Александр Антонов

Звёзды против свастики. Часть 2

© ЭИ «@элита» 2015

* * *

Охота на «серых волков»

Москва. Здание КГБ СССР. Кабинет Ежова

Закрывая очередное совещание, председатель КГБ СССР произнёс:

– Начальников Первого и Второго отделов попрошу на пару минут задержаться.

Когда в кабинете остались только они трое, Ежов распорядился:

– Доложите, как чувствует себя наша американская VIP-гостья?

– А что с нею станется? – усмехнулся Бокий. – Раздвоилась и благополучно существует в обоих телах одновременно.

– Это я помню, – кивнул Ежов. – Добавьте конкретики.

Бокий чуть заметно пихнул Захарова в бок, мол, тебе начинать.

– Жгучая брюнетка мисс Элеонора Болдуин, доставая своей милой стервозностью проводниц в вагонах и обслугу в гостиницах, путешествует по Транссибирской магистрали. С этой ролью успешно справляется очень похожая на оригинал наша сотрудница…

Захаров глазами передал эстафету Бокию.

… – А очаровательная блондинка и по совместительству корреспондент нескольких шведских изданий фрекен Лизабет Нильсон, – охотно подхватил тот, – с ролью которой не менее успешно справляется оригинал Элеоноры Болдуин, в настоящее время пересекает территорию Третьего Рейха под негласным присмотром наших агентов.

– Это всё? – чуток помедлив и не дождавшись добавки, спросил Ежов.

– Всё! – сказал Бокий.

– Всё! – подтвердил Захаров.

– Ну, хоть где-то у нас всё прекрасно, – подытожил Ежов. – Свободны оба!

Моя фамилия Муравьёв-Хачинский…

Если Скороходов или Берсенев и строили какие-то планы относительно своего пребывания в Питере, то обломились оба. По окончании экскурсии их блокировали на втором этаже института Подводного кораблестроения некие неразговорчивые личности, предъявили удостоверения военно-морской контрразведки и предложили следовать за ними. Ну как таким настойчивым парням откажешь?

Их не стали выводить через вестибюль, а провели чёрным ходом во внутренний двор, где поджидал автомобиль. На западной оконечности Васильевского острова, на территории какого-то режимного предприятия, в небольшом затоне ждал катер. Погрузились – и айда в Кронштадт. Теперь сидели в довольно приличном гостиничном номере и ждали: кого? чего? – неведомо. Но так уж устроен военный: приказано ждать, он и ждёт.

В начале восьмого, а если точнее, то в 19–15, в дверь коротко постучали и, не дожидаясь ответа, эту самую дверь отворили. В номер стремительно вошёл некто, облачённый в морской мундир с погонами капитана 1 ранга, и ещё на ходу махнул рукой в сторону вскочивших с мест Скороходова и Берсенева:

– Вольно, братва!

Сам схватил свободный стул, сел так, чтобы хорошо видеть обоих.

– Я начальник контрразведки Балтфлота, капитан первого ранга Муравьёв-Хачинский, – представился каперанг. – И, возможно, показавшийся несколько экстравагантным способ вашей доставки сюда – моя идея. Извиняться не буду, ибо неповинен я, но причину объясню.

И человек со странной фамилией изложил несколько ошарашенным напором подводникам известную нам историю с агентами германской разведки, закончив монолог словами:

– Козе понятно, что не мог я допустить одновременного расхаживания по питерским улицам двух Скороходовых и двух Берсеневых. Скажу больше: даже тут покидать номер я вам не то чтобы запрещаю, но очень не советую. Ужин закажите прямо сюда, а это, – каперанг поставил на стол бутылку хорошего коньяка, – для лучшего пищеварения. Засим позвольте откланяться. Завтра утром вас переведут в учебный центр подводного флота, где размещён остальной экипаж лодки. Честь имею!

Кронштадтский учебный центр подводного флота

– Товарищ капитан третьего ранга, экипаж подводной лодки «КМ-01» занимается в учебных классах и на тренажёрах, помощник командира по воспитательной работе капитан третьего ранга Лившиц!

Идя по коридору вслед за Лившицем, Скороходов заметил:

– Что-то мало они похожи на обычный береговой состав, я имею в виду наряд на КПП и дневальных в учебном корпусе.

– Справедливо подмечено, товарищ капитан третьего ранга, – отреагировал на реплику командира Лившиц. – На время нахождения в учебном центре экипажа нашей лодки, весь личный состав центра, включая начальника, заменён бойцами морского спецназа.

– Ого! – вырвалось у Берсенева.

Лившиц достал из кармана ключ и открыл одну из дверей:

– Прошу, товарищи офицеры!

Комната, куда они вошли, не поражала ни размерами, ни роскошью. У окна массивный стол с одной тумбой, несколько стульев. Вдоль стен шкафы. В углу огромный сейф на колёсиках.

– Ваш временный кабинет, – пояснил Лившиц. – А вы, товарищ старший лейтенант, привыкайте к тому, что лодка, на которой нам предстоит служить, помимо того, что боевой корабль, так ещё и плавучая лаборатория института Подводного кораблестроения, а значит, объект повышенной секретности.

«Это мне за "ого", – понял Берсенев. – А пом. по личке у нас зануда, или?..»

Видно, схожая мысль пришла и в голову Скороходова, который спросил у Лившица:

– А вы, товарищ капитан третьего ранга, как я понимаю, представляете на лодке…

– Никак нет, – правильно истолковав недосказанное командиром, улыбнулся Лившиц. – Я не из контрразведки. До назначения на лодку я работал в департаменте по работе с личным составом Главного штаба ВМФ СССР.

– А каким же ветром вас занесло на боевой корабль? – удивился Скороходов. – Вы только не обижайтесь, но действительно странно.

– А я и не обижаюсь, тем более что ваше удивление мне понятно. Всё дело в том, что я включён в состав экипажа «КМ-01» исключительно на один поход, можно сказать, временно прикомандирован, хотя по всем документам оформлен переводом.

– Ничего не понимаю! – нахмурил лоб Скороходов. – Но зачем так сложно?

– Это я как раз рассчитывал услышать от вас, – пожал плечами Лившиц. – Но вижу, что вы пока сами не в курсе. Хорошо. Давайте поступим следующим образом. Я сейчас расскажу всё, что знаю о нашем походе, а остальное, я уверен, будет до вас доведено в ближайшее время. Некоторое время назад меня вызвали к начальнику департамента, где поручили заняться подбором кандидатов в экипаж новейшей подводной лодки. Необычность задания заключалась в том, что одну половину экипажа должны составлять высококлассные подводники, а другую половину – высококвалифицированные специалисты НИИ Подводного кораблестроения и приписанных судостроительных заводов. Ни одного случайного человека на лодке быть не должно, сказали мне. Экипаж подбирался из расчёта три кандидатуры на одну штатную должность. Исключением были командир и старший помощник. По этим кандидатурам решение уже принято, так мне объяснили. Когда я доложил о том, что работа завершена, мне сказали «добро» и отпустили с миром. Как происходил дальнейший отсев, я могу только предполагать, учитывая собственный опыт. Когда, ранее, мне посоветовали вписать в список соискателей на должность помощника командира по воспитательной работе свою фамилию, я сделал это не то чтобы на автомате, но и без особого расчёта на успех: шансы двух других кандидатов представлялись мне более предпочтительными. И когда меня вызвали на собеседование, я был, признаться, крайне удивлён. Полчаса меня мучили перекрёстным допросом, потом сказали: вы нам подходите. Я попросил время на раздумье. Дали сутки. В тот же день меня вызвал начальник департамента. Сказал, Лившиц, не дури. Для такого честного служаки, как ты, это единственный шанс выбиться в люди. Знаешь, сколько карьеристов хотели оказаться на этом месте? Но ты, своим списком, перекрыл им дорогу. Думаешь, они тебе это простят? Соглашайся, мой тебе совет. Несколько месяцев в море – и ты в полном шоколаде! Риск не вернуться из похода, конечно, есть, но он гораздо меньше, чем у других подводников, а награда за удачный поход будет в разы выше. Не знаю, почему начальник департамента был со мной столь откровенен, но я, честно скажу, призадумался, а на следующий день дал согласие. Так что уверяю вас, товарищи командиры, экипаж лодки отборный. Таких «одноразовых», как я, не менее половины, но сделано это исключительно с целью усиления экипажа. Тем более что поход будет долгим.

Лившиц открыл сейф и стал доставать папки:

– Здесь личные дела членов экипажа ПЛ «КМ-01». Приступайте к ознакомлению, а я постараюсь ответить на ваши вопросы, если таковые возникнут.

Скороходов и Берсенев читали дела по очереди. Очень быстро оба офицера убедились в правоте слов Лившица: не экипаж – мечта! Лишь состав восьмого отсека вызвал у командира вопрос:

– Что на лодке делает морской спецназ?

– На них лежит обслуживание кормовых торпедных аппаратов, малого торпедного катера и малой подводной лодки, – доложил Лившиц. – Кроме того, спецназ будет охранять лодку на стоянках.

* * *

Глядя на растерянные лица Скороходова и Берсенева, Ежов от души рассмеялся.

– Что, ожидали для напутственного слова увидеть адмирала, а пришёл маршал? Будет вам адмирал, и не один, но позже. А пока слушайте сюда…

– … Оружие, о котором я вам только что рассказал, уже создаётся. Но, наравне с оружием, столь же высокое значение имеют средства доставки его в любую точку земного шара. И от похода вашей лодки во многом зависит, как скоро такими средствами доставки станут подводные крейсера. Потому в составе экипажа присутствует значительное количество специалистов-испытателей новейших машин, в том числе боевых, и приборов, которыми оснащена лодка. Поход намечается долгим. Испытания будут проходить, в том числе, и в боевых условиях. На первом этапе предстоит скрытно пройти Датские проливы, и на просторах Атлантики поохотится на волков Дёница. Уверен, вашей лодке по силам в одиночку потопить целую волчью стаю. Что касается второго этапа, о нём вы узнаете после того, как завершится первый. Желаю удачи! Товарищ старший лейтенант, проводите меня!

Возле машины Ежов сказал Берсеневу:

– От объятий воздержимся. Но я верю в твою удачу, племяш, а значит, такая возможность у нас ещё не раз возникнет после твоего благополучного возвращения. Тётка и сестра просили передать тебе привет, остальные воюют. До скорой встречи, Кирилл!

Моонзунд

– Товарищ командир, экипаж размещён!

– Добро, старпом!

Скороходов стоял на баке и наблюдал за действиями швартовой команды эсминца «Горделивый», который должен доставить их в Куйваст.

– Спустимся в каюту, Валерьян Всеволодович? – предложил Берсенев.

– И то верно, – согласился Скороходов. – Нечего у людей под ногами путаться!

Когда «Горделивый» покидал Кронштадтскую гавань, на траверзе шла подводная лодка. Ничем не примечательная серийная «Катюша», гебистская приманка, ложный след для вражеского агента…

Через пару недель специалисты из штаба гросс-адмирала Дёница, изучив полученные разведданные, сделают вывод о том, что новая русская подлодка мало чем отличается от предшественницы. Добывший эти сведения германский агент, будучи разоблачённым, успеет запереться в каюте, где в тоске от безысходности пустит себе пулю в лоб. Но это уже не наша история…

* * *

В док, где подлодка до поры хоронилась от посторонних глаз, Скороходов взял ровно столько членов экипажа, сколько нужно, чтобы вывести корабль наружу. Увидев лодку вблизи, командир и старпом сначала опешили, а потом дружно расхохотались, чем привели остальных членов экипажа в лёгкое недоумение.

– Вот так «Светлана»! – вытирая платком выступившие от смеха слёзы, качал головой Скороходов.

На рубке лодки, в том месте, где обычно рисуют номер, красовалась оскаленная собачья пасть.

* * *

До сей поры начальник контрразведки Балтфлота капитан 1 ранга Муравьёв-Хачинский личным посещением базу подводных лодок в Куйвасте не удостаивал. За что начальник базы капитан 2 ранга Жмых был ему заочно благодарен. Жмыху и своего начальства выше крыши – командир расквартированного на острове Моон (Моонзундский архипелаг) дивизиона подводных лодок капитан 1 ранга Петров был прост, как его фамилия, и крут, как самое варёное яйцо. Хач (прозвище Муравьёва-Хачинского) – наоборот, слыл на всю Балтику человеком сложным, ибо никто не мог предугадать, что он может выкинуть в следующий момент. И попадать между этими двумя жерновами Жмыху хотелось меньше всего – но пришлось…

– … А ответь-ка мне, дорогой товарищ Жмых… – Голос Хача звучал откуда-то сверху, тогда как взгляд начальника базы упорно сверлил дырку в носках его до блеска начищенных ботинок. – … Нет ли на вверенной твоей неустанной опеке территории укромного местечка, куда бы и добраться легко яко по воде так и по суше, и взгляд празднолюбопытствующий дотянуться всуе туда не смог?

«Правду про Хача люди бают», – подумал Жмых, но ответил честно:

– Отчего не быть? В километре на норд-вест, за пустырём затон имеется, где списанные подлодки своей очереди на утилизацию дожидаются, подойдёт?

– Так, кто его знает? – задумчиво произнёс Муравьёв-Хачинский. – Поедем, посмотрим…

Означенный затон взгляду моряка являл картину наподобие той, что являет обычному человеку вид запущенного кладбища. Но Хача картина привела почти что в восторг.

– То, что надо! – воскликнул кап-раз, потирая руки. – Значится, так… От этой стенки весь хлам убрать, и дорогу с канала к ней расчистить так, чтобы можно провести подлодку. На всё про всё даю тебе… эх, гулять так гулять! Даю тебе сутки, час в час!

– Но… как… – проблеял ошарашенный Жмых.

– Да как угодно, хоть каком кверху, – пожал плечами контрразведчик. – И имей в виду. Сделаешь – лично пожму твою мужественную руку. Не сделаешь – как там у Сергея Владимировича «Да я семь шкур с него спущу и голым в Африку пущу»? Ты, конечно, не лев, но так и я не заяц. Так что будь другом, сделай, а?

Ровно через сутки, пожимая начальнику базы руку, Муравьёв-Хачинский с чувством произнёс:

– Молодец, уважил! Такое дело провернул! По сравнению с ним пресловутый Геракл с его конюшнями нервно курит в сторонке. Ты, кстати, куришь? Нет? Я тоже бросил… Так вот, главное ты сделал, потому моя следующая просьба будет для тебя легка как пёрышко, но не менее ответственна. Вот здесь, – контрразведчик показал на карте, – выставишь охранение. Далее него чтоб ни одна нога без моего ведома не ступала, впредь до особых указаний. Уяснил?

– Так точно! – бодро ответил повеселевший Жмых.

А вот веселился-то он рановато, запамятовав на радостях про второй жёрнов…

На следующее утро, будучи с похмелья, Жмых был поднят с постели неприятным сообщением. Комдив Петров за каким-то хреном возжелал с утра пораньше прокатиться до дальнего затона, но был остановлен выставленным Жмыхом охранением. Отказываться от своих планов Петров не желал, скандалил и требовал к себе начальника базы.

Выпив кружку рассола, Жмых оседлал служебный газик и помчался выяснять отношения с комдивом. Сначала в поле зрения оказался такой же, как у Жмыха, газик, а потом и сам Петров, вышагивающий взад-вперёд у закрытого шлагбаума. Тут же грустил начальник караула…

Орал Петров однообразно, без выдумки, и по расчётам Жмыха скоро должен был выдохнуться. Однако подтвердить расчёт на практике не удалось…

Обдав оба газика грязью из лужи, презрительно фыркнув напоследок мотором, перед шлагбаумом остановилась выполненная по заказу ГКО, повышенной проходимости «Нева». Выскочивший с переднего сидения капитан-лейтенант предупредительно распахнул дверцу салона, откуда сначала выдвинулась нога в форменном ботинке и штанине с адмиральским лампасом, а потом целиком показался начальник гарнизона и военно-морской базы Куйваст контр-адмирал Апраксин, однофамилец сподвижника Петра I.

– Что за шум, а драки нет? – осведомился Апраксин, оглядывая по очереди раскрасневшегося Петрова и чуть вяловатого Жмыха.

Как старший по званию, первым ответ держал Петров. Апраксин его и до середины не дослушал, прервал доклад небрежным жестом:

– Достаточно! Картина в целом ясна. И вот что я хочу в связи с этим спросить у вас, товарищ капитан первого ранга: вы, часом, не оборзели?! По какому праву вы устраиваете разнос офицеру, не находящемуся у вас в прямом подчинении, в связи с делом, не находящимся в вашей компетенции?

– Простите, товарищ контр-адмирал, – боднул головой Петров, – но осмелюсь напомнить, что затон, куда меня не пускают, находится на территории базы, где размещён вверенный мне дивизион!

– И что с того? – очень спокойно поинтересовался Апраксин.

– То есть… как? – растерялся Петров.

– Да нет, – усмехнулся Апраксин, – это я хочу спросить: как хлам, ржавеющий в упомянутом тобой затоне, может иметь отношение к находящимся у тебя в подчинении боевым кораблям? Или списанные подлодки ещё числятся на балансе дивизиона?

– Никак нет, – неохотно ответил Петров.

– А вот у него, – кивок в сторону Жмыха, – они на балансе числятся! Так кто из вас, спрашивается, является хозяином затона? Молчишь? Или ты забыл за столько лет, что вы здесь, по большому счёту, гости? Завтра придёт приказ о передислокации, и уйдёт капитан первого ранга Петров со своими подлодками в другую гавань, а на освободившееся место встанут, скажем, торпедные катера. А капитан второго ранга Жмых при этом останется на месте! И я останусь! Эх, Иван Григорьевич, как быстро ты запамятовал о нашей договорённости! Ведь это для того, чтобы оперативно решать вопросы, касающиеся обеспечения всем необходимым вверенного тебе дивизиона, я дал согласие на ваше общение напрямую, а не как положено, через Куйваст. Мне что, отыграть всё обратно?

– Не надо, – хмуро ответил Петров. – Прошу извинения, товарищ контр-адмирал, погорячился. И вы извините, товарищ капитан второго ранга. Просто обида взяла: всегда было можно, а тут вдруг стало нельзя…

– А ну-ка, погодь… – остановил его Апраксин. – Может, ты думаешь, что мы тут шлагбаум по своей прихоти поставили, чтобы тебя к затону не пускать? – Открыть шлагбаум! – приказал адмирал начальнику караула. – Под мою личную ответственность!

Полосатая палка поползла вверх. Апраксин повернулся к Петрову:

– Езжай, коли такая охота! Только за руль садись сам, водителя гробить я тебе не позволю!

Ошарашенный таким напором Петров топтался на месте.

– Ну, что же ты? – поторопил его Апраксин. – Езжай, но помни: в районе затона заявлены учения спецназа Балтфлота. И нет никакой гарантии, что твой газик эти ребята не примут за условного противника. Что, раздумал ехать? И правильно. Опускайте шлагбаум!

– Могли бы предупредить! – с обидой в голосе произнёс Петров.

– А я сюда, думаешь, зачем ехал?! – воскликнул Апраксин. – Как узнал вчера вечером от начальника контрразведки флота об учениях, так и решил: с утра подорвусь к подводникам. А то оцепление оцеплением, но лишний инструктаж в этом деле не помеха. А Жмыха я лично от доклада тебе освободил, разрешил отдохнуть до обеда, после таких-то трудов, и рюмочку-другую тоже я присоветовал. Чё хмыкаешь? У меня, между прочим, на столе бумага, подписанная Муравьёвым-Хачинским лежит, в которой он просит поощрить начальника второго участка военно-морской базы Кувайст капитана второго ранга Жмыха со товарищи, за образцовое выполнение приказа командования. А ты часто про такие бумаги от Хача слышал? То-то… Так что ты, товарищ комдив, у своего боевого товарища полдня законного отдыха отнял. Чем рассчитываться будешь?

– Договоримся… – буркнул Петров.

Адмирал посмотрел на обоих офицеров и кивнул:

– Добро!

* * *

Последние лампасы сошли по трапу на берег, и на «Волкодаве» – такой позывной присвоили лодке на время похода – из посторонних остался лишь капитан 1 ранга Муравьёв-Хачинский. Попросив удалиться из центрального поста всех, кроме командира и старпома, контрразведчик обратился к ним с кратким словом:

– Прежде чем вы, товарищ капитан третьего ранга, произнесёте своё «Лодку к бою и походу изготовить!» позвольте задать вам один вопрос: вы взрывчатку обнаружили?

– Какую взрывчатку? – опешил Скороходов.

– Значит, не обнаружили, – удовлетворённо улыбнулся Хач. Потом, не торопясь, оглядел встревоженных офицеров. – Ваша лодка, товарищи офицеры, ни при каких обстоятельствах не должна попасть в чужие руки: вражеские или дружеские – неважно. Потому она заминирована. А мне осталось лишь передать вам ключи от запуска устройства самоуничтожения. Носите их на шее, – и Хач передал офицерам ключи на тонких верёвочках. – А вот за этой хитрой дверкой находятся отверстия, куда эти ключи следует вставить в случае крайней опасности. Поворот разом всех трёх ключей запустит механизм самоуничтожения лодки.

– Вы сказали, трёх ключей? – уточнил Скороходов.

– Ну да, – подтвердил Хач. – Отверстий-то три.

– А у кого в таком случае хранится третий ключ?

– Узнаете, когда придёт время, – пообещал Хач. – Хотя я искренне желаю, чтобы с вами этого не случилось.

– А что, если… – начал Скороходов.

– Никаких «если» не будет, – оборвал его Хач. – Будет необходимость – появится ключ, и баста!

Не пыли, пехота…

В этот июньский день на территории Польши встретились два фронта. Первый, грозовой, гнал тяжёлые чёрные тучи к границе, где их который день ждали соскучившиеся по дождю белорусские крестьяне. Второй, боевой, спешил в противоположном направлении, гоня вглубь оккупированных земель германские части. Контакт был коротким. Сверкнув молниями, громыхнув громами, верхний фронт, не выбирая, прошёлся и по немцам, и по русским частым ливнем, и был таков. Нижний фронт чертыхнулся ему вослед и, обсыхая на ходу, продолжил: кому бежать, а кому догонять.

1‑я гвардейская бригада ВДВ базировалась на одном из военных аэродромов вблизи союзно-польской границы. Строго говоря, на бумаге она числилась как 01, но кто же такое будет выговаривать? А вот «нулёвкой» – да, так эти части называли. Те, кто в них служил – с гордостью, остальные – не без зависти. Цифра ноль перед номером части означала принадлежность к РБР ГКО (Резерв быстрого реагирования Государственного комитета обороны).

Изучив предъявленную бумагу, командир десантной бригады повернулся к облачённой в камуфляж без знаков различия парочке:

– Как прикажете к вам обращаться, товарищи?

Ответил офицер – что перед ним офицеры, у генерал-майора сомнений не было, – который на полголовы возвышался над напарником:

– Называйте меня «Лисом».

– А… – не дождавшись ответа от второго офицера, начал слегка шокированный комбриг.

– Будет достаточным, если все вопросы вы будете адресовать исключительно мне, – повелительным тоном произнёс Лис. – А пока вопрос к вам, товарищ генерал-майор: когда наш вылет?

– Через два часа, – сухо ответил командир бригады. – Группа сопровождения уже на аэродроме. В столовой для вас приготовлен обед.

– Благодарим, но вынуждены отказаться, – так же за двоих ответил Лис. – Прошу доставить нас на аэродром!

– Как прикажете, – кивнул комбриг.

Уже в машине Лис попросил комбрига:

– Охарактеризуйте мне коротко командира группы сопровождения.

– Командир роты спецназа. Профессионал с боевым опытом. За апрельские бои на границе награждён орденом.

– Достаточно! – кивнул довольный Лис.

* * *

Вторая волна союзных бомбардировщиков приближалась к Белостоку. Германское командование уже поняло, куда нацелена стрела русского наступления, и спешно укрепляло оборону на подступах к городу.

Сегодня бомбили крупный военный аэродром. Первая группа отбомбилась удачно: практически подавлены зенитки и серьёзно повреждена взлётная полоса. Вторая группа должна была уничтожить самолёты и склады ГСМ и вооружения. Однако не все самолёты вышли на цель. На подлёте к аэродрому один бомбардировщик отклонился от общего курса и стал быстро отдаляться от основной группы. Сверху его манёвр прикрывала пара истребителей. Через несколько минут бомбардировщик снизился до заданной высоты, избавился от груза и тут же лёг на обратный курс. Грузом были не авиационные бомбы, а планер, внутри которого находилась группа спецназа ВДВ капитана Маргелова.

Путь для бомбардировщика и истребителей прикрытия не задался. В нескольких километрах от того места, где сбросили планер, сверху на них упала тройка немецких истребителей. Пара наших машин закружилась с ними в смертельной карусели, в то время как бомбардировщик продолжил следовать своим курсом. Воздушный бой постепенно сдвигался в сторону снижающегося планера, так что развязка наступила прямо над головами у десантников. Первым загорелся и сорвался в штопор немецкий истребитель, и почти сразу задымил один из краснозвёздных ястребков. В отличие от немца, он не падал на землю, а искал на ней спасения, выбирая место для вынужденной посадки, в то время как его напарник прикрывал манёвр товарища, связав боем два оставшихся немецких истребителя. Видно, лётчик он был отчаянный, поскольку заложил такой вираж, с которым не справились немецкие асы, а один попал под прицел всех пушек и пулемётов противника, тут разом они по нему и жахнули. Немецкий самолёт взорвался прямо в воздухе, распадаясь на тысячи осколков, а его счастливый соперник устремился следом за последним немецким самолётом. Тот, воспользовавшись случаем, нагнал теряющий высоту краснозвёздный ястребок и открыл по нему прицельную стрельбу. Истребитель задёргался под разящими ударами, ещё сильнее задымил, но упорно продолжал идти на вынужденную. А что его напарник? Видно, истратил весь боекомплект, поскольку, даже зайдя в хвост немцу, огня не открывал. Так и срубил хвост винтом. Оба самолёта рухнули на землю, сгорая в пламени одного костра. Оставшийся самолёт нашёл-таки поляну, и вскоре, пропахав длинную борозду, замер на месте. Всё это видели десантники в планере, которые приземлились через пару минут на другой поляне, где-то в километре от места посадки истребителя.

Итак, прежний план, который предусматривал скрытую посадку, пошёл псу под хвост – если приземление планера и могло остаться незамеченным, то «прибытие» истребителя наверняка видела не одна пара глаз. Всё это Маргелов ещё в воздухе сообщил Лису. Тот кивнул, мол, согласен, и тут же поинтересовался, есть ли у Маргелова другой план. Тот, не тушуясь, выложил свои соображения, которые Лис и одобрил. Дебаты уложились во время, пока планер ещё находился в воздухе, потому после приземления только действовали, быстро и чётко. Всё лишнее оставили в планере, после чего Маргелов повёл группу к месту предполагаемого приземления истребителя. Самолёт обнаружили там, где и предполагали: ястребок лежал на лесной поляне, чуть зарывшись носом в землю, и даже не чадил. Ветровой колпак был откинут, лётчика в кабине не было. Зато был след, какой оставляет после себя ползущий человек, и пятна крови на траве.

– Док, бери людей и за ним! – распорядился Маргелов. – Он где-то рядом. Тащите его сюда!

Наблюдая за работой десантников, готовящих истребитель к встрече с немецким поисковым отрядом, прибытие которого ожидалось в течение ближайшего получаса, Маргелов никого не торопил: люди и так работали быстро и слаженно, только изредка посматривал на часы. Вернулись поисковики, неся на походных носилках лётчика. Тот был без сознания.

– Как он? – спросил Маргелов, принимая у Дока документы лётчика.

– Жить будет, – ответил Док. – Рана неприятная, но не смертельная. Потерю крови мы ему сейчас частично компенсируем.

– На ходу, всё на ходу! – сказал Маргелов, заметив, что возня у самолёта прекратилась. Документы лётчика он убрал в карман, так и не посмотрев.

Группа спешно покинула поляну, удаляясь одновременно от мест приземления и самолёта и планера.

И самолёт, и планер немецкие поисковые группы обнаружили почти одновременно. При приближении к самолёту один из немцев не заметил, как порвал сапогом тонкую проволоку. Тут же со стороны кабины пилота заработал пулемёт. Немцы залегли и открыли ответный огонь, не подозревая, что воюют не с человеком, а с хитроумной придумкой. Сами авторы ловушки были уже в паре километров от места боя и весело переглядывались между собой. Истратив боезапас, пулемёт смолк. Когда немцы вплотную окружили машину, взорвалась заложенная десантниками мина, её примеру последовали топливные баки. Чуть раньше, в километре от этого места при похожих обстоятельствах взорвался планер.

К месту встречи группа Маргелова вышла в назначенное время…

* * *

Комендант Армии Крайовой – подпольный псевдоним «Грот» – был и обеспокоен и недоволен. Обеспокоенность не покидала его с того самого момента, как по приказу, полученному от генерала Холлера, он перенёс свой штаб из Беловежской пущи ближе к Белостоку. Недовольство коменданта вызывали действия союзной десантной группы, что, вопреки обговорённому плану, прибыла под такие «фанфары», которые подняли на ноги все окрестные немецкие комендатуры. То, что в итоге всё обошлось, и гостей доставили в штаб, не понеся по дороге потерь – если не считать раненного русского лётчика, которого они принесли с собой, – не сделало коменданта добрее, и встречать гостей он вышел с хмурым лицом. Каково же было его удивление, когда от группы одетых в одинаковый камуфляж диверсантов отделилась фигура, и на чистом польском произнесла:

– Я вижу, Стефан, ты совсем не рад нашей встрече?

– Кшиштоф? – всматриваясь в небритое лицо, сделал шаг навстречу комендант.

«Как и следовало ожидать – он поляк, – подумал Маргелов. – По-русски или не говорит вообще, или, скорее всего, говорит, но с сильным акцентом. Потому и молчал всё время».

Встреча со старым знакомым, под стать ветру, что гонит прочь чёрные тучи, согнала недовольство с лица коменданта, отчего оно (лицо) сделалось, можно сказать, приветливым. Таким он и предстал перед остальными участниками группы. Обменялся рукопожатием с Лисом и Маргеловым, остальных удостоил коротким кивком, на том представление и закончилось. После этого группа разделилась. Лис ушёл с польскими командирами, а группа сопровождения отправилась к месту отдыха…

– Благодать! – Зубр раскинул руки и спиной вперёд рухнул на сено. – Лучшего отдыха, чем на сеновале, для лета и не придумаешь!

– Не скажи. Шалашик на берегу реки тоже ничего, – возразил Шершень.

«У каждого своя правда», – с усмешкой подумал Маргелов, направляясь в сторону двери. Ему самому, например, вспомнилась пуховая перина, что горой возвышалась на кровати в светёлке одной гарной дивчины. В проёме он столкнулся с Доком, который сопровождал в лазарет раненого лётчика.

– Как там наш «сокол»? – поинтересовался Маргелов.

– Польский врач подтвердил мой диагноз, – ответил Док. – Жизнь парня вне опасности. Вот только нога. Она его тоже беспокоит. Думает, что требуется операция, и чем быстрее, тем лучше. Но это должны решать специалисты. Короче, парню показан госпиталь.

Маргелов кивнул и вышел на улицу. На свету он достал из кармана документы лётчика, в которые так и не удосужился заглянуть. А заглянув, призадумался. Потом вернулся в сарай, чтобы отдать короткое распоряжение, и пошёл искать Лиса.

Совещание у коменданта шло к завершению. Лис заканчивал докладывать план совместной операции, разработанный в Москве генштабами союзной и польской армий. Да, да! После вступления СССР в войну, интернированные на территории Союза польские части вновь обрели статус Войска Польского. А Армия Крайова, на минутку, этого статуса никогда и не теряла. Потому и Грот, и сопровождавший Лиса представитель польского Генштаба, надели на совещание мундиры польских полковников, а Лис предстал в своём истинном обличии генерал-майора союзной армии.

– Таким образом, – посмотрел Лис на Грота, – почётное право освободить Белосток от фашистов предоставляется вашим частям, пан полковник!

«Русским не откажешь в благородстве, – подумал Грот. – Основные силы противника будут уничтожены на подступах к городу, и в самом Белостоке вряд ли кто окажет серьёзное сопротивление. Правда, до этого предстоит совместными усилиями осуществить дерзкий план, только что изложенный русским генералом».

Грот встал и протянул руку Лису, который после окончания доклада ещё не садился.

– Пан генерал, – торжественным тоном произнёс комендант. – Заверяю вас, что находящиеся под моим командованием части Армии Крайовой выполнят поставленную перед ними задачу!

* * *

Маргелов уже минут сорок маялся неподалёку от штаба в ожидании Лиса, и как только увидел на крыльце, сразу к нему устремился. По выражению лица спецназовца Лис понял, что случилось нечто экстраординарное, но говорить позволил только после того, как они отошли в сторону. Впрочем, поначалу слов не было. Маргелов молча протянул Лису документы раненного лётчика. Тот раскрыл корки и аж присвистнул: – Ни себе фига! – Потом посмотрел на Маргелова: – Когда можно организовать связь с Москвой?

– Хоть сейчас, – ответил спецназовец.

– Пошли!

* * *

То, что подчинённые стараются ходить на цыпочках, а в коридорах «Звёздочки» при его приближении смолкают разговоры, Сталин не замечал. Прозвучавшие накануне слова «Самолёт вашего сына был сбит в воздушном бою во время налёта нашей авиации на вражеский аэродром вблизи Белостока» ещё оставляли надежду. Но последовавшие за ними «Авиаразведка обнаружила на месте предполагаемого падения останки взорвавшегося самолёта» звучали уже как приговор. Он не пошёл этим вечером домой: боялся посмотреть жене в глаза, работал всю ночь, хотя к кабинету примыкала комната отдыха. Он не гнал мысли о сыне – это невозможно, просто забивал их другими, отодвигая на второй план.

Когда порученец ворвался в кабинет с бланком радиограммы в руке, Сталин буквально вырвал её у него из рук. Трясущимися пальцами развернул бланк, одновременно слушая торопливые пояснения: «Сообщение от Судоплатова. Было зашифровано его личным шифром». Сталин прочёл и как-то сразу обмяк, поспешно отвернулся. Увидев, как задрожали плечи патрона, порученец пулей вылетел из кабинета.

Вечером жена встретила его вопросом:

– Что с Васей?

«Как они ухитряются чувствовать беду на расстоянии?» – не в первый раз за свою долгую жизнь подивился Сталин, имея в виду матерей. Ободряюще улыбнулся и ответил:

– Вася жив, правда, ранен, но не смертельно. Сейчас он в Польше, там за ним присматривает Судоплатов. Большего я тебе сказать не могу.

«Лисья свадьба»

В чью голову пришла идея присвоить совместной операции союзных войск и Армии Крайовой кодовое имя «Лисья свадьба»? Да в чью угодно, причастную к планированию операции голову, кроме, разумеется, головы генерал-майора Судоплатова – Лиса. Он даже хотел сменить на время позывной, но вовремя одумался – какое, право, мальчишество!

* * *

Транспортный самолёт садился на шоссе, пробегал ещё метров двести и останавливался, но двигатели не глушил. Через двери, расположенные в хвостовой части, которые начинали открываться ещё на ходу, производилась стремительная выгрузка одной единицы бронетехники, после чего самолёт разбегался и взлетал. Боевая машина торопилась покинуть место выгрузки, потому что туда уже подкатывал следующий самолёт.

– Ну, что скажешь?

По лицу задавшего вопрос маршала Абрамова было видно, что сам он доволен действиями союзных десантников, пусть это пока только тренировка.

Генерал Холлер, которому вопрос и адресовался, вынужден был констатировать:

– Синхронно работают.

– А то! – самодовольно улыбнулся Абрамов. – Эх, нельзя на шоссе «Святогоры» сажать, ты бы не такое увидел!

По правде говоря, Холлер плохо представлял себе, что есть «Святогоры», но после сегодняшней демонстрации в правдивость слов маршала готов был верить. И вообще, за последние несколько дней скепсиса у него заметно поубавилось. А вот на недавнем совещании в союзном Генштабе его (скепсиса) было хоть отбавляй…

– … Таким образом, в случае успеха операции «Лисья свадьба», у германского командования, чтобы избежать фланговых ударов, не останется иного выхода, как начать отвод войск из Прибалтики, Белоруссии, и ряда восточных польских воеводств.

– Как и в случае, если Белосток будет взят штурмом, я имею в виду в лоб, безо всех предлагаемых здесь хитросплетений, в которых, в первую очередь, могут запутаться наши собственные войска.

Начальник Генерального штаба генерал-лейтенант Жуков хотел было ответить на реплику, но его опередил Сталин.

– Кое в чём товарищ Павлов прав, – сказал председатель ГКО, поднимаясь с места. – В лоб оно вроде бы надёжнее, потому что привычнее, да и силы у нас для этого есть. А то, что при этом, – во взгляде, устремлённом на Павлова, появилась жёсткость, – погибнет много больше наших солдат, я уже не говорю о неизбежных потерях среди мирного польского населения, это, конечно, ничего, война ведь всё спишет, так, товарищ Павлов?!

Генерал, опустив голову, молчал. Не дождавшись ответа, Сталин продолжил:

– Беда таких генералов, как вы, Павлов, состоит в том, что вы, веря в героизм наших солдат и офицеров – что, безусловно, похвально, – одновременно с пренебрежением относитесь к достижениям военной науки в части ведения современной войны. Ну и что с того, что до нас такого никто не делал? Обученные новому методу ведения войны солдаты у нас есть? Товарищ Жуков?

– Так точно, товарищ генерал армии! – без раздумий ответил Жуков.

– Техника, соответствующая поставленной задаче, насколько мне известно, тоже в наличии. Так что же нам мешает осуществить предложенный Генштабом план, а, товарищ Павлов?

Павлов вскочил. Ответил, не поднимая глаз:

– Ничего не мешает, товарищ генерал армии!

– То есть вы снимаете свои возражения? – продолжил допытываться Сталин.

– Так точно, снимаю!

– Хорошо, – кивнул Сталин, – Садитесь. А вы, товарищ Жуков, продолжайте, и извините, что я вас перебил.

– Я практически уже закончил, – сказал Жуков. – Осталось добавить, что важная роль в успехе операции «Лисья свадьба» будет принадлежать частям польской армии, которые на своей земле продолжают героическое сопротивление оккупантам.

Взгляды присутствующих обратились к Холлеру. Генерал, который на совещании представлял весь польский генералитет, встал с места. И хотя его симпатии в тот момент были на стороне генерала Павлова, вернее, первой части его выступления, высказался польский командующий весьма определённо:

– Заверяю вас, панове, что польские воины сделают всё от них зависящее для достижения нашей общей победы!

* * *

«Старый лис» в этот раз не предложил даже присесть, определённо что-то прознал. Начальник отдела Абвер-Восток закончил доклад, и замер в почтительной позе, ожидая дальнейших указаний. Последнее время доверительные отношения между ним и адмиралом Канарисом дали трещину. Плевать! Тем более что у старика есть для этого основания. Хартман внутренне усмехнулся, хотя внешне его лицо оставалось невозмутимо спокойным. Пауза затянулась, и у полковника от ожидания стала затекать шея. Наконец адмирал поднял глаза.

– Прочтите мне ещё раз место в донесении, где приводятся слова маршала Абрамова, – распорядился шеф абвера. – Агент Флора ведь утверждает, что привела их дословно?

– Так точно! – подтвердил Хартман, открывая папку. Найдя нужное место, процитировал: «В апреле тридцать девятого немцы позабавили нас «Псовой охотой», теперь наш черёд пригласить их на «Лисью свадьбу!»

Закончив фразу, Хартман услышал «Вы свободны…», и ему ничего не оставалось, как, повернувшись через левое плечо, покинуть кабинет.

Полковник с тревогой смотрел на старого друга. Адмирал выглядел весьма уставшим. Канарис почувствовал тревогу помощника, и это ему, похоже, не понравилось.

– Что там у тебя, Вальтер, давай показывай, – чуть раздражённо потребовал глава абвера.

Полковник протянул шефу папку, сопроводив действо словами:

– Всё подтвердилось, Вильгельм.

Знакомство с содержимым папки настроения адмиралу не прибавило. Бросив её на сидение, Канарис криво усмехнулся:

– Похоже, у нашего «друга» обострились детские замашки.

Поймав недоуменный взгляд Вальтера, адмирал пояснил:

– Малыш Хартман в детстве очень любил стучать в барабан.

Вальтер понимающе улыбнулся.

– Теперь детское увлечение может открыть ему дорогу в моё кресло, Вальтер! – продолжил делиться неприятностями адмирал.

Полковник насторожился, но от расспросов удержался: если Вильгельм сочтёт нужным, то разовьёт мысль без понуканий со стороны. Так и случилось.

– Представляешь, – после небольшой паузы продолжил адмирал, – на последнем совещании в ставке Гитлера, где обсуждался ход Восточной кампании, Гейдрих впервые на моей памяти лестно отозвался перед фюрером о работе абвера!

– И все положительные отзывы обергруппенфюрера касались исключительно деятельности подразделения Абвер-Восток? – с улыбкой поинтересовался Вальтер.

– Ты удивительно прозорлив, – поддержал иронию полковника Канарис. – И это при том, что все наши успехи на этом направлении связаны с именем одного агента, к вербовке которого Хартман имеет, кстати, весьма косвенное отношение.

– Ты имеешь в виду… – осторожно начал Вальтер.

– Именно её я и имею в виду! – воскликнул Канарис. – Нашу новую «Мата Хари», отправляющую донесения прямиком из спальни госсекретаря СССР!

– Но ведь Мата Хари была, кажется, двойным агентом. Уж не хочешь ли ты сказать…

– Что сказать? – перебил полковника Канарис. – Что я подозреваю Флору в двойной игре? Нет, Вильгельм, конечно, нет! Упомянув имя Мата Хари, я всего лишь имел в виду, что считаю обеих дам авантюристками, не более того.

– Но ведь ты не будешь отрицать, что сведения, которые поступают от агента Флора, действительно имеют большую ценность?

– Не буду, – кивнул Канарис. – Даже несмотря на то, что в этих сведениях мало конкретики, они важны уже тем, что позволяют отслеживать настроение верхних эшелонов власти в СССР.

– Вот тут я не понял, – рискнул возразить полковник, – Разве не от Флоры мы узнали точное место, где держат Скорцени?

– Представь себе, нет, – усмехнулся Канарис. – Эти сведения предоставила другая русская, которая, кстати, до сих пор не подозревает, что добыла их для нас. Но вернёмся к Флоре. Вернее, к конкретике в её донесениях. Последний пример. Флора первая сообщила о том, что русскими готовится военная операция под кодовым названием «Лисья свадьба». Но место проведения операции и дата её начала в донесении отсутствовали. И где здесь конкретика?

– Однако, насколько мне известно, и то и другое удалось установить?

– Удалось, – подтвердил Канарис. – Благодаря анализу фразы, которую по утверждению агента Флора произнёс сам маршал Абрамов, и дополнив это сведениями, полученными из других источников, Генштаб пришёл к выводу, что русские готовят десантную операцию где-то южнее Белостока, к которой хотят привлечь засевшие в Беловежской пуще отряды так называемой Армии Крайовой.

– Но откуда такая уверенность, что это будет именно десантная операция?

– По трём причинам, Вальтер. Во-первых, русский маршал в разговоре с гостями анонсировал «Лисью свадьбу» как своеобразный ответ на «Псовую охоту», где, как известно, отличились наши десантники. Во-вторых, вблизи театра военных действий объявилась элитная воздушно-десантная бригада. И, наконец, в-третьих, командиры польских бандформирований, дислоцированных в районе Белостока и прилегающих районов Беловежской пущи, получили приказ быть готовыми к совместным действиям с частями союзных войск.

– Всё это очень интересно, но я, Вильгельм, с твоего, разумеется, позволения, хотел бы вернуться к разговору о Хартмане.

Канарис удивления скрывать не стал, но всем видом показал, что готов слушать…

…А после того как Вальтер прекратил дозволенные речи, решил уточнить:

– То есть ты предлагаешь мне, выражаясь языком дипломатов, дезавуировать Хартмана?

– Можно и так сказать, – кивнул Вальтер. – Если я правильно понял, Хартман, по твоему мнению, так и не разобрался в деталях готовящейся операции русских?

– Ладно бы в деталях, – ответил Канарис. – Меня не покидает ощущение, что в его оценке этого плана упущено нечто очень важное.

– Тем более! – воскликнул Вальтер. Он посмотрел на насупившегося Канариса. – Согласен, мой план выглядит рискованным. Если наша контроперация, в разработке которой принимал самое непосредственное участие Хартман, будет успешной, или хотя бы не провальной, твои шансы остаться во главе абвера устремятся к нулю. Но ведь они и без этого, как ты сам считаешь, имеют тот же вектор направленности? Зато, если русские окажутся хитрее, чем о них думает Хартман, ты сможешь большую часть ответственности переложить на него.

Фюреру доложили, что в приватных беседах Канарис выражает сомнение в правильности действий своего первого заместителя.

Полковнику Хартману о таком никто, разумеется, докладывать не стал, но слухи о речах Канариса до его ушей, однако же, дошли, ничуть его, впрочем, не расстроив…

* * *

Коньячок, пусть и не под шашлычок – чем там его немцы закусывают? – промеж одного полковника и одного генерала пился так же вкусно. Очень. В роли полковника, пусть сейчас и без кителя, выступал не кто иной, как Хартман, а за генерала был небезызвестный нам командир танковой дивизии Ваффен-СС «Мёртвая голова» группенфюрер СС Георг Каплер, собственной персоной. После фиаско под Узловой дивизию отозвали в тыл, где она прошла переформирование и превратилась из мотострелковой в танковую. Теперь дивизия, растянув эшелоны на сотни километров, спешила к бывшему польскому городу Белосток, чтобы расстроить затевавшуюся русскими «Лисью свадьбу». Такую задачу поставило германское командование перед проштрафившимся генералом, откомандировав присматривать за его действиями Хартмана. Потому и чувствовал себя полковник хозяином положения, без стеснения дегустируя в генеральском купе трофейный французский Courvoisier многолетней выдержки. А генералу оставалось только терпеть. Перед отправкой в штабе СС ему намекнули на то, что недолго Хартману осталось ходить в полковниках, и настоятельно советовали с ним подружиться.

К чести обоих командиров, выпитый коньяк почти не отразился на их внешнем виде, разве добавил блеска глазам, да розоватости щекам, что не помешало на проходившем в штабном вагоне совещании выглядеть бодрячками.

Полковник Хартман был доволен. Только что сделанный им от имени Генштаба доклад, в котором он конкретизировал поставленные перед дивизией высшим командованием задачи, произвёл на штабных офицеров неизгладимое впечатление. Так ему, по крайней мере, думалось.

– Господин полковник, – почтительно обратился к Хартману один из офицеров, – позвольте задать вопрос?

– Слушаю вас, оберштурмбанфюрер, – любезно согласился Хартман.

– То, что для высадки десанта русские постараются захватить один из прифронтовых аэродромов – это понятно. Но почему именно этот? – Офицер указал на карте место, только что упомянутое в докладе Хартмана.

– По двум причинам, – ответил Хартман. – Первая заключается в том, что это единственный аэродром, где после налётов русской авиации не повреждена взлётная полоса. А вторая причина – вот!

Хартман театральным жестом извлёк из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист бумаги и бросил перед присутствующими на стол. Когда лист развернули, он оказался копией карты захвата того самого аэродрома.

– Это карта из штаба польских бандформирований, – пояснил Хартман. – Есть ещё вопросы?

– Да, господин полковник, – теперь вопрос задавал другой офицер. – Мне непонятно, почему, согласно плана, наши основные силы вступают в бой только после того, как поляки захватят аэродром, а русские начнут высадку десанта?

– То есть вы хотите знать, зачем устраивать ловушку на аэродроме, а не уничтожить польские отряды поодиночке на марше, а русский десант, скажем, в воздухе? – уточнил Хартман.

– Именно это я и хотел узнать, – подтвердил офицер.

Хартман изобразил раздумье, потом решительно вскинул голову.

– Хорошо! Хоть я и не обязан этого делать, я отвечу на вопрос, тем более что он, похоже, интересует многих из здесь присутствующих. Давайте говорить прямо. Что получат русские в случае успеха операции «Лисья свадьба»? Белосток будет взят ими с наименьшими потерями. Это позволит русским не только закрепиться на выгодном рубеже, но и с большой вероятностью отразить возможное контрнаступление наших войск. Не исключено, что в таких условиях Верховное командование может принять решение об отводе наших войск вглубь Генерал-губернаторства, для занятия стратегически боле выгодных позиций. Это, конечно, не приведёт к поражению в войне, но может быть расценено как серьёзная неудача. Теперь рассмотрим случай, который прозвучал в заданном мне вопросе: высадка русского десанта не состоится. Оговорюсь сразу. В этом случае серьёзного ущерба ни русским десантникам, ни польским бандитам нанести не удастся. После того, как значительная часть войск, до сих пор надёжно закрывающих выходы для польских бандитов из дремучих лесов, переброшена под Белосток, гарантировать уничтожение всех банд, которые будут задействованы поляками в совместной с русскими операции, невозможно. Скажу больше: значительная их часть уйдёт обратно в леса. То же случится и с русским десантом. Люфтваффе на сегодняшний день, к сожалению, утратило превосходство в воздухе. А для того, чтобы вернуть превосходство пусть и на короткое время, у нас нет достоверных данных ни о времени, ни о маршруте полёта русского десанта. То есть можно с большой долей вероятности предположить, что значительная часть русских десантников вернётся на базу. Вы можете мне возразить, что взятие Белостока – а русские почти наверняка возьмут его и в этом случае – будет стоить противнику много дороже. Это так! Но при этом противник сохранит резервы: как минимум ту же десантную бригаду и польские бандформирования. Это опять-таки поставит под сомнение успех нашего контрнаступления. Именно этого мы с вами и не должны допустить! Именно для этого мы не будем гоняться за поляками и русскими поодиночке. Именно для этого мы соберём их в одном месте и раздавим одним сокрушительным ударом! А потом двинемся к Белостоку и будем вместе с другими частями сдерживать наступление русских до подхода основных резервов, которые сейчас спешно формируются на территории Германии. В конечном итоге враг будет разбит и отогнан на свою территорию! Победа будет за нами! Хайль Гитлер!

Лес взметнувшихся в нацистском приветствии рук и дружное «Зиг хайль!» были ему ответом.

* * *

– То есть как это захвата аэродрома не будет?! – негодующий Грот вскочил с места.

Лис при этом остался сидеть с невозмутимым лицом, а третий из присутствующих на совещании, представитель польского Генштаба, прикрикнул на коменданта Армии Крайовой:

– Сядьте, пан полковник! И бога ради не кричите, дабы не привлекать ненужное внимание.

Но Грот садиться не желал. Тон его речей остался столь же суров, хотя громкость он поубавил:

– Я требую объяснений!

– Имеете право, – пожал плечами Лис. – Тем более что как раз это я и собирался сделать. Но, право, вам действительно лучше присесть.

Уверенный тон представителя союзного командования произвёл впечатление. Грот нехотя сел, продолжая, однако, буравить Лиса глазами.

– Согласитесь, пан комендант, так нам с вами будет гораздо удобнее разговаривать, – улыбнулся Лис. – А атаковать аэродром мы не будем по причине, что план этот вспомогательный, и быть приведён в действие мог только в том случае, если бы днями раньше не оказался в германском Генштабе, куда его передал начальник Абвер-Восток полковник Хартман.

Грот перевёл непонимающий взгляд с Лиса на представителя Генштаба.

– Это так, – сухо кивнул тот. – Я подтверждаю сказанное паном союзником и объявляю случившимся крайне неприятный факт: на совещании, где утверждался план захвата аэродрома, присутствовал германский агент.

Грот с шумом выдохнул, спросил:

– Кто?

– К сожалению, это нам неизвестно, разбирайтесь сами.

Грот кивнул и обратился к Лису:

– И что теперь?

– Будем совместными усилиями претворять в жизнь основной план, – ответил тот.

* * *

Приняв сообщение, командующий ОУГВ (Особая ударная группа войск) Западного и Юго-Западного фронтов, генерал-лейтенант Борисов доложил находящемуся тут же на КП маршалу Абрамову:

– Товарищ маршал Социалистического Союза, приказ Ставки выполнен! Войска 5‑й Сибирской армии, якобы поддавшись контрнаступательным действиям противника, отошли на исходный рубеж!

– Что конвой? – спросил Абрамов.

– Доложили, что начали движение к пункту назначения.

– Отлично! – одобрил доклад командующего Абрамов, потом повернулся к стоящему рядом Холлеру:

– Итак, пан генерал, операция «Лисья свадьба» началась!

Колонна, состоящая из дюжины крытых брезентом грузовиков и шести мотоциклов сопровождения – по три в начале и конце колонны, – изрядно поколесив по просёлочным дорогам, уже в сумерках выбралась, наконец, на шоссе. Теперь скорость передвижения колонны заметно возросла, и могла возрасти ещё больше, если бы не периодические проверки на блокпостах. Однако сопроводительные документы, сработанные в спецотделе ГРУ, в которых говорилось, что колонна перевозит танковые экипажи к ближайшей железнодорожной станции для получения прибывающей туда новой техники, подозрения у проверяющих не вызывали, тем более что сидящие в кузовах танкисты вели себя шумно, постоянно над чем-то гоготали или горланили популярные солдатские песни, и всё это, заметьте, на чистейшем немецком языке! Жандармы, козыряя, возвращали документы старшему офицеру, а потом долго смотрели вслед колонне, покачивая головами. Радуются парни, что хоть на время слиняли с передовой, а ведь через день-другой им снова в бой, из которого, может, никто из них живым и не выйдет…

Колонна катила к станции с востока, а с запада к той же станции приближались первые три эшелона – ударный батальон танкового полка дивизии СС «Мёртвая голова».

К полуночи автоколонна достигла места, где шоссе раздваивалось, расходясь под углом в 70 градусов. На развилке тоже был блокпост, возле которого машины привычно остановились, но на этот раз не для проверки документов. Возникшие возле кузовов бойцы в камуфляже стали передавать танкистам оружие, дополняя их штатное вооружение ручными пулемётами, гранатами, РПГ. В конце в каждый кузов залезло по нескольку десантников, и перегруженные грузовики, жалобно скрипя рессорами, двинулись с места, уезжая от развилки по правой дороге к станции. А в районе развилки продолжились невидимые в ночи приготовления.

Спросите, откуда взялись здесь десантники, если высадки ещё не было? Из лесу, вестимо. Протопали – а точнее, пробежали – по Беловежской пуще несколько десятков километров, потом в сопровождении польских проводников тайно пробрались в заданный квадрат, проспали светлое время суток, а с наступлением сумерек принялись за подготовку к приёму десанта. Чем гуще становилась тьма, тем больше работы прибавлялось десантникам. Про автоколонну вы уже знаете. А там пришла пора расставлять по позициям прибывающие польские отряды, ну и о других задачах не забывать. Ничего, справятся. На то они и разведка 1‑й гвардейской бригады ВДВ.

Всю ночь в районе развилки продолжалась невидимая постороннему глазу деятельность, а едва забрезжил рассвет – пришло время чудес…

Бывает на рассвете минута, когда всё живое в лесу замирает, чтобы уже через несколько мгновений разразиться навстречу первому солнечному лучу разноголосым гвалтом – своеобразным гимном солнцу. В это раз всё было несколько иначе. В наступившей тишине отчётливо послышался какой-то стрёкот, нарастающий с каждой секундой. Опережая солнечный луч, над верхушками деревьев показалась странная конструкция, отдалённо напоминающая положенную набок ферму железнодорожного моста, в том числе и размерами, внутри которой в первую очередь притягивали глаз огромные баллоны, которые поддерживали в воздухе и саму конструкцию, и подвешенную к ней снизу грузовую платформу. Множество людей, занимающихся освоением отдалённых районов Западной и Восточной Сибири, на такое просто пожали бы плечами: грузовой дирижабль, эка невидаль! Но богобоязненные поляки крестились. За первым дирижаблем показался второй, за ним третий, четвёртый… Всего семь «небесных слонов» – так ещё называли этих мирных трудяг – доставили к месту высадки десанта более ста тонн полезного груза.

Когда первый дирижабль завис над полем, обрамлённым с двух сторон расходящимися серыми лентами шоссе, находящиеся на земле десантники обозначили место, куда следовало поставить грузовую платформу. После того, как платформа встала на землю и была отцеплена от фермы дирижабля, туда же (то есть на землю) спустился по канату экипаж. Оставшийся без груза и людей дирижабль с заклиненными рулями поплыл в утреннем небе навстречу неминуемой гибели. А над полем уже зависали другие аппараты, чтобы повторить манёвр и улететь каждый в своём направлении.

Часть доставленного дирижаблями груза предназначалась десанту, часть – полякам. Притом полякам подвезли привычное для них вооружение, то, с которым польские части перешли несколько месяцев назад союзную границу. Посмеиваясь над тем, что поляки, как дети, радуются двум танкам с польскими орлами на башнях, десантники торопили союзников: танки и артиллерию как можно быстрее нужно изготовить к бою.

Меж тем на железнодорожной станции проходила своя фаза операции…

Автоколонна прибыла к месту назначения ещё затемно. Десантники покинули грузовики на подъезде к блокпосту, потому на станцию основная группа прибыла в том же формате: танкисты прибыли получать новую технику. Поскольку комендант был уведомлён о скором прибытии эшелонов, но не посвящён в подробности: что за техника и кто её должен разгружать, то появление танкистов его не насторожило.

Пока танкисты ждали состав на разгрузочной платформе, десантники занимали позиции в ключевых точках, себя никак не демаскируя.

Пока все заняты ожиданием, поясню, почему 1‑й батальон танкового полка дивизии СС «Мёртвая голова» назывался ещё и «ударным». В отличие от двух других батальонов, в составе 1‑го батальона входили только средние и тяжёлые танки: две роты Т-IV и одна рота «Тигров».

Входную стрелку миновали два паровоза – одному с тяжёлым ставом не справиться, – вагоны с продовольствием и амуницией, вагоны с боеприпасами, ГСМ и цистерна с топливом, 25 платформ с танками, а вот пассажирские вагоны с личным составом, включая штабной вагон, стрелку так и не прошли…

Смена поста на тормозной площадке перед пассажирскими вагонами прошла на предыдущей станции уже после того, как подали сигнал к отправлению. Два десантника из группы Маргелова, переодетые в эсэсовскую форму, сняли часового без шума и пыли, и один из них тут же занял его место. Так они втроём: десантник в роли часового, его напарник в роли «ветоши», и труп в роли трупа без проблем доехали до следующей станции. После того, как состав миновал предвходной семафор, пассажирские вагоны аккуратно отцепили, и они продолжили движение по инерции, пока не докатились до входной стрелки. Вот тут под каждым вагоном синхронно взорвались заложенные под рельсы мины. Оставшихся в живых эсэсовцев десантники забросали гранатами и добили короткими очередями.

Когда в горловине станции началась вся эта катавасия, платформы с техникой уже подкатывали к месту разгрузки. Коменданту стало, понятно, не до них – он убыл во главе комендантской роты к месту боя (правильнее сказать, «бойни»). Потому разгрузка танков и перегрузка имущества в автомашины шла без помех. Когда комендант, не обнаружив в горловине ничего, кроме обуглившихся трупов внутри сошедших с рельсов обгоревших вагонов, вернулся в комендатуру, ни машин, ни танков на станции уже не было. Машины, выжимая из бившихся под капотами лошадей последние силы, мчались в сторону развилки, а танки, обойдя развороченную взрывами горловину, приняв на борт десантников, прямо по полю устремились вдоль линии железной дороги навстречу новому бою.

А бой – вот он: стоящие в поле друг за другом два эшелона с остатками 1‑го батальона. О том, чтобы следом за ними с предыдущей станции поезда больше не отправлялись, позаботился капитан Маргелов со своими спецназовцами. Аккуратно взорванная под паровозом выходная стрелка – и горловина запечатана не хуже, чем бутылка коллекционного вина. И почти сразу взревели сирены воздушной тревоги. Не только на этой станции, но и на той, где разгружались танки, и ещё в нескольких местах, тяготеющих к злополучной развилке на шоссе, союзная авиация начала самый крупный за всё время наступления авианалёт, с главной целью – прикрыть высадку основной части десанта.

Непрекращающиеся авиаудары плюс умело пущенная по линиям связи дезинформация – и германское командование на несколько часов вводится в заблуждение относительно ситуации на сотне квадратных километров в своём тылу юго-западнее Белостока…

Транспортные самолёты садились по очереди на оба шоссе сразу после развилки. Череда посадок и взлётов, выгруженные БМД и другая военная техника, высадка около двух тысяч человек личного состава – всё это происходило под прикрытием барражирующих в небе истребителей. Первым же самолётом улетел в тыл раненый Василий Сталин. А когда взлетел последний самолёт, командир бригады облегчённо вздохнул: выгрузка прошла без потерь. Теперь надо успеть развернуть бригаду до того, как противник очухается.

«Мёртвоголовые» из остановившихся в поле эшелонов с облегчением и недоумением провожали глазами пролетевшую высоко в небе армаду союзных бомбардировщиков, которые по непонятным причинам бомбить столь беззащитную цель не стали. Новая тревога закралась в сердца, когда со стороны станции, куда ушёл первый эшелон, показалось облако пыли. И вновь облегчение: к ним подходили танки первой роты во главе с танком командира батальона. На этом везение эсэсовцев из 1‑го танкового батальона дивизии СС «Мёртвая голова» кончилось раз и навсегда. Танки, выстроившись в линию вдоль эшелонов, открыли по пассажирским вагонам огонь из пушек и пулемётов. Одновременно с этим люди в камуфляже атаковали посты на платформах с техникой и тормозных площадках вагонов с припасами. В считаные минуты личный состав 1‑го батальона перестал существовать. А техника его в полном составе досталась победителям, которые прямо в поле стали сгружать её с платформ. Сгруженные танки заправляли под завязку топливом, пополняли боезапас, на башнях закрашивали кресты и рисовали красные звёзды.

Командир вновь образованного подразделения связался по рации со штабом операции для доклада и получения дальнейших указаний.

* * *

Командир танковой дивизии Ваффен-СС «Мёртвая голова» группенфюрер СС Георг Каплер окинул презрительным взглядом враз утратившего величие полковника Хартмана и окончательно вернул бразды правления в свои привычные для этого дела руки. В конце концов, воцарившийся вокруг бардак не является уважительной причиной для невыполнения приказа командования. Его офицеры свои требования разного рода тыловым крысам излагали на предельно доступном языке, действуя при этом иногда даже жёстко, но ведь главное – результат, не правда ли?

Уже через пару часов туман над ситуацией стал понемногу рассеиваться. Вздох облегчения вызвало в штабе дивизии сообщение о судьбе 1‑го батальона. Подразделение атаковано польскими бандитами, при этом погиб командир батальона и почти весь штаб. Но командиру одной из рот удалось взять ситуацию под контроль. Атака боевиков отбита, батальон произвёл выгрузку прямо в поле. Сейчас все танки на ходу, сконцентрированы в одном месте, батальон ждёт дальнейших указаний. Следующее сообщение касалось ситуации возле аэродрома, где ожидалась высадка русского десанта. Польские бандформирования закончили концентрацию сил и готовятся к штурму. Русская авиация нанесла авиаудар по средствам ПВО, но опять не тронула взлётную полосу. Всё говорит о том, что захват аэродрома и высадка десанта могут начаться с минуты на минуту.

Каплер склонился над картой. От того места, где он теперь находится, до аэродрома километров тридцать, примерно столько же от того места, где сосредоточен 1‑й батальон. «Если мы хотим успеть, нам следует поторопиться». В комнату вошёл командир танкового полка.

– Группенфюрер, выгрузка второго и третьего батальонов закончена! – доложил он.

– Отлично, оберфюрер! Выступаем через пятнадцать минут!

Каплер повернулся к начальнику штаба:

– Передайте в 1‑й батальон приказ о назначениях на должности и прикажите новому командиру вести батальон в эту точку! Также передайте приказ начальникам оставшихся на ходу эшелонов: срочно разгружаться на ближайшей станции и форсированным маршем выдвигаться на ранее обозначенные позиции!

* * *

Доклад о том, что основные силы дивизии заканчивают выдвижение на позиции, а противник так пока и не предпринял попытки атаковать аэродром, вместо облегчения – всё-таки успели! – вызвал у Каплера острейший приступ головной боли.

Стараясь не обращать внимания на суетящегося около него военврача, без кителя, с закатанным рукавом рубашки, Каплер продолжал принимать сообщения и отдавать приказы.

– Есть ли сообщения от 1‑го батальона?

– Так точно, группенфюрер! Командир батальона последний раз выходил на связь двадцать минут назад. Батальон ещё на марше.

– Почему? Узнайте, в чём причина задержки. И вообще, поддерживайте с батальоном постоянную связь. Обо всех изменениях докладывать немедленно! Что известно о русском десанте?

– Пока новых сведений не поступало, группенфюрер. Эти бесконечные авианалёты, кажется, парализовали работу всех тыловых служб.

– Прекратите подобные высказывания! – поморщился Каплер. – Лучше в очередной раз напрягите наших связистов.

– Слушаюсь!

Начальник штаба удалился. Вернулся вскоре с весьма озабоченным выражением лица:

– Группенфюрер, разведка сообщает об отходе польских отрядов с позиций.

– Что?!

Дурная весть вызвала такой приступ боли, что Каплер невольно застонал. Испуганный военврач поспешно схватился за шприц с очередной порцией обезболивающего. Способность действовать вернулась к Каплеру минут через пять.

– Отдайте приказ атаковать, – распорядился он.

– Но это нас демаскирует, – осторожно возразил начальник штаба.

Из горла Каплера вырвался хриплый смешок:

– Чушь! Неужели вы ещё не поняли, что высадки десанта не будет? По крайней мере, не в этом месте. Исполняйте приказ!

– Слушаюсь!

– Момент! – задержал Каплер офицера. – Где 1‑й батальон?

– Из последних сообщений следует, что батальон находится в пяти километрах от места назначения.

– Срочно отправьте туда группу мотоциклистов! Всё, ступайте.

Каплер в изнеможении откинулся на спинку кресла. Посидел неподвижно с закрытыми глазами, потом подозвал адъютанта:

– Что-то я давно не видел Хартмана. Ступайте за ним.

Адъютант вернулся минут через десять, один. На вопросительный взгляд Каплера поспешил доложить:

– Полковник Хартман час назад отбыл в Берлин. Можно попробовать его вернуть. Прикажете это сделать?

Каплер криво усмехнулся, и вяло махнул рукой:

– Чёрт с ним. Лучше организуйте мне связь со штабом СС.

Через час стало известно о высадке русского десанта в сорока километрах от того места, где теперь находилась дивизия. Каплер приказал прекратить преследование польских отрядов, которые, очевидно, пытались увести их в другую сторону, и распорядился созвать старших офицеров. После этого группенфюрер замер в кресле ровно до того момента, когда ему доложили о том, что вызванные офицеры собраны, и что вернулись разведчики, которые были отправлены на поиски 1‑го батальона.

Каплер поднялся с кресла, подставил руки под китель, который держал в руках расторопный адъютант.

– Попросите собравшихся офицеров подождать, и позовите старшего разведгруппы, – распорядился Каплер, застёгивая пуговицы на мундире.

Разведчик доложил, что в указанном квадрате танки не обнаружены, зато обнаружен отряд мотоциклистов, которые при виде разведчиков сразу развернулись и пустились в бегство. Поскольку соответствующего приказа не было, преследовать их не стали. И ещё. Над коляской одного из мотоциклов торчала радиоантенна.

Каплер выслушал сообщение со спокойным лицом, видимо, нечто подобное он и предполагал услышать. Поблагодарив и отпустив разведчика, Каплер направился к ожидавшим его офицерам.

– Соратники и друзья! – так начал свою речь Каплер. – С горечью вынужден сообщить, что нас в очередной раз подставили. Сведения, предоставленные армейской разведкой, оказались крайне неточными. В результате дивизия развёрнута не в том месте; к тому же, кажется, мы потеряли 1‑й танковый батальон. Однако мы живы и не утратили способность сражаться. Слушайте приказ!

Последний бой комбрига Галина

54‑я гвардейская мотострелковая бригада стояла в резерве на юго-восточной окраине Белостока. Чуть севернее, и тоже в резерве, стоял танковый полк. Рядовые бойцы обеих частей были, понятное дело, довольны. А вот их старшие командиры основательно друг на друга дулись. Вернее, дулся командир танкового полка, на Галина. На крайнем совещании в штабе армии командарм-пять Прошкин высказался за то, чтобы в предстоящее сражение идти вообще без резерва. Резон в таком лихом решении, надо сказать, имелся. После того, как в тылу германских войск, обороняющих Белосток, высадилась 1‑я гвардейская воздушно-десантная бригада, удачно пополнившаяся семьюдесятью отбитыми у противника танками, положение этих самых войск стало предельно отчаянным, а с ними – и всей восточной группировки немцев. Объяснялось это тем, что сосредоточенные восточнее Белостока войска являлись на тот момент единственной реальной силой, способной противостоять Особой ударной группе войск. Потерпи эти войска серьёзное поражение, и перед ОУГВ открывался широкий оперативный простор: хочешь, иди на Варшаву, хочешь – поворачивай на север, громить тылы фон Бока и Манштейна. Это понимали в обоих Генштабах: германском и союзном, но и там, и там на какое-то время исключили из расчётов дивизию Каплера, как не справившуюся с поставленной задачей, а зря… Так вот, в изменившейся обстановке, не видя перспективы в дальнейшей обороне Белостока и чтобы избежать котла, германский Генштаб отдал приказ об отводе войск от Белостока на север, посчитав более важным прикрыть тылы своих углубившихся на союзную территорию войск, чем защищать дорогу на Варшаву. Союзный Генштаб, в свою очередь, приказал войскам, входящим в ОУГВ, приложить максимум усилий, чтобы помешать противнику завершить манёвр, но, наоборот, окружить и уничтожить немецкую группировку. Основной ударной силой на направлении главного удара была 5‑я Сибирская армия генерал-лейтенанта Прошкина. Честолюбивый командарм прекрасно понимал, что в случае успеха ему лично прилетят две звезды: одна на погоны, другая на грудь. Какие уж с такой стратегией резервы? И единственным, кто осмелился возразить командарму, был комбриг Галин, который считал, что оставлять в тылу одни плохо вооружённые польские отряды крайне неосмотрительно. Конечно, Прошкин настоял бы на своём, когда бы Галина не поддержал присутствовавший на совещании маршал Абрамов. Он приказал Прошкину оставить в резерве одну мотострелковую бригаду, усиленную танковым полком. Как известно, в армии инициатива наказуема. И от раздачи слонов – а в 5‑й армии никто не сомневался, что такая раздача близка – отстранили именно бригаду Галина. Но одного этого Прошкину показалось мало. Уже после совещания командарм приказал Галину передать другой бригаде роту самоходных орудий и один из двух танковых батальонов. На возражение Галина сказал: «Зачем тебе самоходки? На крайняк у тебя к собственному танковому батальону есть ещё и танковый полк. Впрочем, – Прошкин с усмешкой посмотрел на Галина, – можешь опять пожаловаться на меня куму. Догоняй, он недалёко отъехал!» Галин хотел ответить, но сдержался, молча отдал честь и пошёл исполнять приказ.

Начальник штаба нашёл командира бригады в расстроенных чувствах.

– Чего тебе? – неприветливо спросил Галин.

– Да вот, хотел поинтересоваться, ты хоть в курсе, что соседи ушли?

– Танкисты? – не сразу понял Галин. – Как ушли, куда, по чьему приказу?

– А то ты не догадываешься, – ответил разом на все три вопроса начальник штаба.

Галин тяжело вздохнул. Потом посмотрел на начштаба:

– Ты вот что, Семёныч, предупреди командиров, чтобы не расслаблялись, и вот ещё что… – Галин достал карту. – Отправь-ка сюда мотоциклистов с рацией, мне так спокойней будет.

– Есть, – отмечая место на своей карте, – кивнул начштаба. Только им придётся в обход ехать, через город нельзя, ты же знаешь…

Галин поморщился, как от зубной боли. Первыми по взаимной договорённости в Белосток должны были войти польские части, однако они что-то не торопились, хотя разведка и доложила, что немцев в городе больше нет.

– В обход так в обход, пусть только поторопятся!

Прилёг на минутку – проспал полчаса. Спал бы и дольше, если бы не начштаба. Лицо Семёныча говорило: беда! Что он и подтвердил, выпалив:

– Немецкие танки!

