Берсенева Анна (Сотникова Татьяна Александровна)

Стильная жизнь

АННА БЕРСЕНЕВА

Стильная жизнь

Роман

Часть 1

Глава 1

"В тот же день 26 января туманная завеса, дотоле застилавшая от меня будущее, спала, и я почувствовала, что рождена для славы".

Аля вздохнула и захлопнула книгу. Фотография на обложке не оставляла надежды даже на внешнее сходство. Разве что худоба - это уж точно совпадает. Ключицы, как у Сары Бернар! Есть чему порадоваться...

Не вставая, она поводила ногой по ковру у кровати, но тапки не нашла: наверное, забыла у себя в комнате, перебираясь утром с книгой в родительскую спальню. Але нравилось именно здесь читать по утрам, ощущая босыми пятками прохладу шелкового покрывала. Можно было представлять себя кем угодно - хоть великой Сарой Бернар, хоть принцессой Турандот. Особенно если надеть мамин кремовый пеньюар с гипюровым кружевом и не обращать внимания на то, что кое-где кружево аккуратно подштопано прозрачными нитками, выдернутыми из колготок.

Пеньюар этот был почти семейной реликвией - настоящий, югославский. Настоящий - в том смысле, что куплен он был в самой Югославии, которая десять лет назад считалась почти западной и почти капиталистической. Во всяком случае, Инну Геннадьевну категорически отказались выпустить в турпоездку вместе с мужем.

Это было предметом долгих и возмущенных домашних воспоминаний.

- Вот в этом и был весь бред, вся бессмыслица нашей жизни! восклицала мама даже теперь, спустя столько лет. - Мало им было этих характеристик бесчисленных, этих собраний! Одних протоколов сколько я им принесла... Нет: с мужем нельзя, только поодиночке. Я ей объясняю, этой идиотке: мы не собираемся эмигрировать и даже оставляем вам дочь в качестве заложницы! А она смотрит на меня, как будто я не детский врач, а агент ЦРУ, и без зазрения совести заявляет: малолетнюю дочь вам обязаны будут выдать через Красный Крест, и вы это прекрасно знаете. Бред, больше ничего, даже вспоминать противно!

Так что пеньюар, пожалуй, не должен был навевать приятных воспоминаний. Но он был до того красивый, до того изысканный и смотрелся так необычно - и раньше, на фоне общего дефицита, и теперь, на фоне турецкого ширпотреба. И Аля совсем не думала о том, что прежняя жизнь её родителей была бессмыслицей и бредом, - а просто любила облачаться в это одеяние и чувствовать себя необыкновенной, загадочной дамой.

В мамино отсутствие, конечно. Аля давно уже поняла, что с мамой лучше не спорить, особенно по таким фундаментальным вопросам, как разделение одежды на праздничную и повседневную. То есть можно было, конечно, с пеной у рта доказывать, что пеньюар - это просто халат, в котором утром пьют кофе, и нечего его лелеять и холить, надевая только по воскресеньям. Но зачем? Все равно по утрам мама уходит на работу, а Аля остается дома, и можно просто-напросто надеть кремовый пеньюар, забраться на застеленную лиловым шелковым покрывалом родительскую кровать и пить кофе из парадной фарфоровой чашечки, представляя, что читаешь не книжку, а письмо от тайного любовника.

Покрывало, кстати, тоже было югославское и выглядело спустя десять лет почти как новое - конечно, тоже благодаря маминой аккуратности. Если бы Инна Геннадьевна увидела, что Аля валяется на застеленной кровати, да ещё с чашкой кофе в руках, возмущению её уж точно не было бы предела.

- Вот это и свидетельствует о том, что у вашего поколения не осталось никаких жизненных ценностей! - сказала бы она.

- Да ну, мама, при чем здесь ценности, - улыбнулась бы в ответ Аля. Ну хочешь, в Мавзолей схожу на экскурсию?

- По-моему, я не давала никому оснований подозревать меня в такой глупости, - обиделась бы мама. - Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю! В жизни должен быть порядок, иначе все разрушится. "Есть ценностей незыблемая скала"! Да ведь вы поэзией не интересуетесь... Вот я уверена, ты даже не знаешь, чьи это слова!

- Халат, что ли - незыблемая ценность? - рассмеялась бы Аля. - Ерунда все это, мамуля! И стихи я читаю, зря ты говоришь.

Аля улыбнулась, представив себе незлобный мамин гнев, поставила на пол чашку с застывшей кофейной гущей и встала наконец с кровати. Рядом стояло трюмо. Аля мельком глянула сначала на свое отражение, потом на смятое покрывало. И конечно, не удержалась от привычного, с детства любимого занятия: выдумывать невероятные костюмы из всего, что попадалось под руку!

В одно мгновение она сбросила пеньюар и, стянув с кровати покрывало, завернулась в него как в тогу - точнее, как в то одеяние, в котором была сфотографирована Сара Бернар на книжной обложке.

В югославские шелка можно было завернуть трех таких, как Аля; она тут же утонула в лиловых волнах. Хотя покрывало давным-давно уже служило материалом для её театральных фантазий, Аля снова восхитилась тем, как мгновенно преобразился её облик. Даже острые плечи словно приобрели какой-то новый, почти величественный разворот, выступая из драпирующейся ткани, даже рука указывала вдаль каким-то особенным, томительным жестом.

Было уже два часа, и нормальные люди об эту пору не валялись с книжкой на кровати и не вертелись перед зеркалом, а стояли у токарного станка, или сидели за компьютером в офисе, или выходили в открытый космос, или производили ещё какие-нибудь общеполезные действия. Или хотя бы просили милостыню в подземном переходе, что тоже не очень-то легко, учитывая ноябрьскую слякость и пронизывающий мокрый ветер.

Впрочем, Алю меньше всего интересовало, что делают нормальные люди. Она с детства привыкла делать то, что хотела сама, и за свои неполные девятнадцать лет не раз успела убедиться: не всегда это так уж плохо, даже в глазах окружающих.

К тому же её рабочий день все-таки должен был начаться, но только через два часа. А до этого надо было перекусить, привести себя в порядок и выяснить, как все-таки строится мудреное сечение пирамиды. Сечения Аля вчера так и не одолела, хотя именно его предстояло сегодня объяснять Наташе Смирновой.

Но насчет задачки она как раз меньше всего беспокоилась: Максим обещал прийти к трем и можно было не сомневаться, что получаса ему хватит на любую геометрическую головоломку.

Меньше всего Аля Девятаева могла предполагать, что когда-нибудь будет давать частные уроки математики. Да она её терпеть не могла, эту математику, особенно в старших классах! Правду сказать, если бы родителям не дали новую квартиру так скоро и она не перешла бы в одиннадцатом классе в новую школу, выше тройки Аля на выпускном экзамене не получила бы. Но здесь, в Тушино, школа только что открылась, классы были большие, а учителей не хватало, поэтому требования оказались невысокие, не сравнить с теми, что были в старой школе.

Вообще-то родители удивились, когда однажды вечером накануне переезда Аля спокойно заявила, что вовсе не собирается доучиваться в своей прежней школе.

- Почему? - спросил отец, старательно не отрываясь от газеты, что всегда было у него признаком волнения и внимания. - Ездить далеко не хочется? По-моему, это не причина, чтобы так легко бросать класс, в котором проучилась десять лет.

- Не причина, - согласилась Аля. - Только кто тебе сказал, что я так уж этот класс люблю? Да я его, пап, забуду, как только дверь закрою, ни одной минуты о нем не пожалею!

Аля ничуть не кривила душой, признаваясь в полном равнодушии к классу, в котором действительно проучилась десять лет. Мало того, она была уверена, что точно то же самое мог сказать любой её одноклассник, если бы решился не притворяться.

Может, в каких-нибудь школах и была какая-нибудь неповторимая атмосфера - всякие турклубы, драмкружки, дискотеки и прочие мелкие радости - но только не у них. У них все было то же самое, что и в любой другой школе: немного скучно, немного стебно, немного завистливо и до оскомины привычно.

Разве что вид на Пятницкую улицу из окна химкабинета... Да и то: вырыли прямо под окнами какой-то котлован с торчащими сваями - вот и вида не стало.

- Все-таки центральная школа... - с сомнением в голосе произнесла мама во время того вечернего разговора.

- Ну и что? - пожала плечами Аля. - Ты же сама говорила, что жизнь должна обновляться.

- Но школьная дружба?.. - привела последний аргумент Инна Геннадьевна. - Неужели тебе не жаль оставлять друзей?

Нет, честное слово, Але часто казалось, что она гораздо старше своих родителей! Во всяком случае, себя она чувствовала совершенно свободной от таких вот книжных представлений о жизни.

- Какая ещё дружба, мама? - улыбнулась она. - Где ты последний раз про эту школьную дружбу слышала, в Артеке? Раз есть школа - в ней должна быть школьная дружба! А у нас её нет и не было никогда, даже в первом классе. Каждый сам по себе и сам за себя. Зачем я буду притворяться? Ты же вот перейдешь себе спокойно в новую поликлинику, почему же мне в новую школу не перейти?

- Куда это я перейду? - возмутилась Инна Геннадьевна. - Никуда я не собираюсь переходить. Я всю жизнь там проработала, да у меня уже второе поколение детей лечится! И коллеги... Нет, милая, не все могут - а главное, не все хотят! - существовать без единой жизненной опоры.

Что на это ответишь? Иногда Аля ловила себя на том, что ей просто жаль своих родителей. Хотя, казалось бы, за что их жалеть? Любящие друг друга люди, ни в чем не обиженные судьбой, при любимой работе, квартиру вот получили новую. Но эта их трогательная уверенность в том, что мир устроен правильно и разумно, что весь он укладывается в ясные очертания...

Но, с другой стороны, Аля просто не могла себе представить, как она жила бы, если бы не было на свете вот этого мира её родителей - со встречами маминых одноклассников через тридцать лет, и крепким вечерним чаем в папином стакане, и светом лампы над его чертежами...

Аля любила перемены и не боялась расставаться с привычным. Одинаково невозможно было себе представить, чтобы она стала переживать из-за переезда в Тушино, или из-за разбитой вазы, или, как её родители, из-за того что развалился Советский Союз. Разбилась - купим новую! Кто сказал, что причудливый осколок хуже целой вазы, которая, правду сказать, успела поднадоесть? И будем считать, что отдыхали за границей - в Крыму!

Мама, когда сердилась, называла её за это бесчувственной и напоминала про "незыблемую скалу". А Аля просто считала, что иначе теперь не проживешь: надорвешь душу.

Пожалуй, мир её дома - это было единственное, чем она действительно дорожила. И не потому что боялась потерять, а просто так - потому что любила.

Звонок в дверь прервал Алины элегические размышления. Часы на кухне показывали ровно три, и Аля улыбнулась, услышав звонок точно после щелчка большой минутной стрелки. Наверное, Максим специально прогуливался у подъезда, несмотря на мокрый снег, чтобы прийти вовремя.

- Привет, Кляксич! - сказала Аля, распахнув дверь. - Мог бы и на пятнадцать минут раньше войти, раз уж пришел. Вон, голова вся от снега мокрая.

- Могла бы прекратить меня собачьей кличкой называть, - заметил в ответ Максим. - Сколько прошу...

Эти слова Аля пропустила мимо ушей. Она знала, что Максим все равно на неё не обидится. А если и обидится - тоже ничего страшного: такая уж у него планида, у влюбленного.

- Обедать будешь? - поинтересовалась она вместо ответа. - Давно лекции закончились?

- Буду, - кивнул Максим. - Да они ещё не закончились, я последнюю пару прогулял.

Он посмотрел на Алю, словно ожидая какой-нибудь реакции на то, что пропустил последнюю пару, потому что она просила его приехать к трем часам. Убедившись, что реакции не последует, Максим отвел глаза.

А глаза у него были красивые! Вернее, даже не глаза, а ресницы, длинные и пушистые, как у девочки. Вообще, внешность у Максима была ничего, вполне: фигура складная, лицо открытое, и ресницы эти... Разве что уши подкачали: до сих пор торчат в стороны широкими лопушками.

- Ты бы их на ночь сеточкой прижимал, - поддразнила его однажды Аля, и он обиделся так, что кончики ушей покраснели.

Впрочем, Максимова внешность её мало волновала. Хороший парень, они неплохо смотрятся вместе, даже Нелька заметила. Ну и что? По правде говоря, если бы Аля не видела Максима так часто, то вскоре вообще забыла бы, как он выглядит. Бывают же такие люди: вроде и все при них, а не запоминаются.

"А в самом деле, - подумала Аля. - Вот попросили бы меня его описать - что бы я сказала? Нос прямой, губы... Какие губы? Ровные. Что еще? Да ничего! Ни о чем толком не скажешь. Уши да ресницы".

Но долго размышлять о Максиме было некогда и незачем. Пока он мыл руки, Аля налила в тарелку только что разогретый суп и включила конфорку под сковородкой с котлетами.

- Вкусный суп, - похвалил Максим после первой же ложки.

- Это мама готовит, - усмехнулась Аля. - Фирменный рассольник. А я кулинарная бездарность, так что можешь обойтись без комплиментов. Сметану почему не положил?

- Давай свою задачку, - вздохнул Максим, разбалтывая в тарелке сметану. - Посмотрю, пока ем, а то потом не успею.

- Успеешь, - покачала головой Аля. - Задачка-то простенькая, за восьмой класс. Поешь спокойно. Тоже мне, Юлий Цезарь нашелся! Поперхнешься и умрешь, кто будет отвечать?

Максим учился на первом курсе автодорожного института, и задачка на сечение не должна была вызвать у него затруднений.

- Слушай, Алька, а почему ты математику взялась преподавать? поинтересовался он. - Ну, хотя бы литературу, что ли, или историю. Ты ж чуть не перед каждым уроком ко мне за разъяснениями обращаешься!

- А ты что, утомился разъяснять? - спросила Аля.

- Да нет, конечно. А все-таки - почему?

- Просто так, - пожала плечами Аля. - Что первое подвернулось. И потом, где это ты видел, чтобы по истории репетитора к детям приглашали? Разве что ко вступительным готовиться. Так это уже серьезно заниматься надо, я бы не взялась.

Она говорила чистую правду. Надо же было чем-то заниматься, раз уж год пропал.

А урок у Наташи Смирновой действительно "подвернулся". Просто Аля обнаружила дома не сданный в библиотеку учебник по алгебре, пошла сдавать и увидела на школьной двери объявление о том, что требуется репетитор по математике к ученице восьмого класса.

- Поражаюсь твоей самонадеянности, - сказал тогда отец. - После всего, что ты утворила с поступлением, спокойно браться за репетиторство! Ты считаешь, у тебя достаточно знаний для того чтобы передавать их другим?

- Может и недостаточно, - заявила Аля. - Ну и что? Не на завод же идти. Разберусь как-нибудь. Если что, у Максима буду консультироваться.

"И вставать не надо чуть свет", - добавила она про себя.

- Но ведь тебя никто не принуждает устраиваться на работу, - тут же начал оправдываться Андрей Михайлович. - Я вообще считаю: раз уж так получилось, самое лучшее - спокойно подумать о будущем и начать готовиться к следующему году.

- Буду, - немедленно пообещала Аля, чмокнув отца в щеку. - Буду, папа, готовиться в поте лица.

- Несерьезная ты девушка, Александра, - попытался обидеться отец. Мы с мамой, между прочим, ещё не простили твоей дурацкой выходки!

Эти слова Аля пропустила тогда мимо ушей; так же, как теперь Максимовы обиды на прозвище Кляксич.

- По-моему, что-то горит, - заметил Максим. - Что-то мясное.

- Котлеты! - ахнула Аля. - Все из-за электроплиты, никак не могу привыкнуть, что огня не видно!

- Надо было хоть маргарин положить, - сказал Максим, наблюдая, как Аля щелкает выключателем и поднимает крышку со сковородки. - Это же не микроволновка. И зачем ты их все разогреваешь, я столько все равно не съем.

- Ох и нудный ты человек, Кляксич, - рассердилась Аля. - Разогревал бы сам! Может, я увлеклась беседой с тобой и забыла обо всем на свете?

- Да уж! - усмехнулся тот. - Ты сковородку переставь, конфорка же не сразу остывает.

К счастью, пригорели только те котлеты, что лежали внизу. И конечно, надо было разогревать не все и положить масло. Но ведь об этом надо было подумать специально, а не просто щелкнуть выключателем под сковородкой. А Аля не привыкла задумываться над подобными вещами и вообще считала, что незачем забивать себе голову ерундой. Разогревать же котлеты толково, но без размышлений, у неё просто не получилось бы: она терпеть не могла заниматься хозяйством, так что неоткуда было взяться автоматизму.

- Ты мне нижние положи, - великодушно предложил Максим. - Я съем горелые, и никто ничего не заметит.

- Не болтай глупости, - махнула рукой Аля.

Еще не хватало кормить человека горелыми котлетами, чтобы скрыть свою оплошность!

- Я поел, - сообщил наконец Максим. - Спасибо. Давай задачку, буду отрабатывать обед. Ну, Алька, ты даешь! - поразился он, прочитав условие. Это ж проще простого! Куда, интересно, смотрят родители твоих учеников?

- За доллар в час? Никуда они не смотрят. Я же не на мехмат их чад готовлю. У меня одни девочки неуспевающие, математику они забудут в тот самый день, как школу закончат, - объяснила Аля. - Как и я, впрочем. Просто надо, чтобы кто-нибудь по дешевке помогал им делать уроки, а нормальный учитель за такие деньги даже по телефону разговаривать не станет. Вот их родители на меня и клюют.

Кроме Наташи Смирновой у Али почти сразу появилось ещё две ученицы такие же двоечницы из благополучных семей, как Наташа. По два раза в неделю, по доллару в час... Конечно, не Бог весть какие деньги набегают в месяц, но все-таки не меньше, чем стипендия в МАДИ. Папа сколько угодно может говорить, что Аля должна не зарабатывать деньги черт знает чем, а готовиться к следующему году, но не хватало ещё просить у них деньги на мороженое.

Нет, занятия с бестолковыми девочками вполне её устраивали!

- Поняла? - спросил Максим, отмечая искомые точки на пирамиде. - Так, а теперь вот так, и во-от такое получается сечение...

- Поняла, - кивнула Аля. - Погоди, не соединяй, дай-ка я сама.

Стоя рядом с Максимом у стола, она взяла у него карандаш и принялась соединять точки, чтобы получилась плоскость. Максимовы пальцы дрогнули, он прикоснулся к карандашу в Алиной руке, как будто хотел поправить чертеж, и вдруг задержал её руку в своей.

- Алька... - произнес он почти шепотом. - Я по тебе так скучал...

Не отпуская Алиной руки, он обнял её за талию, встал, отодвигая табуретку.

Вот это уж точно лишнее! И снова надо будет втолковывать ему, что это лишнее, и чувствовать себя занудой, с умным видом изрекающей, что Волга впадает в Каспийское море...

- Кляксич, миленький, когда это ты успел по мне соскучиться? - как можно беззаботнее спросила Аля. - Мы же с тобой всего три дня не виделись.

- Это очень много...

Максим обнял её довольно крепко, но Аля сделала одно легкое, ускользающее движение - и его рука повисла в пустоте.

- Как это ты! - невольно восхитился Максим. - Тебя как будто ветром выдуло!

- Это я на бальных танцах научилась, - улыбнулась Аля, обрадовавшись, что он отвлекся.

Максим уже открыл было рот, чтобы что-то сказать, но тут раздался звонок в дверь.

- Кто это? - удивленно спросил он.

- Нелька. Я тебя забыла предупредить, что она придет, - добавила Аля, заметив разочарованное выражение на его лице.

Конечно, она не предупредила его специально! И специально попросила Нельку прийти ровно в половине четвертого.

- Ну выйди ты раз в жизни из дому без опозданий, - сказала она. - Что тебе стоит, в соседний подъезд же только перейти!

- Что, Макс пристает? - хихикнула Нелька в телефонную трубку. Странная ты, Алька! Неужели все ещё поцелуйчиками отделываешься?

- Ты, главное, не опаздывай, - не стала вдаваться в подробности Аля.

Если бы её разбитная подружка знала, что Алька отделывается даже не поцелуйчиками, а такими вот пластичными вывертами! Какой, в самом деле, смысл встречаться с парнем, если так упорно ускользаешь из его объятий? Но второй вариант был - просто сказать Максиму, чтобы больше не звонил и не появлялся. А этого ей, пожалуй, не хотелось.

Правда, однажды Аля попыталась это сделать.

Это было в самом начале их знакомства. Они с Максимом возвращались с экзамена по алгебре. Вернее, это Максим возвращался с экзамена, а Аля просто просидела полдня в вестибюле МАДИ, в который она, как были уверены родители, поступала.

Максим вышел из аудитории почти спокойный и тут же направился к Але, сидешей в углу вестибюля на подоконнике.

- Легче было, чем я ожидал, - сказал он, хотя Аля не спрашивала о его впечатлениях. - Зря ты не пошла.

- Ну, это уж мое дело, зря или не зря, - усмехнулась она. - Все уже закончили, или ты в первых рядах?

- Почти все. Я - в средних рядах, - ответил он.

- Тогда я пойду, - решила Аля, соскакивая с подоконника. - Примите мои поздравления!

- Да ведь ещё неизвестно, может, я неправильно решил, - резонно заметил Максим.

- Известно, известно, - махнула рукой Аля. - Ты разве что-нибудь делаешь неправильно?

Они вышли на Ленинградский проспект и остановились неподалеку от массивной двери автодорожного института. Аля размышляла, отправиться домой прямо сейчас или погулять ещё часок для достоверности родительских впечатлений. А Максим ждал, что решит Аля.

- Ждешь кого-то? - спросила наконец она, отвлекшись на минуту от своих раздумий.

- Тебя, - кивнул Максим. - Куда пойдем?

- Ты - куда хочешь, а я ещё подумаю.

Слова её прозвучали резковато, но Максим не обиделся. За время их недолгого знакомства Аля догадалась, что он не обижается на неё потому, что просто не хочет обижаться. И она с удовольствием поигрывала вот так, мимоходом: говорила что-нибудь резкое, а голос при этом звучал дразняще, даже как-то загадочно.

- Ладно, - решила Аля. - Пройдемся, скоротаем часок, успокоим родственников.

Они прошли мимо памятника Тельману у метро "Аэропорт", мимо лотков и киосков, мимо писательского дома с мемориальными досками и свернули к Ленинградскому рынку. Рядом с кинотеатром "Баку" был пруд, обсаженный пыльными деревьями. Наверное, здесь хотели сделать сквер, но он почему-то не получился - хотя и деревья росли, и лавочки стояли, и утки плавали по тусклой воде.

Они сели на лавочку у самой воды. Аля смотрела, как солнечные блики гаснут под тополиным пухом на поверхности пруда, а Максим смотрел на Алю.

- Слушай, - спросил он наконец, не выдержав молчания, - а почему ты все-таки не стала поступать? Все равно ведь уже не успела в свой театральный... Училась бы пока в МАДИ.

Аля тряхнула головой, и замершая было картинка снова ожила в её глазах.

- Зачем? - пожала она плечами. - Зачем это я буду в МАДИ учиться?

- Ну-у... На всякий случай!

Аля рассмеялась.

- Ох, Кляксич! Да не бывает никакого "всякого случая", понимаешь? Думаешь, мне легко было понять, чего я на самом деле хочу? Да я, может, из-за этого год и пропустила. А теперь буду в твоем дурацком институте всякого случая ждать?

- Я же не настаиваю, - смутился Максим. - Как хочешь, Алька...

- Конечно, как хочу, - согласилась она.

По дороге к пруду Максим купил мороженое, но Аля не ела его, а держала в руке, и белые капли просочились наконец сквозь блестящую обертку.

- Смотри, у тебя все туфли в мороженом, - заметил он. - Погоди, дай-ка я вытру.

Максим достал носовой платок и присел на корточки перед Алей. Она бросила полурастаявшее мороженое под лавочку и рассеянно смотрела, как он вытирает липкие капли с её бронзового цвета босоножек. Вдруг рука его замерла, потом коснулась Алиной лодыжки в перекрестье узких ремешков... Потом Максим обнял её ноги и быстро поцеловал куда-то в колено.

Это произошло совершенно неожиданно, но Аля даже не удивилась.

- Ну вот, Кляксич, - сказала она. - Это ещё зачем?

Она легонько щелкнула его по лбу, чтобы он отпустил её ноги, но рука её при этом задержалась, на мгновение запуталась в его волосах, и жест получился ласковый - как будто она не оттолкнуть его хотела, а удержать. Наверное, Максим почувствовал это: прижался лбом к её руке.

И Аля тут же отвела руку.

- Почему, Алька? - Максим поднял на неё глаза, и Аля увидела, что они подернуты поволокой. - Я же... Я тебя люблю! - выпалил он.

Конечно, этого он мог и не говорить - и так было понятно. А все-таки приятно было услышать признание в любви!

И вдруг ей стало стыдно... Так стыдно ей было только однажды, в шесть лет, когда они с Нелькой удрали на целый день в парк Горького на аттракционы и, вернувшись домой уже в темноте, Аля увидела мамины глаза: светло-серые, они стали совершенно черными из-за расширенных от тоски и ужаса зрачков...

Аля даже не поняла сначала, при чем здесь Максим с его признанием. И в глазах его совсем не было ужаса, и вообще - с чего вдруг такой детский стыд?

"Да ведь я сама этого добилась, - вдруг подумала она. - В одну секунду добилась и взгляда этого, и слов - только пальцем шевельнула... Ведь я совсем в него не влюблена, да я о нем даже не думала сейчас, мне вообще не до него было!"

Конечно, это было именно так. Она думала не о Максиме, а о тех бесконечных месяцах, которые отделяли её от следующего лета, и о том, как же выдержать эту зиму в одиночестве своих фантазий, и мечтаний, и сомнений. И вдруг возникла красивая картинка: застывшая гладь пруда, юноша на коленях перед девушкой - и ей безотчетно захотелось продолжить: признание, влюбленный взгляд...

И так легко оказалось - она ни на секунду не задумалась, чтобы сыграть этот ласкающий жест! Оттого и стыд.

Эта догадка промелькнула в Алиной голове мгновенно.

- Макс, - сказала она, вставая со скамейки, - лучше ты мне больше не звони. Зачем мне тебя обманывать?

- Я не могу... - ответил он, вставая с нею рядом и снова опуская глаза; Аля видела только загнутые концы длинных ресниц. - Я все равно не смогу тебя не видеть...

И стыд постепенно прошел.

"В самом деле, - подумала Аля. - Я ему все сказала, а дальше - дело его. Отчего переживать? Оттого, что мальчик влюбился?"

Тем более что Максим был далеко не первый влюбленный в неё мальчик. Были и одноклассники, и парни постарше, и партнер из танцевальной студии. Если Аля и сомневалась в театральности своей внешности, то уж в своей привлекательности для сверстников ей сомневаться не приходилось. И кокетничать она умела не хуже, чем любая симпатичная девчонка её возраста.

Даже удивительно, почему это она вдруг так устыдилась какого-то едва заметного движения, которое, в конце концов, вполне можно было считать обыкновенным кокетством!

- Как хочешь, - пожала плечами Аля. - Звони, если нет других радостей.

Во всяком случае, Максим ей не мешал и его общество никогда её не тяготило. Что ж, если человеку в девятнадцать лет достаточно смотреть на девушку влюбленными глазами... Максима можно было кормить котлетами, просить решить задачку, с ним можно было даже оставаться наедине в пустой квартире, не опасаясь, что он станет слишком докучать своей любовью.

В крайнем случае, можно было сказать Нельке, чтобы не опаздывала.

Нелька и стояла сейчас перед дверью, отряхивая прозрачный японский зонтик, разрисованный золотыми рыбками. Плащ на ней тоже был прозрачно-желтый, "пластмассовый", с ярко-зеленой окантовкой.

Вообще-то внешность у Алиной подружки была самая обыкновенная: волосы какого-то неопределенного, тускловатого цвета, лицо круглое, губки маленькие и пухлые, светло-голубые глаза тоже невелики, - в общем, весь набор прелестной невыразительности.

Нелька об этом прекрасно знала и ничуть не комплексовала.

- Подумаешь! - Она мило подергивала плечиком - излюбленный её жест! Была бы фигура, а лицо и нарисовать можно.

Зато фигурка у Нельки была что надо. Еще в седьмом классе, когда все девчонки, включая Алю, были какие-то нескладные, длинные и несуразные, Нелька выглядела так, что даже взрослые мужчины на улице оборачивались. Где надо - кругло, где надо - тонко, а все вместе - соблазнительно, хоть джинсы надень, хоть кожаную мини-юбку.

К тому же Нелька действительно научилась "рисовать лицо" и делала это так лихо, что всего пятнадцать минут перед зеркалом превращали её едва ли не в кинозвезду. Она была в курсе всех косметических новинок, первой пробовала какую-нибудь особенную тушь для ресниц с удлиняющим эффектом и, ни секунды не задумываясь, могла потратить сэкономленные на завтраках деньги на дорогущую диоровскую помаду.

- Привет! - сказала Нелька, входя. - О, Макс у тебя. Знала, не пришла бы!

Удивление она разыграла более чем натурально; как будто не было вчерашнего разговора по телефону.

- Сейчас пойдем, я уже одеваюсь, - подхватила Аля. - Кофе выпьешь пока?

- Если только с Максимчиком, - стрельнула глазками подружка. - Если он мне компанию составит.

Едва ли Максим ей нравился. Но у Нельки было железное правило: кокетничать со всеми особами мужского пола старше пятнадцати и моложе шестидесяти лет - на всякий случай. Так что глазками она стрельнула вполне безотчетно.

- Составлю, если сваришь, - сказал вышедший из кухни Максим. - Учти, я растворимый не пью.

Аля удивилась его словам. Максим всегда как миленький пил растворимый кофе, она и знать не знала, что он его, оказывается, не любит.

- Куда деваться бедной девушке! - с притворной покорностью согласилась Нелька. - Пойдем уж, сварю.

Пока они варили и пили кофе на кухне, Аля отправилась к себе в комнату одеваться.

Квартира у них была самая обыкновенная - небольшая, двухкомнатная - и выглядела, как все квартиры в панельных новостройках. Аля даже удивлялась, как это родители так легко согласились переехать сюда из самого центра, из Климентовского переулка. Правда, и она ведь не слишком сожалела о комнате в коммуналке, где прошла вся её жизнь.

Да что там - "не слишком"! Ей даже снился иногда этот длинный унылый коридор с десятью дверями, и вечно промозглая ванная с растрескавшейся эмалью раковины, и туалет, в котором всегда было холодно по утрам...

А Нелька жила точно в такой же квартире, только двумя этажами ниже.

И вот теперь Аля облегченно вздыхала, просыпаясь в своем новом, теплом доме. Как хорошо, как тихо, и не гремят чужие кастрюли на кухне, и не надо ругаться со старой дурой Ширшовой, которая с утра пораньше начинает вопить, что это именно Аля с вечера разлила "что-то жирное" на кафельном кухонном полу.

Конечно, немного жалко: все-таки жили возле самой Третьяковки, и все улочки-переулочки там знакомы. Но в конце концов, Тушино не так уж далеко от центра. Ровно двадцать пять минут до Пушкинской на метро, мама специально время засекала, когда ездила смотреть новую квартиру. К тому же без пересадки, так что для Москвы - вообще не расстояние. И люди здесь, на этой ветке и в этом направлении, живут какие-то приличные. Во всяком случае, в метро мало встречается убогих, тупых лиц. Даже пьяных сравнительно немного. Едут вполне нормальные люди - такие же, как Алины родители. Читают "Московский комсомолец", детективы и любовные романы, разговаривают о своей обычной жизни, не слишком ругаются из-за тесноты, и ни одной старушке не приходится стоять: всегда найдется кто-нибудь, кто уступит место.

В общем, жить можно - тем более что Алина жизнь вообще была не в этом...

Она открыла шкаф и задумалась на полминуты. Аля никогда не выбирала заранее, что наденет. Все ведь зависит от настроения - даже больше, чем от погоды.

Сегодня настроение у неё было веселое и даже бесшабашное. Поэтому она достала ярко-алый свитерок и любимые, бесценные индиговые джинсы "Наф-Наф". К этим джинсам полагался длиннющий и невесомый шелковый шарф василькового цвета, который трижды обматывался вокруг шеи, образуя причудливые волны.

Алин гардероб не блистал разнообразием, зато все вещи были оригинальные. Вкус у неё был хороший, как у мамы, и хотя денег, конечно, для его воплощения не хватало - джинсы "Наф-Наф" были исключением все-таки Аля старалась, чтобы одежда подходила к её внешности.

Впрочем, в этом смысле свобода выбора была полная, потому что волосы у неё были совсем светлые, а глаза - совсем темные. Так что подбирай к чему угодно! Оттого и шел ей красный свитер с васильковым шарфом.

И краситься ей, в отличие от Нельки, почти не приходилось: все-таки темные глаза выразительны сами по себе, особенно когда они такие большие, как у Али. А губы можно подкрашивать совсем чуть-чуть, а то они даже вульгарно смотрятся, если помада слишком яркая.

Так что на макияж Але требовалось ровно три минуты - и все-таки сразу было видно, что она как-то себя преобразила.

- Быстро ты, - заметила Неля, когда Аля вышла к ним на кухню. - А мы тут о философии всякой беседуем.

Максим молчал, глядя на Алю.

- О философии? - удивилась она. - Это с чего вдруг?

- Ну, не о философии, конечно, - засмеялась Нелька. - Так, о судьбе.

- И что решили? - заинтересовалась Аля.

- Да ничего. Макс считает, что все в наших руках, а я говорю, что от судьбы не уйдешь.

- Ну, не совсем так... - начал было Максим.

- Так, так! - махнула рукой Нелька. - Такой ты весь положительный, просто загляденье. А по-моему, человек полжизни проводит в трансе, и попробуй ещё из него вырваться.

- То-то ты дискотеки любишь, - улыбнулась Аля. - Протрясешься до утра - вот уж точно транс.

- А что ты думаешь? Потому и люблю. Так-то в жизни слишком напряг большой, а там - плывешь себе...

- Особенно если "экстази" принять, - усмехнулся Максим.

- Я опаздываю, - предупредила Аля. - Вообще-то, если хотите, можете здесь оставаться. Продолжите философскую беседу...

- Нет уж, - хихикнула Нелька. - Не люблю время зря терять.

Глава 2

- У-у, какой ноябрик мерзотный! - поежилась Нелька, едва они вышли из подъезда. - Хоть бы снег нормальный пошел, что ли, не эта труха мокрющая. А декабрик ещё гаже будет, вот посмотришь.

- Почему это? - засмеялась Аля, поднимая капюшон клетчатой куртки. Почему такой пессимизмик?

- Не пессимизмик, а реализмик. Прогноз погоды слышала потому что. Минус один - плюс три, ветер северный, мокрый снег с дождем.

- А вдруг все-таки хороший будет декабрь? - зачем-то настаивала Аля. - И снег на Новый год?

- Будет хороший - обрадуемся от неожиданности.

- Ладно, девушки, я пошел, - сказал Максим, надевая перчатки. Алька, мне позвонить?

- Позвони, - пожала плечами Аля. - Телефон пока не отключили.

- И зачем ты его держишь? - произнесла Неля, глядя вслед удаляющемуся Максиму. - Геометрию решать?

- А я его не держу, - снова пожала плечами Аля. - Сам держится. Хотя, конечно... - вдруг улыбнулась она. - Конечно, давно можно было отшить...

- Но не хочется, - закончила Неля.

- Не хочется, - подтвердила Аля. - Ну, нравится мне с ним, по-особенному как-то нравится, я сама не понимаю, как!

- Да брось ты - "по-особенному"! - рассмеялась Нелька. - Динамо нравится крутить, вот и все. Ты ж динамистка прирожденная - была, есть и будешь!

- Ну, может быть, - засмеялась в ответ Аля. - Ладно, спасибо, что зашла.

- А то бы он тебя, бедную, невинности лишил, - съехидничала Неля. Давно пора, между прочим. Ты на урок?

- Да.

- А ему, небось, сказала, что мы с тобой сапоги срочно пойдем покупать.

- Почти, - усмехнулась Аля. - Юбку.

- Что любовь с человеком делает! Вроде на телочка не очень похож, а поди ты - слушается! Как тебе мой цвет, кстати? - вспомнила Нелька. Что-то ты молчишь - не идет мне?

Нелька произвела очередной эксперимент со своей головой, и волосы у неё были теперь нового сиреневатого цвета. И прическа была новая: ассиметричная длинная челочка, зачесанная за ухо.

- Отлично, тебе идет, - кивнула Аля. - Просто при Максе не хотелось говорить. Может, ему положено думать, что у тебя такой натуральный.

- Да ну! - махнула рукой Нелька. - Он обо мне вообще не думает, не видишь разве? Хоть я в серо-буро-малиновый выкрашусь. Смотрит на тебя как завороженный, только что челюсть не отвисает. Все, Алюнь, я пошла. Двадцать пятого празднуем, не забыла?

- Не забыла. Что тебе подарить, скажи честно, а?

- Ладно, скажу, скажу, сама определюсь только, - рассмеялась на прощанье Неля. - Звони!

Квартира, в которой жила Наташа Смирнова, ничем не отличалась от Алиной.

Эта стандартная квартира в новостройке почему-то казалась не новой, хотя Аля знала, что Смирновы переехали в Тушино совсем недавно, даже позже, чем она сама. Но в их доме мгновенно установился тот самый уклад, который делает неразличимыми множество квартир - в Москве, в Самаре или в Костроме.

В обстановке большой комнаты чувствовалось то, что принято называть достатком и что на Алю нагоняло невыразимое уныние. Полированная стенка это обязательно, хотя совершенно непонятно, зачем: и без того небольшая комната кажется из-за неё узкой и тесной. В стенке хрустальные вазы, фарфоровые сервизы и книжки: частью - собрания классиков, подписанные при социализме как дефицитные, частью - глянцевые, пестрые, покупаемые теперь на лотках в метро.

Массивный диван, два таких же кресла с велюровой обивкой.

Длинный журнальный столик от гарнитура, который хозяева никак не придумают куда приткнуть, и поэтому он то и дело перемещается по комнате. Столик новый, полированный, хозяйка боится, что на нем останутся пятна, и бдительно следит, как бы кто-нибудь случайно не поставил горячую чашку.

Люстра с бесчисленными хрустальными подвесками, а над диваном хрустальное бра, купленное в наборе с люстрой.

Двойные, тюлевые и плотные, шторы на окнах. Цвет штор может быть какой угодно: их турецкое происхождение все равно очевидно.

Именно такой была квартира Смирновых, в которую Аля Девятаева приходила дважды в неделю.

Наташа занималась охотно - насколько она вообще могла охотно заниматься математикой. Точнее сказать, с Алей она занималась охотно: ей нравилось, что та не заводит её в алгебраические дебри, а просто показывает, как надо сделать домашнее задание. Минимальная польза, которая должна была от этого происходить для Наташи, вполне таким образом достигалась.

Вообще же, конечно, Наташина голова была занята мальчиками, хитами модных групп, косметикой - то есть всем тем, чем заняты головы большинства пятнадцатилетних девчонок, успевших понять, что судьба не одарила их ни выдающимися способностями, ни каким-нибудь особенным призванием. И довольно скоро догадавшихся, что это совсем не повод для переживаний.

- Ой, Аль, может покороче сегодня, а?

Наташа умильно смотрела на Алю, снимающую сапоги в прихожей.

- А деньги за что твоя мама платит? - возразила Аля, про себя обрадовавшись Наташиной просьбе.

- Ну-у, тоже мне деньги! За такие деньги пятнадцать минут в самый раз будет. Я у тебя все перепишу, а объяснять ничего не будешь, ладно?

Для приличия Аля сделала вид, что сомневается.

- Ну Алечка, - заныла Наташка, - ну пупсик, ну сама же понимаешь! Предки в полшестого придут, а мы с тобой в половине пятого кончить должны... Нам с Сережкой, выходит, час на все-про все?

Аля рассмеялась Наташкиной непосредственности. Она знала, что отношения её ученицы с Сережкой ещё не сложились: та ещё только пыталась его отбить у одноклассницы. Поэтому, конечно, часа на всю кадриловку было явно недостаточно.

- Он во сколько придет? - спросила Аля.

- В четыре, - радостно сообщила Наташка. - Ну, опоздает еще... В общем, на геометрию у нас с тобой пятнадцать минут.

- Тогда переписывай давай, я пока позвоню, - охотно сдалась Аля. Если что непонятно - зови.

- Да чего там непонятного, - махнула рукой Наташа. - Все непонятно ну и что? - добавила она уже из-за двери своей комнаты.

Телефон стоял в той самой большой комнате, которая неизвестно почему нагоняла на Алю такое уныние, и на том самом несуразном журнальном столике.

Аля присела в кресло, достала из сумки блокнот. Позвонить ей надо было тренеру по бальным танцам - узнать, выздоровел ли он и приходить ли завтра. У Владлена Игоревича было занято. Аля поставила телефон на автодозвон и рассеянным взглядом окинула знакомую комнату: новенький ковер, искусственные цветы в керамической напольной вазе, затрепанные номера "Бурды" на столике...

Поверх журналов рядом с телефоном лежал листок в клеточку, исписанный какими-то цифрами.

"Наташка, что ли, черновик какой-нибудь забыла?" - подумала Аля, придвигая к себе листок.

Она сразу поняла, что перед нею не работа по геометрии, а какие-то домашние расчеты, и хотела не глядя отодвинуть листок. Но взгляд её сам собою уже остановился на этих цифрах.

"Булка хлеба, - было написано слева. - 2 шт". И справа, через тире: "Платил Коля".

"Мясо гов. - 1 кило, - продолжалась запись. - Платила я".

И дальше, длинной колонкой: "Мясо свин., гречка, манка, макароны, шпроты, яблоки... Платил Коля, платила я, Коля, Коля, я..."

Внизу была подведена черта, под которой было записано: "Осталось у Коли... Осталось у меня..."

Аля смотрела на эти записи, и что-то странное происходило с нею - она сама не могла понять, что же с нею происходит... А понять ей почему-то было необходимо, хотя чувства, вдруг поднявшиеся в её душе, были нерадостны.

Но как раз в эту минуту в трубке наконец раздался голос Владлена Игоревича, и, тряхнув головой, Аля постаралась развеять странные свои чувства.

Когда она вышла из Наташиного подъезда, на улице уже сгустилась та ранняя ноябрьская темнота, которая почему-то всегда кажется тревожной. Аля подумала было, что вся её тревога как раз и связана только с этой темнотой, и даже постаралась представить свой дом - уютный, спокойный, уничтожающий любую тревогу одним своим существованием...

Но тревога не проходила, и Аля брела в мокрой осенней темноте вдоль длинного семнадцатиэтажного дома, и не знала даже, хочет ли оказаться сейчас в знакомом тепле и уюте.

Она не заметила, как дошла до последнего подъезда. Дальше, через дорогу, темнел овраг, вдоль него лепились гаражи-"ракушки". Аля оглянулась, не зная, куда идти дальше.

"Да что же это со мной? - подумала она почти с испугом. - Что такого произошло за какие-нибудь полчаса? Я пришла к Наташке, позвонила Владлену... Ведь ничего особенного!"

В торцевых окнах первого этажа горел свет, над дверью в полуподвал призывно светилась надпись: "Кафе "Зодиак". Делать все равно было нечего и размышлять Бог весть о чем, стоя на пронизывающем ветру, тоже было не слишком приятно.

Аля спустилась по бетонным ступенькам и толкнула дверь в кафе.

Наверное, этот "Зодиак" открылся совсем недавно, иначе она знала бы о его существовании, хоть Нелька сказала бы. Это было простое маленькое кафе - такое же, как во многих новых домах спальных районов: без особенных изысков, но по крайней мере без пудовых деревянных панелей на стенах, на которых прежде обязательно были бы изображены три медведя или Царевна-Лягушка со стрелой.

И столы здесь были вполне современные - круглые, глянцево-черные, с блестящими металлическими ножками - а не те, из прежних кафе, массивностью своей напоминавшие могильные плиты.

В будний день людей в кафе было немного, да и немногочисленные посетители были как-то незаметны в приглушенном свете. "Битлз" тихо напевали о желтой подводной лодке, подмигивали лампочки за спиной у бармена, подмигивали со стены двенадцать знаков Зодиака - Козерог, Весы, Водолей...

И Аля вдруг обрадовалась, что заглянула сюда! Наверное, это и было то самое, чего ей хотелось именно сейчас: не шумная дискотека, но и не домашний уют. Что-то самое обыкновенное, ни на минуту не отвлекающее от собственной души...

Аля взяла у стойки двести граммов "Монастырской избы" и, пока молодой симпатичный бармен варил кофе, присела со своим бокалом за столик в углу.

Чувство, с которым она вышла из Наташиной квартиры и брела вдоль длинного желто-белого дома, вернулось снова. Но теперь оно перестало быть таким тревожным и лишь слегка будоражило душу, как голоса, поющие о желтой субмарине. Но оно было, никуда не делось, и Аля словно прислушивалась к себе, пытаясь понять...

- Девушка, кофе ваш готов, возьмите! - услышала она и вздрогнула, как будто бармен произнес что-то неожиданное. - Или ладно, сидите, я принесу.

Его голос на мгновение вырвался из общего негромкого гула и невольно показался подсказкой.

"Просто я увидела все, как в зеркале, - поняла Аля. - Ну конечно, все повторилось всего за несколько часов! Парень с девушкой одни в пустой квартире - сначала я с Максом, потом Наташка со своим Сережей. И даже одинаковые квартиры, и один на всех ноябрьский день... И значит, все это может быть моей жизнью? Вот я вышла замуж за Макса, и мы купили стенку, или даже не стенку - все равно, какую-нибудь мебель, холодильник, что ли. И этот листок с хозяйственными подсчетами... Ну, допустим, я не стала бы записывать, кто заплатил за макароны, и он бы, пожалуй, не стал. Но все равно... Господи, какая скука!

Но ведь все так живут, - пыталась убедить себя Аля. - И Смирновы ещё очень хорошо живут... У Инны Путренок, другой ученицы, вообще отец пьет, и невозможно смотреть, как её мать стыдится даже перед девчонкой-учительницей. А ещё невозможнее - когда уже и стыдиться перестает и просто пытается уложить его пораньше, чтобы отвязаться наконец от него и телевизор посмотреть спокойно. И это ещё не самое худшее: он хотя бы не гоняется за ней с ножом...

Что будет, если я не поступлю в ГИТИС в следующем году? - с ужасом подумала она. - Вообще не поступлю - окажется, например, что я совершенно бездарна? Вот так вот я и буду жить?.."

Она торопливо глотнула кофе, как будто хотела, чтобы горячий напиток обжег горло.

"Не может этого быть! Я же знаю, что не может, теперь уже точно знаю..."

Аля действительно знала - во всяком случае, ей необходимо было точно знать. Иначе могло повториться то, что происходило с нею в начале этого лета - из-за чего она потеряла год, даже не попытавшись поступать в ГИТИС.

В том, что она будет актрисой, Аля была уверена лет с пяти - с тех пор как узнала, что люди кем-то становятся, когда вырастают большие. А раз надо кем-то быть, то есть что-то делать - значит, она будет изображать жизнь, которой не бывает.

Ничего увлекательнее этого занятия Аля просто не могла себе представить.

Быть актрисой значило надевать каждый вечер наряды, в каких не ходят по улицам, и ходить в этих нарядах так, как не ходят по улицам. И произносить какие-то необыкновенные слова, которых не услышишь ни дома, ни в школе. Или даже произносить обыкновенные слова, но так, как их никто не произносит.

Аля просто извела маму своими фантазиями! Ей было совершенно все равно, что надевать в обычной, повседневной жизни, её не привлекали ни новые туфельки, ни импортные платья. Но эти необыкновенные наряды... Без них Аля жить не могла, хотя надевать их было некуда и никакой практической необходимости в них не было. Разве что на новогодний утренник, так ведь он раз в году бывает.

А длинные платья в золотых блестках нужны были не раз в году. Они нужны были всегда. Чтобы не прерывалась та жизнь, которой не бывает, но которая только и была для маленькой Али настоящей жизнью.

В этой жизни она была, например, королевой - значит, срочно требовалась настоящая корона.

- Но ведь у тебя уже есть, Алечка, - пытался уговорить её папа. Тебе же тетя Катя подарила на день рожденья корону, чем она плоха?

- Но это же для принцессы корона! - чуть не плакала Аля. - А королева - это же совсем другое. У неё совсем другой характер, и ей совсем другая корона нужна!

Нельзя сказать, что все это было чистым капризом, а наряды нужны были Але только для того, чтобы повертеться в них перед зеркалом.

Она с нетерпением ждала лета, потому что летом наконец наступала та самая жизнь, которой не бывает. Ну, или почти та самая.

На все лето Алина семья перебиралась на дачу в поселок Семхоз, неподалеку от Сергиева Посада. То есть это Аля перебиралась на все лето. Потому что родители по очереди брали отпуск, да ещё приезжала из Белой Церкви тетя Катя - и таким образом все Алино лето проходило на даче. Она даже на море ездила неохотно, когда, примерно раз в два года, отец брал у себя в "Гипродоре" путевки в Ялтинский дом отдыха.

Вообще-то дача в Семхозе им не принадлежала. Но Девятаевы снимали её из года в год и давно дружили с хозяевами - так что никто уже и представить себе не мог, как это - не приехать сюда летом. А Аля и вовсе не задумывалась, кому принадлежит дача.

Пожалуй, это даже хорошо - что дача не их. Маме однажды предлагали участок в её поликлинике, и сравнительно недалеко от Москвы, и по хорошему Волоколамскому направлению. Но взять этот участок значило бы жить в унылом ряду домишек, похожих на курятники, среди чахлых яблоневых саженцев, из которых неизвестно когда ещё вырастут деревья.

В Семхозе все было по-другому. Дома в нем были настоящие - из потемневшего от времени дерева, и яблони настоящие - высокие, с огромными яблоками, и заросли жасмина под окнами настоящие - густые.

А главное, летом в поселке Семхоз собирались все Алины дачные друзья. И сразу же, с первого дня, начинался театр.

Аля как-то не думала о том, что существуют пьесы, написанные специально, чтобы по ним ставились спектакли. Пьесы она выдумывала сама и даже не представляла, что может быть иначе. Ведь это ей предстояло в них играть, почему же она должна подчиняться чужой фантазии?

Пьесы были сплошь про королей и принцесс, так что платья с блестками оказывались очень кстати. Или наоборот: короли и принцессы оказывались кстати к платьям с блестками?

Конечно, Але доставались главные роли; она сама выдумывала их для себя. Точнее говоря, в каждой пьесе была главная положительная и главная не очень положительная роль. И Аля играла именно не очень положительную какую-нибудь капризную принцессу, например - потому что совсем уж отрицательную ведьму играть ей не хотелось, а роль кроткой падчерицы казалась скучной.

Они допоздна сидели на двух огромных бревнах напротив дачи Романцовых и выдумывали все новые и новые сюжеты, интриги и финалы. Больше всех выдумывала Аля, а меньше всех - Сонечка Наволоцкая, которая как раз и играла кротких красавиц. Иногда Аля обижалась на подруг, если они не соглашались с какими-нибудь её выдумками.

- Почему это все по-твоему должно быть? - сердито говорила Света Ясырева, родители которой снимали дачу в соседнем доме под зеленой крышей. - Ты, что ли, самая главная?

Главная она или не главная - это было Але вообще-то все равно. Но именно что "вообще-то". А в мире её фантазий главной могла быть только она. Как же иначе?

- Да, главная! - нахально заявляла она Светке. - А не нравится, так сама придумай лучше. Ну, придумай, придумай! Как, по-твоему, принц найдет прекрасную Мадлену? Видишь - не знаешь, не можешь придумать! А говоришь тоже...

Но в основном ни девчонки, ни немногочисленные мальчишки-театралы, которым доставались роли королей и драконов, с Алей не спорили. Наоборот, слушали завороженно, а если что и выдумывали, то не сюжеты, а декорации из подручного материала.

Сценой служила утоптанная площадка перед жасминовой изгородью Романцовской дачи. В жасминовых кустах давно уже было выломано что-то вроде арки, и оттуда, из-за зеленых кулис, выбегали под аплодисменты зрителей-дачников герои в ярких костюмах.

Аля на всю жизнь запомнила, как впервые вышла на эту сцену. Даже не спектакль запомнила, а ту неожиданную растерянность, которая охватила её, когда Колька Синченко поднял занавес над жасминовой аркой и она оказалась одна перед зрителями. Она сразу должна была что-то говорить, но все слова, ею же самою и придуманные, мгновенно вылетели у неё из головы...

Аля стояла посреди сцены и испуганно смотрела на заполненные зрителями ряды лавочек и стульев, принесенных из всех окрестных домов. Перед нею сидели такие же люди, как она сама. Даже не такие же, как она, а взрослые люди! И как ей стоять, как ей двигаться перед ними - так, чтобы им не стало ни смешно, ни скучно?

Аля почувствовала, что сейчас заплачет и убежит. Она и представить себе не могла, что с нею может произойти подобное! Руки у неё онемели, ноги приросли к земле, а язык не шевелился во рту.

Она посмотрела на папу, сидевшего в первом ряду, на маму, которая от волнения села подальше. Но и они смотрели на неё с тем же ожиданием, и они казались чужими, когда Аля смотрела на них со сцены...

И в ту минуту, когда Аля поняла, что никто не может ей помочь, и уже собиралась повернуться и уйти, - в ту самую минуту страх её прошел! Он исчез мгновенно и беспричинно - просто улетучился, как будто его и не было, и уже через секунду Аля даже не могла вспомнить, какой он был, этот страх.

- Какой веселый будет бал! - произнесла она ту самую фразу, которая только что казалась забытой навсегда. - Какое счастье ждет меня сегодняшним вечером!

Вот это она и запомнила на всю жизнь: свою растерянность, неуверенность - и неожиданно пришедшую свободу.

Конечно, их дачные игры в театр не могли продолжаться бесконечно. Аля даже не заметила толком, когда они прекратились и почему. Как-то само собой оказалось однажды летом, что они больше не придумывают никаких сказок про принцесс, не шьют костюмы из старых штор и не собираются играть очередной спектакль... И арка в жасминовых кустах заросла сама собою.

А вместо театральных страстей начались страсти настоящие, ничуть не менее бурные. Сонечка Наволоцкая влюбилась в Диму Верченко, который в прошлом году играл злого колдуна. А Диме, наоборот, нравилась Аля, но он стеснялся это показывать. А Але непременно хотелось услышать от него признание, и она все лето была увлечена отношениями с Димой: тайным заманиванием, неожиданной демонстрацией холодности...

В последний вечер перед отъездом в город Дима признался ей в любви. Они сидели на тех самых бревнах напротив Романцовской дачи, где прежде придумывали театральные сюжеты. Дима говорил, что жить не может без Али, что будет дни считать до следующего лета... Аля чувствовала, что сердце у неё стучит стремительно и счастливо. В те минуты ей даже казалось, что она тоже влюблена в Димку, и тоже жить без него не может.

Казалось бы, обычная жизнь начисто вытеснила театральную. Но Аля почему-то этого не замечала: в глубине души она была уверена, что театр никуда не исчез. Она изредка даже ловила себя на том, что на ходу придумывает роль и тут же играет её, легко вовлекая в свою выдумку окружающих.

А все вокруг были уверены, что Алино детское увлечение прошло бесследно. Конечно, она часто ходила в театр и читала о нем книги. Но кто же, живя в Москве, не ходит в театр! А читала Аля вообще очень много и довольно беспорядочно - не по программе, а что хотелось.

Она никому не рассказывала, что однажды, в восьмом классе, попыталась записаться в драмкружок при Дворце пионеров. Не рассказывала потому, что ей неприятно было об этом вспоминать.

Руководил драмкружком пожилой актер, пенсионер Малого театра. Але он сразу не понравился, как только она увидела его в фойе перед зрительным залом. Даже не сам он не понравился, а шелковое кашне на его шее и картинно-длинные седые волосы. Это даже странно было: Аля ведь сама любила все необычное в одежде. Но необычность этого кашне была какая-то нарочитая, неживая.

Впрочем, Аля не думала об этом так определенно. Она сбивчиво объяснила, что хотела бы записаться в драмкружок, потом вошла вслед за руководителем в зал, поднялась на сцену и стояла, ожидая задания, которое он должен был ей предложить.

Руководитель сидел за столиком в проходе полутемного зрительного зала и, задумчиво наклонив голову, смотрел на ожидающую Алю. Было что-то неестественное и в этой затянутой паузе, и в его задумчивом взгляде - такое же неестественное, как кашне на его морщинистой шее. Хотя, может быть, Але это только казалось, а на самом деле он просто размышлял, какое бы задание ей придумать?

Наконец он попросил её изобразить разговор с подругой по телефону.

- Ну-у что ж... - протянул он, когда Аля продемонстрировала все, что смогла придумать за две минуты. - Что ж, неплохо... Но, прошу меня извинить, я совершенно не услышал разговора! Вы ничего толком не произнесли, только совершали некие телодвижения - довольно ненатуральные и при обычном телефонном разговоре неуместные. И, кстати, я не почувствовал подруги! Вы были так заняты собой...

Как ни странно, Аля даже не обиделась, услышав эти слова, да ещё произнесенные небрежно-снисходительным тоном. Она только пожала плечами и не простившись вышла из зала, чем утвердила бывшего актера в мысли, что он совершенно правильно поступил, щелкнув по носу эту самоуверенную девицу. Тем более что людей в драмкружке и без неё было больше чем достаточно.

После этого случая Аля окончательно решила, что настоящий театр - это то, что происходит у неё в душе. Во всяком случае, пока - пока она не поступит в ГИТИС.

В душе у неё всего было так много, и все это было так важно для нее, так серьезно! Книги, от которых она не могла оторваться до утра, представляя себя на месте героинь... Спектакли, которые она смотрела с галерки, думая, как могла бы в них играть... Даже романы с её многочисленными ухажерами были сродни спектаклям!

Ее вполне устраивал тот театр одной актрисы, в котором она жила и в котором сама для себя могла выдумывать и печали, и радости.

Еще в пятом классе Аля пошла заниматься в студию бального танца, и эти занятия не надоели ей ни через год, ни через три. Там никто не говорил ей, что она делает ненатуральные жесты! Наоборот, тренер Владлен Игоревич считал, что у неё необыкновенно выразительная пластика и что она прекрасно владеет своим телом.

Может быть, если бы хоть кто-нибудь из её родственников или знакомых был связан с театром, Аля все-таки попыталась бы приноровить свои смутные фантазии к реальности. Ну, хоть разузнала бы подробнее о том, как поступают в ГИТИС. Но папа был инженером-дорожником, мама - детским врачом. И что они могли ей посоветовать?

Родителей слегка пугала Алина, как они говорили, скрытность и безалаберность.

- Куда ты все-таки думаешь поступать? - интересовалась мама. - Год остался до выпуска, пора бы уже и определиться.

Аля только улыбалась и увиливала от ответа.

- Может, я вообще поступать не буду, а, мамуля? - заявляла она. Выйду лучше замуж за кого-нибудь, чем плохо?

Эти поддразнивания до глубины души возмущали Инну Геннадьевну.

- Я никогда не думала, что ты настолько легкомысленна! - восклицала она. - Мне просто стыдно на работе, честное слово! Все спрашивают: куда ваша дочка собирается, в университет, наверное, она у вас такая способная. И что я должна отвечать? Что дочка собирается замуж "за кого-нибудь"?!

Папа был настроен более благодушно.

- Ну, скажи, что она ещё не определилась, - усмехался он. - Или что пойдет по отцовским стопам. Может, так и сделаешь, Алексашка? Очень неплохая, между прочим, профессия, я ни разу не пожалел.

Аля ничего не имела против папиной профессии и не считала, что он должен о чем-то жалеть. Но при чем здесь она? У неё были совсем другие заботы...

До окончания школы оставались считанные месяцы, а её неожиданно охватили сомнения. Никогда их раньше не было - и вдруг, в самый неподходящий момент, когда уже пора было всем объявить о своих планах и начинать готовиться к экзаменам!..

Полутемный зал Дворца пионеров вдруг вспомнился ей, и кашне бывшего актера, и его снисходительный тон... И, главное, суть его слов.

"Он сказал, что я была занята только собой, - вспоминала Аля. - Что движения ненатуральные. Но я же совсем иначе это чувствовала! Что в них было ненатурального, в моих движениях? И я ведь не могу по-другому... Я ведь даже не представляю, как это - быть занятой не собой... А кем тогда?"

У неё даже бессонница началась от этих мыслей. Да она просто не могла думать ни о чем другом!

Внешне, впрочем, она выглядела довольно спокойной. Ей просто надо было выглядеть спокойной, иначе пришлось бы бесконечно объясняться с родителями. А что она могла им объяснить?

Поэтому Аля проявила удивительную, совершенно ей не свойственную покладистость - по крайней мере внешнюю.

Чем ближе было поступление, тем более настойчивым становился отец.

- Алюня, ты знаешь, я тебя никогда ни к чему не принуждал, - сказал он однажды. - Все думал, ты сама что-нибудь выберешь. Но похоже, ты так ничего и не решила. Так?

- Ну... Да... - промямлила Аля. - Не решила...

- Вот видишь! - Андрей Михайлович потер переносицу под дужкой очков. - Но профессию ведь приобретать надо, правда?

- Правда...

- Мама просто в отчаянии, ты же видишь. Она считает, что ты ломаешь свою жизнь. По-моему, все не так трагично, и сомнения естественны в твоем возрасте. Но тем не менее... Алечка, ты уже взрослая, оглянись вокруг! Ты видишь, что творится в стране?

По правде говоря, ей было безразлично, что творится в стране. Ну, перестройка, или как там она теперь называется? Хорошо, конечно, что теперь свобода слова и все такое. Но Аля как-то и раньше не замечала, чтобы ей кто-нибудь что-нибудь запрещал.

Много чего пишут в газетах. Но она газет почти не читает, ей это просто неинтересно. Вышло много книг, которые раньше были запрещены. Но она и те, что были разрешены и стояли на домашних полках, ещё не все прочитала. Вон, даже Метерлинка впервые открыла совсем недавно, а его-то ведь никто не запрещал.

Родители вечно спорят о политике, обсуждают какие-то события из вечерних новостей по телевизору. Но все это так мало задевает ее...

Конечно, плохо, что все так подорожало и денег вечно не хватает. Но сколько Аля себя помнила, денег всегда было впритык, так что и в этом не было для неё ничего особенного. Могло, конечно, статься, что родители не получили бы квартиру, на которую десять лет стояли в очереди. Девятаевы да Нелька с матерью оказались последними в старом доме по Климентовскому переулку, кто ещё успел. Но ведь успели все-таки, о чем же теперь говорить?

В общем, Аля вполне абстрактно восприняла отцовские слова. Наверное, он это почувствовал.

- Аля, у тебя ещё нет жизненного опыта, это понятно, откуда бы ему взяться. Поэтому я тебя прошу, поверь мне на слово. Я понимаю, у тебя всякие фантазии неясные, мечтания. Читаешь ты что-то до утра... Но жизнь сейчас становится все более напряженной, требования к человеку возрастают. Надо твердо встать на ноги. Может быть, это кажется тебе слишком прозаичным, но это так. - Отец посмотрел немного смущенно, как будто ему самому было неловко опускать Алю с небес на землю. - Я ведь внимательно наблюдаю за твоим развитием, ты не думай. И не вижу ничего определенного! Ну, танцуешь ты чудесно, но ведь это не специальность. Я уверен, что тебе надо поступать в МАДИ. Действительно, пойти по отцовским стопам. Это очень перспективно, Алечка! - сказал Андрей Михайлович с неожиданной, совсем ему не свойственной горячностью. - Любой упадок рано или поздно заканчивается подъемом. Ты представить себе не можешь, какое бурное строительство ожидает Москву! Мало кто сейчас представляет... Поэтому надо воспользоваться тем, что в автодорожный почти нет конкурса, и поступать туда несмотря ни на что. Ты понимаешь?

- Понимаю, - кивнула Аля. - Я подумаю, пап...

Она едва не плакала. По-хорошему, надо было бы сказать: "Папочка, опомнись - где я, где автодорожный? Пусть перспективно, пусть подъем - я-то при чем?" Произойди этот разговор год назад, Аля именно так бы и сказала. Но теперь...

Теперь она впервые задумалась о том, что же такое талант и чем он отличается от желания выдумывать какую-то невероятную жизнь и тут же её разыгрывать. И сразу усомнилась: а у неё есть ли то, что можно было бы считать талантом?

Неизвестно, чем кончились бы Алины сомнения и как она повела бы себя дальше в то лето. Но жизнь вдруг рассудила сама - и Аля даже испугалась тому, как убийственно-просто все произошло...

Просто она простудилась, вот и все. Простудилась в разгар лета, в самую жару - да такого нарочно нельзя придумать! Обыкновенный летний дождь в ночь выпускного бала, Аля всегда любила бродить под теплым летним дождем, и ведь как-никак праздник...

За три дня до творческого конкурса в ГИТИС она лежала с температурой сорок, с совершенно севшим голосом и распухшим от насморка носом.

И с мыслями настолько мрачными, что с ними не могли сравниться ни температура, ни сопли...

"Вот и все, - думала Аля сквозь воспаленный, температурный полубред. - Не зря я сомневалась... Значит, не судьба!"

И плакала в подушку не из-за того что невыносимо болело горло, а из-за этой неожиданной подсказки судьбы, которая казалась ей безнадежной.

Мама успокаивала её, совершенно не понимая, что привело Алю в такое уныние.

- Алька, ничего страшного! - бодро говорила она, принося вечером с работы очередное лекарство. - Обычный бронхит, отчего ты так расстроилась? Ну, похрипишь немножко на экзаменах, расслышит тебя как-нибудь комиссия! Еще ведь не скоро, тем более первая алгебра письменная. У тебя будет вполне достаточно времени, чтобы подготовиться.

Речь шла, конечно, об экзаменах в МАДИ, и мамин оптимизм был понятен. Отец сам отнес в институт Алины документы вместе со справкой о её болезни и тоже был полон уверенности в успехе.

- Конкурса практически нет, - объяснил он. - Зато одни мальчики поступают, из-за военной кафедры. Так что будешь учиться в интересной компании! - подмигивал он своей несчастной, больной дочери.

Краем уха она слышала, как отец говорил маме на кухне, что ещё и подстраховал Алю на всякий случай, переговорив со знакомыми преподавателями из приемной комиссии...

Как все это было глупо, как никчемно и бестолково!

Температура все никак не спадала, совершенно измучив Алю. Даже читать было трудно, хотя больше делать было абсолютно нечего: лежать наедине со своими невеселыми мыслями да смотреть в окно...

Эта не спадающая температура тревожила маму, хотя она и выглядела профессионально невозмутимой.

- Не волнуйся, Аленька, - говорила она. - Есть нормальное медицинское понятие: кризис - значит, перелом к выздоровлению. Он бы давно уже наступил, если бы ты так не нервничала неизвестно из-за чего. У тебя ведь не воспаление легких! Я просто не понимаю...

В мамином голосе сквозила растерянность.

Вечером, когда все наконец улеглись и в квартире наступила полная тишина, Аля включила лампочку-прищепку над своей кроватью. На полу у кровати лежала книга, незадолго до болезни подаренная дядей Витей, маминым братом. Это были мемуары Алисы Коонен, которые Але давно хотелось почитать, потому что она слышала об этой актрисе мало и мельком. И потому, что имена у них были похожи...

Аля открыла книгу наугад. Она и раньше любила вот так, беспорядочно читать, а теперь, при температуре, глаза её сами собою рассеянно скользили по страницам.

И вдруг что-то задержало её внимание... Аля даже не сразу поняла, почему, преодолевая головокружение, вчитывается в тот эпизод, когда режиссер Таиров объясняет Алисе Коонен сцену из "Покрывала Пьеретты".

"Вот это состояние - жажду жизни и ужас смерти - мы и должны почувствовать в вашей неподвижно застывшей фигуре, в вашем лице, в ваших глазах", - читала Аля.

Но ведь это и было то самое! То самое, что происходило с нею, когда она пыталась представить себя актрисой! Ей ведь именно и хотелось, чтобы любое её чувство можно было понять даже без слов, в неподвижно застывшей фигуре!

"Чувство, которое владеет вами в эту минуту, может раскрыть только ваша рука. В вашей кисти, в ваших пальцах, которые сжимают яд, мы должны ощутить холод смерти..."

Але показалось, что температура у неё поднимается ещё выше, и одновременно - что лоб у неё холодный, и рука холодная, и это она сама сжимает пальцами яд...

Она открыла первую страницу и принялась читать не отрываясь. Она читала, пока летняя синева не проступила в окне и пока не потускнел в первых солнечных лучах свет лампочки над кроватью.

К утру у неё была нормальная температура и чувствовала она себя необыкновенно бодрой, несмотря на то что ночная рубашка стала мокрой от пота.

Недопитый кофе остыл в чашке. Допивать его не хотелось, да и сидеть в кафе "Зодиак" тоже было незачем.

Аля встала и окинула полутемный зал благодарным взглядом. Она всегда чувствовала благодарность к тем местам, с которыми были связаны важные для неё события. Хотя само по себе кафе "Зодиак" было совершенно ни при чем так же, как и песня про желтую подводную лодку.

Глава 3

Нелькин день рождения был пятнадцатого ноября: она была Скорпион по гороскопу, а Аля родилась на самое Крещенье, девятнадцатого января Козерог. Но отмечать Алина подружка решила двадцать пятого: что-то там не складывалось в парикмахерской, надо было кого-то подменить, потом был день рожденья у одного парня, к которому Нелька не могла не пойти, хотя парень так себе, но все-таки...

Зато празднование намечалось не где-нибудь, а в "Титанике", ночном клубе на Ленинградке.

- Макса позовешь? - поинтересовалась Аля.

- Да ну его! - скорчила гримаску Нелька. - Он же сам говорит, что дискотеки терпеть не может. Конечно, если ты хочешь...

- Нисколько я не хочу, - пожала плечами Аля. - Просто так спросила.

- Он в тебя, наверно, с первого взгляда влюбился, - заметила Нелька.

- Ну-у... Почти! - не стала спорить Аля.

Нелька рассмеялась.

- А ты небось сразу и принялась его мурыжить на всю катушку! Ох, Алька, одного я не понимаю: как это ты с таким характером до сих пор невинность блюдешь? И зачем, главное?

- Ладно-ладно, - не стала вдаваться в подробности Аля. - Ничего я специально не блюду! Но что же мне, с первым встречным?..

- Почему бы и нет? - хмыкнула Нелька. - Хотя бы из любопытства. И для здоровья полезно, между прочим, если, конечно, предохраняться как следует.

Нелька была довольно цинична во всем, что касалось интимной жизни. От неё Аля знала множество таких подробностей, которых ей не рассказывала даже мама - хотя Инна Геннадьевна считала, что половое воспитание девочка должна получить в семье, а не в подворотне.

Но у Нельки даже цинизм был какой-то веселый и легкий, как и весь её характер. И в конце концов, почему надо считать, что она не права? Але и самой казалось странным, что к девятнадцати годам её собственные отношения с мужчинами ограничивались поцелуйчиками и объяснениями. Но что делать, если лечь с кем-нибудь в постель "из любопытства" - не по ней...

- Слушай, а почему ты его Кляксичем зовешь? - вспомнила Нелька.

- Да из-за фамилии, - ответила Аля. - У него же фамилия - Кляксин. Я тебе разве не говорила?

Максову фамилию Аля узнала в первый же день их знакомства: подсмотрела в листочке посещаемости, когда неизвестный молодой человек сел рядом с нею в аудитории МАДИ, где проходили консультации по алгебре.

И не сдержала смешок, когда записывала свою фамилию вслед за Максовой.

- Ты чего смеешься? - удивился он. - Фамилия у меня смешная?

- Да нет, - слегка смутилась Аля. - Просто меня Александрой зовут. Но называют Алей...

- Ну и что? А меня Максим.

Он смотрел на неё внимательно и серьезно, и его пушистые ресницы слегка вздрагивали.

- А есть такая книжка - про Алю и Кляксича. Я её в пять лет могла по сто раз слушать.

- Да? - заинтересовался Максим. - А кто её написал?

- Не помню, - в свою очередь удивилась Аля. - Мне же пять лет было, как я могла запомнить, кто написал?

- А я всех авторов помню, - спокойно заметил Максим. - Даже учебника по математике для пятого класса. По-моему, это неуважительно: не помнить, кто написал книгу, которая тебе понравилась.

- Какой ты положительный, Кляксич! - засмеялась Аля.

Так и приклеилось прозвище, которое Максим считал собачьей кличкой, но на которое не мог обижаться.

В ночной клуб "Титаник" Аля шла впервые.

- Вот посмотришь, тебе понравится, - авторитетно заметила Нелька. Лучше нет на весь город, это точно. Да хоть в люди выйдешь! А то живешь, как не в Москве.

В таком деле, как выбор дискотеки, Нельке можно было доверять на все сто. Всего за какой-нибудь год она обошла все злачные места ночной Москвы, даже в гей-клубе побывала.

- Вот где прикольно! - со смехом рассказывала она подружке. - Сидишь просто как в кино! Мужики за столиками губки красят, глазки друг другу строят, на танец приглашают. Конечно, слегка блевотно, зато смешно. А надоест - так ведь и просто потанцевать можно, там у них знаешь какой ди-джей суперовый!

Аля действительно жила "как не в Москве" - в смысле посещения дискотек. Но что было делать? Если хочешь до бесконечности строить ухажерам глазки и крутить динамо - надо понимать, что такие кавалеры не поведут в ночной клуб, куда один вход черт знает сколько стоит... А дешевые дискотеки, на которые Аля пару раз сходила, совершенно её не привлекали: напоминали заводской дом культуры.

Так что приходилось довольствоваться студией бальных танцев.

У Нельки была совсем другая ситуация. Аля считала, что и в ПТУ которое, впрочем, теперь называлось колледжем - её подружка пошла после восьмого класса только ради того, чтобы не ограничивать себя в веселом времяпрепровождении.

- А что ты думаешь? - соглашалась Нелька. - Конечно, ради денег. Мамаша вон всю жизнь имела сколько хотела в своей парикмахерской - живой пример! А то бы я, может, с тобой в артистки подалась - за компанию, подмигивала она Але. - И фамилия подходящая...

Фамилия у неё действительно была вполне артистическая. Просто эстрадный псевдоним, а не фамилия: Нелли Стайдл!

- А у нас это в крови! - смеялась Нелька. - Ну, в смысле погулять с выдающимся человеком. Вот чтоб упасть: наверняка какая-нибудь прабабка-парикмахерша заезжего англичанина закадрила!

Как бы там ни было, а теперь Нелька работала в салоне красоты на Ленинском проспекте и даже имела какую-то собственную клиентуру пополам с мамой. Да ещё освоила маникюр и ездила его делать на дом - в общем, могла себе позволить отметить день рожденья в недешевом "Титанике".

В Нелькином гардеробе имелось все, что необходимо для хорошей танцевальной тусовки: во всяком случае, коллекция "Дизеля" была представлена подробно. Но, как она объяснила Але, можно было просто прикупить кое-что прямо в самом "Титанике" - всякие наклеечки, блестиночки-переливалочки - и выглядеть совсем неплохо "малой кровью".

Чтобы попасть внутрь "Титаника", надо было пройти по каким-то бесчисленным лесенкам и переходам. Внутреннее же убранство напоминало подводную лодку или тот самый вечно тонущий корабль, в честь которого клуб и был назван.

- Правда - роскошь? - спросила Нелька, когда они с Алей уселись наконец за небольшой столик неподалеку от бара.

Глаза у Нельки горели, даже сиреневая челочка, казалось, топорщилась с боевой готовностью.

Роскошь или не роскошь, но особенная энергетика здесь действительно ощущалась. Невозможно было объяснить, с чем она связана: просто исходили какие-то импульсы и от стен, и от людей.

- Во-он те - фрики, - объяснила Неля, показывая на компанию молодых людей, выглядящих так, как будто они только что снимались в клипе Мадонны.

- Что значит - фрики? - поинтересовалась Аля, слегка стесняясь своей необразованности.

- Значит - пришли побезумствовать. Видишь, и одеты как полные идиоты!

Была уже половина десятого, и клубная жизнь кипела вовсю. Гремела музыка, не заглушая веселого гула голосов, народ толпился у бара, общался, танцевал, небольшими толпами переливаясь по всему пространству клуба.

Нелька с удовольствием продолжала экскурсию.

- А вот тот, угрюмый - директор, его Олег зовут. Он тут почти каждый вечер тусуется.

- Неужели ему ещё не надоело? - удивилась Аля.

- Да ты что! Тут же всем интересно. И заметь, бандитов почти нет, в этом ихнем Версаче дурацком. Я тут как-то видела двоих - так они ежились, бедные, так им неуютно было!

- Почему же он тогда угрюмый, раз интересно? - заинтересовалась Аля.

- Потому что это стильно, - объяснила Нелька. - Стильно быть угрюмым, понимаешь?

Аля не очень поняла, почему стильно быть угрюмым. А остальные, выходит, не стильные, раз смеются и танцуют?

Но расспрашивать она не стала. Незаметно для себя Аля тоже развеселилась - почувствовала, как легкие иголочки покалывают изнутри и ноги сами собою начинают притопывать в такт гремящей музыке.

К столику подтянулись остальные Нелькины гости: пара девчонок в "кислотных" платьицах, долговязый парень в майке с гринписовской картинкой и в пудовых "гриндерсах".

Стихия танца подхватывала Алю мгновенно, заставляя забыть обо всем даже если это был незамысловатый дискотечный танец. Впрочем, ведь танцевать можно было как угодно, и она с удовольствием исполняла для себя самой что-то невообразимое - какую-то испано-американо-греческую смесь. Выпитый у стойки коктейль веселил душу и тело, двигаться было легко - и Аля наслаждалась и весельем, и легкостью.

"В самом деле - кайф!" - подумала она, падая в объятия какого-то парня, оказавшегося в этот момент как раз напротив неё на танцевальной площадке.

Парень не растерялся от того, что на него так неожиданно свалилась девица, а тут же подхватил Алю и, когда танцевальное па было закончено, отпустил, надо сказать, с неохотой. Аля засмеялась, подмигнула своему минутному кавалеру - и, продолжая танцевать, тут же забыла, как он выглядит. И это было прекрасно!

Она ненадолго присела за столик, чтобы отдышаться.

- Пенная парти - это улет, - рассказывала Нелькина гостья. Поставили прямо у входа такие штуки, вроде водометов, и они, прикиньте, плевались настоящей пеной! И ни пятен от нее, ничего!

Аля не привыкла к спиртному, бокал коктейля, выпитый в самом начале вечера, до сих пор не выветрился у неё из головы, хотя потом она пила только колу. Что-то сдвинулось у неё в сознании, веселье нарастало, ей уже казалось, что пенные водометы - это действительно улет, и как хорошо каждый вечер проводить именно так, в таком вот сияющем, мигающем и гремящем музыкой местечке, чувствовать себя туго скрученной пружиной, чувствовать упругость каждого своего движения...

Она уже не различала, кто же был приглашен на день рожденья, а кто подошел просто так. Публика за столиком менялась, поздравляла Нельку, потом перемещалась то к стойке бара, то на танцплощадку.

Истории из клубной жизни тоже сменяли друг друга под грохот музыки.

- А я тут однажды у бара пятьдесят баксов нашла, представляете? - Это рассказывала уже Нелька. - В "Пилоте" каком-нибудь больше десятки в жизни не найдешь, хоть весь вечер на карачках ползай!

- И что ты с ними сделала? - поинтересовался парень в таких же, как у Али, только светло-голубых, джинсах "Наф-Наф".

- Да ничего! В казино тут же проиграла, - рассмеялась Нелька. Думаешь, акции побежала покупать?

Вечер удался, это было ясно. Возле Али завертелся какой-то парень кажется, тот самый, которому она упала на руки в танце. Во время следующего танца они успели поцеловаться, но знакомиться все-таки не стали, а, приветливо помахав друг другу, разбежались по разным углам этого чудесного безумного корабля.

И это было так же хорошо, как будоражащий гул пестрой, веселой толпы, блеск какой-то разноцветной пыли на Нелькиных волосах и сумасшедшие выходки фриков, чуть не на ушах ходивших по танцполу!

Домой ехали на частнике, пойманном на Ленинградском проспекте: Нелька специально заначила для этого деньги.

- Устала? - спросила она у Али, падая на заднее сидение "Жигулей". У-уй, просто ног не чую! Хорошо, что на завтра во вторую смену заменилась.

- А я совсем не устала! - Алины глаза таинственно и радостно сияли в полумраке салона. - Мне так хорошо было... Я прямо не ожидала от себя!

- Почему же? - улыбнулась Неля. - Чего это ты, интересно, от себя не ожидала?

- Не знаю, как объяснить... - Аля помедлила, глядя, как мелькает справа от дороги темный и причудливый Петровский замок. - Я, знаешь, не представляла, что смогу так раскрепоститься, настолько ни о чем не думать. Ни сомнений, ничего! Просто танцевала, веселилась...

- Да ты вообще-то ведь нормальная девка, Аль, - сказала Неля. - Ты не знала, что ли? Конечно, почему ж в "Титанике" не отвязаться - он же для того и предназначен! Ходить надо почаще...

- А платить кто будет? - усмехнулась Аля. - Ты, или Пушкин?

- Да, это проблема, - согласилась Нелька. - Ну, ничего! Вот станешь знаменитой артисткой, заведешь себе шикарного спонсора и будешь сколько хочешь где хочешь танцевать!

Аля улыбнулась Нелькиным словам. Конечно, именно так и представляет себе жизнь актрисы её верная подружка... Да разве только она!

"А я? - вдруг мелькнуло в голове. - А я-то вообще ничего себе не представляю..."

Но ей было так хорошо, так легко танцевать этой ночью, а теперь в машине было тепло от печки, и огни вдоль Ленинградского проспекта так таинственно мерцали по дороге к дому.

"Декабрь, январь, февраль... Целых полгода еще! - подумала Аля. - До экзаменов полгода, зачем же заранее думать о той жизни, которая, может быть, ещё только будет потом?"

Глава 4

Полгода, отделявшие Алю от экзаменов в ГИТИС, пролетели гораздо скорее, чем она ожидала. И мысль о том, что надо ведь что-то делать, пришла к ней только летом...

То есть нельзя сказать, что Аля ничего не делала всю зиму. Все делала - понемножку. Немножко занималась надоевшей математикой со своими двоечницами, немножко подучивала басни и прозу к творческому конкурсу.

Немножко спорила с родителями, не верившими в серьезность её намерений.

- Но почему тебе кажется, что это просто блажь? - возмущенно спрашивала Аля у мамы. - Почему это непременно должно пройти через полгода, если до сих пор не прошло?

- Но одно то, что мы даже не догадывались... - пыталась объяснить Инна Геннадьевна. - Ведь мы действительно даже не догадывались, Алька!

- А могли бы догадаться, между прочим, - съязвила она. - Что я, по-вашему, из МАДИ в прошлом году сбежала ради того, чтобы вам насолить?

- Нет, мы так, конечно, не думали, - оправдывалась мама. - Но думали, что ты по легкомыслию... По безалаберности своей! Мне все-таки кажется, что так не готовятся в ГИТИС, как ты. Он, кстати, по-моему как-то иначе теперь называется?

- Да, РАТИ, - кивнула Аля. - Российская академия театрального искусства. Но и ГИТИС тоже - по привычке.

- Странно, что ты хотя бы это знаешь, - заметил отец. - Мне, конечно, трудно объяснить, Аля... Но я думаю так же, как мама. Если бы это было у тебя серьезно, по-моему, ты больше времени уделяла бы подготовке. С репетитором бы занималась, что ли. Да ты там была хоть раз?

- Была один раз, - кивнула Аля. - Узнавала, что читать надо будет на конкурсе.

- Один раз! - хмыкнул Андрей Михайлович. - Так я и думал. Александра, да ведь ты понятия не имеешь о том, как все это происходит! Может быть, там есть какие-нибудь курсы, консультации какие-нибудь бывают. А ты занята собой, сама себе что-то выдумываешь - и считаешь, что этого достаточно.

В глубине души Аля действительно считала, что этого достаточно. То есть она как-то не думала об этом специально: просто жила наедине со своими желаниями и стремлениями.

И вот наступил момент, когда надо было оставить свой уютный кокон и решиться наконец узнать: есть он у нее, этот самый талант, или она все-таки обречена на обыкновенную жизнь, которой живет большинство людей?

Но Аля старалась заглушить сомнения. Хватит, насомневалась в прошлом году! Теперь просто пойдет на первый тур, и будь что будет.

Да и кого можно было слушать? Максим, например, вообще спросил:

- Вот поступишь ты... Кем же я тогда буду в твоей жизни?

- Какая разница? - пожала плечами Аля. - Тем же, кем и сейчас.

"Никем, - подумала она про себя. - Ну и что?"

Перед первым туром было прослушивание. И хотя Аля уже знала, что это просто консультация, что запретить поступать никому не могут, - она все-таки волновалась, входя в аудиторию, как будто уже сейчас должна была решиться её судьба.

И это ещё мало было сказать: волновалась! У неё просто ноги приросли к полу, когда в день прослушивания она открыла дверь в институт и увидела, сколько народу толпится в коридоре...

Толпа показалась ей просто неисчислимой! И, главное, это была не просто толпа, а какие-то совершенно особенные люди. Они вели себя так странно, что Але даже показалось на минуту, будто все здесь немного не в своем уме.

Они смеялись громче, чем смеются обыкновенные люди, они двигались стремительнее и изящнее, чем двигаются обыкновенные люди, они разговаривали друг с другом так, как будто уже участвовали в каком-то бесконечном и беспорядочном спектакле, они прямо в коридоре читали какие-то невообразимые монологи...

Но дело было даже не в этом. Каждый из этих впервые ею увиденных абитуриентов, со своими жестами, разговорами, монологами, - был так выразителен, что сразу казался гениальным. Или, во всяком случае, необыкновенно талантливым - конечно, куда талантливее, чем Аля.

Кроме того, она никогда не видела такого количества красивых девушек! Казалось, будто лучшие фотомодели спрыгнули с журнальных обложек и собрались в узком коридоре первого этажа, перед восьмой аудиторией... Особенно одна была - Аля просто ахнула про себя, увидев ее: высокая, с длинными пепельными волосами, с лицом Василисы Прекрасной и с такими движениями, что невольно вспоминались слова: "Выступает, будто пава..."

Аля представила свои худые плечи, острые ключицы - и поежилась.

Несколько парней сидели в конце коридора на полу и бренчали на гитарах - преувеличенно нервно и преувеличенно громко.

Аля почувствовала, что её начинает бить мелкая дрожь. Она с трудом уняла её, входя в аудиторию.

Женщина средних лет сидела за столом одна, и лицо у неё было спокойное, почти приветливое.

- Ну, что вы хотите прочитать? - спросила она.

- Грин, "Алые паруса"... - ответила Аля, стараясь, чтобы голос звучал погромче.

- Пожалуйста, - разрешила женщина. - Да не волнуйтесь, не волнуйтесь - читайте!

Аля читала тот отрывок, когда Ассоль видит входящий в бухту корабль капитана Грэя: показалось, что эти наполненные счастьем строки обязательно должны принести счастье и ей...

- Достаточно, - сказала женщина, послушав ровно две минуты.

Аля растерянно посмотрела на нее. Почему достаточно, неужели она так плохо читает?

- Что ж, можете попробовать поступать, - развеяла её сомнения женщина за столом. - Желаю успеха! Пожалуйста, следущая.

Уже выходя из аудитории Аля услышала, что следующая девочка маленькая, худенькая - монотонным тоненьким голоском тоже читает отрывок из "Алых парусов".

- А меня спросила, куда я ещё поступаю, - рассказывала в коридоре красавица, похожая на Василису Прекрасную. - Я говорю: во МХАТ, в Щепку, в Щуку.

- Тебя во МХАТ возьмут, - авторитетно заявила другая, долговязая, в потертых джинсах и ярко-зеленой блузе. - У тебя фактура мхатовская, туда одних красавиц берут. А сюда - выразительных!

- А ты откуда знаешь? - заинтересовалась Василиса.

Долговязая посмотрела снисходительно.

- Да я уже пятый раз поступаю, - объяснила она. - Что ж я, совсем уж дура, не разобралась, что к чему?

Аля как-то не подумала о том, что надо пойти на творческий конкурс не только в ГИТИС, но и ещё куда-нибудь. Только здесь, в коридоре, она узнала, что все до единого абитуриента поступают одновременно во все театральные вузы Москвы. И это тоже не добавило радости...

