя. Так или иначе, там будет такая суматоха, что тебе лучше держаться подальше.

Он нагнулся поцеловать ее, все еще нерешительно, но с большей уверенностью. Она не ответила на поцелуй, но и не отвернулась.

Магдалена просидела у окна все утро, прислушиваясь к царившей внизу неразберихе. Она не видела, как уехали Гай де Жерве и его рыцари, но почувствовала момент отъезда, словно ее душу вдруг грубо разорвали пополам, и слезы брызнули на сложенные руки. Эрин и Марджери беспомощно топтались рядом и, когда она сделала им знак уйти, с большим облегчением повиновались.

Но Магдалены не было в тот момент рядом, и поэтому она не слышала, как Шарль д'Ориак льстиво заявил Эдмунду, что желает воспользоваться правом родства и провести под его кровом еще неделю в ожидании гонца из Тулузы от своего дяди.

Магдалена не слышала ответа мужа, который в полном соответствии с рыцарским этикетом предложил кузену жены считать его дом своим.

Глава 14

Шарль д'Ориак принялся плести интриги еще до того как кавалькада, возглавляемая Гаем де Жерве, скрылась из виду.

— Ваша дама, несомненно, будет пребывать в меланхолии по поводу отъезда лорда де Жерве. Эдмунд удивленно взглянул на него.

— Она всегда почитала лорда де Жерве. Еще когда ребенком жила в его доме после нашей помолвки. А сейчас прошу прощения, у меня дела с начальником гарнизона. Если хотите после обеда поохотиться с гончими, я прикажу седлать коней.

— Может, моя кузина согласится нас сопровождать? — спросил Шарль, шагая рядом со спутником. — Во время моего последнего визита она носила ребенка, и лорд де Жерве не позволял ей лишнего шагу ступить. — Эдмунд ничего не ответил, и Шарль с легким злорадством добавил: — Такая забота о вашей жене достойна всяческих похвал.

Эдмунду стало не по себе. Возможно, виной всему был тон собеседника, слишком мягкий и вкрадчивый, чем-то напоминавший загнивший фрукт. Или дело в серых глазах, так похожих на глаза Магдалены, если не обращать внимания на светившуюся в них холодную злобу…

— Наверное, вы правы, — ответил Эдмунд с видимым безразличием. — Все эти месяцы лорд де Жерве заменял ей отца.

— И разумеется, мужа?

Серые глаза уклончиво блеснули, и Эдмунду вдруг показалось, что перед ним ядовитая змея, высунувшая свой тонкий раздвоенный язык. Он снова ничего не ответил. Не знал, что ответить.

— Моя кузина прекрасно носила ребенка, — продолжал Шарль, — В конце декабря, когда я был здесь, по ней ничего нельзя было заметить. Поверьте, если бы не неустанная забота лорда Жерве, никто и не догадался бы о ее состоянии.

Они добрались до гарнизонного двора, и д'Ориак остановился под аркой.

— Теперь я оставлю вас заниматься делами, но после обеда с радостью поеду с вами на охоту.

Поклонившись, он повернулся и ушел. Короткий плащ развевался на ветру.

Эдмунд, недоуменно хмурясь, смотрел ему вслед. Новоявленный родственник пытался что-то сказать, и он не мог понять, что именно, даже если бы от этого зависела его жизнь.

Перед обедом он отправился на поиски жены и нашел ее в смежной со спальней комнате, где она вместе со служанками что-то шила. Он мгновенно заметил ее бледность, осунувшееся лицо, застывшую в глазах печаль. Все это было и раньше. Только теперь стало более заметным. Неужели потому, что ему объяснили причину ее тоски? Причину, которая до сих пор ему не приходила в голову?

— Гости разъехались? — спросила она, откладывая иглу.

— Все, кроме твоего кузена. Он собирается остаться еще на неделю.

Рука Магдалены взлетела к горлу. Уставившись на него с невыразимым ужасом, она прошептала:

— Сьер д'Ориак остается?

— Я же сказал! — нетерпеливо бросил Эдмунд. — Он ждет гонца из Тулузы.

— Ты должен просить его уехать! — тихо, но со свирепой решимостью смертельно напуганного человека выпалила она. — Он замышляет недоброе.

— Я не позволю ему причинить тебе зло, — повторил он, но на этот раз увидел в ее глазах недоверие.

— Лорд де Жерве уехал, — глухо пробормотала она.

— И ты уверена, что только он один в силах тебя защитить? Я же сказал, что со мной тебе нечего бояться! — почти вскрикнул Эдмунд, терзаемый неизвестно откуда взявшимися обидой и гневом. — Оставьте нас, — резко приказал он служанкам, немедленно поспешившим убраться. — А ты отвечай! Считаешь, что только лорд де Жерве способен защитить тебя?

Магдалена молча боролась со страхом, упорно выстраивая линию обороны.

— Я привыкла полагаться на него, — объяснила она наконец. — Много месяцев он был рядом со мной. Ты должен понять это.

— И кажется, понимаю.

Он подошел к колыбели, где лежала воркующая малышка.

— Ты так и не сказала, когда родился наш ребенок.

— А ты не спрашивал, — спокойно ответила она, снова беря иглу. Только легкая дрожь пальцев выдавала ее волнение. — Она родилась в апреле.

Эдмунд еще больше помрачнел.

— Но разве она не должна была родиться в марте?

— Первый ребенок иногда появляется на свет неделей-другой позднее обычного, — ответила Магдалена, не поднимая глаз от шитья. — В таких делах трудно быть точным.

Эдмунду ее речи показались достаточно разумными. Толстенькие ручонки девочки энергично хватались за воздух, словно пытаясь поймать некую золотую мечту. Воркованию вторило жужжание шмеля у открытого окна. Сцена была слишком безмятежной для гнусных подозрении, но гнусные подозрения уже угнездились в мозгу Эдмунда, и он не мог от них отделаться.

— После обеда мы едем охотиться с гончими, — сообщил он, снова поворачиваясь к жене.

— Я не выйду из покоев, пока мой кузен не уберется отсюда, — сухо ответила Магдалена, по-прежнему не поднимая головы.

— Но я настаиваю, чтобы ты выполняла обязанности хозяйки. — Ее отказ встречаться с кузеном, казалось, подчеркивал недоверие к способности мужа уберечь жену от опасности, и гнев и обида всколыхнулись с новой силой. — Ты не должна скрываться от гостя, как бы он тебе ни был противен.

— Дело не в простой неприязни, Эдмунд, — возразила она, вскидывая голову с безотчетной, но привычной надменностью и решительностью Плантагенетов, которые мигом распознал бы Гай де Жерве, но не Эдмунд. Гай де Жерве сумел бы сломить эти надменность и решительность. Эдмунду де Брессе это оказалось не под силу.

Они долго спорили. Эдмунд все больше злился, Магдалена лишь становилась холоднее и спокойнее. Она отказалась иметь что-либо общее с кузеном и подтвердила, что останется в своих покоях под предлогом болезни, пока тот не уедет.

Сбитый с толку, раздраженный Эдмунд наконец удалился, хлопнув дверью так ожесточенно, что едва не сорвал ее с петель. Зои испуганно дернулась и заплакала. Магдалена взяла ее и принялась укачивать, напевая колыбельную. Но девочка, чувствуя волнение и страх матери, не унималась.

Магдалена встала у окна, озирая внутренний двор. Теперь, когда Гая не было, а д'Ориак остался, она чувствовала себя еще более беззащитной, чем прежде. И хотя понимала, что обидела Эдмунда, ничего не могла с собой поделать. Не Эдмунду тягаться с Шарлем, наделенным невероятной способностью творить зло. Сознание этого разносилось по жилам вместе с кровью, свинцовой тяжестью оседало в душе. А ужас все рос, и вместе с ним росло недоумение. Почему он хочет погубить ее? За что? И каким образом намерен это осуществить? Да, он вожделеет ее, и его похоть оставляет липкий след, словно по ее коже ползают мерзкие слизни, напоминая о сырых подземных темницах. Но она также чувствовала угрозу не только в сладострастии кузена. Существовала какая-то тайна, которую Гай знал, но не счел нужным поделиться с ней. Он умчался прочь, оставив ее в неведении и ужасе наедине с изощренной злобой кузена и без своей защиты.

Слезы ярости смешались со слезами потери, которые она проливала все утро, и стали нераздельны, как и обуревавшие ее эмоции.

Магдалена не подозревала, что своим отсутствием сыграла на руку кузену. Останься она рядом с мужем, грязные намеки и выпады упали бы на менее плодородную почву. Но разлученный с женой Эдмунд одновременно лишился оружия против рассчитанной тактики д'Ориака.

Гордость Эдмунда и без того была задета неповиновением жены и тем неприятным открытием, что она, оказывается, не верит в его силы. Да, ему было известно, что д'Ориак представляет возможную угрозу либо Магдалене, либо ему самому, но, подобно Гаю, он не мог представить, как можно осуществить эту угрозу в стенах замка Брессе. Конечно, существовала опасность отравления. Но Эдмунд ел только те блюда, которые Шарль попробовал первым, а для Магдалены готовили служанки. Нападение? Предательский удар ножом? Но такое убийство будет чертовски трудно скрыть, а д'Ориак не может допустить, чтобы его открыто обвинили в убийстве зятя Джона Гонта. Так что пока опасаться нечего.

Беда крылась в том, что Эдмунд был человеком действия с весьма неразвитым воображением. Он представлял опасность только как вероятность физического насилия. Человек честный и прямой, хоть и бесхитростный, он представить не мог тех глубин мерзости, на которые способен злобный ум, и оказался совершенно беззащитным против сплетен и доносов.

Д'Ориак не торопился. Слово там, слово тут… он был поистине неутомим в своем злословии. И почти все время говорил только о Магдалене и Гае.

Напряжение еще больше усиливалось в присутствии жены, становившейся все печальнее день ото дня. Должна же быть какая-то причина, по которой дружелюбная веселая женщина отдалилась от него, превратившись в чужую и почти отталкивающую особу. И хотя она больше не отстранялась от него в постели, он знал, что дух ее далеко. Даже ее мягкость и доброта казались ему чем-то вроде терпеливой жалости и уж никак не обещанием будущей любви, и холодная сталь раненой гордости терзала душу.

— Как странно, что у вашей дочери столь необычный цвет волос, — начал Шарль на третье утро, когда они охотились в окрестностях Компьенского леса. — Но разумеется, в ее жилах течет и частица крови де Жерве, не так ли? Эти рыжевато-золотистые пряди весьма примечательны.

Почему он сам не заметил этого?! Его собственные черны как ночь! Волосы Магдалены, роскошные, темно-каштановые, напоминают соболий мех.

Безумная ярость вспыхнула в груди молодого человека при этих вкрадчивых, вероломных словах спутника. Но прямого оскорбления он не нанес. И ни одно из его заявлений невозможно было оспорить. Да, он родственник Гая де Жерве и, следовательно, ребенок тоже, хотя не настолько уж близкий.

Но яд уже проник в кровь, и стрелы Эдмунда весь день летели мимо цели.

Перед ужином он долго стоял у кроватки дочери, изучая черты спящего младенца, и яд продолжал действовать, разъедая душу. Ее волосы, обещавшие стать густыми и волнистыми, отливали в вечернем свете червонным золотом. Едва заметные бровки были прямыми и светлыми. Он взглянул на жену, молча сидевшую у окна. Ее брови были такими же темно-каштановыми, как и волосы, и изящно изгибались. У него же широкие черные брови почти сходились над переносицей.

— Ты выйдешь к ужину, — приказал он. Магдалена упрямо покачала головой:

— Только когда мой кузен соизволит нас покинуть.

— Ты пренебрегаешь обязанностями хозяйки и попираешь обычаи гостеприимства.

— Сенешаль и управитель вполне могут несколько дней обойтись без меня. Если у них возникнут какие-то затруднения, пусть приходят за советом.

— Как твой муж и господин, я велю тебе спуститься к ужину! — объявил Эдмунд, не ожидая, впрочем, что его требование возымеет хоть какое-то действие на жену. Он может из кожи вон лезть — с нее все как с гуся вода. Но, к его удивлению, Магдалена покорно ответила:

— Хорошо, господин, если вы так желаете…

У Эдмунда отвисла челюсть и глаза полезли на лоб. Ему следовало бы возрадоваться такой покорности, но он почему-то вдруг услышал собственный крик. Покраснев от гнева, он вопил, что его жене давно пора бы научиться послушанию и знать, где ее место и кто в доме хозяин. Магдалена молча склонила голову, и он вдруг почувствовал себя полным глупцом и, закрыв рот, долго и неловко переминался, прежде чем добавить:

— Мы пойдем к вечерне вместе.

— Как угодно господину, — ответила она все так же бесстрастно.

Еще более обескураженный и раздосадованный столь внезапной капитуляцией, он почти вылетел из комнаты. А Магдалена сдалась просто потому, что все это было ей совершенно не важно. Печаль и одиночество истерзали ее после отъезда Гая, и она больше не боялась кузена, вернее, страх больше не имел над ней силы.

Эрин и Марджери так обрадовались решению госпожи покончить с вынужденным затворничеством, что трещали как сороки, помогая ей одеваться. Если бы не они, Магдалене было бы абсолютно все равно, что надеть, но они были так возмущены намерением госпожи идти на ужин в той же простой тунике, которую она носила весь день, что пришлось сдаться и терпеть, пока они облачали ее в кремовый дамасский шелк и алое сюрко, отделанное серебристой лисой. Они расчесали и заплели ее волосы, перед тем как заправить их в золотые сетки, скрепленные надо лбом золотым венцом. Прозрачная белая вуаль закрывала плечи, оголенные низким вырезом платья.

Однако все старания служанок не могли скрыть темных кругов под глазами или добавить румянца бледным щекам. Шарль, увидевший ее впервые после отъезда Гая, был поражен какой-то неземной печалью, окутавшей еще совсем недавно живую, жизнерадостную, розовощекую женщину. Правда, эти перемены ничуть не умерили его похоти, ибо ни бледность, ни неподвижность не пригасили мощной волны чувственности, исходившей от нее.

Он следил за Магдаленой во время вечерней службы и подмечал растущее беспокойство ее мужа, взгляды украдкой, которые тот искоса бросал на жену, вопрошающие, тревожные взгляды мужчины, потерявшего уверенность. Шарль имел все основания быть довольным. Совсем немного осталось ждать, прежде чем муж начнет допрашивать жену, и вряд ли та в ее нынешнем состоянии найдет в себе силы убедить супруга в своей невиновности.

За ужином он изо всех сил старался угодить кузине. Она отвечала с обычной спокойной учтивостью, которую выказывала родственнику с тех пор, как взяла себя в руки после первой встречи. Но он, как всегда, чувствовал ее отвращение, брезгливую дрожь каждый раз, когда случайно задевал ее руку, передавая блюдо или берясь за большой половник в миске с супом. Подобное обращение вызывало в нем бессильное бешенство и одновременно подогревало желание. Ничего, он свое возьмет, что бы там она к нему ни чувствовала, какое бы глубокое отвращение ни питала.

Магдалена воспринимала доносившиеся из зала голоса, как неясное жужжание, а игру и пение менестрелей — как едва слышное эхо. Буквально разрываемая на части беспокойными, оценивающими взглядами Эдмунда и почти неприкрытым хищным вожделением кузена, она чувствовала себя словно между двумя тяжелыми жерновами, медленно выдавливавшими из нее жизнь. Говорят, именно так поступали с преступниками в Ньюгейтской тюрьме. Она не сводила глаз с белых рук кузена, его длинных, украшенных дорогими перстнями пальцев. На вид такие слабые… почти женственные, и все же она видела, как он управляется с огромным мечом и действует копьем с ловкостью истинного рыцаря.

Как только на стол подали тарелки с очищенными орехами, фруктовыми вафлями, мушмулой и марципанами, Магдалена встала.

— Прошу извинить меня, господа. Я немного устала и скоро должна буду кормить ребенка.

Шарль, очищавший кинжалом подгнившую кожицу мушмулы, поднял голову.

— Собираетесь нанести еще один полуночный визит в церковь, кузина?

— Я не понимаю вас, — едва пошевелила она бескровными губами.

— О, я думал, у вас вошло в привычку носить свое дитя в церковь после полуночной службы, — улыбнулся он, ощущая пристальный взгляд Эдмунда. — Я видел, как вы выходили из церкви, когда шел в гостевой дом. — Все еще улыбаясь, он повертел в руках кинжал. — Похоже, лорд де Жерве испытывает столь же сильную нужду в ночных молитвах. Осмелюсь сказать, он тоже бодрствовал перед своим отъездом на следующее утро. Правда, таков обычай многих рыцарей, перед тем как отправиться в путешествие.

— Я ничего не знаю о привычках лорда де Жерве, — глухо сказала она, содрогаясь в душе. Вот она, беда! Такое ощущение, словно она заглянула в бездну его злобы. Но даже если он выдаст ее Эдмунду, все равно! — И не ведаю, бодрствовал он или нет. Спокойной ночи, мой господин.

Она сама не знала, откуда взялись силы, чтобы не взглянуть на Эдмунда. Не проверить, как он отреагирует на странное заявление д'Ориака. Потому что иначе он прочтет в ее глазах смятение и верно расценит его как доказательство вины.

Магдалена величественно выплыла из зала, кивая на приветствия все еще ужинавших домочадцев. Только оказавшись за дверями, она перевела дыхание, пытаясь избавиться от удушья. Ей вдруг стало жарко. Как она мечтала о холодных, очистительных порывах зимнего ветра, потрескивающих под ногами льдинках, девственной чистоте снега. Сейчас же воздух был слишком теплым, слишком сырым, слишком липким и никак не мог наполнить легкие. Ноздри раздражали запахи еды, и к горлу Магдалены с неприятной внезапностью подкатила волна тошноты. Она едва успела добежать до темного угла двора и согнулась в приступе рвоты.

Немного отдышавшись, она кое-как поплелась вверх по лестнице и добралась до своих покоев. Эрин и Марджери в ужасе закричали при виде белой, как простыня, хозяйки, зажимавшей рукой рот.

— Госпожа! — ахнула Эрин, вскакивая. — Что случилось?! Вы заболели?

— Что-то съела за ужином, — пробормотала она, падая на стул. — Принеси мне чистой воды и листьев мяты.

Она жадно выпила воду, пока служанки раздевали ее, причитая над пятнами рвоты на сюрко и туфлях. Но наконец она оказалась в чистой одежде, волосы расчесаны, лицо и руки чистые, во рту свежо от мяты.

— Оставьте меня. Я немного посижу одна, — велела она и устроилась у окна, осторожно покачивая колыбель Зои. Грядет нечто ужасное… куда более ужасное, чем тот бездонный колодец потерь, в котором она барахталась последние недели. Магдалена пыталась собраться с силами, подготовиться, взять себя в руки. И когда в комнату ворвался Эдмунд, с лицом, искаженным от ярости, и глазами, побелевшими от бешенства, она приветствовала его спокойно, словно не замечая отчаянной надежды на то, что все еще обойдется, что это ошибка… и столь же отчаянной уверенности в том, что ошибки нет.

— Почему ты ходила в церковь… после полуночи… и брала туда ребенка? — выпалил он заикаясь.

— Я уже объясняла: Зои капризничала, и мне казалось, что прогулка ее успокоит.

— А почему именно в церкви?

— Я чувствовала потребность в утешении.

— Иначе говоря, хотела утешиться с лордом де Жерве?

О нет, в ту ночь утешения не было и быть не могло.

Магдалена покачала головой и сказала правду:

— Я не искала утешения у лорда де Жерве.

— Но он был там?

Он шагнул к ней, протягивая руки, то ли желая ударить, то ли обнять. Магдалена не знала и не пыталась узнать.

— Я его не видела, — отговаривалась она, понимая, что ее глаза не могут лгать.

Она поклялась мощами святого Франциска, что ни словом, ни делом не позволит Эдмунду заподозрить истину. Но ведь не она довела его до этого состояния. Не она возбудила в нем сомнения. И что теперь делать, если глаза ее выдали?

— Эдмунд… Эдмунд, пожалуйста, не надо, — прошептала она, чувствуя, что оба они все ближе подступают к краю пропасти.

— Почему ты взяла моего ребенка на свидание с лордом де Жерве? — допрашивал он, стиснув ее руку с такой силой, что под кожей жарко запульсировала кровь.

Девочка пошевелилась и тихо захныкала во сне. Эдмунд немедленно освободил Магдалену и резко повернулся к колыбельке, глядя на спящую дочь.

— Чье это дитя? — спросил он с такой болью, что Магдалена, несмотря на собственные терзания, захотелось обнять его и утешить. Но пока она подыскивала слова, он снова обернулся к ней. Глаза на побелевшем лице казались огромными горящими дырами. — Вечное проклятие на твою черную душу. Чье это дитя?!

Ее руки взлетели в жесте отчаяния, капитуляции, поражения…

— Скажи, что она не моя, дьявол тебя побери, скажи, что она не моя!

Его голос упал почти до шепота, но потрясал прежней силой. И что она могла сказать ему? Клятва связывала ее язык. Поэтому Магдалена беспомощно молчала, не в силах ни подтвердить, ни отрицать.

Эдмунд терпеливо ждал, и каждая минута ее молчания только обостряла его муки. Несмотря на слепящую ярость, раненный кинжалом измены, истекая кровью сердца, он все же помнил о спящем ребенке и поэтому грубо толкнул Магдалену в супружескую спальню, подальше от Зои.

— Скажи, что она не моя!

— Я не могу ничего тебе сказать, — выдохнула она.

И тогда Эдмунд ударил ее. Но Магдалена сознавала, что худшее еще впереди. И даже когда он потащил ее к кровати, несвязно бормоча, что она отдала другому то, в чем отказывала ему, она сознавала, что худшее впереди. И когда буря его неистового гнева вылилась в насилие и постепенно угасла и он откатился от нее, приглушенно всхлипывая в подушку, Магдалена продолжала лежать неподвижно. В этот момент она испытывала только печаль и жалость и все же понимала, что, если выкажет хоть каплю сострадания, Эдмунду станет еще больнее.

Немного погодя он вскочил, снова зашнуровал шоссы, подошел к сундуку и зажег свечу. Желтый огонек блеснул в темной комнате. Высоко держа свечу, Эдмунд вернулся к кровати и посмотрел на нее. Она без колебаний встретила его взгляд.

