Барбара Картленд

Невинная обманщица

Глава 1

1819 год

— Я продал этого пса, — объявил граф. На несколько мгновений Манелла лишилась дара речи. Она лишь смотрела на своего дядю, графа Герберта, в совершенном изумлении.

Наконец девушка спросила ослабевшим от волнения голосом:

— Что вы сказали, дядя? Не могли же вы и правда его продать! Такого просто быть не может!

— Видите ли, моя дорогая, в прошлом году ваш батюшка брал Флэша с собой на охоту к лорду Ламберну. Пес привел его милость в восторг. Лорд Ламберн, говорят, все восхищался, какой он быстрый да послушный. Теперь, когда ваш отец, а мой брат, умер, наш богатый сосед готов приобрести сеттера за приличные деньги, — невозмутимо пояснил граф Герберт.

— Папа очень любил Флэша, — заметила Манелла. По наивности девушка, вероятно, хотела пробудить добрые чувства в душе дяди, назначенного ей в опекуны после смерти отца — мать Манеллы скончалась несколькими годами раньше, — и пыталась объяснить, что такую собаку просто невозможно не любить.

С другой стороны, дядя Герберт, который наведывался в их имение всякий раз, когда ему нужны были деньги, а следовательно, весьма часто, ни разу на ее памяти не выказал интереса к какому-либо домашнему животному — в имении, помимо собак, держали лошадей и, разумеется, кошек.

Поэтому вполне возможно, что Манелла, несмотря на свой юный возраст, не обольщалась насчет дядиной чуткости и высказала ему свое презрение от беспомощности. В таком случае ее фраза означала, что привязанность доступна всем, за исключением такого истукана, как ее дядя.

— Это моя собака. Флэш принадлежит мне! — решительно добавила девушка.

Прежде чем возразить, граф Герберт смерил племянницу испытующим взглядом.

— У вас на то имеется соответствующий документ? — уточнил он.

— Разумеется, нет, — отмахнулась Манелла, которой такая постановка вопроса показалась до невозможности вздорной. — Неужели папа должен был оформлять дарственную на все, что я от него получала? Просто я всегда была хозяйкой Флэша.

— В Лондоне он вам все равно не понадобится, — возразил граф Герберт. — Так что завтра пополудни лорд Ламберн приедет забрать собаку.

— Вы не можете… Вы не смеете так поступить со мной! — в негодовании воскликнула Манелла, не в первый раз опуская обращение «дядя Герберт», как того требовали хорошие манеры. — Я отказываюсь подчиняться и ни за что не расстанусь с Флэшем!

Граф нелепым «ходульным» шагом направился через комнату к камину.

— Ваш отец, милочка, оставил после себя очень мало денег, и на мне лежит обязанность опекать вас, — многозначительно сказал он. — На вашем месте я бы больше ценил то, что для вас делается.

Граф выдержал паузу. Так и не услышав от упрямой племянницы слов признательности, на которые, по-видимому, рассчитывал, он продолжал:

— Мне стоило немало труда устроить вас в Лондон на весь сезон. Более того, вас там будет опекать сама герцогиня Вестмур!

Больше он ничего не добавил. Вероятно, подразумевалось, что само это имя являлось символом его чрезвычайно чуткой заботы о Манелле, которую кончина отца в одночасье превратила в бедную родственницу.

Что касается герцогини, звучная фамилия вызвала в памяти Манеллы кое-какие сведения. По словам отца, она была знаменитой красавицей. Кроме того, покойный граф не раз за глаза посмеивался над братом, выставлявшим себя шутом перед этой дамой.

Но вслух Манелла ничего не сказала, и дядя был вынужден продолжать свой монолог:

— Любая девушка прыгала бы от радости при мысли о столь близком знакомстве с герцогиней. Но у вас есть и другой повод для радости. Я приискал вам мужа.

Манелла сделала глубокий вздох, готовясь ответить дяде. Дольше сдерживаться не было никаких сил.

— Не хочу показаться невежливой, дядя Герберт, но мне не нужен никакой муж. Вернее, меня устроит только тот муж, которого я найду, а не «приищу», себе сама. Я намерена выйти замуж по любви.

Граф расхохотался, однако в его смехе не слышалось веселья.

— В вашем ли положении выбирать, дорогая моя племянница? — заметил он. — На прошлой неделе, когда я был в «Уайте-клубе», туда зашел герцог Данстер.

— Герцог Данстер был папиным другом, — задумчиво произнесла Манелла.

— Знаю, — нетерпеливо перебил ее граф. — Я также знаю, что он готов на все, лишь бы обзавестись сыном. В его возрасте пора подумать о наследнике.

— Ему следовало думать о наследнике лет тридцать назад, — сказала Манелла. — В его возрасте люди нянчат правнуков.

Подобная кандидатура показалась ей настолько абсурдной, что она не смогла даже как следует возмутиться.

— Верить ли мне своим ушам! — воскликнула Манелла, заметив ироничную улыбку дяди. — Он же очень стар! Совсем старик!

— А возраст-то здесь при чем? — вышел из себя граф Герберт. — Ваш жених — герцог — богат, как Крез, и если у вас хватит ума выйти за него замуж, ваше будущее обеспечено.

— Должно быть, вы сошли с ума, если полагаете, что я могу выйти замуж за человека, который годится мне… в деды!

— Я знаю, что герцогу больше не до охоты, а вот его сын мог бы это делать, если бы у него был таковой, — заметил граф. — И прежде, чем вы произнесете очередную дерзость в мой адрес, позвольте напомнить вам, Манелла, что я являюсь вашим официальным опекуном. И если я прикажу вам выйти замуж за герцога, значит, вы так и сделаете.

— В таком случае вам придется тащить меня к алтарю за волосы. Но и тогда я откажусь венчаться! — не помня себя от гнева, воскликнула Манелла. — И не забудьте! Священник спрашивает у невесты, готова ли она взять жениха в мужья. Никакая сила в мире не заставит меня сказать «да»!

В глазах графа Герберта сверкнул зловещий огонек.

— Ваша беда в том, что вас слишком избаловали. Спору нет, вы хороши собой. Но, начиная с этой самой минуты, вам придется в точности следовать моим распоряжениям. В противном случае вам останется одно: в буквальном смысле слова голодать, не имея ни пенни на жизнь.

Он решительно направился к двери.

— Пойду скажу Главеру, что завтра пополудни жду лорда Ламберна, который приедет забрать Флэша. Надеюсь, мне удастся продать и лошадей, хотя бы пару из них. Остальными может соблазниться только хозяин живодерни.

Он вышел из комнаты и закончил последнюю фразу, уже прикрывая за собой дверь.

С минуту Манелла лишь молча смотрела ему вслед.

То, что она услышала, было немыслимо, невероятно. Подобная сцена могла привидеться лишь в кошмарном сне.

Возможно ли, чтобы дядя, родной брат ее отца, вел себя так бессердечно, так жестоко?

Как он мог отобрать у нее Флэша, неизменно бывшего при ней со щенячьего возраста?

Это был великолепный сеттер, удивительным образом сочетающий в себе мощь и элегантность. А какая у него была чудесная шкура! Белоснежная с черными подпалинами.

Манелла потрепала по морде пса, который, не сознавая опасности, приплясывал, по-видимому, радуясь, что неприятный тип, который с недавних пор стал расхаживать по их дому с хозяйским видом, убрался из комнаты.

Ощутив под пальцами шелковистую, волнистую шерстку, девушка немного успокоилась. Так бывало всегда. Стоило ей погладить Флэша, и боль, которую Манелла так часто испытывала в последнее время, становилась слабее, трагические события минувших месяцев словно затягивались мглой.

Флэш ходил за ней по пятам, спал у нее в спальне, они почти не расставались.

Когда дядя объявил о предстоящем переезде в Лондон, Манелле и в голову не пришло, что ей придется разлучиться с любимым псом.

И вот теперь выясняется, что ее лишают не только дома, где она родилась и прожила безвыездно всю свою жизнь. Дядя требовал, чтобы, отправляясь в столицу, она оставила и Флэша, и Герона, четырехлетнего каурого жеребца, на котором скакала верхом чуть не каждый день, естественно, считая его своей собственностью.

Манелла не оставила без внимания то, что дядя мельком сказал о продаже лошадей. Она слишком хорошо знала, кто из животных в их конюшне мог заинтересовать лорда Ламберна.

Любой знаток верховых лошадей ни за что не упустит возможности купить Герона!

Но как бы ни велико было потрясение от предстоящей разлуки с четвероногими друзьями, им неприятности не ограничивались.

Помимо всего прочего, заботливый дядюшка говорил о браке своей подопечной. Чтобы она, Манелла, вышла замуж за человека, которого не любила и вряд ли могла бы полюбить? Никогда!

Что за дикая мысль! В этом седовласом — как принято говорить, — а точнее, преимущественно лысом, старце она никак не могла видеть мужчину, тем более жениха!

Дряхлый калека, лет на двадцать — двадцать пять старше покойного отца Манеллы, надумал жениться, чтобы завести наследника.

Если бы герцог женился не на старости лет, а вовремя, возможно, он имел бы теперь взрослого сына и не наводил ужас на девушек, содрогавшихся от одной мысли о подобном браке, — от негодования Манелла стала думать о себе во множественном числе.

Гнев застилал ей глаза или они затуманились от слез? Манелла задыхалась, ее сердце билось так, словно приготовилось выскочить из груди…

— Нет, так дело не пойдет, — одернула себя девушка, глядя на портрет отца.

Портрет принадлежал кисти одного знаменитого в те годы художника, писавшего и принца Уэльского Георга еще до того, как тот стал принцем-регентом при своем безумном отце Его Величестве Георге П.

Никто и никогда не видел, чтобы покойный граф Эйвонсдейл вышел из себя, хотя, разумеется, в его жизни были и печальные, и досадные, и опасные моменты.

Все, кто хорошо его знал, ценили в нем бесконечное самообладание, позволявшее принимать правильные решения в самых отчаянных ситуациях.

Отец всегда говорил, что из любого несчастья можно найти выход, стоит только взглянуть на него трезво.

У шестого графа Эйвонсдейла был вид истинного джентльмена. Его взор был полон величественного спокойствия, неотъемлемого качества подлинного аристократа.

Дядя Манеллы, безусловно, был начисто лишен всех этих достоинств.

Еще давно, будучи ребенком, Манелла поражалась, насколько разными были родные братья, ее отец и дядя Герберт.

Манелле вспомнилось, как отцу предъявили крупный счет, по которому не смог расплатиться его злополучный младший братец.

— В каждой семье есть своя паршивая овца, но барана паршивее, чем Герберт, еще надо поискать! — с досадой сказал тогда граф.

Тем не менее он всю жизнь исправно платил за брата долги, и этот счет был не первым и, разумеется, не последним.

По сути, именно из-за безрассудной расточительности Герберта Эйвонсдейла семья его старшего брата постоянно пребывала в стесненных обстоятельствах.

Война с Наполеоном резко осложнила дела многих английских аристократов. Те, кто снимал просторные особняки, вынуждены были отказаться от подобной роскоши и завести себе жилье поскромнее.

Это сильно отразилось на доходах графа Эйвонсдейла, которыми он был в значительной части обязан именно ренте от сдачи в наем нескольких особняков.

Были и такие жильцы, которые, не думая съезжать, просто задерживали оплату, хотя покойный отец Манеллы — как было всем известно — никогда не запрашивал лишнего.

Выручали имения в сельской местности. Из-за континентальной блокады, объявленной Наполеоном, как никогда хорошо продавались сельскохозяйственные товары. Импорт полностью прекратился, и стране приходилось довольствоваться собственными ресурсами.

Однако стоило окончиться войне, как фермеров прижали. Многие банки даже закрыли им кредиты.

— Если бы отец был жив! — в который раз в отчаянии воскликнула Манелла.

Граф Эйвонсдейл скоропостижно скончался от сердечного приступа в начале прошлой осени. Титул перешел к «паршивой овце», Герберту, вечно доставлявшему семье одни огорчения.

Поскольку смерть старшего брата и наследование титула оказались для Герберта совершенной неожиданностью, а если быть совсем откровенным — нечаянной радостью, на похоронах он с трудом заставлял себя сохранять скорбный вид.

Впрочем, его можно было понять. Нельзя было исключать возможность, что его старший брат, женившись повторно, обзаведется наследником. В этом случае младшему было бы вовсе не суждено стать графом. И вдруг — такое везение!

Лишь только разъехались гости, провожавшие в последний путь покойного графа, Герберт стал оглядывать дом, выискивая, что бы поскорее продать.

К сожалению, большая часть мебели и картин, согласно установленному порядку, являлась фамильным достоянием Эйвонсдейлов, и никакой из графов, сменяющих друг друга в связи со смертью предшественника, не имел на них личного права.

Поэтому Герберту удалось поживиться лишь небольшим количеством весьма малоценных вещей.

— Зато теперь я смогу найти себе богатую невесту, — не скрывая торжества в голосе, заявил новоявленный граф Герберт своей племяннице, собираясь вернуться в столицу.

Манелла ничего не отвечала. Дядя насмешливо взглянул на нее:

— Ох, какие мы гордые! Вы и сами знаете, что ваш отец давным-давно жил бобылем. Да и я тоже. Но граф, богат он или беден, — совсем другое, нежели младший сын с туманными видами на наследование титула.

— Что ж, — отвечала Манелла, которая, без памяти от горя, не могла сосредоточиться на разговоре, — остается надеяться, что вы найдете себе жену, которая составит ваше счастье.

— Я буду счастлив с любой женой, лишь бы была побогаче, — небрежно возразил граф.

На следующий день он уехал в Лондон, прихватив с собой кое-какие наиболее ценные вещи, отобранные для продажи.

Первым ему попался под руку сервиз из севрского фарфора, которым так дорожила покойная графиня, мать Манеллы.

Напрасно девушка пыталась уговорить дядю отказаться от своей затеи.

— Не будьте дурочкой, — довольно грубо ответил он ей. — Вам известно, что я нуждаюсь в деньгах, которые по большей части будут истрачены на вас.

Ведь ради вас я собираюсь открыть Эйвонсдейл-хауз на Беркли-сквер в Лондоне.

Манелла взглянула на дядю с неподдельным изумлением.

— Это же вам не по средствам! — воскликнула она. — Папа всегда говорил, что содержание этого особняка очень дорого. В Эйвонсдейл-хаузе должно работать не менее дюжины слуг!

— Я знаю это не хуже вас, милочка, — процедил сквозь зубы граф Герберт, — но я закрою это имение, оставив здесь самый маленький штат — на случай, если надумаю как-нибудь летом приехать сюда с гостями.

Заметив, как окаменело лицо Манеллы, он примирительным тоном добавил:

— Вы же понимаете, что я должен произвести впечатление на будущую невесту, показав ей фамильное гнездо графов Эйвонсдейлов!

Дядя Герберт пробыл в Лондоне долго. У Манеллы даже забрезжила надежда, что ее взбалмошный опекун отказался от своей нелепой затеи и все может остаться по-прежнему.

С другой стороны, Герберт, возможно, обнаружил, что найти богатую невесту при его сомнительных достоинствах труднее, нежели он рассчитывал.

И вдруг вчера, без предупреждения, будто снег на голову, граф Герберт приехал.

Лишь только он объявился в сельском особняке, Манелле захотелось стать маленькой и незаметной и спрятаться подальше от своего «благодетеля», которого она ни капли не любила и искренне презирала.

Девушка привыкла считать Герберта, как мысленно называла его по примеру отца, ничтожным и отталкивающим. Эти качества были тем более заметны, поскольку у нее перед глазами был пример отца.

Едва поздоровавшись с ненавистным опекуном, Манелла заметила, что тот одет необыкновенно дорого и модно. Он прибыл в новеньком фаэтоне, запряженном парой отменных, прекрасно подобранных лошадей. По-видимому, ему все-таки удалось заполучить в невесты какую-нибудь особу с богатым приданым.

Для всех обитателей дома это было бы облегчением, ведь, поправив свое состояние, Герберт Эйвонсдейл забыл бы об их существовании и едва ли стал бы часто наведываться в сельский особняк.

Известие, сообщенное столичным гостем — вопреки здравому смыслу Манелла все никак не могла признать в нем хозяина, — будто пушечным залпом развеяло остатки ее спокойствия.

Манелла понимала, что должна срочно принять какое-то решение, но никак не могла собраться с мыслями.

Флэш разлегся на полу у ее ног.

Чтобы успокоиться, девушка опустилась на колени подле своего любимца и обняла его за шею. Пес радостно прильнул к ней, с готовностью отзываясь на ласку.

— Я не могу расстаться с тобой! Не могу… — повторила Манелла прерывающимся от горя голосом. — Все говорят, что лорд Ламберн жестоко обращается со своими собаками и лошадьми. Ох, Флэш, мой Флэш! Как же я буду спать по ночам, зная, что ты сидишь в холодной псарне, скулишь, не понимая, почему тебя бросила хозяйка.

В тот же момент слезы навернулись ей на глаза, но она решительно их смахнула.

— Я должна что-то придумать, найти какой-то выход. Помнишь, как всегда говорил папа? Флэш, миленький, ну, пожалуйста, подскажи, что мне с тобой делать, — жалобно, как маленькая девочка, попросила она.

Умный пес, заметив, как грустна хозяйка, постарался утешить ее как мог и нежно лизнул в нос, а когда Манелла невольно отстранила голову, стал тыкаться мордой в руку, обнимавшую его за шею.

Крепко прижимая к себе пса, Манелла проговорила сквозь слезы:

— Я не могу, не могу потерять тебя! И не желаю выходить замуж за мерзкого старика. Если меня вынудят поехать в Лондон и обвенчаться с герцогом, я, я… умру!

Однако она и сама заметила, что ее патетическая фраза словно нарочно взята из безвкусного любовного романа. Тем не менее девушка была убеждена, что так все и случится, если…

Нет, ничего подобного не случится! Она не расстанется с Флэшем и Героном. Достаточно, что смерть разлучила ее с родителями.

Когда умер отец, Манелле показалось, будто жизнь остановилась. Будущее рисовалось ей в мрачных тонах. Но даже предаваясь страхам, она не могла вообразить для себя столь печальной перспективы.

Кто бы мог предположить, что алчность побудит ее дядю отобрать у нее любимых животных?

Манелла также не допускала мысли, что ее повезут в Лондон, не спрашивая согласия, и заставят выходить замуж по чужому выбору.

— Нет, я ни за что на это не пойду! — воскликнула девушка, резко выпрямляясь. — Не пойду, и все тут, — повторила она уже веселее.

Юность брала свое. В восемнадцать лет невозможно долго предаваться беспросветной тоске. При своей независимой натуре Манелла просто обязана была найти выход.

По тону хозяйки и по тому, что она разомкнула объятия, Флэш пришел к выводу, что его поведут на прогулку, и, радостно залаяв, ринулся к двери.

Глядя на него, Манелла задумчиво произнесла:

— Ну вот, ты сам показываешь мне, что нам делать. Ох, Флэш, какой же ты у меня умница! И как я сама до этого не додумалась?

Она вскочила на ноги и отворила дверь кабинета.

Флэш выскочил первым, Теперь Манелла полностью сосредоточилась на плане побега.

Стараясь держаться спокойно и отмести все сомнения и страхи, она раздумывала над осуществлением своего замысла.

Вполне очевидно, что ей нелегко будет зарабатывать на пропитание.

Кроме того, ей понадобится найти такое пристанище, в котором дядя Герберт ни за что не сможет ее отыскать.

Манелла направилась к себе в спальню. Устроившись перед туалетным столиком, она обратила вопрошающий взгляд к зеркалу, словно ожидая совета от собственного отражения.

Она всю жизнь прожила в сельской местности, в тишине и уединении.

Во время войны соседи почти не общались друг с другом и балов почти не устраивали. Манелла не имела подруг, не общалась с молодыми людьми и никогда не задумывалась о своей внешности, а она расцвела в настоящую красавицу.

Вскоре после того, как похоронили ее отца, Манелла поймала на себе критический взгляд графа Герберта.

— Дядя, мне неловко, что вы так на меня смотрите, — решилась заметить она. — Я что, перепачкала лицо?

— Нет, я просто гляжу и думаю, что из вас выросла красивая молодая женщина, — ответил седьмой граф Эйвонсдейл. — По правде говоря, вы выгодно отличаетесь от других графинь Эйвонсдейл, во всяком случае, как о них можно судить по их портретам. А эти дамы всегда слыли красавицами — каждая в свое время.

Манелла, удивившись, смущенно сказала:

— Благодарю вас, дядя Герберт. Мне кажется, это первый комплимент, который я услышала от вас за всю свою жизнь.

Граф Эйвонсдейл не отвечал. Его взгляд блеснул хитрецой, и у девушки почему-то похолодело внутри.

Ей пришло в голову, что ее дядя, который успел обнаружить свою готовность продать все, что только можно, каким-то образом и в ней увидел весьма ценное достояние.

Будь Манелла более искушенной в делах света, она поняла бы, что, подобрав ей подходящего, по его меркам, жениха, Герберт Эйвонсдейл таким образом обеспечивал определенный доход и себе.

Кроме того, престижный брак племянницы укрепил бы и его положение в обществе.

Манелла прекрасно помнила, что ее отец часто говорил:

— И почему мой братец так любит жить в Лондоне? Мне это совсем непонятно. Впрочем, он смолоду был таким: не любил деревню, не питал интереса к сельской жизни и скверно стрелял.

В устах отца Манеллы подобная характеристика звучала совершенно убийственно. По его мнению, любому английскому джентльмену надлежало любить деревенскую жизнь и сельские занятия.

Истинный джентльмен, по общим понятиям того времени, должен был более всего желать скакать на самых резвых лошадях и охотиться на птиц самого высокого полета.

Иногда, когда в Эйвонсдейл приезжали погостить родственники, Манелле доводилось слышать, как они приглушенными голосами обсуждали дяди Герберта.

Не то чтобы ее интересовала тема разговора. Просто взрослые собирались в гостиной, а она сидела поблизости, в небольшой комнате, откуда было просто невозможно не слышать их разговоры. Кто-нибудь неизменно упоминал очередную экстравагантную выходку непутевого родственника.

Кроме того, для обсуждения всегда имелась и другая тема — его бесконечные романы, нелепые, скандальные, всегда связанные с большими расходами для семьи старшего брата.

Если остальных родственников, особенно дам, прежде всего волновала неискоренимая безнравственность молодого человека, отец Манеллы более огорчался из-за его вечных, ни с чем не сообразных долгов.

Когда Герберт был не в состоянии расплатиться по векселям — а на самом деле это было всегда, — кредиторы обращались к его старшему брату.

В таких случаях шестой граф Эйвонсдейл оказывался перед дилеммой: либо заплатить, либо предоставить Герберту гнить в долговой тюрьме.

Манелла знала, как сильно отец страдал от того, что состояние семьи, и без того весьма скромное, растрачивается на его взрослого брата, прожигающего жизнь.

Ведь это означало, что сам он, шестой граф Эйвонсдейл, не мог купить понравившуюся лошадь или бывал вынужден уволить одного из егерей, хотя тот был совершенно незаменим. Из-за этих посторонних расходов дом не ремонтировался, хотя в ливень в некоторых комнатах слуги не успевали менять тазы, подставляемые там, где протекала крыша. Однажды Манелла решилась спросить отца:

— Ну почему вы все время платите за дядю Герберта? Ведь он совершеннолетний, и вы не несете за него никакой ответственности.

Отец, сухо улыбнувшись, ответил:

— Знаешь, как говорят в наших местах крестьяне? Кровь людская — не водица. Это значит, что при всех своих недостатках Герберт остается мне братом. Кроме того, я обязан блюсти честь семьи.

Короче говоря, граф Эйвонсдейл не мог допустить, чтобы его брат попал в тюрьму.

Герберт превосходно понимал принципы, двигавшие его братом, и ничуть не боялся позорного заключения.

— Ненавижу его! Как я его ненавижу! — повторяла Манелла.

Она рассеянно смотрела в зеркало, которое в последнее время стало особенно занимать ее.

Недавно молоденькая горничная сказала Манелле, что ее лицо имеет форму сердечка. Поглядевшись в зеркало, девушка решила, что это правда. При этом она заметила, что, пожалуй, выглядит совсем неплохо.

Волосы Манеллы были того бледно-золотистого цвета, каким в погожее утро окрашивает небо восходящее солнце, а глаза — не голубые, как можно было ожидать, учитывая, что Манелла англичанка, а зеленые, словно лесное озеро, в котором отражаются кроны деревьев. При некоторых поворотах в них поблескивали золотые искорки, словно сквозь густую листву деревьев на водную гладь изредка попадали солнечные лучи. А ресницы, как ни странно, были совсем темные. Этим, как всегда говорил отец, Манелла была обязана одной из своих прапрабабок, испанке, жене первого графа Эйвонсдейла.

К сожалению, в фамильной коллекции картин не было портрета этой дамы, возможно, потому, что в свое время против нее ополчилась вся родня — из-за ее национальности.

В семье была еще одна иностранка, украсившая генеалогическое дерево Эйвонсдейлов в более позднее время, — бабушка Манеллы, француженка.

Традиционно считается, что француженки — брюнетки, но у графини Катрин из Нормандии волосы были светлые. Только глаза выдавали в ней чужеземное происхождение.

Думая о бабушке, пережившей сноху и скончавшейся за полгода до сына, Манелла пыталась представить, как горько ей было сознавать, что ее родина воюет со страной, где она прожила всю свою взрослую жизнь.

Однако, судя по записям, сохранившимся в дневнике этой дамы, она была на редкость счастлива.

Бабушка научила Манеллу говорить по-французски не хуже, чем по-английски.

Под впечатлением рассказов о злодеяниях наполеоновских войск, свирепствовавших в Европе, Манелла как-то объявила, что откажется говорить по-французски, если войска «антихриста» вторгнутся в Англию.

— Не буду же я разговаривать на языке врагов! — пояснила она.

— По моему мнению, англичане делают непоправимую ошибку, не желая изучать никакие языки, кроме родного. В конце концов, Англии ведь приходится общаться с другими странами Европы, — возразила бабушка. — Кроме того, у нас во Франции говорят:

«Никакое умение на вороту не виснет». Это означает, что все, что ты знаешь, в какой-то момент может вдруг пригодиться. Вот ты, например, научилась готовить французские блюда. Вдруг жизнь повернется так, что тебе придется обходиться без кухарки или, боже сохрани, зарабатывать себе на жизнь. Тогда-то ты и вспомнишь наши рецепты.

Манелле оставалось лишь признать справедливость этих доводов.

Поэтому она продолжала разговаривать с бабушкой по-французски и читать французские романы, которыми старая дама снабжала внучку.

— Интересно, — спросила себя Манелла, — что бы бабушка предприняла в подобных обстоятельствах?

Не зная точного ответа на этот вопрос, впрочем, совершенно умозрительный, Манелла была совершенно уверена в одном: бабушка ни за что не дала бы силой выдать себя замуж за нелюбимого человека.

— Флэш прав, — сказала себе Манелла. — Мне придется бежать.

Оставалось продумать детали. Ей, разумеется, придется зарабатывать себе на жизнь, и Манелла прикидывала, какое из ее не столь многочисленных умений может принести ей деньги. В конце концов она пришла к выводу:

— Буду поступать сообразно обстоятельствам. Что толку строить планы, пока ничего не известно. С божьей помощью все как-нибудь устроится.

Остаток дня Манелла провела в сборах. Она прикидывала, что следует взять с собой, но важнее было другое: где раздобыть хоть немного денег, чтобы в первое время иметь средства на пропитание.

По крайней мере, ей надо продержаться до: тех пор, пока она не найдет себе какое-нибудь место, а в том, что работа у нее будет, Манелла не сомневалась.

Она, разумеется, понимала, что ей придется нелегко. Помимо отсутствия связей, необходимости соблюдать строгую тайну и, что греха таить, скудости навыков, у нее была еще одна, пожалуй, самая серьезная трудность. В ее положении собака и лошадь становились обузой.

Она воображала, как бы отнеслись горничные в Эйвонсдейле, если бы туда вдруг явилась девица верхом на великолепной лошади, в сопровождении высокопородного сеттера и попыталась наняться в услужение.

— Все равно мне что-нибудь подвернется, — упрямо повторяла Манелла, усилием воли отгоняя сомнения.

Тем не менее в глубине души она была смертельно напугана.

Ее побег вызовет ужасный переполох в доме. Что, если ее поймают на полпути и вернут? Вот уж поиздевается над ней дядя Герберт! С каким удовольствием он приберет ее к рукам и запрет, если ее попытка обрести независимость закончится провалом! Ей придется во всем его слушаться.

В мыслях Манеллы, естественно, вновь замаячил предполагаемый «очень выгодный брак», заставляя девушку содрогнуться от отвращения.

Отец когда-то рассказывал, что герцог Данстер давно уже перестал ездить на охоту, так как его здоровье пошатнулось и он уже не может стрелять. Если он был так дряхл, когда Манелла была ребенком, что говорить о нем теперь!

