Андрей Чернецов, Владимир Лещенко

Серебряный осел

Часть первая

КАСТАЛЬСКИЙ КЛЮЧ

Глава 1

ЗАБРОШЕННЫЙ АЛТАРЬ

К тому времени, как девушки вышли к руслу мутной от недавних дождей реки, Орланда уже вовсю принюхивалась к соблазнительным запахам свежего хлеба и колбасы, исходящим от мешка на спине Орландины, а желудок ее подавал недвусмысленные сигналы бедствия. Но привыкшая уже к походной дисциплине девушка терпеливо сносила тяготы, позволив себе расслабиться лишь на относительно сухой полянке со следами старого кострища.

Наконец сестра, видать бессильная дальше сопротивляться призывам собственного желудка, скомандовала: «Привал!!!»

Они молча закусили окороком и колбасой с холодной ячневой кашей — угощением, полученным утром от крестьян за мелкую услугу, — тем зачем-то позарез потребовалось заклясть духа-хранителя соседней дубравы. Мол, желуди в осень уродились менее крупными, отчего свиньям уважаемых селян уже в недалеком будущем могла грозить голодная смерть.

На взгляд Орландины, желуди были вполне нормальные. Но известное дело — голод не тетка. Голод дядька, к тому же злющий и жестокий…

Так или иначе, Орланда честно пропела под сенью опавших дубов пару молитв, выложила крест из камней на опушке… Хорошо хоть в проповеди не ударилась! А то был уже случай.

Святой Симаргл! Как они удирали от толпы поклонников Кибелы в том захолустном городишке. Как его там, Аквы Секстиевы, что ли? Асинус еле за ними поспевал. А их лопоухий спутник, даром что неказист на вид, отличается редкостной резвостью и проворством. Да и поднимает раза в два больше обычного осла!

Ох, что бы они без четвероногого делали!

А ведь Орландина бранила сестру, когда та, вместо того, чтобы бросить серого на берегу, отдала целых двадцать денариев, обеспечив Асинусу место в трюмном стойле на плавучем корыте, которое ходило из Нового Карфагена в Массилию!

«Да за такие деньги мы на суше нового купим! Тоже мне, царица Савская выискалась! С Крезом вместе!»

Христианка ничего не ответила. Только посмотрела на воительницу таким кротким взглядом, что Орландина лишь тяжко вздохнула и полезла в кошелек.

Теперь и вспомнить стыдно.

Верный Асинус уже не раз доказывал, что уплаченные за него пять солидов были выгодным размещением капитала.

И вовсе он не серый, а серебристый, словно седой. Хотя откуда ж взяться седине? Судя по зубам, ему и трех лет еще нет. Совсем молодой.

Движимая какой-то непонятной нежностью, амазонка погладила шелковистую челку, спадавшую ослику на глаза.

— Серебряный ты наш!

Асинус оторвался от морковки и уставился на девушку печальными очами.

Воспользовавшись паузой, Ваал утащил недоеденный корнеплод прямо из-под ослиной морды и одним махом разделался с огрызком.

За время их странствий пушистый зверек заметно попривык к четвероногому собрату и даже разделял с ним трапезу. По-братски. То есть кто первым успеет завладеть более лакомым куском и проглотить его. Соревнования, как правило, выигрывал кусик. Куда неповоротливому ослу угнаться за проворным зверьком, изрядно поднаторевшим в промысле съестного. Асинус обычно не лез в бутылку. Что возьмешь с прожорливого малыша?

Вот и теперь он и ноздрей не повел в сторону нахала.

Посмотрел минуты две-три на Орландину, коротко всхрапнул и огласил окрестности жалобно-протяжным воплем:

— И-а! И-а!! И-а!!!

У амазонки даже уши заложило.

Идти стало тяжелее.

Шли вверх по течению, держась русла, благо осенние паводки остались далеко в прошлом и река обмелела. Но все равно приходилось горными козами скакать по камням, а иногда продираться сквозь заросли на берегу.

— Дорога должна быть где-то рядом! Я чувствую! — изрекала Орландина, пока они углублялись все дальше в девственный лес.

Орланда же бормотала себе под нос, что чувствует лишь холод и промозглую сырость, да еще запах недоеденной колбасы.

По совести говоря, надо было возвращаться к реке и смиренно следовать вдоль течения, но Орландина, шедшая впереди, упрямо двинулась налево, к зарослям барбариса.

Пробившись через них, они выбрались на обширную прогалину, где возвышались обвитые бурым плющом развалины.

Что-то похожее на большой склеп с маленькими окошками, окруженный забором из кое-как тесанных глыб известняка, рухнувшие ворота, каменное корыто, из которого поили лошадей и мулов…

Все очень старое, если не сказать древнее.

— Это осталось от старой империи, — молвила Орланда, когда они устроились на отдых.

Кусик, которому досталась шкурка от колбасы, согласно хрюкнул.

— Им лет шестьсот, не меньше. Интересно, что тут было в такой глуши? Храм какого-нибудь лесного божества? Вон и алтарь стоит.

— Эргастул тут был, — бросила, не оборачиваясь, амазонка. — Тюрьма для рабов. Тут, видать, раньше было имение какого-нибудь патриция. Это сейчас все лесом заросло…

— С чего ты взяла?

— Я на такие на Сицилии насмотрелась — там рабов много. Вот было мучение. Если враг засел в такой, считай, все. Только диким огнем и выкуришь.

Между тем их четвероногий и ушастый спутник внезапно встревожился.

Несколько мгновений стоял, принюхиваясь к чему-то, и сестры забеспокоились. Вдруг он чует диких собак — единственного хищного зверя в Италии (правда, стоили они всех волков вместе взятых).

Но потом случилось нечто непонятное.

Радостно закричав, осел устремился к почти развалившемуся домику привратника.

Причина его поведения обнаружилась сразу и заставила сестер удивленно посмотреть друг на друга.

Осел принялся жадно пожирать увядшие и почерневшие соцветия с розового куста, невесть как уцелевшего тут, а может, выросшего из занесенных птицами семян.

— Разве ослы едят розы? — слегка растерянно спросила бывшая послушница.

Кусик на ее плече согласно хрюкнул — не едят.

— Может, он заболел?

— Откуда мне знать? — пожала плечами Орландина. — Я в ослах не разбираюсь. Вот в конях чего-то понимаю; в верблюдах, даже в боевых слонах. Ну, уж вендийского от африканского как-нибудь отличу. А вот насчет ишаков…

Не до проблем четвероногого спутника ей было, по правде говоря.

С того самого проклятого-распроклятого дня, когда она подрядилась на мелкую, на вид простую работенку, вся ее жизнь покатилась кувырком.

А ведь всего-то и требовалось, что обменяться свертками в условленном месте и принести товар заказчику. Кто ж его знал, что «товаром» окажется пакет с «синей пылью» — страшным наркотиком, равных которому по убийственной для человека силе не сыщешь на всем Гебе. Она и сама бы не узнала, если бы не угодила под облаву, затеянную шефом тайной полиции Сераписа ныне покойным Марцианом Капеллой. А как узнала, то сразу поняла: вляпалась в дерьмо по самое не хочу.

Тут еще встретила свою сестру-близняшку, о существовании которой даже не подозревала. Та была послушницей женской христианской обители Марии-Магдалины, куда попала еще в младенческом возрасте.

Надо же! Столько лет прожили в Сераписе, можно сказать бок о бок, и ни разу не встретились. Хотя, конечно, где бы пересечься их путям. Орландина была амазонкой, прознатчицей Сераписского легиона вольных воинов. С малолетства в седле, с мечом в руке, в походах и боях. А Орланда в тиши монастырских стен молилась своему Христу да корпела в библиотеке над папирусами.

Корпеть-то корпела, но (до чего же странными бывают капризы Фортуны) влипла в такую же, как и сестра, историю: поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. И этим «что» стал мешочек с отборными драгоценными камнями, за один из которых вполне можно было купить небольшой дом в центре Сераписа.

Вероятно, сестры сунули свои прелестные носики не в свое дело. Потому как сразу же ощутили это на своих не менее прелестных шейках. Орландина познакомилась с сестрой при весьма необычных обстоятельствах. А именно — спасла ее от наемных убийц, посланных настоятельницей монастыря Кезией (это они, конечно, уже после вычислили, кто был заказчиком нападения). Потом выяснилось, что за ними в Сераписе ведется настоящая охота. А стоят за всем этим такие люди, что лучше не торчать у них на пути. Все указывало, что свой интерес в этом деле имеют префект-наместник Британии Арторий и его советник, верховный понтифик островов Мерланиус.

И вот, с двумя злополучными мешочками да с парой монет, собранных боевыми товарищами амазонки, близняшки бежали за тридевять земель.

Добрались до самого Тартесса, надеясь отсидеться за его высокими и толстыми стенами. Не тут-то было! Держава потомков атлантов увязла в гражданской войне, вызванной престолонаследственной склокой. И навести порядок в союзной державе престарелый август Птолемей Сорок Четвертый поручил не кому другому, а легату Десятого и Одиннадцатого легионов, дуксу Камелодунума, Лондиния и Эбуракума, «первому мечу Империи» Арторию.

Пришлось снова бежать.

И где этот неистовый бег остановится, чем закончится, не видать и даже не придумать.

То есть придумать-то можно, но больно страшно.

Собственно, передышки у них за этот месяц было четыре дня, которые они провели в Новом Карфагене после бегства из Тартесса. Да и то…

Уже не в первый раз Орландина ругала себя последними словами за ту передышку. Если б они в тот же день пересели на судно, идущее в Гадес, или добрались туда по суше и сразу отправились за Океан, то уже давно были в безопасности.

Пили бы сейчас где-нибудь в королевстве Аунако ананасовый сок под кактусами, заедая шоколадом, и думать бы забыли о всяких британских наместниках, магах-жрецах, «синей пыли» и всем прочем. Потихоньку продали бы камни. Пусть настоящей цены за них бы и не дали, но сестрам бы за глаза хватило и половины. Жили бы не тужили, вышли замуж со временем. Заокеанские парни, между прочим, не хуже иных мужчин. Чего еще нормальной девке надо?

А вместо этого вот теперь блуждают по этим лесам, вздрагивают при виде самого паршивого сельского стражника, ночуют у костра и едят то, что удается добыть путем мелкого обмана и борьбы с сомнительной нечистью.

Правда, все чаще ей приходила в голову странная мысль.

Ну пусть бы они успели отплыть из Нового Карфагена в Гадес до того, как Арторий запретил все внешние морские рейсы «до особого распоряжения». Все равно ТЕ или ТОТ, преследовавший их все эти бесконечно долгие месяцы (а ей все чаще казалось, что за их бедами стоит отнюдь не неудачное стечение обстоятельств, но некая злая сила), вряд ли позволил бы им так просто ускользнуть из своих щупальцев за Океан.

Определенно случилась бы какая-нибудь пакость. То ли корабль захватили бы пираты, говорят, в последнее время особенно рьяно взявшиеся за идущие через Великое Море суда. То ли в Гадесе их сцапала бы стража.

А впрочем, чего гадать?!

Поздно думать и негоже сожалеть о несбывшемся.

Нужно как-то выбираться из этих «сетей зла».

Конечно, их первые шаги были продиктованы безысходностью. С каких бы это фавнов они поперлись в самую глубь Империи, если бы не злополучный запрет? Хвала богам, что еще успели вскочить на корабль, идущий в Массилию.

Буквально на следующий день Арторий вообще закрыл порт Нового Карфагена, а затем и все порты Испании. В портовых городах ввели комендантский час, начались облавы и аресты. Кого искали — не сообщалось. Известно было только, что это весьма опасные государственные преступники, решившие посягнуть на священную особу государя.

Вот уж кто был Орландине до задницы. Этому несчастному Александрийскому затворнику Птолемею всего ничего оставалось до встречи с Плутоном-Осирисом. Сам как-нибудь окочурится без их с Орландой помощи.

Хорошо бы, конечно, добраться до Александрии. А там встретиться с херихебом Потифаром из Фив, к которому ей советовала обратиться подруга ее приемной матушки, Смолла. Вдруг и поможет в беде. Но до столицы Империи ой как не близко.

Проще достичь Сицилии, оттуда перебраться в старый Карфаген, а потом сушей в Мавретанию. Из Тингиса или Ликса вполне можно зафрахтовать корабль до Аунако. За пару блестящих камешков любой тамошний капитан согласится рискнуть головой. Мавретанские мореходы всегда славились бесшабашностью и плевать хотели на имперские законы. Им плевать и на августа, и на Артория, и на всех патрициев Империи вместе взятых.

Тем временем Орланда, немного отдохнув, занялась своим излюбленным делом — принялась исследовать местные «достопримечательности».

Кусик подозрительно уставился на хозяйку, громко фыркнул, явно не одобряя ее легкомысленного поведения. Ишь, чего удумала. А вдруг там, в развалинах, злобный хищник притаился и только и ждет, чтобы кто-нибудь любопытный забрел. Тут-то зверюга и выскочит.

Нет, надо бы присмотреть за непутевой.

И толстенький пушистый зверек, немного похожий на крысу, но без хвоста и с большими круглыми ушами, степенно засеменил следом за подругой. За ними подался и заскучавший Асинус, уже успевший полностью разделаться с розовым кустом.

Опасения Ваала, к счастью, не оправдались. Эргастул, или как там его, оказался пустым.

Девушка разочарованно покрутилась, позаглядывала туда-сюда, однако отыскать чего-либо примечательного не смогла. Разве что обнаружила несколько надписей, сделанных на дурной латыни и не менее скверном ахайском наречии: «Секст убьет Авла!»; «Чтоб тебя быки забодали, Донат».

И уж совсем тоскливое: «Все мы подохнем».

Бывшая послушница вздохнула.

Бедолаги.

— Упокой, Господи, их души, — истово перекрестилась.

Почему-то вспомнился день, когда они высадились в Италии. Корабль пришвартовался поздним вечером, и сестрам пришлось заночевать в какой-то таверне на чердаке, на сеновале (за что с них содрали изрядную сумму).

Утром они пробудились от шума многих голосов — постояльцы обсуждали в таверне какое-то событие.

— Что случилось? — спросила Орланда рабыню хозяина, проносившую мимо ведро с помоями.

Выяснилось, что взволновал собравшихся дикий слух, будто Тартесса больше не существует. Что он-де разрушен армией, приплывшей из-за океана и состоявшей из кровожадных дикарей маййяр.

Их колдуны, мол, заколдовали стражу, превратив ее в козлов, после чего меднокожие ворвались в город и всех вырезали от мала до велика.

Дверь в таверне скрипела ежеминутно. Люди приходили и уходили. Они садились с растерянными лицами за стол, требовали вина и закуски и обсуждали эту новость.

За соседним столом огорченный событиями торговец жаловался:

— Как же мне быть? Я сорок тысяч сестерциев вложил в торговлю в Тартессе! Это все мое достояние. А теперь что же мне делать?

— Ну и попадет же теперь Арторию! Август с него шкуру сдерет! — злорадно комментировал кто-то.

— Да, в самом деле, что случилось с прокуратором? Его тоже превратили в козла?

— Насчет прокуратора не знаю! — изрек почтенный старик в одеянии странствующего жреца Аполлона. — Но если это и так, то известно, за что боги наказали этот город.

— Ну и за что?

— За убиение царя! — изрек жрец.

— Как?! — невольно вырвалось у Орланды.

— А ты не слыхала? Умертвил юного царя Кара телохранитель, дикарь из варварских земель, а тело выбросил в море. И бежал, драгоценности захватив, с отрока снятые. Ну, это так говорят, только, думаю, прикончил парня Аргантоний, дядька его, чтобы претендента на трон убрать.

Орланда потом полдня ходила сама не своя, вспоминая мягкую улыбку мальчика и его печальный голос.

Выходит, переоценил он ум своего родственника…

Негромкий шорох привлек ее внимание.

Что там такое?

Кажется, это со стороны алтаря.

На мгновение Орланде показалось, что у мраморного куба мелькнула неясная тень.

Да нет, почудилось. Наверное, усталость сказывается.

Заброшенный алтарь являлся подлинным произведением искусства. Воздвигнут он был, судя по всему, в честь какой-нибудь местной нимфы. Ее изображения помещались на всех четырех гранях. Прекрасная полуобнаженная девушка то танцевала, то нюхала цветок, то, склонившись к земле, ласково гладила некую мелкую зверушку. Древний мастер также украсил жертвенник причудливым орнаментом из плодов, листьев и цветов. Местами рельефы были побиты мхом и временем. И все же большей частью резьба сохранилась довольно неплохо. Словно кто-то ухаживал за алтарем, не давал ему прийти в полную негодность, надеясь на то, что еще затеплится на нем священный огонь, понесутся к небу клубы жертвенного дыма.

Рядом всхлипнули.

Покосившись, девушка увидела, как Асинус кивает головой, будто совершает перед алтарем обряд поклонения. И при этом чудно фыркает.

— Ты чего, приятель? — ласково обратилась она к ослу.

Ушастый совсем по-человечески вздохнул и снова всхлипнул. Орланде даже показалось, что на глазах у животного выступили слезы.

— Не горюй, дружочек, прорвемся, — пообещала. — Давай-ка я тебя почищу да причешу.

Нарвав травы и соорудив из нее мочалку, она принялась охаживать ослиные бока. Асинус благодарно принимал знаки внимания. Замер, даже веки прикрыл от удовольствия. А вот кусик явно приревновал хозяйку к хвостатому. Взобрался тому на холку и укусил осла за длинное ухо. Небольно, но ощутимо, чтоб помнил, кто здесь главный.

Орланда рассмеялась.

Ни с того ни с сего припомнилась простенькая песенка, которую она пару раз слышала на улице в Сераписе. Запела звонким голосом:

Асинус дернулся всем корпусом.

— Что ты, что ты, глупыш, это ведь не про тебя.

— Дурацкая песня! — фыркнула подошедшая к ним Орландина.

Эту пастушью песенку она, конечно, знала. Но не думала, что и сестра знакома с подобными образчиками простонародного творчества.

Бывшая послушница согласно кивнула, но петь не перестала:

— Подхватывай, а? — подмигнула Орланда амазонке.

Та пожала плечами. Еще чего.

И вдруг слова сами полились у нее из груди:

Сестры закончили петь, посмотрели друг на друга и… расхохотались. Потом обнялись и, бросившись на землю, покатились по траве, награждая одна другую легкими шлепками и тумаками.

— Ну, право, дети малые! — раздался над ними мелодичный, похожий на соловьиную трель голос.

Близняшки застыли, словно две поверженные наземь мраморные статуи.

Первой опомнилась Орландина.

Мгновение — и она уже на ногах, с выставленным впереди себя коротким мечом скрамасаксом.

— И не стыдно вам? — с укоризной глянула на амазонку высокая красивая девушка, у которой волосы почему-то были зеленого цвета. Но такие длинные и густые, что обвивали изящную девичью фигурку, спускаясь до самой земли.

Как отметила прознатчица, никакой иной одежды на их нежданной гостье не было.

— Ты кто? — по-волчьи оскалила зубы воительница.

— Хозяйка здешняя, — величественно выставила вперед высокую грудь странная дева.

— Видали мы таких… хозяев, — презрительно сплюнула Орландина.

— Не бранись, — дернула ее за полу ставшая за спиной Орланда. — Она и впрямь здесь госпожа.

В зеленоволосой красавице девушка с удивлением узнала ту самую плясунью, чье изображение было вырезано на алтаре. Да и чувствовалось в ней что-то такое, особенное, заставлявшее непроизвольно склонить голову в знак уважения.

— Ты сказала! — подтвердила красотка. — Я нимфа. А зовут меня Меотида.

— А мы… — хотела в свою очередь представить себя и сестру бывшая послушница, но нимфа остановила ее небрежным жестом руки:

— Не трудись, я знаю ваши имена.

— Слышала небось, как мы перекликались, — проворчала Орландина, хоть и поверившая в то, что видит перед собой лесное божество, но не желавшая так просто поддаваться обаянию зеленоволосой, которое так и обволакивало.

Меотида не отреагировала на грубость.

— Не стыдно, говорю, над бедным парнем измываться? — уставив руки в боки, спросила грозно.

— Над каким еще парнем? — оторопела Орланда.

— Что ты там несешь? — подхватила и прознатчица.

— Вы только гляньте на него, негодные! — ткнула нимфа пальцем куда-то за их спины.

Сестры одновременно повернулись и не увидели перед собой никого, кроме своего верного Асинуса, стоявшего с понурой головой.

— Так где парень-то?! — нетерпеливо прошипела Орландина.

— Да ты никак слепая? — удивилась лесная богиня.

— Ну осел… И что?…

— Ты хочешь сказать, — внезапно перебила сестру пораженная догадкой Орланда, — что наш осел…

Она не договорила. Слишком невероятной была мысль, пришедшая ей в голову. Нимфа пожала плечами:

— Ну да. Это парень, превращенный кем-то в осла. Обычное дело.

— Ага, ага, — согласно закивала амазонка. — Прямо на каждом шагу мужиков в ослов превращают. Каждый второй — вылитый ишак. Слышь, Асинус, — язвительно обратилась она к длинноухому. — Так ты, может, и говорить умеешь?

И сама рассмеялась своей шутке.

— Конечно, умею, — печально вздохнул четвероногий. — И зовут меня вовсе не Асинус, а Стир. Стир Максимус. Со свиданьицем, Ласка…

Заслышав человеческую речь из уст приятеля, Ваал в ужасе свалился с ослиной спины, где по-хозяйски расположился покемарить после сытного обеда.

«Что за ху…» — было последней мыслью амазонки.

Затем накатила тьма.

— Ах ты! — только и всплеснула Орланда руками, глядя на валящуюся с ног сестру и моментально забыв обо всем прочем.

Ее сестра упала в обморок, словно патрицианка, увидевшая лезущего в окно голого пиратского боцмана из полупристойной песенки. Орландина, не страшившаяся ни стрел, ни мечей, способная разделаться (голыми руками со здоровым мужиком и ударом кулака разбить черепицу, лишилась чувств.

Глава 2

ЧЕЛОВЕК В ЗВЕРИНОЙ ШКУРЕ

Стир проснулся среди ночи. Костер догорал, надо бы подняться и подбросить хвороста, но ему и так было тепло. Он удобно устроился на мягких еловых ветках, сладко пахнущих хвоей, и вставать у него никакого желания не было.

Парень не знал, сколько проспал, но, судя по положению луны, мелькавшей в темных облаках, бегущих по небу, прошло часа три.

Где-то в темноте ухнула сова, и снова стало тихо, сверчки и те притихли. Зловещая тишина висела над лесом.

Артист насторожился, ему не нравилось это звенящее безмолвие, непонятное чувство тревоги зашевелилось где-то глубоко в душе.

Конечно, поспешное бегство из Тартесса и игры в прятки с наводнившими местность отрядами солдат и разбойников не прибавили ему оптимизма, но что-то подсказывало сейчас, что угроза ему не чудится. Он сел и огляделся по сторонам, однако сквозь тьму, окутавшую лагерь своим саваном, ничего нельзя было разглядеть.

Внезапный толчок и порыв ветра заставили его вскочить.

Стир прислушался — вроде тихо. Лишь кричала во тьме испуганная чем-то птица. Чем-то или КЕМ-ТО??!

Он уже решил было, что ему померещилось, но тут совсем рядом послышались голоса нескольких человек. А потом раздалось жуткое сипение, от которого у певца кровь застыла в жилах.

Вскочил, хватаясь за рукоять ножа. Все страшные сказки из детства о людоедах и оборотнях из лесных чащ ожили в его памяти.

От того, чтобы бежать прочь со всех ног, удержала лишь мысль, что он наверняка выдаст себя.

А потом вдруг вместо того, чтобы сидеть тихо, как мышь под метлой, начал осторожно пробираться к источнику шума.

И стоило ему сквозь все еще густой полог листвы выглянуть на средней величины поляну, освещенную пламенем нескольких костров, как он замер ни жив ни мертв.

Ибо на поляне расположился самый настоящий дракон.

Огромная голова на длинной шее была украшена двумя загнутыми остроконечными рогами. Мутные желтые глаза горели злобой, раззявленная пасть демонстрировала набор острых клыков. Две когтистые голенастые лапы переступали по земле, бороздя ее длинными кривыми когтищами. Гибкий хвост загребал опавшие листья. Узкие, черные крылья, похожие на крылья нетопыря, даже сложенные, могли вызвать ужас своими размерами.

Но самое потрясающее было не это. У ног кошмарного чешуйчатого гиганта стояли и как ни в чём не бывало беседовали несколько человек.

Двое, насколько мог понять юноша по дорогим пурпурным плащам и блеску золота на пальцах и шеях, принадлежали к знати.

Двое других — маленький пузатый коротышка, говоривший на латыни с греческим акцентом, и громадный полуголый громила, на чьем поясе болтался меч, который сам Стир навряд ли поднял бы, стояли чуть в сторонке в почтительных позах.

И был еще пятый — худой, уже в возрасте, опирающийся на длинный посох.

Этот человек был облачен в белый балахон с накинутой поверх него леопардовой шкурой и обут в мягкие войлочные сапоги. На его бритой голове набекрень сидела расшитая бисером шапочка, из-под которой выбивалась длинная прядь седых волос.

Дракон прикрылся кожистым крылом.

Тварь не любила темноты и холода. А бледно светившая с неба Селена вызывала у гиганта безотчетный ужас. Но летать ночью приходилось, ибо такова была воля Повелителя.

Кроме того, хотя он и ел недавно, но голод давал знать о себе. Как назло, ничего съедобного, не считая мелких мышей и птиц, вокруг не наблюдалось.

Правда, в зарослях его ночное зрение различало человека.

Но Повелитель запрещал ловить и есть людей, разве что он бы лично приказал сожрать кого-то. Однако на всякий случай существо, не умевшее говорить, но способное в любой момент связаться с Повелителем мысленно, поинтересовалось у хозяина: нельзя ли подкрепиться случайным человеком?

— Осмелюсь спросить тебя, достопочтенный Мерланиус, — обратился к костлявому коротышка. — Как все же тебе удалось приручить это чудище? В книгах, повествующих о мудрости Чжунго, я читал, что драконы не восприимчивы к магии?

— Тут нет никакой магии, достойный Стратопедавт, — благосклонно изрек чародей. — Все очень просто. Этот дракончик вылупился из яйца у меня дома и был воспитан мной с самых первых дней жизни. Если на то пошло, он считает меня своей матерью…

При последних словах здоровяк с мечом ухмыльнулся, но, поймав легкое недовольство на лице понтифика, тут же унялся.

— Ты сумел похитить яйцо из драконьего гнезда? — теперь уже изумился до глубины души один из знатных воинов, лицо которого украшала козлиная бородка.

— Нет, Гавейн, все проще и в чем-то сложнее. Иногда в глубинах земли находят окаменевшие кости древних существ, в том числе и драконов. Но порою отыскивают и их яйца. Мне повезло найти те, которые еще хранили в себе тень давней жизни, и я сумел их оживить. В сущности, это было не так трудно само по себе. Пригодные яйца куда труднее отыскать, — как бы размышлял вслух Мерланиус. — Но и это возможно. В конце концов, когда-то подобные нашему крылатому другу создания были обычными обитателями этого мира…

Грек кивнул.

В том же Чжунго торговали «костями дракона» с давних пор. В храмах Империи иногда выставляли останки, будто бы принадлежавшие циклопам и титанам. Но, по словам Учителя (а Стратопедавт смел считать себя учеником Мерланиуса), все эти кости людей-исполинов, демонстрируемые как святыни или останки существ, живших до потопа, принадлежат не роду человеческому, а животным, которые обитали на планете за миллионы лет до того, как появились люди.

Люди…

А относится ли к ним их господин?

Человек науки, привыкший во всем полагаться на собственный разум, Стратопедавт не верил ни в богов, ни в демонов (а кто этих богов и тех демонов видел; мелкая домашняя, лесная и морская нечисть, разумеется, не в счет), но чувствовал, как его скептицизм с каждым днем становится все менее прочным. По мере того как он все ближе узнавал личность, с которой свела его судьба.

Откуда же ОН?

Пусть богов и демонов и в самом деле нет. Но, может, есть другие странные существа, не уступающие тем в мощи.

Вдруг он из подземного царства змеелюдей-нагов, лежащего под землей, о которых говорят вендийские предания? Или из Анна-Онна — страны сидов и мертвых, лежащей внутри полых холмов Эйрина и Британии? Или из того потустороннего мира, куда путь лежит «сквозь воду и по воде», — о нем гласят тайные книги мудрецов Персии и Арабии? Или из иных потусторонних сфер? Или с дальних звезд; говорят, там живут люди, похожие на людей Земли?

Душа Стратопедавта замирала в сладком ужасе при мысли о том, кем или чем мог быть его господин, наставник, благодетель…

— Я удовлетворил твое любопытство?

— О да, разумеется! — склонил голову грек.

— В таком случае, Горро, — обратился жрец к великану с мечом, — пойди и принеси вон из тех кустов того нахального молодого человека, который позволяет себе слушать чужие разговоры.

Стир даже не сразу понял, что речь идет именно о нем. Вернее, понял это на несколько мгновений позже Горро, который, взревев, кинулся прямо на певца.

Юноша было ринулся прочь, но куда там!

Под ноги попался корень, сучья вцепились в плащ, и, прежде чем артист освободился, чьи-то могучие ручищи выволокли его на поляну, а не менее мощный пинок швырнул наземь.

Растерянно озираясь, Стир встал.

— Здравствуйте, — с глупой улыбкой произнес он, глядя на костлявого. — Я вот мимо шел…

— Это не важно, — сухо бросил тот. — Он видел нас.

И в этот момент, словно получив неслышный приказ, чудовище направилось к Стиру, подминая кусты и траву.

Поэта охватила паника.

Мимолетным ударом железной руки, от которого у певца все внутри буквально оборвалось, Горро сбил его наземь. Затем поднял и встряхнул за шкирку, словно щенка. Парень повис в руке великана, медленно вращаясь над землей, точно мешок на крюке.

Барахтаясь в воздухе, Стир заорал и даже пару раз ухитрился стукнуть киммерийца кулаком под дых. Но твердая длань Горро по-прежнему удерживала его на весу.

В свете полной Селены юноша в подробностях разглядел ящера.

Тварь была страшна и вместе с тем отличалась какой-то извращенной красотой. Голова почти ровной четырехугольной формы, подобная голове морского крокодила, только еще уродливей и страшнее. Шкура металлически-бурого цвета, украшенная черными пятнами, трехгранный хвост, напоминающий клинок. Длинное худое тело, белесое брюхо, под которым болталась огромная (уж побольше, чем у человека) мужская снасть. К тому же чудище изрядно смердело.

Дракон, как показалось Стиру, с любопытством изучал болтающегося в воздухе певца. А потом на лбу, чуть выше светящихся желтых глаз, вдруг открылось третье око — маленькое и красное.

Юноше безумно захотелось потерять сознание, но, несмотря на весь ужас, испытываемый им в эти мгновения, он оставался в здравом уме и твердой памяти.

— Так как, господин, покормим дракошку? — осведомился исполин у понтифика и приподнял беспомощно болтающегося поэта повыше, словно предлагая его рептилии.

Ящер с готовностью наклонился, отверзая пасть.

Коротышка закрыл лицо руками, оба воина отвернулись, причем Стир успел различить на лице «козлобородого» брезгливую жалость — как к мыши, терзаемой кошкой.

— Подожди, Горро, — прозвучал скрипучий голос. — Наша «птичка» уже ела и может отяжелеть. А ведь нам с нею еще лететь весь завтрашний день. Я придумал кое-что получше. Давно хотелось проверить одну вещь… Отпусти-ка его.

Здоровяк швырнул Стира наземь, так что тот оказался на четвереньках, и тут же отскочил подальше.

Прижав посох к груди обеими руками, старик начал что-то бормотать.

Стир, понимая, что ничего хорошего его не ждет, приготовился было задать деру.

Но внезапно почуял, как одежда на нем расползается клочьями, словно ветхая от старости ряднина.

Еще несколько секунд — и вот он оказался совершенно голым.

Горро захохотал:

— Ничего цыпленочек, а, Стратопедавт?!

Ученый промолчал, потрясенно наблюдая за происходящим.

— Святой отец, так ли необходимо все это? — поморщился младший из воинов.

— Он видел нас, Парсифаль! — не разжимая челюстей, процедил старец. — Мы не можем так рисковать!

Навершие его жезла вспыхнуло, выбросив конус мертвенного синеватого света, подобного болотным огням.

Свет густел, наливался силой, и вот уже перед стоявшими на поляне возникло что-то похожее на большое фосфорически сияющее яйцо.

Оно бешено завертелось вокруг своей оси, будто веретено в руках пряхи. А потом вдруг лопнуло, беззвучно растаяв, и глазам присутствующих предстал…

— Ай-ай-ай, не могу! — загоготал, заходясь от щенячьего восторга, Горро, хлопая себя по ляжкам. — Осел!! Ну и ну! Это ж надо было придумать! Осел!!

— Нет! Нет! Не может быть! — с ужасом заорал Стир.

Но вместо членораздельной речи ночной лес огласило жалобное:

— И-а! И-а!

И тут спасительная тьма накрыла его сознание.

— Когда я очнулся, — закончил несчастный поэт, обливаясь слезами, — уже наступило утро. На поляне никого не было…

— А как ты попал к тому крестьянину, у которого мы тебя купили? — спросила всхлипывающая Орланда.

— И когда понял, что таки умеешь нормально говорить? — присоединилась к сестре амазонка.

Во время Стирова рассказа она не проронила ни слова и лишь скрипела зубами при всяком упоминании поэтом имени верховного понтифика Британии.

— Ой, да практически сразу же. Лишь взглянул на солнышко и сразу же начал слагать печальную песнь о своей горькой участи. Вот, послушайте.

Задрав голову к небу и выставив вперед правую переднюю ногу, поэт взревел:

— Дай святой Симаргл терпения! — закатила очи горе Орландина. — Как-нибудь потом споешь. Сейчас не время и не место.

Ваал был с ней полностью солидарен. Когда его четвероногий и хвостатый друг «запел», кусик снова спрятался в котомку Орланды, откуда, в конце концов, было вылез.

— Отчего же? — воспротивилась нимфа. — Пусть продолжит. По мне, так совсем неплохо. Давненько не слыхала такой экспрессии.

Воительница злобно зыркнула на зеленоволосую. Ишь, любительница лирической поэзии нашлась.

— Потом так потом, — покладисто согласился осел и вздохнул. — Такова планида несчастного певца. Отовсюду его гонят, никто не хочет заглянуть ему в душу, посочувствовать.

— Ой, да сочувствуем мы! — всплеснула руками бывшая послушница. — С чего ты взял, что нам все равно?

Она никак не могла прийти в себя.

Нет, конечно, Орланда читала в книгах о подобных чудесах. У того же Лукиана и бесподобного Апулея. Но полагала это не более чем выдумкой, плодом вдохновенной фантазии сочинителей. А здесь такое творится у нее на глазах!

— А к селянину я попал очень даже просто, — продолжил немного успокоившийся Стир. — Когда я вы шел из леса, то набрел на капустное поле. Мучимый лютым голодом и не менее тяжкими душевными муками, стал ощипывать кочан. Тут откуда ни возьмись выскочил этот поселянин и принялся осыпать меня площадной бранью и увесистыми ударами дубинки. О, злая Фортуна!

Осел в очередной раз залился слезами.

— Перестань ныть! — возмутилась Орландина. — Ты же мужчина!…

И тут же заткнулась, поняв, что ляпнула глупость.

— Я, натуральным образом, возмутился. И спросил его, а не много ли он себе позволяет? Видели бы вы рожу несчастного. Он едва сам не лишился дара речи, услыхав мою.

Орланда, живо вообразив себе эту картинку, не сдержавшись, захихикала. Ее поддержала и нимфа. Меотида вообще была беззаботной хохотушкой, смеявшейся как по поводу, так и без оного.

— Придя в себя, старик, живо скумекавший, что может неплохо нажиться на таком сокровище, как я, взнуздал меня и направился в Тартесс, надеясь выручить за говорящую животину неплохие деньги. Что и произошло, когда он повстречался с вами.

— А я-то думала, с чего бы он заломил с нас такую несусветную цену, — нахмурила брови амазонка. — Словно породистого скакуна, а не паршивого ишака продавал.

— Но-но! — возмутился столь нелестной характеристикой длинноухий. — Полегче, подруга!

— Что ж это Мерланиус такого маху дал? — задумчиво молвила нимфа. — Оставил тебе речь. Странно…

— Полагаю, это вышло против его желания, — предположила Орланда. — Он просто не проверил, всецело полагаясь на свое могущество.

— Он не знал, что я поэт! — гордо воскликнул Стир. — Мы, служители Аполлона, обладаем особым даром…

— Те-те-те, — язвительно перебила его Орландина. — С каких это пор ты верующим заделался? Сам же бахвалился, что атеист, в богов не веришь.

Осел нахмурился:

— Когда это было. Я теперь на многое смотрю другими глазами.

— Ну да, ослиными, — подначила амазонка.

— Нет, ну и язва же ты! — покачала головой лесная богиня. — Как тебе до сих пор язычок не укоротили?

Орландина хотела было ответить зеленоволосой задаваке как следует, но сдержалась.

И в самом деле, какая это муха ее укусила? Неужели она так близко к сердцу приняла то, что произошло с ее мимолетным знакомым? Ведь если рассудить, какое ей дело до чужих бед и несчастий? Со своими бы помогли боги справиться. Так нет же. Что-то давит на сердце и заставляет его бешено колотиться, пылая лютой ненавистью к проклятому колдуну. А к этой ненависти примешивается еще нечто неведомое, которому она не найдет названия.

— Ладно, — закусила до крови губу. — Что делать-то будем? Ему можно чем-нибудь помочь? — не поднимая глаз на нимфу, спросила у Меотиды. — Ты как насчет того, чтобы попытаться снять заклятие?

— И пробовать не стану! — покачала головой зеленоволосая красавица. — Силенок у меня не хватит, чтобы тягаться с Мерланиусом.

— Тьфу, — сплюнула амазонка. — А еще лесной богиней зовешься!

— Договоришься! — пригрозила Меотида. — Сейчас как превращу тебя в жабу! Уж на это моей власти достаточно.

— Девочки, не ссорьтесь! — вмешалась Орланда, умоляюще заломив руки. — Тут человека спасать нужно!

Прознатчица опомнилась. И впрямь, на кого пасть раскрывает.

Угомонилась и нимфа.

— Понимаете. Если бы это заклятие наложила какая-нибудь знахарка или колдунья, то снять его было бы несложно. Нашему Стиру достаточно было бы пожевать роз. И он вновь бы обрел свой прежний облик.

— Так вот зачем он бросился к розовому кусту! — поразилась бывшая послушница. — Рецепт Апулея!

— Ну да! — подтвердил длинноухий. — Что ж я, «Метаморфозы» не читал, по-твоему? За кого ты меня принимаешь!

— И что теперь? — потупилась воительница для того, чтобы никто не увидел слез бессилия, внезапно выступивших у нее на глазах.

— Надо подумать… — протянула Меотида.

— А пока, может, сообразим что перекусить? — предложила Орланда.

— Тебе бы все лопать да лопать, — проворчала сестра. — И куда только все девается?

Завистливо окинула взором ладную фигурку девушки.

— Я не возражаю! — радостно проржал Стир. Ваал тоже был всеми четырьмя лапами «за». Нимфа воздержалась. Она ведь вкушала пищу не так, как люди.

— А вообще, как ты питаешься? — чавкая сочной куриной ножкой, поинтересовалась у Меотиды Орланда. — Нет, я, конечно, знаю о том, что пищу тебе надобно сжечь, чтобы ты вдыхала жертвенный дым и все такое… Но вот поконкретнее бы хотелось…

— Любопытство — большой порок! — совсем как Кезия, настоятельница Сераписской обители Марии-Магдалины, изрекла лесная богиня и сдвинула зеленые бровки.

— Нам, право, неудобно, — церемонно заявил Стир, оторвавшись от брюквины. — Мы набиваем свои желудки, а дама…

— Помолчал бы, женский угодник, — фыркнула невесть чем раздосадованная амазонка.

Нимфа, прищурив глаз, заинтересованно посмотрела на девушку. Побуравив ее минуту-другую внимательным взглядом, вдруг хмыкнула и легонько хлопнула себя ладонью по лбу:

— Ну конечно же, как я сразу не поняла!

Сказала это тихо, обращаясь сама к себе, но Орлан дина краем уха чутко уловила ее слова.

— Что, нашла средство?! — вскинулась.

Меотида грустно покачала головой:

— Пока нет.

Прознатчица достала из седельной сумы объемистую флягу и поболтала ею. Внутри сосуда что-то забулькало.

— А то выпей, — прищурилась на зеленоволосую, — говорят, иногда помогает умственной деятельности.

— Что ты! — прикрикнула на нее всезнайка-сестра. — Ей же положено возлияние совершать!

— А и совершим! — пожала плечами амазонка. — Что нам стоит храм построить?

Встала на ноги, в два прыжка подскочила к алтарю и, откупорив пробку, начала тоненькой струйкой лить вино на землю перед жертвенником, приговаривая:

— Святая нимфа Меотида, прими наше возлияние и помоги нам!

Произнеся ритуальные слова три раза, низко поклонилась лесной богине и выжидающе стала разглядывать ее.

Сначала, казалось, ничего не произошло.

А потом нимфа… неожиданно икнула.

— Забористое! — утерлась рукой. — Фалернское, что ли? Давненько его не пивала!

— Тартесское! — ответила Орландина.

— Да? Стр-ранно. Впрочем, тоже весьма и весьма недур-рственно.

Заметив, что язык божества стал малость заплетаться, учтивая Орланда мигом сунула нимфе грушу. Та, не чинясь, приняла подношение и со смаком вгрызлась в желто-красный бок плода.

Любопытная христианка с раскрытым ртом созерцала, как насыщается «языческая демоница».

И вот что удивительно. За все это время Орланда ни разу не сотворила отгоняющую бесов молитву и даже не перекрестилась. Не потому ли, что амулет со странными письменами, висевший у нее на шее, был спокоен, не вещуя ничего опасного? Или оттого, что девушке была симпатична эта смешливая зеленоволосая красавица? А может, перевидав за последний месяц столько странного, начиная с Тартесса (если, конечно, не считать кратковременного столкновения с лешим еще в Сераписе), она уже просто перестала удивляться всему необычному!

Кто знает? Разве что один Господь Вседержитель.

— Хор-рош-шо-о! — сладко, аж косточки хрустнули, потянулась Меотида. — Ой, девки, до чего же хорошо жить! Сейчас бы сплясала…

Внезапно ее взгляд натолкнулся на скукожившегося Стира, вяло помахивавшего хвостиком, и нимфа спохватилась:

— Да! Поэт! Я придумала!

Ослик-стихотворец с надеждой поднял голову и поставил уши торчком.

— Тебе бы в Дельфы надо добраться, вот!

И внезапно перешла на торжественно-певучий гекзаметр:

— Ух! — закончив пророчества, утерла пот со лба Меотида. — И хлопотное же это дело — прорицать будущee. Умаялась вся! Давненько этим не занималась.

— А поможет? — уныло усомнился Стир в действенности предлагаемого средства.

— Ты не веришь всемогуществу сребролукого Аполлона?! — грозно нахохлилась нимфа.

— Верю, верю! — отшатнулся от фурии серебристый ослик. — Но все же сомнения есть.

— Ну не поможет Феб, другие найдутся, — махнула рукой зеленоволосая, жадно присматриваясь к вожделенной фляге. — У них там, в Дельфах, полно великих магов и чародеев. Как мухи вьются рядом с оракулом, ожидая выгодных клиентов.

— Одним словом, — подвела итог Орландина, — нужно двигаться в Дельфы?!

— Ага! — радостно подтвердила лесная боги ня. — Хуже все равно не будет, а так хоть надежда есть.

«Ничего себе крюк», — подумала воительница. Это ж совсем в другую сторону от Сицилии и их предполагаемого маршрута. Не один месяц добираться придется. И денег сколько изведут. Их и без того кот наплакал. Положим, не так и мало, чтобы им помереть с голоду, но все же…

Амазонка с сомнением посмотрела на Стира. Стоит ли этот незадачливый поэт того, чтобы они так о нем беспокоились, рисковали собственным благополучием?

Перевела взгляд на Орланду. Ну с этой все понятно. Как всегда, распахнула во всю ширь глазищи, полные слез, и молитвенно сложила на груди руки, ожидая сестриного решения. Хорошо устроилась. Нет бы самой хоть раз сделать ответственный шаг.

Ваал? Кусик снова залез на ослиную спину и что-то успокаивающе насвистывает в длинное волосатое ухо. Ишь, спелись, красавцы.

Поймав на себе лукавый взгляд зеленоволосой богини, Орланда с вызовом посмотрела ей прямо в глаза.

Меотида улыбалась во весь рот, легонько кивая амазонке головой.

И что ей только от нее надобно? Тоже ждет решения? А ее это каким боком задевает?

— Что ж… — Прознатчица сделала паузу, принимая окончательное решение. — В Дельфы так в Дельфы!

— Иисусе Христе, Сыне Божий! — радостно закрестилась несостоявшаяся монашка и тут же осеклась, подумав, что не очень удобно поминать святое имя в присутствии нимфы.

— Ур-ра! И-а! И-а! И-а! — взревел Стир.

«Ку-и! Ку-и!» — запищал кусик, словно и он понял, о чем идет речь.

А зеленоволосая продолжала кивать, все так же загадочно улыбаясь.

Глава 3

В УВЕЧНОМ ГОРОДЕ

— Ну и что там у нас с наличностью? — поинтересовалась Орландина, когда сестра закончила подсчет имеющихся у них средств.

Ланда вздохнула. Сумма, мягко говоря, не впечатляла.

— Пятнадцать ауреусов, двадцать денариев, три сестерция, — четко отрапортовала девушка. — Ну и мелочь… Мало.

— Ничего себе! — присвистнула амазонка. — Да мы настоящие богачи! Пятнадцать ауреусов! Почти шестнадцать. Шутка ли! Да мне за такие деньжищи в Сераписском вольном легионе год с хвостиком пахать надо было. Или полгода трубить на войне! А ты…

Она обиженно отвернулась.

Бывшая послушница не стала пререкаться. Сестра взвалила на нее обязанности финансиста и особенно не вникала, куда и на что идут деньги. А они таяли, утекая, словно вода сквозь пальцы. То за постой нужно было заплатить, то за проезд. Мостовой, въездной, выездной сборы. А продукты? В этой Италии везде такая дороговизна.

Предстоящий визит в Рим грозил нанести ощутимую брешь их сбережениям.

— Надо экономить, — в который раз напомнила христианка. — До Брундизия еще далеко. Да и кто знает, сколько с нас там возьмут за проезд до Ахайи. Уж точно не меньше, чем в Новом Карфагене. Опять же и до Дельф нужно будет добираться, и там платить за постой и за исцеление Стира…

— Вот уж навязался на нашу голову! — перенесла свое раздражение амазонка на несчастного поэта. — Не будь тебя, мы сейчас уже точно бы до Мавретании добрались!

Осел-стихотворец часто захлопал ресницами.

— Ну я же не просил…

— Заткнись, пожалуйста! — ткнула ему кулак в морду Орландина. — Что сделано, то сделано. Давайте лучше придумаем, как нам пополнить казну.

— Можно попросить подаяния Христа ради… — заикнулась было несостоявшаяся монашенка, но сестра одарила ее таким кислым взглядом, что Орланда поспешила закрыть рот на замок.

— Ну да, подадут, как же! Как увидят двух здоровых девок, да еще с нагруженным ослом, так сразу расчувствуются и слезу пустят! Придумай что-нибудь поумнее…

Они находились на возвышении к северу от города.

Рим лежал внизу среди холмов, весь в развалинах, будто после нашествия. Хотя последнее нашествие было тут несколько веков назад, а последний бунт — лет сто тому.

Девушки стали спускаться, миновали целую цепочку надгробий и въехали на небольшую площадь. Там валялись кучи отбросов, несло зловонием. По левую руку тянулся холм, заросший одичавшим виноградником.

Улицы, по которым они двигались, были узкие, со скверными мостовыми. Большая часть зданий была разрушена. Среди развороченных мраморных плит паслись тощие коровы и драные козы. Куда ни глянь, валялись кучи отбросов, от которых несло зловонием. Под ноги попадались неубранные трупы дохлых кошек и собак. В грязном городе холера была частой гостьей, и могильщики не оставались без работы.

Тут и там можно было видеть, как кто-то воровски разбирал стены, похищая камень… А вот на волах провезли мраморную колонну.

Между обитаемыми домами тянулись целые кварталы заброшенных жилищ, в трещинах стен зеленели ползучие растения. Огибая какой-то храм, они увидели, что внутри устроен загон для свиней. Запах смутил не только Орланду, но и ко многому привыкшую воительницу.

Не менее ядреный дух тянулся из подземелья какого-то дворца (вернее сказать, бывшего дворца). Видать, не первое поколение окрестных жителей пользовались им как отхожим местом (как будто канализацию не для них копали!).

Шум встречных повозок, дребезжавших на неровных каменьях, был так силен, что Орландина едва улавливала слова сестры. Та показывала ей древние гробницы, Марсово поле близ Тибра, где жили самые бедные обитатели града, — их домишки ютились между старинными дворцами, столь обветшалыми, что они, казалось, могли рухнуть в любую минуту.

Стайки чумазых, одетых в отрепья детишек сновали по улочкам, пытаясь стянуть у зазевавшихся прохожих несколько монет или, если повезет, весь кошелек. Около грязных забегаловок околачивались полупьяные мужики со сломанными носами и подбитыми глазами, высматривавшие по сторонам с кем бы завести потасовку. Ночные горшки без предупреждения выплескивались на улицу или на неосторожного прохожего. Время от времени огромные крысы перебегали улочки и скрывались в грязных подворотнях.

Орландина чувствовала смесь жалости и брезгливости.

Рим, прародитель Империи, гражданкой которой она, как бы там ни было, всегда себя ощущала, оказался грудой загаженных развалин.

Но вот они добрели до мест, где уже было что-то похожее на нормальную городскую жизнь.

То был довольно большой, относительно чистый и упорядоченный базар, где имелись не только торговцы и мраморные прилавки для них, но и эдил с десятком стражников.

Торговые ряды показались наемнице очень опрятными и привлекательными. Женщины покупали здесь овощи и цветы, сыр, мясо и рыбу.

Впервые с тех пор, как они вошли в Вечный (нет, скорее уж увечный) город, ее настроение улучшилось.

Гостиница стояла на самом перекрестке.

Заведение было похуже достопамятного тартесского «Хозяина морей» (чтоб тот вертеп сожгли пьяные солдаты Аргантония!). В нем было три этажа. Комнаты хотя и небольшие и скудно обставленные, были чистыми, а с кухни доносился аппетитный запах.

Номера сдавали шлюхам, астрологам, борцам и колесничим, ворам средней руки, торговцам, небогатым путешественникам.

Впрочем, выбирать не приходилось. Это было первое более-менее нормальное жилье почти за два последних месяца.

Вещи им помог подтащить ловкий малый лет шестнадцати, пожилая же привратница взяла на себя заботу об Асинусе.

(После того как сестры узнали, что под ослиной шкурой скрывается бродячий певец и поэт Стир Максимус, ездить на нем верхом им показалось неудобным. По обоюдному согласию, длинноухий стал использоваться лишь для перевозки их нехитрого багажа.)

Пока сестра устраивалась в номере, проголодавшаяся послушница спустилась в триклиний постоялого двора, где за чистыми столиками чинно сидели или возлежали на ложах постояльцы, вкушая яства.

— Чего желаете? — осведомился у девушки подбежавший подавальщик. — Могу предложить восхитительный горячий хлеб, выпеченный с добавлением апельсинового сока. Начните с него, не прогадаете: это куда лучше, чем любое пирожное. Да, кстати, пирожные у нас тоже есть. А запить? Стаканчик горячего вина или подогретое пиво с пряностями? А вот, кстати, и превосходнейший мед. А этот сыр приготовлен по рецепту императорских сыроварен. — Он закатил глаза и аппетитно причмокнул губами. — А что скажете насчет этой прелестной колбасы? Укажу, что при ее приготовлении использовалось мясо теленка и молочного поросенка.

— А можно зайца? — робко поинтересовалась Орланда.

— Никаких зайцев! — отрезал подавальщик. — 3аяц — это плебейская еда! У нас такого не подают.

— Ну тогда, пожалуйста, что-нибудь вот на эти деньги. — Она пододвинула в сторону официанта пару монет.

Лицо его отразило среднюю степень брезгливости.

— За такие деньги у нас ничего не продают. Разве только… Сходите на кухню, там угостят «крысиным хвостом».

Услышав такое предложение, Орланда возмущенно вскочила, пытаясь вспомнить те слова, что иногда употребляла ее сестра, но, как назло, от волнения все забыла.

— Что такое, сестренка? — спросила воительница, уставившись на возмущенное личико ворвавшейся в номер христианки.

— Ну и цены у них! Он сказал, что за эти гроши мы можем получить только… Только крысиный хвост. Вот…

Орланда виновато потупилась, запнувшись.

— Ладно, будем, значитца, есть «крысиный хвост», что ж теперь делать? — философски произнесла амазонка и, увидев выражение лица сестры, поспешила объяснить ей, в чем дело. «Крысиным хвостом» именовалось кушанье, приготовляемое на постоялых дворах, ночлежках и вообще везде, где хозяева считают, что человек недалеко ушел от скотины.

