КОГДА МЕРТВЫЕ ОЖИВУТ

под редакцией Джона Джозефа Адамса

ПРЕДИСЛОВИЕ

Оказывается, зомби — народ удивительно живучий.

Пару лет назад, вместе с «Найт Шейд букс» собрав антологию «Нежить», мы предчувствовали: тема зомби еще заиграет! Но, похоже, никто из нас толком не представлял, насколько крупной окажется игра.

Книга вышла в сентябре 2008 года, и нам подумалось: вот мы и попали на гребень волны, достигли апогея популярности живых мертвецов. Однако востребованность этой темы все росла, подобно чуме, распространяясь на все новые слои беззащитного населения.

За последние годы живые мертвецы заполонили средства массовой информации. Вышли новые фильмы («Карантин», «Репортаж», «Мертвячка», «Дневники зомби», «Выживание мертвецов», «Операция „Мертвый снег“», «Зомби-стриптизерши», «Добро пожаловать в Зомбилэнд»), видеоигры («Растения против зомби», «Восставшие мертвецы — 2», «Мертвый космос», «Left 4 Dead» и «Left 4 Dead — 2») и целая орда книг («Гордость и предубеждение и зомби» с продолжением, книги авторов данного сборника и даже роман из вселенной «Звездных войн» под названием «Мертвые штурмовики»). Вдобавок сейчас перерабатывается в сценарий роман «Мировая война Z» Макса Брукса, а по комиксу «Ходячие мертвецы» Роберта Киркмана снят телесериал.

Это только то, что пришло мне в голову за пару минут, а если постараться, то можно составить список в десять раз длиннее. При желании вы и сами легко отыщете множество посвященных данной теме произведений любых видов — книг, фильмов, игр. Успех первого тома у публики и критиков подтолкнул нас к идее создания второго. К тому же те двести тридцать тысяч слов, отведенные для первой книги, вместили далеко не все, что я хотел поведать. Я ведь и сам разделяю всенародную любовь к живым покойникам.

Скажу несколько слов о сути данной аналогии и ее отличиях от первого тома.

Первый том состоял почти из одних перепечаток (за исключением рассказа Джона Лэнгана). Большая же часть рассказов второго тома, а именно двадцать пять из сорока четырех, ранее не издавалась.

Пристрастие к зомби все сильнее заражает масскультуру, все больше писателей хотят поработать с этой темой, так что желающие поучаствовать в сборнике отыскались без труда. Я попросил написать для меня по рассказу и крупных специалистов этой области, например Макса Брукса (автора «Мировой войны Z»), Роберта Киркмана (нарисовавшего «Ходячих мертвецов»), Дэвида Веллингтона (ему принадлежит «Monster Island»), Брайана Кина («The Rising»), а также многих других, как авторов бестселлеров, так и восходящих звезд научной фантастики, фэнтези и ужасов. И они написали. Сами увидите…

Для первого тома я отбирал лучшее из уже имеющегося, заодно стараясь как можно шире представить все возможности данной темы. Для второго я отыскивал лучшее из нового, да и девятнадцать ранее издававшихся рассказов даже любители жанра, возможно, увидят впервые.

Чтобы на должной ноте завершить это вступление, вернемся к самому его началу и ответим на вопрос: почему же зомби так живучи? Не устаю задавать его себе с тех пор, как вышел первый том. Хотя, пожалуй, в вопросе этом содержится некая провокация — он будто бы подразумевает наличие причины, по которой зомби должны немедленно вернуться в свои могилы. Это все равно что спрашивать игрока Национальной футбольной лиги, почему же футбол так упорно сохраняет популярность.

Не скажу, что досконально разобрался в причинах всеобщей любви к живым мертвецам, но на этот счет есть несколько распространенных мнений.

Во-первых, ужасные зомби когда-то сами были людьми, а любой из нас может вдруг превратиться в одного из них.

Во-вторых, они способны выбираться из своих могил где угодно и действовать в любой обстановке.

В-третьих, зомби — это машина смерти, не стесненная никакой моралью.

В-четвертых, этого жуткого монстра трудно окружить романтическим ореолом.

Разумеется, можно подобрать еще сотню таких же причин. Не исключено, что прямо сейчас, пока вы это читаете, какой-нибудь литературовед уже строчит диссертацию. Ну и пусть себе строчит. Не мудрствуя лукаво, заверю вас: в ближайшее время зомби умирать не собираются и нам ничего другого не остается, как приспособиться к их соседству.

Джон Джозеф Адамс

Перевод Геннадия Корчагина

Роберт Киркман

ПОРОЗНЬ И ВМЕСТЕ

Роберт Киркман знаменит прежде всего как создатель расхваленных критиками и разошедшихся немалыми тиражами комиксов о зомби «Ходячие мертвецы» («The Walking Dead»), Многие, и в том числе я, считают их лучшими комиксами всех времен и народов. Также Роберт Киркман создал «Invincible», «Haunt» и «The Astounding Wolf-Man». Он приложил руку и к многим сериям комиксов компании «Марвел»: и к «Мarvel Zombies», и к «Captain America», и к «Ultimate X-Men», и к «Irredeemable Ant-Man», и к «Fantastic Four». Несмотря на столь солидный творческий багаж, рассказ «Порознь и вместе» — первый опубликованный прозаический опыт Роберта Киркмана.

В «Ходячих мертвецах» Киркман подошел к теме зомби необычным образом. Как правило, описывается небольшой промежуток времени, до предела заполненный опасностями и страхом: единственная ночь, как в «Ночи живых мертвецов», заложившей основы жанра; в крайнем случае несколько дней либо недель. Их герои обычно заняты поисками спасения: бегут от новоявленных хищников, запасают еду и оружие, ищут убежище.

Но в «Ходячих мертвецах» автор живописует отчаянные мучения, длящиеся многие месяцы, попытки выжить и при этом не сойти с ума. Перед читателем развертываются болезненно яркие картины внутренней жизни уцелевших: гнетущее чувство вины, тоска и отчаяние, черный юмор, но также добрые порывы, теплые чувства, делающие человека человеком и побуждающие жить дальше. Зомби как постоянный фактор угрозы подолгу остаются за кадром, а на первый план выходят отношения героев, их ссоры, смятение, злость, вражда, любовь, желание выжить. Последнее удается не всегда. Мир «Ходячих мертвецов» выписан во всей его жути и грязи, он никому не обещает безопасности. И люди дорого платят за понимание того, что могут быть друг для друга куда опаснее, чем зомби, и что главный враг человека таится в его собственной душе.

Первый рассказ нашего сборника тоже посвящен человеческой душе. Это история о зомби и о любви, история обычного человека в ужасной ситуации и женщины, которая, возможно, дает ему единственный шанс уцелеть.

Она вырядилась, как частный детектив из дешевого телешоу: мешковатые штаны, модные туфли на высоком каблуке и нелепейший из плащей — он даже до коленей не доставал. Я невольно рассмеялся; ее это задело, но она постаралась не подать виду, прижала палец к моим губам, призывая к молчанию, и легонько толкнула меня назад, в квартиру.

Мы встречались уже почти три месяца — скромный юбилей должен был наступить завтра, и, по идее, сегодня вечером нам полагалось как-то его отметить. Не помню, что ее отвлекло, какое-то срочное дело. У нее постоянно были срочные дела, я уже перестал обращать внимание. Но вдруг она позвонила и сказала, что хочет увидеть меня, — и вот, не прошло после разговора и пяти минут, как она стоит на пороге. Наверное, позвонила, уже будучи в пути. Она пришла с пустыми руками, без подарка, и я сразу заподозрил подвох.

Закрыв дверь, она обернулась, заговорщицки усмехнулась и распахнула плащ. Скажу без преувеличения: этот момент перевернул всю мою жизнь. Ее штаны были лишь немногим длиннее плаща: обрезанные штанины она на манер чулок прикрепила к пояску, а больше под плащом не было ничего.

Надо сказать, выглядела она смехотворно, но я в тот момент не обратил внимания. Ведь это была роскошная женщина: в нужных местах кругленькая, в нужных — тоненькая и стройная; к тому же она обладала темными волосами и ясными глазами. Любовь мгновенно охватила меня, оглушила, поработила. Я и раньше знал, что она добрая, умная, веселая, в ней бездна хорошего и чудесного, но в тот момент понял: она гениальна! Эти обрезанные штанины, призванные вдохнуть восхитительную новизну в древний эксгибиционистский трюк! Сколько работы рук и ума положено на то, чтобы создать нечто столь нелепое! Я сразу понял: эта женщина создана для меня.

И мгновенно сделал ей предложение. Конечно же, она посчитала это шуткой. Но через две недели я вновь предложил ей руку и сердце: с колечком, все как полагается, и тогда она согласилась.

Спустя шесть месяцев мы поженились и прожили вместе четыре замечательных года. А затем мир вокруг нас развалился на куски быстро и страшно, канул в Лету, лишив нас и всех остальных малейшей надежды вернуть прежнюю жизнь. Моя Диана погибла через две недели после того, как нам пришлось покинуть дом.

Меня зовут Тимоти Стиннот, и к Рождеству, если доживу, мне исполнится двадцать восемь. Да, истинная правда: сущий кошмар родиться аккурат на Рождество. В детстве на Рождество я получал на один подарок больше, чем младший брат, зато ему пару месяцев спустя доставалось еще одно такое же Рождество, но только уже для него одного. В детстве я завидовал брату. Завидую и теперь, потому что он, скорее всего, уже мертв. Впрочем, как знать? Мы теперь ничего ни о ком не знаем.

Вероятно, и отца нашего больше нет в живых. В бытность мою ребенком он любил повторять: «Если не сегодня, то когда?» — побуждая меня прибраться в комнате или сделать еще что-то столь же скучное. Советов, не относящихся к конкретному делу, он не давал. Конечно, он имел в виду древнюю мудрость: «Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня», но сказанное им звучало лучше и цепляло сильнее. Теперь я тоже так говорю, но сообразно нынешней жизни: «Если не прямо сейчас, то когда?»

Ведь «завтра» в наше время — вещь нереально далекая.

Сейчас мне полагалось бы уже спать. Но вместо этого я все сижу у окна и смотрю на бакалейную лавку напротив, прислушиваясь к дыханию спящей на полу Алисии. Я приметил эту лавку по дороге сюда, уже в сумерках, но в этом случае папашина мудрость не пригодилась: сегодня уже никак нельзя, слишком темно. Потому я и Алисии ничего не сказал. Хотел приятно удивить или, наоборот, не хотел разочаровывать, а теперь сижу и предаюсь мечтам о богатой добыче, что ждет нас в этом низеньком, обшарпанном, давно заброшенном строении.

Но это завтра.

Нужно спать. Однако я все сижу в пустой квартире среди мусора и вещей, за ненадобностью брошенных хозяевами, посматриваю то на бакалейную лавку, то на грудь Алисии, мерно вздымающуюся в спокойном сне.

Она уж точно не самая прекрасная женщина в мире. По крайней мере раньше про нее никто бы так не сказал. А сейчас уже вполне ничего. Тощая блондинка с мальчишеской фигурой, полная противоположность Диане. В прежней жизни я бы на нее и не взглянул.

Слышали когда-нибудь о синдроме Смурфетты? В мультфильме про смурфиков это единственная особа женского пола. Это синдром женщины в группе мужчин. Не важно, насколько она хороша сама по себе, но, будучи единственной, чуть раньше или чуть позже всем покажется очень привлекательной. Мужской инстинкт берет верх над мозгами и заставляет неистово желать любую женщину, если других нет.

И я очень хочу Алисию. Когда была жива Диана, я и представить не мог, что захочу кого-нибудь другого, даже если с ней и случится несчастье. Не секрет, что мужчины нередко меняют женщин, но чтобы я! В моих глазах это было чудовищным предательством. Но так я думал до смерти Дианы. Даже не представлял тогда, насколько мучительным бывает одиночество и с какой силой толкает оно на поиски человеческого тепла.

Сперва нас было шестеро: пять парней и Алисия. Эту группу я встретил полгода назад, через месяц после смерти Дианы. И вот уже два месяца, как мы с Алисией остались одни. Угадайте, что стряслось со всеми прочими?

Вот, например, Дэвид, не помню, какая у него была фамилия. Он продержался всего десять дней. Мы уходили из города, и он поспешил свернуть за угол. Шатуны схватили его и отвлеклись на какое-то время, а мы успели убраться. С тех пор я не очень-то лезу вперед. Правда, сейчас, когда остались я и Алисия, нередко приходится идти первым, но не постоянно. Алисия сильная и очень храбрая. Удивительная женщина, я такой никогда не видел. Себя я и вообразить не могу настолько же сильным и решительным. Конечно, физически я сильнее, я ее оберегаю и защищаю, но на самом-то деле мы друг друга защищаем почти в равной мере. Интересно, а по ее мнению, кто в нашей паре кого защищает?

Немногим дольше Дэвида протянули близнецы Карсоны. Чтобы заправить наш фургон, мы на стоянке подержанных авто пытались сцедить остатки бензина из баков. Тогда нас было пятеро, следовало бы найти машину полегче и поэкономнее, но мы хотели такую, чтобы можно в ней спать.

Карсон Первый, как я его называл, попался шатуну, который затаился под старым «фордом-таурусом». Уж не знаю, специально он там спрятался или просто не мог вылезти, но вцепился крепко и сразу изувечил Карсону Первому ногу — глянуть было страшно. Все знали — он уже готов. Чтобы заразиться, хватает и одного укуса, и скоро он станет одним из этих.

А Карсон Второй… Может, это был все-таки Первый, я их постоянно путал. В общем, другой Карсон тоже сломался, когда увидел, как его искалеченный брат рыдает, а его кровь разливается по асфальту. Вроде близнецы не могут иначе, потому что чувствуют боль друг друга как свою. Второй тогда тоже завыл как одержимый, стал молотить кулаками по чему ни попадя и потом разбитыми руками вцепился в шатуна, а это заражение на все сто вернее укуса. Мы с Алисией и с Джеймсом кричали, пытались его образумить, втолковать, какую беду он накличет. Но он все равно накликал, слишком уж громко кричал. Шатуны всегда идут на крик.

Пока Карсона Второго рвали в клочья, мы удрали. Мои два спутника еще не привыкли к такому зрелищу, они потом отмалчивались несколько дней.

Джеймс и Алисия были помолвлены — оба совсем молодые, как мы с Дианой, когда поженились. Сошлись они еще до того, как мир превратился в полное дерьмо.

То время мне неприятно вспоминать. Я был один, а эти двое непрерывно обжимались и даже спали, плотно сплетясь в объятиях, как единое существо. Противнейший любовный треугольник в мире. Я мучаюсь от тоски по жене, страдаю, а рядом самозабвенно воркует парочка голубков. Никогда бы не подумал, что наступивший на земле ад может сделаться еще хуже, — так вот картина любви этой парочки была одним из худших моих кошмаров.

В тот день, когда не стало Джеймса, мы с ним отправились за лекарствами для Алисии. Она болела целую неделю. Искали с самого утра, а назад, к нашему пристанищу, повернули уже под вечер. Я с тоской воображал предстоящие недели: Джеймс будет с бесконечной заботливостью хлопотать возле больной, сидеть у изголовья, пытаясь предупредить ее малейшее желание, и каждым словом, каждым жестом напоминать о моем одиночестве. Мне так не хватало Дианы!

Все произошло в течение секунды. Джеймса не стало, а я мог лишь в бессилии смотреть, как шатуны, навалившись толпой, рвут его в клочья. Я мог бы сказать, что мои молитвы услышаны, но не хочется думать о том, кто именно их услышал.

Вернувшись в убежище, я только и смог выговорить: «Его схватили шатуны». Через несколько дней Алисия оправилась от болезни и без лекарств, но плакала еще долго. Все же постепенно эти приступы слезливости почти сошли на нет, и мы начали говорить о пережитом. Я и сам поначалу не мог без слез вспоминать о Джеймсе. Все-таки он был мне близок, и вот сперва Диана погибла ужасной смертью у меня на глазах, потом другие и наконец он.

Сколько всего на меня свалилось! Мы остались вдвоем, оба разбитые горем, потерявшие самых дорогих людей.

Когда Джеймса не стало, я начал замечать в Алисии многое, на что раньше не обращал внимания. Кончик ее носа смотрел чуть-чуть в сторону, посреди нижней губы имелась ложбинка, а в минуты волнения она слегка пришепетывала. Телевидения и прочих развлечений больше не было, нам оставалось смотреть только друг на друга, и я смотрел на нее во все глаза.

Мы говорили часами, днями напролет, говорили ни о чем и обо всем. Я рассказал ей про Диану и про то огромное место, которое жена занимала в моей жизни. Алисия рассказала, как встретилась с Джеймсом в кампусе колледжа. Я повествовал ей про жуткое детство моей матери, когда-то услышанные истории, вспоминал капризы и излагал жалобы, повторял все самое смешное и нелепое. Алисия говорила о том, что у ее сестры был порок сердца, рассказывала, как она ездила в больницу, чем занимала себя в долгие часы ожидания. Никакая тема не казалась нам слишком скучной, никакая подробность слишком интимной. У нас ничего не осталось, кроме времени, и этими разговорами мы заполняли его.

Глядя на нее, спящую на полу рядом со мной, я понимаю: ни с кем и никогда я не был так близок. Даже у Дианы имелись свои тайны. Но когда мир вокруг летит в пропасть, секреты становятся излишеством, ненужной роскошью. Он них отказываешься или умираешь из-за них.

Странно это чувствовать, но кажется, я снова влюбился. Совсем потерял голову. Мое горе, моя тоска по Диане превратились в чувство к Алисии, сильное, страстное. Однако настоящее ли? В самом ли деле я люблю ее так, как любил Диану? Или попросту мне настолько нужна подруга, что я готов отдать сердце кому угодно?

Может, это и впрямь синдром Смурфетты?

Да если и так, наплевать.

В последние два месяца я каждую минуту, когда не сплю, думаю только об Алисии. Здорова ли она? Всем ли довольна? Не боится ли? Не устала?

Ее грудь мерно вздымается во сне, с губ иногда срывается легкий, едва слышный хрип. А я уже думаю не о том, что полезного могу найти в бакалейной лавке для себя, а о том, не будет ли там чего подходящего для Алисии. Что бы она хотела поесть? Что ей может понадобиться среди запасов, оставленных теми, кто посещал эту лавку до нас?

Правда, лавка может оказаться совершенно пустой. Но об этом лучше не думать. Думать следует о хорошем. И выспаться надо. Завтра мы пойдем туда и поищем, чем поживиться.

Сюда мы пришли уже на закате, и времени хватило только на то, чтобы проверить, безопасно ли здесь ночевать. Занятая этим, Алисия не заметила бакалейной лавки напротив. Она еще не знает, что завтра нас ждет либо радость, либо разочарование, поэтому спокойно спит. А я не могу.

Может, там найдутся соленые крекеры? Алисия любит их, и они особо не портятся, только сохнут. Завтра, завтра мы это выясним.

— Ты ее видел? — спрашивает Алисия.

Я просыпаюсь от ее голоса; она стоит у окна и смотрит вниз. Надо было задернуть шторы, тогда я проснулся бы от их шороха и успел бы увидеть радость и удивление на ее лице. Теперь поздно. Однако она и сейчас дышит радостным предвкушением, надеждой. Я так люблю, когда она радуется мелочам. Алисия умеет им радоваться, хотя вокруг смерть и боль.

— Хотел сделать тебе сюрприз.

— Спасибо! — растроганно восклицает она.

Но она недолго предается наивной радости и вскоре выгоняет меня из импровизированной постели. Ей не терпится. Иногда мне нравится даже ее нетерпение.

— Ну скорее, скорее! — подгоняет Алисия, выдергивая из-под меня потрепанное одеяло. — Так хочется увидеть, что там внутри!

Подходящую одежду найти просто, ведь повсюду валяется масса вещей. Никто не заботится о подборе по фигуре и размеру, да и стиркой мы не занимаемся — каждые несколько дней берем все новое, стараясь держать себя в чистоте.

Алисия все время расчесывает волосы, чтобы не превратились в колтун. У нас есть флакончик шампуня, но мы пользуемся им лишь раз в неделю. Это правило установил я: предыдущий флакон Алисия извела в мгновение ока.

Я понимаю ее желание очиститься, смыть грязь. Но все же зубной пасты она расходует слишком много. Тюбик почти опустел, а мы пользовались им всего-то месяц. Я, когда чищу зубы, выдавливаю полоску в четверть длины щетки, а Алисия — на всю длину, будто пасты вокруг завались, стоит только сходить за угол и купить новый тюбик. Когда пойдем в лавку, нужно поискать зубную пасту. И мыло. И шампунь, само собой.

Подтягиваю пояс, чтобы не свалились джинсы, — они мне велики на пару размеров. Честно говоря, я их таскаю уже почти три недели, но с виду они не так чтобы очень грязные. У меня есть другие, но они тесны, я в них совсем измучился. Перед уходом надо будет обыскать квартиру, вдруг тут есть более подходящие? Футболок-то всегда с избытком, я иные даже чистые выбрасываю, не надев ни разу, а беру новые, найденные только что. Причем нарочно выбираю самые уродливые и нелепые, чтобы рассмешить Алисию. Например, у меня есть жутчайшая футболка гламурного, розового цвета с надписью: «Не беспокойся, будь счастлив!» Она мне дорога, и я никогда ее не выброшу, сколько бы она ни пачкалась.

— Уже почти готов, осталось шнурки завязать! — обещаю я Алисии.

Та смотрит с нетерпением, притворяясь, будто злится. Она-то всегда спит, не снимая обуви, на случай если придется удирать. И меня постоянно уговаривает делать так же, но я просто не могу спать в ботинках.

— Ты ел? — Когда я принимаюсь за второй ботинок, Алисия протягивает батончик мюсли.

— Лучше посмотрим магазинчик, а потом поедим. Аппетит перебивать неохота.

— Не валяй дурака. — Алисия качает головой. — Это же глупо, сам знаешь.

Да, она права. Я много видел людей, спешивших поесть, но старших вместо этого едой. В подобных местах может оказаться все, что угодно, в том числе и целая толпа шатунов. А встречать опасность лучше на сытый желудок.

Поэтому я послушно принимаюсь за батончик мюсли с черникой. Он засох и жуется с трудом, но ничего лучше у нас нет. Глотаю, едва не давясь, и наконец мы отправляемся в бакалейную лавку.

Двери в таких местах редко остаются целыми. Да и вообще я целых дверей не видел с самого начала всей этой катавасии. Хоть одна створка обязательно окажется сорвана, в особенности на заправках и в продуктовых магазинах.

Пока людей еще было много, грабили вовсю. Иногда я думаю, что больше шансов наткнуться на склад продуктов где-нибудь в заброшенной квартире, чем в магазине, — их просто выпотрошили. Все те места, где люди привыкли находить себе еду, были вычищены, опустошены до последней крупинки. В то время, надо думать, люди и посрывали двери. Тогда их, людей, еще хватало.

И теперь почти все такие места чертовски опасны — шатуны свободно проникают в них и иногда там остаются. Возможно, им по старой памяти нравится сидеть под крышей. А может, причина здесь иная, но я об этом даже думать не хочу. Главное помнить, что в подобных местах, вроде этой лавочки, нужно соблюдать особую осторожность.

У Карсонов были пистолеты. Не знаю, носили близнецы их и раньше, до катавасии, или обзавелись оружием потом, все равно им это не помогло. Так и остались оба на той стоянке, вооруженные и мертвые. Я в жизни не пользовался никаким огнестрельным оружием. К этому делу я не пригоден: дай мне в руки пистолет, скорее собственную ногу прострелю или даже голову. Ведь оружие — не игрушка, да и на спуск нажать не так-то легко. Даже не вообразить, каково это: прицеливаешься, замираешь, стреляешь. На первый взгляд ничего сложного, может, я сам себя запугиваю понапрасну. Так ведь и непросто: пистолет надо взводить… или курок надо взводить? В любом случае оружие надо регулярно чистить, чтобы не заклинило. Видел в кино, как пистолет разбирали для чистки: в нем столько разных деталей, я никогда бы не запомнил, что к чему. А что делать, если и учить меня некому? Да разве в этом можно разобраться самостоятельно? Черта с два!

А еще пистолет производит слишком много шума. Выстрелить — все равно что позвонить в колокольчик, приглашая шатунов на обед, ведь они всегда идут на громкие звуки. Иной храбрец сказал бы: пускай идут, я с ними разберусь! Но это еще как получится. Лучше смыться. Умные люди знают: заметил шатуна — иди прочь, подальше от него, неторопливо и расслабленно. Тогда все обойдется. А выстрели — тебя окружат в мгновение ока, и ты мертвец.

Так что от пистолета в наше время больше вреда, чем пользы.

В толпе шатунов ты все равно покойник, есть у тебя пистолет или нет. Только в одном случае от него может быть прок: если успеешь застрелиться до того, как тебя разорвут на куски.

И это тоже причина, по которой я не ношу оружия. Угоди я в лапы к шатунам, искушение пустить себе пулю в висок будет слишком велико. Но в детстве мне прочно внушили, что самоубийцы попадают в ад. Не то чтобы я по-прежнему верил в Бога, но все же хочется надеяться на лучшее.

Зато я постоянно таскаю с собой нож. Не поверите, с какой легкостью я тычу им в морду шатуна. Это хорошо помогает, если он подойдет слишком близко или сам подойдешь к нему по рассеянности — со мной такое однажды случилось. Тогда мне удалось опрокинуть шатуна наземь и пробить ему череп насквозь, он и перестал шевелиться. Шатуны не очень сильные.

Глядя на то, какая Алисия маленькая и хрупкая, и не подумаешь, что ее излюбленное оружие — бейсбольная бита. Разносить череп не обязательно, достаточно сбить с ног, а уж в этом Алисия профессионал. Она бьет шатуна по башке, тот сразу падает и долго-долго возится, перекатываясь с боку на бок и соображая, как бы снова встать. А мы тем временем убегаем.

И вот мы идем на добычу, Алисия — первая. Перед тем как войти в магазин, она поворачивается ко мне, прикладывает палец к губам, будто я не знаю, что нужно двигаться по возможности тише. Окна в лавке разбиты, пол усыпан осколками стекла. Передвигаться тихо практически невозможно. Если кто-нибудь поджидает внутри, он сразу нас услышит. Но и мы услышим, попробуй он сделать хоть шаг.

Сквозь пустые рамы проникает свет, и поблизости от окон все видно хорошо, но в глубине помещения сгущается мрак. На улице ярко светит полуденное солнце, и нашим глазам нужно время, чтобы привыкнуть к полутьме. Вот никогда не мог понять, почему в таких заведениях окна всегда только со стороны входа!

Магазинчик довольно старомодный — маленький и тесный. Похоже, ремонта не видал годов с семидесятых. Я всегда терпеть не мог подобные чуланы — они напоминали мне детство и вгоняли в тоску. А вот Диана их любила. Говорила, ей приятно вспомнить прошлое.

— Доставай фонарь! — шепчет Алисия.

Похоже, идти в темноту придется мне. Ну и ладно. Я не хочу, чтобы Алисия слишком уж рисковала. Бегаю я быстрее ее, это уж наверняка.

Не самое приятное занятие — водить лучом по закуткам лавки. Стою перед сплошной стеной темноты, судорожно шарю в рюкзаке. Сейчас я достану фонарь — и начнется самое страшное: эти несколько мучительных мгновений между щелчком и появлением снопа света, который выхватит из мрака то, что ты, возможно, совсем не хочешь видеть. При одной мысли об этом меня бросает в дрожь.

Никогда не угадаешь, что таится в темноте. Возможно, это будет дюжина шатунов, засевших здесь специально, чтобы сообщить, что я нашел не добычу, а безвременную кончину.

Но в этот раз я вижу лишь пустые полки. Накатывает облегчение и одновременно горькое разочарование. Лавку вымели дочиста.

Алисия зовет меня: нашла банку с тушенкой. Тушенку люди расхватывали в первую очередь, но эта банка упала за кассу. В куче мятых упаковок я нахожу раздавленную коробку чипсов. С удовольствием съел бы их, не глядя на срок годности, но коробка дырявая, туда наверняка залезли мыши или муравьи.

Осматриваю полки в глубине магазина, невольно морща нос. Поблизости мясной отдел, и вонь стоит невыносимая. На каждом шагу думаю, но сильнее эта вонь уже не станет, однако ошибаюсь.

Точно так же нетронутое мясо валялось во всех магазинах, куда мы заглядывали. Без холодильника его не сохранишь, потому никто и не брал. А когда оно протухло, на него даже звери не польстились, только упаковки разодрали будто нарочно, чтобы люди вдоволь нанюхались.

Смрад хуже, чем от шатунов. Казалось бы, человек должен уже привыкнуть к запахам нынешнего мира: к своей собственной вони — из кранов больше не течет вода, чтобы можно было помыться, — к запаху мертвечины на каждом углу. В прежней жизни я этих запахов не знал. Теперь живу почти постоянно на открытом воздухе, что мешает привыкнуть к вони. Но в этом есть и преимущество — шатуна можно учуять издалека.

Но только не в том случае, если стоишь рядом с открытым холодильником, набитым догнивающим мясом. Тут не заметишь гада, даже если он в шаге от тебя.

Вот я и не заметил.

Шатун двинулся ко мне, шаря впереди вытянутыми руками, будто слепой, — они все так делают. Быстро отступаю, оглядываясь, чтобы не зайти в тупик, — когда-то так со мной бывало, но больше не будет.

Шатун сворачивает за угол, огибает полки, где прежде лежали сухие завтраки, приближается… Но я думаю не о нем, а об Алисии.

— Ты как? — ору я.

— Боже мой, Тимоти!

Слышу ее шаги — она бежит на помощь.

— Сам справлюсь! — поспешно кричу я. — Не подходи…

Закончить не успеваю: меня перебивает ее крик. Там еще один шатун, а она не заметила.

Отбиваюсь от своего, не даю его лязгающим челюстям впиться в меня, затем, изловчившись, втыкаю нож в шею. Целился в лицо, но времени нет прикончить. Отталкиваю монстра и бросаюсь к Алисии. Еще не вижу, где она, бегу на шум, петляю среди полок. Да где же она!

За углом шевелится темная груда тел. Где Алисия? Наверху? Внизу? Она вообще еще здесь?

До меня доносится только пыхтение. Не знаю, она ли его издает. Все-таки она. Подхожу к темной куче тел, собравшись с духом, наклоняюсь, растопыриваю руки, прыгаю и сшибаю с нее монстра, наваливаюсь на него сам. Слышно, как его кости трещат под моей тяжестью, а может, мне это кажется. Давлю тварь, не думая о том, можно ли прикончить шатуна голыми руками, не вижу в темноте, где его рот, не знаю, сумеет он дотянуться или нет.

В это время чувствую, как пальцы впиваются в мое бедро. Надо срочно удирать, но тварь мертвой хваткой держит меня за руку и ногу. Изо всех сил молочу свободными конечностями, не глядя, куда попадаю. Вдруг соображаю, что дерусь, зажмурив глаза. Поднимаю веки и вижу, как Алисия, окруженная светлым ореолом, опускает бейсбольную биту на голову шатуна.

Череп лопается с одного удара. Тварь выпускает меня, я свободен и могу подняться. Алисия стоит надо мной с битой в руке, а шатун, теперь уже мертвый окончательно, застывает бесформенной грудой.

Затем и сама Алисия без сил оседает на пол.

— Что с тобой? — кричу я.

Она не отвечает. Я не могу встать, поэтому ползу к ней на четвереньках.

— Тебя укусили?

В темноте крови не видно. Не знаю, обессилела она от ран или борьба ее слишком утомила, ведь мы давно недоедаем. В любом случае нужно поскорее вынести девушку на свет, чтобы можно было осмотреть раны. На улицу, там светло и безопасно. И я тащу ее отчаянно, изо всех сил. Поднимать Алисию на ноги нет времени, к тому же в магазине могут быть и другие шатуны.

На полпути вспоминаю про россыпь битого стекла у входа. Опускаюсь на колени, с натугой поднимаю Алисию на руки, упираюсь спиной в полку, отчего та едва не опрокидывается, и все-таки встаю. С трудом переставляя ноги, несу Алисию наружу. За спиной слышу шорох. Или мерещится? Надеюсь, что так.

На улице осторожно опускаю девушку на асфальт. Рассматриваю лицо: крови нет. На рубашке тоже, и на брюках, но сама одежда порвана во многих местах. Возможно, укус оказался неглубоким, потому и крови не видно.

Стянуть с нее туфли просто: она сутки не переобувалась, узлы шнурков разболтались. А вот с брюками проблема: она всегда выбирает самые узкие, в облипочку. Говорит, не хочет рисковать, широкими можно зацепиться, если придется удирать, протискиваясь где-нибудь в тесноте. А может, просто ей и сейчас хочется быть красивой. Когда я начинаю стягивать с нее рубашку, Алисия приходит в себя и помогает мне.

На теле ни царапины, — наверное, она потеряла сознание просто от усталости и напряжения. Моя подруга улыбается, и у меня гора падает с плеч. Здесь мы в безопасности.

— Как я выгляжу? — спрашивает.

— Отлично! — заверяю я.

Звучит фальшиво, но я не знаю, что еще сказать.

Почти голая посреди улицы, перед разбитыми окнами магазина, залитая полуденным солнцем, она садится и толкает меня, валит на спину.

Мне тоже надо провериться, и это не пустая формальность.

Я слышал про два случая, когда в горячке драки люди забывали об укусах и не вспоминали несколько часов. Сам я, правда, такого не видел, но мы не можем себе позволить ни малейшего риска.

Смеясь, она стягивает мою обувь, начинает раздевать. Торопиться некуда, и процесс явно доставляет ей удовольствие. К тому времени как она справляется с ширинкой, я снимаю рубашку. Улыбаюсь:

— Видишь — ничего!

Мы снова выжили. Вышли победителями уже из третьей схватки с врагом.

Похоже, мы приносим счастье друг другу. Смотрим глаза в глаза, улыбаясь от радости. Ничто так не возбуждает, как избавление от страшной опасности и ощущение того, что мы по-прежнему живы!

Пытаюсь встать, чтобы одеться и вернуться в магазин поискать свой нож, но Алисия притягивает меня к себе, целует… Ради нее я готов на любой риск. Даже если бы сейчас на моей ноге зияла рана, кровавое полукружие с отметинами зубов, и жить оставалось бы несколько часов, я все равно ни о чем не жалел бы. Инстинкт самосохранения вопит и беснуется, но мы продолжаем страстно целоваться, наш пыл возрастает с каждой секундой.

Я все же не могу удержаться от вопроса: что, прямо здесь?

Она велит заткнуться.

Забавно, именно это я сам себе хотел приказать.

Однако на дороге может случиться что угодно. Мы однажды наблюдали за окруженной шатунами бензоколонкой, пытаясь выяснить, как туда забраться, и тут явилась банда мародеров на большом грузовике. Хорошо помню грозную бабищу со здоровенным мечом, в одиночку валившую и разгонявшую шатунов, пока остальные потрошили магазин при заправке. А если бы они нас заметили? Даже думать об этом не хочу. Такие спутники нам уж точно не нужны. Другие выжившие сейчас опаснее шатунов. Шатуны, по крайней мере, предсказуемы, а как поведут себя люди — заранее знать невозможно.

Мало приятного будет, если кто-то пойдет по улице и застанет нас врасплох. Но я об этом не беспокоюсь. В объятиях друг друга мы забывает обо всем на свете. Не знаю, отчего она так воодушевилась: может, очнулась и обнаружила, что я ее раздеваю, может, виноват всплеск адреналина во время драки с шатунами. Да и какая разница? Мы занимаемся с ней любовью всего лишь второй раз.

Диана, пожалуйста, прости меня.

Вы, наверное, думаете, что мало радости в сексе посреди широкой улицы, рядом с бакалейной лавкой, усыпанной битым стеклом. Но на самом деле все не так страшно. Асфальт давно растрескался, сквозь него проросла трава, так что мы лежим, будто на лужайке, да еще и на своей брошенной одежде.

Но вот все закончилось. У меня кружится голова. А я ведь даже не знаю, что за чувства испытывает ко мне Алисия, — мы никогда не говорили об этом. Об этом — никогда. Да, мы все время вместе, но у нас ведь нет иного выхода. Возможно, она вела бы себя так же с любым другим, кто достался бы ей в товарищи. Но нет. Она так глядит на меня, что я верю: это настоящее чувство. Психолог из меня тот еще, но тут я не ошибусь. Может, она любит меня не так сильно, как я ее, но все-таки любит.

Алисия любит меня!

Я переполняюсь радостью, а затем приходит чувство вины. Со дня смерти Дианы миновало меньше года, а я уже люблю другую женщину.

Все-таки возвращаюсь в бакалею за ножом: не бросать же его. В голове по-прежнему сумбур.

Потеряв Диану, я понял, что больше никогда не полюблю, и смирился с этим. Научился жить один, привык нести груз вины и горя. Диана — боль моей души. Но Алисия… Ведь я для нее единственный доступный мужчина, ей со мной тепло, да и выжить вдвоем гораздо легче. Я думал, нас связывают удобство и взаимопомощь, больше ничего.

Но теперь все по-другому. Мы — настоящая пара, влюбленные. Она пережила потерю Джеймса, я пережил потерю Дианы, и теперь мы любим друг друга. Я никогда не относился к чувствам легкомысленно, а Алисия и ее чувство тем более заслуживают уважение.

И потому я обязан сказать ей правду.

В том районе домов было немного. Времени у нас хватало — полдня с хвостиком. Мы решили обследовать жилища, собрать припасы. Нашли одежду, второй флакон шампуня, мыло, зубную пасту и целую кучу продуктов: консервированные супы, крекеры и массу другого, не первый сорт, но в нашей ситуации и то хорошо.

Вокруг домов слонялось несколько шатунов, но мы вовремя их заметили и успешно обошли. Это почти чудо, ведь я брел как в полусне, ошеломленный и рассеянный, и все думал, что скажу вечером Алисии. Ведь я должен сказать?

Когда мы вернулись в квартиру напротив бакалейной лавки, уже стемнело. И я к тому времени принял окончательное решение: мой долг рассказать Алисии, как умер Джеймс.

К той поре мы уже много недель перебивались втроем: я и эта парочка. Я тосковал по Диане — время еще не приглушило боль. Хочется думать, что тогда я был не в себе. Отчаянно желал, чтобы прошлое вернулось, и бесился оттого, что это невозможно. Никогда в жизни я не испытывал такого бешенства.

Говорят, обезумевшие от горя люди способны на такое, чего в иное время ни за что бы не сделали.

Диана умерла у меня на глазах, и на душе моей осталась кровоточащая рана. Твари вцепились в Диану, рвали на куски, а я ничего не мог поделать. Она кричала, звала на помощь, я видел ужас в ее глазах — и наблюдал, как жизнь угасала в них. Смерть стала для нас обыденностью, мы привыкли к жутким зрелищам, привыкли к такому, к чему человек не должен привыкать. Потому что так жить нельзя!

Я любил Диану. Алисия любила Джеймса. Я не хотел причинять ей боль, не хотел, чтобы она мучилась так же, как и я. Я не хотел убивать Джеймса.

Но я думал весь день и все же решился рассказать.

Тогда мы с Джеймсом с утра бродили по городу Я ненавидел своего невольного товарища. Конечно, его смерть не вернула бы мне Диану, но по крайней мере избавила бы от еженощного созерцания любовных игр. Я не хотел видеть рядом то, чего жизнь лишила меня самого.

Возможностей хватало. У меня в руках был нож, а впереди беззащитная спина Джеймса. Даже не пришлось бы смотреть ему в лицо. Но я так и не решился. Не мог переступить через себя, убить своими руками.

Но к счастью, мир вокруг нас полон опасностей.

День уже заканчивался. Мы решали, стоит ли поискать лекарства еще в одном доме или лучше сразу вернуться к Алисии.

Приближающихся шатунов я заметил, а он — нет. А когда заметил, было поздно. Он кричал, глядя на меня, звал на помощь. Я еще мог бы ввязаться в драку, спасти его, но отступил. Вся моя злоба, все пережитое сложились воедино, и я остался на месте.

Почти сразу я понял, что содеял, и раскаялся, но что толку? Шатунов сбежалось слишком много.

И Джеймс погиб.

Лишь на долю секунды отчаяние и злость на чужую любовь овладели мной, и я предал товарища.

Но ведь люди умирают каждый день, каждую секунду. Почти все, кого я когда-либо знал, сейчас наверняка уже мертвы. Одним трупом больше, одним меньше…

Если она не узнает, то не испытает новой боли. И незачем ей знать.

Но теперь Алисия меня любит, и я не вправе ничего от нее скрывать.

Может, судьбой нам с ней назначено быть вместе, а Джеймсу с Дианой — умереть? Может, судьба свела нас, чтобы мы смогли вдвоем выжить?

Лунный свет заливал комнату, и мы стояли, омытые им. Я обнял Алисию и сказал: «Я люблю тебя». И услышал от нее те же слова. Я посмотрел на нее внимательно, запоминая мою подругу, еще не узнавшую правды, не ведающую о совершенном мною зле.

Затем я рассказал ей все.

Рассказал, потому что любил ее. Уважал. Рассказал, потому что надеялся на ее прощение.

Но когда я умолк, меня удивило выражение ее лица. На нем не гнев, а только печаль и жалость. Она смотрела так, будто своим поступком я убил не Джеймса, а себя. И наверное, это правда. Человек, которому она доверилась, оказался пустышкой, лживым подлецом. Она заплакала, потом забилась в истерике.

Я не ожидал, что она закричит.

— Прости, — вот единственное, что я смог сказать.

Она ударила меня в грудь, замолотила кулаками, а я стоял и только шептал: «Прости, прости».

Я все стерплю, я это заслужил. Вскоре ее гнев утих, обессиленная, она повалилась на пол. Я обнял ее, и потом мы плакали вместе.

Нам оставалось лишь опереться друг на друга, ведь поодиночке не выжить.

Лежа в темноте, я думал, что прощен. Ведь у нее не осталось никого, кроме меня. Не может же она сердиться вечно. Я чистосердечно признался, мне это зачтется. Она должна знать: я раскаиваюсь в своей подлости и буду каяться, пока жив.

Конечно, пройдет немало времени, прежде чем все наладится, зато потом связь между нами будет куда сильнее, ведь у нас не останется секретов друг от друга.

Мы нужны друг другу, чтобы выжить. Мы добьемся своего. Все будет хорошо!

Так я думаю, засыпая с плачущей Алисией в объятиях.

Будит меня утреннее солнце, бьющее в окно. Но я не ощущаю рядом привычного тепла. Протягиваю руку — Алисии на месте нет. Открываю глаза, поворачиваюсь…

Она ушла.

Ушла и унесла все наши припасы: еду, шампунь, оружие. Намеренно или нет, но она убила меня.

Один я не продержусь и недели.

Но, откровенно говоря, без нее я и дня не хочу прожить.

Перевод Дмитрия Могилевцева

Стивен Барнс и Тананарив Дью

ПАРОЛЬ

Стивен Барнс и Тананарив Дью нередко работают вместе. В соавторстве ими созданы этот рассказ, несколько киносценариев и три романа о детективе Теннисоне Хардвике. У последнего из них, «From Cape Town with Love», есть еще и третий создатель — актер Блэр Андервуд. Ну и помимо всего прочего, Стивен Барнс и Тананарив Дью — муж и жена.

Барнс является автором многих бестселлеров, в том числе «Lion's Blood», «Zulu Heart», «Great Sky Woman», «The Twilight Zone». Также он участвовал в создании телесериалов «Сумеречная зона», «Внешние пределы», «Андромеда» и «Звездные врата». Дью дважды была финалистом премии Брэма Стокера. Она автор серии романов «My Soul to Кеер» и отдельных произведений, таких как «The Between», «The Good House», «Joplin’s Ghost».

Рассказы Барнса печатались в журналах «Analog» и «Asimov’s Science Fiction». Рассказы Дью — в журнале «The Magazine of Fantasy & Science Fiction», в антологиях «Dark Delicacies II» и «Voices from the Other Side». Произведения обоих были включены в антологии «Dark Dreams» (где впервые появился этот рассказ), «Dark Matter» и «Mojo: Conjire Stories».

Люди всегда и везде стремились улучшить мир ради своих детей, чтобы тем жилось счастливее и благополучнее. Человеческую историю движет желание исправить окружающее. До сих пор новые знания, дороги, города и технологии делали жизнь каждого следующего поколения безопасней и удобней. Мы обитаем в мире вакцин и антибиотиков, канализации, электроники и эффективных удобрений. Но нынешним взрослым выпало наблюдать с отчаянием и страхом, как мир делается хуже, и понимать: скорее всего, на долю нынешней молодежи выпадет куда больше трудностей — ведь перед ней мир, объятый экономическим кризисом, отравленный и загрязненный, и виноваты в этом родители.

Нынешние писатели по-разному откликаются на чувство вины отцов перед детьми. Один из наиболее известных примеров — «Дорога» Кормака Маккарти, постапокалиптический роман. В нем отец ведет сына по опустошенной мертвой земле, зная: идти некуда и надежды нет. Он просто хочет спасти ребенка. Желание помочь детям, защитить их — первейшее желание человека, и едва ли не горшая из возможных бед — неспособность помочь своим детям.

Для поколения, оставляющего потомкам опустошенный мир, лишь одно страшнее неспособности защитить детей: когда, не понимая и не умея спасти, своими же руками губишь их.

Открыв глаза, Кендрик сразу увидел дедушку Джо, стоящего над кроватью, — огромная долговязая тень закрыла утреннее солнце. Борода словно снег, припорошивший лицо. Мама часто говорила, что детей во сне оберегает ангел-хранитель, а тут его роль играл дедушка Джо, всю ночь оберегавший Кендрика с дробовиком в руках. В ангелов Кендрик больше не верил, но очень был рад, что можно верить в дедушку Джо с дробовиком.

Каждое утро Кендрик, просыпаясь, видел вокруг все чужое: темные тяжелые занавеси, дощатые стены, серо-коричневое чучело совы у окна; ее стеклянные глаза даже как будто подрагивали, реагируя на яркое солнце. Кровать из сосновых досок. И запах повсюду, словно в туалете, который был в доме родителей. Дедушка Джо сказал, так пахнет кедр. Своими большими сильными руками дедушка построил этот дом целиком из кедра, понемногу — бревнышко за бревнышком, доска за доской.

Кендрик уже шесть месяцев жил в этой комнате, но так и не сумел почувствовать себя дома. Здесь не было его простынь с Человеком-пауком, солдатиков, машинок и трассы для гонок. И постеров с Блейдом и Шакилом О Нилом. Стояла кровать, где он спал, но комната оставалась чужой.

— Ну-ка, Солдатик, па-адъем!

Дедушка называл Кендрика по прозвищу, хотя маме оно не нравилось.

Как всегда, дедушка был одет в плотную рубаху и джинсы и опирался на винтовку, словно на трость. Наверное, опять болело левое колено, как обычно по утрам. Колено он повредил давным-давно, еще во Вьетнаме.

— Мне надо сгонять к Майку, дела есть, — сообщил дедушка. — Ты можешь со мной, а если не хочешь, оставайся с Собачницей. Что тебе больше нравится?

С утра дедушкин голос звучал хрипло и грубо.

— Так или иначе, пора выбираться из постели. Слезай, соня!

Собачница, ближайшая соседка, жила на холме в пятнадцати минутах ходьбы к западу. В доме у нее имелась целая стая собак, и раньше шесть бультерьеров постоянно бегали вдоль изгороди. За последний месяц их осталось три. Дедушка Джо говорил, мяса не хватает. На шесть собак не напасешься, хоть собаки и нужны. Когда Кендрик подходил к ограде, псы приветливо виляли хвостом — узнавали друзей хозяйки. А дедушка говорил, они могут руку человеку отгрызть.

Только близко к ним не суйся! — предупреждал дедушка. — Если собака выглядит доброй, это не значит, что она и правда добрая. Голодные собаки добрыми не бывают.

— Можно мне кока-колы? — Кендрик удивился собственному голосу: такой тоненький, слабый в сравнении с дедушкиным, почти девчачий.

В этот день Кендрик не собирался разговаривать, но очень уж хотелось колы, даже мерещилось, как пузырьки лопаются на языке. Вкуснотища же, как волшебная шоколадка с фабрики Вилли Вонки.

— А то! — Дедушка улыбнулся, показав щербину — дырочку для соломинки, как он ее звал. — Конечно, если у Майка она осталась. — И погладил Кендрика по макушке. — Отлично, парень! Так держать! Я же знаю, ты умеешь говорить, только прячешь слова внутри. Но их надо иногда выпускать наружу, а то позабудутся. Слышишь меня? Начинай говорить, и я тебе такой завтрак лесоруба сварганю — пальчики оближешь!

Да, здорово было бы слопать знаменитый дедушкин завтрак лесоруба это целая куча еды, почти до неба! Миска пышного омлета, стопка блинов, полная тарелка сосисок и бекона, печенье собственного изготовления, особенное. Дедушка здорово выучился готовить, пока служил в армии.

Но как только Кенрик представил, что придется говорить, в животе словно шарик надулся. Даже затошнило. Ведь есть вещи, о которых нельзя говорить, нельзя выпускать их наружу при помощи слов, сказанных вслух и громко. Слова — они особенные, они больше, чем люди думают. Гораздо больше.

Кендрик посмотрел на забинтованную дедушкину руку: внизу, прямо под левым локтем, из рукава выглядывала марля. Дедушка сказал, что поранился вчера, когда дрова колол. Пока дедушка еще не спрятал бинт под рубашкой, Кендрик заметил кровь и перепугался. Он давно уже не видел крови. И сейчас не видел, но знал: пятно там, под рукавом, и тревожился. Мама говорила, из-за диабета у дедушки раны заживают медленней, чем у других людей. А вдруг с дедушкой произойдет что-то плохое? Это может случиться, он же старый.

— За рогача, что мы с тобой подстрелили, Майк нам неплохо заплатит. Обменяем солонину на бензин. А то кончается уже, не люблю на остатках ездить, — сказал дедушка.

Он повернулся, чтобы уйти, его нога скользнула по половичку, и Кендрик услышал, как дедушка тихонько зашипел от боли.

— И колу тебе возьмем. Рад, Солдатик?

Но Кендрик не смог выпустить слова наружу, только улыбнулся. Улыбаться ему нравилось. Им с дедушкой можно улыбаться, есть повод.

Три дня назад большой рогач пришел к ручью напиться.

Кендрик, сидевший на кухне, увидел рога за окном. Они шевелились. Кендрик показал рукой, дедушка схватил винтовку. Перед самым выстрелом олень поднял голову, и Кендрик понял: он знает, что сейчас произойдет. Глядя в черные глаза оленя, Кендрик вспомнил папу, как тот сидел в наушниках за столом, сгорбившись, и слушал новости по радио. Наверное, это были плохие новости. У папы тогда сделались точно такие глаза.

Папа удивился бы, если бы увидел, как Кендрик теперь управляется с ружьем. Может попасть в банку из-под равиоли с двадцати шагов. Правильно целиться он научился, еще когда играл в «Макса Пэйна» и «Медаль почета», а дедушка показал, как стрелять по-настоящему. Они занимались каждый день понемногу. В дедушкином сарае, всегда закрытом на замок, лежала куча ружей и патронов, стрелять было чем.

Кендрик подумал, что однажды, уже скоро, обязательно подстрелит оленя или лося. Или еще кого-нибудь. Дедушка говорил, рано или поздно настанет время, когда придется убивать, хочешь того или нет.

— Сынок, иногда приходится убивать, чтобы выжить, — предупредил дедушка. — Я знаю, тебе всего девять, но уже сейчас ты должен быть уверен, что сможешь.

Перед тем как все поменялось, дедушка спрашивал у мамы и папы, можно ли на летних каникулах поучить Кендрика охотиться. Мама с папой не разрешили. Папа дедушку не любил: дедушка всегда прямо говорил, что думает, наверное, поэтому. И еще потому, что дедушка — мамин папа, а не папин. Но и мама все время ссорилась с дедушкой: что он ни скажет, всегда отвечала «нет». Нет, на летних каникулах дольше пары недель нельзя. Нет, нельзя учить стрельбе. Нет, нельзя брать с собой на охоту.

Сейчас некому говорить «нет». Пока папа с мамой не вернутся, только дедушка может сказать «нет». А папа с мамой могут вернуться. Дедушка сказал, они знают, где искать Кендрика.

Кендрик надел красный пуховик — тот самый, что был на мальчике, когда дедушка его отыскал. Перед этим Кендрик целую вечность сидел дома один, много невыносимо долгих часов провел он в кладовке под лестницей — с прочной дверью, биотуалетом, запасом еды и воды на месяц. Мама сказала, всхлипывая: «Кендрик, закрой дверь хорошенько и не открывай, пока не услышишь, как дедушка скажет пароль. И не слушай никого больше, только дедушку и только если он скажет пароль, понял?»

Мама заставила поклясться именем Христовым, что Кендрик так и сделает. Раньше она никогда не заставляла его клясться Христовым именем. А он до того перепугался, что боялся шевелиться и дышать. Сидел и слушал шаги, страшный лязг, звон и грохот. Жуткий крик — всего один раз. Может, это мама кричала или папа? Или это был кто-то другой?

Потом настала тишина. Она продолжалась час, другой, третий. А затем случилось самое плохое.

— Кендрик, покажи мне свою домашнюю работу по математике.

Пароль — это такое особенное слово. Они с дедушкой его выбрали — дедушка настоял. Специально приехал в своем пикапе и сказал, что с ними может случиться плохое, и объяснил, почему может случиться и как. Долго объяснял. Папа не любил, когда дедушка объяснял, но терпеливо выслушал. И тогда дедушка с Кендриком придумали пароль, и его никто больше не знал, даже мама с папой.

Мама сказала, нужно ждать, пока дедушка придет и скажет пароль.

И никого больше не слушать.

Когда Кендрик оделся и вышел, дедушка уже возился у пикапа, старенького синего «шевроле», грузил мясо. Раздался глухой стук — это дедушка кинул мешок с солониной в кузов.

Дедушка Джо научил Кендрика солить мясо по секретному рецепту. Даже маму не научил, а Кендрику показал, как готовить особую смесь соевого соуса, вустерского соуса, свежего чеснока, сухого перца и лукового порошка. Дедушка тщательно проследил, чтобы Кендрик все как следует запомнил. Полоски оленины пролежали в пряной жиже два дня, а потом двенадцать часов готовились в духовке на медленном огне. Кендрику пришлось смотреть, как дед вспарывает оленю брюхо и бросает наземь серые блестящие кишки.

— Гляди, парень! Не отворачивайся. Не бойся смотреть на то, из чего вкуснятину делают.

А дедушкина солонина была почти как завтрак лесоруба, и у Кендрика раньше текли слюнки при одной мысли о ней. Но только до тех пор, пока он не увидел выпотрошенного оленя.

Погрузив солонину, дедушка прислонился к пикапу, закурил коричневую сигаретку. Кендрик подумал, что дедушке не следовало бы курить.

— Готов?

Кендрик кивнул. В пикапе у него всякий раз начинали трястись руки, и Кендрик прятал их в карманы. Там лежала одна вещь, которую он взял на память из дома в Лонгвью, из каморки под лестницей, — комок туалетной бумаги. Кендрик вцепился в него, стиснул в кулаке.

— Если все пойдет нормально, управимся за час. — Дедушка сплюнул табачную крошку, видно, сигарета раскрошилась во рту. — Даже за сорок пять минут.

Это хорошо: всего сорок пять минут, и снова дома.

Кендрик смотрел в зеркало на удаляющийся дом, пока его не заслонили деревья.

Дорога, как обычно, оказалась пустынной. Начинавшийся от дедушкиного дома грунтовый проселок через полмили выводил на шоссе. Пикап несся мимо заброшенных домов, зиявших провалами окон. Из открытой двери розового двухэтажного магазина на углу вышли три собаки. Раньше Кендрик никогда не видел эту дверь открытой. Интересно, чьи это собаки? Что они едят?

Вдруг он пожалел, что не остался у Собачницы. Она была англичанка, Кендрик не всегда понимал ее речь, но любил гулять на ее подворье, за изгородью. Ему нравились собаки — Попей, Рэйнджер и Леди Ди. Не хотелось думать, что стало с тремя пропавшими. Может, Собачница их кому-нибудь отдала?

Миновали лесопитомники — там деревья росли по линеечке, все одинаковые; если едешь на большой скорости, они выглядят как сплошная ровная лента. Приятно посмотреть, не то что на пустые дома.

— Найди-ка мне станцию, — попросил дедушка.

Обязанность управляться с радио лежала на Кендрике. Дедушка — не как папа, из радионовостей никогда не делал секрета.

По всему диапазону «FM» — шипение и треск. Кендрик переключился на «АМ». Радио в пикапе никуда не годилось, в доме приемник был намного лучше.

Из динамика вырвался пронзительный голос:

— В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее… Пожелают умереть, но смерть убежит от них!

— Выключи эту дрянь! — рявкнул дедушка.

Кендрик поспешно крутанул ручку, и голос пропал.

— Не верь ни слову, понял? Все чушь собачья. Пустая брехня. Сейчас-то плохо, но, когда разберемся окончательно, что к чему, жизнь наладится. Мы с чем угодно справимся, и в конце концов победа будет за нами. Надо только делать свое дело и не сдаваться. Мы с тобой никогда не сдадимся. Не то что эти пораженцы, которые по радио ноют.

Затем Кендрик отыскал разговор мужчины и женщины. Их голоса звучали очень спокойно — неужели еще остались места, где живут такие невозмутимые и уверенные люди?

— Мобилизация… арсенал Ванкувера… — Это было сообщение от командующего Национальной гвардией Вашингтона. — Как видите, — сообщал мужской голос, — сопротивление хорошо организовано. На севере успешно продвигается кампания по освобождению Портленда и многих других городов. Арсенал в безопасности, дважды в неделю выживших переправляют на острова Рейнир и Девилз-Уэйк.[1] Будьте осторожны, соблюдайте правила безопасности. Избегая крупных городов, вы сможете отыскать много поселений, где люди успешно сопротивляются. Там продолжается нормальная жизнь!

— О да, — подтвердила женщина. — Конечно же там продолжается жизнь.

— Правильному поведению сразу не обучишься, на все требуется время, но люди этого не понимают.

— Именно! — В голосе женщины звучала неуместная радость.

— По-прежнему поступают жалобы на положение дел в Лонгвью. — Название города мужчина произнес так спокойно и обыденно, будто Лонгвью был вполне обычным городом.

Кендрик сжался.

— Но и это дает своеобразный повод для оптимизма. Вопреки слухам Национальная гвардия не оставила город. Имеются запасы продовольствия, хотя и ограниченные. В горах, в укрепленном поселении, успешно держится группа примерно из четырехсот человек. Помните: чем вас больше, тем безопаснее. Принимайте любого, кто попросит пристанища, будь то женщина, мужчина или ребенок. Воздвигайте изгороди, стройте баррикады на дорогах. Мы берем ситуацию под контроль, и за последние пять-шесть недель она значительно улучшилась.

— Как днем, так и ночью! — дрожащим от радости голосом объявила женщина.

— Вот видишь? — Дедушка потрепал Кендрика по голове.

Мальчик кивнул, но перспектива жить в одном доме с незнакомцами не радовала. Представить только: кто-то чужой спит в его, Кендрика, кровати. А может, объявится целая семья, и с мальчиком. Или двумя.

Но скорее всего, нет. Собачница говорила, солдаты Национальной гвардии давно ушли и никто не знает куда.

— Свора бесполезных тупоголовых идиотов! — фыркнула она.

Тогда Кендрик впервые услышал, как ругается эта маленькая толстенькая добродушная женщина. С ее акцентом ругательства звучали забавно. Если она права, то и по его, Кендрика, настоящему дому, наверное, бегают собаки, ищут поживы.

— Есть мнение, что скоро заработает районная электростанция. Пока этого нельзя уверенно утверждать, и я не хочу убеждать вас в том, что чудеса случаются по мановению руки, — всякое достижение есть плод тяжелой работы. Я всего лишь хочу подчеркнуть, как делал и ранее, что наша нынешняя жизнь — еще не самая плохая. Наверное, жители Хиросимы после бомбежки позавидовали бы нам.

— Несомненно! — заверила женщина.

Судя по ее тону, она много думала о Хиросиме.

— Не хочу показаться банальным, но представьте себя на месте крестьянина в Руанде или заключенного в Освенциме. Им-то уж точно выпала незавидная доля, какие бы жуткие истории мы ни выслушивали от беглецов из Сиэтла или Портленда…

На этом месте Кендрик перестал слушать — впереди, прямо посредине дороги, шел человек.

Завидев его, Кендрик выпрямился, крепче стиснул комок бумаги в кармане, даже ногти впились в кожу. Высокий и плечистый, с красным рюкзаком за спиной, прохожий шагал неуверенно, пошатываясь, слегка наклонившись вперед, словно одолевая встречный ветер, — наверное, рюкзак был очень тяжелый.

На этой дороге Кендрик еще никогда не видел людей.

— Спокойно. — Дедушка прибавил газу, так что Кендрика сильнее прижало к спинке сиденья. — Мы останавливаться не собираемся.

Когда пикап пронесся мимо, человек отчаянно закричал, размахивая картонкой. У него была длинная густая борода, взгляд дикий. Кендрик наклонил голову, чтобы прочитать слова на картонке. «Я еще жив!» — значилось там.

— С ним все будет в порядке, — пообещал дедушка, но Кендрик не поверил.

Нельзя в одиночку ходить по дорогам. Может, у этого незнакомца есть оружие, а еще один человек с оружием не помешал бы. А может, он хотел предупредить о чем-то опасном.

Но идет он так странно…

«Не слушай больше никого!» — приказала на прощание мама, а потом пришла к дверям…

Кендрик смотрел, как фигура человека уменьшается, пропадает вдалеке. Смотрел, пока не затошнило, — он и сам не заметил, что все это время не дышал. Его пробрал озноб, на лбу выступил пот.

— Это он? Он из них? — прошептал Кендрик.

Он сам не ждал, что произнесет это вслух, — как утром, насчет кока-колы. На уме у него была та надпись: «Я еще жив!»

— Не знаю, — ответил дедушка. — Так сразу не поймешь. Потому и нельзя останавливаться.

Больше они не разговаривали, только слушали радио.

Еще недавно Джозеф Эрл Дэвис Третий никогда бы не пропустил пешехода на этой дороге, предложил бы заскочить в пикап и проехать хоть сколько-нибудь в нужную сторону. В апреле ему встретилось аж полдюжины школьников, и он подвез их до самой Централии.

Но этот человек дедушке Джо не понравился. Уж очень странно он шел. А может, просто времена теперь другие. Если бы не Кендрик, Джо точно бы переехал незнакомца. На всякий случай. Он подумал об этом сразу, как только завидел фигуру на дороге. Экстренные меры. Сразу ведь не определишь, в этом все дело.

«!виж еще Я» — гласили буквы на картонке, отраженные зеркалом. А потом уменьшились, превратились в неразличимые пятнышки, пропали.

«Да, и я тоже жив, — подумал Джо. — Вы уж простите, но лучший способ и дальше оставаться в живых — не подбирать кого попало».

Эти типы раньше кучковались в городах, но теперь разбрелись повсюду. Целыми стаями. Тысячами. Первого Джо увидел полгода назад в Лонгвью, когда приехал забирать внука. И пятого, и десятого тоже там. Джо спас мальчика, сделал все, что для этого нужно, и постарался задвинуть память об этом в самый дальний закуток. А после напился до отключки.

Неделю спустя Джо заметил одного такого неподалеку от дома, всего лишь в трех милях от съезда на дорогу, в пяти милях от своей двери. Распухшая морда твари была серо-сизой, раны заплыли бугристым темно-красным дерьмом, разраставшимся под кожей. Вокруг вились мухи. Тварь едва переставляла ноги, но почуяла человека и повернулась, словно пугало на колу.

До сих пор Джо снится эта тварь. Она его учуяла — и выбрала.

Если они не нападали, Джо их не трогал. Так безопаснее всего, особенно когда ты один. Он однажды видел, как какой-то бедняга в поле подстрелил тварь и тут же из-за холма вынеслась целая орда таких же. Кое-кто из этих ублюдков движется ходко, даже бегать может. К тому же они способны соображать.

Но Джо все-таки пристрелил того, который уже поворачивался к нему, чтобы напасть. И еще дюжину раз пристрелил бы, если бы только возможность выпала, — так гораздо лучше для них обоих. Эта ковыляющая куча гнилого мяса когда-то была чьим-то сыном, отцом, мужем. Говорили, твари не настоящие мертвецы, что вылезают из могил, как раньше в кино показывали. Но Джо считал, что они те же ходячие покойники. Красное дерьмо пожирало их изнутри, и если укусят, то дерьмо перекинется на тебя.

Насчет этого киношники были правы.

А больше никто ничего толком не знал. Те, кому случалось близко общаться с этими типами, репортажей не напишут. Не успеют. Откуда бы оно ни бралось, главное, что твари — беда уже не только городов. Теперь они повсюду.

— Папа, трубку не клади, хорошо? Соседка в окно стучит.

Так сказала Кэсс во время их последнего разговора. Потом десять жутких невыносимых минут Джо ждал, пока она не вернется к телефону. А когда он вновь услышал ее голос, тот дрожал и был полон смертного ужаса:

— Папа, папочка, милый, не говори ничего, просто слушай! Прости меня, прости за все! Объяснять некогда. Приезжай и забери Кендрика. Скажи пароль, и он откроет. Папа, ты слышишь? Возьми винтовку и стреляй во всех подозрительных, во всех без исключения, ты понял, папа, милый, понял?

«Папочка, милый…» Уже много лет дочь не звала его так.

В тот день он проснулся от страха. Тревожно было до дурноты. Потому и взялся за радиотелефон на два часа раньше обычного, и Кэссиди не скрывала раздражения, что отвлек не вовремя. Соседка в окно стучит…

Джо хотел бы ошибаться, все бы отдал, только бы оказаться неправым. Но ведь все так просто… Он понял, что может с ними случиться, еще когда увидел, как они позволяют соседям пользоваться своей рацией и пить свою воду. Тоже мне Комитет национального спасения! Они даже по именам не знали всех тех, кто околачивался в их доме. Они всегда были такими. Наивные дураки! Джо так им и сказал.

Так ведь сколько ты ни готовься к самому худшему, все равно окажешься не готов, когда оно случится на самом деле. И Джо тоже оказался не готов. Но если думать об этом, винить себя, то просто свихнешься. И кто тогда позаботится о Кендрике?

Когда Джо вспоминал тот день в разговорах с мальчиком, у того взгляд делался как у сомнамбулы — мертвый, отрешенный. Джо несколько часов проторчал у двери в каморку под лестницей, все время повторяя пароль, но Кендрик не открывал. В тот день мальчик перестал говорить.

Но сегодня вроде заметна перемена к лучшему. Так держать, парень! Тебе нужно сделаться сильным и крепким. В то время он словно из девятилетнего снова стал пятилетним, но теперь надо взрослеть как можно скорее.

За старыми питомниками пошла открытая местность: слева от шоссе поля справа — гряда холмов. Там была ферма, разводили скот. Теперь просто пустырь. Правда, в том краю и раньше почти ничего не было.

Ну, это если не считать Майка. Он единственный, кого знала вся округа и кто остался на прежнем месте.

Майк держал на сорок шестом съезде с трассы бензоколонку: развалюху-магазинчик с парой полок, забитых снедью, и рядком туалетных кабинок позади. Товар лежал нужный: мука, консервы, сухие завтраки, порошковое молоко, фонари, батарейки, аптечки, вода в бутылках. И разумеется, бензин. Где и как Майк добывал свой товар, никто не знал.

— Если тебе скажу, братан, хана моему бизнесу! — со смехом отвечал он на расспросы.

В свой последний приезд Джо спросил у Майка, почему тот остался, когда прочие давно ушли? Почему не перебрался поближе к людям? С тех пор месяц миновал, а народ в Лонгвью держится по-прежнему. Люди забаррикадировались в школе, тюрьме, больнице. Если заплатить за место там, среди многих, — будет безопасней. Да и белому всяко легче среди людей. Эти, которые по радио, другое говорят, но Джо Дэвис знал: белым легче. Как раньше, так и сейчас. В лучшие времена это не проявляется активно, но не пропадает совсем, а во времена скверные — лезет наружу и цветет пышным цветом.

Майк был моложе деда — Джо уже семьдесят с лишним, а Майку всего шестьдесят три, да еще у него полно тараканов в голове. Зачем в такие-то времена держать открытый для всех магазин? Конечно, собрал кучу хлама, нажился, но стоит ли так рисковать ради бензина и колбасы?

— Я упрямый. Не хочу удирать, и все, — так ответил Майк.

Джо знал Майка с 1983 года, когда вышедший в отставку сержант-интендант Джо Дэвис из Форт-Макартура выстроил здесь дом из кедра. Майк тоже поселился тут недавно, переехал из Альберты. Джо он пришелся по душе — они обсуждали кино, музыку, обнаружили, что оба любят Дюка Эллингтона и старые сериалы. Майк стал одним из немногих здешних друзей Джо. А теперь остался единственным.

Джо не знал, лучше будет, если Майк уедет, или нет. Конечно, хорошо, когда друг рядом. Но все-таки лучше ему уехать. Ведь ясно как божий день: рано или поздно и Джо с мальчишкой будет вынужден сняться с места. И скорее рано, чем поздно. По большому счету, давно пора драпать отсюда.

Еще с поворота был заметен блеск алюминиевого забора. Майк надежно отгородился от мира, и снаружи его владения выглядели будто какая-то «зона», однако по сути это был оазис безопасности, мирное убежище. У приземистого магазинчика стояли приземистые колонки, а вокруг — колючая проволока в полтора человеческих роста. Ночью по ней пускали ток. Джо однажды видел висящее на колючках обугленное тело. А люди ходили мимо, не обращая внимания, будто так и надо. Правда, теперь бензина маловато, Майк все больше доверяет колючкам и все реже включает генератор.

Три сына Майка, оболтусы и бездельники, раньше особо ни к чему не пригодные, теперь оказались солидным подспорьем, помогали наводить порядок. Майк говорил, пара-тройка перестрелок случилась. Незваные гости с оружием думали, им все позволено. Ну-ну.

Ворота стояли нараспашку. Странно. Обычно их кто-то охранял — чаще вся троица хозяйских сынков, с грязными волосами и выпирающими из-под тесных маек жирными белесыми животами. Теперь — никого.

Что-то здесь не так.

— Твою мать! — выругался Джо, не подумав, что может испугать ребенка. Потом опомнился, взял Кендрика за подбородок и выговорил спокойно и решительно: — Посиди-ка здесь минутку, ладно?

Кендрик ответил отрешенным и покорным взглядом — в последнее время у него постоянно был такой взгляд — и кивнул. Хороший мальчик. Послушный.

Джо остановил машину за воротами, но двигатель глушить не стал, пытаясь рассмотреть, что же происходит. Колонки на бетонных основаниях напоминали работяг с руками в карманах. В магазине горел свет, белый, люминесцентный, сияющий сквозь окно с красной надписью: «ЕДА. БЕНЗИН». Видны были и полки, но есть ли кто живой внутри? Урчал генератор, не выключенный с ночи.

Непохоже, чтобы ворота выломали или разрезали: цепь нетронута. Наверное, просто открыли и так оставили. Если тут и случилось что нехорошее, пришло оно с друзьями. Иначе трое хозяйских оболтусов не открыли бы. А может, Майк поверил в болтовню по радио, бросил хозяйство и двинул с парнями в Лонгвью? От этой мысли Джо сделалось так радостно, что и боль в колене забылась.

Но тут же он одернул себя: как же, двинули, а генератор оставили включенным?

В грязи засохли многочисленные следы шин. К Майку часто наезжали. Вот же дурак жадный!

Мальчишка заерзал на сиденье. Боится. И неудивительно. Может, развернуться да отправиться домой? Солонина подождет. И бензина еще хватает. Лучше заглянуть к Майку в другой раз, когда не так подозрительно все будет выглядеть.

Но ведь Джо обещал парню кока-колу. А обещания нельзя нарушать. Если сегодня парнишка улыбнется, это поможет прогнать целую тучу неприятных воспоминаний. Солдатик так чудесно улыбается! На щеках появляются ямочки, личико кажется круглым, задорным — точь-в-точь Кэсс в детстве.

Она позвала тогда по телефону: «Папочка, милый!»

Нельзя об этом вспоминать, нельзя, нельзя…

Джо надавил клаксон. Секунд пять держал.

Дверь в магазин открылась, на пороге показался Майк — коренастый, широкоплечий, здоровенный седой мужик с брюхом, что нависало над брючным ремнем. Как всегда, был в фартуке, словно мясной лавкой заведовал, а не бензоколонкой.

— Заезжайте! — крикнул он, помахав рукой.

— Где парни? — Джо высунулся из окна.

— Они в порядке! — проорал Майк в ответ.

Джо уже сколько лет пытался убедить Майка, что тот изрядно глуховат, но напрасно. В общем, пока не подойдешь ближе, расспрашивать бессмысленно.

Ветер взметнул сухие листья, потащил по двору, закрутил. Пару секунд Джо смотрел на их молчаливый танец, потом решился:

— Кендрик, я быстро. Раз-два — и обернусь. А ты жди в машине.

Мальчик ничего не сказал, но его лицо исказилось от ужаса.

Взгляд вновь сделался мертвый, отрешенный — как всегда, если заходила речь о доме в Лонгвью.

Джо распахнул дверь пикапа.

— Я на минутку, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал беззаботно.

— Н-не оставляй меня, д-дедушка Джо. П-пожалуйста!

Ничего себе! А парень-то сегодня прямо оратор.

Джо вздохнул, прикидывая, как быть. Может, оно и к лучшему. Сунул руку под сиденье и вытянул девятимиллиметровый глок. До середины восьмидесятых он не любил автоматические пистолеты: пока производители не придумали, как сделать, чтобы их не заклинивало на каждом патроне. В ящике за сиденьем стоял моссберговский дробовик, но он, пожалуй, выглядит слишком уж агрессивно. Солдатику дед назначил ремингтон двадцать восьмого калибра. Отдача крепковата для парня, но он привычный. Не в потолок засадит и не в спину, не зря Джо его тренировал.

— Сколько патронов в магазине? — спросил, вручая Кендрику мелкашку.

Тот поднял четыре пальца.

— Если собрался идти со мной, говори вслух! Я должен быть уверен: в случае чего ты дашь знать. Понял? — В голосе Джо прозвучала невольная злость. — Ну, сколько патронов?

— Четыре! — почти выкрикнул Кендрик.

— Давайте сюда! — позвал Майк от дверей. — У меня хот-доги!

Ничего себе! Джо уже год хот-дога не видел, аж слюнки потекли. Он еще раз спросил, куда подевались ребята, но Майк, не слушая, зашел в магазин.

— Держись рядом! — велел старик внуку. — Ты — моя вторая пара глаз. Если заметишь неладное, тут же говори мне ясно и четко. Если кто захочет с тобой сделать неладное, сразу стреляй. Понял?

Парень кивнул.

— Стреляй в кого угодно, будь то Майк, его сыновья или Санта-Клаус. Понял?

— Мама так и сказала, — глухо выговорил Кендрик, глядя под ноги.

— Чертовски точно! Именно как мама тебе и сказала. — Джо стиснул плечо парнишки.

На мгновение защемило в груди, — кажется, и разрываясь, сердце болит не так страшно. Ведь мальчик мог видеть, что случилось с Кэсс. Может, она превратилась в одного из них прямо у него на глазах?

Джо подумал о том раздувшемся типе, который его вынюхивал и которого он пристрелил. К горлу подкатил тошнотворный ком.

— Пошли. Не забывай, что я тебе сказал.

— Да, сэр!

Солонина подождет. Сперва нужно зайти внутрь и осмотреться. Понять, что к чему.

Когда подошва ушла в мягкую грязь на обочине, в колене стрельнула боль. Вот же зараза! Джо Дэвис превращается в бесполезного неуклюжего старикашку. За то спасибо мине-лягушке в полусотне миль к югу от демилитаризованной зоны во Вьетнаме. Эх, счастливые вьетнамские деньки, когда никто и вообразить не мог настоящую войну, что разразится через сорок лет. И вот эта война на дворе, и, чтобы бежать сквозь нее, нужны здоровые ноги в количестве двух штук. И лучше бы рядом был настоящий солдат, а не маленький Солдатик.

— Ближе! — приказал Джо, и мальчик пошел в шаге за спиной, словно тень.

Джо толкнул стеклянную дверь, над головой весело забренчали металлические фигурки лососей — как в прежние времена. Майка за прилавком не оказалось. В маленьком телевизоре смеялись давно умершие люди, их смех сохранился в записи. «Э-эдит!» — прокаркал голос Арчи Банкера. На экране старина Арчи так разошелся, что аж принялся скакать. Серия была с Сэмми Дэвисом-младшим, где тот сладко целует Арчи в щечку. Джо вспомнил, как давным-давно смотрел эту серию вместе с Кэсс. Майк, по своему обыкновению, ставил старые записи.

— Майк, ты где? — позвал Джо, держа палец на спуске дробовика и заглядывая за прилавок.

Из глубины магазина послышался хохот, как раз в унисон с новым взрывом смеха из телевизора. А, ну этот смех и глухой узнает.

Майк подметал, орудуя широченной щеткой вроде тех, какими пользуются уборщики в школах. Под щеткой звякали куски стекла. Майк хохотал так, что лицо и макушка сделались пунцово-красными.

Оказалось, что разбита стеклянная дверь холодильного шкафа в глубине комнаты, теперь пустого и темного. Вышибли начисто, только снизу остался ряд острых осколков, словно зубчатая горная гряда. Прочие шкафы стояли целехонькие, красовались наклейками от «Будвайзера» и «Ред була».

— Беда какая случилась? — спросил Джо.

— Не-а, — ответил Майк, по-прежнему смеясь.

Голос звучал хрипловато и простуженно, но Майк простужался через день, постоянно хрипел и сипел.

— Кто стекло разбил?

— Том. Но ребята в порядке. — Майк расхохотался снова. — Ну уж этот Арчи Банкер! — И затряс головой.

Кендрик тоже завороженно смотрел на экран, будто наблюдал, как расступаются волны морские. Парнишка всерьез соскучился по телевизору.

— Майк, кока-кола есть? — спросил Джо.

Тот с трудом справился с собой, перестал смеяться. Присел на корточки, заметая стекло в оранжевую корзину для мусора.

— Хот-доги у нас есть. Они… — начал Майк.

Вдруг он изменился в лице, выронил метлу, так что она стукнулась об пол, и прижал руку к груди:

— Вот же дерьмо! Дерьмо на палке!

— Эй, старина, осторожней! — посоветовал Джо. — Руку порезал?

— Чертово дерьмо на палке, чертово дерьмо, дерьмо!

Неважнецки звучит. Хоть бы старый дурак и в самом деле не порезал себя в каком важном месте. Майк присел на корточки, по-прежнему прижимая руку к груди. Крови Джо не видел. Подошел, всматриваясь:

— Да что ты сидишь и причитаешь! Что такое?

— Чертово дерьмо на палке!

Жена Майка, Кими, умерла десять лет назад. Майк с трудом пережил потерю, стал набожным, и с тех пор Джо очень редко слышал от него ругательства. Да, наверняка дело серьезное.

Джо опустился на колени рядом с другом, и вдруг тот ударил его плечом под дых. Джо аж подскочил, жадно глотая воздух, и на миг растерялся — удивление оказалось сильнее даже инстинкта самосохранения. Это дурацкое свойство — цепенеть от страха и неожиданности — не раз уже ставило Джо Дэвиса на край могилы. Как так: миг назад он разговаривал с нормальным Майком, а теперь что?

Джо неуклюже вытянул глок из-за пояса и выстрелил Майку в глотку И промазал. Вот же гадство!

Вторая пуля угодила в плечо. Но Джо совсем потерял равновесие и упал спиной на выбитую дверь холодильника. Правая кисть ударилась о раму, пистолет выпал. Осколок битого стекла вспорол сзади бедро, и Джо закричал от острой боли. А Майк ухватился за ногу падающего и впился зубами в щиколотку, вгрызся, словно пес.

— Поганый сукин сын! — заорал Джо, второй ногой пытаясь ударить Майка в голову.

Непривычную, жаркую боль от укуса Джо воспринимал очень ясно, не отвлекаясь на боль в порезанном бедре, — прямо чувствовал, как зубы раздирают плоть.

Его укусили. Мать честная, укусили, взаправду! Что ж делать, вот же дерьмо?!

Сам напросился. Сам пришел, практически предложил себя на закуску. Мать честная! Говорят, что гады могут издавать звуки, но этот же по-настоящему говорил, слова во фразы складывал, вел себя как человек…

Крича от боли, Джо рванулся вперед и снова пнул Майка в голову. На этот раз гад разжал зубы. Джо замахнулся опять и тяжелым ботинком врезал Майку в лицо. Тот грохнулся спиной на стойку с фонарями.

— Кендрик! — закричал Джо.

За полками он не мог видеть внука. Боль от разорванных мышц голени волной прокатилась по телу, залила жидким огнем до самой шеи, захлестнула рассудок. У этой сволочи что, слюна ядовитая? Почему так больно?

Майк поднялся на ноги; он не шатался, как тот тип на дороге, и даже не обращал внимания на кровь, брызжущую из сломанного носа и разбитого рта.

— У меня есть хот-до-оги! — тонким голосом заныл он.

Кривясь от боли в располосованном бедре, Джо потянулся за глоком. Майк бросился вперед, разинув рот, в котором видны были окровавленные зубы. Вот он ухватился за ствол, толкнул. Пистолет отлетел. Ну, вот все и кончено. Сейчас вцепится и загрызет, а потом набросится на Солдатика…

Но вдруг рот и нос Майка будто взорвались алыми брызгами. Только потом по ушам ударила звуковая волна, особенно сильная в низкой комнатушке. Грохот был будто от взрыва. Обмякшее тело Майка рухнуло на пол. И Джо увидел бледного Кендрика с мелкашкой в трясущихся руках. Из ствола вился дымок.

Господи боже, у малыша получилось! Кендрик выстрелил и попал!

Задыхаясь, хватая ртом воздух, дедушка Джо нашарил свой глок среди старых ящиков от мыла. Ухватил покрепче, попытался встать, но голова закружилась, и Джо снова осел на пол.

— Дедушка! — закричал Кендрик, подбегая.

Хватка мальчишки оказалась на удивление сильной. Опираясь на Солдатика, Джо приподнялся, повернулся, стараясь рассмотреть ногу. Может, все не так страшно? Может, Майк по-настоящему и не укусил?

— Дай-ка посмотрю, — сказал Джо, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

Морщась, потянул вверх штанину — намокшая от крови ткань прилипла к коже.

Вот оно, сочащееся кровью полукружие, след зубов — глубокий след, сильно кровоточащий. Может, Майк прокусил артерию и сейчас отрава уже разлилась по всему телу? Вот же дерьмо, дерьмо, дерьмо!

От ужаса и боли темнело в глазах. «Что ты теперь будешь делать, Джо Дэвис? Тебя укусили. Где трое сыновей Майка? Может, уже бегут сюда, как та свора из-за холма?»

— Солдатик, нужно убираться, — выговорил Джо, опираясь на мальчика и выпрямляясь. Боль вертелась, пульсировала внутри. — Прямо сейчас!

Нога обильно кровоточила и болела страшно: с каждым ударом сердца следовала новая вспышка боли. Даже захотелось потерять сознание, но ужас перед этим желанием очистил рассудок, обострил разум.

Нужно довести Солдатика до пикапа. Нужно уберечь Солдатика.

Когда приходилось опираться на левую ногу, располосованную стеклом, Джо каждый раз невольно вскрикивал. Он всей тяжестью навалился на Кендрика, так что мальчик едва смог открыть дверь. Послышалось слабое звяканье над головой, и оба наконец оказались снаружи. Пикап по-прежнему стоял прямо за воротами.

Джо обшарил взглядом окрестности: никого. Ни единого движения. Где сыновья Майка?

— Пойдем быстрей! — выдохнул Джо.

Похлопал по карманам: ключи на месте.

Трижды он чуть не упал, но всякий раз мальчик вовремя поддерживал его. Стук сердца отдавался в ушах то ударами молота, то ревом прибоя.

— Запрыгивай скорее! — велел Джо, открыв дверцу водителя.

Солдатик шмыгнул внутрь, словно обезьянка. Джо забрался следом и застонал, когда задел раненым бедром о сиденье. Но вдруг стало легче. Ну вот, самое главное сделано. Осталось захлопнуть дверцу, успокоиться, чтобы рука не дрожала, вставить ключ в замок зажигания, завести машину…

Джо прогнал пикап ярдов тридцать задним ходом, потом развернулся. Правая нога онемела от места укуса до самого колена, но Джо все-таки сумел нащупать педаль, и пикап удержался на дороге, а не слетел в канаву.

Глянув в зеркало, Джо сперва ничего не мог разобрать из-за пыли, но потом увидел: вот и Майковы сыновья, все трое, несутся локоть к локтю, пыхтят, словно забег хотят выиграть. И быстро же бегут. Слишком далеко, — конечно, не догонят, но от ужаса скрутило живот.

Сыновья Майка выглядели как стая оголодавших хищников, вышедших на охоту.

Кендрик не мог вдохнуть, словно пикап вдруг оказался в космосе, стал пылинкой в необъятном безвоздушном пространстве.

— Дедушка Джо? — прошептал Кендрик.

Черное лицо дедушки блестело от пота. Джо до крови закусил губу.

Дедушкины пальцы вцепились в баранку, уголки губ приподнялись: он старался улыбнуться.

— Все будет в порядке, — пообещал он, но Кендрику показалось, что дедушка уговаривает себя, а не его. — Все будет хорошо.

Кендрик посмотрел, оценивая: кажется, дедушка и в самом деле не так уж сильно пострадал. Он вспотел, кровь идет, но если может вести машину, значит дела не совсем плохие. Тот, кто превратился в одного их них, машину вести, наверное, не сможет. Дедушка сказал, что все в порядке. Значит, так оно и есть.

С мамой и папой сделалось плохо, но они предупредили заранее. Сказали, что их клонит в сон, а кто засыпает после укуса, тот уже не просыпается. А если и проснется, то другим. Тогда они заставили Кендрика пообещать, что он не откроет дверь даже им.

И никого не слушать, пока не скажут пароль.

На сиденье под Кендриком стало горячо и мокро, и он охнул, думая, что это дедушкина кровь. Но жидкость, разлившаяся между его ногами и намочившая джинсы, была прозрачной. Фу-ты! Никакая это не кровь. Просто он описался от страха, как младенец.

— Тебе спать хочется? — спросил Кендрик.

Дедушка покачал головой, но Кендрику показалось, что не очень уверенно. Дедушка смотрел то вперед, на дорогу, то в зеркало.

— А когда маме и папе захотелось спать? Через сколько времени?

Кендрик вспомнил голос отца за дверью, как тот сказал: «Сейчас девять!» Папа тревожился, думал, что уже поздно. Мама с папой хотели позвать дедушку к Кендрику, а сами уйти. Кендрик отчетливо слышал их голоса за дверью — хоть раз они не пытались ничего скрыть от сына.

— Несколько минут, — сказал Кендрик. — Пять. Или десять.

— Что же с ними случилось? — спросил Джо и снова закусил губу до крови.

Кендрик этого не знал. Он лежал в постели, когда услышал мамины слова: мол, в окно стучит соседка, миссис Шейн. А потом папа прибежал в комнату, крича и прижимая ладонь к груди, и между пальцами сочилась кровь. Папа схватил Кендрика за руку и выдернул из кровати так грубо и с такой силой, что чуть не вывихнул сустав. В гостиной Кендрик увидел маму: она сидела на корточках у камина и плакала. Ее блузка тоже была в крови.

Сперва Кендрик подумал, что папа ударил маму и теперь злится на него. Думал, папа хочет наказать его и поэтому запихивает в каморку под лестницей.

— Кендрик, они в доме! Нас обоих укусили, и меня и маму!

Дверь за мальчиком закрыли, потом он услышал чьи-то шаги.

Чужие шаги. И страшный крик.

— Они недолго оставались у дверей. Минут десять. Потом сказали, что им надо уйти. Им захотелось спать, и они боялись оставаться рядом со мной. А потом ушли надолго. Их не было много часов. Наконец мама снова пришла и стала стучать в дверь. Спрашивала, сделал ли я домашнюю работу по математике. Сказала, нужно ее сделать.

Кендрик никогда раньше этого не говорил, и сейчас его глаза были полны слез.

— Поэтому ты все понял? — спросил дедушка Джо.

Кендрик кивнул. Из носа на куртку капнуло, но мальчик не стал вытирать. Мама велела не открывать дверь до тех пор, пока не придет дедушка Джо и не скажет пароль. Велела не слушать больше никого.

— Ты хороший мальчик, — дрожащим голосом выговорил Джо. — Хороший.

Целых полгода старик надеялся, что ему просто показалось. У крыльца дома Кэсс толпилось целое стадо тварей. Большую их часть Джо просто передавил пикапом, когда подъезжал к двери. Это оказалось просто. А как только вышел наружу, оставшиеся кинулись на него. Их было не меньше десятка: старик, пара подростков, женщины. И шустрые какие! Джо палил налево и направо во все, что шевелится.

— Папочка?

В самом ли деле он услышал ее голос за секунду до выстрела? Потом Джо все убеждал себя, что показалось. Разве могла она говорить с ним, помнить, что он ее отец? Ему почудилось от страха, когда он увидел лицо дочери с дырой во лбу, проделанной пулей из глока.

Ведь это существо уже не было его Кэсс. Ее блузка была вся в крови, кровь капала изо рта, в зубах застряли ошметки мяса, как и у других гадов. Эта тварь не имела с Кэсс ничего общего, просто не могла иметь.

Ему и раньше говорили, что твари могут издавать звуки. Они ходят как люди и выглядят как люди. У свеженьких красное дерьмо еще не проступает под кожей и пару дней моторика остается прежней. Все знают, что свеженькие могут довольно быстро бегать.

Но если они могут и говорить по-человечески, узнавать знакомых…

Тогда люди обречены.

Эта мысль тихо и спокойно всплыла в уме, вышла из той части души, которая уже сдалась, приняла неизбежное.

Солдатик сказал, у Джо есть десять минут. Или пять.

Джо надавил на газ сильнее. Нога казалась деревянной, но все же стрелка спидометра полезла вправо, застыла на девяноста. Нужно увезти Солдатика как можно дальше от сыновей Майка. Судя по их виду, они могут бежать день и ночь. Нужно увезти Солдатика…

Во рту пересохло до боли.

— Солдатик, у нас беда. — Джо очень хотел взглянуть на внука, но не мог себя заставить. — Ты ведь понимаешь, что плохи наши дела?

— Да.

— Нам нужно наметить план, как в прошлый раз, когда ты еще был дома с родителями.

— Придумать пароль?

— Теперь пароль не поможет. — Джо вздохнул.

Кендрик ничего не сказал.

— Не возвращайся в наш дом! — приказал Джо, решившись. — Там опасно.

— Но мама и папа могут вернуться.

Тогда Джо все же посмотрел на мальчика. Тот отодвинулся как можно дальше, прижался к дверце.

— Я соврал тебе, — сказал Джо, мысленно проклиная себя. — Ты же знаешь, они не придут. Ты и сам говорил, что с мамой стало плохо. Ты сам это слышал. Это значит, и папа твой сделался таким же. Они были во дворе, когда я приехал. Солдатик, мне пришлось ее застрелить. Я прострелил ей голову.

Кендрик смотрел на него неподвижными, широко раскрытыми глазами, полными страха и гнева.

Вот и хорошо, Солдатик. Разозлись посильнее.

— Раньше я не мог тебе сказать. А сейчас рассказываю не просто так…

Шоссе впереди вдруг заволоклось туманом, задергалось. Джо встряхнул головой, сообразив, что на мгновение потерял сознание.

Но ведь он пока еще прежний Джо Дэвис. Он еще не стал другим, и это важно. Пока он остается собой, он будет бороться с проклятой заразой. И даже, возможно, победит.

Главное — не дать себе заснуть.

Тогда можно прожить подольше, хоть и ненамного. Дней десять? Вроде говорят, что человек может не спать десять дней, а то и больше. Правда, неизвестно, протянет ли старина Джо хотя бы десять минут. Веки отяжелели так, что аж дрожат от напряжения. Нет уж, в могиле хватит времени отдохнуть. Так, кажется, Бенджамин Франклин говорил?

— Папочка, не закрывай глаза, — сказала Кэсс.

Джо повернул голову, пытаясь определить, откуда голос. Ну все, началось. Рядом с ним сидела Кэсс: он ясно видел ее полные губы, жесткие колечки каштановых волос. Она была совершенно реальной, он даже не различал позади нее Солдатика.

— Папа, ты всегда любил порассказать, какой ты крутой. Дананг, Ханой и еще дюжина мест с непроизносимыми названиями. И сейчас, когда в твоей жизни остается одно-единственное важное дело, ты собираешься просто так взять и заснуть? Мы доверяли тебе, а ты отправился прямиком в тот магазин и позволил себя укусить, потому что отвлекся на Арчи Банкера? Захотелось посмеяться? Папа, я считала, на тебя можно положиться.

Сонливость как рукой сняло, и Джо Дэвис почувствовал себя по-настоящему бодрым. Последний раз в жизни.

— Слушай внимательно! — сказал он Кендрику. — Пикап я оставить тебе не могу. Я знаю, ты учился водить, но можешь сделать что-нибудь не так и покалечиться. Лучше иди пешком.

С лица Кендрика исчезла злость, сменившись удивлением, страхом, — словно беспомощного младенца оставили нагишом среди метели. У него задрожали губы.

— Нет, дедушка Джо, — прошептал он. — Ты просто не засыпай.

— Достань рюкзак из-под сиденья. Там компас, вода, солонина и фонарь. Рюкзак тяжелый, но тебе все это понадобится. Возьми свой ремингтон. Под твоим сиденьем патроны к нему. Положи патроны в рюкзак. Прямо сейчас положи!

Кендрик всхлипнул, потянулся к дедушкиной руке.

— Пожалуйста, дедушка…

— Кончай хныкать! — рявкнул Джо, и напуганный Кендрик замолчал, снова отпрянул, прижался к дверце.

Бедняга, наверное, подумал, что дед уже стал одним из этих.

Джо вздохнул как мог глубоко: накатила новая волна дурноты, голова качнулась, пикап дернулся. Боль утихала, голова сделалась легкой, словно ему вкатили наркоз. А ведь отъехали совсем немного, сыновья Майка очень близко. И еще столько всего нужно сказать!

— Слушай… Были всего два человека, которые держались лучше меня. Это твои папа и мама, — продолжал Джо, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал спокойно и ровно. — Но и они не смогли выдержать, даже ради тебя. Значит, и я не смогу, понимаешь?

Кендрик вдруг перестал плакать и кивнул.

«Читайте Апокалипсис!» — требовал намалеванный красной краской лозунг на рекламном щите в пятидесяти ярдах. А перед щитом дорога раздваивалась. Спасибо тебе, Господи!

— Я заглушу мотор за знаком, у развилки, — из последних сил еле слышно шептал Джо. — Когда пикап остановится, выскакивай и беги — беги со все ног. Что бы ты ни слышал позади, не оборачивайся. И не останавливайся. Беги прямо на юг, до Централии двадцать миль. Там Национальная гвардия, лагерь беженцев. Скажи им, что собрался на Девилз-Уэйк. Я туда подумывал ехать. Когда бежать будешь, держись поблизости от дороги, но прячься. Если увидишь кого до Централии, не показывайся. Если тебя заметят, скажи, что будешь стрелять. Если пойдут к тебе — стреляй. И не ложись спать, пока не дойдешь до Централии. Не позволяй никому застать тебя врасплох.

— Да, сэр, — с тоской отозвался Кендрик, но слышно было, что он рад совету и готов ему последовать.

Пикап ехал уже сам по себе, едва держась на дороге. Подскочил, съезжая на обочину, затрясся, покатился вниз по склону. Онемевшая нога Джо больше не давила на газ, и автомобиль потихоньку замедлил ход, остановился, уткнувшись бампером в пригорок, среди густой высокой травы. Рук Джо тоже почти не чувствовал.

— Дедушка Джо, я тебя люблю! — послышалось рядом.

Или опять мерещится?

— Солдатик, я тебя тоже люблю, — ответил он, осознавая, что еще жив. — А теперь беги! Быстрей беги!

Его слова прервал лязг открывшейся дверцы.

Он повернул голову, чтобы посмотреть, как Солдатик исполняет приказ. Кендрик ковылял вниз по склону, с рюкзаком на спине и ружьем в руках, прочь от дороги. Оглянулся, увидел, как Джо машет ему вслед, и скрылся в придорожных кустах.

Дрожащими пальцами Джо открыл бардачок, вытащил короткорылый револьвер тридцать восьмого калибра — любимое оружие. Сунул ствол в рот, ощутил губами холод металла. Он никак не мог надышаться, втянуть воздух поглубже: то ли яд действовал, то ли нервы. Снова посмотрел в ту сторону, куда убежал Кендрик, но мальчика не увидел.

«Давай. Не тяни!» — Казалось, собственный голос Джо шептал ему на ухо.

«Нет, я выдержу. Я смогу. Я же спас весь мой чертов взвод. Я не поддамся этой дряни…»

Поочередно накатывались волны жара и озноба. Главное, не заснуть. Не заснуть!

Он, как наяву, слышал голос миссис Риде, старушки, преподававшей английский, когда он учился в шестом классе. Голоса Малютки Боба и Эдди Кевнера, стоявших рядом с ним в тот момент, когда взорвалась мина-лягушка. Потом увидел Кэсс в подвенечном платье: она украдкой поглядывала на него, будто спрашивая, все ли хорошо и можно ли ей произнести перед алтарем заветное «да»?

Затем образы нахлынули потоком, так что Джо уже не мог их различать. Нечто красное бесформенное плыло в холодной пустоте. Одновременно живое и неживое. Разумное, но не осознающее себя. Он ощущал их — закоченелые, вялые споры, плывущие к зелено-голубой планете, к воде и почве, проникающие сквозь атмосферу… Ищущие, укореняющиеся, растущие…

Очнулся он от карканья вороны. Но проснулся не тот Джо, что заснул недавно. Весь мир стал красным. Его глаза, мысли и желания — все сделалось оттенка крови. Какой-то чудом сохранившийся остаток прежнего Джо чувствовал: нечто чужое захватило тело и мозг, оно использует его же разум против него, туманит рассудок видениями, контролирует двигательные центры.

Хотелось схватить, разорвать… Не убить, не пожрать, еще нет. Есть дело важнее, и новый, не слышанный прежде голос твердил: «Кусай! Надо кусать!»

От ужаса на грани безумия Джо приказал себе: «Жми на спуск! Стреляй!»

Но сделать этого не мог. Вот-вот, еще одно усилие, но это последнее усилие оказалось недоступным. Слишком большая его часть не хотела умирать. Эта часть хотела жить, расти и размножаться.

Джо еще боролся с собой, хотя уже понимал, что обречен. Солдатик. Его нужно защитить. Нужно…

Нужно…

Нужно его найти!

Кендрик бежал минут десять, спотыкаясь, дрожа. Затем проснулся рассудок, едва не подавленный ужасом, и мальчик замедлил шаг. Теперь он уже не бежал, а еле плелся, почти не видя дороги из-за слез.

Дедушка склонился над баранкой, широко раскрыв глаза — так широко, что лицо изменилось почти до неузнаваемости. Никогда и ни на чьем лице Кендрик не видел такого отчаяния и безнадежности. Хотя, наверное, так выглядели лица мамы и папы, если бы он мог увидеть их там, возле каморки под лестницей.

Глупо было думать, что дедушка Джо сможет его спасти. Он всего лишь старик, живущий в лесу.

Кендрик бежал, ноги пылали, в горле пересохло. Он двигался, не теряя из виду дорогу, но не показывался из канавы, чтобы никто не мог его заметить.

Кендрик бежал целый час, бесконечный и невыносимый. Дедушка сказал, надо бежать на юг, нельзя останавливаться, нельзя спать.

Не забыть: Централия. Национальная гвардия. Девилз-Уэйк. Там спасение.

От усталости уже подкашивались ноги. Небо заволокли темные облака, потом и вовсе стемнело. Пышные зеленые деревья выцвели, стали черно-серыми. Здесь была глухомань, без тропинок, без следов, полная неведомых опасностей. Каждый звук, каждая тень несли угрозу.

Дрожа, Кендрик прополз сквозь стену папоротников, забрался в водосток под насыпью, прижимая свой маленький ремингтон к груди.

Теперь, когда он сидел неподвижно, горечь потери накрыла его словно одеяло. Кендрик заплакал. Дрожа и не в силах даже сидеть, упал и свернулся калачиком на мягкой земле. На мокрое лицо налипли листья, мелкий мусор. Мальчик рыдал во весь голос, но вдруг смолк, осознав, что это опасно.

Дедушка Джо лгал ему, когда обещал, что мама вернется. Она давно уже умерла. Он сам прострелил ей голову. И сказал об этом так спокойно, будто это пустяк.

Вдруг послышался треск сухих ветвей. По спине Кендрика продрало морозом.

Кто-то бежал. Быстро.

Плакать сразу расхотелось, будто ничего подобного с ним отроду не бывало. Кендрик выпрямился, упер приклад в согнутую ногу, уложил палец на спусковой крючок, прицелился. По правой руке пополз черный паучок с огромным яйцом на спине, — наверное, скоро оттуда вылупится сотня паучат, как в фильме про паутинку Шарлотты. Но Кендрик и пальцем не двинул, чтобы смахнуть паучка. Сидел тихо, стараясь не сопеть заложенным носом, дыша через рот. Затаился, выжидая.

Может, это тот человек с рюкзаком, махавший картонкой?

Но не важно, кто это. Нужно прятаться. Так сказал дедушка.

Шаги замедлились. Но звучали они уже совсем близко, — наверное, пришелец всего в нескольких футах от водостока. Он словно знал, где Кендрик, знал, что нужды бежать больше нет. Неужели его-то и выслеживал?

— У меня ружье! — закричал мальчик. — Я буду стрелять!

Его голос прозвучал решительно и сильно — совсем не этот человек недавно просил у дедушки кока-колу. Теперь это был не малыш, а взрослый, осознающий свою силу.

Пришелец остановился. Стало тихо.

И тогда Джо Дэвис назвал пароль.

Палец Кендрика задрожал, сполз с крючка. Руки вдруг обессилели, пробрала дрожь. Лес поплыл перед глазами, его заслонила каморка под лестницей. Тогда Кендрик был в этой самой куртке. Тоже сидел и ждал.

Ждал дедушку Джо.

А ведь выстрела из пикапа так и не послышалось. Убегая, Кендрик с ужасом ожидал грохота. Дедушка всегда делал то, что следовало делать. Всегда. Он должен был выстрелить.

— Уходи! — закричал мальчик уже не так уверенно.

Но руки не дрожали, и Кендрик взвел курок, как учил дедушка.

Кендрик ждал. Сказал себе, что бесполезно надеяться. Пришедший не испугался ружья. И тут же мальчик отчаянно уцепился за эту мысль. А вдруг все же…

И когда надежда совсем окрепла и почти превратилась в уверенность, рядом, едва не над головой, зашелестели папоротники.

— Завтрак! — без выражения повторил пароль дедушка Джо.

Перевод Дмитрия Могилевцева

Паула Р. Стайлс

ЗОМБИВИЛЛЬ

Паула Р. Стайлс — автор более двадцати рассказов, которые печатались в таких изданиях, как «Nature», «Albedo One», «Jim Baen’s Universe», «Space and Time», в антологиях «Shine» и «Writers of the Future XXIV», в сборнике рассказов на тему зомби «History Is Dead: A Zombie Anthology», в южноафриканском журнале «Something Wicked», где впервые и вышел рассказ «Зомбивилль». Также она является редактором «Иннсмут Фри Пресс». С 1991 по 1993 год Паула Стайлс работала консультантом по рыбоводству в составе Корпуса мира в Камеруне.

В 1996 году была выпущена компьютерная видеоигра под названием «Обитель зла» («Resident Evil»), где события происходят в населенном монстрами особняке. Герои там полигональны, пейзажи отрисованы, а в плане сюжета это один из первых образчиков «выживательного хоррора», построенного по модели классики жанра — игры «Один в темноте». «Обитель зла» породила ряд продолжений и три фильма по сценариям Пола Андерсона, с Милой Йовович в главной роли. Последний из трех, «Обитель зла: вымирание», явно испытал влияние картины «Безумный Макс». В заключительной игре серии, «Обитель зла — 5», действие происходит в Африке. Игра вызвала нарекания по поводу того, как там показаны внешние черты негроидной расы.

Автор нашего следующего рассказа пишет: «Я не раз слышала, что действие очередного фильма по мотивам „Обители зла“ будет происходить в Африке, и всякий раз хваталась за голову, представляя, сколько избитых клише в этот фильм попадет. А однажды подумала: отчего бы самой не поучаствовать в живописании африканского Апокалипсиса?»

Стайлс сделала героев добровольцами Корпуса мира, в котором довелось поработать и ей самой.

«К 1994 году, когда я покинула Камерун, заболеваемость СПИДом там приобрела черты эпидемии. А прожить среди эпидемии два года — это немалое испытание, — пишет она. — И когда я слышу рассуждения про зомби-апокалипсис, мне хочется рассмеяться. Так люди воображают катастрофу, но они не представляют эпидемии СПИДа. И я решила написать рассказ про эпидемию зомби, в котором иносказательно обрисовала бы эпидемию СПИДа. Этот рассказ не первый, навеянный печальной африканской реальностью. Думаю, и не последний».

Жандарм и прежде был тучен, а теперь его тело раздулось донельзя. Кожа, когда-то цвета темного шоколада — кстати, мы неплохо подзаработали на темном шоколаде на базаре в Яунде, — стала такой же зеленой, как замызганная военная форма. Судя по виду, он был из племени булу, живущего на юге, близ порта Дуала, у железной дороги, что ведет из Яунде. Он вышел на середину шоссе и стал размахивать руками — еще работала прижизненная привычка задерживать все проезжающие машины, якобы ради проверки документов, а на деле ради мелких поборов.

Водитель, мусульманин из племени хауса, всю дорогу крутил в автомагнитоле кассету «АББА». Перевалив холм, наше такси — серый «пежо» с десятью живыми пассажирами — влетело сразу всеми четырьмя колесами в обширную ямину, а через пару секунд под звуки «Dancing Queen» капот ударил жандарма под брюхо. Жандарм перелетел через крышу, грохнулся на асфальт позади машины и развалился на части. Водитель и не подумал тормозить. Ради плюющейся кобры и то разумней остановиться, чем ради зомби.

— Впечатляет, — заметила Джози, моя подруга — симпатичная блондинка, зажатая между мной и правой задней дверью.

Точнее будет сказать, что из-за тесноты она сидела почти у меня на коленях, но это далеко не так приятно, если продолжается целых три часа, в жаркий тропический день, в тесном соседстве с десятком других людей. Причем за все это время мы сделали всего одну остановку на полчаса: шестеро мусульман выбрались помолиться, а остальные — справить нужду.

— Да, впечатляет, если тебе нравятся разбросанные по дороге кишки, — заметил я. — Но лучше бы остановиться: а вдруг тот парень был мусульманин?

— Но ты же сам видел, что раньше он служил в жандармах. А значит, не мусульманин. Водитель правильно сделал, что просто переехал его.

Пока не разверзся весь этот зомби-ад, президентом Камеруна был южанин, а его предшественником — мусульманин-фулани с северных окраин. С тех пор мусульмане не ладят с правительством, причем иногда эти нелады оборачиваются настоящим кровопролитием. Камерун — страна особенная. Местный приятель-мусульманин как-то сказал мне, что его соседи-христиане — каннибалы, потому что едят кошек. Здесь добрый хозяин, поднося пиво гостю, всегда отпивает малость сам, чтобы показать: не отравлено. Удивительно еще, что водитель не развернулся и не переехал жандарма второй раз.

Мы с Джози были в такси единственными «нассара» — так здесь называют иностранцев. Я сам не белый, а американец китайского происхождения, но камерунцы особо американцев не различают, правда иногда меня просят показать кунг-фу. Увы, во мне шесть футов росту без обуви, и зовут меня Брюс. А камерунцы любят фильмы про кунг-фу. Здесь их много крутили, во всяком случае раньше.

Однако нет ничего хорошего в том, чтобы переезжать зомби-жандармов. Когда он рухнул на крышу авто, его кишки вывалились и теперь болтались у открытого окна, будто связка огромных сосисок, задевая плечо водителя. И воняли они дерьмом — в прямом смысле. Но водитель внимания не обращал — наверняка ему встречались вещи и похуже.

Миновав мост над заплывшей песком рекой, мы въехали в Маруа, столицу крайней северной провинции Камеруна. Если уж прятаться где-нибудь во время эпидемии зомби, то места лучше Маруа не найти. Город выглядит как иллюстрация к «Тысяче и одной ночи». Местные мусульмане, хауса и фулани, — зажиточный, дружелюбный народ со своей общинной организацией. Живут они в больших кварталах, обнесенных стенами, а улицы между ними обсажены деревьями. Стены из выбеленных или обмазанных цементом глиняных кирпичей, за стенами квартала — колодцы и фруктовые сады. Обычай жить раздельно спас большинство городского населения, плюс к тому очень сухой климат вокруг саванна, почти пустыня. Когда эпидемия только началась, мы просто заперлись и стали выжидать. Выходили, вооруженные до зубов, разве что за съестными и прочими припасами. Много ночей я, лежа в постели, слушал, как зомби скребутся и колотят в ворота из гофрированного железа. Поутру мы выходили, чтобы разбить им голову и сжечь трупы. Ночью с ними никто не связывается даже сейчас.

Машина прошла мимо главного таксопарка и выехала на просторную площадь, покрытую ровно утрамбованной красной глиной. На ее краю возвышался круглый холм, один из многих в здешних местах. Таксопарк окружали запыленные деревья с низкими длинными ветвями. Отсюда всего день пути на север до озера Чад, Сахара рядом.

Когда проезжали мимо парка, я заметил, как двое мужчин жгут собаку-зомби. Они пригвоздили ее копьем и жгли по частям, начав с хвоста. Оголенные ребра собаки блестели на солнце, горящий пес щелкал зубами и извивался, а мучители скакали вокруг. Я люблю животных. Мне жаль того, кем было это существо раньше, но то, во что оно превратилось, я и не подумаю спасать.

Водитель высадил нас у нашего кондоминиума в «безопасной» части города. Мы с Джози и остальные пассажиры кое-как выползли из такси. Размяв затекшие спины, мы с водителем принялись вытаскивать вещи из перегруженного багажника; он не закрывался, и его просто стянули веревками. Остальные пассажиры стояли вокруг и равнодушно смотрели на мачете, упаковки спичек и консервов — мы неплохо прибарахлились во время поездки на юг. Нассара всегда вызывают любопытство, что бы они ни делали, но в нашем багаже для камерунцев не было ровно ничего необычного.

Джози постучала в железные ворота, но, как часто бывало, никто не отозвался. Пока я подтаскивал мешки, она открыла сама. Водитель вновь упаковал разворошенный багаж, стянул кладь черными резиновыми лентами, вырезанными из автомобильных покрышек. Мы с Джози нередко шутили, что вся эта страна только и держится на резиновых тяжах, словно куча мешков. Поглядывая по сторонам, мы побросали свою поклажу за ворота и закрыли их.

Эпидемия разразилась во время прошлогоднего сезона дождей, и вирус попал в водопровод, но традиционная очистка саванны при помощи огня в декабре, в начале сухого сезона, сдержала распространение напасти. Рождественские праздники прошли почти спокойно. Но в конце ноября, когда стало теплее, там и тут снова возникли очаги болезни. Мы с Джози покинули столицу Яунде как раз вовремя.

Дворовые псы Куджо Первый и Второй бросились к нам в поисках ласки. Как и большинство камерунских собак, они были маленькими, едва доставали Джози до коленей. При виде их мне вспомнилась агония той зомби-собаки, которую жгли у парка. В кресле на крыльце лениво развалился наш рыжий кот. Кошки приспособились раньше других животных: поначалу и они заражались, но в меньших количествах, а потом приучились распознавать носителей заразы, в основном крыс, и держаться подальше. Теперь кошки предпочитали не выходить со двора. Наш дневной сторож Адамоу, дремавший в кресле по соседству с котом, наконец проснулся и сошел с крыльца, почесывая в затылке и зевая.

— Бонжур, Адамоу! — сказал я.

Тот кивнул, махнул рассеянно рукой и вернулся в кресло досыпать. Таскать тяжести он не слишком любил.

— Мы приехали! — закричала Джози в сторону дома — бетонного, одноэтажного и приземистого, похожего на ферму, с крышей из гофрированного железа, зарешеченными окнами и открытой верандой спереди.

Никакой экзотики, воспетой фильмами и книгами, — по сути, просто барак. По периметру выстроились шеренги ведер и тазиков для стекающей с крыши дождевой воды, оставшихся там с последнего сезона дождей. Во дворе был колодец, и в водопроводе вода иногда появлялась, но все реже и реже. Мы воду держали в больших канистрах и всегда ее кипятили перед использованием. Строго говоря, нужды в этом особой не было, вероятность непрямого заражения вирусом очень маленькая, да и газа на это уходило много, но никому ведь неохота стать как тот жандарм, просто окунув зубную щетку в сырую воду.

На крыльцо вышли двое наших. Насколько нам было известно, если не считать миссионеров, в здешних местах оставалось еще девять иностранцев: пятеро добровольцев из Корпуса мира, из них трое, включая нас, в городе, потом пара итальянцев, работавших с гуманитарной помощью, и молодая чета туристов, случайно оказавшихся здесь в то время, когда мир внезапно рухнул. Синди и Роджер решили остаться в своей деревне у Национального парка Ваза. Остальные, конечно, предпочитали держаться вместе. Ходили слухи, будто браконьеры заразили вирусом животных в парке Ваза. Представляете, каково повстречаться с зомби-слоном? Нет уж, увольте. Но Синди с Роджером зомби-слонов не боялись.

Как по мне, так дело все в Роджере: он социопат, псих и вообще дерьмо, а Синди просто за него держится. Она же до сих пор его девушка. Но ни я, ни остальные вмешиваться не хотели: мы и так понесли слишком много потерь, чтобы еще усложнять жизнь друг другу.

— Как Зомбивилль? — спросила итальянка Алисия, высокая тощая брюнетка, которая после начала эпидемии стала курить еще больше, чем прежде.

Зомбивиллем мы прозвали Яунде, по аналогии с конголезским городом Браззавиль.

Увы, вот уже восемь месяцев подобное прозвище заслуживал любой большой город, даже Маруа.

Мы с Джози переглянулись: в нашей поездке приятного было мало. В последний поезд из Яунде на Нгаондере мы попали просто чудом, и других в ближайшем будущем не предвиделось. Но друзья хотели услышать новости.

— Там обычная неразбериха, — ответил я. — Целые кварталы и районы уже под зомби, никто их не чистит. Все, у кого еще бьется пульс, попрятались либо сбежали, только мусульмане держат свою территорию и чистят вокруг. Центральный офис Корпуса вымели, но кое-какие лекарства мы все же сумели найти: хлорохин и мефлохин, кое-что из антибиотиков. Надеюсь, они еще не совсем просроченные.

— А как там дома дела? — спросил Сайлас, наш третий доброволец, громила лет сорока с чем-то, на вид типичный морской пехотинец.

Пару месяцев назад Сайлас попал в аварию на мотоцикле и сломал ногу, поэтому не смог поехать с нами. У него, как и у прочих, осталась дома семья, но до эпидемии он меньше всех интересовался новостями с родины. Зато теперь Сайлас, вынужденный из-за ноги сидеть дома, постоянно возился с коротковолновой радиостанцией, которую отыскал на базаре, сажал один аккумулятор за другим, пытаясь связаться со Штатами. Иногда ему удавалось установить связь с каким-нибудь далеким местом вроде Боснии, Сибири или Кейп-Кода, но большей частью он ловил только шум. Однако никто не говорил Сайласу, чтобы он бросил эти глупости, напротив, мы разделяли его надежды. С начала эпидемии я не получал известий из Сан-Франциско и ничего не знал о матери и сестре. По правде говоря, ждать было нечего, но надежда ведь умирает последней.

— В эфире тишина полнейшая. — Джози покачала головой. — Новостей свежих нет, а старые все скверные. Дела совсем плохи. Все то же самое, что тебе сообщили из Кейп-Кода. Ты ведь уже слышал, что зомби не любят соленую воду? В общем, последние новости были еще перед сезоном дождей, в конце февраля или в марте. Что там сейчас, никто не знает.

Сейчас уже январь. И если мы до сих пор ничего из США не услышали, то, скорее всего, и не услышим. Такой страны больше нет. Италии тоже нет. И остальной Европы. И обеих Америк. И Австралии. В смысле, там больше нет привычной нам человеческой цивилизации. Страны и континенты захлебнулись в потоке мертвых стервятников, разлагающихся, будто забытый на полке гамбургер, только чуть помедленнее.

А мы застряли в Западной Африке, в Камеруне, — без связи с себе подобными, с трудом и опасностями добывая средства к существованию, вынужденные пустить корни в стране, куда прибыли за приключениями на два-три года. Но теперь непохоже, чтобы нам когда-нибудь удалось отсюда выбраться, и даже прошедший год не помог преодолеть это потрясение.

Весь уклад жизни в Камеруне отличается от принятого на Западе, как небо от земли. Думаешь, что готов ко всему, со всем справишься, а потом приезжаешь сюда и… В общем, мягко говоря, справляешься не со всем. До эпидемии волонтеров-миротворцев нередко отправляли домой из-за нервных срывов. Увы, теперь срывы тоже есть, но оправлять некуда.

Остальной мир поддался зомби-чуме быстро и бесповоротно. Африка пока держалась. Она, колыбель человечества и цивилизации, во время зомби-эпидемии лишь пожала плечами и сказала новоявленным монстрам: «Что, и вам человечины захотелось? Становитесь в очередь». Когда-нибудь — может, не так уж и скоро, но через какой-то срок непременно — отсюда снова выйдут люди и заселят другие континенты, оттеснив прочие человекоподобные виды, на этот раз — гомо мортус.

Но до того времени еще далеко, а пока на дворе январь и Сахара дышит на нас желтым харматтаном, злым ветром, угоняющим дожди на юг и иссушающим все, включая зомби. Подходящее время для небольшой охоты на мертвецов.

— А у нас скверные новости, — сообщила Алисия. — Здешние, местного разлива.

Джози опустила глаза, поковыряла ногой красную землю. Выслушивать плохие новости ей не слишком хотелось. Я вопросительно посмотрел на итальянку, потом на Сайласа. Что толку увиливать, прятать голову в песок?

— С тех пор как вы уехали, от Роджера и Синди не было вестей. — Сайлас решил взять неприятное на себя.

— Извини, Брюс, — добавила Алисия. — Я знаю, вы о них тревожились.

— Но ведь нас не было целых две недели, — заметил я растерянно, чувствуя неприятное шевеление в желудке.

Мне бы сейчас не помешал хороший глоток джина «Гордон». Алисия с Сайласом больше ничего не сказали, только глядели мрачно.

— И даже с таксистами писем не передавали? — спросила наконец Джози, перестав разглядывать свои ноги. — Совсем ничего?

— Я хотел к ним поехать. — Сайлас покачал головой. — Но остальные уговорили дождаться вас. Куда мне, с моим костылем? У вас и опыт и связи здесь, а мы-то и беспокоиться начали всего несколько дней назад.

— Вот же гадство! — сказал я.

Джози промолчала. К чему слова, и так все понятно. В последние пару месяцев мы неплохо зарабатывали, зачищая очаги зомби-инфекции. Я приносил немало денег, никто не жаловался. Сайлас прав: нам проще всех будет выяснить, живы Синди с Роджером или нет. Так же как именно нас стоило отправить на разведку в Зомбивилль.

— Прямо сейчас не поедем, — заметила практичная Джози. — До заката всего пара часов, и слишком жарко. Отправимся завтра на рассвете.

Рассвет в этих местах в шесть утра. После девяти уже такое пекло, что делать ничего невозможно, в особенности здесь, на севере. А по вечерам лучше оставаться за стенами. Здешние придорожные бандиты в зомби превратились первыми, а гниющие мозги, как и у того жандарма на дороге, упорно цепляются за старые привычки. Конечно, будучи почти мертвыми, они шевелились не слишком быстро, но камерунские ночи очень темные. За шумом двигателя и не услышишь ничего, пока вонючки не подберутся вплотную.

Этой ночью мы с Джози просто спали. Сперва попытались немного подурачиться, но, уставшие до смерти, заснули почти в процессе. Перед рассветом, сразу после того, как первые крики муэдзинов воззвали с городских мечетей к правоверным, мы с Джози сели в буш-такси на Ле-Гран-Мартин. Буш-такси походили на молочные цистерны с прорезанными окошками и гораздо лучше выдерживали нападение зомби, чем обычные легковушки. По дороге видели, как из леса выбрался зомби-жираф и поковылял вдоль дороги. Теперь это была лишь жалкая пародия на живых жирафов с их величавой походкой. Похоже, тварь старалась нас догнать. Большая часть пятнистой шкуры болталась лохмотьями возле длинных ног, ободранных, иссохших и на вид хрупких, будто хворостины. Удивительно, как тварь еще могла передвигаться. С другой стороны дороги на низких ветвях разлегся прайд вполне живых львов; с безопасного расстояния они задумчиво рассматривали жирафа, но, вероятно, уже знали, что это за ходячее мясо, и предпочитали не приближаться. Пожалуй, вирус вполне способен спасти дикую природу от людей. Звери становились все смелее и все дальше выходили за пределы парка Ваза. Вот еще один повод убедить Синди и Роджера перебраться к нам… если еще не поздно.

В город мы приехали около восьми утра и сразу же получили предложение насчет работы. Прямо в таксопарке нас встретил местный субпрефект собственной персоной. Эту должность правительство ввело для мелких городков; в больших, как Маруа, имелся префект, хотя бы один мэр и вожди местных племен в придачу.

Субпрефект оказался англофоном из-за Яунде, с северо-запада, а значит, был типом еще более деловитым и пронырливым, чем даже мусульмане. Сноровистые и работящие жители двух англоговорящих областей, а с ними заодно и франкоязычный камерунский запад были не в ладах с восемью остальными франкоязычными областями. На юге в беспокойные времена, например во время президентских выборов, чиновников-англофонов нередко линчевали. Здесь, на севере, англофоны неплохо ладили с местными мусульманами: те и другие занимались своим делом, не конфликтуя с ныне вымершим федеральным правительством. Наверное, потому местные и не заменили субпрефекта здешним уроженцем. Давно ходила шутка: англофона никогда не изберут президентом, потому что он всех заставит работать, а работать никто не любит.

Завидев двух западных нассара, субпрефект просиял от счастья. Радуясь случаю поболтать по-английски, он тут же загрузил нас работой — мы даже не успели сказать, зачем приехали.

Предложенный заработок мог обеспечить нас деньгами за жилье месяца на два, а то и больше. Целых сорок тысяч камерунских франков, купюрами или товарами. Требовалось выжечь дом, наполненный зомби. Это может показаться удивительным, но люди по-прежнему использовали бумажные деньги. Припасов-то много в руках не унесешь, а в долг давать — так в аду, наверное, никто про долги и не вспомнит. Потому деньги оставались в употреблении — затрепанные, иностранные, непонятные. Разновидностью местной валюты были бутылки, которые люди еще приносили в бары, чтобы обменять на пиво и джин: до сих пор находились предприимчивые типы, производившие алкоголь. Субпрефект с жандармами мог бы выжечь дом и сам, кабы тот не находился в квартале племенного вождя. Нассара были лучшей кандидатурой для особо деликатных случаев истребления зомби: они чужие, в местную политику не суются. Поэтому нас считали людьми объективными, делающими свою работу надежно и без лишних вопросов.

Мы с Джози обсудили заказ. Конечно, хотелось прямиком отправиться к Синди с Роджером, но, строго говоря, после двух недель еще несколько часов разницы не составят. А вот деньги да и расположение субпрефекта нам пригодятся.

На рынке мы закупили керосин в старых пластиковых бутылках из-под пальмового масла, с красным осадком на дне. Любой нефтепродукт здесь процеживали через ткань, чтобы удалить пыль, но помогало слабо. Однако это важно для мотора, а для наших целей все равно. Зомби и в грязном керосине хорошо горят.

Всех подозрительных — и зараженных и живых — заблокировали в доме внутри квартала, и семь дней никто оттуда не выходил. Работа выдалась несложная: подожгли, понаблюдали, как горит, потом рубили и сжигали пытавшихся удрать зомби. Вышла одна неувязка, когда из горящего дома выскочила женщина с ребенком на руках. Мы чуть ее не зарубили, но оба вовремя закричали.

Зомби не способны разговаривать, да и вообще подавать голос. Они лишь издают особое кряхтение, когда выдыхаемый воздух шевелит голосовые связки.

Женщину и ребенка мы обтерли джином — это мой личный излюбленный способ справиться с заразой, поэтому я всегда таскаю с собой бутылочку, — после чего объявили очищенными. Местные мусульмане от такого бывали не в восторге, но, поскольку в процессе омовения пациент не пьянел, мирились с этим ради необходимости истребить вирус. После этого мать и ребенок снова получили право числиться в живых, и их увели кормить и отмывать по-настоящему.

Таким образом, свои деньги, полученные вперед, мы честно отработали. Сорок тысяч местных франков — чепуха, меньше сотни долларов США. Но поскольку здесь не прежние США, это приличные деньги. Уже поэтому мы могли бы вернуться в Маруа с чувством глубокого удовлетворения, если бы не пропавшие друзья.

Субпрефект вместе с парой жандармов лично проводил нас до места. Поскольку речь шла о нассара, он не решался сам взяться за дело, но догадывался о причине нашего приезда.

— Если там работа, плачу обычную цену, — пообещал он.

Чертовски щедрое предложение, однако в этот раз он платить вперед не стал, а поспешил убраться вместе с жандармами.

Субпрефекта можно понять, но нам, увы, придется обходиться без поддержки. Правда, если предстоит работа, без оплаты она не останется: выжженный дом стоит немало, ведь бетонные стены и железная крыша почти не пострадают.

Замок на воротах мы открыли при помощи мачете, потом осторожно двинулись внутрь, держа оружие наготове. Стояла подозрительная тишина. Убедившись, что во дворе никого, мы расставили вдоль дорожки от ворот к бетонному крыльцу бутылки с керосином, рядом положили спички. Способ действий мы давно уже отработали. Это как в компьютерной игре: заранее раскладываешь рабочие материалы на пути отступления, по которому, скорее всего, будешь пятиться, вопя и отчаянно стараясь избежать хватающих рук и клацающих зубов. Зомби медлительны и тупы, да и двигательной их активности хватает где-то на полгода. Но если уж они тебя заметили и выбрали в качестве цели, то не отстанут, пока ты не сожжешь их, не пригвоздишь к месту или хотя бы не собьешь со своего следа.

Для двоих этот дом слишком велик — им было там и неуютно и небезопасно. У начальства Корпуса вообще странные представления о безопасности, но сейчас это не важно. Да и раньше, пожалуй, никто об этом особо не волновался, и еще во время обучения я понял, что заботиться о себе надо самому. По сути, мы с Джози и сблизились на почве общих взглядов, довольно циничных, на деятельность нашего руководства.

Не поверите, но перед началом эпидемии мы числились в отделе общественного развития. Помогали местному обществу идти по тернистому пути цивилизации. А теперь вот неплохо управляемся с мачете.

В дом мы проникли, держа наготове клинки и спички и думая, что ничем нас не удивить.

Однако мы ошиблись.

Размеры здания позволяли дикой февральской жаре развернуться во всю мощь. В центре располагалась огромная гостиная, в которую выходили двери трех просторных спален, а четвертая дверь вела на заднее крыльцо, где стояли большие горшки из красной глины.

Посреди гостиной валялись обломки деревянной кушетки, а рядом — зомби, пригвожденный к полу железным прутом, проткнувшим грудь. Должно быть, в пол его вбивали кувалдой. Чтобы освободиться, зомби пришлось бы разорваться пополам, поэтому он только вяло скреб ногтями цементный пол и подергивался.

Я смотрел на него с минуту, но не мог узнать Роджера. Лицо чудовищно распухло от жары и перекосилось, кишки вылезли из лопнувшего живота. Наверняка он все две недели пребывал в этом состоянии. Узнал я его только по тенниске — наша учебная группа сама придумала украшавшую ее эмблему. Кроме тенниски, на зомби Роджере была обычная рабочая одежда Корпуса мира: джинсы и туристские ботинки. Многие миротворцы переключились на местный стиль: стали носить просторные хлопковые рубахи и сандалии, но Роджер этой моде не поддавался.

— О Санта Мария, Матерь Божья! — воскликнула Джози, опознавшая Роджера одновременно со мной.

Она переменилась в лице, будто ей стало дурно. Оно и понятно: во время учебы Джози целую неделю встречалась с Роджером, пока не выяснила, что это за тип. На учебе интрижки возникали быстро и так же быстро сходили на нет.

— Да уж точно, — согласился я, искоса на нее поглядывая.

Похоже, обойдется. Джози без лишних сантиментов способна поджечь бывшего дружка-урода, особенно если он стал зомби.

Тишина в доме вдруг показалась мне неестественной, будто кто-то прячется в засаде, затаив дыхание. Синди? Но если она тоже заразилась, то чего ждет, почему не нападает?

Среди гладких бетонных поверхностей звуки разносятся отлично. Поэтому я на цыпочках подошел к Джози и прошептал на ухо:

— Кажется, Синди где-то рядом.

— Думаешь, нужно обыскать дом? — так же спросила Джози.

Синди ее не любила — не могла забыть ту неделю на учебе. А Джози все не могла отделаться от чувства вины за эту самую неделю. Но мы оба — профи. Если Синди превратилась в зомби, Джози поступит с ней так же, как с любым другим из их компании. В этом я не сомневался.

— Конечно, — согласился я.

Всегда полагается проверять, не осталось ли этих тварей в очищаемом месте. Если пропустим — денег не видать. Да и кто-то ведь должен был пригвоздить Роджера к полу — кто-то, не желавший становиться его жертвой. Возможно, это была Синди, но это отнюдь не значит, что она еще человек.

На цыпочках мы прокрались к дверям в спальню: я впереди, Джози за мной, прикрывая спину. Привилегия мужчины — идти первым, хочешь ты того или нет. К тому времени мачете стали нашим любимым оружием: в умелых руках эти длинные тяжелые ножи весьма эффективны. Но у них есть недостаток: приходится сближаться с врагом вплотную. Если не соблюдать осторожность, можно попасть под брызги разных биологических жидкостей или заработать укус. А я не хочу подцепить инфекцию и окончить, как Роджер. Или тот жандарм на дороге из Нгаондере.

Вдруг ухо мое различает некий шум, и я замираю. Джози утыкается мне в спину.

— Что за черт? — шепчу я.

Джози почти прижимается к моей спине. Звук доносится снова. Это плач, тихий сдавленный плач, и идет он с другой стороны зала.

Прокрадываемся в комнату. Плач раздается из чулана: там кто-то прячется.

Становимся возле косяков, занеся мачете. Затем по сигналу Джози я распахиваю дверь.

Слава богу, что я не стоял в проеме. Ибо в ту же секунду кто-то вылетел из чулана, размахивая здоровенным копьем. Мы едва не зарубили его просто от неожиданности, но я вовремя узнал Синди. Я окликнул ее, она остановилась, обернулась, узнала нас и тут же принялась крыть на чем свет стоит.

— Эй! — крикнул я, пятясь, чтобы не попасть под копье. — Синди, потише! Это мы, Брюс и Джози!

Но она будто не слышала, так что нам с Джози пришлось скакать по комнате и увертываться от копья, пока я, изловчившись, не перерубил древко. Джози стукнула Синди рукояткой мачете по голове, та застыла, а мы тут же навалились и начали ее вязать. Тогда уж она поняла, что мы не зомби, — те жертву не связывают, а просто едят живьем. Синди залилась слезами, и мы перестали опутывать ее веревками. Вывели из дома, проверили задний двор и перед уходом подожгли все способное гореть. Забрали только альбом с фотографиями и связку писем, хотя не знаю, чьи они были.

В конце концов мы сожгли и Роджера. Вернее, это сделал я, а Джози в это время на крыльце возилась с Синди, пытаясь успокоить, а главное, не пустить в гостиную поглядеть, как я расправлюсь с тварью, недавно бывшей ее дружком.

— Роджер, ты уж прости, — сказал я.

Какой бы сволочью он ни был при жизни, но такого конца не заслужил. Никто из людей не заслужил. Я облил его керосином, кашляя от дыма, который уже валил из комнат. Бывший Роджер кряхтел и пытался укусить меня за палец. Поджечь его удалось лишь с пятой или шестой попытки. Даже когда его уже охватило пламя, он все так же негромко покряхтывал и бессмысленно дергался, потом наконец что-то важное лопнуло или вскипело в гниющем мозгу — и зомби застыл. Только потрескивал немного, догорая. Так Роджер умер второй раз, уже насовсем. По крайней мере, я на это надеялся. После этого я вышел на крыльцо, оставив двери открытыми, чтобы сквозняк раздул пламя поярче. Видит бог, не думал я, что моя работа в Корпусе мира приведет к подобному!

Синди мы обтерли спиртом, потом втроем вернулись к таксопарку, получили деньги от субпрефекта и взяли такси на обратный путь, только для нас троих. Ехать без попутчиков стоило дороже, но уж больно не хотелось сидеть в давке. Жара позднего утра выжимала из нас новый пот, проступавший поверх уже засохшего, а у Синди начался приступ клаустрофобии. Правда, на полпути домой она более или менее пришла в себя и не переставала нас благодарить. Лучше бы она держала свои чувства при себе, хотя бы до конца поездки, а тут принялась рассказывать, как Роджера укусила зомби-крыса, как он через пару дней изменился и как после этого две недели зомби-любовник гонялся за ней по всему дому. А уйти на улицу она боялась: вдруг снаружи другие зомби? Да уж, несладко ей пришлось. Немногим лучше, чем Роджеру.

По пути назад водитель завернул к себе домой забрать какое-то барахло, поэтому мы оказались на той же дороге, по какой недавно ехали со станции Нгаондере. Останки жандарма, сбитого такси, еще валялись, разбросанные по дороге. Даже слабо шевелились.

Внезапно мне до боли захотелось выпить, но джин мы весь извели на дезинфекцию. Придется домой добираться с пересохшим горлом.

— Аррете! — заорал я. — Останови, останови машину!

Водитель подумал, что я свихнулся, но машину остановил. Мы с ним еще не расплатились, потому вряд ли он удерет, оставив нас на шоссе.

— Что это ты придумал? — спросила Джози, выбираясь из машины следом за мной.

Синди не вышла, она сжалась в комок на заднем сиденье.

— Не оставлять же этого несчастного вонючку на дороге. — Я достал керосин и спички.

— А-а-а, — произнесла Джози, глядя на дергающиеся руки и ноги.

Собирать разбросанные части, рискуя подцепить заразу, мы не стали, просто каждую в отдельности облили керосином и подожгли. Хочется думать, теперь бедняге-жандарму легче будет упокоиться с миром. Если мне не повезет, даст бог, кто-нибудь окажет эту же услугу и мне. Только вот надеюсь, мне не придется проделывать этого с Джози.

Перевод Дмитрия Могилевцева

Адам-Трой Кастро

В ПРЕДДВЕРИИ АДА

Произведения Адам-Троя Кастро номинировались на несколько премий, в том числе на «Хьюго», «Небьюлу» и премию Брэма Стокера.

Он — автор романов «Emissaries from the Dead» и «The Third Clare of the God», а также двух иллюстрированных путеводителей по миру нежити, созданных в соавторстве с художником Джонни Атомиком: «Z Is for Zombie» и «V is for Vampire». Рассказы Адам-Троя Кастро печатались в журналах «The Magazine of Fantasy & Science Fiction», «Science Fiction Age», «Analog», «Cemetery Dance» и ряде антологий. Я включил его рассказ в сборник «Нежить» и напечатал в журнале «Lightspeed». Также им написаны сборники рассказов «A Desperate», «Decaying Darkness» и «Tangled Strings».

Как раньше, так и теперь люди разных культур по-разному рисовали себе загробную жизнь. Греки воображали залитые солнечным светом поля элизиума и бесконечный безумный мрак Аида, викинги — пир с пьяными драками и резней в чертогах Валгаллы. Данте представлял ад в виде колоссальной воронкообразной ступенчатой ямы. Наверное, страшные вулканы Средиземноморья породили образ подземного мира, наполненного огнем, а словом «геенна», которое теперь ассоциируется с преисподней, называли долину к юго-западу от древнего Иерусалима, где сжигали мусор и мертвых животных.

Но вряд ли кто-нибудь задавался вопросом о том, какое посмертие ожидает обращенных в зомби.

«Одна из главных „страшилок“ данного жанра в том, что мы, обычные люди, можем превратиться в отвратительные существа, противные нашей природе и способные на невообразимое, — говорит Адам-Трой Кастро. — Мы смеемся, когда герой лихо сносит голову неуклюже ковыляющему гнилому монстру, но склонны забывать, что этот гнилой монстр когда-то был человеком, и, быть может, не из худших. Стивен Кинг написал роман о бешеном сенбернаре Куджо, убивавшем людей. Но мы не можем ненавидеть Куджо, ведь он изо всех сил старался быть хорошим псом. Просто некая зараза изменила его, сделала опасным. Представьте, что ощутил бы Куджо, если бы к нему вернулась способность понимать, какое зло он творит? А что ощутил бы в такой ситуации человек?»

Твой убийца и спаситель, знавший тебя в настоящей жизни, плачет, исполняя свой долг. Прикосновение ствола винтовки ко лбу кажется нежным, как прощальный поцелуй. Твой убийца просит прощения, зовет тебя по имени, говорит, что ему очень жаль. Но ты не понимаешь слов, не узнаешь своего имени, не испытываешь благодарности за то, что он кладет конец твоему жалкому и страшному существованию. Он для тебя лишь преграда на пути; остатки инстинктов, которые только и руководят тобой, толкают твое гниющее тело к человеку, готовому окончательно умертвить тебя. Ты не пытаешься уклониться от пули, ибо просто не понимаешь, что это такое. Ты только страдаешь оттого, что не можешь добраться до цели, и стонешь от горя. Затем спаситель давит на спуск, мир наполняется огнем, и твоя голова разлетается осколками костей, брызгами мозга и крови. Со стены позади стекает все хорошее, чем ты был при жизни, и все гнусное и грязное, чем ты стал после первой смерти.

Твой бывший близкий друг утешает себя, говоря, что сейчас ты в лучшем мире. И здесь мы оставим его, пожелав всего доброго: если и не жить долго и счастливо, то хотя бы умереть не от этой же заразы. В его истории нет ничего необычного, таких историй тысячи. Но твоя еще не окончена.

Да и будет ли у нее конец? Ты просыпаешься в невообразимой дали под сумеречным небом, грязно-серым, будто засаленная, измызганная, давно не стиранная простыня. Ты наг, и от холода по твоей коже бегут мурашки. Ты мерзнешь, а значит, живешь. Ты голоден, но не тем тупым необоримым голодом, каким одержимы превращенные болезнью в тварей, не живых и не мертвых. Этот голод вполне человеческий, в нем есть ощущение пропущенных обедов и ужинов, от него в теле рождается дрожь. Его можно терпеть, он не доводит до отчаяния. Он неприятен, но все же намного лучше, чем голод живого мертвеца, грызущая, болезненная пустота, ужасный, могучий голод, способный поднять на ноги даже изувеченный труп.

Вокруг холодно, будто в пещере. Земля, на которой ты лежишь лицом вверх, кажется сухой и твердой, как бетон. В ней нет тепла. Такое впечатление, что ее никогда не касалось солнце, в ней не прорастала трава.

Но не жесткость этого ложа заставляет твое лицо исказиться от боли. Тебя захлестывает поток воспоминаний о том, кем ты был раньше, когда мир еще не превратился в кромешный ад, а потом сменяется воспоминаниями о каждом твоем шаге после того, как ты превратился в нежить. Ты вспоминаешь прежних знакомых, в которых потом видел лишь ходячее мясо, помнишь крики раненых. А ты при этом чувствовал лишь голод. Ты вспоминаешь, как раздирал пальцами рану на животе, истекающую горячей кровью, вспоминаешь, как твоя несчастная жертва умоляла прикончить ее, а ты все запихивал ее горячие внутренности в свой жадный нелепый рот. Ты вспоминаешь в точности, сколько кошмарных минут она прожила, а ты не видел в ней ничего, кроме мяса, даже когда она назвала тебя папой. Когда ее сердце остановилось, ты потерял к ней интерес и сидел рядом лишь потому, что не чуял поблизости другой живой добычи. Затем она встала, воскресла к не-жизни ходячего мертвеца с распотрошенными телом и душой. А ты ушел прочь. Ты видел, что она пытается следовать за тобой, однако отстает с каждым шагом, но не придавал этому значения.

Когда ты был шагающим трупом, питающимся теплой живой плотью, воспоминания тебя не мучили. Но чем бы ты ни стал сейчас, они догнали тебя, и теперь от них не спастись. Как и в прежние годы, ты уже не забудешь то время, когда у твоей жены рос живот и с ним росло обещание новой чудесной жизни. Не забудешь, как впервые взял на руки прекрасный теплый комочек, как впервые взглянул на крошечное личико дочери и ощутил, что тебя с нежданной силой захлестывает волна любви. Как изумился ее первой улыбке — она улыбнулась тебе, узнала тебя! Как счастлив ты был, когда дочь смеялась, бегая вокруг. Ее смех был лучше любой музыки. Затем мир стал адом, с небес посыпалась зола, все вокруг наполнилось чудовищной, бессмысленной жестокостью. Ты хотел спасти ее и себя. Жена умерла от обычной лихорадки, и после такой смерти ничто не тревожит покой усопшего. Измученная дочь заснула, а ты смотрел на нее и слушал, как четыре гнусные немертвые твари копошатся за хлипкой стенкой. Ты шептал тихонько, чтобы не разбудить, обещания уберечь ее от зла, не позволить ей превратиться в одного из них и самому таким не стать. А потом были долгие недели отчаянной борьбы за выживание. Твоя дочь после смерти матери все время молчала — до того дня, когда удача отвернулась и ты все-таки стал одним из них. И тогда твоя дочь сказала тебе «папа», перед тем как умереть от твоих рук и зубов.

Ты плачешь, пока усталость не лишит тебя сил даже плакать.

И лишь умолкнув, слышишь такие же рыдания, доносящиеся со всех сторон.

Стоять больно. Земля покрыта тонким слоем крупного колючего песка, прилипающего к подошвам, разъедающего кожу. Ты стряхиваешь его ладонью, но с каждым шагом он налипает снова. Ступня с противным хрустом вдавливается в злой песок. Тело не успевает возмещать тепло, высосанное колючей грязью через ноги. Кажется, в стоячем положении будет не так холодно, но воздух леденит еще сильнее земли. Он застоялый, разреженный, безвкусный, не насыщающий легкие.

Вокруг везде одно и то же — тусклая и холодная пустота. Серая голая равнина тянется до горизонта, а он кажется очень далеким, гораздо дальше, чем это возможно на земле. И не видно черты между землей и небом, ничто не ограничивает давящей пустоты. Нет ни возвышенностей, ни холмов — ничего, что помогло бы выбрать какое-то определенное направление. Хотя, если уж выбирать, кажется, будто с одной стороны виден приглушенный свет, и потому ты называешь ее восточной. Но возможно, это лишь обман зрения: взгляду отчаянно хочется уцепиться за что-нибудь.

В этом чистилище ты отнюдь не одинок. Насколько хватает взгляда, равнина заполнена многими тысячами людей: лежащих, сидящих в разных позах. Вероятно, они прибыли оттуда же, откуда и ты. Их забросили на равные расстояния друг от друга, в нескольких сотнях шагов, и каждый остается в одиночестве, не желая тратить силы на то, чтобы подняться и к кому-нибудь подойти. Многие плачут либо кричат, но большинство молчит, не решаясь подать голос среди ада, разверзшегося в голове.

К тебе приходит еще одно воспоминание — о человеке с разбитым пулей коленом. Его бесполезная нога, вывернутая под нелепым углом, была похожа на сломанную ветвь. Опираясь на винтовку, человек едва тащился по улице, усеянной трупами и мусором. Отчего-то лишь ты из всех тебе подобных еще мог идти, это сулило много приятного, и ты проворно ковылял, возвещая о себе протяжным стоном. Обреченный старался двигаться быстрее. Когда вас разделяло шагов двадцать, он оглядывался через каждый ярд, который умудрялся проползти. Когда осталось десять шагов, он стал выкрикивать непристойности и бессмысленные угрозы, обзывать тебя вонючим ублюдком. За пять шагов он начал отмахиваться сломанной винтовкой, словно дубиной, но это тебя не остановило. Приблизившись, ты получил прикладом в живот и повалился на спину. А человек закричал со свирепой радостью неандертальца, сумевшего вогнать копье в напавшего тигра.

Пока ты вставал, он прополз еще пять ярдов, но затем поник в изнеможении, тяжело дыша. Снова удар винтовкой, и ты снова падаешь, но на этот раз он успел проползти едва пару ярдов. Слишком поздно догадался сделать то, что следовало сделать с самого начала, — разбить тебе череп, чтобы разрушить мозг и тот страшный механизм, позволяющий мертвому двигаться. А теперь у него не хватает сил. Он лишь расквасил тебе нос, и твоя кровь, стекая на губы, смешалась с запекшейся на них кровью жертв. Ты снова упал и снова встал. А человек успел проползти не больше фута.

Новый взмах винтовкой, но сбить тебя наземь уже не получилось, ты лишь отступил на шаг или два. Совсем чуть-чуть.

Он уже не в силах был кричать, только шептал: «Мать твою!» Бросил винтовку, которой уже не мог размахивать. Пытался отбиваться голыми руками.

Невероятно, но ему удалось продержаться почти час. Выносливый человек, обреченный на жуткую смерть, упорно боролся за жизнь. Дрался отчаянно, и тебя, мертвеца, стало немного меньше. Но раны и увечья тебя не остановили, и усилия человека пропали напрасно. Зря он не сохранил последнюю пулю для себя.

Затем ты славно покормился. Начал с его лица. Он немного покричал, потом затих.

Вспоминая все, ты желаешь, чтобы в желудке оказалось хоть что-нибудь и тебя не тошнило бы пустотой. Теперь ты наконец понимаешь, отчего люди вокруг не торопятся приближаться друг к другу. Они терзаются воспоминаниями о тех, кого убили, чью плоть ели, воспоминаниями о любимых, доживших до страшного дня, когда близкий им человек сделался замогильной тварью, желающей утащить все живое в смердящую тьму.

С таким грузом на совести кто захочет смотреть в глаза другим?

Как и прочие, ты желаешь лишь сжаться в комок, остаться наедине с самим собой, погрузиться в ощущение собственного ничтожества и гнусности.

Но в конце концов одиночество становится нестерпимым и ты направляешься к ближайшему товарищу по серой холодной тюрьме — к бледной горе жира, сидящей в ста шагах. Она смотрит в твою сторону, видит тебя, идущего к ней, пересекающего пропасть шириной в сто шагов, но отворачивается и опять опускает взор в колючую грязь. Приблизившись, ты видишь: кожа ее столь же тускла и бесцветна, как небо, кроме тех мест, где паразитами прицепились комочки песка. Складка жира висит у нее на животе, словно она надела на талию громадный пончик. На руке старая татуировка, расплывшаяся в лиловое пятно, рисунка уже не разобрать.

Ты останавливаешься подле нее, она поднимает голову и смотрит на тебя глазами измученного существа. Ее тоской и отчаянием можно заполнить весь мир.

— Чего вы хотите?

— Что это за место?

— Ты что, новоприбывший? — Она издевательски смеется.

— Это ад? — спрашиваешь ты.

Она слегка меняет позу, и жирные складки колышутся сами по себе, словно живут отдельной от хозяйки жизнью. Наконец сила тяжести успокаивает их и они укладываются на место, словно трупы в штабель. Ты понимаешь, что она ждет твоего ухода, но какой смысл уходить: от перемены места здесь ничто не изменится.

— Я была медсестрой, — вдруг бормочет она.

— Что?

— Я была старшей медсестрой в доме престарелых, заведовала отделением, где содержались больные старческим маразмом. Там была их последняя остановка в жизни. Они уже прошли и стадию забывчивости, и стадию растерянности и неспособности справиться с простейшими делами. Прошли и не очень известную здоровым стадию агрессии, опасный период, когда неспособность понять мир и удержать под контролем хотя бы малую его часть вызывает вспышки злобы. Ко мне эти пациенты попадали уже забывшими, кем были и что потеряли. Большинство — совсем слабые, прикованные к кроватям, неспособные двигаться. Но всегда, всегда в моем отделении бывали люди шестидесяти и даже пятидесяти лет, достаточно энергичные, чтобы ходить. Иногда попадались и сорокалетние. Однажды поступил профессор, женатый на девушке лет на двадцать моложе, бывшей своей студентке. Ей пришлось наблюдать, как сильный и крепкий мужчина средних лет всего через два года после свадьбы превратился в старика. Физически он мог бы хоть каждый день бегать марафон. Мы позволили ему ходить по коридору туда и обратно, туда и обратно, туда и обратно. Всякий раз, проходя мимо, он так тепло и дружелюбно здоровался, но пока шел до конца коридора, забывал, что уже нас видел. Поймите, мы отдавали себе отчет, в каком он ужасном состоянии, и понимали, что он не заслужил такого. Но все-таки было приятно видеть его дружелюбную улыбку. Он же не был несчастлив. Он не догадывался, что находится в приюте, в отделении деменции. Считал, что это гостиница и ему нужно только отыскать дверь своего номера. Я всегда думала: если мне вдруг доведется умирать в этом отделении, пусть будет как с ним. Ведь это неплохо, когда единственная забота — найти свою дверь…

Зачем она все это рассказывает? Ведь ты спрашивал совсем о другом. Медсестра останавливается перевести дух, и ты уже хочешь заговорить, но она продолжает:

— Со временем ему стало хуже. Улыбка исчезла. Он забыл все, кроме потребности ходить по коридору из конца в конец, кожа на лице стала дряблой, обвисла, будто драпировка на кресле. Он больше ничего не искал, и в глазах не отражалось ничего, кроме желания сделать еще шаг. Потом его перевели в другое учреждение, и дальнейшая судьба этого человека мне неизвестна. А когда мертвые восстали и двинулись на нас, выражение их лиц было мне знакомо. Именно это выражение я видела у больных моего отделения. Потом мне случалось столкнуться с разными людьми. Они звали восставших «эти твари» или «ублюдки», но я всегда помнила о стариках из моего отделения, которые тоже все забыли. Они ведь не виноваты, что стали такими. Они просто искали то, чего у них больше нет и никогда не будет.

Вдруг она с трудом поднимает голову и заставляет себя взглянуть тебе в глаза.

— Может, кто-то из нас и был злобным ублюдком. Но в совершенном нами после заражения виновата зараза, а не мы. И если Бог не совсем уж псих, Он не покарает нас и не отправит в ад. И это не ад. Я в ад всегда верила и теперь верю. Я очень долго думала и пришла к выводу: это место вовсе не столь ужасно, как ад. Здесь нет и тени адских мук.

— Но тогда… Простите, я не понимаю, — бормочешь ты.

Она опускает палец в песок и одним сердитым движением очерчивает круг. Но промахивается: не может соединить начало и конец линии. Стирает борозду, чертит снова, и снова неудачно. И ты понимаешь: она уже давно пытается начертить правильный круг, что бы это «давно» ни значило в здешнем мире, но ей это не удается.

— После всего, что мы сделали… разве сможет небо принять нас? Те, кто там, вряд ли нам обрадуются.

— Но это же несправедливо! — невольно кричишь ты.

Она равнодушно кивает, затем снова принимается чертить.

— И того, что случилось раньше, мы тоже не заслужили.

Забыв поблагодарить женщину за рассказ, ты двигаешься прочь, шатаешься на ходу, ничего не видишь от ужаса и отчаяния. Все дальше и дальше, мимо объятых таким же отчаянием людей. Кто-то смотрит на тебя, кто-то нет. Некоторые выглядят полубезумными, некоторые подражают им. Безумие — логичный ответ на нелепую иррациональность этого места, на застывший здесь вечный сумрак разума и духа. Тебе хочется закричать на людей, поднять их, собрать армию и повести к свету на востоке, к раю, куда тебя никогда не пустят. Но ты понимаешь: никого ты никуда не поведешь. Ты даже никого не заставишь встать. Здесь все знают: они не чисты и не прокляты, но стоят на пороге проклятия, в преддверии ада.

Затем из ниоткуда возникает ярость: ты запрокидываешь голову и воешь в пустое небо. Ты знаешь, кому назначен этот яростный вопль, и тебе плевать. Случившееся — не твоя вина. И все собранные здесь — невиновны! Даже если человечество само сотворило эту заразу, если она была создана в каких-то тайных лабораториях, нельзя возлагать вину на всех пострадавших. Заболевшие виноваты не больше, чем собака, подцепившая бешенство, не больше, чем разумные, добрые люди, ставшие агрессивными из-за опухоли мозга. Ты не заслуживаешь этой страшной пустоты вокруг. Ведь это не наказание, это отказ назначить его. От тебя просто отмахнулись!

Ты кричишь, пока не выбиваешься из сил, затем стоишь, тяжело дыша и ожидая ответа. Но ответа нет. Совсем нет. Ты кричишь снова, вглядываясь в серое небо, пытаясь различить в едва заметной игре оттенков, настоящей либо кажущейся, лицо своего Творца — сердитое и безумное, доброе и милосердное. Ты хочешь видеть это лицо, хочешь увериться в том, что тебя слушают, что на твои слова и мысли обращают внимание. Может, Создатель изменит твою участь или попросту раздавит, разозленный твоей дерзостью и упреками Ему, Высшему Владыке. Ты кричишь долго — дни, месяцы, годы, может, дольше, чем ты существовал как мертвец, дольше, чем жил обычным человеком, но ничье лицо не появляется в небе. Ты по-прежнему одинок.

И снова ты опускаешься наземь, падаешь на колени. Как и все эти потерянные, отчаявшиеся люди, ты садишься в колючую грязь, чтобы года, столетия, эпохи вились прахом вокруг тебя.

Ты этого хочешь, и это самое страшное. Ты хочешь отчаяться.

Но небесный всемогущий ублюдок все же оставил тебе одно настоящее желание, сильное, способное поднять с колен.

Ты встаешь и шагаешь вперед, задерживаясь перед каждым попавшим под это небо, на колючий песок. Ты знаешь: их миллионы, может быть, миллиарды. Но тебе все равно, сколько их. Ведь у тебя уйма времени в запасе. У тебя нет ничего, кроме времени.

Она же была маленькой девочкой. Твоей родной дочерью.

Пока ты будешь ходить от одного потерянного к другому, могут рассыпаться в пыль горы и воздвигнуться новые. Но рано или поздно ты найдешь ее. Обязательно найдешь.

Перевод Дмитрия Могилевцева

Карина Самнер-Смит

КОГДА ПОБЕДЯТ ЗОМБИ

Карина Самнер-Смит — автор нескольких рассказов, один из которых, «An End to All Things», номинировался на премию «Небьюла». Ее произведения печатались в журналах «Lady Churchill’s Rosebud Wristlet», «Flytrap», «Challenging Destiny», «Fantasy Magazine» и «Strange Horizons», в антологиях «Children of Magic», «Mythspring», «Jabberwocky-3», «Summoned to Destiny», «Ages of Wonder» и «Why I Hate Aliens». Карина Самнер-Смит, выпускница Кларионского писательского семинара, сейчас подрабатывает продавцом в «Бакка-Феникс букс», книжном магазине фантастики и фэнтези в Торонто. По ее словам, в настоящее время занята работой над романом.

Концовка фильма Джорджа Ромеро «Ночь живых мертвецов» в нелучшем свете показывает человеческую природу, но не лишает нас шансов на выживание при пандемии зомби. Настает утро, мы видим отряды вооруженных людей, которые гонят нежить и сжигают на кострах. Однако в продолжении, «Рассвете мертвецов», мы видим, что эпидемию зомби сдержать не удалось, она распространяется все быстрее, она необратима, и следующее продолжение, «День мертвецов», уже повествует о мире, полностью захваченном зомби. Выживают лишь несколько разрозненных групп людей.

В такой ситуации печальный финал кажется неизбежным. Самнер-Смит пишет: «Однажды в споре об Апокалипсисе я пошутила: дескать, кому-нибудь следует написать рассказ о происходящем после триумфа зомби. Что будут есть зомби, когда живых людей совсем не останется? Что они станут делать, если больше некого заражать? Хотя, если подумать, смешного тут ничего нет, сплошная трагедия. Люди не просто умерли: мертвые, они бессмысленно бродят по обломкам нашего мира, не способные даже понять, что случилось, даже оплакать потерю всего того, что делало человека человеком».

Когда зомби победят, они не скоро осознают, что есть больше некого. Едва ковыляющие мертвецы — нелучшие разносчики новостей.

Пройдут долгие годы, прежде чем будут истреблены люди, засевшие где-нибудь высоко в горах, глубоко в лабиринтах пещер, в бункерах среди пустыни, в чащах непроходимых лесов, на кораблях, дрейфующих в океанах.

И затем — победа! Но зомби не будут сообщать о ней друг другу, не станут радостно кричать и махать гниющими руками. Они побредут, не замечая ни телефонных проводов, ни компьютеров, ни мобильных, ни радио. Пройдут мимо дотлевающего пожара без мысли подать кому-либо сигнал дымом, будут спотыкаться о разодранные простыни, но и не подумают сделать из них сигнальные флаги.

Зомби — это всего лишь зомби. Они могут только плестись, сами не зная куда, уныло и неуклонно. Но все-таки весть о победе разнесется по континентам и островам, и вестником ее станет голод. Нарастающий голод сообщит зомби о том, что есть уже некого.

Однако выводов они не сделают — будут все так же бродить в поисках живой человеческой плоти, чтобы пожирать ее и заражать. Лишь это желание им доступно, лишь оно останется с ними. Они ведь способны воспринимать мир только как охотничьи угодья, где бегает вопящее живое мясо.

Но там, где прежде обитало мясо, теперь пустота, и у зомби постепенно зародится удивление, конечно в меру способности зомби удивляться. Желудки, когда-то распертые плотью, опустеют и сожмутся, приникнут к хребтам, и мертвые в конце концов начнут слабеть без еды. Они будут водить затуманенными глазами по сторонам, испускать стоны и свист из легких, не способных дышать; будут выдавливать из них воздух, чтобы как-то выразить застрявшие в мозгу нечленораздельные вопросы.

Но отвечать некому. Искать некого — найти они могут только друг друга.

И скоро зомби выяснят, что мертвая плоть невкусна.

С победой к зомби придет тревога. Больше делать нечего, нечем занять себя.

Прежние их повадки станут бессмысленными, и ничто не принесет им удовлетворения. Никто больше не пугается, завидев, как они бредут по улицам, протягивая руки и воя. Они станут выламывать двери, лупить по уцелевшим окнам гнилыми ладонями, прятаться в реках и озерах, брести к замеченным на шоссе автомобилям. Но те встали здесь на вечный прикол, и никто внутри не завизжит от звона бьющегося стекла, а речную гладь не возмутят движения незадачливого пловца, пытающегося спастись. Некого больше хватать, утаскивать под воду. Когда двери подадутся под ударами, за ними не окажется никого, сжавшегося от страха.

Людей нет, не на кого охотиться, нечего пожирать. Они способны только шагать бесцельно, словно в поисках вождя. Но вести их некому. Даже идущий впереди других зомби не является вождем — он всего лишь идет впереди.

Зомби всегда одиноки, даже когда все вместе. У них осталась лишь одна потребность — переставлять ноги нескончаемо и упрямо. Мир велик, бродить по нему можно долго, даже если населяют его лишь мертвецы.

Победив, зомби не задумаются о будущем. Зомби-мамы не понесут новорожденных зомби-детей в гниющих руках. Друг друга зомби утешить не смогут, не смогут открыть для себя дружбу, для них останутся недоступными приязнь к близким, доброта, сочувствие. Они не смогут мечтать и чему-либо учиться, они не в силах и вообразить того, что им недоступно.

Они не смогут строить, ремонтировать машины, писать рассказы, петь песни. Не смогут влюбиться. Для зомби не существует времени. Есть лишь вечное настоящее, и в нем умещается то немногое, что зомби еще способны ощутить и воспринять: местность вокруг, унылый неотступный голод, потребность сделать следующий шаг.

Остатки человеческих построек станут разрушаться, рассыпаться в пыль. Выпадут стекла, обвалятся стены. Города сгорят, уйдут под воду, их захватит лес, поглотит пустыня.

Прежний человеческий мир канет в Лету, обратится в ничто, заполнится пустотой, будто глазницы голого черепа.

Когда зомби победят, они не испытают страха, не засмеются и не заплачут, не пожалеют об ушедшем. Земля будет совершать оборот за оборотом, снова и снова зимний мороз сменится летним зноем, солнце множество раз совершит положенный путь по небосводу, а зомби будут все так же бесцельно брести.

Когда зомби победят, они не уймутся. Так и будут стонать, выть и шипеть, пока не разложатся и не отвалятся губы, не распадутся голосовые связки. Зомби не смогут породить ни единой мысли, не поймут смысла слов, еще вырывающихся из их ртов, но тусклые, жалкие крохи сознания подскажут им: где-то рядом, но уже за недоступной гранью лежат воспоминания о том, кем они были. И потому зомби попытаются говорить, двигая полуразрушенными челюстями, скрежеща костью о кость, сами не понимая зачем.

Один за другим зомби падут. Когда изломанные ноги уже будут не способны шагать, нежить устелет собой улицы. Мертвецы будут катиться по лестницам, падать среди залов и спален, застревать за кроватями и в чуланах, в туалетах и ванных, не зная, не видя и не понимая назначения своих бывших жилищ, превратившихся в ловушки. Зомби погрузятся на дно морей и океанов, лягут в полях, заскользят по горным склонам, развалятся на части у обочин автострад.

Один за другим они перестанут двигаться, плоть и кости разрушатся, мышцы распадутся. И в тишине и неподвижности зомби, бессильные и ничтожные, по-прежнему будут одержимы голодом, смутной жаждой движения, а еще и тоской по отнятому у них. Будут полны того, что сами так щедро дарили нам.

Их будет терзать жажда покоя, прекращения всякого существования и движения, жажда спасительной темноты.

Жажда смерти.

Перевод Дмитрия Могилевцева

Мэтт Лондон

МОДЗЯ

Мэтт Лондон — писатель и кинорежиссер, живущий в Нью-Йорке. Он выпускник Кларионского писательского семинара, ведет колонку на Tor.com. Этот рассказ — его первая публикация. У Мэтта Лондона есть минимум три плана бегства на случай, если зомби захватят Манхэттен.

Самураи — воинское сословие в феодальной Японии. Они сражались в доспехах, существенно отличавшихся от европейских, и, как правило, без щитов. Пользовались двумя мечами — длинным (катана либо тачи) и коротким (вакидзаси либо танто). Наводили страх, поскольку имели право казнить по своему усмотрению любого простолюдина, блюли суровый кодекс чести «бусидо», обязывавший опозоренного самурая покончить с собой. Самоубийство называлось «сэппуку» и обставлялось как торжественная церемония.

Самураи оказали большое влияние на массовую культуру, на киноиндустрию в особенности. Там их следы можно увидеть повсеместно, от вестернов до фантастики. Например, знаменитые вестерны «Великолепная семерка» и «За пригоршню долларов» — переделки самурайских фильмов Акиро Куросавы. Его же работа «Три негодяя в скрытой крепости» в немалой степени вдохновила «Звездные войны», а шлем Дарта Бейдера — явное подражание самурайскому.

Наш следующий рассказ посвящен исследованию того, что же случится при столкновении высокопрофессиональных воинов-самураев с ордой зомби. Автор пишет: «Легенды изображают самураев почти сверхчеловеками, преданными и самоотверженными, но, конечно же, люди всегда остаются людьми. Я хотел изобразить героя, столь же порабощенного правилами и догмами, сколь зомби порабощены своей примитивной хищнической природой. В университете Нью-Йорка я изучал кинематографию и очень любил фильмы Куросавы, так же как и фильмы ужасов. Заметьте, у картины „Семь самураев“, в сущности, тот же сюжет, что и у большинства фильмов про зомби: герои укрепляются в избранном месте, решают свои внутренние проблемы и отбиваются от многочисленных врагов».

При создании рассказа главным источником Лондона была книга «Хагакурэ» — наставление о том, каким быть настоящему самураю, написанное в восемнадцатом столетии Цунэтомо Ямамото. Начинается «Хагакурэ» так: «Я постиг, что Путь Самурая — это смерть. В ситуации „или — или“ без колебаний выбирай смерть». Пожалуй, эти слова как нельзя лучше подходят для начала рассказа про зомби.

Такаси Симада наблюдал за лесом из окна хижины, где несли службу стражи. На опушке, у дальнего края рисового поля, бродили трое модзя. Такаси едва различал их силуэты сквозь туман и частый дождь: под густо падающими струями воды рисовые поля казались кипящими. Двое были мужчины в рубахах, покрытых запекшейся кровью, третий — женщина в бесстыдно распахнутом кимоно. Модзя медленно ковыляли по направлению к деревне. Для них не важно, пройти за день один ри или целую сотню. Мертвыми двигала жажда человеческой плоти, время для них значения не имело.

Зазвенела тетива, словно грубо и сильно щипнули струну сямисена. Просвистела стрела, рассекая дождевые капли, ударила мужчину-модзя точно в лоб, и его гниющий череп лопнул, словно перезрелая тыква. Модзя осел наземь, а его напарник, не заметив этого, по-прежнему ковылял к деревне.

В соседней хижине у окна неподвижно стоял Сэйдзи, зорко вглядываясь в пронизанный дождем туман. Такаси подумал: «Сэйдзи, наверное, восхищается своим прекрасным выстрелом. А может, задумался, спрашивает себя в который раз, что же заставило его отправиться в эту глухую деревушку и сражаться с монстрами». Все пришедшие в деревню самураи сомневались в смысле своей миссии, хотя никто сомнениями не делился. Самураю не подобает признаваться в слабости.

Наконец Сэйдзи опустил лук. Затем встал на колени, сосредоточился, достал стрелу из колчана, стачанного из заячьей шкурки, положил на тетиву, поднялся.

Когда модзя появились впервые, быстро выяснилось: погубить их можно, лишь поразив голову стрелой, копьем либо мечом. Такаси помнил удивление воинов, когда модзя продолжали идти, усаженные стрелами, будто еж колючками. Сэйдзи был совершенен в мастерстве лучника и не тратил зря ни единой стрелы. Когда появлялись лишь пара-тройка модзя, прочие самураи обычно позволяли Сэйдзи покончить с чудовищами.

Наблюдение за грациозными и плавными движениями Сэйдзи наполняло душу Такаси спокойной радостью. Удивительное мастерство! Сэйдзи поднял лук, древко стрелы стало продолжением взгляда. Сэйдзи вытянул руки спокойно, без напряжения. Пальцы изогнуты, слово держат пару крошечных чашечек с чаем.

Если бы на месте Сэйдзи оказался Такаси, пожалуй, и заколебался бы, не решаясь выстрелить в женщину. И понадобился бы друг, который положил бы ему руку на плечо, напоминая: это больше не женщина.

Натянувшая тетиву кисть раскрылась птичьим крылом. Изящное движение пальцев — и стрела помчалась к цели.

Идеальный выстрел! Стрела пробила женщине глаз, вышла сквозь затылок, вонзилась в глаз второму мужчине, также пробила голову насквозь и наконец завершила свой полет, воткнувшись в набрякшую влагой кору сиреневого дерева.

Такаси отвернулся, стараясь справиться с тошнотой. Интересно, чей же это дедушка, с почетом захороненный годы тому назад, встал из могилы? Чей отец замешкался, не успев убежать от модзя, и был осквернен?

В новое время старинные обычаи и честь стали призраками в сумрачных пещерах самурайских душ. Проклятие обрушилось на пять островов, никто не мог умереть без того, чтобы не восстать гнилым чудовищем, бездумно жаждущим человеческой плоти. Сейчас следовать кодексу чести — значит пригласить смерть за свой стол.

Эдо, Киото… Такаси было известно: крупные города все пали перед чудовищами. И эта деревенька оказалась бы беззащитной, но крестьяне знали, что в их сторону движется орда модзя, и успели обратиться за помощью.

Такаси они нашли в одной из лавок и взмолились, прося о защите. Что за нелепость! Чтобы выстоять против модзя, нужна армия. Но вокруг все гибло, и честь воина говорила: если уж погибать, то лучше в неравном бою, защищая слабых. Драться до конца все же почетнее, чем просиживать жизнь в трактире, упиваясь саке. Потому Такаси принял приглашение и отыскал несколько ронинов, согласившихся отправиться с ним.

— Будь начеку! — раздался голос Сэйдзи — и приветствие и просьба. — Мне нужно сходить за стрелами. Всегда лучше иметь запас побольше. Если увидишь цель — крикни!

Сэйдзи вышел из хижины и зашлепал по рисовому полю; дождь безжалостно хлестал по серому плащу. Подойдя к трупам модзя, Сэйдзи решил проверить их острием катаны. Такаси смотрел, удивляясь: никогда раньше он не видел, чтобы Сэйдзи обнажал меч. Такаси с удовольствием обменял бы двух любых защитников деревни на еще одного такого вот Сэйдзи. В его руках и нож для рыбы был опаснее, чем катана у кого-нибудь другого.

Несколько дней назад Исао, младший из самураев-защитников, с восхищением наблюдавший за бесподобной стрельбой Сэйдзи, спросил:

— Каждый ваш выстрел изумительно точен. Как у вас это получается?

— Просто, — ответил Сэйдзи. — Тебе должно быть безразлично, попадешь ты или нет.

Дождь прекратился, плеск воды на поле умолк, и Такаси вышел из хижины. У кромки леса Сэйдзи рассматривал выпущенные стрелы. Одна переломилась за два суна от оперения, и Сэйдзи сохранил лишь ее наконечник. Другая стрела, убившая двух модзя, осталась целой, следовало лишь счистить с нее кровь и грязь.

Сунув стрелу в колчан, Сэйдзи направился через рисовое поле назад, но вдруг замер, прислушиваясь, словно почуявший хищника олень у водопоя. По выражению его лица было понятно: в лесу есть некто, пришедший поохотиться на него, Сэйдзи.

Он повернулся, глядя в чащу. Такаси проследил за его взглядом и увидел среди деревьев на опушке коренастого бородатого мужчину-модзя в кожаном нагруднике, сапогах из оленьей шкуры, с коричневой повязкой на голове. Лицо мужчины было серым, глаза — цвета птичьего помета. У него не хватало зубов и левой руки, изо рта свисала тягучая струйка слюны, перемешанной с кровью.

Если бы не секира за спиной, Такаси не узнал бы в этом чудовище Минору, не поверил бы своим глазам. Бедняга Минору погиб первым, а теперь вот выбрался из-под кургана. Минору стоял, прислонившись к дереву, и мертвыми глазами глядел на Сэйдзи, разинув голодную пасть. У твари, в которую он превратился, не осталось ничего от добродушного весельчака Минору. Теперь это был только ходячий голод.