Как можно, чтобы ее целовал убеленный сединами старик?

С тех пор, как умерла мать Манеллы, она жила с отцом и была очень невинна и не знала точно, что подразумевают супружеские отношения.

Разумеется, она догадывалась, что в них есть нечто интимное, а также что муж и жена спят в одной постели.

Мать Манеллы страстно любила своего мужа, а он отвечал ей не менее сильной и искренней привязанностью. Всякий раз, когда мужу случалось оставлять дом хотя бы на сутки, графиня выбегала ему навстречу в холл и целовала его, не стесняясь слуг.

Правда, те не смущались столь вольным поведением хозяйки — это были почтенные люди, всю жизнь проработавшие в семье и весьма преданные господам.

Манелла росла в атмосфере любви. Когда она думала о браке — а подобные мысли приходили ей в голову нечасто, — она воображала, что будущий супруг будет высоким и красивым — вроде ее отца. Она будет смотреть на мужа, и ее лицо будет светиться, как у матери, которая, глядя на своего супруга, становилась еще прекраснее, чем всегда.

Однажды Манелла слышала, как отец сказал, обращаясь к матери:

— Я скучаю по тебе, милая. Если мне приходится разлучиться с тобой хоть на день, этот день тянется невыносимо долго.

— А я всякий раз считаю часы до твоего возвращения, — отозвалась мать Манеллы.

Манелла замечала, что, когда родители смотрели друг на друга, от них буквально веяло счастьем. Казалось, сила их любви заставляла вибрировать воздух.

— Я тоже хочу испытать такое чувство. И выйду замуж только по любви, — произнеся вслух эти слова, Манелла словно дала обет самой себе.

Девушка стала паковать вещи. Она знала, что всю поклажу придется приторочить к седлу Герона. А под седлом можно будет спрятать домашние туфли, если взять достаточно мягкие.

Она задалась целью как можно разумнее использовать маленькое пространство, отведенное для багажа.

Во-первых, ей понадобится одежда, в которой можно будет работать, не испытывая неудобств.

Правда, она пока еще не знала, в чем может заключаться ее работа.

Манелла спустилась к обеду. — как она надеялась, последнему, который ей предстояло провести в обществе ненавистного дяди. Она знала: даже если ей придется скрести некрашеные дощатые полы и спать в чулане, это будет куда лучше, нежели жить с нелюбимым мужем.

Дядя привез с собой из столицы некоторый запас вина. Когда его брат умер, Герберт с досадой обнаружил, что винный погреб Эйвонсдейла почти пуст. Теперь он распорядился, чтобы слуги приготовили к обеду что-нибудь поприличнее. Манелла слушала все эти распоряжения с удивлением.

Дядя выдал денег на покупку провианта! А они-то в его отсутствие перебивались на кроликах, которых слуги добывали, в лесу. Пару раз им посчастливилось подстрелить диких уток. Кроме того, выручали куры, которые в этот сезон прекрасно неслись. Они бродили по заднему двору сами по себе — ухаживать за птицей было некому — и, должно быть, находили там достаточно пищи. Это было весьма кстати, учитывая, что у Манеллы редко находились деньги на покупку зерна для домашней птицы.

Как бы там ни было, Манелле и слугам удавалось прокормиться. Правда, девушка заметила, что в последние недели стала дюйма на два тоньше в талии. Эмили, горничная, которая в последний год сильно состарилась, с ворчаньем — дескать, годы у нее уже не те, чтобы шить при таких-то глазах, — терпеливо ушивала скромные наряды барышни.

А дядя привез с собой настоящий паштет, приготовленный, как он не преминул похвастаться, настоящим французским поваром по старинному рецепту. Теперь он орлиным оком наблюдал за племянницей, опасаясь, что та съест слишком много заморского деликатеса.

Манелла из гордости вообще не прикоснулась к заманчивому блюду.

— Я так и знал, что здесь едва ли найдется что-нибудь съедобное, — высокомерно кривя губы, разглагольствовал граф Герберт. — К счастью, я нанял отличного повара у себя в доме на Беркли-сквер.

Манелле резануло слух это «у себя».

Она воображала, какое презрение вызвал бы у ее отца поступок дяди, собиравшегося закрыть дом, в котором семейство Эйвонсдейл жило три столетия кряду.

И все для чего? Чтобы открыть в столице относительно новый дом, купленный его дедушкой.

А дядя, поглощенный своими мыслями, не заботясь о впечатлении, которое он производил на племянницу, продолжал:

— Я собираюсь давать там самые элегантные балы, а вы, милочка, пока не выйдете замуж, разумеется, будете помогать мне принимать гостей.

Окинув племянницу взглядом, в котором сочетались снисходительность и презрение, он продолжал:

— Пожалуй, придется потратить немалые деньги, чтобы приодеть тебя поприличнее. Невозможно же показаться на людях в твоем тряпье!

Манелла негодующе вздернула подбородок.

— Моему отцу нравились простые платья, — возразила она. — И хотя это платье сшила деревенская портниха, его фасон взят из дамского журнала «Ледиз джорнал». Вы, наверное, знаете, что в Лондоне по нему одеваются многие.

Дядя Герберт расхохотался:

— Если вы и впрямь воображаете, что в таком наряде можете появиться в приличном обществе, должен вас огорчить, моя милая племянница. По правде говоря, ты выглядишь совершенной простушкой. Прическа — еще куда ни шло, по крайней мере, ее можно прикрыть шляпкой, но платье, платье… Если вы покажетесь в нем на улице, то выставите себя на посмешище всей столичной публике!

— Не сомневаюсь в справедливости ваших слов, — с достоинством возразила Манелла. — Однако мне ближе убеждения моего отца, который всегда говорил, что надо покупать только то, за что можешь заплатить.

Она рассчитывала, что дядя смутится, но тот в ответ захохотал еще громче и противнее:

— Может быть, вашего дорогого папочку устраивало, что его дочка сохнет в безвестности, в этой глухомани, среди репы и капусты. А вот я увезу вас в большой мир, в тот мир, где обитают достойные люди, которые будут полезны нам обоим.

Манелла сразу же поняла, что опекун имеет в виду герцога, и ее лицо стало каменным.

Герцог внимательно, будто оценивая вещь, посмотрел на нее и заявил:

— Может быть, ему и покажется забавным, что вы этакая «сельская красотка», настоящий розанчик. Однако мы не можем так рисковать.

Помедлив, он продолжал:

— Нет, риск был бы слишком велик! Я должен вывести вас в свет как следует одетой, с приличной куафюрой, может быть, стоит даже слегка подкрасить вам губы, чтобы они блестели и казались привлекательнее.

Слова дяди производили на Манеллу такое впечатление, будто она слушала не человеческую речь, а шипение змеи.

Ей хотелось бросить ему в лицо, что никакая сила в мире не заставит ее пойти под венец с герцогом, равно как с любым другим мужчиной, что она выйдет замуж не иначе, как по своему выбору.

Но девушка прекрасно понимала, что такая искренность и горячность были бы совершенно неуместны. У ее дяди, хотя он и был аристократом, начисто отсутствовала чувствительность. В те времена чувствительность было принято считать привилегией высших классов. Тем не менее Манелла, много общавшаяся с крестьянами, которых иногда лечила, иногда учила, не знала такого черствого человека, как граф Герберт.

Дядя стремился в жизни только к одному — получить выгоду лично для себя.

Манелла молча положила на стол салфетку, закончив обед:

— Полагаю, вы извините меня. Я бы предпочла оставить вас за портвейном, если он у вас, конечно, есть.

— Отрадно видеть, что вас научили хоть каким-то манерам, — презрительно заметил граф. — Однако я уверен, что вы очень многого не знаете из области этикета.

Манелла решительно поднялась, не желая опровергать вздорные слова дяди.

— Прошу меня простить, дядя Герберт, — невозмутимо сказала она. — Я пойду прилягу. Завтра мне предстоит много хлопот, если вы действительно наметили переезд в Лондон на послезавтра.

— Пожалуй, вам придется захватить с собой на первое время кое-что из тряпья, которое вы носите здесь, называя платьями, — заметил граф. — Как только герцогиня подберет для вас приличные наряды, мы сможем сжечь все эти лохмотья, тем более что они только для этого и годятся.

«Как он смеет так говорить! — возмутилась про себя Манелла. — Неужели он не сознает, что я одета так бедно исключительно из-за его расточительности. Сколько времени я уже не могу сшить себе обновки!»

Почему он позволяет себе насмехаться над ней, называя простушкой, только потому, что она не похожа на дам, с которыми он развлекался в столице?

Судя по отзывам всех, кто знал дядю Герберта, именно эти женщины втягивали его в один скандал за другим.

Плотно сжав губы, словно усилием воли заставляя себя смолчать, Манелла сделала вежливый реверанс и повернулась к двери.

— И не забудьте, что завтра приезжает лорд Ламберн, — крикнул дядя ей вдогонку. — Причешите-ка получше своего кобеля! А то у него такой вид, словно он только что прибежал со свалки!

Манелла поняла, что он нарочно старается вызвать ее на дерзость.

Но она ничего не ответила.

Лишь оказавшись на лестнице и взбегая по ступеням — за ней, как всегда, бежал Флэш, — она вслух сказала себе:

— Не-на-ви-жу! Я его ненавижу! Ненавижу!

Глава 2

Утреннее солнце, едва выглянув из-за горизонта, застало Манеллу уже на ногах. За всю ночь девушка так и не сомкнула глаз. Тревожные мысли, всевозможные планы, сомнения и опасения не давали ей спать.

Быстро одевшись, Манелла накинула на плечи легкую шаль.

Она решила взять с собой три самых простых муслиновых платья — на лето в ее гардеробе их имелось всего пять, и ни одно из них не отличалось хоть сколько-нибудь замысловатым фасоном. Приходилось надеяться, что эти скромные наряды не слишком помнутся и ей удастся обойтись ими до осени. О том, как устроится ее жизнь к наступлению сентября, что с ней будет зимой, Манелла предпочитала не думать.

Она также взяла две пары туфель, а, кроме того, с вечера приготовила кое-какие необходимые мелочи.

Накануне поздно ночью, когда дядя ушел спать, Манелла пробралась в оружейную. Ее отец, всю жизнь увлекаясь охотой, не мог обойтись без этой комнаты, которая пользовалась вниманием у всех поколений графов Эйвонсдейлов. Там Манелла выбрала один из отцовских дуэльных пистолетов.

Она мало разбиралась в достоинствах огнестрельного оружия, но, во-первых, была уверена, что ее отец не мог держать плохих пистолетов, во-вторых, надеялась, что до стрельбы не дойдет и в критической ситуации ей удастся запугать противника, не спуская курка.

Поэтому она выбрала пистолет среднего размера — не очень большой, чтобы не мучить Герона лишней тяжестью, но все-таки достаточно внушительный, чтобы произвести впечатление на злодея, который мог повстречаться ей на пути.

В Манелле, прожившей всю жизнь в деревне, невероятная наивность в одних вопросах сочеталась с достаточной искушенностью — в других. К тому же у нее был весьма развит здравый смысл.

Так, она прекрасно знала, что на пути ей вполне могли встретиться те, кого туманно именовали «лихие люди», то есть, попросту говоря, разбойники.

Правда, у нее не было ни драгоценностей, ни денег, но красавец Герон настолько бросался в глаза, что на него польстился бы любой последователь легендарного Робина Гуда. Ей не однажды приходилось слышать рассказы о том, как разбойники в первую очередь отбирали у своих жертв лошадей.

Итак, она твердо решила, что будет отстаивать свою собственность с помощью дуэльного пистолета. При этом она заранее молила бога, чтобы он уберег ее от необходимости пускать его в ход и брать грех на душу.

Неразрешенным долго оставался вопрос о наличности.

После матери у Манеллы остались кое-какие украшения, не очень старинные и совсем не ценные. Это были вещицы, которые отец дарил ей на разные праздники.

«На настоящие драгоценности у бедного папы никогда бы не нашлось денег», — вздохнув, подумала Манелла.

В обручальном кольце матери красовались три бриллианта, было у нее и бриллиантовое ожерелье, которое покойная графиня надевала в особо торжественных случаях. Но среди этих бриллиантов ни один не отличался ни размером, ни чистотой, ни великолепием огранки.

Впрочем, в самых безвыходных обстоятельствах Манелла могла протянуть месяц-полтора на вырученную за них сумму.

Чего ей отчаянно не хватало, так это денег!

Все ее достояние составляла горстка мелких монет, оставшихся от той суммы, что была выдана ей отнюдь не щедрой дядиной рукой на ведение хозяйства. Этих денег едва хватило бы, чтобы один раз расплатиться за ночлег и скромный ужин на самом захудалом постоялом дворе.

Вдруг Манелла вспомнила: красуясь перед ней в предвкушении приезда важного гостя, каким дядя Герберт почитал лорда Ламберна, он выдал кухарке, миссис Белл, пару гиней.

Нет, это было не жалованье, которое он задолжал ей бог знает за сколько месяцев. Бедняжка не роптала, но, как предполагала Манелла, с момента кончины ее отца кухарка работала за «харчи», которые не только готовила, но отчасти сама и добывала — иногда ей приходилось выменивать необходимые продукты за домашние заготовки из овощей и фруктов, выращенных в их скромном саду.

Дядя расщедрился, по его выражению, «на приличные продукты», чтобы «по-человечески» принять гостя.

— Я послал грума, чтобы он передал его милости приглашение на ленч, — громче, чем нужно, пояснил дядя. Он был преисполнен ощущения собственной значимости, к которой ему как-то все не удавалось привыкнуть. — Я намерен откупорить для него бутылку своего лучшего вина.

«Которая у тебя всего одна и имеется», — мысленно съязвила миссис Белл.

— Так что уж будьте любезны, попробуйте раз в жизни приготовить что-нибудь съедобное, — продолжал граф Герберт. — Главное, чтобы ваша стряпня не была похожа на то, что мне подавали вчера вечером и сегодня утром. Этим вашим месивом разве что свиней кормить, — деланно скривился граф, который накануне, охая и закатывая от негодования глаза, благополучно съел все, что было подано, до последней крошки.

Манелла в душе содрогнулась от этой явной беспардонной несправедливости. Миссис Белл славилась своим кулинарным искусством. Эти упреки были тем более бессовестны, что добрая женщина оставалась в имении только ради «барышни», теряя в деньгах, в то время как с ее репутацией миссис Белл с удовольствием наняли бы в любое из почтенных семейств, проживавших по соседству.

Миссис Белл, вспыхнув, промолчала, а дядя Герберт, не удостаивая вниманием чувства своих слуг, которых, вопреки семейным традициям, ни во что не ставил, чванливо продолжал:

— Так вот… Как вас там? Ах да, миссис Белл… — Пожалуй, он и сам почувствовал, что переигрывает, учитывая, что знал кухарку с тех пор, как появился на свет. — Купите баранью ногу помоложе да сыра, который годится не только для мышеловки, — распорядился он. И, помолчав, в раздумье добавил:

— Пожалуй, надо будет еще подать фруктов. Подойдет малина или клубника, так что можете купить, да самых свежих!

Ничего больше не сказав, он вышел из кухни. Манелла услышала, как миссис Белл что-то бормочет себе под нос.

— Мне очень жаль, миссис Белл, — поспешила сказать девушка. — Дядя Герберт не имел права разговаривать с вами в подобном тоне.

— Вы ж знаете, барышня, я всегда стараюсь как лучше, — с достоинством сказала кухарка. — Но и волшебник не слепит кирпича из соломы!

— Конечно, конечно, — с готовностью закивала Манелла. — Но не мне вам рассказывать, какой он, дядя Герберт.

Девушка вздохнула:

— Мне кажется, теперь, когда он стал графом, ему будет легче одалживать у людей деньги.

Она не столько обращалась к миссис Белл, сколько размышляла вслух.

А пожилая кухарка подхватила:

— Грум тут толковал, что у хозяина долгов и так не счесть. Кредиторы было на него насели, а он им побожился, что расплатится, пусть подождут всего месяц.

Манелла изумленно подняла глаза на миссис Белл.

— Откуда же возьмутся деньги? — спросила она. Что-то подсказывало Манелле: дядя задумал какую-то каверзу, от которой она может пострадать.

— Этого грум не знает. Говорит только, будто дело в какой-то свадьбе. Жениться, что ль, надумал? — с сомнением закончила миссис Белл.

Судя по тону, она, будучи о новом патроне весьма невысокого мнения, не допускала и мысли, что даже теперь, когда его акции поднялись благодаря обретению графского титула, на него может польститься хоть какая-нибудь мало-мальски приличная невеста.

Манелла встрепенулась, как птичка. Кому, как не ей, было знать, о какой свадьбе шла речь!

Как она и предполагала, дядя прочил ее замуж, имея в виду не столько обеспечить племянницу, сколько добыть денег для себя.

Стоило ему породниться с богатым герцогом, как тот, по натуре человек благородный, мог стать для новоявленного родственника настоящей золотой жилой.

Подобно покойному отцу Манеллы, старику пришлось бы расплачиваться по векселям новоявленного родственника, чтобы оградить честное имя жены от пересудов и скандалов, какие разгораются вокруг несостоятельных должников, оставляя грязные пятна на репутации их близких.

Памятуя состоявшийся накануне неприятный разговор, Манелла направилась на кухню — к шкафчику, в котором, как ей было известно, миссис Белл всегда держала деньги на хозяйственные нужды.

Отперев шкафчик торчавшим в дверце ключиком, девушка достала жестяную банку из-под чая, где, как она и рассчитывала, лежали две золотые гинеи. Кроме того, в ней было довольно много мелких денег.

Манелла выбрала всю мелочь и заперла шкафчик, воткнув в дверцу заранее приготовленную записку, адресованную дяде. Ей хотелось, чтобы записка попалась на глаза миссис Белл прежде, нежели та обнаружит пропажу.

Записка была коротенькой. Манелла составила ее с таким расчетом, чтобы дядя, прочитав ее, не сразу догадался о побеге племянницы.

В записке говорилось:

«Дорогой дядя Герберт!

Вчера, после того как вы отправились спать, приезжал посыльный с письмом от одной из моих подруг, которая приглашает меня на завтра на небольшой вечер с танцами.

Поскольку мне очень хочется навестить ее перед разлукой, я немедленно отправляюсь к ней — поскачу верхом на Героне. Я забираю с собой и Флэша: мне будет спокойнее с таким надежным защитником.

Возможно, лорд Ламберн будет разочарован, однако я уверена, что вам удастся его утешить. Кроме того, он вполне может приехать в один из последующих дней.

Поскольку мне понадобятся деньги, я забираю то, что вы выдали миссис Белл. Сообщаю это, чтобы вы не винили ее в пропаже, когда вам придется дополнительно выдавать ей деньги на покупки.

Я скоро вернусь, однако не могу точно назвать срок: все будет зависеть от того, сколько продлится торжество.

С уважением, — Манелла усмехнулась, выводя это слово, находившееся в явном противоречии с чувствами, которые внушал ей опекун, — Ваша Манелла».

Записку она умышленно не стала запечатывать.

Запасшись деньгами и оружием, Манелла немного повеселела и успокоилась.

Она надеялась, что простенькая уловка с письмом даст ей фору в два-три дня. Дядя, привыкший иметь дело с дамами весьма вольного поведения, может и вправду поверить, что его племянница решится вот так, без спроса, без сопровождающей дамы, отправиться в чужой дом. А когда до него наконец дойдет, что его обвели вокруг пальца, Манелла будет уже далеко.

Во всяком случае, она на это надеялась.

Однако, спускаясь по лестнице с пожитками в руке и Флэшем, бесшумно скользившим за ней по пятам, девушка содрогалась от собственной решительности.

Всю жизнь Манелла знала, что у нее есть надежные защитники: сначала родители, потом, после маминой смерти, — отец.

Даже после смерти отца она ощущала себя в безопасности: с ней оставались верные слуги. Да и не зря говорят: дома и стены помогают.

И вот теперь, покидая стены родного дома, девушка ступала в простиравшийся за ними большой мир, о котором ровным счетом ничего не знала.

Если ей не удастся устроиться, то придется с позором возвращаться туда, где ее будет ждать не только дядя со своими колкостями и насмешками, но и брак с ненавистным ей стариком.

— Я должна найти работу. Обязана! — твердила себе Манелла, выходя через боковую дверь и направляясь прямиком к конюшне.

Она знала, что в этот ранний час никого там не застанет. Однако Манелла подозревала, что дядин грум мог устроиться на ночлег в каморке, где прежде, когда штат слуг был побольше, спали подручные конюха.

Манелла видела его накануне мельком и еще тогда решила, что при случае сообразит, как его провести. В конце концов, он здесь человек новый и едва ли станет преграждать ей дорогу, как-никак она барышня, родственница хозяина дома.

Зайдя в конюшню — Флэш предпочел остаться снаружи, — Манелла прислушалась. Было слышно лишь, как фыркают и перебирают ногами лошади.

«Интересно, — подумала Манелла, — знает ли грум, что дядя намерен продать Герона?»

Если он посвящен в планы своего хозяина, то, не ровен час, может поднять шум, когда она будет забирать жеребца!

Вдруг Манелла услышала громкий храп.

Она очень обрадовалась, обнаружив, что грум спит на соломе в углу безмятежным сном.

Во дворе тоже все было спокойно.

Поспешно, опасаясь, что в конюшню может кто-нибудь зайти, Манелла оседлала Герона и уложила вещи. Потом она отворила ворота конюшни, вывела жеребца во двор и вскочила в седло.

Никогда прежде стук копыт по булыжнику двора не казался ей таким громким.

Манелла сжалась, словно желая сделаться незаметнее, но тут же сообразила, что у страха велики не только глаза, но и уши, они-то и заставили ее вздрагивать от топота ее собственной лошади.

Девушка дала себе слово не тревожиться по пустякам. Теперь, когда она оседлала самого резвого жеребца в конюшне, когда ее сопровождает самый быстрый пес в округе, едва ли за ней кто угонится.

Из осторожности Манелла выехала со двора не через ворота, а через боковую калитку.

Небо просветлело, звезды побледнели. Занималась заря.

Оказавшись за оградой парка, Манелла пустила Герона рысью.

Жеребец было приготовился скакать во весь опор, но Манелла придержала его: путь предстоял неблизкий. Кроме того, надо было подумать о Флэше. Сеттер был неутомимым охотником и пробегал за день добрых полтора десятка миль. Однако и ему следовало поберечь силы.

Флэш, не разделявший благоразумных соображений хозяйки, нарезал круги по высокой траве, надеясь отыскать зайца. Временами он останавливался и замирал в характерной стойке, принюхиваясь и приподняв согнутую переднюю лапку.

Казалось, пес понял, что эта прогулка необычная, хотя знал эти места как пять пальцев на любой из своих лап. Словно почувствовав, что начинаются какие-то приключения, он с восторгом летел навстречу неизвестности. Манелла даже позавидовала его бесшабашному веселью.

Что касалось самой девушки, то ее настроение было весьма противоречивым. Рассудок говорил ей, что она поступает совершенно правильно. Но сердце твердило свое. Если бы его учащенный стук можно было перевести на нормальный человеческий язык, он означал бы что-то вроде: «Твой дом… Твоя мама… Твой отец… Покидаешь… Покидаешь… Нелюбимый… старик. Правильно… Жалко». От глубокого волнения Манелла и сама не могла бы составить полную фразу.

Томимая опасениями, сомнениями, радостным предчувствием новых событий, неистребимым оптимизмом, свойственным одной лишь юности, она скакала на запад, зная, что в этом направлении ей долго не попадется ни одной деревни, а следовательно, выбрав его, она менее всего рискует натолкнуться на свидетелей своего побега.

Почему-то Манелле казалось, что ее дядя в конце концов осознает, что племянница, словно птичка, выпорхнула из клетки, и подумает, что она поехала на юг.

Поскольку Лондон лежал к северу от их поместья, а беглянка не стала бы стремиться туда, где рисковала встретиться с опекуном, логично было предположить, что она выберет прямо противоположное направление.

Солнце поднималось в безоблачном небе, день обещал быть жарким.

Манелла старалась ехать поближе к деревьям, от которых в этот ранний час веяло приятной прохладой.

Спустя три часа первоначальное воодушевление Герона заметно ослабло. Охотно перейдя на шаг, он теперь двигался размеренно и спокойно.

Флэш тоже перестал носиться и, будто экономя силы, бежал позади всадницы по прямой, не отклоняясь от основного маршрута.

Путь их лежал меж лугов, поля почти не попадались. За три часа езды девушка лишь пару раз замечала в отдалении пастухов, не обращавших внимания на всадницу, сопровождаемую собакой.

Манелла вовсе не хотела заезжать в какую-нибудь деревню. Любопытство местных крестьян вошло в поговорку. В этих безлюдных краях любой посторонний, самый неприметный путник, самый захудалый бродяга, становился предметом пересудов и догадок на несколько последующих недель. Что говорить о девице на великолепном жеребце в сопровождении чудесного пса! Такая колоритная компания запомнилась бы здесь надолго.

Слишком поздно Манелла с досадой сообразила, что, несмотря на всю свою предусмотрительность, совершила-таки несусветную глупость. Как она могла не подумать о провизии?

Близился полдень. Проскакав большое расстояние, девушка почувствовала голод.

Она дважды останавливалась, давая Герону с Флэшем напиться из ручья. К счастью, она хотя бы догадалась захватить для себя фляжку с питьевой водой.

В последнюю остановку Манелла осмелилась спешиться — все-таки она успела отъехать от Эйвонсдейла довольно далеко, и ее страх перед погоней несколько утих.

Склонившись над ручьем, она с удовольствием плеснула себе в лицо пригоршню прозрачной, но, впрочем, довольно теплой воды.

Было жарко, и с каждой минутой становилось еще жарче. Начиналось, как любили говорить местные крестьяне, «июльское пекло». Разумнее всего было бы теперь передохнуть. Однако Манелле хотелось как можно дальше отъехать от родного дома, а вернее, от ненавистного опекуна, которому он теперь принадлежал.

По ее подсчетам, она была в пути не менее семи часов. Это означало, что она добралась до местности, где вряд ли нашелся бы человек, который раньше ее видел.

«Я в безопасности, — подумала Манелла. — Уверена, мне ничто не угрожает».

Она подбадривала себя, умом понимая, что так оно скорее всего и есть, и чувствуя, как время от времени душа уходит в пятки от страха.

Во всяком случае, Манелла решила, что ей не стоит обедать на постоялом дворе, где неизбежно начнутся расспросы. Лучше доехать до деревни, где найдется мясная лавка, и купить там ветчины и хлеба.

Проскакав еще около мили, Манелла свернула на дорогу, пересекавшую обширную равнину.

Теперь вся компания передвигалась совсем неторопливо.

Спустя полчаса впереди показались крыши крестьянских домов и шпиль сельской церкви. А когда Манелла подъехала поближе, ее глазам предстал мирный деревенский пейзаж.

По обычаю этих мест, дома располагались довольно далеко от дороги, наполовину скрываясь за большими палисадниками, поражавшими разнообразием красок и обилием нарядной, хотя и простой, растительности.

Въехав на деревенскую улицу, Манелла, заинтересовавшись цветами, стала оглядываться по сторонам. Она не преминула заметить, что дома здесь как на подбор — крепкие, добротные, двери и окна — чистые, свежевыкрашенные.

Она не удивилась, когда за первым же поворотом заметила на углу просторный каменный дом с большими окнами — судя по всему, это и была местная продуктовая лавка.

На улице в этот час никого не было. Пока Манелла ехала по деревне, ей встретилась лишь стайка мальчишек лет восьми-девяти, с увлечением гонявших по дороге самодельный мяч.

Лохматая молодая дворняга неопределенной окраски, принимавшая живейшее участие в забаве, сочла за благо скрыться, едва завидев Флэша.

Подъехав к лавке, Манелла спрыгнула с лошади. Привязав Герона к толстому высокому пню, несомненно, нарочно оставленному для этой цели, девушка направилась в лавку. Флэш радостно двинулся за хозяйкой. Чуткий нос успел подсказать ему, что можно найти в этом незнакомом доме, и настроение пса, и без того весьма радостное, стало еще лучше.

Взглянув на полки, заставленные товарами, Манелла убедилась в верности своего первого впечатления. Очевидно, дела в деревне процветали: на прилавке лежал свежий ароматный хлеб, на столе за прилавком — аппетитный копченый окорок.

Когда Манелла шагнула внутрь, ей навстречу поднялся солидного вида хозяин, в очках, с приятным лицом.

— Доброе утро, мэм, чего желаете? — сказал он, безбожно коверкая все гласные звуки, как, во всяком случае, показалось Манелле, не привыкшей к здешнему выговору.

— Я хотела бы купить два ломтика ветчины, от того куска. И еще, не укажете ли вы мне лавку мясника, где я могла бы приобрести обрезков для своей собаки?

Хозяин лавки с любопытством посмотрел на Флэша.

— Красивый пес, мэм, — заметил он тоном знатока.

