Данте Алигьери
Божественная комедия
Ад
Перевел с италианского размером подлинника
Дмитрий Мин.
Москва
1855
Предисловие
Прошло более десяти лет с тех пор, как я впервые решился испытать свои силы в переводе Divina Commedia Данта Алигиери. Вначале я не имел намерения переводить ее вполне; но только в виде опыта перелагал на русский язык те места, которые, при чтении бессмертной поэмы, наиболее поражали меня своим величием. Мало-помалу, однако ж, по мере изучения Divina Commedia, и чувствуя, что был в силах преодолеть, по крайней мере отчасти, одну из важнейших преград в трудном деле – размер подлинника, я успел в течении двух лет окончить перевод первой части Дантовой Поэмы – Ада. Более нежели кто-нибудь сознавая всю слабость моего труда, я долго скрывал его под спудом, пока наконец ободрительные суждения друзей моих, которым читал я отрывки из своего перевода, а еще более необыкновенно-лестный отзыв г. профессора С. П. Шевырева заставили меня в 1841 г. в первый раз представить на суд публики с V песнию Ада, помещенною в том же году в Москвитянине. После того я напечатал еще отрывок в Современнике, издававшемся г. Плетневым, и наконец, в 1849 году, XXI и XXII песни в Москвитянине.
Убедившись, что труд мой не совсем ничтожен и если не имеет в себе никаких особенных достоинств, то по крайней мере довольно близок к подлиннику, я теперь решаюсь вполне представить его на суд любителей и знатоков такого колоссального творения, какова Divna Соттedia Данта Алигиери.
Считаю нужным сказать несколько слов о самом издании моего перевода.
Такой поэт, как Данте, отразивший в своем создании, как в зеркале, все идеи и верования своего времени, исполненный стольких отношений ко всем отраслям тогдашнего знания, не может быть понятен без объяснения множества намеков, в его поэме встречающихся: намеков исторических, богословских, философских, астрономических и т. д. Потому все лучшие издания Дантовой Поэмы, даже в Италии, и особенно в Германии, где изучение Данта сделалось почти всеобщим, всегда сопровождаются комментарием более или менее многосторонним. Но составление комментария дело чрезвычайно трудное: кроме глубокого изучения самого поэта, его языка, его воззрений на мир и человечество, оно требует основательного знания истории века, этого в высшей степени замечательного времени, когда возникла страшная борьба идей, борьба между духовною и светскою властью. Кроме того, Данте есть поэт мистический; основную идею его поэмы различные комментаторы и переводчики понимают и объясняют различно.
Не имея столько обширных сведений, не изучив поэта до такой глубины, я никак не беру на себя обязанности, передавая слабую копию с бессмертного оригинала, быть в то же время и его истолкователем. Я ограничусь присоединением только тех объяснений, без которых читатель не знаток не в силах уразуметь создание в высшей степени самобытное, и, следственно, не в состоянии наслаждаться его красотами. Объяснения эти будут состоять большею частью в указаниях исторических, географических и некоторых других, касающихся до науки того времени, особенно астрономии, физики и натуральной истории. Главными руководителями в этом деле мне будут немецкие переводчики и толкователи: Карл Витте, Вагнер, Каннегиссер и в особенности Копишь и Филалетес (принц Іоанн Саксонский). Где нужно, я буду делать цитаты из Библии, сличая их с Вульгатою – источником, из которого Данте черпал так обильно. Что касается до мистицизма Поэмы Дантовой, я приведу по возможности кратко только те объяснения, которые наиболее приняты, не вдаваясь ни в какие собственные предположения.
Наконец, большей части изданий и переводов Данта обыкновенно предшествуют жизнь поэта и история его времени. Как ни важны эти пособия для ясного уразумения дивно таинственного творения, я не могу в настоящее время присоединить их к изданию моего перевода; впрочем не отказываюсь и от этого труда, если бы интерес, возбужденный моим переводом, потребовал его от меня.
Вполне счастливым почту себя, если мой перевод, как ни бесцветен он перед недосягаемыми красотами подлинника, хотя на столько удержит за собою отблеск его величия, что в читателе, не наслаждавшемся красотами Divina Commedia в подлиннике, возбудит желание изучить ее в оригинале. Изучение же Данта для людей, любящих и постигающих изящное и великое, доставляет такое же наслаждение, как и чтение других поэтов-гениев: Гомера, Эсхила, Шекспира и Гёте.
Предоставляю судить людям, более меня сведущим, умел ли я удержать в моем переводе хотя слабую искру того божественного огня, которым освещено гигантское здание, – та поэма, которую так удачно сравнил Филалетес с готическим собором, фантастически-причудливым в подробностях, дивно-прекрасным, величаво-торжественным в целом. Не страшусь строгого приговора ученой критики, уевшая себя мыслью, что я первый решился переложить размером подлинника часть бессмертного творения на русский язык, так способный к воспроизведению всего великого. Но ужасаясь мысли, что дерзким подвигом оскорбил тень поэта, обращаюсь к ней его же словами:
Vagliami 'l lungo studio e 'l grande amore,
Che m'han fatto cercar lo tuo volume.
Inf. Cant I, 83–84.
Песнь I
Содержание. Уклонившись в глубоком сне с прямой дороги, Данте пробуждается в темном лесу, при слабом мерцании месяца идет далее и, перед дневным рассветом, достигает подошвы холма, которого вершина освещена восходящим солнцем. Отдохнув от усталости, поэт восходит на холм; но три чудовища – Барс с пестрою шкурою, голодный Лев и тощая Волчица, преграждают ему дорогу. Последняя до того устрашает Данта, что он уже готов возвратиться в лес, как внезапно появляется тень Виргилия. Данте умоляет ее о помощи. Виргилий, в утешение ему, предсказывает, что Волчица, там его испугавшая, скоро погибнет от Пса, и, для выведения его из темного леса, предлагает ему себя в вожатые в странствии его через Ад и Чистилище, прибавляя, что если он пожелает взойти потом на Небо, то найдет себе вожатую, стократ его достойнейшую. Данте принимает его предложение и следует за ним.
1. В средине нашей жизненной дороги,[1]
Объятый сном, я в темный лес вступил,[2]
Путь истинный утратив в час тревоги.
4. Ах! тяжело сказать, как страшен был
Сей лес, столь дикий, столь густой и лютый,[3]
Что в мыслях он мой страх возобновил.[4]
7. И смерть лишь малым горше этой смуты![5]
Но чтоб сказать о благости небес,
Все расскажу, что видел в те минуты.[6]
10. И сам не знаю, как вошел я в лес:
В такой глубокий сон я погрузился[7]
В тот миг, когда путь истинный исчез.
13. Когда ж вблизи холма я пробудился,[8]
Где той юдоли положен предел,[9]
В которой ужас в сердце мне вселился, —
16. Я, вверх взглянув, главу холма узрел
В лучах планеты, что прямой дорогой[10]
Ведет людей к свершенью добрых дел.
19. Тогда на время смолк мой страх, так много.
Над морем сердца бушевавший в ночь,
Что протекла с толикою тревогой.[11]
22. И как успевши бурю превозмочь,
Ступив чуть дышащий на брег из моря,
С опасных волн очей не сводит прочь:
25. Так я, в душе еще со страхом споря,
Взглянул назад и взор вперил туда,[12]
Где из живых никто не шел без горя.
28. И отдохнув в пустыне от труда,
Я вновь пошел, и мой оплот опорный
В ноге, стоящей ниже, был всегда.[13]
31. И вот, почти в начале крути горной,
Покрытый пестрой шкурою, кружась,
Несется Барс и легкий и проворный.[14]
34. Чудовище не убегало с глаз;
Но до того мне путь мой преграждало,
Что вниз сбежать я помышлял не раз.
37. Уж день светал, и солнце в путь вступало
С толпою звезд, как в миг, когда оно
Вдруг от любви божественной прияло
40. Свой первый ход, красой озарено;[15]
И все надеждою тогда мне льстило:
Животного роскошное руно,
43. Час утренний и юное светило.[16]
Но снова страх мне в сердце пробудил
Свирепый Лев, представший с гордой силой.[17]
46. Он на меня, казалось, выходил,
Голодный, злой, с главою величавой,
И, мнилось, воздух в трепет приводил.
49. Он шел с Волчицей, тощей и лукавой,[18]
Что, в худобе полна желаний всех,
Для многих в жизни сей была отравой.
52. Она являла столько мне помех,
Что, устрашен наружностью суровой,
Терял надежду я взойти наверх.
55. И как скупец, копить всегда готовый,
Когда придет утраты страшный час,
Грустит и плачет с каждой мыслью новой:
58. Так зверь во мне спокойствие потряс,
И, идя мне на встречу, гнал всечасно
Меня в тот край, где солнца луч угас.
61. Пока стремглав я падал в мрак ужасный,
Глазам моим предстал нежданный друг,
От долгого молчания безгласный.[19]
64. «Помилуй ты меня!» вскричал я вдруг,[20]
Когда узрел его в пустынном поле,
«О кто б ты ни был: человек, иль дух?»
67. И он: «Я дух, не человек я боле;
Родителей Ломбардцев я имел,[21]
Но в Мантуе рожденных в бедной доле.
70. Sub Julio я поздно свет узрел,[22]
И в Риме жил в век Августов счастливый;
Во дни богов в лжеверье я коснел.[23]
73. Я был поэт, и мной воспет правдивый
Анхизов сын, воздвигший новый град,
Когда сожжен был Илион кичливый.
76. Но ты зачем бежишь в сей мрак назад?
Что не спешишь на радостные горы,
К началу и причине всех отрад?[24]»
79. – «О, ты ль Виргилий, тот поток, который
Рекой широкой катит волны слов?»
Я отвечал, склонив стыдливо взоры.[25]
82. «О дивный свет, о честь других певцов!
Будь благ ко мне за долгое ученье
И за любовь к красе твоих стихов.
85. Ты автор мой, наставник в песнопенье;
Ты был один, у коего я взял
Прекрасный стиль, снискавший мне хваленье.[26]
88. Взгляни: вот зверь, пред ним же я бежал….
Спаси меня, о мудрый, в сей долине….
Он в жилах, в сердце кровь мне взволновал.
91. – «Держать ты должен путь другой отныне,»
Он отвечал, увидев скорбь мою,
«Коль умереть не хочешь здесь в пустыне.
94. Сей лютый зверь, смутивший грудь твою,
В пути своем других не пропускает,
Но, путь пресекши, губит всех в бою.
97. И свойством он столь вредным обладает,
Что, в алчности ничем не утолен,
Вслед за едой еще сильней толкает.
100. Он с множеством животных сопряжен,
И с многими еще совокупится;
Но близок Пес, пред кем издохнет он.[27]
103. Не медь с землей Псу в пищу обратится,[28]
Но добродетель, мудрость и любовь;
Меж Фельтро и меж Фельтро Пес родится.[29]
106. Италию рабу спасет он вновь,[30]
В честь коей дева умерла Камилла,
Турн, Эвриад и Низ пролили кровь.
109. Из града в град помчит Волчицу сила,
Доколь ее не заключит в аду,
Откуда зависть в мир ее пустила.[31]
113. Так верь же мне не к своему вреду:
Иди за мною; в область роковую,
Твой вождь, отсель тебя я поведу.
115. Услышишь скорбь отчаянную, злую;[32]
Сонм древних душ увидишь в той стране,
Вотще зовущих смерть себе вторую.
118. Узришь и тих, которые в огне[33]
Живут надеждою, что к эмпирею
Когда-нибудь взнесутся и они.
121. Но в эмпиреи я ввесть тебя не смею:
Там есть душа достойнее стократ;[34]
Я, разлучась, тебя оставлю с нею.
124. Зане Монарх, чью власть как супостат[35]
Я не познал, мне ныне воспрещает
Ввести тебя в Его священный град.[36]
127. Он Царь везде, но там Он управляет:[37]
Там град Его и неприступный свет;
О счастлив тот, кто в град Его вступает!»
130. И я: «Молю я сам тебя, поэт,
Тем Господом, Его ж ты не прославил, —
Да избегу и сих и горших бед,[38] —
133. Веди в тот край, куда ты путь направил:
И вознесусь к вратам Петра святым,[39]
И тех узрю, чью скорбь ты мне представил».
136. Здесь он пошел, и я во след за ним.
Песнь II
Содержание. Наступает вечер. Данте, призвав муз в помощь, повествует, как в самом начале странствия родилось сомнение в душе его: достаточно ли в нем сил для смелого подвига. Вергилий укоряет Данта за малодушие и, ободряя на подвиг, объясняет ему причину своего пришествия: как, в преддверии ада, явилась ему Беатриче и как умоляла его спасти погибавшего. Ободренный этою вестью, Данте воспринимает свое первое намерение, и оба странника шествуют в предназначенный путь.
1. День отходил и сумрак пал в долины,[40]
Всем на земле дозволив отдохнуть
От их трудов; лишь я один единый
4. Готовился на брань – в опасный путь,
На труд, на скорбь, о чем рассказ правдивый
Из памяти дерзаю почерпнуть.
7. О высший дух, о музы, к вам призывы!
О гений, все, что зрел я, опиши,
Да явится полет твой горделивый!
10. Я начал так: «Всю мощь моей души
Сперва измерь, поэт-путеводитель;
Потом со мной в отважный путь спеши.[41]
13. Ты говорил, что Сильвиев родитель,[42]
Еще живой и тленный, низходил
Свидетелем в подземную обитель.
16. Но если жребий так ему судил,
То вспомнив, сколько приобрел он славы
И кто сей муж я как правдив он был, —
19. Почтет его достойным разум здравый:
Он избран был, чтоб некогда создать
Великий Рим и быть отцом державы, —
22. Державы той, где – подлинно сказать – *[43]
Престол священный сам Господь поставил
Наместникам Петровым восседать.
25. В сем странствии – ты им его прославил —
Узнал он путь к победе над врагом
И тем тиару папам предоставил.
28……………………………………………..
…………………………………………………
…………………………………………………
31. Но мне ль идти? кто дал мне позволенье?
34. И так, коль дерзкий подвиг сотворю,
Страшусь, в безумие он мне вменится.
Мудрец, ясней поймешь, чем говорю».
37. Как тот, кто хочет, но начат страшится,
Полн новых дум, меняет замысл свой,
Отвергнув то, на что хотел решиться:
40. Так я томился в мрачной дебри той,
И мысль свою, обдумав, кинул снова,
Хоть предан был вначале ей одной.
43. «Коль я проник вполне в значенье слова,»
Великодушного сказала тень,
«Твоя душа познать боязнь готова.
46. Боязнь людей отводит каждый день
От честных подвигов, как призрак ложный
Страшит коня, когда ложится тень.
49. Но выслушай – и страх рассей тревожный, —
Что моего пришествия вина
И что открыл мне жребий непреложный.
52. Я с теми был, чья участь не полна;[44]
Там, слыша голос Вестницы прекрасной,[45]
Я вопросил: что повелит она?
55. Светлей звезды в очах горел луч ясный,[46]
И тихим, стройным языком в ответ
Она рекла как ангел сладкогласный:
58. «О Мантуи приветливый поэт,
Чья слава свет наполнила далеко
И будет в нем, пока продлится свет![47]
61. Любимец мой, но не любимец рока,
Препону встретил на брегу пустом
И вспять бежит испуганный жестоко.
64. И я страшусь: так сбился он на нем,
Что уж не поздно ль я пришла с спасеньем,
Как в небесах была мне весть о том.
67. Подвигнись в путь и мудрым убежденьем
Все для его спасенья уготовь:
Избавь его и будь мне утешеньем,
70. Я, Беатриче, умоляю вновь……[48]
…………………………………………………
…………………………………………………
73. Там, пред моим Владыкой, с состраданьем,
Поэт, я часто похвалюсь тобой».
Умолкла тут, я начал я воззваньем
76. «О благодать, которою одной
Наш смертный род превысил все творенья
Под небом, что свершает круг меньшой![49]
79. Так сладостны твои мне повеленья,
Что я готов немедля их свершить;
Не повторяй же своего моленья.
82. Но объясни: как можешь нисходить
Без трепета в всемирную средину[50]
От горних стран, куда горишь парить?» —
85. – «Когда желаешь знать тому причину,»
Она рекла, «короткий дам ответ,
Почто без страха к вам схожу в пучину.
88. Страшиться должно лишь того, что вред
Наносит нам: какой же страх бесплодный,
Как не боязнь того, в чем страха нет?[51]
91. Так создана я благостью Господней,
Что ваша скорбь меня не тяготит
И не вредит мне пламень преисподней.[52]
94 Там некая Заступница скорбит
О том, к кому тебя я посылаю,
И для нее жестокий суд разбит.[53]
97. Она, воздвигши Лючию….[54]
Рекла: Твой верный ждет тебя в слезах,
И я отсель его тебе вверяю.
100. И Лючия, жестокосердых враг,
Подвигшись, мне вещала там, где вечно
С Рахилью древней воссежу в лучах:[55]
103. «О Беатриче, гимн Творцу сердечный!
Спаси того, кто так тебя любил,
Что для тебя стал чужд толпе беспечной.[56]
106. Не слышишь ли, как плач его уныл?
Не зришь ли смерть, с которой он сразился
В реке, пред ней же океан без сил?
109. Никто так быстро в мире не стремился[57]
От гибели, иль к выгодам своим,
Как мой полет от слов тех ускорился
112. С скамьи блаженной к пропастям земным —
Ты дал мне веру мудрыми словами,
И честь тебе и тем, кто внемлет им!»
115. Потом, сказав мне это, со слезами
Взор лучезарный возвела горе,
И я потек быстрейшими стопами.
118. И, как желала, прибыл к той поре,
Когда сей зверь пресек в пустынном поле
Твой краткий путь к прекрасной той горе.
121. Так что ж? зачем, зачем же медлит боле?
Что на сердце питаешь низкий страх?
Что сделалось с отвагой, с доброй волей….
124. ……………………………………………………
…………………………………………………
…………………………………………………?»
127. И как цветочки, стужею ночною
Согбенные, в сребре дневных лучей
Встают, раскрывшись, на ветвях главою:
130. Так я воздвигся доблестью моей;
Столь дивная влилась мне в грудь отвага,
Что начал я, как сбросив груз цепей:
133. «О слава ей, подательнице блага!
О честь тебе, что правым словесам
Уверовал и не замедлил шага!
136. Так сердце мне с желаньем по стопам
Твоим идти возжег ты мудрым словом,
Что к первой мысли возвращаюсь сам.
139. Идем: крепка надежда в сердце новом —
Ты вождь, учитель, ты мой властелин!»
Так я сказал, и под его покровом
142. Нисшел путем лесистым в мрак пучин.
Песнь III
Содержание. Поэты приходят к двери ада. Данте читает над нею надпись и ужасается; но, ободренный Виргилием, нисходит вслед за ним в мрачную бездну. Вздохи, громкий плач и крики оглушают Данта: он плачет и узнает от вождя своего, что здесь, еще вне пределов ада, наказуются среди вечного мрака души людей ничтожных, не действовавших, и трусов, с которыми смешаны хоры ангелов, не соблюдших верность Богу и не принявших стороны Его противника. Затем поэты приходят к первой адской реке – Ахерону. Седовласый Харон, кормщик адский, не хочет принять Данта в свою ладью, говоря, что в ад проникнет он иным путем, и перевозит на другой берег Ахерона толпу умерших. Тогда потрясаются берега адской реки, поднимается вихрь, сверкает молния и Данте падает без чувств.
1. Здесь мною входят в скорбный град к мученьям,
Здесь мною входят к муке вековой,
Здесь мною входят к падшим поколеньям.
4. Подвинут правдой вечный Зодчий мой:
Господня сила, разум всемогущий
И первые любови дух святой
7. Меня создали прежде твари сущей,
Но после вечных, и мне века нет.
Оставь надежду всяк, сюда идущий![58] —
10. В таких словах, имевших темный цвет,
Я надпись зрел над входом в область казни
И рек: «Жесток мне смысл ее, поэт!»
13. И как мудрец, вещал он, полн приязни:
«Здесь места нет сомненьям никаким,
Здесь да умрет вся суетность боязни.
16. Вот край, где мы, как я сказал, узрим
Злосчастный род, утративший душою
Свет разума со благом пресвятым.[59]» —
19. И длань мою прияв своей рукою*
Лицом спокойным дух мой ободрил
И к тайнам пропасти вступил со мною.[60]
22. Там в воздухе без солнца и светил
Грохочат в бездне вздохи, плач и крики,
И я заплакал, лишь туда вступил.
25. Смесь языков, речей ужасных клики,
Порывы гнева, страшной боли стон
И с плеском рук то хриплый глас, то дикий,
28. Рождают гул, и в век кружится он
В пучине, мглой без времени покрытой,
Как прах, когда крутится аквилон.
31. И я, с главою ужасом повитой,[61]
Спросил: «Учитель мой, что слышу я?
Кто сей народ, так горестью убитый?» —
34. И он в ответ: «Казнь гнусная сия
Карает тот печальный род………………..
……………………………………………………………….[62]
37. С ним смешаны злых ангелов те хоры,
Что за себя стояли за одних,
……………………………………………………………….
40. ………………………………………………………….
……………………………………………………………….
……………………………………………»
43. – «Учитель, – я спросил, – какое ж бремя
Их вынуждает к жалобам таким?» —
И он: «Для них не стану тратить время,
46. Надежда смерти не блестит слепым,
А жизнь слепая так невыносима,
Что участь каждая завидна им,
49. Их в мире след исчез быстрее дыма;
Нет состраданья к ним, их суд презрел,
Что говорят об них? взгляни и – мимо!»
52. И я, взглянувши, знамя там узрел:
Оно, бежа, взвивалося так сильно,
Что, мнилось, отдых – не ему в удел.[63]
55. За ним бежал строй мертвых столь обильный,
Что верить я не мог, чтоб жребий сверг
Такое множество во мрак могильный.
57. И я, узнав там некоторых, вверх
Взглянул и видел тень того, который
Из низости великий дар отверг,[64]
61. Вмиг понял я – в том убеждались взоры —
Что эту чернь……………………….
……………………………………………………………….
64. Презренный род, не живший никогда,
Ногой и бледный, был язвим роями
И мух и ос, слетавшихся туда.
67. По лицам их катилась кровь струями,
И, смешана с потоком слез, в пыли,
У ног, съедалась гнусными червями.
70. И я, напрягши зрение, вдали
Узрел толпу на берегу великой
Реки и молвил: «Вождь, благоволи
73. Мне объяснить: что значить сонм толикой
И что влечет его со всех сторон,
Как вижу я сквозь мрак в долине дикой?» —
76. – «О том узнаешь, – отвечал мне он,
Когда достигнем берега крутова,
Где разлился болотом Ахерон[65]». —
79. И взор смущенный я потупил снова[66]
И, чтоб вождя не оскорбить, к брегам
Реки я шел, не говоря ни слова.
82. И вот в ладье гребет на встречу нам
Старик суровый с древними власами,[67]
Крича: «О горе, злые, горе вам!
85. Здесь навсегда проститесь с небесами:
Иду повергнуть вас на том краю
В тьму вечную и в жар и хлад со льдами.[68]
88. А ты, душа живая, в сем строю,
Расстанься с этой мертвою толпою!»
Но увидав, что недвижим стою:
91. «Другим путем,» сказал, «другой волною,
Не здесь, проникнешь ты в печальный край:
Легчайший челн помчит тебя стрелою.[69]»
94. И вождь ему: «Харом, не воспрещай!
Так там хотят, где каждое желанье
Уж есть закон: старик, не вопрошай![70]» —
97. Косматых щек тут стихло колыханье[71]
У кормщика, но огненных колес
Усилилось вокруг очей сверканье.
100. Тут сонм теней, взволнованный хаос,[72]
В лице смутился, застучал зубами,
Едва Харон суд грозный произнес,[73] —
103. И проклинал родителей хулами,
Весь род людей, рожденья место, час
И семя семени с их племенами.
106. Потом все тени, в сонм един столпясь,
На взрыд взрыдали на брегу жестоком,
Где будет всяк, в ком Божий страх угас.
109. Харон же, бес, как угль сверкая оком,
Маня, в ладью вгоняет сонм теней,
Разит веслом отсталых над потоком.[74]
112. Как осенью в лесу кружит борей
За листом лист, доколь его порывы
Не сбросят в прах всей роскоши ветвей:
115. Подобно род Адамов нечестивый,
За тенью тень, метался с берегов,
На знак гребца, как сокол на призывы.
118. Так все плывут по мутной мгле валов,
И прежде чем взойдут на берег сонный,
На той стране уж новый сонм готов.
121. «Мой сын,» сказал учитель благосклонный,
«Пред Господом умершие в грехах
Из всех земель парят к реке бездонной[75]
124. И чрез нее торопятся в слезах;
Их правосудье Божье побуждает
Так, что в желанье превратился страх.[76]
127. Душа благая в ад не проникает,
И если здесь так встречен ты гребцом,
То сам поймешь, что крик сей означает». —
130. Умолк. Тогда весь мрачный дол кругом
Потрясся так, что хладный пот доныне
Меня кропит, лишь вспомню я о том.
133. Промчался вихрь по слезной сей долине,
Багровый луч сверкнул со всех сторон
И, чувств лишась, в отчаянной пучине
136. Я пал как тот, кого объемлет сон.[77]
Песнь IV
Содержание. Оглушительный гром пробуждает Данта на противоположном берегу Ахерона, на краю бездны, из которой несутся страшные стоны, заставляющие бледнеть самого Виргилия. Они сходят в первый круг – преддверие ада, Лимб, жилище умерших до крещения младенцев и добродетельных язычников. Данте, сострадая им, спрашивает Виргилия: был ли кто-нибудь избавлен из этого круга? и узнает о сошествии Христа во ад и об избавлении праотцев: Адама, Авеля, Ноя, Авраама, Исаака, Иакова и Рахили с детьми, Моисея, Давида и других. Беседуя, таким образом, поэты встречают на внешней окружности Лимба, в совершенной темноте, бесчисленную толпу теней, которую Данте сравнивает с лесом: это души добродетельным, но неизвестных, не отмеченных славою язычников; они и в Лимбе остаются во мраке. Подаваясь далее к центру круга, Данте видит свет, отделяющий славных мужей древности от неизвестных. Из этого отдела Лимба, озаренного светом и окруженного семью стенами и прекрасным ручьем, раздается голос, приветствующий возвращающегося Виргилия, и вслед за тем три тени, Горация, Овидия и Лукана, под предводительством главы поэтов – Гомера, выступают к ним на встречу, приветствуют путников и, приняв Данта в свое число переходят с ним чрез ручей как по суше и чрез семь ворот города. Возводят его на вечно-зеленеющий холм героев. Отсюда обозревает Данте всех обитателей города; но из них поименовывает преимущественно тех, кой имеют отношение к отчизне Энея – Трое и к основанной им Римской Империи. Над всеми возвышается тень Аристотеля, окруженная учеными по разным отраслям человеческих знаний: философами, историками, врачами, естествоиспытателями, математиками, астрономами, – людьми различных наций: Греками, Римлянами, Арабами. Взглянув на героев и ученых языческой древности, Виргилий и Данте отделяются от сопровождавших их поэтов и сходят с зеленеющей горы Лимба во второй круг.
1. Громовый гул нарушил сон смущенный
В моей главе и, вздрогнув, я вскочил,
Как человек, насильно пробужденный.
4. И, успокоясь, взор я вкруг водил
И вглядывался пристально с стремнины,
Чтоб опознать то место, где я был.
7. И точно, был я на краю долины
Ужасных бездн, где вечно грохотал[78]
Немолчный гром от криков злой кручины.[79]
10. Так был глубок и темен сей провал,
Что я, вперив глаза в туман, под мглою
В нем ничего на дне не различал.
13. «Теперь сойду в слепой сей мир с тобою,[80]»
Весь побледнев, так начал мой поэт:
«Пойду я первый, ты или за мною.»
16. Но я, узрев, как он бледнел, в ответ:
«О как пойду, коль духом упадаешь,
И ты, моя опора против бед!»
19. И он мне: «Казнь племен, в чей мир вступаешь,
Мне жалостью смутила ясный взгляд,
А ты за ужас скорбь мою считаешь.
22. Идем: вам путь чрез тысячи преград.»
Так он пошел, так ввел меня в мгновенье
В круг первый, коим опоясан ад.[81]
25. Там – сколько я расслушать мог в томленье —
Не плач, но вздохов раздавался звук
И воздух вечный приводил в волненье.
28. И был то глас печали, но не мук,
Из уст детей, мужей и жен, в долине
В больших толпах теснившихся вокруг.
31. Тут добрый вождь: «Почто ж не спросишь ныне,
Кто духи те, которых видишь там?
Узнай, пока придем мы к их дружине:
34. Безгрешные, за то лишь небесам
Они чужды, что не спаслись крещеньем, —
Сей дверью веры, как ты знаешь сам.
37. До христианства жив, они с смиреньем,[82]
Как надлежит, не пали пред Творцем;
И к ним и я причтен святым веленьем.
40. Сим недостатком, не другим грехом,
Погибли мы и только тем страдаем,
Что без надежд желанием живем.[83]»
43. Великой скорбью на сердце снедаем,
А видел здесь, у роковой межи,
Толпу теней, отвергнутую раем.
46. «Скажи, мой вождь, учитель мой, скажи!»
Так начал я, да утвержуся в вере,
Рассеявшей сомненье каждой лжи:[84]
49. «Отверз ли кто себе к блаженству двери
Заслугою своей, или чужой?»
И, тайну слов постигнув в полной мере,
52. Он рек: «Я внове с этой был толпой,[85]
Когда притек Царь силы, пламенея[86]
Венцем победы, и вознес с Собой
55. Тень праотца к блаженствам эмпирея
И Авеля и Ноя и закон
Создавшего владыку Моисея.
58. Был Авраам, был царь Давид спасен,
С отцом Израиль и с детьми своими[87]
Рахиль, для ней же столько сделал он,
61. И многие соделались святыми*[88]
Но знай, до них никто из всех людей
Не пощажен судьбами всеблагими.»
64. Так говоря, мы шли стезей своей
И проходили темный лес высокий,
Лес, говорю, бесчисленных теней[89]
67. Еще наш путь отвел нас недалеко[90]
От высоты, когда я огнь узрел,[91]
Полуобъятый сводом мглы глубокой.
70. Еще далеко он от нас горел,
Но рассмотреть я мог уж с расстоянья[92]
Почтенный сонм, занявший сей предел.
73. «Честь каждого искусства и познанья!
Кто сей народ, возмогший приобресть
Такой почет от прочего собранья?»
76. И он в ответ: «Их имена и честь,
Что в жизни той звучат об них молвою,
Склонили небо так их предпочесть.»
79. Меж тем раздался голос надо мною:
«ВозДанте честь певцу высоких дум!
Отшедший дух нам возвращен судьбою.[93]»
82. И вот четыре призрака на шум
К нам двинулись, чтоб ввесть в свою обитель:
Был образ их ни светел ни угрюм.
85. Тогда так начал мой благой учитель:
«Узри того, что шествует с мечем,[94]
Ведя других как некий повелитель.
88. То сам Гомер, поэтов царь; потом
Гораций, бич испорченному нраву;
Назон с Луканом вслед идут вдвоем.
91. Одно нам имя всем снискало славу,[95]
Как здесь о том вещал один глагол;
Затем и честь мне воздают по праву.[96]»
94. Так собрались певцы прекрасных школ
Вокруг отца высокого творенья,
Что выше всех летает как орел.
97. Поговорив друг с другом, знак почтенья
Мне воздали они: учитель мой
На то смотрел с улыбкой одобренья.
100. И был почтен я высшей похвалой:[97]
Поставленный в их сонме, полном чести,
Я был шестым средь мудрости такой.