Говорят, изобретший его повар получил награду от кого-то из правителей. Тот был весьма рад столь дешевому способу накормить подданных. Разнообразные объедки, накопившиеся за несколько дней или же задешево скупленные у лавочников куски — от сырных корок до переваренных овощей и шкурки от сала, старательно перемешивались, мелко рубились, а затем варились, превращаясь в условно съедобное рагу. Свое название сие кушанье получило вовсе не по популярному танцу, а потому, что, случалось, в заведениях средней паршивости в нем, по словам бывалых людей, можно было запросто найти эту часть тела серого пакостного грызуна.

Бывшая послушница тем не менее решительно отказалась от подобного блюда, и по обоюдному согласию было решено выделить еще пару монет на пропитание.

Поужинав и забрав немного еды для сестры, Орланда вернулась в номер и обнаружила, что ее спутница заснула.

Вздохнув, она тоже легла, но сон не шел, и девушка раскрыла окно, некоторое время любуясь открывавшимся с третьего этажа видом.

Западный край неба еще горел последними красками заката, с крыш стекал горьковатый и сладкий дым — город ужинал, перед тем как отойти ко сну.

Запахи рыбы и чечевицы, приправленной чесноком, щекотали ноздри.

Возле фонтана усталыми голосами переговаривались женщины, наполняющие амфоры водой, где-то кричали играющие дети…

Подобно горящим бабочкам, тут и там в сумерках затрепетали огоньки масляных светильников, красновато вспыхивали жерла жаровен, когда кто-то обмахивал уголья или вдувал в печь воздух через деревянную трубу.

Так она и задремала, сморенная Морфеем.

Наступило утро, солнце светило в окно сквозь оконный переплет и прозрачные роговые пластины.

Позавтракав и проведав Стира, сестры выбрались из гостиницы и остановились как вкопанные.

Прямо на площади давал представление бродячий цирк.

Нарумяненный полуголый канатоходец балансировал над толпой, делая вид, будто вот-вот упадет (а может, и в самом деле с трудом удерживался).

Зрители вопили от восторга, причем половина из них предвкушала, как бедолага вот-вот брякнется вниз. Крики ужаса сменялись восторженными аплодисментами.

А между делом шустрый мальчишка бегал среди зрителей, протягивая кувшин, куда те бросали плату за представление. Народ не скупился.

Потом под звуки египетской флейты из шатра появилась пышногрудая женщина в прозрачном покрывале. Она щелкала бичом, и тот обвивал ее тело, точно змея. У женщины были черные волосы и глубокие черные глаза.

Застучали барабаны — сначала медленно, потом все быстрее, и помощники вывели двух белых лошадей.

Снова свист бича — и лошади с громким ржанием опустились на колени. С неожиданной для ее комплекции легкостью женщина высоко подпрыгнула, встав широко расставленными стройными ногами на спины лошадей, и погнала их вскачь.

Затем выскользнули акробаты и мимы.

Акробаты проделывали просто фантастические трюки: изгибались, принимая немыслимые позы. Их кульбиты поражали воображение. Казалось, для них не существует земного притяжения. А когда все восемь взгромоздились один на другого, образовав гигантскую пирамиду, и стали при этом делать всякие непристойные жесты, публика пришла в неописуемый восторг.

Акробатов сменили пожиратели огня, а затем жонглеры. Появившиеся после жонглеров менестрели играли на своих инструментах и пели песни.

Наконец, на площадку вышел полуголый мулат, за поясом которого торчало с дюжину кинжалов. Его сопровождала тоненькая девушка, на которой не было ничего, кроме символической набедренной повязки и тяжелого ожерелья, прикрывавшего грудь (слишком массивного, чтобы быть настоящим).

Два подручных установили сколоченный из досок щит, а затем как ни в чем не бывало принялись привязывать к нему девушку, не забывая как бы невзначай слегка сдвинуть ожерелье.

Артист тем временем демонстрировал почтеннейшей публике свое владение кинжалами.

Удивительно ловко он жонглировал одновременно шестью кинжалами: они летали, у него с такой скоростью, что были почти неразличимы, но каждый раз попадали рукояткой ему точно в ладонь. Казалось, они образовали сплошной сверкающий круг.

Амазонка с сожалением подумала про себя, что до такого ей далеко. Правда тут же уточнила, что в настоящем бою все эти выкрутасы мало помогут.

Циркач опять собрал кинжалы и начал теперь с силой кидать их в уже привязанную девушку.

Казалось, каждый бросок будет последним и пригвоздит красавицу к щиту. Но с невероятной ловкостью она уворачивалась от смертоносной стали.

Зрители вопили от восторга, не понимая, как она умудряется избежать рокового попадания. Кинжалы летели в нее один за другим, с неимоверной быстротой, а она ни разу не отступила за край щита.

— Это невероятно! — выдохнула Орланда. — Этого не может быть. Наверно, здесь какой-нибудь фокус.

— Нет, — покачала головой амазонка, — тут все чисто. Просто они мастера своего дела. Я бы тоже смогла так бросить. Может не так красиво, но не хуже.

Номер закончился под восторженные крики публики, и жонглер опять собрал кинжалы.

Аплодисменты стихли, когда зрители поняли, что выступление еще не закончено.

Девушка встала спиной к щиту: ноги вместе, руки прижаты к телу.

Жонглер оставил себе на этот раз только пять кинжалов: три в правой руке и два в левой.

Он выдержал драматическую паузу, и все в ожидании затаили дыхание глазами толпу.

Артист резко выбросил вперед обе руки одновременно, и в девушку полетели все пять кинжалов разом. В то же самое мгновение она раздвинула ноги и подняла руки на уровень плеч.

Кинжалы, выпущенные левой рукой, вонзились в дерево по обе стороны от ее шеи, причем настолько близко, что едва не поцарапали кожу. Из трех других кинжалов два вонзились прямо под мышками; обтянутые кожей рукоятки касались боков девушки. Пятый кинжал вонзился между ногами, почти там, где они переходили в лоно.

Жонглеры убежали, унеся на плечах щит с по-прежнему привязанной девицей.

Мальчик вновь обежал толпу, и было видно, что его кувшин изрядно потяжелел.

И тут к толпе вышел…

Орланда едва не упала со скамьи — к толпе вышел не кто иной, как пан Будря!!!

— Смотри! — толкнула она локтем сестру. — Это… это же…

— Да, я узнала, — вполголоса бросила амазонка.

Одет старый лех был смешно, хотя и пышно.

Длиннополый кафтан без рукавов, широкие бархатные штаны, заправленные в красные сапоги с отворотами, атласный кушак, на котором висела длинная кривая сабля: на взгляд Орланды, большая и страшная, а по мнению Орландины, тяжелая и неудобная в бою.

Интересно, что он будет делать? Фехтовать? Или еще какие-нибудь фокусы показывать?

Но вместо этого их давний знакомец заговорил.

— Вы думаете, цо перед вами какой-то никчемный старый толстяк?! — спросил он, обведя выкаченными

— Если бы вы знали, кто я, то лопнули бы от зависти! Я знатней любого патриция, если хотите знать! — выкрикнул Будря. По толпе пробежал смешок.

— Я — лех! — изрек он. — Да знаете ли вы вообще цо то есть: быть лехом?

Смешок переходил в хохот.

— Мы вольный народ! Мы дороже всего ценим свободу! — распинался Будря. — Мыслите, раз Артания нас когда-то завоевала, то владеет нами?! А вот дулю им! — Он изобразил пальцами правой руки странную фигуру. — Дулю с коровьим маслом! Про сто мы честный народ и соблюдаем присягу! — Зрите ли хохотали все громче. — Не верите?! Да если любой из вас одолжит мне хоть тысенчу ауреусов, то я верну ему долг день в день!

Смех перешел в раскатистый хохот. Мысль одолжить бродяге из цирка тысячу золотых, видимо, казалась зрителям очень смешной.

— А землями своими мы владеем со времен Перкунаса, когда еще ни про какую Артанию и слышно не было!

Будря наливался кровью, продолжал разоряться на тему — какой замечательный народ лехи.

А Орланда сидела и думала об одном. Если тут имеется телохранитель тартесского царя, то, может быть, и сам Кар где-то близко? Байке о том, что толстяк мог предать своего юного господина, она не поверила.

После того как с неподдельной обидой на лице лех ушел в шатер, провожаемый насмешками, перед зрителями вместо давешнего мальчика появился с кувшином в руках сам владелец цирка. (Монеты тем не менее сыпались в кувшин довольно щедро.)

— Почтеннейшая публика, — вскричал он, — досточтимые римские граждане! А сейчас я, Петроний Апулей, представлю вам жемчужину моего скромного заведения — деву-вещунью из Гибернии.

И из шатра появилась тоненькая девчушка лет от силы пятнадцати, черноволосая, в длинной голубой хламиде.

— Уважаемые! — изрекла она. — Если кто-то же лает узнать свое будущее или получить совет от высших сил…

Орланда только что не заорала от удивления и радости.

Да, черный цвет волос! (Чем, интересно, красил?)

Да, явно выделяющийся бюст. (Тряпок напихал небось!)

Да, набеленное и нарумяненное лицо. (Не узнать!)

Но голос! Голос Кара!

Стало быть, жив и здоров, бесенок!

Тем временем к «деве-вещунье из Гибернии» уже подошли первые желающие…

И тут представление было прервано.

На площадь вышел патруль вегилов с пиками и дубинками.

— Почему скопление народа?! — возопил десятник. — Кто разрешил?

Петроний Апулей подскочил к нему, показал какую-то бирку, но тот остался непреклонен.

— Пр-риказываю прекратить! Р-разойтись!

Видать, страже попала под хвост вожжа или еще что-то, так что уже через пять минут толпа, недовольно ворча, разошлась, а циркачи угрюмо свернули свой шатер.

Орланда хотела было подойти к ним, но сестра решительно удержала.

— Погоди! Вот когда они вернутся к себе, тогда и поговорим.

И отстав локтей на сто, они двинулись следом за артистами.

Идти пришлось примерно полчаса.

Цирк почтенного Апулея разместился как раз на бывшем Марсовом поле. На более-менее чистом пустыре стояло несколько дюжин палаток и фургонов — Апулей владел довольно большой труппой.

И вновь амазонка не позволила сестре немедля приступить к делу, а некоторое время выжидала и изучала передвижной городок, благо зевак вокруг было немало.

Наконец она выбрала, с кем будет говорить. И выбор ее пал на давешнего мастера метания ножей.

Небрежной походкой подошла к нему, кидавшему свое оружие в раскрошенную деревянную колоду

— Кинжалы-то острые? — спросила жонглера.

Тот насмешливо взглянул на нее, но, увидев меч на поясе, подавил желание сказать что-то обидное.

— Проверь сама.

И резким движением бросил Орландине один из кинжалов.

Девушка без труда поймала клинок. Роговая рукоять не скользила в руке, а само оружие было выковано из превосходной толедской стали и было столь же превосходно заточено.

Лицо жонглера вытянулось при виде того, как ловко Орландина справилась с кинжалом.

— Похоже, ты не зря таскаешь меч, девица! Другая бы завизжала, как свинка под хряком.

— А скажи-ка ты мне, друг, что это у вас за дева-вещунья подвизалась? — спросила амазонка.

— Тебе зачем? — нахмурился циркач. — Если сманить куда решила…

— Нет, мы вот с сестрой совета у нее спросить хотим. — И Орландина выразительно повертела в пальцах золотую монету.

— А, — смягчился циркач, — это можно… Третья палатка отсюда — такая небольшая, заштопанная синей заплаткой. Там она и живет, с дядюшкой своим.

Глава 4

ЛЕСНОЙ КНЯЗЬ

Из кувшина, увенчанного высокой шапкой пены, Будря налил себе в кружку янтарного напитка, пригубил.

— М-м-м… — даже не промычал, а как-то промурлыкал лех.

— Тысенчу лет не пробовал ничего подобного! — радостно сообщил он. — Амброзия! Наконец-то нашли место, где нам подали настоящее пиво. А то в этом пшеклентом Риме пьют помои!

Сидящие с ним за одним столом путешественники были полностью согласны со старым воякой. Все они с радостью расстались с «Увечным городом»…

Надо сказать, когда сестры ввалились в палатку, где Будря и «дева-вещунья» отдыхали после представления, то лех очень испугался, решив, что девушки всенепременно выдадут обоих властям.

Но, повинуясь распоряжению Кара, успокоился.

Вполголоса они принялись рассказывать о своих злоключениях за прошедшие месяцы.

Кара и в самом деле собирались убить, свалив это на телохранителя. Причем вовсе не люди Аргантония — зря Орланда грешила на дядюшку.

То были чужаки. Насколько Кар мог понять, пикты.

Орландина про себя отметила, что участие в этом деле пиктов вообще-то недвусмысленно указывает на Артория, но промолчала.

Но Кар применил кое-что из тайных знаний его рода, на что убийцы, похоже не рассчитывали

— Меня родовой магии обучили еще в детстве, хотя и положено после шестнадцати по закону, — пояснил юноша.

Как они бежали из наполненного пьяным сбродом Аргантония Тартесса, как добрались до Италии и устроились в цирк Апулея — ну, то, что называется, была особая песня.

Сестры в свою очередь рассказали им о том, что пережили за эти два месяца. Особенно удивительной юному царю и его пестуну показалась история Асинуса-Стира. Поначалу они даже отказывались верить.

Ну, пришлось поэту, так сказать, продемонстрировать свои артистические способности. Соленая «Патрицианка и боцман» в исполнении осла привела Будрю в полный ступор. Орландина и Кар просто покатывались от хохота, а Орланда по привычке запунцовела.

А потом Кар безо всяких предисловий предложил девушкам идти вместе с ними. И двигаться как раз прямиком в Дельфы, где ему можно будет заявить о своих правах на престол родного Тартесса, а девушкам — оправдаться перед лицом видящих истину жрецов и заодно — расколдовать осла, то есть Стира.

В отношении себя он рассудил, что двигаться вместе с бродячим цирком удобнее и безопаснее: ну кто же будет искать беглого царя в цирке!

Ему хватило ума (или знания людей) не пытаться предлагать владельцу драгоценности, а наняться в качестве фокусника, к тому же женского пола.

Может, уважаемый Петроний Апулей и подозревал что-то, но два новых работника давали неплохой доход, и этого было достаточно.

Будрю, кстати, взяли на весьма своеобразное амплуа: он рассказывал зрителям про свою родину, причем искренне, от всей души и, что удивительно, вполне серьезно. Но именно от этого все казалось очень смешным.

Двум новым (и, главное, симпатичным) артисткам хозяин цирка обрадовался. Орландина сговорилась с метателем ножей, что он возьмет ее в ассистентки, а Орланду определили в новые сборщицы пожертвований вместо парнишки. Апулей здраво рассудил, что такой красавице зрители станут подавать щедрее. Особенно юноши и мужчины.

И вот уже три дня идут они к портовому городу Брундизию, чтобы прямиком оттуда попасть в Ахайю.

Тем временем местный житель, сидевший у стены на корточках и все время поглядывавший в их сторону, вдруг решительно встал и подошел к ним.

— Прощеньица просим, уважаемые, — изрек земледелец, комкая в руках драную шляпу.

— Ты, — обратился он к Орланде, — не христианка ли будешь?

— Да, я верую в Иисуса! — с достоинством ответила послушница.

— Это хорошо, грю! — обрадовался мужик. — Пафнутий меня звать. Я вот староста из тутошнего поселка. Как раз христианку мне и надобно. Видел, как ты перед едой молилась. — И продолжил: — А надобно мне тебя, потому как у нас тут беда приключилась, и только ты и можешь нам помочь!

— Это какая же беда?

— Да вот, — вздохнул староста, — ваша христианская нечисть завелась у нас. Энтот, как его — черт! Бес, стало быть.

— Не может быть! — ляпнула Орланда первое, что пришло в голову.

— Как это не может? Черт, говорю, христианский, ваш то есть! Бес еще именуется.

— А может сатир или сильван? — робко спросил Кар.

Пейзанин укоризненно посмотрел на него.

— Ты, девчонка, помалкивай! Раз говорю черт, значит черт! Святых сильванов и сатиров тут уж лет сто двадцать не было! Как указ августа Магнуса Великого вышел, где сказано, что сатиров не бывает, они и ушли, обиделись, стало быть.

Орланда припомнила, что такой указ действительно был.

Птолемей Тридцать Седьмой Магнус в богов не верил, вообще ни в каких, и поэтому издал декрет об отсутствии нечистой силы (за что, говорят, и был утоплен во время купания морскими нимфами).

— Опять же по-нашему говорит плохо, ругается непонятными словами, вино не очень любит, а все больше пиво хлещет, вон как он, — неодобрительный жест в сторону Будри.

Толстый лех чуть не подавился и воинственно встопорщил усы. Лишь властный взгляд Кара заставил оскорбленного пана успокоиться.

— А он еще и разговаривает у вас? — изумилась Орланда.

— Разговаривает, — недовольно подтвердил гость. — Особливо с девками, перед тем как того… А козами и овцами брезгует — не сатир, стало быть. Сатир, как старики рассказывали, если, положим, идет пастушка со стадом, то он пастушку не тронет, а вот козочек попортить может. Святость блюли, с людьми не якшались.

Пафнутий благочестиво всхлипнул.

— Мы уж и не знали, что делать, но, слава богам, наш кузнец Адриан раньше плавал на ваш Святой остров, на Кандию то есть. И знает, что да как. Он-то и сказал, что надобно против энтой скотины христиан скую магию употребить. А уж мы не обидим, — пообещал староста. — Двадцать денариев дадим, если вы его прогоните! Всем обчеством собирали.

Орландина начала подбирать выражения, чтобы указать, куда именно надо засунуть денарии почтенных земледельцев, но сестра, вдруг порывисто вскочив, перекрестилась и задала вопрос, заставивший амазонку выматериться про себя.

— Ну и где этот ваш черт? Рассказывайте!

— Сестра, ты бы не ходила, — вновь повторила Орланда, когда они прошли с полмили по лесу. — Ты ведь некрещеная, стало быть, дьявол для тебя опаснее…

— Ну да, — небрежно отмахнулась амазонка. — Мою сестру всякая нечисть рвать будет, а я в кустах отсиживаться?

— Бесу не страшен меч…

— Ты говорила уже. А я скажу — раз он девок портит, значит, есть чем. А раз есть чем, то, стало быть, это и отрезать можно. Надо еще посмотреть, так ли страшен ваш черт христианский, как вы его малюете.

Поняв, что толку не добьешься, Орланда смирилась.

И то ладно, что еле уговорила Кара с Будрей в деревне остаться. Юный царь так и рвался на бой с нечистью. Леха на подвиги тянуло гораздо меньше, но, как истинный шляхтич, он не мог допустить, чтобы прекрасные паненки шли одни ночью в темный лес. Только доводы Орландины, в два счета доказавшей, что пользы от них будет не так много, убедили парней (от «доказательств» амазонки у Будри еще долго будут болеть поясница и ушибленная рука).

Оставалось надеяться, что при виде честного креста бес убежит обратно в преисподнюю. На крайний случай, если сестра права, и сталь против него будет небесполезной.

В конце концов, в святых книгах говорится, что бесы не такие уж сильные.

Вот, к примеру, к их духовнику, отцу Митридату, они являлись после третьего кувшина вина, когда он не мог заплетающимся языком прочесть молитву…

Орландина думала совсем о другом.

За те несколько часов, пока они готовились к походу на нечисть, амазонка выяснила все подробности о Дьяволах, которые могла вспомнить сестра, заодно расспросив аборигенов, не исключая и одной пострадавшей — тетки уже не первой молодости.

Выходило, что это создание ниже ростом, чем средний человек, особой силой вроде не выделяющееся и ничем, кроме рогов, не вооруженное. Правда, размер рогов указывался разный — от воловьих до маленьких козьих.

Кроме того, по сообщению сестры, бесы имели свиное рыло. А как знает всякий, свинью надо бить именно по пятачку — это самое больное место у хрюшек.

Впрочем, у нее были подозрения, что под личиной беса работает какой-нибудь приблудный разбойник, и этого она боялась даже больше, чем нечисти. Ведь нечисть всегда боится людей. Не говоря уже о том, что Орландина однажды с нечистью билась и победила.

Орланда тревожно озиралась по сторонам. Лес был самым обычным. И деревья здесь росли тоже самые обычные. И цветы. Но уж если черт решил избрать его местом своего обитания, то дело, наверное, все же нечисто.

Внезапно откуда-то донеслась песня. Пели как-то не по-человечески, с блеянием и подвыванием.

— Это он! — взвизгнула послушница, выставив вперед крест.

Орландина прислушалась. Пели по-куявски, а может, по-артанийски — и тот и другой языки наемница понимала с пятого на десятое.

— Что он поет? — дернула сестра Орландину за рукав куртки. — Ты понимаешь?

— Похабщину, — коротко ответила наемница.

Песня резко оборвалась. Затем началась другая — на смеси греческого и латыни.

Содержание ее было ясным и недвусмысленным, и щеки у послушницы заалели. Да и Орландина тоже почувствовала, что готова покраснеть.

Место обитания нечистой силы они обнаружили неожиданно.

Вроде перед глазами были густые деревья с подлеском, а вот теперь полянка с родником и наспех сложенной хижиной.

Хижина как хижина.

Ни черепов на кольях, ни серного дыма, ни пляшущих ведьм… Возможно, дьявол, поселившийся тут, был дьяволом миролюбивым, ценившим покой и не склонным творить зло? Может, даже, это какой-нибудь адский беженец, коему надоело служить князю Тьмы?

Сестры осторожно заглянули в хижину. Но там не было ничего, кроме пустой амфоры и подстилки из свежей травы, видимо предназначенной для того, чтобы творить на ней непотребства с зазевавшимися крестьянками.

— Невежливо вот так, без спросу, в чужой дом заглядывать-то, — послышалось у них за спиной.

Обернувшаяся Орландина увидела стоявшего между двух старых пиний толстого волосатого субъекта с рогами.

Видимо, это и был искомый дьявол.

Под пронзительным взглядом его желтых глаз рука Ласки сама собой потянулась к мечу.

Несколько секунд воительница и «бес» внимательно разглядывали друг друга.

Рыжие вихры, торчащие во все стороны, россыпь конопушек, щербатый ухмыляющийся рот. Приплюснутый нос, вполне человеческий, так что «удар в пятак» как способ расправы отпадал. Хотя если по людскому носу вмазать, тоже мало не покажется.

Словно прочтя ее мысли, создание укоризненно покачало головой.

«Ну и рожа!» — подумала Орландина.

— Какая уж есть, — изрекла «рожа» в ответ.

«Мысли читает!» — испугалась воительница.

— Да их читать-то особливо не требуется! Все на личике написано!

«Ясно, охмуряет!»

— Не знаю уж там, что у меня написано и где, только если ты мысли читать умеешь, то прочти, что я вот этим ножиком с твоей шейкой могу сделать, — грозно изрекла амазонка, взмахнув скрамасаксом.

— И не совестно будет тебе, безоружного-то? — укоризненно покачал головой «черт».

Орландина слегка опешила.

Если бы в ответ он пообещал ее заколдовать или поднять на рога, то она бы не отреагировала, но вот так бить на жалость…

— Подожди, сестра, — вдруг бросила послушница, — кажется, я его знаю.

— Ну наконец-то! — просиял косматый рогоносец. — Я уж думал, не признаешь князя-то лесного!

Как ни в чем не бывало Орланда присела на поваленное дерево. Лесной князь плюхнулся наземь напротив нее. Ваал, выскочивший из хозяйкиной котомки, тут же умостился на руках у старого знакомца и довольно запищал, когда леший стал чесать у кусика за ушком.

Орландина спрятала меч в ножны, про себя прикидывая, куда в случае чего будет лучше садануть этого козлорогого, чтоб сразу с копыт долой? Впрочем, копыт у него не было, да и рожки не такие уж и большие, всего с мизинец. И вообще, напоминал он не нечисть, а очень волосатого мужика, вроде лучника Мамуки из третьей центурии ее вольного легиона.

Между тем ее сестра и лесной князь завели между собой беседу, из которой было ясно, что они и в самом деле раньше встречались.

Весть о тартесских безобразиях и превращенном в осла человеке он выслушал довольно спокойно. Зато, узнав, зачем они сюда явились, схватился за голову.

— О, бессмертные боги!!! Что же происходит в этом мире?! На родине житья почти не стало, так теперь и в древней Авзонии, где нас, князей лесных то есть, всегда чтили, на нас наемных убийц посылают!

— А не надо было девок портить!

— Эк ты сказанула! — хмыкнул сатир. — А что ж мне с ними делать? Да и портить тут, — хихикнул он, — особо некого! Вот, клянусь великим Паном, за месяц тебя первую встретил!

Он игриво подмигнул монашке.

— Ты ж вроде бы, князюшка, к Кастальскому ключу собирался, в Дельфы, — оборвала слишком фривольный разговор Орланда.

— Собирался, — кивнул тот. — И иду потихоньку. Да, вишь, застрял тут. Приболел малость. Решил отлежаться, откормиться. А тут и вести тревожные пришли. Жрецы дельфийские важными делами заняты, не до наших куявских заморочек им.

— И чем же они таким занимаются?

— Темный Бог у нас на Гебе объявился, — просто сообщил лесной князь.

— Пророчество о пришествии Темного Бога! — громко прошептала Орландина, когда сестра закончила читать зловещий гимн.

Орланда кивнула.

Эту песнь, сложенную в седой древности египетскими жрецами Амона, знали на Гебе многие. Но большинством она воспринималась просто как поэтическое творение предков. Жутковатое, но не имеющее реальной подоплеки. Мало ли что придет святым отцам в ум после долгих молений, постов и воздержаний.

Однако находились и такие люди, которые пытались утверждать, что все, о чем поется в песне, непременно сбудется. С ними одно время боролись. Но после укоренения на Гебе христианства эсхатологическое пророчество вошло в каноны новой веры, как подтверждение мрачных видений святого Иоанна о конце света и пришествии Антихриста. И власти махнули рукой. Пусть себе верят, во что хотят. Лишь бы налоги исправно платили.

— Так ты думаешь, что пришло время…

— Не я, — возразил беглой послушнице леший. — Коллегия жрецов в святых Дельфах решила…

Глава 5

ГОРОД У МОРЯ

Весна наступала медленно, и если на Сицилии и в Иберии деревья уже покрылись листвой, то здесь они все еще не проснулись после долгой зимы.

А маленький караван тащился по старой Аппиевой дороге к Брундизию.

«Да, как ни крути, а образовался у них настоящий караван», — подумала Орландина.

Почти маленькое войско.

Четыре человека, плюс один бывший человек (ныне осел) и один представитель Древнего Народца. Ну еще один мелкий грызун. Без малого контуберний старого легиона или звено из нового.

Да, поневоле смешно становится: этакое маленькое войско.

Со стороны особенно хорошо смотрится — какая-то непонятная толстая тетка с девчонкой да брат с сестрой, разодетые как мимы и фигляры.

Осел, правда, хороший — молодой, гладкий и красивой серебристой масти.

Даже лешему нашлась роль.

Всем встречным они терпеливо разъясняли, что это троглодит — получеловек, редкая северная обезьяна из диких лесов, что в землях эстов и латов, доставшаяся им, честным циркачам, по случаю.

Иногда путешественники даже давали представления, в которых наряду с метанием ножей Орландины и гаданием Кара, показывали и Стира с лешим.

Осел «подпевал» играющему на волынке Будре, истошно завывая в такт, чем вызывал одобрительные крики, а лесной князь бил себя в косматую грудь кулаком, взрыкивал и с отвратительным чавканьем пожирал жареное мясо, приводя публику в настоящий экстаз.

Как ни удивительно покажется, но на лешего их спутники отреагировали вполне спокойно.

Причем равным образом и Будря («Ну, здрав будь, владыка лесной Борута, эк тебя занесло от родных краев!»), и Кар.

Они буквально тут же принялись оживленно беседовать о всяких отвлеченных материях и древней истории, в которой леший («О, пятьсот годков стукнуло!») неплохо разбирался.

Орланда даже немного обиделась на Кара и полдня дулась на приятеля. Ну понятное дело, с толстяком царю общаться приятнее. Все же князь, хотя и лесной, а не какая-то безродная послушница!

Вот, например, сегодняшним утром Кар и козлорогий обсуждали один случай, который мальчик вычитал в тартесских анналах.

Лет сто пятьдесят назад один юный пастух заснул в пещере отрогов Кантабрийских гор, а проснувшись, увидел, что рядом с ним храпит какой-то страшный волосатый и бородатый человекообразный урод. Бедный пастушок испугался до смерти и бросился бежать. Со скоростью ветра домчался он до ближайшей харчевни… Но его никто не послушал, и он поневоле вернулся к пещере, надеясь, что это ему привиделось — ведь нужно было забрать стадо.

Тем временем «чудовище» подкреплялось обедом пастуха, оставленным в суматохе. Оно уже все съело и легло подремать, когда на поляне появился паренек.

Не ясно, откуда взялась у юноши храбрость, но он спутал ремнями сонного троглодита, а потом все же уговорил взрослых пригнать к пещере лошадь с телегой.

Дикого лесного человека привезли в село.

Его помыли, побрили. Вскоре он более-менее обтесался, поступил в подручные к кузнецу и даже женился на вдове, народив с ней семерых здоровых сыновей и двух дочерей, хотя говорить толком так и не научился. К старости дикий человек вновь ушел в чашу и жил в глуши лесной диким отшельником.

— Нет, это не наши, — пожал плечами леший. — Наши-то дикими не бывают. Ежели даже случится, упаси все боги, что погибнет семья, то хоть кто-то из лесного народа младенца подберет и воспитает как надо. И не дриады, по-нашему вилы, само собой. У тех вообще своих мужчин нет, они род свой все с другими продляют.

Рыжий сладко улыбнулся, видать вспоминая молодость.

— И не сатир с сильваном — у тех копыта! Надо бы посмотреть, конечно, но думаю, это йэтти вендийский, — важно изрек он.

Но чаще они беседовали о пророчестве о Темном Боге. Тут к ним присоединялась Орланда. И начиналось такое, что бедные мозги прознатчицы буквально закипали.

Кар читал по памяти соответствующие куски из тартесских хроник, несостоявшаяся монашка сыпала цитатами из христианских отцов церкви, а лесной князь припоминал эпизоды из северных саг и сказаний. Порою их диспуты доходили до такого накала, что, казалось, стоило поднести уголек, и все трое вспыхнут пламенем, как древняя птица Бену-Феникс.

Леший также немало времени проводил в беседах с ослом, то есть Стиром.

Причем лесной князь говорил вслух, а бедолага певец все больше отвечал мысленно — ему было трудновато говорить подолгу, ибо ослиная глотка все-таки не слишком приспособлена для человеческой речи (хотя порою, когда на поэта находила волна вдохновения, он мог болтать без умолку пару часов подряд).

«Ну и парочка — лешак да ишак!» — съязвила как-то Орландина, глядя на подобную «беседу».

И тут же одернула себя — да что ж она злая такая?! Можно подумать, Стир виноват.

Кстати, Орландина была единственной, не нашедшей общего языка с лесным князем.

Даже с ее сестрой тот вполне нормально общался.

Амазонка однажды спросила, как она с лешим-то не брезгует общаться? Ведь нечисть же натуральная.

— Он тоже тварь Божья, — отбрила Орланда. — Вон, святой Пафнутий с кентаврами общался и им проповедовал.

— Где ж он их только нашел?

Про себя, впрочем, прознатчица согласилась с сестрой. Ежели среди Малого Народца есть нечисть, то кто сказал, что среди него же не может водиться и «чисть»?

Но долго ли, коротко, а всякая дорога хороша еще и тем, что рано или поздно куда-нибудь да приведет.

Вот и они уже часа два как видят синюю полосу на горизонте — Иллирийское море и башни Брундизия.

Совсем скоро они войдут в его ворота.

В придорожных кустах они приготовились к вступлению под сень цивилизации.

Будря и Кар привели в порядок свой женский маскарад, Орландина — свой цирковой, чтобы посильнее отличаться от сестры, а на лешего, глухо ворчавшего, но особо не сопротивляющегося, надели ошейник, прикрепив его цепь к сбруе осла (то есть Стира).

В тени перед воротами просто на земле сидели стражники, как показалось амазонке, не сильно отличавшиеся от обыкновенных разбойников. Они азартно перебрасывались в кости.

Орландина остановилась рядом с ними и постояла немного, глядя на то, как скачут кости на чьем-то щите.

Наконец, один из стражников, видать старший, судя по рыжим косам, выбивающимся из-под шлема, франк, поднял глаза и с неудовольствием посмотрел на девушку снизу вверх

— Чего надо? — спросил он. — Я женат, так что если желаете заплатить натурой…

Стражники сдержанно захохотали.

— Мы идем в город, — ответила воительница.

— А, ну давайте… — равнодушно отозвался страж ник. — Три асса с головы и один за скотину. Итого. — Он наморщил лоб, подсчитывая сумму. — Шестнадцать. Гони четыре сестерция!

— Это почему же?! — возмутилась Орланда.

— Нас четверо, да вот он, — ткнула она пальчиком в подошедшего поближе лешего, — да осел…

— Ты мне зубы не заговаривай! — начал сердиться стражник. — Вас пятеро! Ты, твой братец, баба с девчонкой, этот голый дед… Ну и осел, само собой. Пятью три — пятнадцать, плюс один. Итого шестнадцать ассов, или же четыре сестерция. Ишь, грамотная! Счету меня учить вздумала!

— Это не человек, а троглодит, он совсем дикий…

Бывшая послушница уже приготовилась выдать легенду об обезьяне неведомой северной породы, которую они хотят доставить в Александрию и выгодно продать, но стражника это интересовало менее всего.

— А мне, знаешь ли, подруга, насрать, проглотит он кого-то или нет. Думаешь, раз у него рога, то платить не надо? Давай, плати или проваливай.

Орланда порылась в кошельке, вынула серебряный денарий и с вздохом сунула ему деньги, про себя порадовавшись, что хоть кусик сидит у нее в сумке.

И, как назло, Ваал решил посмотреть, из-за чего сыр-бор разгорелся, и высунулся.

— О, крыса! — радостно воскликнул стражник. — Еще асc с тебя!

— А сдача? — спросила она, глядя, как старший патруля по-хозяйски спрятал монету в пояс.

— Локи с Бальдуром подадут! — отрезал страж порядка.

Но это было еще не все.

— Идите, давайте, регистрацию получайте, — приказал франк, возвращаясь к прерванной игре.

Войдя в ворота, они обнаружили сидящего за колченогим столом писаря, упитанного, в штанах персидского атласа и синей форменной тунике. Перед ним стояла большая чернильница, лежали перья и листы папируса низшего сорта рядом с тонкой дорогой веленевой бумагой. На пальцах чиновника были чернила, а на лице важная мина, столь обычная у представителя власти.

Когда путники приблизились, писарь с неудовольствием оглядел их. Они назвали ему свои имена, естественно фальшивые. Тот записал их.

— Вы здесь по какому делу? — спросил писарь.

— Мы путешествуем, — ответила Орланда. — Даем представления для увеселения граждан. Может, попробуем наняться здесь на работу.

— Ясно, бродяги, — недовольно проворчал чиновник. — Здесь их и так пруд пруди. Вам известно, что должники подвергаются у нас наказанию кнутом и ссылке на общественные работы без различия пола и возраста?

— У нас есть деньги. — Девушка показала кошель.

Стоявшая рядом Орландина едва сдерживала брань. Примерно то же происходило и с Будрей, который уже давно показал бы писаришке, где раки зимуют, если бы не настойчивые просьбы Кара смириться с неизбежным и не привлекать к ним лишнего внимания.

— Что ж, тогда вам полагается сначала снять комнату или другое жилье. Не положено спать на улицах или на площадях. Как только вы найдете жилье, немедленно явитесь в канцелярию квестора. Каждую неделю вы обязаны являться туда и докладывать о себе. Не сделаете этого — стражники разыщут вас и отправят в тюрьму, если выяснится, что вы не в состоянии заплатить штраф. Когда будете уезжать, сообщите об этом мне, и я вычеркну вас из списков. За незаконную морскую торговлю и контрабанду — каторжные работы на железных рудниках. За проституцию без разрешения магистрата — ссылка за сто первую милю. За… Одним словом, нечего мне с вами болтать — все и так должно быть понятно.

Причина торопливости писарчука была самая прозаическая: в ворота въезжал торговый обоз.

Он пододвинул им папирусный квиточек с каракулями — видать, ту самую «регистрацию».

— С вас асс, — добавил он. — И побыстрее.

Орланда нарочно выбрала самую истертую монету, но чиновник ей не побрезговал.

— Куда катится Империя? — фыркнул Будря, когда они отошли прочь.

— Это еще что! — хмыкнула Орландина. — В Персии, в иных городах каждому въезжающему, если он не какой-нибудь знатный хмырь, выдают бирку, которую надо носить на шее. А если поймают без такой бирки, без разговоров посылают на каторгу.

По главной улице Брундизия — улице Спартака, носившей явные следы упадка, они двинулись к центру города, где в заброшенном храме Сатурна была сооружена главная муниципальная гостиница.

По сторонам наемница почти не смотрела — чужие города успели ей приесться.

Уже добрались до площади, когда топот копыт за спиной заставил Орландину обернуться. Двое вооруженных всадников рысью двигались в их сторону.

У нее кольнуло сердце — а вдруг ищут их?

— Ух ты! — в неподдельном восторге дернула ее за рукав сестра. — Это же рыцари. Кажется, Мечехвосты, по одежде вроде бы.

— Удивила! Да знаю я этих рыцарей, — пожала плечами Орландина. — На Сицилии торчал у нас в тылу целый штандарт ихний, человек пятьсот. Только вот не воевали они. Говорили, мол, невместно христианину и истинному воину биться с взбесившимися мужиками и горожанами.

— И верно, если подумать, — продолжила она. — Зачем в грязи копаться, если для такого дела грязные наемники есть?

Тем не менее слегка успокоилась. Вряд ли столь упорные во всем, что касается их чести, люди, взялись бы охотиться на двух девушек, одна из которых все же христианка.

Орланда выразила своим видом несогласие, но промолчала.

Как это ни удивительно может показаться, но именно вера Христова, проповедовавшая добро и кротость, в противовес злым и мстительным языческим богам, дала едва ли не лучших бойцов в имперскую армию. Уж во всяком случае, держала монополию на тяжелую кавалерию.

Четыре рыцарских ордена — Мечехвосты, Алого Креста, Святого Острова и Копья Лонгинуса, унаследовавшие традиции и выучку от приплывших когда-то на бывшую Кандию «крестоносцев», — были в этом смысле вне конкуренции.

В этих орденах особо отобранных мальчиков (обычно сирот из монастырских приютов) с раннего детства обучали трудной науке конного боя, выковывая из них непобедимых всадников, лет триста назад остановивших ужасных гуннов и не давших аварам подмять Империю под себя.

Нельзя сказать, что Александрия не пыталась создать что-либо подобное. Но все попытки терпели неудачу. Во всяком случае, выходившие из классов императорских хилиархов всадники с трудом вытягивали на уровень младшего оруженосца самого захудалого командорства.

И даже Орландине было хорошо понятно почему. Средний рыцарь мог пробежать легкой трусцой полмили в четырехпудовом доспехе, а потом выдержать три получасовые схватки.

Для него не составляло труда сделать в панцире стойку на руках и так пройти по гребню крепостной стены на высоте в двадцать человеческих ростов. А их секиру Орландина еще бы могла поднять, но вот драться ею…

И все потому, что воинов этих учили с самого раннего детства.

Орландина, впрочем, молчала недолго и рассказала спутникам пришедшийся к случаю анекдот.

Некий дракон долгое время жил спокойно в Серых горах, что на границе с Чжунго, пока не пришел рыцарь, чтобы победить его.

Он залез бедному дракоше в ухо, ибо воин думал, что ухо этого дракона — пещера, в которой живет чудовище. И этот глупый рыцарь как заорал в ухо бедному чудищу: «Эй, образина, выходи биться».

На что дракон ответил: «Слушай, рыцарь, я не против подраться, только сперва из уха вылезь».

Рыцарь тут же понял, насколько огромен монстр, очень испугался и сказал: «Ой, извините, я, кажется, ошибся пещерой».

Когда-то огромный храм старика-Сатурна ныне был разделен на множество клетушек, соединенных коридорами.

Две такие клетушки они и получили в обмен на ауреус — на десять дней.

Стиру пришлось довольствоваться местом в конюшне.

Орландина еще добавила, что надеется, что кобылы не будут его домогаться, и пробормотала извинения, увидев скатившуюся из глаз поэта слезу.

Там же, в примыкавшем к конюшням зверинце (видать, к постояльцам со зверьем тут привыкли) был определен и «троглодит».

А Орланда, наведя справки у портье, направилась в «Зубастого кита» — таверну, где собирались арматоры и капитаны и где можно было без проблем найти место на каком-то из идущих в Грецию кораблей.

Оную таверну она нашла быстро.

По вывеске, где создание, похожее на головастика-переростка, широко раскрывало пасть с длинными зубами, которых вполне хватило бы на пятерых матерых волков.

Но, видимо, сегодня был не ее день. Капитанов или даже завалящего суперкарго в кабачке сейчас не нашлось.

Оставалось ждать.

Она заказала стакан разбавленного на две трети вина и седло ягненка (некоторое время пыталась вспомнить, не постный ли день сегодня, а потом махнула рукой). И уже приготовилась поесть, как вдруг в заведение кто-то вошел, шумно хлопнув дверью.

Подняла взгляд — вдруг да судовладелец пришел искать пассажиров. И слегка испугалась — в «Зубастого кита» пришли двое давешних рыцарей.

Тот, что постарше, подошел к стойке, небрежно швырнул на вытертый мрамор бронзовый кругляш монеты.

— Рому! — потребовал он.

Служка подал ему стакан, и рыцарь тут же осушил его, не закусывая. Крякнул, обтер усы.

— Хорошая водичка, разрази меня акулий хвост через три брашпиля! — похвалил он напиток, брезгливо отпихнув пару ассов сдачи, протянутых подавальщиком.

И добавил себе под нос еще что-то, чего Орланда не поняла — уж больно замысловато прозвучало.

Несостоявшаяся монашка удивилась столь странным вкусам воина Божьего.

Уже лет сто как римские трактирщики додумались перегнать перебродивший сок сахарного тростника, получив крепкий бурый напиток, именуемый «романское пойло». Или коротко — ром. По непонятной причине именно его полюбили пираты Заморских королевств (в Срединном море корсары по-прежнему предпочитали вино).

Но, судя по потемневшему от южного солнца лицу, человек как раз прибыл из жарких стран. Приглядевшись, девушка убедилась, что, пожалуй, права — в его ухе болталась серьга с большой жемчужиной, а косолапая походка изобличала бывшего моряка. И речь содержала непонятные ей морские термины.

Но вроде она не слышала, чтобы рыцари воевали в Заморских королевствах.

— Сто монет! — повторил он, обращаясь к своему молодому приятелю. — Ну что, думаешь, нам делать, дружище?

— А что, уважаемый Эомай, придется раскошеливаться, хошь не хошь!

— Эх, — ударил ладонью в стол смуглый, — это же надо, что творят, крысы трюмные! Сто монет с человека! За рейс до Малаки! Причем без коней! Да британские корабельщики за рейс в Антилию впятеро меньше берут! Говорят, пираты одолели! А какие тут пираты?! Смех один…

Он задумчиво поиграл медальоном, висящим на груди на стальной цепочке — восьмиконечная звезда и два перекрещенных меча на фоне круглого щита.

— Ладно, Арнау, пожалуй, иди и соглашайся. Отдадим этому кровопийце три сотни сестерциев. Как-нибудь там прокормимся, ремни подтянем.

Орланда вздохнула.

Вот у этих двух воинов какое-нибудь благочестивое дело в Малаке. Едут они туда, и никто их не преследует и не ловит. И не мажутся они белилами, как законный тартесский царь, и не выдают себя за бродяг, как они с сестрой.

Прочтя короткую молитву и перекрестившись, она принялась за еду.

— Прошу прощения, что нарушаю ваше уединение. — За ее столик подсел тот из рыцарей, коего, как она успела узнать, звали Эомаем. — Встретить единоверцев в этой дыре в первый же день… Кстати, как вас зовут?

— Орланда, — сообщила она свое настоящее имя. — Я тут проездом… Из Тартесса.

— Вот как? — Он удивился и заинтересовался. — Ну и как там в Тартессе?

— Плохо, — вздохнула она. — Законного царя свергли, смута…

— Да, слышал. Но вот нам как раз нужно именно туда, встретиться с владыкой Аргантонием.

Она слегка испугалась.

Кто их знает, этих людей, и какие у них, пусть даже они и рыцари христианские, дела со ставленником Артория? Вон Кезия тоже ух какой благочестивой была, и на тебе! У него, наверное, свои люди везде. Возможно, уже и во дворце. И угораздило же ее назвать настоящее имя.

Но тут Эомай развеял ее опасения:

— Мы с моим спутником, отважным рыцарем Арнау, ищем человека, ограбившего ризницу в Эдесском командорстве и ранившего пытавшегося помешать ему брата. По достоверным сведениям, он сейчас в свите Артория. В этом… ордене Стоячих Камней.

Было видно, что этот орден воин не очень любит.

— Мы хотим потребовать его выдачи. Вон, — хлопнул он по сумке на поясе, — и мандат получили в канцелярии пропретора.

Орланда украдкой внимательно изучала своего собеседника.

Это был человек мужественного вида и невысокого роста, хотя и атлетического телосложения. Черная бородка была аккуратно подстрижена, обветренное и покрытое здоровым загаром лицо с прямым носом, темными выразительными глазами и плотно сжатым ртом напоминало лицо римлянина со статуй старой империи. Приглядевшись, можно было понять, что лет ему не так и много, около тридцати.

Простое дорожное одеяние, на которое нашит потемневший знак ордена — морской скат с поднятым для боя острым хвостом.

На груди — серебряная медаль-фалера за храбрость, с портретом августа Птолемея (каким он был лет сорок назад).

Где-то успел повоевать…

На рукаве круглая красная нашивка за тяжелое ранение. На поясе вместе с мечом висел кинжал в ножнах необыкновенно тонкой работы; клинок из тяжелой синеватой стали был не шире двух ее пальцев.

С непонятным облегчением убедилась в отсутствии белого монашеского подворотничка. Стало быть, не воин-монах, а обычный, светский брат ордена. Впрочем, сейчас настоящих монахов в воинских орденах мало — даже не все комтуры…

И еще, было в облике Эомая что-то подкупающее и располагающее к себе. Такое смутное ощущение надежности и защищенности.

Можно ли удивляться, что через полчаса они вместе покинули харчевню и Эомай вызвался проводить ее до гостиницы.

Она впервые в жизни просто шла с мужчиной и беседовала.

О чем?

Да так уж ли это важно?

Леший заговорщицки поманил Кара и, прищурившись, спросил:

— Как, паря, прогуляться не желаешь?

— То куда пан Борута зовет пана ясного круля? — встревоженной наседкой прикрыл Будря мальчика своей широкой грудью. — И для чего?

— Не боись, не по девкам шариться, — пошло захихикал козлорогий и, посмотрев на зардевшегося парня, добавил: — Хотя, зрю, кой-кто ужо и зараз не прочь.

И уже серьезно добавил:

— Обретаются тут людишки, у коих можно порасспросить да поразведать про Темного Бога…

Юноша мигом напрягся.

— А ты откуда знаешь? — азартно зажглись его голубые глазенки. — Или бывал уже здесь?

— Это в Брундизии-то? Не приходилось, врать не стану. Вот дядька мой сказывал, что заносила его как-то судьбина в сей городишко. Аккурат, когда сюда Спартак со своим войском шествовал.

— Ничего себе! — присвистнул царь-беглец. — Так все-таки откуда информация?

— Эх, паря, — похлопал его по плечу лесной князь, отчего усатый лех помимо воли дернулся. — Не все на красных девок потребно заглядываться. И не перечь старшим! — цыкнул на мальчика, когда тот, насупив брови, попытался что-то возразить.

— Пан Борута! Не вольно так с ясным паном крулем мувить!

— Да и ты помолчи, свиристелка усатая, — осадил воеводу куявец, — когда иные дело бают. Не елозь, не елозь рукой-то, твой меч вот он где.

Показал пану его фамильный меч, невесть каким образом оказавшийся в руках у рыжего рогатого толстяка. Видя, что Будрины глаза налились дурной кровью, помахал у него перед глазами пятерней, молвил пару слов на своем наречии и вернул леху оружие.

— Будрыс, уймись! — топнул ножкой мальчик. — А ты, господин, продолжай.

— Листочек занятный приметил, на стене висящий. Причем висел не в одном месте. Ну я любопытства ради и прихватил один.

Протянул Кару небольшой листок дешевого папируса, на которых обыкновенно писали всякие объявления.

На листке, обведенный траурно-черной рамочкой, красовался призыв:

«Храм Последних Темных Дней приглашает всех граждан, которым не безразличны судьбы Отечества и Геба, на богослужение, посвященное изгнанию Темного Бога».

Ниже буквицами поменьше указывался адрес, по которому располагался храм: улица Птолемея Пятнадцатого, в помещении театра Флавия.

— Не мыслю, что много там узнаем, однако все лучше, чем в этом клоповнике обретаться.

— Я иду! — решительно молвил царь и вопрошающе глянул на Будрю.

Тот покрутил, покрутил свой ус и неохотно кивнул:

— Hex бенде! Хотя, бей меня Перкунас своими молниями, не по нраву мне твоя затея, пане леший! Совсем не по нраву!

Театр Флавия, наверное, в свое время был весьма популярным в Брундизии заведением. Об этом свидетельствовало уже одно то, что находился он на центральной улице города. Да и фасад здания еще хранил остатки былой роскоши: не полностью опала позолота на резной вывеске, изваяния девяти муз находились в относительно ухоженном состоянии.

Однако в связи с общим упадком интереса граждан этой части Империи к изящным искусствам, начавшимся с четверть века назад, театр захирел и сдавался нынешним его владельцем в аренду тем, кто мог дать более-менее приличные деньги.

На входе троицу неофитов встретил худосочный бледный тип, одетый в черный балахон с откинутым капюшоном.

— Ваше приглашение, — обратился он с поклоном к Будре, наверное вызвавшему наибольшее уважение своей дородностью и внушительной физиономией

Лех недоумевающе оглянулся на своих спутников. Какое еще приглашение, разве вход не свободный?

Козлорогий, сориентировавшись, сунул ему в руку листок с объявлением.

— Это? — спросил вояка, протягивая папирус привратнику.

Тот с поклоном принял лист.

— Прошу шесть денариев, господин.

— Як то? — шарахнулся лех. — За цо?

— Благотворительный взнос, — развел руками тощий. — На борьбу с Темным Богом. Разве господин не хочет, чтобы враг человеческий был повержен?

— Господин хочет! — заверил его Кар, пребольно наступая на ногу своему телохранителю. — Очень хочет, не правда ли?!

— Так есть, так есть! — поспешил согласиться Будря, доставая из кисета шесть монет.

Приняв взнос, привратник достал из кипы, лежавшей рядом с ним, три точно таких же балахона, в который был облачен и он сам.

— Господа могут переодеться прямо здесь.

— Зачем?! — воспротивился лех.

— Ну, возможно, господин не хочет, чтобы его узнали. Наше собрание хотя и открытое для всех, но разумные меры предосторожности не помешают. Не ровен час, просочатся слуги Темного Бога. Наряд поможет скрыться от их дурных глаз.

— Разумно! — восхитился леший, помогая Будре облачиться.

Царь справился с одеванием самостоятельно.

— На выходе сдадите, — предупредил привратник, всучивая каждому из них по небольшому клочку папируса. — Не забудьте накинуть капюшоны.

— То есть справжний лехотрус! — возмущался телохранитель, шествуя в глубь здания. — Выдуривают у людей деньги, злодеи бессовестные!

Пройдя по длинному темному коридору, едва освещаемому несколькими тусклыми светильниками, они попали в довольно вместительный зал, в котором находилось три или четыре десятка людей, одетых все в те же черные балахоны. Одеяния сливались с обивкой стен. Света здесь тоже было не больше, чем в давешнем коридоре. Четыре факела по углам да пара в центре, прямо над большим столом, покрытым все тем же черным сукном.

Кару вдруг сделалось жутковато, и он вцепился в руку лешего.

— Не робей, паря, — подбодрил мальчика лесной князь. — Они не страшные. Играют только.

Непонятно откуда рядом со столом возникла человеческая фигура.

— Граждане! — глухо зазвучал голос из-под капюшона. — Последние Темные Дни, о которых вот уже три столетия предупреждала наша церковь, не за горами.

— У-у-у! — раздался в ответ встревоженный людской ропот.

Говорящий поднял руку, и гул умолк.

— Темный Бог уже явился на наш родной Геб, как говорят иные, и начал опутывать все своими сетями зла!..

— Открыл Аунако! — съехидничал козлорогий, но на него устыжающе цыкнули.

— И что же нам теперь делать? Что делать, я вас спрашиваю, благородные квириты? Поддаться соблазну и, поклонившись врагу человеческому, пойти к нему в услужение?

— Нет! Нет! — загремело под сводами.

— Нет! — возопил и поддавшийся общему настроению Будря. — Не позвалям!

— Правильно, благородные квириты и чужеземцы! Не позволим врагу завладеть нашими душами и телами! Нужно обороняться.

— Да! Да! — согласилась с оратором толпа.

— Но как, спросите вы? Простое оружие, сделанное руками человека, бессильно причинить вред Темному Богу! Значит, нужно найти нечто такое, чем его можно повергнуть во прах! И необходимы те, кто сумеет удержать в руках это сверхоружие! Нам следует призвать Небесное Воинство!