— Ты предала меня, — бросил он без всякого выражения. — Но это ничто по сравнению с вероломством де Жерве. Он нарушил данные мне клятвы. Зачал ублюдка от моей законной жены. И за это я убью его.

— О нет, Эдмунд, — тихо попросила она. — Гай ничего не нарушил. Он считал тебя мертвым. Отомсти мне, если пожелаешь, но не…

— Я убью его! — оборвал он. — Мы сойдемся в поединке, и один из нас умрет. Мне безразлично, если это окажусь я! Все равно не смогу жить обесчещенным.

Стремительным, внезапным движением он задвинул полог, оставив ее в благословенном темном уединении, и, распахнув дверь, громовым голосом призвал оруженосца и пажей.

Магдалена лежала и слушала, как он отдает приказания своим рыцарям, оруженосцу и пажам пуститься в дорогу через час. Сердце ее, казалось, умерло, но каким-то краем сознания она все же уловила, что Эдмунд собирается скакать день и ночь, пока не догонит Гая де Жерве.

Что сказала Безумная Дженнет скучающей одиннадцатилетней девочке в тот давний февральский день?

«Придет день, и ты станешь молиться, чтобы все осталось по-прежнему. Мало того, ты захочешь этого из страха перед грядущим злом».

И Магдалена поняла, что отдала бы все на свете за то плохое, что случилось с ней: отъезд Гая в Англию и безрадостную жизнь с ни в чем не повинным Эдмундом, который никак не заслужил столь безжалостного прозрения.

Теперь один из них должен умереть от руки другого. Она знала, что Гай де Жерве не может проиграть в честной схватке. На стороне Эдмунда молодость, но у Гая есть не только сила, но и опыт, а его мастерство несравнимо с умением обычного рыцаря. Но она знала также, что Гай не убьет Эдмунда, даже если речь идет о деле чести. Он скорее сам подставит шею под меч, чем нанесет фатальный удар человеку, обесчещенному по его вине.

Безумная Дженнет сказала также, что увидела на ее руке любовь и кровь. Любовь мужчин, из-за которой прольется кровь.

Магдалена с трудом поднялась и подошла к окну. Внутренний двор был залит светом факелов. Бегали слуги, ревели трубы, словно на дворе стояло утро. Что они подумают об этом поразительном приказе лорда де Брессе мчаться куда-то посреди ночи? Но никто не попытается узнать правду… если не считать его ближайших приятелей… и тогда что он им скажет?

Они выехали, когда церковный колокол прозвонил к ранней заутрене и небо начало бледнеть. Магдалена не отходила от окна. Молчаливая пустота двора после предшествующей суеты отдавалась гулким эхом в ее сердце при мысли о встрече мужчин, любивших ее, за одного из которых она отдала бы жизнь, а к другому питала лишь дружескую симпатию и никогда не желала зла.

С первыми лучами солнца двор снова ожил. Из дома для гостей вышел Шарль д'Ориак в сопровождении своих рыцарей. Конюхи привели лошадей, и гости не прощаясь покинули замок. Магдалена должна была почувствовать облегчение, но ничто не могло развеять ее тоску и скорбь.

Шарль сиял от радости. Какой хитроумный и коварный план! Избавиться от де Брессе руками его родственника и опекуна!

Он видел обоих в бою и знал, что Эдмунд не выстоит против Гая де Жерве. Последний легко расправится с порывистым и импульсивным молодым человеком, и никто не обвинит в этом де Борегаров.

А тем временем леди Магдалена останется одна, без защиты, покинутая обоими

любовниками, которые будут слишком заняты, проливая из-за нее кровь, чтобы думать о ее безопасности. Что же, первая часть его замыслов полностью удалась. Пора приступать ко второй.

И Шарль снова улыбнулся.

Глава 15

Эдмунд безжалостно пришпоривал коня, не давая передохнуть своему отряду. Он ничего никому не объяснил, но лицо его было таким грозным, что ни один человек не посмел спросить, какая нужда погнала его по темным и опасным дорогам. Он взял с собой только четверых рыцарей, их оруженосцев и пажей. Оруженосцы вели в поводу запасных лошадей.

Эдмунд не знал, сумеет ли настичь врага у Кале, но это не имело особого значения. Если де Жерве успел сесть на корабль, Эдмунд последует за ним, и рано или поздно они встретятся. Кроме того, Гай не особенно спешит и наверняка станет останавливаться на ночь пораньше, у гостеприимных баронов или в монастырях. Если скакать без отдыха, они уже на второй день сумеют одолеть тот путь, что за три дня проехал Гай. На рассвете они позавтракали в грязном странноприимном доме в Руайе, где узнали, что отряд в голубых с серебром сюрко промчался мимо без остановки два дня назад. Они сменили коней и снова скакали без передышки. Все, кроме Эдмунда, едва держались в седлах. Он казался одержимым, наделенным сверхъестественной силой и выносливостью. В обычных обстоятельствах они оставили бы позади миль тридцать, не больше. Сейчас же, при такой безумной скорости и постоянно меняя коней, проскакали уже вдвое больше.

К вечеру он понял, что нельзя подвергать своих спутников столь нечеловеческим испытаниям, и они остановились в придорожной таверне. Его люди улеглись на глиняный пол, завернувшись в плащи, и мгновенно заснули, но Эдмунд с покрасневшими от бессонницы глазами, покрытый дорожной пылью, метался по двору, ожидая, пока погаснут звезды, чтобы возобновить погоню. Он проспал минут двадцать на скамье у стены таверны, но тут же вскочил, виновато оглядываясь, словно сон каким-то образом отвлекал его от священной миссии благородного отмщения. Он должен кровью смыть позор и бесчестье, а до тех пор не видеть ему ни сна, ни отдыха.

В полдень стало известно, что отряд де Жерве остановился прошлой ночью в Аррасе, у местного барона. Эдмунд уже чуял запах добычи. И когда вечером они добрались до равнины вблизи Бетюна, он увидел раскинутый у реки лагерь: россыпь шатров, над которыми развевалось знамя с драконом де Жерве.

Последние двое суток Эдмунд не думал ни о чем, кроме того момента, когда встретится с человеком, предавшим его, разбившим узы многолетней дружбы, наставившим ему рога, выдавшим своего ублюдка за его дитя. Теперь же остановился на вершине холма, глядя вниз, на равнину и чужой лагерь. Никто из спутников понятия не имел, почему он преследует Гая де Жерве с такой безумной скоростью, но вызов нельзя бросить с глазу на глаз. Можно ли сделать это, не выдав постыдной правды? Правды, которую, если это только возможно, он сохранит в душе?

В душистом вечернем воздухе разливались соблазнительные ароматы жареного мяса. Но лорд де Жерве, ни на что не обращая внимания, погруженный в невеселые мысли, прогуливался у реки, лишь изредка отмахиваясь от комаров. Он видел спускавшихся с холма всадников, но закатное солнце било в глаза, и разглядеть герб на знамени оказалось невозможно. Впрочем, отряд был совсем небольшим, если только за ним не идет целое войско. Если это просто путешественники, следует оказать им гостеприимство; предложить ужин и защиту его часовых.

Гай недовольно поморщился. Последние дни он предпочитал одиночество, избегая даже своих рыцарей. И совсем не спешил в Кале, пытаясь оттянуть окончательную разлуку с Магдаленой и дочерью, которые останутся во Франции, если только Джон Гонт не призовет их домой.

Но даже возвращение любимых не принесет ничего, кроме сердечной боли. Вряд ли он снова способен вынести страдания, постигшие его при известии о приезде Эдмунда, держаться на расстоянии от Магдалены, изображая суровость и равнодушие. Когда Магдалена была еще ребенком, они были близки, маленькая девочка и снисходительный опекун, но с тех пор она стала прекрасной юной женщиной, и он еще тоже не стар, а на всякую фамильярность окружающие посмотрят косо. Так что же остается? Сухие, официальные отношения? Уж лучше не видеться вообще!

Он остановился и повернул к лагерю, навстречу гостям. Как только он вернется, попросит у герцогини Констанцы руки леди Мод Уайзфорд, если только та еще не обручена. Он заронит свое семя в ее лоно, ночь за ночью станет брать покорное, тупое, жирное тело и постарается забыть трепетное, чарующее существо и сладостную чувственность, лукаво приоткрытые красные губы, темнеющие от страсти серые глаза, густые соболиные волосы, переливчатыми волнами спадающие до колен. И постарается загнать в самый дальний угол души воспоминания о сероглазой малышке с пухлыми кулачками, которую держал в момент рождения.

Он рассеянно взглянул в сторону вновь прибывших. На трубе герольда реял сокол де Брессе, ясно видимый в сумеречном свете. Эдмунд, ехавший во главе, был в черно-золотом юпоне, надетом поверх доспехов. Рука застыла на рукояти меча, и во всей посадке было нечто такое, что Гай немедленно распознал как признак молодости и искренности: настоятельная, поспешная решимость идеалиста покарать зло, не заботясь о последствиях, совершенно не существенных для его жизненно важной, благородной, самолично взятой на себя миссии.

Гай понял, почему он явился. Существует только одно объяснение. Он не ведал, откуда Эдмунд узнал тайну, заставившую его пуститься в отчаянную скачку, но чувствовал одно: необходимо опередить молодого человека, прежде чем тот успеет натворить бед.

Приблизившийся герольд протрубил сигнал, оповещая о прибытии гостей. Их немедленно узнали, и конюхи подбежали, чтобы взять поводья.

Гай спокойно направился к ним. Эдмунд буквально слетел со взмыленного коня и стал оглядываться, безумными глазами выискивая соперника. Гай наскоро оценил состояние лошадей, вид покрытого пылью измученного Эдмунда и его спутников. Холодное спокойствие, как всегда перед битвой, окутало его. Ему предстояло сражение, грандиознее которого еще не приходилось выдерживать. Но он должен победить ради Эдмунда, Магдалены и маленькой Зои.

Сердце билось медленно и ровно, мышцы расслабились в готовности собраться и выдержать самое страшное напряжение.

— Доброго тебе вечера, Эдмунд, — произнес он, вступая в круг.

Эдмунд круто развернулся. Глаза сверкнули, как у бешеного волка, губы превратились в тонкую нитку, на лице прорезались глубокие морщины усталости, как у человека, истощившего себя эмоционально и физически. Ничего не ответив, он принялся возиться с застежкой латной перчатки. Остальные непонимающе воззрились на него.

— Нет! — прозвенел голос Гая во внезапно наступившей тишине. И так велика была сила его власти, что пальцы Эдмунда на секунду замерли. Он мотнул головой, словно ослепленный, но опять взялся за перчатку. — Я сказал — нет!

Эдмунд немного пришел в себя. Старая привычка разогнала туман злобы, привычка подчиняться этому голосу, привычка доверять этому голосу.

— Не будь дураком! — воскликнул Гай все с той же силой. — Пойдем со мной.

И, не останавливаясь, чтобы удостовериться в послушании, он повернулся, вышел из застывшего круга людей и направился к реке.

Эдмунд нерешительно замялся. Вряд ли можно швырнуть перчатку человеку в спину. Оглядев собравшихся, он понял, что они знают о его намерении. Сорвав перчатку, он почти побежал за Гаем де Жерве, чья широкая спина, посадка золотисто-рыжей головы, легкая стремительная походка, все такое знакомое, часто давали ему уверенность и бодрость во времена сомнений и опасности.

Отойдя подальше от любопытных глаз и ушей, Гай остановился, дожидаясь Эдмунда. Тот, задыхаясь, размахнулся и швырнул покрытую серебряными пластинами перчатку к ногам соперника.

— Ты уронил перчатку, Эдмунд, — негромко заметил Гай и зашагал дальше, словно брошенная перчатка была не более чем оброненной щепкой. Но Эдмунд остался на месте.

— Ты предал меня! — объявил он, тревожа тихий вечерний воздух.

Гай помедлил. Потом, не оборачиваясь, скомандовал:

— Подними перчатку, Эдмунд.

— Ты отказываешься принять мой вызов?

Для рыцаря подобное было немыслимо и считалось нарушением всех законов чести.

Гай, продолжая стоять спиной к Эдмунду, негромко, но отчетливо объяснил:

— Когда ты услышишь все, что я хочу сказать, можешь повторить свой вызов. И я его приму. А пока подними перчатку.

Опустошенный, потерявший былой запал, неожиданно лишенный святой цели, твердого сознания собственной правоты и права на месть, Эдмунд нагнулся, чтобы поднять перчатку.

Только тогда Гай повернулся. В глазах его светились неизбывная грусть и глубочайшее сострадание к измученному, сбитому с толку, исстрадавшемуся молодому человеку. Но больше он ничем не выказал своих чувств.

— Ты слишком устал, чтобы спокойно выслушать меня и обсудить сказанное, не наделав глупостей. Ты и твои спутники поужинаете и отдохнете. А утром мы потолкуем.

— Я не преломлю хлеба за твоим столом, — брезгливо бросил Эдмунд. — Ты сделал из моей жены шлюху.

Гай грустно покачал головой.

— Ты ничего не добьешься своей горячностью, Эдмунд. Завтра можешь назвать свою жену шлюхой и вызвать меня на бой, но не сейчас. Понятно?!

Эдмунд снова покорился силе прежней привычки. Подошел к де Жерве, и они вместе направились в лагерь. Его спутники уже расселись за длинным столом под деревьями и отдыхали за кружками вина. Им так и не объяснили цели путешествия, но теперь они по крайней мере догадались о намерениях Эдмунда, хотя не о том, что лежало за этими намерениями. Одно было ясно: сегодня не будет никаких трагедий. Ужасное напряжение, державшее в тисках их господина последние два дня, рассеялось, хотя он за эти дни, казалось, постарел на десять лет.

Гай учтиво предложил Эдмунду место за столом и принялся занимать гостей веселой беседой, оставаясь, однако, настороже. Эдмунд все время молчал, и только от одного из его спутников Гай узнал, что Шарль не покинул замок вместе с другими участниками турнира. Он ничего не ответил, сознавая всю важность полученных сведений.

По окончании ужина Гай показал на россыпь шатров.

— Господа, я вижу, вы нуждаетесь в отдыхе. Шатры в вашем распоряжении.

После их ухода он остался за столом, прихлебывая из кружки, лениво отгоняя мошек, летевших на огонек свечи. С болотистых берегов реки доносился назойливый писк комаров, но Гай едва его замечал. Неужели Магдалена нарушила клятву? Или это устроил Шарль по наущению клана де Борегаров?

Если он не сможет убедить Эдмунда отказаться от вызова, значит, обязан его принять. И, как благородный человек, не мог убить человека, которого предал. Значит, должен добровольно пасть под натиском меча и копья. Но как это возможно? Он человек, привыкший сражаться на поле боя, и присущие ему навыки трудно забываются. Разве он сумеет отказаться от них по собственной воле? Или управлять ими? Разве это не все равно что покончить с собой — смертельный грех, который не отпустит ни один священник. А ведь только исповедь и отпущение грехов вернут ему милость Господню.

Глядя в огонь свечи, Гай остро ощутил ужас адских мук, неописуемый кошмар вечных пыток и терзаний. Боли этого мира по крайней мере имели свои пределы. Истерзанное тело рано или поздно найдет покой. Пока он жив, может сделать пожертвование в монастырь, где монахи будут служить мессы за спасение его души, то есть золотом купить прощение за прошлые грехи. Но добровольно уйдя из жизни, он обрекает себя на вечное проклятие. Однако сможет ли он жить с кровью Эдмунда на руках?

В эту ночь он не сомкнул глаз. Наступил рассвет, ясный и безоблачный. Над рекой летала цапля, в кустах щебетали воробьи. Из шатра вышел Эдмунд де Брессе, зевнул, потянулся, став на миг прежним беззаботным юношей. Но увидел по-прежнему сидевшего на скамье Гая, отвернулся и пошел к реке умываться. Плеснув в лицо водой, он направился к купе плакучих ив, под которой стояла скамья. Паж Гая принес кувшин с элем и каравай ржаного хлеба. Парнишка неловко отводил глаза, видимо, ощущая нечто зловещее, витавшее в воздухе, словно окутавшее людей, которые, впрочем, вели себя как обычно, если не считать господина, так и не ложившегося спать и выглядевшего хмурым и осунувшимся в беспощадном солнечном свете.

— Оставь нас, Стивен, — велел Гай. — Через полчаса принесешь воды в мой шатер.

Он налил в кружку эля и протянул Эдмунду:

— Выпей, а потом мы уйдем отсюда и поговорим обо всем, что нас тревожит, подальше от чужих ушей.

Эдмунд молча повиновался, смирившись с тем, что Гай де Жерве полностью овладел ситуацией. Он немного успокоился, отдохнул, но тем не менее был все так же преисполнен решимости.

Они отошли от лагеря достаточно далеко, чтобы не встретить свидетелей, как случайных, так и чрезмерно любопытных, и только тогда Эдмунд выпалил с прежним неистовством, но уже без истерики:

— Ты обесчестил меня! Сделал из моей жены потаскуху и выдал своего ублюдка за мое дитя. И теперь станешь это отрицать?

Гай покачал головой.

— Я могу отрицать термины, но не факты, — начал он, но, услышав свистящий выдох Эдмунда, поспешно добавил: — Через минуту мы все обсудим. Это Магдалена тебе все рассказала?

— Какая разница…

— Это она?

— Да, полагаю, она…

Эдмунд осекся, припоминая отвратительную сцену. Магдалена ни в чем не призналась. Он как сейчас видел ее, стоявшую неподвижно, с беспомощно протянутыми руками, пока он бросал ей обвинения. Но она ни в чем не призналась.

Эдмунд медленно качнул головой:

— Нет, но она и не отрицала…

— Тогда кто же?

Никто. Никто не обмолвился ни словом. Только шепоток… намеки… инсинуации… обрывочные замечания, из которых каким-то образом складывалась картинка.

— Никто, но какое это имеет значение? — с вновь нахлынувшим гневом отрезал Эдмунд. — Ты не станешь отнекиваться…

— Эдмунд, это очень важно, — снова перебил Гай. — Какую роль сыграл во всем этом Шарль д'Ориак?

Эдмунд молчал.

— А ведь он сыграл роль, не так ли? Эдмунд кивнул:

— Он, похоже, знал, что ты… что ребенок… Это его речи вызвали во мне подозрения… Но какое это имеет значение? — закричал он.

— Возможно, не слишком большое, — тихо ответил Гай. — Но нужно отдать должное его уму. Пойми, это блестящий план, цель которого — убрать тебя с лица земли! Однажды им это не удалось, но теперь все должно было сработать.

— Убрать? Но как?! — удивился Эдмунд.

— Скорее всего де Борегары посчитали, что в честном поединке я выйду победителем, — пояснил Гай голосом, сухим, как ветер пустыни. — Тебе предстояло пасть от моей руки, а они остались бы вне подозрений. Оставалось только избавиться от Магдалены, и владения де Брессе лишились бы хозяина. Карл Французский поблагодарил бы верных слуг. А де Борегары раз и навсегда отомстили бы Ланкастеру и, что всего больнее, через его дочь.

— Отомстили Ланкастеру?

— Думаю, тебе пора узнать правду. Это тайна Джона Гонта, но он достаточно долго скрывал ее от тебя. Давай пройдемся еще немного.

Эдмунд наконец услышал мрачную повесть той ночи в крепости Каркасон, повесть о рождении его жены среди крови, трупов и подлого предательства. Он услышал об Изольде и той силе, которой она была наделена, способности чаровать мужчин и вести к смерти, когда это было выгодно ее роду. И увидел те невысказанные вслух аналогии, провел те невидимые параллели, о которых не желал говорить Гай.

— Магдалена обладает этой силой! — выпалил он.

Гай кивнул.

— Но она невинна, Эдмунд. Ее семья попытается использовать ее и эту силу, чтобы уничтожить нас обоих, но сама Магдалена тут ни при чем.

— Она предала меня.

Гай ничего не ответил. Да и что он мог сказать?

— А ты… ты отобрал то, что принадлежит мне! Я любил… Люблю ее, — с тоской пробормотал Эдмунд. Неукротимая ярость, владевшая им, словно выдохлась, оставив только чувство потери и ощущение, что его предали.

— Тебя считали мертвым, — оправдывался Гай. — По крайней мере я был в этом уверен. И я тоже любил… люблю ее. Клянусь, не будь я уверен, что ты погиб, скорее отрезал бы себе руку, чем взглянул на твою жену. Но успокойся, ни ты, ни Магдалена больше меня не увидите. Вы оба молоды, а впереди вся жизнь и любовь. Не отказывайся от них, не играй на руку Борегарам.

Последняя фраза была произнесена с такой свирепой убежденностью, что Эдмунд невольно опешил и неловко отвел глаза.

Стояло прекрасное летнее утро. Небо сияло голубизной, над рекой все еще тянулись пряди седого тумана. Над зарослями камыша поднялась стая кроншнепов, под ногами расстилался пестрый ковер ноготков и желтых лютиков. Жизнь была прекрасна, и Эдмунд вспомнил долгие месяцы страданий, которые он поборол, чтобы вновь ощутить ее сладость. И неужели теперь он готов распроститься со всем этим?

— Что случилось с моим ребенком? Тем, кого она носила, когда на меня напали?

— Во время путешествия сюда на море разразилась страшная буря, и Магдалена потеряла дитя.

— А потом забеременела твоим, — с горечью бросил Эдмунд. — И выдала за моего.

— Это казалось лучшим выходом, — с трудом выговорил Гай. — Но я не прошу тебя признать мою дочь своей. Если ты пожелаешь, я заберу себе Зои, а вы с Магдаленой все начнете сначала.

— Магдалена никогда не отдаст свое дитя, — выдавил Эдмунд.

— Думаю, отдаст, если ты попросишь. Она поймет, что ты не сможешь любить ребенка от другого и растить его, как своего собственного.

Эдмунд подумал о Магдалене и ее девочке. Увидел, как она сидит у окна, склонив голову над припавшим к груди младенцем. Мягкие губы нежно улыбаются, в глазах сияет свет любви.

— Я не могу просить ее об этом. Чувство всеобъемлющего покоя снизошло на Гая. Он и сам не мог бы заикнуться о таком.

— Возвращайся к жене, — тихо посоветовал он.

— Она не любит меня! — с болью выпалил Эдмунд. — Она любит тебя!