103. Так к свету шли мы шесть певцов все вместе,
Беседуя, но сказанных речей
Не привожу, в своем приличных месте.[98]
106. Вблизи от нас был дивный град теней,[99]
Семь раз венчанный гордыми стенами,
И вкруг него прекрасных волн ручей.
109. Пройдя поток как сушу с мудрецами,
Чрез семь ворот вошли мы в град, где луг
Муравчатый открылся перед нами.
112. С величием там тени бродят вкруг,
И строгое медлительно их око
И сладостен речей их редких звук.
115. Там, в стороне, взошли мы на высокий,
Открытый всюду, озаренный дол,
Отколь всех я видеть мог далеко.
118. На бархате лугов, я там нашел
Великих сонм, скитавшийся пред нами,
И, видя их, в восторг я вдруг пришел.
121. Электра там со многими друзьями,
Меж коих был и Гектор и Эней[100]
И Цезарь, тень с сокольими очами.[101]
124. Камилла там, Пентезился с ней,[102]
И царь Латин, поодаль восседавший[103]
С Лавинией, со дщерию своей.
127. Там был и Брут, Тарквиния изгнавший,[104]
Лукреция с Корнельей средь подруг
И Саладин, вдали от всех мечтавший.[105]
130. Я взор возвел и мне явился дух —
Учитель тех, что в мудрость ум вперяют,[106]
И с ним семья философов вокруг.
133. Все чтут его, все на него взирают;
Один Сократ с Платоном от других
К нему всех ближе место занимают.
136. И Демокрит, что мир судьбой воздвиг,[107]
И Диоген, Зенон с Анаксагором,
И Эмпедокд, Орфей, Эвклид меж них;
139. Диоскорид, прославившийся сбором,[108]
И Цицерон и Ливий и Фалес
И моралист Сенека перед взором;
142. И Птоломей, измеритель небес,
И Гиппократ, с Галеном, с Авиценной,[109]
И, толкователь слов, Аверроэс.[110]
145. Но кто ж исчислит весь их сонм почтенный?
Мой долгий труд торопит так меня,
Что часто речь полна несовершенно.
148. Тут лик шести умалился двумя,[111]
И я вошел, вслед за моим поэтом,
Из тишины туда, где вихрь, шумя,
151. Кружит в стране, не озаренной светом.
Песнь V
Содержание. Поэты спускаются во второй круг ада, меньший пространством, но исполненный большей муки. При самом входе, они встречают Миноса, адского судью, занятого распределением по аду грешников, к нему беспрестанно прибывающих. При виде Данта, Минос прерывает на время исполнение своей обязанности и напоминает живому пришельцу о дерзости его предприятия; но теми же словами, которыми укрощен был Харон, Виргилий укрощает и Миноса. Между тем жалобные крики грешников начинают становиться явственными. Это крики сладострастных: среди вечного мрака неистовый вихрь адский вечно носит их во все стороны. Из их числа Виргилий поименовывает Данту некоторых, преимущественно женщин; но особенное внимание возбуждают две тени, неразлучно носимые бурею – тень Паоло Малатеста ди Римини и жены его брата Франчески. Данте призывает их, расспрашивает о причине их мучений, и одна из двух теней рассказывает ему о начале и трагическом конце своей преступной любви. Потрясенный до глубины сердца состраданием к их участи, Данте лишается чувств и падает как мертвый.
1. Так с первой мы спустилися ступени
Вниз во второй, пространством меньший, крут,
Где больше мук, от них же воют тени.[112]
4. Скрежещет там Минос, ужасный дух,[113]
Исследует грехи у входа, судит
И шлет, смотря как обовьется вкруг.
7. Я говорю: едва к нему прибудет
На покаянье злая тень и сей
Всех прегрешений вещатель рассудит:
10. Какое место в аде выбрать ей, —
Хвост столько раз он вкруг себя свивает,
На сколько вниз ниспасть ей ступеней.
13. Всегда пред ним их множество стенает:
Тень каждая ждет в очередь суда, —
Поведает, услышит, исчезает.
16. «О ты, пришлец в дом скорби и стыда!»
Узрев меня, вскричал Минос ужасный,
Прервав заботу тяжкого труда:[114]
19. «Взгляни, с кем ты дерзнул в сей путь опасный:
Пространством врат себя не обольщай![115]» —
И вождь ему: «К чему ж твой крик напрасный?
22. Путь роковой ему не воспрещай!
Так там хотят, где каждое желанье
Уж есть закон: Минос, не вопрошай![116]» —
25. Здесь явственней услышал я стенанье
Печальных душ: я был в стране теней,
Где так пронзило слух мой их рыданье.
28. Я был в краю, где смолкнул свет лучей,[117]
Где воздух воет, как в час бури море,
Когда сразятся ветры средь зыбей.
31. Подземный вихрь, бушуя на просторе,
С толпою душ кружится в царстве мглы:
Разя, вращая, умножает горе.
34. Когда ж примчит к окраине скалы,[118]
Со всех сторон тут плач и стон и крики,
На промысел божественный хулы.
37. И я узнал, что казни столь великой
Обречены плотские те слепцы,
Что разум свой затмили страстью дикой.[119]
40. И как густой станицею скворцы
Летят, когда зимы приходит время:
Так буйный ветр несет во все концы,
43. Туда, сюда, вниз, к верху, злое племя;
Найти покой надежды все прошли,
Не облегчается страданий бремя!
46. И как, крича печально, журавли
Несутся в небе длинною чертою:
Так поднята тем ветром от земли
49. Толпа теней и нет конца их вою. —
И я спросил: «Какой ужасный грех
Казнится здесь под темнотой ночною»?
52. И мне учитель: «Первая из тех,[120]
О коих ты желаешь знать, когда-то
Владычица земных наречий всех, —
55. Так сладострастием была объята,
Что, скрыть желая срам свой от граждан,
Решилась быть потворницей разврата,
58. Семирамиду видишь сквозь туман;[121]
Наследовав от Нина силу власти,
Царила там, где злобствует султан.[122]
61. Другая грудь пронзила в дикой страсти,
Сихею данный позабыв обет;
С ней Клеопатра, жертва сладострастий.»
64. Елена здесь, причина стольких бед;
Здесь тот Ахилл, воитель быстроногий,[123]
Что был сражен любовью средь побед;
67. Здесь и Парис, здесь и Тристан, и много[124]
Мне указал и назвал он теней,
Низвергнутых в сей мир любовью строгой.
70. Пока мой вождь мне исчислял царей
И рыцарей и дев, мне стало больно
И обморок мрачил мне свет очей.
73. «Поэт», я начал, «мысль моя невольно
Устремлена к чете, парящей там,[125]
С которой вихрь так мчится произвольно.»
76. И он: «Дождись, когда примчатся к нам:
Тогда моли любовью, их ведущей, —
И прилетят они к твоим мольбам. —
79. Как скоро к нам принес их ветр ревущий,
Я поднял глас: «Не скрой своей тоски,
Чета теней, коль то велит Всесущий!»
82. Как, на призыв желанья, голубки
Летят к гнезду на сладостное лоно,
Простерши крылья, нежны и легки:
85. Так, разлучась с толпою, где Дидона,[126]
Сквозь мрак тлетворный к нам примчались вновь:
Так силен зов сердечного был стона!
88. «О существо, постигшее любовь!
О ты, который здесь во тьме кромешной
Увидел нас, проливших в мире кровь!
91. Когда б Господь внимал молитве грешной,
Молили б мы послать тебе покой
За грусть о нашей скорби неутешной.
94. Что скажешь нам? что хочешь знать? открой:
Все выскажем и выслушаем вскоре,[127]
Пока замолк на время ветра вой.
97. Лежит страна, где я жила на горе,
У взморья, там, где мира колыбель
Находит По со спутниками в море.[128]
100. Любовь, сердец прекрасных связь и цель,
Моей красой его обворожила
И я, лишась ее, грущу досель.
103. Любовь, любимому любить судила
И так меня с ним страстью увлекла,
Что, видишь, я и здесь не разлюбила.
106. Любовь к одной нас смерти привела;
Того, кем мы убиты, ждут в Каине![129]»
Так нам одна из двух теней рекла.
109. Склонив чело, внимал я о причине.
Мучений их, не подымал главы,
Пока мой вождь: «О чем ты мыслишь ныне?[130]»
112. И, дав ответ, я продолжал: «Увы!
Как много сладких дум, какие грезы
Их низвели в мученьям сей толпы?»
115. И к ним потом: «Твоей судьбы угрозы
И горестный, Франческа, твой рассказ
В очах рождает состраданья слезы.
118. Но объясни: томлений в сладкий час
Чрез что и как неясные влеченья
Уразуметь страсть научила вас?»
121. И мне она: «Нет большего мученья,
Как о поре счастливой вспоминать[131]
В несчастии: твой вождь того же мненья.
124. Ты хочешь страсти первый корень знать?
Скажу, как тот, который весть печали
И говорит и должен сам рыдать.
127. Однажды мы, в миг счастья, читали,
Как Ланчелот в безумии любил:[132]
Опасности быть вместе мы не знали.
130. Не раз в лице румянца гаснул пыл
И взор его встречал мой взор беспечный;
Но злой роман в тот миг нас победил,
133. Когда прочли, как поцелуй сердечный
Был приманен улыбкою к устам,
И тот, с кем я уж не расстанусь вечно,
136. Затрепетав, к моим приникнул сам…
Был Галеотто автор книги гнусной!..[133]
В тот день мы дальше не читали там!»
139. Так дух один сказал, меж тем так грустно
Рыдал другой, что в скорби наконец
Я обомлел от повести изустной
142. И пал без чувств, как падает мертвец.
Песнь VI
Содержание. Данте в третьем кругу ада. Здесь под градом, снегом и ливнем мутной воды казнятся обжоры, увязшие в грязной тине Треглавое чудовище Цербер, страж этого круга, хватает грешников, четверит их, сдирает с них кожу. С яростью бросается он на поэтов; но горсть земли, брошенная Виргилием в тройную пасть чудовищу, укрощает его. Поэты идут далее, попирая грешников, смешанных в одну отвратительную кучу с грязью. Один из них, флорентинец Чиаако, приподнимается и, на вопрос Данта, предсказывает ему будущие судьбы Флоренции и его собственное изгнание. Данте спрашивает его об участи некоторых флорентинцев и узнает, что они в более глубоких кругах ада. Попросив живого странника напомнить о себе своим соотчичам, Чиакко упадает лицом в грязь и навсегда замолкает. В беседе о будущей неземной жизни, Виргилий и Данте приходят в границе третьего круга и, спустившись в четвертый круг, встречают демона богатства, великого врага человечества, Плутуса.
1. С возвратом чувств, к которым вход закрылся[134]
При виде мук двух родственных теней,
Когда печалью весь я возмутился,[135] —
4. Иных скорбящих, ряд иных скорбей
Я зрел везде, куда ни обращался,
Куда ни шел, ни устремлял очей.
7. Я был в кругу, где ливень проливался[136]
Проклятый, хладный, вечный: никогда
Ни в мере он ни в свойствах не менялся.
10. Град крупный, снег и мутная вода
Во мраке там шумят однообразно;
Земля, приняв их, там смердит всегда.
13. Там Цербер, зверь свирепый, безобразный,[137]
По-песьи лает пастью тройной
На грешный род, увязший в тине грязной.
16. Он, с толстым чревом, с сальной бородой,
С когтьми на лапах, с красными глазами,
Хватает злых, рвет кожу с них долой.
19. Как псы там воют души в грязной яме:
Спасая бок один другим, не раз
Перевернутся с горькими слезами.
22. Червь исполинский, лишь завидел нас,
Клыкастые три пасти вдруг разинул;
От бешенства все члены он потряс.
25. Тогда мой вождь персты свои раздвинул,
Схватил земли и смрадной грязи ком
В зев ненасытный полной горстью кинул.[138]
28. Как пес голодный воет и потом
Стихает, стиснув кость зубами злыми,
И давится и борется с врагом:
31. Так, сжав добычу челюстьми тройными,
Сей Цербер-бес стол яростно взревел,
Что грешники желали б быть глухими.
34. Чрез сонм теней, над коим дождь шумел,
Мы шли и, молча, ноги поставляли
На призрак их, имевший образ тел.[139]
37. Простертые, все на земле лежали;
Один лишь дух привстал и сел, сквозь сон
Узрев, что мимо путь свой мы держали.
40. «О ты, ведомый в бездну,» молвил он,
«Узнай меня, коль не забыл в разлуке:
Ты создан прежде, чем я погублен.»
43. И я: «Твой лик так исказили муки,
Что ты исчез из памяти моей
И слов твоих мне незнакомы звуки.
46. Скажи ж, кто ты, гнетомый мукой сей,
Хоть, может быть, не самою ужасной,
Но чья же казнь презренное твоей?» —
49. И он: «Твой град, полн зависти опасной,[140] —
Сосуд, готовый литься чрез край —,
Меня в себе лелеял в жизни ясной.
52. У вас, граждан, Чиакком прозван я:[141]
За гнусный грех обжорства, в низкой доле,
Ты видишь, ливень здесь крушит меня.
55. И, злая тень, я не одна в сем поле;
Но та же казнь здесь скопищу всему
За грех подобный!» – И ни слова боле.
58. «До слез, Чиакко,» я сказал ему,
«Растроган я твоим страданьем в аде;
Но, если знаешь, возвести: к чему
61. Дойдут граждане в раздробленном граде?
Кто прав из них? скажи причину нам,
Как партии досель в таком разладе?[142]»
64. A он в ответ: «По долгим распрям там[143]
Дойдут до крови: партия лесная,[144]
Изгнав другую, навлечет ей срам.
67. Но чрез три солнца победит другая,[145]
Изгнав лесных при помощи того,
Что лавирует, берег обгибая.[146]
70. Чело подняв до неба самого,
Они врагу тяжелый гнет предпишут,
Хоть негодуй, хоть плачь он оттого.
73. Два правых там, но слова их не слышат:[147]
Гордыня, зависть, скупость – это три
Те искры, ими же сердца там пышат.»
76. Он смолк, терзаем горестью внутри,
И я: «Еще спрошу я у собрата,
Два слова лишь еще мне подари:
79. Друзья добра, Теггьяио, Фарината
И Рустикуччи, Моска и Арриг
И прочие гонители разврата[148] —
82. Ах, где они? поведай мне об них!
Узнать об них горю от нетерпенья —
В аду ль скорбят, иль рай лелеет их?» —
85. И он: «В числе чернейших! преступленья
Различные их повлекли ко дну:
Нисшед туда, увидишь их мученья.
88. А как придешь в ту сладкую страну,
Молю: пусть вспомнят обо мне живые.
Довольно! дождь меня гнетет ко сну.» —
91. Тут, искосив глаза свои прямые,
Он на меня взглянул, главу склонил
И пал лицом как прочие слепые.[149]
94. И вождь сказал: «Надолго он почил:
Звук ангельской трубы его разбудит,
Когда придет Владыка грозных сил.
97. На гроб печальный всех тот звук осудит,
Все восприимут плоть и образ свой,
Услышат то, что в век греметь им будет.»
100. Мы тихо шли под бурей дождевой,
Топча в грязи теней густые кучи
И говоря о жизни неземной.
103. И я: «Учитель, меры злополучий[150]
Умножатся ль в день страшного суда,
Умалются, иль будут столько ж жгучи?[151]» —
106. А он: «К науке обратись, туда,[152]
Где сказано, что чем кто совершенней,
Тем больше зрит он благ, или вреда.
109. Хотя сей род, проклятый в злой геенне,
В век совершен не может быть вполне,
Ждет тем не мене казни утонченней.»
112. Мы обогнули путь сей в тишине,
То говоря, чего здесь не замечу;
Когда ж пришли, где сходят к глубине,[153] —
115. Враг смертных, Плутус, нам предстал на встречу.[154]
Песнь VII
Содержание. Напомнив Плутусу падение Люцифера и тем укротив его бешенство, Виргилий вводит Данта в четвертый круг. Здесь вместе наказуются скупые и расточители. С страшным воем вращают они огромные тяжести, каждый совершая свой полукруг, сходятся с двух сторон, сталкиваются с поносными речами и, расходясь, снова вращают свои камни на новую встречу. Узнав, что это большею частью духовные, папы и кардиналы, Данте хочет иметь подробные сведения о некоторых; но Виргилий объясняет ему, что жизнь их была так безвестна, что никого из них нельзя узнать. До страшного суда продлится спор их; тогда скупые восстанут с сжатыми кулаками, а расточители остриженные. Поэтому поводу Виргилий, намекнув о тщете даров счастья, изображает гения богатства – фортуну. Уже полночь; путники идут далее и, пересекши четвертый круг, достигают кипучего потока, образующего грязное болото – Стикс. Следуя по его течению, они приходят в пятый круг. Здесь, в мутных волнах адского болота, души гневных дерутся между собою и рвут друг друга зубами. Под водою, в болотной тине, погружены сердитые и завистливые: они, дыша под волнами, вздымают пузыри на их поверхности и, испуская клики, захлебываются. Поэты обгибают болото, делают по его берегу большой круг и, наконец, приходят к башне.
1. «Pape Satan, pape Satan aleppe!»[155]
Так Плутус хриплым голосом вскричал;
Но мой мудрец, с кем шел я в сем вертепе,
4. Как человек всеведущий, сказал:
«Не бойся! сколько б ни имел он власти,
Не преградит нам схода с этих скал.»
7. Потом, к надутой обратившись пасти,
Вскричал: «Молчать, проклятый волк, молчать![156]
В самом себе сгорай от лютой страсти!
10. Не без причин схожу я в эту падь:[157]
Так там хотят, где мщеньем Михаила
Сокрушена крамольной силы рать.»
13. Как, спутавшись, надутые ветрила
Падут, как скоро мачту их снесло:[158]
Так рухнула чудовищная сила.
16. Тут мы вошли в четвертое русло,
Сходя все ниже страшною дорогой
К брегам, вместившим всей вселенной зла.
19. О Боже правый! Кто сберет так много,
Как здесь я зрел, мучений и забот?
Почто наш грех карает нас так строго?
22. Как над Харибдой мчит водоворот
Валы к валам, дробя их в споре дивом:[159]
Так адский здесь кружится хоровод.[160]
25. Нигде я не был в сонме столь великом!
Здесь, с двух сторон, всем суждено вращать
Пред грудью камни с воплем, с страшным криком,
28. Сшибаются два строя и опять
Катят назад, крича друг другу с гневом:
«За чем бурлить?» – «А для чего держать?[161]» —
31. Так с двух концов – на правом и на левом —
По кругу мрачному, подъемля стон,
Вращаются с презрительным напевом.
34. И каждый, путь свершивши, принужден.
Катить назад полкругом в бой злословный.[162]
И я, до сердца скорбью потрясен,
37. Спросил: «Мой вождь, кто этот род виновный?
Скажи мне: те постриженцы кругом,
Что слева, все ли из семьи духовной?»
40. И вождь в ответ: «Все, все они умом
В их прежней жизни столько были слепы,
Что никогда не знали мер ни в чем.
43. О том ясней твердит их вой свирепый,
Лишь с двух сторон сойдутся там вдали,
Где их грехи рождают спор нелепый.
46. Здесь кардиналы, папы здесь в пыли, —
Духовный клир с печатью постриженья:
Все в скупости безмерной жизнь вели.[163]» —
49. – «Мой вождь,» спросил я с чувством омерзенья,
Могу ли я узнать хоть одного
В сей сволочи, вращающей каменья?» —
52. А он: «Мечта пустая! до того
Их всех затмил мрак жизни их постылый,
Что ты узнать не можешь никого.[164]
55. На вечный спор направлены их силы:
Те без волос, а эти, сжав кулак,
В великий день восстанут из могилы.[165]
58. Здесь, обратив свет лучший в вечный мрак,[166]
Они теперь идут стеной на стену. —
И кто ж поймет смысл их безумных драк?
61. Вот здесь, мой сын, вполне познай измену
Даров, Фортуне вверенных судьбой,
Которым смертный дал такую цену.
64. Когда б собрать все злато под луной,
То и оно не даст пребыть в покое
Из этих душ усталых ни одной!»
67. – «Учитель,» я спросил, «но что ж такое
Фортуна, если у нее в когтях,
Как намекнул ты, благо все земное?[167]» —
70. А он: «В каком невежестве, впотьмах,
Безумные, ваш род досель блуждает?[168]
Храни ж мое учение в устах.
73. Тот, Чья премудрость миром управляет,
Создавши небо, дал ему вождей,
Да каждой части каждая сияет,
76. Распределяя равный свет лучей.
Так и земному блеску от начала
Он дал вождя, владычицу вещей,
79. Чтоб в род и род, из крови в кров меняла
Блеск суетный земного бытия
И ваше знание в ничто вменила.
82. За тем одним сей грозный судия
Готовит честь, другим позор, тревоги,
Скрываяся как под травой змея.
85. Ваш разум ей не пресечет дороги:
Она провидит, правит, судит свет,[169]
Как сферами другие правят боги.[170]
88. В ее пременах перемежки нет;
Необходимость бег ей ускоряет,
За счастьем горе посылая вслед.
91. . . . . . . .
. . . . . . . .
. . . . . . . .
94. Она ж не внемлет жалобам людским:
Блаженная, как первые творенья,[171]
Вращает в славе шаром роковым.[172] —
97. Теперь сойдем в круг большого мученья?
Хор звезд, всходивших в час, как мы пошли,[173]
Склоняется: пойдем без замедленья.» —
100. Мы пересекли этот круг и шли[174]
К другому брегу, где поток тлетворный
Бежал, кипя и роя грудь земли
103. Волною больше мутною, чем черной,
И, по теченью мертвого ручья,
С трудом мы вниз сошли дорогой горной.
106. В болото, Стикс, вливалася струя
Печальных вод, свергавшихся с стремнины
В зловредные и мрачные края.
109. И я, взглянув на грязные пучины,
Увидел в них несметные полки
Теней нагих и гневных от кручины.
112. Ногами, грудью, головой с тоски
Они дрались, не только что руками,
Зубами грызли плоть в куски, в куски.
115. И вождь: «Мой сын, стоишь ты пред тенями,
Которых гнев привел в такой раздор,
И верь ты мне, что даже под волнами
118. Вздыхает их неистовый собор
И пузыри вздувает в сей трясине,
Как зришь везде, куда направишь взор.
121. Прислушайся, как вопят в адской тине;[175]
«Мы были злы в веселой жизни той,
«Тая в себе дым медленный, и ныне
124. «Томимся здесь под тиною густой!»
Так в их гортанях клокотали клики,
Захлебываясь черною водой. —
127. Меж озером и брегом круг великий
Мы описали, с горестью сердец
Смотря на грешных, издававших крики,
130. Пока достигли башни наконец.
Песнь VIII
Содержание. На два сигнальные огонька с башни отвечает третий вдали над болотом. Между тем с быстротою стрелы несется по волнам челнок навстречу путникам: это ладья Флегиаса, кормщика адского болота. С бешенством окликает он Данта, но, укрощенный Виргилием, принимает поэтов в свою ладью. Они плывут. Тогда из воды поднимается тень флорентинца Филиппа Ардженти и силится опрокинуть ладью; но Виргилий отталкивает, а грешники увлекают свирепого флорентинца; он в бешенстве грызет самого себя. – Между тем страшные крики оглушают поэтов: они приближаются к адскому городу, Дис, с огненными башнями, окруженному глубокими рвами. У ворот города поэты выходят на берег; но тысячи падших с неба ангелов возбраняют им вход. Виргилий ведет с ними переговоры; демоны согласны впустить Виргилия, но Данте должен один возвратиться. Он в ужасе. Виргилий, обещая не покидать его, снова переговаривает с демонами; но те пред его грудью запирают ворота города и оставляют поэта за порогом. Виргилий возвращается к Данту; он сам в сильном смущении, однако ж утешает живого поэта скорым прибытием небесной помощи.
1. Я продолжаю. Прежде, чем мы были[176]
У основанья грозной башни сей,
В ее вершине взор наш приманили
4. Два огонька, блеснувшие на ней;[177]
Знак подавал им пламень одинокий
В дали, едва доступной для очей.
7. И, в море знаний погружая око,
Спросил я: «Вождь, кто знаки подает?
Что огонькам ответил огнь далекий?»
10. И вождь в ответ: «Над зыбью грязных вод
Не видишь ли, кто мчится к нам стрелою?
Иль для тебя он скрыт в дыму болот?»
13. Лук с тетивы с подобной быстротою
Не мечет стрел на воздух никогда,
С какой, я зрел, над мутною волною
16. На встречу к нам стремился челн тогда;
Его рулем один лишь кормщик правил,
Крича: «Злой дух, пришел и ты сюда?» —
19. – «Флегъяс, Флегъяс! ты к нам вотще направил,[178]»
Сказал мой вождь: «свой крик на этот раз:
Мы здесь за тем, чтоб нас ты переправил.» —
21. Как злится тот, кто выслушал рассказ
О том, какой над ним обман свершился,
Так бешенством объят был Флегиас.
25. Вождь сел в ладью, за ним и я спустился,
И лишь тогда, как сел я близ вождя,
Летучий челн, казалось, нагрузился.[179]
28. И лишь мы сели, древняя ладья
Как молния помчалась издалека,
Зыбь глубже, чем когда-нибудь, браздя.
31. Так плыли мы вдоль мертвого потока;
Вдруг весь в грязи дух выплыл из ручья,
Вскричав: «Кто ты, идущий прежде срока?» —
34. А я: «Иду, но не останусь я;
Но кто ты сам, весь в тине, безобразный?» —
И он: «Ты видишь: плачет тень моя!» —
37. «Так плачь же, дух проклятый, безотвязный!»
Воскликнул я: «и множь печаль свою!
Теперь узнал я, кто ты, призрак грязный!»
40. Тогда схватил руками он ладью*
Но оттолкнул его мой вождь, взывая:
«Прочь, к псам другим! или в свою семью!»
43. Потом, обняв меня, в уста лобзая,
Сказал мне: «Будь благословенна в век
Зачавшая тебя, душа живая![180]
46. Он на земле был гордый человек:
Жизнь не украсив добрыми делами,
Теперь нам путь он в бешенстве пресек.
49. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
52. И я: «Мой вождь, желал бы я взглянуть,
Как страшный грешник в волны погрузится,
Пока наш челн окончит дальний путь.» —
55. И мне учитель: «Прежде, чем домчится
Ладья к брегам, дождешься ты конца:
Сим зрелищем ты должен насладиться.»
58. Тут видел я, как душу гордеца
Толпы теней, терзая, вглубь умчали,
За что досель благодарю Творца.
61. «Филипп Ардженти, к нам!» они кричали,[181]
А дух безумный флорентинца сам
Себя зубами грыз и рвал с печали.
64. Но замолчим, его оставим там! —
Тут страшный вопль пронзил мне слух: заране
Взирать не стало сил моим очам.
67. И вождь: «Мой сын, уж виден град в тумане,
Зовомый Дис, где, воя и стеня,[182]
Проклятые столпилися граждане.»
70. И я: «Уже предстали пред меня[183]
Багровые мечети в дымном смраде,
Восставшие как будто из огня.[184]
73. И вождь: «Горит огнь вечный в их ограде,[185]
И раскаляет стены проклятых,
Как видишь ты в глубоком этом аде.[186]» —
76. Меж тем челнок глубоких рвов достиг,[187]
Облегших вкруг твердыни безутешной;
Железными почел я стены их.
79. Челн, сделав круг великий, в тьме кромешной,
Причалил там, где мощный кормщик-бес:
«Вот дверь!» вскричал: «идите вон поспешно![188]».
82. Над входом в град, я зрел, тьмы тем с небес[189]
Низринутых, которые сурово
Вопили: «Кто вступает в царство слез?
85. Живой кто входит к мертвым, странник новый?»
Но мудрый мой наставник подал знак,
Что хочет тайное сказать им слово.
88. Тогда, на миг притихнув, молвил враг:
«Войди один, а он да удалится,
Он, что так смело входит в вечный мрак.
91. Пусть он путем безумным возвратится,
И без тебя – тебя мы впустим в град —
Коль знает, пусть в обратный путь стремится.»
94. Читатель, сам подумай, как объят
Я страхом был от грозных слов: обратно
Не думал я уже придти назад.
97. «О милый вождь, который семикратно[190]
Спасал меня и избавлял в беде,
Где погибал уже я невозвратно, —
100. Не кинь меня,» я рек, «в такой нужде,
И, если ад идти мне не дозволил,
Пойдем назад! будь мне щитом везде!»
103. Но он, мой вождь, мне в сердце бодрость пролил,
Сказав: «Будь смел! дороги роковой
Нам не прервут; так жребий соизволил.
106. Жди тут меня и дух унылый свой
Крепи, питай надеждою благою:
В сем мире я не разлучусь с тобой.
109. С моим отцом расстался я с тоскою:
В моей главе, исполненной тревог,
И да и нет сражались меж собою.[191]
112. Что рек он им, расслушать я не мог,
Но он не долго с ними находился,
Как все враги укрылись за порог
115. И вход ему пред грудью затворился;
Владыка мой оставлен был совне
И медленно ко мне он возвратился.
118. Потупив взор, утративший вполне
Все мужество, он говорил, вздыхая:
«Кто в дом скорбей пресек дорогу мне?»
121. И мне потом: «Мой гнев в лице читая,
Ты не страшись: мы победим их хор,
Чтоб ни творил он, град свой охраняя.
124. Уже не нов такой его отпор:
Он явлен был у врат первоначальных,
Что каждому отворены с тех пор.
127. Над ними зрел ты надпись слов печальных;
И уж оттоль нисходит вглубь теперь
И, без вождя, грядет в пучинах дальних
130. Тот, кто для нас развернет в крепость дверь.»
Песнь IX
Содержание. Виргилий, тщетно ожидая небесной помощи, в недоумении говорит сам с собою. Устрашенный очевидным колебанием учителя, Данте спрашивает: случалось ли кому-нибудь из обитателей лимба спускаться на дно ада, и узнает, что Виргилий уже и прежде сходил в самый последний круг адской бездны. Между тем на вершине башни являются три адские фурии: Мегера, Алекто и Тизифона. Они с криком раздирают себе грудь когтями и, глядя на Данта, зовут Медузу, чтобы превратить его в камень. Тогда Виргилий оборачивает Данта к ним спиною и сам закрывает ему очи руками. Тут страшный гром потрясает волны Стикса, и Данте, открыв очи, видит приближающегося Ангела, который, с жезлом в руке идет по вашим Стикса, как по суше. Тени гневных и демоны убегают от него в ужасе, а врата адского города разверзаются сами собою. Укротив ярость демонов напоминовением бесполезности сопротивления, ангел отходит обратно. Беспрепятственно входят тогда поэты в город, и взору Данта представляется необозримое поле, изрытое могилами, в которых и между которыми пылает пламя. Это шестой круг ада, где, скрытые в могилах, наказуются еретики, особенно основатели еретических сект. Поэты продолжают шествие и, повернув направо, идут между стеною крепости и могилами.
1. Едва мой вождь заметил цвет боязни
В моем лице, он тотчас сумрак свой
Прогнал с чела улыбкою приязни.
4. Как внемлющий, стоял он предо мной,
За тем, что вдаль не мог вперить он взоры
Сквозь воздух черный и туман густой.
7. «Мы сокрушим их адские затворы…
А если… нет… ведь тот мне обещал …
Как медлить он, помощник наш нескорый![192]»
10. Я видел ясно, как он прикрывал
Последним то, что высказал сначала,
И речи первой смысл иной давал.
13. Тем больший страх мне речь его внушала,
Что тайный смысл отыскивал я в ней,
Быть может, худший, чем она скрывала.
16. «На дно печальной раковины сей[193]
Сходили ль прежде души с той ступени,
Где без надежд вздыхает сонм теней?[194]» —
19. Так я спросил; а он: «Из нашей сени
В глубокий ад, в который ты вступил,
Не многие досель сходили тени.