— Небесное Воинство! — пролетел восторженный вздох-всхлип.

— Сейчас зачнет денег просить, — разочарованно сказал леший и оказался прав.

— Но для этого потребуется много средств. Так неужто ж вы, благородные квириты и чужеземцы, пожалеете внести малую лепту на великое дело?

— Нет! Нет!

— Да! — нестройным диссонансом вплелся в общий хор звериный вопль Будри.

— Что? — возвысил голос оратор. — Кто сказал: «да»?

— Да! — поспешил на выручку верному слуге Кар. — Не пожалеем!

— Правильно! — поддержал леший и заухал, заулюлюкал на разные лады.

Несколько широкоплечих чернобалахонников, уже начавших было угрожающе приближаться к прижимистому леху, вдруг остановились, и их движения замедлились…

Мальчик приметил, что двое или трое из них бессильно привалились к стене и словно оцепенели. Он с уважением посмотрел на лесного князя. Ну и умелец!

Между присутствующими в зале начал медленно двигаться собиратель подаяний с большим коробом в руках. Зазвенели монеты. Кое-кто даже бросал кошельки. Судя по тупому звуку, достаточно увесистые.

Еще один ражий детина принялся обносить жертвователей подносом, уставленным стаканами, прикрытыми сверху небольшим хлебцем. «Прихожане» благодарно принимали угощение, медленными глоточками осушали напиток и закусывали.

Будря, горя желанием залить пламень тоски по очередным выброшенным на ветер денариям, заграбастал свою порцию и одним махом хлобыстнул подношение, приготовившись при необходимости по-молодецки хакнуть и занюхать печеньицем. Но тут же состроил страдальческую рожу и выплюнул пойло изо рта.

— Вот уроды! — возмущенно выругался воин. — И тут лехотрон! За такие деньги простой водой поить!

— Вознесем же песнь, призывающую Небесное Воинство! — торжественно воздел длани вверх человек у стола.

Света в зале чуток прибавилось.

Окружающие Кара и его компаньонов люди начали расправлять в руках какие-то клочки папируса. Тут тартессит вспомнил, что и у них есть точно такие же, врученные привратником.

Развернув свою записку, он впился глазами в неровные строчки, нацарапанные скверным почерком. Прочитав их, мальчик удивленно спросил:

— Что, что это?!

— Вторая часть пророчества! — торжественно ответил житель куявских лесов. — Таки не зря мы сюда забрели! А то я ужо беспокоиться начал, что подвело старика чутье…

— Но разве она существует?!

— Да тише ты, пострел. Не ровен час, услышат. Выходит, что наличествует. Только ты нашим девахам до поры-то до времени не трепись. Лады?

Глава 6

ПРИЯТНАЯ ПРОГУЛКА

— Ой, да не беспокойтесь вы так! — всплескивал руками маленький, весь какой-то сдобный, похожий на булочку с корицей капитан. — В это время года нет ни штормов, ни бурь. Вся поездка займет не более суток и станет для вас приятной прогулкой!

— А пираты? — воинственно подкручивал ус Будря. — Цо пан мувит о пиратах?

— Да-да! — подхватила всезнайка Орланда. — Я слыхала, что в последнее время в здешних водах участились нападения пиратов на торговые и рыбацкие корабли.

На пухлом лице моряка заиграла масленая улыбка.

— Ой, да кто позарится на мое корыто…

Тут он понял, что сморозил явную глупость и поправился:

— Я хотел сказать, что наш корабль такой быстроходный, что за ним ни одному пиратскому судну не угнаться.

— Ну да, ну да, — поддакнула Орландина, скептически глянув на «Октавию».

Характеристика, данная этому плавучему средству его владельцем, была как нельзя более меткой. Корыто, оно корыто и есть.

— Так что, по рукам? — заволновался морской волк, видя, что верный заработок может ускользнуть из его цепких рук.

Терять пятнадцать ауреусов ему ой как не хотелось. Для него это было целое состояние. На эти деньги можно сделать капитальный ремонт, купить новые паруса. Тогда «Октавия», знавшая и лучшие времена, сможет еще долго и верно служить своему хозяину.

Путники переглянулись.

Цена, заломленная капитаном за обычный рейс до Патр, была просто несусветной. Правда, сначала он вообще запросил с них двадцать пять ауреусов, мотивируя это тем, что соглашается брать на борт «всякую живность» (имея в виду осла, кусика и лешего, принятого за диковинную обезьяну) и берет на себя урегулирование «проблем с властями». То есть, попросту говоря, не сообщит, куда следует, о группе подозрительных пассажиров, торопящихся убраться из Италии в Ахайю.

Почему «подозрительных»? Ну, это и самим господам должно быть очевидным. Как прикажете воспринимать юного нобиля, переодетого в хламиду, но при этом имеющего такую благородную осанку и повадки персоны, привыкшей повелевать. Рядом с ним двое телохранителей, маскирующихся под селян, но то и дело тянущихся к поясу, словно там должен добрый меч висеть. Причем один явно иностранец, а второй — переодетая в мужика девица…

(Орландина чуть на куски не разорвала остроглазого нахала; она-то наивно полагала, что ее маскировка удалась на славу.)

…Ну и пышная красавица. То ли нянька, то ли возлюбленная молодого господина…

(Тут пришел черед Ланде раскраснеться, словно маков цвет; чего-чего, но подобного она не ожидала. Любовница?! Хм, хм…)

— По рукам! — протянула ладонь Орландина, и, когда пухленькая ручка капитана оказалась в ее руке, амазонка так крепко вцепилась в длань моряка, что тот даже взвизгнул от неожиданности.

— Только без сюрпризов! — приблизив лицо к мигом вспотевшей харе судовладельца, зловеще прошептала амазонка. — Идем налегке, без груза, и чтоб ни каких других пассажиров!

— Да-да-да!! — зачастил горемычный капитан, уже было примерявшийся, куда бы пристроить пару бочек фалернского и несколько мешков кофе (ну, в самом деле, не идти же в Ахайю порожняком). — Какой раз говор, достойнейшая! Какой разговор!

— Смотри у меня! — погрозила кулаком прознатчица. — Лично все закоулки осмотрю! Итак, до вечера.

— Зря ты с ним так, Динка! — пожурила ее сестра, когда они покинули причал. — Он же все-таки рискует, беря на борт таких опасных пассажиров, как мы.

— Ничего с ним не случится! Я таких гадов насквозь вижу. Он за все удавится, а тут целых пятнадцать золотых! Будет держать язык за зубами, как миленький.

— Так есть, так есть! — поддакнул лех, которому ужас как хотелось надавать толстому пройдохе канчуков, так он его допек своим непочтительным отношением к ясному пану крулю и его ближним людям. — Лайдак, он и в Брундизии лайдак!

Один Кар не принимал участия в общем разговоре. Весь вечер он был тих и задумчив.

Вдохновенный поэт слагал очередной шедевр.

На сей раз это была торжественная песнь, посвященная их отплытию к ахайским берегам. Там, в священных кипарисовых рощах, у напевно журчащего Кастальского ключа великий Феб совершит чудо и вернет своему преданному слуге человеческий облик.

Все это непременно нужно описать в сильных и звучных стихах. Запечатлеть смятение души, терзаемой ожиданием грядущих перемен. Набросать картины морской стихии, пытающейся помешать свершению надежд певца…

Стир с сомнением поглядел за борт.

М-да, вряд ли это можно назвать бушующей стихией. Ленивые волны Ионического моря едва шевелились. А веющий с моря ветерок был всего лишь плодом поэтического воображения. Паруса висели, словно крылья у подбитой вороны, и не думали надуваться.

И как только их «Октавия» отчалит? Правда, капитан клятвенно обещал, что к вечеру ветер должен появиться. Кто его знает, может, и не врет. Не все же время ему врать.

Вот, например, обещал, что стойло, в котором разместят осла «дорогих пассажиров», будет застлано самым качественным душистым сеном. А взамен этого бросил охапку практически несъедобной соломы. И в яслях вместо отборного овса и ячменя что-то гнилое и дурно пахнущее. Вода застоявшаяся.

Нет. в таких условиях совершенно невозможно работать!

Нужно будет пожаловаться Орланде. Вечером, когда путники явятся сюда с багажом и припасами. Пусть приструнит наглеца. Или Кару. Кажется, мальчишке пришлись по душе Стировы песни. Особенно те, для взрослых, которые поэт не решался исполнять в присутствии дам…

— Эй, на «Октавии»! — раздался с берега громкий голос, показавшийся Стиру смутно знакомым. — Есть на борту хозяин?!

Поэт решил полюбопытствовать, что же это там за крикун выискался, и высунул морду в окошко, прорубленное в борту и пропускающее в его «каюту» свет и свежий воздух.

— Чего вам?! — нелюбезно откликнулся вышедший на палубу капитан.

— Куда путь держите? — все так же громогласно поинтересовался прилично одетый парень лет двадцати пяти, лицо которого украшала небольшая клинообразная бородка.

— А кто вам сказал, что я вообще собираюсь выходить в море? — отбрил толстяк.

— Ну меня не проведешь, любезный! Сам не один год под парусом ходил.

— Много вас таких, крыс сухопутных, тут шастает.

— Это кто крыса?! — возопил бородатый. — Ты кого крысой назвал, плебей?! Я вот тебя сейчас в куски изрублю.

Словно из воздуха появился короткий меч, которым парень стал грозно размахивать над головой.

Тут же на его руке повис спутник бородатого, миловидный белокурый юноша.

— Ты что, что ты делаешь?! — зашептал он. — Сейчас этот вызовет береговую стражу.

— И что с того? — тупо уставился забияка. — Имел я их…

— Да, но тогда нам придется объявить, кто мы.

— Ну? — по-прежнему не понимал парень. — Дык елы-палы…

— ОН велел, чтоб все прошло тихо.

— Послушай, милейший, — обратился блондинчик к капитану. — Заработать хочешь?

— Допустим, — осторожно ответил хозяин «Октавии».

— Пять ауреусов, если доставишь нас в Патры.

— Сколько?! — завопили одновременно бородатый и моряк.

— Ты с ума сошел! — возмущенно насел на приятеля бородач. — Да за такие деньги я сам тебя на тот берег доставлю. На лодке, сидя за веслами!

— Во-во! — пошло захихикал капитан, расслышавший их перебранку. — Тебе самое место — гребцом да на галеры.

— Заткни пасть! — взревел крепыш.

— Шесть ауреусов!

— Идиот!

— Хе-хе! — презрительно рассмеялся моряк.

— Семь!

— Дурень!!

— Ха-ха!

Стир с замирающим сердцем вслушивался в перебранку. Ну кто же победит-то, в конце концов?

— Восемь!

— Полоумный!!!

— Хо-хо!

Дойдет ли блондин до нужной цифры?

— Де… — не договорил юноша.

Ладонь бородача намертво припечатала его уста.

— Ни слова больше! — пригрозил он напарнику. — Уходим. Найдем кого-нибудь посговорчивее!

Он сверкнул гневными очами в сторону «Октавии».

— Осел! — попытался вывернуться из цепких объятий блондин.

— Так ты еще и браниться вздумал! — возмутился здоровяк.

— Да нет же! — рассердился юноша. — Там, на борту, осел! Смотрит на нас из окна и скалится!

— Где? — не поверил атлет. — Ну где твой осел?! Ничегошеньки не вижу!

Блондинчик растерянно пожал плечами:

— Только что был. Вон в том окне.

— Ох, — хмыкнул старший. — Беда мне с тобой. Экий ты чувствительный, право. Словно девка красная. После той ночи везде-то тебе ослы мерещатся.

Так, перебраниваясь, они и удалились с причала.

А у Стира еще долго колотилось сердце.

В этой парочке он узнал тех самых воинов, которые были на лесной поляне вместе с Мерланиусом.

Гавейн и Парсифаль, как их называл старый колдун в леопардовой шкуре…

— Эй, стойте! — кричал блондин, энергично размахивая руками. — Стойте! Куда же вы?! Мы согласны дать пятнадцать ауреусо-ов!!

Со злым недоумением смотрели приятели на удаляющуюся тартану, вытаскиваемую из гавани небольшой буксирной галерой.

— Опоздали, — пробормотал Парсифаль. — Не надо было жмотничать. Уже завтра были бы в Ахайе.

— Ну поганый же город! — заорал Гавейн, брызгая слюной. — Имел я в задницу этот Брундизий, и всех его вонючих жителей, и все его гнилые лоханки!!

— Что ты сказал?! Ты, значит, всех имел? И даже меня?!

Прикусив язык, Гавейн обернулся.

К ним вразвалочку направлялся здоровяк в одеянии стражника.

Будь тут девушки или кто-то из их спутников, они бы узнали командовавшего караулом у ворот франка.

— Э-э, милейший. — Гавейн проклял себя за не сдержанный язык. — Вы не так поняли. Я готов компенсировать…

Он потянулся к мешочку с деньгами.

— Я тебе не милейший, драная британская ты кошка! — взревел франк, вцепляясь в воротник рыцаря.

— Это вот можешь своего дружка постельного, — движение головы в сторону Парсифаля, — так называть в кроватке по утрам! И деньги твои поганые мне не нужны! Ответишь за свои слова!

Тут Перси, решив, что надо бы вмешаться, попробовал оттащить разбушевавшегося блюстителя порядка от приятеля.

Не отпуская Гавейна, франк небрежно отмахнулся, и блондин отлетел назад с разбитым носом.

Словно не замечая веса, страж порядка приподнял над землей совсем не миниатюрного Гавейна и со всего маху швырнул его на жалобно скрипнувшие доски причала.

— Это для начала, вельхская морда, — сообщил он заоравшему от боли рыцарю Круга Стоячих Камней. — А это — на закуску, — добавил он пинок по копчику. — А на третье будет тебе неделя отсидки в нашей кутузке.

На свою беду, стражник совсем забыл про Парсифаля, полагая, что тот надолго выведен из строя.

И напрасно.

Ибо в парне закипала та самая тевтонская ярость — жуткий «furor Teutonic», который когда-то заставлял рыдать и биться головой о стену самого первого из августов, оплакивая порубленные в германских лесах легионы. К тому же перед ним был франк, старый враг его предков.

Утерев стекающую с разбитой сопатки кровь, он подскочил к своему дорожному мешку и, быстро развязав его, извлек не что иное, как фракийский чекан.

Оружие не такое страшное, как секира норманнская или классическая рыцарская, но тоже весьма опасное в умелых руках.

— Нет-нет, не надо!!! — завопил Гавейн, увидев подкрадывающегося к похохатывающему стражнику товарища.

Но франк не обратил внимания на этот крик, вернее всецело отнес его на свой счет.

— Надо, Тео, надо, — и занес ногу для нового пинка.

А уже через пару секунд с топором в черепе рухнул на доски пристани, окрасив их смоляную черноту кровью.

— Что ты наделал, идиот! — завопил Гавейн, вскакивая. — Зачем ты его убил?! Нам же теперь…

— Будет знать, как поднимать руку на потомка Цицерона! — зло процедил Парсифаль, пнув труп щегольским сапогом.

— Люди, что же это делается?! Люди, убивают! Человека убили! — заорал кто-то.

Обернувшись на крик, приятели увидели сидящего в лодчонке старика, метрах в пятнадцати от причала мирно удившего рыбу.

Вырвав топор из мертвого тела, Парсифаль метнул его в невольного свидетеля их преступления, но промахнулся на какую-то ладонь. Оружие, булькнув, скрылось под водой.

Разъяренный рыцарь приготовился прыгнуть в море, чтобы вплавь добраться до деда и ликвидировать свидетеля, так сказать, на корню.

— Ты, болван, что делаешь?! — завопил Гавейн благим матом. — Надо бежать! Бежим!!

И они оба рванули куда глаза глядят.

Гавейн бежал быстрее лани.

Быстрее, чем кролик от беркута. Быстрее, наверное, чем олимпийский чемпион — тому наградой был жалкий лавровый венок, а ему, Гавейну, его драгоценная, единственная и горячо любимая жизнь.

Он пролетел через корабельное кладбище, перепрыгивая шпангоуты и еще не растасканные аборигенами на топливо бимсы. Он обогнул пересохший фонтан у выхода из порта, увернулся от нагруженного корзинами грузчика, чуть не сбив того наземь, и нырнул в узкий переулок.

Остатками разума или, может, чутьем преследуемого он понимал, что только быстрота может его спасти. Где отстал и куда подевался Парсифаль — здоровяк и не заметил.

Не чуя под собою ног, летел Гавейн по лабиринтам старых переулков, пока не уперся в глухую стену.

Пару раз ударил в нее кулаками, словно пытаясь пробить дорогу наружу, а потом зарыдал, опустившись наземь.

Все пропало! Все пропало! Из-за этого белобрысого урода, этого германского дикаря! Из-за его дурацкой секиры!

А главное — из-за осла!

Теперь уже и Гавейну стало казаться, что он и сам видел проклятое животное на борту «Октавии».

Делать было нечего. Нужно связываться с командованием — только Ланселат или сам Арторий могли ему помочь

Шепча слова самых страшных проклятий и ругательств, Гавейн извлек из потайного кармашка заветный амулет — одну из тех полезных штук, которыми их снабдил Мерланиус. Чертыхаясь, разбил о камень стены предохранительную крышечку слоновой кости.

— Командор, вы меня слышите? Вызывает Гавейн! Как слышите меня?! Гавейн вызывает командора Ланселата…

— Так, так, пане Борута! — гоготал Будря, дружески тыкая лесного князя кулаком под ребра. — Бей меня Перкунас своими молниями!

Старый воин блаженствовал.

Наконец-то можно хоть немного расслабиться.

Самую малость.

Не хватаясь то и дело за боевой фамильный меч, не вздрагивая от каждого подозрительного скрипа и шороха, не прислушиваясь к невнятным всхлипам юного подопечного, одолеваемого ночным кошмаром.

Сидеть вот так за столиком, уставленным яствами и бутылками с добрым вином. Слушать соленые шутки и прибаутки козлорогого похабника.

— Тише, тише, пан, — шикал на него рыжий бес. — Детвору разбудишь. Пусть отдохнут, сердешные. Умаялись, чай, от ворогов лютых бегаючи.

— Да уж, — нахмурился лех. — Цо есть, то есть. Бедные дети!

Покусал ус и вдруг разразился проклятиями:

— Цоб мне больше не увидеть своего маетка! Пусть пан Мудря присоединит Большое Дупло к своим паршивым Козлиным Кучкам! Когда же все это закончится?!

— Как Темного Бога побьют…

— Ага, — покивал головой пан. — Или он нас.

На палубу вышел позевывающий Стир.

— Что, поэт, аль не спится? — обратился к нему, хитро прищурив желтое око, леший. — Может, налить?

— Ой, да ну его, это вино. И без него голова кругом идет.

Быстро перебирая ногами, длинноухий устремился к борту и начал блевать.

— Совсем как мой ясный пан круль, — вздохнул Будря. — Тот також качку не переносит. Еле заснул. Спасибо тебе за зелье. Помогло.

— Не на чем — помахал рукой его собутыльник. — Мы, лесные князья то есть, каждую травку знаем и ведаем, какой от нее прок аль беда человекам приключиться может. Вот и пользуем помалеху. Ежели, конечно, свой лик людям казать изволим, — добавил он.

— А цо, не любите нас?

— Не то чтобы совсем не любим. Но опасаемси. Зане как от вас многие порухи и безобразия нашему брату, лесным князьям то есть, терпеть приходится…

— Эгей, болезный, — повернулся леший к борту. — Тебе не пособить?

— Буль-буль, — ответил несчастный стихотворец.

— И вот чего никак в толк взять не могу, — продолжил козлорогий, послав пару мелких синих молний Стиру в хвост. — Отчего так: к своей домашней нелюди, ну ларам там, пенатам, домовым по-нашенски, вы вполне терпимо относитесь, а вот тех, кои в лесах да на воде живут, «чужими» зовете-величаете…

— Ну я, положим, не такой, — неуверенно почесал затылок Будря.

— Ведаю. Потому и не брезгую с тобой хлеб-соль делить. И парнишечка твой такой же, как и ты. Но Силы у него… Как у молодого бычка. Поостеречься бы надо. Не ровен час, не сумеет совладать.

Промочил горло.

— А наши девахи? Та, что потише да поскромнее, еще ничего. А вот сестрица ейная… Ох и язва же, ох и язва моровая. Ничего, пройдет дурость-то. Перебесятся. Но обе тоже Силой меченные. Не такой, как мальчонка, не тутошней, но тоже могутной.

— Як то так? — заинтересовался бравый вояка.

Леший отмахнулся:

— Тебе не понять, не суши голову.

Видя, что Будря насупился, словно грозовая туча, рыжий толстяк поспешил исправить свою оплошность.

— Их Сила рождена не на Гебе…

Глаза старого леха начали выкатываться:

— Бей меня Перкунас своими молниями!

— Не поминай всуе, — посоветовал леший. — А то ведь надоест старику, да стрельнет в тебя — костей не соберешь.

Будря с опаской уставился в безоблачное небо, не замечая довольной мины собеседника. Однако лех не собирался сдаваться.

— Слухай, пане, — снова приступил с расспросами царский телохранитель. — А коли не в нашем, то где? На Луне, что ли?

— Почему на Селене? Хотя…

— Яичница! — негромко вскрикнул Стир.

— О, наш артист опамятовел! — обрадовался леший. — Взалкал ужо!

— Слухай, пане, — тем временем вышел из ступора царский телохранитель. — А цо то ты мувил, цо Сила паненок не на Гебе уродзона? То где еще? На Селене?

— Почто на Селене? Хотя…

— Глазунья! — снова забормотал стихотворец. — Огромная-преогромная!

— Пан Стир, иди до нас. Тутай и яичница есть, и окорок, и доброе винко!

— Да нет! — нетерпеливо стукнул копытом о палубу длинноухий. — Я говорю, что яичница там, за бортом!

— Тьфу! — сплюнул в сердцах Будря. — Перечаровал ты, пане леший. Не туда свои молнии кинул!

— Ой, что это?! — не унимался Стир Максимус. — Гигантский глаз!

Вояке и козлорогому надоело это представление. Они живо поднялись и, нетрезво пошатываясь, направились к бредившему ослу с недвусмысленными намерениями унять его силой. Но едва подошли к борту, как весь их хмель словно рукой сняло.

Потому как из темной бездны на них пялилось… исполинское ОКО.

Оно и впрямь напоминало колоссальную яичницу-глазунью. С той лишь разницей, что желток не застыл в пропеченном белке, а медленно вращался по окружности.

— Цо то есть? — выдавил из себя помертвевший Будря.

— Не знаю, — также шепотом ответствовал леший. — Как бы не кракен-батюшка.

— Кр-кр-крак-кен? — заволновался Стир.

— Не каркай, будто ты не осел, а ворона! Нужно будить малышню. Без нее, коли что, не управимся.

На шум выскочил капитан.

— Что стряслось? — протирая заспанные глаза, поинтересовался он. — И что ваша животина делает на палубе?

— Пасусь! — вызывающе ответил поэт, повергнув моряка в священный ужас.

— Ты вот чего, паря! — хлопнул капитана пару-тройку раз по щекам козлорогий. — Не время щас на говорящих ослов пялиться. И не такое на белом свете бывает. Глянь-кась вон туды.

Ткнул пальцем в море за бортом. Капитан посмотрел… И кулем осел на палубу, потеряв сознание.

Рядышком за компанию прилег обеспамятовавший от потрясений Стир.

— Что морской волк, что осел длинноухий — все едино! — покачал головой лесной князь.

— Как, дева-воин, — обратился он к появившейся на палубе Орландине, — не желаешь ли и ты к ним присуседиться?

Амазонка нахмурилась. Этот косматый толстяк не переставал вызывать у нее глухое раздражение.

— Может мне кто-нибудь внятно объяснить, что здесь происходит?

— Пан Борута мувит, цо то може быть кракен, — поведал о грозящей напасти Будря.

Орландина перегнулась через борт.

— Хм, вполне возможно.

— Кракены об эту пору года обычно спокойные, — раздался у нее за плечом звонкий мальчишеский голос.

— Да и вообще на людей они редко нападают, — поддержала Кара всезнайка Орланда.

— Так, вижу все в сборе, — констатировала прознатчица, обозрев столпившихся у борта путешественников.

Стир с капитаном, уже пришедшие в себя, стояли чуть поодаль от других.

— У твоего рулевого нервы крепкие? — на всякий случай поинтересовался у моряка поэт.

— Как канаты! — гордо выпятил грудь хозяин корабля. — Я людей под себя подбираю.

— Ну-ну…

Тем временем рядышком с первым глазищем появилось и второе, такое же громадное. Желтки-зрачки вращались с немыслимой скоростью.

Холодные пальцы ужаса сжали сердца людей, находящихся на борту «Октавии». Все почувствовали приближение чего-то чуждого и непостижимого.

Орланда, упав на колени, воздела к темному ночному небу, усыпанному яркими звездами, руки с зажатым в них распятием.

Сестра посмотрела на нее с плохо скрываемой завистью. В эту минуту амазонка тоже страстно захотела иметь в душе хоть каплю искренней, не замутненной ничем посторонним веры.

— Проси, проси своего бога лучше! — громко прокричала она.

И тут гигантские очи стали медленно подниматься к небу.

По морю пошла огромная волна, едва не перевернувшая корабль. «Октавия» бортом зачерпнула воды и жалобно застонала, как раненый зверь.

Из морской пучины выдвинулся живой «утес» с двумя круглыми совиными глазами и крючковатым, хищным, грозно щелкающим клювом.

— Страсти-мордасти! — привычно почесал затылок леший. — Таки кракен и есть! Ну, робяты, тут, кажись, и конец нашему пути!

Пощелкав перстами, козлорогий сотворил из ничего огненный шар размером с человеческую голову.

— Нет!! — предупреждающе вскричал Кар, но было поздно.

Пару мгновений пожонглировав шаром, перебрасывая его из одной руки в другую, лесной князь размахнулся и запустил пылающий снаряд в морское чудище.

Долетев до кракена, сгусток огня рассыпался на десяток шариков поменьше и осветил монстра, ослепив его. Несколько искр угодили обитателю глубин прямо в глаза, остальные с шипением вонзились в фиолетовую студенистую плоть.

Кракен дернулся, вновь подняв гигантскую волну, а затем… заревел.

Этот вопль не походил ни на что, слышанное доселе людьми, сгрудившимися на палубе «Октавии». В нем слились вой ветра и рев проснувшегося вулкана, плеск низвергающегося водопада и шум катящихся по горному склону камней, мольба о помощи и скрежет проклятий.

— Вот глотка луженая! — восхитился лесной князь. — А ну-ка, други, заткните пальцами уши и откройте рты!

Когда его приказ был исполнен, толстяк разразился ответной трелью. Да такой заливистой, что на грот-мачте пузырем надулся и с треском лопнул парус.

Зверь морской от неожиданности притих.

— То-то же! — наставительно воздел перст указующий куявец. — Знай наших! Зря меня, что ль, Соловьем-разбойником дома кличут?! Еще огоньку? — Он задорно принялся лепить новый шар.

— Погоди! — повис у него на руке тартесский царь. — Дай я попробую! Побереги силы для свиты!

— Какой еще свиты? — не поняла Орландина.

— Кракен словно август морской. Он в одиночку не охотится. Обязательно прилипалы рядом отираются.

— Да справишься ли ты с этой чудой-юдой, паря? — усомнился леший. — Хотя… — уже в который раз за эту ночь молвил он. — Попробуй. Авось…

Юноша величественным шагом прошествовал к борту, сбросил с себя плащ и остался в одном хитоне. Протянув к кракену руки, он начал медленно и напевно произносить какие-то непонятные слова.

Из всего, произносимого им, Орланда поняла только имя Хоренна, часто повторяемое мальчиком, Она слышала его однажды, во время битвы с морскими чудовищами на Царском Берегу в Тартессе. Однако тогда юный повелитель государства был слаб и растерян, угнетенный бедами, обрушившимися на его столицу. Нынче же он стоял, гордо выпрямив стан, а речь его была уверенной и властной.

Завороженный одному ему понятными словами кракен застыл на месте. Огромные чаши глаз подернулись пленкой полупрозрачных век.

Как-то пару лет назад в Сераписе Орланда видела вендийского фокусника, заставлявшего с помощью флейты танцевать ядовитую змею. Примерно то же происходило и сейчас.

Кракен медленно раскачивался из стороны в сторону, словно стараясь подстроиться под ритм песни, слетавшей с уст царя Кара:

— Во дает малец! — восхищенно присвистнул лешачок. — Сила так и прет! Слышь, дочка, — обратился он к Орланде. — Помоги-ка парню. Боюсь, он скоро выдохнется.

— Но как?!

— Просто подойди и возьми его за руку. А другой рукой за свой амулет держись. Да смотри, что бы тут ни творилось, не отпускай руки!

Девушка в точности исполнила его повеление. Кар сначала запнулся от неожиданности, но потом как-то враз оживился, голос его окреп и зазвенел гораздо бойчее и тверже:

— А теперь, други, держитесь! — потряс кулаками леший. — Пришла пора всем подраться!

— Цо пан мувит?

— Ниц, пане, — неожиданно для леха ответил ему козлорогий по-артанийски. — Тыле то, цо наразе бендем валчиць!

— О, воевать! — оживился Будря, выхватывая саблю. — А с кем?

— Эти чудища тебя устроят?! — стала с ним плечом к плечу Орландина, тоже обнажившая верный скрамасакс.

— Где чудища? — взревел ошалевший от страха Стир Максимус. — Какие чудища?!

— Под ноги, под ноги гляди! — ткнула мечом ку да-то в палубу амазонка.

Ослик взбрыкнул передними ногами и угодил в нечто мягкое, склизкое и шевелящееся.

— И-а, и-а!! — начал длинноухий топтаться по клубку морских змей, невесть откуда появившихся на «Октавии».

Орландина была атакована сразу двумя огромными крабами.

«Вжик, вжик!» — звенел скрамасакс, рубя плохо поддающийся хитин В разные стороны летели ошметки мяса, водорослей и слизи.

Пока амазонка разбиралась с первой из пучеглазых образин, вторая подобралась к девушке с тыла.

Замахнувшись клешней, краб намеревался то ли пронзить ею врага, словно копьем, то ли отрезать воительнице руку. Однако не успел, отброшенный прочь мощным ударом задних копыт Стира. Тварь отлетела на несколько локтей и шлепнулась на спину, беспомощно шевеля клешнями.

Окрыленный первой победой поэт вскочил крабу на брюхо и принялся лихо отплясывать какой-то дикий танец. Сначала противник пытался оказать сопротивление. То одна, то вторая клешня тянулись к ослиным ногам, хвосту, морде. Но ушастый песнопевец вовремя увертывался, не переставая работать всеми четырьмя копытами. Постепенно движения краба становились все более вялыми, пока, наконец, и вовсе не затихли. Для верности раздробив поверженному врагу обе клешни, Стир спрыгнул с него и пошел искать себе нового соперника.

Справившись с членистоногим, Орландина огляделась по сторонам. В пылу схватки она не успевала следить за происходящим. Теперь, когда ночная тьма постепенно начинала рассеиваться и на горизонте забрезжили первые лучи восходящего солнца, стало возможным рассмотреть то, что происходило на палубе «Октавии».

Вот рядом друг с другом валяются два дохлых краба. Один — ее рук работа, а второй — растоптанный Стиром.

В двух шагах от них темнеет вязкая масса, из которой торчит то кусок хвоста, то оскалившаяся змеиная голова. Тоже поэт постарался.

Сам длинноухий воитель гонялся за тремя или четырьмя крупными морскими ежами. Настигая какой-нибудь из колючих шаров, ослик изо всей дури наподдавал по нему так, что морской обитатель улетал за борт в привычную для себя стихию. Это занятие, по всей видимости, забавляло песнопевца, так как с последним из ежей он не спешил расставаться, бацая его то в одну, то в другую сторону. Делал это осторожно, чтобы не пораниться о ядовитые колючки.

Запыхавшийся Будря крошил в куски полутораметрового осьминога, невесть как очутившегося на мачте. Чудище извивалось, угрожающе размахивая толстыми щупальцами с присосками. Одно из них весьма ощутимо шарахнуло владельца Большого Дупла по голове. Бравый вояка на миг замер, очумело вращая глазами, а потом с диким криком: «Ах ты Мудря недоделанный, убирайся в свои Козлиные Кучки!» — ринулся на обидчика и в три удара лишил осьминога всех его конечностей.

Если бы Орландина не видела это своими собственными глазами, ни за что не поверила бы, что такое возможно. Толстый хвастун и впрямь оказался заправским рубакой.

Студенистое тело осьминога, лишившись щупалец, шмякнулось на палубу, где и было прикончено одной из молний лешего, трудившегося в поте лица.

Вокруг козлорогого валялись дымящиеся туши нескольких спрутов. Их размеры были немногим поменьше, чем у давешнего противника пана Будри, но тоже впечатляли. Лешему также удалось поджарить парочку морских змей и еще какого-то монстра, названия которого Орландина не знала. Чем-то страшилище напоминало русалку или тритона, однако вместо человеческой головы имело толстую, лысую и усатую морду с большими слоновьими ушами.

— Осторожно, дочка! — крикнул ей лесной князь.

Амазонка едва увернулась от удара тяжелого ласта точно такого же «тритона», какого только что рассматривала.

Новый противник был тяжел и неповоротлив. Он брал скорее своей массой, чем ловкостью, и девушке ничего не стоило с ним справиться.

Кар и Орланда по-прежнему стояли взявшись за руки. Было видно, каких невероятных усилий стоит мальчику держаться на ногах. Но он стоял и продолжал распевать чудную песню на неведомом языке.

Бывшая послушница тоже устала. Ей ужасно хотелось вытереть пот, заливавший глаза, резавший и разъедавший их. Однако она понимала, что разжимать рук нельзя. От ее стойкости зависят судьбы всех людей, находившихся на корабле.

— Потерпите еще чуток, детки! — подбадривал их леший. — Скоро все кончится. Вот только солнышко взойдет!

И они терпели.

Большая морская черепаха, щелкая клювом, поползла к Орланде.

Амазонка, не раздумывая, прыгнула на спину рептилии. Принялась что есть мочи колотить скрамасаксом по панцирю, только все без толку. Попыталась достать черепашью шею или, на худой конец, лапу, но и там и сям оказалась чешуйчатая броня.

Прямехонько в клюв животного впилась голубая молния, пущенная метким лешим. Черепахе хоть бы хны. Все ползла, медленно, но неумолимо приближаясь к тартесскому царю-беглецу и несостоявшейся монахине.

В бессильной злобе Орландина хлопнула ладонью по узорчатому доспеху (из чего он только у твари сделан!).

Черепаха вдруг застыла на месте, как конь, почувствовавший узду, натянутую сильной рукой наездника. Неспешно повернула голову и уставилась на оседлавшую ее деву желтыми немигающими глазами. Чего, мол, хочешь?

— Вон, вон пошла! Убирайся прочь!

И для верности еще пару раз ударила рукой по панцирю.

Рептилия закатила глаза, будто раздумывая, а стоит ли слушаться повелений этого странного существа. Потом… кивнула и, развернувшись к Кару и Орланде хвостом, проковыляла к борту и плюхнулась в море. Прознатчица, не ожидавшая подобной реакции, еле успела спрыгнуть.

С удивлением посмотрела на свою ладонь. И что в ней такого? Может, черепаха по простой ласке истосковалась?

Или…

Или все дело в невзрачном черном колечке, подаренном ей Смоллой Смолёной при побеге сестер из Сераписа? Старая огнеметчица говорила тогда что-то в том духе, дескать, этот перстенек дает власть над всякими Древними Народцами. Орландина не придала тогда значения болтовне матушкиной подруги, но ее подарок с мизинца не снимала. Ужели это он так подействовал на безмозглого выходца из пучины?..

Додумать она не успела, ибо в эти минуты из-за горизонта выплыл сияющий Ра-Гелиос на своей золотой колеснице.

И все закончилось.

Первым бесшумно ушел под воду живой утес кракен. Еще пару минут из разом заголубевшей воды грозно глядели на людей его желтые глазищи, а потом исчезли без следа. За морским владыкой сгинула и его свита.

И если бы не останки поверженных врагов, заполонившие палубу «Октавии», ничего бы не напоминало о недавнем побоище.

— Мама миа! — возопил невесть откуда взявшийся капитан судна. — Кто мне возместит убытки?!

— Заткни пасть, урод! — прикрикнула на него Орландина, устремившаяся к осевшим на доски сестре и мальчику. — А то сейчас я тебе устрою «приятную прогулку»!

Глава 7

МОРЕ И БЕРЕГ

— Ну и шторм, хозяин! — В каюту влетел кормчий-иллириец, выжимая бороду широкой татуированной ладонью. — Ну и шторм! Трезубец Нептуна мне в… — Он закашлялся. — Шторм, это ж надо! Похлеще, чем в южных морях!

— Ничего, — бросил Горгий. — «Нереида» суденышко крепкое, из лучшего куявского дуба как-никак. Выдержит.

При последних словах оба пассажира, закусывавших за столом гостеприимного капитана, испытали немалое облегчение.

— Выдержать-то выдержит, — отдышавшись, продолжил кормчий, при этом поглядывая в сторону хмурившихся парней. — Другого боюсь — не снесло бы нас на скалы. Потому как если налетим на риф, то при такой погодке отойдем напрямки к Плутону в гости. Удивительное дело — нас на юго-запад уже пятый час несет. Так что, получается, плывем мы уже аккурат по Ахайе. Нет, как хочешь, хозяин, а не простая это буря, — повторил он, не забыв подмигнуть путешественникам. — Как будто кто нарочно наколдовал.

В этот момент «Нереида» в очередной раз рухнула в пропасть. Весла судорожно забили по воде, помогая судну вскарабкаться на зыбкую сине-зеленую гору, но надвигавшиеся сзади валы догнали кораблик, нависли над палубой, прокатились по ней.

Помянув в короткой фразе полдюжины богов, кормчий выскочил из единственной каютки «Нереиды», оставив хозяина и пассажиров в одиночестве.

С палубы донесся его хриплый рев:

— Паруса долой! Все свободные — на весла. Да пошевеливайтесь, олухи царя морского! Кого смоет за борт, тот отправится прямо к Моредержцу Нептуну! Если его кракены с тритонами не сожрут!

И спустя несколько минут отчаянный крик впередсмотрящего, перекрывающий свист бури:

— Впереди земля!

Капитан, извинившись перед почтенными гостями, удалился.

— Хвала Хонсу! — выдохнул белокурый юноша. — Итак, наши мучения подошли к концу!

Его старший приятель ничего не ответил. Пощипывая небольшую козлиную бородку, он думал о том, не поспешил ли блондинчик возносить хвалу небожителям.

Некстати вспомнился неприятный разговор, состоявшийся накануне их отъезда из Брундизия.

— Знаешь, что я с тобой сделаю, Гавейн? Я велю набить из тебя чучело! Как раз сейчас — Ланселат прошелся взад-вперед, поскрипывая новенькими сапогами из турьей кожи. — Как раз сейчас пошла мода — в богатых домах ставить чучела обезьян… Десяток монет за тебя выручишь, а большего ты и не стоишь…

— Виноват, дукс!

— Не называй меня не принадлежащим мне титулом, не поможет!

— Виноват, командор!

— Дармоеды! — рявкнул трибун. — Зачем я взял вас на службу? Жрать и пьянствовать на деньги Артория? Или дело делать? Разве все было так сложно? Всего-навсего съездить в Дельфы, передать письма и шкатулку, кому надо, устроить шум и вернуться обратно! Дело, с которым справится любая девчонка из борделя! Мужчины! Воины! Олухи!

— Виноват! — как попугай повторил Гавейн.

— Нет, пожалуй, чучело из тебя не выйдет. Слишком тупая рожа для обезьяны. Может, продать тебя в термы? Твоя задница правда тощевата, но для второразрядных клиентов сойдет. Для всяких развратных ахайцев, у которых не хватит денег на свеженького мальчика…

Гавейн молчал, лишь выпученными глазами и жалким видом демонстрируя, что такая перспектива его никоим образом не устраивает.

— Послушай, — вдруг спросил проконсул Сераписский. — А может? я идиот? Может? я чего-то не понял? Может? это ты — хороший и ловкий слуга нашего общего господина, а я — никчемный болван?

Проштрафившийся воин предпочел промолчать.

— Итак, давай по порядку. Вы двое были отправлены к нашим друзьям в Дельфы, чтобы доставить… известному лицу шкатулку и письмо, кое-что передать на словах и помочь ему разобраться с делами. На все про все вам хватило бы недели-двух. Я прав?

Гавейн мысленно попрощался с жизнью.

Когда Ланселат начинал говорить с провинившимся вот так, обстоятельно и спокойно, с этой своей легкой улыбкой, то пиши пропало…

— Вместо этого…

Трибун вытащил из стола коробочку с лаковым рисунком, распахнул ее, вынул свернутую из бурых листьев палочку, понюхал и, саркастически хмыкнув, положил ее обратно.

«Сигарилла из Аунакского королевства, две сестерции штука», — механически отметил несчастный рыцарь Круга Стоячих Камней.

— Вместо этого вы вляпываетесь в какую-то дикую историю, теряете вверенный вам груз, деньги, творите Хонсу знает что, твой приятель куда-то пропадает, и в итоге ты вызываешь меня способом, какой можно применять лишь в крайнем случае, и несешь полную околесицу…

Гавейну просто нечего было возразить.

Все было именно так.

И то, что им так и не удалось в назначенный день погрузиться на корабль (а все его проклятая жадность), и идиотская драка в портовой гостинице, и зарубленный стражник, и всякие штучки потустороннего свойства. Бегство по лабиринтам грязных улиц, куда-то исчезнувший Парсифаль, и в итоге — использование талисмана Мерланиуса.

— Я бросаю Серапис, вверенный мне Арторием… и августом, конечно, — поправился он, — и лечу к тебе. Кстати, почти полдня болтался в небе на спине создания, которое предпочел бы не видеть еще тысячу лет.

Гавейн вздрогнул.

Ланселат и впрямь примчался сюда, в окрестности Брундизия, на ездовом драконе — сыне той самой твари, которую они видели в Тартессе, правда мельче размером.

— А ты мне толком не можешь объяснить, какого Плутона вы сорвали сверхважное задание?! Между прочим, полет на драконе — не самое приятное путешествие!

(Тут Гавейн был полностью согласен с шефом.)

— Вот что, не стану я тебя продавать в термы. Жалко… бедных клиентов. Верну-ка я тебя Мечехвостам. Надо думать, там про тебя не забыли.

Проконсул хищно прищурился.

— Дароносица, — начал он загибать пальцы, — два креста с камешками (а камешки-то были отборные!), да еще подрезанный служка храма. Помнится, Мечехвосты имеют от августа привилегию суда по преступлениям своих против ордена? Я прав? Напомни, ты ведь там три года ошивался…

Мир покачнулся перед очами незадачливого порученца Ланселата.

Он пришел в себя, лишь обнаружив, что целует запыленные сапоги своего начальника, бормоча что-то вроде: «Нет, нет, только не это… Искуплю… Жизнью клянусь…».

Покачав головой, трибун брезгливо высвободился из объятий подчиненного, повернулся и направился к двери.

— Постойте, господин, не губите! — кинулся на карачках Гавейн следом за Ланселатом.

— Ну, чего тебе? — насмешливо передернул тот плечами.

— Я думаю, неспроста это все было! Кто-то против нас все это подстроил! И еще этот осел…

— Какой еще осел? — отмахнулся полководец. — При чем тут вообще осел?

— На том корабле, на который мы не сели по моей оплошности, был осел! Осел! Я понял — это был тот самый осел!! Я его узнал!

Рыцарь выкрикивал слова, будто в горячке.

— Он нас выследил!

Сейчас с Гавейном произошло то, что хорошо когда-то поняли авторы пословицы: «Один дурак может сказать такое, что сотня мудрецов не разберет».

Его отчаянная попытка оправдаться, заставившая парня импровизировать и выдумывать оправдания прямо на месте, неожиданно попала в точку.

— Ты рехнулся, братец ты мой? — Теперь Ланселат откровенно рассмеялся. — Какие еще могут быть ослы, кроме вас двоих?

— Выслушайте меня, командор, прошу… Значит, так, — волнуясь, начал он повествование. — Когда два месяца назад мы с этим пед… ну, с Перси, по велению святого отца нашего прибыли в Тартесс…

— Хорошо, пока ты прощен, — молвил Ланселат, когда Гавейн умолк. — Пока, — добавил многозначительно. — А сейчас иди, вызволяй своего напарника. Он находится во «Льве и кастрюле». Тоже хорош, красавчик. Нашел время по лупанариям прятаться! От Мерланиуса и на том свете не укроешься!

Гавейн судорожно сглотнул.

И когда это трибун, прибывший в Брундизий всего два часа назад, успел отыскать Парсифаля? И как тот оказался в лупанарии? Вот же сучара! Хоть все лети в тартарары, а у него одно на уме.

— И очень тебя прошу. — Проконсул Сераписский достал из ящичка сигариллу и с блаженной улыбкой стал ее нюхать. — Не болтай о том, о чем говорил со мной. Как оправдаться перед понтификом за про вал — это моя забота. Думаю, время, чтобы все исправить, у вас еще есть.

Оставшись в одиночестве, трибун погрузился в тяжелые раздумья.

Ланселат уже давно начинал сомневаться в том, что Арторий поступил правильно, вняв советам Мерланиуса.

Слов нет, наместник Британии умен, а его затеи всегда заканчивались успехом. Но он почему-то считал себя абсолютно неуязвимым и любил играть с судьбой в опасные игры. Ланселат же полагал, что самое главное в их деле — вовремя остановиться.

Если бы правитель спросил совета у него, то он уже давно бы настоятельно просил сделать перерыв в той гонке, которая шла уже скоро пятый год. Может, нужно затаиться и всего-то подождать, когда дряхлый август покинет этот мир?

И вот теперь свежеиспеченный правитель Сераписа с тщательно подавляемым испугом спрашивал себя вслух: а могут ли они остановиться? Точнее, позволит ли им это Мерланиус.

Впрочем, ответ напрашивался сам собой.

К счастью для Гавейна, он не слышал этих панических мыслей вслух своего отца и командора, бодрым шагом направляясь к лупанарию «Лев и кастрюля».

О-о, у рыцаря были на сей счет далеко идущие планы!

Ночь, вернее предутренний час, когда над землей еще царит темнота, но звезды уже начинают гаснуть в бледнеющем небе, выдалась у Мерланиуса беспокойной.

Он стоял в холодном мрачном подземелье, сжимая свой посох. Тот светился и сиял, бросая неяркие отблески на алтарь.

Владыка Стоячих Камней вытянул руку, и мертвенный отблеск пробежал по чешуйчатой коже застывшего на каменном полу гигантского существа.

Окажись тут Стратопедавт, он, пожалуй, решил бы, что перед ним еще одна древняя тварь, которую его Учитель пробудил от тысячелетнего сна.

И ошибся бы, ибо такие существа никогда не обитали на Гебе, да и нигде вообще. Это было целиком и полностью творение верховного понтифика Британии.

Исполин шевельнулся.

Его огромное тело сгибалось еще с трудом, руки дрожали, челюсть отвисла, придав лицу странное выражение: казалось, он изумленно уставился куда-то вдаль, хотя перед ним была лишь сырая и темная стена грота.

Торопливо захлопали жаберные крышки на бычьей шее, затем сипло, как кузнечные мехи, задышали легкие.

Постепенно, с трудом ему удалось сесть, выпрямиться, придерживаясь ладонями — каждая с тарелку. Челюсти клацнули с глухим лязгом, и жабий лик приобрел некое осмысленное выражение.

Сделав последнее усилие, чешуйчатый встал, вытянулся во весь рост, покачиваясь и возвышаясь над Мерланиусом на добрых две головы.

Он был громаден — человекоподобный великан с черной кожей, под которой виднелись тяжелые мышцы. Длинные руки, с семью пальцами, кривые когти, шкура, сходная с крокодильей, мускусный тяжелый запах… Ощущение силы и смертельной угрозы во всем облике.

— Повинуйся, — приказал человек в леопардовой шкуре.

— У-у-у… — произнес гуманоид. — Ты-ы… Я…

— Ты — мой раб, — сказал Мерланиус. — Я — твой господин. Ты создан, чтобы выполнять мою волю.

Создание сделало несколько шагов к понтифику, протягивая лапу с семью смертоносными ножами.

Потом, вдруг захрипев, упало на камни, дернулось несколько раз в судорогах и затихло.

— Дерьмо Осириса! — вполголоса выругался Мерланиус. — И этот подох!

Трехнедельные труды насмарку.

Да, ему явно не повезло с миром.

Если бы тут водились П'тилай-йи, дети Спящего в Бездне, можно было бы договориться с ними. Будь тут возможность получить нормальное оборудование и имейся у него чуть больше Силы, и проблем не было бы никаких. Тогда бы он легко сотворил первоклассного хурсарка.

Но запаса собственной маны у него до обидного мало, и расходуется она здесь ох как быстро, так что потом приходится долго ее восстанавливать, заимствуя из других «источников». От иных миров здешняя галактика почти отрезана (так и напрашивается — запечатана), а местные носители Силы на редкость злобные создания и упорно отказываются добровольно повиноваться чужаку или делиться с ним магической энергией. И нет здесь ни могучих Глубинных, ни злобных дроу.

Хорошо хоть морские гады слушаются. Да и то проколы бывают. Вот, например, как на днях с этим безмозглым кракеном. Кто же знал, что на него так гипнотически подействует обычное заклинание, пропетое мальчишкой.

Быстрее бы добраться до Книги. Без нее совсем туго.

Правда, аборигены научились неплохо мастерить зомби — но как воины те бесполезны.

А ему нужны именно воины.

«Эх, какой был экземпляр», — с грустью посмотрел Мерланиус на дело своих рук и ума.

Амфибия, способная жить и на суше и под водой, шкуру возьмет только лучший булат, бегает вдвое быстрее лошади, а реакция — четырехкратная человеческая! И к тому же отчаянно храбрая и не имеет мозгов!

К сожалению, настоящую армию из подобных монстров не сформируешь — магические твари бесплодны, но, по крайней мере, обзавелся бы отрядом превосходных и почти неуязвимых бойцов, одним своим видом внушающих страх.

А такой отряд может очень пригодиться.

Еще раз посмотрел на могучую тушу, уже начавшую разлагаться.

Немножко от морского тритона, малость от крокодила, чуть-чуть от африканского токолоша (ох, и попотеть же пришлось, чтобы поймать эту нечисть). И остальное — от человека. Сколько трудов и Силы потрачено, чтобы срастить в единую плоть эти разнородные элементы, как пришлось повозиться с инкубатором, а в результате — мало того, что тварь подохла почти сразу после оживления, так еще оказалась склонной к неповиновению.

Ну это у нее от человека — люди всегда были и будут дикими и необузданными.

Мерланиус взмахнул посохом, намереваясь уничтожить плоды своих неудачных трудов. Но ничего не вышло — лишь на секунду зажегся слабый ореол вокруг огромной массы мертвой плоти.

Зато запах резко усилился.

Зажимая нос, верховный понтифик поспешил убраться из пещеры.

Глава 8

БОЛЬШОЙ ОБЛОМ

— Как так, все места заняты?! — возмущалась Орланда, грозно наступая на простата. — Мы что, в цирк собрались на гладиаторские бои? Или в театр на премьеру новой пьесы Ромула Виктуса?!

— И вообще, что здесь у вас за бардак?! — приступала с другого бока Орландина.

Бедный простат — жрец Аполлонова святилища, заведовавший хозяйством, — не знал, куда спрятаться от напористых близняшек.

А тут еще за их спинами маячит толстый усатый мужик, вооруженный мечом, а с ним нахальный юнец, презрительно кривящий губы и посверкивающий голубыми глазами. Не говоря уж о наглом осле, скалящем зубы; рыжей, бесхвостой, волосатой и (чудны дела твои, Феб-милостивец) рогатой обезьяне, что-то лопочущей на своем зверином языке, и злобной крысе, сидящей на плече одной из сестер и истерически визжащей на весь храм.

Ну и компашка подобралась.

И как им тут втолкуешь, что опоздали они на пророчество.

По правилам, освященным веками, оракул можно вопрошать не чаще одного раза в месяц. В седьмой день каждого месяца, за исключением трех зимних, когда благой бог Аполлон отсутствует в Дельфах, скитаясь по белу свету и присматривая за порядком, пифия занимает свое место у оракула и дает прорицание тем, на кого указывал жребий.

Эти шумные паломники прибыли в город только вчера, когда до момента обращения к богу оставалось всего четыре дня и жеребьевка уже состоялась. Отобраны десять кандидатов на получение предсказания, из них сформирована очередь. Все, разговор окончен. Ну и что с того, что совершили омовение в Кастальском источнике? На здоровье!

Прошли испытание на угодность Аполлону? Все жертвы были благополучно приняты Сребролуким? Так хвала ему и честь вам. И нечего тут качать права, никто вас не надувал и не грабил. Ведь добровольно же привели своих коз на заклание? Вам что, жалко каких-то трех паршивых козочек для великого победителя змея Пифона? То-то же. Очень нужно прорицание?

Так оно всем необходимо! За этим и едут сюда люди со всех концов Геба-батюшки. Что делать?

Приезжать на следующий месяц. Или подождать прямо в Дельфах, так вернее будет. Хотя нет никакой гарантии, что в другой раз жребий укажет именно на них. Это ведь дело случая и воли тресветлого Феба. Нельзя ль как-нибудь подсобить? А можно к другим гадателям обратиться, хотя бы и прямо тут. Не такое уж у них дело важное… Важнейшее? Ну тогда ждите… Нельзя ль как-нибудь подсобить? Вы что имеете в виду?!