Галин тут же сел на кровати:

– Где?

– Километрах в двадцати от города. Движутся с юго-запада. Передал наш дозор.

– Откуда узнали? Они ведь находятся много ближе.

– Говорят, от польских мотоциклистов. Промчались мимо к Белостоку.

– Ясно. Спешат «порадовать» командование. Похоже, обосрала немчура панам праздник, а, Семёныч?

– Похоже на то.

– Вот что, – Галин быстро одевался, – бригаде – тревога, мне – связь со штабом группы!

– Через голову Прошкина? – уточнил начштаба.

– Перетопчется. Исполняй!

Ещё минуту назад радостно-возбуждённый командующий ОУГВ враз как-то сник. Опустил руку с трубкой и растерянно посмотрел на Абрамова.

– Что случилось? – встревожился теперь и маршал.

– Звонил Галин. Немецкие танки приближаются к Белостоку с юга.

– Этого ещё не хватало! – воскликнул Абрамов. – Откуда они там взялись?

– Вроде как и неоткуда, – пожал плечами командующий. – Может, ошибка? – он с надеждой посмотрел на Абрамова.

– А если нет? Вот что. Отправляй туда авиаразведку, а пока пусть бригада Галина и танковый полк выдвигаются на южную окраину Белостока.

– Танковый полк Прошкин отозвал из резерва несколько часов назад, – вмешался в разговор начальник штаба. – Он уже в деле.

– Какого… – начал Абрамов, потом остановился. – Ладно, с этим разберёмся после. А Галин пусть выступает!

– Короткий путь лежит через город, – напомнил начальник штаба.

– И что?

– Поляки могут возмутиться. Есть договорённость…

– Твою конармию! – воскликнул Абрамов. Потом решительно мотнул головой. – Всё равно, передайте Галину: пусть идёт через город! А с поляками свяжитесь, что ли, уладьте вопрос.

Зазвонил телефон. Начальник штаба взял трубку. Через минуту доложил:

– Вопрос с поляками улажен. Это звонил их комендант. Подтвердил насчёт танков и просил помощи. И ещё. Он утверждает, что на танках видели эсэсовские эмблемы.

– Каплер! – воскликнул Абрамов. – Тогда, братцы, всё намного хуже. У Каплера без малого дивизия. Теперь понятно, почему он проходит через польские порядки, как нож через масло – им просто нечем его держать! Хорошо, у Галина есть самоходки и танки.

– Нет у него самоходок, – тихо сказал начальник штаба, – и танков только половина.

– Прошкин? – зло прищурившись, спросил Абрамов.

Начальник штаба только кивнул.

– Потом спрошу с обоих, – жёстко предупредил Абрамов. – С него – за действия, с тебя – за покрывательство. А теперь давайте думать, как помочь Галину?

– Попробую поднять штурмовую авиацию, – сказал командующий. – Они, правда, просили передышки, но раз такое дело…

– Пусть пришлют, что смогут, – кивнул Абрамов. – Но этого мало. Нужны танки. Какая часть ближе всего?

– Трофейные танки, – доложил начальник штаба. – К тому же они пока в бой не вступали. Но…

– Что за «но»? – посмотрел на него Абрамов. – Говорите уже!

– Без этих танков десантники не смогут замкнуть кольцо окружения, вернее, не смогут удержать противника. Котла не получится…

– Не о том думаете, – нахмурился Абрамов. – Тут как бы самим в котле не оказаться. Да и о городе подумать надо. Представляете, что там натворят эсэсовцы Каплера? Поворачивайте трофейную колонну!

Грот стоял на берегу речушки, что протекала через юго-западную окраину Белостока. Какая-никакая, но преграда. Бойцы Армии Крайовой спешно окапывались справа и слева от моста, что соединял берега реки. На самом мосту сапёры закладывали взрывчатку. Рядом с Гротом стоял командир танкового батальона. Галин оставил танки в помощь полякам, а бригаду увёл за речку, навстречу «мёртвоголовым».

– Не беспокойтесь, пан… – начал танкист и замялся, не разобравшись в чужих погонах.

– … Полковник, – подсказал Грот.

– Пан полковник, – повторил танкист. – Наш командир уже бил «мёртвоголовых» под Узловой, побьёт и под Белостоком!

Грот кивнул, а сам подумал: «Храбрится, но заметно волнуется. Похоже, не так уж и уверен в своих словах. Да и какая тут, к чёрту. уверенность…»

Раздался крик наблюдателя: «Танки»!

Грот взялся за бинокль. «Однако же сколько их. А вот и мотопехота показалась. Но где же Галин?»

Батальоны Галина атаковали мотопехоту противника, когда вражеские танки были уже далеко впереди, одновременно с двух сторон.

Грот со своего НП видел, как Каплер повернул танки обратно, так и не доехав до берега. Он посмотрел на танкиста. Тот стоял, бледный, кусал губу и неотрывно смотрел туда, где всё сильнее разорался бой.

– Давай за ними! – приказал Грот.

Танкист непонимающе смотрел на него.

– Атакуй их с тыла, – пояснил Грот и добавил: – Это приказ!

Лицо танкиста просияло. Он козырнул и побежал к танку. Взревели моторы, и машины, одна за другой, устремились к мосту.

К тому времени, когда танки достигли поля боя, оба гренадерских полка понесли такие потери, что силы их и русской пехоты практически сравнялись. Каплер уже готовился внести в расстановку сил существенные коррективы, когда ему доложили, что с тыла их атакуют русские танки. Пришлось вновь разворачивать часть машин.

Снаряд разорвался совсем близко. БМП крутануло, и машина замерла к противнику бортом. Прошло сообщение: «Гусеница перебита»!

– Экипажу покинуть машину! – приказал Галин и стал поспешно выбираться через люк. Пришла пора присоединиться к десанту, который вёл бой снаружи.

Комбриг спрыгнул на землю с той стороны, где от вражеских пуль его прикрывал борт боевой машины. И тут же услышал вскрик. Механик-водитель повис на люке, свесившись наружу наполовину. «Ранен», – понял Галин и бросился к сержанту. Вытащить успел, но в это время рядом разорвался снаряд.

Грот смотрел туда, где за холмом шёл бой. Видны только клубы дыма да сполохи разрывов. Зато слышались и пушечные выстрелы, и лай пулемётов. Один раз прилетали русские штурмовики. Повоевали недолго. Три кострами устремились к земле, остальные, видимо, израсходовав боезапас, улетели.

Крик «Танки!» застал коменданта врасплох. Грот резко повернулся. По дороге к мосту быстро приближались столь знакомые по давним боям машины. «Немцы»! По спине пробежал холодок. Однако он так и не успел ничего предпринять. Впереди танков мчался мотоцикл, с которого кто-то по-русски кричал: «Не стрелять, свои!»

Мимо застывшего Грота, лязгая гусеницами, проносились к мосту немецкие танки с красными звёздами на башнях.

Это был первый встречный танковый бой, в котором Каплеру довелось принять участие. И он твёрдо намеревался выйти из него победителем. Русские Т-34 – отличные машины, но двукратное превосходство немецких Т-IV делало их положение безнадёжным. Здесь, как в ковбойском фильме: побеждает тот, кто стреляет первым. Сегодня Каплеру это удалось сделать дважды. Последним выстрелом он снёс русскому танку башню и теперь лихорадочно искал новую цель. В перекрестие попал… Каплер не мог поверить своим глазам – «Тигр»!

Обдумать ситуацию группенфюрер не успел: выстрел из пушки «Тигра», пробив крест на башне танка, поставил крест на его карьере и жизни.

Петроград

В доме на канале Грибоедова хорошо известная нам квартира пропахла в эти дни валерьянкой и скорбью. Участники недавно закончившейся на Главном военном кладбище России траурной церемонии собрались теперь в гостиной – не все, конечно, самые близкие. Военные одеты в парадную форму, остальные в чёрном. Сидели: кто на диванах, кто на стульях возле накрытого стола. Переговаривались негромко, почти шёпотом.

– Было и торжественно и страшно одновременно, – шептала Наташа Ежова, прильнув к мундиру мужа. – Я думала, что не выдержу до конца церемонии.

– Не бывает худа без добра, – так же шёпотом отозвался Николай, – Я, по крайней мере, теперь знаю, как меня будут хоронить.

– Типун тебе на язык! – осерчала Наташа на чёрную шутку мужа.

В комнату вошла Ольга, притворила за собой дверь.

– Ну, как там Ольга Матвеевна? – спросил жену Глеб.

– Слава богу, заснула. После таких лекарств, теперь, думаю, проспит до утра. А вы чего по диванам расселись? Машаня, приглашай гостей за стол. Помянем Павла Михайловича.

– А куда подевалась Светлана? – спросил Михаил Жехорский у Николая. Усадив Евгению, он теперь пристраивался между ней и Ежовым. – После кладбища я её что-то не наблюдаю.

– Поехала с Риткой в госпиталь к Петру, – ответил Николай.

– Как у него дела? – переключился на новую тему Михаил.

– Много лучше. Руку удалось спасти. Врачи говорят: теперь пойдёт на поправку.

Михаил хотел спросить что-то ещё, но Глеб Абрамов уже стоял с рюмкой в руке.

– Предлагаю помянуть, – сказал маршал, – нашего родственника и друга, Галина Павла Михайловича, воина, отдавшего жизнь за Родину!

Все встали и, не чокаясь, выпили.

– Пойдём, покурим? – предложил Михаил Глебу.

– Пойдём, – кивнул тот.

На самом деле никто из них уже давно не курил, а пароль «Пойдём, покурим» стал своеобразным приглашением на уединённую беседу.

– Что ты хотел у меня спросить? – поинтересовался Глеб, после того, как они нашли укромный уголок.

– Хотел послушать твою – с официальной я, разумеется, знаком – версию событий, предшествующих гибели Галина.

Абрамов пожал плечами:

– А ты знаешь, Шеф, моя версия мало чем будет отличаться от официальной. Впрочем, изволь. Причиной трагедии – а я считаю сражение под Белостоком настоящей трагедией, ведь там мы потеряли только убитыми половину списочного состава бригады Галина – стал пресловутый человеческий фактор.

– А как же просчёты в работе штабов группы войск и Пятой армии? Ведь именно они названы основной причиной провала заключительной стадии операции «Лисья свадьба». Или ты считаешь, что генералов Петрова и Ратникова наказали несправедливо?

– Нет, так я не считаю! Скажу больше. Можешь добавить сюда преступную беспечность, приведшую к недооценке возможностей противника и переоценке собственных возможностей. Но пойми, Миша, ни один из этих факторов, ни даже их совокупность, не привели бы к трагедии, если бы не чрезмерная заносчивость и амбиции одного человека, по роковой случайности оказавшегося во главе целой армии.

– Ты имеешь в виду бывшего командарма-пять Прошкина? – уточнил Михаил.

– Его, – кивнул Глеб.

– Но разве он не наказан пуще остальных? Его, если не ошибаюсь, попёрли из армии?

– Да не попёрли, а отправили на пенсию, пусть и без особых почестей. А надо было именно попереть, а ещё лучше – отдать под суд!

– А чё ж не отдали? Или ты на этом не настаивал?

– Настаивал, – нехотя откликнулся Глеб, – но нашлись заступнички, отстояли…

– А чего тогда ко мне не обратился? – спросил Михаил. – Я бы довёл твои аргументы до президента.

– Стучать не приучен, – пробурчал Глеб.

– Что, что? – удился Михаил. – Стучать? То есть, если бы заместитель Верховного главнокомандующего подал рапорт своему непосредственному начальнику, это можно расценить как стукачество?

– Пойми, Шеф, президент, какими бы регалиями ни обладал, остаётся человеком штатским. А по Прошкину генералитет уже утвердился во мнении. И если бы я после этого…

Глеб замолчал и отвернулся. Михаил легонько ткнул его кулаком в плечо:

– Ладно. Я с тобой не согласен, но ладно. Ну а не как Госсекретарю, как другу, ты мне эту историю рассказать можешь?

– Как другу – могу, – повеселел Глеб. – Но только чтобы строго между нами!

– Само собой, – заверил Михаил.

– Военная карьера Прошкина с определённого момента складывалась в основном благодаря огромным связям его жены. Другой бы на его месте сделал поправку на это обстоятельство и вёл бы себя соответственно. Но в том-то и дело, что непомерные амбиции застили Прошкину глаза, и мешали разглядеть истину.

– То есть он считал, что движется по карьерной лестнице исключительно благодаря своему таланту? – уточнил Михаил.

Глеб задумался, потом решительно перечеркнул воздух рукой:

– Отставить! Последнее, что я сказал, отставить! Ты прав: так всё получается слишком просто. А простачком Прошкин вовсе не был. Как не был и бездарным командиром. Дело, скорее, в другом. Он прекрасно понимал, что своей карьерой обязан связям жены, но при этом был убеждён, что по своим личным качествам этой карьере соответствует. Я понятно выразился?

– Вполне, – кивнул Михаил.

– И когда представилась возможность по-настоящему отличиться, он решил использовать эту возможность на все сто процентов!

– Ты имеешь в виду наступательную операцию Пятой армии севернее Белостока?

– Именно! На заключительной стадии операции «Лисья свадьба» войскам Пятой армии отводилась решающая роль. Разгром Белостокской группировки противника возводил Прошкина на такие вершины, где он больше бы не зависел от поддержки влиятельных друзей своей жены. Именно поэтому на последнем перед наступлением оперативном совещании Прошкин предложил наступать всей армией, не оставляя резерва. В принципе, оперативная обстановка, которая складывалась на тот момент вокруг, а также южнее и западнее Белостока, это позволяла. Никто из подчинённых Прошкина ему не возражает – всем хочется отличиться, а не стоять в резерве. Всем, кроме Галина, который просит слова и аргументировано обосновывает необходимость создания резерва, мол, пусть в ближнем тылу сейчас и спокойно, но его контролируют исключительно отряды Армии Крайовой, которые слабо вооружены и недостаточно хорошо организованы.

– Ты ведь присутствовал на этом совещании? – спросил Михаил.

– Присутствовал.

– И?

– И поддержал Галина. По правде сказать, даже если бы Галин промолчал, я бы всё равно указал командарму на необходимость создать в ближнем тылу резерв. Наверно, так даже было бы лучше.

– Если бы выступления Галина не было вообще, а приказ создать резерв исходил только от тебя? – уточнил Михаил.

– Да.

– Почему?

– Как выяснилось только теперь, у Прошкина имелась к Галину давняя неприязнь. О её происхождении спроси лучше у Ольги Матвеевны, если захочешь. Выступление Галина он счёл личным выпадом против себя, а мою поддержку – чисто семейным делом.

– То есть, за ваш счёт утвердился в правильности своего первоначального решения?

– В самую точку! – подтвердил Глеб.

– Тогда понятно, почему он без тени сомнения ослабил резерв… Дальнейший ход событий мне известен, – Михаил посмотрел на Глеба. – Расскажи, как погиб Галин.

– БМП, в котором он находился, подбили. При эвакуации экипажа ранило механика-водителя. Галин успел его вытащить, когда поблизости разорвался снаряд. Получилось так, что Галин прикрыл бойца своим телом, а сам был поражён осколком в спину. А парень ничего, выжил, сейчас лежит в госпитале…

Друзья помолчали. Потом Михаил спросил:

– Скажи, как под Белостоком появилась дивизия СС «Мёртвая голова»?

– История её появления нетипична для немецкой военной доктрины, и поучительна для нас: нельзя недооценивать врага! Но начну я, с твоего позволения, чуть издалека. Тебе известно, что германские танки вызвали на фронт мы?

– Не понял…

– Это входило в план операции «Лисья свадьба». Подкинув германской разведке информацию о том, что южнее Белостока готовится высадка десанта, мы спровоцировали германское командование к отправке в этот район танковой части, ибо мотострелки с задачей по уничтожению десанта могли и не справиться. Конечно, мы не знали, что это будет за часть, и уж тем более не могли знать, что в тех эшелонах, которые мы собирались захватить, окажутся танки самых последних моделей. Скажем, все захваченные нами «Тигры» являются пока единственными поступившими на вооружение вермахта.

– А в ТО время «Тигры» у немцев уже были? Что-то я запамятовал… – уточнил Михаил.

– Созданы были, а на вооружение поступили только в 1942 году. Но теперь времена иные: иные мы, иные немцы.

– И всё-таки этот ваш захват немецких танков был чистейшей воды авантюрой! – сказал Михаил.

– Не согласен, – возразил Глеб. – Дерзкой, рискованной операцией – да, но не авантюрой! Как рискованной и дерзкой была вся начальная стадия операции «Лисья свадьба», касающаяся высадки десанта. Это, помимо захвата танков, и доставка части груза дирижаблями, и посадка транспортных самолётов на шоссе. Но каждую из составляющих подтверждал точный расчёт и длительная подготовка. А ещё каждая деталь операции была окутана завесой тайны, взамен которой противнику предложили весьма правдоподобную дезинформацию. Возьмём дирижабли. Лучшей мишени для вражеских зениток и истребителей и придумать трудно. Если бы они о них знали. Но и пригнали дирижабли из Сибири впритык к началу операции, и небо той ночью было в облаках, и маршрут пролегал в стороне от расположения вражеских наблюдателей. Чтобы ты знал, по всей длине маршрута на земле разведчики из десантной бригады установили радиопикеты. А посадка транспортов на шоссе? Ты знаешь, сколько взлётов и посадок сделали лётчики на тренировках, чтобы один раз повторить это в реале? Я уже молчу про танкистов. Чудо, что за ребята! Чистокровные немцы, бойцы Народной армии Пруссии. Многие из них годами служили под прикрытием в танковых частях вермахта, пришли вместе с армией Гудериана, и только тогда перешли на нашу сторону. Пусть при этом не обошлось без потерь с их стороны.

– Теперь понятно, откуда у них навык управления немецкими танками, – сказал Михаил.

– А то! А ты говоришь: авантюра.

– Ну, хорошо, забираю «авантюру» обратно, – согласился Михаил. – А что было бы, если какая-нибудь часть операции дала осечку?

– Начал бы действовать запасной вариант. Тебе и об этом рассказать?

– Не стоит, – улыбнулся Михаил. – Верю на слово. К слову, мне рассказывали, что ваши дирижабли ещё какое-то время наводили панику в немецком тылу, пока их все не сбили. Эффектно получилось, но не слишком ли затратно?

– Ты имеешь в виду стоимость дирижаблей? – догадался Глеб. – Не стоит думать о нас так плохо. Все дирижабли, которые мы использовали в операции «Лисья свадьба», выработали свой ресурс и подлежали утилизации. Так что мы даже сэкономили народную денежку – переложили расходы по утилизации на немцев!

– Класс! – искренне восхитился Михаил.

– Одного мы не смогли предусмотреть, – с горечью продолжил Глеб. – Человеческий фактор. В итоге смазали концовку такой операции!

– Всё равно получилось весьма неплохо, – решил подсластить пилюлю Михаил. – Германское командование ведь отказалось от контрнаступления, начав вместо этого отвод войск с союзной территории.

– За это сотни солдат, офицеров и генералов ОУГВ были награждены орденами и медалями. А вот Героев Союза из-за той помарки присвоили только троим, и всем посмертно, включая Галина.

19-июль-41

Охота на «серых волков»

Море, море…

Грузопассажирский теплоход «Полярная мечта», идущий под шведским флагом из германского порта Штеттин в оккупированный немцами норвежский порт Кристиансанн, с заходом в шведский порт Мальме, находясь в открытом море, издал протяжный гудок. И хотя ни одна из тревог, что вписаны в судовое расписание, объявлена не была, пассажиры сочли гудок дурным знаком и дружно потянулись из кают и немногочисленных – не лайнер же! – баров и салонов на верхнюю палубу. Некоторые поторопились надеть спасательные жилеты, таких встречали насмешливыми взглядами, и тут же переводили их (взгляды) в море, где, слева по курсу, кабельтовых в восьми на фоне тонущего в водах заката отчётливо просматривался силуэт корабля, на борту которого то загорался, то гас огонь прожектора.

– Русский эсминец, – сказал молодой русоголовый крепыш, одетый в плохо сидящий светлый костюм. – Требует застопорить ход и приготовиться к приёму досмотровой группы.

Стоящий рядом брюнет, на котором костюм того же цвета сидел как влитой, слегка соприкасаясь надетыми на руки перчатками, изобразил аплодисменты.

– Браво, Фридрих! – явно насмешничая, произнёс он. – Какие познания. Я в полнейшем восхищении!

– И я тоже! – произнесла невесть откуда появившаяся около них белокурая девица. – Я, например, только и определила, что корабль военный. – А вы, Фридрих – вас ведь так зовут, я не ослышалась? – наверное, моряк?

– Я… эээ… собственно… – растерялся блондин. Брюнет поспешил прийти ему на помощь:

– Мы с приятелем геологи, – сообщил он, – а море – это увлечение Фридриха ещё с юношеских лет. Впрочем, – резко сменил тон брюнет, – какого черта я всё это вам объясняю? Кто вы, собственно, такая?

– Лизабет Нильсон, – не обращая внимания на грубость, представилась девушка. – Журналистка. Для друзей просто Лиз.

– Насчёт журналистки я мог бы и догадаться, – буркнул брюнет, проигнорировав протянутую девушкой руку, – по вашему бесцеремонному поведению.

Девушка передёрнула лёгкими плечиками и перевела взгляд на Фридриха, который охотно перехватил её руку и осторожно пожал тонкие пальчики.

– Не обращайте внимания на Вильгельма, – попросил он. – Он, в общем-то, неплохой парень, когда забывает о том, что «фон».

– «Фон»?.. – переспросила девушка, потом с интересом посмотрела на Вильгельма. – Так вы барон?

– Таков мой титул, – по-прежнему глядя в сторону, подтвердил брюнет.

– А я не люблю аристократов! – сообщила Лиз, повернувшись к Фридриху. – Они, как правило, надутые задаваки!

Лицо Вильгельма вспыхнуло, как от пощёчины. Он хотел что-то сказать, но в это время судовое радио разразилось сообщением:

– Пассажиров просят вернуться в каюты и приготовиться к паспортному контролю и проверке багажа!

– Увидимся, Фридрих! – воскликнула Лиз и упорхнула.

– А ты говорил, что весь этот маскарад ни к чему, и мы можем с тем же успехом путешествовать со своими документами и в форме.

– Я не так говорил, – возразил Вильгельм.

– А как?

– Я говорил, что ты совершенно не умеешь носить гражданский костюм, и в тебе за милю можно распознать военного. Вот что я говорил!

– Что, со мной всё так плохо? – встревожился Фридрих.

– Хуже некуда, – подтвердил Вильгельм. – Если уж вертихвостка-журналистка на раз тебя раскусила, чего ты ждёшь от офицеров флота, пусть и чужого?

– И что теперь делать?

– Ничего, – пожал плечами Вильгельм. – Будем уповать на наше с тобой постоянное везение, и надеяться, что, как всегда, пронесёт.

– Если только это везение действует и за бортом подводной лодки, – с сомнением произнёс Фридрих.

– А вот сейчас и узнаем!

В дверь постучали. Вильгельм ободряюще улыбнулся Фридриху и открыл дверь. На пороге стоял морской офицер, за ним маячил матрос с автоматом…

– Вот видишь! – воскликнул повеселевший Фридрих. – Удача и здесь оказалась с нами!

– Удача здесь ни при чём… – покачал головой Вильгельм.

– Но ты же сам говорил?..

– Говорил, – не стал спорить Вильгельм. – Но я бы поверил в удачу, если бы досмотр проходил по всем правилам, и нас при этом ни в чём не заподозрили. А так…

– Что так?

– То, что это был не досмотр!

– А что?

– Не знаю… Похоже, русским зачем-то понадобилось остановить судно и они сделали это под видом досмотра.

– А может, всё проще? – сказал Фридрих. – Может, они кого-то искали, нашли, и всё оставшееся время действовали формально?

– Может, и так, – согласился Вильгельм, – а может… Помнишь, как мы выбирались в Атлантику, когда проливы были под контролем англичан?

– Такое забудешь! – улыбнулся Фридрих. – Мы подныривали на лодках под их транспорты, и проходили, прикрываясь ими, под самым носом у английских эсминцев! Постой… – Фридрих посмотрел на Вильгельма. – Уж не хочешь ли ты сказать…

– Если бы мне надо было спрятать лодку под гражданским судном в открытом море, я бы тоже организовал нечто вроде досмотра, – пояснил Вильгельм.

– Согласен, – кивнул Фридрих. – Только зачем? Ведь любой лодке придётся всплыть раньше, чем мы дойдём до ближайшего порта.

– Непонятно… – сказал Вильгельм. – Ну и бог с ним! Давай поговорим о чём-нибудь более приятном. Например, о твоей журналистке.

– О Лиз? – уточнил Фридрих. – Но с чего ты взял, что она моя?

– Нет? – Вильгельм как-то нехорошо ухмыльнулся. – Тем лучше, не придётся расстраивать друга. Я, знаешь ли, решил наказать её за наглость, и уже сегодняшней ночью уложить в свою койку, хорошенько с ней поразвлечься, а потом вышвырнуть из каюты голенькую с ворохом одежды в руках, пусть одевается в коридоре! Только тебе придётся на это время куда-нибудь, вульгарно выражаясь, слинять. Сможешь?

– Запросто! – храбро ответил Фридрих. – Только это вряд ли понадобится.

– Что ты хочешь этим сказать? – насупился Вильгельм.

– Ничего, унижающего твоё мужское достоинство, – поспешил успокоить друга Фридрих. – Я думаю, что тебе даже не придётся доставать его из штанов.

– То есть ты намекаешь на то, что эта шведская шлюшка мне откажет? – сообразил Вильгельм.

– Именно! – кивнул Фридрих. – С первого раза точно не даст!

– Может, поспорим? На месячное жалование!

Фридрих секунду колебался, потом протянул руку:

– А давай!

Фридрих сидел у барной стойки и наблюдал за тем, как Вильгельм атакует Лиз. Когда они, обнявшись, покинули бар, прихватив с собой бутылку шампанского, Фридрих с грустью признался бармену:

– Я только что попал на кругленькую сумму…

– Бывает… – флегматично ответил тот. – Повторить?

Фридрих молча пододвинул стакан. Он твёрдо решил провести здесь остаток ночи, благо бар закрывался только утром. Ну и нарезаться тоже. Не успел ни того ни другого…

Фридрих делал только первые шаги к намеченной цели, когда на его плечо опустилась мягкая рука. За спиной стояла улыбающаяся Лиз:

– Честно говоря, такого я не ожидала даже от аристократов. Твой приятель вырубился раньше, чем я успела раздеться.

Понимая, что с закалённым ловеласом такого просто не могло случиться, Фридрих опрометью бросился в каюту. Вильгельм лежал на диване, касаясь подошвами ботинок ковра. Сначала Фридрих решил, что он мёртв. Потом убедился: пульс и дыхание у его друга хоть и слабые, но наличествуют. Срочно вызванный судовой врач после осмотра пожал плечами:

– Он спит. Не буду скрывать: незначительные отклонения от нормы есть, но жизни точно ничто не угрожает. Максимум, что ему грозит, так это проспать завтрак.

– Доктор, а ему не могли подсыпать снотворное в шампанское?

– Не исключено. Отсюда и отклонения. Хотите, чтобы я взял кровь на анализ?

– Да, хочу. К утру результат будет готов?

– Ни к утру, ни к обеду, ни к ужину. На судне нет лаборатории.

– А как же вы…

– Положу пробы в судовой холодильник, – пожал плечами врач. – В Мальмё отдам в лабораторию. За время стоянки результат анализа будет готов.

– Тогда, пожалуй, не стоит утруждаться, – сказал Фридрих. – Спасибо, доктор!

– Не стоит благодарности. Это мой долг.

Произнеся дежурную фразу, врач спрятал в карман халата полученную от Фридриха купюру и, пожелав спокойной ночи, покинул каюту.

– Не следовало тебе отказываться от забора моей крови на анализ! – сердито выговаривал Вильгельм товарищу. – Там точно обнаружились бы следы снотворного.

– Да хоть бы и так! – возразил Фридрих. – Ущерба здоровью причинено не было? – не было! В шведской полиции тебе так бы и сказали: мол, крепкий сон ещё никому не принёс вреда. И посмеялись бы, вдобавок.

– Шведской? – переспросил Вильгельм. – Почему шведской?

– Потому что Мальмё – шведский порт, – напомнил Фридрих.

– Ну, конечно! – хлопнул себя ладонью по лбу Вильгельм. – Эта сучка вовсе не собирается плыть до Кристиансанна! Об этом она говорила лишь затем, чтобы притупить мою бдительность. На самом деле она собирается сойти в Мальмё!

– Скорее всего, именно так она и сделает, – согласился с выводами друга Фридрих. – Так что, дорогой Вилли, мой тебе дружеский совет: поскорее забудь и Лиз, и связанное с ней пикантное приключение.

– Забыть? – Вильгельм гневно посмотрел на друга. – Как я смогу это забыть, если твоя ухмыляющаяся рожа постоянно будет мне об этом напоминать? Нет, дружище, чувствовать себя в вечном долгу за твоё молчание я не желаю. Да и обиды фон Швальценберги так запросто никому не спускали!

– Но что ты можешь сделать, находясь на шведском судне? – спросил Фридрих. – Любое противоправное действие против шведской журналистки будет немедленно пресечено шведской командой, тебя сдадут в шведском порту Мальмё в шведскую же полицию. Мне продолжать? Впрочем, ты ведь можешь столкнуть Лиз незаметно за борт.

Последнюю фразу Фридрих произнёс шутливым тоном, но Вильгельм отреагировал на неё вполне серьёзно:

– Насчёт «за борт» – совсем неплохая идея, спасибо, дружище! Только, боюсь, эта стерва будет стараться всё время быть на людях. Нет, у меня есть идея получше. А не пригласить ли нам её в гости к «дядюшке Клаусу», в его милый домик рядом с портом? Там, я думаю, эта дрянь быстро признается в покушении на жизнь офицера Кригсмарине, со всеми вытекающими последствиями!

Вильгельм был так увлечён своей идеей, что не заметил, как вздрогнул его товарищ при упоминании прозвища начальника гестапо в южной Норвегии. Взяв себя в руки, Фридрих счёл правильным идею друга одобрить:

– Ты прав, Вилли, твоя идея действительно лучше. Вот только Лиз мою уверенность вряд ли разделит, и уж точно откажется добровольно следовать в Кристиансанн.

– Это будет зависеть от того, кто и как ей это предложит, – усмехнулся Вильгельм. – Я заметил среди пассажиров парочку таких же, как мы с тобой, «геологов», как раз из ведомства «дядюшки Клауса». Там все осведомлены о дружеских отношениях, что установились между мной и их начальником. Уверен, парни не откажутся проследить за тем, чтобы грёбаная журналистка не покинула борт судна в Мальмё…

Фридрих шёл в бар с твёрдым намерением предупредить Лиз о грозящей опасности. За невинную, в общем-то, шалость, быть отданной в лапы гестапо? Право, это слишком! Вильгельма, конечно, можно понять: в нём взыграло оскорблённое родовое самолюбие. Но сын лавочника на такие вещи должен смотреть гораздо проще. Господин барон, вы неправы! Фридрих решительно распахнул двери бара.

Лиз была, конечно, здесь. В этом Вильгельм не ошибся. Застать её в одиночестве теперь практически невозможно.

Завидев Фридриха, Лиз приветливо помахала рукой и, соскользнув с барного стула, устремилась ему навстречу. Сейчас или никогда! И тут Фридрих заметил внимательно наблюдающего за ним одного из парней гестапо. Значит, никогда! Прости, Лиз, но своя шкура дороже! Фридрих резко остановился, когда Лиз была уже в двух шагах от него, развернулся и вышел из бара.

Лиз в недоумении замерла на месте, потом обиженно пожала плечами и вернулась к стойке. Однако долго возле неё не задержалась. Отыскала глазами стюарда, подошла и обратилась с вопросом:

– Откуда я могу отправить телеграмму?

– Из радиорубки, фрекен. Каюта радиста находится…

– Простите меня, – прервала его Лиз, – но я такая неорганизованная, обязательно заблужусь. Вы меня не проводите?

– Разумеется, фрекен, прошу!..

В радиорубке Лиз заполняла бланк телеграммы. Надписав адрес, вывела чётким почерком: «Карл, любимый! Я очень по тебе скучаю. Наше судно «Полярная мечта» прибывает в Мальмё…» – Когда мы будем в Мальмё? – обратилась Лиз к радисту. Тот назвал дату и время. Лиз вписала их в телеграмму и, завершив её словами «Встречай меня непременно! Твоя Лиз», передала бланк радисту. Тот хотел убрать лишние, по его мнению, знаки, но Лиз воспротивилась:

– Нет, нет! Оставьте всё, как есть.

Радист пожал плечами и выписал квитанцию на оплату.

Через час содержимое телеграммы легло на стол главы Европейского бюро Первого главного управления КГБ, генерал-полковника Львова, который в течение многих лет проживал под именем барона Петра Остенфалька в своём особняке в пригороде Стокгольма.

«Судя по тексту, девочке грозит немалая опасность», – рассудил Львов и отдал соответствующие распоряжения.

«Полярная мечта» стояла на внешнем рейде шведского порта Мальмё. Пограничный контроль стал пустой формальностью, поскольку ограничился проверкой судовых документов – груз и транзитные пассажиры не досматривались. Вильгельм в компании Фридриха наблюдал с верхней палубы за посадкой пассажиров, следовавших до Мальмё, на пришвартованный к борту «Мечты» катер.

– Вот видишь, – злорадно сообщил барон товарищу, – высадка пассажиров вот-вот закончится, а наша курочка так и сидит в своём курятнике, под бдительным присмотром двух гестаповских петушков!

Фридрих толкнул друга в бок и молча указал на приближающуюся к трапу процессию. Вильгельм глянул и впился в поручни с такой силой, что побелели костяшки пальцев обеих рук. Впереди, под ручку с высоким молодым блондином, шла Лиз и, если судить по виду, беззаботно о чём-то с ним болтала. Следом за ними шли ещё четверо мужчин, все в штатском, у двоих в руках был багаж Лиз. Оказавшись на катере, Лиз повернулась в сторону друзей и помахала им рукой.

– Scheiße! – выругался Вильгельм и метнулся к трапу, Фридрих устремился за ним.

В оставшейся без пассажирки каюте их встретили смущённые взгляды двух подручных «дядюшки Клауса».

– Извините, господин корветтен-капитан, – сказал один из громил, – но мы ничего не смогли поделать…

Вильгельм тяжело вздохнул, опустился на койку и прикрыл глаза.

– Докладывайте! – распорядился он.

– Когда в дверь каюты постучали, – начал тот, кто был за старшего, – я велел девке узнать: кто это.

– Давайте без лишних подробностей! – распорядился Вильгельм, продолжая сидеть с закрытыми глазами.

– Слушаюсь… Короче, он назвался стюардом. Сказал, что пришёл напомнить фрекен – это он так её назвал: «фрекен», – что пора освободить каюту. Я легонько ткнул её дулом пистолета и велел сказать, что она передумала и проследует до Кристиансанна. На что стюард ответил, что это её право, но тогда нужно оформить новые проездные документы и сделать доплату. Я опять ткнул девку пистолетом, и она сказала, что сделает это в море, но стюард продолжил настаивать. Тогда она сказала, что плохо себя чувствует и спросила, нельзя ли сделать так, что она отдаст деньги сейчас, а документы оформит позже. Стюард сказал, что можно, и он готов принять деньги. Мы подошли к двери: я с пистолетом наготове и девка впереди меня с деньгами в руке. Когда дверь открылась, за ней действительно стоял парень, одетый как стюард. Он улыбнулся и протянул руку, я думал за деньгами, а он ухватил девку за руку и выдернул из каюты. Тут же ввалились четверо парней с пистолетами. Получилось по два ствола на один наш. Господин корветтен-капитан, что мы могли поделать?

– Понятия не имею! – Вильгельм открыл глаза и встал с кровати. – Пусть с этим разбирается ваше начальство. Я же в услугах таких болванов, как вы, больше не нуждаюсь!

Когда шли проливом Эресунн, на траверзе Хельсингборга слегка штормило. Солёные брызги нет-нет да и долетали до верхней палубы. Для моряка, тем более военного, дело привычное, но Фридрих предпочёл бы сидеть с рюмкой чего-нибудь горячительного в баре, чем отплёвываться солёной водой на пустынной палубе. Однако Вильгельм, казалось, прирос к поручням, а оставлять друга один на один с его дурным настроением было как-то не по-товарищески, вот Фридрих и терпел.

А что это там такое? Фридрих вгляделся в волглую пелену за кормой. Оттуда к ним приближался отряд кораблей. Фридрих подтолкнул Вильгельма и показал рукой, на что тому следует обратить внимание. Приглядевшись, корветтен-капитан воскликнул:

– Да это же «Дойчланд»! Карманный линкор в сопровождении эсминцев возвращается на базу после ремонта. – Лицо Вильгельма оживилось, в глаза вернулся утраченный блеск. – Как думаешь, какая у него скорость?

Фридрих прищурил глаз, прикидывая что-то в уме, потом уверенно сказал:

– Восемнадцать узлов!

– Ну да, где-то так, – согласился Вильгельм. – Против наших четырнадцати.

– Думаешь, будет обгонять? – спросил Фридрих, хотя ответ был очевиден.

– Нет, будет плестись в кильватерной струе этого корыта! – усмехнулся Вильгельм. – Конечно, будет обгонять, и я бы на месте нашего капитана уступил дорогу.

Однако капитан «Полярной мечты» сильно отклоняться от фарватера не пожелал, и лишь чуть-чуть принял вправо.

– Вот урод, – процедил сквозь зубы Вильгельм, имея в виду, разумеется, капитана их судна.

Впрочем, линкору места для прохода параллельным курсом хватало, а вот одному из эсминцев сопровождения пришлось взять ближе к берегу, чтобы обойти транспорт со стороны своего левого борта. Теперь между «Полярной мечтой» и линкором других судов не было. Нос «Дойчланда» уже поравнялся с кормой «Мечты», когда на одном из эсминцев сопровождения взвыла сирены. Услыхав знакомый набор звуков, Фридрих удивлённо воскликнул:

– Обнаружена подводная лодка, здесь?!

Вильгельм не ответил, напряжённо всматриваясь в штормовое море.

Тем временем два эсминца: тот, который подал сигнал, и тот, который собирался обойти «Мечту» по правому борту, стали отставать от эскорта.

– Ложатся на противолодочный курс атаки глубинными бомбами, – прокомментировал Фридрих.

– Контакт с лодкой, видимо, потерян, поэтому будут накрывать целый квадрат, – добавил Вильгельм.

Тем временем палуба стала наполняться пассажирами. Всем хотелось разглядеть проходящий в непосредственной близи красавец-линкор, и никто не обращал внимания на то, что творилось где-то за кормой. Потому, когда послышались глухие разрывы глубинных бомб, многие всполошились: «Что происходит?» – «Нам угрожает опасность?» Пришлось Фридриху снизойти до лёгкого обмана.

– Успокойтесь, господа! – громко произнёс он. – Вам нечего опасаться, это всего лишь учения.

«Слышала, всё в порядке!» – «Спасибо за разъяснения, молодой человек!» – «Не плачь, Лизхен, это всего лишь учения…»

«Дойчланд» оставил их за кормой, и люди потянулись с палубы в тепло салонов и кают. Вскоре Фридрих и Вильгельм вновь остались одни.

– Смотри, эсминцы возвращаются, – сказал Фридрих. – Интересно, потопили они лодку или нет?

– Ручаюсь головой, что нет, – уверенно ответил Вильгельм. – В противном случае оповещали бы сиренами весь мир о своей победе, а так бегут, поджав хвосты. Да и не было, верно, никакой подводной лодки, просто акустику что-то почудилось… Ну что, в бар?

Обладай барон фон Швальценберг способностью видеть сквозь толщу воды, не стал бы он столь беззаботно хлестать в баре контрабандное виски…

Ну а если бы обладал этот немецкий ас-подводник заявленным фантастическим даром? Да не дай бог! Давайте лучше присвоим этот дар себе, хотя бы на время. Что мы увидим там, под водой? Днища следующих проливом Эресунн судов, и под самым большим из них – подводную лодку. Ба! Да это же «Волкодав», пропавший со страниц романа несколько ранее. Пора ему на них (страницы) вернуться…

Идея пройти Датские проливы, находящиеся под контролем германского военно-морского флота, спрятавшись внутри так называемой мёртвой зоны под днищем какого-нибудь судна, принадлежала командиру «Волкодава» капитану 3 ранга Скороходову. «Добро» от командования, хоть и со скрипом, было получено, оставалось дождаться подходящего по габаритам судна. Таковым, как вы, наверное, догадались, оказалась «Полярная мечта». Скороходов вообще предлагал дождаться судна в открытом море и нырнуть под днище прямо на ходу, но подобного не разрешили. И не то, чтобы посчитали манёвр слишком рискованным, скорее решили не усложнять там, где есть более простое решение. Судно остановили для досмотра, и пока тот шёл, «Волкодав» без помех занырнул под днище «Мечты». Так что мысль господина барона посетила тогда дельная, и додумай он её до конца, кто знает, чем бы всё закончилось? Но недодумал, за что, хоть он и фашист, отдельный ему респект.

Пока над водой кипели известные нам страсти, под водой шла хоть и наряженная, но довольно однообразная работа. Всё переменилось когда, покинув Мальмё, пошли проливом Эресунн…

– Акустики – ЦП (Центральный пост): По пеленгу сто. Цель надводная, групповая. Предположительно тяжёлый крейсер типа «Дойчланд» и пять эсминцев сопровождения.

– ЦП – акустикам: Принято. Продолжайте вести цель!

– О чём задумался, командир?

Скороходов посмотрел на Берсенева:

– Да вот прикидываю, старпом: а не сменить ли нам «наседку»?

– Предлагаешь перебраться под крейсер? – догадался Берсенев. – Рискованно. Эсминцы успеют нас засечь. Да и скорость у крейсера выше, чем у транспорта.

– Восемнадцать узлов. Сдюжим! А насчёт «успеют засечь»… имитатор подводной лодки нам на что? Надо же его когда-нибудь испытать! Впрочем, ты прав. Излишний риск тоже ни к чему. Предлагаю поступить следующим образом. Делаем всё на «товсь» и ждём благоприятного момента. Если таковой насупит, то совершаем манёвр. Как тебе?

– Согласен!

– Добро! – улыбнулся Скороходов. – Тогда иди, готовь экипаж, и зарядите правый кормовой аппарат имитатором. Только поменьше шума. Действуй!

– Есть!

Берсенев покинул ЦП. Когда вернулся, доложил:

– Все на «товсь»!

– Добро! Акустики, что цель?

– По пеленгу сто двадцать. Эсминец справа от крейсера меняет курс, чтобы обойти «наседку» левым бортом.

– Принято! – Скороходов повернулся к Берсеневу. – А ты говоришь, «рискованно». Удача сама поворачивается к нам лицом. Всем готовность «раз»!

– Акустики – ЦП: Цель по пеленгу сто сорок!

– Пора!

Лодка выскользнула из-под днища «Полярной мечты» и, набирая скорость, пошла на сближение с крейсером.

– Скорость восемнадцать узлов!

– Добро!

До «мёртвой зоны» под днищем крейсера оставалось четверть кабельтова, когда пришло сообщение от акустиков:

– Нас засекли!

– Из правого кормового имитатором пли!

Когда «Волкодав» благополучно обосновался в «мёртвой зоне», в то время как эсминцы из эскорта пахали глубинными бомбами район, куда ушёл имитатор, командир лодки смахнул со лба капельки пота.

– Ну что, старпом! – весело воскликнул Скороходов. – Наша взяла!

– Так точно! – улыбаясь, подтвердил Берсенев.

– Всей команде благодарность командира. Передать по отсекам!

Опасения что крейсер, пройдя пролив, прибавит ход, к счастью, не оправдались.

– Похоже, наша «наседка» приближается к конечной точке маршрута, – сказал Скороходов. – Штурман, карту! Как думаешь, где эта точка?

– Судя по курсу – здесь, – карандаш в руке штурмана упёрся в побережье Норвегии. – Тут у немцев военно-морская база.

– Тогда это точно «Дойчланд»! – воскликнул Скороходов. – До того, как уйти на ремонт, он базировался именно здесь! Товарищи офицеры, предлагаю этот карманный линкор атаковать и потопить! Другие мнения есть? – Не дождавшись ответа, командир удовлетворённо кивнул. – Добро! Поднимайте людей. Через двадцать минут начинаем манёвр отрыва от эскорта.

Благополучно отстав от крейсера и его сопровождения, лодка на полном ходу шла следом.

– Далеко отпустили, можем не догнать, – вслух выразил сомнение Берсенев.

– Ваши опасения напрасны, товарищ старший лейтенант, – возразил штурман. – Перед входом в бухту линкору придётся делать поворот, и он обязательно сбавит ход. А на самом входе и подавно: тут проход очень узкий.

– Так что наша мишень и ход сбавит, и борт подставит, – подтвердил выкладки штурмана Скороходов.

– То есть будем топить крейсер прямо на входе? – уточнил Берсенев. – Но ведь там не так глубоко, они его скоро поднимут!

– Они его на здешних глубинах везде поднимут, – сказал Скороходов, – если мы, конечно, под пороховой погреб торпеду не всадим, и его не разнесёт на куски. Затопив крейсер в этом месте, мы надолго перекроем вход на базу.

Пока крейсер медленно входил в гавань, эсминцы сопровождения сгрудились у него за кормой, ожидая своей очереди. Такая беспечность сыграла на руку подводникам. Первые четыре торпеды «Волкодав» выпустил в эсминцы, потопив сразу три корабля из пяти. Четвёртый эсминец остался на плаву, но ход потерял. Единственный оставшийся в строю эсминец пытался выбраться из кучи малы, но у него плохо получалось. Лишённый способности маневрировать, «Дойчланд» оказался лёгкой мишенью, поскольку прикрыть его было некому. Две торпеды, методично всаженные в правый борт, стали надёжной гарантией того, что он скоро ляжет на грунт именно в том месте, которое выбрали для него подводники. Оставалось разобраться с последним из кораблей эскорта, который, наконец, обошёл тонущих собратьев и, завывая сиреной, отчаянно рвался в бой. Лодка к тому времени сменила курс, держа в открытое море, и все четыре кормовых торпедных аппарата были к услугам дуэлянта. Эсминцу с лихвой хватило и двух. От одной торпеды он сумел увернуться, зато другая без вопросов пустила его на дно. Поскольку вход на рейд оказался закупоренным медленно, но верно тонущим крейсером, то в погоню за «Волкодавом» никто и не бросился. Правда, чуть позже прилетали «Юнкерсы», но бомбили наугад, и совсем не в том квадрате, где шла лодка…

Сообщение о несчастье с карманным линкором «Дойчланд» застало Вильгельма и Фридриха в судовом баре, где они проводили оставшиеся до прихода в Кристиансанн часы.

– Чёрт возьми, Вилли! – воскликнул Фридрих, возбуждённо сверкая глазами. – Вот это новость! «Дойчланд» словил две торпеды от русской подлодки и лёг на грунт прямо на входе в базу. Из пяти эсминцев охранения четыре потоплено, а пятый получил серьёзные повреждения. И всё это произошло в особо охраняемом районе. Спрашивается, откуда там взялась русская подлодка?

– Уймись, – тихонько попросил Вильгельм.

Но Фридрих то ли не расслышал, то ли пропустил слова друга мимо ушей. К возбуждению на его круглом лице добавилось озарение:

– Слушай, а не та ли это лодка…

– Да заткнись же ты, наконец!.. – сквозь зубы прошипел Вильгельм.

Опешивший Фридрих проглотил конец фразы, потом хотел возмутиться, но, заглянув в глаза друга, решил с этим повременить, только надулся. Вильгельм встал, забрал со стола недопитую бутылку рома, и, бросив «Пошли…», направился к выходу из бара. Фридриху ничего не оставалось делать, как плестись за приятелем.

Оказавшись в каюте, Фридрих решил, что пришла пора выяснить отношения.

– Послушай, Вилли… – начал он.

– Нет, это ты послушай! – перебил его Вильгельм. – В кои веки, видите ли, включил свои куриные мозги на полную катушку, и тут же решил, что умнее всех, да?! Да я сразу, как прошло сообщение, сообразил, что это та самая лодка, которая прилепилась к нам в открытом море во время этого опереточного досмотра, а потом её же гоняли эсминцы из эскорта «Дойчланда» да, видимо, она их перехитрила, а после шла следом, выбирая удобный момент для атаки. И её командир дождался-таки своего часа, положив крейсер на дно в самом удобном для этого, с точки зрения подводника, месте. Ты об этом хотел поговорить в баре?

– Ну, в общем, да… – кивнул Фридрих.

– Вот только выбрал ты для демонстрации своей сообразительности не самое подходящее место!

– А что такого? – взвился Фридрих. – То, что мы догадались про эту подлодку задолго до того, как она атаковала «Дойчланд», разве не свидетельствует в пользу нашей хорошей профессиональной подготовки?

– Как агентов вражеской разведки? – уточнил Вилли.

– То есть… – поперхнулся словами Фридрих. – Почему?

– А вот на этот, и другие подобные вопросы, ты, вкупе со мной, разумеется, если бы я не укоротил твой длинный язык, ответил бы в контрразведке флота, или, того хуже, в подвале «дядюшки Клауса», и первым вопросом, на который нам трудно было бы дать убедительный ответ, стал вопрос: почему мы, раз уж такие прозорливые, не сообщили о своих догадках куда следует? Ведь тогда трагедии с крейсером можно было избежать. Теперь дошло, наконец?

Фридрих потерянно кивнул. Вильгельм наполнил стаканы ромом, пододвинул один Фридриху.

– Пей… И в будущем про лодку держи язык за зубами, если, конечно, не хочешь, чтобы мои слова насчёт контрразведки и застенков «дядюшки Клауса» оказались пророческими…

Клаус Артцман внешне вовсе не походил на палача. Он, конечно, не обладал холеной аристократической внешностью Вильгельма фон Швальценберга, но за школьного учителя или врача сойти мог вполне. Когда, разумеется, не был облачён в чёрный эсэсовский мундир, как, например, сегодня…

– А моих парней ты обидел зря, – сказал Клаус сидящему напротив Вильгельму, после того как изрядно отхлебнул из пивной кружки. – Парни они злопамятные, а ночи в Норвегии тёмные…

– Ты это серьёзно? – удивился фон Щвальценберг.

– Тебе ведь известно, что на тему твоего здоровья, а уж тем более жизни, я бы шутить не стал.

Вильгельм пожал плечами, достал бумажник, вытащил две довольно крупные купюры и протянул Клаусу:

– Этого достаточно, или требуется моё личное извинение?

– Перебьются, – принимая купюры, буркнул Клаус. – Хватит с них и того, что твои извинения передам я. А та девчонка, кстати, оказалась занятной штучкой…

– Лиз? – вскинул бровь Вильгельм. – Её удалось задержать?

– Экий ты прыткий… – кисло усмехнулся Клаус. – Стокгольм, мой дорогой, не Норвегия, и даже не вся остальная Швеция, где мы ещё что-то можем. В Стокгольме верховодит русская разведка, там нам дозволено лишь наблюдать…

– И что вам удалось узнать, подсматривая за Лиз? – съехидничал Вильгельм.

Клаус на колкость никак не отреагировал. Ответил просто:

– Уж не знаю, какая она там журналистка, и насколько Лизабет Нильсон, но не шведка – точно. В последний раз её видели входящей в американское посольство, куда её доставили прямо из Мальмё.

– Американка? – удивился Вильгельм. – Теперь понятно, откуда в ней столько наглости. Больше ничего выяснить не удалось?

– Больше ничего, – покачал головой Клаус.

– Но ведь ты говорил, что в Стокгольме верховодит русская разведка, при чём тут американское посольство?

– Нас это тоже удивило, – признался Клаус. – Видимо, американцы попросили русских, чтобы они провернули для них эту операцию.

– Но ведь это говорит о том, что Лиз важная пташка, или я ошибаюсь?

– Нет, Вилли, думаю, ты попал в точку. Жаль, что мы её упустили…

Дальнейший их разговор, дорогой читатель, интереса для нас не представляет. Осталось лишь разобраться, что за отношения связывают сорокалетнего оберштурмбанфюрера СС и тридцатидвухлетнего корветтен-капитана подводных сил Кригсмарине. Дело в том, что Клаус Артцман учился в одном университете со старшим братом Вильгельма фон Швальценберга. Однокашники дружили, хотя и грызли гранит науки на разных факультетах. Швальценберг учился на юриста, а Артцман, в полном соответствии с фамилией, обретался на медицинском факультете. После того, как Генрих фон Швальценберг попал в автомобильную аварию с фатальным для себя исходом, Артцман, в память о погибшем друге, счёл своим долгом стать для Вильгельма если не старшим братом, то как минимум наставником. И, надо сказать, отнёсся к исполнению принятых обязательств с большой ответственностью. Так, именно Клаус помог Вильгельму стать мужчиной – подобрал младшему товарищу «учительницу» для первого секса. По какой же причине он сам переквалифицировался со временем из хирурга в заплечных дел мастера, то так ли важно нам это знать?

JESZCZE POLSKA NIE ZGINELA!

В этот раз из аппаратной в зал ничего ветреного не проникало. Крутили хронику. Надпись «Союзно-польская граница, ноябрь 1939 года» сменил общий план пограничной реки с перекинутым через неё мостом. Камера наезжает на польский берег. Крупным планом два флага: лежащий на земле польский прапор и воткнутое рядом знамя с паучьим крестом. Камера перемещается на мост, по которому к противоположному берегу идут двое военных: польский генерал и союзный маршал. Ветер швыряет им под ноги сорванную с деревьев листву. Возле перечёркивающей полотно моста белой черты, которая обозначает линию границы, маршал передаёт генералу бумагу. Крупный план бумаги. Зритель видит разрешение, дающее генералу Холлеру право на ношение личного оружия на территории СССР. Эту часть хроники сопровождает красивая, но почти траурная музыка. Новая надпись на экране: «То же место, июль 1941 года». Печальную музыку сменяет торжественная. Тот же мост, те же генерал и маршал, но идут они уже к польскому берегу. Возле белой черты генерал возвращает маршалу бумагу. Военные обмениваются рукопожатием и воинским приветствием, после чего маршал остаётся у границы, а генерал идёт дальше. Подойдя к флагам, генерал вырывает из земли древко с германским флагом, ломает об колено и швыряет останки в воду. После этого поднимает с земли польский прапор и крепко втыкает древко в землю. По мосту под звуки марша проходят польские части.

Луч проектора гаснет, в зале зажигают свет. Три человека, которые были единственными зрителями показа, приступают к обмену впечатлениями.

– Вот так и создаётся альтернативная история, – замечает Глеб Абрамов.

– А что, что-то не так? – живо интересуется Михаил Жехорский.

– Ну, во-первых, немецкий флаг появился на берегу много позже, а польского так вообще не было. И на мосту мы с Холлером были совершенно одни, я имею в виду, что никто нас тогда не снимал.

– Выходит, эти кадры досняли позже? – Михаил с интересом посмотрел на Глеба, будто увидел в друге то, чего не замечал раньше. – Так ты у нас актёром заделался? Колись!

Глеб досадливо отмахнулся, за него ответил Ежов:

– Васичу сделали предложение, от которого он не смог отказаться.

– А гонорар куда дел? – не унимался Михаил. – Неужто пропил, один, без друзей?

– Да идите вы! – осерчал Глеб. – Я им про Фому, а они мне про Ерёму. Какой, на хрен, гонорар?

– Ладно, не сердись, – примирительным тоном сказал Михаил. – Так что ты там хотел сказать про Фому?

Глеб осуждающе качнул головой, но продолжать перепалку не стал, заговорил о наболевшем:

– Ты хоть и язва, Шеф, но одно подметил верно: актёрство. Было два исторических события: уход Войска Польского за рубеж, и возвращение его обратно. Оба события теперь история. Однако когда понадобилось занести это в скрижали, прислали режиссёра, который осуществил постановку, но при этом назвал содеянное хроникой.

– Я пока что тебя не понимаю, – поморщился Михаил. – Отличие от действительности ведь только в мелочах, или нет?

– В мелочах, – подтвердил Глеб. – Но не выйдет ли одна из этих мелочей на передний план, лет эдак через надцать?

– Поясни, – попросил Михаил, а Глеб опять промолчал, но теперь и в его взгляде появилась заинтересованность.

– Возьмём флаги, – Глеб оглядел друзей. – Не было там фашистского флага, поскольку территория на тот момент уже была освобождена нашими войсками. Скажете, мелочь?

– А что такого? – недоумённо пожал плечами Михаил. – Чисто символический жест, это ведь и козе понятно.

– Верно, – усмехнулся Глеб. – А поднятие польского флага над освобождённым Белостоком – ещё один символический жест?

– Который продиктован политическими соображениями, – добавил Николай.

Михаил с прищуром посмотрел на друзей:

– Я не понимаю, братцы: вас что-то не устраивает?

– Сейчас, Шеф, нас всё устраивает, – примирительно улыбнулся Николай. – Васич, позволь, я закончу твою мысль? Ты, Миша, очень вовремя вспомнил о козе, которой сейчас всё понятно. Но пройдёт, как сказал Васич, лет надцать, и козлята, воспитанные на такой, с позволения сказать, хронике, начнут скакать и мекать, что это их деды освободили родную землю, а русские, если и были, то так, сбоку припёка. А ещё хуже, если им начнут подблеивать старые козлы-маразматики. И как тебе такая мелочь?

Михаил покачал головой:

– Складно глаголешь, боярин. Тут треба покумекать…

– Это правильно, – одобрил Глеб. – Пока мы с Ершом воюем, каждый на своём фронте, ты, Шеф, кумекай о будущем, и друзей своих, тех, что у власти, к этому делу приспособь!

Александрович выслушал Жехорского, не перебивая. Когда тот закончил, после небольшой паузы произнёс:

– Наши друзья правы. Но так уж устроено человечество: голую правду любят одни эксгибиционисты. Все остальные стараются прикрыть её, кто во что горазд, и всяк по-своему. И случается это, как правило, сразу после того, как событие произошло, а потом прикрытие не раз подвергается переделкам, в зависимости от преобладающей на тот или иной момент конъюнктуры. И выход у нас один: хранить правду для потомков в приятных их глазу одеждах, а для остальных оставлять как можно меньше поводов над нашей правдой глумиться. Поляки ведь предлагали похоронить Галина на центральной площади спасённого им Белостока, но мы отказали, сославшись на волю семьи покойного. И могил наших воинов за рубежами Родины нет ни одной. А чтобы их и на нашей земле не прибавлялось в устрашающей прогрессии, мы остановили наступление на Восточном фронте, с удовольствием откликнувшись на просьбу тех же поляков, пожелавших самим продолжить освобождение родной земли.

* * *

…– Товарищ капитан! Военно-медицинская комиссия признала вас ограниченно годным к воинской службе, поэтому об отправке вас в действующую армию не может идти и речи. Получите предписание о направлении для дальнейшего прохождения службы в Учебный центр ГКО, и можете быть свободны!

Петру ничего не оставалось, как, повернувшись через левое плечо, покинуть кабинет, не забыв напоследок послать его хозяина куда подальше, разумеется, мысленно. По коридору он шёл, погружённый в обиду, машинально отдавая честь встречным офицерам, пока не услышал:

– Капитан Ежов?

Пётр остановился и сфокусировал внимание на молоденьком лейтенанте, сосредоточенное выражение лица которого должно было, по-видимому, означать, что он персона ответственная.

– Так точно!

– Прошу вас следовать за мной!

Лейтенант повернулся и пошёл по коридору. Пётр, после некоторых раздумий, среди которых было и такое: а не послать ли служивого туда же, куда он недавно посылал кадровика, поплёлся следом. Кабинет, куда он вошёл следом за лейтенантом, своим видом не поражал, обычный такой кабинет. В глаза бросалось разве то, что за столом сидели разом два полковника: один – союзный, другой – польский.

Лейтенант тарабанил:

– Товарищ полковник, ваше приказание выполнено!

– Спасибо, лейтенант, свободны!

После того, как за лейтенантом закрылась дверь, взгляды обоих полковников сошлись на Петре. Пришлось понести ладонь к козырьку и представиться:

– Капитан Ежов.

– Полковник Сиротин, – в свою очередь, представился союзный полковник. – Полковник Печка, – представил он поляка. – Прошу, капитан, присаживайтесь.

И хотя последняя фраза прозвучала на немецком языке, Пётр без смущения подошёл к столу и уселся на предложенный стул. Пять минут общались с одним полковником на немецком, потом ещё пять с другим на польском. Затем союзный полковник с улыбкой произнёс:

– Всё в соответствии с анкетой: безупречный немецкий и удовлетворительный польский. Я так понимаю, пан полковник, капитан Ежов вам подходит?

Поляк кивнул.

– Замечательно! – обрадовался полковник. – Теперь осталось выяснить, подойдёт ли капитану Ежову ваше предложение.

Суть предложения сводилась к тому, что Петру предлагалась должность инструктора в только что сформированном мотострелковом полку Войска Польского вплоть до отправки полка на фронт. Поскольку польский полк дислоцировался ближе к передовой, чем Учебный центр ГКО, Пётр принял предложение.

Как примерная офицерская жена, Светлана ждала Петра возле кадрового управления.

– Ну, что, вместе возвращаемся в Питер? – с потаённой надеждой спросила она.

«Однако про Учебный центр ей известно», – подумал Пётр и обнял жену, прежде чем огорчить её сообщением:

– Нет, я убываю в Белоруссию!

– На фронт?! – испугалась Светлана.

– Если бы на фронт, то я бы так и сказал: на фронт, в крайнем случае – в Польшу. А так я еду в Белоруссию, инструктором к польским мотострелкам.

Светлана успела взять себя в руки. Спросила довольно буднично:

– Когда?

– Завтра. – Заметив, что глаза жены против её воли начинают набухать слезами, Пётр поспешил их (глаза) поцеловать, ощутил на губах привкус соли, как можно более жизнерадостно произнёс:

– Оставь печаль для расставания. Завтра ты вернёшься в Питер, а я отбуду к месту назначения. Зато сегодня я весь ваш! – при слове «ваш» положил руку на наполняющийся новой жизнью живот Светланы. – Ребята, а не махнуть ли нам в Сокольники?

19-Август-41

Разведёнка (Игра разведок)

Любимая игрушка Фюрера

Остров Белёк, что в числе прочих островов навеки застрял в Горле Белого моря, готовился к проводам короткого заполярного лета. Вернее, не столько сам остров – он к такому давно привык, – сколько его обитатели. И заключалась подготовка преимущественно в заготовке дров. Некогда вся макушка крохотного, в общем-то, островка покрывал сосновый лес. Пришли люди. Часть леса спилили, чтобы расчистить участок для строительства острога. Поскольку случилось это относительно недавно, наверное, правильнее назвать поселение лагерем, но острог звучит, согласитесь, как-то солиднее. Точно так посчитали и в ГУИНе Карело-Поморской Советской Федеративной Республики, в ведении которого находится ЛВП № 413 «Беличий острог». На канцелярском поименовании останавливаться не будем, но почему острог назвали беличьим? Если рыжие зверьки на острове когда и водились, то с приходом человека их быстро повывели. Думается, виной всему название острова, не всякой канцелярской душе известно, что за зверь такой – белёк.

Ну, да и бог с ним, назвали и назвали…

Попиленные деревья вместе с камнями, коими были завалены местные пляжи, пошли на строительство. Дальше лес стали экономить, но всё одно за время существования острога извели, считай, половину всего лесного массива, извели в дым, а если не столь художественно: сожгли в печах для сугрева неласковыми здешними зимами.

Трёхметровые стены острога, выполненные в виде неправильного пятиугольника, имели в углах по вышке и колючую проволоку поверх периметра – а как же без неё-то? Во внутреннем дворе построили комендантский дом, казарму для охраны, различные хозяйственные постройки и барак для заключённых. Правда, жили в нём осуждённые лишь зимой – так и теплее и экономнее, а летом их отселяли за ограду, в ими же построенные неказистые избушки. Почему так? Сейчас узнаете…

Великан в телогрейке стоял на валуне и смотрел на стада белых барашков, которых ветер (нынче, кажись, моряна) пас на морском просторе. Деликатное покашливание за спиной заставило его обернуться.

– Разрешите, оберштурмфюрер?

Подошедший уступал визави в габаритах и держался подчёркнуто вежливо, хотя и был одет в такую же телогрейку.

– Разумеется, унтерштурмфюрер. – Иссечённое шрамами лицо Скорцени источало добродушие. – К себе не приглашаю. Камушек для нас двоих маловат, однако соседний валун, думаю, вам вполне подойдёт!

– Благодарю, оберштурмфюрер! – Подошедший легко заскочил на соседний камень. – Как вам погода, оберштурмфюрер?

– Отвратительная, как и всегда, – пожал плечами Скорцени. – Но вы ведь не о погоде пришли со мной сюда поговорить?

– Вы правы, оберштурмфюрер…

– Момент! – прервал визави Скорцени. – Это правильно, что вы и в плену остаётесь офицером СС, но обращаться по званию, когда мы одеты, мягко говоря, не по уставу… Вам не кажется, что это выглядит слегка комично?

– Виноват, оберштрум… – запнулся и замолк, багровея, собеседник Скорцени.

– Предлагаю, как поступают все остальные наши товарищи по заключению, обращаться друг к другу по именам, – сделав вид, что не заметил растерянности собеседника, предложил Скорцени. – Вас ведь Генрих зовут? А я Отто! Так что, Генрих, вы согласны?

– Да, Отто!

– Прекрасно! А теперь поведай мне, kamerad, о чём ты хотел у меня спросить?

– О многом, обер… Отто! Но сначала я хотел бы узнать, почему с нами здесь так обращаются?

– Я понял твой вопрос, Генрих, – кивнул Скорцени. – Ты хочешь узнать, почему мы, военнопленные, гуляем как бы на свободе, а наши охранники прячутся от нас за забором?

– Да, именно это! – воскликнул Генрих.

– Ответ прост, мой друг: нас охраняют не люди, а вот это! – Скорцени широким жестом обвёл пространство перед собой.

– Море? – осторожно уточнил Генрих.

– Море, холод, безлюдные просторы – вся эта дикая природа! – воскликнул Скорцени. – И дело не в том, что мы на острове, доберись мы отсюда до материка, всё равно наш побег был бы обречён! Но и до материка добраться нам не дадут!

– А если всё-таки попытаться! – воскликнул Генрих. – Перебить здешнюю охрану, как кажется, не составит труда. Потом мы захватим катера или лодки…

– Нет здесь ни катеров, ни лодок, – остудил пыл товарища Скорцени.

– Как? – не понял Генрих.

– А вот так! Русские совсем не дураки. Плавсредств на острове нет, охрана состоит из отребья, сосланного сюда за какие-либо прегрешения. Им этих людишек не очень-то и жалко, понимаешь? Потому и вооружены они плохо. А за стенами прячутся, потому что всё про себя понимают, а нас боятся и ненавидят. Если мы взбунтуемся, то, вероятнее всего, победим, но с большими потерями. И что дальше?

– Строить плот! – воскликнул Генрих.

– Ну, допустим, построим мы плот, – снисходительно усмехнулся Скорцени. – Сколько на это уйдёт времени? Неделя?

– Может и меньше, – сказал Генрих.

– Вряд ли, – покачал головой Скорцени. – Но допустим. Ты здесь сколько? Три дня? Тогда тебе простительно не знать, что каждую неделю остров посещает катер. Да не спеши ты радоваться! Катер не подойдёт к причалу, если на пирсе не будет коменданта или его заместителя, без всякого, заметь, сопровождения. Да и сам катер безоружен. А вся разгрузка и погрузка происходит под наблюдением с мостика сторожевого корабля, который обязательно сопровождает катер. И каковы при таком раскладе наши шансы на успех? То-то, – посмотрел Скорцени на притихшего Генриха.

– Обожди! – встрепенулся тот. – Надо захватить рацию и сообщить нашим, где мы находимся!

– Браво! – похлопал в ладоши Скорцени. – Только рации на острове тоже нет.

– То есть как? – опешил Генрих. – Никакой связи с материком в течение целой недели? А если случится нечто, требующее срочного вмешательства?

– Я же тебе объяснил, – усмехнулся Скорцени. – Плевать русские хотели на любую срочность.

– Но это как-то… – зябко передёрнул плечами Генрих.

– По-варварски? – закончил за него Скорцени. – На это русским, я уверен, тоже плевать. Зато заперты мы здесь надёжно! Кстати, зимовать мы будем за оградой, в бараке.

– Ты здесь так давно? – удивился Генрих.

– Нет, – рассмеялся Скорцени. – Выведал у старожилов.

– А кто они, эти старожилы? – поинтересовался Генрих.

– Теперь их тут осталось только двое, оба офицеры СД из ведомства Шелленберга, арестованы русской контрразведкой больше года назад. Остальные – всего нас здесь пятнадцать человек – попали сюда от двух месяцев до нескольких недель тому назад. И все, заметь, из разных ведомств СС, но никого из Ваффен-СС. Есть над чем поразмыслить, верно?

– Да, – согласился Генрих. – Ты сказал, что старожилов осталось только двое, раньше было больше?

– Молодец, подмечаешь главное, – похвалил Скорцени. – Верно, контингент здесь периодически меняется. У меня создалось впечатление, что это какой-то особый фильтрационный лагерь. Людей здесь держат не совсем обычных, и до той поры, пока решат, что с ними делать дальше. Но это всего лишь мои догадки.

– А зимой? – спросил Генрих.

– Что зимой? – не понял Скорцени.

– Зимой море, наверное, замерзает, и как в таком случае осуществляется связь с материком?

– Не знаю, – задумался Скорцени. – Надо будет выяснить, но, боюсь, и тут у русских всё продумано.

Помолчали. Потом Скорцени спросил:

– Может, расскажешь о себе?

– Да, конечно, – спохватился Генрих. – Генрих Фогель, унтерштурмфюрер СС. Год назад в составе диверсионной группы заброшен в Пруссию. В день «Д» участвовал в попытке захвата форта № 11. В конце дня был ранен, в бессознательном состоянии попал в плен. Лечился в госпитале при лагере для военнопленных вблизи Кёнигсберга. После выздоровления отправлен сюда. Всё.

– Типичная история, – кивнул Скорцени. – Кроме меня, да той пары старожилов, о ком я тебе рассказывал, все попали сюда после дня «Д», только через госпиталь прошёл ты один, оттого, видно, и прибыл сюда позже других. Что интересно, все парни попали в плен практически в один день, но в разных частях Пруссии, так что масштаб операции я оценить по их рассказам смог. Остаётся только сожалеть, что у вас ничего не получилось. Слышал я и о боях у форта № 11. Вам ведь удалось его захватить, и даже какое-то время удерживать?

– Несколько часов, – подтвердил Фогель. – По крайней мере, когда меня ранили, форт ещё был в наших руках.

– Видно, уже недолго. – Скорцени сочувственно похлопал Фогеля по руке. – Расскажи, дружище, как там было?

– У форта № 11? – уточнил Фогель. – Ты ведь понимаешь, Отто, я птица невысокого полёта, и не могу знать плана всей операции. Но одно знаю точно: именно через захват форта № 11 мы должны были вскрыть пресловутый «Прусский вал», как консервную банку, потому что только там комендант и часть гарнизона были на нашей стороне.