22. Но я в сей град однажды призван был
Волшебницей, что силу чар имела
В плоть облекать отшедших в мрак могил.
25. Едва сложил с себя я узы тела,
Как тень извлечь она велела мне
Из темного Иудина предела.[195]
28. Сей мрачный круг лежит на самом дне,
Всех далее от высочайшей сферы;[196]
И так смелей! я знаю путь вполне.
31. Обвит болотом, в смрадном дыме серы,
Сей град скорбей, куда без гнева нам[197]
Нельзя войти в подземные пещеры.» —
34. Что рек еще, теперь не вспомню сам:
Мой взор, мой ум тогда манили стены
Высокой башни к огненным зубцам,
37. Где вознеслись три Фурии геенны,
Имевшие свирепых женщин вид,
И кровью обрызганные члены.
40. Их пояс был из гидр зеленых свит;
Не волосы им обвивали лица,
Но аспиды, керасты Эвменид.[198]
43. И он, узнав служительниц царицы[199]
Рыданий вечных, тихо молвил мне:
«Вот Фурии, три стража сей темницы.[200]
46. Мегера там на левой сторони,
Алекто справа плачет в горе диком,
А Тизифона между них!» – Они
49. Когтями перси раздирали с криком,
Стуча в ладони с бешенством таким,
Что, в ужасе, к певцу припал я ликом.
52. «Медуза, к нам! их в камень превратим![201]
Так, вниз глядя; из всей взывали мочи:
«Позор, когда Тезею не отмстим![202]» —
55. «О, отвратись! закрой руками очи!
Когда узришь Горгону пред собой,
Уж не придешь назад из вечной ночи.» —
58. Так вождь сказал и к ним меня спиной
Сам обратил и, к моему спасенью,
Закрыл мне очи собственной рукой. —
61. О вы, чей ум способен к размышленью,
Под покрывалом странных сих стихов
Сокрытому дивитеся ученью![203] —
64. И вот по гребням вспененных валов
Пронисся треск со звуком, полным страха,
Потрясший высь обоих берегов.
67. Так вихрь, рожден борьбой жаров из праха.[204]
Неистовый несется прямо в лес
И, на него обрушившись, с размаха
70. Ломает ветви, валит пни древес
И, пастухов гоня с полей со стадом,
Уходит горд, пыль взвивший до небес.
73. Тогда мой вождь: «Проникни смелым взглядом
Над пеной древних волн до рубежа,
Где дым с болот встает острейшим чадом.»
76. Как мечутся лягушки от ужа,
Их недруга, и кучей в тине лужи
Лежат на дне: так, воя и дрожа
79. От ужаса – я видел – мчались души,
Смущенные явлением того,
Что проходил по Стиксу как по суше.
82. Он шуйцей гнал от лика своего
Густой туман, мглу черную как смолу,
И мрак, казалось, утомлял его.
85. Я понял вмиг, что он смирит крамолу,
И на вождя взглянул: он дал мне знак,
Чтоб я молчал, и взор потупил долу.
88. О, как разгневан был горящий зрак!
Достигнув врат, он жезл поднял железный
И вмиг пред ним разверз их лютый враг.
91. «О подлый род, изгнанный с тверди звездной!»
На страшном праге рек он им в ответ:
«Кто в вас возжег дух злобы бесполезной?
94. Что попирать ту волю, тот завет,
Что пред собой все сокрушает грани?
Колико крат то было вам во вред?
97. Зачем рога уставили для браня?
Не ваш ли пес – о вспомни, дерзкий род![205] —
Несет на вые след могучей длани?»
100. Он вспять отшел путем нечистых вод,
Не обменясь в тот миг ни словом с нами,[206]
Как человек, под бременем забот,
103. Не зрит того, что пред его очами. —
И в крепость мы направили стопы,
Подкреплены святыми словесами.
106. Тут нам никто не возбранял тропы,
И я, вступив в пределы стен высоких,
Чтоб видеть казнь томящейся толпы,
109. Окинул взором край пучин глубоких
И зрел со всех сторон простор полян,
Исполненных скорбей и мук жестоких.
112. Как близко Арля, где не быстр Родан,
Иль как у Полы, где залив Кварнары[207]
Грань омывает италийских стран, —
115. Могилами изрыты крутояры:
Такую здесь увидел я страну,
Но вид ее был полон горшей кары.
118. Огонь, змеясь между могил по дну,
Их раскалял с такой ужасной силой,
Как никогда не плавят сталь в горну.
121. Покров висел над каждою могилой
И вопль глухой к нам несся из могил,
И этот вопль был плач толпы унылой.
124. «Учитель мой, кто это,» я спросил:
«Казнится здесь под сводами так строго?
И почему их голос так уныл?»
127. И он: «Здесь казнь еретикам от Бога![208]
Здесь секты всех родов подъемлют стон!
Ты не поверишь мне, как здесь их много![209]
130. С подобным здесь подобный заключен
И разный жар вмещают их гробницы.»
И, повернув на право, вышел он
133. Меж полем мук и крепких стен бойницы.»
Песнь X
Содержание. Поэты идут между стенами города и могилами. Последние открыты, но в день страшного суда закроются; в них погребены Эпикур и его последователи, полагавшие, что душа умрет вместе с телом. Из глубины одной из них раздается голос, взывающий к Данту, и вслед за тем поднимается до пояса тень Фаринаты, предводителя Гибеллинов. Он спрашивает Данта о его предках и, узнав, что они были заклятые враги его Гвельфы, говорит с негодованием, что он два раза изгнал их из Флоренции. На это Данте отвечает, что его предки каждый раз возвращались из изгнания, чего не удавалось партии Фаринаты. Пока говорят они, из могилы, не далеко от Фаринатовой, поднимается другая тень: это Гвельф Кавальканте Кавальканти. Он спрашивает, почему Гвидо, сын его и друг Данта, не пришел вместе с ним, и, заключив ошибочно, что сын его умер, опрокидывается в могилу. Между тем Фарината, не обращая внимания на упавшего, продолжает прерванный разговор, предсказывает Данту изгнание и, узнав о причине преследований, направленных флорентинцами против Гибеллинов, с гордостью вспоминает, что он один спас родной город от разрушения; накониц, разрешив Данту некоторое сомнение насчет способности грешников видеть будущее и указав из числа теней, вместе с ним наказуемых, на императора Фридерика II и кардинала Убальдини, исчезает в могиле. Данте с горестью возвращается к Виргилию, который, утешая его, напоминает ему Беатриче, от которой Данте должен узнать истинный путь к божественной жизни. Поэты идут налево к центру города, чтобы спуститься в глубокую долину, со дна которой поднимаются зловонные испарения.
1. Вот узкою тропинкой, меж стенами
Сей крепости и зрелищем скорбей,
Пошел мой вождь, а я за раменами.
4. «О высший ум, с кем в адской бездне сей
Вращаюсь я, твоей покорный воле, —
Наставь меня премудростью своей.
7. Могу ль узреть» спросил я: «в этом поле
Томящихся в могилах? крыши с них
Приподняты и стражи нет уж боле.»
10. А он в ответ: «Запрутся все в тот миг,
Когда придут с полей Иосафата
И принесут тела из недр земных.[210]
13. Тут погребен со школою разврата
Тот Эпикур, который мир учил,
Что с телом дух погибнет без возврата.[211]
16. Здесь твой вопрос, что мне ты предложил,
А вместе с тем и тайное сомненье
Сейчас решатся в лони сих могил.[212]»
19. Но я: «Мои вождь, души моей мышленье
Я утаил для краткости в речах,
К чему ты сам давал мне наставленье.[213]» —
22. «Тосканец, ты, что в огненных стенах
Живой ведешь беседу так прекрасно,
Благоволи помедлить в сих местах!
25. Звук слов твоих мне обнаружил ясно,
Что в благородной ты стране возник,
Где, может быть, клянут меня напрасно.» —
28. Внезапно здесь исторгся этот крик
Со дна могил и, ужасом объятый,
Я к моему учителю приник.
31. «Что делаешь?» сказал мне мой вожатый:
«Оборотясь: перед тобой возстал
До пояса дух гордый Фаринаты.[214]»
34. К его лицу я взоры приковал;
А он восстал, подняв чело и плечи,
Как будто ад и муки презирал.
37. И меж гробов к герою страшной сечи
Толкнул меня поспешно мой певец,
Сказав: «Твои да будут кратки речи!»
40. Когда ж у гроба стал я накониц,
Дух, на меня взглянув, почти с презреньем
Спросил: «Кто предки у тебя, пришлец?»
43. А я, пред ним стоя с благоговеньем,
Не утаив, все высказал вполне.
Тогда нахмурил брови он с смущеньем
46. И рек: «Враги то злые были мне
И партии моей и нашим дедам:
За то я дважды их громил в войне.[215]» —
49. «Ты их громил, но возвратились следом
Они отвсюду,» я в ответ сказал:
«Твоим же путь к возврату был неведом![216]» —
52. Тут близ него из гроба приподнял
До подбородка лик другой безбожный:[217]
Он на коленях, думаю, стоял.
55. Вокруг меня водил он взор тревожный,
Как бы желая знать, кто был со мной;
Когда же луч угас надежды ложной,
58. Он, плача, вскрикнул: «Если в мир слепой
Проникнул ты таланта высотою,[218]
То где же сын мой? что ж он не с тобой?»
61. Но я ему: «Иду не сам собою:
Там ждет мой вождь, за кем иду вослед;
Его твой Гвидо презирал с толпою.[219]»
64. Казнь грешника и слов его предмет,
Кто был сей дух, мне объяснили вскоре,
И потому так прям был мой ответ.
67. Вдруг, выпрямясь, вскричал он в страшном горе:[220]
«Как? презирал! уж нет его в живых?
Уж сладкий свет в его не блещет взоре?»
70. Когда заметил он в очах моих
Сомнение, тревогу беспокойства,
Он навзничь пал и навсегда затих. —
73. Меж тем другой, муж силы и геройства,[221]
Не двинув выи, не склоняя плеч,
Являл в лице души надменной свойства.
76. «Да!» продолжал он прерванную речь:
«Мысль, что досель мое в изгнанье племя,
Крушит меня сильней, чем эта печь.
79. Но лик жены, гнетущей злое семя,
В пятидесятый раз не проблеснет,
Как взвесишь сам, сколь тяжко это бремя.[222]
82. О, если мир тебя прекрасный ждет,
Скажи: за что с такою нелюбовью
Законами гнетете вы мой род?[223]»
85. И я: «Тот бой, что залил нашей кровью
Всю Арбию, в ней воды взволновав,
Подвиг нас в храме к этому условью.[224]»
88. Тут он вздохнул, главою покачав,
И молвил: «Я ль один виновен в этом?
И не имел ли я на это прав?
91. Но там, где общим решено советом[225]
Развеять в прах Флоренцию, лишь я
Защитником ей был пред целым светом.» —
94. «Да обретет же мир твоя семья!
А ты» сказал я: «развяжи мне сети,
В которых мысль запуталась моя.[226]
97. Коль понял я, мрак будущих столетий
Со всеми их делами вам открыт;
Но в настоящем – вы сомненья дети.»
100. А он: «Мы зрим, как дальнозоркий зрит,
Лишь только то, что вдалеке таится:
Еще нас этим Высший Вождь дарит.
103. Когда ж событье близко, иль свершится,
Тогда нам очи кроет темнота:
Мир скрыт для нас, коль весть к нам не домчится.[227]
106. Но ты поймешь, что дар сей как мечта
Рассеется в тот миг, когда судьбою
Затворятся грядущего врата.[228]» —
109. Тут я сознал проступок свой с тоскою
И рек: «Скажи соседу своему,
Что сын его еще живет со мною.
112. Я лишь затем не отвечал ему,
Что было мне в то время непонятно
То, что теперь ты разрешил уму.[229]»
115. Уж призывал меня мой вождь обратно
И потому я духа умолял
Сказать: кто с ним погиб здесь невозвратно.
118. «Лежу средь тысяч,» он мне отвечал:
«Тут Кардинал с могучим Фридериком;
Но о других не спрашивай!» – Сказал[230]
121. И скрылся. – Я ж, в смущении великом,
Задумавшись от слышанных угроз,
Шел к древнему поэту с грустным ликом»
124. Подвигся он и, взыдя на утес,
Спросил: «Скажи: что так тебя смутило?»
И я ему ответил на вопрос.
127. «Запомни же, что сказано здесь было,
И все в душе» он рек: «запечатлей!»
И, перст поднявши, продолжал уныло:
130. «Когда увидишь дивный блеск лучей
В очах прекрасной, им же все открыто,
Тогда узнаешь путь грядущих дней.[231]»
133. Я шел налево под его защитой
И мы от стен в центр города пошли
Тропинкою, в долине той прорытой,[232]
136. Где адский смрад всходил со дна земли.[233]
Песнь XI
Содержание. На вершине обрушенной скалы, составляющей границу между кругом еретиков и следующим, поэты укрываются от ужасного зловония адских испарений за крышею одиноко-стоящей гробницы папы Анастасия. Они идут медленно для того, чтобы наперед привыкнуть к зловонию, восходящему с кровавой реки из глубины седьмого круга. Пользуясь этим временем, Виргилий, по просьбе Данта, объясняет ему распределение грехов по кругам ада и говорит, что вне пределов адского города (Ад. VIII, 67–68), в пройденных уже кругах, наказуются невоздержные, слепо предававшиеся естественным побуждениям; но что внутри города, в более глубоких кругах ада, помещены те, которые, предавшись влечениям неестественным, превратили свою человеческую природу в животную, зверскую: все они разделены на три класса, смотря потому, на кого направлено насилие: на ближних, на самих себя, или на Бога. За грешниками, виновными в насилии, следуют обманщики, а на самом дне ада виновные в величайшем грехе – измене. Накониц Виргилий объясняет Данту, почему ростовщики отнесены к числу грешников, направлявших насилие против законов Божеских. – Наступает утро. Поэты идут далее.
1. У рубежа окраины высокой,
Над грудою обрушенных громад,[234]
Пришли мы к бездне более жестокой.
4. И, встретив тут невыносимый смрад,[235]
Клубившийся над пропастью бездонной,
За страшным гробом мы взошли на скат,
7. И я прочел на крыше раскаленной:
«Здесь Анастасий папа в гробе скрыт,
«С прямой стези Фотином совращенный.[236]» —
10. «Нам медленно сходить здесь надлежит,
Чтоб свыклось чувство с адским испареньем:
Тогда нам смрад уже не повредить.» —
13. А я: «Займи ж мой ум благим ученьем,
Чтоб этот час без пользы не пропал.»
И вождь: «Я сам с твоим согласен мненьем.
16. Мой сын,» он начал: «в бездне этих скал
Три меньших круга вьются ступенями,[237]
Как там вверху, где путь наш пролегал.
19. Все три кишат проклятыми тенями;
Но чтоб постиг ты Божий суд святой,[238]
Узнай: за что казнятся небесами.
22. Цель всякой злобы, в небе проклятой,[239]
Одна – обида; к ней же две дороги:
Или насилье, иль обман людской.
25. Но как лишь людям свойственны подлоги,
То ими Бог сильнее прогневлен:
За то на дне и суд им самый строгий.
28. Весь первый круг насилью посвящен;
Но как трем лицам вред от сей невзгоды,
То в три отдела круг сей раздроблен.
31. Против Творца, против своей природы,
На ближних, с их стяжаньем возстает
Насилие и вот тому доводы.
34. Вред ближнему насилие влечет
Увечьями, убийством, а стяжанью,
Поджогами, разбоем, и в зачет
37. Смертоубийству, злому истязанью
И грабежу казнь лютая во век
В отделе первом служит должной данью.
40. Сам на себя заносит человек
Насилья длань: за то скорбит стократно
В другом отделе каждый, кто пресек
43. Сам дни свои, кто, промотав развратно
Именье, горем отягчил главу
И плакал там, где мог бы жить приятно.
46. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . .
49. За то отдел последний отмечает
Клеймом своим Каорсу и Содом[240]
И тех, чье сердце Бога отрицает.
52. Обман, грызущий совесть всем, на том
Свершиться может, кто с доверьем внемлет,
Иль кто доверья чужд в уме своем.
55. В грехе последнем, кажется мне, дремлет[241]
Лишь долг любви, природы нежный дар:[242]
За то второй великий круг объемлет
58. Гнездо льстецов, жрецов волшебных чар,
Соблазн, подлог, татьбу и святотатство
И всякий грех, достойный горших кар.
61. Но первый грех забыл любовь, богатство
Природное, и то, что слито с ней,
Чем зиждутся доверие и братство.[243]
64. А потому в кругу меньшом, где всея
Вселенной центр, где Дис царит ужасный,
Всяк изменивший стынет в бездне сей.[244]»
67. И я: «Мой вождь, твое ученье ясно
И верное дает понятье мне.
О бездне сей и о толпе злосчастной.
70. Но объясни: погрязший род в волне,
Носимый ветром и разимый градом
И та толпа, что спорит век в войне,[245] —
73. Зачем не Здесь, за раскаленным градом,
Казнятся, если подлежат суду,
А если нет, за что пожраты адом?»
76. А он в ответ: «Зачем в таком бреду,
Как не случалось прежде, ум твой бродит?
Иль новое имеет он в виду?
79. Не помнишь ли то место, где выводит
Твой Аристотель в Ифике из всех
Три склонности, на них же казнь нисходит:
82. Невоздержанье, злость, безумный грех
Животности? и как невоздержанье
Наказано от Бога легче тех?
85. И так, коль обнял ты вполне то знанье[246]
И приведешь на память проклятых,
Приемлющих вне града наказанье,
88. То сам поймешь, зачем от этих злых
Отлучены и с меньшим гневом мщенья
Млат Правды Божьей сокрушает их.» —
91. «О солнце, врач смущенного воззренья!
Так ясно ты решаешь, что уму
Равно полезны: знанье и сомненья.
91. Но уклонись назад,» я рек ему:
«И объясни: чем Бога оскорбляет
Дающий в рост? рассей мне эту тьму.» —
97. «Кто философию постиг, тот знает,
Что стройный чин,» сказал он: «естества
Течение свое воспринимает
100. Из разума, искусства Божества,
И если в физику вникал, то, много
Не рывшись в ней, найдешь сии слова:
103. Искусство ваше подражает строго
Природе так, как дядьке ученик:[247]
106. Из этих двух, коль мыслями ты вник
В начало книги Бытия, и должно[248]
Жизнь почерпать и размножать язык.[249]
109. Но ростовщик, идя стезею ложной,
Расторг в души корыстной, полной зла,
Союз искусств с природой непреложной.[250]
112. Но следуй мне: идем! уж ночь прошла:
Трепещут Рыбы на эфнре звездном
И Колесница уж на Кавр легла,[251]
115. А спуск еще далек, где сходит к безднам.»
Песнь XII
Содержание. Путники приходят к каменной ограде седьмого круга, к первому его отделу (Ада ХІ, 37–39), в котором наказуется насилие против ближних. При виде поэтов, Минотавр, распростертый на границе этого круга, в бешенстве кусает самого себя; но Виргилий укрощает его ярость напоминовением о Тезее, его умертвившем, а, пока чудовище крутится от бессильного бешенства, поэты сходят по громадным камням обрыва, обрушившегося в минуту крестной смерти Спасителя. На дне круга дугою изгибается глубокий ров, наполненный кипящею кровью; в нее погружены насилователи ближних. Кентавры, вооруженные стрелами, рыскают по берегам рва и стреляют в тех, которые выйдут из потока крови более, нежели им следует. Трое из них, Несс, Хирон и Фол, бросаются на пришельцев; но Виргилий укрощает и их ярость и, обратившись к Хирону, просит дать им проводника, который бы перенес Данта на хребте своем вброд через поток крови. Хирон избирает Несса, в сопровождении которого поэты идут далее и видят тиранов, погруженных в кровь по самые очи. Из числа их Несс указывает им на Александра, Дионисия, Аццолина и Обидзо Эсте, а в отдалении от них на одинокую тень Гвидо Монфорте. Кровавый поток к одному концу долины все более и более мелеет, так, что накониц едва покрывает ноги грешникам; напротив, к другому концу волны его становятся все глубже и глубже, и здесь-то на дне под волнами плачут вечными слезами: Аттила, Пирр и Секст и разбойники Реньеры.
1. Скалист был край, где мы взбирались в горы,
И тем, что в недрах он притом вмещал,
Так страшен был, что всем смутил бы взоры.
4. С той стороны от Трента есть обвал,
Обрушенный в Адиж землетрясеньем,
Иль осыпью волной подмытых скал:
7. С горы, откуда свергнут он паденьем,
В долину так обрывист косогор,
Что сверху вниз нет схода по каменьям.[252]
10. Так крут был спуск в ущелье этих гор,
И здесь, заняв обрушенные скаты,
Улегся Крита ужас и позор,
13. Подложною телицею зачатый. —
Увидев нас, он грыз себя, как зверь,
В котором чувства бешенством объяты.
16. Но мой мудрец вскричал ему: «Поверь,
Не царь Афинский здесь перед тобою,
Который в ад тебе разверзнул дверь.
19. Прочь, лютый зверь! прочь! не твоей сестрою,
Был низведен мой спутник в омут сей,
Но вашу казнь узреть идет со мною.» —
22. Как дикий бык, сорвавшийся с цепей,
Когда смертельным поражен ударом,
Без сил, крутится в ярости своей:
25. Так Минотавр крутился в гневе яром.
Но вождь всезнающий вскричал: «Беги!
Теперь сойдем, минут не тратя даром.»
28. По грудам скал я ускорил шаги,
И не один там камень вниз скатился
Из-под моей трепещущей ноги.
31. Я думен шел, а вождь: «Ты изумился
Громаде скал, где страж их адский гад
С бесовской злобой предо мной смирился.
34. Так ведай же: когда в глубокий ад
Я нисходил, в то время скал громада
Не представляла мне в пути преград.[253]
37. Но прежде чем, скорбящих душ отрада,
Явился Тот, который, в Лимб нисшел,
Отъял великую корысть у ада, —
40. Так потряслась пучина лютых бед,[254]
Что мир – я думал – вновь поколебала
Любовь, чья мощь, как полагал поэт,
43. Не раз в хаос вселенную ввергала,[255]
И в то мгновенье древний сей утес
Распался, здесь и ниже, в два обвала.[256]
46. Но взор вперя в долину горьких слез:
Клокочет кровь рекой там быстротечной,
Где всяк кипит, кто ближним вред нанес![257]» —
49. О страсть слепая! гнев бесчеловечный!
Ты в краткой жизни нас палишь в огне,
А здесь в крови купаешь в жизни вечной!
52. Ров, полный крови, я узрел на дне:
В равнине он дугою изгибался,
Как говорил о том учитель мне.
55. И между рвом и крутью гор скитался
Со стрелами Кентавров буйный род,[258]
Как на земле он ловлей забавлялся.
58. Завидев нас, спускавшихся с высот,
Все стали в ряд; а трое, выбрав пуки
Острейших стрел, к нам бросились вперед.
61. «Какой вас грех привел сюда для муки?»
Так издали один воскликнул: «с гор
Ответствуйте: не то – мы спустим луки[259]» —
64. «Мы заключим с Хироном договор,
Когда сойдем с нагорного навеса:
Твой гнев всегда во вред тес был скор!» —
67. Так вождь ему; а мне: «Ты видишь Несса:
За Деяпиру умерев, излил[260]
Сам из себя он месть на Геркулеса.[261]
70. С ним рядом, тот, что взор на грудь склонил, —
Гигант Хирон, взлелеявший Ахилла;
А третий, Фол, всегда неистов был.[262]
73. Вкруг ямы рыщет тысячами сила,
Стреляя в тех, кто выйдет из среды
Кровавой больше, чем вина судила.» —
76. Лишь мы вошли в их страшные ряды,
Хирон, схватив стрелу, назад закинул
За челюсть пряди длинной бороды.
79. Потом он пасть огромную разинул
И молвил: «Братья! видите, на дно
Какие камни этот задний сдвинул:
82. Так мертвецам ходить не суждено!» —
Но вождь мой, став пред грудью колоссальной,
Где сходятся два естества в одно,
85. Сказал: «Он жив и я дорогой дальной
Веду его в страну, где светит день:
Не прихоть, рок ведет нас в край печальной.
88. Пославшая меня с ним в вашу сень
Пришла оттоль, где гимн поют осанна:[263]
Он не разбойник, я не злая тень.
91. Но заклинаю силой несказанной,
Что в трудный путь стопы мои ведет:
Дай нам вождя, чтоб нас он невозбранно
94. Привел туда, где переходят вброд,
И на хребте пришельца переправил:
Ведь он не дух, свершающий полет.» —
97. Хирон направо к Нессу взор направил
И рек: «Ступай, веди их тем путем,
Где б им никто преграды не представил.[264]» —
100. Тут двинулись с надежным мы вождем
Вдоль берега кровавого потока,
Где несся крик палимых кипятком.
103. Я видел сонм, погрязший в кровь до ока,
И нам Кентавр: «Тираны здесь в слезах,
Что лили кровь и грабили жестоко.
106. Здесь каются они в своих грехах:
Здесь Александр и Дионисий вместе,[265]
Сицилии несчастной бич и страх.
109. А там чело поднял в глубоком месте[266]
Черноволосый Аццолин и с ним
Тот белокурый злой Обидзо Эсте,[267]
112. Убитый в мире пасынком своим,» —
Я на вождя взглянул, но мне учитель:
«Пусть будет первым он, а я вторым.[268]»
115. Немного дале, с вами стал мучитель
Над сонмом душ, что погружен был весь
По горло в яму – ужасов обитель!
118. Тень в сторони нам указал он здесь,
Сказав: «Вот он, пронзивший в Божьем храме
То сердце, что на Темзе чтут поднесь.[269]»
121. Потом я видел в адском Буликаме[270]
Главу и грудь взносивший сонм духов,
И в их толпе узнал я многих в яме.
124. Все мельче, мельче становилась кровь,
Так, что одни скрывала грешным ноги:
Здесь перешли мы быстро через ров.
127. «Как бурный ключ на сем конце дороги
Мелеет с каждым шагом, так равно
И с той страны,» сказал мне спутник строгий:
130. «Все глубже, глубже каменное дно
Он вниз гнетет, доколь впадет в те бездны,
Где в век стенать тиранству суждено.
133. Там правосудье суд творит возмездный
Над тем Аттилой, что был бич земли;
Там Пирр и Секст; там вечно токи слезны[271]
136. Сливают с кровью, где на век легли,
Реньеро Падзи и Реньер Корнето,[272]
Что по дорогам столько воин вели.» —
139. Здесь вброд провел меня он и поэта.
Песнь XIII
Содержание. Поэты вступают во второй отдел седьмого круга, где наказуются насилователи самих себя – самоубийцы, превращенные в деревья, и расточители, нагие тени, вечно преследуемые адскими псами. Деревья самоубийц образуют густой непроходимый лес, в котором на ветвях вьют гнезда отвратительные Гарпии. Данте слышит человеческие вопли, но никого не видит. По приказанию Виргилия, он ломает ветвь с одного дерева и с ужасом видит истекающую из него кровь и слышит стоны. В дереве заключена душа Пиетро делле Винье, секретаря Фридерика II. По просьбе Виргилия, он повествует о причине, побудившей его к самоубийству, просит защитить на земле честь свою от наветов зависти и дает сведение о состоянии душ в этом круге. Едва Винье кончил, как две нагие тени с ужасом пробегают мимо поэтов, гонимые черными псицами. Впереди бегущая тень Сиенца Лано призывает смерть; другая же, тень Падуанца Иакопо ди Сант'Андреа, в изнеможении укрывается за кустом; псы набегают, рвут ее на части и разорванные члены растаскивают по лесу. При этом они разрывают и куст, который, обливаясь кровью, стонит и, на вопрос Виргилия, дает сведение о себе и родном своем городе – Флоренции.
1. Еще Кентавр не перешел пучины,
Как в дикий бор вступили мы одни,
Где ни единой не было тропины.
4. В нем, скорчившись, растут кривые пни;
В нем все темно, без зелени, без цвета;
В нем яда полн бесплодный терн в тени.[273]
7. В такую глушь, в такую дичь, как эта,
Не мчится вепрь с возделанных полей
В стране между Чечины и Корнета.[274]
10. Вьют Гарпии там гнезда из ветвей,
Прогнавшие с Строфад Энея криком,
Пророческим предвестником скорбей.
13. На крыльях длинных, с человечьим ликом,
С когтьми на лапах, с чревом птиц, они
На страшных пнях кричат в смятенье диком.[275]
16. «Пока мы здесь,» сказал учитель мне:
«Узнай, мой сын, ты во второй долине,[276]
И будешь ты дотоле в сей стране,
19. Пока к ужасной не придешь пустыне;[277]
Смотри ж теперь: ты здесь увидишь то,
Что подтвердить слова мои отныне.[278]»
22. Со всех сторон я слышал вой; но кто
Стонал и выл, не зрел я, и в смятенье
Я стал, от страха обращен в ничто.
25. Вождь, думаю, мог думать, что в сомненье[279]
Подумал я: не скрылся ли в кусты
От нас народ, рыдавший в отдаленье;
28. И потому сказал он: «Если ты
Одну хоть ветку сломишь в роще темной,
То вмиг рассеются твои мечты.»
31. Вблизи от нас терновник рос огромный:
Я ветвь сломил с него; но он с тоской:
«За что ломаешь?» простонал мне томно,
34. И, потемнев от крови пролитой,
Вскричал опять: «Что множишь мне мученья?
Иль жалости не знаешь никакой?
37. Когда-то люди, ныне мы растенья;
Но будь мы души змей самих, и к ним
Иметь ты должен больше сожаленья.»
40. Как с одного конца горит, другим
И пенится и стонит прут зеленый
И по ветру, треща, бросает дым:
43. Так здесь из ветви, издававшей стоны,
Струилась кровь и, бросив ветвь, я стал,
Как человек внезапно устрашенный.
46. «Злосчастный дух!» мудрец мой отвечал:
«Когда б сперва поверил он преданью,
Которое в стихах я рассказал, —
49. Он до тебя не прикоснулся б дланью.
Я сам скорблю, что ваш чудесный плен
Подвиг меня к такому испытанью.
52. Скажи ж, кто ты; а он тебе в замен
Возобновит величье славы шаткой,
Пришедши в мир из мрака адских стен.» —
55. И терн: «Так сильно манишь речью сладкой,
Что я молчать не в силах, и на миг —
О выслушай! – прильну к беседе краткой.[280]
58. Я тот, кому от сердца Фридерик[281]
Вручил ключи, чтоб отпирал по воле[282]
И запирал я дум его тайник,
61. Для всех других уж недоступный боле;[283]
Теряя сон и силы для трудов,
Я исполнял свой долг в завидной доле.
64. Развратница, что с кесарских дворцов[284]
Бесстыдных глаз во век не отвращала, —
Смерть общая и язва всех веков —
67. Против меня сердца воспламеняла
И, Августу то пламя передав,
Свет радости в мрак скорби обращала.
70. Тогда мой дух, в отчаяние впав,
Мечтал, что смерть спасет от поношенья,
И, правый, стал перед собой неправ.[285]
73. Клянусь корнями юного растенья:[286]
Всегда хранил я верности обет
Монарху, столь достойному почтенья.[287]
76. Когда ж из вас один придет на свет,
Пусть честь мою спасет от поруганья
И отразит завистников навет.» —
79. Тут он замолк, и, полный состраданья,
Сказал мне вождь: «Минут теперь не трать
И спрашивай, коль есть в тебе желанья.»