— Это сеттер, — пояснила Манелла, привыкшая к тому, что ее любимец вызывал восхищение у всех, кто его видел.

Хозяин магазина кивнул, как будто припоминая, что уже слышал о такой породе. Потом он поднялся и, засучив рукава, начал затачивать длинный тонкий нож, которым собирался отрезать ветчину.

— Как называется эта деревня? — осведомилась Манелла.

Но прежде чем хозяин успел ей ответить, дверь с шумом отворилась. В лавку стремительно шагнул пожилой мужчина, должно быть, дворецкий из ближайшего поместья.

— Мистер Гетти! Мистер Гетти! — взволнованно начал он с порога. — В замке — беда. На вас — последняя надежда.

Хозяин отложил нож.

— Беда? — переспросил он совершенно хладнокровно. — Что же могло произойти, мистер Доббинс?

— Несчастье с миссис Уэйд. У нее случился удар. Бедняжку разбил паралич.

— Паралич? Не могу поверить! — воскликнул мистер Гетти. — Она же приходила сюда позавчера и, мне показалось, выглядела как обычно.

— То-то и оно, — кивнул Доббинс. — В последнее время она обычно выглядела неважно. И все жаловалась, что голова кружится, как у благородной леди.

Мистер Гетти задумчиво кивал.

— А тут, бедняжка, наверное, переволновалась, что его светлость возвращается и что надо, дескать, устроить праздничный ужин. В ее годы это оказалось ей не под силу. Сколько раз мы ей говорили, что пора на покой. Ей ведь и домик бы дали, и пенсион бы положили. А она — ни в какую. Не могу, говорит, без работы.

— И что же произошло? — постарался направить разговор в нужное русло мистер Гетти.

— Ночью с ней случился удар. Я немедленно послал за доктором, но и до его приезда было понятно, что ей уже не помочь.

— Что ж, мне очень жаль, — пробормотал мистер Гетти.

— Но я-то пришел не затем, чтобы сообщить вам эту новость, а за помощью, — спохватился словоохотливый Доббинс. — Не знаете ли вы случаем, кого бы взять на смену миссис Уэйд, хотя бы на неделю-другую, пока мы не найдем кухарку на постоянную должность.

— На смену? Вы имеете в виду повариху?

— Ну конечно, — закивал Доббинс. — Ведь его светлость приедет с тремя гостями уже сегодня вечером, а другие подоспеют к субботе. А у нас некому готовить! Вот оказия! Скандал, да и только! — Доббинс огорченно развел руками.

Мистер Гетти задумчиво покачал головой.

— Сами знаете, мне нечем вам помочь, — серьезно сказал он. — Миссис Уэйд была известная кулинарка. Кто же может ее заменить?

Оба джентльмена замолчали, по-видимому, припоминая профессиональные достоинства старушки. Было вполне очевидно, что они не могли вообразить искусницу, способную с ней сравниться.

— Я могу готовить!

Эта фраза сорвалась у Манеллы с губ сама собой. Девушка даже не успела подумать.

Если бы в лавке обвалилась крыша, джентльмены вряд ли поразились бы сильнее, нежели после этого сообщения.

— Вы умеете готовить?! — в полном изумлении воскликнул мистер Гетти.

— Представьте себе, и очень хорошо, — подтвердила Манелла. — Я как раз собиралась спросить вас, не найдется ли для меня место кухарки в этой очаровательной деревне.

«Боже мой! Что я такое говорю?»— содрогнулась она про себя.

Но отступать было поздно, да и выбора у нее не было. Манелла вдруг с особой остротой осознала, насколько тяжело ей будет устроиться, если она выпустит из рук эту неожиданно свалившуюся на нее возможность, сопряженную с несчастьем, постигшим незнакомую ей престарелую женщину. , Ничто не мешало ее размышлениям, так как оба джентльмена молчали, пристрастно разглядывая ее.

Наконец мистер Доббинс торжественно произнес:

— Полагаю себя должным предупредить вас, мэм, что в замке требуется не простая кухарка. Там издавна существуют особые традиции кулинарного искусства. Еще вчера миссис Уэйд говорила, что его светлость, проведя столько лет во Франции, едва ли удовлетворится местной стряпней. Ему надо подавать изысканные французские кушанья.

Манелле было странно слышать эти торжественные, будто заученные с чужих слов фразы, которые к тому же произносились на чудовищном диалекте.

— Я по рождению француженка, — нашлась Манелла. — И уж поверьте мне, умею готовить те блюда, к которым, наверное, привык ваш хозяин.

Мистер Гетти радостно хлопнул в ладоши.

— Видно, сегодня на вас смотрит счастливая звезда, — сказал он.

Доббинс, несмотря на драматический момент, вытаращил глаза. Средь бела дня этот чудак заговорил о звездах. Впрочем, вся деревня привыкла к тому, что мистер Гетти, большой охотник до книг, иногда выражался уж больно витиевато.

— Я хочу сказать, — продолжал мистер Гетти, будто осознав, что немного зарапортовался, — хочу сказать: кто бы мог подумать, что эта девушка, которая заглянула ко мне за парой ломтиков ветчины, умеет готовить на французский манер?

Мистер Доббинс, должно быть, не был вполне удовлетворен кратким сообщением Манеллы и ждал дальнейших пояснений.

— Вы уверены, что не ошибаетесь? Его светлость — знатная персона. Он нечасто наведывается в здешние края, все больше разъезжает по заморским странам. Будет очень досадно, если мы не сможем оказать ему достойный прием в его родовом имении.

— А как зовут его светлость? — спросила Манелла. Доббинс, набрав полную грудь воздуха, с глубоким почтением, едва ли не с трепетом, объявил:

— Маркиз Бекиндон. А деревня, где мы с вами находимся, называется Бекиндон-виллидж и, само собой, принадлежит его светлости маркизу.

Манелла почувствовала, как у нее от удивления округляются глаза.

Ей приходилось слышать о маркизе Бекиндоне. Впрочем, кто же о нем не слышал в этих краях, да что там говорить, во всей Англии?

После войны с Наполеоном герцог Веллингтон публично огласил имена тех, кто отличился доблестью в сражении при Ватерлоо. Особенно лестно отзывался он о графе Бекиндоне, командовавшем одним, из полков. Его действия на войне были исключительно успешными. Граф не только блестяще выполнил поставленную перед ним военную задачу, но и добился успеха с малыми потерями, сохранив большую часть своих солдат. А об этом в ту пору заботились очень немногие командиры.

Применяя блестящие тактические ходы, граф спас людей, которые в других обстоятельствах были бы обречены на верную гибель.

Позднее принц-регент даже устроил в честь героя Ватерлоо особый прием. Как писали в газетах, кульминационным моментом торжества явилось объявление о пожаловании графа в маркизы, с присвоением титула «маркиз Бекиндон», Манелла, тогда еще девочка, запомнила эту историю, потому что отец радовался успехам сына своего однокашника по Итону. Они были очень близки с покойным отцом маркиза в студенческие годы и потеряли друг друга из виду лишь после того, как шестой граф Эйвонсдейл закрыл свой лондонский дом за недостатком средств и стал безвыездно жить в деревне.

Манелле показалось весьма лестным, что она станет готовить для такого заслуженного героя. Поэтому она поспешила заметить:

— Я много слышала о его светлости и хочу заверить вас, что не разочарую маркиза, хотя он и провел несколько лет во Франции.

— Вот видите, мистер Доббинс, — обрадовался хозяин лавки, — мне кажется, эта девица действительно вас выручит.

Доббинс все еще колебался. Он недоверчиво спросил:

— И вы можете поехать в замок прямо теперь, вместе со мной?

Манелла заметила, как Доббинс скосил взгляд на ее руку: нет ли у нее на пальце обручального кольца. Она чуть было не ответила утвердительно, но вовремя спохватилась, что должна кое о чем предупредить.

— Могу, но при одном условии, — сказала она. — При мне мои животные; лошадь и собака. Я готова приняться за работу немедленно, если мне разрешат их держать.

Доббинс удивился.

— Так это ваш жеребец перед лавкой? — догадался он только теперь. — И пес тоже ваш?

Он задумался.

Поскольку животные были, несомненно, чистые и ухоженные, а положение в замке — безвыходное, Доббинс наконец ответил:

— Как вам угодно! Конюшни при замке — просторные. И для собаки место найдется.

— В доме, — подсказала Манелла.

— В доме, — неохотно согласился Доббинс. Манелла улыбнулась:

— В таком случае я готова.

На лице Доббинса отразилось явное облегчение.

Манелла повернулась к мистеру Гетти.

— Большое спасибо, — приветливо сказала она. — Мне было приятно с вами познакомиться. Правда, теперь отпала надобность покупать у вас ветчину, но, уверена, в будущем я не раз буду делать у вас покупки.

— Всегда к вашим услугам, — галантно отозвался мистер Гетти.

Она вышла из лавки вслед за Доббинсом.

— Прекрасная лошадь, — похвалил Доббинс. По-видимому, он сгорал от любопытства: почему девушка, явившаяся в деревню на таком великолепном жеребце, нанимается на работу?

Но поскольку Доббинс не мог задать подобного вопроса напрямик, он спросил о другом:

— Могу я узнать, как вас зовут? Вы, наверное, уже поняли, что мое имя Доббинс, я дворецкий в здешнем замке. : Хотя Манелла не заготовила ответа на этот вопрос, он получился сам собой.

— Называйте меня мисс Шинон, — сказала она. Шинон была девичья фамилия ее бабушки. — Я ни разу не была во Франции, но мои родители — французы, они приехали в Англию перед самой революцией, да так и не вернулись на родину.

Объяснение было вполне правдоподобным и, вероятно, достаточным. Ей не хотелось придумывать дополнительные подробности. И так пришлось солгать.

Доббинс заметил:

— Мне кажется, вы слишком молоды для поварихи. Но это не так уж и важно, если вы и правда умеете готовить. Что касается ваших родителей, то до них никому дела нет. Поэтому я всем буду вас представлять как мисс Шинон — и все.

Манеллу это вполне устраивало.

Доббинс забрался в двуколку, на которой приехал, и предложил Манелле следовать за ним.

Обернувшись, Манелла заметила, что мистер Гетти смотрит из окна, и помахала ему рукой.

Вскоре они свернули на дорогу поуже и поехали вдоль ограды, должно быть, принадлежавшей окружающему замок парку. А минут через пять уже въезжали в железные кованые ворота с золочеными гербами владельца. К замку вела широкая дубовая аллея.

Манелла радовалась нежданной удаче. Даже если ее умение не устроит маркиза, по крайней мере, на сегодняшний вечер ей не придется заботиться о ночлеге, а животные будут накормлены.

Хорошо бы остаться здесь хоть на несколько недель и получить рекомендации, с которыми ей будет проще устроиться в другом месте.

Как она была теперь благодарна своей бабушке, которая научила ее готовить, передала все секреты, будто предвидела, как они пригодятся внучке в трудную минуту. Впрочем, об этом бабушка и говорила Манелле, убеждая ее овладевать различными умениями.

Замок выглядел таким, в каком и подобало жить знатному, богатому, заслуженному человеку. Он был огромный, старинный, но отлично сохранившийся и в отличие от многих подобных построек не имел зловещего неприступного вида. Во всяком случае, Манелла, пребывавшая теперь в хорошем настроении, нашла его даже приветливым.

Любуясь замком и рассматривая отдельные архитектурные детали, она испытывала странное чувство. Ей казалось, что она вступает в новую, радостную и волнующую пору своей жизни.

Глава 3

Доббинс провел Манеллу через парадный вход.

В голове девушки мелькнула мрачноватая мысль: этим входом она пользуется в первый и скорее всего последний раз. В какой-то мере ей и теперь повезло: совпали обстоятельства — она была новенькой, а маркиз находился в отъезде.

Еще планируя побег, Манелла говорила себе, что должна во всем соблюдать осторожность, во всех мелочах вести себя так, как полагается слугам. Почему-то тогда ей пришло в голову, как бы не забыть, что парадный вход — если ей удастся найти место в барском доме — будет ей заказан. Бог весть сколько еще придется подвизаться в услужении.

Оказавшись внутри, Манелла на момент застыла в изумлении. Вместо обычного холла вестибюль представлял собой мраморный зал в греческом стиле, с великолепными копиями античных статуй, установленными в двадцати четырех нишах. В отличие от тех немногочисленных домов, где Манелле все-таки приходилось бывать, здесь ей не пришлось столкнуться лицом к лицу с предками хозяина, как она называла фамильные портреты, традиционные в убранстве английского аристократического дома.

Парадная лестница имела весьма торжественный вид. Трудно было представить себе, чтобы какой-нибудь ребенок из этого семейства мог съезжать по ее перилам.

Эта забавная мысль заставила Манеллу улыбнуться. Машинально взглянув на перила, она еще раз обомлела от удивления. Они были комбинированные — из хрусталя и золота, очень необычные.

Впервые увидев подобную роскошь, Манелла, наделенная от природы живым воображением, восхитилась удачностью такого сочетания: холод и чопорность хрусталя уравновешивались и смягчались неброским блеском тускловатого золота.

Соображения более практического толка не пришли ей в голову. В отличие от многих посетителей замка Манелла не стала прикидывать, сколько недель, или месяцев, или — при ее скромности — лет она могла бы прожить на деньги, вырученные от продажи этих перил, достанься они ей каким-нибудь чудом.

Стоит ли говорить, что потолок с изумительной красоты плафоном, расписанный сценами из мифологических сюжетов, придавал всему интерьеру особую элегантность.

Герона Манелла передала на попечение конюха, но Флэш, нимало не сомневаясь, двинулся за ней.

Посмотрев на сеттера, Доббинс сказал:

— Полагаю, эта собака всегда жила вместе с вами в доме?

— Да, Флэш всегда живет в доме, — уверенным голосом ответила Манелла.

Казалось, оказавшись в замке, Доббинс вновь начал испытывать сомнения.

Чтобы окончательно убедить дворецкого в добропорядочности собаки, а отчасти из озорства, Манелла добавила:

— И спит на моей кровати.

Если раньше мистер Доббинс поглядывал на нее с недоверием, теперь в его глазах отразилось недоумение.

Тем не менее он повел ее за собой вверх по лестнице.

Когда они взошли на площадку, навстречу им величественной походкой вышла высокая пожилая женщина в черном платье из шелестящего шелка, к поясу которого было подвешено кольцо с ключами.

Величием и благородством облика домоправительница была под стать дому.

— Добрый день, миссис Франклин, — кивнул Доббинс. — Я привел новую повариху.

— Новую повариху? — удивленно переспросила миссис Франклин.

Она с ног до головы осмотрела Манеллу, после чего добавила:

— Я надеюсь, вы говорите не об этой юной леди?

— Именно о ней, — возразил Доббинс. — Эта девушка, ее зовут мисс Шинон, заверила меня в присутствии мистера Гетти, что она — прекрасная кулинарка, и пообещала не разочаровать его светлость.

Миссис Франклин была полна сомнений, но, не в силах найти обоснованных возражений, лишь пожала плечами:

— Что ж, если так, можно считать, нам очень повезло.

Про себя женщина подумала, что такая малышка едва ли сможет приготовить что-нибудь стоящее. Но положение было безвыходное, и хоть на два-три дня их могла бы выручить любая женщина, минимально знакомая с кулинарией.

«К тому же, — подумала миссис Франклин, заметившая врожденное изящество девушки, — вполне вероятно, что у нее хватит умения хотя бы украшать блюда. Теперь, когда люди отошли от добрых традиций английской кухни, эти финтифлюшки из овощей на французский манер так ценятся!»

— А сейчас, миссис Франклин, нам остается найти комнату, где мисс Шинон могла бы проживать вместе со своей собакой.

— С собакой? — вскинула брови домоправительница. — В этом доме слугам не разрешается держать домашних животных.

Повисла неловкая тишина.

Выдержав паузу, Манелла твердо сказала:

— Флэш не расставался со мной с тех пор, как был щенком. Он прекрасно приучен к жизни в доме, как я успела уже объяснить мистеру Доббинсу. Я не смогу служить у вас, если со мной не будут жить моя собака и моя лошадь.

Доббинс устремил на миссис Франклин взгляд, полный мольбы и напоминающий о безнадежности их положения.

Манелла, внимательно наблюдавшая за домоправительницей, явно переживавшей нелегкие мгновения внутренней борьбы, с облегчением заметила, что пожилая дама как будто смягчилась.

— Что ж, — сказала она, — ступайте за мной, мисс Шинон. Я укажу вам комнату.

В этот момент Манелла вспомнила, что не взяла узелок с одеждой.

— Простите меня, мистер Доббинс, — сказала она, — но не будете ли вы любезны послать кого-нибудь за моим узлом, он привязан к седлу.

— Я сам схожу, — ответил Доббинс. — И спасибо! Спасибо, что согласились выручить нас в трудную минуту.

Он пристально поглядел на миссис Франклин, очевидно, предостерегая ее, чтобы она не вздумала огорчать эксцентричную француженку, так как без нее хозяйство может остаться вовсе без поварихи.

Дворецкий отправился за одеждой, а миссис Франклин, осознав его правоту, сказала совсем другим тоном:

— Мне кажется разумным поселить вас с собакой не в том крыле, где живут остальные слуги. Упаси боже, кто-нибудь решит последовать вашему примеру. Боюсь, что вскоре дом наполнился бы кошками и морскими свинками, а какая-нибудь из горничных вздумала бы завести себе кролика.

Манелла рассмеялась:

— Я вполне понимаю вас, миссис Франклин, что вы не хотите превращать этот великолепный дом в зверинец. Но поймите и вы меня, я не могу разлучаться со своей собакой.

— После кончины его милости, графа Бекиндона, остался такой же пес, — миролюбиво сообщила миссис Франклин. — За старым графом тоже всю жизнь по пятам бегали сеттеры.

— Я полагаю, здесь все очень гордятся военными подвигами его светлости, — заметила Манелла. — Хотя я происхожу из совсем других мест, я читала о его доблести и о том, как отозвался о нем принц-регент, жалуя ему титул маркиза.

— Мы на самом деле гордимся его светлостью, — кивнула миссис Франклин. — А каким он был замечательным ребенком!

Они прошли весь коридор и остановились перед последней дверью. Открывая ее, миссис Франклин пояснила:

— Этой комнатой редко пользуются — только в тех случаях, когда в доме собирается уж очень много гостей и все более просторные комнаты оказываются заняты.

Манелла заметила, что комната — очень милая, однако она явно предназначалась для холостяка. В ней даже не было туалетного столика, лишь над комодом висело небольшое зеркало. Дубовый платяной шкаф был сделан на совесть, но ему недоставало изящества. Помимо него, из мебели в комнате была лишь кровать, неширокая, но, как впоследствии убедилась Манелла, вполне удобная.

Украшением комнаты служило окно, вернее — открывавшийся за ним пейзаж. Манелла залюбовалась озером, в котором отражались деревья и фасад замка.

— Комната мне вполне подходит, — сказала Манелла, вспомнив, что миссис Франклин все еще стоит рядом. — Благодарю вас за то, что отнеслись ко мне с пониманием.

Она сделал ударение на последнем слове, и миссис Франклин легко догадалась, что оно относится к Флэшу.

— А теперь, если вы хотите о чем-нибудь спросить меня, мисс Шинон, — спрашивайте, — предложила домоправительница. — Полагаю, однако, что вы пожелаете прежде всего пройти на кухню, тем более что времени до приезда его светлости осталось в обрез.

Манелла сняла дорожную шляпу, положила ее на комод и постаралась укротить непокорные золотистые пряди, которые, едва почувствовав свободу, сразу же рассыпались по плечам.

— Я готова, — радостно объявила она. — Разумеется, я понимаю, что работы предстоит много.

Домоправительница повела ее вниз по боковой лестнице на первый этаж.

Они прошли мимо кладовой, дверь в которую была открыта. Манелла заметила, что это довольно большая комната, раза в три больше, чем у них в Эйвонсдейле.

Она подумала, что здесь, вероятно, спит лакей, назначенный присматривать за сейфом по ночам.

Миссис Франклин распахнула двойную дверь, ведущую на кухню.

Как Манелла и ожидала, это оказалось очень просторное помещение с высокими потолками. Ее поразили четыре балки с крюками для подвешивания мяса и других продуктов, используемых при приготовлении кушаний. Такие приспособления Манелла где-то видела в раннем детстве. На крюках висела ветчина, несколько уток, десятка два фазанов и несколько связок репчатого лука.

Стараясь не выдавать растерянности, Манелла подошла к массивной плите, у которой стояла девушка лет шестнадцати, что-то помешивавшая большой ложкой в глубокой сковороде.

Другая девушка того же возраста сидела неподалеку и лущила горох.

Обе воззрились на Манеллу с нескрываемым удивлением. Очевидно, они не признали в ней свою будущую начальницу.

— Бесси и Джейн будут вам помогать, — сказала миссис Франклин, кивнув на девушек. — Боюсь, что они слишком молоды, однако миссис Уэйд уже кое-чему успела их научить. Она всегда говорила, что, взяв молодых помощниц, может рассчитывать, что те будут делать все так, как требует она. А женщины постарше казались ей недостаточно расторопными.

— Я уверена, они будут мне отличными помощницами, — с улыбкой ответила Манелла.

Девушки робко улыбнулись ей в ответ. При этом та, которую, должно быть, звали Бесси, очень светлая блондинка с поразительно белой кожей, зарделась как маков цвет.

— Я не знаю, что они приготовили на ленч, — продолжала миссис Франклин. — Но с бедняжкой миссис Уэйд мы еще вчера договорились, что поедим чего-нибудь холодного, ведь приготовление парадного ужина — дело очень трудоемкое.

— По-моему, это весьма разумная мысль, — одобрила Манелла. — И потом, я вижу, что здесь достаточно ветчины. Она показала на крюк.

Миссис Франклин посмотрела на крюки с явным неудовольствием.

— Здесь должно быть куда больше припасов, — заметила она. — Кстати, Бесси, а куда делся цыпленок, которого ты готовила вчера вечером?

— Он в чулане, — запинаясь от смущения, ответила Бесси, — по-видимому, она была весьма робким созданием.

— Тогда живо беги и принеси его, — улыбнулась миссис Франклин, почувствовав, что напрасно нагнала страху на девчонок. — Да захвати все остальное, что может потребоваться мисс Шинон для приготовления ленча.

Когда Бесси убежала, Манелла подумала, что вот так же хлопотали у них на кухне, пока была жива ее мама. На нее нахлынули воспоминания, но, сознавая их несвоевременность, она постаралась отбросить их, цепко выхватив из памяти то, что было теперь кстати.

— Полагаю, что вам и мистеру Доббинсу ленч подают в комнату домоправительницы, миссис Франклин? А штат кухни, горничные и лакеи едят в комнате для слуг?

— Совершенно верно, — кивнула миссис Франклин с явным облегчением.

Теперь она хотя бы удостоверилась, что новая повариха знает, какой порядок существует в приличных домах.

— Вы, мисс Шинон, разумеется, будете питаться вместе со мной и мистером Доббинсом, — сказала она.

Манелла рассеянно кивнула — все ее мысли уже были поглощены хозяйственными соображениями.

— Уверена, девушки приготовили овощи, — сказала она. — Я постараюсь прислать ленч как можно скорее.

— Вы очень любезны, мисс Шинон, — впервые с момента их знакомства улыбнулась ей миссис Франклин.

Заметно повеселев, она удалилась к себе, шелестя шелковой юбкой.

Когда домоправительница вышла, Манелла улыбнулась девушкам.

Бесси только что вернулась с подносом, на котором лежал жареный цыпленок и большой кусок отварной говядины.

— Лично я ужасно проголодалась, — объявила Манелла. — Давайте-ка я доварю овощи, а вы, будьте добры, отрежьте мне ломтик курятины и, пожалуй, ветчины вот от того куска.

Девушки поспешили выполнить просьбу новой начальницы. А Манелла, убедившись, что овощи готовы, принялась выкладывать их на фарфоровые блюда.

Потом она присела к столу, стоявшему у окна, с удовольствием съела немного ветчины и кинула кусочек Флэшу, который, не пожелав оставаться в непривычной обстановке незнакомой комнаты, пробрался к ней на кухню.

Постепенно Манелла немного пришла в себя. Слишком много всего обрушилось на нее за последнее время. У девушки возникли некоторые опасения, сможет ли она справиться с возложенными на нее обязанностями.

Теперь она вспомнила о втором своем друге, Героне. Девушка подумала, что, несмотря на занятость, просто обязана проведать его и удостовериться, что он ни в чем не нуждается.

Впрочем, она не сомневалась, что Герону дали воды и корма. В приличных имениях лошадей кормят отборным овсом, как было заведено и у ее отца, несмотря на их вечную стесненность в средствах.

Манелла всегда знала, что, даже если они совсем обеднеют, отец будет стараться ни в чем не ущемлять лошадей и собак. Покойному графу Эйвонсдейлу, должно быть, приходили в голову мысли о полном разорении. Не желая омрачать своими опасениями жизнь дочери, отец лишь несколько раз обронил, что в неприятностях хозяев животные не виноваты. И если средств совсем мало, человек обязан в первую очередь позаботиться о пропитании своих питомцев. В конце концов, если он урежет себя в еде, с ним ничего не случится. Он хотя бы понимает, почему должен в чем-то себе отказывать.

Едва ли такой человек, как маркиз, станет экономить на лошадях «, — утешила себя Манелла, решив отложить посещение конюшни на более поздний срок.

К вечеру торжественный ужин был готов.

Манелле хватило здравого смысла не браться сразу за приготовление сложных французских кушаний.

Во-первых, для этого надо было запастись подходящими продуктами, во-вторых, как следует освоиться на кухне.

Она не пошла на ленч в комнату домоправительницы, а предпочла есть в одиночестве — Бесси с Джейн ушли в комнату слуг.

Манелла успела узнать, что в штате этого дома работают шесть лакеев, пять младших горничных и две девушки-поваренка.

Кроме того, был еще старик, который приносил на кухню дрова и уголь.

Когда девушки понесли ленч миссис Франклин и мистеру Доббинсу, Манелла послала через них домоправительнице записку с извинениями.

Было вполне естественно, что, оказавшись впервые на новом месте в столь ответственный момент, она сразу же занялась делом и не могла отлучаться на ленч. А по правде говоря, Манелле просто хотелось побыть одной, чтобы собраться с мыслями и немного передохнуть.

Встав из-за стола, Манелла почувствовала прилив сил — в ее годы они легко восстанавливаются даже у тех, кто был на ногах с рассвета. Курятина и ветчина показались ей необыкновенно вкусными.

На кухню вошел Доббинс.

— Я забыл сказать вам, мисс Шинон, что вчера бедняжка миссис Уэйд все приготовила к сегодняшнему ужину, заранее согласовав меню с секретарем его светлости.

— Девушки успели мне это сообщить, — кивнула Манелла. — Поэтому сегодня вечером я собираюсь подать в точности то, что планировала миссис Уэйд.

Как ей показалось, Доббинс вздохнул с облегчением.

Очевидно, дворецкий подумал, что в таких обстоятельствах у нее не будет возможности совершить в первый же вечер какой-нибудь роковой промах. Он сказал:

— Из-за этого переполоха я также забыл познакомить вас с секретарем его светлости, с которым вам непременно следует встретиться до того, как вы приступите к работе. Секретаря зовут мистер Уотсон. Он желал бы побеседовать с вами теперь, чтобы договориться о вашем жалованье.

— Спасибо, — кивнула Манелла. — Вы меня проводите?

Доббинс повел ее по лабиринту коридоров. В конце концов они пришли в секретарскую, которая находилась в другом крыле замка.

Мистер Уотсон оказался пожилым джентльменом. Он служил у покойного маркиза с тех пор, как тот получил по наследству этот замок.

Когда Доббинс представил ему новую повариху, старик, как и все перед ним, удивился.

После короткой паузы он спросил:

— А вы действительно хорошо умеете готовить, мисс Шинон?

— Действительно, — ответила Манелла, одаряя старика обезоруживающей улыбкой. — Я понимаю: лишь из вежливости вы не сказали, что я слишком молода для своей должности.

— Должен признать, эта мысль промелькнула у меня в голове, — ответил мистер Уотсон.

— Надеюсь, я не разочарую вас, — продолжала Манелла. — В любом случае, даже если мое умение вас не устроит, вы сможете уволить меня, как только мне найдется замена, — смиренно добавила она.

— Уверен, в этом не будет необходимости, — галантно возразил мистер Уотсон, которому начинала нравиться эта девушка, сочетавшая в своем поведении скромность и чувство собственного достоинства.

Доббинс вышел из комнаты, а мистер Уотсон указал Манелле на стул и опустился в свое кресло за столом.

— Теперь я хотел бы услышать от вас, мисс Шинон, на какое жалованье вы рассчитываете. Хочу предупредить, что я желал бы избежать неловкой ситуации, которую наниматели иногда называют» без пяти двенадцать «.

Манелла не сразу его поняла, а поняв, засмеялась:

— Вы предостерегаете меня на тот случай, если я вздумаю шантажировать вас, поскольку знаю, сколь затруднительно положение в замке? Не беспокойтесь, я довольствуюсь любой суммой, которая будет мне предложена.