– Вот как? – удивился Скорцени. – Не знал…

– Трудно поверить, правда? Ведь хорошо известно, что службу на валу несут смешанные гарнизоны, состоящие на треть из союзных войск, а на две трети из фанатиков-коммунистов, предателей германской нации! – Фогель не на шутку разгорячился, но Скорцени его не останавливал. – Так вот, комендант форта № 11 тоже поначалу был отъявленным сторонником Тельмана. Поговаривают даже, что он причастен к вывозу из Варшавы Мостяцкого. – В этом месте Скорцени насторожился. – Но потом случился у парня какой-то с коммунистами разлад. Ему стали меньше доверять и отправили помощником коменданта форта № 11. В это время с ним связалась наша разведка. Какой промеж ними состоялся разговор – не знаю, но парень согласился нам помогать. Буквально накануне дня «Д» комендант форта № 11 серьёзно заболел, да так, что его пришлось срочно госпитализировать, а наш человек остался за него исполнять обязанности коменданта. Правда, русскую часть гарнизона это насторожило. Для справки. Форты «Прусского вала» построены в виде крепостей, главной силой которых являются три самостоятельных форта, способных вести круговую оборону. Два форта смотрят на Польшу и между ними расположены главные ворота, а третий форт оттянут чуть в тыл, и караулит ворота в Пруссию, как день «Д» караулил «Тевтонский меч». – Взглянув на изумлённое лицо Скорцени, Фогель смущённо улыбнулся: – Извините, оберштурмфюрер, я и сам не очень понял, что только что сказал. Просто в университете я очень увлекался поэзией. Говоря языком военным, «Тевтонский меч» – кодовое название войсковой операции по зачистке Пруссии от оккупационных войск и коммунистического отребья. Вермахт должен был атаковать союзные границы и «Прусский вал» в четыре часа утра, а днём предшествующим по всей территории Пруссии должны были пройти акции гражданского неповиновения, саботажа, и вооружённые диверсии в виде взрывов и стрельбы по должностным лицам прусской администрации и военнослужащим союзных войск и Volksarmee. Спровоцировать какие-либо серьёзные народные волнения не предполагалось – не было у нас в Пруссии для того достаточно сил, – а вот вызвать среди населения панику и создать неразбериху в действиях властей, да, очень даже предполагалось! Нашему отряду предписывалось выступить последним: сами понимаете, захватить форт было необходимо именно к четырём часам утра. Во время очередной смены караула наш комендант расставил на всех подчинённых ему постах своих людей. В 3-15 он берёт под контроль арсенал и оружейную комнату, в 3-30 открывает ворота со стороны Пруссии. В 3-35 через ворота на территорию форта входит переодетый в союзную форму батальон полка особого назначения Бранденбург 800, целью которого является захватить левый форт, занятый союзными войсками, но русские проявили бдительность и не спешили пускать «своих» в форт. Что их так насторожило? Приказ о повышенной боевой готовности, что поступил ещё с утра? Но прибывший батальон, по имеющимся у его командира документам, которые отличить от настоящих практически невозможно, прислан как раз во исполнение этого приказа для усиления гарнизона. Может, русских смутила возня в гарнизонной казарме, где наши люди в это время блокировали безоружных солдат Volksarmee? Так или иначе, когда пришло время открывать основные ворота, левый форт оставался в руках противника. Я со своей группой занимал позиции в тыловом форте, и когда поднялась стрельба, машинально взглянул на часы: стрелки показывали 04–02. Отто, ты не будешь возражать, если я покурю?

Пока Фогель раскуривал сигарету, Скорцени задал вопрос:

– Насколько мне известно, захват форта № 11 в конечном итоге результата не дал. Неужели причиной провала операции стало то, что русским удалось удержаться в одном из трёх фортов крепости?

Фогель глубоко затянулся, выпустил часть дыма через нос и только потом ответил:

– Вряд ли. – Взглянул на недовольное лицо Скорцени. – Извини, Отто, но на сто процентов я могу отвечать только за то, в чём абсолютно уверен. Я же в том бою оборонял ворота в Пруссию, и о том, что происходит у меня за спиной, мог лишь догадываться по звукам боя, да по отрывочным сведениям, которые до нас доходили. Так вот, по этим непроверенным данным могу сказать, что когда прилетела русская авиация, огонь по левому форту вёл и правый форт, и наш, и наступающие со стороны Польши части. Скажу больше: я точно знаю, что передовые части вермахта уже вступили на территорию крепости.

– Тогда я ничего не понимаю! – в сердцах воскликнул Скорцени.

– Не один ты, Отто, – вздохнул Фогель. – Может, русские просто оказались расторопнее? Я видел, Отто, эти самолёты, эти чёртовы русские штурмовики. Они проносились у нас над головами волна за волной, десятки, а может, и сотни, я потом сбился со счёта. Я не видел, лишь слышал, что происходит во дворе и за стенами замка со стороны Польши, но уверен – там был ад!

– Вас тоже бомбили? – спросил Скорцени.

– Нет. Русские не стали подвергать форты бомбёжке. Старались их сохранить в целости. На нас у них нашлась другая управа.

– Какая?

– Спецназ!

– Расскажи об этом подробнее! – потребовал Скорцени.

– Слушаюсь, оберштурмфюрер! – криво усмехнулся Фогель. – Хотя рассказ мой будет краток. Снаружи никого не видно, а у нас возле бойниц стали падать люди. Чёртовы снайперы! Я когда догадался, в чём дело, приказал спрятаться за стены, а за местностью следить только при помощи стереотрубы. Но даже в неё я так никого и не разглядел. Потом послышался шум танковых двигателей. Я приказал приготовиться к отражению атаки – ворота мы, понятно, давно закрыли. Но пока мы ждали появления на поле боя танков, нас атаковали снизу. Русский спецназ проник в форт, видно, через какие-то потайные ходы.

– И что дальше?

– Не знаю, – пожал плечами Фогель. – Я очнулся уже в госпитале. Полагаю, нас разбили.

– Несомненно, так оно и было, – лицо Скорцени стало жёстким. – Ответь, Генрих, это точно был спецназ, тебе с перепугу – не обижайся, но это очень важно! – не показалось?

– Нет, – проглотив обиду, помотал головой Фогель, – не показалось. Своих я различаю по почерку. Не забывай, я ведь тоже спецназ!

– Если так, то вас, скорее всего, заманили в ловушку.

Слова Скорцени чуть не заставили Фогеля потерять равновесие, и он едва не свалился в воду.

– Что? Да нет, не может быть… Хотя… – Фогель охватил голову руками.

Скорцени с холодным любопытством наблюдал за переживаниями товарища.

– Но если так, – Фогель убрал руки от головы, – то, значит, русским был заранее известен план всей операции?

– Может, и не всей… – пожал плечами Скорцени. – Хотя, нет, ты прав – всей! Вот почему они так хорошо подготовились к встрече, и вот почему провалилась операция «Тевтонский меч!» И этот твой комендант – тоже подставная фигура!

– А вот это нет! – живо возразил Фогель.

– Почему ты так говоришь? – удивился Скорцени.

– Потому что я встречался с этим человеком уже в плену, в госпитале! – выпалил Фогель.

– Ты с ним разговаривал?! – воскликнул Скорцени. – И что он тебе сказал?

– Нет, – смутился Фогель, – я с ним не разговаривал. Я видел его лишь мельком, когда его провозили мимо моей палаты на каталке под окровавленной простыней. Он был без сознания, но лицо я успел рассмотреть.

– Понятно, – протянул Скорцени, – а потом?

– Я знаю, что была сложная многочасовая операция, и ему чудом удалось выжить. Со мной лежали товарищи, которые были в комендантском доме, где он принял свой последний бой. Под конец он подорвал себя гранатой. Тогда погибло несколько русских, а он, весь посечённый осколками, ухитрился выжить.

– Похоже на сказку. Впрочем, – Скорцени потрогал рукой один из своих шрамов, – в бою и не такое бывает. Но если, – он посмотрел на Фогеля, – твои осведомители так хорошо его знают, то, наверное, они называли и его имя?

– Конечно! – Фогель наморщил лоб. – Обер-лейтенант Курт Раушер!

* * *

Начальник Главного управления имперской безопасности (РСХА) Обергруппенфюрер СС и генерал полиции Рейнхард Гейдрих любил работать за расчищенным от посторонних предметов столом: он, документ, и зелёное сукно столешницы. Вот и теперь перед ним лежала всего одна папка, личное дело человека, чьё имя выведено на обложке красивым готическим шрифтом: Курт (Конрад) Раушер. Сегодня эта папка легла на стол в третий раз за последние несколько дней, что говорило о повышенном внимании со стороны обергруппенфюрера к человеку, чья биография пряталась за обложкой.

Какое-то время Гейдрих задумчиво постукивал пальцами по обложке, потом развязал тесёмку и раскрыл папку. Сверху фото молодого человека в форме. Немецкой форме, как и на нём. Но чужой, враждебной армии. Гейдрих нахмурился, перевернул фото. Год рождения 1921. А парень выглядит старше своих лет. Что-то мешает признать в нём чистокровного арийца. Не очень-то он похож на своего отца. Вот он на другом фото, справа. Этот да! Этот сразу видно: чистокровный ариец! И его, Гейдриха, друг, Конрад Раушер. А слева на снимке его жена, как её? В деле есть, но неважно! Это на неё похож Раушер младший, и это в её жилах текла польская кровь. Когда мальчик родился, его, как и отца, назвали Конрадом, но потом чаше стали звать уменьшительным именем Курт. Вот он, между отцом и матерью. Когда сделан этот снимок? В 1932. Он, Гейдрих, тогда по приказу Гиммлера занимался организацией службы безопасности или сокращённо СД. Это по его приказу Конрад Раушер сначала внедрился в коммунистическое подполье, а потом вместе с семьёй тайно перебрался в Пруссию. При переходе границы случилась накладка: погибла жена Конрада, погибла от немецкой пули на глазах у Курта. Отец ни тогда, ни на протяжении многих лет не мог открыть мальчику своё истинное лицо. Курт вырос настоящим коммунистом, сыном народного генерала Раушера. С отличием окончил Кёнигсбергский университет и русскую спецшколу. В 1939 году, будучи студентом, отличился в операции по вывозу президента Польши Мостяцкого из Варшавы. Как он тогда назвался?

Гейдрих порылся в бумагах. Унтерштурмфюрер Клаус Игель. Мог сделать в КГБ блестящую карьеру, но тут контрразведка вышла наконец на след Раушера. Генерал службы безопасности Пруссии, после того, как убедился, что мерзавец-адъютант подменил в пистолете патроны, успел выброситься из окна служебного кабинета, когда дверь уже ломали. Курта тогда не арестовали, но перестали доверять. В итоге он оказался в Народной армии, даже не в разведке, на «Прусском валу», в должности помощника коменданта форта № 11. Там на него и вышел агент СД. То, что парня удалось перевербовать, Гейдриха не удивило. Смущало другое: провал порученной, в том числе и Курту, операции по захвату форта № 11. Правда, руководил операцией вовсе не он, но ключевой фигурой был несомненно. Теперь он в плену у русских. Мнения экспертов о его роли в провале важной операции разошлись, и теперь лично Гейдриху предстояло решить судьбу сына старого друга и воистину бесценного агента – его гибель обергруппенфюрер искренне оплакивал.

Гейдрих закрыл папку. Что он имеет? На одной чаше весов – приказ фюрера о вызволении из русского плена оберштурмфюрера Скорцени, где сроки уже похожи на тиски, в которых заплечных дел мастера из его ведомства так любили зажимать гениталии допрашиваемых. На другой чаше – судьба не вызывающего абсолютного доверия агента, которого вполне реально можно направить в нужный адрес, чтобы известить Скорцени о готовящемся для него побеге. И в чём тут риск? В том, что агент окажется двойным? А если другого варианта всё одно нет? Не вытащим Скорцени до ледостава – русские упрячут его на зиму в такую берлогу, откуда выковырять будет никак не возможно, минимум до весны. Фюреру такое точно не понравится. А если всё удастся, то и агента лишний раз проверим в деле, и приказ фюрера, глядишь, выполним. Решено!

Гейдрих снял трубку:

– Соедините меня с Канарисом!

* * *

– Разрешите, товарищ маршал?

– Входи, Трифон Игнатьевич, присаживайся, – Ежов дождался, когда начальник Второго главного управления КГБ разместится по ту сторону стола. – Ну?

– Берлин принял решение, Николай Иванович! Куратор от германской разведки назначил агенту Роза…

– Называй её Анюта, – поморщился Ежов, – как она проходит по нашему ведомству.

– Слушаюсь! Назначил Анюте срочную встречу, на которой передал приказ Берлина: обеспечить прикрытие операции «Подмена» и, в случае успеха, проконтролировать скорейшую отправку Зоненберга в «Беличий острог». Ей же приказано проинструктировать Раушера на предмет его разговора со Скорцени.

– Курт Раушер, до этого был Клаус Игель, теперь вот Вальтер Зоненберг, и всё это мой сын Николай, в голове не укладывается! А ведь пацану нет ещё и двадцати пяти…

Таким Захаров не видел Ежова даже когда сообщал ему о тяжёлом ранении Николая. Видно, и самые прочные плотины иногда дают течь. А это опасно, поскольку крайне разрушительно. Надо срочно затыкать фонтан!

– Осмелюсь напомнить, Николай Иванович, что этот «пацан» орденоносец и капитан государственной безопасности, – стараясь говорить мягко, без нажима, произнёс Захаров.

– Ну да, – опомнился Ежов. – Это он для нас с матерью ребёнок, а для… Ладно, лирику побоку! Давай по делу!

Специальный агент государственной безопасности Анюта, она же капитан юстиции Анна-Мария Жехорская, немецкий госпиталь при фильтрационном лагере для военнопленных посещала не в первый раз. Старший следователь Главной военной прокуратуры, она была в составе следственной группы, в задачу которой входило определение статуса лиц, захваченных с оружием в руках на территории Пруссии в так называемый день «Д». Шпионы и предатели на статус военнопленного рассчитывать, как известно, не могут. Капитан Жехорская отделяла зёрна от плевел, просеивая попавших в плен во время неудачной попытки захвата форта № 11. Пленных было немного, работа спорилась. Военнослужащие Народной армии Пруссии, перешедшие на сторону врага, объявлялись предателями, с остальными велась более тщательная работа, на предмет обнаружения среди солдат вермахта и Ваффен-СС агентов спецслужб. Те, с кем определились, отправлялись по этапу: солдаты и офицеры Вермахта в обычные лагеря для военнопленных, их коллеги из Ваффен-СС – в специальные.

Вскоре из числа подопечных Жехорской в фильтрационном лагере остались только те, кто долечивался в госпитале. Среди них имелось двое тяжелораненых. Оберштурмфюрер СС Вальтер Зоненберг первым на танке ворвался в открытые ворота форта, торча по пояс в верхнем люке. Серьёзно пострадал при попадании в танк выстрела из РПГ, но остался жив, поскольку ударной волной был выброшен из башни, тогда как остальные члены экипажа сгорели. В лазарете форта ему оказали первую помощь, там его и захватили по окончании боя. Обер-лейтенант Курт Раушер был одним из предателей, перешедших на сторону врага, отстреливался до последнего патрона, а под конец подорвал себя гранатой, но чудом остался жив.

Характеры ранений у обоих офицеров были схожи: оба посечены осколками гранаты, а вот дальнейшие судьбы, если им повезёт остаться в живых, весьма даже разнились. Зоненберг прямо с госпитальной койки отправлялся в спецлагерь для военнопленных членов СС, а Раушера ждал суровый, но справедливый суд, который по законам военного времени с высокой долей вероятности отправил бы его на эшафот. В Берлине созрел дерзкий план: поменять местами не имеющего, по мнению врачей, шанса выжить Зоненберга сразу после его смерти на поправляющегося Раушера, сохранив тому тем самым жизнь, и использовать в операции по освобождению Скорцени. Поменять местами двух одинаково забинтованных мужчин схожего телосложения, согласитесь, несложно, если младший медперсонал в теме, а поскольку весь персонал – сидельцы из того же лагеря, то… можно не продолжать? С врачами чуть сложнее, они люди вольные, правда, все немцы. А когда тебя убеждают поступить «по совести» поочерёдно представители сразу двух могущественных спецслужб: КГБ и СД, отказать довольно затруднительно. Что касается следователя военной прокуратуры, то ему, то есть ей, те же спецслужбы просто приказали принять участие в операции «Подмена», как своему агенту.

Сегодня ночью скончался Зоненберг, и Анна-Мария спешила в госпиталь, чтобы оформить все необходимые документы о смерти подследственного. После этой малоприятной процедуры она поднялась из подвала, где находился морг, на второй этаж. Там в отдельной палате лежал Раушер, который, как вы помните, числился теперь Зоненбергом. Войдя в палату, Анна-Мария отметила про себя, что бинтов на теле больного поубавилось, хотя большая часть лица по-прежнему скрыта повязкой. Сейчас молодая женщина была совершенно спокойна. В тот, первый раз, спокойствие далось ей с большим трудом…

Куратор настаивал на встрече. На её «У меня срочное задание, может, встретимся, когда вернусь?» последовало категоричное «Нет, обязательно до вашего отъезда в госпиталь!» Куратор знал о порученном ей деле.

В кафе Анна-Мария вошла в заметном волнении. Куратор, вопреки обыкновению, также нервничал. Впрочем, это было заметно разве что для него самого, со стороны всё выглядело как беседа двух случайно оказавшихся за одним столиком людей. Тем более что разговор был коротким.

– Вам необходимо знать, – сказал куратор, – Курт Раушер, которого вы едете допрашивать – Николай Ежов. Вы поняли?

Анна-Мария, не поднимая глаз от тарелки, чуть заметно кивнула. Из груди куратора вырвался еле слышный вздох облегчения.

– Хорошо. Он пока остаётся под прикрытием. Ведите себя соответственно, и дайте понять ему, чтобы вёл себя так же. Будьте осторожны при общении, вас могут слушать.

Потом, когда у них появилось место и время поговорить по душам, Николай вспоминал эти минуты с улыбкой. «Когда первый раз очнулся после того, как в меня кинули гранатой, сделал всё, как учили: виду, что в сознании, не подаю, глаз не открываю, пытаюсь на слух оценить обстановку. Рядом вроде никого, зато в отдалении слышна речь. Слов, правда, не разобрать, но, чёрт возьми, говорят явно по-немецки! Додумать ситуацию не успел – отключился. В другой раз чувствую: рядом кто-то есть. Осторожно приоткрыл глаза и вижу над собой твоё лицо, тут я зенки и распахнул!» – «А я сразу палец к губам приложила, чтобы ты молчал, и стала по-немецки вводить тебя в курс дела» – «Ну, да. Мол, ты следователь и ведёшь дело о моём предательстве. Хорошо, что это была ты, был бы кто другой, мне незнакомый, точно бы мозги закипели, а так быстро сообразил, что я всё ещё под прикрытием» – «Ага. Классно получилось. Хотя, может, эта предосторожность и была лишней. По-моему, никто нас не слушал» – «Как знать, в этом деле никакая предосторожность не бывает лишней».

Анна-Мария присела на стул возле кровати и позволила себе лёгкую улыбку.

– Как вы себя чувствуете, герр Зоненберг? – спросила она.

– Неплохо, фрау следователь, – ответил больной. – Завтра это, – он коснулся рукой повязки на лице, – обещают снять.

– А у меня для вас ещё одна хорошая новость: следствие по вашему делу закончено. Теперь вы военнопленный, и скоро будете отправлены в соответствующий лагерь. Осталось выполнить пустяшные формальности: ознакомьтесь с этими документами и поставьте в конце свою подпись!

На самом деле то, что следовало подписать, находилось в самом конце списка, состоящего из нескольких листов бумаги. Сначала шли инструкции Зоненбергу на немецком языке от СД, потом Ежову на русском от КГБ. Николай читал быстро, не возвращаясь к прочитанным строчкам. Поставив подпись, вернул папку Анне-Марии. В момент передачи руки их на мгновение соприкоснулись, и пальцы Николая легонько сжали пальчики Анны-Марии. Это была единственная вольность, которую они посмели себе позволить.

* * *

Поскольку это была совместная операция Второго Главка и «Четвёрки», Сталин с самого начала был в теме, и даже лично вносил отдельные коррективы. Это с его подачи внесли изменения в условия содержания военнопленных в ЛВП № 413, который часто проходил по сводкам просто как «Беличий острог». «А не будет ли это перебором, товарищ Сталин, – сомневался Судоплатов, – военнопленные свободно разгуливают по острову?» – «Вот именно, что по острову, – усмехнулся в усы Сталин, – с которого без помощи извне не сбежишь. А такой вариант охрана, состоящая из штрафников и пьяниц, и в уме не держит. Скажи, может такое быть?» – «Ну-у…» – неуверенно протянул Судоплатов. «Давай без «ну» – нахмурился Сталин, – Немцы о русских в плане дисциплины невысокого мнения, если сумеете создать нужный антураж – слопают, и не подавятся! Нам ведь дата, когда вблизи острова всплывёт германская подлодка, известна?» – «Так точно!» – «Значит, известна и дата побега. Предупредите тех, кто будет изображать идиотов-охранников, что Скорцени, Зоненберг, и ещё кто-то по их выбору, должны уйти целёхонькими, остальных, кто ударится в побег – перестрелять! Что-то неясно?» – Сталин заметил, что Судоплатов как-то мнётся. «Да вот думаю, кого назначить новым комендантом лагеря? Его ведь после побега придётся привлечь к ответственности…» – «Обязательно придётся, – кивнул Сталин. – И к очень строгой. Иначе мы своей гуманностью всю игру поломаем. Но ты об этом не беспокойся, – в глазах Сталина промелькнула хитрая искорка. – Назначай кого хочешь. Об остальном я сам побеспокоюсь!»

ОХОТА НА «СЕРЫХ ВОЛКОВ»

Доброй охоты всем нам…

Лодка шла на вест-зюйд-вест. За кормой всё больше отставали Оркнейские острова. Скоро они совсем выдохнутся в бессмысленной погоне и сорвутся за линию горизонта, навстречу первым лучам восходящего солнца. Верхняя палуба пустынна. На ходовом мостике, кроме командира и старпома только вахтенные, как и внизу в отсеках. После ночной тревоги, когда в спешном порядке пришлось покидать общежитие, любезно предоставленное экипажу «Волкодава» командованием британской военно-морской базы в Скапа-Флоу, после построения на палубе и приказа командира «Корабль к бою и походу изготовить!», после выхода в кильватерной струе лоцманского катера из сонной гавани, прошла, наконец, долгожданная команда: «Экипажу – отдых, третей смене заступить на вахту!» Кто не в третьей смене, сразу разбрелись по койкам, и на лодке установились покой и благолепие.

– Что ты там бубнишь себе под нос? – Скороходов слегка подтолкнул Берсенева локтем.

– Да говорю, ни одна сволочь не отстучала «Счастливого плавания!». Дрыхнут союзнички без задних ног…

– Как это – никто? – не согласился Скороходов. – А лоцманский катер, после того, как отвалил с курса?

– Ну, этот не в счёт, – зябко передёрнув плечами, стоял на своём Берсенев.

– А ты хотел, чтобы все экипажи выстроились в нашу честь на верхней палубе, как при встрече?

– Да, встреча получилась знатная! – мечтательно вздохнул Берсенев. – Линкоры, крейсера, прочая мелюзга, все с флагами расцвечивания. Оркестры на шкафуте играют русские марши, и я весь в белом при кортике, красота!..

– А потом званые обеды, ужины, бесплатная выпивка во всех барах, девочки… – поддакнул Скороходов.

– И выпивка, и девочки… – согласился Берсенев.

– И адмиралы руку жмут и по две награды разом: от Родины и от союзников, и новые погоны… Шёл бы ты спать, товарищ капитан-лейтенант!

– Слушаюсь, товарищ капитан второго ранга! Прошу разрешения покинуть мостик!

– Да ступай уж…

Трехзвёздный адмирал Эдвард Болдуин ввёл себе за правило каждое утро начинать с просмотра свежих новостей. «В походе» – так адмирал называл всё время, что находился вне дома – за их, новостей, своевременную доставку отвечал адъютант. Но это утро адмирал встретил в своём загородном доме, в окрестностях Джексонвилля. Войдя в кабинет в халате, и не обнаружив на столе утренней почты, адмирал раздражённо принялся трясти бронзовый колокольчик. Откликнувшись на мелодичное позвякивание, в дверном проёме образовалась темнокожая горничная.

– Где моя корреспонденция? – холодно поинтересовался адмирал.

– Писем сегодня не было, а газеты и рекламную рассылку забрала мисс Нора, – объяснила горничная.

– Элеонора здесь?! – воскликнул адмирал. – Когда она приехала?

– Вчера поздно вечером, вы уже отдыхали…

– Тук, тук, тук! – раздался весёлый голос. – Плохая девочка спешит вернуть папе украденную почту!

Пройдя мимо посторонившейся горничной, которая сразу сочла за благо ретироваться, в кабинет лёгкой походкой вошла роскошная брюнетка. В ней барон Вильгельм фон Швальценберг – будь он тут – без труда опознал бы проказницу Лиз, даже несмотря на то, что под личиной шведской журналистки она являлась блондинкой.

– Привет, папа! – поцеловав отца в щёку, Нора положила на стол ворох газет. – Вот твоя пресса, а рекламу я выкинула, там нет ничего интересного, как, впрочем, и в газетах.

– Но ты, я надеюсь, позволишь мне самому убедиться в правдивости твоего умозаключения? – ласково глядя на дочь, спросил Болдуин.

– Разумеется, господин адмирал, сколько вам будет угодно!

Элеонора уселась на кожаный диван, наблюдая оттуда, как отец перелистывает страницы.

– Пожалуй, я с тобой соглашусь, – кивнул адмирал, – ничего примечательного, хотя… посмотри вот на это!

Элеонора встала с дивана, зашла отцу за спину и из-за его плеча заглянула в газету.

– Что тут?.. «Русские подводники получают награду из рук английского адмирала»… Действительно, я это пропустила… Погоди…

Нора стала внимательно вглядываться в снимок в конце заметки. На фотографии были запечатлены офицеры подводной лодки «Волкодав» после церемонии награждения.

– Ты кого-то здесь узнала? – спросил отец.

– Да. Вот этот офицер. Мы с ним вместе летели из Хельсинки в Петроград, но так и не успели познакомиться. Кто он?

– Ты меня спрашиваешь? – удивился адмирал.

– Ну да, – кивнула Нора. – Ведь ты, в отличие от меня, как и он, военный моряк.

– И что с того?

– Ну, мы ведь с русскими союзники…

– Понятно, – улыбнулся Болдуин. – Ты хочешь, чтобы я по своим каналам выяснил имя этого моряка?

– Какой ты у меня умный! – воскликнула Элеонора, обнимая отца. – Но если для тебя это затруднительно, я могу попросить дядю Джона.

– Нет уж! – воспротивился адмирал. – Мы и так достаточно напрягли твоего дядю-сенатора, когда потребовалось просить русских прикрыть твою сумасбродную поездку в воюющую Европу!

– Зато какие получились репортажи. На них я сделала себе имя!

– А меня они сделали почти совсем седым, – грустно улыбнулся адмирал.

– Папочка, дорогой, прости! – Нора прижалась щекой к щеке отца.

– Да разве я тебя в чем-то упрекаю? Жаль, что твоя мать так рано нас покинула. Сейчас бы она гордилась вместе со мной нашей маленькой дочуркой!

Оба, отец и дочь, замерли, глядя на украшавший стену кабинета портрет, с которого им улыбалась женщина, очень похожая на Элеонору.

На следующий день адмирал, как бы между прочим, сообщил:

– Узнал я про твоего русского. Капитан-лейтенант (по-нашему, лейтенант) Кирилл Берсенев, старший помощник командира подводной лодки «Волкодав». И, если тебе интересно, его отец четырехзвёздный адмирал, командующий флотом Союза на Тихом океане…

* * *

Командующий подводным флотом Германии адмирал Дёниц был в ярости. Потерять одиннадцать подводных лодок в одном бою! И ладно бы бой навязал противник. Так нет! Лодки потеряны в результате провальной операции, спланированной в его собственном штабе! Как теперь прикажете оправдываться перед фюрером?

Только что кабинет покинул командир подлодки U-51, которая, несмотря на тяжёлые повреждения, смогла уйти от преследования и добраться до Вильгельмсхафен. После его доклада картина произошедшего стала более-менее ясна…

Началась эта история задолго до фатального для германского подводного флота сражения. Резидент германской разведки в Петрограде сообщил, что на секретном стапеле одного из судостроительных заводов готовится к спуску подводная лодка нового образца. С огромным трудом абверу удалось внедрить в экипаж лодки своего агента. Ценой собственной жизни агент добыл необходимые чертежи, и германские инженеры засели за их изучение. Вывод был более чем оптимистичен: новая русская субмарина ничем принципиально новым от предшественниц не отличается. Но после нападения неизвестной подлодки на военно-морскую базу внутри особо охраняемой зоны у берегов Норвегии, когда в результате торпедной атаки Кригсмарине потерял сразу пять надводных кораблей (тяжёлый крейсер и четыре эсминца), один оптимистичный вывод пришлось срочно поменять на два пессимистичных: германские инженеры изучали пустышку, которую им умело подсунула русская контрразведка; подлодка нового образца существует. К чести аналитиков из штаба Дёница, к этим выводам они пришли ещё до того, как «Волкодав» – такое имя русские дали своей новой подводной лодке – объявился на главной базе британских ВМС, в Скапа-Флоу.

Дёниц поморщился. Торжественный приём, устроенный русским подводникам в Скапа-Флоу, стал той ложкой дёгтя, что изрядно портила столь бережно хранимый в его адмиральской душе бочонок мёда. Речь, понятно, идёт о спланированной под его личным руководством операции, когда подлодка U-47, под командованием Гюнтера Прина, задолго до прихода русских проникла в ту же гавань, только без приглашения. Это была блестящая задумка: проникнуть в хорошо охраняемую гавань именно через тот пролив, который чопорные англичане считали совершенно непроходимым для подводных лодок, поскольку перегородили его сразу тремя блокшивами. Сам по себе блокшив – всего лишь старое списанное корыто, непригодное для плавания, но, будучи поставленным в нужном месте, вполне способное воспрепятствовать скрытому проникновению подводной лодки. Однако Прин нашёл лазейку, проник в гавань, тремя торпедными залпами потопил британский линкор «Роял Оук», и тем же путём благополучно гавань покинул.

Но то были дела дней минувших. Дела нынешние потребовали, чтобы вскоре после того, как русская подлодка покинула Скапа-Флоу, на стол перед Дёницем легла папка с выведенным на ней готическим шрифтом словом Wolfshund («Волкодав»). На тот момент документов в ней содержалось немного: пара фотографий и короткая аналитическая записка. На первом фото запечатлена сама подлодка на стоянке в Скапа-Флоу, на втором – экипаж лодки после церемонии награждения. В аналитической записке дан расклад: отдельно – по лодке, отдельно – по экипажу. Путём сопоставления имеющихся в штабном архиве фотоснимков сделали вывод, что «Волкодав» – самая крупная из всех известных подводных лодок, когда-либо опускавшихся в глубины мирового океана. Абсолютно точно установлено, что местом постройки лодки стал один из судостроительных заводов Петрограда. В таком случае к месту атаки на «Дойчланд» лодка могла попасть либо через Датские проливы, либо Беломорско-Балтийским Водным Путём перешла из Балтики в Северный Ледовитый океан и далее двигалась вдоль берегов Норвегии. Второй вариант после зрелых размышлений был отвергнут. В принципе, проводка судна таких размеров Беломорско-Балтийским Водным Путём возможна, но только при условии, что лодка практически весь путь должна пройти в надводном положении. Обеспечить в этом случае абсолютную скрытность находилось за гранью не столько фантастики, сколько целесообразности. Таким образом, со стопроцентной уверенностью можно утверждать, что лодка прошла Датскими проливами, скорее всего, спрятавшись в мёртвой зоне под днищем одного из судов. Её однажды вроде даже засекли – очевидно, когда она меняла «наседку». Но, увы, поисковую операцию в тот раз до конца не отработали, за что впоследствии и поплатились. Но раз так, то, выходит, русская лодка может находиться под водой без всплытия в несколько раз дольше (точных данных нет), чем любая другая подлодка. Как русским удалось этого добиться, оставалось загадкой, которую необходимо во что бы то ни стало разгадать. Используемый германскими подводниками шноркель (устройство на подводной лодке для забора воздуха, необходимого для работы ДВС под водой, а также для пополнения запасов воздуха высокого давления и вентиляции отсеков) имел кучу недостатков и, главное, не обеспечивал той скрытности, какой обладала, по всей видимости, русская подлодка. Получи подлодки Дёница возможность находиться под водой стуками, не теряя при этом боеспособности, и в войне на море наступил бы решающий перелом. Только это обстоятельство, как вынужден признаться себе адмирал, заставило его тогда утвердить насквозь авантюрный план по поимке русской подлодки – не потоплению, а именно поимке, захвату. К слову сказать, первое столкновение «Серых Волков» Дёница и русского «Волкодава» произошло, когда помянутый план ещё не был окончательно готов. Вот бы тогда от него отказаться, а не заниматься коррекцией, как произошло в действительности…

В эту войну германский подводный флот бесчинствовал на атлантических коммуникациях союзников, используя метод «волчьих стай», нападая одновременно несколькими субмаринами. Как правило, в состав стаи входило четыре подлодки. И вот одна из таких стай, ведя охоту на оживлённой судоходной трассе, обнаружила близ берегов Ирландии одиночное торговое судно. Такой, казалось бы, странный способ передвижения безо всякого прикрытия германским подводникам странным не показался. Судно, хотя и имело приличный тоннаж, телепало еле-еле, не дотягивая даже до 12 узлов. С таким ходом старая калоша просто вывалилась бы из любого ордера. А так, двигаясь чуть в стороне от основного хода, имела шансы, бочком-бочком, да и добраться до места назначения. Но, как зубоскалили «волчьи» командиры, разглядывая будущую жертву в четыре перископа, сегодня для «торгаша» не его день. Атаковать сразу четырьмя лодками – впустую тратить торпеды. Решили кинуть жребий – такое возможно и с помощью радиосвязи.

И вот самый удачливый (как предполагалось) в тот день командир повёл свою лодку в атаку, но не успел выстрелить, как сам получил торпеду в левую скулу, как раз в носовой торпедный отсек. Разрыв вражеской торпеды спровоцировал детонацию собственного боезапаса, и лодка развалилась на куски. Пока экипажи трёх германских лодок в спешном порядке перестраивались для совместной контратаки, «Волкодав» успел потопить ещё одну лодку, сократив, таким образом, стаю ровно вполовину. Сделав ответный залп и не попав, две оставшиеся лодки предпочли с поля боя ретироваться. «Волкодав» пальнул им вслед, тоже не попал, а от преследования воздержался, видимо, опасаясь оставить без прикрытия подопечное судно.

По мотивам этого боя штабисты Дёница сделали очевидный вывод. Русская подлодка организовала на «Серых Волков» встречную охоту, применив старый как мир метод ловли на живца. В качестве подсадной утки использовали одиночный транспорт, по тоннажу подходящий для того, чтобы лодка-охотник могла прятаться у него под днищем. Русские вновь с успехом использовали проверенный метод.

Ну и «гут», решили в штабе Дёница. Используем метод русских против них самих. Ведь для того, чтобы волки загрызли волкодава, всего-то и требуется, чтобы волков было много больше. Для охоты на «Волкодава» отрядили три стаи: «загонщиков», «охотников» и «резерв». При обнаружении подозрительного одиночного судна «загонщики» имитируют атаку. Как только русская лодка на них нападёт, в сражение вступают «охотники». Задача для всех восьми лодок: во что бы то ни стало русских не топить, но нанести лодке такие повреждения, которые заставят её всплыть. После этого рядом всплывают оставшиеся германские лодки, – потери считались неизбежными – которые уже в ходе надводного боя должны принудить русских спустить флаг, или, говоря цивильным языком, сдаться. «Резерву» отводилась роль вспомогательной силы и прикрытия.

Битва состоялась недалеко от того места, где прошло «знакомство» «Серых Волков» и «Волкодава». Эх, не было в то время искусственных спутников, потому как зависни такой аппарат над конкретным районом Атлантики, он бы запечатлел на свои штучки-дрючки разыгравшуюся на море драму. Сначала был бы виден улепётывающий с места боя сухогруз-приманка, у которого сразу нашлось лишних 4–5 узлов хода, а под водой проступали контуры девяти подводных лодок, пулявших друг в друга торпедами.

«Волкодав», как и рассчитывали немцы, всплыл после того, как выпустил все торпеды и потопил три вражеские лодки. Однако в надводном бою он оказался даже страшнее, чем под водой. Чёртова «зверюга» ухитрилась одновременно атаковать все пять всплывших следом за ней германских подводных лодок. С палубы русского подводного крейсера по противнику лупили две скорострельные артиллерийские и две установки для стрельбы реактивными снарядами. Но это было ещё не всё. По утверждению командира U-51, он лично слышал, как одна из лодок кричала, что атакована торпедным катером необычайно малых размеров, а другая, прежде чем пойти ко дну, сообщила, что получила в борт две торпеды от неизвестно откуда взявшейся подводной лодки. И все же неизвестно, как бы завершилась битва, не появись в воздухе британские противолодочные самолёты. Вот тут для «Серых Волков» начался настоящий ад. U-51 – единственная из лодок, которая успела нырнуть, поскольку в ходе надводного боя получила не столь значительные повреждения, как её менее удачливые товарки. И всё равно, на вопрос, как его лодке удалось спастись, командир U-51 не смог дать вразумительного ответа, ибо искренне не понимал, почему вдруг самолёты стали бомбить соседний квадрат, а не тот, где уходила от погони его субмарина. Зато эту тайну быстро разгадали в штабе Дёница. Просто преследуя U-51, британцы обнаружили лодки, которые были в резерве и пытались покинуть опасную зону, идя тем же курсом, что и U-51.

Сложить пять и пять оказалось не так уж и сложно. Дёниц издал приказ, запрещающий «Серым Волкам» искать встречи с русским «Волкодавом». Во исполнение приказа рекомендовалось прекратить атаки на одиночно следующие суда в зоне действия русской подводной лодки. В конце концов, рассудил Дёниц, такая лодка пока только одна, и если под её удар специально не подставляться, то и ущерб от её деятельности можно свести к минимуму.

Прирастать будет сибирью…

– И чего ты сияешь, как начищенный тульский самовар? – с улыбкой спросил Седых.

– А ты не в курсе? – удивился Александр Ежов. – Автомат Калашникова приняли на вооружение! Завтра Мишка проставляется. Так что, гуляем, брат! Кстати, – Ежов хитро посмотрел на Седых, – Мишка ведь родом из Сибири. Мотай на ус, земляк!

– Это я в курсе, это здорово, – кивнул Седых. – За земляка рад, а на банкет пойти не смогу.

– Что так? – удивился Ежов.

– Улетаю в Новосибирск, – чуть грустно улыбнулся Седых, – кончилась моя стажировка.

– Уже? – удивился Ежов. – А сколько ты здесь?

– Два месяца.

– Да, – кивнул Ежов, – летит, брат, время.

– Так что приглашаю тебя на «отходную».

– Ну, конечно, приду! – заверил Ежов. – Во сколько «поляну» накрываешь?

– В пять.

– А дирижабль во сколько?

– В четыре.

– Не понял… – наморщил лоб Ежов.

– В четыре утра, – пояснил Седых.

– А… Рейс у тебя какой-то странный.

– Проходящий. На прямой билетов не было.

– Теперь ясно, – кивнул Ежов, потом нахмурил лоб. – Погоди, а как ты до воздушной гавани будешь ночью добираться, закажешь такси?

– Понимаешь… – замялся Седых. – Я тут гостинцев понакупил…

– Понятно, можешь не продолжать. – Ежов задумался. – Была бы у меня своя машина… Слушай, может тебе денег занять?

– Я не беру в долг, тем более по столь незначительному поводу, – твёрдо сказал Седых. – Да ты не беспокойся. Я с вечера в гавань уеду. Там посижу…

– Ты-то посидишь, да меня совесть замучает… Погоди. Есть идея. Жди здесь!

Ежов вернулся минут через пять. Довольный.

– Ну, всё в порядке. Договорился с невесткой. У неё машина. Она тебя в гавань отвезёт.

– Неудобно… – запротестовал Седых.

– Неудобно на потолке спать, одеяло спадывает, – хохотнул Ежов. – А Светлана – так мою невестку зовут – она хоть и недавно питерская, но законы гостеприимства блюдёт свято. Так что, если откажешься – обидится уже она.

В 19–00 пришёл ответственный дежурный и прикрыл застолье, и, как сказал Александр Ежов, очень вовремя сделал. «Понимаешь, – объяснял он на ходу Саше Седых, – Я договорился со Светой, что мы подойдём в 17–20, и вот… – Ежов посмотрел на часы, – мы практически опоздали. Ходу, тёзка!» Друзья выскочили из вестибюля станции метро «Эрмитаж» и бегом устремились к Певческому мосту. «Должна быть где-то здесь…» – бормотал Ежов, вертя головой по сторонам.

– Молодые люди, вы не меня ищете? – ворвался в их сознание насмешливый женский голос.

Светлана стояла чуть ли не в двух шагах, и с нарочитым осуждением покачивала белокурой головкой:

– Мало того, что опоздали, так они меня ещё и в упор не видят!

– Я высматривал машину, – оправдывался Ежов, целуя невестку в щёку. – Знакомься, это мой друг, Саша Седых!

– Ну, здравствуйте, Саша Седых, – Светлана протянула узкую ладошку; для пожатия протянула, не для поцелуя.

– Здравствуйте, – пожимая длинные пальцы, каким-то сиплым, несвойственным ему голосом произнёс Седых, чувствуя, что робеет под изучающим взглядом серых глаз.

Похоже, Светлана уловила его настроение, потому что рассмеялась:

– Какой вы, однако, пугливый, Саша Седых, как будто и не сибиряк! Смелее, мы ведь с вами почти что земляки: я несколько лет прожила недалёко от Омска.

– А где твоя машина? – спросил Ежов, одновременно незаметно толкая Сашу в бок: ты, мол, чего?

– Тут недалеко. – Светлана решительно втиснулась между молодыми людьми и подхватила обоих под локти. – Пошли, кавалеры!

По пути к машине Саша вспомнил, как Ежов упоминал о том, что его невестка беременна, и украдкой посмотрел ей на живот. Ну да, талия чуть полновата.

Сначала завезли домой Ежова. Когда остались в машине вдвоём, Светлана сказала:

– А теперь едем ко мне домой, мама ждёт нас на чай. И никаких возражений!

По дороге болтали о разном, и Сашина неуверенность постепенно стала проходить. Он уже было хотел спросить о Светином папе, но в это время машина остановилась возле нового дома на Московском проспекте.

– Приехали! – сообщила Светлана.

Оказавшись в трёхкомнатной квартире, Саша порадовался, что не успел спросить Свету об отце. Человек, изображённый на портрете в гостиной, был ему знаком: Герой Союза, генерал-майор Галин, недавно погибший под Белостоком.

За чаем и разговорами просидели почти до полуночи, когда Светлана поднялась с дивана:

– Нам пора!

– Куда спешишь? – удивилась Ольга Матвеевна. – У Саши ведь дирижабль в четыре утра, если я правильно поняла.

– Поняла ты правильно, – ласково улыбнулась Светлана, – только про мосты забыла.

– Ах, да, – смутилась Ольга Матвеевна и виновато посмотрела на Александра. – Вот ведь, коренная петербурженка, а в разлуке с любимым городом многое позабыла, в том числе и про развод мостов.

Миновав Дворцовый и Биржевой мосты, припарковались на Мытнинской набережной.

– Посмотрим отсюда, как разводятся мосты, – объяснила Светлана.

Саша не возражал, хотя эту действительно красивую церемонию наблюдал целых два раза. Наблюдать отсюда за Дворцовым мостом было не так удобно, и Саша, как ни старался, вновь упустил момент отрыва разводных пролётов друг от друга.

В воздушную гавань приехали вовремя. При прощании Саша неожиданно попросил:

– Можно, я буду тебе писать?

Светлана растерялась, стала искать слова для вежливого отказа, не нашла, достала блокнот и записала адрес. Вырвала листок и протянула Саше:

– Пиши. Но ответ не гарантирую.

Саша принял листок, кивнул и, не оглядываясь, направился к входу в терминал.

19-сентябрь-41

Охота на «серых волков»

А если это любовь?

Берсенев, как зачарованный, смотрел на не столь уж далёкий берег. Может быть, даже открыл бы рот, как сделали некоторые из подводников – всем свободным от вахты внизу было разрешено подняться на верхнюю палубу – открыл бы, если бы не воспитание.

– Любуешься? – спросил возникший из темноты Скороходов, кивая в направлении искрящегося мириадами огней берега. – Майами…

– Непорядок, однако, – покачал головой Берсенев (анекдоты про чукчей как раз стали входить в моду), – демаскировочка…

– А им плевать, однако, – в тон ему ответил Скороходов. – Они американцы. Им и в других странах вольно вести себя, как хозяевам, а уж у себя дома точно будут делать то, что считают нужным, и никакие «волчьи стаи» им в этом не помеха.

– Ну, ну… – усомнился Берсенев. – Будем посмотреть…

– Для того сюда и пришли…

В этот район «Волкодав», по согласованию с командованием союзников, перебрался, как только стало очевидно, что эффективность его использования в Северной Атлантике пошла на убыль. В состав какой-либо группировки ВМФ США лодку включать не стали, предоставив ей статус вольного охотника, обязанного лишь информировать о своих передвижениях. Спросите, почему командир «Волкодава» избрал в качестве района для патрулирования именно побережье североамериканского штата Флорида? Ответ вы найдёте в субботнем номере газеты «Нью-Йорк таймс», где на странице для платных объявлений помещено сообщение о сроках проведения недельного морского круиза с отправлением из Майами и посещением отдельных островов Карибского моря. Там же помещена фотография пассажирского лайнера «Жемчужина Кариб», на котором этот круиз и будет происходить. Скороходов, и в этом Берсенев был с ним солидарен, полагал, что хотя до сей поры «волчьи стаи» у побережья Флориды не разбойничали, но на такой вызов могут и откликнуться. Потому и занял «Волкодав» позицию в прямой видимости порта Майями как раз в канун начала круиза.

Американцам свойственна наглость, но никак не беспечность. «Жемчужина Кариб» вышла в рейс с солидным эскортом в составе двух эсминцев ВМФ США и трёх кораблей Береговой охраны.

– Зря мы за ними попёрлись, – сетовал Берсенев. – Лодка шла в подводном положении с отставанием на две мили и мористее «Жемчужины» со свитой. – Не сунутся «волки» в такой капкан.

– Посмотрим, – философски отвечал Скороходов.

Впрочем, «посмотрим» с опущенным перископом получалось как-то не очень, пока что только слушали.

Когда прошло сообщение о том, что в 50 милях к норд-осту германские подводные силы большим числом атаковали конвой, и оба эсминца, покинув эскорт, спешно направляются туда, Скороходов прокомментировал всё происходящее одним словом «Началось!» и объявил тревогу.

И все же первый раунд остался за «волками». Их караулили с норд-оста, а они подкрались с зюйда, со стороны Карибского моря. Когда радист сообщил, что перехватил короткий сигнал SOS, который тут же оборвался, а теперь в том месте сплошная какофония из помех, Скороходов, скрипнув зубами, приказал: «Полный вперёд»!

* * *

Что заставило Элеонору Болдуин принять участие в круизе? Она не была поклонницей подобного рода развлечений, более того, как и многие соотечественники, считала их в такое время неуместными. И, тем не менее, в назначенное время поднялась на борт «Жемчужины Кариб». Так что это, журналистское чутьё? Да, пожалуй, что так: именно журналистское чутьё!

Прошло больше двух часов, как эсминцы оставили «Жемчужину» на попечение сторожевиков. Интересно, подумала Нора, кто-нибудь из пассажиров, кроме неё, это заметил? Вряд ли. Бодры, веселы. С удовольствием вкушают свежий морской воздух на верхней палубе, хлещут виски по барам, и там и там отчаянно флиртуют, короче, живут полной жизнью!

Это было похоже на сон, или на проделки киношников из Голливуда. Корабли береговой охраны пошли на дно очень быстро, и, казалось, одновременно. Ещё до того, как круизное судно резко застопорило ход, и на палубу стали выскакивать обеспокоенные туристы, спрашивая у тех, кто там уже находился: «Что произошло?» и не получая на вопрос вразумительного ответа, на плаву остались только пара спасательных шлюпок, вокруг которых в воде барахтались выжившие моряки.

А потом по сторонам от «Жемчужины Кариб» одновременно всплыли четыре германские подводные лодки, беря её в перекрестие.

Вернуться один-единственный раз к практике «призовой войны» предложил командир подлодки U-112 и одновременно предводитель одной из «волчьих стай» корветтен-капитан Вильгельм фон Швальценберг. Командованию понравилась идея больно стукнуть американцев по их вездесущему носу и заодно пополнить казну германского подводного флота. Так возник план операции, получившей кодовое название «Круиз». Атака на конвой была одновременно и боевой операцией и отвлекающим манёвром. Не ожидавшие нападения именно в этом районе американцы засуетились и стали допускать тактические промахи, которыми с удовольствием воспользовались германские подводники.

Взяв в руки рупор, Вильгельм фон Швальценберг на неплохом английском обрисовал шокированным пассажирам и экипажу «Жемчужины» всю безнадёжность их положения и приступил к изложению своих требований. Как-то: прекратить попытки подавать сигнал SOS, немедленно выбросить за борт всё имеющееся на руках оружие, спустить штормтрап и приготовится принять призовые команды с подлодок, заранее приготовить к сдаче ценности и деньги. В случае неповиновения грозился пустить судно на дно. Пока Швальценберг витийствовал, его друг и соратник, командир подлодки U-107, капитан-лейтенант Фридрих Штольц любовался в бинокль растерянными лицами пассажиров «Жемчужины». Лицо одной из пассажирок показалось ему знакомым. Фридрих пригляделся. Так и есть! Лиз. Только масть, сучка, сменила. Спеша порадовать друга, Фридрих собственноручно передал с помощью сигнального прожектора сообщение на U-112. Прочтя сообщение, Вильгельм схватился за бинокль. Вскоре мстительная улыбка исказила его холеное лицо. Показав Лиз с помощью бинокля командиру призовой команды, корветтен-капитан приказал доставить девушку на лодку.

Оценив ситуацию, что сложилась вокруг круизного судна, Скороходов изложил план атаки:

– Нам мало победить немцев. Куда важнее, чтобы они не успели торпедировать лайнер. Поэтому действовать будем так. Атакуем ближнюю лодку. Потом ныряем, проходим под судном и выныриваем позади лодок противника, тем самым отвлекая их внимание на себя. Вопросы есть? Отлично! Торпедная атака!

Нора с тревогой следила, как с лодок спускают шлюпки и в них садятся вооружённые матросы. Четыре шлюпки были уже на пути к лайнеру, как сзади раздался сильный хлопок. Нора метнулась к противоположному борту, на ходу настраивая свою сверхмощную камеру. Успела увидеть взметнувшийся над лодкой столб воды, и сделала несколько снимков её явно не добровольного погружения. Вернулась на прежнее место. На шлюпках ещё гребли, но на трёх оставшихся лодках началась какая-то суета. Под водой явно происходило нечто в планы немцев не входящее. А потом сзади командирской лодки – Нора посчитала, что имеет право так её называть, ибо именно с её мостика вещал в рупор противный голос – стала стремительно всплывать ещё одна лодка. По её палубе перекатывались волны, а со стороны рубки в направление командирской лодки уже вёлся артиллерийский огонь.

Не обращая внимания на затеянную пассажирами лайнера кутерьму, Нора делала снимок за снимком, меняла плёнку и вновь щёлкала затвором. Позже сделанные ею снимки обойдут всю мировую прессу. Горящая U-112, видно, как моряки прыгают с палубы в воду… Задранная корма ещё одной лодки за секунду до гибели. И, конечно, прекрасный в своей ярости «Волкодав», ощетинившийся в сторону противника пушечными стволами и реактивными установками… А вот и финал. Полузатопленная U-107 и жмущиеся к ней шлюпки с других подлодок. И в шлюпках, и на палубе лодки стоят немецкие подводники с поднятыми вверх руками…

И лишь один снимок Нора в газеты не отдала. И даже не потому, что тот получился слегка размытым. Просто на нём, пусть и не очень отчётливо, можно было различить лицо Кирилла Берсенева…

* * *

Представьте картинку. Ясный день. В небе Флориды ослепительно сияет полуденное солнце. На верхних ступеньках дома отдыха офицерского состава, что находится на территории военно-морской базы Мейпорт, стоит молодой офицер в белоснежном кителе с погонами капитан-лейтенанта ВМФ СССР. Рядом резко тормозит кабриолет ярко-красной масти с откинутым верхом. За рулём шикарная брюнетка. На ней платье в тон машине, глаза прикрыты солнцезащитными очками. Брюнетка снимает очки. Её взгляд пересекается с взглядом офицера. Несколько секунд длится диалог без единого слова, одними взглядами. Затем офицер сбегает по ступенькам и запрыгивает на заднее сидение кабриолета. Машина срывается с места, на ходу поднимая кузов. Голливуд отдыхает!

А вот капитан 2 ранга Скороходов, который наблюдал эту сцену, стоя у открытого окна, прокомментировал произошедшее по-своему. Он сказал: «Твою мать!..» и стукнул кулаком по подоконнику, но не сильно, так, чтобы и эмоции подчеркнуть, и руку не повредить. И я вам скажу, поступить именно так командир «Волкодава» имел все основания. С рукой, я думаю, объяснять особо нечего – её просто жалко, чай, своя, не казённая. Что касается эмоций, то они предельно точно отразили степень грядущих неприятностей, которые, как поступили бы любые неприятности на их месте, ждать себя долго не заставили…

Помощник военно-морского атташе при дипломатическом представительстве СССР в Вашингтоне, капитан-лейтенант Сергей Крылатский подводников недолюбливал, хотя какой-то специальной причины у него до сего дня на то не было. Теперь такая причина появилась. Неприятное известие застало сотрудника атташата на балконе, где он, полулёжа в шезлонге, принимал солнечные ванны. Телефонный звонок заставил Крылатского сначала покинуть нагретое солнышком место и пройти в комнату, а потом и срочно облачиться в военную форму. Жалея себя, покинул комнату. Кляня судьбу, прошёл по коридору. Источаясь благородным негодованием, постучал в дверь. Получив разрешение, вошёл. В комнате возле низкого столика в мягких полукреслах сидели капитан 2 ранга Скороходов и капитан 3 ранга Лившиц. Товарищи офицеры не пили ром, товарищи офицеры играли в шахматы, и от этого градус негодования Крылатского стал почему-то выше.

– Товарищ капитан второго ранга! – вскричал Крылатский. – Потрудитесь объяснить, где теперь находится капитан-лейтенант Берсенев?!

Скороходов смерил молодого офицера прохладным взглядом. Спросил:

– Вы, если не ошибаюсь, дипломат?

– Так точно! – рефлекторно ответил Крылатский. Потом опамятовался. – То есть… Какое это имеет значение?!

– Имеет, – с нажимом произнёс Скороходов. – Коли ты дипломат, чего ведёшь себя так недипломатично? Или я, капитан второго ранга, у тебя, капитан-лейтенанта, в подчинении? Коли так, предъяви полномочия! А-а… полномочий-то и нет? В таком случае извольте, товарищ капитан-лейтенант, слово «потрудитесь» засунуть себе куда-нибудь ниже ватерлинии и подберите другую форму для обращения – или выметайтесь вон!

Оба старших офицера отвернулись от Крылатского и вновь сосредоточили внимание на шахматной доске. Покрасневший от унижения капитан-лейтенант потоптался на месте, потом выдавил:

– Виноват…

– Не имею ничего возразить, – кивнул Скороходов. – И-и?..

– Товарищ капитан второго ранга, прошу разъяснить: где находится капитан-лейтенант Берсенев?

– Ну вот, совсем другое дело, – по-домашнему улыбнулся Скороходов. – Только откуда мне, голубчик, знать, где теперь находится помянутый вами офицер, коли и он, и я, и весь остальной экипаж вверенной мне подводной лодки, пребываем в краткосрочном отпуске, а значит, вольны находиться, где кому вздумается. Или я неправ?

– Так точно, неправы! – голос Крылатского обрёл утраченную уверенность.

– И в чём же? – сделал удивлённое лицо Скороходов.

– В том, что капитан-лейтенант Берсенев волен находиться не где ему вздумается, а исключительно на территории военно-морской базы Мейпорт! – отчеканил Крылатский.

– Так я, собственно, именно это и имел в виду, – изобразил простодушие Скороходов.

– По-моему, вы зря всполошились, товарищ капитан-лейтенант, – вмешался в разговор Лившиц. – Не стоит ждать со стороны капитан-лейтенанта Берсенева совершения сколь-либо серьёзного проступка.

– Вот с этим я готов согласиться, товарищ капитан третьего ранга, – вновь начал закипать Крылатский. – После того, что он уже совершил, ждать от капитан-лейтенанта более серьёзного проступка просто глупо! Вот только не говорите мне, что вы не в курсе того, что Берсенев покинул ту часть базы Мейпорт, которая разрешена для посещения экипажем «Волкодава», и теперь находится на территории Соединённых Штатов нелегально!

После этих слов в комнате установилось тягостное молчание. Прервал его Лившиц, обратившись к Крылатскому:

– Коли так, то вам, наверное, известно, как Берсеневу удалось покинуть территорию базы?

– Разумеется, – фыркнул дипломат, – так же, как, уверен, и вам: он вывезен с территории базы на автомашине красного цвета!

– За рулём которой находилась… – начал Лившиц.

– Элеонора Болдуин, дочь адмирала Болдуина! – закончил Крылатский. – Скажу больше, мне также известно, что в настоящий момент оба находятся в загородном доме Болдуинов, в пригороде Джексонвилля!

Скороходов и Лившиц переглянулись. Судя по выражениям их лиц, последней информацией они не обладали.

– Вы уже доложили о происшедшем своему начальству? – спросил Лившиц.

– Пока нет. Решил сначала переговорить с вами. Вернее, я шёл поговорить с командиром лодки, но раз тут оказался и помощник по работе с личным составом…

– Можете не продолжать, – кивнул Лившиц. – Вы правильно поступили, что начали именно с этого. Уверен, это поможет избежать всем нам многих неприятностей.

– Это, каким же образом? – насторожился дипломат.

– Давайте рассуждать, – предложил Лившиц. – Если вам до сих пор не позвонили из атташата, то, значит, и демарша со стороны госдепа тоже пока не последовало. Логично?

– Допустим…

– Значит, руководство базы не спешит доложить о происшествии по команде. Почему?

– Не хотят подставлять под удар адмирала Болдуина, – уверенно ответил Крылатский.

– Верно, – кивнул Лившиц. – Предпочитают, чтобы волна пошла с нашей стороны. А нам это надо, если вспомнить, чьим сыном является капитан-лейтенант Берсенев?

– А чьим племянником? – добавил Скороходов.

Под тяжестью приведённых аргументов Крылатский медленно опустился на стул, забыв спросить разрешения.

– И что теперь делать? – беспомощно спросил он.

Похоже, до дипломата только сейчас дошло, перед входом в какую задницу он оказался.

– Ничего, – пожал плечами Лившиц, который встал из-за стола и перебрался к открытому окну. – Думаю, всё разрешится в ближайшие часы и без нашего участия.

– А как же незаконное проникновение на чужую территорию? – спросил Крылатский.

– Этим вопросом уже есть кому заняться. Подойдите сюда, – поманил рукой Лившиц Крылатского и Скороходова.

Те подошли. Со стороны причала к штабному корпусу стремительной походкой перемещался адмирал Болдуин…

Как принято изображать в кино безудержную страсть? Разбросанная на полу одежда и два разгорячённых обнажённых тела на смятых простынях, я не путаю? Ну, так всё это в доме адмирала Болдуина как раз и наличествовало. Ещё утром, отпуская прислугу на весь день, Нора ничего такого не предполагала. Просто в голове было свежо и чуточку морозно. Мысли проносились по извилинам как бобслеисты по трассе: стремительно и бесстрашно. Оставшись в доме одна – адмирал был где-то в море, – Нора застелила постель чистым бельём и поставила на прикроватный столик вино и фрукты, а также положила пачку сигарет и зажигалку, хотя сама курила крайне редко. Как сказано, всё это она делала не из уверенности, а по какому-то шальному наитию. Точно так же села в кабриолет и поехала на базу, а потом караулила Берсенева возле дома отдыха. Когда он встал на ступеньках, как бы сомневаясь в выборе дальнейшего маршрута, Нора подогнала машину к ступеням. И опять, как тогда, в балтийском небе на борту «Суоми», их взгляды пересеклись. Только тогда во взгляде Норы был интерес, сейчас же он сменился на призыв. И он откликнулся. Сбежал по ступенькам и запрыгнул в машину. У шлагбаума в салон заглянул чернокожий сержант. Увидел Кирилла. На широкое лицо набежала тень сомнения. Тогда Нора заглянула в его глаза, спросила: «Что-то не так?» Сержант, не в силах отвести взгляд, пролепетал: «Нет, мэм, всё в порядке…» По его сигналу полосатая палка медленно поползла вверх.

Вскоре база осталась далеко позади. Душа Норы ликовала. У неё получилось! Вопреки всем правилам и запретам. Значит, получится и дальше! И всё у них получилось, как никогда и ни с кем другим до этого. Фрукты и вино терпеливо ждали, когда они утолят другой голод, другую жажду. Однако первой внимания любовников удостоилась пачка сигарет. Нора сбросила усталые крылья до следующего подходящего случая, не пытаясь хоть сколь-нибудь прикрыться простыней, открыла пачку, прикурила и затянулась глубоко и жадно. Кирилл лежал рядом и смотрел, как она это делает. Сделав несколько затяжек, Нора протянула сигарету Кириллу. «Будешь?» Тот взял, неумело затянулся и тут же закашлялся. Нора изумилась. «Ты не куришь? Зачем взял?» – «Хочу делать всё, как ты», – ответил Кирилл. «Вот глупый! – рассмеялась Нора. – Это совсем не то умение, которому стоит подражать. Сделаем иначе. Я бросаю курить прямо с этой самой минуты!» Нора отобрала сигарету у Кирилла и решительно её затушила. «Всё! С курением покончено раз и навсегда!»

Когда автомобиль остановился возле крыльца, адмирал Болдуин попросил шофёра посигналить. Из дома долго никто не выходил, потом на крыльце появилась Нора в лёгком халате, надетом, как заподозрил адмирал, на голое тело.

– Папа… Ты как здесь?

«Ишь, ты, – подумал адмирал. – Ни тени смущения или раскаяния. Ладно!»

– Где этот… твой… – начал он.

– Его зовут Кирилл! – с вызовом подсказала Нора.

– Пусть так, – кивнул адмирал. – Возвращайся в дом и скажи Кириллу, пусть собирается.

– Что ты хочешь с ним сделать?

К удовольствию адмирала в голос Норы проскользнули тревожные нотки.

– Разумеется, арестовать! – твёрдо ответил адмирал.

– За что?! – ужаснулась Нора.

– Тебе зачитать весь список инкриминируемых ему преступлений? – поинтересовался адмирал. – Я это сделаю, но несколько позже. Пока хватит того, что он незаконно пересёк границу Соединённых Штатов!

– Он этого не делал! – воскликнула Нора.

– То есть как? – опешил адмирал.

– Это я насильно привезла его в наш дом. Это меня ты должен арестовать за похищение человека!

«Э, да тут всё зашло очень далеко», – подумал адмирал, а дочери ответил:

– Хорошо, с этим разберёмся позже, но сейчас я должен поскорее доставить его на базу.

– Но ты обещаешь, что с Кириллом не случится ничего плохого? – требовательно спросила Нора.

– Клянусь! – поднял руку адмирал.

* * *

Адмирал Эдвард Болдуин встретил сенатора Джона Болдуина у самолёта. Когда братья разместились на заднем сидении автомобиля, сенатор спросил:

– На сколько назначена церемония награждения?

– На семнадцать ноль-ноль, – по-военному чётко ответил адмирал.

– Прекрасно! Значит, в запасе уйма времени, и я бы хотел посвятить его встрече с племянницей. Вези меня к себе!

Адмирал отдал распоряжение шофёру, после чего нажал кнопку подъёма стекла. Когда полупрозрачный щит надёжно отделил пассажирский салон от места водителя, сенатор достал из портфеля пакет и передал брату со словами:

– Здесь все необходимые бумаги, которые делают пребывание Берсенева в твоём доме легальным.

– Спасибо Джони! – поблагодарил адмирал. – Это было трудно сделать? – Он кивнул на пакет.

– Представь себе, нет. Госдеп решил посмотреть на экстравагантную выходку молодых людей сквозь пальцы. Правда, есть одно условие…

– Какое? – насторожился адмирал.

Сенатор не спешил с ответом. Выдержав паузу, он спросил:

– Ответь, Эд, это у них серьёзно?

Смысл вопроса был понятен, но адмирал не торопился, держал паузу.

– Похоже, да, – наконец ответил он.

– Слава богу! – Похоже, сенатора серьёзно волновал ответ на этот вопрос. – Ты должен понимать, Эд, наша мораль может допустить безрассудство, если за ним стоят высокие чувства, но не распутство.

– Как ты мог подумать такое про Нору? – возмутился адмирал.

– Да я и не думал, но, зная современную молодёжь, некоторые опасения оставались. Теперь они рассеялись окончательно. Но это у меня. В наших с тобой интересах, чтобы общественное мнение было точно таким же. Ты меня понимаешь?

– Понимаю, – кивнул адмирал. – Карьера и всё такое. Однако куда ты клонишь, не пойму.

– Норе и Кириллу следует пройти обряд обручения, – твёрдо сказал сенатор.

– Что?! – удивлению адмирала не было предела.

– Это и есть то условие, о котором я тебе говорил, – не обращая внимания на всплеск эмоций со стороны брата, продолжил сенатор. – И хотя, как ты теперь понимаешь, не я являюсь автором идеи, для нашей семьи в ней заключена немалая выгода. Суди сам. Фотографии Кирилла и его друзей – кстати, благодаря, в том числе, и усилиям Норы – ещё недавно украшали первые полосы всех газет. Туда же, не сомневаюсь, попадут и снимки с церемонии награждения. А следом ещё одна сенсация: племянница сенатора США и дочь трехзвёздного адмирала обручилась с русским героем-подводником, недавно вырвавшим её в числе других пассажиров «Жемчужины Кариб» из хищных пастей «Серых Волков» Дёница!

– Текст сам придумал? – спросил Эдвард. – У тебя неплохо поучается.

– Посиди с моё в сенате, и ты такому научишься, – добродушно рассмеялся Джон. – Однако ты не ответил…

– Насчёт помолвки? – уточнил адмирал. – Я, пожалуй, возражать не буду. При условии, что свадьба будет перенесена на после окончания войны.

– Разумно, – одобрил сенатор. – И достаточно патриотично, и, с учётом сроков, сводит обряд обручения к пустой формальности. Ты это имел в виду?

– Только Норе эту мысль не озвучивай, – предупредил Эдвард.

– За кого ты меня принимаешь? – обиделся Джон. – Кстати, этот русский, как он тебе?

– Славный парень! – кивнул адмирал. – К тому же из хорошей семьи.

– Ещё какой хорошей, – поддакнул сенатор. – Так что насчёт пустой формальности надо крепко подумать.

– Главное, чтобы мы всё это время оставались союзниками, – сказал адмирал.

– Это да, – согласился сенатор.

* * *

Церемония награждения проходила при большом стечении почётных гостей и журналистов. Так что насчёт фотографий в газетах сенатор точно не ошибся. Потом был банкет и танцы. Нора, после того, как с удовольствием приняла план, предложенный дядей Джоном, искала удобного случая, чтобы оставить Кирилла наедине с отцом. Но влюблённый по уши моряк никак не хотел отпускать возлюбленную, требуя, чтобы она танцевала только с ним. Пришлось вмешаться сенатору. Ему Кирилл отказать не посмел. Вот тут-то адмирал и ухватил его под локоток, уводя в укромное место. Кирилл безропотно передвигал ногами, а сам не отводил взгляда от вальсирующей Норы.

– Молодой человек, – начал адмирал, когда они, наконец, остались одни. – После того, что произошло между вами и моей дочерью у нас в доме, я, как отец, вправе поинтересоваться: каковы ваши дальнейшие намерения?

– Я готов немедленно просить руки вашей дочери! – воскликнул молодой офицер.

– Рад это слышать, – одобрил адмирал. – Но, однако, не здесь же? Приличия требуют от нас иного. Давайте поступим следующим образом. Поскольку вы теперь можете покидать территорию базы, то жду вас завтра у себя дома, скажем, часов в одиннадцать. А на послеобеда назначим церемонию обручения, здесь, на территории базы, чтобы в ней смогли принять участие ваши друзья. Вас что-то смущает?

– А вдруг Нора мне откажет?

– Молодой человек, – от души рассмеялся адмирал, – вы что, так до сих пор ничего и не поняли?

Красивая история любви американской девушки и русского моряка растрогала Америку. Одинокая девушка на утреннем пирсе и морской офицер на ходовом мостике уходящей в море подводной лодки… Эту фотографию, к радости сенатора Болдуина, вместе со снимками с церемонии обручения поместили на свои полосы все центральные газеты…

Разведёнка (игра разведок)

Любимая игрушка Фюрера

Очередной катер внёс изменения в списочный состав содержащихся на острове Белёк военнопленных: два «ветерана» убыли, зато появился новичок…

Успех операции во многом зависит от того, проходит ли она в определённой последовательности. Встреча Зоненберга с Фогелем должна была состояться до того, как его (Зоненберга) заметит Скорцени; обратный вариант грозил предсказуемо негативными последствиями.

Это только у Скорцени со товарищи должно создаться стойкое убеждение: в лагере бардак, охрана отстой. У с виду безобидной лагерной охраны существовало несколько опорных пунктов, откуда за военнопленными велось скрытое наблюдение, а некоторые из пунктов легко превращались в долговременные огневые точки. Только не подумайте, что лагерь был специально оборудован под побег Скорцени. ЛВП № 413 изначально спроектировали и построили как лагерь, в котором могут содержаться VIP-персоны (если подобное определение вообще уместно). Из всей лагерной инфраструктуры, если не считать вынесенного за пределы периметра причала, исключительно деревянным был только трёхметровой высоты забор. Все остальные сооружения деревом лишь обшиты, для маскировки камня, металла и бетона, из которых на самом деле построены. Возьмём любую из пяти лагерных вышек. С виду дощатый сарай, прямо из которого торчит нелепая деревянная конструкция с традиционной площадкой для вертухая. Но только те, кому положено, знали: сбрось деревянную обшивку – и останется железобетонный ДОТ, из которого вертикально вверх уходит металлическая труба с находящейся внутри винтовой лестницей, ведущей к смотровой площадке; она также выполнена из металла, возьмёшь разве что из пушки. Не хочу останавливаться на остальных сооружениях, но все они: комендантский дом, казарма, и некоторые хозяйственные постройки, оборудованы не хуже. Понимаешь теперь, дорогой читатель: чтобы взять такой лагерь, одной подводной лодки явно недостаточно, требуется серьёзная десантная операция. А если учесть, что с моря остров охраняли четыре корабля береговой охраны, которые до того, как их бы потопили, всяко успели поднять шум, то «Беличий острог» с лёгким сердцем можно считать неприступным. А отпустить Скорцени надо? Вот и пришлось валять дурака: убрать морское охранение, изобразить дикое послабление внутреннего режима, и всё это сделать так, чтобы выглядело правдоподобно. Вроде получилось.

– Господин обер-лейтенант!

Зоненберг нервно дёрнулся и обернулся на окрик. К нему с улыбкой спешил Фогель.

– Рад вас видеть, унтерштурмфюрер, – улыбка Зоненберга выглядела вымученной. – Только, ради бога, не произносите моих подлинных звания и имени. С ними я давно болтался бы в петле. Хорошо, в лагерном госпитале успел обменяться документами с покойником. Теперь я оберштурмфюрер Вальтер Зоненберг, запомнили?

– Запомнил, Вальтер Зоненберг, – кивнул Фогель.

– Ну, раз уж мы с вами тут встретились, – по выражению лица было видно, что Зоненбергу значительно полегчало, – может, введёшь, старый приятель, меня в курс здешней жизни? Куда мы, например, теперь следуем?

– В столовую, – пояснил Фогель, – время обеда.

– Вот так, без строя? – удивился Зоненберг.

– Бывает и строем, – улыбнулся Фогель, – но чаще так.

– Странные в лагере порядки… – покачал головой Зоненберг.

– Это ещё что, – махнул рукой Фогель, и азартно принялся посвящать Зоненберга в тайны внутреннего распорядка ЛВП № 413…

В столовой, прежде чем сесть за стол, Фогель представил Зоненберга товарищам по плену.

– Мой старый приятель, оберштурмфюрер Вальтер Зоненберг! – объявил он.

Зоненберг щёлкнул каблуками, раскланялся на чём, собственно, представление и кончилось. Краем глаза новичок уловил пристальный взгляд, которым наградил его Скорцени. Значит, узнан. После обеда, надо полагать, будет весело…

И, как поётся в одной незамысловатой песенке: «Предчувствие его не обмануло…»

За пределы лагеря его увёл Фогель. Зоненберг не переставал удивляться местным порядкам, вот и теперь спросил:

– Вы что, всегда вот так свободно покидаете территорию лагеря?