Несмотря на то что прослушивание не принесло разочарования, Аля не только не почувствовала себя уверенее, но даже наоборот: смятение охватило её.

Голова у неё гудела от невероятного количества невероятных историй и легенд, которые она успела услышать в коридоре, от слухов о том, какие вкусы у мастера, набирающего курс, и как угодить его вкусам.

Лица увиденных сегодня людей мелькали у неё перед глазами уверенные, неуверенные, красивые, некрасивые, молодые, не очень... У неё голова шла кругом от этих лиц!

Родители спокойно восприняли известие о том, что ей посоветовали попробовать.

- Что ж, попробуй, - пожала плечами мама. - В конце концов, если не поступишь - это наверняка к лучшему. В армию тебе во всяком случае не идти.

Такая сдержанность со стороны обычно эмоциональной, всегда готовой возмущаться и восхищаться мамы, была, пожалуй, даже обидна. Но Але было сейчас не до того, чтобы обижаться на родителей. Ей вообще было ни до чего: она думала только о том, как пройдет завтрашний день и первый тур.

Аля так перенервничала и так не выспалась в ночь перед первым туром, что пришла на него почти спокойная. Тем более что она уже знала: мастера все равно на первом туре не бывает, а без него отсеивают только самых безнадежных.

Мастера действительно не было. За столом в уже знакомой аудитории главным был педагог курса - мужчина лет сорока, длинноволосый и длиннолицый. Увидев его, Аля почему-то сразу вспомнила руководителя драмкружка, который сказал, что она занята только собой, - и настроение у неё испортилось.

"Но хотя бы не волнуюсь почти, - подумала она. - Уже неплохо..."

Рядом с педагогом сидели какие-то женщины - тоже, наверное, преподавательницы - и несколько совсем молодых людей. Аля уже знала, что это студенты мастера, которых приглашают послушать абитуриентов на первом туре.

Она подготовила басню "Ворона и лиса" - хотя терпеть не могла басен, но ведь положено - ещё стихотворение Ахматовой про сероглазого короля и отрывок из "Дубровского", в котором Маша говорит, что она жена князя Верейского.

Педагог слушал, откинув голову назад и прикрыв глаза рукою.

- Достаточно, - сказал он, не дослушав последнюю строфу стихотворения. - Пожалуйста, басню.

Чтение басни он прервал на словах "Голубушка, как хороша..." - как раз когда Аля изо всех сил старалась, чтобы её голос передавал лисью хитрость.

Конец пушкинского отрывка - самый главный момент, в котором было и про отчаянье Дубровского, и про волнение души, и про Машин отказ, - ей тоже дочитать не удалось.

Педагог, имени которого она даже не успела узнать накануне первого тура, отвел руку от лица и, почти не глядя на Алю, произнес:

- Достаточно, благодарю вас, больше не задерживаю.

Никто ему не возразил.

Все это длилось не больше десяти минут, и Аля так растерялась, что не могла понять: что делать теперь, выйти из аудитории или сесть на стул рядом с остальными абитуриентами, вызванными вместе с нею в аудиторию?

Она села на свое место и слушала, как высокий светловолосый парень читает "Квартет" Крылова. Глаза у парня были веселые, а лицо до того подвижное, что ему, казалось, даже и не надо было произносить слова Осла, Козла и проказницы Мартышки - все интонации чувствовались в его выразительной мимике.

Педагог на этот раз не прикрывал глаза рукой, а, наоборот, внимательно следил за светловолосым парнем. Студенты потихоньку смеялись, и Аля прекрасно понимала, почему: просто оторваться было невозможно!

Ей стало тоскливо и захотелось плакать. Такими невыразительными показались собственные интонации, когда она вспомнила, как читала про сероглазого короля... Конечно, на неё и смотреть-то было необязательно!

Аля уже успела понять, что слухи распространяются по коридору со скоростью звука. Но пока даже здесь никто ничего не знал; надо было ждать до шести вечера - тогда должны были объявить результаты первого тура.

Аля взглянула на часы: было двенадцать, она прошла в числе первых. Шесть часов! Да она с ума сойдет за это время в одиночестве... Может, вообще не уходить отсюда? Все-таки люди кругом, хотя все нервничают и это не добавляет уверенности...

- Не переживай, мать! - хлопнул её по плечу один из парней с гитарами - кажется, он представился Федором, но Аля забыла его имя в ту же минуту, как услышала. - Читала ты роскошно! Пошли лучше пока прогуляемся разгрузимся от стресса!..

Нетрудно было догадаться, как он предполагает разгрузиться: наверняка принять сто грамм в ближайшем кафе. И, может быть, это было бы даже кстати: действительно, нервы... Но Аля вдруг почувствовала, что не хочет сейчас ни с кем разговаривать, не хочет гадать о результатах первого тура - да просто ничего не хочет!

Странная апатия охватила ее... Махнув рукой, она медленно пошла по коридору.

Все было совсем не так, как она ожидала. Пожалуй, Аля меньше переживала бы, если бы наверняка узнала, что провалилась - ну, может быть, поплакала бы. А так... Кажется, она не провалилась, но и внимания к себе наверняка не привлекла. Все было так буднично, так обыкновенно... Аля снова подумала, что она - самая невыразительная в этой гудящей толпе.

Она повернула за угол коридора и взобралась на подоконник, размышляя, как скоротать время до шести часов. А скорее всего, не размышляя ни о чем...

- Ну, девушка, как дела? - услышала Аля негромкий голос и вздрогнула от неожиданности: задумавшись, она не заметила, как кто-то подошел к ней совсем близко. - Уже отмучились?

В двух шагах от неё стоял молодой человек и смотрел на Алю внимательно, с едва уловимой иронией.

Она так привыкла за эти несколько дней к постоянному мельканию лиц, что взглянула на молодого человека без малейшего интереса. Пожалуй, даже с тоской взглянула. Все лица, которые Але пришлось увидеть в бурлящих гитисовских коридорах, казались ей настолько выразительными и запоминались так прочно, что у неё уже голова болела от такой перегрузки памяти.

И поэтому ей совсем не хотелось разговаривать с неожиданно возникшим собеседником. Да и о чем разговаривать? Услышать ещё одно соображение о том, как надо держаться, что надо и что не надо читать, или ещё одну гитисовскую легенду?

Аля даже не обратила внимания на то, что он выглядит, пожалуй, постарше, чем остальные абитуриенты.

- Отчего же вы впали в отчаяние? - вдруг спросил он.

- С чего вы взяли, что я впала в отчаяние? - вяло удивилась Аля. - Я ещё даже не знаю ничего, только в шесть часов скажут.

- А вы так сидите на этом подоконнике, - объяснил молодой человек. Просто скульптура Микеланджело, ей-Богу! Поза полного отчаяния...

Эти слова заставили Алю взглянуть на него с интересом. И, едва она это сделала, как тут же поняла, что её неожиданный собеседник, конечно, интереса вполне заслуживает. Он явно отличался от всех, кого Аля успела увидеть за последние дни, и отличался не только возрастом.

Он даже одет был как-то иначе - хотя совершенно ничего особенного не было в его темно-синих джинсах и свободной черной рубашке. Разве что часы были необычные, они и бросились Але в глаза, едва она взглянула на него повнимательнее. Корпус у часов был прозрачный, и через него были видны все винтики и болтики.

Переведя взгляд с часов на лицо молодого человека, она поняла, что где-то видела его.

На вид ему было лет тридцать пять, хотя выглядел он моложе. Это Але самой показалось странным: как же она поняла, что ему тридцать пять, когда он выглядит моложе? - но это было именно так. У него было спокойное, чуть удлиненное лицо, обрамленное небольшой бородой - именно бородой, а не трехдневной щетиной, которая, хоть и считалась модной, не вызывала у Али ничего кроме брезгливости.

Из-за бороды и усов невозможно было понять, волевой или безвольный у него подбородок. Но губы точно были волевые: плотно сжатые и вместе с тем едва заметно, но необыкновенно привлекательно изогнутые.

И глаза были под стать всему лицу - спокойные, с каким-то особенным, неуловимым и очень располагающим выражением. И они были совершенно необыкновенного цвета, его глаза! Прозрачно-желтые, как смола, застывшая на яблоне, вот какие. Аля вспомнила вдруг: такая смола выступала на яблоневых стволах в дачном поселке, они с девчонками собирали прозрачно-желтые капли и делали самые настоящие диадемы для своих театральных принцесс...

Но где же она могла его видеть?

- Послушайте, - вдруг предложил он, - в шесть часов будет результат, вы говорите? Тогда, может, выйдем пока отсюда? Или вы собираетесь так все время и просидеть на этом подоконнике?

- Нет, - покачала головой Аля. - Не собираюсь.

Она спрыгнула на пол и тут же удивилась про себя: ведь ещё пять минут назад никуда не собиралась идти и никого не хотела видеть, даже от общества парня с гитарой отказалась!

Но думать об этом было некогда, потому что её собеседник уже сделал полшага в сторону, пропуская Алю перед собою.

- Извините, не представился, - вспомнил он. - Меня зовут Илья.

И его манера держаться, и тон, и даже одежда вступали в резкий контраст со всем тем, что Аля до сих пор видела в ГИТИСе - с расхлябанностью, с преувеличенностью жестов, с матом, употребляемым вместо междометий. Может быть, поэтому она вот так, сразу, пошла рядом с этим Ильей по коридору к выходу.

- А меня - Аля, - представилась она.

- Аля - это Алевтина? - поинтересовался Илья. - Или Альбертина?

- Это Александра.

- Тогда хорошо, - кивнул Илья. - А то уже голова кругом идет от необыкновенных имен. Вы заметили, половину абитуриентов зовут как-нибудь этак... Театрально! Все-таки, наверное, есть крупица истины в том, что имя влияет на судьбу. Вот наделили родители свое чадо вычурным именем - и пожалуйста, оно растет с мечтой об артистической карьере.

Але понравилось его наблюдение. Вообще, ей все больше нравился этот Илья, так бесшумно возникший у подоконника и сказавший, что она похожа на скульптуру Микеланджело.

Глава 5

- Куда же мы пойдем? - спросил Илья, когда они вышли на залитую солнцем улицу и медленно направились к зданию ТАСС на углу Тверского бульвара.

- А мне все равно, - пожала плечами Аля. - Мне все равно никуда не хочется...

Забытый на несколько минут первый тур вдруг вспомнился снова - и ей тут же стало тоскливо. Илья бросил на неё быстрый взгляд.

- Что, опять задумались о своей мнимой неудаче? - спросил он.

- Почему мнимой? По-моему, очень даже вероятной, - вздохнула Аля.

Вздох получился какой-то жалобный, похожий на всхлип, хотя она совсем этого не хотела. Она вообще казалась себе сегодня маленькой, беспомощной и растерянной - и ничего не могла поделать с этим чувством, пришедшим так некстати.

- Мнимой, мнимой. - Кажется, Илья улыбнулся, но улыбка спряталась в усах. - На первом туре вообще не бывает неудач, разве вы не знаете?

- Как это - не бывает? - Аля так удивилась, что даже голос у неё окреп. - Да ведь все говорят, что многих после первого тура отправляют!

- Кто это - все? - пожал плечами Илья. - Бывалые девочки, которые в сто первый раз поступают с одним и тем же репертуаром? Или шустрые старшекурсники, которые вертятся везде и всюду?

- Ну... В общем, да! - согласилась Аля. - Говорят, в прошлом году многих после первого тура выгнали.

Аля думала, что Илья сейчас объяснит, что значат его слова и почему он так уверен, что на первом туре неудач не бывает. Но он, наоборот, замолчал, неторопливо шагая рядом с нею по Тверскому бульвару, на который они незаметно свернули у Никитских ворот.

Она хотела спросить, куда они идут, но почему-то не спросила. Ей показалось вдруг, что его не надо ни о чем спрашивать - он все сделает сам...

Они прошли мимо дома Ермоловой, мимо огромного здания банка за забором и, не доходя до Театра Пушкина, свернули налево в узкий переулок.

- Знаешь, что здесь было? - спросил Илья.

Аля заметила, что он не показал пальцем и даже не взглянул на то здание, о котором спрашивал её. Но она сразу догадалась, о чем он спрашивает.

- Знаю, - кивнула она. - Камерный театр.

Илья взглянул на неё с интересом и снова улыбнулся - как показалось Але, удовлетворенно улыбнулся. Впрочем, может быть, ей это именно что показалось. Очень уж ловко скрывались улыбки в его темно-русых усах.

- Слушай, - спросила она с неожиданным для себя самой интересом, - а правду говорят, что Алиса Коонен прокляла эту сцену, когда уходила отсюда?

- Не знаю, - пожал плечами Илья. - Я тоже что-то такое слышал. Может и правда. Хотя, кажется, нет... Ну да, точно, мой отец говорил, что быть этого не может, - вспомнил он.

- Почему? - не отставала Аля. - Почему этого не может быть?

Ей хотелось спросить, кто его отец и откуда он знает такие вещи, но было неловко, и она не стала об этом спрашивать. Зато она вдруг поняла, что они с Ильей как-то незаметно и совершенно естественно перешли на "ты".

- А он говорил, что это были совсем другие люди - не из тех, которые проклинают... Он знаком был с Коонен. Говорил, что у неё была такая серьезность внутреннего жеста, которая никому теперь и не приснится.

Аля слушала, не отводя глаз от Ильи. Рядом с нею шел человек, отец которого был знаком с Алисой Коонен! Это было все равно, как если бы он сказал, что его отец был знаком с Пушкиным...

Мама однажды рассказывала Але, как привела её, трехлетнюю, к памятнику Пушкину и сказала, что сегодня надо положить сюда цветы, потому что у Пушкина день рожденья. А Аля рассмеялась и заявила, что у памятников день рожденья не бывает...

Но прежде чем она успела что-нибудь спросить, Илья сказал:

- Ну вот мы и пришли. Здесь неплохое кафе, можно кофейку выпить с коньячком. По-моему, как раз под твое настроение и подойдет здешняя атмосфера.

Они стояли на Большой Бронной перед обыкновенным многоэтажным домом. В первом этаже размещался гастроном, а рядом с гастрономом - вход в маленькое кафе. Это была обычная "стекляшка", но прозрачные стены были зашторены, так что невозможно было понять, что находится внутри.

Внутри был полумрак, музыка не заглушала голосов. Посетителей сидело много, все они были довольно молоды и почти все курили, прихлебывая кофе из белых чашечек или коньяк из незамысловатых тонких стаканов.

Как ни странно, в них было что-то знакомое, в этих парнях и девушках - в их интонациях, жестах. Аля даже оглянулась удивленно, словно ожидала увидеть знакомые по ГИТИСу лица.

- Здесь Литинститут рядом, - предупреждая её вопрос, сказал Илья. Почти что ГИТИС, только шуму меньше.

Аля не совсем поняла, почему обыкновенная кафешка рядом с Литинститутом должна подойти под её сегодняшнее настроение. Но спрашивать снова не стала, а просто села напротив Ильи за только что освободившийся маленький столик на двоих.

Она думала, что он сейчас пойдет за кофе, и ей даже интересно стало: неужели встанет в длинную очередь к стойке?

Но в очередь Илья не встал. Он быстро окинул её взглядом и помахал рукой приземистому, крупнолицому парню, который стоял в ней вторым.

- Сержик. - Илья позвал негромко, но его голос был отлично слышен в общем гуле. - Нам два двойных возьми, коньячку по сто и пару пирожных для девушки. Ну, и себе - что-нибудь там...

С этими словами Илья протянул парню деньги.

Тот, кажется, ничуть не удивился. Он взглянул на Илью, невозмутимо кивнул, подошел, взял деньги, вернулся в очередь и так же невозмутимо принялся разглядывать Алю. Ей стало неловко, и она отвернулась от крупнолицего парня.

- Ну, так что тебя интересовало? - спросил Илья, как будто они с Алей не прерывали беседу. - Почему на первом туре не бывает неудач?

- Да, - вспомнила Аля. - И откуда ты это знаешь - раз все другое говорят?

- Да забудь ты этих "всех"! - поморщился Илья. - Мало ли что говорят профессиональные неудачники! Неудач на первом туре не бывает потому, что все ждут, что скажет мастер. А он придет только на второй тур, так что пока осторожничают. Тем более, у Павла Матвеевича характер крутой - кто хочешь поостережется, - добавил он. - А у моей мамы вообще знаешь, какая история была, когда она поступала?

Илья улыбнулся - наверное, вспомнив историю. Улыбка у него была ещё более располагающая и ободряющая, чем взгляд.

- Какая? - заинтересовалась Аля.

- Да она вообще не прошла первый тур! Пришла назавтра, а её в списках нет. Ну, конечно, в слезы: девочка приехала из самой Сибири, а тут такое крушение мечты!.. Одним словом, рыдает под лестницей. И что ты думаешь? Илья сделал эффектную паузу - явно для Али; он стал похож на доброго волшебника. - Подходит к ней какой-то тип - она даже лица его не запомнила! - и говорит: "Ты чего ревешь? Плюнь и иди на второй тур, кто там помнит, прошла ты или нет!"

- И что?

Аля смотрела на Илью так, словно он должен был вот-вот достать из-за пазухи живого голубя или аквариум с рыбками.

- И ничего! Мастер увидел её, пришел в восторг, пропустил на третий тур, а потом и принял. Конечно, никто уже не поминал, прошла она там что-то перед этим или не прошла.

- А кто твоя мама? - наконец спросила Аля: она просто сгорала от любопытства!

- Анна Германова, - ответил Илья. - Слышала о такой?

Слышала ли она об Анне Германовой! Да во всем бывшем СССР не было, наверное, ни единого человека, который не слышал бы об этой актрисе! Вернее, не видел бы её на экране. Аля даже не могла сразу вспомнить, какие роли она играла - да просто все знаменитые роли, которым соответствовала её величественная, холодноватая красота! Знаменитый глубокий, бархатный голос Германовой сам собою зазвучал в Алиных ушах...

И тут она наконец догадалась, как фамилия Ильи и почему ей сразу показалось, что она его где-то видела. Конечно, видела - только не его, а его отца, на которого Илья был так похож, что даже смешно было сразу не догадаться!

- А тебя, значит, зовут Илья Святых? - спросила она.

- Раскрыла все-таки инкогнито, - снова улыбнулся Илья. - Осталось только спросить, почему разошлись мои родители.

- Ну что ты, - смутилась Аля. - Я вовсе не собиралась... Меня это совершенно не интересует!

Алю действительно не интересовали такие подробности семейной жизни знаменитого актера Ивана Святых. И смутилась она вовсе не потому, что Илья раскрыл какие-нибудь её тайные намерения. Да она вовсе и не была застенчива. Просто это так необычно было: сидеть за столиком с сыном таких людей...

Несмотря на свое увлечение театром, Аля действительно, как говорила Нелька, "как не в Москве жила". И не только потому, что не ходила в ночные клубы. Пожалуй, для неё имена Святых и Германовой звучали почти так же, как для какой-нибудь наивной провинциалочки. Что с того, что живешь с ними в одном городе? Все равно - как на другой планете...

Словно специально чтобы развеять Алино смущение, к ним подошел наконец Сержик с кофейными чашками, стаканами с коньяком и пирожными на мокром блюдечке. Все с тем же невозмутимым видом он поставил все это на грязный столик перед Алей и Ильей.

- Спасибо, старичок, - сказал Илья. - Век не забуду. Кстати, идея о клипе, похоже, уже внедряется в мозги нашего банкира, - многозначительно добавил он. - Еще немного - и выложит денежки.

Серж кивнул то ли благодарно, то ли просто приветственно и направился к соседнему столику, где ему держал место очень толстый рыжий парень, развлекавший двух миловидных и явно не богемистых девушек.

Аля была рада, что сам собою прервался разговор о родителях Ильи. Правда, мысли о них не выходили у неё из головы.

"Сколько ему, интересно? - думала Аля. - Лет тридцать пять, наверное... Германовой, значит, давно за пятьдесят, даже если она родила рано. А как выглядит!"

Об отце Ильи она почему-то думала меньше - просто отметила про себя, что при всем их потрясающем сходстве сын выглядит совсем иначе. Илья отличался тем, что Аля за пару дней, проведенных в коридорах ГИТИСа, привыкла называть фактурой. Черты его лица были крупнее, чем у его отца, и все лицо выглядело из-за этого как-то солиднее. Конечно, это досталось ему от матери - как и удивительно красивый голос.

Аля не знала, чем занимается Илья и имеет ли он отношение к театру или кино. Но если имеет - его совершенно невозможно представить в комической роли, которых так много сыграл его отец.

"Внешность не позволяет, - подумала Аля. - И голос, и глаза такие прозрачные..."

- Да что мы все обо мне, - заметил Илья. - Давай о тебе поговорим. Актрисой мечтаешь быть?

- Наверное, - усмехнулась Аля. - А то с чего бы я стала на актерский поступать?

- Мало ли, - пожал плечами Илья. - Думаешь, все, кто туда поступает, будут актерами?

- Не думаю. Но хотят - все, - ответила Аля.

- Ну и дураки! - неожиданно сказал Илья.

Вместо того, чтобы начать расспрашивать, почему же дураки, - Аля рассмеялась.

- Я, по-твоему выходит, тоже дура? - спросила она сквозь смех.

- Ну, этого я все-таки не сказал, - ничуть не смутился он. - Ты, скорее всего, просто слабо представляешь себе, что это за рыбка такая современная актриса. И с чем её едят.

- А её едят? - медленно, глядя прямо в его прозрачные и вместе с тем непроницаемые глаза, спросила Аля.

- Еще как! - усмехнулся Илья. - Все кому не лень. Выходит наивная девочка на взрослую дорогу, жизнь актрисы представляет себе по мемуарам Алисы Коонен... Думаешь, все кругом такие нравственные, чтобы её не есть?

- Зачем ты мне все это говоришь? - тихо сказала Аля. - Я и так сегодня...

- А вот затем и говорю, - оборвал её Илья. - Затем, что ты мне с первого взгляда показалась очень... как бы это точнее сказать... Выразительной, что ли. И я просто справедливости ради хотел бы сразу развеять твои бессмысленные иллюзии.

- Выразительной? - удивилась Аля. - А я думала, наоборот. По сравнению с остальными...

- Вот в этом все и дело! - воскликнул Илья с такой неожиданной горячностью, что Аля посмотрела на него удивленно. - Видишь, даже ты заметила! У тебя совершенно другая выразительность, понимаешь? Ох, ну трудно мне с тобой о таких вещах разговаривать, слишком уж ты свеженькая-неискушенненькая! Но можешь мне поверить, я тебе как профессионал говорю.

У него был такой голос, что не поверить ему было невозможно. Голос выдавал его волнение, хотя глаза оставались прежними.

- У тебя особый тип выразительности, - продолжал Илья. - Очень современный, блистательно современный, я бы сказал. Гламур!

- Что-что? - удивилась Аля. - Что значит - гламур?

- Да все значит. Манеру разговаривать, молчать, двигаться или быть неподвижной... Стильность!

У Али слегка зарделись щеки: ей никогда не приходилось слышать такого изысканного комплимента, да ещё от человека, лет на пятнадцать старше.

Впрочем, Илья тут же добавил нечто прямо противоположное только что сказанному:

- Кстати, что это на тебе за платье такое идиотское?

- Почему идиотское? - Аля растерянно посмотрела на свое платье.

А ей-то казалось, что ей идет этот нежный розовый цвет! К светлым волосам идет...

Волосы у Али были особенные, даже Нелька говорила, что не встречала таких ни у одной клиентки. Из-за светлости своей они казались нежными и мягкими, а на самом деле были такими жесткими, что выглядели пышными без укладки и без капли лака.

Аля даже специально приглаживала их иногда: ей казалось, что голова напоминает одуванчик.

Вот к ним и подбиралось розовое платье - легкое, воздушное, с широким поясом и с кружевом у высокого ворота, скрывавшего острые ключицы. Недлинные волосы чуть касались плеч и путались в кружевах...

И не в джинсах же "Наф-Наф" идти на конкурс, не в переливалочках из "Титаника"!

- Конечно, идиотское, - безжалостно повторил Илья. - Надо ничего о себе не знать, чтобы упаковаться в такую конфетную обертку.

Но несмотря на его безжалостный тон, Алина растерянность тут же прошла.

- Что же мне надеть на второй тур? - спросила она, забыв, что полчаса назад сомневалась, предстоит ли он ей вообще.

- Вот это другой разговор! Что-нибудь, что подчеркивало бы фигуру и не стесняло движений. Даже не то что не стесняло, а вот именно оттеняло бы каждое твое движение. Понятно?

Он говорил красиво и ясно. Аля с удовольствием вслушивалась в музыку его интонаций - особенно после нервных, обрывистых слов, которых столько слышала за последние несколько дней.

- Черное? - спросила она.

- Черное - всегда хорошо, - согласился Илья. - Матово-черный цвет... И к глазам твоим пойдет. Только сильно не оголяйся, этого не любят. Джинсы черные надень, блузку какую-нибудь. Смотри не переборщи, все-таки не на похороны, - добавил он и улыбнулся, развеивая излишне серьезное впечатление от своих слов.

Илья допил коньяк, сделал последний глоток кофе. Аля свой коньяк не пила: знала, что от спиртного у неё мгновенно начинает кружиться голова, а ведь предстояло ещё вернуться в ГИТИС. Пирожное она надкусила, но есть от волнения не стала.

- А вообще-то, - вдруг сказал Илья, - было бы лучше, если бы ты не тратила время на это поступление.

Сердце у Али замерло и полетело в пропасть. Странный он человек! Только что делал ей комплименты, говорил про "гламур", рассказывал, как поступала в ГИТИС его мать. Даже про розовое платье говорил так по делу. И вдруг...

- Но... почему? - с трудом выдавила она из себя.

- Это долго объяснять, - пожал плечами Илья. - Да и все равно ты не поймешь. Время нужно, чтобы понять. Время и определенный образ жизни.

- Пойдем, а? - сказала Аля, отгоняя закравшийся в сердце страх. - Не очень-то здесь хорошее место для отдыха, у меня совсем голова разболелась. Я лучше по улицам поброжу до шести.

Илья тут же поднялся, отодвинул Алин стул.

Уже выходя, она замешкалась в дверях и, обернувшись, увидела, что Серж подошел к их столику и спокойно допивает её коньяк, заедая надкусанным пирожным. Это так поразило Алю, что она едва не споткнулась о порог.

- Что случилось? - встревожился Илья и тоже обернулся, проследив её взгляд. - А, Сереженька тебя шокирует. Ну, не обращай внимания, это он имидж вырабатывает. Готовится к светлому будущему.

- Голод, что ли, будет в будущем? - с отвращением произнесла Аля.

- Надеюсь, нет, - рассмеялся Илья. - Это он к своему будущему готовится. А ему, чтобы пробиться в вожделенный им шоу-бизнес, надо воспитать в себе небрезгливость и гордо пронести её через жизнь.

Аля не знала, что на это сказать, и молча вышла на улицу, ещё более растерянная и подавленная, чем прежде.

Глава 6

Встреться Аля с Ильей какие-нибудь два месяца назад - конечно, её потрясла бы эта встреча. После довольно скучной и однообразной жизни, после уроков с глупыми девочками в одинаковых квартирах...

Но всего несколько дней, проведенные в коридорах ГИТИСа, так взбудоражили её, так сместили её представления о жизни, что даже встреча с необычным человеком казалась само собой разумеющейся в этом смещенном пространстве.

В тот день, вернувшись в институт к шести, Аля почти не удивилась, когда услышала свое имя в списке прошедших во второй тур, зачитанном Миррой Иосифовной из деканата. То ли Илья так её успокоил, то ли просто устала нервничать.

Подходящая одежда нашлась у Нельки. Та принимала самое живое участие в Алином поступлении и сразу же решила, что черные брючки-"сигаретки" с металлическими молниями на щиколотках - это "то, что доктор прописал".

- Блузочку вот эту оденешь, на бретелечках, - напевала Нелька, вертя в руках серебристо-серый топик. - А на неё ещё пиджачок вот этот, черненький. Ма-а-ленький пиджачок-пиджачочек, "болеро" называется... И будешь ты конфетка, мастер твой упадет на месте!

Нелька смотрела, как Аля надевает топик и "болеро", и вид у неё при этом был такой, какой бывает у художника, кладущего последние мазки на холст.

- Как, ты говоришь, зовут этого кадра? - поинтересовалась она. Ничего, соображает... Тебе действительно черное идет, ты в нем прям как пуля! Только туфельки такие одень, чтоб каблучки стучали.

Аля улыбнулась, услышав Нелькино поэтическое сравнение.

- И почему ты не поступаешь? - сказала она. - Обещала же за компанию.

- Да ну! - махнула рукой Нелька. - Мне и так неплохо. Зачем силы тратить?

Нелькиной уверенности в себе можно было позавидовать. В самом деле, что такого - поступить в ГИТИС! Захотелось бы силы потратить.

Это было так непохоже на Алино смятение... Она не спала всю ночь накануне второго тура, даже хотела принять мамино снотворное, но побоялась, что будет назавтра как сонная муха.

Что-то боролось в её душе, что-то не давало покоя. Казалось бы, все пока шло удачно и надо было просто идти дальше, надеясь на лучшее. Но смятение не проходило, и Аля ничего не могла поделать с собою.

Едва ли Илья посеял в её душе смятение. Наоборот, когда она думала об Илье, вспоминала его глаза - её охватывало такое же ясное ощущение, как от воспоминаний о детстве и каплях смолы на яблоневых стволах.

Наверное, дело было в другом: Аля действительно ничего не знала о том, что это такое - современная актриса... Только теперь она подумала, что папа, пожалуй, был прав: она жила в мире собственных представлений и иллюзий, и едва она вышла из этого мира в мир реальный, он сразу начал её разочаровывать.

В реальном мире не чувствовалось того внутреннего подъема, который Аля чувствовала в своей душе, когда думала о театре.

В этом мире было много равнодушия, смешанного с какой-то неестественной экзальтацией.

Он был населен странными людьми. Нет, Алю не пугала раскованность человеческого поведения, она ведь и сама привыкла вести себя так, как хотелось. Но та странность, которую она увидела и почувствовала за последние несколько дней, была какая-то мутная и потому пугающая...

"Наверное, все действительно изменилось, - думала она, бессонно глядя на темный силуэт ангелочка, парящего под потолком. - Все теперь по-другому, и актрисы теперь другие... Но как, какие? И хочу ли я быть такой?.."

Рождественского ангелочка подарила Инне Геннадьевне одна из благодарных мамаш. Он висел на тонкой прозрачной леске, приклеенной к потолку в Алиной комнате, и казалось, что он летит на прозрачных крылышках.

Аля уснула только под утро, когда силуэт ангелочка прояснел в первых небесных отсветах.

Как ни странно, утром она чувствовала себя бодрой - скорее всего, из-за не отпускающего душевного напряжения. Народу в институте было по-прежнему полно. Похоже, после первого тура действительно отсеялись не многие.

Але нетрудно было выбрать, что читать на втором туре. Она любила стихи, много знала их наизусть и почти сразу решила, что будет читать отрывок из "Поэмы без героя" Ахматовой. Она не все понимала, о чем рассказывалось в этой поэме, но когда читала накануне вечером, как собираются в Фонтанном Доме странные гости, - её саму охватывала безмерная тревога: "И я чувствую холод влажный, каменею, стыну, горю..."

Это должно было получиться.

При мысле об очередной басне Але становилось тошно. Надоели лисы, вороны, ослы и козлы с мартышками!

"Авось не понадобится, - решила она про себя. - Им там, наверное, тоже надоело".

В ожидании мастера поступающие нервничали ещё больше, чем вчера. Какая-то девушка с выражением отчаяния на лице и со слезами на глазах ходила взад-вперед по коридору и монотонно что-то повторяла, как невыученный урок.

- Затянешься? - предложил знакомый парень, который вчера приглашал Алю вместе снять стресс.

В руке у него была пачка сигарет, а гитара болталась за плечом на лохматой веревке.

- Я не курю, - покачала головой Аля.

- Да ты что, старушка! - удивился он. - Как же ты учиться собираешься? Тут все курят.

Он явно хотел поболтать и, не отставая, шел вслед за Алей по коридору.

- Может, я ещё не поступлю. - Аля попыталась отвязаться от непрошенного собеседника.

- А если поступишь? А если курящую играть придется? - упорно не отставал он.

- Если, если!.. - рассердилась она наконец. - Придется - научусь!

Наконец вышла из аудитории Мирра Иосифовна и предложила заходить первой десятке. А мастера все не было, и непонятно было, когда же он появится и что вообще значит его отсутствие. Без него, что ли, будут смотреть?

Вызывали по алфавиту, и Аля, конечно, попала в злополучную первую десятку - по закону подлости! Сердце у неё сразу упало куда-то в живот, даже ахматовские стихи вылетели из головы.

Она сидела в большой тридцать девятой аудитории - в настоящем театральном зале - и думала о том, что любое невезение не может быть случайным...

Прозвучала её фамилия, она обреченно набрала побольше воздуху и подошла к невысокой сцене. В эту минуту скрипнула дверь.

- Павел Матвеевич! - воскликнул тот самый длиннолицый педагог, который слушал Алю на первом туре. - А мы думали...

Члены комиссии тут же забыли про нее, обрадованные появлением мастера.

Аля тоже не сводила с него глаз, но от волнения у неё в глазах стоял туман и она никак не могла рассмотреть его получше. Она заметила только, что Павел Матвеевич Карталов выглядит немолодо и что походка у него неторопливая, потому что он слегка прихрамывает. Он сел среди других педагогов и сказал:

- Пожалуйста, начинайте.

Аля даже не сразу поняла, что эти слова относятся к ней. Потом она выдохнула набранный воздух и, забыв сказать, откуда отрывок, на выдохе произнесла:

- "Веселиться - так веселиться! Только как же могло случиться, что одна я из них жива?"

Она читала, представляя звуки шагов, которых нету, и существ странного нрава, и маскарадную болтовню... В зале было тихо, но ничего нельзя было понять по этой тишине: точно так же тихо было, когда читал предыдущий парень.

Отрывок был длинный и довольно сложный, но Але нетрудно было его читать. Она видела новогодний бал в Фонтанном Доме так ясно, что легко перевоплощалась в каждого из его участников, хотя ни один из них не произносил ни слова.

Она даже не сразу услышала слова Карталова:

- Достаточно, спасибо. Хватит, хватит! - повторил он погромче, и Аля замолчала на полуслове.

Как и в прошлый раз! Что же это значит, почему её всегда останавливают, не дослушав?!

По лицу мастера ничего невозможно было понять: оно казалось совершенно невозмутимым, глаза поблескивали под густыми бровями непонятным блеском.

- Поднимитесь на сцену, - сказал он. - Вы полностью читали "Поэму без героя" или только отрывок готовили?

- Полностью, - кивнула Аля.

- Тогда покажите мне, как входит Козлоногая, - сказал Карталов. Только ничего не говорите, ни слова. Просто покажите, чтобы я понял, о ком речь.

Аля стояла посреди сцены и лихорадочно вспоминала, что там сказано о Козлоногой. Как она входит - кто ж её знает! Разве вспомнишь за несколько минут...

И вдруг, в то самое мгновение, когда она решила, что забыла этот эпизод начисто, и собиралась показать что в голову взбредет, - она вспомнила! "Как копытца, топочут сапожки, как бубенчик, звенят сережки, в бледных локонах злые рожки, окаянной пляской полна..."

Конечно, это можно показать - каждое слово, и даже звон сережек! И туфельки она надела со стучащими каблучками...

- Спасибо, - кивнул Карталов, когда Аля остановилась на самом краю сцены, едва с неё не свалившись в "окаянной пляске". - Вы занимались в театральной студии?

- Нет, - покачала головой Аля. - Только бальными танцами.

- Больше вопросов нет, - произнес он все тем же спокойным и, как показалось Але, безразличным тоном. - Подождите в коридоре.

- А басню? - спросила она упавшим голосом. - А прозу?

- Не надо, не надо. - Карталов впервые улыбнулся, и глаза его молодо сверкнули в глубоких впадинах под бровями. - На пианино играете?

- Нет...

Как она проклинала себя за то, что в первом классе наотрез отказалась заниматься музыкой! Сейчас ей показалось, что именно это неумение решит её судьбу...

С этой мыслью она и вышла из аудитории. Уже закрывая за собою дверь, Аля услышала, как звучит в тишине красивый, глубокий бас Левы Наймана, которого она запомнила ещё на первом туре:

- "Я пил из этого фонтана в ущелье Рима"...

"Прошла, прошла!" - звенело в голове, когда Аля выбежала на залитую июньским солнцем улицу.

Она не могла ни единой лишней минуты оставаться в четырех стенах, ей хотелось на воздух и простор - хотя среди дня на Большой Никитской улице было не так уж просторно, а воздух был синим от выхлопов множества машин.

Но это было неважно! Вся Москва, каждая её улочка, ликовала и радовалась вместе с нею!

Аля не знала, кому хочет рассказать о своей удаче, о переполняющем душу счастье. Она уже позвонила маме из институтского автомата, но это было совсем не то: все-таки мама втайне надеялась, что Аля не поступит. Позвонила и Нельке в парикмахерскую, но та как раз ушла обедать.

И стояла теперь на перекрестке у Никитских ворот, не зная, что делать со своим счастьем.

- Ну, за тобой не угнаться! - услышала она вдруг и обрадованно обернулась на знакомый спокойный голос.

- Ой, Илья! - воскликнула Аля. - Откуда ты взялся?

- Да я от самого ГИТИСа за тобой иду. - Илья смотрел на неё и улыбался. - Вижу, вижу, прошла. Поздравляю!

- Да ведь ещё не с чем, - попыталась возразить Аля.

Но она не могла сдержать улыбку, плясавшую на её губах как солнечный зайчик.

- Куда пойдем? - спросил Илья. - Надо же отметить событие.

Аля удивилась про себя: выходит, он специально пришел, чтобы отметить с нею это событие? Но вслух она удивляться не стала, а только плечами пожала.

- Не знаю... Может быть, туда же, в "стекляшку" возле Литинститута?

- Ну нет, - улыбнулся Илья. - Не знаю, чем тебе так уж понравилось это заведение. Я, правду сказать, из озорства тебя туда повел. Так-то я давно уже не посещаю такие места... Еще скажи - в столовую! Если хочешь, предложил он, - можем тут посидеть, неподалеку.

- Хорошо, - кивнула Аля.

Они пошли по Малой Никитской, свернули в какой-то переулок и почти сразу оказались перед дверью ресторана под названием "Экипаж".

- Здесь пристойно, - сказал Илья. - Во всяком случае днем. Люди приходят просто пообедать, пообщаться, а не создавать себе имидж.

- Объедки не собирают с тарелок? - Аля улыбнулась, вспомнив Сержика.

Илья сразу понял, что вызвало её улыбку.

- Не приходилось видеть, - улыбнулся он в ответ. - А насчет Сержа ты, между прочим, напрасно иронизируешь. Он действует совершенно правильно, и он своего добьется. А знаешь, почему?

- Почему? - заинтересовалась Аля.

- За столом расскажу, - ответил Илья. - Не волнуйся, никаких неаппетитных подробностей.

Небольшой зал ресторана "Экипаж" напоминал кубрик на корабле, но стилизация не была слишком подчеркнутой. Вероятно, хозяева считали, что у посетителей должно создаваться ощущение не столько экзотики, сколько изысканности. Людей тоже было немного: две небольшие компании за столиками. При первом же взгляде в меню Аля поняла, почему: цены были не для слабонервных.

Но, похоже, Илья к таковым и не относился. Едва взглянув в меню, он ожидающе посмотрел на Алю.

"Интересно, чего он ожидает? - подумала она. - Что я раскручу его на всю катушку или что робко предложу выбрать самому?"

От волнения ей совершенно не хотелось ни есть, ни пить. И даже то, что она так неожиданно впервые в жизни оказалась в дорогущем ресторане, совершенно не удивило её. Аля вообще так странно воспринимала сегодня все, что с нею происходило... Тоже, наверное, от волнения - как само собой разумеющееся.

- Ну, что ты меня изучаешь? - усмехнулся Илья. - Ты меню изучай, а не мою реакцию.

Он читал по её лицу, как по открытой книге! Аля даже смутилась, услышав его насмешливые слова.

Она заказала салат из авокадо и горячую осетрину, а Илья - обычное жареное мясо.

- И два фруктовых салата на десерт, - подытожил он. - И хорошего шампанского для дебютантки. У тебя ведь сегодня был удачный дебют, я слышал.

- От кого слышал? - удивилась Аля.

- Слухами земля полнится, а уж ГИТИС тем более. Вот и выпьем за твой успех. Хотя я по-прежнему уверен, что лучше бы тебе добиваться успеха в другом...

- В чем? - быстро спросила Аля.

- Да, про Сержика! - не отвечая на её вопрос, вспомнил Илья.

И Аля тут же поняла, что ей действительно уже интереснее послушать про Сержика, чем про себя. Просто удивительно! Или это Илья умел говорить о совершенно посторонних вещах так, что они переставали восприниматься как посторонние при звуках его голоса?

- Так почему же он своего добьется? - спросила она.

- Потому что знает, что такое соответствовать своему предназначению. Что, слишком просто? - сказал Илья, заметив легкую тень, мелькнувшую по Алиному лицу. - Говорить-то просто, а вот жить... Думаешь, многие умеют жить так, как им от роду предназначено?

- Нет, я не думаю... - медленно произнесла Аля. - Наоборот... Но как же это понять? По руке гадать, что ли?

- В этом все дело, - кивнул Илья. - Кто понял, тот и выиграл жизнь. А кто себя переоценил или недооценил - заметь, это все равно! - тот сидит в дерьме. Причем это ведь в каждой мелочи так, - добавил он. - Вот ты, например, оделась сегодня так, как тебе надо одеваться, - и тут же выиграла. Разве нет?

- Наверное, так... - удивленно протянула Аля. - Да точно - так! - Она даже рассмеялась точности его слов. - Может, не только из-за одежды, но все-таки я сразу почувствовала себя сегодня как-то... Совсем иначе, чем вчера!

- Вот видишь. - Илья удовлетворенно усмехнулся в усы. - То же самое и Сержик. Я ведь с ним давно познакомился, ещё на излете моей бурной молодости, он тогда был обыкновенным литинститутским отличником. Ну, поэт мало ли поэтов! А он догадался... Не стал ни искать в себе примет гениальности, ни сомневаться в ней. А спокойно оценил уровень своего таланта и точно поставил диагноз: шоу-бизнес. По закону Паркинсона вычислил предел своей некомпетентности. А ведь могли амбиции помешать, стал бы Пушкина в себе культивировать, или хотя бы Заболоцкого. Тем более, и образование у него неплохое по сравнению с другими творческими бездельниками.

Аля слушала так внимательно, что даже про авокадо забыла.

- Осетрину несут, - вдруг остановил себя Илья. - Глотай-ка ты, моя милая, лучше осетрину, чем всякую заумь!

"Моя милая" он сказал, конечно, просто так, мимоходом. Но сердце у Али дрогнуло при этих словах... Она поспешила спросить:

- И ты думаешь, что я не понимаю своего предназначения?

- Уверен, - кивнул Илья, накалывая на вилку упругий салатный лист. Я только вот не понимаю, почему меня-то это так волнует?..

Он поднял на неё глаза, и Аля почувствовала, что сердцебиение, которое она хотела унять, стало ещё сильнее.

- Давай ещё раз за тебя выпьем. - Он поднял бокал, и мгновенно возникший официант налил шампанское ему и Але. - За то, чтобы ты поняла, и чтобы не было поздно...

Выпив, Илья достал золотой портсигар и вынул из него длинную сигару. Аля смотрела, как он неторопливо обрезает сигару маленьким ножичком с серебристым крестом на красной рукоятке, как раскуривает её, как синий ароматный дым окутывает его лицо.

- Я не понимаю... - сказала она. - Ты так говоришь, ты не объясняешь, как будто я и сама все понимаю... Но что это значит - мое предназначение? Ведь я стараюсь... Почему же ты думаешь, что я его не чувствую?

- Я же тебе говорил, - пожал плечами Илья. - Взгляд профессионала, вот и все. К тому же я вырос в театрально-киношной среде, я видел, чем была эта профессия раньше и чем стала теперь. Какая там Алиса Коонен или даже Анна Германова! Но что толку объяснять, все равно этому на слово не поверишь, пока сам не убедишься.

- А чем ты занимаешься? - спросила Аля.

Ей давно хотелось об этом спросить, но к слову не приходилось.

- Многим, - усмехнулся Илья. - Знаешь, я иногда сам не могу для себя определить, чем же я занимаюсь. То есть - что объединяет мои разнообразные занятия? Наверное, только то, что все они находятся на острие жизни... Я занимаюсь тем, что бьет в самую точку, понимаешь? Ну, может быть, сегодня бьет, может, не на вечность все это рассчитано. Но ведь и я живу сегодня, правда? Почему же я должен думать о каком-то мифическом будущем? Вот придет оно - посмотрим, чего оно от нас потребует. Надеюсь, что не ошибусь: навык есть не ошибаться.

- А все-таки? - переспросила Аля. - Извини, но я не очень поняла. Что это значит - "бьет в самую точку"?

- Ты настойчивая девушка, Алечка. - Илья улыбнулся, и глаза его прозрачно сверкнули сквозь завесу дыма. - И ты не любишь абстрактных рассуждений, правда? И это правильно! И поэтому, кстати, мне кажется, что ты как раз такая - на острие жизни... Ну, я и более конкретные вещи в тебе вижу. У тебя, например, топ-внешность. И пластика, голос - хотя он менее всего выявлен... Я ведь, среди прочего, клипы снимаю, так что представляю, что это такое.

- Клипы - это и есть острие жизни? - удивилась Аля.

- А что ты думаешь? Жизнь меняется, стремительно меняется, все в ней смещается. Система ценностей меняется, и общество очень чутко на это реагирует. Выбирает новые приоритеты! - Он прикоснулся к бокалу, и официант снова налил ему шампанского. - Например, театр, к моему личному большому сожалению, больше не воздействует на массовое сознание с той силой, с какой воздействовал раньше. Какой же смысл отираться на задворках жизни? Ладно! вдруг оборвал он свой монолог. - Что-то я старею, наверное. Сижу в ресторане и развлекаю очаровательную девушку совершенно ей не интересными рассуждениями!

- Нет, почему, - покачала головой Аля. - Мне очень даже интересно. Я ни от кого ничего такого не слышала...

- Надо думать, - усмехнулся Илья. - Но толку от моих бесед все равно не будет. Завтра ты пойдешь на третий тур, скорее всего, поступишь в ГИТИС и ровненько отправишься по той дорожке, по которой со слепым восторгом бегут сотни тебе подобных. А когда догадываются, куда она их завела, обычно бывает уже поздно.

Он продолжал говорить загадками, от которых Але делалось не по себе. Но несмотря на это, её неодолимо тянуло к нему, и чем дольше она его видела, тем больше привлекал глубокий его голос, прозрачный блеск глаз. Ей хорошо было сидеть с ним за столиком, смотреть на него, слушать его полупонятные слова...

- Еще раз поздравляю, милая Алечка, - сказал Илья, кладя в пепельницу недокуренную сигару. - Завтра я, наверное, не смогу прийти в ГИТИС и поинтересоваться твоими успехами. Ты мне позвони, ладно? Как-то ты мне стала небезразлична за эти пару дней, я прям даже сам удивляюсь!..

Он протянул Але визитную карточку, и она машинально положила её в карман пиджачка-"болеро". Илья заглянул в счет, положил на стол деньги, кивнул в ответ на "спасибо", сказанное официантом, и пропустил Алю перед собою к выходу.

Глава 7

После успеха во втором туре Але почему-то показалось, что теперь все пойдет как по маслу. Да ещё Илья говорил об этом так уверенно...

И она была совершенно потрясена, когда оказалось, что к третьему туру она не готова! Вчера-то вылетела из института как на крыльях, едва услышав свою фамилию в списке прошедших, и даже не удосужилась узнать толком, как будет проходить третий тур. А надо было, оказывается, найти себе пару и подготовить на двоих этюд по какой-нибудь пьесе...

И вот Аля стояла в знакомом холле перед тридцать девятой аудиторией и потерянно смотрела, как парочки повторяют свои этюды и горячо спорят, кому где стоять и кому как ходить.

Случись что-нибудь подобное три дня назад, Аля наверняка повернулась бы и ушла: настолько неуверенно она тогда себя чувствовала. Но вчерашний день все изменил...

Да, она была растеряна, потеряна, она не знала, что делать, - но сдаваться уже не хотела.

У неё не было ни пары, ни, главное, выученного на двоих отрывка. Единственное, что было: то состояние лихорадочного напряжения, которое не позволяет расслабиться и заставляет до последней секунды искать выход.

Едва не падая на гладком как каток полу, Аля сбежала вниз к телефонному автомату.

"Он сказал, что прийти сегодня не сможет, - вертелось у неё в голове. - Значит, наверное, работает. Телефон на визитке рабочий. Только бы был на месте!"

Но с каждой цифрой телефонного номера решимость выходила из Али, как воздух из лопнувшего шарика. А незамысловатая мелодия, звучавшая в трубке, пока секретарша переключала разговор на Илью Ивановича, уже показалась ей похоронным маршем.

И она едва не заплакала, услышав его голос - как всегда, спокойный и уверенный.

- Илья, так получилось, я ничего не подготовила на сегодня, сбивчиво проговорила Аля. - Понимаешь, я просто не узнала вчера... Надо было этюд на двоих, а я не знала... Через полчаса начнется, и все пропало... Что же мне делать, Илья?!

В последнем вскрике все-таки прорезались слезы.

- Успокойся, Алечка, - услышала она. - Что значит "все пропало"? У тебя память как, в порядке? В смысле, запоминаешь быстро?

- Да, - всхлипнула Аля. - Но я не знаю, что запоминать... И с кем же я буду играть?

- Что - я сейчас подумаю, - сказал он. - По дороге. И заскочу домой за книгой, это рядом. А партнера найдем на месте, не велика проблема! Ты пока договорись, чтобы пойти в конце, и жди меня.

Аля стояла, сжимая в руке гудящую телефонную трубку, и неизвестно зачем вчитывалась в имя Ильи на визитке.

- Девушка, вы кончили? - Полная дама потрясла её за плечо; на щеках у дамы пламенели красные пятна - наверное, волновалась за поступающее чадо. Дайте же возможность позвонить! Нельзя же только свои проблемы принимать во внимание!

Илья появился ровно через полчаса. Аля смотрела сверху, как он поднимается по лестнице - неторопливо и стремительно одновременно.

- Так, - сказал он, увидев Алю, - ты "Закат" Бабеля читала?

- Нет... - покачала головой она. - Может, что-нибудь другое?..

- Другое - некогда, - отрезал Илья. - Не читала - ничего страшного, потом почитаешь когда-нибудь. Там есть один чудесный эпизод, как раз для тебя, лучше некуда. Главное, партнер молчит. Можно бы вообще стул вместо него поставить, да это, кажется, не положено, - усмехнулся он. - У тебя тут случайно вступительный роман не завязался еще? Сможешь быстро найти какого-нибудь охламона, способного десять минут помолчать?

Пропустив мимо ушей слова о вступительном романе, Аля кивнула.

Партнер нашелся мгновенно - тот самый парень с гитарой; как выяснилось, его звали не Федор, а Родион. Он уже отыграл свой этюд, но, конечно, согласился выручить Алю.

- Вот что, Родя, - сказал Илья, - твоя задача проста как правда: будешь сидеть на стуле, молчать и её любить. Понял?

- Понял, - хмыкнул Родион. - Прямо на стуле буду любить?

- Прямо на стуле будешь молчать. А ты, - он повернулся к Але, будешь перед ним раздеваться.

- Как - раздеваться? - растерялась Аля. - Вот так просто молчать и раздеваться?

- Нет, будешь кое-что говорить, - улыбнулся Илья. - Будешь говорить то, что здесь написано. Но это неважно, понимаешь? Важно то, что не говорится. Ну, может быть, кое-что написано в ремарках...

Присев на корточки у стены холла, Аля вчитывалась в ремарки. "Голосом, полным силы, звона и веселья... Голой девической прекрасной рукой..." От волнения каждое слово запоминалось мгновенно, словно впечатывалось в память.

Илья присел рядом с нею и искоса поглядывал на её лицо.

- Поняла, - наконец удовлетворенно произнес он. - Вижу, поняла, в чем дело. Ну вот и играй любовь. В чистом виде - когда уже неважно, что это за девушка и что она говорит.

- Но я... У меня никогда этого не было, ты понимаешь? - тихо произнесла Аля, в упор глядя на Илью.

Он поднял глаза и посмотрел на неё так же прямо и внимательно.

- Это неважно, - негромко ответил он. - Сейчас это неважно. Ты должна сыграть, и ты сможешь это сделать, потому что в тебе есть все, что для этого надо.

- Хорошо, - кивнула Аля, отводя глаза. - Я попробую.

Девушка Маруся, которую ей предстояло сыграть, действительно говорила в пьесе не много, и все какие-то глупости. При этом, согласно бабелевским ремаркам, она ходила по комнате, задергивала занавеску и снимала с себя то туфли, то юбку.

На третий тур Аля из суеверия надела то, в чем ей повезло на втором. Она взглянула на свои "сигаретки" с молниями, на короткий пиджачок...

- Правильно, - перехватил её взгляд Илья. - Этого мало. Мало на тебе надето, не хватит на целую сцену! Погоди-ка...

Он мгновенно расстегнул свою элегантную летнюю куртку из тонкой светло-серой ткани и стащил с себя черную майку с крошечным серым треугольником у ворота. Аля смотрела на его белые широкие плечи, на грудь, поросшую густыми волосами.

Илья надел куртку на голое тело, застегнулся и протянул Але свою майку.

- Надень-ка, - сказал он совершенно невозмутимо. - Под пиджачок надень, прямо на свой топик. А снимать её будешь медленно, и снимешь как раз вот на этой реплике - вот здесь, видишь, где написано, что Маруся перекрыта с головой наполовину стянутым платьем. Напугаешь немножко комиссию, - усмехнулся он. - Пусть поволнуются, что ты перед ними сейчас совсем растелешишься. Очень будет эффектно!

- Спасибо, Илья... - сказала Аля. - Не представляю, что бы я делала, если бы не ты...

- Может, все было бы и к лучшему. - Илья посмотрел на неё внимательным, долгим взглядом. - Я просто сам себе удивляюсь: убеждаю тебя в одном, а помогаю - в прямо противоположном... Ладно, милая! - он тряхнул головой, словно отгоняя ненужные мысли. - Успеха тебе. А мне пора, а то ты меня прямо из студии выдернула, ребята ждут. Увидимся!

Илья помахал Але рукой, уже сбегая по лестнице. Она смотрела ему вслед, держа в руке его майку. От тонкой ткани, ещё хранившей уверенное тепло его тела, исходил едва уловимый, нежный и холодноватый запах.

- Он тебе кто? - нарушил молчание Родион.

- Он? - Аля вздрогнула. - Да никто... Знакомый.

- Крутой мэн, - подытожил Родя. - Ладно, старушка, давай хоть прорепетируем разок. Так я не понял, мне чего - только молчать, как барану, да глазами тебя поедать, пока ты раздеваться будешь?

С Ильей она увиделась только через три дня.

Конечно, Аля позвонила ему, едва лишь объявили результаты третьего тура. Но это была суббота, и телефон в офисе молчал. А так хотелось рассказать ему, как удачно, в самую точку, он подобрал ей этюд!

Экзамен по пластике, состоявшийся после третьего тура, показался Але просто ерундой. Надо было ловить то мячик, то тросточку, которые неожиданно бросал тренер, прохаживающийся вдоль шеренги абитуриентов. Потом включили отрывок из "Фантома оперы" Уэббера и сказали: "Живите под музыку!" Это было увлекательно и тоже не слишком сложно. В общем-то надо было просто танцевать, вкладывая в танец то чувство, которое ясно слышалось в страстных звуках знакомой мелодии.

Аля даже успевала краем глаза наблюдать, какие невероятные движения выделывает Гарик Тосунян: что-то похожее на брэйк, но действительно наполненное жизнью, какими-то стремительными переживаниями...

Оставался последний тур - "конкурс", как все его почему-то называли.

Мама была удивлена, узнав, что даже вступительное сочинение писать не надо, ни единого общеобразовательного экзамена не надо сдавать.

- Странно, - пожала она плечами. - Выходит, актер может быть безграмотен? И режиссер тоже?

- Ну почему обязательно безграмотен? - возразила Аля. - Но ведь жалко, если талантливый человек не попадет только потому, что неправильно расставляет запятые.

- Талантливый человек должен правильно расставлять запятые, - не согласилась мама. - И потом, откуда такая уверенность, что все, которые поступят, талантливые?

Этот разговор происходил за чаем; Девятаевы всегда собирались вместе по вечерам. Только что закончились по телевизору "Новости". Папа ещё не занялся своими чертежами, которые он брал на дом "в порядке халтуры". Мама ещё не взялась за мелкие домашние дела, которые, по её мнению, невозможно было отложить до завтра.

Они сидели за овальным столом на кухне, под низко висящим абажуром из золотистой соломки, и неяркая лампа освещала их лица ясным, спокойным светом.

На мамином лице читалось недовольство. Даже её большие круглые очки поблескивали сердито, и огромные, как у Али, глаза казались за ними ещё больше.

- Как меня все это пугает! - сказала она. - Ну хорошо, поступишь ты. Дальше что?

- Дальше? - пожала плечами Аля. - Наверное, буду учиться.

- Учиться! Как будто это математика или медицина, которым можно научиться! - воскликнула мама. - А если через полгода выяснится, что никакого таланта у тебя в помине нет? И хорошо еще, если через полгода... Своими руками создавать собственное несчастье! Нет, мне этого не понять.

Она придвинула к себе вазочку с яблочным вареньем, хотя её розетка и так уже была полна.

- Тебе Макс твой звонил, - примирительным тоном сказал отец. Интересовался успехами.

Андрей Михайлович всегда произносил какие-нибудь посторонние, не относящиеся к делу фразы, чтобы разрядить обстановку. В отличие от жены, он в глубине души уже, похоже, смирился с тем, что Алька выбрала для себя такую рискованно несвоевременную профессию. И даже гордился ею потихоньку. Все-таки ведь профессионалы отбирают в ГИТИС, не могут же они совсем уж ошибаться в таланте его единственной дочери...

- Да? - безразлично спросила Аля. - Ну и что?

Максим сдал сессию досрочно и уехал в стройотряд куда-то в Кемеровскую область. Аля думала, всех этих пережитков социализма, вроде стройотрядов, давно уже не существует. Впрочем, ей это было безразлично; о Максиме она не вспомнила за последнее время ни разу.

Она не думала и о том, о чем говорила мама - что у неё может не оказаться таланта. Аля и сама не понимала, что же так неясно тревожит её в этот ясный семейный вечер...

Папа, как обычно, пил чай из стакана в серебряном подстаканнике. Глядя, как переливаются на скатерти золотые чайные блики, Аля вспоминала глаза Ильи.

"На древесную смолу похожи, - думала она. - Или на камень какой-то восточный. Или на чай в стакане. "Эти глаза напротив, чайного цвета"... Такая, кажется, была песенка? "Только не отведи глаз..."

Душа её была взбудоражена, и Аля боялась признаться себе в том, что причина её волнений - не поступление в ГИТИС и даже не её артистическое будущее.

Она думала об Илье, и ей казалось, что минуты и часы растягиваются, удлиняются, становятся невыносимо долгими. Целая ночь впереди, и эти мысли о нем, и невозможность его увидеть или хотя бы услышать в телефонной трубке его спокойный, глубокий голос...

Даже о решающем конкурсе она почти не думала, как будто он должен был пройти сам собою. Все должно было произойти само собою, потому что все было неважно кроме его чудесных глаз, и спокойного голоса, и походки, стремительной и неторопливой одновременно.

И вот они стояли в аккуратном дворике ГИТИСа и смотрели друг на друга. Все вылетело у Али из головы: её неизменное кокетство, её потребность выдумывать для себя какой-то особенный, в реальности не существующий мир...

Даже о только что закончившемся пластическом экзамене она позабыла в ту минуту, когда вышла из института и увидела Илью, сидящего во дворе на скамеечке. Он не сразу заметил её, и Аля несколько минут стояла, прижавшись к стене, и смотрела на него, не отводя глаз.

Илья всегда одевался неброско, но изысканно; даже не слишком искушенная в мужской одежде Аля это замечала. В этот день ставшая уже привычной жара сменилась вдруг прохладой, и на нем был бежевый пиджак, удивительно шедший к его темно-русым, чуть вьющимся волосам. Брюки были немного светлее пиджака, и в этом тоже чувствовалось непонятное, но очевидное изящество.

Такое же, как в его непринужденной позе. Он о чем-то задумался, скрестив руки на груди, глядя на носки своих туфлей, и насвистывал песенку, мелодии которой Аля не могла разобрать на расстоянии.

Вдруг ей стало так жалко, что вот он сидит наконец-то совсем рядом, а она почему-то не подходит к нему, как будто сама продлевает время без него!..

В ту секунду, когда Аля собралась подойти, Илья поднял глаза и увидел её, прижавшуюся к стене у входной двери.

Он тут же поднялся и сам направился к ней своей неповторимой походкой, которая все время вспоминалась ей в те несколько дней, что они не виделись.

- Алечка! - сказал он - ей показалось, радостно. - Долго ты сегодня, совсем я тебя заждался. Ну, как?

- Кажется, хорошо, - кивнула Аля, не сдерживая улыбку. - Я хотела тебе позвонить... Ты мне так помог тогда, Илья! Если бы не ты...

Она говорила это, а сама смотрела в его прозрачные, как восточный камень, глаза и не знала, существует ли что-нибудь в мире, кроме них. Для неё не существовало в это мгновение ничего.

- Поздно вы сегодня закончили, - повторил Илья, медленно идя рядом с Алей по дорожке к выходу из институтского двора. - Ну, расскажи мне, как все было.

И Аля с удовольствием начала рассказывать. Сначала про предыдущий тур: как она говорила тем самым, Марусиным голосом, полным силы, звона и веселья; как Родион смотрел на неё круглыми глазами и время от времени бормотал что-то невнятное.

- Они, знаешь, правда - так замерли все, затихли, когда я начала раздеваться! - воскликнула она. - Ты просто как в воду глядел!

- Еще бы, - усмехнулся Илья. - Тут на вступительных, знаешь, такие бывают сюжеты... Девки, чтоб приняли, не то что раздеться - что и похлеще готовы сделать, не выходя из аудитории. Ну, а Карталов что сказал?

- Да ничего, - пожала плечами Аля. - Он, знаешь, какой-то странный: вроде нравится ему, а не говорит ничего. Только усмехается в усы, да глаза поблескивают.

Они уже вышли из гитисовского дворика, прошли мимо японского посольства и теперь неторопливо шли по привычной дороге, к Никитским воротам.

- Да, он такой, - кивнул Илья. - Ну, а Мирра что-нибудь тебе сказала?

- Мирра только и сказала, - подтвердила Аля. - Она милая такая. Сказала, всем понравилось, как тонко я все продумала... Спасибо тебе!

- Да чего там, у меня работа такая - продумывать. - Илья улыбнулся в усы. - Было бы для кого, тогда и идеи рождаются. Ты торопишься, Алечка?

- Нет, - покачала головой Аля. - Куда торопиться? Завтра, кажется, будет примерно то же, что уже было. У меня отрывок готов, из "Мастера и Маргариты".

- Почему из "Мастера и Маргариты"? - удивился Илья.

- А что, это плохо? - испугалась Аля.

- Да нет, роман-то хороший, но ты... Ты ведь, наверное, Маргариту будешь изображать?

- Ну-у, да... Тот кусок буду читать, в конце, когда она мастеру говорит про дом, про свечи... Я неправильно выбрала?

- Дело хозяйское, - пожал плечами Илья. - Как тебя, однако, тянет к репертуару Анны Германовой! А мне вот кажется, это не твоя роль - спутницы мастера, вообще спутницы... Очень уж ты сама по себе. Самодостаточная!

Аля почему-то обиделась на эти слова. Хотя что в них могло быть обидного для будущей актрисы? Наоборот... Но она замолчала.

Вообще-то завтрашний день обещал быть не таким уж простым. Все устали, пройдя через сито отбора, и норовили расслабиться как раз тогда, когда расслабляться было нельзя. Может быть, в этом и состояло коварство комиссии: проверить, насколько готовы будущие актеры к бегу на длинные дистанции и в каком виде они придут на последний конкурс.

Впрочем, Аля всего этого не знала. Она даже удивилась, когда накануне Василиса Прекрасная, которую на самом деле звали Лика, сказала, нервно куря у подоконника в заметно поредевшей толпе абитуриентов:

- Ну вот, теперь на двух стульях не усидишь. Надо решать - или во МХАТ, или сюда.

Лика прошла по три тура одновременно в Щепку, Щуку и школу-студию МХАТ, но последний конкурс можно было проходить только в одном театральном вузе.

- Ну так выбирай, - сказала Аля. - Неужели не решила еще, где тебе больше нравится?

- Да что - "больше нравится"... - протянула Лика. - Нравится-то, может, и здесь, но там явно намекнули, что дело уже в шляпе. А тут Карталов такой непредсказуемый... Ничего у него не поймешь! И блата терпеть не может, мама близко боится к ГИТИСу подойти...

Аля, насупившись, шла рядом с Ильей по Тверскому бульвару. Роста она была не маленького - метр семьдесят - но Илье едва доставала до плеча. Взглянув сверху на её сердитое лицо, он рассмеялся.

- Ох, Алечка, какая же ты ещё маленькая! Да ты хотя бы представляешь, сколько разных оценок своей внешности, способностей, возможностей тебе предстоит услышать? Уши завянут! А ты на первую же коротенькую характеристику обижаешься.

- Извини, - сказала Аля, чувствуя, как у неё от стыда краснеют щеки. - Я вообще-то не обиделась, просто не поняла... Слушай, - спросила она, - а откуда ты все это знаешь? Какая сцена есть для меня в "Закате", почему мне не надо "Мастера и Маргариту" читать... Не в клипах же ты это используешь!

- Да, для клипов наша с тобой Марусенька проблематична, - улыбнулся Илья. - Хотя, между прочим, это мысль. Юбочку снимает, ботинки... Какая-нибудь реклама новой коллекции Славы Зайцева! Но вообще-то я ведь тоже ГИТИС заканчивал когда-то. Режиссерский курс, у твоего Карталова.

- У Карталова? - поразилась Аля. - Почему же ты мне не говорил?

- А зачем? - Илья невозмутимо посмотрел на нее. - Чтобы ты меня попросила с ним поговорить? И я выглядел бы полным идиотом, объясняя тебе, что он этого не любит? Хотя это чистая правда.

- Ну, знаешь, - задохнулась Аля, - если ты так думаешь обо мне...

У неё просто в глазах потемнело! Только что ей казалось, что Илья относится к ней как-то по-особенному, она читала в его глазах какое-то непонятное чувство. А оказывается, он считает её просто ловкой девицей, с которой надо держать ухо востро!

- Алечка, извини меня. - Он улыбался, наблюдая её возмущение. Извини, милая, я же тебя просто дразню как маленькую, неужели не замечаешь? Ну, нравится старому цинику видеть, как загораются твои чудесные глазки!

- Старому... - Аля невольно улыбнулась, глядя, какую умильную гримасу он скроил и как переливчато сияют при этом его глаза. - Не такой уж ты старый!

- Тебя-то чуть не вдвое постарше, - возразил Илья. - Так что слушайся дядю, малыш, дядя плохому не научит!

Он рассмеялся собственным словам, и Аля вместе с ним. Смех у него был такой же, как голос - глубокий и красивый, без пошлого хихиканья и всхлипов.

- А куда мы идем? - спохватилась Аля.

- Ты же сказала, что не торопишься. Мы с тобой гуляем, разве плохо?

- Хорошо. - Аля вскинула на него глаза. - Мне очень нравится с тобой гулять...

- Мне тоже, - кивнул Илья. - Так что нам ничего не мешает гулять вдвоем сколько вздумается. Я даже специально освободил себе сегодняшний вечер, чтобы совсем уж ничего нам не мешало.

Он сказал это как-то мимоходом, но сердце у Али забилось быстрее как это и раньше бывало, когда он говорил, что делает что-нибудь ради нее...

Это было так интересно - гулять с ним по Москве! Аля почувствовала себя чуть ли не провинциалкой, хотя всю жизнь прожила в центре. Но раньше ей как-то безразличны были старые улочки и переулки. Может быть, потому что она все время думала о будущем, которое с этими старыми улицами никак не было связано, и ей было не до архитектуры.

Впрочем, Илья и не рассказывал ей об архитектуре Москвы. Он рассказывал о людях, которые жили здесь прежде и живут теперь.

Пройдя какими-то дворами прямо от бульвара, он показал ей дом, в котором жил Мейерхольд.

Потом он показал ей дом Нирнзее с башенкой на крыше, в котором тоже кто только не бывал; от волнения она забыла имена, которые он назвал, все до единого.

Потом они прошли в обратную сторону по Тверской улице и остановились у дома Фадеева, которого, оказывается, хорошо знал отец Ильи.

- Папа тогда, конечно, молодой был совсем, - сказал Илья. - Но помнит его прекрасно. У него вообще память феноменальная, не актерская какая-то: ничего не выбрасывает из головы, и куда только все помещается! Я, помню, в детстве в магазин "Грузия" бегал за конфетами и боялся мимо этой подворотни ходить, - вдруг улыбнулся он. - Мне почему-то казалось, что Фадеев здесь и застрелился, прямо в арке... Очень уж она мрачная!

Але тоже показалось, что Фадеев застрелился в этой подворотне; она даже поежилась от невольной дрожи. Тем более что к вечеру похолодало и ей стало прохладно в счастливом пиджачке-"болеро", под который был надет все тот же топик на тоненьких бретельках.

- Слушай, да ты замерзла! - заметил Илья. - Как это я... Пойдем, отогреемся где-нибудь. Хочешь, во мхатовском ресторане поужинаем?

Але все равно было, где ужинать, и ужинать ли вообще. Она хотела только не расставаться с Ильей...

- Наденешь мой пиджак? - предложил он.

- Нет, - улыбнулась Аля. - Я тебе ещё майку не вернула, а теперь и пиджак... Совсем тебя раздену!

- Почему ты думаешь, что мне это неприятно? - мимолетно заметил он. Погоди, я сейчас машину поймаю.

- Не надо, - возразила Аля. - Ведь мхатовский ресторан где-нибудь поблизости, наверное? Да я и не замерзла нисколько, зря тебе показалось. Давай ещё пройдемся, а?

- Как хочешь, - согласился Илья. - Но по-моему, ты все-таки замерзла.

С этими словами он обнял её за плечи - так естественно и ласково, как будто хотел всего лишь согреть. Аля замерла, почувствовав его прикосновение. Тепло его тела сразу охватило её, хотя он только рукой её коснулся. Она шла рядом с ним, стараясь попадать в такт его шагам и боясь дышать, чтобы не выдать волнения.

Он тоже шел молча, но дыхание у него было спокойное: Аля чувствовала, как ровно бьется его сердце у её плеча...

Так они дошли до самого памятника Пушкину. И вдруг, просто в одно мгновение, полил дождь! То есть, может быть, он давно собирался, и даже, кажется, гром погромыхивал вдалеке. Но Аля ничего не замечала. Биенье его сердца у её плеча заглушало далекий гром...

Они промокли в пять секунд: как назло, дождь хлынул как раз когда они стояли посреди Пушкинской площади и ждали зеленого света, чтобы перейти к магазину "Армения" и идти дальше по Тверской. И вход в метро в этом месте был закрыт из-за ремонта; им совершенно некуда было спрятаться!

- Вот это да! - ахнул Илья, охватывая Алю полами пиджака и прижимая к своей груди. - Просто по закону подлости! Смотри, даже светофор сломался.

Машины шли через Тверскую сплошным потоком, светофор, не мигая, смотрел красным глазом. Рядом смеялась застигнутая дождем парочка и сердито матерился пьяный, недовольный тем, что холодный поток воды заставляет его трезветь.

Аля не видела светофора, не слышала пьяного матерка, не чувствовала, как текут по её лицу холодные струи дождя. Она прижалась щекой к груди Ильи, голова у неё кружилась от запаха его тела и тепла его кожи, которое она чувствовала сквозь тонкую рубашку. Ей хотелось, чтобы дождь лил бесконечно, а зеленый свет не загорался никогда.

Это были странные мгновения; казалось, вся Тверская улица замерла, не успев сообразить, что же делать. Неизвестно, сколько стояли бы Аля с Ильей, тоже не зная, куда бежать, если бы дождь не кончился так же внезапно, как начался. Промыто заиграли огоньки рекламы "Кока-колы" на доме Нирнзее, огни фонарей заблестели в лужах. Толпа снова потекла по улице, как поток свалившейся с неба воды.

Илья на мгновение разжал объятия, и Аля отпрянула от него, как будто боялась, что он сам её оттолкнет. Но он только заглянул в её мокрое лицо и тут же снова привлек к себе.

- Теперь уж точно замерзла, - произнес он дрогнувшим голосом. Волосы мокрые, щеки холодные...

Усы у него тоже были мокрые: Аля почувствовала это, когда он прикоснулся губами к её щеке, к уголку губ...

Они перешли наконец дорогу и, все убыстряя шаг, почти побежали вниз по Тверской. Аля не спрашивала, куда они идут.

Не дойдя до памятника Юрию Долгорукому, они свернули налево, в переулок, круто спускающийся к Большой Дмитровке.

- Вот и ещё один экскурсионный объект, - сказал Илья прежним, спокойным голосом. - Дом МХАТа, весь в мемориальных досках. Я на них, правда, ещё не обозначен, но имею честь здесь проживать. Зайдем, Алечка, нельзя же мокрыми в ресторан идти.

Глава 8

Едва они вышли из лифта, за дверью квартиры раздался звонкий лай.

- Твои родители дома? - спросила Аля.

Она впервые подумала об этом, да и то как-то мимоходом, без смущения.

- Думаешь, это они лают? - засмеялся Илья. - Нет, это Моська. Мы с ней вдвоем здесь обитаем.

Моська, встретившая их на пороге, оказалась небольшой симпатичной собачкой, белой в коричневых и рыжих пятнах. Она радостно запрыгала вокруг Ильи, умудрилась даже допрыгнуть до его лица и лизнуть в щеку. Потом обнюхала и Алю, лизнула в ладонь.

В детстве Аля любила собак и ей до слез было жаль, что общее собрание коммуналки раз и навсегда постановило никакого зверья в квартире не держать. А потом любовь к собакам как-то забылась, и на новой квартире заводить их тоже не стали.

- Милая какая! - сказала она. - Это дворняжка?

- Да нет, даже наоборот, - ответил Илья. - Моська у нас редчайшая, в Москве всего одна такая.

- Надо же! - удивилась Аля. - А на вид - чистая дворняжка. Симпатичная...

- В этом весь кайф, - усмехнулся Илья. - На вид дворняжка, со всем её беспородным очарованием, а на самом деле - гладкошерстный английский фокстерьер. Самая деликатная порода, врожденно интеллигентная. У королевы Елизаветы такая, - добавил он. - Отцу подарили, когда он в Англии на гастролях был. Она у нас вообще-то старушка уже. - Он ласково почесал Моську за ушами, похлопал по спине. - Мосенька, у-у-у, собаченька, знать, она сильна...

Появление Моськи помогло Але немного прийти в себя. Несколько минут назад, входя вслед за Ильей в подъезд, она чувствовала себя как во сне. Голова у неё кружилась, звонкие молоточки стучали в висках, и ноги подкашивались, когда она поднималась по лестнице к лифту.

Она не знала, как поднять на Илью глаза.

Теперь же, когда они стояли в небольшой прихожей и Моська доброжелательно обнюхивала Алю, ей показалось, что стесняться нечего. Все будет так же просто и мило, как появление этой смешной собачонки. Может быть, Илья предложит ей чаю или что-нибудь покрепче "для сугреву", она переоденется в ванной в его старые джинсы...

Она сняла мокрые туфли, положила сумочку на подзеркальник. Моська ушла куда-то вглубь квартиры. Илья с Алей стояли в прихожей, в полушаге друг от друга.

- Как я тебя хочу - у меня голова кругом идет, - произнес он незнакомым, охрипшим голосом. - Что толку притворяться? Не бойся меня...

Эти слова могли бы показаться грубыми и в самом деле пугающими, если бы произнес их не он. Но в его глазах стояло такое неудержимое желание, такая прямая сила чувствовалась в его руках, когда он обнял Алю, что было уже все равно - что именно он сказал.

Он сказал то, что чувствовал сам и что чувствовала она, - и действительно не было смысла притворяться.

Они шли по коридору медленно, не отрываясь друг от друга. По дороге Илья включал свет, но неяркий, скорее полусвет, в котором все приобретало волнующе-расплывчатые очертания. Даже паркет казался таинственной темной рекой.

Да Аля и не видела ничего, кроме его лица. Золотились усы над изогнутыми, полуоткрывшимися губами, блики плясали в прозрачных глазах, усиливая ощущение трепетной страсти, которым было пронизано все его тело.

Посередине комнаты лежал ковер; Аля остановилась, почувствовав, как ступни утонули в мягком ворсе. Илья опустился на колени, обнял её ноги.

- Какая же ты красивая, - выдохнул он. - Я к рукаву твоему случайно прикасаюсь - и как представлю, что под ним твоя кожа, все твое тело... В глазах темнеет! Разденься, прошу тебя, разденься передо мной, дай мне тебя наконец увидеть...

Он только просил её раздеться, но голос его, и без того глубокий, с каждым словом набирал такую силу, которой невозможно было противиться. Да она и не хотела противиться. Наоборот, она чувствовала, какое это счастье раздеваться, чувствуя на себе его взгляд, ей хотелось испытать это счастье, утонуть, раствориться в его взгляде.

Илья отпустил её колени, чуть откинулся назад и присел на пятки, глядя на Алю снизу вверх.

- Не бойся меня, - повторил он. - Ну же, не бойся, моя Марусенька...

Аля расстегнула пуговки на "болеро", стянула сначала один, потом другой узкий рукав. Второй рукав застрял на локте, и она дернула его со страстным нетерпением. Пиджачок упал к её ногам на ковер, обнажая плечи. Они всегда казались Але слишком острыми, непривлекательными, но сейчас она совершенно не думала об этом. Она чувствовала, что все её тело отвечает его страсти, и какая разница, как выглядят плечи, руки, если они переполнены им, тянутся к нему?.. Он почувствует...

Лифчик под топиком был ажурный, черный и без бретелек. Аля вообще не собиралась его надевать: отсутствие лифчика на ней могло быть и незаметно. Но все-таки надела, и теперь расстегнула его, обнажая маленькую, упругую грудь, и почувствовала, как вздрогнул Илья, увидев её.

- Чудо какое... - прошептал он. - В жизни я такой красоты не видал...

Она не чувствовала ни капли стеснения. Какое могло быть стеснение в этих волнах, которые накатывались на неё из его глаз? Он любил её взглядом, только теперь Аля поняла, что это такое. Она расстегнула молнию на черных брюках, они соскользнули на пол от одного легкого движения её бедер, и Аля помедлила мгновение перед последним движением...

Когда она остановилась перед ним, совершенно обнаженная, глядя счастливыми и туманящимися глазами, Илья снова качнулся к ней, спрятал лицо у неё в коленях. Руки его обхватили её талию, скользнули вниз по бедрам, лаская и горяча.

- Спасибо тебе... - произнес он с той хрипловатой нежностью в голосе, от которой у Али замирало сердце. - Каждым движением ты мне душу и тело переворачиваешь... А меня... Милая, меня ты разденешь? - Он поднял на неё глаза, в которых горело любовное нетерпение. - Прошу тебя, совсем хорошо мне будет...

Наклонившись и не произнося ни слова, Аля расстегнула пуговки на его рубашке до самого живота, а потом, присев рядом с ним, поцеловала его грудь, темные, напрягшиеся соски в густых волосах, расстегнула пуговки дальше, дальше скользнули её губы...

- Ох... - простонал Илья. - Как же ты ласкаешь... Умереть не жаль под твоими поцелуями...

Она раздевала его медленно, чувствуя, как они вместе задыхаются от этой замедленной страсти. Илья не помогал ей раздевать его - наоборот, он вздрагивал и едва слышно, счастливо смеялся, когда она мешкала с какой-нибудь пуговицей, когда пальцы её нетерпеливо дергали молнию на его брюках, мудреную пряжку на ремне.

Зато он ласкал её все время, пока она раздевала его: лицом, губами, дыханием ласкал все её тело.

- Еще сюда поцелуй... - просил он, изгибаясь и вздрагивая в сладкой судороге. - Ниже, ниже, не бойся меня, мне хорошо, так мне хорошо, Алечка...

Все их вещи уже были разбросаны по полу, когда Илья упал на ковер, увлекая Алю за собою.

- Вот так полежи на мне, - шептал он, медленно двигаясь под нею, возбуждая её каждым своим движением. - Обними ногами, прижмись ко мне...

Только теперь Аля понимала - даже не понимала, а всей собою чувствовала - что же это такое... Она представить не могла, что способна так зажигаться, так трепетать и дрожать от каждого прикосновения мужчины. Каким смешным казалось все, что было с нею прежде! Все эти мимолетные волны возбуждения, слегка пьянящие, заставляющие глаза блестеть, а тело напрягаться - но заканчивающиеся всплеском кокетства, не больше!

Теперь, в его объятиях, она словно и не чувствовала своего тела. Но это было не растворение, не исчезновение, а наоборот - бурное, юное торжество. Она не сгорала в его неудержимом огне, а расцветала, полыхала сама и зажигала его снова и снова.

Аля чувствовала, как нарастает гул в её теле, вся она натягивалась как струна, и это не могло продолжаться долго, это должно было завершиться сейчас, сейчас, ещё мгновение...

В ту секунду, когда она поняла, что не может больше выдерживать разрывающее её тело напряжение, что оно вот-вот разрешится бурным всплеском, - Илья вдруг легко оперся рукою о пол и поднялся на ноги одним мощным, как взрыв, движением. Аля едва не вскрикнула от испуга - так мгновенно она взлетела вверх в его руках.

Илья прижал её к себе, она обвила его шею руками, вся прижалась к нему и прижималась все теснее, пока он нес её на широкую низкую тахту в углу комнаты.

- Сладкая моя... - произнес Илья, опуская её на прохладное покрывало. - Хорошо тебе со мной? Подожди, моя сладкая, подожди, сейчас тебе ещё лучше будет!..

Первая волна напряжения спала, не разрешившись, так неожиданно прерванная им, но теперь он вызывал её снова. Положив Алю на кровать, Илья сел на корточки у неё в ногах, наклонился над нею, охватил её колени своими расставленными коленями.

Аля чувствовала, как его борода щекочет ей живот, как он губами обхватывает и слегка сжимает её соски, как ладони его мягко и властно входят между её ног, и он раздвигает ладони, как будто плывет куда-то, и гладит нежную, вздрагивающую кожу на внутренней стороне её бедер.

Первое наслаждение померкло по сравнению с тем, что происходило с нею сейчас!

- Илюша... еще... - стонала Аля, изгибаясь в его руках. - Милый, любимый мой!..

Бессвязные слова вырывались из её полуоткрытых губ, она не слышала, что произносит, не слышала его ответных слов.

Вдруг Аля почувствовала, что он больше не сидит у неё в ногах, охватывая её колени. Илья припал ко всему её телу своим телом, вдавливая в покрывало, раздвигая её ноги уже не ласкающе-нежным прикосновением ладоней, а страстным, властным рывком.

Это должно было произойти, но, утонув в потоке чувств, Аля совершенно забыла об этом завершающем мгновении. Она не успела понять, когда же наслаждение сменилось болью, когда его напряженная плоть вонзилась в её тело, разрывая его.

Она вскрикнула, сама испугалась своего вскрика и с ужасом услышала задыхающийся голос Ильи:

- Алечка, милая, что же ты не... Боже мой!..

Но он уже не мог больше произнести ни слова. То, что происходило с ним, было сильнее его воли - было уже поздно для воли...

Аля лежала рядом с Ильей, прижавшись к его боку. Бедра её ещё вздрагивали - то ли от боли, то ли от воспоминания о том, как хорошо было всему её телу, пока его не разорвала эта боль. Рука Ильи лежала у неё под плечами, и по неподвижности его руки Аля чувствовала, каким внутренним напряжением он охвачен.

Наконец он прервал молчание.

- Алечка... - произнес Илья, по-прежнему не глядя на нее. - Алечка, почему же ты мне не сказала?.. Ты представляешь, каким скотом я себя чувствую? Ведь я и предположить не мог...

Аля почувствовала, что сейчас расплачется.

Его рука освободилась из-под её плеч, Илья перевернулся на бок и всмотрелся в Алино лицо.

- Хорош я был!.. - сказал он, отводя глаза. - Устроил себе танец семи покрывал! Но я же в самом деле не знал...

Услышав про танец семи покрывал, Аля улыбнулась - почти сквозь слезы.

- Чего же мне теперь потребовать? - спросила она. - Чью голову?

Кажется, Илья удивился, что она поняла его слова и вспомнила про Саломею, которая потребовала голову Иоанна Крестителя за семь покрывал, которые сбросила с себя в танце. Во всяком случае, Алин вопрос разрядил напряжение. Илья улыбнулся.

- Чью хочешь! - сказал он. - Мою - хочешь?

В доказательство своих слов он положил голову Але на грудь и замер, как будто прислушивался к биению её сердца. Она вдыхала пленительный, дурманящий запах его волос.

Вдруг Аля почувствовала, что по её коленям текут теплые, липкие капли. Она приподняла голову, увидела розоватые потеки на своих ногах - и тут же вспыхнула, сжалась от смущения.

"И все покрывало, наверное... - подумала она. - Как же ему должно быть противно, он ведь прямо вниз смотрит!.."

Наверное, Илья почувствовал, как напряглось её тело, и действительно посмотрел вниз, на её ноги.

- Ну что ты! - сказал он, словно подслушав её мысли. - Все нормально, не стесняйся! Девочка ты моя...

Он опустил ноги на пол, встал во весь рост. Забыв о своем смущении, Аля залюбовалась его тяжеловато-стройным телом. Каждым волоском оно светилось в сумерках комнаты - усы, борода, широкая грудь, прямые, не уже талии, бедра...

Илья подсунул руки Але под спину, под колени и легко приподнял её над тахтой.

- Легкая, как стрела, - прошептал он, целуя её в губы.

От его мягких усов исходил тот же дурманящий запах, что от всего его тела; она закрыла глаза.

Не открывая глаз, покачиваясь в его объятиях, Аля поняла, что он принес её в ванную. Вода ударила звонкой струей, потом тихо зашелестел душ. Илья поставил её в ванну, и она нехотя разомкнула руки, обнимавшие его за шею.

Серебристые струйки стекали по её телу, руки Ильи торопились вслед за струйками воды, гладили Алину грудь, живот, ноги.

Потом он вылил себе на руки душистый гель, снова прикоснулся к ней.

- Сейчас я тебя вымою, будешь ты у меня чистенькая девочка, не будешь меня стесняться, - приговаривал он, проводя мыльными руками по Алиным ногам.

- Я тебя не стесняюсь, Илюша, - проговорила Аля, прижимаясь мокрой щекой к его голове. - Я тебя люблю...

- Ну и умница, что не стесняешься. Раздвинь ножки, во-от так, милая... Вот видишь, и все, и ничего нет.

Он выключил душ и на шаг отступил от ванны, любуясь Алей. Потом снова подошел к ней, наклонился, губами собирая дрожащие капли воды с её бедер.

- Как же ты мне нравишься! - произнес он. - Какое же тело у тебя... Изумительное!

- Да что же изумительного? - искренне удивилась Аля, гладя его склоненную голову. - Обыкновенное, по-моему, худое...

- Глупости какие! - Илья поднял на неё сверкающие золотом глаза. Ну, может, для Рубенса какого-нибудь и не подходит, а для меня - в самый раз. Такое оно все изгибистое, такое... точное, вот какое! Ты знаешь, улыбнулся он, - меня ведь это в первую же секунду поразило, когда я тебя увидел. Помнишь, ты на подоконнике сидела? Ты ведь не думала тогда, как выглядишь, я видел, что ты не стараешься никак выглядеть. Но ты вся была отчаяние, ты каждым своим изгибом его выражала. Вот здесь оно у тебя даже было, отчаяние, в этой ямочке, - тихо засмеялся он, целуя Алину руку у сгиба локтя.