Сэйдзи занес меч, посмотрел вопросительно на Такаси: мол, ты не против? Такаси напомнил себе, что в этом модзя не больше осталось от Минору, чем в разоренном бандитами дворце от княжеского жилища. В теле Минору поселилась чужая злая душа. Такаси кивнул и отвернулся. Услышав глухой тяжелый удар — это отрубленная голова упала на землю, — закрыл глаза.

Сэйдзи подошел к хижине Такаси. В это время прибежал молодой Исао, заглянул в окно.

— Господа, скорее в деревню, скорее! — закричал он. — Эти крестьяне, они скрыли от нас, что еще есть хозяйства вдали от деревни. А теперь рассказали про дом в лесу, в двух ри. Крепкий дом за хорошей оградой. Там охотник жил, старик, он умер несколько лет назад. А еще говорят, там ружья спрятаны! Господин Тосиро хочет добыть эти ружья. Господин Такаси, господин Сэйдзи, ведь правда, ружья помогут отбиться от модзя?

Приказав двоим крестьянам занять посты в хижинах, Такаси и Сэйдзи пошли вслед за Исао к деревенской площади. На полях свободные от сторожевой службы мужчины и женщины копошились, скрючившись, погрузив руки по локоть в мутную воду. Невозмутимые, простодушные, невежественные, они привычно гнули спину, копались в грязи. Убогий народец, не умеющий толком ни веселиться, ни думать, ничего не знающий и не желающий знать. У них на уме только урожай, и уж тут они костьми готовы лечь, лишь бы запасти пропитание для своей семьи.

Дайсукэ, Тосиро и деревенский староста ожидали самураев у колодца на площади. Тосиро злился, кричал на старосту. И понятно: отчего раньше про ружья не сказал?

Зря кричал. Ясно ведь, раньше крестьяне боялись самураев больше, чем теперь модзя. Самураи приходили и брали силой что приглянется и были еще жаднее и страшнее теперешних оживших чудовищ. Банды ронинов жгли, грабили, насиловали, убивали кого хотели.

Дайсукэ собирался сходить за ружьями, но сегодня не получится: вечереет, скоро начнет темнеть. Тосиро с Исао предпочли бы пойти прямо сейчас — Тосиро из любви к авантюрам, Исао от страха. Молодой самурай не надеялся, что удастся продержаться еще ночь без надежного оружия.

Такаси согласился с Дайсукэ. К лесной усадьбе придется отправить не менее троих самураев, а так ослаблять защиту деревни ночью равносильно самоубийству.

— Глупцы! — крикнул Тосиро. — Как вы не понимаете? Из ружей можно убивать модзя на безопасном расстоянии. Мы потеряли Минори из-за того, что пришлось схватиться врукопашную. Ружья бьют дальше луков, и их следует добыть без промедления! Юноша прав: в темноте эти грязные твари — словно почуявшие мясо голодные псы. Ружья нам необходимы!

Такаси обернулся, надеясь попросить совета у Сэйдзи, — ведь он самый искусный воин из всего отряда. Но Сэйдзи уже покинул площадь. Споры о лучшей стратегии его не волновали. Он подрядился защищать деревню и теперь убивал подступающих к ней чудовищ, вот и все. Поэтому решение осталось за Такаси: он считался командиром, его голос — самый весомый. Такаси решил так: нужно ждать до утра, а на рассвете он, Дайсукэ и Исао отправятся в лесную усадьбу за ружьями.

Заходящее солнце расплескало огонь по западному хребту. Такаси прищурился. Силуэты чудовищ на вершине холма над деревней походили на пугала.

— Господин Такаси, господин Такаси! — закричал подбежавший запыхавшийся Исао. — Господин, опять беда с Тосиро! Он сказал мне, что пойдет к усадьбе один и принесет ружья!

Словно свинец в душу налили. Как же так? Потерять еще одного самурая — значит погибнуть заодно с деревней. А в одиночку Тосиро пропадет.

Такаси приказал Исао взять лук и занять место на укреплении рядом с Дайсукэ. Большинство крестьян поставил у реки. У воды модзя замешкаются, и крестьяне успеют разбить им головы копьями.

Такаси побежал к посту Сэйдзи, и вскоре оба, блестя сталью оголенных мечей, устремились к лесу.

Такаси чувствовал угрызения совести. Оставить деревню, когда столько модзя готовы напасть, под защитой одних крестьян, слабых и едва способных управляться с оружием — это почти как бежать с поля боя. И не подобающий самураю страх давил на рассудок, мешал сосредоточиться.

На пути через лес задержались лишь однажды: Сэйдзи прикончил модзя, запутавшегося в папоротниках у тропы.

— Повезло, — заметил Сэйдзи, вытирая лезвие. — Дошли почти свободно. Если удача не отвернется, возможно, найдем Тосиро живым.

В лесу была пора цветения: ветви вдоль тропы усеяны белыми, розовыми, желтыми соцветиями, роняющими капли чистой влаги. Как там, в деревне? Сумеют ли удержаться крестьяне на покинутых Такаси и Сэйдзи позициях, не сбегут ли, оставшись без командиров? Если не уйдут, понадеявшись на авось, если исполнят приказ в точности, тогда есть надежда продержаться до утра. Страх удавом сдавил глотку. Он, Такаси, допустил ошибку: следовало оставить Сэйдзи во главе обороны, а с собой взять Дайсукэ.

Но, честно говоря, Такаси страшился того, что поджидало в окутанном тьмой лесу. Когда рядом Сэйдзи, даже в такой обстановке намного спокойней. Но и оборона деревни значительно ослабела. Возможно, ружья и в самом деле удастся отыскать, и Тосиро окажется жив, и в деревню они успеют вернуться. Может, повезет и все обернется к лучшему.

Выйдя на поляну, они заметили у дальнего ее края дом высотой с обычную крестьянскую хибару, но раза в три длиннее, похожий на амбар. Сэйдзи осторожно двинулся в ту сторону.

— Я чую кровь! — предупредил Такаси, но Сэйдзи, не слушая, зашел внутрь.

Такаси задержался снаружи, осматривая деревья и принюхиваясь.

В доме на полу валялась посеревшая солома, на стенах висели дубленые шкуры. В углу виднелись запыленные соломенные матрасы. Кто-то крался вдоль дальней стены, едва различимый среди теней. Вот ухватился за крышку сундука, рванул. На пол грохнулся горшок, разлетелся на черепки. Человек вытянул из сундука длинный сверток и принялся разматывать.

— Тосиро? — позвал Такаси.

Коренастый самурай обернулся, обхватив руками приклады трех мушкетов. Он улыбнулся, сверкнув белыми зубами в сумраке, и расхохотался во всю глотку. Затем сплюнул на пол.

— Видишь? С таким добром мы точно всех модзя перебьем! А ты хотел, чтоб ружья здесь лежали да собирали пыль! Ха!

Такаси собирался было отругать упрямого глупца, но Сэйдзи предупредил:

— Нужно уходить немедленно! — Он бросился к дверям, но, едва приоткрыв их, быстро задвинул и даже подпер вилами, снятыми со стены. — Мы в ловушке! Их не меньше двадцати. Заряжай мушкеты!

Снаружи раздался вой и хрип. Гниющие кулаки замолотили по стенам, окнам, даже по потолку. Такаси показалось, что стоны чудовищ полны муки. Они страшно изголодались.

Каждый самурай схватил по мушкету, но Сэйдзи вырвал оружие из рук Тосиро:

— Нет времени учить тебя обращаться с этим!

Держа в каждой руке по ружью, Сэйдзи подбежал к окну, выстрелил, перехватил заряженный мушкет в правую руку, опять выстрелил и уложил второго модзя. Такаси стрелял в противоположное окно: там столпилось множество чудовищ. Пуля пробила одному глотку; тот лишь забулькал, продолжая тянуть руки в окно. Скрипнув зубами, Такаси разбил ему голову прикладом. Чудище рухнуло, но его место тут же заняло другое.

— Заряди! — Сэйдзи швырнул оба мушкета Тосиро, а сам обнажил меч.

Первым же ударом он сразил за окном троих. Такаси выстрелил снова, модзя упал — очередная песчинка в безбрежном море. Такаси отпрыгнул от окна, принялся заряжать. За его спиной Тосиро яростно орудовал шомполом. Зарядил — и Сэйдзи выхватил мушкет из его рук, прицелился через окно, выстрелил.

— Я тоже хочу сражаться, я тебе не слуга! — гаркнул Тосиро.

Сэйдзи выхватил ружье у Такаси, швырнул наземь. Ногой вышиб мушкеты у Тосиро — те покатились по полу.

— Забудь об этом! Теперь они бесполезны. Тосиро, Такаси, обнажите клинки в последний раз. Лучше уж умереть с мечом в руках!

В словах Сэйдзи прозвучало отчаяние, но, казалось, остальным оно прибавило сил. Такаси бросился к окну, принялся колоть, целясь в голову, пронзая мозг всякому модзя, что приближался. Тосиро с Сэйдзи не отставали. Они перебили уже десятки, тела кучами громоздились перед окнами, не давая другим чудовищам подойти.

— Ха-ха! — завопил Тосиро. — Мы воздвигли стены из гнилого мяса! Гнусно выглядит, зато приносит пользу!

Вскоре куча трупов у каждого окна выросла настолько, что проемы оказались полностью закрыты. В доме стало совсем темно, и стоны чудовищ доносились приглушенными. Однако гнусная вонь угнетала и давила, она пропитала одежду и волосы. От страшного запаха смерти тошнило. Даже Сэйдзи едва держался.

Такаси прикрыл нос:

Может, запах обманет их? Если выждем до утра, они могут и оставить нас, уйти, и мы будем спасены.

В глазах Тосиро блеснула радость, но Сэйдзи улыбнулся невесело:

— Простите, друзья, но уйти отсюда мы сможем лишь бездушными голодными чудищами. Я знаю.

Послышался новый шум — странный, непохожий на стоны и мычание модзя, и доносился он с потолка. Такаси вытер лезвие меча, посмотрел вверх. Дощатая крыша скрипела, прогибалась.

— Это ветер? — спросил Тосиро.

— Это они, — ответил Сэйдзи.

Крыша провалилась: вниз рухнула куча тел и щепок. Самураи закричали, щурясь от пыли, взмахнули мечами, полосуя гнилые тела, сыпавшиеся дождем. Черная кровь брызгала на стены. Усадьба превратилась в бойню.

Точные удары мгновенно уничтожали сыпавшихся сверху чудовищ. В ловком прыжке Такаси поразил одного в голову даже раньше, чем тот успел свалиться внутрь, но падающее тело вырвало меч из рук. Такаси потянулся за ним, шаря в темноте, глянул вверх и увидел над собой модзя на обломках крыши. В это время Сэйдзи крикнул, оттолкнул командира, и модзя упал на Сэйдзи.

Такаси наконец вновь взял в руку свой меч и бросился на помощь, встал над борющимися, стараясь отыскать голову чудовища. Модзя при жизни был совсем молодым, лет девятнадцати, но сейчас возраст мертвеца уже не имел значения. Тосиро ударил его в ухо.

Сэйдзи поднялся с пола, сжимая окровавленную левую руку правой, — модзя откусил мизинец и безымянный палец. Затем воин глянул с надеждой на Такаси. Тосиро отпрянул, ожидая, пока старший не решит, что делать.

Такаси всегда казалось, что Сэйдзи неуязвим, и вид его в таком состоянии — неспособным стрелять, едва в силах поднять меч — поразил командира, как удар в самое сердце.

Сэйдзи завыл. Выпрямился, потом рухнул на пол, забился в судорогах. Кожа мгновенно потемнела, сделавшись цвета воды на глубине, глаза помутнели, стали как грязный лед. Сэйдзи застонал, забормотал, и в этом скрежещущем стоне с трудом можно было разобрать одно слово: кайсякунин.

В посмертии у Сэйдзи не осталось и следа от волшебной, удивительной грации движений. Закоченелые ноги толкали его вперед, на каждом шагу он шатался и дергался. Руки болтались, растопыренные негнущиеся пальцы торчали. Меч остался на полу. Из разинутой пасти, с изуродованной кисти текла черная кровь.

Что сказал Сэйдзи напоследок? Кайсякунин? Когда самурай совершает сэппуку, кайсякунин стоит над ним с занесенным мечом. Когда меч самурая вспарывает живот, кайсякунин обезглавливает совершающего самоубийство, спасая от чудовищной боли. Быть кайсякунином трудно и опасно: почета нет, зато велик риск опозориться. Убить Сэйдзи, стать кайсякунином для великого воина, для друга…

Зарычав, Сэйдзи напал. Такаси взмахнул мечом.

Сколь бы искусен Сэйдзи ни был при жизни, его шея оказалась не крепче обычной человеческой. Голова покатилась в угол.

Стало тихо. Пугающе тихо. Такаси отпер дверь, осторожно выглянул. Кучи тел у окон, но никакого движения. Модзя исчезли.

Тосиро завернул мушкеты в одеяло, перевязал, вскинул сверток на плечо.

— Все же они могут пригодиться, чтобы убивать на расстоянии, — пояснил смущенно.

Такаси был слишком ошеломлен и растерян, и весь путь до деревни Тосиро шел первым. Удивительно, как он отыскивал дорогу в темноте, петляя между деревьями, перешагивая торчащие корни, и ни разу не натолкнулся на самое страшное, что может встретиться в ночи, — на модзя. Такаси все думал о Сэйдзи, о его совершенном, натренированном теле. Пришлось убить такого человека! Нет, не пришлось — Такаси решил убить и убил. Ведь можно было и спасти, придумать способ. В конце концов сохранить его в состоянии модзя до тех пор, пока не отыскалось бы лекарство от ужасной болезни. Рана-то была невелика, и даже потеря двух пальцев не помешала бы Сэйдзи оставаться совершенным воином.

К горлу опять подкатил жгучий ком тошноты, мерзкий холод отторгаемой желудком гнили. Как скверно все вышло…

— Неужели в этом мире не осталось чести? — крикнул Такаси в темноту, но ответили ему лишь доносящиеся издали ворчание и стоны. — Человек, подобный Сэйдзи, заслуживал большего. Тосиро, не подобало его рубить вот так, словно никчемный труп. Это бесчестье. Бесчестье!

Но тут же подумал, что не следует бежать от жизни и долга. Нельзя кончать с собой. Он поклялся, он обязан защитить крестьян.

Тосиро не слушал и глядел на дорогу. Наконец они вышли на гребень холма над деревней. А та исполняла свой последний долг перед людьми: ее пожар служил сигналом тревоги для еще живых деревень, тех, куда орда модзя направлялась сейчас. Дома полыхали, вился удушливый черный дым, пламя освещало бесчисленных модзя, толпящихся на улицах. Сражающихся людей видно не было. Наверное, все они уже стали чудовищами, неразумными голодными тварями. Исао и Дайсукэ тоже пропали.

При этом зрелище Такаси захлестнуло отчаяние. Он встал на колени, вынул танто. Медленно и осторожно развязал пояс кимоно, спустил его с плеч, сунул рукава под колени, чтобы наверняка упасть вперед.

— Тосиро, я поклялся защитить этих людей и не смог. Я совершил ошибку и должен заплатить за нее.

— Вы не виноваты, — отозвался Тосиро.

— Я решил уйти из деревни, и вот к чему привело мое решение. Тосиро, тебе придется стать моим кайсякунином. Когда я вспорю живот, пожалуйста, руби точно и быстро. Я не желаю воскреснуть одной из этих тварей. Когда я умру, иди в другую деревню. Ты умеешь быстро передвигаться в темноте. Возможно, еще успеешь предупредить людей о нашествии чудовищ.

Тосиро фыркнул, ухватил Такаси за ворот кимоно, встряхнул:

— Нет, я вам не позволю! Лучше уж погибнуть, сражаясь! Двое самураев с мечами в руках сильнее высокой волны! Мы унесем многих с собой! Может, даже сумеем кого-нибудь спасти!

Такаси посмотрел в глаза разозленному Тосиро. Да, Сэйдзи был велик умениями, но твердостью духа, пожалуй, Тосиро превзошел всех. Такаси протянул руку, и друг крепко ухватил ее, помог подняться на ноги. Обнажив мечи, оба медленно двинулись вниз по склону, полные решимости сражаться до конца.

Войдя в деревню, пошли осторожно, переступая мертвые тела, рубя попадающихся навстречу модзя.

— Несчастные крестьяне, — прошептал Такаси. — У них не было ни капли надежды…

— Такая у них судьба — страдать, — буркнул Тосиро и сплюнул…

На деревенской площади собралась огромная толпа модзя. Их тени скакали на земле, будто демоны. Сотни мутных глаз уставились на самураев.

Модзя бросились на свежую добычу.

Тосиро и Такаси взмахнули клинками.

Багровые отсветы пламени заплясали на отточенной стали.

Перевод Дмитрия Могилевцева

Марк Паолетти

ПЯТАЯ КАТЕГОРИЯ

Марк Паолетти совместно с Патрисией Розенмур написал романы «The Last Vampire» и «Vampire Agent». Также он автор романа «Scorch», на который его вдохновил опыт работы пиротехником в Голливуде. Его рассказы печатались в антологиях «Young Blood», «Book of Voices», втором томе «Horror library», «The Best Underground Fiction», втором томе «The Blackest Death», «Cold Flesh» и «Thou Shalt Not». Недавно он опубликовал рассказ в сборнике «First Thrills», собранном редактором Ли Чайлдом.

«Катрина» была ужаснейшим стихийным бедствием в истории США. В 2005 году во время урагана и последовавшего за ним наводнения погибло около двух тысяч человек. Но еще ужаснее оказалась человеческая некомпетентность, ограниченность и агрессивность. Инженеры не следили за дамбами, федеральные власти не сумели наладить спасательные работы и прекратить хаос. Беженцев, пытавшихся покинуть опустошенный ураганом Новый Орлеан, не пропускали опасавшиеся мародеров горожане, угрожая оружием. Директор Федерального агентства по управлению в чрезвычайных ситуациях Майкл Браун, политический назначенец, которому до того приходилось руководить разве что на скачках, превратился в посмешище, когда президент на всю страну поздравил его с «чертовски замечательной работой».

Большинство жителей США и представить не могли, что на улицах американского города будут валяться трупы. Марк Паолетти написал об этом так: «Я смотрел в прямом эфире по Си-эн-эн, как ураган „Катрина“ опустошает Новый Орлеан. Это было страшнее любого фильма ужасов. Меня потрясли разрушения и то, что хуже всего пришлось самым бедным. Первый набросок рассказа я закончил в один присест. Забавно, как быстро работается, когда тебя распирает негодование. Да, а еще дом в Сакраменто, где я провел детство, несколько лет назад едва не затопило. Я был в то время в Лос-Анджелесе. Поверьте, это очень невесело, когда посреди ночи вас будит звонок родителей и они с неподдельным страхом рассказывают, что всего в миле от них готова развалиться дамба».

Реми сидел в спальне и слушал, как ветер хлещет по стенам, а дождь полосует стекла. После заката пропало электричество, и Реми расставил в комнатах свечи. В целом оно не так уж и плохо лежать в озаренной свечами полутьме и прислушиваться к звукам бури, если бы не новости, выданные потрескивающим на шкафу старым приемником.

Пятая категория.

Страшнейший ураган при жизни нынешнего поколения. Ничего подобного никто из ныне живущих не видел. Но мэр и ухом не ведет, ничего не предпринимает, чтобы вывезти в безопасное место простых людей вроде Реми с Мартой. А сами они не справятся: в семьдесят с лишним на своих двоих далеко не уйдешь, нанять машину денег нет. Нищие старики, к тому же черные — да кому они вообще нужны?

Дом, старая одноэтажная хибара, стоял за обветшавшей плотиной, ниже уровня моря. Соседей поблизости никого. По радио передали: дамба, что на канале Семнадцатой улицы, под угрозой, на озере Пончартрейн сильный шторм. Если ту дамбу прорвет, эта не выдержит и минуты. Тогда хибара обречена.

Марта лежала, укрытая несколькими одеялами. Реми сел рядом. Ее глаза были закрыты, дышала она тяжело. Реми коснулся ладонью морщинистого лба жены: цвета кофе, он был влажен от пота. За полвека, с тех пор как они поженились, Реми нисколько ее не разлюбил. Даже сейчас Марта оставалась в его глазах столь же прекрасной, как и тогда.

Поглаживая ее по лицу, Реми прислушивался к треску помех и обрывкам радиоголосов. Уже прорвало много небольших плотин. Взбесившейся водой уносит даже крупные грузовики, срывает дома с фундаментов, размывает могилы и склепы, выбрасывая наружу мертвые тела.

Потом новости сделались вовсе непонятными. Кажется, кто-то говорил про оживающих мертвецов. Свидетели клялись и божились: так оно и есть, покойники кувыркались и корчились в потоке, а когда их выносило к высоким местам, выползали на сушу и вставали. И шли. Надо же, шли! Реми покачал головой: тут Марта не может подняться на ноги, а у них мертвецы ходят! Что за чушь!

— Мы справимся, все обойдется, — прошептал Реми, взяв Марту за руку. — Столько уже пережили и это переживем.

Марта тихо застонала. Ее болезнь длилась уже очень долго, так долго, что Реми почти забыл, как оно все было раньше. Рак яичников. Дурацкая, бессмысленная болезнь — ведь она началась, когда Марта уже давно не могла иметь детей. У них вообще не было детей. Но почему яичники, так и не сыгравшие свою роль, теперь принялись медленно убивать ее? Скверна уже проникла в живот, добралась до позвоночника.

— Милая, все обойдется, — повторил Реми и в растерянности умолк.

Если дамбу прорвет, его нынешние слова ровно ничего не стоят. Супруги совершенно бессильны, вокруг никого, а если кто и появится, то разве что полиция и пожарные.

Сверкнула молния, ярко осветив комнату. Жутко громыхнуло совсем рядом.

Прихватив радиоприемник, Реми поспешил по сумрачному коридору на кухню, где горели свечи. Вынул из ящика новый коробок спичек, пересчитал банки. Еды хватит на неделю, и это хорошо. А плохо то, что морфин, который Реми постоянно капал из детской пипетки Марте на язык, нынче утром весь вышел. И в больницу не позвонишь: обычный телефон не работает, а сотового позволить себе они не могут — слишком дорого. Да и кому звонить, наверняка в городе уже нет ни врачей, ни медсестер, все сбежали.

А без морфина Марте некуда деваться от боли, и та уже сделалась невыносимой. Иногда Марта получала передышку, и тогда она лежала спокойно, но внезапно боль возвращалась, и Марта тоненько кричала, стискивала кулаки, жмурилась, корчилась. Реми чувствовал ее боль как свою — ужасную, нечеловеческую.

Лишь тонкий жалобный стон — вот и все, на что сейчас способна Марта.

Реми заглянул в гостиную, посмотрел на саксофон в стеклянном ящике над камином. Инструмент висел там уже год, с тех пор как Марта из-за болезни лишилась голоса. Она больше не могла петь, и Реми перестал играть.

В прежние времена он порой льстил себя надеждой, что люди приходят в клубы на Бурбон-стрит послушать его виртуозные пассажи. Но в глубине души всегда понимал: они приходят ради Марты. Изящная, с осиной талией, затянутая в голубое платье, она выходила на сцену будто к себе домой, брала микрофон, и ее хрипловатый чудесный голос плыл сквозь прокуренный клуб под раздумчивый говор саксофона. Джаз, блюзы, псалмы, рок — она бралась за все и все делала своим. Марта действительно умела петь, и ее голос пробирал до костей, выворачивал душу наизнанку, лечил раненую надежду и воскрешал умирающую.

Все это было, но больше не будет. Никогда.

Чудесный голос Марты похитила раковая опухоль. Реми что угодно сделал бы, лишь бы его вернуть. Чтобы прекратить ее страдания.

Радиоприемник затрещал. Реми положил его на кухонный стол, покрутил ручку настройки.

— …Прорвало, — сообщил комментатор. — …Канал Семнадцатой улицы прорвало. Господи помилуй…

Реми похолодел от страха. Вот это и случилось. Нужно вытащить Марту на крышу. Да разве ему теперь справиться с таким делом? Их захлестнет волнами, смоет…

Вдруг его осенило. Он кинулся в чулан, оделся, как полагается в такую погоду, — поверх старого твидового пиджака набросил полиэтиленовую накидку, надел поношенные легкие туфли и галоши. Схватил лопату.

В это время до него донесся далекий низкий рокот, словно лавина танков ворвалась на поле битвы. Реми слышал танки в молодости, когда воевал в Корее. Рокот заметно приближался, стены и пол начали трястись, потом задрожал весь дом. Стекло ящика с саксофоном задребезжало и лопнуло, с потолка посыпалась штукатурка. Теперь солировала природа, ее рев стал таким густым и плотным, что казалось, его можно пощупать. Затем затрещало, грохнуло, затрещало снова, словно помехи из чудовищного приемника.

Дом заскрипел, однако не развалился, выстоял. Надолго ли?

Сверкающие молнии высвечивали несущийся за окном поток. Прокатилась черная волна, за ней другая, третья. Темная вода проникла в щель под дверью, намочила ковер. Снаружи она уже плескала о стены, затопила порог.

А затем Реми увидел кое-что еще.

Сперва он подумал, что сталкивающиеся потоки вертят груду мусора. Потом разглядел обнаженный труп, причем совсем не свежий, частично разложившийся. Похоже, размыто кладбище. Плоть на костях сморщилась, стала белее рыбьего брюха, глаза давно выедены червями, а нижняя челюсть, уже не прикрытая кожей, все хлопала, будто мертвец пытался пожаловаться на свое отчаянное положение. Его широкий рот открывался с удивительной регулярностью. Увидишь такое — и уж точно подумаешь, что по радио про мертвецов всю правду говорили.

Реми посмеялся над собой: да неужели он поверил в этот бред? Но труп вдруг вытянул руки и вцепился в подоконник. Реми обомлел от удивления, а мертвец уже выдернул себя из ревущего потока и со всего размаху вдарил гниющим лицом по стеклу. Брызнули осколки, в комнату хлынула черная смердящая вода.

Реми заслонился от летящих осколков, а мертвая тварь ухватилась за раму, подтянулась и поставила гнилую искривленную ступню на ковер!

Старик все никак не мог поверить своим глазам. Ведь это невозможно! По радио не врали — мертвецы ожили!

Тварь перетащила через подоконник вторую ногу, встала на ковер, а потом бросилась на Реми. Старик наконец опомнился и встретил ее ударом лопаты. Лезвие с размаху вошло в грудь, будто в мокрый мешок. Тварь отшатнулась, но потом снова шагнула вперед, испуская некий звук, что-то среднее между рычанием и бульканьем. Боли она явно не почувствовала.

Реми ударил снова, на этот раз целясь в голову, и гнилой череп взорвался фонтаном розовой жижи. Безголовое тело сделало еще шаг и упало, расплескивая набежавшую в комнату воду, которая уже доставала до щиколоток. Скоро зальет гостиную и спальню.

Подумать только, живой мертвец!

Ошарашенный Реми все же заставил себя собраться, закрыл дверь спальни и заткнул одеждой щель внизу. Хотя бы на пару минут это задержит воду.

Затем вытащил тумбочку на середину комнаты, забрался на нее. Стоять в полный рост не получалось — потолок был низкий.

— Милая, сейчас, я скоро, — пообещал Реми, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Подожди немного, держись изо всех сил, хорошо?

Марта жалобно застонала, вцепилась в одеяло. Действие морфина почти закончилось, и Реми сам чувствовал, как накатывает на нее боль — сжимает сердце, теснит грудь.

Конечно, с возрастом силы уже не те, но и дом от старости совсем обветшал, потолок растрескался. Под ударами лопаты тонкий слой штукатурки отваливался кусками, рвалась старая розовая изоляция на крыше, ломались источенные червями балки. Вскоре лопата пробила хрупкую черепицу, и в проломе показалось небо. Реми выполз на крышу, встал у каминной трубы. Дождь больно хлестал по лицу, ветер трепал накидку.

В лунном свете было видно, что вода уже заполнила все вокруг. Дом окружало бурное море, несущее массу разного мусора: вывернутые деревья, опрокинутые автомобили, разные вещи из разрушенных жилищ. При таких делах спасатели нескоро сюда доберутся, если доберутся вообще.

А потом сверкнула молния, и Реми увидел кое-что еще. В волнах бурного потока здесь и там виднелись дергающиеся силуэты. Среди мусора барахтались целые десятки оживших мертвецов вроде того, что ломился в окно. Тела выглядели жутко — гниющие, частично лишенные плоти, иные без конечностей. Некоторые пытались плыть, другие, у кого имелись ноги, шли сквозь воду, достающую до плеч, и все норовили выбраться на сушу. Сквозь шум воды доносился монотонный, бессмысленный стон. Реми понял: это стонут мертвецы.

Он опустил веки, стараясь сосредоточиться и найти выход.

С Божьей помощью можно собраться с силами и вытащить Марту наверх через дыру. Закутать в плащ от дождя, и мертвецы здесь, наверное, не достанут… Но дальше-то что? Если вода еще поднимется, с крыши уже деваться некуда. Да и морфин весь вышел.

Снизу, из комнаты, донесся крик. Марта кричала от боли. Реми вздрогнул. «Что делать, что? Что ты можешь еще сделать, старая развалина?»

Реми осторожно прошел по крыше, пытаясь осмотреться, но вода была везде: никаких путей к отступлению, кругом черный могучий поток, брызжущий пеной, равнодушный и безжалостный. Может, вода принесет поближе к дому что-нибудь большое и плавучее, способное выдержать двух человек? Но вокруг была только вода, в которой барахтались, будто лягушки, гниющие мертвецы.

Марта снова вскрикнула, и в ее голосе звучала такая боль, что Реми застонал от отчаяния. Сердце захлестнуло холодом и страхом — и родилась злость. В ярости он ударил по трубе, рассадив костяшки пальцев в кровь, закричал, и его вопль слился с криками Марты, со стонами, доносившимися из темной воды вокруг.

И вдруг Реми окутало чувство покоя и уверенности. Выход есть! Никогда бы не подумал. Уж не сошел ли он с ума, если замышляет такое? Но очередной крик Марты прогнал последние сомнения: лучше это, чем просто сидеть и ждать.

Мертвецам гораздо легче: они вон какие шустрые, да и боли не чувствуют. Хватило на того поглядеть, что ломился в окно. Дико представить самого себя таким же, но это, похоже, теперь единственный выход.

Сквозь дыру в крыше Реми пробрался назад в спальню, поставил ноги на тумбочку. Интересно, вернется ли к Марте ее голос, когда уйдет боль? Хор мертвецов доносился из-за стен, словно из оркестровой ямы. А может, мертвые способны не только стонать? Раз уж они сумели ожить, мало ли что они еще могут? Все может быть. Ну а вдруг они стонут лишь от смертной тоски и обиды на живых, что забыли их и больше не оплакивают?

Да пусть даже так — им с Мартой нечего стонать. Они всегда были и всегда будут вместе, при жизни и после.

Реми слез с тумбочки, подошел к Марте, наклонился, поцеловал в лоб. Она открыла глаза, полные боли.

— Ты мне веришь? — прошептал Реми.

Она медленно опустила веки. Да. Как всегда.

Реми кивнул и открыл дверь спальни.

Вода захлестнула щиколотки, обожгла холодом голени, затем колени. Она поднималась все выше, выше. Реми вернулся к постели, сел рядом с Мартой, погладил ее по лбу.

Должно быть, во всем виновата вода. В ней есть что-то такое, отчего ожили мертвецы. Как еще это можно объяснить?

— Закрой глаза, родная, — попросил он.

Но Марта не послушалась. Реми знал, что она тоже чувствует его страх и сомнения. Через полвека совместной жизни он ничего не мог от нее скрыть.

Она поняла, что сейчас произойдет. Протянула руку, тихонько прикоснулась, словно просила держаться поближе. Он склонился над ней, почти касаясь ухом ее губ, — и она запела. Так долго она могла лишь стонать, а сейчас запела.

От ее прежнего голоса — волшебного, виртуозного — осталась лишь тень. Но и такой голос, хриплый, искаженный болью, как и раньше, лечил раненую надежду и воскрешал умирающую, убаюкивал, погружал душу в забытье, полное веры в то, что смертоносная поднимающаяся вода подарит им двоим новую жизнь.

Перевод Дмитрия Могилевцева

Молли Браун

ЖИТЬ С МЕРТВЫМИ

Молли Браун — лауреат премии Британской ассоциации научной фантастики, автор романов «Invitation to a Funeral» и «Virus». Многие ее рассказы были опубликованы в журнале «Interzone», а также в антологиях «The Mammoth Books»: «Jules Verne Adventures», «New Comic Fantasy», «Новая антология юмористического фэнтези», «Future Cops», «Steampunk», «Time Machines», «Celebration», «Villains!» и ежегодниках «The Year’s Best Fantasy and Horror». Многие из них вошли в ее сборник «Bad Timing and other Stories». Молли Браун не только прозаик, но и сценарист, создающий фильмы про зомби. Она даже снималась в них. Несколько ее рассказов сейчас рассматриваются в качестве основы для сценария теле- и кинофильмов.

Одна из проблем составителя антологии на тему зомби — определить, где именно проходит граница жанра. Понятие «зомби» пришло к нам с островов Карибского моря. Тамошние зомби — это недавно умершие люди, воскрешенные колдовством и превращенные в рабов. Слово «зомби» активно использовалось в рекламной кампании выпущенного в 1978 году фильма Джорджа Ромеро «Рассвет мертвецов» и с тех пор ассоциируется главным образом с толпой безмозглой голодной нежити, убивающей живых и обращающей их в себе подобных. В последние годы, например, в фильме «Двадцать восемь дней спустя» или в видеоигре «Left for Dead», зомби уже не мертвецы, но агрессивно ведущие себя зараженные люди. Однако во всем остальном они мало отличаются от мертвецов Ромеро, и потому вполне справедливо именно так их и называть.

Но где же черта, отделяющая зомби от не-зомби? В этой серии антологий мы решили не стеснять авторов узкими рамками и представить читателям максимально широкий спектр оттенков жанра. Следующий наш рассказ немало этому способствует. Интересно наблюдать, как термин «зомби» проникает в повседневный обиход. Мы нередко называем так людей, упорно совершающих бессмысленные действия, или просиживающих жизнь у телевизора, или эмоционально заторможенных, исполняющих чужую волю, находящихся под чужим влиянием, пусть их и не заставляют убивать. То есть в нашем понимании зомби — это люди, способные двигаться, но, по большому счету, не хозяева самим себе. Следующий наш рассказ, повествующий о жизни тихого городка, рассматривает именно эту сторону феномена зомби.

Когда я сегодня гуляла в парке, Элис впервые за пять лет взглянула на меня с узнаванием. Прежде она была моей лучшей подругой. Мы учились в одном классе, расчесывали друг дружке волосы, обменивались одеждой, пока нам не исполнилось шестнадцать и не настала та ночь, которая все изменила.

Я плохо помню подробности, да и бог с ними. Суть в том, что была какая-то тайная вечеринка в подвале и там мы с Элис нанюхались белого порошка, думая, что это кокаин. Но это был вовсе не кокаин.

Дальше ничего не помню, а очнулась я в больнице. Все вокруг ахали, дескать, это просто чудо, что я выжила, ведь другая девочка умерла.

За пару месяцев до того в местной газете появилась странная заметка о парне, потерявшем сознание в нашем парке. Парня доставили в больницу, врачи констатировали смерть, тело перевезли в морг — а парень через несколько часов взял да и очнулся.

Тогда никто не придал этому случаю особого значения. Подумали, что врачи просто ошиблись, приняли за смерть состояние комы. Бывает ведь, хоть и не часто.

Но нельзя сказать, чтобы после мнимой смерти парень полностью пришел в себя. С тех пор он не сказал ни слова, а только таращился пустыми глазами, ничего вокруг не воспринимая. Обращались к какому-то из тех высоколобых экспертов, что знают множество заумных длинных слов. Он сказал, что после комы такое бывает.

Примерно то же самое случилось с Элис: сутки спустя она открыла глаза, но с тех пор не сказала ни слова, ни на что и ни на кого не реагировала, только смотрела вдаль на что-то видимое ей одной.

Через пару недель ее выписали домой: сказали, больше ничего поделать не могут.

Я еще болела в то время, но все же мне очень повезло, я ведь выжила, как все вокруг не уставали мне напоминать. Тем не менее я каждый день навещала Элис, сидела в ее комнате, говорила что-то, а она смотрела прямо перед собой, совсем меня не замечая. И всякий раз, когда я уходила, ее мать просила меня завтра снова прийти. «Ты же ее лучшая подруга! — говорила она. — Может быть, хоть у тебя получится до нее достучаться».

А уж когда Сэм Дженкинс, сорока девяти лет, сначала умер от сердечного приступа, а наутро очнулся, люди наконец заподозрили неладное. Доктора настаивали, что в этот раз никакой врачебной ошибки не было, он умер на самом деле! После тех двух случаев доктора с особой тщательностью подходили к вопросу о констатации смерти, чтобы ни малейшего сомнения не оставалось. Сэма Дженкинса проверили на этот счет всеми возможными способами и переправили в морг, только когда тело уже остыло.

А он все-таки взял и очнулся. Как и те двое, больше не говорил и никого не узнавал. Однако было и отличие: Дженкинс самостоятельно поднялся и пошел восвояси, как был, голый. Это случилось в четыре часа ночи, поэтому его бегства из морга никто не заметил, а он явился спокойненько к себе домой и улегся в постель рядом с женой.

Врачи было подумали, в морге что-то нечисто. Поэтому, когда умерла от рака Розмари Харольд, ее тело оставили в палате. Морг оказался ни при чем — наутро Розмари очнулась.

Затем люди подумали, что, наверное, в больнице завелось нечто этакое, и стали до последней возможности держать своих больных дома. Но и это не помогло: умершие у себя дома точно так же сутки спустя вновь открывали глаза.

В конце концов люди решили: дело в самом городе. Похоже, больше нигде такого не случалось, только здесь. И потому следующего умершего немедленно увезли в другой штат. Но мертвый ожил и там. Остаться ему не позволили: дескать, нельзя тратить деньги налогоплательщиков на живых мертвецов из другого штата, поэтому воскресшего привезли назад.

Таким образом, у нас собралась целая компания оживших мертвецов. Вскоре они повадились проводить время в городском парке: собирались к часу дня, иногда сидели на скамейках, повернув лицо к солнцу, иногда стояли неподалеку друг от друга. Когда смеркалось, расходились по домам.

О некоторых, например об Элис, живые заботились: мама всегда следила за чистотой ее одежды, расчесывала ей волосы.

Но остальные не всегда уживались с дорогими усопшими. Найдя покойного мужа в постели рядом с собой, вдова Дженкинса перебралась в другую комнату. Однако со временем ее стало раздражать присутствие в доме мертвеца, и она сменила замок. В результате незабвенный муж целыми ночами торчал на газоне перед домом. Тогда я впервые услышала, как люди назвали воскресших «зомби».

Всех этих кошмаров, которые показывают в кино, у нас, слава богу, не было: никто никого не кусал, ничего не ломал. Но когда вам не выплачивают страховку, это тоже достаточно скверно. Дженкинс застраховал свою жизнь, и вдова получила бы деньги, если бы он не вздумал воскреснуть. А так компания отказалась платить: Сэм Дженкинс не соответствовал ее определению умершего.

Мама Элис получила огромный счет из больницы: ведь дочь официально признали покойницей и ее долгое пребывание в больнице страховка не покрывала.

Потом случилась неприятность номер два: обвал цен на недвижимость. Вдова Сэма Дженкинса не могла платить за дом, купленный в рассрочку, и попыталась его продать. Но никто не желал покупать дом, на газоне которого прописался мертвец. Вдова пыталась представить дело так, будто это очень выгодно: стоит, дескать, день и ночь, воров отпугивает. Номер не прошел, покупать все равно никто не хотел.

Неприятность номер три: все сделались ужасно набожными и устремились в церковь. Но — и это неприятность номер четыре — довольно быстро поняли, что нет смысла молиться о допущении к райским кущам, если вместо этого все равно будешь болтаться в городском парке, и церкви вновь опустели.

Неприятность номер пять: не стало работы. Бизнес успешнее развивается в тех местах, где покойники мирно лежат в земле.

И тогда умирать начал сам город. Все кто мог поспешили уехать подальше. В конце концов здесь остались только мертвые и те, кто отказался их бросить.

Иногда я забредаю в парк и наблюдаю за ними. Это люди разного возраста, происхождения и привычек, однако, мне кажется, они неплохо себя чувствуют вместе.

В присутствии безмолвствующих покойников становится не по себе, но, когда видишь их всех сразу, это молчание странным образом успокаивает, пустые невыразительные лица кажутся серьезными и строгими.

Однажды я видела, как в парк пришел новенький — только что умерший и воскресший. Клянусь, в глазах остальных мелькнуло понимание и узнавание!

Пять лет назад в нашем городе жило больше трех тысяч человек. Сейчас не наберется и трех сотен. Живые продолжают уезжать, оставляя мертвых на произвол судьбы.

Когда некому одевать и причесывать покойника, он быстро становится ужасно неопрятным. Некоторые превратились в настоящие пугала, и тут появилась Хилари Френтцен. Прежде всего она построила навес, чтобы им было где прятаться от дождя. Затем учредила благотворительный фонд, чтобы собирать для них еду и одежду.

Да, мертвые тоже едят, только очень мало. Каждый день Хилари раздает им по ломтю очерствевшего хлеба, пожертвованного супермаркетом, смотрит, как подопечные откусывают раз или два, а затем крошит недоеденное и разбрасывает по земле для голубей. Птицам хватает — они ведь тоже мертвые, пару лет назад городской совет решил их отравить. Насекомые едят самую малость — парк еще и опрыскали инсектицидом. Потому перед уходом Хилари аккуратно собирает крошки.

Она пыталась кормить покойных овощами, из сил выбивалась, стараясь впихнуть в них полезную брокколи, но это они есть не стали. Зато когда она однажды, эксперимента ради, купила дюжину шоколадных кексов и принесла в парк, мертвые смели все до крошки. Хилари сказала мне, что кормить усопших шоколадными кексами каждый день для нее слишком дорого, но раз в месяц или около того она устраивает им праздник. Даже мертвые осы оживляются от запаха шоколада; кстати, еще и поэтому с шоколадными кексами не стоит слишком усердствовать.

Хилари очень злилась, когда заявлялись туристы, крутили на полную громкость «Триллер» либо орали что-нибудь вроде: «Они хотят не хлеба, они хотят наш мозг!» Но такое случалось все реже и реже, особенно благодаря тому, что власти штата перекрыли дорогу и расставили знаки карантина.

Преступность у нас совсем исчезла. В последний раз один воришка пытался украсть свинец с крыши мертвецкого дома, поскользнулся, упал и свернул шею. Так теперь и гуляет по парку скособочившись, уложив головушку на плечо.

Думаю, мертвые боли не испытывают. Навещая Элис, я всегда спрашивала: «Тебе бывает больно? Ты хоть что-нибудь чувствуешь?»

Но Элис никогда не отвечала.

Однажды я схватила булавку и вогнала глубоко в ее руку.

Элис чуть двинула головой, оторвалась от созерцания пустоты и взглянула на булавку.

— Ты ведь почувствовала? — спросила я. — Тебе больно?

Но Элис опять уставилась в пространство. Когда она поднялась, чтобы идти в парк, булавка по-прежнему торчала из руки. Я выдернула булавку, Элис ничего не заметила.

Кажется, мертвые не стареют. Питаясь кусочком хлеба раз в день и шоколадным кексом раз в месяц, они заметно похудели, но в остальном не изменились.

Я ожидала, что у них будут расти волосы и ногти, — они ведь еще некоторое время растут даже у нормальных, неходячих покойников. Но у этих ничего больше не растет. Оно и к лучшему: ведь сами они о своей внешности не заботятся, а где на них на всех набрать парикмахеров?

Кому в этом смысле повезло, так это Розмари Харольд: из-за химиотерапии она умерла без единого волоска на теле, даже ресниц нет.

Элис — одна из немногих в парке, кто носит нормальную одежду, а не лохмотья. Мать еще покупает ей обновки.

Первые пару лет мать водила Элис в магазин, но дело не обходилось без накладок. Продавцы не любят обслуживать мертвых и не разрешают им примерки. А один охранник — должно быть, насмотрелся «Рассвета мертвецов» — постоянно ходил по пятам и скалился. Но мать упорно водила Элис в магазин. Говорила, только там в дочери просыпается капелька рассудка: она понимает, где находится и зачем пришла. Как и при жизни, Элис сразу направлялась к самой дорогой вещи в магазине!

Но сейчас с этим покончено — магазин закрылся.

Когда-то в городе работали пять церквей, четыре кафе, шесть баров, два автосалона, три банка, две начальные школы и одна средняя, мотель, похоронное бюро и небольшой мясоперерабатывающий завод. Этот последний закрылся после того, как на полке в холодильнике открыла глаза и заморгала отрубленная голова теленка. Сейчас ничего этого нет, большинство домов заброшены.

На улицах полно бродячих котов и собак. За живыми среди них надо присматривать, они, бывает, нервничают.

Моя соседка взяла к себе мертвого пса. Когда я спросила зачем, соседка ответила: «Почему бы и нет? Проблем с ним никаких, он даже не лает».

Пять лет назад мне сказали, что я чудом осталась в живых. А три недели назад добавили, что действие чуда заканчивается. Мои органы отказывают один за другим, и все из-за единственной глупости, совершенной в шестнадцать лет.

Мне говорили, что нужно срочно уезжать из города, пока я еще жива. Зомби появляются только здесь, и если я умру в другом месте, то, по крайней мере, мне обеспечен вечный покой, а не эти дурацкие прогулки в парке.

Я знаю, что все так и есть. Но я знаю и еще кое-что.

С самого детства я лечусь у одного и того же доктора. Сейчас, кстати, он остался единственным в городе. И когда я навещала его в последний раз, он открыл мне маленький секрет.

Помните, я рассказывала: когда все только начиналось, одного умершего вывезли в другой штат, но он и там восстал?

Оказалось, мой доктор сопровождал тело. Он видел, как мертвый открыл глаза, и спросил: «Как оно, быть мертвым? Вы помните хоть что-нибудь?»

И к изумлению доктора, воскресший ответил.

— Он заговорил? — в изумлении спросила я.

— Единственный раз, потом замолчал. Оно и к лучшему. Я сам предпочитаю молчать о том, что от него услышал.

— Почему? Что такого он рассказал?

— Тебе следует знать одно, — ответил мой старый доктор. — После смерти можно попасть в места гораздо хуже, чем наш городской парк.

Сегодня я тоже была в парке. Один из мертвецов сидел на скамейке, Хилари Френтцен расчесывала ему волосы.

И почему мертвые не хотят причесываться сами? Целых пять лет я убеждала себя, что стану исключением: буду разговаривать, одеваться самостоятельно, есть овощи, делать простые вещи вроде элементарного ухода за собой. Но отчего-то со временем эти простые вещи кажутся мне все менее и менее важными.

Подняв глаза, я вдруг обнаружила, что стою лицом к лицу с Элис. И впервые за пять лет она посмотрела на меня так, будто узнала.

Перевод Дмитрия Могилевцева

Сет Линдберг

ДВАДЦАТЬ ТРИ СНИМКА ИЗ САН-ФРАНЦИСКО

Рассказы Сета Линдберга печатались в антологиях «Phantom», «Senying Death», «The Dark Side», «Brainbox», «Brainbox II», «Jack Haringa Must Die!», «Jigsaw Nation» и в журналах «Not One of Us», «Twilight Showcase», Gothic.net и «Chiaroscuro». Бывший редактор Gothik.net, он теперь работает системным администратором в Сан-Франциско, где, как указывает название рассказа, и происходит действие.

На фотографиях девятнадцатого века никто не улыбается. Люди сидят строгие, настороженные, смотрят в объектив сурово и холодно. Можно подумать, в те времена еще не научились смеяться, но дело в том, что тогда процесс съемки происходил очень долго. Держать улыбку такое длительное время было непросто. Двигаться тоже не следовало, и если человека можно попросить не шевелиться, то с животными сложнее. Один из пионеров зарождающейся фотографии решил, что лучший способ сфотографировать пару бродячих собак — пристрелить их и расположить трупы должным образом перед камерой. И действительно, на фото они вышли совершенно как живые.

Этот курьезный случай вплотную подводит нас к теме следующего рассказа. Он о снимках того, что кажется живым, но таковым не является. Фотографии соединяют нас с прошлым, которое в них остается неизменным, в то время как в нашей памяти оно постепенно расплывается и становится плохо различимым. С тех пор как была изобретена фотография, люди с маниакальным упорством собирают снимки, составляют альбомы и прячут их в надежном месте как предметы особой важности. А с распространением цифровой фотографии люди стали собирать архивы из сотен и тысяч изображений.

Но задайтесь вопросом: а что, если все это богатство исчезнет? Что, если на память о былом мире останутся лишь считаные снимки?

Следующий рассказ о такой коллекции. Как и на фотографиях девятнадцатого века, на этих снимках никто не улыбается.

Моя бывшая подружка часто меня упрекала: мол, всякую историю либо анекдот я начинаю рассказывать с середины, и бедняжке Мэй нужно задавать чертовски много вопросов, чтобы разобраться в сути дела. Я болтаю безудержно, меня несет черт знает куда, а ей приходилось направлять и подталкивать, чтобы я не слишком отклонялся от темы. Ну, тут уж ничего не поделаешь, я такой. Не получается у меня начинать сначала. Я вообще не верю в начало, ведь человеческая жизнь — штука протяженная во времени. Трудно сказать, было ли у нее вообще начало.

Я не имею в виду наше тело, которое честь по чести рождается в определенный момент времени. Речь идет о человеческом «я». Память не возникает в одночасье, так чтобы вчера никаких воспоминаний еще не было, а сегодня сколько угодно. Память о первых осознанных моментах жизни: лица родителей, запах во дворе. Потом эти картины тускнеют, уходят на задний план. Таких моментов мало, между ними никакой связи, и мы заполняем пустые места при помощи воображения. Это как фотографии: на лицах людей застыли выражения, каких в жизни не увидишь, ведь камера поймала и запечатлела их в движении, и приходится додумывать, куда эти люди шли и что делали.

Так и с этими фото, я про них уже говорил. У меня и в самом деле была эта пленка. Двадцать три кадра из Сан-Франциско, последняя пленка, которую я отщелкал и которую удалось проявить. Вершина моей карьеры фотографа-любителя и ее конец.

Кажется, в пленке должно быть двадцать четыре кадра, и почему у меня только двадцать три фотографии, я не знаю. Может, один передержал или недодержал, или с проявкой не получилось. Уже не разберешься. Пленку я потерял, остались только карточки.

1

Первый снимок: я вместе с Мэй и ее японской приятельницей по переписке, Киоко. Я выгляжу неуклюжим: наклонился вперед, словно хочу в объектив залезть. У Мэй выражение почти хмурое, Киоко чуть улыбается, отчего-то показывая пальцами «V». У меня вид совсем дурацкий: причесаться забыл, руки в карманах. Перед тем я положил руку на плечо Мэй, но отчего-то в присутствии Киоко ей это ужасно не понравилось. Поэтому я просто стою столбом.

Если присмотреться, за нами вдали Алькатрас — остров посреди залива Сан-Франциско. А за ним, в туманной дымке, берег округа Марин.

Да, этот снимок сделан еще до тех событий. Может, вы так подумаете из-за наших улыбок: мол, раз улыбаются, значит, все нормально, но не в этом дело. При виде направленного на них объектива люди улыбаются чисто машинально.

2

Это снимок знаменитых «Раскрашенных леди», викторианских домиков в старом Сан-Франциско, в парке посреди Вестерн-Аддишн. Слева, перед «Раскрашенными леди», народ валяется на травке, греется на солнце. Я в таких красивых домиках никогда не жил. Наверное, там здорово. В жизни «Раскрашенные леди» не такие красивые, как на картинке, но все равно приятно посмотреть.

За ними высится шеренга небоскребов и пирамида «Трансамерика». А справа виден столб дыма, поднимающийся из южной части города.

3

На этом снимке улыбающиеся Мэй и Киоко стоят в обнимку. Крупный план, так что даже видны следы от прыщей на лице Киоко. На Мэй надета старая серая тенниска с изображением группы «Севен секондз». Тенниска эта моя.

Позади видны прохожие. Наверное, фото сделано в Джапантауне, на Пис-Плаза, но я толком не помню.

4

Это портрет моего соседа, мистера Самтера. На нем старая синтетическая рубашка с пуговицами сверху донизу. Он стоит среди коридора, скособочившись, опираясь лишь на одну ногу. Голову наклонил, глаза открыты, одна рука сжата в кулак.

Когда я фотографировал, у мистера Самтера глаза были вовсе не красными. Я потом подумал, что «эффект красных глаз» — обычное следствие вспышки. Тогда я еще не знал того, что знаю сейчас.

Мистер Самтер заключен в стенах коридора, словно в рамке. Не видно, куда он смотрит, но я знаю, что перед глазами у него просто пустая стена. Я шел по коридору и увидел, как он стоит, глядя в никуда. Я его окликнул, он не ответил, тогда я и сделал это фото.

5

На этом снимке мой товарищ Брэдли, мы тогда жили в одной квартире. Он усмехается. Цвета приглушенные из-за вспышки. И у Брэдли тоже красные глаза, а еще куцая светлая бороденка. Смазанное пятно в руке — это бутылка пива «Миллер дженьюин драфт». Из всех алкогольных напитков Брэдли потреблял исключительно «Миллер дженьюин драфт». Скажем, «Миллер лайт» либо «Миллер хай лайф» и в рот не брал, только «МДД».

Брэдли всегда был со странностями. Мы устроили в нашей квартире вечеринку, там я его и сфотографировал. Вскоре после того вечеринку пришлось заканчивать: соседи пожаловались на шум.

6

На этом фото Мэй, она почти смеется. Мэй эту карточку ненавидела больше всего, а по мне, так очень мило она здесь выглядит.

Штука в ее руке, скорее всего, тоже бутылка пива. Не помню, какой сорт Мэй пила. За ней видно окно нашей с Брэдли квартиры. Из нее открывался хороший обзор на западную часть города, но на фото этого не заметно.

Да, пятно и трещина сбоку — от моих пальцев. Слишком часто они брали и вертели это фото.

7

А вот групповой снимок. Многих я уже и не помню. Парочка сбоку — друзья Мэй. Двое парней в вылинявших теннисках с компьютерными логотипами — мои друзья. Конечно, Мэй, Киоко и Брэдли заметить нетрудно. Меня на снимке нет, я держал фотоаппарат. Не могу точно сказать, где снято, но, кажется, на вечеринке в моей квартире.

8

Смазанное фото Киоко. Она стоит в гостиной, рука поднята, пальто висит на одном плече. Голова чуть запрокинута, рот приоткрыт, но это не слишком заметно. Я подстерег Киоко, когда она надевала пальто. Черная пухлая штука на заднем плане — это диван. Мы с Брэдли купили его, когда налоговая нам деньги вернула. На снимке диван выглядит не очень, но он был по-настоящему удобным.

Думаю, фото получилось таким расплывчатым потому, что Мэй проходила мимо и нечаянно толкнула меня. Это фото я сделал как раз перед тем, как мы отвезли Киоко в больницу.

9

Эти большие кирпичные здания — главная больница Сан-Франциско. Видно, что парковка забита машинами, у входа толпа. Я снимал с другой стороны улицы, с Потреро-авеню.

10

А это приемный покой в больнице. Видно, что помещение забито до отказа. В углу стоит парень в синем, охранник. Он потом на меня разозлился. А сбоку на снимке видна Мэй, она склонилась над чем-то непонятным. На самом деле это спящая Киоко, в кадр попало только ее плечо и кусок ноги. Она заснула прямо посреди зала.

В углу сверху виден телевизор. В его сторону смотрят четверо, но один просто уставился в никуда, в пустоту. Его голова чуть иначе повернута, чем у остальных. Но заметить это сложно, нужно держать фото близко у глаз.

Если память меня не подводит, это последний раз, когда я видел Киоко. Хорошая девочка со странным чувством юмора. Я даже и описать толком не могу, в чем странность. Наверное, это обычное дело для людей, которым английский не родной, — понравится какое-то слово, его и употребляют к месту и не к месту. У Киоко таким было слово «шепоток». Вставляла его везде, кажется не вникая особо, что оно значит. Просто нравилось, как звучит.

11

На этом фото мы втроем с Брэдли и Мэй в забегаловке «Джек ин зе бокс», на Бернал-Хайтс, — это к югу от центра, но официально еще не в пределах Южного Сан-Франциско. В том районе много складов и прочего такого. Мэй глядит в окно, но на снимке не видно, на что именно. Наверное, просто на улицу. Там, на противоположной стороне, то ли «Макдоналдс», то ли другое заведение в том роде. И по улице движение оживленное.

Позади Брэдли стоит человек в странной, скособоченной позе, почти как мистер Самтер. Но в то время я ничего странного в нем не заметил, — наверное, он случайно получился в такой нелепой позе, на полушаге.

12

А на этом снимке запечатлена автокатастрофа, случившаяся прямо под окнами моей квартиры. Четыре машины налетели друг на друга. Видывал я аварии, но такую жуткую впервые. Обычно при аварии на дороге торчит пара мятых машин, а вокруг стоит куча народу и ругается. В этом случае все не так. Здание слева — дом, где я жил. Разбитое окно в кафе, где я любил заказывать двойной моккачино со взбитыми сливками — идеальная смесь шоколада и кофе. Я и сейчас по нему очень скучаю. Пожалуй, чуть ли не больше, чем по всему остальному.

На снимке видны только три машины: две из них горят и дым заслоняет четвертую. Сбоку стоит Брэдли с глупой улыбкой, рядом с ним пара копов. Если присмотреться, у одного в руке заметен пистолет. Не припомню, чтобы в то время пистолеты у копов бросались мне в глаза, но раз на фото он виден, значит был.

Одна из машин, которую выбросило на тротуар прямо под разбитое окно кафе, — «понтиак-бонневиль». Модель и цвет почти такие же, как у моего старого «бонневиля». Я на таком ездил, когда жил на Среднем Западе.

13

Фото соседской двери. Обратите внимание на царапины. Думаю, дверь металлическая. Тот, кто молотил по ней голыми руками, наверное, был здорово не в себе, и даром ему это не прошло.

На двери рождественские украшения, но это не значит, что снимок был сделан накануне Рождества, а лишь то, что наши соседи были те еще чудаки. Я их видел всего пару раз, даже по имени не знаю. Вроде неплохие были люди. Не считая той странности, что в декабре они вешали на дверь рождественские украшения, но даже к маю не думали снимать.

14

На этом фото Брэдли и мистер Самтер. К счастью, почти вся кровь на снимке принадлежит последнему. Этот подонок чуть не погубил нас с Брэдли! Прятался за мусорным баком, а потом выскочил и попытался впиться ногтями мне в лицо. К счастью, мы были настороже. Запах от них жуткий, заметен издалека, да и к тому времени уже второй день как отключили электричество и в городе творилась всякая чертовщина, так что нервы у нас были натянуты как струны. А может, нам просто повезло.

Так или иначе, Брэдли уложил бедного мистера Самтера и присел рядом на корточки. Вид у него здесь возбужденный и радостный. На самом деле мы не так уж и радовались, камера просто поймала его ошалелую улыбку. Кажется, что у мистера Самтера все мускулы напряжены, у этих тварей всегда так. Вы только гляньте на его шею — ужас как перекосило.

15

Солдаты Национальной гвардии курят на Филморском мосту, что над Геари-стрит. С другой стороны улицы и за мостом видны разрисованные граффити дома, и тот маленький, но знаменитый блюз-клуб. Думаю, гвардейцы следили, чтобы мы не слишком уж мародерствовали. Да, теперь кажется, сходить на добычу было бы неплохо, даже очень. Но в то время никто из нас про такое и не думал.

На стойке лежат газеты, можно различить заголовок «ХАОС!». Отчего все это происходит, газеты и радиостанции объясняли по-разному. Кто-то говорил про вирусы, про неудачные биологические эксперименты, кто-то ссылался на Божий гнев, кометы и пришельцев. В общем, я не знаю. Наслушался всякого и все равно ничего не понял. Когда кругом неразбериха, люди горазды выдумывать ерунду.

В тот раз мы вместе с Мэй направлялись к перекрестку, хотели зайти в тамошний магазин, кстати очень неплохой, и проверить, работают ли телефоны. Связь была, но очень нестабильная, появлялась и тут же пропадала. Мы думали заглянуть еще в супермаркет в квартале отсюда, но гвардейцы засели на парковке. В нескольких кварталах, на Эдди-стрит, был другой супермаркет, но я там никогда не бывал. Говорили, что там неладно, и я предпочитал не соваться в незнакомые места.

16

А это мы с Брэдли держим наше грозное оружие собственного изготовления. В то время я очень жалел, что не принадлежу к подвинутым на оружии чудикам, как мой кузен из Огайо. Хотя, скорее всего, он уже превратился в монстра и свою ненаглядную самозарядную винтовку АР-15, которую «правительству никогда не отнять», использует просто как дубину.

Видите, изделие Брэдли ярко раскрашено. Он вбил себе в голову, что монстров привлекают яркие цвета, как быков, что-то типа того. Идея такая: раз они уже не люди и вместо человеческого рассудка у них только звериная хитрость, инстинкты и проворство, значит в них должно сильно проявляться животное начало. Мысль хорошая, но на практике работала не очень. Хотя однажды монстр все-таки растерялся при виде этой штуки, и мне как раз хватило времени, чтобы размозжить ему башку.

Я орудовал своей битой «Луисвилл слаггер». Знаете, когда я приехал в Сан-Франциско, думал: встречу здесь парней, которые тоже этим увлекаются, по субботам мы будем собираться в парке, покидаем мячи под ласковым калифорнийским солнышком. Увы! И с ласковым солнышком туго, туман да туман, да и парней особо не видать, всех работа заела.

Так что бита моя пошла в ход, только когда началось все это безобразие. Но зато теперь уж она отдыха не знала.

17

Что на этом снимке происходит, сказать трудно. Я на бегу щелкнул. Видите яркие желтые пятна сбоку? Думаю, это вспышки выстрелов. А размытое пятно слева — кто-то еще удирает вроде меня.

Гвардейцы выкинули нас из квартир, посреди улицы толпа. Тогда эти твари и напали, да так быстро — прыгали, словно гепарды в стадо антилоп. Я видел, как двое прямо разорвали женщину пополам, прежде чем гвардейцы начали стрелять.

Палили они в толпу. На нас им было плевать.

18

Это фото совсем размытое, желто-коричневое, в центре — что-то большое и темное.

Не знаю, что это и почему там оказалось. Наверное, я случайно нажал кнопку. Но все равно фото сохранил.

19

На снимке — толпа беженцев в кузове грузовика. Среди них сидит Мэй, хмуро смотрит прямо в камеру. Она злится, потому что я с ней не еду. Но в кузове и так места не хватало. Видите, на ней опять моя любимая тенниска — она ее стащила перед этой поездкой. Не знаю, сделала она это в надежде все-таки заставить меня поехать или просто из вредности: ведь наверняка знала, что я останусь.

Прошел слух, что лагеря в Президио временные и что правительство уже оборудовало большие, пригодные для долгой жизни старые концлагеря, куда во время Второй мировой загоняли японцев. Потом возникли слухи, что в тех лагерях произошла настоящая бойня. Но я иногда представляю Мэй работающей в поле на фоне горы Шаста или вроде того. А может, она где-нибудь одежду чужую стирает. Теперь все может быть.

20

Здесь опять Брэдли. Как и на первом снимке, цвета из-за вспышки блеклые. Взгляните на его бородку! Иногда я кладу это фото и пятое рядом: трудно поверить, что между снимками прошло всего несколько недель. На втором он выглядит гораздо старше. Намертво впечатавшийся страх быстро его состарил.

Да, и мышцы шеи уже напряжены, голова набок. Усмешка безжизненная, пустая, лицевые мышцы сведены судорогой. Это я однажды проснулся, увидел на его лице мертвую, неподвижную усмешку и сфотографировал.

А пару минут спустя я перерезал Брэдли горло. Пилил целую вечность. Горло располосовал — и ничего, но потом наконец хлынула темная кровь, и я отскочил, перепугался даже, будто в первый раз. Потом он дико завизжал, и я совсем потерял голову от страха, точно кирпичом меня шарахнули. Зажмурился и все тыкал ножом, пока Брэдли не перестал визжать.

Мне и раньше приходилось убивать. Обычно мы вместе с Брэдли это делали, а куда было деваться? Когда на тебя кидаются монстры — а они ужас какие быстрые, в глазах ярость, — привыкаешь поживее поворачиваться, чтобы им не уступить. До Брэдли я четырех этих тварей упокоил, но после него сам себя чувствовал распоследней тварью. Брэдли был первым, в ком я при этом видел человека, хотя бы и бывшего.

Никому не пожелаю такое пережить.

21

А это фото моего, так сказать, семейства. Несколько месяцев я с ними водился на юге, близ Кастро. После смерти Брэдли я сам себя чувствовал готовым трупом, думал, не выживу. Как я, без Брэдли, в одиночку встану лицом к лицу с такой тварью, пусть даже имея биту в руках? Но мне повезло, на подходе к району Хейт я наткнулся на мародеров. А потом мы попали в засаду, половина тех ребят погибла, и я ушел на юг, в Кастро.

Старика с винтовкой звали Джамал. Парочка в центре — Петер и его бойфренд Грэм. А вот Теренс руку поднял приветственно, рядом смеется его жена Алисия, держит бутылку шампанского. Перед всей этой бучей они оба работали по компьютерам или вроде того. Вот эту крошку звали Карин, я к ней тогда дышал неровно.

22

Вид города, заснятый с холмов Южного Сан-Франциско. Небоскреб «Трансамерика» и не узнать. Рядом и другие высотки, но я названий не помню. В центре куча балок и прочих обломков — тоже небоскребы стояли. Мне говорили, военные их разбомбили, но я уверен, это газ взорвался или вроде того.

На горах слева от города видна красивая башня Сатро. А туман катится волнистыми складками, укрывает город. По слухам, дальше на полуострове армию какую-то организовывают. Мне казалось, это хорошая идея, и мы туда пошли. После смерти Карин я просто… ну, я понял, что надо уходить. Хватит с меня.

Говорили, за городом тварей меньше, зато они опаснее. Милю за милей идут за тобой по следу, а ты и не знаешь. Идет и идет мертвяк, словно в целом мире ему другого занятия нету, выжидает, пока ты не устанешь, не испугаешься и не растеряешься, или патроны все не израсходуешь, или припасы не кончатся. Но мне было наплевать. Я предпочитал рискнуть.

По правде говоря, с некоторых пор мне снова вспоминалась Мэй. Все больше по мелочи: как ее волосы пахли или как она переживала, когда смотрела эти дурацкие семейные сериалы. Ничего важного на ум не идет, так, ерунда всякая.

Интересно, что вышло бы, попади я на тот грузовик? Сам теперь не знаю, отчего не поехал. Думаю, я тогда еще мыслил по-старому, как до заварухи. Не сумел вовремя понять, к чему все идет. Ведь оно все постепенно разваливалось, мало-помалу. А когда твари стали на людей бросаться, когда нашу цивилизацию поставили на колени, правила поменялись раз и навсегда. И наши мелкие размолвки стали не важны. А мы еще не поняли, что теперь все по-другому. Я тогда не соображал, что теперь мне надо за нее держаться изо всех сил. Думал, как раньше, что таких еще много будет.

А теперь у меня есть только ее фото.

23

Нет, это не настоящая тварь на меня бросается, хотя похоже вышло. На самом деле это парень, который взялся проявить мою пленку. Я ему за это камеру отдал — а зачем она мне, ведь новой пленки все равно негде взять. Мы эту сценку сыграли, думали, забавно получится. Тот парень здорово мог тварей передразнивать: так вот надуется, напружинится, скособочится, глаза выпучит ошалелые.

Умный парень. До него я не встречал людей, кто бы умел пленки проявлять. У него и реактивы все были. Правда, не все фото хорошо получились, но что уж поделаешь? Главное, они останутся, что бы теперь ни случилось. Даже если меня скрутит и я стану одним из них, моя память останется на этих снимках.

И не важно, что здесь какие-то обрывки, разрозненные сцены. Я из своей биографии романа не сделаю, никогда не умел связно рассказывать. Свою жизнь так и помню: по кусочкам, как россыпь ярких камешков, а воображение уже само дорисовывает, что было в промежутках. Может, я потому так и разозлился прошлой ночью. Это нечестно, как люди обычно рассказывают про свою жизнь. Они эти кусочки растягивают и прилаживают друг к дружке, чтобы склеить в одно целое — из отдельных кадров слепить кино, и говорят, будто жизнь такая и была, как тут показано.

Сейчас эти фото — моя жизнь. Куски прошлого, как и моя память, самые яркие впечатления.

И такие же неполные. В пленке должно быть двадцать четыре кадра, а фотографий всего двадцать три. И вышли они странными, нелепыми, как и моя жизнь.

Иногда по вечерам, когда задувает с океана свежий бриз, я гляжу на небо, на тысячи звезд, чьих названий никогда не знал и не узнаю, и думаю: как же сохранить память? Эти багряные закаты над морем, заросшие секвойей долины, величественные, словно храм. Пригороды с молодыми деревцами. Людей, которых я встречал, плохих и хороших, шрамы на их лицах, мозоли на руках. Неужели все это нельзя как-нибудь законсервировать, неужели люди разучатся сохранять уходящее?

Сказать по правде, с концовками у меня тоже не ахти. Я все время путаюсь, переставляю части. Мэй бы подтвердила, я такой. Она говорила, мои рассказы как оборванные анекдоты: ждешь чего-нибудь этакого, чтобы на хохот пробило, а его и нет. Я так и не понял, что она этим хотела сказать. И Киоко говорила, что у меня с концовками туго. И Брэдли с Карин тоже, по-своему.

В общем, ты можешь мне помочь. Помоги, а?

Вдохни-выдохни. Закрой глаза, потом открой снова. Хорошенько посмотри вокруг, затем опять на меня. Постарайся запомнить каждую мелочь, даже совсем неважную. Заморозь это мгновение в памяти, вбей накрепко.

Ведь оно — важное. Глупое, обыкновенное мгновение, но очень важное. И всякая его деталь бесценна. Ведь эта наша с тобой жизнь, наше с тобой желание помнить, что мы живые.

Перевод Дмитрия Могилевцева

Уолтер Грейтшелл

МЕКСИКАНСКИЙ АВТОБУС

Уолтером Грейтшеллом написаны романы «Xombies: Apocalypse Blues» и «Xombies: Apocalypticon». Вскоре появится книга не о зомби под названием «Mad Skillz». На своем сайте http://waltergreatshell.com/ Уолтер Грейтшелл сообщает, что сменил несколько работ, из которых последняя серьезная — ночной механик на атомной подлодке. Предпоследняя — менеджер в кинотеатре «Эйвон», достопримечательности города Провиденс в штате Род-Айленд. Он не только пишет, но и рисует, выкладывая плоды своих талантов у себя на сайте.

В 1957 году Джек Керуак опубликовал роман «В дороге» («Оп the Road») — слегка беллетризованное описание своих блужданий по Мексике и США. Роман был написан без интервалов и абзацев на стодвадцатифутовом рулоне бумаги для самописца. Керуак дал своему произведению название простое и весомое: «Свиток». В первом варианте романа друзья и знакомые Керуака выступали под своими настоящими именами, включая буйного и вольного духом бывшего зэка Нила Кэссиди и поэта Алана Гинзберга, но в опубликованной версии их зовут Дин Мориарти и Карло Маркс. Книга стала очень популярной, оказала большое влияние на многих деятелей искусства, от Боба Дилана с Джимом Моррисоном до Хантера С. Томпсона. Отчетливо оно заметно и в романе Томпсона «Страх и отвращение в Лас-Вегасе» («Fear and Loathing in Las Vegas»).

Изрядно повлиял Керуак и на автора нашего следующего рассказа. Уолтер Грейтшелл пишет: «Этот рассказ вырос из моих романов про ксомби. Главный герой — студент-неудачник, изгнанный из колледжа и скитающийся по Мексике. Ему жутко не повезло: он оказался посреди апокалиптической зомби-эпидемии, этакого Судного дня Сэди Хокинс.[2]

Все женщины вокруг него вдруг синеют и делаются машинами убийства». Затем Грейтшелл добавляет: «Я и сам недоучился в колледже: моя учеба разом закончилась, когда я открыл для себя путешествия автостопом. У меня хранится куча блокнотов с заметками, которые я делал в пути, сотни страниц маниакально-битниковских рассусоливаний. Я хранил все это, думая, что рано или поздно пригодится. И не подозревал, что на основании своих заметок напишу рассказ про зомби».

На борту автобуса сияли три золотые звезды на зеленом поле и красовалась соответствующая надпись: «Tres Estrellas de Oro». Может, это символизирует Святую Троицу, а может, вообще ничего. Бывший студент особо не задумывался, что означает картинка и надпись, но с радостью отметил, что не напрасно два года изучал испанский. Вылетев из колледжа, он считал себя не просто нищим бродягой, чьи промокшие пожитки умещались в заплечном мешке, а фигурой романтической и загадочной: избранным, человеком богемы, скитальцем духа. Что ему пустая академическая заумь!

«Трес эстрелас де оро» — прекрасно звучит, так что еще надо?

Свой путь он начал не на этом автобусе. Первый был бело-красный со словами «Norte de Sonora» на боку. Но сильные дожди размыли дорогу, и автобус повернул обратно. Столько часов пилили на юг, и вот тебе — опять на границе, и все заново. Впрочем, ладно: времени хоть отбавляй, а где можно лучше встретить Новый год, как не в мексиканском автобусе, едущем на юг, в неизвестность? Бывший студент уже выяснил, какие возможности дает человеку карта, много времени и немножко денег. Просто следуй по намеченной линии, и никаких проблем.

Близ полуночи остановился и второй автобус.

Парень проснулся и понял, что прекрасный сон продолжается. Он заснул, прислонившись к оконному стеклу, теперь шея и плечо затекли и болели, но он не смел пошевелиться, ибо сидевшая рядом прекрасная канадка сладко дремала, уложив голову ему на плечо. Старик по другую сторону прохода заговорщицки подмигнул. За окном была кромешная тьма, будто стекло закрасили черной краской. Внутри автобуса царил уютный сумрак, над головой тускло мерцали красные лампы, вился сигаретный дым. Звучала приглушенная испанская речь. Не надо знать язык, чтобы уловить суть разговора: все обеспокоены, спрашивают, как же дальше поедем?

Скрежетнула передача, и автобус двинулся вперед, петляя между машинами. А-а-а, обычная авария, каких уже немало встречалось по пути. Автобус повернул еще раз, огибая препятствие, качнулся, набрал скорость. Фу, пронесло. Едем нормально.

Но вскоре автобус затормозил опять — взвизгнул шинами и остановился.

Пассажиры терпеливо ожидали, надеясь, что и эта задержка будет недолгой. Сорок человек так и ерзали на сиденьях. Но водитель заглушил мотор, и надежда угасла. Не говоря ни слова, водитель открыл дверь и ушел в ночь.

Покинутые пассажиры не стали роптать. Даже почувствовали облегчение: теперь можно и расслабиться, все уже ясно — стоим, и ладно. Никто особо не разозлился. За такое добродушие и смирение перед судьбой бывший студент и любил Мексику.

Канадка зашевелилась. Ах, как чудесно пахли ее волосы!

— Что такое? — пробормотала она спросонья.

— Да ничего. Просто остановились. Авария на дороге или что-то в этом роде.

— А где мы?

— Не знаю. У черта на куличках.

Мексиканцы тут же принялись развлекаться, целую вечеринку устроили прямо в автобусе: закурили, вытащили съестное, заговорили во весь голос. По радио звучал новогодний бой часов из Мехико-сити. Кто-то встал размять ноги, и парень тоже решил прогуляться, разведать ситуацию, а потом рассказать девушке, что к чему. Показать, что у него все под контролем, ободрить — конечно, если шестнадцатилетняя девушка, в одиночку путешествующая по глухой мексиканской провинции, нуждается в его ободрениях.

Ситуация оказалась аховая: автобус стоял среди длинной вереницы застрявших машин. Ночь, пустыня, цепочка огней праздничной гирляндой тянется в темноту. Многие вышли из своих автомобилей, пытаясь разобраться, что происходит. Впереди был виден освещенный фарами знак: близко автозаправка, но ее самой не видать, наверное, спряталась в ложбине, небольшой складке почвы посреди огромной равнины.

Парню хотелось пройтись, но он опасался уходить далеко от автобуса. А если пробка вдруг придет в движение или автобус повернет назад? Не хватало только остаться одному в этой пустыне. Впрочем, если не терять из виду водителя, то все будет нормально. Когда этот пожилой деловитый мексиканец в компании еще нескольких таких же направился вниз по склону, парень увязался за ними.

Все-таки хорошо на свежем воздухе! А то сидишь часами напролет в душной коробке, шевельнуться боишься. И ради чего мучиться, ведь с девушкой же явно ничего не выгорит. Честно сказать, парень побаивался девушек. До сих пор все попытки завязать отношения оканчивались плачевно. Он и колледж бросил после очередной неудачи, а потом ему стукнуло в голову податься в Мексику. Он всегда был такой: делал первое, что придет в голову. А безответная любовь — такая гнусная штука…

Ну а вдруг? Тут ведь все по-иному. Это Мексика, совсем другая страна. Он и эта прекрасная канадка — единственные гринго во всем автобусе. Билеты им дали на разные места, но веселые мексиканки — вот уж сводни! — настояли, чтобы гринго уселись рядом. Тут всегда готовы позаботиться о зеленой молодежи. Смущенный студент пытался отказываться: мучас грасиас, но, но. Однако, к его удивлению, канадка подошла и села рядом. И в тот же миг парень влюбился по уши.

Все-таки нельзя предоставлять девушке выбор и инициативу, чтобы все зависело только от нее. По крайней мере не здесь и не сейчас. Ведь это так удивительно и странно: он идет по шоссе посреди красивой пустыни, огромного «нигде», под ногами хрустит щебень, горизонт словно тяжелый черный занавес, по которому ползут едва различимыми светлыми пятнышками облака, ветер несет капельки влаги. И это замечательно, это здорово!

Под насыпью смутно вырисовывалась целая толпа высоких блеклых фигур с поднятыми руками — кактусы сагуаро. Вдруг захотелось бросить все и бежать к ним — хорошо было бы прогуляться по пустыне! Такое по-настоящему расставит все по местам, прочистит мысли. Но нет уж, как-нибудь в другой раз.

Впереди показалась автозаправка. В ореоле болезненного, неживого люминесцентного света она казалась заброшенной и потерянной, будто станция на Луне. А вот и причина затора: длинный белый круизный автобус развернуло поперек шоссе, перегорожены обе полосы. Выглядит он целым, но дело все же плохо: множество людей лежит на земле, над ними суетятся медсестры, делают искусственное дыхание. Нет, это не медсестры, а монахини. Полный автобус монахинь. Вокруг мечутся люди, кричат, просят о помощи.

Но что это? Ему мерещится? Уж не сошел ли он вдруг с ума, или в самом деле монахини гоняются за людьми?

Водитель и его приятели побежали на помощь, по пути к ним присоединились другие, и образовалась толпа из нескольких десятков человек. Примерно такая же толпа неслась им навстречу, люди отчаянно выкрикивали: «Монхас локас!» — то есть «сумасшедшие монахини». Но водитель и его товарищи не остановились. С юга подъезжали полицейские авто, затем военные неслись на полной скорости под завывание сирены.

Держась за водителем, парень уже наполовину спустился в ложбину и вдруг понял: впереди что-то шокирующее. К заправке приблизился военный грузовик оливковой раскраски, но солдаты не успели выскочить, как к машине кинулись люди, в том числе монахини, полезли внутрь. Закрывавший кузов брезент задергался, как в мультфильме, когда внутри чего-то происходит потасовка. Лихо подкатил полицейский джип, оттуда выскочили четверо офицеров в красивой униформе, выкрикивая приказы. Монахини бросились на офицеров, и те скрылись из виду. Может, это шутки люминесцентного света или у монахинь и вправду синие лица?

Толпа, в которой был водитель, подбежала к освещенному пространству возле заправки. Фигуры мужчин отбрасывали длинные тени, а те колебались в нерешительности, будто не желали следовать за хозяевами. Но люди упрямо двигались вперед, похоже не замечая, что происходит с солдатами и полицейскими. Навстречу им неслась толпа растрепанных женщин нелепого вида, и вот две толпы столкнулись.

А потом произошла бойня. Мужчин, даже не успевших ничего понять, окружили и безжалостно, бессмысленно уничтожили. Прыгающие фурии опрокидывали их наземь и впивались губами в рот. Недавние жертвы, кому только что делали искусственное дыхание, сами вскакивали и кидались в побоище.

Парень смотрел, оцепенев от ужаса, не веря своим глазам. Звуки выстрелов сказали ясно: спасайся, уноси ноги! Надо думать, водителю пришла в голову та же мысль. Когда его приятели ввязались в драку, он вовремя успел броситься наутек. Немолодой человек и заядлый курильщик — не лучший бегун, однако опасность придала ему резвости.

— Давай скорее! — закричал американец, сообразивший, что без водителя автобус никуда не уедет.

Однако тот быстро устал, начал хрипеть и задыхаться. Он ведь и до того успел побегать, и теперь его едва держали ноги. В отчаянии парень рванул навстречу, подхватил мужчину, уложил вялую руку себе на шею и чуть ли не понес мексиканца на горку, к машинам. От водителя пахло потом и дешевым одеколоном «Олд спайс», что напомнило парню его дедушку.

По дороге вдоль колонны на глаза им попалось еще немало странного. Казалось, что в некоторых машинах пары яростно занимаются любовью, колотя и царапая друг друга, причем агрессивной стороной выступали явно не мужчины. Женщины впивались в отчаянно дергающихся любовников, будто высасывая жизнь. При виде этого парню пришли на ум паучихи, поедающие своих самцов, — «черные вдовы».

Судорожно дергающаяся нога мужчины выбила боковое стекло, осыпав парня и водителя осколками. Какая-то машина вырвалась из шеренги, покатилась по склону насыпи, уткнулась в кювет.

Завывали басовитые клаксоны грузовиков, сквозь их хор слышались пронзительные детские крики. И все перекрывал визгливый, безумный хохот, словно где-то рядом бушевала стая взбесившихся гиен.

На парня вдруг навалилась усталость. Держаться! Еще немного! Наконец они выбрались из ложбины на дорогу и увидели свой автобус с надписью «Tres Estrellas de Ого». Разгул всеобщего безумия с каждой минутой набирал обороты. Из всех машин выскакивали люди и со всех ног бросались наутек, за ними гнались синелицые монстры. Количество монстров стремительно увеличивалось: каждый из тех, кого они опрокинули и загрызли, вскоре поднимался, уже сам будучи точно таким! Скоро здесь не останется ни одного нормального человека! Со стороны заправки несся многоголосый вой, предупреждая о приближении целой орды чудовищ. Бежать некуда!

Каждую секунду парень ждал, что вот сейчас кто-то из этих тварей заметит их с водителем, и тогда конец! Но почему-то никто их не заметил. Может, монстры не обращали внимания на тех, кто тихонько брел среди паники и хаоса к своей цели? Так или иначе, но им удалось добраться до автобуса, вскарабкаться по ступенькам и закрыть за собой дверь. И тут оказалось, что автобус пуст.

— Лупе! Лупита! — позвал водитель, окидывая салон тревожным взглядом.

Но в автобусе никого не было. В салоне царил разгром: валялись женские туфли, распотрошенные сумки и чемоданы, выбитые зубы, клоки выдранных волос. И повсюду кровь: лужи, потеки, пятна, брызги. Кровь была размазана по стенам и креслам, словно здесь творил обезумевший художник-импрессионист. К счастью, часть жутких деталей скрывала полутьма. Из радиоприемника раздавался протяжный тоненький писк.

Понятно: здесь произошел тот же кошмар, что и во всех других машинах. Зато теперь в автобусе темно и почти безопасно, есть надежда на спасение. Весь ужас остался снаружи, отсюда его почти не слышно. Двое обессиленных мужчин падают в кресла, судорожно хватают воздух, пытаясь отдышаться, и плачут.

— Se viene abajo… viene abajo,[3] — всхлипывает водитель.

— Эй, что это было за дерьмо? — возмущается парень. — Что тут творится? Мать честная! Да что с народом делается?

— La ley ya no está en vigor…[4]

— Это, наверное, оружие какое-то химическое! Газовая атака… или что-то влияющее на мозг, позволяющее контролировать людей… Но почему тогда мы не сошли с ума, не отравились? Бред какой-то!

— ¡Sea lo que sea, no lo puedo creer![5]

Еще несколько минут они обменивались подобными фразами, потом немного успокоились. Отдышавшийся водитель потянулся к радио под потолком и выключил его. Взял с полки две пластиковые бутыли с мутной жидкостью, одну протянул американцу:

— Пульке!

Вторую откупорил сам и одним глотком вытянул чуть ли не половину.

— Вы что, не понимаете? Да у меня крыша едет — натурально, крыша едет!

— A otro perro con ese hueso.[6]

— Да я ни слова не понимаю! Вообще ничего не понимаю! Но энтьендо — понимаете меня?

Тряся в негодовании головой, парень хлебнул из бутыли и чуть не подавился: напиток отдавал мылом и медицинским спиртом. Он-то думал, это что-то вроде лимонада. Однако «лимонад» оказался крепким и помог прийти в себя: руки перестали трястись. Парень заставил себя отхлебнуть еще раз.

Водитель, кажется, решился на что-то. Вздохнул, встал.

— Me he hartado de esto,[7] — с суровым видом объявил он.

— Не надо, что вы собрались делать? — Встревоженный американец схватил его за руку. — Да сидите, они же нас увидят!

— Hombre de muchos oficios, pobre seguro.[8] — Водитель похлопал его по плечу.

Затем пошел к своему месту, уселся за руль, пристегнулся, пригладил волосы и завел мотор.

— Да вы с ума сошли! — завопил бывший студент. — Мы никуда не можем уехать, мы же зажаты здесь, как в ловушке! Нужно просто дождаться помощи!

— No siempre es fácil salir de un apuro.[9] — Водитель усмехнулся.

— Я не говорю по-испански!

— Тогда заткнись и сиди молча! — по-английски рявкнул мексиканец.

Рокот дизеля разбудил приутихшее вроде бы безумие. Нагие, бессмысленно мечущиеся существа замерли, обратив к автобусу черные глаза и раскрытые пасти. Сотни монстров — женщин, детей, мужчин — разом кинулись к автобусу: тела ударили в корпус, руки заскребли по железу, пытаясь отыскать зацепку. Кто-то бился в лобовое стекло, чьи-то пальцы дергали снаружи ручку двери. По стеклу заколотили чем-то твердым, тяжелым и мгновенно пробили несколько дыр, сквозь которые полезли, будто змеи, гибкие синие руки. Парень не мог заставить себя приподняться, взглянуть на них. Но, и не видя их, он едва не сходил с ума от жутких воплей.

— ¡No hay suida-a-ado! — кричали снаружи. — ¡No hay suida-a-ado![10]

Автобус дернулся с места, раздавил о кузов грузовика впереди десяток тварей, остальных стряхнул, словно блох. От удара лобовое стекло высыпалось окончательно, но грузовик продвинулся на пару метров и сам врезался в переднюю машину. Потом водитель переключил передачу и резко сдал назад, ударил и отпихнул машину сзади, освобождая пространство для маневра. Наконец-то американец понял, чего водитель хочет: поехать обратно! В самом деле, ведь встречная полоса свободна. Но шоссе слишком узкое, громоздкий автобус не мог развернуться быстро, а эти маньяки сейчас залезут! Без ветрового стекла и закрытая дверь не спасет. Однако водитель наверняка знает, что делает, он же профессионал. Парень вцепился в кресло, дергаясь от каждого удара. Он решил надеяться на лучшее.

Наверху громко топали. Жуткие синие лица совались в окна — твари свешивались с крыши, пытаясь заглянуть в салон. Сейчас или никогда! Водитель вывернул баранку до предела, выехал за асфальт, задние колеса глубоко погрузились в мягкую землю на обочине. Затем крутанул руль до упора влево, врезался в толпу синих монстров. Дернувшись, автобус въехал целиком на асфальт, описал дугу, повернувшись чуть ли не на месте, и почти сумел выехать. Почти. Передние колеса едва не зависли над кюветом, и пришлось опять податься назад и сделать еще одну попытку развернуться, уже последнюю.

Но было поздно.

Как только автобус остановился, кошмарные синие твари полезли внутрь, будто саранча, не обращая внимания на торчащие в рамах осколки. Выхватив из-под сиденья старое мачете, водитель принялся яростно рубить, но не смог задержать чудовищ даже на секунду. Множество рук схватили мексиканца, прижали, жуткая безумная фурия оседлала его и впилась в беспомощно раскрытый рот. Успел ли водитель узнать ее? Успел ли понять, что чужеродная тварь, крадущая человеческое дыхание из его легких, была когда-то самым любимым и близким ему человеком — его доброй старшей дочерью Лупе, что так часто скрашивала ему скуку дальней дороги. Нечто чужое, уже завладевшее ее телом, устремилось оттуда потоком, словно угри из мешка, и вошло в несчастного дона Диего. Тот затрясся, словно на электрическом стуле, затем обмяк.

Глядя на синих бестий, штурмующих автобус, парень вдруг понял: да ведь он уже видел женщин, которыми твари были прежде, со многими даже познакомился. Это же пассажирки автобуса! Но теперь это были не женщины, а дьяволицы, чертовки, фурии, баньши. Синекожая нежить лезла в автобус, словно к себе домой. А почему бы и нет — ведь они заплатили за проезд. Они все лезли и лезли, извиваясь, словно гнусные распухшие личинки, дерзко нагие или в изодранных лохмотьях; их черные глаза уставились на парня с неумолимой холодной похотью. Все они вожделели его, старые и молодые!

Он попятился, стал отступать по проходу, чувствуя себя вещью, куском мяса. Какое новое ощущение — сколько женщин разом хотели его! Но далеко не столь приятное, как раньше представлялось. Возглавляла стаю та милая канадка. Белая кожа, прежде делавшая девушку такой красивой, теперь превратила ее в бледную уродину, морское чудище, выброшенное на берег. Зубы оскалены, спутанные волосы, похожие на водоросли, занавесили глаза, так что казалось, те и вовсе вытекли и на парня смотрят пустые дыры, сочащиеся черными слезами.

Она была уже совсем рядом. Отступать некуда, за спиной лишь туалет. Не раздумывая, парень метнулся туда, захлопнул дверь, повернул защелку. Хлипкая дверь мгновенно затряслась от ударов, и он подпер ее собственной спиной, уперев ноги в противоположную стену.

Но ведь твари просто так не уйдут. Нечего и надеяться: будут колотить в дверь, пока не добьются своего. Глядя на отражение в зеркале, американец подумал: «Вот, можно сказать, изошла твоя жизнь на дерьмо. Весь остаток своей жизни — очень недолгий — придется провести в мексиканском туалете, а за дверью толпа баб, рвущихся залюбить тебя до смерти. Дело дрянь, короче!» Из груди невольно вырвался не то истерический смех, не то стон. Парень зажал себе рот ладонью, чтобы сдержать истерику. Господи, вот бы все это оказалось только кошмарным сном!

Удары стали сильнее, яростнее, они больно отдавались в спине. От них сотрясался весь автобус. Вот дверь прогнулась, в щель просунулись синие пальцы, ухватили, потянули с нечеловеческой силой — еще секунда, и сорвут с петель. Парень закрыл глаза, тоненько постанывая сквозь стиснутые зубы… и вдруг дверь оставили в покое. Никто в нее больше не колотил.

Монстры испарились как по волшебству.

Потом стала ясна причина: автобус пришел в движение.

Заглушив двигатель, светлой памяти водитель не поставил машину на тормоз. Автобус стоял на склоне и теперь покатился назад. Отпихнул какое-то авто, качнулся нерешительно на краю и полетел с высокой обрывистой насыпи. Круто завернув вправо, автобус завалился набок и упал, словно труп.

Когда автобус перестал двигаться, из него выбрался бывший студент. Он рухнул на песок, и тут его прямо-таки вывернуло наизнанку С ног до головы в синей крови, забрызганный содержимым разбитого биотуалета, беззащитный, почти ничего не видящий, он ожидал, что вот-вот на него накинутся, схватят… Но никто на него не кидался. Возможно, фурии нашли себе наверху, на дороге, новую добычу. Да, сверху доносились крики. Затор на шоссе стал ловушкой для всех подъезжающих автомобилей, и постоянно прибывали новые жертвы. Бывший студент остался один внизу, в темноте, на его счастье позабытый исчадиями ада.

Обхватив себя за бока, чтобы хоть как-то уберечь побитые ребра, парень заковылял прочь, подальше от дороги. Пройдя примерно милю, заполз под куст среди высоких кактусов. Раньше он побоялся бы змей и скорпионов, но теперь ему было все равно. Больше не осталось сил: пропади оно все пропадом, надо только продержаться до утра, до прибытия помощи. Студент и сам не заметил, как отключился, будто кто-то кнопку нажал.

А проснувшись, он обнаружил себя посреди моря белой мглы. Кое-где в ней угадывались кактусы, будто часовые. Утренний туман был холодным, студент страшно замерз, хоть и лежал, свернувшись калачиком и натянув куртку на голову. Все тело болело. Довольно быстро удалось вспомнить, где он находится и как сюда попал, но вот поверить собственным воспоминаниям смог далеко не сразу. Как давно это началось? Часов пять-шесть назад? Может, кошмар уже прошел?

С трудом студент поднялся и зашагал, кое-как переставляя закоченевшие ноги. Он намеревался выйти к дороге и посмотреть, что там теперь. Беглец не очень представлял, где находится, но надеялся, что с направлением не ошибся. Если выбраться к дороге, дальше все будет хорошо. И еще непременно надо найти воду!

Идти пришлось на удивление долго, он сам не верил, что ночью сумел забраться так далеко. Местность тянулась скалистая, неровная. Студент старательно гнал от себя мысль о том, что заблудился, и надеялся, что сориентируется, как только рассеется туман. Но и когда белая мгла отступила, вокруг обнаружились только скалы и выжженные бурые холмы. В очередной раз карабкаясь к вершине, он мечтал: вот сейчас покажется что-нибудь хорошее, чудесное вроде рынка с ларьками прохладительных напитков, с холодильниками, полными газировки… Но за холмом следовал другой такой же холм. Накатывало отчаяние, давило все сильнее. Он уже был готов сдаться, упасть и издохнуть среди мертвой пустыни, как вдруг увидел дорогу.

Дорога! Настоящая дорога!

— Хвала тебе, Господи! — хрипло прошептал бывший студент.

Это было какое-то другое шоссе, не то, по которому он приехал, — полотно ровнее и насыпь ниже. Никаких пробок и заправок, обе полосы свободны до самого горизонта. Выбравшись на шоссе, парень упал на асфальт; он чувствовал себя моряком, спасшимся после кораблекрушения. Но куда идти? Где остался тот затор — к северу или к югу? Чем шагать навстречу беде, лучше выждать: рано или поздно помощь объявится. Только ждать, другого выхода не было. Идти куда-то не оставалось сил: ноги безжалостно стерты, безумно хочется пить. Если вскоре не появится хоть кто-нибудь… Ведь должен появиться хоть кто-то!

Усевшись поудобнее, парень приготовился ждать. Прилетели три большие птицы, опустились на дорогу неподалеку. Он глядел на них с минуту, пока не понял: это же стервятники. Да уж, милая картина: сидишь под раскаленным добела небом и смотришь, как по другой стороне дороги ковыляют три жирных грифа, словно раскормленные ленивые гробовщики. Настоящие грифы! Ничего круче в жизни не видел! Расхаживают туда-сюда, туда-сюда, словно прогуливаются. Бред какой-то!

Прошел час, потом другой. Бывший студент дремал, укрыв голову курткой, и потому услышал приближающуюся машину раньше, чем увидел. Это был большой грузовик, что-то вроде карьерного самосвала. Рыча мотором, он перевалил через гребень холма, и сердце американца подпрыгнуло в груди от радости: огромный красный самосвал был полон вооруженных людей. Парень едва сумел встать — так затекло все тело от долгого сидения. К тому времени грузовик уже приблизился, но скорости не снижал. Его колеса были выше человеческого роста, вокруг кабины — дорожка и поручни, возле которых стояли несколько человек. Заметив парня у обочины, они стали указывать на него и что-то кричать водителю.

— Рог favor! Рог favor![11] — Американец замахал руками, чуть не плача от радости.

Грузовик притормозил, пассажиры приставляли ладони к глазам, чтобы лучше видеть против солнца. Он-то видел совершенно ясно грубых мужчин в грязных комбинезонах, с мотыгами и лопатами в руках. Больше всего они напоминали команду заключенных, совершившую побег с дорожных работ. Но американцу было наплевать — в его глазах это были истинные ангелы милосердия.

В самый последний момент самосвал вдруг повернул, объехал человека у дороги и прибавил скорость.

— Не-ет! — в отчаянии закричал парень, кидаясь наперерез, надеясь заставить грузовик остановиться. — Я не сумасшедший! No estoy loco!

Грузовик навис над ним, закрыл небо, стал огромным, расширяясь, будто вселенная после Большого взрыва. Переднее правое колесо нависло над головой, словно черное небо из резины, утыканное сверкающими камешками.

А потом небо рухнуло, и лишь звезды пронеслись перед глазами.

Перевод Дмитрия Могилевцева

Джейми Лэки

ДРУГАЯ СТОРОНА

Рассказы Джейми Лэки печатались в журналах «Atomjack», «Bards and Sages Quarterly», «Drabblecast» и антологии «It was a Dark and Stormy Halloween». Джейми Лэки — редактор самотека журнала «Clarkesworld» и младший редактор серии ежегодных антологий «Triangulation».

Она живет в Питтсбурге, где Джонни Ромеро снял «Ночь живых мертвецов».

Большую часть своей истории человечество строило стены. Стены защищали его от враждебной окружающей среды, помогали управлять, держать людей там, где им положено быть. Но насколько надежную защиту они дают — вопрос спорный. Великая Китайская стена так и не смогла сдержать диких кочевников, и Адрианов вал против варваров-кельтов мало помог. Берлинская стена, призванная разделять две части Германии, тоже пала, и отчаянные попытки израильтян отгородиться от палестинцев не слишком успешны.

А если речь зайдет о зомби, то смогут ли стены защитить нас от них? Как и с любой стеной, тут встает вопрос: что именно она огораживает, кого должна не впускать, а кого не выпускать? Наш следующий рассказ — о границах, о стенах, о том, что значит оказаться на неправильной стороне. И конечно, о зомби. Автор пишет: «Эта история с героями-старшеклассниками происходит два десятилетия спустя после зомби-апокалипсиса. Она о неразделенной любви. Я задумалась о том, каково будет в мире, где в прошлом имела место эпидемия зомби. Живых мертвецов давно победили и прогнали, но они еще остаются фактором угрозы. Возможно, затаились и ждут своего часа, а может, все давно сгнили, но никто не знает этого наверняка. Мне близки чувства героев: желание нравиться другим, найти свое место среди людей, страх, а потом горечь и сожаление как финал всего».

На моей памяти зомби уже никто не видел. От земли мертвых нашу территорию отделяет ограда из проволочной сетки под высоким напряжением, двенадцати футов высотой, и проходит она прямо за моим домом. Однажды я углядела на той стороне енота: он высунулся из разбитого окна полусгоревшего здания. Может, этот енот был живым мертвецом, а может, просто живым.

Когда я была маленькой, по грунтовой дороге вдоль изгороди ходили армейские патрули, но со временем перестали: рабочие руки понадобились в другом месте. Федеральные войска еще приезжают раз в год на вездеходе и выжигают напалмом всю растительность в буферной зоне у изгороди.

Между изгородью и лесом лежат футов пятьдесят выжженной земли, так что, если зомби покажутся, мы их сразу заметим. Деревьев нету, залезть им некуда. Но, как я уже говорила, больше десяти лет их вообще никто не видел. Была компания парней-старшеклассников, которые хотели эту изгородь повалить и посмотреть, что за ней. Может, в Канаде еще есть люди? Но все, кто пережил апокалипсис, ни за что не соглашались убрать изгородь. Говорят, пусть будет на всякий случай. Пусть отгораживает землю мертвых.

Эти парни учились в нашей старшей школе. Дураки, конечно, но ребята крутые, бесшабашные. И я так отчаянно хотела им понравиться, мечтала, чтобы они меня заметили. Они-то и выкинули Кэти за ограду. Этим они хотели доказать, что никаких зомби давно нет.

Кэти была моей лучшей подругой, вне школы конечно. Она всегда была чудачкой, ботаничкой, а после прошлогоднего Четвертого июля вообще перестала пить и ходить на вечеринки. Я в то время была с родителями на пикнике, поэтому не знала, что случилось, и мне никто ничего не стал рассказывать. Да и вообще, с Кэти появляться на публике мне было не с руки, я же хотела казаться крутой.

Я с ней вела себя как настоящая скотина. Но она терпела, и я до последнего не могла понять отчего, а потом стало уже поздно. Она была самой обыкновенной девочкой: очки с толстыми стеклами, кудряшки, лицо и фигура так себе, средненькие. Только слишком умная. Ничего этого не случилось бы, если бы она не была такой умной или хотя бы помалкивала. Оттого парни и перекинули ее через ограду. Они были полные придурки, но не убийцы, и я не верила до самого последнего момента — до тех пор, пока она не шлепнулась по ту сторону.

Парни взяли машину добровольной пожарной бригады. Выдвинули лестницу, по которой пожарные лезут, спасая людей и котят из всяких высоких мест, и сбросили мою лучшую подругу на землю мертвых. Кэти упала в свежий пепел. Секунду все молчали.

Затем я начала орать и похоронила все свои надежды на популярность у парней нашей школы. Те засмеялись, достали пиво и уселись смотреть, выйдут ли зомби из лесу. Я все визжала, требовала, чтобы они немедленно ее вытащили, и меня поколотили. Тогда я схватила мобильный и вызвала полицию.

Ребята тут же уехали.

Все это время Кэти сидела на земле и смотрела на ограду. Ни разу не глянула в сторону леса. И на меня тоже.

Полиция не помогла. Ее не стали вытаскивать. Если она снаружи, значит все равно что зараженная. И не важно, что я все время за ней наблюдала и ни царапины на ней не было. Она могла оказаться зомби, и ее не впустили назад.

Полицейские затащили меня к нам домой, сняли показания. Парней, выкинувших Кэти, я больше не видела. Слышала, что ночью их увели и убили.

На следующий день Кэти была на том же месте, так же сидела и смотрела.

— Кэти, — позвала я, — ты как?

Она повернула ко мне заплаканное лицо:

— Мне ведь отсюда уже не выбраться?

— Я… я придумаю что-нибудь.

Кэти покачала головой и снова уставилась на ограду. На ее припорошенных пеплом щеках остались две дорожки от слез. Раньше я никогда не прикасалась к изгороди. Я знала людей, которые это делали, но сама не пробовала. Я посмотрела на слезы Кэти, потом протянула к ней руки и вцепилась в проволоку.

Когда я очнулась, чувство было такое, будто внутри головы произошел взрыв. Своих рук я не ощущала. Кэти, стоя с другой стороны, просунула палец сквозь ячею:

— Тебе плохо?

Дальше опять не помню, но, когда я очнулась снова, Кэти по-прежнему стояла рядом.

— Круто она бьет, — промямлила я.

— Так устроено, чтобы сдерживать зомби подольше, а тем временем стрелки успеют прицелиться и разбить им головы.

Она больше не плакала. Было уже поздно, стемнело. Я поднялась, пошевелила пальцами, — кажется, все цело.

— Мне нужно идти домой.

— Конечно.

Я коснулась кончика пальца Кэти, осторожно, чтобы ненароком больше не притронуться к ограде. Кожа Кэти была холодной и сухой. Мне захотелось обнять ее, и я пообещала:

— Я тебя вытащу!

Еще я перекинула ей туда бутылку воды и сэндвич с арахисовым маслом и джемом.

Этим вечером я позвонила всем начальникам, чьи номера смогла найти. И все говорили одно и то же: она за оградой, она может быть инфицирована. Никто не хотел рисковать, все ужасно боялись новой вспышки эпидемии. Я позвонила и начальнику добровольной пожарной бригады и услышала то же самое.

Даже родители Кэти говорили так.

Я слышала «может быть заражена» столько раз, что почти и сама поверила. В конце концов, я же не все время за ней наблюдала. Ее могли и укусить, откуда мне знать?

Назавтра я не пошла в школу, а оправилась прямо к ней.

— Ты заражена? — спросила я.

На вид она ничуть не изменилась, но ведь и зомби не всегда сразу менялись. Они даже могли разговаривать.

— Конечно нет, — ответила она.

Я хотела, чтобы она и в самом деле оказалась заражена. Тогда я могла бы оплакать Кэти, покончить с этим делом и запрятать память о ней подальше.

— Ты ведь сказала бы мне, если бы заразилась?

— А ты хотела, чтобы я заразилась? — Кэти начала злиться. — Чтобы я превратилась в чудовище и ты могла с чистой совестью забыть обо мне? Думаешь, я хочу стать причиной новой эпидемии?

Она содрала футболку, брюки, расстегнула лифчик, а я молчала, не находя слов для ответа.

— Смотри! Никаких укусов!

Но трусики она оставила. Лифчик сбросила, а их оставила.

— А как насчет бедер? — спросила я.

Кэти покраснела, словно поняла вдруг, что стоит передо мной почти нагая.

— На белье остались бы следы зубов, если бы зомби укусил через него.

— А может, это случилось, когда ты в туалет ходила, — предположила я, высматривая признаки перемены.

— Там меня точно не кусали! — Она уже почти плакала.

— Докажи!

Но она не шевельнулась.

Я отступила на шаг. Все, Кэти больше нет. Она мертва. Нет, хуже, стала чудовищем. Я повернулась, чтобы уйти.

— Стой! — закричала она. — Клянусь, меня не укусили!

— Тогда докажи!

— Я пьяная была… — забормотала она дрожащим голосом. — Не понимала, что делаю. Но я деньги копила, чтобы это убрать…

— Ты о чем?

Очень медленно она стянула трусики, затем повернулась боком.

Укусов на ней не было, зато была татуировка на бедре, на гребне подвздошной кости.

Мое имя.

Она заплакала, точнее, зарыдала навзрыд, икая и задыхаясь.

— Я не заражена!

Ее плачущий голос звучал так странно… Я никогда его таким не слышала.

— Я не заражена! — твердила Кэти.

А я не знала, что и сказать. Выходит, она любила меня, и об этом знал тот, кто делал татуировку. Наверное, и полшколы знало, а я нет. А ведь она была моей лучшей подругой.

— Так это вот и случилось на Четвертое июля? — спросила я.

Она кивнула, утерла глаза ладонью, но на меня не взглянула.

— Ты могла бы сказать мне, — кое-как выговорила я наконец.

— И что толку?

Я не смогла ответить. Ведь я ее не любила, и мы обе это знали.

— Я найду способ вытащить тебя отсюда. Все время ищу, честное слово!

— Я тебя люблю, — все тем же странным голосом сказала она.

Мне захотелось расплакаться, и я убежала домой.

На следующий день Кэти у ограды не оказалось.

У кромки леса, под деревьями, виднелось темное пятно. Может, это была кровь, а может, и нет.

Перевод Дмитрия Могилевцева

Дэвид Дж. Шоу

ТАМ, ГДЕ СЕРДЦЕ

Самые свежие романы Дэвида Дж. Шоу — «Gun Work» и «Internecine». Также он является автором произведений «The Kill Riff», «Shaft», «Bullets of Rain» и «Rock Breaks Scissors Cut», а еще знаменитого рассказа «Jerry’s Kids Meets Wormboy» (изданного в сборнике «Zombie Jam»), благодаря чему его можно назвать одним из отцов-зачинателей литературы о зомби. Шоу много работал для телевидения и кино, в соавторстве с Джоном Ширли написал сценарий для «Ворона», сочинял сценарии для телесериала «Мастера ужасов», транслировавшегося по каналу «Шоу-тайм». Именно этого человека считают автором термина «сплаттерпанк».

В нашей жизни немало того, от чего бы мы с радостью избавились: тревог, страхов, сомнений. А также счетов, рекламы и врагов. И уж само собой, разлагающихся трупов. От них мы хотим избавиться прежде всего. Увы, если приключается зомби-апокалипсис, как раз они-то и возвращаются. Но хотя они бесчинствуют на улицах, увечат нашу с вами цивилизацию, кусают и превращают в зомби соседей и друзей, можно всегда утешать себя мыслью: если вышибить мозги покойникам, они наконец упокоятся и больше не оживут.

Однако становится совсем уж не по себе, когда тот, от кого всеми силами пытаешься избавиться, возвращается вопреки здравому смыслу и всем законам природы. И куда хуже, когда возвращение это происходит снова и снова. В детстве многим из нас снились кошмары после мультика студии «Уорнер бразерс», в котором семья всеми силами и средствами пытается избавиться от ужасно надоедливого пса, но неизменно находит его у своей парадной двери. Если создатели мультфильма искренне считали подобное смешным, они жестоко ошиблись. Стивен Кинг прекрасно это понимал, когда писал рассказ «Обезьяна» о проклятой игрушке, от которой невозможно избавиться. Наш следующий рассказ соединяет обе эти идеи — и зомби, и вечное возвращение. И так скверно, если гниющий труп приползает домой. Но если это превращается в привычку…

В четверг Виктор Джекс навсегда испортил им жизнь.

Он приковылял домой и зашел через заднюю дверь. И это было скверно, потому что мертвым его признали еще в субботу.

— Упрямый сукин сын, — сказал Ренни, шаря под кроватью в поисках бейсбольной биты.

Пришлось встать на четвереньки, чтобы до нее дотянуться, но вот наконец бита была извлечена — вся в пыли и пучках волос. У Ренни была аллергия на перхоть, и он чихнул так, что в ушах зазвенело. Оттого он разозлился втрое против прежнего.

Эта восставшая из мертвых тварь вознамерилась развалить его, Ренни, жизнь! И жизнь Барб вдобавок. Та забилась в угол, вереща, словно красотка в фильме ужасов полувековой давности. Правда, в отличие от героинь военного времени она была совсем голая. Ренни почти тоже, но на нем все же оставались носки да и часы «Таймекс» на запястье. Еще имелась бейсбольная бита, и она в данной ситуации могла гораздо лучше поспособствовать восстановлению порядка и приличий, чем трусы.

Виктор выглядел не ахти, ведь уже четыре рабочих дня числился мертвецом. Лопатки, задница и ноги до пяток были покрыты синюшно-черными трупными пятнами: кровь у мертвеца приливает вниз. На глазах засохла корка слизи, один вовсе не открывается. Влажные спутанные волосы были единственным, что в нем почти не изменилось. Вне пятен кожа была примерно такого цвета, как вареная свиная шкура.

По причине трупного окоченения на ходу он слегка похрустывал.

Очевидно, двигаться Виктор начал уже давно: у суставов мясо полопалось, плоть внутри разрывов была похожа на мокрую резину, остальная собралась складками, повисла лоскутами. Чтобы попасть в спальню Барб, от морга ему пришлось прошагать аж двенадцать миль.

Похоже, он твердо вознамерился испортить жизнь Ренни и Барб, коли решился на такой подвиг. И чего этой скотине не лежалось в морге на столе, где ему по всем законам полагается быть! От этой мысли Ренни взъярился еще сильней.

Он размахнулся, но вдруг снова чихнул и оттого промазал. Вытер нос о предплечье. Барб по-прежнему визжала, что с нее взять? Ренни подумал, что лучше бы она в обморок грохнулась или вовсе сдохла.

Достала уже.

Главное, как у тебя получится не замах, а удар. Оконечность биты глубоко вмяла мертвое ухо Виктора в мертвое левое полушарие его мертвого мозга. Виктор закачался, протянул руки, пытаясь схватить, но промахнулся, зомби чертов. Куда ему!

Ренни плевался, исходил слюной, замахивался и бил как заведенный, пока не превратил Виктора в кучу сильно протухшего фарша. Он уже давно об этом мечтал. Еще неделю назад, когда сукин сын был жив, представлял картинку во всех красочных подробностях. Яростные вопли Ренни заглушили крики Барб — та забилась в угол, сжалась в комок и визжала, выкатив глаза.

А Ренни все молотил своей битой — глаза налились кровью, изо рта пена. Иногда он делал небольшие паузы, чтобы прочихаться и вытереть нос. Виктор же отбивался как мертвец, то бишь почти никак.

Не переставая молотить, Ренни усмехнулся про себя. Какая же херня эти кино про зомби! Киношные мертвяки оживают с такими силами и способностями, которые живым и не снились, а на самом деле у них мышцы как переваренные макароны. Даже киношных можно завалить пулей в голову, а уж с этим разбираться — одно удовольствие. И чего тут бояться?

У Барб от телика случился заворот мозгов, а Ренни с самого начала знал, что ничего тут сложного нет. Когда он впервые предложил завалить Виктора — в шутку, конечно, — она так всполошилась! Дескать, и алиби надо обеспечить надежное, чтобы никто их не заподозрил, и всякие там версии разрабатывать, договариваться. Глупости какие! Люди мрут как мухи каждый день, никто и глазом не моргнет. Просто свернуть придурку шею, сунуть в первый же канализационный люк — и делу конец. Дерьмо все прикроет.

А Барб все хотела до последнего изображать верную и любящую женушку. Что любящую, это да, только не того она любила. И с верностью у нее проблемы начались с тех пор, как она встретила Ренни.

В конце концов обошлось без убийства, но свою порцию драмы Барб получила.

Ренни неплохо повеселился, аж вспотел весь. Барб совсем охрипла, надрывая глотку, пока наконец Ренни не приказал ей заткнуться. К тому времени останки Виктора превратились в бесформенную кучу тухлятины, но еще дергались на полу, да и бита здорово измочалилась.

— Он умер? — боязливо спросила Барб.

— Да уж теперь не побегает. — Ренни по привычке хотел вытереть руки о штаны, но штанов на нем не было еще со времени ужина. — Д-дерь-мо! — с чувством выговорил он, в растерянности оглядываясь, но помогло не очень.

— Но как он… как? Он же… мы же… Я не хотела… Он… — беспомощно бормотала Барб, сама не понимая, что говорит.

— Малышка, ведь Виктор всегда был чертовски упорным сукиным сыном.

Барб встала и рискнула чуть придвинуться к останкам.

— А может, он тогда не по-настоящему умер? В кому впал или вроде того.

— Детка, он сдох. Еще на прошлой неделе был мертв по полной программе и к нам приперся уже мертвецом. Мертвее не бывает.

— Ты ж ему голову совсем расплющил, — сказала она растерянно.

— Только это его и остановило.

— Но что нам теперь делать? Он же весь… брр…

— Ха! Да просто позвоним в морг и скажем, что какой-то извращенец украл тело, изуродовал и нам подкинул. Пошутил так, значит. Скажешь: наверное, это твой бывший. Придумай чего-нибудь. Да никто к нам приставать особо не станет.

— И отчего ты у нас такой умный?

Ренни замолчал, обдумывая ответ.

— Считаешь, они на это купятся?

Ну вот, опять начинается. Барб живет, будто спит. Не может расстаться с детской верой, что полиция вытащит ее из любых неприятностей. А сейчас боится, что Власть — именно так, с большой буквы, — всевидящая Власть вот-вот нагрянет и поймает их с поличным.

— Барб, просто придумай себе подходящего «бывшего». Скажи, что это был мексиканец в зеленом свитере.

— Но, дорогой, я же никогда с мексиканцами не связывалась, как же я скажу, что у меня был «бывший» мексиканец? Я имею в виду, как…

Ренни стоически вздохнул, взял ее за плечи, заглянул в глаза.

— Делай, как я говорю, и ни о чем не беспокойся. И все будет хорошо.

Он даже выдавил из себя улыбочку. Это было как пальцы в глотку засунуть, чтобы проблеваться. Надо ее отвлечь, чтобы выкинула из головы полицию и дознание.

— Э-э-э, у тебя полотенец не найдется?

Ренни подтер, где набрызгало; Барб принесла большую сумку. Потом он засунул биту под кровать. Снова взять ее в руки было приятно, сразу живо вспомнилось, до чего здорово было заколачивать старину Виктора назад в могилу, и оттого произошла крепкая и быстрая эрекция.

Барб живо смекнула, что к чему, и они управились до того, как явилась полиция. Барб в который раз повторила, что с Виктором у нее такого никогда не было, а Ренни улыбался, гладил ее волосы и думал, что она может, наверное, и мяч футбольный через соломину всосать. Виктор Джекс никогда бы не связался со слабосильной бабенкой. Да и Ренни такая бы не прельстила.

Затем явилась Власть, и Ренни с Барб принялись рассказывать сказки.

Похороны редко бывают веселыми. В свои двадцать с небольшим лет ни Ренни, ни Барб особого опыта в этом деле не имели, но справились неплохо. Вырядились в черное, как положено, держались за руки, проливали крокодиловы слезы, пока останки Виктора Джекса, по мере сил приведенные в приличный вид и уложенные в гроб, переправлялись на шесть футов ближе к аду.

Через полчаса после церемонии они уже явно не выглядели расстроенными, да и черных одежд на них больше не было. По правде сказать, вообще никаких не было.

Однако у Ренни имелся повод злиться. Его жутко раздражала привычка Барб мчаться в туалет сразу после… ну, после этого самого. Даже пошутил как-то: «Малышка, я так стараюсь тебе кое-что передать, а ты мгновенно все сливаешь в унитаз». Барб сморщила носик: фу как грубо. На ее лице было прямо написано возмущение от столь вульгарного и плоского юмора. И тут же она помчалась опорожняться.

Ну ладно. Ренни философски вздохнул и повернулся на правый бок, намереваясь сладко вздремнуть. Отлично все получилось!

А Барб, засевшая в ванной, долго таращилась в зеркало, сама не зная зачем. Виктор ударил ее именно здесь. И сделал с ней это самое прямо в ванной, а здесь так тесно и неудобно заниматься любовью. Было у Виктора жуткое свойство: выходить из себя за считаные секунды, прямо взрываться. С ним рядом — точно с питбулем на хлипком коротеньком поводке. И не угадаешь заранее, когда он превратится в машину убийства. Это от многого зависит: голоден ли, давно ли злится, нравишься ли ему, раздражает ли твой запах. Такой он был, Виктор Джекс. Точно как питбуль.

Но когда Виктор касался ее большими крепкими теплыми руками, лапал всю, расстегивал, стягивал, раздевал, говорил, как она желанна, как он ее хочет, касался в самых тайных местах: внутренней стороны бедер, округлости ягодиц, грудей снизу, чисто выбритых подмышек… О боже… Она вся делалась влажной, текла, он всю ее наполнял, у нее чуть ли не галлюцинации случались от наслаждения, и как она потом замечательно спала! Сам секс никогда не был насильственным, но тем не менее Виктор все-таки ее бил.

Барб знала, до чего отвратительны извинения мужчины после того, как он тебя поколотит. Привыкнуть к этому нельзя, и ситуация никогда не станет лучше.

Виктора Джекса она повстречала вскоре после того, как сменила профессию с официантки на танцовщицу. Грудь у нее была небольшая, зато бедра и ноги если и не очень красивые, то вполне симпатичные. А зарабатывать на жизнь танцами гораздо приятнее, чем допоздна бегать с подносами и надеяться на чаевые. Еще хотелось разнообразия, чего-то необычного. И вот появился Виктор — для пущего эффекта ему только клубов дыма не хватало.

К моменту встречи с Барб Виктор давно и прочно сидел на аптечном декседрине и уже начал переходить на порошковый метедрин. Виктор собирал старые «харлеи» для жирных белых богатеев, которые хотели казаться рокерами, а еще крутые мощные тачки для дятлов с пухлыми кошельками. Виктор платил Барб, чтобы она танцевала на столе, а еще за то, чтобы она просто сидела, а он на нее смотрел. Менеджер такого не одобрял. Виктор не стал устраивать сцен, просто улыбнулся и показал пачку денег. Для Барб, чьи представления о любви сводились к приказу «кончай трындеть и ложись», это была Любовь с большой буквы. Неделя прошла в таких вот странных ухаживаниях, а потом Барб согласилась жить с Виктором.

А впоследствии она встретила Ренни Буна, настолько далекого от радостей химического происхождения, что только нимб над головой не сиял. Для Барб, вконец ошалевшей от двух лет байкерских гонок и амфетаминовой бессонницы, Ренни, с его здоровым крепким телом и нелюбовью к дури, был как принц из волшебной сказки, готовый на белом коне увезти ее в светлое будущее.

— Детка, тебе не мешало бы отдохнуть, — сказал ей Ренни и немедленно утащил в постель.

Пять дней спустя оба еще пытались выдумать вескую причину, которая, к примеру, могла бы убедить суд, что Барб и Ренни самой судьбой назначены друг другу. Но Барб все не могла вот так просто взять и уйти от своего взбалмошного и романтичного Виктора.

По правде говоря, Ренни предпочитал пользоваться ею лишь время от времени. А Виктор был не так уж плох. Он даже починил хронически барахливший карбюратор принадлежавшего Ренни «шевроле-импалы» шестьдесят шестого года.

Да и в целом жить с Виктором, при всех его выкрутасах, Барб нравилось гораздо больше, чем танцевать в «Шальных козырях» перед толпой свинорылых утупков, налитых пивом по самые уши.

Так оно и шло: Виктор ничего не знал и для Барб оставался опасным, жутким и желанным. С Ренни Барб могла обделывать кое-что, в чем никогда бы Виктору не созналась. Для самого же Ренни Барб была чем-то вроде плевательницы: харкнуть по-ковбойски на ходу и идти своей дорогой. Ну вот, жили они долго и счастливо, целых две недели, и тут однажды Виктор неожиданно явился домой за набором гаечных ключей.

Что дальше было, представить нетрудно.

На самом деле гаечные ключи были только поводом. Ренни с Барб не знали, что в тот день Виктор снова влюбился, на этот раз в курительный амфетамин под названием «айс». Его Виктор добавил к утренней дозе химической радости, и без того немалой, и, когда увидел, чем занимаются Ренни с Барб, среагировал мгновенно. Крышу сорвало и унесло в никуда.

Он аж побагровел, глаза налились кровью, клыки оскалились — и с рычанием бросился на любовников. Но, сделав лишь два шага, застыл, вытянулся, ухватил себя за левое плечо и свалился замертво. Сердечный приступ. Щедрое и бесшабашное, романтическое и безумное сердце Виктора заглохло, будто служба «секс по телефону» без клиентов, и коронеру осталось лишь накорябать в соответствующей графе, что смерть наступила от злоупотребления химикалиями. Останки увезли, чтобы пустить по другой графе, ящично-подземной. Впечатляющая кончина, нечего сказать.

И это возвращает нас к Барб, которая все еще сидит в ванной.

Она спустила воду в унитазе и покраснела, вспомнив идиотскую шутку Ренни про манеру ходить в туалет после секса. Такое не забыть. Ренни иногда бывает ужасно грубым. А может, он совсем тупой и никогда не слышал про «цистит новобрачных»? Мочевой пузырь запросто может воспалиться, когда в тело поступает слишком много чужой биологической жидкости. Чутким его не назовешь: ему, с его мужским эгоизмом, наплевать, что даже здоровой девушке после сорока минут секса в миссионерской позиции захочется в туалет.

В свете тусклой лампочки Барб заметила у себя на шее пятно от засоса. Фу как вульгарно!

Но Ренни так умел присасываться, теребить, покусывать, пощипывать зубами все нужные места, будто мучим отчаянным голодом и хочет съесть ее целиком. Оттого она всегда кончала раньше, даже когда пыталась удержаться, подождать, пока не достигнет оргазма он, и сама хотела любви, с радостью принимала ее отметины. Чудесные маленькие свидетельства страсти, на которые так приятно взглянуть утром, когда тело еще сладостно ноет и на память приходит, как они появились.

Барб любила подразнить Ренни напоминанием о женщинах, при помощи которых он собрал свою коллекцию сладких приемчиков. И если у нее болела голова или настроение было скверное, Ренни мог запросто ее вылечить хорошим трахом. Когда приходили месячные, Виктор к ней и не прикасался, а вот у Ренни комплексов не было. С ним Барб чувствовала себя желанной и в самые скверные дни, а чувствуя себя всегда желанной, Барб делалась по-настоящему женственной. Ренни даже был не против ее возвращения в «Шальные козыри», ведь с кончиной Виктора кончились и деньги. По сути, Ренни-то и предложил ей снова влиться в трудящийся класс. Что за парень!

Грубый, тупой, безмозглый авантюрист, хватающий все, что плохо лежит. Да уж, подарочек на все сто. Лучший засранец города.

Но с ним было хорошо. Вот только сегодня Виктор выкроил времечко из своего плотного расписания и явился их навестить с того света. Не сказать, чтобы это так сильно их потрясло. Наверное, когда все время смотришь кино про разных монстров, привыкаешь к ним и перестаешь удивляться. Да и Виктор за тридцать с чем-то лет жизни на этой планете сверх меры насытил свой организм разной гадостью. И сейчас, должно быть, в своей могиле вертится под сотню оборотов в секунду.

Под жестким, безжалостным светом лампочки в ванной Барб чувствовала себя паршиво. Но она понимала, что это приступы чувства одиночества, а с ними нужно бороться. Есть способ: ощутить Ренни на себе, внутри себя, — быстро и просто, лучше не бывает. По крайней мере, Барб ничего лучше не знала.

Вернувшись, она застала Ренни полусонным и почти готовым. Он лучше всего функционировал, если ему удавалось между «сеансами» минут пять подремать. Барб разбудила его окончательно при помощи рта, ни слова при этом не сказав. Следующие полчаса оба изрядно шумели. После того как Ренни, по его словам, «промывал насос», его хватало надолго.

Потом оба улеглись на спины, отбросив простыни, чтобы испаряющийся пот остудил тела.

— Ты слышал? — настороженно спросила Барб.

— Что слышал?

— Царапается так тихонько, будто мышь.

— Это котяра твой бестолковый.

— Он так не скребется.

— Значит, мышь. В этом доме полно мышей!

— Слушай!

Ренни прислушался. Если это и в самом деле мышь, то она может бульдога в подворотню утащить себе на завтрак.

Барб толкнула его в плечо:

— Это же под кроватью!

— Господи боже! — Ренни свесился и заглянул под кровать.

Оттуда выскочила бейсбольная бита и так ударила Ренни в подбородок, что из глаз искры посыпались. На бите осталась засохшая кровь Виктора. Затем нечто плотное, гибкое, словно удав, обвилось вокруг горла Ренни и потащило вниз, в темноту.

Ренни забулькал и захрипел, теряя сознание. Была мысль, что на него напал жуткий огромный червяк в сопровождении множества червей поменьше. Ренни застучал пятками по ковру, задергался, силясь вдохнуть. Барб уже завелась, издавая жуткие вопли с перерывами на вздохи. У-у-у, как это бесило Ренни!

Чьи-то пальцы вцепились ему в глотку, но Ренни их отодрал. Однако тут же другой извивающийся отросток ухватил его за руку.

Оттолкнувшись от кровати, Ренни потащил неведомого агрессора на свет. В роли любимого подкроватного барабашки из детских страхов на этот раз выступал все тот же старина Виктор. Аккурат в том состоянии, в каком его похоронили: с переломанными костями и без головы.

Цепкое, будто колючая проволока, сплетение ссохшихся мышц и мертвой резиновой плоти мгновенно обездвижило Ренни. Бороться с этим было так же немыслимо, как с водным потоком. То, что прежде было руками и ногами Виктора, более не стесненное твердостью костей, извивалось и сгибалось, будто щупальца, и двигалось куда быстрее кулака Ренни. Они обвили его глотку, грудь, живот, и он чувствовал: вот и настало время большого чиха, который вытряхнет разом всю жизнь из парня по имени Ренни Бун.

Он визжал и стонал, судорожно полосуя ногтями и попадая большей частью по своему же лицу. И тут Барб, наконец умолкшая, примчалась из кухни, потрясая самым большим секачом, какой Ренни видел в своей жизни.

Виктор однажды угрожал ей этим секачом, поэтому она знала, где искать.

Она уж точно пересмотрела ужастиков, особенно про психов и кухонную утварь. Сейчас по кабельному все это дерьмо показывают, смотри сколько влезет. Она рубила и рубила, точно сумасшедший дровосек, но Ренни задела всего разок, случайно.

Неотвязный резиновый Виктор развалился под ее ударами, как глиняный горшок под дисковой пилой. Отодрав удушающее кожаное щупальце от рта, Ренни приподнялся, сел и втянул воздух.

— Барб, мать твою, ты ж меня располосовала!

— Милый, прости, я промазала, эта тварь по всему тебе расползлась!

Барб помогла ему встать на ноги. Ренни покачивался, чувствуя растерянность, — как-то не привык, чтобы его спасали, да еще и били перед этим. Оба стояли по щиколотку в рубленом мясе, Ренни дрожал. Потом в искреннем порыве прижал к себе Барб:

— Знаю, малышка, знаю. Узнаешь нашего старинного друга?

— Нет, не может быть. — Она уткнулась лицом в шею Ренни, не желая смотреть.

Он поднял кусок теперь уже неподвижной мертвой плоти, повернул, чтобы Барб могла рассмотреть его в слабом свете ночника. На коже виднелся рисунок: смешной младенчик-дьяволенок выглядывает из вьющихся языков пламени.

— Ренни, это же… Вот дерьмо!

— А то как же! — отозвался он.

И подумал, что чертовы комиксы проникли во все головы, сколько их есть.

Виктор Джекс наколол дьяволенка на Сансет-бульваре, в тату-студии «Скин Ильос». Подбила его на это прежняя подружка Никки. Барб слышала, что татуировки можно вывести лазером, но так и не собралась с духом предложить Виктору это сделать. Не успела.

— Ренни, милый… не хочу тебя злить, ну, в общем, надо…

— Чего надо?

— Если Виктор, ну, понимаешь, будет являться всякий раз, когда мы, ну, в общем, вместе…

— Виктор больше не вернется!

— И что ты с ним сделаешь?

— Что с самого начала хотел: в канализацию сброшу все его гребаные останки. Пусть крысы повеселятся.

— Чувствую, нам сумка новая скоро понадобится. — Барб поморщилась, глядя на разбросанные по полу искромсанные обрубки.

Они уже не шевелились, лежали тихо, слегка поблескивая. Тяжело дышащий Ренни тоже смотрел на них дикими глазами. С его подбородка капал пот.

— Детка, сперва дай-ка мне этот секач!

Крышка канализационного люка весила девяносто пять фунтов, ни больше ни меньше, но на стороне Ренни были фомка и хорошо накачанный торс. В итоге расчлененные, выпотрошенные, раздробленные, рассеченные и размозженные останки Виктора Джекса отправились в обширную систему сбора отходов округа Лос-Анджелес.

Как же приятно было превращать Виктора в кучу обрубков, каждый не более кулака размером. Почти так же здорово, как делать из него фарш при помощи биты.

Заслужил же, гад, на все сто заслужил. Но надо отдать должное: поразительно упорный сукин сын.

«Если явится в третий раз, опять повеселимся», — подумал Ренни. Ему уже начало все это нравиться.

Он также прикинул, что можно сделать с Барб, если у нее опять крышу сорвет и она примется верещать во всю глотку.

«He-а. Что за дурацкая мысль проскочила! Лезет в голову всякое…»

Ренни выдернул пальцы, и крышка с лязгом легла на место. Тут осторожно надо. Один старый приятель не успел руку убрать и трех пальцев лишился. Фрисби ему достать из канализации захотелось. Неприятное воспоминание снова привело к мысли о Барб. «Может, уже пора от нее сваливать? Конечно, она здорово помогла и вообще нынче ночью показала себя молодцом, но что, если Виктор — это вроде ее проклятия и все завязано на нее?»

Тут как с крышкой: не убрал пальцы вовремя — и хрясь! А в Барб он запускал вовсе не пальцы…

Но сейчас ее хотелось, тело так и ныло. Домой, скорей домой! Она сейчас после ванной свеженькая, пахучая, вкусненькая. Так здорово ее оседлать и скакать, пока не заорет по-настоящему…

— Ты не слышал? Вроде шуршит что-то, — неуверенно произнесла Барб.

— Господи, детка, ну ты и…

— Я серьезно. Прекрати!

Чувствуя себя последним придурком, Ренни отпрянул. Сердце бешено стучало — ну, еще бы минуточку ей подождать! Барб замерла, вся внимание, будто старшеклассница, отчаянно пытающаяся собраться с мыслями на экзамене. Вся в ожидании скребущихся, подползающих монстров. А стояла-то раком, попой кверху. Сама игриво так попросила оприходовать ее рачком. В матрас вцепилась, точно великую страшную правду оттуда выдрать захотела.

— Малышка, я ничего не слышу. Может, это паранойя твоя от стен отскакивает?

В раздражении Ренни схватил с тумбочки сигареты. Что за черт! Час назад оживший мертвец давил ему глотку, теперь Барб со своими идиотскими глюками!

— Кажется, я слышала, как в ванной упала крышка унитаза.

— Я виноват, забыл опустить круг.

Если Ренни хотел произвести впечатление, то делался самым вежливым и рассудительным человеком на свете. Но стоило ему добиться своего, вежливость слетала, точно шелуха. Как нынче ночью: круг на сиденье он нарочно оставил поднятым в качестве декларации мужской власти. Барб заметит, но промолчит, он это знал. Коронным трюком Ренни была способность показываться людям с лучшей стороны и надежно прятать вторую сторону, на редкость сволочную. И трюк удавался: повсюду говорили, какой он честный, мудрый и достойный доверия. Конечно, он девушку у друга не отобьет, и не убьет никого, и даже никакой гнусной мысли у него возникнуть не может. Ну-ну.

А мертвого даже пальцем не тронет.

Ренни умел принять на себя вину, а затем мощно отфутболить обратно, — так опытный теннисист отшибает подачу наглого выскочки. С этим туалетным сиденьем круто вышло.

— Ну, извини уже. Каюсь, оставил, хотя не следовало. Здесь твой дом и твои правила. Но от этого мохнатого покрывальца на бачке круг сам падает и…

— Тихо!

Ренни удовлетворенно затянулся. Плюс один в его пользу. Барб вытащила сигарету из его рта, пару раз быстренько затянулась и торопливо вставила на место, будто это улика и нужно ее вернуть, пока копы не заметили.

Ренни сдался и пошел в ванную. А сделав свое дело, снова оставил круг поднятым.

— Барб, тут вода по всему полу! — крикнул он. — Похоже, из трубы поперло.

— О нет! Что, там очень… грязно?

— Да нет, просто вода наружу выплеснулась. И на стены попало.

— Ренни! — завопила Барб из спальни.

Он тут же поспешил на помощь — прямо герой!

Пришлепав мокрыми ногами, Ренни увидел, что Барб, сжавшись в комок, показывает пальцем на стену. Там что-то ползло по стыку между стеной и потолком, прямо над столиком с косметикой. Ренни прищурился: нечто похожее на ящерицу пробиралось, плотно прижавшись к потолку. Вот замерло, нагло глядя с семифутовой высоты.

— Что это за херня? — осведомился Ренни. — Крыса, что ли?

— Ты когда-нибудь видел белую крысу без шерсти и с такими здоровенными глазищами? Господи, Ренни!

Оказывается, она умеет видеть в темноте.

— Где твоя бита?!

— Сейчас я чертову тварь достану, — пообещал Ренни, едва не рассмеявшись. — И мне плевать, что это такое.

Но Барб его остановила.

— Нет, Ренни, не надо, — сказала она, положив ладонь ему на грудь. — Ты отличный парень, сильный мужчина, настоящий защитник и всякое такое, но я подумала, это все же мой дом и мои правила, как ты сам сказал. Короче, дай я сама этим займусь. Ты уже пробовал, теперь моя очередь поразвлечься.

Выслушав эту тираду, Ренни застыл точно громом пораженный. И как только ему пришло в голову, что можно бросить такую классную бабу?

Она смотрела, как у двери в ванную мерцает вишневый огонек его сигареты.

— Ты просто стой там, а когда я скажу, включи свет, хорошо?

— Да, мэм!

— Включай!

Стоваттная лампа под потолком спальни на секунду ослепила их. Тварь на стене сорвалась и упала за зеркало. Слышно было, как она стукнулась об пол и заскреблась, уползая в тень.

— Видишь ее?

— Вижу, — солгала Барб, затем прикрыла глаза и шарила под кроватью, пока не отыскала биту.

— Я не вижу! — сказал Ренни.

Видел он только хвост кота Барб, торчащий из-под шкафа. Жалкая трехцветная скотина! С тех пор как Ренни связался с его хозяйкой, от него не отставала аллергия и жуткий чих, все из-за этой твари. Кошак или бродил по кухне, пытаясь утащить и сожрать что ни попадя, или целенаправленно сбрасывал фунты шерсти, или пытался разодрать мебель в клочья. Барб его звала идиотским сюсюкающим имечком, которое Ренни и не пытался запомнить. Впрочем, скотина тоже, кажется, своего имечка знать не желала и никогда запретов не слушала.

Кошак, наверное, и круг откинул, мелкая юркая сволочь.

Хвост хаотически дергался — скотина готовилась к любимой кошачьей игре «закогти-выпотроши». Барб громко приказала коту уняться, тот, как всегда, и ухом не повел.

Барб пыталась перекрыть дорогу ногой, но кот ловко увернулся и шмыгнул под шкаф. Судя по звукам, там немедленно произошла короткая и страшная драка.

Потом кошачий хвост вылетел из-под шкафа и приземлился Барб на грудь. Сам кот к нему присоединен больше не был.

Следом полетели клочья трехцветной шерсти, по большей частью склеенные кровью.

Барб зарычала, как питекантроп, и ринулась в зону боевых действий, нанося битой короткие и резкие удары наугад. Шкаф задрожал, задвигался, собирая ковер в гармошку.

Погубитель кота выскочил из-под дальнего края — это был бледнокожий монстр, похожий на руку.

— Барб, это же рука! — завопил Ренни.

— Что? — Барб обернулась: вид дикий, глаза горят яростью. — Рука? Да мне плевать! Она кота моего покалечила!

— Она под кровать побежала, — сообщил Ренни, предусмотрительно отступив, чтобы не попасть под горячую биту.

— Она покалечила Румпельскетскина! — заорала Барб, и в глазах ее пылала жажда убийства.

Свисающий край покрывала был отдернут, и под ним обнаружилась пара выпученных глаз.

Но не успела Барб даже замахнуться, как рука прыгнула и намертво вцепилась ей в горло.

Ну точно, это рука Виктора. Он так часто держал за глотку Барб, что она узнала эту хватку в мгновение ока. Что бы ни случилось с прочими его останками после смерти, правая рука была по-прежнему сильной и умелой. Передавила гортань мгновенно, и в глазах у Барб заплясали лиловые звезды.

Она тяжело шлепнулась на попу, растопырила ноги, а Ренни сиганул через кровать. Правда, помедлил миг уж очень не хотелось прикасаться к мертвецкой руке. Завершалась она бело-красным куском мяса, похожим на жирный хвост ядозуба. Ренни решительно ухватился за куцый обрубок и дернул.

Мать вашу, да тут беды не расхлебать. Никакая баба такого не стоит.

Лицо Барб сделалось темно-лиловым. Ренни подполз ближе, отогнул вцепившийся указательный палец и услышал хруст: палец сломался в нижнем суставе.

«А может, так и оставить? Пускай придушит Барб, все и закончится».

— Ну нет уж, — сказал себе Ренни, отдирая средний палец.

Лохануться перед кусками рубленого мяса — черта с два! На этот раз треск ломающейся кости даже вызвал у него улыбку.

На кисти сидела пара глаз: они развернулись буквально на сто восемьдесят и уставились на Ренни. Зрачки были во всю радужку. Барб, красная, как перезрелый помидор, храпела, будто загнанная лошадь, пытаясь втянуть воздух.

Ренни вспомнил, как впервые пожал эту руку. При-иветик! Ага, здорово живешь. Виктор Джекс давил на мозги, всем своим видом будто говорил: «Ну, детка, попробуй меня обойди. Попробуешь — в лужу сядешь».

Без помощи остальных большой и безымянный пальцы удержаться не могли. Наверное, Барб повезло ударом биты раздробить мизинец: он торчал криво и в удушении не участвовал. Наконец Ренни отодрал руку и швырнул через комнату. Барб шлепнулась на пол, рука Виктора ударилась о стену, оставив на ней красное пятно, шлепнулась на пол и неуклюже попыталась уползти.

Барб так же неуклюже встала и принялась топтать руку Виктора. Измазала все пятки слизью, поскользнулась и едва не грохнулась снова. Оттого она разъярилась до крайности и лупила руку битой до тех пор, пока та не перестала шевелиться.

Затем Барб с Ренни присели на корточки на безопасном расстоянии и наконец-то внимательно рассмотрели чудовище.

Это была кисть и дюйма четыре предплечья правой руки Виктора, а на ней глаза. У него были глаза цвета голубой матовой эмали, мутные, бесчувственные, с серебристыми искорками, глубоко засевшими в радужке, будто отсвет скрытого безумия. Теперь эти глаза находились на тыльной стороне кисти, прикрепленные полосами мышц, оплетенные нервами. Один глаз расплющен ударом биты — Барб отвела душу как следует.

Наконец-то Ренни понял, что за бугристый мешочек висел на этой руке.

— Да это же его сердце!

Вполне в духе Виктора — в своей мастерской он каких только механических монстров не собирал! Он слыл чудотворцем, способным вылечить дряхлое авто при помощи гнутой вешалки, плевка и паяльника.

— Его сердце, — выговорила Барб. Такие новости она не слишком желала слышать. — Его сердце, господи боже… Но это как могло быть? Они же там вынули сердце, а ты его в фарш смолотил, и разве ты не сломал ему руку тогда, в прошлый раз?

Ренни вспомнить не смог. Честное слово.

— Я имею в виду… Ренни, у него же головы не было! А как глаза-то сами по себе прикатились?

Сердце вздрогнуло, стенка втянулась, оно содрогнулось, как в последний раз, и выбросило струю крови. На полированном паркете образовалась большая липкая лужа.

— Эй, Барб, теперь ты разбила ему сердце в прямом смысле!

Барб принялась осыпать Ренни неловкими и бессильными ударами открытой ладонью:

— Мать твою, Ренни, это не смешно! Это его гребаная рука! Он черт-те знает сколько раз хватал меня за глотку, и минуту назад я прям видела его, будто он снова явился меня излупить, и это совсем не смешно!

Барб точно была в полушаге от психушки. Накричалась и умолкла, только всхлипывала. Но Ренни сообразил, что делать, и крепко обнял ее. Она не возражала. А если бы вместо этого он дал бумажную салфетку, могла бы и челюсть сломать.

— Ну прости, прости, я такой засранец!

Иногда нутряное чутье, усиленное развитым эгоизмом, заставляло Ренни чувствовать вину или что-то вроде того. Но что самое важное: обнимая Барб и настороженно поглядывая на застывшую руку, он пришел к простому умозаключению. В морге Виктора распотрошили, а он преспокойно приковылял назад. Потом сам Ренни скинул Виктора в канализацию, причем по кусочкам, но тот вернулся и оттуда, прямо через унитаз, как в тех городских сказках про ныряющих крыс, змей и крокодилов. Чертова глазастая рука приводила на ум и тех, и других, и третьих.

— Детка, я знаю, что для этой твари надо. Я уж сделаю так, чтобы больше нечему было возвращаться.

— И что ты придумал? — Барб успокоилась настолько, что взглянула в зеркало проверить, не слишком ли растрепалась.

Ренни приподнял тварь за расплющенный мизинец, с усилием подавляя желание выдать очередную пошлую остроту.

— У тебя же есть жаровня?

Ох, ну и воняло же оно! Помимо жуткого смрада, и само зрелище вышло премерзкое, но Барб заставила себя глядеть. Оба они смотрели, как догорают останки, а Ренни щипцами для барбекю разбивал обугленное, пока от костей и мяса не остался только пепел да черная слизь.

Тогда Барб потащилась в ванную, третий раз за день принять душ. Все никак не могла смыть со своей жизни остатки Виктора.

А Ренни все наблюдал, как черная слизь коптит и пузырится на углях. Запах шел как от пережаренной свинины.

Вытерев покрасневшие глаза, Ренни загасил жаровню. Все, готово. В дом идти не хотелось, кувыркаться с Барб тоже. Поспать бы. Просто поспать.

Вернувшись из ванной, Барб обнаружила на кровати безмятежно дрыхнущего Ренни. Фу. Сама вымылась, и простыни надо поменять. Но это завтра. Барб уселась на своей половине кровати, стараясь не разбудить сожителя.

Пора взглянуть правде в глаза: Ренни больше не будет прежним. Цветы увяли, гости разошлись. Победа над мертвым Виктором нехорошо пахла. Интрижка стала тягомотной и унылой. Сперва их возбуждала восхитительная тайна, но теперь цветущий луг превратился в топкое болото, где оба барахтаются, не в силах расцепиться, прервать любовную связь, словно пара несчастных перепуганных собак.

Она чувствовала, как будто внутри ее самой что-то умерло. Опустошенная, выжженная, опаленная, растраченная, Барб не хотела больше никаких страстей и наслаждений. Ей нужен только покой. Мертвый покой внутри и снаружи.

Как обычно, Ренни спал с открытым ртом и уже начинал похрапывать. Сейчас он далеко, ему на все плевать. И на нее, Барб, трижды плевать. Она осторожно ухватила его за нос и отвернула голову в другую сторону. Зарождающийся храп сменился бормотанием и сопением, потом затих.

Восприятие Барб так обострилось, что сейчас ее беспокоила даже пыль на простынях и одеяле. Пыль била в глаза — так и казалось, она ложится на душу слой за слоем, словно мокрый снег.

А вдруг это не пыль, а пепел от сожженных костей Виктора? От этой мысли Барб заплакала и никак не могла остановиться.

Охваченная горем, она не заметила, как маленький, самый упорный комок обгорелой плоти пролез меж расслабленных губ Ренни и легко скользнул по пищеводу, устремляясь прямым ходом в самую глубину тела. Туда, где сердце…

Перевод Дмитрия Могилевцева

Дэвид Веллингтон

ДОБРЫЕ ЛЮДИ

Дэвидом Веллингтоном немало написано о зомби: романы «Monster Island», «Monster Nation» u «Monster planet», а также о вампирах, романы «Тринадцать пуль» («13 Bullets»), «Девяносто девять гробов» («99 Coffins»), «Vampire Zero» и «23 Hours». В прошлом октябре вышла книга про волков-оборотней под названием «Frostbite». Еще один роман о зомби «Plague Zone» представлен на писательском сайте, www.davidwellington.net, но не опубликован. Рассказы Веллингтона печатались в антологиях «The Undead», «The Undead — 2: Skin and Bones», «The New Dead» и в сборнике на тему вампиров «By Blood We Live». Недавно он дебютировал в жанре комикса, выпустив книгу «Marvel Zombies Return».

Фильмом «Ночь живых мертвецов» Джон Ромеро в 1968 году создал канон, породил устоявшийся сегодня образ зомби — бездумных оживших трупов с бледной кожей, спутанными волосами, ввалившимися глазами, неуклюже ковылявших и жаждущих плоти живых. С тех пор зомби стали героями великого множества книг и фильмов. И чем дальше, тем разнообразнее их облики. Мы видели зомби, которые, вообще говоря, не мертвые («Двадцать восемь дней спустя»), зомби, несущихся за жертвами со всех ног («Рассвет мертвецов» Зака Снайдера), зомби-собак из «Обители зла», зомби-наци из «Операции „Мертвый снег“», зомби-супергероев из «Marvel Zombies» и даже зомби-стриптизерш из «Зомби-стриптизерши». Мы видели и комедийные фильмы о них («Зомби по имени Шон», «Добро пожаловать в Зомбиленд»). Теперь есть даже любовный роман о зомби («The Loving Dead» Амелии Бимер). Зомби вторглись и в классику девятнадцатого века («Гордость и предубеждение и зомби»). И конечно, у нас на виду монументальная трилогия Дэвида Веллингтона, где фигурируют разумные зомби, мумии и происходит эпохальная битва за будущее человечества.

Но иногда так хочется старых добрых канонических зомби, стонущих и ковыляющих неуклюже. Следующий рассказ предоставляет их нам в достаточном количестве, даже слишком. Дэвид Веллингтон возвращается к истокам. Он описывает компанию обычных людей, старающихся выжить, изучающих, что для этого надо делать и чего не надо, обрисованы жуткие дела, какими приходится заниматься после апокалипсиса. В общем, несмотря на все попытки модификации, пародии и перепевы, еще живы классические зомби в стиле Ромеро; столько лет спустя они активно брыкаются и готовы ухватить вас своими цепкими руками.

Над пустыней садилось солнце, окрашивая рыжие скалы в сотни оттенков пурпура и охры, превращая немногочисленные кусты, сумевшие выжить на обожженной земле, в страшных шипастых чудищ. Я понаблюдала, как несутся над головой жарко-алые облака, затем снова уставилась на изгородь.

И сердце мое замерло в груди.

Всего в паре футов от Кэнди появился мертвец. Он находился с внешней стороны изгороди, но изо всех сил налегал на сетку, и та уже поддалась. Лохмотья покойника выцвели от солнца, кожа была серой, губы, как и большая часть лица, отгнили, обнажая огромные желтые зубы — обломанные, неровные и на вид очень острые.

Трехлетняя Кэнди на мертвеца даже и не смотрела. Привыкла: они ведь постоянно слонялись неподалеку, щелкали оскаленными зубами. Всю недолгую жизнь она видела их где-то поблизости и знала, что мама всегда придет на выручку.

И я собиралась оправдать ее надежды — до тех пор, пока она сама не вырастет и не научится держать оружие.

Поэтому я не стала на нее кричать, пугать, отгонять подальше, а просто подняла лук и уложила стрелу на тетиву. Натянула ровно и спокойно, неторопливо прицелилась. Тетива зазвенела, стрела не издала ни звука, пролетев сквозь изгородь и череп мертвеца, так что острие вышло с другой стороны.

Мертвец рухнул мешком. Беззвучно.

«Спасибо вам за выучку, герлскауты Америки!» — подумала я.

Затем подошла к Кэнди, чтобы увести ее подальше. Мертвецы не так уж сильно пахнут, когда солнце их высушит, но тем не менее распространяют заразу. Да и порой они вовсе не такие мертвые, какими кажутся.

Кэнди присела на корточки у насоса, при помощи которого раньше наполнялся плавательный бассейн, и принялась играть с разноцветными кредитными картами: раскладывала на пожелтевшей траве, сортировала по цветам. Затертый пластик по краям побелел, серебрение сошло с выпуклых цифр, но голограммы по-прежнему волшебно сверкали, переливались на солнце.

Я наклонилась, чтобы взять мою девочку на руки.

— Посмотри на птичку. — Кэнди указала пальчиком на карту. — Если закрыть один глаз, а потом другой, птичка перелетает.

— Конечно, воробышек ты мой. — Я поцеловала ее в голову.

В последний раз я видела живую птицу года полтора назад. Даже не представляю, откуда Кэнди вообще знает, что птицы летают. Да, они могут улететь, а вот люди прикованы к земле, к своему месту.

Из тени мотеля вышли Брюс и Финстер с перчатками на руках и банданами на голове. Я прикрывала мужчин, держа стрелу на тетиве, пока они оттаскивали тело в пустой бассейн и сжигали. Когда-то дно бассейна было выкрашено в синий цвет, но краска давно облезла, теперь дно зияло голым бетоном, по которому были разбросаны черные пятна гари, будто плоские кратеры.

Парни не унесли тело подальше в пустыню, где оно могло бы сгнить потихоньку, если бы не служило приманкой для еще живых мертвецов. Они не едят своих, пока те бегают, но туши с вышибленными мозгами пожирают только так. Чтобы не приманивать их, мы сбрасывали убитых в бассейн и там сжигали. Оставались только кучки пепла и обугленных костей.

Я смотреть не стала и повела Кэнди назад в нашу комнату. Пусть поиграет взаперти. Хотя и душно, зато не убредет куда не надо. Потом ушла в сумрачную ванную и посмотрела на себя в зеркало.

Я всякий раз так делаю после того, как приходится убить. Ищу следы слабости либо страха. Если губы дрожат, я заставлю их замереть. Если глаза широко раскрыты от ужаса, я прищурюсь. Если побледнела как полотно, буду дышать ровно и спокойно, пока краска не вернется на щеки.

Знаете, я могла бы стать актрисой. Ну, до того как все случилось. Я была танцовщицей в Вегасе, знаете, известного сорта танцовщицей, но копила деньги, чтобы перебраться в Лос-Анджелес. Затем пришла беда, и в Лос-Анджелесе все умерли. Хорошо, что моя мечта не успела сбыться.

Глядя в зеркало, я не увидела ничего тревожащего. Лицо как лицо, — может, щеки ввалились чуть больше, морщинки у глаз стали чуть глубже. Светлые волосы еще сильнее выцвели под солнцем, а так все как обычно. Абсолютно безучастное, спокойное лицо.

Может, это как раз и скверно? Может, это хуже, чем найти признаки слабости?

Да ну, чепуха. Плюнуть и забыть. В нынешние времена быстро учишься определять, что важно, а что пустяк.

По нашим правилам, если заметил мертвеца, надо рассказать Вэнсу. Убедившись, что с Кэнди все хорошо, я пошла по коридорам к холлу. Скорее всего, Вэнс там. Войдя через стеклянные двери в холл, я застала там половину выживших. Это было самое душное помещение в мотеле: занавесок нет, пустынное солнце жарит сквозь окна, но здесь всегда полно народу. Вообще с тех пор, как мертвые стали возвращаться, живые полюбили места, где можно собраться вместе, оттого в холле всегда полно народу. Старики ковыряются в банках с едой, добытых во время последней вылазки; вокруг стоит молодежь, увешанная оружием, — караулит и развлекается заодно. Все хорошие, добрые люди. Я знавала и скверных, но все они остались там, за изгородью.

И Саймон, как всегда, убивал здесь свое время. Он у нас единственный инвалид: не может передвигаться, у него нет ног. Никто не знал, как он их лишился, до того или после, но рассказывать он не хочет, а если слишком донимают расспросами, принимается орать.

Говорит, у него синдром Аспергера. Поначалу мы считали, что он просто чокнутый. Многие до сих пор думают, что мы вообще напрасно тратим на него съестные припасы, чего обычно не допускается. Но Вэнс настоял, чтобы мы взяли Саймона с собой, когда уходили из Скоттсдейла на юг. Сказал, рано или поздно калека обязательно пригодится.

Вэнс часто оказывается прав, поэтому мы и выбрали его старшим. Выяснилось, что Саймон хорошо разбирается в технике, способен возвращать к жизни, казалось бы, безнадежно поломанное. А все потому, что соображает, как эти штуковины работают. Он-то и собрал из запчастей грузовик, на котором мы выбрались из Скоттсдейла, иначе бы так и остались в том аду. Мы ехали, пока хватало горючки, то есть до этих вот мест, и больше бензина так пока и не сумели раздобыть. Зато Вэнс нашел мотель и за ним речушку, а Саймон придумал, как накачать из нее воду, чтобы можно было жить в пустыне.

А ведь по виду Саймона никогда не скажешь, что он такой способный. Ему лет пятнадцать, вряд ли больше, непослушные черные волосы свисают на глаза. В эти полтора года он ел не больше меня, однако все равно разжирел. Пальцы у него короткие и толстые, а ногти он обрезает прямо до мяса, даже кровь порой идет.

Однако именно он сумел устроить водопровод, использовав для этого пару десятков ярдов пластиковой трубы и детали от насоса, который когда-то качал воду в бассейн мотеля. Теперь у нас была вода для кухни, для стирки и мытья. А главное, у нас была питьевая вода — в тех местах, где без воды человек не проживет и дня.

Когда я вошла в зал, Саймон возился со старыми радиочасами, найденными в одном из здешних номеров.

Передатчик хочу сделать, транспондер, чтобы военные могли нас отыскать, — пояснил Саймон, тыча в плату пальцами с обрезанными до мяса ногтями. — Хотелось бы компьютер сделать, чтобы в Интернет зайти.

Саймон во многом еще жил понятиями прошлого, а может, будущего. Во всяком случае в его представлении цивилизация не погибла, а просто взяла тайм-аут, и он был уверен, что раньше или позже все опять будет как всегда.

— Хочу глянуть свой сайт, какой там трафик, график, светофоры-огоньки, ла-ла-ла.

Из бывшего кабинета управляющего вышел Вэнс, протянул руку, будто хотел взъерошить Саймону волосы, но вовремя сдержался. Саймон не любил, когда к нему прикасались.

— Не вешай носа, приятель! — сказал Вэнс. — Мы еще весь мир отстроим заново.

Саймон повернулся к нему, сияя идиотской улыбкой:

— Я люблю штуки всякие делать!

Вэнс улыбнулся в ответ, а потом обратился ко мне:

— Дарси, ты хочешь что-то рассказать?

Наверное, Финстер и Брюс уже доложили, что случилось у изгороди, но он хотел услышать и от меня. Вэнс парень не то чтобы крупный, но глаза у него умные, и он сначала думает, а потом делает. Всегда на два шага впереди событий, поэтому мы и живы до сих пор. Никто его не выдвигал в командиры, ни с кем он за это место не спорил и не дрался. Он просто встал во главе, потому что у него все под контролем, а остальные всего лишь пытаются выжить как могут.

— Мертвец подошел к изгороди, на юго-западе. Я прикончила его стрелой.

— Стрелу вернула?

— Да.

Он кивнул, протянул ко мне руку. Большинство моих знакомых парней, если хотят как-то выразить свои чувства, пытаются за талию приобнять, в крайнем случае этак по-товарищески по плечу похлопают. Вэнс пожал мне бицепс:

— Я слышал, он потянулся за Кэнди.

— Больше не потянется. — Я пожала плечами.

Он еще раз пожал то место, где сосредоточена моя главная сила, будто знал, что творится у меня в душе, и всецело одобрял.

Раньше я на такого парня и не глянула бы, зато теперь по первому намеку переберусь в его комнату.

— В этом месяце уже третий, — выговорил Саймон с таким видом, будто находится на грани истерики. — Три! Раз, два, три!

— Да, что-то многовато, — нахмурился Вэнс.

Иногда их месяцами не бывает. — Я еще раз пожала плечами. — А иногда забредают сразу несколько. Ничего, справимся.

Вэнс кивнул, но он хмурился по-прежнему, значит задумался о чем-то не слишком приятном. Подошел к вентилю с педалью, нашему единственному источнику воды. Из коробки торчала дюймовая труба, а педаль сбоку приводила в действие механизм, качавший из ручья воду. Вэнс принялся крутить штурвал, по-прежнему хмурясь:

— Саймон, а можно как-то укрепить изгородь?

Парень так и запрыгал в кресле:

— Да, да! Можно, еще как! Опоры залить бетоном, сетку сделать двойную, ну да, и электричество пустить, если только батареи солнечные найдутся, и колючую проволоку поставить… — И внезапно умолк.

Это была его обычная манера: резко обрывать разговор. Теперь промолчит, надо думать, до самой ночи. Нередко это означало, что в голове у него вовсю зреет новая идея.

Но на этот раз он закричал.

Вэнс все крутил штурвал. Приходилось стараться, чтобы извлечь воду из крохотного ручья, а иногда в трубу попадали камешки, и крутить становилось еще труднее. Вэнс старался как мог, рука так и мелькала. Он был слишком этим занят и даже не подумал, отчего вода так туго идет. Ясно ведь, в трубу что-то попало, причем гораздо крупнее, чем обычный камень.

И вот тогда Саймон вдруг заорал. Вэнс остановился, и все мы увидели, в чем дело. Из трубы высунулся человеческий палец — серый, страшный, с обломанным желтым ногтем.

— Не блюй, не надо! — предупредила я, растирая Финстеру спину.

Когда запасы пищи приходится таскать на себе из дешевых заброшенных лавчонок, при этом еще рискуя жизнью, ни одна крошка не должна пропасть даром. Финстер позеленел, согнулся, но сумел-таки подавить рвотный позыв и выпрямился, глубоко дыша.

А Саймон все кричал. Иногда на него накатывало, и он мог так орать часами. В прежней жизни он бился в истерике, если отец не мог отыскать нужный сорт куриных котлеток на обед. В новом мире находилось много такого, от чего хотелось плакать, но вот утешать было некому.

Вэнс быстро выдернул палец из трубы и сунул в карман — незачем людям глядеть.

— Майк, Джо, разберите системы и прокипятите все детали.

Надо их стерилизовать.

Оба названных кинулись к вентилю и принялись за работу. Добрые, хорошие люди. Не стали ждать, пока не уляжется суматоха.

— С тобой все нормально? — спросила я у Финстера.

Выглядел он уже получше, щеки порозовели.

— Да, но…

— Что?

— Эта… штука. Палец. Это же значит…

— Ничего это не значит, — возразил Брюс. — Ручей течет от самого Тусона. Мертвец потерял палец по эту сторону моста.

— А что, если вверх по течению их целая орда плещется, а мы потом эту воду пьем?

Все посмотрели на Вэнса. Даже Саймон перестал кричать, любопытствуя, что дальше будет. Что скажет наш мудрый командир?

Тот обвел взглядом комнату, каждому заглянул в глаза, потом пожал плечами:

— Чтобы не жить в сомнениях, стоит пойти и проверить.

По нашим правилам, которые сам же Вэнс и установил, никто не должен выходить за изгородь в одиночку. Поэтому на разведку в верховья ручья он взял с собой почти всех. Предстояло пройти десятки миль по каньонам и ущельям, где могла бы легко спрятаться и сотня мертвецов. Нас с Финстером он оставил охранять мотель и координировать поиски по рации. Естественно, остался и Саймон с его инвалидным креслом, и Кэнди, как обычно, при мне.

Утром, перед выходом, мы сначала проверили связь. В скитаниях мы нашли в разоренном полицейском участке несколько портативных раций, а Саймон соорудил для них подзарядку на солнечных батареях. Рации нас здорово выручали, и мы полагались на них, но с оглядкой: теперь нельзя доверять всем этим вещам из прошлого, работающим на электричестве.

Вэнс забрался на холм в четверти мили от мотеля, а я зашла за прачечную — она в стороне от остальных построек.

— Есть контакт? — спросил он по рации, и я подтвердила, что есть. — Хорошо, — отозвался Вэнс. — Значит, мы вернемся через три дня. Если понадобится больше, я сообщу.

— Буду на связи.

— Не думаю, что мы на самом деле кого-то из них встретим. По большей части наша вылазка — просто хороший повод пошарить по окрестностям, найти еще банку-другую консервов. Кстати, у тебя встревоженный вид.

— В самом деле? — удивилась я. Я-то изо всех сил старалась казаться спокойной и равнодушной. — Как же не тревожиться, когда почти все уходят.

Первое, что я накрепко усвоила: важно держаться вместе. Пусть другие присматривают за твоей спиной, у тебя и впереди дел хватает. Выживают добрые люди, способные работать сообща и заботиться друг о друге. А кто не может ужиться с другими и предпочитает действовать в одиночку, тот гибнет. Такие отсеиваются первыми, и очень быстро.

— Не волнуйся, нас много, и мы вооружены. С чем угодно справимся. Ты же знаешь, без нужды я никого рисковать не заставлю.

— Знаю.

— И я, кстати, рад, что ты остаешься здесь, в безопасности. Хотя имей в виду: когда тебя нет поблизости, Финстер по твоему адресу высказывается не слишком лестно. Правда, такое многие парни говорят. Раз уж вы остались почти наедине, он может попытать счастья. Ну, ты понимаешь.

— Не желаю я ничего такого понимать.

— Я не сомневаюсь, что ты способна постоять за себя. В общем, он может предложить свои мужские услуги, как-то так.

Я рассмеялась. Даже не помню, когда смеялась в последний раз.

— Ну, раз лучших предложений нет, может, я его услугами и воспользуюсь.

Тогда и Вэнс расхохотался:

— Ну ладно. Только смотрите, изгородь не выпускайте из виду.

На этом разговор и закончился — мы не хотели попусту разряжать батареи.

Спустя час разведчики ушли через главные ворота. Мы с Финстером махали им с крыши главного корпуса, заодно прикрывая выход. Вэнс и его люди забрали все пистолеты, но у меня остался лук. Я еще долго наблюдала, как они удаляются, гуськом шагая вдоль ручья. Неутомимый Вэнс, как всегда, впереди.

— Мамочка, а когда они вернутся? — спросила Кэнди, которую я держала в импровизированном кенгурушнике на спине.

— Скоро. Очень скоро.

— Сегодня, поднимаясь по ручью, нашли двоих, — сообщил Вэнс по рации. — Жрут кактусы и траву — все, что могут ухватить.

Голос Вэнса звучал устало. За день разведчики прочесали десять квадратных километров, Вэнс загонял себя и людей, и оттого я нервничала.

— Дарси, честно говоря, я и одного не рассчитывал найти. Но боюсь, эти двое могли отбиться от большей группы.

— Почему ты так думаешь? — спросила я, держа рацию зажатой между плечом и ухом и одновременно выковыривая ложкой из банки холодные бобы в тарелку Кэнди.

— На одном был деловой костюм. Рукав оторван, но на шее галстук, как положено. Это не турист и не ковбой с ранчо, по виду явно горожанин. Боюсь, они пришли из Тусона.

Я замерла, осторожно опустила ложку, чтобы не уронить ни единого боба мимо тарелки.

— Плохо дело…

Когда все это случилось, большинство населения страны жило в крупных городах. Миллионы людей теснились на крохотных клочках земли. И когда настал конец света, мертвым не приходилось долго искать себе пропитание. В пустыню они выходили редко, оттого мы здесь и поселились. Но всегда имели в виду: рано или поздно запас пищи в городе иссякнет, и гонимые голодом покойнички разбредутся по окрестностям. Мертвые постоянно голодны и никогда не спят.

— Паниковать еще рано, — утешил меня Вэнс. — Как дела на домашнем фронте?

— Неплохо, — ответила я, стараясь успокоиться.

В самом деле, пока не было ни единого повода для тревоги.

— Финстер ведет себя как образцовый джентльмен. Саймон разобрал кассовый аппарат, весь твой офис завален деталями. Говорит, собирается электронагреватель сделать, чтобы у нас был горячий душ.

— Было бы здорово! — Вэнс вздохнул. — Ладно. Следующий сеанс в двадцать ноль-ноль.

— Буду на связи.

Кэнди подцепляла бобы пальчиком и отправляла в рот. Вид такой деловой, сосредоточенный. Она еще учится простейшим вещам — самостоятельно есть, например. Я улыбнулась ей, она улыбнулась в ответ и снова запустила палец в миску.

Следующее дежурство было моим, я прилежно несла службу, ничего не произошло. Кэнди спокойно играла, а я описывала круги по крыше мотеля, внимательно глядя по сторонам. Среди красных камней за изгородью ничего не двигалось, все было спокойно. Временами дул приятный легкий ветерок.

Сдав пост, я уселась в складное кресло, выпила воды из бутылки. Финстер вскарабкался на крышу, встал позади меня. Молчал, смотрел вдаль — может, как и я, надеялся увидеть Вэнса.

Потом положил руки мне на плечи и стал массировать:

— Ты напряжена. Беспокоишься о них?

— Угу, — буркнула я и хотела сбросить его руки, но передумала.

Что в этом плохого? Даже если он и домогается — это хорошее средство убить время. В прежнюю пору, при моей-то профессии, мужского внимания мне доставалось даже слишком много, но теперь все иначе, и уже очень давно меня не касался ни один мужчина. В смысле, с определенными намерениями.

Да и Вэнс не спешит откликаться на мои прозрачные намеки.

Я закрыла глаза, запрокинула голову. Будь что будет. Имею же я право расслабиться хоть один раз за полтора года?

Как известно, именно в такие моменты и случаются гадости, причем внезапно. Вдруг заверещало радио, я выпрямилась, схватила передатчик.

— Мы спешно возвращаемся, — сообщил Вэнс.

В эфире шипело и трещало, Вэнс почти шептал, но сказанное я разобрала, и сердце бешено заколотилось.

— Собирайте рюкзаки, пакуйте все, что сможете! Нам придется уходить.

— Нашли? — спросила я шепотом.

Финстер позади меня присел на корточки, чтобы лучше слышать.

— Полсотни, и все в одном каньоне. Но разбрелись далеко, — думаю, я видел не всех, наверняка их намного больше. Это Тусон. Давай, подготовь все. Когда мы вернемся, времени на сборы уже не будет.

— Поняла, — ответила я и отключилась.

Повернулась к Финстеру. Его лицо было белым, как у трупа.

— Пошли! — сказала я.

Мы вскрыли комнату мотеля, отведенную под склад. Десяток рюкзаков стояли на смятой постели, так и неразобранные. У нас все руки не доходили вытащить барахло: бутылки с водой, солонину, коробки сухого печенья. Консервы — штука тяжелая: если взять с собой много еды, передвигаться можно будет только медленно.

В каждый рюкзак мы засунули все нужное для выживания: переносные плитки, теплые одеяла, аптечки, ножи и другое простое оружие, а главное, емкости с водой. Если придется идти по пустыне в поисках безопасного места, воды понадобится много, по галлону на человека в сутки. Конечно, на всю жизнь не запасешься, но взять следует как можно больше.

Занятые делом, мы с Финстером не разговаривали. Кэнди крепко спала в кенгурушнике у меня за спиной. Она давно приучилась спать, когда мама сильно занята. Отличная тактика выживания: и сама сил набирается, и не мешает никому. Умничка моя!

О расставании с мотелем я не жалела. Конечно, это было надежное убежище в нынешнем мире, полном опасностей, и неизвестно, найдем ли мы что-то подобное, но правила просты: когда надо, снимаешься с места и уходишь, не оглядываясь.

Все огнестрельное оружие забрали наши разведчики. Да его и была самая малость: пара револьверов и пистолет двадцать второго калибра, патронов на одну перезарядку. А у меня лук с колчаном стрел, у Финстера праща — полезная игрушка, способная с двадцати ярдов рассадить мертвецу череп. Мы собрались сами, затем перетащили рюкзаки во двор, чтобы вернувшиеся разведчики могли сразу взвалить их на спину и отправиться в путь.

И только покончив с приготовлениями, я вспомнила, что Саймон остался без присмотра. Помочь нам в сборах он не мог, мы и не вспоминали о нем, пока не пришло время готовить нашего юного гения к походу. У нас имелись носилки, чтобы двое самых сильных мужчин, Вэнс и Джо, могли его перетаскивать. Даже навес от солнца приделали сверху. Но Саймон эту штуку терпеть не мог, от одного ее вида впадал в истерику, и мы использовали ее лишь в крайнем случае.

— Наверное, он в холле, с телевизором и кабельной муфтой ковыряется, хочет настроить на мультяшный канал, — предположил Финстер.

— Ты посмотри в холле, а я в его комнату зайду.

Но в комнате Саймона не оказалось, а Финстер прокричал из холла, что и там его нет. Я пробежалась по паркингу. Звала-звала, но парень не ответил. Куда это чудо могло подеваться?

А потом я увидела куда — и чуть не завопила от ужаса.

Саймон был снаружи!

Бог знает как выбрался — ведь он, инвалид безногий, мог только ползти, опираясь на руки. Ворота он, разумеется, за собой не закрыл, а сам сейчас сидел на другой стороне широкого двухполосного шоссе. Там торчал светофор, сломанный, надо думать, еще до того, как все случилось, внизу у него была здоровенная распределительная коробка. Она-то и привлекла нашего безмозглого гения: вскрыв коробку, он деловито вытаскивал проводки, аккуратно сортируя по цвету. Я позвала, но он даже головы не повернул.