— Она всегда меня любила, — так же тихо продолжал Гай. — С самого детства. И впервые сказала мне об этом после смерти моей жены, за день до того, как вы с ней должны были пожениться. Тогда я не обратил на это внимания, считая ее чувства детским увлечением. Но она из рода Плантагенетов, Эдмунд, а все они — натуры страстные. И если полюбят, то это навсегда. Только от тебя зависит, как помочь ей ответить на твою любовь.

— Она никогда не забудет тебя.

— Со временем я померкну в ее памяти. Она родит тебе детей, и вместе с материнской любовью придет любовь к их отцу.

Один Бог ведал, как тяжело было ему говорить это искренне, с чистосердечием, призванным во что бы то ни стало убедить Эдмунда. Неужели сам он вправду верит, что когда-нибудь Магдалена сможет забыть его? И хочет ли он этого? Нет. Не хочет и не верит.

— Возвращайся к жене, — повторил он. — Ты оставил ее одну, а она нуждается в твоей защите.

— Она считает, что только ты один способен защитить ее, — с прежней горечью бросил Эдмунд.

— В таком случае тебе следует убедить ее в обратном, — резко парировал Гай, словно раздраженный ребяческими капризами. Эдмунд вспыхнул, — Ты показал себя храбрым воином в бою, — уже мягче продолжал Гай, — и на ристалище. Никто не усомнится в твоем мужестве или возможности защитить тех, кто в этом нуждается. И если одна из них — твоя жена, значит, именно ты должен помочь ей это понять.

— Видимо, мне еще многое предстоит сделать, — сухо усмехнулся Эдмунд, но даже эта усмешка согрела Гая. Кажется, он выиграл ее, труднейшую битву своей жизни.

— Тогда не медли. Как только твои кони достаточно отдохнут, ибо, смею предположить, ты собираешься гнать их во весь опор, отправляйся в путь.

— Да, только цель будет иной, — кивнул Эдмунд.

Гай де Жерве медленно опустился на траву, приминая коленями цветы.

— Я прошу у тебя прощения за причиненное зло, Эдмунд. И умоляю поверить, что оно было не намеренным.

— О нет! — воскликнул Эдмунд, протягивая руки стоявшему на коленях человеку, полностью сознавая в этот момент, что Гай де Жерве в самом деле никогда не ранил бы его специально. Мало того, теперь он мог себе признаться, что в глубине души всегда это понимал. — Я верю тебе, и, если тут есть что прощать, делаю это добровольно и от всего сердца.

— И ты должен простить Магдалену, — продолжал Гай.

— Я люблю ее, как может быть иначе? — выдохнул Эдмунд и, схватив Гая за руки, поднял с земли. — Я заставлю ее полюбить меня.

Гай кивнул:

— Возвращайся в лагерь, я немного побуду один.

Эдмунд немедленно повиновался. Гай смотрел ему вслед, замечая расправленные плечи и упругую походку. Все было так, словно молодой человек просто передал ему свою тоску, свои мучения, чем еще больше утяжелил гнущее его к земле бремя. Но Гай считал это справедливым наказанием.

Он долго гулял по берегу реки, ощущая вместе со скорбью и облегчение оттого, что все раскрылось и больше не придется лгать. Все кончено, и есть некоторая надежда, что Эдмунд и Магдалена начнут новую, не запятнанную предательством жизнь. Эдмунд слишком благороден, чтобы мстить чужому ребенку. А Магдалена… Магдалена питает к мужу глубокую привязанность и обладает безграничными запасами сострадания и чувствительности. Она не станет отказывать мужу ни в чем, и со временем ее симпатия углубится и перерастет в более нежное чувство. У них родятся свои дети, и…

Но дальше этого его мысли не шли, какова ни была бы убежденность в том, что это самобичевание всячески им заслужено. Следует вернуться в лагерь, отослать Эдмунда к жене и жить, как прежде. В Англии у него немало дел, и в этих делах он найдет утешение.

Вернувшись в лагерь, он объявил, что они возобновят путешествие после обеда. К тому времени кони отряда де Брессе достаточно отдохнут, а ему самому совершенно все равно, если они пробудут в пути только полдня.

Если кто-то и гадал, чем вызвана погоня Эдмунда за Гаем де Жерве, все любопытные держали языки за зубами. За обедом всем стало ясно, что эти двое находятся в полном согласии и что никто не собирается швыряться перчатками и бросать или принимать вызов. Еда оказалась вкусной, вино текло рекой, тень от ив не давала летнему солнцу досаждать обедающим, и, хотя в глазах лорда де Жерве по-прежнему таилась грусть, его гостям до этого не было никакого дела.

Первым одинокого всадника, появившегося на вершине холма, заметил часовой, который нес службу на самой границе лагеря. Он и поднял тревогу. Ему вторил громкий сигнал трубы герольда.

Гай встал, прикрывая ладонью глаза от яркого света, и почти сразу же узнал человечка, пригнувшегося к гриве длиннохвостого серого жеребца. Оливье никогда не умел ездить верхом и болтался в седле, как мешок с мукой. Дурное предчувствие наконец приняло отчетливые формы. Только несчастье с Магдаленой заставило бы Оливье мчаться, не разбирая дороги.

— Кто это?

Эдмунд тоже встал, не выпуская кубка с вином.

— Мой слуга Оливье, — коротко ответил Гай. — Я оставил его, чтобы…

Он поспешно проглотил конец фразы. Вряд ли Эдмунду понравится, что Гай оставил своего человека следить за Магдаленой, с приказом немедленно сообщить, если с ней что-то случится.

— Оливье — нечто вроде шпиона, — пояснил Гай. — Я велел ему не сводить глаз с д'Ориака и де Борегаров, если они вздумают появиться.

— Значит, он везет плохие новости?

— Вероятно, — бросил Гай на ходу, встревоженно хмурясь. Эдмунд последовал за ним через примятую траву луга туда, где остановился Оливье. Часовые, хорошо знавшие слугу Гая, допустили его в лагерь. Неуклюже вывалившись из седла, он встал, потирая спину и сосредоточенно морща смуглый лоб.

— До чего же погано скакать верхом день и ночь, господин! Я отбил себе все кости и, клянусь, оставил позади сотни миль!

— Для человека, который терпеть не может верховую езду, это поистине подвиг, — согласился Гай так беспечно, будто не знал, каких вестей ждать от Оливье. — Леди Магдалена…

— Похищена, господин.

Оливье согнулся пополам и схватился за живот. Лицо перекосилось от боли.

— Похищена? Кости Христовы, человече! Что это значит? — взорвался Эдмунд, выступив вперед.

— Дай ему время опомниться, — вступился Гай. — Не для того он мчался так быстро и так далеко, чтобы скрывать что-либо. Эй, Стивен, принеси вина и еды. Пойдем, Оливье, тебе нужно пообедать, выпить и отдохнуть.

— Сидеть я не могу, господин, — откровенно признался Оливье, подковыляв к столу, где тяжело оперся о столешницу и так простоял, пока паж не протянул ему чашу. Он принялся пить с такой жадностью, что кадык ходил взад-вперед. Только потом, облегченно вздохнув, он заговорил связно: — Две ночи назад, господин, в городе забили в набат. Воины отправились туда. В их отсутствие замок осадило целое войско.

— Войско? Во время перемирия? — неверяще пробормотал Гай, вновь наполняя чашу.

— Разбойники, — продолжал Оливье. — Тот ублюдок, именующий себя рыцарем. Кортни Дюран.

— Дюран?

Кортни Дюран был английским рыцарем, превратившимся в наемника. Его отряд, состоявший из таких же безземельных рыцарей-авантюристов, выполнял любые поручения тех, у кого находились деньги, чтобы им платить. Армия Дюрана славилась своей жестокостью, полным отсутствием совести и чести и невероятной храбростью. Ее не без основания опасались все: от жителей Швейцарских Альп до неаполитанцев, парижан и римлян.

— Кортни Дюран увез мою жену? — ахнул Эдмунд, побелев как молоко. — Но как он мог разрушить стены Брессе?

— Гарнизон выманили, господин, — пояснил Оливье, устало проводя рукой по лицу, на котором запеклись пот и грязь. — Они затеяли битву у самого города, а тем временем три сотни воинов с копьями и пиками, а также лучников осадили замок, разрушили стены бомбардами, посылали во двор зажженные стрелы. Леди Магдалена сама командовала нашими лучниками, но силы были неравны. Негодяи ворвались и в город. — Оливье сокрушенно поморщился. — Разграбили дома… Мы слышали вопли… ощущали запах дыма…

Он снова припал к чаше, и Эдмунд яростно выругался. Ему следовало быть там, защищать вассалов, свой дом и свою жену!

— Продолжай, Оливье.

Голос Гая был странно спокойным, словно он не обратил внимания на яростный взрыв Эдмунда.

— Как я уже сказал, леди Магдалена делала все, что могла, но пришлось сдаться. Вы знаете правила: в случае капитуляции можно рассчитывать на милосердие. Если же нет… — Оливье пожал плечами. Таковы законы войны, и каждый это понимал. — Они потребовали только ее и ребенка. Она согласилась при условии, если остальным ничто не будет угрожать и разбойники немедленно покинут город.

— И они приняли условия?

— Да, господин. И весьма учтиво, как будто и не намеревались разорять и грабить.

Оливье прополоскал рот вином и выплюнул красную жидкость на землю, показывая этим, какого придерживается мнения о порядочности наемников.

— Видели бы вы город после того, как все кончилось, сразу поняли бы, какова цена такой галантности! — добавил он, вытирая рот рукой. — А вот госпожа выказала немало мужества.

Гай, ничуть не удивленный, кивнул:

— Как все Плантагенеты.

— Они хотят выкупа, — пробормотал Эдмунд, явно пытаясь осознать происходящее.

— За всем этим стоят интриги Борегаров, — нетерпеливо отмахнулся Гай. — И если они потратили столько денег на целое войско, значит, на этот раз твердо вознамерились добиться успеха. О выкупе и речи не пойдет, хотя бы ты и весь остальной мир были в этом уверены. Как тебе удалось скрыться, Оливье?

— Через подземный ход. — Слуга ответил так, будто подобные пути бегства казались совершенно обычными. Собственно говоря, для тех, кто о них знал, так оно и было. — Но вы правы, господин. Они увезли даму и младенца в Каркасон.

— Ты сам это слышал?

— Разумеется, господин. Я с места бы не тронулся, если бы не узнал всего досконально.

— Да, конечно, — вздохнул Гай, даже в таком состоянии сумев выдавить что-то вроде улыбки. — Я не хотел усомниться в тебе, друг мой.

— Мы должны мчаться в погоню! — воскликнул Эдмунд. — Немедленно!

— Должны и отправимся, — согласился Гай. — Но сначала нужно составить план, иначе мы ничего не добьемся. Нам следует их перехитрить. Взять верх над Борегарами — дело не простое, Эдмунд.

Он не раскрыл Эдмунду, чего опасается на самом деле. Того, что придется претерпеть Магдалене в лапах Шарля д'Ориака. Гай не сомневался, что именно он устроил это похищение. Но Эдмунд пока не должен знать о страхах Гая. Ничего хорошего это не принесет.

Глава 16

Стрела из арбалета нашла свою цель с мерзким тупым стуком. И. тут же раздался нечеловеческий вопль боли и ужаса. Это новомодное оружие разило куда безжалостнее, чем стрелы из лука, но все же куда большие повреждения причиняли усаженный шипами шар булавы или двустороннее лезвие боевого топора. Того самого топора, которым теперь раскачивала перед ее лицом темная фигура в доспехах с опущенным забралом, так что вместо лица перед ней предстала уродливая металлическая маска. Она открыла, рот, чтобы крикнуть, но из горла не вылетело ни звука.

Магдалена проснулась в ледяном поту: видения ночного кошмара все еще стояли перед глазами. Потому что стали видениями только сегодня. Еще два дня назад они были реальностью. Но сейчас она лежала на тонком тюфяке, соломенная набивка которого потрескивала при каждом движении, и смотрела в грубую ткань потолка крохотного шатра. Из-за стен ее ненадежного убежища доносились хриплые пьяные крики, нестройный хор и ругательства. Она услышала женский стон и передернулась. Два дня назад женщины городка Брессе молили о милосердии от рассвета до заката.

Рядом мирно посапывала Зои, безразличная к шуму и той опасности, которую он нес. Магдалена, правда, предполагала, что, если разбойники задумали получить выкуп, и ей, и ребенку, ничто не грозит. Но пока разум твердил ей это, сердце внимало хаосу и хмельному разгулу, и разум никак не мог взять верх над сердцем.

Она откинула одеяло и, встав на колени, подползла к входному отверстию шатра. Ночь так и горела огнями факелов и жаровен разбойничьей армии. С правой стороны слышались шорох одежды и шарканье обутых в сапоги ног по траве. Магдалена инстинктивно отпрянула, но тут же вновь осторожно выглянула наружу. В тени шатра спиной к ней стоял вооруженный копейщик, и что-то в его поведении убедило ее, что он оказался здесь не случайно.

Словно почувствовав, что за ним наблюдают, он обернулся и без всякого любопытства уставился на бледное лицо Магдалены, обрамленное тканью шатра. Потом снова повернулся, расставил пошире ноги и крепче сжал пику.

Значит, это стражник. И не важно, сторожит он ее или поставлен, чтобы не допускать других. Кто-то позаботился о ее безопасности, и это уже хорошо. Она села на тюфяк, скрестив ноги. Всякое желание спать давно прошло, и Магдалена в сотый раз спросила себя, сделала ли она все возможное, чтобы не попасть в плен или спасти погубленные жизни. Тревога прозвучала в самый темный час перед рассветом, и гарнизон бросился на помощь точно так же, как в тот раз, когда Гай повел их отражать атаку разбойников. Вспомнив о том случае, она, не думая, чем это все может закончиться, приказала готовиться к встрече возвращающихся воинов, и попыталась выбросить из головы воспоминания о той схватке, воспоминания, от которых навертывались слезы на глаза. Но через несколько секунд после выезда солдат из леса позади замка появилась целая армия. Они прошли сквозь город, как нож через масло, и тут же вспыхнули пожары и раздались вопли.

Магдалена знала, в чем состоит ее долг. Как хозяйка замка, она была обязана организовать

оборону. Она стояла на стене, а вокруг падали люди, сраженные стрелами из арбалета, легко проникавшими сквозь звенья кольчуги, разрывавшими плоть и ломавшими кости. Из-за рва летели огненные стрелы, сжигавшие все, что могло гореть. Каменные снаряды бомбарды ударялись в стены. Это она запомнила яснее всего… это и тот момент, когда в стене появился первый пролом и в замок повалила толпа гигантов, сеявших жестокую смерть своими булавами и топорами. Не в силах больше вынести этой бесчеловечной бойни, она велела герольду трубить сигнал призыва к переговорам.

За шатром послышались шаги, и сердце Магдалены глухо забилось. Полог шатра грубо откинули.

— Стражник, похоже, считает, будто тебе что-то нужно.

Это оказался предводитель разбойников, англичанин, который и диктовал условия капитуляции: настоящий великан с седеющей бородой, волосами до плеч и глазами и ртом человека, которому неведомы ни честь, ни благородство. И все же голос звучал мягко, а манеры оставались неизменно галантными с тех пор, как она с ребенком сдалась сама и сдала замок.

Он нырнул в шатер и без разрешения уселся на другом конце тюфяка.

— Я не советовал бы тебе пытаться выйти из палатки этой ночью. Моя власть и без того не слишком крепка, а когда начинается попойка, и совсем не существует.

— Странно, — холодно бросила она. — А я-то думала, что они уже насытились насилием и убийствами в Брессе.

— Ах, прекрасная дама, стоит хищнику хоть раз отведать человечинки, и потом его уже не удержать.

Магдалене было знакомо выражение его глаз. Она и раньше видела его в глазах мужчин, тех, кто любил ее, и тех, кто просто вожделел. Она поплотнее закуталась в плащ. Разбойник, подавшись к ней, приподнял пальцем ее подбородок. Магдалена отодвинулась, но бежать было некуда. Поэтому она сидела, застыв неподвижно, пытаясь укротить его взглядом. Он снова засмеялся и провел пальцем по ее губам. Она судорожно дернулась.

— Значит, и вы ничем не лучше своих людей.

— А почему я должен быть лучше? — возразил он. — Тем более что в тебе есть нечто, подстегивающее похоть, сладкая моя. Будь со мной помягче, и кто знает, что я смогу предложить тебе в ответ.

— Мою свободу? — выпалила она.

— Боюсь, не выйдет. Это от меня не зависит.

И, не дав Магдалене ответить, он сжал ее подбородок и завладел губами.

В ответ она ударила его коленом в живот, недостаточно сильно, чтобы причинить боль, для этого просто не хватало места, но он тем не менее тихо зашипел и выпустил ее.

— Вряд ли ты посмеешь взять силой дочь Джона Гонта! — объявила она, потеряв страх перед лицом несомненной угрозы.

— Что мне до Ланкастера или его дочери? — ухмыльнулся он. — Я никому не подвластен и живу по собственным законам!

Разбойник вперился в нее глазами, и Магдалене казалось, что прошла целая вечность, пока он не качнул головой.

— Однако я верен человеку, нанявшему меня… пока он платит, разумеется. И не думаю, что сьер д'Ориак включил тебя в эту плату. Любой дважды подумает, прежде чем окунуть ногу в воды, принадлежащие кому-либо из Борегаров.

— Сьер д'Ориак? — Магдалена обратила на него полный ужаса взор. — Значит, меня похитили не ради выкупа?

— Только не я, прекрасная дама. — Разбойник пожал широкими плечами, и нежные листья, вытканные на тунике, зашевелились, словно под порывом ветра. — Мне заплатили, чтобы увезти тебя из замка Брессе и доставить вместе с ребенком в крепость Каркасон… причем в добром здравии, — добавил он с сожалеющим смешком. — Так что, если не дождусь добровольного согласия, должен оставить тебя в одинокой постели, поскольку любая попытка взять то, что ты отказываешься дать, может привести только к некоторому вреду для твоего доброго здравия.

Он встал и, пригнувшись, направился к выходу.

— Доброй тебе ночи, красавица. Я ценю свои денежки не меньше, чем ты — свою честь, и поэтому удвою стражу. Им приказано не давать тебе покинуть шатер без позволения.

Но Магдалена уже не слушала. Она стояла перед мрачной бездной, охваченная безумным ужасом. Каждый раз, думая, что хуже уже ничего быть не может, она снова и снова ошибалась. И теперь вот-вот окажется во власти кузена без надежды на защиту и спасение, потому что никто не знал, что с ней на самом деле станется. А где-то на пути в Кале любовник и муж, быть может, уже встретились в кровавом поединке.

Перед ней расстилалось царство зла, и приходилось идти по дороге опасности. Она даже не могла разобраться, что происходит, понять смысл угрозы, чтобы хоть как-то от нее защититься. Эта угроза была как огромная черная тень, и Магдалена инстинктивно бросилась на тюфяк, повернулась на бок, свернулась калачиком и прижала спящего ребенка к груди.

Значит, вот что затеял кузен! Выдал ее Эдмунду и сумел добиться немедленного его отъезда из Брессе, туда, где ждала смертельная схватка с де Жерве. И теперь некому удерживать владения де Брессе для Англии. Эдмунд мертв, а она и ребенок исчезли, и больше их никто не увидит. Оставшись без хозяев, феод перейдет во власть короля Франции, как только он найдет, кому передать права. А она останется в руках кузена.

Магдалена представила эти белые руки, украшенные кольцами, неестественно мягкие, словно разлагающиеся заживо. И все же она знала, что они отнюдь не мягки. Она увидела глаза, эти голодные глаза, взгляд которых полз по ней подобно липким слизнякам, заполняя ноздри запахом сырого подземелья. Ощутила ауру зла, саваном спеленавшую ее, как во время первой встречи у гостиницы в Кале. Ее будущее казалось совершенно ясным.

Паника, крыльями бабочки трепетавшая в животе, разгоралась все сильнее, овладевая каждой частичкой ее тела, каждым уголком разума, пока Магдалена не заставила ее уняться. Ей придется одной справиться с тем, что ждет впереди, и ради Зои она должна вступить в поединок, не обремененная кандалами страха.

По мере того как они продвигались на юг, дни становились жарче. Разбойники держались в стороне от городов и ночевали в лугах. Иногда совершали набеги на уединенные фермы и маленькие деревеньки. Мужчины возвращались с отупевшими, сытыми лицами, и при виде их подернутых пеленой хмельных глаз у Магдалены мурашки шли по коже. Некоторые пьяно хвастались, другие пристыженно опускали глаза. Их предводитель ничем не препятствовал подобным вылазкам, но когда два человека не вернулись вовремя в лагерь, отправился на поиски, нашел их в амбаре в совершенно бесчувственном состоянии и, не дав протрезветь, повесил как дезертиров.

Магдалена ехала на своей лошади, положив на седло ребенка. Два вьючных мула тащили ее вещи. Ей было велено захватить одежду и драгоценности, что ее не удивило: она считала, что грабители заберут все. Однако она, как видно, ошиблась. Эрин и Марджери не позволили ее сопровождать, и Дюран предложил ей услуги неряшливой девки, путешествующей в обозе и готовой раздвинуть ноги перед всяким, кто этого желал. Сначала Магдалена отказалась, но быстро поняла, как нелегко в одиночку заботиться о ребенке в столь длинном путешествии. До сих пор она не подозревала, сколько раз его нужно мыть: за этим приглядывали служанки. Вскоре она решила принять помощь женщины и уже ни на секунду не оставалась одна. А необходимость время от времени облегчаться превращалась в настоящую трагедию. И не было ни единого момента, когда бы она не искала способа убежать. Планы изобретались и тут же отвергались. Она с надеждой взирала на мелькавшие мимо города. На людных улицах наверняка представится возможность и найдется сострадательная душа. Но разбойники пробирались на юг проселками, а ее настолько хорошо охраняли, всегда держа в кругу вооруженных людей, что шансы поймать чей-то взгляд были ничтожно малы и в расчет не принимались.

Как только они оставили зеленые, поросшие сочной травой и пронизанные реками земли Дордони, местность изменилась. Виноградники Руссильона устилали пыльные склоны холмов, а Пиренеи бросали на них свою горячую тень. Магдалену не оставляло ощущение бескрайних просторов, хотя даже издали доносился запах моря, которое пока что оставалось всего лишь узкой серой полоской на горизонте.