Что за гнусные предложения! Как можно заподозрить скромного слугу божьего в мздоимстве?! Да у них денег не хватит, чтобы подкупить жреца Аполлонова храма! Пятнадцать ауреусов? Двадцать? Сорок?! Хм-хм. Говорил же, что не хватит.

Да и кого прикажете выбросить из очереди? Вторую жену Сухумско-Боспорского царя Митридата Восемнадцатого? Чрезвычайного и полномочного посла богдыхана Чжунго Мао Сяопина? Вендийского махараджу Джавахарлала Ганди? А может быть, легата первосвященника Новоиерусалимского Петра-Павла Седьмого, кардинала Адриана?

Что значит чушь?! То есть как невозможно?! Почему это не может христианский первосвященник обратиться к великому Фебу за прорицанием? Вера не позволяет? Так это, выходит, я вру?! Вот, глядите сами. Черным по белому записано: «по личному распоряжению Петра-Павла Седьмого». Что, съели?!

Сами видите, одни первые лица. Есть среди вас кто-либо равный им по рождению или положению? Царь там или верховный жрец?

Ой, малыш, да не наседай ты так. Правильно, господин, держи его покрепче. А то он нервный какой-то.

И вообще. У меня обеденный перерыв… То есть обедню править надо. Аполлону Драконоборцу трапезничать пора.

Так что прошу на выход. Все свободны!

А еще полчаса назад, когда они вступили в этот храм, казалось, что все уже позади.

Орландина выругалась про себя, вспомнив идиотский восторг, охвативший ее у храма Аполлона.

Впрочем, неудивительно. Высокое, протянувшееся на целый квартал сооружение, заставившее ее восхищенно цокнуть языком, не имело себе равных. Ни в Сераписе, родном городе сестер, ни даже в Риме не было таких больших зданий.

Фасад был в изобилии украшен портиками, балюстрадами с коваными решетками в виде замысловатого орнамента из цветов.

Все это венчал даже не огромный, а просто-таки исполинский купол.

Войдя в храм и сделав всего лишь несколько шагов, Орландина остановилась, открыв рот в благоговейном трепете перед увиденным.

Воительница еще никогда не видела такого огромного и роскошного зала. По центру здания, высоко над огромными сводами, возносился купол, украшенный замысловатыми фресками. Со стен свисали многоярусные золотые, а может, позолоченные канделябры с египетскими вечными лампами. Орландина вспомнила слушок, что один из кельтских храмов был стерт с лица земли взрывом, когда премудрые друиды пытались раскрыть их секрет.

Солнечные лучи, проходя сквозь разноцветные стекла витражей, отражались мириадами разноцветных бликов. Широкие коридоры этажей выходили на галереи, по которым чинно прохаживались жрецы-служители и прочая человеческая мелочь — а кем же еще могли быть люди в таком храме, как не мелочью?

— Ты была в подобном храме когда-нибудь? — осведомилась наемница.

Орланда посмотрела на сестру таким взглядом, словно та спросила, была ли она когда-нибудь в аду?

И буркнула под нос что-то вроде: «Прелесть языческая».

А потом, не скрывая иронии, объяснила: то, что ее образованная и умная сестра принимает за храм. — это Булевтерий священного города Дельфы, где в праздники собираются отцы города и служители Аполлона для торжественных мероприятий, заседают священные коллегии, а заодно ведут, так сказать, предварительный прием жаждущих обратиться к оракулу.

Но, видать, великолепие проняло и ее.

Так они бы и стояли невесть сколько времени, если бы Будря не взял дело в свои руки. Не обращая внимания на толпы людей, снующих по помещению, он направился к огромной, богато украшенной стойке, протянувшейся вдоль дальней стены помещения.

И вот тогда-то они и услышали отповедь. Не положено и все.

Да, полная… неудача выходит.

Столько сил, столько средств потрачено на то, чтобы добраться до священного города, а получается, что все напрасно. Не вовремя, видите ли, прибыли.

А ведь еще вчера они были полны надежд.

Как радовался серебряный ослик, когда узрел вожделенный для каждого поэта Кастальский ключ — источник вдохновения и пророческой силы.

Стир чуть ли не вприпрыжку поскакал к роднику, намереваясь плюхнуться туда всеми четырьмя ногами сразу, нырнуть по самую челку. А вдруг Чудо случится уже прямо здесь и сейчас? Вот только коснутся брызги святой воды ослиной шкуры, и она тотчас же спадет, явив миру обновленного поэта Стира Максимуса…

Орланда еле удержала стихотворца за уздечку.

Вокруг источника была выставлена вооруженная стража. Купание вьючного животного в Кастальских водах вполне могло быть принято за святотатство и богохульство. Длинноухого могли тут же порешить на месте, а его «хозяев» заточить в узилище.

Став в очередь за свидетельством об обязательном ритуальном омовении, паломники принялись совещаться.

Бывшая послушница категорически отказывалась прикасаться к воде, взятой из языческого ключа. Хоть месяцы странствий и общение со всевозможной «нечистью» и сделали девушку менее щепетильной кое в каких вопросах веры, но была определенная граница, переступать которую она не желала. В частности, по вопросам таинств и обрядности. Омовение в источнике, принадлежащем одному из главных «поганских» богов, как считала Орланда, могло вполне сойти за обряд посвящения, а значит, смыть с нее святое крещение.

Сошлись на том, что свидетельство получит одна Орландина. В принципе, зачем им с сестрой две бумаги и два пророчества? С лихвой хватит и одного на двоих.

Кару его религиозные убеждения не запрещали просить совета у чужих богов. Притом же Аполлон вряд ли относился к «чужим». Уже давно владыки Тартесса включили его в государственный пантеон и частенько обращались к Дельфийскому оракулу за советом. Вот и сейчас, как узнал по прибытии в город царь-беглец, в Дельфы прибыло посольство от его дяди Аргантония, пожелавшего испросить у Феба благословения на долгое и счастливое царствование.

Будре, признаться, было все едино. Можно купаться, а можно и не купаться. Как прикажет ясный пан круль. Лишь бы вода не была холодной. А то потом какая хворь-простуда прицепится. Одни сплошные расходы!

Лешему, по статусу лесного князя, никакого свидетельства не требовалось. Но испить святой водицы куявскому гостю давно хотелось. Так что он попросил амазонку зачерпнуть полфляжки и на его долю. Вторую половину выбрызгают на Стира, когда отойдут от Кастальского ключа на приличное расстояние.

Хотя, усомнился козлорогий, на этакую большую тушу столь малой толики влаги может не хватить.

Певец обиделся.

В общем, процедуру прошли. Бумаги получили. А вода, понятное дело, рапсоду не помогла. Наверное, требовалось более радикальное лечение.

Орланда грешным делом напоила Кастальской водицей даже Ваала. А вдруг и под его пушистой шкуркой скрывается какой-нибудь зачарованный принц? Хоть кусик и не умеет говорить, как его серебристый приятель, но тоже ох как умен, да и уши также большие. Не сработало и тут, увы.

Вторым этапом было испытание всех явившихся, для того чтобы узнать, угодны ли они Аполлону.

Это испытание состояло в жертвоприношении.

Жертва, обычно коза, иногда овца, бык или дикий кабан, подвергалась жрецами внимательному осмотру.

Прорицание нельзя было получить, если жертва не дрожала всем телом, пока жрецы не совершают возлияния. Недостаточно, чтобы она вертела головой, как при других жертвоприношениях. Требуется, чтобы все члены бедного животного дрожали, словно во время конвульсий. Это испытание применялось только в отношении коз, как наиболее частых претендентов на роль жертвенного животного (козы в Ахайе всегда стоили дешево, а потому были по карману большинству паломников). Что касается быков и диких свиней, то им подносили жертвенной ячменной муки и стручкового гороха. Если они отказывались есть, то эти животные браковались. Но подобная выбраковка по понятным причинам бывала редкой.

Все три козы, предназначенные нашими паломниками для заклания, дрожали так, будто увидели перед собой стаю голодных волков.

Неокор — хранитель храмового имущества — благосклонно кивнул и указал пальчиком на загон, куда надлежало поместить животных.

Будря было возмутился. Лех наивно полагал, что их козочки должны быть зарезаны и зажарены в жертву прямо на месте, на глазах дарителей. А тут такая лажа.

Кто поручится за то, что эти самые козы через какой-нибудь час снова не будут проданы на базаре другим паломникам? Потом третьим, четвертым… А прибыль, соответственно, поделят между неокором и продавцом.

Наверное, слова вояки попали не в бровь, а в глаз. Потому как жрец закашлялся, затем покраснел, а потом, не стыдясь скопления народа и своего бога, немым изваянием застывшего на месте священных жертвоприношений, выдал такую «антибудрику», что сам обличитель Одиссея Терсит удавился бы от зависти, что не он ее произнес.

Священнослужитель уже поднял руки, чтобы торжественно порвать свидетельства об их богоугодности и проклясть святотатцев, но ауреус, вовремя сунутый Каром в десницу неокора, исправил положение.

И теперь все это Сету под хвост.

Железное слово ОЧЕРЕДЬ стало для них камнем преткновения.

Оставалось только надеяться, что сиятельный Аполлон смилуется над их муками и чем-нибудь да поможет.

Стир был, пожалуй, единственным из их компании, кто не унывал.

Презрительным взглядом проводил он совсем упавшую духом Орландину, которая ушла в город, «чтобы развеяться».

Иди, иди, предательница!

Следом за ней улизнула и неразлучная троица мужчин: Кар, Будря и леший.

Эти вообще никак не мотивировали свою отлучку. Наверное, пошли по дельфийским злачным местам.

Ну ладно князь лесной с телохранителем, всплеснула руками несостоявшаяся монашка. Взрослые дяди все-таки. Но пацана несовершеннолетнего зачем за собой тащить?! Рано ему еще всякими разными непотребствами заниматься.

Поэт не разделял мрачных настроений Орланды. Пусть себе парни оторвутся. В таких обстоятельствах чаша доброго вина — лучшее утешение.

— Ты Кару мать родная, сестра или возлюбленная? — недоумевал рапсод.

Девушка покраснела.

— Все мы братья и сестры во Христе, — скороговоркой пробормотала она, продолжая осуждающе сверлить спины удалявшейся троицы.

— Вот что, сестрица, — елейным тоном заговорил с ней наследник Гомера. — Все меня бросили, кроме Ваала.

Кусик, как всегда, устроившийся на ослиной спине, подтвердил слова друга довольным визгом.

— Если ты такая добрая, то почему бы тебе не сводить меня к какому-нибудь местному чародею. Вдруг он меня и без помощи оракула исцелит, да простит мне пресветлый Феб кощунственные речи.

Ланда задумалась.

Почему бы и нет? Все лучше, чем сидеть сиднем, пока другие развлекаются.

Но вот вопрос: как раздобыть адрес такого лекаря, который бы и лечил на совесть, и брал за это по-божески. Или, скорее, «по-человечески». «Божьи» расценки за те или иные услуги привели Орланду в замешательство. Ну и хапуги эти языческие истуканы!

Надобно бы у кого-либо из местных жителей проконсультироваться, кто из служителей Эскулапа пользуется в этом сезоне наибольшей популярностью.

Охотников помочь красивой провинциалке было навалом.

Уже в таверне их гостиницы двое или трое молодых людей вызвались проводить ее к самым лучшим врачам Дельф.

Однако девушка решительно отвергла их предложения. Знаем мы вас. Одно на уме.

Немного поосмотревшись, она подошла к бодренькому старичку, посасывавшему пиво в дальнем уголке заведения.

— Простите, дедушка, можно вас угостить? — обратилась к нему вежливо.

— Отчего же, дева, нельзя? Эй, Толстяк, принеси-ка своего, фирменного!

Он подмигнул хозяину таверны, и тот живенько притащил кувшинчик пенящегося напитка. В нос Орланде ударил терпкий и пряный аромат.

— По особым рецептам готовлю! — похвастался пивовар. — Лучшего пива во всех Дельфах не сыскать! Не изволите ли стаканчик?

— Ой, нет, спасибо. Рано еще.

— Для хорошего пивка никогда не бывает рано или поздно! — наставительно произнес Толстяк. — Вон, некоторые доктора даже пользуют этим благородным напитком от пропасти всяких разных хворей…

Орланда подумала, что болезнь Стира не того свойства, чтобы лечить ее пивом. Иначе серебряный осел уже давно вылакал бы не одну бочку.

— Кстати о болезнях, — промолвила она. — Не посоветуете ли хорошего лекаря…

Толстяк со старичком на всякий случай подальше отодвинулись от девушки. Мало ли, какая у нее болячка. От иных девичьих недугов мужчинам ох как скверно приходится.

— Да нет, — правильно истолковала их порыв бывшая послушница. — Это не мне доктор нужен, а… моему ослу.

— Ну, коновалов в наших краях хоть отбавляй!

— Да уж, — подтвердил Толстяк.

— Мне бы врача иного свойства… — перешла на таинственный шепот девушка. — Чтоб от сглаза лечил да от порчи… От злых наговоров с колдовством…

— А, — понимающе кивнул дедок и тоже понизил голос: — Дело ясное, что дело темное. Тогда тебе прямиком к матушке Каролине надобно. Та наложением рук да святыми молитвами лечит.

Хозяин согласно закивал.

— О, Каролина — это что-то! Но если и она не по может, тогда ступай к kontakt'ery Симону. Вот тот подлинный кудесник!

— Kontakt'er? — не поняла христианка. — Это как?

— Ой, дева, и не спрашивай! Страсти какие! Симону дар перешел во время общения с пришельцем из иных миров! Явился весь такой зелененький, с рожками на голове. Коснулся темечка Симонова (у того до сих пор отметины на лысине видны) и наделил его умением лечить людей и зверье от злых болезней. Да еще песика премудрого подарил. Невиданной породы. Вот и лечат на пару: человек с собачкой божественной… Чудны дела твои, Феб-Заступник!

У дома, где обитала матушка Каролина, толпилась уйма народа.

— Наверное, сильная старуха! — восхитился Стир Максимус, ощутивший прилив сил и надежды. — Люди не станут ходить лечиться к кому попало!

Орланда цыкнула на разболтавшегося рапсода. Еще заметит кто, не приведи Господи. Конечно, всегда можно объявить говорящего осла чудом Аполлоновым, но лучше лишний раз не привлекать к себе внимания.

Затем тихонько порасспросила жаждущих исцеления о повадках знахарки и правилах поведения на приеме.

— Как зайдешь, — советовала одна калечная бабка, — не здоровайся. Лишь поклонись малым поклоном. Никаких богов не поминай. Не любит она того. И, главное, ни о чем не спрашивай. Сама все скажет, ежели будет на то ее милость.

«Странно, — удивилась девушка. — Как это так? Не говорить врачу о том, что тебя беспокоит».

— Уходя, тоже не прощайся, — просвещала вторая убогая старушка. — Ибо не ведаешь, вернешься еще сюда или нет.

— А сколько платить следует?

— Да сколько не жалко.

Нехорошо, снова не понравилось Ланде. Как-то размыто, неопределенно.

— И все же?…

— Ну я, например, всегда даю денарий.

— А я три сестерция.

Названные суммы не впечатляли. Маловато берет домина Каролина. И на что только такие хоромы построила. Может, на наследство?

— Постойте! — спохватилась вдруг. — Вы сказали «всегда»! Так вы уже не первый раз здесь?

— Ну да, — подтвердили обе бабульки. — С одного-то раза неужто вылечишься? Надо хотя бы недельки две-три походить. А через полгода повторить все, чтобы лечение закрепилось.

Слышавший разговор Стир приуныл.

Так долго.

Хотя… Вдруг это бабкины болезни так долго лечатся. А его таинственная Каролина, может, и сразу расколдует.

Дождавшись очереди, которая рассосалась, как ни странно, достаточно быстро, Орланда завела длинноухого страдальца под навес.

Поклонившись, как и учили ее доброжелательные старушки, она подняла голову и увидела перед собой сидящую на мягком пуфике… совсем еще юную девушку.

Смугленькая, темноволосая и темноглазая (наверное, египтянка), она устало глядела на новоявленных пациентов.

— Садись, — указала глазами на второй пуфик, стоявший перед нею.

— Вообще-то, — робко возразила «матушке» Орланда, — это не я больна, а мой осел…

— Полагаешь себя полностью здоровой? — насмешливо показала белоснежные зубы лекарка. — А зря, милая, зря.

От этих слов у Ланды пробежал по спине холодок.

— Ну, как знаешь, — пожала плечами Каролина и, поднявшись с места, подошла к прижавшему от страха уши рапсоду.

— Посмотрим, посмотрим, — пробормотала новоявленная Гигиена. — Хм, хм. Чудно.

Возложила длани на ослиный крестец и так простояла с минуту, закатив глаза.

— Все. Ступайте. Вам ходить еще десять дней.

Положив на поднос, где горкой лежали серебряные и бронзовые монеты, свои три сестерция, Орланда вывела Стира во двор, а затем и на улицу.

Осел подавленно молчал.

Не обратил он внимания и на приставания Ваала, вылезшего из хозяйкиной котомки и принявшегося что-то весело насвистывать в ослиное ухо.

— Ты как? — в пятый или шестой раз обратилась к поэту девушка, пока, наконец, серебряный ишак ее не услышал.

— А? — словно от глубокой спячки очнулся певец. — Что?

— Как ты, спрашиваю?

— Как, как, — огрызнулся поэт. — Да никак! Ничего не почувствовал! Потеплело в заднице, и все! Шарлатанка! С Тарпейской скалы бы ее сбросить, мерзавку!!

— Не расстраивайся! — попыталась утешить его христианка. — У нас ведь еще kontakt'er Симон есть…

Стир Максимус безнадежно махнул хвостом.

Повсеместно известный целитель жил прямо у подножия Парнаса.

По мере приближения к священной горе настроение у рапсода заметно улучшилось. Он даже начал слагать торжественный гимн-пеан во славу Аполлона:

Потом строк на пятнадцать шло описание этого самого гигантского змея, испускающего, умирая, «ужасное шипение». С данным монстром поэт сравнивал диких галлов, которые лет семьсот назад попытались разграбить сокровищницу Аполлона. Эта попытка потерпела неудачу. Светлый бог не допустил грубых варваров на священную землю Дельф, поразив святотатцев ужасом.

Далее следовало обращение к спутницам Феба, музам:

Орланда поневоле заслушалась. Напевный и величественный ритм гекзаметра настраивал на возвышенный лад. Хотелось забыть обо всех волнениях, стряхнуть с плеч усталость и идти, идти вперед, неведомо куда…

Немного кружилась голова, и теснило грудь от разреженного горного воздуха. Из глубин сознания возникали странные образы.

Не удивительно, что здесь расположился оракул, подумала девушка, которой самой вдруг захотелось прорицать наподобие пифии.

Вот сейчас она положит руку на свой чудесный амулет, и провидческие слова сами собой польются из ее уст…

— Ланда, выйди из образа, — бесцеремонно прервал ее мечты Стир, дергая спутницу зубами за подол. — Кассандра из тебя, прямо скажем, никакая.

От возмущения у нее перехватило дыхание. Вот нахал!

Уже собралась высказать длинноухому все, что она о нем думает, но рапсод ткнул мордой в какой-то дворец и буркнул:

— Кажется, нам сюда.

Да уж. Куда там матушке Каролине до kontakt'era. Масштабы явно не сопоставимы. Хоромины Симона раза этак в два, а то и три превышали размеры дома смуглянки, тоже не маленького.

Неплохо в Дельфах живется знахарям с целителями. Самой заняться этим промыслом, что ли? Да вот только Христос не велит.

— Интересно, сколько же заломит этот лекарь за врачевание? — прикинула экс-послушница.

— Семьдесят денариев, — раздался над ухом бодрый чуть глуховатый голос. — Ровно семьдесят!

От неожиданности Орланда едва не подпрыгнула.

Высокий, худой и совершенно лысый тип с крючковатым носом и глубоко посаженными глазами. Надо же, как кошка подкрался.

— Сколько-сколько? — переспросила.

— Семьдесят. Денариев.

«Ого! Это почти три ауреуса! Брал бы уже семьдесят пять для ровного счета».

— Дороговато, — потупилась христианка.

— Что поделаешь, — виновато развел руками лысый. — Меньше нельзя. Сами небесные учителя указали мне эту цифру.

«О, так это же сам kontakt'er и есть!» — догадалась Орланда.

Как бы подслушав ее мысли, худосочный кивнул:

— Да, я Симон, красавица. Поведай мне о своей беде… Кстати, у тебя есть необходимая сумма?

Девушка показала ему кошелек, в котором поблескивало несколько золотых монет.

Снова кивнув, он приобнял ее за талию. Чудно, однако Ланда не предприняла ни малейшей попытки отстраниться. Какое-то оцепенение сковало все ее члены.

— Мой… друг… болен, — через силу выдавила из себя она.

— Понимаю, — кивнул лекарь, глядя на нее печальными глазами. — Ох, как понимаю.

Его рука поднялась повыше, легла на девичье плечо.

Они уже прошли за ограду, в тенистый сад, разбитый вокруг Симонова дворца, отдаленно напоминающего языческий храм. Стир, ведомый Орландой за уздечку, помалкивая, плелся за ними следом.

— Вообще-то скотину следует оставлять за воротами, — ласково молвил kontakt'er.

Рапсод вздыбил гриву и наклонил голову, словно бык, намеревающийся кого-то забодать. Тон, которым лекарь произнес замечание, ему не понравился. И еще его насторожил тот факт, что знаменитый провидец не распознал потенциального, так сказать, пациента.

— Так это и есть мой друг, — пояснила беглая послушница.

Симон как-то странно посмотрел на нее и быстренько убрал руку с плеча девушки.

— Он заколдован. Ну превращен из человека в осла.

— Ну да, ну да, — радостно закивал головой kontakt'er.

А потом, почесав лысину, удрученно процедил сквозь зубы:

— Тяжелый случай…

— Что? — не расслышала Ланда.

— Нет, нет, все в порядке.

Он сел на широкую скамью, устланную леопардовой шкурой, и похлопал рукой рядышком с собой, приглашая девушку присесть.

Когда она робко примостилась на краешке, kontakt'er, вперив в нее глазищи, начал свой рассказ:

— Знаешь, а ведь я не всегда был врачевателем. В свое время мне пришлось много поездить по белу свету, поменять уйму профессий. Кем я только не был. И торговцем, и гладиатором, и телохранителем. Даже разбойничал на большой дороге, — понизив голос, признался лысый. — Но однажды случилось мне проезжать через белокаменный Мемфис. И вот, когда я молился у священного камня Бен-Бен, с небес спустился лиловый огненный шар, из которого вышли трое… Не знаю, как их назвать. Они не были людьми… Хотя отчасти и походили на нас. Старший из них коснулся дланью моей головы. С тех пор на темени моем видны отметины его десницы…

Симон наклонил голову, и Орланда увидела, что, действительно, на затылке эскулапа имеются три странных шрама, идущих параллельно друг другу.

— Едва я ощутил его прикосновение, как что-то вспыхнуло в моей голове. А все тело наполнилось не бывалой силой. «Теперь ты сможешь исцелять людей и животных, Ученик! — вещал мне Учитель. — Мы с тобой еще обязательно встретимся. А пока прими на прощанье другой подарок. Он поможет тебе на новой стезе!» И протянул мне…

Kontakt'er по-особому свистнул.

Из густой травы на зов выскочил маленький худой песик неизвестной девушке породы. Подлетев к ногам хозяина, он принялся ласково тереться о них, поскуливая и повизгивая.

— Это Бренн, мой друг и помощник! — торжественно представил пса лекарь. — Скольких больных мы с ним вылечили. Не перечесть!

Орланда завороженно слушала Симона.

То, о чем он рассказывал, не вызывало у нее неприятия. Случаи, сходные с тем, о котором поведал ей врачеватель, были не редки на Гебе. Взять хотя бы историю с заблудившейся флотилией крестоносцев. Или недавние события в Новом Карфагене, когда тысячи людей видели в небе большую серебряную тарелку, в которой сидели маленькие зеленые человечки.

— Сейчас мы с Бренном попытаемся помочь твое му… другу. Однако сразу скажу: работа предстоит не из легких. Вижу, что заклятие наложено сильным колдуном. Не таким, конечно, как я, но тоже мощным…

«Знал бы ты, парень, насколько…» — скептически помыслил Стир.

Целитель ему не понравился с первого взгляда. Даже к «матушке» Каролине ослик испытывал меньше недоверия, чем к этому лысому типу. А отчего так, сам не знал. Не потому ли, что худосочный так нагло лапал его подругу?

Между тем Симон подошел к зачарованному рапсоду и принялся посолонь обходить его кругом, шепча то ли молитвы, то ли заклинания. А нахальный пес вдруг вскочил Стиру на спину и начал выделывать на ней всевозможные фортеля. То прыгал, то катался, то царапался, то кусался.

Поэту безудержно захотелось лягнуть мерзкое создание копытом.

A kontakt'er, зажегши пучок лавровых листьев, стал окуривать серебряного ишачка вонючим дымом. Мерзкий аромат набился рапсоду в ноздри, едко резал глаза.

Не выдержав пытки, Стир Максимус что есть мочи чихнул.

Лекарь отчего-то обрадовался.

— Видишь! — вскричал он торжествующе. — Это из него злой дух вышел! Скоро дело пойдет на поправку. Давай сюда деньги, и идите с миром. Через месяц-другой он снова станет человеком и сможет разговаривать!

— Ну, это, положим, я и сейчас умею, — зловеще проскрежетал донельзя разозленный осел. — И еще кое-что.

С этими словами он стряхнул с себя изрядно перетрусившего Бренна и таки наподдал ему под зад ногою. Несчастная собачонка с жалобным визгом улетела в глубь сада.

Затем Стир повернулся задом к обалдевшему от всего происходящего kontakt'ery и тюкнул его копытом прямо в лоб. Там что-то чвякнуло. Симон кулем свалился наземь.

Орланда было перепугалась, как бы поэт не сделался убийцей. Но на покойника распростертый на травке целитель походил мало. Лежал себе смирненько, раскинув руки, с блаженной улыбкой на устах. А на лбу наливалась лиловым цветом почтенная шишка.

Не иначе, как к отметине на затылке, оставленной пришельцами, прибавится еще одна, сделанная рассерженным пациентом…

— Знаешь, — признался рапсод, когда они уже шли по городским улицам. — У меня такое ощущение, будто я в вонючей жиже искупался.

Девушка кивнула. Она чувствовала то же самое.

— Эх, — мечтательно молвил Стир Максимус. — Сейчас бы в баньку. Попариться всласть. Да вот беда — ослов в термы не пускают. Или здесь по-другому?

— Не знаю. Надо бы спросить. Отчего бы не помыть в бане осла? За наши-то деньги. Раз уж тут собаки людей лечат…

Глава 9

ОБИТЕЛЬ БОГА

Расставшись с сестрой и спутниками, Орландина решила воспользоваться случаем и в кои-то веки просто прогуляться по городу. Людей посмотреть, хотя себя и не показать.

Тем более город был не простой — обиталище самого Аполлона как-никак.

Полдневная жара уже спала, и в свете клонящегося к закату солнца древние Дельфы приобрели вид весьма благообразный.

Едва ли не на каждой улице здесь были храмы верований и культов, распространенных в Империи и даже за ее пределами, и всякий мог найти себе небожителей по вкусу.

Орландина бросила монетку в чашу для пожертвований, стоящую перед часовней Святого Симаргла, — сколько раз поминала, надо бы и дать чего-нибудь.

Были тут и египетские храмы — мрачные и массивные как на подбор, и сложенное из дубовых плах капище Фрейи Тевтонской.

И ни один как будто не страдал от отсутствия поклоняющихся.

Но главным, после святилища Аполлона конечно, последние годы стал храм Кибелы, которую ее приверженцы зовут Magna Mater, то есть Великая Матерь. Культ Кибелы, или Диты, вот уже скоро как пять столетий пришел в Империю из темнейших недр Азии, и именно в Дельфах уже лет тридцать как разместился ее Главный храм.

Дита считалась самой древней из всех богинь.

Толпы паломников пересекали моря и сушу ради того только, чтобы посетить ее дельфийский храм и соединиться с богиней в лице одной из ее прислужниц-дочерей.

Правда, бывало, что и для совсем другого.

Год за годом на улицах Дельф обезумевшие приверженцы и слуги Кибелы устраивали торжественные шествия — несли с собой изображения Диты, разрывая тишину воплями, визгом, громом тамбуринов, труб и литавр. Размалеванные кастраты-корибанты пели писклявыми голосами свои молитвы, пританцовывали, извивались и кривлялись, проповедуя на древних языках.

Эти священные скопцы вовсе не сожалели об утраченной мужественности, напротив — гордились отсеченными членами и ядрами, носили их с собой в мешочках в сушеном виде и призывали встречных-поперечных последовать их примеру.

И бывало, что во время очередного экстатического шествия хотя бы один человек со стороны кидался в ряды беснующихся и с криком: «О Кибела, во славу Твою!!!» — хватал священный каменный нож и…

Так сказать, вливался в число детей Великой Кибелы.

Конечно, Дельфы не были каким-то оазисом святости и благочестия.

Скопища попрошаек и шарлатанов, заполняющих площади и улицы, огромный квартал лупанариев, улица менял, гостиницы, напоминающие клоповники, и все прочие прелести города, являющегося притягательным местом для людей из разных концов мира.

И, естественно, всякого рода мошенники и воры, слетающиеся сюда, как стервятники на добычу.

Были, конечно, и более приятные впечатления.

Например, буквально повсюду наемнице попадались книжные лавки и даже лотки, торгующие всякой рукописной и печатной всячиной. Их было, пожалуй, больше, чем в любом другом виденном ею городе.

Она даже заглянула в одну такую лавчонку и взяла для интереса кодекс, именовавшийся «Озорные сказки».

Текста в книге было мало, все больше картинки. Изображали они совокупляющихся с амазонками кентавров, рыбаков, которых соблазняли и увлекали в пучину русалки, гоняющихся за девственницами единорогов, драконов, похищающих принцесс и превращающихся в сказочных красавцев.

Остальные произведения были того же сорта — «Амон Раком», «Дорога без разврата», «Распутник семи дорог»…

— А чего-нибудь серьезного нет? Например, по военному делу.

Продавец, уже протянувший руку к сочинению с непонятным названием «Кама с утра», пожал плечами.

— Так не держим-с, спросу нет. У нас заведение для простых-с, так сказать… А вот разве что «История похода десяти славных тысяч Сераписского вольного легиона в Персию» Лаэрта Диогенского. Мудрое и занимательное чтение…

Обидевшись, воительница вышла вон.

Ну уж нет, эту чушь собачью она бы не взяла и задаром. Как этого борзописца ругали приятели ее матушки и что они обещали ему оторвать при встрече — лучше не вспоминать.

Тем более что историю «Десяти славных тысяч» Орландина не только слышала от матери и ее товарищей, но и наблюдала своими глазами.

Началось все с того, что в Персии возникла смута, имеющая давнюю и занятную историю.

«…У одних дворцы, у других хижины, у одних сундуки с золотом, у других тощие кошельки. У одного гарем, а у другого одна старая жена, доставшаяся от старшего брата…»

Несправедливость устройства мира томила и крестьян Месопотамии, и рудокопов Заравшана, и пастухов с гор Эльбарс и Памир.

«Надо все разделить поровну!»

Такая мысль приходила не в одну голову, и, наконец, один такой мудрец Маз-Дак вошел в доверие к персидскому принцу Каваду.

— Следует взять блага для бедных у богатых, а у великих — для малых, — объяснял царю жрец. — Тот, у кого много денег, пищи или женщин, имеет на них не больше прав, чем кто-то другой. Сделай так, и ты будешь великим государем!

Как ни удивительно, Кавад прислушался к последователю Заратустры, а не велел прогнать его палками. Правда, злые языки говорили, что царевича особенно прельстила мысль о женщинах — у его дряхлого отца в гареме томилась тысяча с лишним красоток, старцу не нужных, а Кавад вынужден был довольствоваться жалкими десятью наложницами, как полагалось наследному принцу.

Как назло, старый Хосрой еще и имел привычку задерживать войску жалованье и иногда казнить своих военачальников для профилактики, выражаясь заумным латинским словом.

Так что не удивительно, что заговор, возглавляемый Кавадом и Маз-Даком, достиг полного успеха. И началась в Персии новая жизнь, в полном соответствии с мыслями премудрого мобеда.

Жить в стране стало очень неплохо, даже весело. Хотя Кавад не только отнимал блага у одних и отдавал другим (что, впрочем, делали все его предшественники) и развлекался в отцовском гареме, но и воевал.

Воевал успешно и брал изрядную добычу — в Вендии, в Хоразме, в Гиркании и даже в имперских землях. А добычу, отобрав свою долю, щедро раздавал солдатам, ибо помнил, как легко голодный и бедный солдат теряет верность своему государю.

Воины славили царя царей и ласкали пленниц, крестьяне пахали землю, а ночами отдыхали в объятиях жен (женщин после войн и смуты хватало на всех), купцы торговали, не боясь разбойников и ростовщиков, а жрецы Ахурамазды во главе с Маз-Даком говорили, что это хорошо.

Беда, однако, была не за горами, а за плечами.

Со временем повелитель стал замечать, что его окружают одни льстецы и подхалимы, а жрецы грабят казну. Воины тоже обнаружили, что добыча кончилась и пленниц перестало хватать на всех. А воевать снова они не хотели, ибо привыкли к роскоши и сытой жизни. К тому же оказалось, что и золота, и женщин больше у сотников с тысячниками, а высшие воеводы так вообще живут во дворцах.

Чтобы насытить начавших роптать вояк, шах повысил подати — и стали недовольны купцы, ремесленники и землепашцы.

Кавад, недолго думая, рассудил, что иноземные наемники будут ему защитой куда как более надежной, чем соплеменники, и договорился со своим венценосным братом Птолемеем Клавдием о присылке десяти тысяч наемников.

В их числе и оказалась матушка Сэйра со своей юной дочерью.

Дальше началось такое, что Орландине потом снилось в кошмарных снах.

Шахиншах трон не удержал, произошла обычная в таких случаях резня, а наемникам с семьями пришлось отступать кружным путем через горы к границам Империи.

Так что мало до людоедства не дошли…

Невеселые воспоминания девушки были прерваны появлением очередной процессии.

Человек пятьдесят сопутствовали странному типу в нелепом плаще из слюдяных чешуек и маске, напоминающей голову насекомого.

Из его слов, сопровождаемых ударами в бубен, следовало, что он не кто иной, как слуга Великой Пей — Повелительницы Мух, именуемой также Бааль-Зебиль.

Жужжа и приплясывая, он призывал всех поклоняться ей и ее любимым дочерям — мухам, а не всяким ложным богам.

Про эту богиню Орландина слышала еще в Сераписе — ведь в Сераписе можно услышать обо всем на свете.

По слухам, в капищах Бааль-Зебиль несчастных жертв ритуально скармливают мухам, которые ради этого слетаются со всей округи.

— Хвала Бааль-Зебиль! — вопил жрец. — Да не будет никаких других богов, кроме нее! Да станет пищей для мух и их детей персидский Бог-Бык! Да пойдут мухам на корм Дий и Сва!

«Ого! — подумала Орландина. — И до троецарских богов уже добрались!»

— Да съедят мухи друидов и их кровожадных богов и богинь — всех без остатка! — продолжал бесноваться жрец. — Да пожрут мухи Небесные Чертоги Одина вместе с валькириями! Да обратят они и мать их, Великая Муха Пея, в прах христианский рай вместе со святыми и ангелами!

«Хорошо, что сестра этого не слышит!» — усмехнулась воительница, вжимаясь в камень. Служба продолжалась.

Жрец, уже охрипнув, помянул Уни, Астарту, Кибелу, Юпитера, Зевса, Осириса и Исиду, африканскую Домбалу и еще кучу совсем уж неизвестных Орландине небожителей, вроде Эро — Элэватара, Цтулху, Бафомета и Саурона.

Не был забыт даже Кун-фу-цзы из Чжунго. Тот самый, который перед вознесением на небо заповедовал не проливать крови, а до этого изобрел борьбу, названную его именем — содержащую множество способов убить и в самом деле не пролив ни капли крови.

Всем им мушиный пастырь однообразно пожелал быть съеденными мухами (ну, в виде особой чести — их повелительницей).

— Ох, расплодилось уродов всяких! — в сердцах бросил какой-то солидный немолодой мужчина, судя по узорам на длинной рубахе, фракиец. — Совсем старых богов, родителей наших, скоро почитать перестанут. Вон небось такая же сволочь намедни в храм Цереры кошку дохлую подбросила! — Он в ужасе схватился за голову и ни с того ни с сего закончил: — Нет, ежели так пойдет, то порядка без Мерланиуса Британского не будет!

— А он-то тут при чем? — удивилась девушка.

Фракиец выпучил на нее глаза, как будто она с Селены свалилась.

— Это, ежели хочешь знать, самый благочестивый во всей Империи человек. Радетель древней веры и защитник. Уже скольких еретиков заставил образумиться, наставив на истинный путь. Опять же и не поспоришь с ним. Он ведь могучий чародей, может любого запросто превратить в осла… Или хоть в жабу.

Девушка даже удивилась — этот тип даже и не представляет, насколько прав!

— А ты откуда знаешь? — с нарочитым сомнением спросила Орландина.

— Дык все говорят, — пожал плечами фракиец.

Орландина пошла дальше, подумав, что, наверное, Мерланиусу и впрямь не до них. Если его поминают с уважением в самих Дельфах, то что ему за дело до каких-то двух девчонок.

С другой стороны, понтифик, может, и забудет, но вряд ли так просто оставит это дело Ланселат.

Почувствовав голод, зашла в одну из многочисленных харчевен и сделала заказ.

Блюдо называлось по-чудному: «Веселый Марсий». В память о пастухе, выигравшем состязание с Аполлоном и за это заживо освежеванном рассерженным богом.

Ничего каннибальски ужасного в поданном кушанье не было. Всего-навсего козий желудок, фаршированный козьим же мясом, приправленным сыром, изюмом, лавровым листом и красным перцем.

Блюдо было острым, и к нему полагалось вино или пиво. Орландина выбрала вино.

Опустошив кружку и пригубив вторую, она вдруг погрузилась в совсем уж мрачные и упадочные мысли.

Вот они бегают туда-сюда, дергаются, что-то пытаются сделать. А есть ли смысл?

Против кого они идут — против Артория, который и сам по себе сила не чета им? Против Мерланиуса, который может любого из них превратить в тварь бессловесную? Против всех их союзников — а кому еще предназначались драгоценные камешки?

А главное — чего они хотят добиться?

Ну что с того, что Арторий хочет стать августом? Может, будет не так уж плохо. Ей-то какая разница? Когда борются за власть сильные мира сего, мелких людишек не считают…

Ну, конечно, Мерланиус превратил Стира в осла. Но уж не ей, убившей в своей жизни не одного человека, его осуждать…

Тоже еще нашли Темного Бога! Да таких пророчеств сколько было! И каждому верить?

Самое лучшее, что они могут сделать, — это сойти с пути лавины и убираться из Империи — хоть в Аунако, хоть на Райские острова… Орландина спохватилась.

Что это за трусливые и жалкие мысли на нее напали? С усталости, не иначе… Да от выпитого вина. Да с досады, что дела идут из рук вон плохо. Точнее, совсем никак не идут.

Закрыла глаза. До чего же спать хочется, матушка Сэйра. Спасу нет. Или они в вино дурману добавляют для крепости?

— Не нравится мне это! — в который раз ругнувшись, буркнул Гавейн.

— Расслабься и получай удовольствие, — промурлыкал Парсифаль, нежась на мягких подушках.

— Да как-то не по-мужски.

Воину Круга Стоячих Камней было неуютно в просторном двухместном паланкине, несомом четырьмя дюжими носильщиками. Куда привычнее мчаться верхом на добром скакуне.

Зато его приятель, похоже, чувствовал себя как рыба в воде.

Он вообще всегда был неженкой и сибаритом, этот чертов Перси.

И какой злой бог надоумил его податься в братство? Денег захотелось? Славы? Приключений на свою тощую задницу?

Ну, денег у него и без того с избытком. Как-никак сынок знатного патриция, в родстве с царствующей династией. Чуть ли не троюродный внучатый племянник самого августа.

Особой славы тоже пока не заслужил. Молод еще.

А вот приключений за неполные три года, как он поступил в особый корпус Артория, выпало на долю блондина с избытком. Ох, не приведи великие боги и демоны.

Один поход за каким-то святым Граалем, невесть зачем понадобившимся Мерланиусу, стоит того, чтобы его запечатлел в своих писульках какой-нибудь щелкопер, вроде Момаса Кэлори, отирающегося при дворе Артория и объявившего себя «личным хронистом великого проконсула». Кажись, писака уже начал сочинять панегирик в честь небывалых подвигов доблестного Парсифаля.

А какие такие «подвиги», спрашивается?

Едва не угодил на крест за попытку осквернения храма Соломонова в Иерусалиме. Пусть скажет спасибо ему, Гавейну, за то, что тот его вытащил из лап Синедриона Великой Иудеи. Никакое заступничество Александрийского двора и личное поручительство царя Ирода Шестнадцатого не спасло бы лопухнувшегося молокососа. Надо же, решил покопаться не где-нибудь, а прямо под святая святых! Дескать, Мерланиус указал именно это место. Само собой, ничего не нашел. Но шума наделал столько, что пришлось верховному понтифику Британии лично приносить извинения и подарить храму два пудовых серебряных семисвечника. Еле воронье угомонилось. Эти иудеи становятся полоумными, когда дело касается их святынь.

— Ой, тошнехонько мне! — заскрипел зубами рыцарь. — Нельзя было пешком пройтись до этих самых терм?

— А конспирация? — резонно возразил блондин. — Нас не должны видеть на улицах Дельф. Забыл?

— Что, нельзя было встретиться где-нибудь в укромном местечке вечерком? Обязательно переться в баню? Это ты придумал, скажешь, нет?!

— Так будет меньше подозрений.

Грубая лесть явно польстила суровому сердцу воина. Он пробормотал что-то в ответ и стал наблюдать в щелочку между занавесями за тем, что происходило на улицах священного города Аполлона в эти вечерние часы.

Итак, в общем-то задание действительно простое, хотя непосвященному человеку показавшееся бы Ужасным и кощунственным.

Но Перси в древних богов не верит, а Гавейн так вообще в некотором роде христианин, хотя наверняка после всего происшедшего тогда может смело считать отлученным от церкви.

Им нужно было пробраться в один из трех главных храмов в Дельфах, подложить под алтарь данную им лично Мерланиусом штучку — мирно лежавший в шкатулке стеклянный шарик, а затем что-нибудь стянуть из храмовой утвари и бежать, произведя побольше шума. Можно также совершить какое-нибудь кощунство, например разбить статую Аполлона.

Если они не попадутся сторожам, а они им не попадутся, то украденное надо будет выбросить. И тогда им ничего не угрожает. В самом деле — кто заподозрит людей из окружения без малого второго человека в Империи в ограблении храма? Знать — она на то и знать, чтобы красть по-крупному, а не лазить ночами куда не надо.

А перед этим они перемолвятся словом с кем надо и отдадут им письма.

Зачем все это надобно, ни Парсифаль, ни Гавейн не были поставлены в известность, но догадывались — к вящей славе Артория и его главного советника.

Вот в бане-то с этими людьми и встретятся.

Если признаться, то Гавейн, несмотря на все разговоры, и сам был не прочь отвести душу в приличной бане. Особенно такой, как термы Афраниуса, слава о которых шла по всей центральной части Империи.

Великий государь построил их еще до того, как стал Птолемеем Двадцать Шестым, Отцом и Спасителем Отечества, в бытность свою правителем Ахайи.

В самый разгар гражданской войны Ачаба Иберийский стяжал себе славу нового Герострата тем, что приказал сровнять с землей знаменитый храм Тота, расположенный в сердце пустыни на границе с Эфиопией. Чем был вызван столь безумный поступок, никто не знает. Однако гибель святыни, известной еще со времен фараона Хуфу, строителя Великой пирамиды, взволновала многих. Дельфийский оракул разразился грозными предсказаниями, возвещавшими появление на Гебе новой религии и падение двух из трех сражавшихся друг с другом августов.

Афраниус, будучи человеком маловерующим, не придал происшествию большого значения. Но когда случилась вся эта кутерьма с появлением у берегов Кандии кораблей крестоносцев, он поневоле задумался. А тут еще приступили к августу Афинскому его советники и с пеной у рта стали умолять сделать пресветлому Фебу достойный подарок, чтобы преклонить милость бога на свою сторону.

Обладая безграничными запасами чувства юмора, Афраниус велел построить в Дельфах… Нет, не новый храм, алтарь или сокровищницу, а… публичные бани, по своим размерам превышающие все известные доселе.

— А почему термы?! — спросили у него приближенные.

— А что я должен построить? — осведомился он у них. — Винные погреба в честь Диониса?

Те, подумав, согласились, что винные погреба строить не надо.

«Верующие должны представать перед светлым ликом бога не только чистыми душой, но и чистыми телом», — гласил соответствующий эдикт.

Термы, вмещавшие одновременно до десяти тысяч посетителей, выглядели роскошно — хоть снаружи, хоть внутри.

Тут можно было не только расслабиться, вымывшись и пройдя сеанс расслабляющего массажа, но и вволю попировать, поиграть в кости или шашки, в индийскую «смерть царя», а также приобщиться к источникам человеческой мудрости в библиотеке и читальных залах. При этом за вход в баню взималась чисто символическая плата в четверть асса.

Очередное неловкое движение носильщиков заставило Гавейна вынырнуть из полудремы, навеянной мерным покачиванием паланкина.

— Эй, там! — рявкнул, высунувшись из-за занавесок. — Не дрова везете…

Да так и обмер.

Протер глаза. И даже ущипнул себя за бок, чтобы удостовериться, что это не сон. Потом проделал то же самое с боком Парсифаля, отчего прикорнувший блондин завопил благим матом.

— Цыц! — сунул ему под нос воин свой огромный волосатый кулак.

— Что такое, приятель? — встревожился юноша. — На тебе лица нет. Снова Ланселата на драконе увидел?

Бородач смерил его взглядом, не обещающим шутнику ничего хорошего.

— Осел!

— Ничего себе! — вскипел блондинчик. — За осла ответишь, дубина!

— Да елы-палы! Не о тебе речь! Там, на улице, наш осел!

— Где?! — не поверил охотник за святым Граалем.

— Вон! — ткнул пальцем за занавеску крепыш. — Выходит из бани!

— Да ладно тебе!

Парсифаль осторожно высунул нос из паланкина. Как он и предполагал, никакого осла поблизости не наблюдалось.

Как же, осел, посещающий на досуге термы.

Хороша шуточка.

Однако же достало бедного Гавейна. А ведь вначале потешался над «глупыми кошмарами» Парсифаля, к счастью прошедшими со времени нелепого конфуза на причале в Брундизии.

Вот ведь как вышло. Сам исцелился, а его соратник подхватил проклятую «ослиную болезнь».

— Ну и где же твой осел?

Озадаченный Гавейн пожал плечами:

— Но я только что видел, как он выходил из бани!

— Из бани?! — взревел потомок патрициев и германских ярлов. — Ты идиот!

— Я?! — Гавейн встряхнул Парсифаля за грудки. — Да ты сам…

— Нет, это ты осел! Из-за тебя мы уже чуть не свернули шею в Брундизии! Тебе всюду мерещатся ослы, а я отдувайся!

— Из-за меня?! А кто торговался из-за нескольких паршивых ауреусов с корабельщиком? На девок все выгадывал…

— Ну я же не некоторые, мальчиками не интересуюсь…

— Что?!! Что ты сказал?!

— Что слышал!

И добавил:

— Эх, правильно Атаульф таких, как ты, на кол сажал…

После чего кулак бывшего Мечехвоста соприкоснулся с челюстью белокурого потомка тевтонов.

Трудно сказать, был ли Гавейн самым плохим солдатом ордена, но вот, видимо, в кулачном бою он был не самым последним. Во всяком случае, Парсифаль вылетел вон из паланкина, хотя особенно размахнуться его спутнику было вроде как и негде.

И пока ошеломленный блондинчик катался в пыли, Гавейн, не теряя времени, кинулся туда, где скрылись тот самый осел с девкой.

Но, свернув за поворот, Гавейн оторопел.

Он оказался на площади перед рынком, вернее на рыночном заднем дворе, на котором вместе с Гавейном и несколькими торговцами было не меньше полусотни ослов, ожидавших своих хозяев, уже потихоньку заканчивавших торговлю.

В глазах воителя Круга Стоячих Камней буквально зарябило от серых морд, длинных прядающих ушей, больших черных глаз…

— Сволочь длинноухая! — прошипел Гавейн. — Замаскировался, значит? Думаешь, спрятался от меня? Все равно я тебя на колбасу пущу, слышишь ты, рапсод недоделанный?

Внезапно он обнаружил, что один из серых, а именно серебристого оттенка, молодой, кандийской, кажется, породы, при последних словах дернулся и подался назад.

— А, попался! — торжествующе заорал Гавейн. — Не уйдешь теперь!

Подскочив к жалобно вскрикнувшему животному, он схватил его под уздцы и принялся остервенело тащить на себя. Потом схватился за пояс, но вспомнил, что меч остался в гостинице, а кинжал он отдал треклятому Парсифалю.

Намотав уздечку на кулак, бородач принялся озираться в поисках какого-нибудь оружия или хотя бы камня, чтобы проломить череп проклятому превращенцу и покончить с преследовавшим его ушастым кошмаром.

— Оставь моего Оберона в покое, ты… — К разъяренному Гавейну подскочил какой-то мужичонка.

— Пош-шел прочь! — заревел не хуже осла здоровяк. — А, так вас тут целая шайка?!

От страха и злости он вообще почти перестал что-либо соображать.

— Отпусти Оберона, проклятый развратник! Люди, граждане, что же это творится? Последнего осла отбирают! Стыд уже потеряли совсем! Мало им овец с козами, так вот еще и кормилец мой понадобился!

Гавейн не успел ничего сделать, как вокруг образовалась небольшая толпа из дюжины человек.

Все крепкие, с мускулистыми узловатыми руками. У двух на поясах ножи, а на простонародных лицах, что характерно, никакого почтения к высокородному господину.

— Отпусти ослика, содомит, — пробурчал один из торговцев, совсем уже разбойничьего вида детина, — и что больше всего напугало Гавейна, — с крестом на широкой волосатой груди.

— Э-э, отдайте мне его, я заплачу… — жалобно ответил рыцарь.

— Что-о?! Чтоб я своего славного Оберончика вот этакому на позор отдал! — разъярился мужичонка.

— Бей его, злодея! — выкрикнул кто-то…

Но судьба смилостивилась над незадачливым Гавейном.

На площадь с выражением безумной ярости на лице вылетел Парсифаль. В одной руке у него была дубина, в которой можно было узнать рукоять паланкина, в другой — кинжал Гавейна.

И завертелась дикая кутерьма.

Орландина решила, что спит.

Потом подумала, что слишком уж яркий и живой сон получается.

Но, скорее всего, она все-таки спит.

Ибо оказалась она не где-нибудь, а в Солдатской слободке, солнечным утром, да еще в теле двенадцатилетней девчонки — себя самой.

И стоит она на площадке, где обучали молодняк, держит в руках учебный деревянный меч, а к ней вразвалочку идет смуглолицая и разрисованная тетка в замшевой жилетке, какую носят краснокожие из-за океана, — материна приятельница Торикваль, лучшая мечница среди женщин-воинов вольного легиона. Ее наставница.

Но размышлять было некогда: начинайся учебный бой.

Торикваль, примеряясь, взмахнула пару раз деревянным мечом, а потом сделала им хитрое движение, называемое в Чжунго «Крыло мудрой бабочки», а у них, наемных воителей, попросту — финт ушами.

У Орландины глаза распахнулись на пол-лица.

Не ожидала!

За что и пребольно получила дубовой доской по ляжке.

— Ф бою тебе никто не будет предупреждай, — протянула наставница, — что собирается надраит тфоя задница. Еще раз!

В последний миг Орландина инстинктивно успела вскинуть свой меч навстречу клинку Ториквали. Дерево ударило о дерево, и девчонку едва не завертело волчком, так что у нее лязгнули зубы.

Ей представилось, какова Торикваль в настоящей битве, где льется кровь и умирают люди — и она не узнала добродушной приятельницы матери.

— Тфа таких удара — и меч полетит… Фо-он туда!

С недоумением Орландина проводила взглядом вертящуюся в воздухе деревяшку.

— У меня нет сил отбить твой удар. Мне двенадцать, ты сильнее!

— Пожалуешься на молодость, когда тебе будут кишки фыпускайт, — молвила Торикваль. — Запоминайт — это думкопф, дурак отбифайт клинок фрага сфоя сила. Умный использофайт сила фрага! Продолжайт!

Тут Орландина вспомнила, что она не та, что была в двенадцать лет, и кое-чему научилась. Она ушла в глухую защиту, и Ториквали никак не удавалось достать ее.

Блок с обратным хватом… Блок со сменой рук… Блок…

А потом вдруг девушка обнаружила, что перед ней нет противника и она вовсе не на учебной площадке их Солдатской слободки, а на опушке старой дубравы, под белесым сумеречным небом.

Амазонка остановилась и заметалась по поляне.

Она чувствовала присутствие кого-то, но никак не могла его обнаружить, хотя тот стоял буквально рядом.

— Не можешь найти меня, девочка? — На нее смотрел высокий, костлявый тип, при этом его облик был зыбким и все время менялся.