Я чертыхнулась. Из-за Саймона мы не в первый раз попадали в передрягу — и, боюсь, не в последний. Я кинулась к нему; мертвецов поблизости не было видно, но сердце замерло от страха, когда я шагнула за ворота. Схватив за плечо, я попыталась поднять мальчишку, но он расслабился и выскользнул из моих рук.

Саймон, пошли, надо возвращаться!

— Но я же работаю! Вэнс сказал, чтоб вы меня не трогали, когда я занят.

— Конечно, — не отступала я, — но сейчас нужно кое-что срочно сделать в лагере.

— Этим я займусь позже.

На том и кончилось. У меня сил не хватит поднять его и затащить домой, а он ведь еще будет отбиваться. Без Финстера не справиться. Я побежала назад, к воротам, призывая Финстера на помощь.

Не знаю, услышал он меня или нет. Он был занят. Очень.

К нам явился Тусон.

Сотни. Тысячи.

Я с Лас-Вегаса столько народу не видела.

Наверное, еда в Тусоне кончилась уже давно, в пустыню их выгнал отчаянный голод. Одежда изодралась в лохмотья, плоть усохла на костях. Глаза помутнели от солнца, кожу покрыли язвы. У многих не хватало рук или хотя бы пальцев, однако ноги у всех были целы. Увидев их, я поняла: в каньоне Вэнс повстречал полсотни отставших, не сумевших угнаться за остальными.

Эта толпа еще могла двигаться с приличной скоростью — самые здоровые, если так можно сказать о мертвых, обогнали прочих.

Можно подумать, что подобные твари не смогут мирно ужиться в толпе себе подобных, будут рычать и драться за еду. Но на самом деле они друг друга почти не замечают: каждый идет к общей цели сам по себе. Они знают, что за изгородью находимся мы с Финстером, и двигаются беззвучно, в едином порыве. Мертвым легко застать живых врасплох, ведь они немы и тихи, как могила.

Изгородь они захлестнули, будто цунами. С того края она была крепче всего: мы усилили старую, когда-то поставленную для защиты от койотов. Этим она оказалась нипочем: просто повалили своей массой, не заметив, и прошли по ней.

Финстер яростно орудовал пращой, без остановки выуживая все новые голыши из сумки на поясе. Он был хороший пращник, отдавал кучу времени тренировкам, зато теперь разил без промаху, каждым новым камнем разбивая очередную мертвецкую голову.

Я могла бы поддержать его, осыпать толпу стрелами. Времени у нас хватало, ведь даже мертвецы, имеющие ноги в целости, двигаются медленно. Но было очевидно, что это напрасная трата сил: нашего боезапаса не хватит и на десятую часть этой орды!

— Финстер, — закричала я, — прекрати, всех не перебьешь!

— У тебя есть идея получше? — прокричал он в ответ.

Глаза у него были совсем шальные, дышал он судорожно, будто задыхался.

— Да! Пойдем со мной! — Я схватила его за руку. — Скорей! В зале самые толстые стены, между ними и нами будет пара дверей.

Я кинулась бегом вдоль бассейна. Мертвецы устремились за нами, но их обогнать не проблема. Взбираясь на помост, я изготовила лук, уложила стрелу на тетиву. И не зря: там меня уже поджидала мертвая баба в деловом костюме. Побрела навстречу, растопырив руки, будто хотела обнять на радостях. Я вогнала стрелу в ее правый глаз и перепрыгнула через упавшее тело.

— И что потом? Будем ждать, пока не уйдут?

— Нет! Будем ждать, когда вернется Вэнс и спасет нас!

Ну как он не понимает, что нужно делать?

Через обваленную ограду перебирался мертвец в полицейской форме; я всадила ему стрелу в лоб.

— Финстер, держись со мной, — и все будет в порядке! Мы…

Но он вдруг заорал: оказывается, подстреленная баба еще могла шевелиться. Ухватила за штаны, когда он через нее перешагивал.

Он отбивался, угощая ее пинками, но теткины зубы щелкали все ближе. Один укус — и все будет кончено. Я положила стрелу на тетиву, но пускать не спешила: Финстер прыгал и дергался, не хватало еще его подстрелить. Но наконец он отцепился, радостно крича, что гадина его не достала. Баба все ползла за ним, но я вогнала стрелу ей в ухо, и она наконец замерла.

— Я вырвался! — восклицал он, задыхаясь.

От радости, что избежал участи хуже смерти, бедняга не смотрел, куда мчится, и грохнулся в бассейн.

Я бросилась к краю, глянула вниз. Его угораздило свалиться на самой глубокой стороне, и теперь он лежал и выл от боли. Нога была неестественно вывернута.

— Финстер, быстрей поднимайся!

Он замахал рукой: мол, минуточку, все в порядке, сейчас поднатужусь и…

Но этой минуточки у нас не было. Мертвые уже ковыляли по обе стороны от насосной, спешили к нам. Кэнди зашевелилась у меня на спине, просыпаясь. Ну почему бы ей не поспать еще немного?

Конечно, мне следовало бросить Финстера в бассейне. Так оно и должно быть: кто не может ходить, тот умирает. Но ведь и Саймон не может ходить, однако мы не бросили его. Вэнс изменил правила, изменил нас. Он снова сделал нас добрыми людьми и придал нашей жизни смысл.

— Держи! Хватайся! — закричала я, опуская руку в бассейн. — Да хватайся же, черт тебя дери!

Он смахнул слезы, попробовал встать. Двинул сломанной ногой и завопил от боли.

Мертвые были уже совсем близко. Но Финстер все же сумел приподняться, вцепился в мою руку, и я потянула его наверх. Думала, у меня рука оторвется под этой тяжестью, но потом он уцепился за край бассейна, подтянулся, перевалился через край.

— Вставай, опирайся на меня! — приказала я. — Помнишь, как в детстве в трехногого коня играли?

Он не ответил, но обхватил меня за плечи и, с перекошенным от боли лицом, запрыгал на здоровой ноге. Даже так мы двигались быстрее, чем мертвые.

В холле я закрыла все окна, опустила жалюзи. Стало темно и прохладно. Мертвые колотили по стальной наружной двери, ломали ее фанерную облицовку. Пока дверь держалась неплохо. Я закрыла ее на ключ, хотя вряд ли кто из мертвецов сообразит просто повернуть ручку. Потом направилась в заднюю комнату, где оставила Финстера и Кэнди, и как сумела забаррикадировала вторую дверь. Придвинула всю мебель, какая здесь была, авось на пару минут их это задержит. Кэнди к тому времени уже совсем проснулась и захотела знать, что происходит.

— Да ничего, маленькая моя, мы в безопасности, — сказала я, и она поверила.

Малыши так доверчивы!

Финстера я устроила на столе, подложив под его сломанную ногу стопку папок. На джинсах виднелась кровь. Одно из двух: либо у него открытый перелом, что совсем скверно, либо он солгал и мертвая баба все-таки его укусила. А это еще хуже.

Единственный способ выяснить правду — стянуть с Финстера штаны. А на это нет ни времени, ни сил. Да и не отважусь я штаны с него стягивать. Я прислонилась к стене подальше от двери, сползла на пол. Нужно успокоиться. Подышать глубоко, ровно и успокоиться. Это еще не конец. Мы сможем выжить. Сможем.

А хотелось мне плакать и лупить по стенам кулаками, рвать на себе волосы, орать на мертвых, чтобы шли к чертовой матери. Хотелось упасть на пол и свернуться калачиком. От нестерпимого ужаса меня прямо тошнило. Но под внимательным взглядом Кэнди ничего такого я делать не стала.

А ведь из меня получилась бы хорошая актриса. Я могла бы и «Оскар» выиграть.

— Дарси, — хрипло выговорил Финстер, тяжело дыша, — я хочу, чтобы ты знала. Чтобы ты напоследок поняла, как я к тебе, ну, как я… Другого случая уже не будет, и я…

— Заткнись, — посоветовала я.

Это было жестоко и грубо, но я не могла себе позволить выслушать то, что он собирался сказать.

Вытащив рацию из кармана, я проверила батарею: оставалось еще минут на двадцать работы.

— Вэнс, — позвала я, — как слышно? Вэнс, как слышно?

Ответа не было. Я подождала с минуту и вызвала снова. Затем подождала пять минут и послала вызов в третий раз.

Мертвецы уже возились за стеной. Как-то они сумели проломить входную дверь и теперь бродили по прихожей, задевая мебель и стукаясь о стены. Сколько же у меня времени осталось? Мало. Совсем мало.

— Вэнс, пожалуйста, отзовись!

— Дарси, что такое?

Я закрыла глаза и подумала, что люблю этого человека. Он спасет Кэнди. Он спасет меня. И Финстера.

— Вэнс, здесь их сотни две. Мы заперты в холле и не можем выбраться. Помоги нам, пожалуйста. Вытащи нас отсюда!

— Вижу их, — сообщил Вэнс. — Я в миле от вас.

— Боже правый, ура! — выдохнула я в рацию. — Спасибо, спасибо!

— Оставайся на связи! С вами все в порядке?

— Со мной и Кэнди, а Финстер сломал ногу, кровь течет.

О своих подозрениях я не стала говорить. Хотя, возможно, Финстер уже умирает от укуса.

— Понял. Как Саймон? Держится?

— Саймон? — растерянно переспросила я, словно не понимая, о ком речь.

— Если он слишком раскричался, дай ему поиграть с его электроникой, — посоветовал Вэнс и, помолчав несколько секунд, спросил: — А почему я его не слышу?

— Его с нами нет, — призналась я. — Когда я в последний раз его видела, он был за оградой, на другой стороне дороги, напротив ворот.

Вэнс замолчал надолго.

— Вэнс, что с тобой? — заорала я.

— Я на связи. Дух перевел — мы быстро идем. Говоришь, Саймон за изгородью? Это хорошо. Очень хорошо.

— Правда?

— Все мертвые внутри, в пределах изгороди. — Голос Вэнса звучал угрюмо и решительно. — Может, его и не заметят. Или выбрали закуску побогаче, то есть вас троих.

Было слышно, как он раздает приказы уже не в микрофон: «Джо, Брюс, Фил, бегите и закройте ворота, это даст нам секунду-другую. Арнольд, видишь Саймона? Возьми Мэри, и тащите его сюда. Будет драться — держите крепче и тащите. Да, черт возьми! Именно это я и говорю. Нет, мы его не оставим! Если мы собираемся хоть что-то восстанавливать, он нам нужен. Если, конечно, мы вообще собираемся жить дальше».

— Вэнс! — позвала я. — Вэнс, а что нам делать? Без вашей помощи мы отсюда не выберемся. Скажи, что ты придумал.

— Дарси, подожди, — велел он и продолжил раздавать указания.

Мертвые начали колотить в двери офиса. От каждого удара баррикада из мебели вздрагивала, в маленькой комнате грохот просто оглушал. Стало душно.

— Вэнс, пожалуйста, скажи, как ты собираешься вытаскивать нас? — взмолилась я.

Рация молчала.

— Вэнс, пожалуйста! Вэнс, ты слышишь, сукин сын!

— Дарси, мы не собираемся.

Я вытаращила глаза. Финстер впился в меня взглядом. Баррикада начала разваливаться.

— Мы не можем. Нас слишком мало, — объяснил Вэнс. — Если попытаемся вас вытащить — все погибнем. Прости. Быть может, тебя утешит то, что мы сумели забрать Саймона. Он теперь в безопасности. Он нам очень пригодится, научит делать разные устройства.

— И этим ты хочешь меня утешить? Слушай, ты, козел тупой, здесь моя дочь, понимаешь! Моя маленькая девочка! Она перепугана, она…

— Дарси, у меня нет выбора. Мы должны бежать. Надеюсь, мертвые отвлекутся на вас и не погонятся за нами. Спасибо тебе. Твоя жертва позволит выжить другим.

— Вэнс, моя малышка здесь. Моя девочка!

— Обзывай меня. Зови придурком и засранцем. Может, тебе будет легче, — сказал Вэнс. — Обещаю, я не отключу рацию, пока все не закончится. Это все, что я могу для тебя сделать. Прости.

— Мама? — испуганно спросила Кэнди.

И у доверия трехлетних есть свои пределы.

Я визжала и кричала. Я обрушила на Вэнса все непристойности, все ругательства, какие смогла вспомнить. Назвала мудаком и импотентом, предателем и детоубийцей. И даже выдумала новые оскорбления специально для него.

Но даже когда баррикада рухнула и мертвые полезли в комнату, я не сомневалась: он добрый человек.

Просто времена сейчас очень недобрые.

Перевод Дмитрия Могилевцева

Брайан Кин

ЗАТЕРЯННЫЙ МИР И МЕРТВЕЦЫ

Дважды лауреат премии Брэма Стокера писатель Брайан Кин — автор более десяти романов, включая книги о зомби «The Rising», «City of the Dead», «Dead Sea». Этот последний имеет немало общего с рассказом, который вам сейчас предстоит прочесть. Также им написаны романы «Conqueror Worms», «Castaways», «Ghost Walk», «Ghoul», «Terminal», «Dark Hollow», «Urban Gothic», «Darkness on the Edge of Town» и «А Gathering of Crows». Среди последних его работ серия комиксов «The Last Zombie», выпускаемая издательством «Атлантик-пресс». Рассказы Брайана Кина, вышедшие в сборниках «Unhappy Ending» и «Fear of Gravity», появлялись во многих журналах и антологиях, включая сборники на тему зомби «The New Dead» и «The Dead that Walk».

В наши дни от динозавров остались только окаменевшие кости. Собранные и скрепленные в огромные жуткие скелеты, их с удовольствием демонстрируют музеи по всему миру. В детстве многие из нас глазели на эти хребты, ребра и черепа, воображая, как чудовища внезапно оживают и бросаются, стараясь нас пожрать.

Наверное, Брайан Кин в детстве фантазировал о том же. О «Затерянном мире и мертвецах» он говорил так: «Это рассказ про динозавров, ковбоев и зомби. А маленькие дети обожают и тех, и других, и третьих! Я написал его после окончания большого романа; после серьезной работы я всегда пишу что-нибудь забавное, чтобы очистить голову».

Когда-то динозавров считали громоздкими увальнями, которые не сумели приспособиться к изменениям климата. Теперь наука шагнула вперед. Мы знаем, что динозавры были теплокровными и проворными, что их почти истребил столкнувшийся с Землей астероид и что выжившие в процессе эволюции стали предками современных птиц, о чем свидетельствуют сохранившиеся в окаменелостях удивительные переходные формы вроде археоптерикса.

Остается загадкой, какого же цвета были динозавры? Ученые привычно полагали, что они были зеленоватыми, наподобие ящериц, либо серыми, как слоны. Но в последние годы многие пришли к выводу, что шкура динозавра могла быть в разнообразных, довольно пестрых узорах, как шкуры некоторых нынешних змей. Среди окаменелостей найдены меланосомы — клеточные структуры, способствующие изменению цвета, как у хамелеона.

Однако в нашем следующем рассказе шкуры динозавров все-таки зеленые… и не совсем целые… честно сказать, слегка подгнившие.

Пустыня смердела мертвечиной.

Солнце висело над головой, распухшее, жирное, как та польская шлюха в Ред-Крике. Потел я под жаркими лучами ничуть не слабее, чем в обществе той шлюхи. Душно было так, будто вместо воздуха — горячий суп, и от жары вонь делалась совсем невыносимой. Наши грязные платки, покрытые кровавыми пятнами и усыпанные песком, не помогали, да и воняли они еще хуже прочего. Собственно говоря, воняла не сама пустыня, а мертвые твари, гнавшиеся за нами.

Мы удирали уже несколько дней. Никто и понятия не имел, куда нас занесло. Поначалу с нами ехал проводник по имени Леипо, но уже на второй день он умер от сердечного приступа, и мы всадили ему пулю в голову, пока не воскрес. Мы не знали, действует ли зараза на умерших от естественных причин, но решили не рисковать. С тех пор мы двигались за солнцем, вглядываясь в пустынный горизонт и мечтая увидеть хоть что-нибудь, кроме вечного песка и мертвых тварей. Наши фляги опустели, желудки тоже. Днем нас жарило солнце, ночью мы замерзали.

Здраво рассуждая, мне бы следовало отправиться в Санта-Фе. Я тамошний народ знаю, там мои друзья и девушка. По слухам, дотуда болезнь добраться не успела.

Хорхе, ехавший за мной и Диком, что-то бормотал себе под нос по-испански. Дурацкий язык, никак не могу в нем разобраться. Я почти не понимал, что он там говорит, вроде о каких-то козлах в бассейне.

Покачиваясь в седле, я мало-помалу клонился вперед. Язык точно наждак, губы потрескались и опухли. Попробовал облизнуть, но во рту ни капли слюны.

— За нами еще идут? — спросил я, ленясь оглянуться и посмотреть.

— А куда ж денутся? — проворчал Дик. — Им-то отдыхать не нужно. Воды тоже не требуется. И чем мы медленней движемся, тем они ближе.

Я вытер пот со лба.

— Если погнать лошадей быстрее, околеют сразу же. Тогда мы очутимся по уши в дерьме.

Жанель охнула: что за грубости при леди?! А мне плевать. Коли верить святому отцу, настал конец света, значит мелочи вроде сквернословия уже не в счет. Есть беда куда ближе и страшней.

— Господь спасет нас всех! — сообщил преподобный. — Даже вас, мистер Хоган.

— Очень Ему благодарен, святой отец. Пожалуйста, передайте это Всевышнему при первой же встрече.

Дик закатил глаза. Я ухмыльнулся, стараясь не морщиться от боли в губах.

Да, компания у нас подобралась странная. Мы с Диком прибыли в Ред-Крик всего месяц назад: купили участок леса и собрались его вырубить. Хорхе работал в конюшне. Преподобный наш тоже был птицей невысокого полета: поставил палатку на окраине города и служил по воскресеньям. Терри был обычным подростком, лет четырнадцати, ус еще не пробился, но стрелял мальчишка не хуже любого мужчины. Похоже, крепко запал на Жанель. Понятно почему: женщины вроде нее на западе почти не встречаются. Родом она из Филадельфии, попала в Ред-Крик, выйдя замуж за типа вдвое старше. Не знаю, по любви вышла или как, но, когда мертвецы разорвали ее старикана прямо перед аптекой, точно свора взбесившихся от голода койотов, держалась она хорошо.

Ред-Крик не слишком большой город, но там, пока не пришло время сбиваться в кучу и удирать, мы, из нашей нынешней компании, между собой не встречались. Кроме Дика, я никого раньше не знал. Да и сейчас не слишком рад знакомству.

Впервые о заразе в городе узнали, когда ночью явился один мужчина, стонущий и трясущийся от лихорадки. На руке глубокий след от укуса, из бедра вырван кусок мяса. Доктор сделал что мог, но бедняга все равно умер. А перед смертью рассказал доку и помощникам про «гамельнскую месть» — так эту дрянь называл народ на востоке, намекая на старую сказку про крысолова с дудочкой. Зараза с крыс и началась. Они заполонили индейскую резервацию на востоке, правда удивляться тут нечему. Я видел, как живут люди в резервациях, — в выгребной яме и то приятнее. Жуть, одним словом. Но крысы там были не обычные, а мертвые: с кишками наружу, все в трупных червях. И притом они еще бегали и норовили цапнуть, а укушенные принимались хворать и скоро помирали. Кусали почти сплошь индейцев, и правительству, как обычно, было наплевать — до тех пор, пока индейцы не начали восставать из мертвых и нападать на белых, а тогда уже принимать меры было поздно.

«Гамельнская месть» разлетелась быстро, от человека к человеку. И животных не обошла. Пока мы в Ред-Крике спохватились, мертвые лошади, койоты и собаки стали бросаться на нас прямо на улицах. И с ними толпы мертвых людей, так что скоро трупов в городе стало больше, чем живых. К счастью, они не слишком проворны, поэтому нам удалось удрать. Мы оказались в салуне. Снаружи его осаждали мертвецы, пришлось пробиваться. Больше половины города тогда сгорело.

Как прикончить существо, которое и без того мертво? Самое главное, надо разбить башку: можно пулей, можно молотком, даже полено подойдет. А в грудь засадишь шесть пуль — мертвец знай себе топает. Отруби ему руки и ноги, будет извиваться, точно червяк на крючке, а все равно не сдохнет. Но шарахни в голову, и затихнет как миленький.

Прищурившись, я глянул на небо. Солнце не двигалось. Оттого казалось, что и мы топчемся на месте. Наши лошади еле ковыляли по песку. Жанель закашлялась, я обернулся посмотреть, что с ней такое. Она махала рукой перед носом, а заметив мой взгляд, нахмурилась:

— Мистер Хоган, судя по запаху, они нагоняют.

— Я знаю.

— И что собираетесь делать?

Я посмотрел ей за спину. У горизонта виднелись сотни черных точек. Это были мертвецы — почти все население Ред-Крика и с ними еще кое-кто. Каждое зараженное животное присоединялось к погоне. Надо отдать мертвым должное: они чертовски упорны.

— Собираюсь двигаться вперед, чтобы они не догнали. Всех перебить у нас патронов не хватит, а если бы и хватило, то расстояние слишком велико для выстрела. А близко подпускать нельзя. Хороших стрелков среди нас нет, разве что ваш приятель. — Я кивком указал на Терри, и парень покраснел. — Да тут он вряд ли справится.

Жанель поморщилась и вздернула носик. Я отвернулся, стараясь скрыть ухмылку.

— А она к тебе неравнодушна, — хихикнув, шепнул мне Дик.

Я пожал плечами, но даже этот простой жест показался довольно утомительным. Только я хотел сосредоточиться и выдумать подходящий ответ нахалу, как вдруг обратил внимание на россыпь низких холмов впереди. Странное дело: будто сам Господь накидал их посреди совершенно плоской пустыни. Хорхе их тоже заметил — заволновался, забормотал, показывая пальцем.

— У меня есть предложение! — Дик похлопал лошадь по боку. — Засядем на вершине горы, укрепимся и будем их валить сверху, когда полезут.

— Патронов у нас не вагон, — напомнил я. — Кончатся, и деваться нам будет некуда, окружат ведь.

— Можем камни в них кидать.

— Ну, не знаю. По-моему, лучше просто держать путь к холмам. Может, мертвецы отстанут, если потеряют нас из виду. А может, там за холмами есть что-нибудь хорошее.

— Вода? — с надеждой спросил Терри.

Я не успел ему ответить, как вдруг небо потемнело, и мы разом подняли глаза. Жанель завизжала, Хорхе вскрикнул, Терри и Дик открыли рот от удивления, преподобный забормотал молитву. Я же просто смотрел, пораженный.

Небо заполонили мертвые птицы. Подобно живым, они летели плотной стаей, кружились, пикировали, но медленно, неровно. Некоторые падали. От птиц смердело. И эта черная грозовая туча направлялась прямо к нам.

— Скачите!

Я пришпорил лошадь, надеясь, что у нее больше сил, чем у меня. Она понеслась молнией, взбивая копытами пыль. Кобыла Дика пустилась вскачь, не отставая, остальные тоже попытались набрать скорость, но отдалялись с каждым шагом. Я оглянулся, выискивая хоть какое укрытие, однако поблизости ничего не было.

— Держите на холмы! — закричал я. — Может, там деревья есть или пещера!

Я посмотрел на Хорхе: он понял или нет? И тут у меня мурашки побежали по коже: Жанель сидела неподвижно, уставившись на мертвых птиц. Лошадь под ней беспокойно гарцевала. Терри остановился рядом, ухватил поводья. Он уговаривал Жанель ехать, но та, похоже, не слышала.

Я повернул к ним. Терри дрожащими руками взялся за дробовик, но все никак не мог с ним сладить. Я схватил мальчишку за руку. Его глаза были полны ужаса, впрочем и в моих не сияла безмятежность.

— Не стоит, — посоветовал я. — Только патроны зря растратишь.

— Но мисс Перкинс… — выговорил он, глядя на Жанель.

— Я разберусь. А ты скачи быстрей!

Он посмотрел на меня с сомнением, явно не желая оставлять девушку. Наверное, мечтал предстать перед ней рыцарем-спасителем и рисовал в воображении, как она в благодарность делит с ним постель, а я влез и безжалостно растоптал воздушный замок. Но у нас не было времени на глупости.

— Пошел! — заорал я и хлопнул его лошадь по крупу. — Давай!

Терри поскакал за остальными, а я повернулся к Жанель, ухватил ее лошадь за поводья и дернул. Кобыла фыркнула, оскалилась. Я дико заорал на них обеих — птицы уже были рядом. Но за их гомоном и хлопаньем крыльев Жанель вряд ли меня расслышала.

В отчаянии я развернул свою лошадь, не выпуская вторых поводьев, а другой рукой ухватился за кольт. Против птиц он бесполезен, однако придает смелости. Я стиснул коленями бока своей лошади, пришпорил, надеясь, что кобыла Жанель последует за мной.

Она и последовала, но прошла едва пару сотен ярдов, а потом усталость, жара и жажда взяли свое. Кобыла захрапела, покачнулась и осела. К счастью, не упала сразу, иначе нам обоим, мне и Жанель, пришел бы конец. У кобылы медленно подогнулись ноги, и я успел выдернуть женщину из седла, усадил за своей спиной. Не сказать, чтобы удалось обойтись с леди деликатно, а тут еще Жанель принялась бить меня по плечам, дергать за волосы и требовать, чтобы мы спасли кобылу. Но я внимания не обращал: стиснул зубы и снова пришпорил коня.

Оглянулся я лишь однажды. И то, что я увидел, меня одновременно обрадовало и ужаснуло. Визжа и курлыкая, птицы обрушились на кобылу, покрыли с головы до копыт, расклевывая глаза и плоть. Найдя легкую добычу, за нами они больше не гнались.

Дик и остальные ждали, но я закричал, чтобы скакали не мешкая. Нет смысла упускать чудом доставшуюся фору. Птицы скоро расклюют лошадиный труп и устремятся за новой добычей. И останки кобылы поковыляют за ними следом, торопясь сожрать в свою очередь кого-нибудь живого, в компании с прочим мертвым зверьем.

Догнав остальных, мы снова поскакали впереди. По бокам от меня были Дик и Хорхе, позади Терри с преподобным. Я почти не отрывал глаз от холмов, но все же заметил, с какой обидой смотрит Терри на нас с Жанель.

Стало жарче. Хоть бы дождь пошел!

Однако еще прежде, чем мы добрались до холмов, Хорхе остался без лошади. Прочие наши скакуны едва плелись, совершенно выбившись из сил. Занося топор над несчастным животным, Хорхе плакал. А я удивлялся тому, что у него откуда-то взялись слезы: я сам так иссох, что не мог бы и плюнуть, не то что заплакать. Мы все спешились, повели лошадей в поводу. Пешком идти мне не слишком нравилось, но иначе лошади издохнут прямо под нами. Жанель жаловалась, как трудно шагать, но никто внимания не обратил, только Терри тут же предложил ее понести. Та метнула в него презрительный взгляд, он покраснел и стушевался. Прочие хихикали, представляя, как он тащит девицу на закорках по пустыне.

Местность стала каменистой, мы приблизились к подножию гряды холмов. Дик остановил нас, приложил руку к глазам:

— Эй, вы тоже это видите?

Мы посмотрели, куда он показывал, я присвистнул:

— А ничего себе!

Между двумя тесно сдвинутыми холмами открывался вход в узкое ущелье. Казалось, горы нависали над ним, почти смыкались, точно арка над воротами. Я смахнул пот со лба, потер глаза, посмотрел снова. Нет, не ворота, просто крутые стены каньона, глубокая тень. Наверное, там желанная прохлада, свежий воздух.

— Туда! — решил я. — Хоть от солнца спрячемся на время, а может, там и вода есть.

Остальные воодушевились, ускорили шаг. Даже лошади, кажется, ощутили, что удача повернулась к нам лицом. Я оглянулся: позади кружили в небе несколько птиц. Издалека было не разобрать, мертвые или нет, но нами они не интересовались. Зато три небольшие твари ковыляли за нами по пустыне, — судя по всему, дохлые собаки либо койоты. Пока они далеко, можно не бояться, но ближе подпускать не стоит.

Мы подошли к входу в каньон, и при этом меня снова поразило его сходство с воротами. Двигались гуськом: Дик и я впереди, Хорхе и Терри замыкающие. Прохладный ветер высушил пот на моем лбу. Я улыбнулся, впервые за много дней чувствуя себя прекрасно вопреки всему пережитому. Мы укроемся среди этих крутых склонов, где нас не достанет солнце, а если повезет, то и мертвецы.

Проход сузился и наклонно повел вниз. Мы шли так довольно долго, пока стены не придвинулись почти вплотную. Я уже засомневался, что лошади протиснутся, как вдруг каньон повернул — и стены разошлись в стороны.

Я аж рот разинул от изумления. И не двигался, почти уверенный, что передо мной мираж, пока Дик не прокашлялся за моей спиной.

— Хоган, двигай. Что там такое?

— Сам посмотри!

Я отстранился, открывая дорогу остальным. Один за другим они выходили из узкой расселины и замирали, пораженные, как и я.

— На карте такого не было, — прошептал Дик.

— Не было, — согласился я.

Перед нами до горизонта расстилалась долина — в жизни такой огромной не видывал. Вся она была покрыта деревьями и прочей зеленью. Среди пустыни вдруг диво дивное — просто уму непостижимо! Привыкнув видеть только выжженную бурую землю и песок, я смотрел на эту роскошную растительность и не верил глазам. Посреди долины бежал прозрачный чистый поток — побольше ручья, но еще не река. А воздух какой! Пахнет будто после грозы, чем-то свежим и влажным, и жара не такая сильная, как в пустыне. Зверей и птиц не было видно, но из зарослей доносился зычный басовитый рык и пронзительное верещание. Ничего подобного я раньше не слышал. Эта долина не просто затерянный в песках оазис — это целая страна, огражденная горами, совсем не похожая на пустыню вокруг. Как такое возможно?

Преподобного, должно быть, одолевали те же сомнения.

— Если бы я не знал, где мы, решил бы, что вдруг очутился дома, — сказал он.

— Почему? — спросил Терри.

— Похоже на леса моей Виргинии.

— Это оазис, — поделился мыслью Дик.

— Слишком оно большое для оазиса, — возразил я. — Такая огромная долина!

Жанель завороженно смотрела, как ветер качает верхушки деревьев:

— Как же это возможно? Почему никто в Ред-Крике не знал про это место?

— Какая теперь разница? — Дик пожал плечами. — Знал или не знал, главное, мы сейчас тут. Думаю, преподобному стоит поблагодарить Бога от имени всех нас. Насколько я понимаю, Он услышал наши молитвы и послал нам убежище, тень, пищу и воду. Деревья укроют нас от мертвых птиц.

Мы повели лошадей к потоку. Густой подлесок цеплялся за ноги, ветви касались лиц. Над головой вились тучи мошек и москитов, но мы не обращали внимания. В отличие от мертвых эти твари кусают понемножку.

Лошади пили жадно, люди тоже. Мы смеялись и плескались. Вода оказалась очень холодной, что странно, — на окрестных горах нет никаких снегов. Ручей в пустыне не может быть настолько холодным, чтобы аж зубы ломило. Но этого я не замечал: пил, пока не скрутило желудок, прямо вывернуло наизнанку. Отдышавшись, я выпил еще, умылся.

Дик с лихим криком прыгнул в поток, зашел по пояс. Мы с Терри и Хорхе сбросили пояса с кобурой и пошлепали следом. Жанель и преподобный наблюдали за нами с берега.

— Давайте к нам! — обернулся я, стараясь унять дрожь. — Вода отличная!

— Сомневаюсь, — улыбнулась Жанель. — Вы уже посинели от холода.

— О черт! — Дик расхохотался. — У меня яйца в горошины сжались!

Все захихикали, даже Жанель. Терри с Хорхе принялись брызгать друг на друга. Дик нырнул, выскочил на поверхность, отплевываясь. Я махнул рукой преподобному и Жанель:

— Серьезно, идите к нам, освежитесь!

— Мне и здесь хорошо, — ответила Жанель. — Леди не купаются таким образом.

Преподобный покачал головой:

— Я, мистер Хоган, к сожалению, не умею плавать.

— Да здесь неглубоко! — заорал Дик.

Преподобный хотел что-то ответить, но Хорхе вдруг предостерегающе крикнул.

— Что такое? — Дик обернулся.

Хорхе приложил палец к губам, приставил ладонь к уху, прислушиваясь.

— Я не слышу ничего, — пожаловался Терри.

У берега зашелестели камыши. Лошади заржали, захрапели, переминаясь с ноги на ногу. Я потянулся за револьвером и запоздало понял, что оставил его на берегу вместе с прочим снаряжением. Затем камыши раздвинулись — и Жанель с преподобным завизжали.

Я ожидал увидеть мертвую тварь, лошадь или человека, но из лесу вышло нечто иное — жуткая здоровущая ящерица, я таких в жизни не видел. Футов пятнадцать от морды до кончика хвоста, ростом выше лошади, весом с тонну, она ходила на задних лапах, причем весьма проворно для своего размера. Вытянув передние лапы, она устремилась к преподобному и Жанель. Я успел заметить, что на каждой передней конечности у нее по три пальца, на среднем коготь величиной с хороший серп. Голова здоровенная, пасть утыкана зубами размером с наконечник стрелы. Змеиный язык так и мельтешил в воздухе. При этом тварь хрипло и мощно ревела.

Жанель с визгом бросилась в поток, преподобный за ней, описавшись со страху. У самого ручья святой отец замер, глядя то на воду, то на ящера, словно пытаясь решить, что же страшней.

А ящер тем временем разорвал глотку лошади Терри. Бедное животное шагнуло два раза и шлепнулось замертво. Прочие лошади кинулись прочь, но из лесу выскочили еще три гигантских ящера и бросились вдогонку. Мало чего услышишь более неприятного, чем ржание умирающей лошади.

Мы устремились к другому берегу. Ящеры тем временем занялись добычей. Они грызли и терзали, совали окровавленные морды в распоротые конские животы, что-то там отдирали и заглатывали. Я оглянулся: преподобный зашел в воду по колено и там застрял, глядя на трапезу ящеров и трясясь от ужаса.

— Скорее! — закричал я. — Скорее, пока они отвлеклись!

Он в ответ только замотал головой.

— Помогите пастору! — крикнула Жанель. — Кто-нибудь, идите к нему!

— Да черт с ним! — заявил Дик, выбираясь на берег. — Я даже за своим барахлом назад не полезу. А ради попа рисковать с какой стати?

— Он же Господу служит! — ахнула Жанель.

— Тогда пусть Господь его и спасает! Или они вот-вот встретятся, третьего не вижу.

— Я его спасу! — оповестил нас Терри и устремился к тому берегу.

Чертыхаясь, я снова прыгнул в ледяную воду.

— Хоган, ты сдурел? — заорал Дик. — Назад, черт тебя дери, назад!

— Там наши пушки! Их надо забрать!

На самом-то деле оружие было всего лишь поводом, — наверное, мне захотелось понравиться Жанель, вот я и последовал за Терри. Ящеры, занятые едой, на преподобного пока внимания не обращали. Он же стоял как вкопанный, глядя то на нас, то на них. Подбородок его трясся, ноги дрожали.

Я ему махнул и позвал вполголоса:

— Преподобный, пойдемте!

Но движение привлекло ящера. Он поднял окровавленную морду, фыркнул, повернулся, рассматривая Терри и меня. Однажды, когда я шел по пастбищу, на меня напал бык — так выражение глаз у ящера было точь-в-точь как у быка перед тем, как тот бросился.

— Терри, не двигайся! — прошептал я. — Стой столбом.

Он кивнул, вмиг побледнев.

— Преподобный, слушайте меня, — позвал я тихим уверенным голосом. — Вам нужно зайти в ручей. Идите прямо сейчас. Не важно, что вы не умеете плавать. Мы с Терри вам поможем. Черт возьми, зайдите в ручей!

Он кивнул и медленно двинулся вперед. Вот он по колено зашел в бурлящую воду; губы двигаются в беззвучной молитве, глаза закрыты.

— Так, правильно, — прошептал я. — Медленно, без резких движений. Отлично.

Я глянул на ящеров: теперь на нас смотрели все четверо. Один был кривой: вся левая сторона морды — сплошной заросший шрам, последствие давней драки.

— Были на земле исполины, — бормотал преподобный, но за шумом воды сложно было что-то разобрать. — Левиафан…

— Что? — спросил я.

— Это из Библии, мистер Хоган. На земле в давние дни обитали исполины.

— Я из Библии знаю только «Господи помилуй». Так что я вам верю. Но вы идите, не стойте!

Когда вода достигла паха, преподобный остановился и поморщился. А ящер подвинулся к воде.

— Холодно, — пробормотал священник. — Т-так х-холодно…

— Все хорошо, — заверил я. — Мы вас ждем. Терри, подай ему руку.

— Хоган! — позвал Дик.

— Я сейчас немного занят.

Ящер на берегу опустил морду и принюхался к месту, где преподобный только что стоял. Остальные повернулись к лесу. Я тоже посмотрел на лес и понял, что отвлекло ящеров: замеченные мною в пустыне койоты пошли за нами в каньон. Теперь стояли у кромки леса, глядя на нас блеклыми мертвыми глазами. У одного не хватало уха, у другого торчали сквозь шкуру сломанные ребра. Койоты не дышали и не рычали. Просто стояли и смотрели. Над ними вилось облако мух.

— Ох ты черт! — выдохнул Терри.

— Что еще такое? Новая напасть? — в испуге спросил преподобный и хотел обернуться, но я не позволил.

— Не важно. Просто подайте Терри руку, и давайте выбираться отсюда, пока ящеры не скушали нас на десерт.

Терри потянулся к дрожащей руке преподобного, и в этот миг ящер прыгнул в поток. Мертвые койоты уже вышли на открытое место, и прочие ящеры бросились на них. Одноглазый страшными челюстями схватил койота поперек туловища, затряс, ломая кости.

Преподобный и Терри не устояли на ногах и вместе ушли под воду, потом вынырнули, отплевываясь и барахтаясь. Преподобный уцепился за плечи Терри, повис, будто камень. Ящер с ревом устремился к ним. Я стал плескать на него водой, но оттого тварь поплыла еще быстрее.

— Отпусти-и! — прохрипел Терри. — Ты меня задушишь…

Но преподобный, повизгивая, только вцепился в него еще сильнее, и оба снова ушли под воду. И тут ящер их настиг. Он был так близко, что я чувствовал, как у него из пасти воняет гнилым мясом. Мощные челюсти сомкнулись на голове Терри и выдернули парня из воды. Тот дрыгал руками и ногами, вопил, но ящер своим серповидным когтем мигом распорол его от шеи до бедер, притом наступив на преподобного задней лапой и не давая вынырнуть.

Жанель, Дик и Хорхе на другом берегу вопили в один голос. Я попятился, не в силах оторвать взгляд от жуткой сцены. Ящер, занявшись Терри и преподобным, меня пока не замечал. Трое его сородичей на берегу тоже, они пожирали лошадей и койотов.

Я вскарабкался на берег и заорал: «Бегите!» Мы без оглядки кинулись в лес, перепуганные насмерть, и вскоре зеленые дебри поглотили нас.

На отдых устроились на дереве. Я такого огромного никогда раньше не видел, хоть и слышал, что в Калифорнии подобные встречаются: в его дупле мы вчетвером поместились свободно. Верхушка обломилась, но ствол остался, и мы соорудили что-то вроде крыши из ветвей и листьев. Внутри была тьма всяких ползучих тварей: гусениц, жуков, муравьев, тоже куда здоровее обычных, но безвредных, они не кусались. Жанель их боялась, но тварей снаружи боялась еще больше.

Вся наша поклажа осталась при лошадях, и теперь мы располагали только содержимым своих карманов: клочок бумаги и карандаш, компас Дика, кисет с жевательным табаком, кружевной платочек Жанель, немного денег и подобные же мелочи.

Солнце зашло, стало холодно, но огонь развести было нечем, и мы сбились в кучу, чтобы греться друг об друга. Жанель заснула, уложив голову мне на плечо. С каждым вдохом ее мягкие теплые груди терлись о мою руку. Было хорошо. Я даже подумал, что за такое не жаль было и пройти через ужасы вчерашнего дня. Ну почти не жаль.

Поблизости протопали несколько ящеров, нам удалось их неплохо разглядеть. Они были не такими, как те кошмарные монстры возле потока. Один размером с корову, шея длинная, хвост еще длинней. Этот потоптался у нашего дерева, но интересовался он, слава богу, листьями, а не нами. У другого, детеныша, судя по размерам, был утиный клюв. Еще одна тварь была такая здоровенная, что от ее поступи тряслась земля, ломались и валились деревья, — мы увидели только ее ноги и хвост. У некоторых ящеров росли перья, хотя большинство ходило с голой кожей. Перед закатом в лесу потемнело — что-то большущее закрыло солнце. Я высунул голову наружу и сквозь просвет в кронах заметил летающего монстра с крыльями футов в пятнадцать. Он больше походил на летучую мышь, чем на птицу.

В дупле мы просидели всю ночь. Почти все время молчали, иногда перешептывались, стараясь не шуметь. Жанель и Дик спали, Хорхе лежал с закрытыми глазами, но открывал их всякий раз, когда из лесу доносился какой-нибудь звук. Дик плакал во сне, но я ему об этом не сказал. Ведь я тоже плакал, причем с открытыми глазами.

— Что это за чудовища? — спросила Жанель на следующее утро.

— Ящерицы, — ответил Дик. — Только чертовски здоровые.

— Это я сама видела. Но откуда они взялись?

— Есть у меня одна идейка, — заметил я. — Вы ж знаете про громадные кости, что иногда из земли выкапывают?

— Ну да. — Дик кивнул. — Толстосумы за них неплохие денежки отваливали.

— Они называются «окаменелости», — добавила Жанель. — Это останки динозавров.

— Ага, оно самое, — подтвердил я. — Кажется, мы встретились с живыми родственниками тех окаменелостей. Это и есть динозавры.

— Ну, преподобный бы с тобой не согласился, — возразил Дик. — Он-то считал, что это чудища из Библии. Чего-то я не припомню, чтобы в Священном Писании упоминалось о динозаврах.

— Увы, преподобного уже съели, и вряд ли ему теперь стало яснее, кто его сожрал и откуда взялся.

— Вам, мистер Хоган, следовало бы уважительней отзываться о мертвом, — попеняла мне Жанель.

— Я всегда относился к смерти с уважением, но в последнее время с покойниками сладу нет. С чего я стану их уважать, если они пытаются мною закусить?

— Но наш преподобный не как те мертвецы!

— Да уж. Ему повезло…

— Ты упускаешь одну мелочь, — напомнил мне Дик. — Динозавры-то вроде как давно вымерли.

— Этим, наверное, забыли сообщить.

Хорхе смотрел на нас, отчаянно пытаясь вникнуть в разговор. Я улыбнулся, чтобы его подбодрить, он улыбнулся в ответ и указал наружу.

— Я с ним пойду, — согласился Дик. — Нужно отсюда выбираться.

— Да, нужно отыскать путь назад, в пустыню, — подтвердил я.

— Но там же мертвые! — возразила Жанель.

— Они теперь и здесь, в долине, — напомнил я. Но в пустыне, по крайней мере, нет динозавров. Если уж выбирать, так я бы предпочел удирать от одних покойников, а не от покойников и ящеров в придачу.

Дик поскреб щетину на подбородке.

— А ты помнишь, как вернуться к выходу в каньон?

— Нет. — Я покачал головой. — Мы здесь слишком много петляли. Я надеялся, кто-нибудь из вас запомнил дорогу.

Но ни Дик, ни Жанель дороги не помнили. Пробовали расспросить Хорхе, но он только смотрел на нас растерянно и показывал пальцем наружу.

— Попробуй компас, — предложил я Дику. — Посмотрим, где у нас север, и прикинем, в какую сторону идти.

Он вытащил компас, стер влагу со стекла и уставился на него в недоумении.

— Что не так? — спросила Жанель.

— Не работает, дрянь такая, — пробормотал Дик. — Все крутится и крутится, словно север отыскать не может.

— Дай-ка мне, — попросил я.

И в самом деле, стрелка описывала круг за кругом. Я отдал компас назад:

— Сколько ты за него заплатил?

— Пять центов.

— Это на пять центов больше, чем он стоил.

— В пустыне работал.

— А здесь не работает.

Хорхе снова указал наружу.

— Мы не можем ломиться наобум через долину, — сказал Дик. — Сожрут с потрохами.

— Может быть, — согласился я. — Но и здесь оставаться нельзя.

— И что ты предлагаешь?

— Предлагаю держать вверх по склону. Долину окружают горы. Выберемся наверх, посмотрим и оттуда найдем дорогу в пустыню. Без лошадей легко пролезем.

— Допустим, мы выберемся, но нас быстро догонят мертвецы, — напомнил Дик.

— Мертвецы идут медленнее, чем живые люди. — Я пожал плечами. — Судя по состоянию вчерашних койотов, в пустыне им приходится еще хуже, чем нам. Они вообще скоро развалятся.

— А если не развалятся? — спросила Жанель.

Я не ответил. Что тут можно сказать?

Когда рассвело, мы со всяческими предосторожностями выбрались наружу Из кустов никто не выскочил, и мы вздохнули с облегчением. Я вскарабкался на дерево, огляделся по сторонам. На горизонте виднелись холмы, окружавшие долину, над ними плыли бледные облака, почти касавшиеся вершин. Несколько динозавров, длинношеих чудищ с тупыми, коровьими глазами и квадратными плоскими зубами, обдирали верхушки деревьев. Ну вылитые коровы! Однако я содрогнулся, настороженно наблюдая за ними. Такие здоровущие — меня бы достали в мгновение ока. Хорошо, что люди им не по вкусу.

Мы двинулись через долину: я впереди, остальные за мной, Хорхе замыкающим. Шли неспешно, переговариваясь жестами. Лес наполняли голоса зверей, мне незнакомых: карканье, хриплое ворчанье, протяжное шипение, верещание, лишь отдаленно напоминавшее птичьи трели.

Первый звук, который мы распознали, был треском ломающегося дерева — словно линейка школьного учителя раскололась, шлепнув по заднице нерадивого ученика. Мы сразу не поняли, откуда звук прилетел, но затем дерево рухнуло, да так, что земля содрогнулась. Треснуло еще одно дерево, и мы мельком увидели тварь, которая все это делала: один хвост длиной с дилижанс, а задние лапы так и вовсе с амбар. К счастью, она удалялась, и мы поспешили своей дорогой, вовсе не желая привлекать ее внимание. Мы почти бежали, не глядя по сторонам, и не замечали мертвого динозавра, пока тот не вывалился из кустов прямо перед нами.

Над долиной разнесся истошный визг Жанель. Мы с Диком бросились в сторону, а Хорхе замер, оцепенев со страху. Тварь нависла над ним, тараща единственный здоровый глаз. Я этого монстра узнал сразу — виделись вчера. Шрамы на морде, глаза нет — не спутаешь. Но вчера он был еще жив. Похоже, мертвый койот не пошел чудищу впрок: оно заразилось «гамельнской местью», умерло и восстало мертвым! Что ящер неживой, было ясно по мерзкому запаху тухлятины, вокруг вился рой мух. Движения его стали медленными, неуклюжими, однако поймать оцепеневшего Хорхе гад все же сумел. Парень запоздало кинулся наутек, но ящер вонзил когти ему в спину и оторвал от земли. Бедняга задергался, затрясся, словно пьянчуга, танцующий на городской площади. Открыл рот, хотел закричать, но изо рта вырвался поток крови. Когти ящера пробили ему спину и вышли из груди, а затем ящер разорвал его пополам.

Я схватил Жанель за руку и потащил прочь. Дик несся рядом, сопя на бегу; он был красный как рак. Я хотел спросить, что с ним такое, но не мог и слова вымолвить. Мы ломились сквозь подлесок, не разбирая дороги, не глядя по сторонам. Одноглазый топал за нами. Мы его не видели, но хорошо слышали, как его лапы бухают по земле.

Местность пошла вверх, деревья стали тоньше и реже, затем вовсе кончились. Жанель споткнулась и покатилась было по склону, но я вовремя подхватил ее на руки, понес. Дик уже стал краснее свеклы, одежда промокла от пота.

— Немного осталось! — выдохнул я. — Лезьте, лезьте!

Жанель похлопала меня по плечу — захотела идти сама. Встав на ноги, пошатнулась. Она ступала сперва неуверенно, но быстро опомнилась. Мы уже не шли, а карабкались по каменистой почве среди низкого кустарника, пробирались между торчавшими тут и там огромными камнями. Я оглянулся: деревья в лесу раскачивались, обозначая путь одноглазого. Вот он выбрался на открытое место и затопал вверх по склону, даже не остановившись передохнуть.

— Бесполезно! — пропыхтел Дик, вытирая лоб полой рубашки. — Это ж труп. Он не устает. Будет топать, пока мы не выбьемся из сил, а потом сожрет.

— Не сожрет. Я не дам, — ответил я.

— И как ты собираешься ему помешать? Дик посмотрел на динозавра, который был еще далеко, но упорно карабкался вслед за нами. — У нас же оружия нет.

— у нас есть вот это! — Я улыбнулся, похлопывая по ближайшему камню.

— Хоган, ты вовсе ума лишился? — Дик вскочил, пошатываясь. — Что ты собрался делать? Плевать ему в морду?

— Нет. Когда ящер подберется ближе, я сброшу этот камень ему на голову. Ты сам предлагал вчера камни кидать сверху, не помнишь уже?

— А будет ли толк? — усомнилась Жанель.

— Зависит от того, попаду я или нет.

Мы подождали, пока ящер не подберется ближе. Жанель нервничала, но я успокаивал ее, уверяя, что план непременно сработает. И он сработал. Когда динозавр оказался прямо под нами, так близко, что мы снова уловили запах мертвечины и жужжание вьющихся близ него мух, мы с Диком перекатили камень за край уступа и уронили прямо на голову монстру. Раздался громкий треск, будто дерево рухнуло. Одноглазый осел наземь, булыжник покатился вниз по склону, а спустя секунду и дважды убитый динозавр полетел следом.

Жанель и Дик с радостными криками кинулись меня обнимать. А потом… я и понять не успел, что происходит. Жанель меня поцеловала. Ее губы обветрились и потрескались от солнца, но я не возражал. Прижал ее к себе и поцеловал уже по собственному почину. Мы целовались, пока Дик не принялся вежливо покашливать.

— Идти нужно, — напомнил он. — Думаю, скоро нагрянут другие вроде него.

— Пожалуй, ты прав. — Я вздохнул. — Пойдем, сейчас загоню вас обоих на вершину.

Мы полезли наверх, смеясь и болтая о том, как же нам повезло. Сейчас бы полагалось скорбеть о Хорхе и прочих погибших, и мне вправду было грустно о них вспоминать, но я чувствовал себя просто счастливым оттого, что остался в живых, и еще от поцелуев Жанель. Давно мне не было так хорошо!

У меня вновь появилась надежда.

Но когда мы добрались до вершины, она рассыпалась в прах. Мы застыли, не в силах вымолвить ни слова. Жанель заплакала. Вместо пустыни перед нами расстилался лес — бесконечное море зеленых вершин. И эти вершины покачивались, потому что под ними бродили десятки огромных тварей.

Нет, прошептал Дик. Этого не может быть. Этого нет ни на одной карте!

Я обнял Жанель.

— Дик, я думаю, самих карт тоже больше нет.

В долине внизу раздался рев. Я оглянулся: из леса вышел динозавр — голова размером со взрослого бизона, зубы как шесты для палатки. Несомненно, этот монстр тоже был мертв. Он каким-то чудом избежал вымирания, но его достала «гамельнская месть». Любопытная штука смерть, так или иначе догонит любого.

На бегу я подумал: когда-нибудь люди выкопают из земли и наши кости, как сейчас выкапывают кости динозавров. Интересно, как мы будем выглядеть в окаменелом состоянии?

Перевод Дмитрия Могилевцева

Амелия Бимер

ПИРАТЫ ПРОТИВ ЗОМБИ

Амелия Бимер работает рецензентом и редактором в журнале «Locus». Она лауреат нескольких литературных премий. Публиковала поэзию и прозу в журналах «Lady Churchill’s Rosebud Wristlet», «Interfictions-2», «Red Cedar Review» и других. Как независимый исследователь издавала статьи в журналах «Foundation» и «Journal of the Fantastic in the Arts». Она получила степень бакалавра литературы в Мичиганском университете и в 2004 году посещала Кларионский писательский семинар. Ее первый роман о зомби называется «The Loving Dead». По словам писательницы, это «полная черного юмора история о сексе, любви и мертвецах». Роман был опубликован минувшим летом.

Наш следующий рассказ тоже в духе этого произведения.

Многие мечтают иметь яхту. Ведь что может быть лучше, безграничная свобода, бескрайние моря и одновременно все удобства цивилизации. Правда, яхты — дорогое удовольствие. Самая большая из них, носящая название «Проект „Платинум“», длиной 525 футов, принадлежит кронпринцу Дубая и стоит 300 000 000 долларов. В 2004 году Скайлар Делеон, когда-то снимавшийся в «Могучих рейнджерах», вывел чужую яхту в пробное плавание, привязал владельцев к якорю и бросил за борт. Согласитесь, эффективный способ стать судовладельцем, правда чреватый судебным преследованием и смертным приговором.

Если люди и сейчас ради яхты способны пойти на такое, представьте, на что они смогут решиться, когда корабли останутся единственным средством удрать от рыщущих по земле зомби. Конечно, и корабли не всегда помогают. Вспомните финал сделанного Заком Снайдером в 2004 году ремейка «Рассвет мертвецов», где выжившие меняют безопасность супермаркета на свободу открытых морей, что приводит к весьма печальному результату.

Как видно из названия, этот рассказ о пиратах и зомби, об открытых морях и о том, как в беде первой жертвой часто становится человечность. Рассказ напоминает, что, даже если чума зомбирования уничтожит привычный вам мир, сами вы и ваши навязчивые проблемы, увы, останутся прежними.

Когда зомби кого-нибудь жрет, звук такой, будто пьяные занимаются сексом: неуклюже, слюняво, с влажными шлепками, чавканьем и стонами.

Внизу на баркасе Келли жрал людей. Мы и не знали, что он превратился в зомби. И что прикажете делать? Когда друг пре вращается, надо хоть что-то предпринять, не оставлять же его так. Мы его схватили за руки и ноги, раскачали и швырнули за борт. Он упал не с обычным плеском, а с каким-то глухим звуком. Мы посмотрели вниз и выматерились. Он угодил на палубу баркаса, причем на человека, и так его расплющил, что теперь и не понять, был тот при жизни мужчиной или женщиной. Второй человек на баркасе сомлел от ужаса.

— Простите! — закричали мы.

На баркасе вопили, и мы вопили, а потом блевали через борт до тех пор, пока желудки не вывернулись наизнанку. Из глаз и носа текло ручьем.

— Вода есть? — наперебой взывали мы друг к другу. — Где вода? У кого салфетки?

— И когда мне было запастись водой? До того, как клиенты взбунтовались, или после? Когда мы бежали к машине или когда мчались к пирсу?

Кораблик мы заняли славный: десять шагов от кормы до киля. Ни кают, ни удобств, ни припасов, но к тому времени оставался только он, копия колумбовской «Ниньи». Так на табличке было написано. И мы его угнали.

Телефоны наши не работали, никто не знал, что мы здесь. Мы вытерли рты рукавами, поплевались немного. У кого-то нашелся при себе резак для картона. Мы подумали: если что, можно вены вскрыть. И расположились ждать помощи. Солнце садилось, ночь обещала быть холодной.

Человека съесть — дело не быстрое. Это последний урок, который Келли нам преподал. В «Магазине Джо» он учил нас, знакомил со всем и со всеми, говорил, кто хороший, а кто плохой. Когда люди в кафе начали превращаться в зомби, он увел нас в порт: дескать, может, зомби и умеют плавать, но защищаться на корабле гораздо легче.

Теперь на баркасе оказалось трое зомби. Пока они вели себя тихо, только стонали негромко время от времени, будто с тяжелого похмелья. В бухте толпилось множество лодок, баркасов, яхт и ботов, дрейфующих либо идущих на моторной тяге, а со всех сторон доносились многоголосые стоны и крики, — казалось, в воздухе от них тесно. Крики летели и со стороны Эмервиля, Окленда, Беркли, это дальше от берега на юг. Кажется, то же творилось и в стороне Бей-Бриджа, острова Сокровищ, и на другом берегу залива, в Сан-Франциско. Еще и не начался 2012 год, а миру уже пришел конец.

Всем хотелось пить. Мы посмотрели вниз, на баркас, который начало сносить течением. А ведь там много воды, сотни галлонов в хороших пластиковых бутылях. Еще там рюкзаки, а в них наверняка запасная одежда, аптечки и еда. И спальные мешки. И весла, чтобы управлять баркасом. Люди на нем куда лучше нас подготовились, а их так угораздило влипнуть. Мы переглянулись виновато, но все подумали одно и то же. Помощи не дождаться, и если хочешь выжить — изволь приспосабливаться. Тут уже не до высокой морали.

Мы опустили веревку за борт, на баркас, и принялись ласково подзывать зомби. Келли ухватился и полез. Очки он потерял, но, может, обращение в зомби разом излечивает близорукость или это становится не важно. А когда он забрался достаточно высоко, мы качнули веревку в сторону и отпустили, так что Келли шлепнулся в воду.

Оказалось, плавать зомби не умеют, так что мы проделали этот простой фокус с двумя оставшимися, и они утонули. Чего на нашем корабле имелось в достатке, так это веревок. Потом мы по очереди слезли на баркас и перетаскали к себе все припасы, точно Гринч Похититель Рождества. У нас и настроение сделалось рождественским: припасов на несколько дней, это же просто праздник! И к тому же друг друга мы в воду не роняли.

Мы прибрались, а затем учинили великое таинство, придумали друг дружке пиратские имена. Здорово получилось: Сочная Ли, Марк Прилив и Джастин Сундук. А как же без этого? Ведь мы украли корабль и убили Келли, причем два раза, а значит, мы теперь настоящие пираты.

Мы уже не прежние, теперь все по-другому и сами мы другие, поэтому старое нужно отбросить.

Сочная Ли вызвалась стоять первую вахту. Сказала, ей все равно не спится. Но и нам с Приливом она заснуть не дала, все горланила песенку из «Острова Гиллигана». А когда надоело, завела идиотскую младенческую «Греби, греби на лодке». С соседних судов подхватили, и я подумал, что человечество вполне себе выживет.

Я вздремнул, а потом Сочная Ли разбудила меня пинком, выгнала из согретого спальника и сама туда залезла. А я принялся шагать по палубе и вскоре понял, отчего часовые поют. Это как шуметь во время похода по пустыне, чтобы отпугнуть гремучих змей. Если поешь, значит совсем чокнутый и лучше тебя не трогать.

Оттого я и запел рождественские песенки, другие как-то поначалу на память не шли. Потом принялся за Джеймса Тейлора, «Битлз», Дилана. Обнаружил, что помню все песни из альбома «In da Club» рэпера Пятидесятицентовика. Я их по нескольку раз все проорал. Показалось вдруг, будто Келли мне подвывает. Конечно, этого никак не могло быть, но я тем не менее пошел посмотреть, не вынырнул ли он, однако все было спокойно.

Когда небо дружелюбно заголубело, я разбудил Прилива. Я уже лет десять как рассвета не видел, с тех пор как однажды нас выгнали на репетицию школьного оркестра ни свет ни заря. Лежа в спальнике Прилива, я смотрел, как небо теплеет, заливается светом, и вспоминал, как неуклюже и нелепо выглядели мы все в оркестровой униформе, даже красивые девчонки. Девчонки все волосы запихали под форменные шляпы и стали точно библиотекарши. Ну да, библиотекарши с ремешками на подбородке. Маршируют строем, а в зубах книжки вместо труб.

— Да Колумб в жизни бы не переплыл океан на такой посудине, — сообщила Сочная Ли. — Я никого не знаю, кто под прямым парусом смог бы ходить. Здесь мотор нужен.

Свет падал мне прямо в лицо, и я прищурился. Да, Сочная Ли была прекрасна. Странно, но я не помнил ее прежнего имени, да и вспоминать не хотел. Каким бы оно ни было, теперь это ей не подойдет.

— Так куда мы направляемся? — спросил Прилив.

Вдалеке, по правому борту, виднелся опустевший причал.

— Эй, вы! — позвали снизу.

Мы выглянули и увидели, что маленький человек в маленькой моторной лодке целится в нас из небольшого такого пистолетика.

Хорошо воспитанные полицейскими триллерами, мы исправно подняли руки.

— Опустите руки! — велел он. — Думаете, полез бы я к вам, если бы думал, что у вас оружие? — Улыбка у него была как у бультерьера. — Кидайте-ка сюда все ваши припасы, еду, воду, одеяла, аптечки — вообще все. А для начала крем от солнечных ожогов.

Этот мерзавец носил черные очки, но лысая макушка была краснее свеклы.

— Эй, я не шучу! И патроны зря не хочу тратить.

— Да, да, подождите минутку! — проворно отозвался Прилив. — Он всегда быстро соображал. — Что делать будем? — прошептал он.

— Но мы же пираты, нет? — сказал я, мучимый жаждой.

— Ну так что? — прошептала Сочная Ли. — Предложим ему переговоры?

Я выполз из спальника, подкрался к борту и крикнул лысому:

— Эй, парень, давай объединимся! Мы народ предприимчивый, не пожалеешь, если будешь с нами заодно. Мы добро наше все сами нашли, награбили, и от троих избавились… ну, от троих этих тварей.

Никто еще не произнес вслух слово на букву «з», и я не хотел оказаться первым.

Человечек выстрелил. Мы все трое шлепнулись на палубу, и я сразу понял, отчего военные быстро окапываются, — мне захотелось зарыться в доски. Мы лежали и ждали. В ушах звенело.

— Я не шучу! — заорал человечек.

— Ладно, твоя взяла, — отозвался я.

Так мы лишились припасов, а человечек уплыл своей дорогой.

— Да не может быть, чтобы это была полная копия! — убежденно объявила Сочная Ли. — От носа до кормы и дюжины шагов не будет!

— Может, это уменьшенная копия? — предположил я.

Мы умрем от жажды. Это точно. Или один из нас ни с того ни с сего сделается зомби, как Келли, и тогда мы погибнем от зубов зомби. Может, умереть от жажды даже лучше. По-моему, самое поганое — это когда тебя привязывают к гнилому трупу, прямо голова к голове, и оставляют помирать с голоду. Какой-то король в древности так поступал со своими врагами. Тогда еще люди могли себе позволить подобное, а не отдавали под суд за терроризм. Хотя от жажды умрешь все равно быстрей, чем от голода.

Рассвело. Мы обыскали наш корабль сверху донизу. Воды не нашли, но на стене под палубой обнаружили кнут. Не знаю, настоящий или уменьшенная модель, но он был довольно большой. Я захотел выпендриться, щелкнуть, но получил концом по уху, а щелчка и не вышло.

Когда Интернет и телефоны еще работали, ходил слух, что зомби можно управлять при помощи кнута. А еще говорили, что эта зараза передается через секс и живет внутри, ждет, пока не настанет время проявиться. Наверное, это сочинили те, кто давно уже стал зомби и лишился мозгов. Но мы безумно хотели пить и были готовы на что угодно. Сочная Ли отняла у меня кнут, взмахнула, и ей как-то удалось громко хлопнуть, при этом не ударив себя. Ну прямо Индиана Джонс.

Она позвала Келли, и через несколько минут он высунулся из воды. Похоже, плавать зомби все-таки умеют, но, наверное, им лень это делать ни с того ни с сего, нужна эта, как ее… внешняя мотивация. Сочная Ли заговорила с ним, щелкая для убедительности кнутом, позвала по имени, и он отозвался. Нас это почему-то ничуть не удивило, хотя должно было. Правда, он ведь когда-то наши имена знал. Мы их тогда, в прошлом, не скрывали.

Мы спустили веревку, и Келли вскарабкался на палубу. Встал, весь мокрый, глядя на нас, словно на сотню голых разгоряченных девственниц. Причем на всех одинаково, и это, наверное, раздражало Сочную Ли. Кажется, он и не помнил, что раньше был ее любовником. Все же было приятно снова его повидать. Я так ему и сказал, но он не ответил. Он вообще почти не разговаривал.

— Нужно, чтобы ты напал на них! — приказала Сочная, указывая на чудный катер, из тех, где есть кабины, холодильники, кровати и здоровенный бак с водой.

Келли зарычал, как Невероятный Халк, и принялся вилять бедрами, как Элвис. Кажется, он все еще любил Сочную Ли.

Она приказала ему прыгнуть в воду и сделать вид, будто тонет. Если повезет, его примут за живого. Он улыбнулся ей и пошел исполнять приказ.

Да, конечно, то, что мы сейчас делали, было настоящим биотерроризмом. Все равно что раздавать индейцам зараженные оспой одеяла или взять в душе чужое полотенце, потому что свое уже мокрое. В общем, подлость одна.

Мы принялись махать людям на катере и указывать на Келли, а еще на свои снасти, бушприт и мачты, где паруса висели, будто тряпки: мол, ветра нету, двинуться не можем.

Пожилая пара на катере поняла нас, и они подплыли к барахтающемуся Келли. Такие хорошие, добрые люди, помогают тонущему незнакомцу. Пришлось напомнить себе: речь идет о том, кто выживет, они или мы.

Те двое сбросили веревку, чтобы вытащить Келли из темной воды. Они и отпрянуть не успели, как он уже залез на палубу, извиваясь, будто червяк. То, что случилось дальше, напоминало взрыв в магазинчике «Одежда для тех, кому за тридцать»: во все стороны так и полетели клочья фланели и приличные скромные туфли.

Пока Келли жрал, мы спорили: может, что получше надо было придумать?

Наш новый корабль мы назвали «Супермяч». Он назывался как-то по-другому, но буквы все стерлись, когда Сочная Ли подогнала катер к «Нинье». Она никогда не умела как следует парковаться. Но вы бы видели, как она дерзко поплыла к тому катеру с кнутом в зубах, как вылезла — в мокрой одежде, прилипшей к телу! Мы с Приливом, когда на катер забрались, чуть на нее не бросились. Я видел, как он на нее смотрел, а он видел, как смотрел я, и обоим было стыдно, что мы так пялимся на девушку Келли. Хотя от него ей больше толку не будет. Да и при жизни, как говорили, Келли постоянно на сторону глядел.

Старикам, бывшим хозяевам катера, мы позволили остаться. Они тоже слушались кнута, да и, в конце концов, это было их судно. Мы назвали их Гомер и Мардж. Эти старомодные имена им очень подходили, у них и вид был такой: волосики тонкие, редкие, бледненькие. Эта парочка со стонами бродила по палубе — всегда вместе, цепляясь друг за друга. Келли таскался за ними, но на него не обращали внимания.

Мы же, пираты, оставались в кабине. Все, кто проплывал мимо, наверняка думали, что у нас тут корабль одних мертвецов, и так оно гораздо лучше, безопаснее.

На берегу все было как обычно в фильмах про зомби. А на катере дела шли хорошо. Мы играли с доской для вызова духов, но никого так и не вызвали. Хотя, кажется, когда столько мертвецов вокруг, уж обязательно найдется разговорчивый дух. Включили радио, но и по радио с нами никто говорить не стал. А может, про сто батареи сели. Я научил Сочную Ли песенкам в стиле кантри, какие вспомнил из фильма «О где же ты, брат?». И жуткую эту запевку группы «Lordi», которая называется «The Night of the Loving Dead». Я слов не вспомнил, только название пропел, и Сочная заулыбалась.

Улыбалась она мне, но я уже знал, что на самом деле она выбрала Прилива. Даже еще не видел, чтобы они целовались, а все равно знал. Казалось, мне-то какая разница, а вот поди ж ты!

Сочная попросила меня выйти. Посмотрела так особо, когда закрывала дверь, и я понял: она знает, как я к ней отношусь. У нее аж глаза увлажнились от желания. Или от горя. Или оттого, что нужно было ей отчаянно. В общем, она себя сдержать не могла, и это ее взгляд пытался мне сказать.

Я расхаживал туда-сюда, ожидая, пока она снова не откроет дверь. Хотел позвать ее по имени, настоящему имени, но вспомнить смог только имя Келли. Я уже и рот открыл, чтобы Келли позвать. Так, на всякий случай. А потом услышал звуки из-за двери: слюнявое чавканье, влажные шлепки, глухое мычание и стоны.

Перевод Дмитрия Могилевцева

Стивен Попкес

КРОКОДИЛЫ

Стивен Попкес — автор двух романов, «Caliban Landing» и «Slow Lightning». Его рассказы печатались в журналах «Asimov's Science Fiction», «The Magazine of Fantasy & Science Fiction», «Twilight Zone Magazine», «Science Fiction Age», «Realms of Fantasy», в ежегодниках «Year’s Best Science Fiction», «The Mammoth Books of best New’ Science Fiction», «The Years Best Fantasy». Его рассказ «The Color Winter» вышел в финал премии «Небьюла». Сейчас Стивен Попкес работает над романом о летающих ведьмах.

Для жанра ужасов зомби и нацисты — все равно что арахисовое масло и шоколад для лакомок. Правда, эти продукты жутковаты на вкус. Зная о чудовищных экспериментах доктора Йозефа Менгеле над заключенными концлагерей и степень технологического прогресса нацистской Германии, что ярко показали ракеты Фау-2, зная об одержимости Гитлера идеей «сверхчеловека» и оккультизмом, нетрудно вообразить дьявольские нацистские эксперименты по созданию мертвых солдат. Хороший пример такой игры воображения — знаменитый «Вольфенштайн», видеоигра, живописующая приключения американского агента-одиночки, получившего задание проникнуть в секретные лаборатории наци, кишащие причудливыми монстрами. Недавний фильм ужасов «Операция „Мертвый снег“» рассказывает о группе норвежских студентов, нечаянно пробуждающих целую колонию замерзших нацистов-зомби, оставшихся со Второй мировой (кстати, в этом фильме есть примечательная сцена, где укушенную руку герой отпиливает бензопилой). Надо сказать, и в этих образчиках жанра, и во многих других наци — отличное средство довести ужас до предела, изобразить воплощение абсолютного безликого зла.

Но наш следующий рассказ не из этой категории. Он ведется от лица немецкого ученого времен Второй мировой, заурядного, в общем-то, человека, любящего жену и ребенка, что делает его нечеловеческую преданность своей жуткой работе еще страшнее. Стивен Попкес выписал историю нацистских зомби мастерски, с обилием таких убедительных научных и исторических деталей, что поневоле задаешься вопросом: не проводились ли подобные эксперименты на самом деле?

Из хлама дом не выстроишь. Но я в который раз проверил полученные данные, стараясь найти в череде разочарований хоть крошечный проблеск надежды. Надо постараться и отыскать что-нибудь полезное. Превращать высококвалифицированного инженера-химика в пушечное мясо — не лучшее употребление человеческого материала. Особенно с точки зрения самого этого материала.

Поэтому звонок Виллема, дяди моей жены, пришелся очень кстати.

— Макс, — произнес счастливый бестелесный голос в трубку — я был очень огорчен, услышав про твою работу и прочее. Как оно так получилось?

Я не удивился тому, что он уже все знал.

— Результаты не оправдали ожиданий. Но все же наши наработки можно с успехом применить в других отраслях военной промышленности. Например, топливные фильтры нужны для авиамоторов.

— Не сомневаюсь. — Он усмехнулся. — К счастью, благодаря невероятному стечению обстоятельств я нашел отличное применение твоим талантам.

— Правда? — спросил я, с каждой секундой все глубже погружаясь в уныние.

Сотрудничать с гестапо я не хотел. Любая работа на них была по меньшей мере неприятной.

— Именно! Доктор Отто Вебер ведет в Бухенвальде интереснейшие исследования по биологии, и он не прочь взять тебя в помощники.

— И что от меня потребуется?

— Как я могу объяснить, я же не ученый. Мое дело выхлопотать тебе перевод, оформить документы и достать билеты.

— Но мне ведь нужно знать, чем предстоит заниматься. А если я окажусь…

— Дорогой мой, ты всегда можешь оказаться в действующей армии. Уверен, люди твоего уровня…

— Жду от вас курьера, герр Виллем.

— Чудесно. Да, Макс, и еще…

— Слушаю.

— Будешь еженедельно докладывать мне обо всех и обо всем.

— Конечно, — заверил я.

С гестаповцами не спорят. Даже если они родственники моей Эльзы.

Отто Вебер оказался пожилым и худощавым; когда-то он был высок ростом, но с годами начал горбиться. Голубые глаза поблекли, сделались водянистыми, словно цветное стекло в луже. Но движения оставались точными и четкими, и, когда он угостил меня сигаретой, пламя зажигалки в его пальцах не дрожало.

Вебер именовал носителей «тоте мэннер» — «мертвецы». Когда он продемонстрировал мне их разлагающиеся тела, их неутолимый голод, название показалось более чем подходящим.

Первого носителя болезни Вебер раздобыл в 1938 году и с тех пор поддерживал возбудитель в активном состоянии, получая новый человеческий материал из гестапо. Эти господа были рады помочь, но присылали людей малыми группами, потому Веберу всегда не хватало подопытных. Поставщики не сообщили, откуда прибыл первый носитель, но доктор предполагал, что из Южной Америки. Позднее, в 1940 году, когда лаборатория переместилась в Бухенвальд, гестапо постоянно, хотя и в небольших количествах, снабжало его цыганами.

Я присоединился к его группе в 1941 году. К тому времени он установил, что возбудитель передается лишь при обмене телесными жидкостями, болезнь имеет две стадии и возбудитель состоит как минимум из двух компонентов.

В одном из экспериментов Вебер профильтровал телесную жидкость «мертвеца», разделив на три порции. Первую пропустил сквозь фильтр с порами в сто микрон, вторую — в пятьдесят микрон, третью — через фарфоровый фильтр Чемберлена. Первая порция полностью сохранила способность к инфицированию, вторая — частично. Вскоре после заражения объект испытывал внезапную сильную боль, за ней следовал сердечный приступ с летальным исходом. Вебер назвал этот тип инфекции 1-А. Пропущенная сквозь фильтр Чемберлена жидкость вызывала чрезвычайно агрессивную и заразную форму бешенства. Этот тип инфекции получил название 1-Б. На основании этих данных доктор предположил, что заболевание вызывается совместным действием вируса бешенства и некоего более крупного компонента. Вебер выделил возможного кандидата на роль этого компонента: черви-паразиты, будучи отделенными от прочих составляющих и загрязнений, давали реакцию типа 1-А. Когда пропущенную сквозь фильтр Чемберлена жидкость смешивали с выделенными бактериями, результатом бывало полное заражение.

Вебер описал и охарактеризовал стадии как полного заражения, так и обоих видов частичных. Мне показалось любопытным, что частичное заражение было чрезвычайно болезненным и приводило к скорой гибели, полное же вызывало сперва эйфорию, затем сонливость и коматозное состояние. Спустя несколько дней объект просыпался как «мертвец».

Но даже и с такими впечатляющими достижениями для меня осталось непонятным, почему за четыре года исследования не продвинулись дальше. В конце концов, у Вебера были образчики «мертвецов», природно склонных заражать. Гестапо поставляло новые объекты для опытов, пусть и в ограниченном количестве. Скорее всего, дело было в паническом страхе Вебера перед заражением. Каждое планируемое действие он тщательнейшим образом анализировал, пока не чувствовал, что может полностью обезопасить себя и персонал. Оттого вскрытие было процессом чрезвычайно долгим и утомительным, возможность вивисекции не рассматривалась вообще. Я не винил доктора. Частичное заражение неизменно влекло за собой мучительную смерть, полное — превращение в «мертвеца». Никто не хотел рисковать собой.

Потому моей первой задачей стало создание гистологической и патологоанатомической лаборатории, где можно было бы обеспечить безопасность при проведении вскрытий. Задача была нетрудной. Я прибыл в Бухенвальд в июле, к концу месяца завершил проект. Первого сентября Вебер уже подвергал вивисекции корчащийся объект.

Моя работа с топливом была намного интереснее, трудная проблема сулила блестящие перспективы в случае успеха. В Бухенвальде я оказался чем-то вроде прораба. Война в России, кажется, шла успешно. Я задумался: может, все-таки не стоило поддаваться уговорам Виллема?

Но Эльза и наш сын Хельмут полюбили Веймар. Город был красив, словно картинка из книги сказок, и вражеские бомбардировщики обходили его стороной, предпочитая опорожняться в других местах Германии. Здесь было спокойно по сравнению с другими местами, конечно. Несколько молодых пар заняли опустевшие дома. Несмотря на карточную систему, благодаря успехам на фронте нехватки топлива и еды не ощущалось.

По субботам и воскресеньям я не работал, и мы всей семьей немало летних дней посвятили прогулкам в парке на Ильме. Наблюдая, как мой Хельмут играет перед домом Гёте, я подумал, что так проводить время гораздо приятнее, чем на заводе либо в лаборатории.

За первую же неделю работы новой гистологической лаборатории Вебер сделал поразительное открытие. Гистологическое исследование мозговых тканей «мертвеца» показало, как именно паразиты взаимодействуют с мозговыми клетками отделов, отвечающих за высшую нервную деятельность. Проникают они лишь в эти отделы, поскольку инфекция действует только на людей, но не на крыс или кошек. Доктор задумался о возможности внедрить вирус другим приматам и дерзнул запросить горилл и шимпанзе из Берлинского зоопарка, но его сотрудники интереса к исследованиям не проявили. Изначальную теорию о происхождении болезни из Нового Света Вебер отбросил и посчитал ее родиной Африку либо Индонезию — места обитания человекообразных обезьян. Логично предположить, что сложное заразное заболевание, обнаруженное у людей, ранее развивалось у существ, близких к человеку.

Но паразиты определяли картину заболевания только наполовину. Еще был важен вирус бешенства: во взаимодействии с ними он распространялся по нервной системе, позволяя паразитам проникать в мозг, но также вызывая рост дополнительных связок и сухожилий, тем самым заметно повышая в теле запас прочности. Это обстоятельство подтверждало теорию Вебера о двухкомпонентной природе инфекции. В случае заражения только вирусом либо только паразитами процесс останавливался на полпути. Без вируса паразиты накапливались в телесных полостях, вызывая лихорадку и паралич, закупоривая кровеносные сосуды и провоцируя сердечный приступ. Вирус позволял паразитам проникнуть прямо в мозг, минуя и оставляя до поры нетронутыми сердце и кровеносную систему, но сам, без участия паразитов, лишь увечил нервную систему, вызывая судороги, лихорадку и острую боль. Новые связки и сухожилия появлялись лишь при наличии обоих компонентов инфекции. Исходя из патологии заболевания, Вебер и заключил, что это новая разновидность вируса бешенства, но биологическая история паразитов, вируса и их странного симбиоза осталась загадкой.

Обо всем этом я исправно докладывал Виллему, равно как и о Вебере, его ассистенте Бруно и любовнице Йозефине, которую мы повстречали летом в Веймаре на званом обеде. Не зная, насколько велик интерес Виллема к нашим делам, я включил в отчеты имена последней пары цыган, оставшейся с бухенвальдских экспериментов, и новых объектов, евреев, взятых из основной массы заключенных. Вебер проявлял странное нежелание использовать калек, умственно отсталых и поляков. Возможно, эти его предпочтения коренились в неких событиях прошлого, мне неизвестных.

На Рождество Виллем навестил племянницу и якобы случайно зашел в лабораторию. Наши достижения его впечатлили.

— С «тоте мэннер» мы сокрушим Россию! — заявил он вечером за выпивкой.

— Но использовать их в условиях зимнего холода будет несколько… проблематично, — ответил Вебер, почему-то бледнея.

— Почему? — спросил Виллем, кинув на меня косой взгляд. — Объясните!

— Все дело в терморегуляции! В лабораторных условиях это не сказывается, но при десяти градусах по Цельсию паразиты перестают функционировать. Холод убивает их, а вместе с ними и носителя.

— Но ведь можно одеть… э… носителя, — предложил Виллем.

— Носители сами не в состоянии поддерживать достаточную температуру тела в условиях русской зимы! — почти выкрикнул разволновавшийся доктор. — У людей есть способность сохранять тепло, у кошек есть, как и у других теплокровных. Но, например, крокодилы этого не могут. И наши «мертвецы» тоже не могут. Они не потребляют пищу, и то, что они жаждут пожрать человеческий мозг, продиктовано лишь стремлением паразитов размножаться. Так нематоды заставляют топиться носителей-сверчков. Можно засунуть пищу в глотку «мертвеца», но он не сможет переварить. Их метаболизм поддерживает температуру тела чуть выше, чем у окружающей среды, как у крупных ящериц. Одевать «мертвецов» так же бесполезно, как наряжать ящериц.

— Понятно, — сказал Виллем. После этого он похлопал по карманам в поисках зажигалки и сигарет и добавил: — Выйду я на крыльцо покурю. Макс, не составишь мне компанию?

Вебер с таким кислым видом, словно проглотил лимон, поднялся из-за стола, желая сопровождать нас, но Виллем махнул рукой:

— Не утруждайтесь. Мы с Максом просто немного поболтаем по-родственному.

Выйдя наружу, мы закурили, глядя на падающий снег.

— Вебер сказал правду? Их нельзя использовать как солдат? — спросил Виллем.

Прежде чем ответить, мне пришлось немного подумать.

— Сравнение с крокодилами довольно верное, — с осторожностью произнес я наконец. — Из животного солдата не сделаешь, и на востоке для них слишком холодно.

— Тогда какой с них прок? Зачем было возиться столько лет?

— Я не сказал, что они совсем бесполезны.

— Подробнее.

— Доктор справедливо сравнил их с крокодилами. «Мертвецы» очень быстрые, сильные и выносливые, их трудно убить. А еще, как вы сами видели, они выглядят устрашающе. Уверен, им можно отыскать применение. Вот только пока не знаю, какое именно. — Я покачал головой. — Нужно продолжать эксперименты. Вебер сделал фундаментальное открытие, которое продвигает науку вперед. Теперь пришел черед германской инженерной мысли развить эту идею.

— Я сделаю все, что смогу, — процедил Виллем, скривившись. — Две недели назад японцы напали на американцев. Америка объявила войну Японии, а мы — Америке. Те вступили в союз с Британией, а значит, и в европейскую войну.

— Американцы слишком далеко и заняты своими делами. Едва ли они станут для нас проблемой.

— Так я и думал на прошлой войне. Боюсь, Макс, что не смогу выхлопотать тебе много времени на то, чтобы блеснуть германской инженерной мыслью.

Моей целью было разработать способ высадить «мертвецов» на подходящем фронте, чтобы они внесли смятения во вражеские ряды, устрашили и деморализовали противника, не трогая наши войска, которым потом нужно будет покончить как с вражескими солдатами, так и с «мертвецами». На первый взгляд ничего сложного.

Правда, у нас не было возможности быстро создать значительное количество «мертвецов», да и не придумали мы пока, как воспрепятствовать их нападениям на своих.

Вебер взялся за проблему «свой-чужой», а я — за обеспечение массовости. Бухенвальд стал слишком мал для удовлетворения наших потребностей. Аушвиц подошел бы гораздо лучше, но лагерная команда едва справлялась с работой, и для нас там не хватило бы места. В октябре началось строительство дополнительного отделения Аушвица — Биркенау. Его планировали окончить весной. Виллем показал мне копию проекта, и стало ясно, что после небольшой его модификации нам будет гораздо проще устроиться там, чем расширять Бухенвальд либо перебазироваться собственно в Аушвиц.

В январе 1942 года я сердечно распрощался с Эльзой и Хельмутом и сел на поезд до Кракова. Оттуда нанял машину до лагеря. Путь пролегал по прекрасной местности: плодородные долины, плавно вздымающиеся над ними невысокие горы. Эту землю не испортили ни промышленность, ни война.

Аушвиц, в отличие от Бухенвальда, был целым комплексом лагерей: один главный окружало несколько меньших. Биркенау располагался дальше к западу. Там, несмотря на зиму, спешно вели строительство. Фундамент газовых камер и крематория заложили еще до модификации проекта, но это не мешало нашим задачам, а добавить камеры для спецсодержания и дополнительные блоки было вовсе не сложно. Я детально обсудил изменения с главным инженером по имени Тилли — к нему меня отправил Виллем, снабдив обстоятельными рекомендациями от гестапо. Я заручился поддержкой Тилли и самого начальника лагеря, Рудольфа Хёсса, хотя их и не информировали о сути нашей деятельности, и закончил разработку плана за две недели.

Несколько дней я провел в Кракове, надеясь отыскать квартиру для семьи, откуда можно будет ездить на работу на автомобиле, тем более что расстояние было небольшое, а дороги отличные. Правда, сейчас погода стояла хорошая, а я не знал, насколько их способна испортить погода дурная. Но в этом случае можно будет ездить домой не каждый вечер или даже только на выходные.

Дома меня радостно встретили соскучившиеся Эльза и Хельмут, что сделало возвращение вдвойне приятным.

Вебер не хотел переезжать, но я его убедил. Он был поглощен проблемой «свой-чужой». Поскольку «мертвецы» стремились к обычным людям с целью передачи инфекции, Вебер решил: легче добиться усиленного влечения к одному типу носителей, чем отвращения к другому. Он провел серию экспериментов с различными носителями, чтобы выяснить, насколько влияют на предпочтения «мертвецов» расовые подтипы, образ питания и другие доступные для контроля параметры.

Я просмотрел данные и заметил корреляцию не с типами, питанием и прочим, но со временем поступления носителей в лагерь. Объекты, дольше прочих находившиеся в лагере, были привлекательнее. Я показал свои выкладки Веберу, и тот сразу пришел к выводам, каких я не мог и вообразить. Вследствие скудости рациона пробывшие в Бухенвальде дольше были существенно более истощенными, чем новоприбывшие. Продукты расщепления жира — кетоновые тела выделялись сквозь кожу и легкие, и Вебер решил, что именно эти продукты привлекают «мертвецов».

Он немедленно позвонил Виллему, чтобы попросить масс-спектрометр и техника для работы с ним.

Мы очень устали, но были полны энтузиазма. Я решил взять несколько дней отпуска и отправиться в горы вместе с Эльзой и Хельмутом.

Биркенау открылся в марте 1942 года. Мы с Вебером прекратили работать с объектами, сохранив лишь отдельных носителей инфекции. Месяц заняла подготовка лаборатории к переезду. В мае мы перевезли оборудование, материалы и «мертвецов». После этого Вебер занялся обучением нового персонала, найденного Виллемом. Эльза с Хельмутом отправились в Краков и поселились в снятой мною квартире. Я же вернулся в Берлин для встречи с представителями «Даймлер-бенца» и «ИГ-Фарбена». Следовало разработать план доставки «мертвецов».

В Берлине царило праздничное настроение: вермахт взял Ростов и двигался к Сталинграду, падение Севастополя было вопросом ближайших дней. Использование «мертвецов» сейчас казалось лишь крайней мерой, прибегать к которой рейху не придется.

Я разделял эти взгляды, но не стремился свернуть проект, пока не найду другой работы. Состоялась моя встреча с инженерами-механиками «Даймлер-бенца» и сотрудниками лаборатории «ИГ-Фарбен»: для тестирования я привез с собой пару «мертвецов».

Не будучи инженером-механиком, я не представлял в полной мере сложности их доставки. «Мертвецы» сочетали в себе силу и хрупкость: в них можно было стрелять, превращая практически в фарш, но они продолжали шагать. Кровь в их телах не циркулировала, они не дышали и не нуждались в кислороде, поэтому даже разрушение сердечной мышцы и большая кровопотеря не могли их остановить. Погибал «мертвец» только в том случае, если прямое попадание в голову разрушало мозг, а с ним и обитающих там паразитов.

Но все это вело к тому, что плоть их была чрезмерно мягкой и непрочно держалась на костях. В случае сильного ускорения, например при сбрасывании с парашютом, «мертвецы» просто разваливались на части, и требовалось разработать способ доставлять их к месту действия невредимыми.

Инженеры «Даймлер-бенца» оправдали мои надежды. Вооружившись мелом, они тут же изобразили на доске несколько возможных способов. Простейший подразумевал помещение наших «мертвецов» в специальную амортизирующую клетку, сбрасываемую с парашютом. При ударе о землю срабатывал механизм, открывающий дверь и выпускающий их на свободу. Идея была хороша, но инженеры поначалу ее забраковали — сказали, ей не хватает элегантности и стиля.

Нам помогло то, что метаболизм «мертвецов» строится в основном на использовании молочной кислоты, благодаря чему они не нуждаются в кислороде. Это подсказало идею использовать не клетку, но герметичную сферу с удерживающими амортизирующими захватами. После приземления работающее на сжатом воздухе устройство освободит «мертвецов» и откроет двери. Все будет сделано бесшумно.

Я почти не участвовал в дискуссии, не желая мешать. Так увлекательно было наблюдать, как вооруженные лишь знаниями, воображением и куском мела люди созидают прямо перед тобой на доске. Когда инженеры закончили, я распорядился доставить пару привезенных «мертвецов». Инженеры очень обрадовались. Я пытался предупредить об опасности, но они не слушали меня, пока «мертвец» не укусил инженера Ханса Брауна. Однако пострадавший продолжал смеяться вместе со своими товарищами. Надев хирургические перчатки и маску, я обследовал рану. Я уже знал, что увижу.

— Вы идиот, — сказал я, закончив.

— Но это всего лишь небольшой укус…

— Это смертельное ранение. — Я протянул ему пачку сигарет. — Эта тварь убила вас.

— Но…

— Молчите и слушайте.

Я не мог смотреть ему в лицо: этот здоровяк с темно-русыми волосами, всегда такой веселый, фактически был уже мертв.

— Вы заражены. Завтра проснетесь в прекрасном настроении. Вам захочется расцеловать всех друзей, сделать для них что угодно. Это состояние продлится несколько дней. Затем, будучи все еще необыкновенно счастливым, вы ощутите неодолимую сонливость. Сон перейдет в кому, и через три дня вы станете тварью наподобие этих. — Я указал на «мертвецов».

— Я не понимал… — пробормотал Ханс. Руки его дрожали.

— Да, вы не понимали.

— Есть… хоть какая надежда? — наконец спросил он, собрав все свое мужество.

— Никакой.

Он кивнул и выпрямился. На лице отразилась спокойная решимость, так что я даже ощутил гордость за этого ученого.

— У вас есть пистолет? — спросил он.

— Да. В этом здании имеется котельная, где можно сжечь тело?

Он кивнул и едва заметно вздрогнул:

— Вы пойдете со мной?

— Почту за честь, — ответил я.

Инженер Ханс Браун был сильным и благородным человеком.

После того как мы избавились от тела, инженеры, теперь в полной мере понявшие, насколько проворны и сильны «мертвецы» и насколько страшна переносимая ими инфекция, стали гораздо осторожнее.

За пару недель я завершил работу и вернулся в Краков, где провел приятные выходные с Эльзой и Хельмутом, а в понедельник отправился в Биркенау, чтобы заняться ускоренным производством «мертвецов».

В съемной квартире Эльза ощущала себя не вполне уютно. Хотя квартира сама по себе мою супругу устраивала, равно как и близость парка Иордан, оставшиеся от прежних хозяев мелочи и безделушки тревожили ее, потому что имели несомненно еврейское происхождение. Эльза проявляла как типично женскую настороженность при вступлении на территорию, где хозяйничала другая женщина, так и отвращение к еврейским вещам в доме. Я заверил, что прежние хозяева квартиры не вернутся никогда, и Эльза отчасти успокоилась.

Хельмуту нравилось новое жилье, и странные вещицы с загадочными буквами, прикрепленные в самых неожиданных местах, лишь придавали таинственности и обаяния. К тому же Хельмут скоро заметил, что я с большей охотой рассказываю об этих мелочах, чем об американских бомбардировщиках, учебных тревогах и своей работе. Я старался, как мог, уберечь семью от неприятного.

Несколько месяцев мы с доктором собирали образцы выдыхаемого воздуха и пота подопытных и подвергали их значимые компоненты спектральному анализу, желая определить химический состав. Затем сконцентрировали активный элемент и применили в экспериментах с «мертвецами». Немедленно выяснилось, что выделенная субстанция привлекает «мертвецов» только в том случае, если нанесена на потенциальных носителей инфекции, а не на предметы. Вебера результат чрезвычайно обрадовал. Я предположил, что «мертвецы» определяют потенциальных носителей не только по запаху.

В октябре 1942 года мы обнаружили комбинацию альдегидов и кетонов, в особенности привлекательную для «мертвецов». Я синтезировал ее в нашей постоянно растущей химической лаборатории, затем применил к группе объектов. Контрольные объекты, присутствовавшие рядом с подвергнутыми воздействию нового состава, игнорировались до тех пор, пока объекты испытания не были в значительной степени повреждены. Но затем «мертвецы» принялись и за контрольные объекты. Мы тщательно описали этот эксперимент — анализ его результатов мог сильно повлиять на то, каким образом нашим войскам занимать местность, зараженную «мертвецами», после их столкновения с врагом и поражения последнего.

Мы закончили пробы нашего «привлекателя» к концу октября 1942 года. Но война, казалось, шла так хорошо, что наши скромные достижения не требовались. Я полагал, что за месяц либо около того наши доблестные войска выиграют битву под Сталинградом и сосредоточатся на Западном фронте.

В ноябре все изменилось.

Битва за Сталинград превратилась именно в то, чего я опасался, — в осаду среди ужасов русской зимы. А с ее приходом Красная армия начала контрнаступление. Как и Наполеон когда-то, вермахт застрял в снегах.

Поражения он терпел не только под Сталинградом, и Виллем настоятельно советовал нам ускорить работу.

Но мы могли не особо спешить, потому что средства доставки «мертвецов» еще не были готовы. Это оказалось сложнее, чем представляли себе инженеры «Даймлер-бенца». Они разделили проблему на три части. Первая, самая легкая: как удерживать «мертвецов» и обеспечить им амортизацию до момента высвобождения. Остающиеся две части касались применения «мертвецов» при отступлении и наступлении. В обоих случаях рассматривались варианты первого и последующего применений. Если сведения о проекте действительно не просочились к противнику, как уверял Виллем, то первое применение осуществится без труда. При отступлении достаточно на грузовиках подвезти контейнеры в нужную зону, и при помощи дистанционного управления в нужный момент «мертвецы» будут выпущены на волю. При условии дополнительной амортизации контейнеры можно сбрасывать на парашютах.

Но как только секрет «мертвецов» раскроется и противник распознает устройства их доставки, возникнет необходимость бороться с его противодействием. На этом и застряли инженеры. Я видел их проекты, которые основывались на ночных выбросах с самолетов или внезапных танковых прорывах. Один вдохновенный молодой человек продемонстрировал построенную в масштабе один к четырем модель требушета, способного забросить контейнер с шестью «мертвецами» на три километра за линию фронта. Не желая отставать, его коллега показал, как можно упакованным «мертвецом» стрелять из пушки, словно акробатом в цирке.

Наши проблемы по сравнению со всем этим казались мелочами. Начальство не контролировало каждый наш шаг, и мы могли без помех работать над разрешением трудностей.

В феврале 1943 года Россия выиграла битву под Сталинградом. Виллем предупредил: вскоре нам придется направить «мертвецов» против русских войск. Я возражал: глупо терять эффект внезапности, устраивая обреченную на провал атаку, ведь «мертвецы» эффективны только летом.

Вернувшись домой, я провел неделю с Эльзой и Хельмутом. Каждое утро я садился за стол и писал план работы, потом комкал его, швырял в корзину, курил и начинал заново. После обеда я играл с сыном. В Кракове было холодно, из-за сложностей на войне начались трудности с отоплением. Вследствие моего положения я без труда доставал топливо для квартиры, но для театра либо ресторана я ведь не мог ничего достать, поэтому мы часто проводили вечера дома, в кругу семьи. Я не возражал: общества Эльзы и Хельмута мне было вполне достаточно.

Весной Виллем постоянно рассказывал о поражениях, которые следовали непрерывной чередой. Думаю, он говорил сверх того, что нам полагалось знать, но ему было больше некому довериться, некому рассказать, как рушится его мир. Вермахт пятился и в Африке. Варшаву захлестнуло восстание. Русские наступали.

Я с головой ушел в работу. Если в проекте и отыщется слабое место, то не в тех его частях, за которые отвечал я. Пока нашим слабым местом было создание новых «мертвецов». Подход к этому Вебера не отличался последовательностью и эффективностью. Я хотел добиться более стабильных и надежных результатов, настоящего промышленного производства.

Моя идея заключалась в том, что следует работать над ускорением развития инфекции. Эйфорическое состояние в обычных условиях продолжалось три дня. Зачастую новые носители пытались целовать всех подряд, что отражало будущее стремление сформировавшихся «мертвецов» передавать инфекцию укусом. На третий день носитель засыпал, сон быстро переходил в кому: дыхание практически прекращалось, сердцебиение сильно замедлялось, температура тела опускалась почти до температуры окружающей среды, хотя всегда оставалась чуть выше.

Коматозная фаза длилась около пяти дней, хотя иногда заканчивалась и за три. Пробуждение было внезапным, к тому же нередко оно провоцировалось приближением подходящего носителя, поэтому я решил: «мертвецы» готовы заражать других уже по истечении трехдневного срока, затем они лишь выжидают удобного случая.

После окончания комы «мертвецы» проявляли активность до десяти недель, хотя в последние недели выказывали признаки сильной деградации.

Следовательно, нам требовался как минимум шестидневный инкубационный период, после чего эффективными «мертвецы» могли в полной мере считаться лишь в течение восьми недель. Это определяло доступное временное окно: если, например, мы рассчитывали применить «мертвецов» первого июня, производство следовало начинать не позднее двадцать пятого мая. Процесс требовалось отладить до уровня, приемлемого для военных.

Первой задачей на этом пути стала синхронизация инкубационных периодов. После серии экспериментов я убедился, что в стадии комы носитель уже готов заражать. Но время между заражением и впадением в кому варьировалось слишком сильно. Мы не могли быть уверены, что «мертвецы» будут готовы за шесть дней.

Отыскать решение мне помог новый начальник медчасти лагеря Менгеле. Стандартная доза газа «Циклон-Б» быстро убивала объект, но уменьшенная лишь ослабляла и давала возможность инфекции прогрессировать значительно быстрее. Начальник лагеря Хёсс снабдил нас достаточным количеством подопытных, и я смог провести свои эксперименты. Газ закачивался в камеру, через десять минут объекты опрыскивались составом, содержащим инфекционную культуру. За три дня объекты оправлялись в достаточной мере, чтобы стать нормальными носителями. К тому же теперь мы могли использовать газовые камеры для производства «мертвецов», а не только по прямому назначению.

К ноябрю, когда противник начал продвигаться по Италии и мы, казалось, проигрывали на всех фронтах, лаборатория располагала возможностью производить до тысячи «мертвецов» одновременно, с инкубационным периодом в шесть дней. Поезда, доставлявшие заключенных в лагеря, назад возвращались пустыми, а мы могли на них отправить «мертвецов» в любое место Германии либо Польши. Для доставки к исходной точке оперативного применения предполагалось использовать грузовики. Мы свою часть работы выполнили, теперь дело было за инженерами «Даймлер-бенца», которые должны были обеспечить транспортировку «мертвецов» непосредственно к врагу.

Рождество 1943 года выдалось скучным. Мы с Вебером работали над мелкими усовершенствованиями системы, стараясь не менять ее значительно. Мои берлинские учителя в полной мере внушили мне понимание того, что «лучшее — враг хорошего». В то время свойственное праздным умам и рукам стремление «исправить» уже неплохо работающую систему было нашей главной проблемой.

Оттого мы решили перейти от усовершенствования готового оружия к другой теме, уже обсуждавшейся год назад. А именно, стоит ли вообще доставлять «мертвецов» к врагу? Ведь вирусы и паразиты справляются с задачей создания «мертвецов» лучше нас, а значит, мы вполне можем ограничиться доставкой сырых исходных материалов.

Правда, заражающий агент принципиально не отличался от отравляющих газов, применение которых было запрещено с прошлой войны. С другой стороны, мы уже сделали первый шаг в этом направлении: я разработал коллоид, содержащий «привлекатель», при испарении дававший как раз самую желанную для «мертвецов» смесь альдегидов и кетонов. Попытка совместить заражающий агент с «Циклоном-Б» оказалась безуспешной: от ядовитого газа паразит быстро погибал.

Создание пригодного для распыления состава, содержащего живых паразитов и вирус, оказалось интересной работой. Вирус был стабилен даже при отсутствии влаги, а паразит оказался способным переходить в цисту. Но обратный переход требовал немалого времени, и оттого подопытные оказывались заражены бешенством намного раньше, чем паразитами, а из больных бешенством не получалось хороших носителей.

В поисках решения мы снова обратились к созданному мною коллоиду. Эти субстанции не жидкие и не твердые, но соединяют черты обоих состояний. Пример коллоида — желатин. Добавляя питательные вещества в коллоид, чтобы предотвратить эволюцию паразита в цисту, можно было сохранять и вирус, и паразитов в самом эффективном сочетании. Разработка оптимального коллоида дала нам интереснейшую работу на два месяца. Вебер был весьма возбужден и обрадован результатом. Доктор назвал препарат «тодеслюфт» — «дыхание смерти».

В мае 1944 года Виллем снова явился в гости. На этот раз он пригласил для приватной беседы и меня, и Вебера.

— Достоверно известно: англичане с американцами готовят вторжение во Францию. Предполагаемое место высадки — вблизи Ла-Манша.

Он задумчиво посмотрел на нас, потом затянулся.

— Мы готовы уже много месяцев, — дерзко ответил я. — Дело за инженерами «Даймлер-бенца».

Виллем выдохнул дымное облачко.

— Они предложили пару схем… Применять будем в первый раз, потому используем сценарий «отступление». Разместим «мертвецов» в бункере на пути противника и подорвем дверь, когда враг приблизится.

— Предполагается, что мы будем отступать?

— Конечно нет. — Виллем покачал головой. — Но это резервный план. Разместим их в нашем тылу и выпустим, если отступать все же придется. Если фронт удержится, они так и останутся в бункере.

— Сколько их нужно? — спросил я деловито.

— Шесть тысяч.

— Шесть дней на каждую группу. Значит, тридцать шесть дней.

Виллем улыбнулся:

— Вы уже слышали о расширении Биркенау, начатом в январе прошлого года?

— Конечно, — ответил Вебер. — Доставило нам множество неприятностей.

— От этого будет и польза. — Виллем усмехнулся. — Я немного развил план Макса для Биркенау. Теперь новые корпуса могут служить инкубатором.

— И какая производительность?

— Как минимум сорок тысяч за цикл. Так что шесть тысяч вы создадите без труда.

Виллем достал из портфеля чертежи. Новизна и масштаб работ произвели на меня глубокое впечатление.

— Это гораздо лучше, чем я ожидал.

— Рад, что тебе понравилось. Когда первая порция будет готова?

Я снова глянул на планы, быстро сделал приблизительные расчеты на листке бумаги.

— Двенадцатого мая. Но инженеры «Даймлер-бенца» должны подготовить транспорт и бункер.

— Мне дали гарантии, что с этим проблем не будет.

— Тогда мы будет готовы к двенадцатому.

— Источники сообщают: высадка произойдет здесь. — Виллем достал из портфеля карту и ткнул в нее пальцем. Па-де-Кале. Вот тут сосредоточены наши силы. Бункер будет в трех километрах за ними. Бедняги-англосаксы и не поймут, что на них свалилось.

Эта группа «мертвецов» значила для нас гораздо больше, чем все созданное ранее. Вебер отнесся к ним по-отечески. Когда наступала стадия эйфории и носители проявляли симпатию по отношению к нему, он ласково говорил с ними, даже называл детьми. Меня это нервировало. Когда «мертвецы» созрели и были погружены в транспортные контейнеры, я с облегчением наблюдал за отправкой. Вебер провожал их со слезами на глазах. Я поспешно отправился домой, к жене и сыну.

Конечно же, англосаксы высадились не в Па-де-Кале, а в Нормандии, в трехстах километрах на юго-восток. «Мертвецы» уже находились в бункерах, и извлечь их, сохраняя над ними контроль, было невозможно — инженеры запаковали их, словно патроны в магазин.

События пошли по наихудшему сценарию: все готовые к применению «мертвецы» оказались в Кале, а следующая группа ожидалась лишь к девятому июня — через три дня!

Виллем посовещался со своими сотрудниками и сообщил: если мы сможем спешно построить бункера в лесу Сериси и набить их «мертвецами», то войска оставят лес, позволив противнику достигнуть бункеров.

Новая группа лишь вступала в стадию комы. По нашим наблюдениям, «мертвецы» в этот период были особенно чувствительны к толчкам и тряске, потому мы всегда перевозили их лишь в конце этапа. Но отчаянные времена требуют отчаянных мер. Мы с Виллемом возглавили команды, перевозившие только что впавших в кому восемь тысяч новых «мертвецов» к месту размещения в лесу в трех новых больших бункерах. Я едва успел позвонить Эльзе и сообщить, что не приеду ночевать. Вебер, как и раньше, вдохновленный и возбужденный работой с «мертвецами», решил не покидать лабораторию и заняться инкубацией новой группы. Честно говоря, меня только обрадовала возможность не оставаться с ним.

Бункера сильно походили на строения для офицерского состава. От мощных взрывов они не защитили бы, но вполне защищали от пуль. Закрыв «мертвецов» внутри, мы отправились в соседний городок под названием Тревьер.

Это произошло восьмого июня. Девятого после обеда «мертвецы» очнутся. Когда настанет время освободить их, сперва сработают маскирующие передвижение дымовые шашки, заодно распыляющие коллоид и «привлекатель». Спустя несколько минут сработают небольшие заряды, разрушающие стены бункеров. «Мертвецы» окажутся на свободе, и дальше дело за ними. Мы надеялись, что запах близкой добычи сделает их столь же яростными, как и в лабораторных экспериментах.

Время тянулось. Иногда слышалась автоматная стрельба, изредка грохотали орудия. Ветер постоянно менялся, принося то запах гари с поля боя, то аромат соснового леса.

Настало девятое июня. Вот перевалило за полдень. В наше распоряжение предоставили странный, невиданный мною прежде самолет «шторх». Пилот и мы с Виллемом уселись в кабине, взяв с собой радиоаппаратуру. Разбег тяжелогруженого самолета оказался на удивление коротким, и вскоре мы поднялись на достаточную высоту, чтобы видеть бункера и, к сожалению, приближающегося противника. Виллем нажал кнопку.

Из трех бункеров повалил дым. Он помешал различить, как сработали заряды, но я заметил движение — быстрое, суматошное. Спустя какие-то секунды мы увидели солдат противника, панически бегущих прочь от дымовой завесы. За ними следом мчались «мертвецы».

Бежали они гораздо быстрее людей и к тому же оказались куда сообразительнее, чем предполагалось. Они метались от жертвы к жертве, кусая и царапая, не задерживаясь, чтобы насладиться трапезой. Пули «мертвецов» не останавливали. В считаные мгновения они вмешались в гущу солдат противника, так что ни артиллерия поддержки, ни пулеметы не могли стрелять. Затем поле битвы затянуло дымом.

— Пролетите над ними! — приказал Виллем пилоту. Мы должны увидеть все как следует.

— Нас же подстрелят!

— Я приказываю! — Виллем потянулся за пистолетом. Иначе вас подстрелю я!

Самолет прошел над жуткой копошащейся массой вражеских солдат и «мертвецов». Нас никто не заметил: все внимание противника сосредоточилось на кошмарных существах, внезапно объявившихся рядом.

— Отлично! — сурово заключил Виллем. — Возвращаемся.

Я не сомневался, что каждый «мертвец» укусил не менее чем троих солдат. При двадцатипроцентном перекрытии целей получаем, что не менее тринадцати тысяч «мертвецов» в течение недели очнутся в рядах противника. И это оценка заниженная, поскольку не учитывает возможное заражение на стадии эйфории.

После приземления нас встретил генерал Маркс. Виллем рассказал ему о наших приключениях и об оборудовании, предназначенном для борьбы с «мертвецами». По большей части это были огнеметы и защитная одежда, ожидающая в грузовиках, которые стояли в десяти километрах отсюда. Виллем не сомневался, что высадка противника обречена на поражение.

Так и вышло.

Американцы и англичане были столь деморализованы новым оружием рейха, что прекратили наступление. Немецкие бомбардировщики успешно топили корабли снабжения в проливе. Фронт остановился в Западной Франции на все лето.

Когда в июле я вернулся к жене в Краков, она не позволила с порога поцеловать ее, а сперва отправила мыться — настолько от меня несло мазутным чадом и порохом.

Раньше я не знал, что инженеры «Даймлер-бенца» разработали летучие баржи — планеры, способные нести тридцать-сорок «мертвецов». По ночам они буксировались бомбардировщиками и высвобождались вблизи фронта, чтобы приземлиться на занятой врагом территории. При жесткой посадке планер ломался, высвобождая большинство «мертвецов»; остальных отпускал специальный механизм. Виллем сообщил, что в Британии тут и там вспыхивают узколокализованные очаги инфекции. Вероятно, раненые возвращались домой до стадии комы, а власти еще не разобрались в происходящем.

А тем временем русские упорно продолжали наступать. Жестокостью и яростью они не уступали «мертвецам» и применяли против них простейшую тактику: любую встреченную группу «мертвецов» уничтожали, невзирая на потери в войсках и случайные жертвы. По нашим оценкам, при этом до десяти процентов погибших составляли сами русские солдаты, но тактика работала, и Красная армия неуклонно приближалась к границам Германии.

Поражение англосаксов оказалось не таким серьезным, как мы рассчитывали. Их продвижение лишь застопорилось, пока они решали внутренние проблемы. Плацдарм во Франции они держали прочно и не собирались оставлять. Из-за Ла-Манша перевезли батареи зениток и наладили оборону морских караванов. Наши бомбардировщики были бессильны. Несомненно, и англосаксы, как и русские, вскоре найдут способ локализовать инфекцию. Промедление в этой войне неизбежно приведет нас к проигрышу.

Виллем придумал и создал «тодескоммандо» из последних десантников, еще оставшихся в люфтваффе. Солдат заражали без их ведома и сбрасывали в тылу врага. Официально им приказывали вести разведку и возвращаться через две недели. Разумеется, в течение недели они превращались в «мертвецов» и принимались заражать русских.

В этой деятельности я отказался принимать участие. Я не хочу заражать не подозревающих о том немецких солдат. Виллем не настаивал. Но я знал, что рано или поздно поплачусь за свое упрямство. Надеясь хоть как-то смягчить Виллема, я проявил энтузиазм и попросил выделить мне инженера из коллектива «Даймлер-бенца», лучше всего Йозефа Бремера, изобретателя требушета для стрельбы «мертвецами» и друга покойного Ханса Брауна. Мне нравилось, как работает мысль этого юноши. Виллем согласился и заодно предупредил, что необходимо срочно придумать способ остановить русских.

Будучи механиком, а не химиком, Бремер немедленно обнаружил решение проблем, мучивших нас долгое время. Мы старались сохранить жизнеспособность паразитов и вируса в процессе сперва доставки, потом распыления. Вебер уже установил: простое вдыхание смеси не приводит к заражению, она должна быть проглочена, ибо паразиты могли проникнуть в кровеносную систему лишь через желудочно-кишечный тракт. Легочное заражение не давало нужных результатов.

Бремер придумал добавлять в смесь вещество, раздражающее слизистую, отнюдь не ядовитое, но вызывающее обильное выделение слизи из носа. Подвергшиеся воздействию смеси теперь поневоле глотали ее. В экспериментах, проводимых в Биркенау, новая смесь отлично себя зарекомендовала.

К этому времени уже несколько недель на Великобританию обрушивались крылатые ракеты Фау-1. Я предложил заменить в них взрывчатку емкостью с «дыханием смерти» и заразить англосаксов на их же территории.

Разработав проект детально, мы довели его до сведения Виллема. Тот сразу оценил новые возможности, но идею использовать Фау-1 отверг и рассказал о разработке новой ракеты, намного мощнее и точнее. Ее собирались назвать Фау-2.

Этим летом бомбардировки Берлина не прекращались. До начала массового производства «мертвецов» противник отчего-то не бомбил Аушвиц, Бухенвальд и прочие лагеря, но в июле мы наладили выпуск контейнеров «дыхания смерти» для Фау-2. Несколько ракет достигли цели, и противник, обнаружив, где находятся производственные мощности, разбомбил Биркенау. Мне пришлось вытаскивать Вебера из горящей лаборатории: он рвался спасать своих «детей». Я запустил экстренную систему ликвидации биологической опасности и сжег оставшиеся группы «мертвецов», но сохранил культуру паразитов и вирусов, а также приборы для работы с «дыханием смерти» и образцы коллоида. Любопытно, что инкубаторы и помещения для содержания носителей были полностью разрушены, но газовые камеры благополучно пережили бомбардировку.

Я хотел немедленно отправиться в Краков за семьей, но не успел: Эльза с Хельмутом сами появились в лагере. Мы сумели найти безопасное убежище в подвалах лагерной комендатуры. Мне повезло отыскать уцелевший телефон, и я сообщил Виллему о происшедшем.

Через пару дней бомбардировки прекратились. Охрана успокоила заключенных, мы получили пищу и воду.

Вебер хотел все время оставаться с нами. В нем что-то сильно и глубоко надломилось: он без конца оплакивал гибель своих «детей». На третий день он подошел ко мне на улице, когда я расчищал проход к зданию комендатуры.

— А что, если все это из-за евреев? — спросил он.

— О чем вы?

— О неудаче с нашими «мертвецами».

— Наши «мертвецы» успешно справились, — со вздохом ответил я.

— Как вы можете такое утверждать? Германия проигрывает войну!

Я не сразу нашел ответ. Конечно, ни одно оружие не способно выиграть войну само по себе. За поражение несут ответственность все немцы, а не только за «мертвецов» и их создателей. Но упоминание о вине лишь подстегнуло бы Вебера.

— Мы еще не проиграли, — в конце концов сказал я.

— Но мы делали «мертвецов» из евреев, — продолжал доктор, не слушая. — Возможно, именно неполноценность евреев не позволила реализоваться всем возможностям «мертвецов».

— Но кого бы вы использовали вместо евреев? Немцев, как это сделал Виллем?

— И почему я не захотел попробовать поляков? — уныло выговорил Вебер, после чего сел на скамью и погрузился в апатию.

Я продолжил разгребать обломки бетона и досок.

Этим вечером приехал Виллем, изрядно пьяный, — странно, как он вообще сумел вести машину от Берлина. Угрюмый и подавленный, он не хотел разговаривать до тех пор, пока Эльза с Хельмутом не ушли спать.

Американцы оказались умнее нас, — выговорил он наконец.

— В каком смысле? — отозвался я, готовый защищать немецкий гений.

— Это наверняка американцы. Англичанам бы такое в голову не пришло.

— Что не пришло в голову?

— Конечно, откуда тебе знать? — Виллем взглянул на меня с недоумением. — Они бомбят «мертвецами» Берлин и вообще всю Германию.

— Но это невозможно! Как их сбрасывают? Янки думают, нас можно устрашить размозженными частями тел?

— Да ничего сложного! — Виллем покачал головой. — Оказалось, что нужно всего лишь прикрепить «мертвецов» к большому парашюту, связать распускаемым узлом, чтобы не удрали во время транспортировки, потом засунуть в бомбардировщик, присоединить вытяжные фалы. Фал развязывает узел и выпускает парашют. Конечно, многие разбиваются. И что с того? У них сейчас «мертвецов» хоть отбавляй, и своих, и наших.

— А как их освобождают от парашютов и строп?

— Мы нашли простейший пружинный механизм. Когда пружина раскручивается, защелка открывается. Дьявольски просто!

— Значит, в Берлине появились «мертвецы», — произнес я, стараясь, чтобы это прозвучало как холодный логический вывод.

Я даже отпил вина, мысленно видя, как наши подопечные рысят по улице, выискивая жертвы.

— Они появились по всей Германии. Фау-два забросили их в Лондон. Фон Браун умудрился увеличить радиус действия ракет, присоединив их к Фау-один, поэтому сейчас «мертвецы» есть и в Москве. Скажите мне, Вебер, сколько нужно «мертвецов», чтобы они сами могли поддерживать свою численность?

— Сами? — Вебер воззрился на Виллема в изумлении. — Но рано или поздно материал израсходуется…

— Вы умеете утешить, — сухо заметил Виллем.

— Скоро ли они доберутся сюда? — спросил я, глядя на бутыль с вином.

— Когда я пересекал границу, они шли по пятам. Значит, день или два. Движутся медленно, но уверенно. Запах нашей химии непременно притянет их сюда.

Но мы недооценили «мертвецов» — они подоспели уже к утру.

С легкостью проломившись сквозь колючую проволоку, «мертвецы» принялись кусать и увечить заключенных, заражая сразу сотни. Охрана решила отстреливаться — и погибла. Даже изрешеченные пулями «мертвецы» продолжали нападать.

Нам повезло: на фоне запаха множества заключенных наш был не слишком заметен. Мы по-прежнему скрывались в здании комендатуры, но «мертвецы» не догадывались о нашем присутствии и не пытались к нам проникнуть: им хватало добычи среди заключенных.

Эльза не подпускала Хельмута к окну, из которого я наблюдал за происходящим. Когда бойня пошла на убыль, Эльза приблизилась ко мне и присела рядом.

— Что это за создания? — ровным голосом спросила она, хотя была бледной как полотно. — Макс? Дядя? Скажите мне, что они такое?

Мы называем их «мертвецами».

Это их вы создавали в лаборатории? Они и есть ваше секретное оружие?

— Да.

Она покачала головой:

— Они убежали из другого лагеря?

— Нет, — сухо рассмеялся Виллем. — Англосаксы любезно возвратили их нам.

— Хельмут не должен их видеть.

— Верно, — согласился я. — И что более важно, они не должны видеть нас.

Она кивнула.

В конце концов все заключенные оказались заражены. Мы уже давно обнаружили в экспериментах, что инфицированные объекты игнорируются «мертвецами», но все же их запах оказался сильнее нашего. Постепенно «мертвецы» покидали лагерь и мелкими группами тянулись в сторону Кракова.

Заключенные, фактически оказавшиеся на свободе, тем временем вступили в стадию эйфории. Вот они-то нас заметили и попытались проникнуть в комендатуру. Мы с Виллемом оборонялись как могли. Хёсс и Менгеле пытались уговорить нас, льстили и заискивали. Но мы продолжали стрелять, и эти двое с недовольным ворчанием удалились рука об руку.

На третий день после атаки «мертвецов» новые носители разбрелись по укромным местам и залегли спать. К вечеру лагерь затих.

— Надо убираться отсюда! — заявил Виллем утром в понедельник.

Он был прав: если мы не покинем лагерь, то через три дня, к вечеру среды, наши жизни будут в большой опасности.

— Я готова! — объявила Эльза, обрадовав меня пониманием ситуации. — Эти твари не прикоснутся к Хельмуту, лучше я сама его убью!

— Но куда мы можем бежать? — спросил я. — К западу и югу все кишит «мертвецами». Вражеские «мертвецы» ждут нас на севере и востоке. Бензина нет — склад сгорел при бомбежке.

— И что ты предлагаешь? — осведомился Виллем.

— Они не слишком умны. Если помните, мы когда-то сравнили их с крокодилами. Они полагаются скорее на обоняние, чем на зрение. Потому мы можем забаррикадироваться в газовой камере, они герметичны.

— Мы задохнемся, — сказала Эльза.

— За три дня я придумаю систему вентиляции. Воздух будет медленно проходить по системе труб, наш запах снаружи будет сильно рассеиваться. Думаю, мы сумеем не привлечь внимания «мертвецов» и продержимся до прибытия помощи.

Трех дней едва хватило. Пришлось сменить замки на дверях, чтобы открывать их изнутри, и переделать выводные трубы для двустороннего действия. Мы собрали всю воду и пищу, какую смогли перенести. Я даже сделал перископ, чтобы наблюдать за двором перед газовой камерой и окрестностями.

Мы уже заканчивали переноску запасов, когда с крыши вдруг спрыгнул «мертвец» — прямо на Виллема. Виллем отшвырнул его одной рукой, второй схватился за пистолет, но тут Вебер с криком бросился на гестаповца. «Мертвец» стал кусать обоих. В конце концов Виллем отшвырнул Вебера и выпустил всю обойму в голову «мертвеца», потом развернулся, чтобы рукоятью разбить доктору голову, но тот уже вскарабкался на стену и был таков. Виллем снова посмотрел на «мертвеца». Он перестал шевелиться — его голова превратилась в месиво. Разросшиеся до величины спагетти паразиты лезли наружу.

Виллем посмотрел на меня, поднял руку. На кисти виднелись следы укусов.

— У меня есть хоть один шанс?

Я покачал головой.

— Понятно. — Он сменил магазин в пистолете. — Возможно, я еще успею пристрелить Вебера.

— Поспешите, — посоветовал я. — Когда начнется стадия эйфории, вам расхочется убивать.

— Поспешу, — заверил он.

Я отдал честь, вошел в камеру и закрыл за собой дверь.

Вот так я и дожил до сегодняшнего дня.

Прошло десять недель с тех пор, как дверь газовой камеры закрылась за нами. Помощи мы так и не дождались. «Мертвецы» не смогли нас обнаружить, хотя часто бродили вокруг крематория, беспокойно принюхиваясь. Однако наш запах рассеивался в достаточной мере, чтобы не провоцировать нападения.

Но эти «мертвецы» не убрели прочь, подобно напавшим на лагерь. Они остались и, хуже того, за десять недель отнюдь не деградировали, как случалось в экспериментах. Похоже, что деградация, которую мы раньше наблюдали, была лишь результатом содержания в неволе и отсутствия питания.

Я подолгу наблюдаю за ними. Иногда они группой уходят в лес и возвращаются с трупом оленя либо человека, который затем поедают. В лабораторных экспериментах мы не имели возможности наблюдать их полноценный жизненный цикл. Кажется, после прохождения начального периода болезни «мертвецы» способны, на свой особенный манер, охотиться и потреблять пищу.

Два дня назад у нас закончилась вода. Еды нет уже целую неделю. Хельмут все время плачет. Наверное, звуки не проникают за стены газовой камеры; во всяком случае, «мертвецы» снаружи не реагируют.

У меня были планы побега либо вылазки за припасами на случай, если придется задержаться в камере. Я считал, что с наступлением холодов «мертвецы» сделаются вялыми и мы сможем уйти. Теперь уже сентябрь. Казалось бы, ждать осталось недолго. Но в последние дни я заметил перемены в их поведении, и это меня тревожит. Я видел, как по лагерю брел «мертвец», завернувшись в какие-то тряпки. Группка в пять-шесть «мертвецов» собралась вокруг бочки, где они как-то сумели развести огонь. Сперва я подумал: память возвращается к ним либо они начинают выздоравливать. И то и другое означает нашу гибель: нас неизбежно отыщут.

Но человеческий разум к ним не возвращается. «Мертвецы» стоят подле огня до тех пор, пока не начнут дымиться сами, и лишь потом отодвигаются. Они целиком завертывают в тряпки голову, но оставляют босыми ноги. Болезнь, а не возвращающееся здоровье продолжает руководить их поведением, стараясь сохранять то, что для нее важно.

Они по-прежнему «мертвецы» и заразят нас при первой же возможности.

Я инженер-химик, привыкший мыслить логически и просчитывать варианты. В том числе и наихудший. В тайнике хранилась бутылка воды. В ней я растворил дозу демерола. Эльза с Хельмутом так хотели пить, что не заметили странного вкуса. Через несколько минут они заснули.

Я не бесстрашный герой. Меня ужасает мысль, что я, моя жена и ребенок можем стать просто носителями для паразитов и микробов. Лучше смерть. Не доверяю я и ядам. Малейшая возможность того, что они могут застигнуть нас еще живыми, всего лишь сонными, непереносима. У меня есть пистолет, в нем хватит пуль для Эльзы, Хельмута и меня самого. Если нас и отыщут «мертвецы», их подобиями мы не станем.

Верю в тебя, о великая Германия! Ты превозможешь и этих врагов, хотя победа, безусловно, будет нелегкой. Мы надеялись, что Третий рейх окажется вечным, но он падет перед ордой «мертвецов». Однако испытанная веками сила Германии в конце концов преодолеет и эту беду.

Я сожалею о своих ошибках, о том, что не сумел предвидеть свою слабость. Мне жаль, что я должен умереть здесь и не смогу помочь в борьбе. Мне жаль, что Эльза и Хельмут не увидят больше солнца и должны умереть от моей руки.

Но вы, читающий эти строки, запомните: мы уходим несломленными! Мы не сдались и умираем лишь потому, что нет другого способа не достаться врагам. Вам суждено победить, уничтожить их и простереть в торжестве руки над благодарной землей!

Она ждет вас!

Перевод Дмитрия Могилевцева

Дэвид Барр Кертли

ГОРОД ЧЕРЕПОВ

Дэвида Барра Кертли называют одним из самых перспективных среди молодых авторов, работающих в жанре научной фантастики. Его произведения часто появляются в журнале «Realms of Fantasy», также он публиковался в «Weird Tales» и «Intergalactic Medicine Show», в антологиях «New Voices in Science Fiction», «Dragon Done It» и «Fantasy: The Best of the Year». Кроме того, рассказы Кертли появлялись на подкастах «Escape Pod» и «Pseudopod».

Один из его рассказов я включил в антологию «Нежить» («The Living Dead»), еще один был опубликован в моем научно-фантастическом онлайн-журнале «Lightspeed». Также Кертли написал рассказ для моего сборника «The Way of the Wizard», который должен увидеть свет в ноябре. Ну и наконец, Кертли является соучредителем (вместе с вашим покорным слугой) подкаста «Geek’s Guide to the Galaxy podcast».

Предлагаемое вашему вниманию произведение является продолжением рассказа «Череп» «The Skull-Faced Boy», появившегося на страницах антологии «Нежить». Героями рассказа были два недавних выпускника колледжа, Дастин и Джек. Они погибают в автомобильной аварии, но возвращаются к жизни в качестве «разумных» зомби. Дастин, получивший прозвище Череп (в результате аварии лицо у него оказалось содрано до костей), создает из безмозглых зомби армию и объявляет войну против живых. Джек с неохотой присоединяется к нему. Оба новоиспеченных мертвеца ведут борьбу за сердце девушки по имени Эшли, и в конце концов Дастин, после того как она умирает, обдирает ее лицо до костей, делая похожей на себя.

Рассказ «Череп», появившись на посвященном «ужастикам» подкасте «Pseudopod», был хорошо принят слушателями, и некоторые из них потребовали от автора новых приключений в придуманном им мире. Таким образом, на задворках сознания Кертли уже некоторое время витала мысль: а не развить ли рассказ в нечто большее? Потом я сообщил ему, что готовлю к выходу вторую часть антологии, и тем самым вдохновил на написание продолжения.

«Я первый раз писал сиквел, и это оказалось непросто, — говорит Кертли. — Долгое время я не знал, с какой стороны к нему подступиться. „Череп“ казался вполне законченным произведением и продолжения вроде бы не требовал. Прорыв случился, когда мне вдруг пришло в голову ввести в повествование нового главного героя, Парка. И чтобы не повторяться, я решил, что он будет совсем другим, нежели протагонист „Черепа“ Джек. Если Джек был обычным молодым человеком, ранимым, даже где-то рохлей, то Парк является настоящим солдатом. И очень-очень опасным».

Парк через окно машины наблюдал за тем, как перед супермаркетом, взвизгнув покрышками, остановился пикап. Он знал, что они приедут. Армии живых находились на марше, а живым требуется пища.

Дверцы пикапа распахнулись, и наружу выскочили двое — темнокожий мужчина и светловолосая женщина. Мужчина — постарше, дет сорока, — был вооружен дробовиком. Он бегом бросился к магазину, женщина держалась чуть позади. Она крепко сжимала в руках большой серебристый пистолет. Мужчина распахнул входные двери и скрылся в темноте, его спутница осталась снаружи на шухере. Умно придумано, но им это не поможет.

Парк выскользнул из машины, винтовка с оптическим прицелом висела у него на груди. Он крался вперед, используя в качестве прикрытия брошенные автомобили. Наконец он лег на асфальт и нацелил винтовку на пикап.

Из-за угла здания появился мертвец в зеленом фартуке. Он приметил женщину, торжествующе взревел и зашлепал к ней, вытянув руки. Блондинка прицелилась ходячему трупу в лоб.

Парк потянул за спусковой крючок одновременно с ней. Звук выстрела пистолета заглушил негромкий щелчок, с которым винтовочная пуля пробила аккуратную дырочку в бензобаке пикапа. Череп мертвеца с чмоканьем соприкоснулся с тротуаром, и женщина опустила пистолет. Она и не заметила, что позади автомобиля начало образовываться озерцо бензина.

Парк бесшумно прокрался назад к своей машине и уселся на сиденье. Оттуда он наблюдал, как блондинка пристрелила еще нескольких бессвязно бормочущих мертвяков, которые подобрались слишком близко. Спустя некоторое время в дверях появился, толкая перед собой нагруженную тележку, ее напарник. Женщина торопливо побросала содержимое в багажник, а мужчина бросился обратно в супермаркет. Так повторилось несколько раз. Оживление возле магазина постепенно привлекало все большее число зомби, и блондинка ежесекундно нервно озиралась по сторонам.

Наконец мужчина и женщина прыгнули в пикап, и тот на приличной скорости рванул с места. Машина, накренившись, пронеслась через стоянку; оказавшихся на ее пути мертвецов отшвыривало по сторонам, словно кегли, некоторые оказались раздавлены под колесами.

Парк надел черную лыжную шапочку, прикрыл глаза за стеклами темных очков и завел двигатель. Соблюдая дистанцию, он следовал за пикапом по шоссе и, когда тот остановился, также затормозил и выбрался из машины.

Парочка кинулась бежать прочь от пикапа в близлежащее поле, которое просто кишело мертвецами. Парк направился следом: по полю и дальше в лес. Через оптический прицел он видел, как мужчина с женщиной расстреляли последние патроны, отбросили в сторону бесполезные теперь пистолеты и встали спина к спине с обнаженными мачете. Вокруг них собралась большая толпа бормочущих зомби, и еще больше их неуклюже ковыляло к людям из-за окружающих деревьев.

В это время появился Парк. Он шел и на ходу стрелял в оказавшихся поблизости мертвецов. Один выстрел в голову — и мозги (то, что от них осталось) разлетаются в разные стороны.

Он направил винтовку на людей и скомандовал:

— Бросьте оружие!

Кто вы такой? Что вам нужно? — крикнул в ответ мужчина.

Парк перевел ствол на женщину:

— Вообще-то, живой мне нужен только один.

— Постойте! — воскликнул мужчина. — Черт! — Он швырнул мачете в кусты. — Вот так. Все нормально?

— И вы, — кивнул Парк блондинке.

Она заколебалась, но также отбросила нож в сторону.

— Повернулись и встали на колени. Руки положили на затылок.

Они сделали, как было велено. Парк подошел и сковал обоим руки наручниками.

— Теперь поднялись и пошли.

Они встали и зашагали. Женщина оглянулась на Парка.

— Смотреть перед собой! — приказал он.

— О господи! — ахнула женщина. — Он из этих! Из тех, кто может говорить, — взволнованно прошептала она своему товарищу.

Тот тоже обернулся, и его лицо исказилось от страха.

— Смотреть вперед! — крикнул Парк.

Они отвернулись. Через минуту женщина спокойно произнесла:

— Вы собираетесь нас съесть?

— Даже не думал.

— Тогда зачем мы вам?

— Не мне, — коротко ответил Парк.

— Тогда кому? — спросил мужчина.

Довольно долго они продолжали идти молча. Наконец Парк снял очки, которые скрывали темные глазные впадины и два гигантских глазных яблока, испещренных венами. Потом он сдернул лыжную шапочку, под которой оказался зияющий провал на месте носа и сверкающие белизной кости лба и скул — чудовищное лицо-череп.

— Увидите.

Смеркалось. Парк вел машину по прямой как стрела дороге, тянувшейся между рядами пшеницы. В полях мертвецы с такими же, как у Парка, пародиями на лица, размахивая косами, срезали стебли.

— Они же собирают урожай, — подал голос мужчина с заднего сиденья.

— Но зачем мертвым пища? — недоуменно спросила его спутница.

— Чтобы кормить живых, — ответил Парк.

В голосе блондинки впервые прозвучала нотка надежды:

— Так нас оставят в живых?

— Некоторых оставляют, типа того, — сказал Парк.

«А Мей?»

Он не знал.

Впереди в сгущающемся сумраке показался некрополис — город мертвых, который окружала сложенная из грубого камня стена высотой двадцать футов. Группы мертвецов без лиц носили к ней все новые и новые камни.

Женщина, с отвисшей челюстью наблюдавшая за этой картиной, пробормотала:

— Что случилось с вашими лицами?

Парк глянул на нее в зеркало заднего вида. Машина подскочила на выбоине, и зеркало, когда Парк отвечал, дрогнуло.

— Лица — ничто. Мертвые стоят выше таких вещей.

Он остановил машину возле проема в каменной стене. Путь внутрь перекрывал грязный желтый борт школьного автобуса. Парк опустил стекло на дверце.

Из сумрака материализовался один из мертвецов, стражник. У него в отличие от остальных имелось лицо нос, щеки и лоб, однако кожа была зеленого цвета и в пятнах. На плече зомби висела винтовка. Он направил луч фонарика сперва на Парка, затем на его пленников.

— К главнокомандующему, — сказал Парк.

Страж махнул рукой невидимому напарнику, сидящему в автобусе, тот с грохотом отодвинулся в сторону, и Парк въехал на территорию некрополиса.

— У этого было лицо, — заметила женщина.

— Он слабак, бросил сквозь зубы похититель. — До сих пор еще в плену у этой никчемной жизни. Потому он и здесь, вдали от главнокомандующего.

Парк направил машину по узкой мощеной дорожке, вдоль которой по обеим сторонам тянулось ограждение из цепей. Каждые несколько минут на пути попадался высокий стальной столб с громкоговорителем на верхушке. За ограждениями в лучах заходящего солнца бесцельно бродили, бормоча что-то нечленораздельное, толпы живых мертвецов. Мужчина и женщина на заднем сиденье снова погрузились в молчание. Они отчетливо осознали, что эта огромная армия зомби делает нереальной мысль о побеге или спасении извне.

Парк вспомнил, как первый раз оказался здесь — почти три месяца назад, следуя цепочке подсказок. Тогда, едва увидев некрополис, он подумал: «Вот город, который никогда не спит».

Они миновали еще одни ворота и оказались на большом внутреннем дворе.

— Конец пути. — Парк открыл дверцу и вышел из машины.

К нему неторопливым шагом приблизилась группа из нескольких облаченных в форму мертвецов. Все не имели лиц и были вооружены винтовками.

— Эй, Парк, это опять ты? Что там у тебя? — спросил возглавлявший группу сержант.

— Двое. Мужчина и женщина.

Зомби-сержант кивнул своим подчиненным, те бросились к машине, открыли дверцы и потащили пленников прочь.

— Ладно, пошли, — провожая их взглядом, обратился к Парку сержант.

Они вдвоем направились через двор. Из громкоговорителя на ближайшем столбе донесся записанный на пленку голос главнокомандующего:

— Раньше вы были потерянными людьми, но теперь нашли мир и покой. Раньше вы страдали от множества болезней. Вы обливались потом на солнце и дрожали от холода на ледяном ветру. Вы болели, умирали, и вас закапывали в землю. Вы были рабами многих низких страстей, вы набивали свою утробу сладким и жирным. Но теперь… теперь вы стали сильными, и единственная жажда, которую вы испытываете, — это жажда победы, стремление уничтожить наших врагов, склонить их на истинный путь силой ваших праведных рук и зубов. Раньше вы были глупы, были всецело озабочены формой своих носов, очертаниями своих скул. Вы смотрелись в зеркало и ощущали стыд. Но стыд — для живых. Пусть они и стыдятся. Мы же выше таких условностей. Ваше лицо — это символ зависимости от павшего мира, напоминание о том, кем вы некогда были, о том, что ныне справедливо отвергаете и презираете. Возьмите же прямо сейчас нож и срежьте свое лицо. Примите будущее. Примите смерть.

Парка проводили в ближайшее здание, в комнату, битком набитую малокалиберным стрелковым оружием и обоймами с патронами — валютой мертвых. Наполнив рюкзак, он уже возвращался к машине, когда к нему подлетел еще один зомби с костяным лицом и крикнул:

— Эй! Эй, ты!

Парк поднял взгляд.

Мертвец жестом велел следовать за ним и прибавил.

— С тобой хочет встретиться главнокомандующий.

Парк уже давно этого дожидался. Он кинул рюкзак в багажник и следом за зомби направился к бронированному грузовику. Они сели в машину и поехали к дворцу. Когда-то в здании помещалась тюрьма, но сейчас стараниями полчищ мертвых работяг она превратилась в массивную зловещую крепость.

Наконец они добрались до места, и грузовик остановился в темном проулке. Парка проводили внутрь. Он передал вооруженному охраннику наручники, прошел через металлодетектор, после чего получил их обратно.

Парка проводили дальше, в большой зал. У дальней стены стояли два деревянных кресла, формой напоминающие троны. В одном сидел стройный молодой человек без лица, на коленях у него лежала автоматическая винтовка. Подле него восседала девушка, также без лица, с длинными каштановыми волосами. На ней было надето элегантное белое платье, и Парк предположил, что некогда она наверняка была очень хороша собой. Мужчина был облачен в военную форму, так же как и дюжина мертвецов с костяными лицами, что расположились по бокам от своего предводителя.

Парк вышел на середину зала.

— Добро пожаловать, — произнес сидящий в кресле мужчина. — Я главнокомандующий. Это моя жена. — Он указал на девушку в белом платье. — И мои генералы. — Он махнул рукой в сторону мертвецов в форме. — А ты Парк.

— Сэр, — кивнул Парк.

Ты быстро становишься нашим любимым поставщиком.

Парк молча слушал.

Главнокомандующий наклонился вперед, разглядывая Парка:

— Расскажи мне, как ты умер.

Парк заколебался, но потом ответил:

— Свои же пристрелили по ошибке. Когда нашу базу захватили.

И в этом ему чертовски повезло. Те, кто умер, после того как их укусил мертвец, всегда возвращались к жизни безмозглыми, лопочущими созданиями. Так и произошло с остальными товарищами Парка.

— Ты был солдатом?

— Разведчик-снайпер, сэр.

Главнокомандующий кивнул:

— Хорошо. — И, криво усмехнувшись, добавил: — Ты мне нравишься, Парк. Напоминаешь меня самого.

— Благодарю вас, сэр.

— Но скажи, — продолжал главнокомандующий, — почему ты привозишь нам живых? Я признателен за это, но разве ты еще нуждаешься в награде? У тебя уже должна быть уйма всякого оружия.

— Я хочу сделать больше, — сказал Парк. — Помочь вам. Обратить живых и закончить войну.

Главнокомандующий откинулся на спинку кресла.

— Да, — задумчиво протянул он, — возможно, ты и правда сможешь нам помочь. Обсудим это после обеда.

Обед. Слово это наполнило Парка ужасом. К счастью, у него не было лица, которое могло бы выдать его смятение.

Она напомнила Парку его бабушку. Обнаженная женщина, лет семидесяти, лежала с заткнутым кляпом ртом, привязанная к металлическому столу. Когда женщину положили на стол и она увидела вокруг дюжину мертвых лиц, лишенных плоти и глядящих на свою жертву вытаращенными глазами, она начала приглушенно кричать и биться в путах.

Главнокомандующий, теперь закинувший винтовку за плечо, кивнул Парку:

— Гости угощаются первыми.

Парк склонился над женщиной; она заскулила и попыталась увернуться. Парк с трудом подавил в себе желание сказать ей. «Мне очень жаль, но у меня нет выбора».

Он впился зубами в руку и оторвал кусок плоти. Женщина закричала. Парк выпрямился и принялся жевать. Вкуса он не чувствовал. Мертвым это недоступно, однако постоянное чувство голода, жажда живой плоти немного поутихли.

Главнокомандующий обернулся к девушке в белом платье:

— Теперь твоя очередь, дорогая.

Она приступила к трапезе. Вскоре к ней присоединились и другие.

Когда все было кончено, Парк поднял голову и увидел, что свидетелями пиршества стали те мужчина и женщина, которых он недавно привез во дворец. Обнаженные, они стояли в углу и дрожали. Несколько мертвецов крепко держали их за руки.

«Что же теперь?» — подумал Парк.

Женщина, послужившая обедом, застонала и пошевелилась. Главнокомандующий приказал развязать ее.

— Мы едим от этой плоти и провозглашаем смерть, — пробормотал он. Потом обратился к женщине: — Восстань же во славе. Иди.

На самом деле от нее уже мало что осталось: багрово-красный скелет, на котором болтаются куски сырого мяса. Существо, когда-то бывшее женщиной, стащило себя со стола и, стараясь изо всех сил, неуклюже поковыляло к выходу.

— Ну а после хлеба, — провозгласил главнокомандующий, — нас ждет небольшое зрелище. Свежий материальчик. — Он махнул рукой в сторону Парка. — Все благодаря нашему другу.

Пленников вытащили из комнаты и поволокли по длинному коридору. Парк последовал за ними. Вскоре они оказались в другом зале. Он был меньших размеров, вдоль одной стены стояли стулья, а напротив разместилась гигантская кровать. На нее и швырнули мужчину и женщину. Они сели рядышком, совершенно ошеломленные. Тем временем на стульях располагались зрители. Девушка без лица заняла место подле главнокомандующего, а сам он уселся по центру.

Главнокомандующий показал пальцем на мужчину и произнес:

— Ты. Возьми ее. Здесь и сейчас.

Зомби-генералы замерли в немом восхищении.

Мужчина вскочил и сжал руки в кулаки:

— Пошел на хрен, урод!

Женщина сидела с бледным лицом, охваченная ужасом.

Главнокомандующий только пожал плечами:

— Может, вы не в настроении? Тогда у нас есть кое-что. — Он повернулся к двери и крикнул: — Афродизиак, пожалуйста!

Почти целую минуту ничего не происходило. Затем из коридора раздался ужасный стон. Звук становился все громче, он приближался. Сидящая на кровати женщина сморщила нос и прошептала:

— Нет.

В дверном проеме возникла темная тень.

Это был один из тех, кого похоронили, прежде чем он вернулся к жизни. Такие зомби всегда были безмозглыми и, кроме того, жутко воняли.

Пленники сползли с кровати на пол.

На шее у зомби был стальной ошейник, и его удерживал на цепи охранник с лишенным плоти лицом. Зомби взвизгивал, пускал слюни и загребал воздух напоминающими когти хищной птицы пальцами. Он яростно кидался на людей и буквально тащил за собой поводыря, который едва мог справиться с кошмарной тварью. С каждым броском зомби все приближался к пленникам. Они в ужасе забились в угол, мужчина вяло отмахивался от наступающего чудовища ногой.

Когда монстр находился буквально в нескольких футах, мужчина не выдержал и заверещал:

— Хорошо! Хорошо! Уберите его!

Главнокомандующий поднял руку, и тошнотворную тварь уволокли обратно в коридор.

Мужчина и женщина с мрачными лицами забрались на кровать. Женщина была совсем молоденькая, лет двадцати.

«Столько же, сколько и Мей, — подумал Парк. — А она тоже прошла через это? Нет. Не думай об этом».

Она легла на спину, а мужчина неловко взгромоздился сверху. Главнокомандующий не отрывал взгляда от происходящего. Взяв девушку в белом платье за руку, он крепко сжал ее. Довольно долго мужчина лапал женщину, тискал ее, терся о разные места, но он был слишком напуган для того, чтобы возбудиться.

Наконец главнокомандующий крикнул:

— Довольно!

Люди на кровати замерли.

Главнокомандующий встал:

— Вы начинаете меня утомлять. Может, в другой раз?

Несостоявшиеся любовники отпрянули подальше друг от друга и с тревогой уставились на главного здесь мертвеца.

— Не волнуйтесь. У вас еще будет такая возможность. В следующий раз получится лучше. — Обратившись к генералам, он приказал: — Уведите их и поместите вместе с остальными.

«С остальными?» — подумал Парк.

— Парк, — сказал ему главнокомандующий, — пойдем со мной.

Они прошли через пяток дверей, потом поднялись на несколько пролетов по лестнице и вышли на крышу. Некогда самая обычная, усилиями мертвецов она была теперь снабжена идущим по периметру подобием парапета.

— И как тебе это понравилось?

— Я… Это было…

— Не надо лицемерить! — произнес главнокомандующий. — Я этого не люблю. — Совершенно неожиданно в его голосе прорезался неприкрытый гнев, так что Парк испугался. Однако столь же внезапно к верховному зомби вернулось его мрачное спокойствие. — Ты был смущен, — продолжил он.

Парк быстро подумал над ответом.

— Я просто… Вы ведь всегда говорите, что плотские страсти не…

— …для толпы, — перебил его главнокомандующий. — Черное и белое, правое и неправое. Но подобные нам с тобой должны иметь более широкие взгляды на вещи. Кроме того, все это делается для великой цели. Ты сам увидишь.

— Прошу прощения. Я не хотел…

— И не надо извиняться, — сказал главнокомандующий. — А теперь… хочешь о чем-то со мной поговорить?

— Да. — Парк быстро собрался с мыслями. — Каким образом можно стать офицером в вашей армии?

— Тут все от меня зависит. Скажи, почему ты хочешь присоединиться к нам?

— Я ненавижу живых. Всегда ненавидел. Даже когда сам был одним из них. Особенно тогда. Но я никогда не видел альтернативы. Не видел до сих пор.

— Понимаю. Похоже, Парк, ты станешь подходящим кадром. А я вечно испытываю нехватку хороших бойцов, черт бы их побрал. Думаю, я не пожалею, что встретил тебя.

Главнокомандующий отвернулся и, глядя поверх парапета, стал любоваться своим городом, своими владениями. Сейчас, когда было темно — Парк стоял за спиной главнокомандующего — и рядом никого больше не было, он позволил себе на одно короткое мгновение взглянуть на собеседника с неприкрытой ненавистью.

«Нет, — подумал он, — ты не будешь рад, что повстречался со мной. Совсем не будешь».

Итак, Парк был произведен в лейтенанты и получил комнату в дальнем конце дворца. Его часто вызывали, чтобы поручить ту или иную рутинную работу, в основном приходилось обучать других офицеров стрельбе. Голос главнокомандующего постоянно преследовал обитателей города — развешенные повсюду громкоговорители извергали бесконечный поток пропаганды вперемешку с инструкциями по поддержанию в городе порядка. Порой во дворец доставляли парами живых, чтобы «дать представление» перед главнокомандующим и его женой. Мей среди них не было.

Несмотря на свой новый статус, Парк по-прежнему почти ничего не знал о городе и о том, что в нем происходит, большая часть дворца также была для него запретной зоной. Несколько раз он слышал, как местные упоминали о каком-то «живом уголке», расположенном на последнем этаже в восточном крыле. Может, там и содержали живых людей? Мертвецов во дворце было весьма и весьма немного, но все равно проникнуть туда, куда ход заказан, представлялось Парку по меньшей мере рискованным мероприятием. Он убеждал себя, что надо набраться терпения и ждать. Ждать и наблюдать. Ты тот, кто есть, и должен сделать то, что должен. И когда ты нанесешь удар, ты нанесешь его молниеносно, так что они не успеют даже заметить.

Как-то раз, когда Парк возвращался к себе, он обнаружил, что в вестибюле его поджидают. Это был Гриви, грузный мертвец с остатками рыжих волос на голове и безвольно отвисшей под костяным лицом нижней челюстью.

Парк кивнул ему:

— Генерал.

— Парк, могу я попросить тебя об одолжении? Дашь мне частный урок?

— Конечно.

Парк достал из машины пару винтовок и повел Гриви в ближайший грязный двор. Там он расставил в ряд на деревянном столе пустые банки. Стрелки заняли огневую позицию в дальнем конце двора.

Гриви прицелился и выстрелил. Пуля ушла далеко в сторону.

— Черт! — выругался Гриви. — Я ведь при жизни тоже был солдатом, как и ты. Но стрелком всегда был средненьким.

Выстрелил Парк и сбил со стола банку.

— Сейчас оно легче. Тело стало не таким подвижным.

Гриви снова поднял винтовку. Наводя ее на цель, он сказал как бы между прочим:

— Его ты, может, и обманул, но меня-то не обманешь.

Он выстрелил, и банка слетела на землю.

Парк ничего не ответил. Он нажал на спусковой крючок и сбил еще одну мишень.

— Ты же не веришь во все это дерьмо, — хрипло проговорил Гриви. — Не принимаешь его культ личности. Так же как и я. — Он выстрелил и промазал. — Черт!

Парк предполагал услышать нечто подобное. Он снова прицелился.

— Допустим. И что тогда?

Выстрелил. Еще одно попадание.

— Послушай, — сказал Гриви. — Ты здесь новичок и не знаешь, каков он. Мы проигрываем эту войну, проигрываем вчистую. И все из-за него. У нас и так не хватает офицеров, но каждый раз, когда один из нас подает небольшую надежду… в общем, не любит он соперников. Поэтому будь внимателен. Это только вопрос времени, когда ты впадешь в немилость.

— И какая же альтернатива? Эти безмозглые зомби верны ему. Они слушают его голос из «матюгальников» каждый день и каждую ночь — уже сколько времени? Что произойдет, если его вдруг не станет? Вы думаете, они подчинятся вам? Думаете, сможете их контролировать?

— Парень, они будут слушать любого, кто будет вещать им. — Гриви кивнул на громкоговоритель.

Парк упер приклад в плечо и прицелился.

— Слишком рискованно.

— Интересно, как ты заговоришь, когда сюда ворвутся живые и вышибут тебе мозги?

Парк выстрелил и сбил еще одну банку.

— Тогда кто, если не он?

— Ты знаешь, что раньше он был далек от всей этой херни? — спросил Гриви. — Он любит поиграть в солдатиков — все они любят, — но он простой мальчик из колледжа. Да, он очень умен, это я должен признать, но не настолько умен, как сам считает. Нам нужен такой командир, который знает, как управиться с армией, который имеет настоящий армейский опыт.

— Тогда — вы? — поинтересовался Парк.

Гриви пожал плечами:

— Это кажется разумным.

— У меня есть надлежащий опыт, — заметил Парк и выстрелил.

Снова в цель.

— Послушай, ты действительно здорово стреляешь, но смотри сам: ты здесь совсем недавно. Поддержи меня, и я…

— Нет.

Гриви некоторое время молчал, потом поднял винтовку, поколебался и опустил.

— Что ты хочешь? — спросил он наконец.

— Половину.

— Половину чего?

— Половину всего: оружия, транспорта, солдат.

— Ни за что.

Парк поднял оружие.

— Интересно было бы узнать, что он скажет об этом.

Гриви посмотрел, как Парк сшибает очередную банку, и потом сказал:

— Хорошо. Раз на то пошло, я согласен. Ты и я, равные партнеры. Порядок?

— Порядок. — Парк взглянул на дворец и добавил: — Вот только… никому, кроме него, не дозволяется проносить внутрь оружие. Он-то всегда вооружен и, разумеется, никогда не спит.

— Иногда он выходит из дворца. Лично понаблюдать за исполнением своих распоряжений или вывести в поле армию. И, как я уже сказал, ты действительно здорово стреляешь.

Парк медленно кивнул.

— Понимаю, — сказал он и сбил последнюю банку.

Позднее в тот же день Парк шел по дворцу и размышлял: «Хорошая попытка. Убедительная. Большинство из того, что он наговорил, похоже на правду Гриви планирует переворот? Это ложь. Но вот тот факт, что главнокомандующий слишком полагается на свою армию безмозглых зомби? Устраняет умных офицеров, которые могут стать ему соперниками? Вероятно, это правда. И еще верно то, что главнокомандующий не так умен, каким сам себя считает».

Парк свернул за угол и направился к личным покоям главнокомандующего. Путь ему преградили два охранника с костяными лицами.

— Я должен увидеть главнокомандующего, — заявил Парк.

Охранники смерили его взглядом.

— Подожди здесь, — сказал один и завернул за угол. Вскоре он вернулся и кивнул. — Все в порядке. Пойдем.

Они прошли по коридору в кабинет. Главнокомандующий сидел за столом и с отсутствующим видом вертел в руках армейский нож. Неизменная винтовка стояла рядом, прислоненная к стене.

— Говори, — велел он Парку.

— Сэр, Гриви готовит против вас заговор.

Главнокомандующий откинулся в кресле.

— Расскажи подробнее. Не упускай ничего.

Парк передал свой разговор с генералом почти дословно.

Когда он закончил, главнокомандующий встал и принялся ходить по кабинету.

— Что ж, это хорошо.

— Сэр, позвольте мне разобраться с Гриви. Я…

— Гриви чист.

— Простите?

Главнокомандующий направил лезвие ножа на Парка и назидательно произнес:

— Слушай меня внимательно. В этом городе ничего не происходит без того, чтобы я об этом не знал, без моего приказа. Понимаешь?

Парк сделал вид, будто не понимает:

— Вы хотите сказать… это было испытание?

— Маленькая проверка, — кивнул главнокомандующий. — Извини, но это было необходимо. Меня уже предавали, так что я должен быть уверен.

Прошло несколько недель. Как-то, сразу после рассвета, Парк услышал грохот, словно вдалеке прогремел гром. Он поспешил к окну своей комнатушки и выглянул наружу. Гигантский столб черного дыма поднимался над южной частью города.

Через несколько секунд трансляция речи главнокомандующего внезапно прервалась, но вскоре его голос снова раздался из громкоговорителей.

— Город подвергся нападению. Южная стена частично разрушена. Всем собраться у южной стены. Повторяю: у южной стены.

Он повторял это снова и снова, до тех пор пока зомби не осознали, что происходит, и не начали неуклюже маршировать на защиту города.

Парк решил затаиться в надежде, что в общей суматохе про него забудут. Прошло некоторое время, и он увидел, как в южном направлении на приличной скорости двинулась колонна грузовиков. Он насчитал восемь машин — достаточно, чтобы разместить большинство бойцов, составлявших местный гарнизон. Лучшего шанса, чтобы проникнуть в «живой уголок», могло и не представиться.

Он бежал по коридорам дворца, но никого не встретил. Восточное крыло казалось всеми покинутым. Если его заметят…

Нет, никто его не схватит. Он об этом позаботится.

Один раз он услышал приближающиеся шаги, нырнул в темную нишу, и охранник проследовал мимо, не обратив на него внимания. Позднее, когда Парк поднимался по лестнице, ему показалось, будто он слышит плач. Он остановился, чтобы прислушаться, но плач (если таковой и был) прекратился.

Он добрался до верхнего этажа и быстрыми шагами пошел по длинному коридору с окнами. По правую руку увидел чуть приоткрытую дверь. Парк осторожно подкрался к ней и заглянул внутрь.

На кушетке недалеко от двери сидела женщина с каштановыми волосами. Склонясь к чему-то лежащему на коленях, она негромко говорила:

— Ну же, все хорошо. Мамочка рядом.

Парк повернул голову и осмотрел комнату. Стены были выкрашены в желтый цвет. Там стояли детские кроватки, валялись игрушки…

Дети.

Человеческие дети. Их было шестеро, все не старше годика.

«„Живой уголок“. Черт побери! Да это же… ясли. Но зачем?

Нет, не сейчас. Над этим поразмыслим позднее. Сейчас надо убираться. Мей здесь нет».

Сидящая на кушетке женщина подняла голову, и Парк, уже удаляясь по коридору, краем глаза успел заметить ее костяной профиль.

Он услышал голоса, доносившиеся с той стороны, откуда он пришел. Парк поспешил в противоположном направлении, проскользнул в дверь и оказался на галерее. В дальнем ее конце виднелась еще одна дверь.

В стене по левую руку были устроены бойницы, и через них Парк мог видеть внизу двор и нескольких бродящих мертвецов. Они бормотали: «Южная стена, южная стена…» Очевидно, пытались присоединиться к своим собратьям, отправившимся на битву, но были слишком тупы, чтобы найти дорогу.

— Эй, привет, — раздался голос откуда-то сбоку.

Парк от неожиданности отскочил назад и едва не упал.

На железный штырь между двумя бойницами была насажена голова. Голова принадлежала молодому светловолосому человеку. На лице, даже несмотря на эти ужасные обстоятельства, сохранилось доброе и невинное выражение.

— Прости, — сказала голова, — не хотел тебя напугать.

— Да ничего, — отворачиваясь, промолвил Парк.

— Подожди! Кто ты? Я тебя прежде не видел. Меня зовут Джек.

«Черт!» — выругался про себя Парк, а вслух сказал:

— Слушай, я правда должен…

Глаза на лице отсеченной головы сузились.

— Тебе ведь нельзя здесь находиться.

Парк снова мысленно выругался и посмотрел на голову. Она может все рассказать. Не уничтожить ли ее?

— Не делай этого, — предупредила голова. — Он узнает и заподозрит неладное. Послушай, ты можешь мне доверять. Я не в его лагере. То есть, я хочу сказать, это он и посадил меня сюда.

Парк решительно не знал, как поступить.

— Я могу тебе помочь, — продолжала между тем голова. — Мне многое известно. Скажи, что ты здесь делаешь?

Парк по-прежнему колебался. Можно ли довериться этому Джеку? Но разве у него есть выбор?

— Я ищу сестру. Они захватили ее. Я не…

— Сколько ей лет?

— Двадцать.

— Это хорошо, — одобрительным тоном произнесла голова. — Тогда ее, вероятно, оставили в живых для размножения. Пленников держат в подвале в южном крыле. Но тебе понадобятся ключи от камер. Они есть у Дастина, а другой комплект — у Гриви.

— Дастин? — переспросил Парк.

— Главнокомандующий, — пояснила голова. Потом добавила: — Я знал его еще до того, как все произошло. Мы были друзьями.

— Почему он так поступил с тобой? — прошептал Парк.

Голова скорчила печальную гримасу:

— Я попытался освободить пленников.

Парку удалось выбраться из восточного крыла незамеченным. Через несколько часов вернулся один из грузовиков. Притаившись в коридоре, Парк наблюдал, как главнокомандующий с Гриви прошли во дворец. По дороге они что-то горячо обсуждали. Потом главнокомандующий отправился в свои апартаменты, а Парк последовал за генералом.

Минуту спустя Гриви обернулся:

— А, это ты.

— Ну, что там? — робко поинтересовался Парк.

— Живые проникли через стену, — с мрачным видом сообщил генерал. — К вечеру они будут здесь. Крутые ребята, что-то вроде народного ополчения. Они называют себя «Дети погибели».

Парк слышал об этой организации. Она имела жуткую репутацию.

— Главнокомандующий отправился издавать новые распоряжения. А где был ты, черт побери?

Парк кивнул на систему металлических труб, тянущихся по стене от пола до потолка:

— Вон там.

Гриви повернулся в ту сторону.

Парк схватил толстяка и швырнул его на трубы. Хрустнули кости, и Гриви повалился на пол. Парк сел ему на спину, схватил левое запястье и надел кольцо наручника. Потом пропустил цепь за трубой и защелкнул наручники на правой руке.

Покончив с этим, он обыскал карманы Гриви и обнаружил кольцо с ключами. Оставалось только надеяться, что говорящая голова по имени Джек не солгала.

Парк направлялся в южное крыло, когда ожили громкоговорители и из них полился голос главнокомандующего:

— Всем возвращаться во дворец. Защитить дворец любой ценой. Повторяю: защитить дворец.

Несколько минут Парк, в состоянии близком к отчаянию, метался по незнакомым коридорам, но в конце концов спустился по металлической лестнице и оказался в темном и грязном коридоре, по обеим сторонам которого шли двери камер. Опустив на лицо лыжную шапочку и надев очки, он переходил от двери к двери и звал:

— Мей! Мей! Ты здесь?

Во мраке за дверями смутно угадывались съежившиеся фигуры.

Наконец из камеры, которую он только что миновал, раздался чуть слышный голос:

— Эй?

Она была там, ее тонкие пальчики крепко держались за решетку. Парк подбежал к двери.

— Я вытащу тебя отсюда, — пообещал он и попытался открыть дверь.

Ключ не подошел.

— Парк? — все еще не веря, прошептала Мей. — Я думала… — Но тут она разглядела брата и замерла. — Сними маску, — негромко попросила девушка.

Он попробовал другой ключ.

— Парк! — более настойчиво произнесла она.

Несколько мгновений Парк стоял в нерешительности. Затем он осторожно снял очки и шапочку, открыв взору лишенное плоти лицо.

Мей в ужасе отпрянула.

— Но… ты же один из них, один из его…

— Это был единственный способ, — сказал Парк и вставил в замочную скважину очередной ключ.

— Эй, я тебя знаю. Это ты схватил меня и притащил сюда, — крикнул сосед Мей по камере, тощий бледный мужчина с черными курчавыми волосами.

— Это… правда? — тихо спросила девушка.

— Да.

Парк избегал встречаться с Мей взглядами. Он вставил еще один ключ, тот провернулся в замке, и дверь открылась.

Тощий попытался выскочить из камеры, но Парк затолкал его обратно:

— Только она.

— Нет, — сказала Мей, — мы не можем…

— Мей, иди сюда.

Она покачала головой и отпрянула от двери. Парк опустил взгляд и увидел, что девушка беременна.

— Что с тобой случилось, Парк? Ты…

— Я сделал то, что должен был, чтобы спасти тебя! — крикнул он. — А теперь пойдем!

На мгновение ему показалось, что Мей согласилась. Она сделала нерешительный шажок вперед.

А потом он услышал за спиной лязганье шагов на металлических ступеньках и понял, что все кончено.

В коридоре появился главнокомандующий с винтовкой наперевес. Позади него шли девушка без лица и Гриви. На правом запястье генерала болтались наручники, а половина левой руки отсутствовала — Гриви отгрыз ее, чтобы освободиться.

Главнокомандующий вперил в Парка мрачный взгляд. В подвале надолго воцарилась тишина. Наконец Дастин рявкнул:

— Отойди оттуда!

Парк отступил на несколько шагов.

— Давай-давай, шевелись! — Главнокомандующий шагнул вперед и, поравнявшись с камерой, заглянул внутрь. — Ты доставил нам столько живых! — медленно, будто разговаривая сам с собой, произнес он. — С чего вдруг такая перемена?

Парк сверкнул глазами, но ничего не ответил.

— Нет, — вдруг торжествующе объявил главнокомандующий, — тебя, конечно, не назовешь жалостливым человеком. Тебе есть дело только до одного… — Он повернулся и наставил винтовку на тощего пленника. — За кем он пришел?

Мужчина поднял, защищаясь, руки и отпрянул вглубь камеры:

— За ней! За девчонкой! Пожалуйста…

Парк сделал шажок вперед, но в ту же секунду дуло винтовки снова оказалось направлено на него.

— Взять ее! — скомандовал главнокомандующий.

Гриви шагнул в дверь, здоровой рукой схватил Мей за длинные темные волосы и вытащил, спотыкающуюся, из камеры. Поставил посреди коридора и отошел к противоположной стене. Девушка дрожала от ужаса.

— Дастин, она беременна, — подала голос стоявшая за спиной главнокомандующего его подруга.

— Ну, это ненадолго.

Главнокомандующий направил винтовку на живот Мей.

Парк смотрел на Мей, свою сестру, которую он нашел спустя столько времени, и отчетливо сознавал, что не в силах ничего сделать.

Вдруг девушка без лица со всей силы, на какую была способна, толкнула главнокомандующего.

Неуклюже раскинув руки, он повалился навзничь. Винтовка выстрелила — пуля ударила в цементный пол, — выскользнула у него из рук и покатилась прямо к ногам Мей. Девушка повернулась и пнула ее в направлении брата, но недостаточно сильно. Винтовка остановилась рядом с Гриви, тот упал на колени и попытался завладеть оружием.

Парк прыгнул на него сверху, и оба мужчины, сцепившись, покатились по полу. Обхватив обеими руками мясистый правый бицепс Гриви, Парк с силой придавил его к полу. Искалеченной рукой толстяк дотянулся до винтовки, но схватить ее, не имея пальцев, не смог. Рядом, царапая ногтями пол, пытался подняться на ноги главнокомандующий.

Парк уперся пятками в пол и перевернулся вместе с Гриви. Продолжая удерживать бицепс толстяка одной рукой, он протянул другую руку и схватил винтовку. Дуло он сунул Гриви под подбородок и нажал на спусковой крючок. Куски мясистого лица разлетелись по всему полу, а тело дернулось и обмякло.

Парк скатился с него, встал и, пригнувшись, двинулся в сторону главнокомандующего, который застыл в нескольких футах. Винтовка теперь была нацелена прямо в голову Дастина.

— Назад! — приказал он, и главнокомандующий с поднятыми руками медленно попятился. — Мей, — позвал Парк, — иди сюда.

Девушка нерешительно шагнула к нему:

— Парк, мы не можем…

Он протянул сестре связку ключей:

— Давай открывай эти чертовы камеры. Быстрее.

К ним приблизилась подруга главнокомандующего. Пленники следили за ней со смешанным выражением тревоги и удивления на лице.

— И не забудьте про детей. Пожалуйста, — тихо попросила она.

Парк подумал и кивнул:

— Хорошо. И детей.

Часом позже Парк вернулся в южное крыло. Через плечо у него была перекинута лямка рюкзака. Все пленники, числом около двадцати, оказались на свободе и экипировались оружием, которое Парк притащил из машины. Бывшая жена главнокомандующего сходила за детьми, каждого ребенка нес взрослый из числа пленников. Охрана разбежалась, а о главнокомандующем позаботился Парк.

— Как вам известно, на город движется армия живых, — обратился к толпе Парк. — Они называют себя «детьми погибели». Вы все знаете, кто они такие?

Люди хранили угрюмое молчание.

— Кто-нибудь желает к ним присоединиться? У вас пока есть шанс.

Никто не пошевелился.

— Хорошо. Тогда давайте убираться отсюда.

Колонной из нескольких машин они двинулись на север, подальше от бушующего в южной части некрополиса сражения. Парк вел головную машину, остальные старались не отставать. Рядом с ним на пассажирском сиденье лежал рюкзак. На заднем сиденье расположились Мей и девушка без лица, каждая из них держала на руках ребенка. Поначалу Парку приходилось прокладывать путь сквозь толпы бродящих туда-сюда зомби, но, как только беглецы удалились от дворца, улицы стали по большей части свободными.

Бывшая жена главнокомандующего сидела, уставившись в окно.

— Я сказала, что хочу детей, — еле слышно произнесла она. — Я просто… Я не думала… Он хотел, когда дети подрастут, сделать их такими же, как мы. Он…

— Все в порядке, — успокоил ее Парк. — Все кончилось.

Девушка замолчала.

— Как тебя зовут? — спросила Мей.

— Эшли.

Колонна благополучно выехала через северные ворота, не наткнувшись на «детей погибели». Парк уже питал слабую надежду, что им удастся ускользнуть незамеченными, но, когда они двигались по двухполосному шоссе в сторону поросших лесом холмов, на западе появилась и, вздымая к небу огромные облака пыли, быстро направилась в их сторону колонна грузовиков.

— Вот дерьмо! — выругался Парк.

Он надеялся достичь хотя бы деревьев до того, как их перехватят.

Ему это удалось. Почти.

— Вылезайте, — велел он Мей и Эшли. — Садитесь в другую машину. — Парк передал Эшли рюкзак и добавил: — Возьми. Это Джек. Присмотри за ним.

— Хорошо, — пообещала она.

Мей замешкалась:

— Как мы встретимся, после того как…

— Иди, Мей, — сказал Парк.

— Я не хочу… — настаивала она.

— Я сказал: иди! — сорвался на крик Парк.

Девушка кинула на него обеспокоенный взгляд, отвернулась и пошла.

Парк сдал машину назад и остановил так, что она теперь перегораживала дорогу, затем достал винтовку с оптическим прицелом, надел лыжную шапочку, очки и притаился в тени автомобиля. Остальные беглецы из города мертвых поспешно двинулись прочь.

Появились преследователи на семи грузовиках. Парк пристроил винтовку на капоте и выстрелил в лобовое стекло головной машины. Грузовик повело в сторону, и он резко остановился. Остальные затормозили подле него. Из открывшихся дверей посыпались люди с ружьями — всего человек тридцать, может, и больше — и заняли позиции под прикрытием грузовиков.

Водитель головной машины, огромный дядька со светлой бородой, весь затянутый в черную кожу, заорал:

— Ты выстрелил в мою тачку!

Парк промолчал.

— Ты хоть понимаешь, придурок, с кем вообще связался? — еще громче возопил гигант.

И снова Парк не удостоил его ответа.

— Послушай. Все обстоит очень просто. Мы вас засекли. Нам известно, что у вас есть женщины. Нам нужны женщины, а также ваши пушки и ваши тачки. А все мужчины вступят в наше ополчение.

Похоже, они даже не догадывались, что Парк — мертвец. Что ж, это хорошо.

Он крикнул в ответ:

— Мы не хотим иметь дела с вашим ополчением.

— Чувак, у вас просто нет выбора.

Парк нырнул в кустарник и занял позицию за деревом.

— Эй, — снова заорал здоровяк, — вы чего там себе думаете, а? Чем, по-твоему, все это закончится?

«Для тебя, — подумал Парк, — вот чем».

Он выстрелил. Гиганта отбросило на кабину. А потом он медленно сполз на асфальт.

Товарищи убитого открыли беспорядочную стрельбу, и Парк быстро пополз прочь, в то время как пули свистели в листве у него над головой.

К наступлению сумерек Парк израсходовал весь свой боезапас, оставался последний патрон. Но это не имело значения. Все равно он победил. Он взбирался по склону холма, преследователи шли по пятам, а он подстреливал их одного за другим. Из трех десятков пали мертвыми уже девять человек. Кроме того, в лесах попадались зомби, и они тоже внесли свою лепту, прикончив еще двоих-троих. Мей, Эшли и остальные уже успели отъехать на безопасное расстояние.

Сам Парк был дважды ранен в грудь и получил множество попаданий в руки и ноги, но это, конечно, едва ли служило ему помехой. Впрочем, к этому моменту преследователи уже должны были понять, что имеют дело с мертвецом, поэтому теперь они будут стрелять только в голову.

Из-за валуна показался мужчина и, внимательно осматривая окрестности, пополз вперед.

«Ну, последним патроном нельзя промахнуться, — подумал Парк, поудобнее пристраивая винтовку и глядя в прицел. И отшатнулся. — Это же мое лицо. Мое прежнее лицо».

Приглядевшись внимательнее, он обнаружил, что сходство не такое уж полное. Однако они были очень похожи и могли бы оказаться братьями.

Лежащий на спусковом крючке палец подергивался. Парк легко мог выстрелить в это лицо, но колебался. Как же много времени прошло с тех пор, как он последний раз смотрелся в зеркало! Тем не менее он сразу узнал себя.

В любой момент его могли обнаружить.

«Стреляй же! — кричал внутренний голос. — Сделай это».

Но что это теперь изменит? Мей в безопасности. И Парк продолжал смотреть в прицел. Он не хотел уничтожать это лицо.

Нет, только не это лицо.

Парк представил себе глаза всех тех людей, кого он обрек на ужасы города мертвых. Вспомнил, как закричала пожилая женщина, когда его зубы впились в ее плоть. Услышал крик Мей: «Что с тобой случилось?» — и собственный ответ: «Я сделал то, что должен был, чтобы спасти тебя!»

Он медленно поднес руку к голове и ухватился за прикрывающую ее материю.