- А сейчас? - спросила Аля с ласковым любопытством. - Что у меня сейчас в этой ямочке?

- Сейчас? Я ещё не понял, - покачал головой Илья. - И это так прекрасно, я от этого просто весь горю! Алька, ты так... Ты меня так возбуждаешь! А сейчас, мокрая - вообще... Я тебя снова хочу, - произнес он, виновато глядя на нее.

В его взгляде мелькало смущение, и это было так удивительно смущение в его взрослых, прозрачных глазах...

- Хочешь - и что же? - улыбнулась Аля, любуясь его виноватым лицом.

- И не решаюсь! Напугать тебя боюсь, опять больно тебе сделать...

- А ты не бойся! - рассмеялась она. - Я вот нисколько не боюсь, даже сама удивляюсь.

- Тогда не удивляйся!

Илья подхватил её на руки, но, перед тем как нести обратно в комнату, наклонился и снова собрал губами капельки на её животе, припал лицом, вдыхая чистый запах кожи, щекой касаясь мокрых вьющихся волос.

- Ни секунды больше не могу ждать. - Голос его рокотал немыслимой глубиной. - Пойдем, вся ночь - наша...

Глава 9

Проснувшись, Аля не могла понять, рано сейчас или поздно.

Она уже успела отвыкнуть от постоянного полумрака, царящего в старых домах в центре. В тушинской новостройке всегда было светло, первые утренние лучи сразу попадали в комнаты, особенно на верхних этажах. Поэтому ей показалось, что утро ещё только начинается - часов семь, не позже.

В следующее мгновение Аля увидела Илью, лежащего рядом с нею на кровати, - и ей стало вообще не до времени. Он был так красив во сне, какой-то особенной, мужественной красотою! Одеяло сползло на пол с низкой тахты, открывая все его обнаженное тело - и все его тело принадлежало ей, как и её - ему...

Аля не хотела его будить, она могла до бесконечности любоваться им, спящим. Она рассматривала его лицо, полное покоя, в котором даже сейчас, во сне, чувствовалось сдержанное благородство черт - высокого лба, плотно сжатых губ, прямых тонких бровей.

Взгляд её скользил по всему его телу, плотно покоящемуся на необычно темной постели. В теле Ильи чувствовалось то же благородное изящество, что и во взгляде, в посадке головы, в походке. То, что грудь и живот густо поросли темно-русыми волосами, не казалось грубым, потому что находилось в гармонии со всеми его крупными, тяжеловатыми формами.

Илья лежал, чуть раскинув ноги, и Аля вспомнила, как он до сладкой боли сжимал ими её бедра; дрожь охватила её при одном воспоминании...

У неё до сих пор болело все тело, и внутри все ныло. Правда, это была какая-то особенная боль - ощущение не разбитости, а сладкой истомы. Но вставать все равно не хотелось, даже шевелиться не хотелось - только лежать, смотреть на спящего Илью.

Аля неслышно перевернулась на живот, подперла подбородок кулаками и отдалась воспоминаниям - недавним, вчерашним; остальных просто не существовало в эти минуты.

Как она ни храбрилась перед ним, говоря, что совсем не боится, - ей все-таки было больно, и во второй раз тоже.

- Алечка, милая, - шептал он, - ничего я не могу поделать... От этой боли все равно не уйти...

И он старался ласкать её нежнее и дольше, чтобы отвлечь от неизбежной боли.

- Но как же я испугался сразу! - сказал Илья, когда они во второй раз отдыхали, лежа рядом друг с другом. - Я подумать не мог, что ты в первый раз. Ведь тебе уже лет восемнадцать, наверное?

- Девятнадцать, - ответила Аля.

- Ну вот, девятнадцать лет, в ГИТИС поступаешь...

- Что, полный идиотизм? - спросила Аля.

- Да нет, что ты! - Перевернувшись на бок, Илья притянул её к себе и поцеловал. - Наоборот... Но большая редкость, это правда. Как же ты не побоялась идти домой к едва знакомому мужику? А вдруг бы я оказался маньяком?

- Ну, значит, я влюбилась в маньяка, - улыбнулась Аля. - От судьбы не уйдешь.

Наверное, было уже совсем поздно: тьма сгустилась за окном, уличные огни дробились в оконном стекле.

- Илюша, мне надо позвонить, - осторожно сказала Аля. - Я ведь должна хотя бы предупредить, что не приду...

- Ну конечно! Хочешь, я скажу что-нибудь твоим родителям? - предложил он.

- Что? - спросила Аля. - Что же ты можешь им сказать?

- Ну, не знаю... Что велишь, Саломея! - улыбнулся он. - Но конечно, смотри сама. Ты же лучше знаешь, что надо...

- Откуда мне лучше знать? - пожала плечами Аля. - Мне никогда не приходилось такого им говорить.

Илья принес к кровати телефонную трубку и сам набрал номер. К счастью, дома трубку взял папа. Объяснять маме, почему она не придет и у кого будет ночевать, казалось Але просто невозможным. Она ни разу не говорила родителям об Илье и представляла, каким шоком должен был стать для них её неожиданный звонок.

- Алька, слава Богу! - услышала она взволнованный папин голос. Почему ты не предупредила, что задерживаешься? Ты где? У метро встретить тебя?

- Да нет, пап, не надо встречать, - выдавила из себя Аля. - Я, знаешь...

Ей вдруг стало так тоскливо, что хоть плачь - впервые за сегодняшний вечер. До сих пор она вообще не думала о родителях - да и кто стал бы думать о родителях в такие минуты! - и ей казалось, совсем просто будет сообщить им, что она остается у Ильи.

"Может, сказать, что мы с Нелькой в гостях? - малодушно подумала Аля. - Что переночуем у подружки?"

Она представила себе их лица, их тревогу, и ясный свет абажура над овальным кухонным столом... Это обожгло ей сердце, заставило вздрогнуть, как от боли - но только на мгновение. Она отогнала малодушную мысль.

"И к чему врать, и сколько раз надо будет врать, если не сказать сразу, сейчас?" - подумала она.

- Папа, я не приду сегодня, - сказала Аля. - Не волнуйтесь, со мной ничего страшного. Я дома у... У одного человека, которого я люблю. Я потом вам все объясню, ладно?

Трубка замолчала. Даже дыхания отца не было слышно.

- То... то есть - как? - выговорил он наконец. - Как то есть? Вот так, сразу - и "люблю"? Почему же мы о нем даже не знали?

- Я потом объясню, папа, - повторила Аля. - Ну что я могу сделать? Не волнуйтесь.

Она нажала на кнопку отбоя и прижала трубку к щеке. Илья прикоснулся к её плечу, заглянул в печальное лицо.

- Алечка, может быть, надо было тебе все-таки идти? - осторожно поинтересовался он. - Мне неловко было тебе это предлагать, я хотел, чтобы ты осталась. Но ты так расстроилась...

- Нет, Илюша! - Аля тряхнула головой, отгоняя печаль. - Этой боли тоже не избежать... Ты правда хочешь, чтобы я осталась?

- Ну конечно! - воскликнул он. - Я же тебе сказал: вся ночь - наша. У меня в глазах темнеет, когда я об этом думаю... Что ж, это правда - не избежать. И мало кто проходит через это легко. Знаешь, - улыбка скользнула по его лицу, - я ведь даже женился из-за этого. В твоем примерно возрасте, если не моложе. Да-да! - кивнул он, заметив удивление в Алиных глазах. Родители постоянно нервничали, что я болтаюсь невесть где на ночь глядя, скандалы начались. Ну, я и решил: ах так? Так нате вам - женюсь, докажу, что я самостоятельный, совершеннолетний и могу приходить, когда вздумается!

- И что потом? - с интересом спросила Аля.

- Да что бывает потом, когда женятся из подобных соображений? усмехнулся Илья. - Разбежались через год, надоев друг другу до чертиков. Хорошо, ума хватило хотя бы детей не наделать. Тем более, какая там самостоятельность, когда надо у мамы с папой деньги брать на обед в институтской столовой... Тут уж хоть во сколько домой приходи!

Они по-прежнему сидели на тахте, не одеваясь. Аля впервые почувствовала, что в комнате прохладно. Илья заметил, что она поежилась.

- Заморозил я тебя, - спохватился он.

- Нет, что ты, - попыталась возразить Аля. - Даже наоборот...

- Ну, наоборот - само собой, - усмехнулся Илья. - Это за нами не задержится. А халат ты все-таки накинь. Смотри, плечики твои прекрасные холодные стали какие!

Он поцеловал её в плечо и, не вставая, взял со стула черный велюровый халат. Халат был мужской и рассчитан был явно не на Алин рост: он скрыл её от шеи до пят. Но в нем было необыкновенно удобно: он словно ласкал тело. И пахнул телом Ильи - теперь это был уже знакомый, любимый запах... Как и все его вещи, халат был изящен и не испорчен пошлыми финтифлюшками; только на груди была вышита черным шелком какая-то короткая надпись.

- Мы с тобой выпьем сейчас, - сказал Илья. - Ты что любишь пить?

- Да вообще-то ничего, - смущенно ответила Аля. - Ну, выпью то же, что и ты.

- Раз вообще-то ничего, то со мной заодно не стоит, - возразил Илья. - Я-то крепкие напитки предпочитаю. Хотя, - вдруг вспомнил он, - джин с тоником и тебе будет в самый раз. Разбавишь только побольше. Надо же, какую девушку принесло ко мне дождевыми потоками! - насмешливо добавил он, уже выходя из комнаты. - Не пьет, не курит, и все остальное...

Аля слегка обиделась на его слова. Конечно, он считает её какой-то инфантильной цыпочкой и все время смеется над её наивностью! Но объяснять, что она, дескать, не такая, было бы и вовсе глупо.

- Обиделась? - сразу заметил Илья, возвращаясь в комнату; он надел такой же халат, какой дал Але, только светло-кофейный. - Ну и напрасно обиделась. Ничего плохого нет в том, чтобы не пить и не курить. Какая-нибудь американка вообще не поняла бы, на что здесь можно обижаться.

- Да ведь ты над этим смеешься! - сказала Аля.

- Нисколько, - улыбнулся Илья. - Так, поддразниваю, я же тебе говорил. Ты прелестная девочка, но капля здорового цинизма никому ещё не повредила. Вроде прививки, - пояснил он.

- Прививки? - удивилась Аля.

- Ну конечно! Чтобы потом легко перенести выход во внешний мир... Он-то насквозь пропитан цинизмом, притом в таких дозах, от которых с непривычки и помереть недолго. Так что на меня не обижайся!

- А я, по-твоему, в инкубаторе до сих пор жила? - спросила Аля, по-прежнему слегка обиженным тоном.

Не отвечая на её вопрос, Илья улыбнулся и поставил на пол у кровати круглый, сверкающий серебром поднос, который держал в руках. На подносе стояла начатая бутылка английского джина, бокалы, две запотевших бутылочки тоника и серебряная вазочка с фисташками.

- Как пахнет приятно! - заметила Аля, когда Илья отвинтил пробку.

- Ты что, даже не нюхала его никогда? Можжевельником пахнет, объяснил он. - Но по мне, ничего нет лучше кристалловской водки. Если только не подделка.

- А как это можно понять? - заинтересовалась Аля.

Он все время подбрасывал ей какие-нибудь мимолетные сведения, и все время так, что они вызывали у неё живой интерес! Даже такие для неё отвлеченные, как сведения о поддельной водке.

- По головной боли, - усмехнулся Илья. - Если утром голова болит значит, пил какое-то дерьмо. Остается благодарить судьбу, что по крайней мере не до смерти отравился.

Аля не поняла, говорит он серьезно или снова поддразнивает её.

Илья плеснул в её бокал немного джина, разбавил тоником; себе он, наоборот, разбавил каплю тоника джином.

- Ну, милая. - Он поднял свой бокал. - Забудем о прививках и выпьем за дождь на Пушкинской площади!

Джин с тоником, который Але прежде не приходилось пробовать, оказался чудесным напитком. И пить его было легко: он не обжигал горло, не бил в голову, а лишь приятно согревал. Щеки у Али сразу порозовели, томительное тепло разлилось по всему телу.

- Выпьем за дождь! - согласилась она. - А если бы не дождь, все было бы по-другому?

- Кто это может знать! - сказал Илья, залпом выпив свой джин. - Если бы не дождь, если бы я забыл ключи от квартиры, если бы не встретил тебя в ГИТИСе... Этих "если бы" - вагон и маленькая тележка, что толку о них думать? Наверное, что-то было бы по-другому, если бы не дождь. Хотя не думаю, что очень уж по-другому... А сейчас ты сидишь на моей кровати, пьешь со мной джин, щеки у тебя горят как розы - извини за избитое сравнение, но оно неизменно прекрасно! - и через какое-то, совсем небольшое, время я сниму с тебя этот халат. Но ты, будь уверена, не замерзнешь... - Илья замолчал, вглядываясь в Алино лицо. - Ты по-прежнему думаешь о множестве "если бы"? - спросил он наконец.

- Нет! - сказала Аля. - Я думаю о тебе.

- Думаешь-гадаешь, что я за человек и чего от меня ожидать? - спросил Илья.

Он смотрел на неё внимательно, с едва заметным прищуром. Аля налила себе ещё джина, плеснула в бокал тоник.

- Нет, Илюша, - покачала она головой. - Это я, наверное, неправильно сказала - о тебе... Я сейчас не о тебе вообще-то думаю, ты уж не обижайся. А вот именно о том, что ты сказал: как ты снимешь халат, вот этот пояс развяжешь, руками прикоснешься, губами. Это так ново для меня, так необыкновенно... Я этого жду, и все во мне от одного ожидания сжимается...

Аля говорила медленно, уже охваченная волшебным жаром, вызванным джином и неотрывным взглядом его прозрачных глаз. Слова сами срывались с губ, она не успевала подумать, надо ли их произносить.

- Еще два слова - и я сделаю это прямо сейчас... - так же медленно, как она, проговорил Илья. - Может, я и зря сказал о прививках... Ты необыкновенная девушка, Алечка! Другая - которая не пьет, не курит и вообще - сказала бы что-нибудь возвышенное о моей душе. А ты сказала то, что есть, не притворяясь. Так что следующий тост - за твое чудесное непритворство! Оно такое удивительное уже потому, что ты ведь не из дурочек, которым только и остается, что быть искренними. По-моему, ты прекрасно умеешь играть! Но чувствуешь, когда это не нужно.

Они выпили еще, и, кажется, Илья действительно не собирался больше ждать... Но в этот момент Моська прошла по коридору, постукивая лапами о паркет, и остановилась у двери в комнату.

- Заходи, заходи, Мосечка, - улыбнувшись, пригласил Илья. - Видишь, до чего деликатное существо? Людей бы таких побольше... Ни за что не войдет без приглашения!

Аля тоже обрадовалась появлению Моськи. Хотя и правда вся ночь была у них впереди, но ей все-таки хотелось растянуть эти чудесные минуты, когда желание уже пробуждалось в нем, но ещё не выплескивалось в движения...

Моська вскоре ушла, поев начищенных Ильей фисташек.

- Может, она у тебя и джин пьет? - удивилась Аля.

- Нет, Моська все-таки поумней меня будет! - хмыкнул Илья. - Хотя в основном вкусы у нас с ней совпадают. Видишь, ты же ей сразу понравилась. Знаешь что? - предложил он. - Мне, конечно, хочется поскорее... Но я все-таки расстелю постель, ладно? На ней нам ещё приятнее будет.

Он снова вышел из комнаты и вернулся, неся в руках две подушки и свежее белье. Впрочем, это невозможно было определить на глаз - свежее ли оно, потому что простыни и наволочки были черного цвета.

- Какие интересные! - восхитилась Аля. - Никогда не видела черного постельного белья!

- Нравится? - улыбнулся Илья. - Я просто в восторг пришел, когда увидел. Тем более, оно из хорошего шелка, на нем всем телом отдыхаешь. Сейчас сама убедишься...

Он быстро расстелил постель и обернулся к Але.

- Ну, где там твой пояс на халате? - спросил Илья мгновенно хрипнущим голосом. - Я его сейчас зубами развяжу...

Постель действительно оказалась шелковистой. Прохлада охватила Алю от прикосновения черных простыней и жар - когда Илья прикоснулся к ней своим горячим телом...

"Все-таки надо вставать, - подумала Аля. - Так и на конкурс опоздать можно. Еще душ принять..."

Джин, конечно, был не поддельный: голова у неё совсем не болела, хотя вчера - вернее, сегодня - они долго не спали.

Аля села и, перегнувшись через спящего Илью, взглянула на часы плоский белый будильник, стоящий на полу у кровати. Будильник показывал пять минут первого.

Аля смотрела на циферблат, не понимая, в чем дело. Ночь еще, что ли? Почему тогда так светло в комнате?

Постепенно она почувствовала, как вся холодеет. Какая там ночь, какое утро - день на дворе! И конкурс давно идет, если ещё не закончился!..

Аля вскочила, как подброшенная пружиной, и заметалась по комнате, от растерянности не понимая, куда броситься и с чего начать. Илья тоже проснулся, сел на кровати.

- Что случилось? - произнес он, глядя на мечущуюся Алю и, кажется, ещё не проснувшись окончательно. - Алечка, что с тобой?

- Время, Илья! - воскликнула Аля. - Первый час, ты видишь?!

Илья вскочил мгновенно; остатков сна как не бывало.

- Алька, не волнуйся, - сказал он. - До института отсюда ехать всего-ничего, успеем! Ну что ты халат хватаешь? Беги скорее умываться, там зубная щетка есть новая, в шкафчике справа! Я пока кофе сварю, потом умоюсь.

- Какой там кофе! - едва не плача, воскликнула Аля.

Она послушно бросила халат на пол и побежала в ванную. Умылась она, кажется, за две минуты, но на кухне уже фыркала кофеварка. Илья встретил Алю у ванной, держа в руках её одежду.

- Вот я кретин! - сердито хмыкнул он. - Высохло плохо, все мятое... Прививка здорового цинизма! Нет бы лучше вещи твои развесить.

Но Але было все равно, высохла её одежда или нет. Она торопливо натягивала "сигаретки", застегивала пиджачок.

- Илюша, я побегу! - крикнула она под дверью ванной. - Я тебе позвоню потом!

- Какое - побегу? - Он высунулся из-за двери; губы у него были в зубной пасте. - Успокойся, охолони, пять минут ничего не решают. Смотри, мне ведь даже бриться не надо, сейчас же едем!

Бриться ему действительно было не надо, но кофе он тем не менее перелил из кофеварки в какой-то оранжевый кувшин с плотно завинчивающейся крышкой. Моська прыгала вокруг, как будто тоже волновалась.

- Что ты делаешь? - со слезами в голосе спросила Аля. - Зачем?

- По дороге выпьем, - спокойно ответил Илья. - И вообще, меньше задавай дурацких вопросов, лучше соберись перед экзаменом. Готова? Тогда вперед!

Он легонько подтолкнул Алю к выходу. Одет Илья был так, как будто делал это не торопясь, в совершенно спокойной обстановке: льняная рубашка с маленькими пуговками на воротнике, полотняные летние брюки. В руках он держал мобильный телефон и оранжевый кувшин.

Выйдя из подъезда, Аля хотела было бежать вверх по улице, к Тверской, чтобы там попытаться поймать машину.

- Ты куда? - Илья схватил её за рукав. - Да успокойся, я кому сказал! - сердито воскликнул он. - Приди в себя, что ты мечешься, как курица без головы! У меня машина во дворе, сейчас поедем. Стой здесь, приказал он.

Илья исчез в арке. Минуты, пока его не было, показались Але вечностью. И все-таки самообладание потихоньку возвращалось к ней.

"А ну успокойся! - мысленно прикрикнула она на себя. - В самом деле курица..."

От волнения она не заметила, что стоит прямо на выезде из арки, и испуганно отпрыгнула в сторону, услышав гудок у себя за спиной.

- Садись. - Илья выглянул из открытого окна машины и, протянув руку, погладил Алин локоть. - Успокоилась немного, - заметил он, когда Аля упала рядом с ним на сиденье. - Теперь самое время кофейку выпить. Там стакан есть в бардачке, наливай.

Аля не видела, куда он поворачивает по оживленным дневным улицам. Оказавшись в машине рядом с Ильей, она успокоилась совсем. В самом деле, наверняка успеет! Все-таки сегодня в одиннадцать начало, не в девять. И Илья говорит, что все будет в порядке...

Она достала из бардачка оранжевый пластмассовый стаканчик, нагнувшись, взяла стоящий у её ног кувшин с кофе.

- До конца крышку не отвинчивай, - предупредил Илья. - Это термос такой. Слегка отвинти и наливай, как из графина.

Все, к чему он прикасался, было удобно, красиво и необычно! Вид этого термоса-кувшина почему-то тоже успокоил Алю, и она с удовольствием глотнула горячий, крепчайший кофе.

- Мне налей, - попросил Илья. - А то я тоже в себя не успел прийти.

Прихлебывая кофе из оранжевого стаканчика, Илья несся по Тверской стремительно, как на пожар. Садясь в машину, Аля не успела разобрать, какой она марки, даже цвета не разглядела. Но уже в салоне поняла, что не "жигули" - хотя бы по тому, какой мягкой кожей были обиты сидения, а главное, по тому, как плавно шел этот автомобиль и как мгновенно тормозил в нескольких сантиметрах от других машин.

- Ты так хорошо ездишь! - сказала она.

- Спасибо, - усмехнулся Илья. - Вообще-то мы с тобой дурака сваляли. Добежать было быстрее, чем туда-сюда на машине крутиться. Ну, ладно, теперь уж доберемся как-нибудь!

Они свернули в арку, проехали мимо дома Мейерхольда, мимо Консерватории и наконец добрались до Малого Кисловского - до ГИТИСа.

- Вот что, Алечка, - сказал Илья, останавливаясь рядом с японским посольством. - Ты уж извини, но подождать я тебя сегодня не смогу. У меня уже через полчаса деловая встреча назначена.

- Ну что ты! - горячо воскликнула Аля. - Ты и так уже...

- Ничего не так уже, - возразил он. - Ничего особенного я не сделал. Сам же виноват, надо было будильник включить. Ну, что теперь... А ты не волнуйся и делай все так, как делала раньше. Ты же у меня умница, все будет в порядке!

"Ты у меня"! Эти слова воодушевили Алю больше, чем любое увещевание.

- Сразу мне позвони, - сказал Илья.

- Ты на работе будешь? - спросила Аля, открывая дверцу машины.

- Это неважно. Из офиса мне на мобильный перезвонят, - ответил он. Ну, моя Марусенька - ни пуха, ни пера!

- К черту! - улыбнулась Аля.

Глава 10

- Ну, ты даешь, мать! - встретил Алю Родион, когда она, запыхавшись, влетела в холл на третьем этаже. - Я уж думал, ты во МХАТ подалась, или в Щуку!

- Нет, - махнула рукой Аля. - Другие обстоятельства.

- Трахалась, наверно, всю ночь, - догадался Родион.

Аля вздрогнула от его слов. Конечно, за время общения с будущими артистами и режиссерами она успела наслушаться всякого, даже от мата её уже почти не коробило. Но когда Родион вот так, мимоходом, определил то, что происходило с нею... Ведь это было совсем другое, совсем не так!

- Ну, дело житейское, - заключил он. - Тебя уже вызывали, да я попросил Мирру на конец тебя переставить. Что мне за это будет?

- Не бойся, ничего тебе за это не будет, - усмехнулась Аля. - Мерси!

Родя явно был не из обидчивых. Похлопав Алю по плечу, он отошел к кучке абитуриентов, уже прошедших конкурс, и включился в их разговор.

Аля присела на корточки у стены. После бессонной ночи, после утреннего волнения её вдруг охватила такая апатия, какой она никогда прежде не испытывала. Она готова была лечь прямо на пол и уснуть - или хотя бы закрыть глаза, отключиться от окружающего. Она сама не понимала, почему вдруг впала в такое странное состояние. Не от Родиных же слов? Ей ничего не хотелось, и меньше всего хотелось входить в аудиторию, что-то говорить, изображать какую-то жизнь, которой не бывает.

"С ума я сошла, - подумала Аля - как-то вяло, даже без возмущения. Надо же собраться, сейчас ведь вызовут..."

Но того яркого, направленного желания, которым определяется все остальное - блеск глаз, пружинная сила в теле, собранность ума, - в ней не было сейчас и помину.

Аля сидела на корточках, прикрыв глаза, и вяло думала, как же ей привести себя в чувство.

"Закурить попробовать, что ли? - мелькнуло в голове. - Может, взбодрюсь с непривычки?"

- Родя! - позвала Аля. - У тебя сигаретки нет?

- Да у тебя сегодня совсем головка бо-бо! - хмыкнул Родион. - Чего это ты вдруг?

- Да что-то... Надо же когда-то попробовать. - Аля не стала вдаваться в подробности своего состояния.

- Может, косячок? - подмигнул Родион. - Пробовать так пробовать!

Косячок Аля пробовать не стала, а сигаретой сразу затянулась поглубже. Но вместо ожидаемой "прочистки мозгов" произошло нечто совершенно обратное. Правда, в глазах у неё действительно потемнело, дыхание перехватило, она закашлялась, дым пошел из носа и её едва не вырвало. К тому же Аля забыла, что со вчерашнего дня ничего не ела: они ведь так и не пошли с Ильей в ресторан.

Все это ничего общего не имело ни с бодростью, ни даже со встряской. Она стояла посреди холла, держа в руке сигарету, голова у неё кружилась, тошнота подступала к горлу, и ей не хотелось ничего.

- Алечка! - напустилась на неё вышедшая из аудитории Мирра Иосифовна. - Куда же вы пропали? Нельзя же так! Что Павел Матвеевич может подумать? Заходите, заходите скорее!

Але казалось, что ноги у неё стали ватными, но не от волнения, как это бывало прежде, а от безразличия. Она вошла в аудиторию и села на стул у стены рядом с оставшимися абитуриентами.

Хорошо, что её пригласили читать не сразу, иначе Аля просто не вспомнила бы текст из "Мастера и Маргариты", который готовила к последнему туру. Ей и не хотелось сейчас его вспоминать... К тому же мелькнули в памяти слова Ильи о том, что роль спутницы мастера вообще не для нее...

По раскрасневшимся щекам и блестящим глазам Левы Наймана, читавшего как раз перед нею, можно было понять, что у него все в порядке.

"Везет же", - подумала Аля, глядя, как, усевшись на место, Лева потирает ухо радостным щенячьим жестом.

Услышав свою фамилию, она встала рядом с невысокой сценой и сказала, глядя на комиссию, сидящую за столиком в зале:

- "Слушай беззвучие, - говорила Маргарита мастеру"...

Аля произнесла первую фразу и замолчала.

- Ну, слушает он беззвучие - дальше что? - Голос Карталова прозвучал весело и слегка насмешливо. - Что же вы замолчали?

Она взглянула на мастера, сидящего в десяти шагах от сцены. Он улыбался и смотрел на Алю тем непонятным взглядом, который совсем недавно так будоражил её воображение, заставляя собираться и работать на пределе сил. Теперь она и сама не могла понять, с каким чувством смотрит в его поблескивающие под густыми бровями глаза.

- "Смотри, вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду"...

Аля с трудом заставила себя произнести эти слова, а за ними следующие, и еще... Она читала и сама чувствовала, что читает плохо - вяло, монотонно, с полным равнодушием в голосе.

Доброе лицо Мирры Иосифовны вытянулось от удивления. Чуть откинувшись назад, чтобы не заметил Карталов, она несколько раз взмахнула рукой, показывая, что надо читать живее, живее!

Аля отвела глаза. Она не могла дождаться, когда её остановят.

- Хватит, - сказал наконец Карталов, и Аля вздохнула с облегчением. Поднимитесь на сцену.

То же самое происходило несколько дней назад, в этой же самой аудитории. Она читала, мастер остановил её, велел подняться на сцену... Но как же отличалось от этого то, что происходило сегодня! Але казалось, что это не она стоит посередине сцены, не она смотрит на Карталова, не она ожидает задания.

Карталов встал из-за стола и поднялся на сцену вслед за Алей. Он двигался с такой легкостью, которой трудно было ожидать при его сильной хромоте.

- Давайте-ка мы с вами взбодримся немного, - сказал он, останавливаясь рядом с нею. - Попробуем сделать что-нибудь живое, встряхнем чувства! Согласны?

- Да, - кивнула Аля.

Едва Карталов оказался рядом, она и в самом деле почувствовала себя бодрее. Легкий, непонятно откуда взявшийся трепет пробежал по её душе; она ощутила его физически, как ветер.

- Тогда поехали. Покажите-ка вы мне... Покажите, как вы расстаетесь с любимым человеком, вот что!

Аля вздрогнула, услышав эти слова.

- Почему - расстаюсь? - пробормотала она.

- А без почему! - сказал Карталов. - Расстаетесь - и все. Ну, предположим, вы сами не можете ему объяснить, почему: он просто не поймет ваших объяснений, они покажутся ему слишком сложными. Вы это знаете и не хотите ничего объяснять, не произносите ни слова. Можете себе такое представить?

Представить-то она могла все что угодно... Но одна мысль о том, что надо будет представлять то, о чем говорил Карталов, привела Алю в ужас! Дрожь прошла по её телу, апатия исчезла без следа. Вся её душа была проникнута Ильей, отдана ему, она чувствовала его каждой клеткой своего тела. И любое чувство было сейчас связано с ним...

Сцена расставания представилась ей так ясно, что она зажмурилась и тряхнула головой.

Вспомнилось вдруг, как несколько дней назад она изображала здесь же, на этой сцене, Марусю, и говорила её голосом, полным звона и веселья. И как потом раздевалась перед Ильей, всем телом впитывая его любовь, восхищение и желание.

Аля никогда не была склонна к мистике, но связь между двумя этими мгновениями была для неё очевидна. И вдруг - сцена расставания...

- Я не могу, - решительно сказала она, глядя прямо в глаза мастера.

- Что - не можете? - спросил он.

Але показалось, что он вглядывается в неё с таким вниманием, словно от её ответа зависит вся её жизнь. Да так оно и было, наверное.

- Не могу играть расставание.

- Почему? - спросил Карталов.

Аля поняла, что запутанные объяснения бессмысленны.

- Я боюсь, что тогда это произойдет со мной, - коротко ответила она.

- Что ж... - медленно произнес мастер. - Серьезно! А вы отдаете себе отчет в том, что если вы станете актрисой, вам постоянно придется сталкиваться с подобными вещами? Вы понимаете, что искусство вообще вещь опасная?

- Я не знаю, - сказала Аля. - Я ничего ещё не знаю... Но я чувствую, что не должна этого играть... сейчас.

Карталов молчал. Аля опустила глаза, чувствуя, что слезы сейчас закапают на пол. Она понимала, что он смотрит на нее, но не могла себя заставить поднять глаза, чтобы встретить его взгляд.

- Что ж, - произнес наконец Карталов, - тогда не смею вас больше задерживать.

Аля не помнила, как сошла со сцены, вышла из зала, прошла через холл, как спускалась по гладким как лед лестницам ГИТИСа...

Яркий летний день показался ей чернее ночи.

Она не помнила и того, сколько времени просидела на лестнице у подъезда.

Она дошла до этого дома как сомнамбула - медленно, время от времени останавливаясь и глядя перед собою невидящими глазами. Она вообще не сразу поняла, что уже стоит рядом с подъездом, из которого вышла сегодня днем, и почему-то смотрит на мемориальную доску Немировича-Данченко.

Ильи дома не было. На Алин звонок только Моська залаяла за дверью, а потом притихла - может быть, узнала её. И Аля снова вышла на улицу, не зная, куда идти, и не находя в себе сил для того, чтобы вообще идти куда-то.

Но сколько можно было стоять посреди оживленной улицы на тротуаре перед подъездом, вызывая подозрительные взгляды выходящих из него людей? Аля огляделась в поисках какой-нибудь скамейки, заглянула во двор. Но сесть и там было не на что, и она снова вышла на улицу, снова беспомощно остановилась у подъезда.

Вдруг она заметила, что справа от двери ведет наверх какая-то лестница - широкая, с балюстрадой и площадкой на втором этаже. Непонятно было, для чего она здесь сделана, но Аля и не могла сейчас об этом думать. Она поднялась до половины пролета и села на ступеньки, скрывшись за фигурными столбиками.

Больше суток она почти не ела и спала всего несколько часов. Но ей не хотелось ни есть, ни спать. И вытягивающего холода, который даже в летний день шел от каменных ступенек, она тоже не замечала.

То, что происходило в её душе, было сильнее голода, холода и усталости.

Аля не знала, что она чувствует сейчас. Было ли это смятением, или отчаянием, или ужасом, или тоской? Как будто земля вдруг обрушилась перед нею и прямо посредине тихой улицы разверзлась гулкая пропасть. Но ей почему-то не было страшно. Вернее, то, что с ней происходило, не умещалось в понятие страха. Аля чувствовала такое душевное опустошение, которое всегда больше, чем страх - потому что сквозит безнадежностью.

Неизвестно, сколько она просидела бы на лестнице, бессмысленно глядя перед собою или уткнувшись лицом в колени. Аля не могла позвонить Илье. Она должна была увидеть его, встретить его взгляд, почувствовать его прикосновение и нежный, дурманящий запах его волос... Она чувствовала, что не сможет по телефону объяснить то, что с ней происходит, - и ждала его, и не замечала времени ожидания.

- Вы меня извините, - вздрогнув, услышала Аля. - А что вы тут делаете?

Внизу у лестницы Аля увидела женщину с мусорным ведром в руках. Женщина была явно немолода, но как-то не поворачивался язык назвать её старушкой - то ли из-за аккуратного кружевного передника, надетого поверх платья, то ли из-за тщательно подкрашенных, коротко подстриженных и завитых волос. А скорее всего - из-за живого блеска острых, как иголочки, черных глаз.

- Я жду, - ответила Аля, вставая. - Но если нельзя здесь сидеть, я уйду.

- Почему нельзя? - пожала плечами женщина. - Сидите, если надо. А то я беспокоюсь насчет бомжей - замучили, паразиты!

По внешности этой дамы можно было подумать, что она вот-вот начнет изъясняться по-французски. Но стоило ей открыть рот, как иллюзия мгновенно развеялась. Алина неожиданная собеседница говорила с такими живыми и почему-то удивительно смешными интонациями, что даже не склонная сейчас к веселью Аля едва заметно улыбнулась.

- Сумасшедшие деньги уплатили за домофон! И сколько, вы думаете, он простоял? Ставили код - они номер гвоздем выцарапывают прямо на стене. Пожалуйста, заходи, кому надо! Как только президент позволяет? - спросила Алю женщина с ведром. - Напротив Совет Федерации, любой бомж залазь на чердак и хоть мочись, хоть стреляй в депутатов! Паразиты! - добавила она, неизвестно к кому относя это определение - к бомжам или к народным избранникам. - А вы, извините, кого ждете? - словно между прочим поинтересовалась смешная дама.

- Илью... - ответила Аля. - Который на седьмом этаже живет.

- Ивана Антоновича сына? - тут же спросила она. - Так он раньше ночи редко когда приходит, долго вам ещё сидеть! Вот что бывает, когда отец разобьет семью, - без паузы произнесла она. - Между нами говоря, Иван Антонович всегда был ходок, это вам не я одна скажу, он и роли все такие в театре и кино исполнял, если вы видели, и чуть жена на гастроли - тут такие ходили, у-у, только держись! Но я вам скажу, если с умом, так это для мужчины не грех. А если без ума - так вот и пожалуйста, мальчик без отца. Но Илья хороший мальчик, - поспешила она добавить. - Конечно, тоже развелся, но это, я вам скажу, ничего не поделаешь, яблоко от яблоньки...

Аля поняла, что дама затевает долгий разговор: та и ведро поставила на ступеньку, и удобно облокотилась о перила. Но вдруг спохватилась - может быть, сообразив, что выкладывает все эти сведения совершенно незнакомому человеку.

- Вы меня извините, я пойду, - сказала она, как будто это Аля остановила её здесь. - Мой Мишенька, старый хрен, ждет газету, так что надо взять, пока не украли из ящика.

Все эти ошеломительные сведения - и про то, что Иван Антонович всегда был ходок, и про старого хрена Мишеньку, и про бомжей с Советом Федерации свалились на Алю за какие-нибудь три минуты.

- Если Илюшка долго не явится, можете ко мне зайти, - пригласила дама. - Меня Бася Львовна зовут, я на втором этаже живу, направо. Только мы в половине одиннадцатого ложимся и запираемся на цепочку, так что вы пораньше, - предупредила она.

Аля не успела даже поблагодарить за приглашение - Бася Львовна исчезла так же мгновенно, как появилась.

Но её неожиданное появление оказалось просто живительным! Словно выйдя из летаргического сна, Аля почувствовала, что от голода у неё кружится голова, что она совершенно продрогла. Взглянув на часы, она поняла, что сидит на ступеньках уже часа два, не меньше. Если и правда Илья приходит поздно...

Но что поделать? Мысль о том, чтобы уйти, не увидев его, была для Али невыносима. Она встала, поднялась на площадку второго этажа и, оглядевшись, впервые рассмотрела дом, в котором провела прошлую ночь.

Але никогда не приходилось бывать на этой улице, хотя она часто проходила мимо по Тверской. А теперь она рассматривала мхатовский дом почти изнутри - из-под невысокого грязноватого свода над балюстрадой. С улицы дом был облицован черным гранитом, а со двора выкрашен грязновато-желтой краской. Вход в арку был украшен каким-то барельефом; Аля не разобрала, что за люди на нем изображены.

Ей вдруг показалось, что этот дом - а вернее, целый двор, образованный этим единственным домом - живет особенной, замкнутой жизнью. Даже сейчас, когда давно умерли его прежние жильцы, оставив по себе мемориальные доски да музеи-квартиры... Это была какая-то очень сильная общность, и поэтому память о ней чувствовалась до сих пор.

Эти мысли почему-то привели Алю в ещё большую тоску. Она стояла на балюстраде, оглядывалась - растерянная, всему здесь чужая, неизвестно зачем оказавшаяся под этим мрачноватым сводом...

- Аля! Ты что здесь делаешь?

Илья стоял под самой балюстрадой и удивленно смотрел на неё снизу. Наверное, он уже входил в подъезд, когда случайно поднял глаза и заметил её.

Она едва удержалась от того, чтобы спрыгнуть с лестницы прямо к нему на руки.

- Илюша... - дрожащим голосом выговорила Аля. - Я не смогла сегодня... Не могла делать то, что он хотел... И все пропало!..

Она хотела спуститься вниз, к нему, но тут силы совершенно оставили её, и, опустившись на ступеньку, Аля наконец заплакала.

Илья сам взбежал к ней наверх, сел рядом и тут же обнял её, прижал к себе.

- Ну вот, - расслышала она его голос; улыбка слышалась в его нежных интонациях. - Ну вот, а была такая решительная, такая упорная девочка! Ну, Алечка, перестань плакать, перестань, милая. - Илья тихонько похлопывал её по плечу. - Расскажи мне лучше, что случилось. Ты плохо читала прозу? Или этюд провалила?

Аля покачала головой. Она не могла выговорить то, что хотела: мысли разбегались то ли от волнения, то ли просто от слабости, и слова никак не подбирались.

- Илюша, я ничего не ела, - вдруг сказала она вместо всего, что собиралась сказать. - Со вчерашнего дня...

Илья перестал гладить её плечо и даже отстранился слегка, заглядывая ей в лицо.

- С ума ты сошла! - воскликнул он, присмотревшись повнимательнее. Как же так можно, Алька? Ты же черно-белая вся, как из немого кино! Еще бы не провалиться!

Он встал и Алю поднял за собой.

- В ресторан не пойдем, - сказал Илья, открывая находящуюся здесь же, на площадке, дверь которую Аля почему-то не заметила. - Правда, и дома шаром покати... Ну, ничего, сейчас раздобудем что-нибудь. Проходи, проходи, - слегка подтолкнул он её.

Дверь вела в подъезд - точно так же, как та, перед которой Аля так беспомощно стояла несколько часов назад; непонятно только было, зачем нужна лесенка, балюстрада...

Впрочем, Але было не до того, чтобы думать об архитектурных излишествах мхатовского дома. Теперь, когда Илья был рядом и крепко держал её под руку, она почувствовала, что сейчас потеряет сознание. Все плыло у неё перед глазами, плясали какие-то блестящие пятна. Она и в квартиру вошла как-то машинально, и, будь она одна, села бы на пол тут же, у порога, рядом с обрадованной Моськой.

Но Илья провел её в комнату, усадил на тахту в углу и, присев, снял с её ног пыльные туфли.

- Посиди, Алечка, - сказал он. - Халат надень, расслабься. Или погоди, я сейчас сам тебя переодену! - вдруг решил он.

Илья взял лежащую рядом с тахтой телефонную трубку и быстро набрал номер.

Он что-то говорил, прижав трубку щекой к плечу. Как сквозь туман, слышала Аля его голос и одновременно чувствовала прикосновения его рук. Ей становилось все легче с каждым прикосновением - она сама казалась себе все легче, как будто Илья не снимал с неё надоевшую "счастливую" одежду, а освобождал от тяжелых оков...

- Да, - слышала Аля. - Только с тамариндовым соусом, пожалуйста. Не вегетарианское, но рыбу запеченную - хорошо. Нет, пить свое будем.

Через пять минут трубка уже лежала на полу у кровати, а Илья завязывал на Але пояс длинного мягкого халата - на этот раз светло-бежевого, который вчера надевал сам. Она чувствовала, что, раздевая её, он сейчас не загорается тем огнем, который испепелял вчера их обоих. Но это не казалось ей равнодушием.

Сейчас ей хотелось одного: чтобы он был нежен с нею, нежен без желания, в минуты её слабости и усталости. И он был таким, какого она ждала.

- Сейчас, милая, сейчас принесут нам с тобой ужин, ты поешь, снова станешь веселая, - приговаривал Илья.

- Но я... - начала было Аля.

- Потом, потом расскажешь. - Он прижал ладонь к её губам. - Сытый голодного не разумеет, знаешь? А я все-таки довольно сытый по сравнению с тобой. Хоть сегодня и закрутился, но на ходу что-то перехватил.

Аля не понимала, кому он звонил, откуда возьмется ужин, но ей это было безразлично. Время то замедлялось, то ускорялось в её сознании, воспоминания о вчерашней ночи смешивались с тем, что происходило сейчас.

Она прилегла на тахту и, глядя на Илью, не могла понять: в комнате он, или, может быть, вышел куда-то, а она вспоминает, как он вчера ходил по этой комнате и смотрел на нее, не отрываясь? Сегодня он надел черный халат, в котором вчера была она, и только по изменившемуся цвету она отличала грезы от яви.

Скоро ли раздался звонок в дверь - этого Аля уже не могла понять. Илья вышел в прихожую, поговорил с кем-то, открыв дверь на лестницу.

Потом он заглянул в комнату и весело сказал:

- Вот и ужин прибыл. Сейчас начнем пиршество!

Он придвинул к тахте низкий столик из золотистого дерева и весь его уставил тарелками с благоухающей разноцветной снедью. Из всего, что было на столе, Але приходилось видеть разве что хлеб. Да и тот был какой-то необычный - не хлеб, а большие горячие лепешки.

- Рыба запеченная у них отличная, - заметил Илья. - Они её в йогурте вымачивают и такие приправы добавляют - не поймешь, что и ешь! Силы восстанавливает лучше кремлевских таблеток. И хлеб в настоящем тандуре пекут.

- Откуда же все это принесли? - спросила Аля.

- Да тут индийский ресторан прямо на нашей улице, - сказал Илья. Конечно, из любого кабака привезут все что угодно, хоть вместе со столом и стулом. Но я для разнообразия индийское заказываю, когда из дому выползать неохота.

Он налил в Алин бокал красное вино, а для себя открыл бутылку пива с немецкой этикеткой.

Аля ела медленно и сначала совершенно без аппетита - может быть, потому что желудок у неё ссохся за сутки. Но постепенно она почувствовала необычный вкус этих блюд - пряный, мятный, лимонный. Щеки у неё порозовели, а голова теперь слегка кружилась уже не от голода и усталости, а от терпкого вина.

- Ожила немножко. - Как и раньше, Илья не спрашивал, а просто отмечал Алино состояние. - Ну вот, теперь можно и поговорить. Так что же у тебя случилось?

Пока Аля рассказывала о том, что произошло с нею сегодня, Илья придвинул к себе большую коробку, стоящую на столике, достал длинную сигару, обрезал её - на этот раз не ножичком, а с помощью какого-то маленького непонятного приспособления, закурил. Он делал все это неторопливо, со вкусом, хотя смотрел не на сигару, а на Алино взволнованное лицо.

- Да... - медленно произнес он, когда Аля остановилась, задохнувшись. - Славная история, вполне на уровне рядового сумасшествия!.. Не думаю, правда, чтобы Карталов очень удивился. Он такого в ГИТИСе навидался предостаточно.

- Но... как? - растерянно пробормотала Аля.

- Что - как? - пожал плечами Илья. - Ты не думай, я тебя не упрекаю и ругать, как нашкодившую первоклашку, не собираюсь. Я сам виноват, что с тобой нервный срыв случился, чего ж теперь ругать-то? Думать надо было о последствиях, а я голову потерял. Танец семи покрывал! - сердито произнес он.

- Но чем же ты виноват? - воскликнула Аля. - Я же тоже... Я же сама...

- Ну, понятно, не насиловал, - сказал он. - А все-таки надо было учитывать, кто ты и кто я. Есть разница в эмоциях! Да ещё не накормил вчера, утром кофейком накачал... Чему удивляться! Ты туда, я так понимаю, в таком состоянии пришла - черти могли по углам мерещиться, не то что мистика всякая. Ладно, что ж теперь. - Он положил свою руку на Алину. - Теперь нам с тобой надо хорошо подумать. Может, это и к лучшему - то, что произошло. Я даже думаю, что наверняка к лучшему.

"Нам с тобой!" Он думал о них как о едином целом, он считал её дела своими и не говорил, что это её личные трудности!

- Я не знаю... - опустив голову, произнесла Аля. - Я ещё не могла об этом думать... спокойно. Я ведь даже объявления не дождалась, сразу ушла.

В эту минуту она действительно не знала, к лучшему или к худшему то, что с ней произошло - то, что всего несколько часов назад казалось ей непоправимой катастрофой.

- Ну, результат в общем понятен, - заметил Илья. - Завтра сходишь, выяснишь.

- Нет! - воскликнула Аля с неожиданным страхом в голосе. - Я не пойду! Я больше не могу туда идти!

Она представила, как идет по коридору ГИТИСа, заходит в деканат, видит сочувствуеще-возмущенное лицо Мирры Иосифовны, может быть, встречает Карталова... При мысли о Карталове щеки её запылали жарче, чем от вина.

- Нет, - повторила Аля. - Я не хочу туда идти и не пойду.

- Дело хозяйское, - пожал плечами Илья. - По-моему, это из области тех же бредовых фантазий, которые так тебе сегодня помешали. Но в твоем состоянии - объяснимо. В общем, дело, конечно, не в том, пойдешь ты туда или не пойдешь. Могу я сходить, разницы нет. Дело в том, как ты будешь жить дальше.

Он говорил спокойным и твердым тоном, и Аля вслушивалась в каждое его слово, как будто от каждого его слова менялась её жизнь.

И она действительно менялась, обретала опору. Алина душа успокаивалась, снова - после целого дня отчаяния и пустоты - проникаясь тем живым трепетом, без которого невозможно было жить.

Она не замечала, что меняется даже внешне: проясняются глаза, распрямляются плечи. Она больше не напоминала сжавшийся на кровати комочек - в её позе появилась та сдержанная грация, которую заметил Илья в первый же день их знакомства.

- Если бы знать, как жить дальше! - задумчиво произнесла она. - Я ведь представить даже боялась, что будет, если... В МАДИ поступить, замуж выйти? Страшно подумать.

- Что ж страшного? - усмехнулся Илья. - Девушки должны выходить замуж, и все девушки хотят замуж, что бы они ни говорили. И это нормально.

- Нет, я не о том, - слегка смутилась Аля. - Дело не в замужестве. Но я ведь действительно не знаю, как мне жить...

Ей так много надо было рассказать Илье, чтобы он понял! Невозможно было объяснить, что она чувствовала сейчас, не рассказав о коронах и платьях, о сцене перед жасминовой изгородью в поселке Семхоз, о квартире Наташи Смирновой, в которой охватывала невыносимая тоска, о том, как читала она ночью мемуары Алисы Коонен...

И как было рассказать обо всем сразу?

- Не представляешь, как жить, - и ждешь, что я тебе объясню в двух словах? - насмешливо спросил Илья.

Его насмешливые интонации словно ушатом холодной воды окатили Алю.

- Ничего я не жду, - медленно произнесла она. - И можешь мне ничего не объяснять, ни в двух словах, ни в пяти.

Она ожидала, что Илья обидится на её холодный тон, но он неожиданно расхохотался.

- Нет, милая, я все больше убеждаюсь, что ты просто сокровище! сквозь смех произнес он. - В самом деле, без прививок обойдешься, своего иммунитета хватит! Все, Алечка, - сказал он завершающим тоном. - Пора тебе спать, вот что я тебе скажу. Просто спать, без нашей общей предварительной приятности. Надо выспаться, совместить пласты сознания, а то ведь так и крыша может отъехать.

- Но ещё ведь рано? - неуверенно заметила Аля.

Едва Илья произнес эти слова, она тут же поняла, как хочет спать! Упасть головой в подушку, забыть этот невыносимый день и проснуться с той неясной и необъяснимой надеждой, с которой просыпалась в лучшие свои дни. Впрочем - почему с неясной? Все связанное с Ильей было ясным, как его прозрачные желтые глаза...

- Да, время детское, - согласился Илья. - Я в кабинете ещё посижу, сделаю кое-какие звонки, музыку послушаю. День у меня сегодня какой-то нерабочий получился. Слезь-ка с кровати, я постелю. Да, - добавил он, когда Аля послушно опустила ноги на пол, - ты домой позвонила бы все-таки. Наверняка ведь не звонила сегодня! Может, твой расчлененный труп уже по окрестностям ищут и мой фоторобот составляют. Скажи, что сегодня снова у меня переночуешь.

- Я позвоню. - Аля густо покраснела. - Я позвоню и сразу лягу, Илюша...

Глава 11

На следующий день Илья ушел рано, когда Аля ещё спала. Только по тому, что подушка рядом с нею была смята, она поняла, что он вообще ложился. Она не знала, что ей делать целый день. Уйти, дождаться его, оставить записку? Они ни о чем не договорились вчера...

Умывшись, Аля обошла квартиру, оказавшуюся небольшой, но очень уютной. Это был какой-то особенный уют; ей не приходилось видеть такого прежде.

Она уже успела привыкнуть к уюту тушинской квартиры - немного отдающему новизной, но тем и привлекательному.

Она с трудом вспоминала то, что казалось ей уютом в коммуналке Климентовского переулка. Пожалуй, там была всего лишь теснота, излишняя обжитость небольшого пространства, с которой она свыклась поневоле.

Здесь все было по-другому. Обе комнаты небольшой квартиры не поражали простором - разве что потолки были высокие, как в большинстве домов в центре. Аля даже не сразу поняла, что же так удивило её в обстановке комнаты, в которой она провела вторую ночь и которую впервые рассмотрела повнимательнее.

Да, мебель была в основном старая, даже старинная, и ковры на полу особенные - наверное, ручной работы, и светильники были похожи на канделябры. Но дело было не в мебели, не в коврах, даже не в изящных безделушках вроде стоящей на низком комоде музыкальной шкатулки из полупрозрачного оникса, или огромного, развернутого на полстены, веера из старусиных перьев, или японской ширмы, на которой были изображены цветы и драконы.

Каждый предмет в этой комнате был проникнут особенным духом, который Аля ощущала физически, кончиками пальцев. Все здесь было предназначено не только для быта, не только для житейского удобства, но ещё для чего-то. Она не могла понять, для чего же, но рассматривала эти веера, шкатулки и фотографии в рамочках с незнакомым чувством...

Это не было благоговением, которое можно испытывать к музейным предметам, но не было и небрежностью, с которой пользуешься обыкновенными вещами. Этими вещами хотелось пользоваться, но совершенно особенным образом; Аля чувствовала, что она не умеет этого делать...

Ей даже страшновато стало: как же надо жить, чтобы обращаться со всем этим непринужденно?

Правда, вещи в кабинете Ильи выглядели совсем иначе. На длинном белом столе стоял компьютер, лежали в прозрачных коробочках разноцветные скрепки, дискеты, маркеры. Над столом была протянута зеленая струна, к которой такими же разноцветными, необычной формы прищепками были прикреплены листы бумаги с какими-то текстами и яркими пометками.

Аля уже привыкла к тому, что все, чем пользуется Илья, элегантно, удобно и просто. И она даже обрадовалась, увидев все эти изящные мелочи, как будто сам он взглянул на неё своими то насмешливыми, то нежными глазами. И кожаный несессер со щипчиками и ножничками, казалось, хранил тепло его рук...

Аля не сразу поняла, откуда звучит телефонный звонок: до сих пор Илья приносил трубку к кровати. Наконец она догадалась, что аппарат стоит на кухне.

- Доброе утро! Давно проснулась, Алечка? - услышала она.

- Только что! - Аля почувствовала, как губы её сами собой растягиваются в улыбке. - Почему же ты меня не разбудил?

- Еще не хватало! - усмехнулся Илья. - Я ж тебе сам сказал отдыхать зачем будить? Ты поищи там что-нибудь в холодильнике.

- Я найду, Илюша, - сказала Аля.

Ей хотелось спросить, когда он придет, но она почему-то не решалась это сделать. Они ни разу не говорили о том, как пойдет их жизнь дальше, и Аля не хотела вести себя так, словно будущее уже наступило.

- Я в ГИТИС заходил, - сказал Илья.

Аля почувствовала, что краснеет, и обрадовалась, что он не видит её сейчас.

- И... что? - спросила она.

Он помолчал; Аля слышала его дыхание в трубке.

- Да в общем то, что и предполагалось. Мирра спросила, не могу ли я забрать твой паспорт и аттестат. Я забрал.

- Ты... говорил с ней... обо всем? - выдавила из себя Аля.

- О чем - обо всем? Она рассказала, как вчера все происходило, но это я и от тебя уже слышал. Потом Карталов зашел...

Услышав о Карталове, Аля сжала трубку так, что пальцы побелели. Она и сама не понимала, почему испытывает такой стыд перед ним. В конце концов, она сказала ему то, что думала. Отчего же?..

- Вы говорили обо мне? - наконец спросила она.

- Да, - помедлив, ответил Илья. - Он не думал, что ты так себя поведешь, он жалеет, что у тебя не получилось... Но способность к самореализации входит в понятие таланта, и он не хочет никого кормить пустыми иллюзиями. И все в таком духе. Ну, что я должен был делать? Просить его за тебя? Он этого терпеть не может, я-то знаю. Да мне и возразить было нечего, когда он говорил о твоем вчерашнем экзамене.

- Ничего не надо было возражать, - сказала Аля, справившись с волнением. - И просить, конечно, тоже. Я ничего такого и не ждала.

- Ну и хорошо, - заключил Илья. - В конце концов, это дело проехали. Думать надо не о прошлом, а о будущем - учитывая, конечно, ошибки прошлого. Алечка, ты извини, я сегодня в замоте - хуже, чем вчера. Ты меня дождись, я же тебе паспорт должен отдать. А уже потом, когда вернусь, мы с тобой подумаем, чем бы тебе заняться.

- Я дождусь, - растерянно сказала Аля. - Когда ты придешь?

- Днем заскочу на пять минут, - сказал он. - Все, пока, милая!

Аля была так растеряна, что даже трубку положила не сразу. Ей нравился его спокойный тон, она и сама успокаивалась, слыша его чуть насмешливые и твердые интонации... Но сейчас она не могла их понять.

Пять минут назад она думала, что невозможно заговорить с ним о будущем - и вот он говорил о будущем так просто, словно оно было уже решено и все в нем было понятно. Он забежит днем на пять минут, отдаст паспорт. А потом? Уезжает он куда-то, что ли? Что значит - "когда вернусь"?

Аля машинально открыла холодильник, посмотрела на составленные в него тарелки с остатками вчерашнего ужина. Тарелки были большие, прозрачно-синие, и каждая тарелка была укутана тонкой пленкой. Пленка цеплялась к рукам, когда Аля доедала какой-то особенный горох, черную чечевицу...

Илья появился часов в двенадцать.

- Вижу, отдохнула, - сказал он, целуя Алю. - Глаза опять блестят, летаешь, как птичка!

- Как чижик-пыжик. - Забыв все свои тревоги, Аля радостно улыбалась, глядя на него.

- Чижик - это хорошо, - заметил Илья. - Тебе немножко подходит.

- Почему немножко? - сразу заинтересовалась она.

- Потому что не исчерпывает, - не стал вдаваться в подробности Илья. - Держи паспорт.

- Вот и прошли пять минут, - сказала Аля.

- Что значит - прошли пять минут? - удивился он.

- Ну, ты же сказал, что на пять минут днем забежишь, - напомнила она.

- А! - Илья улыбнулся. - Это образно было сказано, к тому же я был в кабинете не один. Не мог же я при секретарше и менеджере объяснять, сколько времени проведу с тобой. А проведу я ровно столько, чтобы успеть тебя обнять, поцеловать, раздеть и любить...

Говоря это, Илья привлек к себе Алю. Волна прошла по его телу и отдалась в ней, завершилась поцелуем. Прикрыв глаза, Аля почувствовала мягкое прикосновение его губ, нетерпеливое и страстное движение его языка у себя во рту.

Пуговиц на халате не было, и он торопливо расстегивал пуговицы на своей рубашке, на брюках...

- Пойдем в спальню? - прошептала Аля.

- Нет, - таким же страстным шепотом ответил он. - Здесь ещё лучше будет, вот увидишь... Иногда так даже лучше бывает, ты почувствуешь...

Аля не могла чувствовать себя с ним лучше или хуже. Ей было просто хорошо, хотя это слово и в малой мере не передавало того, что с нею происходило - даже в первую ночь, сквозь накаты боли. И уж тем более теперь, когда все её тело, каждой клеточкой, хотело его тела...

Илья прислонил её к холодильнику, она почувствовала, как он прижался к ней бедрами, твердеющей плотью, и сама обняла его за талию.

- Вот видишь... - медленно, все крепче прижимаясь, произнес он. - Ты только не бойся этого, не стесняйся ничего. Мы с тобой так друг другу подходим, нечего нам стесняться. А теперь ты спиной повернись - посмотрим, как тебе больше понравится...

- Я не думаю ни о чем, Илюша, - вырвалось из её полуоткрытых губ. Мне с тобой...

Они сидели за столом на кухне и смотрели друг на друга. Всего несколько минут прошло после того, как они разомкнули наконец объятия.

- Вот теперь пять минут прошли, - улыбнулся Илья. - Теперь, а не когда стрелка щелкнула!

- Ты не пообедаешь? - спросила Аля.

- У меня сегодня деловой обед, - покачал он головой. - А улетаю я вечером.

- Куда? - потерянным голосом спросила Аля.

Она уже успела забыть о своих недавних тревогах!

- А я тебе разве не говорил? - удивился Илья. - Говорил, кажется, да ты забыла от переживаний. Я в Японию лечу. Снимать будем, несколько клипов смонтируем, планы есть на будущее сотрудничество. Ты почему так расстроенно смотришь? - заметил он.

- Не расстроенно. - Аля попыталась улыбнуться. - Просто я вчера и правда не расслышала, вот и неожиданно... Надолго?

- Как сказать... На весь июль точно. Алечка, да Бог с тобой! Ну что такое месяц, сама подумай? А я вернусь и мы с тобой придумаем что-нибудь необыкновенное! Какую-нибудь грандиозную штуку, чтобы ты забыла скуку! А по дороге из Японии, на Дальнем Востоке, я тебе поймаю тигра.

- Тигра? - едва не плача, улыбнулась Аля.

- Или дракона, - кивнул Илья. - Или вот такую зверюшку, только в натуральную величину.

Он достал из кармана костяную фигурку желтовато-белого цвета и положил Але на ладонь.

Это был миниатюрный Козерог. Но, несмотря на свою миниатюрность, Алин знак Зодиака выглядел как настоящая скульптура. Козерог застыл в такой неудержимой, такой естественной позе, как будто вот-вот должен был сорваться с места и устремиться куда-то.

- Ой, как красиво! - забыв обо всем, воскликнула Аля. - Какой он живой, Илюша, ты видишь?

- Конечно, вижу, - кивнул он, глядя на неё и улыбаясь. - А иначе зачем бы я стал тебе его дарить? Он на тебя похож.

- А откуда ты узнал, что это мой знак? - удивленно спросила Аля.

- Флюиды уловил, - сказал он, но тут же, заметив её потрясенный вид, поспешил добавить: - Да в паспорте в твоем посмотрел. Разочарована?

- Нет, - рассмеялась Аля. - Наоборот.

Она только очаровывалась им - его незаметным вниманием, его легкими ласками.

- Я тебе позвоню, когда приеду, - сказал Илья. - Скучать буду!

- А с Моськой кто же останется? - спросила Аля, уже стоя в прихожей и глядя, как собачка подает Илье туфли.

- Мама заедет вечером, на дачу её заберет, - ответил он.

- А вся посуда грязная осталась, - вспомнила Аля, услышав о том, что должна приехать Анна Германова.

- Ничего страшного, - махнул рукой Илья. - Мама в обморок не упадет. Да к тому же через пару часов домработница придет убирать. Думаешь, мы с Моськой сами посуду моем?

Они вышли на залитую летним солнцем улицу Немировича-Данченко. Але вдруг стало страшно. Как она будет жить в этом мире одна, без Ильи - целый месяц!

Глава 12

В эти сумасшедшие, воспаленные дни Аля почти не думала о родителях. Вернее, она гнала от себя мысли о них. Все равно ничего нельзя было сделать, все равно предстояло объяснение - зачем же думать об этом заранее?

Она даже не сказала им, что провалилась в ГИТИС. Просто повторила по телефону, что снова ночует у Ильи, и положила трубку. Конечно, это было жестоко по отношению к ним, Аля понимала. Но в тот день у неё просто не было сил ещё на одно объяснение.

Она терпеть не могла ночевать не дома. Случаи, когда это происходило, по пальцам можно было пересчитать: на дне рождения у подружки задерживалась, на дачу ездили с одноклассниками. И всегда ей жаль было того особенного вечернего домашнего состояния, когда покой охватывает душу и можно спокойно думать о прошедшем дне, и завтрашний день не кажется трудным в окружении родных, надежных стен...

Теперь же Але не хотелось ничего - ни спокойствия, ни знакомой защищенности. Она входила в дом с тем же чувством отчаяния, которое охватило её на улице. Ей нужен был Илья, только он, никто не мог его заменить!

Родители встретили её молчанием. Аля видела, что они стараются держаться непринужденно, и видела натянутость их непринужденности.

- Будешь обедать? - спросила мама. - Или ты теперь питаешься в более интересных местах?

Отец укоризненно посмотрел на маму и поспешил произнести:

- Все-таки ты могла хотя бы предупредить нас заранее. Не слишком ли рано ты стала считать себя взрослой?

Аля едва не улыбнулась папиным словам. Меньше всего она думала о том, чтобы утверждаться в своей взрослости. Она думала об Илье.

Лицо у мамы было каменным и нервным одновременно, огромные глаза посверкивали за стеклами очков.

- Твоя авантюра с ГИТИСом, надо полагать, провалилась? поинтересовалась она.

- Я не поступила.

- Что ж, ничего удивительного, - пожала плечами Инна Геннадьевна. Ты вообще не привыкла доводить что-либо до конца, прилагать усилие хоть к чему-нибудь! По-твоему, взрослость выражается в том, чтобы, как проститутка, спать с первым встречным мужчиной?!

- Инна, перестань! - воскликнул отец.

- Почему это я должна перестать? - Мамин голос начал срываться на крик. - Почему я должна спокойно смотреть на то, как моя единственная дочь катится в пропасть?! Мы и так уже слишком много ей позволяли! Не хочу идти на экзамены - не ходи, деточка! Хочу дурака провалять целый год вместо того чтобы готовиться к поступлению - с нашим удовольствием! Вздумалось ни с того ни с сего, без всякой подготовки, податься в артистки - ни слова поперек! Это кончилось так, как должно было кончиться!

Аля понимала, что мама кричит не от злости, а от бессилия и отчаяния. Но что она могла сделать, чтобы её успокоить? Пообещать, что всегда будет ночевать дома, что думать забудет об Илье?

- Мама, ну успокойся, - попросила она. - Думаешь, я знала, что так получится? Все так неожиданно произошло... Что я должна была делать - к вам его вести, благословения просить? Я ведь сначала даже не представляла, как он ко мне относится...

- Но ведь в этом все и дело, как же ты не понимаешь! - воскликнула Инна Геннадьевна, нервно сжимая половник, который она держала в руках, и не замечая, как прыгает крышка на кастрюле с кипящим супом. - Вдруг, в одну минуту, ты отдаешься человеку, с которым день назад даже не предполагалось ничего подобного! Мало того, ты спокойно нам об этом заявляешь, как будто в этом нет ничего ненормального!

- Ничего ненормального и не было, - рассердилась Аля. - Думаешь, он меня изнасиловал, или...

- Кстати, а почему ты сегодня-то пришла? - прервал её отец. Отпустил восвояси до следующего случая?

Аля слегка растерялась, услышав этот вопрос. Но тут же рассердилась ещё больше! Какое право они имеют говорить так насмешливо, с такой холодной уверенностью?

- А что, по-твоему, - медленно произнесла она, - он меня должен был наутро в загс повести? И к вам на коленях приползти с покаянием? Мы сами как-нибудь разберемся! Что я могу сделать, если вы с самого начала не хотите понимать!

- Очень бы я хотела взглянуть на родителей, которые хотят понимать такое поведение своей дочери. - Мама справилась с волнением и говорила теперь насмешливо. - Ты, может быть, хочешь, чтобы мы на Нелину мамашу равнялись? Так ведь она, по-моему, готова кому угодно дочь в постель положить, лишь бы с выгодой! Ты хочешь, чтобы у меня были взгляды парикмахерши?

С ними невозможно было спорить, невозможно было ничего им объяснить. Хоть жалей их, хоть злись...

Вдруг Аля поняла, что и никому ничего объяснить невозможно. Нелька, например, конечно, не ужаснется, не запричитает, даже наоборот. Но что она скажет? Аля представила нетерпеливые Нелькины расспросы о "новом кадре", её смешки и советы - и ей стало тошно.

То, что происходило у неё с Ильей, было за пределами болтовни с подружкой, за пределами любых советов и объяснений кому бы то ни было. Алина душа, как кокон, оберегала все, что было между ними, что принадлежало только им двоим, - каждый поцелуй, каждое прикосновение...

- У тебя суп сейчас убежит, - сказала она, выходя из кухни. - В конце концов, что тут особенного? Если хочешь знать, из всех моих подруг я одна такая девственница оставалась, невеликое сокровище потеряно!

Аля понимала, что жизнь её должна теперь перемениться.

Дело было даже не в том, что она провалилась в ГИТИС. Мало ли девчонок проваливается каждый год! Пробуют на следующий, армия ведь не грозит.

Но встреча с Ильей перевернула её жизнь гораздо больше, чем перевернул бы театральный институт, даже если бы она и поступила. В Алиной жизни появился какой-то особенный мир, которого она прежде не знала... И она входила в этот мир не с любопытством, которое почти всегда сопровождается ошибками и кончается разочарованием, а с любовью, в которой ошибок не бывает.

Аля не представляла, в чем будут заключаться перемены, но они должны были наступить, и она ждала их с замиранием сердца.

Кончился июнь, первая июльская неделя пролилась дождем, потом солнце опять накалило московский асфальт.

А жизнь её шла по-прежнему, и Аля чувствовала, что с каждым днем её охватывает все большее отчаяние.

Конечно, все дело было в том, что он уехал в командировку.

"Он же сказал: через месяц, - успокаивала себя Аля. - Это ведь так просто, это ведь его жизнь! Ну что он, должен был из-за меня все бросить, или меня с собой в Японию тащить?"

Она не сказала родителям, что Илья уехал. Пусть думают что угодно. Как будто он нуждается в оправданиях! Аля почти инстинктивно не хотела говорить о нем, словно в ладонях его держала.

Больше всего она переживала из-за того, что забыла дать ему номер своего телефона. Целый месяц не только не видеть его, но даже голоса его не слышать... И как же он сообщит ей, что вернулся? Особенно последняя мысль мучила ее: как же она вообще узнает, что он вернулся?

Маленький Козерог стоял на её столе, когда она была дома, а уходя куда-нибудь, Аля брала его с собой, как будто он был живой и она без него скучала.

Впрочем, выходила она редко: ей просто не хотелось никуда выходить. Читала, закрывшись в своей комнате. Днем, когда родители уходили на работу, бродила по квартире или ехала в парк у Северного речного вокзала, где раньше очень любила гулять, и там тоже бродила, но уже вдоль реки.

Утки с выводками крошечных утят подплывали к самому берегу, хватали хлеб, который Аля бросала им в воду. Днем в парке было почти безлюдно, гуляли только старички да мамаши с колясками.

Все Алины прежние мысли о будущем были связаны с театром, с той неясной, но прекрасной жизнью, которая ожидала её в нем. Тогда ей казалось, что если убрать из её будущего театр, пустота не его месте будет невосполнима.

И вот теперь театра больше не было, да и ничего не было. Душа её должна была опустеть, как этот летний парк, но Аля совершенно не чувствовала пустоты - даже наоборот! Незнакомое прежде чувство переполняло её так, что впору было задохнуться. Это была любовь - просто любовь, и Аля не понимала, как же она жила без нее.

Как раз в парк она и собиралась, когда зазвонил телефон. Аля схватила трубку с колотящимся сердцем. А вдруг он уже приехал, вдруг как-нибудь узнал её номер!

- Алька, - услышала она, - а я на два дня в Москву вырвался! Кое-какие стройотрядовские дела. Хорошо, что дома тебя застал! Ну, как ты? Может, встретимся сегодня?

Максим проговорил все это быстро и взволнованно, даже поздороваться забыл. Наверное, он заранее приготовил и слова эти, и даже бодрый тон.

- Привет, Макс, - упавшим голосом сказала Аля. - Ты, значит, приехал...

Она начисто забыла о его существовании, и его просьба о встрече была для неё тягостна. Зачем ей встречаться с ним? Чтобы выслушать очередное признание в любви, что-то объяснять ему, о чем-то просить?

Но и отказаться было неловко: все-таки человек из тридесятого царства приехал, да ещё всего лишь на два дня.

- Только ненадолго, ладно? Я тороплюсь сегодня, - с ходу выдумала Аля. - Можем в парке у Северного вокзала встретиться, это мне по дороге. Возле аттракциона с паровозиком, знаешь?

Почти все лето пролетело для Али так стремительно, что она и не видела никаких перемен в окружающей жизни. Но, глядя на Макса, она заметила перемены. Он загорел, возмужал, даже, кажется, подрос немного. Правда, уши торчали по-прежнему и ресницы казались ещё длиннее, оттого что выгорели на солнце.

На нем была стройотрядовская форма защитного цвета - наверное, из каких-нибудь старых институтских запасов. Он курил, прислонившись к барьеру возле аттракциона. Кажется, раньше не курил - или она просто забыла? Издалека увидев Алю, Максим отбросил сигарету, но не пошел навстречу, а остался стоять, как будто оторваться не мог от ограды.

- Ты загорел, - сказала Аля, подойдя к нему.

- Наверное. Работаем целый день. - Макс говорил отрывисто, а смотрел на Алю не отрываясь. - Как твой ГИТИС?

- Стоит на прежнем месте, - пожала плечами Аля. - Только без меня.

- Понятно... Очень расстроилась?

- Не знаю... Как-то не успела ещё понять.

Сказать, что не расстроилась, было бы неправдой. Но и отчаяния из-за своего непоступления она тоже сейчас не ощущала. Але не хотелось объяснять ему свое состояние, да и невозможно было это сделать.

- Чем же ты теперь будешь заниматься? - спросил Максим.

- Тоже не знаю, - улыбнулась Аля.

- Странная ты какая-то сегодня! - удивился он.

- Что же странного? - спросила Аля. - И почему ты думаешь, что именно сегодня?

- Улыбка какая-то... блаженная! И ничего-то ты не знаешь, ничего-то тебе не надо!

- А может, я влюбилась? - неожиданно для себя сказала Аля.

Максим замолчал. Они шли по набережной вдоль обшарпанного парапета. Аля смотрела, как швартуется на противоположном берегу огромный белый корабль.

- В кого? - наконец спросил он.

- Я же сказала - может быть. - Аля оторвалась от созерцания корабля. - Расскажи лучше, как ты провел лето.

Фраза невольно прозвучала, как название школьного сочинения, хотя Аля вовсе не хотела его обидеть. Просто ей было все равно.

Но Максим не стал ничего рассказывать.

- А все-таки? - спросил он. - Может быть - или так оно и есть?

Ей было так скучно, что даже как-то и не жаль его. Аля и сама не понимала, почему такой скукой веет на неё от этого симпатичного парня даже от его пушистых ресниц. Но у неё просто язык не хотел шевелиться, чтобы с ним разговаривать.

"Как это я раньше хотела с ним кокетничать, зачем-то дразнила его?" с удивлением подумала Аля.

- Макс, я пойду, - сказала она. - Неужели ты никого себе в стройотряде не нашел? Не надо мне звонить, совершенно тебе это не надо.

Она повернулась и пошла по набережной в противоположную сторону.

- Алька, погоди! - крикнул Максим и в два шага догнал её. - Я все равно должен тебе сказать... Все равно хотел... Я из-за тебя только приехал. - Она видела, что он задыхается от волнения. - Только из-за тебя! Никаких дел стройотрядовских здесь нет, это я все выдумал. Я раньше не думал, что это все так серьезно... Для меня.

- Макс, - стараясь говорить как можно более ласково, произнесла Аля, - но для меня-то это совсем не так. Может быть, надо было тебе сразу сказать, но я же ничего плохого тебе не делала, потому и не говорила. Мне казалось, у нас с тобой очень простые отношения, легкие, и прекратить будет легко. Я же не виновата, если это не так... Что я могу сделать?

- Ничего не надо делать. - Максим смотрел на нее, не отводя глаз. Алька, ничего... Но если вдруг когда-нибудь... Потом когда-нибудь... Ты же сказала - может быть. А может быть, что ты и ошиблась, может же такое быть! Тогда я...

- Ох, Максим, ну что ты говоришь? - поморщилась Аля. - Думаешь, я тебя буду иметь в виду как запасную площадку? Забудь ты меня лучше, ей-Богу!

Она пошла по набережной, не оглядываясь и все убыстряя шаги.

Жить с мыслью о том, что Илья не знает номер её телефона, что он прилетит в Москву и не сможет позвонить ей в ту же минуту, - было для Али просто невыносимо.

Прожив с этой мыслью вторую неделю июля, она поняла, что больше не выдержит такого неопределенного ожидания. Да и сама она не могла позвонить ему домой: на визитке был обозначен только телефон офиса, а спросить домашний или мобильный она забыла в горячке их встреч и расставаний.

И Аля поехала на улицу Немировича-Данченко, хотя не совсем понимала, зачем.

Она даже не сразу нашла эту улицу. Шла от метро по Большой Дмитровке и свернула направо, не дойдя до нужного поворота. Только пройдя метров сто по Козицкому переулку, Аля сообразила, что перепутала поворот - может быть, тоже от волнения.

За дверью его квартиры стояла тишина.

"Значит, не вернулся еще, - подумала Аля то ли с тоской, то ли с облегчением. - Он просто не вернулся еще, а если бы вернулся, обязательно позвонил бы. Он как-нибудь нашел бы мой телефон, узнал бы в деканате ГИТИСа, ещё как-нибудь... И что за глупые мысли лезут в голову!"

Она хотела оставить ему записку в дверях или в почтовом ящике, но потом подумала, что её может найти его мать, - и не решилась писать. Хотя что особенного было бы в записке, оставленной в почтовом ящике?

Аля совсем уж было подумала, что приехала сюда зря, как вдруг ей вспомнился другой летний день, когда она вот так же бродила вокруг этого подъезда, и ждала, и не знала, увидит ли... И смешная Бася Львовна вспомнилась, с её тревогой за бомжей и Совет Федерации.

"На втором этаже, она сказала? - попыталась вспомнить Аля. - На втором этаже направо, точно!"

Она сбежала по лестнице вниз и позвонила в квартиру справа от лифта.

- Кто там? - раздалось за дверью. - Ты, Люся?

- Это не Люся, - громко сказала Аля. - Это Аля... Александра. Бася Львовна, вы со мной однажды разговаривали на лестнице, я к Илье Святых приходила, вы не помните, наверное...

Дверь тут же открылась.

- Почему же не помню? - Бася Львовна стояла на пороге и внимательно вглядывалась в Алино лицо в лестничном полумраке. - Я всех помню, с кем разговаривала. Проходите, пожалуйста. А я думала, это Люська с третьего этажа, - говорила она, идя впереди Али по коридору. - Она, паразитка, утятницу у меня брала, так я думала - принесла. Дождешься, как же! Завтра сама пойду заберу. До чего девка бесстыжая!

Квартира у Баси Львовны была такая же, как у Ильи - вернее, таких же размеров, с таким же длинным коридором и просторной кухней. Но вся она была заставлена таким количеством разнообразных предметов, что просто невозможно было представить: на что же употребляются все эти бесчисленные вещи и вещички?

- Мишенька, старый дурень, пошел на свой совет ветеранов, - сообщила Бася Львовна, когда, поддавшись на её уговоры, Аля прошла все-таки на кухню. - Думает, он там большая шишка. Вот когда будут давать подарки ко Дню Победы, он тогда посмотрит, кому дадут часы, а кому цветочки и фигу с маслом.

Слова этой женщины оказывали на Алю просто поразительное действие! Может быть, даже не сами слова, а интонации или что-то еще, что и в интонации не умещается... Так было в их первую встречу, когда Аля в отчаянии сидела на ступеньках, так было и сегодня, когда, присев на венский стул, к сиденью которого веревочками была привязана вышитая подушечка, она слушала словоохотливую соседку.

Сегодня на Басе Львовне было серое шелковое платье в черный горошек, и причесана она была так тщательно, как будто собиралась в театр.

- Извините, что я вас побеспокоила, - сказала Аля, непонятно чему улыбаясь. - Вы не знаете, Илья ещё не приехал?

- Почему не знаю - знаю, - тут же ответила Бася Львовна. - Не приехал, но вот-вот явится. Вчера Анна Аркадьевна заезжала за чем-то, она и сказала. Вы Анну Аркадьевну знаете? - словно мимоходом, поинтересовалась она.

- Да... в фильмах видела, - ответила Аля. - Я только хотела вас попросить... Когда он вернется, вы ведь его, наверное, сразу увидите?

- А как же! - подтвердила Бася Львовна. - Илюшка вежливый такой, всегда поздоровается, если на лестнице встретит. Да и забегает иногда когда боится, что Моську не успеет вечером выгулять. А мне что, разве мне трудно с собачкой погулять? Или Мишеньку пошлю, у него все равно гвоздь в жопе, так пускай хоть с пользой бегает!

Аля не выдержала и прыснула, услышав последние слова. Она уже догадалась, что подобные фразочки - особенно о Мишеньке - Бася Львовна произносит явно в расчете на публику и вместе с тем удивительно естественно, как дышит.

"Вот это актриса!" - подумала Аля, а вслух сказала:

- Я хотела записку ему оставить. Вы сможете передать, Бася Львовна?

- Да Господи! - махнула рукой та. - Оставляйте, какие дела. Извините, а вы случайно не еврейка? - поинтересовалась она.

- Нет, - удивленно ответила Аля.

- Может, бабушка или дедушка? - не отставала Бася Львовна.

- Да нет же, - улыбнулась Аля. - Меня об этом даже не спрашивали никогда!

- Вы стесняетесь, - убежденно сказала Бася. - А я вам скажу, совершенно нечего стесняться. Конечно, раньше это старались не афишировать, но теперь же совсем другое дело! Между нами говоря, много различных льгот. Мы с Мишенькой получаем гуманитарную помощь от еврейского общества, к хануке давали хорошую говяжью тушенку и конфеты. Вы знаете, что такое ханука? Вижу, что не знаете, очень даже напрасно. А если б мы хотели, - она понизила голос, - мы бы давно могли жить в Израиле, и Мишенька как ветеран получал бы там такую пенсию, что будь здоров! Но мне это надо - жить с его сыночком и этой паскудой? Она же до сих пор считает, что Мишенька меня осчастливил, прописал в Москве! - Изливая на Алю всю эту лавину сведений, Бася наливала воду в чайник. - Хотела бы я посмотреть, в какой Москве он сейчас жил бы, если б не я! Жулебино он имел бы, а не Москву. Когда сносили наш дом, сколько я обивала пороги? Меня знал весь Моссовет, председатель меня слушал, вот как вы сейчас. И разве можно сравнить эту квартиру с той конурой, которую ему оставил сыночек? Так что вы зря стесняетесь, что вы еврейка, - заключила она.

- Да я и правда - ни сном, ни духом! - рассмеялась Аля. - С чего вы взяли, Бася Львовна?

- У вас еврейские глаза, - объяснила та. - Большие, черные и ещё такой, знаете ли, элемент, что сразу понятно.

- Не знаю, - пожала плечами Аля. - У мамы точно такие же, только серые. А у папы маленькие, но черные. Так что у меня просто серединка наполовинку.

По лицу Баси было видно, что она не поверила ни одному Алиному слову.

- Очень жалко, - сказала она. - А я Илюшке всегда говорю: женись, детка, на еврейке, тогда ты будешь знать, что у тебя есть жена, а у твоих детей - мать! Вот мой старший женился на русской - и какое он имеет счастье? Куда же вы встаете? - удивилась она. - Сейчас чай вскипит, я заварю свежий.

- Спасибо, Бася Львовна, - улыбнулась Аля. - Так передадите записку?

- Это вы не беспокойтесь. - Она опустила записку в карман. - Когда он приедет, я сразу буду знать. А вам, извините, сколько лет?

- Девятнадцать.

- Малое дитя, - кивнула Бася. - А мама знает, куда вы ходите ночевать?

- Ну, я не так часто хожу сюда ночевать, - слегка покраснев, сказала Аля.

- Это дело молодое, - не стала спорить Бася Львовна.

По её лицу невозможно было понять, как же она все-таки относится к тому, что девятнадцатилетняя девушка ночует у взрослого мужчины. Впрочем, это было Але безразлично. Поблагодарив, она пробралась по заставленному коридору и вышла из квартиры.

Атмосфера дома установилась какая-то похоронная, и Аля винила в этом только себя.

Родители почти не разговаривали ни с ней, ни друг с другом. Даже разгоравшиеся после телевизионных "Новостей" родительские споры о политике, над которыми Аля посмеивалась втихомолку, - тоже прекратились.

Она видела, что отец с тревогой посматривает на неё - наверное, не понимая, почему её так бурно начавшийся роман не имеет продолжения. Да и мама, несмотря на попытки казаться неприступной, явно переживала. Она даже похудела немного, темные тени появились под глазами.

В тот вечер, когда она отнесла записку, Аля долго не могла уснуть. Известие о том, что Илья вот-вот вернется, растревожило её. Бася Львовна наверняка передаст записку - значит, он сможет позвонить, как только приедет. Если захочет...

Вот эта последняя мысль и мучила Алю, и мучила все чаще.

Когда они были вместе - пусть совсем недолго! - в её душу ни разу не закрадывались сомнения. Они принадлежали друг другу безоглядно и безраздельно, он любил её так же, как она его - всем собою...

Но теперь, когда Ильи не было рядом, Але представилась вся его жизнь, а не только те недолгие часы, что он провел с нею.

Его жизнь показалась ей необъятной! Она не пыталась думать о том, что он делал до их встречи - об этом даже догадаться было невозможно. Но и то, что происходило с ним после...

Что он делает, как живет? Всего в его жизни наверняка так много! Аля пыталась вспомнить все, о чем он ей рассказывал. Он клипах, о каком-то деловом обеде... Больше ничего она и не знала. А ведь в его жизни было множество людей, с которыми он был связан гораздо более прочно, чем с нею. Он упомянул мимоходом, что был женат. Но, конечно, та давняя жена не была его единственной женщиной, а может быть, и Аля не была теперь в его жизни единственной. Даже наверняка не была...

Эти мысли не давали ей заснуть, хотя свет она давно погасила. И Аля невольно прислушивалась к родительским голосам, доносившимся из другой комнаты.

- Я не понимаю, в чем состоит наша вина, - слышала она мамин голос. В чем, по-твоему, я должна обвинять себя?

- Вот именно, что ты не понимаешь. - Отец говорил медленно, в его голосе проскальзывали какие-то незнакомые интонации, но Аля не могла издалека разобрать, какие. - Может быть, это её протест против излишне жестких рамок, в которые мы её загнали. Ты загнала...

- Да в чем же жесткость?! - возмущалась мама. - В чем я её ограничивала, можешь ты мне сказать?

- Не могу! - сердито отвечал папа. - Да, я не могу этого объяснить! Но я чувствую, я и по себе это чувствую... Твоя уверенность в том, что все должны жить так, как ты живешь - поддерживать твои взгляды, стремиться к тому, к чему стремишься ты, презирать одни и уважать другие человеческие качества... Ты все решаешь за других!

- Я не понимаю, Андрей, почему ты вдруг...

В голосе матери послышались слезы и, наверное, она закрыла дверь в комнату, потому что Аля больше не разбирала слов - только напряженные, взволнованные интонации родителей.

Она ничего не могла сделать для них... Она и для себя ничего не могла сделать - только ждать.

Глава 13

Илья позвонил в последний день июля, когда Аля начала думать, что лучше было бы не ждать вовсе.

За этот месяц ожидания она устала больше, чем за все время поступления в ГИТИС. Ее не радовало даже то, что отношения с родителями, как будто бы, стали налаживаться: наверное, они решили, что Алину экстравагантную выходку можно забыть. Но ей было не до них...

После того как она оставила у Баси Львовны записку, прошло почти две недели. А ведь та говорила, что Илья вот-вот должен приехать! Горячка первых дней ожидания этого "вот-вот" сменилась отчаянием, тоской, апатией...

Аля даже телефон перестала ставить у своей кровати и, когда он наконец зазвонил однажды днем, едва успела добежать на кухню - звонку к восьмому, наверное.

- Алечка! - услышала она. - Здравствуй, милая, наконец я тебя слышу!

В его голосе была радость и нежность, ни с чем нельзя было перепутать эти интонации!.. Дыхание у Али перехватило, она молчала, сжимая трубку так, словно та могла вырваться у неё из рук.

- Алечка, ты не слышишь? - встревоженно спросил он, дуя в трубку. Плохо слышно, Аля? Погоди, я сейчас перезвоню.

- Не надо, Илюша, не перезванивай, - наконец смогла произнести она. Я хорошо тебя слышу. Просто... мне уже не верилось...

- Да дела захватили, Алечка. - В его голосе мелькнули виноватые интонации. - Ведь месяц меня не было, а без меня тут все проблемы стопочкой складывались до лучших времен. Когда я тебя увижу?

- Когда хочешь, - ответила Аля.

Она уже справилась с волнением и говорила почти спокойно. Но говорить с ним по телефону, да ещё стараться говорить спокойно после того мучительного, невыносимого ожидания, которым были наполнены её дни, - нет, это было совершенно невозможно!

- Хочу - немедленно! - ответил Илья. - Но получится часов в пять, не раньше. Ты сможешь ко мне подъехать?

Они встретились у выхода из метро "Пушкинская", у самого памятника.

- Счастливое место, помнишь? - сказал Илья, когда объятия его на мгновение разомкнулись и Аля подняла голову от его груди. - Я, знаешь, даже в Японии думал: вот приеду и встречусь с тобой у памятника Пушкину... Прямо как романтически настроенный юноша!

Аля не знала, куда они пойдут, и не думала об этом. Илья никогда не сообщал ей о своих планах, но каждый раз все оборачивалось какими-нибудь счастливыми событиями. И тем более это должно быть так теперь, после разлуки...

- Поедем? - спросил Илья, ещё раз целуя её. - Ты извини, всего два часа в моем распоряжении.

Его машина была припаркована в двух шагах от памятника, напротив здания "Известий". Аля наконец разглядела, что это был темно-изумрудный "Фольксваген".