Мистер Уотсон, не спуская с Манеллы пристального взгляда, сообщил ей, сколько получала миссис Уэйд, и сказал, что ей будут платить столько же.

Манелла, ожидавшая, что, ввиду ее молодости, ей предложат только половину этой суммы, очень обрадовалась и сразу же выразила согласие, стараясь не слишком выдавать своих чувств.

Девушка тут же прикинула: проработав несколько недель, она сумеет накопить денег, чтобы продолжать путь, не опасаясь, что Герону с Флэшем придется голодать.

Поднявшись со стула, она протянула мистеру Уотсону руку.

— Большое спасибо, — поблагодарила она. — Вы, вероятно, рады, что я появилась здесь именно в тот момент, когда у вас возникли трудности. Но я не менее рада, так как искала место и не знала, как скоро мне удастся устроиться.

— Остается надеяться, что вы будете здесь счастливы, — искренне заметил мистер Уотсон.

Манелла поспешила вернуться на кухню.

Пока все складывалось как нельзя удачнее. Возможно, сам господь покровительствовал ей, хотя формально она совершила грех, сбежав из дома от своего официального опекуна и родственника. Может быть, на небесах не считают грехом смелый поступок свободолюбивой девушки, не желающей выходить замуж ради денег?

Она чувствовала, что расположила к себе всех, кто с ней разговаривал.

Оставалось самое трудное — понравиться маркизу. Впрочем, Манелла понимала, что правильнее было бы говорить не» понравиться «, а угодить ему своим умением. Едва ли ей придется лично встретиться с хозяином этого замка.

Что касается ее кулинарного искусства, она не сомневалась: дворецкий передаст ей любое замечание его светлости по поводу приготовленных ею кушаний.

Потом она принялась за работу.

На ужин планировалось пять перемен блюд, начиная с супа и заканчивая десертом.

У Манеллы в запасе было достаточное количество рецептов.

Миссис Уэйд намеревалась приготовить то, что, по ее убеждению, приличествовало торжественности случая. Те же блюда обычно выбирала для приемов и миссис Белл.

Миссис Белл была отличной кулинаркой: все ее кушанья отличались добротностью и соответствовали порядку и традициям. Однако старой даме недоставало изобретательности.

Иногда Манелла очень скучала по тем восхитительным блюдам, которые готовились у ее бабушки и запомнились ей с самого детства.

Тогда она шла на кухню и просила миссис Белл:

— Мне сегодня нечем заняться, можно, я вам помогу?

На что миссис Белл обычно отвечала с напускной строгостью:

— Не надо умасливать меня медовыми речами, вы просто соскучились по своим лягушачьим деликатесам. Как не стыдно есть эту дребедень. Мало того, что французы ничего не понимают в еде, так еще и этот их ужасный Наполеон загубил столько народу!

Она всегда так говорила и про лягушачьи деликатесы, и про императора. Казалось даже, что два этих образа составляют в ее представлении неразрывное целое.

Тем не менее она помогала Манелле готовить суфле из фазанов и земляничный шербет, да и сама с удовольствием лакомилась этими замечательными блюдами французской кухни.

» Завтра я сделаю его светлости сюрприз!«— решила Манелла.

А пока она отлично справилась с английскими традиционными блюдами, совсем как это делала миссис Белл.

Мистер Доббинс руководил лакеями, которые отнесли угощение в столовую.

После обеда Доббинс зашел на кухню и, довольно улыбаясь, сообщил: его светлости маркизу и его даме очень понравился обед.

— Его даме? — переспросила Манелла.

— Той даме, что приехала с ним, — уточнил Доббинс. — Она француженка, как и вы.

— Как же ее зовут? — полюбопытствовала Манелла.

— Графиня д'Орбрей, — с запинкой выговорил Доббинс, — но его светлость называет ее Иветт.

Манелле показалось странным, что маркиз, герой сражений с Наполеоном, принимает у себя француженку.

Впрочем, скорее всего он познакомился с графиней в тот период, когда находился во Франции с оккупационными войсками.

— А другие гости маркиза, кто они? — продолжала расспрашивать заинтригованная Манелла.

— Один называет себя просто графом, — ответил Доббинс. — Похоже, он брат графини. Имя у него какое-то чудное, кажется, де Фюсси или что-то в этом роде. А к другому обращаются» месье «.

— Тоже француз? — удивилась Манелла.

— Я слышал, как он говорил, что родом из Парижа. А уж безобразный, просто страсть, — разоткровенничался Доббинс. — Но его светлости с ними весело.

Манелла почувствовала, что интересуется явно не своими делами, и постаралась положить конец разговору.

— Мне ведь важно только, как понравились мои кушанья, — пояснила она. — Все остальное меня не касается.

— Гости уплетали за обе щеки, — заверил Доббинс. — А уж подлизываются к его светлости — так просто смешно. Что он ни скажет, все восхищаются, особенно графиня, — с неодобрением заметил Доббинс.

Манеллу действительно мало интересовали гости маркиза.

Правда, ей очень хотелось хоть одним глазком взглянуть на прославленного героя. Какая девушка на ее месте не испытывала бы такого желания?

Она едва ли могла рассчитывать встретиться с владельцем этого великолепного дома лицом к лицу. Но тут она вспомнила, что окно ее комнаты выходит на парадный вход. Вполне можно увидеть, как маркиз садится на лошадь или выезжает в фаэтоне.

Только теперь, когда все треволнения этого долгого-долгого дня благополучно закончились, Манелла почувствовала, как чудовищно устала. Ведь и прошлую ночь она буквально не сомкнула глаз.

Как только на кухне было прибрано, она отослала девушек, намереваясь пойти спать как можно скорее.

Однако ей надо было еще вывести на прогулку Флэша, и она направилась с ним к задней двери.

» Завтра я обойду замок, чтобы осмотреть, где что находится, — размышляла она по дороге. — А пока что мне довольно того, что у меня есть удобная постель и не надо платить за жилье «.

Около боковой двери росли кусты жимолости, а за ними начиналась аллейка, поросшая по обеим сторонам боярышником.

Всходила луна, парк осветился ее призрачным светом и выглядел очень романтично. Манелле представилось, что она проникла в некий волшебный мир и словно стала героиней печальной сказки со счастливым концом.

Пройдя по аллее несколько шагов, Манелла увидела конюшню.

» Не засну, пока не увижу, как устроили Герона «, — подумала девушка, тут же забыв про свои фантазии.

Подойдя к конюшне, она увидела длинный ряд дверей и открыла наудачу одну из них.

Конюшня была освещена, и Манелла с удовольствием отметила, что стойла у лошадей просторные и удобные.

Миновав несколько стойл, она издали узнала своего любимца.

Зайдя к нему, она обняла жеребца за шею, потрепала по морде и пожалела, что не захватила ему кусочка сахара, как всегда делала дома.

Жеребец тыкался мордой в ее ладонь, надеясь получить угощение.

— Мы в безопасности, все устроилось, мой милый, — нежно приговаривала Манелла. — Поживем здесь. Не думаю, что дядя Герберт сможет нас здесь разыскать.

Ей показалось, что Герон, с которым она всегда разговаривала, понял ее слова.

Похлопав его по крупу, Манелла заметила, что ему в кормушку засыпан отборный овес. Девушка, с детства выросшая с лошадьми, знала толк в кормах.

Разумеется, тут же стояло и ведро, полное чистой воды.

Погладив еще раз Герона по холке, Манелла пошла к дому.

В кухне было темно.

Вдруг Манелле показалось, что в кладовой что-то стукнуло.

— Неужели миссис Франклин в столь поздний час проверяет запасы? — удивилась Манелла.

Разумеется, она не знала точно, что хранят в кладовых в таких роскошных домах, но полагала, что любую проверку можно было бы отложить до утра.

Миновав дверь кладовой, она все-таки оглянулась, не в силах побороть любопытство. Оттуда выскользнул какой-то мужчина, маленький и тщедушный. Если бы он шагал уверенно, не замирал на месте через каждый шаг, не прижимался к стене, Манелла не обратила бы на него никакого внимания. Поведение же этого человека показалась ей подозрительным. Однако время было позднее, и она не осмелилась будить миссис Франклин.

» Сообщу ей об этом происшествии завтра, — подумала она. — Возможно, после пережитых волнений мне все стало казаться подозрительным «.

Манелла дошла до своей комнаты, ни на кого больше не наткнувшись.

Открывая дверь, она заметила в другом конце полуосвещенного коридора тень. Ей показалось, что она видит того же человека, что с таинственным видом выходил из кладовой. На ее глазах незнакомец вошел в одну из комнат.

Зная, что гости занимали парадные комнаты, расположенные дальше по коридору, Манелла удивилась: неужели кто-то из гостей маркиза украдкой нанес визит в кладовую?

Если и так, Манелле оставалось молчать. Ее положение показалось ей теперь крайне затруднительным. Она была новым человеком в доме и едва ли могла жаловаться на друзей хозяина, даже из лучших побуждений.

— Если завтра не поднимется переполох, а сейф будет в целости и сохранности, я никому ничего не скажу, — сказала себе Манелла. — В конце концов, я задержусь здесь не более чем на два-три месяца, не мне наводить порядки в чужом доме.

Войдя в свою скромную спаленку, она почувствовала себя спокойно и радостно, будто оказалась в раю или в своей детской.

Девушка знала, что по крайней мере эту ночь она проведет спокойно, никто ее не потревожит. Флэш, не решившийся высказывать свои собачьи суждения о субъекте, мелькавшем в коридоре, войдя в комнату, уютно свернулся у изножия ее кровати.

Набегавшись за день, он каждый раз радовался возможности поспать так же, как утром радовался наступлению нового дня, предвещающего, если повезет, многочасовую беготню. Его безмятежная поза словно прибавила Манелле уверенности.

Раздеваясь и укладываясь в постель, в полусне шепча молитву на сон грядущий, она подумала, что обрела здесь покой.

Проснувшись на следующее утро, Манелла испуганно взглянула на часы. С облегчением она увидела, что стрелки показывали всего без четверти шесть.

Забыв накануне попросить, чтобы ее разбудили, она вполне могла проспать.

Быстро одевшись и наскоро приведя себя в порядок, Манелла помчалась на кухню.

Ее предупреждали, что его светлость завтракает в восемь.

Лакей, встретившийся ей на пути, сообщил:

— Гости поехали на верховую прогулку. Сказали; будут завтракать, когда вернутся.

— Значит, мне на все хватит времени, — обрадовалась Манелла.

Хлопоча на кухне, она неотступно думала об одном: надо как-то ухитриться и выкроить время, чтобы выезжать на жеребце.

Сегодня, после столь долгого пути, ему было полезно отдохнуть.

Но жеребец молод и очень подвижен. Скоро он забеспокоится, может даже попытаться сам выбраться из конюшни. Дома Манелла совершала на нем ежедневные долгие прогулки.

» Если маркиз выезжает на лошади рано утром, я должна делать это еще раньше, — рассуждала девушка. — Впрочем, можно будет как-то выскальзывать из дома и в послеобеденное время «.

У нее создалось впечатление, что после ленча слуги не слишком утруждают себя работой.

Если она приготовит сандвичи и испечет бисквиты, их можно будет оставить на кухне, чтобы потом подать в гостиной.

» Я должна как следует распланировать свою работу, — размышляла Манелла. — Не хватает еще что-нибудь упустить, едва устроившись на такое хорошее место «.

Поэтому, отбросив посторонние мысли, она целиком посвятила себя кулинарии.

Манелла разложила по серебряным блюдам яйца, рыбу, грибы, почки. Эти продукты готовила еще миссис Уэйд.

В последний момент девушка сообразила, что накануне забыла поставить хлеб.

» Значит, сегодня будут тосты, — решила Манелла. — Но не дай бог мне еще раз забыть про хлеб! Как же девушки мне о нем не напомнили!«— сокрушалась она.

Впрочем, как она поняла, Бесси и Джейн и сами работали здесь совсем недавно.

Откуда им было знать, что едят такие люди, как маркиз, впервые на их памяти прибывший в замок?

Манелла горестно вспоминала, как постепенно у них в доме забывались, отходя в прошлое, порядки, существовавшие при жизни ее матери.

Домашний уклад упрощался не от небрежения. Просто стараниями дяди Герберта они с отцом становились все беднее и вынужденно урезали себя в расходах.

Перейдя к приготовлению ленча, Манелла с волнением размышляла о внезапно открывшихся перед ней возможностях. Какие чудесные французские блюда она сможет здесь готовить!

» Моя премьера состоится сегодня за ужином, — подумала она. — Теперь у меня не будет нужды экономить на каждой щепотке соли, и я смогу приготовить то, что не пробовала с тех пор, как была у бабушки «.

Наконец меню было продумано.

Когда егерь с садовником явились на кухню принимать заказы на необходимые продукты, она уверенно перечислила им все, что ей потребуется.

— Мы-то постараемся, мисс, — сказал садовник, в растерянности почесывая в голове, — но это будет нелегко. Уж больно странные вещи вам понадобились.

— Миссис Уэйд никогда ничего такого не просила, — пояснил егерь.

— Знаю, — улыбнулась Манелла. — Но его светлость, как меня заверили, предпочитает именно французскую кухню. Поэтому-то я и заказываю столь необычные для вас продукты. Мы ведь должны верой и правдой служить маркизу, а он достоин самого лучшего приема, не правда ли?

Манелла нашла подходящие слова. С воодушевлением согласившись, что маркиз должен получать в своем родовом поместье все самое лучшее, а все — служить ему верой и правдой, мужчины ушли, совершенно довольные предстоящей работой и очарованные новой поварихой.

Тем временем в имении готовились к прибытию новых гостей, семи или восьми человек, которые ожидались завтра.

Горничные деловито сновали по коридору, прибирая комнаты для гостей. Освобождались помещения для слуг.

Конюхам полагалось устроить все к приему трех-четырех экипажей и обеспечить места для лошадей.

Тем не менее никакой суматохи заметно не было. Весь штат слуг был превосходно обучен, каждый знал свое дело, миссис Франклин и Доббинс могли разрешить любое затруднение.

Манелла, у которой выдалось свободное время, решила немного осмотреться, заглянуть в бальный зал, музыкальную гостиную, библиотеку.

От миссис Франклин, с которой она успела подружиться, девушка узнала много занимательного о замке и его самых примечательных комнатах.

Старшая горничная рассказала ей про картинную галерею.

— И не забудьте, мисс, мы натираем там пол каждую неделю, а уж как это хлопотно, и словами не выразишь! — не преминула похвастаться она.

Осанистый старик, хранитель ценностей — в замке была и такая должность, — пообещал показать Манелле собрание книг.

По его словам, в библиотеке имелось много раритетов.

Манеллу удивило, что этот явный джентльмен, — наверное, младший сын из какого-нибудь аристократического семейства — ходит на ленч в комнату домоправительницы. Как выяснилось, ему было просто скучно есть одному, а с миссис Франклин и Доббинсом он давно находился в самых дружеских отношениях.

— Мистера Уотсона, — пояснил он, — занимают только математика и финансы, а я никак не могу разделить его интересов.

Теперь Манелла поняла, почему мистер Уотсон ел свой ленч в одиночестве.

Искренне посочувствовав человеку, которого может интересовать математика, — видно, жизнь мистера Уотсона была еще скучнее этого самого скучного на свете предмета, — Манелла решила впредь баловать его вкусными блюдами, чтобы хоть чем-то порадовать хранителя ценностей.

Отложив посещение библиотеки на более поздний срок, Манелла начала свою экскурсию с музыкальной гостиной. Эта комната оказалась необычайно уютной. Стены здесь покрывали дубовые панели, украшенные старинной резьбой, немного грубоватой, но тем более милой тем, кто сохранил в душе нежность к традиционным интерьерам английского дома.

Бальный зал, пустовавший с довоенных времен, поражал воображение величиной и торжественностью.

Однако Манеллу это помещение оставило совершенно равнодушной, показавшись ей холодным и неприветливым.

Впрочем, если украсить его цветами, зажечь свечи в канделябрах, а главное, наполнить танцующими парами, зал мог бы показаться даже романтичным, в конце концов решила девушка.

Выйдя из зала и бесшумно прикрыв за собой дверь, она задумалась, в каком направлении продолжать осмотр.

Вначале Манелла хотела отправиться в так называемое» правое крыло «, самую старинную часть замка, в которой теперь никто не жил. Но тут она вспомнила, что Бесси и Джейн накануне вскользь обмолвились об обитавшем там привидении, которое летом показывалось реже, а зимой, по ночам, никому не давало покоя.

Манелла не стала расспрашивать своих помощниц, хотя девушкам явно не терпелось поделиться с ней сведениями и услышать ее просвещенное мнение. Миссис Уэйд так хорошо их вышколила, что они не решались навязывать своей начальнице тему для разговора.

Манелла была уверена, что Бесси и Джейн болтают вздор — в нежилом крыле некому было страдать от происков назойливого привидения. Но все эти разумные доводы не могли развеять ее скрытых опасений. Все-таки идти без провожатого в правое крыло показалось ей рискованным.

— Зачем испытывать судьбу? — пробормотала Манелла, взгляд которой как раз упал на дверь, находившуюся в переходе, соединявшем правое крыло с левым, обитаемым, более поздней постройки.

Открыв эту дверь, девушка застыла в изумлении. Она оказалась в домашней часовне, по-видимому, такой же древней, как и правое крыло.

Часовня очень понравилась Манелле. Все помещение было залито золотистым светом, пробивавшимся сквозь старинные цветные витражи. Скромные дубовые скамьи простояли здесь, по всей видимости, несколько веков.

Внимание девушки привлек массивный золотой крест, инкрустированный драгоценными камнями.

Манеллу лишь смутило отсутствие цветов, какими принято украшать вход в алтарь, и привычных букетов по обе стороны от креста.

Святость, царившая в этом месте, подействовала на; впечатлительную девушку, и она благоговейно опустилась на колени перед алтарем.

Едва начав читать благодарственную молитву, Манелла услышала мужские голоса и, чтобы не встречаться с маркизом или его друзьями, проскользнула в ризницу.

Ее внимание привлекли хранившиеся там вещи. В церкви, расположенной по соседству с их имением, священники не имели таких роскошных и разнообразных одежд. Не было в ней и драгоценной церковной утвари. Увлекшись этими новыми для нее предметами, Манелла не испугалась, когда услышала шаги, гулко разнесшиеся в тишине часовни. Едва ли кто-нибудь вздумал бы войти в ризницу.

Манелла принялась разглядывать старинный квадратный столик, на котором лежали две церковные книги, по-видимому, для записей о рождениях и смерти, требник, несколько молитвенников и большая старинная Библия в синем кожаном окладе.

Вдруг ее внимание привлек разговор, а точнее зловещий, таинственный, приглушенный тон, в котором он велся. Мужчины, вошедшие в часовню, остановились, должно быть, прямо перед ризницей и перешептывались по-французски.

Теперь она не сомневалась, что это граф де Фуас, чье имя Доббинс не смог выговорить, и другой приятель маркиза, приехавший вместе с ним.

— Все пойдет как по маслу, — сказал один француз.

— Надеюсь, — согласился другой. — Я попросил отца Антуана приехать пораньше спрятаться и подать сигнала.

— Едва ли кто станет его искать. Кстати, я уточнил у маркиза: в этой часовне богослужение для слуг проходит раз в неделю, по воскресеньям. Служит викарий, который живет в деревне.

— Отец Антуан будет здесь, как только мы закончим ужин. Теперь нам остается проведать повариху — и дельце обстряпано.

Послышался отвратительный приглушенный смех.

— Уверен, с ней мы без труда договоримся, ведь английские слуги славятся своей продажностью.

Манеллу возмутило не столько намерение двух явных негодяев привлечь к своему заговору повариху, то есть ее, сколько их мнение об английских слугах. Она буквально задохнулась от негодования.

Однако благоразумие подсказывало ей дослушать разговор до конца, чтобы встретить злоумышленников во всеоружии.

— Положитесь на меня, — продолжал один голос, девушка почему-то решила, что он принадлежит именно графу. — Подмигну этой старой толстухе, суну в лапу пару луидоров, и подсыплет все, что надо, как миленькая.

— А вы что, ее уже видели? — обрадовался собеседник предполагаемого графа.

» Да полно, граф ли он? — спросила себя Манелла. — Неужели французский аристократ может так вульгарно выражаться?«

— Все они здесь одинаковые, — беспечно отвечал граф. — Уж я умею поладить с пожилыми женщинами.

— И с молодыми тоже, — хихикнул его собеседник. — Да не забудьте, что платить надо не луидорами, а соверенами. Дело верное, но надо все-таки соблюдать осторожность.

Вспомнив об осторожности, злодеи перешли на шепот. Манелла услышала лишь обрывки фраз:» наведался в кладовую… все под замком… ничего интересного… и все равно достанется нам…«

Эти слова отчасти объясняли странную сцену, свидетельницей которой она стала накануне. Конечно, детали оставались для Манеллы загадкой, но главное ей было ясно: мнимые друзья графа готовили какой-то заговор да вдобавок интересовались содержимым кладовой, по-видимому, рассчитывая поживиться деньгами или ценными вещами.

Оба заговорщика зло расхохотались, Манелла содрогнулась от отвращения тем большего, что грязная интрига обсуждалась под церковными сводами.

Послышались шаги, потом едва скрипнула закрываемая дверь.

Злодеи ушли. Манелла выскользнула из своего укрытия, но не торопилась выходить в коридор, опасаясь, что французы могли остановиться неподалеку и заметить ее, а также желая собраться с мыслями.

— Странно, при чем тут священник? — недоумевала она.

Как ей показалось, они имели в виду католического священника.

Поскольку у Манеллы не возникало никакой разумной версии, она не стала забивать себе голову праздными догадками. В любом случае она многое узнает, судя по тому, что к ней должны были обратиться с какой-то просьбой и даже предложить взятку.

» Да уж, воображаю, как он будет поражен, когда увидит меня!«— подумала Манелла.

Она была неприятно взволнована.

Решив, что французы наверняка отошли достаточно далеко, Манелла вышла из часовни.

Глава 4

Не успела Манелла вернуться на кухню, как туда зашел один из лакеев с сообщением:

— Его милость граф, гость его светлости маркиза, желает с вами поговорить и просит зайти в кабинет.

Это был молодой парень, по-видимому, выбранный в услужение из крестьян. Судя по тому, как старательно он выговаривал титулы, работа в замке ему еще не приелась, и он был в восторге от того, что благодаря статной фигуре и относительно правильной речи приобщился, хотя бы опосредованно, к сильным мира сего.

Они миновали кладовую, спустились по боковой лестнице, и перед входом в холл юноша, открыв одну из дверей, пропустил Манеллу в кабинет — небольшую, скромно меблированную комнату, уставленную стеллажами с конторскими книгами. Очевидно, в имении с давних пор был хорошо налажен учет.

Но Манелле недосуг было рассматривать убранство помещения. В кабинете ее ожидал гость маркиза, один из тех мужчин, кто шептался в часовне.

Когда лакей затворил дверь, оставив Манеллу наедине с французом, тот воззрился на девушку, не скрывая удивления.

— Я же звал повариху, — сказал он по-английски. Манелла ответила ему по-французски:

— Я и есть повариха, милорд. — Она улыбнулась. — Видите ли, по национальности я француженка, но всю жизнь прожила в Англии.

— Это для меня новость, — признался заговорщик, пытаясь сообразить, чем обернется для него эта неожиданность. — Я предполагал, что здесь служит обычная повариха-англичанка, которая провела в доме много лет. Хотел, видите ли, лично поблагодарить вас за вчерашний ужин.

— Полагаю, что вам больше понравится сегодняшний, — заметила Манелла. — Меню покажется вам более привычным.

— Нас будут потчевать французскими блюдами? — оживился граф. — Какой приятный сюрприз!

— Ужин будет целиком состоять из блюд французской кухни, — заверила его Манелла, — и я буду очень огорчена, если он вам не понравится.

— Это исключено, тем более что он будет приготовлен вашими очаровательными ручками, — галантно возразил француз.

Манелла догадалась, что он пытается с ней флиртовать. Она ничего не отвечала, но всем видом давала понять, что спешит.

Убедившись, что его куртуазное замечание оставлено без внимания, граф перешел к делу.

— В общем-то, я пригласил вас, мадемуазель, — я прав, называя вас так? — не только для того, чтобы выразить вам свою благодарность. Знаете ли, мы все — гости и искренние друзья его светлости маркиза — задумали сделать ему маленький сюрприз.

Манелла выражала внимание, но не говорила ни слова в ответ.

— Так вот, мы решили дать ему э-э-эликсир, придающий, так сказать, э-э, бодрость и жажду к жизни. Манелла молчала.

— Вам ли, француженке, не понять, что я подразумеваю, — добавил граф, гадко подмигнув.

Поскольку ответа не последовало, он достал из нагрудного кармана крошечную шкатулочку, скорее всего табакерку, и показал ее Манелле.

Манелла не проронила ни слова. Она заметила на эмалевой крышечке герб, должно быть, фамильный герб графа.

Граф заговорил менее развязным тоном. Вероятно, сдержанность Манеллы действовала ему на нервы.

— Видите ли, я говорил об эликсире… э-э… так сказать, фигурально. В этой шкатулочке — порошок из высушенной травы, произрастающей в Центральной Африке. Тот, кто попробует его, испытывает экстаз, будто воспаряет к небесам. Надо думать, по молодости лет, вам неизвестно о подобных средствах.

— Звучит заманчиво, — сказала Манелла. — Вы правы, месье, мне не доводилось слышать об этой траве.

— Тем лучше для вас, — деланно обрадовался граф. — Значит, и вам наша шутка покажется забавной.

— В чем же она Заключается и почему вы посвящаете в свой секрет меня? — спросила Манелла, уже предвидя ответ.

— Вы же будете готовить сегодняшний ужин, — напомнил француз. — Вот и подсыпьте чайную ложку этого порошка в какое-нибудь порционное блюдо и позаботьтесь, чтобы оно попало именно маркизу. То-то мы повеселимся!

С этими словами граф открыл табакерку, в которой был белый кристаллический порошок, совершенно не похожий на измельченную траву, хотя бы и африканскую.

— Итак, вы поняли, моя дорогая, что вся порция должна достаться именно его светлости? — спросил он таким тоном, будто дело было решено. — Средство очень дорогое, если не сказать драгоценное, мы просто не можем себе позволить расходовать его на себя.

— Понимаю, — кивнула Манелла, едва сдерживая негодование.

— Куда вам его отсыпать? — спросил граф, поздравляя себя с тем, что с ним даже не стали торговаться. Если бы он был более проницательным, то оценил бы бескорыстие мнимой соотечественницы по-иному.

— Лучше я возьму всю шкатулку, — предложила Манелла самым невинным голосом. — Отсыплю чайную ложку, а табакерку с остатками снадобья верну вам.

— Дельная мысль, — одобрил француз. С этими словами Манелла поторопилась взять шкатулку из рук графа, который, как ей показалось, заколебался.

Не давая ему опомниться, Манелла выбежала из кабинета со своим трофеем и поспешила на кухню, где пока никого не было.

Сняв с крючка одну из чашек, она пересыпала туда все содержимое табакерки и заперла чашку в шкафчик, где хранились деньги на хозяйственные расходы и сильнодействующие лекарства, которыми можно было отравиться, перепутав дозу.

Наполнив табакерку солью, Манелла отправилась назад, в кабинет.

Граф, ожидая ее, в нетерпении расхаживал по комнате, должно быть, не на шутку озадаченный долгим отсутствием девушки. При виде Манеллы он буквально просиял.

— Вы все сделали, как вам было сказано? — спросил он. — Насыпали именно чайную ложку, не больше и не меньше?

— Я умею отмерять порошки, — высокомерно заметила Манелла. — В кулинарии точность дозировки не менее важна, чем в фармацевтике.

— И обязательно накажите лакеям, чтобы именно эта порция была подана маркизу, — напомнил граф. — Если вы что-то перепутаете, весь замысел пойдет насмарку.

— Как можно? Я вас поняла, — спокойно сказала Манелла. — Не сомневайтесь, я не допущу промаха.

— Я сразу понял, что на вас можно положиться, — заметил граф, тут же успокоившись. — Вот вам за ваши труды.

Он сунул в руку Манеллы монету в пять соверенов. Манелла постаралась изобразить благодарную улыбку и сделала реверанс. Деньги она сунула в карман не глядя.

— Большое спасибо, ваше милость, — сказала она. — Вы очень добры, и я вам искренне признательна.

— С вашей стороны будет очень неосмотрительно, если вы расскажете про мою щедрость кому-либо в доме, — не преминул напомнить граф.

— Я знаю, — коротко ответила Манелла, которой этот человек был до того отвратителен, что она не могла долее с ним разговаривать. Все же, выходя из комнаты, она заставила себя еще раз улыбнуться и сделать еще один реверанс.