Они достигли величественной крепости Каркасон в конце пятой недели путешествия. К этому времени Магдалена так измучилась, что даже страх перед неминуемым концом путешествия меркнул перед свинцовой усталостью. Единственной радостью было видеть Зои и знать, что на нее нисколько не повлияли тяготы пути. Она спала на лошади так же крепко, как в своей колыбели в замке Брессе. Правда, бодрствовала больше и с любопытством поглядывала по сторонам ярко-синими глазками. Иногда сосала кулачок, иногда энергично махала ручонками и восторженно ворковала.

Магдалена не позволяла неряхе прикасаться к младенцу, и девочка знала только материнскую заботу. Для матери же ребенок был единственным напоминанием о существовании другого мира, мира покоя и любви, и обе постепенно становились все более зависимы друг от друга. Но страх угнездился глубоко в душе Магдалены, а грязь въедалась в кожу и под ногти. Невозможно было представить их чистыми снова. В горле постоянно сохло, потому что воды вечно недоставало, а в нос набивалась пыль, так что она непрерывно чихала.

Но в Зои она видела себя прежнюю и то, чему следовало быть. То, что могло стать ее будущим.

Первый взгляд на крепость-монастырь, нависавшую над равниной со своего господствующего положения на вершине горы, с новой силой возродил безмерный ужас. На донжоне развевались знамена с французскими лилиями и ястребом Борегаров. Каркасон показался ей темной, зловещей гигантской грудой камней. Дорога через город вилась по склону холма и проходила по узким, смрадным, замощенным булыжниками улицам, загороженным от солнца стенами крепости.

Была уже середина дня, когда Дюран оставил основные силы армии за городом, а сам с небольшим эскортом копейщиков и лучников и пленницами отправился в крепость. Магдалена судорожно сжимала дочку, настороженно оглядываясь по сторонам. Они подъехали к мосту через ров, показавшийся ей шире и глубже всех, которые она видела до сих пор.

Промозглая сырая вонь старого, никогда не высыхающего камня доносилась из утробы крепости. Магдалена, предвидя, что их ожидает, дрожала в ознобе, а Зои неожиданно залилась криком. Покрасневшее личико сморщилось от непонятного страха.

Детский плач помог Магдалене прийти в себя.

— Ш-ш-ш, голубка, — успокаивала она дочь, целуя пухлые щечки.

Они проехали под аркой и оказались на плацу, забитом воинами, среди которых шныряли францисканские монахи в коричневых подпоясанных шнурами сутанах. Бог и война были неразделимы здесь, как и в умах всех мужчин.

Вскоре они оказались во внутреннем дворе. Из донжона высыпали конюхи и пажи, чтобы взять поводья коней. Магдалене помогли спешиться, и рядом тут же оказалась женщина в монашеской сутане. Из-под белоснежного апостольника выглядывало мрачное лицо с грубыми чертами.

— Я сестра Тереза, госпожа. Пойдемте за мной.

Магдалена последовала за монахиней в донжон. Несмотря на жару, здесь было холодно. На полах не лежали обычные тростниковые подстилки, стены не были украшены шпалерами, так что по проходам гуляли сквозняки. Монахиня вела ее через настоящий лабиринт коридоров, винтовых лестниц и наконец остановилась перед дубовой, окованной железом дверью.

— Пока что вы будете жить в этих покоях, — объявила она и, подняв засов, пропустила Магдалену в маленькую, хорошо подметенную каморку, куда пробивался свет из единственного окна, вырезанного высоко в каменной стене. Правда, на длинном сосновом столе под окном горели сальные свечи. В очаге не горел огонь, зато прикроватный полог выглядел чистым, а рядом с кроватью стояла деревянная колыбель-качалка. — Отхожее место за гардеробом, — пояснила монахиня, показывая на дверь в противоположной стене. — Для вас и ребенка будут приносить горячую воду, мясо и питье. Если понадобится еще что-то, рядом с дверью есть колокольчик.

Выражение ее лица в продолжение речи ни разу не изменилось, оставаясь таким же отталкивающим. Да и говорила она с каким-то безразличием, словно заучила наизусть то, что ей велели сказать. Она не проявила к пленнице ни малейшей симпатии, ни капли сочувствия, и все вопросы Магдалены замерли на губах при виде тупого равнодушия, лучше всяких слов показавшего, как мало интереса питает сестра Тереза к судьбе похищенной женщины.

Дверь за монахиней закрылась, и тяжелый деревянный засов с похоронным стуком встал на место. Магдалена обошла комнату. Из обстановки здесь было только самое необходимое. Через несколько минут засов подняли, и появилась служанка с дымящимся кувшином, который она отнесла в гардероб. Под мышкой она держала полотенца. Им нашлось место рядом с кувшином.

— Большое спасибо, — поблагодарила Магдалена. — Буду рада смыть дорожную пыль.

Она улыбнулась служанке, но та молча посмотрела на нее испуганными глазами и бросилась вон из комнаты. Начало трудно было назвать ободряющим, но Магдалена занялась ребенком. Она как раз купала девочку, когда дверь снова отворилась и на этот раз двое дюжих слуг внесли ее сундуки. Магдалена и обрадовалась, и огорчилась этому обстоятельству. Впервые за несколько недель она могла переодеться в уединении, но, глядя на знакомые вещи, стоявшие в темной каморке, не могла не думать о том, что отныне ей предстоит обитать здесь и, возможно, научиться называть это место своим домом.

Она успела покормить Зои и переодеться, прежде чем служанка принесла хлеб, мясо и вино. Магдалена обнаружила, что не может проглотить ни кусочка. Мясо оставалось жестким, сколько она ни жевала, хлеб комом застревал в горле. Теперь, когда все дела были сделаны, дурное предчувствие и паника вновь завладели Магдаленой. Она выпила немного вина, надеясь обрести утраченное мужество, и нервно заходила по комнате, ожидая самого худшего.

День клонился к вечеру, когда монахиня вернулась за Магдаленой. Солнце все еще пекло, но в окно проникало мало света. Магдалена все время мерзла и растирала ладони, чтобы хоть немного согреться. Услышав стук засова, она повернулась к двери, и холод охватил душу.

Вошла сестра Тереза, и Магдалена только сейчас разглядела ее мутно-карие глаза без малейших искорок тепла.

— Пойдемте со мной. Они готовы вас видеть.

Магдалена нагнулась над Зои, сидевшей в подушках на постели и с крайне сосредоточенным видом игравшей деревянной погремушкой.

— Ребенок останется здесь.

— Нет! — вскрикнула Магдалена, позабыв свои страхи перед лицом надвигавшейся опасности. Они не отнимут у нее Зои! Только не здесь, в этом проклятом месте! — Девочка будет со мной.

— Она останется здесь, леди. Монахиня многозначительно оглянулась. В дверях маячили двое воинов самого разбойничьего вида.

— Сначала вам придется убить меня! — убежденно заявила Магдалена, интуитивно понимая, что пока никто ничего ей не сделает и поэтому нужно стоять на своем и заставить их согласиться с ее требованиями.

Крепко обняв Зои, она с непоколебимой решимостью смотрела на своих тюремщиков.

Последовало короткое молчание, накалившее, однако, атмосферу в комнате. Магдалена, унаследовавшая характер Плантагенетов, не двигалась с места и, кажется, даже ни разу не моргнула. Сестра Тереза нерешительно коснулась апостольника.

— Ребенку не причинят вреда, — медленно выговорила она.

Магдалена устремила взор на мужчин и ничего не ответила.

— Клянусь, ей ничто не грозит, — повторила монахиня, и на этот раз в грубом голосе послышалось нечто вроде умиротворяющих ноток.

Магдалена задумалась. Предстоящее испытание не позволит ей отвлечься. Нужно быть собранной и спокойной, а с Зои это вряд ли получится. Малышка — ее сила и одновременно слабость, и она не может позволить себе проявить эту слабость перед врагами.

— Клянись на кресте, который висит у тебя на шее, что мой ребенок останется цел и невредим, — тихо произнесла она.

Монахиня сжала распятие.

— Клянусь. В ваше отсутствие девочка будет жива и здорова. Если желаете, я останусь с ней. Мужчины вас проводят.

Магдалена осторожно положила ребенка в колыбель, получше укутала. Зои сонно моргала, по-видимому, вполне довольная такой заботой. Магдалена поцеловала ее в лоб и выпрямилась.

— Так и быть. Оставляю ее на твое попечение.

Как ни странно, их роли переменились, и теперь она была главной и принимала решения, вместо того чтобы следовать чужим приказам. Это придавало ей храбрости.

Она вышла из комнаты, и монахиня бережно прикрыла за ней дверь. Это немного успокоило Магдалену: значит, женщина все-таки заботится о Зои и не хочет напугать ее стуком. Стражники молча встали по бокам Магдалены и повели по бесконечным коридорам, мимо сновавших туда и обратно пажей и челяди. В отличие от них рыцари и солдаты шагали неспешно, но целеустремленно, а монахи шествовали с некоторым достоинством. Никто не обращал особого внимания на женщину и двух стражников: вероятно, подобные сцены не были редкостью в этой крепости, в которой кипела как мирская, так и религиозная жизнь.

У двери, врезанной в стену бастиона, провожающие остановились. Один постучал, и дверь немедленно отворилась. Стоявший на пороге мужчина улыбнулся своей змеиной улыбкой.

— Какое удовольствие видеть вас, кузина! Прошу, заходите!

Шарль поклонился и широко развел руками.

Магдалена привычно ощутила исходившее от него зло, но уже успела к этому привыкнуть и хорошо приготовилась к первой встрече. Однако ничто не могло подготовить ее к настоящему валу коварства и подлости, ударившему прямо в лицо, едва она прошла мимо кузена и уставилась в лица еще четырех мужчин, находившихся в круглой комнате за прямоугольным столом, стоявшим в самом центре. Тонкие лучи света тянулись из окон, пробитых по всем стенам на уровне глаз. Четыре пары одинаково серых глаз уставились на женщину, нерешительно остановившуюся на пороге.

— Добро пожаловать в семью твоей матери, Магдалена, дочь Изольды, — заговорил массивный немолодой человек, восседавший во главе стола. Никто из мужчин не соизволил подняться при ее появлении. — Я Бертран де Борегар, брат твоей матери и старший в роду. Ты будешь обращаться со мной почтительно, как того заслуживает твой дядя и глава семьи.

Значит, он ее дядя. Видимо, так и есть, если судить по его лицу. Нет, он мало похож на нее, и все же что-то безошибочно подсказывало ей, что в их жилах течет одна кровь. Совсем как в тот раз, когда она впервые увидела Шарля д'Ориака. Законы вежливости требовали, чтобы она представилась и склонилась перед дядей.

Магдалена презрела законы вежливости.

— Меня привезли сюда насильно.

— Тебя отобрали у родных без их согласия, так что пришлось вернуть украденное.

Голос звучал резко, но она чувствовала, что повелительный тон привычен для него и что пока он не рассержен ее отказом выполнить требование.

— Я никогда не знала семью моей матери. И не понимаю, почему меня в детстве увезли от нее.

Она держалась очень спокойно, хотя ощущала присутствие Шарля за спиной, так близко, что его дыхание колыхало волоски на затылке. По коже снова поползли мурашки, но она уже знала, чего можно от него ожидать, и на несколько минут выбросила его из головы и сосредоточилась на незнакомом мужчине с мохнатыми седыми бровями и большим острым носом.

— Со временем тебе все объяснят. А пока ты должна знать свое место в семье.

— Я дочь герцога Ланкастерского, — гордо ответила она, вскинув голову. — И ему обязана дочерним почтением.

Она шагнула к торцу стола и оперлась ладонями о прохладную поверхность дубовой столешницы.

В воздухе блеснула кроваво-красная вспышка, словно лучи солнца отразились от чего-то прозрачного, и в следующее мгновение она изумленно уставилась вниз. Между указательным и средним пальцами руки подрагивало лезвие кинжала. Рубиновый глаз змеи зловеще мигал. Невозможно поверить, что острие не пригвоздило ее палец к столу, и все же она не чувствовала боли и не видела крови.

Магдалена медленно подняла возмущенный взгляд на человека, сидевшего на противоположном конце.

— Не отвлекайся! — посоветовал он. — Ты слишком много говоришь и слишком плохо слушаешь.

Магдалена с трудом сглотнула слюну, провела языком по пересохшим губам и осторожно отняла руку. Красная капелька выступила там, где острие задело кожу среднего пальца. Молчание в комнате казалось оглушительным.

— Господин мой дядя, — выдавила она наконец, склонив голову.

Шарль перегнулся через ее плечо, вытащил кинжал и послал по столу дяде. Магдалена успела заметить, что вся столешница испещрена зазубринами, точно такими, как только что появившаяся. Ощущение нереальности усилилось. Случившееся явно считалось обычным методом укрощения непокорных.

Бертран положил кинжал у своей правой руки.

— Племянница, мы приветствуем тебя. Это мои сыновья, твои кузены. — Он лениво указал на остальную троицу. — Жерар, Марк и Филипп. Шарля ты уже знаешь. Его мать приходилась сестрой мне и Изольде.

— Чего вы хотите от меня?

Она заставила себя задать вопрос, не опуская головы, несмотря на тяжелый ком ужаса, леденивший живот.

— Как чего? Твоей преданности де Борегарам, племянница, — мягко пояснил Бертран, откинувшись на спинку стула. — Ты одна из нас. И, как твоя мать до тебя, принадлежишь нам. Мы примем тебя с распростертыми объятиями.

Объятиями змеи.

Ее взгляд не отрывался от головки ядовитой гадины на рукоятке клинка, и злоба и недоброжелательность родных словно клубились вокруг, не давая дышать.

— Я Плантагенет! — произнесла она, собрав последние капли мужества, последние крохи сопротивления, по-прежнему глядя на клинок. Зная, что в следующий раз прольется кровь.

Но Бертран не сделал попытки взять оружие. Только уставился на нее прищуренными глазами. И голос неожиданно стал еще мягче:

— Ты родилась в этой самой комнате, дочь Изольды.

— Здесь?! — Она всегда знала, что родилась во Франции, но не спрашивала о подробностях, а ей самой никто и ничего не говорил. — В этой комнате?!

Она оглядела круглое помещение, толстые каменные стены, вымощенный плитами пол, огромный очаг, теперь пустой. Но зимой в нем наверняка горело жаркое пламя.

Ее вдруг пробрал озноб. В этой комнате она появилась на свет. Здесь собрались ее родственники. А она знала только прохладную зеленую землю Англии, дикую природу, окружавшую приграничную крепость, и надменную роскошь двора Плантагенетов. Только они были ее миром, помогли лучше осознать себя, понять, кто и что она. И теперь она стояла на том месте, где другая женщина прошла через муки родов, которые познала она сама… муки, хорошо ей знакомые, которые терпит любая роженица, чтобы дать жизнь своему ребенку. Атмосфера этой комнаты словно просачивалась в ее кровь через поры, как присутствие матери, которой Магдалена никогда не знала. Неужели Изольда де Борегар умерла в этой комнате? Во время родов или позже, где-то в другом конце замка?

— Она скончалась здесь? — не выдержав, пробормотала Магдалена.

Что-то сверкнуло в глубине серых глаз Бертрана, совсем как раздвоенное жало змеи. Однако голос оставался ровным и холодным, почти бесплотным, мертвым:

— Твой отец отравил ее в этой комнате… и здесь она билась в смертных муках в момент твоего рождения. Ланкастер вырвал тебя из ее агонизирующего тела.

Ужас подхватил ее и бросил в водоворот беспросветной мглы. Магдалена схватилась за край стола с такой силой, что костяшки побелели. Сейчас она рухнет на пол и потеряет сознание… лишь бы удержаться на ногах… осознать сказанное…

— Мой отец убил мою мать?!

Не спеша, размеренно, так, что каждое слово падало ледяным камешком в серый сумеречный свет, Бертран рассказал ей. Рассказал о даре, которым была наделена мать, даре чаровать мужчин, о том, как она обратила свою силу на пользу семье и сколько сделала для родных. О том, как Изольда задумала поймать в свои сети Ланкастера и как ее планы были жестоко разрушены принцем. Он объяснил, что мать не любила герцога и соблазнила только для того, чтобы уничтожить во благо Франции и ради возвышения де Борегаров.

Эти мягкие речи содержали один лишь смертельный яд. Она была зачата в ненависти и родилась из убийственной мести.

Так вот какую тайну скрывал от нее Гай де Жерве! Теперь она все поняла… даже тот жуткий момент, когда Джон Гонт отверг свою одиннадцатилетнюю дочь… поняла его неприязнь… странные двусмысленные замечания Гая де Жерве относительно ее сходства с матерью… как он всегда замолкал, не пытаясь ничего объяснить… почему сжался от омерзения, когда она слепо провозгласила свое намерение следовать законам страсти. Поняла, какое действие производила на мужчин, почему так жадно смотрели на нее рыцари при дворе отца, почему с такой силой вожделели ее и Шарль, и предводитель разбойников, поняла причину безумной любви и похоти Эдмунда и Гая. Точно так же вели себя мужчины по отношению к ее матери. Она дочь Изольды де Борегар, и эти люди… семья Изольды… ее семья… собирается найти для нее то же применение, что и для матери. Использовать те же колдовские чары, что были присущи ее матери.

И вся любовь, которую питали к ней мужчины, неожиданно показалась чем-то нечистым, запачканным, потускневшим, как позеленевшая старая медь. Ведь она произрастала из полусгнивших корней лжи, греха и мерзости. Она чувствовала себя точно так же, как много лет назад, когда Гай де Жерве открыл, что Джон Гонт ее отец. То же самое отчаяние, недоумение, душевная боль человека, обманутого и обездоленного. Только на этот раз рядом не было никого понимающего и любящего, кому она могла бы поплакаться. Кому безгранично доверяла.

И она уже не ребенок. Теперь слезы и жалобы не помогут, и ей ни к чему всемогущий опекун, способный заставить ее понять окружающий мир. С годами у нее появились стержень, собственная сердцевина, суть и сущность, и Магдалена, глядя на этих так похожих на нее людей, твердивших, что она одна из них и станет выполнять их гнусные приказы только потому, что это делала мать, цеплялась за этот стержень. За свою решимость. Она отвергнет их притязания.

— Нет! — воскликнула Магдалена и с криком отпрянула, когда кинжал вонзился в самый край стола, в дюйме от ее живота.

— Вынь и передай мне, — с прежним спокойствием велел Бертран.

Она повиновалась, потому что не могла иначе, и, вытянув лезвие, переливавшееся серебром в свете свечи, послала на противоположный конец стола.

— Знаешь, племянница, наступает время, когда я устаю от игры, — почти небрежно бросил Бертран полируя рукавом рубиновый глаз змеи, — и начинаю действовать всерьез. Так что берегись.

— У меня есть муж, — дрожащим голосом начала Магдалена.

— Эдмунд де Брессе мертв, — вмешался Шарль. Все это время он стоял у нее за спиной, но теперь обошел вокруг стола, чтобы лучше видеть ее лицо.

— Ты знаешь, что он мертв. Бросил вызов твоему любовнику, человеку, который осквернил его брачную постель. У такого поединка может быть только один исход.

— Гай де Жерве никогда не причинит Эдмунду зла намеренно, — с абсолютной уверенностью возразила Магдалена и ощутила, как насторожились родственники. На это они вряд ли рассчитывали, и к Магдалене вновь вернулась храбрость. Она осмелела настолько, что в голос вкрались нотки презрения. — Даже если он и обесчестил Эдмунда, все равно никогда не отнимет у него жизнь.

— Что за вздор! — воскликнул Шарль, но все расслышали неуверенность в его тоне. — Какой у него выбор? Он куда сильнее и опытнее!

Магдалена встретилась с ним глазами.

— Не знаю, какой он сделает выбор, но думаю, скорее предпочтет умереть сам, чем пролить кровь Эдмунда.

Она говорила чистую правду, как бы больно ей при этом ни становилось, и ее убежденность было невозможно опровергнуть.

Тишина вдруг стала другой, более напряженной, почти обвиняющей. И Шарлю явно было не по себе.

— Гонец с подтверждением еще не вернулся? — спросил Бертран.

— Пока нет, — пробормотал Шарль. — Должно быть, его что-то задержало. Но в исходе не может быть никаких сомнений. Ни один человек не захочет погибнуть ради другого.

Усилием воли он ухитрился выглядеть бесстрастным.

— Где тебе представить такое! — пренебрежительно бросила Магдалена, оглядывая сидевших за столом. Она вдруг забыла свой страх, охваченная брезгливым отвращением и уверенностью, что, хотя ее связывают с этими людьми кровные узы, они ничто по сравнению с теми, что роднят ее с лордом Беллером, Гаем де Жерве, Эдмундом и Джоном Гонтом. Теми, которые основаны на их общих законах чести и порядочности, абсолютно точного осознания того, что правильно и честно, а что подло и грешно, что люди в основном предпочитают хорошее плохому, даже в ущерб собственным целям. — Никто из вас не способен это понять, — устало бросила она. — Потому что само понятие благородства вам недоступно, потому что…

Кинжал вонзился в дверь за ее спиной, просвистев мимо уха, так близко, что Магдалена ощутила дуновение воздуха, так близко, что загорелась щека и правое веко непроизвольно дернулось при мысли о том, что могло случиться.

К горлу подступила тошнота. Потрясение оказалось так велико, что Магдалена побоялась согнуться в приступе рвоты. Но она поборола дурноту, крепко сомкнув веки и стараясь не представлять себе правую сторону своего лица, начисто срезанную клинком, поглощенная внутренней борьбой за обретение прежнего спокойствия. Сейчас самое главное — взять себя в руки, подавить рвотные спазмы и предательскую дрожь рук и коленей, безумный стук сердца.

Ее лицо приняло серый оттенок, сомкнутые губы посинели, и мужчины с нескрываемым интересом наблюдали за ее попытками вернуть самообладание. Всем им был знаком страх перед кинжалом, даже тем, кто успел привыкнуть к подобным сценам и знал ужасы и жестокости войны и боль ран.

Когда она, выйдя победительницей из своего поединка с инстинктом самосохранения, вновь открыла глаза, во взглядах ее мучителей светился некий намек на уважение. Но тут вновь заговорил Бертран, и, судя по его речам, никто не смог бы заподозрить его в столь недостойном чувстве к племяннице.

— Дочь Изольды, отныне ты принадлежишь к семье своей матери. Займешь ее место и будешь делать то, что делала она. Отбросишь все былые обязательства. Твой кузен Шарль выразил желание научить тебя покорности и послушанию своим родственникам. Как только гонец привезет подтверждение гибели твоего мужа, ты обвенчаешься с кузеном. Ну а пока… — Он многозначительно глянул на д'Ориака и пожал плечами. — Пока мы оставляем дело на усмотрение Шарля. Пусть поступает так, как считает нужным.