- Почему же ты не спросишь, куда я тебя везу? - спросил Илья, выруливая на Тверскую.

- А мне все равно! - рассмеялась Аля. - Илюшка, я так соскучилась! Мне бы хорошо было, даже если бы мы с тобой просто на лавочке у памятника посидели!

- Зачем же на лавочке? - улыбнулся он. - Мы лучше в студию ко мне съездим. Сегодня же пятница, все уже разбежались. Я тебе не хотел говорить, приберег сюрприз... На завтра одно смешное мероприятие намечается. У меня ведь именины завтра, знаешь?

- Нет, - удивленно ответила Аля.

- Ну да, - кивнул он, - Илья Пророк завтра, оказывается. Я, по правде сказать, и сам не знал, но наша тусовочная общественность бдит. На завтра телевизионщики бенц затеяли.

Он посмеивался в усы, поглядывая на Алю, но глаза у него были не ироничные, а просто веселые - золотистые огоньки плясали в прозрачной, чайной глубине.

- Хочешь принять участие? - спросил Илья.

- С тобой, - кивнула Аля.

- Ну, понятно, что со мной. Но ты будешь исполнять главную роль, сказал он, но объяснять, в чем заключается главная роль, не стал.

Студия находилась на Шаболовке, в небольшом особнячке, спрятавшемся в переулках неподалеку от метро. У входа стоял милиционер, пропустивший Алю только после того как Илья расписался в журнале. К счастью, у неё был с собой паспорт: забыла вытащить из сумки месяц назад.

- Раскрутились, что поделаешь! Раньше проще было. Мы, знаешь, когда закуток здесь получили, - рассказывал Илья, - первое, что купили роскошный диван. Все ржали до слез. Это, говорили, для чего, девочек водить или после девочек отсыпаться? А мне, например, с самого начала хотелось, чтобы все было комфортно, и плевать было, кто над этим зубы будет скалить. Пришел, кофеварку включил, упал на диван - и смотри в потолок, думай... "Мешай дело с бездельем, проживешь свой век с весельем", - как Венька Есаулов масляной краской на двери написал... Ты её увидишь, эту надпись, до сих пор храним как память, несмотря на евроремонт.

Знаменитая надпись и в самом деле красовалась на белой, с золотой ручкой двери, которую Илья распахнул перед Алей. Сама же студия действительно была комфортна и изящна; впрочем, это Алю уже не удивляло. Чувствовалось, что в этой просторной круглой комнате должно быть одинаково хорошо и работать, и отдыхать - или думать, глядя в потолок...

Аля ещё в домашнем кабинете Ильи догадалась, что даже обыкновенные канцтовары - все эти прозрачные коробочки с дискетами, пестрые скрепки, маркеры, степлеры и маленькие разноцветные карточки с короткими пометками, приклеенные в самых неожиданных местах - например, на экране компьютера или на книжном стеллаже, - создают ощущение особой непринужденности. С той же непринужденностью были разложены по полу какие-то эскизы - как будто бы художник на минуту вышел из студии и вот-вот должен был вернуться. И лампочки располагались словно в беспорядке, прикрепленные к длинному кронштейну на потолке или спускаясь вниз, как микрофоны.

Она сказала об этом Илье, и он кивнул, соглашаясь.

- Европейская непринужденность, я бы сказал, - заметил он. Стильность. Теперь-то оно само собою получается, а сначала приходилось за этим следить. Покупать специально, в приличных фирмах. Ведь это все только кажется мелочами, а на самом деле формирует образ жизни. Можно, конечно, взять обыкновенные советские скрепки - бумаги не разлетятся. Но ты же чувствуешь, что это будет совсем не то? Мне, помню, девицу одну даже уволить пришлось, которая у нас за все эти дела отвечала: никак не хотела понимать...

В студии никого не было, и Аля, не отвлекаясь, разглядывала обстановку.

Ее внимание привлекла картина, висевшая прямо напротив входа и словно притягивавшая к себе лучи внимания каждого, кто открывал дверь. Казалось, что источник света скрыт где-то внутри этой картины, что он не зависит от общего освещения. Этот скрытый свет выхватывал на холсте из темноты небольшой круглый стол, за которым сидели трое. Они склонились над рисунками, разложенными на столе, и на верхнем рисунке тоже были изображены трое, сидящие за столом в рассеянном, таинственном свете... Картина повторялась, уходя в глубину самой себя, и бесконечно притягивала взгляд.

- Кто это? - спросила Аля, завороженно глядя на необыкновенную картину.

- Кто изображен или автор кто? - переспросил Илья. - Нарисованы мы все, и автор в том числе - вон он, Венька, а вот я, а это Костя, он в Америке теперь. - Подойдя к картине, он показал на фигуры за столом. Немного на Чюрлениса похоже, по-моему. "Сказка королей", что ли. Но в общем, отражает... Вот так мы и начинали: сидели над столом, думали, спорили. Выпивали тоже. Время зря теряли, одним словом! Но без этого едва ли что-нибудь получилось бы. Как и без знаменитого дивана, - усмехнулся он.

- Вы и клипы здесь снимаете? - Аля огляделась в поисках какого-нибудь телевизионного оборудования.

- Нет, что ты, - улыбнулся Илья. - Что ж мы, видеокамерой снимаем? У нас классная аппаратура, и студия более чем профессиональная. Из Японии я ещё кое-что привез. А здесь - так, место творческих размышлений. Иди ко мне, Алечка, - сказал он.

Он не сделал паузы после того как говорил о студии, аппаратуре... Но тон его так переменился, даже голос стал настолько другим, что Аля замерла, всем телом прислушиваясь к его нарастающей страсти.

- Я тебя вспоминал, - сказал Илья, привлекая её к себе. - Просто физически тебя чувствовал, даже в горле пересыхало - проснусь ночью, вспомню... Грудь твою маленькую, плечики острые, и этот изгиб.

Он медленно провел ладонью по Алиному бедру.

- А мне и вспоминать не надо было, я тебя не забывала, - прошептала она в ответ, прикасаясь губами к его груди и чувствуя его горячую кожу под рубашкой.

- Пойдем на диван. - Его голос стал таким глубоким, что рокотал в самой груди, к которой Аля прижималась лицом. - Я тебя наяву ещё больше хочу...

Аля лежала на широком и действительно очень удобном кожаном диване, чувствуя во всем теле сладкий, неутихающий звон.

Илья уже встал и, не одеваясь, подошел к небольшому столику, выгнутому в виде латинской буквы "S". На столике стоял белый электрический чайник и белые чашки с одинаковыми логотипами - такими же, как на его визитной карточке.

- Кофе выпьем, - сказал Илья, включая чайник. - Хорошо бы что покрепче, но нельзя, мне довольно серьезная беседа вечером предстоит.

- Кто-то должен прийти? - спросила Аля, пытаясь нащупать на полу свою одежду.

- Не сюда, - успокоил Илья. - И не сию секунду, время есть. Это в бизнес-клубе, я минут через сорок поеду.

- А ты правда обо мне думал? - спросила Аля, снова блаженно вытягиваясь на диване.

- Ну конечно, - кивнул он. - Это такая загадка - отношения двоих... Почему они возникают, почему именно между этими двумя людьми? Ведь у меня не было недостатка в женщинах, и вдруг - ты.

Аля вздрогнула при этих словах и отвела глаза, чтобы Илья не заметил мелькнувшего в них чувства.

- Ты же понимаешь, что до тебя у меня были женщины? - спросил он, бросая на неё быстрый взгляд.

- Конечно... - пробормотала она.

- Ну и хорошо, - кивнул он, подходя к ней; две чашки висели у него на пальцах, а на ладони стояла вазочка с кокосовым печеньем. - Алечка, ты была бы для меня куда менее привлекательна, если бы оказалась обыкновенной наивной дурочкой, каких тысячи среди твоих ровесниц. Хотя мне трудно даже представить тебя дурочкой, - улыбнулся он. - Пластика твоя не позволяет... У меня были до тебя женщины - и случайные, и те, с которыми я жил довольно долго. А теперь у меня есть ты, и ты меня ни с кем не делишь. Тебя удовлетворяет такой расклад? - спросил он, внимательно глядя на нее.

- Да, - кивнула Аля.

Ей нравилась его прямота, хотя никогда прежде мужчины не говорили ей о том, что у них были до неё женщины. Но ведь у неё и не было ни с кем таких отношений, как с Ильей... Она и вспомнить не могла прежних своих отношений с мужчинами; да их и не было вовсе.

- Это я не добродетельность свою тебе демонстрирую, - сказал он, - а констатирую факт. Я ничего не могу тебе обещать, Алечка - в смысле, никакой сентиментальности. - Он присел на пол рядом с диваном, положил руку Але на грудь. - Ты сумела привлечь мое внимание, а это, поверь мне, нелегко. Меня к тебе потянуло, я не разочаровался сразу и надеюсь, что не разочаруюсь потом. Мне с тобой очень хорошо, мне хочется быть с тобой не только в постели, и тебе, кажется, тоже. Поэтому я позвонил тебе сегодня и позвоню снова, если ты позволишь. Конечно, все это не так рационально, как я сейчас объясняю, - улыбнулся он, смягчая свои слова. - И не холодная логика меня к тебе толкает. Но внутренний каркас наших отношений такой. Может быть, ты настроена более романтично - даже наверняка, и возраст у тебя соответствующий. Но можешь мне поверить: это единственное, что может дать современный мужчина - во всяком случае, моего круга. И это не так уж мало. Держи чашку, сейчас кофе разбавлю, - сказал он, услышав щелчок отключившегося чайника.

Аля молча пила кофе и думала о том, что сказал Илья. По правде говоря, она смутилась, услышав все это. Хоть он и говорил, что не логика его к ней толкает, но все же...

Она вдруг подумала, что среди множества ласковых слов ни разу не слышала от него признания в любви.

"Но разве тебе так уж недоставало его признания? - говорила она себе. - И разве мало ты слышала признаний, которые пропускала мимо ушей? Да ты их могла хоть каждый день выслушивать, от того же Максима. Но каждая улыбка Ильи, каждый взгляд, даже эти прямые слова - не дороже ли они для тебя, чем все признания вместе взятые?"

- Аля, - мягко произнес Илья, - если тебе надо подумать - подумай. Я понимаю, такой девушке, как ты, может показаться странным то, что я сказал. Ты хочешь, чтобы все было более страстно, самозабвенно. Если ты мне скажешь, чтобы я больше не звонил, - я пойму.

- И больше не позвонишь? - спросила она.

Он сидел на полу у её ног, по-прежнему обнаженный, прекрасный своей неповторимой, тяжеловатой красотой, которая вся была открыта сейчас её глазам. Аля вспомнила, как всего десять минут назад все его тело неудержимо стремилось в нее, изгибалось и томилось в её объятиях...

Хотелось ли ей большей страсти, могла ли быть большая страсть?

- Не уверен, - рассмеялся Илья. - Да, едва ли не позвоню. Все-таки я не настолько бесчувственный, чтобы делать ложно-благородные жесты!

- Ну, и я не такая дура, чтобы падать в обморок от честного признания, - заключила Аля. - Только ты меня поцелуй, - жалобно попросила она. - А то мы с тобой как будто сделку совершаем - уточняем условия...

- Милая ты моя, да тысячу раз! - воскликнул он, целуя её колени. Всю тебя тысячу раз ещё перецелую, каждую ямочку - и эту, и вот эту...

Аля наклонилась к нему, потом сползла с дивана, и они целовались, сидя на полу, забыв об остывающем кофе.

Глава 14

Оказалось, что Аля непременно должна участвовать в завтрашнем праздновании именин.

- Это же огненный праздник, - объяснил Илья. - Вот ты и будешь изображать дух огня. Как раз для тебя роль!

- Что же я буду делать? - спросила Аля.

- Да ничего особенного, - улыбнулся Илья. - Что хочешь: танцевать, двигаться... Огонь изображать! Скажи только, - спросил он, - у тебя есть какое-нибудь платье подходящее?

- Что значит - подходящее?

- Ну, это твое дело, - пожал плечами Илья. - В каком платье ты можешь изобразить огонь?

- Изобразить могу в любом, - засмеялась Аля. - Но ничего подходящего у меня нет.

- Тогда купи, - сказал он. - Я тебе оставлю деньги, купи что-нибудь соответствующее, порадуй себя и меня.

Они договорились встретиться утром у ресторана "Репортер" на Гоголевском бульваре.

- Отвезти тебя домой? - спросил Илья, когда они спустились из студии вниз и забрали Алин паспорт у милиционера.

- Нет, - покачала она головой. - До метро, а дальше я сама. Ты же, кажется, куда-то ехать собирался?

Легко сказать - что-нибудь соответствующее! Что, интересно, соответствует духу огня? И где оно продается?

Когда Аля развернула долларовые купюры, которые дал Илья, ей стало слегка не по себе: по её мнению, их хватило бы не то что на платье в духе огня, но на вполне приличный гардероб.

Но не на рынок же ехать! Аля вспомнила очень простую, светло-голубую, почти белую полотняную рубашку с крошечным воротником-стойкой, которая была сегодня на Илье, - и решила, что экономить, покупая "то же самое, но подешевле" на Тушинском рынке, ни в коем случае не надо.

Она вышла из метро на Смоленской площади, собираясь пробежаться по центру в поисках чего-нибудь подходящего, открыла дверь в первый попавшийся бутик с интригующим названием "Виртуоз-стиль" - и поняла, что больше бродить по городу незачем.

Все оказалось гораздо проще, чем она предполагала... Не надо было ломать голову, напрягать фантазию - казалось, модельеры всего мира сумели предусмотреть все ситуации, которые могут сложиться в жизни неведомой им Александры Девятаевой.

В небольшом салоне висела одежда всех цветов и фасонов. Пожалуй, даже слишком эклектичной выглядела эта коллекция - Аля не могла понять, какой стиль здесь представлен - но это было как раз то, что ей сейчас и требовалось. Даже услуги вежливой, мгновенно оказавшейся рядом продавщицы не понадобились, хотя Але никогда не приходилось ничего покупать в подобных магазинах и внимание продавщицы было приятно.

Но что там было выбирать, когда платье, которое она искала, так и бросалось в глаза! Это было мини из такой тонкой кожи, какую Але никогда не приходилось видеть. Платье согревало ладонь, как живое человеческое прикосновение, и радовало глаз ярчайшим красным цветом. Аля вспомнила, как Илья проводил рукой по её бедрам...

Она сняла платье с кронштейна - оно было легким, как перышко!

Аля знала, что ей почему-то идет красный цвет, несмотря на светлые волосы - из-за черных глаз, что ли? Но если бы и не знала, если бы и не шел - это было её платье, она просто глаз не могла от него отвести!

- Примерите, девушка? - спросила незаметно подошедшая продавщица.

- Да, - кивнула Аля, а про себя подумала, что можно было бы и не примерять: она словно уже видела себя в нем, и оно сидело как влитое.

Правда, надеть это платье для того чтобы добраться на метро до Гоголевского бульвара, Аля все-таки не отважилась. Слишком уж оно было коротенькое, слишком вызывающе-яркое, и обтягивало её фигуру как перчатка.

Свернутое, оно легко уместилось в её сумочке и не могло помяться по дороге.

Хотя Аля пришла заранее, людей у "Репортера" было уже предостаточно машины притормаживали, объезжая толпу. Привстав на цыпочки, она пыталась разглядеть Илью у входа, но видела только множество голов впереди и не представляла, как ей пробиться сквозь толпу.

- Ты, наверно, Аля Девятаева? - вдруг услышала она.

Обернувшись, Аля увидела невысокого молодого человека, который почему-то показался ей знакомым, хотя она могла поручиться, что никогда его не видела.

- Да, - кивнула она, с интересом вглядываясь в него.

- А я Веня Есаулов, Илья тебе не говорил? - сказал он. - Пойдем, я тебя через другой вход проведу. А то вчера в "Московском комсомольце" написали про этот перформанс - видишь, что творится? Куды первомайской демонстрации!

Как только парень назвал себя, Аля поняла, почему он кажется ей таким знакомым. Ну конечно, она же видела его картину, и его на картине! Она не замедлила сообщить об этом Вене.

- Надо же! - удивился он. - А мне казалось, моя манера далека от реализма.

- Вообще-то да, - согласилась Аля. - Но это же не внешнее сходство, а более глубокое.

- Хорошо, если так, - улыбнулся её спутник. - Утешает!

Внешность у человека, который вел Алю куда-то в обход толпы, была явно незаурядная. Он был невысок ростом и, при пропорциональном сложении, казался скорее худым, чем стройным. Черные волосы, прямые и длинные, были стянуты на затылке, как у индейца. Блеск угольно-черных глаз показался Але немного лихорадочным.

Впрочем, все в его нервном, трепетном облике почему-то сразу располагало к нему. Веня Есаулов обладал тем редким обаянием, которое не зависит ни от красоты, ни даже от состояния духа. Просто есть оно у человека, и все.

Илью они разыскали в небольшой комнатенке, в которую попали после долгого путешествия по каким-то коридорам.

- Алечка! - обрадовался он и тут же заметил: - Что, не нашла платья?

- Почему - нашла. Где мне переодеться?

- Да хоть здесь. Венька отвернется, если стесняешься, - предложил Илья. - Сейчас начинаем, через пятнадцать минут. Пожарники звонили, уже выезжают.

- А зачем пожарники? - удивилась Аля, зашнуровывая невысокие красные ботинки на каблуках-рюмочках.

- Увидишь, - усмехнулся он. - Илья Пророк все-таки на огненной колеснице на небо вознесся, почему бы не пригласить пожарную машину? Ох ты! - восхищенно заметил он, когда Аля крутнулась перед ним на одном каблуке. - Роскошно! Головка - как цветок, платье - в самую точку, правда, Венька?

Тот тоже обернулся и взглянул на Алю.

- Вполне, - согласился он. - Только украсить надо чем-нибудь. Огню золота не хватает, Илюха! - подмигнул он.

- Ладно-ладно, не учи отца... - хмыкнул Илья. - У меня тоже голова на плечах, не чайник.

Его большая, со множеством карманов, твердая сумка из черного брезента лежала на стуле. Илья расстегнул какую-то молнию и достал довольно большую коробочку с надписью "Tiffany".

В коробочке лежало широкое колье, словно сплетенное из плоских золотых ремешков, и такие же "плетеные" серьги. Приподняв Алины волосы, Илья застегнул на ней колье.

- И сережки вдень, - сказал он. - Ну как?

- Грубовато, золота на килограмм больше, чем надо, но к нынешнему случаю - самое оно. Стильная девушка, - заключил Венька. - Одобрям-с!

Аля не могла разглядеть, как смотрится колье у неё на шее, но серьги были потрясающие, это она видела, держа их на ладони. И они удивительно шли к её платью, Илья как будто к нему их и подбирал!

- Как же ты догадался? - удивленно спросила Аля. - Ты же платья не видел.

- Значит, у нас с тобой вкусы совпадают, - улыбнулся Илья. - Носи на здоровье!

- Что, это мне? - спросила она с такой непосредственностью, что Илья расхохотался.

- Нет, мне! - сказал он. - Ты поиграешься, потом я надену. Не задавай детских вопросов, Алечка. Теперь ты упакована на все сто, можно начинать.

- Погоди, Илюшка, её подкрасить надо, - заметил Веня.

- Да, - присмотрелся Илья. - Алька, у тебя косметика какая-нибудь есть с собой? Хотя какая у тебя может быть косметика... Ладно, подождите, я сейчас возьму у девок что-нибудь.

- Не надо, я уже подкрасилась, - попыталась возразить Аля.

- Это ты так считаешь, - усмехнулся Веня. - Не спорь со старшими.

Илья вернулся через пять минут, держа в руках большую черную косметичку с золотым значком "Шанель".

- У Верки взял? - спросил Веня. - Сядь-ка, Сашенька, закрой глазки.

Аля удивилась: никто не называл её Сашенькой, она даже не поняла, что Венька обращается к ней. Но глаза она послушно закрыла, предоставив ему делать с её лицом все, что вздумается.

Впрочем, Венька справился в три минуты. Аля чувствовала только легкие, мгновенные прикосновения каких-то кисточек к своим векам, бровям, скулам.

- Можешь открывать, - скомандовал Веня. - Рот тоже приоткрой немного, сейчас губы сделаем.

Он несколько раз провел помадой по её губам и сообщил:

- Готова. Теперь хоть для "Вог" фотографируйся.

Порывшись в косметичке, Венька достал оттуда пудреницу, открыл её и поднес к Алиному лицу зеркальце.

- Поняла? - спросил он. - Вот так и будешь краситься при случае. А то - натура, ясное дело, натурата, но ты ж не в постель ложишься. Что хорошего, если при свете лицо будет как блин?

Аля удивленно рассматривала свое лицо. Зеркальце в пудренице было с увеличительным эффектом, и она во всех подробностях видела, как оно преобразилось. Тени, положенные на веки, были довольно яркие, но не выглядели вульгарно из-за перламутра, который Венька нанес верхним слоем. Так же изящно были подчернуты скулы, а губы приобрели пленительный, чувственный изгиб, хотя слой помады всего лишь повторил их природную форму.

Аля видела, что во мгновение ока её облик приобрел то неуловимое очарование завершенности, которого она никогда не могла добиться сама. Да что там - добиться! Она даже не представляла, что это такое...

- Вот это да! - сказала она, подняв на Веньку восхищенные глаза.

- А ты думала, - не без гордости заметил Илья, молча наблюдавший за происходящим. - Я ему сколько говорю: если б хотел, мог бы первым визажистом быть на Москве! Да разве только визажистом...

- Да разве только на Москве! - тем же тоном подхватил Венька. Ладно, хватит наставлять меня на путь истинный. Все равно без толку. Пошли лучше тусоваться, именинник. Там, кстати, столы накрыли уже? поинтересовался он.

- Накрыли, накрыли. Только пока охраняют от таких, как ты, а то к началу одни пустые бутылки останутся, - проворчал Илья.

- Ну, мне-то Нюточка всегда сто грамм нальет, - хмыкнул Венька. Пока, ребята, до встречи на баррикадах!

"Баррикады" перед входом в ресторан Але пришлось наблюдать из открытого окна второго этажа.

- Ты должна потом появиться, чтобы эффект был, - объяснил Илья. - А пока пусть народ оттягивается в полное свое удовольствие.

Перед входом уже стояла пожарная машина, окруженная плотной толпой любопытных. Восемь красавцев-пожарников демонстрировали всем желающим диковинную технику - например, гигантские ножницы, которыми можно было разрезать металлическую дверь квартиры или даже танковую броню.

Гремела музыка духового оркестра, надраенные каски музыкантов и огромные медные трубы сияли в лучах яркого солнца, а по улице гарцевал на коне перед восхищенной толпой атлетически сложенный молодой брандмейстер с такими огромными пшеничными усами, что близстоящие девушки просто визжали от восторга.

Але предстояло изображать огонь уже в помещении, поэтому она могла спокойно любоваться этим бесшабашно-веселым зрелищем.

В ресторан пустили не всех, а только приглашенных; их-то ей и предстояло встречать. Впрочем, не встречать, а отвлекать от роскошных столов уже после того, как была слегка утолена огненная жажда. В первые минуты разгоряченные тусовщики наверняка не заметили бы не то что духа огня, но даже настоящего пожара. Они набросились на всевозможные окрошки и закуски с таким энтузиазмом, что у столов образовалась давка.

- Тезки, что ж вы? - услышала Аля голос Ильи; он обращался к пожарным, скромно сгрудившимся в углу. - Налетайте, ребята, а то народ тут ушлый, вмиг все разметут!

Ильи-пожарные не заставили себя долго просить и охотно присоединились к тусовке, мгновенно отправляющей дорогие закуски в желудки, закаленные в горнилах презентаций.

Аля думала, что её появление никого не заинтересует, но ошиблась. Едва она возникла в дверях под пафосный марш духового оркестра, жующая и выпивающая толпа дружно обернулась к ней.

- Хороша блондиночка! - услышала она сквозь звуки музыки. - Чья такая?

Сияя золотыми и алыми бликами, Аля поднялась на возвышение между столами - что-то вроде сцены или подиума - и замерла, глядя в зал.

Она вдруг почувствовала странную растерянность. Что она должна изображать перед этими людьми? Чего ждет от неё высокий парень в костюме цвета морской волны, держащий в руке вилку с куском балыка и глядящий на Алю так, как будто уже снял с неё огненное мини? Или девица с туманными глазами и каким-то помятым лицом? Или другая, юная и очаровательная, повисшая на руке своего пожилого, лысеющего спутника?

Глупость, никчемность своего появления в качестве духа огня стала для Али так очевидна, что она не могла заставить себя даже пошевелиться.

Как назло, марш закончился и оркестр сделал паузу перед следующей мелодией.

- Ну, дальше-то что? - прозвучал в тишине голос - кажется, тот же, что интересовался, чья блондиночка.

- Дальше яйца не пускают! - ответил другой.

Защелкали вспышки фотографов, зажужжали камеры.

- Девушка, ты на стол лучше влезь, прими эротическую позу! раздалось из зала.

Аля поняла, что сейчас спрыгнет с подиума и выбежит вон. Ее растерянность на гитисовском экзамене ни в какое сравнение не могла идти с тем стыдом, который она испытывала сейчас!

Она поискала глазами Илью. Но он стоял вполоборота к ней довольно далеко от подиума и не смотрел в её сторону, что-то говоря в микрофон телекорреспондента.

Стоя неподалеку от Ильи, Венька Есаулов наливал себе виски в большой бокал для шампанского. В ту секунду, когда Аля бросила на него отчаянный взгляд, Венька как раз поднес бокал ко рту и на лице его установилось радостное выражение.

Вдруг он заметил Алин взгляд и на мгновение помедлил с выпивкой. Потом отвел руку с бокалом в сторону и скорчил такую смешную рожу, что, несмотря на растерянность и отчаяние, Аля в голос расхохоталась. Венька подмигнул ей, залпом выпил виски, по-гусарски подняв локоть, и лихо отдал честь.

В ту же минуту оркестр грянул следующую мелодию. И сквозь смех, забыв свое расстройство, не обращая больше внимания на публику, Аля закружилась в стремительном, действительно огненном, вихре.

Аля закончила танцевать как раз к подаче горячего - огромных судаков на длинных блюдах. Впрочем, это волнующее событие отвлекло не всех. Едва она спустилась с подиума под восторженный свист и восхищенные возгласы, к ней устремились несколько фотографов и наперебой принялись просить стать вот так и голову повернуть вот этак.

- Все, все, фэшн не предусмотрен! - Илья взял её под руку и одним властным жестом заставил фотографов притормозить. - Что отсняли, то ваше, а дальше - по отдельному контракту.

- Ну, Илюха, - разочарованно протянул один, - что за базар? Убудет от нее, что ли? Я ж её не прошу голой задницей повернуться!

- Ты заткнись у меня, - сказал Илья - спокойно, но не предвещающим ничего хорошего тоном. - А то будешь сидеть, где тебе положено - в том самом месте...

Поворчав, фотографы отстали.

- Или ты хотела им попозировать? - спросил Илья.

- Все равно ты их уже разогнал, - пожала плечами Аля. - Да и зачем мне им позировать? Но они же все равно нащелкают потихоньку.

- Потихоньку - другое дело, это же по фотографиям будет видно, возразил Илья. - А специальная съемка - обойдутся. Не по ним.

Общий гул тем временем сменился восторженными криками: оказывается, внесли на огромном противне полыхающую баранью ногу. Доблестные пожарники с усатым брандмейстером во главе принялись её тушить, поливая из бутылки итальянским красным вином.

- Пойдем, Алечка, - предложил Илья, - там один мой знакомый сексуальный портрет имени рисует. Хочешь послушать?

- Мой сексуальный портрет? - улыбнулась Аля.

- Думаю, все-таки мой. Он сегодня именинникам в первую очередь вещает.

Прорицатель, окруженный десятком любопытствующих, оказался человеком профессорской внешности - с благообразной бородкой, лукавыми глазами за стеклами сильных очков и с выражением такой серьезности на лице, как будто каждое его слово непременно возымеет магическое действие. Скорее всего, серьезность была показной, потому что при виде Ильи лицо его оживилось.

- Илюша, здравствуй, дружочек! - обрадовался "профессор". - Как дела, как папа?

- Спасибо, дядя Женя, - кивнул Илья. - Все в порядке.

- Ну и слава Богу. А я уж смотрю, где же это мой именинничек, неужели, думаю, не принимает участия в таком грандиозном мероприятии?

- Что же грандиозного? - усмехнулся Илья. - Обыкновенная тусовка. Вот на день взятия Бастилии баррикады штурмовали возле арт-кафе "Ностальжи" куда больше впечатляло.

- А по мне так и сегодня неплохо, - удовлетворенно улыбнулся дядя Женя. - Смотри, и девушкам нравится, так и повисли на пожарниках. Твоя девушка, правда, ни на кого и внимания не обращает, - мимоходом заметил он, бросая быстрый взгляд на Алю.

- Ну так вы ей про меня все и расскажите, - предложил Илья. - Чтобы она не заблуждалась на мой счет.

- О тебе или об имени? - уточнил прорицатель.

- Об имени, об имени, - усмехнулся Илья. - Не надо её уж слишком пугать - видите, какая она у меня юная!..

- Что ж, - обернувшись к Але, начал тот, - спутник ваш по имени Илья способен по достоинству оценить женщину, с которой близок - если есть что оценивать, конечно; впрочем, обыкновенные женщины и не привлекают его внимания. И скабрезных высказываний по адресу своей подруги он не допустит, даже в очень тесном кругу. Любовных приключений у него предостаточно, но к женщине он должен испытывать нечто большее, чем половое влечение, только тогда она для него действительно привлекательна.

Вообще-то Аля скептически была настроена к рисованию сексуальных портретов. Но то ли атмосфера всеобщей раскованности её захватила, то ли по-особенному заряжал этот пьющий и веселящийся зал... Она слушала прорицателя с веселым и немного настороженным вниманием - как будто он мог рассказать ей что-то такое, чего она не понимала сама.

Илья улыбался в усы, незаметно поглядывая на нее.

- Да, так вот, - продолжал дядя Женя, все больше вдохновляясь, эротическая программа у него богатая и техника виртуозная, к тому же он очень эмоционален в интимной жизни - что трудно предположить, наблюдая его поведение на людях. На людях он может быть даже резок со своей подругой, но обязательно компенсирует свою резкость особенной нежностью наедине. Ну, а уж его щедрость, широта души известна не только друзьям, но и женщинам.

- Спасибо, дядя Женя, спасибо, хватит! - Илья шутливо поднял руки. Алечка будет думать, что судьба занесла её в постель к ангелу!

- Почему же? - широко улыбнулся прорицатель. - Непостоянства у ангела хватает, не многим женщинам удается надолго привлечь его интерес. И время своих интимных связей он не планирует, что тоже создает некоторые неудобства для тех, кто привык к размеренному ритму сексуальных контактов...

- Брось, Илюша, голову дурить Сашеньке, а то уведу. - Венька подошел незаметно и обнял Алю сзади за плечи. - Я-то половой аритмией не страдаю, ты ж знаешь: всегда готов!

Венька успел изрядно набраться: он пошатывался и не столько обнимал Алю, сколько держался за её плечи. Говорил он как-то замедленно, хотя невеселый блеск его глаз теперь казался совершенно лихорадочным.

Илья бросил на него короткий взгляд.

- Бен, по-моему, тебе хватит, - негромко сказал он. - Хрена ли ты тогда зашаманился?

- Тоже вспомнил! - криво усмехнулся Венька. - Когда это было, я уже два месяца как расшаманился. Оно, может, на мою творческую потенцию влияло, а также и не творческую!

- Как знаешь, - пожал плечами Илья. - Ну, Алечка, не напугал тебя мой сексуальный силуэт? - спросил он.

- Да не очень, - улыбнулась Аля, пытаясь высвободиться из Венькиных объятий, однако опасаясь, что он при этом упадет. - Чего там пугаться после огненных-то плясок!

- А, это ты умница, - вспомнил Илья. - Совсем забыл тебя похвалить, увлекся эротическими фантазиями. Правда, Венька? - спросил он. - Умница Алечка, не растерялась!

Венька кивнул, ткнувшись подбородком в Алино плечо.

- Практически Айседора Дункан, - хмыкнул он прямо ей в ухо. - Ладно, ребята, я пойду довеселюсь до кондиции, пока водку всю не выжрали.

- Ты смотри, не исчезай без меня. - Илья придержал его за рукав. Давно в ментовке ночевал?

- Да я, может, вообще выходить не буду, - махнул рукой тот. - Залягу тут где-нибудь, места хватает.

Он снова исчез, смешавшись с толпой. Глядя ему вслед, Аля заметила, что обстановка переменилась - кажется, всего за те несколько минут, что они беседовали с прорицателем. Похоже, количество выпитого перешло в качество, и зал больше не кипел безудержным весельем.

Некоторые уже довеселились до кондиции и тихо дремали, развалившись на стульях.

Пожарные уехали.

Кто-то блевал в углу, держа перед собой вазу с недоеденным салатом.

Приметного парня в костюме цвета морской волны выводили с заломленными руками два дюжих секьюрити.

Чувствовалась общая несвязность речей, хотя все говорили громко и разом.

Длинноногие девушки неприкаянно бродили по залу: голодноватый блеск в глазах мужчин сменился пьяным довольством, и мало кто обращал внимание на красавиц. Аля заметила, что почти все присутствующие женщины, независимо от возраста, были в мини-юбках и, несмотря на жару, в блестящих колготках. Алое платье, в котором она так нравилась себе ещё сегодня утром, вдруг стало ей неприятно, как чужое...

Илья стоял в углу зала, чтобы телекамера не захватывала общую картину, и спокойно говорил, глядя в объектив:

- Прецедентов хватает: Илья Пророк - обличитель стяжателей, Илья Муромец - заступник за слабых, Илья-брандмейстер только что продемонстрировал нам укрощение огня. Так что наша стебная затея оказалась тем мостиком, который...

Аля вспомнила, что за весь вечер не выпила ни глотка, да и съела всего одну плетенную из теста корзиночку с каким-то разноцветным салатом. Сначала волновалась перед выступлением, потом слушала про сексуальный портрет...

Прислушавшись к интонациям Ильи, она с удивлением поняла, что и он, похоже, сегодня не пил.

Это было особенно заметно на фоне вдребезги пьяного Веньки. Тот уже не крутился в толпе, а, обмякнув, сидел на стуле прямо посередине зала. Голова свешивалась ему на грудь, длинные волосы растрепались и падали на лицо. Люди то натыкались на него, то, машинально матерясь, обходили его стул.

Но несмотря на эту обычную пьяную позу, совершенно не казалось, что Венька отдыхает. Даже наоборот: что-то тревожное, беспокойное было в том, как он сидел на стуле посреди зала... Как птица без гнезда.

Але не то чтобы стало скучно - скорее, она поняла, что ей с самого начала не было весело... Просто сначала она ещё волновалась, что будет плохо изображать дух огня, и ей было не до того, чтобы оценивать собственное состояние. Теперь же она сидела на краю разоренного стола, выглядевшего как поле битвы, болтала ногами в красных ботинках и смотрела, как гаснет недавнее веселье, потушенное винными потоками, словно полыхающая баранья нога.

Это было так странно!.. Аля вдруг вспомнила, как праздновали Нелькин день рожденья в клубе "Титаник". Как весело было, как уходить не хотелось... Она и сегодняшнего "бенца" ждала с предвкушением такой же бесшабашной радости. Ведь все было то же самое, даже, может быть, люди были те же самые - и все было теперь совсем по-другому.

"Да что ж это мне не весело? - думала она, прихлебывая водку, которую разбавила минеральной водой в чудом найденном чистом бокале. - Что я, лучше других, или наоборот - хуже?"

- Тоскуешь, Сашенька?

Венька, сидевший на своем стуле неподалеку, смотрел на неё почти в упор. Самое удивительное, что глаза у него были совершенно трезвые. Даже не верилось, что всего пять минут назад он выглядел пьяной развалиной. Теперь только его бледность напоминала об этом.

- Ой, да ты протрезвел, что ли? - удивленно спросила Аля, спрыгивая со стола.

- Да, есть такая неприятная особенность организма, - поморщился Венька, тоже вставая и отшвыривая стул ногой.

Он чуть не сбил с ног миловидную девушку в желто-зеленом платье, со слегка размазанной по лицу помадой и потеками туши на щеках.

- Идиот, - без злобы заметила она. - Лучше б трахнул.

- Неприятная, говорю, особенность, - не обращая внимания на замечание, повторил Венька. - Трезвею, как скотина, и как раз к тому моменту, когда уже и догнаться нечем.

- Тут где-то водка была. - Аля поискала на столе бутылку, из которой наливала себе, но бутылка уже исчезла. - Хочешь, мою допей, - предложила она. - Только я минералкой разбавила.

Венька улыбнулся, услышав её предложение.

- Спасибо, дитятко, - сказал он. - Я уж как-нибудь сам. Глотну, курну, все наладится.

Голова у Али слегка кружилась от разбавленной водки, и говорить ей было легко. Впрочем, с Венькой ей с самого начала легко было говорить, даже без допинга.

- Слушай, - спросила она, - а что, я полной дурой кажусь?

- Кому?

- Тебе, Илье, вообще - всем.

- А тебе не все равно, кем ты кажешься? - спросил он.

- Да вообще-то нет... Ведь сам себя всегда чувствуешь таким умным, таким чутким! Кажется: я-то уж все понимаю, со стороны на все смотрю. Иронизировать хочется... Разве не обидно, когда над тобой при этом смеются?

- Не обидно, - покачал головой Венька. - Ничего в этом нет обидного, Сашенька. Да и вообще, обида - такое маленькое чувство, такое несравнимое... Что на него тратить жизнь, в ней чего похуже хватает!

Он отбросил волосы со лба и посмотрел на Алю тем взглядом, полным печального обаяния, который так поразил её при встрече с ним.

- А иронизировать - зачем? - добавил он. - Жалкое притворство, больше ничего. Мы же так славно бултыхаемся в этом вареве! Вынырнем, воздуха глотнем - и опять сюда. А у кого так уже и жабры прорезались, может и не выныривать. У меня вот тоже режутся.

Он почесал за ухом, и Аля улыбнулась.

- Ты добрый, Веня, - сказала она. - Потому и не смеешься надо мной...

- Черт меня знает, - пожал он плечами. - Добрый я, злой... Всякий, как амеба. Могу так, могу этак. Зверей, конечно, как братьев наших меньших, никогда не бью по голове. А ты хорошая, Сашенька, я тебя люблю. И чего бы я стал над тобой смеяться?

Несмотря на головокружение, Аля чуть не заплакала, услышав это признание. Она чувствовала, что Венька не вкладывает в него ни капли страсти. Совсем другое покоряло в его словах, в его голосе и взгляде...

- У тебя глаза фиалковые, - вдруг сказал Венька. - Никто тебе не говорил?

- Никто, - покачала головой Аля. - А что это значит? Говорили, что еврейские, - вспомнила она.

- Конечно, очень часто еврейские глаза - фиалковые, - кивнул Венька. - Но не обязательно. Это ведь такой особенный оттенок черного цвета, который делает глаза таинственными и любовно-простыми одновременно.

Так странно звучали в его устах эти простые и красивые слова! Или наоборот, ничуть не странно?..

- Протрезвел, Бен? - Илья подошел к ним незаметно. - Самое бы время остановиться. Может, ко мне поедешь?

- Да ну, - махнул рукой Веня. - А чего ж я тогда день здесь угробил? Нет уж, поздно, бабка, пить боржоми... Или я не заслужил своим трудом хороший запой? - подмигнул он.

В зале стало почти темно и почти тихо: погасли телевизионные лампы, а веселье погасло ещё раньше.

- Как невесело вместе нам... - произнес Илья.

Аля вздрогнула, услышав от него знакомые слова. Венька заметил это и понимающе усмехнулся:

- Что, Сашенька, Ахматову любишь? Бедная девочка, куда ты попала...

- Пойдем, Алька. - Илья взял её под руку. - Кончен бал. Пипл отдыхает.

Але казалось, что они провели в ресторане "Репортер" по меньшей мере сутки. Но выйдя на улицу, она с удивлением поняла, что долгие летние сумерки ещё только опускаются на Москву. Удлинились тени деревьев, тише сделался шум машин, громче зазвучали детские голоса на бульваре...

- А почему Венька сказал, что заслужил запой? - спросила она, глядя, как от едва ощутимого ветра поворачиваются серебряной стороной листья на тополях. - Что значит - заслужил?

- Да ничего не значит, - пожал плечами Илья. - Стебается просто, он это любит. Мы с ним работали много на неделе, он отличные заставки сделал для передачи одной новой. Раз считает, что заслужил запой - он взрослый человек, не мне его учить.

- Все-таки как-то... - пробормотала она.

- Аля, - поморщился Илья, - если бы ты знала, сколько раз я пытался его удержать, сколько раз забирал из ментовки, вызывал "Скорую", не пускал в скотские компании и совершал другие действия, которые обычно совершают законченные кретины, достойные насмешки и сочувствия, - ты бы не говорила на эту тему.

- Нет, Илюша, я ведь ничего не говорю, - смутилась Аля.

- Но думаешь. Алечка... - Голос его дрогнул, налился глубиной. - Я хотел бы, чтобы ты не уезжала сегодня. Я не хочу, чтобы ты вообще уезжала. Поедем ко мне?

Аля почувствовала, как сердце у неё замерло - и тут же провалилось в счастливую, бездонную пропасть. Не отвечая, она смотрела на Илью - но, наверное, глаза её ответили яснее, чем можно было ответить словами...

Лицо его приблизилось к её лицу, он прижался губами к самому краешку её губ, усы мягко коснулись её щеки, голову закружил томительный, будоражащий запах.

- Поедем, милая, - сказал Илья. - Ты самая красивая была сегодня, я весь вечер ждал...

Часть 2

Глава 1

Снег не выпал ни в ноябре, ни в декабре.

Но Але почему-то казалось этой осенью, что снег и не нужен. В ясные дни воздух был прозрачен, в ненастные марево тумана и мелкого дождя сияло в вечернем свете фонарей. И все это то печалило неизвестно чем, то неизвестно чем радовало - но не давало душе дремать.

Аля полюбила гулять по Страстному бульвару. Он был довольно широк и поэтому казался тихим даже в разгар дня, когда асфальт гудел под колесами машин. Моська бежала впереди, обнюхивала кусты и скамейки, останавливалась, ждала, а Аля шла не торопясь, смотрела вдоль аллеи сквозь голые ветки деревьев, и думалось ей легко, и чувства были обострены.

Такого вот, спокойного, времени было у неё не так уж много, и, идя по осеннему Страстному, она думала о своей жизни - или во всяком случае ей казалось, что она думает о своей жизни.

Ей во многом хотелось разобраться, и едва ли не впервые в жизни приходилось для этого выходить за пределы собственной души.

Аля жила у Ильи с того самого дня, когда они вышли из ресторана "Репортер" и он сказал, что не хочет, чтобы она вообще уезжала. Наверное, она навсегда запомнила бы его страсть, его нежность в ту ночь - если бы та ночь была исключением. Но он всегда был таким с нею, и все ночи слились в одну, бесконечную и счастливую.

А дни её проходили в основном в одиночестве, потому что Илья был занят с утра до вечера. Но Аля не скучала: просто не успевала скучать. Все в её жизни так переменилось, что к этому ещё надо было привыкнуть. Не до скуки! Да и просто отсыпаться надо было, ведь жизнь сместилась даже по времени - переместилась на ночь.

Конечно, и раньше бывало, что Аля ложилась поздно: читала до утра, засиживалась в гостях. Да мало ли почему может не спать до утра девушка девятнадцати лет!

Но теперь она почти ежедневно ложилась спать под утро, и это происходило как-то само собою. В том состоянии растерянности, тревоги, счастья, в котором она находилась с первой ночи, проведенной у Ильи, Аля даже не заметила, как быстро и прочно установился новый образ её жизни.

Если Илья не ехал вечером по каким-нибудь, как он говорил, представительским делам, то он заезжал за ней или звонил, договариваясь встретиться по дороге. И они ехали на какую-нибудь презентацию, или на празднование дня рождения одного из его многочисленных друзей, или в ночной клуб, где шла сольная программа его приятеля, или просто в гости в такие дома, которых Аля прежде не могла себе и представить.

Она сама не понимала, нравится ли ей такая жизнь, и не успевала спрашивать себя об этом. Так же, как не успевала запоминать людей, с которыми встречалась на этих бесчисленных тусовках.

Где-то в самом начале их совместной жизни Илья сказал ей:

- Алечка, если ты устаешь, говори мне. Ты совсем не обязана сопровождать меня повсюду, если тебе не хочется. Все это является частью моей жизни, хочу я того или нет. Но тебе...

- Ну что ты, Илюша! - горячо возразила она. - Мне хочется быть с тобой.

- Мне тоже, - кивнул он. - Надоест - скажешь.

Желание везде быть с Ильей - это было единственное объяснение, которое не вызывало у Али сомнений.

Сказать, что шумные сборища вызывали у неё жгучее любопытство, было бы неправдой. Конечно, она не была искушенной светской дамой, но не была и наивной провинциалочкой, чтобы боязливо восхищаться всем и вся.

Сказать, что эта новая жизнь оставляет её совершенно безразличной, было бы ещё большей неправдой. У неё не захватывало дух на пороге ресторана, но легкое, будоражащее чувство приятно холодило сердце, когда она входила с Ильей в зал какого-нибудь закрытого клуба для избранных и слышала приветственные возгласы знакомых, расспросы, рассказы.

Пожалуй, первый вечер в ресторане "Репортер" был точным слепком всех будущих вечеров. И чувства, испытанные ею тогда, повторялись почти без изменений. Але даже казалось иногда, что все вечера она проводит одинаково, хотя и в разных местах.

Может быть, её просто несло по течению. Но, оглядываясь вокруг, она понимала, что это течение ей не чуждо. Пожалуй, её жизнь текла бы в том же русле, даже если бы Аля не встретилась с Ильей, а просто поступила в ГИТИС.

Всюду, где они бывали, тусовалось множество актеров - бывших, настоящих, будущих; все они мало отличались друг от друга.

Аля и предположить не могла, что их так много! Когда она поступала, ей как-то не приходила в голову простая мысль: что же будут делать все те счастливчики, которые дойдут до победного конца на конкурсах в ГИТИСе, Щуке, Щепке, школе-студии МХАТ? Что делают те, которые закончили театральные вузы в прошлом году? А в позапрошлом? А три года назад?

Теперь она видела всех этих людей ежедневно, и ей становилось не по себе. Она невольно сравнивала себя с ними и не знала, что думать - о себе, о них, о будущем... И ловила себя на том, что говорит себе: не думай об этом, не надо об этом думать!

... Короткий осенний день клонился к вечеру, но Аля этого почти не чувствовала. Она только недавно проснулась, выпила кофе и шла теперь по Страстному бульвару, то и дело останавливая свои мысли, возвращая их в тот мир, где были только она и Илья, где даже тревоги были родные, необходимые.

Впрочем, тревог оказалось гораздо меньше, чем она предполагала.

В первый день, проведенный у Ильи, Аля ужаснулась тому, что совершенно не умеет готовить.

Она вышла на кухню, сделала бутерброд с нашедшейся в холодильнике колбасой, сварила кофе в кофеварке "Мулинекс"... И вдруг поняла: вот он вернется вечером, надо будет сесть ужинать - и что? Снова намазывать бутерброды и варить кофе?

Она так растерялась от этой мысли, что застыла посреди кухни с фарфоровой чашечкой в руке. Наверное, надо сварить суп, сделать какое-нибудь второе - котлеты, что ли. Но как их сделать, из чего?

Только теперь до неё дошло, что она понятия не имеет о тех последовательных мелких действиях, после выполнения которых получается суп. Какое взять мясо, сколько налить воды, чтобы получился крепкий бульон, сколько положить крупы, чтобы не вышла каша, и надо ли вообще класть крупу, может, лучше капусту?

Аля и сама не могла понять, как же это получилось, что она совершенно не умеет готовить. Вроде, дома у неё не было ощущения, что родители её балуют или что ей позволено жить в свое полное удовольствие. Родители относились к ней так, как относятся к своим детям все любящие и разумные родители: чего-то требовали, за что-то ругали, чем-то гордились и из-за чего-то расстраивались.

Но суп при этом варился без Алиного вмешательства, и она только краем глаза наблюдала, как это происходит. Может быть, мама считала, что Аля потихоньку и сама усваивает, как это делается. А может быть, думала, что все это пригодится дочке ещё не скоро, и она ведь всегда сможет вовремя расспросить маму, что к чему; невелика премудрость! Кто мог знать, что даже позвонить маме будет невозможно...

Если бы кто-нибудь сказал Але, что она будет с ума сходить из-за отсутствия обеда, - она просто расхохоталась бы такому человеку в лицо. Она нисколько не притворялась, все это действительно так мало значило в её жизни... И вот все вдруг перевернулось, и она сидит на почти незнакомой кухне, совершенно ошеломленная. И все из-за какого-то несчастного супа!

Аля заглянула в морозильник - он был пуст. Заглянула в шкаф, встроенный под подоконник, - к счастью, там стоял небольшой пакет с картошкой. Забыв про кофе, как была, в велюровом халате, Аля бросилась её чистить. Нервы её были напряжены, ей казалось, что она ничего не успеет к приходу Ильи. Она даже представляла, какое выражение будет на его лице, когда он обнаружит, что в доме нечего есть. Хотя откуда ей было знать его поведение в такой ситуации?

Только начистив полную кастрюльку, Аля сообразила, что делает это, пожалуй, рановато: Илья ведь ещё даже не звонил, и она не знает, когда он придет. И хватит ли крошечного кусочка сливочного масла, чтобы поджарить картошку? Где находится растительное масло, и есть ли оно дома вообще, Аля понятия не имела.

Она залила картошку водой и расплакалась. Испуганная Моська вертелась рядом, заглядывала ей в лицо и пыталась слизнуть слезы со щек.

В таком состоянии и застал её Илья.

- Алечка, что случилось? - удивленно спросил он, входя на кухню.

То ли он открыл дверь бесшумно, то ли звуки гасились в длинном коридоре, то ли Аля слишком громко шмыгала носом, - но она не услышала, как щелкнул замок входной двери. При виде Ильи она зарыдала в голос.

- Да что с тобой, маленькая? - Он отодвинул ногой стоящую на полу кастрюльку и присел перед Алей на корточки. - Вот тебе и раз! Я лечу домой в обед, радуюсь, что тебя увижу - а ты...

Услышав про обед, Аля закрыла лицо руками.

- Какой обед, Илюша?! - пробормотала она сквозь слезы. - Я же ничего не умею...

Наконец он понял, в чем дело, и расхохотался так, что Моська радостно залаяла.

- Алечка, - смеялся Илья, - да за кого ты меня принимаешь? Я что, по-твоему, полный кретин? Думаешь, я рассчитывал, что ты приготовила обед? Хотя... - он перестал смеяться. - Встреть я тебя лет пять назад - черт его знает... Да, видела бы все это Светка! Это моя жена бывшая, Светка, пояснил он, поймав Алин вопросительный взгляд.

- Та, на которой ты в восемнадцать лет женился? - вытирая слезы, спросила она.

- Нет, вторая жена. На ней я, к сожалению, женился несколько позже и до сих пор никак не могу развестись, - ответил Илья. - Господи, как вспомню, какие были скандалы! Я орал: в доме срач, а ты только и можешь, что медитировать под кофе с сигаретой! Она мне: ты восточный деспот, по-твоему, у женщины не должно быть других забот, кроме кухни! А я ей: моя мать для всего находила время, а уж она актриса - не чета тебе! Ну, и так далее. Чуть до драки не доходило, особенно когда ребенок родился.

Аля слушала его, забыв про обед. Ведь она так мало знала о его прежней жизни... Да что там о прежней - она и о нынешней его жизни имела самое приблизительное представление! Даже о его работе, не то что о ребенке.

- Вы поэтому развелись? - спросила Аля.

- Да нет, наверное. Или вернее, не только поэтому. Ладно, это отдельный разговор, - нехотя ответил он. - Проблемы немытой посуды, нестираной рубашки и неприготовленного обеда как раз оказались самыми простыми... А тогда, помню, до того дошел, что ночами, бывало, об этом думал. Сам теперь поверить не могу, - усмехнулся он. - Мысли были - что надо! Для чего нужна жена, и прочее в таком духе.

- И для чего же? - с любопытством спросила Аля; слезы высохли на её щеках.

- Во всяком случае, не для того, чтобы заниматься хозяйством. Для этого есть домработница, - пожал плечами Илья. - Оказалось, что дело всего-навсего в такой презренной вещи, как деньги, - хмыкнул он. - Если бы я тогда мог покупать продукты без очереди в валютке, купить приличную стиральную машину, посудомоечную машину, ещё хрен знает какую машину, взять помощницу, няню... Хотя, - снова оборвал он себя, - едва ли нам тогда и это помогло бы. Ладно, милая. - Он потрепал Алю по щеке. - Одевайся, поедем обедать. Как ты ни хотела приготовить обед из воздуха, все-таки любовь не всегда творит чудеса. Да я же тебе и денег даже не оставил, - добавил он. Так что расслабься, Алечка, не переживай. Ты умница, все схватываешь на лету. Научишься как-нибудь, если захочешь.

Аля и сейчас улыбнулась, вспомнив эту, почти полугодовой давности, сцену. Не то чтобы она стала за это время асом кулинарного искусства - хотя особенных проблем теперь все-таки не возникало, потому что она действительно довольно быстро освоила самое необходимое, да к тому же они часто обедали или ужинали в ресторане. Но дело было в другом. Тогда её впервые поразило, как легко Илья умеет обходить те подводные камни совместной жизни, которые ей самой казались смертельными рифами...

Он во всем был такой, не только в домашних делах. Во всем его поведении чувствовалась та насмешливая отстраненность, то изящество и умение держаться, которые отличали его в любой тусовке.

Аля чувствовала, что у Ильи сложился определенный кодекс поведения, от которого он никогда не отступает. И видела, что он умеет заставить окружающих с уважением относиться к принятым им для себя правилам.

Он, например, совершенно спокойно мог сидеть в пьяном угаре ночного клуба и пить минералку с лимоном - и ни один знакомый не приставал к нему с вопросом: "Ты меня уважаешь?" - и с требованием немедленно выпить.

- А почему ты не пьешь, Илья? - как-то решилась спросить Аля.

Они как раз и сидели в ночном клубе, куда их пригласила знакомая певица Нателла. Нателла недавно заняла второе место на конкурсе с умопомрачительным названием "Супер-Ялта-де-транзит" и теперь добивалась, чтобы Илья взялся делать её первый клип. Это было престижно, чтобы Илья Святых поучаствовал в раскрутке новой звезды, это почти наверняка означало признание. Все давно знали, что Илья занимается только теми, кто имеет реальные шансы на успех, и что чутье у него безошибочное.

Но именно поэтому он был очень осторожен.

- Репутация зарабатывается годами, а теряется в ноль секунд, - любил он повторять, и Аля была с ним согласна.

В тот вечер на Илье был твидовый пиджак с большими замшевыми заплатами на рукавах, который - Аля уже знала - он особенно любил надевать. Не отвечая на её вопрос, он смотрел на сцену, где под приветственный свист появилась Нателла.

Але нравилось, как она поет. Даже не сами песни нравились, они-то как раз были обычные и ничем не отличались от всех других песен, предназначенных для того чтобы служить фоном танцев и выпивки. Но голос у Нателлы был необычный - чуть хрипловатый, с каким-то волнующим обещанием. К тому же она обладала выразительной внешностью: высокая, с длиннющими и стройнющими ногами, с роскошной гривой черных волос.

Аля даже удивлялась, почему Илья до сих пор не говорит Нателле ни да, ни нет.

- Пьет много, - объяснил он, глядя на сцену, где Нателла уже раскланивалась с поклонниками. - Смотри, и сейчас даже поддатая, а ведь знает, что я смотрю. Ненадежно это, Алечка. План покуривает, потом ещё ширяться начнет - что я с ней буду делать? Знаешь, сколько стоит съемочный день? А она с похмелья, или ломка у нее... Опасно связываться!

Нателла спустилась со сцены и быстро подошла к их столику. На ней было маленькое черное платье, все расшитое стразами. Их блеск оттенял безупречность Нателлиных открытых плеч и ног. Не хуже стразов блестели пышные волосы. Но глаза у неё действительно были мутноватые, и все лицо выглядело из-за этого каким-то расплывшимся, несмотря на правильность черт.

- Ну как, Илюша? - спросила Нателла.

Аля видела, что она старается говорить небрежным тоном, но это ей не удается.

- Блеск, старушка, - ответил Илья. - Тем более, ты сегодня дергалась мало. Тебе идет статичность, возьми на вооружение.

Нателла рассмеялась. Смех у неё был такой же, как голос хрипловатый, заманивающий.

- Да просто перебрала сегодня, силы не рассчитала, - объяснила она. Боялась, не брякнуться бы со сцены, вот и не дергалась.

Аля видела, что Нателлу так и подмывает спросить, какой результат будет иметь сегодняшний вечер. Но Илья должен был заговорить об этом сам, это-то певица понимала.

- Ну, раз такое дело, - сказала она наконец, не дождавшись ничего определенного. - Раз, ты говоришь, блеск - надо это дело запить. У меня с собой, - добавила она, заметив, что Илья обернулся, ища глазами официанта.

Она достала из крошечной, тоже расшитой стразами сумочки "мерзавчик" коньяка и, мгновенно открутив пробочку, припала к нему как к живительному источнику. Илья невозмутимо смотрел, как она пьет.

- Вот теперь норма, - удовлетворенно сказала Нателла, отрываясь от "мерзавчика". - Свои двести баксов поимела - могу отдыхать. Ты знаешь, что у меня ставка за песню повысилась после Ялты? - мимоходом спросила она слегка заплетающимся языком.

- Поздравляю, - кивнул Илья и замолчал.

Наверное, Нателла чувствовала неловкость, сидя за столом с человеком, который смотрит на неё в упор, молчит и изредка прихлебывает воду из бокала.

- Ну, Илюша, я пойду? - вопросительным тоном произнесла она. - Всего тебе, и Алечке тоже!

Илья кивнул, и, слегка покачнувшись, Нателла поднялась из-за стола. Але было её почти жаль - пьяную, красивую, заискивающую даже перед ней, Алей...

- Нет, проехали, - сказал Илья, когда Нателла исчезла среди танцующих. - Пусть поищет другого дурачка, а у меня не собес.

У Али у самой голова уже кружилась от выпитого и от грохота музыки, хотя она всегда пила мало.

- А все-таки, почему ты сидишь здесь, а совсем не пьешь? - повторила она, чтобы отвлечься от мыслей о Нателле.

Она смотрела на Илью с тем упрямым вниманием, которого сама в себе не любила.

- Потому что завтра с утра работаю, - объяснил Илья. - Потому что напиваться можно только за закрытыми дверями, которые никто не откроет без твоего разрешения. Потому что это просто стильно, - закончил он. - И мне нравится так жить. Вот именно сидеть в ночном клубе и пить минералку с лимоном.

Але стало стыдно - и за свою кружающуюся голову, и за жалость к Нателле, и за то, что саму её несет, как щепку по течению, а она понятия не имеет, как ей хочется жить и чем она отличается от всех, кто пьет за соседними столиками.

Зеленый свет загорелся на углу Большой Дмитровки и Страстного.

"Опять ты об этом! - сама на себя рассердилась Аля. - Ты же уже поняла, что пока не можешь в этом разобраться! К чему травить себе душу понапрасну?"

- Пойдем, Мосечка, - позвала она. - Нагулялись, пора домой.

Глава 2

Жизнь Ильи Аля узнавала постепенно и как-то мимоходом. Это не было так, чтобы он усадил её напротив на стул и рассказал: я занимаюсь тем и этим, я получаю столько и столько денег, у меня такой и сякой круг интересов.

О существовании его сына она узнала случайно.

Так же случайно выяснилось, что кроме студии "Арт-стиль" у него есть ещё собственный ночной клуб под названием "Зеркало". Для Али это прозвучало так же ошеломляюще, как если бы Илья сказал, что он владеет зоопарком или Белым домом. Ей почему-то казалось, что в ночной клуб можно только заходить. А как быть его хозяином?..

Она постаралась не показать Илье своего изумления, но он все-таки заметил, как переменилось выражение её лица.

- Что ты, чижик? - спросил он. - Это кажется тебе неприличным - иметь ночной клуб?

- Нет, что ты, - смутилась Аля. - Совсем не неприличным! А почему же мы никогда туда не ходим? - спросила она.

- Пойдем как-нибудь, если ты хочешь, - пожал он плечами. - По правде говоря, я совершенно остыл к этому заведению. В первые два года - да, всем занимался сам, каждую мелочь в руках держал. Ни одна группа без моего ведома там даже чихнуть не могла, не то что спеть.

- А потом что же случилось? - удивилась Аля.

- А потом он постепенно превратился в такую тинэйджерскую тусовку. Танцпол для детишек отмороженных, - объяснил Илья. - Черт его знает, почему, я и сам не понимаю. Я старался, чтобы все было стильно, чтобы ходили приличные люди. Вроде, получалось. Когда я его только открыл, народ по три часа готов был на морозе топтаться, чтоб туда попасть. А теперь вот... Я сначала переживал, а потом плюнул. Правильно Венька говорит: бабки капают - и ладно. Хорошего менеджера нанял, он управляет. Ну, и служба безопасности следит, чтобы "экстази" не внутри продавали, а хотя бы за углом, да не весь бы зал под кайфом трясся. А я там практически не бываю.

Алино изумление не прошло после его объяснения. Где-то существует какой-то принадлежащий ему клуб, в котором он практически не бывает, они при этом ходят в какие-то другие места - почему именно в эти, и зачем вообще ходят, если он охладел даже к своему заведению? Все это было так странно, все так спуталось в её голове...

Але казалось, что она никак не может ухватиться за кончик нити, чтобы размотать большой клубок, внутри которого, словно серебряное колечко, находится разгадка её жизни.

Но при всем этом она была счастлива! Какое значение могли иметь в её жизни ночные клубы, тусовки, да все что угодно - по сравнению с тем, что происходило между нею и Ильей...

У них была какая-то особенная, от всего отдельная жизнь. Аля и сама не понимала, как это может быть - при огромном количестве его разнообразных занятий, знакомств, обязанностей и стремлений, при его ежедневной погруженности в жизнь внешнюю, к Але отношения не имеющую. Но это было так, и она чувствовала его постоянное внимание каждой клеточкой своего тела и всей своею душой.

Она забыть не могла, как он вел себя в дни её растерянности и смятения, когда она перебиралась к нему из родительского дома.

В ту минуту, когда Илья сказал, что хочет быть с нею всегда, Але показалось, что мир совершенно переменился с его словами. Все переменилось, все встало на свои места, и не было больше тревоги, тоски, и будущее казалось ясным, как предвечерний воздух в просветах деревьев.

- Мы можем вместе съездить за твоими вещами, - предложил он назавтра. - Я с семи вечера занят буду, но до этого - весь в твоем распоряжении. Заодно родителей твоих успокою, - добавил он. - Все-таки я ведь не выгляжу бандитом.

- Не выглядишь, - улыбнулась Аля. - Но давай мы потом к ним вместе поедем? А сегодня я одна...

- Как скажешь, - пожал он плечами. - Тебе виднее.

Аля и сама не поняла, почему отказалась от его предложения.

"Начнут его расспрашивать, - подумала она. - Как, да почему, да серьезно ли он... Зачем?"

Ей стало неловко, едва она представила, что Илья должен будет объяснять, когда свадьба, как относятся к Але его родители, и прочее в том же духе - то, о чем они с ним вообще не говорили ни разу. А что-нибудь подобное мама непременно спросит, в этом можно не сомневаться.

"Лучше уж я сама им объясню", - решила Аля.

Но она и предположить не могла, что произойдет дома.

Последнее время Аля так была погружена в свою отдельную жизнь, что почти не замечала перемен, происходящих в семье. И уж тем более не знала, с чем связаны эти перемены. Почему глаза у мамы мрачные и заплаканные, почему папа возвращается домой позже, чем раньше, почему они стали разговаривать друг с другом как-то резко, почти зло?

Она понимала, что нервы у них были взведены из-за того, что происходило с нею, что они волновались и недоумевали. Но ведь теперь все решилось, теперь все будет так ясно и просто!

Поэтому Аля просто лишилась дара речи, когда в ответ на её слова о том, что она будет жить у Ильи, мама закричала:

- Теперь мне безразлично, что моя дочь стала проституткой! Ничего другого и нельзя было ожидать, ничего! Да тебе ничего и не надо, кроме похабных постельных радостей!..

- Инна, успокойся, что ты говоришь! - воскликнул отец.

Но успокоиться мама не могла: щеки её горели, в глазах стояли отчаяние и ярость.

- Ты-ы! - закричала она ещё громче, резко обернувшись к отцу. - Ты будешь меня успокаивать? Или, может быть, ее? Так ты лучше поучи свою дочь, что к чему - ты многому можешь научить!

Лицо отца стало пунцовым, потом белым, потом снова пунцовым. Потом он хлопнул дверью так, что под обоями посыпалась штукатурка, и вышел из комнаты. Хлопнула ещё одна дверь - входная.

- А ты чего ждешь? - Инна Геннадьевна снова повернулась к дочери. Тебе здесь ещё что-то надо? Вам вообще что-нибудь надо? Да разве вам хоть что-нибудь может быть дорого, кроме ваших гнусных инстинктов?!

Аля была так ошеломлена этой сценой, что не могла произнести ни слова.

"Хорошо, что хоть без Ильи пришла", - мелькнуло у неё в голове.

Она с ужасом смотрела на маму и не верила, что это происходит не во сне и не в бреду. В конце концов, ведь она просто сообщила, что выходит замуж - ну, не замуж, но ведь это все равно, все сейчас так живут! И откуда вдруг такая ярость? А главное, почему она должна слушать эти оскорбления?

- Ничего мне от вас не надо, - медленно, чувствуя, как слезы закипают в груди, произнесла Аля. - Если вы по-человечески не понимаете пожалуйста!

Когда она бежала по двору к автобусной остановке, слезы уже лились из её глаз неудержимо, потоком. Она едва под машину не попала, тормоза взвизгнули в полушаге от нее.

"Боже мой, да что же это?! - вертелось в голове. - Что, вот так вот все родители встречают замужество своих дочерей? Или только мои? Но ведь мои были самые лучшие, самые понимающие! Мама - она же голоса в жизни не повышала, от безобидного школьного жаргона морщилась! И вдруг - "похабные инстинкты, гнусные радости"...

Аля пошла к метро пешком и по дороге немного успокоилась.

"Что ж, значит, так и будет, - невесело, но без отчаяния думала она. - Без толку гадать, что с ними случилось, почему они вдруг как с цепи сорвались. Но я теперь одна, это ясно. Нет, не одна - с ним!.."

Она была с ним, и все остальное было сейчас неважно.

В тот вечер Аля еле дождалась прихода Ильи. К счастью, он появился не поздно, часов в девять.

- Что, не перевезла вещи? - спросил он, входя в кабинет, где Аля сидела перед телевизором, забравшись с ногами в компьютерное кресло. - Ну и правильно, я как-то не сообразил тебе предложить: может, ты бы договорилась с ними, а потом бы я с тобой приехал и перевез? Не в руках же тебе все тащить!

- Илюша... - сказала Аля. - Я ничего не привезла, но совсем не поэтому...

Ей казалось, что за день она успокоилась, но теперь слезы снова подступили к горлу, не давая дышать. Всхлипывая, то и дело по-детски шмыгая носом, Аля рассказала ему о том, что произошло дома.

- Да... - протянул Илья. - Веселая история! Но, Алечка, - тут же заметил он, - все это не так страшно, как кажется. Ну, покричат, успокоятся и привыкнут - куда они денутся? По большому счету, тебе не все равно, как они к этому отнеслись? Неприятно, согласен, но поверь мне: в отношениях с родителями бывают куда более неприятные моменты...

- Но мне так стыдно! - снова всхлипнув, воскликнула Аля. - Мне провалиться хотелось! А как представила, что ты со мной мог пойти... Так все это не по-человечески! А что ты своим родителям скажешь? - спросила она.

- Милая ты моя, - усмехнулся Илья, - мне бы твои заботы! Что я родителям скажу... Да ничего не скажу! Спросят - скажу, кто ты и откуда. Думаешь, в обморок кто-нибудь упадет? Расслабься... Тем более мама сейчас уже в Америке, у неё контракт на год, если тебя интересуют подробности.

- А папа? - по инерции спросила Аля, понимая, что этот вопрос звучит совсем уж глупо.

- А у папы молодая жена, сын родился неделю назад. Самое время ему размышлять, с кем я живу! - сказал Илья с неожиданной злостью. - Я бы, может, и рад, чтобы он поинтересовался, да не обольщаюсь особенно. Все, чижик, забудь свои тревоги! Купим новые вещи, начнем новую жизнь. Только давай уж завтра начнем, - тут же добавил он. - В смысле, завтра пойдем куда-нибудь. А сегодня мне что-то хочется семейного уюта. Иди ко мне, расстроенная моя малышка!

С этими словами он как подкошенный упал на узкую кушетку, стоящую в углу кабинета, и вытянул вперед руки, ловя Алю. Она рассмеялась и тут же оказалась в его объятиях. Но на кушетке места для неё не осталось, и она уселась Илье на живот, сжала коленями его бока и схватилась за усы.

- Но-о! - воскликнула она, принимая позу амазонки, натягивающей поводья. - Вперед!

- Вот так, вот именно, - улыбнулся Илья, снизу любуясь её раскрасневшимся лицом. - Верной дорогой идете, товарищи! Только переместись-ка пониже, всадница, а? Еще пониже, еще... Все, теперь ты на месте, - удовлетворенно кивнул он, расстегивая брюки. - Поехали!

Нелька, как и следовало ожидать, отнеслась к изменениям в Алиной жизни иначе, чем родители.

- Супер, Алька! - воскликнула она, выслушав по телефону подружкины новости. - Погоди, я сейчас Наташке скажу, чтоб химию посмотрела у клиентки, а то пережжется. Или знаешь что? - предложила она. - У меня смена через час кончается, могу к тебе заехать. Говоришь, в центре где-то теперь обитаешь?

Аля и сама ещё не успела рассмотреть квартиру Ильи, а Нелька все разглядела мгновенно.

- Подходит, - заявила она, обойдя обе комнаты и кухню. - Метраж маловат, да и видно, конечно, что парень здесь вволю не развернулся. Но в целом неплохо.

- Что значит - не развернулся? - удивленно спросила Аля.

Ей все нравилось в этом доме! С того, первого утра, когда она поняла, что и веер на полстены, и музыкальная шкатулка, и бронзовые фигурки на подзеркальнике наполнены какой-то особенной, значительной жизнью.

- Не развернулся - значит, по-своему все не успел ещё переделать, объяснила Нелька. - Квартира-то, видно, папикова.

- Да с чего ты взяла, что он переделывать собирается? - засмеялась Аля. - По-моему, и так все хорошо. Смотри, веер какой!

- Ну, веер можно и оставить, - согласилась Нелька. - Но за остальное он возьмется со временем, это ясно. Видишь, кровать какая? - добавила она, приподнимая покрывало на низкой тахте в той комнате, которая служила одновременно спальней и гостиной.

- Какая? - удивленно спросила Аля. - Обычная кровать, довольно простая, по-моему.

- Простая! - хмыкнула Нелька. - В том весь и кайф, что кажется простой, а на самом деле... Ты глянь, это ж итальянская, "Флу"! Видишь, подлокотники какие? Из них чего хочешь можно сделать: хоть кофе пей в постели, хоть бумаги подписывай. Он у тебя бумаги подписывает, кстати? поинтересовалась она. - Ну, в смысле, деловой?

- Не знаю... - смутилась Аля. - Вроде да...

- Точно деловой, - подтвердила Нелька. - Такие спальные места всякая шушера себе не позволяет.

- А ты-то откуда про все это знаешь? - удивленно спросила Аля. - Про "Флу" всякие...

- Видела, - объяснила Нелька. - В салоне итальянском была, у меня там один кадр продавцом работает. Туда на продавцов и то конкурс был, как на космонавтов. А уж цены... За одну такую кроватку - ты глянь, ведь полторы доски, ничего особенного! - целую комнату можно шикарно обставить. А уж спать на ней, а уж трахаться! - подмигнула она. - Удобно, наверно.

- Удобно, удобно, - пробормотала Аля, безуспешно стараясь скрыть смущение.

Она до сих пор смущалась, когда разговор обращался к этой теме вернее, не вообще к этой теме, а когда касался её и Ильи...

- В общем, живи да радуйся, - заключила Нелька. - Совет вам да любовь. Смотри, не залети только, - добавила она. - Сдуру-то все сразу залетают - любовь, то-се, презерватив стесняются одеть. Ты лучше спираль поставь, - посоветовала она. - Чем каждый раз ему напоминать... А некоторые мужики так вообще этого не любят, все равно, говорят, что цветок нюхать в противогазе. Все-таки, знаешь, вы с ним не расписаны, а любовник, я тебе скажу, не муж, сильно не покомандуешь. Я тебе телефончик могу дать, классный гинеколог, все подберет, что надо. Он мне вакуум делал - как ветром выдуло, и никаких осложнений!

Аля сама не понимала, почему ей так легко со своей самой давней подружкой. Все-таки Нелькин веселый цинизм часто казался ей грубоватым...

Мама всегда до глубины души возмущалась этой дружбой.

- Не понимаю! - говорила она. - Вроде ты умная девочка, интересы у тебя какие-то есть, читаешь много. О чем можно разговаривать с Нелей в течение хотя бы часа? Она за свою жизнь прочитала хоть одну книгу? Или, может, у неё друзья какие-то интересные? Вы с ней настолько разные, какое может быть общение?

Конечно, они всегда были разные, это Аля и сама понимала. И даже не потому, что Нелина мать работала парикмахершей, а не врачом. Просто они совершенно по-разному воспринимали одни и те же события, людей, по-разному вели себя в одной и той же ситуации. Иногда Аля думала, что эта разница и привлекает её в подруге. Но, наверное, дело было все-таки в другом...

Все то непонятное, сложное, из чего состояла жизнь, - а чем старше Аля становилась, тем все менее понятной казалась ей жизнь - Нелька могла прояснить и объяснить в одну минуту. Сначала Аля удивлялась, не хотела верить: неужели все обстоит так просто, как та говорит? Но потом видела, что внутренняя основа событий, их каркас в точности соответствуют Нелькиным словам.

Нелька видела жизнь насквозь, словно рентгеном просвечивала, ни одному человеку не удавалось выглядеть не таким, какой он есть, под её цинично-веселым взглядом. Аля этого не умела, и Нелька была для неё неизменно привлекательна.

Да и просто: ведь это не ерунда - когда ты вырос с человеком в одном доме, помнишь его с тех пор, как помнишь себя! В Нельке была та простая надежность, которую Аля все реже ощущала в жизни. Разве что с Ильей... Но он был мужчиной, любимым мужчиной, и с ним все-таки не могло быть той непритязательной простоты, которая была в общении с Нелькой.

Тем более все это чувствовалось теперь, когда она стала единственным звеном, связывающим Алю с прежней жизнью.

- Ну, я побежала, - сказала Нелька. - Эх, мне б такую райскую жизнь! Ни тебе на работу, ничего. Встала когда захотела, мужика поимела когда захотела! Когда хочешь, он тебе небось не отказывает? - лукаво улыбнулась она. - Познакомь хоть с принцем-то. Не бойся, не отобью!

- Познакомлю, - улыбнулась Аля. - Не боюсь. Вот я с ним сама получше познакомлюсь - и тебя приглашу в гости.

- Ждем-с! - на прощанье улыбнулась Нелька.

Давние и недавние события сменялись в Алиной памяти мгновенно: пока она пристегивала поводок к Моськиному ошейнику, переходила бульвар, шла по Большой Дмитровке. Задумавшись, она снова свернула раньше, чем надо, снова пошла было по Козицкому переулку. Но такое с ней часто случалось: все повороты здесь были похожи, и вообще непонятно было, почему Немировича-Данченко - улица, а Козицкий и Столешников - переулки.

Сегодня Аля чувствовала особенную, хотя и смутную тревогу и понимала, отчего. Илья позвонил, когда она уже выходила с Моськой, и сообщил, что сегодня они идут на спектакль.

- В театр? - спросила Аля слегка дрогнувшим голосом.

- Не то чтобы в театр, - объяснил он. - То есть это театральный спектакль, в чистом виде, никаких перформанс-штучек. Но у них помещения своего нет, вот и слоняются по площадкам. Сегодня в Доме актера будут, в Голубой гостиной. Мне неудобно не пойти, - добавил он оправдывающимся тоном. - Игорь самым талантливым считался у нас на курсе - после Веньки, конечно. Да так как-то все... Никуда не пристроился, работает на голом энтузиазме. Собирает актеров на антрепризы, а платить особенно нечем: сборов-то нет, кому все это сейчас надо... Я бы себя не уважал, если бы сегодня не пошел, понимаешь?

- Ну конечно, Илья, - сказала Аля. - Что ты меня уговариваешь, как будто я только на дискотеку и рвусь?

Конечно, она рвалась не только на дискотеку. Но, положа руку на сердце, в том состоянии, в котором она находилась после провала в ГИТИС, ей легче было бы протанцевать всю ночь под самую дурацкую музыку, чем пойти на самый лучший спектакль.

После своей летней эпопеи Аля ни разу не сходила в театр - как отрезала. Не хотела бередить душу, примерять на себя чужие роли и думать, зачем все это надо...

"О театре - забыть, - решила она. - Поняла, что это не для тебя - вот и забудь!"

Поэтому предложение Ильи совсем её не обрадовало, хотя она, конечно, ни за что не сказала бы ему об этом.

"Но ведь это, может быть, не очень хороший спектакль будет, - совсем уж глупо уговаривала она себя. - Он сам сказал - антреприза. Актеры, наверное, неопытные... Да и вообще, я же решила: забыть и не вспоминать!"

Глава 3

Аля удивилась, увидев довольно большую толпу у входа в Дом актера. Выходили из машин красивые, тщательно одетые и причесанные женщины, она узнала нескольких известных актрис, двоих телеведущих, знаменитого пианиста.

"Неужели все на этот спектакль пришли?" - мелькнуло у неё в голове.

Аля спросила об этом Илью, едва он подошел к ней.

- Да ну что ты! - Илья поцеловал её в губы. - Сегодня вечер Юрского в большом зале, вот и собрался бомонд. Машину еле припарковал. Игорь бы от счастья умер, если бы к нему так ломились, - добавил он.

Они прошли сквозь гудящую, благоухающую толпу в вестибюле с фонтанами и поднялись на лифте на восьмой этаж. Там, в небольшом холле, тоже собрались люди, но выглядели они совершенно иначе. У Али сердце защемило, когда она их увидела. Вспомнился гитисовский коридор перед тридцать девятой аудиторией, Родион с гитарой за плечом, Лева Найман, Василиса-Лика, - все, кого она успела узнать за те счастливые, сумасшедшие дни...

Ей не хотелось, чтобы Илья заметил тень, мелькнувшую по её лицу, и она отвернулась. Неизвестно, заметил ли он, но взял её под руку так крепко и ласково, что Аля благодарно прижалась щекой к его плечу.

Спектакль "Аналог-театра" назывался "Игра в классики". Как объяснил Илья, режиссер сам сделал инсценировку по Кортасару.

- Есть в этом элемент выпендрежа, - хмыкнул Илья. - Как и в названии театра, впрочем. Хотя и запоздалого: Кортасар-то в моде был, когда мы ещё институт заканчивали. Но Игорь всегда такой был, не может не подчеркнуть свою исключительность.

Людей в фойе было немного, зал не заполнился и наполовину. Але даже неловко стало, когда она подумала, что играть будут перед рядами пустых стульев... Это было тем более заметно, что и сцены не было в Голубой гостиной, зрители сидели в двух шагах от актеров.

Аля и Илья сели в первом ряду. Она рассматривала незамысловатые декорации - полупрозрачные белые полотна, свисающие с потолка, приклеенные к ним кленовые листья и чьи-то черно-белые фотографии... Ощущение, что театр любительский, не покидало её и чуть-чуть смягчало её печаль.

Спектакль все не начинался, и молчание в полупустом зале становилось тягостным. Едва ли стоило ожидать, что подойдут ещё зрители.

Наконец свет в зале погас, остались только лампы, направленные на площадку. Аля смотрела, как пляшут в прямых лучах пылинки, и незаметно держалась за локоть Ильи, словно пальцы согревала о замшевую заплатку. Она так волновалась, что даже не сразу заметила, когда вышли на сцену актеры.

Их было всего четверо: трое мужчин и одна женщина. Мужчин-то она как раз и не заметила, а женщина появилась не сразу. Но только с её появлением начался спектакль, это Аля почувствовала мгновенно и смотрела на женщину не отрываясь, как завороженная...

Она была высокая, стройная, с пышной короной темно-золотых кудрей, которая огнем пылала у неё над головой в свете прожекторов. Глаза у неё были светлые - кажется, серые - и тоже загадочно, прозрачно светились в ярких лучах. Она казалась совсем молодой, но не поворачивался язык назвать её девочкой: было что-то необыкновенное, живое и величественное одновременно, в том, как она двигалась, говорила, смотрела... Она смотрела, что делают мужчины - как они играют в классиков, в свои классики; она любила отца своего ребенка, она хотела жить его жизнью, и это читалось в каждом её взгляде, в каждом жесте; её любил другой.

Прошло не больше десяти минут с начала спектакля, а Але уже казалось, что она чувствует каждое движение этой удивительной актрисы словно изнутри, как свое собственное. Почему та вдруг переодела туфли и ходит на высоких каблуках, сохраняя чудесную легкость походки. Почему совсем их сняла и ходит теперь босиком, неслышно касаясь пола узкими ступнями. Почему так глубоко, так сильно звучит её голос, когда она обращается к своему единственному мужчине или зовет по имени своего сына...

Все это было внятно Але, и она чувствовала, как сердце её замирает.

Она даже в программку не могла заглянуть, чтобы узнать хотя бы, как зовут актрису. Да это было и неважно сейчас, об этом Аля совсем не думала. Отпустив локоть Ильи, в невероятном напряжении, она смотрела на маленькую, освещенную прожекторами площадку.

Когда зажегся свет в зале и зрители захлопали, Аля не могла прийти в себя.

- Что, уже кончилось? - громко и растерянно спросила она. - Но как же...

- Да первое действие только, - услышала она голос Ильи и медленно повернулась к нему. - Антракт, Алечка, оставайтесь с нами!

В голосе Ильи сквозь веселость почему-то пробивалась тревога. Впрочем, Аля, обычно чутко прислушивавшаяся к любым оттенкам его глубокого голоса, сейчас этого даже не заметила. Она обвела зал медленным взглядом такой бывает у человека, много времени проведшего под водой и не могущего после этого привыкнуть к обычному, поверхностному миру.

Кажется, она знала некоторых из тех, кто сидел в зале. Даже наверняка знала, но не узнавала сейчас...

Вдруг Алин взгляд прояснел, и это произошло раньше, чем она успела понять, почему. Венька Есаулов сидел в двух шагах от нее, в третьем ряду, и с едва заметной улыбкой следил за её туманным взглядом.

- Веня! - обрадованно сказала Аля. - Ты тоже здесь?

- Хороший вопрос, - усмехнулся Венька. - Философский! Может, я и не здесь, если рассматривать мое астральное тело, но по-нашему, по-простому... Здравствуй, Сашенька моя милая! Вижу, нравится тебе?

- Ох, Веня... - выдохнула Аля. - Я никогда такого не видела, даже представить не могла. Как взрыв!

- Да уж я к Игорю ревную прямо, - заметил Илья.

- Почему к Игорю? - удивилась Аля.

- А к кому же? Режиссер-то он, да и в главной роли тоже.

- А актриса? Кто эта актриса? - спросила наконец Аля.

- Ольга? Жена его, - ответил Илья. - На курс младше нас училась. Эффектная, правда? И талантливая... Несчастная женщина, если подумать.

- Почему? - вздрогнув, спросила Аля.

- Да вот повсему поэтому. Неприложимый у неё талант по нынешним временам, понимаешь? - объяснил Илья. - Думаешь, я тебя зря отговаривал в ГИТИС поступать? Посмотри ты на нее, на Олю! Такая женщина, такая артистка - и что? Раз в месяц играет в этих "Классиках" да ещё в одном спектакле, по Мольеру. На случайных площадках, при полупустом зале, смотреть жалко! Иногда в провинцию ездит на гастроли. А в остальное время напряженно трудится официанткой в ночном клубе, притом клуб не из лучших, потому что в лучшие ещё и не пробьешься, давать надо, а она мужа любит, стесняется ради заработка под чужих мужиков ложиться.

- А он что же? - чувствуя, как тоскливо сжимается сердце, спросила Аля.

- А что он? - усмехнулся Илья. - Он свой бессмертный гений пестует. Разве он станет на мелочи размениваться - реклама там, клипы, ещё что-нибудь низменное? Мало ли что ребенка нечем кормить! Это пусть жена думает, между столиками бегает с вечера до утра. Ревность, правда, мучает, но это ничего, Ольга к его истерикам привыкла, да и устает слишком, чтобы внимание обращать. Поначалу-то, бывало, в семь утра к Бену вон приезжала в слезах...

- Ну ладно, ладно, - недовольно заметил Венька. - Дай девочке спокойно спектакль досмотреть. А в самом деле, - удивленно добавил он, как это Оля такую форму держит - уму непостижимо! Премьера когда была - и ни одного сбоя в рисунке...

- Я сегодня в первый раз смотрю, - пожал плечами Илья. - Не с чем сравнивать.

- Илюша, привет, киска! - раздался у них за спиной негромкий переливчатый голос.

Обернувшись, Аля увидела незнакомую девушку с длинной пунцовой розой в руках. Первое, что бросалось в глаза, было её милое очарование. Девушка была маленькая, изящная, как фарфоровая статуэтка. Светлая полузаплетенная коса была перекинута ей на грудь, две золотистых волны волос прикрывали щеки.

Улыбаясь и близоруко щурясь, она смотрела на Илью.

- Привет, Варенька. - Илья встал и, наклонившись, поцеловал её маленькую округлую руку. - Сто лет тебя не видел.

Аля заметила, что, несмотря на ласковый тон, Илья смотрит на девушку равнодушным, "дежурным" взглядом, без особенной приязни.

- А это к другу твоему претензии, - снова улыбнулась Варенька. - Он меня никуда с собой не берет, не то что ты свою девушку! - Она бросила быстрый и любопытный взгляд на Алю. - Я уж ему говорю: Беник, ты бы хоть у Ильи учился. У него жена дома не сидит, как кукушка какая-нибудь!

- Кукушки дома вообще не сидят, - заметил Венька. - Они в часах только сидят или по лесу летают. Это моя жена, - представил он.

- Да я его, Илюша, вообще неделями не вижу, - кивнув Але, продолжала Варенька. - А когда вижу, так он все равно или пьяный, или с похмелья, или...

- Все, Варя, свет погасили, - оборвал её Венька. - Потом дожалуешься.

Когда они вышли из Дома актера, голова у Али кружилась так сильно и мучительно, как будто она не спектакль смотрела, а весь вечер без передышки пила. Илья держал её под руку, но она этого не замечала. Ей хотелось плакать.

Она была единственной, кто не пошел поздравить актеров. Илья только плечами пожал, когда в ответ на его приглашение Аля замотала головой и зажмурилась, как будто он звал её прыгать с шестидесятиметровой "тарзанки".

- Не пойду! - почти вскрикнула она. - Ты иди, Илья, иди без меня! Они же меня все равно не знают, не заметят... Я тебя внизу буду ждать, у фонтана.

Никакие силы не заставили бы её заглянуть в Ольгины прекрасные глаза... Ее голос, её плач на сцене о мертвом мальчике неумолчно звучал в Алиных ушах, молоточками стучал в висках.

Она сама не понимала, что произошло. Мечтая об актерской судьбе, Аля перебывала едва ли не во всех московских театрах, видела столько хороших и знаменитых актрис. Невозможно было объяснить, почему все это затмил сегодняшний спектакль. И что вдруг поднялось в её душе под томительные звуки Ольгиного голоса?..

- Что ж, братцы, поехали? - сказал Илья, сторонясь от двери Дома актера, чтобы пропустить выходящих людей: как раз закончился вечер в большом зале. - Федя ждет давно, по коням!

Он словно старался не смотреть в Алину сторону, хотя держал её под руку; голос его звучал как-то бодрее обычного.