82. Но я ему: «Сам вопроси опять
О том, что знать полезным мне считаешь:
Душа скорбит; нет сил мне вопрошать!» —
85. «О бедный узник! если ты желаешь,
Чтоб просьб твоих не презрел человек, —
Благоволи нам объяснить, коль знаешь,
88. Как в эти пни» учитель мой изрек:
Вселились души? о скажи: в сем теле
Останутся ль они в плену на век?» —
91. Тогда вздохнул колючий терн тяжело,
И вздох потом сложился так в слова:
«Короток будет мой ответ отселе.
94. Как скоро дух все узы естества,
Свирепый, сам расторгнет: суд Миноса
Уж шлет его в жерло седьмого рва.
97. И дух, упав в дремучий лес с утеса,
Ложится там, куда повергнет рок,[288]
Где и пускает стебль как колос проса.
100. И стебль растет, искривлен и высок,
И Гарпии, кормясь его листами,
Творят тоску и для тоски исток.[289]
103. Подобно всем, пойдем мы за телами,
Но в них не внимем: правый суд небес
Нам не отдаст, что отдаля мы сами.
106. Мы повлечем их за собою в лес:
У каждого из нас в бору угрюмом
Повиснет тело на ветвях древес.[290]»
109. Вниманья полн, весь предан грустным думам,[291]
Еще я ждал от терна новых слов,
Как вдруг я был испуган страшным шумом.
112. Так человек, пред кем из-за дерев
Несется вепрь, и в след за ним борзые,
Внимает треску сучьев, лаю псов.
115. И вот, налево, бледные, нагие,
Несутся двое с скоростью такой,
Что вкруг ломают сучья пней кривые.
118. Передний выл: «О смерть, за мной! за мной!»
Меж тем другой, не столько быстроногий:
«О Лан,» вопил: «с потехи боевой,[292]
121. При Топпо, так тебя не мчали ноги![293]»
И, прибежав к кусту во весь опор,
Запыхавшись, к нему припал в тревоге.
124. За ними вдруг наполнили весь бор
Станицы псиц голодных, черной масти,
Как стаи гончих, спущенных со свор.
127. Укрывшийся не избежал их пасти:
Псы, растерзав его в куски, в куски,[294]
Размыкали трепещущие части.
130. Тут вождь подвел меня за кисть руки
К тому кусту, который, кровью рдея,
Вотще стонал от боли и тоски
133. И говорил: «О Якоп Сант' Андреа![295]
Зачем ты скрылся за кустом моим?
За что терплю я за грехи злодея?»
136. Тогда мой вождь, остановясь пред ним,
Спросил: «Кто ты, струящий кровь с слезами
Из стольких ран, злой горестью крушим?»
139. А он: «О души, вам же небесами
Дано увидеть страшный стыд того,
Чьи ветви так растерзаны пред вами,
142. Сберите их вкруг терна моего!
Я в граде жил, сменившем так коварно
Старинного патрона своего.
145. За то он губит град неблагодарный
Своим искусством, и когда бы снят
Был истукан его с моста чрез Арно,
148. То граждане, средь пепла и громад,
Оставленных Аттилой при разгроме,
Вотще б трудились, воздвигая град.[296]
151. Повесился там в собственном я доме![297]»
Песнь XIV
Содержание. При имени Флоренции, Данте, растроганный любовью к отечеству, подбирает разбросанные листья флорентинца и складывает их вокруг его куста. За тем поэты приходят к границе, отделяющей второй отдел седьмого круга от третьего, где казнится насилие против Бога. Пред глазами Данта открывается необозримая и бесплодная степь, горячие пески которой вечно раскаляются огнем, падающим на них длинными полосами. Грешники образуют из себя три стада: одни лежат навзничь: кто богохулители; другие сидят, скорчившись: кто ростовщики; третья, самая большая толпа содомитов находится в вечном бегстве. – Потом, все более и более удаляясь от леса и миновав первую толпу богохулителей, поэты приходят к клокочущему потоку Флегетону, на который Виргилий обращает особенное внимание Данта и при этом случае объясняет ему происхождение адских рек. Все воды адских рек происходят от слез статуи Времени, в образе старца стоящей на г. Иде и литой из золота, серебра, меди, железа и глины. За исключением головы, литой из золота, все части ее тела прорезаны морщинами от слез, которые, сливаясь в ад, образуют Стикс, Ахерон, Флегетон и Коцит. Данте спрашивает о Лете и узнает, что река забвения помещена в чистилище. – За тем путники пересекают песчаную степь, идя мощеным берегом Флегетона, над которым гаснет огонь.
1. К отечеству подвигнутый любовью,
Я, подобрав листы, их возвратил
Тому, который смолк, облитый кровью. —
4. Тут мы пришли туда, где смежен был
С вторым отделом третий круг, где строже[298]
Гнев праведный свой ужас проявил.
7. Чтоб возвестить Твои пути, о Боже!
Скажу, что в степь пришли мы накониц, —
Бесплодное пустынь песчаных ложе.
10. Ту степь обвил лес скорби как венец,
Как и его объемлет ров жестокий:[299]
Здесь, на меже, со мною стал певец.
13. Песок сухой, горячий и глубокий
Лежал в степи, подобный тем пескам,
По коим шел Катон в поход далекий.[300]
16. О гнев Господень, как ты грозен там!
Так пусть же каждый с ужасом читает
О том, что мне представилось очам!
19. Там взор стада нагих теней встречает:
Все горько плачут в бешеной тоске;
Но, мнится, суд неравный их карает.
22. Одни лежат там навзничь на песке,[301]
Сидят другие, корчась, в страшном поле,
А третьи вечно мчатся вдалеке.
25. Теней, блуждающих кругом, всех боле;
Лежащих же под мукой меньше всех,
За то сильней скорбят о лютой доле.
28. Дождь огненный, карая гнусный грех,
Там сходит тихо длинными клоками,[302]
Как падает в затишье в Альпах снег.
31. Как в Индии, под знойными лучами,
Зрел Александр над сонмами дружин
Огонь, сходивший до земли волнами;
34 Тогда войскам велел он средь равнин
Топтать песок затем, чтоб пламень ярый
Скорее гас, пока горел один:[303]
37. Так вечные нисходят там пожары,
Чтоб зажигать, как под огнивом трут,
Пески степей для удвоенья кары.
40. Без отдыха, как в пляске (тщетный труд!)[304]
С себя стрясая пламень вечно-новый,
Вкруг мечутся их руки, там и тут.
43. «О вождь!» я рек: «о ты, на все готовый
И все смиривший, кроме адских орд,
Представших нам у врат толпой суровой,[305]
46. Кто сей гигант, который столько горд,
Что, кажется, к нему и не касался
Дождь огненный, под коим он простерт?»
49. Но грешник сам, как скоро догадался,
Что я об нем расспрашивал певца,
Вскричал: «Как жил, таким я и остался!
52. Пусть утомит Юпитер кузнеца,
У коего взял в гневе остры стрелы
Пронзить мне грудь в день моего конца;
55. Пусть утомит и в безднах Монджибеллы,[306]
При черном горне, всю его семью,
Крича: Вулкан, спаси, спаси, о смелый!
58. Как восклицал в флегрийском он бою,
И пусть громит меня он всею силой,
Все ж не вполне смирит он грудь мою![307]»
61. Тогда вскричал мой вождь с такою силой,
Как никогда он не взывал громчей:
«О Капаней, за то, что и могилой
64. Не укрощен, наказан ты сильнее!
И злость твоя, жесточе всякой казни,
Терзает ярость гордости твоей!»
67. И мне потом сказал он, полн приязни:
«Он был в числе семи царей у Фив:[308]
Неистовый, не ведал он боязни,
70. И, как сперва, доныне нечестив;
Но, как я рек ему, клеймом достойным
Ему послужит гордых дум порыв.
73. Теперь иди за мною; но по знойным
Пескам степей не направляй следа:
Вблизи лесов пойдем путем спокойным.
76. В молчании достигли мы туда,
Где из лесу бежал источник малый,[309]
Его же цвет мне страшен навсегда.
79. Как Буликаме бьет ключом в провалы
Где грешницам лечиться суждено:[310]
Так по песку кипел источник алый.
82. Окраины, его бока и дно —
Гранитные, и здесь-то, мне казалось,
Был путь, которым проходить должно. —
85. «Среди всего, что здесь тебе являлось,
С тех пор, как мы вошли за адский праг,[311]
Доступный всем, мой сын, не представлялось
88. Нам ничего столь важного в кругах,
Как этот ключ достойный замечанья;
Взгляни: в нем гаснет пламя на волнах.»
91. Так мне сказал мой вождь и, полн вниманья,
Я отвечал: «Дай пищи мне, пиит,
Уж если к ней ты пробудил желанья.»
94. И он: «Есть в море дикий остров, Крит;
Там жил Сатурн, в век коего обида
И брань смущать не смели юный быт.
97. Гора там есть: она, прозваньем Ида,
Красуясь древле зеленью лесов,
Теперь грозна угрюмостью вида.
100. Нашла там Рея сыну верный кров;
Там от отца лишь тем был Зевс избавлен,
Что плач его сливался в крик жрецов.
103. Гигантский старец в той горе поставлен:
Обращены к Дамьетти рамена,
Но лик, как в зеркало, на Рим направлен,
106. Глава его из злата создана,
Из чистого сребра и грудь и длани
И медь потом до самых бедр видна.
109. От бедр до ног все из отборной стали,
Лишь правая из глины: подпертой
Ногою правой, он стоит в печали.[312]
112. На каждой части, кроме золотой,
Прорезаны струями слез морщины,
И слезы те, прорывши грот, рекой
115. Бегут со скал, чрез мрачные пучины,
В Стикс, в Ахерон и Флегетон, потом
Стремятся в круг, вдоль узкой сей лощины,
118. Где более сходить нельзя, и в нем
Падут в Коцит: туда нас путь низводит,[313]
И я молчу об озере льдяном.[314]»
121. И я: «Но если в мире происходить
Источник сей, то почему же он
Пред нас впервые только тут выходит?» —
124. А вождь: «Сей край, ты знаешь, округлен,
И хоть со мной ты в ад проник глубоко,
Все влево в глубь спускаясь чрез наклон;
127. Но все ж не весь обойден круг широкий»
Так не дивись же ты в душе своей,
Коль много нового здесь встретит око.» —
130. «Где ж Флегетон? где Лета? ты об ней
Не говоришь; о первом же заметил,
Что он возник из слез в пучине сей?» —
133. «Хвалю твои вопросы,» он ответил:
«Но ты и сам решишь один из них,
Коль клокотанье красных волн приметил[315]
136. Узришь и Лету, но не в безднах сих,
Я там, куда душа идет омыться,
Покаявшись во всех грехах своих.
139. Но время нам от леса удалиться.[316]
Старайся же идти за мной; взгляни:
Гранит плотин не может раскалиться,
142. За тем, что пар здесь гасит все огни.[317]»
Песнь XV
Содержание. Поэты идут по одной из каменных плотин Флегетона. Вдоль плотины навстречу им бежит толпа содомитов. Один из них узнает Данта: это его учитель, Брунетто Латнни. Он спрашивает ученика о причине замогильного его странствования и, поощрив его к продолжению трудов, предсказывает ему славу, а вместе с тем и изгнание, при чем жестоко порицает флорентинцев, Данте оказывает глубокое уважение своему учителю, уверяет его, что готов на все превратности судьбы, лишь только бы совесть его была покойна, и узнает, что большая часть наказуемых здесь грешников были люди, прославившиеся своей ученостью. За тем, напомнив ученику свое сочинение, Брунетго Латини поспешно убегает.
1. Вот мы идем по каменной твердыне,
Где пар с ручья туманом восстает
И гасит огнь в волнах и на плотине.[318]
4. Как между Бригге и Кадзантских вод,[319]
Страшася с моря грозного набега,
Фламандцы строят против волн оплот;
7. Как Падуанцы защищают с брега,
Вдоль бурной Бренты, виллы и сады,
Пока на Альпах зной не тронул снега:[320]
10. Так здесь плотин устроены ряды,
Хотя не столь громадно и высоко,
Строитель вечный, их воздвигнул Ты.
13. Уж были мы от леса так далеко,
Что усмотреть его не мог бы взор,
Как сильно бы ни напрягалось око.
16. Тут встретили мы грешных душ собор,
Бежавший вдоль плотины; он с испугом
Нас озирал, как делаем обзор,
19. При новолунье, встретившись друг с другом,[321]
И как глядит в ушко иглы портной,
Прищурившись, расслабленный недугом:
22. Так в нас ресницы изощрял их строй.
Тут кто-то вдруг меня за полу платья
Схватил, вскричав: «Не диво ль предо мной!»
25. Пока ко мне он простирал объятья,
Я взор вперил в лице с следами бед,
И обгорелый лик с клеймом проклятья
28. Я вмиг узнал, знакомый с юных лет.
Склонясь лицом к его лицу, с приветом:
«Вы ль это здесь,» вскричал я «сер Брунет?[322]»
31. А он: «Мой сын, не постыдись с Брунетом
Пройти назад хот несколько шагов
И пусть толпа меж тем бежит,» – «Об этом»
34. Был мой ответ: «я сам молить готов,
И, если вам угодно, с вами сяду,
Коль тот дозволит, с кем иду в сей ров.» —
37. «О сын!» сказал он: «всяк, причтенный к стаду,
Лишь миг помедлит, будет осужден
Лежать в огне, сто лет не движась к ряду.[323]
40. Иди, а я, держась за твой хитон,[324]
Пойду вослед; потом сольюсь с отрядом,
Подъемлющим под мукой вечный стон.»
43. Я не дерзал, сойдя с дороги, рядом
С ним проходить, но шел, как человек
Почтительный, с поникшим долу взглядом.
46. «Какой же рок, иль случай,» он мне рек:
«Ведет тебя до срока в край ужасный?
И кто возвел тебя на этот брег?» —
49. «Там, там, вверху,» сказал я: «в жизни ясной,
Еще Преклонных не достигнув лет,
Я потерял в долине путь опасный.[325]
52. Вчера я утром из юдоли бед
Уж вспять бежал, когда его я встретил:[326]
Он сим путем ведет меня на свет.» —
55. «Иди ж вослед звезде», он мне ответил:
«И в пристань славы вступишь ты за ней,
Коль в жизни той все ясно я заметил.[327]
58. Когда б так рано я не кончил дней,
То убедясь, сколь небо благосклонно,
Я б был в трудах опорою твоей.
61. Но твой народ жестокий, беззаконный,
От Фиезолы свой ведущий род
И в твердость скал до ныне облеченный,[328] —
64. Тебе ж во благо, брань с тобой начнет,
И по делом: ведь с горечью рябины
Созреть не может фиги сладкий плод!
67. Слепым был назван встарь не без причины[329]
Надменный род, завистливый, скупой —
О, будь же чист меж ними ты единый!
70. Такую честь тебе даст жребий твой,
Что все начнут алкать в тебе сочлена;[330]
Но – далее от клюва злак такой![331]
73. Пусть скот Фьезолы жрет своих как сено;
Но да не тронит злака, если там
В его помете, из гнилого тлена,
76. Еще возможно вырость семенам
Великих Римлян, живших в граде – в этом
Гнезде злодейств, противных небесам.» —
79. «Когда б Господь внимал моим обетам,[332]
Так рано б рок дней ваших не пресек
И вы б еще не разлучились с светом.
82. Я впечатлел в душе своей на век
Ваш добрый вид, отеческий, бесценный,
Познав от вас, чем может человек
85. Достичь бессмертия в сей жизни тленной,
И, как ценю я вас, пока дышу,
Мои уста поведают вселенной.
88. Все, что вы мне сказали, запишу
И, эту весть, храня в душе с другою,
Им объясненья в небе испрошу.[333]
91. Меж тем и вам я мысль свою открою:
Лишь только б совесть ведала покой,
А я готов идти на брань с судьбою.
94. Уже не нов задаток мне такой;[334]
Так пусть же рок вращает шар заветный,
Как вздумает, а пахарь заступ свой![335]»
97. Тут, обратясь на право, взор приветный
Ко мне склонил и мне вещал поэт;
«Кто замечает, тот внимал не тщетно![336]»
100. Меж тем со мной беседу вел Брунет
И я спросил: «Кто из толпы печальной
Всех более прославлен?» И в ответ
103. Он мне: «Узнать здесь об одних похвально;
Но умолчать приличней о других:
Мне их не счесть, а путь лежит мне дальний.
106. Короче: сонм духовных здесь одних,
Людей ученых, славы громозвучной;[337]
Один и тот же грех пятнает их.
109. Там Прискиан с толпою злополучной;[338]
Франциск д'Аккорсо с ним бежит вокруг,[339]
И, если видеть этот суд не скучно,[340]
112. Взгляни: вот он, кого служитель слуг[341]
Переместил от Арно к Баккильону,[342]
Где сокрушил ему хребет недуг.
115. Но кончим; время уж кладет препону
Беседе вашей: вижу я давно,
Что новый дым клубится там по склону.
118. Уж близок строй, где быть мне не должно!
Я об одном прошу: читай Tesoro[343],
Мой славный труд, где жить мне суждено.» —
121. Тут, повернув, помчался он так скоро,
Как будто бы в Верони он бежал,
И мог его сравнить я с тем, который
124. Сорвал сукно, не с тем, кто проиграл.[344]
Песнь XVI
Содержание. Шум Флегетона, свергающегося водопадом в следующий круг, долетает до слуха поэтов. Они приближаются к восьмому кругу. От толпы содомитов, бегущих под огненным дождем, отделяются три тени и, догоняя Данта, умоляют его остановиться. Виргилий повелевает ему исполнить их желания, и тени, прибежав к Данту, схватываются руками, кружатся перед ним и объявляют свои имена. Это три государственные мужи Флоренции: Теггъяио Альдобранди, Иакопо Рустикуччи и Гвидогверра. Данте изъявляет глубокое уважение к ним и к их заслугам отечеству и на вопрос их о состоянии Флоренции выражает сильное негодование на испорченность ее нравов. Тени, похвалив его за пламенную любовь к родине и попросив напомнить о себе живым, поспешно убегают. Поэты идут далее и, накониц, достигают ужасной бездны. Виргилий бросает в нее вервь, которою был опоясан Данте. Из бездны выплывает страшное чудовище.
1. Уже я был над каменною гранью,[345]
Где водопад, свергаясь в нижний круг,
Подъемлет шум, подобный пчел жужжанью.
4. Тогда три тени, отделившись вдруг
От строя душ, бежавших непрерывно
Под страшным ливнем жесточайших мук, —
7. Помчались к нам, подъемля крик призывный:
«Остановись! судя по платью, ты
Идешь из нашей родины противной!»
10. Увы! как страшны были их черты,
Спаленные огнем ужасной нивы!
О том досель смущают дух мечты.
13. «Наставник мой услышал их призывы
И, обратясь, сказал: «Повремени!
Для этих душ должны мы быть учтивы.
16. И я сказал бы, если б здесь огни
На зыбь песков так страшно не змеились,
Что лучше б ты так мчался, чем они.[346]»
19. Вновь поднялся – лишь мы остановились —
Их прежний клик; когда ж догнали нас,
Как колесо три тени закружились.
22. И как бойцы, на битву обнажась,
Чтоб отразить успешней нападенье,
Один с другого не спускают глаз:
25. Так все, кружась, в меня вперяли зренье
И никогда с движеньем быстрых ног
Не совпадало лиц их направленье.[347]
28. Тут тень одна: «Коль зыбкий сей песок,
Коль образ наш обугленный, увечный,
Презрительным являют наш порок:
31. Склонись, хот ради нашей славы вечной,
Сказать: кто ты, что смело входишь к нам,
Еще живой, в край муки бесконичной?
34. Вот он, за кем бегу я по пятам,
Теперь ногой, весь черный и убогий,
Едва ль поверишь, как был славен там!
37. Он храбрый внук Гвальдрады, в жизни строгой,
Тот Гвидогверра, что числом побед
И разумом прославился так много.[348]
40. Другой, в степях бегущий мне во след,
Был Альдобранди, тот Теггьяио славный,
Чьим именем гордиться должен свет.[349]
43. А я, гнетомый с ними казнью равной,
Я Рустикуччи и, поверь, вполне
Погиб на веки от жены злонравной.[350]»
46. О! если б был я невредим в огне,
Не медля б я спрыгнул к сынам проклятья
И, знаю, вождь не воспретил бы мне.
49. Но страх сгореть, как эти злые братья,
Вмиг утушил на сердце без следа
Порыв желаний к ним лететь в объятья.
52. «Нет! не презренье,» я вскричал тогда:
«Но скорбь вселили в грудь мне ваши лики
Печальные (забуду ль их когда!),
55. Лишь только я от моего владыки
Уразумел, что к нам стремитесь вы,
Чьи подвиги так на земли велики.
58. Деянья ваши были таковы,
Что я, земляк ваш, с чувством горделивым
Всегда о них внимал из уст молвы.
61. Покинув желчь, я за вождем правдивым
Стремлюсь к плодам обещанным; сперва ж
Низринусь в центр вселенной к злочестивым.[351]» —
64. «О пусть же долго телу будет страж
Твой дух бессмертный!» молвил сын печали:
«Пусть и потомству славу передашь!
67. Честь и отвага, о скажи, всегда ли
Живут, как жили, в городе родном,
Иль навсегда из стен его бежали?
70. Гюйдьельм Борсьер, гонимый там огнем,[352]
Недавний гость средь нашего собранья,
Печалит нас рассказами о нем.» —
73. «Иной народ и быстрые стяжанья
В тебя вселили гордость и позор,[353]
Флоренция, дом скорби и рыданья[354]» —
76. Так я вскричал, поднявши к верху взор,
И три души, смутясь при этой вести,
Услышали как будто приговор.
79. «О если всем ты говоришь без лести,»
Все три вскричали: «как ответил нам,
Как счастлив ты, что говоришь по чести!
82. И так, прошед по мрачным сим местам
И возвратясь из стран светил прекрасных,
Когда с восторгом скажешь: я был там[355]!
85. Поведай людям и об нас несчастных!»
И, круг расторгнув, как на крыльях, вспять
Они помчались вдоль песков ужасных.
88. Нельзя так скоро и аминь сказать,
Как быстро скрылись с глаз моих три духа.
Тогда пошел учитель мой опять.
91. Я шел недолго с ним, как вдруг до слуха
Достиг шум вод, столь близкий, что едва
Звук наших слов могло расслушать ухо.
94. Как тот поток, который мчит сперва
Свой бег с Монвезо на восток по воле,
От левой кручи Апеннин, слывя
97. В верховьях Аквакетою, доколе
Падет в русло долины у Форли
Где это имя уж не носит боле,
100. И с яростью грохочет не вдали
От Бенедетто, падая с вершины,[356]
На коей жить и тысячи б могли:[357]
103. Так здесь, свергаясь с каменной стремнины,[358]
Ток мутных вод подъемлет страшный гром,
Слух оглушая грохотом пучины.[359]
106. Мой стан обвит был вервию кругом,
Которою когда-то безуспешно
Ловил я Барса с дорогим руном.
109. И эту вервь над бездной мглы кромешной
Я отрешил, как вождь мне приказал,
И, в клуб смотав, вручил ему поспешно.
112. И вождь, склонясь на право и от скал
Не много отойдя, что было мочи,
Поверг ее в бездонный сей провал.
115. Знать нечто новое из мрака ночи,
Подумал я, всплывет на новый знак,
За коим так следят поэта очи.
118. О будь же с теми осторожен всяк,
Что не одни лишь зрят дела очами,
Но разумом пронзают мыслей мрак.
121. И вождь: «Сейчас предстанет то пред нами,[360]
Чего я жду, и то, о чем в тиши
Ты грезишь, сам увидишь над волнами.»
124. Об истине, приявшей образ лжи,
Чтоб без вины осмеян не был с нею,
О человек, поведать не спеши!
127. Но здесь молчать, читатель, я не смею,
И я клянусь Комедией моей
(Да в век пребудет благодать над нею!):
130. Я зрел во мгле воздушных тех полей
Гигантский образ, к верху выплывавший,
Ужасный для смелейших из людей.
133. Так, вверх стремясь и ноги подобравши,
Всплывает тот, который, бросив челн,
Нырнул на дно, чтоб якорь, там застрявший
136. Между каменьев, вытащить из волн.
Песнь XVII
Содержание. На знак, поданный Виргилием, Герион древних, олицетворение обмана, примыкает к каменной плотине Флегетона. Лицо у него праведное, лапы мохнатые, хвост змеиный, а тело все испещрено узлами и кольцами. Поэты сворачивают с дороги, чтобы к нему приблизиться. Пока Виргилий уговаривается с Герионом о помощи его сильных плеч, Данте идет один к краю пропасти, где под огненным дождем, на раскаленном песке, сидит толпа ростовщиков, направлявших насилие против природы и искусства, а следственно и Бога. У каждого из них на шее повешена сума с различными гербами: на них жадно устремлены немые взоры грешников. Один из ростовщиков разговаривает с Дантом и предсказывает место в аду другому известному ростовщику, еще живому в то время. Данте, возвратившись к Виргилию, находить его уже на спине чудовища, с ужасом сам всходит на спину Гериона; но Виргилий, сидя позади Данта, защищает его от ядовитого хвоста чудовища, Они летят чрез пропасть, над страшным водопадам Флегетона. Высадив поэтов на окраине восьмого круга, Герион скрывается, с быстротою стрелы.
1. «Вот лютый змей с хвостом остроконечным,[361]
Дробящий сталь и твердость стен и скал!
Вот он весь мир зловоньем губит вечным!»
4. Так начал вождь и знак рукою дал,
Чтоб грозного приблизить великана
Ко мраморам, где путь наш пролегал.[362]
7. И страшный образ гнусного обмана
Главой и грудью к берегу приник,
Но не извлек хвоста из мглы тумана.
10. Был лик его людей правдивых лик:
Столь кроткими глядел на нас глазами,
Но как у змеи был хвост его велик.
13. Мохнатые две лапы под плечами.
А грудь, бока и весь хребет как жар
Испещрены узлами и кружками.
16. Цвета одежд у Турок и Татар
С изнанки и с лица не столько ярки;
Не так сплетен Арахны дивный дар.[363]
19. Как иногда лежат на взморье барки,[364]
Полу в воде, полу в песке до ребр,
И как у вод, на бой готовясь жаркий,
22. Сидит, в стране обжор немецких, бобр:[365]
Так на краю, обвившем степь гранитом,[366]
Лежал дракон, с лица приветно добр.
25. Он хвост крутил в пространстве, мглой покрытом,
Как скорпион, вращая острием,
Вооруженным жалом ядовитым.
28. «Теперь» сказал учитель мой: «сойдем[367]
С дороги нашей к лютому дракону,
Простертому на берегу крутом.»
31. И мы спустились вправо по наклону
И пять шагов по берегу прошли,
Чтоб от огня найти там оборону.
34. Как скоро мы к дракону подошли,
Вдали узрел я на песке собранье
Теней, сидевших на краю земли.[368]
37. Тогда мой вождь: «Чтоб полное познанье
О круге сем ты мог отсель извлечь,
Поди,» сказал: «взгляни на их страданье;
40. Но коротка твоя да будет речь.[369]
А я склоню его первоначально
Дать в помощь нам громаду мощных плеч.»
43. Так берегом я к точке самой дальной[370]
Седьмого круга шел один, пока[371]
Пришед к толпе, сидевшей там печально.
46. Из их очей сверкала их тоска:
То там, то здесь руками тушат духи
То пыл огней, то знойный жар песка.
49. Так точно псы, в дни жара и засухи,
То рылом чешут, то ногой, где их
Кусают блохи, оводы, иль мухи.[372]
52. Я заглянул в лице теней иных,
На коих тлели клочья огневые;
Но никого не мог узнать из них.[373]
55» За то я зрел у каждого на шее
Мешок, имевший разный знак и цвет:
В него впивались взоры их немые.[374]
58. И я увидел, ближе подошед,
На желтом кошельке предмет лазурный
И был со львом по виду схож предмет.[375]
61. И далее я зрел как кровь пурпурный
Мешок, на коем молока белей
Написан гусь. – И вот, со алостью бурной,[376]
64. Один, имевший на суме своей
На белом поле супрось голубую,[377]
Вскричал: «Чего ты смотришь в яме сей?
67. Прочь, дерзкий! прочь! Но если ты живую
Имеешь душу, ведай: Витальян[378]
Соседом мне тут сядет одесную.
70. Я, Падуанец, здесь между граждан
Флоренции; тут часто диких орды
Кричат: Приди, наш славный атаман,
73. И принеси три клюва – герб твой гордый![379]»
И, скорчив рот, он высунул язык,
Как бык, когда он лижет влагу с морды.
76. И я, страшась, что слишком вдаль проник,
(А вождь велел не медлить мне в долине)
Пошел от злых; они ж подняли крик.
79. Уж мудреца нашел я на вершине
Чудовища и со спины крутой
Он мне кричал: «Будь смел и силен ныне:
82. Здесь сходят вглубь по лестнице такой![380]
Сядь впереди, а чтоб хвостом он раны
Не мог нанесть, я сяду за тобой.»
85. Как тот, к кому близка уж знобь квартаны,
Когда уже синеет цвет ногтей,
Трясется весь, лишь взглянет на туманы:
88. Так я дрожал от сказанных речей;[381]
Но как герой войска для предприятья,
Так он бодрил меня на подвиг сей.
91. Воссев на плечищах, хотел сказать я:
«О вождь!»… но голос, как я ожидал,
Не вышел… «вождь, прими меня в объятья!»
94. Но он, который столько раз спасал
Меня в аду, едва я взлез, руками
Обвил меня и, крепко сжав, сказал:[382]
97. «В путь, Герион, широкими кругами,[383]
Но медленней спускайся: не забудь,
Что новый груз подъемлешь ты плечами!»
100. Как от земли корабль уходит в путь
Назад, назад: так в даль он отступает;
И, на простор вступив, туда, где грудь[384]
103. Его была, вдруг хвост он обращает
И бьет хвостом, как угрь, свирепый зверь
И лапами он воздух загребает.
106. Нет! не сильней ты трепетал, поверь,
О Фаетон, когда брозды оставил,[385]
Зажегши твердь, как видно и теперь;
109. Иль ты, Икар, когда огонь расплавил
На крыльях воск и в след тебе отец
Кричал: О сын, ты худо путь направил![386] —
112. Как я дрожал, когда со мной певец
Взлетел, когда в воздушном океане
Все, кроме змия, скрылось наконец.
113. Он тихо, тихо плыл, кружась в тумане
И нисходя; но я лишь замечал,
Что ветр в лице и снизу дул в буране.[387]
118. Уже, от нас на право, я внимал,
Как водопад шумел, ревел под нами,
И я, нагнувшись, взор на дно вперял.
121. И больший страх я чуял над волнами.
И, в трепете, я мог сидеть едва,[388]
Услышав вопль и огнь увидев в яме.
124. Тут я узрел, чего не зрел сперва,
Как змий, кружась, спускался в омут душный
Меж ярых мук отчаянного рва.
127. И как сокол, свершив полет воздушный,
Когда ни птиц, ни чучел не нашел,[389]
При криках ловчего: О, непослушный!