Магдалена в немой тоске покачала головой. Предыдущая сцена потребовала от нее такого напряжения, что страх перед Шарлем как бы потускнел перед необходимостью выстоять, остаться верной своим принципам, отвергнуть то клеймо, которое они пытались наложить на нее. Но теперь она с новой силой осознала весь ужас своего положения. Здесь у нее нет ни прав, ни защитника. Она во власти кузена, и тому дано разрешение использовать эту власть, как он пожелает.

Она посмотрела на Шарля, и тот прочел панический страх в ее взгляде. Его же собственный светился хорошо знакомой похотью и спокойным удовлетворением человека, цель которого близка.

— Я никогда не поклянусь в верности этой семье, — едва слышно прошептала она, сумев превозмочь боязнь.

— Твоему кузену придется тебя переубедить, — пояснил Бертран скучающе, словно весь этот спор ему надоел. Поднявшись, он направился к другому столу, где стояли кувшин с вином и кружки, и стал жадно пить. — Уведи ее. Приведешь, когда выполнишь мой приказ.

Шарль почтительно поклонился дяде.

— Кузина, — с издевательской учтивостью сказал он, — нам пора.

Он открыл дверь, в которой еще торчал кинжал — жестокое напоминание о дикарской фантасмагории последнего получаса.

Ничего не поделаешь. Придется следовать за этим человеком в те подземелья ада, которые он уготовил для нее.

Магдалена прошла мимо, придерживая подол сюрко, словно брезговала коснуться его. Улыбка Шарля стала еще неприятнее.

Когда они поднялись в ее комнату, он открыл дверь и коротко приказал сидевшей у колыбели монахине уйти, а сам вгляделся в спящего ребенка.

— Ты все еще кормишь ее грудью?

Вопрос показался Магдалене странно-зловещим. И хотя прозвучал достаточно естественно, в душе поселилась тревога. Что ему нужно? Один вид этого человека, стоявшего так близко к Зои, заставлял Магдалену трястись от непонятного отвращения.

— Да, — ответила она. — Не разбуди ее. Он отвернулся от колыбели, и Магдалена поежилась под его оценивающе-жадным взглядом.

— Я сделаю из тебя настоящую де Борегар, преданную своей семье.

— Никогда!

— Никогда — это слишком долго, кузина. Я не верю, что мои усилия займут столько времени.

Он шагнул к ней, и она вынудила себя не отпрянуть, не отступить, зная, что любое проявление страха только отнимет силы и послужит торжеству Шарля.

— Долго же я ждал этой минуты, — тихо признался он, казалось, нависая над ней огромной горой. Ее глаза не отрывались от вышитого на тунике ястреба-перепелятника. Птица словно долбила его грудь клювом при каждом вздохе. — Я знаю, кузина, что ты не веришь в чистоту супружеской постели, но отныне станешь нарушать наши

брачные обеты только с теми, на кого укажу я.

— Ты рад сделать из меня шлюху! — возмущенно прошипела Магдалена.

— Ты рождена от шлюхи, — возразил он. — Шлюхи, которая прекрасно знала свое дело.

Он провел пальцем по ее щеке и, когда она сжалась, стиснул плечо.

— И ты недалеко от нее ушла. Можешь одновременно ублажать мужа и любовника. И ты рождена обольстительницей, Магдалена Ланкастер. Истинная дочь своей матери, и мы используем твою силу для блага семьи и Франции. Ты станешь нашим орудием мести Ланкастеру, убившему Изольду.

Она не успела опомниться, как он впился в ее рот, вынуждая раскрыть губы. На какой-то жуткий момент их языки соприкоснулись. И тут Магдалена сорвалась. Ее рука сама собой взлетела, и все пять ногтей впились в его щеку, оставляя кровавые борозды. Он с гнусным ругательством отскочил, проснулась Зои. Плач голодного ребенка разнесся по комнате.

Магдалена инстинктивно шагнула к колыбели, но рука на плече словно окаменела. Он глянул ей в глаза, и казалось, прошла целая вечность, прежде чем он разжал пальцы.

— Покорми ее!

Магдалена поспешила выполнить приказ. Она подняла девочку, пытаясь успокоиться, не дать Зои почувствовать свое возбуждение. Под холодным взглядом серых глаз Шарля она сменила пеленки и накормила малышку, целомудренно прикрывая рукавом сюрко обнаженную грудь. Но он продолжал пожирать ее глазами.

Насытившись, Зои захотела играть. Пока Магдалена завязывала платье, дочь сидела у нее на коленях, рассматривая все окружающее, в том числе и Шарля.

— Уложи ее, — так же резко приказал он.

— Но ей еще рано спать, — запротестовала Магдалена. — Она только проснулась.

На щеке Шарля красовались пять красных полосок, а в глазах стыла ледяная ярость.

— Оставь девчонку!

Он устремился к выходу и широко распахнул дверь. За ней оказались те двое воинов, что отводили Магдалену к Бертрану.

— Ведите ее вниз! — рявкнул он, кивнув в сторону кузины.

— Что… куда… я не… — бормотала она, медленно отступая с ребенком на руках.

— Отдай ее сестре Терезе. Вряд ли ты захочешь взять ее туда, куда отправишься сама.

В комнате появилась монахиня, такая же сурово-равнодушная, как и прежде. Ужас Магдалены перехлестнул все пределы.

— Куда… — продолжала бормотать она. Монахиня взяла малышку из ее оцепеневших рук.

— В то место, где ты сможешь без помех поразмышлять о своей участи, кузина, — сообщил Шарль. — Возьмите ее!

Мужчины схватили ее за руки. Магдалена принялась было вырываться, но тут же осознала полную бесполезность всякого сопротивления и увидела сардоническую ухмылку Шарля, наблюдавшего за ее жалкими усилиями. Щека его выглядела еще ужаснее, чем прежде. Магдалена немедленно сдалась. Какой смысл радовать кузена? Все равно она не в силах предотвратить неминуемое.

Она шла между ними, оба по-прежнему держали ее за руки и спускались вниз, вниз, вниз… пока она не ощутила запах мокрой глины. Значит, они уже под землей. Темноту проходов почти не мог рассеять свет редких смоляных факелов в настенных кольцах. Камни сочились зеленоватой слизью. Они никого не встретили, и Магдалену затрясло от холода и страха.

Но вот они остановились. В полу, у ее ног виднелась крышка люка. Магдалена немедленно поняла, что там, внизу. Темница из ее кошмаров.

Одному поднять крышку оказалось не под силу. Тогда воины вдвоем схватились за массивное железное кольцо, и Магдалена съежилась на краю черной дыры, открывшейся перед ней, но, почувствовав тяжелую руку на пояснице, поняла, что ее попросту столкнут. Одному Богу известно, куда она упадет.

Магдалена на коленях медленно опустилась в непроглядную тьму. Каменная плита с грохотом захлопнулась, и из груди несчастной вырвался крик, отдавшийся глухим эхом, а потом… молчание, абсолютное молчание, такое же неумолимое, как и мрак. Сердце Магдалены, казалось, вот-вот остановится от ужаса. Что перед ней? А если еще шаг, и она провалится в шахту, глубокий колодец, который поглотит ее?

Магдалена отпрянула, и спины коснулось что-то холодное и мокрое, но зато твердое. Она тихо всхлипнула и принялась слепо шарить руками вокруг себя. И тут же натыкалась на ледяной, источающий слизь камень. Наконец пальцы нащупали стальное кольцо. Магдалена прислонилась к стене, и слезы облегчения наполнили ее глаза при мысли о том, что она нашла за что держаться. Сердце стучало так бешено, что в ушах стоял шум. И только сейчас она сообразила, что ноги промокли. Она стоит в воде. Но сколько ее, этой воды? Где-то мерно падали капли, но темно было так, что Магдалена не могла понять, откуда доносится стук, справа или слева.

Она как в могиле, и огромная тяжесть земли давит на голову. И воздуха почти нет: ее рот будто закрыли толстым бархатом. Грудь неровно вздымалась, она безуспешно пыталась вздохнуть, внутри все ныло. Тело покрылось липким потом.

Так вот какова она, ее смерть.

Но ее посадили сюда не затем, чтобы умертвить.

Магдалена медленно приходила в себя. И первая связная мысль оформилась в ее голове.

Ее посадили сюда не затем, чтобы умертвить.

Она сначала услышала эти слова, потом повторила вслух, перекатывая на языке.

Зои в безопасности, а Магдалену рано или поздно выпустят из этой ямы. Но когда? И что там есть еще, невидимое, но жуткое? Крысы, змеи на стенах, в воде насекомые, пауки?..

Магдалена, не сумев сдержаться, снова вскрикнула. И снова эхо, и снова тишина, прерываемая только непрестанным стуком капель.

Кортни Дюран спал сном праведника в своем шатре под стенами Каркасона. Ему хорошо заплатили, теперь можно и отдохнуть. Его рука лениво гладила пышное бедро женщины, которая принесла ему облегчение во время долгих спокойных часов летнего полдня. На языке еще оставался вкус вина, чеснока и жирных тулузских колбасок, женщина была полногрудой и готовой на все. Губы, измазанные вином, соблазнительно улыбались, в нос бил горячий земной запах пота и любовных утех, и его плоть снова вздрогнула. Она приподнялась над ним, принимая в свое щедрое лоно, и он на секунду увидел широко расставленные чистые серые глаза, полный чувственный рот, покатое белое плечо в вырезе котта, обещающее несказанные прелести…

Его напряженная плоть увяла. Женщина взглянула на него, растерянная и немного обиженная. Он столкнул ее и встал. Теперь во рту стало кисло, и Кортни, поморщившись, поскорее налил вина в кружку и выпил одним глотком, а потом потянулся к кошелю, вынул горсть монет и швырнул шлюхе. Яркие звенящие кружки раскатились по полу.

Женщина подобрала их, натянула рубаху и платье из домотканого полотна, сунула ноги в сабо и молча исчезла.

— Господин!

— Что тебе? — рявкнул он, и паж съежился, ожидая удара.

— К вам какой-то человек, мой господин. Говорит, у него срочное послание.

— От кого?

— Он не сказал, господин. Хочет потолковать только с вами. С глазу на глаз.

Дюран протиснулся мимо паренька и вышел из шатра. Его шоссы еле держались, ворот туники открывал грудь едва не до пупа, но он был не из тех, кто извинялся за свой вид.

Под деревом на дорожной сумке сидел гибкий, худой, смуглый человечек. Он жевал оливки и выплевывал косточки, ничуть не заботясь о том, куда они летят. При виде Дюрана он неторопливо встал.

— У меня к вам послание, сэр Кортни.

— От кого?

— От моего господина.

Похоже, человечек счел это сообщение вполне достаточным и принялся рыться в сумке.

— Я не мог тебя видеть раньше? — пробормотал Дюран, сосредоточенно рассматривая незнакомца. Тот пожал плечами:

— Кто знает? Я то тут, то там, может, и бывало когда.

Он вынул пергамент, протянул Дюрану и, усевшись, снова принялся за оливки.

Кортни прочел письмо раз, другой, и по лицу расплылась медленная улыбка. Он оглянулся на зловещую громаду крепости, словно излучавшую опасность, и улыбка стала еще шире.

— Интересное предложение, — почти пропел он, — Можешь сказать лорду де Жерве, что я нахожу его предложение весьма привлекательным. Да и названная сумма кажется достаточной, и наши объединенные силы при верном подходе наверняка добьются победы. Я с нетерпением жду его прибытия.

Оливье кивнул, поднялся, привязал сумку к крепкому чалому жеребцу, отвязал узду, неуклюже повалился в седло и отъехал.

Кортни Дюран зашнуровал шоссы, завязал ворот туники, чувствуя, как греет шею вечернее солнышко. Что ж, предложение действительно крайне интересное: получив плату от де Борегаров за похищение дамы и ее ребенка, теперь взять деньги у противоположной стороны за то, чтобы освободить пленников.

Дюран громко рассмеялся. Неприятное ощущение, оставшееся после сегодняшних излишеств, вдруг исчезло.

Чернота тянулась бесконечно. Она поглотила Магдалену, и только смертельная хватка пальцев на кольце оставалась единственной связью с реальностью. Ноги ныли от неподвижности, но она не могла сесть, не выпустив кольца, и кроме того, внизу была вода и бог знает что еще. Поэтому она стояла, по-прежнему привалившись к стене. Когда каменная плита над ней с грохотом открылась, этот звук в абсолютном молчании показался таким оглушительным, что Магдалена выпустила кольцо и упала на колени. Руки погрузились в мерзкую грязь, и она закричала. Но падать было некуда, а теперь тьму прорезал свет. Глаза сразу защипало от едкого дыма смолы и жира. Магдалена кое-как поднялась, но прежде чем успела оглядеться, чьи-то руки стиснули ее запястья, потянули наверх. Плита вновь упала, и она оказалась в проходе, пытаясь сдержать всхлипы.

Те же воины равнодушно стояли над ней, ожидая, пока она встанет. Магдалена успела увидеть слизь, заляпавшую туфли, промочившую подол сюрко и платья.

Руки почернели. Она не могла видеть своих диких глаз, мертвенной бледности, безграничного ужаса на лице. Зато видели ее тюремщики. Но эти признаки были вполне обычными для тех, кто побывал в подземной яме. И их тупые крестьянские гляделки, привыкшие еще и не к такой жестокости, безразлично взирали на чужие страдания.

Они отвели Магдалену назад, наверх, наверх и наверх, где воздух пах свежестью и холод камня был всего лишь холодом камня, видевшего свет дня. Стояла, ночь. И она видела только тьму, наполнявшую узкие окна, тьму, прошитую серебряными звездами. Воины открыли дверь ее комнаты, и Магдалена вошла.

Сестра Тереза держала на руках извивавшуюся голодную Зои. У дальней стены маячил Шарль, проницательно отмечая каждый полный ужаса миг, который пришлось вытерпеть Магдалене. Холодные серые глаза довольно поблескивали.

— Ребенок голоден, — заметила монахиня, протягивая девочку. Магдалена взглянула на свои руки. Она не может дотронуться до дочери этими покрытыми неописуемой мерзостью пальцами.

Она молча направилась в гардероб. Вода в кувшине оказалась холодной, но она принялась отскребать грязь с неизвестно откуда взявшейся энергией, забыв о безмерной усталости… усталости духа, цеплявшегося за рассудок, готовый вот-вот соскользнуть в бездну безумия.

Наскоро вытершись и не обращая внимания на мокрые, залитые слизью туфли и подол, она взяла Зои и села. Девочка принялась сосать, и на душе сразу стало легче. Она не смотрела на кузена, который по-прежнему торчал у стены, не сводя с них глаз. Но, держа у груди ребенка, она вдруг ощутила, как самообладание потихоньку к ней возвращается.

Едва ока отняла Зои от груди, как Шарль подошел к двери.

— Ведите ее вниз.

В комнате появились тюремщики.

— Нет… пожалуйста… я не могу…

Она слышала свои мольбы и все отдала бы, лишь бы только не заклинать врага, но ничего не могла с собой поделать.

Кузен молча коснулся щеки. Воспаленных бороздок, процарапанных ее ногтями. И ничего не сказал.

Они повели ее вниз… вниз… вниз… и снова заперли в кромешной тьме.

В десяти милях от Орлеана лежал разлагающийся труп гонца, которому было поручено узнать и доложить де Борегарам об исходе поединка между Эдмундом де Брессе и Гаем де Жерве. Тело лежало в придорожной канаве, куда его бросили разбойники. Дурная новость навсегда осталась заключенной в темнице оскаленного черепа.

Гай де Жерве, Эдмунд де Брессе и Кортни Дюран встретились в тени крепости. Их войска смешались без всяких церемониальных обменов сигналами, без предъявления знамен и штандартов, оставшись незамеченными стражей Каркасона, которая увидела только армию наемников, еще совсем недавно служивших де Борегарам.

Глава 17

Боль в ногах, к счастью, ослабла, сменившись полным онемением. Задолго до этого она потеряла все ощущения в ступнях, заледеневших в холодной воде. Ничего больше не чувствуя, она могла только представлять, какие твари ползут по ее щиколоткам, пробираясь под юбки. Но на этот раз даже ужас имел свои границы, и под конец она впала в полубессознательное состояние, ускользнув из ада, словно отделившись от своего тела. Силы остались, только чтобы цепляться за кольцо, удерживавшее ее в вертикальном положении. Когда люк открылся, она не смогла пошевелиться, и тюремщикам пришлось свеситься вниз, чтобы оторвать ее застывшие пальцы от кольца, прежде чем вытащить на свет.

Ноги ее не держали, и Магдалена рухнула на пол, ни о чем не заботясь. Один из мужчин молча подхватил ее, и она бессильно обмякла у него на руках. Дух и рассудок по-прежнему существовали отдельно от неподвижного тела.

Ночь прошла, настал день, и Магдалена зажмурилась от резанувшего по глазам света, который вчера считала сереньким и тусклым.

Она услышала голодный плач Зои еще до того, как они добрались до комнаты, и вернулась к реальности. А вместе с тем вернулись страх и жуткое осознание того, что еще несколько часов в темнице и она не сможет сохранить рассудок. Следуя инстинкту, Магдалена ничем не показала, что пришла в себя, и оставалась бессильно лежать на руках тюремщика. Даже когда он внес ее в комнату, она не подняла головы. Сестра Тереза трясла девочку, безуспешно пытаясь успокоить. Но та продолжала вопить так пронзительно, что уши болели. Шарля в комнате не было.

Солдат поставил Магдалену на ноги, но она, словно так и не придя в сознание, рухнула на пол.

— Положи ее на кровать, — велела монахиня. — Ей нужно покормить ребенка.

Мужчины покорно исполнили приказ. Магдалена по-прежнему не шевелилась. Сестра Тереза устроила Зои у неЈ на коленях и поспешно подперла подушками спину Магдалены.

— Сядьте, — нетерпеливо скомандовала она. — Ваше дитя проголодалось.

Магдалене потребовалось нечеловеческое усилие воли, чтобы остаться безразличной к плачу Зои. Она осталась лежать, словно все еще не покинула призрачный мир своего забытья.

Солдаты покинули комнату, а монахиня продолжала стоять, растерянно глядя на неподвижную женщину и вопящего младенца. Наконец она, едва пожав плечами, будто желая сказать, что сделала все возможное, повернулась и шагнула к двери.

Магдалена услышала глухой стук засова и, полежав еще немного, прижала дочь к груди. Но Зои, ничуть не утешенная материнскими поцелуями, лихорадочно искала грудь. Магдалена расстегнула лиф, и крик мгновенно оборвался прерывистым всхлипом. В полутемной комнате воцарилась благословенная тишина.

К радости Магдалены, оказалось, что, несмотря на долгие часы заключения, она вполне способна мыслить здраво. Плохо только то, что, когда к ногам прилила кровь, вернулись мучительные боли. Икры и пальцы сводило судорогами. Но была в этом и положительная сторона: боль помогала быстрее соображать. Если, покормив Зои, она вновь примется изображать совершенное бессилие и делать вид, что темница полностью сломила ее тело и дух, де Борегары поймут, что ничего не добьются очередными пытками. Наказание было настолько суровым, что если кузен увидит ее в таком состоянии, наверняка сочтет себя отомщенным за следы, оставленные ногтями на щеке. И пока они будут считать, что она способна лишь кормить ребенка и даже головы поднять не в силах, может, дадут ей передышку и подождут с новыми способами укрощения.

Конечно, долго это не продлится, но Магдалена выиграет немного времени, а пока она могла жить только ближайшими часом-двумя, не больше.

Но ее и в самом деле обуяла неодолимая усталость, окутала большим темным одеялом, и глаза сами собой закрылись. Она заснула, продолжая прижимать ребенка к груди.

Сестра Тереза, вошедшая час спустя, увидела спящую женщину и прильнувшего к ее груди младенца. Монахиня принесла поднос с едой и теперь нагнулась, чтобы разбудить Магдалену, ибо знала, что та не ела со вчерашнего утра.

Магдалена проснулась, но отвернулась от еды. И отказалась говорить, но кое-как сползла с постели, чтобы подмыть и перепеленать Зои. Потом положила ребенка в колыбель и потащилась в отхожее место, стараясь двигаться как можно более неуклюже и неловко, и, наконец, снова подковыляла к кровати и рухнула на нее, закрыв глаза. Монахиня, окончательно растерявшись и не зная, что делать, ушла.

Снова оставшись одна, Магдалена съела немного пирога с олениной, выпила вина и сразу почувствовала себя лучше, хотя все еще не смела вернуться мыслями к недавним ужасам своего заточения. Знала, что долго так не выдержит. Но, как ни странно, не могла прибегнуть к вполне очевидным средствам избежать новых унижений. Она не сдастся.

Она продремала весь день, время от времени просыпаясь и зажмуриваясь, как только слышала скрип двери, которую открывали несколько раз. Но в комнату никто не входил. Просто проверяли, что делает Магдалена, и снова закрывали дверь. Магдалена кормила Зои, но сама намеренно оставалась грязной и растрепанной.

Шарль д'Ориак вернулся только в конце дня. Он специально оставил ее одну. Пусть немного восстановит силы и преисполнится уверенности, что ее испытания закончены. Шок от новых пыток и перспективы провести долгую ночь в подземелье будет так велик, что Шарль всерьез надеялся сломить ее сопротивление уже к рассвету.

Однако такого зрелища он не ожидал. Магдалена лежала на постели точно в той позе, как с утра, с головы до ног покрытая засохшей слизью, со спутанными волосами и измазанным лицом. Глаза тупо смотрели сквозь него.

— Иисусе милостивый! Почему ты не переоделась?

Магдалена не ответила. Даже бровью не повела. Шарль подскочил к кровати и, сжав ее подбородок, посмотрел в лицо. Но ее взгляд по-прежнему оставался пустым. Неужели он промахнулся? Посчитал ее сильнее, чем на самом деле?

Он знал, что наступает момент, когда пытки и насилие больше не действуют на жертву и та попросту ускользает от боли в свой собственный мирок иллюзий и никакие палачи уже над ней не властны. Но это не могло случиться так скоро!

Шарль ринулся к двери и громовым голосом позвал сестру Терезу.

— Как давно она в этом состоянии?