Манелла вернулась на кухню. Она отперла шкафчик и посмотрела на белый порошок — зачем, сама не знала. Однако именно в этот момент ее осенила мысль, и, как ей показалось, весьма удачная.

Манелла начала готовить ужин раньше, чем требовалось. Теперь, ввиду возникших обстоятельств, она должна была кое-что приготовить вне плана.

Накануне она объявила Доббинсу, что ужин будет на французский манер.

— Для меня это в диковинку, — ответил дворецкий. — Но его светлости, наверное, понравится. Живя за границей, он привык к континентальной кухне.

— Это вполне понятно, — кивнула Манелла. — Мистер Доббинс, могу я рассчитывать на вашу помощь? Мне хотелось бы, чтобы во время ужина не произошло никаких досадных заминок или сбоев.

— Я весь к вашим услугам, — обрадовался Доббинс.

Написав меню, Манелла понесла его на утверждение мистеру Уотсону.

— Французские блюда? — В голосе старика прозвучало сомнение. — Я вот думаю, не наскучили ли французские кушанья его светлости…

— Хорошее никогда не может наскучить, — возразила Манелла. — А французская кухня славится на весь мир.

— Что ж, поступайте так, как считаете нужным, — смягчился Уотсон. — Знаете, мисс Шинон, от вчерашнего ужина все были просто в восторге. И вот что я вам скажу. Сам бог послал вас в замок. Весьма отрадно, что вы здесь появились.

— Благодарю вас, — сказала Манелла, грациозно приседая в реверансе.

Старик добродушно улыбался, глядя на изящную девушку, у которой он, известный своей легендарной придирчивостью, не успел заметить ни одного недостатка.

Манелла выбрала на ужин блюда, которые особенно нравились ее отцу. Она рассуждала, что между покойным графом Эйвонсдейлом и маркизом Бекиндоном существует несомненное сходство. Оба мужественны, сильны и благородны. Вполне вероятно, что их вкусы в еде могут совпадать.

К ужину был приготовлен паштет из утки, подававшийся в порционных тарелочках. Порции были украшены розетками из молодой моркови и свеклы.

На второе был прозрачный телячий бульон. Манелла знала, что это блюдо не может не понравиться.

Далее следовала жареная осетрина, нарезанная крупными кусками и выложенная на большом блюде. Для украшения были сделаны особые венки из зелени. Не зная секрета, можно было подумать, что они сплетены, но на самом деле листья просто искусно выкладывались в определенном порядке.

Вначале Манелла собиралась подать после осетрины жареных цыплят, » petit poussin», как называла их миссис Белл, пренебрегая французским прононсом. Оказавшись вовлеченной в заговор, девушка включила в меню грушевый шербет, который в особо торжественных случаях принято подавать в виде промежуточного блюда, разделяющего рыбную перемену и птицу. На это у нее были свои причины.

«А потом гости отведают блюдо, которое, я надеюсь, их удивит», — подумала Манелла, радуясь своей идее.

Предвкушая эффект, она целиком сосредоточилась на приготовлении цыплят.

Доббинс объявил об ужине ровно в восемь часов.

По лондонским меркам, это было поздновато, потому что у принца-регента садились за стол в половине восьмого.

Но погода была так хороша, что маркиз не желал слишком рано возвращаться домой. После ленча он объезжал жеребца, которого приобрел на аукционе две недели назад. Жеребец был норовистый, его требовалось укрощать, и маркиз вступил в извечную борьбу человека с животным.

Гости сели за стол, украшенный букетиками орхидей. Графиня придвинулась к маркизу чуть ближе, чем разрешали приличия, положила ему на рукав руку с тонкими, длинными пальцами и ласково сказала интимным полушепотом:

— Милый Бекиндон, как прекрасно, что мы хоть на время заполучили вас целиком в свое распоряжение. Завтра, когда съедутся остальные гости, я буду ревновать, как пантера.

— Надеюсь, вы не хотите сказать, что я могу забыть про вас, — галантно возразил маркиз.

— Я просто не позволю о себе забыть, — произнесла графиня со страстными придыханиями после каждого слова.

Маркиз встретил эту даму в Париже. Она была остроумна, забавна и совершенно ненасытна в постели.

После победы над Наполеоном все ограничения и запреты, действовавшие в военное время, стремительно уходили в прошлое. Жизнь возвращалась в прежнее русло. Казалось, Париж жаждал наверстать упущенное. Если человек хотел развлечься, к его услугам были любые развлечения.

А маркиз как раз стремился развлекаться, чтобы забыть о лишениях, которых потребовала от него война.

Иветт позаботилась, чтобы он находил утешение в ее близости. Она всегда была рядом, соперничая в готовности явиться по первому зову с его ординарцем. Невозможно было ее оттолкнуть. Графиня прилагала все усилия, чтобы оставаться желанной. У нее были далеко идущие цели, и ради их достижения она готова была на все; на лесть, на ложь, на интриги. Впрочем, пока ей не было нужды злоупотреблять этими средствами.

Иветт была вдовой. Ее муж был убит в 1814 году, за год до отречения и ссылки Наполеона на остров Эльба. Он пал в битве под Лейпцигом.

Иветт то и дело напоминала мужу, что происходит из старинного аристократического семейства, однако после того как Наполеон пришел к власти, граф был вынужден служить «корсиканскому чудовищу».

— Если бы Анри был жив, он бы искренне порадовался победе англичан, — неустанно повторяла она. По какой-то таинственной логике из ее слов следовало, что «бедный Анри» был бы несказанно рад, что теперешний любовник его жены отличился в разгроме той армии, в которой он, «бедный Анри», служил.

Брат Иветт, граф, заверял, что именно так все и было бы. Со слезами в голосе он рассказывал, как им с сестрой чудом удалось спастись от гильотины.

— А вот имения наши пропали, — обычно заканчивал он свое горестное повествование, нервно постукивая костяшками пальцев по краю стола.

Маркиз из деликатности предпочитал не расспрашивать, где были эти имения.

— Теперь истинный французский аристократ может жить только в Англии, — с убеждением заявлял граф. — Как бы Иветт хотелось поселиться на вашей родине! Какой героический народ! Какие традиции! Какие непоколебимые понятия о чести!

С чувством произнося подобные тирады, граф то и дело посматривал на маркиза. Его взгляд лучше слов выражал надежду, что желание Иветт в скором времени осуществится.

Однако маркиз, со студенческих лет привыкший к домогательствам женщин, желавших выйти за него замуж, слушал эти излияния вполуха.

Неудивительно, что маркиз Бекиндон пользовался успехом у дам еще в юности, когда не носил столь высокого титула. Он был единственным наследником, и многие прелестницы мечтали заблаговременно, до кончины его отца, приобщиться к богатству и власти семейства Бекиндон. Почему-то каждая полагала, что ее истинные корыстные намерения останутся для молодого человека тайной. Однако маркиз рано понял, что к чему, не желал попадать в чужие сети и всегда оставался начеку.

Когда его отец, граф Бекиндон, умер, сын, впоследствии маркиз, воевал в Португалии. В то время его более всего занимало, как сохранить жизнь вверенным ему солдатам и себе самому. Мысль об унаследованном титуле и богатстве оставалась где-то на втором плане или во втором эшелоне, как сказал бы военный.

Несмотря на это, он все же заметил, вернувшись с военной кампании, что количество карточек с приглашениями, всегда доставляемых ему во время завтрака на специальном подносе, теперь утроилось.

Странно, что этот человек, так щедро одаренный судьбой, никогда не был влюблен. Временами он был заинтригован, временами — увлечен, но к влюбленности это не имело никакого отношения. Во всяком случае, никакая женщина не вызывала у него желания разделить с ней остаток дней.

Иветт еще в Париже ясно дала ему понять, что намерена стать английской графиней. А теперь, с возвышением маркиза, ее притязания выросли: она хотела быть маркизой Бекиндон.

Как раз теперь маркиз окончательно решил, что настойчивость этой дамы стала для него обременительной. Он пообещал себе, что, вернувшись в Лондон, прекратит с ней всякие отношения. По правде говоря, он досадовал, что пригласил французов в свое имение.

«Как я мог проявить такое малодушие? — рассуждал он, — Надо же было рассказывать им о доме, о лошадях, о картинах! Глупец! Ну ничего, максимум неделя, и графиня с братцем могут искать себе новую жертву».

Он в какой-то степени был благодарен Иветт и ее брату за дружбу, выказанную ему на чужбине. Но теперь, когда война окончилась и настало время устраиваться на родине, маркиз ощутил пропасть, разделявшую его с этими людьми. Теперь его долг состоял в том, чтобы объехать семейные владения, повидаться с родственниками, восстановить отношения с людьми, которых он знал с детства. Более того, его ждала светская жизнь в самом высоком обществе. Принц-регент дал ему понять, что всегда будет рад принимать его у себя в Карлтон-хаузе.

А прошлой ночью Иветт была еще настойчивее и ненасытнее, чем всегда. Маркиз, несколько утомленный длительным переездом из Лондона, принял окончательное решение. Вернувшись в столицу, он купит ей в подарок изумрудный гарнитур, в тон ее глазам, и поставит точку в их затянувшихся отношениях.

Иветт, по-видимому, не чувствуя нависшей над ней опасности, страстно нашептывала:

— Надеюсь, у нас найдется немного времени только для нас двоих завтра утром, пока не приедут ваши гости.

— Разумеется, найдется, — рассеянно заметил маркиз. — Я хотел бы знать, чем вы предпочитаете заняться. В имении, да и в самом замке осталось много интересных мест, которые я не успел вам показать. А мои лошади будут только рады отвезти нашу маленькую компанию куда вам будет угодно.

Иветт призывно улыбнулась, давая понять, что в ее желаниях лошади отнюдь не фигурировали.

Теперь, как никогда, маркиз убедился, что эта дама абсолютно не подходит для жизни в сельской местности. Лучше было бы ограничиться приемом в своем лондонском дворце, а не привозить этих, в сущности, чуждых ему людей в отчий дом.

Доббинс расставлял перед гостями паштет. Маркиз достал меню из специальной золотой подставки, украшенной его фамильным гербом. Прочитав его, он сказал Иветт:

— У нас сегодня ужин на французский манер — в вашу честь. Остается надеяться, что вы не будете разочарованы, все-таки моя повариха — англичанка.

— Как мы можем быть разочарованы чем-либо в этом замке, где все дышит любовью, для которой он и предназначен? — не раздумывая, ответила Иветт, у которой все мысли, по-видимому, были сосредоточены на одном.

Попробовав паштета, маркиз с улыбкой сказал:

— Должно быть, миссис Уэйд брала уроки у какого-нибудь французского повара или, по крайней мере, завела французскую кулинарную книгу. Я и не подозревал, что у меня в доме могут приготовить такой паштет!

Граф улыбнулся.

— Надо было мне сказать, что мы захватили его с собой из Лондона, но я как-то не додумался, — и он первым засмеялся над этим замечанием, найдя его очень остроумным.

«Зато теперь вы додумались до очередной глупой шутки», — в раздражении подумал хозяин дома, а вслух сказал:

— В таком случае это было бы равноценно приезду в Ньюкасл со своим углем, не правда ли, месье Граве?

Француз с готовностью кивнул и деланно улыбнулся, явно не понимая, что имеет в виду собеседник.

— Ах да, иностранцы ведь не знают этой пословицы, — заметил маркиз, как будто обрадовавшись, что ему представился случай напомнить графине и ее брату, что они никогда не станут своими у него на родине. — Видите ли, Ньюкасл — это город на севере Англии. Там добывают уголь. Привозить уголь в Ньюкасл значит приезжать куда-либо с тем, чего там и так с избытком.

Французские гости с воодушевлением закивали, выказывая живейшую заинтересованность.

— Впрочем, вам едва ли понадобятся эти тонкости нашего языка, — охладил их пыл маркиз.

Доббинс подал осетрину в собственном соку. Если до этого французы были весьма говорливыми, за осетриной они замолчали.

По правде говоря, у Иветт и ее брата никогда не было средств на подобную роскошь. Когда-то у их отца действительно была пара имений. Но они пришли в такой упадок, что Наполеон оказал наследникам услугу, издав указ об экспроприации дворянских земельных владений.

Благодаря этой мере имениям, которые и так должны были со дня на день отобрать за долги, можно было теперь посвящать ностальгические воспоминания. А графиня с братом, пострадав наряду с подлинными аристократами, получили формальное основание причислять себя к старой французской знати, к которой до революции их не подпустили бы и на пушечный выстрел.

Однако такое удачное возвышение не прибавило им гордости. Иветт с братом пользовались каждой возможностью, чтобы урвать побольше, когда не нужно платить.

Доббинс внес шербет, гости оживились, но оказалось, что единственная порция этого блюда предназначена маркизу.

Доббинс пояснил, обращаясь к хозяину, но достаточно громко, чтобы слышали все:

— Ваша светлость, повариха говорит, что в этих краях существует старинный обычай: героям, вернувшимся с войны, подается особое кушанье, сюрприз, который не значится в меню. Это обычно десерт, но может быть и другое блюдо. Что бы это ни было, его называют «голубь мира». Блюдо подается на счастье, чтобы воин навсегда вернулся к мирной жизни, а в его стране надолго воцарились покой и благоденствие. Блюдо необходимо съесть в одиночку и до последней ложки.

Маркиз рассмеялся:

— Может быть, это действительно обычай, но я о нем никогда не слышал.

Французы понимающе переглянулись.

— Хитрая бестия, — едва слышно пробормотал под нос граф.

— Мне не остается ничего другого, как подчиниться традициям, — продолжал маркиз. — Только я не понял, что полагается делать гостям; смотреть, как я ем в одиночестве?

— Нет, ваша светлость. Гостям предназначается другое блюдо. Повариха назвала его как-то мудрено, боюсь, что не смогу выговорить.

Лакей выставил перед гостями поднос с цыплятами. Начинка была особенной, а в густом соусе плавали маленькие гренки и тушеные грибы. На отдельных тарелочках подавался гарнир: зеленый горошек, мелкая морковка и свеколка, а также картофелины того же размера, сваренные «в мундире». Гарнир выглядел очень живописно.

Маркиз отведал шербет, нежный и душистый.

«Хорошо, что о голубе говорилось лишь фигурально», — подумал он. Ему с детства претило употребление голубей в пищу.

Разговор совсем прекратился. Гости с увлечением ели.

Вдруг месье Граве уронил голову прямо в тарелку и забормотал что-то нечленораздельно.

«Напился!»— не без удивления подумал маркиз: пили за столом очень умеренно.

Он не успел среагировать, как Иветт со стоном откинулась на спинку стула, неестественно изогнулась и рухнула на пол.

Маркиз вскочил на ноги. Тем временем граф, брат Иветт, тоже уронил голову на стол, задев бокал с шампанским.

Маркиз растерянно озирал гостей, потеряв дар речи от изумления.

Когда к нему подошел Доббинс, он в бешенстве воскликнул:

— Что, черт возьми, здесь происходит? Немедленно позовите повариху.

Доббинс поспешно направился за Манеллой, в то время как лакеи, приученные ничему не удивляться и ни на что без приказа не реагировать, стояли как ни в чем не бывало, каждый на своем месте.

Но маркиз не отдавал никаких приказаний, а молча рассматривал своих гостей. Сначала надо было разобраться, что произошло.

Манелла тем временем находилась поблизости, ожидая, что ее вот-вот вызовут в столовую.

Из опасения, что маркиз, не довольствуясь десертной переменой, предназначенной специально для него, отведает и цыплят, она подглядывала в щелочку, готовясь любыми средствами спасти его при первых же признаках опасности.

Девушка высыпала в цыплят весь порошок, содержавшийся в табакерке. Вполне возможно, что каждому, кто ел это блюдо, могло достаться больше чем по чайной ложечке зелья, надо полагать, наркотика.

Когда Доббинс вышел из столовой, Манелла, не дожидаясь Приглашения, прошла мимо него.

Маркиз посмотрел на нее с удивлением.

— Я же вызывал повариху, — раздраженно сказал он. — Где миссис Уэйд?

— Миссис Уэйд внезапно заболела, и меня наняли на ее место, — объяснила Манелла.

— Значит, это вы виноваты в том, что случилось с моими гостями! — вскричал маркиз.

— В том, что случилось с вашими гостями, виноваты они сами.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил маркиз, опешив.

— Его милость граф изволил пожаловать мне пять соверенов, чтобы я подсыпала вам в пищу наркотическое снадобье, — сообщила Манелла. — Я и подсыпала его, только в пищу ему самому, его сестре и сообщнику.

— С какой целью?

— Граф говорил, что это средство придаст вам энергии и жизненных сил, а в целом вся проделка представлялась как шутка.

— Значит, они сами сыграли с собой шутку, — воскликнул маркиз. — Но зачем?

— Думаю, вы найдете объяснение в часовне, — сказала Манелла.

Маркиз молча смотрел на Манеллу, явно не понимая, что она имеет в виду.

— Я случайно подслушала, что там вас будет ожидать священник, вероятно, католический.

Маркиз, кажется, осознал, какой опасности ему удалось избежать благодаря сообразительности новой молоденькой поварихи. Он брезгливо посмотрел на своих гостей, а потом обратился к Манелле.

— Значит, я должен благодарить вас как свою спасительницу? — заметил он.

— Любой из ваших английских почитателей поступил бы так же, милорд, — скромно ответила Манелла, не преминув сделать ударение на слове «английских».

Как она и думала, маркиз услышал в этой фразе скрытый упрек. Хотя в жилах Манеллы и текла небольшая примесь иностранной крови, она, подобно всем своим соотечественникам, не слишком жаловала чужеземцев.

Маркиз не нашелся, что возразить.

— Мы можем вернуться к этой теме позднее, — сказал он. — Первым долгом надо избавиться от этой публики.

Поняв, что разговор окончен, Манелла сделала реверанс, Подходя к двери, она успела услышать, как маркиз отдает распоряжения Доббинсу. Его речь стала резкой и отрывистой. «Вот так он, наверное, командовал в армии», — подумала Манелла.

Она прибрала на кухне, сокрушаясь, что земляничное суфле, приготовленное в качестве последней перемены, как она и предполагала, не понадобилось. Как всякому мастеру, ей было жалко, что ее произведение осталось невостребованным.

С другой стороны, она торжествовала, что ей так замечательно удался трюк с цыплятами.

Просто счастье, что в последнее время она испытывала недостаток в чтении, так как после смерти отца не имела средств, чтобы выписывать из столицы книжные новинки. От скуки она как-то взяла небольшой томик, содержавший описания различных лекарств, — пособие для врачей, должно быть, случайно попавшее в их библиотеку. Как ни странно, она нашла в этой книжке много интересного. В частности, она прочитала главу о наркотических средствах, которые в очень малых дозах использовались для лечения, а в чуть больших — становились чрезвычайно опасными.

Манелла предполагала, что граф рассчитывал с помощью своего зелья подавить волю маркиза. Если бы план удался, коварные французы заманили бы его в часовню, где он безропотно согласился бы обвенчаться с сестрой графа. Именно для этого и понадобился священник. Принеся обет перед алтарем, маркиз не смог бы позднее отказаться от него, и интриганка Иветт добилась бы своей цели.

«Слава богу, что я его спасла! — ликовала Манелла. — Может быть, теперь маркиз поймет, что французам нельзя верить ни на войне, ни в мирное время».

Она не считала, что ведет себя нелояльно по отношению к памяти своих французских предков. Даже ее бабушка говорила, что с приходом к власти Наполеона во Франции все изменилось. Порядочные люди либо сложили голову на гильотине, либо эмигрировали. А те аристократы, что остались во Франции либо вернулись на родину по приглашению Наполеона, по сути, отступились от вековых традиций, предав память своих предков.

Действительно, французы стали совсем другими, что подтверждали события этого дня.

Поскольку слуги ужинали раньше, в шесть часов, у Манеллы выдалось свободное время. Она сидела у себя на кухне, ожидая, что маркиз пошлет за ней.

Она даже попробовала почитать — у нее был при себе роман, — но не могла сосредоточиться на его содержании. В конце концов, отложив книгу, девушка залюбовалась розовым заревом заката и бликами, которые отбрасывало солнце на водную гладь озера.

Доббинс пришел через три четверти часа.

— Милорд желает видеть вас, мисс Шинон. Он у себя в кабинете, — сообщил старик официальным тоном, а потом сокрушенно добавил:

— Жаль, что вы не видели, как вышвырнули из замка этих прохвостов.

Чувствовалось, что французы не понравились ему с самого начала, но как вышколенный слуга, он не позволял себе высказывать мнение о гостях хозяина.

— Что же с ними произошло? — спросила Манелла.

— Его светлость приказал подогнать к дверям колымагу, на которой они прибыли, — каретой эту развалину не назовешь — и погрузить туда всю их братию. Лягушатники так и не проснулись. Потом вслед за ними покидали багаж и велели груму везти их назад, откуда приехали.

Доббинс рассмеялся:

— Грум уже улегся спать и был очень недоволен, что ему надо отправляться в путь на ночь глядя.

— Вы говорите, они так и не пришли в себя? — задумчиво сказала Манелла.

Она опасалась, не отравила ли французов насмерть. Они, конечно, поступили как последние негодяи, но она не желала бы стать причиной чьей-либо смерти.

— Они не могли уразуметь, что с ними происходит, но глаза открывали. А этот их граф храпел, как медведь в зоопарке. Не бойтесь, мисс Шинон, ничего с ними не будет, к утру наверняка придут в себя.

— Проснутся с больной головой! — улыбнулась Манелла, у которой теперь отлегло от сердца.

— И поделом, — подхватил Доббинс. — Терпеть не могу этих французишек.

— Ну это уж чересчур! — возмутилась Манелла. На самом деле она ничуть не обиделась и в этот момент чувствовала себя стопроцентной англичанкой.

— Не забывайте, что я тоже француженка, — пояснила она.

— Вы, мисс Шинон, совсем другая, — возразил Доббинс. — Вы даже вовсе на француженку и не похожи.

— Ну что ж, будем считать, что это комплимент, — улыбнулась Манелла. — А теперь мне надо идти, маркиз ждет меня.

Выйдя из кухни, девушка направилась по длинному коридору к кабинету. Она уже ориентировалась в этой части замка.

В холле перед кабинетом стоял лакей, который сразу же отворил ей дверь, по-видимому, зная, что хозяин ожидает повариху.

Манелла вошла в кабинет, сгорая от волнения, но, оказавшись внутри, сразу успокоилась. Комната, главным украшением которой служили прекрасные литографии и акварели с изображениями лошадей, напомнила ей кабинет отца.

Разумеется, в их доме вся обстановка была значительно скромнее. Но эти комнаты имели общие черты, характерные для интерьера загородного особняка той эпохи. Кабинеты обустраивали в одно и то же время, а их хозяева имели сходные интересы.

Маркиз стоял перед камином, в котором теперь, летом, не разводили огонь. По моде тех лет в камине летом выставлялись пышные цветочные композиции.

Бекиндон с любопытством смотрел на девушку.

Манелла сделала реверанс.

— Садитесь, мадемуазель Шинон, — приветливо сказал маркиз. — Как видите, мне уже доложили, как вас зовут. Еще я знаю, что вы француженка.

— Нанимаясь на работу, я не стала вдаваться в детали и назвалась француженкой, желая подчеркнуть, что в моих жилах имеется французская кровь и французская кухня мне не в диковинку. Мои родители действительно когда-то жили во Франции, а в Англию эмигрировали еще до начала революции. Я родилась уже здесь. Моя бабушка по отцу — француженка, а дед — англичанин, — продолжала Манелла. — Следовательно, мой отец лишь наполовину француз. Что касается моей мамы, то она чистокровная англичанка. И уж если быть точной, я француженка лишь на четверть.

Манелла потупилась, признавая, что, по сути, сказала полуправду, а вернее, нанимаясь в поварихи, присочинила к своему французскому происхождению три четверти.

— А готовите вы, как настоящая француженка, — улыбнулся маркиз. — Ужин был восхитительным, жаль, что он закончился таким досадным происшествием.

— А что случилось со священником? — решилась спросить Манелла.

— Ничего особенного. Его обнаружили в часовне — он прятался в ризнице, — доставили ко мне, а я велел ему убираться из моего имения. На прощание я наказал отцу Антуану впредь не показывать сюда носа, пригрозив, что иначе его будут судить как заговорщика.

Манелла рассмеялась.

— Я уже слышала, как вы поступили с гостями.

— Да, мои слуги очистили замок от этих вероломных прохвостов. Теперь мне остается поблагодарить вас еще раз.

— Это я должна вас поблагодарить, — возразила Манелла. — Меня взяли на работу в замок, когда заболела прежняя повариха, миссис Уэйд. Главное, что меня приютили с моими спутниками. Видите ли, со мной лошадь и собака.

Флэш словно бы догадался, что речь зашла о нем.

Он позволил себе отойти от порога, где Из деликатности остановился, и приблизиться. Почувствовав, что его хозяйка разговаривает доброжелательно, он завилял хвостом, как будто признавая, что друзья его хозяйки — его друзья. Он не разбирался в классовых различиях.

— Если ваша лошадь так же хороша, как этот пес, я непременно хочу ее увидеть, — живо заинтересовался маркиз.

— Герон стоит в вашей конюшне, — отозвалась Манелла. — Я очень счастлива, что мы нашли приют там, где нас никто не вздумает искать.

— Значит, вы от кого-то скрываетесь? — воскликнул маркиз.

Только теперь Манелла поняла, что сказала лишнее.

— Я действительно скрываюсь, хотя не сделала ничего дурного, — смутилась она. — Я предпочитаю не обсуждать свои личные обстоятельства, ваша светлость.

— В таком случае давайте поговорим о чем-нибудь другом, — предложил маркиз. — Как вам понравился мой замок?

— Вы наверняка знаете, что я отвечу, — заметила Манелла. — Прекрасный замок. Как раз в подобном месте и должен жить такой герой, как вы.

— Благодарю за комплимент, — улыбнулся маркиз, которому слова Манеллы явно пришлись по душе.

— Это не комплимент, а чистая правда. Ведь вы — герой, отмеченный за доблесть самим герцогом Веллингтоном и удостоенный награды его высочеством принцем-регентом.

— Вы подразумеваете, что меня посвятили в маркизы? По правде говоря, мне больше нравится называться одиннадцатым графом.

— Но ведь теперь вам открыт путь в герцоги, — напомнила Манелла, — а это самый высокий титул в Англии.

— У меня нет намерений дослужиться до герцога, — равнодушно ответил маркиз. — Хватит с меня этих сражений и крови. Я хочу вести обычную мирную жизнь: спать в своей кровати, в собственном доме, ездить верхом, наслаждаться тишиной и покоем, охотиться, встречаться с друзьями.

— Значит, теперь вы можете жить именно так, как хотите, — улыбнулась Манелла.

Маркиз ничего ей не отвечал. Манелла заметила, что он пристально смотрит на нее, и ей стало неловко под его взглядом.

— Я хочу увидеть вашу лошадь, — повторил маркиз. — Не сомневаюсь, что она так же замечательна, как хозяйка и ее собака. Может быть, вам завтра утром совершить вместе со мной прогулку верхом?

— С удовольствием, — простодушно ответила Манелла. — Видите ли, поскольку вы выезжаете рано, мне пришлось бы ехать еще раньше, чтобы не помешать вам.

— Вы явно не будете никому мешать, если мы отправимся вместе. Впрочем, вы вообще не можете никому помешать, — галантно добавил маркиз. . — Снова наступила пауза. Молодые люди смотрели друг на друга. У Манеллы было такое чувство, будто они разговаривают без слов.

Вдруг маркиз переменил тему:

— Я послал в Лондон своего грума с записками к моим знакомым — предупредить их, что приглашение на завтра отменяется. С гостями придется подождать до конца лета.

— Вы не станете принимать друзей? — воскликнула Манелла. — Но почему?

— Очень просто: я не хочу, чтобы слухи о сегодняшнем происшествии разошлись по Лондону. Мы можем вести себя со всей осторожностью, но кто-нибудь из горничных обязательно расскажет о случившемся слугам моих гостей. История из ряда вон выходящая, и грех будет не повторить ее в столице.

— Вы, конечно, правы, — кивнула Манелла. — А я об этом и не подумала.

— Пройдет время, и сегодняшний эпизод забудется, — продолжал маркиз. — Что касается французов, то они наверняка не станут распространяться о своем вероломстве. Так что нужно выдержать паузу.

— Вы поступили очень мудро, — с одобрением сказала Манелла. — Лучше не создавать благоприятной почвы для пересудов.

В душе она содрогнулась при мысли, что ее дядя, любивший проводить время с людьми знатнее его — в таких компаниях он, разумеется, был на птичьих правах, — мог иметь общих знакомых с маркизом.

Если бы в его присутствии рассказали про молодую французскую повариху с лошадью и собакой, он тут же догадался бы, где скрывается его своенравная племянница.

Испуг отразился на лице Манеллы.

— Вы чего-то боитесь? — спросил маркиз. — Но чего, могу я узнать?

Манелла подняла глаза на маркиза.