Капюшон, словно сотканный из бурого тумана, скрывал лицо незнакомца. На плечи небрежно накинута потертая леопардовая шкура.

— Неужто я так страшен, что меня испугалась храбрая воительница?

— Кто ты и что тебе от меня надо? — спросила прознатчица.

— Кто я? Всего лишь скромное мыслящее существо, немного маг, немного жрец, немного ученый… А что мне надо? Уж не то, что обычно мужикам надо от баб! — сказал, как сплюнул, костлявый.

Его мерзкий смех заставил Орландину отступить.

— Ну-ну, ведь ты же не пугливого десятка… Ты же воин, если не ошибаюсь? Я много знаю про вас… Хотя и не все. Вот, я уже могу вас различать, хотя до твоей сестры добраться мне куда как труднее.

Старик поник головой, что-то бормоча себе под нос. Потом вновь устремил на девушку свои желтые совиные очи.

— Я хотел кое о чем спросить тебя. За правильный ответ заплачу золотом. Ты ведь любишь золото?

Он подошел поближе — шаг, другой…

— Я ничего страшного не сделаю тебе… Я не мстителен, как некоторые земные владыки. Ну, чего ты хочешь? Титул патрицианки? Виллу в Александрии? Хорошего мужа? Командовать своим наемным сбродом? Назови свою цену!

В его тоне послышалось плохо скрытое нетерпение, и воительница поняла — этот неизвестный, похоже, не так силен, как кажется…

— Загадай свое желание и дай мне руку…

Он выпростал из-под облачения худую, костлявую длань, показавшуюся в сумеречном свете лапой пресмыкающегося.

— Ну, чего ты боишься? Дай мне руку, и все будет хорошо!

Урод, непонятно кого мучительно ей напоминающий, приблизился почти вплотную.

Изо всех сил взмахнув тренировочным мечом, Орландина нанесла удар на развороте, вкладывая в него силу всех мускулов тела. Мышцы ног, бедер, спины, рук сделали одно движение, бросая ребро клинка из первосортного горного дуба в висок неведомого злодея.

Амазонка проснулась и даже не сразу поняла, на каком она свете.

Вся мокрая, в испарине, вскочила из-за стола, пребольно ударившись коленкой. Боль немного отрезвила. Расплатившись, вышла на улицу.

Постепенно воительница успокоилась. Привидится же с пьяных глаз всякая пакость…

Орландина, конечно, не знала и не догадывалась, что сейчас за горами и водами, в жутком темном храме, катается и воет от боли, держась за голову, сухощавый бритоголовый человек в плаще и потертой леопардовой шкуре, которому она только что нанесла удар призрачным мечом.

Глава 10

УШИ ЦАРЯ МИДАСА

Уже под вечер амазонка оказалась на городском Рынке.

Дельфийское торжище обрушило на нее водопад неслыханного многоцветья и многоголосья.

Тут можно было встретить людей, наверное, со всех известных уголков мира — от холодных лесов Саклавии до непролазных джунглей Зембабве и Тапробаны.

Ведь слава Дельф обнимала множество земель.

Жизнь здесь била ключом от рассветало заката.

Купцы переругивались на всех известных и неизвестных языках; маячили здоровенные, как арбузы, чалмы арабов и вендийцев, летели наземь в азарте торга смушковые шапки куявцев.

Какой-то рыжеволосый норманн рвал свою длинную гриву и бил кулаком в широченную грудь, доказывая, что такая цена за его товар оскорбительна вообще, а для святого города Дельфы — в особенности.

Вальяжно похаживали взад-вперед рыночные эдилы — тяжелая палка за поясом, руки за спину, а ладони выразительно так сложены лодочкой.

Продавцы зазывали каждого, кто проходил мимо палаток, пытаясь завлечь покупателей красноречием и обещанием продать лучшие овощи, вкуснейшие фрукты, самую свежую рыбу.

В ноздри сразу же ударили десятки запахов: сладковатые и терпкие, жгучие и кислые.

Ярко-желтые бананы, привозимые быстроходными либурнами из Леванта, огромные ананасы из Аунако, мавретанские апельсины.

Она сунулась в оружейный ряд, не без сожаления выбравшись оттуда ни с чем; потом застряла в толпе зевак, окруживших факира — заклинателя змей. И вскоре уже устала отбиваться от истошно вопящих зазывал, которые с отчаянием утопающих норовили ухватить ее за одежду.

Толпа вынесла девушку в ряды предсказателей, которые, видать, обслуживали тех, кому не досталось, как и им, места в очереди к пифиям или кто не имел на это средств.

Какой-то повеса в знавшем лучшие времена кафтане допрашивал усевшегося за столиком узкоглазого старичка в оранжевой тоге.

— Я вот трачу много денег на женщин, они меня почти разорили. Что мне делать?

— Будда Шакьямуни советует тебе… — распевно начал старичок.

— Попытаться использовать свою кобылу, — бросил кто-то из толпы.

Собравшиеся заржали. Орландина тоже засмеялась. Вдруг кто-то осторожно тронул ее за рукав. Это была девочка лет одиннадцати, рыжая, зеленоглазая и одетая в довольно опрятную тунику.

— Моя мама хочет с тобой поговорить, — сообщи ла она. — У тебя за плечом темная тень… На тебя лег взгляд Чужака — так сказала мама. Она посоветует, чем можно помочь.

И потянула воительницу к разноцветной палатке. Почему-то Орландина не встревожилась и сразу пошла за девчонкой,

— Мама, я ее привела, — сказала та, отдернув занавесь.

— Останься снаружи, а ты, гостья, входи, — прозвучал спокойный голос.

Хозяйка шатра сидела на разостланном ковре, закутавшись в пестрое покрывало.

Черные волосы женщины были разделены пробором, зачесаны за уши и заплетены в косички, перевязанные кожаными шнурками. Над бровями незнакомки пролегла многоцветная искусная татуировка — не то узор, не то цепочка загадочных письмен.

Похожая была у Ториквали — память о проведенных за Океаном годах. В Империи и окрестностях татуировка на лице была редкостью. Вот на других частях тела, порою самых пикантных, — пожалуйста.

Прознатчица, заинтересовавшись, подошла поближе.

Женщина не подняла взгляд, когда гостья приблизилась, продолжая заниматься своим делом. Ее пальцы ловко выплетали из разноцветной веревки странное сооружение, по сложности не уступавшее гордиеву узлу.

«Наузница», — вспомнила девушка старое слово. Орландина в своей жизни видела такие амулеты, но не очень в них верила.

Затем странная тетка подняла на нее взгляд.

— Называющая себя именем маленького хищника? — гортанно спросила она.

— Ну да, можно и так сказать, — с легкой растерянностью ответила гостья.

— Дочь Тех, Кто Ушел?

Орландина неопределенно пожала плечами.

— Отмеченная Знаком Властелинов?

— Э-э-э?..

Женщина щелкнула пальцами, и Ласка почуяла, как ее амулет вдруг обжег холодом.

— Будь сегодня у храма Солнечного, в Доме Собраний, в покоях Мидаса, после восхода Серебряной Девы, сестры Лучника, — молвила торжественно. — Твоих друзей сохранит божество Луны. И Древний Скиталец не сможет достичь того, чего хочет.

Амазонка пришла в себя, только отойдя от палатки шагов на тридцать.

Потом, спохватившись, бросилась назад, чтобы, Плутон подери, вытрясти из тетки и ее девчонки, что все это значит. Но нигде не было видно разноцветной треклятой палатки, хотя старичок в оранжевом тряпье был на месте и давал мудрые советы пожилому толстяку.

И тогда Орландина поняла — в храм надо идти, чего бы это ей ни стоило.

Дорога к храму оставила у амазонки неприятный осадок.

Открывавшиеся картины вечерней жизни Дельф не могли не вызвать у нее брезгливого удивления.

Вот пьяная девица, которую почти волоком тащат куда-то два извозчика, запустив ей руки под мятое платье. Вот еще трое гуляк несут, словно рулон с материей, точно такую же, только пьяную вусмерть и почти голую — лишь небрежно повязанная тряпка прикрывает бедра. Вот в глубине подворотни на коленях перед нетерпеливо переминающимся франтом стоит совсем молоденькая девчонка, пытаясь справиться с узлом дорогого кушака.

В Сераписе все, по крайней мере, происходило прилично — за стенами соответствующих заведений.

Дважды по пути к храму к амазонке подкатывались мужчины, вывалившиеся из дверей кабаков и гостиниц. Они были пьяны до такой степени, что едва держались на ногах, но в то же время не настолько, чтобы не обратить внимания на девушку.

Первого Орландина отшила, вытащив кинжал.

Второй, уверенный, что она — именно то, что нужно для чудесного завершения вечера, вообще не нуждался ни в каких аргументах. Покачиваясь, направился в ее сторону, но, не успев ничего сказать, споткнулся и рухнул ничком, тут же захрапев.

Несостоявшийся кавалер так и остался лежать на мостовой, а девушка поспешила вперед.

Но вот, наконец, и обиталище Драконоборца.

Храм, находившийся на склоне Парнасской гряды, представлял собой даже не одно здание, а целый комплекс сооружений.

Поди тут разберись, куда именно ей нужно.

Собственно, само древнее святилище, у которого они побывали нынешним утром, не производило большого впечатления и терялось на фоне более новых построек.

Скользнула взглядом по надписи, украшающей вход в храм: «Познай самого себя».

Хорошо бы, но нет времени.

Достала план, купленный ею в книжной лавке за два сестерция, и справилась с ним, где она находится.

Так, что здесь у нас?

Амфитеатр. Ага, вот он, по правую руку.

Святилища Посейдона и Диониса. Тоже на месте.

Булевтерий и какой-то «Пританей». Святой Симаргл, кто бы подсказал бедной воительнице, что оно такое?

Сокровищницы.

Ой, матушка моя Сэйра. И сколько же их тут!

Коринфян, афинян, аканфян, книдян, эолийцев, киренцев, фиванцев, потидейцев (это ж где, интересно, такие живут), римлян, тартесситов, сикионцев, сифнийцев, александрийцев.

Вот, наконец! Покои царя Мидаса.

Быстрая пробежка по одной из боковых улочек, несколько осторожных шагов.

Вот и дверь, запертая на замок. Да не простой, а с секретом. Нужно повернуть ручку определенным образом, и тогда откроется.

Но зря, что ли, ее обучали обращаться с замками?

Девушка покрутила ручку. Та не поддалась. Снова нажала на ручку и покрутила ее. Опять никакого результата.

— Задница Анубиса! — прошипела она.

И словно в ответ замок щелкнул.

— Эй, Ясон, ты слышал?

Орландина затаила дыхание. Проклятые вегилы. И не спится же им.

— Нет.

— А мне показалось, что-то звякнуло.

— Не-е, Тесей! — Звеня доспехом, страж проковылял мимо сокровищницы. — Это лисы, наверное. Аль мыши, может быть… Извести бы их, чтоб спать не мешали…

— Ты это только отцу Феофилу не ляпни, дурень! Забыл, что мышка — священная скотинка Аполлона, кормильца нашего…

Голоса удалились.

Орландина облегченно перевела дыхание, но, сообразив, что некогда расслабляться, осторожно отворила дверь.

Быстро шмыгнула внутрь и осмотрелась по сторонам.

Лунный свет, проникающий сквозь потолочные окошки, освещал интерьер Мидасовых покоев.

У дальней стены находились два массивных серебряных треножника. У северной стены стояли в ряд не сколько мраморных лавок, покрытых узорчатыми персидскими, а может, армянскими коврами.

Еще тут стояло изображение Аполлона. Вернее, Аполлона и Мидаса.

Высеченный из черного мрамора обнаженный бог дергал за уши в священном ужасе скорчившегося у его ног толстяка, в отличие от Аполлона, выполненного из белого мрамора. Уши были длинными, с кисточками на острых концах.

«Совсем как у Стира», — подумала Орландина. Да и вообще вытянутое и глупое лицо Мидаса напоминало ослиную морду заколдованного поэта.

Девушка горько усмехнулась.

Вот бы ее приятеля сюда привести. Возгордился бы, наверное, нос задрал. Дескать, храм в его честь.

Вдруг послышался приглушенный стук, словно что-то ударило в стену. За стуком последовало тихое шуршание. Затем все стихло.

У Орландины замерло сердце. Стараясь сохранить спокойствие, застыла в ожидании.

Больше никаких подозрительных звуков не последовало, и постепенно ее сердце забилось в нормальном ритме. Дыхание выровнялось, руки перестали дрожать.

«Наверное, крыса», — подумала она вслед за стражниками.

Ну, вот она в этой самой сокровищнице. И что дальше?

Скрестила руки на груди и начала делать то, что делала всегда, когда сердилась или была в отчаянии, — расхаживать по помещению.

Вперед-назад, десять шагов вперед, десять назад. Вперед-назад. Вперед-назад…

Шаги приглушала дорожка, лежащая вдоль стены.

Она даже представила себя жрицей Сребролукого — важной, богатой.

«Ласка, прекрати! — услышала, словно вживую, голос Ториквали. — Ты фести себя как последняя думкопф».

А потом вдруг в тишине ночи послышался звук скрежещущего о камень камня.

Одна из мраморных плит, облицовывавших стену, отодвинулась в сторону.

Девушка скользнула под ближайшую скамью, прикрытую мягким, ниспадающим до пола ковром, и затаилась.

Кто-то забрался в покои и замер, прислушиваясь.

— Никого нет, — сообщил кому-то.

— Но я могу поклясться, что слышал какой-то шорох.

— Дык елы-палы, крысы…

«Дались вам эти крысы», — подумала Орландина, стараясь как можно глубже забиться в угол.

Неужели это те, кто должен ей помочь? И именно на встречу с ними ее прислала сюда базарная прорицательница?

Но тогда почему все в ней противится мысли объявиться перед странными посетителями Мидасовых покоев?

На территорию храма Гавейн и Парсифаль прошли под видом несчастных бродяг. Двоюродных братьев-купцов, ограбленных пиратами под Патрами и лишившихся всего имущества, кроме горстки ауреусов, на которые они хотели попросить совета у Аполлона, как им быть дальше.

История, прямо сказать, шитая белыми нитками.

Но простат, поскольку они не претендовали на услуги оракула, а хотели всего-то переночевать где-нибудь поблизости от святилища, оказался к ним благосклонен.

Да и выглядели «братья» безобидно и жалко.

Повязки, пластыри из пихтовой смолы-живицы, синяки, шишки, рваная, кое-как чиненная одежда.

Ну, ни дать ни взять жертвы страшных морских разбойников.

Оба «круглых рыцаря», хотя и чуток поуспокоились, но по-прежнему были готовы поубивать друг друга. Настроение портила ноющая боль — встреча с земледельцами закончилась позорным отступлением.

В довершение всего из-за этой проклятой драки они не попали на обусловленную встречу.

Когда же, нарушив все правила конспирации, парочка заявилась домой к нужному человеку, тот не стал слушать объяснений, и хотя и взял письма, но сказал, что раз парни сами нарушили оговоренные правила из-за своих противоестественных наклонностей, то пусть выкручиваются, как знают (и откуда только узнал, подлюга, о потасовке и ее причинах?).

В виде особой милости дельфиец лишь указал им расположение потайного хода в сокровищницу царя Мидаса и настоятельно попросил забыть дорогу, по которой они к нему пришли. Отныне он будет разговаривать лишь с Ланселатом.

Но, слава богам, они сумели благополучно справиться с задачей.

Орудуя фальшивыми костылями, как рычагами, вояки приподняли каменную плиту, в которую было вделано подножие правого треножника, и, пока готовый лопнуть от натуги Гавейн удерживал тяжесть, Парсифаль ловко закатил под мраморный прямоугольник шарик, врученный им командором.

Затем, хихикая над сипящим и кашляющим бородачом, никак не могущим прийти в себя, блондин принялся укладывать в сумку лампады, курильницы и чаши.

Пару сотен денариев за этакую древность можно выручить. Хотя и опасно. Уж больно приметные вещички.

— Ой, посмотри! — прыснул блондинчик. — Умора и только!

Протянул сослуживцу серебряный слиток странной формы.

Гавейн взял его в руки, поднес прямо к носу и вдруг, грязно выругавшись, швырнул кусок серебра в Парсифаля.

— Ты чего, придурок?! — еле увернулся юноша. — Снова начинаешь?

— А ты чего? — набычился крепыш. — Специально дразнишься? Откуда взял осла? С собой принес?

— Делать мне больше нечего, — пожал плечами Перси.

Гавейн принялся лихорадочно обшаривать помещение. Грабить так грабить!

— Ну, чего, пошли, что ли?

— Нет уж! — вдруг прошипел бородач. — Я теперь отсюда так просто не уйду! Мне, может, тоже хочется отвести душеньку! Чем я его хуже?

С возмущением ткнул в золотого Лучника и стал карабкаться в нишу.

— Вот погоди ужо! Сейчас доберусь до твоего венца! Мало не покажется!! Парсифаль, а ну-ка, помоги!

Из-под скамьи Орландине почти ничего не было видно.

И лишь когда тот, кого назвали Гавейном, начал истерично выкрикивать угрозы, девушка поняла, что затеял мерзавец.

Она хотела закричать, спугнуть злодеев, но непонятный ужас парализовал ее.

Вернувшись из терм и не застав в гостинице ни сестры, ни Кара с его сопровождающими, Орланда страшно обеспокоилась.

Не из-за парней, нет. Пусть, как выразился Стир, отрываются. Хотя, конечно, у царя еще молоко на губах не обсохло.

Но вот Орландина. Что, если она попадется в лапы какому-нибудь прощелыге типа мерзкого Симона?

Некий внутренний голос подсказывал девушке, что сестра обязательно должна находиться где-нибудь поблизости от храма.

Почему так, она и сама не могла объяснить. Но перед глазами, когда Ланда мысленно звала Орландину, всплывала вырезанная по белому мрамору надпись: «Познай самого себя». И еще почему-то возникали… серебряные ослиные уши.

Совсем ее этот Стир заморочил. Пусть себе спит в стойле.

А она тем временем наведается в святилище. Благо находилось оно неподалеку от гостиницы. И, как разузнала Орланда у Толстяка, храмовые ворота не закрываются и на ночь, дабы паломники могли совершать угодные Фебу ритуалы круглосуточно.

— Но берегись храмовой стражи, — предупредил хозяин гостиницы. — Ужасные озорники!

Махнув рукой, девушка выскочила наружу и буквально побежала вверх по улице Латоны. К храму. Однако убежать далеко ей не пофартило.

— Эй, малютка, куда ты так спешишь? — раздался вдруг пьяный хриплый голос.

Чьи-то пальцы вцепились ей в левую руку и рванули с такой силой, что девушка чуть не упала.

Ланда попыталась освободить руку из сильной хватки напавшего мужчины. Тот подался вперед и едва не раздавил ее, прижав к стене. Она с трудом устояла на ногах.

На мужчину упал свет от фонаря.

Грубое лицо было все изрезано глубокими морщинами, а маленькая голова казалась смешной на могучей шее. Щетина покрывала подбородок и провалившиеся щеки, верхняя губа украшалась редкими усами, лоб нависал над глубоко посаженными пустыми глазами.

Орланду передернуло от отвращения.

— Отпусти, — потребовала она, с силой дернув руку, и снова мужчина потерял равновесие.

— Проклятая шлюха, думаешь сбежать от меня? — Его пальцы сильнее сжали кисть бывшей послушницы.

— Шлюха?! Да ты… ты… — От захлестнувшей ее злости христианка сразу позабыла о страхе и осторожности.

Она изо всех сил толкнула мужчину правой рукой.

— Утихомирься, милашка! У меня есть деньги.

Не обращая внимания на боль, Орланда яростно задергалась, силясь вырваться.

— Послушай, ты, идиот, я не шлюха! — Она снова попыталась увернуться, но ничего не вышло, только запуталась в своих юбках. — Да отпусти ты меня, черт бы тебя побрал!

Замахнулась на него свободной рукой. Мужчина поймал ее за запястье и заломил руку за спину. Боль пронзила Орланду.

Распутник рассмеялся, услышав сдавленный крик.

— Вот так-то лучше. Я люблю смирных шлюх. А теперь, — приблизил он к ней свое лицо, — как насчет маленького поцелуя старине Митрофану, прежде чем мы отправимся к тебе?

Ланда изо всех сил наступила хаму на ногу.

— А этого не хочешь?

— Маленькая дрянь! — Он притянул Орланду к себе и схватил за плечи. — Я же сказал: хочу, чтобы ты меня поцеловала.

От него пахло дешевым вином. Девушку передернуло от отвращения.

— Мне плевать на то, что ты хочешь, урод! — выпалила она, стараясь освободиться.

Приготовилась издать душераздирающий вопль, когда из темноты вдруг раздался резкий угрожающий голос:

— Отпусти ее.

Орланда сразу же почувствовала облегчение. В ней заискрилась надежда. Помощь! Снова попыталась вырваться, но мужчина не ослабил хватки и обернулся.

— Она моя, приятель. Поищи себе другую.

— Я сказал, отпусти ее.

Она встала на цыпочки, чтобы посмотреть на своего защитника.

Митрофан тоже обернулся, желая увидеть соперника.

— О господи, — пробормотала Орланда.

— Всевышний слишком занят, чтобы прийти вам на помощь, — произнес Эомай. — Но для того и существуем мы, смиренные слуги его.

Двери кабака за спиной рыцаря распахнулись. На секунду тишину ночного воздуха нарушил смех и стук кружек. На пороге появился мужчина, посмотрел в сторону Эомая и остановился.

— Брат, не нужна помощь? — По голосу христианка узнала Арнау.

Эомай улыбнулся, но в его серо-голубых глазах, которые, не мигая, смотрели на Митрофана, не было веселья. Он резко положил руку на эфес длинного меча.

— Спасибо, дружище, думаю, сам управлюсь.

Взгляд бывшего пирата или кем он там был до того, как стать Мечехвостом, остановился на Орланде:

— Рад видеть вас снова.

Христианка слабо улыбнулась.

Эомай продолжал недобро смотреть на вцепившегося в нее мужчину.

— По-моему, я просил тебя отпустить госпожу.

— А я ответил, — сердито рыкнул развратник, — что это моя шлюха. Я первый ее увидел.

— Ты олух! — обрушилась на него Орланда. — Сказано тебе, я не шлюха!

Митрофан заворчал и прижал ее к себе.

— Госпожа говорит правду, ты ошибся, — растягивая слова, изрек Эомай.

Он выпрямился и одним движением вытащил клинок.

— В последний раз предупреждаю.

Прощелыга словно только сейчас заметил меч и отпустил запястье Орланды, как будто оно обожгло его. Попятился назад, подняв руки вверх:

— Эй, благородный господин, я ничего не знал. Откуда мне знать, что она не шлюха? Порядочные женщины не разгуливают в одиночестве по ночам.

Эомай не стал утруждать себя ответом, он просто продолжал смотреть на мужика, поигрывая мечом.

— Ну-ну, не будем ссориться из-за пустяков, — быстро произнес Митрофан. — Забирайте ее.

Орланда лежала на кровати, уставившись в балдахин над головой.

Комната тонула во мраке, лампа была погашена, шторы плотно задернуты, чтобы не проникал лунный свет.

Она не могла видеть балдахин из темно-синего шелка, затканного узором в виде солнца с лучами, но это не имело значения. Думала сейчас не о шелковом пологе, а о рыцаре с серо-голубыми глазами. И о том, что ему рассказала.

А поведала она ему, можно сказать, все.

Из-за двери доносились голоса спорящих.

— Пойми, Эомай, это вообще не наши заботы. Орден и святая церковь никогда не вмешивались в мирские дела.

— Но борьба с черной магией — наше дело!

— Не устраивать же против колдунов крестовый поход…

Голоса стали почти неслышными, затем Эомай почти выкрикнул:

— Мы, в конце концов, давали клятву верности августу, а тут явно имеет место заговор.

Вновь неразборчиво.

— Ну, дружище, признайся, тебе просто до жути понравилась маленькая монашка…

И почему-то эти слова так поразили Орланду, что всего дальнейшего девушка уже не слышала.

Она, серая монастырская мышка, может кому-то нравиться настолько, чтобы тот забыл про все остальное.

И не какому-нибудь лавочнику или писцу, а настоящему рыцарю!

И с этой мыслью Ланда уснула.

Почему-то ей снились уши.

Ослиные.

Длинные…

Стиру тоже снился сон.

Будто бы он никакой не осел, а человек.

Такой, как был прежде. Вот только уши у него продолжали оставаться ослиными.

И играет он на лире. И не где-нибудь, а на Парнасе, в покоях Аполлона.

И раздирают его противоречивые чувства.

С одной стороны, как бы не оскорбить кифареда своей отвратительной игрой, а с другой…

Боги ведь, говорят, ревнивы — вот содрал же Аполлон кожу с бедного пастуха Марсия за то, что тот сыграл на флейте лучше него?

— Брехня! — изрек сидевший напротив Аполлон.

— Что, светлый бог? — робко осведомился Стир.

— Все, — резюмировал Феб. — И что играл он лучше меня, и что содрал я с него его грязную шкуру. Что я вам, кожевник, что ли?

Рапсод только кивнул. В самом деле, все было логично. Как человек может играть лучше бога?

— Вообще-то не знаю, следует ли на тебя тратить время, но все ж ты мой подопечный, в некотором роде. Служитель искусства. Может, из тебя и выйдет толк… А так ведь в ослиной шкуре и пропадешь. Не надоели еще уши-то?

— Надоели, Сребролукий, — вздохнул Стир Максимус.

— Ты еще меня Златокудрым обзови, — рассердился бог. — Некогда мне тут с тобой… А если надоели, то иди сейчас в мой храм, в Булевтерий, в покои, носящие имя твоего собрата по несчастью.

И видя, что поэт не понял, нетерпеливо пояснил:

— Ну Мидаса, олух! Кого ж еще? Там нужна твоя помощь. Это и будет твоим первым шагом к освобождению от этих… ушей!

— Но как же я…

Певец хотел было спросить, кто ж его в ослином-то облике пропустит в храм. Но Аполлон уже раздраженно махнул рукой, и невидимый вихрь подхватил Стира и понес куда-то вниз.

Проснувшийся Стир тут же начал действовать.

Выбраться из стойла ему труда не составило, ибо конструкция была рассчитана на бессловесных и неразумных тварей, а не на человека, пусть и в ослином облике.

Труднее было преодолеть двери конюшни.

Но, подумав минут пять, он нашел выход.

— Эй, кто-нибудь? — стараясь избавиться от ослиных интонаций, проревел Стир Максимус.

— Кто там? — тут же откликнулся конюх. — Ты кто, мил человек?

По голосу Стир узнал Нерея — старого пьяницу, норовившего даже скотине недодать сена, чтобы заработать лишний медяк на вино.

— Да вот, браток, сам не знаю, как забрался сюда? — прохрипел Стир. — А то прямо беда — вино при себе, а закусить нечем.

— Ну отчего ж нечем? — бодро ответил Нерей. — Погоди-ка, сейчас. — Он отодвинул засов и распахнул ворота денника. — Эй, ты где там?

Рванувшись изо всех сил, Стир проскочил мимо ошалевшего конюха и побежал по улице вверх, к вожделенному храму.

— Все, бросаю пить, — решительно крякнул Нерей. — Мышей розовых видел, синих слонов видел, теперь вот говорящие ослы. Пора завязывать!

— Так, — тужился Гавейн, пытаясь дотянуться до лаврового венца, украшавшего голову Феба. — Наклони-ка ты ее еще пониже…

— Она брякнется тогда, — полгорода на грохот сбегутся! — отрезал Парсифаль. — И вообще — плюнь ты на этот венок! Серебро поганое!

— Серебро, может, и поганое, а вот камешки…

— Тьфу, сквалыга. — прохрипел блондин. — Вот сейчас выпущу рычаг, и тебя этим болваном придавит! Уходим, говорю!

Крепыш зло сморщился. Конечно, где этому богатенькому красавчику понять! Он небось никогда не знал ни нужды, ни проблем — чего, например, будет есть на завтрак.

Не то что Гавейн, сын вождя нищего клана в Нортумбрии. Всего-то из чести, что из Древних Племен! А ели похуже чем иной земледелец в благополучных краях. На завтрак — овсянка, на обед — овсянка, на ужин — овсянка с пивом!

Мрачные мысли прекратились сами собой, сменившись паническим ужасом. Ибо в этот момент двери открылись, и в помещение, стуча копытами, вбежал осел, то есть Стир.

— Не-ет, не трогай меня! — взвыл Гавейн, оставив в покое статую и кидаясь к дыре в стене.

Парсифаль от неожиданности разжал руки, и освобожденный рычаг, чуть не ударив его в челюсть, рванулся вверх.

И медленно, даже как-то вальяжно, скульптурная группа рухнула с постамента.

Причем по воле высших сил или по капризу судьбы упала так удачно, что опрокинула серебряный треножник. Тот самый, правый, под которым был спрятан «подарочек» понтифика Британского.

Полупрозрачный шарик, засветившись, покатился по полу в направлении осла, разгораясь с каждым пройденным дюймом.

Все четверо, не исключая Орландины, которая с появлением на сцене нового действующего лица (или лучше — морды?) выбралась таки из-под скамьи, застыли, парализованные на месте.

В комнате стало светло, как днем, а потом еще светлее.

Ибо осел… засветился.

Засиял серебристым холодным светом.

При этом глаза его горели зловещим красным огнем.

Мгновение — и Стир поразительным образом раздвоился.

Он по-прежнему оставался в ослиной шкуре. Но рядом с длинноухим ишаком твердо стоял на ногах сотканный из лунного света прекрасный обнаженный юноша. В руках его была кифара.

Нет, уже не кифара, а изогнутый серебряный лук.

Вот прозрачный стрелок извлек из болтающегося на плече колчана сияющую золотую стрелу и наложил ее на тетиву.

— А-а-а! — завопил Гавейн.

— А-а-а-а!! — синхронно заверещал Парсифаль.

— А-а-а-а!!! — подхватила Орландина.

— И-а, и-а! — ревел, наступая на святотатцев, серебряный осел, стоявший бок о бок с серебряным лучником.

А потом шарик ярко полыхнул, рассыпавшись сонмом искр, и погас…

…Когда в покои царя Мидаса ворвались привлеченные шумом и светом жрецы и стража, то они обнаружили поверженную наземь статую Аполлона Наказующего, прожженную в мраморном полу на глубину трех ладоней идеально круглую дырку рядом с уходящим куда-то колодцем подкопа.

И странную парочку — совершенно одуревшую от всего происшедшего девушку, безропотно позволившую себя арестовать, рядом с которой, гордо подняв голову и выпятив вперед грудь, стоял необычной серебристой масти осел…

Вот уже много часов подряд Орландине казалось что она спит и видит сон.

Предсказание исчезнувшей бесследно незнакомки, непонятные люди, поверженная статуя бога, преображение Стира, не говоря уже о его появлении в храме, черная магия…

Вопреки первоначальным страхам, ее с осликом не растерзали на месте, не слушая объяснений, и даже не посадили в тюрьму.

Ибо, как она вспомнила, храм пользовался правом неприкосновенности, убежища и суда.

В дальнем углу огромного двора стояло несколько хижин для проживающих здесь жрецов и храмовой стражи.

Там амазонку и разместили. Разумеется, предварительно разлучив с четвероногим «подельником», уведенным, несмотря на все его яростное сопротивление, незнамо куда.

Ее не били, не тащили в пыточную, даже покормили.

И это наряду с понятной радостью вызывало и тревогу.

Что если ее берегут для какого-нибудь судьи, рангом повыше даже дельфийской жреческой коллегии?

Ну, например, для префекта Британии и проконсула Запада.

Но вот после полудня за ней пришли.

— По нашим законам, всякое преступление, совершенное ночью, должно начать расследовать не позднее следующего заката, — сообщил знакомый ей простат, притащившийся вместе с пятеркой дюжих стражей. — Но прежде нужно объявить об этом на гиэлии…

— Где?

— На нашем сакральном городском суде, — нетерпеливо бросил жрец. — Не желаешь ли сказать о причинах, по которым тебя нельзя судить или казнить?

— Да, вроде, нет, — опечалилась Орландина.

Смутно она припоминала, что таких причин не много, и одна из них — беременность.

— Тогда пойдем. И без шуток…

Ее привели не куда-нибудь, а в приличных размеров зал, находящийся в Булевтерии.

Зал украшали белые дорические колонны. Они возвышались локтей на двадцать вверх и упирались в слегка нависающую галерею второго этажа, словно поддерживая ее. Стены между пилястрами обшиты темными дубовыми панелями, вдоль которых были расставлены бюсты великих героев, когда-либо посещавших Дельфы. В центре возвышалась статуя бога Аполлона, изваянная из редкостного синего мрамора. На груди бога сияло золотое солнце, в руках зажат серебряный лук.

И на галерее и в зале было полно народу.

Появление Орландины было встречено глухим ропотом.

Ее посадили на узкую скамью и деловито приковали за запястье к ножке оной скамьи.

Оглядев зал, она со смешанным чувством радости и огорчения увидела сестру.

Вообще-то было бы лучше, если бы та слиняла из Дельф, но все равно спасибо, что не бросила…

Первым в зал вошел дряхлый и весь какой-то вялый чернокожий старик — верховный жрец Аполлона, Селевк Умандага.

Столь же вяло жрец принялся произносить слова традиционных молитв, прося Феба просветить умы судей, затем служка наполнил маленький ковшик ладаном, и святой отец символически омыл в нем руки. После чего уселся в высокое кресло.

Ниже расселись члены суда: один из трех старших жрецов, префект Дельф, квестор, несколько наиболее уважаемых горожан.

— Итак, сегодня гиэлия славного и святого города Дельфы должна рассмотреть дело неслыханное и удивительное, — взял слово префект. — Дело о святотатстве и казнокрадстве, а также о кощунстве и магии. Таких преступлений уже давно не ведали священные Дельфы!

Он кратко, потратив всего каких-то десять минут, зачитал изложение событий прошедшей ночи. К концу речи атмосфера в зале сгустилась. Злобные взгляды прямо-таки пронзали амазонку.

— Злодейка! Осквернительница! — шипели то тут, то там.

Префект, однако, не обратил на это внимание.

— Но прежде чем мы начнем суд, по нашему древнему обычаю и законам римским, я обращаюсь к присутствующим. Найдется ли кто-нибудь, кто готов будет поручиться за взятую под стражу девицу Белинду, которая присутствовала на месте преступления вместе с… гм, ослом. Итак, кто готов поручиться за подсудимую?

Орландина ожидала, что поднимется ее сестра. Но встало двое других.

Первым был сидевший рядом с Ландой незнакомый воин в одежде рыцаря какого-то из орденов.

Вторым…

Вторым был леший. Ради такого случая он оделся, причем довольно занятно.

В широкие штаны, какую-то длиннополую хламиду и плетенную из соломы шляпу, видать, чтобы прикрыть рога. А на груди у него болтался (Орландина даже не поверила своим глазам) тяжелый золотой кулон с грубо отшлифованными крупными каменьями.

— Назовите себя, — потребовал чиновник.

— Я Эомай, рыцарь славного ордена Мечехвостов, верный вассал августа, своим честным словом подтверждаю, что знаю подсудимую девицу как во всех отношениях достойную и законопослушную особу и готов словом и мечом подтвердить это и подвергнуться любому испытанию перед лицом какого угодно из языческих богов.

Ошалело Орландина смотрела на новоявленного поручителя.

Да она видит его, почитай, в первый раз… С какой стати?..

Хотя понятно — стоит посмотреть, как глядит на него сестренка.

Ну Ланда, ну молодец! И как сумела?

— Хорошо, поручительство принято, — невозмутимо кивнул префект, не удивляясь, казалось, заступничеству христианина за язычницу. — Теперь вы.

— Вареникс, князь Лесной, — представился леший. — Из Куявии. Путешествую частным образом по Империи. Всецело, так сказать, присоединяюсь к словам достопочтенного рыцаря.

— Князь?! — уставился на него префект.

Зато верховный жрец как-то странно улыбнулся и покачал головой.

— Так точно, милай, — не моргнув глазом ответил лешак. — Ты ужо не сумлевайси. Князья мы…

— Da ved oblichiye u tebja ne kuyavskoe, bojarin… — вдруг бросил один из присяжных.

— Ne tvojo delo, smerd! — не моргнув глазом ответил представитель Малого Народца.

— А доказательства где? — заволновался квестор. — Этак каждый себя объявит… августом и фараоном.

— Ну, есть и доказательства, — вновь не растерялся леший. — Раз слову княжьему не верите.

Подойдя к судейской скамье, леший протянул старшему жрецу какой-то свиток.

— Вот, стало быть, мои рекомендательные письма.

Сначала Орландина подумала было, что жрец попал под чары лешачка: глаза его остекленели, лицо побледнело. Но Аполлонов слуга тут же справился с собой.

Писарь попытался заглянуть в пергаменты, но леший неделикатно оттер его движением плеча. Не суйся, мол, в дела, разуму недоступные.

— Да, удивительно, конечно, но придется признать. Поручители у подсудимой серьезные, — молвил жрец.

— Однако даже их мало, чтобы опровергнуть существенные подозрения, имеющиеся у нас по поводу этой особы! — заявил квестор, косясь на Селевка Умандагу.

Тот по-прежнему сидел, безмолвствуя, но хитренько так усмехаясь.

Эомай хотел что-то сказать, но князь лесной жестом остановил его.

— Погодь, мил человек, сейчас мое время им помогать…

— Значитца так, — начал он. — Подозрения ваши, конечно, большие, но не стоят лепешки навозной. Итак, во-первых — магия там имелась, сильная да мощная. Этак прожечь дырку в мраморе даже энтот ваш «дикий огонь» не может.

— Это почему же не может? — встрял квестор. — Ты, небось, и не видел, как он горит, уважаемый варвар.

— Говорю, не может, — буркнул лешак. — А повидал я, мил человек, на своем веку такого…

Он подмигнул Умангаде как доброму старому знакомому. Темнокожий жрец согласно кивнул и снова промолчал.

— Ну, не об этом речь. Стало быть, магия там была. А в оной деве мажьей Силы ни на асс ломаный.

— Ну уж не совсем, — уточнил жрец. — Сила, положим, есть. Хотя и непонятной природы.

— То-то, что непонятной, — согласился Вареникс. — А таких магов, кто может сотворить подобное тому, что содеялось в казне вашей, в мире поискать-поискать. А как найдешь, так потом еще убегать-убегать…

Зал сдержанно засмеялся. Видимо, этот аргумент произвел впечатление. Оба жреца встревоженно зашушукались, нервно передергивая плечами.

— Теперь второе, — продолжил леший. — В этом статуе вашем сколько было весу?

— Без малого сорок талантов, — изрек секретарь, быстро заглянув в бумаги. — Точнее, девятнадцать талантов и сорок мин. То есть две тысячи четыреста римских фунтов.

— Во-от, — кивнул лесовик. — Почитай, двадцать девять пудиков. Так сами подумайте, под силу ли ей такое своротить? Девка она, конечно, крепкая, но не настолько же?

— А может быть, у нее сообщники были? — хрюкнул квестор. — Тот же осел. Вместе статую и сбросили. Чародейство! Надо бы ее расспросить хорошенько. Ну, хотя бы кнутом…

— Об осле в свой черед, — махнул рукой козлорогий. — А теперь еще и третье — ежели она такая злодейка, то почему не убежала? Не сопротивлялась? Что на это молвите?

Тут в зале поднялся какой-то пышно одетый немолодой мужчина с окрашенной по тартесской моде в синий цвет бородой.

Орландина сперва встревожилась, но тут же успокоилась, ибо этого человека она в своей жизни не встречала.

Зато его узнала Орланда и похолодела. Ибо это был не кто иной, как воспитатель Кара, Эргион Ушбар, возглавлявший посольство Аргантония в Дельфы.

«Все пропало!» — давя слезы, подумала христианка.

Не стесняясь, синебородый перегнулся через парапет и что-то стал нашептывать на ухо префекту.

И сказанное, видимо, возымело действие.

— Итак, как префект и председатель гиэлии, выношу решение. Хотя прямых улик против гражданки Белинды нет, а поручители вызывают доверие, тем не менее постановляю оную девицу, оставив под подо зрением, заключить под стражу до выяснения всех обстоятельств и продолжить расследование законным путем. Схваченного же на месте преступления осла казнить…

— Стойте! — вдруг прозвучал в зале мальчишеский голос.

— Кар, что ты наделал! — закричала, вскочив, Орланда.

Эомай не успел ее удержать. Бесстрашно вышел Кар на середину зала, стал прямо напротив судейской кафедры.

— Я, царь Тартесский Кар, сын Истолатия, союзник и друг римского народа, заявляю, что подсудимая Белинда, она же Орландина, не может быть взята под стражу и осуждена, ибо находится на службе в ополчении Тартесса в чине опциона и подлежит лишь моему суду или же суду августа. Я также перед лицом собравшихся обвиняю наместника Британского Артория и его советника, понтифика Мерланиуса, в подстрекательстве к смуте и поддержке мятежника Аргантония, а также в злоумышлении на имперские устои.

Зал дружно охнул.

— Самозванец! — завопил вышедший из ступора Эргион, хватаясь за синюю бороду. — Хватайте его, это самозванец! Царь Аргантоний дает тысячу ауреусов за его голову!

Названная сумма произвела прямо-таки магическое действие на стражников, рванувшихся было вперед, туда, где бесстрашно замерла хрупкая мальчишеская фигура.

Не изменившись в лице, Кар выбросил вперед правую руку.

Искристая дымка окутала его кулачок, а затем розово-радужный поток света хлынул во все стороны, отразился от солнечного диска на груди каменного Аполлона и ударил по стражникам. Те с воплями покатились по полу.

— Этого достаточно? — осведомился Кар.

— Родовая магия тартесских царей… — пробормотал верховный жрец, приподнимаясь. — Точно, он!

— Ва-аше вели-ичество… — пролепетал Ушбар, падая на колени. — Не признал сперва… — Вельможа даже не побледнел, а стал каким-то иссиня-белесым. — Простите старого дурака… Возвращайтесь домой, ваше величество… Ваш дядюшка так вас заждался, уже и завещание в вашу пользу написал-ал…

И без сознания рухнул под ноги с трудом поднявшейся страже.

Надо отдать должное префекту — он не потерял самообладания, может быть единственный из присутствующих.

— По закону я не вправе решить это дело… Его может рассудить лишь август. Всем сторонам предлагаю отправиться в Александрию для законного решения.

Он поглядел на Дельфийского первосвященника. Последнее слово оставалось за мудрым старцем. Селевк Умандага поднялся со своего кресла. Народ почтительно умолк.

— Не мне решать, кто из вас прав в вашем споре, юноша. — Жрец намеренно не называл ни имени, ни титула Кара. — Я могу говорить лишь от имени светлого Аполлона и только по делу, касающемуся попытки осквернения и ограбления храма.

Повисла долгая пауза.

Святой старец махнул рукой, и неокор ввел в зал Стира. Ослик был увит лавровой гирляндой, переплетенной розами. Зрители недоуменно зашушукались.

Что бы это значило?! Обе сестры переглянулись. Орландина пожала плечами.

— Феб указал нам истинных виновников преступления. — Селевк подмигнул Варениксу, а затем… ослу. — Они, надеюсь, понесут заслуженную кару. Но невинные, — загремел голос первосвященника, — а тем более спасители храмовой чести и имущества не должны остаться без награды! Мы не можем дать им часть имущества, коим располагает святилище. Ибо все это не наше, а божье. — Снова пауза. — Однако жреческая коллегия, посовещавшись, приняла решение даровать этим паломникам право промантейи, то есть право внеочередного обращения к оракулу. Сегодня, как вы помните, пифия входила в святая святых и вопрошала волю Феба. Спросила она и по вашему поводу. Подойди ко мне, отец Феофил.

Неокор, отойдя от серебряного осла, приблизился к владыке, и тот вручил ему дощечку.

— Прочти!

Жрец прокашлялся и начал читать напевным, хорошо поставленным голосом:

Часть вторая

СЕРДЦЕ ИМПЕРИИ

Глава 11

ЖРЕЧЕСКИЕ ЗАБОТЫ

С привычной печалью смотрел Потифар, верховный жрец бога Тота и старший херихеб столичного храма Серапеум, как в малый тронный зал вступает государь.

Нет, пока еще на своих ногах, почти не подгибающихся, и телохранители-эфиопы под руки его не ведут — всего лишь почтительно поддерживают, но…

«Сколько ему осталось?» — задал один из ближайших советников августа Птолемея Сорок Четвертого Клавдия вопрос, который задавал себе регулярно.

Слева от неторопливо передвигающегося («медленно волочащего ноги») владыки Империи семенил его личный лекарь, Авл Гиппонакт.

— Государь, — угодливым тенорком зудел служитель Эскулапа. — вы совершенно не следите за своим здоровьем. Я не устану повторять — соблюдайте режим! Утром гимнастика, потом плавание. На обед тушеный каплун с персиками.

— Но я как раз заказал повару кабана, — прошамкал август.

— Ни в коем случае, божественный! — воскликнул медик. — Это для вас хуже яда! Только мясо цыплят! Потом ванна, теплая вода, массаж… И вы проживете еще сто лет.

Что ж, по крайней мере, Гиппонакт прямо заинтересован, чтобы его коронованный пациент прожил как можно дольше — учитывая размер выплачиваемого жалованья.

Врач, пятясь задом, покинул малые покои, а вместо него появился вольноотпущенник Наркисс — симпатичный парень лет двадцати пяти с хитрыми, зелеными, как у кошки, глазами.

Херихеб поморщился.

Терпеть не мог этого типа, но выносить приходилось, ибо тот был любимцем престарелого монарха. Он был при нем кем-то средним между секретарем, доверенным лицом и шутом.

«Словно при дворе какого-нибудь скандинавского или саклавийского конунга», — мысленно посетовал Потифар, глядя на ужимки, с которыми молодой человек приближался к трону.

— Привет, дядюшка! — развязно осклабился Наркисс.

— И тебе привет, мой друг!

— Ты чем-то огорчен, дядя?

— Да вот, месяц как почти не вижу собственной жены, — пожаловался Клавдий доверенному лицу.

— То-то и оно, что месяц, — изрек вольноотпущенник. — Медовый у нее месяц. С Митронием из второй преторианской центурии. С любовником, — уточнил он, чтобы все было ясно. — Совсем стыд потеряла. Думаешь, что он у нее первый? Да у нее любовников, как крокодилов в Ниле нерезаных! Мой тебе совет, дядюшка: сейчас же иди в казармы преторианцев да вели трибуну всех крепких да смазливых парней переловить и утопить. А жене отруби голову!

— Ах, ну что ты себе позволяешь? — замахал на него руками старец. — Или ты не знаешь — жена августа выше подозрений. И вообще, нам пора заниматься государственными делами.

— Дел сегодня не ожидается, — сообщил Наркисс. — Вот только пропретор за каким-то Анубисом приперся. Новый закон придумал — о борьбе с кражами скота. Воруют, понимаешь ли, овечек и козочек у нас часто. Жен им, что ли, не хватает. Как думаешь, Потифарушка? Как жрец жреца спрашиваю!

Вольноотпущенник пошло хихикнул и самодовольно посмотрел на Потифара. Не так давно август спросил у последнего, нельзя ли сделать его любимца жрецом какого-нибудь бога? Ну, например, хему-нечером храма Птаха, что в Мемфисе? Помнится, он тогда почти минуту стоял, не зная, что ответить, а после со всей возможной почтительностью и твердостью сообщил императору, что священные чины, а тем более древних богов Египетской земли, — это то немногое, что в Империи еще не продается. Наркисс жрецом все же стал, найдя какую-то умопомрачительную, но, тем не менее, вписанную в государственный реестр секту, став ее главой. И титул его звучал заумно и многосложно. Единственное, что Потифар запомнил, — это «генеральный провозвестник Проклятой Крысы».

— Ладно… Пропретор, говоришь? Зови его! — велел Птолемей Клавдий

Вошел тучный ливиец в сенаторской тоге — пропретор Империи Ганнон Гамилькар — с еженедельным докладом о важнейших делах в пухлой руке. Позади него шел писец с папирусом на позолоченном блюде, видать, с проектом того самого указа, о котором толковал Наркисс.

— Ну, что у нас там такого случилось, мой Ганнон? — осведомился император.

— Божественный! Пришла жалоба, подписанная эдилами двенадцати городов, на префекта южной Италии Кадала Палавиана! — важно изрек пропретор.

Потифар понимающе кивнул, и даже на морщинистом лице августа отразилось привычное недовольство.

Тридцатилетний повеса Кадал славился огромным штатом наложниц; мужья всех красивых женщин в его округе удостаивались чести носить почетное звание рогоносцев. Кроме того, Палавиан имел весьма своеобразное представление о собственности: государственные деньги, проходившие через его руки, чаще всего не доходили до места назначения и попадали в альковы его бесчисленных любовниц. Стражники и чиновники месяцами тщетно ожидали жалованья! Кроме того, Кадал ухитрился и на своем увлечении делать деньги, скупив без малого все публичные дома в подвластной ему провинции. Тех содержателей лупанариев, кто не захотел расстаться с имуществом добровольно, упрятали в тюрьмы на совершенно законных основаниях — ибо за тысячу с лишним лет в Империи накопилось столько законов, что при желании каждого подданного было за что притянуть к суду.

Но даже такое прибыльное дело не покрывало фантастических расходов неутомимого Кадала Палавиана, так что южная Италия стала главным недоимщиком по платежам в казну, хотя вроде подати собирались исправно…

Но, увы, отправить его на плаху или в тюрьму было невозможно. Ибо был Кадал не кем иным, как племянником великого князя Куявского Велимира по линии матери, а союз с этой державой был весьма и весьма необходим Империи.

— Может, сошлем его послом к дядюшке, а дядюшка? — осведомился Наркисс. — А то ведь он испортит всех девушек в провинции и в соседних промышлять примется? Что богиня Веста скажет, а? И великая Исида?

— Давай дальше, — страдальчески махнул рукой август. — Об этом позже помыслим.

— В северных италийских землях и в Нарбоннской Галлии резко увеличилось число разбойников, — зачитал пропретор следующий пункт. — Нападают не только на купеческие обозы, но и на военные. А в прошлом месяце была ограблена колонна паломников, направлявшаяся для поклонения тому месту, где изволил почить Афраниус Великий!..

Присутствующие на утренней аудиенции царедворцы в волнении зашептались. Надо же, какое святотатство.

— Ну так пошли туда побольше вегилов, пусть всех переловят и посадят на кол… Нет, на кол только главарей, остальных — в рудники!

Видно было, что государь раздражен тем, что подданные даже такую мелочь без него не могут решить!

— Повинуюсь! — поклонился Ганнон.

— Что у тебя там еще?

— Вот, с позволения божественного, новый эдикт, — почтительно подал верховный судья взятую с подноса бумагу.

Владыка поднес папирус к старческим глазам и внимательно, шевеля губами, вполголоса стал читать.

Надо сказать, такая мелочность была не пустой прихотью — вот так, не глядя. Птолемей Тридцатый Аквилла подписал собственное отречение, подсунутое его двоюродным братом, Гаем Юлием Свинтусом. С тех пор и повелась поговорка: «Свинтуса подложить».

«…За кражу овцы штраф десять сестерциев и возмещение цены шерсти овцы в двойном размере вместе с овцой. За кражу козы или козла двадцать сестерциев, не считая стоимости козы или козла, и наказание плетьми…» — прошамкал монарх. — Ты уверен, мой Ганнон, что это необходимо?

— Точно так, — поклонился пропретор. — Крестьяне жалуются на частые пропажи скота, под этим предлогом не платят налоги. Даже грешат на сатиров с нимфами.

Ливиец позволил себе саркастически усмехнуться. Ведь все просвещенные люди знали, что ни тех, ни других не существует, и это лишь темные земледельцы и пастухи могут верить подобным сказкам.

(«Запомни, сынок, — поучал маленького Ганнона его отец, отошедший от дел пират, приканчивая вторую бутыль вина, — все боги — дерьмо, кроме великого Дагона…» «Да и Дагон, по чести говоря, тоже дерьмо», — философски добавлял он после четвертой…)

— Ну, это ты уж совсем, приятель Ганнон, — изрек Наркисс, со смаком вгрызаясь в сочный ананас, привезенный ко двору из далекого Аунако. — Сам посуди, зачем это надо нимфам? Хотя, если подумать, козла тоже можно использовать…

— Ладно, подпишу, — прервал богохульные речи Птолемей Клавдий.

Довольный Ганнон исчез вместе с папирусом.

«Интересно, зачем это Ганнону и сколько он на этом заработает», — промелькнуло в голове у Потифара.

Появился императорский номенклатор.

— Благородная августа, жена императора и фараона, Клеопатра-Селена с сопровождающими!

— Вот, легка на помине, — фыркнул Наркисс.

И появилась Клеопатра во всем очаровании своих двадцати семи лет.

Третья жена августа, которой на момент бракосочетания было пятнадцать, в то время как ее божественному супругу — шестьдесят пять. По обыкновению, она без умолку болтала со своей компаньонкой Зенобией, царицей Пальмиры.

— Даже не убеждай меня, — говорила она наперснице. — Подумаешь, какая-то Сабина! Она шлюха! Актриска, переспавшая с половиной Александрии! Что с того, что у нее талия тонкая? С детства плясала и задом вертела — вот и сбросила лишний жир! У меня не хуже, если на то пошло!

Надо сказать, про себя государыня злилась еще больше, ибо понимала, что талия у нее как раз хуже, чем у Сабины. Кроме того, ненавистная актриса положила глаз на атлета Мемнона, на которого и сама Клеопатра имела виды.