— С самого утра, когда ее принесли. Она покормила ребенка, но с тех пор почти не двигалась.

— И не говорила?

— Нет, господин.

Шарль опять повернулся к кровати, Похоже, она даже не соображает, что речь идет о ней… и вообще не понимает, что, кроме нее, в комнате кто-то есть.

— Немедленно прикажи вымыть ее и переодеть. Я приду позже, — велел он.

Магдалена безвольно, как кукла, позволила монахине и служанке снять ее жесткую от грязи одежду, умыть и вычесать из волос колтуны, а потом одеть в полотняную сорочку и чистое платье. И ничем не показала, как счастлива избавиться от вони и мерзкой грязи. Ее повели к очагу и усадили на стул, принесли ребенка, предложили вина и бульона. Магдалена пассивно, безмолвно подчинялась.

Когда кузен вернулся, была уже ночь. Она по-прежнему сидела на стуле, сложив руки на коленях. Незажженная свеча стояла на столе. Магдалена как будто не замечала темноты.

Шарль вынул кремень и огниво и зажег свечи. Но она не повернула голову к огню и ничем не дала знать, что видит его.

— Итак, кузина, — начал он, приближаясь к ней и высоко держа свечу, чтобы свет падал на ее лицо, такое же желанное в своей неподвижности и бледности, как и в здоровье и счастье. Он повернул к себе это лицо и поцеловал, прошипев перед этим: — Интересно, как ты ответишь на мои поцелуи сегодня?

Магдалена, спокойная и холодная, как мраморное надгробие, безучастно вынесла прикосновение его губ. Шарль резко отпустил ее и пошел к двери.

— Ведите ее вниз.

Обжигающий ужас наполнил Магдалену. Она проиграла!

Но она даже не пошевелилась, разглядывая канавку между двумя каменными плитами на полу. Шея невыносимо болела от напряжения.

Шарль продолжал пристально рассматривать ее, желая понять, проник ли в ее сознание его приказ. Но не мог различить ни малейших изменений ни в осанке, ни в выражении лица. И когда мужчины шагнули к ней, сделал им знак повременить. Если Магдалена действительно находится на грани безумия и он снова прикажет заточить ее, слишком скоро после ночи, проведенной в полной тьме, она легко скользнет за эту грань, а он не может рисковать испортить все чрезмерным рвением.

— Убирайтесь!

Мужчины вышли, а Шарль поставил свечу на стол.

— Утром ты покоришься мне, кузина, и поклянешься в верности Бертрану. Если же скажешь хоть слово поперек, сгниешь в темнице вместе с девчонкой.

Она не слышала, и он будто в приступе раздражения подхватил ее под мышки и вздернул вверх.

— Тебе ясно, кузина? Вместе с девчонкой.

Она не должна реагировать. Не должна.

Магдалена снова и снова повторяла эти слова, пока надоедливый ритм не вытеснил из головы все остальные мысли. Едва он оттолкнул ее, она упала на стул, по-прежнему обмякшая и беспомощная.

Дверь захлопнулась, и Магдалену затрясло от облегчения. Она выиграла целую ночь передышки!

Гай де Жерве взглянул на затянутое тучами небо. Духота все сгущалась, как перед летней грозой. Но отсутствие луны и звезд только служило их целям.

— Как по-твоему, она спит? — донесся до него голос Эдмунда. — Они ничего ей не сделали?

Гай повернулся. Привыкшие к мраку глаза различили силуэт стоявшего перед ним человека. Как и он сам, Эдмунд надел кольчугу и взял двуручный меч и щит. Их доспехи не понадобятся, пока не начнется сражение. Сначала они поведут переговоры.

— Не думай о Магдалене, — посоветовал он, как советовал себе сотни раз во время их долгой погони. — Твои тревоги ей не помогут.

— Но она так страшится своего кузена!

— Страх не убивает, — коротко бросил Гай. — Она не только храбра, но и умна.

— Все готово! — объявил выскользнувший неизвестно откуда Дюран. — Сторожевая башня города захвачена, и некому позвонить в набат.

В его голосе не было ни малейшего волнения. В этом предприятии у него не имелось никакого личного интереса, кроме желания развлечься и набить мошну.

Он уже давно понял, что его интерес к леди Магдалене разделяют слишком много мужчин и вряд ли его ждет успех на этом пути.

— Мы оставим гореть в лагере костры и факелы, чтобы со стороны казалось, будто все тихо, а сами к рассвету займем нужные позиции.

Они прошли через темный спящий город. Сорок копейщиков двигались почти бесшумно. Копыта коней, обмотанные тряпками, не стучали по камням мостовой. За ними шли воины, вооруженные пиками и луками, солдаты с большими связками хвороста и длинными осадными лестницами. Те горожане, что слышали их, прятались за закрытыми ставнями. Поскольку набат молчал, единственным разумным выходом было не лезть в чужие дела и благодарить Бога за то, что вооруженные разбойники оставили в покое город и его жителей.

Улицы вплотную примыкали к стенам крепости, и осаждающие, не выходя из тени, прятались под нависающими парапетами. Стража крепости смотрела вдаль, проверяя, не надвигается ли опасность оттуда. Часовые видели темную массу разбойничьих шатров, но тал! по-прежнему горели огоньки, как последние несколько дней, когда разбойничий предводитель привез пленницу в крепость. Прямо вниз никто не догадался посмотреть, на это просто не было причин: в набат не звонили. Поэтому они не заметили крадущихся врагов, занимавших заранее назначенные места и готовящихся навести мосты через ров и атаковать стены бомбардами, отвлекая внимание от огненных стрел и осадных лестниц.

Но как только над горами показалась первая светлая полоска, воздух разорвало пронзительное пение рогов, словно дюжина сельских петухов состязалась в том, кто скорее разбудит обитателей крепости. Штандарты Брессе, Жерве и Ланкастеров затрепетали на ветру. Герольды снова протрубили свой сигнал.

В крепости поднялась суматоха. Солдаты бежали к стенам, глядя на вооруженное войско, столпившееся внизу. Побелевший от ужаса оруженосец, опасавшийся, что гнев господина обрушится на первого, кто сообщит дурную весть, осмелился разбудить Бертрана де Борегара. По пятам пажа следовал начальник гарнизона и, пока Бертран надевал доспехи, успел сообщить, чьи штандарты реют у их ворот.

— Кровь Христова! Ты сказал, что там и штандарт де Брессе? — заревел Бертран и тут же обругал пажа, слишком долго возившегося со стальными наголенниками. — Немедленно приведи д'Ориака!

Но Шарль уже был здесь, бледный, решительный, хотя и без доспехов.

— Господин мой…

— Ты ручался, что он умрет! — выплюнул дядя.

— И сейчас ручаюсь. Только на этот раз от моей руки.

Бертран нетерпеливо тряхнул головой.

— У этого человека больше жизней, чем у кошки! Он протиснулся мимо племянника, вышел к внешней стене крепости и поднялся на парапет.

— Потребуй, чтобы они назвали себя и объяснили причину вызова, — бросил он герольду, словно и впрямь ничего не знал.

Герольд протрубил сигнал. Другой герольд подъехал к подъемному мосту с противоположной стороны. Голос в предрассветном воздухе звучал особенно чисто и четко:

— Лорд де Брессе пришел за своей женой, леди Магдаленой. Лорд де Жерве явился как представитель Джона, герцога Ланкастерского, за дочерью вышеупомянутого Джона, леди Магдаленой.

Прежде чем ответить, Бертран взял поднесенную пажом драгоценную чашу и выпил вина.

— Скажи, что мы ответим через час.

Герольд протрубил послание, и Бертран спустился вниз. Его сыновья и племянник уже ждали во внешнем дворе.

— Пойдемте, — коротко приказал он. — Нужно посоветоваться.

Они последовали за главой рода в круглую, комнату в башне, где утреннее солнце освещало пыльные разводы на выщербленном столе.

— Ну? — нарушил тишину Бертран. — Я требую объяснений.

Взоры присутствующих устремились на Шарля д'Ориака. Он все еще был немного бледен, но в остальном казался совершенно спокойным.

— Похоже, я ошибся, — медленно произнес он.

— Иначе говоря, женщина была права, — заключил Бертран. — Если бы ты додумался сделать работу сам… если бы у твоего кузена хватило ума самому прикончить…

Он, не договорив, полоснул яростным взглядом Жерара, явно испытывавшего некоторое удовлетворение от неудачи Шарля.

— На этот раз я все сделаю, — повторил Шарль.

— Еще бы, ведь тебе не терпится самому заполучить женщину, — коварно ухмыльнулся Марк. — Ничего не скажешь, кузен, это мощный стимул.

— Как и гордость! — отрезал Шарль. — Я не промахнусь.

— И что же ты предлагаешь? — неожиданно смягчился Бертран, кажется, обрадованный перепалкой родственничков. — Целая армия осадила крепость, требуя женщину и девчонку.

— С ними Дюран, — сообщил Филипп. — До чего же прихотлив разум наемника!

— Я бы так не сказал, — возразил Бертран. — Он нюхом чует поживу и совершенно безразличен к тому, кто и за что платит.

— Сможем ли мы выдержать такую осаду? — вмешался Жерар. — До чего же дьявольское невезение, что мы все собрались здесь и некому привести подкрепление!

— Они хорошо приготовились к штурму, — заметил Бертран. — Кроме того, Дюран без труда наберет еще вдвое больше солдат, если понадобится. Нас вскоре превзойдут численно, какой бы жестокий урон мы ни нанесли врагу.

— Нам не придется выдерживать осаду, — объявил Шарль, наливая себе вина. — Мы используем женщину. Пусть послужит семье. Именно она приведет к гибели мужа и любовника.

Он широко улыбнулся, но Бертран хмуро свел брови.

— Ты сломал ее? Так скоро? И уверен, что заставишь ее предать де Жерве и де Брессе? О, ты слишком легкомыслен, друг мой, это твой основной недостаток.

Но Шарль продолжал улыбаться, поглаживая подбородок.

— Ты забываешь о ребенке. Если ему будет грозить опасность, она сделает все. Предаст кого угодно. Странно, почему я не подумал об этом раньше?!

— Но нам нужна и девчонка, — запротестовал Марк. — В отличие от матери она вырастет настоящей де Борегар.

— Верно, поэтому я и не подумал о ней раньше, — согласился Шарль. — Но при таких обстоятельствах жертва вполне уместна… правда, я ни на секунду не подразумеваю, что жертва должна быть действительно принесена.

— Продолжай, — кивнул Бертран.

— Она выйдет к ним и приведет в крепость для переговоров. Каким именно образом? Это дело ее, но она должна быть убеждена, что, если потерпит неудачу, девчонка умрет. У нее все получится, — провозгласил он со спокойной убежденностью. — Я видел, как она смотрит на младенца.

— В таком случае предлагаю незамедлительно все изложить нашей родственнице.

Магдалена слышала трубный клич, но ничего не могла разглядеть в высоко прорезанных окнах-амбразурах. Звук зажег огонь в крови, неся с собой надежду, хотя Магдалена не могла понять, почему так считает. Во всяком случае, возникла возможность того, что кто-то бросил де Борегарам вызов и те, на некоторое время занятые непрошеными гостями, оставят ее в покое. Она не забыла угрозу кузена и всю долгую ночь безуспешно пыталась придумать, что делать дальше.

Вошла сестра Тереза. Как ни странно, ее неподвижное лицо сейчас выражало нечто вроде

беспокойства.

— Вам нужно поскорее одеться и вместе с ребенком подняться на крепостную стену, — велела она. Магдалена не ответила. Ее вчерашнее притворство сработало на славу, и в голову ей не пришло ничего более действенного. Она оставалась молчаливой и вялой, но послушно натянула брошенную ей одежду. Неповиновение нужно поберечь для более важных дел.

Взяв проснувшуюся Зои, она вышла из комнаты вслед за сестрой Терезой. Мысль о свежем воздухе и солнце прибавила ей бодрости, и она с трудом заставляла себя волочить ноги и держать голову опущенной, особенно когда они выбрались из унылого полумрака донжона во внутренний двор. Магдалена украдкой посмотрела туда, где трепетали штандарты де Борегаров и французского короля. Кто посмел бросить вызов гордым знаменам?!

Дядя и кузены собрались на крепостном валу. Там были расставлены лучники с уже наложенными на тетиву стрелами и арбалетчики, старательно заряжавшие свое смертоносное оружие. Мужчины подносили к стенам ведра с водой, если придется тушить костры, которые могут зажечь осаждающие, чтобы под прикрытием дыма поставить лестницы.

Магдалена распознала все признаки подготовки к отражению штурма. Она и сама когда-то отдавала такие приказания. Но кто хочет напасть на твердыню де Борегаров? В душе опять блеснула искорка надежды.

Она поднялась по ступеням, стараясь сохранять полное безразличие и едва передвигая ноги, и подошла к родичам. Зои махала ручонками и ворковала от удовольствия при виде кружащих в небе грачей, цветных флагов и незнакомых людей.

Приблизившись к краю крепостного вала, Магдалена глянула вниз и едва не упала от неожиданности при виде Гая на гигантском боевом коне с непокрытой золотисто-рыжей головой и штандартом в руке. Невыразимое ощущение счастья и облегчения медом растеклось в ее венах. Он жив, в безопасности и явился за ней!

Притворное безразличие мигом исчезло. Ей хотелось окликнуть его, кричать о своей любви в ярко-синее небо. Рядом с ним гарцевал Эдмунд, и ее радость по этому поводу была не менее пронзительной. Мужчины оба здесь, вместе, и это означает одно: они сумели договориться, и на ее совести не будет ничьей смерти. Их кровь не запятнает ее руки. В этот момент она поняла, что из благодарности к Господу должна отринуть Гая, оставив его только как смутное воспоминание, освещающее мрак души, и принять мужа со всей любовью, которая еще осталась в сердце.

— Да, кузина, похоже, оба твоих защитника прискакали следом за тобой, — с сухим сарказмом заметил Шарль, мигом нарушив течение ее мыслей. Радость молниеносно растаяла, вытесненная твердой убежденностью в том, что впереди ждет новое испытание. Семья матери не собирается выдать ее без борьбы.

— Встань сюда и покажись. Пусть узрят то, за чем пришли, — велел Бертран, показывая на ступеньку в крепостной стене. — Только не бери с собой ребенка. Это опасно.

Магдалена сама не поняла, как отдала Зои Филиппу, который ловко выхватил девочку, прежде чем она успела сообразить, что делает. Но Магдалена слишком спешила перегнуться через стену, чтобы лучше увидеть мужчин. Чья-то рука поддержала ее под локоть, и она очутилась на ступеньке, возвышаясь над валом.

Гай увидел ее, и, несмотря на расстояние, между ними пролетела какая-то искра, объединив на минуту в единое целое. Волосы Магдалены, ничем не скрепленные, были прихвачены на лбу деревянным венчиком, и ветер трепал по плечам густую каштановую гриву, облепляя шелком платья роскошные изгибы ее тела.

— Магдалена!

Эдмунд, менее сдержанный, чем Гай, не мог противиться порыву окликнуть жену, но ветер унес его крик.

— Она невредима? — с отчаянной тревогой спросил он своего спутника.

— Кажется, да, — тихо ответил Гай. В этот миг единения он почувствовал, что она здорова, хотя ощутил кое-что еще и не мог справиться со смятением, пока Магдалена стояла на крепостной стене. Она сумела передать ему свой страх.

— Теперь можешь спуститься, — объявил Бертран, и она ступила вниз, на каменную ступень. Но когда повернулась, чтобы взять Зои, Филипп отскочил.

— Дай ее мне, — потребовала она, пытаясь справиться с паникой, обдавшей ее горячей волной.

— Нет. Сначала сделаешь то, что прикажут, — ответил Бертран, — и только тогда тебе вернут девчонку.

— О чем вы?

Теперь она поняла, что ужас, куда более жуткий, чем ночь в темнице, ждет ее, и тихо застонала, умоляюще протягивая руки.

— Шарль объяснит.

Она повернулась к д'Ориаку, улыбавшемуся своей тонкогубой улыбкой.

— Пойдешь к мужу и любовнику и пригласишь обоих в крепость на переговоры. Как только они пройдут в ворота, тебе вернут ребенка. Если же ты… — Он небрежно коснулся щеки Зои длинным пальцем. — Если ты откажешься или потерпишь неудачу, она умрет. Удар пикой, и можешь вылавливать ее тело изо рва.

— Нет! Вы не… — Но она знала: они способны на все. Ее рука метнулась к горлу. — Пожалуйста…

— Замани их в крепость, — перебил Шарль.

— Чтобы вы их убили?

— Их или ребенка. Выбирай.

Перед ней разверзлась бездна. Магдалена все ближе подходила к краю этой бездны, но каждый раз, думая, что уже достигла ее, ошибалась. Только теперь бездонный провал разверзся у ее ног.

— Но как?

Она едва ворочала языком. Горло пересохло, как песок в пустыне, а воздух, казалось, не проходил в легкие.

Шарль пожал плечами.

— Решай сама, дорогая кузина. Тебе лучше знать, как завлечь мужчин. Ты близко знакома с обоими, — оскорбительно усмехнулся он. — А теперь спустимся вниз.

Они вышли во внутренний двор, где все еще стояла сестра Тереза. Монахиня без всякого удивления взяла ребенка.

— Унеси ее и не выпускай из виду, — скомандовал Бертран. — Ее мамаша очень занята.

Магдалена, охваченная черным отчаянием, смотрела, как монахиня несет Зои обратно в донжон. Ах, если бы ее собственная смерть могла спасти остальных, она, не задумываясь, пошла бы на любую казнь! Но ей даже этой милости не позволили. Она должна увлечь Гая и Эдмунда, стать причиной их гибели. Прийти к ним с любовью в глазах, распростертыми объятиями и словами обещания и призыва на губах. Воззвать к любви, которую они оба к ней питают, и оба последуют за ней прямо в ловушку. Она предаст их обетами любви точно так же, как мать когда-то погубила многих врагов де Борегаров. Она дочь своей матери. Та передала ей свою силу.

Магдалена, ни словом не обмолвившись, направилась к внешнему двору и арочным воротам крепости.

— У тебя всего час, кузина, — мягко предупредил Шарль, словно вонзая кинжал ей в спину.

Ей дали пройти и опустили мост. Она медленно побрела по нему, ощущая пристальные взгляды лучников, стоявших на крепостном валу, взгляды родичей ее матери, провожавших глазами каждый ее шаг.

Гай и Эдмунд доскакали до конца моста и спешились, но не попытались ступить на мост, руководствуясь правилами рыцарской чести, гласившими, что во время переговоров нельзя пользоваться доверием врага, ослабившего бдительность.

Она спустилась с моста на прохладную зеленую траву, росшую вдоль рва. Мужчины продолжали стоять неподвижно. О, как она нуждалась в объятиях Гая! Как жаждала ощутить жар его тела, обжигающий страстью и любовью! И как она чувствовала безумное желание Эдмунда вернуть ее, вернуть хотя бы дружбу. Как хотела ответить на это желание!

И поэтому не подошла ни к тому, ни к другому. Только, словно заклиная пощадить, протянула руки. Подняла мертвенно-бледное лицо, посмотрела на них застывшими от ужаса глазами.

— Что? — ахнул Гай. — Что они с тобой сделали?

— Я должна привести вас обоих в замок, иначе они убьют Зои, — ответила она, вдруг осознав, что и не могла сказать им ничего, кроме правды.

Гай мельком глянул на усеявших стены крепости наблюдателей и тут же отвернулся.

— Пойдем со мной, — коротко приказал он, умело скрывая бушующую ярость, грозящую лишить рассудка и способности соображать здраво. — И ты тоже, Эдмунд.

Они ушли с солнцепека на тенистую городскую улицу. Там Гай остановился, повернулся к ним и, оценивающе оглядев, решил, что сейчас Эдмунд ничего не сможет сделать для Магдалены. Гай открыл ей объятия.

— Иди сюда, крошка.

Она с бессвязным рыданием упала ему на грудь, и он стал гладить ее волосы, утешая, ободряя. Совсем как в детстве, когда она так часто прибегала к нему со своими горестями. И Магдалена на миг забыла об ужасе и сложила оружие, впервые с того дня, как они расстались в церкви Брессе и он уехал от нее.

Эдмунд из глубин собственного ужаса, рожденного откровениями Магдалены, смотрел на них без всякой ревности, понимая, что не может дать ей то, что она получит от другого. Это печалило его, но не вызывало ощущения измены.

— Довольно, — велел наконец Гай, когда душераздирающие рыдания сменились прерывистыми всхлипами. — Плантагенеты не сдаются и не продают друзей. Вспомни, кто ты есть, Магдалена Ланкастер.

Магдалена подняла залитое слезами лицо. На щеке слабо краснел отпечаток кольчуги: видимо, она слишком крепко прижималась к нему.

— Я дочь шлюхи, призванная сыграть роль шлюхи.

Эдмунд негодующе вскрикнул, а Гай потемнел от гнева, но ни словом не возразил. Да и что тут было возражать?

— Сколько времени тебе дали?

Ее не обидело отсутствие уверений в обратном. Она просто констатировала правду, и боль была только ее собственной.

— Один час.

Ее слезы вдруг высохли, а душа освободилась от всяких эмоций. Даже от страха. Осталась только холодная темная пустота.

— Слишком мало, — заметил Гай, поворачиваясь к Кортни Дюрану, стоявшему в тени и, очевидно, что-то сообразившему. Во всяком случае, какие-то выводы из этой сцены он уж точно сделал. — Что вы думаете, Дюран?

Разбойник немного помолчал, удивляясь, почему, если уж женщина в их руках, им попросту не покинуть это место. Дети — вещь бросовая, ценности не представляют, а эта к тому же слишком мала. Кто знает, что случится с ней через несколько лет!

Но, поняв интуицией зверя, что предложение не вызовет одобрения, он угрюмо буркнул:

— Леди должна просить больше времени.

— Не знаю, смогу ли я, — пролепетала Магдалена.

— Ты должна.

— Магдалена… — нерешительно выговорил Эдмунд.

Она вспомнила тот момент на крепостном валу, когда поклялась отдать своему мужу все, что осталось в сердце, и поняла, что в отчаянном стремлении поскорее припасть к источнику силы Гая даже не обратила внимания на мужа. Она быстро шагнула к нему с распростертыми руками.

— Прости меня.

Он сжал ее пальцы, с болью представляя их последнюю встречу.