— Милорд, как я уже сказала, я не хочу обсуждать свои обстоятельства с посторонними.

— Но я мог бы вам помочь, — заметил маркиз. — Обычно мне хорошо удается улаживать всякие дела. Уверяю вас, во время войны у меня у самого была масса трудностей. Почему вы не позволяете мне принять меры, чтобы в этих прекрасных глазах больше никогда не отражался страх?

Манелла зарделась. До сих пор ее глаза за зоркость хвалили отец да егерь, когда учили ее стрелять по мишени. Ни один посторонний мужчина пока не говорил ей комплиментов.

Впрочем, она сознавала, что у маркиза есть все основания благоволить к ней и не следует слишком воодушевляться похвалами ее внешности.

— Мне кажется, что пока я в полной безопасности. А если мне будет что-либо угрожать, я обращусь к вам за покровительством, — с достоинством ответила Манелла.

— Это обещание? — спросил маркиз.

— Да, я это твердо вам обещаю, — ответила Манелла. Она вдруг почувствовала, что в случае опасности действительно почтет себя обязанной попросить помощи у маркиза.

Глава 5

В ту ночь Манелле никак не удавалось заснуть. Впрочем, это было вполне естественно, учитывая все события, произошедшие в минувший вечер. Мысли девушки неотрывно кружились вокруг них, и не только. Не желая признаваться в этом самой себе, она то и дело возвращалась к воспоминаниям о маркизе.

Какую доброту, какое понимание он проявил к ней, простой поварихе!

Манелле при ее искренности было бы невероятно трудно притворяться, она была не склонна к недомолвкам, тем более ко лжи, которая так или иначе присутствовала в ее странном положении.

С другой стороны, девушка была от природы артистична, что проявлялось во всем: в оригинальности букетов, которые она составляла из скромных цветов, росших в имении отца, в восторженной любви к животным, даже в столь пригодившемся ей теперь кулинарном деле. Разумеется, при малом опыте она никогда бы не стала столь искусной поварихой, если бы не ее незаурядное воображение, без которого истинное мастерство даже в таком, как будто прозаическом, деле остается недостижимым.

Кроме того, в своем деревенском уединении она проводила долгие часы за чтением, и в ее памяти хранились десятки романтических сюжетов, а в фантазии жили любимые персонажи, будто она была с ними знакома.

Это и помогло ей войти в роль.

Нет, она не притворялась мисс Шинон, она перевоплощалась в простую девушку, как только оказывалась среди людей, и становилась Манеллой Эйвонсдейл лишь в одиночестве или в компании своих добрых четвероногих друзей.

Незаметно она стала ощущать себя французской поварихой и в другие моменты, когда ей случалось думать о событиях, в которых она участвовала как мисс Шинон.

Как раз теперь она размышляла таким образом. Когда Манелла поднялась, чтобы отправиться спать, маркиз спросил ее:

— Так мы договорились о нашей завтрашней прогулке? Вам будет удобно в семь часов или вы не привыкли вставать так рано?

— Нет, я встаю и раньше, но дело не в этом — в этот час я должна готовить завтрак, Маркиз рассмеялся:

— Если мне придется поголодать несколько минут после того, как мы вернемся, можете не сомневаться, я не рассержусь.

Манелла молча направилась к двери, но маркиз преградил ей дорогу:

— Я не могу отпустить вас вот так, не поблагодарив еще раз за то, что вы спасли мне жизнь! Я ведь даже не предполагал, что надо мной нависла угроза.

— Как можно было допустить, что люди могут оказаться настолько… порочны, — кивнула Манелла.

— Я всегда гордился тем, что на шаг опережаю противника и каким-то шестым чувством остро ощущаю опасность, — заметил маркиз. — На этот раз я позорно проиграл по всем статьям. Так что мне лишь остается снова выразить вам свою глубокую признательность и заверить вас, что я никогда не забуду ваш поступок. — С этими словами он взял ее руку и поднес к губам.

Манелла полагала, что маркиз просто склонится над рукой, как это делают французы. Но его губы обожгли поцелуем ее запястье.

Это вызвало у Манеллы странное ощущение, будто электрический разряд разом пронзил ее тело. Совершенно оробев, девушка поспешила прочь из комнаты, а оказавшись в коридоре, опрометью бросилась в холл.

Там в этот час находился всего один сонный лакей. Уютно устроившись на мягком стуле, он подставил под ноги табуретку и чувствовал себя вполне комфортно. Мельком взглянув на Манеллу с Флэшем, он и не подумал вставать.

Не прошло и минуты, как Манелла была у себя.

Страх, в плену которого она находилась, когда бежала от дяди, почти прошел. Воспоминания о пережитом давали себя знать лишь в легкой дрожи, изредка охватывавшей ее.

Манелла шагнула к окну и раздвинула шторы.

За окном в полном великолепии сияла луна, отражаясь в зеркальной глади воды, усыпанной звездами, словно кто-то раскидал их пригоршнями.

Манеллу охватило восторженное, как ей показалось, беспричинное волнение.

На следующее утро без пяти минут семь Манелла подходила к конюшне.

Она не удивилась, заметив, что маркиз уже дожидается ее. Он успел распорядиться, чтобы для его спутницы седлали Герона, а сам как раз выбирал лошадь для себя.

Спустя несколько минут, когда они уже скакали к лесу, он заметил:

— Меня восхищает, что вы оказались незаурядной ценительницей лошадей, и я в восторге от вашего кулинарного искусства.

— Герон должен быть польщен вашим комплиментом, ведь у вас столько великолепных лошадей.

— Я собираюсь завести еще больше, — признался ей маркиз. — Кстати, тот жеребец, на котором я воевал во Франции, вскоре тоже займет место в моей конюшне. Он заслужил покой и хороший уход.

«Как это похоже на маркиза с его великодушием! — отметила Про себя Манелла. — Он заботится даже об отслуживших лошадях. Не то что мой дядя Герберт, который, переезжая в Лондон, распорядился уволить пожилых слуг, не спросив, есть ли у них жилье. Счастье, что об этом успел позаботиться мой папа! И уж, конечно, маркиз не стал бы продавать чью-то любимую собаку, зная, что это доставит кому-то огорчение!»

Она боялась даже думать, как сложится судьба остальных лошадей в конюшне ее покойного отца. Разумеется, дядя Герберт постарается их всех распродать, причем некоторые достанутся местному живодеру.

— У вас очень грустный вид, — вдруг заметил маркиз. — Могу я спросить, чем вы так опечалены? Манелла заставила себя улыбнуться.

— Просто мне пришло в голову, что большинство лошадей, верой и правдой служивших своим хозяевам, кончают жизнь на бойне или доживают всеми забытые, — нашлась она.

— Мы не можем изменить мир в одночасье, — серьезно ответил маркиз. — Однако он постепенно изменится, если каждый будет прилагать к этому посильные старания.

Манелла ожидала услышать от него нечто подобное.

Маркиз добавил:

— Поспорим, перегонит ли мой Темпест вашего Герона. Финиш — вон у того раскидистого дуба.

Они как раз выехали на луг, очень подходящий для таких состязаний.

Хотя Манелла гнала Герона во весь опор, Темпест к концу дистанции обошел его на полголовы.

— Вы… победили, — признала Манелла, переводя Дух.

— А вы лучшая из всадниц, которых мне доводилось видеть, — галантно заметил маркиз. — И не возражайте, будто все дело в том, что вы француженка. Я-то знаю, что этим вы обязаны как раз английской крови, которая течет в ваших жилах.

Манелла беззаботно засмеялась. В это ясное утро ее, как никогда прежде, радовала каждая мелочь.

— Я согласна с этим, милорд. Спасибо за комплимент!

— Это вовсе не комплимент, а чистая правда, — отозвался маркиз. — Не смею вас расспрашивать, но, должен признаться, я заинтригован тем, что девушка, которой принадлежит такой великолепный жеребец, вынуждена зарабатывать себе на хлеб.

— И не надо расспрашивать, — постаралась уклониться от этого разговора Манелла. — Я уже говорила вам, что это секрет. По стечению обстоятельств я оказалась в деревне как раз в тот момент, когда вашу повариху разбил паралич, а дворецкий был без памяти от волнения, опасаясь, что в собственном поместье вас заморят голодом.

Маркиз рассмеялся.

— Я уверен, Доббинсу показалось, что он бредит, когда вы сказали ему, что можете заменить миссис Уэйд. — Помолчав, маркиз добавил совсем другим тоном:

— И мне кажется, будто я тоже немного не в себе. Трудно поверить, что такое юное очаровательное существо, как вы, не только прекрасная кулинарка, но и лихая наездница. Какие еще таланты вы скрываете от меня?

Эта фраза, произнесенная маркизом с искренностью, поразила Манеллу до глубины души, вызвав в ней безотчетное волнение.

Не имея никакого опыта по части кокетства, девушка сочла за благо обратить разговор в шутку:

— Если вы будете все время так меня расхваливать, я зазнаюсь, и это отразится на вашем столе самым пагубным образом. Мне кажется, Темпест с Героном хотят нам показать, как они умеют прыгать. Давайте не будем отказывать им в столь невинном удовольствии.

Маркиз поскакал вперед, к тому месту, где еще оставалось несколько звеньев изгороди, которой в прошлом, еще при его отце, был зачем-то обнесен участок луга.

Оба жеребца без всякого труда перелетели над этими совсем пустяковыми для них препятствиями.

— А знаете, у меня ведь есть настоящая площадка для скачек с препятствиями, — сообщил маркиз. — Правда, ею уже давно не пользуются и некоторые сооружения сломаны, но теперь, видимо, мне придется восстановить ее. Тогда-то посмотрим, кто лучше прыгает — ваш Герон или мой Темпест. Мне кажется, что в прыжках Герон может выйти победителем.

— Это была бы для него огромная честь, — улыбнулась Манелла, искренне радуясь похвалам, адресованным ее любимцу.

Маркиза забавляла эта непосредственность, которую невозможно было отыскать в жеманных светских леди.

— А уж как я буду за него молиться! — добавила девушка с неподдельным воодушевлением.

— В таком случае у вашего Герона будет фора, и Темпест с самого начала окажется в неблагоприятном положении, — осторожно пошутил маркиз, который довольно прохладно относился к религии, но уважал религиозные чувства других.

— Попробуйте помолиться и вы, — добродушно рассмеялась Манелла. — Может быть, сможете помочь своему протеже. А там, кто знает, втянетесь и станете ревностным верующим.

На протяжении прогулки они то и дело смеялись.

И не потому, что разговор был как-то особенно остроумен. Просто у обоих всадников было в то утро превосходное настроение.

Когда впереди показалась конюшня, маркиз сказал;

— Вы просто не можете себе представить, какое удовольствие доставила мне эта прогулка. А что вы намерены делать сегодня после завтрака?

— Я еще не думала над этим, — ответила Манелла. — Отчасти это зависит от того, будете ли вы один или ожидаете гостей.

Поскольку маркиз как будто совсем забыл, что мисс Шинон служит у него, он мог истолковать слова девушки превратно.

Манелла поспешила пояснить:

— Видите ли, от этого зависит, долго ли мне придется быть на кухне.

— Как вам известно, я отложил приезд гостей. И в ближайшее время не собираюсь никого принимать. Так что вы не будете излишне обременены работой. У меня есть к вам особая просьба на сегодняшний день.

— Просьба или распоряжение? — уточнила Манелла.

— Разумеется, я могу вас только просить, — ответил маркиз. — Впрочем, я люблю, чтобы мои просьбы выполнялись, и привык к этому.

Он предложил Манелле провести день вместе, обещая показать ей особо живописный уголок своего имения, с которым у него были связаны самые светлые воспоминания детства.

— Говорят, что оттуда при помощи бинокля или подзорной трубы можно одновременно видеть земли шести графств, — рассказывал маркиз. — Меня с детства занимала эта мысль. Правда, когда я был мальчиком, никто почему-то не давал мне бинокля. Теперь, когда я успел посмотреть в бинокль на поля сражений, этот вполне невинный предмет связывается у меня с наблюдением за позициями противника. Это ощущение настолько сильно, что мне казалось кощунственным рассматривать в бинокль английские графства. Но это местечко очень красивое, и подростком я часто уезжал туда на весь день, если хотел побыть в одиночестве. С годами оно не утратило для меня своего очарования, а, наоборот, стало еще более привлекательным. Я хотел бы показать его вам. Мы должны либо совершить прогулку до ленча, либо взять еду с собой, если вы будете столь любезны, что наберете на кухне провизии.

У Манеллы загорелись глаза.

Ее реакция произвела на маркиза очень приятное впечатление. Он и своим французским гостям предлагал посетить этот уголок его владений, рассказывал, как дороги любому англичанину шесть графств, то есть графства, окружающие Лондон. Однако подобная экскурсия не вызвала у его гостей ни малейшего интереса.

Но Манелла не спешила ответить согласием на его предложение: в ней тут же заговорило благоразумие, и она спросила:

— А вам не кажется, что весь дом будет поражен тем, что маркиз проводит время в обществе поварихи?

— Если кто-то и будет поражен, я как-нибудь это переживу, — возразил маркиз. — Впрочем, я уверен, что Доббинс и миссис Франклин, которая меня вырастила, не удивятся, что, вернувшись домой, я захочу навестить любимые места. Почему бы мне не поделиться своими воспоминаниями с новым человеком, то есть с вами?

— Это вполне разумно, — согласилась Манелла. — Однако ваша светлость не хуже меня знает, что слуги… любят поговорить.

— Одно то, что у меня такая красавица повариха, вызвало сенсацию и в доме, и в деревне. Они и так сплетничают, — возразил маркиз, предпочитавший, как гласит английская пословица, «называть лопату лопатой», то есть говорить без прикрас.

На самом деле Манелла была настолько увлечена происходящим, что не могла всерьез сосредоточиться ни на какой другой мысли и пересуды среди слуг очень мало ее волновали.

— В таком случае я поспешу на кухню и приготовлю все необходимое как для завтрака, так и для пикника.

— И не забывайте, — пошутил маркиз, — что я большой ценитель французской кухни! На свежем воздухе можно довольствоваться традиционным английским набором, а вот вечером я рассчитываю получить от вас сюрприз.

— И я вас не подведу, — заверила его Манелла. — У меня в запасе еще множество рецептов всяких деликатесов.

Войдя в кухню, Манелла вздохнула с облегчением, не застав там Бесси и Джейн. Положив шляпу и жакет для верховой езды на стул, она принялась за работу.

Когда у нее все уже было готово, явился Доббинс с сообщением, что его светлость спустился в столовую.

— Предложите ему начать с этого, — сказала Манелла, ставя на поднос омлет. — Почки и рыба будут готовы через пять минут.

Доббинс молча взял поднос. У него был такой вид, будто на его глазах мир, перевернувшись, встал с ног на голову, и он, старый дворецкий, привыкший к незыблемому порядку, существовавшему испокон веков, пытался осмыслить это поразительное явление. Судя по всему, после того, что произошло в минувшие часы, он приготовился впредь ничему не удивляться.

В доме только и говорили, что о событиях вчерашнего вечера. Все были настолько поглощены обсуждением случившегося, что Манелле удалось, не привлекая ничьего внимания, отнести на конюшню две корзинки, в которых было все необходимое для пикника.

Когда с приготовлениями было покончено, она пошла к себе, чтобы переодеться в легкое платье, привезенное из дома. Разложив его на кровати, девушка обдумывала внезапно обнаружившееся затруднение. Впопыхах она, захватив с собой три платья, не взяла к ним ни одной шляпки.

Манелла как раз пыталась разрешить эту проблему, когда в комнату, постучав, вплыла миссис Франклин.

— Я слышала, что его светлость решил осмотреть свои владения, а вы поедете вместе с ним, чтобы накормить его ленчем, — с порога сказала она.

— Он меня об этом попросил, — ответила Манелла.

— И поступил совершенно правильно, — одобрительно кивнула миссис Франклин, к удивлению мнимой мисс Шинон, ожидавшей от чопорной дамы несколько иной реакции.

Манелле все больше нравилась эта женщина, судя по всему, скрывавшая за напускной строгостью добрейшее сердце.

— На постоялых дворах подают кошмарную еду, — с убеждением заявила миссис Франклин, безвыездно проживавшая в доме по меньшей мере лет тридцать и едва ли имевшая случай хоть раз попробовать такую пищу. — Я не сомневаюсь, что вы прекрасно подготовились к этой поездке.

— Во всяком случае, я постаралась сделать все, что могла, — согласилась Манелла.

— Как обидно, что злодеи, пытавшиеся опоить его светлость, успели полакомиться вашими кушаньями! — продолжала миссис Франклин. — Сколько расходов, столько стараний… Все равно что мы бы кормили деликатесами крыс.

Манелла мысленно отметила некоторую странность ее рассуждений. Казалось, домоправительница не была шокирована тем, что люди, пользовавшиеся гостеприимством в этом доме, не погнушались покуситься на хозяина, радушно их принимавшего.

Однако спор на темы морали был бы теперь совершенно некстати, и Манелла ответила в духе ее рассуждений:

— Во всяком случае, его светлость с удовольствием отведал все предложенные ему блюда. И для меня имеет значение только это.

— И правильно, — кивнула миссис Франклин. — А теперь, когда вы поедете с его светлостью, вам представится возможность увидеть земли, принадлежавшие его семье на протяжении шести поколений.

Она произнесла это очень торжественно. Судя по всему, и миссис Франклин, и Доббинс чувствовали себя причастными к величию Бекиндонов.

— Я наказала Бесси и Джейн, что приготовить для вас с мистером Доббинсом. Ленч будет состоять из холодных блюд, однако, уверена, они вам понравятся, — сказала Манелла.

— Не беспокойтесь об этом. Вы молоды, а молодым надо радоваться жизни, пользуясь любой возможностью. С возрастом у человека накапливается горечь, и в старости он остается один на один со своими разочарованиями.

По-видимому, на сердце миссис Франклин лежала какая-то давняя печаль.

Манелла подумала, что, возможно, старая дама несчастна с мистером Франклином, если таковой существует в природе.

Ей было известно, что домоправительниц и поварих принято именовать «миссис» независимо от того, были ли они замужем. Не исключено, что миссис Франклин горевала о том, что, заботясь о чужой семье и нянча чужого ребенка, осталась одинокой.

Но вместо того чтобы ответить на ее философское замечание, Манелла простодушно пожаловалась:

— Миссис Франклин, у меня нет шляпки.

— А я об этом не подумала, — сокрушенно покачала головой домоправительница. — Не беспокойтесь, дорогая, я найду вам какую-нибудь шляпку в гардеробе покойной миледи. Все ее вещи хранятся на чердаке. А пока могу предложить вам зонтик от солнца.

— Прекрасная мысль! — оживилась Манелла. — Я была уверена, что смогу на вас положиться в любой ситуации.

— Я распоряжусь, чтобы шляпы все-таки принесли, вдруг вам понадобится в будущем, — пообещала миссис Франклин. — А зонтики хранятся буквально под рукой, в чулане, в конце коридора.

Она направилась в чулан, где Манелла уже побывала, выбирая скатерти и салфетки. Она даже успела заметить стопки великолепного постельного белья с отделкой из тончайшего старинного кружева.

Через пять минут домоправительница вернулась с парой изящных кружевных зонтиков, которые прекрасно подходили для поездки в фаэтоне.

Манелла выбрала однотонный зонтик персикового цвета с оборкой более сочного оттенка. Он гармонировал с ее муслиновым платьем, украшенным вышивкой, изображающей полевые цветы.

— Я уверена, что в наших краях вам вряд ли попадется на пути много людей. А если кто-то все же встретится, вы поднесете зонтик поближе к голове, и никто не заметит, что на вас нет головного убора.

— Я тоже так думаю, — согласилась Манелла. — Большое вам спасибо.

И, как на крыльях, она полетела вниз.

Выбежав в холл, девушка заметила, что маркиз уже вышел из дома и стоит возле фаэтона, похлопывая по крупу одну из лошадей. Лакеи укладывали в фаэтон корзины с провизией.

Манелла, чувствуя себя в это утро почти равноправной участницей поездки, сочла возможным воспользоваться парадной дверью.

Заметив девушку, маркиз сказал:

— Позвольте мне подсадить вас, мисс Шинон. Надеюсь, вас не страшит быстрая езда?

— Я не из пугливых, — улыбнулась Манелла, устраиваясь на высоком сиденье.

Маркиз вспрыгнул на свое место и взялся за поводья. Позади на весьма неловкую одиночную скамью взгромоздился грум.

Они тронулись.

Манелла раскрыла зонтик.

— А что приключилось с вашими шляпками? — полюбопытствовал маркиз.

Он вовсе не желал смутить девушку. Поняв, что ему не дождаться от нее ответа напрямик, он инстинктивно наводил разговор на любые обстоятельства, связанные с ее чудесным появлением в замке, надеясь со временем разгадать тайну.

— Когда я отправлялась в путь, для них не нашлось места, — ответила Манелла, давшая себе слово быть начеку и не допускать новых промахов.

Они выехали на довольно широкую песчаную дорогу, тянувшуюся между бескрайними, принадлежавшими поместью лугами и полями… Манелла, хорошо разбиравшаяся во всем, что касалось лошадей и конного спорта, отметила, что маркиз прекрасно правит.

— Может быть, вы все-таки расскажете, от кого и зачем вы убегали? — наконец спросил маркиз.

Манелла обратила на него взгляд зеленых глаз:

— Прошу вас! Сегодня такой чудесный день. Мне не хотелось бы омрачать его тягостными воспоминаниями. Я не желаю думать о причинах, побудивших меня искать работу, равно как и о том, что произошло вчера вечером. Мне хочется вот так мчаться в фаэтоне и радоваться тщеславной мысли: сколько женщин скрежетали бы зубами от зависти, если бы видели меня в обществе знаменитого героя Ватерлоо.

Маркиз улыбнулся.

— Какой уклончивый ответ, — восхитился он. — И какой мудрый. Надо быть совершенно неотесанным, чтобы продолжать бороться, добиваясь вашего признания.

— А вы жаждете борьбы? — кокетливо спросила Манелла, впервые почувствовав вкус к куртуазной беседе.

— Напротив, — сказал маркиз. — Единственное, к чему стремится моя душа после этого чудовищного кровопролития, — это мир. Для меня высшее наслаждение объезжать свои владения в обществе самой красивой девушки на свете.

Эти слова были сказаны с таким жаром, что Манелла невольно зарделась.

Разговор прекратился. Они долго ехали почти в полном молчании, лишь изредка прерывая его отдельными фразами. Должно быть, оба находились под впечатлением красивейших сельских пейзажей. Кроме того, им было так хорошо вдвоем, что слова были излишни.

Дорога пошла лесом, и, к удивлению Манеллы, маркиз вскоре остановил лошадей.

Девушка вопрошающе посмотрела на него, догадываясь, что из этого пункта ни с каким биноклем невозможно было бы увидеть обещанные графства.

Маркиз указал на тропинку, которая вела к деревянной хижине, проглядывавшей меж деревьев.

— Здесь мы обычно останавливались на ленч во время охоты. Я думаю, нам будет удобнее поесть в охотничьей хижине, нежели просто на траве.

— Конечно, — согласилась Манелла. — К тому же домик такой милый, будто из сказки.

По приказанию маркиза грум отнес корзинки в дом, и Манелла принялась их разбирать.

Ленч начался с изысканного паштета, оставшегося с вечера. К паштету полагался особый салат и французский соус.

Маркиз объявил, что в жизни не ел ничего вкуснее.

Затем на столе появилось несколько сортов сыра, в том числе сливочный, собственноручно приготовленный накануне, а к сыру — душистые круассаны с хрустящей румяной корочкой.

Манелла намазала их маслом из молока джерсейских коров, изготовляемым в одном из дальних имений и регулярно доставляемым в замок.

После долгого пребывания на свежем воздухе молодые люди ели с особой охотой. Аппетит проснулся даже у Манеллы, которая обычно ела совсем мало. «Вы, барышня, клюете, как птичка», — всегда говорила ей миссис Белл.

Она даже пригубила терпкого белого вина, которого вовсе не водилось у них в доме, во всяком случае, в те последние два года, когда ей разрешили бы его выпить.

Потом Манелла достала из корзинки фрукты.

В этой уютной хижине, воздух которой был напоен смолистым сосновым ароматом, они долго сидели, разговаривая обо всем и ни о чем.

Грум, желая напоить лошадей, углубился в лес, туда, где у него имелось на примете озерцо. Ничто не нарушало безмятежной атмосферы. Единственным звуком, который доносился сюда, было щебетанье птиц.

Манелле казалось, будто они с маркизом знакомы целую вечность и находятся одни на необитаемом острове.

Даже у маркиза, не обладавшего особой фантазией, мелькнула мысль, что он нашел волшебное место, куда не доходят даже слабые отзвуки назойливой обыденной суеты.

Постепенно разговор смолк, и маркиз с Манеллой сидели за столом, погруженные в свои мысли.

— О чем вы думаете? Готов заплатить пенни за вашу мысль, — улыбнулся маркиз, которого всегда забавляла грубоватая меткость английских поговорок.

— О вас, — просто ответила Манелла. — В вашем присутствии невозможно думать о чем-либо другом.

Если в устах более искушенной дамы такая фраза показалась бы слишком вызывающей, для этой девушки она была как нельзя более уместна.

— А я думаю о вас, — признался маркиз. — Я удивляюсь, что девушка может быть такой красивой и в то же время умной. Я уж не упоминаю о том, что бедная миссис Уэйд приготовила бы для этого пикника совсем другой набор. И говорите вы так, словно успели попутешествовать.

— А я и успела, — согласилась Манелла. Заметив во взгляде маркиза недоверие, она пояснила:

— В мечтах. Мне посчастливилось пользоваться хорошими библиотеками, вроде вашей.

— Придет пора, и какой-нибудь счастливчик, женившись на вас, сможет показать вам те края, по которым вы странствовали в своем воображении, — задумчиво сказал маркиз.

Судя по интонации, это был вопрос, предполагавший ответ.

Манелла отвела глаза и, помедлив, согласилась:

— Конечно. То есть я, конечно, хочу, чтобы так случилось, — поправилась она. — Но пока я не встречала человека, которого хотела бы видеть своим мужем.

Только теперь она поняла, что наконец попала в сети, ловко расставленные маркизом. Она, по сути, призналась, что бежала вовсе не от мужчины.

Слишком поздно заметив свою оплошность, Манелла упрекнула себя за неосторожность. Она решительно встала из-за стола.

— Если мы хотим увидеть то место, которое вы хотели мне показать, нам пора отправляться в дорогу. Вы можете посидеть еще пять минут, а я буду собираться.

Она ожидала, что маркиз станет возражать. Но он воспринял ее слова безропотно. Более того, он начал помогать ей укладывать остатки еды в корзину и закупорил бутылку с недопитым вином.

Затем он позвал грума, пригнавшего лошадей с водопоя и расположившегося неподалеку от хижины.

Тот быстро уложил корзинки в фаэтон, запряг лошадей, и они продолжили путь.

Не прошло и получаса, как лес стал редеть. Когда путники выехали на открытое место, невдалеке показался довольно высокий холм, поросший разнотравьем.

Маркиз спрыгнул на землю, помог Манелле спуститься и, не отпуская ее руки, бережно повел девушку к вершине.

Манелла испытывала райское блаженство, ей было странно прикасаться ногами к земле; ее душа парила в небесах. Но это продолжалось всего несколько мгновений. Девушка вдруг отчетливо представила себе, что идет рука об руку наедине с посторонним мужчиной — грум лениво разглядывал лес, из которого они только что выехали. Она ужасно застеснялась и осторожно, чтобы не обидеть своего спутника, выдернула руку. Маркиз безропотно ее отпустил.

Забравшись на холм по еле заметной тропинке — у местных крестьян и арендаторов хватало всевозможных дел, и им было не до любования красотами природы, — молодые люди молча стояли, оглядывая окрестности.

Вряд ли отсюда можно было видеть шесть графств, но и без этого ландшафт, открывавшийся с вершины холма, был так прекрасен, что вполне мог разбередить душу самого убежденного любителя городской жизни.

Что же говорить о Манелле, унаследовавшей от отца нежную привязанность к сельскому пейзажу?

Спустившись по склону туда, где их ждал фаэтон, Манелла сказала:

— Глядя на вас, я представила себе монарха из рыцарского романа, чья власть простирается на все, что можно охватить взором. Неудивительно, что вы гордитесь своим замком и его историей, уходящей корнями в глубину веков.

— Разумеется, горжусь, — кивнул маркиз. — Хотя если уж речь зашла о моем положении, то должен вам сказать, что не бывает добра без худа, если перефразировать известную пословицу.

Манелла приготовилась услышать о неприятностях, сопряженных с его блистательным положением. Но маркиз не пояснил своего туманного высказывания. На самом деле он подразумевал бремя обязанностей перед семьей и титулом, которое теперь, когда он встретил очаровательную девушку, по рождению принадлежавшую к низшему классу, впервые в жизни показалось ему нестерпимо тягостным.