Так. Преследователь увидел его. Долгое мгновение мужчины разглядывали друг друга через оптические прицелы.

А потом Парк стянул шапочку.

Со стены своего дворца Дастин наблюдал, как армия живых с боями продвигается по городу к его твердыне, но был не в силах помешать им.

Внизу, во дворе, появился один из зомби.

— Эй! — крикнул Дастин. — Ты! Иди сюда!

Мертвец остановился и посмотрел на своего повелителя.

— Слушай меня внимательно. Это говорит твой главнокомандующий. Ты должен обогнуть дворец и подойти к центральному входу. Когда окажешься внутри, поверни направо и иди, пока не упрешься в лестницу. Поднимись по лестнице на верхний этаж и двигайся в том же направлении. Ты придешь к двери, ведущей на этот балкон. А потом забери меня с гребаного насеста! Ты понял?

Зомби уставился в пространство ничего не выражающими глазами:

— Обойти вокруг дворца…

— Да, — крикнул Дастин. — И так далее. Повернуть направо…

— Обойти вокруг дворца… — Мертвец сделал шаг вперед, потом назад. — Обойти вокруг дворца… — раз за разом повторял он, шагая вперед-назад, вперед-назад.

Перевод Тимофея Матюхина

Бренна Йованофф

СЛЕПОЕ ПОДЧИНЕНИЕ

Дебютный роман Бренны Йованофф, современное фэнтези для подростков под названием «The Replacement», должен увидеть свет в издательстве «Рэйзорбилл» примерно в то же время, что и данная антология. Рассказы Йованофф появлялись в журналах «Chiaroscuro» и «Strange Horizons». В своем «живом журнале» (brennayovanoff.livejoumal.com) писательница характеризует себя как хорошую футболистку, любительницу жестоких видеоигр и мастерицу по приготовлению слоеного печенья. В то же время она не очень хорошо танцует, нерешительна и не способна работать на руководящих постах.

Одна из наиболее драматических сторон всех историй о зомби, которая делает их совершенно непохожими на рассказы о нашествии инопланетных пауков и т. п., — понимание того, что все эти заполонившие мир монстры были недавно нашими друзьями и соседями, благопристойными, любящими людьми. И когда мы расстреливаем их из пулемета пятидесятого калибра, рубим их конечности мачете, топором или отрезаем при помощи бензопилы, мы не можем удержаться от мысленных вопросов: «Не сохранилась ли в этих нечленораздельно бормочущих созданиях хоть частичка прежней личности? Может, люди, которыми были раньше эти монстры, не исчезли совсем, а заперты где-то далеко и осознают все, что происходит? Вдруг при правильном подходе их возможно исцелить, как обычных душевнобольных пациентов?»

В книгах и фильмах на эту тему полно примеров, как выжившие пытаются проявить милосердие по отношению к зомби — например, в случае с сараем, полным зомби, в комиксе Роберта Киркмана «Ходячие мертвецы», — или даже с оружием в руках встают на их защиту, как в случае с новорожденным зомби в ремейке «Рассвет мертвецов» 2004 года. В романе Майкла Крайтона «Парк юрского периода» высказывается мысль о том, что невозможно долго удерживать динозавров в неволе, и то же самое, похоже, справедливо в отношении зомби. Хотя искушение велико: ну а если это будет один-единственный зомби? Лишь одна маленькая девочка — неужели мы не сможем с ней совладать?

Но если истории про зомби и учат нас чему-то, так это тому факту, что держать зомби рядом с собой — из жалости либо как объект научного исследования, — похоже, небезопасно. Это всегда заканчивается плохо для всех заинтересованных лиц. А «плохо» — значит клыки, вопли и много крови.

Раздался звон — это упал и разбился стакан. Рядовой Грэйс прижалась спиной к стене и покрепче ухватила обеими руками пистолет. Окно, под которым она стояла, было одностворчатое, побитое непогодой, со сгнившей рамой. Слева тихонько ржавела одинокая батарея отопления. Домик представлял собой летний коттедж, тесный и пропахший мышиным пометом. Они почти час потратили на то, чтобы наглухо закрыть окна, потом собрали всю стеклянную посуду, какую нашли: кувшины, вазы, обеденные тарелки, сувенирную пепельницу с нарисованным на дне мультяшным моржом, — и расставили ее рядами вдоль подоконников.

Покончив с этим, они устроились на полу в ожидании. В доме, по крайней мере, нашлась еда — консервы, конечно, все покрытые пылью. Пока за окнами сгущались сумерки, они наскоро перекусили, передавая друг другу открытые банки. Звон разбитого стакана прозвучал как выстрел из миномета.

— И что мы ответим этим тупым ублюдкам? — невыразительным голосом спросил из соседней комнаты Уитакер.

И сразу из дюжины мест донесся ответ, сопровождаемый металлическим клацаньем карабинов и затворов:

— Им не будет пощады, сэр.

Начинали они как стрелковый отряд числом в сорок семь душ, в основном из Нью-Мексико и Техаса. Теперь их осталось тринадцать. Десять рядовых, один военный врач и морской пехотинец по фамилии Дентон — все под началом Уитакера.

Из рядовых только Грэйс, а также Ноттс, десантник, входили в первоначальный отряд Уитакера. Остальные восемь плюс врач по фамилии Джейкобс откололись от группы армейских, которых твари прижали на военно-воздушной базе краткосрочного базирования Эльдорадо. Большинство членов этой группы там и погибли.

Когда отряд Уитакера добрался до базы, никто не оказал им радушного приема, лишь несколько чудом выживших прятались в бункерах. Часть сотрудников медицинской службы предприняла отчаянную попытку укрыться в спальне. Трудно было сказать, то ли парни сами поубивали друг друга, стараясь выбраться на свободу, то ли среди них оказался укушенный — так или иначе, одно можно было утверждать наверняка: они мертвы уже несколько недель.

Откуда появился Дентон, оставалось маленькой тайной. Ходили слухи, что он дезертировал из армии, но, сказать по правде, Грэйс это мало волновало. Оружие у Дентона было самое лучшее.

— Придурки! — раздался крик в холле, и вслед за ним разлетелась в щепки входная дверь.

Три автоматные очереди прогрохотали в домике, словно громовые раскаты.

Грэйс, запахнувшись в жилет, скорчилась в три погибели и прижалась к батарее. Потом поправила обшлага куртки и засунула их поглубже в перчатки. За окном виднелись бледные руки, — казалось, они парят в воздухе, прижимаясь ладонями к стеклу. Эти твари устроили настоящую какофонию визгливого смеха.

Они постоянно улыбались. К этому было невозможно привыкнуть. Улыбались, когда кидались на людей и грызли, выдирали кусками плоть несчастных жертв; когда бежали сломя голову в безумной погоне за тобой, точно голодные хищники; когда ты целился и нажимал на спусковой крючок, они продолжали улыбаться. Бывало, если выстрел оказывался не очень точным или калибр маловат, они падали на спину, и дымок вился над аккуратной дырочкой во лбу, а на лице все еще держалась улыбка.

Джейкобс говорил, что это у них нервное, непроизвольный тик. Он много рассказывал об этом сухим, научным языком и делал схематичные наброски. Именно он предложил отправиться сюда, пробраться в исследовательский комплекс близ Роузвуда. Отряд был уже неподалеку от цели, буквально в паре миль, но склоны холмов кишели придурками, так что все мероприятие выглядело безнадежным.

Где-то разбилось окно, и в дом внезапно хлынула новая волна тварей, мигом заполонивших небольшую гостиную. На одном из монстров был надет красный рождественский свитер с вышитыми елками и белыми северными оленями.

Стоя у противоположной стены, Дентон методично, словно косарь траву, карабином расшвыривал наседающих тварей в разные стороны. Каждый раз, когда он поднимал оружие, на его накачанных руках вздувались мышцы. Придурок в рождественском свитере обратил свое внимание на Дентона и теперь быстро приближался к нему с распростертыми объятиями.

— Семпер фи,[12] — произнес Дентон.

Слова эти прозвучали в его устах уныло и иронично. В следующее мгновение он ударил улыбающуюся тварь стволом в лицо.

В холле кричал рядовой Саттер. Он всегда что-то кричал, гикал, улюлюкал. На шее у Саттера имелась жуткая татуировка — направленная вверх стрела, указывающая в основание черепа. Неуместным в данных обстоятельствах красивым почерком под стрелой было выведено; «Съешь меня».

На самом деле придурки не выказывали особенного предпочтения мозгам перед другими органами. Они, похоже, довольствовались любым куском плоти, какой могли ухватить, но предубеждения, навязанные старинными фильмами, были очень сильны.

За последние недели сразу несколько рядовых изобразили на своих касках мишени. И подписали: «В случае заражения стрелять сюда». Уитакеру это не больно-то нравилось, однако он снисходительно относился к новому увлечению, равно как и к татуировке Саттера. Безобидная шутка, способ выпустить пар. Грэйс находила это отвратительным.

Окно над головой разлетелось стеклянным дождем. Грэйс вскочила на ноги и встретила первого нападавшего ударом в лицо. Придурок повалился, а женщина уже повернулась, чтобы уложить на ковер двух следующих непрошеных гостей. Затем процесс стал автоматическим. Территория, которую она защищала, простиралась на пару ярдов от стены. Оборона пространства, находящегося за этими пределами, была проблемой других.

Почуяв за спиной движение, Грэйс молниеносно развернулась, готовясь выхватить армейский нож. Парнишка лет шестнадцати, может, семнадцати. На лице еще остались следы юношеских прыщей. Он ухмылялся, а на оскаленных зубах сверкала кровь.

Хорошее оружие — карабин: легкое, удобное в обращении, а пистолет еще более практичен. Но все же для ближнего боя Грэйс предпочитала холодную сталь. Она выхватила нож и подняла руку для удара. Сперва горло, а следующим движением — правый глаз.

Грэйс любила держать ситуацию под контролем и обычно подпускала противника как можно ближе. Другие просто не способны были позволить придурку подойти вплотную. Они старались держаться подальше и палили, не считая патронов. Какое же потрясение отражалось на лице, когда вместо выстрела раздавался сухой щелчок! Они думали прежде всего о себе, а уже потом о работе. В этом и заключался секрет. Если думаешь о работе и только потом обо всем остальном, если просто делаешь что должен, тогда выходишь победителем. Грэйс убрала руку, и парень упал. Она переступила через тело, обтерла лезвие о свои полинявшие штаны и стянула перчатки, насквозь пропитавшиеся кровью.

Стрельба прекратилась. Грэйс стояла и осматривала комнату. В ушах громко и часто стучал пульс, и трудно было сосредоточиться и сообразить, сколько времени прошло после начала атаки. Повсюду на полу валялись тела придурков — с раскинутыми конечностями, переплетенные между собой. Убедившись после беглого осмотра, что никто не шевелится, Грэйс направилась к двери.

В холле она наткнулась на Эмери. С болтающейся на плече винтовкой, он стоял спиной к Грэйс и глубоко дышал, изредка подвывая.

Эмери был из тех, кто ходил с мишенью — красным бычьим глазом, намалеванным на передней части каски. Он обернулся и устремил на Грэйс рассеянный взгляд, а она в свою очередь увидела на его плече рану от укуса, из которой уже сочилась желтая жидкость. Игнорируя нарисованную мишень, Грэйс прицелилась в глаз Эмери; он захныкал, взмолился о пощаде, но Грэйс мысленно уже тысячу раз нажимала на спусковой крючок в такой вот ситуации. Для нее не составило особого труда сделать это в реальности, в тесном летнем коттедже, где через окна лился дневной свет, а в воздухе стоял тяжелый, трупный запах. В узкой прихожей звук выстрела прозвучал особенно громко. Тело Эмери повалилось на пол и замерло у ног Грэйс. Через несколько секунд из-под него потекла кровь.

Пробраться через дом оказалось нелегко: пол был сплошь усеян обломками, осколками и стреляными гильзами, здесь и там лежали тела тварей и солдат с нелепо вывернутыми конечностями. Почти всех товарищей Грэйс сразу узнавала. Не признала она поначалу Дентона, догадалась, что это морпех, только по его росту: кто-то выстрелил ему в лицо. Его руки были сплошь покрыты следами от укусов, из пор сочилась густая зловонная желтая жидкость.

На кухне она обнаружила сержанта Уитакера. Тот сидел, забившись в самый угол, в щель между двумя шкафчиками.

Он посмотрел на Грэйс твердым, полным достоинства взглядом, и она застыла возле двери. Часть его шеи сбоку была вырвана, так что обнажились обрывки мышц и сухожилий.

— Они мертвы? — хриплым голосом спросил Уитакер.

Грэйс не поняла, говорит ли он о членах своего импровизированного отряда или об атаковавших их придурках, но все же ответила:

— Да, сэр.

— Как ты думаешь, что сейчас делают эти сволочи из Вашингтона?

Эти сволочи мертвы, конечно. Все мертвы. За исключением тех, что бродят и визгливо смеются.

— Сэр, мне не платят за то, чтобы думать.

Услышав этот ответ, Уитакер не выдержал и рассмеялся, отплевываясь кровью:

— Нам за нашу проклятую работу никто не платит уже много месяцев. Считай, что ты работаешь на общественных началах и в ближайшее время на зарплату не рассчитывай.

Он снова рассмеялся хриплым смехом и едва не поперхнулся. Шеврон на его рукаве был самой яркой вещью в комнате, в угасающем свете золотая нашивка казалась почти белой. Сержант истекал кровью, его лицо посерело. Заражение было неминуемо.

— Ты должна была бы стать капралом, — бесцветным голосом произнес он. — Мне жаль, что ничего не выйдет.

— Сэр, не беспокойтесь. Я лично вряд ли буду об этом сожалеть.

— Кто его знает. Посмотри на себя — тебе сегодня посчастливится убраться отсюда живой.

Из разорванного горла продолжала струиться кровь и сочиться зловонная желтая жидкость. Рубашка Уитакера была уже мокрой.

— Хотите, чтобы я позаботилась об этом? — спросила Грэйс, кивнув на личное оружие сержанта.

Он с трудом растянул губы в улыбке:

— Нет, я уж сам.

Она верила Уитакеру, верила до самого конца. Он был достойным, надежным человеком и уже подносил пистолет к виску. Однако Грэйс осталась стоять в дверях, чтобы удостовериться лично. Грохот выстрела заставил ее вздрогнуть. Когда сержант рухнул на пол лицом вниз и выронил оружие, Грэйс повернулась и вышла из кухни.

В холле она обнаружила ведущую на крышу складную деревянную лестницу, прикрепленную за крюк к потолку. Сейчас лестница была разложена и стояла едва ли не вертикально. Впрочем, в последние недели весь мир постепенно приобретал все более сюрреалистическую окраску, и такое неудобное положение лестницы ни в коей мере не казалось чем-то необычным, скорее наоборот являлось нормой.

— Я поднимаюсь, — обратилась Грэйс в пространство, к тому неизвестному, кто мог находиться на крыше.

В любую секунду она готова была выпустить пулю в первого же, кто появится в открытом люке.

Однако на крыше женщина обнаружила Джейкобса. Врач сидел, подтянув ноги к животу и опершись локтями о колени.

— Откуда они узнают всякий раз? — начал он, глядя поверх поросшего мрачными деревьями холма. Небо приобрело темно-пурпурный оттенок, и кое-где на нем уже зажглись звезды. — Мы передвигаемся осторожно, заметаем следы, идем только днем, но тем не менее они всегда нас находят.

Грэйс молча кивнула. Врач, бесспорно, был прав. Действительно, как? Они всегда нас находят, просто берут и находят.

— Здесь нет никаких насекомых, — продолжил Джейкобс.

— Нет, — согласилась Грэйс и достала из кармана пачку сигарет. — Я ничего такого не видела.

— Это воздух. Он разреженный.

Женщина подумала, а не рехнулся ли доктор. На вид вполне уравновешенный человек, но с этими интеллектуалами ничего не знаешь наверняка. Порой они трогаются рассудком просто оттого, что слишком много думают.

— Они не охотятся на людей, — заявил Джейкобс.

— Тогда как вы это назовете? Чем они занимаются?

— Я хочу сказать, что они не охотятся исключительно на людей. Они не чистые каннибалы. По дороге сюда мы видели выпотрошенного оленя, а еще кроликов. Но звери не были обглоданы дочиста. Придурки никогда не едят мертвечину.

Грэйс зубами вытащила из пачки сигарету и прикурила. Руки не дрожали, но в них ощущалась вялость, и казалось, они существуют отдельно от тела.

Когда она выдохнула дым, Джейкобс закашлялся и помахал перед лицом рукой.

— Как могло произойти такое?

Грэйс внимательно посмотрела на врача. Голова поднята, профиль лица четко отображается на фоне темного неба. Она предположила, что Джейкобс не имеет в виду ничего конкретного, а задает вопрос в более широком, философском смысле. Как и почему все произошло, ни для кого не является тайной.

Последовательность событий прослеживалась четко. Лавиной вдруг пошли сообщения о новом патогенном микроорганизме, передающемся через кровь, вызывающем высокую смертность и устойчивом к известным медикаментам. В правительстве с тревогой заговорили о пандемии, занялись принудительной вакцинацией населения — и в конце концов пандемию и получили. Все было просто. Корень зла крылся в вакцинации, а после инфекция уже не встречала на своем пути преград.

Началось все на западном побережье. Повсюду, в маленьких магазинах и крупных торговых центрах, как грибы вырастали установки для вакцинации, и к ним тут же выстраивались очереди. Примерно через шесть часов стало ясно: что-то пошло не так, однако к этому времени было заражено уже около полумиллиона человек. Зараза распространялась со скоростью лесного пожара. Отчасти это было даже хорошо. В противном случае все люди получили бы свой укол, все до единого безбоязненно позволили бы поднести к руке иглу, не подозревая о том, что в расчеты закралась фатальная ошибка.

Джейкобс повернулся к Грэйс:

— Что, если они идут по следу?

— Я пока не понимаю.

— Если они ориентируются на присутствие двуокиси углерода? Эти проклятые твари всегда знают, где ты находишься. Они идут как бы по следу из химических соединений. Так москиты могут ощутить запах крови на расстоянии сорока метров.

Грэйс слушала и кивала. Она не до конца улавливала нить рассуждений, но этого и не требовалось. Аргументы были четкими, разумными и убедительными.

— Мы можем проверить, — заявил Джейкобс. — Нам понадобится контролируемая среда и несколько предварительных тестов. Можно продолжить путь, добраться до Роузвуда. Там есть все необходимое. Достаточно будет провести лишь пару опытов. Я имею в виду, тогда мы уже будем знать. А до Роузвуда осталось всего четыре мили. Если будем двигаться быстро…

— Если в лесах еще остались придурки, они немедленно накинутся на нас. По-моему, шансов немного.

Джейкобс вскочил и принялся нетерпеливо почесываться.

— Однако есть один вариант. Варианты есть всегда.

Стуча башмаками по деревянным ступенькам, он пошел вниз по лестнице. Сзади на рубашке у него подсыхало кровавое пятно. Грэйс затушила окурок о подошву и снова задумалась: что, если они просто оттягивают неизбежный конец?

Но это не имело значения. Сейчас, когда у них появится реальная цель, проще будет выкинуть из головы все ужасы последних дней. Да, попробуют вариант Джейкобса. Всяко лучше, чем просто сидеть на месте. Джейкобс, конечно, не Уитакер, но он умный человек, много всего знает. Решено: они идут в Роузвуд и находят там блестящее решение проблемы. Через минуту Грэйс встала и последовала вниз за врачом.

Джейкобса она обнаружила в ванной. Он стоял над неподвижным телом Ноттса, широко расставив ноги, чтобы не наступить в кровь и на ошметки плоти, и рылся в шкафчике с медикаментами.

— Что вы ищете?

— Средство против насекомых, — ответил Джейкобс, отшвыривая тюбики и бутылочки. — Ну почему же у этих болванов нет никакого долбаного репеллента?

— Вы же сами сказали, сэр. Насекомых здесь нет.

Тем временем у ног Джейкобса постепенно росла груда коробочек с лейкопластырем, аспирином и антибиотиками.

— Ноттс был родом из Флориды, — заметила Грэйс.

Джейкобс бросил на нее рассеянный взгляд и вернулся к разгрому шкафчика.

— Во Флориде столько насекомых, вы не поверите. Наверняка мы найдем репеллент среди его личных вещей. У тамошних жителей входит в привычку носить с собой такую штуку.

— Если вы так считаете, посмотрите у него в карманах, проверьте его вещи.

Очередная бутылочка полетела на пол. Крышечка соскочила, и куча белых пилюль рассыпалась по линолеуму. Часть докатилась до бездыханного тела Ноттса, часть застряла в его уже начавшей сворачиваться крови.

— Сэр, и вы полагаете, он их отгонит? Обычный репеллент?

— Не отгонит, но помешает. Нарушит работу рецепторов.

Логика Джейкобса представлялась загадочной. Грэйс, конечно, не была сильна в научных гипотезах, но ей все же казалось, что врач упускает из виду принципиальный момент, а именно: человек отличается от комара. Она хотела озвучить свои сомнения, но в конце концов склонилась над телом Ноттса и, порывшись в вещмешке, нашла бутылочку.

— Дайте ее мне, — попросил Джейкобс, стягивая с себя рубашку.

— Этого достаточно?

— Должно быть достаточно. Все равно он будет действовать максимум час, может, полтора. Нам нужно просто оторваться от них. — Он уже наносил жидкость на руки. — Снимайте жилет.

— Прошу прощения, сэр?

— Снимайте. И рубашку тоже. Необходимо намазаться везде, и погуще. Не забудьте про волосы.

— А если не сработает?

— А тогда какое это будет иметь значение? В любом случае мы покойники. В конце концов все ведь умирают.

Да, с такими аргументами не поспорить.

До Роузвудского исследовательского центра они добрались вскоре после полуночи. В небе висела пухлая бледная луна. Помог репеллент или нет, об этом Грэйс не могла судить, но по дороге им не встретилась ни одна смеющаяся тварь.

Пройдя по периметру комплекса, Джейкобс и Грэйс обнаружили с западной стороны открытую дверь, похожую на черный провал пещеры. Джейкобс зажег ксеноновую лампу и поднес к двери. За отбрасываемым лампой кругом света угадывалось шевеление.

Грэйс выхватила из кобуры пистолет:

— Там что-то есть.

— Вот и хорошо, — заметил врач. — Нам как раз нужен один экземпляр в лабораторию, буквально на пятнадцать минут.

Грэйс кивнула и промолчала. Эти твари никогда не ходят в одиночку.

Издалека, отражаясь от стен коридора, донесся нарастающий пронзительный смех. Ему тут же ответили из северного сектора.

У регистрационной стойки Грэйс и доктор задержались: было видно, что центр заброшен уже достаточно давно. Контрольную панель над столом покрывал толстый слой пыли.

— Посмотрите, что там можно сделать со светом, сказал Джейкобс, изучив ряд мониторов, — а я поищу подходящий бокс. Надо подготовить все необходимое.

Грэйс снова кивнула. Кожу покалывало от избытка адреналина, но дергаться раньше времени не стоило. Будет какой-то предупреждающий знак. Всегда был.

Наконец ей удалось разобраться с системой резервного электропитания, заработал генератор, и лампочки стали медленно оживать. Светили они тускло, будто из-под воды.

Грэйс ждала возле регистрационной стойки. Секунды тянулись, тишину нарушали разные звуки.

Из коридора вышла неуклюжая фигура; женщина подняла пистолет, но потом разглядела, что это всего лишь Джейкобс. На нем был костюм биологической защиты, верхнюю часть лица прикрывала плексигласовая маска, нижнюю — небольшой респиратор. Взмахом руки в перчатке он велел Грэйс следовать за ним.

Они довольно долго шли по лабиринту коридоров, пока не оказались в медицинском отсеке. Там Джейкобс провел Грэйс в маленькую комнату со стеклянной задней стенкой. Женщина с трудом пробралась между столами, холодильниками и прочим оборудованием и заглянула в соседнее помещение.

Выглядела девочка паршиво. Кожа обесцветилась, вся была покрыта ссадинами и шрамами. Но и девочка, как обычно, улыбалась безумной радостной улыбкой. Грэйс молча наблюдала, как ребенок нарезает бесконечные круги по комнате. На вид лет восемь-девять. Наверняка была дочерью кого-то из местных сотрудников — возможно, одного из техников или руководителя проекта.

Джейкобс отошел от холодильника, стоящего в дальнем углу. В руках он нес белую крысу.

— Дохлая? — спросила Грэйс.

Джейкобс покачал головой.

— Тут хранится несколько сотен в состоянии анабиоза, — ответил он, сплюнув. — По моим прикидкам, она должна ожить минут через пять-десять. Надо посмотреть, как она себя поведет.

Грэйс дотронулась до крысиного бока. Сбившийся в колтуны мех был холодным.

Джейкобс поправил на лице маску, жестом велел Грэйс отойти от двери в бокс, а сам прошел внутрь, держа животное в вытянутой руке.

Девочка отреагировала на его вторжение достаточно спокойно.

Джейкобс протянул ей руку, она, не поднимая глаз, ухватилась за нее, и врач посадил ребенка на край каталки. Крысу он оставил рядом.

Вернувшись в смотровое помещение, он снял маску, бросил ее на стол, а сам прислонился к стеклу:

— Теперь будем наблюдать.

Девочка сидела там, куда ее посадили, болтала ножками и рассеянно улыбалась. Рядом неподвижно лежала крыса.

— В данный момент тело не выделяет углекислый газ, но стоит процессу начаться, как он пойдет с неудержимой силой. Буквально через минуту животное превратится в маленькую углекислую бомбу.

В это мгновение крыса судорожно дернулась.

Девочка набросилась на животное со свирепостью дикого зверя: схватила крысу и вонзила зубы в ожившую плоть. Платьице моментально окрасилось кровью.

Грэйс наблюдала за происходящим через стекло, не в силах оторваться. Вдруг девочка повернулась и встретилась с ней взглядом. Кровь стекала по подбородку на платье. До того она держала животное обеими руками возле рта, но теперь разжала пальцы, и крыса безжизненным красным мешочком упала на бетонный пол.

Джейкобс раздобыл работающий от аккумуляторов планшетный компьютер и сейчас, бормоча под нос, быстро делал пометки стилусом.

В это мгновение с низким монотонным гулом заработали мощные вентиляторы, и Грэйс вздрогнула от неожиданности. Джейкобс, не поднимая головы, продолжал сосредоточенно работать на компьютере.

А девочка по ту сторону стекла вдруг начала бешено носиться взад-вперед и кидаться на стены.

— Что она делает?

Джейкобс оторвался от своего занятия и поднял голову. Вдоль потолка тянулись блестящие короба воздуховодов, кое-где в них имелись отверстия.

— Она учуяла нас, — ответил врач. — Включилась система циркуляции воздуха.

В соседней комнате девочка отчаянно царапала решетки-жалюзи в полу и стене. Грэйс пришло в голову, что к репелленту ребенок невосприимчив, если Джейкобс вообще не ошибся, возлагая на него какие-то надежды. Возможно, девочка все же что-то чует. Или же репеллент и вовсе не работает, а просто сыграл роль своеобразного плацебо. А могло и так случиться, что Джейкобс все это придумал, лишь бы успокоить Грэйс или самого себя.

— Они действительно безмозглые? — спросила она, прижавшись к стеклу.

Джейкобс кинул на нее странный взгляд:

— Вы имеете в виду, не поврежден ли у них мозг? Если бы нам удалось минимизировать реакцию на малые количества углекислоты, можно было бы говорить наверняка. Но в общем, нет, не думаю, что они безмозглые.

Внезапно погасли лампы, и комната погрузилась в темноту. Единственный свет давал экран планшетника. Джейкобс включил фонарь и как ни в чем не бывало продолжил вести записи. Грэйс потянулась за пистолетом.

Из коридора послышался шум шагов — шли человек восемь-девять. И они приближались. Правда, характерного безумного хихиканья слышно не было. Грэйс подвинулась так, чтобы стена оказалась за спиной.

Джейкобс продолжал писать — стилус так и бегал по экрану планшетника, выводя кривые и косые строчки, которые процессор затем переводил в печатный текст. При этом врач размахивал руками, дергался и бормотал. Его увлеченность граничила с безумием, и это не на шутку напугало Грэйс.

Распахнулась дверь, и в комнату медленно, настороженно озираясь, проникли вооруженные люди.

— Кто вы такие? — грубоватым голосом спросил возглавлявший группу высокий мужчина. — Что здесь делаете?

На нем не было военной формы, хотя он пришил на рукава пиджака знаки различия — кое-как, неровными стежками. Переносицу и щеку украшал кривой шрам. Позади мужчины толпились люди с огнестрельным оружием, преимущественно с охотничьими ружьями и дробовиками.

Грэйс шагнула вперед и вытянулась по стойке «смирно»:

— Рядовой Морин Грэйс и сержант Рейб Джейкобс, военный врач.

Мужчина кивнул и тоже представился:

— Траск.

Свое звание он опустил, но в этом и не было нужды. Властные резковатые манеры выдавали старшего офицера, хотя его отряд представлял собой разношерстную толпу, нечто вроде местного ополчения. Офицер перевел взгляд на пустой стол и дальше на застекленную стену лабораторного бокса:

— И что вы здесь делаете, рядовой Морин Грэйс?

Она посмотрела на Джейкобса, но тот, развалясь на стуле, взирал на пришельцев затуманенным взглядом.

— Мы исследуем поведение зараженных. У сержанта есть своя версия, и он проверяет ее на объекте.

— Это и есть ваш объект исследования? — поинтересовался Траск и ткнул пистолетом в сторону бокса. — Эта жалкая сучка?

Джейкобс отложил планшетник в сторону:

— Что за чепуха?! Она не представляет никакой угрозы. Это просто маленькая девочка.

Траск смерил сержанта долгим оценивающим взглядом:

— И она в два счета перегрызет вам горло.

— Я накачал ее успокоительным. И даже находился в боксе рядом с ней. Мы предприняли все необходимые меры предосторожности. Вы меня слушаете? Мы можем умерить их агрессию. Можем сделать их нормальными!

— И выгуливать, точно кошек или собак? До тех пор, пока однажды ночью им это не надоест и они не поубивают нас прямо в постелях?

— Наш долг — вылечить их. — Джейкобс вскочил из-за стола.

— Их невозможно вылечить, — отчеканил Траск. — Единственное лекарство — старая добрая пуля. Их нужно выслеживать и уничтожать, всех до одного. Мы не можем играть тут в добрячков.

Остальные мужчины согласно закивали. При виде них у Грэйс возникла мысль о планетах, вращающихся вокруг центрального светила. В Траске присутствовали все качества, необходимые для лидера: голос был низкий и властный, лицо — суровое и искреннее. Горе тому, кто встанет у него на пути!

В воздуховодах под потолком раздался грохот. Люди, в неверном свете фонаря похожие на призраков, вздрогнули и вскинули стволы.

Грэйс быстро подошла к стеклянной стене и заглянула в бокс:

— Сэр, ее там нет.

И тут воздуховод сорвался с креплений и с жутким грохотом рухнул на пол. Все происходило как в замедленной съемке: на мгновение воздуховод будто застыл в воздухе длинной серебристой аркой, а в следующую секунду полетел вниз.

Смутно различимая фигура шустро ползла на четвереньках, кидаясь с оскаленными зубами на все и вся, до чего могла дотянуться. Перед глазами Грэйс промелькнули жиденькие грязные волосы, изорванное платье, темные пятна на груди — а только потом улыбка. Небольшой, но эффективный пистолет вылетел из кобуры и привычно лег в руку. С расстояния в восемь ярдов Грэйс не промахнулась.

Джейкобс лежал позади стола среди обломков воздуховода. Алюминий погнулся, а местами порвался, его куски торчали, будто зубы гигантского чудовища. В ушах у Грэйс стоял звон металла, ударяющегося о цементный пол; его перекрывало эхо выстрела.

Грэйс не помнила, как оказалась на другом конце комнаты, возле сержанта. Одна щека Джейкобса была распорота, и он тяжело дышал, глядя на женщину. Вид он имел недоуменный и обиженный, словно его предал лучший друг. В боку зияла глубокая рваная рана — когти вспороли сначала костюм биозащиты, затем кожу и наконец подкожный жир. Струилась ярко-красная артериальная кровь.

Грэйс опустилась на колени и попыталась руками закрыть рану.

Где-то вдалеке раздался пронзительный визгливый смех и эхом пронесся по системе воздуховодов.

— Добро пожаловать в зоопарк, — произнес Траск за спиной Грэйс.

— Вы же знаете, что я прав, — прошептал Джейкобс. — Знаете?

Но Грэйс ничего не понимала в химии и медицине. Научные загадки были прерогативой Джейкобса, а она не могла оценить гениальность его теории.

Сержант закашлялся, и в уголках его рта появилась кровавая слюна. По другую сторону лабораторного стола лежала мертвая девочка. Лежала и ухмылялась.

К ним подошел Траск. Он был обут в крепкие рабочие ботинки, и подошвы при ходьбе скрипели.

— Посмотрите на его лицо. Он заражен. Вы это знаете, и я это знаю. Кончайте с ним — ради него самого и ради нас. Если мы хотим возродить нацию, нам нужно быть сильными.

Внезапно со всех сторон послышались шорохи и хихиканье. Грэйс пришла в голову странная мысль: нет никакой нации, есть только люди.

Джейкобс снова закашлялся. Кожа вокруг его глаз приобрела синеватый оттенок.

У Траска за душой не было ничего, кроме мрачной уверенности в себе и силы воли. Человек, который просто не умеет бояться, заставит толпу следовать за собой куда угодно. Может, он и не был героем войны, но встать во главе выживших мог вполне.

Металлический лязг над головой становился все громче.

Грэйс подняла пистолет и приставила ствол к щеке Джейкобса. Его взгляд уже затуманился. Она потянула за спусковой крючок, прогоняя прочь все мысли. Так было проще — не думать.

Перевод Тимофея Матюхина

Макс Брукс

СТИВ И ФРЕД

Макс Брукс — один из крупнейших специалистов по зомби в современной литературе. Его перу принадлежат роман «Мировая война Z» («World War Z») — по нему в настоящее время снимают художественный фильм — и юмористическое пособие «Все о защите от живых мертвецов. Руководство по выживанию» («The Zombie Survival Guide»). Оба произведения завоевали международное призвание и стали бестселлерами. Также Брукс является автором комикса «The Zombie Survival Guide: Recorded Attack» и ряда рассказов, опубликованных в сборниках «The New Dead» и «Dark Delicacies II». До того как стать ведущим мировым авторитетом по ожившим мертвецам, Брукс два года трудился сценаристом в комедийном шоу «Saturday Night Live».

В жизни рано или поздно настает момент, когда вы должны посмотреть в зеркало и задать себе один очень важный вопрос: кто я? Для чего живу? И самое главное: как я поведу себя, когда явятся зомби? Вы читаете массу литературы про живых мертвецов и должны присмотреться к каждому персонажу и спросить себя: могу ли я оказаться на его месте?

Может быть, вы поведете себя как трус: забаррикадируетесь в подвале и не поможете остальным укреплять дом, откажете в приюте незнакомцам, будете упорно не замечать явных признаков того, что ваги ребенок совсем скоро может оказаться среди «не-мертвых». Ах нет? Тогда, возможно, вы станете уверенным в себе лидером кучки выживших, который просто упивается силой и постепенно превращается в жестокое чудовище, даже более страшное, чем любой зомби.

Вы так не считаете? Ну конечно, вы точно знаете, кем будете, — супергероем, который продолжает сражаться, в то время как все остальные уже выбросили белый флаг. Непреклонная решимость, лучшее оружие, крутая тачка, красивая подруга — вот ваши атрибуты.

Вы, точно сказочный рыцарь в сверкающих доспехах, врываетесь в город, шутя разбираетесь с толпами местных зомби и уноситесь дальше в лучах заходящего солнца, а обыватели стоят в сгущающихся сумерках и машут вам вслед и долго еще гадают, кто же этот таинственный спаситель. Признайтесь, ведь именно так вы себе это и представляли, правда? Значит, нижеследующий рассказ именно для вас.

Итак, вы твердо знаете, как поведете себя при нашествии зомби?

Так и мы тоже не сомневаемся. Поведете вы себя в точности как главный герой этого рассказа.

— Их слишком много! — завопила Наоми, и ее крик напомнил Стиву визжание покрышек при экстренном торможении. Они остановились, чтобы передохнуть, почти у самых деревьев.

Мотор мощного «бьюэлла»[13] урчал между ногами. Прищурившись, Стив рассматривал наружную стену Беспокоили его не зомби. Основной въезд на территорию был заблокирован. Прямо перед воротами «Хамви» налетел на трактор (а может, и не трактор: все, что осталось от транспортного средства, — это обгоревший остов), а потом в столкнувшиеся машины врезался трейлер и перевернулся. Там, где огонь расплавил алюминиевые подножки, сейчас сверкали яркие, похожие на льдинки лужицы. Проехать здесь не было возможности. Стив посмотрел через плечо на Наоми:

— Придется в этот раз воспользоваться служебным входом.

Нейробиолог кивнула:

— Он здесь есть?

Стив не сдержался и хихикнул. Несмотря на все свои знания, Наоми порой выглядела полной дурочкой. Он облизал палец, поднял руку повыше и драматическим тоном произнес:

— Давай поищем.

Лаборатория была полностью окружена. Впрочем, Стив этого ожидал. С каждой из шести сторон бродили неверной походкой, натыкаясь друг на друга, сотни мертвецов.

— Я не вижу другого входа, — перекрикивая рев мотора, заявила Наоми.

— А мы его и не ищем! — крикнул в ответ Стив.

Вот оно! Стив перевел взгляд на участок стены, перед которым сгрудилась целая толпа зомби. Должно быть, их внимание привлекло что-то на той стороне: случайный выживший, мертвое животное, — в общем-то, это не имело значения. Главное, неизвестный объект был достаточно вкусным, чтобы подманить к себе вонючек — так много, что часть их оказалась прижата к шлакобетонным блокам и раздавлена. Те зомби, которые еще могли передвигаться, просто поднимались по плотной массе разлагающейся плоти и переваливали через стену.

Своеобразная аппарель появилась, похоже, не один час назад, и жертву уже давно должны были сожрать. Лишь несколько отвратительных тварей продолжали упорно карабкаться по телам своих собратьев. Некоторые из последних еще шевелились: то дернется рука, то клацнет челюсть. Но об этих Стив не беспокоился, его больше волновали те зомби, что лезли через стену на ту сторону.

Всего несколько вонючек. Он слегка кивнул. Проблем возникнуть не должно.

Стив развернул мотоцикл прямо в направлении мертвецкой аппарели, и Наоми не сразу сообразила, что происходит. Только когда он крутанул ручку газа, девушка посмотрела вперед и ахнула:

— Ты собираешься…

— Это единственный способ попасть внутрь.

— Но это безумие! — воскликнула Наоми и отпустила талию Стива, словно решила соскочить с мотоцикла.

Стив инстинктивно выбросил левую руку, ухватил девушку за запястье и с силой притянул к себе. Увидев на ее лице выражение крайнего ужаса, он включил свою фирменную улыбку и крикнул:

— Доверься мне!

Что ей еще оставалось — белая как мел, с широко раскрытыми глазами, Наоми лишь молча кивнула да крепко обхватила Стива. Он, продолжая улыбаться, снова развернул мотоцикл к груде мертвецов.

«Бьюэлл» рванул с места, точно пуля, так что ветер засвистел в ушах. Пятьсот ярдов… четыреста… триста… Некоторые из толпящихся у стены зомби заметили приближение байка, повернулись и неуверенно пошли навстречу. Двести ярдов… сто… Вот мертвецы уже столпились небольшой, но плотной группой и перекрыли путь к аппарели. Не останавливаясь, Стив выхватил из потертого кожаного чехла автомат М-4 и, по-прежнему глядя перед собой, при помощи зубов передернул затвор. До того он проделывал этот фокус лишь однажды, в ту ночь, когда его «харриер» разбился недалеко от Фалуджи. При крушении Стив сломал руку и обе ноги, но боевой дух остался несломленным. Тогда ему пришлось зубами взводить курок. И если это сработало в тот раз, почему, черт побери, не может получиться и сейчас? Лаская слух, клацнул досылаемый в патронник патрон.

Прицеливаться уже некогда, придется стрелять с бедра. Бац! На месте глаза ближайшего мертвеца образовалась круглая дырка, а из затылка выплеснулась красновато-коричневая жижа. Если бы позволяло время, Стив не преминул бы отметить свою меткую стрельбу, но времени как раз не было. Бац! Бац! Еще двое упали, словно марионетки, у которых перерезали веревочки. На этот раз он улыбнулся. Получается!

Путь расчищался, но, учитывая бешеную скорость, с которой они неслись, успеет ли он освободиться до конца?

— Господи! — взвизгнула Наоми.

Когда до цели оставалось расстояние с полудюжины длин «бьюэлла», Стив надавил на спусковой крючок и выпустил очередь маленьких, в медной оболочке билетов на тот свет.

«Поцелуйте там Сатану, парни! — мысленно пожелал мертвецам Стив. — Или мою бывшую, если встретите ее раньше».

Все произошло практически одновременно: в автомате закончились патроны, рухнул на землю последний зомби, а сто сорок шесть «лошадок» с треском взлетели на спрессованные мертвые тела. Мотоцикл, разрывая в клочья гниющую плоть, вознес Стива и Наоми над стеной.

— Вау! — заорал Стив и на долю секунды снова оказался над иракской пустыней в кабине реактивного «Харриера-II», сея с усыпанного звездами неба смерть и разрушение.

Правда, в отличие от самолета, мотоциклом, пока он находился в полете, управлять было нельзя.

Переднее колесо байка ударилось об асфальтированное покрытие стоянки и тут же вильнуло в сторону, угодив в человеческие останки. От удара оба седока слетели с эксклюзивного кожаного сиденья «бьюэлла». Стив сгруппировался, несколько раз перекатился и врезался в колесо разбитой вдребезги «тойоты-приус». Мертвый водитель с оторванными руками и съеденным лицом слепо взирал на происходящее через открытую дверцу.

«Да, — подумал Стив, — машина, призванная спасти землю, своего владельца спасти не смогла».[14]

Он вскочил на ноги. Наоми лежала лицом вниз в нескольких футах от него. Девушка не шевелилась. Дерьмово. Мотоцикл при падении отлетел в прямо противоположном направлении. Целы ли нейробиолог и «железный конь», сказать пока не было возможности.

Стоны и жуткая вонь донеслись до Стива одновременно. Он развернулся — и вовремя: к ним уже топал, переваливаясь, самый шустрый из мертвецов. Черт, куда же подевался автомат? Когда они приземлились, оружие выскочило из рук и покатилось по асфальту. Вероятно, оно оказалось под машиной, но вот под какой именно? На этой чертовой парковке, должно быть, несколько сотен машин, а это также означает, что здесь должно ошиваться несколько сотен их бывших владельцев, не живых и не мертвых. Но сейчас нет времени переживать по этому поводу, равно как и нет времени искать утраченный М-4. Зомби, которых теперь собралось уже около двух десятков, медленно двигались к неподвижно лежащей Наоми.

Сперва Стив потянулся в карман куртки за пистолетом, но передумал. Если автомат действительно потерян или же поврежден, глок останется единственным имеющимся у них в наличии огнестрельным оружием. Кроме того, когда пальцы привычно сомкнулись за спиной на рукоятке из акульей кожи, Стив решил, что это было бы несправедливо по отношению к Мусаси.

Вжик! Двадцатитрехдюймовый клинок ниндзя сверкнул в лучах полуденного солнца так же ярко, как в тот день на Окинаве, когда сэнсэй Ямамото преподнес Стиву бесценный подарок.

«Он носит имя Мусаси, — сказал тогда старый мастер. — Это означает „Дух воина“. Если вынул его из ножен, то не убирай обратно, пока он не утолит жажду крови».

«Что ж, будем надеяться, — подумал Стив, — что вонючая дрянь, которая течет в венах этих тварей, удовлетворит желание меча».

В сверкающем лезвии возникло отражение зомби. Стив молниеносно развернулся и нанес разящий удар под подбородок. Меч прошел сквозь плоть как сквозь масло, и все еще лязгающая зубами голова покатилась под сожженный минивэн.

Собраться и сконцентрироваться.

Следующий зомби попытался ухватить Стива за воротник. Он поднырнул под правую руку мертвеца и, оказавшись за его спиной, взмахнул мечом. Голова — с плеч долой.

Сделать вдох и нанести удар.

Третьего Мусаси поразил точно в левый глаз.

Уклониться и замахнуться.

Четвертый лишился верхней части черепа. До Наоми оставалось всего несколько шагов.

Собраться и сконцентрироваться.

Пятому вонючке Стив раскроил череп пополам.

— Стив… — чуть слышно прошептала Наоми и посмотрела на него затуманенными глазами.

Жива.

— Давай же, детка.

Стив рывком поставил девушку на ноги и одновременно воткнул Мусаси прямо в ухо зомби, который подошел слишком близко. Неплохо бы найти автомат, но времени на это уже не осталось. Там, куда они направляются, будет достаточно оружия.

— Вперед! — крикнул Стив, схватил Наоми за руку, и они побежали, уворачиваясь от мертвецов, к перевернутому мотоциклу.

Стив не очень-то и удивился, когда под сиденьем привычно зарычал мотор, — «сделано в США»! Издалека донесся другой рычащий звук, пока еще тихий и неясный, но с каждой секундой он приближался. Стив запрокинул голову и вгляделся в затянутое дымкой небо. И увидел маленькую черную точку на фоне багряного солнца. Скоро вертолет будет здесь.

— Такси вызывали? — улыбнулся он Наоми, и на сотую долю секунды лицо хорошенькой «яйцеголовой» озарила улыбка.

До открытых двойных дверей, ведущих в лабораторию, оставалась всего сотня ярдов — плевое дело. Потом надо преодолеть четыре лестничных пролета. Стив похлопал по рулю — с мотоциклом тоже никаких проблем.

— Нужно только добраться до посадочной площадки на…

Внезапно Стив замолчал и уставился на кого-то, вернее, на что-то. Из-за разбитого в лепешку внедорожника к ним шаркающей походкой направлялся живой мертвец. Он был маленького роста, передвигался медленно, и даже на своих двоих Стив с Наоми без всякого труда убежали бы от него. Но Стив не намеревался удирать. Пока что.

— Пусть мотор работает, — бросил он Наоми, и на этот раз девушка не задавала вопросов.

Несмотря на то что полусгнившая кожа была частично покрыта коркой запекшейся крови, несмотря на безжизненные молочно-белые глаза, она тоже узнала в приближающемся монстре Теодора Шлоцмана.

— Иди, — только и молвила Наоми.

Стив слез с мотоцикла и медленной, небрежной походкой двинулся навстречу зомби.

— Привет, док, — негромко произнес он, и от его тона повеяло арктическим холодом. — Все пытаетесь спасти матушку-Землю от ее испорченных детишек?

Нижняя челюсть Шлоцмана медленно опустилась и обнажила сломанные, в коричневых пятнах зубы, торчащие из гниющей плоти.

— В-в-вы-ы-ы, — промычал бывший нобелевский лауреат, протягивая окровавленные руки к горлу Стива.

Морпех позволил зомби подойти почти вплотную.

— Как вы в свое время говорили, — усмехнулся он, — руки существуют для дружеских объятий.

С этими словами Стив коротко замахнулся и отрубил японским мечом сперва пальцы на руках, потом сами руки по локоть, затем по предплечья. Наконец он подпрыгнул и сбоку нанес мощный удар ногой в голову маститого палеоклиматолога.

Мозг, который некогда называли наивысшим достижением человеческой эволюции, выскочил из расколотого черепа, полетел, вращаясь, в направлении мотоцикла и с влажным хлопком приземлился на асфальт аккурат возле переднего колеса.

Гол!

Стив убрал свое смертоносное оружие в ножны и медленно зашагал к Наоми.

— Мы здесь закончили? — спросила девушка.

Морпех взглянул на приближающегося «Черного ястреба». Еще пять минут, и они окажутся на крыше. Как раз вовремя.

— Ну да, навели тут порядок, — не глядя на Наоми, ответил Стив.

Взревел мотор «бьюэлла», и Наоми покрепче ухватила его за талию.

— Не так давно там, — она мотнула головой назад, — ты назвал меня «деткой». Верно?

Стив скромно потупил взор и произнес единственное французское слово, которое удосужился выучить:

— Moi?[15]

Стив тронул «бьюэлл» с места, и несравненный мозг профессора Теодора Эмиля Шлоцмана лопнул под тяжелым колесом, словно перезревший помидор. Морпех ухмыльнулся, и мощный мотоцикл пулей устремился вперед…

Фред закрыл книгу. Надо было остановиться несколькими страницами раньше. Боль, сперва локализованная позади глаз, теперь распространилась на лоб и опустилась на шею. Большую часть времени он мог не обращать внимания на постоянную головную боль. Большую часть времени она просто тупо пульсировала где-то в глубине черепа. Однако в последние дни боль становилась практически невыносимой.

Фред лег на спину и плотно прижался к гладкому гранитному полу. Под голову он положил засаленную тряпку, некогда бывшую его футболкой, и попытался сосредоточить взгляд на центре потолка. Отсюда создавалась полная иллюзия, будто висящая там люстра зажжена. В это время суток солнечные лучи проникали через окошко и падали прямо на стеклянную призму. На ее гранях играла радуга, да не одна, так что кремовые обои блистали красками. Пока что это было его любимое время суток — и подумать только, он даже не заметил такую красоту, когда только-только сюда приехал.

«Это единственная вещь, которой мне будет недоставать, когда я выберусь», — подумал Фред.

А потом все пропало. Солнце переместилось ниже.

Надо было подумать раньше, спланировать все заранее. Если бы он знал точно, в какое время это произойдет, мог бы читать строго до этого момента. Тогда, возможно даже, у него бы не болела так жутко голова. Еще следовало носить часы. Нет, ну почему он не носит часы? Глупости какие! В мобильнике всегда можно посмотреть и время, и дату, и… все, что угодно. Вот только мобильник приказал долго жить. Как давно это случилось?

Нужно было готовиться, идиот!

Фред закрыл глаза и попробовал помассировать виски, но быстро отказался от этой затеи. При первом же движении лопнули струпья под обломками ногтей, и он зашипел от боли. Какой же ты кретин! Он медленно выдохнул, стараясь привести нервы в порядок. Вспомнить…

Фред резко открыл глаза и окинул взглядом стены. Сто семьдесят девять. Сто семьдесят восемь. По-прежнему работает. Сто семьдесят семь.

Считать и пересчитывать… каждый чертов след от удара кулаком, отпечатки подошвы, вмятины от панических, неистовых ударов лбом о стену.

Сто семьдесят шесть.

Вот что бывает, когда теряешь рассудок. Не ходить туда больше!

Этот прием всегда срабатывал. Правда, каждый раз казалось, что считать приходится дольше. В последний раз он досчитал до сорока одного, в этот — до тридцати девяти.

Да, парень, ты заслужил глоток воды.

Встать оказалось непросто. Поясницу ломило, колени раскалывались от боли, икры и бедра горели огнем. Перед глазами все поплыло. Из-за этого, собственно, он и завязал с утренней разминкой. Хуже всего было головокружение. Тогда, в первый раз, он вскочил слишком резко и набил при падении приличную шишку. Она до сих пор пульсировала болью. Сейчас он вроде бы встал достаточно медленно. А вот и нет, кретин! Фред упал на колени, так было безопаснее. Голову он повернул вправо. С этого угла можно смотреть только направо! Так, теперь для равновесия опереться одной рукой о бортик. Другой он схватил пластиковую бутылку из-под кока-колы и набрал воды. Вода была всего лишь на несколько градусов холоднее воздуха, но и этого оказалось достаточно, чтобы он полностью пришел в себя. Фред не ощущал обезвоживания, но решил, что выпьет еще, когда начнет засыпать.

Только четыре глотка. Перебарщивать нельзя. Водопровод, к счастью, еще работал. Пока что. Но воду лучше беречь. Здесь важно не сглупить. Роту Фреда пересох. Он попробовал прополоскать его, но тут же понял, что и это не лучшая идея. Его сразу окатила волна боли. Заныли трещины в губах, язвочки на нёбе, нарыв на кончике языка — Фред заработал его, когда, не подумав, попытался выскрести застрявшие между зубами последние кусочки пищи. Да уж, глупостей он натворил — будь здоров!

Фред с отвращением покачал головой и постарался ни о чем не думать. Глаза он оставил открытыми, и вот тут-то совершил самую большую ошибку за весь день. Он посмотрел налево. А там стояло огромное, во всю стену высотой, зеркало.

Из него на Фреда глядел ничтожный доходяга с бледной кожей, спутанными волосами и запавшими, налитыми кровью глазами. Он был обнажен, потому что форма швейцара стала ему слишком велика. Тело жило целиком за счет собственных жировых запасов.

Ты неудачник! Никаких мышц, один только жир, да волосатая кожа свисает складками.

Слабак! Ничтожный кусок дерьма!

За спиной Фреда на противоположной стене также имелись отметки. День Номер Два, когда он оставил попытки расширить при помощи зубов и ногтей небольшое, двенадцать на двенадцать дюймов, окошко. День Номер Четыре, когда он последний раз ел твердую пищу. День Номер Пять, когда он перестал звать на помощь. День Номер Восемь, когда он попробовал съесть собственный кожаный ремень, — видел в кино, как это делали паломники. Хороший был ремень, прочный. Подарок на день рождения от…

Нет, и не думай о ней!

День Номер Тринадцать, когда прекратились рвота и понос. Черт, что же добавляют в эту кожу? День Номер Семнадцать, когда он ослаб настолько, что уже не мог мастурбировать. И каждый день был наполнен плачем и мольбами, мысленными сделками с Богом и жалкими криками о…

Нет!

И каждый день он ложился спать, свернувшись в позе эмбриона, потому что руки и ноги было некуда деть.

НЕ ДУМАЙ О НЕЙ!

Но конечно, Фред думал. Каждый день, каждый час, каждую минуту. Разговаривал с ней во сне и в том пограничном состоянии, что находится между сном и явью.

Но с ней все в порядке! Должно быть все в порядке. Она знает, как о себе позаботиться. И она ведь до сих пор заботится о нем, разве не так? Вот почему он по-прежнему еще жив и находится более или менее в безопасности. Он в ней нуждался, а не наоборот. Но с ней все будет хорошо. Конечно будет.

Он попытался не думать о ней, но он всегда о ней думал, и, разумеется, следом приходили другие мысли.

Неудачник! Надо было прислушаться к предостережениям! Надо было бежать, пока еще мог!

Неудачник! Ты в итоге запер себя в этой маленькой клетушке, которую даже не назовешь полноценным санузлом — так, жалкий сортир размером со стенной шкаф, — и теперь пьешь из долбаного толчка!

Неудачник! У тебя даже не хватило духу разбить это чертово зеркало, совершить единственный достойный поступок, на который ты еще способен! Черт, да если они сюда вломятся, у тебя даже не хватит сил сопротивляться!

Неудачник! НЕУДАЧНИК!

— НЕУДАЧНИК!

Черт! Он произнес это вслух.

Громкий стук в дверь заставил Фреда забиться в самый дальний угол. Их было очень много. Из холла доносились стоны и невнятное бормотание. Им вторили бубнящие голоса с улицы. Когда Фред последний раз забирался на унитаз, чтобы посмотреть вниз с высоты девятого этажа, ему показалось, будто он глядит на бесконечный океан. По улице двигалась плотная волна, и конца-краю ей не было. Здание отеля теперь наверняка кишит этими тварями — каждый этаж, каждый номер. Первую неделю Фред слышал шарканье множества ног наверху. В самую первую ночь до его слуха доносились крики.

По крайней мере, они не догадались, как открыть раздвижную дверь. В этом ему повезло. Если бы в туалет вела обычная, распашная дверь, а не уходящая в сторону; если бы она была сделана из фанеры, а не из массива дерева; если бы у тварей хватило ума открыть; если бы дверь находилась в задней части ванной комнаты, а не в боковой стене…

Чем больше нажимали те, что собрались в спальне, тем сильнее, но без всякого толка бились в заднюю стену те, что толклись в ванной. Вот если бы они выстроились в колонну и всем своим весом, своим числом…

Нет, он в безопасности. Они не проникнут в его убежище, сколько бы ни бились и ни царапались в дверь и ни стонали. Да, стонали… Туалетная бумага, которую он затолкал в уши, больше не помогала. Слишком много ушной серы и масла — и она уже не так плотно прилегает к стенкам ушных каналов. Вот если бы он сохранил побольше бумаги, а не пытался ее есть…

Но возможно, в этом есть и свои плюсы, убеждал себя Фред. Когда наконец появится помощь, он должен заранее услышать звук приближающегося вертолета.

В целом же могло быть и хуже. Когда слышать стоны и бормотание становилось совсем уже невмоготу, Фред брал в руки книжку. И в этом ему улыбнулась фортуна — книжка попалась под руку, когда он бежал в этот чертов сортир. Вот выберется отсюда, надо будет найти владельца книги и поблагодарить за то, что он оставил ее возле туалета. «Чувак, да она помогла мне не свихнуться все это время!» — вот что скажет ему Фред. Ну, может быть, не буквально так. Он отрепетировал уже по меньшей мере сотню различных выразительных фраз. Его безмолвными слушателями была пара трупов или точнее, будет сказать, пара ПГУ. Так это называлось на странице 238: «Пища, готовая к употреблению». Интересно, их действительно готовили на гриле прямо в одежде? Надо вернуться назад и еще раз перечитать тот отрывок. Пожалуй, уже завтра. Страница номер 361 была его любимой. Страницы с 361-й по 379-ю.

Темнело. На этот раз он прекратит чтение еще до того, как разболится голова. Потом, наверное, сделает несколько глотков воды и пораньше отойдет ко сну. Большим пальцем Фред нащупал заложенную страницу.

— Их слишком много! — завопила Наоми, и ее крик напомнил Стиву визжание покрышек при экстренном торможении.

Перевод Тимофея Матюхина

Чарльз Коулмэн Финли

ЧЕРВЬ-НАСИЛЬНИК

Чарльз Коулмэн Финли является автором романов «The Prodigal Troll», «The Patriot Witch», «А Spell for the Revolution» и «The Demon Redcoar». Рассказы Финли, большинство из которых вошли в сборник «Wild Things», публиковались в различных журналах, таких как «The Magazine of Fantasy & Science Fiction», «Strange Horizons», «Black Gate», а также в антологии «The Best of All Flesh» и в вышедшем под моей редакцией сборнике «By Blood We Live». Дважды он добирался до финала премий «Хьюго» и «Небьюла», также номинировался на премию имени Джона Кэмпбелла как лучший молодой автор, премию «Сайдвайз» и премию Теодора Старджона.

Радиация, новый экзотический феномен, будораживший умы на протяжении почти всего двадцатого столетия, была взята на вооружение многими писателями в качестве причины появления различных монстров в остросюжетной литературе: от гигантских муравьев до Человека-паука. Конечно, не остались в стороне и зомби. В классической «Ночи живых мертвецов» содержится намек, что недавно умершие возвращаются к жизни в качестве зомби в результате воздействия таинственной радиации от пролетавшей мимо Земли кометы.

Идея о внеземном вторжении, в результате которого по Земле распространяется пандемия «чумы», превращающей самых обычных людей в злобных чудовищ, далеко не нова в научно-фантастической литературе. Пожалуй, самый известный пример — написанный в 1954 году роман Джека Финнея «Похитители тел». В нем злобные инопланетные стручки создают неотличимые копии ваших друзей и соседей, которые затем убивают людей и занимают их место. В 1956 году роман был экранизирован под названием «Вторжение похитителей тел» (а в последующие годы было снято несколько ремейков). Другой хорошо известный пример — опубликованный в 1951 году роман Роберта Хайнлайна «Кукловоды». Он повествует о слизнеподобных пришельцах, которые цепляются людям на спину и полностью контролируют их действия. Роман пришелся ко двору тем, кто раздувал в те годы антикоммунистическую истерию, — в нем проводятся недвусмысленные аналогии между угрожающими жизни на Земле слизняками и Советским Союзом.

Трудно сказать, по какой причине, но в последние десятилетия наблюдается тенденция отказа от «космического» объяснения причин появления зомби; как правило, авторы винят во всем созданные в секретных лабораториях супервирусы или же просто оставляют вопрос открытым. Следующая история возвращает нас к старой доброй традиции — зомби как результат воздействия космических сил. Она также напоминает, что мы никогда-никогда не должны забывать поглядывать на небо.

Когда черви-паразиты посыпались с неба Огайо, я затолкал в машину двух своих мальчишек, кинул туда же несколько коробок консервов и все наше походное снаряжение. Затем мы двинулись на юг, в сторону Хокинг-Хиллза, подальше от Коламбуса и других больших городов.

Подобная же мысль пришла в голову слишком многим. Мы обнаружили небольшой лагерь в районе Олдмэнз-Кэйва — скопление палаток, разбросанное вдоль ущелья от пещеры и вплоть до Купели Дьявола. Мужчины и женщины надеялись укрыться здесь от падающего с неба ужаса. Некоторые повели себя враждебно, но в итоге пара студентов вызвалась помочь нам разбить палатку.

Джош хватался за мой локоть и ерзал от волнения. Когда студенты не смотрели в нашу сторону, он пихал меня в бок и шептал:

— Папа, нам нужно уехать подальше.

Я внимательно посмотрел на сына и увидел, что он изо всех сил хорохорится и пытается выглядеть сильным и уверенным в себе. Надеюсь, он не подражал мне. Ему ведь всего тринадцать, и его лицо еще не огрубело и не приобрело мужественных черт.

— Не бойся, — сказал я Джошу.

— Я и не боюсь.

— И я тоже, — солгал я. — Здесь безопасно.

— Нет. Небезопасно.

Джош был настоящим фанатом новостных программ; после того как космический корабль (или что это было?) пролетел над Землей и на нас посыпались черви, он засыпал по ночам под новости Си-эн-эн. Поначалу ученые высказывали предположение, что в сторону нашей планеты летит астероид и готовится уничтожить все живое. Возможно, для всех было бы лучше, если бы так оно и оказалось.

— Эй, — крикнул один из студентов, — можете оставить ребят здесь, а сами сходите и принесите из машины свои вещи.

Ник, которому было девять, отчаянно вцепился в мой рукав и, весь дрожа, яростно проговорил сквозь зубы, делая после каждого слова отчетливую паузу:

— Не… оставляй… нас… здесь.

Я обнял его и притянул к себе, но мальчик сопротивлялся моим объятиям.

— Я не буду этого делать. Обещаю, мы не расстанемся. Все будет хорошо.

Студентам я сказал, что пойду к машине вместе с мальчиками, чтобы помогли переносить вещи. Когда же мы вернулись на стоянку, то быстро сели в машину и через несколько секунд уже мчались на восток по трассе 56 в направлении Национального парка Лейк-Хоуп.

Темнело. Когда я заметил на обочине мужчину в клетчатой фланелевой куртке, то сперва решил, что это беженец. Но он тоже нас увидел, выскочил на дорогу перед машиной и замахал руками, призывая остановиться. По тому, как он двигался, скованно и рывками, я заключил, что он заражен.

— Пригнитесь! — крикнул я мальчишкам. — Пригнитесь!

Я попытался объехать мужчину, но он двигался очень быстро — даром что неуклюже. На мгновение перед глазами промелькнуло кошмарное видение: он, подобно сбитому оленю, влетает в машину через ветровое стекло. Но в самую последнюю секунду мне все же удалось вывернуть руль в сторону, мужчину зацепило бампером, и он отлетел в придорожные кусты. Я приналег на руль и вернул контроль над машиной.

— Что это было? Что это было? — заверещал Ник.

Джош спросил более спокойным голосом:

— Ты сбил его? Его больше нет? Папа, ты сбил его?

— Только спокойно! Сидите спокойно! — крикнул я сыновьям. Изо всех сил сопротивляясь естественному стремлению остановиться и съехать на обочину, я сильнее надавил на педаль газа. — Все хорошо. Все в порядке, ребята.

Менее чем через милю мы проехали мимо машины, уткнувшейся в кювет, и я задумался: а что, если тот человек вовсе не был заражен? Что, если он просто жертва аварии, был ранен и просил о помощи? Но я быстро выкинул из головы подобные мысли. Нужно принять гипотезу о том, что он был заражен.

Спустя некоторое время остался позади дорожный указатель, извещающий о повороте к Лейк-Хоупу.

Наконец мы оказались на темной, малооживленной дороге, ведущей через государственный заповедник Уэйн. Если и дальше следовать этой трассой, попадаешь в университетский городок Афины, а там слишком много людей. Так что, когда я увидел ворота, закрывающие въезд на старую лесовозную дорогу, я остановил машину и с помощью монтировки сбил цепь. Проехав через ворота, я нашел в ящике с инструментами лишний замок и приладил цепь обратно. Конечно, однажды кто-нибудь додумается вот так же сломать замок и выехать на дорогу, но в данную минуту мне не хотелось извещать всех о нашем местонахождении.

Если бы я оказался дальновиднее, мы бы продолжали ехать всю ночь. К югу, в сторону Айронтона, в лесах есть такие безлюдные места, каких не сыскать больше нигде в Огайо. Кроме того, вряд ли черви распространятся на север, в Верхний полуостров.[16] Однако на дворе был ноябрь, шел восьмой час вечера, а в темноте невозможно разглядеть падающих с неба паразитов.

Бедняга Ник был на грани истерики. Он тихонько хныкал и сосал большой палец — ничего подобного не делал с детского сада. Мне же просто хотелось приехать куда-нибудь, все равно куда. Наконец мы нашли полянку, невидимую с дороги, и разбили там маленький лагерь. Джош, казалось, был рад тому, что для него нашлось занятие. Фактически в одиночку он установил палатку, в то время как я разговаривал с Ником и пытался его успокоить.

Далеко за полночь, когда я решил, что ребята давно уже видят десятый сон в теплых спальных мешках, я на цыпочках пошел в машину, чтобы послушать радио. В эфире еще оставались радиостанции, вещающие из ряда городов на севере страны. Дрожа от холода, я сидел и крутил ручку настройки в АМ-диапазоне в надежде услышать обнадеживающие известия.

Станция Дабл-ю-ти-ви-эн в Коламбусе молчала, но мне удалось поймать волну Дабл-ю-джей-ар из Детройта, и сквозь шум помех доносились последние новости.

«…Ученые по-прежнему бьются над разгадкой природы неизвестной инфекции, занесенной космическими паразитами и охватившей всю планету…»

«…Власти сообщают, что взрыв над Орландо, штат Флорида, ядерного устройства полностью уничтожил там паразитов и предотвратил дальнейшее распространение заражения в регионе…»

«…Тем временем в Огайо губернатор штата ввел на дорогах режим военного положения. До окончания кризиса запрещено передвижение всех личных транспортных средств. Стрельба по машинам может быть открыта без предупреждения…»

Потом сигнал пропал, и я попытался поймать радиостанцию из Кливленда, но также безрезультатно. Удалось только найти парочку христианских станций из Западной Виргинии, но их галиматью я слушать не смог. Если нам удастся выжить, если я спасу своих мальчишек, о каком конце света может идти речь?!

Я сидел, погрузившись в размышления, смотрел, как изо рта идет пар, и вдруг в окошко постучали. Я подпрыгнул от неожиданности, выхватил пистолет и направил его на неизвестного.

Но это был Ник. Он стоял возле машины, без пальто, и рыдал взахлеб.

Не успел я открыть дверцу и заключить сынишку в объятия, как из глаз у меня хлынули слезы. Я качал его и говорил, как мне жаль, что все так вышло. Из носа у меня тоже текло, а в динамиках тем временем шуршали статические помехи.

Через некоторое время мы перестали плакать, и Ник прильнул ко мне всем тельцем.

— Что ты делаешь? — спросил он.

— Слушаю музыку.

Я нажал на магнитоле кнопку автоматического поиска, надеясь найти передачу, которая отвлекла бы Ника от грустных мыслей, но попадались только обрывки новостей, в основном христианских станций из городков, которые пока не затронула космическая чума.

«…Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, павшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладезя бездны…»

«…Прочие же люди, которые не умерли от этих язв, не раскаялись в делах рук своих…»

«…Аллилуйя! Спасение…»

Я вырубил радио и выключил мотор, чтобы поберечь бензин и не разряжать аккумуляторы. Потом запел песенку:

— Прощай, прощай, мисс Американский пирог, я поехал в своем «шеви» в гости к Леви…

— Па, это же старая песня. Она такая отстойная.

— Как хорошо, что ты рядом, — сказал я, взъерошивая волосы Ника.

— Почему мы не взяли с собой Скроди?

— Скроди умный кот, он сможет сам о себе позаботиться.

— Но кто будет менять ему наполнитель в туалете?

Я покрепче обнял сынишку и глянул в окно, пока огни на приборной доске не погасли окончательно. Вокруг нас сплошной черной стеной возвышались деревья, создавая ощущение, будто мы находимся в глубокой яме. Небо было черным, и то здесь, то там на нем таинственно вспыхивали и гасли звезды.

— Мы разобьем здесь лагерь и будем играть в индейцев. Разве не здорово?

— А где мама? С мамой все в порядке?

Я достал мобильник, чтобы проверить, не звонила ли бывшая жена, но аккумулятор разрядился, и оказалось, что я позабыл прихватить зарядное устройство. Расстался я с матерью своих детей не самым лучшим образом, но мы прилагали все усилия, чтобы скрыть это от мальчиков. Впрочем, что тут скрывать, ведь опеку над ними мы поделили пополам. Назавтра я как раз должен был вернуть ребят матери. Конечно, она с ума сойдет от волнения, когда не сможет с нами связаться, но я был убежден: лучше не идти на контакт до тех пор, пока не кончится эта чума. Из-за введенной властями цензуры в средства массовой информации не попадали фотографии того, во что превращались женщины, зараженные космическими червями, но кое-какие слухи до нас доходили.

— Да, с ней все будет хорошо, — пообещал я. — Мама просила передать, что скучает по тебе.

Глаза Ника на мгновение осветились надеждой, но затем он снова обмяк у меня на коленях.

— Ты ведь на самом деле этого не знаешь.

Он так и заснул у меня на руках и всякий раз, когда я пытался его уложить или просто подвинуть, просыпался. Наконец я откинул сиденье и тоже погрузился в сон.

Когда я проснулся наутро, стекла в машине были покрыты изморозью и через них светило не по-осеннему яркое солнце. Джош ночью тоже пробрался в машину и теперь спал, свернувшись калачиком на пассажирском сиденье, положив голову мне на плечо.

Оба мальчика выглядели спокойными и безмятежными, какими не были во сне уже несколько месяцев. Я знал, что расшибусь в лепешку, лишь бы с ними все было в порядке.

Окончательно проснувшись и приведя себя в порядок, я проверил наши запасы. Мы имели в наличии рыболовные снасти, а в багажнике лежал принадлежавший еще моему деду одноствольный дробовик и к нему пара коробок с патронами. Из оружия был еще дедовский же револьвер тридцать восьмого калибра, который он приобрел, чтобы защищать лавку от грабителей, но ни разу им не воспользовался. Запасных патронов к нему не было — только те, что в барабане. Я не люблю оружия и не стал бы держать револьвер у себя, если бы не получил в наследство.

Потом я проверил запасы консервированных продуктов. При экономном расходовании их должно хватить на несколько недель, до тех пор, пока ситуация не придет в норму.

— Папа, знаешь, что мы забыли взять? — спросил Джош, когда мы уплетали на завтрак груши из банки.

Я подобрал консервный нож, который мой старший сын оставил на земле, и положил обратно в сумку.

— И что же?

— «Твинки».[17] Отличная еда. Они никогда не черствеют. Сохраняются в любых условиях.

Я ухмыльнулся, и Джош улыбнулся в ответ. Подумалось даже, что все у нас будет хорошо.

— Думаю, будет лучше питаться здоровой едой.

— Ты вроде бы говорил, что мы собираемся развлекаться.

И так он при этом на меня посмотрел, что у меня сердце сжалось, но я все же выдавил из себя улыбку.

Последующие несколько недель мы с Джошем питались консервами, пока нам не стало казаться, что зеленый горошек имеет вкус персиков, а ветчина похожа на кукурузу. Ник же ел исключительно арахисовое масло, ел и ел, и вот оно закончилось. Мы обычно втроем сидели в палатке и играли в «Уно», но в один прекрасный день Ник взял и разорвал все карты, из-за того что у него закончилось арахисовое масло. Мы постоянно страдали от холода, а в какой-то момент начали вонять, оттого что дни напролет безвылазно проводили в палатке. Дело дошло до того, что Джош стал прикрывать рукой нос, когда садился рядом со мной. Мы захватили недостаточно туалетной бумаги, и, когда мальчики использовали ее остатки, чтобы убрать пролившийся персиковый компот, я не сдержался и наорал на них.

Дважды мы переносили лагерь. В первую же неделю услышали рев автомобильных двигателей на проходящей недалеко дороге и переместились на другую поляну, дальше в лес. Еще через неделю в течение нескольких дней небо над нами грохотало от пролетающих реактивных истребителей и вертолетов, и мы сочли за лучшее схорониться еще глубже. Целыми днями мы следили за небом и наблюдали за дорогами, подпрыгивали каждый раз, когда белка грызла что-то в ветвях, и тушили костер, едва из леса доносился звук, хоть отдаленно напоминающий ружейный выстрел.

Ночами, пока мальчики спали, я слушал по радио новости. Ученые пока не нашли способ извлекать червей-паразитов из мозга так, чтобы не убивать носителя. Мы потеряли связь с остальным миром: Огайо и соседние штаты первыми погрузились в абсолютное молчание. Жители Штатов двигались на север через границу с Канадой.

Я думал о том, чтобы последовать их примеру, но после того, как не раз и не два засыпал в машине, слушая радио с включенным двигателем, датчик топлива оказался на нуле.

Шла вторая неделя декабря, когда я взял дробовик и отправился в лес в надежде подстрелить оленя. Ребятам я строго наказал носа из палатки не высовывать и дожидаться моего возвращения. Не успел я удалиться от лагеря и на полмили, как услышал взрыв, а за ним следом еще один. Судя по силе звука, происходило все довольно далеко, однако земля под ногами ощутимо затряслась. Я бегом бросился назад в лагерь, а мальчишки уже мчались мне навстречу. Мы втроем долго стояли и ждали, что еще произойдет.

В ту ночь случился первый в этом году настоящий снегопад — не какой-нибудь там снежок, — и к утру насыпало три или четыре дюйма. В небе над деревьями стояло зарево: на западе в стороне Цинциннати и на севере в направлении Коламбуса. Огонь отражался на свежевыпавшем снегу, и, казалось, весь лес стал красным.

Ник нашел себе новое занятие: он набрал в лесу желудей, наполнил ими пустые банки из-под арахисового масла и теперь сидел и гремел ими, все громче и громче, словно шаман, пытающийся прогнать злых духов. В конце концов я не выдержал и прикрикнул на Ника, чтобы перестал шуметь. Мне требовалась тишина, чтобы обдумать наше положение.

Перед тем как завернуться в одеяла и отойти ко сну, я попросил мальчиков взять меня за руки. Мы какое-то время провели в тишине, однако про себя я молился о том, чтобы нам удалось выкарабкаться. Надо только сидеть тихо и не высовываться, постараться протянуть как можно дольше, и тогда у моих ребят будет шанс.

Утром мы увидели на снегу следы.

Первым их заметил Джош, когда вылез из палатки справить нужду. Я услышал, как он бежит назад и снег хрустит у него под ногами. Джош откинул в сторону полог и в панике закричал:

— Папа, ты должен это увидеть. Кто-то нас выслеживает!

Мы выскочили наружу. Ника я нес на руках — в основном для того, чтобы он не цеплялся за ноги и не мешал идти. Он рычал от злости и молотил меня кулачками.

— Посмотри, они такого же размера, как у меня, — сказал Джош. — Это следы подростка. Может, он прячется где-то здесь, совсем один.

Ник, услышав это, вырвался из моих рук, горя желанием сам все увидеть.

Все вместе мы поплелись по заснеженному лесу, следуя ровной цепочке следов. Только когда вышли на дорогу, я сообразил, какой же я глупец.

— Не двигайтесь, — прошептал я мальчишкам.

Потом подошел к большой сосне, сорвал несколько веток и пошел назад по собственным следам, заметая их.

Ник суетливо поднимал ногами тучи снега, прикрывая свои следы. А вот лицо Джоша исказилось от ужаса.

— Если мы можем идти по следам, то любой, кто окажется здесь, сможет пойти по нашим.

Я кивнул:

— Возвращаемся в лагерь. Наступаем аккуратно в наши следы, ясно? А ветками будем их заметать.

— А что с другим мальчиком? — спросил Ник, когда я сгреб его в охапку.

— Что такое?

— Да, — поддакнул Джош. — Ему, наверное, здесь очень страшно.

— Папочка, ты не можешь его бросить.

Мог я его бросить, черт побери! Еще как мог. Но потом я увидел лица сыновей. Если тот мальчик заражен и выйдет прямо к нашему лагерю…

— Хорошо, — кивнул я им. — Но вы остаетесь здесь. Можете спрятаться под этой сосной и подождать, пока я не вернусь.

Я подумал, что вот сейчас-то Ник переменит решение, не захочет оставаться, однако сынишка, едва я опустил его на землю, полез, раскидывая по сторонам снег, под прикрытие дерева.

— Я за ним пригляжу, — пообещал Джош.

Я перешел через дорогу и двинулся по снегу, заметая за собой обе цепочки следов. Хотел быстренько осмотреться, а потом вернуться к ребятам и доложить: так, мол, и так, никого найти не смог. Мы перенесем лагерь еще дальше в лес, и впредь я буду повнимательней.

Я успел удалиться всего на два десятка футов от дороги, когда увидел, как впереди промелькнуло камуфляжное пятно — ярко-зеленое на свежевыпавшем снегу.

— Эй, вернись! — крикнул я и побежал следом за парнем — а это определенно был парень, — не отвлекаясь на то, чтобы заметать следы.

Выбежал на небольшую поляну и увидел, что он стоит на противоположной стороне и выглядывает из-за дерева.

— Все в порядке. Я не причиню тебе вреда.

— Детка?

Голос раздался из леса справа от меня. Мальчик крикнул: «Папа!» — и кинулся бежать через поляну в объятия отца.

Вот и еще одно маленькое семейство, как и мы, скрывающееся в глуши. Я сунул руки в карманы, наверное, чтобы унять дрожь.

— Простите, я не собирался никого пугать, — сказал я и отступил на пару шагов.

При беглом взгляде на неизвестного мужчину мне стало за себя стыдно. Он был аккуратно выбрит, волосы коротко подстрижены; одежда чистая и опрятная, без единого пятнышка. Глаза прятались за солнцезащитными очками, так что не приходилось прищуриваться, когда мужчина смотрел на сверкающий снег. Через плечо было перекинуто ружье. Громко причмокивая, он перекатывал во рту большой комок жвачки.

Вот он быстрыми шагами направился ко мне, протягивая руку для приветствия:

— Да нет проблем. Вы тот парень, что стоит лагерем с двумя мальчишками вон там, на холме?

— Да.

Но едва наши руки сомкнулись, я почувствовал, как что-то острое зацепилось за мое пальто. Я опустил взгляд: в живот мне упирался кончик охотничьего ножа.

Мужчина смотрел мне прямо в глаза:

— Мир, лады?

— Мир, — кивнул я.

— Хочу сразу же все прояснить. Мы не друзья-приятели. Если вы или ваши ребята что-то сделаете моей дочери или хотя бы попытаетесь сделать, я, не колеблясь, убью вас.

Я посмотрел на юное создание в камуфляже. Теперь, когда отец назвал его дочерью, я и сам разглядел, что волосы длинные, подбородок маленький и аккуратный, фигурка слишком изящная для парня. Лет ей было, пожалуй, примерно как Джошу. Суровый отец убрал нож, отпустил мою руку и отошел на пару шагов.

— Мы поняли друг друга? — спросил он как ни в чем не бывало.

Я вытащил из кармана руку и показал незнакомцу револьвер, который все это время был нацелен на него.

— Я могу то же самое сказать и о своих мальчиках. Так что, думаю, мы нашли взаимопонимание.

Рот мужчины слегка дернулся. Похоже было, что он не ожидал от меня такой хитрости. Все еще держа в руке нож, он заметил:

— Лучше поберечь патроны. Найти сейчас новые непросто.

— Я надеюсь не использовать оружие, если только не будет крайней необходимости.

Надеюсь, он понял подтекст моих слов: «Не доводите меня до этого».

Мужчина выдул большой розовый пузырь жвачки, и тот с шумом лопнул.

— Знаете, ребята, вы там очень здорово шумите.

Звали нашего нового знакомца Майк. Майк Лептке. Его дочь носила имя Аманда. Она оказалась на год моложе Джоша, но была лет на десять более развита, как это обычно и бывает с девушками.

Майк был бы просто счастлив, если бы мы убрались подальше и никогда больше не попадались ему на глаза, но Аманде уже до смерти надоело общество папаши, к тому же она привыкла всегда добиваться своего, и потому к концу недели она каждый день приходила в наш лагерь поиграть с мальчишками. Ник выполз из скорлупы, он с удовольствием носился за Амандой и Джошем и швырялся в них снежками. Девочка проявляла к моему младшему поистине сестринскую заботу.

Как-то солнечным утром, когда температура поднялась выше нуля, мы сидели в нашем лагере и ели мясо оленя, которого подстрелил, а потом выпотрошил и приготовил Майк. Он развел большой костер, почти не дававший дыма, и в первый раз за много недель мне было тепло и уютно. Ребятня ускакала в лес и играла там в индейцев.

— Вы когда-нибудь видели этих червей? — задал я вопрос, который уже достаточно давно не давал мне покоя. — Что, если их на самом деле не существует?

— Нет-нет, они вполне реальны. Я служил в Форт-Беннинге, когда эти гады посыпались на Атланту.

— То есть это не враки?

— Они похожи на пух от одуванчиков. Падают с неба, цепляются к чему угодно, но опасны лишь для человека. — Он покачал головой, — Я дезертировал — так поступили тогда многие парни — и рванул в Огайо. Здесь я забрал Аманду у своей бывшей, хотя она всячески сопротивлялась.

— Ага.

— Тут — или мы, или они. Или мы, или они. Надеюсь, этих тварей отправили прямиком ко всем чертям в ад. — Он отвел взгляд в сторону — Но что, если… — Майк не закончил фразу.

— Что, если что?

В ожидании ответа я положил себе еще жаркого. В этот день я постарался как можно чище побриться, кроме того, накипятил воды и перемыл почти все, что можно было, в лагере, включая мальчишек и себя самого.

— Что, если мы единственные люди на Земле? — договорил до конца Майк таким голосом, что стало понятно: ему трудно смириться с подобной мыслью.

— Это безумие, — пробормотал я с полным ртом самой восхитительной пищи, какую мне довелось пробовать за последний месяц с лишним.

Догадаться, что думает по этому поводу Майк, было тяжело: его глаза скрывались за темными очками, а на губах играла всегдашняя улыбка. Он просто опустил голову и сплюнул сквозь зубы.

— А что, если нет?

Я ничего не ответил. Представить себе Джоша и Аманду в роли новых Адама и Евы? Нет уж, увольте.

— Вы поступили разумно, когда решили убраться подальше от города, — заметил Майк и замолчал, вероятно из соображения: если не можешь сказать ничего приятного, лучше вообще не говорить.

— Да?

Он покачал головой. Потом, через какое-то время, добавил:

— Не возражаете, если я возьму вашего старшего, Джошуа, в лес и покажу ему, как обращаться с ружьем?

Признаюсь, я расстроился. Никогда не позволял мальчикам дотрагиваться до оружия — слишком сильно было во мне предубеждение. Однако я видел в словах Майка смысл.

Но не успел я ничего ответить, как в лагерь ворвался Джош:

— Папа! Майк! Ник там нашел…

Мы вскочили с бревна, на котором завтракали, а Джош застыл на месте, его губы шевелились, но произнести что-то членораздельное он не мог.

Майк направился к мальчику:

— Что такое? Где Аманда?

— Она п-пыталась помочь…

— Где Аманда?

Джош молча повернулся и помчался назад по своим следам. Мы с Майком припустили за ним. Я спотыкался, налетал на стволы и ветки деревьев, едва не падал, но изо всех сил старался не отставать. И непрерывно думал: что же стряслось с Ником?

Майк легко бежал рядом с Джошем и успевал внимательно осматриваться. Увидев наконец среди бурых стволов и таких же листьев ярко-синее пальто Ника, рванул к нему, словно финиширующий спринтер:

— Где Аманда?

Я пробежал мимо Джоша, который остановился, совсем обессиленный, в нескольких метрах от брата, и оказался рядом с Ником в ту самую секунду, когда Майк отпрыгнул назад.

У ног Ника лежал мертвый пес, некогда красивый золотистый ретривер, с грязным бело-зеленым ошейником.

Шерсть его была серой, — казалось, она линяет прямо у нас на глазах.

В следующее мгновение я отскочил футов на десять — так же, как до того Майк.

Пес был покрыт сотнями омерзительных червей, серых и лоснящихся. С одного конца у них вырастали действительно напоминающие пух одуванчика клубки тончайших жгутиков. Жгутики шевелились, словно щупальца крошечного кальмара, тянущего добычу по морскому дну. Еще они поочередно вспыхивали — похоже, случайным образом — синим цветом, точно разряды статического электричества.

— Ник? — позвал я и обошел вокруг, чтобы увидеть лицо сына.

Его открытый рот был полон червей. Тонкие клубки жгутиков свисали из ноздрей. Один паразит примостился в уголку глаза и прямо на наших глазах, извиваясь, пропихнулся в слезный проток и исчез там.

— Вот черт!

— Папочка, прости, пожалуйста, папочка! — рыдая, проговорил перепуганный Джош. — Мы играли в прятки, он…

— Все в порядке, сынок, — успокоил его Майк. Мой же язык присох к нёбу, и я не мог вымолвить ни словечка. — Аманда, когда увидела их, убежала и спряталась, так?

— Она… — Джош махнул рукой и зарыдал еще громче.

— Не волнуйся, — сказал Майк и внезапно резко отступил назад как громом пораженный. — В какую сторону она побежала?

— Они облепили ей все лицо! — закричал Джош. — Мы не успели ничего сделать!

Майк молча попятился. Я не мог двинуться с места, лишь переводил взгляд с Джоша на Ника, с ужасом смотрел, как черви переползают с мертвого пса на моего бедного мальчика, стоящего на коленях. Тянуло блевать. Что мне делать? К кому обратиться за помощью?

Джош отошел чуть в сторону и крикнул, размазывая слезы:

— Я не виноват, что так случилось!

Вдруг захотелось наорать на него, сказать, что это, черт возьми, именно он виноват, он виноват во всем. Но я осознавал, что на самом деле вина лежит на мне.

— Ты не виноват, — прошептал я, сам не зная, к кому обращаюсь.

Через несколько секунд появился Майк в противогазе — похожий на огромного жука из металла и пластмассы. Он облил тело мертвого ретривера бензином из канистры. Распространившийся кругом запах сразу напомнил о заправочных станциях, о таких далеких нормальных временах. Я вышел из оцепенения, схватил Ника за воротник и оттащил в сторону. В следующее мгновение Майк кинул зажженную спичку, и собачий труп принялось пожирать пламя.

— Смотрите, — кивнув на Ника, сказал я, — смотрите, он в порядке! Все черви уползли!

— Не уползли, — покачал головой Майк. В стеклах очков плясали отблески пламени. — Они заползли в него.

— Что?

— Он слишком мал. Будет находиться в кататоническом состоянии, пока не умрет, если только вы не станете его кормить. А если станете, он просидит так до наступления половой зрелости, и тогда паразит в нем сдохнет.

— Что? — повторил я.

— Аманда не могла далеко уйти. Мы перехватим ее, пока она не присоединилась к шандарахнутым в Афинах.

В Афинах находился университет штата Огайо. Городок приютился среди лесистых холмов на юге штата, и Майк был убежден: именно там сосредоточилась колония паразитов.

— Потому что это самый крупный город в окрестностях? — спросил я.

— Нет, — ответил он, загружая в багажник своего внедорожника коробку звякающих винных бутылок. — Потому что на псе был ошейник университетских цветов — зеленый с белым. Вперед, «рыси»![18]

— Угу.

Ника мы оставили на попечение Джоша — за дорогой в одной из оленьих засидок,[19] приготовленных Майком. Едкий дым поднимался в небо там, где еле тлел небольшой костер, — влажные ветки и листья гореть не хотели.

— Папа, не оставляй меня здесь, — попросил Джош.

— Наберись мужества, сынок. Мы едем спасать Аманду, но обещаю: мы обязательно вернемся.

Мы с Майком уселись в его джип, а когда уже выехали из леса на шоссе, ведущее в Афины, он сказал:

— Только не питайте иллюзий — мы не собираемся ее спасать.

Он еле сдержался, чтобы не зарыдать, и, чтобы успокоиться, начал объяснять, откуда взялось словечко «шандарахнутые». В Джорджии ему приходилось наблюдать, как жертвы космических паразитов шли по пути наименьшего сопротивления: просто двигались по дорогам и оседали в различных местах, собираясь там группами, про которые солдаты и говорили: шандарахнутые.

— Почему шандарахнутые? — вяло поинтересовался я.

Майк взглянул на меня как на идиота:

— Хм.

Он покачал головой, потом поднял кулак и, имитируя свистом звук падающей бомбы, опустил руку на приборную доску. Когда кулак соприкоснулся с ней, Майк разжал пальцы и произнес:

— Шандарах!

— Понял.

— Да, это была одна из причин. Видя, что они где-то собираются, мы выжидали определенное время, чтобы не расходовать боеприпасы впустую, а потом…

Ему пришлось прерваться и смахнуть появившуюся в углу глаза слезинку. После этого он вел машину молча и только поглядывал по сторонам дороги — не видно ли где Аманды.

У меня в кармане лежал револьвер, а на коленях покоился дробовик. Майк перед отправлением лично проверил оба ствола. Сам он был увешан оружием, будто персонаж какой-нибудь видеоигры. Мне очень не нравился тот оборот, который приобретала наша затея.

— Люди, которые заражены, все равно остаются людьми, — сказал я Майку.

— Возможно, что и нет. Я слышал, ученые говорили, вроде эти черви, когда поселяются в мозгу, не просто приспосабливают его под себя, они переписывают нашу ДНК. Военные полагают, если у них будет достаточно времени, они найдут вирус или еще что-то такое, чем можно вывести этих гадов.

— Но мы ведь можем что-нибудь сделать для Аманды и Ника, как-то уберечь их, обеспечить им сносное существование, пока не найдем способа вылечить.

Майк расхохотался:

— Вот подождите — доберемся до Афин, и сами все увидите.

Но добраться до Афин нам было не суждено. Мы перевалили через холм, и тут Майк неожиданно ударил по тормозам:

— Черт!

Он врубил заднюю передачу и сдал на несколько метров назад.

За холмом стоял старый, выкрашенный в белый цвет фермерский дом, опоясанный по всему периметру крытой галереей. Рядом с домом возвышались три синие силосные башни, чуть поодаль находился красный амбар. На его крыше цветным гонтом было выложено: «Макофли, 1895». На краю неубранного поля примостился длинный одноэтажный сарай для скота.

Мы выгрузились из машины, крадучись пробрались на вершину холма, и только тогда я разглядел то, что Майк приметил в одну секунду.

Дверь дома была распахнута настежь, в окнах с разбитыми стеклами колыхались на ветру порванные занавески. Со шкива на крыше сеновала свисала, болтаясь, веревка. В канаве у дороги лежал, опрокинувшись набок, комбайн.

Вокруг сарая для скота бродили люди.

Сарай находился позади остальных строений. Мы с Майком, пригибаясь и держась вдоль ограды, осторожно подобрались к нему. В воздухе стоял невыносимый запах крови, дерьма и сахара. Откуда-то раздавались приглушенные мучительные стоны.

— Здесь что-то не так, — прошептал я. — Черви начали сыпаться с неба уже после уборки урожая. На поле не должно быть никакого зерна.

— Некоторые думали, что настал конец света, и перестали что-либо делать, — пожал плечами Майк. Потом кивнул на перевернутый комбайн. — Может, этот парень живым вознесся на небо.

В кукурузе что-то зашуршало, закачались высокие стебли. Майк толкнул меня на землю, сам плюхнулся рядом и сдернул с плеча винтовку.

Из зарослей появился пожилой мужчина в свитере «Томми Хильфигер», с большой охапкой кукурузы в руках. Волосы и борода его были давно не чесаны и не стрижены, одежда болталась как на вешалке, рукава свитера были порваны и бахромой свисали с рук. На губах играла блаженная улыбка, он бормотал себе под нос бессвязные слова. Направлялся мужчина к сараю для скотины.

Майк жестом скомандовал двигаться следом, и мы осторожно поползли за бородатым вокруг сарая. У противоположной стены мы притаились за четырехсотгаллоновой топливной емкостью.

Ворота были открыты, и я увидел, что сарай поделен на две части. В одной на соломенном тюфяке лежал молодой человек. От него ползла прочь, натягивая на себя грязное тряпье, женщина. Я с облегчением констатировал, что это не Аманда.

В другой половине стояли в ряд десяток, а то и больше, женщин: головы прикрыты лохмотьями, на плечах, чтобы согреться, накинуты обрывки ковра из грубого ворса и куски старого одеяла. Босыми ногами они непрерывно месили растаявший снег пополам с грязью. То, что я раньше принял за стоны, на самом деле было глухим бормотанием — женщины, как и давешний дядька, несли какую-то околесицу.

Потом я заметил, что многие из них беременны, и меня чуть не вырвало.

Майк сменил позицию и замер, скрючившись, с другой стороны резервуара. Он искал Аманду. Я же был слишком шокирован увиденным, чтобы двигаться. Каждая клеточка моего тела буквально вопила и умоляла бросить оружие и уматывать отсюда как можно скорее.

Одна женщина стонала громче других. Ее раздувшийся живот выпирал из-под яркой футболки и грязных спортивных штанов.

Молодой человек поднялся с соломенного ложа, и я увидел, что на самом деле он не намного старше Джоша, без растительности на лице и бледный, точно смерть. Он подошел к женщине и наклонился, чтобы понюхать ее рот. Женщина попыталась укусить парня за нос, но тот проворно отдернул голову и склонился еще ниже — понюхать промежность. Видимо, он остался удовлетворен осмотром, так как запрокинул голову и тихонько затянул что-то на непонятном, нечеловеческом языке.

Дядька в драном свитере бросил на землю охапку початков и подошел, подвывая в унисон парню. Еще один мужчина, при деловом костюме и галстуке, но такой же заросший и неопрятный, показался из-за угла и засеменил к остальным.

Самое ужасное заключалось в том, что я вполне мог быть знаком с любым из них; похожие радостно улыбающиеся лица я тысячи раз видел в офисе, в школе, во время поездок в магазин.

Пока я стоял так в прострации, Майк перебежал к припаркованному у дальнего конца сарая «шевроле» и осторожно заглянул внутрь.

Томми Хильфигер и Деловой Костюм также по очереди понюхали рот и промежность женщины. Она стонала все громче и тяжело дышала, — очевидно, начинались схватки. Стоявшие рядом товарки, неуклюже топчась и продолжая нести тарабарщину, отошли в сторонку.

Бородатый достал нож и протянул его бледному юнцу. Они перебросились парой фраз на своем непонятном воющем языке, а потом, совершенно неожиданно, парень воткнул нож в нижнюю часть живота несчастной.

Дробовик дернулся у меня в руке и с громким лязгом ударился о стенку резервуара. Я перепугался, отпрянул назад, ожидая, что сейчас меня заметят, но люди в сарае были слишком сосредоточены на своем занятии.

Похожий на призрака юноша разрезал несчастной живот от одного бока до другого. В первый момент я решил, что это вываливаются внутренности, но, приглядевшись, понял: то, что я принял за кишки, на самом деле было грудой червей, лоснящихся, серебристо-серых. Сотнями или даже тысячами они падали из распоротого брюха, словно фантасмагорический косяк креветок.

Женщина застонала, ее тело снова содрогнулось. Деловой Костюм засунул руку в ее нутро и потянул. Наружу с мокрым шлепком выскочило… существо. Сперва я решил, что это новорожденный младенец, но только изуродованный: головка была непропорционально маленькой. Я подумал, что он служит мерзким паразитам просто в качестве пищи: вот сейчас масса лоснящихся тварей поглотит его.

Но вот кроваво-красное существо приземлилось, задрало голову и закричало. Потом встало на четыре конечности — они так же мало напоминали человеческие, как и голова, — и принялось карабкаться на свою мать. Несчастная привалилась к стене сарая, а бородатый сноровисто связывал ей руки за спиной, чтобы женщина сидела прямо. Деловой Костюм и бледный юноша тем временем помогали новорожденному монстру ползти: ласкали его, поглаживали блестящее тело и негромко напевали. Тварь наклонила голову на короткой толстой шее и снова закричала.

Женщина повторила крик слабым, умирающим голосом. У меня от него кровь застыла в жилах, и тут новорожденная мерзость разорвала на матери блузку и вцепилась зубами в грудь.

— Аманда!

Майк встал в полный рост и зашагал к дочери. Теперь и я увидел девушку — она стояла в толпе женщин в самом дальнем конце сарая.

Услышав голос Майка, Аманда повернула голову Она улыбнулась, словно была рада видеть отца, только глаза оставались пустыми.

Но не одна Аманда отреагировала на зов. Кошмарное «дитя» подняло изуродованную голову и издало хриплый крик. Копошащиеся на земле черви поползли, извиваясь, на голос. Трое мужчин оставили умирающую роженицу и бросились к Майку.

Он вскинул винтовку и короткими, выверенными очередями уложил Томми Хильфигера и бледного юношу. Деловой Костюм упал, но потом поднялся; из раны в боку и простреленных рук, которые он вскинул в оборонительном жесте, хлестала кровь.

У меня зуб на зуб не попадал, но я все же встал и вышел из-за резервуара. Держа в руке дробовик, я выкрикивал какие-то ругательства, повторял их снова и снова.

Однако заставить себя нажать на спусковой крючок я не смог.

Майк сделал шаг назад и еще раз выстрелил в Делового Костюма, упокоив его навечно. Женщины голосили и размахивали руками, словно стая перепуганных птиц. Со стороны поля и фермерского дома доносились крики.

Я схватил Майка за руку и крикнул:

— Надо убираться отсюда!

— Аманда, — прошептал он. — Мне так жаль, Аманда.

Девушка устремилась вперед, улыбнулась, заслышав знакомый голос, но потом поддалась общему настрою: заголосила и захлопала руками.

Майк убил ее выстрелом в голову. Аманда упала навзничь, и в ряду мечущихся тел осталась прореха.

Отовсюду, из фермерского дома и с поля, к сараю бежали люди. Я крепко ухватил Майка за куртку и потащил к дороге. Впрочем, он быстро вырвался, раньше меня добежал до машины и еще успел зажечь одну из прихваченных бутылок с «коктейлем Молотова». Горящий снаряд описал в воздухе широкую дугу и приземлился на сухое сено, устилающее пол сарая.

Пламя пронеслось по ветхому строению, подобно золотистому ретриверу, спешащему поприветствовать хозяина. Казалось, женщины не могут самостоятельно спастись от пожара. Они дергались и бились в огне, и с каждой секундой их крики становились все больше похожими на человеческие. Выбежавшие с поля мужчины пронеслись мимо нас с Майком и кинулись в бушующее пламя, они надеялись вытащить женщин, которые вот-вот должны были родить.

Я отступал к машине и пытался тащить за собой Майка, он же выпускал свой боезапас в кричащих, обреченных на смерть и сам орал вместе с ними. Вопли из многочисленных глоток сливались в оглушительную звуковую волну, которая грозила поглотить меня без остатка.

Избежать огненного ада удалось только «новорожденному». Едва занялся пожар, он спрыгнул с материнской груди и сейчас, точно маленькая кошмарная ящерица, бежал прямо на нас на четырех лапах, разинув окровавленную пасть.

Майк направил на монстра винтовку и потянул за спусковой крючок… но выстрела не последовало.

Тварь протянула отвратительную когтистую лапу и попыталась схватить Майка за ногу. Он, не сводя с монстра глаз, отступал и на ощупь пытался сменить магазин.

Тут я выступил вперед, поднял над головой дробовик и со всей силы опустил приклад на голову «новорожденного». Я наносил удар за ударом, пока дерево не раскололось в щепки. Тогда я в ярости перевернул оружие и стал бить стволом. Вскоре голова твари превратилась в бесформенную кровавую массу, смешанную с грязью. Я едва ли видел, что делаю, — глаза застилал багровый туман, по щекам катились слезы.

Наконец Майк оттащил меня в сторону, я швырнул искореженный дробовик в то, что осталось от чудовища, и громко выругался. Из локтя шла кровь, но я даже не заметил, как это произошло, — дробовик выстрелил, и пуля содрала кожу.

Через несколько минут мы уже мчались по шоссе, а в зеркале заднего вида отражались языки пламени. Казалось, будто весь мир охвачен пожаром.

Пока мы ехали в лагерь, я сидел и все вспоминал, как хладнокровно Майк застрелил свою дочь. Без колебаний лишил ее жизни, только бы не видеть ее в таком состоянии. Если мне придется встать перед выбором, хотел бы я иметь столь же сильную волю.

Перед тем как пойти к засидке, Майк заставил меня отмыться от крови, чтобы не перепугать Джоша. По дороге он болтал без умолку — больше обычного, видимо терзаясь угрызениями совести, — о том, что ему бы следовало в свое время расширить зону обхода, найти и уничтожить рассадник паразитов. Еще он говорил, как будет учить Джоша стрелять, что надо двигаться на север, в более холодные края.

Мы заглянули в засидку, и я увидел, что Джош снял ремень и привязался к угловому столбу.

— Что такое, Большой Босс? — спросил я как можно беззаботнее.

Мальчик весь дрожал, руки он подложил под себя, чтобы не тряслись.

— Папа, он был всего один, — еле слышно произнес Джош. — Только один заполз мне на лицо. Правда, папа. Только один. Я и не знал, что это было такое. Ник говорил, как они щекочутся… это как семена одуванчика, но они щекотались.

Я перевел взгляд на Ника, который все так же неподвижно сидел в углу. Банка из-под арахисового масла «Джиф» выпала из кармана и валялась на земле. Буквы «Дж» отслоились, и было видно, как в банке извивается дюжина червей; они испускали синие искорки, словно крошечных светлячков.

Джош перехватил мой взгляд, его лицо скривилось. Он скрипнул зубами, но ничего не сказал, только придал лицу нейтральное выражение и постарался не дрожать.

— Хорошая работа, Джошуа. Ловко. Мне нужно буквально минутку переговорить с твоим папой.

Когда мы выбрались из засидки, Майк положил мне руку на плечо и сказал всего три слова:

— Мне очень жаль.

Я только тер глаза и качал головой:

— Все в порядке. Я возьму это на себя. Вы прикрыли мне спину на ферме, теперь я ваш должник.

Я с трудом сглотнул. Конечно, он прав. Но как было бы здорово, если бы я знал Майка прежде, до того, как все пошло прахом. Если бы мы были друзьями, если бы Аманда с Джошем могли вместе расти и играть. Я сделал глубокий вдох и заставил себя успокоиться.

— Спасибо, — проговорил я, глядя прямо в глаза Майку. — Спасибо, но я могу и сам. Я должен сделать это сам.

— Уверены?

— Да, конечно. Уверен.

Майк одобрительно кивнул, и я вдруг понял, что мне нужно было его одобрение. Потом он залез в мой карман и вытащил револьвер. Откинул барабан, проверил патроны и вложил оружие мне в руку.

— А потом мы отправимся в путь и будем убивать подряд всех этих долбаных инопланетных гадов, — заявил Майк. — Хорошо?

— Хорошо.

— Папа? — неуверенно произнес Джош.

— Я буду рядом, — заверил я сына.

Майк похлопал меня по спине. Револьвер оттягивал руку; он, словно якорь, удерживал меня в гавани во время шторма.

Я поднял пистолет и выстрелил Майку в лицо.

Он повалился на спину и замер, обратив к небу огромную кровавую рану.

— Папа! — закричал Джош.

— Я здесь, сынок.

Я вернулся в засидку. Джош, бледный, сидел и трясся; его зубы стучали, а глаза уже затуманивались. Потом он увидел у меня в руке револьвер.

— Я не хочу, чтобы было больно, — прошептал он. — Пусть мне не будет больно.

— Не будет.

Дело в следующем: даже когда инопланетная зараза овладевает человеческим организмом, что-то от нас все равно остается. Какая-то существенная часть ДНК не поддается изменениям. Я должен в это верить. Я вспомнил, как Аманда, услышав голос отца, повернулась к нему Да, она говорила на чужом языке, но лицо при этом осветилось радостью.

Я положил на землю револьвер, развязал ремень и позвал Джоша. Мальчик подался ко мне, и я сжал его в объятиях. Он тоже крепко меня обнял. Я посмотрел на Ника, который находился уже где-то в другом месте, притянул к себе и посадил на колени. Потом поднял банку из-под арахисового масла, полную червей.

Я свинтил крышку и вынул одну из этих тварей. Зажатый между большим и указательным пальцем паразит извивался, жгутики подергивались, и на их кончиках вспыхивали крошечные голубые искры.

Джош уткнулся лицом в мое плечо. Он разрывался между желанием еще сильнее прильнуть ко мне и необходимостью бежать куда-то, следуя неотвязному зову овладевающего им паразита. Он произнес слабеньким голосом, совсем не похожим на его обычный:

— Папочка, мне страшно.

— Да, дорогой, мне тоже.

Удерживая его одной рукой, другой я поднес червя к своему носу. Жгутики вспыхнули, червь проник в ноздрю и пополз, щекоча меня, так что я едва не расчихался. В горло хлынула горячая кровь. Затем я взял за руки Ника и Джоша, и мы все втроем встали.

Что бы ни ожидало нас впереди, мы будем вместе.

Перевод Тимофея Матюхина

Мира Грант

ЭВЕРГЛЕЙДС

Под псевдонимом Мира Грант работает Шеннон Макгвайр, автор произведений в стиле фэнтези. Под своим настоящим именем она написала такие романы, как «Rosemary and Rue», «A Local Habitation» и «An Artificial Night». Шеннон была финалистом конкурса на премию имени Джона Кэмпбелла для лучших молодых авторов. Как Мира Грант она является автором трилогии «Newsflesh», первая часть которой, роман «Feed», вышла в мае. Сама писательница относит произведения цикла «Newsflesh» к жанру «политический научно-фантастический триллер о зомби». В фокусе ее внимания находятся блогерство, новые медицинские технологии и этика страха. Действие включенного в нашу антологию рассказа разворачивается в мире «Newsflesh», в тот период, что получил наименование «Восход», когда произошли события, навсегда изменившие привычный порядок вещей.

Стив Ирвин был ведущим чрезвычайно популярного шоу «Охотник на крокодилов» на австралийском телевидении. Ирвин, который занимался крокодилами едва лине с младенчества, унаследовал от своих родителей зоопарк и женился на женщине, которая однажды участвовала в его шоу. Кстати, обручальных колец они не носили, поскольку это могло представлять опасность для них самих или для животных. Ирвина в свое время подвергли жесткой критике за то, что он, кормя крокодилов, держал на руках своего новорожденного сына. Сам же он утверждал, что никакой угрозы жизни ребенка не существовало. Ирвин каждый день проживал бок о бок с опасностью. В телевизионном рекламном ролике он умирает от укуса ядовитой змеи, из-за того что не выбрал вовремя самую быструю службу доставки. В конце концов он умер после того, как был атакован шипохвостым скатом на Большом Барьерном рифе. Спустя некоторое время на окрестных пляжах нашли несколько мертвых скатов с отрубленными хвостами; предположительно, то было дело рук горевших желанием отомстить за гибель кумира поклонников Ирвина.

Нижеследующий рассказ также будет об опасности, смерти и диких животных. Предоставим слово самой писательнице: «Этот рассказ о неизбежности естественного отбора. И еще он об аллигаторах. Я всегда питала страсть к рептилиям, а также вирусологии — довольно забавное увлечение для веселой миниатюрной блондинки. Какие только ядовитые рептилии меня не кусали, а одним из наиболее запоминающихся событий в моей жизни стала поездка в Национальный парк Эверглейдс во Флориде, чтобы посмотреть на аллигаторов. После таких экскурсий начинаешь отчетливо осознавать, что в природе есть существа, во много раз более приспособленные к окружающей действительности, чем мы, люди. И для аллигатора мы не более чем пылинка в глазу».

В воздухе над разрушенным кампусом витает запах — отвратительный, густой, зеленый. Это запах рептилий, обитающих в здешних болотистых землях, и еще так пахнут тайны. Он проникает сквозь наглухо закрытые окна и двери, просачивается через любую преграду. Над пустой квадратной площадью развевается на ветру зеленый флаг, вывешенный в одном из окон последнего этажа физического факультета. Значит, там находятся люди, и они ждут помощи… которая может так никогда и не появиться. Интересно, столь же сильно ощущают болотный запах те, кто застрял в аудиториях? В тех аудиториях, где некогда изучали тайны Вселенной, сейчас бьются над одним-единственным вопросом: как выжить?

Через дорожку в направлении Шаттак-авеню метнулась тень. Я быстро переместила подзорную трубу и успела засечь большого черного кота — он исчез под мостом Поцелуев. За два часа вахты это было второе увиденное мною крупное существо. Первой была бродячая собака. Однако это ни в коей мере не означает, что наблюдение можно прекратить. Аллигаторов не разглядишь, пока они не атакуют, — у этих тварей идеальная маскировка. Но зомби в этом мертвом мире разглядеть еще труднее. Энциклопедия хищников: «А» — аллигатор, «3» — зомби.

Я нахожусь в Калифорнии, за несколько тысяч миль от Флориды, но в настоящее время это не имеет никакого значения: Эверглейдс сейчас здесь. Я поудобнее пристраиваюсь на подоконнике и продолжаю наблюдать за кампусом, вдыхая неизменный на протяжении тысячелетий запах болот.

Мне было восемь лет, а Уэсу двенадцать в тот год, когда мы последний раз ездили к бабушке с дедушкой во Флориду. По устоявшейся традиции бабушка с Уэсом с утра пораньше улетучивались из дому и дни напролет проводили на залитых солнцем пляжах, купались, загорали и собирали морские ракушки, я же оказывалась в пожелтевших от табака дедушкиных руках. Дедушка был моим тайным сообщником, он вовсе не считал любовь к змеям и прочим ползающим гадам чем-то необычным для маленькой белобрысой девочки из штата Огайо. Мы вдвоем чудесно проводили время: посещали зоопарки, фермы по разведению аллигаторов и захламленные, несколько зловещие дома частных коллекционеров, которые держали змей и ящериц в аквариумах в темных комнатах, где постоянно поддерживалась неизменная температура и влажность и куда никогда не проникал луч солнца. Родители спокойно относились к моему увлечению — они полагали, что это временное явление и рано или поздно пройдет. Дедушка же сразу понял, что это призвание.

Дед умер пять лет назад, меньше чем через месяц после того, как я закончила школу. Вскоре скончалась и бабушка. И это хорошо. На протяжении последних дней я не получала никаких новостей из Флориды, также до меня не доходила информация о том, чтобы из могил поднимались мертвецы, пролежавшие несколько лет. К жизни возвращались лишь те, кто умер недавно. Мои бабушка и дедушка должны покоиться с миром.

Вспоминая те каникулы во Флориде, когда мне было восемь, а Уэсу двенадцать, должна сказать: восхитительное выдалось лето, из тех, которые запоминаются на всю жизнь. На второй день после приезда дедушка разбудил меня в половине пятого утра. Долго тряс за плечо, а когда я проснулась, с заговорщицкой улыбкой — ну точь-в-точь секретный агент — прошептал на ухо: «Давай, Дебби, одевайся. Хочу тебе кое-что показать». Он вытащил меня из постели, дождался в прихожей, когда я оденусь, и потом едва ли не на руках вынес из загроможденной вещами квартиры на улицу, где усадил на переднее сиденье своего древнего пикапа. В воздухе висел густой аромат цветов, названий которых я не знала, а влажность, несмотря даже на то, что до восхода солнца оставалось еще несколько часов, была такой высокой, что волосы быстро намокли и скрутились колечками. Вдалеке пару раз брехнула и сразу же угомонилась собака. От этого лая я окончательно проснулась и поняла наконец, что не сплю, что впереди нас ожидает приключение.

Ехали мы примерно час и под конец выбрались на узкую немощеную дорогу, усеянную щебнем и более крупными обломками камня, так что грузовичок ежесекундно подбрасывало. Дедушка отчаянно костерил подвеску, я же только похихикивала. Прилепившись к открытому окошку, я пыталась угадать, какие волнующие события нас ожидают. Дед припарковался возле небольшого полуразрушенного причала со сваями, зелеными от наросшего за десятки лет мха. На причале нас встретил мужчина в джинсах и оранжевой парке, с лицом, изборожденным морщинами. Хотя многое из того, что происходило в тот день, кажется мне сегодня не более чем сном, я точно помню, что мужчина не проронил ни слова. Он протянул руку раскрытой ладонью вверх и после того, как дедушка положил на нее пачку банкнот, ткнул пальцем в сторону лодки, стоявшей на якоре в конце причала; она скакала вверх и вниз на волнах среди водорослей и разнообразного мусора.

На дне лодки лежали спасательные жилеты. Дедушка сперва надел через голову жилет на меня, а потом свой. Он взял в руки весла, и мы оставили причал за кормой. Я сидела молча. Когда мы оставались вдвоем с дедулей, лучше всего было просто подождать, пока он не решит начать свой очередной урок. Порой ожидание могло затянуться, но всякий раз оно оправдывало мои надежды. По обеим сторонам протоки угрюмо возвышались деревья, их ветви были украшены свисающими плетьми мха. Большинство стволов, казалось, вырастало прямиком из воды, словно они не имели отношения к раскиданным тут и там крошечным клочкам твердой суши. И вот дедушка заговорил.

Даже тогда я бы не смогла в точности записать его рассказ — что уж говорить о дне сегодняшнем, по прошествии пятнадцати лет. Собственно, слова как таковые и не имели большого значения. Он знакомил меня со страной по имени Эверглейдс так, будто представлял дорогому родственнику. Возможно, что так оно и было. Мы продвигались все дальше и дальше в источающую ароматы зелени темноту, вокруг непрерывно кружились и гудели москиты, а дедушка говорил и говорил. Наконец он поднял весла, и лодка медленно остановилась на открытом пространстве — самом большом из тех, что встретились нам за все время путешествия.

— Здесь, Дебби, — тихо сказал дедушка. — Что ты видишь?

— Так красиво!

Он нагнулся и подобрал со дна лодки небольшой камень.

— Смотри, — произнес дедуля и бросил камешек в воду.

Звук всплеска отразился от окружающих нас деревьев, и тотчас же плавающие вокруг бревна начали открывать глаза, а участки суши двинулись по направлению к воде. Буквально через несколько секунд шесть огромных болотных аллигаторов — я прежде видывала таких только в зоопарке — показались на мгновение и снова скрылись в глубине болота, точно их никогда и не существовало.

— Всегда помни, девочка моя, что природа может быть жестокой, — произнес дедушка. — Бывает, то, что выглядит совсем безобидно, причиняет тебе наисильнейшую боль. Вернуться не хочешь?

— Нет, — заявила я, и это была чистая правда.

Последующие три часа мы просидели в лодочке, поедаемые заживо москитами, и наблюдали за тем, как медленно возвращаются аллигаторы. Никогда, ни до того, ни прежде, не ощущала я себя в такой гармонии с окружающим миром, как в тот летний день.

Я так рада, что дедушка с бабушкой умерли именно тогда, когда умерли.

Та часть кампуса, которую можно увидеть через окно, выглядит заброшенной и лишенной всяческого движения. Несколько тел, попадающих в поле зрения, за все время наблюдения ни разу не пошевелились. Но я не доверяю их неподвижности. Не доверяю аллигаторам, никому. Я еще не видела площадь такой чистой — ну, если, конечно, не считать десятка трупов. У ветра было достаточно времени, чтобы смести весь мусор. И еще — тишина. Даже птицы исчезли. Хотя их, похоже, и не поразила та же болезнь, что млекопитающих, однако в отсутствие студиозусов, разбрасывающих тут и там пищу, птицам здесь делать нечего. Мне лично не хватает птиц. Еще больше мне не хватает остальных студентов, хотя их и можно найти, если постараться. Это будет нетрудно. Все, что нужно сделать, — это выйти на улицу и подождать, когда они унюхают запах крови.

На столбе в дальнем конце площади с треском оживает громкоговоритель:

— Говорит профессор Мейсон. Мы потеряли контакт с библиотекой. Повторяю: мы потеряли контакт с библиотекой. Не пытайтесь искать там продовольствие до тех пор, пока мы не восстановим связь. Нам удалось войти контакт с «Дюран-холлом»…

Дальше следует длиннющий список всех групп, с которыми у нас есть связь — в кампусе ли или за его пределами, — и состояние дел на текущий момент. Убеждаю себя послушать профессора, а когда из этого ничего не выходит, пробую почувствовать что-то еще, кроме легкого раздражения из-за вероятной потери библиотеки. Все-таки там в автоматах продавались самые вкусные напитки.

Передача заканчивается, но через некоторое время громкоговоритель снова трещит, звучат сигналы точного времени, а затем нервный голос объявляет:

— Здесь Сьюзен Райт с факультета драмы, я буду в эфире университетского радио в ближайший час. Если у вас есть что сообщить нам, пожалуйста, звоните. И — вперед, «Медведи».

На этом жалкие потуги Сьюзен сделать вид, что ничего не происходит, закончились, и зазвучала композиция группы «Дес кэб фор кьюти». Звуки сбивают мертвецов с толку Конечно, когда они возьмут след, тебе уже ничто не поможет, но, если бы радио не работало, мы бы вообще не смогли носа на улицу высунуть. Сомневаюсь, что мы бы так долго протянули. Виды, не способные к бегству, обречены на вымирание.

Шаги за спиной. Я оборачиваюсь. На пороге стоит Андрей — большой, смелый Андрей, который руками разорвал цепь на дверях биологического факультета, когда мы искали убежище. Лицо у него белое как мел, руки едва заметно дрожат.

— Кажется, Еве хуже, — говорит он, и я иду следом за ним, прочь от окна, из залитой светом аудитории назад, в темноту пустынных коридоров.

Жизнь в таком большом учебном заведении, как наше, никогда не утихает насовсем, хотя бывают времена, когда оно находится в полусонном состоянии. Летний семестр всегда посещает значительно меньше студентов в сравнении с осенним или весенним, и народу в кампусе в два с лишним раза меньше обычного. Я всегда наслаждалась тишиной. Профессор, у которого я работала ассистенткой, был довольно милым старичком и не особенно меня загружал — оставалось достаточно времени, чтобы бродить по окрестным холмам и наблюдать за гремучими змеями в их естественной среде обитания. Для гремучек характерен сухой, горячий запах, ничуть не похожий на болотный душок, исходящий от шкуры аллигатора. Они такие вежливые, эти змеи, и всегда предупреждают перед тем, как напасть. Вообще гремучие змеи во многом напоминают людей, хотя вряд ли подавляющему большинству гомо сапиенс придется по нутру такое сравнение.

В понедельник какой-то начинающий комик в шуточном репортаже на университетском радио заявил следующее: «Факты подтверждают, что Джордж Ромеро был прав! Мертвецы восстали из могил! Признаки жизни отмечены даже на факультете математики!»

Во вторник половина моих корреспондентов только и писала что о странных происшествиях, исчезновениях, нападениях. Кое-кто подозревал, что здесь замешаны зомби. Все смеялись.

В среду смех прекратился.

В четверг появились зомби.

Некоторые люди сражались, некоторые бежали, некоторые спрятались. К субботе здесь, в здании биологического факультета, собралось двадцать шесть человек, половину из которых составляли студенты последнего курса, работавшие в лабораториях над своими проектами в тот момент, когда в студенческом городке воцарился хаос. К понедельнику это число уменьшилось более чем вдвое. Сейчас в корпусе девять человек. Если Еве сделалось хуже, совсем скоро нас может остаться восемь. Это плохо. Очень плохо. Потому что из всех нас Ева единственная, у кого есть ключ к разгадке.

Я иду следом за Андреем через атриум, где стоит реконструированный скелет тираннозавра и с высоты своего роста взирает на нас пустыми глазницами, в лекторий, который на время превратился в лазарет. Ева там. Она полулежит на диване, который мы притащили из незащищенной преподавательской. На коленях она держит ноутбук и с пугающей меня бешеной скоростью стучит по клавишам. Сколько требуется времени на то, чтобы записать историю своей жизни? Не больше ли, чем у нее осталось?

В лектории запах Эверглейдс перебивает все прочие — древний, зеленый, горячий. Это запах болезни, которая проникает в человеческую плоть и пожирает все на своем пути. Ева слышит наши шаги и поднимает голову. Ее глаза похожи на горящие угольки — так резко они выделяются на фоне мертвенно-бледного лица. Прыщи на висках и подбородке напоминают, что Ева едва вышла из юношеского возраста; она самая младшая из тех, кто остался в здании. Ее волосы имеют цвет высохших кукурузных листьев, да и вся она кажется девушкой, сплетенной из кукурузных листьев, пропитавшихся этим горячим болотным запахом. Она сейчас вообще едва ли похожа на себя.

— Это вирус, — без предисловия сообщает Ева своим тоненьким пронзительным голоском. Сообщает спокойно, как нечто само собой разумеющееся. — Дэнни с медицинского и его ребята смогли выделить образец и исследовать его. Он немного похож на эболу, и еще похоже, что нашему гребаному миру пришел конец. Они сейчас в онлайне. — Ева улыбается ангельской улыбкой, от которой щемит сердце. — Перепробовали все известные антивирусные препараты. Ни один из них не способен остановить развитие инфекции.

— И тебе привет, Ева, — говорю я. Вокруг дивана на полу скотчем выложен круг, он обозначает границу «безопасной» зоны. Подойти ближе — значит подвергнуть себя риску заражения. Я приближаюсь к границе и стою в нерешительности, не зная, что сказать.

Наконец решаюсь: — Только что в эфире был профессор Мейсон. Мы потеряли контакт с библиотекой.

— Это неудивительно, — заявляет Ева. — Там у них Хорхе.

— И что? — спрашивает Андрей.

— Часа три назад он обновил статус в «Фейсбуке»: сообщил, что укушен, но ему промыли рану хлоркой. Хлорка не спасает от эболы, так что глупо ждать от нее помощи в случае со старшей сестрой этой заразы. — Ева откашливается в кулак, а потом почти радостно продолжает: — Для вас есть хорошие новости: структура вируса предполагает, что он не может передаваться воздушно-капельным путем. Поэтому не стоит волноваться из-за того, что вы дышите со мной одним воздухом. А для меня новости плохие: если Хорхе «превратился» через три часа после укуса, следовательно, у меня остался час, ну максимум два.

— Не говори так.

Но в голосе Андрея нет уверенности. Он утратил ее после того, как глаза Евы налились кровью и стало ясно: она заболевает. Ведь именно она говорила Андрею, что надо бежать. Если мы ее потеряем, то получим убедительное доказательство: весь этот кошмар происходит наяву.

Ева продолжает, как будто ничего не слышала:

— Я собираю всю информацию, какую только возможно, и переправляю своим корреспондентам. К счастью, университетская сеть все еще функционирует, и это нам очень помогает. У профессора Мейсона здесь очень приличный сервер. Если вы сможете и дальше оперативно обмениваться информацией, отслеживать, где находятся зомби, вероятно, вам удастся удерживать контроль над кампусом до прибытия помощи. — И она добавляет как ни в чем не бывало: — Вам вскоре придется меня пристрелить.

Андрей еще пытается с ней спорить, но я разворачиваюсь и выхожу из комнаты. За мной тянется запах болота: горячая вонь гниения и таящихся в засаде хищников.

Медленно тянутся минуты. Сьюзен с факультета драмы сменяет Энди из компьютерных технологий; «Дес кэб» уступают место Билли Рэю Сайрусу. Выстрелов не слышно. Профессор Мейсон выступает с вечерними новостями: связь с библиотекой восстановлена, там шестеро живых, никто не укушен. Всюду горячий запах болота, он проник в каждую клеточку кампуса, города, всего мира. Я задумываюсь: заметили ли аллигаторы, что миру людей приходит конец? Или они просто будут продолжать существование, как то было всегда? Будут ли они наблюдать за тем, как мы вымираем, так же как наблюдали за исчезновением динозавров — хладнокровно, с бесконечным терпением?

Восставшие мертвецы имеют гораздо больше общего с аллигаторами, чем с нами, живыми людьми. Вот почему запах болот Эверглейдса пробрался сюда следом за ними; он висит надо всем тошнотворной тяжелой пеленой. Болото просто возвращается домой на плечах тварей, которые некогда были нашими родичами. Интересно, с динозаврами начиналось так же? Они поднялись и вернулись домой? Сами они принесли свою погибель или мертвые просто восстали и стерли их с лица планеты? Аллигаторы наверняка это помнят — если бы только возможно было найти способ расспросить их. Но аллигаторов здесь нет. Здесь только восставшие из мертвых.

По университетскому радио снова выступает профессор Мейсон, на этот раз с информацией из Центра по контролю и профилактике заболеваний. Там наконец-то соизволили признать реальность нашествия зомби. Профессор начинает сообщать подробности, но их заглушает стрельба на территории кампуса.

Запах болота. Запах крови и пороха. Запах смерти.

Дедушка бросает камень. Тот с громким всплеском уходит под воду.

«Всегда помни, что природа может быть жестокой».

— Я никогда об этом не забывала, — шепчу я и открываю дверь.

Передо мной раскинулся кампус, величественный в своем безмолвии. Надо всем витают запахи болотной воды и смерти. Дверь за спиной захлопывается, и я слышу, как лязгнул замок. Все — назад пути нет. Для тех, кто решил один пойти на болота, пути назад нет. Это очищение. Это конец, такой, каким он и задумывался, — для динозавров, для человечества, для нас всех.

Камень удобно ложится в руку — как раз чтобы пальцы обхватили его шершавую поверхность. Я смотрю вверх, на громкоговоритель, откуда доносится голос профессора Мейсона, передающего последние новости. Он кажется чем-то чужеродным здесь, в мертвом спокойствии кампуса. Что ж, пусть оставшиеся в живых цепляются за свои призрачные надежды. Я тщательно выбираю окно — чтобы за ним не скрывались люди. Отвожу руку с камнем назад и вспоминаю лицо деда, потом голос брата, когда он сообщил по телефону, что его жену укусили. Вспоминаю золотые глаза аллигаторов Эверглейдса. Снаряд угодил точно в цель, звук разбитого стекла звучит, словно ружейный выстрел. Теперь мне остается только ждать.

Я закрываю глаза и простираю руки в стороны. Мне снова восемь лет, и я в полной безопасности рядом с дедушкой. В воздухе висит запах болота — тяжелый, зеленый, тошнотворно-сладкий. Я слышу, будто наяву, шум текущей воды, и он заглушает звуки приближающихся шагов, доносимые издалека ветром стоны. Мне восемь лет — и я во Флориде, мне двадцать три — и я в Калифорнии; моя жизнь — лишь краткий миг. Природа может быть жестокой, но аллигаторы, болота Эверглейдса и мертвые — вечны.

Перевод Тимофея Матюхина

Гэри Браунбек

А ТЕПЕРЬ ПРЕРВЕМСЯ НА ПОЗЫВНЫЕ

В последние годы Гэри Браунбек отметился такими романами, как «Far Dark Fields» и «Coffin County». Из других его крупных произведений назовем «Prodigal Blues», «Mr. Hands», «Keepers» и «In the Midnight Museum». В скором времени должен появиться шестой роман из цикла «Cedar Hill», «А Cracked and Broken Path». Также Браунбек является автором множества рассказов, которые публиковались в антологиях «Midnight Premiere», «The Earth Strikes Back», «Tombs» и «The Year’s Best Fantasy and Horror», а также в журналах «Cemetery Dance», «Eldritch Tales» и «Not One of Us». В первом полугодии 2011 года в издательстве «Эрслинг пабликейшнз» выходит третий сборник его рассказов о мире «Cedar Hill». Браунбек пять раз становился обладателем премии Брэма Стокера, в том числе и за нижеследующий рассказ.

В прежние времена барды и прочие рассказчики обращались напрямую к слушателям. Они легко могли оценить настроение и предугадать реакцию толпы и в соответствии с этим строили свое выступление.

И разумеется, им всегда было точно известно, сколько народу их слушает. И в наши дни артисты, практикующие живые выступления, — бродячие комедианты, уличные актеры могут похвастать этим (порой весьма сомнительным) умением, однако число людей искусства, обращающихся напрямую к зрителям, стремительно уменьшается. Большинство развлечений доходит до современного потребителя опосредованно: через книги, блоги, телевидение, кинофильмы и, конечно, радио (и его новейший эквивалент — онлайн-радио). И теперь артистам (в широком смысле слова) может быть очень трудно точно судить о действительном размере их аудитории, особенно если речь идет о малоизвестных исполнителях, кои не могут похвастаться тем, что попадают в рейтинг Нильсена.[20] Хорошо известно, что радиостанции и телеканалы не имеют точных данных о своей аудитории. Ведущие многих небольших радиостанций, выходя в эфир, не представляют даже приблизительно, сколько людей их слушает и слушают ли вообще. Это одна из причин, почему никогда не вредно будет написать что-нибудь в блоге своего любимого, но не пользующегося популярностью диджея или отправить ему сообщение по электронной почте. Скорее всего, они получают меньше положительных откликов о своем творчестве, чем вы предполагаете, и, вероятно, оценят оказанное им внимание.

В наше время большинство ведущих радиопрограмм — даже если они опасаются, что их передачи никто не слушает, — могут быть уверены: те, кто их все же слушает, по крайней мере относятся к миру живых. Диджей станции из этого рассказа — в котором, кстати, раскрывается новое значение выражения «мертвый эфир», — такой уверенности не испытывает.

…Четырнадцать минут четвертого утра здесь, на «Болт Эф-эм». Мы болтаем, друзья, вот откуда, собственно, и взялось название нашей станции. Итак, если кто-то слушает меня в этот жуткий час, главная тема сегодняшнего вечера, переходящего в утро, равно как и вчерашнего дня и утра, да и позавчерашнего тоже… эй, да эту тему весь мир обсуждает в последние тринадцать дней, если, конечно, кто-нибудь считал, — короче говоря, эта тема: «Дорогие наши и любимые. Почему они восстали из мертвых и какого хера им теперь нужно?»

Как интересно произносить в эфире слово «хер» и не беспокоиться при этом, что владелец станции, люди из Федерального агентства по связи, а с ними еще сотни разъяренных горожан придут с зажженными факелами в руках и станут ломиться в дверь и требовать мою голову и прочие части тела. Но — скажу вам по правде — после того, как я провел, не вылезая, целых пять дней в этой чертовой кабинке, меня такой расклад только обрадует. Поэтому для вас, дорогие слушатели, для вашего удовольствия я повторяю: какого хера?! Да, и раз уж мы затронули эту тему, у меня для вас имеется еще несколько старых добрых словечек: «дерьмо», «бляха-муха», «херня», «задница», «членосос», «сучара» и — «сиськи»! Спасибо тебе, Джордж Карлин…[21] если ты еще жив… если вообще кто-нибудь еще жив.

Вы только подумайте — уже столько времени на телефоне не мигает ни одна лампочка. Это уже слишком, мои дорогие преданные слушатели. Господи, народ, ну кто-то же должен был остаться! И часа не прошло, как надо мной пролетел мать-его-так самолет. Я знаю, что эти штуки не могут летать сами по себе. О’кей, о’кей, да, бывают такие, что летят полностью на автопилоте, но понимаете, все равно нужен человек, чтобы поднять эту фигню в воздух, так что я знаю: в живых остался по меньшей мере один пилот, а если есть живой пилот, то, может быть, есть и еще кто-нибудь, кто, как и я, застрял на земле. Народ, сейчас же век мобильной связи! Ну, у кого-то же должен быть этот долбаный мобильник!

…Прошу прощения, народ. На мгновение потерял голову. Послушайте, если вы живете поблизости и можете добраться до телефона, пожалуйста, позвоните на станцию, чтобы я знал, что кто-то меня услышал. Я не вылезаю из этой кабинки уже пять дней, и, когда пролетал тот самолет, я… в общем, я здорово разволновался. Вы бы всласть поржали, если б видели меня тогда. Я подпрыгнул до потолка и побежал к окну. Стоял там, и молотил кулаками в стекло, и орал что есть мочи, как будто меня могли услышать с высоты тридцать тысяч футов. Теперь я знаю, что чувствовали Гиллиган, Скиппер[22] и все другие каждый раз, когда видели самолет, который не…

Господи! Слушайте меня! Здесь, на вашем радио, в преддверии конца света, ночь вопросов и ответов.

…Что меня потрясло больше всего в происшедшем… короче, это было совсем не то, что можно ожидать после всех этих фильмов ужасов. Я хочу сказать… да, конечно, тот парень, что отвечал за грим во всех фильмах Джорджа Ромеро, — как там его звали? Савини, верно? Да, Том Савини. Так вот, вы все должны снять перед ним шляпу, потому как он чертовски точно передал их внешний вид. Я хочу сказать обо всем остальном… Они не хотят нас есть, они не хотят ничего есть. М-да, тогда устроим небольшой опрос, лады? Итак, поднимите руки, кто, увидев их в первый раз, подумал, что вот сейчас они набросятся на меня и отхватят кусок бока? Я лично поднимаю руку. Кто еще? Так я и думал.

Дьявол! Знаете, некоторым образом было бы легче, если бы они действительно хотели сожрать нас, или разорвать на куски, или… что-нибудь еще! По крайней мере тогда у нас было бы… ох, я не знаю… ну, какое-то объяснение, наверное. Что-то осязаемое, чего следует бояться, объяснение их поведению, да… И вы заметили, как быстро эти велеречивые эксперты, эти умники в «ящике» заткнулись и перестали искать рациональное объяснение тому, как мертвецы могут возвращаться к жизни? Вы не обращали… Когда один из них оказывался с вами рядом, вы не смотрели на пальцы? Почти у всех мясо содрано прямо до кости. Люди забывают, что в земле покоится не один только гроб, там еще и бетонная оболочка, в которую он заключен. Поэтому, когда они пробивают себе путь наружу через крышку гроба, дальше им приходится преодолеть порядка четырех дюймов бетона. По крайней мере, вы, добрые мои слушатели, платите за это, когда хороните своих близких.

Задумайтесь об этом, люди! Я не верю во все это дерьмо, которое показывают в «хаммеровских» фильмах: о том, какие сильные живые мертвецы и все такое. Не смогли бы они никак пробиться через такой слой бетона, не в той степени разложения, какую я сам видел у некоторых из них. Как же тогда объяснить огромное количество потревоженных, пустых могил на кладбищах по всему свету? А очень легко — вас просто накалывали. Вы все видели эти бетонные коробки, отставленные в сторонку при проведении похоронной церемонии? Но кто-нибудь когда-нибудь задерживался на кладбище, чтобы проверить, действительно ли покойников опускают в могилу на бетонное основание? Черт! Да залить бетон под гроб почти ничего не стоит! Большинство из нас просто развели как лохов. Люди, думаю, сейчас самое время нам всем объединиться и сделать что-то с этим! Похоронные дома и кладбища брали с нас деньги за эти коробки, но в действительности их никогда не опускают в землю!

Кто-нибудь из вас готов предложить лучшее объяснение тому, каким образом гниющий, заплесневевший, кишащий червями мешок с костями может так быстро выбраться из могилы? Если готовы, тогда — вы знаете номер, позвоните мне, и поговорим об этом. Организуем крестовый поход на все похоронные дома и кладбищенские конторы, и пусть чертям в аду станет тошно…

Но те, кто выбрался из своих могил, — это ведь только часть происходящего, так ведь? Помните тот репортаж о гринписовском судне, которое следовало якобы за раненым китом, но когда они подошли достаточно близко и обнаружили, что кит был мертв и только-только вернулся к жизни, было уже слишком поздно? К этому времени один из матросов уже дотронулся до него. Господи, а сколько детей мы потеряли после того, как они выбежали на улицу, радуясь, что их любимый Флаффи (Спрэт, Фидо или Ровер) вернулся из собачьего рая? Несколько дней назад я раздавил ботинком золотую рыбку, так то, что от нее осталось, зашевелилось и поползло за мной. Я свернул полотенца и подоткнул их под двери на случай, если эти парни, которые травят насекомых, пропустили парочку муравьев или тараканов, когда были здесь последний раз.

Скажите, телевидение еще работало, когда Сара Грант вернулась домой? Постойте-ка… Да, какие-то каналы должны были показывать, иначе бы я не запомнил. Ладно, не важно. Так или иначе, местные жители помнят Сару. Ей было четыре года, и она пропала около пяти лет назад во время фестиваля «Легендарные земли». Там было десять тысяч человек, и никто ничего не заметил. Поиски продолжались — не помню сколько, — но потом их пришлось прекратить. Так вот, примерно две недели назад, в ночь, когда все и началось, то, что осталось от Сары Грант, выбралось из могилы, тайком устроенной на заднем дворе воспитателя детского сада, и пошло домой. Она пыталась объяснить своим родным, что произошло, но у нее уже давно не было голосовых связок… В общем, когда появились полицейские и увидели ее, они просто отправились за ней следом к дому воспитателя, и она показала могилу. Тело воспитателя болталось на суку дерева на том же заднем дворе. Очевидно, он случайно обнаружил, как Сара выбирается из своей гниющей постели, и сообразил, что за этим последует.

К тому времени полиция уже несколько раз сталкивалась с тем, что мертвые встают из могил и начинают ходить, так что явление маленькой Сары не стало для них особо большим сюрпризом. Многие пропавшие дети объявлялись возле домов, где прежде жили. Иногда их родные все еще обитали там, а случалось и так, что они переехали на новое место, и детки не узнавали тех, кто открывал им дверь. Заметьте, это происходило в то время, когда люди еще открывали двери на стук, — в самом начале, когда мы не думали, что такие вещи могут происходить у нас. Нет! Это все было в Китае или в тех странах, что раньше назывались Россия, или в Ирландии, или… где угодно. Но только не здесь. Не здесь, не в старых добрых Соединенных Штатах Америки. Совершенно не по-американски думать таким вот образом! Боже, и ведь находились идиоты, которые собирались перед зданием конгресса и во всеуслышание заявляли, что все это не более чем небылицы, распространяемые из Ирака, Гонконга или Северной Кореи. Можете в это поверить? И, конечно, они говорили о заговоре, направленном против Америки, потому что весь мир вращается вокруг нас. Ну и хер со всей этой болтовней. Государств в том виде, в каком мы их знали, больше не существует, помните это, народ. И это при условии, что само понятие «государство» вообще когда-то было реальностью, а не просто широко разрекламированной иллюзией, созданной мировой закулисой, теми неизвестными, которые на самом деле все это время и стояли у руля. Но это не имеет значения. Все это теперь просто недвижимое имущество, доступное для приобретения по бросовым ценам.

Помните, какими счастливыми было большинство из нас в первые дни? Помните все эти выпуски новостей о людях, которые со слезами на глазах торопились поскорее обнять своих родных и близких, только-только восставших из могил? Помните эти искалеченные тела, которые выбирались из разбитых в лепешку автомобилей, с мест техногенных катастроф или из разбомбленных домов? Всех этих несчастных родных, которые стояли возле мест происшествий в надежде, что их мужья, жены, дети или друзья остались живы? Тут и там происходили воссоединения семей. И вы бы разрыдались при виде такого душещипательного зрелища, если бы не одно «но»: у многих не хватало рук или ног, даже голов, а за некоторыми по земле волочились, словно пародия на шлейф свадебного платья, внутренности. Но убитые горем, а теперь воспрянувшие духом родственники не замечали этого; они видели только то, что их близкие возвращаются к ним. Теперь они были избавлены от долгой темной ночи, от страданий души или от чего там еще. Им не нужно было больше жить с тяжелым грузом на сердце, не нужно было просыпаться с криками посреди ночи, не нужно было встречать утро с осознанием того, что дорогой тебе человек, тот, кого ты любил, о ком заботился и от которого зависел, больше никогда-никогда не будет рядом. Нет, теперь они были от этого избавлены.

Прошло немного времени — и мы поняли, что мертвецов тянет в те места и к тем людям, которых они любили сильнее всего, которые при жизни были для них всем. В этом, по крайней мере, Ромеро был прав.

Сперва я думал, что люди таким образом просто пытались примириться с происходящим, облечь его в привычные, знакомые формы — так, чтобы эти хреновы бродячие упокойники не казались чем-то неестественным. Может, это был… ох, не знаю… ну, типа инстинкт, который направлял мертвецов, вроде как людей, что ходят во сне. Быть может, их тела просто повторяли то, что они столько раз проделывали в течение жизни, что это уже дошло до автоматизма. Я что хочу сказать: вот как часто вам приходилось возвращаться откуда-либо домой и даже не задумываться при этом, как именно вы попадаете из одного места в другое? Тело знает дорогу, и мозг при этом даже не напрягается. Дом — это важно. Люди — это важно. Даже если вы вдруг об этом позабыли, то тело помнит.

Но потом началось «онемение». Я… мм… я помню первые сообщения о том, как люди стали обращаться в больницы. Поначалу все думали, что речь идет о новой разновидности плотоядного вируса, но эта теория быстро сошла на нет, потому что во всех остальных отношениях люди были здоровы. Тем не менее они приходили к врачам с начисто отмершими руками, а у некоторых конечности уже начинали разлагаться. И во всех случаях до единого — вспомните! — отмирать начинала та рука, которой они первой дотронулись до своих воскресших близких. Рука немела, потом делалась холодной как лед, а затем онемение поднималось до плеча. Рука отмирала полностью. Единственное решение, которое могли предложить врачи, — это ампутация. А если человек целовал при встрече своего вернувшегося к жизни родственника… Боже Всемогущий! Онемение охватывало сперва язык, а потом перебиралось на горло. Но чаще всего это случалось с руками, и некоторое время казалось, что ампутация может решить все проблемы.

Затем доктора и медсестры, проводившие операции, начали терять чувствительность в руках и плечах. Чем бы оно ни было, это онемение, но оно оказалось заразным. Тогда были закрыты все клиники и больницы, а у дверей выставили посты из бойцов Национальной гвардии, поскольку врачи отказывались принимать пациентов, которые дотронулись до воскресших мертвецов… Те врачи, конечно, у кого еще оставались руки.

Должен отметить, что нам, то есть людям, есть чем гордиться: мародерство и близко не достигло тех масштабов, каких можно было ожидать. Похоже, нам удалось довольно быстро понять, что деньги и материальные ценности ничего больше не значат в этом чертовом мире. Меня это удивило. Я и не думал, что в нас еще остались положительные качества. Так что нас можно поздравить, а?

Послушайте, мне нужно… в общем, нужно попытаться попасть в ванную. По крайней мере через операторскую я смогу пробраться, но потом окажусь в холле, и там мне придется преодолеть около пяти ярдов открытого пространства. Дело в том, что я торчу безвылазно в этой кабинке уже пять дней, и, пока у меня хватало еды — хвала Господу, что существуют торговые автоматы и бейсбольные биты, — я и не думал никуда выходить: слишком было страшно. Так что я использовал мусорное ведро в качестве туалета, и… в общем, народ, здесь становится тяжело дышать, особенно после того, как два дня назад накрылся кондиционер. Мне нужно опорожнить эту штуковину и смыть с себя грязь. Если вы еще слушаете меня, пожалуйста, не выключайте приемники. Я сейчас запущу проигрыватель и поставлю парочку песен из репертуара «Битлз»: «In My Life» и «Let It Be». Я сегодня несколько косноязычен и много иронизирую — уж простите меня. Если к концу песни я не появлюсь в эфире, скорее всего, я не появлюсь там уже никогда. Поставьте тогда за меня дешевую свечку — и продолжайте слушать радио.

…Невероятно, но я сделал это! Какое-то время было чертовски опасно… или нет, не опасно, если вы меня понимаете… Короче говоря, я снова здесь, с облегчившимся мочевым пузырем, чистыми руками и лицом, так что, народ, мы продолжаем. Есть еще порох в пороховницах!

Должен сказать вам пару слов о секретарше нашего «Болт Эф-эм». Ее зовут Лора Маккой, и это одна из самых замечательных женщин, каких я встречал в своей жизни. Если бы не ее старания, не ее четкое руководство, на этой радиостанции творился бы сущий бедлам. Лора всегда была немножко полновата… Знаете, как-то раз она мило мне улыбнулась и заметила, что не возражает против слова «толстая», но зато я возражаю… В общем, Лора всегда имела лишний вес, но, черт побери, она такая хорошенькая. Пару раз пробовала садиться на диету, чтобы похудеть, но ничего не выходило, и я лично этому рад — не думаю, что Лора была бы даже вполовину такой хорошенькой, если бы сбросила вес.

Муж Лоры, тот еще сукин сын по имени Джерри, оставил ее около года назад после пятнадцати лет брака. Кажется, у него целых три года была связь с сослуживицей намного моложе его, а Лора ничего и не подозревала. Вот какая доверчивая и преданная у нее душа. Она очень страдала после развода — мы все об этом знали, — но в студии всегда оставалась безупречным профессионалом и бывала неизменно приветлива и доброжелательна. Тем не менее, когда у нее выпадало свободное время — не звонили телефоны, не нужно было регистрировать бумаги, не заявлялись группы туристов, ни у кого из диджеев не случалось нервного срыва, — многие из нас стали замечать в ней… признаки депрессии. Если Лора не была занята делами, тяжелые воспоминания как будто пользовались этим, находили себе путь к ее сердцу разбивали его снова и снова. И мы все здесь, на радиостанции, были очень обеспокоены. Как-то вечером, после эфира, я пригласил ее выпить по чашечке кофе. Я все сделал для того, чтобы Лора не вообразила, будто я приглашаю ее на свидание, — нет, просто два друга решили попить кофе и, возможно, съесть что-нибудь сладкое.

Надо сказать, Лора всегда, когда общалась с кем бы то ни было вне работы, вела себя невероятно скромно. И пока мы пили кофе, она смотрела больше на свои сложенные на коленях руки, нежели на меня. Ее голос всегда был таким… тихим и печальным. Даже когда она жила вместе с Джерри, в голосе присутствовали те же грустные нотки. Но вот на работе — совсем другое дело. На работе Лора всегда говорила четко и уверенно. Порой мне даже казалось, что только на работе она и живет по-настоящему.

В тот вечер я ей прямо так и сказал. Было это… примерно через восемь месяцев после ее развода, верно? И тогда, в первый раз за весь вечер, Лора посмотрела мне прямо в глаза и сказала так. «Дэвид, ты абсолютно прав. Я люблю работу на радио. Ни на что другое я в своей жизни не могла так положиться, как на эту профессию и этих людей. Для меня сейчас это очень важно».

Затем дела некоторое время шли намного лучше. Буквально перед тем, как все началось, Лора взяла двухнедельный отпуск. В наступившей после паники суматохе, в условиях военного положения — как вы, наверное, помните, введение военного положения практически ни к чему хорошему не привело, — никто не подумал позвонить Лоре и узнать, все ли с ней в порядке. Она предупредила, что поедет в Мэн навестить сестру, и, полагаю, большинство из нас решило, что она успела добраться до сестры прежде, чем начался этот кошмар.

А два дня назад Лора снова появилась на работе. Через окно дикторской кабины я вижу, что она сидит за своим столом. На ней надето одно из любимых платьев, а на руках — маникюр. Возможно, она успела его сделать еще до Великого Пробуждения, но мне отсюда кажется, что лак свежий, и Лора нанесла его перед тем, как появиться на работе. И еще должен добавить: она приехала в студию на машине. Помню, как я обрадовался, когда увидел едущую по улице машину, — это означало, что здесь есть еще кто-то живой и он решил проверить, как я тут вообще.

Я очень хорошо ее вижу: она сидит на своем обычном месте. Примерно треть головы у нее отсутствует. Догадываюсь, что Лора воспользовалась или дробовиком, или пистолетом, стреляющим пулями со срезанной головкой. Вероятно, эта прекрасная милая женщина, которая была всегда такой скромной с другими людьми, страдала чертовски сильно, намного сильнее, нежели мы могли предположить. Вероятно, она вернулась сюда, потому что радиостанция, работа, место за столом… это единственное, что у нее осталось в жизни. Если бы только я был к ней добрее. Ну почему я тогда так уверенно решил, что наша беседа за чашкой кофе поможет Лоре, — и в итоге оставил ее наедине с ее болью, и та взяла верх. Вот если бы… Господи!.. Если бы я сказал Лоре, что она уже не будет такой хорошенькой, если сбросит вес. Если бы… черт! Одну минуточку.

Так. Прошу прощения. Дожил, мать его, до сорока трех лет, а плачу, будто младенец, которому не дают чертову бутылочку. Я просто теряю рассудок, народ. Просто теряю рассудок! Потому что, когда я смотрю на Лору, сидящую за своим столом, вспоминаю Сару Грант, идущую к дому родителей, понимаю, как много мертвецов смогли вернуться домой, пешком ли, за рулем машины или в чертовом автобусе… Когда я думаю о том, как они нас узнают, как вспоминают нас… Видите ли, Лора обязательно каждую неделю приносила в студию шоколадное печенье собственного изготовления. Никто не готовил такого вкусного печенья, как Лора. То есть буквально никто! Она всегда заворачивала отдельно каждую печенюшку в вощеную бумагу, клала их на поднос, накрывала фольгой, а сверху завязывала красивый праздничный бантик.

На столе перед ней стоит поднос с домашним шоколадным печеньем, оно завернуто в бумагу, поднос накрыт фольгой, а сверху красуется бант. Черт! У нее нет половины мозга — он размазан по обоям в ее квартире, — но она все помнит. Эй, до вас доходит? Мертвые помнят! Помнят всё. И не имеет значения, пролежали они в земле десяток лет или выбрались из ящика в морге до того, как родные пришли их опознать, — они всё помнят! Всё!

Понимаете, что это значит? И вы еще не обмочились от страха? Смотрите: если они могут вылезти из могилы, после того как десять лет были пищей для червей и волейбольной площадкой для личинок, и помнят при этом, где жили и кого любили… тогда получается, что эти воспоминания, эти неосязаемые фрагменты сознания и эфира, о которых нам говорят, являются частью той мифической и мистической штуковины, что называется душой. И это значит, что душа после смерти никуда не девается. Она не возвращается в землю, не растворяется в воздухе и не вселяется в тело ясноглазой девчушки, как показывают в фильмах… Она просто болтается поблизости, точно бродяжка возле автобусной остановки пятничным вечером. А это значит: после смерти ничего нет. Это значит: Бога нет. Это значит: существует только наша жизнь. Ну не хреново ли, а? Только эта никчемная жизнь, и в конце ее нас ожидает старуха с косой. А все эти религиозные учения, которыми нам компостируют мозги, просто чушь собачья. Хе! Марк Твен, выходит, был прав. Помните конец его «Таинственного незнакомца»? Нет цели, нет причины, нет Бога, нет дьявола, нет ни ангелов, ни чертей, нет высшего предназначения; бытие — фикция; молитва — непристойная шутка. Не существует… ничего не существует. Жизнь и любовь — не более чем пустышка, это как украшение, завеса, при помощи которой мы прячем от самих себя печальный факт. Сотворение Вселенной было ошибкой, а мы с вами, дорогие друзья… мы всего лишь досадная случайность. Вот что из всего этого следует, и это… черт, мне от этого хреново. Потому что… ну, я типа надеялся, понимаете? Но я думаю, сейчас надежда такая же жестокая шутка, как и молитва.

Тем не менее, друзья, вы не находите забавным, что посреди этого разложения и смерти все же существует некоторое подобие жизни? Вы видите, как оно повсюду пускает корни. Догадываюсь, что именно по этой причине столь многие из нас выбрали подходящий для своего веса крюк на потолке, или зарядили дробовик и убили сперва родных, а потом пустили себе пулю в рот, или шаг нули вниз с крыши многоэтажки, или направили автомобиль, мчащийся на скорости девяносто миль в час, прямо в стену дома, или… или.

Позади меня есть окно, из которого открывается грандиозный вид на холмы. Посреди пустыря, что раскинулся на задворках студии, растет гигантский старый дуб. Он там, наверное, уже пару тысяч лет. Вчера на пустыре появился мертвый парень. Он подошел к дереву, задрал голову и стоял так, любовался. Мне интерес но: он сделал под этим деревом предложение своей будущей жене или под дубом с ним произошло какое-то иное реально многозначащее — прошу прощения за мой язык — событие? Что бы там ни было, но он вернулся на это самое место. Он сел на землю и привалился спиной к стволу. Насколько я могу различить, он до сих пор там сидит.

Потому что мы обнаружили — разве не так? — что мертвые, как только возвращаются в свои дома, достигают, так сказать, места назначения, а как только перестают двигаться… они пускают корни. А потом начинают разрастаться. Они разрастаются, как какое-нибудь чертово кудзу.[23] Из них вылезает гадость наподобие склизких лиан и начинает покрывать все вокруг. Я сейчас практически не вижу дуба, поскольку он… он весь обвит этими чертовыми лианами. Ну, вообще-то, наверху еще осталось немного места, куда они не добрались, но ветки там совсем обесцветились, вся жизнь из них ушла. Эти лианы, когда они разрастаются, становятся толще и шире… кое-где на них распускаются типа цветы, похожие на светящуюся болотную тину. А сами лианы розового цвета, влажные на вид, и на них есть такие штуки вроде шипов, только эти шипы… извиваются. И когда это существо укоренилось, когда лианы погребли под собой все вокруг, когда пучки «тины» вытянулись так далеко, что еще немного — и оторвутся, после того как все это случается, если присмотреться, то можно увидеть: оно дышит. Вытягивается, а потом сокращается, словно легкие, втягивающие и выпускающие воздух… Между вдохами — если их можно так назвать все это хозяйство мерно пульсирует, как будто каждая его часть присоединена к гигантскому невидимому сердцу… А мертвые, они просто сидят, где сидели, или стоят, или лежат и мало-помалу разлагаются в некую массу… превращаются в бесформенную кучу органики… И это уже что-то принципиально новое… что-то… черт, не знаю даже… Народ, я просто рассказываю то, что сам вижу.

Понимаете, Лора тоже пустила корни. Это дышащее кудзу проросло из ее тела, взобралось по стенам, обвило потолок, скрыло пол… этой гадостью закрыта почти половина окна кабины, и мне видно, что у этих извивающихся шипов имеются рты, потому что они продолжают всасываться в стекло. Сразу после возвращения из ванной я решил подойти к окну и поближе все рассмотреть. Ох, лучше бы я этого не делал… Потому что, знаете, друзья, что я увидел? В этих крохотных ртах на шипах есть зубы… так что, возможно… не знаю… возможно, нам предстоит быть съеденными… или по крайней мере проглоченными… Не знаю, кто или что управляет всем процессом, но у меня такое чувство, что это какой-то огромный организм и он сейчас занимается тем, что собирает все свои части обратно в единое целое, и не остановится, пока не достигнет цели… поскольку, наверное, он раньше был одним целым… и сейчас он таким образом возвращается домой. Может быть, он… оно знает, что таится за гранью жизни… или, может быть, оно и таится за гранью жизни и всегда там таилось и поджидало нас, нечто без имени и формы… И может быть, оно наконец решило, что слишком долго находилось в одиночестве, и тогда запустило неведомый процесс в наших умерших родных, чтобы получить возможность отправиться в путешествие…

Я так устал. В торговых автоматах больше нет пригодных для еды продуктов. Да, я говорил вам, что пять — почти шесть — дней назад вскрыл эти автоматы при помощи бейсбольной биты? Думаю, что пополнить их запас уже некому. Шоколадные батончики, картофельные чипсы и упакованные в термоусадочную пленку сэндвичи с салатом и тунцом — вот что поддерживало мое существование все это время. Я… так устал. «Кудзу» царапается под дверью… Не думаю, что оно действительно сможет вломиться внутрь, иначе уже сделало бы это… но я сижу и думаю: а что дальше? Понимаете? За окном поле и холмы переливаются неземным светом — отсюда кажется, будто лианы танцуют. В самом скором времени они доберутся до верхушки радиобашни… и тогда я уже точно буду разговаривать сам с собой.

Если у кого-то из вас есть какие-нибудь пожелания, сейчас самое время позвонить и заказать любимую песню. Я даже готов, если меня попросят, поставить семнадцатиминутную версию «In-A-Gadda-Da-Vida».[24] Всегда тащился от этого соляка на барабанах. Под эту песню я потерял девственность… именно под полную версию, а не под трехминутный сингл — спасибо диджею, который ее поставил, — он был уверен в моей мужской силе. Хотел бы я сказать, что помню, как ее звали, но… Имя у нее было Дебби, а вот фамилия… тьфу! Не помню я, она для меня канула в Лету. Да… к сегодняшнему дню очень многие вещи для меня канули в Лету… и не для меня одного, для всех нас… Тем не менее я жду ваших заявок… Пожалуйста, прошу вас… ПОЖАЛУЙСТА! Хоть кто-нибудь позвонит мне?! Потому что через несколько минут эти чертовы лианы с шипами полностью закроют окно, и мне останется только смотреть на эти долбаные ротики с зубками, и я… Короче, народ, я сижу и жду здесь, у этого гребаного телефона, так что…

…Три минуты и сорок секунд. Я сейчас поставлю песню «The Long and Winding Road»,[25] которая длится три минуты и сорок секунд. Если к ее концу вы не позвоните мне, я подойду к двери вещательной кабины, прочитаю короткую и бессмысленную молитву, хотя Бог еще ни разу не соизволил откликнуться на мои мольбы, а потом открою дверь и шагну в сплетение пульсирующих, дышащих, ждущих лиан.

Итак, через несколько секунд я включаю песню. Но сначала давайте выполним нашу святую обязанность, прикинемся старыми занудами от радио, которые настолько глупы, что полагают, будто кто-то еще о чем-то беспокоится. И пусть эти пять жалких слов станут моей возможной эпитафией: «А теперь прервемся на позывные».

Перевод Тимофея Матюхина

Чери Прист

РЕЛАКТЭНС

Чери Прист лучше всего известна читателям по роману «Костотряс» («Boneshaker»), который на момент, когда пишутся эти строки, находится в числе главных претендентов на престижные премии «Хьюго» и «Небьюла». В той же серии у писательницы вышло еще три произведения: повесть «Clementine» (опубликована издательством «Сабтеррениэн пресс»), роман «Dreadnought» (выпущен в издательстве «Тор») и представленный в нашей антологии рассказ. Помимо этого, в активе Прист романы «Four and Twenty Blackbirds», «Wings to the Kingdom», «Not Flesh Nor Feather» и «Fathom». В ближайшее время у нее выходят произведения «Bloodshot» и «Hellbent», написанные в жанре «городское фэнтези». Рассказы Прист публиковались в журналах «Subterranean» и «Арех Digestí», и еще один рассказ скоро будет представлен в сборнике «Steampunk Reloaded».

Прист является одним из ведущих авторов, работающих в жанре стимпанк — поджанре фэнтези. Для него характерна эстетика Викторианской эпохи в сочетании с применением достижений индустриального века, таких как зубчатая передача и паровой двигатель, при помощи которых создаются хитроумные приспособления, например гигантские роботы.

Предлагаемый вашему вниманию рассказ, действие которого происходит в мире «Костотряса», представляет собой зарисовку из альтернативной реальности; в ней гражданская война в Соединенных Штатах растянулась почти на два десятилетия и получили широкое распространение различные удивительные машины, работающие на силе пара. Плохо продуманный план изобретателя, предложившего прорыть туннели под Сиэтлом, чтобы добывать золото, привел к выходу на поверхность ядовитого газа, из-за которого большинство населения города превратилось в бродящих мертвецов. Их стали называть гнилушками.

Если сама только мысль о рассказе в жанре зомби-стимпанк заставляет вас сотрясаться от смеха, эта история как раз для вас. Вот что говорит Чери Прист: «Я много читала о Гражданской войне и обратила внимание на то, что иногда в бой посылали ужасно юных ребят. Тринадцатилетние солдаты вообще никого не удивляли, и, говорят, воевали даже одиннадцатилетние. Захотелось рассказать историю об одном из таких преждевременно повзрослевших юношей, который пытается убежать от ужасов войны на запад и начать там совсем новую жизнь. Я подумала, что он вполне способен стать главным героем рассказа о зомби; он не потеряется и не опустит беспомощно руки, как часто случается с людьми перед лицом надвигающегося ужаса. Его инстинкты и приобретенный на войне опыт дадут ему преимущество перед остальными».

Крохотный дирижабль Уолтера Макмаллина медленно двигался в вечернем небе к востоку от Онейды. По расчетам Уолтера, он находился где-то над северной оконечностью Техаса, недалеко от Мексики, к западу от территории республики. В любую минуту он мог оказаться над Путем Гуднайта — Ловинга.[26]

Он с нетерпением предвкушал, когда же увидит Путь, длиннейший на континенте скотоводческий тракт, — так он, по крайней мере, слышал. И это обещает смену ландшафта. Все дальше и дальше на запад; позади остались болота на берегу Миссисипи, и вид местности, в последнее время проплывавшей под дирижаблем, уже порядком осточертел Уолтеру. Оклахома, Техас, Северная Мексика — с высоты они выглядели практически одинаково; как сплющенная пригоревшая корка пирога. Тот же цвет, тот же рисунок. Те же бесконечные, опаленные солнцем участки, потрескавшаяся от жары земля, на которой пересохшие русла рек казались глубокими ранами.

В таких условиях вид коровьих стад, которые, непрерывно мыча и толкаясь, топают в Юту на бойню, стал бы неплохим отдохновением для глаз.

Уолтер немного сдвинул впившиеся в кожу очки, буквально на полдюйма, и вздохнул с облегчением. Посмотрел на показания приборов и тыльной стороной ладони, затянутой в перчатку, вытер стекла — на них вечно скапливалась грязь.

Уровень водорода низкий, — пробормотал он себе под нос.

Кроме него, на борту дирижабля никого не было. Рассчитанный лишь на одного человека летательный аппарат мог бы вместить еще разве что собаку, но от собак на Уолтера нападал чих. Поэтому он находился в дирижабле без компании, как и большинство его коллег из «Экспресс-лайн», доставлявших почту с востока на запад и обратно в этих ненадежных, подпрыгивающих при каждом порыве ветра воздушных сигарах.

На данном участке маршрута он управлял одноместным агрегатом, носившим имя «Маджестик», — вероятно, давший его обладал чувством юмора.[27] Крошечное небесное судно не сложнее и величественнее велосипеда, привязанного к аэростату, но Уолтеру было на это наплевать. Следующая остановка у него в Релактэнсе, и там он возьмет что-нибудь посолиднее, как следует заполненное газом, чтобы преодолеть очередной отрезок пути.

Фактически Релактэнс представлял собой ряд ангаров и резервуаров с газом — такие же ожидают Уолтера на всем оставшемся пути. Но, сказать по правде, Релактэнс уже вполне заслуживал названия городка. Бывало, что промежуточные станции для дирижаблей по тем или иным причинам «пускали корни».

Релактэнс относился к их числу.

Уолтер был этому рад. Он находился в пути с самого рассвета, и мысль о возможном отдыхе в подвале конторы «Экспресс-лайн» грела душу. Там летуны могли порой урвать несколько часов сна. Здорово будет растянуться на настоящей кровати, впрочем его устроит и обычная походная койка, и, даже если предложат гамак, он не станет жаловаться. Уолтер был не из тех, кто жалуется на жизнь.

Поглядывая одним глазом вниз, на раскинувшуюся во все стороны белесую землю, он полез под приборную панель и достал кисет с табаком и лист папиросной бумаги. Скрутил себе сигаретку, передвинул несколько рычагов, потом откинулся назад и закурил, хотя прекрасно знал, что делать этого нельзя.

Когда Уолтер выпрямил ногу, сустав громко хрустнул. Еще громче нога клацнула, когда он водрузил ее на панель. Нога была искусственной и крепилась к культе чуть пониже колена.

Механическую конечность — устройство более сложное, чем обычная деревянная нога, и выглядящее несколько более естественно, нежели пустая штанина, — оплатила после его увольнения армия конфедератов. Штуковина была тяжелая, неудобная и на вид страшная, но все же это лучше, чем ничего. Пусть даже порой ее ремни так натягивались, что Уолтер опасался, как бы колено не сорвалось и не отлетело, словно крышка с банки; иногда она оставляла синяки возле застежек, которыми крепилась к плоти.

В работе на почтовых дирижаблях имелось серьезное преимущество: здесь не требовалось много ходить.

Все хорошо знают, насколько это опасное предприятие — полет над болотами, над ничейными просторами Техаса. Там нет ни людей, ни воды, и, если с дирижаблем случится поломка или, не дай бог, в него угодит молния, помощи ждать неоткуда. Если молния даже слегка зацепит наполненное водородом воздушное судно, пилот моментально отправится к праотцам. То же может сделать и пуля, если какому-нибудь разбойнику вздумается проверить, что перевозят в почтовом дирижабле.

Вот почему на эту работу берут только парней вроде Уолтера — сирот, мальчишек, у которых нет родственников, чтобы оплакивали их, жен, могущих стать вдовами, детей, которые могут остаться без отца. До тех пор, пока в «Экспресс-лайн» заинтересованы в услугах Уолтера, он не останется без заработка. Но кому еще он нужен? Подросток без семьи и к тому же ветеран войны. Почтовой службе нужны были такие мальчишки, которые отлично понимали, как печально могли бы сложиться их судьбы, и у которых впереди маячили кое-какие перспективы. Способные трезво рассуждать, оказавшись в стрессовой ситуации, или, в самом крайнем случае, достойно, без истерик встретить смерть.

Мальчишки вроде Уолтера Макмаллина не раз смотрели смерти в лицо, и каждый раз им было страшно, очень страшно. Но после пяти лет атак под барабанный бой, стрельбы, марш-бросков по пояс в грязи, с окровавленным лицом, когда он сжимал в кулаке прядь волос Стэнли или, может быть, клочок его формы — как будто он мог спасти старшего брата… или самого себя… или кого угодно… После таких испытаний Уолтер научился не впадать в истерику по любому поводу.

Зная теперь эти подробности, вы можете не сомневаться, что работа в почтовой компании казалась Уолтеру просто легкой прогулкой — намного лучше, чем служба в армии, в этом он был уверен на все сто. Так он лениво размышлял, откинувшись на спинку кресла в тесной кабине дирижабля и наслаждаясь сигаретным дымом.

В него не стреляли по нескольку раз на дню, почти никогда на него не орали, а одежда обычно была сухой и чистой. Все, что требовалось от Уолтера, — целый день бодрствовать и смотреть в оба. Следить, чтобы дирижабль не опускался ниже определенной высоты. Чтобы в воздушное судно не попала молния и его не унес торнадо.

Совсем не плохая работа.

Его внимание привлек какой-то крупный предмет внизу. Зажав сигарету в зубах, Уолтер выпрямился; дирижабль дернулся вбок, Уолтер разочарованно крякнул и покрепче ухватился за рычаги управления.

Хотелось еще раз взглянуть, что это такое. Пусть даже смотреть было особенно не на что.

На земле, задрав ноги к небу, лежала корова. Даже с высоты своего полета Уолтер мог определить, что животное умерло и уже начало разлагаться. Кожа болталась на костях, словно белье на веревке.

Конечно, на тракте подобное встречалось сплошь и рядом.

Однако после беглого осмотра раскинувшейся внизу равнины Уолтер обнаружил, что однообразие пейзажа нарушают еще три трупа.

Он многозначительно хмыкнул: несколько туш валялось в северном направлении, да и в южном тоже. А если поднимешься выше, увидишь, наверное, как дохлые коровы, словно пунктирная линия, обозначают Путь Гуднайта — Ловинга, образуя жутковатую стрелу, протянувшуюся прямиком до Солт-Лейк-Сити. Картина была странная и мрачная и наводила на мысли о каком-то происшествии.

Он не думал о полях сражений в Восточной Виргинии.

Не думал о Стэнли, лежащем в канаве возле разломанной ограды.

Уолтер быстро прокрутил в мозгу возможные причины случившегося. Болезнь? Нападение индейцев? Мексиканцев? Впрочем, для выводов расстояние было слишком велико — и слава богу! Он не хотел больше ощущать этот запах. Очень уж хорошо ему была знакома эта вонь: тошнотворная сладость гниения, запах метана, который выделяют разлагающиеся внутренности.

Еще раз сверившись с показаниями приборов, Уолтер утвердился в правоте своей оценки: рано или поздно, но скорее рано, необходимо будет сменить «Маджестик» на другой дирижабль.

Интересно, на какое судно он пересядет? Может быть, на двухместное? Такое, где хватает простора вытянуть ноги? Уолтеру нравилось сидеть, положив ногу на кресло второго пилота, которое почти всегда оставалось пустым. Да, это было бы здорово.

Так или иначе, вскорости все прояснится.

Впереди, за ветровым стеклом, которое почти не защищало от ветра и к тому же постоянно покрывалось грязью, садилось солнце — размытый оранжево-розовый шар над далеким горизонтом.

Через полчаса небо стало цвета черничного джема, и лишь сиреневая дымка на западе отмечала место, куда закатилось дневное светило.

«Маджестик» теперь летел ниже, поскольку Уолтер решил ради экономии топлива использовать в качестве движущей силы ветер, постоянно дующий на равнинах. Лететь таким образом было одно удовольствие, и Уолтер ожидал, что с минуты на минуту впереди покажутся огни Релактэнса.

Осталось чуть-чуть.

Они вот-вот появятся.

Да где же они?

Уолтер сверился с компасом, кинул взгляд на показания приборов. Все подтверждало, что он движется верным курсом и до Релактэнса осталась миля или даже меньше. Но где же огни городка? На таком расстоянии он всегда уже видел горящие в окнах газовые лампы и уличные фонари и улыбался в предвкушении встречи с людьми, выпивки и долгожданного отдыха.

Ну-ка, ну-ка… Вон там. Возможно? Да.

Крошечные огоньки посверкивали внизу на черном покрывале ночи.

Только было их не так много, как обычно. Всего несколько — там и тут. Раскиданы они были в случайном порядке и выглядели какими-то потерянными, чуть живыми, словно чудом сохранились после бури и могут вот-вот погаснуть. Так думал Уолтер, глядя вниз, на приближающийся городок. Локтем он стер грязь со стекла в надежде, что видимость улучшится. Но нет — новых источников света не появилось, а имеющиеся не стали ярче.

Уолтер передвинул сумку на грудь — теперь он мог ощущать приятную тяжесть кольта, раньше принадлежавшего брату.

Он держал курс на Релактэнс. В дирижабле заканчивался водород, и он так или иначе опускался. Выбор был небогатый: приземлиться в относительно цивилизованном месте, где, как ни крути, ничего страшного произойти не могло, или упасть, подобно потерянному птицей перу в пустыне и оказаться наедине с койотами, кактусами и кугуарами. Если нужно переждать до восхода солнца, лучше это сделать в «почти городке», путь до которого был Уолтеру хорошо знаком.

Да, огней горело совсем мало.

Но пожаров или вспышек выстрелов не видно, а значит, едва ли городок захвачен неприятелем. Уолтер не видел ничего и никого; никто не шел и не бежал по пыльным мостовым и дощатым тротуарам. Когда «Маджестик» опустился ниже, давая возможность лучше все рассмотреть, не обнаружил Уолтер и мертвых тел.

В городке не было вообще никого.