130. Вдруг кольцами спускается на дол
И от ловца вдали один садится,
Измученный полетом, дик и зол:
133. Так Герион в глубокий ров стремится,
Чтоб сбросить нас к подножию скалы,
И, облегчен от груза, снова мчится,
136. Скрываясь в мраке с быстротой стрелы.[390]
Песнь XVIII
Содержание. Со спины Гериона Данте обозревает все пространство преисподней ада, которую описывает вообще как глубокое жерло с окраиною, разделенною на десять концентрических рвов, через которые перекинуты в виде мостов огромные утесы. Эти рвы составляют восьмой круг ада, названный Злыми рвами (Malebolge): здесь наказуется обман без доверия. – Сброшенные в этот круг Герионом поэты идут на лево и приходят к первому рву: тут рогатые черти бичуют торговавших слабостью женского пола (ruffiani) и обольстителей; грешники бегут двумя один другому противоположными строями. Из первого строя, бегущего на встречу поэтам, Данте узнает Болонца и Гвельфа Каччианимако, с которым и разговаривает; из второго – мифическое лицо Язона, похитителя золотого руна и обольстителя Изифилы и Медеи. Поэты идут далее и достигают второго рва, столь глубокого и узкого, что дно его можно рассмотреть только с самой высшей точки моста. В нем погружены в зловонную жидкость льстецы; они кричат, бьют себя руками и задыхаются. Из них Данте узнает одного грешника, Алеесио Интерминеи из Лукки; а Виргилий указывает ему на тень прелестницы Таиды, лица из Теренциевой комедии: Эвнух.
1. В аду есть округ, Злые рвы прозваньем:
Весь каменный, железа он темней
И обнесен стены таким же зданьем.
4. В средине самой проклятых полей,
Бездонный кладезь зев разверз широкий;[391]
Но расскажу не здесь о бездне сей.
7. Край пропасти, между стеной высокой
И кладезем, округлен и прорыт
Вкруг десятью долинами глубоко.
10. Как идут рвы, стенам падежный щит,
Вкруг крепостей, стесняясь у средины,
И каковой от нит приемлют вид:
13. Подобный вид имеют те долины,
И как лежат подъемные мосты
При крепостях: так от подошв стремнины
16. Кремнистые протянуты хребты,
Идущие чрез стены и провалы,
До кладезя, где все в одно слиты.[392] —
19. Тут, Герионом сброшены на скалы,[393]
Мы очутились; влево путь чернел:[394]
Подвигся вождь, за ним и я усталый.
22. Иную скорбь направо я узрел,
Иных судей, мучения иные,
Которыми весь первый ров кипел.
25. На дне толпились грешники нагие:
Одни отселе двигались на нас,
Оттоле с нами, но быстрей, другие.
28. Так Римляне, в огромный сонм столпясь,
Идут чрез мост, в год славный юбилея,
От множества в два строя разделясь:[395]
31. С одной руки, перед лицом имея
Вал крепостной, в Петров стремятся храм;
С другой, текут к горе, вдали пестрея.[396]
34. Меж черных скал я видел здесь и там
Чертей рогатых с длинными бичами,
Разивших страшно грешных по хребтам.[397]
37. Ах! как бегут вприпрыжку и скачками,
Лишь хлопнет бич, и нет здесь никого,
Кто б ждал еще удара за плечами!
40. Пока мы шли, я встретил одного
Знакомого и молвил в то ж мгновенье:
«Не в первый раз встречаю я его!»
43. Чтоб рассмотреть, в него вперил я зренье;
А сладкий вождь, остановясь со мной,
Назад вернуться дал мне позволенье.
46. Бичуемый, поникнув головой,
Надеялся укрыться; но напрасно!
Я молвил: «Ты, так взор склонивший свой, —
49. Когда твой образ говорит мне ясно,[398] —
Ты Венедико Каччианимик![399]
За что ж попал ты в щелок столь ужасный?[400]
52. А он: «ответа не дал бы язык;
Но, твоему вняв звонкому глаголу,[401]
Я вспомнил мир, в котором я возник.
55. Я убедил прекрасную Гизолу
Ответствовать Маркизу на любовь,
Предав ее злых толков произволу.
58. Не я один, Болониц, свергнут в ров:
Так много нас вмещают эти стены,
Что не осталось столько языков
61. Твердить sipa меж Рено и Савены;[402]
А хочешь в этом быть ты убежден,
То вспомни, как жадны мои сочлены.[403]»
64. Так говорил; но, сзади поражен,
Он бросился, а вслед кричал нечистый:
«Прочь, изверг! здесь не покупают жен!»
67. Я поспешил к вождю тропой скалистой
И мы пришли с поспешностью туда,
Где из стены торчал утес кремнистый.
70. Тогда, взошел на камень без труда
И вправо взяв, мы прочь пошли оттуда,
Покинув область вечного суда.[404]
73. Когда ж пришли, где каменная груда
Дает внизу бичуемым проход,
Мой вождь сказал: «Дождемся здесь, покуда
76. К нам обратит лицо проклятый род:
Сих грешников не мог ты видеть лица,
За тем, что вместе с ними шел вперед.[405]»
79. И с древних скал узрел я вереницы[406]
На встречу нам бежавших под утес,
Которых гнали демонов станицы.
82. И добрый вождь, предвидя мой вопрос,
Сказал: «Взгляни: вот призрак величавый!
Бичуемый, не льет он горьких слез.
85. О, как он горд величьем царской славы!
Сей дух – Язон, похитивший руно
Колхидское, вождь смелый и лукавый.
88. Пришед на остров Лемнос, где давно
Отвагой жен в ожесточенье рьяном
Убийство всех мужей их свершено, —
91. Приветной речью, красотой и саном
Он Изифилу в цвети лет прельстил,
Увлекшую подруг своих обманом.
94. Там, обольстив, ее он позабыл:
За этот грех казнится высшей властью,
И за Медею рок ему отмстил.[407]
97. С ним идут все, прельщающие страстью!
О первом рве довольно ты узнал
И о толпе, пожранной черной пастью.[408]» —
100. Мы были там, где узкий путь у скал
Крест на крест вал второй пересекает,
Ведя на мост через второй провал.
103. И в этом рве я слышал, как стенает[409]
Проклятый род и дышит тяжело
И сам себя разит и проклинает.[410]
106. Там плесенью брега обволокло[411]
Зловонье дна, сгущаемое бездной,
И брань со всеми чувствами вело.
109. Ров так глубок, что было б бесполезно
Смотреть на дно в зловонный сей овраг,
Не взлезши вверх, где свис утес железный.
112. Мы на него взобрались и сквозь мрак
Я рассмотрел народ, увязший в тине,
Извергнутой, казалось, из клоак.
115. И одного заметил я в пучине
Столь грязного, что рассмотреть нельзя:
Мирянин он, или в духовном чине.
118. Он мне кричал: «Что смотришь на меня
Так пристально меж грязными тенями!»
А я: «За тем, что сколько помню, я
121. Тебя видал с сухими волосами:
Интерминеи мне давно знаком;[412]
За тем тебя преследую глазами.»
124. В башку ударив, он сказал с стыдом:[413]
«Лесть мерзкая нас свергла в ров вонючий!
Без устали болтал я языком.»
127. И вождь: «Впери сквозь сумрак взор летучий
И ров глубокий обозри вокруг;
Взгляни: вон там, среди бесчестной кучи,
130. Растрепанной развратницы злой дух
Скребет ногтями грудь в трясине скверной,
То вдруг присядет, то привстанет вдруг:
133. То тень Таиды, грешницы неверной,[414]
Что на вопрос: «Довольна ль мной?» в ответ
Любовнику сказала: «Ах, чрезмерно!»
136. И, с омерзеньем, прочь пошел поэт.
Песнь XIX
Содержание. Поэты приближаются к третьему рву, в котором казнится симония – святокупство, грех Симона волхва. Каменное дно этого рва пробито множеством круглых ям, в которые уткнуты головою и телом грешники: ноги их торчат к верху и сжигаются пламенем. Виргилий на руках несет Данта на дно рва и становится с ним подле одного грешника, над которым племя горит краснее: это папа Николай II. Грешник принимает Данта за папу Бонифация VIII; но, разуверенный в ошибке, повествует о грехе своем и намекает на других более важных симонистов, которые со временем займут в аду его место. Тогда Данте изливает в сильной речи свое негодование на унижение папского достоинства и алчность пап, от чего грешник в немощной злобе сильно потрясает ногами. Виргилий, с довольным видом слушавший эти слова, опять возносит Данта на крутой утес и по мосту приближается к четвертому рву.
1. О Симон волхв, о род злосчастых братий![415]
Господень дар, с единым лишь добром
Вступающий в святой союз, как тати,
4. Вы осквернили златом и сребром!
Для вас должна греметь труба отныне,[416]
Для вас, на век пожранных третьим рвом!
7. Уж мы пришли к ближайшей к нам пучине,
Взобравшись там на горные хребты,
Где, как отвес, падут они к средине.
10. О высший разум! как всесилен ты[417]
На небе, на земле и в злобном мире!
Твой строгий суд пучина правоты!
13. Я зрел, на дне и по бокам, в порфире
Багрово-синем, бездну круглых ям,
Все равной меры, не тесней, не шире
Купелей, ими ж славен дивный храм
Сан Джиованни, где для грешных братий
Крестильницы пробиты по стенам.
Одну из них, спасая жизнь дитяти,
Еще недавно сам я раздробил:[418]
О пусть же каждый верит сей печати![419]
22. Из каждой ямы грешник возносил
До икр стопы и голени, скрывая
Все остальное в глубине могил.
25. Подошвы ног, под пламенем пылая,
Так яростно рвались у мертвецов,
Что не сдержала б их и вервь льняная.
28. И как струится пламя у краев
Горючих тел, упитанных в элее:
Так огнь от пят стремился до перстов.
31. И я: «О вождь, кто это всех сильнее
Терзается? за что он осужден?
Почто над ним пылает огнь краснее?» —
34. «Когда желаешь,» отвечал мне он:
«Я понесу тебя к нему по склонам;[420]
Сам скажет, кто он и за что казнен?»
37. А я: «Твое желанье мне законом;
Мой господин, ты видишь мысль во мне,
И я с тобой готов ко всем препонам.»
40. Тогда пришли к четвертой мы стене
И очутились, влево в ров сбежавши,
На продырявленном и узком дне.[421]
43. И добрый вождь, меня до бедр поднявши,[422]
Дотоле шел, пока достиг дыры,
Где скрыт злодей, так ноги потрясавший.
46. «Злосчастный дух, ты, скрывший лик внутри!
Кто б ни был ты, уткнутый здесь как плаха,»
Так начал я: «коль можешь, говори.»
49. Имел я вид духовника-монаха,
К которому засыпанный злодей,
Чтоб жизнь продлить, взывает из-под праха.[423]
52. Но дух кричал: «Ага! уж в яме сей,[424]
Уж в яме сей стоишь ты, Бонифаций?[425]
Так я обманут хартией моей?
55. Ты ль пресыщен на лоне благодати
Стяжаньем благ, для коих смел нанесть
Жене прекрасной срам своих объятий?[426]»
58. Как человек, чей ум не мог прочесть
Слов сказанных, немеет без ответа:
Так я не мог мы слова произнесть.
61. Тогда поэт: «Скажи ему на это,
Что ты не тот, не тот, кого он ждал.»
И я сказал ему слова поэта.
64. Тогда ногами дух затрепетал
И рек, вздыхая, в горести жестокой:
«Скажи, чего ж ты от меня желал?
67. Но если ты спустился в ров глубокий,
Горя желаньем обо мне узнать,
Так знай: венчан тиарой я высокой.
70. И впрямь была медведица мне мать:
Для медвежат в мешок сгребал я злато,
А здесь и сам попал в мешок как тать.[427]
73. В провал скалы уже не мало взято
Пап-симонистов, бывших до меня:[428]
Все подо мной исчезли без возврата.
76. И я за ними свергнусь в пыл огня,
Лишь придет тот, за коего ты принят,
Когда вопрос поспешный сделал я.
79. Однако ж он скорей, чем я, покинет
Провал, где я главою водружен:[429]
За ним придет (и нас собой задвинет)
82. От запада поправший весь закон
Верховный жрец. Всем миром проклинаем,[430]
Сей пастырь будет новый Иасон[431]
85. (У Маккавеев мы о нем читаем),
И как того сирийский царь ласкал,
Так королем французским он ласкаем.»
88. Быть может, слишком много я сказал,
Ему ответив с укоризной злою:
«Скажи ж ты мне: каких сокровищ ждал
91. Господь, когда вручил Своей рукою
Ключи Петру? поверь мне, ничего
Он не желал, как лишь: иди за Мною.[432]
94. А Петр и ты, что вместо одного[433]
С душей коварной избрали Матфея,
Сребра ли, злата ль ждали от него?
97. Так стой же здесь и, вечно пламенея,
Блюди мешок с бесчестной мздой своей,
Для коей шел на Карла, не робея:[434]
100. И если б я не уважал ключей,
Которыми, приняв свой сан высокий,
Ты в светлой жизни управлял, злодей,[435] —
103. Я б жесточей привел тебе упреки:
Ваш алчный дух всем в мире омерзел,
Топча добро и вознося пороки……..
106………………………………………….
……………………………………………….
……………………………………………….
109………………………………………….
……………………………………………….
……………………………………………….
112………………………………………….
……………………………………………….
……………………………………………….
115………………………………………….
……………………………………………….
……………………………………………….
118. Пока ему я это напевал,
Не знаю, гневом, совестью ль терзался,
Ногами сильно грешник потрясал.
121. Зато мой вождь, казалось, утешался:
С такой улыбкой слушал он слова,
В которых гнев правдивый выражался.
124. Тут, сжав меня в объятьях, мой глава
Стал восходить опять путем покатым,
По коему спустился он сперва.
127. Без устали, со мной, к груди прижатым,
Он шел, пока на мост меня не взнес,
Которым связан ров четвертый с пятым.
130. Здесь тихо, тихо на крутой утес
Спустил свое он бремя у стремнины,
Где был бы путь не легок и для коз.
133. Там мне открылось дно другой долины.
Песнь XX
Содержание. На дне четвертого рва Данте видит души прорицателей и чародеев: они повернуты лицами назад, борода у них упадает на плечи, слезы текут по спине; вперед они уже не видят и должны пятиться задом. При виде искажения человеческого образа, Данте плачет; но Виргилий укоряет его за скорбь перед судом Божьим. Он указывает ему на тень Амфиарая, поглощенного землею перед Фивами; на Терезия, волхва фивского; Аронте, этрусского птицегадателя; далее на тень Манто, дочери Терезия, при имени которой подробно говорит о происхождении родного своего города Мантуи; наконец, указав еще на тень Эврипилла, Михаила Скотта, Гвидо Бонатти, Асденте и других, Виргилий побуждает Данте спешить, ибо месяц уже закатился. Поэты идут далее.
1. Вновь должно петь о скорбях неутешных
И тем предмет двадцатой песне дать
Канзоны первой – о погибших грешных.[436]
4. Уже вполне готов я был взирать
В открытый ров, где грешники, в кручине,
Должны слезами путь свой орошать.
7. И видел я, как в круглой той долине
Они в слезах свершают молча путь,
Как на земле творят литии ныне.
10. Склонив лицо, чтоб глубже в ров взглянуть,
Я в страхе зрел, что шеи злой станицы
От подбородка свернуты по грудь.
13. У всех к плечам поворотились лица,
Так, что, вперед смотреть утратив дар,
Все пятились назад по дну темницы.[437]
16 Не думаю, чтоб мозговой удар[438]
Мог причинить такие искаженья,
Каким подверглись те ведомцы чар.
19. Коль Бог тебе, читатель, дал из чтенья
Извлечь твой плод, то сам вообрази,
Без слез я мог ли видеть их мученья,
22. Когда увидел образ наш вблизи
Столь извращенным, что слеза, рекою
Струясь меж плеч, кропила их стези?
25. О! верь, я плакал, прислонясь рукою
К одной из скал; тогда мне мой глава:
«Уже ль и ты безумствуешь с толпою?
28. Лишь мертвая любовь в аду жива![439]
Преступник тот, кто скорбью неразумной
Зовет на суд законы Божества!
31. Взгляни же вверх, взгляни: вот тот безумный,
Что свергнуть в ад в виду Фивнцев всех,
При криках их: «Куда из битвы шумной,
34. Амфиарай? куда стремишься в бег?[440]»
А он меж тем все падал в ад, доколе
Был схвачен тем, что судит каждый грех.[441]
37. Смотри: из плеч он сделал грудь в неволе!
За то, что вдаль пытливый взор стремил,
Идет назад, вперед не видя боли.
40. Вот и Терезий, тот, что изменил[442]
Свой вид и пол, которым для замены
Он в женщину себя преобразил,
43. Но вслед за тем, для новой перемены,
Жезлом ударив свившихся двух змей,
Вновь получил все мужеские члены.
46. Спиной к нему – этрурский чародей!
Средь Лунских гор, где рудокоп Каррары,[443]
Жилец скалы, ломает камень в ней,
49. Жил в мраморной пещере грешник старый;
Оттоль он зрел лазурный звезд чертог
И зыбь морей, свершая злые чары.
52. А эта тень, которая до ног
Спустила кос всклокоченную груду,
В ней скрывши грудь, чтоб видеть ты не мог,
55. Тень вещей Манто, что, прошед повсюду,[444]
Там поселилась, где родился я.[445]
Внимай: о ней повествовать я буду.
58. Когда покинул жизнь отец ее
И вакхов град стонал под мощной дланью,[446]
Она все в мире обошла края.
61. Есть озеро над италийской гранью,
У самых Альп, связующих Тироль
С Германией, Бенако по прозванью.[447]
64. И тысяча и больше волн оттоль,
Меж Гарда и Комоники, чрез склоны
Пеннинских гор, сливаются в юдоль.[448]
67. Тут место есть, где могут без препоны
Три пастыря подать друг другу крест —
Из Брешии, от Трента и Вероны.[449]
70. Хранит Пескьера, крепость этих мест,[450]
Меж Брешьи и Бергамо, доступ в горы,
Там, где страна покатее окрест.
73. Сюда бежит избыток вод, который
В себе вместить Бенако не могло,
И как поток, стремительный и скорый,
76. Шумит вдоль паств, и, лишь вступив в русло,
Уж Минчием зовется, мчась в раздолье
До стен Говерно, где впадает в По.[451]
79. Но вскоре, встретив на пути подолье,
Болотом топким ширится волна,
Тлетворный смрад рождая в водополье.
82. Сюда проникнув, страшная жена
Среди болот край видит запустелый
И, дикостью страны привлечена,
85. С толпою слуг, для чар науки смелой,
В ней остается, бросив смертный род,
И, кончив жизнь, здесь покидает тело.
88. Когда ж окрест рассеянный народ
Пришел за нею в дикий край, объятый
Со всех сторон трясинами болот,
91. Он град построил на костях проклятой,
И, без других гаданий, в память ей,
Дал имя Мантуи стране богатой.
94. Град множество вмещал в себе людей,
Пока еще безумцу в обольщенье
Не сплел коварный Пинамонт сетей.[452]
97. Так говорю, чтоб сам ты в заблужденье
Не впал, когда родной моей стране
Начнут давать не то происхожденье.[453]»
100. А я: «Мой вождь, я убежден вполне
В твоих словах и речь других пред ними
Покажется погасшим углем мне.
103. Скажи ж мне кто достоин между сими
Идущими мой взор к себе привлечь?
Лишь к ним стремлюсь я мыслями своими.»
106. А он мне: «Тот с брадой до смуглых плеч, —
В те дни, когда Эллады край богатый
Так оскудел людьми для грозных сечь,
109. Что колыбели не были лишь взяты, —
Был волхв и дал с Колхасом злой совет
Перерубить в Авлиде все канаты.[454]
112. Он, Эврипил по имени, воспет
В стихах моей трагедии высокой,
В которую вникал ты столько лет.
115. А этот с ним, калека кривобокий —
Михаил Скотт, который, точно, быль
Во лжи волшебных игр знаток глубокий.[455]
118. С Бонатти здесь Асдент себя сгубил:[456]
Он кается теперь, хотя уж поздно,
Зачем он с кожей дратву разлюбил.
121. Здесь множество волшебниц плачет слезно:
Забыв иглу, веретено и челн,
Они на зельях волхвовали грозно.
124. Но в путь! уж грани эмисфер и волн[457]
Коснулся с терном Каин за Сивиллой.
Еще вчера, в ночи, был месяц полн;
127. Ты не забыл, что он сквозь лес унылый
Тебе не раз светил в ночном пути
И прогонял из сердца страх постылый.[458]»
130. Так говоря, он продолжал идти.
Песнь XXI
Содержание. Путники всходят на следующий мост и с его вершины глядят в весьма темный пятый ров. Светские симонисты, люди, торговавшие гражданскими местами, и взяточники погружены здесь в кипящее смоляное озеро, по берегам которого взад и вперед бегают демоны, вооруженные крючьями. Пока поэты смотрят в ров, дьявол приносит на плечах сенатора из Лукки, кидает его в смолу и бежит за другими подобными. Черти, скрытые под мостом, подхватывают грешника крючьями и погружают его в кипяток. Виргилий из предосторожности приказывает Данту спрятаться за скалою, а сам переходит мост. Дьяволы кидаются на него с яростью; но Виргилий, укротив их, вызывает одного из их толпы для переговоров. Бес Злой-Хвост выходит с дерзостью; но, узнав о причине замогильного странствий поэтов, в ужасе роняет багор из рук. Тогда, по приказанию Виргилия, Данте выходит из своего убежища; демоны на него кидаются и один из них хочет разорвать его; но Злой-Хвост их удерживает. С притворною приветливостью он назначает поэтам провожатых, ложно объявив, что мост разрушен только в шестом рве, но что в следующем он невредим. Десять избранных в провожатые демонов, под предводительством Курчавой-Бороды, делают гримасу Злому-Хвосту.
1. Так с моста на мост шли мы, рассуждая[459]
О том, чего в комедии своей
Не передам, и, с высоты взирая,
4. Другую щель увидели под ней
И тщетный плач услышали в провале
В глубокой мгле, ужасной для очей.
7. Как вар кипит зимою в арсенале
В Венеции, для смазки тех судов,
Что, обветшав, уж плыть не могут, дале:
10. Кто конопатит там корабль с боков,
Терпевших долго бурных волн напасти;
Кто новый челн готовит из дубов;
13. Кто парус шьет, разорванный на части;
Кто у руля, кто рубит под кормой;
Кто тешет весла, кто свивает снасти:
16. Так, не огнем, но силой пресвятой[460]
Растоплена, смола там клокотала,
Отовсюду берег облепив корой.
19. Я в ров смотрел; но мгла в нем все скрывала:
Лишь хлябь, вздымая вслед за валом вал,
То дулася, то ямой оседала.
22. Пока я пристально глядел в провал, —
Мой вождь, вскричав: «Смотри! смотри!» нежданно
Увлек меня оттоль, где я стоял.
25. Я побежал, как тот, кто видит странный
Предмет и глаз с него не сводит прочь;
Но, ужасом внезапным обуянный,
28. Бежит, не в силах страха превозмочь,
И видел я, как черный бес за нами,
Вдоль по утесу, мчался во всю мочь.
31. О, как ужасно он сверкал очами!
С какою злобой он бежал, стуча
Копытами и хлопая крылами!
34. Взвалив себе на острые плеча
И возле пят когтьми вцепившись в кости,
Он за ноги мчал грешника, крича:
37. «Вот анциан Святые Зиты! в гости[461]
К вам, Злые-Лапы, он пришел сюда![462]
В смолу его! а я для вашей злости
40. Примчу других: там много их всегда![463]
Там каждый взяточник, кроме Бонтуры![464]
Из нет за деньги там выходит да[465]!»
43. Швырнув его, умчался бес понурый,
И никогда с такою быстротой
За вором пес не гнался из конуры.
46. Тот в глубь нырнул и всплыл облит смолой;
А демоны из-под скалы висячей
Вскричали: «Здесь иконы нет святой![466]
49. Не Серккьо здесь: тут плавают иначе![467]
Когда не хочешь наших крючьев злых,
Так не всплывай поверх смолы горячей!»
52. И сто багров в него всадили вмиг,
Вскричав: «Пляши, где вар сильней вскипает,
И, если можешь, надувай других![468]»
55. Так поваренков повар заставляет
Крючками мясо погружать в котлы,
Когда оно поверх воды всплывает.
58. Тут добрый вождь сказал: «Пока во мгле
Они тебя еще не увидали,
Пойди, прижмись к той рухнувшей скале.[469]
61. И чем бы мне они не угрожали,
Не бойся: с ними я давно знаком;
Они и прежде в спор со мной вступали.[470]»
64. И через мост он перешел потом;
Когда ж достигнул до шестого брега,
Он им предстал с бестрепетным челом.
67. С той яростью, с той быстротою бега,
С какою мчатся псы на бедняка,
Что под окном вдруг попросил ночлега, —
70. Вмиг вылетел их рой из-под мостка,
Подняв багры; но он в святой защите
Вскричал: «Ни чья не тронь меня рука!
73. Пусть прежде, чем крючки в меня вонзите,
Один из вас пред мой предстанет лик;
Потом меня терзайте, как хотите.»
76. «Ступай, Злой-Хвост!» тут подняли все крик,
И вышел Хвост (они ж за ним ни шагу),
И спрашивал: зачем он к ним проник?
79. «Проник ли б я, Злой-Хвост, в твою ватагу,
Когда бы мне,» учитель мой в ответ:
«Не подали на подвиг сей отвагу
82. Рок благотворный и святой завет!
Пусти ж меня: так небесам угодно,
Чтоб здесь живой за мною шел вослед.»
85. Вмиг сокрушил он в дерзком гнев бесплодный,[471]
Так, что багор он уронил к ногам,
Вскричав к другим: «Пусть он идет свободно!»
88. Тогда мой вождь: «О ты, который там,
Припав к скале, укрылся от насилий,
Иди теперь без трепета к врагам.»
91. Я поспешил туда, где был Виргилий;
А дьяволы все бросились вперед,
Как будто бы свой договор забыли.
94. Так (видел я) был устрашен народ,
Когда с условьем выйдя из Капроны,
Толпу врагов он встретил у ворот.[472]
97. К вождю прижавшись, ждал я обороны
И не сводил очей с их страшных харь,
Где мог читать всю злость их без препоны.
100. Тогда один, поднявши свой косарь,
Сказал другим: «Ножем его… хотите ль?».
Другие: «Ладно! по спине ударь!»
103. Но бес, с которым говорил учитель,
Туда поспешно обратясь, сказал:
«Стой, Кутерьма! стой, дерзкий возмутитель!»
106. И нам потом: «Здесь по уступам скал
Вам нет дороги: в страшном том провале
Весь раздробленный свод шестой упал.
109. Но если вы идти хотите дале, —
Чрез этот грот ступайте в мрачный ад:
Вблизи есть путь такой же, как вначале.
112. Уж тысяча и двести шестьдесят
Шесть лет, поздней сего двумя часами,
Вчера свершилось, как здесь рухнул скат.[473]
115. Отряд моих туда пошлю я с вами
Взглянуть: не всплыл ли кто там над смолой?
Идите с ними смелыми стопами.
118. Марш, Криволет, Давило и Борзой!»
Он крикнул, ада огласив вертепы:
«Веди их, Черт с курчавой бородой!
121. Марш, марш, Драконье-Жало, Вихрь-Свирепый
И Вепрь-Клыкан и Душелов, злой дух,
И Адский-Сыч и Красный-Черт нелепый![474]
124. Кругом обшарьте пруд; а этих двух
Оберегайте до моста другого,
Что, уцелев, идет чрез этот круг.» —
127. «О ужас! вождь мой, что я вижу снова?
О, поспешим без спутников одни!
Коль знаешь путь, к чему вождя иного?
130. Когда ты мудр, как был ты искони;
То как не зришь, что зубы их скрежещут,
И что бровями нам грозят они?»
133. А вождь: «Не бойся! пусть глаза их блещут;
Пусть, как хотят, скрежещут их клыки:
От их угроз лишь грешники трепещут.»
136. Плотиной, влево, двинулись полки;
Но прежде все, взглянув на воеводу,
Вмиг стиснули зубами языки,[475] —
139…………………………………………………
Песнь XXII
Содержание. Поэты идут по окраине рва в сопровождении демонов, которых характер, сообразно с их именами, развит в этой песни драматически. С появлением беса Курчавой-Бороды (которому не без умысла придана почтенная наружность), грешники выплывшие было к берегу, чтоб освежиться, с ужасом подаются назад. Но один из них предупрежден Душеловом: бес зацепил его крюком и вытаскивает на берег; Красный-Черт хочет содрать с него кожу. По желанию Данта Виргилий спрашивает грешника: кто он? и узнает, что это любимец наваррского короля Тебальда. Пока, они разговаривают, Вепрь-Клыкан рвет грешника зубом; но Курчавая-Борода, зацепив тень крюком, останавливает товарищей, грешник продолжает рассказывать о других собратьях Сардинцах; между тем Вихрь-Свирепый отрывает, у него от плеча кусок мяса, а Драконье-Жало метит в ногу; однако ж начальник опять их удерживает. Грешник продолжает прерванный рассказ; но вдруг останавливается, увидев сверкание глаз Адского-Сыча, злобу которого едва может обуздать сам Курчавая-Борода. Тут грешная душа вызывается призвать на свое место нескольких Ломбардцев и Тосканцев с условием, чтобы Злые-Лапы наперед спрятались за скалою. Борзой подозревает хитрость; но Давило уговаривает товарищей удалиться. Они прячутся. Тогда Наваррец, прыгнув с берега, скрывается в смоле. Давило летит за ним; но, не догнав, возвращается; в досаде Криволет бросается на Давилу; они дерутся и оба падают в смолу. Четыре беса, посланные к ним на помощь, тащат их из смолы баграми. Между тем поэты, воспользовавшись тревогою, удаляются.
1. Видал и я; как всадники рядами
Идут на смотр и рубятся с врагом,
И как порой бегут перед врагами;
4. Наездников видал в краю твоем,
Ареццо; видел их набег удалый,[476]
В турнирах битвы, бег коня с конем,
7. Когда рога, колокола, кимвалы,[477]
Иль с крепостей дадут на бой сигнал,[478] —
Видал чужих и наших войск сигналы.
10. Но, думаю, никто не подавал
Таких сигналов пешим, или конным,
Иль морякам при виде звезд и скал.[479] —
13. С десятком бесов шли мы к осужденным:
Ужасный строй! но – в церкви со святым,
В гостинице с обжорой беззаконным.[480]
16. Я взор склонил к пучинам смоляным,
Желая знать устройство сей долины
И кто казнен под кипятком густым.
19. Как морякам изгибом спин дельфины
Дают намек, что время уж спасать
Их корабли от бури средь пучины:[481]
22. Так иногда, чтоб злую боль унять,
Мелькнет спина того, другого духа
И вдруг исчезнет молнией опять.
25. И как лягушки, скрыв с ногами брюхо
В воде канавы, по краям сидят,
Просунув морды на песок, где сухо:
28. Так грешники со всех сторон глядят;
Но адского при вид караула
Все подаются с ужасом назад.
31. Одна лишь тень – о страх! – не ускользнула,
Как иногда лягушка, всех смелей,
Сидит, когда другая уж спрыгнула.
34. И Душелов, подкравшись ближе к ней,
Крюк замотал в кудрях ее смолистых
И вытащил как выдру из зыбей.[482]
37. Уже я знал все имена нечистых,
Заметив их при выбор, когда
Их строи пошел к смоле с брегов скалистых,
40. «Эй, Красный-Черт! скорей, скорей сюда!
Сдери когтями кожу с плеч безбожной!»
Воскликнула проклятая орда.
43. А я: «О вождь! разведай, если можно,
Кто сей несчастный здесь себя сгубил,
Врагам попавшись так неосторожно?»
46. Став близ него, учитель мой спросил:
«Где ты рожден?» – А он в ответ: «В Наварре:
Там при одном сеньоре я служил.
49. Отец же мой сгубил себя в пожар
Слепых страстей и разорил весь дом —
Известный мот! Потом при государе
52. Тебальде Добром я служил рабом.
Тогда-то я предался гнусной страсти,
В чем мы отчет под варом отдаем.»
55. Тут Вепрь-Клыкан – а у него из пасти,[483]
Как у свиньи, торчали по бокам
Клыки – одним стад рвать его на части.