Возвращаясь, маркиз впал в глубокую задумчивость. Казалось, поездка наскучила ему и он очень торопился в замок.

Обратный путь они проделали очень быстро. На такой скорости Манелла не могла не только разговаривать, даже раскрыть зонтик, но, остро почувствовав, как вдруг отдалился от нее ее кавалер, она передумала ехать простоволосой, чтобы не беспокоить его по пустякам.

Маркиз подъехал на фаэтоне к парадной двери. Грумы, ожидавшие его прибытия, кинулись распрягать лошадей. Спустившись, он начал отдавать какие-то распоряжения.

Манелла, легко спрыгнув с фаэтона и не сказав больше ни слова, уныло направилась к боковой двери, через которую постоянно входила в дом.

Поднимаясь по лестнице, она с волнением вспоминала приключения, выпавшие ей в этот чудесный день. Однако она была несколько озадачена мрачноватым молчанием маркиза на обратном пути. В лучшем случае оно граничило с невниманием, а если говорить откровенно, было довольно невежливым.

Флэш восторженно приветствовал хозяйку: принялся носиться кругами по комнате, а потом, не в силах выдержать нахлынувшей радости, упал на спину и лежал, дрыгая лапами и виляя хвостом, пока Манелла не почесала ему живот.

Таким образом он не только выразил свою преданность, но и намекнул хозяйке, как мучительна для него была разлука.

Манелла решительно встала.

— У меня еще есть дела, Флэш, — объявила она. — Я бы охотно тебя вывела, но тебе придется подождать, пока не кончится ужин.

Интересно, пошлет ли маркиз за ней, как накануне?

Как ей хотелось поговорить с ним, послушать его рассказы, посмотреть на него!

Девушка надеялась, что, отложив посещение друзей, он будет скучать и найдет пребывание в ее компании все-таки более интересным, нежели полное одиночество.

«Какой он замечательный! — размышляла Манелла. — Какая удача, что судьба свела меня, хоть ненадолго, с таким чудесным человеком, с таким героем!»

Представив себе, как ей будет недоставать нового знакомого, если самой придется возвращаться домой или ему — в Лондон, она почувствовала, как сжалось, защемило ее сердце.

Это ощущение тоже было для нее новым.

Глава 6

Манелла еле добрела до своей комнаты.

Она рано встала, несколько часов провела в седле, тряслась в фаэтоне, хлопотала на кухне. Вдобавок под вечер у нее необъяснимо испортилось настроение.

От всего этого она, несколько часов назад летавшая, как на крыльях, не чувствуя усталости, вдруг пришла в совершенное изнеможение.

По правде говоря, на нее подействовало не столько физическое напряжение, сколько томительное и бесплодное ожидание новой встречи с Бекиндоном.

С тех пор, как они вернулись в замок, маркиз больше не посылал за ней. Он не договорился с ней о верховой прогулке на следующее утро. Может быть, ее общество показалось ему скучным?

Перед сном Флэш совершил несколько кругов по комнате, как это заведено у охотничьих собак, когда они собираются спать. Наконец угомонившись, он устроился на своем обычном месте у кровати хозяйки.

Манелла готовилась ко сну с таким чувством, будто от нее навсегда отвернулись и луна, и солнце и ей никогда больше не видать их света. Ее словно окутал какой-то странный туман, это ощущение было непривычным и вызывало тревогу.

«Как чудесно начинался этот день! — с горечью думала она. — Как весело было состязаться с маркизом, как славно беседовать с ним в охотничьей хижине! И почему он так переменился на обратном пути?»

У нее было только одно объяснение, отчасти литературного происхождения. Графиня, как она теперь осознала, была очень привлекательной дамой. Возможно, маркиз скучает по ней. И от скуки попытался найти ей мимолетную замену в лице мисс Шинон, хорошенькой молоденькой кухарочки. Но безыскусная болтовня неискушенной девушки не могла долго занимать мужчину с таким изощренным умом и богатым светским опытом.

Спустившись с холма, он взглянул на свою спутницу свежим взглядом, заметил все изъяны ее простоты и молодости по сравнению с изысканными столичными дамами и едва дождался возвращения в замок, где их пути расходились сами собой: мисс Шинон, как Золушке, надлежало пройти боковой дверью к себе на кухню, а ему, блестящему владельцу обширнейших поместий, — заняться делами, подобающими джентльмену.

«Жаль, что, в отличие от Золушки, мне не суждено порадоваться счастливому завершению сказки», — вздохнула Манелла.

Возвращаясь на более реальную почву, она вспомнила рассказ Доббинса про злодейку-графиню. «Вы же знаете, какие они, эти лягушатницы, — с убеждением рассказывал Доббинс, который наверняка в своей глуши впервые увидел иностранцев. — Всегда говорят одно, а подразумевают другое, намекая на третье. Да еще этот их тарабарский язык! Правда, его светлость говорит по-французски не хуже их. Все понимал, как надо, и все посмеивался. Видно, ему приятна такая замысловатая беседа!»

«Надо и мне попробовать держаться так же! — решила Манелла, вспомнив, что в ней тоже течет французская кровь. Правда, насколько она знала свою бабушку, та предпочитала искренность и изящество, а иноземная пассия маркиза, с ее действительно вычурным разговором, показалась Манелле несколько вульгарной. Если бы девушка была поопытнее, она нашла бы повод провалиться под землю от некоторых ее шуточек.

Однако в романах английских авторов роковые французские обольстительницы представлялись именно в духе описания, данного Доббинсом. Они были забавны в разговоре, бойки на язык и умели держать мужчин в узде, помыкая ими для своих целей.

Впрочем, каково бы ни было мнение маркиза об этой даме, теперь он должен освободиться от иллюзий, оценив ее коварство. По правде говоря, когда все выяснилось, девушка удивлялась, как маркиз мог поверить этой интриганке с самого начала.

Даже Манелла, которой так мало приходилось встречаться с людьми, сразу почувствовала неприязнь к гостям маркиза. Они напомнили ей хищных птиц: крикливых, с жадностью слетавшихся туда, где угадывалась добыча.

Когда она заглянула в столовую, и граф, и месье Граве показались ей весьма несимпатичными, более того — отталкивающими, в особенности последний. Ей еще тогда вспомнилось, как говорила миссис Белл о неподходящих знакомых;» Такого в хороший дом и вместо кота не пустят «. В качестве друзей французы явно не подходили для приличного дома.

Счастье, что она в последний момент спасла маркиза. Иначе быть бы ему теперь женатым на этой противной графине.

Она хотела поздравить себя с победой, но ее пронзила догадка: возможно, теперь, когда все улеглось, маркиз сожалеет о своем спасении.

Минут пять Манелла добросовестно расчесывала свои роскошные волосы, как полагалось в то время у барышень по всей Европе. Считалось, что, если проводить по волосам щеткой сто раз с утра и сто раз с вечера, это окажет чудодейственное влияние на самую безнадежную шевелюру.

Вот если бы маркиз случайно увидел, какие у нее длинные волосы!

Задув свечи, Манелла легла в постель. Ей было тревожно и грустно. К глазам подступали слезы.

Она наклонилась и погладила Флэша.

— Красивый мальчик, — сказала Манелла. — Ты у меня самый лучший, самый верный, ты меня никогда не обидишь.

Только теперь она поняла, что обижена, найдя верное слово для своего настроения.

Ей оставалось лишь утешать себя доводами рассудка. Она никак не могла рассчитывать на длительное внимание со стороны маркиза, это вполне естественно. А значит, у нее нет никаких оснований обижаться на этого человека, который ей ничего не предлагал, не обещал, а следовательно, волен поступать, как ему заблагорассудится, в том числе и вычеркнуть ее из памяти.

Сказав себе все это, она крепко зажмурила глаза и принялась за молитвы.

Девушка уже стала засыпать, как вдруг ее насторожило тревожное рычание Флэша. Судя по поведению пса, он почуял опасность. Умный сеттер стремительно поднялся, осторожно, чуть ли не на цыпочках, подошел к окну и вновь зарычал.

— Что такое, Флэш? — шепотом спросила Манелла, предчувствуя недоброе.

Пес не лаял, но в глотке у него все клокотало, что было верным признаком тревоги.

Манелла соскользнула с кровати, подкралась к окну и выглянула, чуть-чуть отодвинув штору.

Хлынувший сквозь щелку лунный свет был так ярок, что она на мгновение зажмурилась.

Манелла посмотрела вниз и едва не вскрикнула от неожиданности. Под ее окном находился мужчина.

Удивительно было не это. Манелла знала, что в ночное время по парку иногда проходят сторожа. Мужчина не стоял на земле. Он карабкался по наружной стене замка, что было не слишком трудно, так как между камнями старинной каменной кладки образовались глубокие трещины.

Взбираясь по стене, можно было даже передохнуть. Над окнами свисали карнизы, а между этажами — украшения грубоватой каменной резьбы.

Манелла неотрывно глядела на человека, который с неведомой целью лез среди ночи по отвесной стене. Присмотревшись, она заметила спрятанный в глубине кустарника экипаж, возле которого маячили две мужские фигуры.

Вдруг Манелла спохватилась: злоумышленник — а кто еще стал бы лазать по чужим стенам? — подбирался к ее комнате!

Пожалуй, она его даже узнала. Во всяком случае, в этой цепкой обезьяньей фигуре ей почудилось разительное сходство с мерзким месье Граве.

Приглушенно вскрикнув, Манелла в панике отскочила от окна, распахнула дверь, выбежала в коридор и бросилась к единственному знакомому ей человеку, который спал на этом этаже, — к маркизу.

Покои хозяев находились далеко от ее скромной спаленки. Однако испуг прибавил ей резвости, и вместе с Флэшем они домчались до дверей парадной спальни в несколько мгновений.

Ни секунды не колеблясь, Манелла без стука пробежала через небольшую переднюю и, легко разглядев дверь при свете большого канделябра, осторожно вошла в спальню.

Вопреки ее ожиданиям, маркиз еще не спал, а читал, лежа в кровати. Когда в его комнате вдруг появилась Манелла, он поднял голову, обратив на нее удивленный взгляд.

Запыхавшись от волнения, Манелла принялась сбивчиво рассказывать о новом происшествии:

— Там какой-то… мужчина. Наверное, месье Граве. Карабкается по стене. По-видимому, хочет меня убить за то, что я вчера сделала.

В возбуждении она едва выговаривала слова.

Казалось, до маркиза не сразу дошел их смысл. Наконец он отложил книгу и решительно поднялся.

Накидывая куртку — он был в рубашке и домашних панталонах, — маркиз сказал:

— Оставайтесь здесь, а я пойду разберусь, что там происходит.

Он достал из верхнего ящика комода пистолет и засунул его в карман куртки. Лишь теперь Манелла вспомнила, что она тоже захватила с собой отцовсский дуэльный пистолет. И как она сама не додумалась вооружиться?

— Не выпускайте Флэша, — приказал маркиз, затворяя за собой дверь.

— Берегите себя, — слабым голосом проговорила Манелла ему вслед. — Он может вас убить.

Но маркиз уже не слышал ее.

В первый момент Манелла повела себя собранно и решительно, но теперь, когда непосредственная опасность миновала, она почувствовала слабость во всем теле и дрожь в ногах, вдруг отказавшихся ее держать.

Девушка без сил опустилась на кровать. Флэш присел возле нее на полу и тыкался мордой в колени хозяйки, будто понимал, что происходит нечто опасное и странное.

Прижимая к себе Флэша, Манелла напряженно вслушивалась в ночную тишину.

» Интересно, если будут стрелять, донесется ли сюда выстрел?«— раздумывала она.

Чтобы успокоиться, она стала разговаривать с Флэшем:

— Видишь ли, граф с месье Граве хотят убить меня за вчерашнее. Но сильный, смелый, добрый маркиз этого не допустит. Он спасет меня… спасет…

Маркиз размашисто шагал к спальне Манеллы. Он не слишком верил ее рассказу. Скорее всего она не до конца проснулась, услышав какой-нибудь обычный ночной шорох, и, выглянув из окна, чего-то испугалась.

Маркиз снисходительно улыбнулся. Ему было известно, как обманчиво лунное освещение, в котором любой предмет становится непохожим на себя, изменяясь в зависимости от воображения смотрящего.

Кроме того, редко сталкиваясь с молодыми девушками, он мог себе представить, какими они бывают фантазерками.

Мисс Шинон сама рассказывала, как в мечтах путешествовала по заморским странам, о которых ей приходилось читать. Неудивительно, что на этот раз ей пригрезился злодей из какого-нибудь авантюрного романа, которые как раз стали очень популярны в последнее время.

Просто невозможно, чтобы этот французишка решился на такую эскападу, и именно теперь, когда владелец находится у себя в замке.

Дверь в спальню была полуоткрыта.

Сжав рукоятку пистолета, маркиз прислушался.

В комнате было как будто тихо.

Маркиз шагнул внутрь.

Манелла не задернула шторы. Взору маркиза предстало освещенное открытое окно. В окно влезал мужчина. Одну ногу он уже занес на подоконник, а второй, по-видимому, упирался о выступ под окном.

Оставаясь в тени, маркиз наблюдал за действиями злоумышленника. Тот лез совершенно бесшумно. Это наводило на мысль, что ему не впервой проникать в помещение таким образом.

Когда незнакомец — маркиз еще не разглядел его — встал на подоконник, пришла пора действовать. Маркиз выстрелил, целясь не в грудь злодея, а в правую руку, повыше локтя.

Выстрел оглушительно прозвучал в тихой комнате. Мужчина вначале вскрикнул от неожиданности, потом застонал от боли и рухнул за окно.

Маркиз неспешно подошел к окну и посмотрел на землю. Он увидел свою жертву — действительно, это был месье Граве. Упав с сорокафутовой высоты, француз недвижно лежал, раскинув руки. Судя по всему, он не сильно пострадал, так как приземлился на рыхлую почву — под окном Манеллы была разбита цветочная клумба.

Маркиз наблюдал, как из кустов выскочили двое мужчин. Они подобрали своего сообщника, который, очнувшись от испуга, во все горло завопил от боли, и не слишком бережно потащили, можно даже сказать, поволокли, к карете.

Судя по всему, они боялись, что на место происшествия вот-вот сбежится вся прислуга и им не миновать встречи с местным констеблем, которая, учитывая тяжесть проступка, могла закончиться для них весьма неприятно.

Маркиз, не торопясь принимать меры к задержанию преступников, молча провожал взглядом запряженный парой лошадей экипаж, пока тот не скрылся из вида.

Он даже обрадовался, что в доме, похоже, никто не проснулся. Новая повариха и так находилась в центре всеобщего внимания. Зачем возбуждать пересуды среди слуг?

В то же время он пообещал себе завтра же наказать Доббинсу, чтобы тот приструнил сторожей и дежурных лакеев, явно манкирующих своими обязанностями.

Затем, отвернувшись от окна, он спокойно направился к себе.

При его появлении Манелла испуганно ойкнула и вскочила на ноги.

Маркиз про себя улыбнулся, в который раз удивляясь, какой она еще ребенок при всем своем уме и рассудительности.

— Вы не пострадали? Не пострадали? — в тревоге спрашивала Манелла. — Они вас не ранили?

Маркиз несколько секунд молча смотрел на нее сверху вниз.

Ее темные, широко распахнутые глаза горели тревогой. Прекрасные золотистые волосы, такие блестящие, что в них, казалось, отражалось пламя свечей, ниспадали пышными волнами на плечи и закрывали всю спину, Поддаваясь мгновенному порыву, словно не в силах выдержать ее обаяния, маркиз притянул Манеллу к себе и страстно и требовательно поцеловал в губы.

Манелле показалось, будто над ними разверзлись небеса и она парит в невесомости. Это ощущение было для нее совершенно новым. Ее охватило ни с чем не сравнимое наслаждение. Манелла почувствовала, что ее осенило не что иное, как любовь. Неземная любовь! Казалось, будто жар этого поцелуя расплавил все ее тело.

Поцелуй длился долго. Манелла не могла бы точно сказать, сколько продолжалось ее блаженство — несколько секунд, минут или часов. Время перестало для нее существовать. У нее было такое ощущение, будто ее подхватил вихрь, которому она, маленькая и хрупкая, была не в силах противостоять.

Внезапно маркиз отпустил ее, сделав над собой усилие.

— Что вы со мной сделали? — проговорил он каким-то не своим, глухим от страсти голосом. — Я хотел избежать этого! Но как я мог предвидеть, что эти подлецы попытаются пробраться к вам?

— Вы убили его?

— Нет, я его ранил.

У Манеллы отлегло от сердца. Она не хотела бы, чтобы ее возлюбленный взял из-за нее такой грех на душу.

— Я его ранил, — продолжал маркиз. — Обещаю вам, он сюда не вернется.

— Я… я думала, они хотели меня убить, — пробормотала Манелла, будто оправдываясь.

Зная Граве, маркиз был склонен предположить, что этот негодяй скорее собирался похитить девушку. Если бы его план удался, о том, что могло бы случиться с Манеллой, лучше было не думать.

До маркиза и раньше доходили слухи о грязных проделках этого Граве. Но графиня и ее брат убедили маркиза, что знают его практически с детства, и отзывались о нем вполне доброжелательно. По» их словам, месье Граве слыл среди друзей вполне безобидным, хотя и легкомысленным малым. Здесь, на чужбине, у Граве не было ни одной родной души, и он разыскал своих старых знакомых.

«Этот Граве немножко надоедлив, но при посторонних ведет себя смирно, предпочитает помалкивать, так что его вполне можно терпеть, что мы и делаем. Скажу вам по чести, милорд, нам с сестрой его просто жалко».

Как бы там ни было, Граве явился вместе со своими друзьями в гости к маркизу, который, предвкушая скорое расставание с этой компанией, отнесся к его появлению довольно спокойно. В конце концов, он действительно вел себя тихо и почти не мешал.

Теперь граф не сомневался, что о Граве говорили правду. Скорее всего он завез бы свою жертву в один из борделей, с которыми, по слухам, был связан, где ее поили бы каким-нибудь дурманящим зельем, удерживая силой.

Однако маркиз предпочел не поправлять Манеллу. В любом случае многое в его объяснении осталось бы для нее непонятным.

Хотя маркиз был знаком с этой девушкой совсем недолго, он успел заметить, насколько она невинна.

Манелла была типичной — как модно было говорить — «провинциальной простушкой». Она ничего не смыслила в порочных тонкостях столичной жизни, столь знакомой ему по Парижу и теперь наверняка ожидающей в Лондоне.

— Больше вам ничто не угрожает, — заверил ее маркиз.

— Я так боялась… за вас, — выдохнула Манелла. — А знаете, это ведь Флэш предупредил меня об опасности.

— Вот и хорошо, — спокойно сказал маркиз.

Представив, как Манелла будет вспоминать это происшествие каждый вечер, как, возможно, ей будет страшно спать в своей комнате, он постарался внушить девушке, что ей не о чем волноваться.

Маркиз снова начал осыпать ее поцелуями, и это блаженство продолжалось так долго, что стало почти невыносимым.

Манелла, издав какой-то неясный звук, спрятала лицо на груди маркиза. Он нежно усадил девушку на кровать, опустился рядом и привлек ее к себе.

— Теперь послушайте меня внимательно, моя дорогая, — строго сказал маркиз. — Я не могу допустить, чтобы вы впредь подвергались подобной опасности. Хоть я и проучил негодяя Граве и здесь он больше не покажется, мир еще полон зла, и вам, при вашей внешности, невозможно странствовать по свету одной.

— Но я и не хочу больше странствовать, — заметила Манелла. — Я хочу остаться здесь, с вами. Маркиз улыбнулся ее простодушию.

— Я и сам хочу того же, — заверил он. — Но мне будет нелегко заботиться о вас, если вы сами мне не поможете.

— Как же я могу вам помочь? — удивилась Манелла.

Маркиз тяжело вздохнул. От волнения ему было трудно говорить.

— Осознав, как вы мне дороги, я решил отослать вас прочь.

На лице Манеллы появилась забавная гримаса, какая возникает на личике ребенка, когда тот видит нечто странное и непонятное.

— Но почему?

Помолчав, маркиз ответил:

— Я так решил, видя, как вы молоды и невинны.

— Не понимаю, совсем не понимаю, — покачала головой Манелла.

Маркиз медлил с ответом, подбирая слова. Наконец он начал говорить:

— Я люблю вас. Я люблю вас так, как никогда не любил ни одну женщину. По правде говоря, я никого и не любил в прошлом.

Заметив, как просияла от этих слов Манелла, он сурово продолжал:

— Но, милая, вы должны меня понять. Я не могу жениться на вас, так как у меня есть обязанности перед моей семьей, перед нашим именем, которое пользовалось доброй славой несколько веков.

Манелла вся обратилась в слух.

Маркиз продолжал Теперь каждое слово давалось ему с трудом, словно застревало в горле, — Когда я женюсь, — а это будет еще не скоро, через много-много лет, — мне придется выбрать такую невесту, которую примет моя семья.

У Манеллы появилось такое чувство, будто кто-то ледяной рукой сжал ее сердце и выдавливает из него кровь по каплям, лишая ее всякой надежды.

— Поэтому я и решился удалить вас от себя. Разумеется, я буду опекать вас издали. Манелла молчала. Маркиз продолжал:

— Я устрою вас в уютном домике в одном из респектабельных кварталов Лондона. И мы сможем проводить время вместе, когда только я буду свободен. У меня есть дома по всей Англии. Найдется много мест, где никто не будет интересоваться вами, задавать ненужные вопросы.

Теснее прижимая ее к себе, маркиз пообещал:

— Мы будем счастливы, моя дорогая. И уж, конечно, вам никогда не придется зарабатывать себе на жизнь. Я обеспечу вас так, чтобы вы ни в чем не знали нужды до конца ваших дней.

Манелла хотела было что-то сказать, но не смогла, так как маркиз снова принялся ее целовать. Казалось, он был в восторге от своей идеи и предвкушал их будущее блаженство.

Его поцелуи были так сладостны, так упоительны, что Манелла не могла сосредоточиться на какой-либо мысли. Однако где-то в глубине сознания она понимала, что как раз теперь должна остановиться и подумать. В голове у нее возникали десятки вопросов, какие-то обрывки мыслей, но ласки маркиза привели ее в такой экстаз, что она не могла вымолвить ни слова.

Наконец маркиз разжал объятия и хрипло сказал:

— Как бы мне хотелось продержать вас у себя всю ночь, рассказывая вам о своей любви. Но, милая, я знаю, как вы утомлены после сегодняшних происшествий. Так что теперь вам лучше пойти к себе и заснуть.

Манелла послушно встала и шагнула к двери.

— Не сюда, — остановил ее маркиз. Он указал на другую дверь, на которую Манелла не обратила внимания.

Маркиз взял канделябр с зажженными свечами, чтобы посветить девушке. За дверью оказалась небольшая комната, очень просторная и изысканно обставленная.

В центре, на возвышении, стояла огромная кровать с пологом из тяжелого темно-зеленого шелка.

— Эта комната принадлежала моей матери, — пояснил маркиз. — Вы останетесь здесь до утра и будете в полной безопасности. А на рассвете вернетесь к себе в комнату, и никто не узнает о приключениях этой ночи.

Манелла не возражала, восприняв эти слова как приказ.

Поставив канделябр, маркиз бережно поцеловал ее в губы, и в этом поцелуе выразилась вся нежность, которую он испытывал к девушке.

— Вы моя, — тихо сказал он. — И я никогда вас не оставлю.

Манелла не успела сказать в ответ ни слова, как маркиз решительно вышел.

Несколько секунд девушка в растерянности смотрела на дверь, за которой он только что скрылся, словно была не в силах поверить, что ее покинули. Ей ничего не оставалось, как лечь спать.

Манелла легла и свернулась калачиком, стараясь немного успокоиться после всего пережитого. От белья исходил неуловимый запах особой свежести, знакомый ей с детства. Она вспомнила, что так пахнет белый донник, цветами которого перекладывали Постельное белье и у них в доме, пока была жива ее мать. Как много милых добрых правил содержания дома было утрачено с ее смертью!

Ее воспоминания были прерваны самым прозаическим образом. Флэш, тактично молчавший во время разговора Манеллы с маркизом, счел уместным напомнить о себе. Одним прыжком оказавшись на возвышении, где стояла кровать, он, виляя хвостом, положил передние лапы к Манелле на подушку и нежно лизнул хозяйку в нос.

Потрепав его по макушке, Манелла тихонько оттолкнула его, в тысячный раз напоминая, что собакам не полагается ставить лапы на постель. Флэш, в тысячный раз согласившись с этим, безропотно спрыгнул и улегся на полу у изножья кровати.

Манелла закрыла глаза. Но сон не шел.

Она испытывала неизъяснимый восторг, совершенно особое состояние, равно мешавшее не только заснуть, но и трезво подумать, как может думать человек в состоянии бодрствования. В голове Манеллы клубились нестройные мысли, сердце было полно радостного возбуждения. Но постепенно радость стала затухать, а возбуждение приобрело весьма неприятную окраску.

Вначале слова маркиза вспоминались беспорядочно, потом они выстроились в памяти Манеллы в стройную цепочку, и девушка вдруг почувствовала нестерпимую душевную боль, которая вскоре выкристаллизовалась в отчетливую, горестную, оскорбительную мысль.

В то время, как она любила этого человека всем сердцем и была готова без раздумий пожертвовать ради него всем, он ни на минуту не забывал о таких второстепенных, с ее точки зрения, вещах, как сословные различия.

Это было мучительно.

В конце концов Манелла с горечью констатировала: «Маркиз гнушается мной. Он предлагает мне нечто дурное».

Вместо той любви, о которой мечтает всякая девушка, которая является даром божьим, Манелле предлагалась дешевая подделка.

Не разбираясь в деталях предложения, она сердцем почувствовала, что в нем содержится нечто постыдное.

Манелла всхлипнула. Любовь вознесла ее на вершину блаженства и тут же обернулась разочарованием. Утонченной девушке показалось, будто она прикоснулась к чему-то скользкому, холодному, грязному.

Ее чувства были настолько обострены, что мука показалась невыносимой.

Она молча разрыдалась, обливая горячими слезами драгоценное кружево подушки, и бог, смилостивившись над ней, дал ей забыться глубоким, тяжелым сном.

Манелла проснулась, будто от толчка. Часы на камине показывали без четверти пять.

Мгновенно уловив движение хозяйки, Флэш понял, что она не спит, и подскочил к ней с обычным утренним приветствием.

Рассеянно потрепав пса по макушке, Манелла решительно встала и вышла через узенькую дверь на боковую лестницу, которой еще не видела. Она и сама не знала, что указывало ей дорогу, ведь она никогда прежде не была «в этой части дома. Как будто неведомая сила увлекала и подталкивала ее в верном направлении.

Верное направление приобрели и ее мысли. Решение пришло само собой.

— Если я здесь останусь, то из любви к маркизу либо поддамся на его убеждения и совершу грех, либо расскажу, кто я, и совершу глупость. В обоих случаях я дам повод к неуважению, — рассуждала Манелла, воспитанная в непоколебимых нравственных правилах.

Из романов она знала, что девушка, которую устраивают так, как накануне было предложено ей, навлекает на себя несмываемый позор, теряет все связи с родными и знакомыми, а возлюбленный, постепенно охладев к ней, в итоге начинает ее презирать, упрекая в том, что сам же и навязал ей.

Кроме того, Манелла тоже ценила доброе имя своей семьи. Девушка не могла признаться перед маркизом, что она, дочь шестого графа Эйвонсдейла, в одиночку пустилась в рискованное путешествие. Такое признание было просто немыслимо.

Порядочные девушки не убегают из дома.

Разумеется, у нее были самые веские основания для побега. Однако, памятуя, как оберегал честь рода отец, выплачивая ростовщикам огромные суммы за своего беспутного брата, Манелла чувствовала, что не может рассказать правду о своем опекуне, выдав секреты домашних неприятностей.

» Пусть этот скелет останется в нашем шкафу «, — сказала себе Манелла.

» Скелетом в шкафу» англичане называют семейную тайну.

К тому же открыть маркизу свое происхождение было бы равноценно требованию на ней жениться, а брак явно не входил в его планы на ближайшее будущее.

Манелла была бы не лучше графини Иветт, готовой опоить его сонным зельем, чтобы заманить к алтарю.

Следовательно, ей оставалось одно; бежать и из этого дома.

Она приняла решение.

— Флэш, милый, нам пора!

Флэш неуверенно завилял хвостом. «Пора» принадлежало к числу тех заветных слов, которым он особенно радовался, так как они предвещали прогулку. Однако от него не укрылось волнение и печаль хозяйки. В этой ситуации сеттер счел за благо проявить сдержанность и выжидал, равно готовый пуститься в пляс и горевать вместе с хозяйкой.

Манелла быстро собрала свои немногочисленные пожитки и выскользнула из комнаты. Флэш ринулся за ней, не изъявляя ликования, обычно охватывавшего его, едва предоставлялась возможность прогуляться.