– Те, кого не определили на работы, – кивнул Фогель. – Утром построение, перекличка. Кому наряда не хватило – свободен до вечерней поверки.

Обложили их качественно. Из-за деревьев выступили сразу шесть человек. Ну и Скорцени, конечно, тоже тут.

– Что всё это значит… – начал Фогель, но Скорцени его оборвал:

– Помолчи, Генрих, дай поздороваться со старым знакомым. Не могу сказать, что рад вас здесь видеть, унтерштурмфюрер! Я, знаете ли, после того, как по вашей милости оказался в русском плену, совсем разучился радоваться.

Кольцо вокруг Зоненберга сжалось на один шаг. Фогель топтался на месте, явно не понимая, что происходит, почему Скорцени назвал его приятеля унтерштурмфюрером?

– А я так наоборот, очень рад видеть вас, оберштурмфюрер, в добром здравии! – Зоненберг чуть побледнел, но держался в целом неплохо. – Тем более мне есть что вам рассказать!

– С удовольствием послушаем, – зловеще усмехнулся Скорцени, – а начать я вас попрошу с того момента, когда вы предали нас в Варшаве, господин… Клаус Игель, если не ошибаюсь?

Кольцо сомкнулось ещё на шаг. Теперь Зоненберга, вздумай он дёрнуться, сразу схватили бы.

– Итак?

– Друзья, – обратился Зоненберг к присутствующим. – Попрошу вас не реагировать остро на мои действия, а я постараюсь делать всё осторожно, чтобы никого не провоцировать. Мне необходимо снять китель и закатать рукав, чтобы показать оберштурмфюреру одно послание!

Кажется, эти слова всех заинтриговали, и ему позволили раздеться до заявленных пределов. На правой руке, чуть ниже локтевого сустава было вытатуировано какое-то замысловатое изображение.

Скорцени пригляделся, но ничего ценного для себя не увидел.

– И что это значит? – разочарованно спросил он.

– Приглядитесь к рисунку внимательнее, – предложил Зоненберг. – Эти завитушки вам ничего не напоминают?

– Похоже на цифры, – неуверенно произнёс Скорцени.

– Приглядитесь получше, это номер вашего партийного билета!

Лицо Скорцени враз посерьёзнело, и он буквально впился глазами в тату. Потом поднял глаза на Зоненберга.

– И что всё это значит?

– Это значит, оберштурмфюрер, что нам с вами надо уединиться для доверительной беседы! – твёрдо произнёс Зоненберг.

Скорцени колебался.

– Вы боитесь? – удивился Зоненберг. – В вашем-то положении?

– Пошли! – зло сверкнул глазами Скорцени.

* * *

Несмотря на родословную, бывали минуты, когда полковник юстиции Васильков жалел, что он военный. Случалось это каждый раз, когда он не понимал смысла спущенного сверху приказа. Вот и теперь Васильков морщил лоб, тщетно пытаясь подключить нейроны в той же последовательности, что и составители данной директивы: «… включить в состав комиссии капитана юстиции Жехорскую от Главной военной прокуратуры». Зачем, спрашивается, в комиссии по проверке готовности лагерей для военнопленных, расположенных на территории Карело-Поморской республики, представитель Главной военной прокуратуры? И почему именно Жехорская? Был бы штатский – потребовал бы объяснений. А так: бери под козырёк и исполняй.

Васильков вздохнул и снял трубку:

– Анна Михайловна? Зайдите.

Не заставила себя ждать. Постучала. Спросила разрешения. Вошла, присела подле стола. Держится, как всегда, независимо, но в пределах субординации, если кто понимает, как такое вообще может быть.

– Вот, ознакомьтесь.

Васильков перекинул Жехорской приказ. Прочла, не изменившись в лице. Теперь сидит, ждёт дополнительных указаний.

– Вам всё ясно, товарищ капитан?

– Так точно!

В голосе уверенность и, кажется, удивление. Мол, чего тут неясного? Ну и ладно, ну и пусть. Если ей всё равно, то ему и подавно!

– Хорошо! Тогда передавайте текущие дела и оформляйте командировку!

– Павлу Трофимовичу моё почтение!

– Здорово, Иван!

Председатель комиссии полковник Трифонов с удовольствием пожал руку подполковнику Удальцову, жизнерадостному крепышу, доброму товарищу, испытанному не одной совместной командировкой.

– А чего в этот раз самолётом? – спросил Удальцов. – Я, честно говоря, рассчитывал на поезд. Экспресс «Петроград – Архангельск», мягкий вагон, преферанс, коньячок…

– И не ты один, – вздохнул Трифонов. – Сейчас познакомлю тебя с остальными членам комиссии, и тебе, думаю, всё станет ясно. Знакомьтесь, товарищи! Подполковник Удальцов, майор Слонов, майор Самохин, капитан Жехорская!

Со Слоновым и Самохиным Удальцов поздоровался как со старыми знакомыми: приходилось встречаться, а даму обласкал взглядом завзятого ловеласа, и даже ручку попытался поцеловать, но обломился: дама от чести уклонилась. Трифонов оттеснил его в сторону:

– Теперь понятно?

– Не очень, – честно признался Удальцов. – Ради такой фемины я бы и преферансом пожертвовал!

– Ну, ты кобель! – то ли поругал, то ли поощрил Удальцова Трифонов. – Бабу ты хорошо разглядел, а фамилию, выходит, плохо расслышал?

– А что фамилия?.. – начал Удальцов. Потом лицо у него вытянулось. – Неужели родственница? – спросил он, перейдя почему-то на полушёпот и тыча пальцем вверх.

– Дочь, – коротко ответил Трифонов.

– Ни хрена себе…

– Вот и я так же рассудил, – усмехнулся Трифонов. – В такой компании, какой, на хрен, поезд?

– Да, пропала командировка, – огорчился Удальцов. – Погоди, Павел Трофимович, она же из прокурорских, а их отродясь в комиссии не было.

– Раньше не было, теперь стало, – назидательно произнёс Трифонов. – То не наше с тобой, Ваня, дело. Эх, хотя бы часть командировки спасти…

Первый лагерь, который посетила комиссия, располагался вблизи Архангельска. Инспекция прошла скучно. Комендант лагеря всё время косился на Жехорскую, и хотя отважился на «откушать после трудов праведных», но ни капли спиртного на стол выставить не решился.

В гостинице, до того, как разойтись по номерам, Жехорская обратилась к Трифонову:

– Товарищ полковник, на пару слов!

Устроились в холле на продавленных креслах.

– Вижу, испортила я вам командировку, Павел Трофимович? – в лоб спросила Анна-Мария.

– Не пойму, о чём это вы, голубушка, – заюлил прожжённый бюрократ.

– Бросьте, – усмехнулась Жехорская. – Будете виражи закладывать, плюну, и останусь в вашей компании до конца командировки. – С удовольствием отметив тень испуга, промелькнувшую на лице полковника, Анна-Мария продолжила: – А станете говорить прямо, может, и придём к взаимовыгодной договорённости.

Любопытство пересилило страх, и полковник решился:

– Слушаю вас, Анна Михайловна!

– Другое дело, – улыбнулась Анна-Мария. – После сегодняшней инспекции я окончательно поняла, что если дело это и нужное, то точно не моё. Скучать целую неделю мне бы не хотелось, да и вам компанию ломать, право, грешно. Поэтому предлагаю следующее: давайте разделимся!

Брови полковника удивлённо взлетели вверх:

– Это как?

– Да очень просто! Нам осталось проинспектировать ещё три лагеря, так?

Полковник кивнул.

– Самый дальний, он же самый маленький, ЛВП № 413, или «Беличий острог». Есть там мои бывшие подопечные, потому его я беру себе. Остальные два лагеря остаются вам, подполковнику и майорам. Потом встречаемся в Архангельске и все вместе составляем отчёт. Идёт?

Полковник задумался. С одной стороны, нарушение, конечно. С другой стороны, не такое уж и серьёзное. Всегда можно найти оправдательную причину. Вон, ледостав на носу. Да и баба, эта Жехорская, вроде надёжная. Такая не сдаст. Зато с её помощью, в случае чего, выгребем без труда. Эх, была – не была! Полковник улыбнулся:

– Договорились!

* * *

Надо ли говорить, что в этой поездке Анна-Мария выполняла поручение германской разведки, а прикрывала её действия разведка союзная? Не надо? Сами догадались? Вот и молодцы!

Из Архангельска к острову Анну-Марию доставил эсминец, а на берег она высадилась уже с рейсового катера. Красивая женщина в военной форме, которая в сопровождении лагерного начальства с умным видом осматривала хозяйство, притягивала взгляды и охраны и лагерных сидельцев.

– Обратите внимание, Отто, – порекомендовал Скорцени Зоненберг, – какое очаровательное начальство посетило наш богом забытый уголок.

– Да вы поэт, Вальтер, – усмехнулся Скорцени. – А бабёнка действительно ничего, фигуристая!

– И один из лучших агентов абвера в этой дикой стране, – чуть слышно добавил Зоненберг.

– Шутите?! – Скорцени заглянул Зоненбергу в глаза, пытаясь разглядеть в них подвох, но взгляд оставался серьёзным. Скорцени ничего не оставалось, как задать вопрос, к которому его столь явно подталкивали: – И что это может означать?

– То, что нам пора собираться в дорогу, оберштурмфюрер, – улыбнулся Зоненберг. – Детали я сообщу вам сегодня, после того, как состоится моя встреча с фрау-капитан.

Когда через некоторое время отдельных военнопленных стали вызывать в комендантский дом, среди них оказался и Зоненберг…

Забрав «фрау-капитан», катер покинул остров, задержавшись на несколько часов против обычного, а тем же вечером Зоненберг и Скорцени шептались перед сном в дальнем углу барака.

– Посланная за вами фюрером подлодка на подходе. Послезавтра нам необходимо попасть в наряд на лесопилку, а во время обеда быть настороже. Как только наш наблюдатель подтвердит, что лодка всплыла, а десант занял участок берега – уходим в побег!

* * *

Закрывая совещание, Ежов не был многословен:

– Товарищи! Операция «Бандероль» вступила в решающую фазу. Пока сколь-либо серьёзных проколов в нашей работе – тьфу, тьфу, тьфу – не было. – Ежов для верности постучал костяшками пальцев по столешнице. – Прошу всех быть предельно внимательными, чтобы столь отрадная тенденция сохранилась до конца операции. Все свободны! Генерал-майор Судоплатов, задержитесь!

Оставшись наедине со стоящим возле стола генералом, Ежов указал тому на стул:

– Присаживайся! – Некоторое время нервно барабанил пальцами по столешнице, потом решительно пристукнул по ней ладонью. – Ладно! Буду говорить прямо. Я знаю, Паша, что ты держишь своего непосредственного начальника в курсе наших общих дел.

– Так я этого никогда и не скрывал. – Судоплатов был скорее удивлён, чем обеспокоен. – Да и договорённости такой меж нами, помнится, не существует.

– Верно, всё верно! Но я надеюсь, ты дозируешь передаваемую Сталину информацию? Зачем загружать и так очень занятого человека чуждыми ему проблемами. Я имею в виду, что Иосиф в нашем деле не профессионал. Можешь не отвечать. В твоём профессионализме я как раз не сомневаюсь. – Ежов поморщился. – Не то, не то я говорю. И вообще зря я затеял с тобой этот разговор. Извини, Паша, можешь идти…

Судоплатов встал:

– Я понимаю, Николай Иванович, вы волнуетесь за сына, но так и товарищ Сталин, можете мне поверить, тоже искренне за него волнуется!

– Да верю я, Паша, верю! Но… Ладно, иди! И забудь этот разговор, не было его!

Сталин был на удивление всем доволен, и тихо радовался ещё чему-то своему. Не будь крайнего разговора с Ежовым, Судоплатов вряд ли обратил внимание на такое поведение председателя ГКО – ну, радуется человек, и пусть себе, мало ли какая у него для этого причина? Но теперь начальника «Четвёрки» поведение Сталина насторожило. Не связано ли оно с операцией «Бандероль»? Следовало проверить, и он рискнул. Когда Сталин потянулся к трубке, а ему махнул рукой, дозволяя удалиться, Судоплатов остался стоять на месте.

– Что ещё? – удивился Сталин.

– Прошу прощения, товарищ Сталин, но вы обещали подумать, как быть с комендантом «Беличьего острога»?

– А я разве не сказал? – удивился Сталин. – Извини, верно, запамятовал. Я приказал сменить коменданта. Туда уже убыл подполковник Шарабарин, вместе со своей шестёркой капитаном Грачкиным, пора воздать этим сволочам по заслугам. После того, как они проморгают побег, уже никакой дядя не спасёт Шарабарина от заслуженной кары!

Глядя на довольное лицо Сталина, Судоплатов понял: сейчас его удел молчать. Но уже за дверью кабинета включил мозги на полную катушку. Итак, случилось именно то, чего опасался Ежов: дилетант вмешался в игру профессионалов. Но так ли на самом деле велик уровень опасности? Шарабарин прибудет на остров и вступит в должность коменданта только сегодня, а завтра днём произойдёт побег. У него меньше суток, чтобы нагадить им в кашу. Нет, основательно испортить игру он точно не успеет. Гарнизон острога состоит из надёжных людей. Хотя подобный вариант планом предусмотрен не был, но сориентироваться и найти способ устранить помеху они должны. А если нет? Шарабарин и Грачкин, конечно, сволочи, но не идиоты, и не трусы!

Добравшись до кабинета, Судоплатов первым делом позвонил на аэродром и приказал срочно готовить к вылету самый быстрый самолёт. Потом он вызвал к себе Бура…

– … Если всё понял – машина внизу, самолёт ждёт! – напутствовал Бура Судоплатов.

– Будь спок, командир! – блеснул белым оскалом Бур. – Прикрыть Малыша (боевой псевдоним Николая Ежова-младшего) святое дело. Будет исполнено по высшему разряду!

– Всё бы тебе зубоскалить, – пробурчал Судоплатов. – Ладно, удачи! Я пока свяжусь с Архангельском, пусть готовят местную авиацию.

Проводив Бура, Судоплатов поморщился. Теперь предстояло не столь срочное, но крайне неприятное дело: поговорить с папой Малыша…

Служили два товарища, ага…

День выдался хлопотный. Бывший комендант торопился сдать дела, чтобы успеть на катер, капитан которого уже несколько раз нетерпеливо гудел. И, вот ведь засада, Шарабарин не мог в их желании препятствовать ни тому ни другому. Одному коротать длинный полярный вечер не хотелось, так что приходу Грачкина подполковник даже обрадовался. С должностью для капитана он ещё не определился, в Архангельске сказали «На ваше усмотрение», а усмотреть новоиспечённый комендант успел пока мало чего. Зато Грачкин на правах вольной птицы, но и как лицо, приближенное к новому коменданту, успел облазить чуть ли не весь остров. Теперь делился впечатлениями.

– Знаешь, Виталий, что-то не похоже это место на трамплин, с которого нам удастся прыгнуть сразу в тёплое местечко. «Беличий острог» такая же задница, что и «Заячий остров», если не хуже.

– Много ты понимаешь в трамплинах, – пробурчал Шарабарин, разливая коньяк, хотя на душе у него было погано от тех же предчувствий, – Мне вот перед отправкой прямо сказали, что приказ о моём «полковнике» и твоём «майоре» уже, считай, подписан. И сидеть нам в этой, как ты выразился, «заднице» ровно столько, пока лагерь не станет образцовым. А на это нам с тобой, думаю, года хватит!

– Ну, ежели так, то давай за это и выпьем! – предложил Грачкин.

Гидроплан приводнился метрах в ста от берега. Оттуда сразу помаячили фонариком. Пилот дал ответный сигнал и обратился к закончившему надевать гидрокостюм Буру:

– Вас ждут. Доплывёте, товарищ полковник?

– Говно вопрос! – усмехнулся диверсант, бесшумно соскользнул в воду, принял мешок и ловко приторочил его на спину. – Бывайте, хлопцы! – Бур уверенно поплыл в сторону берега, где периодически вспыхивал огонь фонарика.

– Хорошо идёт, бесшумно, – сказал бортмеханик. – Взлетаем, командир?

– Подождём, – откликнулся пилот. Когда с берега просигналили, что пловец прибыл, сказал: – Вот теперь взлетаем!

Теперь в комендантском доме коньяк пили уже в двух местах, правда, Бур делал это исключительно «для сугреву».

– Что там комендант? – спросил он у младшего лейтенанта, который на самом деле был капитан, но на время операции сдал три звёздочки на хранение.

– Хотите послушать? Балабанов, уступи товарищу полковнику наушники!

Бур пару минут с брезгливой миной слушал пьяный трёп Шарабарина и Грачкина, потом вернул наушники:

– Идиоты… Но глаз с них завтра не спускать!

– Будет сделано, товарищ полковник, – заверил лейтенант, – обложим, как ёлочную игрушку ватой!

* * *

Через отворенную форточку пахнуло чуть приправленной дымком едой.

– Что там? – спросил Шарабарин.

Грачкин встал со стула и подошёл к окну. По направлению от хозблока к воротам неторопливо чапала каурая лошадка, запряжённая в полевую кухню. На козлах восседал здоровенный детина, на могучей груди которого никак не хотела сходиться поварская куртка. «Во, ряху наел!» – лениво подумал Грачкин, а на вопрос коменданта ответил:

– Обед на лесопилку повезли.

– Обед – это хорошо! – до хруста в суставах потянулся, не вставая со стула, Шарабарин. – Обед – это кстати! Вот просмотрю ещё пару дел, и мы с тобой, брат Грачкин, наведаемся в столовую.

Знал бы Грачкин, чем обернётся для него эта «пара дел», достал бы пистолет и пристрелил коменданта! Нет, а чё? Я бы пристрелил! А Шарабарин раскрыл уже очередную папку.

– Отто Скорцени, оберштурмфюрер СС, – прочёл он. – Интересно… Ого! – По мере того, как Шарабарин знакомился с короткой, но насыщенной нехорошими делами биографией шального австрияка, лицо коменданта становилось всё более и более наряжённым. – Уф! – Шарабарин закрыл папку. – Где сейчас заключённый Скорцени? – спросил он. Под укоризненным взглядом Грачкина исправился. – Ну, не заключённый, военнопленный, где он?

– Сейчас… – Грачкин перебирал какие-то бумаги. – Вот, нашёл! Военнопленный Скорцени находится в наряде на лесопилке!

– Как… – чуть не задохнулся Шарабарин. – Какая, на хрен, лесопилка! Особо опасный преступник, считай, разгуливает на свободе!

– Ну да, – хихикнул Грачкин, – разгуливает и думает: что ему с этой свободой делать?

– Хватит юродствовать! – прикрикнул на подчинённого Шарабарин. – Давай, хватай наряд – и бегом на лесопилку! Тащите этого Скорцени в лагерь!

– А обед? – возмутился Грачкин.

– Я сказал: бегом!

Ну, бегом не бегом, а потопали. Солдаты шли с ленцой, а Грачкин их и не поторапливал, поскольку был зол на Шарабарина из-за обеда.

Меж тем на лесопилке и у ближнего к ней берега острова происходили интересные события, которые с течением времени постепенно сближались друг с другом. Сначала на лесопилку привезли обед, притом сделал это никто иной, как Бур, ряженый в поварскую куртку с чужого плеча. Почти тут же вблизи острова всплыла германская подводная лодка. Вскоре от неё отвалил мотобот, набитый десантниками, и пошёл к берегу. Это видели и бойцы спецназа, весточка от которых по цепочке понеслась к Буру, и унтерштурмфюрер Фогель; его Скорцени поставил наблюдать за берегом.

Весть о подлодке и высадившемся десанте до Бура и Скорцени дошла практически одновременно. И почти сразу стало довольно весело. Военнопленные, мирно до той поры обедавшие, вдруг чего-то не поделили, и меж ними завязалась драка, которая быстро перешла во всеобщее побоище. Лагерная охрана сделал вид, что повелась на простую, в общем-то, уловку, и как бы не заметила исчезновения с места событий Скорцени, Фогеля и Зоненберга. Шанс, что всё закончится мирно и в обоюдном согласии, был велик, не появись на сцене Грачкин.

Этот деятель, который вопреки установленным для охраны лагеря правилам вышел за территорию острога с оружием, сразу достал пистолет и выстрелил в воздух. Тем самым он остановил драку: немцы сразу сообразили, что это не есть орднунг, и опустили руки. Для всех же причастных к побегу это было сигналом, что правила игры изменились.

Бур давно уже был на берегу и зорко наблюдал за действиями десанта. Он отдал приказ своим людям быть наготове, а сам кинулся в сторону предполагаемого маршрута, по которому сейчас двигались беглецы, но, как часто бывает в приключенческих романах, слегка опоздал. Когда он вывалился на пригорок, откуда весь театр военных действий был как на ладони, вставшая перед взором картина его вовсе не порадовала. Беглецы были в нескольких метрах от мотобота, но метрах в пятидесяти у них за спиной стоял во весь рост Грачкин и целился из пистолета.

Времени на раздумье не оставалось, и Бур вскинул оружие, но поперёд прозвучали два выстрела. Сначала выстрелил Грачкин, на удивление попал, но порадоваться удаче не успел, рухнул с пробитой головой: со стороны десанта его снял снайпер. Бур посмотрел в сторону беглецов. Двое подтаскивали к боту третьего. Справа в камнях наметилось движение. Это часть немцев, что должны были по сценарию прикрывать побег Скорцени, решили: раз пошла такая пьянка, побежим и мы, вдруг повезёт!

«Чёрт! Чёрт! Чёрт!» Бур со стоном опустился за валун и выпустил в воздух комбинированную сигнальную ракету, которая на высоте 200 м рассыпалась на пять красных звёздочек. Для всех причастных это означало: «Тушите свет!». Находящиеся на берегу спецназовцы стали осекать огнём вторую группу беглецов – массовый побег предусмотрен сценарием не был. Десант решил вступиться за своих, и пальба поднялась нешуточная. Меж тем бот уже подходил к борту лодки, команда которой в спешке расчехляла пушку.

Бур в бинокль с тревогой следил за этими приготовлениями. В принципе, особо он не волновался. Вместе с ракетами с хорошо замаскированной на одной из лагерных вышек антенны ушёл сигнал пасущимся неподалёку эсминцам, и их появление на сцене театра военных действий было делом минут. Однако попадать под артобстрел, пусть и кратковременный, всё одно не хотелось.

Поэтому Бур облегчённо вздохнул, когда подводники на палубе резко бросили своё занятие, а шедший к берегу бот повернул назад. Вид погружающейся подводной лодки бодрости десанту не придал, а когда в поле зрения появились эсминцы, огонь с их стороны и вовсе затих.

Когда от борта одного из эсминцев отвалили мотоботы, десант выбросил белый флаг.

Бур, не обращая внимания на понуро стоящих десантников, к которым спецназовцы, одетые в форму лагерной охраны, гнали и оставшихся в живых беглецов из второй группы, опрашивал своих:

– Потери?

– Трое легкораненых, не считая того, капитана.

– Ясно. Видели, в кого он успел попасть?

– В кого – нет, но не в здоровяка. Не убил, ранил, это точно!

«Фогель или Малыш, скверно». В лагерь Бур решил не возвращаться. Его тут быть не должно? Не должно! Сел в бот и отбыл на эсминец.

* * *

Ни перемены в поведении охраны, которая неожиданно жёстко стала наводить в лагере порядок, ни даже внезапно заработавшая радиостанция, не произвели на Шарабарина ровно никакого впечатления. Заметил ли он всё это вообще? Даже гибель Грачкина воспринял без особого интереса – собственная судьба волновала его куда больше. А вот тут всё было ой как нехорошо! Его прислали наводить в лагере образцовый порядок, а он допустил побег! Как человек военный, Шарабарин понимал: то, что он всего второй день как вступил в должность коменданта, не оправдание. Валить всё на подчинённых? Так не на кого. Вот был бы жив Грачкин… Мёртвым не отгородишься, не поймут, и младшим лейтенантом не прикроешься – не того полёта птица. Прежний комендант? Выскользнет. Он бы сам точно выскользнул.

От кажущейся безысходности Шарабарин впал в прострацию и тупо перелистывал служебные бумаги, почти не вникая в их суть, пока не зацепился взглядом за знакомую фамилию. Так, это что? Акт проверки? Серьёзных замечаний нет. Число. Совсем недавнее! И подпись: член комиссии Жехорская. Шарабарин почувствовал, как по телу прокатилась горячая волна. Вот он, мизерный, но шанс. Правда, придётся пасть в ноги дядюшке, но это пустяки в сравнении с тем, что его ожидает. Лишь бы Жехорский не был в курсе того, что он пытался сделать с его дочерью. А по тем данным, которыми он располагал, тот как раз не в курсе…

* * *

Сталин был подавлен. Из доклада Судоплатова, каким бы скупым и щадящим он ни был, виновником происшествия, которое едва не привело к провалу всей операции, был именно он, Сталин. Но ведь он всего лишь хотел избавиться от комплекса вины перед Машенькой и Мишей, который испытывал после того мерзкого случая, и раздавить наконец эту гадину, Шарабарина! Ну, ужо он ему теперь!

Телефонный звонок отвлёк его от недобрых мыслей. Сталин посмотрел на аппарат. Ему казалось, что он умеет понимать своего скромного, но незаменимого в работе помощника. Телефон – так ему казалось – звонком предупреждал хозяина о характере предстоящего разговора. На этот раз трель была предупреждающей, чуть тревожной. Сталин нахмурил густые, но уже основательно седые брови, снял трубку. Звонил Жехорский:

– Здравствуй, Иосиф, надо встретиться!

Вход на смотровую площадку Дворца Народов для обычной публики в этот час был закрыт. Жехорский любил иногда подниматься сюда после работы. Пройдёшься по периметру любуясь вечерней Москвой, изредка раскланиваясь с такими же, как ты сам, VIPами, отпустишь поднатянутые за нелёгкий день нервишки, и домой, к жене.

Сегодня Жехорский совершал любимый променад в компании Сталина.

– Понимаешь, Иосиф, он очень меня просил. Рассказал, что сестра приползла к нему на коленях, и это после стольких лет размолвки! Говорил, что очень не хочет вмешивать в эту историю мою дочь. Племянник, мол, показывал ему какие-то бумаги, доказывающие пусть косвенную, но причастность Машани к тому, что с ним случилось…

– Чушь! – сердито оборвал Жехорского Сталин. – Я в курсе всего, и уверенно заявляю: твоя дочь не причастна к делу этого мерзавца никаким боком! Постой! – Сталин резко остановился. – Тебя шантажировали?

– Шантажировали? – Жехорский задумался, потом покачал головой. – Нет, как шантаж это не выглядело. Скорее, как жест отчаяния, последний довод. Мне даже показалось, что племянника он не очень-то и жалует, а вот шанс помириться с сестрой у него, видимо, последний. Иосиф, прошу как друга, смягчи наказание, я обещал…

– Не очень жалует, говоришь? – Сталин посмотрел Жехорскому в глаза. – Хорошо, Миша, раз ты обещал, пощажу негодяя. Он даже звёздочек с погон не лишится, но служить теперь будет в тысячах километров от Москвы, это моё последнее слово!

Шарабарин пребывал в приподнятом настроении. Утром в камеру принесли парадный мундир и таз с горячей водой. Сообщили, что его примет товарищ Сталин. Молодец, дядя!

Гладко выбритый, благоухающий хорошим мужским парфюмом, в орденах, при параде, сидя на заднем сидении легкового автомобиля с зашторенными окнами, покидал Шарабарин стены изолятора, и что-то ему подсказывало, что сюда он больше не вернётся. Однако по мере того, как его вели по коридорам «Звёздочки» к кабинету Сталина, уверенности в нём убавлялось с каждым шагом. Когда перед ним открылась последняя дверь, Шарабарин был уже на грани обморока. В кабинете, кроме них двоих, никого не было. Сталин стоял у окна к Шарабарину спиной и курил трубку.

– Излагайте, что можете сказать в своё оправдание! – приказал председатель ГКО, так и не повернувшись.

А у Шарабарина от страха и волнения весь отрепетированный долгими бессонными ночами доклад вылетел из головы, остались какие-то обрывки. Но стоять молча, когда приказано говорить, никак невозможно, и Шарабарин волей-неволей принялся излагать эти самые сохранившееся в памяти обрывки. Получалось крайне путано. Он это понимал, сбивался, начинал снова, повторяя одни и те же фразы по нескольку раз. Сталину это вскоре надоело.

– Хватит! – прозвучало, как пистолетный выстрел. Сталин резко повернулся. Рука Шарабарина, потянувшаяся к карману за платком, чтобы вытереть обильно выступивший пот, замерла на полпути и безвольно упала вдоль тела. Во взгляде Сталина было много брезгливости и ни капли жалости. – Хватит, – повторил он гораздо спокойнее, – изворачиваться и прикрываться другими. – Сталин нахмурился и как бы очень нехотя произнёс: – Ваша вина для меня очевидна, но суда над вами не будет. Не меня, – предупредил Сталин готовый вырваться изо рта Шарабарина поток благодарственных слов, – надо за это благодарить. Скажите спасибо своему дяде и товарищу Жехорскому, который просил за вас по его просьбе. Теперь слушайте внимательно! Отправитесь на Колыму в самый северный лагерь, где содержатся особо опасные преступники, заместителем начальника. И не дай вам бог ещё раз привлечь к себе моё внимание, вам ясно!

– Так точно, – с трудом выдавил из себя Шарабарин.

– Ступайте! – распорядился Сталин. – Остальное вам объяснят.

От Ежова Сталин звонка дожидаться не стал – позвонил сам, пригласил домой…

Пока Надежда Сергеевна суетилась около гостя в прихожей, Сталин стоял в дверях залы, пряча улыбку в усы. Стол был накрыт для двоих, так Ежов другого и не ожидал. Маршал оценил взглядом стол. Коньяк и бутылка без этикетки, знаменитое «Атенис мцване», которым Сталин потчевал только дорогих гостей. Закуски, правда, стандартные, зато много.

– Я ненадолго, – на всякий случай предупредил Ежов, на что Сталин лукаво улыбнулся:

– А кто говорит, что надолго? Но пока Надиного мяса не попробуешь, всё одно ведь не уйдёшь? Обидится…

Судя по запаху, который доносился с кухни, мясо пребывало в начальной стадии готовки. Николай обречённо устроился за столом и принялся накладывать на тарелку закуски.

– Вот это правильно! – одобрил Сталин, разливая по рюмкам коньяк.

Коньяком злоупотреблять не стали, перешли на вино, которое Николай всегда пил с удовольствием. В голове уже слегка шумело, на кухне доходило мясо. Убедившись, что гость расслабился, Сталин принялся подводить разговор к нужной теме.

– Как Николай? – спросил он участливо и чуть виновато.

– Спасибо, – сдержанно поблагодарил Ежов. – Ранение оказалось достаточно серьёзным, но путь до госпиталя, к счастью, оказался близким, успели вовремя. Сейчас, по нашим данным, идёт на поправку. Правда, со Скорцени пришлось расстаться, тот уже в Германии. И как там теперь всё будет…

Ежов не договорил, и в разговоре на некоторое время установилась неловкая пауза. Потом Сталин сказал:

– А ты знаешь, нам этого Грачкина пришлось наградить медалью, посмертно…

– И правильно, – криво усмехнулся Ежов. – Он же не знал, что стреляет в своего.

– Виноват я, Коля, – вздохнул Сталин, – перед всеми вами виноват. И Николая чуть не угробил, и исход операции под сомнение поставил.

– Даст бог, обойдётся, – не глядя на Сталина, произнёс Ежов.

– Да, дай бог. Я ведь хотел как лучше, хотел этого гада за Машеньку наказать по полной, а оно вон как вышло…

– Я всё понимаю, Иосиф, – стараясь, чтобы голос не звучал уж очень жёстко, произнёс Николай. – Только, согласись, «как лучше» лучше всё-таки доверить профессионалам.

Сталин недовольно засопел, но сдержался, промолчал. А Ежов был доволен: высказал, наконец, что хотел. В дверях появилась Надежда Сергеевна с подносом:

– А вот и мясо! Заждались, небось?

Охота на «серых волков»

– Товарищ Сталин, – секретарь положил на стол конверт. – Это прислали из редакции газеты «Правда». Хотят знать ваше мнение: следует ли печатать?

– Насколько мне известно, партийная пресса находится в ведении Идеологического отдела ЦК, – удивился Сталин. – Пусть обратятся туда.

– Они говорят, что в данном случае речь идёт об офицере действующей армии, и как раз в идеологическом отделе им посоветовали узнать сначала именно ваше мнение – и как председателя ГКО, и как члена ЦК.

– Ладно, почитаю, – кивнул Сталин.

Про письмо секретарь больше не напоминал, зная, что Сталин никогда не забывает того, чего забыть не хочет.

Прошло два дня, и на столе главного редактора «Правды» зазвонил телефон.

– Здравствуйте, – произнёс голос с мягким кавказским акцентом, – вас беспокоит некто Сталин.

– Здравствуйте! Я вас узнал, Иосиф Виссарионович, – слегка волнуясь, ответил главный редактор.

– Хорошо. Но я звоню совсем не для того, чтобы проверить вашу память. Я звоню по поводу заметки об этом морском офицере, Берсеневе, который закрутил роман с дочкой американского адмирала.

Сталин замолчал. Кажется, надо что-то сказать, и главный редактор не нашёл ничего лучшего, как брякнуть в трубку:

– Да, товарищ Сталин.

– Что «да»? – тут же откликнулся Сталин. – А если я скажу «нет»? Ладно, на это можете не отвечать. Лучше ответьте вот на какой вопрос: Берсенев, если мне не изменяет память, эсер?

– Точно так, – подтвердил главный редактор.

– Тогда почему подобная заметка не опубликована в газете «Труд»? Вас это не смущает?

– Не смущает, товарищ Сталин, – голос журналиста обрёл уверенность. – Дело в том, что главный редактор передовой эсеровской газеты отложил публикацию заметки о Берсеневе по моему совету.

– Вот как? – удивился Сталин. – Вы настолько тесно общаетесь?

– По некоторым вопросам, да, – подтвердил главный редактор «Правды».

– Тогда передайте ему, что ГКО не против опубликования заметки в газете «Труд». И в «Правде», кстати, тоже.

Проверка на вшивость

Это было необычное местечко. Хотя бы потому, что на карте, которая имелась в распоряжении штурмана «Волкодава», контур береговой линии здесь был без какого-либо намёка на неровности в виде бухты или лагуны, а отметки глубин не показывали наличия фарватера, позволяющего подойти вплотную к берегу. Однако такой фарватер, похоже, имелся. Об этом свидетельствовал хотя бы тот факт, что берег – вот он, совсем близко, а глубины под килем лодки по-прежнему безопасны. Правда, чтобы держаться этих глубин, лодке постоянно приходится маневрировать, многократно меня положение корпуса судна относительно берега. Если изобразить это движение на бумаге в виде линии, то в просторечном русском языке её бы охарактеризовали «как бык поссал». И вот тут, как бы сам по себе, возникает вопрос: зачем командиру «Волкодава» понадобился этот головняк? Ответ, как это часто бывает, лежит в плоскости служебных взаимоотношений: приказали, вот и понадобился!

Помните снимок? Одинокая девушка, утренняя подлодка… Качественный фотомонтаж, имеющий мало общего с реальностью. То есть Нора на пирсе, конечно, присутствовала, но в компании достаточно количества высокопоставленных гостей, кому вход на военный объект в тот день был разрешён. Америка решила устроить героям-союзникам торжественные проводы. Среди приглашённых был и военно-морской атташе Суверенного Союза в Соединённых Штатах Америки контр-адмирал Стриженов.

Бывший командир «Авроры», после того, как сдал командование крейсером, занимал различные должности в Главном морском штабе, потом параллельно со службой успешно отучился в военно-дипломатической академии, и в 1940 году получил назначение в Вашингтон. Он-то и сообщил командиру «Волкодава», что первый этап дальнего похода подводной лодки «КМ-01» завершён. Завершён успешно. После чего вручил запечатанный конверт с лаконичной надписью на лицевой стороне: «Совершенно секретно! Командиру ПЛ «КМ-01». Вскрыть по выходу в море!».

Скороходов так и поступил: вскрыл конверт прямо на ходовом мостике. Но до того были прощальные речи, прохождение подлодки мимо расцвеченных пёстрыми флажками кораблей с выстроившимися на верхних палубах командами – всё то, чего не хватило Берсеневу, когда они покидали Скапа-Флоу. А что же конверт? Внутри помещался приказ: «В сопровождении эсминцев ВМФ США следовать курсом на Панамский перешеек». Если у кого-то из команды и теплилась робкая надежда о возвращении на родную базу – эти мечты рассыпались в прах. Зато реально замаячила перспектива поменять Атлантический океан на Тихий.

И поменяли. Но прежде на борт поднялся странный пассажир…

За кормой лихо выполняли «Поворот „Все вдруг“» эсминцы сопровождения. С ними только что попрощались, и они отваливали в прошлое. Нос лодки был нацелен на вход в Панамский канал, за которым ждало будущее. Но никто и не предполагал, что первым вестником этого будущего станет усатый латинос в немыслимого раскраса рубахе и столь же непривычной русскому глазу шляпе. Очередной приказ берега гласил: «При прохождении Панамского канала принять на борт представителя ВМФ США. Следуя его указаниям, прибыть в очередную точку назначения».

Если бы не предъявленные полномочия, никто на мостике «Волкодава» и не поверил бы, что этот вечно улыбающийся клоун и есть представитель союзников.

– На каком языке будем с ним изъясняться? – вполголоса спросил Скороходов у Берсенева.

Пока старпом придумывал подходящее продолжение командирской шутке, за их спинами прозвучало:

– На каком угодно, сэр: английском, испанском или русском – по вашему выбору!

Сказано было по-русски, правда, с хорошо заметным акцентом.

– Упсс… – Скороходов сдвинул пилотку на лоб, – Старпом, принять мостик! – и поспешно скрылся в люке.

Последний шлюз с поэтично звучащим, но ничего не говорящим Берсеневу названием «Мирафлорес» остался позади, и он отпустил швартовую команду обедать. Теперь «Волкодав» шёл в водах Тихого океана, и до устья канала оставалось всего ничего. С левого борта постепенно открывался вид на город, который аборигены, ничтоже сумняшеся, окрестили точно так же, как и страну – Панама; над правым ухом зудел Санчес – так попросил называть себя званый гость.

… – Прекрасная страна, сэр. Дивная природа. А как гостеприимны местные жители! Жаль, что программой вашего визита не предусмотрено посещение Панамы, я имею в виду город; страну вы, можно сказать, уже посетили, ха-ха-ха!

«Однако какие у этого стервеца ровные белые зубы», – подумал Берсенев и вызвал на мостик штурмана с лоцией.

– Покажите на карте место, куда нам следует прибыть, – попросил он Санчеса.

Латинос, видно, в картах понимал, поскольку почти без раздумий ткнул пальцем.

– Сюда, сэр!

– Прекрасно! – Берсенев повернулся к штурману. – Полагаю, часа два ходу, Виктор Александрович?

– Где-то так, – дипломатично подтвердил штурман.

– В таком случае, будьте любезны, сопроводите гостя в кают-компанию, пусть отдохнёт, а за одним и отобедает!

– Есть! – откозырял штурман и указал Санчесу на люк. – Прошу!

Берсенев посмотрел им вслед и довольно расправил плечи.

Прозвенел звонок. Вызывал командир.

– Мостик на связи!

– Старпом, гость с тобой?

– Никак нет, Валерьян Всеволодович, развлекает кают-компанию!

– Тогда я к тебе!

– Какая прекрасная страна! А, старпом? И природа здесь дивная! Жаль, что программой нашего, так сказать, визита не предусмотрено посещение Панамы, я имею в виду город…

«От кого-то я это уже слышал, – подумал Берсенев. – Но командир не заморский гость, его в кают-компанию не сплавишь…»

Выручил голос, прозвучавший из люка:

– Прошу разрешения!

– Поднимайтесь, товарищ капитан-лейтенант!

На мостик поднялся самый загадочный из офицеров «Волкодава», командир группы морского спецназа капитан-лейтенант Кошкин. Фамилия была Берсеневу знакома. Вице-адмирал Кошкин командовал Особой Тихоокеанской армией. Но поскольку свой штаб он держал не во Владике, а в Сов. Гавани, то про семью командарма Кошкина Берсеневу-младшему ничего известно не было, а поговорить об этом с капитан-лейтенантом как-то не сложилось. Для подобного разговора, по крайней мере Берсеневу, нужна особая атмосфера, а как её добиться, если за весь поход они с Кошкиным не по службе пересекались исключительно в кают-компании во время приёма пищи, а там старпома постоянно кто-то отвлекал. Ну а как же личное время? – спросите вы. – Пусть его у офицера-подводника во время похода и немного, но ведь оно есть? Как не быть. Но вот ведь какая закавыка… Это самое личное время капитан-лейтенант Кошкин предпочитал проводить среди своих спецназовцев, ссылаясь при этом на специфику службы.

Спецназ изначально занял на лодке обособленное положение. Местом пребывания команды Кошкина был определён кормовой торпедный отсек, который, как известно, является на подлодке крайним. Они же были и за торпедистов. Кроме этого спецназ отвечал за торпедный катер и малую подлодку. От других обязанностей по несению внутренней корабельной службы спецназовцы были освобождены, поскольку выполняли куда более серьёзную задачу: охранять лодку во время стоянки. То есть, когда весь свободный от вахты экипаж развлекался на берегу, спецназ продолжал нести службу, причём в усиленном режиме.

Таким образом, даже в это, казалось бы, самое благоприятное время, задушевный разговор между Берсеневым и Кошкиным состояться ну никак не мог. За глаза офицеры меж собой Кошкина, конечно, обсуждали. Каждый судил, разумеется, в меру своей испорченности, но к общему знаменателю прийти всё же сумели. Кошкин, решили, офицер толковый. Службу его люди тянут справно, в бою ни разу не подвели. К сослуживцам относится ровно, никого не выделяет. В обращении вежлив. Не бука. В кают-компании может и шутку поддержать. А что держится особняком – его право.

– Выбрались подышать свежим воздухом, товарищ капитан-лейтенант? – поинтересовался Скороходов.

– И это тоже, – улыбнулся Кошкин.

– А помимо? – насторожился Скороходов.

– Хочу, товарищ командир, поделиться с вами и с товарищем капитан-лейтенантом некоторыми соображениями относительно личности господина Санчеса.

– Вы что, знакомы? – удивился Скороходов.

– Никак нет. Пересеклись недавно в кают-компании.

– И что, за столь короткий срок успели на него что-то, извиняюсь за выражение, нарыть?

– Не очень много, – ответил Кошкин, – но одно могу сказать определённо: он наш человек!

– Что значит «наш»? – не понял Скороходов. – Из Союза, что ли?

– Никак нет. Наш не в смысле наш, а наш в смысле, что тоже из спецназа, только, видимо, американского.

– Как вы это определили? – спросил Скороходов.

– Я его слегка прощупал. Есть особая метода…

– Понятно… Ошибки быть не может?

– Никак нет.

– Что ж, – Скороходов коротко вздохнул. – Будем иметь в виду. Спасибо, товарищ капитан-лейтенант!

– Подходим к месту, которое указал Санчес, – доложил штурман.

– Что тут у нас, – взялся за бинокль Скороходов. – Сплошные джунгли.

– Тропический лес, – поправил Берсенев.

– Та же хрень! – отмахнулся Скороходов. – Что по карте?

– То же самое, – доложил штурман. – Никаких потаённых бухт не обозначено, подходов к берегу нет.

– «Туриста» на мостик! – распорядился Скороходов. – Пусть удивляет.

Появившись на мостике, Санчес внимательно осмотрел береговую линию. Объявил:

– Немного не дошли, но ход стоит сбавить. – Через некоторое время обратился к Скороходову: – Сэр, прикажите застопорить машины. С этой минуты я принимаю на себя обязанности лоцмана и готов провести лодку в убежище, если с вашей стороны нет возражений.

Скороходов кинул:

– Командуйте!

Команды Санчес отдавал, не отрывая глаз от бинокля. При этом наводил объектив то на берег, то на воду. Повинуясь его командам, лодка, виляла кормой, что портовая девка задом, медленно приближаясь к берегу. На всякий случай Скороходов приказал поставить на нос лотового, но ни от него, ни от дежурного акустика тревожных сигналов не поступало.

Когда лодка, казалось, вот-вот уткнётся в берег, часть суши по правому борту отделилась и стала мысом, образовав между собой и берегом проход.

Небольшая бухта явно не предназначалась для приёма кораблей крупнее лёгкого крейсера, причём в количестве не более одной единицы. Теперь этой единицей стал «Волкодав». Помимо лодки, в акватории наличествовали ещё три катера, два из которых были водолазными. На берегу наблюдалось несколько низких строений, а вот людей что-то не видно. Те же, что попадали в поле зрения, носили камуфляжную форму без знаков различия.

Пока швартовались, Скороходов успел шепнуть Берсеневу:

– Прав Кошкин. Всё это очень напоминает секретную базу морского спецназа.

Никакое местное начальство их встречать не вышло, и Берсеневу пришлось обратиться за разъяснениями к Санчесу.

– Понимаете, сэр, – с неизменной улыбкой пояснил тот. – Дело в том, что у нас сегодня как бы ээ… праздник, все, включая начальство, находятся в посёлке. На объекте только дежурные. Но вам не стоит беспокоиться. Через час подадут машины.

– То есть ночевать мы будем в посёлке? – уточнил Берсенев.

– Разумеется. Оставаться на лодке экипажу никак нельзя, санитарные нормы, знаете ли…

– Кроме вахтенных, разумеется? – сделал ещё одно уточнение Берсенев.

– Разумеется, – подтвердил Санчес.

– Не нравится мне всё это, командир, – говорил Берсенев Скороходову. – Посёлок, как выяснилось, отсюда в пяти километрах. Может, оставить на лодке усиленный наряд? А то, как бы чего…

– Надо посоветоваться с Кошкиным, – решил Скороходов.

– Вы считаете, товарищ командир, что ночью лодку, возможно, попытаются взять штурмом? – спросил Кошкин.

– Нет… Штурм это, пожалуй, слишком, – не согласился Скороходов.

– Тогда усиливать наряд не надо! – твёрдо сказал Кошкин. – Не стоит так явно выражать недоверие союзникам. А если будут какие мелкие шалости, то я и мои ребята с ними справимся.

Весь посёлок состоял из одной улицы с расположенными по обе стороны двухэтажными домами. Все дома построены из дерева, без каких-либо архитектурных излишеств. Два самых больших дома отвели под отдых экипажу «Волкодава».

На место их доставили к подъёму флага.

– Расставишь людей по работам, зайди ко мне, – приказал Скороходов.

Когда Берсенев, получив разрешение, вошёл в каюту командира, там уже находился Кошкин.

– Вот, Кирилл Вадимович, – сказал Скороходов, показывая одновременно рукой на диван, – садись и слушай, какие страсти порой случаются тёмными латиноамериканскими ночами.

– Правильнее было бы сказать: стояло тёмное латиноамериканское утро, – поправил командира Кошкин.

– Принимается, – усмехнулся Скороходов. – Однако продолжайте, товарищ капитан-лейтенант!

– Есть! Итак, тёмным-тёмным латиноамериканским утром с борта одного из водолазных катеров, стоящих в бухте, название которой нам так и не сообщили, в воду без всплеска один за другим вошли четыре лёгких водолаза. Соблюдая все меры предосторожности, они под водой преодолели расстояние от катера до русской подводной лодки. Вернее, почти преодолели, поскольку, когда до борта лодки оставалось метров десять, вспыхнули два мощных прожектора, вмиг опутав всю четвёрку щупальцами своих лучей.

– Красиво излагаете, товарищ капитан-лейтенант, – деланно восхитился Берсенев. – Пописываете, небось?

– В каком плане? – недопонял Кошкин.

– Ну, не в плане гальюна, конечно. Книжки не пишете?

– А… Нет, не пишу, но много читаю.

– Заметно.

– Отставить! – прервал пикировку Скороходов. – Давайте по делу.

У Кошкина было такое выражение лица, словно он хотел показать Берсеневу язык. До этого, конечно, не дошло, а вот рассказ продолжил.

– Водолазы замерли, но ретироваться не спешили. Подводная иллюминация привлекла внимание вахтенных, и вскоре у борта лодки сгрудилась почти вся смена, включая вахтенного помощника. Когда офицер заметил среди прочих вахтенного матроса, которому полагалось находиться в это время у трапа, он понял, какую допустил оплошность, и тут же приступил к наведению порядка…

В этом месте старпом опять попытался открыть рот, но, наткнувшись взглядом на грозящий ему командирский кулак, разом передумал.

– … Собственно бардак длился минуты три, не больше, однако этого времени хватило, чтобы на борт лодки проник посторонний. Человек в чёрном гидрокостюме, но без ласт, неплохо ориентировался в расположении отсеков, и очень быстро оказался у командирской каюты, с помощью отмычки открыл дверь и проник в помещение. Свет зажигать не стал, подсвечивая себе фонариком, нашёл сейф и стал возиться с замком. Вспыхнувший свет заставил незваного гостя замереть в той позе, в которой он перед этим находился. Насмешливый голос за спиной незадачливого визитёра прокомментировал ситуацию:

«Какая приятная встреча… Что-то потеряли, господин Санчес? Можете встать и повернуться, и не забудьте поднять руки».

Выполнив все требования, Санчес оказался лицом к лицу с вашим покорным слугой, который сидел в командирском, прошу прощения, товарищ капитан второго ранга, кресле, и грозил непрошеному визитёру пистолетом.

Уж не знаю, что было тому виной: искусственное освещение, или отсутствие цветастой рубахи и усов, но нынешний Санчес нисколько не походил на того жизнерадостного балагура, чей образ прошедшим днём засел в печёнках у всех офицеров «Волкодава».

«Что дальше?» – криво усмехнувшись, спросил он.

«Разберёмся, – пообещал я. – Суд мой будет скорый и справедливый. На лодку вы проникли по халатности вахтенного, сейф вскрыть не успели. То есть не причинили экипажу и имуществу лодки никакого ощутимого вреда, так?»

Санчес неопределённо пожал плечами.

«Так! – дал я за него утвердительный ответ. – А раз так, то сейчас вас проводят к трапу и выдворят на вашу территорию».

Поскольку во взгляде Санчеса читалось непонимание, пришлось пояснить:

«Мы ведь союзники, и будет правильным считать произошедшее недоразумением. Так что адьёс, амиго!»

Берсенев энергично поднялся:

– Прошу разрешения выйти!

– Куда собрался? – не спеша переходить на официальный тон, спросил Скороходов.

– Пойду крутить хвосты проштрафившейся вахте, – пояснил Берсенев.

– Отставить! – приказал Скороходов, и на недоуменный взгляд старпома пояснил: – Вахта действовала подобным образом, выполняя мои указания.

– Недопонял… – протянул изумлённый Берсенев.

– Позвольте я? – попросил Кошкин, и, дождавшись благосклонного кивка командира, повернулся к старпому. – Этой ночи, вернее, этого утра, я, можно сказать, ждал с начала похода. Ну не могли союзники не заинтересоваться нашей лодкой. Обязательно должны были захотеть разобраться: отчего мы так лихо воюем. Я бы на их месте точно захотел! Не предпринимая никаких попыток подобной направленности на предыдущих стоянках, наши друзья помимо демонстрации союзнического долга ещё и усыпляли нашу бдительность, мою бдительность. Выбрав для нашей последней на союзнических базах стоянки этот тихий омут, дружественная разведка решила добыть столь необходимую информацию именно здесь.

– Но ведь если подумать, – наморщил лоб Берсенев, – такой ход представляется вполне очевидным, разве нет?

– Как раз, да, – согласился Кошкин.

– Выходит, они нас, вернее, тебя, – не удержался приколоться Берсенев, – держали за идиота?

– Да кто ж их знает? – усмехнулся Кошкин, взглядом давая понять, что оценил выпад Берсенева, – Надо было спросить об этом у Санчеса, но я как-то не догадался.

– Какие твои годы… – начал Берсенев, но фразу почему-то заканчивать не стал, спросил про другое:

– А вахту-то зачем во блуд вводить было?

– А сам не догадался? – сделал удивлённые глаза Кошкин. – Тогда поясняю: парни, что пришли к нам поутру в гости – суперпрофессионалы. Единственное место, которое их могло интересовать – сейф в каюте командира. Те, что пришли под водой, практически не сомневались: их там встретят, хотя вряд ли догадывались про прожектора. В их задачу входило отвлечь на себя внимание как можно большего числа охранников «Волкодава». В каюту должен был пробраться самый ловкий, а значит, и самый опасный. Он, разумеется, не стал бы преднамеренно убивать вахтенного у трапа, но я решил не рисковать и перестраховался, исключив их встречу вообще. Договорился с товарищем командиром, и вахта закосила под дураков отменно.

– И всё-таки я не понимаю… – задумчиво произнёс Берсенев. – О чём думало наше командование, когда давало согласие на стоянку в этом месте, если было очевидно, что лодку заманивают в ловушку? Хорошо, было просчитано, что драки не будет, но до сейфа-то Санчес всё равно мог добраться? Извини, каплей, но разве ты не мог проиграть схватку в каюте?

– Теоретически – мог, – кивнул Кошкин.

– И что тогда?

– Тогда, – усмехнулся Кошкин, – в руки к союзникам попали бы сделанные Санчесом фотокопии чертежей, которые к нашей лодке отношения не имеют. Я прав, командир?

По тому, как красноречиво промолчал Скороходов, Берсенев с грустью понял, что ему самому далеко не всё известно…

На этом рассказ о стоянке «Волкодава» в безымянной бухте можно и закончить, когда бы не хотелось упомянуть об одном маленьком нюансе…

Погрузка припасов шла к концу, когда Берсеневу доложили, что среди прочих обнаружена не проходящая по накладной запечатанная коробка со странной надписью по-русски: «Союзникам от союзников!». С соблюдением всех мер предосторожности коробку вскрыли, и обнаружили внутри дюжину бутылок первоклассного ямайского рома…

Прощайте красотки, прощай небосвод…

Такого до них не делал ещё никто. Переход в 9000 морских миль для крейсерской подлодки и в надводном положении считался запредельным, а уж проделать этот путь без всплытия на поверхность…

К походу готовились основательно. На безымянной базе их хоть и проверили «на вшивость» но затарили всем необходимым под завязку: топливом, пресной водой, продуктами и т. д. по списку. Выйдя в море, провели проверку всех систем. Теперь оставалось нырнуть…

Ласковое солнышко. Лёгкий бриз, обтекая лодку, дует в сторону далёкого американского берега, который отсюда без бинокля уже и не разглядеть. Погода, кажется, шепчет: ребята, вам это надо, туда, в глубину, когда наверху так прекрасно? Надо, не надо… Родина приказала – будем нырять!

– Старпом… – глаза под пилоткой не стальные, а карие, но тоже вполне командирские. – … Весь экипаж побывал на верхней палубе?

– Так точно! – ответил Берсенев. – В том числе и вахтенная смена.

– Добро! Тогда все вниз. Погружаемся!

19-октябрь-41

Разведёнка (игра разведок)

Пока Курт Раушер (Зоненберг, теперь уже окончательно, канул в небытие) отлёживался в госпитале на территории оккупированной германскими войсками Норвегии, его дальнейшая судьба решалась в Берлине…

Штурмбанфюрер СС Отто Скорцени (Фюрер лично попросил Гиммлера повысить своего любимца через звание) наслаждался жизнью. Купаться в лучах славы всегда приятно, независимо от того, заслуженно ли это, или так, комси-комса. После неудач на Восточном фронте, для поднятия боевого духа германской нации отчаянно требовался Герой, именно такой, с большой буквы. И коли такового не нашлось на поле брани, то почему бы не возвести в этот почётный ранг беглеца из холодного русского плена? Гитлер сказал «надо» – Геббельс ответил «яволь»! Раскрученная пропагандистская машина, перемешав, как и положено, быль с небылицами, с похвальной поспешностью сотворила кумира ещё до того, как нога его коснулась священной германской земли. Разумеется, это не был подвиг одиночки. Да, вначале он был один, переживший поочерёдно и коварную ловушку, и неправедный плен, и заточение на полярном острове, где ему пришлось существовать чуть ли не в обнимку с белыми медведями, мученик-одиночка. И только вера в своих друзей, в великого Фюрера, который помнит о нём, согревала будущего героя лютыми сибирскими (при чём тут Сибирь?) морозами. Дальше шла история о приказе Фюрера, о поисках Скорцени, которыми занимались с риском для жизни лучшие германские агенты, и о том, наконец, как герой был найден и с помощью верных помощников совершил дерзкий побег.

Да, к этому подвигу, помимо нацистских бонз, имена которых спецы из команды Геббельса не скрывали, наоборот, выпячивали, были причастны десятки скромных героев более мелкого масштаба; их имена широкой общественности должны остаться неизвестными. Однако ныне уже оберштурмфюрер Фогель сдуру этого не понял, и попытался искупнуться в лучах славы, которые предназначались лишь Скорцени. За то и поплатился. Помимо очередного звания, ему на грудь повесили ещё и медаль, и быстренько спровадили в Генерал-губернаторство, так теперь фашисты именовали Польшу. Другое дело Курт Раушер…

Руководитель РСХА редко на кого из подчинённых смотрел благожелательно, считая, что излишняя расположенность руководства неблагоприятно сказывается на их деловых качествах. Не сделал он исключения и для только что назначенного руководителя отрядов СС особого назначения.

Сидя напротив хмурого Гейдриха, Скорцени, подражая шефу, также воздерживался от проявления какой-либо радости, тем более что знал: улыбка на его иссечённом шрамами лице выглядит зловещей.

– Я вызвал вас, – произнёс Гейдрих, – чтобы расспросить о человеке, известном вам под именами Клаус Игель и Вальтер Зоненберг.

– Я бы сказал, что это два разных человека, обергруппенфюрер, – чуть подумав, сказал Скорцени.

– Вот как? Давайте подробности! Начнём с Игеля.

– Игель выглядел как мальчишка, играющий в войну. Он упивался отведённой ему ролью, вряд ли до конца понимая, во что влез.

– Вы сказали «выглядел». Думаете, это было притворством?

– То есть вы хотите спросить, обергруппенфюрер, не было ли мальчишество маской, под которой скрывался опытный разведчик? Нет, не было. Я в этом убеждён!

– Хорошо… Переходим к Зоненбергу.

– А вот это уже настоящий молодой волк, который только что вырвался из смертельного капкана. У него, если позволите, шерсть на холке стояла дыбом.

– То есть там был романтичный юноша, а здесь закалённый боец, я вас правильно понял, штурмбанфюрер?

– В общем, да, обергруппенфюрер!

– Ещё один вопрос, и можете быть свободны. Вы бы взяли Курта Раушера под своё начало?

– Без колебаний, обергруппенфюрер! Ведь я, возможно, обязан ему жизнью.

– Ну да, он ведь во время побега прикрыл вас от вражеской пули… Идите.

Оставшись один, Гейдрих открыл ящик стола и достал знакомую нам папку, на которой под грифом «Совершенно секретно» было выведено имя Курт (Конрад) Раушер. Теперь папка не выглядела тощей, документов в ней прибавилось минимум втрое.

Гейдрих нажал кнопку под столешницей. В мгновение ока в кабинете появился дежурный адъютант.

– Что Науйокс? – поинтересовался Гейдрих.

– Оберштурмбанфюрер ожидает в приёмной! – отрапортовал адъютант.

– Пусть войдёт, – распорядился Гейдрих.

Глава Службы внешней информации СД пользовался особым расположением Гейдриха. Именно ему он поручил навестить выздоравливающего Курта Раушера. Час назад с аэродрома сообщили, что самолёт из Норвегии приземлился.

Боксёр, так в управлении называли Науйокса за его перебитый нос, вошёл в кабинет шефа чётким строевым шагом и вскинул руку в нацистском приветствии.

– Хайль Гитлер!

– Хайль! – отозвался Гейдрих. – Рад вас видеть, Альфред. Проходите, присаживайтесь, и приступайте к докладу: как там наш Малыш? – Поразительно, но прозвища Ежова-Раушера в КГБ и СД совпали!

– Почти здоров, обергруппенфюрер. Врачи не видят препятствий для его транспортировки в Германию.

– Отлично! – Гейдрих сделал пометку в блокноте. – Распоряжусь, пусть его доставят в Рейх и поселят в одном из наших санаториев, где-нибудь в горах. Пусть дышит горным воздухом, пока мы определяемся с его будущим. Так каким вам видится его будущее, а, Альфред?

Судя по всему, ответ на этот вопрос был у Науйокса в кармане, поскольку ответил он, не задумываясь:

– Думаю, Малыш нам подходит. Во-первых, он прекрасно подготовлен как профессионал, во-вторых, у него есть как минимум две серьёзные причины служить преданно: в память об отце и… ему просто некуда деваться!

– То есть двойную игру с его стороны вы полностью исключаете? – уточнил Гейдрих.

– Полностью двойную игру я не могу исключить ни с чьей стороны, – скривил губы в улыбке Науйокс, – иначе какой я профессионал? Но в данном случае это была бы слишком тонкая игра. Нет, обергруппенфюрер, Малыш не двойной агент! К тому же наши специалисты пришли к выводу: на фотографии, которая сделана перед отправкой семьи Раушеров, между отцом и матерью на семьдесят процентов изображён именно Малыш. Да и группа крови совпадает…

– Группа крови не аргумент, – парировал Гейдрих, – она у него далеко не самая редкая. Да и все выводы наших экспертов лишь подтверждают, что у нас в руках настоящий Курт Раушер, а не его двойник. Но чего мы не знаем: успел ли Конрад Раушер воспитать из сына истинного патриота Германии?

– Думаю, да. – Науйокс перехватил взгляд Гейдриха и поспешил пояснить: – Я постарался его прощупать как раз на этот предмет. Не фанатик, конечно, но к идеям национал-социализма относится с пониманием.

– Как же тогда его участие в операции русской разведки по похищению Мостяцкого? – спросил Гейдрих.

– Говорили мы и об этом, – кивнул Науйокс, – и весьма подробно. Курт рассказал, что в то время он был всего лишь курсантом спецшколы. Перед отправкой туда отец предупредил его, чтобы он служил на совесть, зарабатывал доверие руководства и ни в коем случае не пытался заниматься самодеятельностью. В состав группы его включили в самый последний момент, и получить от отца дополнительные инструкции он просто не успел.

– В принципе это совпадает с тем, что говорит наш агент, который долгое время работал с Конрадом Раушером. Тот якобы упоминал в разговоре с ним, что постепенно готовит сына к борьбе, но форсировать события не хочет, потому что верит: из сына со временем получится очень ценный агент. С этим ладно. А что сделано по другому моему поручению? Я вас просил подчистить информацию по матери Малыша.

– Все сделано, обергруппенфюрер, я просто не успел доложить до отъезда в Норвегию. Вот бумаги, – Науйокс положил перед Гейдрихом несколько листов. – Теперь в случае проверки выяснится, что мать Малыша по нашему заданию лишь выдавала себя за правнучку поляка, чтобы вызвать больше доверия со стороны коммунистов.

Гейдрих быстро просмотрел бумаги:

– Хорошая работа, Альфред! Можете быть свободны.

Оставшись один, Гейдрих заменил несколько листов из папки на те, что передал ему Науйокс и убрал папку в стол. Изъятые листы он переложил в пустую папку и положил в сейф. Лёгкая улыбка, которая промелькнула в этот момент на его лице, сопровождала мысль о том, что добыть эти листы Науйоксу было, видимо, гораздо легче, чем вытаскивать тёмной ночью из земли могильный памятник с надписью «SARA HEYDRICH», но и с тем и с другим он справился блестяще! Теперь ничто не мешало объявить Курта Раушера истинным арийцем, а бумаги пригодятся на тот случай, если Малыш вдруг начнёт показывать характер.

Охота на «серых волков»

Владивосток. Штаб Тихоокеанского флота

– Товарищ командующий, Москва на проводе!

– Соединяй…

– Здравствуй, Вадим!

Командующий Тихоокеанским флотом СССР адмирал Берсенев узнал голос маршала Абрамова.

– Здравствуй, Глеб!

– Есть новости о «Волкодаве»?

– Пока не всплыли, и радио молчит. Но ты же знаешь, по заданной Скороходову вводной это нормально.

– Радиомолчание. Выход в эфир только в самом экстренном случае. Знаю. Но на душе всё одно неспокойно, как, впрочем, и у тебя.

– Это ты по телефону определил? – усмехнулся Берсенев. – Не зря маршальский хлеб кушаешь. За десять тысяч километров волнение в голосе подчинённого распознал.

– Так я не прав?

– Прав. Разумеется, прав. Волнуюсь. И за лодку, и за сына…

– Как всплывут, доложи!

– Слушаюсь, товарищ маршал Социалистического Союза!

Охотское море. Пятьдесят морских миль на норд-ост от острова Сахалин. Борт линкора «Адмирал Александр Колчак»

– Акустики – Мостику: по пеленгу сорок пять, шум винтов подводной лодки! – И почти сразу: – Лодка произвела залп тремя учебными торпедами, цель – мы!

«Ни хрена себе!» Начальник штаба Тихоокеанского флота вице-адмирал Согайдачный восхищённо поцокал языком. На мостике линкора паника. Не ожидали и словили гостинец! Эсминцы сопровождения кинулись подставлять борта, но опоздали. Все три торпеды прошли под днищем линкора. Цель поражена! Взвыв сиренами – так воют с досады сторожевые псы, которые прошляпили злоумышленника, – эсминцы кинулись к месту, откуда был произведён залп.

– Отставить противолодочную атаку! – приказал Согайдачный. – Поздно пить боржоми, когда почки отвалились! Всем кораблям выстроиться в линию, будем встречать героев! – Адмирал посмотрел на командира линкора. – Чего скис?

– Да ну! – махнул рукой каперанг.

– Ты руку-то побереги, – посоветовал Согайдачный. – Тебе ею ещё честь Скороходову отдавать, и благодарить за науку, за то, что он с тобой, таким вот показательным способом, своим боевым опытом поделился. Расслабились, понимаешь, без войны-то… А вот и они!

В десяти кабельтовых от линкора всплыла подводная лодка. В бинокль была хорошо видна истёртая, но хорошо различимая эмблема в виде оскаленной собачей пасти.

– Точно, они! – Согайдачный оторвался от бинокля. – Радио комфлота!

Медные горны

Пока ПЛ «КМ-01» в сопровождении почётного эскорта шла во Владивосток, туда же прилетела из Петрограда представительная делегация Главного штаба ВМФ СССР и НИИПК, возглавлял которую контр-адмирал Рудницкий…

Хороший аппетит гостя – сердцу хозяйки услада. Михаил Алексеевич Рудницкий вовсю старался соответствовать, но чувствовалось, что к концу обеда это ему даётся всё труднее. Любовь Берсенева с нарастающим беспокойством следила, как гость с трудом справляется с последним куском особым способом приготовленной красной рыбы, но при этом не забывает нахваливать угощение. Слава богу, обошлось! Тарелка пуста, нож и вилка победно водружены поверх неё параллельно друг другу ручками вправо. Гость сыт, но хозяйка осмеливается предложить:

– Михаил Алексеевич, может, добавки?

– Благодарю, Любовь Родионовна, но, уж не пеняйте, откажусь. Честно признаться, я вашим прекрасным обедом слегка осоловел. Мне бы в самый раз на воздух…

– Тогда в сад? Вадим, проводи гостя! А чай вам накроют чуть позже, в беседке.

В саду Рудницкий потянул из кармана трубку.

– Я так понял, Вадим Николаевич, у вас в доме не курят? Но здесь вы мне, надеюсь, позволите подымить?

– Сколько угодно, Михаил Алексеевич!

– Спасибо, конечно, но это лишнее. Одной трубки будет в самый раз. Я ведь, знаете, к новым поветриям отношусь с пониманием, и стараюсь себя в общении с табаком ограничивать, но полностью избавиться от сей пагубной привычки, увы, не в силах!

Трубка набита и раскурена. Адмиралы снялись с якоря и не спеша двинулись по дорожке вглубь сада.

– Хорошо тут у вас, – нахваливал Рудницкий. – У меня самого дача под Петроградом, в Терийоках, там тоже замечательно, но, скажу честно, у нас воздух больше тиной пахнет, а тут – океаном!..

Обсудив природу, перешли к делам семейным.

– У вас, Вадим Николаевич, помимо Кирилла, кажется, есть и дочери?

– Да, – кивнул Берсенев. – Александра и Наталья. Обе теперь замужем за морскими офицерами. Один служит в Сов. Гавани, а другой аж в Петропавловске-Камчатском.

– И жёны, естественно, при них? – уточнил Рудницкий.

– Как и положено офицерским жёнам, – подтвердил Берсенев.

– Ну да, конечно… – кивнул Рудницкий. – А вы знаете, Вадим Николаевич, я ведь на Кирилла до сих пор сердит, что он пренебрёг приглашением работать у меня в институте.

– Пренебрёг, говорите… – Берсенев внимательно посмотрел на Рудницкого. – А ведь он, Михаил Алексеевич, мне тогда звонил, советовался. И знаете, какой из его аргументов в пользу флота произвёл на меня наибольшее впечатление?

– Интересно, скажите, если не секрет, конечно.

– Теперь, пожалуй, уже не секрет. Он сказал: Я, отец, когда профессию выбирал, факультетом не ошибся. Подводник должен плавать под водой, а не протирать форменные брюки в лаборатории! Вот как сказал.

– Мальчишка! – выкрикнул в сердцах Рудницкий. – Никакого прагматизма – одна романтика! Простите, Вадим Николаевич, – опомнился Рудницкий, – Просто я возлагал на Кирилла большие надежды…

– А разве он их хотя бы частично не оправдал? – вступился за сына Берсенев. – Вы ведь сами давеча хвалили его отчёты, присланные с борта лодки.

– Хвалил, – кивнул Рудницкий. – И от слов своих не отказываюсь. Скажу больше. В них отчётливо проглядывает будущая кандидатская диссертация!

– Ну вот, видите! – воскликнул Берсенев.

– Да что я вижу, Вадим Николаевич! – Рудницкий в досаде махнул рукой. – Вы ведь в курсе, что мы, я имею в виду НИИ Подводного Кораблестроения, вслед за НИИ Военного Кораблестроения открываем во Владивостоке филиал? Да что я спрашиваю, конечно, в курсе! Вы ведь не просто командующий Тихоокеанским флотом Союза, Вы, говоря высоким штилем, «око государево» в Дальневосточной республике.

– Добавьте сюда ещё и членство в комиссии по вооружению при ГКО, – улыбнулся Берсенев.

– И это? – удивился Рудницкий. – Не знал… Был бы в шляпе, ей-богу, снял бы перед вашей комиссией! Конкретно за программу развития перспективных видов вооружения. Ответьте честно, вы, когда пять лет назад включали в программу управляемые ракеты повышенной дальности и крейсерские подводные лодки дальнего радиуса действия, подразумевали в будущем объединение двух этих проектов в один?

– Иначе говоря, предполагала ли комиссия в будущем использовать крейсерские подводные лодки в качестве ракетоносцев? – уточнил Берсенев. – Да, предполагала.

– Я так и думал, – удовлетворённо кивнул Рудницкий. – Но, позвольте, я вернусь к нашему филиалу…

* * *

– Поверить не могу: я дома!

Кирилл плюхнулся на диван, широко бросив руки на спинку. Диван, узнав молодого хозяина, откликнулся мягким гулом пружин.

Насколько хорошо возвращаться в родительский дом после длительной разлуки Кирилл познал ещё в курсантском прошлом. Но вернуться сюда же с войны живым и невредимым закалённым в тяжёлом походе бойцом… Градус восприятия просто зашкаливал! В глазах ещё стояла цветная и шумная встреча, которую устроил «Волкодаву» родной Кириллу Владивосток, а ноздри уже забил струящийся с кухни запах фирменных маминых пирожков. Мама, мамочка, мамуля! Встретила сына на пороге, обняла, расцеловала, и снова к плите – праздник, однако! Сашка, сестрёнка (приехала вчера вечером из Сов. Гавани), снуёт, что твой посыльный катер между залой и кухней, заполняет стол различной снедью, то и дело постреливая в сторону старшего братишки весёлыми глазами. Отец, грозный адмирал Берсенев, взвешивает в руке пузатенький графинчик, наполненный по горлышко полупрозрачной рубинового цвета жидкостью:

– Мамина, фирменная. Не давала притронуться, тебя ждала. Снимем, сынок, пробу?