Он облизал нижнюю губу, потом, прикусив ее, достал кольт и уверенными решительными движениями зарядил. Шесть патронов. Еще по шесть он засунул в карманы жилета.

Возможно, он слишком серьезно воспринимает происходящее. Возможно, станция в Релактэнсе просто внезапно разорилась или же над городком пронеслась песчаная буря или торнадо. Да можно придумать тысячу естественных причин, по которым городишко вдруг погрузился во тьму. Возможно, в эту самую минуту, когда Уолтер гадает, что случилось, обитатели Релактэнса выкапываются из-под наносов песка. Может быть, в городке случилась эпидемия — холера или тиф. Уолтеру приходилось видеть, как болезни выкашивают целые города и армии.

Но подобные версии его не устраивали.

Ему не нравилось, что он не может подобрать подходящего объяснения, а ни одно из возможных не обещает ничего хорошего.

«Маджестик» продолжал снижаться, и по-прежнему внизу никого.

В этом-то и было дело. Внизу никого — ни живых, ни мертвых.

Уолтер поднял с пола трость и прикинул на руке ее вес. Трость была хорошая, достаточно прочная, чтобы свалить с ног крупного мужчину или дикую кошку. Уолтер положил ее на колени.

«Маджестик» снижался с приличной скоростью, но Уолтер держал ситуацию под контролем. Прежде ему уже доводилось садиться в темноте; задачка была не из легких, но не пугала. Конечно, приходилось быть осторожным. Только идиоту взбредет в голову наплевательски отнестись к посадке воздушного судна весом в полтонны на станцию, где хранится запас газа на целый флот. Хватило было бы сущей мелочи, случайной вспышки, искры от соприкосновения металла с металлом, одной-единственной сигареты, выпавшей изо рта, чтобы весь этот городок превратился в груду дымящихся развалин. Всем жителям было это известно, и все же они оставались здесь. Точно так же все знали, насколько опасно работать воздушным почтальоном, и тем не менее десятки мальчишек каждый день поднимались в небо, словно отправлялись на войну.

Уолтер глубоко вдохнул, потом, стиснув зубы, раскрыл тормозной парашют, щелкнул выключателем — на днище дирижабля зажглась лампа — и закружил воздушное судно, словно девушку в танце. Очень аккуратно Уолтер опустил «Маджестик» на деревянную платформу, в середине которой была нарисована красной краской большая буква «X», обозначающая место приземления. Дирижабль вздрогнул и замер в середине круга света, отбрасываемого лампой.

Одной рукой Уолтер взялся за рычаг управления якорем, другую протянул к дверной ручке и на секунду замер, слушая, как разматывается якорная цепь.

Снаружи, как и ожидалось, царила тьма. И хотя лампа на днище судна была практически единственным источником света, Уолтер пробрался к ней и накрыл защитным колпаком. Затем ухватился за ближайшую якорную цепь и потащил ее к заправочной платформе. В обычное время он бы сначала убедился, что «припарковал» дирижабль точно на выделенной для него площадке, закрепил бы его, а потом пошел отмечаться у дежурного.

Но его никто не встречал. Никто не мчался навстречу с кипой бумаг, которые нужно подписать и скрепить печатью.

Примерно в квартале от станции горел огонек, несколько дальше Уолтер заприметил еще один. Тусклого света от этих двух источников плюс от восходящего полумесяца хватало, чтобы разглядеть неподалеку еще одно воздушное судно. Оно было подсоединено к патрубкам генераторов водорода, однако оболочка свободно провисала, и Уолтер заключил, что она не заполнена газом и подняться в воздух дирижабль не сможет.

Если не считать негромкого жужжания готовых к работе насосов, вокруг стояла абсолютная тишина. Не шумели вечерние гуляки, спешащие пропустить рюмочку-другую в забегаловке Плохого Альберта или в бар «Мама Рико». Не было видно ни рабочих-заправщиков, ни дежурных по станции, ни диспетчеров.

И ни одной лошади. Не слышно скрипа седел и звона стремян, конского храпа и топота копыт.

В кабине «Маджестика» на стенке позади кресла пилота висел масляный фонарь. Уолтер пробормотал что-то, повертел в руках палку и вытащил лампу, но зажигать не спешил.

Наконец он достал спичку и собирался уже чиркнуть ею об оболочку дирижабля, но замер с поднятой рукой. Мир вокруг будто затаил дыхание, и Уолтер понял, что надо выждать. Возникло чувство, будто он на поле битвы за минуту до начала сражения.

Это его и остановило. Не мысль о хранящемся на станции водороде, а странное ощущение, будто откуда-то, может с другого конца городка, сюда пробираются враги и в любую секунду могут начать стрелять. Так он и застыл с поднятой рукой, держа незажженную спичку; палка была прислонена к борту дирижабля, тяжелая сумка давила шею.

Стоя один-одинешенек под лениво взбирающейся на небосклон луной, в центре передвижной заправочной станции, которая в итоге превратилась в поселение под названием Релактэнс, Уолтер отбросил спичку и поставил фонарь на землю возле дирижабля.

Он и так видел. Пусть немного, но в сложившихся обстоятельствах это предпочтительнее — его самого тоже никто не заметит.

Болела нога. Впрочем, она всегда болела. Эта штуковина из стали и кожи, слишком тяжелая и не такая подвижная, как уверяли его военные врачи, оттягивала ногу с такой силой, будто за нее цеплялся тонущий человек. На мгновение пальцы пронзила фантомная боль — пальцы, которых давно уже не было. Их оторвало взрывом в Виргинии.

Уолтер стоял неподвижно, пока боль не утихла. Он уныло подумал, пройдет ли она когда-нибудь совсем… Скорее всего, нет.

— Ну хорошо, — прошептал он, и изо рта вырвался пар. Когда же успело так похолодать? Какой все-таки удивительный климат в пустыне: то немилосердно жарит, а то морозит. — Перенесем почту.

Черт возьми, он справится!

Уолтер открыл крохотный грузовой отсек «Маджестика» и достал три мешка с почтой. Каждый был размером с его здоровую ногу, а весил столько же, сколько нога искусственная. Покончив с выгрузкой, он нерешительно взглянул на другой дирижабль — тот, что был подключен к генераторам водорода, но не заполнен газом.

Уолтер прикинул возможные варианты.

Других воздушных судов поблизости не наблюдалось, так что ему оставалось либо воспользоваться незнакомым пузырем из металла и парусины, либо торчать здесь и ждать неизвестно чего.

Он закинул один мешок на плечо и, удерживая равновесие с помощью трости, прошел, стараясь не шуметь, через посадочную площадку. Однако металлическая нога при каждом шаге громко лязгала, даже несмотря на совершенно новую кожаную подошву башмака.

Уолтер прислонил мешок к борту дирижабля и остановился. Ему требовалось перевести дыхание — не столько из-за приложенных усилий, сколько из-за элементарного страха. Потом он отодвинул почту чуть в сторону и шепотом прочитал написанное по трафарету название судна: «Милая Мари».

Еще два мешка. Он перетаскивал их со всей осторожностью, на какую был способен, и последующий казался тяжелее предыдущего. Под конец культя болела немилосердно. Но он сделал это! Уолтер открыл заднюю дверцу в корпусе «Милой Мари» и поместил почту в грузовой отсек. Он ворчал, кряхтел, и каждый звук казался чрезвычайно громким в окружающей мертвой тишине, а каждое его неуклюжее движение вызвало бы у старины Стэнли приступ ярости. Конечно, если бы тот находился здесь.

Слишком он шумит. Лучше затаиться.

Уолтер приналег на дверцу грузового отсека, и та со щелчком закрылась.

— Это не война, — выдохнул Уолтер. — Здесь ее быть не может.

«Как и я, ты всегда несешь это в себе. Что-то. Что?»

В отдалении раздался резкий звук и тут же смолк.

Уолтер привалился к дверце и вслушался, не повторится ли.

К «Милой Мари» был подсоединен шланг, вот только никто не позаботился включить генераторы. После того как Уолтер загрузил мешки с почтой, судно так осело, что едва не опрокинулось набок.

Уолтер Макмаллин не знал в точности, как действует генератор, но достаточно часто видел, как работают заправщики, и мог повторить процесс.

Генераторы, в количестве двух штук, представляли собой баки из прочного дерева, обитые медью; каждый был водружен на крышу стандартного армейского фургона. В верхней части генератора имелись откидные металлические крышки, через которые в залитую внутрь серную кислоту бросали металлическую стружку. Снизу же находились выпускные трубки, к которым крепились длинные резиновые шланги, а к ним в свою очередь была подсоединена «Милая Мари».

Имелась здесь также сложная система фильтров, через которые должен был пройти водород по пути в резервуар дирижабля, так что процесс закачивания газа длился довольно долго. Даже такому маленькому судну, как почтовый дирижабль, для подъема в воздух требовалось заправляться пару часов.

Уолтеру отнюдь не улыбалось провести в Релактэнсе два часа в полном одиночестве. Еще меньше его привлекала идея проторчать в городишке до утра, поэтому он решил ускорить процесс — разыскал ящик, заполненный большими стеклянными бутылями с кислотой, и, приложив немало усилий, перелил их содержимое в баки генераторов через медные воронки. Вслед за этим Уолтер нашел металлические стружки — он зачерпывал их большой жестяной банкой и высыпая в баки.

Затем он повернул вентили, открывающие фильтры, и потянул за рычаг включения генераторов. Те загудели, забулькали, фургоны затряслись, и начался процесс перемешивания кислоты и стружек, сопровождающийся выделением чистого водорода.

Шум от работающих механизмов вышел оглушительный.

Резиновый шланг, на котором было оттиснуто «Компания Гудьяр: изделия из резины и кожи. Филадельфия», слегка дернулся. Газ начал поступать: оболочка «Милой Мари» тихонько и жалобно скрипнула и судно чуть-чуть приподнялось.

Но водорода требовалось еще много. Очень много.

И опять раздался этот непонятный звук.

То ли стон, то ли мычание. Внезапно родился в ночи и так же внезапно сгинул.

Используя механическую ногу в качестве опоры, Уолтер быстро развернулся на месте. Он крутился, словно стрелка компаса, держа наготове палку, чтобы встретить неведомую опасность.

И снова звук. И еще раз. И еще. Завывание и сопение.

К этому моменту Уолтер уже инстинктивно чувствовал, что угроза надвигается сразу с нескольких сторон. И этот звук — нечто среднее между храпом и кашлем больного чахоткой. Он доносился из темноты отовсюду — и ниоткуда.

Уолтер медленно отступал к «Милой Мари».

Внезапно он подскочил, напуганный новым звуком, впрочем, весьма привычным. Кто-то приближался, медленно и тяжело ступая, откуда-то из темных переулков, окружающих пересадочную станцию. Неизвестный находился уже неподалеку от лестницы на заправочную площадку. И он был не один. Кто-то подходил к краю платформы с привязанным «Маджестиком».

Был еще и третий. Уолтер ясно слышал, как тот передвигается в густой тени.

Все происходящее категорически не нравилось Уолтеру Макмаллину. Он по-прежнему никого и ничего не видел, хотя слышал предостаточно. Кем бы ни были таинственные субъекты, бродящие в темноте, они не старались вести себя бесшумно. Они не таились, а это что-нибудь да значило.

Зачем скрываться, если знаешь, что жертва от тебя никуда не уйдет?

Уолтер сунул руку за пояс, вытащил кольт и крепко сжал обеими руками. Спиной он все так же прислонялся к медленно наполняющейся водородом «Милой Мари». Хотел было окликнуть неизвестных — так, на всякий случай, — но потом вспомнил мертвых коров и практически полное отсутствие огней в Релактэнсе, а звуки приближающихся шагов, сопровождаемые тяжелым, прерывистым дыханием, убеждали, что он отнюдь не преувеличивает опасность. Такое поведение диктовалось элементарным здравым смыслом: вести себя как можно тише, иметь прикрытие за спиной и держать оружие наготове. Именно так всегда и поступают перед схваткой. Если, конечно, есть возможность.

Уолтер взвел курок и принялся ждать.

Над лестницей возникла голова. Ее мотало из стороны в сторону, точно человек был пьян.

Уолтеру бы вздохнуть с облегчением, ведь он знал вылезающего на площадку. Это был Гиббс Хигли, дневной диспетчер станции. Но облегчения Уолтер не испытал. Абсолютно. Потому что… это был не Гиббс, уже не Гиббс. Он понял это с одного взгляда, пусть даже ближайший газовый фонарь горел в нескольких кварталах от станции.

С Гиббсом Хигли что-то было не в порядке. Совсем не в порядке.

Он приближался к Уолтеру шаркающей походкой и по-собачьи нюхал воздух, словно кого-то искал. У диспетчера отсутствовало одно ухо, кожа имела бледно-желтый цвет. Один глаз вывалился и висел на щеке влажным студенистым комком.

— Хигли? — хрипло проговорил Уолтер.

Хигли ничего не ответил, а только замычал и быстрее зашаркал к юноше. Стоны постепенно перерастали в крик, больше напоминающий вопли плакальщиц у гроба.

И к ужасу Уолтера, на вопли ответили. Крики громким эхом пронеслись по открытому пространству; они раздавались будто со всех сторон сразу. Звуки шагов, прежде отдаленные, теперь стали намного ближе.

Возможно, стоило как следует подумать; возможно, надо было предпринять еще одну попытку, попробовать привести Хигли в чувство, пробудить в нем уснувший разум; наверняка Уолтер мог бы сделать что-то, кроме как поднять кольт и послать пулю в уцелевший глаз диспетчера.

Однако Уолтер поступил именно так.

На фоне мертвой тишины пустыни звуки шагов, хриплое дыхание и монотонное жужжание генераторов казались довольно громкими, но выстрел из кольта совершенно выпадал из общей картины: дым, огонь, ударившая по рукам отдача и медленно исчезающий в воздухе запах горелого пороха.

Гиббс Хигли неловко, точно тряпичная кукла, раскинул руки и свалился с площадки.

Уолтер рванулся к лестнице и пихнул ее ногой — теперь он находился на недоступном с земли «островке» на высоте пяти или шести футов. Пятясь, он вернулся к «Милой Мари» и занял прежнюю оборонительную позицию — единственное, что ему оставалось.

— Проще простого, — пробормотал он под нос, мечтая убедить самого себя, что это так.

«Один готов, но сколько их еще? Ты, конечно, хороший стрелок, но стоишь совсем рядом с газом. Фактически газ окружает тебя со всех сторон».

— Надо подумать, — прошептал Уолтер.

Нужно бежать. Но без «Милой Мари» он далеко не убежит.

За край площадки ухватились руки. Серые руки, на которых недоставало пальцев.

Уолтер медленно осмотрел всю площадку: не появится ли что еще? Он прекрасно понимал: пуль на всех неведомых противников не хватит. Также он понимал, что умрет, если эти руки до него дотянутся. Ужасная зараза — вот с чем он столкнулся. Ничего подобного ему прежде видеть не доводилось, но чертов Гиббс Хигли был определенно болен.

— Нужно не пускать их на посадочную площадку, — пробормотал Уолтер сквозь стиснутые зубы.

«Нет. Пускай ее захватывают, это вовсе не означает, что ты позволишь им удержать ее».

Он снова огляделся по сторонам и увидел еще больше серых рук. Все они передвигались в направлении посадочной площадки. Уолтер пожалел, что у него нет света, но потом вспомнил: свет есть, надо только зажечь. Он метнулся к «Маджестику», и вот в руке у него снова фонарь. «Была не была», — подумал он и чиркнул спичкой. Какая теперь разница? Они уже и так знают, где он, — об этом говорили вопли, все более громкие. Над площадкой показались лица; пораженные неведомой болезнью люди хватались руками за край и неловко карабкались на платформу; кто-то брел шатаясь, кто-то полз, отталкиваясь локтями и коленями. Скоро они обнаружат жертву.

«Смотри».

— Куда? — обратился Уолтер вслух к своим воспоминаниям.

Сейчас главное — избежать паники, лишающей рассудка. Паника может привести только к одному — к гибели. Именно так погиб Стэнли. У дальнего конца наполовину разрушенной ограды, на рубеже обороны, который не смогла бы удержать и тысяча Стэнли.

Ага. Вон там лестница — над резервуарами с водородом и за ними, в дальнему углу навеса, укрывающего резервуары.

Уолтер посмотрел на «Милую Мари», а потом перевел взгляд на платформу и увидел, что на деревянный настил, подтягиваясь на локтях, выбирается женщина. Скоро она уже будет здесь, совсем рядом. Женщина вперила взор в Уолтера, раскрыла рот и закричала. Что-то темное, кровь или желчь, выплеснулось изо рта на платформу.

У Уолтера не было желания выяснять, что это такое. Он поднял кольт, тщательно прицелился и выстрелил. Женщину отбросило назад.

Лестница позади резервуаров с водородом должна вести на крышу навеса. Но вот выдержит ли его тонкая жесть?

Впрочем, выбирать не приходилось.

Уворачиваясь от настырных рук и волоча за собой непослушную искусственную ногу, Уолтер добежал до навеса, нырнул под него и кинулся к лестнице. Чтобы взобраться по ней, пришлось бы бросить трость, но этого Уолтер не сделал бы ни при каких обстоятельствах, поэтому он зажал палку в зубах, и уже через несколько секунд скулы свело от чрезмерного напряжения. Приходилось с этим мириться — оставить трость было нельзя. Как и фонарь. Чтобы он не сковывал движения, Уолтер повесил его на руку, продев руку в петлю: было очень неудобно и горячо. При каждом движении фонарь болтался туда-сюда и уже опалил Уолтеру грудь и рукава рубашки.

Так он и поднимался: здоровую ногу ставил на ступеньку, рыча от напряжения, искусственную — рыча от боли. Из-за зажатой во рту палки рычание звучало приглушенно. Добравшись до конца лестницы, Уолтер мотнул головой, чтобы палка влетела точно в отверстие, ведущее на крышу из рифленого железа. Тут он оступился, едва не сверзился вниз, да еще металлическая нога с режущим скрипом проскользила по ступенькам.

Надо быть аккуратнее.

Заняв наблюдательный пост на крыше, Уолтер дрожащей рукой поднял над головой фонарь и охватил взглядом всю картину происходящего. Он все понял — и в то же время не понял ничего. Он стоял и смотрел, как обитатели Релактэнса — в основном мужчины, но было и сколько-то женщин, — шатаясь и оглашая воздух воплями, выбираются на открытое пространство из темных улочек и подвалов, из дальних углов и коридоров жилых домов, из лавок с разбитыми окнами, конюшен, салунов и единственного в городишке публичного дома. Их было не больше сотни, оборванных и изуродованных. Медленно и неуклюже, но уверенно они шагали по немощеным улицам, разбитым множеством конских копыт и колесами повозок. Давясь и отплевываясь темной кровью, они стекались к Уолтеру, который с фонарем в руке возвышался над городком.

Сунув руку поочередно в карманы жилета, Уолтер прощупал и дно сумки, которая до сих пор болталась на груди. Патроны. Но их явно маловато, даже будь он первым стрелком в штате Техас. Правда, он был весьма неплохим стрелком из Нью-Йорка. Сирота-ирландец, очутившийся в нескольких тысячах миль от дома. И нет у него ни брата, ни сестры, которые станут проливать слезы, если толпа этих скалящихся, роняющих слюну, щелкающих челюстями мертвецов схватит его и разорвет на куски.

Нет, патроны не помогут.

Тем не менее Уолтера грела мысль, что он вооружен.

Свет фонаря освещал лица мертвецов, и Уолтер мог видеть их глаза. В них была пустота. И еще что-то нечеловеческое. Там, где полагалось находиться душе, таился ужас. Большинство из тех, в кого Уолтеру доводилось стрелять, были похожи на него самого — преимущественно молодые ребята, которые появились на свет относительно недавно и даже не знали толком, из-за чего ведется эта бессмысленная бойня. Это были обычные люди, на лице которых отражался страх.

Здесь же — ничего похожего. В толпящихся внизу тварях он не мог разглядеть ни капли человеческого.

Уолтер был готов дать им отпор. Но не раньше, чем того потребует обстановка.

Под ногами продолжала наполняться водородом «Милая Мари». Еще ниже изуродованные обитатели Релактэнса упорно забирались на площадку. Они уже кишели там, словно блохи на барбосе, и пронзительно верещали, пялясь на Уолтера. Он же предусмотрительно оттолкнул лестницу ногой, она с грохотом ударилась о генераторы да там и осталась. Теперь вряд ли кто-то сможет ею воспользоваться.

Уолтер сидел на краю крыши и светил фонарем вниз. Но это не могло обмануть мертвецов, заставить их уйти. Они уже учуяли живую плоть, они хотели Уолтера, и они останутся здесь, пока не получат добычу. Или пока добыча не ускользнет от них.

А он ускользнет отсюда. Уже скоро.

Уолтер порылся в сумке, достал табак с бумагой, свернул сигарету, закурил и снова сел. Наслаждаясь куревом, он поглядывал вниз: там медленно увеличивалась в размерах «Милая Мари», принимая очертания черепа. На посадочной площадке возле дирижабля, совершенно его не замечая, собирались мертвые обитатели Релактэнса.

В конце концов оболочка дирижабля достаточно наполнилась газом, чтобы Уолтер решился.

Теперь можно. До Санта-Фе не хватит, но все же это кое-что.

Он встал на ноги: одна — из плоти и крови, вторая — вращающаяся на штифте и при каждом движении причиняющая боль.

Фонарь выскользнул из руки, но не погас, хотя и светил едва-едва.

Внизу, возле раздувшегося дирижабля, толпились мертвецы.

Но огонь может поглотить здесь все. С особой радостью он примется за водород — так человек, не евший несколько дней, набрасывается на пищу. Стоит ему добраться до газа, и весь мир взлетит на воздух к чертовой матери. Это будет как дыхание Господа.

Что ж, значит, надо поторопиться.

Уолтер как можно дальше вытянул руку с фонарем, потом прикинул траекторию и швырнул его. Ярким метеором фонарь пронесся на фоне усыпанного звездами неба и приземлился в дальнем углу посадочной площадки, осветив все вокруг ослепительной вспышкой. Уолтеру пришлось прикрыть глаза, лицо опалило сильным жаром — он такого даже и не предполагал.

Толпящиеся внизу твари заверещали и забегали, охваченные пламенем. Воздух моментально наполнился вонью горелого мяса и волос. Некоторые оказались в опасной близости от «Милой Мари».

Всего несколько из них.

Этот вопрос должен был решить кольт.

Уолтер скрестил пальцы и взмолился, чтобы ни одна пуля не отклонилась в сторону, не зацепила емкости с водородом или надувшийся пузырь воздушного судна. Неизвестно, услышал ли кто-то его молитвы, но все прошло как надо.

Вскоре путь к «Милой Мари» был свободен — насколько это возможно.

Была только одна сложность: Уолтеру предстояло совершить прыжок с высоты десять футов.

Он кинул вниз палку, посмотрел, как она откатилась к дирижаблю, потом встал на колени и осторожно перекинул тело через край навеса, удерживаясь кончиками пальцев. Здоровую ногу он согнул в колене — пусть уж лучше сломается металлический штифт, чем лодыжка.

И, не давая себе времени на раздумья, отпустил руки.

Боль в момент приземления была такая, что, казалось, в мозгу взорвалась тысяча солнц. Искусственная нога со скрипом выгнулась внутри защитного кожуха, и Уолтер услышал, как кость проткнула его собственную кожу, стянутую грубыми нитками, и соприкоснулась с кожей и металлом протеза.

Но все же он оказался внизу, возле «Милой Мари», окруженный стеной огня. Совсем рядом тикал незримый будильник со смертельным заводом, и лишь считаные секунды оставались до того момента, когда пламя охватит весь городок.

В последнее мгновение Уолтер вспомнил про якорь и отцепил его. Потом, роняя на ходу капли крови, прохромал к корме дирижабля, выдернул из горловины шланг и туго завернул пробку — в противном случае газ мог утечь в небо над Северной Мексикой.

Вслепую он нащупал защелку на дверце.

Потянул ее.

Открыл дверцу, ввалился внутрь и в свете проникающих через окно отблесков пожара проверил рычаги управления на приборной доске. Нашел ручку стартера, потянул на себя, и «Милая Мари» начала подниматься. Дрожащими пальцами Уолтер ухватился за рычаги и нажал, включая на максимум подачу топлива к двигателям. Пусть он потратит много газа, но зато быстрее уберется из Релактэнса, который в любое мгновение может превратиться в преисподнюю.

Лишь бы побыстрее.

Городок внизу стремительно уменьшался в размерах. Внезапно его озарила ярчайшая вспышка, весь мир вокруг на секунду замер, а потом содрогнулся — будто только что родилась новая звезда.

От жара пламени песок пустыни расплавился в стекло.

Перевод Тимофея Матюхина

Марк Маклафлин и Кира М. Шон

АРЛИН ШАБОВСКИ

Фантастическая проза, стихи и статьи Марка Маклафлина появлялись в сотнях журналов и антологий, включая такие, как «Cemetery Dance», «Midnight Premieres» и «The Year’s Best Horror Stories». За последнее время писатель выпустил два сборника своих произведений: «Raising Demons for Fan and Profit» и «Twisted Tales for Sick Puppets». Дебютный роман Маклафлина (написанный в соавторстве с Майклом Маккарти), «Monster Behind the Wheel», номинировался на премию Брэма Стокера. Следующая его книга, сборник эссе, выйдет под названием «Vampires & Seх Kittens».

Кира М. Шон — та самая актриса, которая сыграла роль Карен Купер. Помните девочку-зомби с совочком из подвала в классической «Ночи живых мертвецов»? Начиная с 1985 года она зарабатывает на жизнь преподаванием (скульптура и керамика), а также продажей уникальных коллекционных предметов, связанных с зомби, через свой веб-сайт www.ghoulnextdoor.com.

В 1939 году зрители, смотревшие в кинотеатрах «Волшебника страны Оз», с удивлением наблюдали, как привычное черно-белое изображение сменяется полноцветным, когда Дороти покидает серый Канзас и попадает в волшебную страну. С тех пор на экране не прекращается противостояние черно-белого и цветного кино. В вышедшем в 1998 году фильме «Плезантвиль» близнецы переносятся в черно-белый ситком времен 1950-х, u no мере того как они постепенно освобождают город от его угнетающей «правильности», местные жители, которые разорвали связи с прошлым, приобретают цвета. В недавно появившейся видеоигре «Диверсант» главный герой пробирается по черно-белым городам оккупированной Франции, пытаясь разрушить злокозненные планы нацистов; если он добивается успеха, на освобожденные территории возвращаются краски.

Если говорить о фильмах про зомби, то, конечно же, ярчайшим примером является противостояние между зомби-классикой, черно-белой «Ночью живых мертвецов» Джорджа Ромеро 1968 года и ее цветным ремейком 1990 года, поставленным гримером оригинального фильма Томом Савини. Поклонники классического фильма подчеркивают его культовый статус, что не в последнюю очередь достигается контрастностью черно-белого изображения; в то же время их противники отмечают в версии Савини доведенную до совершенства работу гримера, а также более ярко выписанные женские роли.

Подобные дебаты продолжаются бесконечно, как продолжается и нашествие на наш мир зомби. В приведенном ниже рассказе вы также станете свидетелями противостояния между черно-белым и цветным. Юные «звездочки», когда вырастают, частенько сталкиваются в жизни с проблемами, но редко — с такими, как в этом рассказе.

Правда? Прямо сейчас?

Хорошо.

Давайте я расскажу вам об одной прекрасной даме, что живет неподалеку отсюда. Она играла в кино. И — некоторым образом — до сих пор играет.

Ее зовут Лоррейн Тайлер… и еще ее зовут Арлин Шабовски. Лоррейн чуть за сорок, хотя, глядя на нее, вы ни за что в это не поверите. У нее длинные, светлые, волнистые волосы. Арлин девять лет, и у нее тоже длинные, светлые, волнистые волосы. Большинство людей согласится: она выглядит вполне себе мертвой.

Лоррейн исполняла роль Арлин много лет. Больше не исполняет, а вот Арлин по-прежнему в деле.

После того как зомби заполонили дом, Арлин досталась большая часть ее родителей… так как это были ее родители, она, безусловно, заслужила самые лакомые кусочки. Потом Арлин просто растворилась в ночи. А в ночи бродили по улицам и пожирали плоть живых голодные мертвецы. Но ожившие покойники знали, что она — одна из них, и потому ей ничто не угрожало. В Арлин не осталось ни капельки тепла, ни единой искорки жизни, которая могла бы привлечь других зомби. Больше зрители ее не видели.

Но ей требовалась пища, потому что она была… и до сих пор… всегда голодна. Безумно голодна. Ибо внутри нее царит черная холодная пустота, которую нужно постоянно чем-то заполнять. Порой, сразу после того как поест, Арлин снова ощущает себя по-настоящему живой. Возможно, даже лучше, чем живой. Она испытала такое чувство, когда отобедала своими родителями и захотела повторения. И она брела по лесу, в кромешной темноте, до тех пор пока не оказалась возле другого фермерского дома.

На этом месте читатель может задать вопрос: «В фильме ничего не говорится о том, что стало с маленькой девочкой после того, как она покинула дом. Может быть, ее постигла участь всех остальных зомби, которым вовремя появившиеся доблестные полицейские вышибли мозги?»

Само собой, нет.

Читатель может высказать удивление: «Но ведь „Ферма немертвых“ всего лишь фильм, разве нет?»

Да… и нет.

Отец Лоррейн Тайлер был одним из продюсеров фильма и исполнил в нем одну из главных ролей. Фильм имел просто мизерный бюджет. На те деньги, что семья Лоррейн вложила в съемки, в наши дни даже приличную машину не купишь. Просто ее отец, мать и их друзья захотели снять кино. Они скинулись, кто сколько мог, нашли еще нескольких спонсоров и сделали это. А Лоррейн должна была сыграть маленькую девочку, которую укусили зомби, она превратилась в одного из них и первым делом съела родителей.

Лоррейн, когда выросла, стала учительницей, и еще она создала классный сайт, через который продает всякие вещицы, имеющие отношение к «Ферме». Она начала с того, что в свободное время, на летних каникулах, посещала собрания поклонников фильмов про зомби, встречалась с фанатами и продвигала свои товары. Этим она занималась много лет. Зарабатывала, кстати, неплохие деньги. В прошлом году она смогла позволить себе шикарный отпуск в Мексике.

Люди по-прежнему смотрят этот фильм, обсуждают его. «Ферма не-мертвых» породила сотни подражаний, в массе своей таких же малобюджетных. И Лоррейн посмотрела их все. Ведь она еще и Арлин Шабовски, а та хочет знать, что делают другие зомби.

Где-то там царит вечная ночь, и маленькая мертвая девочка — которая одновременно является вполне живой школьной учительницей — постоянно испытывает чувство голода.

Но вернемся к тому фермерскому дому.

Арлин слышит, как вдалеке мычат коровы. От этого звука еще сильнее хочется есть. Она подкрадывается к дому и заглядывает через окошко в опрятную, уютную гостиную — на столиках из вишневого дерева стоят разнообразные безделушки, и вся мебель украшена кружевными салфеточками. За столом сидит и изучает бумаги пожилая женщина в темно-сером домашнем халате, с длинными седыми волосами. На самом деле, конечно же, в этом мире все окрашено в черный и белый цвета или имеет оттенки серого — точно как в фильме. Женщина в гостиной, вероятно, ни днем, ни вечером не включала радио и телевизор… Она выглядит такой спокойной, что становится ясно: ей ничегошеньки не известно о происходящем.

Маленькая мертвая девочка подходит к парадной двери и стучит.

— Кто там? — веселым голосом спрашивает хозяйка.

Что важно: другие зомби из фильма говорить не умели. Все, на что они были способны, — это мычать, реветь и визжать. Но Арлин может неплохо соображать и, кроме того, может обращаться к способностям своего второго «я», Лоррейн. Так что она умудряется произнести скрипучим голосом фразу из трех слов — ту самую, за которую ее в основном и помнят. Вообще-то, в начале фильма она говорит и еще одну фразу, из четырех слов, но про нее большинство зрителей забывают. Нет, они помнят только то, что Арлин сказала за минуту до того, как превратиться в зомби: «Мамочка, помоги мне».

— Мамочка? У меня нет детей, — говорит в ответ женщина. — Но кто там? Это чья-то шутка? — С этими словами она открывает дверь. — О господи! Девочка, ты ранена? Ты вся в крови!

Арлин протягивает к ней руки — точно так же, как делала прежде, перед тем как убить свою киношную маму, чью роль исполнила настоящая мама Лоррейн, — и повторяет:

— Мамочка, помоги мне.

— Ну конечно, я тебе помогу, бедное дитя. — Женщина опускается перед ней на колени. Должно быть, у нее больные ноги, так как при этом она морщится. — Скажи мне, кто это сделал? Кто?

Последние слова утопают в потоке темной крови, потому что Арлин успела погрузить свои маленькие зубки в горло несчастной. И хотя добрая женщина уже вышла из расцвета лет, в ней еще сохранилась теплая, опьяняющая, приятная на вкус жизнь.

Арлин наелась досыта, и к тому времени, как она закончила, женщина выглядела как жертва автомобильной аварии, не пристегнувшаяся ремнем безопасности. Арлин развернулась и исчезла в ночи. Она не стала дожидаться, когда обглоданное тело пробудится и в свою очередь отправится утолять голод.

Заметьте: пока все это происходило, сбитая с толку бедняжка Лоррейн пряталась в кустах у школьной игровой площадки; она кричала и недоумевала, отчего, словно наяву, видит эти кошмары. Другие дети посчитали, что она свихнулась. Родители и учителя, выслушав ее рассказ о случившемся, посовещались и решили, что у девочки просто чересчур богатое воображение. Что-то вроде нарушения восприятия окружающей действительности. Они сказали, чтобы Лоррейн не позволяла дурным видениям пугать себя, что они всего лишь ее фантазия и потому не могут причинить вреда. Все это происходит у нее в голове, вот что они сказали, — и некоторым образом так оно и было. Тяжело сосредоточиться, когда у тебя в мозгу хозяйничает другая личность.

Наиболее вероятно, по моему мнению, что эту личность создали совместными усилиями все фанаты фильма, они сотворили этот черно-белый мир смерти… все эти люди, сидящие в темноте и думающие о фильме, об оживших мертвецах и, конечно, о бедной маленькой Арлин Шабовски. Энергия, являющаяся продуктом лихорадочной мозговой деятельности, и организовала этот мир. Ведь что такое реальность? Продукт массового сознания, и не более того. Результат воздействия множества разумов, вспоминающих разные захватывающие истории. Я уверен, где-то до сих пор бороздит моря и океаны Моби Дик, и дом Ашеров все падает и падает. Я не сомневаюсь, что Дороти и поныне идет по дороге из желтого кирпича, переживает новые приключения, сражается с колдуньями и летучими обезьянами и находит друзей. И я не сомневаюсь, что она по-прежнему остается маленькой девочкой — точно так же, как Арлин Шабовски по-прежнему маленькая мертвая девочка.

Но давайте вернемся к Арлин. Она идет по узкой гравийной дорожке и наконец выходит на шоссе. Вдалеке она видит приближающийся свет автомобильных фар. Вытягивает худенькие окровавленные руки и ждет. Водитель остановится. Конечно остановится. Она ведь маленькая беззащитная девочка.

Итак, она стоит и ждет. И водитель останавливается — толстый мужчина средних лет с мясистым носом и в очках в роговой оправе.

— Что случилось? Авария? — Он подбегает к Арлин и наклоняет к ней жирное лицо.

— Мамочка, помоги мне, — говорит Арлин.

— Бедное дитя, — печально шепчет толстяк. — Что за чертовщина с тобой приключилась?

Да, и он тоже решил, что перед ним стоит просто несчастная девочка. Она улыбается, тянется вперед и откусывает мужчине нос — перед такой большой и вкусной штучкой Арлин не может устоять.

Он вопит от боли, и Арлин откусывает нижнюю губу, отчего толстяк орет еще громче.

Она грызет и глодает тело мужчины до тех пор, пока он не становится слишком холодным и невкусным. Тогда она встает и бредет вдоль шоссе. И, поскольку действие всего фильма происходит ночью, она совсем не видит солнечного света. Она бредет сквозь вечную ночь, мимо полей, сельских дорог и фермерских домов и утоляет голод простодушными селянами, которые всего лишь хотят помочь бедной маленькой девочке.

А Лоррейн… она сносила все приключения Арлин и в конце концов даже привыкла к происходящему у нее в мозгу. Ведь человек может ко всему привыкнуть. Так, люди, живущие рядом с аэропортом, вскоре перестают обращать внимание на рев взлетающих и садящихся самолетов. Лоррейн выросла и превратилась в высокую, стройную женщину. Она всегда была стройной. Когда в голове водятся зомби, у кого угодно пропадет аппетит. Сколько раз бывало такое, что Лоррейн садилась обедать, и внезапно Арлин начинала творить свои непотребства. Маленькая девочка-зомби разрывала на части парочку незадачливых фермеров, вытаскивала из них внутренности и жадно пожирала их, и аппетитная лазанья вдруг казалась Лоррейн комком отвратительных влажных кишок. Но она никогда не выдавала себя криком, ни один мускул не шевелился на ее лице. Она просто отставляла тарелку.

Как я уже упоминал, Лоррейн стала учительницей. Поскольку в душе она оставалась маленькой девочкой, ей нравилось находиться рядом с детьми. Она жила в большом, красивом многоквартирном доме, и все соседские детишки считали ее замечательной. Кое-кто из жильцов смотрел «Ферму не-мертвых», и они всегда рассказывали друзьям и знакомым, что их соседка — кинозвезда. Иногда смотревшие фильм называли ее Арлин. Ей это не нравилось, однако Лоррейн улыбалась в ответ, чтобы не показаться невежливой. «Эй, Арлин! Мамочка, помоги мне» — так ее постоянно приветствовал жиртрест, обитавший парой этажей ниже. Лоррейн, если видела его издалека, всегда старалась обойти «поклонника» стороной.

В какой-то момент она начала встречаться со школьным уборщиком, и все друзья Лоррейн над ней смеялись; они шутили, что любовники наверняка выбирают для свиданий местечки вроде бойлерной или еще что-то в этом духе. Симпатичный уборщик по имени Курт, лет тридцати пяти, имел фигуру настоящего атлета. И, сказать по правде, эти двое действительно порой уединялись в укромном уголке. В комнате Курта. На двери красовалась табличка с занятным наименованием «Специалист по охране окружающей среды», однако уборщик — он уборщик и есть.

Однажды, находясь в его «офисе», Лоррейн заметила ключ, висящий на гвоздике позади стола. К кольцу была прикреплена бирка, а на ней шариковой ручкой написано «ЧЕРДАК». Лоррейн дождалась, когда Курт повернется к ней спиной, схватила ключ и спрятала в кармане.

Даже в тот момент, когда Лоррейн тянулась за ним, она не понимала, зачем ей понадобился этот ключ. Просто знала: он нужен. После уроков она задержалась в школе, дождалась, пока все уйдут, и только тогда поднялась на чердак. Туда на протяжении многих лет сваливали никому не нужные вещи, о которых потом забывали.

Помните, где малышка Арлин съела родителей? Правильно — на чердаке. Там они пытались укрыться от зомби. В фильме на чердаке стояла кровать, в которой обычно спала Арлин. Лежа в ней, девочка произносит те свои четыре слова. На школьном чердаке среди прочего хлама валялась сломанная детская кроватка. Еще там можно было увидеть обтрепанные учебники, теннисные туфли, мешки с той мягкой розоватой гадостью, которой посыпают блевотину, чтобы впитать ее и удалить запах. Лоррейн почти час бродила среди пыльных ящиков и тюков, смотрела на паутину, кипы старых газет и глобусы с государствами, которых уже давно нет. Ей пришло в голову, что ни разу за долгие годы, прошедшие после съемок фильма, она не поднималась ни на один чердак. Родители всегда жили в многоквартирном доме, в колледже она занимала комнату, расположенную на первом этаже. Жизнь проходила без чердаков. И теперь Лоррейн странным образом почувствовала, что попала домой… вот только хороший ли это был дом?

Когда Лоррейн спустилась с чердака, вышла из школьного здания и направилась к машине, ей показалось, что мир вокруг изменился.

Будто немного обесцветился.

Мгновением позже Арлин Шабовски впервые в своем мире вечной ночи увидела красное. Обычно кровь жертв блестела черным цветом. Но вот она смотрит на автостопщика, которого только что разорвала на куски, и видит красное, всюду — красное. Потом она замечает, что ее платье «украшают» не просто пятна различных оттенков серого, но частички плоти, сгустки крови, еще неизвестно что. Красные, желтые, коричневые, зеленые цвета — настоящая радуга смерти. От этой мысли Арлин улыбается.

Прошло несколько дней, и Курт был совершенно сбит с толку подарком, который вручила ему Лоррейн по случаю дня рождения.

— Рейни, — сказал Курт (так он называл возлюбленную), — этот галстук… Не пойми меня неправильно: я думаю, он замечательный. Из шелка — должно быть, стоит кучу денег. Но пурпурный? Не знаю, подойдет ли мне такой цвет…

— Да? Он пурпурный? — улыбнулась Лоррейн. — А я думала, цвета темного серебра. Ты уверен, что он пурпурный?

Бывало, Лоррейн после уроков поднималась на чердак и читала там книжку. Учеников все больше и больше смущали некоторые фразы, которые произносила их учительница — особенно на уроках изобразительного искусства. Так, она могла подойти к ученику и спросить что-то вроде: «А какого цвета эта лошадь?» Или: «Чудесная у тебя вышла русалка. Каким карандашом ты нарисовал ей волосы?»

В свою очередь, Арлин начала замечать среди серой листвы, когда ее освещали фары едущих по шоссе автомобилей, отдельные зеленые листья. Ей стали попадаться на ее бесконечном пути города более крупные, чем разбросанные по штатам городки, мимо которых она обычно проходила. В одном даже оказался супермаркет. Прячась в кустах, что росли вокруг автостоянки, Арлин наблюдала за входом в магазин, смотрела, как люди торопливо проходят внутрь и выходят обратно. От этого зрелища захотелось есть. Некоторые из покупателей слышали шорохи в кустах и решались подойти, беспокоясь, не сидит ли там потерявшийся ребенок. Правильно они беспокоились. Только не о том.

Лоррейн стала замечать, что дорога от школы до дома с каждой неделей делается немного короче. И машин на улицах становится меньше. Не так много домов стоит вдоль улиц. Меньше учеников в школе, зато больше птиц в бледно-синем небе. В ее мире еще оставались краски, но их было уже немного. Перемены были грандиозные, но все же постепенные. Курт обычно надевал на работу модную рубашку поло и джинсы, но Лоррейн даже не удивилась, когда он стал носить рабочий комбинезон, а его речь стала напоминать говор типичного провинциала. Он даже приобрел привычку называть ее голубушкой.

А Арлин продолжала идти. Это у нее хорошо получалось. Она шла и ела, ела и шла, стараясь постоянно держаться в тени. А тени становились все четче, поскольку вокруг теперь было больше уличных огней. И все чаще Арлин встречались бездомные, так что недостатка в пище она не испытывала. Бесконечные поля уступили место городским окраинам. Небеса начали светлеть, и черная ночь медленно сменялась бледным рассветом.

Видите, уважаемые читатели, что происходит? Лоррейн и Арлин движутся навстречу друг другу. Как по-вашему, почему так случилось? Может быть, из-за того, что Лоррейн проводила слишком много времени на школьном чердаке. Я подозреваю, что чердаки обладают таинственными силами. Они, подобно пирамидам, сходятся к верхушке. Есть в них что-то притягательное, правда? И обратите внимание: фильмы про зомби становятся все более современными, — вероятно, фантазии, благодаря которым стало возможным независимое существование Арлин, привели ее за собой в наши дни.

Лоррейн тоже вело, но в каком-то ином направлении. Вело… куда? Однажды утром ей показалось, что мимо школы проехал комбайн. Позднее в тот же день она явственно услышала вдалеке мычание коров. С Куртом она рассталась. Он теперь все больше напоминал ей сельского жителя, вроде тех статистов, что играли в «Ферме». Курт весь зарос волосами и лишился многих зубов. Иметь такого бойфренда Лоррейн совершенно не хотелось, да и деревенская жизнь ее отнюдь не привлекала. Ей все это не нравилось. Ничуть не нравилось.

Особенно после того случая, когда она вдруг обнаружила, что находится на школьном чердаке, за окнами глубокая ночь, а сама она дожевывает то, что осталось от преподавателя алгебры. Лоррейн даже не помнила, что произошло, как она оказалась здесь со своей жертвой. Хотя это не имело значения. Под ногтями у нее застряли кусочки плоти, а желудок был набит пищей.

Лоррейн не была уверена, что пожилой худой алгебраист в результате превратится в зомби, но решила все же не рисковать. Она спустилась в подсобку, где Курт хранил свой инвентарь, взяла молоток и проломила обглоданную голову покойного коллеги.

А затем стала ждать.

Вскоре она услышала на лестнице топот ножек, принадлежащих маленькой девочке, и потом…

Потом на сцене появилась ты, Арлин.

Ты забралась на чердак и произнесла четыре слова — те самые, которые сказала в первой части фильма, в сцене, когда мама укладывает тебя спать: «Расскажи мне сказку, пожалуйста». Большинство зрителей, смотревших «Ферму», не помнят этой фразы. Но ты это сказала своим нежным радостным голосом. Правда, теперь он звучит совсем по-другому. Он похож на голос, записанный на зажеванной магнитофонной ленте.

Ну, Арлин, тебе понравилась моя сказка? Она ведь рассказывает о тебе… и обо мне тоже. Просто я говорила «Лоррейн» вместо «я», поскольку… В общем, я перестала ощущать себя собой. Но я и не ты.

Я не знаю, кто я, что я и где я…

Мм?..

Нет-нет, я не твоя мамочка и, боюсь, не смогу тебе помочь.

Но кто знает…

Может быть, если я размозжу тебе голову этим вот молотком, я помогу себе…

Перевод Тимофея Матюхина

С. Дж. Браун

ЗОМБИ-ЖИГОЛО

Первый роман С. Дж. Брауна, «Breathers: A Zombie Lament», вышел в 2009 году и тогда же номинировался на премию Брэма Стокера как лучший дебют. Это «черная комедия о жизни после не-смерти, рассказанная с точки зрения зомби». Второй роман писателя, «Fated», «мрачная, вызывающая комедия о судьбе, роке и последствиях вмешательства в дела живых», увидит свет в ноябре. Рассказы Брауна можно прочитать в антологии «Zombies: Encounters with the Hungry Dead».

Одна из причин, no которой рассказы о зомби так привлекают читателя, заключается в том, что зомби прежде были одними из нас, и всего один укус сделает нас такими же. Браун разделяет данную точку зрения, но называет еще одну причину, почему зомби сегодня так популярны: они уже не те глупые, неуклюжие монстры, которых мы знали и любили последние сорок лет. «Они сделались быстрее. Смешнее. Чувственнее, — говорит он. — Кроме того, мысль о неизбежности грядущего зомби-апокалипсиса полна неизъяснимого очарования. Никто ведь не говорит о вервольф-апокалипсисе, это было бы просто смешно».

В своих произведениях — романе и двух рассказах — Браун стремился продемонстрировать зомби с малоизвестной нам стороны, показать, что они тоже умеют чувствовать; он предлагает нам взгляд на привычные вещи глазами воскресших мертвецов. «Ведь если хорошенько подумать, большинство фильмов и книг на эту тему на самом деле повествует скорее о людях, чем о зомби, — говорит Браун. — А мои произведения — они о зомби».

Я должен предупредить вас, что публикуемый ниже рассказ не совсем пристойный. Он был написан специально для конкурса «Похабный ужастик», проводившегося в рамках Международной конвенции писателей, работающих в жанре хоррор, в Солт-Лейк-Сити в 2008 году. Браун только что продал свой дебютный роман, поэтому для конкурсного выступления позаимствовал из него пару идей и придал им некоторую долю похабщины. По условиям состязания при чтении вслух рассказ должен был занимать от трех до пяти минут, и авторам следовало очень тщательно подобрать слова, поддерживать должный уровень непристойности и отбросить все, что тормозит динамику произведения.

Конкурс Браун не выиграл, но завоевал почетное третье место и получил заветный приз — вкусный шотландский хаггис. Но если этот рассказ не заслуживал первого места, то едва ли я захотел бы прочитать произведение, его занявшее.

Если вы мертвы оба, разве это некрофилия?

Ну, конечно, мы на самом деле не мертвые. Мы не-мертвые. Но терминология отходит на задний план, когда дерешь труп, которому три недели: он стонет, что сейчас кончит, и в это время из него вываливаются внутренности.

Поначалу я не мог сказать точно, из какой полости они выпали — брюшной или тазовой: оживший труп воняет везде одинаково. Примерно как коктейль из фекалий. Но потом я вижу нечто очень похожее на частично разложившуюся почку, а вытекающая из нее жидкость имеет консистенцию куриного супа с лапшой, и я прихожу к выводу: это была брюшная полость.

Начинаю сильно сожалеть, что не надел презерватив.

Хотя, если подумать, все могло быть и хуже — до кунилингуса дело не дошло. К счастью, за это она не платила.

Не скажу, что нечто подобное происходит со мной в первый раз. В конце концов, если являешься жиголо, то должен быть готов и к вони сероводорода, и к сочащимся изо всех щелей выделениям, и к тому, что с тела может слезать кожа. Но надо все же быть разборчивее и не принимать клиентов, чей возраст в не-жизни составляет более двух недель.

Впрочем, если вам никогда не приходилось просовывать язык в горло, из которого внезапно выплескиваются разжижившиеся мозги, вы вряд ли меня поймете.

Мисс Разверстая Полость встает с кровати, приносит извинения за небольшой беспорядок и пытается запихнуть вывалившиеся внутренности в джинсы «Лаки бренд». Когда она идет к двери, на бетонном полу остается влажный след. Вот поэтому-то я и использую синтетические простыни, а не шелковые от «Кельвин Кляйн». Их не составляет труда помыть. В подвале у меня стоит поливочная машина, и я просто смываю все дерьмо в канализацию. В противном случае пришлось бы безвылазно торчать в прачечной.

Двухчасовой клиентке нет еще и недели. Свежачок-с. Однако ни намека на утреннюю бодрость и запах ромашек. Больше это похоже на компост. Кожа напоминает на ощупь подгнившую банановую кожуру, живот уже начинает вздуваться, и общее впечатление, когда я в нее проникаю, такое, словно трахаешь кучу мумифицированных кошачьих языков.

С зомби ведь как — естественной смазки у нас, кроме разжижившихся внутренностей и небольшого количества выделений из ферментированных клеток, почти и нет.

Повезло тем из нас, кого забальзамировали, — формальдегид действует, точно волшебный эликсир, и позволяет нам ощущать некоторую гордость.

Эта моя партнерша не относилась к числу везунчиков.

Мало того что у нее был раздутый живот с потрескавшейся кожей, что из многочисленных пор в теле исходил аромат гниющих яиц, так еще кончики сосков, когда я их ласкал, остались у меня во рту.

Жидкость из отмерших клеток трупа имеет свойство скапливаться между слоями кожи, и в результате та начинает отслаиваться — будто змея линяет. Первым делом это происходит с пальцами на руках и ногах. Бывает, что кожа слезает целиком с руки или ноги.

Малоприятно, конечно, трахать наждачную бумагу.

Впрочем, если у вас никогда с члена не слезала кожа, будто использованный презерватив, вы вряд ли меня поймете.

Совершая на ней ритмичные движения, решаюсь открыть глаза. Вижу ее лицо буквально в нескольких дюймах. Веки опущены в экстазе, рот открыт в безмолвном крике, из носа сочится зеленоватая жидкость.

Гробовщики называют эту штуку «игристое», будто напиток какой-то.

Я уже собираюсь кончить, как вдруг девица чихает, и «игристое» оказывается у меня на языке и нижней губе.

Некоторые зомби представляют собой настоящие ходячие чашки Петри, служа средой для произрастания кучи бактерий и грибков. Эти несчастные не были забальзамированы и вынуждены терпеть все «прелести» медленного разложения. В наших кругах мы зовем этих бедолаг «развалюхами».

Моей последней клиенткой на сегодня была как раз «развалюха».

Кожа у нее наполовину слезла, все тело усыпано гнойными ранами, большая часть волос выпала. Когда она улыбается, я вижу, что немногие оставшиеся зубы покрыты маслянисто-черной слизью, что беспрепятственно стекает изо рта на подбородок, поскольку у «развалюхи» нет губ.

Перед тем как лечь в постель, я достаю флакон с освежителем воздуха и опрыскиваю мадам с ног до головы. Я предпочитаю аромат освежителя, потому как он уничтожает сам источник вони, хотя, скажем, туалетная вода «Тропикал мист» имеет более приятный, сладковатый запах.

Когда я наконец залезаю на эту «развалюху», я задумываюсь: а не совершил ли ошибку?

Меня окатывает дыхание из ее рта — напоминает свежую, еще горячую блевотину. Кожа — как у ощипанного цыпленка, так и скользит под руками и кое-где просто отрывается. Когда клиентка царапает мне спину, ногти отваливаются. Гной, постоянно сочащийся из многочисленных ран, периодически под давлением выпрыскивается маленькими гейзерами.

Когда трахаешь «развалюх», сосредоточиться на собственно деле нелегко. Может даже дойти до того, что пропадет эрекция, хотя после смерти она стала постоянной. Так что я закрываю глаза, думаю о человеческой плоти и продолжаю бурить клиентку.

Но с каждым толчком мне все больше кажется, будто я трахаю картофельное пюре. Или сильно переваренный рис. Кажется, будто этот рис облепил мой член.

Когда я кончаю и вынимаю пенис, то вижу, как на нем копошатся личинки. Они ползают туда-сюда и пытаются прогрызть путь внутрь. Но на этот раз я, по крайней мере, не забыл воспользоваться презервативом.

Похлопав по своему вечно напряженному молодцу, я скидываю большинство личинок, однако наиболее шустрым удается ускользнуть. Чувствую, как они ползут по яичкам, щекоча промежность, и устремляются в ближайшее отверстие. В общем, я не успеваю их смахнуть, и эти твари проникают мне в задний проход.

Черт! Мне нужно биде!

Срочно поставить гипохлоритовую клизму!

Требуется спринцовка и немного бензина!

Сидя на кровати, «развалюха» выковыривает из волос на лобке личинок и спрашивает, не хочу ли я поцеловать ее «киску». Она улыбается мне, и черная слюна стекает из безгубого рта. Обещает в качестве ответной услуги высосать личинок из моей задницы.

Я велю этой сучке убираться вместе с ее вонючей «киской». Потом запираю дверь подвала, хватаю бутылку «Джека Дэниелса», отпиваю большой глоток и пытаюсь решить, что же делать дальше.

Вот так всю после-жизнь зарабатываешь себе репутацию парня, готового предложить недорогой, качественный и, главное, безопасный секс, но стоит принять одно неверное решение, и в момент все летит в тартарары.

Впрочем, если у вас в прямой кишке никогда не ползали личинки, поедающие ваш подкожный жир, вам меня не понять.

Перевод Тимофея Матюхина

Брет Хэммонд

СЕЛЬСКИЕ МЕРТВЕЦЫ

Брет Хэммонд является соавтором «Справочника полного идиота по геокэшингу», а также владельцем веб-сайта www.geocacher-u.com, рассчитанного как на новичков, так и на продвинутых геокэшеров. Представленный в нашем сборнике рассказ — его первое и единственное на сегодняшний день художественное произведение. Впервые он появился на интернет-сайте «Tales of the Zombie War». Помимо того что Хэммонд увлекается геокэшингом и зомби, он также служит пастором и является автором статей и карикатур, опубликованных в различных религиозных изданиях.

Религиозное движение амишей, представители которого обитают преимущественно в Пенсильвании и соседних штатах, было основано выходцами из Швейцарии и Германии. Оно известно широкой публике, пожалуй, благодаря фильму «Свидетель» с Харрисоном Фордом в главной роли. Основой культуры амишей является тяжелый труд, смирение и семья. Последователи движения носят простую одежду, отказываются от большинства достижений современной технологии (в особенности автомобилей и электронных устройств), общаются практически только внутри своего круга и занимаются сельским хозяйством, строительством и домашним ремеслом. Они должны неукоснительно следовать законам, а их нарушители подвергаются так называемому избеганию. Решение об «избегании» принимается старейшинами, и даже родные и близкие могут отвернуться, если человек, подвергнувшийся наказанию, вдруг решит заговорить с ними. В самых крайних случаях неподчинения законам нарушителя могут изгнать из лона церкви — впрочем, путь назад для исправившегося всегда открыт.

За годы существования движения амишей в нем происходило немало расколов. Несогласные спорили о том, каким именно правилам необходимо следовать и насколько суровым должно быть наказание за их несоблюдение. Итогом дела «Висконсин против Йодера», рассматривавшегося в Верховном суде США, стало освобождение амишей от необходимости исполнять многие законы Соединенных Штатов. Так, амиши не обязаны получать полное образование (учатся только до восьмого класса), у них разрешен детский труд, и они не платят налог на социальное страхование. Кроме того, амиши — ярые пацифисты и за категорический отказ участвовать в войнах, которые ведут США, неоднократно подвергались гонениям и преследованиям.

Из следующего рассказа (значительно более серьезного, чем предыдущий) вы узнаете, как это необычное, но сплоченное сообщество людей выдерживает нашествие зомби и что получается, когда убежденные пацифисты оказываются в поистине экстремальной ситуации.

Для беседы мы уединились в читальном зале маленькой библиотеки общины. Напротив меня за столом сидит Отто Миллер, руки его плотно скрещены на груди. Миллер — старейшина местной общины амишей, и выглядит он соответственно. Я прошу его назвать свое имя, но он просто сидит и глазеет на меня. Потом опускает взгляд на диктофон, который я поставил на столе между нами. Он поглаживает бороду и снова сводит руки на груди. Я чувствую, что таким манером мы далеко не уедем.

Тогда я выключаю диктофон. Но и этого недостаточно. Я убираю его в сумку и достаю желтый блокнот. Снимаю колпачок с авторучки, и тут старик начинает говорить:

— Я не имею ничего против вас, англичан, и против ваших приборов. Но вы должны нас понять. Мы не пользуемся вашими машинами, нас не интересует ваша жизнь, мы живем своей. Мы ничего у вас не просим, но вы и ваши… вещи… ваши законы… нам их навязывают. А теперь вот еще и эта зараза.

Он тычет пальцем прямо мне в лицо. Слыхал я такое выражение «справедливое негодование», но, пожалуй, впервые в жизни столкнулся с его проявлением.

— Я читаю ваши газеты, слушаю ваше радио. Вы думаете, эта зараза — дело рук Господа? Может, мы заслужили такую участь? Что, если происходящее есть просто проявление Божественного гнева, Его Суда? Нет, это все только ваших рук дело. Вы — вы, англичане, — вздумали играть с естественным порядком вещей, и вот — итог. Это — как разводить скот от одних родителей: рано или поздно печальный результат вам аукнется. И всем нам.

Но я усиленно старюсь вернуть разговор в нужное русло.

— Мистер Миллер, не возражаете, если мы обратимся к недалекому прошлому? Когда произошел первый случай заражения в вашей общине?

Отто Миллер несколько секунд глядит в окно и собирается с мыслями.

— Вы ведь городской житель?

Я улыбаюсь:

— Да. Я из Нью-Йорка. Мой дом так далеко от всех этих ваших дел.

— Вы, может, думаете, что мы совершенно изолированы от остального мира, но это совсем не так. У нас иной принцип: жить обособленно, но не изолированно. Мы просто не так привязаны к этому миру, как вы. В общем, нам было известно о болезни — «африканское бешенство», так ее назвали. Мы читали об этом статьи в газетах, слушали радиопередачи и даже смотрели новости по телевизору в лавке в городке. Чем больше правды о том, что собой на самом деле представляет болезнь, выходило наружу тем более мы были… осторожными. Но все это казалось таким далеким от нас… как Нью-Йорк.

Случилось это в марте, после той первой зимы. Зима была суровая. Я думаю, в противном случае мы бы столкнулись с ними раньше, и тогда, возможно, у нас было бы время лучше подготовиться. Я поднялся в четыре утра, чтобы приступить к каждодневным домашним обязанностям. И вот иду я в сарай и слышу на выгоне странные звуки. Поднял фонарь и тогда впервые увидел… жертву заразы.

При жизни его звали Джонас Йодер, он был меннонитом и жил дальше по дороге. Джонас был хорошим человеком. Я знал его всю жизнь. А теперь он стоял на моем выгоне, с раскрытым ртом, постанывал, а в груди у него торчали вилы.

Старик Миллер так пристально смотрит мне в глаза, что я начинаю ерзать на стуле.

— Думаю, кое-что вам как городскому жителю необходимо уяснить. Первые жертвы, с которыми мы столкнулись, были раньше нашими друзьями и соседями. Это были люди, которых мы знали на протяжении всей жизни. Читал я ваши «пособия по выживанию», где нарисованы восставшие мертвецы, у которых нет лица. Но здесь мы видели людей, с которыми были знакомы многие годы и которых с радостью впускали в свои дома. Вы должны это понять, чтобы понять нас.

Я киваю, и он продолжает:

— До рассвета оставалось еще около часа, и я почувствовал, что должен непременно вернуться в дом. Я не очень хорошо понимал, каким образом Джонас проник на мой выгон, но был уверен: он не сможет перебраться через забор, что его ограждает. В общем, пошел я назад в дом, запер дверь и стал дожидаться с женой восхода солнца.

Рассвет принес неприятный сюрприз: Джонас был не один. Возле него стояла его жена, Ребекка. Дальше на выгоне я заприметил семьи Кингов, Бельеров и еще несколько человек из городка — кого-то из них я знал, кого-то нет. Еще я увидел зияющую дыру в заборе со стороны дороги и понял, что через нее они и проникли на мою землю.

Хуже того, они пробрались в сарай — там отвалилось несколько досок, которые я собирался прибить на место по весне. Сейчас они находились там вместе со скотиной. Ужасные оттуда доносились звуки. Я слышал, как кричат от боли мои лошади, когда их плоть раздирали на части. Звуки эти привлекали в сарай все новых мертвецов, желающих подкрепиться. К тому времени, когда подоспел мой сын, в сарае их собралось, наверное, больше трех десятков.

— И что сделали вы и ваш сын? — интересуюсь я.

Отто Миллер хихикает:

— То, что необходимо было сделать. Мы починили забор.

Смеюсь вместе с ним. Вот он, сидит передо мной, — человек, который, столкнувшись с самым страшным бедствием в мировой истории, повел себя так, как привык действовать всю свою жизнь: если в заборе есть дыра, ее нужно заделать. Все вокруг катилось в тартарары, но в общине амишей жизнь текла без изменений.

— Мы были достаточно осведомлены о происходящем, чтобы не приближаться к ним. Мы знали об опасности быть укушенными. Но они находились в сарае, так что мой сын, Амос, запер их там, и мы пошли чинить забор. Нельзя было допустить, чтобы новые зараженные проникли на нашу землю, поэтому мы укрепили планки, добавили распорок и проволочной сетки.

— Значит, на тот момент там были только вы, ваша жена и ваш сын?

— Амос привел с собой жену и двух детей. Мы укрепили забор, и тогда он пошел по соседям и привел всех, кого смог найти и убедить присоединиться к нам. Хвала Господу, у нас большой дом, и его часто использовали для собраний членов общины. К концу дня там собралось шестнадцать человек. В последующую неделю или около того мы смогли призвать еще нескольких братьев и сестер. Всего в нашем доме оказалось тридцать три члена общины.

— Это довольно много народу — не говоря уже о том, что их нужно было кормить.

Мистер Миллер выпрямился в кресле. Не знай я о присущей амишам скромности, ей-ей подумал бы, что в ответе старика прозвучала нотка гордости.

— Быть амишем означает знать, как обеспечить существование своей семьи и тех, с кем вы находитесь в согласии. Мы так живем. Эта ваша зараза просто дала нам возможность сделать друг для друга то, к чему мы готовились всю жизнь.

Из других домов принесли консервированные продукты. В курятнике еще были курочки, так что мы могли есть яйца, а иногда и курятину. Большую часть времени птиц приходилось держать взаперти: они привлекали слишком большое внимание зараженных, и еще мы опасались, что на них могут обратить внимание и другие выжившие.

— Вы отсюда видели других выживших?

— Периодически. Очень тяжело угадать намерения людей, не являющихся членами общины. Мы старались вести себя тише воды ниже травы — как и вели испокон веков, — но порой они подходили к дому в поисках помощи или убежища.

— И вы откликались на их просьбы?

— Мы не могли отвернуться от них, англичанин. Это было бы не по-христиански. Мы давали им немного пищи, немного воды и давали свое благословение. Мы должны «подать незнакомцу чашу холодной воды» — так учит Священное Писание. Они получали это — и не только.

Однако мы хорошо понимали, что запасы наши ограниченны. Стояла весна. Наши поля всегда давали обильные урожаи, но до времени уборки предстояло еще дожить. И мы даже не могли предположить, сколь долго еще продлится это испытание. Мы знали, что лучше всего не привлекать к себе внимания. И тогда нас осенило, как можно использовать зараженных себе во благо. Каждое утро мы выпускали их из сарая и выгоняли, словно домашнюю скотину, на пастбище. Всяк любопытствующий при виде их старался держаться подальше.

— Значит, днем вы выпускали их из сарая? А на ночь?

Отто Миллер смотрит на меня так, будто я сморозил какую-то глупость.

— На ночь мы загоняли их обратно. Мы всегда так делали со скотиной, и нам казалось вполне естественным поступать так же и с мертвецами. Кроме того, нам было бы неуютно, если бы они свободно разгуливали по ночам.

— Знаете, я разговаривал с людьми в разных странах, но ни от кого еще не слышал, чтобы они «пасли» зомби. Как же вы…

— В нашей общине всегда разводили скотину. Мы сумели переделать загоны, при помощи которых раньше направляли животных в фургоны, чтобы везти на продажу. Мы шли перед зараженными, загоняли их обратно в сарай, а затем по веревочной лестнице поднимались на сеновал и вылезали наружу.

Кажется, настало время задать вопрос, который уже давно вертелся на языке; вопрос, благодаря которому рассказ о спасении членов этой общины амишей представляется поистине уникальным.

— Тогда-то вам и пришла идея… использовать их?

— Шли один за другим весенние дни, приближалось лето, а мы понимали, что такое положение может затянуться надолго. Зараженные уничтожили всех моих лошадей, и хотя нам требовалось не так-то много зерна, все же предстояло засадить, а потом убрать несколько акров кукурузы и пшеницы, чтобы обеспечить себя пропитанием на грядущую зиму.

С нами был Абрахам Шрок, а он исключительно мастеровитый плотник. И вот как-то вечером, когда женщины укладывали детишек спать, он показал мне свои наброски нового типа ярма. Он подсчитал, что, для того чтобы тащить плуг, понадобится восемь зараженных. Конечно, нам предстояло научиться управлять ими, но это не казалось нерешаемой задачей. Итак, он принес плотницкие инструменты, и через несколько дней мы были готовы проверить новое ярмо в деле.

Мистер Миллер хмурит брови, когда я смеюсь. Я трясу головой:

— Вы действительно использовали зомби как домашний скот.

Глаза старика суживаются в щелочки.

— А что еще мне оставалось делать? Я знал этих людей, этих зараженных, всю жизнь. Не в наших правилах было бы просто взять и «снести им головы» с плеч, как красноречиво выражались ваши журналисты в программах новостей. Закон Божий учит нас: «Кто не работает, тот не ест». Они уже съели мою скотину, и теперь настало время поработать.

Некоторое время мы сидим молча. Я собираюсь с мыслями и проверяю записи. Наконец нарушаю тишину:

— И насколько хорошо… это работало?

— Лучше, чем вы могли бы подумать. Достаточно было двух мужчин, которые при помощи веревок удерживали с двух сторон зараженных, еще один направлял плуг, а один или двое маленьких шли впереди и… подстрекали их.

— Маленькие? — переспрашиваю я.

— Дети. Мы обнаружили, что они для зараженных служат отличной приманкой — все равно что размахивать морковкой перед носом у старого мула. Да, наши дети тоже работают и зарабатывают свой хлеб. Они сильные и способные и никогда не подвергались действительно серьезной опасности — не большей, чем оказаться затоптанными лошадьми, а таких смертей мы за долгие годы повидали достаточно.

Так или иначе, зерновые мы посадили. Урожай обещал быть поздним, но у нас хватало времени обеспечить себя на зиму зерном для муки, хлебом на стол и теплом в доме.

— Звучит почти невероятно! Вы просто удивительные люди!

— Мы знали, что это было Божье благословение. Более того, той осенью мы решили устроить праздник, посвященный сбору урожая. Мы наготовили разных угощений, убили нескольких курочек и воздали хвалу Господу нашему. Как сейчас помню — это было воскресенье. Мы не работаем по воскресеньям, и зараженные весь тот день провели в сарае.

Полагаю, поэтому они и пришли, что не видели на пастбище мертвецов. Детишки наши спокойно играли во дворе под деревьями. Взрослые находились на веранде дома, и в этот момент мой внук и привел их.

Мистер Миллер качает головой и смотрит в пол.

— Это были «падальщики». Дурные люди, которые ездили по стране и просто брали все, что хотели. Убивали. Насиловали. И вот они явились к нам, на наш праздник. На наш День благодарения.

У них было с собой оружие. Они вошли в мой дом и приказали всем собраться в центре гостиной. Их было всего пятеро, но… не в наших правилах оказывать сопротивление, и, кроме того, с нами были женщины и дети. Они должны были увидеть, что вера наша неколебима, что мы не отступим от своих устоев.

Тогда я сказал им то же, что говорил и всем другим пришельцам в последние месяцы. Что у нас есть еда и мы поделимся с ними, что мы также можем снабдить их запасом воды и дать напутствие перед дорогой. Они на это просто рассмеялись.

Потом один из них заговорил. Я предположил, что это их предводитель. У него был большой пистолет, и вел он себя очень развязно; я подумал, что он привык, когда все остальные пресмыкаются перед ним. И он сказал так: «Извини, папаша, но с нами этот номер не прокатит. Видишь ли, мы собираемся оставаться здесь столько, сколько пожелаем, и брать все, что захотим».

При этом он весьма недвусмысленно уставился на мою невестку. Я заметил, что Амос побледнел от ярости и шагнул вперед. Я поднял руку, и он отступил… ему пришлось это сделать. Пришельцы разразились смехом.

Один из них, должно быть, сообразил, что Амос неспроста решил защитить женщину. Он пихнул его прикладом ружья, и Амос…

Бедный Амос, он всегда был таким несдержанным… Он замахнулся и ударил обидчика кулаком. Удар у него получился, и бандит упал на пол. И тогда их предводитель сделал шаг вперед, приставил пистолет к виску Амоса и спустил курок.

Мистер Миллер умолкает и опускает голову. Снимает очки и вытирает глаза — все это молча. Я достаточно знаком с обрядами амишей и догадываюсь, что он молится. Мне сейчас лучше тоже ничего не говорить.

Старик вздыхает:

— Мальчик мой погиб. Столько месяцев он провел почти бок о бок с мертвецами, которых некоторые называли чудовищами, и вот обычные люди, незараженные, принесли в мой дом такое страшное горе. Жена моя рыдала, держа на коленях голову сына. Рядом заходилась в плаче жена Амоса. А их дети на мгновение просто застыли, уставившись на эту картину.

— Мне очень жаль, — говорю я, хотя и понимаю, что слова ничего здесь не значат. — Примите мои соболезнования.

— Думаю, тогда-то, — продолжает мистер Миллер, — эти люди и задумались, что не все пойдет так гладко, как они рассчитывали. Один из них сказал так: «Нам ни к чему эти проблемы. Их слишком много, мы только зря потратим патроны. Давайте возьмем все, что нам нужно, и будем убираться отсюда».

Их предводитель, похоже, согласился с предложением. Он покачал головой и снова посмотрел на меня. «Нам понадобится еда. Столько, сколько сможем унести».

«Женщины сложат вам провизию», — сказал я и взглянул на Кэти Шрок. Она кивнула и прошла на кухню собрать сумки.

Предводитель приставил дуло пистолета к моей груди и заявил: «Вы — амиши, так что вряд ли у вас найдется машина. Но где-то здесь у вас должны быть лошади, а нам нужно средство передвижения».

Я попробовал объяснить, что лошадей у меня давно нет, но он мне не верил. Сказать по правде, я хотел, чтобы пришельцы побыстрее покинули нас, потому не стал ничего подробно объяснять. Тогда он приблизился к моей невестке и, тыча при каждом слове пистолетом ей в лоб, спросил: «Где… ваши… лошади?»

Я посмотрел ему прямо в глаза — точно как смотрю сейчас в ваши — и коротко ответил: «В сарае».

Последние слова старого амиша повисли в воздухе, и мы долго сидим в тишине, пока я перевариваю смысл сказанного. Не могу не попытаться представить себе, как бандиты направляются к сараю, переполненные радостными мыслями о том, как они сейчас поскачут на закат.

Отто Миллер поднимается и берет со стола шляпу. Кивает мне на прощание и выходит из комнаты. Вероятно, он считает разговор оконченным. Что ж, он рассказал свою историю. О том, что произошло дальше, в округе хорошо известно. «Чужаки» по сию пору вспоминают об этом вполголоса. Мистер Миллер отвел «падальщиков» к сараю, придержал дверь, пока они проходили внутрь, потом закрыл ее и накинул засов. В сарае раздались приглушенные крики, еще слышали пару выстрелов. Следующей весной плуг тащило на три «лошади» больше.

Отто Миллер — ничем не примечательный член общины амишей. Он носит такую же простую домотканую одежду, как носили отец и дед. Главное для него в жизни — его семья, его поля и его вера. Что бы он ни сделал, это останется между ним и его Богом и не должно стать для чужаков предметом досужих сплетен.

Перевод Тимофея Матюхина

Боб Фингерман

КУРОРТНОЕ МЕСТЕЧКО

Боб Фингерман является автором нескольких произведений о зомби, в том числе недавно вышедшего романа «Pariah», а также графических романов «Zombie World: Winter’s Dregs» и «Recess Pieces» (который был охарактеризован как «„Маленькие негодяи“[28] встречают „Рассвет мертвецов“»). Среди его последних работ — иллюстрированная новелла «Connective Tissue» и постапокалиптические «спекулятивные мемуары» под названием «From the Ashes». Дебютный роман Фингермана называется «Bottomfeeder». Кроме того, им создано еще несколько комиксов: «Beg the Question», «You Deserved It» и «Minimum Wage». Фингерман рисовал для таких периодических изданий, как «Heavy Metal» и «The Village Voice», делал обложки для комиксов «Dark Horse» и «Vertigo Comics».

Огненный остров, расположенный совсем недалеко от южной оконечности Лонг-Айленда, таит в себе загадку. Никто в точности не знает, откуда произошло его название. Историк Ричард Бейлз выдвинул предположение, что оно явилось неверной интерпретацией голландского топонима «Пять островов»: поблизости действительно имеется множество островков. По другим сведениям, название породили костры, которые разжигали здесь пираты, чтобы заманить на песчаные отмели проходящие суда, либо осенняя листва, густо усыпающая остров. Есть даже версия, что оно происходит от сыпи, которую вызывает у людей произрастающий здесь ядовитый сумах.

Как вы, наверное, уже догадались, на Огненном острове разворачивается действие публикуемого ниже рассказа. «Мы с женой снимали на острове летний домик, и как-то мне пришло в голову: в межсезонье это место очень подходит для жуткой истории, — говорит Фингерман. — С наступлением октября здесь становится совсем пустынно. Странное это место — чем-то напоминает Деревню из старого сериала, „Пленник“, только засыпанную песком.»

Фингерман никогда не был велосипедистом-посыльным, как главный герой рассказа, но, как и в большинстве его произведений, в этом образе можно найти некоторые черты самого писателя. Например, оба испытывают симпатию к зомби. Как говорит сам Фингерман, «они не просили себе такой участи, и пусть даже они жаждут отведать человеческой плоти, в них нет зла. Это просто среднестатистические представители мира монстров».

На моей правой ладони отчетливо виден красный полукруг свежих отметин от зубов. Посверкивают капельки крови. Их немного; можно сказать, всего ничего. Однако повод для беспокойства все же имеется. В такие моменты я вспоминаю о столбняке. Помните такую болезнь? Вы задумывались о ней в детстве, когда носились сломя голову по какой-нибудь стройке и получали царапину, зацепившись за ржавый гвоздь. Столбняк! А ведь взрослые предупреждали! Вас сразу начинали преследовать мысли о возможном спазме жевательных мышц, и вы едва не теряли рассудок от страха. Старшие говорили, что столбняк может вызвать сильнейшие спазмы, а это приведет к «захлопыванию» челюсти, и вы не сможете открыть рот или сглотнуть. Можно даже умереть от удушья. Какой ужас! Эх, старые добрые денечки…

Столбняк не передается от зараженного к здоровым.

Если бы то же самое можно было сказать и о нынешнем заболевании, пока безымянном.

Да, вот такая фигня. Я даже не знаю, как обозвать эту болезнь. К тому времени как прекратилось радиовещание, врачи и ученые так и не пришли к единому мнению по этому вопросу. И как теперь классифицировать заболевание? Как его называть? Никогда не понимал желания людей давать собственное имя открытой ими болезни. Почему ученым хочется, чтобы их фамилия в будущем ассоциировалось с болью и страданиями? О чем, интересно, думал Паркинсон? Нет, будь я врачом и наткнись на какую-нибудь неизвестную заразу, непременно назвал бы ее в честь кого-то столь же ужасного: скажем, синдром Гитлера или комплекс Буша. Но как именовать эту последнюю — похоже, для человечества она действительно станет последней, — свалившуюся на нас болезнь? Зомбификация? Звучит по-дурацки. А если вы были инфицированы, процесс зомбификации пошел, но еще не развился в полной мере и вы не стали настоящим зомби, как быть тогда? Как прикажете называть этот переходный период?

У меня недостаточно мужества, чтобы повторить подвиг Брюса Кэмпбелла и отрубить себе пораженную конечность.[29] Пока недостаточно. Но к чему волноваться? Скорее всего, вирус уже там, циркулирует в крови, делает свое дело. Помню, слышал об одном парне, которого укусила за лодыжку какая-то чрезвычайно ядовитая змея, кажется, в Южной Америке. В общем, он знал, что у него есть около трех минут до того, как яд его прикончит. Он был то ли лесорубом, то ли еще кем-то в этом роде — может, незаконно рубил деревья в джунглях. Возможно, змея защищала свою территорию.

Подробностей я не помню. Но парень действовал решительно: взял пилу и отхватил укушенную ногу ниже колена. И выжил. Этот парень выжил, отрезав себе ногу, пока яд не успел добраться до сердца. Я бы так не смог. И не смогу. Так что я уже, считай, покойник.

Почему я должен быть другим?

Но я чувствую себя идиотом.

Перебинтовываю место укуса, больше ради собственного спокойствия. Просто не хочется смотреть на ладонь. Придется теперь распрощаться с сексуальной жизнью — левая рука у меня недостаточно ловкая. Выхожу на крыльцо и смотрю на заасфальтированную аллею. Я называю ее дорогой, но машинам сюда въезд заказан. Конечно, порой заезжает пожарная машина — все-таки не зря остров прозвали Огненным, — но остальным доступа нет. Летом, всего несколько коротких и бесконечных месяцев назад, на дороге было не протолкнуться от людей, бледных или загорелых, хорошо сложенных или с обвисшими животами; они бесконечно ходили то с пляжа, то на пляж, большинство мужчин таскали сумки-холодильники или просто упаковки дешевого слабоалкогольного пива. С едой я никогда никого не видел. Все эти отдыхающие — изредка спокойные, но в большинстве шумные и громогласные, — похоже, питались исключительно пивом да той гадостью, которую удавалось перехватить в местной пиццерии.

Сейчас я бы совершил убийство ради куска той мерзкой пиццы.

Аллея по большей части бывает покрыта мокрым песком — там и тут виднеются темные пятна. Я обычно сидел на этом самом крылечке, читал — ну или притворялся, что читаю, — и пялил глаза на проходящих девушек. Буквально перед тем, как эта безымянная, самая страшная в истории пандемия обрушилась на мир и уничтожила привычный порядок вещей, страну охватила «эпидемия обезумевших девушек». Прежде нормальные, держащиеся в рамках приличия, они внезапно скидывали с себя топики и скакали, точно юные антилопы. Чтобы раскрепоститься, им требовалось только внушительное количество алкоголя, немного лести и наличие поблизости видеокамеры. Сколько несчастных родителей плакало по ночам и не могло уснуть из-за этих записей!

Парни с огромными бокалами «Маргариты» издавали неандертальские вопли, когда местные девицы — сперва они недовольно хмурились, потом хихикали — наконец соглашались и вываливали наружу свою красоту. Быть может, то было зловещее предзнаменование грядущего заката человечества. Нет-нет… Но все же удивительно, как быстро сексуальная девушка может превратиться в жалкое презренное существо, и вся ее привлекательность исчезает буквально в момент.

Не знаю.

Я тогда подумал, что было бы неплохо вернуться на Огненный остров — это очень уединенное место, особенно в межсезонье. Меня привлекало полное отсутствие машин. Когда в городе стало по-настоящему хреново, эти маньяки на автомобилях оказались поопаснее зомби. Все улицы были заполнены обезумевшими автомобилистами, которые, пытаясь бежать от опасности, плевали на все правила и создавали невообразимый хаос. Интересно, чего они ожидали? Свободных дорог? Идиоты. Конечно же, на улицах было не протолкнуться. И каждый несчастный пешеход, погибший под колесами этих доморощенных Дэйлов Эрнхардтов,[30] поднимался уже в качестве зомби. Прекрасно! Ожившие мертвецы отдирали себя от тротуара и, исполненные жажды мести, набрасывались на виновников своей гибели. Или на того, кто оказывался поблизости.

Я работал велосипедистом-посыльным, и было это как раз после выхода фильма «Брокер».[31] Но фильм тут совсем ни при чем. Нельзя сказать, что я выбрал себе такое занятие под влиянием фильма. Помните Кевина Бейкона в роли отчаянного посыльного? В Голливуде на какое-то время поверили, будто эта никчемная работа заслуживает внимания. До чего я ненавижу эти тупые киношки про городских бунтарей. Как, например, в фильме «Турок 182».[32]

Короче говоря, работенку эту я вскоре бросил, но на велике продолжал гонять с удовольствием. Ноги мои были привычны к повышенным нагрузкам, и я проехал весь путь от Элмхерста до Бэйшора, штат Лонг-Айленд, а это весьма приличное расстояние. Сколько оно будет в километрах, не скажу, потому что одометр по дороге вышел из строя. Но точно знаю, что много. Особенно если учесть, что я избегал крупных транспортных магистралей и передвигался по извилистым проселочным дорогам. Эх, мне бы тогда крылья за спиной… По пути я отмечал, что ситуация ухудшается с каждым часом, число людей, превратившихся в зомби, растет с ужасающей быстротой. В голове постоянно крутилась неуместная цитата: «Плодитесь и размножайтесь». Даже двигаясь по проселкам, я стал свидетелем множества жутких сцен. Просто удивительно, сколько существует возможных способов расчленить и освежевать человека. По дороге мне попадались лужи… но вовсе не с водой. За время работы посыльным я многому научился: ухитряться не сбивать пешеходов, лавировать в плотном уличном потоке, уходить от разнообразных опасностей на дороге. Эти знания помогли мне не стать пищей для голодных восставших мертвецов.

По крайней мере, зомби медлительны.

И не умеют ездить на велосипеде или машине.

Пока…

Наконец я достиг морского побережья. Надо было искать порт или хотя бы причал, откуда отправлялись паромы на остров. Тут я вдруг сообразил, что регулярного сообщения с Огненным островом нет. О чем же я думал раньше? Представить только, что я совершил это казавшееся нескончаемым путешествие в седле только затем, чтобы убедиться: паромное сообщение прекратилось. Удивительно, но пустые паромы стояли возле причала, а вокруг никого, что казалось весьма странным, — ни людей, ни зомби. Прошу прощения, но приближается Рождество. Можете назвать меня сентиментальным.

Так или иначе, я взошел на борт и уже добрался до мостика, когда понял, что знать не знаю, как управлять паромом. Я ведь даже машину не вожу. И я еще имел нахальство считать этих беспокойных водителей идиотами. Вот, значит, стою я здесь, на Лонг-Айленде, в месте для меня чужом, без всякого плана, не зная, куда податься. И еще я очень вымотался. Подошел к автомату, чтобы купить чего-нибудь освежающего — это я уж точно заработал. Но чертов агрегат не желал отзываться, не принимал ни бумажные деньги, ни металлические. Я пнул его, потряс изо всех сил, потом не выдержал и начал буквально разламывать на части. Мне требовалось сорвать злобу на ком-то или чем-то. Когда он уже лежал на боку, передняя панель отвалилась и наружу с громким жестяным (или алюминиевым?) звоном покатилось содержимое. Я залпом выдул три банки клюквенного коктейля и сразу почувствовал себя лучше. Еще полтора десятка банок я кинул в рюкзак и уже собирался пробежаться по окрестностям в поисках еды, как вдруг заметил невдалеке нескольких любопытствующих субъектов.

Не людей.

Шум, который я поднял, прозвучал для них подобно гонгу, созывающему на обед. С таким же успехом я мог бы крикнуть что-то типа: «Эй, все сюда!» Даже если я и лелеял мимолетную надежду, что незваные гости — обычные люди, она моментально улетучилась, стоило обратить внимание на их неловкую дерганую походку. Я быстро подобрал еще несколько банок с клюквенной вкуснятиной — в случае чего их можно использовать как метательные снаряды — и оседлал велосипед. Вот только куда ехать, я не знал. Попетлял немного по парковке и направился к лодочной станции. Частных плавсредств нашлось немного, но я все же высмотрел у причала неказистую моторку. Забравшись в нее, хотел уже отчаливать, когда сообразил, что буду последним шлимазлом, если оставлю велик. Я быстро схватил свой драндулет, положил на грязное днище и занялся мотором. Несколько раз рванул шнур — и двигатель пробудился к жизни. Как раз тогда, когда мертвецы подошли уже совсем близко. Мазель тов![33]

Прежде мне никогда не доводилось управлять лодкой или катером, поэтому можно считать, что для первого раза я справился весьма не плохо. Я ухитрился практически не отклониться от основного курса, который запомнил по предыдущим поездкам на пароме, и часа, наверное, через два достиг местечка Оушен-Бэй-Парк, где мы снимали дом.

Спросите, кто это «мы»?

Эх, как было здорово, когда я являлся частью «мы»! У меня имелась жена. И, как вы думаете, что случилось? Еще когда все только-только начиналось, она стала одной из этих тварей: возвращалась домой с работы, и ее укусили. И не просто укусили, а сожрали почти целиком. Мне позвонил полицейский и рассказал о случившемся, ежесекундно прерываясь, чтобы шумно блевануть. Он блевал, а я плакал. А потом она восстала и набросилась на копа. По крайней мере, я думаю, что так оно было. Я только услышал в телефонной трубке влажный хруст. Он кричал и кричал, пока… ну, пока не затих. Такой вот был мне звонок. Я много болтаю, да, но не судите меня строго. Это все, что мне осталось. Если я не стану вспоминать о том, как потерял жену, я могу просто…

Да…

Могу просто… что?

Убить себя?

Это смешно.

Пока связь еще не оборвалась, я слышал, как она стонет… стонет и жует. Эта картина прямо стоит у меня перед глазами, хоть мне и не посчастливилось иметь видеотелефон.

Завести двигатель удалось легко, а вот заглушить его и остановить лодку оказалось посложнее, поэтому моторка впилилась носом в причал. Я вылез на берег; голова кружилась, меня подташнивало. Некоторое время я просто лежал и глубоко дышал, стараясь не блевануть. Наверное, со стороны я был похож на выброшенную на сушу рыбу. Стояла середина октября, температура была вполне приемлемой, правда, моросил мелкий дождик. Если бы остров не назывался Огненным, ему вполне подошло бы название Ржавый. В прежние времена по всему острову разъезжали люди на велосипедах, но что это были за машины? Ветхие, покрытые пятнами ржавчины драндулеты, а тут являюсь я с почти новым маунтинбайком. Впрочем, какая разница! Но в тот момент я испытал досаду при мысли, что мой драгоценный велосипед окажется бессильным перед местными стихиями. Приоритеты, молодой человек, приоритеты.

На берег, скрывая все вокруг, накатывал туман. Если поблизости и есть зомби, я их не увижу, равно как и не услышу. Я вскочил на велосипед и припустил к нашему дому. Говорю «нашему», хотя на самом деле мы его снимаем. Да, и поскольку понятия «мы» больше не существует, определение «наш» тоже потеряло актуальность. Я подъехал к домику — по размерам он скорее заслуживал названия хижины — и замедлил ход, услышав шаги.

Не человеческие.

Оленьи.

На Огненном острове полно этих мерзких, усеянных клещами животных. Они совсем не миленькие и не симпатичные. Они своего рода бомжи животного мира — грязные, кишащие вшами и прочими паразитами. Их уши напоминают бородавчатые тыквы, на которых во множестве сидят клещи, до того насосавшиеся крови, что, кажется, сейчас лопнут. Олени бродят по помойкам, роются в мусоре, выпрашивают куски, если вам вздумается поесть на свежем воздухе. Где, спрашивается, Тед Ньюджент, когда он так нужен?[34]

Я вошел в дом, запер за собой дверь, проверил запоры на всех окнах, после чего повалился на голый матрас и погрузился в глубокий сон, полный кошмарных видений. Я считал, что остров практически пуст.

И был почти прав.

Проснувшись наутро, я проверил кладовку. Не знаю зачем — ведь в конце летнего сезона мы всегда подчищаем запасы, там и не могло ничего оказаться. Наверное, просто на всякий случай: вдруг буфетные эльфы оставили что-нибудь пожевать? Ведь чем станет наша жизнь, если не верить в счастливый случай? Что еще побуждает нас стремиться вперед, как не заложенное с рождения сочетание надежды и мазохизма?

Напившись воды из-под крана, я прихватил тяжелую чугунную сковородку, слегка приоткрыл входную дверь и выглянул наружу. По-прежнему моросил дождь. На берегу никого не было.

Я осторожно спустился по короткой лестнице со скрипучими деревянными ступеньками на тропинку и по ней вышел на песчаный асфальт. «Песчаный асфальт» — звучит как название древней третьесортной мелодрамы. Но я отклоняюсь от темы. Слева от меня протянулась полоска пляжа, а за ним, буквально в сотне футов, раскинулся океан. Справа находился залив с паромной пристанью. Остров в длину имеет около тридцати миль, а в поперечнике и мили не будет, даже в самом широком месте. Такая вот узкая полоса песка. Я оседлал велик и направился вдоль залива к местному универсальному магазину, громоздкому строению, обшитому посеревшими от непогоды досками. В Оушен-Бэй-Парке, который в его лучшую пору я именовал не иначе как «сборище тупиц», стояла тишина, лишь негромко шелестел дождь. По правде сказать, и до всех этих кошмарных событий в межсезонье на острове было довольно тихо и спокойно, но сейчас… сейчас все обстояло иначе. Калитка из проволочной сетки была открыта, но не шевелилась на заржавевших петлях. Даже скрип несмазанных петель усладил бы мой слух, а вот полная тишина действовала на нервы. Она была неестественной.

Я подергал ручку на двери магазина. Заперто. Тогда я швырнул сковородку в стекло и через мгновение уже находился внутри, с жадностью набивая рот вяленой говядиной и чипсами, запивая все это тепловатой пепси-колой. Затем я наполнил карманы всяческой едой и питьем и снова выехал на дорогу. Куда я направлялся, что искал — и сам не знал. Других выживших? Еще еды? Оружие? Да, наверное, и то, и другое, и третье. Дороги на острове были не в пример лучше, чем на материке, так что ездить здесь на велосипеде было приятно. Туман постепенно уползал, и видимость улучшилась. По улице Си-Вью я добрался до более крупного — конечно, по меркам острова — городка Оушен-Бич, наслаждаясь возможностью безнаказанно ехать там, куда в обычное время путь велосипедистам был заказан. Веселый нарушитель законов в мире, где все законы остались в прошлом. Звучит забавно. Я сделал пару кругов по центру городка в поисках достойной цели, обнаружив универсальный магазин, хозяйственный магазин, пару магазинчиков с сувенирами и пляжными принадлежностями, дискотеку, несколько ресторанчиков, баров и кафе-мороженых. И еще старый кинотеатр, деревянное здание, смахивающее на церковь, из-за чего я старался держаться от него подальше.

Я вломился в хозяйственный магазин — забавно, но вышло это у меня вполне естественно. Там я набрал себе целый арсенал: удобный топорик, двенадцативольтный строительный пистолет и кучу патронов, то есть гвоздей. Еще я прихватил куртку из плотной ткани и непромокаемый плащ, висевшие на крючке позади прилавка. Что сказать — прибарахлился неплохо. Потом ездил по окрестностям, стучал в двери, кричал: «Есть здесь кто-нибудь?», так что в горле пересохло. Наконец вернулся в магазин и поставил пистолет на подзарядку. Пока не найду настоящее оружие, сойдет и такое. Пока не найду… Точнее будет сказать: если найду. Хорошо хоть пока еще есть электричество.

Я сидел и ужинал позаимствованными в магазине продуктами, как вдруг на улице раздался шум. Индикатор заряда строительного пистолета еще мигал, поэтому я схватил топорик и прошмыгнул к входной двери. Свет на крыльце был зажжен, но я ничего не увидел. Шум повторился. Снаружи что-то шевелилось. Может быть, существо привлек свет? Похоже на то. Я натянул куртку и, чуть-чуть приоткрыв дверь, направил луч фонарика в клубящийся в темноте туман. Погода эта уже поднадоела. В кустарнике раздался треск; я обернулся и увидел прямо перед собой потрепанного самца оленя. Один рог у него был отломан, второй представлял собой замысловатую шестиконечную конструкцию. Олени на Огненном острове находятся под охраной. Они совершенно не боятся людей и чувствуют себя здесь в полной безопасности, подобно белкам в городском парке.

Строго говоря, оленям было еще рановато сбрасывать рога. Возможно, этот парень просто за что-то зацепился или потерял рог в схватке за самочку. Обрадовавшись, что это не зомби, я закрыл дверь и вернулся к трапезе. Я смаковал каждый кусочек вяленого мяса, каждый ломтик чипсов и удивлялся, до чего же американские закуски соленые. Набив живот разными вкусностями, я быстро заснул, давая отдых уставшему телу, а особенно ногам, которые ныли от выпавших на их долю нагрузок.

В последующие несколько дней мне приходилось то радоваться дальновидности своего решения вернуться на Огненный остров, то проклинать себя. Здесь было действительно пустынно, но, пожалуй, даже слишком. Я-то надеялся встретить и других беглецов с «большой земли». Скажем, молодую вдовушку или пусть даже не очень молодую. Парочку, не чуждую свингерским замашкам. На крайний случай «голубенького» — лишь бы было с кем скоротать время. Я двинулся на юго-запад, проехал через местечки Роббинс-Рест, Атлантик, Лоунливилль (очень подходящее название),[35] Дьюнвуд, Фэйр-Харбор, Сальтер и Кисмет. К дамбе Роберта Мозеса я приближаться не рисковал — она соединяла остров с материком, точнее с Лонг-Айлендом. Я опасался, что там, где могут встретиться машины, можно наткнуться и на проблемы. Не исключено, что там окажутся люди. Или зомби.

Я ощущал себя Чарльтоном Хестоном в фильме «Человек Омега», а также Винсентом Прайсом в «Последнем человеке на Земле» — посредственных экранизациях романа Матесона «Я — легенда». Любопытно: фильм, носящий название романа, имеет с ним наименьшее сходство. Поди тут разбери. Так или иначе, разъезжая по острову на своем десятискоростном велосипеде, я легендой так и не стал, это уж наверняка.

Мальчишкой я был вполне себе самодостаточным, по крайней мере в том, что касалось способности приятно проводить время в одиночестве. Частенько я воображал, будто остался единственным человеком во всем мире. Мне нравилось представлять себе, будто вокруг больше никого нет. Я бродил вдоль железнодорожных путей или рядом с островком безопасности по центру бульвара Куинс. Конечно, мимо со свистом проносились машины, но зато на протяжении многих миль я не встречал ни одного существа во плоти. Отец обвинял меня в нездоровом увлечении всякой дурью. Ну да, я очень даже любил фильмы ужасов. Теперь, оглядываясь назад, думаю, то была вроде как репетиция перед тем, что обрушилось на нас в эти дни. Внемлите мне, наследнику Нострадамуса!

Одиночество разъедало меня изнутри.

Попытался я исследовать и другие направления, но это оказалось непросто. Пойнт-оф-Вудс был отгорожен от Оушен-Бэй-Парка — несомненно, чтобы уберечься от проникновения всяческой шушеры, которой во время оно там было полным-полно. Поскольку объехать ограду или перебраться через нее на велике не было возможности, пришлось мне перелезть через нее и дальше идти пешком. Прежде я никогда не пробовал познакомиться с другими частями острова. Такими, как, например, Санкен-Форест — симпатичное местечко, но в эти дни зловещее, как и все остальные. Или вот, скажем, Сэйлорс-Хейвен. В Черри-Гроув тоже не было ни души. Черт, не то чтобы я сменил ориентацию, просто хотелось бы нормальных товарищеских отношений, и пока они остаются на уровне платонических, я готов заняться чем угодно. И с кем угодно.[36]

Но всюду — ничего. И никого.

Я так вымотался и упал духом, что решил уже не тащиться в Пайнз и местечки, лежащие за ним. Огненный остров стал островом призраков, и, пожалуй, как по мне, духи менее опасны, чем зомби, — по крайней мере, физически. Я избежал участи быть съеденным в буквальном смысле только для того, чтобы меня сожрала заживо меланхолия. И это называется жизнь?

Телевизор не работал, не было даже тестовой картинки.

Радио можно было послушать… если вам нравится «музыка» статических помех.

Я перебирался от дома к дому в поисках чего-нибудь, что можно почитать. Хотелось занять мозг. Кроссворды, сканворды, «Гейм-бой». Да что угодно. Проблема с этими дачными домами в том, что по окончании сезона жильцы ничего в них не оставляют. Конечно, несколько дамских романов в мягкой обложке я раздобыл и даже, хоть и стыдно признаться, прочитал, но ничего поучительного найти не удавалось. Еще отыскался шкаф с технотриллерами — ну, вы знаете, весь этот хлам в духе Тома Клэнси. И их я прочел, хотя сказать, что эти книги тупые, значит ничего не сказать. Даже дамские романы с душещипательным финалом будут получше. Я побывал уже почти в каждом доме между Оушен-Бэй-Парком и Роббинс-Рест, когда меня вдруг осенило: ведь совсем не обязательно оставаться в своей убогой халабуде. Серьезно, что это со мной такое? Для того ли я убежал с материка, чтобы провести три недели в этой гнилой дыре?

Идиотизм какой-то.

В качестве своей резиденции я выбрал прочное и значительно более комфортабельное строение, в фермерском стиле, с пятью спальнями. Поросенок поумнел и перебрался из соломенной хижины в нормальный кирпичный дом. В хозяйской спальне даже отыскался тайничок с порнухой. Новое место обитания пришлось мне по нраву. Электричество по-прежнему имелось, и напитки были холодными. В холодильнике нашлось спиртное, и я, хотя всегда вел трезвый образ жизни, теперь начал выпивать. Не хочу сказать, что стал пьяницей, но все же каждый вечер, совершив прогулку вокруг своего нового дома, я расслаблялся на кухне со стаканчиком в руке. И если порой дело заканчивалось тем, что я валился плашмя на кровать, а комната вращалась передо мной, словно я был Дороти и летел в страну Оз, значит так тому и быть. Трезвость уже не была для меня нормой жизни.

Однажды, когда я возвращался домой из магазина в Оушен-Бич, у велосипеда лопнуло переднее колесо, и я со всего маху улетел в неглубокую канаву напротив бейсбольной площадки. Возможно, не совсем протрезвел после выпитого накануне: я ведь еще не стал прожженным пьяницей и плохо знал свою дозу. Впервые за несколько недель небо было безоблачным, и на нем ослепительно сверкало солнце. Голова у меня потрескивала и до того, как я кувырнулся, теперь же в ней непрерывно пульсировала боль. Я сильно расцарапал руки, свет резал глаза даже сквозь темные очки. И вот я лежал, распластавшись в канаве, дрожал от ярости и был несколько смущен, пусть даже никто не видел моего падения.

Однако свидетель все же был.

За фонтаном возле трибун прятался зомби. Как же мы столько времени умудрялись не замечать друг друга? Я вскочил на ноги, попытался найти какое-нибудь оружие, но пьяному, как известно, море по колено, так что я беспечно оставил все в доме. При мне был только велосипедный насос, а какой от него толк?

Но зомби так и торчал неподвижно, съежившись за фонтаном. Я еще нетвердо стоял на ногах — сказалось тяжелое падение, да и винные пары не до конца выветрились, — и потому прислонился спиной к фонарному столбу, облепленному старыми объявлениями о различных значительных событиях в жизни острова. Выцветшие обрывки болтались на ветру, словно струпья на коже.

Мы с мертвецом глазели друг на друга, казалось, целую вечность. Ни он, ни я ничего не предпринимали. Я уже начал подумывать, а не галлюцинация ли это. Может, при падении у меня случилось сотрясение мозга? Но нет. В глазах наконец прояснилось, а зомби никуда не исчез — стоял себе и не собирался нападать.

— Привет, — сказал я и тут же почувствовал себя идиотом. — Я могу вам помочь?

Зомби при звуке моего голоса отпрянул назад. Точнее будет сказать, она отпрянула, ибо при жизни это была женщина, даже девушка, едва-едва вышедшая из подросткового возраста. Судил я об этом в основном по ее одежде. Прежде мне никогда не доводилось рассматривать оживших мертвецов вблизи, обычно я проносился мимо на максимальной скорости, какую мог выжать из велосипеда. Кожа на лице была упругой на вид, цвета недоваренного цыпленка, разве что несколько менее желтая. Глубоко посаженные глаза подернула дымка; казалось, их обладательница не может сфокусировать взгляд, это я хорошо заметил, однако смотрела она прямо на меня. Нижняя челюсть отвисла, и из приоткрытого рта вырывалось медленное и тяжелое дыхание, как у астматика. Две вещи поразили меня: во-первых, она дышала, и, во-вторых, зубы сверкали белизной. В фильмах у зомби всегда сломанные, гнилые зубы коричневого цвета, эта же мертвая киска могла похвастаться улыбкой голливудской звезды.

Еще она, похоже, не чувствовала холода — если судить по босым ногам, обтягивающим джинсам, спущенным так, что был виден низ живота, и куцей белой маечке. В глубоком вырезе я заметил чашечки розового бюстгальтера. Между грудями имелась соблазнительная ложбинка. Черт, да я что, оцениваю этот оживший труп в качестве предмета сексуального вожделения? Да! Именно так. Вот интересно, можно ли секс с зомби классифицировать как некрофилию? Кто бы мог сказать… Некрофилию определяют как увлечение трупами, эротический интерес к трупам, способность возбуждаться при виде трупов. Но как быть с ходячим трупом? Как это назвать? Хотя кожа на теле немного обвисла, в целом девочка сохранилась очень неплохо. И откуда у меня такие мысли? Что тому причиной: одиночество или я сошел с ума? И то и другое, наверное. В общем, я ощутил мощный прилив крови пониже пояса.

— Мм, привет. Ты… вы… Ну, вы меня понимаете?

Она, словно собачка, вскинула голову и наморщила лоб, что-то обдумывая. В каком-то извращенном, жутком смысле она была просто прелестна. Я сделал шаг в направлении мертвой девушки, хотя, возможно, этот поступок и противоречил здравому рассудку. Она вздрогнула и подалась назад. Я воспринял это как знак того, что пора прекращать безумие и сваливать отсюда. Подняв с земли велосипед, я зашагал домой и всю дорогу оглядывался через плечо на своего нежданного робкого товарища. Девушка также не сводила с меня глаз.

В тот вечер я не пил, но раз, наверное, шесть «погонял лысого».

Вероятно, потрясение от встречи было слишком сильным.

На следующий день я заменил камеру, прихватил с собой строительный пистолет и отправился в путь. За ночь заметно похолодало, и на остров вновь накатывала густая серая дымка. Вскоре заморосил дождь. Не за горами тот день, когда с неба повалит снег. Неплохо бы насобирать дров для камина, однако все мои мысли захватило стремление отыскать девушку-зомби. Конечно, начал я с бейсбольного поля, но никого там не нашел. Я подумал, что если и в жизни зомби так же медлительны, как в кино, то насколько далеко она могла уйти? Местная ли она? Помнит ли, где здесь что находится? Способна ли на нечто большее, чем просто рудиментарное мышление? Или не способна даже на это?

Я подъезжал к Лоунливиллю, когда из кустов прямо на дорогу выскочили две оленихи. Выглядели они неважно, и это еще мягко сказано, даже по меркам Огненного острова. Шкуру их покрывали многочисленные язвы, из которых сочился гной. Уши, как обычно, были облеплены раздувшимися от крови клещами. От животных исходил пар, а вместе с ним и вонь. Я сбросил скорость в надежде, что олени освободят мне путь, но они просто стояли и будто не знали, что делать дальше. Звонка, чтобы посигналить животным, на велосипеде не было, потому я притормозил и закричал: «Эй, с дороги! Давайте проваливайте! Брысь!» Крики эти могли бы распугать котов, но с оленями подобный номер не прошел. Они неуверенно топтались на месте, словно пьяные, и я даже ощутил внезапную зависть. Потом заорал на них снова, но чертовы зверюги двигаться не желали.

Ссориться с местной фауной не хотелось, поэтому я сделал небольшой крюк и покатил обратно к дому, внимательно оглядывая улицы по пути, чтобы не пропустить сами знаете кого. В тот вечер я осушил целую бутылку водки, запивая ее разными лимонадами, и в итоге выплеснул содержимое желудка в кухонную раковину. Слава богу, что в сливе был установлен утилизатор отходов. Я еще успел прибраться, после чего вырубился прямо на полу.

Перед глазами у меня плясали разноцветные черти, а дальше я уже ничего не помнил. Очнулся посреди ночи, совершенно не соображая, где нахожусь. Сперва я подумал, что уменьшился в размерах — этакий Невероятно Уменьшающийся Пьянчуга,[37] который пил, пил и весь спился, — поскольку глаза мои, казалось, смотрели с высоты пары сантиметров от пола.

В буквальном смысле я отодрал себя от липкого линолеума и потер лицо, на котором отпечатался рисунок. Чувствовал я себя дерьмово, но, увидев в зеркале свою изукрашенную физиономию, расхохотался и не мог остановиться, пока не закашлялся. Правую сторону лица украшали симметричные красные полоски. Надо же было так облажаться! Шатаясь, я протопал в ванную, помочился, стиснув зубы от боли, и прополоскал рот, чтобы избавиться от кислого привкуса блевотины. Много времени это не отняло. Потом я задумался: а с чего я пошел вразнос? Может, причина так или иначе связана с гибелью человечества, в особенности моей семьи, и, самое главное, обожаемой жены? Может, все из-за того, что я возжелал компании девушки-зомби, которую нашел вполне привлекательной? Да, возможно, это как-то оправдывает не свойственное мне безнравственное поведение. В конце концов, в загул уходят и по менее серьезным причинам.

Еле-еле я добрался до кровати, и там меня моментально сморил сон.

Мне снился групповой секс: я, моя покойная жена и мертвая девушка. Они сорвали с меня одежду и подвели к кровати, стоящей посередине бейсбольного поля. Небо над головой было черным. Не темным, как ночью, а именно черным, словно космическая пустота. На трибунах мерцали чьи-то глаза, вокруг слышно было стрекотание сверчков. Женщины начали ласкать меня языками: жена работала над верхней половиной тела, а девушка-зомби — ниже пояса. Должен отметить, что и та и другая предстали в образе оживших трупов, но удовольствие от этого меньше не становилось — до тех пор, пока они не начали меня есть. Я не просыпался. Просто лежал на спине и наблюдал, как мертвые женщины поглощают мою плоть, как вскрывают брюшную полость и вытаскивают кишки. Я был просто парализован. А они выглядели довольными.

Наконец я пробудился и — забери меня дьявол, если я не первейший среди извращенцев, — обнаружил, что у меня эрекция.

Несмотря на похмелье, я исхитрился съесть и даже удержать в себе вкусный и полезный завтрак. Ту девушку я твердо решил разыскать. Не люблю, когда меня преследует какая-то навязчивая идея, но в этом случае я сдался. Что я стану делать, когда найду ее? А она? Будет ли также избегать меня, или присущий, похоже, всем зомби вечный голод — эй, только не подумайте, что я спец в таких делах, — все же проявит себя? Убегу я в этом случае или позволю случиться тому, что должно случиться? Все эти потуги спастись только ради того, чтобы спастись, кажутся мне смешными. Прошло всего несколько недель, а я уже не испытываю никакой радости от жизни.

Я оседлал велосипед и выехал на пыльную, или, точнее сказать, грязную, дорогу. За ночь землю посеребрил иней, и он так сверкал на солнце, что больно было смотреть. Для себя я твердо решил: найду эту девушку-зомби и либо соблазню, либо прикончу. Все будет зависеть от того, как она отнесется к моей компании. Может, ее вполне устроит сэндвич с тунцом, а поедание человеческой плоти — уже пройденный этап. В общем, повторюсь: я не специалист. Возможно, она хочет, чтобы ее обняли. Я лично мечтаю об этом. Очень хочется пообжиматься с девушкой. Завалиться в постель и прижаться распаленной от желания промежностью к ее ягодицам.

Я крутил педали, а извращенная, безумная идея лечь в постель с зомби не давала мне покоя. И мысли в тот момент были даже не о сексе. Хотелось просто покрепче к ней прильнуть. Когда мужчина желает просто лечь и оказаться в объятиях женщины? Когда он обезумел от одиночества — вот когда.

Звать ее бессмысленно — она из скромниц, поэтому я неторопливо ехал и внимательно смотрел по сторонам. В Пойнт-оф-Вудс заезжать не стал, а сразу направился дальше: трудно было представить, как девушка перелезает через высокий забор из сетки. Так, квартал за кварталом, я осматривал Си-Вью, останавливаясь, только чтобы перекусить, а однажды заглянул в ликеро-водочный магазинчик. В каждом городке я обязательно спешивался и осматривал пляж. И — никого, кроме этих отвратительных оленей. Каждый раз, встречая их на пути, я думал: как же им повезло, что я не любитель дичи.

М-да.

В начале декабря ударили первые морозы. Возможно, к этому времени мой предмет обожания уже стал жертвой голода или подвергся разложению. Я понятия не имел, как долго ожившие мертвецы могут просуществовать без пищи. Как часто они вообще едят?

Могут ли прокормиться гусеницами и белками? Я просто бесился от недостатка информации, от того, что не могу подключиться к Интернету и набрать в поисковике «зомби питание продолжительность существования». Так нужно было зайти на Google или ask.com, но не было возможности: Сеть не работала, как и все прочее. Никогда прежде я не задумывался, как же тяжело обходиться без средств массовой информации. Мне не хватало радио, телевидения, Интернета точно так же, как общения с людьми. И это было паршиво. Книги и древние журналы не могли служить полноценной заменой. Вечерами я предавался холостяцким развлечениям: нажирался до потери пульса и мастурбировал, если хватало сил.

Я шел по Лоунливиллю — до чего же мне не нравилось это название! — и катил рядом велосипед, как вдруг в буквальном смысле слова наткнулся на объект своего желания. Она была мертва, причем давно и бесповоротно. Окостеневшее тело лежало на спине, на нем посверкивали кристаллики льда. Не сводя с нее глаз, я опустился рядом на колени. Горе мое было неописуемым. Маечка исчезла, бюстгальтер порвался и открывал бледно-желтую, почти прозрачную грудь. Личико у девушки было ангельское — по крайней мере, мне так показалось, — и я ощутил стыд, что вожделел это несчастное создание. Не потому, что это было противоестественно — а вы сколько угодно можете дискутировать на эту тему, — но поскольку она выглядела выше подобных нечестивых желаний. Из моих глаз полились слезы, но я не пытался их утереть. Когда погибла жена, я и то не испытывал такого чувства утраты, как сейчас, по отношению к совершенно незнакомой девушке. Наверное, это потому, что смерть жены воспринималась как нечто абстрактное, меня ведь не было тогда рядом. Кроме того, как и все остальные, я находился в состоянии дикой паники из-за происходящего.

Теперь же, в этой спокойной зимней атмосфере, я мог позволить себе погоревать вволю. Я оплакивал эту необъяснимо очаровательную девушку-зомби, оплакивал свою супругу, все человечество. Я зарыдал в голос, улегся прямо на дорогу, прижался к мертвой девушке, и так мы лежали с ней, меня била дрожь, но не от холода, а от невообразимой тяжести утраты.

В это время на обочине появился старый седеющий олень и уставился на нас непостижимыми черными глазами. Из огромных ноздрей шел пар. Олень недовольно заворчал, словно мы посягнули на его территорию.

Мы… Мне так необходимо было снова стать частью этого «мы». Может, эта моя зависимость от наличия партнера — душевная болезнь? В сердце царили боль и мрак. Я злобно уставился на четвероногого незваного гостя. Тот снова заворчал и поскреб копытом асфальт. Такой наглости я уже снести не мог. Это мерзкое нечестивое животное мешало мне спокойно оплакать потерю.

Я выпустил из объятий труп — да, теперь это был самый обычный, даже заурядный труп — и встал, сжимая кулаки. Во мне клокотала ярость, я еле сдерживался, чтобы не устроить здесь бойню. Мне хотелось изувечить эту жалкую пародию на благородное животное, отломать ему рога, превратить в грязный мешок, набитый дерьмом и костями. Я шагнул вперед, и тварь потрясла головой. Правый рог, казалось, грозил отвалиться при любом движении.

— Я ненавижу вас, жалких уродов! — прошипел я яростно. — Всегда ненавидел оленей на этом забытом Богом острове, но ты просто перешел все границы! Разве не видишь, что это глубоко личное? Понимаю, конечно, что твоим убогим гребаным мозгам недоступно такое понятие, как уважение, но, клянусь, если ты сию секунду не свалишь на хрен отсюда, я тебе размозжу тупую башку!

Олень стоял на месте, и от его шкуры исходил пар.

Тогда я его ударил. Не самое лучшее решение в моей жизни, но я был, скажем так, немного возбужден. Со всей силы я врезал гаду прямо по морде, и он укусил меня. А в следующее мгновение меня осенило, почему эти олени выглядят настолько отвратительно: они все мертвы! Или не-мертвы. Неважно. Это были ожившие трупы. Не одни только люди способны восставать после смерти, а все живые существа. И олени тоже.

И вот я смотрю на свою правую руку, обмотанную чистой белой марлей. Сквозь материю просачиваются капельки крови и образуют полукруг. Их немного; можно сказать, всего ничего. Однако повод для беспокойства все же имеется.

А там, на дороге, лежит мертвая девушка моей мечты. Я ее так и не похоронил.

Думаю, я заразился.

Перевод Тимофея Матюхина

Келли Линк

НЕ ТА МОГИЛА

Келли Линк — признанный мастер фантастических рассказов. Ее произведения вошли в три сборника: «Stranger Things Happen», «Магия для „чайников“» («Magic for Beginners») и «Милые чудовища» («Pretty Monsters»). Рассказы Линк появлялись на страницах «The Magazine of Fantasy & Science Fiction», «Realms of Fantasy», «Asimov’s Science Fiction», а также включались в сборники «The Dark», «The Faery Reel» и «Best American Short Stories». Линк вместе с мужем, Гэвином Дж. Грантом, владеет издательством «Смолл биэр пресс» и издает журнал «Lady Churchill’s Rosebud Wristlet». За свои рассказы писательница получила грант от Национального фонда поддержки художников, а также она становилась обладательницей множества наград, включая премии «Хьюго», «Небьюла», «Всемирная премия фэнтези», Брэма Стокера, Типтри и «Локус».

Включенный в нашу антологию рассказ повествует об убитом горем молодом человеке. Он хоронит единственный экземпляр своих стихотворений вместе с девушкой, которую любит. Поэт и художник Данте Габриэль Россетти из числа прерафаэлитов совершил точно такой же поступок, после того как его супруга Элизабет Сиддел, служившая моделью для многих картин мужа, умерла от передозировки опия. И, так же как в публикуемом рассказе, позднее Россетти пожалел о своем излишне драматическом жесте, вскрыл могилу жены и извлек из нее захороненные работы. В 1870 году эти «эксгумированные» стихотворения были опубликованы. Прерафаэлиты ставили перед собой задачу вернуть в искусство классические понятия позы, цвета и композиции, которые, по их мнению, были преданы забвению пуританами и ханжами из художественных академий. Кстати, сестра Россетти, Кристина, известна как автор большой поэмы «Рынок гоблинов» — она стала источником вдохновения для целых поколений писателей, работающих в жанре фэнтези.

В последующие годы Россетти увлекся различными экзотическими животными, а особенно его привлекали вомбаты. В конце концов ему удалось приобрести одного, и эксцентричный поэт приучил его сидеть вместе с ним за ужином. В проходившие в его доме вечеринки вносил разнообразие другой домашний любимец, ручной тукан. Россетти надевал на птицу ковбойскую шляпу и заставлял скакать верхом на ламе вокруг обеденного стола. Довольно странные были у него развлечения. Зато, по крайней мере, Россетти, когда выкапывал обратно свои произведения, был уверен, что не ошибся с могилой.

Главный герой нашей истории оказался не таким удачливым. И если вы полагаете, что жизнь Данте Габриэля Россетти была полна странностей, то, значит, вы ничего еще не видели.

Вся эта история случилась из-за того, что один мой знакомый парень по имени Майлз Сперри решил податься в расхитители гробниц и раскопать могилу своей девушки, Бетани Болдуин, которую похоронили менее года назад. Майлз решился на это, чтобы извлечь из гроба пачку своих стихотворений — он положил их туда в качестве эдакого красивого и романтичного жеста. Хотя, возможно, то был просто дурацкий поступок. В свое время он не оставил себе копии, но Майлз всегда действовал импульсивно.

Думаю, вам стоит знать некоторые подробности. Листки со своими виршами, написанными карандашом, с многочисленными исправлениями и со следами пролитых слез он засунул между рук Бетани. Пальцы ее на ощупь были как свечи — жирные, мягкие и приятно прохладные. Не сразу и сообразишь, что на самом деле это пальцы. Еще Майлз обратил внимание на грудь покойной девушки — она казалась больше, чем при жизни. Если бы Бетани знала, что умрет, проводила бы она все свои последние дни с ним? Одно из стихотворений рассказывало как раз о том, что теперь им уже не быть вместе, что теперь уже слишком поздно. Наслаждайся, пока есть возможность.

Глаза Бетани были закрыты. Кто-то прикрыл их, так же как сложил на груди руки, и даже губы разошлись в улыбке. Вот этого Майлз не понимал: как можно сделать так, чтобы мертвый человек улыбался? В общем, Бетани была совсем не похожа на себя при жизни, хотя прошло всего лишь несколько дней. Сейчас она казалась меньше — и в то же время странным образом больше. Никогда прежде Майлз не находился так близко к покойнику; он стоял возле гроба, смотрел на мертвую подругу и желал, во-первых, тоже умереть, во-вторых, чтобы можно было раздобыть где-нибудь записную книжку и карандаш. Ему необходимо было перенести на бумагу свои ощущения. Ничего более значительного с ним в жизни еще не случалось. В нем буквально с каждой секундой происходили серьезные перемены.

Поэты, считается, живут мгновением и в то же время находятся как бы вне времени и смотрят на все со стороны. Так, Майлз никогда раньше не замечал, что уши у Бетани немного разные. Одно — меньше и поднято чуточку выше. Не то чтобы сие обстоятельство сильно его тронуло, вряд ли Майлз написал бы об этом стихотворение, он бы даже не стал ничего говорить девушке, чтобы не вводить ее в смущение; однако факт оставался фактом, и Майлз вдруг подумал, что сойдет с ума, если не отметит его. Он склонился над телом и поцеловал холодный лоб, вдыхая запах любимой. Пахла она как новая машина. А в голове у Майлза крутилась вереница поэтических образов. «Каждое облако отсвечивает серебром», например, хотя, вероятно, существовал более интересный и выразительный способ передать свои ощущения. Да и смерть не похожа на облако. На что же она похожа? Скорее, на землетрясение, пожалуй, или на падение с большой высоты и болезненный удар о твердую землю, от которого темнеет в глазах, тяжело спать по ночам и просыпаться, есть и беспокоиться о таких пустяках, как домашняя работа или телевизионная программа на вечер. А еще смерть представлялась чем-то вроде тумана, колючего тумана, так что, возможно, правильнее будет сравнить ее не с облаком, а с туманом, состоящим из маленьких острых предметов. Иголок, например. Всякий смертельный туман состоит из множества серебряных иголок. Имеет такая аналогия смысл? Отражает ли суть смерти?

А потом на Майлза, словно звон огромного, тяжелого колокола, обрушилась простая мысль: Бетани мертва. Это может показаться странным, но я скажу по опыту: это действительно странно. И дело обстоит именно так. Вы просыпаетесь утром и вспоминаете, что самый дорогой для вас человек умер. Вы поначалу не верите: неужели это правда?

И вы думаете, как же это странно, что теперь придется постоянно напоминать себе, что человек, которого вы любили, мертв. Вот вы обмозговываете эту мысль, и вдруг снова в голову лезет настойчивое напоминание: человек, которого вы любили, мертв. И опять — тот же дурацкий туман, те же иголки или удар под дых, или с чем еще вы сравните самую страшную вещь, что с вами приключилась. Все однажды проходят через это.

Майлз стоял у гроба, погрузившись в воспоминания, когда к нему подошла мать Бетани, миссис Болдуин. Глаза ее были сухими, но волосы находились в полном беспорядке, а тени нанесены только на одно веко. На ней были надеты джинсы и старая футболка Бетани, не из числа ее любимых. Майлз несколько смутился.

— Что это? — спросила миссис Болдуин.

Голос звучал глухо и механически, словно она переводила с другого языка. Что-то индо-германское, пожалуй.

— Мои стихотворения. Которые я сочинил для нее, — ответил Майлз.

Он очень волновался, ведь момент был воистину исторический. Когда-нибудь его будущие биографы напишут: «Три хокку, одна секстина и две вилланеллы.[38] Несколько более длинных вещей. Никто их больше никогда не прочитает».

Миссис Болдуин внимательно посмотрела на Майлза своими жуткими, без единой слезинки глазами и промолвила:

— Вижу. Дочка говорила, что вы плохой поэт. — Она приблизилась к гробу и разгладила складки на любимом платье Бетани — с вышитой паутиной и дырочками, через которые виднелись черные колготки. Миссис Болдуин погладила руку дочери. — Ну что ж, прощай, голубушка. Не забудь прислать открытку.

Не спрашивайте меня, что она имела в виду. Мать Бетани порой говорила странные вещи. Буддистка в прошлом, она работала подменяющим преподавателем математики. Как-то раз она подловила Майлза за списыванием на контрольной по алгебре. Отношения между ним и миссис Болдуин за то время, что Майлз встречался с Бетани, не наладились, потому он не знал, верить или нет словам о том, что Бетани не нравились его стихи. Эти подменяющие учителя обладают странным чувством юмора. Если вообще обладают.

Он уже намеревался сунуть руку в гроб и забрать назад свое творчество. Но в этом случае миссис Болдуин решит, что была права, что она победила. Хотя кто бы в данной ситуации мог говорить о победе? Похороны — это вам не телевизионное шоу. Никто не сможет вернуть Бетани к жизни.

Миссис Болдуин смотрела на Майлза, а Майлз смотрел на нее. Бетани ни на кого не смотрела. Два человека, которых покойница любила больше всего на свете, на несколько мгновений обрели способность прочитать сквозь серый туман ненависти мысли друг друга. Поскольку вас там и не было — а даже если бы и были, то все равно не смогли бы узнать, о чем же они думают, — я вам все расскажу.

«Если бы только умер я, а не она», — думал Майлз.

А миссис Болдуин думала: «Вот именно — лучше бы помер ты».

Майлз сунул руки в карманы нового костюма, повернулся и оставил миссис Болдуин горевать у гроба дочери в одиночестве. Он опустился на скамью рядом с собственной матерью, которая изо всех сил старалась сдержать слезы. Она любила Бетани. И все любили Бетани. Сидевшая через несколько рядов от них девушка по имени Эйприл Лэмб яростно ковырялась в носу, сохраняя при этом скорбный вид. Когда все наконец прибыли на кладбище, там начиналась еще одна похоронная служба: хоронили девушку, находившуюся за рулем другого автомобиля. Люди, прибывавшие попрощаться с покойными, парковали машины и внимательно глядели друг на друга, чтобы определить, к какой могиле им идти.

Флористки умудрились неправильно указать имя Бетани на ужасно уродливых венках: БЕРТАНИ, а также БЕТОНИ — точно как участники реалити-шоу «Выживший» коверкают имена, когда голосуют друг против друга. Именно это больше всего нравилось Бетани в шоу. Сама же она была на редкость грамотной, но вот читавший проповедь лютеранский священник упомянуть про это забыл.

Майлз чувствовал себя неуютно. Он вдруг понял, что дождаться не может, когда приедет домой, позвонит Бетани и расскажет о похоронах и обо всем, что случилось за время, прошедшее после ее гибели. Он сел и стал ждать, когда это ощущение пройдет. Впрочем, он уже начал к нему привыкать.

Майлз нравился Бетани за то, что мог ее рассмешить. Я тоже над ним смеюсь. Майлз прикинул, что сам факт вскрытия ее могилы рассмешил бы Бетани. Девушка очень задорно смеялась, ее смех лился, словно звук кларнета. И он не раздражал. Это был дивный, прелестный смех — если вы, конечно, не имеете ничего против. Бетани, безусловно, расхохоталась бы, узнай она, что Майлз в порядке самообразования облазил весь Интернет, проходя по ссылкам «раскапывание могил». Он прочитал рассказ Эдгара Алана По, посмотрел несколько серий «Баффи — истребительницы вампиров» на эту тему и купил баночку крема «Викс вапораб», средства против затрудненного дыхания, которое наносят на кожу над верхней губой. В магазине «Мишень» он закупил снаряжение для предстоящей вылазки: специальная телескопическая лопата, работающая на батарейках, набор секаторов, фонарь, запасные батарейки к нему и лопате и даже налобный фонарик на ленте с липучкой, снабженный красными фильтрами — чтобы было не так заметно в темноте.

Майлз распечатал карту кладбища, чтобы без проблем отыскать дорогу к могиле Бетани от Випинг-Фиш-лейн даже, как выразился однажды мой знакомый, «глухой ночью, когда темно, как у негра в одном месте, и ни черта не видно». Хотя ночь была не такой уж черной. Майлз подгадал время так, чтобы луна находилась в фазе полнолуния. Кроме того, Майлз видел немало фильмов, в которых мертвецы вставали из могил, и на этот случай очень хорошо иметь под рукой карту с обозначением всех выходов с кладбища.

Матери он сообщил, что проведет ночь у своего друга Джона, а Джона попросил ничего матери не говорить.

Если бы Майлз набрал в Google не просто «раскапывание могил», а добавил еще «поэты», он бы обнаружил, что у него имелся предшественник. Поэт и художник Данте Габриэль Россетти также захоронил свои произведения вместе с умершей возлюбленной. Россетти тоже пожалел об опрометчивом решении и в конце концов решил раскопать могилу и вернуть стихотворения. Я вам все это рассказываю затем, чтобы вы никогда и ни за что не повторили их ошибку.

Не могу сказать, был ли Данте Габриэль Россетти более талантливым поэтом, чем Майлз. Правда, у Россетти была сестра по имени Кристина, и вот она действительно была талантище. Но вам неинтересно выслушивать мои взгляды на поэзию. Да-да, я хорошо вас знаю, пусть даже мы совсем незнакомы. Вы с нетерпением ждете, когда же я перейду к той части рассказа, где раскапывают могилы.

У Майлза имелась пара друзей, и он подумал было пригласить одного из них составить ему компанию в предстоящей ночной вылазке. Однако никто, за исключением Бетани, не знал, что Майлз занимается стихосложением, а Бетани давно уже была мертва. Если быть точным, вот уже одиннадцать месяцев — на месяц дольше, чем они встречались. Достаточно давно, так что Майлз начинал потихоньку выбираться из этого тумана, наполненного иголками. Достаточно давно, так что он уже мог снова слушать по радио некоторые песни. Достаточно давно, так что временами воспоминания о Бетани казались полузабытым фильмом, который он в далеком прошлом видел поздним вечером по телевизору. Достаточно давно, так что когда Майлз попытался восстановить в памяти стихи, написанные для Бетани, особенно одну вилланеллу, которая, по его мнению, была очень неплоха, у него ничего не вышло. Как будто, положив свои произведения в гроб, он не просто вручил Бетани единственные экземпляры, но вместе с исписанными листами похоронил и частичку божественного вдохновения и теперь уже никогда не сможет снова перенести те строчки на бумагу. Майлз знал, что Бетани мертва, и с этим ничего нельзя было поделать. Но поэзия — другое дело. Нужно постараться спасти что возможно, пусть даже поначалу вы решили навечно с этим расстаться.

Вероятно, в некоторых местах этого рассказа вам может показаться, что я слишком строга по отношению к Майлзу, что я не сочувствую его горю. Но это не так. Я люблю Майлза так же, как и всех остальных. Я вовсе не считаю, что он глупее, скажем, вас, или менее сообразителен, или еще в чем-то от вас отличается. Да кто угодно может случайно раскопать не ту могилу. Эту ошибку способен совершить каждый.

Полная луна светила ярко, и карта легко читалась даже без фонарика. На кладбище было полно котов. Только не спрашивайте меня почему. Но Майлз не боялся, он решительно продвигался к цели. Чудо техники, телескопическая лопата на батарейках, поначалу не желала раздвигаться. Предварительно он испытал ее во дворе своего дома. Но здесь, на ночном кладбище, казалось, что она работает невыносимо громко. Ее жужжание распугало котов, но, к счастью, больше ничьего нежелательного внимания не привлекло. Через некоторое время коты вернулись. Майлз убрал в сторону истлевшие венки и букеты и с помощью секатора обозначил прямоугольник на земле над могилой Бетани. Потом он взялся за лопату и начал вырезать большие куски дерна и складывать их в стороне аккуратными стопками.

К двум часам ночи Майлз приготовил веревку: завязал на ней через небольшие, равные расстояния узлы, чтобы удобнее было ставить ноги, когда он полезет назад из могилы вместе с драгоценными стихотворениями, и привязал веревку к дереву. Сейчас он стоял в вырытой яме по пояс. Ночь выдалась теплая, и Майлз сильно потел. Тяжелая это была работа — управляться с чудо-лопатой. Время от времени, в самый неподходящий момент, она вдруг начинала раздвигаться. Майлз позаимствовал у матери рукавицы, в которых она трудилась в саду, чтобы не натереть мозоли, однако это не особо помогло, и ладони все равно горели. Перчатки были слишком велики. Уставшие мышцы ломило от боли.

К половине четвертого из выкопанной ямы Майлз мог видеть только небо над головой. Огромный белый кот подошел к краю ямы и уставился на юношу, но через некоторое время зрелище ему наскучило, и кот удалился. Над головой медленно двигалась луна — словно небесный прожектор. Майлз начал работать более внимательно — ему не хотелось повредить гроб с телом Бетани. Когда лопата наконец наткнулась на что-то твердое, он вдруг вспомнил, что забыл баночку «Викс вапораб» на кровати в спальне. Пришлось воспользоваться вишневой гигиенической помадой, которая отыскалась в кармане. Лопату Майлз отложил и руками в перчатках аккуратно отгребал землю в стороны. Кроваво-красный луч света налобного фонарика периодически выхватывал из темноты причудливый силуэт отброшенной за ненадобностью чудо-лопаты, небольшие камешки, червей и червеобразные корни, торчавшие из стен импровизированного раскопа. А также появившуюся из-под земли крышку гроба.

Майлз только сейчас сообразил, что стоит прямо на крышке. Наверное, следовало рыть яму больших размеров, а теперь трудновато будет открыть гроб, стоя непосредственно на нем. Еще очень хотелось отлить. Сходив по нужде, Майлз вернулся к могиле, посветил фонариком, и ему показалось, будто крышка самую малость приоткрыта. Но возможно ли это? Может быть, он повредил петли своей чудо-лопатой? Или задел крышку ногой, когда выбирался из могилы по веревке? Он медленно втянул носом воздух, но почувствовал лишь запахи сырой земли и вишневой губной помады. На всякий случай Майлз еще подмазал губы и полез в яму.

Крышка зашаталась под ногой. Майлз решил попробовать, держась за веревку, просунуть ногу под крышку — тогда, возможно, удастся сдвинуть ее с места.

Очень странно. Майлзу показалось, будто кто-то держит его за каблук. Он попытался высвободиться, но бесполезно — нога была крепко зажата, словно в тисках. Тогда он опустил вторую ногу, обутую в тяжелый туристский ботинок, и попытался просунуть носок в щель между крышкой и гробом — тоже безрезультатно. Придется отпустить веревку и поднимать крышку руками. Балансируя при этом на узеньком крае деревянного ящика. Можете себе представить его состояние.

Непростая это была задача — одновременно удерживаться на краю и поднимать тяжелую крышку. Одна нога, правда, по-прежнему была крепко зажата в невидимых тисках. Майлз очень ясно слышал собственное хриплое дыхание, слышал, как громко трется о гроб свободная нога в ботинке. Казалось даже, что красный луч фонарика скачет по тесному пространству — вверх-вниз, взад-вперед с невыносимым шумом. Майлз вполголоса чертыхался, а иначе уже давно бы закричал. Он широко расставил руки, ухватился за край крышки и согнул дрожащие колени, чтобы не надорвать спину. И тут что-то дотронулось до пальцев правой руки.

Нет, это его пальцы дотронулись до чего-то. Не дури, Майлз. Он со всей силы потянул вверх крышку гроба — так же, как вы срываете повязку, если подозреваете, что под ней завелись жучки.

— Черт! Черт! Черт!

Майлз рванул, и кто-то помог ему изнутри. Крышка соскочила и упала на кучу земли. Мертвая девушка, которая до того держала Майлза за ногу, теперь разжала пальцы.

Это было всего лишь первое из многих неожиданных и неприятных потрясений, которые Майлзу предстояло испытать искусства ради. Второе оказалось еще более сильным: осознание того, что он раскопал не ту могилу, откопал не ту мертвую девушку.

«Не та» мертвая девушка лежала в гробу и улыбалась Майлзу, глаза ее были открыты. Она казалась на несколько лет старше Бетани. Еще она была выше ростом и могла похвастаться значительно более выдающимися буферами. У нее даже имелась татуировка.

Как я уже сказала, мертвая девушка улыбалась, обнажая белые, идеально ровные зубы. Бетани носила скобки, так что целоваться с ней было сродни подвигу. Приходилось долго искать место для поцелуя, просовывать язык над скобками, под ними или сбоку — все равно что пробираться через ограду из колючей проволоки на нейтральной полосе. Перед тем как поцеловаться, Бетани всегда складывала губы трубочкой, а если Майлз забывался и слишком решительно припадал к ее рту, она била его по затылку. Сейчас, стоя и глядя на «не ту» мертвую девушку, Майлз очень отчетливо припомнил эту подробность из их с Бетани отношений.

Девушка в гробу заговорила первая:

— Тук-тук.

— Чего? — не понял Майлз.

— Тук-тук, — повторила мертвая девушка.

— Кто там? — отозвался Майлз.

— Глория. Глория Полник. А ты кто такой и что делаешь в моей могиле?

— Это не твоя могила, — заявил Майлз, сознавая всю абсурдность происходящего: он спорил с мертвой девушкой, к тому же с «не той» мертвой девушкой. — Это — могила Бетани. Что ты делаешь в могиле Бетани?

— Ну уж нет, — сказала Глория Полник. — Это моя могила, и я тут буду задавать вопросы.

До Майлза постепенно начала доходить чудовищная истина: похоже, он совершил досадную и, более того, опасную ошибку.

— Стихи, — вымолвил он наконец. — Я некоторые свои стихи положил… ну, в общем, они случайно оказались в гробу моей девушки. А скоро начинается конкурс среди молодых авторов, и поэтому мне действительно очень-очень нужно вернуть их.

Мертвая девушка недоуменно уставилась на Майлза. Что-то у нее было не так с волосами, и юноше это не нравилось.

— Прости меня, но ты это всерьез? — спросила она. — Звучит как никудышное оправдание. Типа «мою тетрадь с домашним заданием съела собака». «Я случайно похоронил стихи вместе со своей подружкой».

— Послушай, я ведь проверил надпись на надгробной плите и все такое. Это должна быть могила Бетани. Бетани Болдуин. Мне правда жаль, что я тебя, типа, побеспокоил, но это в самом деле не моя вина.

Девушка в задумчивости смотрела на Майлза, а он очень хотел, чтобы она моргнула. Она больше не улыбалась. Ее волосы, черные и прямые, в то время как у Бетани они были каштановые и летом завивались, слегка шевелились — точно змеи. Еще Майлзу пришли на ум сороконожки с черными щупальцами.

— Может, мне просто уйти, — предложил смущенный Майлз. — Оставлю тебя покоиться с миром, что-то в этом роде.

— Не думаю, что извинения здесь прокатят, — оборвала его нахальная девица. Майлз обратил внимание, что она, произнося слова, почти не раздвигает губ, при этом дикция была отличной. — Кроме того, меня уже достало это место. Здесь скучно. Может, я вообще пойду с тобой.

— Что-о-о? — изумился Майлз.

Исподтишка он начал нащупывать за спиной веревку.

— Я сказала, что, возможно, уйду отсюда вместе с тобой.

Глория Полник села в гробу. Волосы ее теперь уже совершенно отчетливо шевелились, сворачиваясь в кольца. Майлзу даже почудилось, будто он слышит шипение.

— Но ты не можешь! — сказал он. — Извини, но — нет. Нет.

— Тогда ты останешься здесь и составишь мне компанию, — заявила Глория.

Ее волосы — это было действительно нечто.

— И это тоже невозможно. — Майлз хотел побыстрее покончить с разговором, пока волосы мертвой девушки не решили удушить его. — Я собираюсь стать поэтом. Если я не смогу опубликовать свои произведения, это будет огромной потерей для всего человечества.

— Понимаю, — протянула Глория. Как будто она в самом деле что-то поняла. Волосы опустились на плечи и теперь стали наконец больше похожи на нормальные волосы. — Ты не хочешь, чтобы я пошла вместе с тобой. Ты не хочешь остаться здесь со мной. Тогда как тебе другое предложение? Если ты такой великий поэт, напиши мне стихотворение. Напиши обо мне что-нибудь эдакое, чтобы все кругом грустили из-за моей кончины.

— Это я могу, — согласился Майлз. Он буквально почувствовал, как у него отлегло от сердца. — Давай поступим так. Ты ложись, устраивайся поудобнее, а я закопаю тебя обратно. Сегодня у меня экзамен по американской истории. Я собирался готовиться к нему в свободное время после ланча, но теперь я могу посвятить эти часы сочинению для тебя поэмы.

— Сегодня суббота, — сообщила мертвая девица.

— Ну да, — кивнул Майлз. — Тогда вообще никаких проблем. Пойду прямиком домой и сяду за работу. К понедельнику поэма будет готова.

— Не так быстро, — отрезала Глория. — Ведь чтобы сочинить обо мне поэму, тебе необходимо знать все обо мне и о моей жизни. И как я узнаю, что ты написал поэму, если ты закопаешь меня обратно? Как я узнаю, что она хороша? Так не пойдет! Я отправляюсь с тобой вместе и буду дожидаться, когда ты закончишь свою работу. Лады?

Она поднялась из гроба и оказалась на несколько дюймов выше Майлза.

— У тебя нет гигиенической помады? — спросила Глория. — Губы совершенно сухие.

— Вот, можешь взять ее себе.

— Ха-ха, боишься вошек мертвой девушки? — захихикала Глория и чмокнула его в щеку.

— Я полезу первым, — сказал Майлз.

Он подумал, что если сможет подняться по веревке, а потом достаточно быстро вытянуть ее за собой, то у него будет шанс добежать до кладбищенской ограды, где стоит привязанный велосипед, до того, как Глория выберется из могилы. Непохоже было, что девушка знает, где он живет. Она даже не знает его имени.

— Хорошо, — кивнула Глория.

Вид у нее был такой, словно она в курсе того, о чем думает Майлз, но ей на это наплевать.

Майлз быстро поднялся по веревке, вытянул ее из могилы, бросив там телескопическую чудо-лопату, секаторы и «не ту» мертвую девушку, отвязал велосипед и гнал теперь по пустой в пять утра улице. Луч красного света из налобного фонарика освещал выбоины и неровности асфальта, а Майлз к этому времени уже почти убедил себя в том, что все приключившееся — не более чем кошмарная галлюцинация. Вот только внезапно его талию обхватили холодные руки мертвой девушки, холодное мертвое лицо прижалось к спине, а влажные волосы обвились вокруг головы, полезли в рот и под воротник грязной рубашки.

— Не оставляй меня больше одну, — прошептала Глория.

— Не буду. Извини.

Майлз не мог привести мертвую девушку к себе домой. Как он объяснит все родителям? Нет, ни в коем случае. Но и к Джону идти он также не хотел. Это было бы слишком проблематично. Дело даже не только в девушке — Майлз сам с ног до головы был перепачкан в сырой земле. Джон не удержится и станет болтать на каждом углу.

— Куда мы едем? — спросила Глория.

— Есть одно место, — ответил Майлз. — Ты можешь не совать свои руки мне под рубашку? Они очень холодные. Да и ногти у тебя острые.

— Извини.

Дальше они ехали молча, но когда проезжали мимо магазина «Севен-элевен» на углу Восьмой улицы и Уолнат-стрит, мертвая девушка подала голос:

— Мы можем здесь остановиться? Хочу взять немного вяленой говядины и диетической колы.

Майлз нажал на тормоз.

— Вяленой говядины? Это то, что едят мертвые?

— Это средство предохранения, — туманно ответила девушка.

Майлз решил не продолжать расспросы. Они заехали на стоянку.

— Отпусти меня, пожалуйста, — попросил он.

Глория послушно убрала руки. Майлз слез с велосипеда и оглянулся. Всю дорогу он гадал, как же мертвая девушка умудряется сидеть на велике, и теперь увидел как: она расположилась над задним колесом на подушке из своих жутких блестящих волос. Ноги в тяжелых черных армейских ботинках свешивались по обеим сторонам и не доставали до асфальта, однако велосипед стоял и не падал. Какая-то сила удерживала его. В первый раз за последний месяц Майлз поймал себя на том, что думает о Бетани, как будто она жива, как будто никогда не умирала. Он подумал, что Бетани ни за что бы не поверила в эту историю. Но, впрочем, Бетани вообще никогда не верила в призраков и прочую чертовщину. Она в школьный дресс-код и то верила с трудом. Нет, она бы точно высмеяла Майлза: где это слыхано, чтобы мертвая девица буквально парила в воздухе верхом на своих волосах, словно это фантастическое антигравитационное устройство?

— Я еще и по-испански здорово шпарю, — не к месту вставила Глория.

Майлз полез в задний карман, извлек оттуда бумажник и обнаружил, что в него набилась земля.

— Я не могу пойти в магазин, — сообщил он. — По одной причине: я еще несовершеннолетний, а сейчас пять часов утра. Кроме того, вид у меня такой, будто я чудом спасся от стаи голодных кротов. От меня воняет.

Девушка внимательно посмотрела на Майлза. Он произнес заискивающе:

— Надо тебе идти. Ты старше. Я дам тебе все деньги, что у меня есть. Ты иди, а я подожду здесь, начну сочинять поэму.

— Ты укатишь отсюда и оставишь меня одну.

Глория не сердилась, она просто констатировала факт. Однако ее необычные волосы зашевелились, приподняли ее с велосипеда и опустили на землю, после чего улеглись на спину в аккуратной прическе.

— Не укачу, — пообещал Майлз. — Вот, возьми. Купи все, что захочешь.

— Какой ты щедрый.

— Да никаких проблем. Буду ждать тебя здесь.

И он действительно подождал. Пока Глория Полник войдет в супермаркет. Затем досчитал до тридцати, постоял еще пару секунд, прыгнул в седло велосипеда и покатил прочь. Когда Майлз добрался до беседки для медитаций в лесу за домом миссис Болдуин — в этой беседке они с Бетани любили сидеть и играть в «Монополию», — ему уже казалось, будто все более или менее пришло в норму. Нет ничего такого же умиротворяющего, как беседка для медитаций, в которой проходили долгие и под конец надоедающие игры в «Монополию». Там можно будет умыться и, возможно, немного поспать. Мать Бетани туда никогда не заглядывала. В беседке до сих пор оставались вещи ее бывшего мужа: одеяние для медитаций, колючий мат для молитв и прочие буддистские штучки вроде старинных манускриптов и подставок под курительные палочки, а также плакаты с изображениями Че Гевары. После того как умерла Бетани, Майлз несколько раз пробирался в беседку, чтобы посидеть в темноте, послушать тихий плеск воды в фонтане и подумать о разных вещах. Он был уверен, что мать Бетани, узнай она о его визитах, не стала бы возражать, но на всякий случай разрешения не спрашивал. И это было весьма мудро с его стороны.

Ключ от беседки хранился на балке над дверью, но оказалось, что в ключе необходимости нет. Дверь была открыта. Изнутри доносился запах благовоний, но не только. Пахло также вишневой гигиенической помадой, сырой землей и вяленой говядиной. Перед входом стояла пара тяжелых армейских ботинок.

Майлз расправил плечи. Должна признать, что наконец-то он вел себя разумно. Наконец-то. Потому что — и на этот раз мы с Майлзом придерживаемся одинакового мнения — раз мертвая девица способна так легко его выслеживать, хотя он и сам не сразу решил, куда поедет, то нет никакого смысла пытаться убежать. Куда бы он ни направился, чертова Глория Полник уже будет поджидать его там. Майлз снял ботинки — входить в беседку для медитаций можно было, только разувшись; это был своего рода жест благоговения. Обувь он поставил возле берцов и прошел внутрь. Вощеный пол из сосновых досок под босыми ногами казался шелковистым. Майлз посмотрел вниз и увидел, что ступает прямо по волосам Глории.

— Извини, — пробормотал он.

В этом «извини» было сразу несколько смыслов. Майлз просил прощения за то, что шел по ее волосам, за то, что уехал и оставил девушку одну в магазине, хотя и обещал подождать, за то, что раскопал чужую могилу, но больше всего он сожалел о том, что вообще поплелся на это чертово кладбище.

— Забей, — отмахнулась Глория. — Мяса хочешь?

— Конечно.

А что еще ему оставалось?

Майлзу начинало казаться, что при других обстоятельствах ему бы понравилась эта девушка. Даже несмотря на ее пугающие, неприятно-живые волосы. Она была уверена в себе, обладала чувством юмора. Мать, наверное, назвала бы Глорию упертой, но Майлзу больше нравилось определение, приводимое в учебнике английского языка: «с твердой волей». Еще она держалась с достоинством — качество, которым сам Майлз похвастать не мог. Кроме этого, девушка была чрезвычайно хороша собой, если, конечно, не обращать внимания на волосы. Возможно, вы посчитаете, что со стороны Майлза было не слишком пристойно думать так о незнакомой мертвой девушке, что он таким образом предавал Бетани. И Майлзу казалось, что он предает любимую. Но в то же время он полагал, что Бетани тоже понравилась бы Глория. Уж татуировку она бы определенно оценила.

— Как продвигается поэма? — поинтересовалась Глория.

— Трудно подобрать рифму к слову «Глория», — сообщил Майлз. — Или к «Полник».

— А чем плох «полдник»? — активно работая челюстями, спросила девушка. — Или «акватория»?

— Ты хочешь получить дурацкую поэму?

Последовала неловкая пауза, нарушаемая только почти беззвучным шорохом ползущих по сосновым доскам волос. Майлз сел, предварительно — на всякий случай — протерев пол ладонью.

— Ты собиралась рассказать мне о своей жизни, — нарушил молчание Майлз.

— Скучная. Короткая. Закончилась.

— Из этого много не насочиняешь. Если не хочешь получить хокку.

— Расскажи о той девушке, которую ты пытался откопать, — попросила Глория. — Для которой ты писал стихи.

— Ее звали Бетани. Она погибла в аварии.

— Она была красивая?

— Да.

— И она тебе очень нравилась.

— Да, — снова кивнул юноша.

— А ты уверен, что ты поэт? — спросила вдруг Глория.

Майлз молчал и со свирепым выражением на лице жевал говядину. На вкус она напоминала сырую землю. Возможно, он действительно сочинит поэму. Про Глорию Полник.

Он проглотил кусок и спросил:

— Почему ты оказалась в могиле Бетани?

— Откуда мне знать? — огрызнулась Глория. Она сидела напротив Майлза, прислонившись к бетонному Будде ростом с трехлетнего ребенка, но значительно более упитанному и благочестивому. Волосы закрывали ее лицо, и картина напомнила Майлзу японские фильмы ужасов. — Ты что, думаешь, мы с Бетани махнулись гробами просто забавы ради?

— Бетани такая же, как ты? У нее тоже жуткие волосы и она преследует людей и пугает их шутки ради?

— Нет, — помотала мертвая девушка волосами, — не ради шутки. Но что плохого в том, чтобы немножко повеселиться? А то так скучно. И мы, по-твоему, должны перестать веселиться только потому, что умерли? Не все же время распивать дьявольские коктейли и играть в «Эрудит» в старом добром бардо.[39] Понимаешь меня?

— Знаешь, что странно? — спросил Майлз. — Ты говоришь, как она. Как Бетани. Те же самые вещи.

— Глупо было пытаться достать свои стихи из могилы, — заявила Глория. — Нельзя отдать кому-то вещь, а потом просто забрать ее назад.

— Мне ее не хватает, — с трудом произнес Майлз и заплакал.

Спустя некоторое время мертвая девушка встала и подошла к Майлзу. Она взяла в руку большую прядь волос и вытерла лицо молодого человека. Волосы оказались очень мягкими и быстро впитали в себя слезы. По коже у Майлза поползли мурашки. Он перестал плакать, чего, вероятно, и надеялась добиться Глория.

— Иди домой.

Майлз покачал головой.

— Нет, — наконец выдавил он из себя.

Его трясло, как безумного.

— Почему? — спросила Глория.

— Потому что я пойду домой, а ты останешься здесь и будешь ждать.

— Не буду. Обещаю.

— Правда? — не поверил Майлз.

— Честное слово. Извини, что я тебя доставала.

— Все в порядке.

Майлз поднялся и некоторое время просто стоял и смотрел сверху вниз на мертвую девушку, будто хотел ее о чем-то спросить, но затем передумал. Глория видела его сомнения и понимала причину. Майлз знал, что должен идти, и девушка желала, чтобы он ее оставил. Он не хотел все испортить, задав очевидный или глупый вопрос или вопрос, на который нет ответа. Ее это устраивало. Глория опасалась, как бы он не сказал что-нибудь такое, что приведет в ярость волосы. Не говоря уже о татуировке. Пожалуй, парнишка не просек тот момент, когда татуировку начало все раздражать.

— Прощай, — сказал наконец Майлз.

Казалось, он хочет, чтобы Глория пожала ему руку перед расставанием, но, когда девушка протянула прядь своих волос, Майлз развернулся и побежал. Она разочарованно вздохнула. Глория также не могла не заметить, что он в спешке оставил ботинки и даже велосипед.

Мертвая девушка прошлась по беседке. Она подбирала различные вещи и клала их на место. Коробку с «Монополией» она пнула ногой — эту игру Глория всегда ненавидела. В этом заключалось одно из преимуществ нахождения среди мертвых: никто никогда не предлагал сыграть в «Монополию».

Наконец она подошла к статуе святого Франциска, чья голова была давным-давно отбита во время игры в крокет прямо здесь, в беседке. Бетани Болдуин как могла компенсировала утрату: приделала на ее место вылепленную из глины слоновью голову Ганеши.[40] Если поднять ее, то можно обнаружить небольшой тайник, в котором Майлз и Бетани оставляли друг для друга секретные послания. Глория сунула руку под рубашку в полость, где некогда находились ее наиболее важные органы (она была донором органов). Именно туда она положила для лучшей сохранности листки со стихотворениями Майлза.

Сложив листки в несколько раз, мертвая девушка запихнула их внутрь статуи и приставила на место голову Ганеши. Быть может, в один прекрасный день Майлз их там найдет. Интересно было бы увидеть выражение его лица в этот момент.

Нечасто нам выпадает возможность увидеть наших умерших родных. Еще реже мы узнаем их, когда увидим.

Глаза миссис Болдуин широко раскрылись. Она подняла голову, увидела мертвую девушку и улыбнулась:

— Бетани.

Бетани села на кровать матери, взяла ее за руку. Если миссис Болдуин и подумала, что у дочери холодная рука, вслух она ничего не сказала, а только крепко ее сжала.

— Ты мне снилась. Будто ты ходила на рок-оперу Эндрю Ллойда Уэббера.

— Это был всего лишь сон, — покачала головой Бетани.

Другой рукой миссис Болдуин дотронулась до волос мертвой дочери.

— Ты сменила прическу. Мне она нравится.

Некоторое время обе женщины молчали. Волосы Бетани спокойно лежали у нее на спине. Видимо, им было хорошо.

— Спасибо, что вернулась, — молвила наконец миссис Болдуин.

— Я не могу остаться, — покачала головой Бетани.

Миссис Болдуин крепче сжала руку дочери:

— Я пойду с тобой. Ты ведь именно поэтому пришла? Потому что я тоже мертва?

Бетани снова покачала головой:

— Нет, мама. Извини. Ты не мертва. Это вина Майлза. Он выкопал меня из могилы.

— Он сделал — что?

Лицо миссис Болдуин вытянулось. Она моментально забыла, что еще секунду назад расстраивалась из-за того, что, как выяснилось, еще не умерла.

— Он хотел забрать свою поэзию. Те стихи, которые похоронил вместе со мной.

— Вот идиот! — с чувством произнесла миссис Болдуин. Именно подобной выходки она и ожидала от Майлза. Правда, задним умом мы все сильны — ну и действительно, как можно ожидать от человека такого поступка. — Что ты с ним сделала?

— Я сыграла с ним хорошую шутку, — улыбнулась Бетани.

Она никогда не пыталась объяснить матери сущность своих отношений с Майлзом. Сейчас же это казалось и вовсе бессмысленным. Девушка пошевелила пальцами, и мать моментально выпустила ее руку из своей.

Как бывшая буддистка, миссис Болдуин понимала: если слишком сильно удерживать возле себя детей, в конце концов ты их, наоборот, оттолкнешь. Хотя после смерти Бетани она как раз сожалела, что не пыталась покрепче привязать к себе дочь. Сейчас она сидела и буквально пожирала Бетани глазами. С неодобрением и одновременно восторгом она рассматривала ее татуировку. С неодобрением — потому что однажды дочь может счесть скоропалительным и досадным решение вытатуировать кобру, которая целиком опоясывала бицепс; с восторгом — так как сама эта татуировка говорила о том, что Бетани действительно находится здесь. Что это не просто сон. Да, она видела во сне, как дочка смотрит мюзикл, но никогда бы миссис Болдуин не приснилось, что ее девочка снова жива, что у нее есть татуировка и длинные, извивающиеся, словно змеи, черные, как сама ночь, волосы.

— Я должна идти, — сказала Бетани.

Она чуть наклонила голову к окну, как будто прислушивались к каким-то далеким звукам.

— Да-да, — рассеянно произнесла миссис Болдуин.

Она пыталась делать вид, будто слова дочери ее ничуть не расстроили. Не хотелось спрашивать: «Ты вернешься?» Все-таки миссис Болдуин была в прошлом буддисткой, а отчасти оставалась ею и поныне. Она до сих пор работала над тем, чтобы отказаться от всех желаний, надежд, вообще — отказаться от себя. Когда такие люди, как миссис Болдуин, внезапно обнаруживают, что в их жизни приключилась грандиозная катастрофа, они цепляются за свою веру, как за спасательный плот, даже если основной постулат веры гласит: нельзя ни за что цепляться. Миссис Болдуин в свое время очень серьезно относилась к своему увлечению буддизмом — до тех пор, пока преподавательская деятельность не вытеснила все прочее из ее жизни.

Бетани встала.

— Извини, что разбила машину, — сказала она, хотя в этих словах не все было правдой.

Если бы она была жива, то могла бы испытывать раскаяние. Но девушка была мертва. Она больше не ведала, что значит такое чувство. И чем дольше она здесь остается, тем более вероятно, что волосы совершат нечто действительно ужасное. Волосы Бетани не обладали буддистским смирением. Они не любили мир живых и все, что происходит в мире живых. Они ненавидели все с ним связанное мрачной ненавистью, в них не было и намека на светлое и доброе начало. Им было неведомо слово «надежда», но желаний и амбиций в них было предостаточно. И лучше не говорить об этих амбициях. Что касается татуировки, то она хотела одного: чтобы ее оставили в покое. И чтобы позволяли время от времени есть людей.

Когда Бетани встала, миссис Болдуин внезапно сказала:

— Я подумывала о том, чтобы бросить работу в школе.

Бетани молча ждала продолжения.

— Я могла бы поехать в Японию и преподавать там английский. Продать дом, собрать только самые необходимые вещи и улететь. Как тебе эта мысль? Ты не против?

Бетани не возражала. Она нагнулась и поцеловала мать, оставив на лбу след вишневой гигиенической помады. Когда девушка ушла, миссис Болдуин встала и надела купальный халат с белыми журавлями и лягушками. Потом спустилась на первый этаж, сделала себе кофе и долго сидела за кухонным столом, глядя в никуда. Кофе давно остыл, но она этого даже не заметила.

Мертвая девушка покинула город, когда солнце уже вставало. Не буду говорить, куда она направилась. Может быть, она присоединилась к бродячему цирку и участвовала в опасных акробатических трюках, так что волосы ее постоянно находились при деле, им стало некогда скучать и вынашивать мрачные планы по уничтожению всего, что есть в мире доброго, чистого и прекрасного. Может быть, она побрила голову наголо и отправилась в паломничество в какой-нибудь Шаолинь, откуда затем вернулась легендарным супергероем с темным прошлым и знанием улетных приемчиков. Возможно, периодически она посылала матери открытки. Возможно, сам процесс их написания был, по сути, цирковым номером: она макала кончики волос в чернильницу и выводила слова и предложения. Эти открытки, написанные, кстати, каллиграфическим почерком, в наши дни пользуются бешеным спросом у коллекционеров. У меня тоже есть две.

Майлз на несколько лет перестал писать стихи. За брошенным в панике велосипедом он так и не вернулся. От кладбищ держится подальше, так же как и от девушек с длинными волосами. Последнее, что я слышала о нем, что Майлз сочиняет хокку для тематических программ на Всемирном канале погоды. Одно из его наиболее известных хокку повествует о тропическом урагане «Сьюзи». Текст, насколько я помню, следующий:

Перевод Тимофея Матюхина

Скотт Эдельман

ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ PACA

Скотт Эдельман пять раз номинировался на премию Брэма Стокера. Его фантастические произведения появлялись во множестве сборников и журналов, таких как «The Dead That Walk», «The Best of All Flesh», «Crossroads» и «Postscripts». Помимо того что он пишет книги, Эдельман также является соредактором www.scifiwire.com, сайта, посвященного научной фантастике. Одно время он был редактором журнала «Science Fiction Age».

В предисловии к рассказу Эдельмана в антологии «Нежить» я назвал его своего рода гением в том, что касается зомби, и теперь вынужден повториться. За прошедшее время расторопные ребята из издательства «ПС паблишинг» пришли к такому же выводу и, собрав вместе его произведения, посвященные зомби, выпустили сборник под названием «What Will Come After».

Хотя все мы живем на одной планете, некоторым образом каждый из нас обитает в собственной реальности. В конце-то концов, моя реальность в значительной степени состоит из конкретного дома, в котором я обретаюсь, учреждения, где я работаю, магазинов, куда хожу за покупками, и всех прочих мест, которые обычно посещаю. В то время как подавляющее большинство остального населения Земли, то есть более шести миллиардов человек, никогда или почти никогда в этих местах не появлялось. Сам я тоже сталкивался лишь с ничтожно малой частью человечества и почти нигде, кроме собственного маленького мирка, не бывал. Родители других людей для нас являются совершенно посторонними (или в лучшем случае просто знакомыми), но наши собственные родители играют в нашей персональной реальности крайне значимую роль. Потому, когда кто-то из них умирает, это становится для нас сродни концу света.

Писатель Скотт Вестерфельд недавно сам испытал, что значит потерять родителя, и этот случай вдохновил его на написание романа «Левиафан», альтернативной истории Первой мировой войны. Смерть отца, в данном случае эрцгерцога Франца-Фердинанда, приводит к тому, что мир главного героя буквально распадается на части. Нижеследующий рассказ — еще один пример того, как смерть близкого человека бывает равносильна крушению мира.

Оживление мертвых, в некотором смысле, сулит людям надежду на то, что и для них смерти больше не будет. Однако кое-кому подобная перспектива может показаться весьма мрачной и нежелательной.

Пола Гейнс была готова к смерти.

Или можно выразиться по-другому: она больше не была готова жить, после того как телефонным звонком ее вызвали в эти далекие края и здесь она, глядя в мертвые глаза отца, сказала незнакомому человеку: «Да… это он».

Сейчас Пола сидела в ванне и медленно поглаживала предплечье плоской стороной ножа, который стащила из общей столовой хостела, и эта разница в дефинициях больше не имела для нее значения. Спешила ли она навстречу своей смерти или прочь от жизни — важно было только то, как быстро удастся со всем покончить.

Отражение, которое она видела в спокойной, уже остывшей воде, казалось незнакомым. Годы, прожитые Полой на грешной земле, были полны горьких жизненных уроков, но, спасибо этому внезапно свалившемуся «дару судьбы», смысла продолжать существование практически не оставалось.

До того как посреди очередной бессонной ночи ее поднял с постели телефонный звонок, вынудивший бросить все и мчаться в Лондон, она полагала, что способна, по крайней мере, притворяться счастливой, хотя на самом деле она и счастье являлись понятиями несовместимыми. Но в этот день у нее уже не осталось сил на притворные улыбки, и собственное непривычно мрачное лицо казалось незнакомым.

Мрачное и уже почти безжизненное…

Она перекинула нож из правой руки в левую; вода в ванне покрылась легкой рябью, отражение исказилось, и девушке почудилось, что она видит лицо своей сестры. Когда колыхание волн достигло максимума, на нее будто бы глянула мать. Пола в ярости хлопнула ладонью по поверхности воды, чтобы лица исчезли. Смотреть на них было невмоготу. Мать, сестра — обе они мертвы. Взрыв, унесший их жизни, был такой силы, что от лиц ничего не осталось. Власти не смогли даже найти подходящие части тела, чтобы предъявить Поле для опознания.

Тело отца, погибшего при теракте, тоже было изуродовано, но все же узнаваемо.

Но если ей и предстоит еще увидеться со своей семьей, то разве что после смерти.

На этот раз — после собственной смерти.

Пола повернула лезвие ножа и прижала острый край к запястью. Когда она уже собиралась сделать длинный глубокий разрез — Пола прочитала в Интернете, что это необходимо для успеха замысла, — в дверь ванной комнаты раздался громкий стук. Рука Полы дрогнула, и лезвие лишь самую малость распороло кожу. Несколько капелек крови скатились по кисти в воду.

— Кто там? — с невольным удивлением спросила Пола, не думавшая, что ей придется произнести в этой жизни еще хоть слово.

— Вы здесь не одна, другим тоже нужно в ванную! — крикнула из-за двери какая-то женщина.

— Одну минуточку, — отозвалась Пола.

Она смотрела, как упавшие в воду красные капли крови сначала розовеют, а потом растворяются целиком. На мгновение показалось, что и мысли о самоубийстве были всего лишь сном. Но нет, они вполне реальны и всегда будут реальными. Пола попробовала представить, кто же ее окликнул, кому из женщин, с которыми она виделась за завтраком, мог принадлежать этот голос из-за двери. Лиллиан, которая на короткое мгновение крепко сжала ей руку, когда передавала мармелад? Дженнифер, которая не нашла в себе сил встретиться с ней взглядом? Кто-то еще? И хотя Пола не смогла опознать голос, она вспомнила, что все соседки по столу очень тепло и с симпатией отнеслись к ней, когда узнали цель ее приезда в Англию. И потому она подумала: нет, не здесь. Не делай этого здесь. Пола вовсе не хотела, чтобы новым подругам — пусть знакомство и было очень поверхностным — пришлось иметь дело с последствиями ее поступка. Нельзя впутывать в свои неприятности людей, которым она смотрела в глаза, которые отнеслись к ней с пониманием и будут переживать, что не смогли ее вовремя остановить. Женщины, с которыми Пола здесь встретилась, пусть случайно, заслуживали лучшего. В таком духе ее воспитывала мать.

Мать…

Пола медленно погружалась в воду, до тех пор пока голова полностью не скрылась, а колени, наоборот, не высунулись из теплой воды на прохладный воздух. Она задержала дыхание, чтобы насладиться тишиной. Вот бы лежать так, пока вместе с последним глотком воздуха не исчезнет и эта комната, и этот город. Все. Пола не дышала так долго, как могла, но наконец воздух тучей пузырьков вырвался между губ, и она быстро села в ванне, в этой чужой комнате, в этой чужой стране.

Поспешно одевшись, она чуть ли не бегом направилась в свою убогую комнатушку. Даже это она едва смогла себе позволить. Там Пола схватила рюкзак, запихнула нехитрые пожитки и, не сказав никому, что выезжает, быстро покинула хостел.

Если она собирается нынче свести счеты с жизнью, пусть ее при этом окружают совершенно незнакомые люди.

Едва официантка поставила чашку на стол, Пола с жадностью отхлебнула кофе, обожгла язык и лишний раз вспомнила, что жизнь означает боль. По крайней мере, для нее это была непреложная истина. Проклиная свою поспешность, она подула на горячую жидкость. Пола понятия не имела, как другим людям удается жить радостно и счастливо — ее жизнь всегда была наполнена нетерпением и болью.

Пола надеялась, что отчаяние, охватившее ее еще дома и только усугубившееся здесь, на этот раз окажет услугу и наградит терпением, чтобы она смогла протянуть еще немного, вернуться на родину и уже там спокойно умереть. Однако все эти хлопоты и треволнения не оставляли надежды на подобный исход. Проблемы, связанные с извлечением останков родных; торговля с местным похоронным бюро по поводу соответствующих гробов; переговоры с авиакомпанией насчет доставки их на родину — все это оказалось слишком сильным испытанием. Как назойливые мухи, навалившиеся сложности не давали покоя, лишали сна, мутили рассудок. Ей трудно было даже просто оценить, насколько это непомерная ноша — быть единственным осколком от целой семьи и отвечать за все. Никто бы никогда прежде не смог представить Полу в подобной роли, но теперь…

Процедура опознания тела отца оказалась чрезвычайно тяжелой. На все прочее у Полы просто не осталось сил.

Даже на то, чтобы просто жить дальше.

Все утро Пола бродила по улицам города, в котором раньше и не думала когда-либо побывать. Под конец горящие огнем ноги стали заплетаться, и девушка была вынуждена присесть за столик в уличном кафе. Много часов она просидела на солнцепеке, не находя в себе сил подняться и с досадой наблюдая за прохожими, которые целеустремленно неслись по своим делам, — жизнь била ключом. Ковыряясь в тарелке с остатками лимонного пудинга, больше похожего на дохлую медузу — странный десерт со странным названием, — Пола гадала, с чего ее отец всегда так стремился посетить эту непонятную страну.

Он постоянно говорил об этом, изучал карты, сидел над путеводителями и в итоге добился исполнения мечты. И вот к чему это привело… Правда, Пола никогда не могла понять мечты своего отца. Наверное, потому их отношения и складывались так непросто: ей следовало бы лучше понимать отца. Но ведь и отец, казалось, не особенно утруждал себя попытками ее понять. Тем не менее он предложил оплатить обеим своим незамужним дочерям, Поле и Джейн, путешествие в Лондон, чтобы они вместе с ним ощутили все прелести этой страны. Может быть, ей следовало, как поступила сестра, принять предложение и поехать с отцом. Тогда бы семья оказалась в том автобусе вместе и Поле не пришлось бы пережить эти треволнения и это отчаяние.

А теперь вот она вынуждена сидеть одна в незнакомом городе и раздумывать, как и когда ей… сделать это. Дома все было бы проще. Она уже давно размышляла о самоубийстве и успела спланировать его. Есть озеро, за дальним берегом которого садится солнце, и есть таблетки, собранные за долгие ночи — с тех самых пор, как ушел Марк, еще до того, как погибли родственники. Она проклинала себя за решение остаться дома, а не отправиться в поездку вместе с отцом. В этом случае она бы уже не являлась хозяйкой своей судьбы; она разделила бы судьбу семьи и теперь не ломала бы голову, как уйти из жизни.

Сидя в кафе, Пола ела пирожное, прихлебывала кофе и размышляла над своим несчастным положением. В конце концов, осталось недолго… Вот только надо найти способ.

Может быть, забраться на Биг-Бен? Отец всегда мечтал его посетить. Можно подняться на башню и, вместо того чтобы восхищаться хитроумным часовым механизмом и открывающимся с высоты видом, просто спрыгнуть и отдаться на волю ветра. Насладиться в последние секунды жизни этим чувством свободного полета… Но казалось неправильным осквернять своими суицидальными наклонностями заветную мечту отца. И кроме того, Пола ничего не знала о Биг-Бене. Даже не представляла, есть ли в этой приманке для туристов подходящее окно или что-то наподобие карниза, откуда можно прыгнуть.

А как насчет того, чтобы набить карманы камнями, войти в Темзу и плыть, пока не иссякнут силы? Одна известная писательница хотела так сделать,[41] Пола даже видела об этом фильм. Ей нравилась сама идея находиться в воде, пока не померкнет сознание, но вот приготовления — поиск достаточно уединенного места на реке, где никто не попытается ее спасти, сбор подходящих камней — казались слишком трудными, пусть сам данный способ уйти из жизни весьма романтичен. Хотелось бы сделать это как-то полегче. И лучше всего — мгновенно.

Пола откусила от пирожного и посмотрела на улицу. Проносились непрерывно сигналящие легковые машины и грузовики, на проезжей части большими белыми буквами было выведено предупреждение пешеходам смотреть направо. Лондон каждый год посещало множество туристов со всего света, которым требовалось постоянно напоминать, что правила дорожного движения в Англии отличаются от принятых в большинстве стран.

Прочитав это предупреждение, Пола поняла; вот он, выход. Надо просто шагнуть на мостовую. Никто даже не заподозрит, что она сделала это нарочно. Эти американцы вечно лезут на проезжую часть, глядя в другую сторону. Если же полиции придет в голову докопаться до причин ее приезда в Лондон, они, несомненно, решат, что бедная девушка была настолько поглощена горем, что ничего вокруг не замечала. Если бы Пола решила покончить с собой в хостеле, ее недавние знакомые терзались бы чувством вины, что не смогли предупредить трагедию, отговорить ее от непоправимого шага. А так никто не будет себя винить. Все решат, что с убитой горем американкой произошел несчастный случай.

С правой стороны приближался один из этих старомодных двухэтажных автобусов.