Оказывается, "Игру в классики" смотрело довольно много знакомых. Теперь все они образовали небольшую толпу на углу Арбата и шумно решали, как разместятся в машинах. Илья не принимал участия в обсуждении, нетерпеливо покручивая на пальце ключи. Аля тем более не вникала в то, кто с кем поедет. Она даже не знала, куда они собираются ехать, да ей это было и безразлично.

Правда, Илья все-таки вмешался в разговор, когда высокая женщина в длинном лиловом плаще заявила:

- Меня Илья к себе посадит, так что у Роберта одно место свободно.

На спектакле её, кажется, не было. Да если и была - Аля все равно не запомнила ни одного нового лица, кроме Венькиной жены.

- С чего ты решила? - поморщился Илья, услышав её заявление. Светлана, езжай с Робертом, ко мне Варя с Беном сядут.

- Ну и что? - пожала плечами Светлана. - Подруга твоя впереди, они вдвоем сзади - как раз для меня остается местечко!

Она посмотрела на Алю прямо и насмешливо, потом перевела взгляд на Илью. Тот, кажется, хотел возразить, но, встретив этот вызывающий взгляд, промолчал.

"А ведь это его жена, - вдруг поняла Аля. - Ну конечно - Светлана. И на меня смотрит так презрительно..."

Несмотря на душевное напряжение, которое все никак не отпускало её, Аля внимательнее вгляделась в эту женщину.

Лицо её казалось каким-то длинным - может быть, из-за совершенно прямых, без челки, светло-русых волос, разделенных прямым пробором и сужавших её лицо до ровной бледной полосы. На этой полосе, впрочем, умещался маленький рот и глаза - небольшие и нешироко поставленные. Как ни странно, все эти, по отдельности не слишком привлекательные, черты делали Светланино лицо выразительным.

Вид и взгляд этой женщины подействовал на Алю, как ведро холодной воды. Она подняла глаза на Илью - едва ли не впервые за весь вечер - и встретила его взгляд, в котором мелькала тревога.

- Устала, милая? - спросил он, незаметно сжимая Алину руку.

Сердце у неё привычно дрогнуло от его тайной ласки.

- Немного, Илюша... - Так же незаметно она потерлась щекой о рукав его пиджака. - Светлана поедет с нами?

- Не обращай внимания. - Это он произнес совершенно спокойно и почти неслышно. - Поедет так поедет, какая разница?

Светлана действительно вела себя вполне спокойно. Она села в машину рядом с Варей, которая радостно поздоровалась с нею и тут же принялась о чем-то расспрашивать. Аля не прислушивалась к её ответам и не оборачивалась, сидя рядом с Ильей на переднем сидении.

- Игорь с Ольгой не поехали? - спросил Венька.

- У них сын заболел, - объяснил Илья. - А Игорева мамаша только на время спектакля согласилась посидеть. Бедняги, честное слово: уж если не везет, так на все, даже на бабушку!

- Почему же не везет... - выговорила Аля и тут же осеклась: она не могла об этом говорить.

- Мог бы хоть Олю отпустить расслабиться, - протянула Варенька. Нет, все-таки мужики все эгоисты!

- Да Оле самой, по-моему, уже все равно, - ответил жене Венька. Расслабуха жизненных сил требует. А её как ещё на спектакли хватает, я не понимаю.

Воскресным вечером машин было немного, и Илья быстро выехал на Варшавку.

- Куда мы едем? - машинально спросила Аля, заметив, что они удаляются от центра.

- В Пахру, - негромко ответил Илья. - Федька там недавно дом построил, первый раз народ собирает. Репетиция новоселья в узком кругу.

Неожиданное появление Светланы отвлекло Алю от мыслей о спектакле. Теперь она чувствовала другое напряжение - от присутствия этой женщины, от её насмешливого голоса, от её разговора с Варей, который не прекращался всю дорогу. Венька молчал, Илья тоже, и поэтому голос Светланы казался особенно громким.

Глава 4

Наконец они свернули с шоссе и поехали по неширокой, но ярко освещенной дороге. По обеим сторонам дороги стояли двух-трехэтажные дома, показавшиеся Але похожими, как близнецы. Медные, как тазики для варенья, крыши блестели в свете фонарей.

- Федя совсем новым русским заделался, - усмехнулся Илья.

Он смотрел вперед и, казалось, не замечал домов у дороги. Но, наверное, ему достаточно было взглянуть краем глаза.

- Ну и молодец, что не выпендривается, - заметил Венька. - А кто же он, по-твоему? Новый русский и есть. Имеешь банк - живи как банкир, а не строй из себя непризнанного гения. Архитекторов они, правда, могли бы и получше приглашать, - добавил он. - Смотри, одни замки средневековые кругом, я бы и то лучше понапридумывал, ей-Богу.

Дом, к которому они наконец подъехали, отличался от остальных разве что отсутствием медной крыши. Все остальное было похоже: остроконечные башенки, окна, напоминающие бойницы. Выходя из машины, разглядывая дом, Аля спиной чувствовала Светланин взгляд.

Правда, внутри дом все-таки выглядел оригинальнее - главным образом из-за старинной мебели, которая стояла и в просторном холле первого этажа, и в гостиной с камином, куда, смеясь и целуясь с хозяином и друг с другом, сразу прошли гости.

Это был не первый богатый дом, в который Аля приходила вместе с Ильей. Варенька была права, когда ставила его в пример своему Веньке: Илья действительно возил Алю с собой повсюду, жаловаться ей не приходилось. Но, пожалуй, этот загородный дом, недавно построенный Федором Телепневым, был самым роскошным из всех, которые ей приходилось видеть.

Илья ещё месяца три назад познакомил Алю с Федором в каком-то ресторане.

- В детский сад Большого театра вместе ходили, - представил он своего самого давнего знакомого. - На дачу вместе выезжали, Федька мне однажды лопаткой по башке засандалил, до сих пор шрам.

На виске у него и в самом деле был едва заметный светлый шрам, который Аля любила целовать, отводя прядь темно-русых волос.

Тогда же Илья рассказал ей, что когда они были подростками, считалось, что у Феди есть способности к рисованию. Это очень радовало его маму, известную театральную художницу, и она была уверена, что мальчик пойдет по её стопам. Как раз когда мальчик вырос, времена начали меняться, Федя почувствовал это раньше, чем другие, и предпочел пойти по стопам отца, поступив в Финансовую академию. Теперь он был преуспевающим банкиром, а прежняя склонность к искусству выражалась в том, что его банк собрал одну из лучших в Москве живописных коллекций.

- И это нормально, - заключил Илья. - Во всяком случае, куда лучше, чем переть по стезе многочисленных неудачников, которые до седых волос стонут о своем погибшем таланте.

Сидя в каминном зале роскошного Фединого дома, Аля вспомнила, как неуверенно спросила тогда:

- Но может быть, среди неудачников действительно есть погибшие таланты? Ведь всякое в жизни бывает...

- Нет среди них талантов, - отрезал Илья. - Талантливый человек не может стать неудачником, понимаешь? Именно талант ему и не позволит. В понятие таланта входит воля и способность к самореализации, независимо от внешних обстоятельств. Нам Карталов с первого курса это повторял. - Он бросил на Алю быстрый взгляд, и по лицу его мелькнула непонятная тень. - А эти спившиеся гении, может быть, и заслуживают жалости, но даже не сочувствия и уж ни в коем случае не поддержки. Это жестоко, Алечка, но такова жизнь, - твердо сказал он.

Аля кивнула, слегка покраснев при воспоминании о Карталове. Что она могла возразить? Ведь и о ней он говорил то же самое. Значит, у неё таланта как раз и нет...

Гости, приехавшие раньше них, разбрелись, осматривая дом, а теперь, заслышав новые голоса, начали собираться в уютном каминном зале. Стало тесно и шумно. Кто-то знакомился, кто-то наливал водку, кто-то обменивался новостями и сплетнями. Закручивался обычный вечер, один из бесчисленных вечеров, к которым Аля успела привыкнуть.

- Ну что, все в сборе? - зычным голосом перебивая общий гул, спросил хозяин.

Он был хорош собою, статен, к его солидной внешности подходило слово "дородный" - несмотря на европейский стиль его одежды и поведения.

- Тогда пошли в студию, - пригласил он. - Тесновато тут у меня.

Аля двинулась вслед за остальными по широкому коридору с мозаичным полом. Еще в каминном зале она выпила водки, впервые не разбавив её ни соком, ни минералкой, и теперь ей казалось, что нервное напряжение, начавшееся ещё в театре и усиленное встречей со Светланой, - немного отпустило.

Но сменилось оно тоской... Аля шла, затерявшись в веселой, хмельной, пестрой толпе, а тоска сжимала ей сердце, и никуда ей было не уйти.

Они поднялись на второй этаж и вошли в широкие, распахнутые перед ними двери. Огромная комната, на пороге которой они оказались, и называлась студией. Женщины, вошедшие первыми, восхищенно загалдели и захлопали. Конечно, здесь было чем восхититься!

Непонятно, почему эта просторная комната со множеством высоких окон называлась именно так: ни мольбертов, ни телевизионной аппаратуры здесь не наблюдалось. Но ведь и в той студии на Шаболовке, где Аля была с Ильей, тоже не было ничего подобного.

Да вообще-то и неважно было, как все это называть. Зал, на пороге которого Аля стояла в толпе гостей, был оформлен с утонченным вкусом. Непонятно, из чего был сделан пол - из камня, что ли? - но казалось, что под ногами расстилается звездное небо. К тому же пол был разноуровневый, со множеством ступенек в самых неожиданных местах, и из-за этого студия казалась ещё больше.

Диваны, столики и кресла были расставлены так умело, что здесь могло разместиться множество гостей, и при этом не казалось, будто находишься в ресторане. Картины, которыми была увешана вся студия, не просто висели на стенах, а располагались в глубоких нишах - каждая в отдельной.

Аля подошла к одной из них, чтобы разглядеть получше, но споткнулась об одну из ступенек и едва не упала.

- Осторожно! - Илья, которого она потеряла было из виду, подхватил её под руку. - Федька, голову у тебя тут можно сломать, - крикнул он. - Прямо пересеченная местность какая-то!

- Погоди, - загадочно улыбнулся Федор.

В руках он держал небольшой дистанционный пульт, как будто собирался включить огромный телевизор, стоящий в углу. Но вместо этого вдруг повернулись жалюзи на окнах и в комнате стало совсем темно.

- Правильно, Федюк, - одобрил чей-то голос. - Ну-ка, девочки, где вы тут?

Свет зажегся через полминуты - но какой свет! Лампочками была подсвечена каждая ступенька, каждый выступ стен; от этого таинственного света мерцали звезды, которыми был причудливо разрисован пол. Казалось, мерцал даже прохладный воздух студии. Фантастичность, таинственность обстановки усиливалась оттого, что включилась и подсветка висящих в нишах картин.

- Впечатляет! - услышала Аля Венькин голос и, приглядевшись в полумраке, увидела его самого. С огромным бокалом, наполненным явно не минералкой, Венька сидел на светящейся ступеньке. Але показалось почему-то, что он похож на средневекового трубадура. - Молодец, Федор, это уже не башенки с бойницами.

- А то! - довольно ответил Федор. - Дизайнер израильский, ещё б он сделал плохо за такие бабки.

- За такие бабки мог бы и здесь найти, - усмехнулся Венька. - Или хоть Костю из Америки вызвать, он вполне теперь за иностранца проканает, у него и студия на Манхэттене будь-будь.

Гости разбрелись по студии, рассматривали картины, продолжали выпивать и закусывать, болтали. Незаметно включилась музыка, и мелодия была подобрана такая, чтобы приятные звуки не мешали общаться.

Аля хотела спросить о чем-то Илью и уже направилась к нему, как вдруг заметила, что Светлана стоит рядом с ним и смотрит на него в упор. То ли свет так падал на её лицо, то ли просто Аля присмотрелась получше, - но теперь она видела, что лицо у Светланы блеклое, словно выцветшее, и почти сливается с длинными прямыми волосами.

Казалось, Илья почувствовал взгляд своей бывшей жены и повернулся к ней, не долив до края рюмку водки.

- Ну, что тебе? - спросил он; раздражение ясно слышалось в его голосе.

Аля отошла за выступ стены, чтобы не принимать участия в беседе. Впрочем, Светлана, судя по всему, и не предполагала её участия; она вообще не смотрела в Алину сторону. Илья тоже её не видел.

- Мало ли, - усмехнулась Светлана. - Впечатлениями твоими, например, хочу поинтересоваться. Как тебе Федин домишко?

- Хорошо, - кивнул он. - Еще какие будут вопросы?

- Пора бы уж и тебе обзавестись, - вместо ответа заметила та. - Так и будешь всю жизнь в папиных двух комнатах ютиться? Денег, что ли, не хватает, или девица ещё не стационарная?

- Слушай, Светка, твое какое дело? - рассердился Илья; его прозрачные глаза сверкнули в полумраке, как у тигра. - Накачалась уже, или обкурилась? Говори давай, если есть что, а нет - отваливай.

- Да я, может, сейчас вообще уезжаю, - то ли лениво, то ли пьяно протянула Светлана. - Меня Роб приглашает... - Она помедлила, ожидая реакции, но, не дождавшись, сказала: - Сыном мог бы поинтересоваться, между прочим.

- Какая мамаша нашлась, - усмехнулся Илья. - Любо-дорого смотреть! У кого интересоваться - у тебя, что ли? Я неделю назад Лидии Алексеевне звонил, так что, по-моему, больше о нем осведомлен, чем ты. Или тебе деньги нужны? - догадался он.

- Деньги всегда нужны, - хмыкнула она. - Да что ты ещё можешь спросить!

- Сколько? - спросил Илья, доставая большой кожаный бумажник.

- Сколько не жалко, - улыбаясь странной улыбкой и глядя прямо в его каменно-прозрачые глаза, медленно произнесла Светлана. - Во сколько ты меня теперь оцениваешь?

- По-моему, я тебе не за ночь любви плачу, - заметил он.

- А за что? - вдруг спросила она. - Нет, мне просто интересно! Алименты ты выдал неделю назад, я наглым образом подкатываюсь к тебе, требую денег - и ты даешь, как будто так и надо! За что, можешь ты мне сказать?

Илья молчал, прищурившись и глядя на свою жену.

- Спокойствие дорого стоит, - медленно, раздельно произнес он наконец. - Я тебе плачу и буду платить за то, чтобы не видеть твоих пьяных скандалов. А также и трезвых. Усвоила? Больше мне ни-че-го от тебя не надо.

- Конечно, что тебе теперь от меня может быть надо! - воскликнула Светлана. - Все выжал...

В голосе её закипали слезы. Судя по всему, Илью ожидал тот самый скандал, за отсутствие которого он собирался заплатить.

Глаза у Ильи сузились и стали похожи на желтые молнии.

- Я тебе что, непонятно объяснил? - протянул он. - Я тебе сказал: сумму называешь, получаешь свое и отваливаешь. Светка, ты знаешь, я не посмотрю, что люди кругом...

Замерев за выступом стены, Аля слушала этот негромкий диалог.

- Ладно, давай. - Ей показалось, что Светланин голос как-то обмяк и слезы в нем высохли - осталась только глухая, безнадежная усталость. Давай, сколько дашь...

- Вот так бы и сразу, - спокойно сказал Илья. - Я же знаю, что кокс подорожал, чего ж ты выкобениваешься. Хватит? - поинтересовался он, кладя в её ладонь несколько зеленых купюр.

- Смотря на сколько, - прежним насмешливым тоном ответила она. - Будь здоров, супружник!

Аля забыла, что хотела спросить у Ильи.

Она не понимала, что такого было в этом, случайно ею услышанном, разговоре. Она не понимала, что такого было в сегодняшнем спектакле, в удивительных Ольгиных глазах и движениях. Что такого было в роскошном доме со звездным полом и картинами в нишах. Что такого было в её жизни. Почему жизнь вдруг стала ей казаться пустой...

Вместо того чтобы подойти к Илье, она вышла из-за выступа стены и направилась к одному из столиков с выпивкой. Наверное, напитки постоянно пополнялись, иначе трудно было представить, как это через час после начала вечеринки на нем могли сохраниться полные бутылки.

Конечно, их принесли недавно. Взяв в руки бутылку виски, Аля почувствовала, какая она холодная - как будто во льду только что стояла. Она налила виски в высокий бокал, поискала глазами какую-нибудь воду, не нашла - и выпила не разбавляя, залпом; благо, сегодня уже не в первый раз.

Она ожидала, что хмель принесет успокоение - то самое, которое она почувствовала, выпив водки в каминном зале. Но теперь с ней происходило нечто совершенно противоположное. Голова не закружилась, как прежде, а наоборот - прояснилась, загудела, её точно обручами кто-то сжал.

Аля почувствовала, что сейчас закричит, затопает ногами, бросится ничком на пол или сделает ещё что-нибудь дикое, бессмысленное. Она даже присела на какое-то изогнутое неудобное кресло, изо всех сил вцепилась в подлокотники, чтобы удержать рвущийся изнутри крик.

Пальцы у неё мгновенно онемели, но напряжение не спадало - наоборот, тем сильнее сковывало душу, чем крепче разбирал хмель. Шум вокруг становился тише, тише, он почти совсем затих, Але казалось, что она находится в безвоздушном пространстве, которое постепенно заполняется каким-то невыносимым гулом. Этот гул ей и хотелось разбить, разрушить собственным криком. Она почувствовала, что больше не может сдерживать крик, и, собрав все силы, встала, отпустила холодные подлокотники.

Хорошо, что в студии по-прежнему стоял полумрак. Пошатываясь, пробираясь между людьми, кого-то хватая за руки или толкая, спотыкаясь о чьи-то ноги, Аля дошла до двери.

Ванную она нашла чудом: просто, наверное, в этом доме удобства были расположены так, что их и искать не приходилось. Аля долго ощупывала стену в поисках выключателя, потом долго крутила массивную золотую ручку, пока наконец смогла открыть дверь.

Войдя в ванную, она тяжело привалилась к двери. Дверь хлопнула так громко, что загудели стены. Не обращая внимания на грохот, да и не слыша его, Аля села на пол, уткнулась лицом в колени.

Кажется, она наконец опьянела по-настоящему. Вернее, обычный пьяный угар наложился на то напряжение, которым она была охвачена. И поэтому ей становилось все хуже, даже физически хуже, а уж душевно...

Аля чувствовала отвращение к себе и к своей жизни, отвращение к жизни вообще, к этому дому, к этому вечеру и ко всем вечерам, которые ждут её впереди. Ей казалось, что и тошнит её не от выпитого, а только от бесконечного отвращения ко всему и вся.

К счастью, европейский стандарт совпадал с хрущебным, поэтому на загородной вилле санузел оказался совмещенным. Аля с трудом добралась до сверкающего белизной унитаза - и почувствовала, что её выворачивает наизнанку.

Кажется, ей стало после этого немного легче. Но отвращение ко всему не прошло - наоборот, усилилось.

Кто-то стучал в дверь с пьяной настойчивостью, щелкал выключателем, орал: "Да открой ты, блин, понос у тебя, что ли?" Аля по-прежнему сидела на полу, уткнувшись в подол своего любимого платья, и плакала горько, громко и безутешно.

Платье Илья привез ей из Японии, и уже одного этого было достаточно, чтобы оно нравилось Але. Она представляла, как он выбирал его, думал, пойдет ли ей... А это видно было - что он выбирал, это чувствовалось по каким-то неуловимым приметам, а не только по тому, что совпадал размер.

- Конечно, чувствуется. - Илья улыбнулся в усы, когда Аля сказала ему об этом. - Энергия выбора впитывается в вещь, так, по-моему. Я вообще, ты знаешь, понял, насколько это серьезная вещь - выбор... Нет, не жизненный выбор, об этом вообще лучше просто так не говорить. - По лицу его мелькнула знакомая Але тревожная тень. - Но даже простой выбор, повседневный. Вон, Бася Львовна вечно расспрашивала: почем, Илюша, брал мандарины для Антошки? И охала все: транжира, мол, прошел бы два квартала, там дешевле есть точно такие же. А я тогда ещё догадался, ты понимаешь? - В его взгляде проступило торжество. - Тогда ещё догадался: есть случаи, когда не надо искать подешевле, и выгадывать не надо! Не из-за лени, не чтоб силы сберечь. Но вот нельзя - и все. У них тогда вкус изменится, у этих мандаринов.

Аля поняла тогда, о чем он говорит. И поняла, что шелковая японская ткань насквозь пропитана его любовью...

Да оно и просто красивое было, это платье! Восточный узор сочетался с изысканным европейским изяществом, и это создавало особенный, утонченный стиль. Гофре на юбке было настолько мелкое, что она казалась узкой, но вся волнами ходила вокруг ног. А когда Аля поворачивалась, даже просто поворачивала на ходу направо или налево, юбка взвивалась, как шелковый колокол. Еще её можно было раздвинуть руками, как веер - насколько хватало размаха - и гофрированные рукава тогда тоже раздвигались, как маленькие веера.

А цвет был неназываемый, но почему-то напоминал глаза Ильи... Вернее, все цвета гармонично сочетались в причудливых рисунках на платье. Переходя друг в друга, рисунки не сливались, а сохраняли удивительную чистоту.

Аля любила рассматривать узоры на подоле, как картины. Раздвигала мельчайшие складки - и картины менялись...

И вот она сидела на холодном, пронзительно белом кафельном полу, уткнувшись лицом в подол, и не видела ни узоров, ни картин, и ничего не чувствовала.

- Аля, ты здесь? - услышала она голос Ильи за дверью. - Алька, что с тобой, плохо тебе, что ли? Открой же, что ты молчишь? Может, не она? спросил он кого-то.

- Да твоя, твоя, - ответил незнакомый голос. - Я ж видел, сюда пошла, которую ты привез. И не открывается уже черт знает сколько. Ломать надо может, у неё передоз!

- Да пошел ты! - зло оборвал кого-то Илья. - Какой передоз, она вообще не колется. Аля, открой сейчас же, - сердито сказал он. - Я что, мальчик тебе, под дверью топтаться?

Она вдруг почувствовала, как в ней снова поднимается то, что заставило её до боли в пальцах вцепиться в подлокотники кресла.

"Не мальчик! - с нарастающей, пьяной злостью и совсем не пьяной ясностью подумала она. - Не мальчик ты, все ты знаешь, все умеешь, всем владеешь! А я? Кто я для тебя? И вообще - кто?! Забава, игрушка, девочка, делай что хочешь... Ничего своего не было, нет и не будет никогда! Сара Бернар неудавшаяся!"

Она поднялась с пола тяжело, хотя ей показалось, будто она стремительно вскочила на ноги. Не произнося ни слова, она дергала на себя дверь, пытаясь распахнуть её одним резким движением.

- Да кнопку нажми! - кричал Илья из-за двери. - Кнопку, тогда откроется! Да е-мое, когда ж ты успела так набраться, что совсем ни хрена не соображаешь? Этого мне только не хватало!

Наконец Аля действительно нажала кнопку и едва не упала: оказывается, Илья толкал дверь снаружи.

- Ну ты даешь! - выдохнул он, глядя на нее; за спиной у него мелькали ещё какие-то люди. - Ты в зеркало смотрелась? Видела, на кого похожа?

- Да плевать мне, понял? - не обращая внимания ни на посторонних людей, ни на него, ни на себя, закричала Аля. - Какая разница, как я выгляжу, когда я внутри - полное дерьмо, ни на что не годное, только огонь изображать в ресторане! Кому я нужна такая - да я сама себе не нужна, сама себе противна!

Она увидела, что лицо у Ильи застыло.

- Замолчи сейчас же, - медленно и внятно произнес он. - Немедленно прекрати истерику.

- А то что будет? - Она словно со стороны слышала, как надрывно звенит её голос. - Научишь меня, как надо себя вести в порядочной компании?! Кто здесь порядочный, покажи мне!

- Я кому сказал: заткнись! - повторил он. - Умойся, приди в себя, поехали домой.

- Никуда я не поеду! - крикнула Аля. - Не поеду я с тобой, ни с кем не поеду, ничего вообще... Ничего мне не надо!

С этими словами она толкнула Илью обеими руками в грудь. Аля сама не ожидала этого дурацкого движения, а он тем более не ожидал. Илья качнулся назад, она захлопнула за ним дверь и снова, задыхаясь от слез, упала на пол. Ее била мелкая дрожь, зубы стучали.

- Да иди ты!.. - услышала она за дверью его звенящий от ярости голос. - Я что, нанялся сопли тебе вытирать? Не хочешь со мной - как хочешь, с кем хочешь! Думаешь, на колени упаду, умолять тебя буду?!

- Стой, Илюха, ты куда? - раздался ещё один голос.

- Венька, уйди от греха подальше! - Наверное, Илья пытался его оттолкнуть и ударился плечом о дверь. - Ты-то чего лезешь?

- Сдурел ты, Илюшка! Ну, выпила девочка, нервишки расшалились. Первый раз такое видишь, что ли? - успокаивающим тоном сказал он.

- Именно что не первый... - Голос у Ильи стал спокойнее, и Аля вдруг почувствовала, что тоже успокаивается, хотя дрожь так и не проходила. Веня, на хер мне это надо? Мне что, Светки было мало, опять отыскал на свою жопу приключений? Уже началась знакомая песня, скоро она мне каждый день будет поминать, что я загубил её великий талант!

- А ты чем подумал, когда её в постель тащил? - Венька понизил голос и, кажется, отвернулся, но дверь была тонкая, и Аля все равно слышала каждое его слово. - Она ж вся как струна звенит, ты не видел, что ли? Снял бы блядь на Тверской, если приспичило, или мне позвонил, я б тебе привел, если из дому лень было выходить.

- Ладно, замнем, - сердито, но чуть более спокойно сказал Илья. - Что у меня - канаты вместо нервов?

- А мне что, мало Варька истерик закатывает? - Але казалось, она через дверь видит, как Венька кладет руку Илье на плечо. - Все женщины такие, да и не только...

- Это тебе виднее. - Илья усмехнулся и, кажется, совсем успокоился. Вот и возись с ней, если есть желание. А если нет - вызови тачку и отправь домой, когда она дверь соизволит открыть. Или прямо здесь пускай ночует. Ей, я смотрю, понравилось в сортире сидеть.

- Ладно, разберемся, - примирительно сказал Венька.

Аля прислушивалась к удаляющимся шагам. Венька молчал - наверное, тоже слушал, как Илья идет по коридору, смотрел ему вслед.

- Сашенька, - негромко позвал он наконец. - Открой мне, пожалуйста.

Аля нажала на золотую кнопку и молча открыла дверь. Веня стоял на пороге и смотрел на неё совершенно трезвым взглядом; темные его "индейские" глаза поблескивали сквозь прядь длинных волос.

- Опять невовремя протрезвел, Веня? - Аля не могла сдержать улыбку.

- Да. - Он улыбнулся в ответ. - Хоть, выходит, вовремя на этот раз, но все равно неприятно. А ты, милая, наоборот - запьянела, а?

- Наоборот, - кивнула Аля. - Запьянела.

Они оба не произнесли ни одного хоть сколько-нибудь осмысленного слова, Венька не сказал ей ничего утешающего, но Аля почувствовала, как, впервые за сегодняшний вечер, невыносимая тоска отпускает её сердце.

- Я зайду? - спросил он, перешагивая через порог. - И дверь давай закроем, а то сейчас народ набежит.

- А если закроем - не набежит? - спросила Аля.

- Если закроем, подумает, что мы с тобой тут трахаемся, и пойдет искать другой сортир, - объяснил он. - Грубо для тебя, Сашенька?

- Да нет... - медленно произнесла она. - Это-то мне уже все равно. Привился здоровый цинизм! - грустно усмехнулась она.

- А ты зря на него обижаешься, - сразу понял Венька. - Что поделаешь, жизнь такая, Илюшка и говорит, как есть. С нормальными-то людьми, конечно, проще. Но раз уж ты во все это влипла...

- Я не влипла, - по-прежнему тихо, не поднимая глаз, сказала Аля. Думаешь, у меня голова закружилась от впечатлений? Я его люблю, вот и все. Но нельзя же так жить, Веня!

- Как - так? - спросил он. - Ты разве уже поняла, что тебя не устраивает?

- Да я, может, с самого начала понимала, но сразу мне ни до чего было. Мне его одного хватало, ничего больше не нужно было, понимаешь? А сегодня как накатило вдруг, я ничего сделать с собой не могла...

Аля подняла наконец глаза, чтобы не пролились стоящие в них слезы. Но стоило ей встретить Венькин взгляд, внимательный и печальный, как слезы потекли по щекам без её воли.

- Ну вот... - Он прикоснулся к её щеке тыльной стороной ладони - то ли погладил, то ли слезы вытер. - А говоришь, никуда ты не влипла. Да ты ещё маленькая совсем, Сашенька!

- Маленькая дурочка? - всхипнула она.

На тыльной стороне его ладони осталось пятно от потекшей с её ресниц туши.

- Не похоже, чтобы дурочка, - улыбнулся Венька. - Просто ты вся пока что невыявленная, вся внутри себя. Какое счастливое состояние, Сашенька, я так хорошо его помню...

- Тоже мне, счастье, - пробормотала Аля.

- А то! Думаешь, лучше, когда весь вычерпанный до донышка, пустой?

- Я так боюсь, Веня. - Аля почувствовала, как слезы, вытертые со щек его рукой, снова закипают у неё внутри. - Ты говоришь, все у меня внутри... А если там и нет ничего? Я же слышала, Илья говорил, что я его своим загубленным талантом буду попрекать. Ничего я не буду! Было б что губить... Мне так страшно: девятнадцать лет, а уже кажется, что жизнь пропадет впустую!..

Але казалось, что она говорит путанно, бестолково. Но, кажется, Венька хорошо понимал, что она имеет в виду.

- Ох, Саша, - поморщился он. - Впустую, не впустую... Нет никаких критериев, понимаешь? Что значит - не пропала жизнь? Деньги, карьера, слава, семья? Да ведь так может повернуться, что все это станет ни к чему, и сам не поймешь, отчего. Ладно, - оборвал он сам себя. - Это долго объяснять, да и все равно не объяснить. Ты сейчас даже не понимаешь, о чем я говорю, и слава Богу. Ты только на Илюшку не сердись, - добавил он. - Он же из нас единственный, кто не сломался, неужели не видишь? Не дал себя сломать.

- Кому не дал?

- Трудно с тобой говорить, - улыбнулся Венька. - Каждое слово надо объяснять, ничего тобой ещё не прожито. Да всех нас жизнь ломала, один Илья и не сломался. Костя в Америку сбежал, скрылся за прочным щитом прагматизма. Игорь спокойно себе разрешил гробить жизнь своей жены. Еще один наш парень с курса, ты его не знаешь - тот из виртуальной реальности не вылазит, по Интернету сутками путешествует. Я вообще...

- А что ты? - от удивления она забыла даже о слезах. - Ты-то за что себя ругаешь, Веня?

- За все хорошее, - усмехнулся он; Аля поняла, что он не хочет говорить на эту тему. - Думаешь, Илюшке легко было? Да уж одного того хватит, что его имя папино не раздавило.

- Как это? - удивилась Аля. - При чем тут его папа?

Илья говорил о своем отце редко и неохотно, и она понимала, почему. Даже по этим редким упоминаниям чувствовалось, что уход Ивана Святых из семьи был не тем идиллическим уходом, когда бывшие домочадцы "остаются друзьями". Молодая жена, новорожденный сын... Как все это произошло, кто был или не был виноват, Аля не знала. Конечно, она понимала, что отношения Ильи с отцом складываются непросто. Но ей никогда не приходилось замечать, чтобы его угнетало само знаменитое имя...

- Теперь уже, может быть, и ни при чем, - ответил Веня. - А раньше-то, в ГИТИСе, и потом, в Арбатском театре...

- В каком ещё Арбатском театре?

Алино изумление усиливалось с каждым его словом! Она понятия не имела ни о каком театре, Илья ни разу не говорил с нею об этом!

И тут она вдруг так ясно поняла: а ведь он ни разу не говорил с ней вообще ни о чем, что волновало его прежде и теперь... Она ничего не знала даже о его нынешней работе - ну, снимает какие-то клипы, занимается ещё каким-то бизнесом, ездит по представительским делам. С Федором, кажется, его тоже не только детское приятельство связывает. А уж про Арбатский театр, о котором мельком упомянул Веня, она и вовсе не слыхала.

- А это мы после института развлекались, - сказал Венька. - Хотя тогда, конечно, были полны серьезности. Театрик у нас небольшой был на Арбате, что-то пытались ставить. Буддизм какой-то, помню, изображали, один драматург начинающий пьеску принес, а мы и рады... Еще над Шекспиром измывались.

- И что же потом? - тихо спросила Аля.

- Да ничего особенного. Что у всех, - пожал плечами Венька. Помещение бандитам понадобилось, нас оттуда живо выкинули - и весь тебе буддизм с Шекспиром вместе.

- Неужели ничего нельзя было сделать?

Аля смотрела на Веньку так, как будто и сейчас ещё можно было что-то сделать.

- Может, и можно было, - сказал он. - Но мы не смогли. Иван Антонович смог бы, наверное, если бы захотел: он человек могучий. Но ведь тогда как раз все это и происходило - развод его, скандалы... Илюшка его просить не стал. Да может, все и к лучшему, - добавил он. - Ну, было бы в Москве на один театрик больше. На кой оно надо?

Он снова всмотрелся в Алины глаза. Наверное, смятение, мелькнувшее в них, невозможно было не заметить, потому что Венька вдруг сказал:

- А для тебя я придумаю что-нибудь, Сашенька, ты не переживай. Шедевра не обещаю, но уж как смогу. Зато на всю катушку, без халтуры, это ты мне поверь.

- Я тебе верю, Веня... - Она снова почему-то всхлипнула.

- Тогда, значит, нечего и плакать, - улыбнулся он и погладил её по голове, как маленькую. - Давай умоемся лучше, а то посмотри, на щеках какой боевой раскрас.

Было что-то удивительное, непонятное в его прикосновениях. Аля в первый же день знакомства с ним это почувствовала: не страсть, не влечение, не та напряженная сила, которая бросает мужчину к женщине, а какая-то согревающая волна нежности...

Она смыла с лица разноцветные потеки косметики, высморкалась, не стесняясь Веньки. Он пригладил мокрыми руками её растепавшиеся волосы и удовлетворенно заметил:

- Вот, теперь ничего. Хотя, между прочим, была своя прелесть в этих пятнах под твоими глазами.

- Может, снова нарисовать? Или наплакать? - улыбнулась Аля.

- Пока не надо. Пойдем. - Он открыл перед Алей дверь. Коридор был пуст, из студии доносились веселые и несвязные голоса. - Илюха заждался небось.

- Да он же уехал! Он же сам сказал...

При мысли об Илье ей стало так стыдно, что вся кровь прилила к щекам и в носу защипало.

- Так-таки и уехал, - усмехнулся Венька. - Плохо ты его знаешь, Сашенька. Мало ли чего он сказал! Мне он каждый день чего-нибудь такое говорит...

Конечно, Венька знал Илью гораздо лучше, чем Аля. "Фольксваген" стоял на том же месте, где был припаркован несколько часов назад, салон был ярко освещен, и Илья сидел за рулем, руки сцепив на затылке.

- Подбросишь, шеф? - спросил Венька, открывая переднюю дверцу.

Аля стояла у него за спиной, не решаясь заглянуть в машину.

- Куда едем, командир? - не поворачивая головы, спросил Илья.

- Куда вы - не знаю, а меня прямо на Варшавке сбросишь, возле казино.

Всю дорогу они молчали. Венька курил, приоткрыв окно, и потягивал виски из горлышка полупустой бутылки.

- Хороший самогон, - произнес он наконец, когда Илья притормозил у входа в казино, под аркой из разноцветных лампочек.

- Опять ты, Бен... - сказал Илья. - Сдалось оно тебе!

На Венькином лице на мгновение установилось просительное, какое-то жалкое выражение - и тут же исчезло, сменившись его обычной насмешкой, так не вязавшейся с печальным взглядом.

- Ну чего ты, Илюха, ей-богу, - сказал он. - Ладно бы Сашенька меня увещевала, но ты-то... Пока, ребята, спокойной ночи!

Пока машина отъезжала от тротуара, Аля видела в водительское зеркальце, как он допивает виски, далеко запрокидывая голову, швыряет в кусты бутылку и входит под разноцветную арку казино.

Теперь они молчали вдвоем. Илья не отрываясь смотрел на дорогу. Это была их первая ссора, и впервые они ехали вдвоем в таком гнетущем молчании.

- А почему он Варю не подождал? - робко спросила Аля, когда молчание стало для неё невыносимым.

- А чего её ждать, дуру эту? - не поворачивая головы, ответил Илья. Женился на первой же дуре, которая сказала, что от него беременна. Хотя и тогда все прекрасно понимал. - Он помолчал, словно ожидая Алиного вопроса, потом добавил: - А надо было дать ей пинка под зад, и она точно так же сделала бы аборт до свадьбы, как сделала после.

Аля сжалась на сидении. Ей хотелось исчезнуть совсем. Он так спокойно сказал, что Варя дура, что надо было сразу дать ей пинка под зад... Ей вдруг показалось, что он сейчас остановит машину и скажет: выходи...

По-прежнему не поворачивая головы, Илья сказал:

- Ты извини меня. Я орал как последний подонок. Постарайся это забыть, ладно?

Аля почувствовала, что дыхание у неё останавливается. Он говорил спокойно, как будто бы даже безразлично. Но она-то давно уже научилась улавливать даже неуловимые переливы его голоса и теперь чувствовала настороженные, едва ли не робкие интонации.

Она по-прежнему молчала: не могла говорить спокойно, как будто обсуждая что-то постороннее... Она ждала той минуты, когда они останутся вдвоем в пустой комнате, и Илья уже не будет смотреть на дорогу, и прямо на неё глянут его прозрачные, как яблоневая смола, глаза.

Они вошли в квартиру молча. Илья зажег свет в прихожей, помог Але снять плащ. Его руки задержались на её плечах, она почувствовала, как он обнимает её сзади, как усы его щекочут ей ухо.

- Прости, милая, - шепнул Илья. - Больше не буду на тебя орать, ты и так единственный мой островок в этом бардаке.

- Я сама виновата, Илюша, - всхлипнула она, оборачиваясь к нему и снизу заглядывая в его глаза. - Напилась, кричала... Что ты должен был делать?

- Да просто не заводиться так, не обращать внимания, - улыбнулся он, целуя её в лоб. - Прав же Венька: ты маленькая еще, каково тебе все это...

Они долго не спали - уже после того как страсть утихла в их телах, дала оторваться друг от друга. Лежали рядом, молчали, Аля чувствовала, как болят от поцелуев губы.

- А почему же Веня не разведется, если не любит ее? - вдруг спросила она.

- Венька - разведется? - Илья улыбнулся в темноте. - Да ты что, Алечка, это ж сколько всего надо совершить, чтоб развестись! Нет, это не по нему. Варька его без суда из цепких лапок не выпустит: все-таки он парень совестливый, деньги дает, когда есть, да и перед бабами у себя в минкультуре гордиться можно - у них и такого нет. А он пока до суда дойдет, чтоб заявление подать, три раза успеет надраться, пять раз коксу нанюхаться, деньги все спустит в казино и ко мне прибежит занимать на акцизную марку. Я вон и то никак развестись не соберусь. Как подумаю, сколько возни, так и плюну - какая разница? А он же безвольный совершенно, какой уж тут развод...

- Ты не любишь безвольных, Илья? - помолчав, спросила Аля.

- Не люблю, - кивнул он. - А почему я должен их любить? Я их, слава Богу, навидался выше крыши. Это ведь так удобно, безвольным быть: никому ничего не должен, хоть блюй всем на голову - никаких к тебе претензий!

- А Веньку - тоже не любишь? - не отставала она.

- Его люблю, к сожалению. К его же вреду.

- Разве можно любить ко вреду? - тихо произнесла Аля.

- Можно, чижик, - ответил Илья. - Если б я хоть раз не дал ему денег - на дурь, на долги рулеточные, на... все хорошее, да выгнал бы со свистом, когда он вместо работы в запой уходит или валандается черт знает с кем, - он бы, может, остановился. А я даю, и не выгоняю, и он к этому привык. Ладно, малышка, давай спать. - Илья подвинул её голову себе под бок. - Ты-то у меня не безвольная, о чем тебе беспокоиться?

Глава 5

Конечно, Аля понимала, что он прав.

В том странном мире, в котором она оказалась неожиданно для себя и нехудо-небедно жила вот уже полгода, легко было захлебнуться, раствориться, если не обладаешь железной волей - гораздо большей, чем требовалась в мире обыденном.

Можно было спиться, потому что все пили ежедневно и помногу.

Можно было стать наркоманкой, потому что практически не было таких, кто не нюхал бы, не курил, не глотал или не кололся.

Можно было спать со всеми подряд, потому что считалось нормальным выйти с кем-нибудь на пятнадцать минут из-за стола, а вернувшись, подробно рассказывать всем, включая собственного мужа, - где, в какой позе и сколько раз.

Аля чувствовала: единственная причина, по которой к ней все это не пристает, - Илья с его умением вести себя так, как он сам считает нужным. Она даже удивилась, когда он её назвал своим единственным островком. Ведь это он казался ей островом, нерушимой скалой в вихрящемся, безумном море.

И она не понимала только, как же связана с ним её неожиданная тоска и тревога...

Обо всем, что было тем вечером, начиная со спектакля в Голубой гостиной, Аля старалась не вспоминать. Это было болезненное и постыдное воспоминание, больше у неё таких не было, и зачем же?.. Ольга с удивительными глазами, работающая официанткой в ночном клубе; Светлана с блеклым лицом и срывающимся на крик голосом; Варенька, прилюдно упрекающая мужа в том, что он никуда её с собой не берет; даже почему-то дородный, довольный Федор, хотя он-то уж и вовсе был ни при чем...

Разве что о Веньке, о его без страсти ласковых руках и печальных глазах, от взгляда которых на душе делалось легче, Але не тягостно было вспоминать.

Илья тоже вел себя так, как будто не было ни этого вечера, ни её истерики, ни его срыва. Он по-прежнему брал Алю с собой повсюду, знакомил со всеми, с кем общался сам, и вел себя с нею так, как, пожалуй, не вел себя по отношению к жене никто из их ежевечерней тусовки.

Все шло по-прежнему, и Аля понимала, что жаловаться не приходится. А тяжесть на сердце - что ж, без неё не прожить, наверное.

Однажды Илья не позвонил ей, чтобы договориться о предстоящем вечере, а просто приехал в семь часов домой. Аля не ожидала его, да ещё так рано.

Она как раз вернулась из магазина и собиралась приготовить что-нибудь к завтрашнему завтраку. Она теперь всегда готовила завтрак с вечера, чтобы не возиться ночью, когда они вернутся домой, и чтобы Илье было что поесть утром. И думала о том, что их жизнь можно привести к подобию порядка только через вот такой бредоватый выверт: вечером готовить завтрашний завтрак...

В "Молоке" на Малой Дмитровке Аля встретила Басю Львовну, и домой они возвращались вместе.

- Правильно, что тут творог берешь, - похвалила Бася. - А Илюшка, бывало, вечно в Елисеевский забежит по дороге, наберет всего, как будто дешевле нет магазина на всю Москву.

- Ему время дорого, - улыбнулась Аля.

- Время! - презрительно махнула рукой Бася Львовна. - Время, детка, бесплатное. Здоровье - это да, я понимаю. Так разве убудет здоровья, лишние два квартала пройти?

Аля ожидала, что соседка начнет ругать безалаберную молодежь, и приготовилась молча кивать. Но та сказала:

- Что ж взять с парня, когда отец так себя повел...

- А как он себя повел? - спросила Аля. - Я ведь ничего не знаю, Бася Львовна... Что он все-таки сделал?

- Во-первых, из семьи ушел, - держа в руке хозяйственную сумку, начала загибать пальцы Бася. - А спроси, чего ему не хватало? У Анны Аркадьевны не дом был, а загляденье! Это теперь она все по Америкам, а тогда, бывало, так и спешит домой после спектакля, не то чтобы тебе в ресторан или ещё куда. Во-вторых, на молодой женился.

- Ну и что? - удивилась Аля. - Почему он на старой должен был жениться?

- Как же - что? - Бася Львовна даже руками всплеснула, едва не рассыпав из сумки яблоки. - Старику на молодой жениться - разврат и больше ничего!

Аля давно уже заметила, что ей совершенно безразличны кладези житейской мудрости. Как надо жить и как не надо, на ком следует жениться, на ком не следует... Наверное, следовало жениться на таких очаровательных длиннокосых девушках, как Варя Есаулова, особенно если они оказывались беременны. Ну и что? Кому принесла счастье Венькина женитьба?

Поэтому Аля почти не прислушивалась к тому, что говорила Бася. Думала только, что все чаще всплывает в разговорах образ Святых-старшего, а она, живя с его сыном, в его доме, ничего не знает об этом человеке... Да и что она вообще знает?

Аля как раз и сидела на кухне с этими невеселыми мыслями и с привычной чашкой полувечернего кофе, когда пришел Илья.

- Так рано? - удивилась она. - Случилось что-нибудь?

- Ничего не случилось, - пожал он плечами. - Устал, пришел домой, никуда больше идти сегодня не хочу. Это плохо?

- Хорошо, - кивнула Аля. - Только я ужин не готовила: я же не знала...

Она вдруг с удивлением поняла, что говорит с ним как-то слишком спокойно, почти равнодушно. Как будто этот неожиданный его приход и предстоящий домашний вечер нарушил привычное, уже уложившееся в прочные рамки, течение их жизни, и она не знает, как вести себя с ним вне этих рамок.

- Ерунда, - махнул рукой Илья. - У меня все равно от усталости аппетита нет. Ну, позвони в ресторан, закажи себе что-нибудь, если хочешь. А меня сегодня пушкой с дивана не подымешь. Выпью и засну.

В доказательство своих слов он упал на тахту и вытянулся во весь рост, даже не сняв пиджак. Моська тут же вскарабкалась к нему и улеглась рядом.

Вообще-то это бывало и раньше, и Аля ничуть не удивилась его желанию выпить дома. Илья не случайно сказал ей однажды, что напиваться можно только за закрытыми дверями, которые никто не откроет без разрешения. Время от времени он так и поступал. Что ж, он не буянил спьяну, не бил посуду. Разве что заговариваться начинал, болтал какие-то глупости. Когда это произошло впервые и наутро он что-то начал ей объяснять, Аля засмеялась и ответила ахматовской строчкой:

- "Мне с тобою с пьяным весело, смысла нет в твоих рассказах"!

- Эх, Алечка! Спасибо Анне Андреевне, - улыбнулся он. - А то бы откуда ты догадалась, что пьяный мужик - это не повод падать в обморок? В школе, небось, такому не учили.

Она уже и забыла, чему учили её в школе; по сути, ничему. Но его она любила всякого.

И, конечно, не его желание напиться нагоняло на неё сегодня тоску.

- А что ты делал, Илья? - спросила Аля. - Говоришь, устал... А я ведь даже не знаю, что ты делал сегодня.

- Ох, чижик, сегодня - абсолютно ничего интересного. Для тебя, потягиваясь и зевая, уточнил он. - Бизнес в чистом виде, без примеси искусства. Ну, ездил на один частный заводик. Я сейчас хочу сеть киосков мороженого по Москве открывать, ищу партнеров. Надо тебе об этом знать? Да! - вдруг вспомнил он. - Может, и для тебя кое-что интересное найдется. Ты в клипе не хотела бы сняться?

- Я - в клипе? - удивленно переспросила Аля.

- А что такого? - Он приподнял голову, внимательно посмотрел на нее. - Да, не в "Войне и мире". Тебя это не устраивает?

- Я не знаю... - медленно выговорила она. - Илюша, ты знаешь, я вообще так запуталась. Не помню, чего хотела раньше, не знаю, чего сейчас хочу. Мне кажется, я живу как во сне...

- Аля, - перебил он, - давай я сначала выпью, а потом поговорим. Ну могу я один вечер расслабиться без задушевной беседы?

- Много мы с тобой задушевно беседуем... - пробормотала она.

Это действительно был странный вечер! Они сидели вдвоем на кухне, не было вокруг надоевшего шума, не мелькали знакомые и незнакомые лица, - а Аля не знала, о чем с ним говорить... Она не могла даже вспомнить, о чем они говорили обычно. Ну, хоть в самом начале, когда больше времени проводили вдвоем. Рассказывал он ей о чем-то, или её расспрашивал? Ничего не всплывало в памяти. Только любовь, которая бросала их друг к другу, удерживала обоих на одном острове посреди сумасшедшего моря.

Илья протянул руку, прикоснулся к её лицу, пальцами провел по губам.

- Красивая ты... - с медленной, пьяной лаской произнес он. - Я тебя давно хотел в клипе попробовать, да предложения подходящего не было. Я из тебя звезду сделаю, Алечка, мы с тобой на весь мир прогремим, вот увидишь!

- Ты хочешь прогреметь на весь мир?

Все у них получалось наоборот: сегодня Илья, по всему видно, хотел напиться до бесчувствия, а она сидела с совершенно ясной головой, понемногу прихлебывая джин с тоником. Ей давно понравилось это сочетание: тоник снимал хмельную тяжесть и пить можно было хоть весь вечер, не пьянея.

- А почему бы и нет? - вопросом на вопрос ответил он. - Кто я, по-твоему - тряпка без честолюбия?

- Да ничего я о тебе не знаю, Илья, - сказала Аля. - Полгода мы с тобой живем - и ничего не знаю.

- Интере-е-сно, - протянул он. - Что же тебе хочется знать?

- Да хоть что-нибудь! Я вижу, как ты живешь, а понять ничего не могу, - сказала она с неожиданным жаром. - Зачем мы каждый день куда-нибудь идем, Илюша? Помнишь, я тебя как-то спрашивала, когда Нателла к нам за столик подсела? Зачем тебе это надо, в ночном клубе сидеть, если ты все равно только дома пьешь?

- А я тебе, по-моему, тогда и ответил, - усмехнулся он. - Ну, во-первых, я же не просто так сижу. У меня публичная профессия, Алечка, мне тусовку игнорировать не приходится. Кого-то вижу, с кем-то парой слов перебрасываюсь, выводы делаю соответствующие. Обозначаюсь! Не так все просто, как тебе с непривычки кажется. А вообще... - Он помедлил, потом сказал совсем другим тоном: - Мне нравится жить вне законов этого ничтожного общества, и нравится каждый вечер это подтверждать! Я не такой, как они, я сильнее, во всем сильнее, понимаешь? - Он зло прищурился, как будто говорил все это не только Але, но ещё кому-то. - Я сильнее любых обстоятельств, я ими владею, а не они мною! Это Венька вон как войдет, где народ тусуется да колесо крутится - и все, покатило, не вылезет, пока мордой в грязь не брякнется.

- А я? - тихо спросила Аля.

- Ты... - Он снова взял её рукой за подбородок, чуть сжал пальцы. Да ты себя со стороны не видишь. Ты такая стильная девка, Алька, у меня такой в жизни не было!

Наверное, он действительно устал: захмелел быстро и говорил грубо, как никогда прежде. Даже прикосновение его пальцев показалось ей грубым. Но она думала сейчас о другом и не обратила на это внимания.

- Что ты имеешь в виду? - спросила она.

- Что имею, то и введу, - пьяно усмехнулся Илья. - На сцену ты хотела... Да на хрена тебе это? Ты меня спроси, что это такое, я тебе расскажу! Сидит здоровый мужик за кулисами в костюме собаки и ждет, когда лаять позовут... И так всю жизнь. Ты думала, Джульетту будешь играть, или Наташу Ростову? А Снегурочку на двадцати утренниках подряд, когда пьяного Деда Мороза под задницу надо поддерживать, чтоб не упал на детишек - этого не хотела? - Он не морщась опрокинул в рот очередную рюмку водки. - Не-ет, милая, это не для тебя. В тебе изюминка есть, и в постели, и вообще... Ты вся с виду такая современная, самый топ. А внутри ещё что-то, какой-то такой странный выверт, что ли. Даже я не понимаю! И глаза у тебя... Говорю тебе - звезду сделаю, все от зависти сдохнут. Зря я, что ли, из ГИТИСа тебя выдернул?

Он осекся на последних словах и замолчал, глядя на Алю тем взглядом, который она тоже хорошо знала: тяжеловатым, вожделеющим, после которого он обычно прижимал её к себе, торопливо расстегивал что-нибудь, развязывал и обжигал её грудь поцелуями - до боли, до стона, до синих пятен...

Ей всегда хорошо было с ним, и она любила эту боль от его нетерпеливых губ. Но сейчас ей так хотелось расспросить его обо всем, что она даже руку убрала со стола, чтобы отсрочить дальнейшее.

- А деньги? - спросила Аля. - Зачем ты тогда бизнесом занимаешься тоже чтоб силу чувствовать?

- Хороший вопрос! - хмыкнул Илья. - А как бы ты жила, интересно, если б я не бабки зарабатывал, а задарма самовыражался с утра до ночи?

- Но я... - покраснела Аля.

- Ладно-ладно, не смущайся. - Он потрепал её по щеке. - Я же не попрекаю, да и что на тебя за деньги идут - говорить не о чем, даже с тем не сравнить, что Светка до сих пор из меня тянет. Зачем деньги! Ну, ты спросила... А Антошка подрастает? Я, конечно, не Бог весть что за отец, но не могу же я позволить, чтобы мой сын того не имел, что другие имеют. Мало ему мамаши сумасшедшей... Да и я не в поле обсевок, не люблю себя ограничивать. Нет, ну я не думал даже, что ты таких простых вещей не понимаешь, Алечка!

- Да я вообще-то понимаю, для чего деньги нужны, - поморщилась Аля. Я о тебе спрашиваю... Тебе - для чего?

- А вот не надо обо мне спрашивать. - Лицо его вдруг стало суровым, как будто даже трезвым. - Не надо во мне разбираться, милая, я тебе не по зубам.

- А я и не щука, - усмехнулась Аля.

Она сама не понимала, почему он вызывает у неё сегодня такое раздражение. Едва ли из-за пьяной развязности - такое ли ей приходилось видеть вокруг! Но ей так важно было сейчас разобраться в своей жизни, которая запутывалась с каждым днем все больше, она так надеялась, что Илья поможет - сильный, любимый, единственный! А он сидел перед нею, развалившись на угловом диване, трепал её по щеке, как Моську, и говорил то, что она и без него знала.

У неё даже не было ощущения, что он не договаривает. Наоборот, казалось, он говорит все, что в состоянии сказать.

- Ладно, - вздохнула Аля. - Расслабился, Илюша? Отдохнул?

- Угу, - пробормотал он. - Сейчас лягу... Я тебе там какую-то штучку купил, Алечка. Еакую-то заколку для шарфа, что ли, я не разобрался... Извини, забыл отдать...

Ей тут же стало стыдно. Что за мысли лезут в голову? Он думает о ней, помнит - даже сейчас, совсем пьяный. А она злится на него из-за чего-то, что ей самой непонятно, что даже высказать нельзя нормальными словами.

Илья заснул мгновенно, а она долго ещё лежала, глядя бессонными глазами в потолок, и старалась не думать о своей жизни.

Оказывается, Илья говорил о клипе совсем не беспредметно. Назавтра, проснувшись позже обычного и торопливо одеваясь после душа, он напомнил Але о своих вчерашних словах.

- Так ты заедь ко мне сегодня, - сказал он.

- Куда? - спросила Аля.

Она уже знала, что на Шаболовке располагается только студия "Арт-стиль", а офис его фирмы - на Таганке, неподалеку от знаменитого театра.

- В студию, в студию, - уточнил Илья. - Забыла уже насчет клипа? Венька тебе расскажет, что он там для тебя придумал.

- А ты? - не удержалась она от вопроса. - Это же ты говорил, что звезду сделаешь.

- Я и сделаю, - спокойно кивнул Илья. - Клип снимать и звезду делать - не совсем одно и то же. А Бен увлекся, кажется, - насколько он вообще сейчас может чем-то увлечься. Ему полезно будет поработать хоть немного, а то совсем уже... В три часа, чижик, мы тебя ждем.

Аля не была в студии "Арт-стиль" с того самого дня, когда Илья позвонил ей после Японии и они пили кофе, сидя голыми на полу, и целовались. Запах кофе от его губ смешивался тогда с пьянящим запахом его кожи, усов, голова у неё кружилась от этого запаха...

Теперь Аля знала, что так пахнет его любимая туалетная вода "Ланвин".

Вообще, она так много всего знала теперь о том, как следует одеваться, каким парфюмом можно пользоваться, а каким ни в коем случае, какой цвет одежды может вызвать презрительную насмешку, а какой - никогда и ни у кого. То ли она оказалась восприимчива, то ли Илья смог все объяснить так доходчиво, что понял бы любой.

Однажды, в самом начале их совместной жизни, Аля купила крем, создающий эффект загара.

- Намажетесь, девушка, и через четыре часа - как на Канарах побывали! - уговаривала разбитная продавщица.

Вообще-то Аля мало пользовалась косметикой - только в тех пределах, которые однажды обозначил для неё Веня на тусовке в честь Ильи Пророка. Но очень уж интересно было попробовать.

К приходу Ильи крем как раз подействовал, и, полюбовавшись в зеркале своим загорелым лицом, так очаровательно контрастирующим со светлыми волосами, Аля ожидала удивления и восхищения. Удивление, правда, последовало - но какое!

- Что с тобой, малышка? - испуганно спросил Илья, когда вошел из полутемной прихожей в освещенную комнату. - Ты автозагаром намазалась, что ли? - тут же догадался он, присмотревшись получше.

- Да... - пробормотала Аля.

По его тону она догадалась, что восхищение едва ли последует.

- Сдурела! - рассердился Илья. - Ты что, новая русская из рабочего поселка? Елки, да это же и не смоешь теперь, пока само не сойдет! - Он послюнил палец и потер Алину щеку. - Так и будешь ходить, как будто у тебя желтуха!

Она расстроилась до слез. Впрочем, Илья быстро опомнился.

- Ну ладно, чижик, не переживай. - Он погладил её по желтой щеке. Ну, выкрасилась, что ж теперь. Посидим вечерок дома, нельзя же, чтобы все у нас за спиной хихикали. Но ты все-таки больше без меня так не экспериментируй. Пока не разберешься, что можно делать, что нельзя.

- Как же я разберусь? - удрученно спросила Аля. - А мне казалось, красиво... Так необычно, цвет лица свежий.

- Очень свежий, - усмехнулся он. - Как у покойника.

- А что же все-таки можно? - спросила она, незаметно потирая лоб, чтобы стереть "загар".

- Да вообще-то женщинам твоего возраста практически все. Кроме, может, рюшечек на розовом платье. Гораздо больше, чем мужчинам, - объяснил он. - Просто автозагар - это уже слишком, даже для такой молоденькой девочки, как ты.

- Почему это мужчинам меньше можно? - заинтересовалась Аля. - Что это вдруг за матриархат?

- Не то чтобы матриархат, - улыбнулся Илья. - Просто стильный мужчина - довольно строгое понятие, без выкрутасов. Не лезть в глаза: кому надо, и так разберется. Джинсы - "Левис", "Ли" и прочее в том же духе. Пиджак - твидовый или замшевый. Цвет - черный со всеми оттенками, коричневый, песочный - приличный, одним словом. Конечно, никаких педерастических розовых жакетиков и прочей дряни. Просто, дорого и добротно - вот и весь секрет. И тогда никто тебе вслед не заржет.

Собственно, Илья перечислил все, что было в его гардеробе; Аля уже успела рассмотреть содержимое старинного, громоздкого платяного шкафа, стоящего в прихожей.

- А что же тогда мне носить? - расстроенно спросила она.

- Да тебе - что угодно! - засмеялся он. - Зря я тебя напугал. Покупай в хороших магазинах, которые за модой следят, только не за тинэйджерской, вот и все. Что тебе в них понравится, то и покупай. У тебя же вкус отличный вообще-то, малышка, - добавил он.

Аля вовсе не была уверена, что у неё отличный вкус. С чего он это взял? Она вспомнила васильковый шарф, купленный когда-то на сэкономленные деньги, - украшение своего прежнего гардероба - и подумала, что Илья, может быть, посмеялся бы над ним. А что покупать теперь, она вообще не знала...

Впрочем, оказалось, что выбор одежды - ничуть не более трудное дело, чем приготовление обеда. Аля довольно быстро научилась не только выбирать красивые вещи, но и покупать только те, у которых цена соответствовала её собственной оценке.

Когда Илья узнал, сколько стоит её новое приобретение - открытое шелковое платье цвета спелой сливы, и к нему легкий пиджак с рукавами до локтя, про который продавщица в бутике на Никольской объяснила, что это цвет шампанского, - у него даже брови приподнялись.

- Ничего себе! - воскликнул он. - Смотрится шикарно, а стоит - как на Тушинском рынке.

- А зачем тратить лишнее? - с едва скрываемой гордостью заметила Аля.

- Смотри, - пожал он плечами. - Я тебя в деньгах не ограничиваю.

Что он не ограничивает её ни в чем, Аля убедилась довольно быстро. Конечно, она не была транжирой и глаза у неё не разбегались в дорогих бутиках, но и от него ей ни разу не приходилось слышать, что покупать надо подешевле. Сам он объяснил это просто.

- Алечка, у меня не слишком большие расходы - по сравнению с доходами, - сказал Илья. - У меня нет желания ни строить загородный дом, ни коллекционировать старинные автомобили, ни колоться дорогостоящим героином. Сын пока маленький, так что о его образовании тоже думать рано. Еще не хватало тебе не дать одеться так, как ты заслуживаешь!

К наряду цвета спелой сливы и шампанского он подарил ей авторской работы гарнитур, купленный на какой-то выставке. Большие серьги, браслет и широкое, под горло, колье были сделаны из горного хрусталя. Свет причудливо играл во множестве граней, и казалось, что на тонкой Алиной руке застыл настоящий кусок льда.

Собираясь к Илье в студию, Аля открыла ониксовую музыкальную шкатулку, чтобы достать свои часики, и наткнулась на это ледяное великолепие. Она вспомнила, с каким счастливым восторгом впервые надела его подарок на премьеру в Дом кино, куда они были приглашены вдвоем, - и ей стало тоскливо.

"Что же теперь-то? - подумала она едва ли не со страхом. - Почему теперь ни в чем радости нет? Неужели я просто объелась, стала обыкновенной пресыщенной девицей, которой уже ничем не может угодить богатый любовник? Но у нас ведь все по-другому!.."

Глава 6

По закону подлости поезд сорок минут стоял в туннеле метро, и к трем часам Аля в студию опоздала.

Она знала, что Илья терпеть не может любой необязательности, и поэтому сердце у неё билось чуть чаще обычного, когда она наконец подбежала к особняку на Шаболовке.

- Запыхалась, Сашенька? - услышала она, уже взявшись за ручку массивной двери. - Не спеши, вместе зайдем, примем лавину заслуженного гнева.

Венькина рука накрыла её руку, помогая открыть дверь. Лицо его выглядело каким-то помятым, осунувшимся, и голос был невеселый, несмотря на шутливый тон.

Они ещё задержались на вахте, получая для Али пропуск. Поднимаясь на второй этаж, она спросила:

- Веня, правда, что ты для меня какой-то клип придумал?

- Правда, - не оборачиваясь, кивнул шедший впереди Венька. - Не совсем ещё придумал, но в общих чертах. Придумал, на чем он должен строиться - одну маленькую провокацию... Сейчас расскажу!

Вопреки Венькиным предсказаниям и Алиным ожиданиям, Илья посмотрел на них мрачно, но ничего не сказал. Он был занят и, на минуту выйдя из своего кабинета, ушел снова, бросив на пороге:

- Ты тут излагай пока, Бен, потом обсудим, где все-таки снимать будем.

Аля с трепетом душевным ожидала Венькиного рассказа. Все-таки это была её первая роль, хотя бы и в рекламном клипе!

"А вдруг гадость какую-нибудь придется рекламировать?" - на мгновение мелькнуло у неё в голове - и тут же забылось.

- Значит так, Сашенька, - сказал Венька. - Прославлять мы с тобой будем перчатки. Голландские, качественные. Не Бог весть что, но бывает хуже, - сказал он, заметив тень разочарования на Алином лице. - А я, знаешь, сразу о тебе подумал, когда заказ этот увидел. Выбрал его для тебя и для себя из кучи возможных.

- Почему? - удивилась она.

- Потом поймешь, - загадочно улыбнулся Венька. - Собственно, излагать-то особенно нечего. Что это Илюшка солидности напустил? Можно подумать, тебе невесть что придется прочувствовать! Мы с ним все в общем и в целом обсудили, примерочку тебе сейчас сделают для костюма, личико я тебе потом сам нарисую... Все в порядке, милая!

Аля видела, что он только старается говорить бодро. На самом деле, наверное, он хотел бы говорить совершенно иначе - так, как говорили его невеселые глаза. Или вообще молчать.

Она никогда не понимала причины этой постоянной его печали. Хотя, конечно, Варя... Да и вся его жизнь, которую она наблюдала урывками, заставляла её сердце сжиматься от непонятной и резкой, хотя и отдаленной какой-то, боли.

Венька курил, сидя на знаменитом диване, и смотрел перед собой пустыми, невидящими глазами. Але хотелось махнуть рукой перед его лицом, чтобы прогнать это пугающее выражение.

- А что все-таки я буду делать? - спросила она, нарушая гнетущее молчание.

- Да ничего особенного, я же сказал, - пожал плечами Венька. Спустишься с крыльца, обернешься, пройдешь по дорожке и исчезнешь в тумане. Ни слова не произнесешь.

Але показалось, что разговор с ней не то чтобы неприятен для него, но, во всяком случае, тягостен. Она не понимала причины этой тягости вернее, чувствовала, что причина кроется там, в его пустых глазах...

- Обсудили? - Илья вошел в студию, холодно посмотрел на Веньку. - Все ей объяснил?

- Все, - кивнула Аля. - Когда снимать будете?

- Когда платье будет готово, - ответил Илья. - Сейчас модельер придет, мерки с тебя снимет, и вообще - прикинет, как тебя подать.

- Только слишком под начало века не стилизуй все-таки, - произнес наконец Венька. - Маскарад не нужен. Ну, я Юлечке объясню. Илюша, я с тобой поговорить хотел...

Он сидел на краю широкого дивана, нахохлившись, как темная птица, глаза его блестели лихорадочно, с какой-то жалобной надеждой.

- Аля, - сказал Илья, - там секретарша кофе сварила. Выпей у нее. Знаешь, где мой кабинет?

- Найду, - кивнула она, направляясь к выходу из студии.

Закрывая за собою дверь, она услышала резкий, скрипучий какой-то и потому незнакомый, голос Ильи:

- Не о чем говорить, Бен. Не дам, можешь не просить. Я тебя предупреждал.

Аля пошла по коридору направо, потом вспомнила, что кабинет директора - налево. Возвращаясь, она ещё раз прочитала знакомую Венькину надпись на двери в студию: "Мешай дело с бездельем, проживешь свой век с весельем"...

"Ни дела у меня, ни веселья", - тоскливо подумала она.

Платье, для которого снимала мерки очаровательная модельерша Юлечка, было готово ровно через два дня.

- Некогда тянуть, - объяснил Илья, когда Аля удивилась таким стремительным темпам. - У нас не Запад, в роль вживаться не приходится. А то я наблюдал, как американцы прокладки рекламируют, - усмехнулся он. Когда у Кости опыт перенимал. Отбирают по какому-то дикому конкурсу несколько баб, селят их на неделю в пятизвездный отель. Массажист-визажист, все путем. Диета, опять же. И все только для того, чтоб они счастливым голосом сообщили, какой восторг эти чертовы прокладки! Хотя, конечно, они правильно мыслят, - оговорился он. - Чтобы женщина говорила счастливым голосом, её по меньшей мере надо немножко отмочить в бассейне и вообще побаловать приличными условиями. Но будем считать, милая, что ты и так счастлива. - Он положил руку Але на грудь. - Я тебя чем-нибудь красивым побалую обязательно, не волнуйся. Но времени нет. Заказ выгодный, кампания по всяким кожаным штукам ожидается гигантская, и ролик голландцы хотят в кратчайшие сроки. Они свои клипы тоже привезли, - заметил он с иронией в голосе, - но по перчаткам хотят с менталитетом... Будет им менталитет! - Он подмигнул Але. - Правда, чижик?

До той самой минуты, когда Илья привез её в Братцево, где должны были проходить съемки, Аля понятия не имела не только о том, в чем должен выражаться менталитет, но даже о том, что же все-таки она должна будет делать.

Кончался декабрь. Снег наконец-то выпал неделю назад, а накануне растаял. Сумрачное небо было расчерчено ветками деревьев, под ногами хлюпала грязь. Аля с детства терпеть не могла такие промозглые дни: они нагоняли на неё уныние.

- Что нерадостная такая, Сашенька? - спросил Венька, незаметно подходя к ней.

- Чему радоваться в такую погоду? - поежилась она.

К тому же Братцево было рядом с её тушинским домом, и ей совсем не весело было ехать мимо, думая о маме, сидящей в пустой квартире...

Она переоделась в каком-то холодном закутке старого особняка, на крыльце которого её и должны были снимать. Особняк был красивый, но до того неухоженный, что даже его подлинная, живая красота как-то блекла, терялась. Он стоял на обрыве над высокой горой, спускающейся прямо к Кольцевой дороге, а обратной стороной выходил на широкую аллею парка.

- Колонны слегка подмазать придется, - распорядился Веня. - Должна, конечно, присутствовать некоторая мерзость запустения, но не до такой же степени.

Вообще, сегодня он выглядел оживленнее, чем два дня назад в студии.

"Что это с ним?" - даже удивилась Аля.

И вдруг поняла: да ведь она впервые видит, как он работает! Конечно, где ей было наблюдать, какими точными могут быть его команды, веселыми шутки и стремительными - движения. Не в ресторане же...

Но гораздо больше её занимал костюм, который она впервые надела сегодня. Юля сшила его без примерки, но он сидел прекрасно и вызывал у Али восхищение. На первый взгляд, в нем не было ничего особенного. Узкая юбка цвета темной охры, темная же блузка, - все это было почти и не заметно под пальто. Зато само пальто казалось Але образцом изящества и какого-то неуловимого очарования. Не слишком длинное, оно не доставало до верха высоких шнурованных ботиночек, и полы его распахивались при каждом шаге.

Но главное в нем было - цвет. Аля даже не знала, как его назвать темно-лиловый, что ли?

"Фиалковый! - вдруг вспомнила она, как сказал однажды Венька о её глазах. - Ну конечно, это же фиалковый цвет, и мне он должен идти".

Поверх пальто был повязан черный с проблесками воздушный шарф, который взлетал не только от каждого Алиного движения, но даже от её дыхания. Маленькая черная вуаль спускалась с полей шляпки.

Все это действительно напоминало старинный костюм. Точнее, одежда была такой, какую Аля могла представить на барышне, жившей в начале двадцатого века. А вообще-то все, что было на ней надето для съемок, она с удовольствием носила бы хоть каждый день, так чудесно оно смотрелось. Даже вуаль на шляпке была только похожа на настоящую вуаль: не густая, она явно была предназначена не для того чтобы скрывать лицо, а наоборот - чтобы привлекать к нему внимание.

Шарф Аля сама заколола серебряной с чернью заколкой, которую подарил ей недавно Илья. Заколка словно по заказу была сделана, точно под стать сегодняшнему костюму.

И вот Аля стояла на высоком, с выщербленными ступеньками, крыльце и смотрела, как готовят камеры, устанавливают лампы. Илья стоял поодаль и не принимал участия в общей суете. На Алю он тоже особенно не смотрел. Она не могла даже понять, о чем он думает. Ей показалось вдруг, что он просто наблюдает за происходящим, и она даже обиделась слегка на его равнодушие.

Вообще все, что происходило в этот день в парке Братцево, казалось ей странным, не совсем реальным. Резко очерченные голые деревья, синеватый дым внизу, над гудящей Кольцевой, серые клочья снега в низинах, туман в конце аллеи... И сама она в шляпке с вуалью, стоящая в непонятном оцепенении.

"Неужели так все и происходит, так и снимаются клипы?" - медленно думала она.

- Пойдем, Саша. - Венька дернул её за рукав. - Грим сделаю и начнем.

- Но ты мне объясни все-таки... - начала было Аля.

- Все объясню, - кивнул он. - Пока рисовать буду.

Грим он накладывал прямо на улице, зайдя только под навес над крыльцом и усадив Алю на вынесенный из особняка облезлый стул. Ассистентка держала зеркало перед Алиным лицом.

- Все просто, Сашенька, - говорил Венька, прикасаясь к её лицу мягкими кисточками и чуткими своими пальцами. - Надо привлечь внимание к перчаткам. Выходит красивая девушка - ты то есть - из особняка. Серый день, тоска. Свет горит в одном окне, тусклый свет. Она с кем-то там навсегда простилась, понимаешь? Может быть, силуэт его в окне покажем, а может, равнодушной свечой обойдемся. Во всяком случае, она выходит, простившись навсегда. Останавливается на крыльце, не решается уйти. Запоминаешь? спросил он, словно почувствовав Алину напряженную неподвижность.

- Д-да, - едва выдавила она.

Сердце у неё испуганно забилось от его рассказа. Вспомнился вдруг последний конкурс в ГИТИСе, Карталов, непонятный блеск его глаз под густыми бровями... И как она отказалась играть прощание.

"Да что же это? - со страхом подумала Аля. - Никуда, выходит, мне от этого не деться?"

- А перчатки при чем? - спросила она, чтобы что-то спросить.

- Вот! - усмехнулся Венька. - Зришь в корень! Не верти только головой, а то глаз криво получится. Перчатки при том, что, стоя на крыльце, ты попытаешься их надеть. "Так беспомощно грудь холодела, но шаги мои были легки. Я на правую руку надела перчатку с левой руки", - прочитал он. Помнишь, конечно?

Аля кивнула, чувствуя, как у самой у неё все холодеет и замирает в груди.

- Вот это и сыграешь, - сказал Венька. - Только это, больше ничего. Перепутаешь перчатки, бросишь их, или так и пойдешь в неправильно надетых как хочешь. И все, пройдешь по аллее, не оглядываясь. Твоя задача на этом выполнена, остальное мы сами сделаем. Появится какая-нибудь надпись на фоне фирменного значка. "Вернитесь к забытым чувствам", - что-нибудь в этом роде. - Он отступил на шаг, глядя на свою работу. - Опусти-ка вуаль. Чудо, Сашенька! - обрадованно сказал он. - Глаза-то как блестят сквозь нее! Я тебе внизу их чуть-чуть подрисовал - помнишь, заплаканная была, тени потекли? Как раз то, что надо...

Но она уже не думала ни о гриме, ни о костюме. Только о том, как пойдет по аллее, не оглядываясь...

- Но она же оглянулась в конце - в стихотворении?.. - спросила Аля.

- Ну, тогда и ты оглянись, - улыбнувшись, разрешил Венька.

Она даже не заметила, что Илья уже включился в работу, уже командует что-то оператору, ассистентам, осветителям. Девушка с банкой в руке замазывала белой краской граффити на колоннах особняка.

- Активнее, Люда, активнее, - говорил Илья, стоя на нижней ступеньке. - Да не надо сзади, только то, что в кадр попадет. Мы в реставраторы не нанимались.

- Вот отсюда выйдешь, - показал Венька. - Из этой двери. Открывается тяжело - все как надо!

- Учти: ты должна выглядеть хрупкой, несчастной, но ни в коем случае не жалкой, - вмешался Илья. - Несломленная женщина... Это в каждом движении твоем должно чувствоваться, понимаешь?

- Илюха, я предлагаю без репетиций, - сказал Венька.

- Да ты что, Бен? - удивился Илья. - Она же вообще в первый раз!

- Учти, упустим лучший дубль, - сказал тот. - Она сразу сделает как надо, сердцем чую.

- Ну ладно, - не стал сопротивляться Илья. - Почему не попробовать?

Аля только краем уха прислушивалась к их разговору. Она никак не ожидала того, что ей придется играть... Ну, думала, надо будет завлекательно улыбнуться, сделать какой-нибудь красиво-приглашающий жест что там ещё делают обычно в рекламных клипах? И вдруг - прощание, пустой парк, сердечная тоска, от которой меняется даже походка...

Илья напомнил, что она должна остановиться на верхней ступеньке, чтобы можно было крупным планом снять, как она надевает перчатки, дал ей сами эти перчатки - красивые, мягкие, она не успела их рассмотреть - и съемка началась.

Странно, но Аля совсем не видела всего того, что составляет техническую сторону работы: приближающейся камеры, переходящих с места на место людей, - вообще ничего, что могло бы её отвлечь. Она открыла тяжелую дверь, вышла на крыльцо. Ей казалось - да нет, не казалось, она действительно чувствовала! - что за спиной у нее, в оставленном доме, остался он - единственный, любимый...

Ей стало страшно - так страшно, что она остановилась в растерянности. Потом все же сделала несколько неуверенных шагов, снова остановилась, обернулась...

- Перчатки, Аля! - словно издалека, услышала она голос Ильи. - Не забывайся, работай!

Она встряхнула головой, точно отгоняя навязчивый призрак, попыталась надеть перчатку и действительно перепутала левую с правой, уронила вторую, присела, чтобы поднять - да так и застыла, сидя на корточках, и закрыла лицо рукой. Вторая, в до половины надетой перчатке, беспомощно повисла.

Аля не понимала, что с ней происходит. Это было какое-то странное, никогда ею прежде не испытанное чувство. Она переживала все, что делала, так, как будто бы это совершалось в её собственной жизни. И вместе с тем она словно видела себя со стороны, холодным и строгим взглядом. Видела, как вздрагивает рука, белеют тонкие пальцы, как падает на лицо вуаль, на ступеньки - ненужная перчатка, чувствовала, сколько должна длиться неподвижность...

Потом она резко поднялась, сбежала со ступенек и легко, не оглядываясь, пошла по аллее. Она не знала, когда надо остановиться. Туман брезжил впереди, и ей хотелось исчезнуть, раствориться в тумане.

- Все, Аля, стой! - услышала она и наконец обернулась.

Илья догнал её, положил руку на плечо. Лицо у него было веселым, глаза торжествующе блестели.

- Умница! - воскликнул он. - Нет, ну разве мы не молодцы? Такую девушку нашли для отчизны! Да ты же лицом года будешь, похлеще всяких "Вогов" и "Плейбоев"!

- Правда? - обрадованно спросила Аля. - А мне казалось, я слишком нервно...

- Все нормально, - покачал головой Илья. - Не знаю, что там тебе казалось, а по-моему, ты себя отлично контролировала. Про перчатки и то не забыла, - улыбнулся он. - Жора руки твои отснял в лучшем виде, и нашлепка фирменная видна. Ну, руки мы повторим потом для верности, нашлепку на компьютере укрупним, но это уже дело техники.

Остальное было уже действительно делом техники. Аля повторяла отдельные движения, оператор снимал крупным планом руки, шарф, лицо под вуалью, просил повернуться к свету, наклонить голову то так, то этак, снимал её издалека в конце аллеи. Она думала, что не сможет повторить то, что сразу получилось само собою, - но, к собственному удивлению, повторяла раз за разом, и даже без напряжения.

Время пролетело незаметно; они еле успели закончить съемку до сумерек. Венька участвовал во всем довольно вяло. Але казалось, что, загоревшись сначала, он вскоре утратил интерес к происходящему.

- Все, ребята, - сказал наконец Илья. - Посмотрим, что вышло. Не дай Бог брак на первом дубле, жалко будет!

- Сплюнь, - посоветовал Веня. - Второй раз она так не сделает.

- Почему? - задумчиво заметил Илья. - Алечка совсем не так крепко завязана на спонтанные эмоции, как можно было думать... Ладно, наработались, хватит! - Он обнял Алю за талию, хлопнул Веньку по плечу. Взбодрись, Бен, все уладится как-нибудь!

Неизвестно, к чему относились его слова.

- Хотелось бы верить, - нехотя заметил Венька.

- Я считаю, пора отметить событие, - предложил Илья. - Все-таки у Алечки первый съемочный день. Первая серьезная роль, можно сказать. Перехватив Алин взгляд, он добавил: - А как ты думала, милая моя? Клипы это и есть современное искусство, хотим мы того или нет. Народ смотрит, народ заказывает. А какие ещё ты знаешь критерии? Нет, ну вот ты скажи, Бен. - Илья неожиданно загорелся, даже остановился прямо посреди аллеи, хотя разговор, кажется, уже был закончен. - Нет, ты скажи: как ещё можно оценить? Мало ли какой мудак скажет, что он шедевр создал, тошнит уже от них с их эстетскими претензиями!

- Несем культуру в массы, - как-то криво усмехнулся Венька. - Вон, и Ахматову привлекли, просвещаем, можно сказать, народ. Поехали, Илюха, сказал он. - Что-то настроение упало, пора, и правда, взбодриться.

Глава 7

Взбодриться решили в небольшом кафе "Кризис жанра", затерявшемся во дворах Пречистенки. Оно открылось совсем недавно, но, побывав там всего один раз, Илья сразу сказал, что в нем будет неплохо.

- До поры, до времени, правда, - уточнил он. - А потом, скорее всего, молоди набежит больше, чем требуется, и пойдет та же тинэйджерская тусовка, что и у меня в "Зеркале".

Может быть, именно такая судьба и ожидала "Кризис жанра" в будущем. Но пока это был уютный подвальчик, в котором готовили вкусно, играли громко и принимали тепло. Але сразу здесь понравилось, как только она переступила порог и едва не споткнулась о какого-то длинноволосого молодого человека, сидевшего на полу на расстеленной салфетке. Перед ним, на полу же, стояла тарелка с чем-то разноцветно-рисовым. Он стучал по полу ладонями в такт музыкальному ритму и не обращал внимания на то, что едва не попадает пальцами в тарелку.

Вообще, веселье здесь было шумное и какое-то простое - совсем не такое, к какому Аля успела привыкнуть в дорогостоящих ночных клубах. Наверное, не все были здесь трезвы и необкурены, но и это не портило общей непринужденной атмосферы.

- Кормят непритязательно, но сытно, - заметил Илья, быстро проглядев меню. - Курица, рис с овощами... Прямо санаторий!

- Какая разница? - заметил Венька. - Илюшка, позвони Варьке в минкульт, а? Я обещал сегодня объявиться...

Пожав плечами, Илья достал мобильный телефон из кармана пиджака, набрал номер.

- Может, сам поговоришь? - спросил он.

- Нет! - замахал руками Венька. - Скажи, я в туалет вышел. Пусть приезжает, если хочет, черт с ней.

Пока Илья объяснял Варе, где они находятся, Аля рассматривала музыкантов. Это был небольшой джаз-ансамбль, состоящий из молодых ребят с лицами непризнанных гениев. Всем своим видом они показывали, что готовы играть хоть всю ночь напролет и плевать хотели на свою кем-то непризнанность.

- Через полчаса будет, - сообщил Илья. - Зачем она тебе только, не понимаю.

- А куда деться? - с тоской в голосе сказал Веня. - Светка тебе хоть не грозит...

"Странно, - подумала Аля. - Чем же Веньке можно грозить?"

Но особенно задумываться о его проблемах ей сейчас не хотелось. В конце концов, она уже привыкла к тому, что Веня Есаулов постоянно в них погружен и сделать ничего нельзя.

Она думала о своей первой роли и о том, что сказал Илья. Неужели действительно роль в рекламном клипе - это все, что ей предстоит? Але не по себе становилось от этой мысли, хотя в душе она готова была согласиться с Ильей. Слишком уж очевидно было, что время, в которое ей довелось родиться, не расположено к высокому искусству.

"Да и сама я... Кто сказал, что я к чему-то такому расположена?" думала она.

Множество лиц мелькало в её памяти: Нателла, ещё какие-то молодые девочки - красивые и, как Илья говорил, талантливые. И что? Что ожидало их талант? Полупустые залы, сменяющие друг друга мужчины, неприкаянность, унижение, безвестность, бедность...

Она вздрогнула от голоса Ильи.

- Ну, Алечка - за твой дебют! Нюхом чую - успешный, с большим будущим!

Он поднял рюмку с водкой; в Алином бокале плескалось красное вино. Вообще-то она вино не любила и лучше выпила бы привычного джина с тоником, но неизвестно, был ли здесь джин. Да и какая разница?.. Аля тоже подняла свой бокал.

Венька уже пригубил водку, когда откуда-то сбоку раздался удивленный голос:

- Венечка, солнышко, а ты что тут делаешь?

От небольшой группы, сидевшей в углу зала, отделился довольно молодой парень. Он был полноват, рыхл, и лицо его казалось слегка помятым. Аля давно уже привыкла к этому эффекту помятости, который наблюдался на каждом третьем лице в любом ночном клубе, - от недосыпа или пересыпа, от похмелья, от наркотиков. Но в лице стоящего перед ними человека чувствовалась не только помятость, но и какая-то слащавость, мгновенно вызвавшая у неё неприязнь. Даже пестрый шейный платок смотрелся на нем неприятно, как будто был несвеж, хотя за версту благоухал крепкими духами.

Она взглянула на Илью. Тот сидел, не глядя ни на подошедшего, ни на Веньку, с видом полной невозмутимости запивал водку минеральной водой и разглядывал джазистов.

"Ну, а мне тем более дела нет", - решила про себя Аля и тоже отвернулась от парня с шейным платком.

- Гарик, - торопливо и почти растерянно произнес Венька, - какая разница, что я здесь делаю?

- Нет, но ты же обещал! - с легким взвизгом в голосе воскликнул Гарик. - Ты обещал, что сегодня... А сам в кабаке сидишь, напьешься ещё сейчас!..

- Обещал, обещал, - поморщился Венька. - Всем я что-нибудь обещал! Через два часа ведь договорились, не сейчас же.

- Ну не сердись только, Венечка, - извиняющимся тоном сказал Гарик. Я же о тебе забочусь, тебя берегу, ты же понимаешь.

Алю слегка удивил этот странный диалог. Впрочем, Гарик ласково погладил Веньку по плечу и отошел от стола со словами:

- Смотри же, не забудь, милый!

- Везде достанут, - дергая плечом, смущенно сказал Венька.

- Можно подумать, тебе это неприятно, - усмехнулся Илья. - Хотел бы давно бы все прекратил. Одно маленькое усилие воли...

- Еще бы уметь его сделать, и я бы сразу воспользовался твоим советом! - сказал Венька с неожиданной злостью в голосе.

- Конечно, проще... - начал было Илья, но осекся, бросив быстрый взгляд на Алю. - Ладно, сменим пластинку, - сам себя остановил он. - Тем более сейчас Варька явится. Произнеси, Бен, чего-нибудь торжественное, пока никто не свиристит над душой.

- Что сказать? - улыбнулся тот. - Поздравляю Алечку, желаю дальнейших творческих успехов. Много чего хотел бы пожелать, но, понимая тщету мудрых советов, заткнусь и молча выпью за её юность, талант и чистоту.

Але странно было слышать от него о своем якобы таланте, даже неловко было слышать. Что можно говорить после первой пробы? Она понимала: то, что она делала сегодня, абсолютно ничего не значит.

И все-таки ей вспоминалось это странное чувство: когда она одновременно и проживала все, что делала, и видела себя со стороны, могла управлять собою... Воспоминание о тех минутах, когда это происходило, до сих пор тревожило и радовало её душу.

- А вот и я, мальчики! - раздался радостный голос, при звуках которого Илья непроизвольно поморщился. - О-о, и Алечка тут! Как хорошо, что ты меня позвал, Беник, все-таки ты иногда бываешь киска. Жалко, что редко...

Варя выглядела сегодня так же трогательно, как и в тот вечер, когда Аля впервые увидела её в Голубой гостиной. И перекинутая на грудь коса была так же полурасплетена, и весь её облик так же сиял милым очарованием. Невозможно было понять, почему же так неприятно её появление для всех собравшихся - но это было так. Аля видела, что Веньке противны даже золотые кольца на её пухлых маленьких пальцах.

- В кои-то веки выведут в люди, и нельзя выбрать приличный ресторан, - обиженно протянула Варя. - Подвал какой-то, никого знакомых. Что это вы едите - курятину, что ли?

- А мы тут Алин дебют празднуем, - перебил Илья. - Ты что будешь пить?