– Снимем, батя! – Кирилл легко вскочил с дивана.

– Мамино здоровье! – Слегка соприкоснулись хрусталём, и потекла по организму шёлковая струйка. – Хороша наливочка!

– А вот и мы!

В зал входят мама с дочкой, неся в руках последние блюда. Адмирал поспешно прячет графин за спину, но поздно.

– Не утерпел, старый, – укоризненно качает Любовь Родионовна, – самую малость не хватило товарищу адмиралу выдержки.

– Да ладно, мать, – изображает смущение Вадим Николаевич, заговорщицки подмигивая Кириллу. – Мы же по чуть-чуть, пробу снять. Да и пили-то исключительно за твоё здоровье…

– Ладно, – милостиво кивает головой Любовь, – считай, оправдался. Давайте за стол!

… – Как живёшь, сестрёнка, как Михаил?

– Служит Михаил, – пожимает плечами Александра, – что с ним сделается? В героях пока не ходит, как некоторые…

– Некоторые – это кто? – делает вид, что не понимает сестру, Кирилл.

– Да ладно прикидываться, – усмехается Александра. – Давненько столь геройской поступью из похода не возвращались…

– Не преувеличивай, сестрёнка, – изображает скромность Кирилл, хотя ему, как и всем за столом, слышать такое приятно…

Рано утром на ходовом мостике «Волкодава» Кирилл с волнением всматривался во всё явственнее проявляющиеся очертания знакомых с детства берегов. Тут сигнальщик: «С „Колчака“ передали: заложите ватой уши!». На мостике все в недоумении, кроме представителя штаба флота. Тот достаёт из кармана горсть ватных тампонов и раздаёт всем присутствующим. Убедившись, что тампоны на местах, штабной прокричал сигнальщику прямо в ухо: «Передай на „Колчак“ „Готовы!“» Буквально через минуту идущий за кормой лодки в трёх кабельтовых линкор «Адмирал Александр Колчак» жахнул разом из всех орудий главного калибра. Такого бабаха Кириллу в жизни слышать ещё не приходилось. Так город-крепость был извещён о подходе героической лодки. А потом была встреча уже в гавани, ничем не уступившая подобным встречам в Скапа-Флоу и Мейпорте.

В доме женщины убирали со стола, а отец и сын в саду смотрели на звёзды.

– Были бы курящими – закурили бы сейчас! – пошутил адмирал.

– Что ты, батя, – возразил Кирилл. – И слава богу, что я некурящий. Считай, месяц без всплытия, с ума бы сошёл!

– Что, так весь переход через Тихий океан ни разу и не всплыли? – спросил адмирал.

– Под перископ пару раз было, – признался Кирилл, – а так чтобы совсем – ни разу!

– Да, с такими лодками быть нам хозяевами океанов! Ладно, сынок, пошли в дом. Мать маячит, чаёвничать зовёт!

– Вы извините, но я спать. Устал, не могу!

Кирилл поднялся с места и тут прозвучал короткий окрик:

– Сидеть!

Кирилл недоуменно уставился на сестру.

– Успеешь поспать, – категоричным тоном произнесла Александра. – Мы с мамой с утра маемся, когда про невесту услышим, а он «спать»!

– Откуда вы?.. – начал Кирилл, ощупывая лежащее в кармане кольцо, но осёкся из-за дружного хохота. Смеялся даже адмирал.

– Так про вашу невозможную любовь все центральные газеты писали, а ты что, не в курсе?

– Нет… Дайте посмотреть!

Александра взглянула на мать.

– Во втором ящике комода, – подсказала Любовь.

Александра принесла газеты, и Кирилл углубился в чтение. Родные с интересом наблюдали, как меняется выражение его лица.

– Вот это да… – произнёс, наконец, Кирилл, отбрасывая прессу в сторону.

– Хотим подробностей! – потребовала Александра.

– Да куда уж подробнее? – кивнул на газеты Кирилл.

– Нет, братец, отвертеться не удастся! Раньше скажешь – раньше ляжешь, иного не дано!

* * *

В Морское собрание офицеры «Волкодава» вошли единой группой. В вестибюле к ним подскочил незнакомый кап-три и обратился к Скороходову:

– Товарищ капитан второго ранга, постройте ваших людей, приказ комфлота!

– Что, прямо здесь? – удивился Скороходов.

– Так точно! – Кап-три повернулся через левое плечо и убыл в неизвестном направлении.

Скороходов посмотрел на старпома, но Берсенев только пожал плечами. Делать нечего, пришлось подать команду «Становись!» Пока офицеры «Волкодава» с ленцой выстраивались в две шеренги, на вершине лестницы ведущей из вестибюля на верхние этажи здания появилась внушительная компания адмиралов и кап-разов во главе с адмиралом флота Берсеневым. Поняв, что это была не шутка, Скороходов быстро навёл порядок в строю и, сделав шаг навстречу достигшему нижней ступени комфлота, вскинул руку к козырьку фуражки. Он открыл уже рот для доклада, но адмирал довольно резко его оборвал:

– Отставить! – Потом повернулся к капитану 1 ранга из своей свиты, в руке которого была папка. – Почему офицеры одеты не по форме?

– Не успели довести приказ до личного состава лодки, товарищ адмирал флота! – ответил тот.

– Так доведите! – приказал Берсенев-старший.

Прозвучала команда «Смирно!», после чего кап-раз открыл папку и зачитал приказ о присвоении очередных и одного внеочередного воинских званий всем офицерам подводной лодки «КМ-01». Через звание удалось перескочить капитан-лейтенанту Кошкину, который сразу стал капитаном 2 ранга. Чуть позже этому нашлось простое объяснение. Оказывается, воинское звание капитан 3 ранга Кошкину было присвоено досрочно за бескровную победу над американским спецназом, а сообщать об этом на лодку по какой-то причине не стали.

– Товарищ капитан первого ранга, – обратился комфлота к Скороходову, – потрудитесь привести внешний вид экипажа в соответствие с присвоенными званиями, после чего ждём вас наверху!

Адмирал повернулся и в сопровождении свиты стал подниматься по ступеням, а счастливые и растерянные офицеры «Волкодава» остались топтаться на месте, не зная, что предпринять, чтобы выполнить приказ.

Но в таком состоянии им предстояло пробыть совсем недолго. Лёгкой походкой к их группе подошла статная красивая женщина средних лет и, улыбаясь всем без исключения, произнесла:

– Здравствуйте, товарищи! Меня зовут Любовь Родионовна Берсенева, прошу следовать за мной!

На ходу Скороходов отыскал взглядом старпома и вопросительно стрельнул глазами в спину идущей впереди женщины. Берсенев утвердительно кивнул. В помещении, куда привела их Любовь Родионовна, подводников ждал целый отряд нарядно одетых женщин. Без долгих слов у офицеров отбирали кители, спарывали погоны и на их место пришивали новые. По тому, как споро это у них получалось, нетрудно было догадаться, что все женщины либо жёны, либо дочери моряков.

На втором этаже в огромном зале подводников ждали накрытые столы, где они при большом количестве свидетелей смогли обмыть новые звания. А вечером в этом же зале Морское собрание давало бал в честь героев…

* * *

Наклон – в исходное, наклон – в исходное… Нехитрый набор гимнастических упражнений, выполненных со всем прилежанием в промытом утренним дождичком саду, плюс чудодейственный мамин рассол – и от лёгкого похмелья не осталось и следа. Холодный летний душ, оборудованный прямо в саду, добавил бодрости.

В одних спортивных брюках с голым торсом Кирилл вернулся в дом, где сразу же столкнулся с Александрой. Молодая женщина оглядела брата долгим и каким-то совсем не сестринским взглядом, от которого тому стало неловко.

– Вот теперь я понимаю твою Нору, братишка, – произнесла Александра тоном, который Кирилл, дабы и в мыслях не обидеть сестру, не посмел охарактеризовать как блудский, – с таким тюленем любая самка будет не прочь оказаться на одном лежбище! Ой, да ты покраснел, – рассмеялась Александра. – Вот умора… Ой, я рифму придумала: у Киры с Норой случилась умора!

– Прекрати, бесстыдница! – прикрикнула на дочь возникшая на пороге Любовь Родионовна. – Вот скажи, тебе будет приятно, если про твои отношения с Михаилом станут подобное говорить?

– Ой, да пожалуйста! – фыркнула Александра. – Мы с Мишей свою любовь ни от кого не прячем!

– Совсем-совсем не прячете? – спросил оправившийся от неловкости Кирилл.

– Ну, не то чтобы совсем… – смутилась Александра.

– Вот видишь, – покачала головой Любовь, – и на тебя управа нашлась. Вот что, дети. Вы хоть люди и взрослые, а совет материнский всё одно послушайте. В отношениях между мужчиной и женщиной, коли это по обоюдному согласию, дозволено всё, за исключением одного: языком про то трепать. Вы поняли?! Кирилл?

– Да, мама!

– Александра?

– Да, мама…

– Вот и ладно. Извинитесь, друг пред другом, и пойдём завтракать.

Александра посмотрела на брата теперь уже как сестра:

– Извини, Кира, не знаю, что на меня нашло. Нет, вру, знаю! Позавидовала, что ты уже кап-три, а мой Мишка всё ещё в старших лейтенантах ходит, вот и захотела куснуть побольнее. А это кругом неправильно. Прости, братик, я больше так не буду.

– И ты меня прости, – Кирилл обнял сестру, – за то, что не удержался, ответил. Я тоже так больше не буду…

Садясь за стол, Кирилл кивнул на пустой стул:

– А что отец?

– С утра в воздушную гавань подорвался, – ответила Любовь Родионовна.

– В воздушную гавань, – переспросил Кирилл, – зачем?

– Не сказал, – вздохнула Любовь, – но догадаться нетрудно: кто-то из высшего начальства прибывает…

* * *

Воздушную гавань не следует путать с аэропортом. Аэропорт принимает самолёты, а воздушная гавань – дирижабли.

Адмирал флота Берсенев, не обращая внимания на вновь начавший накрапывать дождь, внимательно следил за швартовкой «России». «Россия» была одним из трёх дирижаблей, совершавших регулярные пассажирские рейсы между Москвой и Владивостоком (ещё два дирижабли совершали подобные рейсы из Петрограда). В зависимости от номера рейсы могли быть прямыми или с заходами в гавани других городов. Естественно, что для визита первого лица, Администрация президента выбрала прямой рейс, выкупив ровно половину билетов. Весь путь в 8000 километров «Россия» преодолела за 32 часа.

Ещё на подлёте к гавани Владивостока была прекращена работа маршевых двигателей и вся швартовка осуществлялась исключительно на манёвровой тяге. Первым делом пришвартовали нос воздушного судна. Сначала с носовой неподвижной причальной фермы выстрелом из гарпуна на дирижабль доставили фал, с помощью которого притянули толстый канат. Петлю на конце каната накинули на мощный гак, после чего на ферме включили лебёдку и потихоньку подтянули нос дирижабля. Затем нос с помощью специального устройства жёстко закрепили на консоли, один конец которой являлся одновременно частью лифтового механизма фермы. После этого пришёл черед швартовать хвост дирижабля. Процедура сильно напоминала швартовку носа, за исключением того, что кормовая причальная ферма была подвижной и перемещалась по рельсам, уложенным на земле. После окончания жёсткой швартовки лифты обеих ферм начали спуск дирижабля на стапель. Как только входной шлюз пассажирской гондолы оказался на одном уровне с аналогичным шлюзом причала, спуск прекратился, и оба шлюза соединились.

Первым из пассажиров борт дирижабля покинул президент СССР Александрович, за ним шлюз прошёл Секретарь Госсовета Жехорский, остальные члены правительственной делегации, после чего борт судна позволили покинуть обычным пассажирам.

* * *

Бриз со стороны Японского моря расчистил небо над Владивостоком. Однако солнышко, как ни старалось, оставшиеся после дождя лужи на площади перед штабом Тихоокеанского флота просушить до конца не успело. Что, впрочем, ничуть не помешало экипажу «Волкодава» замереть в парадном строю, последний раз всем вместе. Несмотря на близость разлуки, настроение у подводников было приподнятое. Ещё бы! То, что наградят – догадывалась, но что весь экипаж орденами – нет. А о том, что на церемонии награждения к ним с приветственным словом обратится президент СССР – и не мечтали.

Отзвучали последние слова президента и запели горны. А потом была первая, общая для всех моряков «Волкодава» награда. Когда зачитывали Указ о присвоении Многоцелевому подводному крейсеру «Уссурийский тигр» (так отныне официально именовалась ПЛ «КМ-01») звания гвардейского, у многих в глазах появился подозрительный блеск. Командир лодки капитан 1 ранга Скороходов принял из рук президента гвардейское знамя. Наградив всех, перешли к церемонии награждения каждого: от ордена «Красной звезды» до высшей награды Союза – Золотой Звезды Героя. Этой высокой награды вкупе с Золотой звездой к ордену «Морская Слава» был удостоен Скороходов. Капитан 3 ранга Берсенев был награждён орденом «Морская слава» и Серебряной звездой к нему.

На этом славная история подводной лодки «Волкодав» подошла к концу. Не пугать ему больше намалёванной на рубке оскаленной собачей пастью «Серых Волков» Дёница. Впрочем, «Уссурийскому тигру» предстоит пройти не менее, а может, и более славный путь…

19-декабрь-41

Пёрл-Харбор

Вашингтон

Госсекретарь США Эдуард Адельсон ехал в Белый дом. На коленях он держал папку, внутри которой был всего один листок: его докладная записка президенту по поводу утреннего визита в Госдеп (Государственный департамент) посла СССР.

Президент вошёл в Oval Office, не утомив Адельсона ожиданием.

– Привет, Тедди! Кого я должен благодарить за твой незапланированный визит?

– Привет, Фрэнки! Благодари Андрея Громыко, посла СССР и России.

– Вот как? – изобразил удивление президент. – И что же так взволновало наших русских друзей, раз их посол рискнул поднять тебя с постели?

«Уже доложили, – подумал Адельсон. – Однако, судя по настроению президента, только о визите посла, но не о содержании беседы». Раскрыв папку, госсекретарь достал вложенный листок и протянул президенту. Тот, не убирая ироничного выражения с лица, принял бумагу и углубился в чтение. Закончив читать, посмотрел на Адельсона уже безо всякой иронии:

– Как это понимать?

Адельсон пожал плечами:

– Громыко утверждает, что как предупреждение.

– Ну да, – кивнул президент, – на его месте я утверждал бы именно это. Но от себя добавлю: и как возможную провокацию – тоже. В любом случае вдвоём мы этот узелок не развяжем. Будем собирать малый совет!

Через час в том же кабинете протирали задами обивку изящных полукресел несколько высокопоставленных чиновников из администрации президента США.

– Итак, господа, – открыл совещание президент, – вы все ознакомились с документом Госдепа. Теперь попрошу высказываться!

Как зачинщик, первым взял слово Адельсон.

– Господа! Если предостережение русских сформулировать кратко, то оно будет звучать так: «В ближайшие дни, или даже часы, японцы совершат нападение на одну из тихоокеанских баз Соединённых Шатов». Теперь нам предстоит определить, что это: дружеское предупреждение, или хорошо спланированная провокация?

– А вы сами как думаете? – спросил директор ФБР.

Поскольку Адельсон медлил с ответом, могущественный чиновник обратился к президенту:

– Вы позволите?

– Разумеется, – кивнул тот, – вам слово!

– Я думаю, мы простим господину Адельсону его нерешительность, ибо, несмотря на немалый политический опыт, должность госсекретаря он занимает чуть больше месяца. – Пока главный охранник страны произносил эту тираду, снисходительная улыбка не покидала припухлых губ. – Я же выскажусь вполне определённо: это провокация, имеющая целью осложнить наши отношения с Японией. Ни для кого из вас не является секретом, что обстановка в Восточной и Юго-Восточной Азии достигла того предела, за которым начинаются военные действия. Не является секретом и то, какие страны станут основными участниками противостояния: Япония против СССР или США. И вот это самое «или» является на данный момент основной интригой. Или Япония всей своей мощью обрушится на СССР, а США достанется роль стороннего наблюдателя, или союзника России – о нашем союзе с Японией речи, к сожалению, я подчёркиваю, господа, к сожалению, не идёт, – или основное бремя ведения военных действий на Тихом океане ляжет на наши плечи. Насколько мне известно, переговоры, где мы аккуратно подталкиваем японцев к занятию правильной позиции, идут успешно. Странно было бы со стороны русских не попытаться в этих условиях нам помешать.

Мнение участников совещания было единодушным: никаких резких телодвижений в связи с предупреждением русских не предпринимать, но и бдительность при этом тоже притуплять не следует.

Москва

Госсекретарь СССР Жехорский работал с документами, когда на столе зазвонил телефон правительственной связи, в просторечии именуемый «вертушкой». Михаил снял трубку. Звонил Ежов.

– Ты в курсе, что японцы напали на Пёрл-Харбор?

– Да, мне уже доложили. С минуты на минуту ждём сообщения о выступлении президента США.

– Не вняли янки твоему предупреждению…

– Но попробовать, согласись, стоило. Ладно, у меня куча дел. Так что пока – и до связи!

Жехорский положил трубку и вновь зарылся в бумаги.

………………………………………………………………….

Наиболее значимые события союзного и международного масштаба за 1941 год по версии ТАСС.

Несмотря на то, что образование Восточного фронта всемирной борьбы с фашизмом потребовало значительных финансовых вложений, финансирование наиболее значимых проектов в прошедшем году продолжилось по ранее утверждённой схеме. В первую очередь это касается строительства второй очереди Трансполярной транспортной магистрали. По мнению компетентных источников, если финансирование «стройки века» и в дальнейшем не будет урезано, первый сквозной поезд от Лабытнанги до левого берега реки Енисей в районе проектируемого транспортного перехода пройдёт уже в 1943 году. В наступившем году продолжатся подготовительные работы к началу строительства 3‑й очереди ТТМ.

Из международных событий наиболее значимым следует считать подвижку линии Восточного фронта с территории СССР на территорию Польши. Конец 1941 года также отметился началом военных действий между Японией и США, и объявлением в связи с этим войны Германией Соединённым Штатам.

………………………………………………………………….

19-январь-42

И жизнь, и слёзы, и любовь…

Петроград

…– Ну, зачем, зачем ты это делаешь, неужели только ради лишней звёздочки на погоны?

Пётр слушал упрёки Светланы, низко опустив голову, и вовсе не из чувства вины. Он боялся сорваться на беременную жену, которая не могла, а скорее всего, не желала понять истинные устремления человека, которого она, как утверждала, любила. При чём тут звёздочка? Ну да, сейчас на нём форма майора польской армии, но в своей армии он по-прежнему остаётся капитаном. Капитаном, который пребывает в бессрочном отпуске. Но разве он не пробовал по-другому? Или это не он за те несколько месяцев, что натаскивал польскую мотопехоту, дважды подавал на перекомиссию и дважды отбрасывался на прежний рубеж? А в середине декабря его вызвал командир полка, полковник Бронский, и объявил, что в начале января полк убывает на фронт, для плановой замены одной из союзных частей, и его, Ежова, срок пребывания в полку, стало быть, истекает.

Командир тряс руку, благодарил за службу, намекал на то, что завидует тому, что Новый год он встретит уже в кругу семьи, а Ежов стоял, словно в воду опущенный, ибо в тот момент прощался со своей последней надеждой снова попасть на фронт, оказаться в атмосфере, без которой он своего существования теперь и не мыслил. Почему? Да потому, что подсел Петя Ежов на войну, как на наркотик. Не в плане желания кого-то убивать, нет. Скорее наоборот. Он рвался храбро и умнО командовать людьми. Своим примером воодушевлять их на бой, а умелым манёвром сохранять им в этом бою жизни. Он уже всё это попробовал, и чувствовал, что у него получается.

Если бы не то досадное ранение в бою под Белостоком… Пётр понимал, что врачи формально правы: стопроцентного излечения не было. Но он также понимал, что при желании любая медкомиссия легко бы эту формальность преодолела. Значит, был дополнительный фактор, превративший формальность в непреодолимую преграду. Отец? Нет, скорее мама. А чему вы удивляетесь? После стольких лет замужества за таким человеком, как Николай Ежов, Наташа обзавелась связями, позволяющими ворочать делами более крупного масштаба.

Вот какие мысли пронеслись по лицу Петра Ежова и, видно, не без следа, потому что полковник внезапно перестал трясти ему руку и слегка обиженно поинтересовался, что он делает не так? Слегка путаные объяснения Петра выслушал с вниманием, а потом неожиданно предложил перейти служить по контракту в Войско Польское. «А разве так можно?» – растерялся Пётр. И услышал от снисходительно улыбающегося полковника, что не только можно, но так уже и делается. Есть такая договорённость между Польшей и Россией. Работу вербовщиков, правда, не афишируют, но ей и не препятствуют. «Если согласен, то вот тебе направление на медкомиссию… Я гарантирую: ты её пройдёшь! Потом заключаем контракт – и ты на два года майор Войска Польского!» – «А после?» – вырвалось у Петра. Полковник, как показалось, с грустью покачал головой: «Два года боёв, о чём ты спрашиваешь?»

Отпуска Пётр не просил, но его ему дали: пять дней без дороги. В Питер поезд доставил его вечером 31 декабря. Дверь открыла Светлана. Сверкнувшая в глазах радость тут же сменилась испугом, верно, от вида незнакомой формы. Если не Ольга Матвеевна, которая сделала всё, чтобы сгладить возникшую неловкость, новогодний вечер был бы безнадёжно испорчен. Однако радости в глазах супруги Пётр за время отпуска так больше и не увидел…

– Ну, ты даёшь…

Под взглядом брата Пётр почувствовал себя экспонатом в кунсткамере. Это его слегка задело.

– Хватит меня разглядывать! – чуть раздражённо воскликнул он. – Как будто польская военная форма теперь редкость в Питере, а?

– Да нет, не редкость, – ответил Александр. – Просто странно видеть её на родном брате.

– Так привыкай быстрее. Будешь видеть её на мне ещё минимум два года. Войти-то можно?

– Да, конечно, проходи, – Александр поспешно посторонился, пропуская брата в квартиру.

За столом много не пили, больше разговаривали. Сначала рассказывал Пётр. Долго и обстоятельно. Саша внимательно слушал, не забывая изредка наполнять рюмки. Когда пришла очередь говорить самому, немного засмущался.

– Мне супротив тебя хвалиться особо нечем. Это ты у нас герой, – Александр кивнул на два ордена на кителе Петра. – А я пока наградами не обзавёлся, хотя без дела, понятно, не сижу.

– Кончай скромничать, братуха, – возразил Пётр. – Скажи лучше, что про свою работу распространяться не имеешь права, верно? Изобретаешь, как батя, и, верно, не игрушки?

– Не игрушки, – кивнул Александр. – Что до отца… Мы ведь все трое по его стопам пошли: ты – по одним, я – по другим, Колька – по третьим.

– Это да, – согласился Пётр. – Батя у нас – глыба! Нам всем скопом дай бог за ним угнаться. Кстати, что там Колька?

– Не поверишь, фиг бы его знал, – рассмеялся Александр. – Одним словом, разведчик!

В крохотной квартирке Александра зазвонил дверной звонок.

– Ждёшь кого? – спросил Пётр. – Может, Машаня?

– Нет, точно не она. Машаня в Москве, у Глеба. Они так и живут на два города: то она в Москву вырвется, то он в Питер нагрянет.

Когда в прихожей раздался знакомый голос, Пётр внутренне напрягся.

– Ну, здравствуй, пан майор!

В глазах вошедшего в комнату Николая Ежова-старшего плясали весёлые чертенята. Пётр облегчённо вздохнул: разноса не будет.

…– А какой мне был смысл тебе разнос устраивать? – чуть позже объяснял Николай. – Всё одно ведь ничего поправить нельзя. Я так и матери объяснил: контракт разорвать – огромная проблема, а когда ещё обе стороны, его заключившие, этого не хотят, так и вовсе невыполнимая.

– А она что? – со страхом в душе спросил Пётр.

– А что она? После того, как я ей твою позицию обрисовал: негоже, мол, командиру своих солдат бросать накануне боя, вроде, успокоилась. Приврал я, конечно, немного, но надо было тебя дурака выручать, а то мать совсем уж собралась к Холлеру на приём.

– А он что, в Москве?

– Бывает наездами. Ну, мать твоя и в Ставку бы поехать не постеснялась. Они с Надей Аллилуевой, после того, как вас с Васькой по госпиталям разложили, такую деятельность развернули, что любая медкомиссия при их виде в дрожь впадала.

– А что же вы с дядей Сосо их не урезонили? – спросил Пётр, одновременно отметив, что насчёт матери оказался прав.

– А ты свою Светлану урезонил? – спросил Николай, увидел, как разом помрачнел сын, понял, что попал в точку, и поспешил соскочить с темы: – Да есть у ваших мам своя правда. Раны-то вы себе не гвоздём, чай, проковыряли, в бою получили. Вон, Васька, до сих пор с тросточкой ходит.

– Я не Васька! – жёстко сказал Пётр.

– Не Васька, – кивнул отец. – В том смысле, что твоё увечье не так заметно. Потому ты на фронт и идёшь, коли так невмоготу…

…– Светик, а помнишь, что ты мне сказала, когда провожала на фронт в Екатеринбурге?

– Нашёл, чем попрекнуть! – зло сверкнула глазами Светлана. – Всё я помню, и повторила бы те слова вновь, когда бы ты Родину – нашу Родину! – защищать шёл. А так… Когда для тебя жизнь в окопе милее жены и ребёнка… Иди, конечно, коли решил, но знай: доброго напутствия от меня ты не дождёшься!

Договориться супругам не удалось. Пётр ушёл на вокзал, оставив рыдающую жену на руках у матери.

Ольге Матвеевне так и не удалось успокоить дочь. Слёзы перешли в истерику, потом начались роды. Ребёнок родился мёртвым…

19-март-42

Разведёнка (игра разведок)

Реквием для пулемёта с оркестром

Как ведут себя разведчики-нелегалы? Используют принцип хамелеона: главное – слиться со средой, и уж точно не пекут, запершись на все замки, картошку в камине…

Оберштурмфюрер СС Курт Раушер жил той же жизнью, что и большинство офицеров СД из окружения Гейдриха, разве старался не сильно выделяться, за что получил среди коллег прозвище Maus (мышонок), чему втайне был рад: постепенно забылось прежнее прозвище Малыш, которое, если сделать перевод на русский, до буквы совпадало с позывным союзного разведчика, майора ГБ Николая Ежова.

Но в этот вечер не выделиться оказалось крайне сложно. Виной тому был сегодняшний компаньон по расслабухе оберштурмбанфюрер СС Альфред Науйокс, который нынче буквально навязал своё общество Раушеру. От этого сильно отдавало сырным духом (если вспомнить про сыр и мышеловку), но Мышонок всё же рискнул сунуть в опасное место свой любопытный нос. Ему страшно хотелось узнать: что бы это значило? Ведь обычно Науйокс расслаблялся в обществе своего друга, обергруппенфюрера СС и шефа РСХА Рейхарда Гейдриха.

Впрочем, и этим вечером Науйокс почти не изменил своим правилам. Тот же престижный бордель, те же элитные проститутки, то же вино, вот только по ту сторону девочек не холеный Гейдрих, а серый малоприметный скромняга Раушер, всего лишь жалкая тень своего могущественного шефа. Изредка цепляя его взглядом, Науйокс никак не мог отделаться от мысли, что это ничтожество, которое он, можно сказать, своими руками поставил в один ряд с истинным сынами Ариев, теперь много ближе к Гейдриху, чем он сам. Как же такое могло с ними случиться? Помня, что истина в вине, Науйокс в этот вечер старался влить в себя как можно больше этого просветляющего ум напитка. И – о чудо! Он в один миг всё понял.

– Конечно, – саркастически хихикнул Науйокс, даже не замечая, что произносит мысли вслух, – они ведь оба полукровки, мой дорогой шеф и этот милый мальчик!

Науйокс потянулся, чтобы потрепать оберштурмфюрера по щеке, но тот легко уклонился от фамильярности. Быстро пробежав глазами по лицам проституток, Раушер понял, что для некоторых из них крамольная фраза оберштурмбанфюрера вовсе не осталась незамеченной. Решение пришло мгновенно. Раушер решительно поднялся с дивана:

– Вставай, Альфред, нам пора?

– А девочки? – запротестовал Науйокс.

– Девочки поедут с нами, – успокоил его Раушер. – Помогите оберштурмбанфюреру одеться и проводите нас, но только до машины! – негромко распорядился молодой офицер, одновременно протягивая несколько купюр девице, которая, он знал, была здесь за главную.

Усевшись на заднем сидении, Раушер втянул Науйокса в салон, с другой стороны его затолкали девицы. Видя, что ни одна ехать с ними не собирается Науйокс попытался схватить ближнюю, но та увернулась и поспешно захлопнула дверцу.

– Гони! – приказал Раушер водителю.

Привезя Науйокса к себе домой, Раушер с помощью шофёра дотащил бесчувственное тело до дивана, куда они его и бросили, потом пошёл проводить водителя до двери. Когда вернулся, Науйокс уже сидел и довольно осмысленно лупал глазами.

– Где это мы? – с трудом ворочая языком, поинтересовался он.

– У меня дома, – пояснил Раушер.

– Какого чёрта? – возмутился Науйокс.

– Такого, что ты напился, и девочкам стал неинтересен, – пожал плечами Раушер.

– Неправда! – Науйокс попытался встать с дивана, но успеха не добился. – Я не пьян!

Раушер посмотрел на него, сходил до буфета, вернулся с бутылкой и стаканом, поставил и то и другое на стол перед Науйоксом.

– Тогда вот!

Науйокс и не заметил, что пить ему предлагают в одиночестве, быстро наполнил стакан и выпил. Струйка жидкости пролилась на подбородок и оттуда попала на рубаху. Раушер брезгливо протянул ему безукоризненно чистый носовой платок:

– Возьми, утрись!

Науйокс вытер харю и отбросил платок в сторону. Неожиданно он произнёс фразу, почти не заплетаясь языком за буквы:

– Вот ты мне ответь. Почему, когда Науйокс ворует с кладбища плиту, чтобы скрыть факт, что бабушка одного большого начальника была еврейкой, или когда меняет документы в архиве, чтобы скрыть, что в жилах одного молодого поганца течёт польская кровь – он молодец. А когда Науйокс, пытаясь чуть-чуть подзаработать, продаёт, за неплохие, заметь, деньги, нескольким вонючим евреям фальшивые паспорта – он негодяй и изменник?

– Повтори, что ты сказал? – Раушер шагнул к дивану, но Науйокс завалился набок и через минуту оглушительно храпел.

Следующее утро началось для Раушера с того, что он приводил Науйокса в чувство. Будь они в России – опохмелил бы в два счёта, там это веками отработанная процедура. Здесь, в Германии, пришлось повозиться. Но ничего, справился. Науйокс сидел на диване с непросохшими волосами и хмуро смотрел на Раушера.

– Ты почему не на службе?

– И это всё, что тебя в данный момент беспокоит? – саркастически усмехнулся Раушер. – Выходной сегодня, вот и не на службе. Только я никак не предполагал начать его с того, что придётся приводить в чувство одну бесчувственную свинью, которая к тому же наговорила накануне вечером минимум на выстрел в голову.

– И чего я такого вчера наговорил? – живо поинтересовался Науйокс. Видимо, хмель выбил у него из головы далеко не всё, он даже не отреагировал на то, что его назвали свиньёй.

Поскольку Раушер не испытывал чувства жалости к этому подонку, то всё и выложил, и в красках. К концу рассказа Науйокс сидел, как оплёванный.

– Всё, мне конец, – потухшим голосом признался он. – Гейдрих такого не простит.

– То есть и про плиту, и про архив, и про паспорта – это всё правда? – уточнил Раушер.

– Плита, архив, всё это чушь, забудь! – поморщился Науйокс. – А вот паспорта… Ты думаешь, почему Гейдрих устроил мне вчера такой разнос?

– Шеф устроил тебе разнос? – искренне удивился Раушер. – Не слышал.

– Ещё услышишь, – успокоил его Науйокс. – Теперь мне грозит если не пуля, то Восточный фронт как минимум.

– А в Ваффен-СС ты не хочешь? – уточнил Раушер.

– Я не трус! – вспыхнул Науйокс и тут же утих: – Я готов подставлять голову под пули во славу Рейха, но не таким же глупым способом? Я специалист совсем в другой области, и Гейдрих это хорошо знает, но всё одно не простит.

– Может, ещё и простит, – попытался успокоить Науйокса Раушер.

– Нет, Курт. Если бы я вчера во время разноса простоял, опустив голову, может, всё и обошлось, а я дерзнул возразить.

Это в корне меняло дело. Подобного Гейдрих действительно не спускал никому. Раушер посмотрел на Науйокса с некоторым сочувствием.

– Тогда лучше фронт. Может и выживешь…

– Спасибо, утешил, – криво улыбнулся Науйокс.

* * *

Работой разведчика с позывным Малыш, начальник Первого главного управления КГБ генерал-лейтенант Бокий был доволен. Когда шла заброска агента, в его судьбе предполагали всякое, даже то, что Гейдрих отправит его к чёрту в пасть. Но о том, что глава РСХА сделает Малыша своим порученцем, никто и не мечтал. Так близко к секретам Рейха не подбирался ни один союзный разведчик. От Малыша специально не требовали добычи копий каких-то сверхсекретных документов, с лихвой хватало и тех, с которыми он сталкивался по роду службы. Плюс к этому наблюдательность и аналитический ум разведчика – вот вам и сверхценная информация.

И вот теперь сам Малыш предлагает всё это похерить. Бокий положил шифровку, над которой просидел весь последний час, в папку, и направил стопы в сторону приёмной председателя КГБ.

Если начальник Первого главка просит внеочередной аудиенций – прими его!

Ежов вчитывался в шифровку, но понять до конца её глубинного смысла так и не мог. Тогда он решил добавить к оперативной памяти ещё несколько терабайт, для чего принялся рассуждать вслух:

– Малыш просит разрешения на устранение Гейдриха. Зачем?

Бокий пожал плечами:

– Нет, если над ним «закапало», то у него есть право без согласования с Центром уйти по запасному варианту, я неправ?

– Прав, Николай Иванович, такое право у Малыша есть, – подтвердил Бокий.

– Тогда, скорее всего, закапало над кем-то другим, кому Малыш хочет помочь. Такое возможно?

– Как вариант. Почему нет? – поддержал идею Бокий.

– Вот в том-то и дело, что «как вариант», – вздохнул Ежов. – Нет, так мы ничего не решим. И обмениваться радиограммами тоже бессмысленно. Вот что: надо отправить к Малышу связника, срочно отправить! Он ведь торопит с ответом?

– Торопит, – кивнул Бокий. – Отправить-то отправить, но кого? Обычный связник для этого не годится. Для такого дела нужен ответственный работник аппарата, который на месте сумеет вникнуть в суть проблемы. Может посоветоваться со Львовым?

– А что? – встрепенулся Ежов. – Правильно мыслишь! К кому как не к твоему заместителю по Европе нам с этим обратиться?

– Тем более что звёздочек на погоне у него на одну больше.

– Ладно, не завидуй, – добродушно усмехнулся Ежов.

– Да я и не завидую. Разрешите отбыть в командировку?

– Куда это? – удивился Ежов.

– Как куда? В Стокгольм!

– Отставить! В Стокгольм скатаюсь я сам.

– Но это не по правилам, да и рискованно, – стал возражать Бокий.

– Если правила становятся помехой – их меняют, – усмехнулся Ежов. – Тебе ли это не знать? А что до риска… Ну какой может быть риск при поездке в гости к Львову, когда у него весь Стокгольм под колпаком?

На следующий день два респектабельных господина чинно прогуливались вдоль береговой линии.

– Замечательное поместье, господин барон! – похвалил Ежов, которого в таком одеянии и гриме узнать просто невозможно. – А воздух!

– Да, – улыбнулся седовласый красавец, – поместье что надо, особенно по части безопасности. Здесь птичка без моего ведома не чирикнет! – Уловив в мимолётном взгляде, которым наградил его собеседник, толику сомнения и даже беспокойства, барон Пётр Остенфальк, он же глава Европейского бюро Первого главного управления КГБ, генерал-полковник Львов поспешил успокоить старого друга: – Уверяю тебя, Коля, в моих словах нет и толики беспечности, одна констатация факта! Ну а уж тебе тем более нечего беспокоиться, тебя ведь в Швеции просто нет.

– Это точно, – усмехнулся Ежов. – Я сегодня весь день работаю в своём кабинете, а завтра, кстати, буду с утра проводить совещание.

– Успеешь! – беспечно отмахнулся Львов. – Самолёт дозаправлен, экипаж ждёт команды на вылет. Что касается твоего дела… Поехал бы на встречу с Николаем сам, но это вызовет подозрение. Барон Остенфальк, видишь ли, домосед. Но, – он лукаво стрельнул в сторону Ежова глазами, – можешь не беспокоиться. Отправлю к твоему парню сверхнадёжного связника, нашего общего, кстати, знакомца.

– И кого же это? – поинтересовался Ежов.

– Полковника Зверева помнишь?

* * *

В этот берлинский парк приходило много народа. И все они, прежде чем разбрестись по тенистым аллеям, подходили к пруду, чтобы покормить рыбок и посмотреть, как разные обнаглевшие пернатые на лету перехватывают не им предназначенную добычу. Для особого удобства любителей подобной забавы было оборудовано несколько мостков. Дождавшись пока нужный мосток освободиться, на него зашёл Курт Раушер. И сразу же вход ненавязчиво, но плотно заблокировали два дюжих молодца, как бы и невзначай. Если и были желающие туда пройти, то в силу природной стеснительности не решались прерывать дружескую беседу двух жизнерадостных людей. Хотя нет, один такой нашёлся и его, представьте, пропустили. И всё! Больше двух человек мосток не вмещал.

Пожилой господин, разместившись рядом с Раушером, достал пакет с кормом и принялся увлечённо кормить рыб и птиц. Произнеся пароль, он перешёл на русский язык:

– Говорите, не торопясь, и очень подробно. – Выслушав, произнёс: – Дело серьёзное и действительно требует безотлагательного решения. Ждите ответа каждый день на известной вам волне в установленные часы. И ещё, пока ждёте решения, обдумайте следующую информацию: англичане готовят покушение на Гейдриха во время его очередного визита в Прагу. Теперь ступайте.

* * *

На это совещание пригласили Захарова и Судоплатова. Они хоть и не имели теперь к работе Малыша непосредственного отношения, но совет по части диверсии, равно как и покушения, могли дать дельный. Выслушав план ликвидации Гейдриха, предложенный Малышом, Судоплатов присвистнул:

– Дерзко! Такого на моей памяти никто не делал.

– Но осуществимо? – спросил Ежов.

– Если Науйокс не подведёт, то вполне!

За столом установилось молчание, которое прервал Ежов:

– Всё, пора принимать решение! Итак, ликвидация Гейдриха необходима? – он посмотрел на Бокия.

– Необходима, – кивнул тот. – Велик риск, что после Науйокса Гейдрих примется за Малыша, как за ненужного свидетеля.

– Тогда осталось решить, кому доверить устранение Гейдриха: нам или англичанам?

– Насколько я понимаю, со стороны англичан будут действовать наспех подготовленные чешские патриоты? – уточнил Судоплатов.

– Я тебя понял, – взглянул на Судоплатова Ежов. – Намекаешь, что могут провалить операцию?

– Не намекаю, – возразил Судоплатов, – открыто о том вопию!

«А вопиёшь-то зря, – подумал Ежов. – В ТОМ времени покушение удалось, хотя чуть и не провалилось…»

– Если покушение английских диверсантов будет неудачным – Гейдриха прикроют так, что подступиться будет очень сложно, – рассудил Бокий. – С другой стороны, когда план Малыша сработает, мы получим в лице Науйокса ещё одного ценного агента.

– Да уж, после такого не отвертится! – согласился с коллегой Захаров.

– Решено! – прихлопнул ладонью Ежов. – Даём Малышу добро на покушение!

* * *

– Чего хмурый? – спросил Раушер.

– Жалко парней, – честно признался Науйокс. – Они ведь мне не в одной передряге спину прикрывали.

– Себя пожалей, – посоветовал Раушер. – Или ты передумал?

– Ничего я не передумал, – пробурчал Науйокс. – Внимание, едут!

Операция под кодовым названием «Осенний лист» началась два дня назад с откровенного разговора Раушера с Науйоксом. Утром Гейдрих подписал приказ о переводе оберштурмбанфюрера СС Науйокса из СД в Ваффен-СС, место назначения: Восточный фронт. Дежуривший в приёмной Раушер не стал отправлять приказ по команде, и уже в обед показал Науйоксу.

– Это конец, – прошептал тот побелевшими губами.

– Не спеши помирать, пока приказ у меня.

– Но вечно же ты его у себя держать не будешь, – вздохнул Науйокс.

– До вечера продержу точно, – заверил приятеля Раушер. – Давай поступим так: ты пока где-нибудь укройся, не мозоль глаза, а после того, как Гейдрих уедет домой, я вырвусь на часок, и мы в моей коморке быстренько обсудим ситуацию, идёт?

– Идёт, – без особой радости подтвердил Науйокс.

Вечером разговор получился действительно коротким.

– Все твои проблемы связаны с одним человеком! – в лоб заявил Раушер.

– И что с того? – насторожился Науйокс.

– Думай сам, только быстрее, время тикает, – усмехнулся Раушер.

– Ты мне предлагаешь… – начал Науйокс, в то время как рука его потянулась к кобуре, но замерла, когда в лоб ему уставилось пистолетное дуло.

– Занимаешься ерундой, – упрекнул Науйокса Раушер, – а время уходит. Ты пойми: всё против тебя. Откажешься – попадёшь на Восточный фронт, не забывай: я всё ещё дежурный и успеваю дать приказу ход, а уж Гейдрих постарается, чтобы тебя зарядили в самое пекло. Кинешься на меня сейчас, пристрелю и объясню это тем, что ты склонял меня к измене. Попробуешь сдать потом, мои объяснения будет теми же. Хочешь потягаться, кому больше поверят?

Науйокс вздохнул и отрицательно помотал головой.

– Так-то лучше! – Раушер убрал пистолет. – Давай набрасывать план операции.

– Не раньше, чем ты объяснишь, зачем это надо тебе, – сказал Науйокс.

– А самому никак не догадаться? Убрав тебя, Гейдрих вскоре придёт к мысли, что я тоже неудобный свидетель, ясно?

План покушения сверстался быстро.

– Одно непонятно: что ты будешь объяснять своим парням? – спросил Раушер.

– В том-то и дело, что ничего, – усмехнулся Науйокс. – Скажу только, что это приказ Гейдриха, им этого достаточно, не в первый раз, знаешь ли. Гейдрих любит выезжать затемно. К месту засады подъедет с рассветом, шоссе в этот час пустынно, шторки на задних дверцах наверняка будут задёрнуты, обергруппенфюрер не дурак подремать на ходу. Ну а когда парни поймут, кого завалили – если поймут – для них самих всё будет кончено.

– Хорошо, – кивнул Раушер, – годится!

План Науйокса был авантюрным, и в нём присутствовал один большой недочёт. Но так для того существовал ещё и план Раушера, чтобы все недочёты чужой мысли обернуть себе на пользу…

Гейдрих отправился в путь, как всегда, на одной машине, без охраны. На переднем сиденье, рядом с шофёром, дремал адъютант, на заднем – один обергруппенфюрер.

В нескольких километрах от границы с Протекторатом Богемии и Моравии дорога разветвлялась на две полосы, движение по каждой из которых осуществлялось лишь в одном направлении. После развилки полосы расходились на довольно большое расстояние и сходились вновь лишь через пять километров. В полутора километрах от развилки и устроили засаду. Место удобное: кусты росли здесь возле самой дороги.

При выезде из крайнего населённого пункта водитель генеральского «Хорьха» обратил внимание на то, что на приличном отдалении за ними следуют две машины: легковушка и грузовик, но не придал значения. После того, как «Хорьх» заехал на полосу одностороннего движения, обе следующие за ним машины доехали только до развилки, где и остановились. Солдаты в форме СС быстро установили у въезда на полосу запрещающий знак и выставили пост. И заметьте, это были не люди Науйокса!

Лишь только «Хорьх» поравнялся с местом засады, его прошил град пуль. Два автоматчика били по колёсам, а два тяжёлых пулемёта рвали на части кузов. Огонь длился не более минуты. Потом на дорогу выскочили два автоматчика и подбежали к машине. Один рванул на себя заднюю дверцу и в ужасе отшатнулся. А дальше захлопали пистолетные выстрелы…

Убедившись, что все четверо бывших соратников мертвы, Науйокс достал бутылку с зажигательной смесью.

– Бросаю это в салон, и уходим! – крикнул он Раушеру. – Нам следует торопиться: вдруг кто поедет?

– А что ты собираешься делать с этими? – Раушер указал на трупы диверсантов.

– В смысле?

– В смысле, что это твои люди, их трупы приведут к тебе, разве не ясно?

– Ерунда, – отмахнулся Науйокс, – про них почти никто не знает.

– «Почти» не означает «совсем», – назидательно произнёс Раушер.

– Zum Teufel! – выругался Науйокс, понимая: напарник прав, а он допустил просчёт. – И что теперь делать? – Вдруг он насторожился: – Машина!

– Спокойно, – урезонил его Раушер. – Это – свои.

– Какие такие свои? – удивился Науйокс.

– Надо же кому-то устранять твои недочёты, дружище!

Раушер шагнул к Науйоксу и одним ударом вырубил в нём сознание. Подъехал грузовик. Выпрыгнувшие из кузова солдаты построились в ожидании приказа. Офицер, сидевший до того в кабине, подошёл к Раушеру. Это был Зверев, одетый в форму гауптштурмфюрера СС. Пожал руку, улыбнулся:

– Место зачистить, машину сжечь, этого, – кивок в сторону ещё не пришедшего в себя Науйокса, – забрать с собой и перевербовать. Если не получится – уничтожить!

– Лучше перевербовать, – попросил Раушер.

– Делали, знаем! – опять улыбнулся Зверев. – Не трать времени, сынок, тебе давно пора быть в пути!

– Товарищ маршал, к вам генерал-лейтенант Бокий!

– Пропустить!

Ежов устремился навстречу вошедшему Бокию:

– Говори, не томи!

Но тот сначала закрыл за собой дверь кабинета.

– Всё в порядке, Коля! Гейдрих мёртв, Малыш вне подозрений, с Науйоксом работают!

– Уф! – выдохнул Ежов, хватаясь за сердце.

– Тебе плохо? – всполошился Бокий. – Позвать врача?

– Отставить врача! – через силу улыбнулся Ежов. – Или ты забыл? От радости не умирают!

19-апрель-42

JESZCZE POLSKA NIE ZGINELA!

Генерал Холлер не отрывал глаз от окуляров стереотрубы. «Чего они медлят!» Кто-то тронул за плечо:

– Пан командующий!

Холлер поднял голову и посмотрел на стоящего рядом генерала Калиновского.

– Больше никого не будет, – сказал тот.

Холлер не сразу понял, что имеет в виду командир бригады, и тому пришлось повторить:

– Больше никого не будет, пан командующий. Немцы отрезали остатки наших войск от Вислы. Им уже не пробиться…

В подтверждение его слов на том берегу началась интенсивная пальба. Мотострелки, прикрывавшие подходы к мосту, вступили в бой с германскими танками и пехотой.

– Когда сапёры закончат минировать мост?

– Говорят, нужно ещё не менее получаса.

Ещё полчаса… А они у нас есть? Холлер вернулся к стереотрубе. Чёрт! Какое-то количество бойцов ещё держало оборону, но все четыре БМП уже горели. Быстро, однако, швабы управились! В конце улицы, что вела к мосту, показался немецкий танк, за ним ещё, ещё… Пока немцы осторожничали, но скоро они правильно оценят обстановку, и тогда танки устремятся на мост. Ещё полчаса… Холлер распорядился:

– Срочно свяжите меня с полковником Бронским! У аппарата Холлер! Сколько у вас осталось БМП?

Командир мотострелкового полка, НП которого находился в пятистах метрах от НП командующего, тусклым голосом ответил:

– На ходу четыре машины, пан командующий.

– Сажайте в десантные отсеки гранатомётчиков и отправляйте всех на тот берег. Мне нужно чтобы они продержались хотя бы двадцать минут!

– Слушаюсь, пан командующий.

Бронский положил трубку и посмотрел на стоящих рядом офицеров:

– Нужно загрузить гранатомётчиков в целые БМП и прорваться на тот берег. Командующий приказал продержаться двадцать минут. Кто возьмётся?

Раньше других шаг вперёд сделал начальник штаба полка майор Ежов:

– Разрешите мне?

Думать было некогда, и полковник лишь кивнул:

– Действуйте, майор! – перекрестил спину спешно покидающего блиндаж Ежова, и тихо добавил: – Да поможет тебе Бог…

Тем временем бой на другом берегу Вислы стих. Теперь стрельба велась исключительно через речку. Холлер следил за четырьмя БМП, которые старались как можно быстрее преодолеть мост. Удалось это только двум машинам, две другие горели на мосту. Справа и слева от въезда на мост стояли покорёженные трамвайные вагоны, валялись какие-то брёвна, ящики, чадила подбитая бронетехника. Вкупе всё это могло служить неплохим прикрытием. Проскочив мост, БМП разделились: одна повернула вправо, другая влево. В полной мере манёвр удался только той машине, что свернула направо. У той, что ушла налево, на подходе к цели была поражена гусеница. Машина крутанулась на месте и замерла, при этом задний люк оказался прикрыт подбитой ранее БМП. Холлер видел, как десант поспешно покидает машину. Бойцы на ходу бросали шашки, устанавливая перед позицией дымовую завесу. Этим они спасли экипаж, который успел эвакуироваться до того, как в БМП попал снаряд. Холлер перевёл трубу на правую машину. Та судя по всему, осталась целёхонькой, и заняла довольно выгодную позицию, укрывшись за раздолбанным хламом.

Ежов лично расставил гранатомётчиков по позициям. Сам тоже взял РПГ и замер в ожидании. Произвёл выстрел, когда первый немецкий танк готовился выехать на набережную. Попал точно в гусеницу, которая тут же и лопнула. Танк развернуло бортом к гранатомётчикам и те с удовольствием поупражнялись на неподвижной мишени. Один выстрел попал между корпусом и башней, так, что ту заклинило, другой поразил машинное отделение. Теперь танк «перешёл» на сторону поляков, перекрыв ползущим за ним машинам въезд на набережную. Оставалось не дать зацепить танк тросом и оттащить в сторону, попутно отражая пытки вражеской пехоты атаковать. Этим и занялись Ежов со товарищи. Другая группа, хоть и лишилась поддержки БМП, действовала не менее успешно. Выстрелами из РПГ они подавили несколько огневых точек противника. Давление с той стороны заметно ослабло, по-видимому, немцы перегруппировывали силы. Нужное время было выиграно.

Холлер следил за происходящим, и не понимал, как он с такими бойцами мог проиграть сражение за Варшаву?

– Пан командующий, – раздался рядом голос Калиновского. – Минёры закончили работу.

– Оставляем подрывников и отходим! – приказал Холлер. – Передайте Бронскому, пусть отзывает своих людей!

Сам генерал верил своим последним словам: отозвать людей из-за Вислы? Вряд ли. Но и не отдать такого приказа он тоже не мог.

Хорунжий, что был в БМП за командира, приказ об отходе прокомментировал так:

– Вовремя. Боезапас всё одно почти на нуле. Экипаж, покинуть машину!

– Зачем покинуть? – удивился механик-водитель. – На ней я вас мигом домчу!

– На ней мы не доедем и до середины моста, подобьют, – пояснил хорунжий. – А побежим бегом, может, кто и добежит!

Выбравшись из БМП, хорунжий первым делом отыскал Ежова. Майор лежал бледный, без признаков сознания. Один из бойцов заканчивал накладывать повязку.

– Куда его? – спросил хорунжий.

– В бедро, буквально только что.

В этот момент слева началась сильная стрельба. Это оставшиеся в живых бойцы из соседней группы попытались проскочить мост. Ничего у них не вышло. Пулемётчик, засевший на верхнем этаже здания, что выходило фасадом на набережную, покосил всех.

Хорунжий осмотрел собравшихся около него бойцов:

– Я так понимаю, что здесь все, кто жив? Не хотелось бы вас огорчать, панове, но, сдаётся мне, что это ненадолго. На ту сторону нам не пробиться ни на БМП, ни бегом, ни вплавь. Но перед тем, как погибнуть, нам следует сделать одно доброе дело: спасти нашего командира. Пан майор многому нас научил, и в этом бою был с нами до конца. Но это не его война, панове, пусть останется жив, если то будет угодно Богу.

– Мы-то не против, только как это сделать? – спросил один из бойцов. – Может, спрятать его под БМП?

– С его ранением – это не вариант, – возразил хорунжий. – У меня есть идея получше. Видите люк на мостовой? Это вход в ливневую канализацию. Правда, люк теперь на виду у немцев. Поступим так. Ты, Янек, и ты, Марек, остаётесь с паном майором. Экипаж возвращается в БМП. Остальные действуют снаружи. Как только БМП закроет немцам обзор, открываете люк, и Марек с Янеком спускают туда пана майора. Закрываете за ними люк, дальше действуете по обстановке!

Через дым видно было плохо. Но как выскочила из укрытия БМП, как успела выстрелить по верхнему этажу, погубив огневую точку противника, прежде чем в неё один за другим стали попадать снаряды, это наблюдавший за исходом боя Бронский разглядел. Ещё он видел, как немецкий танк отпихнул останки БМП, расчищая себе дорогу на мост. Тоскливо выругавшись, полковник приказал сворачивать НП.

Бойцы уносили Ежова всё дальше от грохотавшего на поверхности боя. Они спешили, понимая, что немцы отнюдь не дураки, и вполне могут проверить люк. Беглецы не догадывались, что «боевая подруга» сослужила им последнюю службу. После того как танк её подвинул, БМП попала гусеницей как раз на крышку люка.

* * *

…– Давай за Петра, не чокаясь!

Глеб поднёс рюмку к губам, но заметив, что Михаил свою рюмку даже не поднял, пить погодил.

– Ты чего, Шеф? Надо парня помянуть.

Михаил смотрел на друга с немым укором, и к рюмке не притрагивался.

– Ах, вот в чём дело… – Глеб опустил рюмку, но на стол не поставил. – Проявляешь, значит, солидарность с Ершом и Наташей, мол, раз тела Петра никто не видел, он может быть и жив. А меня, стало быть, в предатели записал, коли я поминки по крестнику справляю, так? Можешь дальше молчать, на твоей физиономии ответ и так написан. Так вот что я тебе на это отвечу, мой верный испытанный друг, Поминки по живым ещё никому из них вреда не приносили, они от этого только живее делаются. А вот ежели Петька всё-таки погиб – на то, кстати, есть официальное заключение – не помянуть его большим грехом будет. Так что кончай застолье портить, бери рюмку и помянем Петьку. А потом, для равновесия, сразу выпьем за здравие всех ребят, что напрасно числятся погибшими. Так пойдёт?

Михаил сдался, и водка дважды ополоснула пищеводы, прежде чем руки потянулись к закуске.

– Ты только с Наташей своей сомнительной философией не поделись, – предупредил Михаил, цепляя вилкой кусочек селёдки, что, прикрывшись кружком репчатого лука, мок в масляно-уксусной заливке.

– Обижаешь! – возмутился Глеб, присматриваясь к холодцу, – Я пока ещё в своём уме… – и, не удержавшись, добавил: – Не в твоём, – после чего довольно хохотнул.

… – И почему всё так криво получилось у поляков?

Вопрос Михаила повис в воздухе, поскольку непосредственно Глебу он его не адресовал. Но тот откликнулся довольно живо:

– Знаешь, а у меня ведь тот же вопрос. И вот что я в связи с этим предлагаю. Ты распрямляешь политическую составляющую кривоватенькой проблемы, а после я разгибаю другой конец с военной точки зрения, идёт?

– Считай, уже пошло, – усмехнулся Михаил. – После того, как в тридцать девятом Войско Польское отступило аж за Минск, встал вопрос: что с этим храбрым воинством делать дальше?

– Ты это того, за базаром-то следи, – заступился за союзников Глеб.

– А я разве чё? – усмехнулся Михаил. – Ну, пристебнулся малёхо, считай что любя. Правительство Польши, что обосновалось в Лондоне, поначалу ратовало за то, чтобы всё войско потихоньку из Союза эвакуировать. Так, несколько дивизий оказались в Норвегии, сам знаешь, ненадолго. Процесс затянулся. Хлопотное это дело: войска морем переправлять. А тут и Гитлер своим «Тевтонским мечем» размахался. И та бОльшая половина численного состава, что ещё обреталась на союзной территории, в одночасье вновь стала Войском Польским.

– Алаверды, Шеф! – воскликнул Глеб. – Позволь добавить?

– Вообще-то это я должен был сказать «алаверды», когда пожелал бы передать тебе слово, – назидательно произнёс Михаил.

– Не вредничай! – отмахнулся Глеб. – Возродиться-то Войско Польское возродилось. Мы им и оружие вернули, то, что отобрали в тридцать девятом, когда они, как ты выразился, за Минск драпанули. Ой, теперь и я от подколки не удержался. Только и оружие то было так себе, и навык солдатики подрастеряли. Всяко выходило: прежде чем полякам в бой идти, требуется перевооружиться и переобучится. А это время. А нам наступать надо – момент благоприятный. Вот и пошли мы на Белосток своими силами – участие Армии Крайовой, это так, мы бы и без неё справились. Алаверды, теперь правильно?

– Теперь правильно, – кивнул Михаил. – И, главное, своевременно. Участие в Белостокской операции Армии Крайовой, было действительно продиктовано одной лишь политической целесообразностью, и то, что Белосток освобождали как бы они, ария из той же оперы.

– Под названием «А на хрена здесь русские, панове?» – горько усмехнулся Глеб. – Они ведь, как только мы освободили для них часть оккупированных земель, сразу стали тормозить наше дальнейшее продвижение на запад, или я путаю?

– Не путаешь, – успокоил друга Михаил. – Но тут мы, честно говоря, сильно не противились. За такую «дружбу» отдавать жизни наших солдат не сильно-то и хотелось.

– И правильно сделали, – одобрил Глеб. – До фронтовиков всё тоже очень быстро дошло. Нет, простые поляки к нам очень даже хорошо относились, когда начальства рядом не было. Ты ведь, верно, знаешь, что прямой контакт наших воинов с населением не поощряется.

– Как не знать, – вздохнул Михаил, – когда они такой пункт в договор о совместных действиях внесли.

– Даже так? – удивился Михаил. – Не знал. Думал, это просто негласное распоряжение.

– Какое там! Они туда и такой пункт добавили, что дальнейшее освобождение польских земель будет осуществляться Войском Польским при поддержке союзных войск, а степень этой поддержки будут определять сами поляки.

– Это я как раз в курсе, – заметил Глеб. – Не без моего участия сей пункт в договор вносился.

– Ну, да, – смутился Михаил, – чего это я…

– Сколько копий мы тогда сломали, – продолжил Глеб, – Под копьями я подразумеваю, разумеется, карандаши. Когда они нам с Жуковым принесли для согласования карту ротации войск на линии фронта, мы с ним сразу за карандаши и схватились. Чего ведь удумали? Кусок фронта наш, следующий кусок польский, и так по всей линии. И ведь бодались до тех пор, пока мы не пригрозили отвести войска за линию границы.

– И чем дело кончилось? – полюбопытствовал Михаил.

– Вмешался Холлер. Он хоть и пан, но башка у него варит. Договорились, что поляки целиком займут участок фронта на направлении планируемого главного удара. Наши части располагаются справа и слева по всей оставшейся линии фронта. Плюс одна армия остаётся в ближнем польском тылу.

– Это та, которая в итоге остановила контрнаступление германских войск? – уточнил Михаил.

– Она, – кивнул Глеб, – хотя и не в одиночку, конечно. Дыру затыкали и другими нашими частями, да и поляки, надо отдать им должное, за рубеж уцепились зубами…

Михаил посмотрел на замолкшего Глеба, потом напомнил:

– Мы ведь так и не добрались до причины военного поражения польских армий.

– Тут всё просто, – пожал плечами Глеб. – Переоценка своих возможностей, недооценка противника. Им бы, когда они Варшаву заняли, остановиться, закрепиться, начать перегруппировку. А они продолжили наступление. В итоге образовался разрыв между передовыми частями и основными силами. Немцы оказались поворотливее. Перебросили свежие силы из других областей Европы и часть резервов из самой Германии. Создали мощный заслон по фронту наступающих польских частей, да ещё поднакопили силы для фланговых охватов. В итоге попали ударные польские части в котёл. Поскольку были лучшими во всём войске Польском – вырвались и стали отходить к Варшаве. Там уже в спешном порядке возводили защитные рубежи – не успели. Основные фортификационные работы велись на западе, а немцы вновь ударили с флангов и ворвались в город с севера и с юга. Короче, измотанным непрерывными боями лучшим польским частям пришлось пробиваться через занятую врагами Варшаву. Ладно, у немцев тоже не всё получилось, и котёл оказался весьма и весьма дырявым. Арьергардные бои поляки провели весьма успешно, что и спасло их от окончательного разгрома.

– В этих боях пропал Пётр?

Глеб кивнул.

И жизнь, и слёзы, и любовь…

О том, что в благородном семействе Ежовых не всё спокойно, шушукались уже давно: и на светских раутах, и на лавочках у подъездов. «Она ей так прямо и сказала: твой Петька виноват, что моя Светка разродилась мёртвым ребёнком!» – «Ух ты! И не побоялась? Самой маршалице такое в лицо сказать…» – «А кого ей бояться? Они ведь, как-никак, родня, у самой муж герой, а главное, она мать!» – «Это да. А правду говорят, что Петька перед отъездом побил Светлану?» – «Про то не скажу, но наговорил, видно, много чего, раз она ему мертвяка родила» – «Господи! И не стыдно вам такие глупости говорить? Пётр, чай, не к любовнице ушёл, на фронт. А что младенец мёртвым родился, так то бывает, перед Богом все равны…»

«Маршалица» – Наташа Ежова эти пересуды, будучи женщиной умной, комментировала очень скупо, даже в разговорах с близкими подругами. Она бы их вообще не комментировала, да только тот неприятный разговор между ней и Ольгой Галиной состоялся при свидетелях. И чёрт её дёрнул примчаться из Москвы в Питер сразу, как стало известно про неудачные роды? А с другой стороны, могла ли она поступить по-другому? И может ли поступить иначе теперь, когда ей предлагают предать сына, похоронить, не предъявив тела? Материнское сердце не обманешь никакими свидетельскими показаниями – мол, в том бою никто не выжил, оно говорило: Петя жив, хотя и находится в большой опасности. А раз так…

Наташа поднялась с места:

– Мой ответ – нет! Сама на фальшивые похороны не приду и прокляну любого из членов моей семьи, кто такое сделает!

Сказала и вышла из комнаты, оставив в оторопи Ольгу Галину и своего мужа, который был единственным, кто присутствовал при их разговоре. Николай оторвал взгляд от двери, через которую вышла Наташа, и перевёл на Ольгу.

– Ну, значит, так тому и быть! – Ежов встал, давая понять, что разговор окончен.

Встала и Ольга. Она уже опамятовалась, говорила твёрдо:

– Жаль, что нашим семьям, похоже, не удастся сохранить нормальные отношения. Но я, Николай Иванович, в чудеса не верю. Как не верят в них те люди, что выдали мне эту бумагу. – Ольга подняла руку с зажатым в ней «Свидетельством о смерти» – Если мать отказывается хоронить сына – его похоронит жена, как велит ей долг!

…– Я же тебя упреждала, подруга, что ничего хорошего из твоего приезда не выйдет!

Разговор шёл на кухне в квартире Абрамовых. Ольга Галина только что поведала о своём визите к Ежовым, точнее, о том, чем этот визит завершился. После слов Ольги, Абрамовой в голову пришла мысль, что и здесь разговор пойдёт в том же ключе. За мыслью подкатило раздражение, поэтому вопрос, обращённый к хозяевам квартиры, прозвучал не без вызова:

– Осуждаете меня?

Не дождавшись ответа, ответила сама:

– Осуждаете… Ну, так чего не отказали в доме? Я бы и в гостинице перекантовалась.

– Не мели чушь! – поморщился Глеб. – В доме тебе и впредь никто не откажет. Что касается цели твоего приезда… – да, она нам не нравится!

– Господи, да чем же?! – воскликнула Галина. – Ладно, Наташа. Но вы-то люди военные. Вы же читали заключение. – Она процитировала по памяти: – «В борт БМП, в котором мог находиться майор Ежов, попало минимум два снаряда». Вы знаете, что происходит с экипажем БМП, когда в борт опадает хотя бы один снаряд? А я знаю!

– А тебя не смутило, что в заключение есть слово «мог»? – спросил Глеб.

– Ладно, тогда другое место из заключения: «На заключительной стадии боя немцы применили огнемёты». Они там всё сожгли. Всё и всех. Понимаете! Как в этом аду можно пропасть без вести?

– И всё-таки наше мнение остаётся неизменным, – сказала Ольга Абрамова. – Ты и Светлана поторопились.

– Я и Светлана? – с горечью воскликнула Галина. – Вы бы её видели, доченьку мою. Она после потери ребёнка стала вянуть, а теперь совсем одеревенела. Если хотите знать, мне одна ведунья посоветовала: нужно твоей дочке на могилке мужа поплакать, тогда, может, и отпустит её. Э… да кому я всё рассказываю? Вам, верно, неинтересно… Скажите лучше, кого-нибудь из вас на похороны ждать?

– А сама-то как думаешь? – спросила Абрамова.

– Так и думаю, – горько усмехнулась Галина, – а спросила из вежливости.

На символических похоронах Петра Ежова ни близких, ни друзей семьи не было. Ещё один повод для пересудов…

Личное дело Майора Ежова

По мере того, как Войско Польское откатывалось от Варшавы, положение окружённых в разных частях города польских отрядов становилось всё более отчаянным…

То, что госпиталь работает последние дни, а может и часы, главный врач, он же ведущий хирург, понимал прекрасно. С мрачным лицом слушал он доклад коменданта госпиталя.

– Все, кто мог двигаться, ушли, остались лишь неходячие, включая немцев.

Заключительные слова комендант произнёс, как всегда, осуждающе, хотя ему было прекрасно известно, что вражеские солдаты попали в госпиталь случайно. Просто их сначала принимали за своих. Как? А вы пробовали в пылу сражения отличить своих тяжело раненных танкистов от чужих по одному комбинезону? Вот и тащили всех подряд в госпиталь. Тут, понятно, определялись быстро. Немцев откладывали в сторону, определяя в конец очереди на операцию, но добивать их сразу, на чём настаивал комендант, главврач категорически запрещал. Операции дожидались немногие. Кто-то умирал на операционном столе. Потому в госпитале немцев на излечении было немного, пять человек. И теперь их участь была, как казалось, предрешена. Главврач прекрасно понимал, что когда он покинет госпиталь, комендант приведёт свою угрозу по отношению к пяти военнопленным в действие. Впрочем, не к пяти. К четырём. Один танкист успеет умереть своей смертью. Его положение врач считал безнадёжным. Что до остальных…

– Из двадцати двух тяжёлых больных семеро нетранспортабельны…

Сказав фразу, врач замолчал, заставив коменданта произнести:

– И?..

– Если мы оставим их вместе с немцами, то, может быть…

– Не может, – покачал головой комендант. – Немцы своих заберут, а наших добьют. А ещё и пытать будут.

– А вдруг…

– Вдруг?! – прервал врача комендант. Спросил с угрозой:

– А ты своей головой за это «вдруг» поручишься?

Врач угрюмо промолчал. Взгляд коменданта потеплел, и он сказал уже намного мягче:

– Давай оставим пустые разговоры и поговорим о насущном. Тех семерых наших придётся… ну, ты понимаешь…

Врач угрюмо кивнул.

– Остальных раненых будем эвакуировать по частным квартирам, – продолжил комендант. – Тебе потом придётся контролировать ход их лечения уже на дому.

Врач опять кивнул.

– Немцы… – комендант поморщился. – В общем, это моя забота. Кажется, всё?

– Есть ещё один момент… – сказал врач.

– Что за момент?

– Танкист, русский, что доставили сегодня. Если ему не сделать операцию, может умереть.

– Так в чём проблема? – удивился комендант. – Делай! Время на это у тебя есть.

– Дело не во времени. Тут я только могу отнять у парня ногу.

– Плохо, конечно, – сказал комендант, – но я так и не могу понять причину твоих сомнений.

– В нормальных условиях ногу можно было бы спасти…

– Ах, вот оно как… – комендант задумался, потом сказал: – Ты знаешь, я успел пообщаться с этим парнем. По-польски он говорит неважно, а вот по-немецки шпарит как по писаному. – Комендант посмотрел на врача. – У тебя документы того немецкого танкиста, что вот-вот помрёт, далеко?

Врач порылся в коробке и достал требуемое.

– И бумаги русского тоже давай.

Комендант разложил на столе документы немецкого танкиста и стал внимательно их изучать. Потом с досады ударил кулаком по столу.

– Проклятие, документы немца основательно подпорчены. Звание ещё можно разобрать, – гауптман – а вот ни имени, ни фамилии, ни номера воинской части по этим бумагам не восстановишь.

– Так это же хорошо! – воскликнул врач.

– Не понял…

– Всё очень просто. Главное, что документы настоящие, и никто не усомнится: они пострадали в бою и специально их не портили.

– Допустим, – кивнул комендант.

– И немцы, будем надеяться, допустят. А я ещё научу русского симулировать амнезию.

– Потерю памяти? – уточнил комендант. Лицо его просияло: – Слушай, а ведь всё может получиться! Займись русским прямо сейчас, а я позабочусь о том, чтобы в печи котельной сгорели и бумаги русского, и… Ну что ты на меня так смотришь? Сам ведь сказал, что ему осталось немного. Зато его комрадам сказочно повезло!

Следователь гестапо обходил помещения, давя подошвами сапог осколки стекла, наступая на разбросанные в беспорядке листы бумаги.

– Сколько, говорите, обнаружено раненых немецких офицеров?

Сопровождающий следователя унтершарфюрер откликнулся незамедлительно:

– Пятеро, гауптштурмфюрер!

– А с чего вы, собственно, взяли, что все они являются германскими офицерами, или хотя бы один из них? – взгляд следователя был жёсток и требователен, но унтершарфюрера это не смутило.

– Ну, как же? В кабинете главврача обнаружены их личные документы и истории болезней.

– И что, поляки их не уничтожили? – удивился следователь. – Вам не показалось это странным?

– Никак нет. Бумаги лежали в общей куче, вместе с документами и историями болезней поляков. Их подожгли, видимо, перед самым уходом. В спешке даже не облили бензином. Когда мы ворвались в помещение, костёр ещё горел. Те бумаги, что сверху, сгорели, а те, что оказались внизу, в середине – уцелели.

– Ну, допустим, – кивнул следователь. – Допустим, что документы чудом уцелели. А как вы объясните тот факт, что поляки перед уходом не расстреляли пленных?

– А они хотели, гауптштурмфюрер. Но главный врач госпиталя буквально прикрыл их своим телом, крича – один из наших офицеров немного понимает по-польски – про клятву какому-то Гипрокату.

– Гиппократу, – поправил следователь, потом наморщил лоб. – Постойте, вы что, успели допросить спасённых?

– Так точно. Они ведь все были в сознании, даже тот гауптман, которого потом первым отправили в госпиталь, потому что ему срочно требовалась операция.

– А имя и фамилия у этого гауптмана имеются?

– Видите ли, гауптштурмфюрер, – смутился эсэсовец, – документы гауптмана пострадали больше других, и кроме звания там ничего больше нельзя разобрать.

– Вот как? И вам не показалось это странным?

– Честно говоря, нет. Они ведь пострадали не при пожаре в кабинете главврача, а много раньше, видимо, в бою.

– Хорошо, – кивнул следователь, – вы свободны!

На следующий день тот же следователь разговаривал с хирургом, делавшим операцию таинственному гауптману.

– Парню просто повезло, что поляки не успели его прооперировать, – разглагольствовал хирург. – Эти коновалы просто отрезали бы ему ногу. А так… Нет я, конечно, не утверждаю, что он будет танцевать, даже без тросточки вряд ли сможет передвигаться, зато на своих двоих!

Врач рассмеялся собственной шутке, из вежливости улыбнулся и следователь. Следующим в его опросном списке стояла фамилия лечащего врача.