Пола вскочила со стула и пошла к выходу. Официантка, принимавшая заказ возле столика на улице, крикнула вслед, что Пола не расплатилась, но девушка только ускорила шаг. Ярко-красный автобус был уже совсем близко, и Пола повернула голову в противоположном направлении — случайный свидетель потом подтвердит, что глупая американка позабыла, где находится.

Она уже собиралась ступить на мостовую, но в это время где-то рядом раздался крик. Пола застыла в нерешительности между жизнью и смертью. Обернувшись, она увидела, что какой-то мужчина тычет пальцем, но не в нее, а на проезжую часть. Автобус промчался мимо, и шанс был упущен. К этому моменту уже несколько человек стояли и смотрели в одну сторону, и Пола тоже решила взглянуть, что же привлекло их внимание.

И увидела идущего по улице мертвеца.

В изодранной одежде, весь в крови, чудовищно бледный. Его можно было принять за шутника, вздумавшего для вечеринки вырядиться зомби, или за актера в гриме, но, к несчастью, Пола хорошо знала, как выглядит смерть. Человек приблизился, она заглянула в его глаза и вспомнила глаза отца — они были абсолютно пусты.

Но, в отличие от ее отца, этот мертвец двигался.

Неуверенной походкой он шагал по направлению к Поле прямо по проезжей части. Машины отчаянно сигналили, но мертвец не реагировал, и приходилось его объезжать. Некоторые водители притормаживали, чтобы лучше рассмотреть невиданное зрелище. Один мужчина даже вышел из автомобиля, подбежал к окровавленному и положил руку ему на плечо. С расстояния не более десяти ярдов Пола видела по лицу водителя, что он хотел проявить таким образом участие; возможно, решил, что несчастный сбежал из больницы. Но «несчастный» не оценил заботы — со всей силы он ударил доброго самаритянина окровавленным кулаком, и тот без чувств рухнул на асфальт.

Пешеходы завопили и бросились врассыпную. Пола осталась на месте. Она предположила, что шокирована происходящим и не в силах пошевелиться, но нет — она просто ждала, хотя чего, и сама бы сказать не смогла. Девушка смотрела, как оживший труп свалил ударом еще одного мужчину, кинулся к третьему и швырнул его наземь, а сам тут же впился кривыми зубами в шею какой-то женщины.

А потом заметил Полу.

Прохожие уже разбежались, и она осталась единственной доступной добычей из плоти и крови. Губы мертвеца разошлись, и девушка услышала низкое, глухое рычание. Она перевела взгляд с окровавленного рта твари на глаза и прочитала в них бесконечный голод — не такое уж незнакомое ей чувство. «Какие же силы оживили этот труп? Что привело его обратно в мир живых?» — задумалась она и хотела уже произнести эти вопросы вслух, но тут прогремел выстрел. Полицейский, укрывшийся за припаркованным автомобилем, поразил мертвеца в спину. Тот слегка пошатнулся, но взгляд безжизненных глаз был по-прежнему устремлен на Полу.

— Подождите! — крикнула она и подняла руку в направлении стрелявшего и еще нескольких примкнувших к нему вооруженных людей. — Не делайте этого. Не сейчас.

Пола сделала шаг вперед, шаг навстречу смерти, принять которую ей помешали лишь минуту назад. Снова раздались выстрелы. Голова мертвеца буквально взорвалась, забрызгав Полу мозговым веществом. Ходячий труп рухнул на колени, потом повалился ничком. То, что осталось от головы, стукнулось о мостовую прямо перед ногами Полы, и кровь попала на ее туфли. Только тогда у девушки подкосились ноги, и она тяжело опустилась на бордюр. К ней, огибая поверженное тело, бросился полицейский.

— Мисс? С вами все в порядке, мисс?

Пола не понимала даже, как отвечать. Она подняла глаза на полицейского и несколько секунд не могла сообразить, живой он или мертвый. Не помнила, жива ли она сама. Кто-то сунул ей в руки чашку с водой и накинул на плечи одеяло. Еще кто-то пытался стереть кровь с ее лица.

Пола сидела совершенно обессиленная, слушала вой сирен, вдыхала запах смерти, и вдруг через пелену окутавшего ее тумана пробились голоса полицейских. Из их разговора она поняла, что разыгравшаяся на улице драма была вовсе не единичным случаем. Аналогичные происшествия зафиксированы по всему Лондону. По всему миру.

Мертвые возвращались к жизни.

И похоже, они не слишком жаловали живых.

Пола не сопротивлялась, когда ее поставили на ноги, потом безропотно позволила тащить себя куда-то, как позволяла большую часть жизни, — но вдруг обнаружила, что ведут ее к карете скорой помощи. В следующее мгновение она вырвалась из рук людей, думавших, что помогают жертве нервного потрясения, и кинулась бежать. Пулей пролетев через кафе, она выскочила в заднюю дверь и помчалась по переулку. Сейчас не время покорно отдаваться на волю обстоятельств.

Если мертвые действительно возвращаются к жизни, то ее место не в больнице среди живых. Нет, ее место в морге, рядом с мертвыми.

Где ее семья.

Глядя прямо в дуло пистолета, который держал в дрожащих руках охранник из лондонского морга, Пола удивлялась своему спокойствию.

Она не ощущала тревоги. Только думала: «Какая ирония».

Несколько часов назад она бы приложила все усилия, чтобы заставить нервничающего молодого охранника в форме, которая была ему как минимум на пару размеров велика, нажать на спусковой крючок. Она бы устремилась к нему шаркающей походкой, характерной для оживших трупов — много их повидала на улицах Лондона, пока пробиралась к зданию морга, в котором ей пришлось опознавать тело отца. Сделала бы что угодно, только бы охранник выстрелил. Но сейчас все переменилось. Внезапно у Полы появилась надежда, поэтому она осторожно вытянула руки вперед, ладонями вверх, и заговорила, тщательно подбирая слова:

— Я не мертвая.

Пола очень надеялась, что спокойный тон отвлечет внимание молодого человека от кусочков мозга, прилепившихся к блузке, — они остались от того первого мертвеца, которого полицейские пристрелили у нее на глазах, — и от кровавого пятна на лице, смыть которое ей так и не удалось. Охранник чуть опустил пистолет, но, насколько видела Пола, сжимал его по-прежнему крепко.

Зачем вы сюда пришли? — спросил он. Один рукав рубашки у него отсутствовал, второй пропитался кровью. — Уж в этом месте сегодня никто бы не пожелал оказаться.

— Здесь находится мой отец. Вы меня не помните? А я вас помню. Вроде вы стояли возле лифтов, когда я приходила. Отец погиб на той неделе, и вчера мне пришлось его опознавать. — Она помолчала. — Что случилось с вашей рукой?

Охранник покачал головой. Он явно не желал касаться этой темы и вообще, похоже, был из породы людей, которые предпочитают все держать в себе. Как и сама Пола.

— Мне повезло, что я остался жив, — буркнул он. — А вам лучше уйти.

— Я должна сюда попасть. — Пола сделала шажок вперед. — Мне нужно его увидеть. Пожалуйста.

— Здесь никому не следует находиться. — Охранник посторонился и пропустил Полу в вестибюль. — А я и так торчу слишком долго. Они весь день оживают. Надеюсь, больше никогда не увижу это место.

И вышел на улицу.

— Вы не найдете того, что ищете, — предупредил он, глядя на Полу через стеклянную дверь. — Но если хотите — вперед. Все здание в вашем распоряжении.

Охранник швырнул девушке ключи.

— И запомните: некоторые двери лучше не открывать. Вам не понравится то, что вы увидите.

С этими словами он поспешно удалился, и Пола осталась одна в вестибюле, который сегодня выглядел еще менее приветливо, чем накануне. Пол был скользким от крови и усыпан частями тел. Девушка медленно пробиралась по просторному помещению, и окружающая обстановка больше не действовала на нервы — теперь весь город напоминал один большой морг. Ей еще очень повезло, что удалось сюда дойти. Наконец Пола снова оказалась в той комнате, куда ее приводили на опознание. Там было пусто. Пола боялась, что опоздала, что отец, которого вернула к жизни охватившая планету неведомая зараза, уже восстал и побрел куда-то. Может быть, это в его крови выпачкан рукав охранника. Может быть, это части его тела, разорванного на куски обороняющимся парнем, валяются на полу в вестибюле. Но, осмотрев как следует пустую комнату, Пола сообразила, что покойники в ней не задерживаются. Это было просто место, где люди вроде нее сталкиваются лицом к лицу со смертью. Тела хранились не здесь.

Решив отыскать это хранилище, Пола вернулась в коридор. Пол стал таким скользким, что девушке пришлось держаться за стену. Она видела достаточно много фильмов и телепередач, чтобы представлять цель своих поисков, однако вовсе не зрение помогло ей обнаружить это помещение с колоннами и рядами холодильных ячеек.

Прежде чем его увидеть, Пола кое-что услышала.

Она взялась за дверную ручку, прислушалась к доносящемуся изнутри шуму и в первый раз за день ощутила страх. Чем больше Пола думала о том, что за дверью находится отец и ей могут помешать до него добраться, тем больший страх испытывала. Но сильнее беспокойства за собственную судьбу она опасалась того, что может узнать об отце. И все же заставила себя войти в комнату.

Для этого пришлось налечь на дверь изо всех сил. Только когда она полностью открылась, Пола увидела, что мешали ей человеческие останки. Тело коронера было разорвано на четыре части, а внутренности наполовину съедены. Пола зажмурилась, сделала глубокий вдох и вошла. Стоял шум, но никто на нее не бросался, и девушка медленно выбралась в центр большого помещения, вдоль стен которого располагались дверки с ручками.

Раздавался приглушенный вой множества глоток и глухие удары множества босых ног о металлические дверцы. Внутри холодильных камер были заперты люди, и все они рвались наружу.

Нет, не люди. То, что некогда было людьми.

И за одной из дверей находится ее отец.

Медленно, с соблюдением приличий, Пола прошла по комнате, останавливаясь возле каждого вертикального ряда дверей. В некоторых отсеках стояла тишина: вероятно, в них было пусто. Девушка проходила мимо чьих-то матерей, отцов, детей и гадала, придут ли и другие люди, подобно ей, забрать своих родных. На каждой дверце была прикреплена карточка с именем и фамилией покойного. Пола уже завершала обход помещения, она почти вернулась на место, с которого начала, когда прочитала наконец фамилию, которую носила сама.

Она положила ладонь на холодную металлическую ручку. Изнутри не доносилось ни звука, и у Полы комок подкатил к горлу. Тишина могла означать, что отца там уже нет. Она прижалась головой к дверце и с удивлением обнаружила, что молится, чего не делала с раннего детства.

Пола потянула за ручку. Дверь открылась, девушка ухватилась за край поддона и выкатила его наружу — это оказалось легче, чем она ожидала. Тело отца совсем не изменилось за прошедший день, и это удивило Полу.

— О, папочка, — простонала она.

Тело действительно выглядело в точности как накануне. Служители морга смыли кровь с лица, но оставалось несомненным, что он мертв. Какова бы ни была причина, по которой остальные покойники вернулись к подобию жизни, его она не коснулась. Неведомые силы не оживили, не пробудили его, чтобы отец мог сказать то, что не было сказано, чтобы Пола смогла взять назад слова, которые не следовало говорить.

Она взяла стул, поставила рядом с поддоном, чтобы было видно тело отца, и села в ожидании дальнейших событий.

Проснувшись, Пола испугалась того, что заснула. Помнила только, что внимательно смотрела на лицо отца — как и сейчас. По-прежнему никаких изменений. Отец будто спал.

— Знаете, он не вернется.

От неожиданности Пола подскочила, стул отлетел в сторону и упал. Тот молодой охранник, который оставил ее одну в морге, нагнулся, чтобы его поднять.

— Простите, что испугал. Но я не мог бросить вас здесь наедине со всем этим.

Пола схватила стул, выставила его перед собой, а сама попятилась. При первой встрече парень показался не особенно любезным, и она не доверяла этой внезапной доброте.

— Что вы имели в виду? Почему не вернется? — спросила она настороженно.

— Он умер слишком рано. Я тут слушал новости по радио — кое-какие станции еще работают. Так вот, все другие, которых мы видели, с которыми нам пришлось драться… они все умерли сегодня и вчера. Но ваш отец… погиб на той неделе. Никто не знает толком, что произошло и почему, но возвращаются лишь те, кто умер совсем недавно.

Пола рухнула на стул и зарыдала.

— Мисс, он бы все равно уже не был прежним, — попытался успокоить ее охранник. — Даже не признал бы вас.

Он не понимал. Пола сейчас плакала не из-за того, что отец не сможет снова оказаться рядом с ней, в мире живых. Она плакала, потому что сама уже не могла воссоединиться с ним в смерти. Ей стало еще хуже, чем раньше. Самоубийство потеряло смысл. У жизни больше не было конца. Если она и покончит с собой, то вскоре вернется, чтобы открыть новую страницу. А Пола не хотела никаких новых страниц. Она хотела, чтобы книга ее жизни завершилась.

Она хотела умереть, но время для смерти осталось в прошлом. У Полы не было больше цели. Все, к чему она стремилась, обратилось в прах.

Она утерла слезы, но не пыталась встать, а просто сидела и продолжала смотреть на тело отца.

— Мисс, вам нужно идти домой. Если сможете.

— Но мой отец… Что будет с ним?

— Вашего отца больше нет.

— Я хотела забрать его домой.

— Не думаю, что теперь можно говорить о доме. Насколько я слышал, в Штатах все так же плохо. И сомневаюсь, что в такое время вам разрешат вернуться на родину с мертвым телом. Мне очень жаль, но, наверное, лучше всего будет попрощаться с ним.

Бывший охранник бывшего морга отступил, давая ей дорогу, и жестом позвал за собой — прочь отсюда.

Но он напрасно тратил время. Внутри Пола уже была мертва. Возможно, людям она и казалась живой, но по сути она ничем не отличалась от отца.

Ее место было здесь.

Днем Пола бродила по разрушенному, израненному городу, уверенная, что ее собственные раны глубже. Она наблюдала за теми немногими смельчаками, которые не боялись ходить по улицам среди обрушившегося на мир хаоса. А они наблюдали за ней. Ночью она спала рядом с телом отца, удивляясь тому обстоятельству, что вообще может заснуть, так как шум в морге — стук в двери отсеков, громкие стоны, вопли существ, которые силились выбраться на свободу, — не стихал ни на секунду.

Разгуливая по улицам, Пола была будто заколдованная. Можно было подумать, будто она живет в какой-то сказке, хотя сама сомневалась, что ее нынешнее состояние называется жизнью. Она становилась свидетельницей жутких сцен, стычек между живыми и мертвыми, но проходила мимо целая и невредимая. Похоже было, будто ожившие покойники принимают ее за свою — настолько в душе у Полы все омертвело. То пограничное состояние, в котором она находилась, словно делало ее неуязвимой. Правда, сама Пола вряд ли в достаточной мере осознавала свое нынешнее положение. Ею руководили простейшие инстинкты: целыми днями она механически передвигала ноги по лондонским улицам, ела, если была голодна, и возвращалась в морг поспать, когда уставала.

Некоторые горожане, казалось, продолжают вести привычный образ жизни, заниматься обычными делами, однако большинство забросило все и бежало из Лондона, пытаясь найти убежище в сельской местности. Город обезлюдел. Впечатление было такое, будто столица Англии за несколько дней превратилась в заурядную деревню. Свободных мест в подземке стало сколько угодно, вот только люди теперь подозрительно поглядывали друг на друга уже по более серьезным причинам, чем прежде.

Однажды после пешей прогулки Пола спустилась в метро и несколько часов бесцельно каталась по разным линиям. Проводить время именно так было не хуже и не лучше, чем как-то иначе. Ей было все равно, куда идти и где находиться. Кроме того, так Пола ощущала себя ближе всего к своей семье. Катаясь на общественном транспорте, она чувствовала, что находится ближе к отцу, нежели когда спала рядом с его телом, дожидаясь метаморфоз, хотя уже сомневалась, что они когда-нибудь произойдут. Именно в транспорте погиб отец, как и вся семья, оставив Полу одну-одинешеньку.

Сидя в вагоне, она смотрела, как люди заходят и выходят. Почти все казались напуганными: настороженно вглядывались в соседей и гадали, кто может оказаться ожившим трупом. Пола не боялась, ей было уже все равно. Ни живые, ни мертвые не могли ее испугать.

Но на следующей станции девушке снова стало страшно. Двери вагона открылись и впустили человека, который так же, как и она, не испытывал страха, однако по совсем другим причинам.

Несмотря на теплую погоду, мужчина был одет в толстовку с капюшоном, а на спине у него висел рюкзак защитного цвета. Пола попыталась прочитать выражение его лица, но читать оказалось нечего — и это сказало девушке все, что требовалось знать.

— Не делайте этого! — запоздало, с отчаянием крикнула Пола.

А потом была вспышка, ярче тысячи солнц, за которой наступила темнота, черная, как сама смерть.

Когда Пола пришла в себя, поезд не двигался. Вокруг стояла удивительная тишина, никто не кричал и не стонал. Девушка сперва решила, что оглохла в результате взрыва, что у нее повреждены барабанные перепонки. Однако, подняв голову, она увидела, что причина тишины проста: кроме нее, никто в вагоне не выжил. Пола лежала на спине, а когда пошевелила руками, пытаясь подняться, пальцы наткнулись на битое стекло из оконных рам.

Она села и сквозь дым разглядела тела других пассажиров, достаточно смелых, чтобы сесть на подземку, и встретивших здесь свою смерть. На ее счастье, Пола находилась дальше всего от бомбиста и потому лишь на короткое время потеряла сознание. Полудюжине ее попутчиков повезло меньше — ударной волной их швырнуло на стены.

Казалось, она попала в прошлое. Так же выглядело место гибели отца — наполненное дымом, пылью и кровью. Но ей каким-то чудом удалось избежать участи остальных членов семьи. Пола стала пробираться к выходу, опираясь о покореженные стены вагона. Мертвецов, у которых из ушей струилась кровь, она обходила с опаской и наконец оказалась у дверей. Навалилась на них всем телом, но двери не поддались. Нервничая, Пола посмотрела на покойников. Она хорошо знала, что должно вскоре произойти.

Необходимо отсюда выбраться.

А потом Пола увидела его, виновника случившегося. Точнее, то, что от него осталось. Голова со слипшимися от крови волосами лежала на полу, уставясь невидящими глазами в стену. Тела нигде не было. Пола медленно приблизилась к голове, обошла ее и осторожно пнула, чтобы увидеть лицо. Да, это он — бомбист-смертник. Он рассчитывал, что скоро окажется на небесах, но в этом новом мире больше не было никаких небес.

Дрожащими руками Пола сняла куртку, положила на пол и ногой подтолкнула голову в самый центр. Куртку она связала узлом, чтобы можно было нести страшную поклажу, не дотрагиваясь до нее. Следовало поспешить — и не только потому, что скоро погибшие при взрыве вернутся к жизни, ощущая голод. Пола слышала голоса спасателей, приближающихся к месту трагедии, а сейчас что живые, что мертвые одинаково будут ей помехой. Девушка сунула узел под мышку, выбралась из вагона через разбитое окно и со всей возможной прытью рванула в другую сторону, подальше от голосов.

В морге Пола развернула куртку и поместила голову в чашку Петри, поставив на изуродованные остатки шеи. Она понимала, что, возможно, еще придется ее передвинуть, хотя дотрагиваться крайне не хотелось. Чашку Пола аккуратно водрузила на один из операционных столов так, чтобы видеть только затылок. Но потом передумала и развернула трофей лицом к себе; теперь она могла за ним следить, сидя рядом с телом отца. Когда начнется процесс трансформации, ей следует все видеть.

Шум, который издавали пробудившиеся покойники, со временем поутих: пятки, бесконечно бившие в запертые металлические дверцы, поистерлись, а глотки, исторгавшие яростный рев, охрипли. Если Пола просидит здесь достаточно долго, то сможет проследить, как тела придут в полную негодность — как и все инженерные системы, поддерживающие существование человеческой цивилизации. Она не была уверена, что сможет попасть домой. Да и захочет ли?

Пола сидела и смотрела на все, что осталось от человека, который хотел погибнуть — и погиб — за идею. А может, наоборот, стремился умереть бессмысленной смертью, что гораздо хуже. Он и ему подобные надеялись уничтожить все достижения человечества, но потерпели неудачу. За них это совершила обрушившаяся на мир чума. Тем не менее террористы не останавливались и продолжали взрывать бомбы, не понимая, что смысла в этом больше нет.

Пришла ночь, за ней настало утро, но не принесло никаких изменений. А вечером второго дня закрытые прежде глаза на голове в чашке Петри внезапно раскрылись. В то же мгновение звуки, доносившиеся из-за дверей холодильных камер, прекратились, словно запертые покойники почувствовали присутствие собрата, который мог бы им помочь. Но ждать помощи им не приходилось — лишенная тела голова способна была только на бессильную ярость.

Пола взглянула на отца. Он никак не отреагировал на воскресение террориста. Пола и не ожидала иного, этого просто не могло произойти. Она выдвинула стул вперед и села так, чтобы смотреть прямо в глаза смертника, который только и мог сверлить ее яростным взглядом.

— Кто вы? — начала она допрос. — Как вы можете творить эти вещи, зная, что происходит? А вы не можете не знать.

Голова скрипнула зубами и зарычала.

— Убить себя, чтобы попасть на небеса? Это дико. Но ведь вы знали, что из этого ничего не выйдет. Почему же все равно решились? Мир изменился, но вы ничего не заметили. Или выбрали существование зомби? Хотели превращать в зомби других? Теперь вы мертвы, и это навсегда. А я даже не уверена, что вы вообще когда-либо жили по-настоящему.

Голова взвыла и уставилась на девушку немигающими глазами.

— Скажите же, — продолжала Пола. — Скажите, зачем вы это сделали.

Она встала и сделала шаг вперед. Ноздри террориста хищно раздулись. Он щелкнул зубами, попытавшись укусить Полу, но их точно разделяла пропасть.

— Вы не сможете меня укусить. И уже никого никогда не укусите. Вашей жизни наступил конец, и вашей смерти — тоже. Вы все равно конченый человек, так что можете мне ответить.

Голова раскачивалась взад-вперед на изуродованной шее, пытаясь улучить момент и броситься на Полу.

— Отвечайте! — крикнула Пола и ударила мерзкую голову.

Та слетела со стола и несколько раз перевернулась на полу, оставляя за собой кровавые пятна. Ожившие покойники в своих отсеках заревели. Пола схватила голову за волосы и подняла на уровень глаз.

— Значит, я никогда не узнаю? — спросила она.

— Никогда.

Ничего другого Пола не добилась. Все было бессмысленно. Она не знала, сможет ли с этим жить, и не видела резона менять прежние планы. Девушка поднесла руку к оскаленному рту головы. Та зарычала и с такой яростью щелкнула зубами, что один сломался и, отлетев, ударил Полу в грудь. Она еще может разом решить все проблемы. Один укус — и все будет кончено. Да, смерти в привычном понимании больше нет, но в этом свихнувшемся мире ее устроит и иное состояние, состояние не-смерти.

Но позади головы тихо лежал отец. Он молчал, но молчание это было красноречивее любых слов, которые могут произнести живые мертвецы. Держа голову перед собой, словно путеводную звезду, Пола приблизилась к телу.

— Это мой отец, — сказала она, не интересуясь, слушает голова или нет. — Он не требовал от жизни слишком многого. Ему просто хотелось однажды проехаться на двухэтажном автобусе, увидеть Тауэр, выпить настоящего пива в настоящем пабе. Он хотел только, чтобы его дочери выросли счастливыми…

Пола замолчала. Голова раскачивалась в ее руке, словно маятник. Девушка не знала, что добавить, но затем все-таки нарушила тишину.

— Прости, папа. Может… может быть, я еще смогу для тебя что-то сделать.

Она не смогла порадовать отца, пока тот был жив, но теперь, когда он умер… теперь, возможно, у нее появится шанс.

Пола поставила голову в один из пустующих отсеков, и та снова зарычала и завыла.

— Добро пожаловать в новый дом. А я попытаюсь вернуться к себе домой.

Она захлопнула дверцу и навсегда покинула обитель смерти.

Перевод Тимофея Матюхина

Дэвид Муди

КЕМ МЫ БЫЛИ

Фантастические рассказы Дэвида Муди публиковались в антологиях «The Undead» и «666: The Number of the Beast». Свой роман о зомби под названием «Autumn», а затем и его продолжения Муди поначалу выложил в Интернет для свободного распространения. Они были скачаны более полумиллиона раз, а сейчас эти произведения выпускает на бумаге издательство «Томас Данн букс». В этом году в США вышел фильм, снятый по мотивам «Autumn», с Декстером Флетчером и Дэвидом Кэррадайном в главных ролях. Роман «Hater» в настоящее время экранизируют авторы триллера «Приют»: режиссер X. А. Байона и продюсер Гильермо дель Торо. Также Муди является автором романов «Dog Blood» (продолжение книги «Hater»), «Straight to You» и «Trust».

Известного своими атеистическими убеждениями Ричарда Докинза[42] недавно спросили, боится ли он смерти, коль скоро не верит в загробную жизнь. Он ответил, что не боится. Вселенная преспокойно существовала миллиарды лет до его рождения, так чего же ему беспокоиться из-за того, что она будет существовать еще миллиарды лет после его кончины. Скорее, он боится длительной болезни, которая может предшествовать смерти, ведь нынешние законы вынуждают умирающих терпеть мучительную боль и не дают возможности самим решить, когда уйти из жизни.

«Мне кажется, многие считают, что, если им вдруг придется столкнуться в реальной жизни с живыми мертвецами, они поведут себя как герои многочисленных фильмов и книг: быстренько отыщут оружие, боеприпасы и станут класть покойников пачками направо и налево, — говорит Муди. — Но я думаю, на самом деле все будет не так. Многие просто сложат руки. Другие сделают вид, что ничего невероятного вокруг не происходит, и попытаются жить как раньше».

В рассказе Муди поднимается вопрос о том, стоит ли поддерживать бессмысленное существование, имея целью лишь протянуть как можно дольше, если печальный финал все равно неизбежен.

«Это то же самое, что поддерживать жизнь пациента, без конца накачивая его лекарствами, от которых ему делается только хуже, — продолжает Муди. — Иногда нужно просто принять тот факт, что уход может быть наиболее гуманным и разумным решением».

Была какая-то удивительная ирония в том, как человечество умудрилось совершенно не заметить собственной кончины.

Наше общество, которое с каждым годом все больше и больше сосредотачивалось на несущественных, никому не нужных вещах, даже не поняло, откуда пришла страшная чума, моментально унесшая жизни более чем шести миллиардов человек. Если бы кому-то удалось уцелеть — о, эти люди быстро нашли бы тысячу и одно скороспелое и ошибочное объяснение: мутировавший вирус, террористы, зараза, занесенная пролетавшей мимо кометой, радиация, просочившаяся из потерпевшего аварию спутника… Истина же заключалась в следующем: даже если бы этим гипотетическим выжившим удалось случайно наткнуться на верный ответ, это не имело бы никакого значения. И в любом случае если бы кто-то наблюдал за ситуацией со стороны, то произошедшее после было бы еще сложнее осознать, чем даже внезапную гибель шести миллиардов.

Буквально через несколько минут — словно смерть каждого индивидуума была не более чем случайной помехой, как бывает, когда в середине реалити-шоу вдруг на короткий миг падает напряжение в электрической сети, — свежие мертвецы воскресли и попытались продолжать жить как ни в чем не бывало.

Когда это произошло, Саймон Паркер находился в кабинете у себя дома и с фанатичным упорством трудился над бизнес-планом. Как обычно, работа отняла значительно больше времени, чем он рассчитывал: не час-полтора, а все утро субботы. Но эти мелочи не имели значения. Работа должна быть сделана. Если бы не бизнес Саймона, они могли бы распрощаться и с этим домом, и с машинами, и с отдыхом на море. Дженис и Натан все понимали. Он чувствовал вину за то, что уделял сыну слишком мало внимания, но собирался все исправить, как только представится возможность. С Дженис особых проблем не было. Сейчас она только вернулась из поездки по магазинам, руки оттягивают пакеты со шмотками и прочим абсолютно ненужным барахлом. Шопинг-терапия всегда поднимала ей настроение.

Саймон не понял, что умер, решил, что просто потерял сознание. Не было хора ангелов или длинных туннелей, в конце которых сияет ослепительный белый свет, не было бесконечной лестницы, ведущей к престолу Господнему… На миг он ощутил сокрушительное давление во всем теле, а потом — ничего. Только что он сидел и вглядывался в колонки цифр на экране, а в следующую секунду уже лежал навзничь, уставившись в потолок и не в силах сфокусировать взгляд. Саймон сразу принялся искать объяснения произошедшему. Сердечный приступ? Удар током от неисправной розетки? А может, физическое проявление психологического перенапряжения, о чем постоянно предупреждал его доктор? Он попытался позвать Дженис, но не смог издать ни звука.

Внезапный паралич чрезвычайно перепугал Саймона, однако, к величайшему его облегчению, оказался временным. Невероятным усилием воли он смог наконец сосредоточить взгляд на люстре, висящей прямо над ним. Затем удалось чуть-чуть повернуть голову. Собравшись с силами, он даже сжал кулак и согнул правую руку, после чего подтянул колени к животу и перекатился на бок. Наконец он сумел заставить работать все мышцы и сухожилия; тело казалось чужим, но все же он встал на ноги, медленно и с трудом. Но едва получилось принять более или менее вертикальное положение, как подвел вестибулярный аппарат. Пошатнувшись, Саймон стал неловко, спотыкаясь, продвигаться по кабинету — ни дать ни взять новорожденный звереныш, делающий первые неуверенные шаги по дикому лесу. Саймон держал курс на дверь, но промахнулся и врезался лицом в стену.

Ничего страшного, мысленно успокоил он себя, хотя внутри царила паника. Привалившись к стене, Саймон сунул руку под рубашку и прижал ладонь к груди. Должно быть, пальцы еще не обрели чувствительность: он ничего не ощутил. Нужно звать на помощь. Срочно добраться до Дженис.

С трудом восстановив равновесие, Саймон оперся о стену и вдоль нее двинулся к открытой двери, через которую буквально вывалился из комнаты. Сделав несколько нетвердых шагов, он споткнулся и упал прямо на спину Дженис — она лежала посреди коридора. Сверху на них уставился ничего не выражающими глазами Натан — он валялся на лестничной площадке, лицом вверх, с запрокинутой головой.

И Саймон, и его жена сразу же догадались, что с ними стряслось, однако еще довольно долго рассудок отказывался принять тот факт, что оба мертвы.

Постепенно они обрели способность управлять своими действиями и передвигаться более или менее свободно, после чего перетащили сына вниз, в гостиную. Они включили телевизор, но ни один из каналов не работал; они попытались дозвониться до родственников и друзей, но никто не отвечал. Тогда Саймон отправился на улицу за помощью. То, что он там увидел, подтвердило их невероятные, чудовищные подозрения.

Выйдя из дома, Саймон автоматически обхватил себя за плечи. Он предполагал, что будет холодно, а из одежды на нем были только джинсы и тонкая футболка — надеть что-то еще в своем нынешнем состоянии он был просто не способен. Тем не менее холода он не ощутил. Не почувствовал Саймон ни дождя — хотя видел, как капли разлетаются брызгами в лужах вокруг его босых ног, — ни ветра, шумевшего в вершинах деревьев, которые торчали над крышами в конце переулка.

Сначала Саймон планировал добраться до Джека Томпсона, семейного врача, жившего через несколько домов. Однако он даже не успел добрести до ворот, выводивших с подъездной дорожки на улицу, как нервы не выдержали, и он повернул обратно. Все звуки были приглушенными и неясными, но шум, раздавшийся слева, показался достаточно громким и отчетливым. Саймон обернулся на звук, с трудом заставив повиноваться колени, которые не желали сгибаться, бедра, вихляющие в разные стороны, ступни, которые были точно свинцом налиты. Теперь он мог видеть соседа из дома напротив, напыщенного неприятного типа по имени Деннис Пуг, занимавшегося недвижимостью. Пораженный тем же загадочным недугом, что и Саймон Паркер с семьей, Пуг пытался управлять автомобилем.

Его жирную, непослушную правую ногу заклинило на педали газа, а левая нога постоянно соскальзывала со сцепления. Негнущимися руками Пуг крутил руль, но получалось у него неважно: рыская из стороны в сторону, машина на полной скорости пронеслась по подъездной дорожке, ударилась о низенькую каменную стенку в ее конце, вылетела по диагонали на проезжую часть и буквально на пару дюймов не достала до калитки Саймона. Со своего места тот видел, как Пуг переехал Кэтлин Малине из семнадцатого дома, после чего врезался в строительный вагончик. Толстяк наполовину выполз, наполовину выпал из разбитого автомобиля и неверной походкой направился назад; алая кровь из глубокой раны на лбу тонкой струйкой стекала по серому лицу.

Но Саймон едва обратил на него внимание. Он смотрел, как Кэтлин, одна из подруг Дженис, пытается вернуться в дом. Она медленно ползла вдоль дороги, переломанные ноги волочились следом.

Очутившись у себя, в безопасности, Саймон привалился к двери и попытался разобраться во всем увиденном. В высоком зеркале на стене он различил собственное мутное отражение и, только сильно скосив глаза, смог как следует себя разглядеть. Видок он имел неважнецкий. Кожа была нездоровая и бледная и так сильно натянулась на костях, что казалось, Саймон надел чужую, которая ему мала. Глаза были пустыми и безжизненными.

Натан уселся перед телевизором, а его родители тем временем вели на кухне долгий, трудный, сюрреалистический разговор об их неожиданной смерти и столь же неожиданном воскресении.

Конечно, дышать они перестали, но быстро обнаружили, что, если набрать полные легкие воздуха, а потом выдыхать его, можно издавать подобие звуков. Интернет — хвала Господу! — работал, так что Саймон с женой подошли к ноутбуку и стали тыкать в клавиатуру неуклюжими холодными пальцами. Большинство крупнейших новостных порталов и корпоративных сайтов уже какое-то время не обновлялось, но персональные блоги, микроблоги и социальные сети были доступны, так что вскоре супруги получили ответы на самые животрепещущие вопросы. Да, они мертвы; да, это произошло со всеми людьми на земном шаре; нет, изменить ничего невозможно.

Фильм, который Натан смотрел по телевизору, закончился, и настала тишина. Саймон на негнущихся ногах прошел в гостиную, чтобы узнать, почему вдруг пропал звук. Он взял пульт и начал переключать каналы. На одних продолжались ранее записанные и поставленные в эфир передачи, как будто все в мире шло по-прежнему. На других экран оставался зловеще пустым. На третьих он высвечивал неизменное и бесполезное сообщение о чрезвычайном происшествии. На одном из круглосуточных новостных каналов Саймон увидел застывшую картинку: пустой стол, а на переднем плане взъерошенная шевелюра ведущего, валяющегося на полу.

— Трудно двигаться, — произнесла Дженис.

Шатаясь, она вошла в гостиную и упала на софу рядом с Натаном.

— Трупное окоченение, — прохрипел Саймон, тяжело опускаясь на стул напротив жены и сына. Он сам с трудом верил в то, что говорит. — Долго не продлится. Прочитал в Сети.

— Страшно, — тихо сказал Натан.

Это были первые слова, произнесенные мальчиком после того, как он умер.

— Знаю, — отозвался Саймон и попытался вглядеться в лицо сына.

Будем все сидеть здесь и отдыхать. — Дженис сделала паузу, чтобы набрать еще воздуха, и продолжила: — Обед приготовлю позже.

Из-за трупного окоченения, сковавшего мышцы, семья почти целый день провела не шевелясь, в тех же позах. Они едва были способны говорить, а уж о том, чтобы двигаться, и речи не шло. Саймон немигающим взором уставился в сгущающуюся темноту зимнего вечера и безуспешно пытался примириться с тем, что произошло.

Самые близкие ему люди были мертвы, и тем не менее он чувствовал себя на удивление спокойно. Вероятно, потому, что они по-прежнему оставались вместе и могли общаться. Возможно, позднее он ощутит всю тяжесть утраты. Саймон попробовал представить, как вообще такое могло случиться, каким образом мозг способен продолжать функционировать в мертвом теле. И эта странная способность находиться в сознании после смерти — временно или навсегда? Исчезнет она только с распадом физической оболочки или это может произойти в любой момент?

Саймон попытался отвлечься на другие мысли, но это было бесполезно. Теперь, когда они умерли, все стало иначе. В голове настойчиво крутились слова Дженис, ее непроизвольное обещание приготовить обед. Саймон знал, что она уже никогда ничего не приготовит. Он только сейчас сообразил: им больше не придется ни есть, ни пить. Он уже не сможет напиться вдрызг. Никогда больше не ощутит запахов, не сможет ни спать, ни просто дремать, не будет заниматься любовью… Саймон задумался над этим вопросом. Не то чтобы он хотел потрахаться — даже если бы и хотел, из-за остановившегося кровообращения сексуальный акт был невозможен в принципе. Боль причиняло осознание того, что данный аспект жизни был отнят так резко, с хладнокровной жестокостью.

Вопросы, не произнесенные вслух, касающиеся самых главных сторон жизни, вскоре уступили место другим, еще более важным, но также не имеющим ответов. А что дальше? Что произойдет с нашими телами? Как долго мы просуществуем? Сколько времени мы будем способны двигаться и разговаривать, видеть и слышать друг друга?

Тянулись бесконечно долгие часы, и все новые вопросы роились в голове Саймона. Он задумался о вере Дженис. Как он считал, на самом деле ее походы в церковь по воскресеньям скорее были вызваны желанием на людей посмотреть да себя показать, чем верой. Существует ли Бог? Или же события прошедшего дня служат неоспоримым доказательством тому, что все религии — суеверия и полный бред? Может быть, это рай, если есть такое место? Или его противоположность?

Неожиданно вспомнилась цитата из фильма ужасов, который Саймон когда-то смотрел. Слова эти очень подходили к нынешней дикой, невозможной ситуации.

«Когда ад переполнится, мертвые начнут бродить по городам и весям».

На следующий день Дженис зашевелилась первой. С хриплым стоном она поднялась со своего места на софе рядом с сыном, кинула расстроенный взгляд на большое желтое пятно, оставшееся после нее на кремовой кожаной обивке, и на четвереньках полезла по лестнице на второй этаж. Саймон оставил Натана перед навек умолкшим телевизором и направился в кабинет. Нужно было найти ответы на некоторые из множества вопросов, которые он задал себе прошлой ночью.

Некоторые сайты еще работали, и Саймон с головой ушел в их изучение. Простейшие операции — напечатать адрес, подвинуть мышку — теперь отнимали целую вечность, и он едва справлялся с этим делом. Но ему все же удалось приспособиться, и он убил несколько часов, бесцельно лазая по разным ресурсам, как всегда делал при жизни. Дженис шумно возилась на кухне; в конце концов Саймон оторвался от компа и пошел проведать жену.

Проходя мимо гостиной, Саймон заглянул к Натану. Выглядел мальчик плохо: ноги и руки отекли и представляли собой сплошную гематому, кожа приобрела неестественный сине-зеленый оттенок, рот был приоткрыт, струйка тягучей желтовато-коричневой слюны стекала по подбородку и пачкала его любимую футболку.

— Все в порядке, сынок? — спросил Саймон, которому пришлось какие-то время вспоминать, как это — говорить.

Натан медленно поднял голову и взглянул в сторону отца:

— Скучно.

— Ты посиди здесь немного, — выдохнул Саймон, бредя по холлу. — Мы с мамой разберемся, что делать.

При виде Дженис он не смог сдержать удивления: супруга надела купленное накануне платье.

— Ты тоже мог бы переодеться, — сказала она.

— Выглядишь здорово, — машинально заметил Саймон, хотя это было далеко не так.

Всегда нужно говорить жене комплименты, даже после смерти. Но, если по правде, от вида Дженис ему стало нехорошо. При жизни это облегающее платье очень ей шло, но теперь оно только подчеркивало сильные изменения, которые претерпело ее тело. Лодыжки, как и у Натана, распухли и посинели — происходит это, как Саймон прочитал в Интернете, оттого что кровь, которая больше не циркулирует по сосудам, скапливается в конечностях. Живот раздулся: опять же если верить Интернету, из-за выделяющихся при многочисленных химических реакциях газов. Некогда красивые крепкие груди теперь безобразно отвисли и напоминали два мешочка с мукой. Вот Дженис вышла на свет, и Саймон мысленно поблагодарил смерть за то, что лицо его сейчас представляло собой застывшую маску и скрывало настоящие чувства.

В целом Дженис смахивала на неудачную карикатуру. Лицо она покрыла толстым слоем тонального крема, и выглядело оно даже более неестественно, чем когда на нем проступали желтоватые пятна разложения. Тени для век, губная помада были нанесены непослушными руками кое-как, а тушь для ресниц в основном попала на глазные яблоки. Больше всего Дженис сейчас смахивала на пьяного клоуна. Саймон не знал, что сказать, поэтому почел за лучшее промолчать.

— Я просто хотела снова нормально себя ощущать, — объяснила Дженис. — Да, я умерла. Но это не повод забывать, что я женщина.

Несколько секунд супруги молча глазели друг на друга, стоя на нетвердых ногах в разных концах кухни.

— Пытался тут узнать, что будет, — нарушил тишину Саймон.

— О чем ты?

— Что будет с нами. Насколько все это далеко зайдет…

Дженис дернулась: видимо, слышать это ей не хотелось. Она пошла к посудомоечной машине, посуду из которой после смерти еще не вынимала.

— Не хочу знать, что…

— Нужно об этом думать. Быть к этому готовыми.

— Знаю, — хрипло выдохнула Дженис. Разочарованно скосила глаза на фарфоровую тарелку, которую взяла в руки и снова при этом испачкала, потом машинально поставила ее в буфет. — Сколько времени у нас будет, перед тем как…

— По-разному — Саймон догадался, о чем спрашивает жена. — Может быть, полгода. Надо, чтобы в доме было прохладно, сухо…

Она едва заметно кивнула, прекратила разгружать посудомоечную машину и тяжело привалилась к ближайшему шкафчику.

— Нам в самом деле повезло, — заметил Саймон, набрал в легкие воздуха и продолжил: — За шесть месяцев мы успеем попрощаться.

К середине дня на улице неожиданно возникло сумбурное движение. По мере того как день набирал силу, все больше и больше мертвецов выползало на свежий воздух. Саймону показалось, что некоторых он узнал, хотя от прежних людей остались только бледные тени.

Интересно, на что они надеялись? Давно уже пора было понять, что в данных обстоятельствах никакой надежды не осталось. Никто вам не поможет, подумал Саймон, глядя на оживших покойников. Смерть невозможно вылечить или облегчить; всем этим людям нужно взять себя в руки и разойтись по домам. Некоторые вступали в перепалку и даже начинали драться, не в силах по-другому отреагировать на свое безвыходное положение. Большинство просто бродило туда-сюда без всякой цели.

Саймон видел в окно, что все без исключения передвигаются одинаково, словно куклы: медленно, неуверенно и оступаясь на каждом шагу. В этом создатели ужастиков действительно попали в точку. Во всех остальных деталях бытия оживших мертвецов они сильно ошибались, но вот с болезненной медлительность и неуклюжестью зомби угадали.

«Зомби, — подумал Саймон и печально улыбнулся про себя. — О чем я вообще думаю?»

Он разругал себя на все корки за то, что употребил такое слово. Он не был зомби. И Дженис с Натаном не были.

Кстати, где Натан?

Дженис по-прежнему находилась в кухне: переставляла вещи с места на место, пыталась привести себя в порядок, но вот сына Саймон уже давно не видел. Он попытался позвать мальчика, но голоса не было. Внизу Натана не оказалось, а осилить подъем по лестнице, чтобы поискать в его комнате, Саймон в своем нынешнем состоянии не смог бы. Он прошел на кухню.

— Где Натан?

Дженис прекратила расчесывать свои грязные волосы и подняла взгляд на мужа.

— Я думала, он с тобой.

Саймон обогнул мертвую супругу и побрел в прачечную, располагавшуюся позади кухни. Держась за стены и опираясь на стиральные машины, он протиснулся в узкий коридор и осмотрелся. Дверь в сад была широко открыта. Весь дом к этому моменту уже наверняка выстудился, но никто из троих этого не заметил — ведь теперь они больше не чувствовали температуры, влажности, давления и всего остального. Саймон прищурился и решил, что видит Натана в дальнем конце обширного сада. Да, там определенно кто-то шевелился.

Саймон вышел на улицу и, с трудом удерживая равновесие в высокой мокрой траве, побрел проверить, кто же там. Постепенно очертания фигуры прояснились. Это действительно оказался Натан. Он полз, отталкиваясь от земли локтями и коленками.

— Какого черта ты здесь делаешь?

— Играю, — ответил Натан, продолжая ползти и даже не замечая, что безрассудно забрался в кусты ежевики. — Вот, мячик потерял.

— В дом, — скомандовал Саймон, наклонился и попытался ухватить сына за воротник.

Натан неохотно подчинился. Он дал задний ход и медленно выполз на дорожку, обвешанный не желавшими его отпускать колючими ветками ежевики. Поднялся, но тут одна нога подкосилась, и он повалился на спину. Снова встал.

— Что ты делаешь? — вопросил Саймон.

Он набрал в легкие так много воздуха, что голос прозвучал достаточно грозно.

— Было скучно. Хотел поиграть…

Саймон схватил сына за руку и потащил к дому. На полпути остановился и поднес обескровленную кисть мальчика к своему лицу. Тонкая, точно бумага, кожа была вся исполосована колючими ветками и шипами. Лодыжки находились в еще худшем состоянии: куски кожи болтались по обеим сторонам ног, будто слишком большие носки.

— Погляди, что ты наделал! Не мог придумать ничего лучше!

Натан выдернул руку и, выписывая зигзаги по заболоченной лужайке, потащился к дому.

Зрение у Саймона было уже не таким хорошим, как прежде. На улице смеркалось, но когда он выглянул в окно, там оказалось светло, будто днем. Свет колебался и мерцал.

— Думаю, это пожар, — с трудом произнесла Дженис, глотнула воздуха и закончила: — Дом горит.

Он повернулся и посмотрел на жену. Дженис оттирала грязно-бурый отпечаток ладони на стене, но руки плохо слушались, и казалось, что пятно только увеличивается. Супруга снова сменила одежду, и, наверное, это было к лучшему. На новом белом платье быстро появилось несколько больших желтоватых пятен, и теперь Дженис переоделась в мешковатый пуловер. Саймон обратил внимание, что по внутренней поверхности ее босых ног стекает густая коричневая жидкость и собирается в лужицы на ковре.

— Что будем делать? — спросила жена.

Саймон весь день пытался найти ответ на этот вопрос и в итоге пришел к заключению, что остается только один вариант: забаррикадироваться в доме и постараться как можно больше из отпущенного им времени проводить вместе.

Ранее днем, когда было светлее и он мог видеть более отчетливо, Саймон наблюдал за царящим на дороге хаосом с увлечением и в то же время с беспокойством. Их прежде тихий переулок превратился в бурлящую сточную яму. Проезжую часть заполнил нескончаемый поток мертвых людей, они шли и шли к неведомой цели — ну точно как в фильмах, подумал Саймон. Некоторые из бредущих в никуда покойников спотыкались и падали, и их буквально втаптывали в землю те, кто шел следом, а тех, в свою очередь, несло вперед давление тел следующих за ними сотен и тысяч стремящихся куда-то мертвецов. К вечеру переулок превратился в вонючий канал, наполненный гниющими телами; кое-где гнусная жижа доходила до щиколоток. А новые покойники все прибывали и прибывали, и некоторые продолжали падать. Это казалось глупо, бессмысленно. Саймон порадовался своей предусмотрительности: не зря он установил калитку на подъездной дорожке к дому. Так будет легче защитить семью от творящегося на улице безумия.

И что делать с Натаном? Он причинил своему организму непоправимый ущерб, оказавшись в одиночестве на улице, и это были еще только, как говорится, цветочки. В качестве наказания Саймон отправил сына в его комнату, но где-то через час тот ввалился в кухню, держась обеими руками за живот. Оказалось, что Натан упал с кровати и распорол себе бок. Проклиная свою неуклюжесть и ужасающую медлительность, Саймон и Дженис как могли оказали сыну помощь. Они засунули внутренности обратно в зияющую рану, наложили на нее несколько полотенец и примотали импровизированную повязку клейкой лентой — ее ушел почти целый рулон. Затем Натана усадили на стул с прямой спинкой в углу и строго-настрого наказали не двигаться.

— Что будем делать? — снова спросила жена.

Саймон погрузился в раздумья. Вопрос был не из легких.

— Останемся здесь, — ответил он наконец. — Откроем наверху окна… чтобы было холодно. Забаррикадируем двери.

— Пойдем на улицу, — пробурчал из своего угла Натан.

Он сосредоточенно пытался выковырять личинку из дырки в левой ноге, чуть повыше колена. Из кончиков двух пальцев торчали кости, так что орудовать ими было столь же неудобно, как и палочками для еды.

— Не пойдем, — бросил Саймон, понимая, что их беседа становится все более примитивной и немногословной.

— Нет, пойдем! — упрямо повторил Натан. — Здесь скучно.

— Нельзя, — сказала Дженис. Неверной походкой она приблизилась к той жалкой пародии на человека, которая некогда была ее единственным сыном, и встала перед ним. — Слушайся папу.

— Какой смысл…

— Там ты повредишь себе! — рявкнул Саймон.

— Я уже мертвый!

Дикий, но точно отражающий суть вещей ответ Натана сразил отца наповал, и он не придумал ничего лучшего — а так поступают многие родители, когда не находят аргументов в споре с детьми, — как проигнорировать его слова.

— Никакой улицы! Закончили разговор.

Снова стемнело, потом рассвело и опять наступила темнота. Члены семейства почти не двигались все это время, но на рассвете четвертых суток после смерти Саймон был вынужден прервать идиллическое ничегонеделание. Когда солнце засияло достаточно ярко, чтобы он мог как следует рассмотреть происходящее на улице своими глазами, которые с каждым днем слабели и становились все более бесполезными, он увидел, что перед фасадом их дома собралась толпа.

Саймон проковылял к окну, прищурился и глянул наружу. Ожившие покойники все продолжали прибывать в переулок, и так уже забитый до отказа, и к утру их количество, похоже, превысило критическую массу. Калитка в конце концов не выдержала напора, слетела с петель, и теперь мощеная подъездная дорожка была переполнена гниющей плотью. Мертвецов там были сотни, многие из них стояли, прижавшись лицами к окнам и дверям дома Паркеров. Разгневанный и испуганный Саймон потянулся к шторам, едва не упав при этом, и занавесил окно.

— В чем дело? — просипела Дженис из своего угла: она лежала, скрючившись в луже из собственных выделений.

— Снаружи, — только и ответил муж.

Он прохромал мимо нее и направился в прихожую. Дженис с трудом поднялась и, шатаясь, последовала за супругом; гниющие внутренности волочились за ней и оставляли на ковре влажный след. Натан безразличным взглядом проводил родителей, исчезнувших в темноте дома.

Оказавшись в прихожей, Саймон посмотрел на входную дверь и сквозь стекло увидел, как мертвецы топчутся с той стороны. С трудом контролируя свои движения, он умышленно налетел на стоящую возле зеркала вешалку для одежды и опрокинул ее. Вешалка прокатилась по полу и, благодаря скорее везению, легла точно поперек двери. Дженис нагнулась и стала подбирать рассыпавшиеся сумки, пальто, шляпы и шарфы.

— Окна, — прохрипел Саймон и направился в следующую комнату.

Дженис поспешила за ним, отчаянно пытаясь не упустить мужа из вида, когда он ввалился в свой кабинет. Раздувшимися неуклюжими руками Саймон ухватился за жалюзи и попытался их поднять, но негнущиеся скрюченные пальцы соскользнули с металлических пластинок, и он упал, увлекая жалюзи за собой. В окно продолжали бессмысленно пялиться десятки покойников. Дженис попыталась помочь мужу встать, но безрезультатно. Тогда Саймон отполз в сторону, Дженис опустилась на колени и попробовала сама поднять жалюзи.

— Выходи! — невнятно произнес Саймон и с трудом встал на ноги, опираясь на дверной косяк.

Дженис на несколько мгновений оказалась сбита с толку, но все же ухитрилась разобрать, где стоит муж, и заковыляла на его голос. Как только она прошла мимо, Саймон ухватился за дверную ручку. С четвертой попытки он сумел, нажав на ручку, открыть дверь, выпустил жену, выбрался сам и закрыл дверь за собой.

Некоторое время они простояли в коридоре, привалившись друг к другу; дрожащие ноги угрожали в любой момент подломиться. Саймон собрался с силами и заставил себя глотнуть воздуха.

— Задняя дверь. Тогда спасены. Все закрыто.

Он толкнул жену в сторону, чтобы освободить путь. Дженис отшатнулась, потом качнулась вперед, и ее лицо со смачным звуком, словно гнилой фрукт, врезалось в стену. Она инстинктивно сделала неуверенный шаг назад и попыталась оттереть оставшееся на обоях пятно. Когда несколько минут спустя Саймон ковылял обратно, жена все еще терла стену.

— Туда, — просипел он едва слышно. Один за другим супруги ввалились обратно в гостиную. — Закрываем дверь.

— Осторожно, — пробубнила Дженис, в то время как Саймон двинулся к стоящему возле двери книжному шкафу. — Мои вещи…

Непослушными руками она начала собирать с полок всякие безделушки и фамильные ценности: медали, хрустальный кувшин, фотографию в рамке, запечатлевшую ее с мужем и сыном, но Саймон не обращал на жену внимания. Собрав все оставшиеся силы, он толкал и тянул тяжелый шкаф, пока наконец тот не рухнул с грохотом перед дверью, надежно отгородив их от проникновения извне. Дженис стояла и рассеянно озирала творящийся в комнате беспорядок. Обессиленный Саймон повалился на пол. Он еще попытался доползти до софы, но поскользнулся в одной из луж, оставленных супругой, да так и остался лежать. Ему было уже все равно.

Они в безопасности. Дом неприступен.

Через несколько секунд Саймон оглядел комнату. Что-то было не так. Конечно, глаза быстро сдавали, но все же он видел еще достаточно хорошо, чтобы понимать: кого-то здесь недостает.

— Где Натан?

Дженис и Саймон протянули еще восемнадцать дней. Более четырехсот часов просидели они сгорбившись на полу, каждый в своем углу гостиной. Это было дольше, чем кто-либо на несколько миль вокруг; их все еще можно было опознать, в то время как большинство превратились в бесформенные кучи плоти.

Казалось, настала вечность. Часы тянулись, ничем не заполненные. Дженис и Саймон сидели и вспоминали, кем они были, чем занимались, и думали, как же скучают по всему, что утратили. Если бы они обладали способностью чувствовать, то восприняли бы конец с облегчением. Но через неделю с небольшим после смерти мозговая активность стала резко ослабевать — сперва у Саймона, потом и у Дженис. А затем мозг просто отключился, будто сели батарейки.

А Натан, покинувший дом, протянул всего один день. Его отец был прав по крайней мере в одном: в сухом и прохладном помещении скорость разложения замедлялась в разы. Но Натану не хотелось сидеть взаперти и проводить время безо всякой пользы. За свой единственный, но долгий день он поиграл в футбол, если это можно было так назвать, подружился с лягушкой, погонялся за кошкой, попытался залезть на дерево и исследовал ту часть сада, ходить в которую родители ему не разрешали. И даже когда он уже не мог больше двигаться, когда все прочие органы, кроме мозга и глаз, перестали функционировать, он лежал на спине в траве, смотрел на небо, на облака и птиц и строил планы на завтрашний день.

Перевод Тимофея Матюхина

Рори Харпер

СЕАНС У ПСИХОТЕРАПЕВТА

Рассказы Рори Харпера печатались в таких изданиях, как «Asimov’s Science Fiction», «Amazing Stories», «Far Frontiers», «Aboriginal Science Fiction», «The Magazine of Fantasy & Science Fiction», «Pulphouse» и «The Year’s Best Fantasy and Horror». Дебютный роман писателя, «Petrogypsies», был опубликован в 1989 году, а недавно переиздан издательством «Дарк стар букс».

В настоящее время Харпер ведет блог на посвященном зомби сайте www.eatourbrains.com, где и появился впервые нижеследующий рассказ. Также поклонников всего, что связано с зомби, могут заинтересовать две его песни про живых мертвецов: «Fast Zombie Blues» и «Nothing Else Better to Do», которые также доступны на данном сайте.

Среди основных направлений в психотерапии можно назвать следующие: психодинамика, психоаналитика (вспомним Зигмунда Фрейда), адлерианское, когнитивно-поведенческое, экзистенциальное и роджерианское, или ориентированное на пациента. В роджерианской психотерапии врач повторяет ключевые фразы, которые произнес пациент, и это побуждает последнего постепенно раскрывать свое «я», делиться мыслями и чувствами. Писатель Блейк Чарлтон, у которого и отец, и мать работают психотерапевтами, недавно написал юмореску о том, как он в первый раз пригласил девушку к себе домой на ужин, а родители засыпали бедняжку вопросами типа: «Расскажите о своих отношениях с матерью» или «Значит, вы расстроены тем, как много работает ваша мать?». В конце концов Чарлтон не выдержал и воскликнул: «Лучше быть вегетарианцем, чем роджерианцем!»

Рассказ, который вам предстоит прочитать, повествует о психотерапевтическом сеансе, правда довольно жутком. Вот что говорит сам автор: «Я весьма часто думаю о зомби. Около семнадцати лет я занимался тем, что пытался избавить наркоманов от зависимости. Многие из моих сеансов были в чем-то схожи с описанным в рассказе — более, чем вы могли бы предположить. В рассказе присутствует немало профессиональных шуток, а один читатель даже предложил снять на его основе учебный фильм для будущих психотерапевтов, так как здесь можно найти правильные ответы на часто встречающиеся вопросы и иллюстрацию тому, как хороший специалист проявляет эмпатию и безоговорочное уважение к пациенту».

Даже если этот пациент — зомби.

Расшифровка записи психотерапевтического сеанса 12 мая 2019 года. Пациент: Майкл Р.

— Добрый день, Майкл. Вижу, у вас новое ведро.

— Привет, мистер Харпер. Вам нравится этот рисунок с Хелло Китти?[43]

— Очень. (Пауза.) Ну, Майкл, о чем вы хотели бы поговорить сегодня?

— Да ничего особенного не произошло. Все по-старому. Все по-старому, понимаете?

— Как продвигается ваша работа?

— Ну, дел очень много. В четверг у меня была встреча.

— Мне кажется, на последнем сеансе вы говорили, что вроде бы нашли нового поручителя?

— А, ну да. Хороший парень. Вот уже три года, как излечился. Вы должны это оценить.

— Конечно.

— Вы же знаете, как это трудно. Я порой думаю о прежних временах. Когда я был совершенно ненормальным. Теперь мне намного лучше, но…

— Но что, Майкл?

— Это как… Не знаю… Я просто больше… ну, едва ли ощущаю себя счастливым.

— Майкл, это из-за изменений в вашем мозге. Все через это проходят. Когда вы отказываетесь от дурной привычки и всех связанных с ней последствий, некоторое время затрачивается на адаптацию мозга к новым реалиям. Нет ничего ненормального в том, что вы не чувствуете себя счастливым, пока идет этот процесс. Вы должны смириться с потерей и научиться двигаться вперед. Это займет какой-то срок.

— Да, знаю… Просто… это все? Надо только постоянно бороться? Это и есть жизнь?

— Вы не уверены до конца, что оно того стоило?

— Не уверен.

— Майкл, у вас все еще впереди.

— Я не всегда хорошо помню, но я ведь был диким и… и свободным, понимаете? Гулял на всю катушку, и ничто больше не имело значения. Сплошные удовольствия двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю.

— Я понимаю. Это называется — «эйфорические воспоминания». Вы помните только хорошее, а плохое предпочитаете забыть.

— Это было так прекрасно!

— А как насчет вашей семьи?

— Это тоже было замечательно! (Пауза.) Вот черт! Это ведь было ужасно?

— Вы убили их и съели.

(Длительная пауза.)

— Да… Мне стыдно.

— Полковник просил поговорить с вами об одном деле. В субботу кто-то съел пожилую пару всего в квартале от вашего дома.

— Это не я. Даже не думайте.

— Знаю. Вы были на работе, когда это случилось. Я думал, вы сможете помочь, подскажете, кто способен совершить такое. Вы же знаете полковника. Дело может выйти скверное.

— Не, мистер Харпер, я чист. Больше с этой компанией не вожусь.

— Майкл, вы же не хотите возвращения в те старые недобрые дни? Все эти погони, стрельба без предупреждения — кому от этого хорошо?

— О черт, конечно нет. Тогда ведь я и потерял ухо. На полдюйма левее, и…

— Может, сдадите мочу на анализ? Как вы думаете, в ней обнаружится еще чья-нибудь ДНК помимо вашей?

(Длительная пауза.)

— Майкл, я на вашей стороне. Я не меньше вас хочу, чтобы все было чисто.

(Пауза.)

— Мне достался один кусочек. Всего один, клянусь!

— Откуда вы его взяли?

— Один парень дал. На скотобойне. Понимаете, когда я пошел туда, чтобы наполнить ведро…

— Полковник захочет переговорить с вами после нашего сеанса.

— Клянусь, я не знаю того парня. А что, блин, мне еще оставалось делать? Он просто подошел ко мне и дал эту хреновину! Если бы я не съел, то съел бы кто-нибудь другой. Они ведь все равно уже были мертвы.

— И это называется…

(Пауза.)

— Черт… Логическое обоснование…

— Послушайте, Майкл, нет никакого мифического парня, на которого можно было бы переложить ответственность. Вы сами должны отвечать за свои поступки. Вы, и никто другой.

— Они так вкусно пахли… Человеческие мозги пахнут совсем не так, как коровьи. Гораздо вкуснее…

— Это не рецидив, Майкл. Это называется — «срыв». Полковник приставит к вам своего человека. Если ему хотя бы покажется, что вы собрались кого-то укусить, тут же получите пулю в лоб.

— Должен вам сказать, мистер Харпер, ваши мозги пахнут восхитительно.

— Майкл, это не про меня.

— Я хочу сказать, что иногда просыпаюсь с мыслями о том, как бы съесть ваши мозги. Думаю, они окажутся вкуснее всех остальных мозгов на свете. Мне очень-очень хочется съесть ваши мозги.

— Это явление обозначается термином «трансфер». Такое периодически случается в психотерапии. Когда вы думаете только о том, чтобы съесть мой мозг, вам не нужно решать собственные проблемы.

— Клянусь, я бы мог сейчас перепрыгнуть через стол и…

— Но вы не перепрыгнете. (Щелчок патрона, вставляемого в дробовик двенадцатого калибра.) Майкл, вы… медлительный зомби. Вы не успеете даже подняться со стула, а я уже снесу вам голову. Вы же понимаете, что не успеете.

— Вот гадство! Иногда так хочется быть быстрым зомби.

— Они все исчезли. Это была тупиковая эволюционная ветвь. Майкл, каждый из ныне живущих людей убил сотни зомби, как медлительных, так и быстрых. Вас спасло именно то, что вы из медлительных.

— Черт! Да, я знаю. Вам нужны такие ребята, как я.

— Вы отличный жестянщик, пусть и неживой. Пожалуйста, Майкл, откройте ведро. Прямо сейчас.

(Пауза.)

— Как пахнет?

— Это коровьи мозги. Как им еще пахнуть?

— Пожалуйста, Майкл.

— Пахнет… Ну, хорошо. Можно мне их съесть? Все будет в порядке.

— В порядке будет, когда вы перестанете возвращаться к прошлому. Будете вести себя хорошо — и никто вас не тронет. Оступитесь — и получите пулю в лоб, неважно, насколько вы хороший жестянщик. Договорились?

(Пауза.)

— Договорились… Вот черт!

— Я хочу, чтобы вы в течение месяца каждый день встречались со своим поручителем. Вот вам карточка. Пусть он ежедневно ставит на ней подпись. Вам с ним нужно о многом побеседовать.

— Эй, приятель, до сих пор мне не нужно было этого делать.

— На этой неделе вы съели человеческие мозги. Если, по-вашему, это была хорошая идея, скажите мне. Я лично вас пристрелю.

— Это была плохая идея.

— И будете сдавать мочу на анализ ДНК, пока окончательно не избавитесь от дурной привычки.

— Хорошо… Ладно.

— Майкл, я хочу вам помочь, но и вы тоже должны хотеть себе помочь. Я верю в вас. Вы хороший человек. Вы справитесь.

— Знаю.

— Увидимся на следующей неделе, Майкл.

— Если я не встречу вас раньше.

(Пауза.)

— Я просто пошутил.

— Сегодня в семь у вас встреча в клинике Бет Исраэль. Я хочу, чтобы в вашей карточке появилась подпись, удостоверяющая, что вы там были.

— Да. Я постараюсь.

— Просто запомните: в противном случае вас ожидает пуля в лоб.

Саймон Р. Грин

…СКАЗАЛ ОН, СМЕЯСЬ

Саймон Р. Грин — известный английский писатель, автор десятков популярных романов, в том числе вошедших в серии «Охотник за смертью» («Deathstalker») и «Лесное королевство» («Darkwood»). В последние годы он в основном пишет романы из серии «Secret History» и из другого своего известного цикла «Темная сторона» («Nightside»). Из новых работ писателя отметим «Хороший, плохой, сверхъестественный» («Good, the Bad, and the Uncanny») и «The Spy Who Haunted Me». Сейчас Грин начинает очередной цикл под названием «Ghost Finders». Рассказы Грина выходили в антологиях «Mean Streets», «Unusial Suspects», «Wolfsbane and Mistletoe», «Powers of Detection». В скором времени один из его рассказов будет опубликован в моем сборнике «The Way of the Wizard».

«Апокалипсис сегодня» — удивительный, непохожий на другие фильм. Его режиссер, Фрэнсис Форд Коппола, взял за основу написанную в начале прошлого века повесть Джозефа Конрада «Сердце тьмы», но перенес действие во времена вьетнамской войны. В основе сюжета лежит путешествие вверх по реке капитана Уилларда (в исполнении Мартина Шина); он должен разыскать дезертировавшего из американской армии полковника Куртца. В одном эпизоде американские солдаты расстреливают расположенную на берегу деревушку под громоподобные звуки вагнеровского «Полета валькирий». Роберт Дюваль, играющий роль сумасшедшего подполковника Билла Килгора, стоит с гордо поднятой головой, вокруг рвутся снаряды, а он произносит ставшую знаменитой фразу: «Люблю запах напалма поутру». С этого момента сюжет фильма приобретает все более сюрреалистический оттенок.

Сам процесс съемок был таким же безумным и сюрреалистичным. Многие члены съемочной группы и актеры злоупотребляли алкоголем и наркотиками. Однажды буря уничтожила декорации, а боевые вертолеты отозвали со съемок для участия в реальном сражении. Исполнитель одной из главных ролей, Марлон Брандо, очень располнел и настоял на том, чтобы в кадр попадали только его голова и плечи, а все, что ниже, оставалось в тени. В фильме показаны настоящие трупы, которые раздобыл один из ассистентов, — как выяснилось впоследствии, похитил с местных кладбищ. Сам же Коппола, который в случае неудачи проекта мог потерять все, неоднократно угрожал покончить с собой.

Конечно, звучит это все довольно дико. Но, с другой стороны, до столкновения с зомби во время съемок дело не дошло.

Сайгон, 1969 год.

Это не ад. Но его можно отсюда увидеть. Вьетнам — это другой мир, здесь все совершенно по-иному. Впечатление такое, будто вернулся в прошлое, в далекое-далекое прошлое, в первобытный, первозданный мир. В ту эпоху, когда мы все жили в джунглях, просто потому, что, кроме джунглей, ничего не было. Но не одни только джунгли превращают человека в зверя; здесь нет ничего человеческого, никаких признаков цивилизации. Ни законов, ни морали, ни стабильности. По крайней мере, в таком виде, в каком мы знаем эти понятия или можем их принять.

Зачем придерживаться каких-то правил, вести честную войну, оставаться в цивилизованных рамках, когда противник плевать на все хотел? Зачем соблюдать армейскую дисциплину, если враг готов творить что угодно, лишь бы победить? Зачем стремиться сохранить человеческое лицо, когда намного проще забыть об этом и существовать в этом диком мире по его диким законам?

Потому что если вы протянете здесь достаточно долго… вы вернетесь домой. Быть отправленным во Вьетнам равносильно тому, как если бы вас швырнули в ад, но при этом вы постоянно понимали бы, что до рая всего десяток часов лета. Однако в таких отдаленных местах даже рай и ад могут причудливо перемешиваться. В аду можно найти такие развлечения и удовольствия, о коих в раю и не помечтаешь. И спустя некоторое время вы задумываетесь: а сможет ли тот человек, в которого вы здесь превратились, вообще вернуться домой? Сумеет ли снова стать самим собой?

Чудовища не появляются из ниоткуда. Мы создаем их сами, совершая выбор, день за днем…

Я дожидался военного трибунала, а с ним не торопились. Я знал, что для меня задумали нечто особенное. Первый звоночек прозвенел, когда меня засунули в этот кишащий крысами отель вместо камеры, которую я вполне заслуживал. И даже дверь в номер не заперли. Впрочем, если рассудить, куда я мог деться? Я был известной персоной, каждая собака знала меня в лицо. Куда бы я направился? Кто бы рискнул укрыть меня после тех ужасных вещей, что я натворил? Мне приказали ждать, и я ждал. Армия еще не закончила со мной, и я не удивлялся. Во Вьетнаме для такого чудовища, как я, всегда сыщется работа.

Наконец за мной пришли, еще до рассвета. Старый трюк: застать человека врасплох, когда он не проснулся как следует и его физические и умственные способности сведены к минимуму. Только вот в тот самый момент, когда за дверью раздался звук шагов, я вскочил с кровати и руки мои принялись искать оружие, которое, увы, мне теперь было запрещено носить. Всему этому быстро учишься в здешних краях, если хочешь остаться в живых. Так что, когда двое вооруженных конвоиров распахнули дверь в номер, я уже ждал. Даже улыбнулся во все тридцать два зуба, так как знал, что это выводит людей из равновесия. Я уже больше не улыбаюсь, как нормальный человек.

Парни не отреагировали. Просто жестами велели выйти из номера и топать впереди. Я, конечно, не забыл собрать кое-какие вещички (совершенно мне не нужные) с одной только целью: показать, что не собираюсь никуда торопиться. Но, сказать по правде, я еще больше моих стражей мечтал убраться отсюда. Кто-то наконец принял решение. Значит, меня либо отправят с особым заданием, либо приставят к стеночке и пустят пулю в затылок. Я и сам не был уверен, какой вариант мне больше нравится.

Привели меня в тесную комнатушку, совершенно не похожую на официальные кабинеты. Конвоиры тщательно прикрыли за мной дверь и заперли снаружи. В комнате имелся стул, а перед ним стол, и за столом сидел мужчина. Я, не дожидаясь приглашения, уселся, и мужчина улыбнулся. Он был огромный, но не толстый, скорее крупный, и стул протестующе поскрипывал всякий раз, когда мужчина шевелился. У него было широкое довольное лицо, бритая голова, одет в цивильное. Он мог оказаться заказчиком из штатских, каким-нибудь там воротилой бизнеса, но я-то знал, кто он такой. Кем он должен быть. Наверное, потому, что одно чудовище всегда узнает другое.

— Вы из ЦРУ, — сказал я.

Он быстро кивнул и улыбнулся:

— А говорят, что вы псих. Как же мало о вас знают, капитан Марло.

Я внимательно изучал бритого. Несмотря ни на что, я был заинтригован. Давненько не встречал человека, который бы меня не боялся. На столе перед цэрэушником лежала тоненькая серая папка. В ней вряд ли помещалось больше полудюжины листков, но, в общем-то, после того как меня забросили сюда и заявили, что здесь я и сдохну, я совершил всего один поступок. Да, я показал этим сукиным детям.

— Мое имя вы знаете, а как мне называть вас?

— Зовите меня «сэр». — Он усмехнулся, наслаждаясь старой шуткой. — Люди вроде меня не имеют имен и фамилий, вы должны это знать. Хорошо, если известен хотя бы род наших занятий. Имена меняются, но работа продолжается. И вы понимаете, о какого рода работе я говорю. Все эти грязные, но необходимые делишки, о которых совсем необязательно знать правительству и добропорядочным гражданам. Я действую без ограничений, без приказов и использую в основном людей вроде вас, капитан Марло. Кем, как не человеком, над которым висит смертный приговор, можно легко пожертвовать? Я могу сделать с вами все, что захочу, и всем на это будет наплевать.

— Тогда все в порядке, — сказал я и добавил: — Сэр.

Он одарил меня широкой, ничего не выражающей улыбкой и быстро пролистал бумаги. В досье были и фотографии, которые цэрэушник какое-то время рассматривал. При этом ни один мускул не дрогнул на его лице. Наконец он закрыл папку, постучал толстым пальцем по обложке без единой пометки или надписи и посмотрел мне прямо в глаза.

— Капитан, вы ведь наломали дров. Сто семнадцать человек: женщины, дети, в том числе и грудные; вы уничтожили их всех, устроили настоящую резню в этой глухой деревушке. Вы расстреливали их, пока не кончились патроны, потом кололи штыком, и штык сломался, и потом вы добивали оставшихся в живых прикладом винтовки, приканчивали голыми руками и всем, что только можно было использовать в качестве оружия. Вы проламывали им черепа, разрывали глотки, вырывали внутренности. И поедали их. Когда в деревню наконец вошла ваша рота, вы, весь в крови, сидели на берегу реки, опустив ноги в воду; повсюду вокруг валялись трупы, а вы спокойно курили. Скажите, капитан, это была вражеская деревня?

— Нет.

— Кто-то напал на вас, угрожал вашей жизни?

— Нет.

— Тогда почему же, капитан Марло, вы вырезали целую деревню гражданских?

Я снова мило улыбнулся:

— Потому что. Мне не понравилось, как они на меня пялились. Это имеет значение?

— Да не особенно. — Бритый цэрэушник склонился над столом и уставился на меня довольными немигающими глазами. — Вас здесь не будут судить, капитан. На самом высоком уровне уже принято решение: ничего этого никогда не было. Ни резни, ни сумасшедшего капитана. Для наших сограждан это был бы слишком сильный шок. Я уполномочен предложить вам особое, крайне важное и очень… деликатное задание. Справитесь с ним успешно — и эта папка исчезнет. Вас с честью отправят в отставку, и вы сможете вернуться домой.

— Первое, чему учишься в армии, — заметил я, — никогда не лезть в добровольцы. Тем более на особые, важные и деликатные задания.

— У меня также есть полномочия, — продолжая улыбаться, сказал цэрэушник, — в случае вашего отказа вывести вас на задний двор и пустить вам две пули в голову.

Он удивился, когда я по-настоящему задумался над его словами. Если это задание слишком важное для военных и слишком опасное для ЦРУ, так что им требуется чудовище вроде меня… значит здесь придется столкнуться с чем-то еще похлеще уничтожения целой деревни. И… я не был уверен, что хочу возвращаться домой после всего того, что видел и что сделал. Я до сих пор с любовью вспоминал родных и друзей и боялся представить их лица, когда они поймут, что именно вернулось к ним. Не хотелось представлять себе картину: вот они идут по улице, а рядом чудовище, прячущееся за моим прежним обличьем.

Я не хотел оставаться в аду, но все же во мне еще сохранялось достаточно от человека, чтобы понимать: я не имею права осквернять своим присутствием улицы рая.

Потому я кивнул змею-искусителю, и тот удовлетворенно откинулся на спинку стула, который снова жалобно заскрипел. Потом цэрэушник открыл ящик стола, положил туда папку с моим досье и достал другую, намного толще. А вот на обложке ничего не было написано, даже номер дела не стоял. Как и на моей. Цэрэушник открыл папку, извлек из нее фотографию восемь на десять на глянцевой бумаге и подтолкнул по столу ко мне. Я посмотрел на снимок, не беря его в руки. На меня глядел офицер в форме со знаками различия, с боевыми наградами и кротким, флегматичным лицом, обладатель которого вряд ли мог похвастаться твердым характером и авторитетом.

— Это майор Краус. Блестящая репутация, выдающаяся карьера и все такое. Автор множества серьезных статей. У него было большое будущее на родине, но он захотел быть здесь, где идут настоящие боевые действия, где он мог показать себя настоящим солдатом. Каким-то образом ему удалось убедить начальство отпустить его вглубь страны для проверки каких-то новых революционных теорий. Судя по первым донесениям, он находился на пути к успеху Затем сообщения стали более… неопределенными. А потом и вовсе прекратились. Мы ничего не слышали от майора Крауса уже больше года.

На его поиски отправился отряд военных, но никто не вернулся. Мы тоже послали своих людей, опытных, проверенных в деле. Они исчезли бесследно. А сейчас из того района начали просачиваться сведения о майоре — в основном их приносят беженцы из тамошних деревень. Согласно им, Краус собрал собственную армию и нападает на все, что движется. Его люди безжалостно истребляют всех, кто попадется на пути. Тот район больше не является вражеской территорией, но и нашей его назвать нельзя. Похоже, майор вознамерился создать в джунглях собственное маленькое королевство, а мы не можем этого допустить.

— Конечно не можем, — вставил я. — В армии не поощряют личные амбиции.

— Не упустите удачу, капитан. Ваша задача — подняться по реке, добраться через джунгли до того места, откуда поступили последние сведения о майоре, оценить обстановку, а затем положить конец этому его эксперименту.

— Мне поручено убить майора? — Я улыбнулся.

Цэрэушник улыбнулся в ответ:

— Я так и предполагал, что вам это понравится. Если не удастся убедить майора остановиться и исполнять приказы командования, вам разрешено убрать его. Если ситуацию можно будет взять под контроль, так и поступите. В противном случае сообщите нам точные координаты, и туда будет отправлено звено бомбардировщиков, которое оставит за собой выжженную пустыню. Вопросы?

— Почему я?

— Потому что вас не жаль потерять, капитан. Если вы потерпите неудачу, мы просто найдем еще одного психа и отправим его вверх по реке. Недостатка в таких кадрах в наши дни не наблюдается. Мы будем посылать все новых смертников, до тех пор пока один из них не исполнит наконец свою миссию. Торопиться нам совершенно некуда. Майор Краус со своей армией служит и нашим целям: они отвлекают внимание противника.

— Если я выполню задание и вернусь, мне обязательно лететь домой? Или могут найтись и другие деликатные поручения?

— Почему бы и нет? — улыбнулся цэрэушник своей крокодильей улыбкой. — Хороший псих всегда пригодится.

Патрульная лодка, которую мне предоставили, оказалась напрочь убитым гнилым ведром с гордым именем «Сюзи Кью».[44] Команда из трех человек была под стать корыту. Я отдал рулевому все имевшиеся карты и удалился в каюту побыть в одиночестве. Имен этих парней я не спрашивал: а зачем? Мне вообще было на них наплевать, лишь бы доставили до места назначения. Парни этого не знали, но их жизни стоили еще меньше, чем моя.

Разговаривать со мной они не хотели. Видимо, им сообщили, кто я такой и что сотворил. Ребята все время держались на почтительной безопасной дистанции, а оружие всегда было у них под рукой. Периодически я им мило улыбался — просто чтобы находились в форме.

Я видел, как они умерли, один за другим, пока мы плыли по извилистой реке все дальше в мрачные дикие джунгли. Как именно умерли, не имеет значения. Джунгли просто забрали их, всех по-разному, но неизменно при этом проливалась кровь. Я ждал, когда темнота нанесет удар и по мне, но почему-то каждый раз она немножко промахивалась. Большую часть времени лодка двигалась по сужающимся темным протокам, почти туннелям среди джунглей; когда долгий путь был почти завершен, я оставался единственным человеком на борту «Сюзи Кью».

Вокруг плотно смыкался тропический лес. Деревья и прочая растительность подступали к самому берегу кричаще-зеленой стеной, непроницаемой даже для взгляда. Гигантские искривленные стволы нависали над водой, их протянутые ветки соединялись и образовывали своего рода навес, закрывающий от взора небо. Солнечным лучам приходилось пробиваться через плотную завесу, и они напоминали лучи прожекторов. В воздухе висели одуряющие запахи всякой растительной дряни, перемешанные с тошнотворно-сладкой вонью смерти и разложения. Тучи насекомых поднимались от реки, разбивались о нос лодки и снова соединялись за кормой.

Чем темнее становилось, тем комфортнее я себя ощущал. Те трое погибли из-за того, что оставались людьми, я же давно отбросил все человеческое. В джунглях — да и в любом другом месте на земле, не приспособленном для жизни, — нельзя надеяться выжить, если упорствуешь в желании оставаться человеком. Здесь место только для диких зверей, детей природы, готовых рвать когтями и грызть зубами, место для животных инстинктов и побуждений. Джунгли представления не имеют о таких понятиях, как «милосердие» и «благородство», «здравый смысл» и «рассудительность».

И тем не менее в джунглях были люди. Я видел их, плывя по реке. Молчаливые серые тени, которые заключили соглашение с джунглями; мужчины и женщины в черных одеждах, скользящие по потаенным тропам на велосипедах Или толкающие перед собой тачки с барахлом. Крестьяне, отступающие со своими пожитками перед лицом чего-то такого, что нельзя остановить, с чем невозможно договориться и от чего нет спасения. Я позволял им идти своей дорогой. Отчасти потому, что миссия моя была слишком важна, чтобы рисковать и раскрывать себя, но преимущественно оттого, что знал: стоит мне начать убивать, как я уже не смогу остановиться. Для живущего во мне зверя я соорудил клетку но дверцу не запер, лишь прикрыл.

Чтобы удержать зверя в неволе, я, продвигаясь все дальше по реке, придумывал новые и новые ужасы, которые намеревался сотворить с этим майором Краусом перед тем, как позволить ему наконец умереть.

Я уже добрался до мест, которые были картированы чисто условно, а потому отложил карты и просто направил «Сюзи Кью» вперед. Русло реки неуклонно сужалось, многочисленная растительность подползала к самому берегу с обеих сторон, чтобы получше меня разглядеть. Я коротал время, изучая объемистое досье на майора. Там были сообщения о сожженных дотла и заброшенных деревнях, об огромных опустошенных землях, а в центре всего этого безобразия, у истока реки, находилось логово Крауса. Сотни, тысячи людей были зверски убиты, а тела… Тела исчезли. Их забрали люди Крауса? Никто этого не знал. Подручные безумного майора действовали на обширной территории, безжалостно уничтожая всех, кто попадался на пути, но ни единого трупа никто не видел. Каннибализм? Возможно. В собранных материалах встречались различные теории и предположения, но насчет Крауса ничего нельзя было утверждать наверняка. Внизу одного листка кто-то написал большими буквами: «Психологическая война?», но это была всего лишь гипотеза.

Река впереди заканчивалась широкой естественной бухтой в самом сердце темно-зеленого вечного леса. Низкие осыпающиеся берега сошлись так близко, что я с борта лодки мог протянуть руку и дотронуться до раздутых стеблей и листьев неизвестных мне растений, склонившихся над темной водой. Ветви над головой переплелись настолько плотно, что совершенно не пропускали солнечного света, и река была погружена в постоянный сумрак, словно в преддверии конца света. Я оставил цивилизованный мир и оказался в местах, которые человек должен был покинуть давным-давно. Нам здесь делать нечего. Мы не можем оставаться здесь людьми.

Под конец путешествия берега сблизились почти вплотную, и «Сюзи Кью» едва-едва могла протиснуться по узкому руслу. А потом они внезапно расступились, и передо мной открылась широкая спокойная гладь — на берегу этой заводи майор Краус и устроил свой лагерь. Уже стемнело, была почти ночь, и поначалу я видел впереди только редкие огоньки нездорового желтого цвета. Они мерцали и передвигались с места на место, как это часто бывает на болотах.

Берега круто вздымались — серые стены из земли и глины высотой двадцать, а то и тридцать футов. Из влажной почвы здесь и там высовывались кривые корни, которые обвивались вокруг многочисленных темных пещер, раззявивших на меня беззубые рты. В пещеры заползали и выползали обратно гигантские сороконожки, волнообразными движениями перемещая свои ненормально длинные тела. Вода была совершенно спокойной, легкое волнение создавала только движущаяся лодка. В окружающей тишине ровное стрекотание мотора казалось оглушительно громким, потому я вырубил движок, и «Сюзи Кью» проделала остаток пути по инерции. Огней теперь стало больше: целые сотни их сверкали по берегам, словно следили за моим продвижением.

Причала как такового здесь не было, его заменял выдающийся далеко в реку мыс, состоящий из сухой серой земли. Я направил лодку прямо к нему. «Сюзи Кью» несколько раз ткнулась носом и наконец замерла. Я перебрался через борт и осторожно ступил на землю. Ощущения были такие, будто покинул надежный звездолет и высадился на враждебную планету. Оба берега, сколько хватало глаз, теперь были просто усеяны мерцающими огнями. Я запрокинул голову и увидел десятки местных жителей — они держали в руках примитивные факелы и смотрели на меня. Никто не пошевелился, не издал ни звука. Просто стояли и смотрели.

В высокой земляной стене рядом со мной были вырублены грубые ступеньки, по спирали уходящие вверх. Выглядела эта «лестница» не особо надежной, но, забравшись в такую глухомань, я готов был отступить только под дулом пистолета. Плотно прижимаясь левым плечом к осыпающемуся берегу и сосредоточившись на том, чтобы смотреть только вперед, я начал подъем. Ступеньки громко чавкали под подошвами ботинок, а рука и плечо быстро пропитались жидкой грязью, сочащейся из стены. Возле первой большой пещеры я задержался и, заглянув в уходящий вглубь стены темный туннель, не столько услышал, сколько почувствовал движение внутри, причем засевшее там существо было намного крупнее и массивнее сороконожки. Я вжался в стену и покрепче уперся ногами в ненадежные скользкие ступеньки, чтобы не грохнуться вниз. Местные все так же стояли и молча глазели на меня.

Когда я наконец выбрался наверх, у меня болели все мышцы, грудь ходила ходуном. Я остановился перевести дыхание, а когда вдохнул поглубже, зашелся кашлем от ужасного зловония. Обычные для джунглей запахи, в которых перемешались жизнь и смерть, здесь перебивала висевшая густой пеленой сильнейшая трупная вонь. Я словно нюхал гниющую плоть, будто погрузил лицо в разверстое чрево мертвого тела. И я очень хорошо знал этот запах. На мгновение подумал, а не снится ли мне все это; может быть, я до сих пор нахожусь в деревушке, сижу и болтаю босыми ногами в реке, курю сигарету и жду, когда они придут и обнаружат меня и все те ужасы, что я натворил. Но эта вонь, это место… Они были слишком омерзительными, чтобы оказаться просто сном.

Местные стояли передо мной, держали факелы и… все до единого были мертвы. Это становилось ясно с первого взгляда. Они стояли бесконечными шеренгами, противоестественно спокойные: глаза не двигались, грудь не вздымалась и не опускалась. По их телам, жужжа, ползали мухи. Некоторые из мертвецов находились здесь дольше прочих: их плоть высохла, будто у мумий. Другие, напротив, были совсем свежими, и не успевшая засохнуть темная кровь блестела вокруг ран, принесших смерть этим людям. У некоторых не было глаз, у кого-то в туловищах зияли большие дыры, кишащие личинками. Куда бы я ни посмотрел, всюду взгляд натыкался на новые ужасы: оторванные конечности, отвалившаяся нижняя челюсть или бледно-серые и пурпурные кишки, выпавшие из распоротых животов. Помимо факелов, мертвецы держали ножи, мачете, ужасного вида дубинки, и все оружие покрывала толстая корка засохшей крови. Одеты покойники были в жалкие лохмотья, сгнившие, как и их тела. На некоторых я признал остатки военной формы как северян, так и южан.

А потом все стало еще хуже. Двое мертвецов с безразличным видом уронили факелы на сырую землю и направились ко мне. Шагали они совершенно не как живые: их движения были разболтанными и беспорядочными. Создавалось впечатление, будто ими движет чужая воля. Жуткое то было зрелище, совершенно противоестественное, словно деревья вдруг выдрали корни из земли и заковыляли прочь. Я начал пятиться, но вспомнил, что позади-то ничего нет, только высокий обрывистый берег да земляные ступеньки. Хотелось закричать во весь голос, убежать и спрятаться.

Но я не сделал этого. Ведь я и явился сюда, чтобы разузнать мрачные тайны майора Крауса.

Двое мертвецов подхватили меня под локти и поволокли. Руки их были чудовищно холодными. Я не пытался сопротивляться. Покойники на меня не смотрели и заговорить не пробовали, за что я им был благодарен. Ибо сомневался, что хочу слышать голоса мертвецов.

Меня протащили мимо целой армии мертвых, по неровной поляне, пропитанной кровью и усеянной человеческими останками. Когда при нашем приближении в воздух поднялись несметные полчища мух, взгляду внезапно открылись горы оторванных конечностей и выпавших внутренностей. Там были отрубленные руки и проломленные головы, где лица сгнили так, что обнажились ослепительно-белые зубы. Мои мертвые конвоиры шли, не разбирая дороги, и мне ничего не оставалось, как следовать за ними по этому жуткому полю. В скором времени мои ботинки и брюки насквозь пропитались кровью.

Не надо мне было браться за это задание. А я-то думал, что знаю, как выглядит ад.

Никогда еще я не испытывал такого страха и притом не ощущал себя настолько живым. После той деревушки и того, что я там сделал, я вообще мало что чувствовал. Но сейчас, окруженный смертью и чем-то еще хуже смерти, я как будто снова вернулся к жизни. Сердце колотилось в груди, и каждый вдох, несмотря на жуткую вонь, казался восхитительным. Меня окружало такое, чего не могло быть, не должно было быть, и я жаждал узнать больше.

Никогда люди, которых я убивал, не поднимались. Ужасно было бы, если бы убитые вставали и смотрели на меня все понимающими, обвиняющими глазами. И те парни, вместе с которыми я служил и которые пали жертвами врага, часто невидимого, тоже никогда не оживали. Во Вьетнаме только смерть являлась единственной неизменной величиной. Везде, кроме этого места. Что же такое сотворил майор Краус здесь, вдали от цивилизации и здравого смысла? Кто знает, что возможно в этой глуши, где нет места научным объяснениям, где неприемлема логика и все то, на что опирается человек, чтобы осознать окружающий мир? Быть может, если вернуться достаточно далеко назад в прошлое, в джунгли, можно отбросить привычную реальность и погрузиться в совершенно другой мир, в котором возможно все. Абсолютно все.

Мертвые конвоиры подошли к большому отверстию в земле и остановились. Меня они отпустили и просто стояли, глядя в никуда. Я растер руки в тех местах, где их касалась мертвая холодная плоть безразлично, без какой-либо угрозы, безо всяких эмоций. Отверстие, казалось, уходит глубоко-глубоко в пропитанную кровью почву, однако на дне виднелся свет. К земляной стенке этого бездонного колодца была кое-как прилажена металлическая лесенка. Я начал спускаться. Мне необходимо было получить ответы на множество вопросов… если ответы вообще имелись.

Лесенка вела все дальше вниз, и через некоторое время руки и ноги стало сводить судорогами. Наконец спуск завершился в туннеле, который уходил вглубь высокого речного берега и освещался масляными лампами, установленными в нишах в земляных стенах. Почва здесь представляла собой красную глину и потому имела вид какой-то органики. Ощущения были неприятными: словно оказался в кишках давно умершего и века назад похороненного гиганта.

Туннели образовывали настоящий лабиринт узких пересекающихся проходов. В скором времени я окончательно заблудился и уже понятия не имел, в каком направлении двигаюсь. Просто брел вперед по освещенным туннелям, и пот лил с меня градом; воздух был горячий и спертый. Похоже, лампы установили здесь исключительно ради меня, ведь мертвецам свет не нужен. Неудивительно, что у ЦРУ было лишь приблизительное представление о том, где находится тайное убежище майора Крауса. Он спрятал свою базу под землей, чтобы никто даже не догадывался о ее истинных размерах. И доступ сюда имели лишь мертвецы. Если бы спецслужбы только предполагали, насколько велика «база» Крауса, насколько огромна его «армия», сюда бы уже давно отправили с десяток самолетов и превратили здесь все в мелкую пыль.

Какой же хитрец этот Краус!

Наконец я добрался до самого сердца лабиринта, до «тронного зала», места обитания чудовища. Все произошло неожиданно, без предупреждения: я просто завернул за угол и очутился в чистой, ярко освещенной пещере с земляными стенами. Пол был устлан тростником, на стенах висели полки с книгами и различными вещицами, вероятно ценными. Там тоже стояли масляные лампы.

Еще в «зале» имелся стол, заваленный бумагами и картами, а также два на удивление удобных с виду кресла. Но ни часов, ни хотя бы календаря я в пещере не обнаружил; здесь не было ничего, чтобы сориентироваться по времени, как будто само время здесь потеряло всякий смысл, стало ненужным в этом очень древнем месте, где мертвецы разгуливали, как живые. Я попал в Прошлое, невообразимо далекое Прошлое, в архаические джунгли, и лишь это сейчас имело для меня значение.

Краус восседал в кресле за столом, сцепленные руки лежали на столешнице. Он разглядывал меня с безмятежным, даже радостным выражением на лице. Майор был живым. Грудь его, как положено, при дыхании поднималась и опускалась, и улыбка была настоящая, пусть и чуть заметная. Увидев здесь, в царстве мертвых, живого человека, я испытал настоящий шок; меня словно окатили ледяной водой и тем самым вырвали из кошмара.

Я внимательно изучал человека, ради которого забрался в это проклятое место. Коротко подстриженный, худой: ни унции жира, словно весь лишний вес сгорел в некоем алхимическом горне. В глазах на узком аскетическом лице плясали чертики; майор сидел совершенно спокойно, однако видно было, что он с трудом сдерживает бьющую через край энергию. Чистая, без единого пятнышка, военная форма болталась на тощем теле, как будто пред назначалась для более крупного мужчины. Улыбка Крауса была слабой, зато искренней, а взгляд казался пугающе нормальным.

Я медленно кивнул человеку, которого должен был убить. Никогда не знаю, что говорить в подобных случаях. Все мои прежние убеждения, все, во что я верил, теперь не имело никакого смысла, но все же во мне еще сохранилась частичка былой гордости, чтобы сдержаться и не брякнуть вслух так и вертящийся на языке вопрос. Майор Краус, продолжая улыбаться, кивнул в ответ — он как будто все понял. У меня при себе не было ни пистолета, ни ножа. Все оружие отобрали мертвецы, перед тем как позволили лезть в эту ведущую в преисподнюю чертову дыру. Конечно, я мог бы убить майора и голыми руками, меня этому учили. Но если не получится… Я не хотел умирать здесь. Не в этом жутком месте, где мертвые не остаются мертвыми.

Это было бы ужасно: умереть, но не обрести покой.

Краус махнул рукой, предлагая сесть. В этом небрежном жесте чувствовалась сила — здесь все находилось во власти майора. На мгновение он напомнил мне бритого цэрэушника из Сайгона.

Я сел в кресло. Краус снова быстро улыбнулся, обнажив желтые, плохо чищенные зубы.

— Да> — заговорил он, — они мертвы. Все они мертвы. Те, кто привел тебя сюда, те, кто стоит на берегу на страже, и те, кого я посылал убивать моих врагов. Да, мертвецы ходят, все они; я лишил их покоя, заставил подняться из могил и служить мне. Все здесь мертвы, кроме меня. Теперь еще и тебя. Как твое имя, солдат?

— Капитан Марло. Меня лишили моей уютной камеры, вытащили из могилы, в которой я уже стоял одной ногой, и заставили послужить ЦРУ. Меня послали, чтобы убить вас, майор Краус. Вас боятся. Конечно, если бы было известно, что тут на самом деле происходит…

— Им меня не остановить. Моя армия состоит из бойцов, которым неведомы страх или страдание; их не остановят ни пули, ни снаряды, ни напалм. Это зомби, капитан Марло. Старая магия вуду из южных американских штатов, где люди еще не забыли древние традиции. Но тебе нечего тревожиться: на тебя они не станут нападать. И конечно же, они не собираются тебя съесть, как это всегда делали зомби в тех дешевых фильмах ужасов, которые я смотрел, перед тем как попасть сюда. Сюда, в настоящее шоу ужасов, которое никогда не заканчивается… Моим бойцам не требуется есть, так же как не требуется пить или писать; они не мерзнут и не потеют от жары. Они стоят выше этих человеческих слабостей. У них нет аппетита, нет желаний, и единственное, что ими движет, — это моя воля. Пока они существуют, они подчиняются только мне. Они — мои воины ночи, мое оружие, направленное против равнодушного мира, мой ужас, который противостоит тем ужасам, которые учинили люди в этой стране. Война — слишком важная вещь, чтобы доверять ее живым.

— Конечно, — медленно произнес я. — Идеальные солдаты. Мертвецов не остановят раны, они не знают усталости и без вопросов исполнят любые приказы. Потому что ничто для них больше не имеет значения.

— Точно. — Краус снова одарил меня улыбкой. — Я просто указываю им направление, и они прут вперед, не разбирая дороги, кто бы или что бы ни стояло на пути. Они уничтожают все подряд, как армия муравьев на марше. Большинство людей уже даже не пытается противостоять им: они разворачиваются и дают деру, как сделали бы перед лицом любого стихийного бедствия. А если я и потеряю нескольких бойцов из-за чересчур серьезных повреждений, всегда могу пополнить ряды своего войска за счет убитых врагов… А вас это все не слишком потрясло, капитан Марло. Странно.

— О нет! Здесь Ад, и я всегда в Аду![45] — пробормотал я. — Знаете, майор, я видывал вещи и похуже этих. В свое время я и сам вытворял еще более жуткие штуки.

Он наклонился ко мне через стол, буравя своим ужасно здравым и сочувствующим взглядом.

— Да, капитан… Я вижу в твоих глазах тьму. Расскажи, что ты видел и что ты натворил.

— Я бывал здесь прежде. В глухом районе, в жутком и мрачном месте, где прежние законы не имеют силы и можно делать что угодно. Абсолютно все. Потому что неважно, насколько мы плохи — враг всегда хуже. Я видел куда более страшные вещи, чем зомби.

— Не сомневаюсь, — кивнул Краус. — Они понятия не имеют, каково оно здесь, — все эти «нормальные» люди в «нормальном» мире. Там, где действуют законы и соглашения, хорошие или плохие, и где все имеет смысл. Они не могут знать, как здесь хреново или почему отцы и матери позволяют, чтобы их сыновей отправляли в ад… А потом удивляются, когда парни нарушают приказы командования, плюют на армейскую дисциплину и поневоле творят ужасные, непростительные вещи, лишь бы остаться в живых. Что же ты такое сделал, капитан, что тебе поручили это задание?

— Уничтожил полностью целую деревню. Убил всех: мужчин, женщин, детей. А потом отказался признать свою вину.

— Но почему, капитан? Зачем ты это сделал?

В первый раз мне задал этот вопрос человек, который, похоже, действительно желал услышать всю правду, поэтому я как следует обдумал ответ.

— Почему? Да потому, что я хотел. Потому, что мог. Неважно, что ты здесь делаешь, джунгли все равно ответят тебе еще худшим. Я больше не воспринимаю врагов как людей, это просто лесные звери. То, что они сделали… они дали мрачной жестокости джунглей лицо, только и всего. И через какое-то время, после того как в свою очередь совершил ужасные, кошмарные вещи, и ни черта от этого не изменилось… чувствуешь необходимость творить зло снова и снова, просто чтобы добиться ответной реакции от этого пустого, безразличного лица джунглей. Хочешь увидеть, как оно дрогнет, хочешь сделать ему больно, как оно сделало тебе. И это желание толкает вперед, побуждает совершать все более и более дикие вещи… А потом однажды посмотришь в это лицо — и увидишь собственное отражение.

— Да, — кивнул майор Краус, — понимаю.

Я сгорбился в кресле, обессиленный собственной пламенной речью. Краус с улыбкой смотрел на меня, точно отец на блудного сына.

— Капитан, это проклятие этой страны и этой войны. Она не похожа ни на одну из тех войн, которые мы вели раньше. Здесь нет видимой линии фронта, нет конкретных территорий, за которые идет бой, не бывает явных и убедительных побед; только безликий враг, армия противника и полные ненависти местные жители, готовые сделать все, лишь бы вышвырнуть нас отсюда. Любое зверство, любое преступление против природы или цивилизации оправданно в их глазах, поскольку мы для них чужаки и, соответственно, по определению не люди.

Есть только один способ выиграть эту войну, капитан; быть готовыми и хотеть творить в отношении них еще худшее зло. Заключить тьму джунглей в наши сердца, в наши души, а потом швырнуть ее назад, в их лица. Мы пытались разжечь в этом мраке огонь, а нужно было лопать тьму ложками, заставить работать на себя: придать ей форму, обозначить цель. Я ведь здесь творю ужасные, непростительные вещи, но впервые мне удалось добиться определенного успеха. Я захватил окрестные земли, удерживаю их и принуждаю противника отступать.

Я выиграю эту войну, хотя мои командиры и говорят, что выиграть нельзя. Я ее выиграю, потому что готов и хочу делать то, на что не отваживаются даже наши враги. Они готовы драться с нами до самой смерти, но я превратил смерть в оружие, которое могу направить против них. Мои мертвые воины покорят целиком эту страну, и север, и юг, и я одержу полную победу, поскольку здесь не останется ни единого живого человека, кто бы мог мне противостоять… И тогда я перенесу войну домой. Я пересеку океан с многомиллионной армией мертвецов и выпущу их на улицы американских городов, натравлю на всех этих безразличных людишек, которые послали своих сыновей в ад. Я превращу нашу страну в склеп, а потом в кладбище. Война наконец закончится, и я смогу отдохнуть.

Он замолчал и долго с улыбкой смотрел на меня добрыми глазами. Потом продолжил:

— Капитан Марло, эти безразличные, равнодушные люди отправили тебя убить меня, но ты этого не сделаешь. Ты ведь на самом деле этого не хочешь. Останься здесь со мной, стань моим Босуэллом,[46] запиши историю моих деяний. Я отправлю ее в Штаты в качестве предупреждения, перед тем как туда вторгнется моя армия. Будет правильно, если они сначала осознают свои преступления, а потом их настигнет кара. Расскажи им мою историю, капитан Марло, а когда ты мне больше будешь не нужен… Обещаю: я убью тебя, и ты навечно останешься среди мертвых. Исчезнут плохие мысли и дурные сны, рассеется тьма в сердце. Ты заснешь без сновидений и не будешь чувствовать ничего, совершенно ничего. Не этого ли ты желаешь больше всего на свете, капитан Марло?

— Да, — ответил я. — О да!

Майор Краус довольно улыбнулся.

— Я положу конец всем войнам. Смерть будет править этим миром, когда я вернусь со своей армией домой. «Ужас! Ужас!» сказал он, смеясь.[47]

Перевод Тимофея Матюхина

Келли Армстронг

ПОСЛЕДНИЙ ОПЛОТ

Келли Армстронг известна прежде всего как автор романов в жанре городского фэнтези, составляющих цикл «Женщины иного мира» («Otherworld»). Открывает его роман «Bitten», а последний на сегодняшний день, «Waking the Witch», вышел в августе. Также в активе писательницы три рассчитанных на подростковую аудиторию романа из серии «Darkest Powers»: «The Summoning», «The Awakening» и «The Reckoning». Недавно Армстронг завершила работу над пятью комиксами по мотивам телесериала Джосса Уидона «Ангел». Помимо ранее упомянутых произведений, которые относятся к жанру фэнтези (в широком смысле), Армстронг является автором двух триллеров о наемной убийце Наде Стаффорд: «Exit Strategy» и «Made to be Broken».

Учитель — тяжелая профессия: низкая оплата, сверхурочная работа по проверке тетрадей, необходимость в одиночку поддерживать порядок в классах, полных непослушных детей, которые были бы рады находиться где-нибудь в другом месте и не изучать основы тригонометрии. Да плюс ко всему нападки со стороны ненормальных родителей и невежественных законодателей. Известен случай, когда в 1925 году в штате Теннесси двадцатичетырехлетний футбольный тренер Джон Скоупс был привлечен к суду за то, что разъяснял учащимся основы человеческой эволюции. С учетом всех отрицательных сторон данной профессии неудивительно, что очень многие учителя уже через несколько лет бросают это занятие.

Но как бы ни была плоха наша образовательная система (а в том, что она плоха, нет сомнений), кое-что может быть и гораздо хуже. Например, полное уничтожение цивилизации вследствие ужасной инфекции, возвращающей недавно умерших к жизни в виде жутких монстров. Такое событие заставляет объективно взглянуть на вещи, и волей-неволей начнешь тосковать по тем денькам, когда нерадивые ученики невнимательно слушали тебя на уроке. В фильме «Спасти рядового Райана» бойцы отряда бесконечно гадают, какова была гражданская профессия их командира, пока он в конце концов не рассказывает, что работал скромным школьным учителем.

Война и иные потрясения могут поставить мир с ног на голову и заставишь нас играть роли, которые мы не могли даже вообразить. Героем следующего рассказа является бывшая учительница, оказавшаяся в безысходной ситуации. Она выступает во главе целой армии и совершает такие поступки, о которых раньше и помыслить не могла; ей приходится столкнуться лицом к лицу с противником гораздо более жутким и безжалостным, чем все, с чем ей приходилось иметь дело раньше.

Это был последний оплот расы, обреченной на гибель. «Пожалуй, не самое плохое местечко», — подумала Моника. Она смотрела вниз со стены форта и представляла себе зелено-золотые поля кукурузы, тяжелые початки, раскачивающиеся на ветру.

Когда же она последний раз пробовала кукурузу? Моника прикрыла глаза и стала вспоминать августовские пикники на заднем дворе, запах готовящихся на гриле ребрышек и гамбургеров, приятный холод от прикосновения к спине ледяной банки с пивом (это Джим развлекается), смех Лили, бегающей за другими детьми с воздушными шариками, наполненными водой.

Открыв глаза, Моника посмотрела на выжженные поля. Она сама отдала приказ поджечь их. Вместо кукурузы здесь уже много лет росла сорная трава, в которой легко мог укрыться враг, и потому лучше было ее спалить.

— Командир! — раздался голос за спиной.

Моника обернулась. Прыщавый юнец щелкнул каблуками и отдал честь. Такое поведение было обычным для новичков, и Моника уже не пыталась отучить их от этой привычки. Им нужна была вера, будто они находятся в настоящей армии, с настоящим уставом, пусть даже не носят военной формы. Эта вера помогала им не падать духом и продолжать свое дело, давала надежду на то, что войну можно выиграть.

— Хендрикс только что передал по радио: ведет последнюю группу пленных.

Моника кивнула и следом за подростком спустилась с парапета. Они миновали двух девчушек в скаутской форме: те наклонили головы, устремив взгляды в землю, и пробормотали вежливое приветствие. Подавляя улыбку, Моника подумала, что в свое время пошла бы на все, лишь бы добиться такого к себе уважения от пигалиц их возраста. В свое время… когда она каждый день стояла перед школьной доской.

Где, интересно, теперь все те дети, которых она обучала? Сколько из них сейчас находятся в рядах «других»? Сколько погибло… Последних было очень много, это вне сомнений. Любопытно, что они подумали бы, увидев свою химичку во главе последнего отряда Сопротивления? Разве могли они себе представить такое? Да она и сама в те времена не поверила бы.

Невеселые думы прервал выскочивший из темноты Гарет. На ходу он подволакивал ногу — следствие перелома, который так до конца и не зажил.

Гарет остановился рядом с Моникой, но не успел он открыть рот, как женщина подняла руку:

— Лейтенант, считайте, что ваши возражения приняты к сведению.

— Но, командир, я еще ничего не сказал.

— И не нужно. Вы услышали, что сюда ведут еще одну группу пленных, и хотите сообщить мне, что нам не справиться с таким количеством. Форт и так переполнен, мы отвлекаем силы на охрану и лечение пленников. Лучше было бы вывести их в чистое поле, убить и насадить трупы на колья, чтобы «другие» увидели и призадумались.

— Последнее мне еще не приходило в голову, но идея хороша. Отправлю-ка я людей поискать подходящие деревья…

Моника кинула на него сердитый взгляд, но Гарет только ухмыльнулся.

— Лейтенант, мы же не звери. Нельзя опускаться до их уровня.

Конечно, он предвидел ее реакцию, как и она знала, что Гарет будет недоволен. Он просто любил высказывать свое мнение вслух. Громко и охотно. Моника отвечала только для того, чтобы ее слышали новобранцы.

Когда они подходили к центральному помещению форта, раздался крик: «Пленных ведут!» Это было предупреждение для новичков, которые тут же разбежались в разные стороны. Моника никогда не пыталась их удерживать. Она слишком хорошо знала, где кроются причины страха: все эти годы они убегали, прятались, следили и снова убегали. Однако Моника просила офицеров примечать тех, кто драпал при приближении «других», и потом их водили в тюрьму при форте, чтобы они лично убедились: «другие» вовсе не всесильные демоны из их кошмаров.

Уверившись в этом, они уже совсем иначе реагировали на предупреждающий крик: вместе со старослужащими стояли вдоль центрального прохода и наблюдали за процессией пленных. Они не смеялись, не произносили ни слова, просто стояли с решительными лицами, и в глазах плескалась такая ненависть, что она казалась физически ощутимой.

На входе в помещение, уже битком набитое солдатами, Гарет шепнул Монике:

— Командир, вы можете посмотреть со второго этажа.

— Черта с два!

По толпе собравшихся прокатилась волна; услышавшие диалог одобрительно закивали и шепотом стали передавать его содержание дальше. Какая рутина, иронично подумала Моника. Гарет молодец, что предложил, а она, что отказалась.

Вступая в помещение, Гарет расправил плечи и выпрямился во весь немаленький рост — шесть футов и пять дюймов. Даже хромота исчезла. Толпа бойцов расступалась перед ними. Недостаточно расторопные удостаивались от лейтенанта свирепого взгляда и шарахались в сторону. Его боялись и уважали, ее — любили и уважали. Еще одна установившаяся традиция.

Моника заняла свое обычное место в углу: войдя в помещение, пленники первым делом увидят ее.

Она уже слышала их за дверью. Наступал самый тяжелый момент. Почти все находившиеся сейчас здесь хоть раз оказывались в подобной ситуации: сидели в своем убежище, слышали, как приближаются «другие», и молились, чтобы они прошли мимо. Господи, хоть бы они прошли мимо!

Гарет встал позади и незаметно для других положил женщине руку на талию.

Когда шаги за дверью стихли, несколько бойцов покинули строй и, пристыженно пряча лица, бросились в свои комнаты. Для них это оказалось слишком тяжелым испытанием: воспоминания были еще совсем свежими.

Дверь начала открываться. На Монику нахлынули ее собственные воспоминания. Она уже не видела ни своих солдат, ни пленных; перед глазами стояла свора «других», десять лет назад ворвавшаяся в ее собственное укрытие. Она слышала яростные вопли Джима, когда он бросился на этих монстров, пытаясь защитить семью, как он кричал Монике, чтобы хватала Лили и бежала прочь. И как он заорал от боли, когда «другие» набросились на него. Слышала, как визжит Лили, на глазах которой ее отца разрывали на части. И сама Моника кричала, когда бежала в подвал, держа за руку дочь. А потом они настигли ее и выхватили Лили. Моника умоляла пощадить ребенка, но монстры не знали пощады.

Гарет придвинулся ближе, чтобы она могла на него опереться, склонился и зашептал на ухо слова поддержки:

— Держись, детка. Ты здесь старшая и отвечаешь за их задницы. Не позволяй им забывать об этом.

И вот показались пленные. Это были совсем не те чудовища, которые зверски расправились с ее семьей, насиловали и мучили ее саму. Оборванные, запуганные и сломленные, они медленно брели сквозь строй солдат.

Внезапно Гарет напрягся. Моника окинула пленных цепким взглядом, пытаясь вычислить, кто именно пробудил в ее помощнике старые инстинкты копа. Наверняка вон тот, в конце колонны; длинные засаленные волосы свешиваются на лицо, но все же не могут полностью скрыть взгляд, который он украдкой кидает на Монику.

Она стояла прямо и внимательно смотрела на пленника. Проходя мимо, он отвел взгляд. А потом развернулся и бросился на женщину.

Реакция Гарета была столь молниеносной, что Моника увидела лишь мелькнувшее размытое пятно и серебряную вспышку. Голова пленного слетела с плеч, с глухим стуком упала и покатилась по полу. Остановилась у ног одного из бойцов — молоденькой девушки, и та пинком отбросила ее. По толпе разнесся одобрительный гул, но Моника бросила короткое: «Нет», и моментально все стихло.

Она жестом приказала все здесь прибрать, а процессия тем временем продолжала двигаться, будто ничего не произошло. Пленники тащились вперед с опущенными головами, и через некоторое время вся колонна исчезла в коридоре.

К Монике подбежал один из бойцов: наблюдатели заметили возвращающихся лазутчиков. Последние явно торопились, а значит, несли плохие новости. Вместе с Гаретом Моника направилась встречать своих людей.

По пути мимо аудитории Моника услышала голос учителя: шел урок истории для детишек, которые родились уже после Великого Разделения.

В последние десять лет перед Великим Разделением планету поразили три эпидемии гриппа. Человечество в целом перенесло их благополучно, но эксперты уверенно заявили, что это были только цветочки, а скоро появятся и ягодки.

Впервые вирус H5N3 обнаружил себя в Индонезии и затем периодически вспыхивал в разных странах; власти пытались замолчать его губительные последствия, пока наконец не было объявлено о появлении вакцины.

Но избавление человечества обернулось его проклятием. Одни говорили, что вакцину умышленно испортили, другие называли причиной недостаточно тщательное тестирование нового препарата; так или иначе, препарат не действовал.

Нет, не совсем так. Если целью его применения было отогнать смерть от зараженных вирусом H5N3, тогда, конечно, действовал.

Людям вводили вакцину, они подхватывали вирус, умирали, а потом воскресали.

Но еще до того, как мертвецы стали возвращаться к жизни, вирус начал стремительно распространяться: половым путем, среди наркоманов и доноров крови. Когда власти осознали сложившуюся ситуацию, оказалась заражена четверть всего населения. Вакцинацию в спешном порядке прекратили, и еще четверть населения скончалась от бушующей эпидемии гриппа. И оба вируса продолжали победное шествие по планете.

Тогда и случилось Великое Разделение. Человечество оказалось поделено на два лагеря: одни стремились к всемирному господству, другие боролись за выживание.

Конец света наступит не в результате схлопывания Вселенной, а из-за банального насморка.

Или, если точнее, из-за боязни подхватить насморк.

Когда Монике удалось бежать от похитителей, она думала только о том, чтобы спастись, уберечь свою жизнь. Но, скрываясь от полчищ монстров, она встречала и других выживших и притягивала их к себе, как магнит притягивает железные опилки. Тогда все были сами по себе, все нуждались в помощи. Будучи матерью, Моника хотела их защитить; как учитель, хотела вести за собой. Через год она уже стояла во главе отряда из двадцати человек.

А потом они встретили Гарета. В центре бывшего городского парка он сражался с полудюжиной «других» похожий на ревущий вихрь из стали и крови, он дрался яростно, как лев, но был ранен, да и враги превосходили его числом.

Гарета спасли. Его история оказалась проще некуда. «Другие» не убивали у него на глазах членов семьи, он жил себе обычной жизнью, один-одинешенек, пока мир не перевернулся, но и потом пытался делать то, что умел лучше всего. Работа полицейского — защищать мирных граждан, а в новых условиях это означало колесить по стране и сражаться с бандами «других», чтобы уцелевшие в этом кошмаре могли протянуть еще какое-то время. План был благородный, но, увы, малоперспективный. Моника предложила Гарету, если он действительно хочет посвятить себя спасению людей, присоединиться к ее группе.

Так все и началось. И вот, десять лет спустя, они оказались здесь, во главе отряда последних представителей своего племени, и ждали решающей битвы. Битвы, которую им не выиграть — они это знали.

Лазутчики принесли именно такие известия, каких ожидала Моника. «Другие» собирали силы на востоке, сразу за лесом. Это было единственное место на многие мили вокруг, не просматриваемое из форта. Когда она приказала своим людям сжечь окрестные поля, они принялись также рубить деревья в лесу, но быстро поняли, что задача эта непосильная. Кроме того, Моника верно рассудила, что «другие» изберут для лагеря именно это место, а значит, можно будет сосредоточить наблюдение за противником только в этом районе.

«Наблюдение за противником» — звучит так, будто ее армия действительно готова схлестнуться с врагом и выбирает подходящий момент. На самом же деле они были лисами, загнанными в нору и ожидающими появления охотников.

Моника привела отряд в этот дальний форт не затем, чтобы все ее люди здесь погибли. Она надеялась создать у «других» впечатление, что для ее отряда нашлось надежное пристанище, и тем вынудить врагов оставить их в покое.

Иными словами, это была последняя надежда добиться пощады. Но, слушая донесения лазутчиков, Моника с горечью поняла, что надежды напрасны. В глубине души она всегда это чувствовала.

— Подготовьте разведгруппу — сказала Моника, вставая из-за стола. — Отправляемся с наступлением темноты.

Двое лазутчиков обменялись беспокойными взглядами. Оба в свое время, много лет назад, служили в вооруженных силах и привыкли к тому, что командиры сами не ходят в разведку. Они посмотрели на Гарета, словно надеялись, что он отговорит Монику от опрометчивого шага.

— Вы слышали приказ командира Рот. — Лейтенант не оправдал их надежд. — Готовьте группу.

Ожидая, пока соберется разведгруппа, Моника вернулась на парапет и оттуда смотрела на опустошенные поля. Негромкий скрип ботинка известил о приближении Гарета, но Моника не обернулась, неподвижно глядя вдаль. Бывший коп подошел и обнял ее за талию.

— Мы знали, что этого не миновать, — сказал он.

— Да.

— Мы сейчас готовы как никогда.

— Да.

— Но есть и запасной вариант.

— Нет.

— Просто скажи…

— Я и говорю: да, знаю, что есть запасной вариант. И буду помнить об этом. Но…

Она глубоко вздохнула и покачала головой. Гарет притянул женщину к себе, положил подбородок ей на голову, и Моника расслабилась на широкой груди.

Гарет огляделся, проверяя, нет ли кого поблизости, и только потом наклонился и нежно поцеловал ее в шею. Его губы приятно холодили кожу Те, кто достаточно долго находился в отряде, знали, что Монику и Гарета уже много лет связывают романтические отношения. Как бы они ни таились, скрыть подобные вещи в тесном коллективе трудно. Они вели себя сдержанно, хотя бы перед теми же разведчиками и другими выходцами из регулярной армии — там подобные отношения могли бы вызвать серьезные проблемы.

А таких, настоящих, опытных, бойцов оставалось немного. Моника не смогла бы придумать более неподходящего для себя занятия, чем стоять во главе военного подразделения. Она поняла это много лет назад, когда они только начали встречать другие группы выживших. Ее уделом было командовать гражданскими. Гарета приглашали возглавить отряд бывших военных, но он остался с Моникой, чтобы учить обычных людей защищать себя. Потом, один за другим, отряды Сопротивления гибли, а немногие уцелевшие прибивались к Монике, и в конце концов не осталось никого, кроме ее армии. Теперь все надеялись, что Моника их спасет; сама же она не была уверена, что сможет это сделать.

В соответствии с планом разведгруппа отправилась с наступлением темноты. Иного пути и не было — передвигаться по выжженным полям они могли только ночью. Открытые пространства, которые защищали отряд Моники от неожиданных нападений, в дневное время делали их фактически узниками форта.

До леса идти было примерно час. Темная масса деревьев уже виднелась достаточно отчетливо, когда разведчики услышали впереди чуть приглушенный стон. После этого отряд перестроился: Гарет с Моникой продолжили двигаться в прежнем направлении, остальные развернулись веером.

Из-за крайних деревьев доносились сдавленные стоны, похожие на хныканье ребенка. Разведчики продолжали двигаться со всей возможной осторожностью, Гарет шел впереди с мачете наготове. Лучшего оружия, чем ножи, копья и самодельные мечи, у них не имелось. Да, у некоторых были ружья и винтовки, но без патронов они могли служить только в качестве дубинок. Заводы по производству боеприпасов были уничтожены одними из первых. «Другие» были экипированы не лучше. Война вот уже много лет велась, как в древние века: с помощью когтей, зубов и острой стали.

Любимым оружием Моники были метательные ножи, и сейчас она, следуя за Гаретом, держала по одному в каждой руке. Услышав шорох в кустах, Гарет остановился, а Моника выглянула из-за его плеча и увидела между деревьев человеческую фигуру.

— Слава богу! — раздался женский голос. — Слава богу!

Моника зажгла фонарь и увидела девушку лет восемнадцати, худощавую, с бледным лицом, — та со стоном опустилась на землю и зарыдала. Подойдя ближе, они заметили, что девушка держится за ногу.

— Я думала, что вы «зараженные», — со вздохом облегчения произнесла она. — Они схватили всех остальных из моей группы. Я пыталась… пыталась драться…

— Тсс, — тихо сказала Моника.

Девушка посмотрела на подошедшую пару и вздрогнула от испуга при виде обезображенного шрамами лица Гарета, но Моника оттащила лейтенанта назад. Он скользнул в тень.

— Они забрали остальных, — всхлипывая, повторила девушка. — Забрали их всех.

Моника присела на корточки возле нее.

— Отведем тебя в твой лагерь. Мы сами только что прибыли. Подкрепление. — Она улыбнулась своей самой ободряющей улыбкой. — Ты должна показать нам, как лучше всего пройти. На случай, если и «другие» ошиваются поблизости.

Девушка кивнула и протянула руку. Моника засунула метательные ножи в ножны на поясе и хотела помочь девушке встать, но та вдруг с силой вцепилась в нее, больно царапая ногтями, и поднялась на ноги.

Потом она рванула Монику на себя, а свободной рукой выхватила из-под куртки нож. Но Моника оказалась проворнее: носком ботинка она врезала по «раненой» ноге девушки, та упала, нож вылетел из руки. Она тут же потянулась за оружием, но Моника пинком отбросила его в сторону. Следующий удар пришелся в живот, девушка перевернулась и замерла, тяжело дыша.

— Ты и правда думала, я не знаю, кто ты? — прошипела она. — Думала, я не догадаюсь?

— Не думала, — выступая из темноты, сказал Гарет. При каждом его шаге мачете угрожающе поскрипывал в ножнах. — А ты действительно думала, что мы не почуем засаду?

Он выхватил оружие. Лес вокруг, казалось, ожил: «другие» повыскакивали из укромных местечек и бросились на разведчиков. Девушка отпрянула, но Гарет был быстрее, и в следующее мгновение ее голова слетела с плеч. Из обрубка шеи фонтаном хлынула кровь, тело забилось в конвульсиях. «Другие» замерли на полушаге и уставились на обезглавленное тело.

— Что? — рявкнул Гарет, поднимая окровавленное мачете. — Разве не то же самое вы делаете с нами? Сносите нам головы. Это единственный способ убить нас наверняка. Но с вами это тоже проходит. — Он улыбнулся, и на фоне окружающей темноты его обезображенное лицо показалось бледной маской смерти. — Есть еще желающие?

— Возможно, вам стоит поразмыслить, — сказала Моника, и в наступившей тишине ее негромкий голос прозвучал почти оглушающе. — Если вы оглянетесь, то увидите, что мы не одни. И вас не убьют, нет. — Она осмотрелась, и ее зоркие глаза выхватили из тьмы каждое лицо, встретились с глазами каждого из «других». — Вас заразят.

Мощным рыком Гарет подал сигнал к атаке, и лес снова ожил: бойцы Моники с криками выскочили из кустов и спрыгнули с деревьев. Часть «других» бросилась врассыпную в первые же мгновения, иные кинулись бежать после нескольких взмахов тяжелого мачете. Моника призвала на помощь самое сильное оружие, которым располагала: страх.

Страх оказаться среди «зараженных». Стать такими, как мы.

Без этого оружия их бы прикончили в два счета, но и так схватка была долгой и кровавой. Вот все закончилось, они стояли в окружении мертвых тел: некоторые принадлежали бойцам их отряда, но большинство — «другим». Результат был не самым плохим.

Они продолжили путь. Их целью было найти лагерь «других», и они не собирались поворачивать назад. Скорость продвижения замедлилась, они с трудом тащились через лес, некоторые были ранены. Ничего смертельного, но раны заживали медленно и не до конца, как в случае с изуродованным лицом и сломанной ногой Гарета. Такова была цена, которую им приходилось платить; в некоторых отношениях — в сравнении с прошлой жизнью — она казалась оправданной, в некоторых — нет.

Так как Моника работала учительницей, ей и ее семье сделали прививку в числе первых. Одной из первых она была вакцинирована, одной из первых инфицирована и одной из первых умерла. Вирус распространялся со скоростью молнии. Моника помнила, как лежала на полу, корчась от жара и боли, слышала крики умирающей дочери, но была не в силах подойти к ней.

А потом — о чудо! По крайней мере, тогда она восприняла это как чудо. Смерть и возрождение.

Они еще не успели решить, что же делать дальше, как появились первые отряды солдат. Военные получили четкий приказ: уничтожить «зараженных». Монике с семьей пришлось скрываться; они прятались в заброшенных домах и постоянно находились на шаг впереди эскадронов смерти. Они надеялись, что достаточно будет переждать, а потом власти сообразят, что к чему, и помогут им. Но приказа убивать всех «зараженных» никто не отменял. Потом была объявлена награда за уничтожение «прокаженных», и появились банды опьяненных жаждой наживы охотников за головами. Семье Моники удалось спастись от солдат, но от наемников они не ушли.

Джим винил во всем фильмы про зомби. Когда мертвецы начали оживать, люди сразу же сделали однозначный вывод: им противостоят жутчайшие монстры, которые погубят жизнь в привычном ее понимании.

Отчасти киношники оказались правы. «Зараженных» действительно было непросто убить. Они были бледны как смерть и издавали легкий запах гниения. Если они кусали живого человека, он тоже заражался. Они питались мясом, преимущественно сырым, и, хотя не испытывали патологического пристрастия к человеческой плоти, были способны, если сходили с ума от голода, творить такое, на что в нормальном состоянии никогда бы не решились. Что правда, то правда.

Но, в отличие от зомби из фильмов, умершие и воскресшие в результате действия вируса были живы практически во всех смыслах. Они сохраняли здравый рассудок и способность к общению. Чего нельзя сказать о живых. О «других».

«Зараженных» преследовали и в конце концов уничтожили почти полностью. И сейчас, увидев своими глазами лагерь «других», эти кажущиеся бесконечными ряды палаток, Моника поняла, что финал близок.

— Мы не сможем их одолеть, — шепнула она Гарету.

— Но мы не сдадимся.

К этому все и сводилось. Они будут сражаться — неважно, есть надежда или нет.

По дороге обратно в форт Моника предоставила Гарету вести отряд, а сама перебирала в уме все, что предстояло сделать. Она не увидела, когда сошла с тропы. Не заметила, как зацепилась ногой за растяжку. Из глубокой задумчивости ее вывел крик Гарета: он метнулся к ней, отпихнул в сторону, а потом раздался грохот, полетели осколки взрывного устройства. Гарет рухнул навзничь, да так, что задрожала земля.

Моника подбежала и опустилась рядом с ним на колени.

— Вот черт, — проговорил Гарет, приподнимаясь на локтях и глядя на грудь. Рубашка была иссечена осколками, плоть под ней представляла собой искромсанную кровавую массу. — Это не есть хорошо.

Моника издала сдавленный звук — он задумывался как смешок, но прозвучал как всхлип. Взрыв получился довольно слабенький, самодельная бомба была опасна только осколками, но все эти осколки попали Гарету прямо в грудь. Не будь он «зараженным», умер бы еще до того, как упал.

Моника махнула рукой, подзывая врача, но ей достаточно было и одного взгляда на лицо Гарета. Они могли выдержать немалые телесные повреждения, но если рана окажется слишком обширной и глубокой…

Господи, только не Гарет. Пожалуйста, только не Гарет.

Пока врач осматривал раненого, Моника оставалась рядом. Прочие бойцы собрались вокруг и стояли с печальными лицами, взявшись за руки.

Осмотр был закончен, и врач уже готовился вынести вердикт, когда Гарет взмахом руки отослал бойцов подальше, чтобы не подслушали. Те заколебались, но лейтенант рявкнул, и они моментально подчинились.

— Если доставить его в форт, — негромко произнес врач, — можно было бы облегчить страдания.

— Пустая трата времени, — перебил его Гарет. — Кто-нибудь наверняка услышал взрыв. Уводите их отсюда, пока…

— Нет, — отрезала Моника. — Мы тебя не оставим. Если понадобится, я сама тебя потащу.

Она ожидала, что Гарет станет спорить, но он только медленно кивнул.

— Ты права. Обойдутся. Пока. Доставьте меня в форт. И скажите всем, что я выкарабкаюсь.

Моника совсем не это имела в виду, но Гарет был прав. Не может лучший боец, способный в одиночку расправиться с целой толпой «других», погибнуть так просто, от самодельного взрывного устройства. Такой удар по боевому духу своей армии Моника не могла допустить.

Врач перебинтовал Гарета, а бойцы в это время соорудили из веток и одежды подобие носилок, на которых и понесли раненого в форт.

Моника стояла на балконе для стражи, выходившем на загон, битком набитый «другими». Военнопленными. Такова была политика Моники с самого начала: по возможности оставлять врагов в живых, приводить их сюда и создавать им более или менее приемлемые условия для существования. И использовать в качестве объекта для торговли с «другими», а также как доказательство того, что они, «зомби из ночных кошмаров», вовсе не чудовища.

Но все было напрасно. Послания Моники оставались без ответа — обычное, впрочем, дело.

На протяжении всех этих лет она непрерывно пыталась выйти на контакт с властями. Поначалу торговалась, затем, когда с ней осталось совсем мало людей, просила о милосердии. Моника понимала, что они представляют угрозу, и потому увела отряд подальше от живых.

С таким же успехом на адрес «других» могли бы идти послания из колонии больных крыс. В конце концов Моника осознала, что в глазах «других» она и ее подопечные — не более чем больные крысы, вдруг научившиеся говорить. Смертельно опасные нелюди, которых необходимо быстро и без жалости стереть с лица земли, вот кто они такие.

Глядя на пленных, Моника думала о словах Гарета. «Запасной вариант», на крайний случай. Он уже предлагался другими командирами, когда она только начала приводить аргументы в пользу того, чтобы брать пленных. Монику подобные идеи привели в ужас, и она настояла, чтобы от них отказались. Но на самом деле тему вовсе не закрыли.

Моника покинула комнатку охраны и медленно пошла через форт. Она проходила мимо солдат, играющих в карты, мимо гражданских, штопающих одежду и готовящих пищу, мимо детей, примостившихся у ног стариков и слушающих их истории. Повсюду, куда бы Моника ни взглянула, ее подопечные, скрывая страх, продолжали заниматься привычными делами; они болтали, смеялись, изо всех сил пытались жить.

Просто жить. Это все, о чем они когда-либо просили; все, чего она хотела для своих подопечных. И насколько далеко она способна зайти ради них? Не ради того, чтобы спасти их, — едва ли это возможно, но ради того, чтобы дать им максимум шансов на выживание.

Как далеко она зайдет?

Через три дня Моника снова стояла на том же балконе и смотрела вниз, на «других». Рядом находился Гарет. Он добился, чтобы быть здесь, где все могли его видеть.

Врачи сделали все возможное, перевязали раны на груди, а Моника, в свою очередь, постаралась смыть въевшийся запах разложения. Гарета на носилках доставили через опустевший зал ко входу в загон для пленных. После он и сам нашел в себе силы, чтобы подняться на балкон для стражи. Он занял место возле колонны, и Моника знала, что он на нее опирается, однако находившиеся внизу люди видели: их победитель стоит с гордо поднятой головой. И теперь, когда она дала им новую надежду, люди встали так же.

Моника снова посмотрела на сгрудившихся внизу мужчин и женщин. Только на этот раз они тоже смотрели на нее. Более полутора сотен обученных солдат стояли и внимательно смотрели на Монику.

На их лицах она прочитала страх и неуверенность. Ненависть тоже была, но, к удивлению Моники, у немногих.

Помещение окружали бойцы ее отряда. Гражданские сновали взад-вперед по коридорам, нагруженные подносами с мясом. С приготовленным мясом — так оно было пока привычнее для людей; заложникам давали все, что они хотели, стараясь расположить к себе. Рядом находились и медики. Они скользили молчаливые, как духи, и следили, чтобы не происходило никаких осложнений; некоторые из них расположились в задней комнате и добавляли в порции мяса несильные седативные препараты.

Превращение прошло легче, чем предполагала Моника. Врачи уверяли, что так оно и будет, но Моника собственными глазами видела слишком много ужасных смертей и возрождений, чтобы всецело доверять медикам. Однако они оказались правы. По прошествии всех этих лет вирус мутировал и, чтобы выжить, ускорил процесс обращения, сделал его менее болезненным. Одна прививка вируса, затем доза успокоительного, способствующая скорейшему наступлению смерти… и через день — возрождение. А через два дня под командой у Моники находилась армия новобранцев.

Она начала свою речь с небольшого исторического экскурса, рассказала, как «другие» загнали их в этот форт. Как они отражали периодические налеты и убивали только тех, кого не могли захватить живыми, как человечно обходились с военнопленными. Ее слова могли подтвердить все без исключения находящиеся здесь. Но сейчас, когда враги стояли у самых ворот и категорически отказывались вести переговоры, осажденные просто вынуждены были пойти на самые крайние меры.

— Нам нужны бойцы, — говорила Моника, и ее голос эхом разносился по просторному помещению. — Прямо сейчас. Знаю, что вы не особенно жаждете помогать нам. Но вы станете сражаться не за нас, а за самих себя. Вы теперь такие же, как мы. Вы — «зараженные». Каждый из вас волен в любой момент покинуть форт, но вы этого не сделаете, потому что знаете: вас не примут обратно. Ваши соратники, друзья, даже члены ваших семей — все они немедленно снесут вам голову, едва вы войдете в лагерь. Потому что вы больше не люди. Вы — «зараженные».

Она замолчала, чтобы ее слова лучше дошли до слушателей. Позади зашевелился Гарет, пытавшийся держаться прямо. Моника обернулась. Гарет улыбнулся: дескать, молодец, все правильно говоришь.

Моника снова повернулась к толпе возродившихся:

— Для всех, кто находится по ту сторону, вы теперь мертвы. Вы чувствуете себя мертвыми?

По толпе «зараженных» прошла волна движения и шума.

— Для всех, кто находится по ту сторону, вы теперь чудовища. Вы чувствуете себя чудовищами?

Толпа снова заволновалась, послышалось недовольное ворчание.

— Для всех, кто находится по ту сторону, вы больше не имеете права на жизнь!

Моника снова кинула взгляд на Гарета. Бывший коп выпрямил спину и задрал подбородок. Он умирал. Они все умирали, но должны были держаться именно так: стоять с высоко поднятой головой и не позволить смерти одержать легкую победу. Прежде они уже надували безносую, надуют и на этот раз.

Моника повернулась к толпе преображенных:

— Вы хотите жить? — И добавила, помолчав: — Вы готовы сражаться за свои жизни?

Поначалу лишь ее люди ответили из разных концов форта нестройным «Да!». Но скоро к этим голосам стали присоединяться и другие, они звучали все увереннее, и наконец стены задрожали от слитного громкого рева.

Гарет встал позади Моники и легонько приобнял ее за талию. Руки его были холодны как лед.

— Ты дала им надежду, — произнес он. — Дала им шанс. Моника кивнула. Дать она могла очень немного, но на большее и не претендовала. Может быть, этого и хватит.

Перевод Тимофея Матюхина

Пол Макоули

НЕВИДИМАЯ ВОЙНА

Пол Макоули является лауреатом Мемориальной премии имени Джона Кэмпбелла, премии имени Артура Кларка, премии имени Филипа К. Дика, Британской премии фэнтези и премии «Сайдвайз». В последнее время у писателя вышли романы «Gardens of the Sun» и «Тихая война» («The Quiet War»), Среди более ранних произведений отметим завоевавшие различные награды романы «Fauyland», «White Devils», «Four Hundred Billion Stars», «Mind’s Eye» и «The Secret of Life». Рассказы Макоули появлялись в многочисленных журналах и антологиях, таких как «Asimov’s Science Fiction», «The Magazine of Fantasy & Science Fiction», «Interzone», «Postscripts», а также многократно перепечатывались в сборниках «Лучшее за год».

В легендарном комиксе Алана Мура «Хранители» главный герой, ученый, в результате неудачного лабораторного эксперимента на глазах своих коллег был распылен на атомы. Но затем он воскресает и, более того, выходит за пределы материального бытия и обретает возможности, сравнимые с божественными. Позднее он воссоздает свое тело: сначала как ходячую кровеносную систему, потом добавляет к ней костяк, мышцы и, наконец, «мясо». У большинства зомби, как правило, часть плоти отсутствует, так что мы можем видеть их внутренности. Но что, если, как в случае с Доктором Манхэттеном из «Хранителей», зомби будут не терять свою плоть, а, наоборот, наращивать? И, если процесс продолжится, как можно будет определить, кто является человеком, а кто нет?

Эта навязчивая идея послужила источником вдохновения для многих известных фантастических фильмов и литературных произведений, начиная от «Вторжения похитителей тел» и до «Бегущего по лезвию бритвы». В последнем фильме, снятом по мотивам романа Филипа К. Дика, человекоподобных репликантов можно узнать только по некоторым особенностям их эмоциональных проявлений. В другом фильме, «Нечто» Джона Карпентера (основанном на рассказе Джона У. Кэмпбелла), члены исследовательской группы, работающей на отдаленной арктической станции, обнаруживают, что некоторые из них уже не люди, а умеющие принимать различный вид пришельцы. Единственный способ узнать наверняка, кто есть кто, — опустить провод под напряжением в образец крови и посмотреть, отреагирует она на разряд или нет.

Приведенный в нашей антологии рассказ также затрагивает подобную тему. Но описываемые в нем зомби не просто хотят сожрать ваши мозги. На уме у них кое-что другое, более серьезное. Намного более серьезное.

Слушайте!

Не пытайтесь говорить. Не пытайтесь двигаться. Слушайте меня. Слушайте мою историю.

Все помнят, как это у них случилось впервые. Как они в первый раз увидели зомби и поняли, что именно видят. Но я был вообще одним из первых людей, повстречавшихся с зомби. Это случилось в самом начале нашествия, и я тогда не понимал, что происходит. Мы даже еще не называли этих существ словом «зомби».

Дело было на кладбище при церкви Святого Панкратия в давно утраченном, почти легендарном городе Лондоне. Ну, город-то до сих пор стоит — один из немногих крупных городов, которые не были разрушены в последние безумные дни всемирного коллапса, но для нас он потерян. Теперь Лондон принадлежит «им».

Так или иначе, старинная церковь Святого Панкратия являлась одним из самых ранних памятников христианства в Европе. В том или ином виде храм Божий на этом месте существовал на протяжении полутора тысяч лет. Хотя вплотную к ней с северной стороны проходит железнодорожная ветка от вокзала Сент-Панкрас, местечко это было уединенное и немного жутковатое, пропитанное историей и романтикой. На кладбище при церкви похоронена Мэри Уолстонкрафт Годвин, и именно возле могилы Мэри ее дочь (та, которая позднее написала «Франкенштейна») призналась в любви поэту Шелли и встретила взаимность. Известный романист Томас Харди, до начала писательской карьеры служивший помощником архитектора, руководил переносом могил из участков кладбища, что были назначены под железнодорожные пути, и разместил часть надгробий вокруг старого ясеня, впоследствии получившего его имя.

Я в то время жил неподалеку и трудился нештатным журналистом, писал статьи на научные темы. Работая дома, в благоприятную погоду я частенько ходил на кладбище позавтракать. Там-то я впервые и увидел зомби.

Вижу, вы понимаете далеко не все. Верно, вы же молоды. К тому времени, когда вы родились, много чего изменилось, и многое, что было известно тогда, сейчас позабыто. Но я пытаюсь придать рассказу определенный настрой, эмоциональную окраску. Ваша реакция на мою историю очень важна, и вы должны слушать меня внимательно. Именно поэтому вас связали, заткнули вам рты и подсоединили к моим машинам.

Слушайте!

Стоял жаркий июньский денек. Я сидел на скамье в этом древнем священном месте, в тени от ясеня Харди, уминал сэндвич с яйцом и кресс-салатом и мысленно перечитывал статью о космических лучах, над которой как раз тогда работал. И тут я увидел его. На первый взгляд он был вполне похож на человека. Оборванный мужчина в черном длинном плаще неуклюже, на негнущихся ногах ковылял в мою сторону, свалявшиеся волосы падали на лицо. Через каждые несколько шагов он останавливался, поднимал голову и озирался, после чего брел дальше; полы черного плаща волочились за ним по земле.

Сперва я не обратил на него особого внимания, решил, что это просто бродяга. В теперешние дни все мы бродяги, но давным-давно у большинства из нас были дома и семьи, и только самые несчастные, рабы дурных привычек или же обычные люди, опустившиеся на дно в результате какой-то беды или душевной болезни, жили на улице. Бездомных притягивала на кладбище вечно царившая здесь тишина да еще ощущение древней святости. Кроме того, в западной части кладбища располагалась больница, где обездоленным выписывали лекарства и оказывали медицинскую помощь. Поэтому ничего странного в его появлении здесь не было; ну, бредет себе и бредет, шатаясь, какой-то оборванец под сенью деревьев, мимо могилы Мэри Годвин в направлении ясеня Харди и церквушки.

Потом залаяла собака. Какая-то женщина вела на поводке нескольких собак, еще пара трусила за ней следом; хозяйка стала громко звать маленького жесткошерстого терьера, а тот в яростном возбуждении выплясывал вокруг бродяги. Еще две пса подбежали к своему собрату и тоже принялись облаивать оборванца; шерсть у них поднялась дыбом, а уши прижались к головам. Бродяга остановился, откинул с лица засаленные волосы и посмотрел по сторонам. Вот тогда я наконец смог его разглядеть.

Лицо у него было мертвенно-бледное, все в шрамах, похожее на разбитую и вновь склеенную вазу. Я сперва решил, что с бедолагой произошел несчастный случай, а лицо пострадало от осколков после взрыва или же на него попала кислота. Но потом заметил: то, что я принимал за свалявшиеся волосы, медленно извивалось, напоминая щупальца какого-то жуткого морского чудовища. А то, что я посчитал изодранным плащом, вовсе не являлось предметом одежды; это была кожа, почерневшая и отвердевшая, свисающая по сторонам туловища, словно крылья гигантской летучей мыши.

Женщина с собаками подняла крик: она тоже хорошо разглядела «бродягу». Собаки словно сошли с ума: вставали на задние лапы, выли, лаяли, рычали. Я вскочил со скамьи. Моему примеру последовали несколько человек, которые, как и я, приятно проводили время на теплом тенистом кладбище. Вероятно, у кого-то хватило соображения позвонить в полицию, потому что через считаные мгновения — ну, или так мне показалось — раздался вой сирены, за кладбищенской оградой замелькали синие маячки, и на сцене появились двое полицейских в желтых бронежилетах.

Едва завидев «бродягу», они остановились. Один что-то быстро говорил в рацию на бронежилете, другой собрал нас в кучу и повел к выходу с кладбища. И все это время кошмарное существо стояло в окружении беснующихся собак, протянув мозолистые руки в немой мольбе, и смотрело по сторонам. Из раскрытого рта, выделяющегося красным овалом на изуродованном белом лице, вырывались хриплые нечленораздельные стоны.

Полицейские все прибывали. Прилегающая к кладбищу дорога была перекрыта, над верхушками деревьев застрекотал вертолет. На дорожках появились люди в костюмах химзащиты; один держал в руках винтовку. Попадались там и люди в штатском со взрывчаткой и мрачной решимостью во взгляде. К этому моменту всех посетителей кладбища согнали к полицейскому фургону. Копы не отвечали ни на какие вопросы, и мы в спокойной, чисто английской манере гадали, не связано ли происходящее с атакой террористов. В то давнее время люди боялись главным образом терроризма.

Когда прозвучал первый выстрел, все мы от неожиданности вздрогнули. За ним последовал еще второй, и еще, и еще… Одна из собак сломя голову вылетела из ворот на улицу, где ее и пристрелил снайпер. Женщина, которая продолжала удерживать своих собак на поводках, завопила. Люди в костюмах химзащиты быстро соорудили прямо на тротуаре подобие душа и заставили всех нас по очереди пройти через него, а затем мы вынуждены были прямо в мокрой, воняющей одежде разместиться в клетушках полицейских фургонов.

Сто дней я провел в карантине, а когда меня наконец отпустили, мир изменился навсегда. Я наблюдал за всеми этими переменами по телевизору, а потом и сам очутился в гуще событий. Кругом солдаты, бесконечные проверки, вой сирен и ни на секунду не отпускающее чувство страха. Суды Линча, публичные повешения и сожжения. Один-два десятка расстрелов на месте ежедневно в одном только Лондоне. Здесь и там карантинные зоны за проволочными заборами. И повсюду захватчики.

К тому времени все уже называли этих существ зомби. Мы, конечно, знали, что они не наши покойные родные и друзья, вернувшиеся к жизни, но выглядели они именно как зомби. С каждым днем их становилось все больше; они появлялись в самых разных местах по всему земному шару и, самое главное, становились все более и более похожими на нас. Первые были лишь приближенными копиями: имели в целом человеческий облик, из внутренних органов у них наличествовали мозг, легкие и сердце, а также грубое подобие мышц, в которых содержался запас электрической энергии, способный поддерживать их существование в течение одного-двух дней. Но они изменялись, эволюционировали, адаптировались. Всего через какую-то сотню дней они приобрели практически человеческий облик. Первые зомби имели уродливый и жалкий вид, а теперь выглядели как обычные люди, только мертвые. Или — ожившие, искусно сделанные манекены. В общем, они были почти как люди… но не совсем.

Когда меня выпустили из карантина, я вернулся к своему ремеслу: брал интервью у ученых по поводу происходящего, писал статьи. Теорий существовали десятки, но ни одна не подкреплялась реальными доказательствами. Наиболее популярное объяснение гласило, что мы стали мишенью для вторжения некой цивилизации с далекой звезды. Что зомби являются чем-то наподобие наших разведывательных зондов, которые мы отправляли на другие планеты и спутники Солнечной системы. По мере того как зомби доставляли информацию своим хозяевам, они становились все более совершенными. Эта версия имела смысл, хотя и не объясняла, почему гипотетические хозяева, явно определившие именно человека как господствующий вид на планете, не попытались вступить с нами в контакт. По отношению к пришельцам применялись различные методы воздействия, и ученые в итоге пришли к выводу, что существа эти обладают разумом и полностью осознают свои действия. Тем не менее людей они игнорировали, если только мы не пытались их убить или причинить им вред. А так они просто бродили среди нас, и скольких бы ни удалось разоблачить и уничтожить, их количество только возрастало.

Самую тревожную информацию я получил от одного авторитетного пожилого физика, лауреата Нобелевской премии. Он рассказал мне, что происходит медленное, но неуклонное изменение ряда фундаментальных физических постоянных. Он пытался донести всю важность отмеченного факта до властей, но безуспешно. Я и сам обнаружил, когда попробовал через свои связи привлечь к открытию профессора внимание министров, членов парламента и прочих чиновников, что государственные мужи слишком заняты только очевидными проблемами вторжения и его последствиями.

Раньше существовало наивное убеждение, будто в случае инопланетного нашествия народы Земли забудут разногласия и объединятся в борьбе с общим врагом. Этого не произошло. Напротив, с каждым днем усиливались всеобщая паранойя и подозрительность. Все предрассудки, вся ненависть, которые прежде тщательно маскировались различными дипломатическими увертками, теперь вылезли наружу во всем своем неприглядном виде. Лидеры некоторых государств воспользовались нашествием зомби в качестве предлога для разборок с причиняющими беспокойство нацменьшинствами и для обвинения своих старых врагов в сообщничестве с пришельцами. По всему земному шару прокатилась волна геноцида и локальных вооруженных конфликтов. Иран с применением ядерного оружия атаковал Ирак и Израиль, а последние, в свою очередь, успели обратить в дымящиеся развалины крупнейшие города арабских государств. Индия напала на Пакистан. По всей границе Китая с Россией вспыхивали многочисленные стычки. Соединенные Штаты вторглись на Кубу и в Венесуэлу, попытались закрыть границы с Канадой и Мексикой и приняли сторону Китая в его противостоянии с русскими. И так далее и тому подобное… Для уничтожения рода человеческого пришельцам и не нужно было ничего предпринимать. Мы самостоятельно раскалывали наш мир на части. Воюя друг против друга, мы ослабевали, а зомби, соответственно, делались все сильнее и сильнее.

В Великобритании все граждане моложе тридцати лет были призваны в вооруженные силы. Затем призывной возраст подняли до сорока. Через три года после моей первой встречи с зомби я оказался на военном корабле, в самом хвосте каравана, ползущего через Бискайский залив в сторону Средиземного моря. Согласно донесениям, из пустыни Сахара вышли огромные полчища зомби, и нам предстояло остановить их. Уничтожить. Но когда мы приближались к Гибралтарскому проливу, на скопления зомби в Алжире, Тунисе, Ливии и Египте были сброшены атомные бомбы. Кто стал инициатором этой акции, так и осталось неясным. Мы на кораблях видели, как яркие вспышки озаряют далекий горизонт.

А через час оставшиеся самолеты ливийской и египетской армий атаковали наш караван. Половина судов пошла на дно, а другая развернулась и медленно отправилась назад. Правительство Великобритании сохраняло относительную работоспособность, но только все население теперь служило в армии. Нам приходилось защищаться как от зомби, так и от все возрастающего числа отчаявшихся беженцев с континента. В тот год мы так и не дождались лета. В июле шел снег. Урожай погиб, и, несмотря на введение карточной системы, миллионы людей умерли от голода и холода. Сбылись пророчества о библейских казнях, грянули эпидемии давно, казалось, позабытых болезней.

А зомби все прибывали и прибывали.

Теперь они выглядели точь-в-точь как люди, но узнать их было легко: они не испытывали голода или тревоги, не сходили с ума.

Мы все так же их убивали, а они все так же прибывали.

Они захватывали наши города, мы вынуждены были бежать в сельскую местность, перегруппировывать свои силы, а они шли за нами, и нам приходилось разбиваться на еще меньшие отряды, но они все так же нас преследовали.

Мы пытались уничтожить зомби, а гибли сами. И мы по-прежнему ничего о них не знали: откуда они появляются, что они такое, чего хотят. Мы становились слабее, а они делались сильнее.

Вы меня понимаете? Думаю, что да. В ключевые моменты рассказа зрачки у вас расширяются, пульс учащается, а электропроводимость кожи увеличивается. Это славно. Значит, вы, скорее всего, люди.

Слушайте!

Давайте я расскажу вам о том, что поведал мне старый физик. Расскажу об «эффекте наблюдателя» и больцмановских мозгах.

В девятнадцатом столетии австрийский физик Людвиг Больцман развил идею о том, что Вселенная могла возникнуть в результате случайной термической флуктуации — как внезапно вспыхнувшее пламя. Будто взрыв из ниоткуда. Много позже его последователи предположили, что подобные же случайные флуктуации способны порождать любой мыслимый объект, включая и разумных существ какого угодно обличья. Такие гипотетические объекты получили название больцмановских мозгов. В общем-то, это одна из чисто интуитивных, умозрительных теорий, которые помогают космологам облечь в некую форму их модели Вселенной и объяснить наше в ней место. Она объясняет, каким образом ничем не примечательная планета, вращающаяся вокруг среднестатистической звезды, входящей в состав самой обычной галактики из скопления миллионов других (а таких скоплений также миллионы), оказалась пригодна для возникновения разумной жизни. Мы — самые обычные. Заурядные. И поскольку мы самые обычные, то и наша Вселенная — самая обычная, ведь не существует иной объективной реальности, кроме той, которую мы наблюдаем. Потому что, в соответствии с принципом квантовой запутанности, пара частиц может обмениваться информацией о своем квантовом состоянии, даже если расстояние между ними таково, что скорость обмена на несколько порядков превышает скорость света. Потому что наблюдатель не является пассивным. Потому что проводимые нами измерения влияют на фундаментальные законы Вселенной. Они создают реальность.

Но что, если другие наблюдатели превосходят нас числом? Что случится тогда?

Вероятность возникновения хотя бы одного больцмановского мозга за четырнадцать миллиардов лет существования Вселенной исчезающе мала. Но, возможно, в результате какого-то изменения локального квантового поля оно стало более благоприятным для них. Быть может, их привлекла интенсивность нашего коллективного сознания, как массивная звезда изменяет гравитационное поле и притягивает пролетающие мимо кометы. Или, возможно, наша и их вселенные пересекаются в каком-то измерении. Возможно, зомби являются аватарами обитателей той вселенной, больцмановскими мозгами, которые возникли из энергетического поля и теперь изменяют законы нашей Вселенной, чтобы она подходила для обитания их «хозяев», существ, абсолютно чуждых людям.

Все это сообщил мне много лет назад старый физик. И у него имелись доказательства. В ходе экспериментов ему удалось замерить постепенное смещение линий поглощения кальция, гелия и водорода в спектре солнечного излучения, изменение стандартов массы и расстояния, а также скорости света. Он полагал, что самая ткань Вселенной претерпевает изменения из-за присутствия зомби и что эти изменения простираются как назад в прошлое, так и вперед в будущее — так расходятся во все стороны круги на воде от брошенного булыжника. Всякий раз, когда он сверялся с произведенными в разные годы измерениями упомянутых спектров поглощения, они коррелировались с его собственными измерениями, пусть даже их результаты постоянно менялись. Мы сами уже больше не те, кем были прежде, но мы не осознаем этих перемен, потому что и наша память тоже подверглась изменению.

Теперь вы понимаете, почему эта история так важна? Дело не в моем выживании и даже не в выживании всего человеческого рода. На кону стоит существование самой нашей Вселенной. Зомби лишили нас уже очень многого. Разведчики, которым удалось незаметно смешаться с захватчиками, а потом столь же незаметно скрыться и доставить нам информацию, рассказывают, что зомби разрушают наши города, а потом отстраивают их заново. Дни и ночи напролет их несметные полчища снуют по улицам, словно муравьи или пчелы, а над головами у них переливается неведомое сияние. Они для нас так же непостижимы, как и мы для них.

Слушайте!

Этот мир по-прежнему наш. Тот факт, что мы все еще можем в нем существовать, предполагает, что зомби пока не одержали полную победу, что их наплыв в наш мир еще можно обратить вспять. Мы превратились в бродяг, изгнанников, раскиданных по планете, но сейчас мы должны объединиться и сообща начать контрнаступление. Беда в том, что зомби стали совершенно неотличимы от нас и мы не можем доверять незнакомцам. Мы не можем доверять кому-то, кто вроде вас приперся в наше убежище откуда-то из глухомани. Поэтому вам и необходимо пройти этот тест. Подобно богомолам или паукам, мы должны сперва провести страшные «ритуалы ухаживания» и только потом сможем принять вас к себе.

Я хочу, чтобы вы перенесли это испытание. Правда хочу. Нас осталось немного, а вы еще молоды. У вас может быть много детей. Много маленьких наблюдателей.

Слушайте!

Этот мир может снова стать нашим. После войны прошло много лет, и его прежняя красота постепенно возвращается. Сейчас, когда остатки человечества разбросаны по всей планете, она стала напоминать легендарный Эдем. Скажите мне: разве этот мир, такой дикий, чистый и прекрасный, не стоит того, чтобы его спасти? Когда еще небо было таким зеленым, а трава такой голубой?

Перевод Тимофея Матюхина

Джо Маккинни

СВИДАНИЕ В МИРЕ МЕРТВЫХ

Последний роман Джо Маккинни, «Quarantined», в 2009 году оказался финалистом в номинации на премию Брэма Стокера. Недавно было переиздано его дебютное произведение, роман о зомби «Dead City», а в октябре будет опубликовано продолжение — «Apocalypse of the Dead». Третий роман из этой серии, «The Zombie King», планируется к выходу в 2011 году. Рассказы Маккинни печатались в посвященном зомби сборнике «History is Dead», а недавно свет увидела антология на эту же тему «Dead Set», в которой писатель выступил в качестве одного из составителей. В свободное от сочинения романов и рассказов время Маккинни работает в убойном отделе полиции Сан-Антонио.

Свидание — штука непростая даже в благоприятных обстоятельствах. А если сталкиваешься с рядом непредвиденных затруднений, встреча с девушкой угрожает превратиться в настоящий кошмар.

В известном фильме «Пятьдесят первых поцелуев» Адам Сэндлер пытается добиться расположения Дрю Бэрримор, но обнаруживает, что она страдает редчайшим заболеванием, из-за которого, просыпаясь поутру, забывает о том, что встречалась со своим ухажером накануне. В другом фильме, «Все без ума от Мэри», Бен Стиллер приглашает Кэмерон Диас на прогулку, но из-за собственной неловкости умудряется защемить мужское достоинство молнией на брюках. Впрочем, этим парням еще повезло — они не оказывались в ситуации, подобной описанной в данном рассказе.

Вот что говорит сам писатель: «Всякий раз, когда я заканчиваю роман, я испытываю чувство разлуки, ведь столько душевных сил вложено в создание мира и населяющих его героев. Поэтому я обычно вскорости пишу несколько рассказов, действие которых происходит в том же мире. „Свидание в мире мертвых“ относится к их числу». Дальше он продолжает: «Перед тем как я отправился на первое в своей жизни свидание, папаша в первый и последний раз преподал мне что-то вроде урока полового воспитания. Он сказал: „Запомни: ты несешь персональную ответственность за все, что случится с этой девушкой, начиная с того момента, когда она перешагнет порог отчего дома, и заканчивая минутой, когда придет обратно. Веди себя соответствующим образом“. И только дописав рассказ, я осознал, что следовал отцовскому совету. Надеюсь, это помогло».

Хизер Эшкрофт велела мне подъехать к главному входу в крепость ее отца. Дескать, охранникам сообщат мое имя, и они будут ждать.

Они действительно ждали.

Четверо. Навели на меня автоматы, а кто-то невидимый пролаял в мегафон:

— Выруби движок и слезь с мотоцикла.

Голос был сильный, уверенный, хорошо поставленный.

Я сделал, как приказали.

— Теперь иди вперед. Встань на красный квадрат.

Я снова подчинился.

— Стой спокойно, тебя проверят собаки.

Из домика охраны вывели трех черных немецких овчарок, и те сразу же принялись кружить вокруг меня и обнюхивать. Огромные звери, обученные находить неживую плоть. В этом не было ничего удивительного: подобные псы, натасканные на мертвецов, имелись и в более скромных владениях, а уж крепость Дэйва Эшкрофта к таковым отнюдь не относилась. Как-никак Эшкрофт является одним из наиболее влиятельных людей в Южном Техасе, и служба безопасности у него организована по высшему классу.

— Я Эндрю Хадсон. Пришел к Хизер Эшкрофт. Мы идем на…

В это время псов отозвали, а двое охранников выступили вперед. Один указал стволом автомата на стоящий возле домика стол:

— Встань на тот зеленый квадрат. Лицом к столу.

— Ребята, что-то вы чересчур усложняете человеку первое свидание, — заметил я с самой обворожительной улыбкой.

Охранника мои потуги не впечатлили.

— Шевелись, — скомандовал он.

Потом спросил, какое я имею при себе оружие. Я ответил.

— Положи вон туда. — Охранник кивнул на красную пластмассовую коробку, которая стояла на краю стола.

— Вы же вернете его, надеюсь?

Он обыскал меня при помощи металлодетектора, уделив особое внимание полам джинсовой куртки, волосам, а также промежности.

Другой охранник наскоро разобрал мое оружие.

— Вы же вернете стволы? — повторил я вопрос.

— Когда выйдешь отсюда. Никому не дозволено находиться вооруженным рядом с мистером Эшкрофтом.

— Но я пришел вовсе не для того, чтобы увидеться с мистером Эшкрофтом, возразил я. — У меня свидание с его дочерью.

Охранник потряс коробкой поменьше:

— И патроны.

Я опустошил свои карманы. Говорить о запасных обоймах, лежащих в седельных сумках байка, не было нужды: мотоцикл уже обшаривали.

Охранник снова посмотрел на меня, и в его взгляде я отчетливо прочитал все, что он обо мне думает: никчемный дикий шалопай из Зоны.

— Залезай в джип, — приказал он. — Довезем тебя до места.

Дула автоматов развернулись в мою сторону.

Что мне оставалось? Я пожал плечами и полез в машину.

В прежние посещения меня ни разу не пропустили в крепость, и теперь, когда я туда наконец попал, у меня без преувеличения захватило дух. Раскинувшаяся вокруг центральная часть Сан-Антонио представляла собой бесконечное скопление пустых ветшающих строений — стены осыпались, двери давно исчезли, все до единого окна разбиты. Куда ни кинь взгляд, руины, следы пожаров и длинные, во всю улицу, мусорные свалки. После Крушения прошло шестнадцать лет, и повсюду было еще полно зомби. Но в вотчине Эшкрофта казалось, что мир потихоньку приходит в норму. Эшкрофт контролировал большую часть поставок лекарств, оружия и топлива в Южный Техас и мог позволить себе собственный, «частный» рай среди мерзости запустения.

Мы ехали по дороге, которая прежде носила название Аламо-стрит. Я, на заднем сиденье джипа, изо всех сил старался не выглядеть босоногим варваром, тупо пялящимся на чудеса Рима. Эшкрофт сохранил некоторые из прежних улиц и оставил нетронутыми часть домов, однако перемен было значительно больше.

Слева от меня раскинулся парк «Хемисфэйр», превратившийся в фермерское хозяйство. За ним виднелось огромное поле, на котором паслись коровы. Их спины пестрели золотыми пятнами в лучах заходящего солнца. Границы пастбища патрулировали мужчины на лошадях, у каждого за спиной висел автомат.

Основная часть жилья располагалась на противоположном берегу реки, справа от меня. Я увидел небольшие, но чистые и уютные дома; в саду под бдительным оком пожилой дамы играли ребятишки.

Но главным бриллиантом в сокровищнице Эшкрофта был отель «Фэйрмаунт» — старинное четырехэтажное здание он превратил в усадьбу. С одной стороны к гостинице примыкали развалины испанской деревушки Ла-Вилита; рушащиеся строения из необожженного кирпича Эшкрофт приспособил под конюшни. Перед фасадом раскинулся парк в испанском стиле, с огромным круглым каменным фонтаном. С тыльной стороны здание отеля огибал рукав реки Сан-Антонио, который служил источником свежей воды для всей крепости Эшкрофта.

Когда джип остановился у центрального входа, я спросил:

— Похоже, ребята, у вас тут свободно может разместиться человек пятьсот. Или шестьсот?

— Сделай одолжение, — обратился ко мне охранник, — не задавай никаких вопросов. Ты здесь пробудешь недолго, так что нечего и заморачиваться. А теперь вылезай.

Спустя несколько минут я стоял в помещении, которое некогда служило гостиничным холлом, дожидался Хизер и дул в сложенную ковшиком ладонь — проверял, хорошо ли у меня пахнет изо рта. Я, конечно, как мог, привел себя в порядок, но вряд ли этого было достаточно. Когда живешь в Зоне, в развалинах между такими вот крепостями, это бросается в глаза. Кусок угля останется куском угля, сколько ты его ни шлифуй.

В углу топтался и наблюдал за мной охранник, но я не утруждал себя разговором с ним.

Наконец на лестнице показалась Хизер. Я смотрел, точно завороженный, как она сходит по ступеням. На ней была короткая джинсовая юбочка, открывающая взору восхитительные голые ножки, а при виде обтягивающего черного топика я просто обмер. Глаза серые, точно дым, темные волосы стянуты на затылке в хвостик, а личико, кажется, сделано из тонкого стекла.

И еще Хизер накрасилась. Такого больше нигде не увидишь. Губы были столь яркого красного цвета, что буквально сияли. Я не мог отвести от нее взор, и хорошо еще, что не пустил слюни.

Взмахом руки Хизер отослала охранника.

— Привет, — сказала она.

Я бы и рад ответить, но в горле пересохло. Я просто не мог отвести глаз от ее губ. Боже, как же они блестят!

— Выглядишь прекрасно, — пробормотал я наконец.

Хизер порозовела от смущения.

— Тебе ведь не доставили хлопот при входе?

— Нет. Ну, может, самую малость. Ерунда.

— Ты уверен?

— Да, правда, — заверил я девушку. — Сущая ерунда.

Она улыбнулась.

— Папа хочет с тобой повидаться, перед тем как мы пойдем.

Ты ведь не против?

Черт, встретиться лицом к лицу с Большим Дэйвом Эшкрофтом. С ума сойти!

— Предложение не из тех, от которых можно отказаться?

— Ну, не совсем так.

Я полюбовался, как лучи закатного солнца играют в ее волосах.

— Впрочем, почему бы и нет?

Хизер привела меня в кабинет отца.

— Папа, это тот парень, про которого я рассказывала.

Вовсе не таким представлял я себе Дэйва Эшкрофта. Когда растешь в Зоне и слышишь рассказы о таких, как он, воображение рисует настоящих богов, переделывающих мир по собственному разумению. Этаких верзил ростом шесть с половиной футов, с шеей толщиной с медвежью лапу и руками, как у гориллы. Но Дэйв Эшкрофт выглядел самым обычным человеком. На нем была простая белая рубашка и брюки цвета хаки. Затылок венчало кольцо седых волос.

Руки он мне не протянул, молча указал на кресло напротив письменного стола и кивком велел сесть.

— Что это за имя — Эндрю Хадсон?

— Просто имя, сэр.

— Да, но мне оно почему-то знакомо.

— Возможно, вы слышали о моем отце.

— А кто он такой?

— Эдди Хадсон. В прежние времена служил в полиции.

Эшкрофт вскинул голову:

— Тот самый, который написал книгу о Крушении?

— Совершенно верно.

Эту историю об отце я слышал от стариков. Папа написал книгу про первую ночь Нашествия, поведал, как ему пришлось с боями прорываться через город, чтобы добраться до меня и мамы. Вся книга была посвящена этой одной-единственной ночи. Закончил он на том моменте, когда всем казалось, что нам действительно удастся сдержать нашествие зомби. Но, разумеется, папа ошибался. Порой кто-нибудь из стариков, кто помнит отца, косо на меня посмотрит — наверное, вспоминает те дни, когда была надежда на победу. Я думаю, эти воспоминания у стариков (по крайней мере, у некоторых) вызывают досаду и злость, и хочется возложить на наивных людей вроде моего папы вину за то, что случилась Вторая волна. Но есть и другие, они отдают отцу должное и постепенно поднимаются над окружающей действительностью; они как будто справились со своими чувствами и теперь озабочены другими делами.

Большой Босс Дэйв Эшкрофт был как раз ярким представителем второй категории.

— А что стало с твоим отцом?

— Они с мамой погибли во время Второй волны, сэр.

— Когда это случилось, тебе сколько было? Около шести?

— Да, сэр.

— Они обратились?

— Только мама. Отца просто растоптали, когда он пытался защитить наш дом от орды зомби. Маму укусили, но она, перед тем как обратиться, успела спрятать меня в стенном шкафу.

— И с тех пор ты предоставлен самому себе и живешь на улице?

— Так и есть, сэр.

— И чем ты сейчас занимаешься? Чем на жизнь зарабатываешь?

Но я уверен, что на самом деле он хотел спросить: как, черт возьми, обитатель Зоны вроде тебя мог встретиться с моей дочерью?

— Специальная доставка. Я развожу частные посылки во все уголки Зоны. Мне довелось поработать и на вас, сэр. Так я и познакомился с вашей дочерью.

Эшкрофт нахмурился:

— Скажи, Эндрю, куда ты планируешь отправиться с Хизер?

— В «Звездный лайнер», сэр, на озеро. Там и поужинать можно, и потанцевать.

Большой Босс явно был впечатлен, хотя и попытался это скрыть.

— «Звездный лайнер» — недешевое место, — заметил он. — Должно быть, ты неплохо зарабатываешь на специальной доставке.

— Дела идут хорошо, сэр. — Я помедлил, а потом добавил: — Но вы ведь совсем не о том спрашиваете?

Он приподнял бровь и стал ждать продолжения.

— Послушайте, — сказал я, — Хизер — особенная девушка. Вам не нужно ничего говорить. То есть я хочу сказать, что и сам все понимаю. Я хорошо отличаю людей с выдающимися достоинствами и буду вести себя с Хизер соответствующим образом.

Моя догадка подтвердилась. Именно такие слова ему и требовалось услышать. Дэйв Эшкрофт хорошо знал, какие опасности подстерегают его дочь за стенами крепости, и еще он прекрасно понимал, что не сможет вечно оберегать от них Хизер. Рано или поздно, с позволения отца или без него, она предстанет перед окружающим миром. Может быть, отправляя ее со мной, парнем, который на деле доказал свою способность выживать в непростой среде, Эшкрофт тем самым частично снимал с себя ответственность.

Но о чем бы таком ни думал Большой Босс, свое согласие он дал. Он вызвал начальника охраны, поджарого, с ногами колесом парня по имени Нейлор, и тот отвез нас к главным воротам на шикарном внедорожнике с кондиционером. Дежурившим там охранникам он приказал вернуть все мои вещи и мотоцикл, а сам в это время отвел Хизер в сторонку и о чем-то с ней переговорил.

Затем Нейлор подошел ко мне и сказал:

— У нее есть портативная рация, снабженная устройством Джи-Пи-Эс. Мои люди будут отслеживать ее местонахождение весь вечер. Мы всегда неподалеку. — Он многозначительно взглянул на меня и прибавил: — Все, что от нее требуется, — это позвонить.

Сказано было просто и, главное, доходчиво.

— Постараюсь быть пай-мальчиком, — пообещал я.

Хизер вскочила на пассажирское сиденье мотоцикла и прижалась грудью к моей спине. Я с волнением отметил, какие твердые у нее соски.

— Лучше тебе не вести себя как пай-мальчик, — прошептала она мне на ухо. — Давай, Эндрю, побыстрее. Увези меня отсюда.

В первые дни после Крушения, когда некровирус начал свое победное шествие с побережья Техасского залива, превращая зараженных людей в монстров, питающихся человеческой плотью, старый мир рухнул, и на главенствующие роли вышли такие, как Дэйв Эшкрофт. Они огородили свои владения высокими стенами, чтобы защитить собственные интересы, а все остальное получило название «Зона изоляции».

Когда умерли родители, я превратился в маргинала, одного из обитателей Зоны. Я был еще слишком мал, чтобы приносить пользу большим людям, которые в то время как раз объединяли свои силы и строили надежные крепости, и потому выбора, чем заняться, у меня просто не было. Сегодня я знаю Зону лучше большинства ее обитателей. И знания эти достались мне нелегко — каждый день приходилось отвоевывать себе место под солнцем, сражаясь среди руин Сан-Антонио с зараженными.

Вот так я и выживал десять лет. А едва мне исполнилось шестнадцать, я украл мотоцикл и довольно быстро заработал репутацию человека, который способен доставить любой груз в любую точку Зоны.

Месяца за два до нашего первого свидания я привез Хизер посылку от умирающей женщины из Зоны. Не знаю, откуда у этой женщины взялись деньги, чтобы оплатить мои услуги, а ведь я беру недешево. Тем не менее она заплатила золотом, и я доставил посылку, куда было велено.