58. Попал мышонок в лапы злым котам!
Но их капрал, обняв его руками,
Им крикнул: «Прочь, пока натешусь им!»
61. И, устремясь к учителю глазами:
«Спроси еще» сказал; «но поспеши:
Не то его мы разорвем баграми.»
64. Тогда мой вождь: «И так нам опиши,
Кто из Латинов здесь покрыт смолою?[484]»
А он: «Сейчас ушел я от души
67. Того, кто жил в соседстве с их страною.
О, если б с ним я скрылся в кипяток,
Не слышал бы когтей их за спиною![485]»
70. Тут Вихрь-Свирепый крикнул: «Кончен срок!»
И, крюк ему всадив в плечо, помчался,
Рванул и вырвал из него кусок.
73. Драконье-Жало тоже уж подкрался[486]
Ужалить ногу; но десятник их
Кругом, кругом злым оком озирался.
76. Тогда мой вождь – едва их гнев притих —
Спросил того, что с ужасом во взоре
Еще смотрел на кровь из ран своих:
79. «Кто ж этот дух, с кем ты расстался вскоре…
Не в добрый час покинул страшный пруд?» —
«То был Гомита,» отвечал он в горе,[487]
82. «Монах галлурский, всякой лжи сосуд:
Над пленными быв стражем у владыки,
Он честь себе снискал от них за труд.
85» Он их пускал за деньги без улики,
Как говорит, и в каждом ремесле
Был взяточник не малый, а великий.
88. Дон логодорский, Цанке, с ним в смоле;[488]
Их языки усталости не знают,
И все толкуют о родной земли.
91. Но посмотри, как там глаза сверкают!
Мешаются от ужаса слова….
Того и жду, что спину поласкают!»
91. Тогда взглянул бесовский голова
Туда, где Сыч таращил очи злобно,
И крикнул: «Прочь, зловещая сова!» —
97. «Хотите ль видеть, иль узнать подробно
Тосканцев, иль Ломбардцев,» молвил нам
Испуганный: «здесь их созвать удобно.
100. Пусть Злые-Лапы отойдут к скалам,
Чтоб грешники от них не ждали мести;
А я, на этом сидя месте, к вам
103. Один, как есть, вмиг призову их двести,
Лишь свисну им: есть уговор у нас
Пред выходом давать друг другу вести.»
106. Борзой тут рыло поднял вверх, потряс
Башкой и молвил: «Он хитер! от муки
Задумал он в смоле исчезнуть с глаз.»
109. Но тот, который был богат на штуки:
«Хитер?!.. О, слишком буду я хитер,
Когда предам товарищей вам в руки!»
112. Тут Криволет другим наперекор
Сказал: «Попробуй прыгнуть: за тобою
Не побегу в погон во весь опор;
115. Но крыльями взмахну я над смолою.
Каков-то будет у тебя успех,
Увидим мы, укрывшись за скалою.» —
118. Послушайте, какой тут вышел смех! —
Все в сторону оборотили взоры
И тот всех прежде, кто был против всех[489]
121. Миг улучил тогда Наваррец скорый:
Встал на ноги и в смолу в тот же миг
Прыгнул, вести им предоставив ссоры.
124. Такой удар всех озадачил их;
Но бес, виновник шутки неприятной,
Помчался с криком: «Я тебя настиг!»
137. Напрасный труд! быстрее был стократно
Испуг, чем крылья: дух пошел ко дну,
А бес вернулся на лету обратно.
130. Так утка вмиг ныряет в глубину
От сокола; а он, обманут уткой,
Рассерженный несется в вышину.
133. Тогда Давило, разбешенный шуткой,
Помчался вихрем, рад, что есть предлог
Подраться с тем, пред кем обманщик чуткий
136. Исчез в смоле, и когти рук и ног
В товарища впустил, и так над ямой
Сцепился с ним. Но тот и сам не плох!
139. Как ястреб сам сцепился с ним упрямо[490]
Когтьми и драка страшная была,
Пока не пали в пруд кипящий прямо.
142. Смола обоих тотчас разняла;[491]
Но не было в них сил взлететь над лавой:
Так облепила крылья им смола!
145. Тут сжалился над ними Черт-Курчавый:
На помощь им велит тащить багры,
И четверо, налево и направо,
148. Спустились в ров с обрывистой горы
И, крючьями их зацепив во мраке,
Вмиг извлекли из смоляной коры.
151. И мы пошли, чертей оставив в драке.
Песнь XXIII
Содержание. Пока демоны заняты спасением товарищей, поэты идут далее. Данте опасается погони демонов и, действительно, они гонятся за ними. Тогда Виргилий, схватив Данте и опрокинувшись спиною на склон горы, скатывается в следующий шестой ров. Здесь лицемеры, окутанные в монашеские рясы, снаружи вызолоченные, а внутри свинцовые, с капюшонами, свисшими над глазами, молча и плача ходят тихими шагами как в процессии. Между ними Данте встречает двух монахов из Болоньи, бывших подестами во Флоренции; с одним из них, Катахано, он разговаривает. Здесь же он видит пригвожденного к земле архиерея Каиафу, тестя его Анну и весь еврейский синедрион, по телам которых ходят лицемеры. Виргилий расспрашивает Катахано о дороге в ад и, узнав, что Злой-Хвост обманул его (Ада XXИ, 109–111), разгневанный, уходит скорыми шагами.
1. Мы молча шли, одни, без адской свиты, —
Вождь впереди с угрюмостью чела,
А я во след, как ходят минориты.[492]
4. Брань демонов на память привела
Мне баснь Езопову с нравоученьем
О том, как мышь с лягушкою плыла.[493]
7. Теперь и днесь не так сходны значеньем,[494]
Как баснь с той дракой, если в них сравнить
Внимательней начало с заключеньем.
10. И как от дум исходит мыслей нить,
Так эта мысль иную городила,
Чтоб больший страх мне в сердце поселить.
13. Я думал так: за нас происходила
У них борьба на хлябях смоляных
И им она конечно досадила
16. И если гнев сольется с злостью их,
За нами сволочь яростней помчится,
Чем гонит зайца стая псов борзых
19. Я чувствовал, что уж по мне струится
Холодный пот, и, озираясь вспять,
Сказал: «Учитель, если мы укрыться
22. Не поспешим, Злых-Лап не миновать!
Уже за нами рой их устремился;
Мне чудится, я слышу их опять,» —
25. «Будь я стеклом, не так бы отразился,[495]»
Он отвечал: «наружный образ твой
Как внутренний во мне изобразился
28. Так мыслями я сходствую с тобой,
Что оба мы теперь одно и тоже
Задумали в опасности такой.
31. Но если здесь направо склон отложе,
Мы убежим от мстительных врагов,
Лишь бы успеть сойти в другое ложе.»
34. Не досказал еще учитель слов,
Как я увидел их отряд крылатый
Так близко к нам, что нас схватить готов,
37. Тогда прижал меня к груди вожатый,
Как мать, когда, услышав крик: горим!
И видя дом весь пламенем объятый,
40. Хватает сына и в просоньи с них,
В одной сорочке (помня лишь о сыне,
Не о себе) бежит в огонь и дым.
43. Он вниз скользил по каменной стремнине,[496]
Повергшись навзничь на крутой гранить,
Которым заперт вход к другой долине.
46. По желобу так быстро не бежит
Ручей в колеса мельницы селенья,
Когда вблизи лопаток уж гремит, —
49. Как вождь скользил по склону чрез каменья,
Держа меня в объятьях как отец,
Не как вожатый, полный треволненья.
52. Едва стопой коснулся дна певец,
Как из-за скал мелькнули их станицы
Над нами; но тут страху был конец:
55. Поставив их на страже той темницы,
Святый закон лишил их власти всей
Переступать через свои границы.
58. Тут зрел я сонм повапленных теней,
Ходивших вкруг тяжелыми шагами
И плакавших в истоме от скорбей.
61. Все в капюшонах, свисших над глазами,[497]
И в мантиях, какие до сих пор[498]
Еще кроятся кёльнскими отцами.
64. Снаружи златом ослепляли взор;
Внутри ж – свинец, столь грузный, что солома
В сравненьи с ним был, Фридрих, твой убор.[499]
67. О тяжкий плащ! о вечная истома! —
Мы шли с толпой, налево обратясь
И внемля плачу грешного содома.
70. Но жалкий сонм под тяжестью ряс
Там тихо брел, что с новым все народом
Наш каждый шаг в пути знакомил нас.
73. И я: «О вождь! не замедляя ходом,
Окинь очами эту область мук:
Кто славен здесь иль подвигом, или родом?»
76. И кто-то, слов тосканских слыша звук,
Кричал нам вслед: «Сдержите нот стремленье!
Куда вы мчитесь через мрачный круг?
79. Быть может, а решу твое сомненье.» —
«Так подожди!» сказал учитель мне:
«И с шагом их соразмеряй движенье.» —
82. И я двоих увидел в стороне:
Они душой, казалось, к нам парили;
Но замедлял их груз на тесном дне.
86. Догнав меня, они, косясь, впереди
Безмолвный взор в мое лицо; потом,
Оборотясь друг к другу, говорили:
88. «Ведь он живой! смотри, как дышит ртом![500]
А если мертвы, то, скажи, где столы[501]
Тяжелые на этом и на том?»
91. И мне: «Тосканец, ты, пришедший в школы,
Где лицемеры, льют потоки слез,
Сказать: кто ты, в труд не вмени тяжелый.»
94. А я в ответь: «Родился я и взрос
На славном Арно в городе великом;
В сей мир с собою тело я принес.
97. Но кто же вы, по чьим печальным ликам
Струится дождь столь горестной росы?
К чему сей блеск при вашем горе диком?»
100. И мне, один: «Наш блеск не для красы!
Под ним свинец, столь тегостный, что кости
У нас трещат, как грузные весы.[502]
103. Веселые болонские мы гости:[503]
Я Катален; Лодринго – мой сосед.[504]
Нас, как людей без зависти и злости,
106. Твой город призвал в нем блюсти совет;
Но что мы были с нашим богомольем,
Пускай Гардинго даст тебе ответ![505]»
109. Я начал: «Братья, вашим своевольем…»
И вдруг замолк! глазам моим предстал
Во прахе грешник, к трем прибитый кольям.[506]
112. Узрев меня, он весь затрепетал,
Браду, как ветром, вздохами развеяв:
А Каталан, заметив то, сказал:
115. «Преступник сей в собраньи Фарисеев
Советовал на муку принести
Единого за весь народ Евреев.
118. За то, ты видишь, поперек пути
Лежит ногой, да сам он взвесит бремя
Всех проходивших на своей груди.
121. И тесть его низринут в тоже время
На туже казнь и весь синедрион,
Что был Евреям всех их бедствий семя.»
124. Тут видел я, как был ты изумлен,
Виргилий, тем, который так позорно[507]
В изгнанье вечном к плахе пригвожден.[508]
127. Потом спросил учитель благотворный:
«Скажите мне, коль то известно вам,
Направо нет ли здесь дороги торной,
130. Которой бы отсюда выйти нам
И не просить у дьявольской дружины
Проводника по горным сим местам?»
133. И брат в ответ: «Вблизи от ceй пучины,
От главных стен Злых-Рвов отделена,
Идет скала чрез лютые долины.
136. Лишь здесь была разрушена она:[509]
Там вверх взойти вам по обломкам можно,
Которыми завален скат до дна.»
139. Мой вождь на миг потупил взор тревожно
И рек: «И так солгал лукавый лжец,
Который там цепляет род безбожный.» —
141. «В Болонье я слыхал» сказал чернец:
«Грехов бесовских много; между ними
Слыхал и то, что дьявол – лжи отец.[510]»
145. Тогда пошел шагами вождь большими,
Разгневанный, с смущением лица;
А я, расставшись с грешниками злыми,
148. Шел по стопам бесценного певца.
Песнь XXIV
Содержание. Мгновенное смущение Виргилия устрашает, Данте, но он снова ободряется нежным взором своего учителя. Поэтам предстоит выйти из седьмого рва по страшному обвалу, происшедшему от падения моста над этим рвом. С помощью Виргилия, Данте наконец восходит с большим трудом на следующий мост, перекинутый через седьмой ров; а так как ров этот необыкновенно темен, то поэты, перейдя мост, восходят на внутреннюю ограду рва. Седьмой ров весь кипит змеями; между которыми бегают в ужасе взад и вперед грешники: это тати. Руки у них связаны змеями за спиною; змеи впиваются им в чресла, клубятся у них на груди и подвергают их разновидным превращениям. Так, в глазах Данта, змея кидается на одного из грешников, язвит его в шею, и тать, запылав, рассыпается пеплом; но пепел собирается сам собою и грешник опять получает свой прежний вид: кто тень пистойского святотатца из партии Черных Ванни Фуччи. Он предсказывает Данту будущую судьбу Белых и Черных, причем, желая опечалить поэта, говорит в особенности о предстоящем поражении его партии.
1. В том месяце, как солнце в Водолее
Златит власы на пламенном челе
И снова день становится длиннее;
4. Когда, как снег, белея на земле,
Подобится седому брату иней,[511]
Хоть краток срок пера в его крыле:[512]
7. Пастух, свой корм потративший в пустыне,
Встает, глядит и, видя по полям
Сребристый снег, по бедрам бьет в кручине;[513]
10. Идет домой, тоскует здесь и там
И, как несчастный, что начать, не знает;
Потом опять выходит и очам
13. Не верит, видя, как лицо меняет
Весь Божий мир, и на зеленый луг,
Взяв посох свой, овечек выгоняет.[514]
16. Так мой поэт, в лицо встревожен вдруг,
Смутил меня; но с той же быстротою.
Уврачевал бальзамом мой недуг:[515]
19. Пришед к мосту с обрушенной скалою,
Ко мне склонил он тот приветный взор,
С каким предстал впервые под горою.[516]
22. Потом, подумав, руки распростер,
И, обозрев обвал и торопливо
Схватив меня, пошел на темя гор,
25. И как мудрец, который терпеливо
Обдумывать умеет подвиг свой, —
Мой вождь, подняв меня наверх обрыва,
28. Мне указал над ним утес другой,
Сказав: «Взберись на этот камень голый;
Но испытай, чтоб он не пал с тобой.»
31. Нет, то был путь не для одетых в столы!
За тем, что мы – он тень, я им подъят —
Едва тут шли по камням в путь тяжелый.[517]
34. И если б здесь высок был так же скат,
Как с той страны: не знаю, до вершины
Достиг ли б вождь; но я б низвергся в ад.
37. Но как к вратам колодезя в пучины
Идет сей круг наклоном: то одно
Окружие у каждой в нем долины
40. Возвышено, другое ж склонено.[518] —
Мы наконец взошли на верх обвала,
Отколь последний камень пал на дно.
43. Но грудь моя так тяжело дышала,
Что я не мог уж далее всходить
И тут же сел у первого привала.
46. А вождь: «Теперь лень должно победить!
Кто на пуху в житейском дремлет пире,
Не может тот путь к славе проложить.
49. А без нее кто губит жизнь, тот в мире
Слабей оставит за собой следы,
Чем пена на волнах, чем дым в эфире.[519]
52. И так, восстав, преодолей труды:
В ком бодрствует над слабостью отвага,
Тот победите все скорби и беды.
55. Не кончен путь, хоть выйдем из оврага:
Еще длиннейший нам сужден в удел;
Коль понял ты, последуй мне во благо.[520]»
58. Тогда я встал и боле, чем имел,
Явил в себе и твердости и воли
И говорил: «Идем, я бодр и смел!»
61. И мы пошли; но тут гораздо боле[521]
Был крут, утесист, тесен и тяжел
Наш горный путь, чем был он нам дотоле:
64. Чтоб скрыть усталость, я беседу вел,
Ползя по камням; вдруг из ближней ямы
Исторгся крик – бессмысленный глагол.
67. Не понял я, что значит он, хотя мы
Шли по мосту уже над рвом седьмым;
Но, мнилось, был то гнева крике упрямый.
70. Я наклонился; но очам живым
Непроницаем был туман над бездной.»
И я сказал: «Учитель, поспешим
73. На том краю сойти с стены железной:
Как, слушая, не в силах я понять;
Так, в ров глядя; не вижу в мгле беззвездной.» —
76. «Не иначе могу я отвечать,
Как делом: должно» возразил учитель:
«Прошенья мудрых молча исполнять.»
79. Тогда со мной нисшел путеводитель
С скалы, где мост примкнут к восьмой стене:
Тут мне открылась лютая обитель.
82. Я в ней узрел все виды змей на дне,[522]
Крутившихся столь страшными клубами,
Что мысль о них кровь леденит во мне.
85. Да не гордится Ливия песками!
Пусть в ней кишат хелидры, кенкры, тмы
И амфисбен и якулей с ужами;[523]
88. Но змей таких, столь гибельной чумы
Мы в ней, мы там, в отчизне Эфиопов,
При Чермном море, не узрели б мы.[524]
91. В средине рва, между свирепых скопов,
В испуге рыскал рой теней нагих,
Ища норы, ища гелиотропов.[525]
94. Опутаны змеями руки их;
Впиваясь в тыл и пастью пламенея,
Клубятся гады на груди у них.
97. И вот, пред нами, в одного злодея
Метнулся змей и уязвил его
В том месте, где с плечом слилася шея.
100. Не пишется так скоро И иль О,[526]
Как вспыхнул он, я так горел жестоко,
Что пеплом весь рассыпался на дно.
103. И, по земле развеянный далеко,
Собрался пепел сам собой и вновь
Свой прежний вид приял в мгновенье ока.
106. Так, по словам великих мудрецов,
Кончается я вновь из пепелища
Родится Феникс, живший пять веков.
109. Не злак полей, ему цвет нарда пища;
А слезы мирры и аммом ему[527]
Дают костер последнего жилища.[528]
112. И как больной, Бог знает, почему,
Вдруг падает, иль бесом сокрушенный,
Иль омраком, в очах разлившим тьму;
115. Потом встает, бросает взор, смущенный[529]
Злой немощью, от коей так страдал,
И переводит вздох в груди стесненной:
118. Так грешник сей в смятений восстал.[530] —
О Господи! как строго Твой правдивый,
Предвечный суд злодея покарал![531]
121. Мой вождь спросил: кто был он нечестивые?
И дух: «Недавно, волею судеб,
В сей лютый зев я пал с тосканской нивы.
124. Как зверь я был между людьми свиреп;
А Ванни Фуччи, мул и скот! Пистойя
Была меж вас достойный мой вертеп.[532]
127. И я: «О вождь! пусть он, пред нами стоя,
Поведает, за что он пал сюда,
Жив на земли средь крови и разбоя?[533]»
130. Услышав то, не скрылся он тогда;
Но взор пытливый на меня уставил
И покраснел от горького стыда.
133. «О том грущу,» он речь ко мне направил:
«Что в этом срам ты меня узрел;
А не о том, что я твой мир оставил.[534]
136. Так ведай же, о чем ты знать хотел;
Я здесь за то, что с алтаря святого
Прекрасную похитить утварь смел.
139. И обвинил коварно в том другого.[535]
А чтоб не в радость был тебе мой стыд,
Когда придешь из мрачных стран ты снова,
142. То эта весть пусть слух твой изумит:
Сперва Пистойя Черных всех разгонит,
Потом граждан твой город обновит.
145. Из Вальдимагры, что в туманах тонет,
Поднимет Марс грозы кровавый пар[536]
И на поле Пичено вновь застонет
148. Бурь яростных неистовый разгар
И весь туман с полей рассеет вскоре
И Белым страшный нанесет удар.
151. Так говорю, чтоб ты изведал горе![537]» —
Песнь XXV
Содержание. Пока Ванни Фуччи страшно богохульствует, на него кидаются змеи: одна стягивает ему шею, другая скручивает руки. Он бежит, преследуемый кентавром Какусом, на спине которого распростерт дракон огнедышащий. Между, тем перед Дантом восстают три другие тени: Авьедо, Буозо и Пуччио Шианкато. Тень первого сливается с шестиногим драконом, внутри которого обитает душа Чианфы, и оба превращаются в одно страшное чудовище. Вторая тень узнается червою змеею, в коей поселен дух грешника Кавальканте: тогда перед глазами Данта совершается дивно-страшное событие – человек превращается в змею, змея в человека. Третья тень, Шианкато, только одна остается непревращенною.
1. При сих словах, поднявши обе руки,
Шиши просунул меж перстов злодей[538]
И проклинал весь ад и адски муки.
4. Но тут змея – с тех пор люблю я змей![539] —
Ему стянула будто петлей шею,
Как бы сказавши: продолжать не смей!
7. Другая, кинувшись на грудь злодею,
Так сжала руки, так впилась в него,
Что двинуть он не мог рукой своею.
10. Пистойя! о Пистойя! для чего
Не обратишься в пепел, коль пороком
Ты превзошла и предка своего?[540]
13. Я не встречал во всем аду глубоком
Нигде стол дерзких пред Творцом теней;
Не так был горд у Фив сраженный роком![541]
16. Он в ужасе помчался без речей.
И видел я: Кентавр рассвирепелый
Бежал, крича: «Где дерзкий? где злодей?»
19. Не думаю, чтоб столько змеи шипело
В Маремме, сколько он в хребте носил[542]
До плеч, где наше начиналось тело.
22. На раменах его, вцепившись в тыл,
Лежал дракон с разверстыми крылами
И полымем встречавшихся палил.[543]
25. И вождь сказал: «Вот Какус перед вами!
Под камнями у Авентинских гор
Как часто кровь он проливал реками![544]
28. К своим он братьям не причтен в собор,
За тем, что там, в соседстве, свел из вида
Большое стадо как искусный вор.
31. За то издох под булавой Алкида,
Который, верь мне, сто ударов дал,
Хоть десятью отмстилася обида.[545]»
34. Он говорил; меж тем Кентавр бежал,
Тогда предстали нам три тени новы;
Но их ни я, ни вождь не замечал,
37. Пока они не закричали: «Кто вы?»
И потому, рассказ прервавши свой,
Внимать словам их были мы готовы.
40. Я их не знал; однако ж, как порой
случается, случилось в эту пору,
Что одного из них назвал другой,
43. Сказав: «Чианфа, где ты скрылся в нору?»
А потому я перст прижал к губам,
Чтоб вождь прислушался к их разговору.
46. Читатель! если ты моим словам
Не вдруг поверишь, не дивлюсь: очами
Все видел я, но им не верю сам!
49. Гляжу на них с поднятыми бровями:
Вдруг бросился на одного из трех,[546]
И сросся с ним дракон с шестью ногами.
52. Живот облапив средней парой ног,
Передние он на руки накинул
И, в щеки впившись, на него падет;
55. Потом по бедрам задние раздвинул
О, между ног огромный хвост продев,
По чреслам сзади вверх его закинул.
58. Так плотно плющ не вьется вкруг дерев,
Как вкруг души ужасный гад обвился
И наконец, вполне рассвирепев,
61. Как с воском воск, с ней членами слепился,
И их цвета в один смешались цвет;
Тогда их вид внезапно изменился.
64. Так пред огнем ложится темный след
В папирусе, где черного нет цвета,
Но между тем и белого уж нет.
67. На них глядят другие два клеврета,
Клича: «Аньель! как изменился ты!
Ты не один теперь, ни два предмета!»
70. Две головы уже в одну слиты;
Два призрака в один преобразились;
В одном лицо исчезли двух черты.
73. Из четырех две лапы появились;
Живот и грудь и бедра и глава[547]
В неслыханные члены превратились.
76. Уж вид их был не тот, что был сперва:
И вот явился страшный образ взору,
И образ тот был ни один, ни два. —
79. Как в знойный день, в каникульную пору,
Нам прерывает ящерица путь,
Как молния с забора мчась к забору:[548]
82. Так бросился к двум грешникам на грудь
Змей огненный, с хвостом чернее перца,
Столь яростный, что страшно и взглянуть.
85. И там, где мы кровь матернего сердца[549]
Впервые пьем, пронзил он одного
И, протянувшись, пал к ногам лжеверца.
88. Пронзенный зрит злодея своего
И, недвижим, безмолвствуя, зевает,
Как если б зноб, иль сон томил его.
91. Он на змею, та на него взирает;
Он раною, она дымится ртом,
И черный дым, сшибаясь, их скрывает.
94. Молчи теперь и ты, Лукан, о том,
Как был сожжен Сабел змеей-медузой,
И выслушав, что видел я потом.[550]
97. Молчи, Назон, о Кадме с Аретузой:
Пусть он в змею, она в живой поток
Превращены твоей волшебной музой;[551]
100. Но изменить ты никогда б не мог
Так двух существ, чтоб оба превратились
Одно в другое с головы до ног! —
103. Змея и дух так видом обменились,
Что хвост у ней рассекся, раздвоясь;
А у него стопы соединились.
106. И голени, между собой слиясь,
Срослися так, что вскоре не имела
Уж и следов слиянных членов связь.
109. Двурогий хвост стал тою частью тела,
Что скрылась там, и кожа у змеи
Смягчалася, а у него твердела.
112. Я зрел, как руки прятались в свои
Плеча, насколько ж руки уменьшились,
Настолько лапы у нее росли.
115. …………………………………………………….
……………………………………………………………
……………………………………………………………
118. Пока их дым в цвет новый облекал,
Пока дракон власами покрывался,
А раненый их с головы ронял, —
121. Один восстал, другой же пресмыкался,
Друг с друга страшных не сводя очей,
От коих в каждом образ изменился.
124. К вискам надвинул лик восставший змей;
А из того, что здесь излишним стало,
Явились уши сзади челюстей;
127. И что назад с лица не убежало,
Слилося в нос и, ряд покрыв зубов,
Раздулось в губы, сколько надлежало.
130. У падшего вытягивался клёв;
Уж след ушей в его главе сокрылся,
Как прячутся рога у слизняков.
133. Язык, сперва столь дерзкий, раздвоился;
А у змеи двойное лезвие
Слилось в язык и – дым остановился.
136. Душа, приняв иное бытие,
Как гад шипящий, уползла в долину;
А тот с проклятьем плюнул на нее.
139. И, новую к ней обративши спину,
Сказал: «Пусть там, где ползал я сперва,
Ползет Буозо в адскую пучину.[552]» —
142. Так превращался рой седьмого рва
Из вида в вид, и мне да извинится,
Что ясностью не блещут здесь слова.
145. Хоть было тут чему очам дивиться,
Хотя мой ум от страха изнемог:
Все ж не могли три тени так укрыться,
148. Чтоб распознать я Пуччюио не мог:
Из трех теней, подвластных чудной силе,[553]
Лишь он один свой образ уберег;
151. Другой оплакан был тобой, Гавилле!
Песнь XXVI
Содержание. Предсказав Флоренции грядущие бедствия за испорченность нравов ее жителей, Данте, поддерживаемый Виргилием, восходит с великим трудом с внутренней ограды седьмого рва на мост, перекинутый через восьмой ров. Повиснув над бездною, поэт глядит на дно и видит бесчисленное множество летающих огненных куп, в которых заключены души злых советников. Один из этих пламенников к верху раздвоен, и Данте, спросив о нем Виргилия, узнает, что в пламени казнятся Улисс и Диомед, как люди, заодно действовавшие и словом и делом на погибель Трои. Первый, на вопрос Виргилия, ответствует, как он убедил товарищей проникнуть за столпы Геркулесовы; как, пустившись в открытый океан, достиг высокой горы (чистилища), и как восставший от горы жестокий вихрь разрушим его корабль, и потопил его со всеми товарищами.
1. Гордись, Флоренция, своей державой!
Весь мир дрожит под сенью крыл твоих[554]
И целый ад гремит твоею славой!
4. В числе татей я встретил пять таких
Твоих граждан, что должен их стыдиться;
Честь и тебе не велика от них.
7. Но если нам пред утром правда снится,[555]
Почувствуешь ты скоро то, чему[556]
Не только мир, сам Прат возвеселится.[557]
10. Теперь настал приличный час тому:
Коль быт бедам, пускай приходят скоро!
Поздней, мне их не вынесть самому![558] —
13. Тут мы пошли: по лестнице, с которой,
Как по зубцам, спускались мы сперва,
Взбирался вождь и мне служил опорой.[559]
16. И ноги наши, по обломкам рва
Путем пустынным восходя к вершине,
Без силы рук вверх двигались едва.
19. Смутился я, смущаюсь и доныне,
Лишь только вспомню, что я там узрел;
Но дух сильней смирил я в сей пустыне,
22. Чтоб мудрости не выйти за предел
И не утратить, что благой звездою,[560]
Иль высшим благом мне дано в удел.[561]
25. Как селянин, покоясь под горою, —
В том месяце, в котором свет и жар
Светило дня льет дольше над землею,
28. В тот час, когда сменяет мух комар, —
Зрит червячков светящих рой в долине,
Где сад его, иль нивы рыхлый пар:[562]
31. Столь много светов двигалось в пучине
Восьмого рва, как я увидел сам,
Когда стоял на каменной стремнине.
34. …………………………………………………..
………………………………………………………..
………………………………………………………..
37. …………………………………………………..
………………………………………………………..
………………………………………………………..
40. Так здесь огни носились между скал,
Добыч своих для глаз не обнажая;
Но понял я, что каждый тень скрывал.[563]
43. Я на мосту стоял, на дно взирая,
И, не держась за ближний камень, в ров
Я б мог упасть, не бывши столкнут с края.
46. И вождь, узрев, что я упасть готов,
Сказал: «Сей огнь проклятый род скрывает;
Он облечен в пылающий покров.»
49. А я: «Твое мне слово подтверждает
Вполне все то, в чем был я убежден;
Но я желал бы ведать: кто блуждает
52. В том пламени, что к верху раздвоен,
Как столб огня, поднявшийся высоко
С костра, где с братом Этеокл сожжен?»
55. И вождь в ответ: «В нем мучатся жестоко
Улисс и Диомед: как на Троян
Шли вместе в злобе, так ты в ад глубокий
53. Низвергнуты за гнусный свой обман,
Отверзший вход коню в врата градские,[564]
Откуда вышед славный род Римлян; —
61. За хитрый ков, который Дейдамие[565]
Судил и мертвой горьки слезы лить;
Здесь за Паллалий терпят муки злые![566]» —
64. «Коль из огня им можно говорить,
Молю тебя» сказал я с состраданьем:
«И, вновь моля, готов сто раз молить!
67. Дозволь дождаться мне, пока с сияньем
Двурогий пламень вступит в устье скал:
Смотри, как я склонен к нему желаньем!» —
70. «Твоя мольба достойна всех похвал,
И я согласен с мыслями твоими;
Но не тебе,» учитель отвечал:
73. «Мне надлежит вести беседу с ними:
Быть может, их, как Греков, дать ответ
Ты не преклонишь просьбами своими.[567]»
76. Когда блеснул пред нами яркий свет, —
В приличный час и в надлежащем месте
В таких словах к ним начал мой поэт:
79. «О вы, вдвоем пылающие вместе!
Коль в жизни той я заслужил не раз
Хоть слабую от вас награду чести,
82. Когда писал высокий свой рассказ, —
Не двигайтесь и, если непротивно,
Скажите, где погиб один из вас?»
85. И древний огнь, пророкотав унывно,
Восколебал свой больший рог тогда,[568]
Как светоч, если дунет ветр порывно.
88. И как язык лепечет от стыда,
Так, острием трепещущим взволнован,
Изверг он голос и сказал: «Когда[569]
91. Расстался я с Цирцеей, быв прикован
К ней слишком год в Гаэте, прежде чем
Энеем град был так наименован,[570] —
94. Я остановлен не был уж ни кем:
Ни милым сыном, ни отцом почтенным,
Ни доброю супругой, чей ярем[571]
97. Мой краткий век соделать мог блаженным:
Дабы узнать добро и горе стран,
Неведомых народам современным,
100. Пустился я в открытый океан,[572]
В одной ладье, с дружиной небольшою,
Которую совет мой ввел в обман.