– Вы говорите, что у вашего пациента частичная потеря памяти? В чём это выражено?

– Он не помнит ни как его зовут, ни откуда он родом, зато помнит, что танкист, и хорошо помнит бой, в котором его ранило и контузило.

– А это нормально: тут помню, а тут нет? – спросил следователь.

Врач пожал плечами:

– Явление не столь уж и редкое.

– Понятно… И как долго может продлиться эта его амнезия?

– Месяц, год, всю оставшуюся жизнь.

– Тогда не будем полагаться на удачу, – улыбнулся следователь, – я сам подберу ему имя! – В ответ на недоуменный взгляд врача, улыбнулся ещё шире: – Шутка!

– Итак, вы утверждаете, что ваш подопечный не кто иной, как числящийся пропавшим без вести капитан танковых войск Копп Вилли?

– По крайней мере, он вполне им может быть.

Ответ показался начальнику по меньшей мере странным, и он потребовал объяснений.

– В тот день, – пояснил следователь, – в Варшаве шли тяжёлые бои. Пропавшими без вести числятся несколько офицеров-танкистов, и среди них три гауптмана. Я разговаривал с сослуживцами всех троих. Гауптман Копп по описанию больше других похож на моего подопечного.

– Опознание делать не пробовали?

– Не имеет смысла, штандартенфюрер. Половина лица Коппа до сих пор скрыта повязкой. К тому же его сегодня отправляют в другой госпиталь. Долечиваться он будет уже в фатерлянде. Если мы отправим его туда без документов…

Штандартенфюрер жестом остановил следователя:

– В том, что он германский офицер, мы можем быть уверены?

– Абсолютно! – уверенно произнёс следователь.

– В таком случае, почему бы ему не быть Коппом, раз он сам против этого не возражает?

Штандартенфюрер скрепил бумагу подписью и протянул лист следователю:

– Можете оформлять документы!

Разведёнка (игра разведок)

Хепи бёзде тую!

– Какого чёрта ты меня сюда притащил?

Благодаря стараниям Раушера, Науйокс нынче недоперепил, потому пребывал в отвратнейшем расположении духа.

– Говорят, отсюда лучше всего наблюдать праздничный фейерверк, – жизнерадостно сообщил Раушер, старательно делая вид, что не замечает дурного настроения подельника.

С тех пор как Зверев завербовал Науйокса, Николай для себя иначе как подельником его и не называл. А как ещё? Приятель? Слуга покорный! Коллега? Согласитесь, как-то не очень. Подельник – в самый раз.

Подписаться-то под вербовкой Науйокс подписался, но запил с той поры, сволочь, основательно. А дела, которое помогло бы ему встряхнуться, как назло, всё не подворачивалось. Зверев обещал что-нибудь придумать, но, как подозревал Николай, исключительно в ответ на его настойчивые просьбы. А германское руководство вообще отправило обоих офицеров в резерв, где они и мыкались в ожидании нового назначения. После гибели Гейдриха, РСХА временно возглавил сам Гиммлер, и прежние обязанности Раушера и Науйокса теперь исполняли его люди. Так что Николай стал всерьёз опасаться, как бы самому не запить. Поэтому, когда Зверев настоятельно посоветовал в день рождения фюрера посмотреть праздничный фейерверк, Николай решил советом обязательно воспользоваться, нутром чуя: что-то здесь не так. С утра присутствовали на торжественном собрании, где слушали обильно политые елеем речи в честь Гитлера. Потом Раушера кто-то отвлёк, Науйокс этим воспользовался, пришлось вытаскивать его из кабака, чем тот остался недоволен и пребывал в этом состоянии до настоящей минуты. Вечерело. Гуляющие всё чаще поглядывали то на часы, то на небо…

– Расчётное время, командир! – доложил штурман.

– Экипаж, снижаемся, приготовиться к сбросу! – скомандовал Глеб, отжимая штурвал от себя.

– Жаль, что не загрузились настоящими бомбами, – проворчал штурман.

Глеб сделал вид, что не услышал.

Праздничный фейерверк зажёгся в небе над Берлином точно в назначенное время. Зверев с волнением следил за происходящим. Лишь бы всё совпало по времени, иначе…

Вот в небе под радостный рёв толпы вспыхнул огромный Hakenkreuz (свастика) и почти сразу же взвыли сирены воздушной тревоги, вызвав поначалу не столько страх, сколько замешательство. Налёт? В такой день? Как такое вообще может быть?

А в небе творилось невероятное. Hakenkreuz неожиданно взорвался, а вместо него в небе вспыхнула яркая красная звезда. А потом с неба на головы обезумевших немцев посыпались листовки. Сотни, тысячи листовок. На земле метались люди, по небу шарили прожектора.

Николай весело посмотрел на враз протрезвевшего Науйокса.

– Как тебе такое?

– Впечатляет, – кивнул тот.

Посмаковав зрелище ещё минут пять, Николай толкнул подельника в бок:

– Пошли!

– Куда? – спросил Науйокс.

– В кабак, чудило! – рассмеялся Николай.

О том, что у фюрера от такого поздравления случился чуть ли не припадок, говорили шёпотом и с оглядкой. А вот детали происшествия обсуждали очень даже громко, по обычаю перепихивая вину с одного ведомства на другое. В конечном итоге совместными усилиями произвели на свет некий меморандум, в котором всю вину за случившееся возложили на русский самолёт, в самый неподходящий момент оказавшийся в небе над Берлином, спустившись, по-видимому, с огромной высоты, недоступной истребителям люфтваффе, поскольку туда он от них впоследствии и ушёл, сбив на прощание парочку самолётов.

Гитлер, который оправился от потрясения, так прокомментировал документ:

– Прилетай, кто хочешь, сбрасывай что хочешь… А не излишне ли гостеприимно с нашей стороны?

Оргвыводы, разумеется, последовали, и головы, разумеется, полетели…

* * *

– Молодцы! – Скупой на похвалы Александрович в этот раз не скрывал удовлетворения. – Показали фашистам, кто в доме хозяин! А с фейерверком, видно, наши инженеры поработали?

– Никак нет, – выступил вперёд председатель КГБ Ежов. – Это наши разведчики на земле постарались, а экипаж капитана Абрамова, если так можно выразиться, взял вину на себя, ну и листовки сбросил.

– Всё равно молодцы! – нисколько не огорчился президент. – Всех причастных представить к правительственным наградам! И вот ещё что… майор Абрамов звучит, по-моему, гораздо лучше!

19-май-42

Личное дело Майора Ежова

Судьба разведчика-нелегала не прельщала Петра Ежова ни в малейшей дозе. Однако когда в польском госпитале ему была предложена альтернатива: с ногой под чужой личиной или под своим именем, но без ноги и на конспиративной квартире, размышлял он недолго. Теперь, под стук колёс санитарного поезда, он оправдывал своё согласие исключительно полубредовым состоянием, в котором тогда находился. А иначе какого рожна ему ставить на кон собственную жизнь, а потом объявлять мизер при двух тузах? Но как потом повезло с прикупом! И вот он с новенькими документами, да на чистых простынях едет долечиваться в один из берлинских госпиталей. И кто он после этого? Все дружно сказали: везунчик! Это понятно, но ведь и нелегал, хотя и не разведчик…

* * *

Когда сосед по палате нашёл его со словами: «Пляши, Вилли, к тебе жена приехала!», Пётр почувствовал, как начало деревенеть лицо и отчаянно засаднил основательно обезобразивший это лицо шрам. К слову, шрам достался ему вместе с документами немецкого танкиста. Правда, тот обзавёлся шрамом в бою, а Пётр под скальпелем хирурга-поляка, который убедил его в том, что только так удастся добиться хоть какого-то портретного сходства. «Девки тебя и с такой мордой любить будут, а без ноги – как знать», – утешал хирург Петра, впервые показав ему в зеркале новое лицо. Тогда он был готов придушить «благодетеля». Потом, когда стало фартить, был тому даже благодарен. Теперь творению доктора предстояло выдержать, верно, самый строгий экзамен…

– Ганс, покажи мне её… – попросил Пётр, схватив соседа по палате за рукав пижамы.

– Зачем? – удивился тот, – Я же объяснил тебе, где её найти. – Потом лицо его озарилось пониманием и сочувствием: – Ты что, и жену не помнишь?

Пётр только наклонил голову.

– Бедняга, – посочувствовал Ганс, – ну, конечно, покажу, идём!

Они спустились по лестнице на первый этаж, и вышли в окружавший госпитальные корпуса сад.

– Вон она, сидит на скамейке, – показал Ганс, и добавил: – Её Эльза зовут. Иди к ней, не бойся. Она успела поговорить с врачом, тот наверняка предупредил её о твоей амнезии.

Пётр поблагодарил Ганса и с бьющимся сердцем пошёл к скамейке. Эту сцену с его стороны лучше было и не сыграть. Женщина с удивлением и испугом смотрела на мужчину с ужасным шрамом через всё лицо, который напоминал её Вилли разве что ростом. Тот, в свою очередь, смущался и своего вида, и того, что тоже её не узнаёт.

Эльза встала со скамейки, подошла к Петру, заглянула в лицо, спросила неуверенно:

– Вилли, это ты?

Лицо Петра исказилось совершенно неподдельной мукой, на глазах выступили слёзы. Это решило всё. Эльза поспешно сделала последний разделяющий их шаг, прижалась всем телом и истерично зарыдала у него на груди. Ганс, наблюдавший за происходящим со ступеней крыльца, удовлетворённо улыбнулся и пошёл сообщать приятную новость соседям по палате.

Разведёнка (игра разведок)

Берлин

Этот трюк, для людей военных в общем-то несложный, они проделали с изяществом бывалых офицеров. Синхронно вошли, синхронно отпечатали несколько шагов, сверкая начищенными до зеркального блеска сапогами, синхронно вскинули руки в партийном приветствии.

– Хайль Гитлер! – это они рявкнули также синхронно.

– Хайль, – с некоторой ленцой откликнулся сидящий за письменным столом мужчина. – Расслабьтесь, друзья! – отмеченное шрамами лицо расплылось в улыбке.

Поднявшись во весь свой громадный рост, хозяин кабинета стал выбираться из-за стола.

«Лихо он меня обскакал, – с завистью думал Науйокс. – Вот бы и мне научиться с такой же быстротой менять погоны, глядишь, и щеголял бы, как он, в мундире штандартенфюрера, а не прозябал который год в оберштурмбанфюрерах».

А Скорцени был уже возле них. Обменялся рукопожатием с Науйоксом, а Раушера помимо этого ещё и по плечу похлопал. Перебросился с каждым из офицеров несколькими малозначащими фразами – на чём приступ панибратства как бы и завершился. На ходу указав офицерам на стулья, Скорцени вернулся за стол, и за всё оставшееся время аудиенции не улыбнулся больше ни разу.

Уже на улице, оказавшись в месте, где их разговор никто посторонний слышать не мог, Науйокс произнёс:

– Ты, верно, рад? Не отвечай, и так понятно, что рад. Ещё бы, оказаться на страже самых важных секретов Рейха! Господи! Знали бы они, – Науйокс мотнул головой куда-то вверх, – какую лисицу поставили охранять курятник!

Раушеру ни тон напарника, ни содержание монолога точно не нравились, и он решил этот балаган прекратить.

– Вообще-то, – сказал он, – мне и в адъютантах Гейдриха жилось неплохо. Жаль, что тебе приспичило его убить…

Науйокс дёрнулся, как от удара кнута, лицо сделалось кислым, однако от каких-либо комментариев он предпочёл воздержаться. Раушер выждал время, дав обстановке разрядиться, потом заговорил:

– Мы уже не раз говорили на эту тему, и вроде бы пришли к определённому выводу: мы не соратники, а лишь временные союзники. Но мне всё-таки кажется: ты согласился на сотрудничество не только потому, что тебя припёрли к стенке, а ещё и потому, что понимаешь: фашизм для Германии – тупиковый путь развития, я неправ?

Раушер посмотрел на Науйокса. Тот глядел строго перед собой, упрямо сжав губы. Ну и ладно!

– Твоё теперешнее молчание я расцениваю как подтверждение правоты только что произнесённых мной слов, – подвёл черту под разговором Раушер.

Москва

Ежов закончил читать и закрыл папку. Выглядел председатель КГБ довольным.

– Давай, Глеб Иванович, обсудим, что мы с этого, – Ежов хлопнул ладонью по папке, – можем иметь.

Сидевший напротив начальник Первого главного управления КГБ генерал-полковник Бокий согласно кивнул.

– То, что при личном штабе Гиммлера создано некое подобие службы собственной безопасности – это для нас хорошо?

– И да, и нет, – сразу ответил Бокий, видимо, подготовился к такому вопросу. – То, что новой службе в числе прочих обязанностей вменяется контролировать работу подразделений, отвечающих за охрану особо значимых объектов – это безусловный минус.

– Ну да, – кивнул Ежов, – качество работы этих подразделений заметно повысится, что тебя, как руководителя внешней разведки, радовать не может.

– Именно.

– А то, что среди сотрудников нового отдела оказались сразу два твоих человека, надо понимать, плюс?

– Не рискну утверждать столь категорично. – Бокий понимал, что этой фразой слегка конфузит начальство, потому продолжил без паузы: – Ребятам ведь, чтобы не спалиться, придётся радеть за оба дела сразу. Поэтому данное обстоятельство оценю как плюс с оговорками.

– А я думал, скажешь: плюс с минусом, – хохотнул Ежов.

Бокий вежливо улыбнулся начальственной шутке, и продолжил:

– Зато тот факт, что новый отдел никак не будет подчиняться руководителю РСХА – это плюс безо всяких оговорок!

– А вот теперь я бы не был столь категоричен, – парировал Ежов. – Командовать Скорцени преемник Гиммлера на этом посту – ты ведь его имел в виду, не рейсхфюрера? – кстати, как думаешь, назначат Кальтенбруннера?

– Полагаю, да.

– Так вот. Командовать Скорцени он не сможет, но какие палки в колёса начнёт ставить, чем не минус?

– С такими покровителями Скорцени ему окажется не по зубам.

– Тоже верно, – согласился Ежов. – Как считаешь, почему нашенский Скорцени обошёл того в звании, и намного?

– Насколько я уяснил из твоих рассказов, тот Скорцени был всего лишь диверсантом, пусть и с приставкой «обер». А этот – не без нашей, надо сказать, помощи, ведь это мы ему биографию поправили? – после возвращения из плена больше по кабинетам штаны протирает.

– И неплохо это у него получается, – поддержал Бокия Ежов. – Ну и бог с ним. Скажи лучше, тебя не обеспокоило то место в донесении, где говорится о выкрутасах Науйокса?

– Я посоветовался с психологами. Они считают, что выкрутасы в пределах нормы.

– Да? Ладно. У тебя всё?

– Ещё один момент, Николай Иванович, – уже стоя произнёс Бокий. – Я не стал это пока никак оформлять, уж больно информация непроверенная, только есть подозрение, что твой сын, Пётр Ежов, жив.

Личное дело Майора Ежова

– Потерпи, я сейчас.

Эльза заметно волновалась и никак не могла попасть ключом в замочную скважину. Пётр, стоя позади неё, с любопытством оглядывался по сторонам. Небольшой домик стоял среди себе подобных, а совсем рядом дымили трубы какого-то предприятия.

– Там что, какой-то завод? – спросил Пётр.

– Завод, – не повернув головы, ответила Эльза. – Военный. Ты на нём раньше работал, испытателем танков.

Час от часу не легче! Нет, он, конечно, в училище изучал танки, в основном на предмет их уничтожения, хотя пару раз посидел и за рычагами. Но испытатель, да ещё и немецких танков! Одна надежда на амнезию. Хорошо, что отец когда-то очень подробно рассказал, как он изображал потерю памяти после перехода из своего времени. А что? Ситуация схожа… Ладно, это всё потом. Сейчас главное не провалить встречу с детьми того парня, чьё место он занял.

– Готово! – Эльза открыла дверь и пригласила: – Входи!

Пётр уже знал из рассказов Эльзы, что у него двое детей: дочь Маргарет трёх лет и пятилетний сын Пауль. Это хорошо. На фронт он ушёл добровольцем полтора года назад – видно, тот ещё был фашист! – дети тогда были совсем несмышлёнышами, вряд ли образ отца чётко отложился в их сознании.

Девочка и теперь ещё несмышлёныш. Во взгляде ничего, кроме испуга. А вот парнишка явно пытается что-то вспомнить, но, видно, шрам мешает. И воспитан в духе послушания: стоит смирно и только глазами лупает. Русский мог бы и на шею броситься. Хотя, обнимать такое страшилище?

Пётр подошёл к мальчику и ласково потрепал волосы на голове. Девочку взял на руки, поцеловал в щёку и тут же передал расплакавшуюся малышку матери.

Весь оставшийся день Пётр изучал семейный архив, и никто ему не мешал, что по-русски было бы странно, а по-немецки, наверное, выглядело естественно. А потом была ночь, которую они с Эльзой провели в одной постели. Быстро определив на ощупь, что соседка обладает весьма приятными выпуклостями, Пётр, даже в мыслях не извинившись перед Светланой, охотно взял предложенное тело. Что до Эльзы, то она не просто исполнила супружеский долг, но и охотно участвовала в процессе. В общем, ночка удалась!

Проснувшись на следующее утро, Пётр ещё до того, как открыть глаза, лёгким движением руки определил, что Эльзы рядом нет, и след её уже простыл, остался только запах на подушке. Получалось, что он основательно проспал. Встал. Умылся. Осмотрел дом. Детей не обнаружил. Завтрак нашёл на кухне. Там же на столе лежал листок бумаги, заполненный аккуратной латиницей. Ушла на работу… Ладно. Детей отвела к соседке, чтобы я лучше отдохнул… Совсем хорошо! Добропорядочному отцу семейства тут бы призадуматься: столько времени детей не видел, а их к соседке. Всё ли тут правильно? Но Петру такое, понятно, и в голову не пришло. Весь день он раз за разом перебирал архив, смотрел фотографии, запоминая надписи на обратной стороне, перечитывал письма. Пришёл в итоге к одному странному выводу: Вилли Копп не то что не был фашистом, а и в сочувствующих, похоже, не числился. И вот с этим следовало разобраться…

По большому счёту, Пётр Ежов был самцом и бабником. Нет, Светлане он до вчерашней ночи не изменял, но во время учёбы в училище не раз пускался в эротические изыскания. Однако столь покорной женщины, как Эльза, он пока не встречал. А раз так, то почему бы не проверить, сколь далеко эта покорность распространяется? Когда перед тем, как лечь в постель, Эльза, оставшись в одной сорочке, потянула руку к выключателю, Пётр сказал:

– Не надо тушить свет.

Эльза замерла, видимо, призадумавшись, но потом убрала руку от выключателя и повернулась к Петру: мол, чего ещё пожелаешь? А самец, которого Пётр не побоялся выпустить из клетки, желал сегодня многого. Жестом показал: снимай сорочку. Эльза чуть покраснела, но приказ выполнила беспрекословно. Следующим жестом самец подозвал самку к себе. Изучение обнажённого женского тела продолжалось несколько минут, в течение которых Эльза принимала те позы, которых от неё хотели. Потом жёсткая эротика перешла в не менее жёсткое порно, хотя и без особых извращений.

Когда глубоко за полночь Пётр, поцеловав уставшую Эльзу, хотел повернуться набок, та его придержала:

– Постой. Прежде чем уснуть ответь мне на один вопрос.

– Спрашивай, – милостиво разрешил умиротворённый Пётр.

– Кто ты на самом деле?

Чем такое услышать, лучше упасть копчиком на асфальт, честное слово! Пётр лежал, устремив неподвижный взгляд в потолок. Эльза не сводила с него глаз в ожидании ответа. Время шло…

Не дождавшись, когда на потолке появится подсказка – пусть даже и на кириллице! – Пётр стал выкручиваться сам.

– Как ты догадалась? – спросил он.

– Ты не очень-то похож на Вилли, даже с поправкой на шрам, – усмехнулась Эльза. – Впрочем, я сомневалась, пока не легла вчера с тобой в постель.

– Что-то было не так?

– Всё! Ты понимаешь, всё было не так! И это ни на какую амнезию не спишешь.

– Но ведь я мог приобрести новый опыт за то время, что мы были в разлуке, – попробовал сопротивляться Пётр.

– Где, на фронте? А пенис ты тоже там отрастил?

На такое возразить было нечего. Помолчав, Пётр сказал:

– Так вот почему ты увела детей к соседке…

– Ну, не могла же я оставить их на целый день с посторонним человеком?

– Сознайся: причина не только в этом?

Пётр заглянул в глаза Эльзы, и та не смогла солгать, ответила с вызовом:

– Да, я ещё целый день думала: доносить на тебя или нет.

– И почему не донесла? – деревянным голосом поинтересовался Пётр.

– Не думай, не только поэтому, – Эльза похлопала Петра между ног. – Просто я ненавижу фашизм за то, что он сделал с Германией, так же, как ненавидел его Вилли.

– Вилли был антифашистом? – вырвалось у Петра. – То есть я хотел сказать… Ладно, ты, возможно, права, и я, наверное, не Вилли!

Глаза Эльзы требовали: продолжай!

– В госпиталь в Варшаве я попал в беспамятстве. Потом сознание вернулось, а память – нет. Так что моя амнезия – не выдумка. Как не выдумка и то, что найденные при мне документы сильно пострадали. В них удалось разобрать только моё звание. А то, что я танкист, определили по комбинезону. Следствие выяснило, что в этот день без вести пропали четыре гауптмана-танкиста. Я мог быть любым из них. Из части, где служил Вилли Копп, приезжал человек, и сказал, что я очень на него похож. А мне, честно говоря, было всё равно. Теперь ты знаешь всё.

Пётр посмотрел на Эльзу и заметил в её глазах испуг. Маленькая месть свершилась, но развивать успех в намерения Петра не входило.

– Успокойся, – сказал он, ласково поглаживая женщину по щеке. – Не помню, был ли я, как твой муж, антифашистом, но то, что происходит сейчас в Германии, мне точно не по нутру. Ты довольна, будем спать?

– Ещё одна маленькая просьба, – смущённо произнесла Эльза. – Скажу честно, мне очень нравится заниматься с тобой… этим… но, только пойми меня правильно, я сегодня едва выполнила норму.

«Вот я эгоист! – ругнул себя Пётр. – Дорвался до бесплатного и затрахал бабу. Мне – удовольствие, а ей ещё смену на заводе впахивать!»

– Я всё понял, – сказал он. – Завтра будешь спать спокойно.

– Ты не обиделся? – с беспокойством уточнила Эльза.

– Нисколько, – заверил Пётр. – На наш век ночей хватит…

19-июнь-42

………………………………………………………….

Из стенограммы заседания Ставки Верховного Главнокомандования СССР:

Начальник Генерального штаба СССР генерал-полковник Жуков: – Таким образом, до наступления летней кампании 1943 года, никаких серьёзных операций наступательного характера на правом фланге Восточного фронта не предполагается как со стороны польско-союзных войск, так и со стороны вермахта.

Верховный главнокомандующий, Президент СССР Александрович: – Из ваших слов можно сделать вывод, что в летнюю кампанию 1943 года такие операции возможны?

Начальник Генерального штаба СССР генерал-полковник Жуков : – Так точно! В настоящий момент Генштаб СССР совместно с Генштабом Польской республики разрабатывает план широкомасштабного наступления по всей линии польского участка Восточного фронта и со стороны Прусского вала с целью очистить от германских войск всю территорию Польши до наступления зимы.

Заместитель Верховного главнокомандующего, председатель ГКО СССР маршал СССР Сталин: – Есть сведения, полученные из источников заслуживающих доверия, которые говорят о том, что в самое ближайшее время могут произойти события определённого характера как на левом фланге Восточного фронта, так и на Балканах. Что вы можете сказать по этому поводу?

Начальник Генерального штаба СССР генерал-полковник Жуков: – Такие сведения есть и в распоряжении Генерального штаба. Внимательно изучив и сопоставив данные, полученные из различных источников, мы пришли к выводу, что уже в конце июня следует ожидать начало военных действий со стороны стран «оси» в Закарпатской области Западно-Украинской Народной Республики, а в июле и против Югославии. Хочу отметить, что обе эти операции германский Генштаб планировал провести годом ранее, сразу после окончания операции «Тевтонский меч», в случае, разумеется, если такое окончание будет успешным, чего, как известно, не случилось. Теперь, когда ситуация на польском участке Восточного фронта стабилизировалась и против наших войск создана глубоко эшелонированная оборона, германский Генштаб вновь вернулся к отложенной затее.

…………………………………………………………….

Читатель, прошу прощения! Просто на заседании Ставки этот вопрос не поднимался, ввиду его чисто политического значения, но без него трудно понять логику вторжения немцев и их союзников в Закарпатье. Действительно, Закарпатская область отделена от остальной Украины горными хребтами. Все дороги идут через перевалы (железные дороги через тоннели), защищённые фортификационными сооружениями. Получается, что если даже занять долины, где проживает большая часть населения Закарпатья, то продвинуться дальше весьма проблематично. Закарпатская область не может служить плацдармом для дальнейшего продвижения на восток, тогда к чему вся эта войнушка? Оказывается, есть к чему. В обозе германских войск ещё с 1939 года обретались подразделения, созданные по этническому признаку, из недовольных состоянием дел на своей исторической родине националистов. Были среди них и украинцы. Сами по себе никакой грозной военной силы они не представляли. Им заранее отводилась роль полицейских подразделений на территориях, которые Германия предполагала захватить. До сих пор они практиковались в палаческом деле на оккупированных польских землях. Но теперь их предполагалось задействовать на родной для них украинской земле, отведя им роль главных освободителей Закарпатья, с последующим установлением там отличной от остальной территории Украины власти, лояльной фашистской Германии. Так что захват Закарпатской области, не имея серьёзного военного значения, с точки зрения политики был нежелателен.

Теперь вернёмся на заседание Ставки Верховного Главнокомандования.

……………………………………………………..

Заместитель Верховного главнокомандующего, генерал-квартирмейстер Ставки маршал СССР Абрамов: – Осветите меры, которые вы в связи с этим предполагаете предпринять.

Начальник Генерального штаба СССР генерал-полковник Жуков : – До настоящего времени в Закарпатской области Западно-Украинской Народной Республики, за исключением пограничников, союзные войска располагаются только в Ужгородской крепости. Ввод дополнительных сил возможен только с согласия Западно-Украинской Народной Республики, которая в связи с непростой внутриполитической ситуаций вряд ли пойдёт на этот шаг до начала вторжения. Исключение составляет железнодорожная магистраль Стрый – Чоп, которая имеет статус союзной. В ближайшие дни на магистраль будут запущены пятьдесят бронепоездов, которые будут расставлены по всей длине от тоннелей до станции Чоп и на ветке Чоп – Ужгород. Также будут укреплены гарнизоны во всех крупных населённых пунктах, тяготеющих к магистрали, включая Мукачевский замок. Дальнейшие действия, которые предпримет Генеральный штаб, будут зависеть от оперативной обстановки и политической воли руководства Западно-Украинской Народной Республики.

Теперь по Югославии. После переворота в апреле 1941 года, эта страна отказалась от сотрудничества со странами «оси» и заключила договор о взаимопомощи с СССР. Тех союзных сил, что находятся сейчас на территории Болгарии, достаточно для отражения любой агрессии против этой страны, входящей в состав СССР, но может оказаться недостаточным для прикрытия ещё и Югославии, особенно если часть югославской армии выступит на стороне противника.

Верховный главнокомандующий, Президент СССР Александрович: – Действительно, такая угроза существует. Готов ли Генштаб перебросить на Балканы дополнительный воинский контингент.

Начальник Генерального штаба СССР генерал-полковник Жуков : – Численность экспедиционного корпуса определена, маршруты доставки прорабатываются.

Верховный главнокомандующий, Президент СССР Александрович: – Отлично! А что скажете о возможности наступления на Румынию, Венгрию и Словакию в случае их вступления в войну против СССР?

Начальник Генерального штаба СССР генерал-полковник Жуков : – План такого наступления разработан, подготовительный период займёт три месяца. Но должен предупредить: румыны и венгры возвели на границе с СССР мощные фортификационные сооружения, наподобие Прусского вала, и продолжают их укреплять. Преодоление таких преград будет связано с большими человеческими потерями.

…………………………………………………..

* * *

– Ты на какой такой курорт, мать, собираешься? – поинтересовался Глеб Абрамов, наблюдая за тем, как Ольга собирает вещи.

– Не ревнуй, – откликнулась та, – всего лишь командировка в Тегеран.

Глеб нарочито серьёзно осмотрел жену:

– А не старовата ли ты для гарема?

– Вот дурак! – в сердцах воскликнула Ольга, захлопывая чемодан.

Глеб понял, что переборщил, и поспешил обнять жену.

– Дурак, конечно, дурак, – ласково проговорил он, целуя в щеку пытающуюся увернуться Ольгу. – Буриханову привет передавай!

Генерал армии Буриханов командовал экспедиционным корпусом союзных войск в Иране.

Личное дело Майора Ежова

Эти люди пришли после того, как стемнело. В дверь не ломились, постучали очень осторожно, каким-то условным стуком. Эльза, которая заранее предупредила Петра о том, что у них будут гости, сразу открыла. В дом вошли трое. Сколько осталось на улице – Пётр не знал, но не сомневался, что люди там есть. Вошедшие по очереди пожали Петру руку, искали в изуродованном лице знакомые черты, качали головами. Гостям предложили стулья, а Пётр с Эльзой рядышком уселись на кровати. Стулом воспользовался только старший из гостей, двое других встали у него за спиной. «Седой», так окрестил Пётр сидящего из-за цвета волос на голове, в своей среде был, по-видимому, лидером, поскольку держался уверенно и разглядывал Петра довольно бесцеремонно.

Петра подобная бесцеремонность раздражала и, видимо, «Седой» это заметил.

– А чего ты хочешь, парень? – спросил он. – Предъявляешь при опознании такую вот «фотокарточку», и хочешь, чтобы мы отнеслись к этому спокойно? И скажу тебе честно: опознать тебя по этой «фотографии», прямо скажем, невозможно, как и не опознать, впрочем, тоже…

Пётр дёрнулся что-то сказать, но Эльза сжала его руку тонкими длинными пальчиками, которые держала поверх ладони, и он промолчал.

– Поэтому, – продолжил «Седой», – мы оставляем последнее слово за ней, – кивок в сторону Эльзы, – и раз она говорит «Да, это Вилли», то так тому и быть. И теперь, Вилли Копп, мы, твои старые друзья, будем возвращать твою отбитую на фронте память. На фронт товарищ Вилли Копп ушёл, отказавшись от брони, по заданию подпольной коммунистической ячейки, членом которой являлся. Как доброволец, он – то есть, ты – был приписан к одному из полков 2‑й танковой армии Гудериана, и после вторжения в Пруссию должен был вместе с товарищами, которых нам удалось собрать в одном полку, перейти на сторону союзной армии. У товарищей всё получилось, хотя некоторые погибли на пути к успеху. Но Вилли Коппа среди них не было: ни среди мёртвых, ни среди живых. Не помнишь, почему? Нет? Мы тоже не сразу про это узнали. Банальная простуда. Всего каких-то две недели в госпитале – и ты уже не на Восточном фронте, а во Франции, хотя и в танковых войсках. Там, понятно, дезертировать сложно. А вот потом, когда ты всё-таки попал на Восточный фронт, пытался выполнить наше задание? Не помнишь… А ты знаешь, может и пытался, раз какое-то время провёл в польском госпитале. Как видишь, нам и об этом известно. В таком случае тогда не повезло не только полякам, но и тебе, и я сейчас вовсе не про твой шрам. Однако что было, то было, а нам надо жить дальше. Жить и бороться с этой коричневой плесенью, что покрыла тело нашей любимой Германии. И я спрашиваю тебя, Вилли Копп: ты по-прежнему с нами?!

Пётр вскочил с кровати, принял строевую стойку и выпалил:

– Да!

– Отлично! – улыбнулся «Седой», так же поднимаясь со стула и протягивая Петру руку. – Тогда завтра же приходи на завод, будем оформлять тебя пока на прежнюю должность.

Когда гости ушли, Пётр сказал Эльзе:

– Ты ложись, а посижу на кухне. Мне надо всё это переварить.

Эльза понимающе кивнула и просила:

– Только недолго.

Пётр поцеловал её в щеку и прошёл на кухню. Он не собирался обдумывать то, что услышал от «Седого», тут и так всё ясно. Он хотел подумать о парне, место которого занял…

* * *

Пётр остановил танк и полез из машины. «Седой», которого все вокруг почтительно называли «господин инженер», сразу отвёл его в сторону:

– Это как понять? За полтора года ты совершенно утратил навыки вождения. Странная у тебя амнезия…

Пётр стоял, опустив голову, притворяясь расстроенным, хотя в душе скорее гордился собой. Ещё бы! Он впервые в жизни сел за рычаги немецкого Т-IV и ведь доехал-таки до финиша!

– Ладно… – начал что-то говорить «Седой», но в этот момент взвыли сирены воздушной тревоги.

Это был первый налёт английской авиации на завод. Когда после отбоя тревоги Пётр покинул убежище, он увидел клубы дыма и прорывающиеся через них языки пламени над сборочным цехом. Но не это привлекло внимание Петра. Клубы дыма поднимались также и за оградой, там, где был жилой посёлок. Чей-то крик о том, что несколько бомб упали на жилые дома, заставил его сорваться с места. Припадая на больную ногу, Пётр кинулся к проходной, через которую выбегали рабочие с озабоченными лицами.

Пётр уже не бежал. Еле волоча ноги, он сделал несколько шагов и опустился на землю возле огромной, дышащей смрадом воронки. Так и сидел, тупо смотря перед собой, пока на плечо не опустилась чья-то рука. «Седой»

– Дети? – спросил он.

Пётр кивнул.

– А Эльза?

Пётр сглотнул слюну:

– Она сегодня была дома, отдыхала после ночной смены.

– Могли они куда-нибудь пойти? – подал надежду «Седой».

Пётр пожал плечами и тут же отрицательно помотал головой.

* * *

– Ты уверен, что этот парень только выдаёт себя за Вилли Коппа?

Взгляд резидента прусской разведки, которым он смотрел на «Седого», был строг.

– Уверен, – вздохнул тот. – Он водит танк, как школяр, при чём тут амнезия? Хотя сейчас он выглядит намного лучше, – поправился «Седой». – Надо отдать ему должное: учится он быстро.

– Так может… – начал резидент.

– Нет, – покачал головой «Седой». – Повадки у него не Вилли Коппа, да и не похож он на него.

– А как же Эльза? – спросил резидент. – Она ведь его признала.

– Признала, – согласился «Седой», – только, видимо, по каком-то иным причинам.

– Ты хочешь сказать… – начал резидент.

– Ты про его мужские достоинства? – догадался «Седой». – Нет, только на это Эльза бы не повелась. Тут должно быть что-то ещё…

– Жаль, что у неё про это уже не спросишь. Как он отнёсся к гибели семьи?

– Горюет, как по родным. Может, именно поэтому Эльза его признала, как думаешь?

– Потому что бабским чутьём почуяла в нём хорошего человека? – уточнил резидент. – А что? Вариант… Ты как собираешься с ним поступить?

– Доверюсь интуиции Эльзы, – пожал плечами «Седой». – Копп, не Копп, но он свой. На заводе от него толку чуть. Определю его кандидатом в дезертиры.

– На том и порешим!

В это время в Москве…

…– Когда я намекнул на Совете главных конструкторов СССР, что серьёзных военных акций с нашей стороны в этом году не предвидится, не поверите, все только обрадовались!

– А почему мы должны не поверить? – поинтересовался Абрамов.

– Опять ты мне, Васич, всю обедню испортил, – вздохнул Ежов. – По сценарию ты, или Шеф, а лучше оба разом, должны были воскликнуть: «Чему обрадовались? Тому, что война затянется ещё на год?»

– Ну, что? – обратился Абрамов к Жехорскому. – Повторим эту лабуду, порадуем друга?

– Ты как хочешь, а мне лениво, – ответил Жехорский.

– Шеф сказал, перетопчешься, – констатировал Абрамов.

– Ну, тогда и вам алаверды, – вроде бы обиделся Ежов. – В том смысле, что продолжения рассказа вы не услышите.

– На нет, как говорится, и суда нет! – Жехорский поднялся с кресла. – Пошли, Васич?

– Всё, я передумал, – быстро произнёс Ежов, – возвращайтесь по местам, будет вам продолжение! …Итак, на чём я остановился?

– На том, что будет нам продолжение, – ехидно напомнил Абрамов.

– А до того?

– На том, что главные конструкторы непонятно чему обрадовались. Кончай выпендриваться, Ёрш, а то и вправду уйду!

– Всё, Шеф, выпендрёжа больше не будет. А обрадовались наши славные конструктора, разумеется, не тому, что война затянется, а тому, что успеют дать фронту новую технику, которая только проходит обкатку.

– Уж не штурмовые ли вертолёты ты имеешь в виду? – с лицом человека посвящённого спросил Абрамов.

– И их тоже, – подтвердил Ежов.

– На самом деле? – удивился Жехорский.

– Зуб даю! – подтвердил Ежов. – К летней кампании 1943 года будет у нас как минимум одна десантная бригада укомплектована боевыми вертолётами!

– То есть, с бронёй и пулемётами, – в рифму продолжил Абрамов.

– А ещё и эрэсами на пилонах, – зыркнул на него глазами Ежов. – Ты, маршал, чем-то недоволен?

– Успокойся, маршал, всем я доволен. Просто ты так говоришь, что, послушай нас кто из ТОГО времени, то подумал бы, что речь идёт о современных боевых машинах.

– Так они и так современные, – возразил Ежов. – Только современные ЭТОМУ 1942 году, а не тому 2010‑му. Просто названия совпадают. Тот же «Град», например.

– А что? – вмешался Жехорский. – Вполне ничего себе машина. Уж, всяко, лучше «Катюши».

– Да, стадию «Катюши» мы в ЭТОМ времени проскочили на уровне опытных образцов, даже на вооружение не ставили. – Абрамов повернулся к Ежову. – Ладно, Ёрш, не ершись. Прав ты, а я просто ворчу по-стариковски. Так что там ещё обещают наши конструктора?

– На Тихоокеанском флоте первый дивизион подводных лодок оснастят крылатыми ракетами. А здесь, на западе, подобными ракетами оснастят часть «Святогоров» из чкаловского полка. Будут опробованы в боевых условиях новые танки: средние Т-43 и тяжёлые Т-150. Ну и Калашников будет доводить до ума свой АК-42.

– А как обстоят дела с реактивными самолётами? – полюбопытствовал Жехорский.

– За 43‑й Сикорский не ручается, а 44‑е вполне могут пойти в серию.

– Да, братцы, – сказал Жехорский, – в области ВПК мы сделали огромный прорыв по сравнению с тем временем.

– А ВПК, как и всегда, потянул за собой гражданские отрасли, – добавил Абрамов.

– А ещё одну особенность вы не заметили? – спросил у друзей Ежов. – Не только мы, но и остальные страны стали создавать вооружение опережающими к ТОМУ времени темпами.

– Так это понятно, – пожал плечами Жехорский. – Мы сами их к этому и подтолкнули.

Неожиданно в разговоре образовалась пауза. Михаил посмотрел на друзей:

– Мы все сейчас подумали об одном?

– Скорее всего, да, – вздохнул Ежов. – Атомная бомба. Теперь она может появиться раньше. Процесс её создания у союзников пора брать под контроль, а немецкие изыскания душить в зародыше!

19-июль-42

И жизнь, и слёзы, и любовь…

…– Здравствуйте, Светлана!

Голос показался знакомым. Света повернула голову.

– Вот так встреча! Саша… Седых, если не ошибаюсь? Вы же улетели в Новосибирск? Помню, сама вас в аэрогавани провожала…

– Прилетел на несколько дней в командировку.

– Понятно… А возле моей работы как оказались, случайно?

Саша покачал головой:

– Не надо мне подсказывать ответ. Всё равно не совру, не приучен. Я ждал вас, Света.

– Вот как?.. – слегка растерялась от такой откровенности Светлана. – И для чего, позвольте вас спросить? Наверное, хотели на меня посмотреть. И как я вам?

– Честно говоря, не очень.

Какая наглость! Да вы хам! Эти слова Светлане, верно, следовало сейчас произнести, но с языка сорвались почему-то совсем другие:

– Вы считаете, что я подурнела?

– Нет, – покачал головой Саша. – По-моему, вы похорошели, но вам не идёт чёрное.

Однако. За считаные минуты он второй раз ставит её в тупик. От растерянности Светлана не нашла ничего лучшего, как пожать плечами и произнести банальное:

– Такова наша вдовья доля.

Саша не ответил. Действительно, зачем комментировать то, что в комментариях вовсе не нуждается? Пауза затягивалась и тут Светлана кое-что вспомнила. Вскинув голову, произнесла слегка язвительно:

– Помнится, кто-то обещал мне писать. Отчего не писали?

И опять он её убил:

– А я писал, только не отправлял.

– Почему? – спросила и тут же пожалела, поскольку ответ был под стать всем его предыдущим словам:

– Ты была замужем.

Пока она хлопала ресницами, не зная, что сказать, Саша достал из портфеля пачку перетянутых бечёвкой писем и протянул Светлане:

– Возьми, они твои, а уж читать или нет – решай сама.

Светлана в это время лихорадочно искала слова, потому пачку взяла почти не думая.

– Тебя проводить? – предложил Саша.

– Нет! – испуганно и чуть ли не истерично воскликнула Светлана.

– Тогда, до свидания! – Саша повернулся и пошёл прочь.

– До свидания… – пролепетала ему в спину застывшая с пачкой писем в руках Светлана.

Какое счастье, что сегодня выходной! Светлана посмотрела на будильник, стрелки показывали 4-15. Всё ночь она читала Сашины письма. Вернее, сначала читала, а потом перечитывала отдельные строчки.

«…До Новосибирска дирижабль летит двенадцать часов. Хочется соврать, что всю дорогу думал о тебе, но скажу правду: только в перерывах между сном, а проспал я большую часть пути. Если для тебя это послужит утешением – ты мне снилась. Дома сразу спросили: отчего я сияю, как медный самовар у нас на кухне? Пришлось прикрыться работой. Это ведь не ложь, хотя и не вся правда…»

«…Предыдущее письмо так и не отправил. Спросишь, почему? Посчитал, что не вправе отправлять подобные письма женщине, которая замужем за братом моего друга. Зато теперь пишется свободнее: всё равно ты это не прочтёшь…»

«…Вчера ходил в зоопарк. Я там часто бываю. Зоопарк у нас огромный, звери живут не в клетках, а в просторных вольерах. Бродил несколько часов по исхоженным дорожкам и представлял тебя рядом с собой. Может, хоть это когда-нибудь сбудется?..»

«…Ты никогда не спрашиваешь, почему я не пишу о своей работе. Знаю, что это не от невнимания ко мне, а от того, что ты просто не прочла ни одного письма. А если бы прочла – спросила? На всякий случай отвечаю: работа у меня жутко секретная, и ничего иного об её характере я сказать не могу. Зато могу рассказать, как я тебя люблю. А что, ты разве об этом ещё не догадалась?»

«…Не могу себе представить, как мы с тобой… ну, ты понимаешь. Даже простого поцелуя представить не могу, хотя иногда очень хочется. Но я себя останавливаю. Ведь надежда ещё не потеряна. Если всё когда-нибудь состоится, пусть будет первым, не пройденным, даже в мечтах…»

«…Узнал о гибели твоего мужа. Больше писем писать не буду. Приберегу слова для личной встречи. Но, сначала, отдам все написанные тебе письма. Если после того, как прочтёшь (или сожжёшь, не читая), ты не захочешь со мной встречаться… что ж, тогда опять будут письма, но в руки они тебе уж точно никогда не попадут. Как долго буду заниматься самоистязанием? Наверное, пока не встречу другую…»

Засыпала Светлана под шёпот ощущений, казалось, навсегда похороненных в могиле мужа, томительных, но приятных…

Ольга Матвеевна была крайне обеспокоена поведением дочери. Мало того, что встала чуть ли не в полдень, так ещё и бродит по квартире рассеянная, вся в себе. Потом был телефонный звонок, который надолго вбил клин между Ольгой Галиной и Светланой Ежовой.

В этот раз дочь первая сняла трубку, хотя обычно оставляла это матери. Разговор длился недолго. Светлана слушала молча, но с улыбкой, в конце сказала:

– Я согласна, – и положила трубку.

А потом на свет божий появились убранные на время траура наряды. Дочь явно куда-то собиралась. На прямой вопрос матери ответила также прямо:

– Меня пригласили в театр.

– Кто?

– Мужчина, которому я нравлюсь, – с вызовом ответила Светлана. – Такой ответ тебя устраивает?

– Нет, не устраивает! – повысила голос Ольга Матвеевна. – Насчёт траура, согласна. Ты можешь его больше не носить, хотя я, как ты заметила, продолжаю это делать. Но в театр с мужчиной – это ещё рановато. Будет выглядеть предосудительно.

– Плевать! – резко ответила Светлана.

Обиженная Ольга Матвеевна замолчала надолго, но когда Светлана, нарядная и благоухающая дорогим парфюмом, не вняв советам матери, выпорхнула за порог, сняла телефонную трубку.

– Абрамова у аппарата!

– Здравствуй Оля, это Галина.

– Здравствуй, – без особой радости ответила Ольга.

– Хотела спросить: ты, случайно, в Петроград не собираешься?

– Случайности в моей жизни происходят крайне редко, – усмехнулась Ольга. – А в Питер, да, собираюсь на днях, а что?

– Выбери время, заедь ко мне, поговорить надо!

Абрамова не стала уточнять, что да зачем, ответила коротко:

– Заеду, раз надо. Время уточним, когда буду в Питере.

* * *

…– Ну, что у тебя приключилось? – чуть ли не с порога спросила Ольга. – Рассказывай!

Ольга Матвеевна, вздохнув, спросила:

– Всё ещё сердишься на меня за Петра? Но тогда у меня не было иного выхода: я дочь спасала. Не помню, говорила ли я тебе? Мне одна ворожея предсказала Светину смерть, если мужа как положено не схоронит.

– Ладно, – уже более мягким тоном произнесла Ольга, – будем считать, что с этим мы разобрались и вопрос закрыли, а теперь-то что стряслось?

– У меня теперь одна забота: дети. Только парни учатся, вот-вот офицерами станут, за них я спокойна, а вот Светлана…

– С ней-то что опять не так? – удивилась Ольга.

– Похоже, замуж она собралась, – поджав губы, пожаловалась Ольга Матвеевна.

– Та-ак… – протянула Ольга. – Новости. Хотя, не век же ей траур по Петру носить? А с другой стороны, могла бы ещё и потерпеть. И кто у нас жених?

– Так я потому тебя и позвала, что не знаю! – воскликнула Ольга Матвеевна.

– Вот теперь уж точно ни черта не понимаю, – помотала головой Ольга. – Ты меня позвала, чтобы я вычислила жениха Светланы, так? А ты в таком разе ничего не попутала, подруга? Я ведь, Ёшкин каравай, прохожу не по сыскному ведомству.

– Так к тем, кто у нас по сыскному, я разве с такой просьбой могу обратиться?

– Это да, – кивнула Ольга, – не можешь. Так тебе что, про этого таинственного жениха совсем ничего не известно?

– Сейчас, – сказала Ольга Матвеевна, вышла из комнаты и вскоре вернулась с пачкой писем в руках. – Вот, – протянула она письма Ольге, – случайно наткнулась, когда в Светиной комнате прибиралась.

– Ясен перец, случайно, – согласно кивнула Ольга, вытаскивая первое письмо.

Читала Абрамова письма быстро, но внимательно. Вернув последнее в конверт, возвратила пачку Ольге Матвеевне:

– Кое-что прояснилось.

Ольга Матвеевна смотрела на неё с надеждой.

– Пускай конверты и не надписаны, ибо, как следует из писем, отправлять он их не собирался, но парень точно из Новосибирска.

– Так это я тоже поняла, – вставила Ольга Матвеевна.

– Бывал в Питере, – продолжила Ольга, как бы не заметив, что её перебили, – и, похоже, проходит по одному ведомству с Сашей Ежовым.

– А это ты как определила? – спросила Ольга Матвеевна.

– Всё тебе расскажи… – усмехнулась Ольга. – Но думаю, что не ошибаюсь. Если так, то вычислить этого жениха – а из содержания писем явствует, что ты, подруга, не ошиблась, когда женихом его нарекла – труда не составит. Однако для полноты картины поведай-ка мне, что тебе известно про их отношения?

– Недавно в театр вместе ходили… – начала сдавать дочь Ольга Матвеевна.

– Вот, – поощрила её Ольга. – Что ещё?

* * *

– Товарищ лейтенант!

Слышать обращение по званию в стенах этого учреждения, да ещё от приятеля, было странно, но Седых ответил, как положено:

– Слушаю вас, товарищ капитан!

Лицо Александра Ежова было хмурым:

– Мне необходимо с вами объясниться. Отойдём в сторону?

Следуя за другом, Саша мысленно его поблагодарил. Слово «объясниться» многое говорило о теме предстоящего разговора и давало возможность подготовиться.

Дать-то дало, но к концу «объяснений», кажется уже бывшие приятели, разве что за грудки друг друга не хватали.

– Я ж тебя со Светой как своего друга познакомил, а ты, оказывается, за спиной моего брата письмами её заваливал!

– Да ничем я её не заваливал, – оправдывался Саша. – То есть, завалил, наверное, но только уже в этот приезд.

– Как это? – не понял Ежов.

– Да так, что не отправлял я ей этих писем, и потому, что твой друг, и потому, что был жив Пётр.

– Ну, допустим, – начал остывать Александр, припоминая, что тётя Оля о чём-то таком говорила. – Но всё равно как это неправильно…

– Что неправильно? – воскликнул Саша. – Света теперь свободная женщина, если ты не забыл, и я ей не сомнительную связь предлагаю, а замужество.

– Даже так… – Александр не знал, что и сказать. – Далеко, однако, у вас зашло… Чёрт! Всё не то! Как мне ни горько это говорить, но ты прав: мне тебя упрекнуть не в чем. Ответь только на один вопрос. А если Пётр всё-таки вернётся?

– Ты думаешь, мне будет трудно смотреть ему в глаза? Ошибаешься! Я перед ним – живым или мёртвым – чист. Не жену увожу, на вдове хочу жениться. Вернётся живой – буду рад. И я это не для красного словца говорю, поверь. А остальное будет решать Света. Вот так!

Когда у Саши Седых кончилась командировка, Светлана не стала провожать его в аэрогавань, она просто улетела с ним в Новосибирск…

Личное дело Майора Ежова

Наблюдавший в стереотрубу за продвижением немецких танков генерал союзной армии заметно нервничал. Оторвав глаза от окуляров, он спросил стоящего рядом полковника:

– Ты уверен, что твои немцы не подведут?

«В десятый раз одно и то же», – тоскливо подумал полковник, но вслух сказал иное:

– Уверен, товарищ генерал. Экипажи в этой роте самоходных орудий специально подбирались из коммунистов и им сочувствующих немецких товарищей.

– Кем подбирались, Геббельсом?

Заметив, как на скулах полковника заиграли желваки, генерал понял, что переборщил, и сказал примирительно:

– За Геббельса извини, но если в условленное время самоходчики не ударят по своим, а вместо этого начнут окучивать нашу передовую, то… сам понимаешь…

– Понимаю, товарищ генерал. Но пока они строго соблюдают договорённость: бьют по согласованным целям.

– Так то пока… – начал генерал, но его прервал окрик наблюдателя:

– Началось!

Генерал прильнул к окулярам, и через некоторое время восхищённо воскликнул:

– Якорь мне в глотку, как говорит один знакомый адмирал, но ничего подобного я в жизни не видел!

Уступая место, генерал потянул полковника к трубе:

– Посмотри, что вытворяют твои немецкие черти!

Ползущие по полю немецкие танки вспыхивали один за другим.

А генерал уже гнал полковника от трубы:

– Полюбовался – и хватит! Верни обзор командиру.

Однако смотрел генерал в трубу недолго. Вскоре оторвался с озабоченным видом.

– Немцы вот-вот очухаются, и тогда нашим помощникам несдобровать. Пора выручать! Передавайте приказ танкистам: пусть начинают!

Пётр открыл глаза. Он лежал в абсолютной тишине, устремив взор вверх, а оттуда на него смотрел Бог. Время остановилось. Пётр чувствовал, как по телу разливается неведомое доселе блаженство. Потом часы пошли вновь, мир наполнился звуками, а над Петром, заслоняя написанный на потолке лик божий, склонился бородач в монашеской одежде.

– Слава Богу, очнулся, – сказал он вроде и не по-русски, но Пётр его понял. Однако монах истолковал его взгляд по-своему. – Не понимаешь? Ну да, ты же немец. А я, как назло, не знаю ни слова по-немецки.

– Я не немец, – с трудом разлепив запёкшиеся губы, произнёс Пётр, – я русский…

19-октябрь-42

Общее дело

При выходе из машины у Абрамова порывом ветра чуть не сорвало фуражку. Лишь в последний момент маршал успел придержать её рукой.

– Твою конармию! – ругнулся Глеб. – Чуть без «головы» не остался! Сюрпризы погоды, мать её! В Москве она почему-то вполне комфортная. А тут ветер, да и холодновато как-то…

Жехорский, который покинул соседнее авто, предусмотрительно держа шляпу в руке, назидательно произнёс:

– Возле аэропорта почти всегда ветер, впрочем, насчёт «холодновато» ты прав! – после чего, натянув шляпу на темечко аж по самые уши и всё равно придерживая головной убор за тулью рукой, решительно направился к VIP-терминалу аэропорта.

На лётное поле группа встречающих делегацию из США выходить не спешила, по причине нам уже известной. Кучковались возле закрытых пока дверей. Жехорский и Абрамов чуть в сторонке от остальных.

– А хорошо япошки янки хвоста накрутили, – негромко произнёс Абрамов. – Ишь, как к нам в гости заспешили. А вот интересно, как бы оно было, если бы вышло по-ихнему? Я имею в виду, если бы япошки поперёд нам войну объявили?

– Тогда я бы сейчас прилетел в Вашингтон, – так же негромко ответил Жехорский, и уже в полный голос произнёс: – Открывают двери. Пора! Давай, красавица, отворяй ворота! – приказал он симпатичной дежурной. Та проворно распахнула двери, и встречающие высыпали на лётное поле, спеша к замершему неподалёку самолёту.

Первым на верхней ступеньке трапа возник глава американской делегации, Государственный секретарь США Эдуард Адельсон. Визит начался с маленького конфуза. Негостеприимный московский ветер тут же подлетел к гостю и сорвал у него с головы элегантно надетую шляпу. Адельсону ничего не оставалось, как проводить глазами улетавший в неизвестность весьма недешёвый головной убор.

Стоящий внизу у трапа Абрамов так прокомментировал случившееся:

– По части ловкости он супротив меня слабак, пусть у него и две руки; тоже мне, морпех называется!

– Кончай прикалываться, – сквозь зубы прошипел Жехорский и, обернувшись назад, распорядился:

– Немедленно поймать!

Тут же от кучки встречающих отделились два молодца, огромными скачками помчавшиеся вызволять шляпу, которую ветер, словно пинками, гнал в сторону взлётной полосы…

* * *

…– Эти русские медведи оказались не столь уж неповоротливы, как о них принято думать, – разглагольствовал, меряя шагами комнату по диагонали, член американской делегации Аллен Даллес. – Да ладно бы это. Но почему они разговаривают с нами, как будто они хозяева не только тут, у себя, но и у нас, в Штатах?

– Наверное, потому что отчасти так оно и есть, – ответил Даллесу удобно устроившийся в одном из кресел, ещё один член делегации, сенатор Джон Болдуин.

– Вы шутите? – остановился посреди комнаты Даллес.

– Отнюдь, – губы сенатора тронула улыбка. – Вы, Аллен, в своём Управлении стратегических служб, далеки от проблем Уолл-стрит, к тому же больше времени проводите за рубежом, чем на родине, в противном случае могли бы знать, что каждый четвёртый доллар, отпечатанный в США, работает на СССР, или, правильнее сказать, принадлежит СССР.

Судя по реакции, сказанное Болдуином явилось для Даллеса новостью. Он был явно шокирован и, чтобы хоть как-то прийти в себя, потянул из кармана трубку:

– Господа, вы позволите?

Никто не возражал. Для остальных открыли коробку с кубинскими сигарами, и вскоре в комнате, как говорится у русских, «можно топор вешать».

После нескольких затяжек Даллес, ни к кому конкретно не обращаясь, спросил:

– Но как такое могло случиться?

На этот вопрос ответил Адельсон:

– Во время Великой депрессии Россия серьёзно поддержала экономику США и помогла ей удержаться на плаву. Но одновременно с этим русские и влились в нашу экономику, особенно в её финансовую составляющую.

– Я не понял, – нахмурился Даллес, – так Россия или СССР?

– Дорогой Аллен, – рассмеялся Адельсон. – Россия является ключевой составляющий аббревиатуры СССР, пусть она в ней и не упоминается. Поэтому когда мы говорим Россия – подразумеваем СССР, а когда говорим русский – подразумеваем любого жителя этой огромной страны.

– А нельзя ли вернуть «русский» доллар Америке? – после некоторой паузы спросил Даллес.

– Это примерно то же, что выдёргивать карту из основания «карточного домика», – пояснил Болдуин. – Одно неверное движение – и рухнет вся конструкция. При этом меньше всего пострадает как раз экономика России, и именно потому, что они предусмотрительно отжали в свою пользу только один доллар из четырёх, а не два или три: и контроль имеют, и риски минимальные. К тому же у них своя довольно устойчивая финансовая система, на которую мы имеем гораздо меньше влияния, чем они на нашу.

– Но ведь это ужасно, господа! – воскликнул потрясённый Даллес. – Надо же что-то делать.

– Самый верный путь – это заразить российскую экономику каким-нибудь зловредным вирусом: внутренним или внешним.

– А в качестве внешнего вируса может подойти война… – задумчиво произнёс Даллес.

– Совершенно верно! – кивнул Болдуин. – Только война разрушительная, когда бомбят твои города, заводы, когда гибнут тысячи, сотни тысяч жителей. А Россия пока ведёт войну, как и мы, на чужой территории.

– Только с меньшими затратами, – добавил Адельсон. – Вот если бы Япония напала не на Пёрл-Харбор, а на Владивосток…

Взгляды присутствующих невольно потянулись к Даллесу. Тот вынул трубку изо рта и раздражённо произнёс:

– Я тут ни при чём. Я в это время работал в Европе!

* * *

Виноградов и Адельсон прогуливались по предусмотрительно очищенной от опавшей листвы дорожке. Справа поблёскивала водная гладь, а в пределах видимости не было ни единой души, которая могла бы помешать беседе глав дипломатических ведомств. Это был тот редкий случай, когда Патриаршие пруды закрыты для посещения москвичами и гостями столицы, за исключением членов американской делегации, разумеется.

– Кстати, именно на этой скамье вели беседу Берлиоз и Бездомный, когда появился Воланд, – заметил Виноградов.

Несколькими минутами ранее, Адельсон, узнав, как называется место, где они гуляют, с похвалой отозвался о романе «Мастер и Маргарита», и выразил сожаление, что недавняя кончина автора лишила его возможности высказать своё суждение ему лично.

– Действительно? – Адельсон остановился. – Присядем?

– Почему нет? – улыбнулся Виноградов, и храбро опустился на скамью, нисколько не заботясь о чистоте своей одежды, поскольку был осведомлён о том, что все скамейки в парке тщательно протёрли как раз перед их появлением. Адельсон столь же храбро последовал его примеру, показав, что полностью доверяет русскому коллеге.

– О чём будем беседовать? – поинтересовался Виноградов. – Надеюсь, не об Иисусе Христе?

– А смысл? – улыбнулся Адельсон. – Я думаю, что в этом вопросе наши позиции сходятся достаточно близко?

– Настолько, что повода для дискуссии я не вижу, – подтвердил Виноградов.

– В таком случае, господин председатель, позвольте мне предложить вашему вниманию иную тему, где Соединённые Штаты тоже рассчитывают на понимание со стороны СССР.

– Я весь внимание, господин Государственный секретарь.

– Не стану ходить вокруг да около – так, кажется, говорят в России? – скажу прямо: нас интересуют крылатые ракеты корабельного базирования, разработанные под руководством Вернера фон Брауна в дальневосточном филиале вашего ракетного института.

«Браво, Николай Иванович! – восхитился Виноградов прозорливостью Ежова, который точно предсказал: тема крылатых ракет обязательно всплывёт в ходе переговоров. – Предупреждён – значит, вооружён, в том числе и ответом на эту просьбу».

– В таком случае, – сказал он, – и я не буду юлить, отвечу прямо: крылатые ракеты в обмен на наше участие в проекте «Манхэттен».

«А ваши «стратегические службы» нашему КГБ в подмётки не годятся, – с удовольствием думал Виноградов, глядя на растерянное лицо Адельсона. – Не ожидал, «вражина»? Знай теперь наших!»

А Адельсон действительно был потрясён. Дело в том, что проект создания атомной бомбы, получивший кодовой название «Манхэттенский проект», был ещё в стадии подготовки к запуску, и о нём даже в США знали лишь единицы. Время шло. Взгляд русского был цепок и насмешлив, а Адельсон никак не мог подобрать подходящих слов. Наконец, Госсекретарь произнёс:

– Не понимаю, о каком проекте вы говорите, господин председатель, но обещаю уточнить, после чего мы и вернёмся к этому вопросу.

– В таком случае и вопрос о крылатых ракетах тоже подождёт, тем более что в нашей с вами повестке дня есть и другие вопросы, требующие обсуждения.

– Только давайте будем говорить о них на ходу, – предложил Адельсон, вставая, – а то меня что-то слегка знобит…

Пообещал уточнить – а как это сделать, если здесь в Москве ему даже посоветоваться не с кем? Ни один из членов делегации к информации о проекте «Манхэттен» допущен не был. Пришлось Адельсону сказать Виноградову, что ответ на этот вопрос будет дан союзной стороне после возвращения американской делегации в Вашингтон.

* * *

– Что, сорвалась рыбка с крючка? – пряча улыбку в усы, подначил Сталин.

Виноградов неопределённо пожал плечами, но Ежов был категоричен:

– Не дождёшься, Иосиф Виссарионович! Просто для того, чтобы наша наживка сработала, требуется чтобы её заглотила рыбка покрупнее!

– Куда же крупнее? – удивился Сталин. – Сам президент США, что ли?

– Бери выше, – усмехнулся Ежов. – Нет, не настолько выше, не Господь Бог – всё высшее руководство США скопом!

Ежов ошибся лишь частично. Вскоре из США пришёл ответ: Предлагаем включить данный вопрос в повестку дня предстоящей в январе 1943 года в Тегеране конференции.

И жизнь, и слёзы, и любовь…

– Петя, привет! – голос, что звучал теперь в телефонной трубке, принадлежал Александру.

– Привет, братишка! Говори, чего надо, а то у меня со временем не очень.

– С чего ты решил, что мне что-то надо? – изобразил удивление Александр.

– По голосу определил. Говори, не тяни.

– Ну, хорошо. Приехал Саша Седых, тот, из Новосибирска, помнишь, я тебе говорил?

– Помню, и что?

– Хочет с тобой встретиться.

– Зачем?

– Не говорит. Только твердит, что для него это вопрос жизни и смерти.

– Ну, раз так… Говори время и место.

Положив трубку, Пётр прислушался к себе. Тихо. Ничто внутри не шевельнулось. Вот и ладушки!

Саша Седых заметил Петра Ежова издали. Сам он, чего таиться, волновался, а тот, похоже, вовсе нет. Походка уверенная. Тросточка в левой руке скорее для декора, он ей вроде и не пользуется. Красивое лицо, грудь в орденах. В голову пришла трусливая мысль: хорошо, что Светы тут нет. Такой «орёл» захочет – вернёт жену на раз.

– Это вы хотели меня видеть?

– Да, – Саша вскочил со скамейки и протянул руку, – Александр Седых!

Правая рука взметнулась к козырьку фуражки, избавив визави Александра от рукопожатия.

– Подполковник Ежов. Чем могу служить? И пожалуйста, покороче, я ограничен во времени.

Минут пять Ежов слушал путаные Сашины объяснения, потом прервал:

– Достаточно! Всё, что вы говорите, мне мало интересно. Ни к вам, ни к Светлане Павловне я никаких претензий не имею. Если таковые есть с вашей стороны, или нужно подписать какие-то бумаги, то обратитесь к моему адвокату, он всё сделает, вот его визитка. А теперь извините, я спешу. Честь имею!

Вновь правая рука взметнулась к козырьку. Вновь протянутая Сашина рука осталась незамеченной. Подполковник повернулся и пошёл прочь, а Саша остался стоять, растерянно глядя ему вслед. Читатель, запомни его таким, ибо на страницах этого романа он больше не появится.

Пётр шёл, погружённый в невесёлые мысли. С какой завистью и тревогой смотрел на него этот юноша. Когда уводил жену, видно, был смелее. Впрочем, полно, какую жену? – вдову, а это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Побоялся, обольститель хренов, что верну Светлану обратно? Посмотрел бы он на меня после возвращения с Балкан, возрадовался бы, наверное…

Тогда его первым встретил отец. Чувствовал что, или уже знал? Только сразу сказал: таким я тебя матери не покажу. Для неё ты ещё не нашёлся – в твою гибель она так и не поверила, – пусть так пока и остаётся! Пётр вспомнил, как он тогда обиделся. А зря. Отец знал, что делал. Одному ему известно, где он откопал того пластического хирурга, который совершенно не говорил по-русски, но сумел сотворить чудо – возвратил Петру прежнее лицо.

После такого вернуть Светлану? – да на раз! Этот – как его? – Саша Седых опасался не зря. Вот только выбор свой он сделал в пользу той, которая приняла его с тем, обезображенным шрамом лицом, и которой в этом мире больше нет…

…………………………………………………….

Наиболее значимые события союзного и международного масштаба за 1942 год по версии ТАСС.

Наиболее значимым политическим событием 1942 года следует считать принятие в состав СССР Демократической Республики Пруссия. Из других событий стоит отметить стабилизацию Восточного фронта на всём протяжении от Балтийского моря до Балкан.

…………………………………………………………..

19-январь-43

Разведёнка (игра разведок)

Берлин. Штаб-квартира подразделения «X»

– Малыш, какие перспективы!

Гауптштурмфюрер Раушер смотрел на Науйокса, на его горящие глаза, слушал, как прёт из него патетика, и не мог понять: шутит тот или говорит всерьёз? Ну, да, только что в кабинете Скорцени закончилось совещание, на котором штандартенфюрер огласил список тех, кто примет участие в акции в Тегеране. И они оба оказались в этом списке, и что? Лично ему прыгать до потолка что-то не хочется, хотя перспектива поучаствовать в крушении ещё одного грандиозного замысла фашистов, конечно, радует. Но подельник скачет что-то уж больно натурально. А кинем-ка мы пробный камушек…

– И Скорцени в случае удачи получит генерала.

– Плевать мне на то, что получит Скорцени, – оглядевшись по сторонам, доложил Науйокс. – Главное, что я стану, наконец, полковником, да и тебе, как пить дать, светят майорские погоны!

– Всё это только в том случае, если акция будет удачной, – напомнил Раушер.

– А с чего бы ей быть неудачной, раз мы с тобой в ней участвуем? – удивился Науйокс, но нарвавшись на насмешливый взгляд, как бы опомнился. – Ну да, – упавшим голосом сказал он, – потому и будет она неудачной, что мы в ней участвуем. Эх, такую мечту разрушил! – Лицо его тут же сделалось хитрым. – Поверил? Признайся, поверил, что я это всерьёз! И очко, наверное, заиграло, признайся.

– Да пошёл ты к чёрту! – очень искренне произнёс Раушер под ехидный хохот Науйокса.

Москва. Кабинет Ежова

…– Если вопросов нет – все свободны, кроме начальников первого и второго главков!

Когда в кабинете остались только они трое, Ежов встал, автоматически вскочили и оба оставленных им генерала.

– Буду краток. Утверждён состав вылетающей в Тегеран делегации. Я в составе. Генерал-лейтенант Захаров!

– Я!

– На вас возлагается личная ответственность за безопасность конференции. Поэтому вы летите тоже.

– Есть!

– Генерал-полковник Бокий!

– Я!

– На время моего отсутствия вы остаётесь на хозяйстве.

– Есть!

И жизнь, и слёзы, и любовь…

Петроград

На Главном военном кладбище России цветы на могилах Героев СССР меняли постоянно. Подполковник Ежов добавил на могилу генерала Галина к уже имеющимся цветам те, что принёс с собой. Приходил он сюда уже не в первый раз. Клал цветы, молча стоял у могилы минут пять, и уходил. Сегодня вышло иначе…

– Петя, – негромкий оклик за спиной не заставил его обернуться, только спина напряглась. Лишь когда Ольга Матвеевна встала рядом, он посмотрел на бывшую тёщу.

– Здравствуй, Петя.

Ответное «Здравствуйте» прозвучало суховато, и не то чтобы специально, просто по-другому не получилось. Ольга Матвеевна отнеслась к этому с пониманием:

– Обижаешься на меня? Имеешь право.

– Право? Я офицер, и дуться на женщину, которую когда-то называл матерью… О каком праве вы говорите?

– Почему тогда ни разу не зашёл? Я тебя ждала…

– Если бы зашёл – пришлось бы говорить. Но только мне сказать вам нечего, а слушать ваши объяснения, извините, неинтересно.

– Вот даже как. Да, таким я тебя, Петя, не знала.

Ольга Матвеевна замолчала, ожидая, что Пётр как-то отреагирует на её слова, но он молчал и смотрел в сторону. Галина вздохнула:

– И молчать ты тоже имеешь право. Вот только выслушать меня я тебя всё-таки попрошу, обещаю: это не займёт много времени.

Пётр по-прежнему молчал, но не уходил.

– Спасибо. Я действительно очень виновата, Петя, перед тобой и перед Наташей. И единственное оправдание для себя вижу в том, что не с тобой разводила я Свету, а со смертью. Ты ведь не знаешь, в каком она тогда была состоянии.

Она замолчала. Пётр стоял, как стоял, да слышал ли он её? Она хотела уже попрощаться, когда он неожиданно заговорил:

– То, что я сейчас скажу, вас, наверное, удивит, но, надеюсь, и успокоит тоже. За маму мне обидно, это да. Зачем вы так с ней? Только с этим – вы люди взрослые – разбирайтесь сами. А лично у меня ни на вас, ни на Светлану обиды нет!

Ольга Матвеевна ухватила Петра за рукав шинели:

– Это правда?

– Вы про мою обиду? Правда, зачем мне врать?

– Но почему ты тогда…

– Не попытался вернуть Светлану? Ответ прост: обиды нет, но и любви, увы, тоже больше нет. Извините, мне пора!

Ольга Матвеевна смотрела вслед Петру, пока тот не скрылся за поворотом. Потом тяжело опустилась на скамейку возле могилы мужа:

– Прости меня, Павлик. Я знаю, будь ты жив – такого бы не случилось. Прости меня…

Москва

…– И всё-таки, почему Сталин, почему не ты? Ведь тебе очень хотелось поехать в Тегеран, сознайся.

– Ну, что ты, Оля, право? Откуда в лексиконе людей военных взялось слово «хотелось»? Мечталось, да, было, дома в пижаме на диване. А на службе…

– Хватит впаривать мне про службу! – озлилась Ольга. – Ты меня, Глеб, за дурочку-то не держи. А то я не знаю, как Иосиф от этой поездки отбрыкивался. Так вы на него надавили, зачем?

– А ты не понимаешь? – голос Глеба звучал теперь очень серьёзно, но Ольга с ходу не уловила перемены, потому продолжила в прежнем духе:

– Нет, не понимаю, просвети дуру, яви божескую милость!

Глеб взял жену за плечи, развернул к себе и заглянул в глаза:

– Ты вот что. Выключай бабу, включай генерал-лейтенанта, и слушай! Поездка в Тегеран – это не на курорт слетать. Там всякое может приключиться. И вот представь себе, что я, Шеф и Ёрш вкупе с президентом из этой командировки не вернулись…

– Господи, да что ты такое городишь! – возмутилась Ольга. – И представлять такого не хочу, а вот сплюнуть через левое плечо – сплюну. Тьфу, тьфу, тьфу!

– Полегчало? Слушай дальше. И остаётся у нас Иосиф Виссарионович в шаге от верховной власти, никем от него не прикрытой.