Девушка осторожно вошла в конюшню через дверь, расположенную ближе всего к стойлу Герона. В полумраке помещения она заметила, что почти все лошади лежат. Почуяв приближение хозяйки, Герон, всегда спавший стоя, запрядал ушами.

Похлопав жеребца по шее, Манелла сняла с крючка упряжь и быстро запрягла верного друга. Потом она привязала к седлу узелок с одеждой — как и в первый раз, когда уезжала из родительского дома. Герон, не обладавший собачьей утонченной чувствительностью, искренне обрадовался предстоящей прогулке.

Вопреки опасениям Манеллы, ее никто не заметил. Должно быть, грум, крепкий молодой парень, явно не страдавший бессонницей, спал в другом конце конюшни.

Девушка беспрепятственно вышла во двор, где ее ожидал Флэш.

Флэш по опыту знал, что ему лучше не подходить к незнакомым лошадям. Среди них попадаются такие нервные: едва заметив собаку, начинают вставать на дыбы, метаться, пугать других животных.

Поприветствовав хозяйку и отсалютовав Герону, своему доброму приятелю, Флэш терпеливо ждал, когда они тронутся в путь.

Манелла ловко вспрыгнула в седло, не воспользовавшись лесенкой для дам, с которой им было удобно усаживаться на лошадь в их длинных амазонках, и натянула поводья.

Они двинулись в путь при свете первых утренних лучей встающего солнца, заставляющих меркнуть звезды на восточном склоне неба.

Бросив скорый, прощальный взгляд на замок, Манелла мимолетно засомневалась.

Может быть, ей не следует уезжать?

Всей душой ей хотелось быть с маркизом!

Но инстинктивно чувствуя, что маркиз не довольствуется обладанием ее душой, и зная, что им никогда не суждено соединить свои судьбы, как подобает, священными брачными узами, Манелла постаралась отбросить все сомнения, мучившие ее.

Если между ними навсегда останется непреодолимая преграда, она должна поступить так, как диктует ей чувство долга.

Подводя итог своим размышлениям, она вслух скомандовала себе:

— Прочь сомнения. Вперед!

Герон, восприняв последнее слово как команду, поскакал крупной рысью, унося хозяйку прочь из этого места, где она нашла свою любовь.

Глава 7

Прежде, когда Манеллу что-нибудь волновало или огорчало, она выводила Герона и скакала куда глаза глядят во весь опор, так что быстроногий Флэш мог, не сдерживая себя, насладиться быстрым бегом. Под действием свежего воздуха, бьющего в лицо при быстрой езде, плохое настроение незаметно отступало.

Но теперь Манелла не могла позволить себе подобной роскоши. Бог знает, сколько миль им придется преодолеть, прежде чем удастся где-либо остановиться! К тому же она не верила, что печаль, обрушившаяся на ее сердце, может отступить так же легко, как в детстве.

События последних дней разом сделали Манеллу взрослой, немудрено, что пора относительно беспечной юности казалась ей безвозвратно ушедшей в прошлое.

Она миновала несколько деревень, не тревожась о том, что ее могут приметить, не думая, где будет сегодня ночевать, не заботясь, на что станет жить.

Ее мысли безраздельно занимал маркиз.

При виде каждого придорожного столба, указывавшего, что путник, миновавший его, на милю приблизился к цели, Манелла ощущала укол в сердце.«У нее теперь не было никакой цели, и, отдаляясь от заветного замка, она углубляла пропасть, разделявшую ее с возлюбленным.

Тем временем солнце целиком вошло в свои права. День задавался жаркий.

Наконец Манелле пришло в голову, что пора напоить ее четвероногих друзей.

Сама она не испытывала ни голода, ни жажды, ни усталости.

Они как раз въезжали в деревню, как будто побольше других. Манелла заметила гостиницу. В отличие от прочих строений, утопавших в садах, этот дом стоял на голом месте.

То ли хозяин гостиницы не любил зелени, то ли рассчитывал, что, стоя на голом месте, гостиница уж точно бросится в глаза любому путешественнику, соблазняя его передохнуть.

У гостиницы стояла группа мужчин, одетых явно не по-деревенски.

Мельком взглянув на эту компанию, Манелла успела заметить, что они — в цилиндрах. Потом она почувствовала, что привлекает внимание. Только теперь Манелла вспомнила, что убегает не столько от маркиза, который едва ли станет ее преследовать, сколько от дяди.

Осознав грозящую ей опасность, Манелла натянула поводья. Герон послушно ускорил шаг.

Благополучно выехав из деревни, Манелла оглядела местность. По одну сторону дороги луг спускался к зарослям ивовых кустов, и Манелла догадалась, что они скорее всего растут по берегу речки или ручья.

Девушка повернула в этом направлении и, проскакав по тропинке среди молодых березок, вскоре увидела воду.

Она остановила Герона и выпрыгнула из седла. Тем временем Флэш забежал в воду и поплыл, громким фырканьем выражая восторг.

Манелла отпустила жеребца на водопой, а сама, наконец ощутив, как она утомлена и как ей жарко, сняла дорожную шляпу, положила ее на траву и опустилась рядом.

Вдруг она услышала конский топот и, посмотрев на березки, среди которых только что проезжала, заметила фигуру всадника.

Поначалу она не слишком испугалась. Но когда мужчина приблизился, девушка с ужасом увидела, что его лицо скрывается под черной маской, а в руке зажат пистолет.

— Ага, эта лошадка мне по душе! — воскликнул разбойник, взглянув на Герона.

Манелла вскочила, подбежала к жеребцу и, схватив его за узду, решительно крикнула:

— Это мой конь! Ни за что его не отдам!

— Вот это да, — развеселился злодей. — И эта пигалица еще мне перечит?

— Это мой конь, — повторила Манелла. — Я готова отдать вам все деньги, все свои вещи, только оставьте мне моего жеребца. Он мой, и я его люблю.

— Так у тебя еще и деньги есть! — обрадовался разбойник. — Давай-ка их сюда! Значит так, мне — деньги и жеребца, а тебе — моего красавчика. Он хоть и староват, но еще не совсем доходяга. Может, и дотянет до ближайшего городишки.

— Я не отдам вам Герона, — сказала Манелла, умирая в душе от страха.

Она не хуже разбойника понимала, что кричать бесполезно, ведь в этой безлюдной местности ее призыва на помощь никто не услышит.

Злодею, должно быть, надоело пререкаться со своей жертвой. Ему хотелось как можно скорее заполучить добычу.

— Давай, давай денежки! — торопил он.

— Я уже сказала, что согласна отдать вам деньги, если вы пообещаете не трогать моего жеребца.

— Готов поклясться! — воскликнул разбойник и засмеялся.

Теперь его смех прозвучал еще более зловеще.

— Если сейчас же не получу лошадь и кошелек, прострелю башку твоему псу! — пригрозил разбойник.

Манелла поняла, что проиграла. Взглянув на Герона, как ей казалось, в последний раз, она вдруг услышала топот копыт. К ним галопом приближался какой-то мужчина.

Манелла не успела его разглядеть, а он с пригорка, должно быть, увидел их раньше и, сразу поняв смысл происходящего, успел выхватить пистолет. Приблизившись, он без предупреждения выстрелил в разбойника.

Злодей был бы убит на месте, если бы как раз в этот момент не повернулся посмотреть, что происходит у него за спиной. Пуля просвистела совсем близко от его плеча, а разбойник выстрелил в ответ.

Выстрелы напугали лошадей. Жеребец разбойника отскочил назад, то же сделал Герон. Манелла, продолжавшая крепко-накрепко держать его под уздцы, едва не упала.

Разбойник пришпорил своего жеребца и поскакал что есть духу в направлении леса.

Манелла с облегчением вздохнула.

Тем временем ее спаситель пустился догонять преступника.

Немного успокоившись, девушка заметила, что всадник сидит в седле весьма неловко и как-то странно покачивается. Вдруг она узнала в своем благодетеле ненавистного дядю Герберта.

Манелла была перепугана, как никогда в жизни. По сравнению с опасностью, которой ей теперь удалось избежать, угроза нападения месье Граве показалась бы ей забавным пустяком, если бы у нее были силы вспомнить свое предпоследнее приключение.

Она стояла как вкопанная, не чувствуя, что у нее затекли пальцы, сжимающие уздечку, не замечая, как крутится, поскуливая, у ее ног Флэш, сожалея, что не смог защитить хозяйку.

Впрочем, когда появился неприятный джентльмен из старого дома, Флэш как раз собрался броситься на еще более неприятного типа с грубым голосом, угрожавшего его хозяйке. Так что совесть сеттера была чиста.

Манеллу вывел из забытья звук выстрела, громом раскатившийся по лугу. Она прижалась к Герону, большому и сильному, словно ища защиты у того, кого только что пыталась спасти.

Теперь Манелла даже не была уверена, что ей повезло спастись от разбойника. Отвращение к дяде Герберту и предполагаемому жениху было столь велико, что она предпочла бы любой исход встречи со злодеем, лишь бы не видеть ненавистного опекуна и не возвращаться в его дом.

Услышав приближение всадника, она не сразу повернулась на стук копыт, доносившийся с той стороны, откуда она недавно прискакала сама.

Каков же был восторг девушки, когда она увидела, что к ней галопом, не разбирая дороги, несется маркиз.

Спрыгнув с лошади, едва не на полном скаку, он бросился к Манелле.

— С вами ничего не случилось? — спросил он. — Вас не ранили?

Манелла буквально потеряла дар речи. Она прижалась к маркизу. Признаться, в этот миг даже любовь отступила в ее сознании на второй план. Она думала лишь о том, что, раз маркиз здесь, Герону уже точно ничто не угрожает.

Спустя несколько мгновений она обрадовалась еще больше, осознав, что встретила того, кого не чаяла больше увидеть.

»— Любимая моя, ну как ты могла меня покинуть? — приговаривал маркиз, поглаживая девушку по волосам.

Тесно прижав ее к себе, он продолжал:

— Прости меня за то, что я вел себя, как напыщенный болван. Теперь я понял, что ни часа не могу прожить без тебя, и хочу, чтобы ты стала моей женой.

Манелла в изумлении подняла на него глаза.

Не ослышалась ли она? Ведь именно эту фразу она мечтала услышать от любимого человека задолго до того, как познакомилась с маркизом. Как раз ее всегда произносил романтический герой на предпоследней странице романа.

Ее глаза наполнились слезами, губы задрожали. Манелла ничего не отвечала.

Маркиз смотрел на нее сверху вниз, любуясь и думая, что на свете не существует женщины прекрасней.

Разжав объятия, он, отступив на шаг, сказал:

— Позволь мне сделать формальное предложение. Согласна ли ты, мой ангел, стать моей женой, чтобы быть со мной в горе и в радости, пока смерть не разлучит нас?

Знакомые слова, которые произносятся во время венчания, пришлись теперь как нельзя кстати. Маркиз поразился, впервые прочувствовав их великий, возвышенный смысл.

Но выдерживать дольше этот торжественный тон не было сил. Маркиз крепко обнял девушку, запечатлевая на ее губах страстный поцелуй, который был выразительнее всяких слов.

Манелле казалось, что она погрузилась в прекрасный сон, и она не хотела пробуждаться. Как странно и в то же время как радостно складывались обстоятельства!

Манелла испытывала внутреннюю дрожь, и, как ей показалось, маркиз, тесно прижимавшийся к ней, дрожал так же.

Он страстно шептал:

— Выглянув утром в окно, я увидел, что ты уезжаешь. Боже, что я пережил, поняв, что теряю тебя! Я ощутил такую пустоту! Это заставило меня понять, как дорога ты мне стала за эти дни.

— Я тоже люблю вас. Мне тоже было горько расставаться с вами, — вторила ему Манелла. — Но я чувствовала, что то, что вы хотели… грешно.

— Грешно! — подхватил маркиз. — Сегодня утром я понял, что вел себя совершенным глупцом, предлагая тебе то, что противоречит твоим принципам.

Они долго стояли так, то что-то шепча, то страстно целуясь, продолжая тот любовный разговор, который завязался с первой встречи и должен был продолжаться долгие годы.

Приоткрыв глаза — ее веки были сомкнуты большую часть этой сцены, — Манелла вдруг увидела лошадь без седока, выбежавшую из леса.

— Сорока! — воскликнула она.

Маркиз, не отпуская ее, посмотрел вверх.

— Сорока! Так зовут эту каурую кобылу, — пояснила Манелла, не в силах сдержать улыбку.

— Откуда ты знаешь, как ее зовут? — удивился маркиз. — Боже, откуда она взялась? У разбойника ведь был рыжий жеребец!

Тем временем Сорока приблизилась и радостно заржала, приветствуя Герона, который отозвался столь же благожелательно.

Теперь маркизу бросилось в глаза явное сходство двух животных. Сорока была так же породиста и ухоженна, как жеребец Манеллы. И они были одной масти, словно брат и сестра.

Манелла подошла к лошади и ласково потрепала ее по гриве.

Маркиз с удивлением наблюдал эту сцену.

— Судя по всему, ты знаешь эту лошадь. Надо полагать, ты знаешь и хозяина, — сказал он. — Чья же она?

— Наша, — ответила Манелла, охваченная страхом. — На ней прискакал мой дядя, от которого я и бежала. Животные всегда не любили его. Должно быть, Сорока сбросила его с седла. Я должна воспользоваться этим, чтобы немедленно скрыться, пока он не увидел меня.

Говоря это, Манелла опасливо оглядывалась, но дяди не было видно.

Вдруг ее осенило, что бояться уже нечего. Она придвинулась к маркизу.

— А вы скажете ему, что я останусь с вами, потому что… потому что мы поженимся? — Она произносила слова медленно и неуверенно, словно боясь, что говорит вздор.

— Значит, ты согласна! — воскликнул маркиз. Впрочем, он в этом ни минуты не сомневался.

— Я скажу ему, что ты принадлежишь мне, — пообещал он. — И я не могу вообразить причины, которая заставила бы его возражать.

Что касается Манеллы, она вполне могла себе представить такую причину. У нее сразу мелькнула мысль: если маркиз станет ее мужем, дяде будет трудно шантажировать его, заставляя расплачиваться по своим векселям.

Ее мысли были в полном смятении. Она надеялась, что избавлена от брака с престарелым герцогом, по инерции боялась дядю и в то же время сознавала, что он перестал быть опасен.

Понимая, что она не властна в этой ситуации, Манелла решила во всем положиться на своего жениха. Едва ли герой Ватерлоо спасует перед ее дядюшкой, доблестно произносившим тосты самого героического содержания, когда его соотечественники сражались с Наполеоном.

Маркиз, будто прочитав ее мысли, мягко сказал:

— Предоставь это дело мне. Поеду посмотрю, что случилось с твоим дядей, а ты пока отпусти лошадей, пусть передохнут. Нам ведь предстоит еще обратный путь.

Отпуская лошадей попастись, Манелла, шевеля губами, будто ребенок, шепотом молилась. Девушка сбивчиво благодарила бога за счастье, которое он ей послал, заклинала уберечь маркиза и вразумить дядю, чтобы тот хоть раз в жизни оставил свое легендарное самодурство.

— Боже, помоги мне! Помоги маркизу! Спаси и сохрани всех нас. Отведи от нас все дурное! Ну пожалуйста!

Лошади мирно пощипывали травку. Флэш купался в ручье, поднимая множество брызг, фыркал и громко бил лапами по воде.

Манелла, не отдавая себе отчета, медленно шла в направлении леса, где прежде скрылся дядя, преследовавший разбойника, а теперь — и маркиз.

Она не могла избавиться от страха. В последние дни зловещий образ дяди разросся в ее представлении до чудовищных размеров. Подобно кошке, которой слабая мышка приписывает обладание самой сокрушительной силой, дядя рисовался в воображении Манеллы могущественным и чудовищно коварным.

На самом деле он был назойливым, беспардонным и страшным лишь для таких беспомощных созданий, как она.

«Но ведь и я смогла, по крайней мере, убежать от него!»— рассуждала Манелла, стараясь успокоиться.

Из леса показался маркиз, почему-то один.

Манелла не решалась смотреть ему в лицо, боясь понять правду по его выражению, и молча, напрягшись как тетива, выжидала.

— Что… что случилось? — едва выговорила она.

— Боюсь, твой дядя скончался, — произнес маркиз, — Скончался? — упавшим голосом повторила Манелла.

— Разбойник попал ему прямо в сердце, — объяснил маркиз, спешившись, — а на плече у него еще одна рана, должно быть, злодей стрелял в него дважды.

Манелла, хоть и не любила дядю, по доброте не могла не пожалеть этого человека, умершего в тот момент, когда она была так счастлива.

Девушка искренне посочувствовала покойному, о котором никто не будет горевать, потому что его никто не любил. Родственникам он приносил одни неприятности. Приятели были с ним одного поля ягоды и не питали к нему искренней привязанности. Женщины либо тянулись к деньгам, которыми он их одаривал, либо отвергали. Слуги ненавидели за вздорность нрава и скаредность, животные — за жестокость.

Манелла уткнулась лицом в широкую грудь маркиза.

— Мы ничем не можем ему помочь, — продолжал маркиз. — Лучше всего будет сразу заехать к местному главному констеблю, который был дружен с моим отцом, и уведомить его о происшествии.

— Но как же мы его оставим? — попробовала возражать Манелла. — Может быть, мы сами увезем тело?

— Нет, — твердо ответил маркиз. — Я не хочу, чтобы ты расстраивалась. Мы ничем не можем ему помочь, — повторил он. — Пуля попала прямо в сердце. Судя по тому, что ты бежала от этого человека, ты, вероятно, не слишком любила его. Однако он твой родственник, и я вполне понимаю твои чувства. Должен заверить тебя, что он умер мгновенно, ни минуты не мучаясь.

Не дожидаясь от Манеллы ответа, он свистнул лошадям, подсадил ее в седло, вскочил на своего жеребца, и они отправились в обратный путь в сопровождении Флэша и Сороки, которую даже не понадобилось привязывать.

И хотя сельская дорога была не слишком ровной, а солнце нещадно палило, Манелле казалось, что именно таким и должен быть путь в рай.

В деревне было безлюдно, лишь в одном из палисадников трое мальчишек и девочка что-то рисовали на песке.

Манелла удивилась, когда маркиз остановился явно для того, чтобы поговорить с детьми, которые дружно встали и подошли к изгороди, застенчиво улыбаясь всадникам.

— Спасибо вам, ребята! — приветливо обратился к ним маркиз. — Вы молодцы: заметили, куда поскакала эта леди, и предупредили меня, что в кустах, за деревней, может прятаться разбойник. Идите и купите себе сладостей!

С этими словами он достал кошелек и выдал каждому и, разумеется, девочке по гинее.

Дети как завороженные смотрели на золотые монеты, которых не видели никогда в жизни. В те времена это были большие деньги.

Манелла, привыкшая вести хозяйство при довольно скудных средствах, рассудила, что в семь-восемь лет ребенок не может верно распорядиться такой суммой, и решительно вмешалась:

— Эти деньги вы отнесете своим родителям, а вам на сладости я дам другие монетки.

Она положила в каждую из подставленных ей ладошек по полсоверена.

— Спасибо вам, — поблагодарила она.

Дети, потупившись от смущения, ничего не ответили.

Всадники продолжали путь, провожаемые взглядами детей.

События развивались так стремительно, что Манелле даже не пришло в голову удивиться, каким образом маркиз отыскал ее. Теперь, прежде чем спросить, как это произошло, она получила объяснение.

— Если бы не эти дети, разбойник, наверное, успел бы отобрать у меня Герона, — заметила она, содрогаясь при мысли о возможном исходе событий.

— Ну, думаю, твой дядя мог бы этому помешать, — возразил маркиз. — Однако я не понимаю, почему, имея пистолет, он даже не попытался стрелять. Судя по всему, разбойник скрылся цел и невредим.

— Да нет же, он стрелял! — сказала Манелла. — Просто он все время проводил в Лондоне, никогда не охотился и отнюдь не отличался меткостью.

Маркиз заметил, что Манелла отзывается о родственнике с неприязнью. По-видимому, у нее были веские причины бежать из дома. Но он предпочел не расспрашивать девушку об обстоятельствах ее прошлой жизни, во всяком случае, теперь, после того как она насмерть переволновалась.

Пару миль они проехали, не говоря ни слова.

— Главный констебль живет в полумиле отсюда, мы заедем к нему по пути, — прервал молчание маркиз. — Ты должна сказать мне, как зовут твоего дядю. Пожалуй, теперь ты можешь открыть мне и свое настоящее имя. Полагаю, что на самом деле ты не мисс Шинон.

Манелла усмехнулась:

— Как забавно, нет, как замечательно, что вы решились сделать мне предложение, даже не зная, кто я.

— Сегодня, когда я увидел из окна, как ты уезжаешь, я подумал, что готов жениться на тебе, будь ты дочкой самого дьявола, — сказал маркиз.

Манелла вздохнула.

— Если бы вы только знали, как мне хотелось, чтобы вы думали именно так, — счастливо улыбнулась она.

— Так как же зовут тебя и твоего дядю? — настаивал маркиз.

— Он был седьмым графом Эйвонсдейлом, — прошептала Манелла. — Папин брат… Унаследовал титул, потому что единственным ребенком в семье шестого графа была девочка.

Маркиз молчал, пораженный этим известием. Манелла продолжала, должно быть, желая разом освободиться от своих тягостных секретов.

— Я убежала от него, потому что он решил выдать меня замуж за герцога Данстера, богатого старика.

Должно быть, надеялся, что тот поможет ему выпутаться из долгов.

— Но ведь я помню твоего отца. Он приезжал сюда, когда я был ребенком! — воскликнул маркиз. — Мои родители очень его любили. Почему же ты сразу не призналась мне, кто ты на самом деле?

Манелла, отвернувшись, ничего не отвечала.

— Можешь ничего не говорить, я сам все понимаю. Итак, ты решила скрыться от своего опекуна под чужим именем?

— Не под чужим, а под бабушкиным. Она действительно была француженкой, и это ее девичья фамилия, — поправила Манелла, у которой после признания заметно отлегло от сердца.

— Воображаю, как ты негодовала, когда я предложил тебе свое покровительство, — смущенно продолжал маркиз. — Ради бога, прости меня. И как я не подумал, что подобным совершенством может обладать только истинная аристократка.

Манелла, казалось, не слишком вдумывалась в смысл его слов. Ей было приятно слышать голос любимого, сознавать, что он рядом.

— Пожалуйста, давайте больше не будем к этому возвращаться, — попросила она. — Главное, что все страхи, недоразумения и, я надеюсь, опасности позади. Теперь я так счастлива, что мне вовсе не хочется думать о плохом.

Маркиз смотрел на невесту восторженным взглядом, отчего Манелла ощущала внутренний трепет.

Вечером того же дня Манелла вновь лежала на массивной кровати, последовательно принадлежавшей всем владелицам Бекиндона. Она ожидала мужа, который должен был войти из смежной комнаты.

Умом она понимала, что несколько часов назад обвенчалась с маркизом, но все никак не могла привыкнуть к тому, что теперь она замужняя дама.

Благодаря распорядительности маркиза все устроилось очень быстро: констебль был уведомлен о случившемся, люди — посланы на поиски тела, которое надлежало доставить в родовое имение Эйвонсдейлов.

Покончив с этим делом, маркиз заметил:

— Мы должны пожениться не откладывая, сегодня же вечером.

Манелла посмотрела на него в замешательстве. Она не думала, что их бракосочетание может произойти так скоро.

— Твой дядя, как бы ты к нему ни относилась, после смерти брата стал главой семьи. Следовательно, всех твоих родственников надо поставить в известность о похоронах. Значит, мы уже не сможем находиться под одной крышей, если тебя не будет опекать какая-нибудь дама. А потом будет объявлен траур, и наше венчание отложится на несколько месяцев.

— Но я не хочу вас покидать, — сказала Манелла упавшим голосом.

— Я и сам не желаю с тобой расставаться, — добавил маркиз. — Местный викарий сможет сегодня же обвенчать нас в моей домашней часовне.

Манелла в душе обрадовалась. Она опасалась, что придется венчаться в каком-нибудь лондонском соборе, при большом стечении гостей, тогда как ей больше нравились тихие и скромные брачные церемонии.

Выходит, все устраивалось так, как ей хотелось, словно господь решил разом вознаградить ее за все испытания прошлых месяцев.

— Что же ты не отвечаешь, моя милая? — ласково спросил маркиз. — Или ты не хочешь выходить замуж так скоро?

— Хочу! — в волнении воскликнула Манелла. — Я буду счастлива с вами где угодно: и на дне морском, и на вершине Гималаев.

— Насчет морского дна ничего не могу сказать, а вот Гималаи ты увидишь, — пообещал маркиз. — В свадебное путешествие мы поедем в Индию, посетим и другие страны, и в каждой из них я буду говорить тебе о своей любви.

Ничего не отвечая, Манелла блаженно улыбалась.

— Я думаю, вы понимаете, что у меня не найдется подходящего платья для венчания, — спохватилась вдруг она. — Боюсь, что разонравлюсь вам, ведь вы привыкли к обществу самых красивых и элегантных дам Парижа и Лондона.

Впрочем, Манелла была настолько уверена в чувствах своего жениха, что на самом деле не слишком переживала из-за явной бедности своего наряда.

Маркиз рассмеялся.

— Для меня ты хороша в любом платье, — возразил он. — Впрочем, я уже решил, что завтра же пошлю Уотсона в Лондон, чтобы он пригласил сюда лучших столичных портных с их самыми элегантными изделиями. Тебе останется лишь выбрать себе туалеты по вкусу.

— И они действительно согласятся ехать в такую даль? — простодушно удивилась Манелла.

— Еще как согласятся, — рассмеялся маркиз.

— Ну, конечно, я забыла, что вы очень важная особа, — кивнула Манелла.

Маркиз отметил про себя, что впервые встречает женщину, которая так равнодушно относится к его богатству и высокому положению, ценя в нем лишь его самого.

Он не женился довольно долго; сам не зная, чего искал в женщинах. Теперь он понял: именно такой бескорыстной любви.

Маркиз предложил Манелле готовиться к венчанию, отрядив ей в помощь миссис Франклин, а сам отправился сделать необходимые распоряжения. Целуя девушку на прощание, он заметил, что она будет самой красивой из владелиц этого замка.

Домоправительница страшно разволновалась, узнав о предстоящем венчании. Однако волнение не помешало ей добыть для невесты все необходимое, точнее — все, что можно было собрать в столь короткий срок.

Капеллан явился в четверть седьмого вечера.

Манелла пошла к алтарю в своем муслиновом платье, изумительной бриллиантовой диадеме, преподнесенной ей женихом в последний момент, и под фатой из брюссельского кружева, которую чрезвычайно ловко сшила одна из горничных.

Из оранжереи доставили букет нежнейших белых лилий.

Ступив в прохладный полумрак часовни, Манелла заметила там гирлянды из таких же лилий и орхидей.

Единственными свидетелями брачной церемонии были миссис Франклин и Доббинс. Флэш наблюдал за происходящим с улицы, через открытую дверь.

После венчания, во время которого Манелла, как ей показалось, слышала ангельское пение, новобрачную проводили в будуар, также украшенный лилиями и орхидеями.

«Должно быть, садовники срезали все цветы в оранжерее», — подумала Манелла.

Впоследствии обнаружилось, что таким же образом была украшена и их спальня.

Позднее молодоженам был подан ужин, который Бесси с Джейн приготовили с величайшим старанием, ощущая бремя ответственности, которое легло на их плечи теперь, когда дом во второй раз за неделю оказался без поварихи. Само собой, им пришли на помощь все, кто хоть что-то понимал в кулинарии.

После ужина маркиз проводил жену в спальню.

Фату и диадему Манелла сняла еще перед ужином. Теперь же молодой муж вынул шпильки из ее прически, и волосы тяжелой волной рассыпались по ее спине и плечам. Обняв Манеллу, маркиз, не прерывая поцелуя, расстегнул пуговки на ее платье.

Девушка трепетала от сладостного возбуждения.

— Ложись, моя милая, я скоро приду, — нежно шепнул маркиз, размыкая объятия, Вскоре он вернулся в спальню. Присев на кровать, маркиз мягким голосом спросил:

— Неужели все это происходит наяву?

— Я и сама об этом думаю, — словно в полусне отвечала Манелла, поражаясь не в первый раз, что мысли приходят к ним одновременно. — Мне так тревожно: вдруг я сплю, а пробудившись, обнаружу, что мне по-прежнему надо куда-то бежать, скрываться, притворяться…

— Все это в прошлом, — улыбнулся маркиз, склоняясь над женой. — Милая, я так люблю тебя, что боюсь, вдруг я причиню тебе боль, напугаю тебя…

Манелла трепетала под его прикосновениями. Поцелуи мужа становились все жарче, ласки — все настойчивее. Она больше ни о чем не думала, отдавшись новым для себя ощущениям.

Когда маркиз нежно овладел Манеллой, она поняла, что они теперь близки не только духовно, но и телесно.

В пылу экстаза ей даже показалось, что они вместе парят высоко в небесах.