- Прелесть какая! - восхитилась Варя. - Ты в клипе её снял, Илюша? А кому продавать будешь? Продай первому каналу! - посоветовала она и, не дожидаясь ответа, тут же воскликнула: - Ой, ребята, я же с самого начала хотела вам рассказать! У нас девица новая месяц назад пришла в музыкальный отдел. Помнишь, Беник, я тебе рассказывала, ещё когда к Феде на дачку ехали? Илюша тоже слышал, и Алечка... Мы все головы сломали, кто такая. Одета - не передать! В та-акой юбчонке появилась в первый же день... Ну, я-то знаю, сколько это стоит! Ясно, папик или супружник богатенький Буратино, не сама же она себе на Версаче заработала. И вот, представляете, - Варя обвела всех торжествующим взглядом, - сегодня она наконец раскалывается! Да ещё с таким ангельским видом... Девочки, говорит - а мы сидим как раз чай пьем, у Нины Иммануиловны день рожденья был, она торт принесла - мне, говорит, девочки, муж новую шубу обещал подарить на Новый год, а я ну совершенно в них ничего не понимаю. Боюсь, мол, подсунут кошку крашеную вместо белки, так не поможет ли кто из вас, мол, выбрать! Нет, можно себе такое представить? - На лице Вари отразилось возмущение. - Бабы наши сидят, обсуждают, что бы это с премии новогодней купить, кусок мяса к столу или ботинки ребенку на весну, а она является со своими проблемами.

Впервые в жизни Аля видела такую совершенную, такую беспросветную глупость! Эта прелестная молодая женщина не чувствовала абсолютно ничего. Ни неуместности своей, ни того, что никому не интересен её рассказ о какой-то девице и о зависти сослуживиц...

- Выпей, Варя, - попросил Венька. - Поздравь Сашеньку.

- Да я же поздравила, - удивилась она. - Нет? Ну, будь здорова, Алечка! Правда же, Аля красивей звучит, чем Саша? Я Бенику так и говорю. Это у него первую любовь Сашенькой звали, вот он тебя и называет, - с усмешкой пояснила она, хотя никто её об этом не спрашивал. - Так вот, оказалось, что у этой девицы муж - президент "Эконом-банка", представляете?! Я только одного не понимаю: зачем ещё идти на работу в минкульт, занимать чье-то место, если у тебя и без того все тип-топ?

Венька с тоской смотрел на жену, ожидая, когда она замолчит. Неизвестно, когда прервалось бы Варино словоизлияние, если бы не Гарик в пестром шейном платке.

Он подошел незаметно и стоял за спиной у Вари, ожидая возможности вмешаться. Кажется, он успел выпить: во всяком случае, выглядел куда более раскованным, чем в прошлое свое появление у их стола.

- Венечка, время! - нетерпеливо сказал он, постукивая по циферблату маленьких, усыпанных блестящими камешками часов. - Ты обещал, я жду...

Варя резко обернулась на этот голос. Она побледнела, потом покраснела, глаза её сузились от гнева.

- Веня... - протянула она, глядя на мужа и часто дыша. - Какого черта он тут делает?

- Варя, - начал было Венька. - Он мне не...

- Подонок! - Варя закричала так неожиданно и громко, что на них обернулась компания, сидевшая поодаль на полу. - Ты мне обещал, что я их больше не увижу?! Сколько ты будешь надо мной издеваться?.. Надо мной все смеются, мне же в лицо все смеются, неужели ты не видишь?!

Наверное, Гарик растерялся от её крика.

- Венечка, я же не знал, что она против... - пробормотал он, отступая на шаг от разгневанной Вари. - Я же думал, у вас все о`кей... Варенька, успокойся, прекрати орать, как будто тебя щипают за все места!

Варя задохнулась от возмущения. Она остолбенела, хватая воздух ртом. Потом слезы брызнули у неё из глаз и, прежде чем кто-нибудь успел опомниться, она ударила Веньку по щеке. Звук пощечины прозвучал так громко, что даже музыка его не заглушила.

Аля не могла прийти в себя от всего этого. Она смотрела то на Веньку с красным пятном на щеке, то на задыхающуюся от гнева Варю - и не представляла, что произойдет дальше. Ударит он её, оттолкнет, за руку схватит?

Венька молчал, не делая ни единого движения, и его молчание, его неподвижность выглядели страшнее, чем крик его жены. Он сидел за столом, а Варя стояла, держа руку на весу после удара.

Аля думала, что Варя сейчас побежит к двери. Но вместо этого она снова закричала:

- Как он смеет так со мной разговаривать?! Я твоя жена, законная жена, ты можешь наконец объяснить этим, которых ты...

Тут Венька вскочил, как пружиной подброшенный, и прижал ладонь к Вариным губам. Другой рукой он держал её за плечи, пытаясь то ли посадить за стол, то ли вывести совсем. Она вырывалась, колотила его в грудь, пыталась укусить и заходилась криком, в котором уже невозможно было разобрать ни слова.

- Пойдем, Аля, - спокойно сказал Илья. - Отпраздновали, пора домой.

Он встал, отодвинул Алин стул и взял её под руку. Она была так потрясена случившимся, что не могла с места сдвинуться; Илья почти силой потянул её к выходу.

До дому они доехали молча; благо, было недалеко.

Аля вошла в комнату не раздеваясь, села на стул, почему-то стоящий посередине ковра. Илья стоял в дверях, облокотившись о косяк.

- Я никогда такого не видела... - медленно произнесла она. - Это же безумие какое-то! Чего она хочет от него, зачем все это?

- Чего хочет? - усмехнулся Илья. - Я же тебе, по-моему, объяснял однажды. Денег хочет, больше ничего. Ну, ещё немножко социальной благости: супруг законный, все чин-чином. Это же все просто, как пять копеек.

- А сегодня? - Аля глаз не сводила с его спокойного лица, как будто он мог объяснить больше, чем она видела сама. - Сегодня с чего она скандал устроила? Она что, больная, истеричка?

- Не знаю, - пожал плечами он. - В смысле, не знаю, больна ли она. Думаю, нет. Я вообще думаю, она гораздо спокойнее, чем старается показать, и гораздо логичнее. Ей всякие эмоциональные припадки вообще не свойственны. И ревность она пыталась имитировать довольно бездарно.

- Ревность? - удивленно спросила Аля. - При чем здесь ревность?

- Алечка, - поморщился Илья, - ну что ты делаешь вид, будто не знаешь? Венькин любовник пытался вытащить его из-за стола, Варька обозлилась, закатила скандал. Противно, но ничего из ряда вон. Я таких сцен с ним достаточно навидался, бывало и похлеще. Одно время он как-то приспособился: вовремя выдавал ей энную сумму, и она не лезла. А сейчас у него очередной финансовый кризис, в казино продулся, у кого-то в долг нахватал, не может отдать - не до нее, в общем. Вот и вся причина её истерики, ничего больше, уверяю тебя.

Але показалось, что она сама хватает воздух ртом, как Варя.

- Его... любовник? - переспросила она. - Но... как это?..

- Ты что, действительно не знала? - Илья всмотрелся в её лицо. - Ну, тогда извини. Но что двуствольные бывают, ты хоть догадывалась, надеюсь?

Еще бы ей было не догадываться! "Двуствольных", да и просто голубых в той среде, в которой она оказалась, было едва ли не больше, чем обычных людей. Одни гордились своей голубизной, другие скрывали её - впрочем, все равно о ней всем было известно; третьих нызывали голубыми, хотя доказательств не было...

- В конце концов, тебе-то что? - усмехнулся Илья, когда она впервые узнала, что их знакомый, актер молодежного театра, голубой. - Что ты, виды на него имела?

- Да нет... - пробормотала тогда Аля. - Но как-то противно...

- А по-моему, все равно, - пожал он плечами. - Ну, ещё один порок человечества - уверяю тебя, не самый худший. Я, что ли, должен его исправлять, или, может, ты? Другое дело, неприятно, когда мужики ради карьеры на это идут... Но мне этого делать не приходилось, сам я тоже ни от кого ничего такого не требую. С чего же я должен за кого-то переживать? А уж тем более ты, Алечка, - улыбнулся он. - Ну, ленивые стали мужчины, импотенция у них хроническая, потому им так больше и нравится. Я-то к ним не отношусь, можешь мне поверить! Я тебе даже с женщинами ещё не изменял, чижик, на хрена мне мужики?

И Аля постепенно привыкла вообще не вдаваться в эти подробности. Тем более что среди голубых было много милейших людей - например, толстый доброжелательный Жан, очень похожий на свою собачку-пекинеса, которую он повсюду таскал за собой.

Но соотнести все это с Венькой она не могла! Хотя - почему бы и не он? Весь он был погружен в ту жизнь, в которой не приходилось удивляться ничему...

- Но... зачем ему это? - выдавила наконец из себя Аля.

- Зачем? - удивился её вопросу Илья. - Да ни за чем! Это ведь у него даже не пламенная страсть. Так... А зачем ему в казино последнее просаживать, зачем кокс нюхать, запои зачем? Глупый вопрос, Аля. Затем, что безвольный, что плывет по течению. Талантливый, все ему давалось легко, на что другие жизнь положили, не привык над собой усилие делать. Да и просто все перепробовал уже, все обрыдло, а вот ещё и это попробую, и вот это, и вот так! Вот и напробовался. С одиннадцати лет с бабами - это как? За мной хоть отец присматривал, когда на съемки брал, оберегал от ялтинских проституток... А Бен шпана был медведковская, шлялся по подвалам. Безотказный к тому же, никого послать куда подальше не может. И вообще Варьку ты видела? После неё можно баб возненавидеть, - заключил он. - Давай спать ложиться, малышка. Не бери ты все это в голову! Мы с тобой поработали сегодня, можем спокойно отдыхать. Кто первый в ванную пойдет?

Илья придвинулся было к ней в темноте, обнял, прижался горячим животом. Но она застыла так напряженно, что он сразу это почувствовал.

- Ох, Аля, - поморщился он, выпуская её из объятий, - ты держала бы в руках эмоции, честное слово! Ну что теперь, спать поврозь ляжем, раз у Веньки такое дело?

- Не обижайся, Илюша... - Она провела пальцами по его лицу, словно извиняясь. - Так мне тошно, в себя прийти не могу.

- Ну, спи тогда, - проворчал он, отворачиваясь к стене. - Утро вечера мудренее.

Но уснуть она не могла.

Все, что было связано для неё с Венькой, проносилось в памяти, не давая сомкнуть глаз. Спокойный, ласковый свет в его печальных глазах, глядящих на неё сквозь темную прядь... Тихие, без страсти прикосновения его ладони, вытирающей тушь с её заплаканного лица...

Каждое его движение, каждое слово было так естественно в той бесконечной череде бредовых вывертов, которые она видела вокруг себя, что никакая неестественность просто не могла к нему пристать! И вдруг...

Особенно сегодня ей тяжело было об этом думать: после того как он ведь именно он, никто другой! - разбудил в ней это удивительное состояние: владение своей душой, своим телом, способность, играя, и отдаваться непосредственному чувству, и делать его зримым для других.

Ей больно было думать о нем - так больно, как никогда прежде, и она сама не понимала, почему. Ведь она не любила его, не чувствовала к нему ничего подобного тому, что чувствовала к Илье. Да их, если разобраться, вообще ничего не связывало! Несколько коротких разговоров почти ни о чем...

"А сейчас он где? - вдруг подумала Аля. - Куда он мог пойти после всего этого?"

Она вспомнила Варю, Гарика, и ей тошно стало думать о том, где мог быть сейчас Венька. Но мысль о нем против воли не давала ей покоя.

- Илья... - Аля прикоснулась к его плечу. - Илья, проснись на минутку...

Он что-то пробормотал во сне, повернулся, потянулся, приоткрыл заспанные глаза.

- Что такое? - пробормотал он. - Что, утро уже?

- Нет, Илюша. - Ей стало жаль его будить, но только он мог ей ответить. - Ты не знаешь, где он сейчас может быть?

- Кто?

Илья сел на кровати, все ещё не до конца проснувшись.

- Да Веня! Илья, я не могу уснуть, у меня сердце не на месте. Как подумаю про все это... - оправдывающимся голосом произнесла Аля. - Может, я съездила бы? Если он не у Вари и не у этого, конечно...

Илья наконец стряхнул остатки сна.

- Сдурела ты, милая, - сердито сказал он. - Ты что думаешь, он мальчик, утешать его надо, сопельки ему вытирать? Нормальный он мужик, несмотря ни на что. Сидит сейчас где-нибудь, бухает. Не переживай ты за него, расслабься!

- Где? - спросила Аля. - Где сидит?

- Не знаю, он мне не докладывает, - совсем уж рассердился Илья. Слушай, так ведь я и приревновать могу, несмотря на его широкую сексуальную ориентацию! Среди ночи приспичило к нему ехать, аж трясешься вся... С чего это вдруг?

- Я сама не знаю, - опустив глаза, ответила она. - Но мне кажется, ему должно быть сейчас очень плохо.

- Мало ли кому сейчас плохо, - холодно произнес он. - Ты что, армия спасения?

- Но он же не чужой человек...

Аля наконец взглянула на него. Лицо у Ильи было сердитое и упрямое, он не смотрел на нее. Но и ей упрямства было не занимать, тем более сейчас. Не упрямство влекло её туда, где Венька был в эту ночь один.

- Как же ты, интересно, собираешься ехать? - спросил Илья, взглянув на свои большие, в прозрачном корпусе, часы. - Три часа ночи, между прочим. Учти, я тебя к нему доставлять не собираюсь.

- Машину поймаю, - сказала она, стягивая прозрачную ночную рубашку. Есть же сейчас машины на Тверской.

- Есть, - усмехнулся он. - Проституток развозят.

Он молчал, глядя, как она натягивает джинсы, свитер.

- И куда ты все-таки собираешься ехать? - спросил он наконец.

- Скажи мне, Илья, - попросила она. - Я же чувствую, ты знаешь! Скажи...

Наверное, было в её голосе, во взгляде что-то такое, над чем он чувствовал себя не властным.

- Чувствуешь... - сердито пробормотал он. - Какая чувствительная, надо же! Избыток чувствительности, между прочим, только вредит в жизни, можешь мне поверить.

- Ты знаешь, где он? - повторила Аля. - Скажи!

- Да елки-палки, что за упорство такое идиотское! - взорвался он. "Знаешь, скажи"! В студии, наверно, сидит, если от всех своих пассий ушел! У него ключ есть, он там часто ночует. Думаешь, вчера что-нибудь из ряда вон выходящее происходило? Езжай в студию, раз неймется - не ошибешься!

Аля благодарно поцеловала Илью в щеку, но он сердито дернул головой, отстраняясь.

- Подожди, - сказал он. - Я такси вызову. Хоть буду знать, что тебя не завезли среди ночи невесть куда. Сумасбродная ты девка, Алька, просто зло берет!

Илья не только вызвал такси, но и позвонил на вахту, чтобы Алю пропустили в студию, и дал ей на всякий случай свой пропуск. Она почувствовала, как волна благодарности поднимается в её душе, и даже остановилась было на пороге, видя его сердитое лицо. Но мысль о том, что Венька сидит сейчас один и неизвестно, каково ему, - эта мысль почему-то была сильнее, чем благодарность.

Она поднялась по гулкой, пустой лестнице, прошла по тихому коридору. Шаги её не были слышны из-за мягких ковровых покрытий на полу. Аля снова вспомнила, как впервые шла по этому коридору с Ильей, и было так же тихо, так же безлюдно, и сердце у неё трепетало от предчувствия близости с ним, его страсти.

Сейчас все было по-другому, совсем с другим чувством шла она по коридору к двери с надписью "Мешай дело...". За этой дверью сидел человек, в которого она никогда не была влюблена. Когда-то он написал на двери эту веселую фразу, и написал картину, похожую на "Сказку королей", и, наверное, ещё что-нибудь, чего она не знала. А теперь он сидел один, запутавшийся в бессмыслицах жизни, и она была единственной, кто думал о нем в эту ночь без вожделения и без злобы.

Дверь была приоткрыта, и полоска света лежала на полу в коридоре. Аля остановилась перед дверью, осторожно толкнула её и заглянула в студию.

Былм включены только две неяркие лампочки, спускающиеся с потолка, как микрофоны. Венька сидел на полу, прислонившись к дивану, и курил, глядя перед собою знакомым невидящим взглядом. Перед ним стояла бутылка виски.

Аля почувствовала сладковатый, дурманящий запах марихуаны и так же ясно - тяжелое, глубокое напряжение, которым он был охвачен. Наверное, он курил травку, чтобы расслабиться, но получалось совсем наоборот.

Аля вошла неслышно, и он заметил её, когда она уже подошла к самому дивану, остановилась в шаге от него. Венька поднял на неё глаза.

- Ты? - спросил он - не удивленно, а скорее обреченно. - Ты зачем пришла, Саша?

- Ни за чем. - Аля присела на корточки перед диваном. - Просто так. Не спалось.

- Не надо было, - махнул он рукой. - И так уже... Думаешь, я не понимаю, что ты ко мне физическое отвращение чувствуешь после всего этого? Зачем же эти красивые жесты?

- Не чувствую, Веня, - покачала головой она. - Мне самой странно - но нет. Я, правда, не понимаю, что чувствую...

- Христианское сострадание, наверное, - усмехнулся он. - Мерси, мадам. Извини, Сашенька, это я так, без злобы, - добавил он.

Этого он мог бы и не говорить. Аля и так видела, что злобы нет в его взгляде.

- Мне просто одиноко, - сказала она.

Она произнесла это совершенно неожиданно для себя. Никогда, ни разу Аля не думала о том, что ей одиноко. Да какое там одиночество! Она любила Илью, и он был с нею. Она каждый вечер видела множество людей, от которых можно было скорее устать, чем ощутить одиночество.

И все-таки, неожиданно для себя произнеся эту фразу, Аля почувствовала, что сказала чистую правду.

Она была одинока потому, что никому не могла сказать о том смутном, неясном, что происходило в её душе, и, главное, никому не хотела об этом говорить. Венька Есаулов, сидящий с нею рядом на полу, с его блестящими от марихуаны глазами, с его женой, любовниками, запоями, с его светящейся изнутри картиной, - был единственным, с кем она не чувствовала себя одинокой.

Кажется, он это понял. Он помахал рукой, разгоняя дым, и всмотрелся в её лицо. Что-то дрогнуло в его глазах, и Але показалось, что напряжение его стало меньше, отпустило.

- Что ж, давай тогда вместе посидим, - сказал он. - Сейчас докурю и больше не буду.

- Да все равно, - сказала Аля. - Кури, если хочешь. Давай я тоже попробую, - неожиданно предложила она.

- Не стоит. - Венька улыбнулся, взглянув ей в лицо. - Побереги свою самоотверженность для чего-нибудь другого, Сашенька. Может, с кем-нибудь и закуришь со временем. Но уж пусть это буду не я. Хоть один грех не возьму на душу.

- Отчего все так, Веня? - тихо спросила она. - Как мне жить - я ничего не знаю...

- А никто не знает, - по-прежнему не отводя глаз от её лица, сказал он. - Почему ты меня об этом спрашиваешь? Уж кажется...

Он не договорил, махнул рукой.

- Я не знаю, почему тебя, - медленно выговорила она. - У тебя в глазах что-то, Веня. Такое живое, печальное...

- Ну и что? - невесело улыбнулся он. - Может быть, и осталось ещё живое. Пока... Многие на это клевали. Но я-то знаю, что это обман. И ни тебя, ни себя обманывать не хочу.

Она и вправду надеялась, что он сможет ей объяснить то неясное, тревожное, что было в её каждодневной жизни, что поднималось в её душе. Но вместо этого он запутывал её ещё больше.

- Я не выдержал жизни, - вдруг сказал он. - Она меня напрочь раздавила, и я даже не заметил, когда это произошло.

- Что это значит? - спросила Аля.

- Да просто пошел у себя на поводу, наверное, - пожал он плечами так спокойно, как будто говорил о ком-то постороннем. - Один раз поступил так, как легче всего было поступить в сложившихся обстоятельствах, хотя прекрасно знал, что поступить надо было иначе. Потом второй раз... И все, понесло.

- Ты о Варе говоришь? - догадалась она.

Венька снова улыбнулся.

- И о Варе тоже. Хотя это, может быть, не самое худшее, что я сделал. Ей я, по крайней мере, жизнь не поломал. В отличие от себя. Перед собой я больше виноват. Да о чем я тебе говорю, Сашенька! - спохватился он.

- Опять ты! - Она едва не заплакала. - Веня, ну, может, я не так хорошо все понимаю, но я же хочу понять! Почему ты считаешь меня глупой?

- Ну что ты. - Он погладил её по руке. - Я, конечно, не знаю, умная ли ты, Сашенька. Но что толку в пустом уме? А ты чуткая, внутренне очень содержательная. Ты из тех людей, которые из полноты себя многое могут создать. Ты мне поверь, я правду говорю. Я же режиссером когда-то был, имел кое-какую проницательность.

- Почему - был? - воскликнула Аля. - Ты и сейчас! Это же ты придумал - с перчаткой. Во мне все как будто зазвенело...

- Ох, как мне жаль! - Боль мелькнула в его глазах и исчезла. - Как мне жаль, что на это идут твои лучшие силы! И ничего поделать нельзя... Да это же ерунда, Сашенька - про перчатку про эту. Гнусная имитация, ничего больше. Даже если получается красиво. Таких штучек можно кучу придумать! Газовые плиты "Огненный столп"! Бумага для офисов "Белая стая"! Торшеры "Будем как солнце"! Какие там ещё книжки написали когда-то поэты? Интересно, на котором слогане крыша поедет и блевать захочется?

Ей показалось, что вот сейчас он и скажет, сейчас и объяснит... Но он молчал.

- Но что же вместо этого? - наконец спросила она. - Что мне делать, если не это? Веня, я совсем растерялась, меня теперь даже честолюбие не спасает.

- Если бы ты была не ты, а просто милая, спокойная девочка, я бы тебе сказал: роди ребенка, воспитывай, читай хорошие книжки и живи с чистой душой. Это не так мало, как тебе по молодости кажется! Но ведь тебе такой, какая ты есть, - этого мало?

Он смотрел на неё в упор, Аля даже поежилась под его неожиданно прояснившимся взглядом. Папироса с марихуаной давно была докурена, из бутылки он не отпил ни глотка.

- Мало тебе этого? - повторил Венька.

- Мало... - едва слышно произнесла Аля. - И что же?

- Тогда каких ты ждешь советов? Тогда вся надежда на судьбу. Может, она в тебя вложила силы. Выстроила стержень. Тогда сможешь.

Он говорил отрывисто, как будто ему тяжело было дышать.

- Ты о воле говоришь? - спросила Аля. - Не обижайся, но Илья говорит, например, что ты безвольный.

- На что же обижаться? - улыбнулся он. - Правильно говорит. А если б не он, я бы вообще давно... Илюшка меня за шкирку держит, как котенка паршивого. Он мне всегда давал последний шанс. Матерился, говорил: все, Бен, это уж точно в последний раз! А я, гад такой, опять... Но должен же хоть кто-нибудь плюнуть на справедливость и просто не дать сдохнуть?

Последнюю фразу он произнес с таким отчаянием, что у Али сердце дрогнуло. Она не знала, что можно после этого сказать. Венька ничего не объяснил ей в её жизни, но он сделал с нею что-то другое, гораздо более важное...

Але показалось вдруг, что вся её душа открывается, наполняется, что в ней может уместиться так много... И Веньку она чувствовала теперь так ясно и пронзительно, словно весь он уместился у неё в душе.

- Кто-нибудь должен, - твердо сказала она. - Но ведь это само собой понятно!

- Ты думаешь? Эх, Сашенька!.. Хорошо, что ты пришла, - вдруг сказал он. - Я уж, по правде сказать, загибался совсем.

- А теперь что? - улыбнулась она.

- А теперь, может, не загнусь пока. - Венька улыбнулся в ответ. Даже, может, усну сейчас. Обману себя ещё разок.

- Я тогда поеду, Веня, - сказала Аля, вставая с ковра. - Ты на диване на этом будешь спать? - с улыбкой спросила она.

- Где ж еще! Знаменитый диван, - кивнул он. - Рассказывал тебе Илюха? Ну вот, так оно и было, как он тебе рассказывал. Есть трамвай "Желание", а это диван "Иллюзия". Когда мальчик был чист и юн... Ты машину не водишь, Сашенька?

- Нет, - удивилась она. - А почему ты спрашиваешь?

- Думаю, как ты сюда добралась. И как обратно поедешь.

- Да уже утро. - Аля подошла к окну, приподняла жалюзи. - Правда, утро, Веня. Метро открылось. Просто ведь сейчас светает поздно - зима... Тебе и времени не осталось поспать, скоро все соберутся.

- Ничего, мне хватит. А ты научись все-таки машину водить. Я с таким кайфом ездил когда-то - когда пил не каждый день. Еще мог волю тренировать. Скажи Илюшке, он научит.

- Ладно, - кивнула она. - Ты правда спать будешь, Веня?

- Буду, буду, - подтвердил он. - Честное пионерское. Я же вообще-то спокойный, как слон. Сам не понимаю, почему все так повернулось.

"Какой же ты спокойный? - думала Аля, медленно идя к метро по пустынной, темной улице. - Спокойные все знают, все умеют, во всем уверены. А ты даже о себе не знаешь ничего, и мне объяснить ничего не можешь... А мне с тобой хорошо - вот загадка!"

Глава 8

Время шло однообразно, несмотря на пестрый круговорот Алиной жизни. О Веньке она думала мало - да можно сказать, совсем не думала. Она представляла себе, как он живет, и её совсем не тянуло в тот поток, в котором он плыл себе и плыл по течению.

Правда, и собственная жизнь тоже казалась ей потоком, ровным и однообразным. Это было странно, но это было так.

Иногда Аля вспоминала, как сидела в квартире Наташи Смирновой, смотрела на свое отражение в дверцах полированной стенки и думала об однообразии жизни, которого ей так хотелось избежать. Теперь ей казалось, это было так невозможно давно, что как будто и не с нею. Все до неузнаваемости переменилось в её жизни, все стало другим. А однообразия избежать не удалось, и она даже не представляла, как его вообще избегают.

Прежде были хоть иллюзии: поступлю в ГИТИС, стану актрисой... Теперь и иллюзий не осталось. Ну поступлю, ну стану. Буду слоняться по кабакам, играть в богему, ждать с собачьей готовностью в глазах, не глянет ли в мою сторону какой-нибудь начинающий режиссер.

С Ильей она обо всем этом не говорила, хорошо представляя себе его реакцию. Скорее всего, он пожмет плечами и скажет с усмешкой:

- Не понимаю твоих страданий, чижик. Я тебя снял в топовом клипе, на днях будет готов, посмотришь. Потом ещё сниму. Чего тебе больше? Меньше надо думать об отвлеченных вещах, Алечка!

Наверное, он был прав - даже наверняка прав. Но говорить с ним об этом не хотелось.

Аля все чаще думала о родителях, и сердце у неё ныло от этих мыслей. Она давно уже поняла, почему так бурно, так дико было ими встречено известие о том, что она уходит жить к Илье, - и давно уже на них не обижалась.

Отец позвонил через неделю после её ухода.

- Откуда же ты телефон узнал, папа? - спросила Аля, прислушиваясь к его голосу в трубке.

- От Нели, - ответил он. - Алька, мне ужасно стыдно... За все это. Мне кажется, я должен как-то тебе объяснить...

- Ничего ты не должен, папа. Я-то вам ничего не объяснила.

- Ты просто не успела, - возразил он. - Мы с мамой так были заняты собой, что не смогли даже выслушать собственную дочь. Может, все-таки придешь?

- Пока, наверное, нет... - медленно произнесла Аля. - Лучше ты приходи, а?

- Когда друга дома не будет? - спросил он.

- Почему? - удивилась Аля. - Приходи, когда хочешь. Илья рад будет с тобой познакомиться. Он вообще спокойный, и ничего плохого о вас с мамой не думает.

Андрей Михайлович зашел в тот же вечер. Аля предупредила Илью о его приходе, и они никуда не пошли. Она удивлялась тому, что совсем не волнуется: все-таки первое знакомство... Хотя, может быть, удивляться не приходилось. Илья держался с той самой непринужденностью, которой она от него и ожидала, и отец сразу это почувствовал.

Пили хороший английский джин, которого, как оказалось, Андрей Михайлович никогда не пробовал. Аля поджарила мясо - правда, пересушила, и поэтому все ели в основном заказанный вчера в ресторане салат из мидий. Разговаривали немного о телевидении, немного о строительстве дорог, ещё о чем-то необязательном и спокойном.

- Вы, Илья, не сердитесь, что мы так... резко себя повели, оправдывающимся тоном сказал вдруг отец. - Это наши причины, я о них не хочу говорить. А так, конечно, мы за неё волнуемся, это же понятно. Она у нас, знаете, с детства такая сумасбродная была. Никогда не угадаешь, какую штучку выкинет! Однажды, помню, - улыбка мелькнула на его лице, - ей лет девять было. Инна на дежурстве была, а Алька купалась перед сном. Вдруг, слышу, зовет. Я под дверью спрашиваю: что, Алюсь? Она говорит: папа, зайди в ванную на минутку. А я возьми и скажи: ты уже взрослая, мне неприлично заходить, когда ты не одета. Так ведь она минут десять ныла: зайди, зайди, ну очень надо, а я все отпирался. Потом плюнул: зайду, думаю - мало ли... Захожу - она стоит, в полотенце завернулась, как в тогу, величественным таким жестом мне на дверь указывает и произносит королевским голосом: как ты мог войти к неодетой женщине?! Провокаторша малолетняя!

Аля рассмеялась, услышав и вспомнив эту историю. Илья тоже улыбнулся.

- Да никакая не провокаторша! Мне просто поиграть захотелось, я же помню, - сказала она. - Я мылась, мылась, шампунь в глаза попал, так скучно стало. Ну, я и захотела какую-нибудь штуку выкинуть!

- Вот я и боюсь, - кивнул Андрей Михайлович. - Чтоб не переиграла в жизни. Жизнь вещь жестокая, Алька-то не понимает еще.

Он посидел недолго, засобирался.

- Ты домой, пап? - спросила Аля. - Давай я с тобой до метро пройдусь. Здесь же ветка прямая к нам... к вам...

- Да... Нет, не сразу, у меня ещё дела. Потом домой, - как-то скомканно, торопливо ответил он. - Не провожай, Алексашка.

- Вы не волнуйтесь, Андрей Михайлович, - стоя в дверях комнаты, сказал Илья. - Алечке у меня, надеюсь, неплохо. И штучек никаких она не выкидывает. Совершенно не о чем беспокоиться. Вы и жене скажите, зря она нервничает.

- Да я же вижу, - кивнул отец. - Ей здесь даже лучше, думаю, чем дома... сейчас.

Алю тогда ещё встревожил его виноватый взгляд, извиняющийся голос. Но причину всего этого она поняла позже - только через месяц, когда наконец решилась прийти домой.

Она не предупредила о своем приходе.

"Лучше глаза в глаза, - думала она, поднимаясь по лестнице в толпе людей на "Тушинской". - Как я буду по телефону объяснять, договариваться?.. Лучше просто приду".

Она была уверена, что родители дома. Вряд ли изменился график маминых дежурств, который Аля помнила наизусть, а отец вечерами никогда не задерживался, предпочитая брать работу на дом.

Поэтому она удивилась тому, что мама дома одна.

Аля открыла дверь своим ключом, тихо вошла, сняла мокрые туфли под вешалкой. Никто не вышел ей навстречу из освещенной комнаты, и это тоже было странно. Пусть мама и не знает, что это дочка пришла, но отца-то она всегда встречала, выходила к нему в прихожую или кричала из ванной:

- Это ты, Андрюша? Я уже вытираюсь, включи там пока конфорку под супом!

Теперь в квартире было тихо как в могиле. Только телевизор говорил что-то, особенно громко и отчетливо в этой тишине.

Аля прошла по коридору, остановилась в дверях комнаты. Мама сидела к ней спиной, с ногами забравшись в кресло, и смотрела телевизор. На ней был кремовый пеньюар - тот самый, югославский, драгоценный...

- Мама, это я, - выговорила Аля. - Это я пришла...

Инна Геннадьевна замерла, услышав её голос; Аля увидела, как напряглись, застыли её плечи. Потом она медленно обернулась, посмотрела на дочь. Даже в полумраке комнаты Аля увидела, как мамины глаза наполняются слезами.

- Аленька... - сказала она. - Я думала, ты... никогда больше...

Тут она замахала руками и расплакалась в голос, со всхлипами, не вытирая слез. Аля почувствовала, что в носу у неё начинает щипать, в глазах колоть, и слезы градом льются по щекам.

Они плакали вдвоем, обнявшись - как казалось обеим, бесконечно долго.

- Ты... совсем пришла? - спросила наконец Инна Геннадьевна, поднимая на Алю глаза.

- Нет, мам, - покачала головой та. - Не насовсем... Я просто по тебе соскучилась.

Инна Геннадьевна вздохнула, вытерла слезы.

- Ты есть, наверное, хочешь? - сказала она. - Что ты там ешь, не представляю! Ты же совершенно ничего не умеешь, я как подумаю... Как ещё твой... как он это терпит?

- Да терпит, терпит, - улыбнулась Аля. - Пойдем, поедим.

Они сидели на кухне за овальным столом, лампа светилась под плетеным абажуром. Вообще-то Аля совсем не была голодна и готова была просто сделать вид, что ест, только чтобы не обидеть маму. Но, к её удивлению, еды особенной и не было.

Когда Инна Геннадьевна открывала холодильник, чтобы достать сыр, колбасу, Аля увидела, что он почти пуст. Ни знакомой кастрюли с супом, ни накрытых блюдцами мисочек с чем-нибудь вкусным.

- Папа скоро придет? - спросила она, глядя, как мама нарезает колбасу на пластмассовой, в виде яблока, красной дощечке.

Нож на несколько секунд замер в маминой руке.

- Не знаю, - нехотя произнесла она наконец. - Он не предупредил. Он вообще теперь об этом не предупреждает. - Она положила нож, взглянула на дочь. - И не всегда приходит.

Аля молчала, ошеломленная этими словами.

- Но как это? - совсем уж глупо спросила она. - Почему?

- Почему? - Инна Геннадьевна невесело улыбнулась. - Об этом его надо спросить, наверное. Он мужчина хоть куда, в расцвете лет, у него появились новые... интересы. Такое вот вдруг произошло преображение...

Чего угодно Аля могла ожидать, но только не этого! У её отца какие-то "новые интересы"? Ведь совершенно ясно, что имеет в виду мама...

- Да ты что! - испуганно сказала она. - Мам, да быть не может! Он же всегда... Его же даже в гости из дому было не выманить, познакомить с кем-нибудь - и то с трудом! Ты что-то путаешь, мамуля!

- Что было, того уж нет, - ответила Инна Геннадьевна. - Я же врач, Аленька, я вообще-то осведомлена была о том, что так бывает. У мужчины усиленный выброс гормонов в определенном возрасте происходит, а у жены климакс начинается, а ему хочется чего-нибудь новенького... Все я это знала, в институте ещё проходили. Но чтобы вот так, как по учебнику... Она махнула рукой, отвернулась, замолчала, сдерживая слезы, потом повернулась снова. - Это давно уже происходило, неужели ты не видела? Хотя он старался, чтоб ты не заметила... Тебя-то он любит по-прежнему.

- И тебя, мама! - горячо произнесла Аля. - Да это что-то... Не может этого быть, я уверена! Тебе насплетничал кто-нибудь?

- Почему насплетничал? - пожала плечами мама. - Он сам сказал. Когда я уже не могла не спросить. Когда даже такая дурочка, как я, не могла не догадаться. Если бы ты знала, какой это был для меня шок! - Инна Геннадьевна закрыла лицо руками, потом ей удалось совладать с собой, она опустила руки. - Мне же в голову прийти не могло, я о таких вещах всегда слушала настолько отвлеченно, если подруги рассказывали, это настолько не о нас было... Он же всегда твердил: только тот, кто в детдоме вырос, может оценить, что такое семейный уют. Его же и правда никуда из дому было не вытянуть! И вот...

Для Али это известие было не меньшим шоком, чем для мамы. Она тоже хорошо помнила эти отцовские слова, которые он не уставал повторять, когда жена звала его, например, в гости к какой-нибудь своей сослуживице.

Родители Андрея Михайловича были расстреляны ещё до войны, он их совсем не помнил. Детдомовское детство прочно сидело в нем, отзываясь особенной, трепетной какой-то, любовью к домашнему покою.

Еще в середине перестройки, как только это стало возможно, он съездил в Ленинград, добился пропуска в архив КГБ и прочитал дело своего отца питерского инженера, арестованного после убийства Кирова, и матери - совсем юной балерины из кордебалета Мариинки, на которую, как он почему-то считал, была похожа Аля.

С дела даже не разрешили снять копию, не осталось ни одной фотографии. Осталось, наверное, только подсознательное ощущение утраченного семейного счастья, которое и воплотилось в собственной семье.

И что - все это разрушено? И из-за чего - из-за каких-то гормонов?! В это невозможно было поверить, и Аля не верила.

- Конечно, он тебе скажет, что его всегда многое не удовлетворяло, с мучительной, непрощающей обидой в голосе сказала мама. - Скажет, что я диктовала ему все, что он должен делать, что к его мнению никто не прислушивался. Но что он теперь может сказать! Да ещё тебе... Хоть перед тобой-то ему, я думаю, должно быть стыдно.

- А ты, мамуля? - спросила Аля, чтобы как-то отвлечь её. - Как ты живешь?

- А что я? - Она пожала плечами. - Мне-то ведь не казалось, будто у нас что-нибудь не так было... Живу, как живется, что уж теперь. Дежурств взяла побольше, прихожу поздно, устаю. Смотрю телевизор, потом спать ложусь.

- Так папа, выходит, совсем дома не бывает?

- Почему - бывает. Хотя я не знаю, что лучше: когда его нет, или когда есть - совершенно чужой... Просто, наверное, отношения у него с его женщинами не такие, чтобы к ним переселяться. Ночевать не всегда есть где, вот он и является время от времени по месту прописки.

Аля понимала, что надо поговорить с отцом самой. Ей все-таки не верилось, что дело обстоит именно так: какие-то многочисленные женщины, у которых не всегда можно переночевать... Но возражать сейчас маме было бы просто жестоко.

Инна Геннадьевна расспрашивала об Илье, о том, дружно ли они живут, что Аля готовит на обед, говорила, чтобы обязательно пришли вдвоем, только предупредили заранее, а то она редко бывает дома, разве что в воскресенье, да и то если нет дежурств...

Аля отвечала на мамины вопросы, но ей все время казалось: та спрашивает просто так, потому что надо же спросить, как живет теперь её дочь. Она никогда не видела, чтобы у мамы были такие глаза - пустые, без следа того живого огонька, который всегда вспыхивал в них то возмущением, то радостью.

Даже рассказ о знаменитых родителях Ильи не вызвал у неё особенного интереса.

- Да все у нас нормально, мам, - вздохнув, сказала Аля. - Он меня любит, я его тоже. Пока что я дома, хозяйство осваиваю, - улыбнулась она. А потом, наверное, работу какую-нибудь мне придумаем.

Прежде мама непременно сказала бы, что надо думать об учебе, надо приобретать специальность. Может быть, она даже догадалась бы, что жизнь у Али вовсе не такая, какую мать может желать для единственной дочери. Теперь же она только кивала, ничему не возражая. Але казалось, что мама даже не слишком вслушивается в то, что она говорит, а думает о том, что будет, когда за дочерью закроется дверь: пустой дом, громкий голос телевизора...

И ничего нельзя сделать, ничего! Побежать к отцу, потребовать, чтобы вернулся, ногами топать, плакать? Или остаться самой? И то, и другое было одинаково невозможно.

- А его родители? - уже на прощание, когда Аля одевалась в прихожей, вспомнила Инна Геннадьевна. - Они ничего ему не говорят? О том, что ты с ним живешь?

- Да нет, - пожала плечами Аля. - Его мама в Америке сейчас, у неё контракт в Голливуде. Илья говорит, такой звезде, как Анна Германова, сейчас здесь совершенно нечего делать, потому что кино почти не снимают, или чернуху одну. Она звонила недавно, со мной очень доброжелательно разговаривала. Сказала, что рада будет познакомиться, когда приедет. А у отца другая семья, Илья с ним почти не общается, странно даже.

- Ну, смотри, - вздохнула мама. - Я не знаю, что тебе сказать, Аленька... Видишь, как вышло: никаких советов о счастье я тебе давать теперь не могу. Все-таки хоть детей постарайся пока не заводить. Господи, ты ведь даже об этом представления не имеешь! Ничему я тебя не научила...

- Мамуля, ну что ты убиваешься? - В глазах у Али опять защипало. Подумаешь, есть чему учить! Поставлю спираль, и все дела.

В туалете, куда она зашла перед тем как уйти, был сломан бачок; крышка лежала на полу, и надо было дергать за торчащую проволоку. Прежде такое было просто невозможно: папа сам все делал по дому, а мама к тому же норовила по всякому поводу вызвать мастера, потому что "любая работа должна быть выполнена профессионально".

Теперь никому из них не было до этого дела.

Аля медленно шла по улице к автобусной остановке, забыв раскрыть зонтик, хотя осенний дождь все усиливался, и пузыри уже плясали в лужах.

Конечно, предстоял ещё разговор с отцом, и, наверное, он расскажет обо всем этом как-то иначе... Но какая разница?

Опоры, которой был для неё дом, больше не существовало.

Але действительно казались странными отношения Ильи с его родителями, хотя он объяснял их вполне убедительно.

- Мама всю жизнь отдала отцу, - сказал он. - Я, помню, ревновал даже, когда подростком был. Конечно, она актриса была при этом необыкновенная и мать безупречная. Но все равно... Я-то не совсем со стороны видел их отношения, мог кое о чем судить. Он всегда у неё был на первом месте, удивляться только можно было, как её вообще хватало на все остальное.

- А теперь? - осторожно спросила Аля.

- А теперь она привыкла, - пожал он плечами. - А что ещё она должна была делать? Сначала, конечно, переживала ужасно, когда он к этой соплячке ушел. Не зря же она Маргариту у него в спектакле играла! Я тогда вообще за неё боялся, как бы не сделала чего с собой. А потом - ничего, справилась. Она, чижик, выдающаяся женщина, у меня впечатление, что теперь такие вообще перевелись как вид. Я вот себя тешу надеждой, что на неё похож, хотя внешне, конечно, вылитый папочка, уже слышать об этом тошно от каждого встречного-поперечного.

- Ты жалеешь ее? - спросила Аля.

- Наоборот - восхищаюсь. Жалость - это же гнусное чувство вообще-то, сплошной надрыв. А у нас с мамой ровные, спокойные отношения, без истерик. Любим друг друга, прекрасно друг друга понимаем. Она наконец занялась собой, что я всей душой приветствую.

- Странно, - удивилась Аля. - Как это - наконец занялась собой? А как же она могла без этого актрисой быть?

- Ну как-как! - с легким раздражением в голосе ответил Илья. - Этого просто так не объяснишь, да я, по правде говоря, и сам не очень понимаю. Надо было видеть. Могла как-то, да ещё какой актрисой... Ну, во всяком случае теперь она счастлива, уж в этом-то я уверен. Завела себе любовника молодой, красивый, богатый, продюсер её. В Голливуд вот пробилась.

Аля слушала его с некоторым недоверием. Как-то не вязалось это... Актриса всю себя посвятила мужу, он был у неё на первом месте, потом он ушел - и вот она счастлива, и все у неё прекрасно... Ей почему-то казалось: или раньше все было не так, как говорил Илья, или теперь Анна Германова не так уж счастлива, несмотря на Голливуд и молодого любовника.

Но ему она, конечно, говорить об этом не стала.

- А отец твой? - спросила она вместо этого.

Лицо у Ильи стало холодным, на нем застыло неприятное выражение.

- А что отец? - сказал он, помолчав. - Он всегда жил как хотел, и теперь продолжает в том же духе. Не в смысле баб, а вообще... Самовыражается, воспитывает молодые дарования в театре в своем. Настолько молодые и настолько дарования, что одну даже до жены воспитал, - зло усмехнулся он.

- Ну и что? - невольно вырвалось у Али. - Что в этом плохого?

Правда, она тут же прикусила язык. Конечно, он за мать обижен... Но что плохого в том, что Илья рассказал об отце, она все-таки не поняла. Плохо, что ушел из семьи - но ведь и Илья дважды был женат, а теперь живет с третьей, а что было в промежутках, об этом вообще не говорит.

- Да все в этом плохого! - резко, зло воскликнул Илья. - В том, как он живет, все одно к одному! Девка эта ещё не самое худшее, если разобраться. Но все остальное... Ни до чего он не снисходит, небожителя из себя корчит! Клуб, клипы, мороженое - это у них фи! Это не для их величеств! Что ж я теперь, удавиться должен, или по миру пойти? Да плевать я хотел, что он по этому поводу думает!

Аля поняла, что лучше не заговаривать на эту тему.

И в конце концов, это не так уж трудно было делать. Если Анна Германова время от времени звонила из Америки и даже мило беседовала с ней, то от Ивана Антоновича не было ни ответа ни привета.

Только один раз, много позже, чем состоялся этот разговор о родителях, Аля слышала, как отец звонил сыну. И ей тогда почему-то показалось, что она приоткрыла тайную завесу, за которую лучше не заглядывать...

Звонок раздался рано утром. Илья только что проснулся и как раз собирался вставать - потягивался в постели, лениво обнимал Алю, а она притворялась спящей, потому что вчера, как обычно, вернулись поздно и просто сил не было отвечать на его утренние ласки.

- Ну чижик, ну дай... - бормотал Илья. - Когда я ещё домой вернусь!

В эту минуту и зазвонил телефон, трубка от которого лежала у кровати.

- Блин, не дадут с любимой женщиной воссоединиться! - ругнулся он. Алло! - Приоткрыв глаз, Аля увидела, как переменилось его лицо: странное, почти заискивающее выражение мелькнуло на нем. - Да, папа, слушаю, - сказал Илья.

Она не поняла, о чем разговаривают отец с сыном. Илья только отвечал на вопросы, да и то односложно: да, да, конечно, рад... Они разговаривали минут пять - и все время эти односложные ответы, произносимые незнакомым голосом...

- Папа? - вдруг спросил Илья. - Все, что ли? Даже не договорил! - Он швырнул телефон на постель так яростно, как будто черная трубка была в чем-то виновата. - Все! - зло воскликнул он. - Разговор окончен, самолет набрал высоту!

- Какой самолет?

Больше не таясь, Аля открыла глаза, села на постели.

- В котором он летит! Он из самолета изволил звонить, другого времени у него нет! Как же, крупная личность... На земле ему и без меня есть с кем поговорить! Небось для банкира, чтоб содержал его гениев, найдет время!

Илья говорил с такой яростью, что Аля даже испугалась: ей показалось вдруг, что он сейчас вообще заплачет... Но он отшвырнул одеяло, вскочил и вышел из комнаты. Вода зашумела в ванной.

Ни в этот день, ни потом они об этом звонке не говорили.

Глава 9

"А о чем мы с ним вообще говорим?" - все чаще думала Аля.

Эти мысли приходили невольно, без всякого её желания. Она их даже стыдилась, потому что об её жизни все можно было сказать простой поговоркой: "Как сыр в масле катается".

Именно так и говорила Нелька, время от времени заглядывая к Але в гости.

- И чего ты киснешь? - удивлялась она, выбирая в домашнем баре какой-нибудь особо экзотический напиток или примеряя Алину новую американскую бижутерию. - Что работы нет? Да это ж радоваться надо, вот дурочка! Мне б твои заботы... Ну, займись чем-нибудь. Обстановочку поменяй, чего сидеть в этом старье!

- Он не хочет здесь ничего менять, - возразила Аля. - Говорит, лучше новую квартиру купит, когда мать вернется, и отделает как захочется, а в этой пусть все так и остается. Это же старая квартира, дедовская мхатовский дом... Его отец отсюда и то только книжки забрал, когда уходил.

- Вот жизнь у людей! - восхитилась Нелька. - Эту так оставит, новую по-новому отделает... А тут сиди и думай, как с мамашей двухкомнатную панельку разменять. А снимать он тебя что, не будет больше?

- Будет, - пожала плечами Аля. - Но говорит, не надо суетиться. Первый клип очень хорошо пошел, теперь надо выждать немного и следующий хит выдать.

О том, что клип про перчатки пошел хорошо, догадаться было нетрудно. На следующий же день после того как он появился в прайм-тайм на первом канале, Алю стали узнавать на улице. Она даже удивлялась: ведь в пальто была, да ещё в вуали, а все больше людей бесцеремонно останавливают её, спрашивают, не эта ли самая, просят автограф.

Но самое удивительное и для неё печальное заключалось в том, что она восприняла свой успех как-то равнодушно, словно заторможенно...

Аля никак не могла себе этого объяснить. Ведь и клип ей нравился, и она даже, бывало, днем смотрела его на кассете, удивляясь тому, с каким изяществом снят этот маленький этюд, и как таинственно выглядит она сама в синеватой дымке, и как легки её шаги, и как блестят большие черные глаза под вуалью... И надпись "Вернитесь к забытым чувствам", - сразу запоминалась, даже казалась какой-то нерекламной.

На бесчисленных презентациях, где она по-прежнему бывала с Ильей, к ней теперь относились не только как к его эффектной спутнице. Подходили, сообщали впечатления, говорили комплименты, желали дальнейших успехов...

Все было хорошо, не о чем было грустить!

Аля надеялась, что Илья не заметит её странного состояния. Но у них были не те отношения, чтобы можно было что-то скрыть.

Он всегда был ей желанен, всегда ему удавалось разгорячить её во время близости, заставить трепетать все её тело. Даже если сначала она чувствовала себя усталой, невыспавшейся, даже если говорила, что не хочет...

Илья только усмехался в усы.

- Это тебе кажется, чижик, что ты не хочешь, - шептал он, лаская её грудь, живот, спускаясь пальцами все ниже. - Я такого дела не признаю, вот ты сейчас сама увидишь...

И она сама не замечала, как вспыхивало в ней желание, горячей волной разливалось по телу, всю её охватывало. Аля понимала, как много значит его неутомимость и любовный опыт. Илья чувствовал, когда надо поменять позу, чтобы её желание не угасло, когда надо помедлить, когда быть стремительным, даже грубым... Она ощущала себя воском в его руках - и ей это нравилось.

Как же он мог не почувствовать, когда всего этого впервые не произошло!

Они к тому времени жили вместе полгода; кончался январь.

Он лежал рядом с нею в темноте, отдыхая после недолгих любовных судорог, и молчал. Аля не пыталась даже, как обычно, прижаться щекой к его плечу. Она еле сдерживалась, чтобы не расплакаться.

- Что это с тобой? - спросил он наконец. - Ты почему не кончила?

- Да что-то голова болит... - пробормотала было она.

- Ты меня дураком-то не считай! - оборвал Илья. - Это чувствуется если голова. О смысле жизни думаешь?

- А как ты догадался? - удивилась она. - Ну, не то чтобы о смысле...

- Да чего там догадываться! У тебя на лбу написано, а также на всех интимных местах.

Он говорил грубо, но она не обиделась. Ей было стыдно перед ним за свою беспричинную тоску, но она ничего не могла с собой поделать.

- Я не знаю, Илюша, как это называется...

- Проще надо быть, - сказал он. - Ты вот говоришь, а сама не понимаешь, о чем. Почему же ты думаешь, что я должен понимать?

- Да нет, ты не должен... - начала было она.

- Вот именно. Зачем, почему... Знакомая песня! Алька, если сейчас не остановишься - сопьешься, учти. Или наркоманкой станешь. Или просто фригидной, тоже радости мало. Вон, с подружки пример бери. - Аля поняла, что он говорит о Нельке. - Четко знает, чего хочет. И самой жить легко, и на других производит прекрасное впечатление. Кому приятно, когда чужими проблемами грузят? Своих хватает... А тем более твои проблемы - говорить даже смешно! Тебе бы радоваться, а ты ходишь с кислой миной, аж оскомина от тебя в постели.

Только что ей было стыдно - и вдруг она почувствовала, что стыд её исчез без следа!

"С чего это я радоваться должна? - с неожиданным раздражением подумала она. - С того, что все мне завидуют? Да я сама себе не завидую, какое мне дело до других! А что ему можно объяснить, когда он заранее все знает?"

Она едва сдержалась, чтобы не высказать все это вслух.

- Я тебе серьезно советую: присмотрись к Нельке, - продолжал Илья. Вот бы кого раскручивать, будь у неё хоть маленький талантишко.

- Ну и раскручивай, - пожала плечами Аля. - Кто тебе не дает?

- Так ведь нет талантишка! - засмеялся он. - Ладно, чижик, хватит, не обижайся. Я для твоей же пользы. Надо нервишки держать в руках, а то так понесет - не удержишься. Венька вон...

Упоминание о Веньке действовало как ведро холодной воды. Что можно было возразить?

- И правда, глупости, - вздохнула Аля. - Сижу дома целыми днями, вот и лезет в голову всякое.

- Мало я тебя, что ли, везде вожу? - обиделся Илья. - Уж кто бы жаловался!

- Да я не жалуюсь. - Аля наконец прижалась к его плечу, поцеловала в мягкие душистые усы. - Я тебя люблю...

- Ну так и надо кончать по-человечески, - улыбнулся он в темноте, целуя её в ответ. - Вот женщина-загадка: удовольствие получить - и то тебя надо уговаривать!

Конечно, она его любила, несмотря даже на вспышки раздражения; хоть в этом не приходилось сомневаться.

Как Нелька была единственным напоминанием о прошлой жизни, счастливой и легкой, так Илья был единственной опорой в жизни нынешней.

"Еще бы в тоску не впасть! - думала Аля, просыпаясь поздним утром или даже днем. - Целыми днями дома, так кто хочешь с ума сойдет, даже Нелька".

Сначала она удивлялась, как это Илья может просыпаться рано утром и идти на работу, когда она ещё десятый сон досматривает.

- А у меня организм такой, - объяснил он. - Могу спать не больше шести часов и прекрасно себя при этом чувствовать.

Ну, а у Али организм был другой, и просыпалась она не раньше двенадцати. Ей и в голову не приходило, что он мог бы потребовать, чтобы она вставала, провожая его на работу, подавала завтрак. Илья был на редкость непритязателен, на завтрак всему предпочитал мюсли или творог, и даже обыкновенные сырники считал кулинарным излишеством.

Он вообще был отличным партнером, просто во всех отношениях. Быть чем-то недовольной значило быть сумасшедшей.

Иногда заглядывала днем Бася Львовна: поболтать по-соседски, как она говорила, - то есть выспросить что-нибудь об Алиной семье или обсудить Мишенькину змею-невестку, которая тому лет пятнадцать безвыездно жила в Израиле. Или обругать самого Мишеньку, которому уже за то памятник можно было ставить, что он терпел свою неугомонную жену, матерившуюся в семьдесят лет не хуже портового грузчика.

Бася только рукой махнула, когда Аля сказала, что считала её актрисой МХАТа.

- Да ты что, детка, какой там МХАТ! Разве по мне не видно? Хоть я, конечно, не хуже артистки сыграла бы при случае... Нет, я адвокатом всю жизнь проработала, сорок пять лет - шутка ли!

Как будто представить её адвокатом было легче, чем актрисой! Совсем наоборот...

Бася Львовна говорила помногу и с удовольствием. Чаще всего Аля, правда, понимала, что едва ли может воспользоваться её бесчисленными советами: очень уж разная у них была жизнь.

Но вместе с тем Бася действовала на неё просто магически - даже непонятно, каким таким непостижимым образом. Аля сама не успевала заметить, как подпадает под влияние её потрясающего темперамента, веселеет, начинает расспрашивать о чем-нибудь, что пять минут назад ей и в голову не приходило. Например, о том, как это Бася защищала преступников.

- А что преступники? - удивлялась Бася Львовна. - Тоже люди, жизнь есть жизнь. И то сказать, иной преступник получше будет, чем потерпевший.

Она помнила все до единого случаи из своей огромной практики и рассказывать могла часами. Але иногда не удавалось её остановить, да на счастье приходил Мишенька и уводил супругу домой.

- Зима в Оренбургской области - мы там в эвакуации были - у-у, вот это зима! - рассказывала Бася. - Бывало, еду в трибунал на станцию Новосергеевку, Гальку с собой везу - а куда девать? Мне возчик тулуп даст, я её спрячу, его и не видно, этого ребенка - ей же полгода не было! Пока я на заседании, она за стеной в комнате спит, а как проснется, её солдаты нянчат, пока я кормить прибегу. Крупная была станция, на фронт шли войска... Какие времена были, детка, какие времена! Но у меня, - гордо говорила она, - ни один высшей меры не получал, хоть я и начинающий адвокат была, ещё училась даже заочно.

- За что - высшей меры? - недоуменно переспрашивала Аля.

- Как это за что? Трибунал ведь, дезертиров судили... А я защищала. Разве можно? Что взять с мальчишки, если он испугался? Винтовки у половины деревянные были, на верную смерть гнали их. Как такого дать засудить? А у меня у самой муж на фронте, не захочешь, а подумаешь... Если б знать, что он, блядун такой, пэпэжэ заведет, мне б было не про него думать, а хорошего мужика себе искать!

Аля уже знала, что необыкновенная Бася была замужем четвертый раз. Первый муж нашел себе на фронте походно-полевую жену и оставил её с маленькой дочкой; от второго она ушла сама, забрав с собою четверых детей, потому что он унижал её достоинство; третий умер у неё на руках, пролежав три года в параличе. А четвертый, старый хрен Мишенька, был, оказывается, её первой любовью, с ним она росла в родном городе Балакове и встретилась через сорок лет в московском колумбарии, куда Мишенька пришел проведать покойную жену, а Бася - третьего мужа.

У кого хочешь голова могла кругом пойти от такой феерической биографии! Только не у самой Баси Львовны.

- А что такого, Алечка? - говорила она. - Жизнь есть жизнь.

- А как же справедливость, Бася Львовна? - спрашивала Аля. - Вы же государственный были человек, а они дезертиры...

- Э-э, деточка, какая справедливость? - возмущенно взмахивала руками Бася. - Справедливость - когда мальчик живой остался, вот это, я понимаю, справедливость! А так, вместо Бога решать... Я, правда, атеистка, - тут же уточняла она.

У Али дух захватывало, когда она слушала эту женщину, - и вместе с тем ей было весело, и она смеялась до слез.

Илья вот-вот должен был прийти, когда позвонили в дверь.

"Бася? - удивленно подумала Аля. - Полчаса всего, как ушла. Забыла, наверное, что-нибудь".

Она открыла дверь, даже не глянув в глазок, - и отшатнулась от порога. В дверях стояла Светлана.

Вообще-то Аля видела её довольно часто: все-таки они крутились в одном кругу, и странно было бы, если бы их пути не пересекались. Сначала Аля внутренне сжималась, завидев её издали, а потом перестала обращать на неё внимание. Она давно уже поняла, что представляет собою жена Ильи бывшая, правда, жена, но по паспорту даже и настоящая.

Светлана была самой обыкновенной тусовочной алкоголичкой, ничем не отличающейся от тех, которые десятками клубились по ночной Москве, переходя из кабака в кабак, из дома в дом, меняя компании, мужчин, просыпаясь каждый раз на новом месте. Это была особая разновидность бомжизма: эти люди все-таки имели дом и не спали в подъездах, но жизнь их и отдаленно нельзя было считать нормальной.

Чем Светлана занималась, было совершенно непонятно. Да и трудно было представить, что она чем-то могла заниматься... На что жила - это как раз было ясно, Аля прекрасно помнила сцену с выдачей денег, которую украдкой наблюдала на даче у Федора Телепнева.

Ей почему-то казалось, что во внешности Светланы, сквозь нынешнюю потасканность, должны угадываться следы былой красоты. Иначе невозможно было представить, что привлекло в ней Илью. Но ничего подобного она угадать не могла, и этот брак оставался для неё загадкой. Впрочем, мало ли совершенно необъяснимых, непонятно на чем основанных браков ей приходилось наблюдать в среде новой богемы! Одни Варя с Венькой чего стоили...

Она испытывала к Светлане легкую брезгливость, а та к ней, кажется, полное равнодушие. Поэтому Аля так удивилась, увидев её на пороге.

Еще удивительнее было то, что во второй половине дня Светлана выглядела совершенно трезвой, не нанюхавшейся и не обкуренной.

- Ты... что? - спросила Аля. - А Ильи ещё нет.

- А я его на дому и не посещаю, - криво усмехнулась Светлана. - Мы на нейтральной территории встречаемся. А без него не впустишь?

- Заходи, - отступая на шаг в сторону, ответила Аля. - Только я не понимаю...

- Да к тебе, к тебе пришла, - разматывая длинный, слегка свалявшийся синий шарф, сказала Светлана. - Знаю, что его нет, я его полчаса назад в одной компашке видела. Бизнесменской, - уточнила она. - В "Экипаже" беседуют, только по делу, без баб.

- А зачем ты мне это рассказываешь? - спросила Аля. - Я у него отчета не требую.

- Дело семейное, - усмехнулась Светлана. - Может, и в комнату позовешь, раз уж пустила?

Аля молча пошла в комнату. Конечно, она ничуть не боялась неожиданной гостьи, но её приход все-таки был неприятен. Хочет же она от неё чего-то. А чего хорошего она может хотеть?

Нет, никаких следов былой красоты не было заметно на этом лице! Как и показалось Але при первой встрече, лицо у Светланы было какое-то узкое, вытянутое, и даже если бы добавить красок в эти блеклые черты, оно наверняка не выглядело бы более привлекательным.

- Ничего не изменилось... - обводя глазами комнату, сказала Светлана. - Кровать новую купил... Мы же здесь жили когда-то, - объяснила она. - Свекры на дачу переехали, а мы здесь, и Антошка здесь родился. Книг только почти не осталось, - заметила она. - Иван Антонович забрал, наверное, у него хорошая библиотека была: ничего лишнего.

- Ты на квартиру пришла посмотреть? - не выдержала её элегического тона Аля.

- И верно, зачем тебе это слушать, - кивнула Светлана. - Пошли на кухню, покурим.

- Выпьешь? - спросила Аля, когда они уселись на кухне и Светлана закурила.

- Нет, - покачала головой та. - Потом... Думаешь, я бы не выпила где-нибудь, если б хотела? Гигантское усилие воли пришлось приложить... Не говорит он тебе, что жизнь требует волевых усилий?

- А разве он не прав? - усмехнулась Аля.

- Прав. Я - наилучшее доказательство.

- Света, скажи, чего ты хочешь? - поморщилась Аля. - Мне с тобой за жизнь разговаривать неинтересно.

- А с кем интересно? С ним, что ли? Так он этого не любит. Потому и театр бросил: чтоб зря нервную систему не напрягать.

Аля насторожилась при этих словах. Наверняка она имела в виду тот самый Арбатский театр, о котором упоминал и Венька Есаулов.

- Слушай, налей все-таки, а? - попросила Светлана. - А то совсем тошно стало. Как увидела все здесь... Не ожидала, что так будет. Я же отсюда пробкой вылетела, с такой ненавистью, что, думала, взорву все это, если ещё раз увидеть доведется. Я его так любила, что до сих пор страшно вспоминать, - вдруг, совершенно неожиданно, сказала она.

Аля открыла холодильник, поставила на стол начатую бутылку водки. Светлана дотянулась до дверцы буфета, не глядя достала оттуда рюмку и, мгновенно наполнив её, выпила залпом. Она сидела, сжимая пустую рюмку длинными, узловатыми пальцами. На её руках проступили красные пятна наверное, нервная экзема.

Але и самой стало страшно, когда она услышала её слова. Впервые она подумала о Светлане как о сопернице; до сих пор ей это и в голову не приходило. А что: ребенок, общее прошлое, в котором, кажется, много всего было - вот и Арбатский театр. Даже штамп до сих пор стоит в паспорте...

- Да ты не бойся, - словно угадав её мысли, сказала Светлана. - То все кончилось. Он как отрезал, а что со мной происходит - это и раньше ничего не значило, а теперь и подавно.

Она захмелела моментально, от воробьиной дозы. Да это было и неудивительно: как все постоянно и помногу пьющие люди, она могла опьянеть, кажется, от одного вида бутылки.

- Я правда только из-за тебя пришла, не из-за него, - предупреждая её вопрос, сказала Светлана. - Честно скажу, я ещё надеялась, что он... Все-таки Антошка... Даже когда ты появилась. А потом мне стало наплевать почему, сама не понимаю. Чего ждать, когда все равно внутри все пусто? Даже если б он меня обратно взял... Я уже и полюбить не могу - ни его, никого...

Голос у неё был севший, хрипловатый. Она говорила не очень связно, глаза её увлажнились - наверное, от водки.

- Но зачем я тебе? - медленно произнесла Аля.

Все напряглось у неё внутри, когда она смотрела на Светлану. Она не знала, чего ожидать от этой женщины, чем обернется разговор, и внутренне собралась, готовая встретить любой удар.

Та невесело улыбнулась.

- Боишься? Напрасно... Чего меня теперь бояться? Я тебя, наоборот, предупредить хочу. Я только когда клип этот увидела, поняла. Венька делал клип? - спросила она, и тут же сама себе ответила: - Венька, Венька. Уж больно душевно, Илья так не умеет. Зато использовать умеет всех на полную катушку, этого у него не отнимешь. Большой организаторский талант! - В её голосе мелькнула горькая нотка. - Да, о чем это я говорила? - Язык у неё уже немного заплетался, но она налила себе ещё рюмку. - Когда тебя в клипе, говорю, увидела, я все сразу поняла. Учти, он тебя тоже использует.

У Али в груди похолодело. Не то чтобы она готова была верить каждому слову этой спившейся женщины, не то чтобы считала её оракулом... Но в том, что она говорила, и даже в том, как говорила, - была какая-то тяжелая убедительность.

- Как... использует? - тихо спросила Аля. - Почему? Ты ерунду говоришь! - Голос её окреп. - Ну, снял в клипе, что в этом плохого? Я и сама хотела!

Светлана посмотрела на неё грустно, как на ребенка.

- Конечно, хотела, - согласилась она. - Поди плохо! Лучше, чем шляться неприкаянной. И ещё снимет, будь спокойна. Пока успех будешь иметь, а это, скорее всего, долго будет длиться: данные есть у тебя.

- Он меня любит, - тихо сказала Аля.

Ей казалось, что больше не надо говорить ничего, и спорить не надо. Эти слова все должны были объяснить, Светлана не могла не почувствовать этой правды!

- Любит, - кивнула та. - Насколько может.

- А кто любит по-другому? - язвительно спросила Аля. - Кто любит больше, чем может? Ты, что ли?

- Отчего бы ему тебя не любить? - словно не слыша, продолжала Светлана. - Вы с ним смотритесь просто потрясающе, такая эффектная пара! Мы с ним никогда так не смотрелись... Ты и в глаза никому особенно не лезешь, и дурочкой бессловесной не выглядишь; держишься в самую точку. А главное, ты ему нужна, он на тебе такой капитал сделает - я даже не про деньги, хотя и деньги тоже... Он же сгорает от этого: от того, что ему не дано...

- Замолчи! - Алин голос срывался на крик. - Я не хочу больше этого слушать! Ты просто отомстить ему хочешь, через меня ему хочешь отомстить! Ты...

Неожиданно Светлана заплакала, упав головой на стол. Может быть, это были просто пьяные слезы: она всхлипывала, вздрагивала, даже зубами скрипела - так, что страшно было слышать этот скрип.

- Отомстить! - вырывалось у неё сквозь всхлипы. - Какое - отомстить! Да я, может, и сейчас... Да плевать мне на тебя, мне до тебя дела нет, использует он тебя, или ещё что, стала бы я из-за этого беспокоиться!.. Не могу я тебя с ним видеть, не могу, понимаешь?! С другими бабами могла, а с тобой - не могу! Себя вспоминаю... - Она на мгновение перестала плакать, подняла голову. - Я же на тебя была похожа когда-то...

- Ты - на меня?

У Али глаза округлились от изумления.

- Теперь, конечно, не видно. Не лицом, нет. Но я тоже такая была... Это трудно объяснить! Иван Антонович мне говорил, но я так все равно не объясню, как он умел. Когда внешность одно, а изнутри что-то большее идет так, что ли... Вот как у тебя. Я ведь дурочка тогда была, попрыгунья-стрекоза, в ГИТИСе пять лет проучилась - книг даже не хотела читать. Свекор, помню, сердился ужасно: Света, пропадет талант, на одном нутре долго не протянешь! Ну, мне ни до чего дела не было - только Илья. А потом и вовсе все стало до лампочки, какие уж там книжки...

Але показалось, что Светлана успокоилась. Во всяком случае, говорить стала тише, без крика и всхлипов.

- Мы с ним поженились только когда Антошка родился, но до этого долго жили. Ты вот не веришь, что я на тебя похожа была, а я правду говорю. Конечно, пластика не такая выразительная, но вот именно сочетание... У меня внешность была очень строгая, холодноватая такая, скульптурная - а внутри такая страсть, что от одного голоса все с ума сходили. Не то что теперь... И эффект был потрясающий: этот наружный холод и этот голос! Когда у нас в театрике первая премьера была - Венька с Ильей Шекспира ставили, "Зимнюю сказку" - успех похлеще был, чем у Ивана Антоновича во МХАТе. Декорации Костя сделал - вообще закачаешься... Илюшка такой гордый ходил, ему же это как маслом по сердцу. Так все хорошо шло, мне даже не верилось. Проснусь иногда утром и думаю: неужели это все правда со мной? Быть не может, я такого не выдержу просто!.. Вот и не выдержала, - горько улыбнулась она.

- Но как это, Света? - едва слышно произнесла Аля. - Я что-то не понимаю... Чего ты не выдержала?

- Да нет, это я так, - махнула рукой та. - Конечно, обстоятельства повернулись, вот и... Разборки пошли бандитские, помещение у нас отобрали. А время как раз такое началось: Малый театр, и тот еле перебивался, кому ещё о нас было думать! И все. Зачем я ему теперь была нужна? Он все твердил тогда: надо выстоять, нельзя поддаваться... Студию свою начал делать, клипы снимать, все на это направил. Уж куда больше: зубы сжал, а попросил отца, чтоб помог, свел с нужными людьми. Иван Антонович мощный человек, его всегда уважали... Представляю, каково Илье это далось, к нему пойти! А тут я со своими страданиями: целый день одна, работы нет, на душе тоска... Я ему и так была уже в тягость, он же вообще такой: что его честолюбия не тешит, к тому у него быстро интерес пропадает. А уж когда пить начала, да каждый день, да с истериками!.. Я ведь за ребенка схватилась как за соломинку. Думала, все теперь переменится. Но уже, наверное, поздно было... Для меня поздно. Меня ведь Иван Антонович, когда узнал про все про это, даже в театр к себе звал. Но я не пошла.

- Почему?

Аля боялась дышать, слушая её.

- Да потому что перед ним у меня все-таки стыд был. Я же на свой счет не обольщалась, зачем бы я стала его обманывать? Явилась бы пару раз пьяная на спектакль - и что? Нет уж, лучше с чистой совестью пропадать. Я тебя зря напугала, - без перехода сказала она. - Тебе все это не грозит, можешь не переживать. Клипами он ещё до-олго будет заниматься, на твой век успеха хватит. И любви, значит, тоже.

Светлана снова налила себе водки. Вдруг Аля заметила, что рука её замерла, нервные пятна на запястье сделались ещё ярче. Оглянувшись, она увидела, что Илья стоит в дверях.

- Та-ак... - ничего хорошего не предвещающим тоном сказал он. - Ты что, совсем охренела? Теперь ещё и сюда будешь являться, ещё и ей мозги пудрить?!

- Илья... - начала было Светлана.

Но, наверное, она сама не знала, что хочет сказать, - и замолчала. На лице её мелькнул ужас.

- Если ты ещё раз... - проговорил Илья; голос его стал таким глубоким, что каждое слово клокотало в горле. - Если ты ещё раз позволишь себе что-нибудь подобное... Да хоть явишься сюда, на порог ступишь... Учти: будешь иметь то, что заслуживаешь, - хера лысого будешь иметь! Чертова ты стерва, да когда ж ты уймешься?! Сколько ж тебе надо, чтоб ты перестала по пятам за мной ходить?!

С этими словами он неожиданно сделал два огромных шага через всю кухню и, оказавшись рядом со Светланой, схватил её за руку. Никто слова не успел произнести, как он рывком поднял её с места и поволок за собой. Аля вскрикнула и бросилась за ними.

- Илья! - закричала она, догнав его в коридоре и вцепившись в рукав. - Прекрати немедленно, что ты делаешь?!

- Заткнись! - Он обернулся, Аля увидела, что глаза у него совершенно желтые от гнева. - Не лезь не в свое дело!

Собиралась она лезть не в свое дело или нет - вмешаться все равно было невозможно: Илья загородил неширокий коридор, прижав Светлану к самой входной двери. Не прошло и минуты, как он справился с замком, распахнул дверь и вытолкал её на лестницу. Вслед полетело пальто и синий шарф. Шарф зацепился за перила, растянулся на половину лестницы, как парадная дорожка.

- Все поняла? - крикнул Илья. - Я дважды не повторяю, ты знаешь!

Хлопнула дверь.

Аля остолбенело стояла в коридоре. Потом она отступила в комнату, чтобы дать ему пройти. Он скрылся в кабинете.

Аля сидела на итальянской тахте, забившись в самый угол, прижавшись к широкому подлокотнику. Она сидела так не больше получаса, но ей казалось, что прошла вечность. Полная, ни единым звуком не нарушаемая тишина стояла в квартире.

Она не смотрела на дверь, но все равно почувствовала, когда Илья вошел в комнату, остановился на пороге, словно не решаясь подойти.

- Алечка... - наконец услышала она его голос. - Извини меня. Это была гнусная сцена, я понимаю. Извини меня за нее.

Минуту назад Аля не могла себе представить, что сделает, когда он все-таки войдет. Отшатнется, закричит? Ей казалось, после всего увиденного она не сможет даже взглянуть на него, не то что заговорить...

И что он может ей сказать?

Но он говорил. Он говорил, и его голос звучал совсем не так, как она ожидала. Аля думала, что он будет говорить зло, возмущенно, будет приводить аргументы в свою защиту...

- Как я устал от всего этого, если бы ты знала, - сказал Илья. - У меня сил больше нет, Алька... Что ж я, железный?

Она подняла на него глаза, чувствуя, что слезы вот-вот брызнут из них. Ей не хотелось плакать при нем, но невозможно было удержаться, слыша этот глубокий голос.

- Не могу я больше. - Илья подошел к тахте, присел на край. - Сколько я могу все это слушать? У меня уже в ушах её голос стоит. Во всем я виноват, во всех смертных грехах! Не знаю, кому она только об этом ещё не рассказала. Теперь вот за тебя взялась. Я же слышал, что она плела.

- Но Илья... - Аля чувствовала, как дрожит её голос. - Неужели все это вранье? И про театр, и про роли ее... Она несчастный человек, это же видно! И у неё ребенок. Твой...

- Ребенок! - Он безрадостно усмехнулся. - Кого мне действительно жаль, так это ребенка. Она его родила мне назло - удержать хотела - а он, бедняга, всю жизнь теперь будет расплачиваться. Я ей тысячу раз говорил: не готов, не могу ребенка иметь, хорошим отцом ему быть не смогу. Ну, я же не ангел небесный, в конце-то концов, могут у меня быть недостатки? Да и не хотел я от неё детей иметь! Нет: рожу, новая жизнь, смысл, материнское счастье... Вот оно, её материнское счастье: по кабакам шляться и нервы людям трепать! Спасибо, мать её - святая женщина, все терпит ради внука. Что ж это за бабы такие, можешь ты мне объяснить? Ты ведь женщина, хоть и юная еще! Она, Варька... Откуда эта стервозность звериная?

- Но она совсем другая, совсем не такая, как Варя! - воскликнула Аля.

Слезы высохли у неё в глазах, она говорила горячо, ей так хотелось, чтобы он понял!

- Не такая! Эх, Алечка, неопытная ты девочка. Чудо мое... Да в том-то и дело, что такая же точно! Одна одно говорит, другая другое, а суть та же. Ведут-то они себя по одной схеме, какая же разница, что они выдумывают в свое оправдание? Для Варьки Бен плохой, а я хороший, для Светки - наоборот. Всякий кулик свое болото ненавидит. - Он придвинулся совсем близко к Але, положил руку на её колено. - Милая моя, одна ты у меня...

Аля чувствовала, что он говорит искренне, и горечь в его голосе была неподдельна. Но что-то мешало ей поверить в его слова, что-то в собственной душе сопротивлялось их справедливости.

- Иди ко мне... - едва слышно произнес Илья. - Успокой ты меня, я же весь как в лихорадке. Алечка, побудь со мной, только ты меня успокоить можешь...

Он действительно дрожал, она никогда его таким не видела. И рука дрожала на её колене, и все тело, когда он прижался к ней, и губы дрожали, больно захватывая её маленький сосок.

Он был совершенно голый под черным халатом, и тело его дышало жаром; ей показалось, раскалился каждый волосок. Илья всегда занимался любовью с наслаждением, "со вкусом", растягивая минуты удовольствия для неё и для себя, прерываясь в самые страстные мгновения, чтобы продлить их. Но сейчас он не только не растягивал мгновения, но наоборот - торопил стонами и короткими вскриками.

Але казалось, он на части её разорвет - так бешено сжимал он её плечи, словно сломать хотел, так сдавливал грудь, так неудержимо ударял внутрь, между ног, короткими, страстными ударами.

Впервые он не стремился доставить ей удовольствие и, кажется, сам понимал это.

- Ох, как хорошо... - хрипел он. - Ох, минутку ещё потерпи, я сейчас кончу, сейчас...

Наконец он замер на ней - после таких конвульсий, захлебываясь таким мучительным стоном, что ей показалось, он сознание потеряет. Никогда не бывало, чтобы Аля испытывала в такие минуты страх; и это тоже произошло впервые.

Он полежал на ней ещё немного; она почувствовала, что задыхаться начинает под его тяжестью. Наконец он грузно перевалился на бок, лег рядом, прижав её к себе. Уткнувшись лицом ему под бок, ощущая усталую влажность и острый запах его кожи, Аля чувствовала, как наливается спокойствием все его большое, тяжелое тело.

- Что б я делал без тебя, не представляю, - произнес он. - Сдох бы уже, наверное, от стрессов. Бедняжка моя, не успела сегодня кончить, только для себя старался... Но я тебя потом порадую, чижик, даст Бог, не в последний раз!

Аля вздохнула у него под боком. Конечно, сегодня он не думал о её удовольствии, и она действительно не успела его получить. Но дело было совсем не в этом, и не к этому относился её вздох. Его неожиданно вспыхнувшая страсть, их стремительное соитие смели все, что она хотела ему сказать, объяснить.

А теперь он лежал усталый, спокойный, и она чувствовала: ему все равно, что она скажет.

И все-таки она должна была сказать, иначе то, что она чувствовала, разорвало бы ей сердце!

- Илья... - Аля приподнялась, опершись на локоть. - Но что же теперь будет?

- В каком смысле? - Он посмотрел удивленно.

- Что же теперь, так и жить, как будто ничего не произошло? Я все время о ней думаю.

- А я нет. - Он сказал это спокойно, даже без раздражения. - Больше мне не о чем подумать! Алечка, - голос его смягчился, - пойми: я свое о ней отдумал, и наши отношения давно определились. Ты у меня, конечно, трепетная девочка, цинизма не приемлешь, но поверь, без него не обойтись. Я неплохо оплачиваю возможность не думать о ней, и это гораздо лучше, чем позволить ей изводить меня. А теперь ещё и тебя. Тебе показалось, я грубо с ней обошелся сегодня? - Он взглянул на Алю, ожидая ответа, но она молчала. Показалось, я знаю. А ты представляешь, что было бы, начни я с ней выяснять отношения? Да ей же только того и надо, она же энергию качает из таких вот разговоров! Больше-то неоткуда... А я тебе расскажу, что было бы: она бы сюда каждый день начала таскаться, измучила бы тебя через неделю и меня довела бы до чего похуже, чем из дому её выбросить. Этого ты хотела?

Аля по-прежнему молчала, и, кажется, её молчание наконец рассердило его.

- Да елки-палки! - воскликнул он. - То один перед глазами маячит живым укором непонятно в чем, то эта... Уж ей-то обижаться не приходится, ей-то я плачу сполна!

- Один - это кто? - Аля наконец нарушила молчание. - Веня?

- А то кто же! У них ведь у всех проблемы, и все я обязан решать до бесконечности! А попробуй один раз скажи: хватит! - и почему-то должен чувствовать себя подонком.

- А какие у него проблемы? - Аля не обратила внимания на все остальное, им сказанное.

- Алечка, - поморщился Илья, - все человеческие проблемы, как правило, упираются в одно: в деньги. Исключение составляют шекспировские герои, да и то не все. А Венькина вечная проблема состоит в том, что именно тогда, когда надо какую-нибудь проблему немедленно решать, он начинает пить и таким приятным образом уходит в подполье. Или колоться, тоже вариант, есть же сердобольные души, дадут в долг. Но ведь так ничего не решается! Когда-нибудь нечем становится колоться, не на что пить, и жизнь опять предстает такой, как есть. И тогда он идет ко мне, просит денег, и так далее по замкнутому кругу.

- И ты не дал? - тихо спросила Аля.

- Я всегда давал! - зло ответил он. - Но когда-нибудь надо это прекратить. Для его же пользы. Что ты на меня так смотришь? - заметил он.

- Но ведь так нельзя... - Аля еле выговорила это, потому что ей даже дышать было тяжело. - Конечно, ты прав - но так все равно нельзя! И он же работает у тебя, неужели...

- Он зарабатывает гораздо меньше, чем тратит, - оборвал Илья. - Хотя, если бы хотел, могло быть совсем наоборот. И он должен это понять наконец. Все, Аля. - Он сел на кровати. - Больше я эту тему обсуждать не собираюсь, особенно с тобой.

- Почему же со мной - особенно? - насмешливо спросила она. - Умом не вышла?

- Мне дела нет до твоего ума. А с тобой - потому что дом должен быть тем местом, где тебе успокаивают нервы, а не треплют. Этого мне на работе хватает выше крыши. Пойду помоюсь, - добавил он, вставая. - А то душ даже не принял из-за всего этого, лег с женщиной потный, как скотина.

Аля промолчала: ей нечего было возразить. И дом должен успокаивать нервы, и проблемы свои каждый должен решать самостоятельно, и пить куда как нехорошо.

Но она и представить себе не могла, что так возненавидит справедливость.

Глава 10

А жизнь шла себе и шла, сглаживая острые углы и успокаивая страсти.

Аля совсем недавно открыла для себя это удивительное свойство жизни. Только что тебе кажется: сердце разорвется, надо что-то делать, невозможно выдержать!.. И вот, в момент самого невыносимого напряжения, наступает утро, и ты вдруг понимаешь, что все не так страшно - вернее, не так страстно. Прямо по пословице: утро вечера мудренее.

Ей вообще казалось, что вся её жизнь последних месяцев - с тех пор как она стала жить с Ильей - была именно цепочкой открытий. Она каждый день постигала те странные законы, которых не поймешь, пока не выведешь на собственном опыте.

Наверное, Илья давно вывел их для себя. Только теперь Аля по-настоящему понимала, что значит его опыт. Не тот, который чувствовался в постели и всегда был приятен, а другой - жизненный опыт, иногда жестокий, действительно циничный, но неизбежный.

Потому что Светлана действительно была спившейся, совершенно безнадежной женщиной, и действительно стала бы ходить к ним как на работу и мучить их обоих разговорами. И что можно было сделать? Взять её в дом, все свое время посвятить утешениям? Можно было только давать ей деньги, и Илья делал то, что единственно было возможно. Язык не поворачивался его упрекнуть...

И Аля занималась теперь тем, что было возможно. Учила английский, например. Притом по-настоящему учила, без шарлатанских методов. Илья сразу предупредил, узнав о её намерениях:

- Только, чижик, ни в коем случае не по Илоне Давыдовой, или что там ещё рекламируют? Сигналы в мозг, двадцать пятый кадр, обучение во сне... Это, милая, все бред, если не хуже. Надо просто взять хорошего учителя, читать книжки и слушать английское радио, вот и все.

Сам он говорил по-английски блестяще и, конечно, мог советовать.

И Аля ходила к хорошему учителю, читала книжки и слушала радио.

Кроме того, она научилась водить машину. Сначала она занялась этим от скуки: просто интересно было попробовать. Но в первый же раз, когда ей удалось плавно выжать сцепление и "Фольксваген" мягко тронулся с места, она почувствовала, как это здорово!

"Правду Венька говорил", - подумала она с мимолетной грустью.

- Блестяще, Алька, - похвалил Илья, сидевший рядом. - Ну, я и не сомневался.

- Почему? - удивилась Аля.

У неё даже пот выступил на носу, так она старалась вести машину прямо или выписывать плавные повороты на площадке, где Илья учил её водить. Но получалось у неё совсем не блестяще, зря он говорил!

- Да потому же, почему и клип, - объяснил он, хватаясь за руль, который Аля выворачивала совсем не в ту сторону. - Тело свое чувствуешь, собой владеешь. Уменье вообще или присуще человеку, или не присуще, а выражаться оно может как угодно. Научишься, научишься, - ободрил он, когда Аля наконец нажала на тормоз. - Ишь ты! Выходит, надо мне о тачке для тебя подумать?

- А ты меня возьми к себе шофером, - улыбнулась Аля. - Раз я такая умелая.

- Ничего, - успокоил он. - Я все равно менять хотел, пора что-нибудь поприличнее завести - "Лексус", что ли, или "Сааб". А эту тебе отдам. И права куплю, когда водить научишься.

Так они перекидывались короткими и приятными фразами, водили вместе зеленый "Фольксваген", и жизнь их была приятна для обоих.

А чего больше требовать от жизни?

Аля все реже ходила куда-нибудь вечерами с Ильей. К счастью, он совершенно не обижался, если она говорила ему, что хочет остаться дома.

- Неохота, Илюша, - не вдавалась она в особенные объяснения. - Куда ты идешь, в Домжур? Я там все уже знаю, даже могу сказать, кто там будет сегодня. А есть мне не хочется.

В Домжуре часто собирались телевизионщики, так что ужин там отчасти мог считаться работой, и Аля понимала, зачем он идет. А ей идти было незачем.

- Я лучше почитаю, - блаженно щурясь, говорила Аля.

И с облегчением вздыхала, когда за Ильей закрывалась дверь. Конечно, хорошо, что он есть. Но хорошо и то, что "есть" он с перерывами...

Аля с удивлением поняла, что стала гораздо жестче, чем прежде. То есть она и раньше не была особенно восторженной. Но теперь она меньше сомневалась в правильности своих оценок, стала яснее видеть в поведении людей то, что Илья называл "голой правдой".

И её это ничуть не угнетало.

"Как странно, - думала она иногда. - Почему же мне себя прежней даже не жаль? Ни наивности своей, ни доверчивости..."

Аля заметила, что даже Илья стал прислушиваться к её оценкам, хотя ей и в голову не приходило давать ему какие бы то ни было советы. По правде говоря, ей просто было все равно, как он поведет себя в той или иной ситуации... Она просто говорила, что думает о том или другом человеке, как относится к тому или другому событию, - и он прислушивался, и не скрывал своего внимания к её мнению.

Теперь она снова много читала, и даже удивлялась про себя: почему книги так надолго выпали из её жизни? Ведь целыми днями дома сидит и обязанностей, можно считать, никаких, разве что Моську выгулять, - а за последние полгода прочитала меньше, чем за один месяц в выпускном классе.

За книгами она ходила в Чеховскую библиотеку на Пушкинской площади, или в Некрасовскую на Большой Бронной, или в библиотеку Театрального общества на Страстном бульваре, куда Илья её тоже записал. И читала почти весь день - счастливо, праздно, без цели, то есть именно так, как лучше всего читать хорошие книги.

Однажды она вспомнила слова Ильи о том, что проблемы шекспировских героев не упираются в деньги, и ей тут же захотелось почитать Шекспира. И Светлана говорила о "Зимней сказке" - первой премьере Арбатского театра...

И она прочитала все восемь толстых томов - не в силах оторваться, погружаясь в трагические и комические страсти с головой, ничего не замечая вокруг...

Но в этот вечер, когда Илья вернулся домой, она не читала, а просто смотрела телевизор. Услышав, как хлопнула входная дверь, Аля поймала себя на том, что слегка расстроилась. Стояли чудесные апрельские сумерки, и она как раз собиралась проехаться по городу.