– Так вот вы о чём печётесь… теперь дошло. – Ольга смотрела на Глеба, как смотрит на юношу умудрённая жизнью женщина. – Так всё и боитесь, что Сталин в тираны прорвётся?

– А ты этого не боишься?

– И уже давно, – усмехнулась Ольга, – наш Сталин от того теперь крепко отличается, ты не согласен?

– Согласен, – без раздумий ответил Глеб. – Но и поговорку про бережёного ещё тоже никто не отменял. Вот мы с мужиками и решили, что один из нас непременно должен остаться на хозяйстве. Шеф и Ёрш летят в Тегеран работать, а я если бы полетел, то, считай, в качестве туриста. По военной части там Жукова выше крыши. Кстати, Сталина в состав делегации мы не предлагали, по нам, сидел бы тут под моим чутким присмотром. Это Александрович из каких-то своих соображений его в состав делегации включил. Ну, что, успокоил я тебя?

– Считай, что да. – Ольга и вправду выглядела вполне умиротворённой. – Кстати, просьбу твою я выполнила.

– Это какую?

– Насчёт Пети Ежова, касательно его учёбы в академии.

– Так это не мою, а Ерша.

– Мне без разницы, меж собой сами разберётесь. Так мне рассказывать, или нет?

– Рассказывай, конечно. Что там Пётр?

– Человечек, которому я поручила провести беседу, доложил, что Пётр поначалу артачился, мол, кончится война, тогда и поговорим.

– Без него не управимся, – буркнул Глеб.

– Вот и мой порученец ему то же самое втолковывал. На фронт, говорил, Пётр Николаевич, вас всё одно врачи ещё долго не пустят, а с другой стороны, это теперь и не так важно. Вы – заслуженный фронтовик, кто в вас пальцем ткнёт?

– Я так понимаю, что твой человек Петра уговорил?

– Обещал подумать. Так что передай Николаю: дело на мази.

Разведёнка (игра разведок)

Тегеран – 43

– Тут, наверное, скорпионы водятся…

Науйокс с подозрением оглядывал обшарпанные стены гостиничного номера.

– Ага, и фаланги с каракуртами, – поддакнул Раушер. – Выкинь скорее эти мысли из головы, а то ночью не заснёшь.

– Засну, – заверил его Науйокс. – Единственное, что может помешать мне спать – это духота. Был случай: упекли меня в Африку к Роммелю, вот там я настрадался от вынужденной бессонницы. Честно говоря, опасался, что тут будет то же самое, а тут даже снег лежит… чудеса!

– Ну, положим, в июле тут тоже бывает пекло, – сказал Раушер, – но теперь-то, заметь, зима.

– А ты что, тут и раньше бывал? – спросил Науйокс.

– Нет, с чего ты взял?

– Так знаешь больно много, и про жару в июле, и про фаланг каких-то.

– Книжки читаю! – рассмеялся Раушер.

– Как это часто бывает: ответ оказался очень прост, – резюмировал Науйокс. – Тогда ты, может, скажешь, почему город так называется: Тегеран?

– Скажу, – кивнул Раушер. – В переводе, не знаю с какого, означает «город у подножия гор».

– А, да, горы вижу, – согласился Науйокс. – Кстати, как они называются?

– Эльбрус, кажется.

Науйокс живо повернулся к Раушеру:

– То есть ты хочешь сказать, что за этими горами Россия?

Удивлению Раушера не было предела.

– В общем, да. Граница Ирана с СССР проходит где-то там. Но как ты…

– Так не один ты книги читаешь, – самодовольно ухмыльнулся Науйокс. – Пособие по изучению вероятного противника тоже книга полезная. Там говорится про гору Эльбурс на Кавказе.

– На Кавказе не Эльбурс, а Эльбрус, – рассмеялся Раушер.

– Долго нам торчать в этом номере? – тут же сменил тему разговора Науйокс. – Может, прошвырнёмся в город? Я слышал, что тут можно купить великолепный ковёр по бросовой цене.

– Я тоже про это слышал, – кивнул Раушер. – А ещё я читал, что коврами здесь устилают проезжую часть улиц.

– Это ты так пошутил? – прищурил один глаз Науйокс.

– Если кто и пошутил, так автор книги. Просто ковроделы таким способом придают изделию прочность. Потом поднимают его из грязи, чистят и выставляют на продажу.

– Ты сам-то в это веришь? – спросил Науйокс.

Раушер неопределённо пожал плечами.

– А давай, пойдём, проверим! – предложил Науйокс.

– Вот это точно нет!

– Боишься? – ехидно осведомился Науйокс.

– Зачем сразу «боишься»? Просто храбрость, возведённая до идиотизма – не моя стихия.

– Поясни, – попросил Науйокс.

– Пожалуйста. Для того, чтобы посмотреть, устилают ли коврами улицы, нам придётся спуститься в нижний город, в бедняцкие кварталы, дальше которых только пустыня. И там нам точно перережут глотки, сколько бы храбрости мы в этом походе ни выказали. Такое пояснение тебе понятно?

– А как насчёт того, чтобы отведать местной кухни? – в очередной раз сменил тему разговора Науйокс. – Я, честно говоря, проголодался.

* * *

На этот раз решили не мудрить. Конференция проходила безвыездно в дворцовом комплексе Саадабад, там же разместили все три делегации. Иранскому шаху ничего не оставалось, как любезно уступить свою резиденцию гостям, а самому на время подыскать другое место жительства. Надо ли говорить, что английские и союзные войска на время встречи в верхах окружили Саадабад такими плотными кольцами своих воинских подразделений, что проникнуть на охраняемую территорию постороннему не приходилось и мечтать. Из не посторонних оставалась внутренняя охрана – оцепление дальше себя и шагу ступить не могло, – обслуживающий персонал, собственно члены делегаций, и журналисты. Всем полагалось пристальное внимание спецслужб трёх стран, а добавьте сюда ещё и поиски германских агентов – приезжих и тех, что из местных – в остальной части Тегерана, и вас, я думаю, не удивит, что генерал Захаров спал не более четырёх часов в сутки.

Ежов в этом цирке участия принимал мало, у него, как члена делегации, были свои обязанности. Например, сегодня предполагалось подписать соглашение о сотрудничестве в ракетно-ядерной сфере. Помните – крылатые ракеты в обмен на участие СССР в «Манхэттенском проекте»? При чём тут спецслужбы? Так американцы с англичанами настояли на включении в соглашение пункта о совместной работе по пресечению появления такого оружия у немцев. Так что голова «болела» не только у Ежова, но и у Сталина, поскольку помимо разведывательно-диверсионных требовалось предусмотреть возможность прямых войсковых операций.

У Виноградова была своя головная боль. Вчера делегации чуть не подрались при обсуждении вопроса о создании ООН. Нет, с тем, что такую международную организацию надо создавать – с этим никто не спорил, вопрос согласовали заранее. А вот нужны ли ООН собственные вооружённые силы? Зачем подходить к вопросу так радикально, спрашивали американцы и англичане. В случае необходимости страны-участницы выделяют по контингенту, одеваем солдатиков в форму миротворцев, и вперёд! Нет, говорил СССР в лице товарища Сталина. Миротворцы в вашем понимании лишь обозначают международное присутствие, но серьёзно вмешиваться в конфликт не готовы. Мы предлагаем иное. Контингент на постоянной основе. Три бригады: мотострелковая, воздушно-десантная и морской пехоты. Содержится на деньги ООН, подчиняется Совету безопасности и Генеральному секретарю. Набирается из добровольцев в вооружённых силах стран-участниц. Доброволец должен иметь отличные рекомендации и дать согласие сменить присягу своей стране на присягу ООН. Взамен получает международный паспорт, как и члены его семьи. Действовать такие силы будут согласно выданному мандату, и если в нём будет указано стрелять, то так и поступят!

Другой не менее спорный вопрос касался места пребывания штаб-квартиры ООН. США предлагали Нью-Йорк, СССР был решительно против. Англичане в этом вопросе держали нейтралитет.

Главы делегаций, как и положено небожителям, витали над схваткой, предоставив согласовывать детали делегатам поплоше и, пока суд да дело, заслушивали руководство вооружённых сил. За союзников отдувался генерал Эйзенхауэр. Кончив доклад, генерал замер с указкой в руке. Черчилль и президент США синхронно повернули головы к Александровичу, мол, что скажешь?

– Насколько я понял, дела в Северной Африке идут неплохо, – начал во здравие и на хорошем английском Александрович, чем вызвал довольные улыбки на лицах коллег. – Чего не скажешь про Европу, – продолжил не то чтобы за упокой, но где-то близко президент СССР. Улыбки на лицах его заокеанского коллеги и Черчилля потускнели, а после следующих слов и вовсе сошли на нет. – Единственное место в Европе, где ваши войска противостоят войскам «оси» – это Греция. Я ничего не путаю? – по-русски спросил Александрович у Жукова. Тот ободряюще кивнул. – Союзные войска, – снова перешёл на английский Александрович, – совместно с Национально-освободительной армией Югославии остановили наступление войск «оси» на Балканах, не дав соединиться германской и итальянской армиям. Однако итальянские войска остаются в Греции. В связи с этим у меня вопрос: как вы собираетесь воевать в компанию 1943 года?

Генерал Эйзенхауэр, выслушавший союзного президента с невозмутимым видом, подошёл к карте, которую его адъютанты успели поменять.

– Перед вами, господа, общий план кампании войск коалиции на Африканско-Европейском театре военных действий в 1943 году. Собственно африканскую составляющую этого плана мы к лету собираемся закрыть, полностью очистив континент от германо-итальянских войск. К этому времени будет очищена от итальянцев и Греция. Далее предполагается высадка наших войск сначала в Сицилии, а потом и на «сапожок». Если Восточный фронт нас поддержит, то к концу 1943 года Италия будет выведена из войны на стороне Германии. Я кончил, господа!

– Вы удовлетворены? – спросил президент США у Александровича.

– Вполне, – кивнул тот.

– Спасибо, генерал, вы свободны, – отпустил Черчилль Эйзенхауэра.

Настал черёд выступить перед VIP-персонами начальника Генерального штаба СССР генерал-полковника Жукова. После того, как заменили карты, он взял указку в руку.

– В 1943 году наступать будем вслед за прекращением весенней распутицы, – начал доклад Жуков. – Начнём на Балканах, где удар будет нанесён одновременно в трёх направлениях: на северо-запад через Хорватию с последующим выходом к итальянской границе; по центру на Будапешт, и восточнее на Румынию. Чуть позже Румыния будет атакована из Молдавии и Западной Украины. Также из Западной Украины будут атакованы Венгрия и Словакия. При благоприятном исходе, к концу 1943 года на Южном участке Восточного фронта будут выведены из войны Румыния, Венгрия и Словакия, а возможно, будет освобождена и Чехия.

– Простите, генерал, что прерываю, – сказал Черчилль. – Но мне кажется, в Закарпатьи у вас проблемы с местными повстанцами. Не боитесь, что они ударят в тыл ваших войск?

– Повстанцы, о которых вы говорите, господин премьер-министр, по большей части являют собой плохо организованный сброд. Основные их силы разбиты, остатки добивают внутренние войска. Никакой опасности для наших основных сил они не представляют.

– Хорошо, если так, – кивнул Черчилль. – Теперь, как я понимаю, речь пойдёт о Польше?

– Что касается Северного участка Восточного фронта, то, прежде чем приступить к докладу, я хотел бы услышать в первую очередь из ваших уст, господин премьер-министр, решён ли вопрос с подчинением Войска Польского единому командованию?

– Можете не беспокоиться, господин генерал, – кивнул британский премьер, – вопрос решён. Польское правительство дало согласие на временное подчинение своих войск Ставке Верховного Главнокомандования.

– Отлично, – обрадовался хорошей новости Жуков. – Надеюсь, господин премьер-министр, слова «временное подчинение» означают «до конца войны»?

– Разумеется, – вновь кивнул Черчилль. – Так мы вас слушаем, генерал.

– Прошу прощения, – Жуков понял, что слегка зарвался. – На Северном участке масштабное наступление предполагается начать в конце мая – начале июня 1943 года, чтобы к наступлению зимы повсеместно выйти на польско-германскую границу. Генерал-полковник Жуков доклад окончил!

– Ваши вопросы, господа, – предложил Александрович.

– У меня нет вопросов, – покачал головой Черчилль.

– С Европой мне тоже всё ясно, – кивнул американский президент. – Но у меня есть вопрос по Тихоокеанскому театру военных действий. Не сможет ли СССР помочь США в войне с японцами?

– То есть одних крылатых ракет вам мало? – уточнил Александрович.

– Что вы, – улыбнулся американец, – крылатые ракеты – огромное подспорье, но хотелось бы узнать и про другие возможности.

– Георгий Константинович, пожалуйста, – обратился Александрович к Жукову.

– Слушаюсь. Мобилизационный план на 1943 год не предусматривает увеличение численности союзных войск на величину большую, чем требуется для обеспечения Восточного фронта.

– Если я правильно понял, это означает «нет»? – уточнил американский президент.

Александрович развёл руками:

– Для утверждения нового мобилизационного плана потребуется согласие Государственного Совета СССР, а это при существующем порядке вещей практически невозможно. Однако если возникнет критическая ситуация, то мы немедленно отреагируем, обещаю!

– Спасибо, – кисло улыбнулся американец.

* * *

– Сматываемся отсюда, – прошипел Раушер.

– Почему? – удивился Науйокс. – Ребята предлагают выпить… – но, нарвавшись на красноречивый взгляд Раушера, сменил пластинку: – Извините, парни, но у нас есть неотложные дела.

Не успели они отойти от кабачка, как возле входа взвизгнули тормозами аж две машины разом. Выскочившие из них люди с оружием в руках ворвались в помещение и сразу раздались выстрелы.

– Стрельба идёт на убой, – заметил Науйокс.

– Там одни боевики, – пояснил Раушер, – живыми их брать нет резона.

– Твоя работа? – догадался Науйокс.

– Почему моя? – осклабился Раушер – Наша!

– Ну, разумеется, как я мог забыть, – саркастически усмехнулся Науйокс. – Ещё десяток крестов на моём личном кладбище. Нет, вру, пять – твои.

– Зато у нас нет теперь группы. Неплохая отмазка, когда будем докладывать Скорцени о провале задания, ты не находишь?

Науйокс не ответил, он смотрел в сторону кабачка, напряжённо о чём-то думая. Раушер посмотрел в том же направлении. У дверей кабачка отдавал приказы Захаров в окружении своих офицеров.

– Пойдём, – потянул за рукав Науйокса Раушер, – нам лишний раз светиться ни к чему.

Лишь в квартале от места событий Раушер спросил у Науйокса:

– Кого ты там увидел?

– Одного очень старого знакомого, – стряхивая задумчивость, ответил Науйокс. – Стоял возле того, кто командовал облавой.

– А ну-ка, опиши мне его! – потребовал Раушер.

* * *

«Однако нехило существуют здешние богатеи» – думал Раушер, пока тихий привратник вёл его по цветущим аллеям. В стороне за деревьями остался двухэтажный особняк, вблизи которого отсвечивала голубым гладь бассейна. Ещё несколько минут назад Раушер глотал пыль на узкой улочке, пробираясь вдоль глухой высокой стены, пока не встретился с маленькой калиткой, куда и постучал условным стуком. Провожатый указал рукой на беседку в глубине сада и бесшумно исчез. Из беседки вкусно пахло едой. Когда Раушер вошёл, из-за достархана навстречу ему поднялись двое поживших на этом свете мужчин: русский и тюрок.

– Ну, здравствуй, сынок! – раскрыл объятия Ежов-старший.

Загорелый до черноты тюрок, улыбаясь, ждал, пока его представят.

– Знакомься, Коля, – сказал Ежов – генерал-полковник Рашид Турани!

– Как Турани? – изумился Раушер, пожимая крепкую руку. – Он ведь…

– Погиб. И уже давно, – закончил за него Турани. – Но тебе ли рассказывать, как это у нас, разведчиков, бывает?

Раушер понимающе кивнул, продолжая разглядывать легендарного проводника «Красного ислама», про которого ещё в детстве слышал немало такого, во что было трудно поверить.

– Садись, Коля, – указал на одну из подушек Турани. – Покушай, потом будем говорить.

Раушер взглянул на отца. Тот кивнул. Ничего, мол, не поделаешь, обычай придётся соблюсти.

Лишь когда Раушер насытился, Ежов спросил:

– Рассказывай, почему вызвал на встречу? Какой такой у тебя приключился особый случай!

Выслушав рассказ о знакомце Науйокса, Ежов кивнул:

– Ты верно поступил. При таком раскладе ты мог довериться только мне. Теперь я тебе говорю: смело убирай из списка подозреваемых Захарова. С остальными будем разбираться. И в первую очередь, понятно, с кротом. Ты понимаешь, Рашид? – повернулся Ежов к Турани, – как глубоко зарылся, поганец. У Захарова все ребята на подбор. Страшно подумать, что он может натворить!

– Или они, – вставил внимательно слушающий Ежова Турани.

– Что? Они, говоришь? Тогда совсем беда. Но будем проверять, будем проверять… Вот что, – Ежов поднялся, – я, пожалуй, пойду. Ты, Коля, побудь ещё. Поболтай с Рашидом. Он тебе про наших расскажет, он в курсе.

Ежов обнял сына и спешно удалился. Турани показал рукой на подушку:

– Садись, Коля, что ты хотел услышать?

Рассказ Турани о судьбе Петра взволновал Раушера больше всего:

– Понимаете, дядя Рашид, он ведь был совсем близко ко мне!

Понимаю, кивал Турани.

Когда пришла пора прощаться, Раушер спросил:

– Дядя Рашид, а это всё ваше?

– Ты про дом с садом? – рассмеялся Турани. – Что ты, мальчик! С тех пор как я «погиб», даже в мою ташкентскую квартиру кого-то заселили – официальной семьи-то у меня нет. Всё моё имущество со мной, – Турани потрогал полу халата. – А это, – он повёл рукой, – принадлежит одному моему должнику. Только таких должников, Коля, у меня по всей Азии пруд пруди. Ладно, давай прощаться!

* * *

Науйокс быстро покинул машину, Раушер ждал его за углом.

– Ну, что, опознал?

– Опознал, и ещё раз убедился: это точно он!

* * *

Он свободно миновал все посты, и лишь у дверей в зал дорогу преградили двое охранников. Тогда он начал стрелять одновременно с обеих рук. Строго говоря, стреляя по-македонски, попасть в цель непросто, но с такого расстояния промахнуться невозможно. Он так и ворвался в зал: в каждой руке по пистолету. Однако тех, кого рассчитывал там застать, в зале не было. Два из трёх стоящих в ряд кресел были пусты, а третье занимал его непосредственный начальник. На лице полковника застыла мрачная улыбка.

– Я смотрю, майор, ты разочарован?

Не отвечая, он открыл огонь опять с двух рук. Полковник следил за его потугами с той же мрачной улыбкой. Когда кончились патроны, полковник поинтересовался:

– Стрелять разучился? А может, патроны в пистолетах холостые?

Сзади образовалось движение. Он обернулся. «Убитые» им охранники стояли сзади, взяв его на прицел. Из дальних углов зала стали выходить его бывшие товарищи, постепенно сжимая кольцо. Он стоял недвижно, а когда кольцо сомкнулось достаточно плотно, сунул руку под мундир и что-то нажал. Ничего не произошло.

– И этот фокус не удался? – поинтересовался полковник.

Тогда он сильно сжал челюсти, ощущая, как хрустит под зубами раздавленная ампула. Но этим хрустом всё и ограничилось.

– Не надоело? – спросил полковник, покидая кресло. – Неужели ты ещё не понял, что тебя вычислили и просчитали? Берите его!

Он стоял, опустив голову, пока с двух сторон его не взяли за руки, а потом атаковал. Обмен ударами, крики боли, чужой пистолет в его руке и выстрелы со стороны под крик полковника:

– Не стрелять!

Захаров вошёл в зал, постоял над трупом, распорядился:

– Выйти всем, кроме руководителя группы!

Оставшись с поникшим полковником, дал волю нервам. Я, дорогой читатель, запикать речь генерала по понятным причинам не могу, потому предлагаю близкий по теме, но далёкий по содержанию синопсис, то бишь краткое содержание:

– Довыпендривался, клоун хренов?! Без цирка, значит, никак? Огребём теперь на пару от Ежова. Молись, чтобы он тебе звёздочек на погонах не поубавил!

* * *

Раушер затылком ощутил движение воздуха и даже начал реагировать на опасность, прежде чем впал в беспамятство.

Ужасная головная боль, привкус крови во рту, связанные за спиной руки, туго примотанные верёвкой друг к другу ноги и табурет под задницей – все признаки провала налицо. Человека, который, куря сигарету, наблюдал за его возвращением из небытия, Раушер знал. Видел в приёмной своего бывшего шефа, Гейдриха. Оберштурмбанфюрер СС Хартман, разжалованный из полковников бывший начальник отдела Абвер-Восток, подобранный Гейдрихом, как говорили острословы из штаба СС, на помойке. Стоит ли говорить, что новые коллеги Хартмана не любили и особо этого не скрывали. Если бы не покровительство Гейдриха… Но тому Хартман был для чего-то нужен. После ликвидации Гейдриха пути Раушера и Хартмана не пересекались вплоть до сегодняшнего дня.

– Очухались, Николай Николаевич? – по-русски произнёс Хартман. – Не удивляйтесь. Теперь я знаю про вас всё, хотя это знание мне очень дорого стоило. Вернее говоря, я потерял всё.

– А я считал, что всё вы потеряли гораздо раньше, когда трусливо бежали с фронта, оставив дивизию Каплера, – с трудом преодолевая головную боль, произнёс Раушер.

– Ищете лёгкой смерти? – догадался Хартман. – Не спешите, всему своё время. Будет вам и дудка, будет и свисток. Позже. Сначала поговорим.

– Зачем? – пожал плечами Раушер.

– Зачем? Не «о чём»? – уточнил Хартман. – Интересный вопрос. Не знаю. Считайте это моим капризом. Я давно ни с кем не разговаривал, как у вас говорят, по душам. Улыбаетесь? За это я, когда придёт время, сначала расстреляю ваши коленные чашечки. Ваша гибель будет моей местью маршалу Ежову. Вчера он убил моего сына, сегодня я отвечу ему тем же. Ничего спросить не хотите? Нет? Ладно, скажу так. Человек из окружения генерала Захарова, которого вчера убили ваши коллеги, был не только германским разведчиком, он был моим сыном. У вас и теперь нет вопросов? Экий вы, право, не любопытный для кадрового разведчика. А история интересная, вам понравится. Много лет назад некий поручик лейб-гвардии Павловского полка не явился на службу, пропал, сгинул навсегда, отставив молодую вдову и сына-младенца. Горе несчастной было велико, но не меньше этим случаем была раздосадована российская контрразведка, ибо пропавший поручик числился у неё на подозрении как германский шпион. Именно с ним связывали пропажу весьма секретных документов, и это в самый канун Великой войны! И, скажу я вам, подозрения были вполне оправданы. Бывший поручик благополучно доставил похищенные документы по назначению и – ап! – не стало поручика русской императорской гвардии, зато появился очень похожий на него внешне капитан германской разведки Курт Хартман. Прошло тринадцать лет, и русское посольство в Берлине пополнилось новым сотрудником, который прибыл к месту службы с женой и четырнадцатилетним сыном… Я, с вашего позволения, закурю?

Хартман достал портсигар, прикурил от вычурной зажигалки, и, подойдя к табурету на котором сидел Раушер, оперся одной ногой о край сидения. Наклонившись почти к лицу Раушера, Хартман выпустил дым прямо ему в лицо. Раушер закашлялся и попытался отвернуться.

– Не нравится дым? – злорадно констатировал Хартман. – Ничего, скоро привыкнете.

Периодически травя Раушера дымом, Хартман продолжил рассказ:

– Вы уже догадались, что это были мои жена и сын? Но если жёны часто становятся бывшими, то бывших сыновей не бывает по определению. Желая дать сыну хорошее образование, родители определили мальчика в одну из лучших берлинских школ. Там мы с ним и познакомились. Узнав, чей он сын на самом деле, мальчик повёл себя как истинный ариец. Вскоре он объявил родителям, что помимо школы намерен посещать ещё и фехтовальный клуб. Ничего не заподозрившие родители дали согласие, поставив условием успехи в учёбе. О, моего сына хватило на всё. И на то, чтобы радовать родителей отличными оценками по никому не нужным предметам, и на то, чтобы постигать действительно необходимую науку. Спросите где, или уже догадались? Всё верно! Под крышей престижного фехтовального клуба работала разведшкола, где из специально отобранных юношей делали будущих разведчиков. Кстати, ваш приятель Науйокс тоже там учился, и даже в одно время с моим сыном. Он вам об этом не рассказывал? Не удивительно. Ведь, в отличие от моего мальчика, Науйокс совсем не блистал. Так прошло четыре года, а потом русского дипломата перевели в Москву, а с ним уехал и мой сын, кадровый германский разведчик. Я тогда сильно рискнул, но сделал всё, чтобы все сведения о моём сыне, которые имелись в архивах германской разведки, оказались в моих руках. Эксклюзивный, хорошо законспирированный разведчик стал моим личным козырем, который я до времени приберёг. Вы понимаете, что поддерживать связь в таких условиях было непросто, но я справился и с этим. Сын с блеском окончил МГУ и охотно подставился вербовщику из КГБ, который, разумеется, не мог пройти мимо столь великолепного экземпляра!

«Господи, да он гордится сыном, как породистой собакой», – с ужасом и отвращением подумал Раушер.

– Я не давал сыну никаких заданий, кроме одного: внедриться в структуру КГБ как можно глубже. Я готовил из него агента на одну акцию, но такую, которая сможет изменить ход истории!

«Ну вот, он к тому же и псих».

– Впрочем, оказывается, что само существование такого агента может сыграть существенную роль в судьбе его руководителя. После того рокового случая, когда я лишился своего положения в абвере, только досье моего сына, выложенное на стол перед Гейдрихом, избавило меня от куда больших неприятностей, чем те, которым я в конечном итоге подвергся. После гибели Гейдриха, досье вместе с ключами от сейфа перешло сначала к Гиммлеру, а от него к Кальтенбруннеру. И только они, кроме меня, знали о существовании особо ценного агента в самом сердце русских спецслужб. Вчера мой мальчик был в шаге от того, чтобы стать национальным героем. Ради этого он был готов пожертвовать жизнью, пронеся бомбу в зал заседаний Большой тройки на собственном теле. Но не случилось. Он мёртв, а они живы…

Хартман полез за новой сигаретой.

– Вы не боитесь, что чрезмерное употребление никотина отрицательно скажется на вашем здоровье? – поинтересовался Раушер.

– Ба! – воскликнул Хартман. – К вам вернулось чувство юмора, с чего бы?

– Да оно меня никогда и не покидало, – пожал плечами Раушер.

– Ничего, скоро покинет, – пообещал Хартман. – Сбили вы меня с мысли своей тупой шуткой. На чём мы становились?

Неожиданно в глазах Хартмана появилось понимание.

– Ну, конечно! – воскликнул он. – Провал не был случайным. Моего сына предали! Но кто?

Хартман пристально посмотрел на Раушера:

– Ты не мог. Ведь вы если и пересекались, то только там, у вас. Но ты его, конечно, не запомнил, а вот он тебя, да. Помнишь облаву, которую ты сам, видимо, и организовал? Вы стояли с Науйоксом около кабачка и наблюдали за происходящим. Тогда-то мой сын тебя и заприметил, и сообщил об этом мне. А ты, Николай Ежов, достойный ответ КГБ германской разведке: мой сын внутри КГБ, а сын Ежова внутри СД! И оба погибли. То, что ты пока жив, никакого значения не имеет. Ты покойник.

Хартман нервно рассмеялся:

– Интересно будет посмотреть на рожи этого напыщенного индюка Скорцени и этого придурка Науйокса, когда мой шеф Кальтенбруннер ткнёт их этими рожами в дерьмо! Стоп!.. Науйокс! Он ведь был тогда возле кабачка. Если мой сын его заметил, то и он мог заметить моего сына. Вот только зачем ему было делиться с кем-то – например, с тобой – этой информацией, если только он не… – Хартман аж застонал. – Проклятье! Как всё просто! Науйокс работает на вас, ведь так? Слушай, предлагаю честный обмен: ты мне сдаёшь Науйокса, а я просто пускаю тебе пулю в лоб, безо всяких коленных чашечек. Соглашайся, это выгодное предложение. Молчишь? – Хартман достал пистолет. – Тогда выбирай: с какой ноги начнём?

Раушер прикрыл глаза, готовясь испытать адскую боль, но выстрела не последовало. Открыв глаза, Раушер сразу заметил в Хартмане перемену. Рука с пистолетом опущена, а на лице какое-то странное выражение.

– Я передумал, – объявил Хартман – Палачей гестапо я всё одно по выдумке не переплюну, вот пусть они из тебя информацию и вытрясают, а заодно и из Науйокса. Санкцию и на его арест, я думаю, получить удастся. Как тебе такая перспектива? Вижу: рад. Ты вот что, побудь немного один, а я кое за кем схожу, не одному же мне тебя тащить? А чтобы тебе всякая глупость в голову не лезла, сделаю-ка я тебе укольчик…

Бросив использованный шприц на землю, Хартман повернулся и пошёл. Раушер ещё какое-то время смотрел ему в спину, потом обмяк.

К жизни его вернули удары ладонями по щекам, как бы издалека донёсся голос Хартмана:

– Ты жив? Жив! – это он сказал уже кому другому, потом добавил: – Берите его!

Почувствовав чьё-то прикосновение, Раушер открыл глаза. Приподнимая за плечи, над ним склонился Турани. Помутнённое сознание сыграло с Раушером злую шутку: он произнёс имя. Чуть слышно, но Хартману хватило. Он резко отскочил в сторону, одновременно вскидываю руку с пистолетом:

– Оставьте его и поднимите руки! Оба!

Тюрки, старый и молодой, опустив Раушера, медленно распрямились и подняли руки.

– Турани? – Хартман присмотрелся к старику. – Не может быть… – Он рассмеялся. – Не может быть, чтобы так везло. Сам легендарный Турани, которого и похоронить-то успели, а нет, вот он, стоит передо мной с поднятыми руками. Какой, однако, удачный сегодня день!

Эти слова были последними, которые Харман произнёс в этой жизни. Турани неожиданно метнулся в сторону, а потом последовали два выстрела подряд. Сначала на курок нажал Хартман, и тут же молодой тюрок из невесть откуда появившегося в руке оружия поразил его наповал.

Голова совсем прояснилась, и Раушер ухитрился сесть. Неподалёку лежал Хартман с дыркой во лбу, а с того места, куда метнулся Турани, послышался сдерживаемый стон.

– Отец!

Молодой тюрок подбежал к Турани и склонился над телом.

– Осторожно, сынок, – попросил Турани, – Не трогай меня, так ты сохранишь для меня ещё несколько минут, лучше помоги Коле.

Молодой тюрок подбежал к Раушеру, и, с помощью ножа, стал быстро резать верёвки, то и дело, поглядывая в сторону отца. Через пару минут уже оба молодых человека склонились над умирающим. Турани ласково оглядел обоих:

– Давно мечтал вас познакомить, правда, не думал, что это произойдёт при таких обстоятельствах… Помнишь, Коля, я говорил, что официальной семьи у меня нет. А сын, как видишь, есть! – Последнюю фразу Турани произнёс с гордостью. – Фархад, Коля, соедините ваши руки. Будьте отныне друзьями, и помните, что такова моя воля, а воля умирающего священна! Фархад, сынок, помоги Коле, распространи слух, что Хартман был захвачен Турани и выдал ему всех германских агентов, каких знал, включая собственного сына. А Раушер выследил Турани, и убил, как и предателя. Пусть враги считают Раушера героем. Ты всё понял? Хорошо… А теперь обними меня в последний раз.

Берлин

Бункер Гитлера

Гитлер был в ярости:

– Кальтенбруннер, я тебе доверился, а ты всё испортил! Твой Хартман оказался тряпкой, предал собственного сына и этим сорвал акцию по уничтожению наших основных врагов. И это в шаге от успеха! Обиднее всего, что помешал нам какой-то грязный араб. Турани. Кто мне скажет, кто такой этот Турани?

– Позвольте мне, мой фюрер, – выступил вперёд Гиммлер.

– Говори, Генрих, – кивнул Гитлер.

– Турани не просто грязный араб, он ещё и кадровый разведчик, генерал-полковник КГБ.

– Действительно? – удивился Гитлер. – Это меняет дело, но, – Гитлер кинул гневный взгляд на понуро стоящего руководителя РСХА, – не извиняет ни Хартмана, ни тебя, Эрнст!

– Мой фюрер! – вскинул голову Кальтенбруннер. – Я глубоко раскаиваюсь, и готов немедленно подать рапорт об отставке!

– Это лишнее, – пробурчал Гитлер. – Если я из-за каждой ошибки стану терять верных людей, вскоре вокруг меня останется пустыня. К тому же не стоит забывать, что в этом деле есть и положительный момент: этот демон, Турани, ликвидирован, а предатель понёс заслуженное наказание. Как фамилия этого молодого офицера, что отличился в Тегеране?

– Гауптштурмфюрер Рашер, мой фюрер! – доложил Гиммлер.

– Представьте героя к награде и повысьте в звании до штурмбанфюрера, нет, до оберштурмбанфюрера!

– Слушаюсь, мой фюрер!

* * *

– Лихо ты, однако, через звания прыгаешь, – заметил Науйокс, оглядывая крест на шее и новенькие погоны на плечах Раушера.

– Стараюсь, – улыбнулся Раушер, – но, заметь, не только для себя, штандартенфюрер! Но почему я не вижу на твоём лице радости? Ты ведь так мечтал о полковничьих погонах.

– Пока мечтал – радовался, – пожал плечами Науйокс, – а теперь чему радоваться: мечта-то сбылась.

– Так начинай мечтать о генеральских погонах, – предложил Раушер.

– А смысл? – посмотрел на Раушера Науйокс. – Это Скорцени успел стать генералом, прежде чем вы одержите над нами победу, мне это не светит.

– Извини, но здесь я тебе ничем помочь не могу!

19-февраль-43

И жизнь, и слёзы, и любовь…

– Спасибо, друг, помог так помог!

Голос Ежова в трубке звучал как-то странно, таким тоном вроде не благодарят, поэтому Абрамов счёл за благо уточнить:

– Ёрш, ты о чём?

– Пётр подал прошение о зачислении его в академию!

Абрамов облегчённо вздохнул:

– Поздравляю! Только это не я, это ты Ольгу благодари.

– Непременно при встрече бухнусь в ножки!

– Что-то я тебя не понимаю, – начал раздражаться Абрамов. – Разве ты не этого хотел?

– Ты, может, думаешь, что Пётр в академию Генерального штаба поступать надумал?

– А куда же ещё? – удивился Абрамов.

– В духовную академию, Васич, в духовную!

– Что?! – чуть не подскочил у телефона Абрамов. – Какого чёрта?!

– Вот и я в недоумении. Какого?

* * *

В кабинете ректора Петроградской православной духовной академии такого посетителя никогда не было.

… – Не хотите по-хорошему, господин ректор?! – бушевал Ежов. – Хорошо, давайте по-другому! Или вы отказываете моему сыну в его желании поступить в вашу академию, или… – Ежов осёкся, хмуро посмотрел на ректора. – Вы ведь знаете, кто я, и представляете мои возможности…

– И знаю, и представляю, Николай Иванович, – ректор был сама кротость. – А ещё я верю в то, что вы справедливый человек, и недоумеваю, зачем вы сейчас испытываете эту мою веру?

– Затем, что я отец, и, спасая сына, не остановлюсь ни перед чем!

– Даже перед тем, что можете, пусть и из лучших побуждений, погубить его душу? Да и свою заодно.

Ректор взглянул на мрачно молчащего Ежова:

– В любом случае я не вправе принять такое решение, вам следует обратиться к владыке Сергию.

– Так что вы мне тут!.. – начал вновь вскипать Ежов, потом сдержался. – Где мне его найти?

– Здравствуйте, Николай Иванович!

Так вот кто таков владыка Сергий! Значит, жив ещё? Сколько ему теперь, верно, под восемьдесят?

– Здравствуйте, Лавр Георгиевич!

Архиерей отгородился от мирского имени:

– Обращайтесь ко мне отец Сергий, если слово «владыка» вас смущает. Впрочем, разговор у нас с вами будет короткий. Дело ваше мне известно, и я сразу говорю «нет». Ибо с сыном вашим я беседовал, вера его крепка, а намерения тверды, и не мне ему отказывать. Да и слушатель академии – это ещё не монах. Смиритесь. До пострига далеко. Может, всё ещё образуется…

– При чём тут постриг? – воскликнул в сердцах Ежов. – Меня мутит от одной мысли, что мой сын будет учиться на попа!

– Странно слышать такое от человека крещёного, – заметил архиерей. – Вам следует разобраться в себе, прежде чем что-то советовать сыну. Иначе таких дров наломаете…

* * *

Вернувшись в Москву, Ежов встретился с друзьями.

– Ну, как? – спросил Абрамов. – Добился, чего хотел?

– От них добьёшься, – тоскливо отмахнулся Ежов. – Попы если вцепятся, разве своё упустят? Эх, Петька, Петька…

– Что думаешь делать? – спросил Жехорский.

– А что тут поделаешь, не на цепь же мне его сажать? Пусть делает, как знает…

– Вот и правильно, – одобрил Жехорский, тогда как Абрамов в сомнении покачал головой.

– А хотите, мужики, я вам один анекдот расскажу? – посмотрел на друзей Абрамов. – Захожу я, значит, в архиерейские палаты, и выходит ко мне… кто бы вы думали? Корнилов!

– Ни фига себе! – изумился Абрамов.

– Шутишь? – усомнился Жехорский.

– Чистую правду говорю. Он теперь у попов шишка немалая, сказывают, в Синоде заседает!

– А как он вообще туда попал? – спросил Жехорский. – Ему ведь в двадцатом, извините за тавтологию, двадцать лет дали.

– Это я выяснил, – сказал Ежов. – Помните указ, по которому часть контриков могла досиживать срок за стенами монастырей? Так Корнилов этим указом и воспользовался.

– И сделал ещё одну карьеру, – кивнул Абрамов. – Не удивлён. Личность-то незаурядная.

Разведёнка (игра разведок)

D2O (Тяжёлая вода)

Берлин. Штаб-квартира подразделения «X»

Скорцени очень гордился своей новенькой генеральской формой. Будучи человеком простым, помнил, кому этим обязан, и заметно выделял из своего окружения именно Раушера. Вот и теперь тот стоял перед столом шефа в ожидании нового поручения.

– Сегодня нас собирал фюрер… – Скорцени выделил два слова: «нас» и «фюрер». – Его крайне беспокоит, что продвижение германской идеи остановилось на всех направлениях. Более того, нельзя исключать, что в ближайшее время наши враги предпримут попытки контратаковать. В связи с этим фюрер придаёт особое значение созданию новых видов вооружения, выделяя при этом два направления: сверхбомбу Гейзенберга и ракеты Дорнбергера. Как вы знаете, Курт, наше подразделение не занимается обеспечением безопасности особо секретных исследований. Однако контроль за тем, как это делают другие, поручен именно нам. Я хочу, чтобы вы посмотрели на прикрытие атомного проекта глазами наших противников и определили все узкие места, если таковые имеются. Отправляйтесь в Лейпциг. Хайль Гитлер!

Там же неделю спустя

– Рад видеть вас, Раушер! Надеюсь, поездка была успешной?

– Да, бригаденфюрер! Думаю, что я выполнил ваше задание.

– Присаживайтесь и докладывайте.

Раушер присел на предложенный стул и приступил к докладу:

– Узких мест, о которых вы говорили, бригаденфюрер, мной выявлено три. Это сам Гейзенберг, поскольку без него проект если не встанет, то существенно затормозится. Это уран, как основной компонент для исследований. Это так называемая тяжёлая вода, без которой реактор не может работать на полную мощность. В том, что Гейзенберга охраняют хорошо, я убедился лично. Гарантия его безопасности близка к ста процентам, большего требовать, пожалуй, и невозможно. Запасы урана на месторождении в Бельгии огромны, находятся полностью под нашим контролем. Здесь наши противники ничего серьёзного предпринять не смогут. Остаётся тяжёлая вода. Этот компонент требует постоянного пополнения, а производят тяжёлую воду на заводе в Норвегии. Это, на мой взгляд, и есть самое узкое место атомного проекта.

Скорцени, который внимательно слушал доклад, согласно кивнул:

– Пожалуй, я вами соглашусь. Цепочка слишком длинна, а значит, может порваться в нескольких местах. Начните с завода в Норвегии и пройдите оттуда по всему маршруту доставки тяжёлой воды вплоть до конечного пункта.

Веморк. Норвегия

Обмен паролями прошёл без осложнений. На смотровой площадке достаточно народа, чтобы двое неброско одетых мужчин не привлекли к себе особого внимания.

– Летом это более грандиозное зрелище, – заметил Норвежец (будем звать его так).

– Сейчас тоже впечатляет, – отозвался Раушер. – Как он называется?

– Водопад? – уточнил Норвежец. – Рьюканфоссен. А эта долина – Веморк. А город, из которого вы приехали…

– Рьюкан, – улыбнулся Раушер. – Я в курсе.

– Простите… – смутился Норвежец.

– Ну, что вы, – возразил Раушер. – Приятно встретить в вашем лице патриота не только Норвегии, но и её отдельно взятой части.

– Действительно, – кивнул Норвежец, – я посвятил «Норск Гидро», считайте, всю свою сознательную жизнь!

– Причём тут это? – удивился Раушер.

– Ну, как же? Ведь это «Норск Гидро» решила использовать энергию падающей воды и построила на водопаде гидроэлектростанцию, а рядом с ней завод, который, в свою очередь, является для Рьюкана градообразующим предприятием. Всё это отсюда смотрится не под самым выгодным ракурсом – я имею в виду промзону, – но всё равно видно и здание завода, и часть машинного зала электростанции позади него. А огромный закрытый жёлоб, что спускается с вершины горы прямо к машинному залу? Внутри него течёт точно такой же водопад. В таком виде он не столь живописен, как его вольный собрат, зато он крутит турбины, а после них ниспадает вниз справа от машинного зала, но этого отсюда не видно. Я понятно объясняю?

– Понятно, – кивнул Раушер. – А как-то подсветить долину ваша «Норск Гидро» не пыталась? Ведь и завод, и город, как я слышал, полгода находятся в тени гор практически без прямого солнечного света?

– Думаете, это так просто? Ну, есть у нас канатная дорога, которая ведёт на плато, где солнечно. Люди этим пользуются. А что предложите вы?

– Ну, не знаю, – пожал плечами Раушер. – Зеркала на склонах гор поставьте, что ли. Пусть пускают в город огромных солнечных зайцев.

– Шутите? – посмотрел на Раушера Норвежец. – По вашей улыбке вижу, что шутите. А мне между тем ваша идея про зеркала понравилась. Кончится война, и мы обязательно вернёмся к этому предложению!

– Расцениваю ваши слова, как комплимент, – поблагодарил Раушер, – А теперь ответьте: для чего «Норск Гидро» понадобилось налаживать производство тяжёлой воды?

– Это вышло совершенно случайно, – пояснил Норвежец. – Только когда на заводе побывал профессор из Осло Одд Хассель, мы с удивлением узнали, что побочный продукт, получаемый в процессе гидролиза, и есть тяжёлая вода. До того, как Норвегия была оккупирована, воды выпускалось крайне мало. Теперь же, по заданию «ИГ Фарбен», и под дулами немецких автоматов, мы производим более 4500 кг тяжёлой воды в год. Из-за этого завод придётся взорвать.

– Не жалко? – спросил Раушер.

– Ещё как жалко, – вздохнул Норвежец. – Но раз без этого никак – мы это сделаем.

– Как скоро? – уточнил Раушер.

Норвежец промолчал, как и не слышал.

– Хорошо, зайдём с другого бока, – согласился Раушер. – Вам известно, кто я и зачем сюда прибыл?

– Только то, что вы представляете союзную разведку.

– Это так, – кивнул Раушер, – И сорвать поставки тяжёлой воды в Германию – наша совместная операция с английской разведкой, которую представляете здесь вы. Но есть ещё и легенда. А по ней я являюсь оберштурмбанфюрером СС, сотрудником особого отдела, и прибыл сюда, чтобы проверить, на должном ли уровне организована охрана особо важного объекта. Вы понимаете, что это означает? Я обязательно найду нарушения и доложу о них и руководству местной охраны, и своему руководству в Берлин. Местные, ладно. Я буду общаться с ними в таком тоне, что они из вредности пренебрегут моими рекомендациями, а вот Берлин… Так когда намечена акция?.. Ладно, сколько времени я должен для вас выиграть?

– Неделю, – ответил Норвежец. – Дайте нам неделю.

Начальник охраны завода в Веморке пребывал в бешенстве, которое вынужден был держать в себе, ведь причиной, доведшей его до такого состояния, стал прибывший из Берлина с инспекций оберштурмбанфюрер Раушер. Вовремя предупредил его один старый приятель, что с этим хлыщем ссориться нельзя ни в коем случае, а то мог бы и сорваться. А тот как будто на это и провоцирует: ходит – носом воротит, тут ему не так, и здесь ему не эдак. А что не так-то? Пройти, равно, как и проехать, к заводу можно только через единственный мост, подвешенный над ущельем. Здесь охрана по обе стороны, мышь без пропуска не проскочит. А больше и охранять-то особо нечего. Нет, этому подавай отдельно охранника чуть ли не у каждого резервуара с этой чёртовой водой, из-за которой он сидит здесь в норвежской глуши, без солнца, а не тискает пышнотелую Магду у себя в Мюнхене.

Когда в конце дня к мрачно глядящему вслед уезжающему автомобилю начальнику охраны подошёл заместитель и поинтересовался, вносить ли изменения в расписание караулов, тот, наконец, дал волю чувствам, и бедный помощник проклял ту минуту, когда ему в голову пришла «столь тупая идея».

* * *

Нет всё-таки хорошо, когда тебя страхуют. Оставив отчёт в оговорённом тайнике, Раушер, заглянув для приличия в пивную, отправился спать – завтра ему предстоял долгий путь по маршруту доставки тяжёлой воды. Ночью его разбудил какой-то непонятный звук. Раушер прислушался. Когда звук повторился, он понял, что кто-то скребётся в окно второго этажа, где располагался номер. С пистолетом в руке он подошёл к окну и отворил створки. Тень за окном произнесла пароль и слилась в комнату, где превратилась в мужчину средних лет и такого же роста.

– Извините, что пришлось прибегать к подобным мерам, но Рьюкан город маленький, а вызвать вас к водопаду времени уже нет. Вы написали в отчёте, что Норвежец попросил у вас неделю, в то время как теракт на заводе намечен на завтрашнюю ночь. Союзнички перестраховались.

– Но мне-то эта их перестраховка может выйти боком, – раздражённо сказал Раушер.

– Именно поэтому я здесь, – кивнул связной. – Приказано передать: завтра с утра связываетесь с Берлином и докладываете свои соображения по улучшению охраны завода Скорцени. Он ведь непосредственно начальнику охраны завода приказывать не может?

– Не может, – подтвердил Раушер.

– Значит, времени для проведения теракта у англичан будет с избытком. Это всё. Я пошёл.

Для ухода ночной гость воспользовался тем же путём, которым пришёл: вылез через окно и пропал в ночи. Раушер решил утром осмотреть стену с улицы: интересно, за что он цеплялся, когда лез к окну?

Скорцени выслушал Раушера без особого интереса. Спросил:

– Вы поделились своими соображениями с начальником охраны завода?

– Да, бригаденфюрер!

– Хорошо. Следуйте заданным маршрутом, а я со своей стороны кое-что предприму.

Взрыв на заводе в Веморке остановил производство тяжёлой воды на несколько месяцев. Начальник охраны был разжалован и отправлен на передовую, а действия Раушера были отмечены благодарностью рейхсфюрера СС.

………………………………………………….

После диверсии на заводе «Норск Гидро» немцы всерьёз обеспокоились тем, что производство тяжёлой воды является самым слабым звеном атомного проекта. Была даже предпринята попытка организовать производство на севере Италии, в посёлке Маренго. Но высадка союзников сначала на Сицилии, а потом и в материковой Италии, нарушила эти планы. Меж тем завод в Веморке вновь стал выпускать так нужную Третьему рейху продукцию…

………………………………………………………..

19-июль-43

Ракеты не должны взлететь

Москва. Кабинет Ежова

…– Таким образом, в германском ракетном исследовательском центре и без участия фон Брауна близки к созданию баллистической ракеты.

– Что ж, – Ежов посмотрел на закончившего доклад Бокия, – этого можно было ожидать. Информация поступила от союзников?

– Так точно! В центре Дорнбергера работает агент британской разведки.

– Если я правильно мыслю, раз они обратились к нам, собственные возможности уничтожить объект у них исчерпаны?

– Полагаю, да. Англо-американская авиация дважды пыталась бомбить эту цель. Потеряны десятки самолётов, а толку чуть.

– А взорвать объект изнутри они не пытались, я имею в виду их агента?

Бокий понимающе кивнул:

– Думали они над этим. На самом объекте взрывчатки, которая могла бы сдетонировать, нет, а пронести такое её количество извне нереально.

– Хорошо, – продолжил настаивать на своём Ежов, – пусть взрыв будет небольшой, но ведь он может уничтожить какую-то важную часть разработок и как минимум замедлить работу над проектом.

– Увы, – развёл руками Бокий, – но это также невозможно.

– Почему? – удивился Ежов. – Небольшую, но достаточно мощную мину мы для них на крайний случай изготовим, если своей нет.

– Дело не в этом, – пояснил Бокий. – Их агент не столь важная птица, чтобы его не обыскивали при входе на объект, как и подавляющее число сотрудников центра. Кроме того, на входе дежурят собаки, натасканные на взрывчатку.

– Собаки, это да, – согласился Ежов, – собаки, это серьёзно. А чего они, собственно обратились с этим к нам? Откуда им известно, что у нас есть люди, которые смогут пройти на объект без обыска?

– Да ничего им не известно. Просто решили воспользоваться Тегеранским протоколом по принципу: хуже не будет.

– Думаешь? – посмотрел на Бокия Ежов. – Ну, хорошо. Найдём мы агента, которого и на объект допустят, и на входе обыскивать не будут, а собаки? Они-то взрывчатку почуют?

Бокий опять развёл руками.

– Ладно, – сказал Ежов, – ты пока иди, я над этим делом сам покумекаю. Похоже, тут надо просить совета у наших «Кулибиных»…

«Кумекал» Ежов два дня. Куда-то ездил, с кем-то советовался. Потом вызвал Бокия. Тот с порога заметил, что шеф пребывает в хорошем настроении.

– А ведь не столь безнадёжное дело подкинули нам англичане, – сообщил Ежов. – Виден там свет в конце туннеля, ох, как виден! Только для окончательного диагноза требуется подробный план корпуса, который требуется уничтожить. Есть такой у англичан?

– Сегодня же отправлю запрос, – пообещал Бокий.

Ещё через день они вместе разглядывали разложенный на столе у Ежова план.

– Ну, теперь понятно, почему бомбёжка не дала результата, – кивнул Ежов. – Здание четырёхэтажное, и только один этаж находится на поверхности – остальные расположены под землёй. Самое ценное находится на нижнем этаже. Даже попадание бомбы в наземный этаж не даст нужного эффекта. Ладно, покажу план экспертам!

На следующий день довольный Ежов высказывал Бокию:

– Русский ум супротив английского всегда крепче был! Изготовили-таки наши умельцы для этой блохи подходящую подковку! Гляди сюда. Раз нельзя взорвать здание изнутри, будем опять атаковать снаружи, но теперь уже с умом. Единственным слабым местом всего сооружения является вентиляционная шахта. Её основной вертикальный ствол имеет довольно приличные размеры. Если бомбу положить прямёхонько в этот ствол, то ударная волна распространится через горизонтальные ответвления по всем этажам, перекрытия не выдержат и рухнут, сечёшь?

– Сечь-то секу, – кивнул Бокий. – Только попадание должно быть очень точным, да и бомба порядочной мощности.

– Крылатая ракета подойдёт? – весело прищурился Ежов.

– Наверное, – быстро прикинул в уме Бокий. – Та, которую недавно в ходе испытаний пускали с самолёта на полигоне под Кубинкой.

– Верно мыслишь, – одобрил Ежов.

– Только вот ведь в чём загвоздка, – начал осторожно подливать дёготь в мёд Бокий. – Насколько я помню, ракета поразила мишень лишь осколками, а это не та точность, которая нам нужна.

– И опять верно мыслишь, – кивнул Ежов. – Придётся боеголовку слегка модернизировать, поместить в головную часть некий приборчик, настроенный на определённый сигнал. Только источник этого сигнала должен находиться на объекте. Так что без агента нам тут всё одно не обойтись. Да и помощь английского коллеги тоже не раз понадобится.

Берлин

…– Какого чёрта? Езжай сам! – шёл в отказ Науйокс.

– Ты куратор, а я – езжай, и как ты себе это представляешь? – пытался урезонить подельника Раушер.

– Не знаю. Твоя головная боль – ты и думай!

– Головная боль у нас общая, – напомнил Раушер. – Полетит моя голова – твоя недолго на плечах продержится.

Науйокс, насупившись, молчал.

– Я не понимаю, ты что, трусишь?

– Вот только не надо меня так дёшево разводить! – поморщился Науйокс. – С тех пор, как мы грохнули Гейдриха и вы взяли меня в оборот, мне бояться уже нечего!

– Тогда, в чём загвоздка?

– Понимаешь, – мялся Науйокс, – я в этой вашей технике ни ухом ни рылом. Точно напортачу при установке.

– Это аргумент, – согласился Раушер. – Ладно, что-нибудь придумаем…

На обдумывание, а скорее, на согласование вопроса с союзниками, у Центра ушло два дня. На третий Раушер сообщил Науйоксу:

– Твоя задача пронести на себе детали устройства и положить в тайник внутри здания. Остальное – не твоя забота.

Подмосковье. Кубинка

– Зашёл на цель, приступаю к пуску ракет, – голос гвардии майора Абрамова, шедший из динамика, спокоен и деловит.

Ежов и Чкалов прильнули к окулярам стереотруб. Полёт ракеты проследить не удалось. Зато как взметнулась земля в том месте, где установлена мишень, видно отлично. Через несколько секунд взрыв повторился.

– Две ракеты – и обе в яблочко! – доложил Чкалов.

– Вижу, – кивнул Ежов. – Скажи, Валерий Павлович, сколько тренировочных пусков сделал экипаж Абрамова?

– Десять, товарищ маршал, шесть последних точно в цель!

– Что ж, отлично. Назначайте на завтра боевой вылет, товарищ генерал-лейтенант. Экипаж буду инструктировать лично.

– Помни, Глеб, на карту поставлен престиж страны. Так получилось, что союзникам, чтобы установить наш передатчик, пришлось пожертвовать своим агентом. Нет, он не схвачен гестапо, но при любом исходе акции ему придётся скрыться. Насчёт устойчивости сигнала не беспокойся. Передатчик подсоединён к антенне на крыше объекта. За полчаса до назначенного времени агент его включит. Оставшегося времени ему должно хватить на эвакуацию. Поправка на расстояние от антенны до вентиляционной шахты в приёмник боеголовок внесена. Всё, как на тренировках. Давай, сынок, не пуха тебе, ни пера!

– К чёрту, дядя Коля!

Экипаж майора Абрамова загрузил обе ракеты точно в вентиляционную шахту. Основной корпус ракетного исследовательского центра был полностью разрушен. Под обломками вместе с результатами исследований погибли многие ценные сотрудники. Немцы пытались продолжить работы, но до конца войны ни одна ракета так и не взлетела.

Экипаж теперь уже подполковника Абрамова в полном составе был представлен к званию Героя Социалистического Союза.

19-октябрь-43

Разведёнка (игра разведок)

D2O (тяжёлая вода)

Берлин. Штаб-квартира подразделения «X»

– Присаживайтесь, Раушер.

Надо сказать, Раушер обладал отменным зрением, а тут и без очков видно, что шеф чем-то озабочен.

– Вчера был совершён налёт англо-американской авиации на завод по производству тяжёлой воды, – сообщил Скорцени.

– Как?! – вскочил с места Раушер.

– Сядьте, – поморщился Скорцени. – Разрушено здание гидроэлектростанции, повреждено заводское оборудование, но уже изготовленные запасы тяжёлой воды, к счастью, уцелели. Не без вашего совета, над цистернами сооружён бетонный саркофаг, это и спасло ситуацию. Однако теперь принято решение о вывозе всей тяжёлой воды в Германию. Гейзенберг полагает, что этих запасов будет достаточно для завершения работ. На нас, как всегда, возлагается контроль безопасности маршрута. Завтра вы летите в Норвегию.

Маршрут следования состава. Озеро Тинише. Норвегия

– Я смотрю, паром помимо грузов перевозит ещё и пассажиров, – заметил Раушер.

– Иного способа попасть с берега на берег нет, – пожал плечами офицер, отвечающий за переправу специального груза.

– И всё-таки завтра, когда будет переправляться груз, всем, кто не будет иметь непосредственного отношения к переправе, придётся такой способ изыскать, или остаться на берегу.

– Но, оберштурмбанфюрер… – попытался возразить офицер.

Раушер посмотрел на него довольно холодно:

– Это всего лишь рекомендация, гауптштурмфюрер. Но если вы проигнорируете мой совет, я отражу в рапорте ваше пренебрежительное отношение к элементарным мерам безопасности.

– Я понял, оберштурмбанфюрер, – щёлкнул каблуками офицер.

На следующий день погода установилась ветреной, но парому это нисколько не мешало. Он резво пенил носом озёрные воды, и достиг уже середины маршрута, когда в носовом трюме, один за другим, прогремели два взрыва. Судно резко зарылось носом, одновременно обнажив корму с бешено молотящим воздух винтом. Вагоны на грузовой палубе стали сбиваться в кучу и наваливаться на надстройку, чем усугубили дифферент.

Раушер поднялся с палубы – при таком точке устоять на ногах можно только в том случае, если знаешь, что сейчас произойдёт, а он не хотел лишних подозрений – и, протянув руку, помог подняться гауптштурмфюреру, у которого было разбито лицо. Надстройка трещала и кренилась под напором громоздящихся на неё вагонов. Раушер посмотрел в сторону шлюпочной палубы. Однако подчинённые гауптштурмфюрера опомнились быстрее своего командира – они в спешке спускали шлюпки. Раушер потянул упирающегося офицера в их сторону.

– Пойдёмте! Здесь мы уже ничего не сможем сделать, кроме как пойти на дно вместе с грузом. Доберёмся до берега – будем думать, может, есть возможность поднять бочки со дна?

На лице офицера появилась надежда, и он перестал упираться.

Шлюпки, экипажи которых до этого старательно отгребали от места, где только что затонул паром, возвращались обратно. На поверхности плавал всякий хлам и несколько бочек с грузом, которые, видимо, выпали из разбитых вагонов.

– Ребята, ловите бочки! – крикнул гауптштурмфюрер солдатам. – Хоть что-нибудь спасём.

– Отставить! – крикнул Раушер, но его не слушали.

Две шлюпки плавали среди бочек, солдаты ловили их и принайтовывали к бортам.

– Что вы делаете, идиоты? – кричал Раушер.

Но его по-прежнему никто не слушал, кроме тех, кто сидел в его шлюпке. Экипажи остальных маломерных судов подключились к операции по спасению ценного груза, не замечая того, что бочки медленно, но тонут. Заметили это только тогда, когда бочки потянули шлюпки за собой, в глубину.

– Режьте верёвки, кретины! – советовал Раушер, и этому совету наконец-то вняли.

Однако не всем экипажам удалось избавиться от коварного груза. Две первые шлюпки, успевшие обрасти бочками, как днище судна ракушками, пошли на дно, прихватив с собой трёх солдат, которые за что-то зацепились или обо что-то ударились, поди пойми? Остальных вылавливали из воды. Во второй раз протянув руку помощи гаупштурмфюреру, Раушер спросил:

– А вы думали, что это воду называют тяжёлой просто так?

Уже на берегу выяснилось, что в месте, где затонул паром, глубина озера составляет 400 метров. О том, чтобы поднять груз, и мечтать не приходилось.

* * *

В этот раз благодарности от рейхсфюрера Раушер не дождался, правда, наказания тоже не последовало. За всех ответил бедняга гауптштурмфюрер.

В Москве, Лондоне и Вашингтоне облегчённо вздохнули. На германской атомной программе был поставлен крест, такой же кривой, как и на их знамени.

…………………………………………………….

Наиболее значимые события союзного и международного масштаба за 1943 год по версии ТАСС.

В первую очередь следует отметить большие успехи коалиционных сил в их борьбе против стран «оси» на Европейском и тяготеющих к нему ТВД. Были полностью ликвидированы Северо-Африканский, Ближневосточный и Греческий фронты. Союзная армия заняла территорию Румынии, Венгрии и Словакии, вышла к границам Австрии и продвигается к столице Чехии городу Прага. Англо-американские войска добились успеха в Италии, вынудив её правительство сначала вывести страну из войны, а потом и присоединиться к коалиции. На Северном участке Восточного фронта Войско Польское при поддержке союзных войск полностью очистило от захватчиков территорию Польши. Фронт впервые с начала Второй мировой войны вплотную приблизился к границам Германии.

Из событий союзного масштаба следует выделить пуск второй очереди ТТМ. Теперь сквозное движение по самой протяжённой северной железнодорожной магистрали открыто от Скандинавии до Енисея.

..………………………………………………………..

19-январь-44

Разведёнка (игра разведок)

Антикапкан

Штаб-квартира абвера в Саксонии. Кабинет Канариса

– Поверь чутью «старого лиса», Вальтер, моему чутью: ещё до наступления лета с Гитлером и всей его камарильей будет покончено!

– Мне нечего возразить тебе, Вильгельм, но ты не боишься, что раньше они покончат с тобой? Агонизирующая гидра крайне опасна!

– Никогда не видел гидр, тем более агонизирующих, – усмехнулся Канарис. – Как-то не замечал у тебя раньше склонности к метафорам. Впрочем, насчёт опасности я с тобой полностью согласен. Считаешь, что пришло время нам с тобой покинуть Рейх?

– Думаю, самое время, – кивнул Вальтер.

Звонок по внутреннему телефону прервал их беседу. Выслушав сообщение, Канарис медленно положил трубку, лицо его при этом сделалось отрешённо спокойным:

– Твоё предложение запоздало, старый друг. Замок захвачен войсками СС, наши люди повсеместно блокированы.

Двери распахнулись без стука. В кабинет вошли два эсэсовских офицера.

– Адмирал, – сказал тот, что был в мундире штандартенфюрера, – нам приказано доставить вас в Берлин. Сдайте оружие и следуйте за нами!

Не говоря ни слова, Канарис поднялся и проследовал к двери.

– Вас это тоже касается! – произнёс второй офицер, обращаясь к Вальтеру.

– Как скажете, оберштурмбанфюрер, – ответил тот, выкладывая пистолет на стол.

Во дворе перед посадкой в машину возникла перепалка между штандартенфюрером и командиром группы эсэсовцев, которые должны были сопровождать арестованных до аэродрома. Офицер настаивал на том, чтобы рассадить пленников по разным машинам, а штандартенфюрер от него отмахивался: мол, чепуха, вы со своими людьми поедете в первом автомобиле, я со своим помощником и арестованными едем за вами, а замкнёт кортеж грузовик с солдатами. Их спор был прерван звуком клаксона. Так о своём прибытии в замок известил ещё один автомобиль. Вышедший из него Скорцени наслаждался произведённым эффектом.

– Науйокс, Раушер, не ожидали меня увидеть? А я тут поблизости выполнял одно деликатное поручение фюрера, и решил посмотреть, как вы справляетесь со своим. Так в чём заминка?

Науйокс доложил.

– Всё верно, – кивнул Скорцени, – так мы и поступим, с одной лишь поправкой: в середине кортежа будет не одна, а две машины: адмирал поедет со мной.

Едва выехали за ворота, Раушер стал перешёптываться с сидящим между ним и Науйоксом Вальтером.

– Боюсь, что у нас возникли большие проблемы, – сказал Раушер.

– Возникли, – согласился Вальтер, – но небольшие. За нашим отъездом из замка наблюдали. Теперь мои люди связываются по рации с теми, кто находится в засаде и должным образом их проинструктируют. Так что не волнуйся, всё будет тип-топ. И верни, пожалуйста, мой пистолет.

Как Вальтер напророчил, так всё и случилось. В нужном месте из РПГ был расстрелян только грузовик с солдатами, легковушки удостоились лишь снайперской стрельбы. После этого начался спектакль, зрителями которого стали Скорцени и Канарис. Под свист летящих мимо пуль, Раушер выскочил из машины, открыл переднюю дверцу и вытащил водителя, у которого была прострелена голова. Сев на водительское место, Раушер подогнал автомобиль вплотную к машине Скорцени, которая стояла с мёртвыми водителем и адъютантом на переднем сидении и с пробитыми шинами.

– Скорее, сюда! – крикнул он.

Скорцени и Канарис выбрались из машины и пересели к ним: Скорцени на переднее пассажирское сидение, а Канарис на заднее, к Вальтеру и Науйоксу. После этого Раушер стал выводить автомобиль из-под обстрела под цокот пуль о кузов и звон разбиваемых стёкол. Когда опасность осталась позади, он спросил:

– Все целы?

Ответ был утвердительным, и стало ясно, что они легко отделались.

По поводу удачного спасения Скорцени пребывал в хорошем настроении ровно до того момента, как заподозрил, что они не туда едут.

– Раушер, вы не туда свернули, – сказал он, – аэродром в другой стороне.

На что Раушер резонно заметил:

– Там тоже аэродром.

Больше Скорцени вопросов не задавал, а просто потянул из кармана пистолет. Тут же с заднего сидения протянулась рука Науйокса, и в бок бригаденфюрера ткнулся ствол.

– Не надо делать резких движений, – предупредил шефа Науйокс. – Продолжайте доставать пистолет, но медленно, потом аккуратно передадите его мне.

Последний сюрприз в этой главе произошёл на аэродроме. После того, как все покинули машину, Раушер сделал приглашающий жест рукой в сторону самолёта:

– Прошу.

Канарис и Вальтер воспользовались приглашением, а Науйокс остался стоять на месте, мало того, придержал и Скорцени. Когда Раушер повернулся, чтобы разобраться в причине проволочки, руки Науйокса были заняты пистолетом и гранатой.

– Всё, – сказал он. – Здесь наши пути расходятся. Вы хотели его? – кивок в сторону Канариса. – Получите! А у нас с бригаденфюрером дорога своя.

Раушер переглянулся с Вальтером. Тот едва заметно кивнул. Тогда Раушер просто пожал плечами.

– Как знаешь, – сказал он Науйоксу. – Если таковой ты видишь свою награду, пусть будет по-твоему.

После этих слов Раушер повернулся к оставшимся у машины спиной и направился к самолёту, туда же впереди него шли Вальтер и Канарис. Раушер не знал, что чувствуют они, но он всерьёз опасался выстрела в спину. Однако вместо этого услышал шум заведённого двигателя. Повернув голову, он увидел, как автомобиль спешно покидает территорию аэродрома.

В салоне самолёта Канарис пристально посмотрел на Вальтера.

– Ты ничего не хочешь мне сказать, старый друг? – спросил он.

– Скажу, многое скажу, – пообещал Вальтер, – дорога до Москвы длинная.

– Всё-таки Москва, – вздохнул Канарис.

– А ты, я думаю, вплоть до этой минуты рассчитывал на Лондон? – усмехнулся Вальтер.

– Какое это теперь имеет значение? – пожал плечами адмирал. – Во всяком случае, Москва мне подходит больше, чем Берлин.

………………………………………………………..

В Германию Канарис больше никогда не вернулся. До конца войны он официально числился военнопленным, а неофициально – консультировал ведомства Бокия и Захарова. После войны поселился в Лондоне.

Понимая, что их ждёт в случае возвращения в Берлин, Скорцени и Науйокс сразу после того, как покинули аэродром, пустились в бега. Потом их часто видели в разных странах мира, но никогда вместе, и никогда в Германии…

………………………………………………………..

19-март-44

Гитлер капут!

Вечер 5 марта, пригород Берлина

Самолёт зарулил на стоянку и выключил моторы. Распахнулись двери пассажирского салона, к люку споро приладили трап, и вот в проёме появился тот, ради кого на лётном поле был выстроен почётный караул. Командующий группой армий «Запад» генерал-фельдмаршал Роммель оценил, как браво взяли «на караул» винтовки с примкнутыми штыками выстроившиеся в две шеренги солдаты в тёмно-зелёной форме и касках. Сердце кольнуло. Одно сплошное СС.

Роммель сошёл с трапа. Моложавый розовощёкий бригаденфюрер СС, отдав честь, поинтересовался с нескрываемой издёвкой:

– Как прошёл полёт? Не укачало ли вас по пути из Парижа?

Роммель сдержанно ответил:

– Благодарю, долетели нормально.

– Рад, что последние часы на свободе не были ничем для вас омрачены.

С лица бригаденфюрера сошла улыбка, повинуясь его жесту, солдаты перехватили винтовки из положения «на караул» на «конвойное». Перед генерал-фельдмаршалом образовалась дорожка, ограждённая тускло отсвечивающими штыками.

– Прошу! – бригаденфюрер жестом указал Роммелю на автомобиль, который стоял сразу за строем штыков.

Тот не успел никак отреагировать, когда обстановка на лётном поле, в зоне встречи, кардинально поменялась. Позади бригаденфюрера и каждого из солдат «почётного» караула, как из-под земли, выросли люди в камуфляже. Дёрнувшемуся было бригаденфюреру заломили руки, а винтовки из рук солдат посыпались на землю без особого на то принуждения.

Один из десантников отрапортовал:

– Дорога свободна, господин генерал-фельдмаршал! Вас ждут в штабе.

Роммель молча козырнул и направился к автомобилю сквозь строй несостоявшихся конвоиров, которых десантники заставили опуститься на колени и сложить руки на затылке.

Берлин. Штаб мятежников

В штабе кипела работа. Вокруг стола с расстеленной на нём картой Берлина и ближайших окрестностей рассредоточилась группа военных самого высокого ранга. Время от времени отдавались приказы, с которыми адъютанты покидали комнату. Вошедший Роммель жестом пресёк попытку приветствовать его должным образом.

– Не время разводить церемонии, господа, доложите обстановку!

Некий генерал-лейтенант, исполняющий у заговорщиков обязанности начальника штаба, приступил к докладу:

– Все верные нам части находятся на исходных позициях!

Далее последовало перечисление частей, с указанием их численности, вооружения и места дислокации на данный момент времени. Роммель слушал внимательно, проверял по карте, уточнял сомнительные моменты. После завершения доклада глава мятежа произнёс:

– Не будем медлить, господа! Противник, безусловно, о чём-то догадывается. Необходимо выступить прежде, чем он предпримет ответные шаги! Сделав первый шаг, мы автоматически становимся мятежниками. Пусть же последний шаг мы сделаем в ранге спасителей Отечества!

Гитлер, который не только перевёл рейхсканцелярию в бункер, но и сам перебрался в него жить, перед сном беседовал с Геббельсом, когда ему доложили, что связь с внешним миром неожиданно оборвалась, а его убежище атаковано неизвестными воинскими подразделениями. Ни с фюрером, ни с теми из его ближайшего окружения, кто во время штурма оказался в бункере, церемониться мятежники не собирались. Весь верхний контур перед тем, как быть атакованным, подвергся жесточайшему артобстрелу. Когда стали зачищать подземные этажи, то их сначала забрасывали гранатами и жгли из огнемётов, а уж потом туда проникали солдаты, добивая тех, кто остался жив.

Столь же мало церемонились и с пока ещё обладающим реальной военной силой руководством СС. Здание Главного штаба СС было блокировано мятежниками, когда там, несмотря на позднее время, продолжалось экстренное заседание высшего руководства СС и СД, при личном участии рейхсфюрера Гиммлера. Окружённым был предъявлен ультиматум: сдача безо всяких условий, и было выделено время на принятие этих жёстких условий – полчаса. Понятно, что у осаждённых эти полчаса ушли на безуспешные попытки вызвать подкрепление, поскольку телефонная связь оказалась отключена, сообщения с радиостанции глушились, а курьеры перехватывались. Были, правда, попытки отдельных командиров частей СС, расквартированных в Берлине, проявить инициативу, и без приказа вывести подчинённых к штабу, но все эти попытки пресекались мятежными войсками самым радикальным способом. Меж тем срок ультиматума истёк, и здание Главного штаба СС подверглось разрушительному артобстрелу, после которого последовал штурм со щедрым применением тех же гранат и огнемётов.