«Не получишь ты его, потаскушка афинская! Мне он самой нужен», — твердила про себя императрица.

— Клеопатра, не позорься — возьми кинжал и зарежься! Не жди, пока дядюшка прикажет тебя казнить! — не отвечая на ее приветствие, взвизгнул Наркисс.

— Муж мой, — сдвинула брови августа, — уйми эту мартышку, или я когда-нибудь прикажу своим рабам скормить ее гиенам.

— В самом деле, Наркисс, ты… — Птолемей старчески закашлялся. — Ты уже совершенно забылся…

— Говорю, возьми кинжал и заколись! — выкрикнул шут. — Есть у тебя кинжал? Осирис и Вотан! Или уже и кинжала нет, все хахалям раздарила? Так я тебе свой одолжу. Кстати, тоже твой подарочек. Помнишь?

Двусмысленно усмехнувшись, он продемонстрировал владычице золотой кинжал в богато изукрашенных ножнах, извлеченный им откуда-то из складок своего жреческого одеяния.

У телохранителей вытянулись лица. Надо же, прошляпили! Недосмотрели. Вооруженный человек в личных государевых покоях. Оно, конечно, фараонов любимец, однако же…

Побледневшая и нервно кусающая губы Клеопатра вышла вон, даже не попрощавшись с супругом.

Тот с недоуменным сожалением посмотрел на Потифара, нахмурился, жестом руки прогнал Наркисса и объявил придворным, что хочет побыть один.

Откланявшись, жрец покинул императорские покои и спустился в сад.

Молодая императрица сидела на скамье под финиковой пальмой и ревела рассерженной медведицей, отгоняя хлопочущую вокруг нее Зенобию.

Потифар только вздохнул.

С точки зрения благополучия и процветания Империи, август поступал совершенно правильно, игнорируя похождения своей ветреной супруги: государству нужен был наследник.

Все верно…

За исключением разве что тщетности надежд престарелого монарха.

Как херихеб достоверно знал от жриц Великой Матери, Клеопатра была бесплодна.

Похоже, что боги окончательно отвернулись от династии Юлиев-Лагидов.

Нынешний Птолемей — последний, кто имеет хоть сколько-нибудь прямое отношение к потомкам Октавиана, Цезаря и Клеопатры Седьмой.

И то в последние триста пятьдесят лет, с легкой руки Афраниуса Великого, в ход шли уже троюродные племянники и даже двоюродные дядья по женской линии.

После смерти нынешнего августа, да пошлют ему все небесные и подземные боги жизнь, здоровье, силу, людей с божественной кровью не останется.

И что прикажете тогда делать?

Искать другую династию?

Но где найти столь же древний и пожалованный божественной благодатью царский род?

Разве что у ниппонцев император считается потомком солнечной богини Аматерасу. Есть, правда, еще, по достаточно достоверным сведениям, происходящие от высших существ владыки черных африканских королевств, но, опять же по достоверным сведениям, боги эти были совсем не благими.

Да нет, поправил он себя. В том-то и дело, что кандидат на престол уже есть, и хорошо известно, кто это.

Владыка Запада. Проконсул Галлии, Иберии, Британии, лучший меч Империи… Одним словом, Арторий Аврелиан Пендрагон.

Он грустно усмехнулся.

Нет, в общем-то, ничего против него он бы не имел. В конце концов, любой государь на троне лучше, чем никакого, а любая тирания лучше смуты (хотя бы тем, что твоя жизнь зависит от одного человека, а не от любого из тысяч и тысяч озверевших бандитов).

Но… Было одно но, заставлявшее сжиматься сердце в непонятной тревоге.

Да, Арторий не самый плохой или глупый человек — сидели на александрийском троне и похуже него.

При умных советниках и толковых военачальниках даже Наркисс справился бы…

Но в том-то и дело, что советников Арторий слушать не станет. Вернее, станет, но только одного. Мерланиуса.

Этот человек откровенно пугал Потифара, и из осторожных разговоров с коллегами из других храмов он узнал, что те тоже беспокоятся. Но что с ним можно сделать? Вызвать его на суд, да и лишить сана?

Но в чем его можно обвинить? Интриги? Но кто в них не замешан из высших жрецов? Магия? Но ею не запрещается заниматься, если только при этом не нарушаются законы. (Может, и знахарей с деревенскими заклинателями топить да жечь прикажете?) Интерес к нечисти? Так что с того. Вон, в храме Посейдона тритонов разводят!

Ничего, кроме слухов и сплетен…

Разве что поступить, как нередко поступали вельможи, когда кто-то особенно мешал — подбросить улики (например, письмо с угрозами императору), подкупить свидетелей…

Потифар покачал головой. Нет, это не для него. Да и решись он переступить свою жреческую совесть — судить-то Мерланиусам объявлять «извергом рода жреческого» придется Верховной коллегии в Мемфисе. А там подобное не пройдет — весь обман вылезет наружу. Договориться с жрецами?

Ну, положим, Верховный жрец Амона Фиванского не против, фламин Юпитера-Зевса тоже, а остальные?

Не допустят. И не потому, что так привержены истине, а просто потому, что легко представят на месте Мерланиуса себя самих…

Нет, если и удастся свалить этого зловещего типа, то только сражаясь по-честному.

Чтобы отвлечься от невеселых мыслей, Потифар извлек из футляра на поясе сообщение, полученное от главы экспедиции, посланной им исследовать некий огромный тоннель, проходящий под Сахарой и обнаруженный совершенно случайно лет пять тому назад.

Сообщалось, что он столь велик, что в нем свободно может идти верблюд, и так длинен, что посланцы херихеба шли с восхода солнца до полудня, но не дошли никуда и повернули обратно.

Докладывалось также, что местные сказители предостерегали их, говоря, что про эти подземелья они знают давно, но духи заповедали их предкам спускаться туда, ибо «может возродиться древнее зло под новой, еще более ужасной личиной».

Да, в последнее время мысли о том, что с миром не все в порядке, приходили Потифару все чаще.

Изо всех уголков Империи и из-за ее пределов приходили сообщения о странных происшествиях и знамениях.

Провинциальные жрецы сообщали, что, по словам прихожан, представители Старых Народов и редкостных существ, которых прежде почти не видели, стали попадаться на глаза буквально ежедневно.

В Эйрине видели сидов, разъезжавших на белых конях по дорогам чуть ли не среди бела дня. Норманнов одолевали огромные волки с горящими глазами. В омывающих Империю водах морякам попадалось множество кракенов (кракенов!). В Тартессе (вот еще проблема!) на берег выбросило тысячи дохлых ракоскорпионов. Да каких — каждый чуть не в два человеческих роста длиной!

До чего дошло — в Британии и Иберии видели драконов! Это при том, что те никогда там не водились. Причем сообщения эти исходили не от болтунов и пьяниц, а все от людей степенных, солидных…

Да, везде проблемы.

…Среди дубрав Южной Британии возвышалась темная глыба Ночного Храма.

На первый взгляд он казался заброшенным.

Тут не проводилось никаких публичных служб и церемоний во славу старых и новых богов — Ра-Беленоса, Аполлона-Цернунноса или Эйпоны-Дианы.

Сюда не стекались паломники.

Тут не учили бардов и филидов.

Только настоятель да несколько служек следили за порядком, наполняя своды гулом шагов.

Росписи на стенах тоже изображали не привычные сцены всевозможных чудес или торжественных процессий, а вещи весьма мрачные, вроде разбитых надгробий, оживающих мертвецов, кровавых битв и прочего в том же духе.

Кому посвящен этот храм — знали немногие, хотя многие догадывались.

Но известно было одно — даже Верховный Друид и Друидесса, что правили всеми друидами от Альп до Гибернии из своего замка в Арверне, почти не имели власти над этим святилищем и его настоятелем (хотя золото на его содержание выплачивали исправно).

Так было до тех пор, пока понтификом Британии не стал Мерланиус.

Он быстро и без проблем взял храм под свою руку.

Его не смутило, что здешний источник Силы тёмен и страшен и далек от любой веры.

Советник Артория стал частенько наведываться в здешние места, о чем-то подолгу советуясь со стариком настоятелем. А о чем, даже служки, готовившие все необходимое для тайных ритуалов, не ведали.

Вот и сейчас на большой поляне, на которой и расположился Ночной Храм, творилось нечто диковинное.

Бегая вокруг костра, разведенного прямо перед храмом, седой друид колол пламя жезлом, выкрикивая заклинания на непонятном языке.

Зорко наблюдавший за его манипуляциями Мерланиус сделал мысленное усилие, и речь старого колдуна стала понятной.

— Дух безумия, дух людоедства, дух гниения! Поражаю этот огонь во имя твое! Призываю тебя — порази его с запада, порази его с востока, порази его, порази его смертью! Задуши его, обезумь его, опозорь его гниением! Пусть вздуется его печень! Вот она вздувается, она перевертывается и рвется на куски. Пусть набухнут его кишки! Вот они набухают, они рвутся в клочья и поражаются. Он чернеет от безумия, он мертв, он кончен, он мертв, мертв, мертв, он уже гниет!!!

Слова эти дошли, наверное, с тех времен, когда на далеком западе возвышалась еще в неколебимом величии Атлантида, а тут, в дремучих лесах Британии, дикари в шкурах, вооруженные костяными копьями и каменными рубилами, призывали с воплями силы зла на головы соседнего племени, с которым их собственное племя не Поделило охотничьи угодья.

Мерланиус не сдержал презрительной усмешки.

Толку от этих заклинаний не было совсем, и цель их — такой же служитель, но другого, чужеземного бога — не почует ничего.

И это несмотря на то что старый жрец стянул на себя все магические силы этого леса.

Всю магию дольменов и менгиров, всю силу, оставшуюся в могильниках странных существ, что скрыты корнями тысячелетних дубов, всю мощь водяных жил, все остатки, накопившиеся за века поклонений.

Но этот поток так и рассеется в пространстве, ибо направить его друид не сумеет.

Зато сможет ОН.

Сейчас поток сконцентрированной Силы жадно поглощается его посохом.

Вот парадокс. Он, почти всемогущий, практически бог, не властен над магическими силами этого мира и не может их призвать, когда и где ему угодно, ибо не принадлежит данному миру по рождению. Не в состоянии сделать того, что может деревенская знахарка или завалящий провинциальный колдунишка.

А что им толку с их умения — ведь у них нет ни знаний, ни возможностей!

Одно лишь невежественное суеверие.

Этот друид может считать себя кем угодно.

Но он всего лишь человек, в крови которого жили верования сотен поколений, воспитанных древними страхами. Бесконечной вереницы возвещавших зло жрецов, и людей, дрожавших перед их властью. Накопленный страх этих суеверий приобрел с веками собственный вес и тени, собственные силу и мощь.

К их же счастью они не могут пользоваться этим по-настоящему.

Во всем здешнем мире, как показали наблюдения пяти веков, есть только одна личность, способная стать истинным Владыкой Сил — это он сам.

Мерланиус.

Или, как его еще звали когда-то, Странник.

И хвала за это Великому Дуату!

А когда у него в руках окажется еще и Книга, то сладить с ним не сможет практически никто.

Даже…

Ох, не стоит поминать к ночи. Не ровен час, накличешь. Мало он от них натерпелся, что ли?

Однако пора начинать обряд.

Только бы там, на месте, оказалась подходящая личность для перехода. А то еще попадется какой-нибудь горький пропойца. Придется все повторять сначала. А это лишний расход Силы и времени, которых катастрофически мало.

Что ж, смотри, жалкий человечишка, на что способен подлинный живой бог. И учись, может, когда пригодится.

Хе-хе.

Подняв к небесам руки, в которых был зажат его драгоценный посох, Странник принялся распевать заклинание на священном языке, общем и для Геба, и для далекой голубой планеты, с которой пять веков назад был изгнан тот, который сейчас звался Мерланиусом, и для некой древней расы, когда-то контролировавшей добрую четверть Вселенной:

Я вхожу в Аментет, подобно Соколу, и выхожу из него, подобно птице Бену, утренней звезде Ра, хранительнице Книги, в которую записано все сущее и все, что будет сущим. Так пусть же будет приготовлена для меня дорога, по которой я спокойно выйду из прекрасной страны Аментет и обрету новое тело сах. И пусть откроются снова мои уста, и будут видеть глаза, и станут слышать уши…

— Чтоб тебя Сет побрал! — вдруг прервался понтифик, испуганный громким чихом друида. — А ну, вон отсюда к Апопу в пасть!

Кругом одни дилетанты! Ритуал провести не дадут как следует!..

В это самое время в мире происходило много важных и пустяковых событий.

Август Птолемей Сорок Четвертый мечтал о том, чтобы его любвеобильная Клеопатра родила уже хоть какого-то наследника и он мог бы спокойно отправиться на свидание с Осирисом.

Арторий, которого все чаще звали на кельтский манер — Арториксом, думал, что будет делать, когда станет августом.

Чародеи в разных уголках Геба с беспокойством ощущали нарастающее напряжение потусторонних сил.

Жрецы и заклинатели с гадальщиками тревожно отмечали смутные угрозы в знамениях и знаках.

Купцы торговали вином и мясом, а артисты услаждали зрителей своей игрой.

Мерланиус думал…

Но о чем думал верховный понтифик Британии — знал лишь он сам.

А две девушки со своими спутниками плыли в столицу мира, не зная, что именно на них завязана судьба Империи. И не только ее.

И все это сплеталось в один запутанный клубок.

Глава 12

ДОМ РАМСЕСА

— Нет, — не унимался любопытный Стир, которому, казалось, все происшедшие с ним беды не испортили характер. — Отчего это ты вдруг да Вареникс?

Странно, однако до самого суда в Дельфах никто в маленьком отряде не задумывался над тем, как, собственно, зовут их козлорогого попутчика. Ну леший и леший, «князь лесной то есть». Еще «нечистый» или «пузан». А тут — «Вареникс»!

— Есть в наших краях одно кушанье, — осклабился гнилыми дуплами лешак. — Пирожок, только не печеный, а вареный. Очень уж я их уважаю. Особливо с вишнями да под сметанкой!

— Тьфу на тебя, — обиделся ослик. — По твоей логике, раз я люблю вареные яйца, то и зваться должен Овоиксом?

— Тебе виднее, — хихикнул лесной князь. — А во обще-то на родине знакомые дриады зовут меня Пузатым Пацюком. Не во гнев тебе будет сказано, малый.

Он нежно погладил сидевшего у него на плече Ваала.

— В Куявии таких зверьков, как он, пацюками кличут, — пояснил рыжий девушкам.

— О чем вы только говорите! — возмутилась Орланда. — Мы с вами наконец-то очутились на древней земле Египетской! Вокруг столько интересного и удивительного, а вы затеяли никчемный спор по поводу того, как кого зовут…

— Так что мне теперь, боком прыгать? — удивился рапсод. — Или кошкой мяукать, чтоб походить на богиню Баст?

Он кивнул на гигантское мраморное изображение киски, возвышавшееся неподалеку от того места, где они остановились перекусить.

— Фу, ну какой из тебя поэт, скажи на милость! — пристыдила его девушка. — В тебе нет ни капли воображения. Да здесь каждый камень, кажется, дышит древностью и обладает какой-то тайной.

Орландина, искоса поглядев на сестру, покачала головой и вздохнула. И какими только бреднями забита у нее голова. Взрослая вроде бы девка, и повидать уже успела многое, а все не перебесится. И что только в ней Эомай нашел? Ведь ему по eго-то бранной стати в самый раз пристало бы ухлестывать за старшей сестрой (хотя о том одним богам лишь ведомо, кто из них старший, но амазонка привыкла полагать себя таковою). А он сидит себе, восторженно разинув рот и пожирая выдумщицу своими синими глазищами. Вот уж кто настоящий осел, а не Стир. Слепой, что ли? Не видит, как Орландина всячески оказывает ему знаки внимания? Да любой парень из Сераписского вольного легиона после парочки таких намеков уже не преминул бы затащить ее в постель. Тьфу на них, на этих христиан. Как один отмороженные!

Излишнее внимание к Орланде рыцаря, увязавшегося за ними до Александрии, не нравилось и юному тартесскому царю.

Кар ужасно ревновал, как только могут ревновать впервые влюбившиеся мальчишки.

За это время он уже свыкся с мыслью, что бывшая послушница — это дама его сердца.

На привалах он всегда старался быть поближе к ней, а в гостиницах выбирал комнату рядом с той, в которой селились сестры. Юноша подкладывал предмету своей страсти лучшие куски и прямо-таки весь светился, когда ловил на себе полный благодарности, ласковый взгляд Орланды.

А уж когда она дарила ему мимолетный поцелуй!.. Хоть и понимал умом, что это ничего не значит, но сердце трепетно желало иного толкования.

Все, с него хватит! Сколько можно столь бесцеремонно пялиться на царскую фаворитку?! Вот сейчас покажет этому нахалу! Вот прямо сейчас…

— Не желаешь ли прогуляться, твое велико? — оторвал его от воинственных намерений леший.

— Охотно! — буркнул Кар.

Лишь бы не видеть этих умильных физиономий.

— До конд пан круль идзе? — всполошился Будря, которому страх как не хотелось покидать это уютное местечко, где подают такое недурственное и, главное, дешевое винцо.

Он уже опрокинул в себя кувшинчик и уже расправлялся со вторым. В ногах появилась приятная тяжесть, а в голове — легкий шум.

Тащиться по такой жаре Перкунас знает куда, Поклес знает зачем. Кто бы пожалел его старые больные косточки? Да кто угодно, только не этот непоседливый ребенок, шляк бы его трафил. Вот уж навязался на голову бедного Будри.

— Можешь оставаться, — процедил сквозь зубы юноша, угадав настроения своего телохранителя. — Мы и сами справимся.

— Правда, — подхватил Эомай. — Танис достаточно тихий городишко. И городская стража здесь вполне сносно бдит за порядком.

— Тихий городишко! — фыркнула Орланда. — А знаете ли, что этот «городишко» трижды был столицей Та-Кемета?

— Да ты что?! — поразился Стир, с сомнением оглядываясь по сторонам.

Унылый пейзаж провинциального местечка не навевал мысли о былом величии.

— Верно-верно! — закивал головой рыцарь. — Я читал когда-то об этом. То ли у Геродота, то ли у Страбона, не помню точно.

Орландина хмыкнула. Так вот чем он занимается. Книгочей! А она-то думала, что настоящий мужчина, Раз меч при поясе носит.

— И в Святом писании это место упоминается, — продолжала умничать экс-послушница. — Фараон Рамсес Великий приказал перенести сюда столицу из Фив. И назвал ее Пер-Рамесес. То есть Дом Рамсеса. Как раз здесь Моисей впервые узнал, что он не царского рода, а простой иудей.

— О! — обрадовался Будря, услышав знакомое имя. — Цось такое мне шинкарь Гершко рассказывал. Еще в моем маетке Большое Дупло, что под Ракшавой! Он всегда, как напьется дикого меду, так и начинает про своих предков байки чесать.

— А до этого здесь был Аварис, столица кочевников гиксосов, завоевавших Египет две тысячи с лишним лет назад. Танисом же он стал полторы тысячи лет тому…

— Бей меня Перкунас своими молниями! Надо же, такая древность!

— Да уж не древнее Тартесса! — буркнул Кар, которому и без пояснений Орланды все было известно об этом месте.

Историю он любил. Особенно же нравилась парню история Та-Кемета, или по-гречески Египта.

Давно мечтал сюда попасть. Однако государи не вольны распоряжаться своим временем как им заблагорассудится. Надо пользоваться случаем. Когда еще доведется здесь побывать.

— Тут неподалеку, — сообщила христианка, — должен находиться колосс Рамсеса Великого. Двадцати локтей в высоту. И гробница фараона Шешонка.

«И откуда она только все это знает?» — ревниво подумала Орландина.

Наверняка успела уже где-нибудь путеводитель прикупить. Пользу подобных брошюр амазонка сама недавно ощутила в Дельфах.

— Ну, кто с нами? — призывно сощурился лесной князь.

Юноша с надеждой поглядел на Орланду. Но той было явно не до него.

Странно, когда это она потеряла вкус к исследованию памятников старины? Не с тех ли самых пор, когда вокруг нее начал увиваться этот «Меченый Хвост»?

— Я, я пойду! — заявил Стир. — Может, откопаю сюжет для новой оды или эпической поэмы. А то и трагедии! Точно, трагедия, «Восставший из бездны»!

— Только болтай поменьше, — попросила его воительница. — Чтобы снова в какую передрягу не влипнуть. Тут до Александрии уже всего ничего осталось. Давай уж спокойно закончим то, что начали, да и разойдемся, кто куда.

Ослик поник головой.

Всегда она так. Грубая и бесчувственная. Он из шкуры вон лезет, лишь бы отличиться. Чтобы быть замеченным ею. А амазонка только того и ждет, чтобы сбросить с шеи обузу.

Гавейн зловеще ухмыльнулся.

Уж на этот раз длинноухий точно не уйдет от его меча.

Во всех красках представил себе, как обнажит свое славное и верное оружие. Как размахнется со всего плеча, да и жахнет прямо по мерзкой ослиной шее. Раз, Другой, третий. Пока не убедится, что проклятая тварь издохла.

Ну и. естественно, выполнит приказ Ланселата. Шлепнет этого молокососа. Чтоб тому неповадно было тягаться с самим Арторием.

Ишь чего удумал, стервец. Публично обвинил великого наместника в подготовке государственного переворота! И где? В святых Дельфах, перед лицом жреческой коллегии. Перед светлыми очами Аполлона Стреловержца!

Хорошо еще, что отец верховный понтифик придумал обезвредить самых болтливых свидетелей скандала.

Намаялись они с блондином, уговаривая упрямцев «забыть» все происшедшее. Если бы не помощь Хаврониоса, сменившего после личной встречи с их командором гнев на милость, не смогли бы справиться с этакой прорвой народа. Ведь на судилище почитай две сотни зевак было.

И не сиделось же им дома. Хлеба и зрелищ, видите ли, подавай. Вот теперь сами пусть послужат пищей для рыб да червей.

Однако ж до жрецов добраться не удалось. Хоть руки и чесались отомстить святым отцам за тот конфуз, который приключился в проклятой Мидасовой сокровищнице. Но Мерланиус не велел их трогать. Наверное, из корпоративной солидарности. Все они, батюшки, такие. Друг за дружку держатся.

А этот третий, рыжий да пузатый, не в счет. С ним и блондинчик справится.

— Как, пришьешь этого толстяка, Перси?

Юноша угрюмо кивнул.

Ему все больше не нравилось их «приключение».

Он-то думал: прошвырнутся с ветерком в Дельфы, подбросят, куда указано, шарик, и дело с концом. А оно вон как повернулось.

Сначала этот странный осел непонятной серебряной масти. Потом жуткое видение Лучника, прицеливающегося в них золотой стрелой. Затем бессмысленная резня, затеянная Ланселатом.

И ради чего все это? Из-за власти? Да стоит ли она подобных усилий.

Ему, благородному патрицию, никогда особенно не страдавшему от недостатка власти, была непонятной вся эта кутерьма, начавшаяся года полтора назад. И что только нашло на трезвого и рассудительного Артория? Не мог разве дождаться, пока старый хрыч Птолемей загнется в своем Александрийском дворце? Ведь август бездетен, а Клеопатра непопулярна у патрициев и жрецов. А простому народу все едино, кто усядется на престол.

Убивать мальчишку, притом своего дальнего родственника, Парсифалю не хотелось.

Пусть уж этот мясник Гавейн пачкает руки невинной кровью. Ему не впервой.

А вот рыжий пузан — дело другое. Такого прихлопнуть не грех.

Да и осла пырнуть разок-другой кинжалом можно. Хотя тоже противно. Не живодер какой ведь.

Ишь, любопытные какие. Рамсеса они рассматривают. Дался вам этот каменный истукан! Топали бы лучше в какое-нибудь людное место, остолопы!

Вот так-то лучше. Попейте водички в харчевне. И закажите обильный обед. Глядишь, и на несколько часов продлите свои жизни.

Эй-эй, куда же это вы? Зачем спускаетесь под землю? За каким сатиром вам понадобились царские могилы?!

— Хе-хе, — довольно потер руки Гавейн. — Попались, птички.

Вот-вот, сами нарвались.

Что ж теперь поделаешь-то? Надо заканчивать.

— Ой, а это что?!

Восторгу Стира не было предела. Радовался, как дите малое, каждому памятнику, каждой гробнице.

Надо сказать, в некрополь осел попал не без труда.

Смотритель — толстый египтянин с палкой в руках — упорно не хотел пускать в Город Мертвых «нечистое животное».

Великие боги! Этакое святотатство!

И так закрыл глаза на то, что длинноухий свободно разгуливает у подножия уникальной статуи Рамсеса Великого.

Почему нельзя?

А вдруг бы ишаку пришла идея помочиться прямо у ног покойного фараона? Или, спаси Анубис, сделать кучу? Кто бы тогда отвечал? Вы или фараон Хуфу, строитель Великой Пирамиды? То-то же, дядюшка Номарх отвечал бы. Ведь что с вас, туристов, возьмешь? Ну пару денариев штрафа заплатите. И свободны. А кому убирать все это безобразие? Естественно, дядюшке Номарху. А не ровен час сиятельный Аменемхет, смотритель некрополя, наскочит? Увидит такое попущение со стороны стража, и прощай пенсия. Уволит без выходного пособия.

Так что никак, почтеннейшие, никак. Оставляйте вашу животину здесь, дядюшка Номарх так уж и быть присмотрит за нею. Ну пусть за ним. Не один ли Бес? Осел, ослица — все едино.

Жарко? Да, не холодно. Что ж вы хотели, весна на дворе. Освежиться? Не помешало бы, конечно. Нет, вина не нужно. Дядюшка Номарх при исполнении. Пива? Это можно. Только чтоб похолоднее. Спасибо, спасибо, люди добрые. Уважили.

Нет, мил человек, не могу. И не проси. Два года до пенсии осталось. Ох, знал бы ты, что за человек наш сиятельный Аменемхет… Хуже собаки… Ой, я этого не говорил, вы не слышали. Пусть пошлют ему боги здоровья. Еще пивка? Да, не помешает. Ну, ваше здоровье.

Эх, была не была. Авось и не увидит, Бес хвостатый. Только вы быстренько, быстренько. Туда-сюда. Одна нога там, другая — здесь. Я вдруг чего сигнал подам. Закукарекаю. Вот так: ку-ка-ре-ку! Тьфу ты, с чего разорался? Жарко!

А это чего? Прибавка к будущей пенсии? Ого! Я в месяц столько не зарабатываю. Восемь, девять, десять, одиннадцать… Двенадцать денариев! Да благословит вас Великая Девятка! Благодетели, милостивцы. Смотрите, сколько душе вашей угодно будет. И ослик, если вдруг нужда припечет, пусть не сдерживается. Только отойдет куда-нибудь в укромное местечко, чтоб не прямо посреди дорожки…

Они еще долго слышали его благословения, посылаемые смотрителем в спину «щедрым и милостивым господам».

Некрополь представлял собой длинную вереницу пещер, некогда замурованных и запечатанных, но с течением времени бесцеремонно откупоренных и большею частью разграбленных.

Коридор и пещеры освещались факелами и «вечными лампами», изобретенными в глубокой древности египетскими жрецами. Их неровное мерцание выхватывало стены, расписанные причудливыми картинами, массивные гранитные саркофаги, алебастровые и базальтовые статуи богов и нашедших здесь последний приют людей.

Других посетителей, кроме их троих, не наблюдалось.

Кару было немного жутковато. Нехотя признался сам себе, что ни за что не стал бы бродить здесь в одиночку.

Сколько раз ему твердили наставники, что бояться следует не мертвецов, а живых людей. Однако хотел бы он посмотреть на физиономии мудрых воспитателей, окажись те сейчас на его месте.

Чем-то потусторонним веяло от всех этих камней и изображений. Казалось, что они затаились, только притворившись неживыми, а сами пристально наблюдают за наглецами, посмевшими нарушить их вечный покой.

От таких мыслей бешено заколотилось сердце. Стало трудно дышать, как будто чья-то мощная рука сдавила горло.

Юноша даже закашлялся и принялся массировать гортань.

— Что с тобой, вьюнош? — забеспокоился Вареникс. — Аль что-то чуешь?

— Н-не знаю, — слегка запинаясь, ответил Кар. — Грудь теснит. И тревожно.

— Да? Может, уйдем восвояси, от греха подале?

— Нет, — тихо, но твердо молвил царь-изгнанник. — Пойдем дальше.

— Эх вы, люди! — пристыдил их ослик. — Вечно на вас не угодишь. Посмотрите только, какая красотища кругом! Какая мрачная мощь. Слова и мысли так и рождаются! Послушайте-ка:

— А, каково? — хвастливо задрал голову длинноухий, ожидая похвал.

Спутники промолчали. То ли не поняли поэтических красот, то ли осмысливали гениальное произведение.

— О каком, бишь, гробе ты это сочинил? — поинтересовался лесной князь.

— Вон о том, — ткнул мордой Стир в сторону одной из пещер.

— А почему именно о нем? — спросил и Кар.

— Да откуда ж я знаю? Сложилось и сложилось. Будто кто толкнул, говоря: «Посмотри на меня, путник. Поведай обо мне людям».

— Нуте-с, нуте-с, — пробормотал себе под нос леший. — Полюбопытствуем, кто здесь болтает с живыми.

Они прошли в помещение.

— Плоховато же дядюшка Номарх за своим хозяйством присматривает, — покачал головой Вареникс, глядя на мощные кружева паутины, действительно опутавшие саркофаг.

И никаким кубом он не был. Это уж рапсод приврал для того, чтобы не сбиться с размера. Обычная прямоугольная коробка из черного гранита.

За пылью да паутиной не было никакой возможности прочитать надписи, вырезанные на поверхности саркофага.

Кто же там покоится?

Возможно, настенные рисунки помогут определить хозяина тробницы?

Фрески были по-настоящему роскошными. Чувствовалось, что покойник был при жизни птицей высокого полета, поскольку украшать его последний приют доверили подлинным мастерам.

Большая часть изображений представляла собой иллюстрации к священной «Книге Мертвых», повествовавшей о путешествии души усопшего в царство Осириса. Но были здесь и картины из повседневной жизни покойного. Вот он охотится на крокодилов и птиц. А тут наблюдает за возведением какого-то дворца или храма. И снова такой же сюжет. На следующем почивший был представлен в жреческом одеянии, совершающим воскурения перед богом Птахом.

— Наверное, — догадался Кар, — он был жрецом и царским архитектором.

— Верно, — похвалил его Вареникс. — А сии писульки разобрать сумеешь?

Ткнул пальцем в иероглифы.

— Попробую.

Юноша принялся разбирать священные письмена.

— Приветствую вас, коровы и бык, даруйте Осирису Хемуасету хлеба, и пиво, и пищу в подношениях, и наделите его пищей, и сделайте его Ка совершенной в загробном царстве.

— Ничего себе! — возмутился Стир Максимус. — Коровы и бык! Ну и обращеньице! А чего он еще и ослов не приплел?!

— Он же не к нам обращается, а к богам, — пояснил тартессит. — К семи небесным коровам Хатхор и быку Апису.

— Так бы и говорил.

— Это резчики из экономии места пропустили. Верующим египтянам и без того понятно было, о чем речь.

— Выходит, жмурика звали Хемуасетом, — наморщил лоб Вареникс. — Жаль, нашей премудрой девы нет. Авось и припомнила бы, кто да что.

— Знакомое имя. — Юноша слегка обиделся, что его не сочли столь же ученым, как Орланда. — Где-то я его слышал…

— Ну-ну, паря, вспоминай. Любопытно же.

Царь принялся ворошить знания, полученные от учителей и из книг дворцовой библиотеки.

Ой, да как же он сразу не догадался. Однако странно…

— Что, странно? — вмешался леший.

Он что, мысли читает? Или Кар это вслух сказал?

— Мне кажется, что этот Хемуасет — старший сын Рамсеса Великого. Выдающийся ученый и мудрец. Верховный жрец Птаха Мемфисского и главный царский архитектор. Строитель храмов Амона в Фивах, Серапеума в Мемфисе и этого города, Пер-Рамесеса.

— Эвон как, — уважительно протянул Вареникс. — А чего странного-то?

Мальчик пожал плечами:

— Я читал, что он вроде бы покоится в Мемфисе, прямо в Серапеуме, который Хемуасет и возводил.

— Так бывает, — вмешался Стир. — У нас в Ахайе иногда возводят ложные гробницы, чтобы почтить память выдающегося человека. Кенотафами называются.

Он просеменил к саркофагу и дунул на него, чтобы удалить пыль да паутину. Рапсоду хотелось получше рассмотреть гроб, где упокоился столь выдающийся человек древности.

— Осторожно! — воскликнул Кар, зажмурившись и закрывая пальцами нос и уши.

Клубы пыли взлетели под своды помещения.

Стир Максимус громко чихнул.

— Погляди-ка, никого там нет? — попросил вполголоса Гавейн.

Парсифаль осторожно, чтобы не выдать себя, высунул нос из пещеры, находившейся рядом с той, куда зашли их будущие жертвы.

— Вроде как пусто.

— Чудненько. Тогда начнем?

— Пожалуй, — как-то вяло согласился блондин.

Крепыш состроил ему зверскую рожу.

— Гляди у меня, тютя. Не приведи Хонсу, снова напортачишь!.. Своими руками убью!

— А я чего? — стал оправдываться молодой человек. — Я ничего. Когда я тебя подводил?

— Ты че, прикалываешься?! — диким зверем взревел Гавейн, задыхаясь от бешенства. — А кто…

— Тсс, — приложил палец к губам Перси. — Слышишь?

В соседнем помещении кто-то надрывно чихал. Вероятно, именно это обстоятельство способствовало тому, что вопль крепыша остался не услышанным неприятелями.

— Чегой это они? — не понял бородач. — Копают? Ищут?

— Откуда мне знать? — хмыкнул блондинчик. — Я сквозь стены видеть не умею. Не то что наш понтифик.

— Ну-ну, — погрозил кулачищем Гавейн. — Ты на батюшку не очень-то наезжай, елы-палы. А то живо схлопочешь по первое число.

— Стукач! — прошептал Парсифаль и сплюнул.

С кем на дело идти приходится. Шваль, клятвопреступник, изменник. И туда же, в рыцари Стоячих Камней.

Внезапно по спине пробежал холодок. Блондин поежился.

Рядом натужно закашлялся его напарник.

— Ох, м-мать перем-мать! — задыхаясь, просипел крепыш. — Ничего не вижу! Никак, помираю!

Парсифаль ощутил то же самое.

Свет в пещере померк. Сначала погасли факелы, а вслед за ними, помигав, потухли и «вечные светильники».

— Хонсу-Милостивец! — вскрикнул юноша, чувствуя, как жуткий холод поднимается от ног к сердцу.

— Не дрейфь, Перси, прорвемся! — попытался приободрить его Гавейн. — И не из таких передряг вылезали. Вперед, закончим задание, и сразу наверх.

На ощупь они выбрались из своего укрытия и, с трудом передвигая вмиг отяжелевшие ноги, вдоль стены пробрались в ту пещеру, где схоронились их недруги.

Там тоже не было видно ни зги.

Но только поначалу.

Потому как спустя мгновение пещера осветилась неровным голубоватым сиянием.

Нечто расплывчатое и продолговатое вышло из ниоткуда и зависло над темным монолитом саркофага. Оно как будто колебалось, не зная, куда же ему податься.

Парсифаль с перепугу ткнул пальцем в Гавейна. Дескать, бери его, а меня не трогай. Искоса блондин заметил, что бородач сотворил то же самое, показав на него. Вот же зараза!

Тогда, не сговариваясь, оба рыцаря направили персты указующие на первого, кто им попался на глаза.

По какой-то злой прихоти это был… проклятый серебряный осел.

Голубой призрак тихонько вздохнул (или это только показалось?) и поплыл в сторону длинноухого. Завис над ним, словно оценивая, достоин ли тот принять этакую ценность. И с жалобным звоном рассыпался на мельчайшие частички, призрачным дождем пролившись на голову четвероногого.

Осел замер, прислушиваясь к тому, что происходило внутри его организма.

А затем…

Дельфийский кошмар повторился!

Длинноухая скотина засветилась.

Засияла холодным светом. Но на сей раз не серебристым, а голубым.

И снова глаза ишака зажглись зловещим красным огнем.

Миг — и вот он уже раздвоился.

Одна его часть оставалась в ослиной ипостаси. А рядом с длинноухим ишаком твердо стоял на ногах сотканный из голубого сияния величавого вида мужчина. Лысый и облаченный в жреческие одеяния.

Вот он повернул голову в сторону Гавейна и Парсифаля и вытянул к ним правую руку.

— Именем отца моего Осириса-Рамсеса Усермаатра! Взять их!

Невидимые могучие руки приподняли рыцарей Стоячих Камней над полом и, раскачав, что есть сил сшибли лбами.

И свет померк в их глазах…

Глава 13

СХВАТКА

— Ну и далеко нам еще идти? — хмуро поинтересовалась воительница.

— Не очень, — сообщил Эомай. — Хотя, конечно, братья могли бы разместиться и в другом месте, поближе.

Собеседница кивнула в ответ.

Забрались Святой Симаргл знает куда. Портовый район Таниса не вызывал особого доверия.

Да и вообще, не нравилась ей вся эта история с подметным письмом, уведомляющим, что в портовой таверне «Золотой Гор» остановилось несколько Меченосцев, совершающих паломничество к гробнице царицы Савской и желающих встретиться с собратом.

Отчего было не передать послание прямо из рук в руки?

А главное, на месте нет всех членов их маленького отряда. Кар со своими спутниками до сих пор не вернулся. И Будря подался их разыскивать.

Зато вон сестра беззаботна и весела.

Понятное дело, рядом с милым дружком она ни о ком другом не думает.

В порту меж тем шла своя жизнь.

Шипели и дымились куски мяса, в чанах бурлила фасолевая похлебка, разогревалось пряное вино, харчевни бросали из дверей красноватые отблески очагов.

Накрашенные женщины, перегнувшись через подоконники, громко зазывали клиентов развлечься.

Миновав эту часть порта, Эомай шел теперь через склады, выходившие прямо к пристаням.

Порасспросив дорогу, рыцарь уже свернул в сторону моря, и через пять минут они были бы уже у «Золотого Гора», как вдруг откуда-то из-за пакгаузов прямо на них вывалилась пьяная компания, и все трое в мгновение оказались в самом центре потасовки.

Скандалисты наскакивали друг на друга, потрясая дубинками, оглашая воздух непристойной бранью и окутывая все вокруг ароматом застарелого перегара.

Эомай решил было пропустить их, в чем сестры единодушно с ним были согласны. Но тут один из дерущихся навалился прямо на Орландину, пытаясь сгрести ее за тунику и наряду с этим запустив ей руку за пазуху.

Возмущаться не имело смысла — девушка ловко высвободилась из пьяных объятий, одновременно ненавязчиво придав ускорения проходимцу, направляя его в мусорную кучу.

Они пошли своей дорогой, однако уже тройка сотоварищей алкаша загородила путь, потрясая дубинками.

Без лишних слов рыцарь извлек из ножен на поясе длинный меч и, продемонстрировав вмиг присмиревшим гулякам, последовал дальше, прикрывая сестер, из которых одна крепко вцепилась в его куртку, а вторая стала по левую руку, обнажив скрамасакс.

— Ба! Кого я вижу! — прозвучал за их спиной резкий женский голос, при звуках которого Орландине стало страшно. — Таки попались птички! Видать, не зря я Крому Кровавому молилась!

Уже зная, кого увидит, амазонка обернулась.

Позади стояла и жутко улыбалась Кайла.

Со времени их последнего свидания чертова девка ощутимо заматерела и, видать, неплохо устроилась.

Шаровары из дорогого добротного сукна, рубаха желтого вендийского шелка, короткие сапоги крокодиловой кожи, накидка, отороченная горностаем, пригоршня золотых украшений на шее и руках. Было и два специфических «украшения» — широкая сабля на поясе и свежий багровый шрам через все лицо.

Позади Кайлы стояли три девицы, и одну, кажется, прознатчица даже помнила — вроде та и в Тартессе ходила за своей хозяйкой, как собачонка.

И даже не успев толком разглядеть, Орландина чутьем бойца ощутила, как изменилась атмосфера вокруг, как напряглись и приготовились к серьезной драке еще недавно, казалось, совсем безвредные пьянчуги.

Сейчас было бессмысленно думать — как ей удалось спастись и как она сумела подчинить себе этот сброд. Было ясно одно: отсюда смогут уйти либо они, либо Кайла.

— Как ты нас нашла? — поинтересовалась амазонка.

— Представь, совершенно случайно. Кто мог подумать, что вас в Египет понесет. Я-то думала, что вы уже давно за Океаном. А оно вон как…

— Письмо твоих рук дело?

— А как же! Ну, не совсем моих. Эола расстаралась. Она у нас шибко грамотная. Брать только живьем! — скомандовала воровка. — Девок… — уточнила она, смерив Эомая быстрым взглядом.

Рыцарь зашвырнул замершую в страхе Орланду за спину, и началось…

Бандиты кинулись на них скопом, мешая друг другу.

Вот, заревев, как минотавр, вперед вырвался опухший от пьянства громила с большой двулезвийной секирой. В умелых руках это страшное оружие, но то-то и оно, что в умелых…

Молодой человек отбил падающий сверху топор и развалил надвое вражескую башку. Прежде чем враг упал, Орландина схватила его за тунику и притянула труп к себе, использовав его как щит.

Тяжелое лезвие старого бронзового хепеша с хрустом врубилось в позвоночник убитого. Через мгновение девушка выпустила мертвяка, и, падая, тот увлек за собой застрявшее в нем лезвие. Хозяин египетского старья потерял несколько драгоценных мгновений, пытаясь освободить оружие, но не успел. Меч рыцаря, разрубив ключицу, рассек легкое и сердце нападавшего.

Теперь на Эомая с Орландиной одновременно с обеих сторон набросились двое. Тот, что слева, был вооружен мечом, а противник справа — дубинкой. Резко развернувшись, рыцарь чуть отклонился, пропуская удар дубинки мимо и ударом ноги швырнул его на мечника. Разбойники столкнулись лбами, и в следующее же мгновение Эомай одним ударом разрубил обоих буквально пополам.

Разбойники отскочили, держа жертв в полукруге.

— Сестренка, ты как? — осведомилась Орландина, не оглядываясь.

— Нормально…

Чуть присев, Эомай ловко подбросил носком сапога валяющийся на земле кинжал и, не глядя, протянул за спину.

— Эй, Мечехвост, — высунулась из-за спин тяжело дышащих подчиненных Кайла. — Уходи, ты тут ни при чем, это наша разборка! Эта тварь меня подставила, как тебе и не снилось!

Парень сплюнул, ясно дав понять, что он думает о подобном предложении.

— Кайла, ты меня слышишь?! — выкрикнула Орландина. — Давай, выходи, змеюка! Один на один! Хочешь со мной разобраться, так разберись, а не прячься за своими е…рями!! Ну, слабо?!

— Зря стараешься, — зло и ехидно прозвучало из-за спин оставшихся головорезов. — На такие понты я не ведусь лет с двенадцати! А с тобой я разберусь, не беспокойся — вырежу из тебя печенку, после того как мои парни тебя отымеют!

В следующую секунду все оставшиеся бандиты одновременно кинулись в атаку.

Эомай и Орландина встретили их на полпути.

Уклонившись от неуклюжего выпада, рыцарь поразил одного из своих противников в бедро, а амазонка ударила клинком в грудь какого-то бородача. Длинный кинжал полуголого бандита в кожаных штанах полоснул Мечехвоста по боку, но лезвие скользнуло по стальным пластинам, вшитым в пояс. Сразу после этого кулак парня соприкоснулся с челюстью полуголого так, что голова того запрокинулась кверху. Послышался звук ломающихся позвонков, и противник упал.

У лица Орландины пронесся чей-то тесак, но она успела отразить удар своим скрамасаксом. Отбив выпад, девушка перехватила запястье нового противника и одновременно ударила его рукоятью меча в переносицу. Тот рухнул, обливаясь кровью.

Тотчас же следующий бандит с коротким мечом перепрыгнул через тело упавшего, метя рыцарю в грудь, но Эомай уклонился, пропуская меч мимо себя, а затем ловко зажал руку атакующего под мышкой и одним движением сломал ее в локте. Стилет Орландины довершил дело.

Отшвырнув воющего, истекающего кровью бандита в сторону, рыцарь прижался к стене.

На мгновение убийцы оторопели, явно собираясь бежать. Но яростный крик Кайлы и пара пинков придали им решительности. Они вновь кинулись на своих противников.

Впереди всех бежал толстяк-галл с топором, за ним — длинная нескладная девка с короткой абордажной саблей.

Эомай ловко блокировал атаку галла, в то время как Орландина отбивала удары высокой.

Рыцарь сделал два выпада, широко и размашисто действуя мечом. Он от всей души надеялся, что кто-нибудь услышит звон оружия.

Неизвестно, каким способом, но Кайла подобрала достаточно умелых и не самых трусливых бойцов.

Легко и плавно двигаясь, Эомай сделал так, что коротышка оказался между ним и девкой. Затем как бы случайно опустил клинок, словно приглашая галла нанести удар сверху вниз. Тот попался в ловушку, высоко занося топор и явно метя в голову Мечехвоста.

Предостерегающий вопль Кайлы, сообразившей, что к чему, пропал даром — воин стремительным выпадом пронзил коротышке грудь. А затем, вырвав меч, ударом ноги толкнул труп на долговязую девку. Та невольно растерялась, в то время как Эомай не терял времени даром, нанеся сверху и наискосок полновесный удар. На девице, похоже, была кольчуга под кожаной рубахой, но она не спасла. Меч рыцаря с легкостью прошел сквозь кольчугу, плоть и кости.

Мгновение — он уже встречал следующую пару — злобно визжащую негритянку с кистенем и неприметного испитого хмыря с двумя гладиусами.

Орландина, что-то почуяв, попыталась заблокировать черную шлюху, но та не обратила внимания на наемницу, сосредоточившись исключительно на Эомае.

Это ее погубило — скрамасакс вспорол ей брюхо, но оказалось роковым для рыцаря — тот не успел отбить кистень, вытаскивая меч из тела пьянчуги, который так и не понял, что умер. Обливающийся кровью Эомай опустился на землю, роняя меч.

— Шакалья задница! — только и сказала Орландина.

Против нее осталось двое — курносая ахайка, с примесью какой-то непонятной крови (уж больно косыми были ее глаза и широкими скулы).

И сама Кайла.

— Уйди, если жить не надоело! — прохрипела Орландина, обращаясь к ахайке.

Та стояла, скрестив руки на груди, и мерзко ухмылялась.

— Давай, Пенелопа, прикончи ее, — скомандовала воровка.

Воительница подняла меч.

Как бы там ни было, но уж с одной-то тварью из подворотни она справится. А потом как-нибудь уж отобьется и от Кайлы, и они вместе с сестрой, наконец, уберутся отсюда. А может, дай все боги и Святой Симаргл, и Эомай очухается.

Вот кривой узкий клинок в руках хищно ухмыляющейся ахайки соприкоснулся с ее мечом.

Раз, другой… И Орландина почуяла — дело плохо!

Пенелопа владела неизвестной ей системой боя, она была стремительна и безжалостна. Не давая девушке опомниться, чертовка наносила удар за ударом.

Меч блокировал меч — на это Орландины хватало, но вот отбивать резкие безжалостные удары ногами получалось плохо.

Потом она ухитрилась зацепить запястье противницы острием, и меч той улетел прочь. Амазонка позволила себе радостный возглас — и тут же раскаялась, ибо хлесткий удар в предплечье заставил и ее выпустить скрамасакс.

А в следующую секунду кулак Пенелопы ударил Орландину в висок. Лишь в последний миг она успела повернуть голову. Боль взорвалась в ее черепе, а ахайка снова бросилась в атаку, ударила прознатчицу обеими ногами в грудь.

Орландина услышала треск собственных ребер, но успела выбросить вперед руку с кинжалом.

Удар спиной о землю, дикая боль в груди…

Рядом с ней рухнула истекающая кровью Пенелопа.

Кайла дернулась было вперед, но замерла, встретив полный решимости взгляд Орланды.

Оценивающе изучила пиллум в ее ладони.

— Ух ты, какая храбрая… Вот что, подруга, если ты уберешься вон, то я гоняться за тобой не буду, — предложила Кайла. — Потом можешь прийти, забрать труп и похоронить как следует. Зачем тебе умирать просто так, за компанию с сеструхой? Сама подумай — я тебя хоть даже с этой щепкой, голыми руками порву… Ну, идет?

Орланда помотала головой.

— Ну, как знаешь, — выставив вперед руку с теса ком, двинулась к ней бандерша.

— Не подумай, что я на тебя зло держу… — цедила Кайла, раскачиваясь из стороны в сторону, чтобы сбить в прицел. — Но сама понимаешь… Твоя сестра мне здорово напакостила, знаешь, наверное?

Вот между ними десять шагов, восемь…

«Я не смогу попасть», — в отчаянии пронеслось в голове у бывшей послушницы.

«Сможешь! Ты такая же, как и я!» — словно наяву услышала она голос сестры.

Завизжав, словно совсем потеряв голову, Орланда кинулась на Кайлу. Та замерла, спокойно следя за оружием в руке противницы.

Вот она занесла над головой копье, метя ей в грудь, и Кайла привычно уклонилась влево, ибо люди бросают копья и ножи обычно вправо. Но дело было в том, что Орланда бросала дротик первый раз в жизни и рефлексы были не властны над ней.

— Кромов хрен тебе в глотку!!! — только и сумела выдохнуть Кайла, взирая на просадивший ей грудь пиллум…

А Орланда без сил рухнула на землю. Дальнейшее было как в тумане. Топот множества ног, голоса стражников, удивленные возгласы, стон Эомая…

Орландина пришла в себя…

Над ней склонился бородатый немолодой мужик. Сквозь багровую муть, застилающую взор, она различила знак десятника на груди кожаного панциря.

— Терпи, — произнес человек, — терпи, девочка. Уже скоро все кончится.

Потом пришла чудовищная боль, как будто в лицо плеснули диким огнем.

Языки пламени развернулись и поглотили окружающий мир, завертелись в бешеном хороводе.

Орландина зашлась в крике.

Когда затих крик — ее или чей-то чужой? — на нее нахлынула блаженная тьма, пролившаяся прохладной водой в горящее, сведенное судорогой горло…

Орланда была в ужасе и отчаянии.

Сказать по правде, если бы к ней явился самый настоящий черт с сообщением, что ее душа теперь будет гореть в аду до Страшного суда, неизвестно — были бы отчаяние и ужас более глубокими.

На ее руках умирали два человека — родная сестра и тот, кого она полюбила.

А проклятые стражи мало что таскались невесть где, пока их убивали, так еще и сперва не хотели помочь, говоря, что ее сестру и рыцаря надо везти прямо к могильщикам, мол, по дороге аккурат и помрут.

Лишь когда она ткнула в руку старшего пару денариев, вегилы унялись и согласились помочь.

Кто-то из них как раз вспомнил, что неподалеку живет великий целитель-чужеземец. И осторожно подняв безжизненные тела Эомая и Орландины на импровизированных носилках из форменных плащей, стражники заспешили в ту сторону.

Но когда они вошли в вестибюль странного круглого дома, когда навстречу им вышел хозяин — меднокожий горбоносый человек в уборе из птичьих перьев, Орланда, как ни была потрясена всем случившимся, опешила.

Это был не просто целитель, и даже не просто целитель-язычник. Нет, это был самый худший из возможных вариантов.

Перед ней был жрец-лекарь из Заморских королевств! (И откуда он здесь, в Танисе, взялся?)

Он наклонился над телами ее сестры и рыцаря.

— Им еще можно помочь… — сообщил сухо. — Но это будет стоить дорого. И тебе… и мне. Есть ли у тебя, чем заплатить?

Христианка молча вытащила из-за пазухи кошель и вытряхнула его содержимое на стол.

— Да, это хорошие деньги, — согласился жрец. — Но даже их может не хватить.

Она, не раздумывая, сунула руку за пазуху, и через несколько секунд на столе засверкали камни. Из тех, что достались сестрам в Сераписе.

— А если и этого не хватит, тогда я согласна заплатить… собой, — добавила девушка. — Только прошу, побыстрее начинайте лечить. Они же умирают.

Иноземец, кажется, всерьез удивился.

— Хорошо, можешь забрать камни, плату я возьму сам… Но, кроме платы, ты поклянешься… Поклянешься исполнить мою просьбу. Не сейчас, когда-нибудь.

— Клянусь Иисусом, богом моим… — начала она, желая лишь одного.

Чтобы проклятый язычник поскорее пустил в ход свои чары, или чем он там будет спасать ее близких.

— Достаточно, — поднял узкую ладонь краснокожий. — Ты поклялась в сердце своем, и клятва нерушима. А теперь оставь меня…

Словно повинуясь неслышному зову, из дверей вышли его помощники. Девушка даже толком их не разглядела.

Словно во сне, Орланда выбралась из комнаты и бессильно уселась в передней.

Она осталась одна, в этом чужом доме, расписанном мерзкими рожами чужеземных демонов, где чародей-язычник будет сейчас спасать самых дорогих ей людей.

Почему-то сейчас она вспомнила особо отчетливо историю открытия земель, именуемых обычно Заморскими королевствами. Вроде и в книгах тех не особенно копалась, но вот какие фокусы выделывает память…

Земли по ту сторону Туманного Океана, на дно которого провалилась в незапамятные времена древняя страна Аталан, открыли два с небольшим века назад.