103. Испанский берег был уж предо мною;
Сардинию, Марокко я узрел
И острова, омытые волною.[573]
106. Уж я с своей дружиной постарел,
Когда достиг до узкого пролива,
Где Геркулес поставил свой предел,
109. Чтоб вдаль никто не простирал порыва;[574]
Исчез направо уж Севильи след,
Налево Септа скрылась вглубь залива.[575]
112. «Друзья!» я рек: «изведав столько бед
«В пути своем на запад отдаленный,
«Уже ли мы остаток ветхих лет
115. «Не посвятим на подвиг дерзновенный?
«Вослед за солнцем, по равнинам вод,[576]
«Проникнем смело в мир ненаселенный!
118. «О вспомните свой знаменитый род!
«Должны ль мы жить как звери? Нет! познанья
«И добродетель – цель земных забот![577]»
121. И силою столь краткого воззванья
Я так возжег на подвиг их умы,
Что сам едва в них обуздал желанья.
124. И, обратя к востоку руль кормы,
В безумный путь на веслах, как крылами,
Держась все влево, понеслися мы.[578]
127. Уж ночь являлась с чуждыми звездами
Других небес, а наши каждый раз[579]
Все ниже, ниже зрелись над волнами.
130. Пять раз пылал и столько ж снова гас[580]
Испод луны, с тих пор, как в океан[581]
Путь роковой манил все дали нас.
133. Тогда гора явилась нам в тумане:[582]
Во век не зрел я столь высоких гор!
Мы восклицаем в радости заране;
136. Но вмиг померк от страха светлый взор:[583]
Внезапно вихрь от новых стран родился
И прямо в борт ударил вам в отпор.
139. Три краты чёлн с волнами закружился;
Вверх поднялась корма в четвертый раз,
И, как хотел Всесильный, киль сломился
142. И море с шумом поглотило нас.[584]»
Песнь XXVII
Содержание. Вослед за удалившимся пламенником Улисса и Диомеда, является пред очами поэтов другой пламень, содержащий в себе душу графа Гвидо де Монтефельтро. Привлеченный ломбардским наречием Виргилия, грешник спрашивает древнего поэта о состоянии Романьи, своей родины. Данте, по приказанию Виргилия, описывает графу в кратких, но резких чертах политический быть этой области Италии и в награду за то просит грешника сказать: я-то он. Тогда душа Гвидо, в полной уверенности, что Данте никогда уже не возвратится в мир и, стало быть, не расскажет о его бесславии, повествует, как подал он злой совет папе Бонифацию VIII; как в минуту его смерти пришел Св. Франциск за его душою и как один из черных херувимов вступил с Франциском в спор о том, кому должна принадлежать она; нам наконец Минос осудил его вечно носиться в огне восьмого рва. По удалении пламенника Монтефельтро, странники оставляют восьмой и приходят в девятый ров.
1. Уж пламень смолк и, выпрямясь, ответа
Не издавал и отлетел от нас
С соизволенья сладкого поэта.
4. Тогда другой, вослед за ним явясь,
Меня заставил устремиться взором
К его вершине, издававшей глас.
7. Как сицилийский медный бык, в котором
Его творец впервые поднял вой
(Был он казнен правдивым приговором!), —
10. Ревел так сильно стоном муки злой;
Что истукан, хоть вылит из металла,
Казалось, весь проникнут был тоской:[585]
13. Так скорбь души, пока не обретала
Речам своим пути из тайника,
В треск пламени свой говор превращала.
16. Когда же с воплем прорвалась тоска
Сквозь острие, вдруг огнь заколыхался,
Волнуемый движеньем языка,[586]
19. И начал: «Ты, к кому мой глас раздался,
Ты, по Ломбардски молвивший царю
Улиссу: «Сгинь! с тобой уж я расстался![587]
22. Хоть, может быть, я тщетно говорю, —
Не откажись помедлить здесь со мною;
Смотри: я медлю, а меж тем горю!
25. И если ты сейчас сведен судьбою
В сей мрачный мир из сладостной страны
Римлян, где я в грехах погряз душою,
28. Скажи: в Романье мир, иль гром войны?
Я сам из гор, идущих от Урбино
До скал, где Тибр бежит из глубины.[588]»
31. Еще мой взор влекла к себе пучина,
Когда, толкнув меня, сказал поэт:
«Сам говори: ты слышишь речь Латина,»
34. И я, имев готовый уж ответ,
Не медля начал так свои воззванья:
«О дух, одетый в вечно-жгущий свет!
37. Без войн когда ж была твоя Романья?
В сердцах тиранов там всегда раздор,
Хоть явного и нет теперь восстанья.[589]
40. Как и была, Равенна до сих пор:
Орел Поленты в граде воцарился
И к Червии сень крыл своих простер.[590]
43. Но город твой, что так упорно бился
И кровь французов проливал рекой,[591]
Теперь когтям зеленым покорился.[592]
46. А Псы Верруккьо, старый и младой,
Казнившие Монтанью беспримерно,
Буравят там, где зуб вонзили свой.[593]
49. Не города Ламона и Сантерно,
Что год, то к новой партии ведет
На белом поле львенок лицемерный.[594]
52. И тот, под коим Савио течет,
Как прилежит к горе он и долинам,
Так меж тиранств и вольности живет.[595]
55. Теперь, кто ты, прошу тебя, скажи нам;
Не откажись открыться, чтоб ты мог
Со славою предстать твоим Латинам.» —
58. И, пророптав опять, свой острый рог
Взад и вперед тут пламя покачало
И издало в ответ тяжелый вздох:
61. «Когда б я знал, что дать мне надлежало
Ответ тому, кто возвратится в свет,
Поверь, ничто б огня не взволновало.
64. Но если верить, что из царства бед
Живой никто в мир не являлся прежде,
То, не страшась бесславья, дам ответ.
67. Я воин был; потом в святой одежде[596]
Отшельника мечтал вознесться в рай,
И обмануться я б не мог в надежде,
70. Когда б не жрец верховный – покарай[597]
Его Господь! – вовлек меня в грех новый;
А как вовлек и почему, внимай.
73. Пока носил я бренные оковы
Костей и плоти, все мои дела
Не львиные, но лисьи были ковы.
76. Все хитрости, все козни без числа
Я знал и так поработил им страсти,
Что обо мне повсюду весть прошла.[598]
79. Когда же я достиг уже той части
Стези своей, где время нам спускать
Уж паруса и убирать все снасти, —
82. Что я любил, о том я стал рыдать
И каяться, надежду возлелеяв,
Что тем снищу, увы мне! благодать.
85. Но гордый князь новейших фарисеев,[599]
Воздвигнувший войну на Латеран,[600]
Не на войска Срацин, иль Иудеев, —
88. (Он был врагом для тех из христиан,[601]
Кто не брал Акры с скопищем презренных,[602]
Иль торг не вел среди султанских стран) —
91. Высокий долг о подвигах священных
Забыл в себе, во мне ж унизил чин,
Смиряющий молитвой посвященных.
94. И как призвал Сильвестра Константин,
Чтоб излечить проказу, из пустыни;[603]
Так думал он: как врач, лишь я один
97. В нем излечу горячку злой гордыни:
Безмолствуя, я слушал речь его,
Речь пьяного, не слово благостыни.
100. Но он: «В душе не бойся ничего:
Я отпущу твой грех; но вместе жду я,
Как взять Пренест, совета твоего.
103. Рай запирать и отпирать могу я:
Ты знаешь: два ключа в моих руках,
Что Целестин отвергнул, слепотствуя.[604]»
106. И столько истин изложил в речах,
Что я, сочтя за худшее молчанье,
Ответил: «Отче! если смоешь прах
109. Грехов моих, творимых без желанья,
То ведай: чтоб престол возвысить свой,
Все обещай, не помня обещанья.»
112. Франциск пришел, как умер я, за мной;
Тогда один из херувимов черных
Вскричал: «Оставь! по всем правам он мой.
115. Принадлежит он к сонму мне покорных:
В моих когтях с тех пор его глава,
Как подал он совет для дел позорных.
118. Кто хочет в рай, покайся тот сперва;
Но, каясь, зла желать – то несогласно
Одно с другим!» – сказав сии слова,
121. Увы! схватил, потряс меня ужасно
И возопил: «Ты думал ли, чтоб я
Мог рассуждать логически так ясно?»
124. Тогда отнес к Миносу он меня,
И, восемь раз вкруг жестких чресл свивая,
Свой хвост от злости укусил судья,[605]
127. Сказав: «Иди в корысть огня, тень злая!»
С тих пор, как видишь, я объят огнем
И сетую, в одежде сей блуждая.» —
130. Тут глас замолк, и бедственным путем
Помчался пламень с ропотом и стоном,
Крутясь, волнуясь зыбким острием.
133. Мы прочь пошли, мой вождь и я, по склонам
Громад туда, где свод кремнистых груд
Лежит над ямой, в ней же дань законом
136. Возложена на сеятелей смут.
Песнь XXVIII
Содержание. В девятом рве наказуются сеятели расколов и несогласий, как религиозных, так и политических, а также нарушителя семейного счастья. Дьявол, вооруженный острым мечем, наносит им бесконечно-разнообразные раны, которые заживают прежде, чем грешники успеют обойти круглую долину; когда же опять приблизятся к дьяволу, он снова приводит раны в их прежний вид. Данте, желая дать понятие об этой казни, вспоминает все войны, с древнейшим времен опустошавшие Италию. – Сперва являются виновники расколов религиозных. Между ними Данте видит Могомета, рассеченного от подбородка до ног: внутренность его висит между ногами; он сам отверзает грудь свою. Перед ним идет Али с разрубленным лицом. Могомет предсказывает скорое прибытие в ад сектатора времен Дантовых фра Дольчано. Затем являются сеятели смут и несогласий политических: Петр из Медичины с отсеченными носом и ухом; Курион, у которого вырезан язык; наконец флорентинец Моска дельи Ламберти с отрубленными руками, начавший в Тоскане раздор Гвельфов и Гибеллинов. В последней толпе, между нарушителями семейного спокойствия, является тень трубадура Бертрама даль Борнио, возмутившего юного принца Генриха против его отца: голову, отделенную от тела и говорящую, он несет за волосы как фонарь и, поднося ее к лицу Данта, спрашивает: чья казнь ужаснее?
1. О кто бы мог, хотя б свободным словом,[606]
И много раз вещая, описать
Весь ужас ран, что зрел во рву я новом.
4. Ни чей язык не может то сказать,
И нашего на то не станет слова,
И разум наш не в силах то понять.
7. И если бы собрать те рати снова,
Которые на роковых полях
Апулии погибли так сурово[607]
10. От рук Римлям, иль в страшных тех боях,
Когда – как пишет Ливий без обмана —
Так много колец снял с убитых враг;[608]
13. Собрать и тех, которых сын Нормана
Роберт Гвискар так грозно сокрушил,[609]
И тех, чей прах истлел у Чеперана,
16. Где Апулиец долгу изменил,[610]
И тех, чью мощь Алар, старик лукавый,
Близ Тальякоццо, без меча разбил:[611][612]
19. И если б всяк, кто в ранах, кто безглавый,
Предстал: и то едва ль их страшный вид
Изобразит девятый ров кровавый![613] —
22. Утратив дно, так бочка не сквозит,
Как раной здесь зиял один пред нами,
Рассеченный от чресел до ланит.
25. Его кишки висели меж ногами;
Открыт желудок и мешок, …………
………………………………………………………….[614]
28. Я на него, он на меня взирал
И, грудь руками растворив широко,
Сказал: «Смотри, как я себя раздрал!
31. Смотри, как здесь увечат лжепророка![615]
Вот предо мной в слезах идет Али,
Разрубленный от бороды до ока.[616]
34. И все, кого здесь видишь, на земли
При жизни сеяли раскол и смуты;
За то и казнь достойную нашли.
37. Там, позади, нас рубит дьявол лютый
И каждого из грешной сей толпы
В наш прежний вид приводит в те минуты,
40. Когда свершим круг горестной тропы:
За тем, что раны снова заживают,
Когда к нему направим мы стопы.
43. Но кто ж ты сам, чьи взоры мглу пронзают?
Иль думаешь укрыться там от зол,
Которые тебя здесь ожидают!» —
46. «Не мертвый он, не грех его привел
Сюда на казнь;» рек вождь мой, негодуя:
«Но, чтоб вполне он знанье приобрел,
49. Мне суждено, да мертвый с ним иду я
В бездонный ад, сходя из круг в круг,
И верно то, как то, что говорю я.[617]» —
52. Тут более, чем сотня грешных, вдруг
Остановясь, в меня вперили взоры,
От дивных слов забыл жестокость мук,
55. «Скажи ж ты фра Дольчино, ты, который,
Быть может, вскоре узришь солнца свет, —
Чтоб он, пока в снег не оделись горы
58. И если мне идти не хочет вслед,
Запасся хлебом: а не то в берлогу[618]
К нему найдет Новарец тайный след.»
61. Так, к шествию одну поднявши ногу,
Мне Могомет сказал; потом скорей
Встал на ногу и вновь пошел в дорогу. —
64. Другой, чей нос был срезан до бровей,
С проктнутым горлом, с отсеченным ухом,
Глядя на нас, стоял в толпе теней,
67. Необычайным изумленный слухом,
И, отворив кровавую гортань,
Проговорил всех прежде с скорбным духом:
70, «О ты, что здесь не казнь приемлешь в дань,
Кого видал я, где живут Латины,
Коль не обманут сходством я, – вспомянь
73. Ты и меня: я Петр из Медичины![619]
И если ты узришь когда-нибудь
Меж Верчелли и Маркобо равнины,[620] —
76. Сказать двум лучшим в Фано не забудь:
Мессеру Гвидо и мессер Каньяно,
Что если нас не может обманут
79. Предвиденье, то в безднах океана,
Вблизи Каттолики, утопят их
Изменою коварного тирана.[621]
82. Меж Кипром и Малоркой дел таких
Нептун не зрел в владении широком
От Греков, иль разбойников морских.[622]
85. Предатель сей, одним глядящий оком,[623]
Владелец стен, которых спутник мой
В век не желал бы видеть вновь с упреком,[624]
88. Их к договору пригласит с собой
И то свершит, что будет труд напрасен
Вновь заклинать Фокары ветер злой.[625]»
91. А я ему: «Чтоб твой рассказ был ясен
И чтоб наверх слух о тебе проник,
Скажи, кому вид стен тех так ужасен?»
94. Тогда рукой он челюсти раздвиг
Товарищу и рот раскрыл в мгновенье,
Вскричав: «Вот он, но нем его язык!
97. Изгнанник сей рассеять смел сомненье
У Цезаря, с злым умыслом сказав:
«Где все готово, там вредит медленье.»
100. Как Курион был страшен и кровав!
Язык его был вырван из гортани,
Язык, что был так некогда лукав.[626]
103. И вот, подняв обрубленные длани
И кровь из них струя себе за грудь,
Другая тень явилась нам в тумане,
106. Крича: «Увы! и Моску не забудь!
Посеял я в Тоскане злое семя,[627]
Сказав: «Всему свое начало будь![628]» —
109. «И тем сгубил» прибавил я: «все племя![629]»
Тут, как безумный, он пошел от нас
И скорбью умножил скорби бремя.
112. Но с душ меж тем не отвращал я глаз,
И видел то, о чем бы не решился
Без доказательств продолжать рассказ,
115. Когда б я совестью не укрепился,
Подругой доброй, с ней же каждый смел,
Кто правоты бронью облачился.
118. Досель я вижу то, что там узрел;
Безглавый труп я видел в том соборе
И, ужасом объятый, обомлел!
121. Он голову с отчаяньем во взоре
В руке за кудри как фонарь носил,
И голова кричала мне: о горе!
124. Он сам себе светильником служил:
В едином теле двое терпят муки,
А как – то знает тот, кто так судил!
127. Став под мостом, высоко обе руки
Ко мне он Поднял с головой своей,
И слов ее ко мне достигли звуки:
130. «Смотри, вот казнь и ужаснись пред ней!
О ты, живой скиталец в царстве этом,
Скажи: чья казнь ужаснее моей?
133. А чтоб о мне поведал ты пред светом,
Узнай: я тень Даль-Борнио, певца,
Кем Иоанн подвигнут злым советом.[630]
136. В отце и сыне я возжег сердца:
Не столько средств нашел в Ахитофеле
Авессалом к восстанью на отца![631]
139. Я разлучил столь близких в страшном дыме:[632]
За то мой мозг, о ужас! отделен
От своего начала в этом теле!
142. Свершен на мне возмездия закон.[633]»
Песнь XXIX
Содержание. Данте, готовый плакать при виде ужасного зрелища, медлит над девятым рвом, заметив в числе грешников тень своего родственника Джери дель Белло; но Виргилий побуждает его торопиться. Затем они приходят к последнему рву восьмого круга. В десятом рве, в зловонном воздухе, совершается казнь над подделывателями всякого рода – над подделывателями металлов (алхимиками и делателями фальшивой монеты), подделывателями чужих речей и личностей: они поражены бесчисленными болезнями и язвами. Из числа алхимиков Данте видит двоих, подпирающих один другого и покрытых струпьями. Один из них, Гриффолино, говорит о себе; другой флорентинец Капоккио порицает Сиенну за легкомыслие и высчитывает знаменитых обжор этого города.
1. Вид страшных ран и тьма теней под нами
Так отравили свет моих очей,
Что был готов залиться я слезами.
4. Тогда Виргилий: «Что в душе твоей?
В кого вперил ты взор с такой тревогой
Меж этих злых, изрубленных теней?
7. У прочих рвов не медлил ты так много.
Иль хочешь всех сосчесть их? не забудь,
Что двадцать миль вкруг рва идти дорогой.[634]
10. Луна под нами уж свершает путь,[635]
И краток срок, нам данный для обзору;[636]
А нам еще на многое взглянуть.» —
13. «Когда б ты знал, что моему там взору
Представилось,» был мой ему ответ:
«Я б не подвергся твоему укору.» —
13. Учитель шел и я за ним во след;
Но я, пред ним желая оправдаться,
Прибавил: «Там, в пещере лютых бед,
19. Куда на дно глаза мои стремятся,
Мне кровный дух – и я то слышал въявь —
Оплакивал грехи, что здесь казнятся.»
22. А вождь: «Не думай впредь о нем; направь
Свой ум к иному: он за злое дело
Наказан здесь, и ты его оставь.
25. Он на тебя указывал и смело
Из-под моста грозился нам перстом
И называл себя Джери дель Белло.[637]
28. Твой взор тогда прикован был на том,[638]
Кто защищал Готфор с своей дружиной,
И он, неузнан, прочь пошел потом.»
31. И я: «О вождь! насильственной кончиной,[639]
Которой срам из сродников его
Не отомстил доселе ни единый, —
34. Разгневан он: конечно, от того
Он и ушел, мне не сказав ни слова,
И тем сильней скорблю я за него.[640]»
37. Так говоря, мы шли до рва другого:
Будь он светлей, я мог бы, взор вперя,
В нем видеть дно с утеса векового.[641]
40. Когда ж я был у стен монастыря[642]
Последнего, в котором взор мой смелый
Зрел братию подземного царя, —
43. Мой слух пронзили разных воплей стрелы,
Заостренные жалостью с концов;
Зажавши уши, шел я в те пределы.
46. Когда б собрать с сардинских берегов
Все немощи во дни жаров гнетущих,
Иль из больниц Вальдикианы в ров,[643] —
49. Так много здесь я видел вопиющих,
И смрад столь гнусный восходил от всех,
Какой исходит лишь от тел гниющих.
52. Тут мы спустились на последний брег
Скалы огромной, все идя на лево,[644]
И я ясней увидел в ямах тех,
55. Как праведный служитель Божья гнева —
Ужасный суд – обманщиков казнит,
Погрязших в мглу отчаянного зева.
58. Не думаю, чтоб был печальней вид
Людей, в Эгине язвою гнетомых,
Где до того был воздух ядовит,
61. Что твари все до малых насекомых
Погибли вдруг и, по словам певцов,
Весь род людей с стадами и скотом их
64. Зевс возродил из кучи муравьев:[645]
Как было грустно видеть в мраке круга
На грудах груды страждущих духов.
67. Кто на груди, кто боком друг близ друга,
Кто на спине валялся на земли,
Кто полз ползком под бременем недуга.[646]
70. Мы с грустью молча шаг за шагом шли
И созерцали сонм больных стонавших,
Которые подняться не могли.
73. Там зрел я двух, друг друга подпиравших,
Как два горшка у печного огня,
И струпьями с главы до ног страдавших.
76. Не чистит конюх щеткою коня,
Чтоб весть его скорее к господину;
Бессонный так не чешется, стеня,
79. Как эти два скребли ногтями спину
И с бешенством сдирали струпья с ней;
Но не могли тем утолить кручину.
82. И струпья сыпались из-под ногтей,
Как чешую дерут со щук ножами,
Иль с рыб других с широкой чешуей.
85. «О ты, скребущий гной с себя ногтями,»
Так одному мой вождь сказал тогда:[647]
«И рвущий ими тело как клещами!
88. Кто из Латинов, о скажи, сюда
Низринулся? тебе ж да служат пальцы
Во век веков для этого труда!» —
91. «Ах! оба мы Латины, мы, страдальцы!»
В слезах, один ответил на вопрос:
«Но кто ж вы сами, чудные скитальцы?» —
94. И вождь: «Я, дух, спускаюсь в царство слез,
Чтоб показать ваш ад сему живому,
И с ним иду с утеса на утес.»
97. Тут, перестав служить один другому,
Они, дрожа, взглянули на меня:
До всех достигла весть подобно грому.
100. Тогда учитель, взор ко мне склоня,
Сказал: «Беседуй с ними с сожаленьем!»
И, как желал он, тотчас начал я:
103. «Коль ваше имя не должно забвеньем
Изгладиться из памяти людской,
Но да живет в ней с каждым поколеньем,
106. Скажите: кто вы? из страны какой?
Откройте мне, почто все ваши члены
Истерзаны болезнью такой?» —
109. «Я, Аретинец, Альбером из Сьсяны[648]»
Сказал один: «сожжен был; но тому
Виной не грех, ведущий в эти стены.
112. Однажды в шутку я сказал ему:
По воздуху умею я носиться;
А он, дитя по смыслу и уму,
115. Тому искусству вздумал поучиться,
И сжечь меня отца он убедил,
Сил не имев в Дедала превратиться.
118. Но в ров меня десятый осудил
Минос правдивый, потому что свету
Я как алхимик много повредил.»
121. «О был ли в мире» я сказал поэту:
«Народ пустей Сиеннцев? даже им
И Франция уступит славу эту.»
124. Тогда другой проказный, вняв моим[649]
Словам, прибавил: «Исключи лишь Стрикка;[650]
Он жить умел доходом небольшим;
127. И Никколо, кем введена гвоздика,
Обжорства роскошь, в тот веселый сад,
Где это семя принялось так дико,[651]
130. И клуб, в котором отдал на разврат[652]
Свой виноградник с замком д'Ашиано[653]
И был душой веселья Аббальят.[654]
133. А хочешь знать, кто так с тобою рьяно
Клянет Сиенцев, загляни в провал
И рассмотри мой образ в мгле тумана:
136. Я тень Капоккво; в мире я сплавлял[655]
Алхимией состав металлов ковкий,
И вспомня, если ты меня узнал:
139. Я был природы обезьяной ловкой.»
Песнь XXX
Содержание. Далее Данте видит тени двух подделывателей чужой личности, людей, разыгравших чужую роль с целью обмана: они одержимы исступлением. Одна из них, тень древней Мирры, пробегает мимо; другая, Джианни Скикки, набегает на алхимика Капоккио, хватает его за горло зубами и волочит по дну рва. За тем очам поэта представляется тень мастера Адама, делателя фальшивой монеты, страждущего жестокой водянкой. Он повествует Данту о своем преступлении и называет по имени двух рядом с ним лежащих грешников, одержимых гнилой горячкой: жену Пентефрия, оклеветавшую Иосифа, и грека Синона. Последний, оскорбленный обидным намеком мастера Адама, бьет его по животу, а этот отвечает ему по уху, от чего возникают у них ссора и взаимные обвинения в том, кто кого грешнее. Данте, заслушавшийся их речей, получает строгий выговор от Виргилия и со стыдом удаляется оттуда.
1. В тот век, когда, прогневана Семелой
На племя Фив, Юнона столько раз
Его губила в злобе закоснелой,[656] —
4. Так обезумел лютый Атамас,
Что, чад своих узрев в руках супруги,
Вскричал рабам, от бешенства ярясь:
7. «Расставим сети здесь у брода, други,
Чтоб львицу с львятами поймать в сетях!»
Потом, Леарха вырвав у подруги,
10. И, злобно сжав в безжалостных когтях,
Разбил его о груду скал с размаха;
С другой же ношей мать спаслась в волнах.[657]
13. Или когда унизил рок до праха
Величье Трои в брани роковой
И с царством царь погиб в годину страха,
16. Гекуба, мать, убитая тоской,
Вотще с врагом за Поликсену споря
И Полидоров видя труп ногой,
19. Повергнутый на шумном бреге моря,
Вдруг обезумела, как пес завыв:[658]
Так ум ее расстроился от горя!
22. Но никого ни в Трое, ни средь Фив,
Во время оно до такого гнева
Не доводил безумия порыв,
25. Как здесь, я видел, две души налево,
Нагие, мчались, грешников грызя,
Как две свинья, бежавшие из хлева.
28 Одна из них, в Капоккио вонзя
Под горлом зубы, повлекла злодея,
По камням дна терзая и разя»
31. Тут Аретинец, в ужасе бледня,[659]
Сказал: «То Скикки! зол, неукротим,[660]
Он нас грызет, безумной тенью вея.» —
34. «О если хочешь, чтоб бегущий с ним
В тебя не мог» я рек «зубами впиться,
Скажи: кто он, пока еще он зрим!» —
37. Я он в ответ: «То дух преступный мчится,
Дух Мирры древней, вздумавшей с отцом
Не должною любовью насладиться.
40. К отцу явившись в образе чужом,
С ним предалась она любви греховной![661]
Бегущий с ней подобен ей во всем:
43. Честь табуна прияв ценой условной,
Он род Донати взялся разыграть.
И приложил печать к его духовной.»
46. Когда умчались два безумца вспять,
Я отвратил от них глаза со смутой
И стад других проклятых созерцать.
49. Гляжу: один сидит, как лютня, вздутый,
Когда б отнять у грешника долой
Ту часть, где бедра у людей примкнуты.[662]
52. От тягостной болезни водяной —
Которая, член искажая каждый,
Лик иссушает, вздув живот горой,[663] —
55. Не мог он губ сомкнуть хотя б однажды,
Как чахнущий, которого уста
Иссохшие разверзлись от жажды.
58. «О вы, которых в страшные места
Ведет не казнь (а почему, не знаю!)»
Сказал он нам: «взгляните вы сюда!
61. Маэстр Адам, как я томлюсь, страдаю![664]
Живой имел я все, чего желал,
Ах! здесь одной лишь капли вод желаю!
64. Ручьи, что в Арно катятся со скал
По зелени пригорков Казентина,[665]
Где так игрив, так светел их кристалл, —
67. Всегда передо мной, а вот причина,
Почто мне лик, сильней недугов всех,
Так иссушает тех ручьев картина.
70. Суд праведный, карающий мой грех,[666]
Край, где грешил я, мне затем представил,
Чтоб беспрестанно я вздыхал как мех.
73. Вон там Роменя, град, где я подбавил
Худой состав в крестителеву смесь:[667]
Зато в огне я тело там оставил.
76. Но если б Гвид, иль Александр был здесь,
Или их брать: чтоб знать, как он наказан,[668]
Я отдал бы источник Бранды весь.[669]
79. Один уж здесь, коль верить я обязан
Тому, что Скикки мне твердил в бреду;
Но что мне в том? я по ногам здесь связан!
82. Будь легок я хоть столько на ходу,
Что во сто лет прошел бы дюйм, не боле,
То и тогда б пошел я в путь в аду
85. В толпе больных искать его на воле,
Хотя кругом в двенадцать миль больших[670]
И поперек в полмилю это поле.
88. В семью такую я попал за них;
По просьбе их, я меди три карата[671]
Вмешал в состав флоринов золотых.»
91. И я: «Кто ж эти два твоя собрата
Лежат направо близ тебя, дымясь,
Как мокрая рука, в мороз подъята?[672] —
94. «Я их нашел, низвергшись в эту грязь;»
Он отвечал: «с тех пор лежат безгласно
И будут в век лежать, не шевелясь.
97. Одной Иосиф обвинен напрасно;[673]
Другой из Трои лживый грек Синон:[674]
В гнилой горячке так смердят ужасно.» —
100. Тут гордый грек – был видно оскорблен
Постыдным именем – в тугое брюхо
Его ударил кулаком, и звон
103. Как барабан оно издало глухо;
А мастр Адам, ожесточась от мук,
Хватил его рукой не легче в ухо,
106. Сказав: «Пускай лишил меня недуг
Движенья ног; но знай, на службу эту
Еще никто не приковал мне рук.» —
109. «Не так проворен ты казался свету,
Идя в огонь;» сказал Синон в ответ:[675]
«Зато проворней выбивал монету.»
112. А тот ему: «Ты прав, в том слова нет;
Но так ли прав ты был, когда Трояне
Тебя просиди им подать совет?» —
115. «Я лгал в словах, а ты солгал в чекане;»
Сказал Синон: «один лишь грех на мне;
С тобой же вряд сравнится бес в обмане.» —
118. «Эй, вероломец! вспомни о коне!
Весь мир узнал обман твой пресловутый;»
Сказал брюхан: «казнись за то вдвойне!»
121. Но грек: «А ты казнися жаждой лютой,
Пока язык твой треснет и живот,
Водою тухлой как гора раздутый!»
124. Тогда монетчик: «Разорви ж ты рот
За злую речь! пуст я раздут водою»
Пусть жаждою томлюсь я круглый год,
127. За то в жару с больной ты головою!
А чтоб лизнуть Нарциссова стекла[676]
Вряд остановка будет за тобою.» —
130. Их злая брань весь ум мои завлекла;
Но тут поэт: «Смотри, еще не много —
И между нас посеется вражда.»
133. И я, услышав глас поэта строгий,
Спешил к нему с таким в лицо стыдом,
Что и досель смущаюсь дум тревогой.
136. Как человек, томимый страшным сном,
Во сне желает, чтобы сном остался
Внезапный страх, смутивший сердце в нем:
139. Так без речей в смущеньи я терялся,
Желая извиниться, и, того
Не замечая, молча извинялся.[677]
142. Но вождь: «Проступок больший твоего
И меньшею стыдливостью смывают:
Смири ж тревогу сердца своего.
145. Но помни: всюду на тебя взирают
Глаза мои, когда придем туда,
Где спор подобный люди затевают:
148. Внимать ему не должно без стыда.[678]»
Песнь XXXI
Содержание. Обозрев десятый последний ров восьмого круга, поэты приближаются к краю глубокого колодезя, составляющего последний девятый круг ада. Страшный звук рога оглушает Данта: поэт смотрит в ту сторону, откуда несутся эти звуки, и думает видеть башни, возвышающиеся вдали; но Виргилий заранее говорит ему, что это великаны. Данте благодарит природу за истребление столь ужасных палачей брани. Между тем путники приближаются к одному из них – Немвроду, виновнику смешения языков на земли; он в бешенстве обращается к странникам на непонятном наречии, но Виргилий укрощает его ярость. Далее поэты видят Эфиальта, пять раз опутанного цепями: потрясением своего тела он едва не колеблет земли. Наконец они подходят к третьему нескованному великану Антею, который, по просьбе Виргилия, схватывает поэтов, и, поспешно опустив их на дно колодезя, поднимается как мачта на корабле.