В других местах Берлина сопротивление мятежникам было не столь велико, и подавлено, стало быть, не столь жестоко. Тем не менее в памяти немецкого народа события ночи с 5 на 6 марта 1944 года в Берлине закрепились как «Ночь огнемётов».

Проснувшиеся на следующее утром немцы узнали сразу несколько новостей. Во-первых, жили они уже не в Третьем рейхе, а в несчастной Германии, ищущей быстрого мира со всеми воюющими с ней странами. Во-вторых, ни правительства, ни парламента у них больше не было, а появилась хунта, временно принявшая на себя руководство страной, во главе с тремя популярными командирами. Сухопутные силы представлял генерал-фельдмаршал Роммель, военно-морские – гросс-адмирал Дёниц, военно-воздушные – генерал-фельдмаршал люфтваффе Кессельринг. В-третьих, бывшая правящая партия НСДАП объявлялась распущенной. В-четвёртых, были объявлены погибшими: рейхсканцлер Германии Адольф Гитлер, рейхсминистр пропаганды Йозеф Геббельс, рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, начальник РСХА обергруппенфюрер СС Эрнст Кальтенбруннер, и ещё десятки видных функционеров НСДАП, СС и СД. А было ещё и в-пятых, и в-шестых, и далее по счёту. Короче, жить немцам стало если и не лучше, то точно веселее.

* * *

От души повеселил соотечественников смещённый хунтой с поста рейхсминистра Имперского министерства авиации, рейхсмаршал Герман Геринг. Избежавший благодаря своему удивительному чутью гибели в «Ночь огнемётов», Геринг, опираясь на поддержку сохранивших ему верность офицеров штаба люфтваффе, провозгласил себя преемником Гитлера, и призвал всех сторонников бывшего канцлера встать под его сомнительные знамёна. Как ни странно, на призыв откликнулись некоторые части Ваффен-СС. Как потом выяснилось, лишь для того, чтобы, заняв без единого выстрела штаб люфтваффе, арестовать Геринга.

Здесь необходимо пояснение. Ещё до «Ночи огнемётов» руководители заговора осторожно прощупали настроение командиров некоторых частей Ваффен-СС, тех, которые не были причастны к расправам над мирным населением на захваченных территориях. Сразу после переворота им предложили занять как минимум нейтральную по отношению к хунте позицию в обмен на гарантии освобождения от судебного преследования в дальнейшем. На примере Геринга видно, что некоторые командиры пошли много дальше, чем просто остаться нейтральными.

Москва

В этом году Международный женский день отмечался – и, думается, не только в СССР – с особым размахом. Особый смысл придавало ему, разумеется, известие о прекращении боевых действий на Европейском ТВД. Официально о прекращении войны с Германией объявлено не было, но по всему выходило, что никаких серьёзных боестолкновений в Европе больше не будет. Руководство СССР, подчёркивая свою в этом уверенность, решило даже наградить особо отличившихся воинов. 7 марта был опубликован соответствующий указ, и сегодня многие солдаты и офицеры спешно вертели дырки на кителях и на погонах, чтобы предстать перед матерями, жёнами, сёстрами, дочерьми в новом обличии. Насчёт кителей я немного погорячился, так быстро ордена и медали не выдают, а вот вставить новую звёздочку в погоны – дело нехитрое. Потому в доме Абрамовых, где сегодня должен был состояться большой сбор, новенькие погоны блеснули сразу на нескольких мундирах. Впервые с начала боевых действий вместе собрались все члены трёх семейств, и даже с избытком…

…– Ты, я вижу, решил от молодёжи не отставать, товарищ адмирал флота? – маршал Абрамов кивнул на четвёртую в ряд звезду на шитом золотом погоне.

– Грешен, не удержался, – чуть смущённо признался Берсенев. – А если уж совсем по правде, так это Любаня настояла.

– И правильно сделала, – заметила оказавшаяся рядом Наташа. – Заслужил – носи!

Было видно, что она очень гордится братом. Маршал Ежов с улыбкой смотрел то на жену, такую сегодня нарядную в новом платье, то на шурина, сделавшего к пятидесяти годам блестящую карьеру. Вспомнил, как в далёком 17‑м вытаскивал молоденького мичмана из передряги, спасая от расправы, которую пыталась учинить над ним пьяная матросня. Вспомнил и о том, как буквально месяц назад помогал вытаскивать адмирала Берсенева из кресла командующего Тихоокеанским флотом, куда он уже корнями врос, чтобы пересадить упрямца в кресло первого заместителя командующего ВМФ СССР. И, признавался теперь Ежов самому себе, сделать второе было куда труднее, чем первое.

– … когда Звезду наденешь?

Отвлёкшийся на свои мысли, Ежов услышал лишь конец фразы, которую произнесла жена Берсенева. Тоже по-своему красивая бабёнка, и тоже, разумеется, в новом платье. Чуть не ответил «иди, куда шла, ответ ведь тебе всё одно известен», но вовремя сдержался и предпочёл отшутиться, благо было за чей счёт:

– А мне, Любаня, не к спеху. Это Михаил Макарович у нас ветеран Золотой Звезды, а я ещё накрасуюсь!

Абрамов улыбнулся – то ли шутке друга, то ли тому, что ему не задали аналогичный вопрос, ведь Героев им присвоили одним вчерашним указом. А вот Жехорский, как уже привык, в штатском, но со Звездой над приличным набором орденских планок, слегка поморщился. Ежов, чтобы загладить вину, тут же подкатил к другу с вопросом:

– Шеф, когда вылетаешь?

– Так сегодня в ночь и летим, – ответил сразу подобревший Жехорский. – Завтра ведь первое заседание…

Оба имели в виду открывающиеся 9 марта в Женеве мирные переговоры, где СССР представлял Госсекретарь Жехорский.

– Будешь отстаивать самые жёсткие требования к противной стороне? – полюбопытствовал Берсенев.

– Ты ведь знаешь, Вадим, хотя бы из наших рассказов, что для СССР эта война получилась совсем другой, чем в ТОМ времени. Потому для ожесточения у нас особых причин нет. Вся жёсткость исходит от наших союзников по коалиции, а мы лишь поддерживаем их требования. Если хотите, могу озвучить, тезисно.

– Валяй, – сразу согласился Ежов. – Я, конечно, отчасти в курсе, но послушать всё целиком не откажусь.

– Да мы тут все отчасти в курсе, – сказал Абрамов, пододвигаясь к другу.

Берсенев от комментариев воздержался, приготовился слушать молча.

– Сразу за прекращением огня будем требовать от немцев вывод войск и возврат Германии в догитлеровские границы.

– Ишь ты, в «догитлеровские», – сразу прицепился к слову Ежов. – Сам придумал?

Жехорский на секунду задумался:

– Не помню, может, от кого услышал. Это важно? Мне пойти выяснить?

– Не надо, – вмешался Абрамов. – А ты, Ёрш…

– Всё, я нем, как рыба, – поднял ладони вверх Ежов.

– Смотри, – предупредил Жехорский, – ты пообещал… Так вот. Войска смогут убраться восвояси, прихватив лишь личное оружие офицеров и знамёна. Всё остальное вооружение и техника остаются на месте.

– Круто, – прокомментировал Ежов, и с деланым испугом зажал рот ладонью.

– Да нет, нормально, – парировал Абрамов. – Продолжай, Шеф!

Жехорский отвесил в сторону Ежова долгий взгляд, но на словах ничего добавлять не стал.

– Вторым требование станет полный запрёт на деятельность НСДАП и СС, что частично, как вы знаете, уже выполнено.

– Это коснётся и Ваффен-СС тоже? – спросил Берсенев, под одобрительный кивок Ежова.

– Разумеется, – подтвердил Жехорский.

– А это не…

– Ничего это не вызовет, – вмешался Абрамов. – Переименуют части, сменят погоны и нашивки да поменяют знамёна, делов-то!

– Действительно, – согласился Берсенев. – Делов-то…

– После того как будут выполнены первые два требования, – продолжил Жехорский, – хунта в трёхдневный срок передаст власть в стране гражданскому правительству, состав которого должен быть согласован с коалицией.

– Читай, ею же и создан, – заметил Ежов.

– Верно мыслишь, – усмехнулся Жехорский. – Все остальные вопросы, как вы понимаете, будем решать с новым правительством Германии.

– А какие гарантии будут даны членам хунты?

– Гарантии одни: не будут преследоваться участники боевых действий и представители оккупационных администраций, если они не замешаны в уголовных преступлениях и преступлениях против человечности.

В другой комнате тусовалась молодёжь. Здесь все были в форме, даже Машаня, которая приехала в Москву «Красной стрелой», оставив крохотного Глебку на попечение няни.

Подполковник Анна-Мария Жехорская о чём-то оживлённо беседовала с подполковником Александром Ежовым. А два полковника, два Героя Социалистического Союза, Глеб Абрамов и Николай Ежов, вели степенный разговор с Петром Ежовым, который, разумеется, был в штатском. Конфуз… Извините меня, сказавшего, что в комнате все были в форме. Засмотрелся на погоны и соврал. Пётр Ежов, будущий священнослужитель, был в штатском, хотя и при орденах. Только что он вкратце пересказал свою историю Глебу Абрамову, который слышал её впервые. Дослушав, покачал головой:

– Не знаю, Петька, ей-ей не знаю, как бы поступил я сам, если бы испытал то, что испытал ты, а потом, очнувшись, увидел над головой божий лик. Не могу поклясться, что не повторил бы твой выбор.

Евгения Жехорская, несмотря на возраст, предпочла молодёжной тусовке кухню, здесь царствовали хозяйки сегодняшнего праздника. И тут всё было иначе, чем в других комнатах. В форме была только Ольга Абрамова. Она одна за всю войну не прибавила в весе звёздочек на погонах, о чём нисколько не грустила, прекрасно зная, что своего потолка давно достигла. Даже о ещё не вручённом ордене предпочитала помалкивать, ей с лихвой хватало тех, что теперь позвякивали на груди. Остальные товарки были в праздничных платьях, куда, понятно, ордена и медали цеплять не стали, хотя имели их все – за труд или за бой, – в том числе и Евгения, награждённая не так давно медалью за успехи в труде. Свои же секретные ордена она никому не показывала, даже не держала их дома, а хранила в сейфе у Ежова – не дай бог, Мишук узнает! Службе её тайной теперь, похоже, пришёл конец, о чём она нисколько не жалела, ибо за эти годы пресытилась шпионской романтикой.

– Всё! – решительно заявила Ольга Абрамова. – Поляна накрыта, горячее само дойдёт. Снимаем, бабоньки, фартуки, и за стол!

19-май-44

Яшма вдребезги

Вторая встреча «Большой Тройки». Крым. Ялта. Ливадийский дворец

– Рассказывают, что когда Бог создал Землю, он стоял именно здесь, смотрел именно туда, после чего произнёс знаменитое «Хорошо!»

– Сам только что придумал? – поинтересовался Жехорский.

– Ага, – безмятежно кивнул Абрамов.

– А знаешь, Шеф, – заметил Ежов, – я склонен думать, что Васич в своём смелом предположении не столь уж и далёк от истины.

– А я разве ж спорю? Так, уточнил для порядка…

Три друга или «Малая Тройка», как они в шутку себя промеж себя (ха, ха!) называли, стояли на парковой дорожке под ярко-синим крымским небом, с удовольствием дышали пропитанным весенними ароматами живительным ливадийским воздухом, и были совершенно счастливы, как бывают счастливы очень ответственные люди в перерывах, когда один груз неимоверной ответственности уже свален с плеч, а другой пока дожидается своей очереди в сторонке. За спиной белел дворец, а глазам открывалась великолепная панорама стекающего к пляжу субтропического парка и лениво перешёптывающегося с ним моря, которое только в контрасте с цветом неба можно назвать Чёрным.

– А эти, там, – Абрамов, не оборачиваясь, мотнул головой за плечо, – заседают, бедолаги.

– Да не, в зале прохладно, – заметил Ежов.

– Так разве ж я про то, чем они дышат? Я про то, что они там видят и о чём говорят.

– Уже ни о чём, – раздался за спинами знакомый голос, – утренняя сессия закрыта, у господ-товарищей в программе терренкур, а потом обед.

– А ты, значит, вместо прогулки решил своей особой разбавить наше общество, – пробурчал Ежов, тогда как Абрамов сдвинулся вправо, освобождая Сталину место между собой и Жехорским.

– Ты чего такой сердитый? – удивился Сталин, поскольку фраза у Ежова действительно получилась неприветливая, – Если я помешал вашей беседе, то, поверь, сделал это безо всякой задней мысли, и готов немедленно удалиться.

– Что ты, Иосиф, – бросился исправлять ситуацию Жехорский, – оставайся, ты нам нисколько не мешаешь!

– Правда? – переспросил Сталин.

– Правда, – подтвердил Ежов. – Извини, Иосиф, это я от неожиданности. Ты умеешь подкрадываться так тихо, что я, когда услышал твой голос…

– Испугался, что ли? – рассмеялся Сталин. – Извини, дорогой, дурная привычка. А у меня для вас новость…

– Надеюсь, хорошая? – Ежов очень постарался, чтобы на этот раз его вопрос прозвучал дружелюбно.

– Ну, это вам решать, – в глазах Сталина прыгали весёлые чертенята, – вернее, одному из вас. Только что согласовали план Дальневосточной компании. Войну Японии объявляют Россия и Туркестан, остальные республики на подхвате.

– А повод какой нашли? – поинтересовался Жехорский.

– Повод? – Сталин явно был в замешательстве. – Да нашли дипломаты какой-то, не помню какой, я в этот момент, честно говоря, отвлёкся. Да и какая разница? Если тебе, Миша, интересно, спросишь потом у Виноградова. Тут главное в другом: одному из вас пора собираться в путь-дорогу.

– Пора так пора! – произнёс Абрамов. – Чай, не впервой! Решили всё, как мы планировали?

– Да, – кивнул Сталин. – Твой шурин – командующий, ты куратор от Ставки.

Токио. Императорский дворец Мэйдзи

Заседание высшего военного совета началось с просмотра зарубежной хроники. Весенний Париж. Последняя колонна германских солдат, покидая город, проходит по Елисейским полям. Вряд ли немцы по доброй воле выбрали это маршрут, потому что, буквально наступая на пятки последней шеренге, машут мётлами парижские дворники, как бы выметая оккупантов из Парижа. И всё это происходит под свист и улюлюканье запрудивших тротуары веселящихся парижан. Нечто подобное происходит и в других европейских столицах, которые германские солдаты покидают с зачехлёнными знамёнами и опущенными от стыда глазами. А теперь хроника из самой Германии. Новое германское правительство, которому хунта передала власть, объявляет о роспуске армии. Следующим постановлением учреждается Народный трибунал, под следствие попадают десятки тысяч сторонников свергнутого режима. А вот глава правительства ставит подпись под согласием Германии всячески содействовать работе уже международного трибунала, созданного странами участницами антигитлеровской коалиции для суда над бывшими руководителями НСДАП и СС, а также над военными, совершившими преступления против человечности. Камера крупным планом показывает наручники на руках двух бывших членов хунты: гросс-адмирала Дёница и генерал-фельдмаршала люфтваффе Кессельринга.

Когда экран потух, и в просмотровом зале включили свет, пребывающие, кажется, в шоке от увиденного члены высшего военного совета молча побрели в зал заседаний.

Председательствовал премьер-министр. Кресло императора по обыкновению пустовало, но дух его присутствовал в комнате незримо, а может, и вполне телесно, за одной из перегородок. Подданные, помня это, вели себя поначалу чинно, но потом страсти накалились, и разговор пошёл на повышенных тонах.

…– Ну и что с того, что Япония осталась в одиночестве перед лицом множащегося числа врагов? Какие такие выводы, господин премьер-министр, должны сделать мы из увиденной хроники? Лично я, как командующий военно-морскими силами Японии, сделал для себя только один вывод: нашим бывшим союзникам не хватило духа, чтобы продолжать борьбу, когда ситуация была далека от безнадёжной. И что они получили взамен? Их загнали на собственную территорию, как в резервацию. Разоружили и теперь подвергают унижениям и арестам. А в дальнейшем их ждёт суд, приговор которого можно огласить уже сейчас, и не сильно при этом ошибиться! Такого вы хотите для Японии? Такого вы хотите для нас, да и для себя тоже, господин премьер-министр?

Премьер-министр внимал пламенным речам, потупив взор, впрочем, все сидящее за столом вели себя как прилежные слушатели на концерте в филармонии: сидели молча и неподвижно, опустив очи долу. Лишь военный министр жёг выступающего взглядом. Тот, наконец, заметил этот взгляд, умолк, поклонился и сел, приняв позу остальных. Военный министр, наоборот, поднялся.

– Господин премьер-министр, прошу простить моего подчинённого за излишнюю горячность, но в одном он прав: в случае, если Япония примет условия ультиматума – это будет позором для всех нас и серьёзно подорвёт дух нации, который до сей поры вёл нас к победам!

Премьер-министр поднял глаза:

– Под документом, который вы называете ультиматумом, господин военный министр, среди прочих стоит и подпись России. Вы понимаете, что это означает для нас? Это означает, что в случае нашего отказа Россия может объявить нам войну!

– Но у нас ведь есть мирный договор с СССР, – выразил робкий протест один из присутствующих.

– Пусть вас это не смущает, – горько усмехнулся министр иностранных дел, – и тем более не обнадёживает. При подписании договора Россия воздержалась, обозначив свой особый внутри договора статус, как нейтральный. Это позволяет ей при возникновении особых условий действовать по своему усмотрению, не советуясь с остальными странами – членами Союза.

– Вот, вы сказали «особых условий», – раздался тот же робкий голос, – а разве Япония дала повод России для объявления таких условий состоявшимися? И разве не наша делегация ведёт в Москве секретные переговоры о нашей готовности пойти на некоторые территориальные уступки в пользу России, в обмен на гарантии соблюдения мирного договора всеми государствами, входящими в СССР?

– И это пусть вас тоже не обнадёживает, – сказал министр иностранных дел. – Если бы переговоры шли в Петрограде, тогда да, тогда надежда оставалась. Переговоры же в Москве – не более чем переговоры о намерениях, именно Россию ни к чему не обязывающих. Что касается «особых условий», то найти причины для их возникновения так же легко, как выпить чашечку саке.

– Но разве остальные члены этого чёртового Союза не могут повлиять на Россию в выгодном для нас направлении?

– Могут, – кивнул министр иностранных дел, – не только повлиять, но и заставить Россию отказаться от агрессивных в отношении Японии планов. Но делать они этого, уверяю вас, не станут.

– Довольно! – премьер-министр решительно прервал бесполезную дискуссию. – Раз на планы России никто повлиять не может, будем считать, что в случае отрицательного ответа Японии на предложение стран коалиции, война между нашими странами неизбежна. Военный министр, как это может отразиться на ходе военных действий в краткосрочной перспективе?

– Никак! – уверенно заявил генерал. – Не смотрите на меня так удивлённо, я вполне в своём уме – никак! Русские великолепно организовали оборону своей территории. Любая попытка с нашей стороны атаковать их границы или военные базы, обернётся крахом. Это так, и именно поэтому мы, военные, выступали против войны с Россией. Но, так уж выстроена их военная доктрина, оборона – отдельно, наступление – отдельно. А наступать им нечем. Тихоокеанский флот русских заперт во Владивостокских бухтах и Охотском море. Наша Северная эскадра превосходит его и по количеству кораблей и по суммарной мощи артиллерии. Ещё лучше обстоят дела у наших сухопутных сил. На всех направлениях возможного наступления русских частей возведены долговременные фортификационные сооружения. И даже если им удастся преодолеть первые рубежи нашей обороны, в чём лично я сильно сомневаюсь, их встретит миллионная армия, состоящая из наших доблестных солдат и их верных союзников. У русских же, даже если они перебросят на Дальний восток все те части, которые принимали участие в войне против Германии – а на это уйдёт немало времени, уверяю вас! – то их общая численность вряд ли превысит и половину численности наших войск.

Япония ответила отказом на предложение стран коалиции немедленно прекратить боевые действия, вывести все войска с оккупированных территорий, оставив оружие на месте, после чего начать мирные переговоры. В качестве ответной меры Японии давалась гарантия, что страна не будет оккупирована.

Хабаровск

– Ну, ты погляди, – покачал головой маршал Абрамов, – и ковровую дорожку постелили!

Он и адмирал флота Берсенев смотрели в иллюминатор. Пока шло время от остановки двигателей до подачи трапа, в мозгу Абрамова созрел план, как самому отвертеться от торжественной встречи, переложив сию мало любимую им обязанность на плечи Берсенева. Когда их пригласили к выходу, маршал сказал:

– Вот что, ступай первым, как-никак командующий ты, а я так, почётное сопровождение. А выйдем вместе, конфуз может получиться, не будут знать, кому первому рапортовать. Давай, топай! – и он легонько подтолкнул Берсенева к выходу.

С довольной усмешкой наблюдал Абрамов за происходящим снаружи. Даже сюда долетели звуки Встречного марша, это, видимо, когда Берсенев появился на трапе, этого отсюда не было видно. А вот как адмирал принимал рапорт, было видно хорошо, и как шёл к встречающим по ковровой дорожке – тоже. Абрамов хотел дождаться, когда уведут почётный караул, но солдаты оставались на месте. Маршал нахмурился: «чего тянут?», а взгляд стюардессы так и жёг темечко. Пришлось прикрыть потревоженное место фуражкой и направиться к выходу. Звуки «встречного» ударили по мозгам, и маршал, обречённо придав лицу соответствующее выражение, понял, что затея удалась лишь отчасти, Ершов шурин нашёл лазейку, чтобы отыграться.

* * *

После совещания в штабе операции «Гроза над Маньчжурией», маршал Абрамов находился под огромным впечатлением.

– Повезло тебе, командующий, – говорил Абрамов Берсеневу, когда они перед сном вдвоём сидели у него в номере. – Нет, я, конечно, в общих чертах, был и раньше в курсе, что тут происходит. Но такого!.. признаться, не ожидал. Молодец Буриханов, прекрасно поработал с китайскими товарищами! НОАК (Народно-освободительная армия Китая) теперь не просто большая по численности, но и хорошо обученная армия, к тому же неплохо вооружённая. А для японцев-то это будет сюрпризом! Загнали в своё время китайских коммунистов в отдалённые районы северо-восточного Китая и думать про них забыли, чего, мол, их, убогих, опасаться? А оно вон как повернулось! Теперь НОАК – наша основная сухопутная наступательная сила. При массированной поддержке нашей штурмовой и бомбардировочной авиации, которой здесь сконцентрировано, пожалуй, даже больше, чем на Восточном фронте, японцам долго не продержаться. А захватим морские порты в Северной Корее, так и отступать будет некуда! За морскую часть операции тебе отдельный респект!

– Спасибо, – поблагодарил Берсенев.

– Волнуешься? – спросил Абрамов. – За сына переживаешь?

– И волнуюсь за общее дело, и за сына персонально переживаю, – не стал отпираться адмирал. – А как без этого?

– Никак, – согласился Абрамов. – Такова наша доля: командирская да отцовская.

* * *

Операция «Гроза над Маньчжурией» началась 25 мая с серии террористических актов, проведённых на территории Маньчжурии китайскими подпольщиками и диверсантами НОАК. Пять дней гремели взрывы на военных объектах, пускались под откос воинские эшелоны, гибли от пуль и ударов ножом японские офицеры. Было это, конечно, и раньше, но не в таких масштабах.

31 мая чисто по формальному поводу Россия объявила Японии войну, выйдя из договора, заключённого между СССР и Японией. Оговорённый в договоре нейтральный статус давал ей такое право, на что и было обращено внимание КИДа СССР в ответе на ноту японского правительства. На следующий день примеру России последовал Туркестан.

19-июнь-44

Японский Пёрл-Харбор

Эскадра подводных лодок Тихоокеанского флота в составе двух бригад вышла в море в последних числах мая для проведения учений, которые теперь, после объявления войны, плавно перетекли в боевые действия.

На военно-морских базах, расположенных на острове Хоккайдо, тревогу сыграли сразу, как пришёл приказ из Токио. Весь остаток дня моряки готовили корабли к выходу в море, и продолжали этим заниматься даже когда стемнело, при свете прожекторов.

Командиры кораблей из бригады крейсерских подводных лодок всей этой суеты видеть не могли, всё-таки лодки находились на приличном расстоянии от цели. Ровно в час ночи по корабельному времени, командир 1‑го дивизиона, он же по совместительству командир гвардейской КРПЛ (Крейсерской ракетной подводной лодки) «Уссурийский тигр», капитан 2 ранга Берсенев, отдал приказ произвести пуски крылатых ракет по заранее намеченным целям. Точно такой же приказ отдали командиры восьми остальных КРПЛ, находящихся на боевом курсе вблизи трёх военных баз противника. 27 крылатых ракет устремились к целям на главной военно-морской базе Северного соединения кораблей японского военно-морского флота, на базе подводных лодок и на базе вспомогательного флота. Командиры подводных крейсеров не были в курсе того, что натворили. Они спешили сократить дистанцию до цели, чтобы атаковать торпедами. Зато притаившиеся у входа в каждую базу подлодки классом ниже не утерпели, высунули перископы сразу после 01–00, и видели всё своими глазами – вернее, глазами своих командиров. Зрелище было ещё то! В такое скопище кораблей промазать трудно, и каждая ракета нашла свою цель. Линкоры, принимая удар, вздрагивали и обрастали пожарами. Крейсера кренились и черпали воду, а при удачном попадании ракет разламывались пополам. Суда поменьше просто разрывало на куски. Лодки возле баз выполняли свою задачу. Им вменялось атаковать только те корабли, которые попробуют покинуть гавани, но пока никто и не пытался снимать боновые заграждения, а когда японские тральщики всё-таки приступили к этой работе, подоспели крейсерские лодки, и, не поблагодарив хозяев за снятые боны, стали стрелять по оставшимся на плаву кораблям тяжёлыми торпедами. Вот теперь наступил истинный ад.

На свои базы подлодки вернулись в полном составе, а японские ФМС остались без Северного соединения.

Одним из творцов «Японского Пёрл-Харбора» по праву можно считать создателя крылатых ракет Вернера фон Брауна, но сам он в это время был по другую сторону океана…

Командировка в одну сторону

Своим успехом в Соединённых Штатах Вернер фон Браун был буквально окрылён. Нет, сказать, что в Союзе его не ценили, он, положа руку на сердце, не мог. Руководитель крупного КБ, лауреат Государственных премий СССР и России, орденоносец, в конце концов. Вот только… как бы это сказать… ТАМ ему постоянно напоминали – опосредованно, конечно, не в лоб, – что он один из, пусть и немногих. Другое дело ЗДЕСЬ. Американцы не только откровенно восхищались его талантом конструктора, но и создали для него такие условия проживания, каких в Союзе ему никто бы и никогда не предложил – там это просто не принято. И хотя умом фон Браун понимал, что в этом повышенном к нему внимании присутствуют элементы лицемерия и фальши, ему это нравилось. Нравилось возвращаться после трудового дня на один из холмов близ Сан-Франциско, где, не мешая друг другу, вольготно расположились роскошные виллы, одну из которых военно-морское ведомство США арендовало специально для него. Нравилось после ужина, в халате, сидеть в плетёном кресле на террасе с видом на океан, с сигарой в одной руке и стаканом виски в другой.

За спиной разомлевшего фон Брауна раздалось деликатное покашливание. Чернокожая служанка доложила, как только на неё обратили внимание:

– Сэр Браун, к вам посетитель.

Нет, чтобы сразу доложить: кто, бестолковка. Пришлось спросить.

– Ричард Браун, сэр.

– Проводи его сюда и принеси ещё один стакан.

Однофамилец был приставлен к его особе приглашающей стороной. Может, потому и пал выбор на Рича, что был он ему – однофамильцем, а эмигрантам из Германии – так и вовсе внуком. Позабавив себя этим придуманным на ходу каламбурчиком, фон Браун приготовился к встрече гостя. Тот впорхнул на террасу весь из себя загорелый, в лёгком песочного цвета костюме и того же цвета летних туфлях. Шляпу он оставил, в прихожей.

– Привет, Верни! – жизнерадостно воскликнул Ричи.

– Привет! – стараясь попасть в тон гостю, откликнулся конструктор и указал рукой на свободное кресло. В душе фон Браун опять не удержался от того, чтобы не поморщиться. Он никак не мог привыкнуть к почитаемой американцами фамильярности, приклеенным улыбкам и задиранию ног на стол. Впрочем, от последнего Ричи, по счастью, воздержался. После обязательного ритуала, когда собеседники сообщают друг другу, как у них всё хорошо, Ричи перешёл к цели визита:

– Не припомню, Верни, сколько тебе осталось до отъезда?

– Неделя, – не сдержал вздоха фон Браун.

– А почему бы тебе не задержаться здесь подольше?

Фон Браун посмотрел на Ричи. Тот не улыбался, как бы давая понять, что говорит серьёзно.

– Ещё раз продлить командировку? – уточнил фон Браун. – Боюсь, что на этот раз моё руководство вряд ли это одобрит.

– Так, может, стоит подумать о том, чтобы сменить руководство?

Фон Браун вздрогнул. Чёрт, этот малый просто читает его мысли. Хотя это, наверное, несложно.

– Я уполномочен предложить тебе американское гражданство. В случае твоего согласия – эта вилла твоя. Мы готовы оплатить первый взнос. Но с твоими талантами и деловой хваткой, ты закроешь кредит за считаные месяцы…

Пока Ричи описывал раскрывающиеся перед фон Брауном перспективы, тот погрузился в раздумья, а когда вынырнул, то бесцеремонно перебил Ричи:

– Вот так взять и остаться?

– А что тебя смущает?

– Ничего не смущает. Просто это исключено!

– Он так и сказал: «исключено»?

– Так точно, сэр. И ещё попросил срочно свозить его в Вашингтон.

– Для чего?

– Хочет посетить русское посольство.

– Интересный ход. Если бы он хотел отказаться, то просто ограничился этим «исключено». Хорошо. Сделайте так, как он просит!

Посол СССР и России в США Громыко слышал фон Брауна очень внимательно.

– …Я не могу принять предложение, не заручившись согласием моей страны, – этими словами фон Браун закончил монолог.

– Но вы хотели бы принять предложение? – уточнил посол.

На лбу фон Брауна выступили капельки пота. Он достал платок и промокнул лоб. Потом ответил на вопрос:

– Да, мне бы этого хотелось.

– Тогда ещё один вопрос. Если вам ответят отказом, вы вернётесь в СССР?

– Без промедления! – твёрдо ответил фон Браун.

– Хорошо, – Громыко поднялся, давая понять, что беседа окончена. – Я запрошу Москву. Оставьте у секретаря координаты, с вами свяжутся.

Через два дня фон Браун опять сидел в том же кабинете.

– Мне поручено сообщить, что ваш вопрос рассмотрен и решён положительно. Вы можете остаться в США и принять гражданство. Вам будет также позволено сохранить гражданство СССР, если таково будет ваше желание. Кроме этого, мне поручено сообщить, что ваше решение никак не скажется на судьбе ваших близких.

После последних слов Громыко фон Браун, который слушал посла в напряжённой позе, сразу расправил плечи и облегчённо вздохнул. Его «Спасибо!» прозвучало вполне искренне.

* * *

В Москве Сталин спросил у Ежова:

– Всё вышло, как ты и планировал. Мы вот-вот получим атомную бомбу в одно время с американцами и англичанами, а фон Браун будет строить для Америки ракеты. Ты уверен, что мы поступили правильно?

– Уверен, Иосиф!

Гроза над Маньчжурией

Беда со стороны Монголии приходила в Китай не раз, освобождение пришло, кажется, впервые…

1‑й Маньчжурский фронт наступал со стороны Монголии и Забайкалья тремя армейскими группами. Одна группа включала две армии, каждая из которых, в свою очередь, состояла из четырёх корпусов: двух пехотных, одного механизированного и одного кавалерийского. Пехотные корпуса состояли из бойцов НОАК, механизированные – из ударных частей союзной армии, кавалерийские – из бойцов монгольской армии. Воздушное прикрытие фронта обеспечивала 3‑я воздушная армия. Северная армейская группа при поддержке бронепоездов наступала по линии КВЖД в направлении Харбина. Центральная группа армий шла на Мукден, а Южная устремилась прямиком на Пекин.

В этот же день – то есть 2 июня – со стороны Приморья двумя механизированными корпусами при поддержке бронепоездов по линии КВЖД начали наступление в направлении Харбина войска 3‑го Маньчжурского фронта.

Войска 2‑го Маньчжурского фронта пока стояли на месте. Работала только артиллерия, РСЗО и авиация, которые методично разрушали глубокоэшелонированную, хорошо укреплённую оборону противника. Но уже 5 июня фонт осторожно двинулся вперёд всеми шестью механизированными корпусами разом. С воздуха действия 2‑го и 3‑го фронтов прикрывала 5‑я воздушная армия.

7 июня в штабе операции в Хабаровске штабные офицеры смотрели свежую фронтовую хронику…

На экране были видны медленно ползущие по полю танки, между ними БМП, и вплотную за ними – пехота. Но что это? Какие-то фигуры покидают укрытия и устремляются к боевым машинам. Все падают, не добежав, скошенные пулемётными и автоматными очередями. Но тут же в атаку бросаются новые фигуры, за ними ещё и ещё. Вскоре всё пространство перед атакующими было усыпано трупами. «Смертники, – звучит комментарий. – Обвешивают себя взрывчаткой и пытаются кинуться под танки или БМП. Подобные атаки были предприняты ещё на нескольких участках фронта» – «Большие потери?» – звучит вопрос. «У них – сто процентов, нас бог миловал» – «К чему тогда эта бессмыслица?» – «Тут нам их не понять. Кстати, китайцы потеряли-таки несколько танков, после таких атак…»

* * *

Флот ушёл на рассвете. Ещё вечером жители Владивостока любовались кораблями, а поутру рейд опустел. Из числа лиц гражданских лишь жёны моряков с уверенностью знали, что так оно и будет…

Куда идут женщины, проводившие ушедших в поход моряков? Домой, куда же ещё? А вот я не был бы столь категоричен…

Как всегда, этот забег выиграли ребятишки. Они уже добрались до места, тогда как запыхавшиеся от быстрой ходьбы матери только подходили к вершине сопки.

– Показались, показались! – долетело сверху, и женщины прибавили шаг.

А вот и вершина. Отсюда не видно ни бухту, ни базу подводных лодок, ни посёлок, зато хорошо виден океан. И там, внизу, вытянувшиеся в цепочку, называемую у моряков кильватерным строем, шесть крейсерских подводных лодок, идущих в надводном положении курсом на Владивосток. Ни номеров, ни названий прочесть отсюда невозможно – а бинокля с собой никто не захватил – но совершившие не одно восхождение на сопку, названную Поклонной по установленному на ней огромному кресту, женщины прекрасно знали, какое место в строю занимает лодка её мужа или отца. А новеньким, когда таковые среди них случались, подсказывали:

– Смотри, Нюра, первая лодка – это «Уссурийский тигр», там твой Кирилл, понимаешь?

– Да, понимай, – старательно кивала Нюра.

Странная она какая-то, эта Нюра, и акцент у неё странный. А лицом так вылитая Элеонора Болдуин, наречённая невеста командира «Уссурийского тигра», капитана 2 ранга Берсенева. Но если это она, то как она из Норы стала Нюрой – понятно, тут и пояснять ничего не надо, а вот как дочь трёхзвёздного адмирала и племянница сенатора США оказалась в одном из самых отдалённых уголков России – требует отдельного рассмотрения, и мы к этому обязательно вернёмся, но чуть позже.

* * *

Флот к бегам Северной Кореи подошёл весьма внушительный. Только из крупных кораблей: два линкора, два тяжёлых авианосца, четыре тяжёлых крейсера и пять многоцелевых авианосцев, в данном случае, выполняющих роль десантных кораблей. Ни в одном из портов, являющихся базами снабжения Квантунской армии, их не ждали. Японцы по инерции полагали, что от такого нашествия их надёжно защищает Императорский военно-морской флот, хотя последняя серьёзная группировка этого некогда и вправду могучего флота – так называемое Северное соединение – уже несколько дней, как перестало существовать.

Находящихся вдали от развернувшихся на всей территории Маньчжурии боевых действий и потому чуть сонных от осознания собственной безопасности японцев пробудили залпы главного калибра линкоров и крейсеров. Огонь вёлся по береговым укреплениям и кораблям – всему тому, что могло мешать высадке десанта. Передовые отряды морпехов высадились на берег сразу, как отгремели последние залпы, и не встретили практически никакого сопротивления. Вскоре был расчищен плацдарм, достаточный для начала высадки основных сил десанта. Десятки вертолётов поднимались с палуб пяти авианосцев, почти такое же количество вспомогательных судов отходили от бортов, доставляя на берег роту за ротой, батальон за батальоном. Всего на берег с авианосцев и других десантных кораблей высадились две бригады из состава Особой Тихоокеанской армии. Потом конвой, оставив морское прикрытие, лёг на обратный курс, чтобы через несколько дней доставить сюда же ещё две бригады во главе с самим командармом Кошкиным.

* * *

– «Ямато» вышел в море!

Это сообщение застало Берсенева и Абрамова, когда они при участии группы штабных офицеров обсуждали ход боевых действий. Абрамов заметил, как заиграли скулы на лице адмирала, когда он, резко повернувшись, потребовал от дежурного офицера:

– Повторите!

– Линкор «Ямато» вышел в море, с ним один лёгкий крейсер и восемь эсминцев. Эскадра идёт курсом на Расин!

– Это серьёзно? – встревожился Абрамов.

– Серьёзно, – кивнул командующий, – а вот насколько, сейчас будем определяться… – Берсенев старался говорить спокойно. – Даю справку. Встреча кораблей Тихоокеанского флота с крупнейшим линкором современности «Ямато» в наши планы не входила. Как известно, одновременно с началом высадки десанта у Расина, союзники должны начать высадку на Окинаву. Когда откладывать высадку нашего десанта стало просто невозможно, стало известно, что американцы свой десант отложили из-за погодных условий…

– А при чём тут «Ямато»? – спросил Абрамов.

Берсенев посмотрел на него взглядом школьного учителя – чего, мол, суетишься, сейчас расскажу – и продолжил:

– «Ямато» – последняя серьёзная боевая единица в составе военно-морского флота Японии. Именно с его помощью японское командование собиралось прикрывать Окинаву от высадки десанта. Его судьбу должны были решить американские авианосцы, вернее, их палубная авиация. Но теперь «Ямато» идёт к берегам Кореи…

– И что, весь наш флот не в силах одолеть этот, пусть и самый мощный, но единственный линкор? – удивился Абрамов.

– Флот раздроблен, – пояснил Берсенев. – Большая часть кораблей, включая оба наших линкора, находятся на пути к нашим берегам, чтобы забрать остаток десанта. У берегов Кореи остались два тяжёлых авианосца, авиация которых поддерживает десант, и группа кораблей прикрытия во главе с тяжёлым крейсером «Варяг».

– А почему так мало кораблей сталось в прикрытии? – спросил Абрамов.

– Честно говоря, слегка подстраховались, – признался Берсенев. – Всё-таки на десантных судах, в общей сложности, будет находиться порядка десяти тысяч морпехов.

– Какие есть варианты?

– Можно повернуть часть кораблей из состава основных сил, – ответил Берсенев, – но ещё не факт, что они успеют к началу сражения. Даже, скорее всего, не успеют! Можно переоснастить палубные самолёты на авианосцах противокорабельными торпедами и атаковать «Ямато» с воздуха. – Берсенев помял подбородок. – Вариант, конечно, но при этом мы наверняка потеряем несколько самолётов и – что ещё хуже – оставим десант без поддержки с воздуха. Если японцы сумеют собрать достаточно сил, а такая возможность у них есть, и атакуют наш десант, то вполне могут иметь успех.

– Хорошо, – кивнул Абрамов, – а если обойтись без авианосцев?

– Без авианосцев? – переспросил Берсенев. – Сейчас прикинем… Вступать в артиллерийскую дуэль с «Ямато» не вариант. Остаются крылатые ракеты, которые поражают цель на большем расстоянии, чем главный калибр линкора. На «Варяге» таких ракет шесть. Да, маловато… Стоп! Дежурный, срочно свяжитесь со штабом Тихоокеанского флота, и уточните, оснащены ли для этого похода крылатыми ракетами крейсерские подводные лодки!

Те шесть минут, что ждали ответа из Владивостока, в зале царило напряжённое молчание. Наконец ответ пришёл.

– Что? – уточнил Берсенев, Один дивизион? Это значит: девять штук. Должно хватить! Если и не потопят, то повредить должны основательно. Радио на «Варяг» и копию в штаб флота!

* * *

Командир отряда кораблей вице-адмирал Согайдачный, спросил, обращаясь к командиру «Варяга».

– Волнуешься?

Тот кивнул:

– Волнуюсь, товарищ вице-адмирал. Всё-таки первые боевые стрельбы крылатыми ракетами!

– Да, это тебе не в мишенях дырки ковырять, – согласился Согайдачный. – Ну, будем надеяться, что из пятнадцати ракет штук пять да попадут, может, супостату и хватит. Помни про манёвр: ни ты, ни эсминцы не должны попасть под главный калибр «Ямато»!

– Помню, – поёжился кап-раз.

К чести японского командующего, когда в сторону линкора полетели крылатые ракеты, он разобрался в обстановке довольно быстро. «Ямато» устремился к «Варягу», пытаясь сократить расстояние до убойного, а крейсер и эсминцы сопровождения кинулись к подводным лодкам, которые вели стрельбу ракетами в надводном положении.

То ли из-за того, что приходилось постоянно маневрировать, то ли просто с непривычки, но кроме первого удачного выстрела, когда ракета попала в цель, вызвав на «Ямато» пожар, все последующие выпущенные с «Варяга» ракеты летели мимо цели. Не лучше обстояли дела и у подводников. Стрелять по одиночной, хотя и довольно крупной цели, которая к тому же постоянно маневрировала, оказалось много сложнее, чем атаковать сбившиеся в кучу в бухтах корабли. Но вот одна из ракет разорвалась где-то в районе кормы «Ямато» и линкор сразу потерял и в скорости, и в манёвренности, видимо, один из гребных винтов получил повреждение.

Японский адмирал с мостика линкора мрачно наблюдал за происходящим на море. О крылатых ракетах он и раньше слышал от других японских командиров, которые сталкивались с этим оружием в сражениях с американским флотом. Они отзывались о нём довольно пренебрежительно, как о грозном, но очень уж неточном оружии. Атака русскими баз на Хоккайдо показала: там, где точность имеет второстепенное значение, крылатые ракеты могут нанести непоправимый урон. «Ямато» с уроном, можно сказать, повезло. Несмотря на то, что эти бестии летели к линкору со всех сторон, непосредственно в корабль попали только три ракеты, остальные разорвались за бортом. Правда, с десяток настолько близко, что могучий корабль всякий раз вздрагивал, а вырванная взрывом из тела океана солёная вода обрушивалась на палубу и надстройки. Ударная волна оставила последствия – в некоторых местах засочились швы. Но реальный урон принесло попадание ракеты в корму, и как итог: рваная дыра выше ватерлинии и серьёзное повреждение одного из гребных валов, что привело к потере хода и манёвренности. Ещё одна ракета повредила поворотный механизм одной из носовых орудийных башен. Эту неисправность пытались сейчас устранить, а вот ремонт гребного вала требовал докования. Уничтожение камбуза ещё одной ракетой на этом фоне казалось сущим пустяком, хотя команда до конца похода лишилась горячей пищи.

Адмирал посмотрел на жмущиеся к линкору эсминцы. В строю их осталось четыре, остальные пошли на дно, как и крейсер. Потери русских можно только предполагать. Со слов командиров эсминцев, на дно Японского моря легли не менее трёх вражеских миноносцев и точно одна подводная лодка. Они также клялись, что и остальные подводные и надводные корабли русских получили повреждения. Пусть так. Пусть даже все оставшиеся на плаву корабли противника не могут продолжать бой. Но карманный линкор-то целёхонек! Вон он маячит на горизонте, прикрывая путь к корейскому берегу. А за ним, где-то дальше, есть ещё два авианосца, и возле них наверняка несколько эсминцев. Если был бы хотя бы призрачный шанс дойти до цели и выполнить задание, адмирал, не задумываясь, его использовал. Но шанса не было, и командующий отдал приказ идти на базу.

Капитан 2 ранга Берсенев с мостика «Уссурийского тигра» следил за манёврами «Ямато». Когда линкор стал ложиться на обратный курс, над водами Японского моря прогремело дружное «Ура!».

– Победа, командир! – ликовал первый помощник.

– Победа, – согласился Берсенев, – а не жалко, старпом, отпускать такой приз?

Помощник посмотрел на начальство: не шутит? Командир смотрел на него с задорным вызовом.

– Жалко, товарищ командир, но…

– А вот это «но» давай мы с тобой скоренько просчитаем, – перебил старпома Берсенев. – Что у японцев? Один повреждённый линкор и четыре полудохлых эсминца. Что у нас, если исключить «Варяг»? Из оставшихся на плаву эсминцев к бою не пригоден ни один – как ни печально, но это факт! Из лодок первого дивизиона в порядке только наш «Тигр», две остальные лодки могут воевать только в надводном положении, потому для атаки на «Ямато» не подходят. Лодки второго дивизиона в порядке, кроме «КР-10»…

Лицо старпома помрачнело. На погибшей лодке служил его близкий друг. Это случилось в самом начале боя. Один из вражеских эсминцев удачно отбомбился глубинными бомбами, и «КР-10» получила серьёзные повреждения. Командир приказал срочно всплывать. Но по трагической случайности всплывающая лодка оказалась прямо на пути японского крейсера, который отворачивать не стал и буквально перепилил лодку пополам.

– …А вот как у них с боезапасом – это мы сейчас выясним, – продолжал прикидывать шансы Берсенев. – «КР-3» и «КР-12» срочно на связь!

Пока Берсенев ждёт ответа, я коротко отвечу на вопрос: а чего это он так раскомандовался, будучи всего лишь командиром первого дивизиона? А дело случая, на войне не такого уж и редкого. Когда поблизости от «Тигра» разорвался снаряд, выпущенный японским крейсером ровно за минуту до того, как ему самому получить в борт две торпеды, лодку сильно качнуло, и командир отряда кораблей при падении получил травму головы. Пришлось капитану 1 ранга отправиться в лазарет, а командование отрядом сдать Берсеневу. Теперь он на этом отдельном участке моря был главным морским начальником.

– По три торпеды на брата… – задумчиво произнёс Берсенев. – Как сговорились, а, старпом?

– А? Что? – вернулся из погружения в свои мысли первый помощник.

– Как сговорились, говорю. Приберегли ровно по три торпеды. Хватит?

Старпом неуверенно пожал плечами.

– А я так думаю, что хватит! Радио на «Варяг»!

– …И пока две лодки отвлекают на себя эсминцы, Берсенев атакует «Ямато», а, каков планчик?

– Тремя лодками против пяти кораблей, пусть и повреждённых, – дерзко! – покачал головой командир «Варяга». Он не скрывал ни восхищения, ни даже некоторой зависти. – Настолько дерзко, что я готов в этом поучаствовать!

– Каким это образом? – удивился Согайдачный. – Ты не забыл, что «Варягом» мы рисковать не можем?

– Совсем без риска служить – это, извините, товарищ вице-адмирал, всю жизнь у стенки кантоваться! – возразил каперанг. – Но в данном случае риск, прямо скажу, невелик. Мы ведь просто сядем «Ямато» на хвост. Кормовая башня у линкоров этого типа много слабее носовых, нашим носовым орудиям ещё и уступит. Придётся японцам натравить на нас своих побитых псов (эсминцы). Всяко подводникам облегчение!

– Так что, даём Берсеневу «добро»? – уточнил, или, вернее, заключил Согайдачный.

Когда японскому адмиралу доложили, что с кормы к «Ямато» приближается русский карманный линкор, флотоводец поступил именно так, как и предсказывал командир «Варяга»: приказал эсминцам взять русский корабль в клещи и атаковать торпедами. Со злорадством следил адмирал за русским линкором, который враз поубавил прыти, готовясь к встрече с эсминцами. Но когда ему доложили, что эсминцы слышат шум подводных лодок, японский адмирал понял: дело принимает дурной для его поредевшей эскадры оборот, и отдал приказ разворачивать линкор.

– То, что доктор прописал! – так оценил манёвр «Ямато» Берсенев. – Первый, третий аппараты – пли!

Ещё не совершивший и половины оборота линкор не имел никакой возможности уклониться от торпед, да ещё пущенных с убойной дистанции. Два попадания: в нос и корму заставили «Ямато» дважды вздрогнуть. Линкор полностью потерял ход, продолжая двигаться лишь по инерции.

Берсенев медлил с выстрелом из второго носового торпедного аппарата, что-то выцеливая.

– Никак в крюйт-камеру наводишь? – догадался старпом. – Хочешь вдеть нитку в игольное ушко?

– Так ведь у моей мамы это всегда неплохо получается, а я как-никак её сын… второй аппарат – пли!

Когда над «Ямато» взметнулся в небо огромный столб из огня и дыма, вице-адмирал Согайдачный снял фуражку и размашисто перекрестился.

О том, как топили эсминцы, а потом добивали медленно тонущий линкор, я писать не буду…

* * *

– Поздравляю! – Абрамов тряс руку Берсеневу. – Твой расчёт блестяще подтвердился! Тихоокеанцы сработали отменно. А Кирилл? Каков молодец! Ухайдакал-таки «Ямато»! И я тебе скажу: и к капитану 1 ранга, и к Герою твой сын будет представлен заслуженно!

После того, как с угрозой с моря разобрались окончательно, высадка оставшейся части морского десанта на побережье Кореи прошло без осложнений. Войска командарма Кошкина усиленно расширяли плацдарм вглубь материка и одновременно вели наступление в направлении перешейка, разделяющего Японское и Жёлтое моря.

15 июня Южная группа армий 1‑го Маньчжурского фронта вышла к Жёлтому морю, отрезав Маньчжурию от остального Китая. После этого часть войск бросили на Пекин, другие двинулись вдоль побережья к Мукдену, куда с запада подходили части Центральной группы армий 1‑го Маньчжурского фронта. 17 июня возле Харбина высадили воздушный десант, а на следующий день в город с запада вошли части Северной группы армий 1‑го Маньчжурского фронта, а с востока – войска 3‑го Маньчжурского фронта, совместно с войсками 2‑го Маньчжурского фронта беря в кольцо Северную группировку противника. 25 июня был взят Мукден, а днём раньше морская пехота заняла перешеек, отрезав Северную Корею от Южной, после чего Кошкин повёл армию на Порт-Артур. 30 июня Квантунская армия повсеместно выбросила белые флаги. Операция «Гроза над Маньчжурией» успешно завершилась.

19-июль-44

И ЖИЗНЬ, И СЛЁЗЫ, И ЛЮБОВЬ…

База крейсерских подводных лодок

Когда Берсенев увидел, что на причал его пришли встречать две женщины, в сердце к радости примешалась тревога…

Конец церемонии! Традиционный жареный поросёнок пошёл на стол команде, а командиры устремились к встречающим их женщинам и детям. Подойдя к своим, Берсенев чуть замешкался, но мать сделал выбор за него, подтолкнув Нору вперёд, и та повисла у мужа на шее.

Пока они втроём идут к дому, я вкратце расскажу историю появления Элеоноры Болдуин в России.

Любовь и национальные интересы Соединённых Штатов Америки

– Но я не понимаю, Джони, – адмирал Болдуин пребывал в замешательстве, – ведь ты сам стоял у истоков этого брака?

– Не брака, Эд, помолвки! – воздел вверх указательный палец правой руки сенатор. – А это, как говорят, не помню где, две большие разницы!

– У людей порядочных, – сухо заметил адмирал, – такой разницы не существует.

– Ты ещё напомни мне о морали, основы которой я сам некогда внушал одному юному повесе, – поморщился сенатор. – Но есть вещи, братишка, важнее и морали и, если хочешь, порядочности – интересы Соединённых Штатов!

– Но как свадьба моей дочери может навредить интересам нашей страны? – изумился адмирал.

– Сейчас, может, и никак, – согласился сенатор, – а вот в будущем… В будущем, дорогой брат, женитьба сына одного из высокопоставленных чиновников Кремля на племяннице одного из ключевых сотрудников администрации президента США может иметь весьма негативные последствия!

– Погоди… – наморщил лоб адмирал. – При чём тут Кремль, ведь отец Кирилла, адмирал Берсенев, во Владивостоке?

– Скоро будет в Москве. И существует очень авторитетное мнение, что там на него большие виды.

– А на тебя, значит, большие виды в Белом доме?

– Соображаешь, братишка! – рассмеялся сенатор.

– А Президент в курсе?

– Теперешний? Нет. Но какое это имеет значение? Дни Фрэнки сочтены. Доктора дают ему не больше года. А вот его преемник… Да, он в курсе!

– Понятно… Поздравляю, Джони!

– Рано, Эд, рано.

– Но я всё равно не понимаю, о каком негативе идёт речь? Русские ведь наши союзники?

– До конца этой войны, Эд, а она, слава богу, на исходе.

– И что? Мы станем врагами?

– С русскими? Врагами? Разве я так сказал? Нет, Эд, враги – это плохо, враги – это почти война. Воевать с русскими гибельно даже для Соединённых Шатов. А вот в том, что мы станем противниками, и в ближайшем будущем, уверены многие на Капитолийском холме.

– С чего бы это? – усмехнулся адмирал.

– Зря усмехаешься, – заметил сенатор. – Известно ли тебе, что русские весьма усложнили нам жизнь, заблокировав предложение разместить штаб-квартиру ООН в Нью-Йорке?

– Нет, – честно признался адмирал, – впервые слышу. А сами они предложили, надо полагать, Москву?

– Мальту, – неохотно ответил сенатор.

– Мальту? А что, неплохой вариант.

– Настолько неплохой, – вздохнул сенатор, – что вполне может быть претворён в жизнь.

– И всё-таки я опять не понимаю: в этом-то что плохого?

– Не политик, вот и не понимаешь. Где нам легче прибрать ООН к рукам: в Нью-Йорке или на Мальте?

– А-а…

– Короче, Эд, мне намекнули, что брак между Норой и Кириллом, мягко говоря, неуместен.

– Боюсь, что Нора этого не поймёт, – покачал головой адмирал. – А ты её характер знаешь…

– Не волнуйся, брат, – ухмыльнулся сенатор, – дядя Джон позаботился о племяннице. Скоро она про этого моряка и думать забудет!

* * *

Вернувшись со службы, адмирал Берсенев сразу заметил, что жена не в духе. Пройдя в зал, он обнял накрывавшую на стол Любаню:

– Что-то случилось?

– Случилось. – Любаня вывернулась из объятий, подошла к журнальному столику, взяла какой-то журнал и протянула Вадиму. – Читай!

Адмирал взглянул на солидную обложку.

– Ты же знаешь, я в английском не силён, – сказал он смущённо.

– А я так вообще ни в зуб ногой! – сверкнула глазами Любаня. – Там листок с переводом, он же – закладка.

В переведённой статье говорилось о том, что известный голливудский актёр был неоднократно замечен в обществе дочери адмирала Болдуина.

– Это что, наша Нора? – спросил адмирал.

– Нора, Нора, – кивнула Любаня. – Блудь такая!

– Стоп! Откуда журнал?

– Из Москвы. Наташа со спецпочтой прислала. Здесь такой не достать.

– Хорошо, что не достать, – обрадовался адмирал. – Поступим так. Пока с той стороны не поступит официального объяснения – этой статьи мы не видели! И никому ни гугу, особенно Кириллу!

– Но…

– Это приказ!

– Слушаюсь, мой адмирал…

* * *

Адмирал Болдуин любовался дочерью. Нора в бешенстве очень походила на покойную мать, когда та пребывала в том же состоянии.

– Нет, ты представляешь, этот плейбой пытался затащить меня в постель!

– А мне казалось, что между вами…

– Что? – перебила отца Нора. – Тебе казалось? А дядя Джон так просто был уверен, мне этот слизняк признался, когда я схватила его за… неважно. Давай-ка, папуля, колись, что за заговор вы тут устроили с дядей Джоном!

– …Как видишь, дочка, всё очень серьёзно.

Этой фразой адмирал закончил рассказ. Нора сидела, обхватив голову руками. Потом вскочила:

– Но это полный бред! И я не собираюсь потакать извращённым желаниям маразматиков с Капитолийского холма, пусть один из них и приходится мне дядей. Папа, или ты мне поможешь, или я…

* * *

– Товарищ адмирал, прибыл спецборт из Сан-Франциско.

– И что? – посмотрел на дежурного офицера Берсенев.

– И вот…

Офицер отступил в сторону, и перед Берсеневым предстала молодая женщина, которая с сильным акцентом произнесла:

– Я Нора.

На свадьбе не было гостей со стороны невесты. Не было даже поздравлений. Один адмирал Болдуин прислал телеграмму. Выходка Норы не стоила ему погон, его даже не уволили со службы, но о дальнейшей карьере посоветовали не думать.

Гости интересовались, откуда невеста знает русский язык? Любаня объясняла, что та с помолвки стала учить родной язык жениха.

База крейсерских подводных лодок

Улучив момент, когда они остались в комнате одни, Кирилл спросил у Любани:

– Мама, ты зачем приехала?

– Как это зачем? – изобразила непонимание Любаня. – Вас повидать. Тебя с повышением в звании и высокой наградой поздравить. Я ведь теперь с отцом в Хабаровске, а тут подвернулась сюда оказия, вот и решила воспользоваться. Зря? Ты не рад?

– Ну, конечно, рад, – Кирилл обнял мать. – Только я не об этом спросил, и ты это прекрасно поняла. Впрочем, не хочешь говорить – не говори, потом всё само выясниться.

Ещё в окно заметив, какой походкой Кирилл приближается к дому, Любаня поняла: приказ пришёл, и приготовилась к тому, что разговор с сыном предстоит нелёгкий.

Когда Кирилл вошёл в комнату, Любаня встретила его с самым беззаботным видом. Кирилл достал из внутреннего кармана кителя бумагу, развернул и положил на стол.

– Что это?

Любаня заглянула в бумагу. Да, тот самый приказ. Дальше играть в непонимание не имело смысла.

– Нора! – позвала Любаня невестку, и когда та вошла в комнату, сказала: – Вот список необходимых покупок, ты не сходишь в магазин?

Нора посмотрела на свекровь, перевела взгляд на мужа, молча кивнула, собралась и вышла из квартиры.

– А теперь, сын, присядь и слушай!

Кирилл повиновался, но упрямое выражение так и не сошло с лица. «Господи, какие они в этом возрасте предсказуемые», – подумала Любаня, присаживаясь на стул напротив сына.

– Я знаю, о чём ты сейчас думаешь, – начала Любаня. – Дескать, твой перевод в Москву произошёл не естественным путём, а был организован некой могущественной рукой, так? Ещё ты думаешь, что твои товарищи могут этого не принять, и будут с осуждением смотреть тебе вслед. Насчёт перевода ты прав. Его организовала действительно могущественная рука, и не одна. Но ведь помогла она не сопливому лейтенанту, которого испугали трудности службы в отдалённом гарнизоне, а морскому волку, капитану 1 ранга, Герою Союза, или всё это ты не заработал сам, своим потом и кровью? Да, тебе предложили адмиральскую должность в ГКО, но не обольщайся – на вырост. Не будешь соответствовать – вылетишь, это я тебе ответственно заявляю, от имени тех самых «рук». Что до друзей, то они поймут, если друзья настоящие. Об иных и жалеть не стоит. Но и это ещё не всё, сын. Открою тебе самый главный секрет твоего перевода в Москву – это Нора. Пойми, ей не место в этой глуши. Погоди возражать, послушай. Твоя мать много сделала для того, чтобы жёны офицеров в самых отдалённых гарнизонах не чувствовали себя оторванными от жизни, и нам многое удалось. Но Нора, она пришла из другого мира, и в этой почве не приживётся, зачахнет, или, если всё-таки приживётся, то обабится. Так что, если тебе от этого станет легче, можешь считать, что в Москву переводят не тебя, а Нору, а тебе просто подобрали место рядом с женой.

19-август-44

ЯШМА ВДРЕБЕЗГИ

Москва

Заседание Ставки Верховного Главнокомандования проходило в максимально узком кругу.

– …Итак, – перешёл к заключительной части выступления Верховный главнокомандующий, президент СССР Александрович, – прогнозы на сроки окончания войны с Японией пока не оправдываются. Японский военно-морской флот фактически разгромлен. Войска, находящиеся вне Японских островов, также обречены на поражение. Мы свою часть задачи выполнили. Квантунскую армию разгромили, с Курил и Сахалина японцев выбили. Однако Токио не спешит выбрасывать белый флаг. Почему?

– Им выставлены слишком жёсткие условия: безоговорочная капитуляция, – сказал заместитель Верховного главнокомандующего, председатель ГКО маршал Сталин.

– Ты прекрасно знаешь, Иосиф, что они сами в этом виноваты, когда ранее отвергли более мягкий вариант, который, кстати, спас от такой участи Германию, – напомнил Александрович.

– Знаю, – согласился Сталин. – Но ты просил назвать причину – я её и назвал.

Александрович посмотрел на ещё одного заместителя, генерал-квартирмейстера Ставки маршала Абрамова, но тот лишь отрицательно покачал головой.

– Что ж, – сказал Александрович, – будем считать твой жест согласием с мнением Иосифа. В таком случае я тоже к нему присоединяюсь. Итак, причину мы нашли. Второй вопрос: что делать?

– А что предлагают американцы? – спросил Сталин. – Утром ты имел разговор с их послом, а затем срочно созвал это совещание.

– Ничего-то от вас не скроешь, – улыбнулся Александрович. – Ладно. Американцы предлагают начать бомбардировку Японии атомными бомбами, и продолжать это делать до тех пор, пока те не капитулируют.

Сталин и Абрамов переглянулись. Не так давно Сталин побывал в США на первом испытании атомной бомбы, и теперь гораздо больше доверял словам Абрамова об опасности применения этого страшного оружия. Но Александрович видел только фильм об испытаниях и до сих пор не был посвящён в тайну попаданцев. Его последующая речь заставила Абрамова вздрогнуть.

– Я могу понять американцев, – сказал президент. – После тех потерь, которые они понесли при взятии Окинавы, у них пропало всякое желание воевать с японцами на их территории. Тем более что самураи грозятся превратить каждый шаг, сделанный оккупантами по их земле, в кромешный ад. Они надеются устрашить этим коалицию и выторговать для себя почётный мир. А о том, что они ищут мира, говорит хотя бы тот факт, что в Москве сейчас находится их делегация во главе с японским принцем. И хотя мы и приняли эту делегацию, дав гарантии личной безопасности для её членов, но всё это на уровне так называемой народной дипломатии, неофициальном. И скажу вам честно. Я склонен скорее принять предложение американцев, чем встретиться с японцами.

– По-моему, тебе самое время выступить, – шепнул Сталин Абрамову. Тот кивнул и поднялся с места:

– Товарищ Президент, у меня есть другое предложение!

– Ну, наконец-то наш сфинкс заговорил! – с иронией в голосе воскликнул Александрович. – Слушаем тебя, о, оракул!

– Я предлагаю привести японцам последний довод, который покажет всю несостоятельность их надежд. Давайте свозим японского принца на Новую Землю!

– Если я правильно понял, ты предлагаешь позволить японцу лично присутствовать на первом испытании нашей собственной атомной бомбы? – уточнил Сталин. – А что? Я – за!

– Думаете, это произведёт на японца должное впечатление? – усомнился Александрович.

– Ну, если это не произведёт, тогда… – Абрамов развёл руками.

– Если таково ваше мнение, то так тому и быть! – подвёл итог совещанию Александрович. – А я попрошу Виноградова, чтобы он подобрал слова, которые объяснят союзникам наш поступок.

– …Что за спешка? По какому случаю протрубили сбор? – улыбающийся Ежов вошёл в кабинет Жехорского. Сопровождавшая его от прихожей Евгения плотно закрыла дверь, разумеется, с той стороны.

– Да вот, Васичу не терпится похвастаться, как он отговорил Александровича поддержать американский план ядерной бомбардировки Японии, – сообщил Жехорский.

– Правда? И как? – полюбопытствовал Ежов, пожимая друзьям руки.

Выслушав Абрамова, он кивнул головой:

– Молоток! Испытания этой штуки на людях надо обязательно избежать! И я готов внести свою лепту в это благородное дело.

– Ты, Ёрш, сегодня сама щедрость, – заметил Жехорский. – Кстати, как прошли испытания баллистической ракеты, ты ведь оттуда?

– Оттуда, ребята, оттуда! – Ежов прямо светился от счастья. – Королёв просто умница, не подвёл. Есть у нас теперь ребята баллистическая ракета средней дальности!

– Так прям таки и есть? – усомнился Абрамов.

– Есть маршал, есть, хоть завтра принимай на вооружение! И я предлагаю первое боевое испытание этой ракеты провести на Дальнем Востоке!

– Это и есть обещанная лепта? – уточнил Жехорский. – Ты предлагаешь пальнуть по Японии баллистическими ракетами? А для чего?

– Для того, чтобы после демонстрации атомной бомбы японцы знали, что у нас есть и средства её доставки. Что мы можем теперь бомбить Японию, не подвергая риску наших лётчиков. – Абрамов не скрывал восхищения. – Молодец, Ёрш, хорошо придумал!

Токио. Императорский дворец

– Господа, – голос премьера дрожал. – Как вы знаете, за последние дни по нашей территории был дважды нанесён удар неизвестным оружием. Сегодня мы узнали, что это за оружие. Прямо на территории парка, здесь, рядом с дворцом, упала русская ракета. Хвостовая часть после падения самоликвидировалась, видимо, для того, чтобы мы не смогли разобраться, как устроено это оружие. Но головная часть уцелела. Вместо боевого заряда там оказалась капсула с посланием. Вот этим, – премьер потряс в воздухе листом бумаги. – Позвольте мне зачитать ультиматум коалиционных сил…

Послание не было длинным. К счастью. Потому что каждое слово било, как пощёчина.

– …Теперь вы знаете, что у нас есть оружие огромной разрушительной силы, и есть средства его доставки. Мы можем начать бомбардировку Японии, не опасаясь ответного удара. Условия капитуляции вам известны. На размышление вам даётся 48 часов, начиная с 10–00 по токийскому времени сегодняшнего числа.

Через 36 часов Япония капитулировала.

19-сентябрь-44

А напоследок вам скажу…

Река заметно остыла. На палубе резво пенящего обские воды катерка было откровенно холодно, но пассажиры спускаться в трюм не спешили. Ольга, ёжась под бушлатом, дёргала Глеба:

– Ты же обещал, что «вон за тем поворотом», и где?

– Значит, за следующим, – без особой уверенности в голосе отвечал Глеб. – Не забывай, я же здесь сто лет не был.

Однако на этот раз слова прославленного маршала оказались пророческими. Лишь только катерок прошёл поворот, все четверо дружно вытянули вперёд руки:

– Вон!

– Вот там!

А Глеб ещё и добавил:

– Я же говорил.

К берегу причалили метрах в двухстах выше нужного места, в устье небольшой речушки, ибо там, где надо, никто пока лестницу с яра к пляжу не соорудил. Впрочем, поклажу высоким гостям тащить на себе не пришлось. Роль мулов безропотно исполнили бравые моряки с катера. Они же расчистили место ближе к берегу, установили две палатки, стол со скамейками и мангал, после чего были с миром отпущены Абрамовым:

– Спасибо, ребята, дальше мы сами.

Вечерело. Четверо в бушлатах выстроились на крутом яру и наблюдали за тем, как солнце на другом берегу цепляет верхушки сосен. И вот он миг, когда вода в реке на несколько минут окрашивается в малиновый цвет.

– Ну, всё – провозгласил Глеб, – Пошли к столу. Шашлык, судя по запаху, доходит, накатим пока по первой, так сказать, в преддверии.

– А в тот раз до шашлыка у нас была чушь, помните?

– Ну как забыть Шефа со стерлядкой в руках, которую он в мгновение ока превратил в отменное лакомство, – кивнул Глеб, и толкнул локтем жену. – Помнишь?

– А то! – подтвердила Ольга. – И про то, как ты поначалу есть не хотел, тоже помню. Где твой браконьер, Миша?

Ответить Жехорский не успел. Раздалось деликатное покашливание, из наползающей тьмы к столу шагнула знакомая фигура. Командир катера держал в руках две приличного размера стерлядки:

– Это вам от всего экипажа. От чистого, так сказать, сердца. Уж не побрезгуйте.

В ответ ему был дружный хохот, который вконец смутил речного волка, но к нему уже спешил Ежов с двумя бутылками отборной водки в руках.

– Примем ваш подарок с благодарностью, – сказал он. – Но только, чур, и вы от нашего подношения не отказывайтесь.

Совершив обмен стерляди на водку в пропорции один к одному, стороны расстались вполне довольные друг другом.

Через полчасика разомлевшая Ольга произнесла:

– И место то же, и время года, и водка, считай, та же, и чушь, и шашлык. Домиков, правда, нет, и фонаря, сидим при костре, как дикари…

– Айн момент!

Ежов вскочил с места и метнулся к палаткам. Через несколько секунд трапезу осветил довольно мощный прожектор. Ольга, которой свет ударил прямо в лицо, прикрыла глаза рукавом бушлата.

– Ёшкин каравай, направь его как-нибудь по-другому! – воскликнула она.

Ежов повернул прожектор:

– Так нормально?

– Нормально, – подтвердила Ольга. – Я так понимаю, сюда с катера не только свет, но и телефон протянули?

– Угадала, – кивнул вернувшийся за стол Ежов. – Ну, раз свет есть, будем фотографироваться? Мужики – стройсь, Оля бери фотоаппарат!

И опять, как много лет вперёд, в похожем на фонарный свете выстроились три подвыпивших мужика и стали корчить забавные рожи. Ольга внезапно опустила камеру:

– Погодите!

Ёрш, Васич и Шеф перестали кривляться и уставились на неё.

– А вдруг всё повторится?

– Что повторится? – переспросил Глеб.

– Всё. Я нажму на спуск, сработает вспышка, прозвучит колокол, и нас, того, назад…

Лица мужчин сделались серьёзными.

– Чёрт, – помянул нечистого Ежов. – Об этом я и не подумал…

– Не ври, – тихо сказал Жехорский. – Мы ведь все об этом думали, когда сюда ехали.

– Я думал, – подтвердил Абрамов, – но возвращаться не собирался. Считайте, что я вас провожал.

– Кого это вас? – проворковала Ольга, подойдя к мужу со стороны пустого рукава.

– Их, – пояснил Глеб – Ерша и Шефа.

– Я не, я пас, – отгородился руками Ежов. – Про колокол соврал, грешен, думал я о нём, окаянном, но возвращаться не собирался.

– Это что же получается, – сказала Ольга, глядя на Михаила, – это мы тебя провожаем?

– Не знаю, ребята, – покачал тот головой, – ничего не знаю. А с чего, собственно, все решили, что непременно прозвучит колокол?

– Так мы свою миссию вроде выполнили, – сказал Абрамов.

Установилось долгое молчание, которое прервал решительный голос Ежова:

– Чему быть, того не миновать. Оля – на позицию, мужики – товсь!

И опять Ольга опустила аппарат.

– Перестаньте корчить рожи, – негромко попросила она. – Честное слово, так только страшнее.

Так она их и сфотографировала. Троих друзей, которых чужая воля забросила в этот мир для выполнения очень важной задачи. И получились они на снимке очень серьёзными. И ничего не случилось. Никто из них колокола не услышал. Пришлось жить дальше…

Жехорский Михаил Макарович (Шеф), после того, как оставил пост Госсекретаря СССР, работал в международной комиссии по созданию ЕС – сначала Европейской Солидарности, а потом и Европейского Совета.

Ежов (Ершов) Николай Иванович (Ёрш) продолжил трудиться на посту председателя КГБ СССР.

Абрамов Глеб Васильевич (Васич) с 1945 года перешёл на службу в войска ООН, где работал в должности начальника штаба международных сил.

Абрамова Ольга Владимировна (Ведьма) после выхода в отставку работала в общественных женских организациях.

Так они все и жили, пока не состарились…

Конец четвёртой книги