Случилось это в самом начале имперских войн, когда Эйрин сцепился с Авалоном, а материковые владения только-только были возвращены в Империю и кишели разбойниками и смутьянами. Конечно, не то что сто лет спустя, когда возникнет и заявит о намерении покорить мир Аллемания, чьи панцирные колонны прольют немало крови от Арморики до Италии и границ Троецарствия, но тоже не сахар. Как раз зашевелились и авары, и скандинавы с данами — одним словом, радости мало.

И вот тогда-то все и случилось.

Жил себе в Артании на острове Руян (он же Буян) некий купчина по прозвищу Колун, владелец трех небольших суденышек. Человек он был солидный и почтенный во всех отношениях — достаточно сказать, что он в числе прочих в свое время разграбил и спалил норманнскую столицу Бирку: а абы кого в такой рейд не взяли бы. И вот этот разумный вроде бы негоциант вдруг загорелся странной на первый взгляд мыслью: а что там, по ту сторону великого Океана?

Надо сказать, мнения тут были самые разные. Мудрецы-космографы полагали, что раз Земля круглая, то Океан сей — огромная бескрайняя водная пустыня, которая тянется до берегов Чжунго и пересечь которую немыслимо. А если там и есть какие-то острова помимо Авалонского архипелага и Туле — то скорее, чем их, отыщешь свою смерть.

Простые моряки, книг мудрых космографов не читавшие, рассказывали всякие разные истории про ужасных чудовищ, что глотают корабли не жуя; кракенов, утаскивающих их на дно, русалок, заманивающих моряков своими прелестями, а потом съедающих бедолаг сырыми (что вполне объяснимо — ведь в море негде развести огонь)… Ну, говорили, само собой, про всякие дьявольские острова, про чертоги морского царя — для проведших там дни и часы во внешнем мире проходят века, и про то, что именно там море низвергается в бездну с края плоской Земли.

Наконец, самые старые и опытные пенители моря иногда рассказывали про ветви и стволы незнакомых деревьев, приносимых западными течениями, причем иногда те были срублены топорами, про обломки, явно оставшиеся от разбитых морем судов. И даже про целые лодки, в которых лежали, случалось, не успевшие как следует протухнуть трупы — и таких людей не видели в известных землях…

И вот, проплавав всего-то сорок дней, подавив два бунта напуганных морских волков и потеряв в шторм один корабль, Колун добрался до цветущих островов, населенных голыми дикарями. У дикарей, правда, имелись золотые украшения, что весьма порадовало и артанийского торговца, и его спутников, враз забывших все тревоги. Награбив и наменяв несколько пудов волшебного желтого металла, Колун поспешил обратно, оставив на гостеприимном берегу полсотни спутников: второй корабль был настолько разбит стихией, что для пути через океан не годился.

Кстати, среди тех, кто остался, были и несколько христиан, которые заложили там часовню и сразу обратили в новую веру целое племя.

За это Колун удостоился от первосвященника Новоиерусалимского титула «праведного язычника» и поминания в молитвах под именем Христофорос (что значит «Приносящий Христа»). Впрочем, сам венед до этого не дожил — он пропал через два года, отправившись на север. На этот раз, чтобы найти пропавшую Гиперборею.

И пошло-поехало.

Через семь лет открыли земли Юкатана, где жили умные и искусные маййяр, через пятнадцать — Аунако, через тридцать — добрались до земель чибчей, муисков и разных прочих кечуа.

Вообще, тамошним народам весьма повезло. Случись это все лет на сто раньше — и еще не успокоившиеся норманны определенно решили бы избавить местных жителей от излишков золота и серебра. На двадцать — и на новооткрытые земли пожаловали бы десятки тысяч эйринских солдат и смахнули бы вооруженные дубинами и кремневыми ножами войска местных царств, даже особо не заметив. На тридцать лет позднее — и туда определенно поплыли бы закованные в сталь полки аллеманов Атаульфа — с тем же результатом. Но эйринская держава как раз начала распадаться, аллеманы еще были верными подданными Александрии, скандинавы еле-еле отбивались от саклавов с артанами, а Империя была слишком занята Галлией и Персией.

Так что всем оказалось не до новых земель, и если туда кто и плавал, то лишь лихие люди на свой страх и риск да торговцы, обменивавшие на золото, рабов и жемчуг — ножи, вино и стеклянные бусы.

Пираты и наемники, конечно, вдоволь пограбили и порезали тамошний народец, а принесенные чужеземцами болезни так вообще выкосили раз в десять больше, чем мечи и арбалеты.

Кое-где пришельцы даже захватили власть и стали императорами и вождями.

Приплыли туда и христианские рыцари, прослышав о большом числе диких язычников, коих можно резать и обращать в истинную веру, не стесняясь имперскими законами.

Ах, возмутились они (и Орланда их понимала всей душой), какой ужас!! Жрецы людей почем зря режут на алтарях всяких поганых языческих богов! А мечом их, да секирой, да конями потоптать, и «диким огнем» еще опрыскать!

(Результатом стали три христианских царства краснокожих, плюс империя пресвитера Иоанна в джунглях Ориноко, да еще то, что, поймав рыцаря, краснокожие аборигены обычно жарили его на костре, не вынимая из панциря)

Свою лепту внесли и зангезийцы, высадившись на южных, заросших тропическими лесами берегах нового материка. И кельты с малость очухавшимися эйринцами, поселившиеся на северных берегах, где было много лесов и плодородной земли и мало людей — да и те все больше бродячие племена охотников. За кельтами пришли и норманны, основавшие свой Винланд. Даже Империя оживилась и завоевала несколько островов в южных морях (так до сих пор и не знают, что с ними делать).

Но, в общем и целом, все обошлось: местные жители довольно скоро научились плавить сталь и ковать из нее не только мечи, но и плуги, разводить лошадей и коров с овцами, строить корабли, способные пересекать Океан, и варить «дикий огонь». Благо учителей было довольно — пленников, дезертиров и просто беглецов из Старого Света.

Впрочем, учились обе стороны друг у друга. Именно от меднокожих бледнолицые и бородатые гости научились строить большие каменные здания намного быстрее и надежнее, чем умели сами, получили куда как более точный и совершенный календарь, изумивший даже египетских и вендийских жрецов и астрономов (и очень пригодившийся морякам), неплохую математику. Получили и менее полезные веши, вроде чертовых листьев с Андинских гор и дурманных кактусов.

Но, пожалуй, самое главное после маиса и кофе — это их медицина.

Во всяком случае, именно на нее возлагала надежды Орланда. Потому что, кроме нее, оставалось уповать лишь на Всевышнего, но вряд ли тот снизойдет до молитв такой грешницы, как она…

И только теперь она дала волю своему сердцу, горько расплакавшись.

— Чего почем зря воду льешь, красавица? — раздался над ухом ехидный голос лекаря.

Девушка быстро подняла голову.

Ну, что там, что?

Она хотела спросить и не успела.

Из соседних покоев вышли рука об руку ее сестра и Эомай. Живые и здоровые. Улыбаясь как ни в чем не бывало.

Орланда почувствовала, что не может встать. Ее ноги словно отнялись.

— Что ж ты, дева, или не рада? — прищурился жрец и через мгновение стал свидетелем и участником такой бурной сцены веселья и ликования, что насилу отбился.

— Итак, что я должна за ваше искусство, святой отец?

Именуя подобным образом язычника, христианка не испытала ни малейшего раскаяния. Этот человек, совершивший чудо исцеления, не мог не быть святым, в каких бы там богов он ни веровал.

— Да ладно, дева, отмеченная Знаком! — радушно улыбнулся меднокожий старец. — Иди, чего уж там. Исполняй предначертанное…

Глава 14

ВИДЕНИЯ И ПРОРОЧЕСТВА

Великая царская супруга, августа Клеопатра Семнадцатая Селена предавалась послеобеденной неге.

Только что от нее ушел широкоплечий красавец Мемнон, и она еще чувствовала на своем теле жар его ласк и поцелуев.

Вот же ненасытный.

И сильный, как молодой бычок. Брал августу приступом шесть раз, так что та даже запросила пощады. А ему хоть бы что. Снова был готов к бою. Если бы царица не отослала его, наградив малым подарком (всего-то полталанта золота), возможно, сравнялся бы в количестве подвигов с самим Геркулесом.

Ну насчет героизма, боги ведают, кто ему там равен. А вот красотой он, пожалуй, и с Адонисом потягаться может.

Высокий, стройный. Мускулистые руки, литая грудь, ноги, подобные ливанскому кедру.

И кудри. Чудесные золотистые кудри, так дивно пахнущие горными травами. Настоящий мужской дух.

Нет, не зря она столь долго и изнурительно сражалась из-за парня с Сабиной. Пришлось даже применить крайние меры. В конце концов, она владычица Империи или нет?

Пусть теперь зарвавшаяся актриса пленяет своим искусством жалких провинциалов где-нибудь в Сераписе или Лютеции. Или в своих родных Афинах. Ссылка ей только на пользу пойдет. Говорят, что невзгоды закаляют и оттачивают подлинный талант.

Ха-ха! А есть ли он у нее, талант-то? Клеопатра в этом сильно сомневается.

Вот у самой государыни так точно есть дар. Ей об этом все вокруг твердят.

Какой у нее чистый и сильный голос! Муж просто млеет, когда его божественная супруга начинает выводить пеан в честь пресветлого Феба.

Надо бы подсказать Птолемею мыслишку устроить состязание придворных певцов. А еще лучше, чтоб поставили какую-нибудь трагедию, где Клеопатра-Селена (разумеется, инкогнито, чтобы не уронить императорской чести и достоинства) сыграет главную роль. Хотя бы ту же «Венеру и Адониса» Сенеки. Мемнон вполне справился бы с партией Адониса. Впрочем, красноречие не входит в число его достоинств. Все больше другим берет. Но это не важно. Заставим придворного поэта переделать текст, чтоб герой поменьше открывал рот. Пусть только ходит пружинистой походкой туда-сюда и мужественно играет мускулами.

Ох эти мускулы. И отчего мы, женщины, столь на них падки?

Но какой же он выдумщик!

И бесстыдник.

Вон какой синяк оставил на видном месте. Просила же его, чтоб не целовал так крепко в шею и грудь.

Августа коснулась рукой своего влажного лона и мечтательно потянулась.

Не может быть, чтобы с таким жеребцом да ничего не вышло. Обязательно должно получиться.

Не то, что со всеми этими слабаками, которые побывали у нее на ложе до Мемнона.

Даже не могли обрюхатить молодую здоровую женщину.

Закусила губу и неожиданно горько заплакала.

Перевернулась на живот и, уткнувшись носом в испачканные простыни, заколотила руками по подушке.

Боги! Неужели она так много хочет?!

Всего лишь маленького, пухленького, розового карапузика…

И все-о-о!!!

— Божественная августа разрешит войти? — раздался вкрадчивый женский голос.

— Чего тебе, Зена? — повернула зареванное лицо Клеопатра.

Царица Пальмиры поспешно склонила голову, чтобы не оконфузить подругу.

— Тут к вам его святейшество Потифар. Просит принять.

— Ой, — заныла государыня. — Пусть придет в другой раз. Завтра. Или лучше на следующей неделе.

— Но он настаивает, — не отступала Зенобия. — Говорит, что это очень важно. Для государства…

— Фиг с ним, с этим государством! Ты что, не видишь, я теперь не в состоянии кого-либо принимать.

— Это касается не только государства, — прозвучал из-за спины наперсницы властный мужской голос. — Но и вас лично, светлая госпожа!

— А-а-а!! — тоненьким голосом взвизгнула августа, натягивая на себя простыню. — Немедленно выйди вон! Я же не одета!!

… — И потому, божественная, я взял на себя смелость обратиться к вам с просьбой, — закончил Потифар. — И предложением.

Сказать, что его речь произвела на Клеопатру-Селену большое впечатление, значит, ничего не сказать.

Августа была буквально опустошена, выпотрошена, как дичь, попавшая в руки к повару. Никогда еще ей не доводилось слышать столько горьких и справедливых упреков.

Нет, конечно, божественный супруг, бывало, ее побранивал. А раза два или три, еще на заре их супружества, так даже и поколачивал за амурные похождения. Однако потом Клавдий махнул на все рукой. Особенно после того, как жена закатила ему несколько громких скандалов, обвиняя в мужской несостоятельности и неспособности зачать дитя.

«Сам не можешь, так другим не мешай!»

Птолемей и не мешал.

Но проходили годы, менялись любовники, а толку не было.

Клеопатра уже и к богам обращалась, и к могущественным и известным целителям.

Первые не отвечали, а вторые разводили руками. Дескать, сами ничего не понимаем. По всем признакам должна бы рожать. И не одного. Никаких противопоказаний или патологий в ее организме не наблюдается.

Скольких лекарей она со злости велела казнить! И не упомнишь.

А уж как жрецов задабривала.

Чтоб только поспособствовали. Умолили своих небесных или подземных владык склониться к мольбам повелительницы Империи.

Святые отцы принимали дары, обещали споспешествовать и…

Три раза за последние пять лет в Египте и ближайших к нему провинциях менялись верховные жрецы ведущих богов и богинь и тасовались составы жреческих коллегий.

Безрезультатно.

Наконец, позавчера Клеопатра-Селена преклонила свой слух к словам богомерзкого Наркисса (а ведь в свое время совсем неплох был в постели, подлец), который приполз к ней мириться на коленях и с богатыми подарками, и решилась вызвать в Александрию верховного понтифика Британии Мерланиуса. Для консультаций и возможной помощи.

Август начал было слабо возражать, но они с Наркиссом с двух сторон насели на дражайшего супруга и «дядюшку», и тот, как всегда, сдался.

«Делайте что хотите, дети мои!» — махнул рукой Птолемей Сорок Четвертый.

И вот теперь этот человек подробненько изложил августе, почему шаг, который она собирается сделать, может стать шагом в пропасть, приведя к гибели ее и всю страну.

За время их необычной «беседы» государыня не раз хотела оборвать наглеца, осмелившегося говорить ей прямо в лицо такие вещи. Что с того, что он первый советник августа. Советники приходят и уходят, а императрица остается.

Хотела. И не смогла. Он словно заворожил ее.

Какой далекой от большой политики она ни была, Клеопатра видела, что слуга Носатого Тота не лукавит. Может, ему было абсолютно все равно, что станется с царицей, но судьба государства Потифару небезразлична.

— И что мне теперь делать? — беспомощно, как-то по-детски развела руками владычица. — Мне… Империи совершенно необходим наследник.

Жрец кивнул:

— О том и хочу говорить, сияющая. Святые боги позволили мне, недостойному, приоткрыть перед вами завесу грядущего.

— Когда? — Сердце женщины гулко и часто забилось, к горлу подступил клубок. — И где?

— Сегодня вечером, в тайных покоях Серапеума.

Ого! Это серьезно.

В Серапеуме августа бывала нечасто. Только по великим праздникам. Этот огромный и богатейший в столице храм был окутан плотной завесой таинственности.

Клеопатра краем уха слыхала, что в глубоких храмовых подземельях творятся некие загадочные ритуалы. Вроде бы жрецы-кудесники оживляли мертвых и призывали души давно усопших героев, а также создавали жутких чудовищ, которым скармливали государственных преступников и всяких бездомных бродяг.

— А… можно… я приду… не одна?…

Потифар важно кивнул.

— Возьмите с собой царицу Зенобию, — разрешил. — Она из посвященных. И знает путь.

Ничего себе! Вот так провинциальная тихоня!

Августа опасливо осмотрелась по сторонам.

Помещение, в которое ее привела подруга и где оставила одну, полностью соответствовало представлениям Клеопатры о том, в каких условиях должны происходить вещи волшебные, простому разуму непонятные.

Стены комнаты, против обыкновения, не покрывали росписи и рельефы. Вместо этого они были затянуты темной материей, на которой серебряными и золотыми нитями были вышиты планеты и созвездия.

Главенствующее место занимал Орион — место, откуда, по преданию, явились на Геб непостижимые боги древности.

В четырех углах безмолвствовали гигантские золотые изваяния высших существ, которым испокон веков поклонялись земляки императрицы.

Ра-Атум, Птах, Хнум и Тот.

Творцы, великие мудрецы, покровители тайных знаний.

Перед ними в жаровнях курились пахучие благовония.

Видимо, вентиляция здесь имелась, потому что дым, возносясь к потолку, не собирался удушливыми клубами, а рассеивался.

В центре комнаты на невысоком каменном постаменте стояло нечто, прикрытое все той же черной, затканной звездами материей.

Из-за фигуры птицеголового Тота выступила темная тень.

— Приветствую тебя, дочь моя!

Она узнала голос Потифара.

Надо же, никакой «божественной», «сияющей», «несравненной». «Дочь моя» и все.

Императрица низко поклонилась первосвященнику.

Жрец величественной походкой прошествовал к центральному постаменту и знаком показал августе, чтобы та приблизилась.

Клеопатра-Селена повиновалась.

Несколько театрально Потифар сдернул покрывало и застыл, давая ей возможность рассмотреть то, что находилось перед нею.

Это больше всего походило на большое зеркало прямоугольной формы. Сделанное из неизвестного августе темного металла, обрамленного серебром. Однако в матовой поверхности невозможно было увидеть какое-либо отражение. «Тогда зачем оно», — удивилась Селена и коснулась зерцала ладонью.

Нет, это не металл, а что-то другое, непонятное. Вроде бы и твердое, но и мягкое одновременно. И не холодит руку, а приятно греет.

— Священное зеркало наших богов, — пояснил жрец в ответ на ее недоумевающий взгляд. — Однажды, несколько столетий назад, оно было принесено в Гелиополь великой птицей Бену. Постой, я сейчас совершу необходимые ритуалы.

Он склонился перед зеркалом, бормоча молитвы, в которых постоянно поминались Тот, Ра-Атум, Птах и Бену. Точно императрица не разобрала, но, кажется, Потифар просил богов смилостивиться и приоткрыть завесу над грядущим.

Затем первосвященник коснулся иероглифов, вырезанных на серебряной оправе. Одного, второго, третьего…

И тут зеркало, или чем оно там было, ожило. Сначала зажужжало рассерженной пчелой, потом пошло разноцветными пятнами, а спустя пару мгновений засияло бледным серебристым светом.

— Теперь становись сюда, дочь моя, — указал ей место, — и можешь спрашивать.

Едва сдерживая волнение, Клеопатра сложила перед грудью руки лодочкой в ритуальном приветствии.

— Слава вам, святые отцы и матери земли нашей. Позволено ли будет вашей недостойной дочери обратиться к вам с речами?

Зеркало благодушно загудело, мол, чего там, спрашивай.

— Где сейчас находится мой супруг и что он делает? — ляпнула первое, что пришло в голову.

Жрец от неожиданности выпучил глаза, а затем пожал плечами. Вот уж нашла, о чем спросить богов.

Серебристое сияние поверхности потемнело. Царица испугалась, что сделала что-то не то и не так, прогневив небожителей. Те обиделись и теперь не станут отвечать на ее вопросы.

Однако зеркало вновь осветилось, и в нем показался август Птолемей Сорок Четвертый собственной персоной. Он возлежал на личном ложе (а где ж ему еще быть об эту пору) и нервно ворочался с боку на бок. Что поделаешь, владыка уже давно мучился бессонницей, с которой не в силах были справиться лекари. Вернее, они-то могли, но повелитель наотрез отказывался принимать те настои и отвары, которые ему прописывали эскулапы, втихомолку выливая лекарства в ночную вазу. Отравы боялся, что ли?

Августа чуть в ладоши не захлопала от восторга, но вовремя сдержалась. Вот это штуковина! Кого бы еще повидать? Не посмотреть ли, чем занимается ее новоиспеченный любовничек Мемнон? Вдруг ему оказалось мало своей императрицы, и он пошел расходовать остатки любовного пыла к девкам. Вот она ему покажет, приперев к стенке доказательствами измены.

Словно подслушав ее мысли, Потифар сделал предупреждающий жест и возложил руку на сердце. Клеопатра поняла, что пора говорить о сокровенном.

— Покажи мне… моего ребенка!

На этот раз чудесное зеркало размышляло намного дольше.

Селена нервно кусала губы, готовая разрыдаться от разочарования и горя.

И тут в глубине прямоугольника показалась… ослиная морда.

— Эт-то что?! — обалдела августа. — Это как?! Шутка?!

— Что случилось? — заволновался первосвященник.

— Но там осел! Посмотри сам!

Потифар покачал головой:

— К сожалению, я не могу видеть то, что и ты. Зеркало богов дает видения, предназначенные только для одних глаз. Каждый вопрошающий видит в нем что-то свое. Отвори душу и не сомневайся в воле всемогущих. Смотри дальше, зри сердцем!

Владычица снова уставилась в это окно в мир иной.

Кошмарный осел исчез. А вместо него появился чудесный голубоглазый и златокудрый мальчик, уже почти юноша. Отдаленно он чем-то походил на Мемнона.

«Вот, — удовлетворенно подумала она — Я таки не ошиблась в выборе».

Милый малыш заполонил ее воображение. Августа почувствовала, что уже, как ни странно, любит его. Но когда же, когда они встретятся?

Задала вопрос вслух.

В «окошке» показались дома, улицы, храмы.

Селена широко распахнула глаза.

Этот город был ей знаком. Еще бы, ведь там она родилась. Там старая ворожея нагадала юной босоногой девчушке великое будущее.

Мемфис!

Нужно непременно совершить туда паломничество, поклониться древним святыням, отеческим гробам.

— Ты видела, божественная! — кивнул Потифар. — Ты знаешь…

Когда Гавейн с Парсифалем, наконец, пришли в себя, в пещере уже никого не было.

Факелы и «вечные лампы» снова горели как ни в чем не бывало. Так что ничего не мешало им получше рассмотреть то, что находилось вокруг.

Ничего.

За исключением того, что оба рыцаря Стоячих Камней были крепко связаны по рукам и ногам.

Крепыш попробовал было напрячь все мускулы, чтобы порвать путы, но у него ничего не вышло. То ли члены онемели от долгого лежания, то ли веревки слишком крепкие попались. Подергался, подергался, да и перестал.

Блондин же и пробовать не захотел, с первого взгляда оценив толщину оков и соразмерив их с собственными силами.

— Что делать будем? — поинтересовался у бородача, прекратившего изображать из себя Геракла, побеждающего змей.

— А ты как думаешь? — ответил вопросом на вопрос Гавейн.

— Знал бы — не спрашивал, — огрызнулся Перси.

— Ух, — проскрежетал в бессильной ярости зубами здоровяк, — только попадись мне этот мерзкий осел! Голыми руками на куски порву!

Юноша вздохнул.

Лишь редкий дурак, типа его товарища, готов трижды наступать на одни и те же грабли. Лично с него уже достаточно. Дал бы Хонсу живым здоровым выбраться из этого проклятого могильника. А уж там он найдет повод отбояриться от дальнейшего участия в таком неудачном квесте.

Скажется больным или…

Ой, да мало ли возможностей задурить голову трибуну.

Ланселат ведь только с виду такой грозный. А сам не умнее и не хитрее тупицы Гавейна. И за что его Арторий так отличает? Лишь за то, что тот был первым из имперских военачальников, которые встали под руку британского наместника?

Вот он, Парсифаль, ничуть не хуже, а может, даже и лучше справился бы с ролью командора личной гвардии проконсула. Его этому с пеленок учили. Не то что выходца из низов Ланселата.

Хорошо бы самому занять место трибуна. Вот только как?

Через Артория действовать не получится. Битый номер. Недолюбливает он молодых да ранних выскочек.

Через Жиневер? Но Ланселат к такому лакомому куску вряд ли допустит. У них с супругой наместника давняя и прочная связь. Хотя, как на взгляд Парсифаля, дама уже давно бы с охотой поменяла своего чуток подрастерявшего лоск и пыл кавалера на кого-нибудь помоложе. Не зря же она в последнее время так и строит глазки красивому белокурому юноше.

Самый верный путь — втереться в доверие к верховному понтифику. Как заметил Перси, тот стал все чаще проявлять недовольство нерасторопностью трибуна. Когда проконсул назначал друга временным правителем Сераписа, Мерланиус был единственным из Арториева круга, кто усомнился в правильности подобного выбора. Что-то не то и не так сделал Ланселат. Надо бы сыграть на их противоречиях…

— Ты что, оглох? — рявкнул ему прямо на ухо Гавейн.

— А? что? — переполошился блондинчик.

— О чьей-то заднице размечтался? — грубо заржал крепыш.

Вот же хамло!

— О твоей! — отбрил.

— Не-а! Я не по этой части. Я баб люблю! Слышь, что говорю. Давай кто-нибудь попробует перегрызть веревки другого!

Блондину совсем не улыбалась перспектива портить свои зубы о грязные путы, причем вдыхая «ароматы» давно не мывшегося напарника. Поэтому он с готовностью подставил свои собственные вервия.

Покладистый Гавейн спорить не стал.

Куда там неженке с его слабыми челюстями справиться с подобным «противником».

Едва здоровяк взялся за дело, как неподалеку послышался подозрительный свист.

— Елы-палы! — выплюнув обрывки нитей, крякнул бородач. — Никак снова начинается?! Ну никуда от этого ишака не спрячешься!

— Может, это не он? — усомнился Перси.

— Он, он! Точно тебе говорю. Вернулся, чтобы полюбоваться на наши мучения, гад! Смотри!

В помещении снова потемнело, а над саркофагом зависло точно такое, как они недавно видели, прозрачное, голубоватое облачко.

— Во! Сейчас из него лысый жрец появится!

И точно.

Из сгустка, зависшего прямо над крышкой саркофага, появилась лысая голова. Правда, не полностью обритая. На макушке осталась толстая прядь волос. Но одежда была такой же: длинная до пят рубаха с широкими рукавами, поверх которой была небрежно накинута леопардовая шкура.

Что-то поразительно знакомое почудилось Парсифалю в облике фантома. Но рассмотреть его получше юноша не мог. Черты «лица» видения каждое мгновение менялись, плыли.

Призрак начал медленно облетать саркофаг посолонь.

Рыцари, боясь пошевелиться, наблюдали за гостем из потустороннего мира.

Вот он прошел, как нож сквозь масло, через толстую гранитную стену гроба, ненадолго там задержался и вынырнул прочь.

Полупрозрачная голова удовлетворительно кивнула, и видение стало постепенно таять.

И тут Гавейн, подавившись собственной слюной, громко закашлялся.

Перси обмер.

Привидение вновь обрело более отчетливые очертания. Лысый жрец заметался туда-сюда, бормоча какие-то проклятия.

Внезапно он завис прямо над связанными рыцарями и замер, уставив на них жуткие, выпученные, словно у совы. очи.

— А-а-а! — взвыл Гавейн. — Не трогай нас, добрый человек… то есть дух! Мы не хотели нарушить твой покой!

— У-у-у… — подтянул и блондин, но поперхнулся, в конце концов «узнав» склонившееся над ними лицо.

Хонсу-заступник! Этого еще не хватало! ОН-то тут какими судьбами? За каждым их шагом следит, что ли?

— Пр-роклятье! — прошелестел тихий, какой-то змеиный шип-голос. — А вы что здесь делаете, олухи?

— Ничего-о! — продолжал гнусить здоровяк. — Лежим себе отдыхаем, никого не трогаем!

— Вижу, что отдыхаете! Вам что было велено, придурки?! Впрочем, не мудрено; каков командир, такие и подчиненные!

— Святой отец! — помертвел Гавейн, тоже признавший призрака.

— Кто это вас так? — поинтересовался чуть погодя еле угомонившийся Мерланиус.

— Осел! — всхлипнул Гавейн. — Это все его подлые штучки!

Привидение понтифика глянуло на крепыша и вздохнуло.

— Говори ты, — ткнуло пальцем в Парсифаля.

Юноша сначала путано, но потом, успокоившись, уже более четко и логично поведал шефу обо всем, что с ними здесь приключилось.

Едва дослушав, фантом снова принялся нарезать круги по пещере. При этом изрыгая такие проклятия, что даже у известного матерщинника Гавейна рот распахнулся от удивления.

— Осел, трах-тарарах мать вашу! Кругом одни ослы, натрах-разотрах! И что теперь прикажете делать?! Что?! Вот сейчас обращу вас в гадов ползучих лет этак на четыреста! Или в червей навозных! Дерьмо у меня жрать будете, дерьмо!

— Грешны, батюшка! — прочувствованно вопиял бородач. — Ой, грешны!

В чем, в чем, а в покаянии он за последние полтора месяца поднаторел. Гораздо больше, чем за весь период своего пребывания в христианском ордене Меченосцев.

— Ладно, — унялся Странник. — Слушайте меня внимательно. Днем и ночью невидимыми тенями следуйте за врагом. И не высовывайтесь! Слышите? Не высовывайтесь! Особенно ты, орясина!

— А осел, батюшка? — заканючил Гавейн. — Как же осел-то? Неужто так и будет, мать его, издеваться над нашим святым делом?

— Никуда он от вас не денется. А покуда беречь его пуще собственных глаз. До тех пор пока не приведет вас к месту, где находится Книга. Вот тогда всех и прихлопнете одним махом. Без канители, поняли? Всех до единого!

Призрак сделал резкий жест рукой, как будто мечом рубанул.

— От того, как скоро окажется у меня Книга, зависит ваше будущее. Понятно?

Он со значением глянул прямо в глаза Парсифалю. У того мурашки по телу забегали. Неужели эта странная личность и впрямь может читать в чужих головах и сердцах? И что значит его обещание? Ужели понтифик пожертвует…

— Святой отец, — нерешительно прокашлялся крепыш. — А что хоть за Книга?

— В червя-а! — пригрозил любопытному жрец. — Станешь совать свой нос куда не надо, мигом червяком сделаю!

— Нет, это я к тому, чтоб не обмишулиться ненароком, — стал оправдываться Гавейн. — Мало ли на свете всяких книг.

— Эту ни с какой другой не спутаешь. Она одна такая.

— А почем вы знаете, что они непременно за ней отправятся? И куда?

— Ты меня уже утомил, презренный! — прикрикнул призрак. — Ну-ка, помолчи денек-другой!

Рыцарь почувствовал, что его язык сковал леденящий холод. Попытался было поворочать им, но не смог. От страха и жалости к себе захныкал, будто малое дитя.

— Я уверен, — не обращая внимания на Гавейновы муки, с нажимом молвил фантом Мерланиуса, — что неприятели наши вскорости отправятся в Меннефер, то есть в Мемфис. Они просто не смогут уклониться от этого пути. Книга уже позвала одного из них… Ладно, — скрестил он руки на груди. — Недосуг мне тут с вами болтать. Вон, проконсул к себе призывает…

Видение начало таять. Гавейн судорожно задергался.

— А как же мы? — не выдержал и блондин. — Сколько нам еще здесь лежать?

— Ох-ох-ох, — покачал головой понтифик. — Я думал, что хоть ты умнее. Через пять… нет, десять ударов сердца вас найдут и освободят. И… Сет с тобой, говори опять. Все едино я уже слышать не буду…

В пещере стало темно, а потом вдруг опять зажглись светильники.

— Дьявол! — выругался крепыш. — Я уж думал, что мне каюк. Подавлюсь собственным языком. Нет, ну не падла ли?!

— Потише! — осадил его блондин. — Ты уверен, что его здесь точно больше нет?

Гавейн испуганно заткнулся.

— Пять, шесть, семь, — считал удары сердца Парсифаль. — Восемь, девять, де…

— Эй, есть т-там кт-то? — донесся до рыцарей пьяный голос.

На пороге появилась шатающаяся толстая фигура.

— Ой, кт-то же эт-то вас т-так, пар-ни? — посветили им прямо в лицо факелом. — Чего ж вы р-рань-ше дяд-дюшку Номарх-ха на пом-мощь не поз-звал-ли?..

Глава 15

СТРАЖ СВИТКА

Хемуасет по достоинству оценил дом, который, как ему сказали, принадлежал Табаби.

Пожалуй, один из самых лучших среди тех, что он видел по приезде в Бубастис.

Высокий, в два этажа, огороженный прочной кирпичной стеной. Все правильно, именно в таком и должна жить семья человека столь высокого положения, какое занимал главный пророк богини Баст, дочь которого и была предметом грез и вожделений царевича.

Вспомнил, как впервые увидел ее в Мемфисе. Два месяца назад.

Был храмовый праздник Птаха. Хемуасет, как верховный жрец великого бога, готовился к торжественному шествию и жертвоприношению. Не доверяя своим помощникам, вышел во двор храма, чтобы лично убедиться, что все в порядке и все жертвенные животные доставлены в необходимых количествах. И вот тут он увидел ЕЕ.

Она шла в окружении толпы служанок, прекрасная, как сама богиня Исида. Высокая, стройная, с густой гривой волос, ниспадающих до пят и не прикрытых по придворной моде париком. Тонкие покровы одежд не скрывали всех округлостей и изгибов ее восхитительного тела. Золотые и серебряные украшения, усыпанные драгоценными камнями, равно как и количество прислуги, ловящей каждый взгляд и выдох хозяйки, свидетельствовали о том, что она из богатой и знатной семьи.

Принц в мгновение ока потерял голову. Забыл об обязанностях, семье, о том, что на праздник должен прибыть собственной персоной его божественный отец, владыка Обеих Земель Рамсес Усермаатра, жизнь, здоровье, сила.

— Пойди, выясни, кто она! — послал хему-нечера Джехути.

Тот, немедля, отправился выполнять поручение царевича и вскоре вернулся, сообщив, что это Табаби, дочь главного пророка богини Баст из Бубастиса, прибывшего с семьей в столицу, чтобы предстать перед фараоном.

— Слушай, — схватил он Джехути за плечо. — Она должна быть моей! Предложи ей от моего имени десять слитков золота за час, проведенный со мной. Если у нее есть какие-либо тяжбы или жалобы, я все устрою. Мы встретимся в укромном месте, где никто на земле не отыщет нас…

Помощник трусцой вновь отправился к прекрасной девушке. Служанки сначала не хотели подпускать его близко к своей госпоже, но она знаком укротила их рвение и велела хему-нечеру приблизиться. Выслушав то, что он, переминаясь с ноги на ногу, пролепетал, Табаби повернула лицо в ту сторону, где стоял Хемуасет, и, гордо закинув голову вверх, громко рассмеялась. Затем вытянула руку в направлении принца и что-то сердито ответила.

— Ну, — нетерпеливо топнул ногой Хемуасет, — что она сказала?

«Идите, скажите Сетне Хемуасету, — с закрытыми глазами, втянув голову в плечи, слово в слово передавал ответ девушки Джехути, — что я дочь жреца из высокого священнического рода, а не низкая шлюха. Если он желает сделать со мной то, что пришло ему в голову, пусть приезжает в мой дом в Бубастисе. Он меблирован, и там спокойно можно заняться всем тем, чем обычно занимаются мужчины и женщины, не ища укромного места и не равняя меня с грязной уличной девкой!»

— Да как она смеет?! — поразился царевич. — Так дерзко говорить со мной, наследником трона?! Да я ее…

Все, стоявшие вокруг него, подобострастно кивали головами. Действительно, что это взбалмошной девчонке взбрело в голову? Противиться воле первосвященника Птаха Мемфисского, главного царского архитектора и наследника? Ой, девочка, ой, с огнем играешь.

Доигралась. Вот он стоит, как дурак, собственной персоной на пороге ее дома и с замирающим сердцем ждет: впустит или нет. Он, Сетне Хемуасет, старший сын самого Рамсеса Усермаатра.

Таки впустила.

Пала перед ним ниц, как и положено перед особой царской крови. Он поспешил поднять ее, и молодые люди поднялись в павильон, где уже был накрыт роскошный обед и стояли кушетки, застланные мягкими коврами. В жаровнях курился одурманивающий ладан, стояли чаши с вином и маслами для умащения.

— Не желаете ль перекусить, ваше высочество? — игриво спросила Табаби, с хрустом надкусывая сочное яблоко.

Хемуасет жадно пожирал глазами ее совершенное тело, скорее обнаженное, чем прикрытое тонким царским виссоном.

— Давай побыстрее приступим к тому, ради чего я прибыл сюда. — Его голос сел от плохо сдерживаемого желания.

Девушка рассмеялась и увернулась от его жадных объятий.

— Э нет, не так быстро, — погрозила ему пальчиком. — Не забывайте о моем высоком роде. Если вы желаете сделать со мной то, что я думаю, прежде всего обеспечьте меня так, как это подобает.

— Святые боги! — чуть не взвыл царевич. — У меня при себе только десять слитков золота.

— Я поверю вашей расписке, — скромно потупилась красавица.

На щелчок ее пальцев в павильон вкатился писец с набором для письма. Обмакнув калам в чернильницу, он с поклоном подал наследнику его и большой лист папируса.

Хм, предусмотрительная, удивился Сетне. Он начал быстро читать документ, с удивлением обнаруживая, что цена, запрошенная жреческой дочкой за ночь любви, была просто непомерной. Фактически он отдавал ей почти две трети своего состояния. Уже хотел бросить калам наземь и разорвать папирус, но тело сковала какая-то странная болезнь. Хемуасет почувствовал, что словно раздвоился. Одна часть его бодрствовала и всеми силами сопротивлялась тому, что происходило вокруг. А вторая была безвольной куклой в руках хищно и зловеще улыбавшейся Табаби.

Рука с каламом вывела внизу папируса его имя. Рядом был оттиснут в расплавленном красном воске перстень-печатка царевича.

— Да, кстати, — холодным тоном произнесла хозяйка. — Тут как раз оказались твои дети. Вели их привести.

Дети? Откуда они здесь? Ведь их место в столице, во дворце фараона!

Точно. Они. Его мальчики. Его гордость, Танедоюем и Сатра.

— Пусть подпишутся в мою пользу, отказываясь от любых претензий на имущество, отдаваемое мне сейчас вами.

«Как это можно?!» — вопила одна часть Хемуасета в то время, когда его голова утвердительно кивала.

— Отлично! — захлопала в ладоши Табаби. — Теперь еще, самое последнее, и мы возляжем с вами на ложе страсти.

Она принялась развязывать пояс стыдливости. Прозрачные одеяния распахнулись. Царевич судорожно сглотнул слюну. О таком совершенстве он даже не мечтал.

— Итак, если вы хотите сделать со мной то, что хотите, вы должны… убить своих детей! Не хочу, чтобы они боролись с моими будущими детьми из-за вашего наследства!

— Госпожа! — затрепетал Сетне. — Мысль, пришедшая вам в голову, чудовищна!..

Девушка спустила одежды до пояса, явив взору наследника великолепной формы грудь алебастрового цвета, алевшую двумя нежными нераспустившимися лотосами сосков.

— Однако сделайте это! — сдавленно вскрикнул Хемуасет. — Ибо я больше не в силах сдерживаться.

Слуги схватили малышей и занесли над ними острые кинжалы. Царевич закрыл глаза и словно сквозь вату услышал два громких жалобных вскрика-всхлипа.

А потом две нежные руки легли ему на плечи, а к губам приникли жаркие уста. С него начали совлекать одежды. Мгновение — и он уже лежит на кушетке из слоновой кости и черного дерева, а с его телом слилось другое — трепетное, горячее, страстное…

— Сетне!! — раздался над головой строгий знакомый голос. — Что это у тебя за вид? Тебе не стыдно?!

Принц открыл глаза и увидел, что над ним склонился сам его величество Рамсес Усермаатра, жизнь, здоровье, сила.

Птах Заступник! А он сам в бесстыдно голом виде валяется перед ликом повелителя Верхнего и Нижнего Египта! Куда бы скрыться от позора?!

— Дайте ему одежду! — приказал его величество храмовым служкам, испуганно жавшимся к стеночке. — Срамник! И это за два часа до начала торжественной церемонии! Сейчас сюда зайдут твоя мать, братья, жена, дети, двор!

Дети? Какие дети?! Разве они не…

— А мы где? — спросил принц слабым голосом.

Ужасно раскалывалась голова.

— В Мемфисе, где ж еще? — удивился его величество. — Сколько раз я тебя просил, не злоупотреблять финиковым вином! И не читать всякую гадость!

Брезгливо ткнул пальцем в древний свиток папируса, лежавший на небольшом столике у изголовья ложа царевича.

— Гляди мне, передам права наследования твоему младшему брату Мернептаху.

Фараон грозно нахмурился.

— И вообще, пора тебе делом заняться. Задумал я тут строить новую столицу. В Дельте. Так что как только закончится праздник, отправляйся-ка, сынок, осматривать место работ. И учти, это твой последний шанс.

— Обещаю, отец, — пал перед владыкой на колени Хемуасет, — что равного по красоте города не будет во всем мире! Я назову его Пер-Рамесес, Дом Рамсеса!

Усермаатра милостиво улыбнулся.

«Боги! Неужели это был всего-навсего дурной сон?!»

…О Феб! Когда же все это прекратится?!

Жуткие видения одолевали Стира днем и ночью. Он уже просто боялся сомкнуть глаза. Едва смыкал вежды, как перед внутренним взором всплывали картинки из жизни чужого, совершенно незнакомого рапсоду человека, которого звали Хемуасетом. И был этот Хемуасет ни много ни мало наследным принцем Египта, сыном Рамсеса Великого, главным архитектором государства.

Поначалу поэту даже нравилось. Словно в театре смотрел историческую трагедию из древнеегипетской жизни. Но потом начало надоедать, пока, наконец, он и вовсе ужаснулся, вдруг осознав, что «забавные» картинки являются частью его собственной памяти.

Это он, Стар, одновременно являлся и Сетне Хемуасетом, долгое время искавшим и таки нашедшим некую таинственную Книгу, которую будто бы написал сам бог Тот. Это за ним гонялся восставший мертвец с труднопроизносимым именем, требуя вернуть украденную рукопись. Это ему, Стиру-Хемуасету, привиделся кошмарный сон, в котором он не уберег от расправы собственных детей.

А все началось после того дурацкого похода в старые царские усыпальницы Таниса.

Внезапно погасший в гробнице свет, голубоватое сияние, толчок в грудь и леденящий душу холод.

Хорошо еще вовремя подоспел Будря. А то бы лежать им сейчас всем троим хладными трупами рядом с саркофагом этого самого Хемуасета, пав от рук парочки наемных убийц, посланных Мерланиусом.

Но как здорово лех приложил лбами Гавейна с Парсифалем. Та-акой звук был. Рапсод даже подумал, что у душегубов треснули их подлые башки. Нет, выдержали.

Они еще долго совещались, что бы такого сделать с бандитами, чтоб им неповадно было охотиться за членами их отряда.

Кровожадный Будря, которому было ужасно стыдно за то, что он бросил своего юного пана круля один на один со злодеями, требовал казнить парочку на месте, пока они не пришли в себя. Надо сказать, что Стир был полностью солидарен с царским телохранителем. Эти двое его уже порядком достали. Надо же! Куда поэт, туда и они. Чуть не угробили их с Орландиной в покоях царя Мидаса. Теперь вот снова покушались, желая лишить жизней самого Стира, Вареникса и Кара.

Смерть! Только смерть могла быть им достойным возмездием за преступления.

Кар и леший дружно восстали против такого решения. Нужно связать бандитов и выдать местным властям на суд.

А если упрямый малец что решит, так его никто не переспорит, разве что одна Орланда. Но той поблизости не было, а потому, крепко связав ноги и руки злодеев, они пошли восвояси, решив по пути сообщить куда надо.

Для начала посвятили в это дело дядюшку Номарха. Но с того был невелик прок после трех кувшинчиков доброго пива. Грозный страж еле-еле на ногах держался. Так что, махнув на него рукой, пошли дальше.

Уже на рыночной площади надыбали наряд вегилов и направили его в некрополь, нимало не сомневаясь, что пятеро здоровых парней справятся с двумя связанными преступниками.

Вернувшись домой (понятное дело, в таверну) и поведав все, что с ними приключилось сестрам и Эомаю, а также выслушав их ответный рассказ (ах! ох! не может быть! да как же это! ты смотри, ни единой царапины не осталось!), Стир плотно пообедал и решил немного вздремнуть. Вот тогда все это и началось.

Полтора дня ослик-стихотворец крепился. А потом не выдержал и вывалил все на голову друзей.

Их реакция была неоднозначной. Будря и Эомай просто пожали плечами. Мало ли что кому привидится. От этого не помирают. Надобно думать, как до Александрии добраться побыстрее.

Сестры-близняшки отреагировали почти таким же образом. Орландина фыркнула и выразительно повертела пальцем у виска. Что с поэта возьмешь. Все они чуток малахольные. Орланда печально повздыхала да посочувствовала, а затем, переглянувшись с Эомаем, тоже посоветовала Стиру не брать дурного в голову и близко к сердцу.

Ваал, по своему обыкновению, вскочил приятелю на спину и принялся расчесывать ему гриву. Наверное, думал, что так можно унять волнения Стировой души.

Только Кар с Варениксом отнеслись к повествованию рапсода с неподдельным интересом.

Поглядели друг на дружку, понимающе перемигнулись, да и принялись совершать над ослиной головой замысловатые пассы. На удивление всей честной компании и на страх несчастному поэту.

— Метемпсихоза! — вынес через полчаса окончательный вердикт тартесский царь.

— В самую точку! — поддержал его леший. — И кто ж это с ним такое спроворил, однако?

— Что? — всполошился ослик и приготовился умирать. — Сколько мне жить осталось?!

— О том не ведаю, мил друг! А вот то, что в тебя упокойник оживший вселился, так это точно!

— И-а, и-а, и-а! — заревел от испуга рапсод и рухнул без чувств.

— И что же мне теперь делать? — в который раз канючил Стир, тычась мордой то в Кара, то в лесного князя. — Как от него избавиться?!

— Да изгнать-то его можно? — вмешался Эомай. — Я слышал, что такое вполне вероятно.

— Экзорцизм! — выдала мудреное слово Орланда. — Вон, Христос изгонял бесов из прокаженного…

— Ланда, — с надеждой спросил ишачок, — а этот ваш заокеанский лекарь-чудодей не поможет? Я смотрю, он не хуже вашего бога с больными да увечными справляется!

— Так то когда злая душа или нечистик какой, — удрученно развел руками Вареникс. — Тут же иное дело. Покойник-то неплохим человеком был и не от лютости вошел в тело нашего друга, а велением могучего чародея! Тут либо этот же рекомый волхв обязан отозвать потревоженную душеньку, либо она сама, своей волей, должна уйти прочь.

— Но, — вздохнул леший, — я мню, не уйдет он за так просто.

— Почему?! — вскрикнули одновременно Стир с Орландиной, которая после освидетельствования поэта «специалистами» заметно встревожилась.

— Как понятнее сказать-то? Неспокойна сия душа. Чем-то удручена зело. Тоской-печалью одолеваема.

— Како-ой? — захныкал ослик.

— А ты сам спроси, — посоветовал вдруг Кар.

— Это как? — не понял Стир Максимус.

— Вот так и поинтересуйся, — подхватил Вареникc. — Мол, так и так, чего ты, душенька, желаешь?

— Спросите лучше вы! — взмолился бедный ушастик. — Не могу же я сам себя спрашивать и сам себе отвечать!

— Резонно, — согласился пан Будря. — Таки дело пан певец мувит.

— Хм, — откашлялась Орланда. — А что?! Можно и попробовать.

— Уважаемый… — начала она и осеклась. — Как его хоть зовут-то?

— Хемуасет, — с готовностью подсказал ишачок. — Сетне Хемуасет.

— Да, уважаемый… мм… Хемуасет. Не скажете ли вы, что вас гнетет и что нужно сделать, чтобы вы покинули телесную оболочку нашего друга Стира Максимуса?

Пару мгновений ничего не происходило. А затем осел заговорил не своим, звонким да громким, а глухим старческим голосом:

— Сенеб! Радуйтесь! Я Сетне Хемуасет, верховный жрец Птаха Мемфисского, главный царский архитектор, сын его величества правогласного Осириса-Рамсеса Усермаатра!

— Правогласного, значит, покойного, — прокомментировал юный тартессит.

— Зачем была потревожена моя душа Ка? — жаловался Стир-Хемуасет. — Зачем ее позвали с блаженных полей Иару и заставили вселиться в этого мерзкого и вонючего осла?! Горе и печаль мне!

— Но-но, полегче! — уже своим голосом возмутился рапсод. — Это кто из нас вонючий, принц сушеный?! Я, между прочим, каждый день совершаю омовения! Даже в термы хожу!

Он не стал уточнять, что за все это время побывал в банях лишь единожды.

— Кто же позвал вас, о принц? — вопросила Орланда.

— Темный. Темный Бог.

Присутствовавшие переглянулись. Вот оно, слово истины.

— Можете ли вы уйти по своей воле? — присоединилась к сестре Ласка, с надеждой впившись взглядом в поникшую ослиную морду.

— Нет, — покачал головой осел-двоедушец. — ОН не отпускает меня. Велел добыть для него Книгу Тота.

— Ой, это та самая книга, что находится где-то в Мемфисе! — заржал Стир. — Я вам рассказывал!

— Да, — подтвердил древнеегипетский царевич. — я сам спрятал ее в гробнице Нефера, из которой сначала и выкрал.

— Хотел бы я хоть одним глазком глянуть на эту Книгу! — возбужденно потер руки Кар. — Это нечто такое… Неописуемое! Она дает власть над всеми тварями земными и подводными, позволяет путешествовать мирами и наблюдать движение светил.

— Верно! — молвил Вареникс. — И еще много чего может сделать тот, в чьи руки попадет сия любопытная книжица.

— Избави вас Птах и Ра-Атум к ней прикоснуться! — возопил Хемуасет. — Неосторожный человек может приблизить конец времен, конец Геба!

— А что ж делать? — не поняла Орландина. — Выйти без нее из Стира вы не можете…

— Не могу, — согласился восставший дух.

— А искать не позволяете…

— Не рекомендую, — дипломатично уточнил принц, и члены маленького отряда поняли, что первый шаг по дороге, ведущей в Мемфис, ими уже сделан.

И правда пора, а то засиделись они в этом Танисе, будь он неладен! Одни сплошные неприятности.

Рыцари Круга Стоячих Камней уже второй день пристально наблюдали за лихорадочными перемещениями осла и его приятелей по старому Мемфисскому некрополю.

«Что-то у них там не срабатывает», — думал Парсифаль, а Гавейн привычно винил во всех бедах длинноухого.

— Это он, сучий потрох, воду мутит! — авторитетно заявлял крепыш. — Не иначе как слежку заметил и теперь следы заметает! Надо бы чуток пощекотать им нервишки. Может, порасторопнее станут?

Блондин закатывал очи горе.

— Ты же слышал, что говорил понтифик? Не высовываться ни в коем случае! Вдруг они сдуру решат уничтожить Книгу? Представляешь, что с нами тогда святой отец сотворит?!

Здоровяк нервно поежился. Воображать себя навозным червем, копошащимся в чужом дерьме, ему было, мягко говоря, неприятно.

— Блин! — сплюнул в сердцах. — И не отлучишься же никуда, елы-палы!

— Эх! — размечтался Перси. — Сейчас бы пивка холодненького! А к нему вяленых кальмарчиков или креветочек вареных…

— Заткнись! — залился слюной Гавейн.

— В чем проблема, парни?! — раздалось рядом. — Присоединяйтесь! У нас есть и то и другое!

Гвардейцы Артория как по команде повернули головы на голос… да так и обмерли.

В двух шагах от них, разложив на мраморной могильной плите немудреную закусь вокруг пяти или шести кувшинчиков, увенчанных обильной пеной, устроилась парочка… песиголовцев. Повернув к Гавейну с Парсифалем зловещие волосатые морды, собаколюди тыкали руками на свой стол, приглашая рыцарей разделить с ними полуденную трапезу.

— Во! — констатировал бородач. — Уже глюки начались с жары да с голодухи!

— Напекло, наверное, — неуверенно поддержал его блондинчик.

— Сами вы призраки! — обиделся песиголовец по крепче. — Их угощают на дурняк, а они еще носы воротят

— Компания им, видите ли, не подходит! — возмутился и второй.

— Держись, брат! — прошептал Гавейн. — Это ОНА балует…

— Кто? — тоже перешел на шепот блондин.

— Книга! Помнишь, батюшка предупреждал?

— Ага!

Однако от пиршественного «стола» шел вовсе не морочный дух. А очень-даже аппетитный. Рыбно-пивной.

Выходцы же с того света словно нарочно чавкали что есть мочи, шумно заглатывали напиток да знай нахваливали:

— Ох, ну и чудо!

— Вот это пивко!

— Дразнятся, подлюги! — скрипел зубами крепыш. — Вот сейчас плюну на все, подойду и проверю, что у них за пойло.

— А они тебя цап, и прямиком на тот свет!

— Обломятся!

— Проверь, — подначил Парсифаль, не думая, что его компаньон осмелится на решительный поступок.

Все-таки бывший христианин. А те страшатся играть в недозволенные игры с представителями Малых Народцев.

— Эй! Ты куда, остолоп! Я же пошутил!

Между тем Гавейн вразвалочку подошел к песиголовцам, степенно поздоровался:

— Привет честной компании! Хлеб да соль!

— Милости прошу к нашему шалашу, — ощерился тот, что покрепче. — Отведай с нами поминальных даров, человече!

— Поминальных?! — вытянулось лицо у бородача.

— Ну да! — подтвердил мелкий. — Родственники на могилы натащили всякой всячины! Что ж теперь, пропадать добру?

— И то верно, — согласился с немудреной житейской логикой рыцарь и протянул руку. — Гавейн! А там мой приятель, Парсифаль. Мы из Британии. Паломники.

— Дуамутеф! — представился крупный.

— Нехен, — поклонился худенький.