— Это ты прости за все, что я с тобой сделал, — тихо попросил он. — Я сожалел об этом каждую минуту…

Магдалена энергично замотала головой.

— Я не думала об этом… и никогда не стану думать.

Он жаждал обнять ее, но не мог, поэтому только стискивал ее ладошки и пожирал глазами лицо.

— Я так боялся за тебя.

— Эдмунд… Магдалена… — тихо окликнул Гай. Он и Дюран успели поговорить с Оливье, который в своей обычной манере появился молча и вовремя. — Магдалена, тебе нужно вернуться и выговорить еще два часа, прежде чем мы войдем в крепость.

— Они убьют…

— Молчи и слушай.

Пристыженная Магдалена сжала губы, но не обиделась, потому что расслышала в повелительном тоне некие оптимистические нотки.

— Оливье знает, где расположен подземный ход, — продолжал Гай. Во всех построенных на совесть замках были такие, идущие от подземелий в донжон, а оттуда под стены и ров наружу. По этим подземным ходам доставляли припасы во время осады, а если враги захватывали крепость, можно было спастись бегством. Правда, там не могло вместиться много людей: тоннели были слишком узкими и низкими, и их расположение знали в основном только хозяева и военачальник. Но в одно из своих посещений Каркасона Оливье умудрился выведать тайну.

— Лаз выходит в город, в лавку седельника, — сообщил Оливье, ковыряя палочкой в зубах. — А начинается под арсеналом, в гарнизонном дворе.

— Мы пошлем туда небольшой отряд, — объяснил Гай. — Им должно хватить времени пробраться в замок, прежде чем там окажемся мы с Эдмундом. Ты скажешь Бертрану, что мы готовы обсудить сумму выкупа за тебя и ребенка и согласны прийти на переговоры через два часа. С собой приведем оруженосцев, пажей и двух рыцарей в качестве эскорта.

— А если они не согласятся?

— Сделай так, чтобы согласились. Магдалена молча обдумывала сказанное.

— Не могли бы мы послать герольда с условиями? — нерешительно заметил Эдмунд. — Магдалена осталась бы здесь, в безопасности…

— Они убьют Зои, — дрожащим голосом перебила Магдалена. — Я думала, ты это понимаешь. Если я не вернусь через час, ее насадят на пику. Если же вы не придете в крепость, ее тоже убьют.

— Я бы не стал просить от тебя ничего подобного, — мягко объяснил Гай, — но не вижу иного выхода. Прошу тебя, поверь, что мы придем за вами обеими.

— Что еще от меня требуется?

— Если только возможно, постарайся остаться вместе с девочкой во внешнем дворе. Мы поднимем решетку, как только сможем, чтобы впустить подкрепления. Едва она будет поднята, немедленно уходи. И не заботься о том, что будет дальше. Главное — спаси себя и Зои.

— Я скажу, что вы, со своей стороны, выдвинули условия. Я должна, живая и здоровая, вместе с Зои подняться на крепостную стену, — все еще слегка дрожащим голосом предложила она, хотя в голове уже прояснилось и тоскливый страх сменился холодной решимостью. — Таким образом, им придется отдать мне малышку, а уж я постараюсь, чтобы они больше ее не забрали.

Гай кивнул.

— А теперь возвращайся, крошка. Ты должна продержаться еще немного.

Магдалена скорбно покачала головой и почти неслышно ответила:

— Нет, Гай, ты ошибаешься. Я должна держаться всю оставшуюся жизнь.

Он знал, что это означает. Полный и абсолютный отказ от любви.

— И я тоже, — признался он так же тихо. — Иди.

Он проводили ее к мосту. Магдалена перешла его, не оглядываясь, и проскользнула в ворота. Мост немедленно подняли.

Дядя и кузены ждали ее на плацу.

— Ну? — рявкнул Бертран.

— Все расскажу через минуту, — заверила Магдалена, вскидывая подбородок. — Но у меня сегодня еще крошки во рту не было, и я вот-вот сознание потеряю от голода.

— Клянусь святым распятием, ты истинная дочь своей матери, — хрипло засмеялся Бертран, прервав ошеломленное молчание. — Сколько раз я видел, как Изольда вот таким манером вздергивала подбородок!

— Я еще и Плантагенет, — напомнила Магдалена, стараясь выиграть время. Но она не должна заходить слишком далеко. — Могу я поесть? — скромно вопросила она.

— Они придут? — не выдержал Шарль, и она повернулась к нему, с удивлением распознав некоторое беспокойство в его голосе, словно именно ему больше всех требовалось, чтобы предательство удалось. Магдалена постаралась скрыть злорадное удовлетворение, поспешно опустила глаза и жалко закивала, будто осознав всю меру собственного поражения.

— Придут. Но на определенных условиях.

— Пойдемте, не стоит обсуждать такие дела во дворе, — приказал Бертран, устремляясь в донжон. — Принеси мяса и вина в круглую комнату.

Паж, семенивший за ним по пятам, поспешно умчался.

Магдалена делала вид, что ест с такой жадностью, будто голодала неделями. Но все ее мысли были о тех, кто крадется сейчас под землей, чтобы броситься на врага там, где их меньше всего ожидают, выскочить на поверхность внезапно, как непокорные побеги гигантского дуба, пробивающиеся от корней.

Но долго держать врагов в неведении она не могла и перечислила условия, специально затягивая рассказ и говоря несколько несвязно, так, словно свидетельства ее победы над честью и благородством нужно было вытягивать насильно.

— Ты сказала, что мы хотим обсудить выкуп? — довольно переспросил Бертран, отрезая толстый ломоть говядины. — Должен признать, что придумано совсем неплохо.

— Но они не придут, если прежде не увидят меня с ребенком на крепостной стене, — предупредила Магдалена, стараясь не показать отчаянной тревоги. Ей необходимо снова заполучить Зои: без этого все усилия бессмысленны.

— При чем тут ребенок? — взвился Шарль. Но Бертран повелительно взмахнул рукой, продолжая усердно жевать. Магдалена ждала, опустив глаза, чтобы не выдать волнения.

— А почему бы и нет? — провозгласил наконец дядюшка. — Всякий разумный человек желает увидеть то, за что платит деньги. Иначе он и не подумает прийти, и будет прав. Пусть берет свое отродье. Мы можем отнять его, как только понадобится, если возникнет необходимость наказать ее за неудачу или снова потребовать повиновения.

Ледяная тоска, нахлынувшая на Магдалену при этом спокойном заявлении, немедленно сменилась сладостным облегчением. Противоборствующие эмоции обратили ее суставы в масло, а кровь — в воду, и ей пришлось незаметно держаться за край стола, пока силы к ней не вернулись.

— Но зачем им целых два часа? — поинтересовался Марк. — Они стоят у ворот. Могли бы, не задерживаясь, въехать в крепость.

— По-моему, они просили священника отслужить мессу, — наскоро сочинила Магдалена. — Лорд де Жерве всегда старается помолиться перед серьезным делом.

Бертран пожал плечами и что-то неразборчиво пробормотал. В поведении Гая не было ничего удивительного. Многие следовали его примеру.

— Так и быть. Ты с младенцем покажешься на валу.

— А когда они приедут, — мягко добавил Шарль, — ты будешь на плацу, кузина, чтобы приветствовать гостей. И своими глазами увидеть, какой прием мы им приготовили.

Магдалена задрожала. Они заставят ее смотреть, как кромсают на куски людей, которых она предала, безжалостно убивают под белым флагом переговоров.

Сидевшие за столом заметили ее трепет, а искренний ужас в глазах лучше всяких слов убедил их, что она ничуть не сомневается, чем закончится сегодняшний день.

Дюран вместе с тридцатью воинами следовал за ловким и быстрым Оливье по подземному ходу. Они шли без огня. Приходилось сгибаться вдвое, и для факелов просто не оставалось места, а кроме того, пламя и дым пожрали бы и без того скудные запасы воздуха. Мужчины были вооружены только ножами. И одеты в кожаные куртки, которые должны были послужить защитой от любого оружия, когда начнется драка. Но что было делать людям, вынужденным время от времени ползти на четвереньках?

А за стенами крепости разбойники Дюрана в плоских осадных шлемах, с привязанными к спинам щитами, которым предстояло уберечь их от стрел и камней, летящих сверху, с ленивым видом топтались на месте, готовые, однако, услышав призыв к оружию, зажигать костры и под прикрытием дыма идти на штурм. Солдаты на крепостном валу безразлично наблюдали за ними. Сейчас, пока шли переговоры, ни одна сторона не сделает решительного шага, но каждая была готова к бою.

Гай и Эдмунд сидели на боевых конях в ожидании минуты, когда придется перебраться через подъемный мост. Теперь оба были в церемониальных доспехах; на правой стороне панцирей в специальных гнездах сидели копья. Забрала пока были подняты. Их эскорт тоже полностью вооружился. Оруженосцы несли штандарты, лошади переминались на высоком берегу рва, чуя близость битвы. И рыцари, и их сопровождение знали о ловушке, в которую приходится идти добровольно.

Гай наблюдал за солнцем, чтобы определить, когда закончится второй час. Над крепостью сгущалось жаркое облако. Гай подал знак, и герольд протрубил сигнал начала переговоров.

Рыцари опустили забрала и двинулись вперед. Решетка была поднята, мост опущен. Шарль д'Ориак, стоявший на плацу, положил ладонь на рукоять меча. Его примеру последовали одетые в доспехи дядя и кузены. Отряд копейщиков окружил двор. Магдалена, держа на руках Зои, начала шаг за шагом продвигаться в спасительную тень под стеной. Остальным было не до пленницы, и ее осторожные маневры остались незамеченными.

Во дворе воцарилась мертвенная тишина, такая же глубокая, как тени, отбрасываемые крепостными стенами. А за этими стенами сияло солнце и шла обычная жизнь. Внутри же стыло выжидательное молчание, предшествующее предательству.

Лязг решетки, опущенной за въехавшими рыцарями, ознаменовал конец и молчанию, и ожиданию. Шарль с боевым кличем выхватил меч, но Гай успел нацелиться копьем и, ответив таким же диким, свирепым, торжествующем воплем, бросился на него. Рука воина оказалась верна, и д'Ориак рухнул на землю. Оруженосцы бросились поднимать своего господина, но тут разразился настоящий хаос. Возникшие неизвестно откуда воины с ножами в руках бросились на хозяев крепости. Их крики заглушал звон стали: рыцари, закованные в латы, уже орудовали мечами. Гай спрыгнул с коня, намереваясь преследовать Шарля, но не успел. Прямо на него скакал Филипп.

Магдалена вскрикнула, и Шарль обернулся. Он поднял забрало, и в глазах его сверкнула жажда убийства. Заметив Магдалену, прижимавшую к груди ребенка, он направился к ней, неуклюже ступая в тяжелых наголенниках. Но двуручный меч был высоко поднят, грозя разрубить ее надвое.

— Вероломная шлюха!

Проклятие прозвенело набатом, заглушая шум сражения, и в нем звучала такая бешеная, безумная ярость, что Магдалена невольно зажмурилась, словно парализованная огромным блестящим лезвием. Но Зои залилась плачем, и это привело ее в чувство. Она повернулась и бросилась прочь, спотыкаясь о камни, ударяясь плечом о стену, стискивая ребенка. Бежала изо всех сил к лестнице, ведущей на парапет, инстинктивно желая выбраться из мрачного пространства двора на воздух и свет.

Но Шарль, как ни странно, не отставал. Она слышала его шаги, видела гигантскую тень поднятого меча. Воздух со всхлипами вырывался из ее легких, а младенец на руках не унимался, продолжая испуганно вопить.

На верхней ступеньке она снова споткнулась, на какой-то ошеломляющий момент едва не потеряв равновесия. Ей казалось, что он дышит ей в спину, и поэтому, сделав последнее, мучительное усилие, Магдалена выпрямилась и отскочила от ступенек. Позади выросла массивная фигура в стальных латах, но она уже бежала по стене.

Повсюду поднимались облака дыма. Разбойники, стоявшие под стенами, зажгли костры при первых звуках битвы. Лучники пускали в них стрелы. Черные клубы продолжали подниматься, удушливые, плотные, лишавшие возможности видеть, что происходит внизу.

Магдалена прижалась к низкому зубцу вала. Камень доходил ей до бедер, а спиной она остро ощущала бездну. Ледяной озноб бил ее, но Магдалена зачарованно уставилась на смерть в облике кузена, надвигавшегося на нее. Глаза его казались такими же холодными и убийственно опасными, как меч, зажатый в обеих руках. Он бежал к ней, и Магдалена в последний момент отпрыгнула в сторону. Меч мощным ударом разрезал воздух. Шарль, потеряв равновесие, беспомощно пошатнулся на краю парапета, пытаясь одолеть тяжесть неуклюжих доспехов.

Но они неумолимо тянули его вниз. Перед ошеломленным взглядом Магдалены он медленно-медленно перевесился через край. Даже меч, казалось, увлекал его в облако черного дыма. Последний вопль Шарля потерялся в грохоте боя.

— Мать пресвятая Богородица, Иисусе сладчайший, — бормотала Магдалена, повторяя заклинание снова и снова, стоя неподвижно с кричавшей девочкой на руках. Немного опомнившись, она ринулась вниз с единственной мыслью: оказаться во дворе, удостовериться, что Гай и Эдмунд уцелели в этой кровавой бойне.

Сначала она ничего не могла различить, никого не могла узнать. Все всадники успели спешиться. Оруженосцы увели могучих боевых коней в сторону, где они все еще бешено раздували ноздри и били копытами, мотая головами.

Самое отчаянное сражение развернулось у кордегардии, где люди Дюрана пытались завладеть решеткой. Если задние ворота не охраняются, они с Зои могли бы избежать этого убийственного хаоса.

Но Магдалена не пошла к задним воротам. Осталась на месте, до боли в глазах пытаясь разглядеть голубой с серебром штандарт Гая.

И наконец увидела любимого, который в смертельной схватке сошелся с Бертраном. Удары мечей были такими тяжелыми, что казалось странным, почему еще оба удерживаются на ногах. Магдалене стало дурно, и она, проклиная свою слабость и борясь с волной тошноты, стояла как приросшая к месту. И не могла отвести взгляда от мужчин, высоких, умело орудующих мечами, с безжалостной свирепостью старавшихся прикончить друг друга в смертельном поединке. В какой-то момент Гай вдруг оступился и покачнулся. Бертран с торжествующим рыком замахнулся булавой, и усаженный острыми наконечниками шар со свистом полетел вниз. Магдалена вдруг услышала собственный обезумевший голос, лихорадочно выкрикивавший что-то несвязное, отдававшийся эхом в ушах. Но тут Гай как по волшебству опомнился, увернулся от страшного оружия, несущего смерть, и Бертран повалился на булыжники. Шея согнулась под неестественным углом, из горла фонтаном забила кровь. Гай, не обращая больше внимания на павшего врага, снова ринулся в битву, и Магдалена вдруг сообразила, что его мнимое падение было всего лишь притворством, предназначенным для того, чтобы захватить Бертрана врасплох.

Магдалену снова мучительно затошнило, на этот раз от облегчения, и только боязнь выронить кричащую Зои удерживала ее на ногах. Ее бросило в холодный пот. Тут раздались торжествующие крики, решетка была поднята, и в крепость хлынули люди Дюрана. Сердце Магдалены переполнилось счастьем, таким же могучим, как былой ужас, запело в тон трубе герольда, возвещающей о победе. Во двор тучей полетели стрелы: лучники на крепостных валах позабыли об осаждающих и принялись стрелять в сражавшихся на плацу, насылая на них оперенную смерть.

Не разбирающую цели оперенную смерть…

Одна из стрел нашла цель между звеньями латного воротника Эдмунда де Брессе как раз в ту минуту, когда он поднял голову. Магдалена, не веря собственным глазам, увидела, как в самый момент торжества рыцарь в черно-золотом юпоне рухнул на землю. Забыв обо всем, она помчалась сквозь смерть, дождь стрел, мимо потных, истекающих кровью, орущих мужчин туда, где лежал муж, и, по-прежнему держа ребенка, упала на колени. Пажи и оруженосцы тоже метнулись к господину и вместе сумели оттащить его в сторону, подальше от схватки.

— Нам придется вытащить стрелу, госпожа, — пробормотал оруженосец, поднимая забрало раненого. — Пусть Раймон как следует дернет, пока я держу его за плечи.

Веки Эдмунда дрогнули, глаза закатились, но он еще дышал. Магдалена принялась быстро расстегивать доспехи, но, поскольку все еще держала Зои, действовать одной рукой было затруднительно. Оруженосец стиснул плечи Эдмунда, и двенадцатилетний Раймон, ставший мужчиной в этот день в залитом кровью дворе Каркасона, стиснул древко стрелы и потянул. Наконечник выскочил, омываемый багряной струей, и Эдмунд поперхнулся криком.

— Ах нет… нет… только не он, — простонал очутившийся рядом Гай. — Скорее, нужно снять с него доспехи и вынести отсюда.

С помощью пажа и оруженосца он быстро принялся за работу, пока Магдалена прижимала палец к дыре в горле, словно надеясь заткнуть рану. Но кровь толчками выбивалась наверх и просачивалась, продолжая течь.

— Он еще жив, — снова и снова повторяла она как заклинание.

Вокруг них кипело сражение, но воины Дюрана поднимались все выше и выше на стены. А умирающий и четверо людей, провожающих его в последний путь, уже ничего не замечали.

Наконец они извлекли Эдмунда из стального кокона, и Гай сумел его поднять. Магдалене пришлось отнять палец от раны. Она с отчаянием наблюдала, как вместе с кровью из Эдмунда уходит жизнь.

Гай вынес его из крепости и зашагал по молчаливым, опустевшим улицам города. Жители покинули свои дома в самом начале схватки и растеклись по равнине, прекрасно понимая, что их ждет в случае победы разбойников.

В лагере остались только лекари, Священники и подростки, ухаживавшие за вьючными животными. Гай осторожно положил свою ношу на землю, а Магдалена устроила ребенка рядом и снова прижала палец к ране. Паж побежал за лекарем, но Гай немедленно его окликнул:

— Сначала священника, Раймон.

— Он еще жив! — опять вырвалось у Магдалены.

Глаза Эдмунда открылись, ясные, все понимающие. На минуту в них промелькнуло узнавание. Он попытался что-то сказать, но голос был так слаб, что Магдалена прижалась ухом к его губам.

— Я любил тебя…

— Знаю, — прошептала она, сжимая его руку. — И я любила тебя как могла. Прости, что этого оказалось недостаточно.

Эдмунд отчаянно искал взглядом Гая, который тоже наклонил голову, чтобы уловить обрывочные слова.

— Хорошо… хорошо…

Магдалена вытерла показавшийся из уголка рта кровавый ручеек и попыталась заставить Эдмунда замолчать, но он упрямо продолжал.

— Хорошо, что теперь вы… сможете быть вместе.

Его голова бессильно откинулась, словно это последнее усилие стоило ему жизни. Подоспел священник, бормоча над умирающим привычную формулу отпущения грехов. Магдалена держала руку мужа, заливаясь слезами, ненужными, бесполезными. И, явственно ощутив тот миг, когда душа Эдмунда покинула тело, взглянула на Гая и увидела, как повлажнели его глаза. Она осторожно сложила руки мертвого на груди и поцеловала еще теплое лицо.

— Да почиет с миром…

Какой окончательный, какой суровый приговор звучал в благословении священника!

Магдалена подхватила уснувшую Зои и, все еще рыдая, отошла, оставив Гая наедине с тем, кто столько лет заменял ему сына.

Глава 18

Эдмунда похоронили в тополиной роще. Из крепости по-прежнему доносились звон стали, вопли боли, воинственные или победные крики. Воздух почернел от дыма. И среди этого безумия они завернули Эдмунда в его штандарт и опустили в землю, воздав все почести, подобающие столь храброму рыцарю. Потом священник отслужил заупокойную мессу, и это было все, что могли сделать живые для мертвого.

В середине дня с донжона крепости свалился штандарт де Борегаров, и люди де Брессе и де Жерве стали возвращаться в разбойничий лагерь, оставив самих разбойников пожинать плоды победы — грабить и разорять замок и город. Никто не должен был знать, что вассал герцога Ланкастерского нагло штурмовал замок, принадлежащий самому французскому королю, да еще во время перемирия между двумя странами. О нет, это разбойничья армия Дюрана по собственному почину напала на Каркасов, желая поживиться богатой добычей. Невероятная дерзость, но никто не посчитает это чем-то необычным. Люди, подобные Дюрану, не нуждались в веском предлоге, чтобы захватывать твердыни и города, не боялись адских мук. Очевидно, они предпочитали земные радости вечному покою души, и в Каркасоне некому было поведать повесть о похищенной женщине с ребенком и об их спасении, замкнувшем кровавый круг событий, начавшихся при ее рождении.

Поэтому люди Брессе и Жерве, резонно решив, что их вынужденный и неприятный союз с Дюраном подошел к концу, собрались вокруг дракона де Жерве и, как только солнце исчезло за горами, направились прочь по северной дороге.

К ночи расстояние между ними и лагерем составило десять миль. Они расположились на ночлег на берегу притока Гаронны, неподалеку от маленькой деревушки, жители которой затряслись от страха, когда по единственной улице проскакал вооруженный отряд усталых воинов с лицами, почерневшими от осадных костров, в

окровавленных туниках. В хвосте плелись вьючные животные, к которым были приторочены носилки с ранеными. Но никто пальцем не тронул крестьян. Неизвестные развели огонь на земле, не считавшейся хорошим пастбищем и не засеянной пшеницей или рожью.

Магдалена ехала рядом с Гаем, но по дороге они обменивались лишь односложными словами. Смерть Эдмунда словно разделила их, хотя все значение случившегося они еще не успели ни осознать, ни понять. Оруженосцы Эдмунда сумели вынести из крепости вещи Магдалены, так что она смогла перепеленать Зои. Малышка, похоже, забыла ужасы минувшего дня и, спокойно лежа на руках матери, задремала, убаюканная качкой. Очевидно, она успела привыкнуть к такого рода передвижениям за время долгого путешествия от Брессе к Каркасону.

Маленький шатер Магдалены был раскинут подле большого, принадлежавшего Гаю, и когда она накормила и помыла девочку, показалось вполне разумным вынести ее на луг, в залитые светом факелов сумерки, где за маленьким столом сидел Гай с чашей вина в руке, глядя куда-то в пространство. Он был совсем один. Пажи и оруженосцы держались на почтительном расстоянии.