С тех пор как Аля по-настоящему научилась водить машину - а произошло это действительно довольно быстро, прав был Илья, - она с удовольствием ездила вечерами одна. Дневной поток машин к этому времени уже рассасывался, улицы были пусты и тихи - насколько вообще могут быть пусты и тихи улицы Москвы, всегда наполненные внутренней, даже ночью не стихающей жизнью.

Она ехала по Тверской, объезжала Кремль - все водители ругали новую систему объезда, а ей нравилось - и, на ходу полюбовавшись кремлевскими куполами и башнями, медленно ехала дальше по набережным.

Аля сама не понимала, почему именно когда она ведет машину, её мысли как-то особенно проясняются. Может, сосредоточенность невольно появлялась во всем, и в мыслях тоже?

Она не думала ни о чем-то глубоком и важном. Просто мелькали в голове ясные, с нею чем-то связанные образы, она произносила вслух какие-то невообразимые монологи, которые сама придумывала и тут же забывала, или читала стихи. Весенний ветер врывался в окно; ей было хорошо в одиночестве.

"Ну вот... - разочарованно подумала Аля, услышав, как хлопнула входная дверь. - Теперь придется остаться".

Предложи она Илье проехаться вместе, он, может быть, и согласился бы: не так уж он был тяжел на подъем. Но ей не хотелось предлагать.

- Что показывают? - Илья вошел в комнату и бросил равнодушный взгляд на экран телевизора.

- Да ничего особенного, - пожала плечами Аля. - Глупость. Дочка Шукшина попсу какую-то пропагандирует.

- Почему глупость? - хмыкнул Илья. - Попса тоже нужна. И посмотри, какая она девка роскошная! Вот что значит порода. Завидуешь, Алечка? поддразнил он.

- Да ну, чему завидовать. - Аля не знала, отчего у неё испортилось настроение. - Уж скорее её отцу можно было завидовать, а ей-то за что?

- Ты, чижик, как всегда усложняешь, - пожал плечами Илья. - При чем тут её отец? Нет, ну до чего ж все любят рассуждать о детях великих людей и говорить всякие пошлости про отдыхающую природу! - сердито бросил он, хотя Аля ничего такого не говорила. - Мой отец сегодня звонил, - добавил он, не меняя интонации.

Илья произнес последнюю фразу довольно равнодушно, но Алю трудно было обмануть напускным равнодушием. Да и с чего бы он стал ей сообщать об отцовском звонке, если бы это ничего для него не значило?

- Что-нибудь случилось? - спросила она.

- Да нет... Я тоже удивился: отчего вдруг такое внимание? Не из самолета звонил, опять-таки... Он, оказывается, антрепризу организует. Небольшое такое звездное мероприятие, "Маленькие трагедии" собираются представить во МХАТе.

- И что? - насторожилась Аля.

- Хочет, чтобы я Альбера с ним сыграл в "Скупом рыцаре". Изобразил бы, так сказать, родственника.

Он усмехнулся, стараясь выглядеть небрежным, но Аля не могла не заметить торжества, мелькнувшего в его глазах.

Она давно уже понимала, кто такой Иван Антонович Святых. То есть, конечно, и раньше знала: актер, известный, снимается... Но теперь, то и дело слыша его имя от самых разных людей, от студентов ГИТИСа до банкиров, она начала догадываться, что киношной славой этот человек не исчерпывается.

Знала, что он ушел из МХАТа и основал собственный театр, в который сначала набрал своих студентов, а уж потом потянулись знаменитые актеры. Что эти самые студенты из никому не известных юных дарований незаметно превратились в актеров, которых в театральной среде знают в лицо и по фамилии. Что крупные банки считают за честь финансировать его театр и его актерские классы, организованные при театре.

Но, по правде сказать, все это больше настораживало её, чем располагало к Святых-старшему. Теперь-то Аля прекрасно себе представляла, чего стоит современная известность и каким образом она организуется. Человека, бывшего, как Иван Святых, кинокумиром огромной страны, раскрутить было легко.

И эти его странные отношения с сыном... Аля помнила, что происходило в её семье: и родители, считай, разошлись, и она ушла из дому. Но не было же такого, как у Святых, чтобы полгода с собственным ребенком не встречаться! Она была уверена, что хороший человек так себя вести не стал бы.

- Ты согласишься? - поинтересовалась она.

Илья посмотрел удивленно.

- А ты бы не согласилась? Ты представляешь, кто там будет играть? Еще бы я отказался! Не понимаю только, с чего он вдруг... Что-то я не припомню, чтобы он когда-нибудь восхищался моим актерским дарованием. Наоборот, издевался еще, когда я бизнесом занялся: молодец, сынок, если можешь не играть - не играй... Ну, неважно.

Але показалось обидным, что Илья не позвал её ни на одну репетицию, хотя их было, к её удивлению, много - учитывая, что играли действительно только театральные звезды с огромным опытом.

- Зачем тебе? - поморщился Илья, когда Аля спросила нельзя ли ей прийти посмотреть. - Это не принято, да и вообще... Спектакль посмотришь.

И она ждала спектакля со вполне понятным любопытством.

Старый МХАТ был в двух шагах от дома, в Камергерском переулке, и Аля пошла на премьеру пешком. Платье она выбрала для этого вечера совсем простое. Черное, с едва заметным дымчатым блеском, оно шло к её глазам. К платью Аля надела гарнитур, подаренный Ильей на Новый год: нитку крупного жемчуга и такие же серьги-жемчужинки.

Ей почему-то показалось, что неловко надевать что-нибудь экстравагантное, яркое, да к тому же ей нравилось неизменное изящество матово-черного цвета, оттенявшего и её темные глаза, и светлые волосы. И шея выглядела точеной над вырезом-каплей, и недлинная юбка волнами шла от каждого шага...

Аля полюбовалась на себя в зеркало, прежде чем выйти из дому, и порадовалась, что в конце апреля совсем потеплело и можно не надевать плащ. Она специально завернула к метро и купила семь белых, желтых и темно-алых роз на высоких стеблях, чтобы подарить Илье.

Уже у входа в театр Аля поняла, что не ошиблась с выбором наряда. Совсем не такие люди, каких она привыкла видеть вечерами, подъезжали и подходили к старому МХАТу... И дело было не в том, что они были одеты дорого или роскошно. Аля довольно видела дорогой и роскошной одежды, это едва ли привлекло бы её внимание.

Это были именно другие люди, иначе сказать было нельзя. Старше они были, что ли? Нет, и это не то... Совсем недавно они с Ильей были в "Метрополе" на очень пафосной, как он сказал, тусовке, посвященной награждению "Лиц года", и там она видела знаменитостей всех возрастов. Некоторых она узнавала и в здешней толпе.

И все-таки эти люди были другие. Они иначе смеялись, иначе здоровались друг с другом, даже по лестнице поднимались как-то не так. Но в чем заключается их отличие, какое такое неизвестное ей настроение одушевляет этих людей, - Аля понять не могла...

Конечно, здесь попадались знакомые, и с ней кто-то здоровался, и она кому-то отвечала. Но ощущение того, что она попала в совершенно незнакомое общество, не проходило. Даже богатые нувориши, которые во множестве присутствовали на любой престижной тусовке, и на этой тоже, не могли этого ощущения изменить.

Как всегда, когда она не могла в чем-то разобраться, Аля почувствовала легкую тревогу. И с этим неспокойным чувством вошла она в зал.

Илья дал ей пригласительный билет, и место было хорошее: в пятом ряду, в середине. Она пришла не поздно, но почти к самому началу, несколько мужчин встали, пропуская ее; Аля почувствовала их неравнодушные взгляды. Цветочный стебель зацепился за рукав сидящего рядом молодого человека, он с удовольствием принялся помогать Але высвобождать цветок и смотрел на неё восхищенно.

В первом отделении был "Скупой рыцарь", потом "Пир во время чумы". Але впервые предстояло увидеть отца Ильи не на экране, а "живьем", и даже совсем близко. Но Иван Святых, игравший Барона, появлялся, конечно, не сразу - сначала Альбер-Илья.

Аля впервые видела Илью на сцене, но сразу поняла, что смотрится он прекрасно. Да и почему это должно быть иначе?

"Красивый... - подумала она, глядя, как он мечется по сцене, по роли своей негодует на бедность, пишет долговую расписку. - И играет прекрасно, зря волновался".

Ей было приятно смотреть на Илью. Она с удовольствием отмечала изящество его движений, его умение держаться. К тому же ему очень шел костюм старинного аристократа. Да и все в нем было как-то удивительно уместно: и густые темно-русые волосы, и усы, и тяжеловатая стать, и, главное, глубокий, богатый оттенками голос.

Аля заметила, что даже представление об Альбере, составившееся у неё после чтения "Маленьких трагедий", теперь само собою изменилось. Теперь ей уже казалось, что "Скупой рыцарь" написан о том, как полный сил и неудержимых желаний очень красивый молодой человек связан по рукам отцовским безумием...

Иван Святых появился на сцене, когда, увлекшись игрой Ильи, Аля его как-то и не ждала. Она знала, конечно, что он сейчас появится, и знала первые слова, которые он произнесет, даже специально перечитала накануне Пушкина.

Но когда в полумраке сцены прозвучало: "Как молодой повеса ждет свиданья..." - она почувствовала, что с нею происходит что-то странное, совершенно ею не ожидаемое...

Аля слушала монолог Скупого рыцаря и ничего не могла понять.

"Да что же это со мной? - подумала она почти с испугом. - Что же это происходит?"

И вдруг почувствовала, что находится в полной власти говорящего Скупого рыцаря, Ивана Святых, отца Ильи, своего свекра? - этого она не знала... Да уже и не хотела знать. Сердце у неё замерло, словно перед прыжком в пропасть, и полетело в пропасть, но полет длился бесконечно столько, сколько звучал голос, сколько сидел над своими сундуками скупой Барон.

Когда он произнес: "Ступайте, полно вам по свету рыскать, служа страстям и нуждам человека. Усните здесь сном силы и покоя, как боги спят в глубоких небесах..." - Аля почувствовала, что больше не выдержит.

Вся его безумная, всепоглощающая страсть словно перелилась в нее, овладела ею так же, как владела им! Когда-то, бесконечно давно, когда ещё не начался этот спектакль, она знала, что страсть Скупого рыцаря ужасна, а ещё раньше она, кажется, даже говорила о чем-то таком на уроке литературы. Но сейчас, с той самой минуты как он появился на сцене, Аля чувствовала только, что верит каждому слову этого человека, и будет верить, что бы он ни произнес.

Возможно, это должно было быть не так, и может быть, он хотел совсем противоположного - например, чтобы зрители осудили Скупого рыцаря. Но Аля понимала - если её состояние вообще можно было назвать способностью понимать - только одно: этот удивительный человек хочет, чтобы она стала им. И она становится им, подчиняясь его невидимой, но физически ощутимой воле.

В антракте она едва перевела дыхание. Даже в фойе не вышла, даже в буфет не пошла, хотя, когда спектакль только начинался, ей хотелось пить. Але вдруг, как пятилетней девочке, показалось, что в конце последней сцены актер действительно умер...

В "Пире во время чумы" Иван Святых играл Вальсингама, и Аля с замиранием сердца ждала, когда он произнесет: "Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья - бессмертья, может быть, залог!" - как будто никогда прежде не слышала этих стихов.

Но теперь она уже немного пришла в себя и, по-прежнему оставаясь во власти этого удивительного актера - она даже не знала, можно ли его так назвать, - все-таки была в силах понимать происходящее.

И понимание ошеломило ее! Конечно, она немало видела спектаклей, и были у неё сильные театральные впечатления, вот и Ольга как чудесно играла в тот давний вечер, и она даже сама хотела стать актрисой. Но теперь...

Аля впервые видела человека, чья внутренняя мощь была бы так неоспорима. Он не имитировал страсти, не изображал их лучше или хуже, он... Да она сама не знала, что же он делал! Это была загадка, от одного прикосновения к которой у неё едва не остановилось сердце.

Она даже не думала о волшебной силе искусства. Что ж, значит, ему подвластна и эта сила... Ей только страшно было представить, что вот сейчас кончится спектакль, и все кончится, и она не будет слышать этот голос, видеть этого человека, поднявшегося над столом Пира во время чумы...

"Боже мой! - вдруг подумала она. - Как же смогла без него жить женщина, которую он любил, а потом оставил?.. Да ведь невозможно этого выдержать, никаких сил не хватит!"

Аля так и не знала, почему он ушел от жены, да это было сейчас и неважно. Она только поняла вдруг, какой невыносимой мукой должно было быть расставание для матери Ильи, каких немыслимых сил стоило ей казаться после этого живущей!..

"А он уверен, что она счастлива! - с каким-то брезгливым сочувствием подумала она об Илье. - Ведь действительно уверен! Голливуд, продюсер... Он ничего не знает о своей матери, ничего не знает об отце. Он просто не способен этого знать, даже если бы очень захотел! Не дано..."

Он вдруг так жалок стал ей - Илья, тоже сидящий на сцене в числе других пирующих во время чумы.

"Зачем он согласился? - холодно, как о постороннем, подумала Аля. Звездная тусовка, больше ничего не увидел. Неужели он не чувствует своей несравнимости, своей..."

Впервые в жизни она понимала, что такое могучая творческая сила, которая непостижимым образом живет в человеке и волнами расходится от него, и всех берет в плен.

Мысли проносились в Алиной голове стремительно, порывисто, но были совершенно отчетливы. Теперь она понимала, отчего разошлись отец с сыном, по сути понимала, не по обстоятельствам, потому что суть Ильи она знала всю, до донышка, а суть его отца до дна исчерпать было невозможно, но от одного прикосновения к ней замирало сердце.

... Аплодисменты гремели вокруг, неслись сверху, с балконов, актеры выходили на поклон, и невозможно было поверить, что все кончилось.

- Девушка, а цветочки-то? - игриво спросил тот самый молодой человек, от рукава которого она отцепляла цветочный стебель.

С трудом стряхнув оцепенение, Аля пробралась между рядами, сделала несколько шагов, отделявших её от сцены. В глубине каждого цветка до сих пор дрожали разноцветные капли воды. Аля встряхнула букет, чтобы расправить его, и капли драгоценно сверкнули в сиянии театральных ламп.

Она подняла цветы вверх и протянула их Ивану Святых, стоящему на авансцене.

- Иван Антонович... - выговорила она. - Спасибо!

Только сейчас она разглядела то самое поразительное сходство с сыном, о котором все говорили, о котором знала и она; раньше было не до этого.

"Какое там сходство! - подумала Аля, глядя, как знакомым жестом Святых-старший протягивает ей руку, как сверкают золотым блеском его глаза. - Вот уж точно, сравнили кой-чего с пальцем!"

Эта неожиданно пришедшая на ум грубоватая поговорка развеселила её, и она рассмеялась. И тут же подумала, что он удивится или, пожалуй, ещё обидится на её глупый смех. Но он улыбнулся сам и подмигнул красивой девушке.

- Что, милая, смешно? - негромко спросил Иван Святых. - Не заскучали, значит?

Аля кивнула и отошла в сторону, давая подойти другим зрителям, столпившимся в проходе между кресел.

Илья ещё накануне предупредил, что после спектакля намечается банкет - здесь же, во мхатовском ресторане, и что он выйдет за Алей в фойе, когда зрители разойдутся.

Выходя из зала, Аля столкнулась с Венькой Есауловым.

- Ой, Веня, а я тебя не заметила! - обрадовалась она. - Я, правда, вообще никого не заметила... Какой он актер, Веня, я даже представить не могла!

Тут же она подумала, что Венька, пожалуй, решит, будто она говорит об Илье. Но он понял.

- Да, Иван Антонович... - согласился он. - Я, бывало, завидовал даже.

Аля удивилась его тону - какому-то равнодушному, безжизненному. Но удивилась мимолетно, не слишком отдаваясь удивлению. Впечатления обуревали её, и очень уж не хотелось сейчас думать о вечных и унылых Венькиных проблемах.

- Пойдешь на банкет? - спросила она.

- Нет, - покачал головой Венька. - Ухожу.

- Куда? - машинально спросила Аля, прежде чем сообразила, что это в общем-то не её дело.

- В студию, что ли, - по-прежнему вяло пожал он плечами.

- А-а, - протянула Аля. - Тогда пока?

- Прощай, Сашенька, - ответил Венька. - Ты такая сегодня красивая... И всегда!

Голос его как-то странно дрогнул, когда он это произнес, и равнодушие на миг сменилось в его глазах такой отчаянной тоской, что сердце у Али дрогнуло в такт его голосу. Но тут же этот огонек исчез, глаза его погасли, и, неловко махнув рукой, Венька быстро пошел по фойе к выходу.

Аля посмотрела ему вслед и подумала вдруг, что надо забыть обо всем о банкете, даже о чудесном спектакле, даже о том, как играл Иван Антонович, - и бежать за ним...

Но это был странный и мимолетный порыв, без всякого смысла. Что она будет делать в этот вечер с Венькой? Да и хочет ли он, чтобы она навязала ему свое общество?

"Он же меня не звал, - вскользь подумала Аля. - И как же я сейчас уйду?"

Уходить ей совершенно не хотелось. Да и зачем? К тому же Илья как раз окликнул её издалека, и мысли её тут же переключились на другое.

Аля вдруг ясно поняла, что вот сейчас он подойдет, что-то скажет, и надо будет отвечать ему, высказывать впечатления, идти с ним на банкет...

"Какая тягость, Боже мой, да я просто не выдержу!" - с тоской подумала она, глядя, как он идет ей навстречу по фойе.

Впрочем, ей очень хотелось ещё раз увидеть Ивана Антоновича - в жизни, не на сцене - и, вздохнув, она помахала Илье рукой.

Банкет был довольно роскошный, но Аля не обратила на это внимания. Разве что посмеялась вместе со всеми, когда внесли и поставили на стол огромного ледяного медведя. В лапах он держал ледяное лукошко, полное ягод, и лед с ягодами смотрелся весной очень необычно.

- Особый шик эти ледяшки. - Илья наклонился к ней. - И довольно дорогое удовольствие, кстати.

Аля ничего не ответила: она чувствовала, что ей сейчас одинаково безразличны и Илья, и медведь. Никогда такого с нею не было прежде, но она даже не успела удивиться своему состоянию.

Она глаз не сводила с Ивана Антоновича Святых. Ей даже самой неловко становилось, но она ничего не могла с собой поделать. Ей словно загадку хотелось разгадать: что же в нем есть такого, что не позволяет глаз от него отвести?

На первый взгляд, ничего такого в нем не было. Во внешности Святых-старшего полностью отсутствовало то, что сразу бросалось в глаза во внешности его сына: соразмерность и правильность черт, тяжеловатая уверенность жестов, стать...

Лицо у Ивана Антоновича было круглее, чем у Ильи, в выражении лица вместо монументальности чувствовалась необыкновенная подвижность. Не было бороды и усов, что отчасти уменьшало сходство. Но главное заключалось не в этом.

У него был совсем другой взгляд.

Во взгляде Ильи всегда сквозила уверенность - в себе, в своем знании жизни, людей. И поэтому полностью отсутствовал интерес - и к жизни, и к людям...

"Как же я раньше этого не замечала? - думала Аля. - Почему мне казалось, что он имеет право на эту уверенность, на эту окончательность каждого слова? Жизненный опыт, много чего достиг... Какая глупость!"

Жизненный опыт сквозил во взгляде Святых-старшего совсем иначе: живым, глубоким вниманием. Но это не был праздный интерес к любому собеседнику и не была имитация внимания. Встречая его взгляд, Аля явственно ощущала, как обостряются её собственные чувства.

"Он действительно не знает, что произойдет с ним, с людьми, с жизнью даже через пять минут, - думала она, машинально поднося к губам бокал с шампанским. - Он не знает, и у него есть мужество принять все, что произойдет, и не сломаться, и не сломать..."

Шум за столом становился все беспорядочнее, многие уже перешли на другие места, вспыхивали споры и разговоры, которых не разобрать было в общем гуле. Илья тоже отошел на другой конец стола и разговаривал с пожилым мужчиной, которого Аля не знала. Ей показалось издалека, что на лице у Ильи мелькает растерянность, но присматриваться не хотелось.

Она сидела в одиночестве и думала о том, о чем не могла не думать весь этот удивительный вечер.

- Скучаете, Александра? - вдруг услышала она и вздрогнула от неожиданности.

Иван Антонович незаметно сел рядом с нею и, подняв глаза, она встретила его взгляд, полный веселого внимания.

- Нет, что вы, - смутилась Аля. - Я просто думаю...

- Хорошее занятие, - улыбнулся Святых. - О чем же, если не секрет, думает во время банкета юная, чудесная девушка?

- О вас! - выпалила Аля. - О том, как вы играли... И о том, почему я вас не видела никогда.

- Спасибо, - снова улыбнулся он. - А почему не видели... Что ж, Саша... Вас Саша зовут или Шура?

- Аля.

- Я, Алечка, Илью не осуждаю. Просто не имею права осуждать. Как примерю на себя, что он должен испытывать по отношению ко мне... Я понимаю, какие страдания доставил его матери своей поздней любовью, и он вправе относиться ко мне так, как относится. В том числе и не позволять увидеть вас.

Аля почувствовала, что у неё рот открывается от изумления. Илья не позволяет увидеть ее? Но ведь он всегда говорил, что это отцу нет дела до сына и тем более до его подруги! И она сочувствовала, и не понимала, как такое может быть...

- Но теперь мы с вами наконец познакомились, и слава Богу! - голос Ивана Антоновича вывел её из удивленного состояния. - Я рад, что вас увидел. А то ведь, знаете, даже превратное впечатление о вас составил.

- Как это? - снова поразилась Аля. - Почему?

- Да по клипу этому, по этой бесстыдной профанации Ахматовой. Подумал было, что вам доставляет удовольствие таким образом использовать то, чему вас бескорыстно учили в детстве.

- Но я ведь там ни слова не сказала... - краснея, пробормотала Аля.

- Зато сыграли точно, - улыбнулся Иван Антонович. - Так что даже я не мог не догадаться, что именно вы изображаете. Все-таки тоже кой-чего читал в юности! Алечка, ну не обижайтесь. - Видимо, он заметил её смятение. Теперь я вас увидел и все отлично понял. Вам сказали, о чем вы должны думать, вы думали именно об этом, вспоминали, а вас в это время снимали. Ведь так?

- Так, - не поднимая глаз, кивнула она.

- Ну и не стесняйтесь! Теперь я вижу вас и понимаю, что ошибался: вы совершенно не способны на холодный расчет.

Конечно, он все понял правильно и, наверное, ей нечего было стесняться. Но Аля вдруг вспомнила то необыкновенное состояние, в котором она находилась во время съемок - когда она и чувствовала все, что делала, и одновременно видела себя со стороны, владела собою.

Об этом, путаясь и сбиваясь, она и рассказала Ивану Антоновичу. Как ни странно, он понял, о чем она говорит, и посмотрел на Алю ещё внимательнее, чем прежде.

- Интересно... - протянул он. - Может быть, вы актрисой хотели быть в детстве?

- Да, - удивленно ответила Аля. - Я ведь даже в ГИТИС поступала, Илья вам не говорил разве?

Теперь пришел его черед удивляться.

- Нет... И почему же не поступили?

Аля собиралась уже рассказать историю своего неудавшегося поступления, когда к ним подошел Илья.

- Не сердись, Илюшка, я тут без тебя подсел к Алечке! - подняв руки, воскликнул Иван Антонович. - Нарушил её инкогнито. Ладно, ухожу, ухожу.

- Нет, папа, ну что ты... - как-то вяло пробормотал Илья.

Аля старалась не смотреть в его сторону.

- Да меня и вправду зовут. - Святых успокаивающе прикоснулся к руке сына. - Потом договорим, да? Теперь ведь уже можно будет, наверное?

Приветственно помахав Але и Илье, он отошел к каким-то знакомым, которые его давно уже окликали.

- Я ухожу, - по-прежнему не глядя на Илью, сказала Аля.

- Пойдем, - кивнул он. - Мне самому надоело.

Банкет близился к завершению. Ледяной медведь подтаял и стоял в большой луже, растекающейся по блестящему блюду. Гул стал тише.

Они вышли на улицу, не глядя друг на друга и ничего друг другу не говоря.

"На себя сыновние чувства примеряет... - думала Аля всю недолгую дорогу до дому и потом, уже входя в темный подъезд. - Понимает, что он должен испытывать... Сравнил тоже! Сын-то просто знал всегда, что не выдерживает даже отдаленного сравнения, вот и боялся, что я это сразу пойму".

Наверное, её чувства так явственно были написаны на лице, что даже Илья разглядел.

- Ну, что ты так на меня смотришь? - зло сказал он, когда они наконец вошли в квартиру. - Нашла себе тему для размышлений?

- Ни о чем я не размышляю, - ответила Аля. - Подумаешь, бином Ньютона!

Они снова замолчали. Аля открыла шкаф, достала джинсы и простую клетчатую рубашку, в которой любила ходить дома. Илья пошел на кухню, открыл холодильник. Она услышала, как звякнули рюмки: наверное, налил себе водки или джина.

- А обо мне ты подумала? - Илья снова стоял в дверях комнаты. Понятное дело, он поразил твое воображение! А ты подумала, каково мне всю жизнь существовать в его тени?

- Кто тебя туда поместил? - пожала плечами Аля. - Ты что, столб, в землю вбитый?

- Все равно... Яблоко от яблони и захочет, а далеко не упадет.

- Ты, по-моему, как раз далеко откатился, - заметила она. - Ладно, какая разница!

Ей действительно не хотелось рассуждать на эту тему. Все было настолько ясно, что скучно было произносить какие-то слова, высказывать мнение... Зачем?

Но Илья уже завелся, глаза его сверкали, голос стал глубоким, клокочущим.

"Даже голос... - вдруг подумала Аля. - Даже голос, такой красивый, ничему не помогает".

- Всю жизнь! - воскликнул он. - Только родился - а уже Святых! Думаешь, легко? Сколько себя помню: а, это сын Ивана Антоновича, как же, как же, очень похож!.. А как папа относится к тому, что в ГИТИС поступаешь? А папа видел вашу премьеру? В бизнес пошел, думал: ну, теперь все. Куда там! А отец может гарантировать? Да-да, Иван Антонович нам звонил, ну что ж, тогда мы согласны...

Илья так похоже передразнивал эти бесчисленные голоса, что Аля невольно улыбнулась. Ей даже жалко стало его, но и это ничего не меняло.

"Наверное, я просто жестокая, - подумала она. - Но что я могу с собой поделать?"

Он был ей в тягость, он был ей жалок, и она хотела сейчас только одного: чтобы кончился этот бессмысленный разговор.

"Как же я жить с ним буду? - с тоской подумала она. - Чем он виноват? И все равно..."

Она надеялась, что он устал и сразу уснет. Да и выпил ведь... Но Илья придвинулся к ней, и она почувствовала, как впервые её передернуло от властного, хозяйского жеста, которым он поворачивает её к себе.

"Что ему объяснять? - подумала Аля. - И все равно он не поймет".

- Илья, у меня месячные первый день сегодня, - сказала она.

Она была уверена, что он догадается, в чем истинная причина. Но он отпустил её плечо - слегка разочарованно, но спокойно.

- А-а, - протянул он. - Пойду тогда ещё выпью, а то что-то... Не засну, пожалуй.

Прислушиваясь к его шагам в коридоре, Аля вспомнила, что ведь даже не высказала своих впечатлений от его игры. Да он и не спрашивал.

Глава 11

На следующий день Аля старалась выдумать для себя как можно больше занятий. Ей не хотелось думать о вчерашнем. Слишком тяжело было сознавать, что она не может и не хочет сохранять уже установившиеся отношения с Ильей. И из-за чего?..

К счастью, дел было действительно много. Утром она поехала на урок английского, и по дороге ей показалось, что "Фольксваген" идет как-то неровно. На обратном пути она заехала на сервис у метро "Аэропорт", на который всегда ездил Илья, и, пока мастер ковырялся в моторе, сходила на Ленинградский рынок и купила печенку - свежую, а не из голландских стратегических запасов.

В общем, день её был заполнен.

"А может, ещё и ничего? - мимолетно думала Аля. - Так все это смутно, неясно..."

Знакомое состояние - "утро вечера мудренее" - начинало её охватывать.

Дома она занималась обедом - или ужином? - разговаривала по телефону с отцом, который только что вернулся из командировки. Папа звонил с работы, а вечером собирался куда-то "по делам". Аля неслышно вздохнула, узнав об этом: все было невозвратно...

Она давно уже выслушала от папы все объяснения, о которых говорила мама: и о том, что он никогда не чувствовал свободы, и о неожиданно проснувшихся чувствах... И кто из них был прав?

"Как легко все разрушить... - думала Аля, положив трубку и сидя у телефона. - Одно движение, один решительный жест - и все, и не вернуть".

Ей страшно было разрушать, ей этого не хотелось! Но вместе с тем она не представляла, как говорить с Ильей, когда он вернется, как проводить с ним день за днем. Та тягость, которую она теперь чувствовала с ним, почти перевешивала доводы разума.

Могла ли она предвидеть, что случится вечером!

Илья вернулся не поздно. Он снимал туфли в коридоре, Моська вертелась вокруг, облизывала его руки. Аля выглянула из кабинета с открытой книжкой Набокова в руке: она как раз читала "Король, дама, валет".

- Что так рано? - спросила она. - Еще пойдешь куда-нибудь?

Ей не хотелось, чтобы он предложил идти вместе.

- Да нет... - пробормотал он. - Никуда не пойду...

В последнее время Аля не слишком прислушивалась к его настроению - с тех пор как поняла, что в этом нет необходимости и что он от неё ничего такого не ждет. Но сейчас, услышав его глухой голос, она насторожилась.

- Что случилось, Илья? - спросила Аля.

- Ничего хорошего, - ответил он, разгибаясь. - Со следователем провел весь день.

- С каким следователем? - испугалась Аля. - Почему?

- Да Венька... - словно нехотя протянул он. - Кто мог ожидать!

- Чего... никто не мог ожидать?

Аля почувствовала, как в груди у неё похолодело при упоминании о Веньке. Отчаянная тоска, стоявшая вчера в его глазах, мгновенно вспомнилась ей...

- Хотя, конечно, чего ещё можно было ожидать, - продолжал он. Передоз, когда-нибудь должно было этим кончиться!

Он прошел мимо Али в кабинет, сел в крутящееся кресло у компьютера. Лицо у него было осунувшееся и сердитое.

- Он... Его нет? - едва слышно спросила Аля.

Она чувствовала, что не может дышать.

- В студии, ночью - конечно, никого не было, - не отвечая, произнес Илья. - Может, в первые минуты и можно было откачать... Но никого же не было!

- И... где он теперь? - сама не понимая, о чем спрашивает, выдохнула она.

- Аля, что за глупый вопрос! - рассердился Илья. - Какая тебе разница? В морге, где еще. Что ты на меня так смотришь? Думаешь, у тебя в груди сердце, а у меня камень? Да мне, может, выть хочется от тоски! Сколько я ему говорил, сколько просил!.. Вместо того чтоб хоть что-нибудь предпринимать - дозу в вену и готово!

- Что - предпринимать? - медленно, как во сне, произнесла Аля. - Что он должен был предпринимать?..

- А что, по-твоему, предпринимают нормальные люди, когда у них долги? По-моему, они работают, чтобы рассчитаться! А не клянчат у всех подряд с очередными клятвенными обещаниями и не говорят, что запутались по жизни!

- У кого это - у всех подряд? - ещё медленнее спросила она. - У тебя?

- Конечно, в первую очередь у меня, у кого еще! Кто ещё приучил его к этой лафе?

Он говорил все быстрее, все жарче, и голос его становился все глубже.

- А ты, значит, все-таки не дал? - В её голосе невольно прозвучала насмешка, хотя ей было совсем не до того. - Проявил, значит, выдержку?

- Представь себе! - в тон ей ответил Илья. - А по-твоему, я должен был вести себя такой же тряпкой, как он? И сколько можно давать, как ты думаешь? Хорошо тебе говорить, ты его пару месяцев всего знаешь, он тебе, конечно... трогательным кажется! А я уже счет потерял своим поблажкам, можешь ты это понять?!

- Не могу! - Дыхание у неё занялось от ненависти к нему. - Не могу и не хочу, понял?! Что ты должен был делать? - Она сделала ударение на "ты". - Ты - давать столько, сколько он просил! Сколько ему надо было, чтобы выжить! Уж как-нибудь по миру он бы тебя не пустил!

Она кричала так громко и отчаянно, что Моська прибежала из коридора и испуганно залаяла. Аля не расслышала, что Илья уже тоже кричит - ей казалось, он говорит тихо.

- Идиотка! - заорал он в ответ. - Ты соображаешь хоть, в чем меня обвиняешь?! Да какое ты право имеешь в этом меня обвинять?! Откуда ты знаешь, как для него лучше было бы?!

- Я откуда знаю? Да он жив был бы! - Слезы брызнули у неё из глаз. Лучше, хуже... Он жив был бы, вот и все! Безвольный, всякий... как амеба! неожиданно вспомнила она давнишние Венькины слова. - Такой как есть - жив! Да что тебе...

Она махнула рукой и заплакала.

- Ну, чижик, чижик, - сказал он неожиданно спокойно, даже ласково, положил руку ей на плечо, погладил. - Ну перестань, что ты... Ты так говоришь, как будто это и впрямь самоубийство. Да просто не рассчитал он, дозу-то все увеличивать приходилось. Тяжело, конечно, кто спорит, а уж мне-то... Все-таки мы с ним сколько лет дружили, с института еще. Но не могу же я во всем себя обвинять!

Аля дернула плечом, стряхивая его руку.

- Ну, как знаешь! - снова рассердился он. - Хочешь - себе упреки выставляй, только, пожалуйста, не мне! Я свой братский долг выполнял как мог, даже сверх нормы. Покажи мне ещё кого-нибудь, кто его так долго терпел со всеми его заходами!

Илья вскочил так порывисто, что крутнулось кресло и затрепетали листы бумаги, прищепленные к струне над столом. Аля услышала, как хлопнула дверь: он закрылся на кухне. Потом до неё донеслась музыка: включил маленький телевизор, недавно купленный специально для неё - чтобы ей не скучно было готовить...

В апреле темнело уже не рано, прозрачная синева стояла за окнами.

Аля вытерла слезы, обвела взглядом кабинет. Потом медленно вышла в коридор, открыла платяной шкаф. Странное состояние снова овладело ею! Оно уже было ей знакомо: впервые узнала его, когда снимали клип про перчатку. Она чувствовала все ясно и обостренно - а сейчас ещё и мучительно - и вместе с тем владела собою, могла контролировать каждое свое движение.

Она достала из шкафа большую сумку с нашлепкой "Delsy". Когда-то Илья говорил, что чемоданы должны быть очень дорогими, как и обувь, и тогда она ещё удивлялась, откуда он знает такие вещи. Теперь ей было все равно.

Она не знала, что положить в эту сумку, ей не хотелось брать ничего. Но что-то нужно было взять, потому что возвращаться она не собиралась.

Вещей у неё было множество, и, конечно, они не уместились бы в одну сумку, даже очень большую. Это когда-то в дорогую "Delsy" уместились все вещи, которые она перевезла сюда из дому... Теперь Аля еле отыскала их в самых дальних уголках шкафа.

- Интере-есно... - не оборачиваясь, услышала она. - Какое, оказывается, мелодраматическое действо намечается! Душевная девушка уходит от бесчувственного подлеца?

Не отвечая, Аля застегнула сумку.

- Если ты думаешь, что выглядишь красиво и благородно, то очень ошибаешься, - насмешливо произнес Илья. - Ты выглядишь как любая глупая баба. Даже ещё глупее, потому что эти патетические жесты абсолютно тебе не идут. Нет, но это просто удивительно! - воскликнул он. - Воображать себя черт знает кем и совершенно не чувствовать, как фальшиво себя ведешь!

- Я не знаю, как себя веду, - проговорила она наконец. - Но я не могу с тобой жить. Думаешь, этого мало?

- А то много! - с прежней насмешкой в голосе сказал он. - Да ты просто произнеси вслух: я ухожу от человека, с которым мне хорошо жилось, только потому что сомневаюсь, не покончил ли с собой один наш общий знакомый, который даже не был моим любовником, потому что он был... Ну, Бог с ним. Произнеси, произнеси! Может, тогда поймешь весь идиотизм своего поступка!

Он умел двумя словами кого угодно выставить смешным, это-то Аля прекрасно знала. Но сейчас ей действительно было все равно, как она выглядит. От одной мысли о том, что надо будет провести с ним сегодняшний вечер, ночь, завтрашнее утро, потом опять вечер, - от одной этой мысли укреплялась её решимость.

И как он мог говорить сегодня так спокойно, так насмешливо, когда даже у неё при воспоминании о вчерашних Венькиных глазах перехватывало дыхание?

- Мне скучно тебе объяснять, - пустым голосом сказала Аля. - В этом нет смысла. Тебе достаточно того, как ты сам себе все объяснил? Ну и хорошо!

Она погладила Моську, открыла дверь и, не оборачиваясь, вышла на лестницу.

Глава 12

Прошел почти месяц с того вечера, когда Аля ушла от Ильи.

Она жила теперь дома, и уныние было главным настроением каждого её дня. Уныние было во всем: в ежедневных - с тех пор как она вернулась приходах отца с работы; в попытках мамы сделать вид, будто все в их семье обстоит нормально; в их общем старании не заговаривать о её расставании с Ильей.

Родители считали, что Аля болезненно переживает то, что произошло с нею в последнее время. Она же, сама себе удивляясь, думала об этом почти спокойно.

Нельзя сказать, что она совсем не жалела о своем уходе. Слишком уж резкий контраст представляла её нынешняя, однообразная и довольно беспросветная жизнь с той жизнью, к которой она успела привыкнуть. И дело было не в отсутствии шума и блеска.

Дело было в её одиночестве. Она привыкла ждать возвращения Ильи, привыкла встречать его и думать о нем. И то разочарование, которое накапливалось постепенно, но выплеснулось сразу, в один вечер, все-таки не совсем уничтожило её тягу к нему.

И спать, прижавшись к его тяжелому, горячему телу... Об этом Аля старалась не думать, но было ведь и это, и эти воспоминания будоражили её.

Но что было делать? Ни одно чувство пока не перевешивало колеблющейся чаши.

"Значит, я его не люблю, - думала Аля. - Иначе, наверное, не колебалась бы?"

Но что тогда можно считать любовью, способна ли она вообще на это чувство? В этой своей способности Аля сомневалась все больше... Ведь года не прошло с того времени, когда у неё в глазах темнело при одной мысли об Илье, когда она думала, что жить без него не может! И вот - спокойно взвешивает свои чувства, решает, как поступить...

Впрочем, она никому не стала бы высказывать своих сомнений. Хотя кому она могла их высказать? За время своей светской жизни, познакомившись со множеством людей, Аля не приобрела ни одной подруги или даже близкой приятельницы, с которой ей хотелось бы сейчас поговорить. А Венька был мертв, и о нем она даже вспоминать не могла без слез и боли.

Разве что Нелька, циничная и веселая Нелли Стайдл! Та и в самом деле осталась единственной её подружкой, и этому Аля ничуть не удивлялась, как не удивлялась и раньше тому, что дружит с такой непохожей, такой по всему далекой от неё девчонкой.

"Видно, детская дружба - самая крепкая", - думала она.

Но все-таки предпочла не говорить Нельке, что ушла от Ильи. Даже не позвонила, когда вернулась к родителям, Нелька узнала об этом сама.

- Алька, ты чего? - звучал её потрясенный голос в телефонной трубке. - А я, понимаешь, забежала к тебе сегодня в обед - заскочу, думаю, без звонка, порадую подружку. А там возлюбленный твой в одиночестве бутерброд кушает. Ушла, говорит!

Уже через полчаса Нелька сидела на кухне под плетеным абажуром и прихлебывала принесенный с собой ликер "Амаретто".

- Крыша у тебя поехала! - ахнула она, узнав причину ухода - впрочем, изложенную Алей довольно невнятно. - Нет, ей-богу, надо тебя у врача проверить в поликлинике! С папиком его познакомилась, да кто-то там то ли перекололся, то ли ещё чего... Ты прикинь, Алька: от чего отказываешься? Мужик - красавец, - начала она загибать пальцы. - Все при нем, включая квартиру. Денег - немеряно. Ну ладно, положим, ты у нас бескорыстная. Так ведь сама ж говорила, он тебе ни в чем не отказывал! Любил, выходит?

Нелька допытывалась об этом гораздо требовательнее, чем даже Алина мама.

- Не знаю, - задумчиво произнесла Аля. - Он ведь мне даже не говорил ни разу, что любит...

- Не говорил! - фыркнула Нелька. - Е-мое, как дитя малое! А ты хотела, чтоб он тебе про любовь заливал, а сам по уан доллар выдавал на день и - ни в чем себе не отказывай? Я ж видела, какие ты шмотки покупала, какие он тебе штучки дарил. Не-ет, золотко, ты меня хоть пристрели, а это получше, чем про любовь задарма болтать! И чего б он стал дарить, если не любил? Опять-таки, брал с собой всюду - тоже, знаешь...

- Брал! - невесело усмехнулась Аля. - По-моему, в этом все и дело. Ему, по-моему, лестно было меня повсюду таскать. Я же помню, все на нас оборачивались. Да ну, это неважно. Просто...

- А что тебе, интересно, важно? - хмыкнула Нелька. - Видишь, сама не знаешь!

- Почему, знаю. Он мелкий человек, понимаешь? - горячо произнесла Аля. - Он - одна видимость, ничего внутри! Весь - только стиль, потому так за него и цепляется. Что надеть, куда пойти, кому кивнуть...

- Ой, брось ты это - мелкий, крупный! - Нелька даже поморщилась, как будто разжевала лимон. - Много ты их видела, крупных? Как все равно ты с членами политбюро КПСС всю жизнь прожила. Тебе б за алкаша местного выйти да на Тушинском рынке носками поторговать по морозцу! Актеришки эти, или кто там ещё - сама ж говорила: тот голубой, этот наркоша. А Илюша твой свое дело имеет, и вообще... Не пальцем делан, сразу видно!

- Это точно! - улыбнулась Аля, вспомнив Ивана Антоновича. - Вот именно, что не пальцем...

- Ну, не знаю, - пожала плечами Нелька. - Дело, конечно, хозяйское, но я б на твоем месте не торопилась. Нет, - крутнула она головой, - вот я всю жизнь в голову не могу взять: как это люди сами себе проблемы выдумывают? Тут и рад бы выдумать, так и без того невпроворот... Мамаша замуж собралась, Витька, уж до чего дохлый кадр - и у того на работе какой-то облом, боюсь, не соскочил бы вообще. А ты - "мелкий человек"!

Она так похоже передразнила Алю, что та рассмеялась.

- Как он тебе показался? - неожиданно для себя спросила она.

- Кто? - не сразу поняла Нелька. - А, Илья! Да ничего. Как всегда. Чистый, на брюках стрелки. Кто это ему выглаживает без тебя?

- Да мы и при мне отдавали, - ответила Аля. - Стирать, гладить. Маленькая такая фирма, две женщины всего. Приезжали, забирали, потом привозили.

- Ну, не дура? - ахнула Нелька. - В ванной бошевская машина стоит, стирать-гладить на сторону отдавали - и ушла!

Аля только невесело улыбнулась.

Конечно, она думала о нем. Все-таки год почти прожили...

"Может, права она? - думала Аля, вспоминая Нелькины уверенные слова. - Конечно, не из-за того, что стирать-гладить отдавали..."

Она сидела на балконе и смотрела, как маршируют внизу, у самого берега реки Сходни, солдаты из ближней воинской части. С плаца перед казармами доносилось залихватское уханье и подобие какой-то песни.

"Может, правда, любил? Как мог... Все же любят как могут, я сама кому-то говорила. Гордился эффектной подругой, хотел, чтобы было престижно... Но это же все-таки не значит, что не любил!"

Она старалась вспомнить лучшие эпизоды их совместной жизни - и вспоминала. Начиная с "танца семи покрывал" в незабвенный первый вечер, и даже раньше - с того, как он, перешагивая через две ступеньки, поднимался по лестнице ГИТИСа...

Телефон зазвонил неожиданно, Аля даже вздрогнула, хотя звонок был едва слышен из комнаты.

- Да! - воскликнула она. - Я слушаю, кто это?

- Алька? - донеслось из трубки после секундного молчания. - А я просто так позвонил, не думал, что ты дома окажешься...

- Макс... - разочарованно проговорила она, чуть не полминуты догадываясь, с кем разговаривает. - Да, я недавно... Как дела?

Это она спросила, чтобы он ответил "хорошо" и отвязался поскорее: все-таки не такой он дурак, чтобы подробно отвечать на вопрос, как у него дела.

- Нормально, - ответил Макс. - Сессию вот сдал досрочно.

По голосу было слышно, что он взволнован. Впрочем, он почти сразу овладел собой.

- Поздравляю, - сказала Аля.

- Подработать хочу летом, - объяснил он, хотя она не спрашивала. Жалко целый июнь на экзамены терять.

- Да? В стройотряд опять поедешь?

Разговор тек вяло. Но каким мог быть их разговор? Удивительно, что он вообще состоялся: меньше всего Аля думала сейчас о Максиме.

- Да нет - надоело, - ответил он. - За границу поеду - в Крым. В Коктебель.

- Это теперь называется подработать? - удивилась Аля.

- А что ты думаешь? Я, между прочим, ещё в школе в ансамбле пел-играл, и в институте тоже... Блещу разнообразными дарованиями! В летнем ресторане буду петь. Сейчас вот репертуар изучаю. У тебя, кстати, нет записей каких-нибудь дурацких? Ну, попса хитовая или тюремное что-нибудь?

- Нет, - улыбнулась Аля. - Я попсу не люблю и в тюрьме не сидела пока. Ладно, Макс, спасибо, что позвонил. Счастливо поработать!

- Да... - с некоторой растерянностью сказал он. - А ты что, торопишься?

- Да, - ответила она и повесила трубку.

"Любит, не любит... - с тоской подумала Аля. - Вот, Макс меня любит любил, по крайней мере. И что? Жила бы я с ним?"

Конечно, надо было просто пойти к Илье и "выяснить отношения", это Аля понимала. Но никак не могла решиться на самое простое - пойти, поговорить. Ей почему-то становилось даже страшновато, когда она об этом думала. Что ещё поднимется в душе, когда она увидит его?

Ее не удивляло, что Илья ни разу не позвонил, не попытался её увидеть. Она хорошо знала его характер: он никогда не делал первых шагов к примирению, но и никогда не отказывался от него. Она была почти уверена в том, как он поведет себя при встрече - и, наверное, этого боялась...

Но пойти было необходимо хотя бы потому, что в кармане её плаща остались ключи от "Фольксвагена". Хоть у Ильи и были запасные, но все же. Да и техпаспорт на машину лежал в одном пластиковом футляре с правами и доверенностью, так что тоже оказался у нее.

"Пойду, - наконец решила Аля. - Техпаспорт-то поскорее надо отдать".

Она решила прийти днем и дождаться Илью. Чтобы было время оглядеться, может быть, собрать ещё какие-то вещи и книги, которые она забыла второпях. А скорее всего: просто услышать, как его ключ поворачивается в замке, и понять, что же она чувствует при этом...

В подъезде почему-то было совершенно темно.

"Лампочки, наверно, перегорели, - рассеянно подумала Аля. - Что ж все сразу-то? И лифт не работает".

Впрочем, ей было не до этого. Сердце у неё бешено стучало совсем не оттого, что пришлось подниматься на седьмой этаж пешком.

Она ещё постояла перед дверью в раздумье: открыть самой или позвонить?

"Да ведь его дома нет! - вдруг вспомнила она. - Белый день на дворе, он же в студии, наверно, или в офисе. А Моську к кому-то на дачу летом хотел отвезти".

Аля открыла дверь, вошла. Робость охватила её на пороге, и она остановилась в прихожей, не чувствуя сил пройти дальше. Она не могла понять, что же с ней происходит. Ею не владело какое-нибудь одно сильное, несомненное чувство - любовь ли, ненависть, или хотя бы равнодушие.

Все смешалось в её голове, в её сердце.

Она достала заранее приготовленные ключи, техпаспорт, положила на подзеркальник. И снова остановилась, не зная, что делать дальше. Может быть, сразу уйти?

Вдруг Аля услышала какой-то шорох, доносящийся из комнаты, и испугалась. Мало ли что может случиться, когда целыми днями никого дома, да ещё замок такой хлипкий, и даже кода нет внизу!

Она быстро прошла по темному коридору. Дверь в комнату была приоткрыта, и оттуда доносились шорохи и неясные звуки. Она легко толкнула дверь, та открылась шире - и Аля остолбенела на пороге.

Совершенно непонятно, почему она сразу подумала о самом невероятном о каких-то ворах! Просто Илья был дома среди дня, и был не один. Расширившимися от изумления глазами Аля смотрела на него, на Нельку, на разбросанные по полу вещи...

"Семь покрывал! - мелькнуло в голове. - Наверно, даже больше..."

Их одежда валялась на полу беспорядочно, словно ещё сохраняя замершую силу вожделения. Нелька лежала на животе поперек широкой тахты, широко раскинув ноги, и выгибала спину в такт движениям нависшего над нею Ильи. Глаза её были закрыты от удовольствия, сиреневая челка падала на лицо. Она едва слышно постанывала, закусив губу.

С его полуоткрытых губ, наоборот, не срывалось ни звука. Але показалось только, что она слышит поскрипывание его зубов. Илья стоял на коленях, сжимая ногами Нелькины бедра, а руками вдавливая в кровать её плечи. Движения его были резкими, грубыми, как удары. Наверное, они доставляли Нельке даже боль, смешанную с удовольствием, и заставляли постанывать.

С Алей, во всяком случае, это бывало так...

Глаза Ильи были открыты, но голова закинута назад, и поэтому он не сразу заметил Алю. Их взгляды встретились только через несколько минут. Несколько минут, показавшиеся ей бесконечными, Аля смотрела, как он бьет бедрами, как напрягаются мускулы и блестят от пота густые волосы на его груди.

Он не сразу смог остановиться, даже когда уже заметил её. Еще несколько раз по инерции дернулись его бедра. Потом он замер, не сводя глаз с Алиного лица.

Нелька тоже не сразу поняла, почему он вдруг остановился. Наконец она открыла глаза, повернула голову, через плечо оглядываясь на него. Потом, увидев выражение его лица, медленно перевела взгляд на Алю - и тоже замерла.

Неизвестно, чего они ждали от неё - крика, истерики, слез? Аля чувствовала только одно: неодолимое, физическое отвращение. Спазмы подступили к горлу, она даже испугалась, что её сейчас вырвет прямо на ковер. Только поэтому она повернулась и выбежала из комнаты: до тех двоих ей в эту минуту не было дела...

Она пулей вылетела на лестницу - и очутилась совсем в другом мире. Здесь по-прежнему стояла кромешная тьма, а теперь ещё пахло дымом и гарью. Хлопали двери на всех этажах.

- Пожар! - несся чей-то истошный вопль. - Да что ж это делается пожар, пожар!

Аля машинально нажала кнопку лифта, забыв, что он не работал уже когда она шла сюда. Потом, ничего не соображая, но не в силах стоять на месте, она побежала по лестнице вниз. Мелькали этажи, двери со старинными, времен старого МХАТа, медными табличками, новые двери - железные, с сейфовыми замками... Аля ничего не видела и не слышала.

Разве что Басин крик, доносящийся со второго этажа, она расслышала ещё на пятом. И, пока мелькали лестничные пролеты, звучал знакомый голос:

- Паразиты, чтоб вам повылазило! Говорила, сожгут нас бомжи - никому дела нет! - Далее следовало такое коленце, что Аля невольно улыбнулась на бегу. - А чего ждать в таком доме! Миша, что ты меня тянешь в квартиру, ты хочешь, чтоб я сгорела? Чего, говорю, ждать, если они дом из Храма Христа Спасителя построили, сволочи!

- Бася, выйдем на улицу, - увещевал Мишенька. - Какой храм, чего ты бушуешь? Сейчас приедут пожарные и все потушат!

- Куда - на улицу? - тут же откликнулась Бася. - Ты хочешь, чтоб нас за это время обокрали? Как какой храм, а откуда гранит взяли на этот дом в тридцать седьмом году, чтоб им подохнуть, паразитам, тебе каждый скажет!

Сопровождаемая криками Баси, Аля выскочила из дымного подъезда - и ясное майское солнце ударило ей в глаза.

Илья догнал её на углу Козицкого переулка. Он схватил её сзади за плечо, попытался остановить.

- Алька, ну успокойся, подожди! - тяжело дыша, выговорил он. - Да стой ты, можешь ты минуту меня послушать?

Она остановилась, но не оттого что ей хотелось его слушать, а только чтобы не отбиваться от него посреди улицы.

Она давно его не видела, но он совсем не изменился. Даже сейчас, наверняка одевшись второпях, Илья выглядел изящно. На нем были темно-синие, низко сидящие на крепких бедрах джинсы и светлая джинсовая рубашка с закатанными рукавами и расстегнутой медной заклепкой у ворота.

Аля даже удивилась, что в такую минуту может разглядывать его одежду. Но ведь одежда и всегда была в первую очередь заметна на нем...

- Алька, подожди! - повторил он, переведя дыхание и по-прежнему не отпуская её плеча. - Ну подожди, давай поговорим! Это, если хочешь знать, даже хорошо - что ты пришла...

- Уж куда лучше, - усмехнулась она, удивляясь своему спокойствию. - О чем нам только говорить, не понимаю.

Они неторопливо пошли рядом по Козицкому, вверх к Тверской.

- Ну, ты сейчас, ясное дело, разволновалась, - сказал он. - Но взгляни на все это трезво!

- А я и не пила, - по-прежнему насмешливо ответила она. - Я сразу взглянула совершенно трезво. Трезвее некуда!

- Ты ушла, слова не сказала, - продолжал он, не обращая внимания ни на слова её, ни на тон. - Для меня это, между прочим, оскорбительно. Об этом ты подумала?

- Оскорбительно? - переспросила Аля. - Что ж, за оскорбление извини. Что еще?

- По-моему, я не дал тебе никакого повода так со мной себя вести! Ну, объясни, если можешь: что тебя не устраивало?

- Не могу, - покачала головой Аля. - Ты меня правда извини, Илья, я тебе и в самом деле ничего не объяснила. Но ты бы все равно не понял.

- Где уж нам уж, - усмехнулся он. - Это у вас великие порывы, а у нас одни презренные расчеты! Интересно, на что б ты жила, если бы я был восторженным романтиком?

- Да не требую я от тебя никакой романтики, - поморщилась Аля. Ничего я от тебя не требую и ни в чем не обвиняю. Это только во мне... Мне с тобой скучно стало, вот и все. Так скучно, что хоть волком вой, понимаешь? Вот я и ушла. Разлюбила тебя, наверно.

- Скучно, разлюбила... - пожал он плечами. - Извини, дорогая, но это только ты можешь считать объяснением. Может, я и в самом деле голый прагматик, но мне хотелось бы услышать что-нибудь более вразумительное.

- Зачем? - удивилась она. - Ну хорошо, в таком случае: я тебя застукала в постели с моей лучшей подругой. Этого тебе тоже мало?

- Ну, уж это вообще! - хмыкнул Илья. - Ни за что не поверю, будто ты не понимаешь. Есть же требования физиологии, не могу же я месяц без женщины!

- Снял бы хоть проститутку...

Отвращение к нему, ненадолго утихшее, снова поднялось в её груди. Она по-прежнему отлично чувствовала его, понимала все, что с ним происходит. Если бы она хоть на мгновение увидела в его глазах что-нибудь, кроме досады - смятение, печаль, тревогу... Все было бы по-другому!

- Ну хорошо, - примирительно произнес он. - Это, я согласен, тебе было неприятно. Хотя, не выкинь ты свои коленца, я бы вряд ли стал черт знает с кем оттягиваться. Во всяком случае, не дома... За это извини, чижик!

- Илья, ну к чему этот разговор? - Ей было так скучно, что даже губами лень было шевелить. - Я не говорю же, что я ангел небесный. Знал же ты про мои коленца! У Федора ещё тогда, на даче... Зачем тебе на будущее проблемы в доме? Найдешь себе нормальную, без претензий. Да хоть Нельку!

- Ну-у, Нельку! - хмыкнул он. - Ты, милая, плохого мнения о моем вкусе. Одно дело трахнуть раз-другой, а другое... Нельку!

- Вот видишь, и вкус у тебя прекрасный, - улыбнулась Аля. - Спасибо тебе за все!

Она благодарила его совершенно искренне и зла на него не держала. Та ясность, которой ей так недоставало, пришла теперь сама собою. Как будто последняя гирька упала на весы - и нарушилось наконец колебание, перевесила одна чаша...

- Ладно, Аля! - крикнул он ей вслед. - Ты подумай спокойно, а я тебе завтра позвоню! Или лучше послезавтра...

Махнув рукой, все убыстряя шаг и не оглядываясь, она пошла к Тверской одна.

Удивительно, но Аля чувствовала только облегчение.

Даже когда она просто играла расставание в клипе, ею владел страх, её охватывало смятение... А сейчас - ничего. Она сама этого не понимала, но и обманывать себя не хотела.

"Значит, я и правда не умею любить, даже ревновать не умею, - думала она, лежа на кровати в своей комнате и глядя на игрушечного ангелочка под потолком. - А кто сказал, что обязательно надо это уметь? Нелька, например, вообще знать не знает, что это такое - только трахаться. И ничего, прекрасно живет".

О Нельке она тоже думала почти спокойно. Во всяком случае, самое сильное чувство, которое она испытывала к подружке, была брезгливость. Аля понимала, что, случись все это полгода назад, она пришла бы в ужас, кричала, плакала, не знала бы, как жить дальше. Но после бесконечной вереницы чьих-то любовниц, любовников, скандалов, - после всего, что прошло перед нею за полгода, - она не удивлялась ничему.

Правда, видеть Нельку все-таки не хотелось. Да и зачем? Аля прекрасно представляла, что та скажет. Что-нибудь вроде того, что сказал Илья: про физиологию. Только слова будут попроще. Она не думала, что Нелька вынашивала коварные планы, хотела воспользоваться её уходом, прибрать к рукам Илью. Наверняка так оно и было, как та рассказывала: зашла днем к подружке, он один дома - и почему же нет, кого это к чему обязывает? И почему на следующий день не забежать ещё раз, если обоим в кайф пошло?

Тошно было об этом думать.

Так же тошно, как слышать привычную ссору родителей на кухне. С тех пор как Аля вернулась домой, они изо всех сил старались соблюдать правила семейной жизни. Хранили ценностей незыблемую скалу... Но удавалось это с трудом, и она с первого дня поняла: гораздо лучше было бы просто разойтись и не мучить друг друга этим жалким существованием в пустой оболочке ушедшего счастья.

Аля даже хотела сказать им об этом, но не могла решиться. Ну как скажешь собственным родителям: знаете, ребята, вы бы лучше разбежались! Да и вряд ли они последуют её совету... Аля видела, что обоими владеет слепое упрямство, заставляющее доказывать друг другу свою правоту - неизвестно ради чего.

- Ты хотя бы ради ребенка... - доносился из кухни мамин голос.

- Ради ребенка я и так... - звучал в ответ голос отца.

Ей уши хотелось заткнуть, чтобы не слышать всего этого. А дальше что будет? Она на мгновение представила бесконечные дни и вечера впереди, уныние будущего, от которого никуда не деться, - и содрогнулась.

Да ещё завтра позвонит Илья, начнет что-то объяснять уверенным голосом, доказывать, и ей нечего будет возразить, и не захочется возражать... Утро вечера мудренее!

Провинциальные девочки в таких случаях бежали в столицу, надеясь на перемену участи. А ей куда бежать? За границу?

"Бог ты мой! - вдруг мелькнуло у неё в голове. - Да почему же нет? За границу и бежать - в Крым, вот куда! Уехать в Крым с Максом, он же сам меня вроде звал, да хоть и не звал, все равно!.."

Это решение было как раз из тех бредовых и мгновенных решений, которые всплывают из глубины подсознания в самую нежданную минуту - как подсказки судьбы.

"Только бы не уехал!" - думала Аля, лихорадочно листая разноцветные записные книжки, которых у неё по безалаберности всегда было несколько.

Она и раньше не сразу припоминала его телефон - у неё вообще была плохая память на цифры, не то что, например, на стихи - а теперь даже с трудом нашла, где записала его когда-то.

Тихо, чтобы не услышали родители, она вышла в коридор, нашла телефон, стоящий почему-то на полу, и, волоча за собой длинный шнур, по дороге в свою комнату набрала номер.

Глава 13

Последний раз Аля ездила в Крым лет пять назад и уже успела отвыкнуть от отвратительных южных поездов.

Духота в плацкартном вагоне стояла такая, что хоть топор вешай. При этом Аля ухитрилась простудиться, то и дело подходя к открытому окну, чтобы глотнуть свежего воздуха. И теперь в горле першило, глаза слезились и из носа текло.

- Вот, Макс, зря ты согласился! - говорила Аля. - Как я петь буду с такими соплями?

- Ничего, - отвечал Максим. - Ты водой морской прополощешь - и все пройдет.

Он был такой обалдевший от Алиного неожиданного звонка, что, кажется, вообще не обращал внимания ни на битком набитый вагон, ни на то, что спит на багажной полке: они еле уговорили проводницу взять Алю без места и без билета, и заплатить пришлось втрое.

Похоже, Максим до последней минуты не верил, что она придет. На Курском вокзале, когда Аля поднималась из перехода по грязным ступенькам на платформу, он смотрел на неё так, как будто это Эвридика выходит к нему из подземного мира.

И всю дорогу он так смотрел, и его большие уши краснели, как у маленького.

- Макс, - где-то на подъезде к Белгороду не выдержала Аля, - ну что ты смотришь на меня, как будто я привидение? Скажи, о чем ты думаешь?

- Да нет, - смутился он, - почему привидение? Но ведь правда неожиданно...

- А ты любишь, чтоб было ожиданно? - поддразнила она.

- Я тебя люблю, Алька... - вдруг ответил он.

Это прозвучало так просто и трогательно, что она даже растерялась. Ну что можно ответить на такое признание?

- Максим, - как можно ласковее сказала Аля, - мы ведь с тобой говорили как-то... Я же...

Она хотела сказать: "Я же тебя не люблю, зачем ты опять об этом?" Но при виде его застывшего от волнения лица, вздрагивающих пушистых ресниц и покрасневших ушей - невольно осеклась. В конце концов, она сама ему навязалась, что ж теперь командовать?

- Давай не будем об этом говорить? - смягчила она свои слова. Просто приедем в Коктебель, будем вместе петь в ресторане, и все. Если нет - ты скажи, я сойду в Белгороде.

- Да ты что! - испугался Максим. - Договорились же...

Больше он ни о чем таком не заговаривал.

Оказалось, что с приездом в Феодосию тяготы путешествия вовсе не закончились, хотя до Коктебеля было всего семнадцать километров - ближе, чем Аля ездила по Москве к учителю английского!

Автобус, правда, отходил от автостанции вскоре после прибытия московского поезда. Но в этот единственный раздолбанный автобус ломилась такая толпа, что подойти к нему без риска для жизни не представлялось возможным. А частники, покручивающие на пальцах ключи от машин, ломили такие цены, которые потрясали даже привычных к дороговизне москвичей.

- Ну, плевать, поехали на тачке, - вздохнула Аля. - Что ж теперь, пешком идти?

Денег у неё от гонорара за клип осталось мало, у Максима их едва ли было больше, поэтому особенно транжирить не приходилось. Но и давиться в толпе у автобуса тоже не хотелось. К тому же солнце поднималось все выше, жара усиливалась, и из носа у Али текло, как из плохо закрученного крана.

- Погоди, - возразил Максим. - Я сейчас по площади пошарю: может, кого-нибудь санаторские автобусы встречают.

Он вернулся через пять минут, крича издалека:

- Алька, бегом! Сейчас отъезжают!

Они вскочили в маленький автобус в последнюю минуту. Дверь за ними мгновенно захлопнулась, отсекая других желающих, которые уже спешили к халявному транспорту.

- Прикинься писательницей, - шепнул Максим. - Это из Дома творчества Литфонда, у них заезд сегодня.

Аля только шмыгнула носом.

"Интересно, какое лицо должно быть у писательницы?" - подумала она, оглядывая сидящих в автобусе.

Впрочем, лица у писателей и писательниц были самые обыкновенные какие бывают у людей, измученных душным поездом, сквозняками и детскими дорожными капризами.

Автобус покружил по улочкам Феодосии, которые Аля не успела толком разглядеть, и выехал на шоссе. По-южному гладкий асфальт блестел в солнечных лучах, солнце сияло, небо синело, жара томила - все здесь было по-другому...

Литфондовский автобус фыркал, дергался, надрывно рокотал на подъемах. Дети ныли, стриженого мальчика лет пяти стошнило в папин носовой платок.

- Все, приехали, - сказал Максим, когда автобус вскарабкался на последний подъем. - Сейчас с горки съедем - вон оно, море, вон он, Коктебель!

В эту минуту автобус последний раз фыркнул, дернулся и остановился.

- Ну, блин, дорога! - не выдержал какой-то усатый писатель. - Раньше, бывало, по-царски встречали, а теперь везут хуже, чем покойников!

- Не ругайтесь при детях, - заметил тот самый стриженый мальчик, которого только что вытерли маминым носовым платком.

Пока ошеломленный писатель что-то выговаривал своему юному воспитателю, Аля и Максим вышли из автобуса.

Аля впервые оказалась в Восточном Крыму, и до сих пор он ей не нравился. Пыльно, тускло как-то, зелени мало. Серая, выжженная земля. То ли дело в разноцветной Ялте, куда она когда-то ездила с родителями в дом отдыха!

И вот она смотрела сверху на просторную бухту, очерченную плавной линией гор, - и не понимала, что с нею происходит...

Наверное, все дело было в этой удивительной линии, в этом беспечальном, как взмах огромной руки, изгибе невысоких вершин. Она даже не сразу заметила темные таинственные глыбы Карадага, которые высились справа.

Линия лиловых гор притягивала её взгляд, завораживала сердце. Это было что-то большее, чем живописный пейзаж. Это было то самое, единственное место, в котором она должна была оказаться, и Аля не могла произнести ни слова, глядя на далекие горы в прозрачной дымке.

- Ты чего, Алька? - Максим осторожно тронул её за плечо. - Голова болит?

- Пойдем пешком, а? - сказала Аля. - Уже ведь близко совсем, чего ждать?

Ей не хотелось забираться в автобус, отрывать взгляд от этой удивительной линии.

- Пошли, если хочешь, - пожал плечами Максим. - Я думал, ты устала.

Какая там усталость! Она обо всем забыла, спускаясь по пыльной дороге к поселку. Только смотрела, широко открыв глаза, и чувствовала, как вливается в неё этот простор, это необъяснимое, от человеческой воли не зависящее счастье.

Впервые в жизни, ещё даже не успев понять, что же с нею произошло, она ощутила загадочную, никому не подвластную силу пространства.

Максим ехал в Коктебель не наугад. Еще по дороге он рассказал Але, что прошлым летом здесь подрабатывал его приятель. Так что и с ресторанщиком договоренность уже была, и с хозяином комнаты.

- А что же он сам больше не поехал, твой приятель? - поинтересовалась Аля. - Мало заработал?

- Да нет, - объяснил Максим, - на весь год хватило. Просто в компьютерную фирму недавно устроился, незачем теперь калымить.

Все это было обыкновенно, даже обыденно: подработка, ресторанщики... Только линия гор не исчезала из Алиного сознания, даже когда исчезла наяву, скрывшись за деревьями поселка.

Аля представляла себе, что такое жилье в курортной местности. Наверняка какой-нибудь курятник или сарай, в котором обычно хранят садовый инвентарь. И удобства за полкилометра, в которые нельзя войти без содрогания. Она помнила, как однажды в Ялте они навещали папиного друга, отдыхавшего дикарем, и как её поразило тогда: и вот это жалкое существование называется отдыхом?

Поэтому Аля не сразу поняла, почему Максим остановился в начале тенистой улочки возле небольшого дома из ракушечника, который едва угадывался за забором, в буйной зелени.

- Ты чего, Макс? - спросила она. - Заблудился?

- Да нет вроде. - Максим на всякий случай заглянул в блокнот, достав его из кармана обрезанных до колен джинсов. - Мичурина один, угол Десантников, где три ливанских кедра. Видишь, три кедра? Сюда!

Хозяина не оказалось дома, но флигель к их приезду был готов. Их провела туда высокая коренастая женщина, вышедшая навстречу с мокрой тряпкой в руках.

- Глеб Семеныч в Феодосию поехал, - объяснила она. - Вот-вот вернется. Он мне говорил, что вы приедете. Ключи оставил.

- Только я не один, - сказал Максим, хотя это и так было понятно. Мы по телефону договаривались, что я один буду, но обстоятельства изменились. Я с женой приехал.

Аля удивленно посмотрела на него.

- А что мне? - пожала плечами женщина. - Я к Глеб Семенычу убираться прихожу. С ним и передоговоритесь, как вернется.

Флигель стоял у самого забора, довольно далеко от дома. Когда они поднялись на маленькую застекленную веранду, Але показалось, что они вообще будут жить отдельно от всего мира. Ничего здесь не напоминало койко-места, которые она так живо себе представляла!

- Слушай, да тут целые хоромы, - сказала она, обводя взглядом небольшую, чисто выбеленную комнатку. - Это что, все нам? И веранда еще?

- Черт его знает! - Кажется, Максим и сам не ожидал такой чистоты и прохлады. - Валерка в прошлом году в другом месте жил, а я его прежнему хозяину позвонил, а у того уже все занято, ну, он к этому Глеб Семенычу и направил...

- Ладно, - решила Аля. - В конце концов, какая разница? Не пятизвездный отель все-таки, расплатимся как-нибудь. Или другое место пойдем искать. Хотя жалко, - добавила она.

Счастливое чувство, которое охватило её с той самой минуты, когда она вышла из сломавшегося автобуса и увидела ясную линию гор, парящую над морем, - продолжалось в этом тихом флигеле под тремя ливанскими кедрами.

- Аль, ты не сердись... - сказал Максим.

- За что? - удивилась она.

- Ну, что я сказал, что ты моя жена. Понимаешь, - начал объяснять он, - ты же в ресторане собираешься петь. Представляешь, что это такое? Каждая пьянь будет приставать... А так - жена, и никаких гвоздей, улыбнулся он. - Все-таки народ частную собственность уважает.

А она-то уже и забыла, что он сказал про жену!

- Спасибо, Макс, - улыбнулась она. - За заботу.

Вернувшийся через час хозяин Глеб Семенович оказался маленьким лысым старичком. Лысина его успела слегка обгореть - наверное, пока добирался по жаре от Феодосии.

- Да живите вдвоем, ребята, - сказал он, узнав о наличии жены у московского музыканта. - Там же две кровати - сдвигайте. Никого я больше пускать не собираюсь, так что можете не беспокоиться. Я вообще-то в первый раз за двадцать лет сдаю, самому неудобно, - смущенно добавил он. - Да вот пенсию три месяца не платят...

- Чего ж тут неудобного? - удивился Максим. - Такой флигель роскошный - чисто, прохладно. Мы вдвое больше будем платить, раз я не один приехал.

- Нет, как договаривались, - отказался старичок. - С земляков больше не возьму.

- А вы разве сами из Москвы? - обрадовалась Аля. - А на какой вы улице живете?

- В Доме на набережной жил, - улыбнулся Глеб Семенович. - Знаете, напротив Кремля? Я ведь, милое дитя, полярный летчик.

"Вот это да! - ахнула про себя Аля. - Такой маленький, такой смешной, такой лысый - полярный летчик!"

Впрочем, это был день незаметных сюрпризов, и удивляться не приходилось. Хотя, конечно, не было ничего удивительного в обыкновенном крымском поселке, когда все давно уже катались на Кипр, в Испанию, в Грецию. Илья говорил, что летом они с Алей непременно съездят куда-нибудь не ближе Мальдивских островов...

- Нравится тебе здесь? - спросила Аля, стоя на веранде и глядя в просветы виноградных лоз.

- Ничего, - из комнаты ответил Максим. - Деревня как деревня. Не Канары, но жить можно. Помоги-ка!

Аля заглянула в комнату. Максим стоял, взявшись за никелированную спинку одной из кроватей.

- Я на веранде буду спать, - не глядя на нее, сказал он. - А ты в комнате.

Ничего не говоря, Аля помогла ему перенести тяжелую кровать на веранду.

- В кабаке в этом раз в день и есть дают, - рассказывал Максим по дороге к морю. - Валерка с Наташкой в прошлом году так и питались. Фрукты только покупали, да ещё кильку малосольную брали на сейнере - говорят, полный кайф. Ты кильку любишь?

- Я все люблю, - улыбнулась Аля. - Мне вообще-то и раз в день достаточно есть.

- Ну, не скажи, - заметил он. - На море знаешь как есть хочется? Оно же силы вытягивает - смотри, огромное какое!

Огромное море сверкнуло в конце улицы Десантников россыпью блестящих пятен.

Владелец ресторана "Водолей" отнесся к её появлению не так доброжелательно, как Глеб Семенович.

- Ну, чувак, ты даешь, - хмыкнул он. - Жену зачем-то приволок... Мы насчет жены не договаривались! Я теперь, выходит, двоим платить должен? Мне тут хоровое пение не нужно, тебя одного хватит.

- А я на подтанцовке буду, - с ходу оценив ситуацию, предложила Аля. - Ты телевизор смотришь? Любой приличный исполнитель с подтанцовкой поет. А сама могу вообще рта не открывать, если не хочешь.

- Да? - Он окинул Алю быстрым, оценивающим взглядом и в его глазах мелькнул интерес. - А что, может, и ничего... Выглядишь ничего! На артистку какую-то похожа. Ты не артистка случайно?

- Нет, - покачала головой Аля. - Показать, как танцую?

- Ладно, - решил хозяин. - Вечером оба покажете. Мы с Валеркой в прошлом году хорошо спелись, авось и вы не обманете. К пяти часам приходите, гляну.

- Он вообще-то неплохой парень, - говорил Максим, когда они с Алей медленно шли по набережной. - Мне Валерка про него только хорошее рассказывал. Его Витек зовут, фамилия Царько, инженер, из Харькова сам. Тоже дорожник... Ну, какие тут теперь дороги, тут хорошо если лет через сто что-нибудь построят, кроме дач для новых украинцев. В Польшу за шмотками мотался, прошлым летом ресторанчик этот открыл. Аж в Симферополь ездил за разрешением, к местной мафии. Теперь вроде ничего, устаканилось, хорошо раскручиваться начал. Валерка говорил, у него все инструменты свои, синтезатор неплохой...

Аля слушала вполуха. Ей одинаково безразличен был и Витек, и симферопольская мафия, и качество синтезатора. В три часа дня набережная раскалилась под солнцем как сковородка, даже ноги жгла сквозь босоножки. Французское крепдешиновое платье в мелких цветочных букетиках, которое она в Москве считала летним, здесь казалось ей тяжелым, как бронежилет.

И в этом тоже было ощущение другого, словно на далеком острове существующего, мира.

- Хватит, Макс! - взмолилась Аля. - Еще не искупались даже! Вдоль моря ведь идем...

- Надо же было доложиться, - оправдывающимся тоном ответил Максим. Теперь же купаться идем, не дрова заготавливать.

Его знаменитая положительность не претерпела изменений за тот год, что они не виделись.

Аля окунулась в море с таким наслаждением, что даже о насморке забыла. Она с детства помнила это неповторимое ощущение - первого прикосновения морской воды, первой упругой волны, подхватывающей разгоряченное тело. Она даже удивилась на мгновение: а что же это я так давно на море не ездила? Но тут же забыла об удивлении - обо всем забыла, с головой погрузившись в прохладную, живительную воду.

Она сразу отплыла далеко от берега, с непривычки устала и поплыла уже не быстро, а лениво, неторопливо, оглядываясь по сторонам.

Июньское небо казалось таким же раскаленным, как набережная, и силуэты гор едва угадывались в сияющей синеве. Теперь они уже не были лиловыми - они вообще не имели цвета в этом струящемся горячем воздухе. Но линия их все равно была отчетлива и прекрасна.

"Как хорошо! - медленно, в такт всплескам волн, подумала Аля. - Так плыть бы и плыть, смотреть на горы и ничего не ждать. Все-таки надо слушаться подсказок судьбы! Ведь случайно решила сюда поехать, и вдруг..."

В этой чистой, свободной морской стихии, ограниченной только линией гор в небесах, она почувствовала, как её душа приходит в равновесие.

Глава 14

Пение в прибрежном ресторанчике оказалось гораздо более утомительным делом, чем они оба могли предполагать. Аля почему-то думала, что петь полагается часов до двенадцати, ну, в крайнем случае, до часу ночи. Все-таки люди приехали отдыхать, не будут же они плясать до утра!

Может, раньше так оно и было - в советские времена, когда существовал санаторный, или какой там еще, режим. Теперь же музыка гремела по всей набережной до рассвета, неслась из магнитофонов в каждом киоске, волны популярных мелодий перекрывали друг друга. Особо престижным считалось иметь в ресторане живого певца и живую музыку: это привлекало посетителей, одновременно и свидетельствуя о благополучии хозяина, и создавая это благополучие.

А вот до девушки на подтанцовке не додумался пока никто, тут Витек Царько невольно оказался первопроходцем. Он и предположить не мог, что в первый же вечер, когда Аля с Максимом появились на небольшом пятачке в глубине открытого ресторана, публика так и повалит в "Водолей". Даже мест не хватило всем желающим, и многие толпились на набережной у входа, восхищенно хлопая в такт аккордам синтезатора и заодно заказывая выпить-закусить.

Аля привезла с собой несколько платьев и в первый вечер надела самое эффектное. Маленькое, открытое, из черного атласа, все оно было расшито стразами, которые сверкали и переливались при каждом Алином движении. Такое было у певицы Нателлы, а ей нравилось, как пела Нателла, и она тоже купила себе тогда платье, расшитое стразами... Теперь Але казалось, что это было не с нею - только стекляшки подтверждающе сверкали на темном атласе.

- Ну, ребята, весь атас! - радостно объявил Витек, когда Аля с Максимом сделали небольшой перерыв. - Молодцы, что вдвоем приехали. Смотри ты, простое дело - девочка танцует - а никто не догадался!

Максим играл неплохо, Аля даже удивилась, услышав его в первый раз и на гитаре мог, и на синтезаторе. И пел он вполне похоже на какого-то известного эстрадного певца. Даже на нескольких сразу.

А выдумывать танцы под нехитрые Максовы песни не составляло для Али никакого труда. К тюремному репертуару, который пользовался наибольшим спросом и неизменно заказывался захмелевшими посетителями, лучше всего подходили движения танго. К любой из однообразных попсовых песенок, которые Максим тоже разучил во множестве, - сиртаки, румба или что-нибудь в этом духе. Она была уверена, что у неё получается не хуже, чем у девочек на подтанцовке в московских ночных клубах.

Так она и варьировала незамысловатые движения под душераздирающие слова:

- Тага-анка, я твой навеки арестант, погибли юность и талант в твоих стена-ах!..

А уж "Утомленное солнце" каждый раз имело такой бешеный успех, как будто исполнялось впервые.

И танцевать ей было куда приятнее, чем изображать огонь в ресторане "Репортер" для московской тусовки: именно из-за реакции публики. Восхищение и возбуждение, которых в Москве не вызвал бы, пожалуй, даже стриптиз, здесь сами собою закипали в томительном южном воздухе.

Аля даже удивлялась: все-таки в Коктебеле хватало московского народу, она то и дело слышала в толпе на набережной знакомое "чеканье" и "аканье", - а вели себя люди так, как будто никогда не видели ни ночных клубов с крутыми приколами исполнителей, ни бесчисленных телевизионных клипов.

Правда, она и себе самой не переставала удивляться. Сбросив груз усталости и тревоги, она отдавалась танцам - да и всей этой простой стихии! - так самозабвенно и счастливо, как будто принадлежала ей вся без остатка.

Аля даже знала, когда это началось. Да в первый же вечер и началось, когда она вышла одна на набережную и, ожидая почему-то задержавшегося Максима, пошла вдоль парапета к молу.

Она прошла мимо двухэтажной литфондовской столовой, украшенной барельефом в виде лиры и увитой отцветшей глицинией. Деревья огромного волошинского парка подступали к самой набережной, а под деревьями, у забора, вереницей теснились киоски и лотки с водкой, вином, вареными раками, махровыми полотенцами, конфетами, майками, мороженым, пляжными тапочками и купальниками.

Але захотелось пить, и она подошла к ларьку у входа в писательскую столовую. Пытаясь в уме совершить несложные валютные вычисления, она машинально скользнула взглядом по обрывку картонки, приставленному изнутри к стеклу ларька. На картонке шариковой ручкой были написаны курсы валют. Под этими расчетами была подведена черта, а под чертой, уже другим почерком, было приписано:

Что такое лето в Коктебеле?

Пить вино на пляже до рассвета...

Что ещё вам надо, в самом деле?

Вы в разгаре солнечного лета!

"В самом деле! - подумала она. - Что мне ещё надо? Ничего!"

Ей стало так весело, что она рассмеялась.

- Нравится? - подмигнул черноглазый ларечник. - Это мне приятель московский написал. Шикарное стихотворение! Кто почитает, сразу вино берет.

- Поэт, что ли, приятель-то? - продолжая улыбаться, спросила Аля.

- Не-а, - покачал головой ларечник. - Вроде, говорит, архитектор. А какая разница, поэт или кто - лишь бы стихи были хорошие, правильно?

- Правильно, - согласилась Аля.

- Я и сам поэт, между прочим, - тут же заявил он. - Хочешь, стихи свои почитаю? Про любовь...

- В другой раз. - Але было так весело и легко, что она готова была расцеловать ларечника-поэта. - Я тут работать буду в "Водолее" - увидимся.

- Класс! - обрадовался он. - Слушай, а ты в кино не снималась случайно? Где-то я тебя видел...

В это время Максим догнал её, и они вместе повернули обратно, к ресторану.

Уже через неделю у Али создалось ощущение, будто она вышла из прокуренной, душной комнаты - и тут же забыла, зачем там находилась и с кем. Ей ничего не хотелось помнить, ни-че-го! Ни уверенные глаза Ильи, ни его тяжелое, к ней прижимающееся тело, ни Нелькину сиреневую челку, ни себя в шляпке с вуалью на аллее братцевского парка... Все это сделалось таким нереальным, как будто не существовало вовсе. Чудесная, плавная линия гор отрезала все - ей казалось, навсегда.

Жизнь её была теперь наполнена множеством незамысловатых радостей.

Она сразу купила себе на одном из лотков ярко-оранжевую маечку и коротенькую черную юбочку - в таких ходила половина Коктебеля. Маечка не доставала до пупка, впереди на ней было написано YES, а сзади - NO, а что это значило, каждый понимал в меру своей распущенности. Юбочка и вовсе едва прикрывала плавки от купальника.

Прежде Аля вообразить себе не могла, что наденет такую примитивную штуку, да ещё в восторг от этого придет. Но здесь все было по-другому.

"Ее, наверное, для Коктебеля и сделали, эту маечку, - подумала она. Что ещё нам надо, в самом деле!"

Волосы у неё от морской воды и солнца стали жесткими и совсем светлыми, она высоко их поднимала и стягивала яркой резинкой в крошечный хвостик. А глаза темнели на загорелом лице, как пересплые вишни.

Когда Аля в таком виде шла по набережной к молу, выглядела она так дразняще-очаровательно, что каждый второй мужчина считал своим долгом с ней заигрывать. И каждому второму мужчине она отвечала веселым, ни к чему не обязывающим кокетством. Ей казалось, что легкие пузырьки покалывают все её тело - может быть, от восхищенных взглядов?

Хорошо еще, что никто не опознавал в этой юной, похожей на оранжевый огонек девчонке героиню знаменитого клипа. По крайней мере, автографов не просили и пальцем не показывали.

Хорошо было также и то, что она считалась Максовой женой. Он оказался прав: этого, как ни странно, было достаточно, чтобы мужчины не предъявляли к ресторанной танцовщице далеко идущих претензий - ограничиваясь, в крайнем случае, двусмысленными комплиментами. Она даже купила себе маленькое гладкое колечко, выточенное из сердолика, и носила его на правой руке - для достоверности.

Люди вокруг сливались для неё в одну пеструю толпу, частью которой так легко было чувствовать себя.

И она наслаждалась этим чувством, которому совершенно ничего не мешало! Аля вскоре даже перестала уставать оттого, что плясать приходилось всю ночь. В конце концов, здесь был не балет Большого театра, хватало даже её танцевального полупрофессионализма.

На рассвете, когда посетители наконец разбредались по своим пристанищам, они с Максимом отправлялись домой, захватив с собой пару шашлыков. Они так уставали за ночь, что даже есть сразу не хотелось.

Но в том и заключалась прелесть южной, приморской усталости, что она исчезала ещё раньше, чем солнце поднималось над морем. Аля и этому сначала удивлялась, а потом привыкла.

Может, море и вытягивало энергию, как говорил Максим, но оно же её и восстанавливало. Выйдя из ресторана под утро, разгоряченная и вспотевшая, Аля с удовольствием ныряла в теплые утренние волны и плавала до тех пор, пока не начинала себя чувствовать такой свежей, как будто и не было бессонной ночи.

Пляж был пуст, галька ещё не нагрелась на солнце, но каким-то непостижимым образом хранила в себе тепло вчерашнего дня и всех жарких дней июня. Аля выходила на берег и, не вытираясь, прямо в мокром купальнике, шла домой по улице Десантников, держа под мышкой свой блестящий ресторанный наряд.

Она жалела только, что нельзя поплавать голой: они выходили из ресторана вдвоем с Максимом, и купались тоже вместе.

Но вообще-то его присутствие было почти неощутимо. С той самой минуты, как она сказала в поезде, что может выйти в Белгороде, Максим вел себя так, как будто никогда не испытывал к ней никаких чувств, кроме братских. Может быть, конечно, он просто притворялся, и даже наверняка ему совсем не казалось естественным мирно спать на веранде, когда она спала за тонкой перегородкой. Но Але не хотелось особенно вдаваться в размышления на эту тему.

Макс тем и был хорош, что о нем можно было не думать.

Спали они обычно часов до двенадцати: шести часов сна вполне хватало. После этого делать было в общем-то нечего. Июнь выдался на редкость жаркий, даже самые стойкие загоральщики к полудню исчезали с пляжа, часов до четырех туда и показываться не хотелось.

В саду тоже было жарко, не спасала даже густая древесная тень, поэтому не хотелось и выходить из беленой комнатки. Аля лежала на кровати, прикрыв глаза, ела черешню, стараясь не глядя, по вкусу угадать, какая попадается - красная или желтая.

Мысли струились у неё в голове легко, неуловимо - так струились воздушные потоки над плато Узун-Сырт, над которым парили планеристы. Это не были мысли о будущем или тем более о прошлом. Аля вообще не знала, можно ли назвать мыслями её прозрачные, мгновенно сменяющие друг друга видения. Она как четки перебирала стихи, которые сами всплывали в памяти, или длинные монологи из несуществующих пьес, представляла незримых героев и себя среди них...

Максим шелестел на веранде газетными листами или читал детективы, которые успел во множестве накупить на набережной. Иногда они болтали, не вставая с кроватей, всегда о чем-нибудь смешном. Например, о "каменщике" Славе, у которого Аля купила серебряные серьги и кольцо с карадагской ситцевой яшмой.

Слава каждый день появлялся на "паперти" перед писательской столовой примерно в то время, когда Аля с Максом, искупавшись перед работой, шли домой, чтобы переодеться к вечеру. Он по-хозяйски занимал скамейку у парапета - почему-то единственную на всю набережную - открывал потертый дипломат с бесчисленными колечками, сережками, браслетами, брошками и просто камешками. Рядом с дипломатом Слава выкладывал книжки: маленькие брошюрки со своими стихами и пространными гороскопами. Гороскопы он продавал, а стихи дарил особо отличившимся покупателям. На сдачу поэт норовил всучить рваные долларовые купюры.

Тому, что стихи присутствуют в местной жизни повсюду, Аля уже не удивлялась. Их читал ушлый Слава, разъясняя очередной офонаревшей покупательнице, чем карадагский агат отличается от уральского. Их, как выяснилось, писал и другой "каменщик" - испанец Гена, выросший в Коктебеле и очень гордившийся тем, что играл в волейбол с поэтом Евтушенко. Их читали друг другу разомлевшие писатели, собираясь три раза в день у столовой.