1. Язык, меня так сильно уязвивший,
Что от стыда весь лик мой запылал,
Был мне и врач, боль сердца утоливший.[679]
4. Так Ахилесс – я некогда слыхал —
Сперва разил копьем своим нещадно,
А после им же раны исцелял.
7. Расставшись с сей долиной безотрадной,
Мы в гробовом молчанье перешли[680]
Лежавший вкруг нее оплот громадный.[681]
10. Был сумрак здесь, ни день, ни ночь земли,
И взор не мог проникнуть в воздух сжатый;
Но слышал я столь громкий рог вдали,
13. Что перед ним ничто громов раскаты,
и я, на встречу звуку, поспешил
Направить очи, ужасом объятый.
16. По страшной битве, где не довершил
Великий Карл священного обета,
Не так ужасно в рог Орланд трубил.[682]
19. Я вверх взглянул, и в воздухе без света,
Казалось, зрел высоких башен ряд
И рек: «Учитель, что за крепость эта?»
22. А он: «За то, что в адский мрак и смрад
Ты слишком вдаль глядишь, воображенье
Густою мглой твой обмануло взгляд.
25. Пришед туда, поймешь, как отдаленье
Обманчиво для ваших чувств порой;
Но несколько ускорь свое теченье.»
28. И, длань мою взяв ласково рукой,
Сказал: «Пока достигнем той стремнины,
Чтоб менее смущался разум твой,
31. Узнай: не башни то, но исполины
Над кладезем возносят грозный стан,
Погружены по пояс в глубь пучины.»
34. Как взор, когда рассеется туман,
Распознает предметы понемногу
Сквозь пар, которым воздух был заткан:
37. Так, подаваясь далее в дорогу
И взор вперяя в мрак густой, я вдруг
Прогнал мечту и в грудь вселил тревогу.
40. Как на горе, занявши полный круг,
В венце бойниц стоит Монтереджиони:[683]
Так высятся над кладезем вокруг,
43, Таясь до чресл в его глубоком лоне,
Гиганты, им же олимпийский бог
Еще грозит, когда гремит на троне.[684]
46. Лик одного уж рассмотреть я мог,[685]
Рамена, грудь, вдоль ребр висящи длани
И весь живот почти до самых ног.
49. Пресекши род чудовищных созданий,
Природа, сколь была добра ты к нам,
Отняв столь лютых палачей у брани.
52. И если жизнь даруешь ты слонам
Или китам, то всяк с рассудком ясным
Поймет твою премудрость: ибо там,
55. Где злая воля связана с ужасным
Избытком сил, где разум зол и дик,
Там более защ[686] иты нет несчастным.
58. Огромен, толст казался страшный лик,
Как в Риме шар с гробницы Адриана,[687]
И соразмерно с ним был рост велик.
61. От скал, служивших запоном для стана,
На столько вверх вздымался призрак сей,
Что тщетно б три фригийца великана
64. Достичь пытались до его кудрей:[688]
Пальм тридцать было до той части тела,[689]
Где пряжкой плащ застегнут у людей.
67. «Mai amech zabi almi rafela!»[690]
Тут завопила бешеная пасть,
Что никогда иных псалмов не пела.
70. Но вождь: «Глупец! твоя ничтожна власть;
Возмись за рог и речью непонятной
Излей свой гнев, или другую страсть.
73. Сыщи ремень у выи, дух развратный!
Помешанный! на нем твой рог висит;
Смотри, вот он у груди необъятной.»
76. И мне потом: «Он сам себя винит;
Он был причиной, он – Немврод ужасный,
Что мир наречьем разным говорит.[691]
79. Оставь его; с ним говорить напрасно:
Как для него невнятна речь людей,
Так и его наречье всем неясно.»
82. Тут мы пошли и встретили левей,[692]
На перелет стрелы из самострела,[693]
Другую тень огромней и страшней.
85. Не знаю, кто сковал ее так смело;
Но спереди на шуйцу ей легла,
А на руку десную сзади тела
88. Стальная цепь, которая была
Протянута от плеч до края бездны
И тень пять раз спиралью обвила.
91. «Надменный сей, потрясший своды звездны,
Дерзнул вступить с державным Зевсом в брани,
Сказал поэт: «здесь суд ему возмездный.
94. То Эфиальт, с богов сбиравший дань,
Когда гиганты их смутили спором;
Теперь во век его недвижна длань.[694]»
97. А я: «Скажи, где Бриарей, в котором[695]
Такая мощь? желал бы я, поэт,
Громадный рост его измерить взором.» —
100. «Вблизи от нас Антей,» он мне в ответ:[696]
«Он говорит и не закован в цепи;
Он впустит нас в пучину лютых бед.
103. Но Бриарей там далее в вертепе:
Он столь же дик и скован навсегда;
Но страшный вид его еще свирепей.»
106. С подобным треском башню никогда
Не рушила землетрясенья сила,
С каким потрясся Эфиальт тогда.
109. О! никогда так смерть мне не грозила,
И если б я не зрел на нем цепей, —
Одна боязнь меня бы умертвила.
112. Тогда пошли мы дальше, где Антей
Из пропасти поднял чело в гордыне,
До головы имея пять локтей.[697]
115. «О ты, губитель львов на той долине,
Где Сципион такую честь стяжал,
А враг его бежал во след дружине![698]
118. О! если б ты с гигантами бросал,
Как с братьями, на небо гром оружий,
То, верно б, рок победой вас венчал,
121. Сыны земли, воинственные мужи!
В труд не вмени нас опустить в тот край,
Где весь Коцит оледенел от стужи.
124. Идти к Тифею нас не принуждай;[699]
Тебе за все воздать мой спутник может;
О! наклонись и глаз не отвращай.
127. Твою он славу в мире том умножит:
Он жив и ждет жизнь долгую себе,
Коль ранний срок ей Благость не положит.
130. Так вождь молил и, вняв его мольбе,
Антей огромные раздвиг объятья,
Которых мощь Алкид познал в борьбе.
133. «Скорей ко мне, чтоб мог тебя обнять я!»
Вскричал поэт, когда был схвачен им:
И мы друг друга обняли как братья.
136. Как Карисеида, – если взор вперим
На склон ее, когда над ней промчится
Тень облака, – склоняется пред ним:[700]
139. Так он спешил всем телом наклониться,
И в ужасе в ту бездну в хлад и мрак
Иным путем желал бы я спуститься.
142. Он нас спустил туда, где вечный враг
С Иудой стынет в бездне подземельной,
И, наклонен, сам не остался так,
145. Но вдруг поднялся мачтой корабельной.
Песнь XXXII
Содержание. Данте призывает муз на помощь, приступая к изображению средоточия вселенной, последнего девятого круга, этого краеугольного камня ада, где наказуется величайший грех – измены, и где в вечных льдах Коцита погружен Люцифер, родоначальник греха. Дно этой бездны представляет огромное замерзшее озеро, образованное рекою Коцитом; оно состоит из четырех отделений: Каины, где казнятся изменники родственникам; Антеноры, заключающей в себе изменников отечеству и граду; Птоломей – изменников друзьям и Джиудекки – изменников благодетелям и Богу. – Данте вступает в Каину и видит тени изменников, замерзшие до ланит, где зеркало стыда: все они поникли головами; они плачут, но слезы замерзают между веками. Тут видит он тени двух братьев из фамилии Альберти да Мангони: они погружены в озеро так близко один к другому, что волосы перепутались на их головах. Другой изменник, Камиччион де Падзи, предательски называет ему как этих, так и многих других грешников – своих товарищей и предсказывает скорое прибытие Карифио, еще живого во время замогильного странствования поэта. – За тем путники вступают во второе отделение этого круга – Антенору, проходя между головами грешников, Данте нечаянно ударяет ногою в лоб одного из них; грешник горько жалуется, но не хочет сказать своего имени: тогда Данте, выведенный из терпения его упорством, вырывает с головы его волосы. В это время, другой грешник выдает упорного изменника, назвав его по имени Боккой. Выданный изменник, в отмщение, называет Данту как этого, так и многих других предателей. – Наконец, на рубеже Антеноры и следующего отделения – Птоломей, Данте видит двух грешников, замерзших в одной яме: один из них грызет голову другого. Поэт вопрошает грызущего о причине такой ненависти, обещаясь в случае его правоты пересказать о нем на земле.
1. Будь стих мой груб, будь рифмы хриплы, дики,[701]
Приличье проклятой бездне сей,
Всех прочих скал несущей гнет великий,[702] —
4. Из дум моих я б выжал сок полней;
Но где стихи, чтоб выразить ту яму,
И кто без страха вымолвит о ней?
7. Да будет же тот вечно предам сраму,
Кто б вздумал дно вселенной описать[703]
На языке, зовущем папу, маму.
10. Но да послужат девы мне опять,
Помогшие певцу воздвигнуть Фивы,[704]
Чтоб истину мог стих мой передать!
13. О чернь! о род пред всеми злочестивый!
И вспомнить страшно, где гнездишься ты!
О лучше, если б родились зверьми вы!
16. Когда гигант вглубь вечной темноты
К ногам своим спустил нас из объятий[705]
И я еще взирал на высоты, —
19. Вдруг, возле нас, раздался крик проклятий:[706]
«Гляди же под ноги и так пятой.
Не попирай годов несчастных братий!»
22. И, обратясь, узрел я пред собой
Дно озера, которое с кристаллом
Имело больше сходства, чем с водой.[707]
25. Сам Танаис в стремленьи одичалом,
Иль в Австрии Дунай среди снегов
Не отягчен столь толстым покрывалом,
28. Как здесь Коцит, и пусть в ceй мрачный ров[708]
Вдруг с Пьетропаной Таверник свалится,[709] —
Не затрещит под ними лед с краев.
31. И как лягушка, квакая, стремится
Из лужи мордой в те часы, когда
Колосьев сбор порой крестьянке снится:[710]
34. Так до ланит, где зеркало стыда,[711]
Замерзли тени, щелкая зубами,
Как аисты, и посинев средь льда.
37. Все грешники поникли головами;
Скорбь их сердец является в очах,
О холоде твердят они устами.[712]
40. Я вниз взглянул и под собой в ногах
Увидел двух, которых льды так смяли,
Что кудри спутались на их главах.
43. «Скажите, вы, что грудь так с грудью сжали,»
Спросил я: «кто вы?» – И на мой вопрос,
Закинув выи, взор они подняли.
46. Из глаз, когда-то влажных, капли слез
До самых губ они струили оба,
И новым льдом им губы сжал мороз:
49. Так плотно брусьев не скрепляет скоба!
Они же лбами грянулись сильней,
Чем два козла: так их объяла злоба.
52. И вот, один, лишившийся ушей
От холода, лицом прильнувши к льдине,
Сказал: «За чем глазеешь на теней?
55. Или хочешь знать, кто эти два? в долине,[713]
Где с гор бежит Бизенцио ручьем,
Отец их, Альберт, с ними жил доныне.[714]
58. Они два брата: обойди кругом[715]
Каину всю, не встретишь пред собою,[716]
Кто б с большим правом стынул подо льдом:
61. Ни тот, чью грудь и тень своей рукою[717]
Пронзил Артур, нижё Фокаччья сам,[718]
Ни даже сей, который головою
64. Мешает вдаль смотреть моим очам, —
Предатель Сассоль: если ты Тосканец,
То ты о нем слыхал конечно там.[719]
67. Но чтоб скорей нам кончить, чужестранец,
Узнай: я Падзи; я Карлино жду,
Пред чьим грехом мой грех утратит глянец.[720]» —
70. Потом я зрел тьму песьих лиц во льду
И я дрожал и в век дрожать я буду,
Лишь вечный лед на память приведу.
73. Пока мы шли к средине, где отвсюду[721]
Стремится тяжесть к центру своему,
И с трепетом я зрел ледяную груду, —
76. Судил ли рок, иль случай вел к тому,[722]
Не знаю, но, идя меж черепами,
Ногой я в лоб ударил одному.
79. «За что ж ты бьешь?» вскричал он со слезами:
«Коль не пришел ты месть усугубить
За Монт Аперти, что гнетешь ногами?[723]»
82. А я: «О вождь! позволь мне здесь побыть,
Чтоб выведать, кто этот грешник новый?
Потом веди, как хочешь, мне спешить.»
85. Учитель стал; а я направил слово
К тому, которые мне еще грозил:
«Скажи, кто ты, хулитель мой суровый?» —
88. «А кто ты сам?» мне грешник возразил:[724]
«Ты в Антеноре так разишь нам лица»
Что и живой не так бы поразил.[725]» —
91. «Я жив и, выйдя из льдяной темницы,»
Был моя ответ: «я и тебя включу,
Коль славы ждешь, к другим в свои страницы.»
94. А он на то: «Противного хочу;
Прочь от меня! не досаждай мне доле:
В сей пропасти за десть я не плачу.[726]» —
97. «О! если так, ответишь по неволе,»
Вскричал я, в выю уцепясь ногтьми:[727]
«Иль волоска я не оставлю боде!» —
100. А он: «Пожалуй, все себе возьми;
Но не скажу, кто я, я не открою,
Хоть бей меня, хоть череп проломи.»
103. Уж в волосы вцепился я рукою
И много косм с изменника сорвал,
А он завыл с пониклой годовою;
106. Вдруг слышу вопль: «Что, Бокка, закричал?[728]
Аль челюстью стучать не надоело,
Что лаешь так? кои черт к тебе пристал?» —
109. «Молчи ж,» я рек: «изменник закоснелый!
Тебе упорство не могло помочь:
Позорь твой в мире возвещу я смело.» —
112. «Болтай, что хочешь, убираясь прочь,
Но и о том, что так язык торопит,
Не умолчи, покинув адску ночь.
115. О золоте французов здесь он вопит;
Скажи: Дуеру видел я во рву[729]
На холодке, где бес измену топит.[730]
118. С ним и других тебе я назову:»
Вот Беккерия близ тебя, сложившие[731]
В Флоренции под топором главу.
121. Там, думаю, дель Сольданьер, застывший[732]
С злым Ганнелоном; дале – Трибальдел,[733]
В Фаэнцу ночью двери отворивший.[734]» —
124. Мы прочь пошли, и в яме я узрел
Двоих замерзших так, что покрывает
Глава главу – мучения предел![735]
127. И как голодный жадно хлеб съедает,
Так верхний зубы в нижнего вонзал
У выи там, где в череп мозг вступает.
130. Как Меналипповы виски глодал
Тидей, безумным ослеплен раздором:[736]
Так этот грешник череп раздирал.
133. «О ты, который с столь свирепым взором
Грызешь главу соседу своему,
Скажи, за что,» спросил я: «с уговором,
136. Что если ты по праву мстишь ему»
То я, узнав о вас, о вашей доле,
Предам его позорному клейму,[737]
139. Коль не отсохнет мой язык дотоле.»
Песнь XXXIII
Содержание. Подняв голову и отерев уста о волосы нагрызенной головы, грешник повествует Данту, что он, граф Уголино, вместе с детьми и внуками, предательски был схвачен архиепископом Руджиери, голову которого он теперь грызет, посажен в тюрьму и в ней уморен голодом. Данте, по окончании страшного рассказа изливается в сильной речи против Пизы, родины графа, и за тем, покинув грешника, вступает за Виргилием в третье отделение девятого круга – Птоломею, где совершается казнь над предателями друзей своих. Они обращены лицом к верху, вечно плачут, но слезы тотчас замерзают перед их глазами, и скорбь, не находя исхода из глаз, с удвоенным бременем упадает им на сердце. Один из этих предателей, монах Альбериго, умоляет Данте снять с него куски замерзших слез: поэт обещается и тем заставляет грешника открыть свое имя; при этом, грешник объявляет ему, что Птоломея имеет то преимущество перед другими местами ада, что души изменников упадают в нее прежде, чем кончится срок их жизни, и в пример приводить душу своего соседа по муке Бранки де Ория. Не исполнив обещания, Данте удаляется от грешника, кончая песнь сильным порицанием жителей Генуи.
1. Уста подъял от мерзостного брашна
Сей грешник, кровь отер с них по власам
Главы, им в тыл изгрызенной так страшно,
4. И начал он: «Ты хочешь, чтоб я сам[738]
Раскрыл ту скорбь, что грудь томит как бремя,
Лишь вспомню то, о чем я передам.
7. Но коль слова мои должны быть семя,
Чтоб плод его злодею в срам возник, —
И речь и плач услышишь в то же время.
10. Не знаю, кто ты, как сюда проник;
Но убежден, что слышу гражданина
Флоренции: так звучен твой язык!
13. Ты должен знать, что граф я Уголино,
А он – архиепископ Руджиер,
И почему сосед мой, вот причина.
16. Не говорю, как в силу подлых мер
Доверчиво я вдался в обольщенье
И как сгубил меня он лицемер.
19. Но, выслушав, рассей свое сомненье,
О том, как страшно я окончил дни;
Потом суди: то было ль оскорбленье!
22. Печальное отверстье западни[739] —
По мне ей имя Башня Глада стало:[740]
Погибли в муках в ней не мы одни! —
25. Семь раз луны рожденье мне являло[741]
Сквозь щель свою, как вдруг зловещий сон
С грядущего сорвал мне покрывало.
28. Приснилось мне: как вождь охоты, он
Гнал волка и волчат к горе, которой
Для Пизы вид на Лукку загражден.
31. Со стаей псиц, голодной, чуткой, скорой,[742]
Гваланд, Сисмонди и Ланфранк неслись
Пред бешеным ловцом, в погони скорой.[743]
34. По малой гонке – мне потом приснись —
Отец с детьми попал усталый в сети
И псы клыками в ребра им впились.
37. Проснулся я и слышу на рассвете:
Мучительным встревоженные сном,
Рыдая громко, просят хлеба дети.
40. Жесток же ты, когда уж мысль о том,
Что мне грозило, в скорбь тебя не вводит!
Не плачешь здесь – ты плакал ли о ком?
43. Уж мы проснулись; вот и час приходит,
Когда нам в башню приносили хлеб,
Но страшный сон в сомненье всех приводит.
46. Вдруг слышу: сверху забивают склеп
Ужасной башни! Я взглянул с тоскою
В лицо детей, безмолвен и свиреп.
49. Не плакал я, окаменев душою;
Они ж рыдали, и Ансельмий мой:[744]
«Что смотришь так, отец мой? что с тобою?[745]»
52. Я не рыдал, молчал я как немой
Весь день, всю ночь, доколе свет денницы
Не проблеснул на тверди голубой.
55. Чуть слабый луч проник во мглу темницы, —
Свое лицо, ужасное от мук,
Я вмиг узнал, узрев их страшны лица,[746]
58. И укусил я с горя пальцы рук;
Они ж, мечтав, что голода терзанье
Меня томит, сказали, вставши вдруг:
60. «Отец! насыться нами: тем страданье
Нам утолив; одев детей своих
В плоть бедную, сними с них одеянье.»
61. Я горе скрыл, чтоб вновь не мучить их;
Два дня молчали мы в темнице мертвой:
Что ж не разверзлась, мать-земля, в тот миг!
67. Но только день лишь наступил четвертый,
Мой Гаддо пал к ногам моим, стеня:[747]
«Да помоги ж, отец мой!» и, простертый,
70. Тут умер он, и как ты зришь меня,
Так видел я: все друг за другом вскоре
От пятого и до шестого дня
73. Попадали. Ослепнув, на просторе[748]
Бродил я три дни, мертвых звал детей…[749]
Потом… но голод был сильней, чем горе!»
76. Сказав, схватил с сверканием очей
Несчастный череп острыми зубами,
Что, как у пса окрепли для костей.[750] —
79. О Пиза! срам пред всеми племенами
Прекрасных стран, где сладко si звучит![751]
Когда сосед не мстит тебе громами,
82. То пусть Капрайя двинет свой гранит,[752]
Чтоб устье Арно грудой скал заставить,
И всех граждан волнами истребит!
85. Коль Угодин себя мог обесславить
Позорной сдачей стен твоих врагам,
За что ж на казнь с ним и детей оставить?
88. Век новых Фив! уж по своим летам[753]
Невинны были Угуччьон с Бригатой[754]
И те, которых назвал грешник вам. —
91. Мы прочь пошли туда, где, весь объятый[755]
Тяжелым льдом, лежит не вверх спиной,
Но опрокинут навзничь род проклятый.
94. У них слеза задержана слезой,
И скорбь, преграду встретив пред очами,
Стремится внутрь с удвоенной тоской:
97. За тем, что слезы смерзлись в них кусками
И, как забралом из кристалла, льдом
Наполнили глазницы под бровями.[756]
100. Хотя в сей миг в вертепе ледяном
Все чувства холод истребил в мгновенье,
Как бы в мозоли, на лице моем;
103. Однако ж я почуял дуновенье
И рек: «О вождь! кто ветр вздымает к нам?
Не всякое ль тут стынет испаренье?[757]»
106. А вождь в ответ: «Сейчас ты будешь там,
Где бури ceй исток первоначальный:[758]
Тогда вопрос твой разрешится сам.»
109. И вот, один из мерзлых, дух печальный
Вскричал во льду: «О души злых теней, —
Столь злых, что край сужден вам самый дальний![759]
112. Снимите твердый мой покров с очей,
Чтоб мог излить из сердца я кручину,
Пока опять замерзнет слез ручей.»
115. А я: «Коль хочешь, чтоб я сбросил льдину,
Скажи: кто ты? и пусть сойду в сей миг
К льдяному дну, коль уз с тебя не скину.»
118. И он тогда: «Монах я Альбериг![760]
В глухом саду я прозябал в злом теле:
Здесь финики вкушаю вместо фиг.»[761]
121. «Как!» я вскричал: «ты умер в самом деле?»
А он в ответ: «Что с плотью моей
Там на земле, не ведаю доселе.
124. Та выгода быть в Птоломее сей,
Что часто шлет к ней души рок суровый,
Хотя б им Парка не пресекла дней.[762]
127. Но чтоб охотней сбросил ты оковы
Остекленевших слез с моих ланит,
Узнай: едва душа составит ковы,
130. Как сделал я, уж в тело в ней спешит
Вселиться бес и телом управляет,
Доколь она срок жизни совершить.[763]
133. Душа меж тем в сей кладезь упадает
И, может быть, жив телом, и поднесь
Тот дух, что здесь за мною холодает.
136. Его ты знал, коль ты недавно здесь:
То Бранка д' Ориа; он в стране проклятья[764]
Уж много лет, как льдом окован весь.»
139. A я ему: «Могу ли доверят я?
Ведь д' Ориа еще не умирал:
Он ест и пьет и спит и носит платья.» —
142. «К Злым-Лапам в ров,» монах мне отвечал:
«Где липкая смола вздымает пену,
Еще Микеле Цанке не бывал,
145. Как в тело Бранки бес вступил на смену
И в хитрого племянника его,
С которым вместе он свершил измену.
148. Простри ж персты и с лика моего
Сними кристалл.» – Но я его оставил,
Почтя за счастье обмануть его.[765]
151. О Генуезцы, род без всяких правил!
Род полный лжи, предательский и злой, —
Когда б Господь ваш мир от вас избавил![766]
154. С подлейшею романскою душой
Я зрел из вас такого, что за дело,[767]
Как дух, в Коците стынет под волной,
157. Хоть, кажется, и здравствует как тело.
Песнь XXXIV
Содержание. Наконец поэты вступают в последний четвертый отдел девятого круга – в Джиудекку, названную так по имени Иуды Искариотского; здесь совершается казнь над величайшими грешниками – изменниками своим благодетелям и Богу. В различных положениях совершенно затертые льдом, они просвечивают как пузырьки в стекле. Виргилий указывает Данту на творение, имевшее когда-то прекрасный лик – на Люцифера, который в сумраке воздуха представляется поэту вдали как мельница, движущая крыльями. Сильный ветер заставляет Данта укрыться за Виргилием. Меж тем гигантский образ Люцифера становится явственнее: он до полугруди восстает над ледяной пещерой; на голове его три лица: красное, черное и бледно-желтое, и под каждым лицом по паре крыл бесперых как у нетопыря: из-под них дуют три ветра и замораживают Коцит. В каждой пасти у него по грешнику: в красной Иуда, в черной Брут, в бледно-желтой Кассий. – Наступает ночь, и поэты, обозрев преисподнюю, готовятся к выходу из ада. Данте обхватывает руками шею Виргилия и в ту минуту, когда распахнулись крылья Люцифера, Виргилий хватается за шерсть его тела: таким образом, он спускается сверху вниз до бедр чудовища. Достигнув этой точки, соответствующей центру земли и вселенной, Виргилий опрокидывается головою туда, где были его ноги, и отсюда как от центра тяжести начинает восходить снизу вверх к другому полушарию, хватаясь за клочья шерсти чудовища и идя по ним как по лестнице. Выйдя сквозь отверстие скал в цилиндрический узкий ход, ведущий на южное полушарие, Виргилий сажает ученика на уступ скалы; Данте поднимает очи и с изумлением видит ноги Люцифера, поднятые к верху. Виргилий объясняет ему это явление, а вместе с тем излагает космологию земного шара, замечая, что солнце уже взошло. Потом начинают они свое восхождение к южному полушарию по направлению потока, бегущего по цилиндрическому подземному ходу спирально в ад и оглушающего этот ход своим ропотом. Наконец, Данте видит сквозь круглое отверстие бездны прекрасные светила, украшающие небо, и пред рассветом выходит к подножию горы Чистилища и созерцает звезды.
1. «Vexilla regis prodeunt inferni[768]
На встречу к нам!» сказал учитель мой;
«Направь же взор к сему сквозь мрак вечерний.»
4. Как в час, когда ваш мир задернут мглой,
Являются в дали туманной взору
Размахи крыльев мельницы большой:[769][770]
7. Такое зданье я узрел в ту пору.
Тогда я стал, от ветра, за вождем,
За тем, что в нем имел одну опору,
10. Страшусь сказать: я был уж там, где льдом
Со всех сторон затерты духи злые,
Как пузырьки мелькая под стеклом.
13. Лежат одни, приподняты другие;[771]
Кто вниз ногами, кто главой поник;
Кто, согнуть в лук, прижать ногами к вые.
16. Как скоро вождь в те области проник,
Где он желал мне указать творенье,
Имевшее когда-то дивный лик,[772] —
19. Стать пред собой он дал мне повеленье,
Сказав: «Бог Дис и вот страна, где вновь
Вооружись отвагой на мгновенье.»
22. Как я немел, как леденела кровь,
Тебе, читатель, я сказать не в силах:
То выразить ни чьих не станет слов.
25. Не умер я, но жизнь застыла в жилах:
Вообрази ж, чем в ужасе я стал,
И жизнь, и смерть, утратив в сих могилах.
28. Владыка царства вечных слез возстал
До полугруди над льдяной пещерой,
И пред гигантом я не так был мал,
31. Как мал гигант пред дланью Люцифера:
Представь же сам, каков был рост его,
Коль члены в нем столь страшного размера.[773]
34. И если он, восстав на своего
Творца, тем гнусен стал, как был прекрасен,[774]
То он отец конечно зла всего.
37. О, дивный вид! как был мне Дис ужасен,
Когда узрел я три лица на нем:
Один передний – был как пламя красен;
40. Другие ж два сливались с тем лицом
В средине плеч и, сросшись у вершины,
Вздымались гребнем над его челом.
43. Был бледно-желт лик правой половины;
Но тот, что слева, цвет имел людей,[775]
Живущих там, где Нил падет в долины.[776]
46. Шесть грозных крыл, приличных птице сей,
Под каждым ликом по два выходили:
Таких ветрил не зрел я средь морей!
49. Бесперые, на крылья походили
Нетопыря: так ими он махал,
Что из-под них три ветра бурей выли,
52. Коцит же весь от стужи замерзал.
Шестью очами плакал он и током
Кровавых слез три груди орошал
55. Как мялами, он в каждом рте глубоком[777]
Дробил в зубах по грешнику, зараз
Казня троих в мучении жестоком.
58. Но мощь зубов переднему сто раз
Сноснее лап, которыми по коже
Сняты его он проводил под час.
61. И вождь сказал: «Вон тот, казнимый строже,
С главой внутри, с ногами ими зубов, —
Искариот на раскаленном ложе!
61. Из двух других висящих вниз духов —
Вот Брут торчит главой из пасти темной:
Смотря, как там крутится он, без слов![778]
67. А тот плечистый – Кассий вероломный. —
Но сходит ночь: уже пора нам в путь;[779]
Все видели мы в бездне сей огромной.» —
70. Он мне велел припасть к нему на грудь
И, выждав миг, чтоб распахнулись крылья,
К косматым ребрам поспешил прильнуть.
73. И в след за тем, усугубив усилья
По клочьям шерсти и коре льдяной,
Как с лестницы, спускалась тень Виргилья.
76. Когда же мы достигли точки, той,
Где толща чресл вращает бедр громаду,[780] —
Вождь опрокинулся туда главой,
79. Где он стоял ногами, и по гаду,
За шерсть цепляясь, стал всходить в жерло:[781]
Я думал, вновь он возвращался к аду.
82. «Держись, мой сын!» сказал он, тяжело
Переводя свой дух от утомленья!
«Вот путь, которым мы покинем зло.»
85. Тут в щель скалы пролез он, на каменья
Меня ссадил у бездны и в виду
Стал предо мною полон благоволенья.
88. Я поднял взор и думал, что найду,
Как прежде, Диса; но увидел ноги,
Стопами вверх поднятые во льду.
91. Как изумился я тогда в тревоге,
Пусть судит чернь, которая не зрит,
Какую грань я миновал в дороге.[782]
94. «Встань на ноги,» заговорил пиит:
«Наш дальний путь тяжел и дня светило
Уж третий час как на небе горит.[783]»
97. Не во дворце идти нам должно было,
Но под землей в естественной тюрьме,
Где рыхло дно, где солнце не светило.
100. «Пока в сей бездне мы идем во тьме,»
Сказал я, встав: «премудрыми речами
Свет истины разлей в моем уме.
103. Скажи, где лед? как погружен ногами
Вверх Люцифер? как к утру царь планет
В столь краткий срок достиг уже над нами?[784]»
106. «Ты думаешь,» учитель мне в ответ:
«Что ты еще за центром, где вцепился
Я в шерсть червя, что точить целый свет,[785]
109. Ты был за ним, пока я вниз стремился;
Когда ж всходил я, центр ты миновал,
Куда весь груз отсюду устремился.
112. И ты теперь под эмисферой стал,
Напротив той, что облеклась когда-то
Великой сушей, где на выси скал[786]
115. Был распят Тот, кто жил и умер свято.[787]
Ты здесь стоишь на сфере небольшой, —
Другом лиц Джудекки, льдом объятой.[788]
118. В стране сей день, как скоро ночь на той;
А тот, чья шерсть нам лестницей служила,
Как я сперва, повергнут вниз главой.
121. Сюда он пал пред громом Михаила,
И та земля, что прежде здесь была,
От ужаса свой лик под морем скрыла
124. И к эмисфере нашей отошла;
А часть земли из бездны сокровенной
Над ним в испуге гору вознесла.[789]»
127. Есть ход в земле, настолько удаленный
От Вельзевула, сколько ад глубок.[790]
Незримый, в нем журчит во мгле сгущенной
130. Сквозь щель скалы бегущий ручеек:[791]
Прорыв скалу извивистой волною,
Он в бездну мчит по склону бурный ток.
133. Мой вождь и я сей тайною тропою
Спешили свой выйти, в Божий свет,
И, не предавшись ни на миг покою,
136. Взбирались вверх, он первый, я во след,
Пока узрел я в круглый выход бездны
Лазурь небес и дивный блеск планет
139. И вышли мы, да узрим своды звездны.[792]
19 Марта 1844.
Москва.