Гай не сразу заметил Магдалену, а она вдруг поняла, что ей требуется приглашение, чтобы сесть рядом с ним. Поэтому она нерешительно переминалась поодаль, пока Зои, увидевшая пролетевшего мимо светлячка, не взвизгнула, в полном восторге от необыкновенного зрелища.

Гай поднял голову и устало улыбнулся девочке.

— Дай ее мне, — попросил он и усадил Зои на колени. Она хихикнула, схватив толстенькими пальчиками вышитого на тунике дракона. — Как ты выросла, маленькой голубенок, — пробормотал он, наклоняясь, чтобы поцеловать ее. Проказница со смехом вцепилась ему в волосы.

Магдалена села на низкий табурет.

— Можно мне тоже вина?

Он пододвинул к ней чашу и принялся щекотать животик девочки. Зои откинулась ему на руку, заливаясь смехом. Магдалена отхлебнула из чаши и спросила:

— Что мы теперь будем делать?

— Вернемся в Брессе. Я должен позаботиться о том, чтобы укрепить стены замка после атаки Дюрана. Конечно, гарнизон уже вернулся, но мне самому нужно обо всем позаботиться. Пустое гнездо — заманчивая приманка для хищников.

Магдалена ответила не сразу, потому что смысл ее вопроса был несколько иным.

— Оливье отправился в Лондон, к Ланкастеру, с известиями о случившемся, — продолжал Гай, рассеянно гладя щечку девочки. — В одиночку он может проскакать не меньше ста миль в день. Добавим время на неизбежные задержки и ожидание судна в Кале, и, если ветер будет попутным, он уже через три недели окажется в Саутгемптоне.

— Да, — кивнула Магдалена, теряясь в недоумении. Как достучаться до Гая? Правда, ведет он себя не враждебно, но явно отчужденно и почти не обращает на нее внимания.

Бесшумно ступая по траве, к собеседникам подошел Тео.

— Вы будете ужинать, господин? Все готово.

— Буду, но не вместе со всеми. Можешь подать еду сюда.

Магдалена прикусила губу и, поняв, что ее никто не собирается приглашать к трапезе, встала. Ее вдруг обуяла странная неуверенность.

— Я заберу Зои, чтобы ты поел спокойно, — едва слышно пролепетала она. — Тео, ты принесешь ужин ко мне в шатер?

Гай не остановил Магдалену и, казалось, не слышал ее слов. Просто отдал девочку и задумчиво нахмурился, явно не собираясь продолжать разговор.

Магдалене ничего не оставалось, кроме как уйти.

Всю ночь она беспокойно ворочалась на тонком тюфяке, не понимая, почему они не могут вместе скорбеть над погибшим Эдмундом. Неужели его смерть разделила их? Он был близок им обоим, и ничто не мешает им утешать друг друга.

На рассвете она поднялась и вышла. Гай по-прежнему сидел за столом, но она так и не поняла, бодрствовал он всю ночь или просто проснулся засветло.

— Доброе утро, господин.

Мокрая от росы трава промочила ее ноги до самых щиколоток, но Магдалена смело приблизилась к Гаю. Он поднял хмурое лицо.

— Ты чересчур рано встала, Магдалена.

— Как и ты.

Она подошла к столу и легко оперлась на столешницу.

— Мы оба несчастны, Гай. Неужели не можем помочь друг другу?

Синие глаза еще больше помрачнели.

— Чем? Эдмунд погиб из-за нас. Нашу вину ничем нельзя смыть. И горю не поможешь, — сухо сказал он.

Она прижала руку к губам, остро ощущая его боль и тоску, пытаясь защититься от его разящих наповал, как стрелы, слов и найти свои, необходимые, чтобы убедить его.

— Да, Эдмунда нет, и нашу печаль, глубокую, почти бездонную, ничто не в силах утолить. Но разве именно мы виноваты в его смерти?

Тоска в глазах Гая мгновенно сменилась яростным блеском, и она инстинктивно сжалась.

— Если бы ты не нарушила клятву, Магдалена, Эдмунд был бы жив.

Магдалена ошеломленно покачала головой, изнемогая от боли.

— Но… но я не нарушала клятвы. Я ничего не сказала…

— Он узнал правду от тебя.

— Но… но это мой кузен… он заставил его поверить…

— А ты ничего не отрицала, верно? — гневно возразил Гай. Его ладони легли на столешницу, а синие глаза прожигали ее насквозь. Магдалена инстинктивно отпрянула и зажмурилась. Но обвинения все падали и падали, тяжелые, словно камни. — Стой ты на своем, он поверил бы тебе, потому что любил. Любил так, что верил каждому твоему слову. Мало того, хотел слышать, как ты все отрицаешь, а получил в ответ молчание. Ничего этого не случилось бы, будь ты верна клятве.

— Ты утверждаешь, что смерть Эдмунда на моей совести, — едва слышно прошептала она, читая в его взгляде брезгливое отвращение, чувствуя, как ее собственная оскверненная кровь едва-едва течет в жилах подобно застоявшейся воде.

Гай не ответил.

— И все потому, что я дочь своей матери, — продолжала она слабым, монотонным голосом. — Эдмунд любил меня, и эта любовь довела его до гибели. Все те люди, кто умер вчера, — тоже мои жертвы, вернее, жертвы любви Эдмунда ко мне. Именно это ты хочешь сказать.

И снова Гай промолчал.

— Я не хотела, чтобы он умер, — пробормотала она все тем же похожим на шелест ветра шепотом. — И ничего не могу поделать, если клеймо моего происхождения преследует меня всю жизнь.

Она нетерпеливо откинула волосы со лба и подняла лицо к восходящему солнцу.

— Пусть я рождена от шлюхи, в миг проклятый и кровавый, но в отличие от матери сотни раз предпочла бы свою смерть гибели других, пусть это не зависит от меня.

С этими словами она повернулась, отошла от молчаливого, неподвижного Гая и направилась к реке. Солнце постепенно сушило росу у нее под ногами, ласково грело шею, и она устремилась в прохладное зеленое убежище бузины и тополей; их тенистые крыши подходили душевному настрою лучше, чем жизнерадостные лучи, обещавшие еще один ясный день.

Гай едва слышал ее слова, падавшие мягко и разившие наповал, как отравленные стрелы. Но только в тишине ее отсутствия их подлинное значение приобрело поистине зловещий смысл. Он говорил в гневе и печали, рожденных безвременной смертью молодого человека, но такие случаи были частью повседневной жизни. Он становился свидетелем слишком многих смертей, скорбел по слишком многим воинам, не дожившим до старости. И обычно старался поскорее смириться с несправедливостью. Гневу и скорби нужно было дать время улечься, а потом и забыться. Но эта смерть добавила к обычным чувствам угрызения совести и раскаяние. Он примирился с Эдмундом, принял его прощение, и все же эта гибель вновь воскресила позор предательства. И когда Магдалена не признала вину — его, ее, их… — он набросился на нее в безумном желании раскаяния. Намеревался ранить ее так же сильно, как был ранен сам, и, только вновь перебирая в памяти ее слова, осознал, что Магдалена все еще истекала кровью своих ран, нанесенных де Борегарами во время долгих дней ее страданий в Каркасоне. Он нанес свои шрамы поверх тех, что она уже носила, нанес в тот момент, когда она более всего нуждалась в его любви и утешении, хотя мужественно предложила ему свои любовь и утешение.

Что бы ни готовило им будущее, их любовь оставалась все той же жизненной силой, дававшей надежду на счастье.

Гай стремительно вскочил. Магдалена была не просто угнетена. Она пришла в отчаяние, и Гай вдруг испугался всего того, что было сказано между ними. Для Эдмунда он больше не мог ничего сделать, но оставшейся в живых он был нужен. Точно так же, как ему была нужна она.

Ее следы таяли на траве по мере того, как солнце выпивало последние капли росы, но он дошел по ним до рощицы. Здесь было тихо и еще сохранялась ночная прохлада. Где-то усердно стучал дятел. Что-то прошелестело в кусте ежевики. Гай позвал Магдалену, но в ответ услышал только эхо. Страх медленно вползал в его сердце. Он видел перед собой эти серые, как всегда, искренние глаза, полные отвращения к себе, того самого отвращения, которое он и не подумал искоренить. Слышал ее голос, тихий, но полный презрения. Дважды она назвала себя дочерью шлюхи, а он и не отрицал. Беда в том, что Магдалена сказала правду. Вот только дело было не в самом факте, а в том, что за ним крылось. И этот второй смысл Гай обязан был немедленно опровергнуть. Но в своей отрешенности, которую теперь распознал как потребность наказать Магдалену за собственные боль и вину, он оставил ее барахтаться в колодце самоосуждения, тонуть в том, что, как она считала, было его омерзением к ней.

— Магдалена! — снова окликнул он, на этот раз уже с тревогой. И снова молчание.

Солнечный зайчик играл в конце поросшей по обеим сторонам ежевикой тропинки, на которую он свернул, и деревья уступили место широкому лугу. Гай вышел на свет. Между широких берегов бежала река. Темно-бурая вода катилась по плоским камням. Иногда в небольших волнах сверкала серебром форель, из ила поднималась плоская с острыми зубами головка угря, над зарослями тростника летала синяя стрекоза, узкие листочки плакучей ивы трепетали на ветру. Мирная сцена, которой не коснулись ни зло, ни предательство, ни месть, ни отравленная любовь.

Недалеко от Гая находился мостик, вернее, несколько бревен, переброшенных через реку. Вместо перил была протянута полусгнившая веревка. На бревнах стояла Магдалена, сжимая веревку и наклонившись над водой. Голова ее была опущена. Волосы густым покрывалом падали на плечи, занавешивая лицо. Гай почти подбежал к ней, но она не подняла глаз, даже когда он добрался до мостика и поставил ногу на бревна. Они качнулись под его тяжестью, но не разъехались.

— Ты не должна уходить так далеко от лагеря, — заметил Гай, осторожно подбираясь к ней.

— Они — это само воплощение зла, — выдохнула она, по-прежнему не глядя на него. — И я принадлежу к ним… я одна из них. Таких, как они, любить немыслимо… возможно только позволить затянуть себя в омут порока. Я затянула тебя… Эдмунда… точно так же, как мать затянула моего отца. Безумная Дженнет предсказала, что на моих руках не только любовь, но и кровь. Только тогда я не понимала, как много крови.

— Я люблю тебя, — негромко выговорил он, устремив взор на реку, чувствуя, как окружающая безмятежность вливается в душу, исцеляя боль и муки. — Ты дочь Изольды де Борегар и Джона Гонта. И я люблю тебя. Ты родила мне дочь. И я люблю тебя.

— Моя мать была потаскухой.

— А ты — нет.

— Разве?

Она резко повернулась, и бревна вновь зашевелились.

— Я дважды предала мужа и довела до гибели. И ты мог так же легко погибнуть в Каркасоне. Сколько воинов умерли там из-за того, кто я есть и что наделала?

— Ты не ответственна за свое рождение и за подлые деяния семьи своей матери, одно из которых стало причиной гибели Эдмунда. Я несправедливо обидел тебя, но ты должна отринуть все обвинения и помнить одно: я люблю тебя.

— Это неправда. Я околдовала тебя. Как часто ты повторял это! Но любить меня? Это немыслимо.

— Давным-давно, — задумчиво начал Гай, — жила одна маленькая девочка, которая становилась ужасно надоедливой, когда ей говорили нечто такое, чему она не хотела верить… настолько надоедливой, что все любившие ее теряли терпение. — Он сжал ее подбородок, вынуждая посмотреть на себя. — Оказалось, что годы ничуть ее не исправили. Ты снова становишься невыносимо надоедливой, Магдалена Ланкастер. — Он улыбнулся, обводя пальцем ее губы. — Я люблю тебя. И совершенно не важно, чья ты дочь.

Она взглянула в его глаза и прочла в них одну лишь правду. Пусть там светились печаль и мучительное раскаяние, которое еще долго не поблекнет, но сильнее всего горела любовь, яркое сильное пламя, разгонявшее тени, пламя, которому суждено очистить прошлое. И только теперь она увидела то, что он позволил ей увидеть. Уверенная в этой любви, она сумеет отвергнуть свое оскверняющее наследие, снова поверить в мощь и справедливость своей любви, любви, которую она питала к этому человеку и их ребенку, любви, способной совершить чудо.

— Держи меня, — попросила Магдалена, совсем как раньше.

— Только когда под моими ногами вновь окажется твердая земля, — запротестовал он. — Не имею ни малейшего желания барахтаться в воде.

Звонкий смех сорвался с ее губ, и Магдалена, внезапно повернувшись, легко перепорхнула на противоположный берег. Гай, не теряя ни минуты, последовал за ней, и не успели его сапоги вновь коснуться травы, как она оказалась в его объятиях и в нем с безумной силой загорелось желание. Как давно он не обнимал ее, как давно не ощущал под ладонями это роскошное упругое тело, не вдыхал теплый женственный запах ее волос и кожи. Она прильнула к нему, гладя по голове, прижимаясь, целуя с той жаркой голодной страстью, которая подхватила и]; и понесла приливной волной. Их языки сплелись, ее зубы прикусили его нижнюю губу, его руки нырнули под ее юбки, лаская, гладя, погружаясь в заветную влажную ложбинку, и Магдалена застонала в неукротимом порыве ощутить сладостную тяжесть его обнаженного тела.

Они слились, все еще одетые, лихорадочно отбрасывая мешающую ткань, извиваясь в жадной попытке стать ближе друг другу, эти двое, так долго лишенные блаженства соития, осыпавшие друг друга такими знакомыми и одновременно новыми ласкам.

Ей казалось, что она может лежать так вечно, наслаждаясь пульсацией могучей плоти в ее лоне, и вечно стонать под его телом, вжимающим ее в землю так, что она стала единым целым и с этим телом, и с этой землей, и добро и радость и от того и от другого вливались в нее, наполняли светом.

Ему казалось, что он обволакивает ее своим телом так же, как она поглотила его собой. Они стали единым целым под этим солнцем и на этой земле. Единым целым в жизни и смерти, и их кровь жарко кипела любовными соками, когда они купались в запредельных, целительных волнах любви.

Эпилог

Длинные пальцы Джона Гонта скатали шарик расплавленного воска от свечи. В потайной комнате без окон стояла тишина. Рубин на пальце герцога сверкнул кроваво-красным огнем в свете свечи. Задумчиво перекатывая шарик между пальцами, он наслаждался его податливостью и мягкостью.

Посланец, запыленный, с измученным смуглым лицом и притушенным блеском обычно живых черных глаз, стоял у двери, опустив плечи и понурив голову.

Ланкастер постучал пальцем по развернутому пергаменту, и тишину нарушило легкое потрескивание.

— Иди отдыхать, — резко бросил герцог. — Ты, должно быть, скакал день и ночь, чтобы прибыть сюда со всей возможной скоростью.

— Совершенно верно, господин мой герцог, — кивнул Оливье. — Но мой господин велел спешно принести ему вести.

— Ты верный и покорный слуга, — заметил герцог. — Но теперь тебе следует поспать.

— Когда я могу отвезти ответ своему господину? — упрямо настаивал Оливье, несмотря на невыносимую усталость и высокий титул своего собеседника.

Джон Гонт нахмурился.

— Не вижу необходимости в ответе. Твой хозяин просто извещает меня о некоторых новостях, то бишь о смерти Эдмунда де Брессе, падении де Борегаров в Каркасоне и беззащитности владений де Брессе. И ты видишь необходимость в срочном ответе, мастер посланец?

Оливье наконец вскинул голову.

— Насколько я понял, мой хозяин все равно ожидает ответа, господин мой герцог.

Резкий, скорее похожий на лай смех вырвался из горла герцога.

— Говорю же, иди отдыхать, — повторил он, кивком показав на дверь, — и если я сочту нужным ответить, призову тебя, как только выспишься.

Оливье низко поклонился и бесшумно выскользнул из комнаты.

Джон Гонт снова перечитал послание, написанное четким почерком Гая де Жерве, поднялся и подошел к маленькому, инкрустированному драгоценными камнями сундучку, стоявшему в нише на полке, поднял крышку и вынул еще один пергамент, исписанный тем же почерком.

Потом опять сел и разгладил оба свитка, вспоминая тот момент у постели Магдалены, когда вместе с лордом Жерве сообщал об исчезновении ее мужа. Тогда он ощутил мощный ток страсти между дочерью и Гаем. Ощутил и распознал, потому что когда-то испытывал то же самое к матери девушки.

Когда Эдмунда де Брессе посчитали мертвым, Гай де Жерве просил у своего сюзерена руки овдовевшей Магдалены Ланкастер.

Тогда выяснилось, что Эдмунд жив, и Джон Гонт отложил письмо, решив из лучших побуждений, что приличнее всего сделать вид, будто оно вообще не было получено. Теперь Эдмунд действительно погиб, и Гай де Жерве сообщал об этом, о спасении Магдалены и уничтожении де Борегаров. Но в этом послании не было ни слова о желании жениться на Магдалене. И все же это словно подразумевалось само собой. Недаром посланец требовал ответа.

Герцог откинулся на спинку стула, мысленно перебирая кандидатов на руку дочери. Еще один брак со знатным французом может укрепить связи с этой страной, и у Англии появится могущественный союзник. Можно вспомнить и об итальянском семействе Висконти. Богатые и влиятельные, хоть и невысокого происхождения, в сущности, просто бандиты, они были готовы отдать все за то, чтобы в их семью вошла невеста королевского рода. Имелось еще несколько молодых английских лордов, чью безусловную верность можно купить таким даром. Кроме того, девчонка доказала свою способность вынашивать и рожать детей. Где будет всего выгоднее растить семя Плантагенетов?

Сам не понимая почему, он сунул руку в глубокий карман отделанного мехом сюрко, вынул миниатюрный портрет на эмали и долго смотрел в лицо женщины, которую любил и на которой не мог жениться. В жилах Катарины Суинфорд текла не та кровь, с которой должны рождаться невесты принцев и королей, и даже будь он свободен от своей жены, Констанцы Кастильской…

Но он любил Катарину и твердо знал, что, останься вдовцом, презрел бы все условности и повел любимую к венцу.

Джон, герцог Ланкастерский, взял из-под пресса чистый пергамент, заточил перо и стал писать своему вассалу, Гаю де Жерве, лорду Редерфорду. Послание получилось длинным. Наконец герцог поставил точку и посыпал пергамент песком. Потом, не перечитывая, скатал, капнул воском со свечи и прижал к нему свое большое кольцо-печатку.

На следующий день Оливье отправился в обратный путь, предварительно надежно зашив пергамент в подкладку камзола.

Он прибыл в замок Брессе неделю спустя после возвращения хозяина из Каркасона. Стоял рыже-золотой ясный день ранней осени, и весь облик замка носил отпечаток присутствия и власти хозяина. Казалось, осада, проломленные стены и похищение никогда не тревожили гладкого течения повседневной жизни.

Оливье нашел лорда де Жерве и леди Магдалену в саду, где они весело играли с малышкой, чьи красно-золотистые волосики и прозрачные серые глаза служили залогом необычайной красоты в будущем.

— Ты быстро обернулся, Оливье, — заметил лорд де Жерве, занятый тем, что клал семена подсолнуха по одному в розовую ладошку Зои, сидевшей у него на коленях, и учил, как протягивать руку тихо воркующим голубям. Правда, у девочки не все получалось, зато сколько было радости!

Гай одной рукой обнял дочь и потянулся за пергаментом.

— Иди, Оливье. Поговорим позже, когда умоешься и поешь.

Подождав, пока посланец с обычной осторожностью покинет сад, он сломал печать Ланкастера. Зои проворно выхватила свиток, и Гай едва успел поймать ее шаловливые пальчики и отобрать послание. Пробежав глазами текст, он поднял голову.

Магдалена сидела на траве с полным подолом мотков шелка для вышивки, которые она разбирала по цветам. Теплое сияние вновь разлилось по ее лицу, окрасило румянцем щеки, добавило красок чуть приоткрытым губам и светилось в глазах, переполненных счастьем взаимной любви. Она словно растворилась в золотой роскоши осеннего сада, и Гай понял, что ей совершенно безразлично содержание письма. Их любви не коснутся интриги и хитрости отца. Что бы ни приказал Джон Гонт, они с Гаем найдут свой путь.

Но он не мог разделить ее безмятежности и спокойной уверенности. В этом и заключалась разница между ними, разница, которую ничто не могло стереть. Эта мысль неожиданно обрадовала его намеком на совместное будущее, о котором он теперь мог подумать со спокойной душой.

— Мы едем в Англию, крошка, — улыбнулся Гай.

— Зачем?

— Чтобы обвенчаться. Его светлость герцог Ланкастерский считает возможным даровать руку своей горячо любимой дочери Магдалены своему верному вассалу Гаю де Жерве, лорду Редерфорду.

— Горячо любимой? — удивилась Магдалена. — По-моему, отец лжет.

— Не будь надоедой.

Ее глаза на секунду закрылись, а на губах заиграла легкая, таинственная улыбка при воспоминании обо всем, что было, и мысли о том, что ждет впереди. Магдалена подняла веки. Гай наблюдал за ней, и ответная улыбка, веселая и понимающая, освещала его лицо.

— Я люблю тебя, — прошептал он.

— Знаю, — кивнула она. — И даже верю, что ты любишь меня так же сильно, как я тебя.

— Похоже, кое-чему ты все-таки научилась. — Он посадил Зои на ковер и, встав, протянул руку Магдалене, чтобы помочь подняться. — Не находишь, что малышке пора спать?

Магдалена выпрямилась, и мотки шелка раскатились во все стороны. Зои вцепилась в новые игрушки и с довольным смехом принялась теребить, пока родители потихоньку удалились под золотистый полог березы.

— Это ее займет ненадолго, — пробормотала Магдалена, поднимая лицо, — а мы тем временем сможем немного отдохнуть под деревьями.

— Или просто предоставить событиям идти своим чередом, — ответил Гай, проводя губами по изгибу ее щеки.

— Возможно, — согласилась Магдалена, теребя его ухо и вставая на цыпочки, чтобы прикусить мочку. — Да, пожалуй, ты прав. Так лучше всего.

Гай рассмеялся и наградил ее горячим поцелуем.

Зои, зевнув, устроилась на ярком шелковом ковре и смежила ресницы. В осеннем саду воцарилась тишина, прерываемая только тихими шорохами сплетающихся тел, наглым жужжанием осы и резкими криками скворца.