Аля и сама не понимала, почему так пронизан стихами этот маленький курортный поселок. Но они каким-то удивительным образом возникали, вспыхивали в самых неожиданных местах - вроде того винного ларька.

- Почему это, как ты думаешь? - спросила она у Максима.

Тот отложил газету, перевернулся на кровати, чтобы видеть с веранды Алино лицо.

- Да черт его знает, - ответил он. - Я же не поэт. Море, горы, красиво - вот и пишут.

- В Сочи тоже море, - не согласилась Аля. - Но там же не пишут...

- Ну, место, наверно, такое, - предположил он. - Дом Волошина, Литфонд. Да не знаю я, Алька!

С Максом, конечно, на подобные темы было не поговорить.

- А ты Семеныча спроси, - посоветовал он. - Тот тебе все изложит в лучшем виде - почему стихи, и все такое.

- Глеб Семенович? - удивилась Аля. - Почему? Он же говорил, что полярным летчиком был.

- Летчиком или кем, - возразил Максим, - а книг у него - как в Ленинке. Я тут заходил на днях к нему за отверткой, когда патрон сломался от лампочки, - обалдел просто.

За две недели, проведенные в Коктебеле, Аля всего несколько раз сталкивалась во дворе с хозяином, да и то случайно. Флигель стоял на отшибе, отделенный от дома пышной зеленью тамарисков, бытовых проблем никаких не возникало - чего было надоедать человеку?

Но когда Максим сказал, что в доме Глеба Семеновича много книг, Аля вдруг почувствовала, как соскучилась по чтению. Это занятие тоже словно растворилось в том мире, из которого она сбежала и о котором не жалела. Ни о чем не жалела, обо всем зареклась вспоминать - а о книгах вдруг вспомнила с каким-то щемящим, печальным чувством. "Я на правую руку надела..."

"Вот это ты перестань! - сердито приказала себе Аля. - Хотела все то забыть - и забыла, и прекрасно!.."

Ахматовские стихи, конечно, были совершенно ни при чем, но и их она на всякий случай старалась не вспоминать - не бередить душу.

К Глебу Семеновичу Аля зашла в первый пасмурный день, наконец-то выдавшийся в Коктебеле.

Она не сразу поняла, что это шумит в ушах, проснувшись днем и услышав, как тихо барабанят по крыше дождевые капли. Молоденькая татарка Гюзаль, продававшая на пляже пахлаву, как-то объяснила ей, что дожди здесь расстреливают из специальных пушек, чтобы хорошо вызревал виноград.

И вдруг - шелест капель по листьям айвы, влажный, напоенный множеством запахов, воздух, врывающийся в комнату через открытое окно...

Когда Аля шла к дому по узкой дорожке, обсаженной розами, ей то и дело приходилось переступать через больших улиток, во множестве выползших из-под кустов на асфальт.

Она осторожно постучала, потом толкнула дверь, не дождавшись разрешения войти, и ещё раз, уже стоя в первой комнате, позвала хозяина.

- Ох, извините! - Глеб Семенович выглянул из маленькой кухоньки. - У меня тут чайник шумит, а слух совсем стал ни к черту. Наконец-то дождик, а? Вот и славно, а то розы мои совсем пожухли. У вас все в порядке?

- Все в порядке, Глеб Семенович, - кивнула Аля. - Я просто так зашла. Но я вас долго не буду беспокоить, я только...

- Да что вы, какое беспокойство! - махнул рукой хозяин. - Наоборот, я рад. Проходите, Алечка, чаек заварим. Вы такого не пили - из коктебельских трав.

- Я знаю, на набережной продают, - кивнула Аля, удивившись, что он помнит её имя.

- Ну-у, на набережной... - приобиделся Глеб Семенович. - Обижаете старика! Это я сам на Карадаге собирал, от одного запаха голова кругом идет.

Пока хозяин заваривал чай, с колдовской сосредоточенностью засыпая в заварник сухие травы из десятка полотняных мешочков, Аля украдкой наблюдала за ним. Она вдруг поняла, что он только с первого взгляда показался ей полненьким и смешным - наверное, просто из-за розовой лысины.

Теперь, присмотревшись к Глебу Семеновичу повнимательнее, она увидела, что он крепок, коренаст, и даже простые брюки и рубашка из серого льна сидят на нем ладно - похоже на летчицкую форму! Правда, лысина и в самом деле была смешная, незагоревшая.

- А мне Максим секрет открыл, что у вас книг много, - сказала Аля, когда Глеб Семенович наконец сел с нею рядом за дощатый стол на веранде. Я подумала: может, вы мне дадите что-нибудь почитать? Я только дома, на пляж брать не буду!

- Ну конечно! - Але показалось, что он даже обрадовался. - Только не знаю... Что вас интересует, Алечка? Может статься, не подойдет моя библиотека...

- А я посмотрю, - улыбнулась Аля.

- Действительно, что зря говорить. - Глеб Семенович улыбнулся в ответ. - Просто я как-то видел, ваш супруг детективы покупал на набережной, ну, я и подумал...

- Это не мне, это он читает. - Аля снова не сдержала улыбку. Все-таки как-то странно, что вы здесь! - вдруг, неожиданно для себя, выпалила она.

- Почему? - удивился Глеб Семенович.

- Ну, полярный летчик, из Москвы. И вдруг в Крыму...

- И вы, наверно, подумали: какая-нибудь романтическая история, безответная любовь? - засмеялся он.

- Нет, - слегка смутилась Аля, - я ничего такого не успела подумать. Но ведь и правда, как-то таинственно!

- Да ничего таинственного, Алечка. - Глаза его смеялись, но необидно, по-старчески. - Надоело мне жить в столице, довольно я ей послужил. "Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря"... Знаете такие стихи?

- Не-ет... - протянула Аля. - Чьи это? Вот, и вы стихи читаете! засмеялась она. - Просто удивительно, Глеб Семенович! Сплошные стихи здесь, из моря они, что ли, выплывают?

- Да что ж удивительного? - пожал плечами он. - Если и есть что удивительное, так только то, что выплывают до сих пор - несмотря на все это.

Он брезгливо кивнул в сторону набережной.

- А вам это все не нравится? - осторожно спросила Аля.

- А что в этом может нравиться? - пожал плечами Глеб Семенович. Только я говорить на эту тему не буду. Не хочу, чтобы вы считали мои слова обычным старческим брюзжанием про нехорошую молодежь. Надо столько прожить в этом месте, так в душу его принять - чтобы понимать, о чем я говорю...

- А о чем все-таки, Глеб Семенович? - насторожилась Аля.

Дождь стучал по крыше веранды, ровно шелестел в саду, чистые капли стекали по виноградным листьям, обвивающим стропила.

- Не стоит об этом, Алечка, - твердо повторил он. - Вы юное существо, вам едва ли будет понятно. А сводить все к брюзжанию - повторяю, не хочу. В его голосе мелькнули такие неожиданные командирские интонации, что Аля притихла. - Тем более что танцуете вы прелестно, я однажды наблюдал, улыбнулся он. - С таким неоцененным очарованием! Супруг ваш, ей-богу, не дотягивает, уж вы извините.

- Да он мне не супруг, - не зная зачем, сказала Аля. - Мы просто так сказали, чтоб не приставал никто.

Она сама услышала печальные нотки, промелькнувшие в её голосе, и поняла, что сейчас придется что-то объяснять, рассказывать... Ей совсем не хотелось этого делать.

Но Глеб Семенович был то ли нелюбопытен, то ли деликатен.

- Посмотрим книжки? - предложил он. - Все равно дождик теперь на сутки зарядил - вон, Святая вся в тучах. И море, слышите, штормит.

Войдя в большую комнату - такую же беленую, простую, как её комната во флигеле, - Аля от изумления ахнула. Все стены в ней были заняты книжными полками из неструганых темных досок, на полу лежали стопки старых журналов с выгоревшими корешками.

- Ничего себе!.. - пробормотала она почти с испугом.

Глеб Семенович смотрел на неё с уже знакомой необидной усмешкой.

- Впечатляет, а? - заметил он.

- Д-да... В самом деле, как в Ленинке!

- Менее полный подбор, но более направленный, - заметил он. Родители собирали только то, что любили, и я пустой книгоманией не страдаю. Читать, правда, всю жизнь было некогда, под старость только... Что вас интересует, Алечка?

- Я сама выберу, можно? - попросила она, подходя к полкам.

Ей стало ужасно интересно понять, какие же книги любит этот невысокий старичок со смешной лысиной и командирским голосом.

Как она уже догадалась, стихов было великое множество: все поэты, которых она любила, да ещё те, о которых даже не слышала. Сначала ей захотелось почитать именно тех, кого она не знала, - Кузмина, что ли, или Георгия Иванова.

И вдруг, словно в душе решаясь на что-то, она сказала:

- Я "Поэму без героя" возьму, ладно, Глеб Семенович?

- Полностью на ваше усмотренье, Алечка, - подтвердил тот. - Не читали её раньше?

- Читала... Перечитывать боялась! А теперь хочу перечитать, ответила она.

- А вот еще, если хотите. - Глеб Семенович протянул ей тоненькую книжку, потрепанную и пожелтевшую. - Чудесные легенды о здешних местах, господин Маркс собрал. Только не тот Маркс, который Энгельс, - с улыбкой пояснил он, - а другой совсем. Как раз перед Первой мировой издал... А я, уже перед Второй мировой, нашел в букинистическом на Кузнецком. Перечитываю и люблю.

- Я почитаю, - кивнула Аля, глядя на него с благодарностью. - Я так рада, что к вам зашла...

- А вы ещё заходите, - предложил Глеб Семенович. - Мне ведь, Алечка, скучновато бывает иногда, хоть я себя и приучил не скучать. Но с тех пор как Мария Юрьевна умерла, супруга, - одиноко. Летом, правда, писатели захаживают, но что-то пока не видно никого знакомых. То ли денег не стало, то ли в августе подтянутся. Заходите по-соседски!

Он завернул книги в кусок старой клеенки, чтобы Аля донесла их до флигеля сухими. Дождь действительно зарядил надолго, мерный шум волн доносился с моря, и вершина Святой горы была скрыта плотным серым туманом.

Оставив книги во флигеле на подоконнике, Аля взяла зонтик, предусмотрительно захваченный Максимом из Москвы, и пошла к набережной пустой, просторной, чистой.

Она стояла у парапета напротив писательской столовой, смотрела на море, покрытое белыми барашками пены.

Горизонт скрывался в туманной дымке, но даль была такой же бесконечной, как вчера и как тысячу лет назад, и так же вскипала морская пена, и так же шумели волны, разбиваясь о темный Карадаг. И цвет горы Хамелеон менялся так же таинственно, так же беспричинно - как Алина душа.

Глава 15

Едва ли не впервые в жизни Але приходилось делать что-то не потому, что ей этого хотелось, а только потому, что делать было надо. И она впервые в жизни поняла, в чем заключается смысл любого умения и для чего оно вообще нужно. Для таких случаев и нужно: чтобы делать то, что делаешь, не думая и не отдаваясь сердцем.

Танцевать она как раз и могла не только не думая, но даже не замечая своих движений. Уж какое такое неоцененное очарование находил в них Глеб Семенович, Аля не понимала. Ей казалось, что она просто повторяет одни и те же заученные жесты, и улыбка не сходит с её лица, как приклеенная. Впрочем, посетителям, а главное, хозяину "Водолея" нравилось, а до остального ей дела не было.

Дождь шел всего сутки: наверное, потом облака над виноградниками все-таки разогнали. Перерыва в работе никакого не было, даже ещё больше народу, чем всегда, набилось во время дождя под ресторанный навес. Только этим и отличался тот день от обычных солнечных дней, которые начались уже назавтра и снова потянулись жаркой вереницей.

Под утро Аля вернулась из ресторана одна: Максим встретил каких-то институтских приятелей и с ними пошел в Тихую бухту. Ее тоже звали, но она отказалась, сказав, что устала и хочет спать.

- Ну, мы тебе тогда мидий жареных принесем, - успокоил Максим. Отдыхай!

Еще раз порадовавшись про себя его покорной ненавязчивости, Аля отправилась домой. Книги лежали на подоконнике во флигеле, и она думала о них как о живых существах.

Спать ей совсем не хотелось. Она поколебалась: может, почитать "Поэму без героя"? Но тяжесть ложилась на сердце при одной мысли об этом, и, не в силах её преодолеть, Аля открыла пожухлые крымские легенды.

Рассвет только занимался за окном, первые солнечные отблески робко вспыхивали на белом потолке.

"Красив был Черкес-бей, строен как тополь, смел как барс, в глазах купалась сама сладость, - читала Аля, с непривычки спотыкаясь на "ятях" и твердых знаках. - А для Гюляш-Ханым настало время слышать, как бьется сердце, когда близко красавец".

Она думала, что ей больно будет вспоминать Илью. Но при этих простых словах он вдруг и вспомнился просто - даже глаза его, похожие на прозрачные карадагские сердолики. Билось сердце - и успокоилось...

Аля читала легенду за легендой и чувствовала, как подступает к самому дому эта удивительная земля: её сухие травы, палевые отблески солнца на горных склонах... Да он и стоял на этой земле, дом под тремя ливанскими кедрами, и тоже был её частью. Все это не было просто южной бухтой, как море здесь не было просто морем. Она впервые почувствовала глубокую, неназываемую прелесть именно этого места, отделенного от всего мира лиловыми горами Янычарами...

Солнечные блики уже рассыпались по полу сверкающими пятнами. Аля отодвинула книгу, открытую на легенде о могучем солгатском хане Арслан-Гирее, и строки ахматовской "Поэмы без героя" зазвучали в её памяти так ясно, как будто она уже начала их читать.

Они бередили сердце, мучили невозвратными воспоминаниями, но Аля больше не боялась ни сердечной боли, ни воспоминаний. Душу ей перевернуло это утро...

"Что над юностью встал мятежной, незабвенный мой друг и нежный, только раз приснившийся сон"... Эти слова не относились к Илье, никак с ним не были связаны, и, наверное, Аля вкладывала в них совсем другой смысл, чем тот, что заключался в ахматовских строчках.

Она вспоминала глаза Карталова, устремленные на неё и непонятно поблескивающие под густыми бровями. Вспоминала себя - легкую, беспечную, пляшущую на невысокой гитисовской сцене танец Козлоногой. Она думала о Веньке, о предсмертной тоске в его глазах, о своей мучительной вине перед ним, - обо всем, что ещё совсем недавно хотела не вспоминать. Думала - и чувствовала, что не надо бежать этой боли, что какая-то новая сила позволяет ей выдержать эту боль!

Что сердца своего не уберечь - и не надо.

Ей все труднее было выходить каждый вечер на пятачок перед столиками, улыбаться, принимать какие-то полуэротические позы, изображать страстный танец.

Аля даже удивлялась: как же ей сразу все это нравилось? Весело было, легко, восхищали откровенные взгляды! Теперь она видела только то, что и было с самого начала: задрипанное кафе, вчерашняя разогретая еда, расстроенный синтезатор, сальные глазки на потных, не обезображенных интеллектом лицах, пьяный гогот...

И надо танцевать, и надо улыбаться - а зачем, чего ради?

Теперь она понимала, о чем говорил Глеб Семенович, брезгливо кивая в сторону набережной - всех этих разномастных киосков, сотрясающих воздух идиотскими песнями, людей, с вечера до утра тупо сидящих в ресторанах.

Она забыть не могла одну компанию, особенно щедро платившую за блатные песни. Максим торжественно объявлял:

- А сейчас для наших дорогих гостей из московского района Измайлово звучит братский киевский "Крещатик"! - И старательно выпевал: - На сча-астье мне мама ладанку надела - на тело! Креща-атик, я по тебе иду на дело, на дело!..

Измайловские засели в "Водолее" ровно на сутки; Аля сомневалась, что они хотя бы в туалет выходили, не говоря уже о море.

Через пару дней подъехали солнцевские, и братский "Крещатик" исполняли уже для них.

Впрочем, это и хорошо было, что братва упивалась до бесчувствия: по крайней мере, никого не интересовала смазливая танцовщица. Да Аля и вообще сомневалась, чтобы этих слоноподобных молодых мужиков с собачьими золотыми цепями на шеях ещё могли интересовать женщины. Впрочем, весь сонм коктебельских проституток был наготове.

Аля полюбила бродить по окрестностям Коктебеля. Хотела подняться на Карадаг, но оказалось, что одной идти в заповедник нельзя, надо пристраиваться к какой-нибудь экскурсии.

Однажды вечером, незадолго до начала ресторанного марафона, отойдя совсем недалеко от дома, она остановилась у склона невысокой горы. Ее и раньше поражало это странное здешнее свойство: стоило оказаться в пяти минутах ходьбы от поселка, отвернуться от вереницы домов - и перед тобою открывались пустынные, совершенно нетронутые места.

Так она сделала и на этот раз. Улица осталась у неё за спиной, она смотрела на серую гору Сюрю-Кая, холмы перед нею, скалистые островки на заросшей полынью земле... Чудесной, завораживающей силы этого места плавной впадины между холмов, у подножия Сюрю-Кая - мог не чувствовать только слепой.

И она просто стояла и смотрела, думая о том, что тайна пространства, может быть, даже сильнее, чем тайна слова, жеста - всего того, что так привлекало её, когда она ещё хотела стать актрисой...

- А вы тут что делаете?

Аля вздрогнула, услышав незнакомый женский голос.

- Ничего, смотрю, - обернувшись, ответила она. - А вы почему спрашиваете?

К ней незаметно подошла женщина лет сорока в белой, завязанной на затылке косынке. По косынке, по всему непляжному виду этой женщины Аля поняла, что перед нею не приезжая. К тому же в руке у неё было ведро с пшенной кашей и хлебными объедками.

- Чего, говорю, смотрите? - повторила женщина.

- А разве нельзя смотреть? - Аля постаралась говорить как можно более доброжелательным тоном.

- Смотреть-то можно... - недоверчиво протянула та. - Я за гусей беспокоюсь.

- Каких гусей? - удивилась Аля.

- Своих, каких еще! Гуси у меня в сарайчике, не видишь?

Только теперь Аля заметила, что впадина между холмами, от которой она не могла отвести глаз, огорожена сеткой-рабицей, а у самого склона прилепился небольшой сарайчик.

- Ходют, смотрют... - ворчала женщина. - Потом нате - покупают!

- Кого, гусей? - улыбнулась Аля. - Мне гуси не нужны.

- Если б гусей! Землю нашу покупают! Потом понастроют себе хоромы, а ты живи как хочешь, гуся держать - и то негде!..

- Землю эту, что ли, купили? - догадалась Аля. - Новый русский, наверно? То есть новый украинец.

- Чтоб им всем подохнуть, - уверенно объявила женщина, откручивая проволоку на сетчатой калитке. - Пока вот держу, а как завтра хозяин придет да скажет: все, Анжела, выметайся со своими гусями? И куда я их?

- А разве это ничья была земля? - спросила Аля.

Вообще-то ей было безразлично, чья это теперь земля и кто на ней будет жить - гуси или новый украинец. Но раз уж женщина с ведром нарушила её уединение, надо же было сделать вид, будто она поддерживает разговор, чтобы постепенно смыться.

- Да чья теперь земля? - безнадежно махнула рукой та. - Божья разве что, да этой, как её - администрации. Кто успел, тот и съел. Бог молчит, а администрация распродает. Вот, вашему продали, московскому.

- С чего вы взяли, что я московская? - удивилась Аля.

- Чего там брать! Говоришь по-москальски, сразу слышно. Ты на Мичурина живешь, у Глеб Семеныча, у летчика. И в "Водолее" поешь.

- Танцую, - машинально поправила Аля.

- Один хрен. Так-то он вроде хлопец ничего, вежливый... - сказала хозяйка гусей.

- Кто, Глеб Семенович? - поразилась такой фамильярности Аля.

- Да ваш, говорю, московский, который купил - ничего вроде. Держите, говорит, пожалуйста, Анжела Тарасовна, вашу птицу. У меня, говорит, пока все равно денег нет строиться. А чего тогда покупаешь, раз денег нет? Я, говорит, Коктебель люблю, он на Испанию похож. Я, говорит, сам архитектор и портить это место всякой гадостью наспех не буду. Так что ты зря глядишь, продано уже, - заключила она.

- Ну, я пойду тогда, - улыбнулась Аля. - И впрямь, раз продано, чего ж зря смотреть?

- Все вы подковыристые такие, - покачала головой гусятница. - Тот тоже, архитектор ваш - все как будто весело ему, говорит вроде серьезно, а глаза смешливые! А чего теперь веселого? Мужику вон в Керчи зарплату кирпичами дали за три месяца, а кто их купит, у кого гроши есть? Хотя б сколько продать да за зиму с голоду не сдохнуть, и то спасибо, у кого так и кирпичей нету...

Она отвернулась от Али и направилась к сарайчику.

"Кирпичи, гуси, Испания, архитектор!.. - думала Аля по дороге на набережную. - Тот, наверное, который стихи написал, про разгар солнечного лета. Со мной-то что же происходит?"

Что с нею происходит, она действительно не понимала. Но старалась понять, и это было единственное, что занимало её сейчас. Аля вглядывалась в себя так напряженно, что не видела ничего и никого вокруг.

Она даже раздражала её, окружающая действительность, если становилась слишком навязчивой, отвлекала от того странного состояния - углубленного, повернутого в себя внимания - в которое она была погружена.

Больше всего отвлекал, конечно, ресторан. Да у неё и не было других обязанностей, которые могли бы отвлечь. На набережную можно было не выходить, на пляже можно было не валяться, даже за малосольной хамсой на сейнер можно было не ходить. Но ежевечерний изматывающий танец был обязателен, от него было не отвертеться.

"Может, уехать? - мелькало у неё в голове. - Что меня здесь держит?"

Мелькало - и тут же исчезало. Аля понимала, что сама она держит здесь себя, самой ей ещё необходимо быть здесь, чтобы разобраться в собственной душе. Почему это так, она не знала. Но чувствовала, как сильно, неразрывно связано то, что с нею происходит, с этим удивительным местом: с выступающим в море Карадагом, с далеким деревом на могиле Волошина в горах, с самим волошинским домом - белым, прохладным, полным печальных акварелей с киммерийскими пейзажами...

- Ты чего такая, Алька? - словно мимоходом спросил Максим.

Он настраивал синтезатор, а Аля сидела на пластмассовом ресторанном стуле и неслышно пощипывала струны отключенной электрогитары.

- Какая? - рассеянно спросила она.

- Да витаешь где-то, - объяснил Максим. - Влюбилась?

- В кого? - невесело усмехнулась она.

- Ну, я думал, может, в меня.

Он сказал это небрежным тоном, но что-то мелькнуло в его голосе и брошенном на Алю взгляде.

- Я бы рада, Макс, - вздохнула она, вставая. - Слушай, что это мы сегодня начинаем так поздно?

Аля спросила об этом, только чтобы отвлечься от неловкой темы. Но, спросив, удивилась: а в самом деле, почему? Люди давно уже собрались у ресторана, толпа на набережной сгустилась, а на входе в "Водолей" стоял официант Павлик и лениво повторял:

- Спецобслуживание!

- Какое ещё у них спецобслуживание? - прислушавшись, засмеялась Аля. - Свадьба, что ли?

- Не свадьба, - объяснил Максим. - Главная крыша приезжает из Симферополя. Серого ждем-с.

- А-а, - поняла Аля. - Так может, вообще на сегодня танцы отменяются?

- Прям! - махнул он рукой. - Ты что, не знаешь их, что ли? Они ж сутками могут сидеть, задница позволяет. Наработаемся - будь-будь.

Настроение у неё сразу испортилось. Сутки плясать перед тупыми, ничего кроме сытого и пьяного довольства не выражающими рожами - приятная перспектива! Главная крыша из Симферополя приезжала первый раз, Аля не знала, чего от них ждать, и не ждала ничего хорошего.

Витек Царько появился из кухни.

- Ты играй уже, - махнул он Максиму. - Чего так стоять? А Алька пускай пока отдыхает, напрыгается еще. Через полчаса будут, из Орджона едут.

Поселок Орджоникидзе, из которого ехал симферопольский Серый, виднелся у подножия гор между Коктебелем и Феодосией.

Максим лениво тянул песню за песней, а Аля сидела на своем стуле и безучастно смотрела, как Витек лично расправляет пестрые скатерти на столах.

- Идут! - наконец воскликнул он. - Алька, начинай давай!

- Может, ещё маршем торжественным их встречать? - сердито пробормотала Аля.

- Разве что шопеновским, - хмыкнул у неё за спиной Максим. - Ну, поехали, что ли.

Он заиграл "Таганку", и Аля привычно принялась за свой ежевечерний танец.

В общем-то вечер тянулся вполне обыкновенно. Разве что зал был полупустой, а публика топталась на набережной, за невысоким ограждением. Но при виде бритых затылков за столиками "Водолея" никто не выражал ни возмущения социальной несправедливостью, ни желания занять свободные места.

Во время коротких пауз между песнями Аля без особенного интереса разглядывала сегодняшних посетителей. Собственно, всех их разглядывать было незачем: достаточно было взглянуть на одного, чтобы с закрытыми глазами представить остальных. Цепи, майки, цветастые шорты до колен и избыточные телеса Аля наблюдала здесь уже неоднократно. Измайловская, солнцевская и симферопольская братва ничем друг от друга не отличалась.

Впрочем, один отличался, и это сразу было видно. Именно потому, что он отличался от остальных, Аля опознала в нем начальника крыши - а даже не по тому подобострастию, которым он был окружен.

Он отличался от остальных взглядом, и этого просто невозможно было не заметить.

Трудно было понять, сколько лет мужчине, сидящему за центральным столиком, - тридцать или сорок. И одет, и стрижен он был так же, как его молодые спутники, - ну, может, волосы все-таки были чуть-чуть подлиннее. Но глаза у него были совсем другие. Светлые, красивые, живые и наглые, они выделялись на его неоплывшем и незагорелом лице, и были устремлены прямо на Алю.

Она то и дело отворачивалась, встречая его прямой и трезвый взгляд. Ей почему-то становилось неловко, хотя с чего бы, кажется? Уж сколько взглядов она ловила на себе каждый вечер - иногда ей казалось, что кожа у неё покрывается скользкой пленкой.

- Эй, хорош! Перерыв! - вдруг услышала Аля, когда Максим взял первые ноты очередной песни. - Девушке отдохнуть пора.

Светлоглазый хозяин крыши поднялся из-за стола и подошел к пятачку, на котором танцевала Аля.

- Отдохните с нами, девушка, - повторил он. - Смотрите, совсем устали.

Аля удивилась его неожиданному обращению на "вы", от которого успела отвыкнуть среди всеобщей южной раскованности.

- Я не устала, - пожала она плечами. - Часа ещё не прошло.

- Все равно - отдохните, - не терпящим возражений тоном приказал Серый. - С нами посидите. А я вас узнал, - добавил он, пропуская Алю перед собою к столику, из-за которого тут же вскочил один из шестерок, а официант принес чистый прибор. - Вы в клипе снимались, про перчатки.

Этого только не хватало! Серый был первым, кто узнал её здесь, в Коктебеле, и Аля даже вздрогнула, услышав его слова. Если он тщеславен - а это наверняка так - нетрудно догадаться, какие чувства вызовет у него столичная клиповая штучка!

- Вы перепутали, - на всякий случай сказала она, садясь за столик.

- Че я, пацан? - хмыкнул Серый. - У меня глаз наметаный, и на головку не жалуюсь покамест. Ты там только в шляпке такой была. - Он неопределенно повертел рукой у себя над головой.

Вежливого "вы", так удивившего Алю, Серому хватило ровно на две фразы. Не то чтобы она была так уж заинтригована этим начальником крыши, но какой-то интерес его наглые глаза у неё вызывали - хотя бы на общем невыразительном фоне.

Но стоило ему заговорить, даже этот небольшой интерес развеялся.

Он говорил с теми обрывистыми, туповатыми интонациями, по которым сразу отличаешь человека недалекого и незамысловатого. И сразу понимаешь, что ничего выдающегося он не скажет - хотя бы потому, что в его словарном запасе просто нет слов для обозначения чего-нибудь нестандартного.

И в чертах его лица, довольно выразительных и не успевших заплыть жиром, чувствовалась та огрубелость, которая делает заурядным даже красивое лицо.

- А чего ты стесняешься? - спросил он, вглядываясь в Алю. - Классный клип, я даже на видак записал. Я и Наташу Королеву записал, - добавил он. Тоже классная телка.

- Я не стесняюсь.

Она отвечала односложно и сама ни о чем не спрашивала, ожидая, когда ему надоест с ней общаться.

- Ты, выходит, артистка... Давно тут работаешь? - спросил Серый. - Во дает Витек! И молчал...

- Он сам не знал, - вступилась она за испуганного Витька, маячившего рядом со столиком. - Да я и не артистка - так, попробовала.

- Классно получилось, - одобрил он. - А ещё где снималась?

- Больше нигде, - поспешила ответить Аля. - Не понравилось.

- Ну-у, не понравилось... - разочарованно протянул Серый. - Нормально сыграла. Меня надо было спросить, мне зато понравилось! - хохотнул он. Может, тут у нас чего-нибудь бы сняли. А это кто с тобой? - Он кивнул на Максима.

- Муж.

- На кой тебе этот муж? - даже удивился он. - Вот дуры девки! Выскочат за щенка какого-нибудь - лишь бы муж. А ещё артистка...

Не отпуская Алю, но и ничего больше ей не говоря, он принялся есть шашлык, дымящийся у него в тарелке. Вид его склоненной над столом головы и жующих челюстей вдруг вызвал у Али такое раздражение, что она едва сдержалась, чтобы не вскочить немедленно.

"Почему это я должна ждать, пока он нажрется?" - зло подумала она.

- Все, мне работать надо, - сказала она, вставая. - Приятного аппетита.

- Да ты ж для меня работаешь, - хмыкнул Серый, на мгновение поднимая голову, но не переставая жевать. - Забыла, что ли?

Светлые глаза его смотрели по-прежнему нагло и прямо, но теперь этот взгляд, совсем недавно привлекший её внимание, вызывал у Али только раздражение.

- Почему для тебя? - усмехнулась она. - Я вообще-то эгоистка. Для себя работаю, деньги зарабатываю.

- Это правильно, - одобрил он, запивая шашлык вином и негромко отрыгивая. - Для народа пускай лошадь работает.

Но, наверное, просто так согласиться с тем, что какая-то девчонка действует не по его, а по своему разумению и смотрит без страха, Серый не мог.

- Иди, разрешаю, - сказал он, хотя Аля и так уже шла на свое место. Пой давай, или чего там... Слушаю!

Она вернулась на свой пятачок. Максим, напряженно прислушивавшийся все это время к разговору, начал что-то наигрывать на синтезаторе, давая ей время собраться.

Но, стоя в пяти шагах от этого уверенного в себе, как ноль пустого человека, Аля вдруг почувствовала, что раздражение сменяется в ней чувством, все более похожим на ярость.

"Да что ж это такое?! - с удивлением ощущая в груди эту растущую горячую волну, подумала она. - Какое-то хамло смотрит по-хозяйски, командует и даже предположить не может, что я откажусь! А я, в упор это видя, сейчас буду плясать перед ним, кривляться, спинку изгибать?!"

От злости она так громко топнула ногой, что Макс даже играть перестал, замер над синтезатором. Каблучки её маленьких открытых босоножек были подбиты металлическими набойками, и удар по цементному полу прозвучал звонко, даже весело.

Свита Серого на мгновение притихла.

- Ты чего, Алька? - испуганно прошептал сзади Максим.

- А надоело мне танцевать! - громко, с лихой злостью в голосе, сказала она. - Я вам лучше стишки почитаю для пищеварения - и привет, ребята!

И, не дожидаясь, пока кто-нибудь опомнится, она произнесла, глядя в эти светлые, живые и наглые глаза:

- "Там за островом, там за садом, разве мы не встретимся взглядом наших прежних ясных очей? Разве ты мне не скажешь снова победившее смерть слово и разгадку жизни моей?.."

Аля совсем не ожидала, что ей захочется произнести именно эти строчки, давно уже звеневшие в ней - с того дня, когда она открыла взятую у Глеба Семеновича "Поэму без героя". И к кому могли относиться эти слова? Ни в прошлом её, ни в будущем не было человека, которого она могла бы, хотела бы спросить о разгадке своей жизни... Даже Венька не мог бы ей ответить.

И уж конечно, никакого ответа не ждала она от самоуверенного бандита, глядящего на неё хозяйским взглядом. Да она его в упор не видела, неожиданно захваченная волшебной силой слов, которые произносила!

Аля чувствовала, что нет ничего сильнее силы этих слов, что никто не заставит её остаться здесь ещё хотя бы на минуту, сделать ещё хоть одно танцевальное движение.

Темнота уже сгустилась над морем - как всегда на юге, мгновенно, без сумерек. Под ярко освещенным ресторанным навесом стояла тишина. В этой тишине Аля простучала каблучками - мимо столиков, мимо шестерок, мимо официантов, мимо взгляда Серого - пробралась между людьми у входа и исчезла в толпе на набережной.

Веселая злость плясала в её груди, как живой человечек, пока она сбегала по ступенькам на пляж, стягивала с себя платье за мгновение до того, как броситься в темные, теплые волны. Душа её ликовала, и Аля догадывалась, почему.

Она была свободна, совершенно свободна! Никто не мог её заставить делать то или это, никто не имел власти над её душой - и это было так много, что Аля захлебывалась своей свободой, как захлебывалась морской водой, ласково плещущей ей в лицо. Ей было весело, щекотно, и она смеялась как маленькая, бултыхаясь в теплых волнах.

"И все сделаю, что захочу, и никого не боюсь, и некого!.." обрывисто и радостно думала она, натягивая свое блестящее ресторанное платье на мокрое тело.

Рядом смеялись влюбленные, лежащие друг у друга в объятиях прямо на прибрежной гальке, звенели стаканы и гитарные струны. Кто-то пел печальную песню:

Только мне не спится,

Я с тобою в ссоре

И гляжу на небо

В клетчатом узоре!

Но в голосе поющего не было и следа печали. Жизнь кипела и бурлила вокруг, разрушая все преграды и сбрасывая с себя все, что мешало ей оставаться жизнью.

Аля быстро шла по улице Десантников, угадывая впереди силуэты трех кедров на фоне высоких звезд.

Она хотела сразу пройти к себе во флигель, но на мгновение замешкалась на развилке асфальтовых дорожек. Площадка перед домом, над которой струились с деревянных стропил виноградные лозы, была освещена. Несколько плетеных кресел стояло на ней, и Але показалось, что Глеб Семенович сидит в одном из них, рядом с кедром.

Поколебавшись несколько секунд, она пошла к освещенной площадке.

- Глеб Семенович! - негромко окликнула Аля, подойдя поближе и разглядев, что он действительно сидит в кресле-качалке. - Извините, можно я с вами посижу немного?

- Алечка? - Глеб Семенович удивленно выглянул из-за высокой спинки кресла. - Что так рано, то есть поздно, сегодня? Садитесь, садитесь.

Он качнулся на кресле и встал, предлагая Але свое место.

- Зачем вы встаете, я рядом сяду. - С этими словами Аля села в соседнее кресло, зачем-то вынесенное на улицу, хотя Глеб Семенович был один. - Просто освободилась пораньше.

- Винца выпьете? - предложил Глеб.

Тут только Аля заметила, что рядом с его качалкой стоит большая бутыль, а в ней золотится вино. В руке Глеб Семенович держал граненый стакан.

- А я не знала, что вы пьете, - удивилась Аля.

- Да что ж я, совсем божий одуванчик? - улыбнулся полярный летчик. Выпиваю, конечно, в Крыму как не выпивать? Сейчас стакан принесу.

Прежде чем Аля успела сказать, что сбегает сама, он пошел в дом и через минуту вернулся со стаканом, но уже не граненым, а тонким, с серебристым ободком по краю.

- Вино хорошее, действительно домашнее, можете пить без опасения, сказал Глеб Семенович, наливая вино.

- Да я и так здесь без опасения пью, - ответила Аля.

- И напрасно, между прочим, - заметил он. - Я вас забыл предупредить, чтоб вы на рынке поосторожнее были. Там домашнее вино хорошее с трудом найдешь - в основном с завода винный материал воруют. Что в него понамешано, сам черт не разберет. Говорят, некоторые даже резину паленую добавляют для дури.

- Надо же! - удивилась Аля.

- Так что имейте в виду на будущее, и Максиму скажите. Я вас лучше с одним виноделом здешним познакомлю, у него и будете брать - все сорта, и без обмана!

- Да я не знаю... - сказала Аля. - Не знаю, как насчет будущего... Я, может быть, уеду скоро. Придется уехать, - пояснила она.

Ей действительно показалось, что придется уехать. Неизвестно, что взбредет в голову Серому после её выходки, - зачем искушать судьбу?

- Что так? - спросил Глеб Семенович, но, не дождавшись ответа, не стал повторять вопрос. - Жаль, честное слово. А я уж было к вам привык.

- Я тоже, - засмеялась Аля. - Да может и останусь еще, это я так сказала, Глеб Семенович, я и сама ещё не знаю.

- Вы чем-то взволнованы, Алечка? - спросил он. - Если вам неловко отвечать...

- Почему же неловко? Вам - ловко, - ответила Аля; ей действительно легко и хорошо было разговаривать с ним, и ни тени неловкости она не чувствовала. - Наверное, сейчас немножко взволнована. Я в такой растерянности была все это время, в таком смятении - и вдруг мне показалось, что оно разрешилось, хотя я сама ещё не понимаю, чем. И я, конечно, взволновалась немножко.

Аля говорила слегка сбивчиво, как пьяная, хотя сладковатое, с терпким привкусом виноградной косточки вино не слишком ударило ей в голову.

- С чем же было связано ваше смятение? - спросил он. - Извините, Алечка, это я по-старчески интересуюсь - мало ли... Все-таки жизненный опыт у меня не просто большой, но и разнообразный. Хотя в вашем возрасте над такими вещами принято смеяться.

- При чем тут мой возраст? - Аля пожала плечами, сиющими в свете лампы, над лифом открытого блестящего платья. - Я совсем не смеюсь... Оно не то что совсем уж прошло, смятение, оно и сейчас есть. Но как-то не так безысходно, что ли... Я просто не знала - кто я, что я... Что мне делать с собой, как мне жить. Глупости, в общем, - заключила она.

- Почему же глупости? - слегка даже обиделся Глеб Семенович. - Я, между прочим, вот уж двадцать лет сижу и думаю об этих глупостях, и все-таки дураком себя не считаю. А ведь мне в жизни, в отличие от вас, ничего уже в общем-то не предстоит. А в вашем возрасте такие размышления естественны! Должны быть естественны, - поправился он.

- Понимаете, - слушая уже не его, а себя, сказала Аля, - я хотела быть актрисой...

И, не замечая, как слово тянет за собою слово, она рассказала старому полярному летчику все, что могла рассказать о том странном, мучительном годе своей жизни, из которого она, как пуля, вылетела прямо на коктебельский берег.

Глеб Семенович слушал, не перебивая, но по его лицу невозможно было понять, что он думает и как относится к её рассказу. Время от времени он прихлебывал вино, золотые отсветы плясали в его глазах и даже в морщинках у глаз. Сухие иголки падали с кедра, одна уже плавала в его стакане, но он не обращал на это внимания.

- Я бестолково говорю? - на мгновение остановилась Аля: ей показалось, что он погружен в собственные мысли и больше не слушает её. Но все было так быстро, всего за один год...

- Говорите, Аля, говорите, - покачал головой Глеб Семенович.

- Я понимаю, что совсем не так жила, как надо, - продолжала она. - И его не виню. Он, может быть, любил меня - так, как мог, насколько мог. И я сама перед ним виновата. Мне ведь, знаете, все равно было, чем он занимается, что делает, я его даже не расспрашивала ни о чем. Мороженое какое-то, ночной клуб, клипы... Так не живут с мужчиной, я понимаю!

- А почему вы думаете, что должны были интересоваться вещами, которые вам казались пустыми? - вдруг спросил Глеб Семенович. - По долгу супружеской службы?

- Но ведь это эгоизм, - неуверенно сказала Аля. - Я ведь, если подумать, интересовалась только собой...

- Мало интересовались! - Едва не разбив, он резко поставил свой стакан на асфальт. - Мало вы собой интересовались! - повторил он.

Аля никак не ожидала этих слов. Думая в последнее время о своих отношениях с Ильей, вспоминая, как они жили вместе, она действительно считала, что ей не в чем его упрекнуть - скорее она сама заслуживает его упрека.

- Удивительное дело! - Глеб Семенович вскочил и, мелко семеня ногами, стал ходить взад-вперед по освещенной площадке. - Молодая женщина, яркая, возможно, талантливая, провела целый год черт знает в какой пустоте, да ещё упрекает себя, что мало была в неё погружена! Да Бог с вами, Алечка - разве это место для души, та жизнь, о которой вы рассказали?

- Но что же больше? - тихо спросила она. - Ведь нет ничего больше, Глеб Семенович... Я кого только не перевидала за этот год - и все живут одинаково! Даже ещё хуже. Он хоть что-то делает...

- А не надо делать хоть что-то! - воскликнул старик с такой неожиданной в нем страстью. - Не надо хотеть малого, не надо довольствоваться малым, вы понимаете? Ведь в этом все дело... Если вам хочется вглядываться в свою душу, если вы хоть на минуту почувствовали, что она у вас есть и ей чего-то надо, - нечего бояться быть эгоисткой, или как там вы это назвали! Надо иметь мужество жить по душе, даже если вы не мужик, а прелестная юная девушка. Ни для чего больше мужество в жизни и не нужно, можете мне поверить... И скажите, Алечка, положа руку на сердце. Он остановился и прищурился, глядя на нее. - Так-таки уж и все были одинаковые - все, кого вы видели за этот год? Ни разу вам не показалось, что вы чего-то или кого-то не понимаете?

- Показалось, - помолчав, ответила Аля. - Был один вечер... Один спектакль, антреприза... Мне, знаете, тогда даже показалось, я не то что одного человека какого-нибудь не понимаю, а всех, кто там был - всех вместе. Они даже в зал входили как-то по-другому... Но мне так тревожно стало, и я перестала об этом думать.

- Ну и напрасно, - пожал плечами Глеб Семенович. - Побоялись вдуматься, а? Я даже представляю, чем вам голову дурил ваш сожитель! Что жизнь теперь другая, и искусство другое, и актеры другие, и понятия все другие - ведь так?

- Ну-у, почти... - протянула Аля. - А разве это не так, Глеб Семенович, ну скажите честно! Вы же сами видите...

Она кивнула в сторону набережной.

- Это бесконечный разговор, и бесплодный, - покачал он головой. Жизнь всегда была другая, всегда не такая, какой мы хотели бы её видеть, понимаете? Видимо, это её основное качество - быть не такой, как мы ожидаем по своей наивности. Не было этих долбо... болванов, - улыбнулся он, - были другие. Не было этой пошлости - другой хватало, гораздо более мерзкой. Мне, милая, в отличие от вас, есть с чем сравнивать. Я-то не от хорошей жизни сбежал сюда, как только в отставку вышел. Просто видеть больше не мог эти рожи, от которых зависела жизнь.

- Но вы же сами говорили... - начала было Аля.

- Говорил, говорил, - с легким раздражением в голосе сказал он. Конечно, визжать от счастья не приходится, глядя на всю эту похабень. Такая мощная культура прошла через эту землю, здесь же каждый камень ею пропитан! Как подумаешь: для чего? Чтоб какие-то ублюдки, у которых одна извилина в голове, да и та в прямую кишку переходит, хозяевами себя здесь чувствовали? Поневоле разозлишься!

Аля не удержалась от улыбки, услышав про извилину в прямой кишке.

- Видите, а вам все-таки весело, - заметил Глеб Семенович. - Нет, Алечка, не может все просто так исчезнуть, не верю я в это! Непременно родится, у кого никто не ждал, прелестная, трепетная девочка, Ахматову будет любить, стихи читать ночами... О душе своей чего-то такое думать, актрисой хотеть стать. Вы знаете, что такое низовка? - неожиданно спросил он.

- Нет...

- Это течение такое в море. Здесь-то не так заметно, народу все-таки поменьше, а вот в Ялте я наблюдал... Загадят побережье так, что смотреть тошно, только что трупы не плавают. Кажется, никуда всему этому не деться. А потом вдруг приходишь обычным утром на море - а оно чистое, аж дно видно, и холодное такое, что не войти. И это среди лета, в самую жару, хотя ни шторма не было, ничего! Значит, низовка прошла - низовое такое течение - и все унесло... Понимаете?

- Понимаю, - кивнула Аля. - Но кто же это знает... А вдруг она и меня унесет вместе с мусором, ваша низовка?

Услышав этот вопрос, Глеб Семенович рассмеялся. Смех у него был старческий, тонкий, рассыпающийся мелкими смешинками.

- Целы будете, - сказал он, отсмеявшись. - А насчет того, что все сейчас так живут... Это уж точно, дорогая моя, глупости! Заниматься искусством всегда было трудно, и сейчас в этом смысле ничего нового. А вы думали, это престижно, эффектно? Всегда правители и всякие другие богатые люди с недоумением смотрели на актеров разных, писателей, и кого ещё там. Они такими никчемными казались серьезным людям, такими третьестепенными! И все-таки эти вот солидные люди всегда испытывали перед ними что-то похожее на испуг. Совсем не потому, что думали о вечности, а просто так: чуяли настоящий-то расклад, наверное... Вот во Франции, например, совсем другое, чем у нас, отношение к любому художнику, даже самому неизвестному и странному. Они просто привыкли за многие десятки лет! Привыкли, что всякое бывает, вы понимаете? - Глеб Семенович снова радостно засмеялся. - У них же там как было? Сидит себе в кафе какой-то мазила, чего рисует - не понять, у него эти рисунки на салфетках из милости берут за ужин. А потом - и не в следующем веке, а всего-то лет через пять, ещё хозяин кафе жив-здоров! - и оказывается, что это Модильяни у него сидел, со всеми вытекающими последствиями. Так что они привыкли приглядываться... Это мне друг рассказывал, тоже театральный человек, между прочим, - загадочно добавил он. - Я ведь в Москве еще, когда кое-чего соображать начал, кроме своего штурвала, со многими интересными людьми познакомился... Послушайте, Алечка, - вдруг, словно сообразив что-то, сказал он, - а ведь вам бы неплохо ему показаться, другу моему! Ну конечно! - Глеб Семенович снова вскочил, заходил по площадке. - Мне, положим, кажется, что у вас талант непременно должен быть, но ведь я могу и ошибаться, а он...

- А почему вам так кажется? - перебила его Аля.

- Ну, почему... Да вот потому и кажется, что вы собой заняты. То есть не в бытовом смысле, не в смысле бытового эгоизма, а внутренне собой как-то заняты, понимаете? А это всегда признак таланта. Ну, это никому не интересно - мои наблюдения, - оборвал себя он. - А вот Паше показаться почему нет? Ей-богу, Алечка, это отличная идея, я прямо даже рад за себя не совсем ещё из ума выжил!

- Я не знаю, Глеб Семенович... - медленно произнесла Аля. - Как это я буду ему показываться, что я ему скажу?

- Да очень просто! Я ему письмо напишу, зайдете, передадите. Обыкновенное рекомендательное письмо, что тут такого? Да мы с ним в постоянной переписке состоим, это не то что вы на голову свалитесь неизвестно от кого. Я как раз вчера от него письмо получил, у него только адрес изменился почему-то. Ну, это неважно! - снова оборвал себя Глеб Семенович. - Мне приятно будет, Алечка, если вы последуете моему совету. Я же как та старуха, - смущенно улыбнулся он, - которая парочки молодые любит сводить. Но Пашка старый уже, не волнуйтесь, - поспешил он добавить. - В постель вас не потащит.

- Да я не волнуюсь, - не сдержала улыбку Аля.

- Вот и выпьем за успех нашего так неожиданно возникшего дела, сказал Глеб Семенович, наливая себе и Але стаканы до краев. - Нет, но вот смеху будет, если окажется, что мы с вами сегодняшней ночью решили вашу судьбу!

Видно было, что старик волнуется. Он потирал ладони, словно согревая их, хотя ночь была теплая, безветренная, и от нетерпения то вскакивал из своей качалки, то падал в неё снова.

- Завтра же и напишу на свежую голову, - заключил он.

- Что же вы обо мне напишете, Глеб Семенович? - попыталась охладить его пыл Аля. - Вы же меня совсем не знаете, мне просто неудобно...

- Ерунда! - махнул он рукой. - Могу я со старым товарищем поделиться своими наблюдениями? Я же вам ещё и благодарен буду, что письмо доставите, и кое-какие книжки ему передам в подарок, у него день рожденья скоро. А то на почту сейчас надежды никакой.

Глава 16

Аля не знала, в котором часу вошла наконец во флигель. Свет она не включала, а в темноте не был виден маленький циферблат её часов. Она не чувствовала усталости, и спать ей не хотелось. Ей было весело от того ощущения свободы, которое так беспричинно появилось в ней сегодня и от которого будущее казалось ей счастливым.

Музыка, гремевшая на набережной, была почти не слышна на углу Мичурина и Десантников, хотя от моря было пять минут ходу.

Она легла на свою кровать и все-таки закрыла глаза, пытаясь уснуть. Но уснуть не удавалось, и минуты тянулись медленно, как это всегда бывает во время бессонницы.

"Завтра уеду, - думала Аля. - Или послезавтра. Билетов нет, плевать, попрошусь как-нибудь на поезд, доберусь. В самом деле, что ж так сидеть? Надо что-то делать!"

Она не очень ясно представляла себе, что именно ей надо делать. Но то, что говорил сегодня Глеб Семенович, поразило её. Конечно, он был прав, она и сама это чувствовала, но не могла высказать такими ясными словами.

Престижно или непрестижно то, чем она хотела заниматься всего год назад, нужен хоть кому-нибудь тот театр, какой она себе представляла, или всем нужны только рекламные клипы... Какая разница? Какое значение это может иметь для её жизни - чей-то праздный интерес или чье-то безразличие? Что это значит по сравнению с тем счастливым трепетом, который она помнила в себе, когда произносила на сцене слова Марусеньки - голосом, полным силы, звона и веселья! Или встречала взгляд Карталова, непонятный и тревожащий, которым он смотрел на нее, когда она показывала, как появляется Козлоногая!

Называлось ли это её состояние эгоизмом, как она сама для себя его называла, или как-нибудь иначе, - это было для неё сейчас неважно. Ей хотелось жить так, как подсказывала её душа, и она чувствовала, что никто не может ей помешать.

Крутясь с боку на бок, бессонно глядя в белое перекрестье оконной рамы, Аля слышала, как постепенно стихает музыка на набережной, как начинают расходиться по домам компании. Чьи-то пьяные и веселые крики то и дело слышались на улице под окном.

"Бедный Макс, - подумала Аля. - Эти-то точно сутки могут сидеть! Когда он теперь явится?"

К счастью, душевное напряжение, в котором она находилась, начало понемногу спадать. Сон затуманил ей голову, глаза стали закрываться, и она наконец почувствовала, как медленно, словно сопротивляясь, засыпает.

Аля вздрогнула от торопливого, назойливого стука в окно и стремительно села на кровати. Сон ещё не отпустил её, хотя был неглубоким, поверхностным и нервным.

- Что такое, кто там? - слишком громко, как всегда говорят спросонья, спросила она.

- Я, Алька, я! - раздалось под окном. - Открой, поговорить надо.

Она не узнала этого торопливого голоса, но, не успевая соображать, распахнула окно. На улице, под забором, стоял Витек Царько и снизу вверх смотрел на неё испуганным взглядом.

- Витя? - удивилась она, стряхивая остатки короткого сна. - Ты чего, что случилось? Ты к Максу?

- Да нет, - торопливо махнул рукой он. - К тебе, Алька, какой Макс, он же там...

- Поет еще, что ли? Который час?

Уже светало - значит, было не меньше пяти часов утра.

- Ты бы вышла? - попросил Витек. - Неохота орать тут на всю улицу, услышит кто...

- Сейчас, - кивнула Аля. - Оденусь только, подожди.

Она быстро натянула на купальник, в котором уснула, оранжевую маечку, короткую юбку и, чтобы не идти через двор, не открывать калитку, вылезла прямо в окно на ракушечный забор и спустилась по нему вниз, на улицу.

- Что случилось? - повторила она, глядя в испуганные, округлившиеся глаза Витька.

- Да ничего пока, - ответил он, пытаясь говорить успокаивающим тоном - что, впрочем, ему не удавалось. - Тут такое дело только... Серый, в общем...

"Так я и знала! - рассердившись, подумала Аля. - Хотя - какая разница? Пошел бы он... Все равно же уехать собиралась, придется теперь поторопиться".

- Вот что, Витя, - сказала она, - передай от меня своему Серому только скажи, что от меня, чтоб он на тебя не обиделся! - что мне его желанья до лампады, понял?

- Да понял, понял, - уныло кивнул Витек. - Я ж ещё не сказал, Алька, ты послушай... Он пока что уехал, уже часа два как.

- Что так быстро навеселились? - удивилась она.

- Специально без предупрежденья отвалили, - объяснил Витек. - В Судак поехали, у них там проблемы, я так понял, не платит кто-то, обнаглел. Ну, поехали разбираться.

- Мне их маршруты неинтересны, - оборвала его Аля. - Я тут при чем?

- Да ты, ясное дело, ни при чем, - согласился он. - Но я ж говорю, Серый сказал сказать... В общем, сказал, он вернется вечером сегодня, так чтоб ты его ждала и все такое... Он за тобой пошлет. Понимаешь?

- Понимаю, не маленькая, - усмехнулась Аля. - А ты, Витюня, понял, куда его надо послать от моего имени? Да ты не бойся, - добавила она, заметив растерянность, мелькнувшую в его глазах. - Я уезжаю завтра, то есть уже сегодня, так ему и скажешь. На нет и суда нет, ты свое дело сделал, все передал, а я себе спокойно отъехала. Какие к тебе у него могут быть претензии?

- Ко мне никаких, - кивнул он. - Но, Алька... Он же не тельпух какой-нибудь, Серый... - Витек помедлил, точно не решаясь продолжать. Короче, он Макса с собой взял в Судак. Сказал, что когда вернется, он тебе мужа лично и вернет. Как только даст, так сразу и верну, - после ещё одной нерешительной паузы повторил Витек фразу Серого.

Аля почувствовала, как медленный холод охватывает её всю, даже волосы начинают шевелиться от этого холода, словно от ветра.

- Как это? - задыхаясь, спросила она. - У него что, не все дома?

- Почему? - пожал плечами Витек. - Он как раз быстро соображает. Что он, дурак? Ему ж неинтересно тебя насиловать, а так - он же понимает, никуда ты не денешься...

- Психологи вы, я смотрю, вместе с Серым, - сглатывая стоящий в горле комок, сказала Аля.

Уловив странные интонации в её голосе, Витек торопливо произнес:

- Ну, короче, я тебе передал, мое дело маленькое. Ты вообще-то не переживай, - добавил он. - Чего такого, если разобраться? Дала да забыла, тоже мне, событие. Вон, девки на набережной только и ждут... Я пошел, Алька. Серый часам к десяти, сказал, будет.

Быстро повернувшись, Витек пошел вдоль забора к повороту на Десантников.

Аля стояла как громом пораженная. Она поверить не могла в то, что минуту назад услышала от Витька. Как - она, со всем тем серьезным и важным, что происходило с нею последнее время и так счастливо разрешилось этой ночью, - она вдруг оказалась связана с каким-то ничтожеством?! В это невозможно было поверить, это не укладывалось в голове.

"Он же ничего не знает! - обрывисто, отчаянно думала она, как будто могло иметь какое-то значение, что знает или не знает Серый. Да и что он, собственно, должен был знать? - Он ничего обо мне не знает, как же он смеет? Я не хочу, я не буду!"

Все сознание свободы и силы, которое дышало в ней этой ночью, не давая уснуть, все мысли о будущем, которое непременно должно быть счастливым, - все это бунтовало в ней против того, что должно было произойти сегодня.

"Да почему же должно? - подумала она. - Кто сказал такую глупость, почему должно?"

Торопливо, словно боясь не успеть, Аля пошла к калитке. В саду было тихо, темные тени деревьев лежали на спящей траве, бутоны чайных роз едва заметно вздрагивали, когда она пробегала мимо по дорожке к флигелю.

Аля распахнула дверь на веранду, прошла в комнату и так же торопливо вытащила из-под кровати свою дорожную сумку. Она не думала о том, что делает. Ужас охватил её, настоящий ужас! Она не могла себе представить того, что может произойти, если она будет сидеть без движения и ждать своей участи...

Она не может оказаться во власти этого подонка, этого не может быть с нею! Аля отдернула ситцевую занавеску, закрывающую нишу в стене, где лежала её одежда, и стала торопливо вынимать платья, белье, цветастый сарафан... Потом села на пол, уронив собранные вещи, и в голос заплакала.

"Как я поеду? А Макс?"

Наконец она ясно подумала о том, что до сих пор старалась обходить в своем сознании. Уехать, зная то, что передал Витек, было невозможно. Аля с самого начала это понимала, оттого и действовала так торопливо и лихорадочно.

Все время, так счастливо проведенное в Коктебеле, она совсем не думала о Максиме. И уж тем более не думала о нем с той минуты, когда поняла, что её ждет счастливое будущее. Она думала о чем угодно: об Илье, о том, как жила этот год, о Карталове, об Иване Антоновиче Святых, о том, каким же будет её счастье, - только не о Максе.

Даже о неведомом архитекторе, написавшем стихи про лето в Коктебеле и купившем землю у подножия Сюрю-Кая, - даже о нем она думала больше, потому что его душа, наверное, тоже была связана с этой землей, и это будоражило воображение...

Макса она просто не замечала, он был ей настолько безразличен со своей любовью, которая, скорее всего, уже и прошла, со своими песенками про Таганку и пестрыми детективами, и черешней, которую он приносил с рынка, и хамсой с сейнера...

Она забыла о нем, проводя с ним рядом целые дни и ночи, и вот теперь приходилось за это расплачиваться. Хотя и непонятно было, за что же.

Но уехать во всяком случае было невозможно, и поэтому Аля так горько плакала, сидя на полу между кроватью и нишей в стене.

"А может, все это ерунда? - на мгновенье мелькнуло в голове. - Ну что, убьет его Серый, что ли, если я все-таки уеду? Плюнет, даст раз по уху - да и отпустит..."

Но стоило об этом подумать, как ей тут же представились Максовы большие, детские уши - и она заплакала ещё отчаяннее.

Аля не знала, сколько времени просидела среди разбросанных по полу вещей, захлебываясь слезами. Наконец она встала и, так ничего и не собрав, вышла из флигеля.

Стояло раннее утро, пляжники уже подтягивались на свои рабочие места. Уже сновали вдоль полосы прибоя татарки с домашними пирожками на круглых подносах.

- Холодненькое пиво, рыбка вяленая! - доносились с пляжа звонкие голоса.

Сама не понимая зачем, Аля прошла вдоль берега от спасательной станции до самого дикого пляжа - мимо волошинского дома и парка, мимо санатория "Голубой залив", мимо причала... Тоска сжимала ей сердце так мучительно, что не хотелось жить. Весь восторг, все предчувствие счастья, которыми дышала её душа этой ночью, исчезли без следа. Чувство решимости и свободы тоже растворилось, и она без всякой цели брела теперь вдоль берега.

Аля вернулась домой, полежала немного на своей кровати в комнате, вышла на веранду, посидела на Максовой кровати. Ей вдруг вспомнилось, как он вытирал однажды мороженое с её босоножек и неожиданно поцеловал куда-то в колено, а она провела рукой по его волосам. И как ей тут же стало стыдно из-за того, что она обманывает его своей кокетливой лаской...

Ей нечего было вспоминать о нем, он всегда присутствовал где-то в слепом пятне её жизни, и вот теперь надо было переступить через себя, всю себя перекорежить из-за человека, которого она не только никогда не любила, но о котором даже не думала.

И как она будет после этого жить, с искореженной душой - после того как Серый "пошлет за ней"? Аля представила, с какой ухмылочкой он высказывал Витьку свое желание, и как прямо и нагло смотрели при этом его светлые глаза...

"Водолей" весь день был закрыт, даже столики были убраны. Да и вообще тихо, уныло было на набережной жарким июньским днем, и девочка-мороженщица глядела на прохожих разомлевшими, безразличными глазами.

Но сидеть дома было ещё тоскливее, и, едва спала дневная жара, Аля снова вышла на набережную: больше пойти было просто некуда.

У парапета уже выставили свои картины художники. В основном это были морские пейзажи. Когда Аля смотрела на эти одинаковые лакированные виды Золотых Ворот и Лягушачьей бухты, она думала почему-то, что они срисованы не с натуры и даже не с картин Айвазовского, а просто с какой-то открытки.

Но сейчас она не думала и об этом.

"Иметь мужество, жить по душе... - медленно, тоскливо мелькало в голове. - Вот и пожила... Кому дело до моей души? Дай - и все дела. И всегда так будет, и всегда я буду подчиняться обстоятельствам, и ничего против этого не сделаешь..."

Жить по душе - значило сейчас же добраться до Феодосии и уехать в Москву, и жить по душе было невозможно. Не выстраивалась жизнь в ясную картину!

У входа в писательскую столовую расположился новый художник, до сих пор Аля его не видела. Картины были прислонены к каменной вазе для цветов, она издалека заметила, что изображено на них что-то необычное, и подошла поближе.

На куске оргалита был нарисован розовый, совершенно лысый кот. Он караулил мышку, глаза которой посверкивали из-за большого лохматого веника. Глаза у кота были большие, зеленые и испуганные, как будто он не караулил мышь, а сам хотел от кого-то скрыться. Несмотря на свою лысость и на отвислый, как у пьяницы, красный нос, кот был ужасно симпатичный - именно этим своим растерянным выражением глаз.

- Простите, это у вас кто изображен на картинах - коты или крысы? услышала Аля.

Вопрос был обращен к бородатому, длинноволосому художнику, и задала его вышедшая из столовой пожилая дама в панамке - очевидно, писательница. Художник смерил её презрительным взглядом, картинно тряхнул шевелюрой и процедил сквозь зубы:

- Люди.

- А-а, - понимающе протянула дама.

Але вдруг стало так смешно, что она не смогла сдержаться и расхохоталась в голос. Дама удивленно посмотрела на нее, а художник не удостоил и взглядом.

Но это было Але все равно. Она и сама не понимала, отчего смеется, глядя на растерянного зеленоглазого кота, на даму в панамке, на художника, смешного в своей богемной солидности и шевелюрности...

"Да о чем я думаю весь день? - вдруг, без всякой связи и с картиной этой, и с художником, подумала она. - По душе жить... А может, иногда наоборот надо - душу в руках держать? Вот сейчас - точно, так и надо! Не уеду же, это понятно, - продолжала она думать, уже идя к дому. - Ну и все, и нечего переливать из пустого в порожнее, так и свихнуться недолго".

Это были нерадостные и злые мысли, но, как ни странно, они привели Алю в равновесие. Она почувствовала, что владеет собою и совсем не боится того реального, жестокого мира, который окружал её и властно протягивал к ней свои щупальца. Она вспомнила Венькины тоскливые глаза вечером их последней встречи, и как малодушно уговорила себя, что он ведь ей никто... Она лучше умерла бы, чем повторила что-нибудь подобное.

К собственному удивлению, ей тут же захотелось спать. Хотя вообще-то удивляться не приходилось: она ведь почти не спала этой ночью и весь день слонялась туда-сюда по набережной. И теперь едва шла к дому, уже по дороге чувствуя, как сами собою закрываются глаза.

"Надо иметь мужество, иметь мужество, им..." - ещё пульсировало в висках, когда она уже положила голову на подушку, уже сбросила шлепанцы и, не раздеваясь, упала на не застеленную с утра кровать.

Совершенно непонятно, почему самые важные мысли приходят в голову, когда ты занят чем-нибудь совсем пустячным. А скорее всего: просто ты думаешь о своем, а с тобой в это время происходит что-нибудь совсем неважное, и ты потом удивляешься, и ищешь связь между важными мыслями и пустячными событиями...

Но сейчас Аля не искала связи между зеленоглазым котом и своим твердым решением остаться в Коктебеле. Она просто спала, свернувшись калачиком на белой железной кровати.

Проснулась она в темноте - оттого, что кто-то целовал её руку, свесившуюся с кровати. Аля не могла сообразить, чьи губы касаются её пальцев, чьи поцелуи скользят по плечу, по щекам, чьи губы горячо прижимаются к её губам, пытаясь их раздвинуть, нетерпеливо и нежно.

Она вскрикнула и села на кровати.

- Алечка, тихо, тихо, это я, - прошептал этот кто-то, и Аля тут же узнала Максима.

- Макс! - воскликнула она, ничего не понимая и забыв в это мгновение обо всем, что происходило несколько часов назад. - Ты что?.. Ты почему?..

Максим стоял на коленях у её кровати, и даже в темноте было видно, как лихорадочно блестят его глаза.

- Алечка, - торопливо сказал он, не отпуская её руки, - я только что зашел, я же...

Он захлебнулся последними словами и, стремительно поднявшись с колен, обнял её. Аля была так поражена его появлением, что даже не попыталась отстраниться. Она вдруг почувствовала, какие сильные у него руки, как крепко он обнимает её и прижимает к себе, как дрожит все его тело и прерывается дыхание.

- Кляксич... - едва не плача, проговорила она. - Откуда же ты взялся? А я думала...

Максим на мгновение отстранился от нее, всмотрелся в её лицо.

- Ты меня так давно Кляксичем не называла, - прошептал он. - Ни разу не назвала...

Он снова обнял её, и снова она почувствовала, как его губы нетерпеливо ищут её губ. Но теперь уже сознание вернулось к ней, и, упершись руками в его грудь, Аля спросила:

- Макс, милый, скажи ты мне, что происходит? Это все правда... что Витек говорил?

Кажется, он тоже слегка опомнился, услышав её слова.

- Алечка, - торопливо проговорил Максим, - надо же поскорее... Я так надеялся, что ты уже уехала! Скорее надо!

- Да как я уехала бы, когда... Макс, объясни сейчас же, в чем дело! сердито воскликнула она.

Не отвечая, он наклонился, взял сумку, которую она вытащила сегодня утром, поставил на кровать. Потом торопливо подобрал с пола разбросанные вещи, затолкал в сумку. Потом обернулся к Але.

- Да он же тебе сказал - Витек, - словно нехотя, ответил Макс. - Я слышал, как его Серый инструктировал. Очень мне не хотелось с ними ехать, невесело усмехнулся он, - да они особо не спрашивали. Алька, если бы ты знала! Я всю дорогу, и там потом, в Судаке, только и думал: пусть бы уехала, неужели не догадается уехать!..

- Я не могла, - тихо ответила Аля. - Как я могла, когда ты...

Глаза её привыкли к темноте, она ясно различала его лицо, искаженное волнением, отчаянием и любовью. Только теперь она заметила, что через всю его щеку тянется длинная и глубокая царапина, а на другой щеке темнеет синяк.

- Да ты что? - сказал Максим. - И что ты думаешь, я бы так и согласился?.. На такой обмен?.. И смотрел бы, как он происходит? - Голос его прервался. - Но ты, Аля... - произнес он, поднимая на неё глаза. Алечка, значит, ты... А я ведь думал, совсем тебе безразличен!

У неё язык не поворачивался сказать ему сейчас, что все совсем не так, как он думает, что она просто не могла уехать, и не потому что любит его... Как можно было сейчас ему об этом сказать?

- Поехали скорее, Макс, - сказала она вместо всего этого. - Может, от "Голубого залива" какой-нибудь автобус, или от Литфонда... У них же бывают экскурсии. Скорее, прошу тебя!

Трудно было предположить, что в темноте - уже ведь ночь была, наверное? - Литфонд вдруг организует экскурсию. Но сейчас Аля не могла рассуждать здраво. Она понимала только: ей больше не надо оставаться здесь, ожидая неизбежного и зная, что ничего не поделаешь! Она могла уехать, и вся её решимость была сейчас направлена только на это.

- Мы поедем, сейчас поедем, - торопливо сказал Максим. - Там катер сегодня будет, через час, кажется. В Феодосии какой-то праздник морской, на него везут. Там световой фонтан ведь есть, поэтому в темноте, - зачем-то объяснял он.

- Так что ж мы стоим! - воскликнула Аля.

Вместо ответа он снова обнял её, и она снова почувствовала, как он дрожит от нетерпения.

- Алечка, не могу я больше, - горячо, задыхаясь, прошептал он. - Ты все время рядом, спишь рядом, смеешься, говоришь - и ничего нельзя... С ума от этого можно сойти! Кем же ты меня считаешь, совсем тряпкой, что ли?!

- Кляксич, миленький, ну побежали скорее, а? - умоляюще попросила Аля. - Ну не люблю я тебя, что мне делать?

Эти слова вырвались непроизвольно, она совсем не хотела их говорить. Но и уступить его нетерпеливым рукам, губам - тоже было невозможно...

- Но ты же... - Он замер, не выпуская её из объятий. - Ты же из-за меня на такое решилась! Я подумал: не может же это просто так быть, не может же!..

Она видела, что он сейчас заплачет, - и ничего не могла сделать для него. К Серому ради него пойти могла, а к нему самому - нет... Эта преграда была в её душе непреодолима.

- Поедем, Макс, - сказала она, отводя глаза от его взволнованного лица. - Я только к Глеб Семенычу зайду, попрощаюсь, а ты собирайся пока. В мою сумку все подряд покидай, пожалуйста.

Его руки обмякли.

- Алька... - сказал он, и ей показалось, что он сейчас заплачет. Почему же все так, а?

- Не знаю, - тихо ответила она. - Я тебя почему-то не люблю. А просто так я не могу.

- Но у тебя же нет никого! - словно доказывая ей что-то, горячо проговорил он. - Я сначала думал, ты о ком-то думаешь все время, а потом... Я же вижу, Алька, вижу же, нет у тебя никого!

- Это все равно, Кляксич. - Ей показалось, она отвечает не ему, а себе самой. - Даже если никого у меня больше и не будет - все равно не могу просто так, понимаешь?

С этими словами она обошла его, неподвижно стоящего посреди комнаты, и спустилась в сад. Никого не было на площадке под тремя ливанскими кедрами, но окна дома были освещены, и Аля шла туда, все убыстряя шаг, и ей казалось, что розы сияют в темноте, освещая ей путь.

Ждать поезда на Москву они не стали: кое-как вбились в электричку до Владиславовки, которую штурмом брали толпы народу. От Владиславовки можно было добраться до Джанкоя, а там, через узловую станцию, поезда на Москву шли часто.

В битком набитом тамбуре электрички Максим рассказал ей, что произошло. Его просто затолкали в машину между двумя слонообразными парнями и, слова лишнего не говоря, повезли в Судак. Там привели в прибрежный ресторан, как две капли воды похожий на "Водолей". Больше всего он боялся, что сейчас запрут в какой-нибудь подсобке, из которой будет не убежать. Но, видимо, Серый считал ниже своего достоинства уделять ему так много внимания. Максима просто посадили за столик все с теми же лбами - которые, впрочем, не спускали с него глаз.

- И что потом? - с любопытством спросила Аля, поглядывая на его царапину и синяк.

- Да ничего прекрасного, - нехотя ответил он. - Разборка у них началась, уж я не знаю подробностей. Сначала Серый с хозяином долго беседовал, потом вышел, кивнул - ну, шестерки его и взялись. Так все разворотили - как смерч пронесся. Я думал, увлеклись, хотел смыться - куда там! Помнят... А потом вдруг ещё какие-то подъезжают - и такое пошло веселье, дальше некуда. Я смотрю - один уже пистолет достает. Ну, тут они, конечно, про меня забыли: очень бурно друг с другом отношения выясняли. И все, - пожал он плечами.

О происхождении царапины и синяка Максим умолчал, и Аля не стала расспрашивать. Сказал только, что его подвез до Коктебеля какой-то вдребезину пьяный мотоциклист.

Он рассказывал все это безразличным, спокойным голосом и старался не смотреть на Алю. У неё сердце сжималось от жалости к нему - но что она могла поделать?

Она вздохнула с облегчением, когда в Джанкое им не удалось напроситься вдвоем в первый же поезд на Москву.

- Не возьму больше, некуда, хлопчик, ну куда ты лезешь! - сердито воскликнула пожилая проводница. - Слазь, говорю, а то сейчас и дивчинку твою высажу! Вот уже что народ какой пошел, все им вынь-положь, пять хвилиночек подождать не могут! Говорю ж, через час на Москву пойдет поезд, на него и просись.

- Ладно, Алька, - вздохнул Максим, заметив, что она уже собирается спрыгнуть с подножки. - Порознь легче будет ехать.

Неизвестно, что он имел в виду: что легче будет договориться с проводником или то, о чем думала и она...

Всю дорогу от Коктебеля до Феодосии, стоя на палубе маленького катера, Аля смотрела, как исчезают вдалеке огни поселка, и ей хотелось плакать. Это была для неё особенная земля, она чувствовала её, как чувствовала теперь свою душу.

Она почему-то больше всего жалела, что не успела ещё раз сходить на то странное место близ горы Сюрю-Кая - пустынное, прекрасное, покрытое сухой палевой травой - про которое какой-то неведомый архитектор сказал, что оно похоже на Испанию.

Огни поселка исчезали вдалеке, исчезал маленький дом под тремя ливанскими кедрами. Аля чувствовала, что какая-то новая, неведомая жизнь открывается перед нею - и не боялась своего будущего, ещё не зная, что оно ей готовит.

Глава 17

Москва встретила её тягучим летним унынием.

Несколько чахлых деревьев, высаженных весной под окнами Алиного дома, совсем засохли без полива и хоть какого-нибудь к ним внимания. Вытоптанная детская площадка была пуста, никто не качался на облезлых качелях и не играл в песочнице с серым песком.

Не то чтобы Аля ожидала увидеть зеленый дворик, звенящий детскими голосами, - но эта запустелая тишина подействовала на неё гнетуще.

Дома никого не было, и тишина комнат была так же уныла. Позвонив папе на работу, Аля узнала, что он в отпуске. Маму к телефону позвали, и она сообщила, что отец отбыл на отдых в Турцию.

- Но я тоже не собираюсь чахнуть здесь все лето! - решительно, с нотками упрямой обиды в голосе, сказала Инна Геннадьевна. - Хорошо, что ты приехала, Алюня! Может, вместе поедем отдыхать? Я уже смотрела: в Болгарии можно очень недорого...

- Вечером поговорим, мам, ладно? - ответила Аля.

Все у них было по-прежнему, и ей стало тоскливо.

Но ее-то жизнь не могла идти по-прежнему, со своей-то жизнью должна она была что-то делать! Аля смутно представляла себе, что именно, и, как утопающий, склонна была схватиться за любую соломинку.

Именно такой ненадежной соломинкой было письмо, вложенное Глебом Семеновичем в небольшую связку книг. Хорошо еще, что он успел все это приготовить к её поспешному отъезду. А она даже не успела посмотреть, куда надо отнести передачу: некогда было что-то рассматривать, перебираясь с поезда на поезд, кое-как пристраиваясь в битком набитые душные вагоны...

Аля развернула бумагу, в которую Глеб Семенович упаковал книги, достала заклеенный конверт, улыбнувшись его аккуратности. Конечно, письма полагалось передавать незапечатанными, но ей и самой всегда казалось странным, что кто-то должен будет облизывать её конверт, и она тоже всегда запечатывала письма.

В следующую минуту Аля забыла и о конверте, и о клее, и обо всем. Она смотрела на адрес, написанный твердым, аккуратным, совсем не старческим почерком Глеба Семеновича, и чувствовала, как в глазах у неё темнеет.

"Глинищевский переулок, дом... квартира... Карталову Павлу Матвеевичу", - значилось на конверте.

Всю ночь она не могла уснуть. Ровно год назад, всего год назад!.. Такой же был июнь, так же плавился свежий асфальт возле тушинских новостроек, и все было такое же - только сама она была другою, и теперь не могла вспомнить, какой же была год назад.

Но ощущение жгучего, невыносимого стыда перед Карталовым она помнила очень хорошо; ей казалось, это не забудется и через сто лет. И его голос, когда он сказал: "Что ж, тогда не смею вас задерживать"...

Но сквозь эти воспоминания пробивались другие. О том восторге, который охватил её, когда она показала, как входит Козлоногая, и увидела, как молодо блеснули глаза Карталова. О том, как он стоял рядом с нею на сцене, и говорил: "Встряхнем чувства!"...

Этого тоже было не забыть, и этого она забывать не хотела.

"Не пойду! - решила Аля под утро. - Ни за что не пойду - стыдно... Да и что он теперь сделает?"

Назавтра она проснулась рано, с таким ощущением свежести в голове и во всем теле, как будто бы не провела полубессонную ночь.

"Все-таки нельзя не пойти, - сама себя уговаривала Аля, допивая кофе и потом, уже идя через двор к автобусной остановке. - Нельзя не пойти, я же обещала книжки передать. В конце концов, необязательно о чем-то просить! Просто передам книжки, письмо - и уйду. Еще неизвестно, кстати, что там пишет Глеб Семенович..."

Но, таким образом себя уговаривая, она с особенным удовольствием отметила сегодня утром, глянув в зеркало, что выглядит прекрасно - задорно, весело и трепетно. Ее черные глаза блестели на загорелом лице, а выгоревшие до белизны волосы составляли чудесный контраст и с глазами, и с загаром.

Но главное было даже не это... Аля чувствовала в себе то волшебное, звенящее очарование, которое хотя бы раз в жизни чувствует в себе каждая женщина - и, почувствовав, сразу понимает, что сегодня её день и сегодня ей все подвластно.

Она пыталась вспомнить, где это такой - Глинищевский переулок. Глеб Семенович сказал, что у метро "Пушкинская", но Аля хоть убей не могла припомнить поблизости ничего подобного - хотя, кажется, за год жизни на Немировича-Данченко все вокруг исходила.

"Спрошу кого-нибудь, - решила она, поднимаясь из метро у памятника Пушкину. - Господи, о чем я думаю!"

Конечно, думала она сейчас не о том, где находится переулок... Аля даже не ожидала, что воспоминания подступят к её сердцу с такой силой, едва она окажется в этих местах.

В последнее время она старалась не вспоминать Илью - именно старалась, потому что не могла понять, как же относится к нему сейчас. В конце концов, он не сделал ей ничего плохого, это она понимала. Ну, с Нелькой, конечно... Но теперь, когда прошло время, Аля уже не чувствовала к нему из-за этого такого жгучего отвращения, и не это было той преградой, которая не позволяла ей просто набрать номер его телефона.

Но разве можно строить отношения с человеком - может быть, даже с любимым человеком - на каких-то неясных ощущениях! Венька, Светлана с её пятнами на руках и срывающимся голосом, Иван Антонович на сцене рядом со своим сыном...

Аля тряхнула головой, отгоняя эти тревожные, неожиданно подступившие мысли.

"Не время сейчас! - решительно сказала себе она. - Где он, Глинищевский этот?"

К её удивлению, ни один человек не мог ей ответить, где находится Глинищевский переулок, хотя она старалась спрашивать людей, которые явно были "местными".

- Глинищевский? - недоуменно переспросила интеллигентного вида старушка с хозяйственной сумкой. - Не знаю, девушка. А вы уверены, что это где-то здесь? Понятия не имею!

Аля дошла до самого памятника Юрию Долгорукому, спросила даже милиционера-регулировщика, но не знал и он.

"А я к Басе Львовне зайду! - вдруг решила Аля и сразу почувствовала, как веселеет при одном воспоминании о необыкновенной Басе. - Уж она-то точно знает. Или в мэрию позвонит и выяснит".

Аля старалась не думать о том, что может встретить Илью: не знала, хочет она этого или наоборот - боится...

Улица была все та же, разве что открылось несколько новых офисов, и поэтому больше роскошных машин было припарковано у тротуара. Аля медленно дошла до углового дома и уже хотела войти в арку под барельефом, когда случайно подняла глаза.

"Глинищевский переулок", - было написано на новенькой сине-белой табличке рядом с аркой. И номер дома - тот самый, что стоял на конверте... Она смотрела на табличку и чувствовала, как краска заливает её щеки.

Год она жила с Карталовым в одном доме, сто раз они могли столкнуться во дворе, на улице - и ни разу не встретились! Был в этом какой-то странный знак судьбы, а какой - она не могла понять...

Но отступать было уже некуда, и, забыв про Басю, Аля пошла к последнему подъезду, в котором находилась квартира Карталова.

"Может, его дома не будет?" - подумала она, поднимаясь в лифте на девятый этаж.

И тут же с удивлением поняла, что не хочет этого. Не хочет, чтобы все разрешилось ничем: не застала дома, не сложилось... Не может в этот день быть глупых случайностей, не должно быть!

- Та-ак! - с порога весело сказал Карталов. - Юная посланница от моего крымского друга? Здравствуйте, Аля, проходите.

Она так удивилась его словам, что не могла переступить порог - стояла с открытым ртом, прижав к животу связку книг. Он был совсем другой, чем она представляла его себе, вспоминая. Или он был тот же, а просто она сама видела его теперь, год спустя, другими глазами?

- Да что вы испугались, Алечка? - рассмеялся её растерянности Карталов. - Решили, что я ясновидящий? Просто Глеб звонил вчера, вот и вся мистика.

И тут Аля почувствовала, что ей становится легко - так легко, как никогда не было в жизни! Она даже не удивилась этой легкости, потому что сразу поняла, в чем её причина.

В глубоко посаженных, веселых глазах Павла Матвеевича Карталова читалось то ясное, легкое, живое и всепобеждающее чувство, которое она впервые заметила в глазах Ивана Антоновича Святых, только что сыгравшего тяжелейшую трагическую роль...

Им никем не хотелось казаться, им никем не надо было казаться и не надо было доказывать свою значительность. Они были настоящими хозяевами жизни, и не почувствовать это мог только мертвец. Аля поняла это мгновенно и безошибочно, подчиняясь тому счастливому, звенящему чувству, которое владело ею в этот день. И, поняв, рассмеялась, глядя в молодые глаза Карталова.

- Веселая девушка! - хмыкнул он. - Ну, пошли что ли на кухню, посланница. Как там Глеб мается, в самостийной-то Украине? - спросил он уже на кухне, чиркая спичкой под чайником. - Садитесь, садитесь, Александра, в ногах правды нет. Водку пьете с утра?

- Не каждый день, - с трудом сдерживая улыбку, ответила Аля.

- Правильно, - одобрил он. - Я тоже - не каждый, но сегодня себе позволю и вас угощу. Друг вчера из Италии приехал, граппу привез. И до того, знаете, выдающийся оказался напиток, я просто не ожидал, что мне ещё предстоят в жизни такие открытия! Так что можем вместе допить, - заключил он, разливая остатки граппы в две рюмки. - Как это я вчера оставил? Как чувствовал, что гостья придет!

Он не говорил ничего серьезного, не изрекал истин, которые следовало бы выслушивать с благоговением. Но в том, как он восхищался своим неожиданным открытием граппы, как красиво разливал её точно поровну в две серебряные рюмки, - было то же, что Аля угадала в нем сразу: поразительная наполненность жизнью...

От глотка граппы в груди у неё вспыхнул веселый огонек и говорить с Карталовым стало ещё проще - хотя проще уже, кажется, было некуда. Она рассказала о том, как "мается" Глеб Семенович, о чайных розах вдоль дорожки к флигелю - оказывается, они были посажены недавно и Карталов о них не знал - и зачем-то ещё о том странном месте под Сюрю-Кая...

Он слушал внимательно, и в глазах его стоял тот живой интерес, который невозможно ни вызвать в себе насильно, ни изобразить.

- Поразительный он парень, Глеб Семенович! - сказал Карталов. - Ладно мы - все-таки ГИТИС, среда была соответствующая, книжки ходили по рукам... А Глеб ведь из себя самого пришел к тому, что он есть. Представляете, как это тяжело? Мы дом этот коктебельский все вместе строили, - улыбнулся он, вспоминая. - Я, помню, лично украл в совхозе три ящика гвоздей. Святое дело, для Глеба ещё не то украдешь! И виноград потом сажали, как раз Маша его должна была приехать, он торопился. Там ведь только три кедра стояло, когда он участок этот получил. Нет, Глеб - это... Он мне вчера с такой страстью вас расписывал, я просто терялся в догадках, ожидавши, - подмигнул он.

- А вы меня не помните, Павел Матвеевич? - набрав побольше воздуха, спросила Аля.

- Почему же - помню, - спокойно, без улыбки, ответил Карталов. Отлично вас помню, серьезная девушка из "Поэмы без героя".

Аля покраснела и опустила глаза.

- Как же мне вас не помнить, - повторил он, - когда вы, уже, можно сказать, поступили и вдруг заявляете, что не хотите играть расставание!..

- Я не могла... тогда... - пробормотала она. - Мне тогда показалось, что я этим все разрушу... А я очень была влюблена, и не могла, потому что... в общем...

- Я понял, - так же спокойно ответил он; его глаза поблескивали из-под бровей все с тем же загадочным вниманием. - Я же говорю: вы серьезная девушка, несмотря на огонек, который в вас то и дело разгорается! - С этими словами он наконец улыбнулся, и Аля радостно и робко улыбнулась ему в ответ. - Я одного только не понимаю, дорогая моя: почему же вы на собеседование-то не пришли? Я ведь твердо решил, что возьму вас, несмотря на эту вашу выходку на конкурсе - а вы вдруг не являетесь. Вот так уж точно нельзя поступать, можете мне поверить!

Аля почувствовала, как краснеет, бледнеет, хватает воздух ртом.

- Но я же... Но вы же сами... Разве Илья не говорил с вами? выдавила она.

- Илья? - удивленно спросил он. - Какой Илья?

- Святых...

- А, Илюша, Ванин-то! Нет, не говорил. А о чем он должен был со мной говорить?

- Ни о чем, - судорожно сглатывая, ответила Аля. - Я неправильно поняла...

- Ну, Бог с ним, - сказал Карталов. - Правильно, неправильно, что теперь разбираться? Теперь надо думать, что мы с вами делать будем.

- Я не знаю, - все ещё не придя в себя после того, что она так неожиданно узнала, ответила Аля. - Я же не знала, что вы хотели меня принять...

- Ну, а теперь знаете, я и не собирался от вас этого скрывать. По-моему, Алечка, вам это не должно вскружить голову?

Он посмотрел на неё ещё внимательнее, даже прищурился.

- Не должно, - кивнула Аля. - Я так много думала обо всем, Павел Матвеевич, за этот год! Я...

- Догадываюсь, что думали, - усмехнулся он. - А то бы и не пришли, пожалуй. Одним словом, Александра, раз уж, судя по всему, вы не утратили интерес к нашему странному делу...

Аля вышла на улицу в том состоянии, которое нельзя назвать ни потрясением, ни ошеломленностью, ни восторгом. Каждого из этих слов было мало, чтобы обозначить то, что с нею происходило. Так много в себя вместило это утро!

Она даже не понимала, что поразило её больше: известие об обмане Ильи, или о том, что Карталов готов был взять её на свой курс ещё в прошлом году, или о том, что надо будет прийти завтра в ГИТИС с документами...

Нет, мысли об Илье совсем не казались ей сейчас важными! Они были так же мелки, как мелок был он сам, и им просто не хватало места в её душе, хотя ей казалось, что душа её все способна сейчас в себя вместить.

Аля шла по улице Немировича-Данченко, которая теперь, как когда-то давным-давно, называлась Глинищевским переулком, и золотые пятна света и тени плясали вокруг неё на горячем асфальте.

Она не знала, когда вдруг подхватила её та живая сила, которая вела её теперь, ни в чем не позволяя ошибиться. Когда она выбежала на эту улицу из наполненного дымом подъезда и поняла, что больше не вернется к Илье? Когда смотрела на свободную линию лиловых коктебельских гор в прозрачной дымке? Когда решила, что никуда не уедет без Максима, что бы ей ни грозило? Или ещё раньше - когда впервые поднялась на невысокую гитисовскую сцену и вдруг догадалась, как показать то, что происходит в "Поэме без героя"?

Невозможно было определить и выделить какое-то одно событие, один поступок - все они соединились в этот жаркий день и воспоминаниями вспыхивали вокруг нее, в пятнах света и тени. Она различала в этой игре летнего света чьи-то лица, голоса - знакомые и совсем новые, которых ещё не знала.

И, не в силах больше держать в себе все, что переполняло её душу, Аля крутнулась на одном каблуке, засмеялась - и, отбивая на ходу чечетку, побежала по Глинищевскому вверх, к Тверской.

Конец