Хизер при мне открыла пакет и вынула из него сильно потрепанное розовое одеяло, на котором было вышито ее имя. Еще там оказалась записка, и Хизер прочитала ее четырежды, прежде чем спросить у меня об отправительнице.

— Она не очень хорошо себя чувствует, — ответил я.

И это было еще мягко сказано. На то, чтобы объяснить, чего именно от меня хочет несчастная, у нее ушли почти все силы.

Хизер медленно кивнула, а потом расплакалась.

Она рассказала, что ее родители развелись, когда она была маленькой, еще до Крушения, а после того как мир перевернулся, отец забрал дочь к себе, потому что мог защитить ее, а мать не могла.

Хизер не очень хорошо помнила маму, та же, судя по трогательному подарку, за все эти годы не забыла свою крошку.

Девушка написала длинное письмо и попросила отвезти матери. Я мог воспользоваться моментом и содрать с нее тройную плату за услуги, но делать этого не стал.

Зрение у женщины было слабое, поэтому я прочитал письмо вслух. Несколько дней спустя она умерла, но я думаю, что в эти последние деньки своей жизни бедняжка была счастлива.

После того случая мы с Хизер сблизились, хотя встречаться нам приходилось украдкой.

По крайней мере, до сегодняшнего вечера.

Сейчас же она сидела на заднем сиденье байка и, крепко обхватив меня за талию, шептала в самое ухо:

— Люблю, когда в лицо дует ветер. Давай побыстрее.

Более вкусного обеда на мою долю еще не выпадало: жареная баранина с картофельным пюре, васаби и спаржей. До сего дня я представления не имел, что это за снедь такая — васаби и где ее берут, но сразу же полюбил ту остроту, которую приправа придает картошке.

Ну и обстановка была фантастическая. Мириады звезд отражались в воде озера Кеньон, а вершины прибрежных гор купались в лунном сиянии. Играла музыка, и несколько пожилых пар танцевало на открытой палубе, напоминая о канувших в Лету временах.

А вот разговор у нас с Хизер не очень-то клеился. Поначалу, по крайней мере.

Я, в общем-то, никогда не общался с девушками. Ну, так, как надо общаться на свидании. Не знал, что мне следует сказать, как себя вести. Хизер мало знала об оружии или о Зоне, а мои познания этими двумя темами практически и исчерпывались. Она же интересовалась выращиванием овощей и мечтала строить школы.

Но я обещал ее отцу вести себя подобающим образом и старательно держал слово. Тут все дело в том, что я, как ни крути, простой человек из Зоны и всегда таковым останусь. Жизнь, которую я знал, была короткая, мерзкая и не стоила ломаного гроша, и я частенько задавался вопросом: а нужно ли вообще напрягаться ради такой судьбы? Когда одолевают подобные мысли, нелегко смотреть на девушку и мечтать о том, что у тебя с ней завяжется роман.

Хизер спросила, что меня гложет.

— А тебе этот мир не кажется бессмысленным? — тихо проговорил я, пока официант наполнял бокалы вином.

— Смысла, может, и нет, — отозвалась Хизер, — но тем не менее мы здесь. Ты и я. Разве этого недостаточно?

Ответ удивил меня своей простотой и практичностью.

— Это правда. Мы с тобой здесь.

После обеда мы танцевали на открытой палубе «Звездного лайнера». Прохладный весенний ветерок попахивал озерной тиной. Я прижимал к себе Хизер — первый раз в жизни был так близко с девушкой — и терялся в глубине ее зеленых глаз, в тепле и нежном запахе кожи.

Это приятное ощущение полной уединенности и общая романтическая атмосфера стоили очень дорого. Зараженные были повсюду, и даже самая надежная крепость не гарантировала стопроцентной защиты. Но когда плавучий ресторан отдавал швартовы и выходил в озеро, на его борту возникал свой, особенный мир, в котором не было места жестокой реальности.

Конечно же, в Зоне существовали и иные опасности, помимо зомби.

Дело уже близилось к ночи, и «Звездный лайнер» медленно возвращался к причалу. Мы с Хизер стояли на носу и вели беседу о будущем, о звездах, о многом другом, о чем угодно, только не о прошлом. И хотя наша связь родилась из тяжелых воспоминаний, мы хотели в этот вечер смотреть только вперед, хотели, чтобы в будущем нас ждали исключительно счастливые события.

Других судов на озере не было. Не было, по крайней мере, большую часть этого упоительного вечера. Но когда «Звездный лайнер» совершил последний поворот и оказался в бухте, там нас уже поджидал большой прогулочный катер. На палубе возле лееров угадывались во тьме силуэты.

Хизер резко оборвала смех и всмотрелась в катер.

— Что такое? — спросил я.

— Ничего хорошего. Похоже, это Уэйн Нессел. Папа предупреждал: этот тип может что-нибудь предпринять. Правда, он не думал, что Уэйн решится на это здесь и сейчас.

Я слышал об Уэйне Несселе. Он был главным соперником Эшкрофта и располагал почти неограниченными возможностями. В Зоне его называли Быком.

— Откуда ему знать, что ты здесь?

— Знает, — буркнула Хизер и повела меня к борту «Звездного лайнера».

— Но откуда?

— Эндрю, у него повсюду шпионы.

Хизер уже добралась до борта и залезла на планшир.

— Подожди минутку, — взмолился я. — Куда это мы?

Она посмотрела на меня сверху вниз:

— Ты умеешь плавать?

Я кивнул.

— Отлично.

Хизер дождалась, когда прожектора с катера осветят «Звездный лайнер», подмигнула мне и прыгнула за борт.

Я последовал за ней.

Я думал, мы будем держаться возле судна и спокойно переждем опасность, но у Хизер на уме было другое. Она нырнула и скрылась под корпусом «Звездного лайнера».

Я — вдогонку.

Над головой в темно-зеленом тумане виднелись огни прожекторов и мечущиеся на обеих палубах силуэты. Слышались также многочисленные хлопки, в которых я распознал выстрелы. К счастью, никто не палил в нас, разборка велась между людьми, находящимися на двух судах.

Вынырнули мы у противоположного борта катера и поплыли к берегу. Мотоцикл, повинуясь многолетней привычке, я спрятал в кустах недалеко от причала, где швартовался «Звездный лайнер», и теперь похвалил себя за предусмотрительность. Мы с Хизер решили, что лучше будет выбраться на берег чуть в стороне от причала на случай, если Нессел оставил своих людей прикрыть его с тыла.

Мы вылезли на твердую землю. Хизер обеими руками откинула на спину черные волосы, намокший топик плотно облегал красивую грудь.

Неподалеку, с другой стороны кустов, доносились голоса. Вероятно, то были люди Нессела, оставленные в резерве.

Мгновение спустя я их увидел. Четверо — все вооруженные винтовками АР-15. Они стояли на причале, наблюдали за перестрелкой, показывали пальцами и смеялись.

— Дилетанты, — прошептал я. — Как будто спектакль смотрят.

— Ты можешь с ними справиться?

— Одного-двух уложу, но не всех.

— И что будем делать?

Серпантин, по которому мы приехали к озеру, взбирался на крутой холм и вскоре исчезал из вида. По обеим сторонам дороги росли чахлые дубы и кедры. Я велел Хизер добраться до поворота и там поджидать меня.

— Что ты собираешься делать?

— Постараюсь не угодить под пулю.

Она нахмурила брови, но послушно направилась к указанному месту, стараясь держаться в тени.

Когда Хизер оказалась в относительной безопасности, я начал действовать.

Мотоцикл был спрятан среди зарослей можжевельника рядом с брошенным ржавым фургоном. Я проскользнул за спинами людей Нессела и припустил к байку, моля Бога, чтобы они не обернулись.

Я преодолел большую часть пути, когда позади раздался крик. В следующую секунду заговорили винтовки. Пули выбивали кусочки бетона из-под ног, но в меня не попала ни одна. И даже если бы я не видел, как эти идиоты «прикрывали тыл» стрелкам на катере, по такой пальбе я бы враз догадался, что имею дело с нанятыми второпях головорезами. Профессионал с такого расстояния уложил бы меня в два счета.

Я притаился за фургоном, вытащил «глок» и стал ждать. Бандиты бежали вверх по склону прямо на меня. Я тщательно прицелился в парня, возглавляющего группу, и покончил с ним первым же выстрелом. Потом выстрелил еще трижды, не целясь, просто чтобы рассеять преследователей, заставить их искать укрытие.

Задумка сработала. Они залегли за старым прицепом для перевозки лодок, так что я успел выкатить байк из кустов, завести мотор и рвануть вверх по дороге. Бандиты открыли вслед огонь, но с прежним успехом.

Я притормозил на один миг, чтобы Хизер запрыгнула на сиденье, и мы помчались вперед сквозь ночную тьму.

После вынужденного купания в одежде у нас зуб на зуб не попадал. Несильный ветерок, приятно освежавший кожу, когда мы танцевали на палубе «Звездного лайнера», теперь пробирал до самых костей. Хизер обхватила меня за талию и покрепче прижалась всем телом. Ее колотило от холода.

Я чуть притормозил, чтобы можно было говорить, не переходя на крик, и спросил:

— Ты в порядке?

— Д-д-да.

— Почему он тебя преследует?

— Он пойдет на любую подлость, лишь бы досадить папе, — ответила Хизер, тяжело дыша. — Его люди постоянно нападают на транспорт, перевозящий папины грузы. Теперь, похоже, решился на киднеппинг. А может, даже на убийство.

— Что собираешься делать?

Предупредить отца. Папа говорил, что Нессел всегда атакует с двух сторон одновременно. Здесь он охотится за мной, а где-то еще, вероятно, пытается нанести удар папе.

— Рация?

Хизер кивнула:

— На озере я уже пыталась выйти на связь. Никто не ответил. Подъедем ближе к городу, и попробую еще раз. А потом поищем убежище в одном из папиных домов.

— Сделаем, — пообещал я и крутанул ручку газа.

Недалеко от города я свернул с трассы, взобрался на макушку невысокого холма и припарковался на стоянке. Хизер вызвала по рации Нейлора.

— Ты уверена, что это люди Нессела? — спросил он.

— Уверена.

Нейлор велел нам включать рацию только в случае крайней необходимости. Помимо значительной доли топливного рынка, Нессел контролировал торговлю почти всеми электронными изделиями в городе и округе. Рация, которой пользовалась Хизер, вероятно, была похищена с одного из его транспортов, так что врагам не составит труда перехватить ее передачу.

— Сможете добраться до места встречи? — спросил Нейлор.

Хизер посмотрела на меня и улыбнулась:

— Да сможем, конечно.

Мы снова двинулись в путь, а я вдруг вспомнил знакомого старожила, рассказавшего о житье-бытье до Нашествия. Он говорил, что люди в то время почти ничем не отличались от нынешних и, превратившись в зомби, они не сильно изменились. А вот что было по-другому, так это шум. Повсюду машины, самолеты, поезда, не говоря уже о толпах народу. Он говорил, от бесконечного рева можно было спятить.

А сейчас машин мало, мы с Хизер за всю ночь не увидели ни одной. Я не помню, когда в последний раз слышал гул пролетающего самолета. Движущегося поезда вообще ни разу не видел. Жизнь в Зоне тихая и вялая, хотя назвать ее мирной нельзя.

Поэтому-то я и понял: что-то здесь не так. Мы не успели далеко отъехать от стоянки, когда я безошибочно угадал голоса гоночных мотоциклов.

Мы оглянулись и увидели преследователей. Они на огромной скорости вылетели на автостраду с пересекающей ее развязки. Вне всяких сомнений, это были люди Нессела. У каждого за спиной висел автомат. Не могло быть сомнений: эти ребята явились по нашу душу.

Я выжал ручку газа до предела, но враги все равно настигали. Если у меня под задницей был видавший виды «Харлей спортстер», то они могли похвастать новенькими «Хондами CXR», а это лучшая из гоночных моделей. Не было ни малейшего шанса уйти от бандитов, поэтому, когда они приблизились на расстояние выстрела, я сделал единственное, что пришло в голову, — вырулил на крайнюю левую полосу. Вот они подобрались еще ближе, а я врубил первую передачу и резко бросил байк вправо, вылетев на скорости почти сто миль в час на отходящую от автострады Коннелли-Луп.

Хизер вскрикнула от неожиданности. Бандиты Нессела пронеслись мимо. Я увидел, как они отчаянно тормозят, колеса скользят по асфальту, но среагировать достаточно быстро, чтобы свернуть за нами, не удалось никому.

Мы выиграли несколько драгоценных секунд. Коннелли-Луп вела в самое сердце Зоны. Там не было ничего, кроме полуразрушенных зданий и легионов зараженных. Посему Зона мало интересовала тех боссов, которые следили за чистотой и порядком на дорогах, и местные улицы были забиты брошенными машинами.

Мой знакомец (тот, из прежних времен) рассказывал, что в часы пик многие оживленные улицы превращались в парковки и порой на преодоление каких-то пары миль уходило полчаса. И теперь, глядя на тысячи бесхозных машин, выстроившихся в три ряда, бампер к бамперу, я, кажется, понимал, что имел в виду мой знакомый. На сколько хватало глаз, простиралось автомобильное кладбище.

Когда я сбавил скорость, чтобы нырнуть в щель между машинами, Хизер прокричала прямо в ухо:

— Что ты делаешь? Не туда едешь!

Я оглянулся и увидел, что бандиты Нессела снова нас нагоняют. Они неслись по улице роем взбесившихся шершней и, не сбавляя сумасшедшей скорости, ныряли в малейшие промежутки между машинами.

— Держись! — крикнул я.

Впереди, ярдах в ста пятидесяти, брел зомби. Я еще прибавил газу и направил байк прямо на ожившего мертвеца, чудом проскочив через узкую щель между рядами автомобилей. Участившийся пульс бухал у меня в ушах.

Зомби предсказуемы. Если они вас увидели, будьте уверены: поплетутся следом, и без разницы им, пешком вы идете или управляете грузовиком. Точно так поступил и этот мертвец.

Впереди, ярдах в десяти за зомби, в плотной колонне машин имелся зазор. Похоже, что водитель, двигавшийся по центральной полосе, попытался уйти вправо и задел другую машину. Его собственную тачку развернуло под углом в сорок пять градусов, и в результате между центральной и правой полосами осталось немного свободного места — как раз достаточно, чтобы прошел мотоцикл. Но требовалось все тщательно просчитать, чтобы проскочить в этот просвет на долю секунды раньше зомби.

Оставалось уже совсем немного.

Когда мы поравнялись со стоящей под углом машиной, я ударил по тормозам, кинул байк вправо, потом так же резко влево. Хизер охнула и покрепче вцепилась в меня. Нам удалось нырнуть в просвет, и через мгновение мы уже летели дальше на полной скорости.

Я оглянулся в тот самый миг, когда один из бандитов врезался в зомби. Он делал не меньше девяноста миль в час, в последний момент спохватился и попытался затормозить, но на такой скорости не помогли даже суперские тормоза «хонды». И бандит, и зомби полетели, кувыркаясь, над вереницами догнивающих авто. Байк отнесло в сторону, он ударился о багажник машины, взмыл футов на двадцать и рухнул на асфальт.

Моя уловка задержала оставшихся троих преследователей, но ненадолго. Я понимал, что бесконечно дурачить их не смогу. Через сотню ярдов, когда мы поравнялись с небольшим фургоном, я притормозил, развернулся на сто восемьдесят градусов и поехал обратно.

— Что ты делаешь?! — воскликнула Хизер.

Но отвечать было некогда. Я пригнулся и прибавил ходу.

Один из мотоциклистов влетел в просвет между машинами, и хотя на нем был шлем с опущенным щитком, по тому, как напряглось его тело, я догадался, что глаза бандита распахнулись от удивления.

Я выхватил «глок» и выстрелил. Не знаю, попал или нет, однако байк дернулся, мотоциклист не удержался в седле, задел брошенную машину и рухнул на асфальт, звучно приложившись головой о бампер.

Я остановился и велел Хизер слезать. На ее лице отразилась паника, но умничка сделала, как было сказано.

— Что ты задумал?

Я тем временем достал второй «глок».

— Побудь здесь, я разберусь с ними.

Она умоляюще смотрела на меня огромными зелеными глазами.

— С нами все будет в порядке, — заверил я.

Хизер кивнула, и я двинулся вдоль ряда машин. Два оставшихся бандита теперь ехали очень медленно, со скоростью пешехода, и высматривали нас среди автомобилей. Я чуть ли не на карачках двигался вперед и выжидал удобного момента. Когда ближайший мотоциклист оказался достаточно близко, я вскочил и разрядил оба «глока» ему в грудь. Бандита буквально смело с сиденья.

Последний из преследователей оказался зажат между двумя пикапами, он просто не успел ничего сделать. Я открыл беспорядочную стрельбу с обеих рук и даже попал в плечо. Бандит дернулся и повалился.

Я подбежал и увидел, как он катается по асфальту, зажимая ладонью рукой рану. Он сбросил шлем — тот откатился в сторону — и умоляюще уставился на меня. Должен сказать, что обычно стрелка моего внутреннего компаса указывает на добро, а не на зло, но есть такие люди, которые просто не заслуживают снисхождения.

Я покончил с ним выстрелом в голову.

Когда я вернулся к Хизер, она держала в руках рацию. Глаза были на мокром месте.

— Что случилось?

— Папа был прав насчет Нессела, — вымолвила она. — Этот негодяй использовал меня как приманку.

— Что ты имеешь в виду?

— Папа отправил отряд лучших людей в один из своих домов, рассчитывая, что мы будем прятаться там. — Хизер едва удерживалась, чтобы не разрыдаться. — Там их поджидал Нессел. Все погибли. А сейчас Нессел атакует нашу крепость.

— О черт!

— Папа велел не вмешиваться. Эндрю, это все так ужасно! Я слышала взрывы. И папа, пока говорил со мной, кричал на своих людей.

Я просто не знал, что и делать. Когда мы танцевали на «Звездном лайнере», Хизер призналась, что целую неделю упрашивала отца отпустить ее со мной, и вот теперь его огромная империя под угрозой гибели — и все из-за этого свидания.

В общем, чувствовал я себя паршиво, так как понимал свою роль в разрушении ее семьи. Но тут Хизер меня удивила:

— Эндрю, ты ведь правду мне сказал про маму? Ты действительно прочитал ей мое письмо?

Я молча кивнул.

— Ты сотворил чудо, вернув ее в мою жизнь.

Я отрицательно покачал головой.

— Нет, ты это сделал. Я верю. И еще верю, что ты можешь повторить это чудо. Можешь вернуть мне отца.

Признаюсь, я смутился.

— О чем ты просишь?

— Помоги спасти папу, пожалуйста.

Хизер подняла на меня свои прекрасные зеленые глаза, одинокая слезинка скатилась по щеке, и в это мгновение я понял, что не смогу отказать. Попроси она отдать душу дьяволу, я бы и это сделал с радостью.

— Ну что ж, — сказал я, — не будем время терять.

Я держал курс на главные ворота, потому что не знал другого способа попасть в крепость Эшкрофта. Но когда Хизер увидела, куда мы едем, она указала иное направление.

Она велела мне добраться до западной части крепости, где находилось полуразрушенное строение. Это был угловой магазинчик в растянувшемся на целый квартал торговом центре. Там мы остановились, Хизер слезла с мотоцикла, открыла дверь, которая только с виду казалась намертво приржавевшей к косяку, и велела следовать за ней по недавно выкрашенному белой краской коридору.

— Он ведет прямиком в покои отца, — объяснила Хизер.

Я кивнул. Признаться, на меня это произвело сильное впечатление. Для могущественных людей вроде Дэйва Эшкрофта логично обзаводиться потайными ходами, но все же было немного странно увидеть такую штуку воочию.

Мотоцикл я оставил в конце коридора, где уже поджидали охранники. Не мешкая, они проводили нас к Эшкрофту.

Большой Босс наблюдал за ходом сражения вместе с Нейлором с третьего этажа «Фэйрмаунта». Нессел сосредоточил основные силы у центральных ворот, но часть его людей штурмовала стены в разных местах, тем самым заставляя Эшкрофта распылять силы.

Мы с Хизер встали чуть позади и послушали, как Нейлор докладывает хозяину обстановку — свежие донесения о ходе боя только что были переданы по рации.

Внешняя стена была сложена из смятых в лепешку машин. Бойцы Нессела пустили в ход гранатометы, и в двух местах им удалось пробить брешь. Большая группа людей Эшкрофта оказалась в окружении недалеко от центральных ворот и сошлась с противником в ближнем бою среди обломков стены. Нессел превосходящими силами постепенно давил сопротивление крепости.

Эшкрофт обозревал картину сражения через ноктовизор.

— Отведи людей назад, — приказал он Нейлору. — Нужно собрать все силы вокруг внутреннего двора.

Бойцы Эшкрофта стали отходить. Хизер, глядя, как они пятятся к отелю, взяла меня за руку. Я повернулся к ней и увидел, что она даже затаила дыхание.

В это мгновение еще один взрыв сотряс окрестности, а когда дым немного рассеялся, мы увидели в стене огромную дыру.

Всмотревшись в нее, Нейлор доложил:

— Они подгоняют автобусы.

— Автобусы? — переспросил Эшкрофт и тоже уставился в проем. — О боже! — прошептал он через пару секунд.

Два желтых школьных автобуса прорвались через горящие обломки и резко затормозили невдалеке от отступающих защитников крепости. Некоторые из них задержались и открыли огонь по людям, выпрыгивавшим из автобусов. Но через несколько секунд они кинулись бежать, сообразив, что их атакуют не люди. Это были зараженные.

— Ни хрена себе! — Эшкрофт явно был в шоке от столь дерзкого хода. — Бросить на штурм зараженных! Вот уж не ожидал, что Несселу придет такое в голову.

— У нас проблема, сэр, — подал голос Нейлор.

— Что еще? — криво улыбнулся Эшкрофт.

— Вон там, сэр. Справа от центральных ворот. Видите его?

Я проследил за движением пальца Нейлора и увидел человека, карабкающегося по стене. Что он затеял, на таком расстоянии было не угадать.

— Снайпер, — сказал Эшкрофт.

Секунду спустя защитники крепости начали падать. Снайперская винтовка извергала яркие вспышки.

Охваченные смятением, люди Эшкрофта не знали, куда бежать.

— Их всех перебьют! — воскликнул Эшкрофт. — Распорядись, чтобы сняли снайпера.

— У меня никого не осталось, — тихо произнес Нейлор. — Здесь только Прескотт, но он координирует наши действия.

Эшкрофт промолчал и только покрепче ухватился за перила, не спуская глаз с поля битвы.

— Мистер Эшкрофт, — подал я голос.

— Что такое? — прорычал он.

— Сэр, я могу его убрать.

— Заткнись и стой спокойно! — рявкнул он.

Уже во второй раз я выдержал его взгляд.

Казалось, первым побуждением Эшкрофта было спихнуть меня с балкона, но он взял себя в руки и сказал:

— Ладно. Хочешь это сделать? Вперед.

Я направился к выходу. Хизер пошла за мной.

— Эндрю, — произнесла она умоляюще, — ты же это не всерьез?

Я кивнул в сторону ее отца:

— Хизер, неужели он позволит нам быть вместе, если я сейчас не разберусь со снайпером? Ему не даст покоя мысль, что именно я виновен в постигшей его беде.

— Не дури, Эндрю. Пусть снайпером займутся папины люди.

— Со мной все будет в порядке, — заверил я девушку.

— Ну что ж, — прошептала она, — надеюсь, ты сдержишь обещание.

— Я тоже на это надеюсь.

Сражение переместилось во внутренний двор, непосредственно ко входу в отель. Люди Эшкрофта заняли позиции за фонтаном, а также за невысокой живой изгородью вдоль аллеи, ведущей к парадному входу. Бойцы Нессела продвигались вперед, используя зараженных в качестве живого щита.

Чертов снайпер сейчас являлся ключевой фигурой боя. Со своего места он без труда отстреливал солдат Эшкрофта, как бы хорошо те ни укрывались. Было лишь вопросом времени, когда число обороняющихся настолько сократится, что они уже не смогут сдерживать натиск.

Я пересек условный правый фланг и направился к канаве, которая тянулась через коровье пастбище. Если повезет, по этой канаве без помех доберусь до крепостной стены из автомобилей. Правда, о том, что делать дальше, я пока не имел ни малейшего представления.

Я уже преодолел большую часть пути, когда увидел впереди, то есть на периферии сражения, группу зараженных. Полностью сосредоточившись на поставленной цели — достичь стены, — я обнаружил их в самый последний момент, и что-либо предпринимать было уже поздно. Посему я выскочил из канавы и понесся вперед.

Зараженные бросились за мной.

Я вильнул вправо и побежал вдоль стены к пробитой гранатами бреши. Перепрыгнув через беспорядочно наваленные обломки, я оказался снаружи… прямо перед военным «Хамви», в котором сидели и наблюдали за ходом боя Нессел и два его приближенных.

Поскольку на мне не было формы солдата армии Эшкрофта, несколько секунд они не знали, что со мной делать. Я мог оказаться случайным прохожим или даже их собственным наемником. Это промедление спасло мне жизнь. Преследуемый по пятам зараженными, я выхватил оба «глока» и кинулся к джипу.

Я не целился, а просто палил наудачу и молился. И мне повезло — пуля попала в голову водителю, и его отбросило к кузову. Второй подручный Нессела выскочил из джипа и попытался убежать, но тут на него набросился зараженный, и ночь огласилась дикими воплями.

Остался только Нессел.

Он перевалился через борт и упал лицом в траву. Встать я ему не позволил, выстрелив три раза — дважды в грудь и один раз в шею. Теперь, когда негодяй мертв, пришло время разобраться с зараженными. Я насчитал их восемь, после чего, используя «Хамви» в качестве прикрытия, уложил всех, расстреляв, правда, патроны до последнего. Чтобы сразиться со снайпером, у меня из оружия осталось одно мачете.

Стараясь не шуметь, я полез вверх по сплющенным корпусам автомобилей. Наверху с интервалом в несколько секунд раздавались выстрелы из винтовки со скользящим затвором. Может, мне повезет и снайпер будет настолько поглощен своим монотонным занятием, что не услышит моего приближения.

Но это оказалось несбыточной мечтой. Я уже преодолел большую часть подъема, когда услышал, как внизу кто-то двигается. Меня преследовал уцелевший зараженный. С ворчанием и стонами он целеустремленно взбирался по остовам автомобилей, громыхая при этом так, что не оставалось сомнений: рано или поздно снайпер, даже полностью сосредоточенный на стрельбе, услышит его.

Я попал в ловушку.

Наверх лезть нет смысла, поскольку элемент внезапности упущен, — снайпер меня просто пристрелит. Но и спуститься я тоже не могу. Вдруг я заметил в верхнем ряду небольшую щель между машинами и не мешкая заполз в нее. Теперь посмотрим, кто доберется до меня первым: снайпер или зомби.

Снайпер был проворнее. Он свесился через край, и его лицо оказалось в каком-то футе от моего. Я протянул руки, схватил его за грудки и со всей силы толкнул вниз. Стрелок полетел, словно снежный ком с вершины холма; ударяясь об автомобили, он тщетно пытался ухватиться за что-нибудь и в конце концов угодил прямо в хищно протянутые лапы зомби. Тот не удержал равновесия, и оба моих противника с грохотом обрушились на землю.

Не теряя времени, я запрыгнул на самый верх стены и подобрал оставленную снайпером винтовку Ее владелец голыми руками пытался одолеть зомби. Не дожидаясь, кто возьмет верх, я пристрелил обоих.

Затем я переместился на позицию, которую прежде занимал снайпер, и посмотрел в оптический прицел. Сражение разворачивалось вокруг фонтана. Армия Эшкрофта имела репутацию лучшего из частных воинских формирований в Зоне, и сейчас бойцы оправдывали такую оценку. Во внутреннем дворе лежало не меньше полусотни бойцов Нессела; похоже, атака захлебнулась. Несмотря на численное превосходство, они не могли похвастать такой же дисциплиной и выучкой, как у солдат Эшкрофта.

Большой Босс теперь сам возглавил армию. Он стоял, размахивая над головой автоматом, и выкрикивал команды.

Ну а я тем временем методично, одного за другим, убирал чужаков. Вот в оптическом прицеле показался Эшкрофт. Он уже не кричал, а высматривал меня, и когда понял, кто теперь стреляет со стены, вскинул руку в салюте.

Вскоре солдаты Нессела оставили свои позиции и кинулись врассыпную. Эшкрофт лично повел за собой людей, они настигали врагов везде и убивали без жалости.

Наконец грохот битвы стих, лишь время от времени из разных концов двора доносились единичные выстрелы. Бойцам Эшкрофта еще оставалось разобраться с зараженными, но число последних стремительно уменьшалось.

На лицах Эшкрофта и его людей появилась радость — они поняли, что победили.

Для меня больше не осталось целей, поэтому я спустился со стены и направился к тому месту, где встретил Нессела. Его бездыханное тело я швырнул в кузов «Хамви», завел двигатель и, проехав через ворота, направился к зданию отеля, где и припарковался возле фонтана.

Бойцы Эшкрофта прекратили праздновать победу и уставились на меня. Эшкрофт подошел к джипу посмотреть, с чем я пожаловал. Заглянув в кузов, он удивленно свистнул. Потом перевел взгляд на меня и улыбнулся.

Тут на крыльцо отеля выбежала Хизер, промчалась мимо отца и через мгновение оказалась в моих объятиях.

Эшкрофт приблизился к нам и протянул мне руку:

— Ты здорово сработал, парень.

— Благодарю вас, сэр.

— Я твой должник, Эндрю.

Я пожал плечами.

Тем временем Нейлор приказал своим людям оценить потери и причиненный ущерб. Распределив обязанности, он вернулся к Эшкрофту и доложил обстановку. Большой Босс молча, лишь изредка кивая, выслушал рапорт, а когда Нейлор закончил, дал ему несколько указаний для солдат.

Затем Эшкрофт обратился ко мне:

— Эндрю, похоже, нам предстоит как следует потрудиться — навести порядок. — Он покосился на труп Нессела и продолжил: — И кроме того, я, кажется, унаследовал несколько предприятий. Чтобы управиться с ними, понадобится помощь надежных людей. Ты, случайно, не ищешь работу?

Хизер заулыбалась.

— Да, это было бы здорово, — кивнул я.

— Я услышал в твоем ответе «но»…

— Ну, на самом деле больше всего мне хочется еще раз пригласить на свидание вашу дочь.

Перевод Тимофея Матюхина

Кэрри Райан

ДВОЕ НА ПЛОТУ

Дебютный роман Кэрри Райан, «The Forest of Hands and Teeth», вышел в 2009 году и был принят публикой на ура. В начале этого года появилось его продолжение, «The Dead-Tossed Waves», а весной 2011 года должна выйти третья часть под названием «The Dark and Hollow Places». Действие включенного в нашу антологию рассказа происходит в том же мире, что и действие романов, но только на несколько сотен лет раньше.

Еще один рассказ Райан о зомби вошел в сборник «Zombies vs. Unicorns». Любовь к живым мертвецам писательнице привил ее жених, и, заразившись однажды этой болезнью, Райан начала привлекать в свой лагерь родственников и друзей. В общем, все происходит как в историях о зомби — зараза распространяется.

В своем трактате «Поэтика» Аристотель советовал рассказчикам соблюдать единство времени (не совершать больших прыжков в будущее или прошлое), пространства (все события происходят в одном месте) и действия (минимум, а то и полное отсутствие побочных сюжетных линий). Пожалуй, идеальный пример, отвечающий данным критериям, — два человека в спасательной шлюпке. Хичкок блестяще использовал этот сюжет в фильме, который так и называется: «Спасательная шлюпка» (1944). По сценарию выжившие после кораблекрушения начинают подозревать, что один из них — немецкий шпион. Гэри Ларсон, автор популярных карикатур «The Far Side», неоднократно использовал различные приколы, связанные со спасательными лодками. В одной из серий трое мужчин и собака тянут жребий: кого из них съедят следующим. Выживает как раз собака, и выглядит она при этом очень и очень довольной.

Автор следующего рассказа следует такому же сценарию и создает особенную атмосферу, возникающую, когда два человека вынуждены провести долгий срок в одной лодке.

«Первоначально я намеревалась сочинить рассказ о том, как инфекция проникает на борт самолета, вследствие чего ни один аэропорт не дает ему добро на посадку, — рассказывает Райан. — Чем больше я обдумывала эту идею, тем больше хотелось упростить ее и сократить до минимума. А за обедом с друзьями, когда я поведала о своей задумке, мой жених предложил заменить самолет на корабль. В ходе работы над другим произведением я долго изучала „Сказание о старом мореходе“, так что было вполне понятно, с чего начать, ну а дальше повествование разворачивалось само. Я люблю писать о зомби, это дает возможность поставить вопрос: а что отличает живых от мертвых? На что еще мы способны в жизни, кроме как бездумно следовать придуманным кем-то для нас правилам?»

— Вода, повсюду вода и…

— Черт! Джереми, если скажешь это еще раз!..

Он сразу сник и не закончил свою тираду. Однако не произнесенные вслух слова вертелись на языке, а внутри клокотала ярость. Сказать по правде, больше всего мне хотелось перебраться на другой край маленького плота и голыми руками разорвать горло придурку.

Я прикрыл глаза и сделал медленный, глубокий вдох. Джереми пошевелился, а плотик тотчас закачался и слегка просел, так что я едва не потерял равновесие. С трудом сдерживаясь, чтобы не пнуть товарища по несчастью, я подтянул ноги к груди и опустил лоб на колени.

— Извини, чувак, — пробормотал он.

Я еще глубже утопил лицо в коленях, и жесткая щетина оцарапала кожу. Всю свою боль я попытался собрать в одной точке, сосредоточиться только на ней, чтобы избавиться от отчаяния. Наш восьмиугольный резиновый островок ощутимо качало на волнах, то к солнцу, то от него; вокруг о чем-то шептала вода.

Круизный лайнер еще маячил неповоротливой тушей на горизонте, и я, как ни старался, не мог оторвать от него взгляд. Вокруг, словно комары, кружились яркие оранжевые точки — спасательные плоты с другими потенциальными счастливчиками, которым удалось покинуть судно. Я развернул нейлоновый тент, натянул на надувную распорку в самом центре плотика и начал крепить края к бортам. В этот момент Джереми обернулся ко мне, и я понял, что он сильно встревожен.

— А может, вернемся? — неуверенно пробормотал он. — Попробуем ближе подойти? Просто чтобы посмотреть…

Я перестал сражаться с тентом и зажмурился.

— Нет, — заявил я, не поднимая головы, будто обращался к своим коленям.

Джереми вздохнул и опустил руку в воду. Я слышал, как плещется между пальцами соленая влага. Надо бы сказать Джереми, чтобы прекратил: морская вода вредна для него.

Но мы оба знаем: это уже не имеет никакого значения.

Джереми мучают кошмары. Не то что у меня их не бывает, но у Джереми они скверные, даже хуже того — ужасные. Первые дни мы оба не спали, а просто сидели и не сводили глаз с гигантского судна; плотик же тем временем относило все дальше и дальше.

Уснуть Джереми смог на вторую ночь. А я сидел и все глядел на лайнер, пораженный его величием и великолепием: смотрелся он в точности как на красочном рекламном плакате. Я даже задумался, а не совершили ли мы глупость? Может, не стоило так поспешно эвакуироваться, а имело смысл подождать неподалеку — вдруг распространение инфекции каким-то образом было остановлено?

И в этот момент Джереми закричал дурным голосом и забил руками и ногами. Плотик едва не встал на дыбы, потом резко опустился и зачерпнул морскую воду. Я прыгнул на Джереми, прижал его к днищу; он попытался ударить, но я успел перехватить его руки.

Он проснулся, тяжело дыша, и с удивлением обнаружил, что я сижу на нем верхом и сердце гулко бьется у меня в груди. Джереми не помнил, что ему снилось, и растерянно хлопал глазами.

— Слезь с меня, — запыхтел Джереми, пытаясь выбраться.

Я отпустил его и отполз в противоположный угол плотика. Джереми смотрел на меня как на чудовище из худших своих кошмаров, так что мне стало не по себе.

— Ты кричал, — попытался я объяснить.

Но Джереми только проворчал что-то и отвернулся. Он сидел и смотрел, как сверкают вдали корабельные огни — будто ничего и не произошло. Я подтянул колени к груди и вжался в угол, подальше от придурка, чтобы не соприкасаться с ним остаток ночи.

На четвертый день над судном появился дым. Стоял штиль, солнце палило немилосердно, и мы изнемогали от зноя под провисшим тентом. Я затеял было слизывать пот с рук, но он страсть какой соленый — с тем же успехом можно глотнуть морской воды.

— Как думаешь, Нэнси и другие еще там? — спросил Джереми.

Он нахально закрыл своим телом единственное отверстие, не давая проникнуть внутрь свежему воздуху. Я легонько пнул Джереми, и тот отполз чуть в сторону. Ну вот как, по замыслу конструкторов этого убожества, здесь уместится восемь человек, и чтобы плотик не опрокинулся при первой же волне?

На борту имелось восемь наборов выживания, и каждый я мысленно соотнес с одним из своих друзей, которые остались там, на пароходе: Фрэнсис, Омар, Лерой, Маргарет, Нэнси, Мика и Тамара. Восьмой, понятно, мне. Джереми остался бы ни с чем, и поделом. Если уж на то пошло, я вообще не должен был оказаться вместе с ним на этом дурацком плоту. Черт, да он бы никогда и не отправился в круиз, если бы не доброе сердце бедняжки Нэнси и ее неумение отказывать всяким никчемам.

Джереми выгнул шею и посмотрел на меня:

— Может, все-таки поищем? Подплывем поближе, глянем: вдруг они на других плотах?

Я покачал головой и с силой ущипнул себя за плечо. Надо бы сказать Джереми, что я их видел. В ту ночь, когда мы спасались с судна, я видел, как они бежали. Видел укусы и кровь. Видел выражение лица Фрэнсиса.

Чертов Фрэнсис! Конечно, он оказался первым, кого укусили.

Джереми носит очки, и сейчас они покрыты слоем соли. Соль здесь повсюду так что он даже не имеет возможности почистить линзы и в конце концов смиряется. Теперь он глядит на все сквозь белую дымку.

Не могу смотреть на него. Такой видок, будто он уже покинул наш мир. Будто превратился в одного из них.

Джереми думает, что я ни о чем не догадываюсь. Хотя он постоянно нащупывает под рубашкой место укуса, поглаживает его, слегка нажимает на края. Я делаю вид, будто не замечаю. Впрочем, не похоже, чтобы Джереми это вообще волновало. Даже если бы я не увидел кольцо из кровоточащих ранок на ребрах в ту ночь, когда пытался вытащить чувака из кошмара, в конце концов я бы все понял.

Господи всемогущий! Каждый день температура поднимается до сорока градусов, и хотя мы прячемся от зноя под тентом, нельзя сказать, чтобы в тени было прохладно.

Я скинул рубашку в первый же день, но Джереми моему примеру не последовал. Это его проблемы; мне лично наплевать, что он тощий, как скелет, или чересчур застенчивый, — когда стоит убийственная жара, и вы посреди океана вдвоем на спасательном плотике, и мир вокруг летит в тартарары, о таких вещах, как приличия, не думаешь.

Если я увижу как он лезет в воду, чтобы погадить, я смирюсь с его бледными, дряблыми мышцами и грудью, точно у ощипанной индюшки. Может, я и не самый умный человек на свете, но все же догадался, почему он не снимает рубашку.

— Как думаешь, сколько времени занимает период от момента укуса до обращения?

Да, знаю, что такие вопросы может задавать только последняя сволочь, но ничего не могу с собой поделать. Мне скучно, и я хочу прощупать Джереми: как он отреагирует на мои выпады и решится ли признать очевидное? Ведь не такой уж он и дурак на самом-то деле. Именно Джереми первым пришел к выводу, что следует покинуть пароход, хотя никакого объявления о начале эвакуации мы не услышали. Он следил за новостями, в то время как остальная наша компания развлекалась с «палеными» айфонами-смартфонами в баре и притворялась, будто ничего особенного не происходит.

Джереми сглотнул, да так, что кадык подскочил до подбородка.

— Зависит от того, насколько серьезный укус, — ответил он, держась за бок.

Я внимательно смотрю на парня и надеюсь, что у него хватит духу выложить все без утайки. Но Джереми придвигается к стенке и переводит взгляд на судно.

— Может, все-таки подплывем? А вдруг кому-то нужна наша помощь?

Но я качаю головой:

— Нет. Это слишком рискованно.

Чего Джереми не знал, так это того, что в первую ночь, когда он заснул, я не устоял перед притяжением этих ярких корабельных огней. Они обещали тепло и безопасность, убеждали в том, что ситуация находится под полным контролем. И я подгреб.

Люди были повсюду, на всех палубах. Они бегали, орали, прыгали в воду. Весь пароход был охвачен паникой и отчаянием. Я видел, как раскачиваются на воде другие спасательные плоты — сидевшие на них боролись и с живыми, и с мертвецами.

В одном из иллюминаторов что-то вспыхнуло, и я напряг глаза в надежде разглядеть, что творится на борту. Тогда я и увидел руку — скрюченные пальцы царапали стекло. А еще я увидел раскрытую пасть, полную зубов, и лицо чудовища, неистово бьющегося в иллюминатор.

И хотя я загасил аварийный маячок на нашем плоту, ощущение было такое, что это существо таращилось прямо на меня. Я чувствовал, что больше всего на свете оно хочет содрать всю плоть с моих костей, разорвать меня на куски. Выпотрошить, как лягушку на лабораторном столе.

Я позволил течению отнести плот назад. Это было до того, как Джереми стал кричать во сне. Перед тем, как я увидел на его теле следы укусов.

— Ты когда-нибудь занимался сексом? — спрашиваю я.

Джереми весь напрягается, рубашка липнет к телу. Несмотря на то, что мы экономно расходуем воду, потеет он очень сильно. А еще, похоже, температурит. Джереми пытается убедить меня, что виной всему зной, но я чувствую сладковатую вонь разложения и понимаю, что места укусов загноились. Привалившись к стенке тента, он спрашивает:

— Зачем?

— Зачем заниматься сексом? Считается, что это чертовски приятное занятие, — отвечаю я, пытаясь таким образом поднять парню настроение.

— Считается? — Джереми недоуменно поднимает бровь.

Я бросаю на него сердитый взгляд и складываю руки на груди.

— Неужели ты не думаешь о таких вещах?

На лице Джереми появляется забавная мина, и я вспоминаю о той ночи, когда мне пришлось навалиться на чувака всей тяжестью, чтобы не перевернулся плот. Я закатываю глаза:

— Я к тому, что у нас вроде бы нет другого развлечения, кроме как думать. Секс — одна из тех вещей, которыми я хотел бы заниматься до самой смерти. Будет просто хреново, если вот так умру и больше ни разу не перепихнусь.

Джереми пожимает плечами:

— А кто говорит, что ты умрешь?

Я обратил внимание, что он не сказал «мы». Я судорожно сглотнул — внезапно пересохло в горле. Затем принял полулежачую позу, закинул ноги на борт и уставился вверх, на ткань, которую трепал ветер над надувной распоркой.

— Как по-твоему, что сейчас дома творится? — снова обращаюсь к Джереми.

Долго я держал в себе этот вопрос, но в последнее время только о доме и могу думать. Ну, еще о сексе.

Джереми сидит тихо-претихо, и я наклоняю голову, чтобы увидеть его лицо. Он уставился на далекий горизонт, я же со своего места вижу лишь серую воду, серое небо, серую жизнь. Медленно подползаю на четвереньках и сажусь с ним рядом.

Расстояние до судна увеличилось. Накануне мы потеряли его из виду и впали в настоящую панику. Прежде даже не могли представить, как это важно — видеть неподалеку лайнер. Пусть мы и не рисковали подойти ближе — каким пустым показался без него мир.

Но потом мы увидели дым над водой. Схватились за весла и давай грести и наконец убедились, что дым идет с палуб нашего лайнера. Большую часть дня он медленно кренился на бок, грозя перевернуться.

— Наверное, все погибли, — тихо произнес Джереми.

Его пальцы при этом теребили бок — а то я не знаю, что скрывается под рубашкой.

Джереми постоянно кричит во сне. Потом он этого не помнит или, по крайней мере, не признается. Вопеж сводит с ума, однако где-то в глубине души зреет надежда, что инфекция быстро возьмет свое и я, отправив его за борт, смогу вздохнуть спокойно.

Разумеется, нельзя сказать, что мы не представляли себе, как все происходит: человека кусают, он подхватывает инфекцию, умирает и возвращается к жизни в качестве монстра-каннибала. Мы видели кучу фильмов и играли на компе в игрушки. Мы все прекрасно знали.

Просто… когда такое произошло в действительности, разуму трудно было с этим смириться. Весь привычный мир рухнул, причем не в кино, а на самом деле. Когда на лайнере поднялась паника, мы потеряли друзей, и перед нами встал нелегкий выбор: то ли поскорее схватить спасательный плот и прыгнуть за борт, то ли дождаться приказа об эвакуации.

Черт, да этого вообще не могло произойти. Никогда! Никак не могло все закончиться вот так. Мы и восприняли случившееся как шутку, а иначе бы, наверное, просто свихнулись. Ха-ха, зомби-апокалипсис таки наступил. Спасайся кто может!

Кто же это так схохмил? Сейчас уже и не вспомню.

Время от времени я задумываюсь, а не спихнуть ли Джереми за борт. Вряд ли у него есть шанс выжить, только продукты и воду переводит, а ведь они бы мне самому пригодились.

Мы не говорили этого вслух, но оба прекрасно понимали: если бы нас могли спасти, помощь уже подоспела бы. Не было ни самолетов, ни катеров, ни оранжевых вертолетов. Радиомаячок, которым был оснащен плот, исправно посылал в окружающее пространство сигнал бедствия, но либо в мире не осталось никого, кто бы их услышал, либо всем было не до нас.

Также мы догадывались, что суша не может быть очень уж далеко — ведь мы плыли на круизном судне. Нам и нужно-то всего ничего: догрести до ближайшего острова.

Но… мы не могли отплыть далеко от лайнера. Нужно было его видеть. Мало ли что.

Я поначалу не понял, что произошло. Мы услышали глухой, тяжелый стон — такое впечатление, будто нас целиком заглатывает кит. Потом громкий хлопок, пронзительный вой и, наконец, такой звук, словно весь мир кто-то всосал через коктейльную трубочку.

Вскоре пришла волна и швырнула наш плотик. Я ухватился за тент, чтобы удержаться на ногах, но только сорвал часть креплений.

— Что за свинство?! — воскликнул я, ощупывая поверхность плота — нет ли каких повреждений.

Волны бросали нас взад и вперед, вверх и вниз, а Джереми, откинув входной клапан, вглядывался в потемки.

— Не-е-ет! — закричал он.

И тут вдруг я спохватился, как же вокруг темно. Ни единого огонька. Наш лайнер исчез, его поглотил океан.

Джереми прыгнул за борт и поплыл, будто надеялся каким-то образом вернуть лайнер из пучины. Через минуту я потерял его из виду, слышал только, как он молотит по воде руками и ногами.

— Он не мог затонуть! — кричал он в ужасе. — Я не готов! Не готов!

Я опустился на колени, свесился за борт и попытался на ощупь найти Джереми, слушая, как он барахтается среди волн и проклинает все на свете за то, что судно исчезло навсегда.

Когда я наконец затащил Джереми обратно на плот, он, дрожа, устроился на моих коленях и крепко обхватил себя руками за плечи.

— Я не готов, — пробормотал он и уткнулся лицом мне в грудь, орошая кожу горячими слезами.

Я обнял его, и так мы сидели, а плот раскачивался на волнах, и море пело нам свою тихую колыбельную.

— Дженни Лайонс, — сказал я, и на губах Джереми заиграла улыбка.

— Она? Правда, что ли?

Я пожал плечами:

— Это было в восьмом классе, в кабинете информатики.

— У нее тогда были брекеты?

— Ага.

Он покачал головой.

— А как насчет тебя? — поинтересовался я.

У Джереми сгоревшие на солнце щеки сделались еще краснее, хоть это и казалось невозможным.

— Ой, только не говори, что дожил до шестнадцати лет и ни разу не целовался с девчонкой, — попытался я его подколоть.

— Скорее, до восемнадцати, — не поднимая глаз, буркнул Джереми.

Улыбка застыла у меня на губах, когда я вспомнил о следах зубов у него на теле. Да уж, веселого тут мало.

Стояла глухая ночь, когда Джереми решил наконец выложить все начистоту.

— Послушай, я должен тебе кое-что рассказать.

Похоже, он догадывался, что я только притворяюсь спящим, потому что даже не потрудился разбудить меня.

Я шевельнулся, и от этого движения наш убогий плотик заходил ходуном. Вот уже несколько дней мы не видели абсолютно ничего: ни кораблей, ни хотя бы лодок, ни суши. Эта пустота создавала впечатление, что мы последние люди на свете.

Пока Джереми вел свой печальный рассказ, я изо всех сил сжимал зубы и гадал, можно ли вот так сломать их. Сломать бы вообще все да и покончить с этим.

— Если хочешь, я за борт прыгну, — предложил Джереми.

Было так темно, что я не видел его, а слышал только голос.

Один голос — и более ничего.

— Но тогда ты превратишься в одного из этих.

— Я все равно превращусь, — проговорил он дрогнувшим голосом.

Я с силой надавил пальцами на глаза, заставляя себя заплакать, — другие способы избавиться от жгучей боли в груди на ум не шли.

— А ты этого хочешь? — спросил я Джереми.

— Если останусь на плоту и превращусь, ты будешь в опасности, — сказал он после долгого молчания. Потом снова умолк, и тишину нарушал только стук наших сердец. — Я этого не хочу, — шепотом добавил он.

— Так ты думаешь, что сможешь меня одолеть?

Шутка была неудачная, но он шумно выдохнул, будто хотел рассмеяться.

— Ты должен дать слово, что выбросишь меня за борт, когда это случится, — произнес он наконец. — Обещай проследить, чтобы я утонул.

Я еще сильнее надавил пальцами на глаза.

— Обещай, — настойчиво повторил Джереми.

Я покивал и пробормотал:

— Обещаю.

— Кажется, Нэнси была тобой слегка увлечена, — говорю я Джереми.

Стоит пасмурная погода, в небе висят черные тучи и дразнят нас дождем. Я собираю пустые бутылки, чтобы наполнить их драгоценной жидкостью. Мечтаю о том, как прохладная влага будет стекать по пересохшему горлу и увлажнять каждую клеточку моего несчастного обезвоженного организма, и в ответ на эту мысль во рту появляется капелька слюны.

— Надеюсь, что так. Ведь это она меня укусила.

Джереми сидит, откинувшись на стенку тента. Теперь, раскрыв свою тайну, он снял рубашку, и всякий раз, когда я смотрю на него, в глаза бросаются гноящиеся ранки. Кажется, Джереми даже гордится тем, что укушен. А еще похоже, что мы оба не можем не думать об этом.

Потом до меня доходит смысл сказанного.

— Так ты знаешь. — Мои слова — не вопрос, а утверждение. Я поворачиваюсь к нему. — Если это она тебя цапнула, ты знал и об остальных. О Фрэнсисе, Нэнси и других.

— А почему, по-твоему я сказал, что не стоит их ждать? — спрашивает Джереми.

По всему его телу протянулись красные полоски — это вены, пораженные инфекцией. Я ощущаю исходящий от него жар.

— Но если ты знал, почему требовал вернуться?

Джереми пожимает плечами и смотрит на руки.

— Так хотелось убедиться, что ошибался насчет них. Пожалуй, это уже не имеет значения.

И он прав. Последний плот исчез из виду два дня назад.

Джереми хватает меня горячими, как уголья, руками и широко раскрывает рот, чтобы вздохнуть. Сначала я думаю, что он уже превратился — бормочет что-то нечленораздельное, — но потом понимаю: бедняга просто пытается вымолвить мое имя.

— Вставай, — наконец произносит он.

Джереми приподнимает меня за плечи, но его мышцы ослабли за многие дни бездействия, да и я по-прежнему намного крупнее и сильнее.

Джереми продолжает толкаться и твердить:

— Вставай, вставай…

Он сует мне что-то в руку — это шнуры, которыми к тенту крепится входной клапан.

— Свяжи меня. Время пришло. Свяжи. Утопи.

С каждым днем все труднее просыпаться, вот и сейчас я сонно ворочаю мозгами, пытаюсь понять, чего хочет Джереми. Сопя от натуги, он берет меня за руки, заставляет обхватить пальцами шкертик и затянуть петли на его запястьях и локтях.

Кожа у него сухая-пресухая и во многих местах растрескавшаяся. Я пытаюсь сморгнуть соль, присмотреться и сообразить, что происходит. Под тентом кромешная тьма, и только изредка ее пронзает вспышка аварийного маячка.

Вспышка…

Джереми зубами затягивает узлы.

Вспышка…

Я обматываю шнур вокруг его туловища и связываю ноги.

Вспышка…

В глазах у Джереми лихорадочный блеск. Грудь едва вздымается.

Вспышка…

Я не знаю, что говорить, что делать. Не знаю, что сказать ему.

Вспышка…

Осторожно беру его за руку:

— Джереми, мне очень жаль.

Вспышка…

Он молчит.

Вспышка…

Глаза совсем безжизненные. Сердце еле бьется.

Вспышка…

Волны легонько качают плот, а Джереми отходит…

Вспышка…

Я делаю вдох. И задерживаю дыхание.

Вспышка…

Вспышка…

Вспышка…

Выдыхаю.

Не успевает полыхнуть маячок, как Джереми резко приходит в себя. Он напрягается всем телом и пытается освободиться от пут.

Он хочет наброситься на меня, и я вижу идеально ровные, блестящие белые зубы.

Они безуспешно клацают во тьме.

С криком отскакиваю в противоположный угол плота. Отталкиваюсь от днища руками и ногами. Мечтаю, чтобы тьма поглотила меня, укрыла от этого ужаса. Джереми издает глухие утробные стоны. Он бьется в агонии, сходит с ума от ярости и жгучего, неутолимого голода.

Плотик раскачивается и дергается в разные стороны. Джереми бьется, точно пойманный в капкан зверь. Я не могу приблизиться к нему, могу только смотреть, как он корчится в путах. Могу только слушать, как хрустят суставы, как от судорожных рывков трещат лучевые кости. Это уже невыносимо. Я не могу больше находиться рядом с ним. Не могу видеть Джереми в таком состоянии.

Прыгаю через открытый проем в темную воду, и она смыкается над головой; я уже ничего не вижу и не слышу. Я отрешаюсь от всего, а наверху продолжает ходить ходуном спасательный плот.

— Ты веришь в Бога? — спрашиваю я Джереми.

Я лежу, скрючившись, на плоту в луже воды. Тент я снял в надежде, что солнце подсушит мою несчастную, всю в ссадинах кожу и станет немного легче.

Джереми без устали корчится в мокрых веревках, но держат они на совесть. Я покрепче принайтовил его к борту, разорвал на полосы свою рубашку и завязал ему рот. Тем не менее Джереми ухитряется довольно громко стонать; от этих низких носовых звуков никуда не деться, я их все время слышу, даже когда зажимаю уши ладонями.

Клянусь, я пытался столкнуть его с плота. Но не смог. Не смог от него избавиться.

Джереми — все, что у меня осталось. Убить его собственными руками — выше моих сил.

— Мигни один раз, чтобы сказать «да», и два раза, если «нет», — говорю я.

Джереми не мигает, а все норовит добраться до меня. При этом плечо у него изогнулось под жутким углом.

— Джереми, — прошептал я.

Стоит ночь. Вокруг черным-черно. Я проснулся, услышав чей-то крик. Я выплыл из одного кошмара и тут же оказался в другом.

Плот сотрясается. Джереми не оставляет попыток освободиться и разделаться со мной. Я потряс головой — ощущение такое, будто в уши попала вода, все звуки кажутся далекими и приглушенными.

— Джереми, — снова зову я несчастного.

Осторожно ползу по плоту на четвереньках, изо всех сил напрягая измученные мышцы, чтобы не завалиться. Днище прогибается под руками и коленями — похоже, нашему плавсредству тоже приходит конец. Я вплотную приближаю свое лицо к лицу Джереми, пусть это и небезопасно.

— Скажи, в тебе осталось хоть что-то?

Он то ли качает головой, то ли просто хочет выпутаться из веревок и загрызть меня.

Я совершенно уверен, что Джереми разговаривает со мной. Когда просыпаюсь, в моей голове звучит его голос. И когда смотрю на далекий горизонт, пытаясь разглядеть любые признаки жизни, он говорит мне что-то. Готов поклясться, это так.

— Ты обещал.

Он безвольно повис на шнурах. Все тело изодрано, суставы смещены, левая рука в том месте, где он особенно сильно дергался, сломана. Кожа на лице натянулась, и кажется, что заострившиеся скулы ее вот-вот проткнут.

— Я не готов.

— И я не был готов, — говорит он.

Я отворачиваюсь. Нет никакого желания общаться с ним, вообще не хочется ничего делать. Мой организм пошел вразнос: мышцы отказываются повиноваться, кости, кажется, зажили собственной жизнью, они хаотично двигаются под кожей, и я постоянно испытываю боль.

— Ты обещал, — повторяет он снова и снова, и я уже готов вышвырнуть его за борт, лишь бы только заткнулся.

Идет дождь, так что бутылки снова наполнены пресной водой. В одном из наборов выживания оказались рыболовные снасти, и я какое-то время сидел на краю плота и глядел на сверкающий крючок. Подмывало проверить, сможет ли он проткнуть утлое суденышко, чтобы мы оба утонули к чертовой матери.

Вот уже три дня, как у нас закончилась еда, нечего использовать в качестве наживки. Пробовал ловить на голый крючок, но ни одна зараза не клюнула. Я посмотрел на Джереми, точнее, на плоть, содранную со сломанного большого пальца. Стоны переросли в жалкие всхлипывания, а меня чуть не вырвало, когда я ухватился за свисающий лоскут кожи и оторвал чуть-чуть.

Я насадил его на крючок, закинул в воду и принялся ждать. В голове роились мысли о рыбе, плавающей вокруг плота, и я задумался: что, если, отведав «не-мертвой» плоти, она тоже превратится? Но тут я представил, как рву зубами жирное мясо, представил его запах и вкус, и от отчаяния меня вдруг накрыла такая слабость, что я весь затрясся.

Часы тянутся один за другим. Пронесся шторм, и снова — ничего. Я закрыл глаза и, морщась от боли, отрезал кусочек от своего пальца. Почувствовав запах крови, Джереми впал в буйство, задергался в путах так, как не дергался уже несколько дней. От неожиданности я выпустил крючок, и тот исчез в глубине.

И вот я сижу и таращусь на зажатый в пальцах кусочек собственной плоти: красный, влажный, блестящий. Внутри меня пустота, по венам бежит вода, язык покрыт толстым налетом соли. Я медленно подношу кусок пальца к губам и закрываю глаза.

Джереми стонет и извивается, глядя, как я заставляю себя сделать глотательное движение.

И снова темно, так темно, что ничто больше не имеет смысла. Снаружи бушует шторм. Он, точно соломинку, тащит плот и швыряет в разные стороны. Я крепко ухватился за стенки, пытаюсь удержаться, но безуспешно — меня швыряет на Джереми. Отбрасывает назад — и опять на него.

Все промокло насквозь, вода льется через прорехи в тенте, днище скользкое, и мне не удержаться на ногах. Я протягиваю руки к Джереми.

— Я не хочу быть один, — кричу ему. В горле пересохло, и голос звучит, словно воронье карканье. — Мне страшно.

Так трудно бороться за выживание. Я совершенно обессилел и перешагнул через болевой порог. Ничего не чувствую, хотя соль проникла в многочисленные ссадины, кожа натянулась и местами потрескалась от солнечных ожогов, а в желудке так пусто, что мне даже страшно: может, его уже и нет.

— Я боюсь умирать, — признаюсь вслух.

Джереми тянется ко мне, пытается схватить и, кажется, понимает все, что я говорю. Сейчас он, похоже, намного сильнее, чем я.

Я опустился перед ним на колени и размотал повязку, прикрывавшую нижнюю часть лица. Джереми заревел, заглушая звуки шторма, и защелкал челюстями. Прерывисто дыша, я протягиваю руку, подношу к оскаленному рту.

Внезапно наш плотик накрывает гигантская волна. Вокруг царит настоящий хаос, и в навалившемся мраке я чувствую, как острые зубы впиваются в мою руку.

Я лежу, опустив голову на колени Джереми, и смотрю в безмятежное синее небо. Какое-то необъяснимое спокойствие испытываю при этом, будто перенесся в детство и субботним утром свернулся калачиком в родительской постели.

Я чувствую, как инфекция разбегается по всему организму, и нисколько не сопротивляюсь. Мышцы рук и ног лишь слегка подергиваются, рот почти все время закрыт, желудок давно перестал бурчать, а сердце стучит едва слышно. Вот уже сутки я не ощущаю пальцев ног. Мне уже все равно.

— Мой папа делал лучшие в мире вафли, — глядя на облака, сообщаю Джереми. — Масло еще с вечера вынимал из холодильника, и они получались мягкие-премягкие, таяли во рту. Я любил макать их в сироп.

Провожу кончиком языка по пересохшему нёбу и пытаюсь вспомнить их вкус.

Я настолько погрузился в воспоминания, что, когда увидел в небе птицу, не придал этому никакого значения; она не смогла разрушить мои грезы об обеденном столе, ломящемся от кушаний. Но вот птица вскрикнула, я сразу подскочил и ударился затылком о подбородок Джереми, так что у него клацнули челюсти.

— О боже! — закричал я. — О боже!

Над горизонтом показалась крошечная полоска земли. Я напряг все оставшиеся силы, поднял руку и провел пальцем по едва видимому силуэту растущего на суше дерева. Плотик приближался, остров рос… а инфекция в моем теле все разгоралась и разгоралась.

Я лежу, не в силах пошевелиться, и рыдаю.

Джереми привалился к стенке тента рядом со мной; его тело в тех местах, где врезались веревки, покрыто красными рубцами. Кладу ладонь ему на ногу. Он вздрагивает и склоняется ко мне.

Я разлепляю потрескавшиеся губы и говорю:

— Мы сделали это, Джереми.

Он наклоняется еще ниже и ищет ртом мои пальцы. Он так ослаблен, так изранен многодневными попытками освободиться, что с трудом может укусить. Мне больно не столько из-за того, что его зубы терзают плоть, сколько из-за соли, которая попадает в открытую рану с его губ.

Глаза затуманились от слез.

— Мы сделали это, — шепчу чуть слышно.

Сраженный нахлынувшими эмоциями, такими сильными, что я даже не могу в них разобраться, крепко обнимаю Джереми и вжимаю лицо в изгиб его шеи. Он пытается вырваться из моих объятии, но я говорю себе: он просто радуется тому, что нам удалось спастись.

Перевод Тимофея Матюхина

Ким Паффенрот, Р. Дж. Севин, Джулия Севин

ОТБОР

Ким Паффенрот — автор романов о зомби «Dying to Live» и «Dying to Live: Life Sentence». Третья книга серии ожидается в настоящем году. Также он является издателем антологий «History Is Dead» и «The World Is Dead». Новый роман — «Valley of the Dead» — должен выйти приблизительно в то же время, что и данная антология.

Джулия и Р. Дж. Севин — владельцы издательства «Крипинг хемлок пресс», которое этим летом выпускает собственную серию романов о зомби, в том числе «The Living» Килана Патрика Берка. Совместно они выпустили в свет номинированную на премию Стокера антологию «Corpse Blossoms»; раздельно же публиковались в периодических изданиях «Рыболовная сеть», «Открытки из ада», «Война миров», «Кладбищенский танец», «Линии фронта» и антологии «Bits of the Dead».

Во всех фильмах о зомби Джорджа Ромеро — «Ночь живых мертвецов», «Рассвет мертвецов», «День мертвецов» и других — есть хотя бы один надоедливый, несносный, абсолютно невосприимчивый к доводам рассудка герой. В «Ночи» это Гарри Купер, который тупо одержим идеей, что в подвале безопасно. В «Дне» — капитан Роудс, вояка, полный немотивированной агрессии.

Когда Кэрри Райан, чей рассказ вы только что прочли, если читаете по порядку, впервые посмотрела «Ночь живых мертвецов», она сочла фильм глупым: герои, оказавшиеся в столь опасной ситуации, предпочитают не действовать сообща, а тратят время на бессмысленные склоки. Но кто-то объяснил ей, что в том и идея: Ромеро хотел показать, что проклятием человечества является неспособность поладить даже перед лицом смертельной угрозы. После этого ее мнение о фильме полностью изменилось. «Он предстал в совершенно новом, ослепительном свете», — призналась она.

На фоне сегодняшних бедствий — глобального потепления, экономического кризиса, СПИДа, перенаселения, — ответом человечества на которые явилась главным образом бесплодная политическая возня, предупреждение Ромеро кажется более актуальным, чем когда-либо. Наш следующий рассказ содержит еще одно предупреждение в этом роде, ведь межличностная драма может оказаться бедой даже хуже зомби.

Он лежал на спине и смотрел в небо.

Было холодновато, но в целом неплохо. Слева раздался какой-то звук, и он повернулся. Рядом стояла женщина и рассматривала его. На ее лице блестело что-то красное, в руках она держала что-то розовое, потом поднесла ко рту. Послышалось чавканье. Затем она вытерла руки о платье.

Он сел и оглядел себя. Тоже весь запятнан красным. Попытался что-то сказать, но издал лишь невнятный звук, нечто среднее между рыком и стоном. Дама в багровых тонах ответила на приветствие, и он мог рассчитывать на ее дружелюбие.

Избавившись от лохмотьев рубашки, он обнаружил в себе большую дыру. Вот откуда холод. Он сунул палец: в основном внутри было мягко, но ближе к спине нашлись и плотные участки. А дыра, пожалуй, красивая — насыщенная цветом и загадочная. К тому же в нее можно складывать всякую всячину Правда, у него ничего не было.

Он встал и шагнул к багровой. Хотел коснуться волос, но женщина заворчала и отпрянула.

Чуть позже они уселись на тротуар. Она так и не позволила ему дотронуться до волос, но разрешила держать себя за влажную, блестящую руку. На запястье у нее сверкал большой металлический браслет. Тоже красивый.

Он осмотрелся. Внушительный голубой указатель приветствовал: «Добро пожаловать в Луизиану». Еще один, невдалеке, оповещал просто: «1-55». Он не понимал, что все это значит. Вернее, понимание сидело где-то очень глубоко и ничем не выдавало себя.

Послышался рев, и возле них остановилась железная штуковина на колесах. На людях, вышедших из повозки, красного не было, и выглядели они какими-то уж слишком целыми, неповрежденными. Это ему не понравилось: вот ведь невзрачные уроды. В руках они держали такие же безобразные тупые металлические предметы. Уроды улыбались, смеялись и показывали пальцами; потом тупые металлические предметы взревели громче, чем железная колесница. Он повалился на багровую и лежа дождался, когда шум колесницы стихнет вдали.

Усевшись вновь, обнаружил, что женщина больше не отталкивает его руку и вообще не шевелится. Это его огорчило. Он снял с ее запястья браслет. Ну вот, теперь ему есть что положить в свою дыру.

Другие люди радовались тому, что сделали, казались счастливыми, и он задумался, сможет ли когда-нибудь стать таким же цельным. Едва ли. Но он не чувствовал и настоящей пустоты, пока сидел в умирающем свете, перебирая мертвыми пальцами блестящие волосы женщины.

— Нормуль! — Зак остановил джип. — Отсюда пойдем пешком.

Тед, сидевший справа, что-то буркнул, и оба спрыгнули. Уэйн взглянул на свое оружие, раздумывая, не лучше ли было их пристрелить до того, как Зак направил машину в парк.

Но шанс был упущен, и Уэйн выбрался из джипа в предрассветные сумерки. Не было еще и девяти, а от воздуха Луизианы уже мутило. Граница штата проходила через густой сосновый лес. Лучше им как можно дольше держаться в тени.

Под урчание джипа они снарядились в путь: рюкзаки, набитые припасами на случай, если не смогут вернуться к джипу, перчатки, защитные маски, респираторы и бейсбольные биты. Еще была тележка для коробок, Уэйн взял и ее.

— Машин здесь битком, — негромко заметил Зак. — Не шумите и берегите свои задницы. Если вас укусят, я позову Доктора.

Он похлопал по «Магнуму 0,357» на бедре. Эта скотина и вправду выкрасила оружие в белый цвет с красным крестиком на рукояти. Под мышками у каждого были приторочены пистолеты «таурус» сорокового калибра.

— Ну а если укусят тебя? — спросил Уэйн, берясь за биту.

— Тогда Доктор и меня навестит.

— Это моя! — Тед выдернул биту из руки Уэйна.

Его бегающие темные глаза напоминали пустые калейдоскопы. В них плавало нечто большее, чем просто легкое помешательство.

— Ладно, ладно.

— Вот метки. — Тед показал зарубки на рабочем конце биты. — Так что я знаю. Я пользуюсь только ею, на ней метки.

Он повернулся и зашагал прочь. Уэйн посмотрел на Зака, тот кивнул и тронулся с места. Уэйн взял другую биту, просунул в петлю на поясе и пошел за спутниками к границе штата, толкая перед собой тележку. Четыре месяца назад маленькое сообщество выживших собралось близ Батон-Ружа, и с тех пор они обследовали более сорока миль федеральной автострады 1-12. Теперь они двигались на север по забитым полосам 1-55 и находились менее чем в пятидесяти милях от границы штата Миссисипи.

Зак с Тедом обгоняли Уэйна на пару шагов и шли плечом к плечу, хохоча над байками, которые рассказывали друг другу уже не раз. До катастрофы они были корешами, и казалось несправедливостью, что они остались вместе.

Среди тридцати человек, собравшихся в пакгаузе, у Уэйна не было настоящих друзей. Йен был человеком довольно надежным, но неприятным: упорно твердил, что хочет «киску», вечно ковырялся то в ушах, то в носу, то под ногтями, постоянно чесал башку. Ему не помешало бы пахнуть получше, раз такой чистюля. Еще была Сью, ее он знал плохо. Говорить на обычные темы, как раньше, стало трудно, но он и вправду не слишком интересовался ее взглядами на религию и музыкальными предпочтениями.

Однако проклятые Зак и Тед продолжали трепаться о праведниках, ниггерах и паскудных забегаловках, будто все это сохраняло какой-то смысл. Высматривая мертвецов, Уэйн в очередной раз задумался, не вытянуть ли дубину и не огреть ли обоих по затылку. Но получится ли?

— Вон, смотри! — Зак указал на восемнадцатиколесную фуру в нескольких сотнях футов от них.

— А вон те чем не нравятся? — Тед говорил о четырех фургонах поменьше, замерших между ними и легким грузовиком. — Может, там есть что-то полезное.

— Наверное, есть, — не стал спорить Зак. — Но сначала проверим махину. Заберем все подходящее и свалим.

Уэйн огляделся. Ни тени движения — лишь легковушки впритык к грузовикам: одни целехонькие, другие почерневшие и искореженные, третьи превратились в могильники из стали и стекла, невезучие обитатели которых, сожженные солнцем, безмолвно взирали на троих мужчин.

Самый удобный момент. Еще немного — и шанс будет упущен снова, Уэйн лишится преимущества внезапности. Тогда все пойдет прахом. И если его подозрения справедливы, если последние пятеро, ходившие с Заком и Тедом на разведку, были убиты ради экономии пайков в пакгаузе, то нет ли преимущества у его спутников? Не движется ли он к собственной гибели?

— Длинный день, — сказал Уэйн.

Тед снова что-то хрюкнул.

— О чем ты, мать твою так? — спросил Зак.

Уэйн уловил в его тоне презрение.

— Пока вроде чисто, их нет.

— Ага, — отозвался Зак. — Все путем.

Шагах в двадцати от легкого грузовика Зак выругался. Дверца кузова оказалась приоткрытой, и все вокруг было усеяно проржавевшими обломками кухонной техники: тостеров, блендеров, грилей. Валялись выцветшие ошметки картона. Они заглянули в трейлер: коробки, стоявшие ближе, были попорчены ненастьем, те, что в глубине, оставались в сохранности, а их содержимое было таким же бесполезным, как и сам трейлер.

— Ладно, — сказал Зак. — Возвращаемся и осматриваем грузовики поменьше, а потом… Черт!

— Ты чего?

— Начинается. — Зак кивнул в ту сторону, откуда они пришли.

В нескольких сотнях шагов к ним брел одиночка.

— Точняк. — Тед добежал до кабины грузовика, юркнул внутрь, прикрыл глаза щитком и осмотрел окрестности. — Вон еще трое. С полмили к северу.

— Не беда, — ответил Зак.

— Просто плетутся, еще не знают о нас.

— Хорошо. Слезай, пока не упал и не сломал ногу. Клянусь, тогда брошу тебя здесь.

— Я им займусь. — Уэйн оставил тележку и двинулся к неспешно ковылявшему трупу.

В пятнадцати шагах от твари он остановился. Даже сквозь респиратор проникал ее запах. Из фургона справа на него смотрело нечто, бывшее прежде маленьким мальчиком, от силы лет трех. Иссохшие ручонки вцепились в фиксаторы. Больше в фургоне никого не было.

Второе существо приблизилось, но ненамного. Оно еле ползло. Багрово-черная плоть вздулась, а массивный напряженный живот лопался по центру, будто гнилой помидор на стебле. Существо лишь изредка отрывало взгляд от земли и, похоже, не могло поднять голову. Глаза провернулись в орбитах и обнаружили Уэйна. Покойник попытался заурчать; руки дернулись в стороны, по ним пробежала дрожь. Уэйн опустил щиток маски и вскинул биту.

Три удара — и тело рухнуло, голова превратилась в сплошной черный сгусток. Уэйн подошел к фургону и отворил дверцу Из растянутых губ мертвого малыша вырвался сухой визгливый звук. Уэйн приставил к его виску конец биты и надавил. Много времени это не заняло.

На полу валялся игрушечный Бэтмен. Уэйн подобрал его и вложил ребенку в руки. Уместно было что-то сказать, но он не мог придумать ничего подобающего. Закрывая дверь, заметил в задней части несколько коробок неизвестно с чем, а среди них два ящика воды. Вернулся и вскрыл коробки: консервы, упаковки макаронных изделий, лапша быстрого приготовления.

Он огляделся. Не было видно ни ходячих трупов, ни Зака с Тедом. Они ушли, прихватив тележку.

Уэйн откинул лицевой щиток и вытер лоб. Взял из фургона бутылку воды, сдвинул респиратор, выпил все залпом. Сердце бешено колотилось, и он вдруг понял, что тишина и зной давят невыносимо. Он ощутил себя одиноким и маленьким, потянуло к Теду и Заку, пусть даже они задумали его убить.

Уэйн сунул под мышку три бутылки и зашагал прочь. Зак и Тед стояли у грузовика без номеров, который заглох на обочине в буйно разросшейся траве.

Тед оглянулся с улыбкой:

— Ты не поверишь!

Уэйн вручил им по бутылке и осознал, что видит целый склад солдатских пайков — поддон на поддоне. После урагана «Катрина» его семья питались такими несколько недель.

— Черт возьми, — сказал Уэйн.

— Точно, — согласился Зак. — Черт возьми.

Сотни коробок по шестнадцать полноценных обедов в каждой. С места, где стоял Уэйн, было видно, что задние поддоны забиты упаковками воды. Такими же, как в фургоне.

— Надо же! — сказал Тед. — И от ФАЧС[48] бывает толк.

— Ага. — Зак не придумал, что еще добавить.

Он залез в грузовик, сорвал толстую пленку, крепившую припасы к поддонам, и начал сбрасывать коробки к Теду и Уэйну.

На тележке поместилось пять штук. Уэйн покатил ее обратно к джипу. Зак и Тед шагали впереди, у каждого по коробке.

Первая вылазка обошлась без происшествий. В ходе второй Теду пришлось пустить в ход биту: из леса молнией вылетело голое существо на рваных культях, оставшихся от рук и ног. Ни ушей, ни век, ни губ. Тед прибил его с большим удовольствием.

— Зараза! — сказал Тед, когда они отправились к грузовику в третий раз. Он высосал бутылку воды и рыгнул. — Может, заведем грузовик и поедем?

Зак какое-то время смотрел на него, моргая; его лицо блестело от пота. Темные пятна под мышками как будто натекли из пистолетов.

— Конечно, Тед, — молвил он, кивая и скалясь. — Обязательно. Но сначала вырубим сосны. И проделаем просеку до шоссе сто девяносто.

— Я что? Я ничего, — пожал плечами Тед. — Просто сказал.

— Ага, ага. Хорош. Пошевеливайся. Сейчас загрузим, сколько сможем, а завтра вернемся с грузовиком. Тогда мы Сета…

Где-то рядом завыла нежить — протяжно и скорбно.

— А, сука! — сказал Тед. — Откуда, черт побери?

— Оттуда, — ответил Уэйн.

Неподалеку от места, где он встретил первого сегодняшнего мертвеца, стояла уже новая тварь. Она взвыла вторично и на сей раз голосила дольше и громче, с настойчивостью.

— Вот гадство! — произнес Зак. Со всех сторон донесся ответный скулеж. — Дело дрянь. Бежим.

Они бросились наутек, держа биты наготове. С обеих сторон границы из леса шли мертвецы, их вопли слились в единый хор.

Беглецы настигли воющую тварь. Тед ударил, не снижая скорости, но промахнулся, споткнулся и чуть не упал, выронив биту. Зак, задыхаясь, привалился к дереву. Тед стоял согнувшись, упираясь руками в колени, и тяжело дышал.

— За битой не вернешься? — спросил Уэйн, прижимаясь спиной к машине.

— На кой мне это нужно? В джипе еще шесть штук, — ответил Тед.

Уэйн выстрелил ему в лицо. Большую часть челюсти снесло начисто. Тед рухнул, мяукая и хватаясь за место, где прежде торчал подбородок. Меж пальцев струилась кровь.

Надо было начинать с Зака — тот всегда был проворнее, и вот теперь Зак убежал, скрылся из виду.

— Твою мать! — сказал Уэйн.

Зак высунулся из-за дерева и открыл огонь из «таурусов».

Уэйн укрылся за джипом. Мертвецы наступали со всех сторон.

Если дело доходит до умерщвления школьного кота, то день и вправду не задался.

Утро Сью началось именно с этого, что вовсе не улучшило ее настроения. Мистер Полосатик давно болел, ему было лет пятнадцать, он терял зрение, и после ее ухода в пакгаузе не осталось бы решительно никого, кто мог бы о нем позаботиться. Она надеялась, что к брошенным детям проявят больше сострадания, но в глубине души сомневалась в этом.

Она позволила коту доесть остатки тунца, смешанные с молочным порошком и парой истолченных таблеток тайленола. Затем уложила его к себе на колени, погладила по голове; набросила на морду полотенце, а сверху надела пластиковый пакет. Да, ему так будет лучше. Теперь он свободен. Она обошлась с ним как могла мягко и ласково, а потом, когда все закончилось, положила Мистера Полосатика на матрасик, чтобы там его и нашли.

Они сидели как в осаде, и даже после наступления темноты Сью не могла спуститься и дойти до помойки. И наверху, в двух офисных кабинетах, где постоянно находятся сироты, Полосатика не пристроить. Днем дети — по крайней мере, те, у кого имелись родители, — шныряли везде, даже внизу, куда им было запрещено ходить. Пусть лучше обнаружение мертвого кота пройдет достойно и по плану, подумала она, это даже может иметь воспитательное значение. Ой, неужто в ней проснулся педагог? Да эти детишки своими глазами видели столько смертей, причем самых ужасных; чему их может научить смерть кота? Вспомнив об этом, она перестала улыбаться.

Так все и вышло: когда в восемь часов дети собрались, кота нашли на подстилке мирно отошедшим в вечную ночь.

Двадцать ребятишек в возрасте от трех до десяти. Надзирали за ними чиновница и ассистентка зубного врача — женщины средних лет, не слишком-то похожие на преподавателей. После короткой траурной церемонии под управлением Сью Мистера Полосатика похоронили: завернули в кусок полиэтилена и бросили из окна третьего этажа в кучу красноватой земли близ незаконченной стройки. Импровизированный саван в полете частично развернулся, и тельце кота не достигло цели, а шлепнулось на асфальтовую площадку перед пакгаузом. Что с этим делать, кроме как затворить ставни? Одни дети плакали, другие угрюмо молчали. Но только не Джейсон — этот еще раз подтвердил нехорошее мнение, которое у Сью о нем сложилось.

Ему крупно повезло: он не был сиротой.

— Хочу есть! — вопило маленькое животное.

Еще немного, и Сью уступила бы. Все обитатели пакгауза, черт побери, получали на завтрак строго отмеренные порции крекеров и арахиса, но бушевал только этот жиртрест. Один из самых старших в группе, но вдвое глупее самого маленького.

Сью глубоко вдохнула, обуздывая гнев. Потянулась, за грязный воротник вытащила Джейсона из толпы и прошипела ему в лицо:

— Ты плохой мальчик.

И усадила его, улыбнувшись своим словам.

— Ненавижу тебя! — заорал он. Мерзкие кривые зубки, немытое лицо. — Я папе скажу!

На это Сью улыбнулась еще шире и ущипнула его за щеку, сильно, испытывая желание прорычать, что голодают они отчасти по вине папы Джейсона. Всякий раз, отправляясь за припасами, этот гад возвращался с грузовиком, наполовину забитым спиртным, — и все мужики радовались, не замечая, что из еды осталось лишь несколько ящиков соленых крекеров и яблочного пюре.

— Хочу есть, — подала голос еще одна маленькая дрянь.

Сью повернулась, приходя в себя:

— Летиция, я же тебе сказала: еды пока нет. Мы ждем, когда ее привезут.

— А когда привезут?

Сью взглянула на Пэтти, ассистентку стоматолога, — еще одну из тех, кому на этом хранилище сварочных и сантехнических снастей досталась роль преподавателя младших классов, хотя максимум, кто из нее получился бы, — это нянечка. Пэтти хотя бы обладала некоторым опытом в этом роде: до катастрофы у нее была дочь. На ее лице за эту неделю появился десяток новых морщин, оно казалось застывшим, глаза были всегда полузакрыты от усталости.

— Пора бы им вернуться, — сказала Сью, предоставив Пэтти пялиться в стену. — Скоро обед. — Было четверть второго. — Наверное, мужчины нашли хороший магазин или еще что-нибудь. Чтобы загрузиться, понадобилось много времени, но сейчас они едут обратно с полным грузовиком печенья, спагетти и тунца. Правда же, здорово?

Дети помладше отозвались нестройным радостным хором и вернулись к своим занятиям — рисованию и настольным играм.

Сью ненавидела их. Не всех, но большинство. Уэйн сказал, что в джипе всего восемь мест, но если дети маленькие, то удастся впихнуть еще парочку.

В классе Сью было восемь сирот плюс дети тех, кто скрывался в пакгаузе, — одиннадцать человек. Днем они занимались кто чем, ночью спали на провонявших мочой матрасах в офисах. Можно было бы и плюнуть на детвору, однако без опеки Сью и Пэтти она бы протянула недолго.

Если утрамбовать как следует, можно взять Пэтти и еще пятерых детей. Значит, троих придется оставить.

Конечно, ей следовало сделать выбор еще до обеда, но тогда она мучилась похмельем.

Сью осмотрела жалкое сборище. Довольно легко было прикипеть к малышам, дошколятам, еще не покалеченным жизнью, но это лишь превратило бы их в обузу. Тогда Сью пришлось бы наблюдать за крушением их судеб или даже содействовать ему.

Девон, чернокожий четырехлетка, жутко раскашлялся. Сью еще с утра замечала в нем развитие неких симптомов, и теперь это принесло ей облегчение. Прощай, Девон!

Сью придвинулась к Пэтти и прошептала:

— Я думаю взять Летицию, Моргана, Шона и Грега, кому больше шести. Дальше придется выбирать — София, Сара или Эвери. Как ты считаешь? Сара младше всех, но хорошо соображает и послушна.

Пэтти что-то пробурчала.

— Больше нам не взять. С пятью мы даже вдвоем еле справимся… на трассе. Господи, Пэтти, скажи что-нибудь, мы должны…

— Чего?

— Ты должна решить: София, Сара или Эвери? Девон ужасно кашляет. Похоже, дело серьезное. Нам только и не хватало, чтобы они разболелись.

— Я не могу.

— Можешь. Уэйн с Йеном все спланировали. Не будем же мы торчать здесь вечно.

— Я не могу выбирать, я никуда не еду.

— Не говори ерунды. Мы обсуждали это целую неделю. Черт возьми, мы все об этом думали целый месяц, с тех пор как Йен сказал, что Сет больше не хочет участвовать в спасательных вылазках и будет заниматься снабжением. Ты можешь это сделать. Мы должны. Склад — ловушка. Детей пока надо выбрать только на всякий случай: если Уэйн вернется с доказательствами, что Зак и Тед — убийцы, то Сет, наверное, поймет, что уходить надо всем.

— Конечно, если все пойдут, то и я пойду. Но если Сет не пойдет… я не… я тоже останусь с детьми. Снаружи слишком опасно, а здесь еда…

— Здесь нет еды!

— Ну, обычно есть. Мы здесь в безопасности… — твердила Пэтти. — Сет прекрасно справляется.

— Боже мой. — Сью провела рукой по лицу. — Да неужели ты и вправду хочешь остаться?

— Какая разница, я не могу бросить детей. Ни одного… Никто из них этого не заслуживает.

— Ш-ш-ш!

Так вот в чем дело — это все чертов материнский инстинкт. Сью украдкой выглянула в окно: джипа как не было, так и нет.

— Солнышко, Бренды больше нет, как ты ни старалась ей помочь. Давай так: чего бы ждала от тебя Бренда, будь она жива? Наверное, чтобы ты постаралась принести пользу другим. Так вот: никому не будет пользы, если ты останешься. Это гиблое место. Вспомни приход Плакеминс.[49] Ты водила Бренду в Порт-Сульфур? Ей понравилось? Классное место — и тебе рыба, и креветки, ветерок… Подумай о детях.

— Я о них и думаю.

— Представь, как они растут в этом здании. Так ведь не вырастут, им просто не выжить. Скоро начнется голод.

— Нет… Наши на пятьдесят пятой трассе, там что-нибудь найдется.

— А, чтоб тебя! Мужиков, которые этим занимаются, с каждой неделей все меньше, и ты знаешь почему. Хочешь помочь детям — бери тех, кого можем взять, и валим отсюда.

Пэтти расплакалась. Прямо артистка.

— Можно никого и не брать. Я знаю, на самом деле ты…

— Хорошо, хорошо. — Сью сжала запястье Пэтти и снова выглянула в окно. — Я беру четверых, которых назвала, и еще Сару, с тобой или без тебя, жопа такая. — Она улыбнулась, произнеся это, и спохватилась, что кое-кто из детей смотрит на них.

Пэтти встрепенулась:

— Ты не можешь. Ты не справишься с пятью…

— Смогу и справлюсь. — Лицо Сью оттаивало, но улыбку она придержала. — Смотри на меня. Я за все отвечаю. Будь я проклята, если останусь здесь и…

— Сара слишком мала, оставь ее…

Сью не слушала дальше. Похоже, перестаралась с дыханием: голове жарко, а во рту холодно. Она взъерошила волосы, вышла из комнаты и направилась к лестнице. Взглянула сверху на главное помещение склада, уже полностью залитое дневным солнцем, которое проникало сквозь световые люки.

Внизу был Уэйн — и как ему удалось войти, что она и не услышала? И джипа не видать. Уэйн уже беседовал с Сетом; тот надел свою розовую рубашку и повязал галстук, будто все еще оставался менеджером среднего звена.

Сью с грохотом сбежала по железным ступеням.

— Обоих, — говорил Уэйн.

Сет мрачно кивнул и посмотрел на Сью. Она открыла рот, но что-то в глазах Уэйна заставило ее смолчать.

— Плохие новости, Сью: Зак и Тед мертвы. Собери всех.

Уединиться было можно лишь в санузле в кабинете управляющего, там-то Сью и ждала Уэйна после собрания, сидя на ржавом унитазе, которым больше нельзя было пользоваться, и потягивая пиво «Абита». Глядя в зеркало, она по возможности привела себя в порядок, и вот наконец Уэйн появился.

— Что случилось? Где джип?

— Тсс, — отозвался он.

— Они же наверняка пытались тебя убить? Почему ты не сказал Сету?

— Я… не совсем. Может быть, и собирались.

— Может быть? Что сказал Сет? Они пойдут?

— Я не обсуждал с ними, вряд ли это было бы разумно. — Уэйн уперся ладонью в стену позади Сью.

— Что? Мы просто берем и уходим? Только мы, без фургона?

Он уронил руку.

— Сету нельзя доверять.

— Уэйн, но как же мы справимся в одиночку? — Она даже топнула в досаде.

— Ты что, не слышишь? Я больше не доверяю Сету. По-моему, Зак и Тед действовали не одни. Скорее всего, ими кто-то руководил.

Сью привалилась к стене.

— Они все-таки хотели тебя убить.

— У них ничего не вышло.

— Мертвецы их опередили.

— Это я их опередил… Рассудил по-своему и пристрелил их.

— О боже!

— Я испугался, все время думал о том, что они собираются сделать, и даже не знаю уже, были ли мы правы. Я запаниковал.

— Ш-ш-ш, все в порядке. — Сью положила руку ему на грудь. — Ты был прав, абсолютно прав, мы так и хотели, только чуть-чуть иначе. И очень хорошо, что ты сказал всем, в том числе Сету, что их убили мертвецы. Это отличное прикрытие, ты сделал все как надо.

— Не знаю… Я боюсь, что Тед или Зак могут…

— Что?

— Вернуться. Мало ли? Никак не отогнать эту мысль.

— Ты их не добил?

— Я не знаю!

— Господи, Уэйн. Ты рехнулся, это же будет…

— Заткнись… успокойся. Слушай. — Он прижал руки к груди Сью, но это ей не понравилось, и она оттолкнула его. — Иди к Пэтти, пусть собирает детские вещи, чтобы все было готово. Я поговорю с Йеном.

— Угу. Но где джип? Как мы уедем?

— Джип в четырех кварталах отсюда, набит армейскими пайками и водой. — Глаза Сью расширились. — Не сходи с ума, просто собери барахло, скажи Пэтти, и можно будет выступать.

— Нам придется идти пешком?

— Совсем немного. Ничего страшного.

Она сглотнула, прильнула к нему и прошептала:

— Может быть, просто уйдем и никаких детей?

— Нет. Дети нужны. — Теперь ее оттолкнул он. — В них половина дела.

— Как хочешь. Ты даже не знаешь, как их зовут. Пэтти не пойдет.

— Плевать. — Уэйн вздохнул. — Собери все, сиди тихо, никого не пугай. Дай сюда пиво. Мы уйдем на рассвете. Тебе нужно поспать.

Она вышла из туалета и поднялась на верхний этаж, вся дрожа и сомневаясь, что сможет уснуть: завтра будет не лучше. В темноте учебной комнаты, также служившей детям спальней, она перешагивала через матрацы и просто хватала одежду, какая была, из нестираных груд. Заталкивала вещи в рюкзак, стараясь отбирать их специально для тех, кого наметила, но в слабом свете фонаря не была уверена, что находит нужное. Дети спали как убитые. Пэтти прикорнула на полу, Девон хрипел, как засоренная труба. Обувь: с нею нельзя ошибиться. Морган, Летиция, Грег, Шон, Сара. Они — избранные, она может помочь только им.

Сью только-только заснула, когда ее разбудил Уэйн и сказал, что мертвецы обнаружили склад.

Стемнело, и вот другие ему подобные вышли из леса. Они плелись мимо, не обращая на него внимания; одни изувеченные, разложившиеся и безусловно прекрасные; другие невзрачные, скучные и уродливые, вроде тех весельчаков на колесах и с грохочущими железяками.

Ночь была сырой и холодной. Когда он попытался сделать вдох, воздух показался пустым и пресным. В нем не было нужды. К счастью, он пока не нуждался вовсе ни в чем, по крайней мере из материального. Он мог просто сидеть, ничего не соображая и не помня.

Но это не значит, что он обходился совсем без мыслей. В его сознании носились сонмы образов — люди, места и вещи плюс эмоции, которые все это возбуждало в нем. За долгую ночь он несколько раз хватался за голову и раскачивался, стеная, — его терзали мысли.

Дело не в картинах насилия и страха — таких, по сути, было немного. Боль возникала из-за какофонии в мозгу, так как все образы и чувства поступали без порядка, логики и связи. Он не мог выбрать, о чем думать; не мог даже выделить что-либо из конкретного ряда. Ему не удавалось рождать мысли — он лишь находился под их обстрелом, и эта атака могла бы посоперничать с физической пыткой.

У него не было слов почти ни для чего из того, что проходило через сознание, и это усугубляло душевную боль. Без названий и категорий даже приятные чувства запутывали и разочаровывали, так как он был не в силах ни понять, ни объяснить свое удовольствие. И эта боль усиливалась от его неспособности на чем-либо сосредоточиться или предвосхитить появление следующей мысли или чувства. Вместо этого он оставался полностью во власти капризов неведомой силы, действовавшей не то снаружи, не то внутри.

Когда ему удалось достаточно успокоиться, чтобы просто наблюдать и не мучиться каверзами сознания, он заметил, что перед мысленным взором вновь и вновь возникает одно и то же лицо: белокурая девушка с чистой кожей. В разных мыслях ее возраст и облик менялись, но он узнавал одного и того же человека. Ее окружали люди в разнообразных одеждах, часто — среди цветов и деревьев; во многих обрывках воспоминаний она издавала ртом радостные звуки, которые он пытался повторить, но не мог, однако все же чувствовал удовлетворение. Последнее, увы, было неполным, ибо он не понимал ни ее связи с собой, ни причины, по которой думал о ней так часто. Он не знал ее имени. Его все сильнее смущала и угнетала неспособность сформулировать или уточнить, кто она такая, — и вот он издал второй стон, самый громкий и протяжный в казавшейся бесконечной ночи.

Он взвыл еще безнадежнее через пару часов, когда осознал более значительный ущерб, понесенный разумом и душой. Незадолго до рассвета он уразумел, что не может ни поименовать, ни понять свои чувства к девушке. Созерцать ее в уме приятно: в этом нет ни страха, ни боли, ни злости — эти эмоции он представлял себе полнее и лучше. Ему отчаянно хотелось снова увидеть и услышать девушку, но его стремление к ней не было сродни жажде и голоду, которые точили его нутро от глотки до кишок, завязывая узел жгучей боли и жадного желания. Только мысли о ней и помогали ему забыть о своем искалеченном, растерзанном теле. С ними он забывал себя почти полностью и думал лишь о ней: чего она хотела, что чувствовала и в чем нуждалась.

Он ощущал все более настойчивую потребность найти название этому самоубийственному чувству, а также выяснить, на что способно существо, столь напряженно его испытывающее. Поскольку всякое понимание данного чувства пребывало за гранью поврежденного рассудка, ему оставалось взывать к равнодушным звездам — воем самым долгим и пронзительным, какой только мог издать бывший человек, умерший и никому не нужный. Тот факт, что он уже мертв, лишь усиливал одиночество и оторванность от всего, что могло облегчить его боль.

Когда оранжевый шар солнца взошел над холодным лесом, свет отчасти успокоил его: чувства и мысли о девушке уже не мучили, хотя наполняли по-прежнему. Они стали просто фоном его умственной жизни. Вид окоченевшего женского тела у него на коленях, пятна его и ее крови на тротуаре не ранили и не пугали; коли так, он будет игнорировать боль, причиняемую мыслями, — быть может, даже позволит их красоте отвлечь его от окружающего уродства и распада.

Он аккуратно опустил женщину на землю и сложил ей руки на груди. В последний раз погладив ее красивые волосы, выпрямился и заковылял прочь. У него не было никакой цели, но что-то в словах с указателя «Добро пожаловать в Луизиану» заставляло его думать о ней, о той девушке.

Под ногами хрустнуло битое стекло. Звук ему не понравился.

Уэйн следил из темноты за подножием лестницы. Фонарь висел на поясе, правая рука лежала на кобуре.

Световые люки превратились в бесполезные синие прямоугольники. Все окна ниже давно были заколочены. Собравшихся снаружи мертвецов нельзя было увидеть, но можно услышать: они шаркали и взрыкивали в первобытных сумерках. Время от времени они колотили в алюминиевые стены, и в здании разлеталось эхо, напоминавшее постановочную бурю и заглушавшее шаги живых, которые перебегали меж островков искусственного света. Уэйн поднес часы к глазам и включил подсветку. Солнце зайдет через полчаса. Еще пять минут — и они уйдут вне зависимости от готовности. Где, черт возьми, Иен?

— Говорите тише, — прошипел Сет, безуспешно пытаясь сплотить остальных.

Его обступили несколько мужчин с изнуренными лицами, которые заливал холодный свет фонарей. Снаружи завывали мертвецы.

— Послушайте, послушайте! — твердил Сет, и кто-то на него прикрикнул.

Они хотели выбраться, и прямо сейчас.

— Нет, — произнес другой голос, может быть Хэнка, но Уэйн не был уверен.

— Как они нас нашли? Как получилось, что так много?

— Добраться до грузовиков и…

— Заткнись для начала, они могут услышать!

— Уже знают, что мы здесь…

— Сколько их там?

Тишину разорвали выстрелы наверху, за ними последовал гулкий грохот: алюминиевая кровля содрогалась под ногами стрелков.

— Послушайте минуту. — Сет уже не старался говорить тише. — Я попытался… — Его перебил новый выстрел, и он повысил голос: — Стив и Брайан на крыше. Мы здесь в безопасности. Вот почему мы…

Электрический треск, потом голос:

— Сет! Это Брайан. Прием.

Знаком призвав остальных к молчанию, Сет снял с пояса рацию и поднес к губам:

— Говори. Прием.

— Их там сейчас пятьдесят или шестьдесят. Прием.

— Справимся.

Несколько секунд тишины. Уэйн вновь посмотрел на часы. Наверху заплакал ребенок. Где-то снаружи мертвец ударил по стене — судя по звуку обрезком трубы. Снова грянули выстрелы.

— Брайан? Прием.

— Да, мы справимся, но шум получится адский. Их еще набежит. Ты знаешь, как…

Все прочее потонуло в криках вокруг Сета. Собравшиеся рассыпались на мелкие группы, зазвучали знакомые речи.

— Это Уэйн виноват.

— Доделай дело!

— Шли по его следу…

— Вовсе не потому Они не такие умные…

— Привел их прямо к нам…

— Где он?

Съежившийся в темноте Уэйн извлек пистолет, снял с предохранителя. Почти пора. Почти.

Немногочисленные сторонники Сета сбились в кучу и потребовали внимания; твердили, что нужно действовать сообща, что они выживут лишь при условии…

— Грузовики, — сказал один из ребят Зака; его команда надвигалась на группу Сета.

Повсюду метались люди, выбегая из кабинетов, служивших им жильем. Наверху продолжалась пальба. Мертвецы выли и ломились внутрь.

— Дай нам ключи. Мы валим отсюда.

— Тевин, я не дам тебе ключи. Остынь и подумай, что ты…

Кто-то выстрелил, Сет упал, и в следующий миг воздух наполнился свинцом.

Уэйн пригнулся, не вмешиваясь. На секунду воцарилась тишина, прерываемая криками раненых. На крыше вели огонь. Мертвецы наносили удары по зданию.

Кто-то совещался при пляшущем свете фонарей.

Уэйн вскочил и помчался наверх, перепрыгивая через две ступеньки.

— Вот они, — произнес чей-то голос.

Раздалось бряцанье ключей, а потом Уэйн шагнул в кабинет и притворил за собой дверь.

Сью прижимала к себе чернокожего мальчонку. Тот всхлипывал, уткнувшись лицом в ее шею. Некоторые дети стояли и плакали, другие сидели среди простыней и подушек, с плюшевыми игрушками в обнимку. Пэтти оставалась в дальней части помещения, куда свет фонаря не доставал. Еще двое детей жались к Сью.

— Что происходит? — спросила она, с трудом удерживая малышей. — Кто стреляет?

— Ребята на крыше, кладут их…

— Нет. Кто-то стрелял в помещении.

— Это Сет. Кто-то…

— Сет кого-то застрелил?

— Нет. Кто-то застрелил Сета. Мы должны…

— Господи! Он…

— Ты готова? — спросил Уэйн.

— Сейчас? — Сью нервно огляделась. — Постой, куда подевался Морган?

— В туалете, — подала голос Пэтти.

— Боже ты мой! — Сью закусила губу и встала. — Дети, поднимайтесь, мы уходим.

— Это не вам, зайки, — сказала Пэтти своим малышам и закрыла глаза.

Летиция, Грег и Шон подошли к Уэйну. Сью поискала взглядом вокруг.

— А Сара где? Сара!

— Она со мной, — невнятно пробормотала Пэтти, привлекая к себе ребенка, от которого осталась только тень.

— Мы можем вернуться, — сказал Уэйн. — Вы поместитесь. Места всем хватит. Мы…

— К черту! — Сью сжала кулаки. — Дура! — крикнула она Пэтти.

— Вы пойдете пешком? — спросила та.

— Джип всего в четырех кварталах отсюда, — ответил Уэйн. — Мы можем…

— Ты сказал Сету, что оставил его, — проговорила Пэтти. — Ты их погубишь.

— У тебя есть пистолет? — спросил ее Уэйн.

— Даже три.

— Ладно. Идем.

Снова выстрелы, крики снизу. Гул толпы мертвецов, которых все больше. Детский плач.

Они заперли дверь кабинета, где осталась Пэтти, и притаились в коридоре на пути к лестнице.

— Не думал, что ты его возьмешь, — прошептал Уэйн.

— Не смогла отвязаться, — вздохнула Сью. — Он не нашел свою обувь, придется его тащить.

— Разберемся. — Уэйн подавил желание выматериться и наорать на нее. — Мы должны действовать быстро… Погоди.

— Что такое?

— По-моему, поднимается дверь гаража. Слышишь?

— Черт! Они войдут.

Раздался залп. Сью перехватила мальчонку левой рукой — Уэйн вспомнил, что того зовут Девон, — вытащила пистолет и кивнула.

Уэйн поднял Летицию, самую маленькую из троих детей, стоявших вокруг. Она обвила руками его шею.

— Теперь держись крепче.

— Не отдавай меня им.

— Не отдам. — Уэйн сделал глубокий вдох. — Сью, оставайся сзади. Твой правый фланг, мой — левый. Пусть они встанут между нами.

Она подтолкнула двух ревевших мальчишек. Уэйн скривился. Черт возьми, они слишком малы.

— Хватайся за мой ремень, — велел он Шону. — Пора. — Он посмотрел на Сью. — Дальше — как мы договаривались. Порядок?

— Порядок.

Он отворил дверь и вывел всю компанию наружу. Большая часть здания тонула во тьме. Казалось, что лучи фонарей умирают в черном воздухе.

Склад делился надвое чередой офисных кабинетов. Возможно, мертвецы заполнили гараж, но в этом крыле их не было видно.

Они медленно двинулись по лестнице. Откуда-то донеслись гневные возгласы. Грохот выстрелов снаружи. Тяжелые шаги по крыше.

У подножия лестницы Уэйн остановился, ребенок позади ткнулся в его спину. Где-то рядом прошаркали ноги. Из темноты выступил Йен и впился зубами в мягкое плечо Летиции. Она закричала.

Рявкнул пистолет Уэйна, Йен упал на спину. Сью и дети с визгом отступали и падали, спотыкаясь друг о друга. Сью открыла огонь в пустоту. Горячая кровь Летиции заливала руку Уэйна. Летиция крепче вцепилась в его шею. Она вопила без устали, а из тьмы к ним выходили все новые и новые мертвецы.

— Назад! — заорал Уэйн и потащил Сью с детьми вверх по лестнице. — Я все устрою. Пригоню джип. Ждите здесь.

Он передал Сью плачущего раненого ребенка и исчез, бросив:

— Позаботься о ней.

Внизу, у подножия лестницы, столкнулись еще два мертвеца — Трейс и Марк, убитые в перестрелке из-за ключей. Уэйн уложил их и направился к загрузочной двери. На миг луч фонаря вырвал из тьмы неподвижное тело Сета. Со стороны гаража кто-то вопил. Мотор набирал обороты.

Похоже, прямо по курсу мертвецов было немного, большинство устремилось к подъемной двери гаража футах в сорока справа от Уэйна. Наверное, пройти будет несложно.

Убрав оружие и продолжая удерживать фонарь, он взялся за цепь обеими руками, потянул, приподнял тяжелую дверь на несколько футов и окунулся в ночь. Холодные руки потянулись к нему, и он споткнулся о трупы — они были повсюду, спасибо снайперам. Стрельба давно утихла. Ходячие мертвецы надвигались, рыча от вожделения.

Уэйн перекатился, раздавая пинки и нанося удары куда ни попадя, одновременно нащупывая оружие.

— Черт!

Кобура была пуста. Мертвец бросился на него, навалившись всем телом, Уэйн врезался подбородком в бетон. Хлынула кровь.

Выбравшись из-под туши, он кое-как встал, пустился бежать и врезался в Зака. Тот шарил по воздуху руками, распространяя зловоние.

Уэйн выхватил «доктора» из кобуры на правом бедре Зака и разнес башку твари в кровавое месиво.

Из гаража вылетел грузовик-пикап, его покрышки визжали и подпрыгивали на парковочных разделителях. С платформы слетели и грохнулись на бетон несколько человек, они орали и молотили руками.

Уэйн пустился бежать. Чем больше он удалялся от склада, тем тише становилось вокруг. Через пять минут он, тяжело дыша, уже прятался за джипом. Еще через две минуты фары высветили кошмар, творившийся вокруг здания.

Сью шла к нему с поднятым пистолетом, прижимая к груди Девона. Ни Шона, ни Грега не было видно, только твари дрались в дверях из-за кровавой каши. Тед, нижняя челюсть которого беспорядочно болталась, волочил свою биту по луже крови, растекшейся вокруг пировавших. На крыше кто-то размахивал руками и взывал о помощи.

Уэйн затормозил.

— Вас не укусили?

Сью помотала головой.

— Хорошо. Полезайте внутрь.

Она подчинилась, и они поехали прочь.

Он шел день за днем, думая о девушке и ее волосах, хотя не вполне разбирал, что за волосы и что за девушка. Иногда хотелось узнать, где она теперь, что с ней стало и имеют ли какое-то отношение к ней встречные указатели. Один гласил: «Новый Орлеан 65», но это было не вполне правильно. Почти, но не совсем.

Потом он сошел с трассы и забрел в город. Надпись на щите — «Хэммонд» — что-то значила для него, сейчас или прежде. Городок был разгромлен, везде бродили существа, похожие на него и все же другие.

Фасад одного магазина был изувечен особенно сильно. Двери валялись, выдранные из косяков. Он увидел небольшой агрегат, примерно с человека; тот лежал еще дальше, будто его каким-то образом проволокли через дверь, попутно вырвав ее. По верху шли буквы — «Банкомат». Он не помнил, для чего эта штука предназначалась, но почему-то его огорчил ее плачевный вид.

Он оглядел разоренный магазин. Слева от входа билась головой о стену мертвая женщина, оставляя на кирпичах части лица. Когда он вошел, она смахнула разноцветную мерзость и без всякого выражения воззрилась на него. Благодаря проломам в стенах внутри было не так темно, как в других зданиях. Повсюду разбросаны коробки и мусор, пол скользкий от грязной воды. В зиявший дверной проем заливал дождь, и это напомнило о чем-то еще, что являлось лишь в образах: помещение, где он находился с девушкой, — сырое и разгромленное, с черными наростами на стенах. Он исторг стон, и мертвый мальчик, сидевший посреди кондитерского отдела, простонал в ответ. Он поднял что-то измятое и пестрое, снял блестящий фантик, положил содержимое в рот, но тут же выплюнул.

Он брел к дальним рядам, где пол был уставлен сотнями пластиковых бутылочек. Несколько штук было и на металлических полках. Он взял одну. В ней загремело.

Новая мысль, в отличие от беспорядочных ночных, явилась в логической связи, хотя и была, как прочие, отрывочной и непредсказуемой. Он вспомнил, что девушка нуждалась в содержимом таких пузырьков. Вспомнил, как откупоривал похожие и очень аккуратно клал на ее ладонь два белых колесика. Сейчас он держал как раз такой пузырек, но нипочем не сумел бы открыть. Поднял его, чтобы рассмотреть надпись, но шрифт был слишком мелким. Обнаружив это затруднение, он потянулся к нагрудному карману: там всегда лежала вещица, помогавшая ему читать буквы, — еще бы вспомнить, как она называлась и выглядела. Теперь карман был пуст.

Он осматривал другие бутылочки, выставляя их на прилавок. Не мог прочесть этикетки, но пытался по-разному выстраивать пузырьки — от больших к меньшим, или «волной»: повыше, пониже, снова повыше, или же отделял круглые от квадратных. Затеей стал пробовать разные варианты. Он очень старался и потратил большую часть дня, хотя не знал, зачем это делает и что им движет. Однако в какой-то момент почувствовал, что ему удалось расположить пузырьки правильно — так, что они образовывали на прилавке изящный ряд. Он отступил, чтобы полюбоваться. Затем шагнул вперед, отсчитал седьмой пузырек и убрал. Вновь отступил: ряд все равно выглядел правильным. Отсчитал еще семь, снял другой пузырек, но ряд нисколько не пострадал. Он повторил процедуру еще пять раз и, когда с удовлетворением убедился, что гармония не нарушилась, взглянул на семь отобранных пузырьков. Потом кивнул. Они тоже правильные, решил он и положил их в дыру, к металлическому браслету, который снял с женщины. Выйдя из магазина, он двинулся по улице, чувствуя себя чуть более наполненным и довольным, чем прежде.

В конце концов он вышел на другую автостраду. На указателе значилось: «1-10. Новый Орлеан 50». В голове гудело; он шел и шел. Солнце всходило и опять закатывалось, а он все брел. Время от времени садился и закрывал глаза или вынимал из живота круглую штуковину и держал на ладони. Когда слишком припекало, он прятался в лесной тени или под большой колесницей, а то и внутри какой-нибудь поменьше.

Порой с ним шагали ему подобные, плечом к плечу, будто он знал, куда идти, и они хотели присоединиться. Порой они не замечали его, поглощенные собственными странствиями.

Однажды он увидел, как четверо мертвецов напали на пятого: он полз, хватал ртом воздух и пытался встать, но неприятели рычали, толкали его, не давали подняться, избивали голыми руками и камнями, уже снесли ему нос и вышибли зубы. Он направился к ним, размышляя, как бы помочь тому пятому, но четверка оттолкнула его и набросилась с палками. Один попытался забрать вещи из его живота. Он отшвырнул нападавших и пополз прочь, а они переключились на скорбную фигуру, корчившуюся на земле.

Он шел и шел. «Новый Орлеан 35… 20… 10». Ему ни о чем не говорило это название, но он тем не менее узнал город, когда увидел его, — безмолвный, безжизненный, мрачный.

В свете заходящего солнца он прошел по большому мосту. Полотно было забито огромными машинами из стали и стекла — все разбиты, некоторые сгорели. Внутри многих находились трупы, еще больше лежало на мостовой. Иные — не целиком, лишь туловища или конечности в засохшей крови. Повсюду громко гудели тучи безобразных мух. Он покачал головой и продолжил путь, взирая на величественные изгибы стального каркаса. За этим мостом оказался следующий, и это тоже что-то значило для него. Новоорлеанский мост… На полпути через это сооружение он увидел желтый металлический ящик, прикрепленный на уровне глаз. Тот был открыт, из него свисал шнур с пластмассовой штуковиной. На штуковине висела рука, правая, небрежно оторванная сразу под локтем. Он взглянул поверх ящика и прочел: «Звоните прямо сейчас. Жизнь стоит прожить до конца. Мы — надежда».

Какое-то время он всматривался в слова. Попытался их выговорить, но губы и язык казались просто тряпками, пришитыми к телу. Слова были простые, но он не вполне улавливал смысл — и не догадывался, почему на мосту написали именно их. Он изо всех сил старался сосредоточиться на одном из этих слов, которое почему-то особенно ему нравилось, пытался произнести его, но не мог даже толком вдохнуть или выдохнуть, а без этого ничего не получалось. Н… над… деж.

Попытка утомила его, но он кивнул с удовлетворением: ему удалось произнести правильный звук.

На середине моста его одолевал ветер, дувший со всех сторон. Он заметил транспортное средство, которое не было повреждено, провел рукой по гладкому нагретому металлу. Какое приятное сочетание прямых и изогнутых линий, стекла и стали, полное изящества и симметрии. Он поставил пластиковые пузырьки на крышу и сложил две пирамиды, по три штуки в каждой. Между ними водрузил металлический браслет и в его центре поместил седьмой пузырек. Как он и рассчитывал, пирамиды были одинаковой высоты и расставлены идеально. Браслет с пузырьком посреди довершали целое. Эти вещи хорошо сочетались друг с другом и с линиями транспортного средства. Если еще остались какие-то люди, они увидят и восхитятся. Или хотя бы просто порадуются.

Оставив творение рук своих, он обернулся к перилам. Позади него раскинулся город — неподвижный, мертвый и безмолвный в гаснущем свете дня. Вода под мостом вздулась и застыла, она казалась неживой, однако он знал, что если сосредоточится, то услышит ее вкрадчивое струение, полное мощи, тайны и обещаний. И с каждым мгновением, пока летел к черной глади и своему сомнительному возрождению, он ощущал их все отчетливее.

Как и рассчитывал Уэйн, проезд оставался свободен. Когда разразилась беда, в числе последних отчаянных попыток спасти город был запрет на несанкционированное использование транспортный средств. Для собственных нужд бойцы национальной гвардии расчистили на новоорлеанском мосту две полосы, но больше ничего сделать не успели.

— Меня всегда удивляло, — сказала Сью, пока они двигались по городу, — что можно проехать через центр Нового Орлеана, свернуть направо над трамвайной линией Сент-Чарльз, дальше на север через Французский квартал, на юг через Гарден-Дистрикт — и нигде не коснуться земли, даже не запачкать шины.

— Угу.

— Паришь на высоте тридцати футов, словно птичка на проводе. — Она вздохнула. — Теперь такого не увидишь.

У въезда на мост Уэйн притормозил. Да, гвардия постаралась, однако вокруг еще полно разного хлама. Девон закашлялся. Непонятно было, чего ему хочется — спать или плакать. Сью устроилась с ним на переднем сиденье, сама готовая расплакаться, а Уэйн как дурак повернулся к ней, и в этот самый момент джип — бабах! — наехал на какую-то дрянь. Послышалось шипение, и Уэйн понял, что они прокололи шину Девон совсем проснулся и теперь уже точно плакал.

Уэйн высунулся, потом вылез и обошел джип. Он напоролся правым передним колесом на ржавый бампер, и тот срезал резину начисто. Воздух уже вышел. Запаска была, но, черт побери, уже совсем стемнело.

— Что там такое? — спросила Сью.

— Колесо, я заменю.

— Что?

— Сиди на месте. — Он услышал, как Сью открывает дверцу. Вот черт. — Иди обратно в машину, я управлюсь за пять минут.

Он уже достал домкрат и запаску. Как же все нелепо.

— Куда ты?

Донеслись ее рыдания. Она шла по мосту и несла Девона, обнимавшего ее за шею.

— Господи, господи! — всхлипывала Сью; ее плечо намокло от соплей мальчишки.

Повсюду лежали тела. Она как могла быстро шагала по полосе и прикидывала. Может быть, удастся найти машину. С ключами, и еще в ней будет сок. Она задыхалась и сама не знала, куда идет; слезы жгли ей лицо.

В лучах фар вились мухи. Сью слышала лишь собственные шаги и тяжелое дыхание. Она крепче прижала к себе Девона.

Она дошла до вершины моста, надеясь рассмотреть на другом берегу Гретну.[50] Но там царил мрак. Она повернулась: Уэйн возился возле машины. Мертвецов видно не было, во всяком случае ходячих. Может, и впрямь лучше вернуться.

Она обернулась и увидела пирамидки из пузырьков с лекарствами. Цефдинир. Циталопрам. Празепам. Трамадол. Амоксициллин, и не одна упаковка. Они были выпачканы в потемневшей крови, но Сью смогла прочесть этикетки и узнала некоторые названия. Пэтти упоминала кое-какие лекарства, которые давала Бренде после нападения, — они должны были помочь, но не помогли. Что же это было?

Девон захныкал.

— Я не люблю темноту, — сказал он в затылок Сью.

— Знаю, зайка.

Сью сгребла пузырьки, затолкала их между собой и Девоном и повернула назад, к джипу.

Перевод Алексея Смирнова

Кэтрин Маклеод

СЕЗОН ЗОМБИ

Кэтрин Маклеод многократно пыталась посмотреть «Ночь живых мертвецов», но, по ее словам, всякий раз так часто от ужаса закрывала глаза ладошками, что фильма толком и не видела. Зато писать рассказы ей удается гораздо лучше, и они более десяти раз появлялись в канадском журнале научной фантастики «On Spec», а также в «Talebones» и франкоязычном издании «Solaris». Ее работы публиковались в антологиях «Tesseracts 6», «Bits of the Dead» и «Open Space».

Смерть — явление жуткое, но она непременный атрибут жизни, и с ее неизбежностью следует примириться. Когда умирает любимый человек, мы стремимся безраздельно предаться печали, но нас отвлекает от нее множество хлопот: нужно обзванивать знакомых, приводить в порядок дела, организовывать похороны — выбрать гроб, подготовить покойника и устроить поминки. И конечно же, кто-то должен выкопать могилу. Обычно этим занимаются могильщики, и никто не сомневается в важности этой профессии.

Однако, вероятно, мы перенесли на могильщиков часть наших впечатлений о смерти в целом и потому видим их занятие в несколько странном свете. Спросите кого угодно, как он себе представляет могильщика: скорее всего, существом чудаковатым и пугающим. Типичный могильщик в нашем воображении — нескладная страхолюдина с грязными патлами, с запавшими глазами, с потусторонним голосом, любящий слоняться в одиночестве, да еще и по ночам. Что и говорить, приятного мало. Но пришло время расставить все по местам и воздать должное важной и почтенной профессии. Могильщики заслуживают лучшего отношения писателей и сценаристов.

Надеюсь, наш следующий рассказ, в котором могильщик предстает отважным героем и борцом с нежитью, поможет отбросить досадные предубеждения и воздать должное этим достойным людям.

Весь секрет в соли. Люди верят, что городской охотник на зомби обязательно должен носить ее с собой вместе с дробовиком и бензином. Лично я не слишком верю, что соль меня защитит, но если люди верят в нее, тем лучше. Зачем народ разочаровывать?

Конечно, я всегда ношу с собой соль, но не для того, чтобы ее воображаемые защитные свойства помогали людям чувствовать себя в безопасности.

Первый вопль разорвал тишину в семь утра. Я был к этому готов. До Судного дня я зарабатывал рытьем могил, а потом остался без денег, какой толк копать ямы, если мертвые все равно не хотят в них лежать? Теперь пошла молва, будто я здорово управляюсь с покойниками. Честно говоря, не думаю, что это так, уж слишком зомби охочи до живого мяса. Ну, людям виднее.

Некоторые боятся мертвецов до чертиков, несмотря на все уговоры, и раньше я не понимал отчего. Теперь понимаю. Мертвые слишком много знают, и кое-кого это беспокоит.

К примеру, Адам Уэйд трезвонил направо и налево, что его ополоумевшая жена сбежала в Нью-Йорк, но потом она приковыляла домой с проломленным черепом. А дочка местного преподобного, прямо невинная Белоснежка без гномов, умерла якобы от воспаления легких — чтобы впоследствии явиться домой с останками ребенка, застрявшими внутри.

Впрочем, секреты есть у всех. Хорошие они или скверные — как посмотреть.

Про свой я молчок. Язык за зубами. Дорожу, знаете ли, репутацией.

В семь утра мне пришлось заняться покойником на Мэин-стрит. Он, наверное, и не заметил бы Миретту Джонсон, если бы та не разоралась вдруг. Ну еще бы: при жизни тот зомби был Генри Джонсоном, ее мужем. Она и раньше всегда на него кричала, а от старой привычки так просто не избавишься.

Я покойника подстрелил и сэкономил бензин. Просто бросил зажженную спичку — и упс! Сразу видно, кого бальзамировали. Набальзамированные вспыхивают, как смола.

Я наблюдал за костром из кофейни по соседству, где уминал блины с кетчупом. Официантка Джина опять меня пилила, мол, такой ты разэтакий, Билли Мартин, вкусы у тебя, как у свиньи, жрешь что попало с чем попало. Но затем покосилась на мой дробовик, вздохнула и убралась восвояси.

Дело уже к осени, скоро похолодает. Мертвые на холоде еле шевелятся. А зимой от них вообще никакого проку. Надо сейчас мясо вялить, сделать запас побольше, пока охота еще хороша. Джина и понятия не имеет, о чем говорит, когда бранит мой плохой вкус. Очень он даже не плохой. У меня соль, между прочим, с петрушкой и тимьяном.

Эх, жить нынче стало веселей и легче. Больше не приходится выкапывать мертвецов тайком, боясь, что заметят и поймают. Никто не хочет смотреть, как я жарю зомби. Хе-хе, это же могут быть их дражайшие родственнички. Впрочем, я приличия соблюдаю, не наглею. Мой секрет знают только мертвые, а они уж не осудят.

Люди говорят, я здорово управляюсь с мертвецами. Может, они и правы.

Для хорошего вкуса главное — правильная соль.

Перевод Дмитрия Могилевцева

Стивен Гулд

ТАМЭСИГИРИ

Стивен Гулд, финалист премий «Хьюго» и «Небьюла», является автором романа «Джампер» («Jumper»), положенного в основу недавно вышедшего на экраны одноименного фильма. Также им написаны произведения «Reflex», «Bhnd Waves», «Helm», «Greenxiar» и «Wildside». Его рассказы публиковались в журналах «Analog», «Asimov’s Science Fiction», «Amazing Stories», в антологии «The Year’s Best Science Fiction». В свободное от творчества время Гулд упоенно предается уничтожению зомби на приставке «Xbox 360».

В древней Японии существовала некая прослойка людей, профессионально занимавшихся шпионажем, диверсиями и даже убийствами. Услуги их стоили дорого и были по карману лишь состоятельным особам. Японцы предпочитают термин «синоби»,[51] однако на Западе укоренилось название «ниндзя». Как правило, оружием ниндзя служили мечи (катаны), стальные метательные звезды (сюрикэны) и цепные серпы (курисагами). В нашем представлении, эти убийцы одеваются в черное, но в действительности они, конечно, старались не выделяться из толпы, прикидываясь священнослужителями, актерами и купцами. Многие элементы традиционной японской архитектуры изначально задумывались как средства защиты от ниндзя, включая внутренние дворы, покрытые гравием, и поющие полы, затруднявшие бесшумное передвижение незваных гостей.

Гулд утверждает, что появление этого рассказа целиком на моей совести. «Я имел неосторожность написать в „Твиттер“ что-то вроде: „Ниндзя — крутые. Зомби — крутые. Ниндзя-зомби — круты вдвойне!“ Джон Джозеф Адамс прочел это и спросил, не пишу ли я в настоящее время нечто подобное. Я ответил, что пока нет, но могу взяться».

Поскольку Гулд больше двенадцати лет изучал иайдо — искусство владения японским мечом, — ему не пришлось долго собирать материал для рассказа. Тем не менее он, по его признанию, какое-то время провел на заднем дворе, вооруженный боккеном (деревянным мечом), где отрабатывал некоторые приемы, описанные в тексте.

Но почему зомби? «В зомби, проворны они или нет, пугает то, что их все время становится больше и больше, — отвечает Гулд. — Неважно, скольких ты убьешь, их количество постоянно увеличивается. Зомби суть осязаемые, кусачие воплощения нашей смертности. А смерть дурно пахнет и еще хуже выглядит».

Жил некогда в средневековой Японии мастер-оружейник, который возжелал сделать сразу два дела: казнить преступника и испытать свой новый клинок, иными словами, выполнить тамэсигири.[52] Когда приговоренный увидел мастера, он сказал:

— Если бы знал я, что это будешь ты, наглотался бы камней, чтобы сломать твой меч!

Иной раз ты — оружейник, рассекающий плоть и кость; иной раз — отродье, готовое пожирать камни, лишь бы испортить сталь. Сомнений нет, ты умрешь, но никем не сказано, что твоя смерть должна быть легкой.

Минут двадцать мы шли огородами, пока не достигли южной стены. У ворот не было ни души, но через пару минут появился охранник, ходивший по парапету. Забросив на плечо винтовку, он спустился, пыхтя и отдуваясь. Проверил документы Сенсея, потом вперед, по своему обыкновению, вылез Ричард. Охранник изучил пропуск Ричарда и вгляделся в его лицо.

— Ричард Торрес? Вы похожи на брата. Он ведь несколько недель как пропал?

— Пропал? — резко ответил Ричард. — С чего вы взяли?

Сенсей придержал его за руку и осведомился у стража:

— Если я правильно понял, Диего так и не появлялся?

— Во всяком случае, в мою смену его не было.

Охранник вернул Ричарду пропуск, взял документы Лу, взглянул на нее и захлопал глазами. Так делали все, кто ее видел. Она всегда эффектно выглядела, а сегодня просто блистала.

— Луиза Паттерсон? Похоже, в школе я встречался с вашей сестрой. Как она поживает?

— Она умерла, — ответила Лу.

От заражения умирали девять из десяти. Он мог бы и знать.

Страж сглотнул, вернул ее пропуск и взял мой.

— Здравствуйте. Не видел вас прежде. Впервые в городе?

— Дэнни, ты в школе сидел позади меня! — Я невесело рассмеялась. — И вечно просил списать алгебру.

Он отступил на шаг и снова уставился в мой пропуск.

— Вот это да! Роза, ты это… раздалась.

— Что правда, то правда, — согласилась я.

В школьную пору я была тощей, но теперь округлилась. Он же каким был коренастым, таким и остался. Удивительное дело, при наших-то пайках. Впрочем, я не стала углубляться в тему его веса или общих школьных воспоминаний. Нам нужно было пройти за ворота.

Утратив ко мне всякий интерес, он повернулся к Сенсею:

— Оружие? Кроме перьев?

Мы держали сумки раскрытыми, чтобы ему было видно. Огнестрельное оружие и взрывчатка предназначались для обороны. Выходить разрешалось, но ружья и боеприпасы нельзя было выносить никому, кроме охранников во время сева, прополки и сбора урожая. Имелись и другие причины.

— Только мечи, — подтвердил Сенсей.

Дэнни отомкнул висячий замок на подъемной решетке и сказал:

— Не открывайте, пока я не проверю сверху понятно?

— Понятно. — Сенсей бесстрастно кивнул.

Конечно, он понял. Сенсей в общей сложности провел больше времени вне города, чем кто-либо другой.

Дэнни вернулся к лестнице, снял с плеча винтовку и обозрел округу.

— На кукурузном поле их несколько… стоит штук шесть, но лежать может больше. Кукуруза уже здорово поднялась… Соя всего по колено, и там околачивается один. Дорога… — Он вскинул винтовку и выстрелил. — Дорога чистая до спуска к реке.

Сенсей пристально смотрел на Дэнни.

— Зачем он это сделал? — Лу нахмурилась. — Привлечет их к воротам.

Сенсей вздохнул:

— Лу, мы не очень-то уклоняемся от встречи с ними.

Он дал знак, я подняла решетку. Ричард извлек меч и застыл, держа его острием строго вверх у правого плеча, готовый выполнить хассо.[53] Сенсей негромко вздохнул, но ничего не сказал, а повторил приглашающий жест, и я толкнула левую створку Провернувшись на хорошо смазанных петлях, та отворилась наружу и замерла под прямым углом. Ричард прыгнул вперед, дико озираясь. Лу закатила глаза, а я кивнула.

Разбитый асфальт был покрыт сорняками, но полевые бригады ликвидировали все более или менее заметные заросли на двадцать футов по обе стороны дороги. В сотне шагов от ворот поверх выцветшей разметки распростерлось тело — это в него Дэнни стрелял. Ричард сделал несколько шагов и остановился посреди дороги, все еще держа меч наготове.

Я заглянула за створку, прежде чем выйти, но там было чисто.

— Ричард, убери меч, — велел Сенсей.

Тот оглянулся.

— Что мы изучаем? — спросил Сенсей.

— Батто хо, Сенсей. Приемы извлечения меча и нанесения удара.

— Правильно. Поэтому береги силы. Доверяй своим навыкам. Мы на открытой местности, у тебя хватит времени вынуть меч.

— Да, Сенсей.

Ричард выполнил ното — вложил меч в ножны, действуя в стиле Синдо Мунэнрю: сперва опустил острие, направляя его вперед и обращая захват с разворотом лезвия так, чтобы уложить на плечо муне, заднюю тупую часть клинка; затем выставлял сая, деревянные ножны, до тех пор, пока не достиг касания с муне. Он выдвинул рукоять — цука — и вот скрестил острие меча с отверстием сая, после чего перевернул, скользящим движением ставя клинок на место. Красивое зрелище при выполнении плавном и быстром.

Я скривилась: мало того что работать красиво он не умеет, так еще и чуть руку себе не проткнул.

Сенсей шагнул вперед, вплотную приблизился к Ричарду и что-то негромко сказал. Тот покраснел, но отступил назад со словами:

— Да, Сенсей.

— Возвращайтесь до темноты, понятно? — донесся со стены оклик Дэнни.

Лу поднесла палец к губам, и Дэнни рассмеялся, понизив голос. Если человек дурак, то это надолго.

Мы повернулись к городу спиной; затворились ворота, упала решетка. Держась поначалу дороги, Сенсей повел нас к зомби, которого Дэнни пристрелил со стены. За десять шагов до тела Сенсей громко топнул.

Труп дернулся.

Сенсей покачал головой и отступил.

Дэнни устроил много шума, но добился мало толку. Пуля прошла сбоку, отхватив зомби ухо, но центральная нервная система осталась нетронутой. Существо встало на четвереньки и посмотрело на нас. Лысое, покрытое струпьями, оно некогда было женщиной. В уцелевшем ухе сверкала на солнце жемчужная сережка. Заметив ее, я не смогла удержаться, чтобы не поискать вторую.

И точно — та лежала на асфальте в шести шагах, все еще вдетая в мочку.

— Лу! — позвал Сенсей.

— Хай! — Лу пушинкой скользнула вперед.

Ричард злобно взглянул на нее, но внимание Лу было приковано к зомби. Когда она подошла ближе, нежить оттолкнулась от асфальта и встала на колени. Лу выхватила меч и нанесла удар единым горизонтальным движением, резко вернув левую руку на рукоять по выходе острия.

Меч аккуратно рассек шею зомби, тело рухнуло, а голова слетела на асфальт и покатилась к обочине.

Сенсей кивнул.

Лу протерла лезвие спиртом и вернула меч в сая. После чего ее вырвало в канаву.

Ричард собирался что-то сказать, но я резко повернулась, так что мои ножны ударили его по бедру.

— Прошу прощения, — обронила я в ответ на его мрачный взгляд.

Сенсей оглянулся на нас, затем указал на фигуру, ковылявшую в нашу сторону по соевому полю.

— Роза, этот твой. Ричард, ты идешь с ней и смотришь. — Он поднял два пальца и поднес к глазам.

— Да, Сенсей, — сказала я. — Глаза открыты.

Ричард пошел было к зомби напрямик, но я остановила его:

— Иди по борозде. Если топтать сою, зимой будет нечего есть.

Не глядя, как он это принял, я устремилась между рядами растений, высаженных перпендикулярно дороге. Мой зомби повернул голову и сменил курс. Этот был из тех, что поглупее; он не умел даже взять нужное направление, поэтому двигался по замысловатой кривой, постоянно разворачиваясь в мою сторону.

На полпути я заметила темное пятно двумя рядами дальше. Вскинула руку и оглянулась на Ричарда, но тот не следил ни за мной, ни за полем, сосредоточив внимание на идущем зомби.

— Ричард! — прошипела я.

Он застыл как вкопанный. Темное пятно в десяти шагах от него приняло сидячее положение. У этой твари не было левой руки ниже локтя — возможно, ее отстрелил охранник со стены, зато на ноги нежить вскочила с удивительным проворством. Это был мужчина, высокий и тощий; Ричард оказался ближе к нему, чем я. Когда мертвец подался к Ричарду, тот, побледнев, шагнул вперед, выхватил меч и ударил.

Пальцы он сжал столь сильно, что рубящая дуга сократилась, пластая воздух перед зомби.

Я подобралась сбоку и подрезала мертвецу поджилки. Тот повалился, но все еще пытался ползти к Ричарду.

— Прикончи его! — спокойно велела я и направилась к собственной цели.

Этот в прошлом был солдатом, на что указывала полевая форма, но грязь мешала разглядеть знаки различия. Я встала в стойку в десяти шагах — хассо, меч над правым плечом. Едва противник подошел на нужное расстояние, я устремилась вперед и нанесла косой удар под названием «кеса» — сверху вниз и справа налево. По завершении голова и правая рука мертвеца лежали от меня слева, а все остальное — у моих ног.

Как там дела у Ричарда?

Напарнику удалось отрубить своему врагу вторую руку и вонзить клинок в позвоночник, между лопаток, благодаря чему зомби хотя бы остановился, и Ричард наконец избавил его от головы. Тварь была высокого роста, и он сумел снести ей череп по линии ушей, так что верхняя половина очутилась на земле, но нижняя челюсть с причудливо выгнутым вверх языком еще сидела на шее.

— Чудесно. Вытри меч, — подсказала я, доставая пакет спиртовых салфеток.

Нам всем сделали прививки, но они помогали лишь в семидесяти пяти процентах случаев. Лучше подстраховаться.

Затем к нам присоединились Сенсей и Лу. Сенсей спокойно осмотрел убитых.

— Направо, — молвил он, когда мы вложили мечи в ножны. — Туда.

Внизу, на речной отмели, их оказалось намного больше. Высокие насыпи были застроены летними домиками и рыбацкими хижинами, но зомби привлекала в основном вода. При каждой возможности они пили много. Ученые не знали наверняка, нужна ли мертвым вода, но бытовало мнение, что зомби пожирает внутренний жар и они стремятся его ослабить. Тот же огонь влечет их к незараженным, побуждает поглощать нечто, чего у них больше нет, как будто с живой пищей они могут вернуть утраченную жизнь.

Сенсей выбрал следующую группу, из трех зомби, и начал с лекции:

— Когда их больше одного, вы не можете ограничиться нанесением раны. Вы должны вывести их из строя или убить. Будучи ранены, они сохраняют способность двигаться, поэтому рассекайте позвоночник, мозг или отрубайте ногу. Когда упадут, можно добить.

Затем он показал нам, как это делается.

Первого снял ударом под названием «сёмен». Вообще, этим словом обозначается голова, но удар наносится вертикально, пробивая череп от макушки ровно по центру и до глотки. Когда к Сенсею метнулся второй, тот сделал шаг в сторону и рассек шею сзади; мертвец уронил голову, неловко шагнул еще раз напоследок и рухнул. Третьего зомби Сенсей ударил сбоку и отрубил ему ногу выше колена. И обезглавил, пока тот силился встать.

Новые зомби явились парой. Сенсей подал знак:

— Ричард, давай. Просто расслабься. Помни, что удар наносится последними четырьмя дюймами клинка. Бей с оттяжкой. Не забывай о том, что вокруг.

Ричард пошел вперед, Сенсей следовал чуть позади. Мы с Лу стояли спиной к спине, держа периметр.

— Что это с тобой? — спросила я.

С тех пор как ее вырвало, это была первая минута, когда мы могли перекинуться словом.

— Ничего особенного. Съела что-то.

— Я бы тоже не заморачивалась. Только все время думаю: когда-то это было женщиной, которую кто-то растил, укладывал спать, дарил сережки.

— Да. А потом она съела того, кто все это делал.

— Ну ты и циник.

— А что такое с этим Дэнни, со стенки? Он как-то весь поник, когда тебя узнал.

— Однажды вздумал меня лапать. Я уже год занималась с Сенсеем. Отвалил с вывихнутым локтем.

Ричард и Сенсей приближались к двум зомби, Ричард шел первым.

— Лучше я отвернусь, — сказала Лу.

— Да ладно. Он пока еще себя не пырнул. — Я подняла левую руку, где между большим и указательным пальцем виднелись три треугольных шрама. — В додзё[54] мне не раз случалось порезаться.

— Лучше бы и Ричарду порезаться. Ему не хватает уважения к клинку.

Это была правда. Клинка не следует бояться, но уважать его, бесспорно, нужно.

Ричард, вынув меч заранее, держал его за спиной, низко, в сокрытом состоянии, которое называется «вакигамаэ». Когда первый зомби приблизился, Ричард нанес удар сбоку, пытаясь выполнить кеса в обратном порядке, но лезвие застряло в ребрах у позвоночника. Ричард что было сил рванулся в сторону, освободил клинок, но оступился и упал.

Сенсей напрягся, однако не шелохнулся.

Ричард встал на колени и замер. Когда зомби с перерубленными ребрами подошел, он ударил по горизонтали, ниже колена. Зомби попытался ступить на ногу, которой уже не было, и повалился лицом вперед. Ричард крутанулся и аккуратно обезглавил его.

Лу вздохнула с облегчением.

Со вторым Ричард управился просто: прямой сёмен пришелся в лоб. Ричард явно напрягся, стараясь разрубить ниже, но лезвие увязло в мозгу.

Когда мы подошли, Сенсей говорил:

— Нельзя наплевать на все, чему тебя учили, сию вот секунду, когда это важно. — Он поднял левую руку и разогнул безымянный палец и мизинец. — Сжать. Расслабиться. Клинок достаточно остер, чтобы сделать дело, если только ему не мешать. Скорость и правильный угол намного важнее силы мышц.

Ричард кивнул.

Сенсей направил Лу к следующей компании — там было четверо, и они держались довольно тесной кучкой.

Лу побежала к ним, затем быстро подалась в сторону и назад, вынуждая противников сломать шеренгу. Она не вынимала меч до первого удара, однако ловко снесла мертвецу ногу; затем скользнула, огибая упавшего, чтобы поразить шедшего сзади ударом кеса в область шеи. Потом вновь отступила в сторону, вынуждая двоих оставшихся столкнуться с первым зомби, пытавшимся встать с колена. Шагнула вперед, нанесла еще один сёмен и уничтожила очередного зомби; ступила назад и повторила прием, уложив последнего. Безногий пытался ползти, но она повернулась кругом и отсекла ему голову.

Сенсей удовлетворенно кивнул:

— Видели, как она их разделила, чтобы удобно было убрать по очереди? Так и нужно: заставляйте их разделиться, не давайте себя окружить. Работайте по краям. Не уставайте поворачиваться.

До нас донесся топот бегущих ног, и Сенсей сказал:

— Роза, будь осторожна, это свежий.

Встревоженные, мы не сводили глаз с опушки. Тварь выскочила из подлеска невдалеке у реки: это была женщина, по виду почти нормальная, даже в целой одежде, и не такая бледная, как прочие, вот только вся в крови и с безумным взглядом. Свежие зомби, зараженные меньше месяца назад, намного проворнее остальных, но не более, чем живые люди. У них сохраняется большая часть физических навыков и некая способность соображать.

— Боже! — воскликнул Ричард. — Это же миссис Стеклс.

Стеклсы уехали три недели назад, надеясь отыскать кого-то из близких.

Я вышла вперед, оторвавшись от остальных, и зомби припустил за мной. Мы их всех обозначаем одинаково, вне зависимости от того, какого пола они были при жизни.

Я приняла позу сейзи, опустившись на колени и сев на пятки. Тварь мчалась ко мне, размахивая руками. Я отсекла ей ступни на уровне лодыжек, подавшись вбок, чтобы уклониться от мечущихся клешней. Упав, она замолотила кулаками, но удивительно быстро оперлась на колени и руки и вновь устремилась ко мне. Тогда я поднялась и рубанула сверху вниз, метя в шею, но она дернулась вперед, и мой удар пришелся по лопаткам, рассекая позвоночник. Зубы щелкнули в нескольких дюймах от моего колена.

Я перепрыгнула через зомби, развернулась и срезала голову, пока та поворачивалась в мою сторону. Оскал пропал, глаза застыли. Передо мной вновь было лицо миссис Стекле.

Теперь стошнило меня.

Подошли остальные.

— Представьте, что столкнулись с большой группой, куда затесался один такой прыткий, — сказал Сенсей, глянув мне в лицо.

— Со мной все в порядке. — Я вытерла клинок.

— Посмотрим, что мы найдем ближе к воде. — Сенсей указал на реку.

К полудню мы истребили около сотни, но они все шли и шли из леса. Мы вынуждали их выстраиваться в очередь и рубили, медленно отступая и не давая заходить с боков. Однообразие этого занятия в конце концов расслабило Ричарда, и он стал вести себя почти как в додзё — сосредоточенно, но без напряжения, расходуя энергию на ускорение клинка и не пытаясь вложить в удар ненужную мускульную силу.

Нам попались еще двое из компании Стеклсов. Один нес бейсбольную биту и помнил, как ею пользоваться. Будто отбивающий перед фастболом,[55] он замахнулся на Сенсея, но тот сделал шаг назад и отрубил противнику кисти, после чего прикончил его ударом кеса. Лу перерубила второму бедро, и Ричард его добил.

Самым неприятным в этом деле было узнавать в чудовищах прежних знакомых. К счастью, зараженные со временем изменяются почти до неузнаваемости: волосы выпадают, а кожа покрывается струпьями, шелушится и распухает.

С такими чуть легче.

Сенсей повел нас обратно к холму, где с футбольного поля открывался хороший обзор во всех направлениях.

— Отдыхайте, — распорядился он. — Можно поесть.

Я не думала, что смогу есть, но тщательно протерла руки спиртовыми салфетками и помахала, чтобы высохли. Сначала, конечно, я подала еду Сенсею. У нас была с собой тортилья с луком, яйцами и бобами; и, едва откусив разочек, я поняла, что всерьез проголодалась. Зато Лу едва прикоснулась к своей порции.

— Хорошо, — сказал Сенсей. — Возвращаемся к воротам.

— Сенсей, мы совсем не искали, — запротестовал Ричард. — Может быть, Диего где-то прячется и голодает!

— Возможно. — Сенсей покачал головой. — Но для поисков нужен свет, а в низинах темнеет рано. Лучше попробовать завтра.

Лу выглядела расстроенной, но молчала. Мне тоже было грустно.

Диего занимался с Сенсеем дольше любого из нас — еще до того, как мы начали изучать фехтование в дополнение к айкидо. Он же привел в додзё Ричарда, своего младшего брата, когда это сделалось жизненно важным: боеприпасы истощились, и стало ясно вдобавок, что пальба лишь привлекает новых зомби.

Мы с Лу считали Диего братом, и в известном смысле это было справедливо — ведь Сенсей мог считаться нашим общим отцом.

У ворот Дэнни не оказалось.

— Наверно, ходит по стене. — Сенсей пожал плечами.

— Он еще не сменился? — спросила Лу.

— Смена часовых в восемь, четыре и в полночь. Он вполне мог остаться еще на час.

Ричард дошел до ворот и громко постучал.

— Прекрати! — приказал Сенсей, но было поздно.

Из кукурузы донесся шорох.

Хоть бы мне никогда не читать «Детей кукурузы».[56]

— Ты рехнулся? — Лу была вне себя. — Повесь на шею коровий колокольчик и беги к реке!

— Поздно возмущаться. — Сенсей покачал головой. — Будьте начеку.

Шум к тому времени поднялся нешуточный: должно быть, они лежали среди кукурузных стеблей, но стук взбудоражил их.

— Почему они не вышли утром, когда Дэниел выстрелил? — удивилась я.

— Может, их еще здесь не было, — предположила Лу. — Не исключено, что выстрел их и привлек.

Двенадцать зомби покинули заросли сразу, потом показались еще пятеро. А дальше я не считала.

— Сенсей, — проговорила Лу, — давайте поднимем Розу на стену, чтобы открыла ворота.

— Ты забыла про замок? — Тот обнажил меч. — И вряд ли она проберется через колючую проволоку.

Из кукурузы двинулась вторая волна.

Сенсей указал вдоль стены, в направлении поля сои.

Лу, двигай рысью. Смотри перед собой. Не зевай. Мы страхуем сзади.

— Прямо сейчас?

— Пять минут назад.

Держа меч наготове, я попятилась вместе с Сенсеем, предоставляя Ричарду место, освобожденное Лу Вдали, на кукурузном поле, нарисовался явно свежий и буйный зомби, с дикой скоростью мчащийся через заросли. В считаные секунды он пересек дорогу, а еще через десять опередил остальных.

Это был не Диего. Я перевела дух и окликнула:

— Сенсей?

— Вижу. Я ударю первым, а ты добей.

Наш наставник продолжал бежать трусцой, но чуть замедлил ход и отстал еще больше.

Зомби поднажал, и когда я уже решила, что вот сейчас он прыгнет на Сенсея, последний шагнул в сторону и стремительно повернулся: меч прошел на уровне пояса, вспоров зомби живот. Мертвец согнулся, но не упал и поковылял дальше.

Я крутанулась юлой и снесла ему голову.

Зомби рухнул. Мы двинулись дальше.

До западных городских ворот оставалось три мили, но там был глубокий ров, перегороженный решеткой, с проложенной по нему трубой водоочистительной станции. Чем дальше от стены и ближе к реке, тем мельче ров, однако вокруг стоял лес.

— Сенсей? — окликнула Лу.

Мы нагнали их с Ричардом и посмотрели вниз. Крутой склон пятнадцати футов высотой, и то же самое с другой стороны. На мелководье копошилась тройка зомби.

— За мной, — приказал Сенсей и прыгнул с мечом наголо.

У зомби, на которого он приземлился, не было шансов. Как и у того, которого он прибил на лету, но, достигнув дна рва, Сенсей опрокинулся в воду, и следующий бросился на него.

Прыгнул и Ричард. Ему не удалось так ловко угодить прямо на врага, но он сумел перекатиться и сбил зомби, заходящего сбоку, отбросив его от Сенсея. Ричард ожесточенно выругался. Сенсей поднялся и прикончил нежить.

Я оглянулась. Толпа тварей находилась в пятидесяти ярдах от нас и неуклонно возрастала. Некоторые почти бежали — если это можно назвать бегом, хотя правильнее было бы сказать, что они просто волокли сами себя.

— Идем! — позвала я Лу. — Только аккуратно. По-моему, Ричард повредил ногу.

Она скользнула по откосу, обрушивая камни и почву; подняла Ричарда и стала взбираться по противоположному склону, поддерживая товарища. Я подождала, пока Сенсей присоединится к ним и подхватит пострадавшего с другой стороны, и съехала сама.

Я хотела выбраться наверх первой: им придется трудно, если кто-то появится из леса. Пробежав по рву, я заметила над головой торчащий корень, за который можно ухватиться, и полезла туда. А оказавшись на гребне, сразу увидела двух зомби, они выходили из леса. Оба выглядели очень старыми — наверное, из числа первых зараженных. В них не осталось почти ничего человеческого, одежда сгнила заодно с кожей, так что даже бывший пол нельзя было определить. Слава богу, такие двигаются медленно, и я успела вытащить Ричарда еще до того, как они подошли.

Шедший первым протянул руку, и я срубила ее выше локтя. Утратив равновесие и кренясь на правый бок, это чучело поплелось куда-то. На его беду, с этой стороны как раз был ров, и зомби, так и не успев выровняться, рухнул вниз. Второго я рассекла пополам и отвернулась, когда он еще только падал. Первая партия наших преследователей с той стороны рва спрыгнула на дно и заковыляла к нам.

Сенсей наклонил голову вправо и влево, разминая шейные мышцы.

— Лу, осмотри его ногу, — спокойно и тихо попросил он. — Если растяжение, перевяжи. Роза, ты стоишь со мной, на краю.

Это была удобная позиция: неуклюжие твари не смогли бы с первой попытки взобраться, даже если им не мешать. Первым поднявшимся мы рассекали головы, и они падали, сбивая остальных.

Все бы хорошо, но этих гадов становилось все больше. Некоторых влекло по рву вниз, к лесу, где они с легкостью могли выкарабкаться.

— По-моему, нехорошее растяжение, — сказала Лу, когда мы подарили вечный покой примерно двум десяткам тварей. — Я замотала эластичным бинтом.

— Тогда нам пора идти, — ответил Сенсей. — Вы двое вперед, а мы следом.

Мы вновь принялись за дело и уничтожили еще штук пятнадцать, как вдруг раздался голос:

— Идите к воротам.

Я вскинула глаза: на стене маячил охранник с винтовкой, и, к счастью, это был не Дэнни.

— Я вас там встречу!

Он затрусил по парапету — ему было до ворот гораздо ближе, чем нам.

Лежавший далее луг уже выкосили, трава была низкой — просто лужайка. Не растяни Ричард ногу, мы бы рванули через нее бегом. Но по крайней мере, окрестности были видны как на ладони.

Стена и ворота притягивали тварей, и я ожидала увидеть их там. Однако мы нашли только обрубки тел.

— Сенсей, здесь побывал Диего!

Головы, руки и ноги лежали, срезанные мастерским ударом. Многие туловища были рассечены от плеча и далее через ребра, по всей грудной клетке.

Сенсей кивнул и нахмурился. Одно тело принадлежало не зомби и было обгрызено. Зараженные не едят друг друга, во всяком случае, когда пройдет день или два, после чего мясо приобретает своеобразный привкус. Но этого сначала зарубили, нанеся несколько ударов, в том числе по шее.

— Сенсей?

— Не знаю. — Тот наморщил лоб. — Возможно, зомби уже убили его, то есть ее, или смертельно ранили, и Диего избавил несчастную от страданий.

— До первого удара она явно была жива. — Я взглянула на разбрызганную кровь.

За лугом раскинулся яблоневый сад. За ним ухаживали и не давали расти сорным кустам, но урожай не собрали, и ветви под тяжестью плодов гнулись к земле, загораживая обзор.

Толпы позади нас не пошли на луг, зомби постепенно отказывались от преследования. Идущие позади отвлекались и разбредались кто куда.

Озираясь, мы осторожно вошли в сад. А когда обогнули дерево с поникшими ветвями, то сразу увидели его — двумя рядами дальше.

Диего сидел на груде трупов: руки на бедрах, голова опущена. Висящее позади солнце превращало нашего товарища в темный силуэт, но его легко было узнать: по сложению, позе и, главное, волосам — он всегда носил прическу под названием «тёммагэ», то есть выбривал лоб и делал пучок на затылке.

Лу поднесла руку ко рту и застыла.

— Диего! — крикнул Ричард. Тот повернулся, и свет упал на его лицо.

В одной руке он держал меч, а в другой — чью-то руку. Его подбородок и одежда были в крови.

— О нет! — Лу упала на колени, одной рукой схватилась за живот, второй прикрыла рот.

— Забери их, Роза, — велел Сенсей, даже не взглянув на нас. — Пусть идут к воротам.

А сам двинулся вперед, положив руки на ножны и рукоять меча.

— Сенсей, разве мы не возьмем его? Он все еще держит меч!

Я уже говорила, что свежие покойники сохраняют физические навыки, а Диего занимался у Сенсея двадцать пять лет и многому научился.

— Ты сможешь убить его, Роза? Я не уверен, что сумею, но должен попытаться. Отведи Лу и Ричарда к воротам. Мое завещание в камизе,[57] в додзё. После Диего моей преемницей названа ты.

Сенсей наконец повернулся ко мне: углы рта были скорбно опущены, однако он попытался улыбнуться и даже подмигнул. А потом быстро зашагал к Диего.

Будь он проклят!

— Помоги мне с Ричардом. — Я схватила Лу за руку. — Нужно бежать!

Всхлипывая, она кое-как поднялась и помогла встать Ричарду. Мы устремились к стене.

Но Диего, не замечая Сенсея, бросился нам наперерез. Вскинул было меч над головой — эта стойка называется «дзёдан», но осознал, что все еще держит чужую руку, и сунул ее за пазуху. Та застряла, а пальцы остались торчать из-под одежды. Диего снова поднял меч.

— Ма-тэ! — возопил Сенсей, и Диего с озадаченным видом попятился.

Тренируя Диего, Сенсей тысячу раз использовал это слово: приказ стоять и ждать. Диего повернулся к Сенсею, который так и не вынул меч.

— Смотрите, — подался к нему Ричард. — Он все еще понимает! Диего!

Но Диего ударил его по протянутой руке. Я рывком отбросила Ричарда назад, и меч лишь распорол его рукав.

Затем клинок обнажил Сенсей; Диего развернулся и нанес удар в шею.

Сенсей выставил блок, поглощая энергию выпада и втягивая локти; потом его лезвие скользнуло по клинку Диего, метя в большой палец. Диего отступил, готовый выполнить кеса с другого бока.

Сенсей метнулся вперед, так что меч Диего рассек воздух за его спиной, и затем увернулся буквально в дюйме, разворачивая клинок с намерением атаковать незащищенную сторону противника.

Удар пришелся по мертвой руке, которую Диего приберег себе на закуску и держал за пазухой. Сенсей разрубил ее целиком, но она смягчила удар, и в живот Диего меч вошел совсем неглубоко.

Диего извернулся змеей и ударил Сенсею в спину, но тот продолжал двигаться и лишь сократил дистанцию. Крутнулся вокруг оси и резанул снизу вверх, выполнив элемент хаппо гири,[58] призванный вспороть соперника от паха до подбородка, но Диего отпрянул.

Я попыталась заставить Ричарда и Лу продолжить путь, но Диего уловил движение и вновь преградил нам дорогу.

— Диего, нет! — вскричал Ричард.

Тот помедлил, сбитый с толку.

Сенсей снова наступал, и Диего развернулся к нему лицом, отойдя от нас, но не освободив проход. Он молниеносно нанес удар, и Сенсей скользнул с траектории, отводя меч, чтобы отбить атаку. Не выставляя блок, Диего атаковал еще раз — столь быстро, что Сенсей едва успел убрать голову. Меч глубоко рассек ему плечо, но восходящий блок Сенсея не дал клинку разрубить кость.

Сенсей упал, и Диего занес меч, чтобы добить его. И в этот миг я ударила в спину.

Ни убить, ни вывести его из строя мне не удалось, но хотя бы я отвлекла мертвеца.

Он повернулся и в ярости бросился на меня, однако я отступила. Когда его меч просвистел возле моей головы, я попыталась отрубить Диего кисть, но промедлила, и клинок задел предплечье. Диего ответил горизонтальным ударом, который блокировала Лу. А Ричард, обливаясь слезами, погрузил меч в живот Диего.

Наш бывший товарищ попятился и поднес к ране руку, затем отвел ее, разглядывая кровь. Понюхал ее и сморщился. Вновь схватился за клинок — обеими руками, а я упала на колени и произнесла: «Да-то!» Когда мы кланяемся классу, то первым делом извлекаем меч из оби[59] и кладем его перед собой на пол. Я положила обнаженный меч, без ножен, как мы обычно делаем, лезвием ко мне, рукоятью вправо.

Диего почти повторил мой жест: машинально начал опускать клинок и преклонять колени, но остановился и вскинул меч опять.

— Диего, милый, иди ко мне. — Лу опустила оружие.

Диего замер: его рот приоткрылся, лицо смягчилось. Я же схватила свои мечи нанесла удар, разрубая челюсть мертвеца и череп до мозга.

Диего повалился на бок, не выпустив оружия.

Лу снова рухнула на колени, и снова ее вырвало. Трижды.

Мы отнесли Сенсея к воротам, предоставив Ричарду хромать за нами, как сумеет. Наш наставник потерял много крови, несмотря на то что мы оказали ему всю посильную помощь. Ричард принес меч брата, и мы решили его сохранить. Девочка будет или мальчик, неважно, но у ребенка должна быть хоть какая-то вещь на память об отце.

Лу тошнило не от дурной пищи.

— Сенсей ни за что не позволил бы тебе идти с нами, если бы знал о беременности.

Лу кивнула, продолжая рыдать.

Дэнни, охранник южного направления, был разжалован и отправлен в бригаду мусорщиков. В нужный момент его не оказалось у ворот, потому что он промышлял в огородах, а потом тайком продавал ворованные помидоры.

Плечо Сенсея никогда не станет прежним. Он живет в додзё и помогает нам советами, но тренировочные поединки теперь провожу я. За воротами он больше не бывает.

А вот мне приходится.

Перевод Алексея Смирнова

Кэтрин М. Валенте

ДНИ ОГНЕННЫХ МОТОЦИКЛОВ

Кэтрин М. Валенте является автором высоко оцененного критикой цикла «The Orphan’s Tales», удостоенного премии Джеймса Типтри-младшего, Мифопоэтической премии, а также вышедшего в финал Всемирной премии фэнтези. Роман «Палимпсест» («Palimpsest»), который автор определила как «барокковую встречу научной фантастики и фэнтези», вышел в финал премии «Хьюго» 2010 года. Предназначенный для молодежной аудитории роман «The Girl Who Circumnavigated Fairyland in a Ship of Her Oven Making», сперва опубликованный писательницей в Сети, а затем напечатанный издательством «Фейвэл энд френдз», в 2011 году получил премию Эндрю Нортон. В ноябре 2010 года Кэтрин М. Валенте начала публиковать новый цикл романов, основанный на легенде о пресвитере Иоанне. Ее рассказы печатались в журналах «Clarkesworld», «Electric Velocipede», «Lightspeed» и антологии «Dark Faith», где впервые и появился рассказ «Дни огненных мотоциклов».

Его идея появилась у Валенте, когда писательница впервые посетила столицу штата Мэн, Огасту.

«Огаста, хотя и является столицей штата, находится в сильном упадке, — пишет Валенте о своих впечатлениях. — Меня поразила ветхость и неухоженность зданий в самом центре, тишина, давящая атмосфера заброшенности города, чей расцвет остался далеко в прошлом. Похоже было, что еще в 1974 году зомби взяли здесь верх над людьми, а те пожали плечами и сказали: „Что уж поделать, нам все равно завтра на работу“. После посещения Огасты мною завладела идея тихого апокалипсиса, когда нужно всего лишь пережить, притерпеться и найти способ приспособиться к новому миру. В конце концов я почувствовала, что смогу сказать о зомби нечто новое».

Причиной появления зомби может стать что угодно: колдовство, созданный человеком вирус либо радиация с пролетающей кометы. Традиции жанра гласят: чтобы выжить, надо убивать зомби, и убийство это целиком оправдано, поскольку является самозащитой и выбора нет — либо ты их, либо они тебя. А если нет нужды убивать их? Если можно просто жить рядом с ними, пусть даже прежний человеческий мир разлетелся вдребезги?

Сказать по правде, после превращения в зомби мой папа не очень-то изменился.

Мама просто ушла. Впрочем, мне кажется, она всегда хотела просто уйти, ступить на дорогу и не оглядываться. А папа всегда хотел не мыть больше волосы, забиться в какой-нибудь подвал и рычать на всякого, кто осмелится подойти. Он и раньше гонялся за мной, орал и колотил. Однажды, когда я связалась с парнем — уже не помню, как его звали, — папа меня укусил. Я не шучу. Он отвесил мне оплеуху, а я расхрабрилась и дала сдачи, отвесив оплеуху ему. Мы сцепились, вошли в клинч, как боксеры. Он не смог ни побороть меня, ни ударить и в отчаянии укусил. Сильно, за кисть. Я растерялась. Мы смотрели друг на друга, тяжело дыша и зная: только что случилось нечто дикое и абсурдное, а может, ужасное. Если мы рассмеемся, оно сделается смешной нелепостью, а если нет, сделается жутким и останется с нами навсегда. Я рассмеялась. А он — нет, и я хорошо запомнила его взгляд: черный, злобный, обещавший, что непременно достанет, возьмет свое. Теперь папа смотрит так всегда.

Апокалипсис случился год назад, и это почти все, что я могу про него сказать. Ничего особенного, в общем, и не произошло. Не было золотого сияния в небе, земля не разверзалась и не скакали всадники на бледных конях. Люди просто начали вести себя, как всегда хотели, но раньше не могли из-за полиции, начальства на работе либо страха упустить свой шанс на великом рынке невест и женихов цветущего города Огасты. Все просто перестали бояться чего бы то ни было. И это подчас означало людоедство.

Правда, такое случалось не часто. Люди отнюдь не по любому случаю пускали в ход зубы. Чаще они просто стояли сгорбившись и таращились, а из носу текла кровь. Потом выли, но не по-волчьи, а как мелкая раненая тварь. Будто тосковали о чем-то.

По идее, им не положено тосковать. Все это знают. С тех пор как работа в «Джава шэк» стала, мягко говоря, бессмысленной, у меня появилось много времени для раздумий. Но я все равно хожу туда по утрам. Если отнять у нас привычки, что останется? Я переворачиваю табличку на двери, открываю кассу. Я даже кексы делала, пока не кончилась мука: с морковкой и орехом макадамия по понедельникам, с сыром маскарпоне и манго по вторникам, с черникой и марципановой крошкой по средам и так далее и тому подобное. Когда-то перед моей дверью к восьми утра выстраивалась очередь из сенаторов. Последние кексы я принесла домой, папе. Он взял один и стал вертеть в окровавленных, распухших руках, пока кекс не рассыпался, после чего папа завыл жутко и жалобно и слизал прилипшие к пальцам крошки. А потом стал повторять мое имя, только невнятно, потому что язык жутко распух и сделался лиловым. Так вот и повторял: Кэйтлин, Кэйтлин, Кэйтлин.

Теперь я пью в одиночестве кофе и записываю все, что думаю, в детскую тетрадку с огненным мотоциклом на обложке. У меня таких тетрадок целая стопка: я неплохо подчистила окрестные магазины. Через пару месяцев перейду на тетрадки с розовыми принцессами, а потом с «Веселыми мелодиями». Я так отмечаю время. Есть «дни огненных мотоциклов». Есть «дни футбольных огров». И так далее и тому подобное.

Апокалипсис меня особенно не затронул. Хотя, конечно, на самом-то деле у меня в кофейнике не кофе, а просто горячая вода. Арабики я не видела уже несколько месяцев, хорошо хоть электричество пока не отключили. В общем, я хочу сказать: у меня навалом времени, чтобы раздумывать о зомби, о себе и вообще о чем угодно. О вирусе тоже — ведь это был вирус? Кстати, вирус — это почти то же, что феи или ангелы. Но почему бы не посчитать, что во всем повинен именно он? Средневековые богословы до одури спорили, сколько ангелов уместится на острие иглы. Я про это читала в книжке. Значит, ангелы крохотные, вроде вирусов, и такие же невидимые, иначе зачем про них спорить? Подсчитать их, засранцев эдаких, и точка. Говорят — вирус, так и пусть говорят. А мой папа взял и откусил себе палец. И воет так, будто затосковал до смерти и жизнь не мила, но если кто-то тоскует, значит у него есть душа, а говорят, будто у них души нет, и они хуже животных, и уничтожить их — доброе дело. Так инструкции гласят. Или гласили — в те времена, когда новые указания, что делать и как жить, появлялись каждую неделю. Иногда я думаю: ведь только по тоске и можно различить, есть душа или нет. Я и в свою-то душу иногда верю только потому, что еще могу грустить.

А иногда кажется, что уже разучилась.

Я не последний человек на Земле. Далеко не последний. По радио идут свежие новости из Портленда и Бостона. А месяц назад поймала четкую, почти без шума, трансляцию из Нью-Йорка. Там народ загонял зомби в те же ангары, что и протестующих в 2004 году, а потом их травили газом и сбрасывали в море. В Бруклине пока проблемы, но Манхэттен очень даже неплохо держится. Третий канал по телевизору работает как часы, но передает сплошь инструкции. Я их не смотрю. Сколько раз человек может пересматривать белиберду вроде «Признаков заражения» или «Что мы знаем о них?» К тому же у меня есть основания думать, что люди в телевизоре ни черта не знают.

Однако я вполне могу оказаться последним живым человеком в Огасте. Тут уж никаких преувеличений. Вы видели Огасту перед нашествием ангелов-вирусов? Дыра дырой, жуткая и убогая. Какой была, такой и осталась. Едва ли не каждый год река Кеннебек заливает центр, и потому на главной улице работали всего три ресторанчика, но не все сразу: на одном непременно окажется жизнерадостный знак «Мы скоро откроемся снова» и намалеванные часы с картонными стрелками, обязательно обломанными. В городе Огасте никогда и ничего толком не происходило. У реки дома сплошь обшарпанные, стены в выбоинах, двери заколочены, окна разбиты. На улице почти никого не видать, а кого видать, тот вялый и сонный. Газом всех снабжала «Дед-Ривер компани», мертвых хоронили на кладбище «Бернт-Хилл». Так что апокалипсис практически ничего не изменил. Даже здешний «Уолмарт» закрылся до него, потому что никто там ничего не покупал.

Знаете, давно, еще среди первых поселенцев — ну, которые явились в эти места в тысяча семисотом или вроде того, — был некто Джеймс Перингтон, свихнувшийся однажды по зимнему времени и зарубивший всю семью топором. Всех восьмерых ребятишек и жену в придачу. Джеймса повесили и похоронили на перекрестке, чтобы не вылез из могилы и не стал вампиром. Кажется, вот ведь глупость — а вы теперь посмотрите-ка вокруг. Я хочу сказать, жизнь в Огасте уже давно сошла на кривую, неправедную дорожку. Так что мы к апокалипсису отнеслись по-нашему, по-мэнски, как раньше к полному развалу всех и всяческих дел и такому же полному наплевательству прочей Америки. Мы не удивились ни капельки. Да я уже давно не видела никого розовенького и жизнерадостного. Несколько месяцев назад (во времена «Кермита и компании») куча народа двинулась в Портленд, но я осталась, потому что кто-то же должен позаботиться о папе. Знаю, звучит нелепо, но ведь нельзя просто так бросить папу, который тебя укусил. Из-за этого — в особенности. Я хочу, чтобы он меня полюбил. Чувствую, когда мне тридцать стукнет, я все равно буду торчать здесь, пытаясь казаться примерной дочуркой, в то время как его кровь подсыхает на кухонном кафеле.

По третьему каналу говорят: зомби — просто оживший труп без памяти, непонятно когда собирающийся упокоиться и себя не осознающий. Но я-то уже четко уяснила: я не в Манхэттене, Бостоне или хотя бы Портленде. Я-то живу с зомби. И мой папа вовсе не сидит в подвале на цепи. Он живет со мной, как и раньше. У меня все соседи, кто не удрал, в нарывах, и из них кровь сочится. Я тоже фильмы смотрела про зомби и думаю, все смотревшие поначалу делали так, как оно в фильмах показано: хватались за бейсбольную биту и махали направо и налево. Но я никого не убивала, и не кусал меня никто. Даже и не думал. Жизнь — она не чертово кино.

А третий канал все нудит и долбит, заколачивает в голову, что надо делать, а что не надо. Потому важно записать, как оно на самом деле, хотя бы на случай, если кому придет охота поинтересоваться, почему зомби плачут. Оттого я написала на обложке тетрадки, на линеечке, обозначенной как «Заглавие»: «Кто такие зомби?»

И подписалась: «Кэйтлин Зелински».

Там еще свободная строчка осталась для номера класса. Ну, если считать по-школьному, я бы оказалась в четырнадцатом.

Первое: зомби — не оживший труп. Ничего похожего на «Ночь живых мертвецов» не случилось. Тут и слово «зомби» не к месту. Зомби — это когда жрец вуду заколдовывает, чтобы служили ему. Но в Огасте не происходило ничего похожего. Мой папа не умер. У него только кожа полопалась и нарывы появились, он перестал говорить и начал фыркать, кровь из глаз потекла, и он стал кидаться на соседа, мистера Альмейду. Но папа не умирал. А если не умирал, значит он не труп. Вы поняли, недоумки с третьего канала?

Зомби — не людоеды, это все недоразумение. Третий канал говорит, они не люди, и в тюрьму не попадешь, если их убиваешь. Значит, если они нас съедят, это не каннибализм, а вполне нормальный для них обед, ну, как некоторые собак едят. Конечно, это дико, когда американец собаку ест, но ведь это же не каннибализм. К тому же зомби не едят людей. Если бы ели, я бы давно уже в тетрадке не писала, потому что сладких ясноглазых героев, которые бы девушек из «Джава шэк» спасали, в Огасте нет и не предвидится. Зомби едят животных, залежалое мясо в любом холодильнике, какой сумеют открыть, батончики мюсли, если найдут. В общем, почти все едят. Однажды я женщину видела, незнакомую, — так она стояла на четвереньках у речного берега, загребала ладонями ил и ела, и размазывала по кровоточащим грудям, и смотрела в небо, шевеля отвисшей челюстью.

Зомби вовсе не безмозглые. Недоумков с третьего канала точно бы кондрашка хватила, если бы такое услышали. Это уже догма: зомби неповоротливые и тупые. Ну, раньше я знавала кучу людей куда тупее и неповоротливей зомби. В конце концов, мое заведение находится рядом с домом, где правительство штата. Иногда думаю: зомби от тех идиотов отличаются только тем, что выглядят похуже. Вокруг было полно слюнявых дебилов, только и желающих меня залапать. Во всяком случае, есть зомби-увальни, а есть пошустрее. Если девушка в прежней жизни бегала по утрам, так она и останется проворной. А если парень брюхом двигал, только чтобы каналы переключать, так он и сейчас черта с два кого-нибудь поймает. А мой папа еще не забыл моего имени, я почти уверена. Конечно, тут ничего не докажешь, ведь говорить зомби не могут, потому что у них у всех языки и глотки распухают. Вот и считается, что один из первых признаков хвори — это когда речь становится невнятной. А так, может быть, они вовсе и не глупеют от заразы и бегать умеют, как раньше, но вот общаться больше не способны, разве что вытьем. Я бы тоже завыла, если бы из ушей кровь шла и кожа трескалась.

Зомби вовсе не пытаются убивать все, что шевелится. Папа меня не кусал, хотя мог бы, много раз. Конечно, зомби не безобидные. Мне пришлось натренироваться, подучиться быстро бегать, и на каждой двери у меня шесть замков. Даже на двери спальни — папе нельзя доверять. Он все еще меня бьет. От его кулака на лице остается кровь и гной. Но кусать не кусает. Хотя поначалу каждый день рявкал и норовил вцепиться в шею, но я-то куда проворнее. Я всегда была проворнее, вот он больше и не пытается. Иногда стоит в гостиной, в углу рта собирается слюна, потом капает на пол, а он все смотрит, будто вспоминает ту дикую ночь, когда меня укусил, и до сих пор стыдится. Я смеюсь, и он почти улыбается в ответ. Бредет назад в столовую и отдирает обои со стены, запихивает в рот длинные розовые полосы, словно содранную кожу.

Я кое-что еще про зомби знаю, только описать это трудно, потому что непонятно. Я ж не зомби, где мне их понять? Это что-то вроде тайного общества, а я чужая. Я-то вижу, что делается, а шифра не знаю, не могу истолковать. И третьему каналу я бы рассказать не смогла, даже если бы телевизионщики явились в город со всеми своими камерами и меня усадили в шикарное кресло вроде того, в каких сидят дикторы телешоу, похожие, как танцовщицы в мюзикле. Так и представляю: «Скажите, дорогая мисс Зелински, какие у вас основания считать их разумными?» И что я отвечу? Разве только про папу, который раньше мог выговорить мое имя. Ведь про реку не расскажешь, никто не поверит. В конце концов, такого нигде больше не было. И я представляю отчего. В Манхэттене народ так и рвется «мертвяков» истребить до последнего, а в Техасе вообще не дай бог зомби на глаза человеку попасться. Но здесь-то некому их убивать. Это их город, и они приучаются в нем жить, как обычные люди. Может, Огаста всегда им принадлежала, а еще Джеймсу Перингтону и «Дед-Ривер компани». Да здравствуют гноящиеся заразные короли и королевы апокалипсиса!

В общем, было так: однажды папа взял наш тостер и ушел из дому. Не то чтобы я тостером очень дорожу, но папа нечасто уходит. Я ведь кормлю его гамбургерами с хорошим сырым мясом и вовсе не намерена разбивать ему голову битой. Зомби понимают доброе отношение.

На следующую ночь он унес зеркало из столовой. Потом микроволновку, кофейник, мешок с кастрюлями и сковородками. Ни в каких фильмах про зомби, хоть все их пересмотрите, не увидите, чтобы кто-нибудь, как мой папа, весь испятнанный кровью, в драном банном халате, перемазанным гноем, упаковывал кухонную утварь в большую наволочку с цветочным узором. Еще он снял фото с книжной полки — жутко несуразное, там мы все трое: папа, я и мама. Мне на фото восемь или девять, я в зеленой нейлоновой курточке и с длинными каштановыми хвостиками. Улыбаюсь во весь рот, и папа с мамой тоже. На таких фото приходится улыбаться. Фотограф заставляет, а если не хочешь, он чуть не колесом ходит, чтоб люди улыбались, словно у него ангел за левым плечом вдруг возник с горстью иголок для всех своих собратьев. У мамы на носу очки слишком большие. Папа во фланелевой клетчатой рубахе, рука такая крупная, сильная, обнял меня, будто защищая.

Тогда я тайком пошла следом. Скрываться от папы не трудно — со слухом у него почти как с речью. Думаю, когда делаешься зомби, оно во многом вроде старости. В теле то одно отказывает, то другое или работает вкривь и вкось, говорить нормально не получается, слышишь плохо и злишься постоянно, потому что можешь все меньше, теряешь мир вокруг себя, и лучше уже не станет. Когда с одним человеком такое происходит — это трагедия. Когда происходит со всеми — это конец света.

В Огасте ночью по-настоящему темно. Уличные фонари либо перегорели, либо их разбили выстрелами. Трудно отыскать ночи темнее, чем в Огасте поздней осенью, когда снег еще не выпал. Небо слепое, беззвездное, и холодно очень. Никаких тебе родных до боли пятен оранжевого химического света — сплошной темный коридор пустой улицы. Никого, и лишь мой папа ковыляет, прижав фотографию к гноящейся груди. Сворачивает к центру города, суется туда и сюда, затем, наверное, тело вспоминает привычный маршрут, и папа пересекает Фрот-стрит. Я крадусь за ним мимо магазинов на набережной, мимо «Джава шэк», мимо пустых автостоянок у реки.

Там у неторопливо плещущей воды собрались сотни зомби. Может, все зомби Огасты. Папа присоединился к толпе. Я смотрела, боясь вдохнуть, никогда не видела столько в одном месте. Они не дрались, не искали добычи. Подвывали тихонечко, печально так. Большинство что-то принесли: тостеры, выдвижные ящики платяных шкафов, лампочки, ломаные кухонные стулья, вешалки, телевизоры, двери от машин. Мусор прежней жизни, унесенный из старых жилищ. Свое добро они почти с любовью, бережно помещали в огромную кучу старого хлама, перешептывались, качаясь на сыром ночном ветру. Сверху скатилась лампочка, коротко вспыхнула и разбилась. Зомби не заметили. Их мусорный храм получился не ахти, но было видно, что это не случайная куча, а именно храм: есть основание, на нем центральная башня, соединенная пролетами с недостроенной боковой башенкой. Между ними громоздилась мертвая электроника, обращенная дисплеями к воде. А между дисплеями стояли десятки, если не сотни семейных фотографий вроде нашей, прислоненных к темным плазменным экранам, решеткам колонок. Несколько зомби установили новые фотографии, и не только своих семей. Миссис Хэллоуэй, моя учительница начальных классов, принесла фото китайской семьи и обращалась с ним так нежно и бережно, будто с собственным ребенком. Думаю, зомби не понимали, кто изображен на фото, лишь ощущали чувство семьи, теплого слитного единства, счастья, которыми веяло от снимков, и это зомби нравилось. Папа поставил нашу фотографию в ряд к остальным и закачался, плача и воя, сжимая голову руками.

Я втиснулась между скамейкой и потухшим уличным фонарем, стараясь сделаться незаметной, но зомби не обращали на меня внимания. А затем луна засияла над вершинами мусорных башен, встала меж ними.

Все зомби упали на колени, протянули руки к белому диску, и по изуродованным лицам заструились страшные черные слезы. Зомби выли, и улюлюкали, и валились лицами в речной ил, и дрожали в экстазе, роняя клочки гниющих тел, — старались изо всех сил выказать благоговейное почтение к святилищу, своему собору.

Сейчас я думаю, это был именно собор. Они выли страшно и жалобно, и я зажала уши руками, чтобы не слышать.

Наконец миссис Хэллоуэй встала и повернулась к собравшимся. Заскребла ногтями по щекам, закричала бессловесно в ночь. Папа подошел к ней. Я думала: укусит, как меня тогда, как зомби кусают всякого, кого захотят.

А вместо этого он ее поцеловал.

Тяжело, неуклюже чмокнул в щеку, и на лице осталась кровь. Один за другим зомби целовали ее, окружили жадными ртами, ищущими, хватающими руками, а лунный свет залил ее лицо, выцветив, украв краски, и она казалась монстром из старого кино, сплошь черно-белым, сплошь кожа и кровь. Миссис Хэллоуэй плакала, и от ее слез у меня защемило сердце. Она плакала и улыбалась, а когда все собравшиеся поцеловали ее, то начали раздирать на части, каждый отрывал по маленькому кусочку, чтобы торжественно, в благоговейном молчании съесть. Зомби не ссорились над телом, не пытались отобрать руку, ногу либо глаз, и миссис Хэллоуэй не сопротивлялась. Думаю, она предложила себя в жертву, и они жертву приняли. Я знаю, как оно, когда молятся, верят и жертвуют.

Я заплакала. Думаю, вы бы тоже заплакали, если бы видели это. Иначе меня бы вывернуло наизнанку, а плакать выходило тише и незаметней. Тело умное, оно само знает, что лучше в таких случаях. Но и плакать не получится совсем беззвучно. Кто-то из толпы принюхался, втянул носом воздух и повернулся ко мне. И тогда все как один посмотрели в мою сторону. Чувство локтя у них сильно развито. Они в толпе живей и умнее, чем по отдельности. Не удивлюсь, если через пару десятков лет они выяснят, как организовать вещание на третьем канале, и примутся транслировать передачи «Три простых способа распознать человека» и «Что мы знаем о них».

Они кинулись на меня толпой, как зомби обычно и делают. Хватали и тянули, но их было так много, что никому это толком не удавалось. Я никого не убивала, но тогда пыталась всерьез, молотила кулаками, а они… Боже мой, они были мягкие, словно повидло. Рот я держала плотно закрытым. Как и любой подросток моего поколения, я была прекрасно осведомлена, как передается зомби-инфекция. Но меня не кусали. В конце концов мой папа запрокинул голову и заревел. Я этот рев хорошо знала. Он и раньше так яростно ревел, и теперь не изменился. Зомби отстали, отошли, тяжело дыша. Тогда я впервые осознала, насколько они хрупкие и уязвимые. Они как львы — на короткой дистанции в два счета догонят и задерут зебру, но для этого нужно долго копить силы, и хватает их ненадолго. И вот я стою, прижавшись спиной к фонарному столбу, вытянув руки, растопырив пальцы. Задыхаюсь — астма берет свое, я вам тоже не марафонец. А папа приблизился ко мне, подволакивая сломанную левую ногу. Зомби не умирают, но и раны их не заживают. Я пыталась вправить ему ногу, одеть в лубок, и до встречи с толпой у реки это был единственный случай, когда меня по-настоящему могли укусить.

Папа стоял рядом, на его бровях запекся старый гной, из глаз струились черные слезы, вывихнутая челюсть болталась, распухшие щеки сочились гноем. Он протянул руку и заухал тихонько, словно обезьяна. Для любого это, наверное, показалось бы обычным животным звуком гниющего зомби, но я расслышала совершенно ясно: «Кэйтлин, Кэйтлин, Кэйтлин!» Мне некуда было бежать, а он коснулся моего лица, отвел упавшие волосы. И окровавленным большим пальцем нарисовал круг на моем лбу, будто священник на Пасху.

Кэйтлин, Кэйтлин, Кэйтлин!

Кровь его была холодна как лед.

После того никто не пытался напасть на меня, и я могла жить, как привыкла: хозяйничать в «Джава шэк», писать в тетрадках. Теперь настали «дни розовых принцесс», и я в безопасности. Отметина на моем лбу так и не сошла. Она потускнела, как родимое пятно, но по-прежнему на месте. Иногда я встречаю на улице зомби, растерянно и уныло блуждающего среди белого дня, щурящегося, будто не понимая, откуда берется яркий свет. Когда он замечает меня, глаза темнеют от голодной ярости, но потом он смотрит на мой лоб и падает на колени, подвывая и всхлипывая. И я знаю: это не из-за того, что я особенная какая-то. Это из-за храма, растущего на берегах реки Кеннебек. Наверное, отметина значит, что я правоверная, кто-то вроде них. Святая Кэйтлин из «Джава шэк», покровительница живых.

Иногда мне хочется уехать. Я слыхала, что в Портсмуте их почти нет. Я бы могла добраться туда и на велосипеде. Наверное, даже удалось бы завести машину. Видела, как это делают, по телевизору: соединяют проводочки. Сперва я оставалась из-за папы, но он теперь нечасто приходит. Дома теперь нет почти ничего, что можно было бы отнести к храму. Папа молится там по-прежнему, стоя на коленях. В лунные ночи зомби не ходят туда и плачут, как потерянные дети. Кажется, я не покидаю Огасту потому, что хочу увидеть завершенный храм. Хочу понять, зачем они поедают одного из своих. Мне кажется, это для них как причастие. А может, что-то совершенно другое. Хочу увидеть мир, который они построят здесь, в заброшенной столице штата. Может, те, кого мы называем «зомби», не больны, но они как маленькие дети, мало что понимающие, агрессивные, легко злящиеся и огорчающиеся, ведь в мире вокруг все не так, как им хотелось бы.

За окнами «Джава шэк» день клонится к вечеру. Солнце уже по-зимнему тусклое. Я наливаю горячую воду, и вдруг мне приходит в голову: раньше, когда писали и говорили про апокалипсис, подразумевали, что он откроет нечто новое, некую тайную суть бытия. А оказывается, библейский апокалипсис — это не про то, как небесный огонь и молнии испепеляют дворцы. И если я терпеливо подожду здесь, на черных берегах реки Кеннебек, в городе, который всю мою жизнь выглядел разрушенным и заброшенным, то, возможно, очень скоро из груд старья, превратившегося в храм, из таинственной глубины явится лицо их бога, открытое всем.

И что тогда?

Перевод Дмитрия Могилевцева

Джонатан Мэйберри

НУЛЕВАЯ ТОЛЕРАНТНОСТЬ

Джонатан Мэйберри — популярный автор ряда романов, включая «Ghost Road Blues» (лауреат премии Брэма Стокера), «Dead Man’s Song», «Bad Moon Rising» и «The Wolfman». Недавно изданы «Rot & Ruin» — первая книга серии для юношества о зомби, второй том «Dust & Decay» выйдет в 2011 году. Свежие романы Джонатана Мэйберри «Вирус» («Patient Zero») и «Фабрика драконов» («The Dragon Factory») вместе с книгой «The King of Plagues» поднимают my же тему, что и нижеприведенный рассказ, и в данный момент рассматривается вопрос об их экранизации для телевидения. Другие его работы не относятся к художественной литературе. Это «They Bite!» (финалист премии Брэма Стокера), «Zombie CSU», «Wanted Undead or Alive», «Vampire Universe» и «The Cryptopedia».

Мир изменился 11 сентября 2001 года. Вместе с ним изменилась и научная фантастика, и фэнтези, и хоррор. Тема гибели цивилизации всегда лежала в поле пристального внимания этих жанров, а после роковой даты литературу буквально захлестнули подобные сюжеты.

И конечно, зомби, как символ окончательного распада общества, заняли в них первое место. До 11 сентября в рассказах об эпидемии зомби причина их появления могла обсуждаться по-разному, но после того случая первое, что приходит на ум героям, — это слово «терроризм».

Война Соединенных Штатов Америки с терроризмом потребовала множество жертв, в том числе пострадало и самоуважение нации. Фотографии, где солдаты пытают голых, беспомощных и в большинстве случаев ни в чем не повинных заключенных в иракской тюрьме Абу-Грейб, сильно повлияли на американскую психику. И тем тревожнее, что по прошествии времени никто из действительно виноватых так и не понес наказания. В своих мемуарах Янис Карпински, одна из женщин-военнослужащих, утверждает, что стала козлом отпущения из-за сексизма и что солдаты, которым вынесли приговор, действовали в соответствии с общей политикой Белого дома.

Известная цитата из Ницше: «Тот, кто борется с чудовищами, должен следить за собой, чтобы самому не обратиться в чудовище». Наша следующая история — армейский триллер о зомби, терроризме, войне и некоторых сомнительных методах допроса пленных. И она иллюстрация нашего времени, нравится нам это или нет.

1

Батальонный лазарет. Долина реки Гильменд, Афганистан

Час назад

— Никогда не думал, что такая красотка может меня напугать до усёру. — Голос звучал так, будто в глотку сержанта-морпеха насыпали битого стекла.

— Расскажите о ней, — приказал я.

Он так быстро отвел глаза, что я догадался: этого вопроса он ждал. Сержант пытался сохранять на лице бесстрастие, но кое-что выдавало неуверенность. Недосып, усталость и смутное подозрение, что твоя задница в опасности, не проходят бесследно даже для такого крутого сукина сына, как сержант Харпер. Он повернулся ко мне, кривя губы от стыда и сожаления, но его глаза говорили об ином. Только мне сейчас было не до его переживаний.

— О чем вам рассказать? О том, что я боюсь теперь закрывать глаза, потому что она сразу мне является? Или о том, что меня колотит с тех пор, как мы нашли ее в пустыне? Не хочу про это распространяться.

Сержант собирался что-то добавить, но опомнился и покачал головой.

Здоровая рука Харпера усыпана веснушками, покрыта следами пороховых газов, и на двух костяшках сбита кожа. То и дело он проводит дрожащими пальцами по песочного цвета волосам. Вторая рука, забинтованная и похожая на белый кокон, лежит на коленях.

Я ждал. У меня было больше времени, чем у него.

— Откуда она пришла? — спустя долгую минуту спросил я.

— Беженка, — вздохнул Харпер. — Мы встретили ее в предгорьях.

— Беженка? Откуда?

— В пустыне было так жарко, что все расплавилось.

— В долине реки Гильменд?

— Да.

Он не добавлял обязательного «сэр». Он плевать хотел на меня, и пока это меня устраивало. Сержант не знал, кто я, не подозревал, в какое дерьмо вляпался и какую глубокую яму сам себе вырыл. Ему было ясно только то, что карьера морского пехотинца летит под откос, а сам он сидит за маленьким столом напротив парня без нашивок или других знаков различия. Никаких медалей, шевронов или беджей. Но Харпер не мог не заметить, как уважительно ко мне обращался полковник. Наверняка счел меня шишкой, которой я на самом деле не являюсь. Я даже не служу в вооруженных силах США. Однако особое задание делает меня более важной птицей, чем любой из командиров, даже чем любой, кто на этом континенте носит военную форму. Если Харпер хочет выкарабкаться, ему надлежит уповать на меня и на Бога. От встречи с последним его отделяют считаные часы.

Конечно, Харпер ничего этого знать не мог, но, как человек умный и хитрый, догадывался, что я обладаю определенной властью. С одной стороны, он справедливо полагал, что в моих силах столкнуть его в яму еще глубже той, что он для себя вырыл. А с другой — понимал, что обладает нужной мне информацией, и тянул время, прикидывая, как выгоднее разыграть единственную козырную карту.

— Сколько времени меня собираются здесь держать?

— Сколько потребуется. Вас что-нибудь беспокоит? Неприятные ощущения?

На уловку он не повелся.

— Это случилось три дня назад.

— Не совсем. Сорок семь часов с небольшим.

— А кажется, прошло больше времени.

Он даже не знал, что мы уже встречались. Сержант не был уверен, видел ли меня раньше, а я не собирался рассеивать его сомнения.

Открыв портфель, я вынул тонкую папку.

— Взгляните на эти фотографии. — Я положил на стол два цветных снимка размером восемь на десять.

Если бы я выпустил живых скорпионов, вряд ли он отпрянул бы резче.

— Господи!..

— Это она? — кивнул я на фото.

— Мать твою, — бормотал сержант. — Мать твою, мать твою, мать твою…

Это должно было означать «да».

Я спокойно ждал, пока он придет в себя. Лоб морпеха блестел от пота, стекающего из-под волос. Он вонял мочой, табачным дымом и тестостероном, но, кроме этого, я ощущал запах страха. И еще много чего. Раньше я всегда считал, что это выдумки, что пахнуть могут только собаки или лошади, но в последнее время многому научился. Откуда это у меня? Я различаю множество разных запахов, даже на самом себе. Но в любом случае я не собирался раскрывать душу перед этим засранцем.

— Можно… Можете вы перевернуть фото? Не хочу выглядеть слюнтяем, но невыносимо, что она пялится на меня все время. Понимаете?

— Понимаю. — Я выполнил его просьбу, но снимки со стола не убрал. Успокойтесь. Если хотите, можете закурить.

— Никогда не понимал курильщиков, — покачал он головой. — Боже мой… Что вы от меня хотите?

Я достал из портфеля две бутылки минеральной воды, скрутил крышку с одной и поставил перед ним. Харпер осушил ее до дна. Потом я извлек несколько миниатюрных бутылочек с «Джеком Дэниелсом», какие подают в самолетах.

— Это вам поможет.

Он схватил первую, сорвал колпачок, выпил залпом. Раскашлялся. Бравады больше, чем мозгов.

— Расскажите об этой женщине, — попросил я. И о том, что произошло в пещере.

За то время, пока пил вторую бутылку, сержант собирался с мыслями.

— Вы знаете мою часть? — начал Харпер. Вторая экспедиционная бригада морской пехоты, легкобронированный разведбатальон. Мы участвовали в операции «Ханжар», обрабатывали часть провинции Гильменд, зачищая от прячущихся в холмах проходимцев. Карательные операции против партизан и побочная задача — уничтожать группы талибов, которые перевозят через эту территорию опиум. По большей части это все голые скалы, из рытые пещерами. Там можно спрятать сто тысяч человек вместе с верблюдами, и лет за пятьдесят никто и половины из них не отыщет. Именно поэтому гребаная война идет так медленно. Русские двадцать лет назад ничего здесь не добились, и с нами то же самое. Что сделаешь, если люди, которые встречают тебя как друга, смотрят и прикидывают, как бы всадить нож в спину?

— Довольно о политике, сержант. Давайте о женщине.

— Все это было довольно странным, — пожал он плечами. — На прошлой неделе произошел подземный взрыв. Поступило донесение, что рванула подземная лаборатория «Талибана», но это был не ядерный заряд. Что-то вроде работы с геотермальными зонами, или подвижка пластов, или еще какая-то хрень типа того. Провалился хороший кусок пустыни, а в воздух на несколько сот футов взвилось пламя.

— И никакой радиации?

— Никакой. Большинство наших парней носили значки ТЛД[60] и они оставались нейтральными. Тем не менее земля здорово нагрелась, просто натуральная печь. На внешнем периметре зоны происшествия мы заметили странное мерцание. Потом уж я понял, что песок пустыни переплавился в стекло. Напоминало лавовый поток, неровный и мутный.

— И там вы нашли эту женщину?

Сержант осушил второй пузырек «Джека Дэниелса», а потом надолго припал к бутылке с водой. Выглядел он паршиво — бледный, запавшие глаза обведены темными кругами, губы пересохли. Да и чувствовал себя, судя по всему, примерно так же. От одного только слова «женщина» его глаза начинали бегать.

— Да, — ответил Харпер. — Местные начали сообщать, что видели обгоревших людей. А потом кто-то донес, что заметил несколько скрытно передвигающихся групп. Мы выдвинулись… А вот после этого началось полное дерьмо.

И он отвернулся, чтобы спрятать заблестевшие влагой глаза.

2

Склад ОВН, полевой командный пункт, Балтимор

Девяносто два часа назад

Я работал на татами с новыми ребятами, которые должны были заменить в отряде «Эхо» потерянных в Филадельфии. Их было четверо, два рейнджера, морпех и бывший спецназовец из Лос-Анджелеса. На протяжении нескольких часов мы с Банни по очереди колошматили их, обстреливали из пейнтбольных ружей, пытались расписать незатупленными ножами, гоняли бейсбольными битами. Ничего лучше мы не придумали. Еще утром их было десять, осталось четверо: прочие или отправились в лазарет, или с руганью убрались туда, откуда пришли.

Мы как раз собирались начать практическое изучение уровня болевого порога, когда в спортзал быстрыми шагами вошел наш шеф, мистер Черч. Обычно он так торопится, если дела идут по-настоящему плохо. Я направился ему навстречу.

— Это те четверо или… — кивнул Черч на новобранцев.

— Типа того.

— Да? Ну и как они справляются?

— Вроде подходят.

Сержант Банни! — обратился Черч к моему напарнику. — Выдайте им снаряжение. Афганистан. Никаких идентификационных карточек или знаков различия. Отправляетесь в пятнадцать ноль-ноль.

Банни покосился на меня, хотя никогда не обсуждал приказы. Развернувшись, он погнал новичков в раздевалку Большую часть времени Банни оставался хорошим парнем, но иногда ему приходилось быть сержантом. Мы попадали вместе в разные переделки, и он отлично знал, как я отношусь к нерешительности.

— Что за приказ? — спросил я.

— Это было в аттаче к электронному письму. — Черч вручил мне пластиковый файл. — Два фото из разных источников.

Открыв папку, я увидел две фотографии невероятно красивой женщины. Надо думать, уроженка Ирака. Темные волосы, полные губы и прекраснейшие глаза, какие я видел в жизни. Настолько притягательные, что, несмотря на плохое качество снимка, я ощущал их огонь. Лицо покрыто грязью и, кажется, кровью, засохшей под носом и в уголке рта.

Я глянул на шефа.

— Эту фотографию передали нам сейсмологи из швейцарской экспедиции, изучавшие подземный взрыв в долине реки Гильменд. Мы проверили фото на программе, идентифицирующей лица. Девяносто семь процентов вероятности, что это Амира.

Мои губы пересохли.

Срань господня!

Когда меня месяц назад впервые привлекли к работе в отдел военных наук, я получил задание остановить группу террористов, обладающих биологическим оружием. До сих вспоминаю его, словно кошмарный сон. Кроме шуток. Пару раз в неделю просыпаюсь в холодном поту вздрагивая, и крепче сжимаю зубы, чтобы не огласить ночную тишь отчаянным криком объездчика мустангов…

За преступным замыслом стояли три человека: британскии фармацевтический магнат по фамилии Себастьян Голь, религиозный фанатик из Йемена по имени эль-Муджахид и его жена Амира. Эта женщина, талантливый молекулярный биолог, создала новый болезнетворный микроорганизм «Сейф аль-Дин» — «Меч Веры». Они испытывали патогенный микроб в отдаленных кишлаках Северного Афганистана, пока не остановились на штамме, который не поддавался лечению. «Сейф аль-Дин» — фактически это и есть чума, упомянутая в предсказаниях Судного дня. Эль-Муджахид попытался привезти штамм сюда, но группа «Эхо» его остановила. Если сосчитать погибших здесь военных и афганских крестьян, то число жертв доходит до тысячи двухсот человек. Но, по мнению мистера Черча и его ученых засранцев, это еще далеко не все. Жертв могло быть гораздо больше, миллионы и даже миллиарды. И вот теперь — эти фотографии.

Большинство людей, зараженных «Сейф аль-Дином», превращались в безмозглых убийц. Вирус настолько изменял их метаболизм, что они не способны были думать, не осознавали себя как личность, не реагировали на боль, зато пылали жаждой убийства. Зараза снижала все функции организма практически до нуля, поэтому инфицированные казались мертвыми. А может, и были мертвыми на самом деле, ученые все еще спорят по этому поводу. Этих непоседливых мертвецов называли бродягами — главный научный руководитель немножко подвинулся на поп-культуре. А мои парни, из отряда «Эхо», использовали другое слово. Да, то самое, на букву «з».

Вы хотите спросить, что же такое мне снится? Шесть недель тому назад я был простым балтиморским копом, честно работающим на благо родины, устраивал прослушки и тому подобное. А теперь стал важной шишкой в секретном отряде быстрого реагирования. И не спрашивайте, каким образом из одной персоны получилась другая. Просто принимайте меня таким, какой я есть.

Я все смотрел на фотографии.

Амира.

— Слухи о ее смерти были сильно преувеличены, — сказал я через некоторое время. У Черча в лице ни один мускул не дрогнул. — И если вы готовите нас к отправке, значит она не арестована.

— Нет, пока лишь обнаружено ее укрытие. Я направил два отделения морской пехоты окружить его и по возможности задержать ее.

— А что, если Амира заражена?

Я поделился некоторой информацией по служебной цепочке. Если поступит сообщение о подозрительном поведении Амиры или еще кого-то, площадь будет выжжена.

— Каким образом?

Рассматривается возможность применения ядерного оружия в ограниченной зоне поражения.

— Но вы, по крайней мере, подождете, пока мы с ребятами отойдем подальше?

Ни один из нас не улыбался.

Вы будете действовать по распоряжению правительства Соединенных Штатов, а следовательно, располагаете полной свободой передвижения.

— Вы заставили самого президента подписать этот приказ? Черч молча смотрел на меня.

— Ладно. Какая задача перед нами стоит?

— Наша первоочередная задача — установить наличие свободно перемещающихся по Афганистану лиц, зараженных патогеном «Сейф аль-Дина».

— Да, задачка не труднее, чем узнать почтовый адрес бен Ладена.

— Вы уж постарайтесь. А мы берем под контроль всю информацию, поступающую с данной территории: от военных и гражданских. При малейшем подозрении вам будет отправлен сигнал и пойдет отсчет времени.

— Если я не вернусь, прошу, позаботьтесь, чтобы кто-нибудь кормил мою кошку.

— Заметано.

— А как насчет Амиры? Вы хотите, чтобы ее доставили сюда?

— Амира — ценная добыча. Есть длинный список людей, которые мечтают с ней познакомиться. Вице-президент считает, что ее участие в нашей собственной программе по разработке бактериологического оружия могло бы стать неоценимым.

— И вы тоже этого хотите? — уточнил я.

И Черч ответил на мой вопрос.

3

Долина реки Гильменд.

Шестьдесят один час назад

Мы сразу принялись за дело. Когда Черч желает расчистить дорогу, он идет напролом. Временно, для прикрытия, мы переименовались в «Морской ОКЛ», что означало «ограниченный контингент ликвидаторов», действующий по специальному распоряжению правительства. А больше никому ничего знать и не надо. Почти все вокруг полагали, что мы команда «Дельта», и не пытались проверять наши бумаги, потому что не хотели получить по мозгам сразу от всей верхней части иерархической лестницы. Но если и приходилось предъявлять бумаги, они у нас были подлинные — настолько подлинные, насколько требовала ситуация.

Когда вертолет уже готовился доставить нас к месту операции, Черч радировал:

— Будьте настороже. Я приказал двум отделениям морской пехоты покинуть территорию. Одно из них подтвердило получение приказа и в данный момент выдвигается в точку погрузки. Второе молчит. Будьте внимательнее в холмах.

И оборвал связь без каких бы то ни было объяснений. Но я в них и не нуждался.

Вшестером мы выдвинулись в пустыню, разделившись на две группы, и направились в сторону Индии. У нас имелись оперативные клички, я был Ковбоем.

Сумерки укутывали пустыню фиолетовыми тенями. Едва солнце скрылось за горами, нестерпимая жара сменилась ледяным ветром. В придачу он казался каким-то липким и был полон отвратным кисло-сладким смрадом, пробуждающим животные инстинкты. Банни принюхался и повернулся ко мне.

— Да, — кивнул я. — Тоже чувствую.

Впереди всех двигался Боб Фарадей — здоровенный, как лось, парень по кличке Худой. Темнело быстро, а до восхода луны оставалось не меньше часа. Еще десять минут, и придется включать приборы ночного видения. Худой скрылся в тенях. Банни и я следовали за ним чуть помедленнее, чутко оглядываясь по сторонам. Тьма выползала из-под скал и вздымалась над барханами, стремясь к тому, чтобы редкие островки дневных теней расплылись и слились с тем океаном мрака, который звался ночью.

Худой дважды стукнул по камню, подавая сигнал приблизиться как можно быстрее, но скрытно.

Догнав дозорного, я увидел, что он остановился на границе зоны взрыва, среди серых камней, торчащих из песка, будто пальцы. Но, подойдя поближе, я понял: это никакие не камни.

И тут же вскинул оружие.

Серые камни на самом деле оказались людьми.

Одиннадцать трупов торчали из песка наподобие статуй среди древних руин, обугленные до неузнаваемости. Ожоги четвертой, пятой, да что там, шестой степени. Мы не могли определить не только расу но и пол большинства из них. Тела напоминали мумии, но были все еще настолько горячие, что не дотронешься.

— Похоже, там была какая-то подземная лаборатория, — пробормотал Худой. — Взрыв поджарил этих несчастных, а ударная волна выбросила наверх.

— Надеюсь, они умерли быстро, — сказал Банни.

— Если они работали в той лаборатории, — покосился на него Худой, — то их не назовешь хорошими людьми.

— И что с того?

Мы выбрались в предгорья на скалы, где было холоднее, чем в песках.

Вторая группа вызвала нас по радио: они нашли пропавших морпехов.

— Автопроигрыватель — Ковбою. Нужен совет. У нас есть мертвецы. Пятеро. Трое мужчин, две женщины. Ожоги третьей степени, резаные раны, удары тупыми предметами. Похоже, они вышли из горячей зоны и погибли здесь, в скалах. — Он помолчал. — Тела в плохом состоянии. Стервятники и шакалы потрудились.

— Убедись, что это действительно работа зверей, — приказал я.

Он снова замолчал.

Пауза затягивалась.

Я включил рацию.

— Ковбой вызывает Автопроигрывателя. Как меня слышишь?

Две омерзительно долгие секунды тишины.

— Ковбой вызывает Автопроигрывателя. Как меня слышишь?

И тогда до нас долетели звуки перестрелки. И крики.

Мы побежали.

— Ноктовизоры! — рявкнул я.

Мы включили приборы, и темный пейзаж мгновенно преобразовался в люминесцентно-зеленый, переливающийся тысячей оттенков. Каждый из нас тащил по рюкзаку «Элис», а это значит примерно пятьдесят фунтов различного рода припасов, включая немалый запас взрывчатки, а к этому автомат М-4 с боезапасом, на бедре пистолет АМТ калибра 0,22 и тяжелые армейские бутсы. Нести такой груз нелегко, он не дает передвигаться быстро. Кроме тех случаев, когда твои товарищи по оружию угодили в переделку, тогда у тебя отрастают крылья и ты мчишься, словно за тобой гонится тигр. Именно это мы ощущали, когда бежали туда, где приняла бой наша вторая группа.

Стрельба не прекращалась.

Вот мы выбрались на верхушку горной гряды, и я дал знак парням замедлить ход и двигаться скрытно. Банни поравнялся со мной.

— Это бьют «Эм-четыре», босс.

Он не ошибся. Звуки выстрелов из нашего американского оружия отличаются от пальбы «Калашникова», который так любят талибы.

И тут стрельба внезапно смолкла.

Мы застыли, прислушиваясь к звукам ночи.

Последние отголоски выстрелов эхом возвращались от дальних гор. Рокотали камни, катящиеся вниз по склону, вероятно сорванные с места шальными пулями. Завывал ветер на горных перевалах.

Я опять включил рацию.

— Ковбой вызывает Автопроигрывателя. Прием.

А в ответ — тишина…

Мы двинулись дальше, стараясь шагать бесшумно, как умеют хорошо обученные люди, знающие вдобавок, что любой звук может привести к беде. Крались вдоль каменной стены, что должна была вывести нас в ущелье, куда направилась вторая группа. В это время голос ветра изменился, стал как-то ниже. Может, дует через глубокий каньон?

Месяц назад я бы счел такое объяснение достаточным, но с тех пор слишком много всего случилось.

Толкнув Банни, я знаком приказал ему внимательно слушать.

Он навострил уши, а потом я почувствовал, как сержант напрягся. Поманил к себе Худого и двумя пальцами изобразил шагающего человека.

Худого полностью посвятили в подробности нашего задания. Он понял. Низкий гул, который мы слышали, производился вовсе не ветром. Это был стон ходоков, полный бесконечного голода.

Загибая пальцы, я досчитал до трех, и мы нырнули в ущелье.

Автопроигрыватель сообщал, что они нашли пять тел. Я ожидал увидеть восемь, считая нашу вторую группу.

Но, выглянув из-за скалы, понял, что ошибся. В ущелье находились не восемь, а пятнадцать человек, все мертвые. И большинство из них двигались.

Вторая группа валялась на песке. Через приборы ночного видения казалось, что тела покрыты потеками мазута. Автопроигрыватель так и не выпустил из рук М-4, палец жал на спусковой крючок, дуло слегка дымилось. Человек в белом лабораторном халате стоял рядом на коленях, склонив голову, будто оплакивал павшего солдата, но, когда мы вышли на открытое пространство, поднял на нас взгляд. Его щеки и рот блестели черным, а глаза казались темными окнами, которые изучали мир, но не отражали ни малейшего чувства, никаких мыслей, только голод.

Над Пауком и Зорро — это были спецназовец из Лос-Анджелеса и рейнджер — копошилась целая груда тел. Они склонялись над лежащими, рвали одежду белыми восковыми пальцами, впивались в кожу серыми зубами.

— Матерь Божья… — прошептал Слим.

— Бога здесь нет, — ответил я, наводя лазерный прицел на коленопреклоненного зомби.

Глупая тема для разговора, пафосная и неуместная. Но я полагал, что так оно и есть.

Тварь обнажила зубы и зашипела, как камышовый кот. А потом рванулась вперед, протягивая ко мне бледные пальцы.

Первую пулю я всадил в середину туловища, остановив его бросок. Вторую — точно в лоб. Голова чудовища запрокинулась, заднюю часть черепа снесло, сила выстрела отбросила зомби к скале.

Остальные ходоки вскочили с ужасным ревом, который я не забуду никогда в жизни. Все втроем мы открыли плотный огонь, отбрасывая их назад и убивая, на этот раз навсегда. Скалы покрылись черными брызгами. Тесное пространство ущелья заполнилось грохотом и гулом, звуковые волны били нас в грудь, с неуместной нежностью звякали о камни латунные гильзы.

А потом наступила тишина.

Я смотрел на трех убитых. Они состояли в команде «Эхо» всего лишь один день. Даже неполный день. Их предупреждали о том, с каким врагом придется иметь дело. Они были отлично обученными парнями, лучшими из лучших. Но какие тренировки способны подготовить к такому? В первый раз, когда ОВН столкнулся с ходоками, мы потеряли две команды. Полтора десятка проверенных людей.

Что ни говори, а гибель хороших, отважных парней была мне как ножом по сердцу, аж дыхание перехватило. Усилием воли я взял себя в руки, отложил М-4 и, вытащив из кобуры АМТ, произвел контрольный выстрел каждому в голову. Мы потому и таскали с собой эти пистолеты, что пуля двадцать второго калибра проникает в череп, но ей не хватает энергии пройти навылет, поэтому она отскакивает от задней стенки и разносит мозги. Таким оружием охотно пользуются наемные убийцы, а для борьбы с ходоками оно просто незаменимо.

— Банни! Установи радиомаяк, и уносим ноги как можно дальше.

Сержант вытащил маленький гаджет из бедренного кармана, нажал кнопку и подсунул устройство под ногу ходока, стараясь не коснуться крови и содранной кожи. Сигнал маяка будет принят спутником. Как только мы уйдем из операционной зоны, беспилотник «Рипер» запустит ракету класса «воздух — земля» с адским огнем. Термические бомбы удобны для зачистки подобных мест.

Как раз тот случай, когда надо, чтобы от кое-кого не осталось и следа.

Снимать с мертвых собачьи ошейники с номерами нам не пришлось, потому что ОВН их не носит. Мы стараемся никак не обозначать свое присутствие, хотя и не всегда получается.

Потом двинулись дальше.

Вокруг расстилалась бескрайняя ночь. Мы знали, что вертолеты, войска и ракетные установки находятся на расстоянии телефонного звонка, но это не повод расслабляться. Мы по-прежнему выполняли опасную работу — охотились на монстров в той части афганских гор, что подконтрольна «Талибану». Отыщите в вашей голове укромное местечко и держите там эту мысль постоянно.

Данная территория прилегала к караванному пути, по которому перевозили опиум. В соседних кишлаках было совсем мало миролюбивых жителей, да и от тех ждать помощи не приходилось, поскольку они, хотя и ненавидели талибов, без тонкой струйки доходов от наркоторговли давно вымерли бы от голода. Конечно, это лучше, чем сделка с дьяволом, но это и одна из причин, по которым мы никак не можем выиграть войну. Главные наши надежды возлагались на попытки перекрыть пути торговли наркотой и подорвать финансирование талибов: тогда они уже не смогут так часто осуществлять теракты и держать нас в постоянном страхе.

Впереди мелькнул огонек. Я поднял кулак, приказывая остановиться.

Проход, по которому мы шли, обвивался вокруг горы, как резьба на шурупе, устремляясь к вершине. В шестидесяти ярдах впереди виднелся свет, он лился из небольшой пещеры, прикрытой скальным выступом. Каменный карниз защищал пещеру от взгляда с воздуха, но не с земли. Смутная тень отделилась от стены, и я, прищурившись, различил человека в форме морской пехоты.

Он прошел мимо светлого пятна, посмотрел вверх по тропе, потом вниз и вернулся в убежище. Трех крепких парней, притаившихся в темноте за валунами, он не заметил. Слабый отсвет позволял мне видеть его лицо. Морпех улыбался.

Неожиданно мы услышали крик.

Мужской голос о чем-то умолял. Поток слов на пуштунском завершился коротким криком: одновременно раздался громкий шлепок.

А после прозвучал женский смех.

Очень неприятный. В нем не слышалось ни радости, ни тепла. Низкий и хриплый, угрожающий, он перешел в визгливое хихиканье, от которого мои кишки скрутило, как мокрое белье.

Часовой нам не понравился. Ясно было: здесь происходит что-то совсем неправильное. Я дал сигнал сержанту Банни держать часового на мушке, а сам на цыпочках двинулся вокруг скалы. Таким образом мне удалось подобраться к человеку со спины футов на шесть. Даже если угроза нам померещилась, парня следовало примерно наказать за преступную халатность. На нем лежала ответственность за жизни соратников в пещере, а он вручил мне их как на блюдечке.

Вдавив дуло АМТ под левое ухо часового, я взял его шею в захват и медленно двинулся назад. Там нас уже ожидал Худой. Он перехватил морпеха и уложил на землю. Удара я не разглядел, но по звуку показалось, будто кто-то стукнул по дереву. Часовой не издал ни звука. Худой прикрывал наш тыл, а мы с Банни поползли ко входу в пещеру.

Перед нами предстала сцена из жизни ада.

Пещера явно была обжитой, и причем давно. Здесь стояли стулья, стол, ящики с боеприпасами, раскладушки, печь со спиртовой горелкой. Боец «Талибана» сидел на складном стуле, привязанный пластиковыми стяжками за лодыжки и запястья. Разрезанная и порванная одежда открывала бледную грудь и плечи. Тюрбан сполз набок и размотался, один конец свисал до каменного пола. У стены стояло несколько «Калашниковых» со снятыми магазинами.

Пленник плакал, умолял, кричал. Перед ним стояли трое морских пехотинцев, раскрасневшихся и потных, а сбитые костяшки пальцев откровенно указывали на способ, которым ведется дознание. Если бы мы наткнулись всего лишь на кучку разозленных американских солдат, решивших хорошенько отделать талиба, а взамен получить немного полезных сведений, да и попросту выпустить пар, я бы вошел и спокойно поговорил с ними.

Но мы увидели другое. Эти парни перестарались, проявили избыточное рвение и явно вышли за пределы простой попытки добыть информацию. Их действия уже не относились к воинской службе, скорее их надо назвать пытками или допросом с пристрастием. От всего этого действа веяло кромешным ужасом.

К ним в руки попала Амира, женщина-ученый, разработчица вируса «Сейф аль-Дин» и супруга одного из самых непримиримых террористов в мире. Две веревки петлей обвивали ее шею, и каждую туго натягивал солдат. Таким образом она не могла приблизиться к ним, зато имела возможность тянуться вперед, к пленнику. Руки женщины были скручены за спиной, лодыжки обвязаны веревкой, она не смогла бы бежать, только семенить. С Амиры сорвали одежду, обнажив до пояса, но тело, от природы совершенное, сейчас не вызывало ничего, кроме омерзения. Оливковая кожа приобрела серовато-зеленый оттенок, и на ней четко выделялись четыре пулевых отверстия — одно в животе и три в спине. В черных дырках, окруженных запекшейся кровью, копошились черви.

Амира рванулась, пытаясь укусить сидевшего перед ней человека, но морпехи резко дернули за веревки и удержали ее. Серые зубы клацнули в дюйме от лица афганца. Амира зарычала, потом разразилась хохотом. Я не понял, наслаждается она игрой или тронулась рассудком.

Солдаты, удерживая ее из последних сил, топтались и переходили с место на места. В глубине пещеры я разглядел еще двоих афганцев: они лежали на полу, будто сломанные куклы. Их лица были обглоданы, а на месте кадыков зияли рваные раны.

— Все труднее справляться с этой сукой, — проворчал один из парней, улыбаясь.

— О, пожалуйста, во имя всего святого, не пускайте ее ко мне! — умолял связанный.

На его теле уже кровоточило с полдюжины укусов, и от каждого паутиной разбегались тонкие темно-красные прожилки. Одних инфекция брала медленно, других — гораздо быстрее. Пленник на трех языках умолял о пощаде, слюни и сопли летели во все стороны.

Здоровяк с нашивками сержанта наклонился и нетерпеливо проговорил:

— Мы будем, мать твою, продолжать до тех пор, пока ты, мать твою, не ответишь на наши вопросы.

— Но я не знаю… Я не знаю… — Талиб, заикаясь от ужаса, не сумел закончить фразу.

Сержант выпрямился и кивнул. Морпехи приотпустили веревки, Амира немедленно прыгнула вперед и вцепилась зубами в плечо афганца. Кровь, алая и горячая, ударила струей, потекла по ее щекам. Даже я видел, как ее глаза закатились от наслаждения, соизмеримого с эротическим экстазом. Пещеру наполнили вопли укушенного.

— Ладно, уберите суку от него, — приказал сержант.

Амира сопротивлялась, глубже вгрызаясь в тело человека. Трое крепких парней едва сумели ее оторвать — два морпеха и сержант, который ударил тварь кулаком в лицо и только так заставил разжать челюсти. Ее оттащили назад, но она зубами потянула за собой сухожилие — вырвавшись из ее рта, оно спружинило с влажным хлопком.

— Восхитительно… — по-английски проговорила Амира и облизнулась.

Она растягивала это слово, будто смакуя его, наслаждаясь соскальзывающими с языка слогами.

Банни едва слышно буркнул с закрытым ртом.

Это было то, чего боялся и я, и Черч. Во время борьбы с эль-Муджахидом мы столкнулись с несколькими мутациями болезнетворного микроорганизма «Сейф аль-Дин». Большинство ранних штаммов превращали зараженных в бессмысленные машины для пожирания плоти. Но в конце, когда я лицом к лицу встретился с самим эль-Муджахидом, он был мертв, но сохранял разум. Так работало двенадцатое поколение микроба. Он хвастал, что его «принцесса» — это значение имени Амира спасла его, подарив бессмертие.

Скорее всего, здесь мы видели то же самое. Амира превратилась в чудовище, как и ее жертвы. Кто знает, настиг ее несчастный случай или это был коварный замысел? Но раз эль-Муджахид гордился бессмертием, пока я не выписал ему билет на тот свет, то и Амира наверняка добровольно выбрала этот путь.

Господь всеблагой…

— Мать вашу, парни! — крикнул я, врываясь в пещеру.

Свой АМТ я сжимал двумя руками, а рядом Банни держал на изготовку М-4. Приборы ночного видения мы сняли, оставив чер ные вязаные шлемы с дырками для глаз.

— Армия США! — проревел я. — Всем стоять!

Сержант развернулся ко мне, его правая рука потянулась к кобуре на поясе, но «светлячок» лазерного прицела быстро остудил его пыл.

— Стоять на месте, или пристрелю!

Он поверил мне и застыл.

Остальные морпехи тоже окаменели.

Замер и человек на стуле.

Но не Амира!

С голодным рыком обезумевшая ведьма прыгнула вперед так неожиданно, что вырвала веревки из рук испуганных солдат. Разорвав пластиковые наручники, освободила руки. Завывая, как некий демон пустыни, она набросилась на сержанта, опрокинула его на пленного афганца, и они все вместе покатились по земле под пронзительные крики и клацанье зубов.

Двое морпехов шагнули к сержанту, а Банни сдвинулся в сторону, держа их на мушке, и тем открыл мне путь.

Я ударил Амиру сбоку по голове. Тварь соскользнула с сержанта, но продолжала сжимать зубами его предплечье. Связанный голосил и бился головой о морпеха, раскровенив ему ухо.

— Черт! Босс, атака с шести!

Это был голос Банни. Я развернулся, приседая, и как раз вовремя. Сзади возникло стремительное движение: кто-то вышел из тени и обхватил меня, сковывая руки. Это был еще один афганец. Мертвый.

Он тянулся зубами к моему горлу, скалился и брызгал слюной с разорванных губ.

Я уперся локтем под его кадык и повалился на спину изворачиваясь в падении таким образом, что перешел в кувырок назад. Афганец упал вместе со мной, но на земле я оказался сверху. Уперся коленями ему в грудь, вдавил дуло АМТ в глазницу и нажал на спусковой крючок. Пуля превратила его мозги в фарш, за долю секунды сделав из машины для убийства безжизненное чучело.

Вокруг все кричали. Я отпихнул мертвое тело, вскочил и увидел, что второй афганец вцепился зубами в трахею одного из морских пехотинцев. Банни всадил в него шесть пуль подряд: первый выстрел сбросил ходока с жертвы, второй откинул к стене, а четыре остальных, словно свинцовый кулак, ударили выше бровей. Голова мертвеца разлетелась на куски, тело, перевернувшись в неуклюжем пируэте, повалилось на пол. Солдат рухнул на колени; непослушными от осознания близкой смерти руками он пытался удержать кровь, бьющую из разорванной артерии. Товарищ бросился ему на выручку, но раненый в считаные секунды захлебнулся собственной кровью.

Худой застыл на входе в пещеру переводя автомат с одного на другого и не зная, в кого же стрелять.

Я кинулся на Амиру которая вновь сцепилась с сержантом. Морской пехотинец, к его чести, отлично владел приемами рукопашного боя, но с первого взгляда становилось ясно: ужас перед женщиной, которую он использовал в качестве инструмента для допроса, не оставляет ему шанса. По единственному брошенному на меня взгляду я понял: сержант сломался. У него наступил тот неожиданный момент просветления, который может либо спасти тебя, либо убить. Он воспользовался недозволенным способом допроса, и номер не прошел. Мы здесь, а сержант попался. И он уже понял: наказания не избежать.

Я захватил горло Амиры рукой, напрягая бицепс, чтобы передавить ей сонную артерию с левой стороны, а предплечьем с правой. Очень действенный прием джиу-джитсу.

Вот только работает он на живых.

Она дернулась и встряхнула меня с силой, которую я никак не мог предположить в женщине ее роста и веса, не важно, живая она или мертвая.

Тогда я прижал горячий ствол АМТ к ее затылку и, наклонившись к самому уху, прошептал:

— Нет позора в том, чтобы умереть, служа Аллаху Внезапно все мускулы Амиры закаменели. На какой-то миг пещера перестала для меня существовать. Даже крики афганцев и сержанта смолкли. Я держал ее, прижимая к груди, а спиной упираясь в ледяную стену. Амира смердела гнилой плотью, но от ее волос еще слегка пахло жасмином.

— Выслушай меня, Амира. Выбирай, принцесса. Это… или рай? По ее полной неподвижности я понял: женщина догадалась, что я имел в виду под словом «это». Пещера, люди, разрушение. Она понимала. Даже если она и хотела заразить весь мир патогенным микробом, наконец-то выведенным штаммом номер двенадцать, чтобы во славу ислама уничтожить врагов, ей бы это не удалось. Она могла лишь остаться одиноким чудовищем, ненавидящим всех.

Мгновение затягивалось. Никто не шевелился. Потом Амира слегка повернула ко мне голову почти дружелюбным движением.

— Не… это… — просипела она.

— Ярхамукаллах,[61] — шепнул я.

И нажал на спусковой крючок.

4

Батальонный лазарет. Долина реки Гильменд, Афганистан

Сейчас

Сидя неподвижно, я долго наблюдал за Харпером.

— И что? — спросил он. — Так и будете сидеть, а потом заявите мне, что никогда не поступили бы так же?

Я не ответил.

— Ну, глядите, — сказал он. — Я знаю, что в пещере были вы. Откуда вы взялись? Отряд «Дельта»? Спецназ ВМС?

Я снова промолчал.

— Вы знаете, с чем мы там боремся? Большие шишки хотят, чтобы мы остановили талибов, перекрыли поток опиума, а наше собственное правительство поддерживает брата афганского президента, которому принадлежит половина опийных плантаций в этой трижды гребаной стране! Как, черт меня дери, мы можем выиграть такую войну?! Это новый Вьетнам, опять Вьетнам! Мы проигрываем войну, которую вообще не должны были начинать!

Я все молчал.

Харпер наклонился вперед, его лицо потемнело от ярости. Он ткнул в меня указательным пальцем здоровой руки:

— Вы думаете, только в Абу-Грейбе нашим парням пришлось добиваться некоторых очень нужных ответов? Да так было всегда, на всех войнах, все так делают!

— И посмотрите, куда вас это завело.

— Идите к черту со своим чистоплюйством! Мы пытались спасти жизни наших парней. Мы выбили бы правду из этого талиба.

— Из первых двух вы ни хрена не выбили.

Теперь настал его черед замолчать. Выждав минуту, сержант прищурился.

— Когда вы говорили с этим… с этой… тварью. С той женщиной. В конце вы благословили ее. Вы мусульманин?

— Нет.

— Тогда почему?

— Если честно, сержант, то боюсь, что не сумею вам это объяснить. Так, чтобы вы поняли.

— Вы думаете, что я такая же тварь?

— Вы?

— Нет, я человек, — сказал он. — Я только пытался… — Его голос дрогнул.

Вначале казалось, что он просто борется с минутной слабостью и сейчас продолжит разговор, но вместо этого Харпер уткнулся лицом в здоровую руку и разрыдался. Я откинулся на спинку стула и стал ждать.

Бинты на раненой руке сержанта пропитались кровью, которая стала почти черной. Из-под края повязки по коже расползались прихотливо извивающиеся красные полоски. Такие же, но более темные выглядывали из-под воротника. Прошло сорок восемь часов с того момента, как его доставили в лазарет. Пятьдесят девять часов с момента укуса. Крепкий сукин сын. Большинство людей за такой срок полностью преобразились бы.

— Что со мной будет? — спросил сержант, поднимая мокрое от слез лицо.

— Больше ничего. Все уже произошло.

— Мы… — Он облизал сухие губы. — Мы не знали.

— Нет, знали. Ваша команда была проинформирована. Возможно, вам, сержант, это показалось надуманным, ненастоящим? Сюжет для фильма ужасов? Но вы знали, чем это может закончиться.

После небольшой паузы я вытащил пистолет из набедренной кобуры, щелкнул затвором. В маленькой комнате звук показался очень громким.

— Вас собираются изучать, — сказал я. — Скоро вы окажетесь на операционном столе или в клетке.

— Не имеют права! — воскликнул он с болью и гневом. — Я американец, черт возьми!

— Нет. Сержант Энди Харпер погиб при выполнении ответственного задания в Афганистане. Родным пришлют сообщение, что он отдал жизнь, служа стране и поддерживая самые лучшие традиции морской пехоты.

Он смотрел на меня, постепенно осознавая страшную истину.

— Поэтому я должен вас спросить. — Я приподнял пистолет. — Выбираете это или рай?

— Мне… Мать твою… Я не хотел… — всхлипнул сержант.

Возможно, сейчас он действительно так думал. Но как по мне, раскаяние за минуту до смерти гроша не стоит.

— Конечно, вы не хотели. — Я сделал вид, будто верю ему.

— Я старался для нас всех. Хотел как лучше.

— Да, — кивнул я. — Я тоже.

И поднял пистолет.

Перевод Владислава Русанова

Женевьева Валентайн

И ЕЩЕ ОДИН, И ЕЩЕ…

Дебютный роман Женевьевы Валентайн «Mechanique: a Tale of the Circus Tresaulti» опубликован в 2011 году издательством «Прайм букс». Ее рассказы печатались в антологии «Running With the Pack» и в периодических изданиях «Strange Horizons», «Futurismic», «Clarkemorld», «Journal of Mythic Arts», «Fantasy Magazine», «Escape Pod» и других. Также ее работы можно найти в онлайн-журнале «Скорость света». Помимо писательской деятельности, она ведет персональные колонки на сайте Tor.com и в «Fantasy Magazine».

В фильме Джорджа Ромеро «Рассвет мертвецов», вышедшем вслед за его классической, давшей начало новому направлению лентой «Ночь живых мертвецов», орды зомби собираются возле супермаркета, вламываются внутрь и бесцельно бродят из одного торгового зала в другой. Они помнят все то, что им представлялось важным при жизни, и сохраняют свои привычки после смерти. И мы начинаем понимать, что эти мертвецы мало чем отличаются от наших соседей, которые не находят себе лучшего занятия, чем так же бессмысленно слоняться по магазинам или часами сидеть у телевизоров, подчиняясь примитивным инстинктам и не желая мыслить самостоятельно.

Страшно даже представить, что после укуса зомби вы сами можете превратиться в безмозглую куклу, лишь внешне напоминающую человека. Но еще ужаснее притворяться зомби и механически выполнять привычные ритуалы, оставаясь при этом в здравом уме, и стараться ничем себя не выдать.

Эта идея обыгрывалась в кино и в литературе, начиная от комедии Э. Райта «Зомби по имени Шон» и более серьезной ленты О. Хиршбигеля «Вторжение» и заканчивая по-настоящему страшным рассказом Адама-Троя Кастро «Быть мертвым, таким, как я», вошедшим в антологию «Нечисть».

Может быть, кому-то из вас тоже кажется, что его окружают тупые нерассуждающие автоматы и необходимо притворяться одним из них, чтобы выжить. Если так, то в следующем рассказе он найдет нечто знакомое.

Ты узнаешь их по тусклым, молочного цвета глазам, но не пугайся, их легко обмануть. Если тебе удалось выжить после первой встречи с ними и ты научился двигаться медленно, глядя строго перед собой, даже в переполненном вагоне метро никто не обратит на тебя внимания.

Если они тебя заметят, все мгновенно будет кончено.

На подъезде к станции «Проспект-авеню» ты замечаешь, как в соседнем вагоне, позади твоего, кто-то пытается убежать от них, но толпа его затаптывает. Оглянувшись, ты увидел бы себя в огромной стеклянной банке, наполненной червями.

Но не оглядывайся, нужно смотреть только вперед.

И лучше бы тебе не морщиться от заполнившего вагон запаха гнилых яблок, исходящего из их открытых ртов с безвольно отвисшими челюстями.

Ты хочешь добраться до побережья и потом до Кони-Айленда, района, где не всех еще сожрали.

Но ты уже опоздал.

На станции «Нью-Утрехт» в вагон вбегают двое мужчин, вооруженных бейсбольными битами. Они беспокойно оглядываются, а потом вздыхают с облегчением, решив, что оторвались от погони.

Все тусклые, молочно-белые глаза одновременно обращаются к ним, отвисшие губы растягиваются, будто некое чудовище ухмыляется сразу сотней ртов.

Мужчины стремглав бросаются из вагона. Один успевает протиснуться между закрывающимися створками, но ему защемляет руку. Поезд трогается, мужчина как-то умудряется выдернуть руку и исчезает из виду.

Счастливчик.

Второй оказывается в западне, в одном вагоне с ними. И с тобой. Пару-тройку раз он успевает взмахнуть битой, но потом его опрокидывают на пол, крики тонут в чмокающих и хлюпающих звуках, о значении которых ты стараешься не думать.

Не забывай, ты должен смотреть прямо перед собой.

Они стоят вдоль всей платформы южного направления и разом наваливаются на двери вагонов, еще пока те не открылись. Они устремляются внутрь по двое, а то и по трое одновременно, протаскивая за собой детей или то, что от них осталось, упорно не выпускают крохотные руки, переходящие в щуплые плечи, на которых порой уже нет головы.

Они выстраиваются на всех станциях по пути на юг, в пять рядов, в восемь, в десять, дожидаясь поезда, который остановится и заберет их.

Они медлительны, зато терпеливы, и с каждой минутой их все больше.

На открытой платформе собралась такая толпа, что яблоку негде упасть. Все они перемещаются медленно и бесцельно, то к краю платформы, то обратно. У некоторых раскроен череп, и они носят узкие обручи на голове, по-птичьи вздернутой.

Ты приехал слишком поздно; не осталось ни малейшей надежды отыскать кого-то живого. Медленно выходишь вместе с толпой из вагона и направляешься по бетонной дорожке к лестнице, ведущей к деревянным мосткам. Хотя делать здесь тебе больше нечего.

Поначалу в толпе трудно ориентироваться, но затем ты улавливаешь в ней какое-то течение и постепенно проскальзываешь вперед, к ступенькам. Тебе нужно на Брайтон-Бич, там ты сможешь прошмыгнуть на боковую улицу и укрыться от яркого солнечного света. Возле перил толпа останавливается, и у тебя появляется возможность взглянуть на «Астроленд».[62]

Взрослые привели сюда детей, и все терпеливо стоят в очереди, змеей вьющейся вокруг аттракционов: сказочных драконов, летающих кораблей, каруселей. Родители медленно бредут к кабинке, сажают ребенка на свободное место и оставляют там. Затем карусель включают.

Работники парка не настолько резвы, чтобы каждый раз подходить к детям; они лишь нажимают на кнопки с той же механической неторопливостью, которую ты уже много раз наблюдал.

Вращающееся колесо то поднимает молочноглазого малыша, то опускает, и каждый раз с его вялых обвисших губ срывается странный звук, напоминающий мычание теленка.

Время от времени карусель останавливается, они подходят и забирают ребенка — первого попавшегося — с сиденья, чтобы отправиться к следующему аттракциону. Там свободных мест не осталось. Взрослые посадили детей на качающихся лошадок и забыли про них. Один мальчик вернулся с горки без головы. Отец поднял его, посадил себе на плечи и понес дальше.

Помни: ты не должен оглядываться по сторонам.

Толпа медленно движется ко входу в парк, разбредается по многочисленным аттракционам. Теперь ты сумеешь из нее выбраться. Если дойти до «Колеса чудес»[63] и повернуть к боковому выходу, там должен быть заброшенный дом, в котором можно спрятаться. Осторожно проходишь мимо аттракционов, медленно приближаясь к колесу. В каждой кабинке полно народу, но все сидят так тихо, что слышно, как скрипят открывающиеся двери, а очередь продвигается вперед, словно ползущий по траве червяк.

У девушки, управляющей колесом, ясные и чистые зеленые глаза, и ты замираешь от удивления. Заметив тебя, она вздрагивает. Ничего хуже и не придумаешь, это привлекает внимание. Девушка набирает в грудь побольше воздуха, собираясь что-то крикнуть тебе, но вовремя вспоминает, что надо включить колесо. Оно вращается, поднимая пассажиров все выше, из распахнутых ртов доносятся приглушенные нечленораздельные звуки.

Ты стоишь в очереди, подползающей все ближе, и вот уже оказываешься возле кабинки, но подаешься в сторону и позволяешь тем, кто позади, прошаркать внутрь.

— Много нас осталось? — бормочет девушка себе под нос.

Ее колени дрожат; ты задаешь себе вопрос, как давно она сидит в этой клетке, обеспечивая работу аттракциона. Ты добирался сюда больше суток, и возможно, все это время она провела здесь.

— Точно не знаю, — отвечаешь ты.

Было бы жестоко рассказать ей, как выглядит теперь город; зачем ей знать, что уже ничего не исправить?

— Помогите, — шепчет она, глядя на тебя ясными глазами, в которых отражается отчаянная надежда.

Знакомое чувство, ты сам испытал нечто похожее, когда те двое с битами забежали в вагон. Еще немного, и ты решишься.

Но как только тебя обнаружат, все будет кончено.

Ты ничем не можешь ей помочь; они заметят, что колесо перестало работать как положено.

— Увы, не могу, — говоришь ты и медленно проходишь между кабинками к следующему аттракциону.

— Нет, — шепчет она, а затем начинает кричать: — Помоги мне! Ты должен мне помочь! Вернись, скотина!

Вся очередь дружно оборачивается к ней.

Ты заходишь в кабинку моментальной фотосъемки и сидишь там за спасительным занавесом, пока не смолкают звуки расправы.

Проходит еще какое-то время. Ты осторожно отодвигаешь занавес и наблюдаешь из укрытия, как они бродят по парку. Ты не знаешь, что делать. Уплыть далеко у тебя не получится, нужна лодка. Да и была бы, ты ведь не умеешь ею управлять. Поэтому ты продолжаешь сидеть в кабинке, не желая признавать, что оказался в тупике.

В узкую щель между аттракционами виден кусок улицы, по которой таким же непрерывным потоком движется толпа. Туда пробираться бессмысленно. Ты должен идти по той же дороге, по которой пришел сюда.

Под навесом мальчик играет в баскетбол. Мячи один за другим взлетают над его руками, а он уже тянется на ощупь к следующему, не сводя молочно-белых глаз с корзины.

Под шум гоняющих по кругу машинок ты поднимаешься по склону к яркой рекламной растяжке: «„Колесо чудес“. Работает круглый год. И следующий год, и следующий, и следующий».

На вершине холма ты отваживаешься оглянуться. Девушка снова стоит у пульта управления колесом. Теперь у нее такие же мутно-молочные глаза, как у всех. Одной рукой она нажимает на кнопки, другая безвольно опущена. Голова девушки напоминает выеденное яйцо всмятку. Ты поспешно отворачиваешься. Надо успокоиться и идти дальше.

Не оглядывайся больше. Ты должен смотреть прямо перед собой.

На набережной взрослые с ничего не выражающими лицами кормят детей. Маленькие зубы механически пережевывают пищу. Издали это похоже на сахарные рожки, но ты слишком хорошо знаешь, чем они на самом деле питаются, чтобы хотелось приглядываться.

Ярко светит солнце. Откуда-то доносится резкий запах, напоминающий ароматы рыбного рынка. Лучше продолжить путь по пляжу, ноги будут вязнуть в песке, и тебе поневоле придется двигаться медленно и осторожно.

Некоторые из них заходят в воду и идут до тех пор, пока чувствуют дно под ногами, а потом пускаются вплавь, неловко молотя руками.

Внезапно ты вспоминаешь, как давным-давно, когда тебе было десять лет, мальчик, живший этажом ниже, утонул в пруду. До самого конца лета никто из соседей не выпускал детей со двора, все твои планы на лето рухнули. Друзья жаловались, что гулять возле дома нестерпимо скучно. Ты был согласен с ними, но по ночам не мог заснуть, потому что перед глазами сразу вставал тот мальчик — за мгновение до того, как он ушел под воду, когда было еще не поздно ухватить его за руку и вытащить.

Ты идешь по пляжу мимо распростертых на песке тел. Молочно-белые глаза обращены к солнцу, пахнет тухлыми яйцами. Долго ли ты сможешь вот так идти? Может, лучше вернуться, сесть в вагон метро, проехать через весь город, а потом двинуться по шоссе дальше на юг со скоростью одна миля в час? Как далеко нужно уйти, чтобы оказаться в тех местах, где всего этого еще не произошло?

Но ты никогда не найдешь такого места. Их становится все больше с каждой минутой.

Сейчас они разлеглись вдоль кромки воды, опираясь на локти. Некоторые плотно прижались друг к другу, словно кусочки пазла. Если бы у тебя хватило смелости, ты мог бы перешагнуть через них.

В парке кто-то догадался, как включить «Циклон».[64] Один за другим вагончики с пассажирами камнем падают вниз, и странные, какие-то фальшивые крики катающихся разносятся по всему парку. Кое-кто в толпе на набережной поворачивает голову на эти звуки, но, разобравшись, что к чему, возвращается к своим делам.

Кажется, они даже расстроены тем, что ничего интересного не происходит. Странно видеть разочарование на их лицах. Что они будут делать, когда вокруг не останется ни одного живого человека?

Ты уже потерял надежду. Они терпеливы, и они победят.

Ты заходишь в воду, она достигает лодыжек. К вечеру вода станет совсем холодной. Далеко ли сумеешь уплыть?

Совсем не далеко.

Ты продвигаешься вперед. Ботинки и брюки быстро намокают. Каждый следующий шаг дается все труднее. Они плещутся у тебя за спиной, старательно повторяя движения, которые совершали раньше. Ты не можешь вернуться, они не пропустят тебя. Вспоминаешь то мгновение, когда мальчика из твоего дома еще можно было спасти.

Не забывай: надо смотреть прямо перед собой.

Перевод Сергея Удалина

Джон Скипп и Коди Гудфеллоу

ЗА ЛОМТИК ПИЦЦЫ

Если Джорджа Ромеро можно назвать прародителем фильмов о зомби, то Джон Скипп, безусловно, заслуживает звания основоположника литературы о них. Вместе с Крейгом Спектором он редактировал первые оригинальные антологии на эту тему: «Book of the Dead» и «Still Dead», а затем и сам занялся составлением сборников: «Mondo Zombie» и «Zombies: Encounters With the Hungry Dead». Он является автором нескольких романов, таких как классический образец слаттер-панка «The Bridge» (в соавторстве с Крейгом Спектором) и «The Emerald Burrito of Oz» (совместно с Марком Левинталем).

Первый роман Коди Гудфеллоу «Perfect Union» опубликован совсем недавно, в начале 2010 года, а его рассказы появлялись в журналах «Ваге Bone», «Black Static» и «Dark Passions». В соавторстве с Джоном Скипом он также написал роман «Fruiting Body».

Если вы читали антологию «Нежить», то должны помнить впечатляющую историю Джорджа Р. Р. Мартина «Человек с мясной фабрики» о дистанционно управляемых рабах-зомби. Наш следующий рассказ развивает ту же идею, но в агонизирующем Сан-Франциско зомби используются не только как рабочая сила, но и как солдаты.

В наше время война, ведущаяся при помощи пульта дистанционного управления, становится все более обычным явлением, как отмечает П. В. Сингер в своей научно-популярной книге «Wired for War». В ней рассказывается о том, как в войнах с Ираком и Афганистаном американцы использовали беспилотные летательные аппараты «Предейтор», управляемые из безопасных бункеров в Колорадо или Неваде. И о беспокойстве, которое испытывают элитные пилоты, на чью подготовку ушли миллионы долларов, наблюдая за тем, что подростки на компьютерных игровых симуляторах выполняют задания, очень похожие на их боевые операции.

Один из пилотов таких дистанционно управляемых аппаратов говорит, что самым важным боевым качеством становится не способность выполнить сотню отжиманий, а «толстая задница и крепкий мочевой пузырь» в буквальном смысле, ибо позволяют очень долго просидеть за пультом. Война меняется у нас на глазах. Хотя, как показывает следующий наш рассказ, многие вещи, изменяясь внешне, в сущности, остаются прежними. Рабочих и солдат могут заменить дистанционно управляемые зомби, но все равно кто-нибудь еще должен доставить «пиццу».

1

Из книги Джерода Унгера Третьего «Почему мы выстояли: новая утопия»:

«Город в масштабе всей планеты — то же самое, что человек в сравнении с городом. Один из множества. Светящаяся точка на усыпанном звездами небосклоне. Некоторые из них сияют чуть ярче, другие выглядят красивей, третьим еще в чем-то повезло больше остальных.

Сан-Франциско был одним из лучших по любым меркам. Для тех, кто считал его своим домом, Сан-Франциско казался средоточием жизни, единственным настоящим городом на земле.

Он пережил все — подъемы и спады, землетрясения и эпидемии. После любой катастрофы он ухитрялся воскреснуть еще более сильным, богатым и прекрасным.

Были и другие города, претендовавшие на ту же роль.

Когда мертвые восстали, большинство городов погибло вместе с жителями. Потеряв рассудок, люди принялись нападать на своих соседей.

Только Сан-Франциско, наряду с горсткой других городов, и в первую очередь Токио, продолжал поддерживать огонь на маяке жизни. Он был не просто одним из последних городов на земле, а величайшим из них.

У нас не было намерения восстановить старый порядок, наоборот, мы воспользовались кризисом для того, чтобы устранить прежние ошибки и сделать этот уголок земли таким, о каком мы всегда мечтали.

Пока остальной мир погружался в пучину хаоса, мы продолжали работать и мечтать о возрождении после тех трех страшных лет. И теперь, что ясно видно из космоса, Нью-Сан-Франциско превратился в ярчайший источник света, единственный действительно живой город на этой забытой богом планете.

В истории человечества много жестоких страниц. Она не раз ставила нас перед трудным выбором, и часто потомки были несправедливы по отношению к предкам. Но не стоит судить нас тем, кто не сумел сохранить огонь в собственном очаге».

2

4:47. За стадионом «Кэнделстик-Парк», в двадцати милях от Зеленой зоны, из предрассветного мрака выступили холодные башни ядовитого тумана. Учитель называл их «сделкой с Калиюгой», в очередной раз демонстрируя божественный дар предвидения.

Тьма победила на всей Земле. Только здесь еще сохранялась надежда. В этом доме, окруженном светом…

Аджай Уотли нес караул на верхней площадке лестницы, что вела на восточную трибуну давно заброшенного стадиона, охраняя подходы к священной территории. Через очки ночного видения он осматривал раскинувшуюся внизу, на площади с десяток акров, автомобильную стоянку, превращенную в свалку При нем был ручной пулемет шестидесятого калибра, в наушниках старенького айфона заунывно гудела мантра бдительности.

Этот дом окружен светом…

Аджай стал «верным», последователем Бхагвана Гангули, за четыре года до того, как сбылись пророчества, и ни разу не усомнился в правильности своего решения. Учитель предвидел все, даже день и час собственной смерти.

Но затем его учение потеряло стройность, каждый начал трактовать слова Учителя так, как ему было выгодно. Когда Аджая направили в ашрам Сан-Франциско, он едва не отяготил свою карму сомнениями. Мертвецов выгнали из города, но вовсе не они были самыми опасными врагами…

Ни одна птица не пискнула, ни одна рыба не плеснула хвостом, когда лодка Хиггинса вышла из тумана в маленькой лагуне за стадионом. На том месте, где когда-то давно отчаявшиеся попасть на трибуны болельщики «Гигантов»[65] плавали на каяках в надежде выловить мяч после очередного удачного удара Барри Бонда, теперь скрытно и бесшумно кружил, словно морской лев, старенький катер, некогда принадлежавший береговой охране.

Лестница покрыта выбоинами и залеплена грязью. Когда-то по ней проходили и «Оклендские рейдеры»…[66]

Глаза Аджая слипаются, но все же он замечает движение в глубине стоянки. Ни одна собака не показывалась здесь уже несколько недель, и мерно шагающим по кругу часовым не на что было тратить патроны.

Приглушив голос Учителя в наушниках, Аджай хрустнул суставами и приготовился встретить любого, кто приблизится на расстояние выстрела.

— Я окружен светом… — пробормотал он, устанавливая на сошки пулемет шестидесятого калибра.

В это время его спины коснулся поток теплого воздуха. Над ним завис маленький, будто игрушечный, радиоуправляемый вертолет.

Миниатюрный корпус с объективом видеокамеры на носу, параболическая антенна и ствол пулемета, направленный прямо в лицо Аджаю. Он моргнул и попытался развернуть свой тяжелый пулемет в сторону врага.

Первый же выстрел поразил его в голову.

Аджай вскрикнул, обливаясь кровью, и выпущенное из рук оружие свалилось за ограду.

— Тревога! — завопил он в микрофон, отползая вниз по пандусу к караулке и пытаясь вытереть кровь, заливающую глаза.

В ответ в наушниках зашипел незнакомый механический голос:

— Мы заняли все ваши базы.

Под огневым прикрытием с воздуха к караулке стремительно приближались враги. Старые полицейские бронежилеты, скрепленные скотчем, футболки «Рейдеров» и помятые спортивные шлемы. Идущий первым наступил на самодельную мину, начиненную напалмом: мина взорвалась, но он не остановился, а пробежал, объятый пламенем, через внутренний двор, обстреливая караулку из автоматической винтовки и вышибая из стен искры и кирпичный щебень.

Один отчаянный верный выпрыгнул из-за укрытия и прицелился, но его М-16 дала осечку. Горящий рейдер набросился на него и прижал к стене, так что боеприпасы в магазине винтовки начали взрываться от перегрева. Всем шестидесяти четырем защитникам ашрама пришлось скрыться от вертолета в ложе для прессы. Друг за другом, словно семейство ежей, рейдеры пересекли внутренний двор и забросали лестницу гранатами. Даже пораженный пулей, ни один не проронил и звука: свои тела они жалели не больше, чем патроны.

Несколько верных с безумно горящими глазами, одетых в дхоти или ночное белье, метнулись вниз по лестнице, размахивая пистолетами и выкрикивая имя Учителя. Второй вертолет, игрушка со спаренным пулеметом на носу, вылетел на открытое пространство, как раз над спиральной лестницей.

Очередь прозвучала негромко, словно дробь бубна, но покрошила защитников ашрама в мелкий винегрет, прежде чем те успели ответить хотя бы одним выстрелом.

Единственное серьезное препятствие, с которым столкнулись рейдеры, — это ручеек крови, стекающий по лестнице.

Пробегая вдоль ложи для прессы, Аджай увидел забаррикадированный вход в буфет с торчащими стволами двух пулеметов.

— Ложись! — крикнула ему сестра Шэрон. — Шевели своей тощей задницей!

И открыла огонь.

Очередь разрезала первого рейдера надвое, но не смогла его остановить. Верхняя половина все-таки дотащилась до стойки буфета, в то время как товарищи прикрывали его ответным огнем.

Аджай молился о том, чтобы раздобыть оружие. И о том, чтобы хватило мужества его использовать.

Изуродованная верхняя половина рейдера проползла мимо, Аджай увидел серое лицо, полускрытое маской, но телескопические очки мешали рассмотреть глаза. Микрофон в шлеме звучал достаточно громко, чтобы Аджай смог услышать скрежещущую мантру рейдеров: «Давай, сорок девятый, давай, давай… Разорви их, сукин ты сын!»

Рейдер метнул две гранаты, одну за другой. Они отскочили от стенда с меню, упали прямо на колени Шэрон и взорвались. Аджай без оглядки бросился к баррикаде, перепрыгнул через нее и понял, что живых здесь не осталось. Он поднял МП-5, лежащий на мешке с песком, но не успел найти себе укрытие, как в коридор хлынула струя пламени.

Рейдеры ворвались в комфортабельные ложи, где жили избранные ученики. Защитники ашрама отстреливались из пистолетов, но не могли пробить полицейские бронежилеты. Рейдеры захватывали один отсек за другим, разя противника выстрелами в голову или гранатами.

Аджай выстрелил в спину одному из них, но тот даже не оглянулся. От отчаяния Аджай едва не бросился на врагов с кулаками, но быстро сообразил, что это равносильно самоубийству, которого Учитель никогда бы не одобрил. И все же легче умереть, чем видеть, как рушится все, что создавалось с таким трудом, как гибнут те, кого он любил.

Аджай подошел к окну и глянул на поле стадиона. Все вместе они расчищали от обломков медпункт под трибуной с дешевыми местами, чтобы устроить там крытый огород, а второй хотели сделать на месте автостоянки.

Когда-то здесь парковались сотни «ягуаров», «роллс-ройсов» и «бентли». До того как глаза Кали-юги открылись миру, газеты высмеивали пристрастие Учителя Гангулы к дорогим британским автомобилям. Их перевезли сюда из ашрама в Биг-Сюре[67] быстро и без повреждений.

Он мог бы взять ключи от «ренджровера» с подземной парковку, уехать отсюда и жить дальше с кармой труса. Но он слышал пение братьев и сестер, собравшихся в главном зале. Если уж такова судьба, они встретят ее все вместе у ног Учителя.

Аджай, с окровавленными руками и головой, побежал в банкетный зал. Там укрылись не меньше трех десятков верных. Все были вооружены, даже женщины и дети. Мастер сидел за рулем своего любимого «сильвер-госта»[68] на возвышении в центре зала. Двигатель автомобиля работал, величественно гудел клаксон. Избранные ученики стояли вокруг, взявшись за руки.

В зал ворвался здоровенный неповоротливый рейдер и тут же оказался изрешечен пулями. К его поясу был подвешен целый арсенал гранат и реактивных противотанковых снарядов. Ураганный огонь разнес вдребезги его шлем вместе с головой, рейдер упал на колени, и тут начался настоящий ад.

Взрывной волной выбило все окна и двери. Потом по всей восточной трибуне начали взрываться боеприпасы. Когда дым рассеялся, четверо рейдеров стояли у входа в зал.

«Игра окончена, сволочи», — услышал Аджай в наушниках.

Он выбросил айфон и побежал к лестнице для почетных гостей.

В коридоре невозможно было дышать от запаха горелого мяса, зато никто не остановил его до самой двери на лестницу. Но едва он преодолел несколько ступенек, как на него набросился рейдер. Аджай упал и ударился копчиком о ступеньку, и у него отнялись ноги.

— Боевая машина смерти, — представился рейдер с двадцать четвертым номером на футболке.

Он наклонил голову и, поправляя очки, посмотрел на Аджая сверху вниз. От этого взгляда пробирало холодом — в нем чувствовался разум. Разум человека, находящегося за много миль отсюда.

— Я окружен светом, — зашептал молитву Аджай. — Я…

Зомби в шлеме «рейдеров» положил руку в перчатке ему на плечо и слегка надавил.

— Извини, чувак, но это моя пицца.

Он затолкнул в рот Аджаю сопло огнемета, и струйка высокооктанового бензина полилась прямо в горло.

— Аста ла виста, Ганди! — сказал Двадцать Четвертый.

Бензин вспыхнул, и Аджая окружил свет.

3

Мастер-из-Подземелья[69] снял виртуальные очки и перчатки управления. Проверил свой пульс. «Дыши ровнее, варвар, дыши ровнее».

— Охренеть, какая была мясорубка!

Он все еще дрожал от возбуждения, хотя в комнате было душно и жарко, словно в плавильной печи. Мышцы оставались напряженными и непроизвольно дергались, по ним все еще пробегали импульсы чужого тела. Фланелевая пижама насквозь промокла. Он чувствовал себя так, будто его облили холодным апельсиновым соком.

Шерман Лалиотидис вышел из мистического боевого транса и вызвал разносчика пиццы, затем заложил руки за голову и вытянулся в своем эргономичном кресле. Воткнутый в член катетер освобождал его мочевой пузырь. От затянутой в пластиковый комбинезон задницы к полу тянулась трубка, соединенная с другими макаронинами сети утилизации.

«О господи! — подумал он. — Вот они, тяготы воинской службы».

За спиной глухо хлопнула дверь.

— Так, э-э… Чайка, почем у нас пирожки? — В наушниках что-то задребезжало. — Нет, подожди немного.

Рассеянно глядя в пустоту и сжимая зубы, Шерман слушал болтовню инструктора Чарли Брауна.

— Начальство будет писать кипятком. Ты слишком много дров наломал.

— Извини, но тебя там не было, а начальства и подавно. Ни один из наших стратегов не уцелел бы и после первого же боя.

— Мы терпим убытки. Тебя хотели уволить. Я сказал, что ты свои обязанности знаешь, но они начинают подозревать, что ты все делаешь нарочно.

— Постой, черт тебя побери! Эти умники набрали команду из пустоголовых чучел, притом что мы за несколько недель не провели ни одной приличной потасовки…

— Шерман, успокойся.

— Нет, это ты успокойся! Ты и понятия не имеешь, каково это — вести отряд в бой. Ты не выдержишь и пару минут в этом чертовом кресле. Все, Мастер-из-Подземелья устал.

Будь проклята такая жизнь! Он отодвинул в сторону флакон с таблетками и игрушечные машинки, разбросанные по столу вокруг клавиатуры. Шерман уже забыл, что хотел сделать, зато вспомнил, что он в комнате не один.

— А что это за ребята? — Разносчик пиццы показал на экран.

— Они прислуживали в Храме света в Биг-Сюре, а сюда приехали после того, как мы очистили город. И сразу перекрыли наши каналы снабжения, перехватывая беженцев. Мы послали им предупреждение, но они скормили нашего курьера своему мертвому главарю. Вот этому.

Рукой с зажатым куском пиццы Шерман увеличил изображение бледной мумии с бородой до колен, сидящей за потрескавшимся лобовым стеклом «роллс-ройса».

— Смотри, дружище, что сейчас будет.

Шерман заставил одного из рейдеров разбить стекло окончательно и угостить мумию фосфорной гранатой.

Бабах!

— Круто! — сказал парень. — Я читал книгу этого чувака. Так, значит, вы используете мертвых против живых?

Шерман допил колу и бросил бутылку в мусорную корзину. Затем взял баллончик с вазопрессином и пустил себе в нос облачко геля, повышающего скорость реакции. До чего докатился — обсуждать стратегию боя с разносчиком пиццы! Между этим придурком и ребятами из его команды только одна разница: зомби не задают идиотских вопросов.

В его наушниках вдруг кто-то завопил, как ребенок, нагадивший в пеленку:

— Хулио? Классная поддержка с воздуха, парень. Ты сделал за меня почти всю работу, сняв часового.

— Закрой рот, воняет. Что-то я не слышал твоего нытья, когда спасал твою команду на лестнице.

Хулио так громко обсуждал с кем-то подробности удачной операции, что Шерман едва сдержал желание отключиться. Боже, как же он ненавидит громкую связь.

— Эй, парни, вы побили олимпийский рекорд по радостным воплям.

Шерман получил стипендию профессионального игрока в сети «Икс-бокс лайф», когда ему не было и четырнадцати лет. Весь отдел стратегического планирования в Пентагоне тоже играл в «Некрополис», и он ежедневно надирал им задницы. Шерман еще и школу не окончил, а за него уже дрались воздушный флот и армия США. Если бы мертвые воскресли на год позже, эти резервисты флота обращались бы к нему «сэр».

— Хулио, я каждый раз сам успевал расчистить дорогу для своей команды, пока дожидался от тебя поддержки. Ты бы классно смотрелся в форме «рейдеров», братан.

Позади него разносчик прочистил горло:

— Друг, у меня пицца остывает.

— Черт! Эй, неудачники, подождите.

Он провел лазерной ручкой над чипом, зашитым под кожу на запястье у парня, расплачиваясь за еду.

— Эй, придурок! — кричал в наушниках Хулио. — Может, прекратишь дрочить и утащишь отсюда свою команду, чтобы мы могли прибрать весь этот бардак?

Мастер-из-Подземелья надвинул на глаза очки.

— Будь добр, свали по-хорошему, — сказал он, обращаясь к разносчику пиццы, но того уже не было.

4

«Вот ведь скотина! — подумал Игл. — Хотя чаевые дал неплохие. Тридцать восемь кредиток. У богатеньких так принято. Они думают, что этими грошами расплачиваются за свое презрение к окружающим. И они правы. А кроме того, все они обожают пиццу».

Внизу у входа в здание Игла поджидал его зеленый хромированный «мутс-кристль» за шесть тысяч кредиток. Он выбрал этот горный велосипед из тысячи других, когда его торжественно вернули на прежнюю работу и даже пообещали прибавить жалованье.

Пользуясь случаем, он полюбовался панорамой, открывающейся с балкона верхнего яруса «Хайятт ридженси», величественного многоуровневого суперсовременного отеля на восемьсот два номера. Все они были заняты благодаря Иглу и его товарищам. Ему самому достался шестьсот пятнадцатый номер, прекрасно видимый отсюда.

«Эх, мама!» — подумал Игл и махнул рукой. Она умерла, и это очень печально.

Он подошел к лифту и спустился в вестибюль. Хрустальный купол над головой сверкал, словно северное сияние, потрясающе красиво! Когда он, распрощавшись с друзьями и соседями, добрался до куполов Нью-Сан-Франциско, то просто окаменел от восхищения.

Все знали Игла, и это было здорово. Под двадцатью непроницаемыми пластиковыми куполами Зеленой зоны все еще двигались и дышали почти восемь тысяч человек. И он видел их всех каждую ночь, объезжая бывший деловой район города и принося людям простую радость в виде свежего хлеба, томатов, зелени и довоенной копченой колбасы.

Половину открытого пространства Зеленой зоны занимали гидропонные фермы, обеспечивающие все потребности города. И, слава богу, у кого-то хватило ума понять, что водоросли в этом хозяйстве могут принести не меньше пользы, чем рис и бобы.

Игл повернул на Эмбаркадеро. Там с прежних времен сохранились картинные галереи, бары и эйсид-джаз-клубы, где собирались полуночники, чтобы расслабиться, пропустить стаканчик-другой и вновь обрести надежду на лучшее.

За пределами куполов раскинулся мертвый мир. При желании в этом нетрудно убедиться: черная от пепла земля там, где раньше находился парк, гигантская гробница морского вокзала, погруженная в темноту южная сторона Маркет-стрит — все как на ладони.

И совсем рядом с первым куполом, камень добросить можно, возле пирамиды «Трансамерики»[70] на углу Фронт-стрит и Клэй-стрит стоит «Пицца оргазмика», единственный уцелевший круглосуточный магазин, торгующий пиццей.

Есть еще парочка заказов, если ты не против, — сообщил Буд, едва он зашел в зал. Один из Красной зоны, а другой откуда-то из Черной. Я хотел послать чувака в задницу, но он сказал, что знаком с тобой.

— Да ну? — усмехнулся Игл.

Веселенькое дело — отправиться за купола.

5

Двадцать Четвертый стоял навытяжку во дворе захваченного объекта. Он не получал приказа шевелиться. Двадцать Четвертый действовал по приказу. Подмести и вымыть территорию, охранять и защищать, найти и уничтожить. Но Двадцать Четвертый уцелел в восемнадцати боях, потому что не слишком нуждался в приказе, чтобы сделать все как надо. Он мог исполнять команды еще до того, как получал их.

Оружейники и управленцы не сомневались, что он профессиональный спортсмен или бывший военный, скорее всего, из морской пехоты. Талли Форбс, механик, установивший ему стальной медвежий капкан взамен утраченной челюсти, рассказывал, как однажды после команды «десять отжиманий» Двадцать Четвертый принял упор лежа и отжимался до тех пор, пока Талли не остановил его, вколов лошадиную дозу снотворного.

Но на самом деле все было совсем не так. Двадцать Четвертый умел считать до десяти, а то и дальше, когда регулятор активности заставлял его работать сверхурочно.

В который раз он пытался пересчитать лежащие перед ним тела, но, дойдя до десяти, сбивался. Он не привык считать на пальцах. А если бы и привык, то сбивался бы уже после семи.

Очистная команда паковала трупы в мешки и ставила на каждом цветную метку: зеленую, красную или черную. Мешки были измазаны кровью. Зеленые метки попадались очень редко, в основном были красные, означавшие, что внутри лежит кровавое месиво, и черные, которые ставились на беспорядочные наборы оторванных конечностей и обугленных костей.

Вдоль строя шли двое мужчин и женщина, одетые в герметичные костюмы биологической защиты. Тем не менее Двадцать Четвертый чувствовал их учащенное дыхание и запах пота, проходящий сквозь противогазы. Даже сейчас, когда триптофан сделал его сонным и вялым, этот запах не давал ему покоя.

Женщина была не похожа на других. От нее пахло смертью, но она двигалась и разговаривала, а двое мужчин слушались ее приказов, отдаваемых сердитым голосом.

Пахнущая смертью женщина подошла ближе, желая осмотреть уцелевших рейдеров. Под маской противогаза хорошо видна была ее тусклая серо-зеленая кожа, пронизанная черными сосудами. Он мог справиться с приступом голода, вызванным испарениями тех двух помощников, но запах женщины порождал жгучее желание пристрелить ее, сжечь огнеметом, оторвать голову и растерзать туловище на куски.

Но приказа не было.

— Кто управляет этим цирком уродов? — бросила она через плечо, осмотрев строй.

— Контрактник из гражданских, Шерман Лалиотидис. — Один из помощников взглянул на свой наладонник. — До войны был профессиональным геймером, лучшим в мире игроком на компьютерных симуляторах.

— Ему можно доверять?

— Это чокнутый социопат, мэм. Работает ради удовольствия, обожает свои игрушки.

— Займитесь им всерьез. Если оператор не может обеспечить сохранность своей команды, значит он либо бездарь, либо саботажник.

Она остановилась и посмотрела на Двадцать Четвертого. Глаза у нее были цвета желчи. И она не моргала.

— Проверьте вот этого!

— Уже проверен, мэм. Он не получил никаких повреждений черепа.

— Проверьте еще раз и удвойте дозу снотворного. Они должны после боя впадать в кому, а этот на меня смотрит.

Один из помощников отвинтил болты на шлеме Двадцать Четвертого, а второй сдернул его. Пули в нескольких местах пробили высокопрочный пластик, но кевларовое покрытие защитило провода и передатчик нервных импульсов, встроенный в затылочную часть.

Двадцать Четвертому очень хотелось оттолкнуть их и распотрошить эту женщину Но приказа не было.

Двадцать Четвертый действовал по приказу.

6

На вымершей стороне Маркет-стрит умники из Беркли[71] устроили в витрине магазина диораму изображающую шумную и суетливую жизнь Старого города. Исполненная оптимизма застывшая пантомима, прославляющая его героев — и выживших, и павших.

Ночью ее не видно, но там действительно есть фигурка Игла на велосипеде. Она стоит рядом с профессором Лестером, сидящим в инвалидной коляске, и вытаращившим безумные глаза императором Нортоном Вторым.[72] Вместе с ними он пережил тот страшный первый год, посвященный спасательным работам и поискам пропитания, прежде чем вернулся Старший Брат и взялся за дело.

На мемориальной доске у их ног написано: «Они поддерживали огонь на Эмбаркадеро и сохранили жизнь городу».

Они позировали вместе — трое неудачников и одиночек, просто пытавшихся выжить и защитить тех, кто рядом, когда больше неоткуда ждать помощи.

И это было чертовски весело, но и невероятно почетно.

Правда, вслед за смущением и гордостью подкрадывается мысль о том, что на самом деле они уже мертвы. Они добились своей цели, мгновение их славы запечатлено и благополучно забыто. Как и слава этого парня, чья статуя уже более ста лет стоит на углу Монтгомери-стрит и Маркет-стрит. Игл остановился возле нее, докуривая косяк, перед выходом в отравленную зону.

Памятник установлен в 1850 году — по крайней мере, именно эта дата выбита на постаменте. Парень в шахтерской робе в одной руке держал кирку, а другой поднимал флаг, показывая, что готов отразить любое нашествие.

Надпись на монументе гласила: «„Единство нашей империи зависит от сегодняшнего решения“. В. Н. Сьюард о принятии Калифорнии в состав Соединенных Штатов».

А теперь Сан-Франциско стал суверенным государством.

— Уф… Спасибо, Америка! Это было весело, — сказал Игл и закашлялся от дыма.

Южный шлюзовой отсек на Маркет-стрит был шириной в четыре дорожные полосы и длиной с целый городской квартал, включающий замурованный вход на станцию метро сразу же за Монтгомери-стрит.

Игл загасил окурок и проглотил его, проходя в дверь. В этом городе нет контейнеров для мусора, но и бросать окурки на землю тоже нельзя.

Шкафчик Игла, как и всех постоянных клиентов, находился рядом с душем. Он натянул защитный комбинезон, взял очки и респиратор и еще раз проверил пломбу на контейнере с пиццей.

Затем выехал через ворота в Красную зону. Новому городу от старого достались в наследство только руины. Освободить улицы от обломков, а здания — от человеческих останков, не важно, двигались они или нет, — это только первый шаг. Еще требовалось восстановить инфраструктуру, собрать токсичные отходы, оставшиеся после разрывов химических бомб, которые пусть и не вы ровняли игровое поле, но по крайней мере расчистили его.

Игл помнил тот день, который потом назвали «Днем черных мостовых». Из своего убежища в «Хайятте» он видел, как армейские вертолеты пролетали над городом, как падали бомбы. Он не знал, каким дустом их начинили в этот раз. Тысячи болтавшихся по улицам мертвецов, как всегда, не обратили никакого внимания на облачка серой пыли. Обычно от этой химии они начинали дергаться, чесаться или даже грызть самих себя, но полностью уничтожить зомби никак не удавалось.

На этот раз они просто растаяли, как колдунья Бастинда из Волшебной страны, превратились в груду почерневших костей и вязкую вонючую жидкость, медленно стекавшую по их же ботинкам и вскоре заполнившую все водостоки. Затем стало тихо. Мертвецы умерли. За полтора часа было уничтожено больше миллиона зомби — вместе со всеми растениями, животными, насекомыми и людьми, которые оказались за пределами защитных куполов.

Черные силуэты наподобие тех, что остались от жертв Хиросимы, отпечатались на тротуарах. Неподвижные тени прошлого, они оставались такими же смертельно опасными и спустя два года после взрывов. Игл проезжал рядом с ними по свободному участку Маркет-стрит, который сейчас расширяла бригада рабочих.

Навстречу попалось несколько велосипедистов, они на ходу приветствовали Игла. Эти парни носили усовершенствованные противогазы, похожие на маски индейцев хопи. Трясясь по выбоинам, он пересек площадь с неработающим фонтаном и засохшими деревьями гинкго.

На углу Сивик-Сентер-Плазы припарковался большой красный грузовик с несколькими прицепами. Бригада рабочих, выстроившись цепью, очищала покореженные мраморные плиты и лопатами забрасывала цементную крошку в огромную воронку, проглотившую большую половину Грув-стрит.

Рабочие носили оранжевые тюремные робы и мотоциклетные шлемы. При помощи пескоструйного аппарата они очищали мрамор от черного налета, что остался от растаявших мертвецов. Нахальная чайка, прилетевшая невесть откуда, уселась на шлем одного из рабочих и клюнула его прямо в тускло-серый глаз.

Игл подмечал и другие признаки жизни: чахлые ростки болезненно-желтого цвета пробивались сквозь трещины в тротуаре, вдоль сточной канавы бежали тараканы. Однако здание мэрии все еще оставалось в руинах. Он вспомнил, как однажды доставил сюда полтора десятка пицц для свадебной церемонии. Это был последний легальный однополый брак в городе. Теперь о них и думать забыли.

Шлюзовая камера в задней части грузовика с шипением открылась. Игл прислонил велосипед к колесу и поднял с багажника контейнер с заказом. Он зашел внутрь и закрыл глаза, чтобы защитить их от дезактивирующего душа, и не снимал респиратор, пока не открылся внутренний шлюз. Пицца защищена гораздо лучше, чем он сам. Горячее любовное послание в герметичной полистироловой упаковке сохраняет свежесть по крайней мере сутки. Или пока не снимут крышку.

Кто-то из флотских недоумков с Трежер-Айленда[73] пожаловался на подмокшие коробки, когда Игл доставил на остров партию замороженной пиццы. На следующий день он привез товар в супернавороченном контейнере, разработанном специально для подводных лодок, в котором еда долго остается горячей и ее не нужно разогревать в микроволновке. Очередное достижение научно-технической мысли.

— Привет, Игл! — обрадовался Эрни. — Помнишь пиццерию из фильма «Побег из Нью-Йорка»? Ада говорит, там давали пиццу бесплатно, если ты делал заказ на итальянском языке. Она придуривается или как?

Игл стащил респиратор, но ему не хотелось ни вступать в спор, ни дышать здешним воздухом. Эрни Нарделло и Ада Глаублих работали на расчистке Красной зоны по три недели в месяц и, можно сказать, жили в этом грузовике. Было похоже, кто-то помочился на их кондиционер. А на полу толстым слоем лежали защитные комбинезоны, противогазы, грязное белье и множество коробок из-под пиццы.

— Без понятия, Эрни. Я ведь у них не работал.

Когда Игл сорвал пломбу на контейнере, температура в грузовике поднялась сразу градусов на пять. Запахи чеснока и душицы перебили все здешние ароматы. Даже Ада что-то пробормотала, хотя Игл не перекинулся с ней ни единым словечком. Во всяком случае, в этой жизни.

Скромный инженер Адам Глаублих стоял первым в очереди на операцию по изменению пола, когда появились мертвецы и уделали всех. Ада была жутким тормозом, но Эрни любил ее и был способен болтать за двоих, если не больше.

Он поднял крышку контейнера и едва не потерял сознание.

— Ух ты! Мне казалось, ананасы закончились!

— Мы получили несколько банок из «Холидей-инн», и я припрятал одну для тебя.

— Чувак, я готов расцеловать тебя прямо сейчас.

Игл предостерегающе вытянул руку:

— Я тебя тоже люблю. Но, может быть, ты просто расплатишься?

Эрни рассмеялся и провел лазерной ручкой над его запястьем.

— Если тебе мало платят, приятель, приходи к нам.

— Нет, у каждого своя работа.

Он посмотрел в окно, на фасеточный, как глаза у мухи, пейзаж Сивик-Сентер-Плазы, на огромную воронку, на свой велосипед.

— Сильно устаешь?

Ада жевала пиццу и наблюдала за работой бригады.

— Семнадцатый, ты совсем замерз, — рявкнула она. — Давай-ка согрейся, поработай. Шевели лопатой.

Она толкнула Эрни под локоть и показала на мигающую лампочку индикатора, но он не двинулся с места.

— Это чертовски утомительная работа, приятель, — сказал Эрни. — Военные уверяют, что смыли все ядовитое дерьмо еще полтора года назад. Наверное, поэтому в заливе и передохла живность. В этом городе никогда не будет столько людей, чтобы потребовалось так расширять Зеленую зону.

— Не согласен с тобой, чувак, — возразил Игл, протирая очки. — Здесь тоже жили люди, здесь тоже наш город. Ты очистишь его, и они вернутся домой.

— Мы просто полируем каменные плиты в этом музее города в натуральную величину но спасибо на добром слове. Понадобится много «мягких игрушек», чтобы закончить эту работу. Эй, если из шлюза появится кто-нибудь, кто вернет моей партнерше хот-дог, дайте знать. Тогда я примирюсь с этим миром.

Ада толкнула его в плечо:

— Семнадцатый совсем раскис. Чайка выклевала ему глаза.

— Так отключи его, проворчал Эрни. — Я снял комбинезон. У меня перерыв на обед. Ты сейчас назад, к Пузырю?

— Не сразу, — ответил Игл, поднимая с пола пустые контейнеры. — Есть еще один заказ.

— Куда? Далеко отсюда?

— Угол Хейт-стрит и Станьян-стрит.

В переходном шлюзе Игл снова надел респиратор. Пока Эрни закрывал внутренний замок, его выпученные глаза отражались в очках Игла.

— Расскажешь?

— Это долгая история. Мне пора идти, ребята. Берегите себя.

Игл прошел через внешний шлюз и спрыгнул вниз.

А там его поджидал зомби с семнадцатым номером на шлеме. Птичий помет и искрящиеся провода в пустых глазницах. Он бросил лопату и качнулся в сторону Игла. Тот швырнул в лицо мертвеца пустую коробку и инстинктивно шагнул назад, в шлюз, тщетно пытаясь нащупать там какое-нибудь оружие.

Он не любил пистолеты, но всегда носил с собой девятимиллиметровый полицейский «глок» с мягкими оболочечными пулями. Кобура висела на велосипеде, рядом с фляжкой. Всего в трех шагах, но сейчас до нее не добраться.

— Эрни, убери свою чертову псину!

— Что? — послышался из наушников голос Эрни. — Ох, мать твою… Ада!

— Остановите его! — крикнул Игл, когда рука Семнадцатого сдернула с него респиратор.

Он навис над Иглом, мертвец-рабочий, мертвец-раб. Его кожу покрывала герметичная защитная пленка, впитывающая гнилостные запахи и пропускающая свежий воздух. Это был единственный способ остановить процесс разложения и сохранить приемлемый внешний вид. В свете прожекторов Семнадцатый казался почти ангелом, но под защитной пленкой прятался все тот же древний голод. Сходство с человеком было лишь маской, и сейчас Игл понял, что под этой маской прячется.

У Семнадцатого был подбородок Кирка Дугласа или Брюса Кэмпбелла. И такой же породистый нос. Этот рыжий парень работал помощником бармена в «Альбионе». За вспыльчивость завсегдатаи прозвали его Брандспойтом.

«Я привозил ему пиццу», — подумал Игл.

Эрни и Ада что-то орали в микрофон, но он ничего не слышал. Он растерялся. Семнадцатый прижал его обеими руками к двери шлюза, так что Игл не мог пошевелиться. Мог только наблюдать, как зомби с глухим стоном покачивается вперед-назад.

— Грохни его, Ада! Просто грохни, и все! Мы с тобой, Игл! Падай, брат, и прикройся руками!

Игл рухнул на колени. Выстрел разнес голову вышедшего из повиновения рабочего — будто внутри арбуза взорвалась петарда. Мозги разлетелись и загадили все вокруг.

— Игл, ты в порядке? Дружище, мне так неудобно!

Семнадцатый еще раз покачнулся и упал. Игл убедился, что не пострадал, и вытер свежие пятна на куртке. Потом постарался унять сердцебиение.

— Да, в порядке. Чуть не обделался от страха, но теперь все прошло.

— Вот и хорошо. Без обид?

— Без обид.

— Просто…

— Да. Просто… Да, не волнуйся.

— Точно?

— Ладно, не говори ерунды. Все нормально.

— Спасибо, чувак, — выдохнул Эрни. — Будь осторожен.

Ждем тебя снова.

Игл поднял и закрепил на багажнике контейнер для пиццы, переложил пистолет в карман и оседлал велосипед. Два дистанционно управляемых рабочих двигались в его сторону, чтобы соскрести грязь с тротуара.

Мы все работаем, чтобы сделать мир лучше.

V

Вызов по главной линии прозвенел так неожиданно, что Мастер-из-Подземелья обжег язык разогретым в микроволновке кальцоне с рикоттой. Он залил эту раскаленную лаву хорошим глотком пива, поправил волосы и решил спокойно ждать, пока телефон умолкнет. Он давно уже подозревал, что спецам из научного отдела доставляет огромное удовольствие трахать людям мозги.

То они брызжут слюной из-за того, что он убивает противника только по необходимости, то принимаются скулить, что его тактика излишне жестока. Если «мягкие игрушки» не тормозят и не глючат, спецы начинают опасаться, что они выйдут из-под контроля.

Сигнал вызова замигал чаще, телефон задрожал и в конце концов свалился в коробку из-под пиццы.

Шерман задумался, кто из мозгового центра вдруг возжелал его крови. Из этого трехголового чудовища, захватившего Нью-Сан-Франциско, меньше всего проблем доставляли долбанутые парни из Ливермора.[74] Они, конечно, мерзкие фашиствующие уроды, но зато делают лучшие «игрушки» и не слишком придираются к его тактике.

Язык пощипывало, словно лизнул наждачную бумагу. Превосходно. Можно засунуть остальные кальцоне в холодильник.

Он допил бутылку и потянулся за следующей.

«Возможно, кому-то сейчас приходится еще хуже, — подумал он и нажал на кнопку приема. — Лопни мои глаза, это же наша злюка-гадюка».

Шерман откинулся в кресле и убрал с глаз сальные волосы.

— Доктор Чилдерс, вы сегодня восхитительно выглядите.

Серо-зеленое лицо Мередит Чилдерс вытянулось на весь монитор. Она была не только ведущим специалистом городского исследовательского центра, но по совместительству еще и главной подопытной свинкой. И по ее виду не составляло труда понять, почему коллеги дали доктору Чилдерс прозвище Хиппи.

— Шерман… Лалиотидис, кажется?

— Можете называть меня просто Мас…

— Мы тут не в игрушки играем, Шерман. Начальство объяснило вам основную задачу на сегодня?

— Обеспечить безопасность границ крепости Фриско от любого возможного противника, мэм. И первая часть операции завершилась полным успехом.

— Не выпендривайтесь передо мной. Вам хорошо известно, чем мы здесь заняты. И что следует делать вам.

Шерман оглядел комнату. Мониторы рейдеров показывали, как команда очистки уносит последний мешок.

— Я, э-э… сожалею, что вызвал ваше недовольство, но… видите ли, снести врагу голову в бою несколько сложнее, чем препарировать лабораторную морскую свинку…

«Готов поспорить, сектанты бы так и сделали, — подумал он. — А вы бы расплатились с ними чечевичной похлебкой и еще одним, „бентли“».

Вчера вечером поступил приказ в течение суток очистить полуостров от незаконных поселенцев. Все операторы остались на ночное дежурство. Механики удвоили вооружение штурмовых отрядов и превратили пришедших в негодность рабочих в ходячие бомбы.

Все поселенцы имели при себе оружие, многие из них были законченными уродами, но ни один не представлял непосредственной опасности для города. Большая часть Зеленой зоны до сих пор оставалась пустой. Но ее растягивают снова и снова, а военным требуется все больше трупов, чтобы продолжать свои игры.

— Я просто стараюсь хорошо выполнять работу, мэм, добавил он.

— Если вы такой молодец, как про вас рассказывают, то должны контролировать весь отряд разом. Чтобы каждый солдат находился под вашим речевым управлением.

— Это невозможно, мэм. Я строго контролирую их всех в бою, но при этом работает множество приложений, которые по большей части я сам и написал.

— Однако вчера вы изменили программу?

— Да, конечно…

— Больше никаких выстрелов в голову. Вы получите взыскание за каждое непригодное к использованию тело.

— Взыскание? — пробормотал Шерман.

— Какую ценность имеет человеческая жизнь в нынешних условиях? Соберитесь и делайте свою чертову работу, Шерман.

— Да, мэм.

— Надеюсь, в следующий раз вам не придется оправдываться.

— Нет, мэм.

— Вы не единственная живая душа в Сан-Франциско, знающая толк в компьютерных играх, мистер Лалиотидис. И если окажется, что вы не лучший из лучших, или я снова услышу о потерях в ходе операции, механики помогут вам найти новую интересную работу. Я понятно выразилась?

— Гм… да, мэм, — сдавленным голосом ответил он.

Катетер вывалился, и теплая жидкость потекла по ногам.

Связь оборвалась.

Твою мать!

Шерман взял алюминиевую бейсбольную биту и вышел в коридор, подальше от главного компьютера, соединенного с девятью сотнями игровых приставок и банком холодных процессоров, на каких работают все зомби в городе. Его взгляд остановился на торговом автомате в конце коридора, единственном исправном во всем здании.

Возле лифта уборщик водил по полу полотер, описывая огромные круги. Он не дернулся и не оглянулся, когда Шерман подбежал и ударил его битой по лицу На уборщике был дешевый мотоциклетный шлем с огромным смайликом, наклеенным на лобовом щитке. Потребовалось четыре удара, чтобы проломить шлем, и еще два, чтобы добить беднягу.

Он даже не пытался защититься руками в дурацких резиновых перчатках. Просто при каждом ударе пятился по коридору, цепляясь за дверные ручки.

Защитная пленка на коже треснула, разнесся запах разложения. Шерман устал размахивать битой: колени дрожали, он задыхался, но не мог остановиться, пока не разбил регулятор активности. Оттуда во все стороны прыснули струйки какой-то дряни, а уборщик дернулся в последний раз и рухнул на пол.

Шерман тоже упал рядом с окровавленным телом, больно ударившись локтями и коленями. От жуткого гнилостного запаха его вырвало только что съеденным сыром, из глаз и носа потекло рекой.

Позади зашипела открывающаяся дверь. Шерман протер глаза и увидел очень старого человека в плисовом домашнем халате. Он едва держался на ногах, ухватившись за ручку двери, и недовольно взирал на лежащего в грязной луже Шермана.

— Was ist passiert? Ist alies in Ordnung?[75]

Ну почему же в этом долбаном реальном мире все так сложно?

Заказ из Черной зоны нужно было доставить в район парка «Золотые ворота» в конце Хейт-стрит. Десять минут пути от Красной зоны, если лететь как птица.

Тем не менее там начинался совершенно иной мир.

Время от времени «Пицца оргазмика» получала срочные заказы от людей вне закона, которым удалось выжить на покинутом людьми побережье или тайно вернуться в город после «Дня черных мостовых».

Никто не смог бы сосчитать, сколько таких очагов жизни разбросано вокруг города. И в каждом из них любили пиццу.

Улицы здесь не были расчищены, и Иглу приходилось петлять между брошенными машинами и трястись по ухабам, радуясь, что его «мутс» не подводит на пересеченной местности, и предвкушая встречу со старым другом. Если ты в свое время отчислил из колледжа кучу недоумков, до сих пор живущих в этом городе, то лучше в самом деле найти себе какое-нибудь укромное местечко, например магазин «Амеба-мьюзик» в Хейт-Эшбери.

Витрины магазина были заколочены, но сидевший на крыше парень с М-16 в руках крикнул: «Пиццу привезли» — и открыл скрипучую входную дверь.

Игл въехал в зал музыкального магазина. Защита здесь выглядела впечатляюще. В каком-нибудь другом месте она могла бы даже показаться надежной. Передние стойки были укреплены по бокам толстыми плексигласовыми листами. Железная решетка с острыми шипами поднялась, пропуская Игла, а затем снова опустилась.

На первом этаже магазина царил беспорядок, но кто-то явно занимался пополнением ассортимента компакт-дисков. Возле дальней стены несколько парней и две девушки крутили педали велотренажеров, подсоединенных к генератору, и смотрели мультфильм. Одновременно они вырабатывали энергию и для большой клубной музыкальной системы, стоявшей на возвышении в центре магазина. Белый парень с черными дредами и длинными усами гонял на нем композиции в стиле дабстеп. Он кивнул Иглу, уже слезшему с велосипеда и снявшему контейнер с пиццей.

— Эй, Твик, а настоящая музыка у тебя есть?

Твик отмахнулся и показал табличку на столе:

«„Грейтфул дэд“[76] нет, можете не спрашивать».

Наверху был чердак, где хранились диски DVD. Новые обитатели заменили обычную лестницу на подъемную. Парочка диковатого вида ребятишек спустились по ней, громко выкрикивая: «Пицца! Пицца!» Под глазами у них темнели круги, десна кровоточили. Взрослые выглядели еще хуже.

Игл поставил контейнер на стол и сразу пожалел, что привез так мало. Окружившие его полтора десятка голодных устроили переполох не хуже, чем неисправный рабочий Эрни.

— Спасибо, что пришел, приятель! — Профессор Лестер Уайли подкатился на своей инвалидной коляске и крепко пожал ему руку. — Ты наш спаситель. Но у нас нет этих ваших лазерных ручек.

Игл сел на ящик рядом с коляской Лестера и протянул ему плотно забитый косяк.

— Не парься. У вас есть Слай Стоун или Хендрикс на виниле?

— Если только дети их не сожгли. Эти маленькие филистимляне пустили большую часть моей коллекции на мечи, метательные звезды и прочее дерьмо. — Лестер смотрел, как едят домочадцы, и его глаза блестели. — Кроме шуток, дружище, спасибо, что пришел.

— Лес, это всего лишь пицца. Как тебе здесь живется?

— Непросто, но когда было иначе? — Лестер глубоко затянулся. — По крайней мере, больше нет этого безумного уличного движения.

— Мы с тобой целую вечность не виделись. Когда ты вернулся?

Лестер сильно сдал за последний год, с тех пор как вместе со своими друзьями покинул город, чтобы организовать коммуну в долине Сан-Хоакин.

— Давненько. В других местах, как выяснилось, еще хуже. Но в Зеленую зону мы не пойдем. Не понимаю, почему ты до сих пор еще там.

— Там безопасно.

— Теперь нигде не безопасно. Но здесь хотя бы…

— Здесь тоже. От них нигде не спрячешься.

— Мы живем здесь уже два месяца, и пока все хорошо. В парке, за стадионом «Кезар», есть пруд, и у нас там был огород под герметичным тентом.

— Что значит «был»?

— Прошлой ночью его кто-то сжег.

В сопровождении Грейс Игл поднялся на крышу, чтобы обозреть груду сгоревшего пластика и почерневших ростков. Грейс сплюнула прямо в пепел.

— Мы узнали о пожаре уже после того, как все сгорело. На крыше дежурил Чими, он заснул на посту. Рассказывал, что видел…

— Игрушечный вертолет, — догадался Игл и поспешил вниз.

Лестер подъехал и передал другу косяк. Игл тут же загасил его.

— Ребята, вам нужно убираться отсюда. Сегодня же. Сейчас же.

— Ни за что. — Лестер закашлялся. — Здесь есть все необходимое. Если нас оставят в покое…

— Вас никогда не оставят в покое. Вы нужны им… — Игл замолчал на полуслове. — Слышите? Да выключите же музыку!

Нараставший звук напоминал раскат грома.

Внутри мусоровоза было темно. Миазмы гниения успокаивали и отгоняли дурные мысли. В этой вонючей темноте Двадцать Четвертый не мог разглядеть новобранцев или уловить запах их недавно запаянных в металл и пластик тел.

Голос командира в наушниках монотонно, как молитву, повторял указания, снова и снова. Регулятор активности впрыснул предварительную дозу, и Двадцать Четвертый ощутил какое-то беспокойство. Ему надоело сидеть просто так, он начал вспоминать, как это случалось раньше, представлять, как будет на этот раз. Мечтать…

— Окружить и никого не выпускать. Дождаться, пока не выветрится газ. Целиться в середину туловища, не в голову. Не подведите вашего Мастера-из-Подземелья, ребята…

Раз за разом. Снова и снова, как учат говорить попугая. Что бы ни случилось, все к лучшему. Один из рейдеров застонал, в темноте раздалось глухое голодное ворчание, остальные подхватили. Как всегда. Препараты и голос в наушниках возбуждали их, они должны скоро прибыть на место.

Оглушительный раскат грома раздался неожиданно. Задние колеса грузовика подпрыгнули, он накренился и завалился на бок.

Рейдеры попадали друг на друга. Двадцать Четвертый оказался на самом верху, но не мог пошевелиться. Ужасный звук раздирал ему уши.

Зашипел задний шлюз. Оператор Джерри, отчаянно ругаясь, пытался открыть его ломом.

— Гады, гады! — повторял он, как попугай.

Кровь лилась у него из ушей, сотни осколков изрезали лицо и грудь, сверкавшую так, словно ее отлили из сплава рубина со стеклом.

— Подорвали нас нашей же долбаной миной, суки. — В остервенении он ударил Двадцать Четвертого в плечо. — Хор мальчиков, вашу мать!

Джерри сел прямо на дорогу и закурил. Из раны на шее потекла кровь. Рейдеры выбирались из кузова мусоровоза. Трое набросились на Джерри и растерзали. Двадцать Четвертому было смешно наблюдать, как они пытаются запихнуть куски мяса в свои беззубые рты и резиновые пищевые трубки.

— Рейдеры! Прекратите шуметь, козлы! — прорычал Двадцать Четвертый в карманный компьютер, прикрепленный скотчем к запястью, а затем коснулся сенсорного экрана.

Зеленые точки светились холодно, дружественно. Красные в углу экрана были горячими, опасными. Если подойти ближе, станут еще горячее. Отлично. Раз вы опасны, готовьтесь к драке.

— Двадцать Четвертый, малыш, ты мой лучший игрок! Кроме тебя, кто-то еще уцелел? Черт… Передатчик в грузовике поджарился, а я подаю команды через него. Эти дерьмовые спутники связи ушли из зоны видимости, а воздушной поддержкой занимается безмозглый новичок. И сейчас я очень весело беседую сам с собой, да?

Двадцать Четвертый пересчитал свою команду коснувшись экрана шесть раз. Два рейдера еще лежат в кузове мусоровоза. Одному оторвало все, что ниже пояса. Голову другого так запрокинуло назад, что он теперь может укусить только собственную спину.

— Ага, камеры на шлемах работают… Живо стройтесь, паршивцы, пора лекарство принимать!

Рейдеры все как один вздрогнули и прислушались. Регуляторы активности завывали у них под шлемами, впрыскивая препараты и подстегивая электрошоком слабые, затихающие нервные импульсы. У троих из беззубых ртов свисали куски недоеденных кишок Джерри, но они послушно потащились в строй.

На новичках не было одежды. Только небольшие зеленые контейнеры на груди, набитые брусками гексогена.

В шахматном порядке они двинулись по обоим тротуарам Хейт-стрит, прижимаясь к обожженным коричневым стенам домов и бетонным ангарам. На экранах в западном направлении тускло горели красные точки. Двадцать Четвертый шагал впереди с ручным пулеметом шестидесятого калибра. Голос Мастера-из-Подземелья звучал в ушах, предупреждая, где нужно обойти кучи разбитых автомобилей или замаскированные мины.

— Отлично, топаешь в парк, поворачиваешь налево, подходишь ближе…

Двадцать Четвертого не нужно было направлять. Его голова светилась, пульсируя в такт огонькам на плане Красной зоны. Искры электрошокера сверкали в глубине тусклых серых глаз и в пулевых отверстиях серебристо-черного шлема, превращая его в разъяренного воинственного бога подземного мира.

Музыка внизу резко оборвалась, и от звуков «Iron Lion Zion» Боба Марли со стропил посыпалось крысиное дерьмо. Эта песня служила сигналом тревоги.

Праздник пиццы мгновенно прекратился, словно хорошо выученная пожарная команда получила экстренный вызов. Даже дети взяли оружие. Твик опустил цепь, и железная решетка перегородила вход.

С истошным воплем что-то влетело в магазин прямо сквозь забитое фанерой пластиковое окно. И взорвалось в воздухе, не успев приземлиться. Желтый едкий дым заполнил чердак.

Игл быстро натянул респиратор и оттолкнул коляску Лестера подальше от газа. Грейс принялась помогать детям и «велосипедистам» забраться наверх, но вдруг молча повалилась на пол.

— Респираторы! — закричал Игл. — Наденьте маски…

У многих на шее висели противогазы или респираторы, но ядовитый газ свалил их прежде, чем они успели выплюнуть пиццу.

Половина умерла прямо на месте у нижней ступеньки лестницы. Один из мальчиков катался по полу вцепившись в свою заблеванную маску. Лестер соскользнул с кресла и медленно сполз вниз.

Игл выхватил пистолет, но не нашел в кого стрелять. Очки затуманились, он видел только дым. Ядовитый белый газ хлопьями сахарной ваты оседал вокруг лестницы, но с крыши потянуло черным дымом. Снаружи стреляли, однако почти все пули застревали в стене.

Игл подбежал к веревочной лестнице как раз в тот момент, когда автомобиль протаранил решетку и врезался в прилавок отдела электроники. За рулем «субару» никого не было, четверо рейдеров толкали его сзади. Вторая машина разнесла металлические ворота, несколько мин-ловушек возле кассы подпрыгнули до уровня плеч, а потом взорвались. Тысячи стальных шариков разлетелись по сторонам плотным убийственным дождем.

Два рейдера столкнулись, из их продырявленных черепов что-то потекло, как из треснувших стаканов. Третьему Твик выстрелом из ружья разнес голову но тот вдруг взорвался изнутри, обдав диджея огненным желе. Бронежилет четвертого рейдера изрешетили десятки стальных шариков, но он упрямо шел вперед, к лестнице.

Таща на себе тяжеленный пулемет, словно какой-нибудь долбаный Джон Уэйн, Двадцать Четвертый шагнул на нижнюю ступень лестницы, а Игл все еще не догадался, как ее вытянуть наверх.

Он посмотрел на лежащих вокруг мертвых друзей. На мальчика с пистолетом в одной руке и куском пиццы в другой. Чердачная лестница полыхала. Игл взял коробку с недоеденной пиццей — с оливками, артишоками и анчоусами. Почему никто не любит анчоусы?

— Эй, Шерман, подожди. Это я, Игл, разносчик пиццы.

Он вытянул руку с зашитым под кожу чипом навстречу приближающемуся рейдеру. Но разве он достоин жить дальше, когда этих несчастных отравили газом в собственном доме? Разве этот Мастер-из-Подземелья, наблюдая за ним на экране компьютера, вообще видит в нем человека?

Двадцать Четвертый поднес пистолет к голове Игла и вдруг замер, глядя себе под ноги. Игл ощутил давление на сфинктер, на лбу выступил пот.

— Я не воюю с вами, — сказал он Двадцать Четвертому. — Никто здесь не собирался воевать. Они просто хотели есть.

Двадцать Четвертый осмотрел чердак. Рядом с кучей трупов возле лестницы стоял не представляющий опасности разносчик пиццы. Двадцать Четвертый оглянулся на тела рейдеров, затем повернулся к Иглу и снова навел на него пистолет.

— Эй, крутой чувак, хочешь кусочек? — Игл протянул ему открытую коробку.

Он хотел добавить: «Пожалуйста, если уж это так необходимо, стреляй, но только в голову». Это означало: «Я не хочу возвращаться».

Игл смотрел в передающую камеру встроенную в очки Двадцать Четвертого, прямо в его тусклые серые глаза. Он хотел просто оставаться человеком, просто говорить по душам с другими людьми. Делать единственное, что он по-настоящему любил.

Внутри Двадцать Четвертого что-то булькнуло, струйка слюны потекла по стальной челюсти.

— Ух ты… анчоусы… — буркнул он.

Ствол еще не успел опуститься, а Игл уже бежал прочь, одновременно плача и смеясь, восхваляя Бога за Его милость и благодать, в какой бы странной форме она ни выражалась.

А Мастер-из-Подземелья продолжал щелкать мышкой, возмущенно топая и сверля гневным взглядом игрушку, которая не повиновалась ему. Предавала его снова и снова, с каждым щелчком мышки.

Пятнадцать минут он безрезультатно давил на клавиши, потом на главном экране появилось текстовое сообщение: «Значительно лучше».

Хорошая новость. Приятно быть незаменимым. Он всегда получал благодарности, премии и льготы. Он заслужил все это, потому что был лучшим. И все-таки он ухватился свободной рукой за жиденькую бородку и дернул изо всех сил, чтобы боль прочистила ему мозги. Затем снова взялся за джойстик. На экране Двадцать Четвертый вдруг взглянул на рабочего из очистной команды и пустил очередь ему в спину, буквально разрезав надвое.

Остальные как ни в чем не бывало продолжали упаковывать тела в мешки и ставить цветные метки, на этот раз только зеленые. Нет, отказа оборудования определенно не было.

— Я велел тебе стрелять, — закричал Шерман. — Я отдал приказ, черт побери!

А на угловом экране все прокручивалась видеозапись того момента, когда Игл смутил его любимую машину смерти. Не выдержав, Шерман дал экрану пинка.

А-а-а! Нога! Ой, как больно!

Война — ужасно неприятная штука.

Перевод Сергея Удалина

Сара Ланган

ТЫ ХОЧЕШЬ СКАЗАТЬ, ЭТО И ЕСТЬ РАЙ?

Сара Ланган — автор романов «Хранитель» («The Keeper») и «The Missing», а последний ее роман, «Audrey's Door», в 2009 году получил премию Брэма Стокера. Ее рассказы печатались в журналах «Cemetery Dance», «Phantom» и «Chiaroscuro», в антологиях «Darkness on the Edge» и «Unspeakable Horror». Сейчас она работает над постапокалиптической молодежной серией «Kids» и парой «взрослых» романов: «Empty Houses» (под впечатлением от сериала «Сумеречная зона») и «My Father’s ghost» (под впечатлением от «Гамлета»),

Бенджамин Франклин однажды заметил: «Гости, как рыба, на третий день начинают дурно пахнуть». Долгая совместная жизнь представляет собой нелегкое испытание. Что же тогда говорить про наирискованнейшую человеческую игру — рождение ребенка? По сути, вы на несколько десятилетий принимаете в свою жизнь совершенно незнакомого человека, делаете его важнейшей составляющей своего бытия до самой смерти. Конечно, большинство неплохо справляется (или, по крайней мере, считает, что справляется), но есть исключения. Бывает, мы отчаянно стараемся сделать наших детей счастливыми, а они все равно убегают из дома либо встают на кривую дорожку. А родители мучаются, не понимая, как помочь беде. Быть может, стоит заявить: «Хватит»? Установить строгую дисциплину либо послать ребенка в школу для трудновоспитуемых, где режим — как в тюрьме?

А может, любить его, несмотря ни на что, поддерживать во всем и надеяться, что он когда-нибудь найдет свое место в мире? Хотя иногда кажется, что ничем помочь нельзя.

Наш следующий рассказ об отце, который оказался в таком вот нелегком положении и пытается найти заблудшую дочь посреди зомби-апокалипсиса. Он знает: его дочь вовсе не та, какой он хотел бы ее видеть, но все равно ее любит и готов защитить всеми средствами. Почти всеми. В конце концов, этот мир — жуткое место, полное чудовищ.

1

Его кусают

Полдневное солнце палит плечи Конрада Уилкокса, плавит асфальт. Вязкий гудрон проминается под ногами. Шоссе большое, широкое, с разделительной полосой. На ней цветут магнолии. По обочинам валяются разбитые либо оставленные машины, большинство ржавые. Осталось пройти еще три мили, а потом, если верить карте, на Эмансипейшн-плейс надо свернуть налево. Затем еще две мили, и он достигнет того, что осталось от женской исправительной тюрьмы штата Луизиана. Там Делия.

На заросшей травой обочине лежит содранный со столба зеленый плакат с надписью: «Добро пожаловать в Батон-Руж — настоящая Луизиана на каждом шагу!» Ниже краской из баллончика выведено: «Осторожно — инфекция!»

Морщинистой рукой, испещренной старческими пигментными пятнами, Конрад вытер пот со лба и поковылял дальше. Он прошел две тысячи миль, а страх свой похоронил еще в Томз-Ривере вместе с трупами. За страхом пришло отчаяние, затем безразличие, тоска, желание покончить с собой. В итоге Конрадом овладело глухое равнодушие ко всему, оно и удержало его среди живых. Но в конце пути, в шаге от желанной цели, казалось, что панцирь, защищавший его всю дорогу, растрескался и вот-вот развалится на куски, оставляя тело неприкрытым.

— Глэдди, я почти дошел, — сказал Конрад. — Ты уж не бросай меня, корова старая, помоги раскумекать, в чем дело, когда время придет.

— Я помогу, — ответил он сам себе сварливым голосом. — Только не надо звать меня старой коровой!

Еще четверть мили по городу, и он оказался перед магазином «Севен-элевен», сплошь заросшим пуэрарией. Это была первая не разграбленная и не разнесенная вдребезги торговая точка, увиденная Конрадом после «Хесс-стейшн» в Хоуэлле.

— Ха-ха, вот сейчас и водички раздобудем, — произнес Конрад визгливым голосом. — Я тебе говорила, все получится!

Он ковыляет к магазину, сгорбившись, бессильно свесив руки. Если смотреть сверху, то он похож на краба. Ему шестьдесят два, но по виду можно дать все восемьдесят.

В растрескавшемся стекле витрины медленно движется его отражение — силуэт седого измученного старика с впалой грудью и ввалившимися глазами. Но больше вокруг никакого движения нет: не стрекочут сверчки, не кричат дети. Все спокойно… даже слишком. Конрад хватается за кобуру, но вспоминает, что пистолет уже два дня лежит на дне реки Миссисипи. С тех пор Конрад без еды и воды.

— Это похоже на Беду. Беду с большой буквы, и все это происходит прямо здесь и сейчас, — сообщает себе Конрад визгливым голосом своей жены Глэдис.

Конраду одиноко, и потому он призвал на помощь ее призрак.

— Иди дальше, Конни, — советует голос жены.

Он знает, что Глэдис права, но жажда замучила. Язык распух, и если быстренько не найти воды, просто свалишься без сил. Потому он вздыхает, протискивается между осколками стекла, торчащими в двери, и вступает в магазин.

Этот «Севен-элевен» маленький: две узкие стойки с товарами, касса в передней части помещения. На товарах, словно нетронутый снег, лежит слой пыли. За кассой стоит жутко распухшая баба с клином черных волос на лбу и крашеными ногтями. Фиолетовый лак частично облез. В руках она держит окровавленный номер «Нэшнл инкуайрер» с кричащим заголовком на первой странице: «Нашествие зомби из гетто Батон-Руж!»

— Привет, — говорит Конни.

Баба роняет газету и ковыляет в направлении Конрада. Кто-то выел нижнюю часть ее живота, и за недели либо месяцы со времени смерти влажный климат не позволил ей высохнуть, но сделал гнездилищем плесени. Конрад представил, как из зияющей дыры лезут ящерицы, сверчки и даже нерожденные дети. На переднике бабы когда-то было написано: «Спасибо, Боже, за рай в нашем, „Севен-элевен“!» Осталось только «…рай… элевен».

— Ты хочешь сказать, это и есть рай? — спрашивает Конрад.

Баба кидается на голос и налетает на прилавок. От удара у нее лопается желудок, забрызгивая гнилостной зеленой жижей газеты и нарисованный на стекле сморщенный хот-дог «Биг-байт».

— Простите, не хотел вас огорчить, — бормочет Конрад, утираясь, и бредет к стеклянным дверям холодильников в глубине магазина.

За его спиной баба с «раем» на переднике догадывается перелезть через прилавок, шлепается на пол и ползет, оставляя за собой жидкость из лопнувшего желудка.

Конрад пытается идти быстрее, но он так ослабел, что сердце трепыхается птицей в груди, отзывается болью.

Едят ли зомби мертвую плоть? Мечтают ли об электроовцах?

— Не надо песен про несчастных невинных зомби! Кон, найди воду! — шипит он себе.

У него уже нет сил имитировать голос жены, от этого чувство одиночества делается невыносимым.

За его спиной «райская» баба поднимается на ноги. Усмехается, раскрывая рот все шире, пока не лопаются губы. От жары ее кровь загустела и не течет из ран.

Конрад спешит, но без особого успеха: сердце неровно бьется, будто он услышал снова обрывок затасканной мелодии, сорок лет назад звучавшей на их свадьбе с Глэдис. Тогда Синатра пел: «Какой бы ты ни была, я все равно люблю, я должен быть лишь с тобой!»

Милая «райская дева» кидается на Конрада, когда тот добрался до холодильника, где полки уставлены самой ценной валютой в нынешнем мире, и схватил галлонную канистру воды. Несмотря на приближение твари, сворачивает крышку и жадно пьет. Потом обходит полку и, оставив бабу за нею, направляется к выходу.

Слышится хруст.

— Что за черт? — спрашивает Конрад.

Под ногами бабы крошится стекло. К изумлению Конрада, она не ковыляет, а бежит. Вот же невезение! Бегуны попадаются редко.

— Кон, торопись! — хрипит он себе, но стоит, не в силах двинуться, и глядит на огромные колышущиеся и хлопающие складки.

Может, состоялось уже второе пришествие, а старина Конрад все прошляпил? Чудо — пасть бабы распялилась, будто старушечья вульва, а там сплошь золотые зубы.

На этот раз баба атакует стремительно. Конрад и моргнуть не успел, а она уже вцепилась в джинсовую куртку, обдала гнилым смрадом. Баба сильная, высокая: когда она схватила и подняла Конрада, его ноги повисли в воздухе. Ну что же: старина Конни поворачивается в ее руках и бьет изо всех сил. Его колени врезаются в грудь, слышен жуткий хруст — то ли ребра треснули, то ли подсохшие кишки, и баба роняет его.

Он ныряет за прилавок, мускулы спины воют от боли, словно полицейские сирены. Почти инстинктивно он хватает с полки под кассой дробовик двенадцатого калибра и приставляет к уродливой голове твари. И только тогда до него доходит, что же он делает. Хочет сказать, нажимая на спуск: «Прости, рай!» Но затопленное чувством вины подсознание выталкивает другую мысль: «Прости, Делия!»

Имя дочери бьет по рассудку наотмашь. Конрад колеблется и опаздывает нажать на курок. Он промазал, и «райская баба» вышибла ствол у него из рук. Звенит разбитое стекло, но Конрад не видит, куда попал. Видит он только бабу: она впилась ему в плечо, достала зубами до кости.

Времени раздумывать нет. Обеими руками Конрад лезет в ее распоротое брюхо, хватает за хребет и тянет на себя, пока тот не ломается с хрустом. Баба обнимает его крепче и вдруг отпускает, валится на спину, переламываясь пополам.

— Я любил тебя там, где море встречается с небом,[77] — сообщает он существу и не слышит своих непонятных слов.

Баба моргает, но не может прикрыть веками распухшие, налитые кровью глаза. Смотрит на Конрада, но непонятно, видит ли она хоть что-нибудь. Он давит на спуск, и ее голова взрывается.

Конрад стоит над останками, из плеча сочится кровь, а зараза ползет к сердцу и от него — в лобные доли мозга.

— Делия, пожалуйста, прости мою жестокость, — говорит он трупу. — Прости меня за Адама, за то, что я не выступил на суде. За то, что не поверил, когда ты звонила. За это в особенности. Прости за все, прошу.

Затем покидает магазин и плетется дальше — обреченный человек в конце невообразимо долгой и страшной дороги, которая уже почти привела его к Делии.

2

Как Рози Перес предсказала, чем все кончится

Одни винили во всем тараканий помет, другие — Промысел Божий. Что бы то ни было, никто из зараженных не выжил. Вирус сперва уничтожал иммунную систему, а затем лобные доли. Инфицированные сперва забывали, зачем и как ходить, а потом и как дышать. А после смерти вирус пробирался в самые древние части мозга, ведающие инстинктами, и продолжал жрать. В конце концов получалось забавно: покойники воскресали и делали то, чего хотел вирус. А хотел он все того же — жрать.

Новость впервые передали «Фокс ньюз» аккурат на первое апреля. Сперва все подумали: шутка. Надо же, мертвые встают со столов в морге и больничных коек, бродят по госпиталям. И кусаются, разнося инфекцию. Впервые зараза появилась в Батон-Руже и быстро разошлась по Луизиане. За сутки больницы всего юга наполнились зараженными. Через неделю замолкло радио и перестали работать спутники, через две недели взбунтовалась и разбежалась армия. К Пасхе страна под названием США перестала существовать.

Путешествие Конрада продолжалось три месяца после кончины мира, но эти месяцы казались длиннее многих лет. Конрад не любил вспоминать о прошлом, там осталось слишком много горечи.

Когда двадцать с лишним лет тому назад жена наконец забеременела Делией, она назвала долгожданное дитя благословением Господним. Конечно, после трех выкидышей, двух лет лечения от бесплодия, новой экспериментальной терапии с переливанием крови супруги почти отчаялись и смирились. И когда Глэдис, прибыв в больницу, сказала: «Это дитя — лучшее, на что мы могли надеяться», циничный Конрад в кои-то веки согласился с женой. Юная Делия Кристен Уилкокс была великолепна.

Она росла умницей, хохотушкой, красавицей. Папа с мамой сходили с ума: тискали, обнимали, целовали, не могли наглядеться, а потом плакали, расстраивались, успокаивались и готовы были снова все прощать, целовать и боготворить. А дочурка желала получить все и ни в чем не знала удержу. Началось с материнской груди — Делия присасывалась к ней до крови. А щедрость папы с мамой предела не знала: сперва качели на заднем дворе, уроки верховой езды, своя комната с замком, потом дизайнерская одежда из бутиков, каникулы на горнолыжных курортах. Впоследствии дело обернулось запретом выходить из комнаты по ночам, пропажами хрусталя и серебряной утвари и даже родительского плоскоэкранного телевизора.

Папа с мамой подумали, что это наркотики, но в точности так и не выяснили. После того как пропал их пес Баркли, Конрад предположил, что дело может обстоять гораздо хуже. Запахло кровью, и он подумал, что неплохо бы расспросить дочь хорошенько.

С шестнадцати лет Делия кочевала от одного бойфренда к другому.

— Скачешь из койки в койку, — констатировал папа Конрад и получил от дочери пощечину.

Он дал сдачи, но в ответ дочь укусила его за руку, до крови.

Приключения на том не закончились: кто-то вломился в дом, родительский «додж» угнали. Идиот по имени Баттер принялся названивать днем и ночью, спрашивая «сладкую мамочку». Когда в Томз-Ривере один за другим стали погибать старшеклассники, папа с мамой запретили дочери выходить по ночам. Но дочь вылезала в окно, а поутру ловко забиралась обратно. А однажды она не вернулась. Хотя папа с мамой в периоды особо скверного настроения и желали, чтобы любимое дитя попросту исчезло, произошедшее въяве исчезновение счастья не прибавило. Начались муки совести и тревога. Может, она замерзает, перепугана, голодна? Может, она нуждается в папе с мамой, но стыдится попросить о помощи?

Спустя два года им позвонил детектив спецотдела луизианской полиции. Делию арестовали за попытку продажи собственного ребенка.

Конрад без особого труда узнал все подробности, но постарался быстрее их забыть. Сын Адам родился через год после бегства Делии из дому. Дочь снималась в порнофильмах: секс с несовершеннолетней и всякое такое. Бойфренд не отпускал ее и держал под действием наркотиков, младенца она пыталась продать всего за тысячу зеленых. За любой из органов ребенка на черном рынке и то дали бы больше, но целый живой малыш стоил гораздо дешевле, чем по частям.

Конрад поначалу хотел выступить на суде как свидетель в пользу дочери, но передумал. Ее приговорили к восьми годам заключения в исправительной тюрьме штата Луизиана. Он не навещал Делию, и она не писала. Конрад и Глэдис усыновили Адама. Раздали красивые вещички дочери, выкрасили комнату в голубой цвет. Адам так и не научился видеть значимый смысл в слове «мать», и Конрад с Глэдис посчитали, что им повезло.

— Будто она и умерла уже, — сказала как-то Глэдис.

На стене за ее спиной когда-то висел портрет Делии, теперь на этом месте светилось пятно.

— Это не будто она умерла, — поправил Конрад. — Это будто она и вовсе не рождалась.

Со временем они привыкли к мальчику: радовались его лепету и счастливым крикам, когда он видел, проснувшись, что родители смотрят на него с нежностью. На этот раз они твердо решили не переборщить с добротой и снисходительностью и держали ребенка в строгости. За что и были вознаграждены пусть не очень-то веселым, зато послушным мальчиком.

Беды начались, когда ему исполнилось пять. Сперва держалась повышенная температура, потом появились опухоли. Специалисты определили вирусный менингит, следствие того, что ребенка еще во время пребывания с матерью подвергли сексуальному насилию и заразили сифилисом.

Конрад и Глэдис продали все, что Делия не успела украсть: от бриллиантового кольца до бельгийских кружевных скатертей.

Страховка не могла покрыть новой экспериментальной терапии с замещением спинномозговой жидкости, и Конрад с Глэдис заложили дом. Маленький Адам жил в палате интенсивной терапии в Колумбийской пресвитерианской больнице, и приемные родители практически поселились там же.

В госпитале они впервые увидели, что делает с жертвами вирус. Каким-то чудом они выжили. Часто бывает, что выживают как раз те, кому назначено судьбой испытать все возможные беды и страдания. Удивляясь себе, Конрад спокойно разбил головы двоим зараженным стойкой для капельниц, пока Глэдис вытягивала иглы из рук Адама. Затем все трое удрали. А большинство работавших в госпитале, от администраторов до ученых докторов, перепуганные насмерть, просто сдались новому ужасу. Чтобы сражаться за свою жизнь, нужно поверить в опасность, в необходимость сражаться, а персонал попросту не был готов к этому. Конрад же был готов к чему угодно. Его дочь стала наркоманкой и попала в тюрьму на восемь лет, у внука от легкого прикосновения лопалась кожа, а жена помешалась на христианстве новомодного разлива, молясь за здоровье погибающей семьи. Парочка зомби на фоне всего этого — просто ерунда.

Конрад и Глэдис увезли мальчика в Томз-Ривер. Там Адам и умер у них на руках. Перед смертью смотрел так, будто дедушка и бабушка его предали, будто он считал Конрада всемогущим богом, который мог дать ему здоровье, но решил наказать и погубил.

За стенами ухоженного трехэтажного особняка Конрада и Глэдис завывали сирены, на улицах творился кровавый ужас. Приятель Конрада, Дейл Краутер, ни с того ни с сего промчался нагишом по Принстон-роуд, весь в мыльной пене. Но ожившие мертвецы старались вести себя как и при жизни, а в пригородах к соседям в гости не ходят. Никто не помешал Конраду выкопать неглубокую яму на заднем дворе, рядом с могилой пса Баркли.

Назавтра вечером по телевизору сообщили, что ученые скоро отыщут лекарство. Власти объявили военное положение, ограничили гражданские права и превратили тюрьмы южных штатов в лаборатории, где ставились эксперименты над заключенными. Замещавшая ведущую канала Дабл-ю-пи-ай-экс актриса Рози Перес объявила с бруклинским акцентом, что обнаружили заключенную двадцати трех лет, оказавшуюся устойчивой к инфекции.

— А эта девица разве не из кино про лотерею? — спросила Глэдис, но Конрад закрыл ей рот ладонью, и оба замерли: на экране появилось фото их дочери.

Делия выглядела куда моложе и злее, чем представлял себе Конрад.

— Ее обкололи вирусом, и она не заболела? — прошептала Глэдис. — Слава великому Будде! Дитя мое, я так люблю тебя! Доченька, мама тебя любит!

Глэдис бормотала слова любви, обращаясь к сердитой молодой женщине на экране, а Конрад изучал свои пальцы. Потом жена принялась плакать, но он не мог ее утешить, не мог помочь. Это было невыносимо.

На экран вернулась Рози и принялась вещать, явно не по бумажке.

— В общем, мы пачками губим заключенных, хотя снаружи чертов миллион зомби, которых можно поймать и без помех исследовать. Если Делия Уилкокс поможет нам создать лекарство для всех, оно, конечно, того стоило. Но если нет…

Рози посмотрела прямо в камеру, прямо в глаза через стекло экрана, и Конрад ощутил себя воришкой, пойманным с поличным.

— Люди, вы только представьте! Эти твари не могут видеть и слышать, но будут гнаться за вами двадцать миль, и не потому, что захотели вашей шкуры и мяса. Этот гребаный вирус хочет ваши души. Он жрет души. Мою ему не сожрать. А вашу?

Рози посмотрела в камеру с вызовом. Конни подумал о Делии, о псе Баркли, о песне про тот день, когда море встречается с небом. А Рози вытащила пистолет и приставила к виску. Оператор заорал, и Рози придумала способ получше: сунула ствол в рот и нажала на спуск. На этом трансляция прервалась.

Конрад и Глэдис застыли, едва не уткнувшись носами в мерцающий экран: а вдруг Делия снова появится? Но Делия не появилась. Спустя полчаса начался повтор «Самых веселых любительских видео Америки». Показали, как шаловливая обезьянка стянула гроздь бананов из бакалейной лавки, а затем трансляция закончилась навсегда. С ней кончилась и прежняя Америка, так вот обыденно и просто.

Той ночью Глэдис растолкала Конрада. Супруги спали на матрасе посреди комнаты: Конрад разломал кедровую кровать заодно с прочей деревянной мебелью, чтобы забить окна и двери. Питались они консервами и сушеными овощами. Иногда это напоминало походный лагерь, но большей частью было тяжело и гнусно.

— Конни, я умираю, — сказала Глэдис.

У Конрада в желудке вдруг образовалась ледышка, холодом стиснуло сердце.

— Глэдис, ты здорова, как корова, — ответил он, улыбаясь.

Она обливалась потом, дышала тяжело и часто, и Конрад понял вдруг, леденея от страха, что забыл об очень важном.

— Мое сердце… у нас ведь кончился дигиталис.

— Да я его достану, всего-то дел, — пообещал он.

Почему она раньше не напомнила о дигиталисе?

— Конни, уже бесполезно, — сказала Глэдис, и Конрад вспомнил, как она не помогла копать могилу для Адама.

Видно, не горе тому причиной. Она уже тогда была совсем слаба и больна.

— Я не хотела говорить, чтобы ты не выходил наружу. Слишком опасно.

— Ты это брось, — посоветовал он, вставая.

Сквозь щели заколоченного окна в спальню пробивались оранжевые сполохи: поблизости что-то горело.

— Я еще помню школьный курс химии. Мы сварим снадобье прямо на кухне. Из чего этот дигиталис делают?

— Нет, Конни, я уже одной ногой там. Ты можешь мне кое-что пообещать?

Конрад провел рукой по простыням — они были влажными от ее пота.

— Ничего я тебе обещать не буду. Трусишка. Обманула меня!

— Конни, не надо, прошу. Я и там не успокоюсь, если буду знать, что она осталась одна. Ее же держат взаперти. Наверное, и кормить ее теперь некому. Помнишь, как было с кровью от размороженного мяса? Она всю выпила прямо из пакета. Может, она и не из-за наркотиков убежала. Может, мы неправильно сделали, совсем от нее отказавшись. Мы просто ее бросили.

В отсвете пожара лицо жены казалось оранжевым. За прошедшие тридцать девять лет она растолстела, сделалась вялой, нерешительной и вздорной. Конрад возненавидел ее визгливый ноющий голос, морщины, старушечий запашок, обвисшие дряблые груди. А больше всего он ненавидел ее барахлящее сердце.

— Глэдис, я внутри пустой. Совсем. Я никого больше не люблю. Даже тебя.

Она покачала головой. Потом Конраду показалось, что она хочет засмеяться. Тридцать девять лет брака отлично учат распознавать, где любовь есть, а где нет.

— Старый ты мальчишка, помолчи уже! Иди и найди ее, хорошо?

Утром он нарядил ее в мягкий банный халат и сандалии с пластиковой подошвой, затем на всякий случай отрезал голову и похоронил все вместе рядом с Адамом и псом Баркли. В полдень Конрад ушел из дому, держа путь на юг, к Делии.

3

Он находит собаку

Конрад покинул «Севен-элевен» всего два часа назад, но вода уже закончилась, и вернулась жажда. Сумерки ложились на город, словно тень великана. До тюрьмы оставалось еще две мили по темной разбитой дороге, но времени на отдых у Конрада уже не было.

Стычка с «райской бабой» скверно сказалась на спине, потому Конрад теперь ковылял, совсем сгорбившись. Но зато плечо онемело и перестало болеть. Жилы на шее сделались сине-зелеными. Интересно, что сейчас поедает зараза? Наверное, сперва расправится с иммунной системой, а потом возьмется за память.

Над раскрошенным асфальтом раскатился вой. Голос показался человеческим, тоскливым и надрывным. Может, это обрывок старой музыки, песня заблудившейся трубы? Вряд ли кто-нибудь выживший окажется настолько безумным, чтобы ночью привлекать к себе внимание этим воем.

Но, скорее, мерещится. С тех пор как баба укусила Конрада, он слышит голоса, совсем не те, что голос Глэдис.

«Мистер, простите, что я вас укусила».

«Святой отец, не поможете старому церковному служке?»[78]

«Два сонмища шагали, рать на рать, толкая грудью грузы, с воплем вечным».[79]

Наверное, мозг уже отказывает. Оно и к лучшему.

— Кон, может, тебя вовсе и не укусили, — говорил он себе визгливым голосом покойной жены. — Ты напридумывал, и все у тебя нормально.

— Нет, Глэдис, не все нормально. Сдаю я уже, — отвечает он.

И тут вой снова заставляет его умолкнуть.

Так вот откуда он идет! Посреди заросшей магнолиями разделительной полосы — черный ретривер. Живой! Он лежит, пряча голову меж лап.

Надо же, пес. Совсем еще щенок. Конрад глупо улыбается. Думал, собак уже и не осталось: сперва за них зараженные взялись, а потом голодающие живые. Конрад спешит, ковыляет, улыбаясь во весь рот. Вспоминает, чему учил старого тюфяка Баркли: принеси-ка пива, дружочек, и потом задери-ка юбку хозяйке Глэдис.

Вышагивая по-крабьи, враскорячку, Конрад минует ползущего безногого зомби, грызущего собственную плоть.

— Но мне нравится, потому что горькое и потому что это мое сердце,[80] — думает вслух Конрад.

Зомби сгнил настолько, что уже не может преследовать идущего.

Подойдя к щенку, Конрад сует ему под нос сжатый кулак. И машинально отдергивает руку, когда замечает изгрызенную морду и распухшие белые глаза. Тварь не пытается укусить, и Конрад в замешательстве. Затем понимает: зараженный щенок унюхал заразу и признал в нем родственное существо. Потому Конрад оказывает псу милость. Одной рукой хватает его морду и приподнимает, второй берет дробовик и бьет щенка прикладом по голове. Тот скулит, будто настоящий пес.

— Я любил тебя там, где море встречается с небом, — говорит Конрад, — хотя твой рот и был в крови.

Затем продолжает свой путь к Делии. Судя по карте, осталось совсем немного.

4

Нагие дикие люди

Ему довелось повидать многое, и всегда это было какое-нибудь гадство. В Тупело банда фанатиков приносила самых здоровых и сильных в жертву зараженным в надежде умилостивить Бога. Так или иначе, но они были не одиноки. В Делавере он повстречал супружескую пару, которая дальше пошла вместе с ним, но затем оба отравились свиной тушенкой и умерли. Ботулин на вкус не определишь. В Эшвилле Конрад помог одинокой старухе, прятавшейся в подвале: весь кухонный шкаф забил украденной едой. Хотел уже идти, а она сказала: «Оставайся! Позаботься обо мне. Неужели ты и в самом деле веришь, что твоя дочь еще жива?» Когда он закрывал дверь в тесный душный подвал, старуха заплакала, и он подумал, что еще с полгода тому назад наверняка потерял бы больше времени, стараясь ее утешить.

Двадцать лет назад он таскал маленькую Делию, искренне жалея боссов своей аудиторской компании, считающих воспитание ребенка чисто женским делом. Теперь кажется, что он был самодовольным идиотом. Чем гордился, кого упрекал и презирал? В этой жизни случается всякое. Можно винить себя, Бога, всех вокруг, но теперь вот мир рухнул, и ничего с этим не поделать.

Помнится, однажды они ранним утром отправились на рыбалку. Рыба клевала хорошо, в пластиковом ведре плескались жирные форели. Бескрайняя спокойная синь океана гипнотизировала. На мгновение окровавленный рот девятилетней Делии показался дурным сном, но затем девочка сыто рыгнула. Солнце поднялось над горизонтом, и в его свете казалось, что море сливается с небом. Может, дело в переливании крови, или скверной наследственности, или плохом воспитании. Может, некоторые просто родились неправильными и уже ничего не поделаешь.

Спустя несколько лет Конрад обнаружил старину Баркли болтающимся на веревке под крышей, словно рождественский поросенок. В теле пса не осталось и капли крови. Конрад поспешил его похоронить, пока Глэдис не увидела, насколько труп изуродован.

И однажды ночью, давным-давно, он услышал звонок. Глэдис не проснулась, даже когда он, лежа рядом, шептал яростно в трубку.

— Папа? — настороженно и нерешительно произнес голос в трубке.

— Да, я, — ответил Конрад.

Дочь была в бегах уже несколько месяцев. Удрала в воскресенье после обеда, когда родители пошли в церковь, и прихватила мамин фамильный жемчуг.

— Помоги мне… у меня беда, большая. Деньги нужны.

Конрад с минуту смотрел на трубку, размышляя.

— Ты покалечила кого-нибудь?

— Нет, не в этом дело. Долг. Пять тысяч.

— Доченька, мы тут ни при чем. Ты обокрала нас, унесла все ценное. И я уже не зарабатываю, как раньше.

— Меня заставят отрабатывать своим телом. А я… папа, я беременна!

Она заплакала, но это вовсе не значило, что она говорит правду. А он так разозлился, так был поражен и шокирован, что просто положил трубку.

В следующий раз он поговорил с дочерью спустя два года; она уже сидела в Батон-Руж. И его сердце перевернулось в груди, когда он узнал, что она говорила правду.

— Ты можешь себе представить — у нее ребенок! — сказала Глэдис в самолете, летящем на юг.

Для поездки супруги досрочно сняли деньги со своего пенсионного счета.

— Может, это настоящее благословение, после стольких-то лет! — говорила Глэдис, чуть не плача. — Представляешь, топочут крошечные ножки, маленький отрыгивает, какает. Боже, как я по этому соскучилась!

Конрад смотрел в окно на облака, плывущие над океаном. С высоты казалось, они целуют море. Наверное, в чистилище можно снова и снова проживать свою жизнь, но так и не найти ни спасения от бед, ни искупления. За окном синева неба уходила в синеву моря, а меж ними полыхал закат.

— Да, я и представить не мог, — ответил Конрад.

5

Делия и начало всего этого

Тюрьма представляла собой ничем не примечательное здание. Литые чугунные ворота заржавели и стояли нараспашку Внутри темно. Однако Конни видит признаки заразы и слышит их. Тюрьма кишела мертвыми, и все они искали что-то утерянное: детей, любовь, цели и надежды. И свои души заодно.

— Может, у нее вовсе и нет какой-то особенной устойчивости к заразе, — говорит он голосом Глэдис, дойдя до края Эмансипейшн-плейс. — По телевизору все наврали, просто чтобы люди хоть на что-то надеялись. А так обычное вранье. Может, наоборот, от Делии-то вся эта дрянь и пошла.

— Глэдис, ты, однако же, оптимистка, — отвечает он собственным голосом.

— Не лучше ли тебе застрелиться, пока не поздно? Противно думать, что обратишься в одного из них. А вдруг Небеса существуют, но тебя и не пустят, потому что души нет?

Конрад останавливается и смотрит на огромное кирпичное здание тюрьмы. Все окна забраны решетками.

— Глэдис, я уже на месте. Долго же я сюда шел… Мы оба знаем: она всегда была неправильной. Но теперь не время прятать голову в песок, — изрекает он и поднимается по ступенькам.

Перед ним длинный и узкий коридор вдоль всего здания. Там и тут двери и боксы для приема заключенных. Конрад бредет сперва по восточному крылу, затем возвращается и бредет по западному Там встречает хрупкую девочку, которая покачивается в такт движущимся лопастям вентилятора: их крутит горячий влажный воздух с улицы. Глаза девочки налиты кровью. По привычке Конрад бьет ее ногой. Девочка летит к облицованной плитками стене, слышится хруст: наверное, сломалась бедренная кость. Но девочка не бросается на обидчика, а испорченной куклой лежит у стены кафетерия.

— Прости, — бормочет Конрад и тащится дальше.

«Ничего страшного, — отвечает девочка в его воображении. — Вы не видели моего папу? Он меня бросил».

— Это удар ниже пояса, — бормочет он в ответ, хотя, возможно, лишь воображает, что бормочет.

Может, сейчас он начал понимать мертвых, а они его?

Девочка ухмыляется.

Камеры расположены в задней части здания. Их тридцать, они тянутся в два этажа вдоль стен большого зала. Конрад бредет от одной к другой. Половина пуста, в остальных он находит по одной женщине в каждой. Те, кому удалось избежать заразы, по большей части лежат на кроватях — умершие от голода, высохшие. Никого, похожего на Делию, нет. Как жаль, они погибли лишь потому, что никто не догадался выпустить их или хотя бы накормить! В девятой камере женщина умерла, вцепившись в прутья. Ее передние зубы стесаны до десен — она пыталась прогрызть сталь, чтобы выбраться наружу.

Конечно, есть и зомби. Они бессмысленно бродят кругами приблизительно на равных расстояниях друг от друга, будто молекулы в воздухе при тепловом равновесии. Один на десяток квадратных футов. Никто не обращает внимания на Конрада, зато он слышит их мысли.

«Я голоден».

«Я хочу пить».

«Мне одиноко».

«Здесь так темно».

«Меня никто не любит».

В подвале западного крыла Конрад обнаруживает импровизированную лабораторию. Похоже, операции делали прямо в коридоре. Стойки для капельниц, мониторы, иглы. Это напоминает Конраду об Адаме. Подумалось вдруг, что никогда не спрашивал у Делии, не хочет ли она оставить ребенка у себя. И Глэдис не спрашивала. Они забрали мальчика, а его мать отбросили, словно мусор. Но когда признаешь свои ошибки, легче судить объективно. Да, это она убила ту рыбу, и Баркли, и ребят из школы. Она родилась жаждущей крови.

В подвале тела заключенных прикованы к каталкам. Наверное, им вводили вирусный препарат, потому что головы аккуратно отпилены. Вокруг бродят зараженные доктор с медсестрой, продолжающие и после смерти играть роль всемогущих добрых тюремщиков. Кажется, они считают, что помогают кому-то, проверяя, есть ли пульс в мертвых руках.

— Делия! — зовет Конрад.

Доктор с медсестрой поднимают на него глаза, затем возвращаются к прежнему занятию.

Если Делия жива и ее удастся отыскать, бестолковый папа Конрад будет счастлив. Даже если она такая же, как раньше, получится, что он шел сюда не зря.

И вдруг издали доносится едва слышный ответ: «Я здесь!»

Конрад не видел свою дочь уже много лет, но хорошо помнит ее голос: тот отпечатался в самых потаенных слоях его памяти, куда никакой вирус не может добраться. В тех глубинах, где родительский инстинкт живет еще со времен динозавров. Тело Конрада движется почти помимо воли. Даже спина больше не болит, все мышцы онемели.

— Делия!

Она отвечает столь же нерешительно, как и в ту давнюю ночь, когда позвонила домой. Конрад часто вспоминал тот звонок. Теперь он твердо верил: была такой нерешительной, потому что стыдилась своего поведения. Всегда стыдилась.

— Папа?

Он бежит на негнущихся, уже схваченных трупным окоченением ногах, а в памяти всплывает все самое лучшее, что пришлось загнать в темные углы: тот случай, когда она не пошла на вечеринку, а осталась играть с ним в шахматы; красный постер с псами, играющими в покер, что висел в ее комнате. Конрад так и не снял его со стены, даже когда в комнате поселился Адам. Красное навсегда стало для него символом Делии, его благословенной дочурки, родившейся с жаждой крови. Воспоминания вспыхивали, будто сверхновые звезды, и столь же быстро угасали. Он пытался их остановить, поймать, но они рассеивались как туман. Когда Конрад добрался до подвала, он помнил лишь о том, что воспоминания были, но в чем заключались, уже не знал.

— Делия! — кричит он и не может понять, за призраком гонится или за живым человеком.

— Папа, я здесь, в бомбоубежище! — кричит она в ответ.

Прямой, как струна, он бредет мимо мертвых солдат национальной гвардии, репортеров, медсестер, сквозь второй лабораторный зал со множеством безголовых трупов, к ведущей вниз лестнице. На спуске мускулы хрустят и рвутся. Он открывает дверь в обширную комнату. Зомби здесь нет, лишь единственная клетка посередине. Из нее торчат застрявшие между прутьями скелеты, чьи кости обглоданы дочиста. А из-за прутьев на него смотрит розовощекая, пышущая здоровьем Делия.

— Папа! — говорит она.

Он уже не помнит ее имени, молодое жизнерадостное лицо не кажется знакомым, но в угасающем мозгу застряла мысль: я ее знаю и люблю больше, чем себя. На негнущихся ногах он ковыляет к ней. Она плачет, и это кажется одновременно прекрасным и устрашающим.

В его умирающем рассудке звучат голоса, шепчущие нелепое:

«Я голоден».

«Я одинок».

«Здесь так темно!»

«Девятьсот девяносто девять раз из тысячи господин мой солжет!»

А потом, едва слышное сквозь хор нелепостей, доносится: «Конни, обещай мне. Ведь она — это все, что у нас есть».

Женщина в клетке — маленького роста, у нее острые черты лица и округлый животик. Конрад ничего о ней не помнит, но знает: она — его дочь.

— Ты не заразилась? — спрашивает он.

— Да вроде нет, — отвечает она, не глядя ему в лицо.

— Почему же тогда они не сделали вакцину?

Она качает головой. Он ждет. Она не спрашивает про мальчика по имени Адам. Конрад уже не помнит, что означает для него это имя и даже что такое «мальчик»; он разочарован. Как всегда с дочерью. И она, как всегда, стыдится себя. И алеет пропасть меж их душами.

— Меня укусили, — говорит он. — Где ключи? Мне нужно скорей открыть клетку, чтобы ты могла убежать.

Делия кивком указывает на стену, где висит ключ. Конрад снимает его. В голову приходит догадка: если ее посадили в клетку значит считали очень опасной.

— Ты за меня не бойся, — говорит она. — Я не заражусь.

В его рассудке разрозненные куски складываются в целое, подтверждая то, о чем он давно догадывался и даже верил, но не хотел принять.

Он подходит ближе, держа в одной руке ключ, в другой дробовик. Сонно кивает, думая про океан и небо, про ту рыбалку на рассвете. Когда он сказал, что любит ее, она ответила, что тоже любит папу.

А потом возникла Глэдис с ребенком на руках, глядящая на отца и дочь, словно Дева Мария.

— Почему же ты не заразилась? — спросил он.

Она указывает в глубину клетки. То, что он принял за какую-то мебель, на самом деле груды костей, из которых она соорудила себе кровать и кресло. Кости отполированы до блеска. Конрад понимает, отчего в комнате нет зомби: эти кости остались от них.

— Я питаюсь их кровью. Мне любая годится. Поэтому я не старею. Но ты ведь это знаешь?

Он кивает, но сказать уже не может ничего: его разум растерял все слова. Мозг гибнет, личность распадается.

Делия облизывает губы, и он понимает: обрадовалась она не столько отцу, сколько возможности утолить голод. Но так уж повелось между родителями и детьми: первые отдают, вторые забирают.

— Папа, ключ, — напоминает она.

Конрад так стиснул ключ, что бородка впилась в ладонь. Он вспоминает пропавших школьников, заметку в местной газете о том, что находили полностью обескровленные трупы бродяг-наркоманов. Неудивительно, что потом и ее потянуло на героин.

— Вирус пошел от меня, — говорит она. — Я укусила одного человека, но он выжил, а вирус мутировал и распространился.

— Я умираю, — говорит Конрад.

Ее оранжевая арестантская роба обвисла на бедрах и талии. Похоже, Делия уже давно не кормилась. Если открыть дверь, наверняка станешь ее обедом. Но зачем еще нужны отцы, как не для того, чтобы кормить детей?

— Папа, да черт тебя побери, ты никогда не понимал, что у меня уникальный дар! Ты всегда заставлял стыдиться его!

Он качает головой. Сердце бьется все медленнее, забывает, как гнать по жилам кровь. Конрад со всей силы стучит себя по груди кулаком.

— Я люблю тебя! — говорит он.

На ее глазах появляются слезы. Наверное, ей горько и больно. А может, и нет. Монстры ведь не то что люди.

— Я тоже люблю тебя, — отвечает она. — А сейчас дай мне ключ!

— Ты одинока, как и я?

— Конни, ты ведь знал? — спрашивает Глэдис.

Может, это игра воображения? Всего лишь бесплотный призрак?

Женщина за решеткой облизывается:

— Папа, ключ!

Он больше не помнит ее имени. Не помнит, кто она. Но разочарование и боль остались. И осталось простое, сильное, как инстинкт, сознание своего долга.

Он стреляет — точно в цель.

Затем пытается приставить ствол к свой голове, но ружье слишком длинное. Пальцы не слушаются, и он роняет дробовик.

Молодая женщина лежит неподвижно, вокруг расползается лужа крови странного синего цвета. Он протягивает руку сквозь решетку, разделившую их навечно, ласково сжимает ее пальцы. Они отвечают на пожатие, словно женщина рада случившемуся. Затем ее пальцы замирают.

Его сердце дрожит, исходя тоской и болью, которых сам он уже не понимает. Оно — птица в клетке, разбившаяся о прутья, но так и не сумевшая вырваться на волю.

Перевод Дмитрия Могилевцева.

БЛАГОДАРНОСТИ

Хочу от всей души поблагодарить Джереми Лэссена и Джейсона Уильямса из «Найт шейд букс» за то, что я получил возможность составлять все эти антологии.

Я признателен Россу Локхарту и Майклу Ли из «Найт шейд» — за все, что было ими сделано «за кадром».

Спасибо Марти Халперну за редакторское мастерство и Дэвиду Палумбо за очередную фантастическую обложку.

Спасибо Гордону Ван Гельдеру, от которого я заразился вирусом составительства, благодаря чему сделался таким большим специалистом по зомби.

Спасибо бывшему литагенту Дженни Раппапорт, которая дала старт моей карьере издателя антологий. Да будет ее жизнь в отставке полна удовольствий!

Спасибо Дэвиду Бэрру Кертли за помощь со справками об авторах. Все, что там есть умного, — это от него. А если попадется какая-нибудь нелепость, то она на моей совести.

Спасибо Ребекке Макнолти за множество ценных услуг: вычитывание, сканирование, перевод, сверку, — и все это совершенно бескорыстно.

Спасибо Кристи Янт за дружбу и неустанные попытки сделать мою жизнь легче.

Спасибо моей маме по тем же причинам.

Спасибо и другим добрым людям, так или иначе помогавшим мне в процессе работы над сборником: Чарли Кэмпбеллу, Эллен Датлоу, Пабло Дефендини, Дайане Фокс, Реджине Глей, Сьюзен Мэри Гроппи, Уэйку Ланкарду, Шеннон Макгвайр, Тому Пиччирилли, Джулии и Р. Дж. Севин, Патрику Свенсону, Джереми Толберту, Райану Уэсту, Рене Цукерброту.

Спасибо Роберту Блэнду, Десирине Босковиц, Кристоферу Сиваско, Дугласу Э. Коэну, Джордану Хэймисли, Андреа Кэйл, Мэтту Лондону, Дэйву Кертли — тем, кто дал мне повод выбраться разок из издательской пещеры.

Спасибо читателям и рецензентам, которым понравились мои предыдущие антологии, — вы сделали так, что мне хочется выпускать новые книги.

И последнее — но, без сомнений, самое большое: спасибо всем тем авторам, чьи рассказы вошли в эту книгу.

ACKNOWLEDGMENT IS MADE FOR PERMISSION TO PRINT THE FOLLOWING MATERIAL:

«Last Stand» by Kelley Armstrong. © 2010 Kelley Armstrong.

«Danger Word» by Steven Barnes and Tananarive Due. © 2004 Steven Barnes and Tananarive Due. Originally published in Dark Dreams. Reprinted by permission of the authors.

«Pirates vs. Zombies» by Amelia Beamer. © 2010 Amelia Beamer.

«We Now Pause for Station Identification» by Gary A. Braunbeck. © 2005 Gary Braunbeck. Originally published as a limited edition chapbook by Endeavor Press. Reprinted by permission of the author.

«Steve and Fred» by Max Brooks. © 2010 Max Brooks.

«Living with the Dead» by Molly Brown. © 2007 Molly Brown. Originally published in Celebration: 50 Years of the British Science Fiction Association. Reprinted by permission of the author.

«Zombie Gigolo» by S. G. Browne. © 2010 S. G. Browne.

«The Anteroom» by Adam-Troy Castro. © 2010 Adam-Troy Castro.

«The Human Race» by Scott Edelman. © 2009 Scott Edelman. Originally published in Space and Time. Reprinted by permission of the author.

«The Summer Place» by Bob Fingerman. © 2010 Bob Fingerman.

«The Rapeworm» by Charles Coleman Finlay. © 2008 Charles Coleman Finlay. Originally published in Noctem Aetemus. Reprinted by permission of the author.

«Tameshigiri» by Steven Gould. © 2010 Steven Gould.

«Everglades» by Mira Grant. © 2010 Seanan McGuire.

«The Mexican Bus» by Walter Greatshell. © 2010 Walter Greatshell.

«He Said, Laughing» by Simon R. Green. © 2010 Simon R Green.

«Rural Dead» by Bret Hammond. © 2008 Bret Hammond. Originally published in Tales of the Zombie War. Reprinted by permission of the author.

«Therapeutic Intervention» by Rory Harper. © 2008 Rory Harper. Originally published on eatourbrains.com. Reprinted by permission of the author.

«Lost Canyon of the Dead» by Brian Keene. © 2010 Brian Keene.

«Alone, Together» by Robert Kirkman. © 2010 Robert Kirkman.

«The Skull-Faced City» by David Barr Kirtley. © 2010 David Barr Kirtley.

«The Other Side» by Jamie Lackey. © 2010 Jamie Lackey.

«Are You Trying to Tell Me This Is Heaven?» by Sarah Langan. © 2010 Sarah Langan.

«Twenty-Three Snapshots of San Francisco» by Seth Lindberg. © 2001 Seth Lindberg. Originally published in Twilight Showcase. Reprinted by permission of the author.

«The Wrong Grave» by Kelly Link. © 2007 Kelly Link. Originally published in The Restless Dead. Reprinted by permission of the author.

«Mouja» by Matt London. © 2010 Matt London.

«Zero Tolerance» by Jonathan Maberry. © 2010 Jonathan Maberry.

«Zombie Season» by Catherine MacLeod. © 2008 Catherine MacLeod. Originally published in Bits of the Dead. Reprinted by permission of the author.

«The Thought War» by Paul McAuley. © 2008 Paul McAuley. Originally published in Postscripts. Reprinted by permission of the author.

«Dating in Dead World» by Joe McKinney. © 2010 Joe McKinney.

«Arlene Schabowski of the Undead» by Mark McLaughlin and Kyra M. Schon. © 2007 Mark McLaughlin and Kyra M. Schon. Originally published m Midnight Premiere. Reprinted by permission of the authors.

«Who We Used to Be» by David Moody. © 2010 David Moody.

«Thin Them Out» by Kim Paffenroth, R. J. Sevin, and Julia Sevin. © 2008 Kim Paffenroth, R. J. Sevin, and Julia Sevin. Originally published as a limited edition chapbook by Creeping Hemlock Press. Reprinted by permission of the authors.

«Category Five» by Marc Paoletti. © 2008 Marc Paoletti. Originally published in Sin. Reprinted by permission of the author.

«The Crocodiles» by Steven Popkes. © 2010 Steven Popkes. Originally published in The Magazine of Fantasy & Science Fiction. Reprinted by permission of the author.

«Reluctance» by Cherie Priest. © 201 °Cherie Priest.

«Flotsam & Jetsam» by Carrie Ryan. © 201 °Carrie Ryan.

«Where the Heart Was» by David J. Schow. © 1993 David J. Schow. Originally published in Hottest Blood. Reprinted by permission of the author.

«The Price of a Slice» by John Skipp and Cody Goodfellow. © 2010 John Skipp and Cody Goodfellow.

«Zombieville» by Paula R. Stiles © 2009 Paula R. Stiles. Originally published in Something Wicked. Reprinted by permission of the author.

«When the Zombies Win» by Karina Sumner-Smith. © 2010 Karina Sumner-Smith

«The Days of Flaming Motorcycles» by Catherynne M. Valente. © 201 °Catherynne M. Valente. Originally published in Dark Faith. Reprinted by permission of the author.

«And the Next, and the Next» by Genevieve Valentine. © 2010 Genevieve Valentine.

«Good People» by David Wellington. © 2010 David Wellington. «Obedience» by Brenna Yovanoff © 2009 Brenna Yovanoff. Originally published in Strange Horizons. Reprinted by permission of the author.