После второго совместно распитого кувшина беседа пошла лучше. Гавейн расслабился, уже похлопывал новых друзей то по плечу, то по колену, похохатывая над очередным соленым анекдотцем, которых Дуамутеф знал не перечесть.

— Перси, дуй сюда! — раз за разом звал он блондинчика, по-прежнему косившегося на троицу из своего укрытия. — Только послушай! Ну умора! Как раз для тебя! Давай-ка, Дуам, еще раз про Сета и Гора! Кто там кого отымел…

Парсифаль крепился, крепился, да и не выдержал.

— Давно бы так! — сунул ему Нехен в руки кувшин и вяленую рыбку. — На здоровьице, служивый!

Юноша выпил и лишь потом до него дошло, как к нему обратился псоглав. Чуть не подавился рыбьим плавником и окрысился на сослуживца. Вот же болтун, находка для шпиона. Все уже выложил.

— Да ты не возводи на друга напраслину, — под мигнул ему Дуамутеф. — Мы и так все ведаем. Зачем вы здесь и почему. И хозяина вашего тоже знаем. Давненько к нему присматриваемся.

— И что?! — вскинулся блондин.

— Не на ту лошадку поставили, парни, — вздохнул песиголовец.

— Это еще почему?! — чуть не с кулаками полез на него Гавейн. — Да я тебе за нашего батюшку!…

— Угомонись! — легким щелчком усадил его на место хилый Нехен.

До того «легким», что у бородача едва глаза из орбит не выскочили, а в ушах зазвенело.

— Притарань-ка лучше еще пивка, — ткнул нечистый когтистым пальцем в соседнюю гробницу. — Пока совсем не нагрелось!

Гавейн, набычившись, поплелся за пивом, а Перси снова пристал к Дуамутефу.

— Нет, почему «не на ту»?

— Сам разве не видишь? — совсем трезвыми желтыми глазами посмотрел на него нелюдь.

Будто в душу заглянул.

Блондин понурил голову.

А когда поднял, никаких псоглавцев рядом не было. Равно как и выпивки с закусью.

— Нет тут пива! — обиженно проорал со стороны Гавейн. — Если не веришь, сам посмотри! А где же они? — удивился, вернувшись. — Ну, эти… зубастые.

Парсифаль пожал плечами.

— Может, и прав ты был? Вдруг это Книга куражится?

— Странно, — почесал в затылке бородач. — А пиво совсем как настоящее было.

— Что там наши противники? — выглянул из-за склепа юноша, осматривая окрестности.

Куда это они запропастились?!

Надо же, проворонили! И что только выпивка с людьми вытворяет!

Они уже до того свыклись, что с ними постоянно происходит нечто необычное, что без особого удивления встретили появление очередного призрака.

Тем более что Хемуасет предупреждал о чем-то подобном. Он-то Стировыми устами и поздоровался первым с новоприбывшим:

— Сенеб, Нефер! Давненько не виделись!

Фантом — крепкого телосложения мужчина лет сорока — прищурился, разглядывая ослика, а потом кисло скривился.

— А-а! Сетне! Снова ты за свое! Мало тебе прошлый раз досталось?

— Да я не по своей воле, друг, — вздохнул принц. — Темный Бог балует. Велел раздобыть для него Книгу.

— А у тебя своего ума нет?! — возмутилось привидение. — Да еще и посторонних людей риску подвергаешь! Он вас предупреждал?

— Так есть! — подтвердил бравый Будря.

— И что, не страшно? — не поверил Нефер. — Не боитесь ЕЁ?

В его руках появился большой папирусный свиток. Судя по внешнему виду, невероятно древний.

У Орланды с Каром зажглись глазенки. Юный тартессит даже сделал пару шагов по направлению к призраку. Тот, заметив реакцию мальчика, спрятал свиток в саркофаг, где почти два тысячелетия покоилась телесная оболочка стража Книги.

— Не шали! — погрозил пальцем. — Детям до шестнадцати строго воспрещается!

— Ты не голоден? — поинтересовалась христианка, вспомнив, как они склонили на свою сторону нимфу Меотиду.

— А что? — оживился фантом.

Как видно, вопрос девушки попал прямо в точку.

— Да вот, поминальные дары с собой захватили. — Орланда раскрыла котомку, из которой тут же вывалился Ваал, вцепившийся зубами в кусок копченой колбасы.

Хозяйка тут же цыкнула на неслуха, и тот спрятался в гриве рапсода, похрюкивая и приканчивая обед. Ишь, чего удумали! Всяких привидений пивом-мясом кормят-поят, а животина с голоду пропадай? Нет уж, дудки! Не на того напали.

— Скажите слово! — задрожал голос Нефера. — Не мучьте!

— Что? — не поняла Орландина.

— Он не может есть так, как мы, — пояснил Кар. — Нужна ритуальная фраза. Сейчас, достойный.

— Десять тысяч хлебов, пять кувшинов пива, три лепешки ладана правогласному Осирису-Неферу!

— Вот спасибо, друзья! — зачавкали призрачные челюсти. — Тут на всю семью хватит. А то так трудно жить стало… Нас ведь никто уже и не помнит, наверное. Некому принести на могилу дары.

— А правда, — заинтересовался Хемуасет, — где же Ахура и твой сынок Мериб?

— Тут они, — махнул рукой фантом на саркофаг. — Где ж им быть? После того как ты велел найти их могилы в Коптосе и перенести мумии жены и сына сюда, мы не разлучаемся.

После угощения у Нефера развязался язык.

— Ты рассказывал, как ко мне попала Книга?

Ослик-принц покачал головой.

— Ну, так слушайте… — начал свое печальное повествование страж.

Нефер и его сестра Ахура были детьми фараона Меренптаха. Они сильно любили друг друга и хотели пожениться, что было в обыкновении у египтян в древние времена. Однако фараон длительное время не соглашался на их брак, пока у Ахуры, тайком видевшейся с возлюбленным, не обнаружились признаки беременности. Тогда владыка Обеих Земель скрепя сердце благословил детей, и вскоре у них родился сын, названный Мерибом.

Основным занятием Нефера было изучение старинных рукописей и надписей.

Однажды, блуждая по Мемфисскому храму Птаха, он рассматривал иероглифы на стенах, как вдруг некий старик-жрец обратился к царевичу со словами:

— Зачем вы читаете писания, которые не содержат ничего важного? Если хотите прочесть что-то действительно стоящее, то я могу указать место, где находится Книга, которую собственноручно написал бог Тот, Владыка Счета и Письма.

— И чем же она так примечательна? — заинтересовался Нефер.

— Два заклинания написаны там. Первое, произнесенное вслух, очаровывает небо, землю, преисподнюю, горы, воды, дает возможность понимать язык птиц и пресмыкающихся, видеть рыб бездны. Второе — находясь под землей, видеть себя на земле, бога солнца Ра-Атума при его восходе, всех богов, ему сопутствующих, месяц в его лучезарном образе.

Естественно, что принц возжелал получить это бесценное сокровище и не торгуясь уплатил старику сто кусков серебра, которые тот просил за указание места, где была спрятана Книга. А находилось оно выше по Нилу, в районе города Коптос.

Нефер выпросил у отца корабль для далекого путешествия, куда взошли и Ахура с шестилетним Мерибом.

По прибытии в Коптос, где члены царской семьи были встречены с необыкновенной пышностью, принц взял ладью с несколькими рабами-гребцами и поплыл к тайному месту.

Добравшись, он произнес магическую формулу, тоже открытую ему старым жрецом. И тут же расступились воды Нила, обнажив место, кишащее змеями, ракоскорпионами и прочими жуткими тварями. Еще одно заклинание повергло этих монстров в спячку.

Но самая большая неприятность была впереди. Большой железный сундук, в котором, по словам старца, скрывалась Книга, был обвит гигантским змеем. Трижды поражал его Нефер своим мечом. И трижды змей воскресал, пока, наконец, принц не догадался разбросать куски змеиного тела подальше друг от друга. Только тогда он сумел добраться до вожделенной цели.

Внутри железного сундука находился медный, а там — можжевеловый. Открыв его, царевич нашел ларец из черного дерева и слоновой кости, в нем — такой же серебряный, а там — футляр из золота, где и хранился сам свиток.

Развернув его, Нефер произнес одно заклинание за другим и увидел то, о чем говорил старик.

Возликовав всем сердцем, он возвратился в Коптос и отправился назад, ко двору фараона.

Но напрасно радовался глупый царевич. Сам Тот восстал против него, обратясь к суду богов за справедливостью.

Не успел их корабль отплыть от Коптоса на расстояние шести миль, как мальчик Мериб, выйдя на палубу, был смыт гигантской волной и утонул. То же произошло и с впавшей в отчаяние Ахурой, попытавшейся спасти сына. Их тела выловили только на другой день поисков.

Убитый горем муж и отец вернулся в Коптос, похоронил там семью и поплыл в Мемфис. Но на том самом месте, где погибли Ахура и Мериб, он вышел на палубу, приказав принести широкий и длинный царский шарф. Получив его, Нефер обернул материю вокруг тела, укрыв на груди зловещую Книгу. Закончив приготовления, он помолился великим богам, и прежде всего Тоту Носатому, испросив у него прощения и умоляя не преследовать души Ахуры и Мериба на том свете, ибо это только он виноват во всем случившемся. Простился с членами команды и… бросился в нильские воды…

Его тело, найденное на второй день поисков, отвезли в Мемфис, где фараон распорядился похоронить сына со всеми почестями. Вместе с Книгой.

— Тут она и пролежала пятьсот лет, пока некий любопытный хлыщ, — кивок призрачной головы в сторону Стира-Хемуасета, — не сунул нос туда, куда не следовало.

— Я тоже настрадался из-за проклятой Книги! — возмутился сын Рамсеса Великого. — Между прочим, не меньше твоего! У тебя один сын погиб, а я чуть-чуть не лишился двух!

— Чуть-чуть не считается, — огрызнулся фантом.

— Не ссорьтесь, правогласные! — вмешался Вареникс. — Что меж вами было, то давно быльем поросло! Давайте лучше покумекаем, что нам с сией достославной книженцией делать!

— Верно! — поддакнул Кар, которому не терпелось заполучить свиток в свои руки.

И снова нарвался на угрожающий жест Нефера.

— Вы таки решились ее взять? — уточнил он.

— А что делать? — спросила Орланда. — Где иной выход? Хемуасет не может выйти из тела Стира, пока не получит Книгу и не доставит ее тому, кто вызвал его из царства теней.

— Но отдавать свиток Темному Богу нельзя!

— Не собираемся! — заверил Эомай. — Я скорее себе шею позволю свернуть, чем отдам ему такое оружие!

— Молчал бы уж, — вздохнула Орландина, содрогнувшись при воспоминании о драке в танисском порту.

Темный Бог — это не кучка озверевших головорезов.

— Мы что-нибудь непременно придумаем, — пообещал и лесной князь. — В крайнем случае, уничтожим Книгу. А ежели все получится так, как нам бы хотелось, вернем ее тебе в целости и сохранности. Идет?

Нефер долго думал.

Пока рядом с ним не появилась еще одна тень. Молодой женщины, сжимающей в руках свиток древнего папируса.

Царевич посмотрел на Ахуру и со вздохом кивнул.

Глава 16

ЗАВЕСА ПРИОТКРЫВАЕТСЯ

Паломничество протекало на удивление славно и приятно.

Клеопатра никогда раньше не думала, что жрецы бывают такими интересными собеседниками. И вообще, что с мужчинами можно о чем-то говорить, а не только заниматься любовью.

В принципе, августе до этого как-то и не приходилось подолгу общаться со святыми отцами. Раза два-три в год она вместе с Птолемеем-Клавдием участвовала в ритуальных шествиях и церемониях. Одно время (в ранней молодости) Селена даже увлеклась мистериями Осириса и рьяно играла в них роль Исиды, пока шокированные служители культа не пожаловались втихомолку в жреческую коллегию на чрезмерную экзальтацию царицы. Государыню культурненько одернули, и она вообще охладела к проблемам веры.

Потом, когда ее любовник Наркисс раздобыл себе жреческий сан, молодая женщина еще больше разочаровалась в моральных и умственных качествах священнослужителей. Раз уж они допускают в свои ряды подобных циников и святотатцев, то что можно говорить об их корпорации в целом?

Но вот этот жрец сильно поколебал ее предубежденность в отношении священнической касты. Он знал столько всякой всячины и при этом не задирал высоко нос, с презрением взирая на профанов. Нет, Потифар терпеливо и доходчиво объяснял то и сё любопытным слушательницам (императрица и Зенобию с собой в Мемфис потащила, чтоб не скучать в дороге), деликатно убеждая их, что они и так все это ведают, но немного призабыли. Так что к концу недели августа чувствовала себя чуть ли не ритором из Александрийской библиотеки и страшно гордилась этим.

Пару раз она пробовала раскрутить советника на повествование о том, как и когда появились в Серапеуме чудесные вещи, переданные в дар жрецам богами. (Как проболталась языкатая Зена, «там еще много подобной фигни есть»). Однако жрец все больше отшучивался, ссылаясь на то, что он не вправе рассказывать о том, что составляет основу религиозных таинств.

— Но я верховная жрица Исиды, Баст и Сохмет! — пылала праведным негодованием августа.

— Вы не приняли святых обетов, сиятельная. — Потифар был сама вежливость и обходительность. — Не хотите ли послушать сказку об обреченном царевиче?..

Клеопатра вздыхала и соглашалась. А что делать? Без этих сказок да легенд путешествие, наверное, было бы чересчур утомительным.

Первую половину пути, до Гелиополя, они проделали на царской ладье, плывя вверх по Нилу.

В древнем городе солнцепоклонников императрица посетила храм Ра-Атума, преклонила колена перед священным изначальным камнем Бен-Бен, а потом пожелала осмотреть великие пирамиды на плато Ра-сетау.

Пришлось пересаживаться с корабля на верблюдов и тащиться по унылой и однообразной пустыне.

Зенобия и придворные девушки, привыкшие к прохладе и неге Александрийского Палатия, тихонечко хныкали и роптали на непоседливую владычицу. Вслух, правда, недовольства не выказывали. Знали взрывной характер своей хозяйки. Того и гляди, отправишься в почетную ссылку куда-нибудь к диким артанийцам, а то и вовсе в Куявию. И это еще ладно. А вдруг августе придет на ум выдать строптивицу замуж за генерала, отправляемого наместничать в заокеанские владения? Тьфу-тьфу, пронеси Бес!

Сразу вспоминалась жуткая история о трибуне Хамассу Хуке, которого лет десять назад кровожадные аборигены зажарили и съели. Вместе с семьей. А потом винились перед Птолемеем-Клавдием, говоря, что не хотели ничего дурного. Такой у них, дескать, обычай: кушать великого героя, чтоб обрести часть его мужества и храбрости. Август сначала разозлился, хотел даже послать карательную экспедицию, дабы стереть людоедов с лица земли, но затем утихомирился. (Жрецы напомнили владыке о древних ритуалах его собственной страны, когда на тридцатый год правления царя убивали во время праздника хеб-сед, а затем делали с ним то же, что и туземцы с бедолагой трибуном…)

До Мемфиса уже было рукой подать, и царедворцы заметно оживились. Уже совсем скоро они насладятся покоем и комфортом, достойным их высокого положения. О, в Мемфисе умеют принять как следует. Не то что скупердяи гелиопольцы. Даже приличного дворца не выделили для свиты, предложив высокородным дамам поселиться во флигеле официальной правительственной резиденции! Всем вместе!

Августа пожелала проделать остаток пути не в паланкине, а верхом, чтобы въехать в первопрестольный град, как подобает повелительнице великой Империи.

Ей зануздали личную верблюдицу, Семирамиду. Царского, белого цвета. Животное было смирное, хотя и достаточно резвое. Прокатиться на таком по жаркой пустыне с ветерком — одно удовольствие.

С одной стороны от Клеопатры пристроилась Зенобия, тоже на верблюдице, но обычной, буроватой масти. А с другой, на коне, ехал советник Потифар.

— Не понимаю, — передернула плечами царица Пальмиры. — Как могут бедуины жить в таком месте?! Это ж наказание сущее.

— Тем не менее, — улыбнулся жрец, — и здесь люди живут и даже бывают счастливы. На девять десятых Египет состоит из пустыни. А ведь это сердце Империи. Здесь колыбель человеческой цивилизации.

— Хм, колыбель! — скривилась Зена. — Скорее на могилу похоже.

— Так, — вмешалась августа, задетая презрительным тоном компаньонки. — Ты бы помолчала, подруга. Можно подумать, в твоем захолустье лучше?! Да такая же точно пустыня! У нас, по крайней мере, хоть пирамиды да сфинксы среди песков встречаются.

Кивнула за спину, при этом непроизвольно дернув поводья.

Семирамида от неожиданности взбрыкнула, и египтянка, чтобы удержать равновесие, сжала бока верблюдицы ногами. Да еще и сердито прикрикнула на нее.

Животное громко всхрапнуло и понеслось вскачь.

Вперед, вперед.

Только песок летел из-под копыт…

Почему надо было тащиться до Гелиополя через пустыню — до Орландины так и не дошло. Отчего бы не воспользоваться простым и приятным способом путешествия? Сесть на корабль и вниз, вниз, в Дельту, почти до самой Александрии. И так уже изрядный крюк сделали, заехав в Мемфис.

Так нет же, видите ли, приснилась мальчишке какая-то ерунда. Нужно срочно двигаться к пирамидам и Сфинксу. От этого-де зависит судьба всего их предприятия.

Решай амазонка одна, ни за что не стала бы слушать расхныкавшегося пацана. Мало ль кому что во сне привидится. Ей, например, тоже в последнее время всякая жуть мерещится. Рассказать стыдно. Даже родной сестре. То вдруг Стир грезится, в своем человеческом облике. То Эомай. И оба парня такое с ней проделывают… что спасай матушка Сэйра!

Не иначе как последствия танисской драки сказываются. Заокеанский целитель, конечно, знал свое дело. И все же порой столь искусно залеченные им раны давали о себе знать. По-хорошему не мешало бы отлежаться. Да где тут при такой-то кочевой жизни.

Но решали все вместе. И леший с Орландой дружно встали на сторону Кара. Будря, как человек, связанный присягой, повздыхав да поохав, присоединился к ним. Против были Орландина и Эомай. Голоса же Стира и Хемуасета разделились. Рапсод высказался за вариант с рекой, а царевич выбрал пустыню. Трое против пяти.

И что? Ползут себе песками, изнывая от жары. А где она, эта пресловутая Фортуна? Ау, аушечки!

Орландина никогда не жаловала пустыню. Испытывала к ней какую-то подсознательную неприязнь. Словно было у нее в прошлом нечто жуткое, связанное с такими же бескрайними песками.

Что в них хорошего? Унылый, однообразный пейзаж. Ни кустика, ни травинки. Не на чем глаз остановить.

А Орланда радуется, как новой игрушке или платью. И Кар вместе с ней. Смастерил лук и вообразил себя охотником на львов. Но подстрелил покамест одну толстую ящерицу, не успевшую улизнуть от мальчишки. Герой!

Ей в руку ткнулась шершавая морда.

— Чего тебе? — повернулась к рапсоду амазонка и обмерла.

В зубах длинноухий держал… цветок. Самый настоящий. Чахленький, блеклый, и притом дивно пахнущий.

— Это мне? — Орландина почувствовала, что краснеет.

Надо же. А все мерзкие сны. Стир кивнул.

— Где ж ты его раздобыл? — поднесла цветочек к носу воительница.

— Ваал унюхал, — кивнул ослик на сидевшего у него на загривке кусика. — У него такой нос, что любой сторожевой собаке впору позавидовать.

— Спасибо вам обоим, — искренне поблагодари ла девушка, погладив пушистика и потрепав за ухо ишачка.

Некоторое время они молча шли бок о бок.

— Стир, а ты вообще можешь закрыть уши? — вдруг поинтересовалась прознатчица.

— Это как?! — поразился осел.

— Ну, чтоб не слышать того, о чем я хочу спросить твоего… мм… Хемуасета?

— Не знаю, — признался рапсод. — Не пробовал.

— Спрашивай, — почти сразу послышался другой голос. — Он и правда сейчас не слышит.

— Я бы хотела кое-что узнать, — замялась Орландина. — Личное… Не мог бы ты мне помочь?

— Смотря в чем.

— Жив ли мой супруг, Клеор из Сераписа? — выпалила, решившись.

Некоторое время осел молчал. Его глаза закрылись. Казалось, что он спит на ходу. Орландина уже подумала, что так и есть, и разочарованно махнула рукой.

— Ничем порадовать тебя не могу, воительница, — печально молвил Хемуасет. — Сожалею, но его имя занесено в Книгу Мертвых…

— Как, когда, где?! — затормошила длинноухого амазонка.

На них даже оглядываться стали. Что там между ними произошло?

— Не знаю, — покачал головой Хемуасет. — Я не в состоянии видеть так глубоко. Могу только заглянуть в свиток, где записаны имена усопших.

Орландина понурилась. Не то чтобы она не поверила египтянину на слово. Наоборот. Однако весть еще нужно было обдумать, осознать и свыкнуться с нею. В мгновение ока стать вдовой — это не шутка.

— Что это там, впереди? — сказал осел уже Стировым голосом.

— Где? — глянула и она.

Группа всадников, несущихся навстречу их отряду. Клубы песка, вздымаемого копытами.

Кар оценивающе рассматривал хвостатую тварь.

Эта была еще крупнее той, которую юный тартессит подстрелил недавно. Почти настоящий крокодил! Локтя два с половиной в длину, не меньше. Развалилась на вершине бархана и дразнится.

Вон, высунула язычище. И хвостом этак небрежно туда-сюда.

Сейчас мы тебе спеси-то поубавим.

Юноша огляделся.

Его спутники остались далеко позади. Он намеренно вырвался вперед, чтобы поупражняться в стрельбе из лука. Когда еще такая возможность представится?

В Тартессе ему охотиться не разрешали. Говорили, что мал еще. Да и неспокойно было в государстве. Не ровен час, сам дичью станешь. Дражайший дядюшка Аргантоний так и норовил подослать наемных убийц.

Правда, царский воспитатель, Эргион Ушбар, как-то предложил Кару поохотиться в дворцовом зверинце, но мальчик отказался. Недостойно царя убивать животных таким образом. Он ведь не живодер.

То ли дело сейчас.

Тут они с ящерицей на равных. Кар может промахнуться, а рептилия вольна убежать.

Конечно, достать ее он запросто сумеет.

Благодаря своей родовой магии.

Нужно просто глянуть на противника особым образом и произнести несколько напевных фраз на старом языке. Но так неинтересно. Не по-мужски.

А Кару очень хочется поскорее стать мужчиной.

Чтобы кто-то заметил его и перестал относиться к нему как к маленькому. А то все: «Кар, вымой руки», «Кар, веди себя как подобает». Не ходи туда, не делай того. Прямо нянька какая-то. Вырвался из множества докучавших рук лишь для того, чтобы попасть в одни. Но какие!

Нет, в Орланде положительно пропадает прирожденный учитель. Но то ли ему от нее надо?!

Ведь он готов придушить любого, кто осмелится обидеть девушку. Или сам умереть по первому ее слову.

Неужели Ланда ничего не замечает?

Да где уж ей. Кроме своего разлюбезного Эомая, она никого вокруг не видит. А что в нем особенного?

Ну, ростом высок. Так и Кар со временем вытянется. В его роду все мужчины были статными. Достаточно взглянуть на портреты и статуи предков, чтобы сразу понять — это настоящие герои, воины.

Мускулы стальные? С этим у царя, конечно, проблемы. Хлипковат малость. Где ему было накачать мышцы за государственными заботами. Но и это поправимо. Что ж, зря он с Варениксом советовался? Леший ему такие упражнения показал, что у Кара скоро вырастут целые горы и валуны, а не мускулы.

Умом и речами взял? Как на взгляд царя, так разум у Мечехвоста очень даже посредственный и односторонний, а оратор из рыцаря так и вовсе никакой. Естественно, для воина не это главное, и все же…

Так в чем же дело?

Или это его возраст помеха? Но у них с Орландой всего-то и разницы пять лет.

Ох уж эта непонятная и загадочная женская натура.

Кар медленно прицелился в ящерицу. Снова оглянулся. Где там она!

Юноше очень хотелось, чтобы Орланда стала свидетельницей его выстрела, оценила его ловкость и мастерство.

Внезапно что-то спугнуло рептилию, и она юркнула за бархан.

Тьфу ты, сплюнул с досады юноша. Сорвался триумф. Кто же это похитил у него лавры?

Впереди показалось желтое облачко песка.

Еще пару мгновений, и парень различил, что это мчится белый верблюд с всадником на спине.

Странный наездник. И кто ж его учил так с животным обращаться? Еще и орет что-то благим матом.

А вдруг это враг? И их отряду грозит опасность. Надо бы предупредить друзей, чтоб были готовы к неожиданностям.

Мальчик уже повернулся и начал спускаться с бархана, но тут до его слуха донесся призывный вопль:

— Помогите! Ради всех богов! На помощь!

Голос был тонкий, явно не мужской.

— Кто-нибудь! Умоляю!

Ух ты! Не может быть. Да ведь этот самый голос он и слышал в ночи.

Красивая женщина звала его по имени и умоляла о помощи.

Почему он решил, что красивая? Ведь лица не смог рассмотреть из-за тумана, окутывавшего ее фигуру. Кто знает, почувствовал, и все. А может, просто хотелось спасти именно прекрасную незнакомку.

И еще привиделись пирамиды и охраняющий их Сфинкс…

Бегущий верблюд неожиданно остановился и рухнул как подкошенный. Всадница вылетела из седла и распростерлась на песке, безжизненно раскинув руки.

Кар поспешил к месту катастрофы.

Уже на ходу заметил, что там происходит что-то странное.

Вокруг белого верблюда и женщины образовался живой круг. Песок забурлил, как кипящая на огне вода, а затем начал проседать, образовывая большую воронку.

Ну точь-в-точь песочные часы.

Зыбучие пески!

Мальчику доводилось читать о подобных вещах, но видел он такое впервые.

Что же делать? Ждать, пока подойдут его друзья? Или сопровождающие незнакомки? В том, что у нее должна быть свита, паренек не сомневался. Слишком пышной была сбруя на белом верблюде. Да и сама одета как состоятельная патрицианка.

Между тем раздумывать было некогда. Отчаянно барахтающееся животное уже наполовину скрылось в песке. И с каждым мигом его засасывало глубже и глубже.

Верблюд отчаянно ревел, бешено вращая глазами, но Кару было не до него. Следовало поспешить на помощь даме. Ей и так «повезло», что при падении она потеряла сознание и теперь лежала на спине не шевелясь и с широко раскинутыми руками. Таким образом она как будто плавала на поверхности песка.

Тартессит и сам распластался точно так же, только лег на живот.

Медленно и неспешно, уподобляясь своей недавней цели, ящерице (разумеется, до того, как ее спугнули), юноша пополз к женщине.

Интересно, хватит ли у него сил удержать ее? Вот если бы она могла помочь.

Белый корабль пустыни сделал последний рывок и случайно задел незнакомку копытом. Та застонала и зашевелилась.

— Осторожно! — предупреждающе закричал Кар. — Не двигайтесь!

Дама повернула к нему лицо, прищурилась и удивленно заморгала. Потом отчего-то вскрикнула и попыталась сесть. Из-за столь неосторожного поступка она сдвинулась с места и устремилась вниз, туда, к центру воронки, уже поглотившей первую жертву.

«Красивая, — подумал мальчик. — И глупая. Зачем так вопить? Прямо уши заложило».

— Ложись и не шевелись, дура! — рявкнул что есть сил.

Кажется, подействовало. Шлепнулась на спину, все так же хлопая ресницами. И что ее так удивило? Неужели ругань? Наверное, редко перепадает на орехи.

Наконец ему удалось подползти к ней и схватить за руку.

— Ты кто? — сдавленно спросила незнакомка.

Ой, да время ли сейчас для представлений. Спасаться надо, пока не поздно.

— Обопритесь о меня и медленно и мягко, попеременно освобождайте то руку, то ногу.

— Кто ты? — не слушая его, продолжала твердить красавица.

Наверное, контузило при падении. Такое бывает.

Вздохнув, Кар попытался подтянуть даму к себе. Та с силой вцепилась пареньку в руку, больно оцарапав его кожу длинными, острыми ногтями.

Проклятье! Хоть бы кто уже подоспел да помог!

И как бы в ответ на его мысли сверху донеслись мужские и женские голоса:

— Кар, держись! Мы уже тут!

— Сиятельная, крепитесь!

Так она еще и «сиятельная». Ох, куда ж это ты собралась, прелестная?! Полетела птичкой по склону воронки.

— А-а-а!

Ни секунды не раздумывая, мальчик ринулся вдогонку за истерически вопящей дамой. Снова поймал и, не удержавшись, перекувыркнулся через голову, очутившись внизу. В рот, глаза и уши набился песок. Не соображая, что делает, Кар принялся отплевываться, отфыркиваться и протирать глаза руками. Потом почувствовал, что погружается в песок. Глубже, глубже…

Уже нечем стало дышать. В голове распустились удивительно яркие цветы…

Последнее, что он услышал перед тем, как погрузиться в темноту, был надсадный женский крик:

— Потифар, спаси его! Заклина-а-а-ю-у-у…

Леший, понурившись; вышел из шатра августы.

Орланда с надеждой подалась навстречу ему, но жалкий, какой-то затравленный взгляд козлорогого толстяка словно толкнул девушку в грудь, и она застыла на месте.

Вслед за Варениксом появился и высокий статный мужчина в жреческих одеяниях. Потифар, как называли его люди из окружения императрицы. И тоже насупившийся.

— Цо? Цо? — рыдая, хватал лесного князя за руки Будря. — Цо с моим хлопчиком?

Египтянин сухо молвил:

— Все в руках богов! Видимых повреждений нет, но мальчик не приходит в себя.

— Он как будто спит, — добавил леший. — Дышит глубоко и ровно и даже чему-то улыбается. Лекарь говорит, что стоит подождать, не тревожа парня до времени. Авось и сам опамятовеет.

— Я хочу туда, к нему, — твердо заявила христианка и, не обращая внимания на предостерегающий жест Потифара, откинула полог шатра.

Навстречу ей со злобным рычанием разъяренной тигрицы вскочила молодая красивая женщина с растрепанными волосами. Сама августа Клеопатра Семнадцатая Селена.

— Тебе чего?! — рявкнула, закрывая собой ложе, на котором распростерся бледный Кар. — Выйди вон, немедленно!

— Это мой… братец! — ничуть не испугавшись, заявила Орланда.

— Я сказала, пошла вон!

— Выйди, выйди, — легонько, но настойчиво потащил ее кто-то сзади за руку.

Это был Потифар.

Девушка вскинулась, намереваясь дать достойную отповедь. Но жрец смотрел на нее так ласково и кротко, что экс-послушница не решилась ему грубить. Скрепя сердце, покорно поплелась следом.

— Дай им побыть вдвоем, — сказал египтянин. — Они достаточно настрадались. И сегодня, и вообще…

— Но… — начала Орланда и не договорила, прерванная властным жестом руки Потифара.

— Смирись. Тебя ведь этому учили, не так ли? Сейчас у нее больше прав на малыша, чем у кого-либо из вас.

К ним подскочили Орландина и Эомай.

— Что? Ланда, что?!

— Не беспокойтесь, — ответил за нее египтянин. — Думаю, все будет в порядке. Он юноша крепкий и обязательно выкарабкается.

Внимательным, цепким взглядом окинул весь их небольшой отряд, особенно задержавшись на Стире и лешем, которому неожиданно для всех низко поклонился. Вареникс не остался в долгу и отвесил жрецу не менее церемонный поклон. Потифар сделал знак, предохраняющий от сглаза. И снова повернулся к сестрам. Игнорируя Мечехвоста, пригласил их пройти к нему в шатер.

Свитские на удивление быстро справились с разбивкой лагеря прямо здесь, в пустыне. Даже для друзей спасителя августы были поставлены два отдельных шатра. По распоряжению все того же Потифара.

Едва жрец и близняшки вошли в палатку, как расторопные слуги накрыли переносной стол, уставив его кувшинами с прохладительными напитками и блюдами со свежими и засахаренными фруктами.

Хозяин приветливо пригласил девушек разделить с ним трапезу. Они не стали чиниться.

Тут же, словно из ниоткуда, возник Ваал и пристроился около самого крупного и сочного персика. Египтянин только усмехнулся, но прогонять незваного сотрапезника не стал. Даже был столь любезен, что порезал облюбованный кусиком плод на дольки.

Пушистик благодарственно хрюкнул и занялся угощением.

То, как повел себя жрец с ее питомцем, расположило Орланду к этому суровому на вид человеку.

— Ты хотела мне что-то сказать? — обратился мужчина к амазонке.

Орландина кивнула и сняла с пальца перстень.

— Вы ли херихеб Потифар из Фив, жрец премудрого Тота?

Хозяин улыбнулся:

— Да, когда-то я носил такой титул. В молодости.

— Тогда, может быть, помните, кому подарили вот это.

Передала кольцо, врученное ей при расставании в Сераписе Смоллой Смолёной.

Потифар бережно взял и стал пристально рассматривать тяжелый перстень старинной работы из бледного низкопробного золота, со вставленным в него зеленоватым опалом.

Снова улыбнулся, но теперь гораздо приветливее и с долей грусти.

— Она меня еще помнит?

— Да, — подтвердила воительница, вспомнив, с какой нежностью говорила о старом дружке подруга ее матери.

— Все воюет? Или уже успокоилась?

— Куда там, — хихикнула Орландина. — Правда, мы уже давненько бежали из Сераписа, и я не знаю, что там да как.

— Немного успокоилось. Как ни странно, Ланселат оказался неплохим градоначальником. Навел порядок. И с казнями не стал перебарщивать. А почему бежали-то?

— Вот от него и спасались, от нового правителя. Он, конечно, тогда еще не был им, правителем-то… Еле ноги унесли.

— Был повод? — Потифар как-то сразу весь подобрался, будто кот, учуявший добычу.

Сестры переглянулись. Можно ли ему доверять? Но если не ему, то кому же? Не к этому ли человеку они, в конце концов, стремились, даже не чая, что повезет встретиться? И вон как повернулась судьба.

«Поди, не верь вещим снам», — подумала Орландина, вспомнив, как совсем недавно злилась на Кара, потащившего их в пустыню. И сразу вздохнула, печалясь о судьбе мальчика.

— Дело в том, что в наши руки… — начала рассказ, — неважно, каким образом, попало вот это. О том стало известно людям трибуна Ланселата, который объявил на нас охоту…

Вспорола кинжалом подкладку Ландиной сумки и извлекла два мешочка — с драгоценными камнями и «синей пылью». Насыпала в две кучки на стол, отодвинув блюдо с финиками.

Кусик, подозрительно покосившись на наркотики, тут же повернулся к ним толстеньким задом и заворчал.

Зато Потифар был от зрелища в полном восторге. А когда Орланда передала ему и бумаги, обнаруженные в мешочках, он впал в настоящий экстаз.

— Хе-хе, — довольно потирал руки жрец. — Хе-хе! То, что нужно! Теперь не отвертятся! Вот только в Александрию вернемся… Спасибо вам, — быстро оправился Потифар, вновь обретая величественный и немного суровый облик. — А теперь о вас. Кто вы, какого рода-племени? И, главное, откуда у вас эти амулеты?

Сестры поочередно рассказали египтянину свои истории. Вкратце, хотя жрец их и не торопил. Только качал головой да удивленно двигал бровями.

— Да уж, забавно, — хмыкнул он, когда девушки закончили. — Ну и компания у вас подобралась. Две девы, черная и белая, изгнанный царь, говорящий осел, оживший мертвец и… Все, как в пророчестве…

Орландина скривилась. Ей уже до сатиров надоели все эти оракулы и пророчества. Неужели существует еще одно, которого они пока не слыхали. Вздохнув, приготовилась слушать.

Однако жрец, к вящему неудовольствию Орланды, не стал с ходу декламировать туманные изречения, дошедшие из древности.

Вместо этого он попросил их снять амулеты. Немного поколебавшись, близняшки исполнили его приказ. Потифар благоговейно, как хрупкую алебастровую чашу, принял украшения, которые при его прикосновении засветились ровным золотистым сиянием.

— Они, — прошептал советник. — Священные Ключи.

— Вам, — запинаясь от волнения, начала Орланда, — вам знакомы… наши медальоны? Вы… знаете… кто были наши… родители?…

— Нет, — горько разочаровал их жрец. — Это мне неведомо. Я даже не знаю, кто надел на вас эти знаки… Я знаю лишь, на что они похожи. Как вам известно, наши боги и наша вера самая древняя в подлунном мире…

Жрец проигнорировал сурово нахмурившуюся Орланду и скептически усмехнувшуюся Орландину.

— Да, я знаю, есть вера Тартесса, восходящая к Сгинувшему острову, есть проклятый культ Крома, истоки которого там, куда смертным лучше бы не заглядывать… Впрочем, не об этом сейчас речь. Так вот, до того как стать верховным жрецом Тота и заняться политикой (невеселое, скажу вам, занятие), я девять лет был Главным Хранителем Таинств Носатого бога. Как раз когда, так сказать, дружил со Смоллой, — вздохнул он ностальгически. — И среди тайн нашего бога мне довелось хранить и нашу книгу пророчеств. О ней мало кто знает, и ее не продают в лавках, как какие-нибудь «Сивиллины книги» или сочинения Моше Ноштрадамера. И именно поэтому то, что в ней написано, иногда сбывается. Так вот, в предсказаниях, относящихся к нашему времени, есть одно, которое я не мог истолковать, почти до сего дня…

— Так гласит пророчество, написанное триста лет назад… Родовой герб Артория — медведь. Имя его похоже на название этого зверя. Кто такой птенец, изгнанный из родного гнезда, думаю, объяснять не надо.

— А Черная и Белая — это мы, что ли? — по-простецки спросила Орландина. — По-моему, чихня! Вроде мы одного цвета — ни сестра не эфиопка, да и я не из Зембабве сюда прискакала!

Потифар вовсе не обиделся.

— Тогда что ты скажешь вот на это…

Он извлек из потайного шкафчика шкатулку, на вид очень старую, и вытащил оттуда… Такой же медальон, какие висели у сестер на шее…

Нет, не такой — золотой, с ярким красным сверкающим камнем.

Но письмена и форма, но сам древний, нездешний облик…

— Всего их девять. И ваши точь-в-точь повторяют их. Та же огранка камня, те же формы и руны. Разве что металл другой, не серебро, а тяжелая матовая платина, вещи из которой изредка привозят с той стороны Океана. Добавлю от себя, что в течение, по меньшей мере, пяти сотен лет никто, кроме хранителя Таинств, не касался этих предметов и даже не видел их. Если в Зеркало Богов (есть у нас такое) все же не так редко смотрят, то эти ключи лежат без движения.

— А что ими тогда открывают? — почти одновременно спросили сестры.

— Никому не известно, — развел руками Потифар. — Но достоверно одно — вместе с Зеркалом их передали нам небесные посланцы.

— Есть странная легенда, — продолжил он. — Ее мало кто знает, и в ходу она лишь среди жрецов самых древних вер, вроде нашей или, к примеру, вендийской. Мол, боги, наблюдающие за нашим миром, не очень полагаются на своих жрецов, ибо мы — всего лишь люди. И есть особая каста, или, вернее, тайный орден людей, кто творит в этом мире их волю. Скрыто они живут средь нас и, бывает, творят волю пославших их, если равновесие мира пошатнулось. Говорят, ими управляют Девятеро Неведомых, живущих где-то в глубинах Азии, через которых сами боги отдают повеления верным.

— Ну а мы тут при чем? — напористо возразила Орландина. — Никакие девять мудрецов лично со мной не общались, могу поклясться. И вообще — сестру нашли у ворот монастыря в Сераписе, а меня, извиняюсь, почти на границе с аварами! Что-то особой мудрости в этом не вижу.

— Да, этого я не могу объяснить, — сокрушенно признал советник. — Хотя… Ох, я действительно старею и глупею! — ударил он себя по лбу. — У нас же есть Зеркало Богов! Надо будет на досуге вам заглянуть туда. Это я вам могу устроить. Так сказать, по знакомству…

Глава 17

СХВАТКА СРЕДИ ПЕСКОВ

Хитро улыбаясь, Гавейн вытащил из притороченной к поясу сумочки один из амулетов Мерланиуса. Небольшую штучку наподобие палочки с раструбом на конце, из дерева непонятной породы.

Достаточно было направить ее в нужную сторону, и все сказанное интересующим тебя человеком будет слышно так же хорошо, как если бы он стоял в пяти шагах. Был у амулета и недостаток — долго работать он не мог, лишь несколько минут, после чего должен был долго «подзаряжаться» (еще одно волшебное слово, любимое понтификом).

— Послушаем, что они говорят…

Повертев колечко на трубке, крепыш приложил ее к уху.

Увы, то ли жрец и осел стояли слишком далеко, то ли амулет испортился, но разобрать что-либо было очень трудно. Шорох, треск, невнятное бормотание, в котором можно было лишь с трудом различить отдельные слова.

— Думаешь, эта Книга так важна? — переспросил Потифар. — Просто если Темный Бог настолько могуществен, как мне видится, зачем ему эти старые папирусы? Честно говоря, все, приписываемое древней великой магии, — большей частью вранье… Что-то они, конечно, умели, но не настолько, как думают профаны. А уж научиться магии по книгам — это вообще чушь. Вот на меня посмотри: мне уже лет немало, и древних книг я прочел столько, что обычному человеку не прочесть за всю жизнь, а даже тебя расколдовать не могу. Да что, если бы мне три месяца назад сказали, что человека превратили в осла, я б посмеялся!

— Может быть, в этой Книге есть рецепт — как уничтожить его могущество? — подумал вслух Стир.

— Уничтожить… — Потифар покачал головой. — Ты, по-моему, слишком переоцениваешь эту Книгу…

Гавейн вздрогнул, чуть не выронил трубку.

— Проклятье, они собираются уничтожить Книгу!

— Где?! Как?! — Парсифаль вырвал у Гавейна слуховой амулет.

Но в шорохе гаснущих звуков лишь различил — «уничтожить…».

Какое-то время они оба растерянно смотрели друг на друга.

— Надо доложить командору! — почесав в затылке, бросил Гавейн. — Тут без него не справиться.

И тут же вынул другой амулет, как две капли воды похожий на использованный им в Брундизии. Раздавил предохранительную крышку.

— Командор, командор, вы меня…

Да и осекся, покрывшись холодным потом… Ибо голос, доносящийся из крошечной коробочки, принадлежал отнюдь не Ланселату.

— Ну, что там, бездельники? — скрипучим баритоном справился у них понтифик Британский. — Что вы опять натворили?..

Парадный зал Каэр Камелота (или по-старому Камелодунума) был пуст, если не считать Ланселата, в одиночестве рассматривавшего новые мозаики и размышлявшего о текущих делах.

«Да, — думал командор, зачем-то срочно вызванный в резиденцию из Сераписа и вот уже час без дела подпиравший стены. — Пятьсот тысяч денариев за прошлый месяц только на снаряжение и корм коней… Да еще и на набор новых рыцарей триста. Триста!! Дешевле было бы рабов накупить! Да еще шпионам не плачено за два месяца, хотя какой от них толк?.. Это понтифик заставил их навербовать везде, где можно, вот пусть бы и платил!»

Он еще раз внимательно осмотрел мозаику, отображающую недолгую, но, как ни крути, славную историю ордена Круга Стоячих Камней.

«Еще и за картинки расплачиваться с этими мастерами! Ходят тут, канючат, как будто мало им аванса! Такого аванса и август не платит, а они права качают! Может, утопить их всех? Или нет, пусть понтифик и платит, раз она ему так нравится!»

И в самом деле, хитроумные афинские мастера быстро поняли, кто в доме хозяин, и посвятили изрядную часть сюжетов верховному понтифику Британии. Мерланиус разгоняет друидов из Круга Камней. Мерланиус вытаскивает меч бога Луга из камня (а ведь вытащил, одной рукой, хотя друиды замонолитили его лучшим раствором). Мерланиус в солнечном сиянии ведет колонны рыцарей куда-то, надо думать, к полной победе. Мерланиус беседует с августом, и тот его благословляет…

— Мой Ланселат…

Трибун вздрогнул: он так и не привык к неприятной особенности понтифика появляться неожиданно, бесшумно, и очень часто именно тогда, когда о нем думаешь слишком долго.

— Да, светлый, — обернулся командор.

Верховный жрец выглядел осунувшимся и озабоченным.

— Забирай всех, кто может держать оружие, и пошли, — распорядился Мерланиус, не снисходя до объяснений.

Ланселат хотел было уточнить, что вообще-то приказывать напрямую ему может лишь Арторий, но почему-то не решился перечить.

Через четверть часа во внутреннем дворе старого римского форта, переделанного под резиденцию ордена Круга Стоячих Камней, собралось дюжины полторы воинов при оружии — почти все, кто сейчас находился в главном орденском замке.

Тут же переминались с ноги на ногу три крылатых ящера, с присматривающим за ними друидом. Рыцари откровенно сторонились созданий, хотя слухи о них циркулировали по ордену уже давно.

Но куда они собираются ехать? Почему нет команды седлать коней?

Ланселат пожал плечами. А вдруг святой отец решил затеять учения с участием вот этих зверюг? Тоже неплохая идея, но зачем такая спешка?

Молча, жестом приказал Мерланиус собравшимся следовать за ним.

И вновь никто не возразил.

— Быстрее, шевелите ногами, — распорядился трибун, главным образом, чтобы поддержать свой авторитет начальника.

Направились они не к конюшням и не к тренировочному полю с всякими хитрыми штуками, которое понтифик (по чьим указаниям, кстати, оно и было создано) именовал непонятным словом «полигон», а к символу их ордена — уменьшенной копии Круга Стоячих Камней.

Сложив руки на груди, Мерланиус сосредоточенно принялся рисовать в воздухе своим знаменитым посохом замысловатые руны, а может, иероглифы.

И по мере того как он чертил все новые фигуры, камни наливались непонятным светом.

Наконец, жрец закончил дело и повернулся к буквально окаменевшим рыцарям.

— А теперь — вперед. На другой стороне — наш враг. К победе!

И словно завороженные, рыцари гуськом двинулись вперед.

— Ну что, начнем обряд? — спросил Потифар и повернулся туда, куда с вполне человеческим ужасом в больших глазах взирал Стир.

Из-за бархана появились люди. И не только. Их было не так много, но больше, чем спутников сестер. А главное — что это были за люди!

— Никак сам Мерланиус пожаловал?! — прищурившись, сообщил Вареникс.

— Он самый, — кивнул жрец. — Значит, я не ошибся в своих предположениях, и понтифик Британский и Темный Бог — таки одно лицо.

Орландина тоже узнала его — тот не изменился совсем с их мимолетной встречи в Сераписе.

Все тот же лик человека без возраста — жесткий и непроницаемый. Все та же леопардовая шкура на сухом мускулистом торсе. Все тот же посох.

А за ним — Ланселат, такой же красивый и мужественный, как тогда. А за трибуном — цепочкой — воины в плащах с вышитым золотом гербом — два камня, сверху накрытых третьим.

Среди них Орландина и Стир узнали и грабителей храма.

А замыкали шествие аж три здоровенных ящера, переднего из которых вел на поводке юный друид. Правда, не очень на друида похожий — бритый наголо типчик, с порочным лицом и оттопыренными ушами, в облике коего было что-то крысье. Ничего от задумчивой благообразности виденных сестрами служителей кельтских богов в нем не было — словно он стащил где-то чужое облачение и теперь щеголял в краденых обносках.

— Ой, тот самый дракон, — изрек Стир и испуганно всхрапнул совсем по-ослиному, весь задрожав.

И его можно было понять: именно одному из этих ящеров его собирался скормить приснопамятный Горро, тут, впрочем, отсутствующий.

Толпа приближенных верховного понтифика Британии и по совместительству кандидата в Темные Боги остановилась шагах в тридцати от них.

Так они и стояли под лучами утреннего солнца. В пустынном оазисе, неподалеку от Великих Пирамид и древнего города Гелиополиса.

Именно тут согласно пророчеству должна была произойти завершающая схватка, решиться вся эта история, заварившаяся, может, прошлой осенью в Сераписе, а может, куда раньше.

С одной стороны — Мерланиус и отряд рыцарей Круга Стоячих Камней, лучших бойцов Империи.

Ланселат, Галахад, с двумя клинками на поясе, вечно меланхоличный Гарет, Мелегант, способный одним ударом копья проткнуть двух воинов в доспехах, Пелеас, Саграмор-Потаскун, с огромной палицей на плече… Ну и конечно, лазутчики, Парсифаль с Гавейном.

Разумеется, ни Орландина, ни Орланда не знали всех их в лицо, зато знал Эомай, и увиденное не прибавило ему оптимизма.

И это если не считать летающих ящеров.

А с другой кто? Один рыцарь, пусть и не самый худший, не самого плохого ордена. Воительница, молодая, хоть и опытная. Ее сестра, ничем, кроме молитвы, сражаться не умеющая. Египетский жрец, может и владеющий тайными знаниями, но вот способный ли потягаться с самим Мерланиусом? Его охранники — отставные преторианцы зрелых лет. Тоже что-то, но не против же молодцов Ланселата? Толстый комичный телохранитель. Ну, кто еще — леший с его магией, говорящий осел с раздвоенной душой да кусик?

Никто не рвался первым начать беседу.

«Хорошо, что мы успели отправить царевича», — подумал Потифар.

— Да, — нарушил молчание Мерланиус, — наконец я вижу вас, милые дамы, воочию. Так сказать, приятно познакомиться! Вообще-то в Пространстве Сна вы выглядели слегка симпатичнее, ну да не будем о мелочах… Я, быть может, предложил бы вам сдаться или перейти на свою сторону, но, поскольку ответ мне известен заранее, не будем терять зря время. Или, — улыбнулся он вежливо, — все же кто-то хочет внять голосу рассудка? Ну, вот хоть ты, как тебя там…

Его палец ткнул в Орланду.

— Я ведь могу много сделать для тебя! Хочешь, назначу тебя владычицей этого вашего святого острова? Будешь, как там у вас? Аббатисой? Папессой? Одним словом, это… священницей.

Глумливая ухмылка не сходила с его губ.

— Не кощунствуй! Твой отец — Люципер!! — от волнения оговорилась девушка.

Странник рассмеялся. Так же, как в давнем ее сне, — мелким противным смешком.

— Люципе-эр?! — протянул он. — Слышал бы тебя твой учитель Закона Божьего. Вынужден тебя разочаровать, христианская дева. Этот почтенный господин не имеет ко мне никакого отношения. Так же как, впрочем, и твой Бог к этому миру.

— Врешь, урод! — выкрикнула Орланда, подаваясь вперед. — Творец един во всей Вселенной. А ты…

— Разве ж я против Творца?! — с напускной кротостью ответил понтифик. — Пусть себе занимается обустройством Вселенной, а я буду править Гебом… Говорю, отойдите с моего пути.

— Перетопчешься! — вспомнила подходящее слово из лексикона сестры Орланда.

— Зря, зря, — по-прежнему посмеивался понтифик. — Так или этак, но мне суждено править тут и воздвигнуть царство мое. И никак иначе, да! Так предопределено еще древними предсказателями. Или ты не знаешь Пророчества? Того, главного. Потому как все эти ваши вторые прорицания — полный бред. Ну, хоть тот же князь лесной тебе подтвердит. Кстати, князюшка, — как бы между прочим бросил Мерланиус. — Ты бы тоже подумал, все же мы родня с тобой в некотором роде… Нечисть, так сказать! Поклонился бы мне, а я б утвердил тебя владыкой всех куявских лесов…

И тут Орландина окончательно поняла: Мерланиус издевается над ними! Глумится, как какие-нибудь разбойники изгаляются над жертвой, перед тем как расправиться с ней. И не нужна ему их покорность или капитуляция, а вернее, безразлична.

— Ты ведь врешь, Чужак, — вздохнув, пожал плечами Вареникс. — Почто унижаешь себя и нас? Великого из себя корчишь, бога! А распинаешься тут, как самый поганый фигляр в балагане… И не родня мы, не надо брехать! Лучше зенки-то свои протри. Авось чего и узришь. Полезного.

Хитро сощурив око, козлорогий показал Страннику кукиш. Понтифик дернулся, словно от удара.

Потифар, видать, нашел, что сейчас время вступить в разговор ему.

— У меня, досточтимый Мерланиус, есть к тебе пара вопросов, — с елейной вежливостью начал он. — Как касаюшихся храмовых дел, так и относящихся к заговору против августа, святотатству и оскорблению величества. Да и, так сказать, исключительно уголовного свойства тоже.

Он выразительно тряхнул мешочком с «синей пылью».

Если Странник и понял, о чем идет речь, то не выдал это ни единым движением мускула.

— А с каких пор храм Тота у нас занимается расследованием заговоров? — нагло осведомился он. — На сколько я знаю, это в компетенции пропретора Ганнона.

«Неужели и его купили?!» — мимоходом встревожился советник.

— Что же касается религиозных вопросов, то можем устроить диспут в более подходящей обстановке. Назначим время и место, соберем желающих послушать нас и рассудить. Все честь по чести. Правда, сейчас я занят, так что придется тебе подождать пару месяцев.

— Увы, я не могу ждать, так что придется тебе отвечать именно сейчас. А что до первого вопроса, то с тех самых пор, — как бы невзначай поправил фибулу высшего придворного на плече Потифар, — с каких забавы некоторых из служителей богов начали вредить Империи и ее подданным. Вот, например, этот человек… — указал он на Стира.

Рыцари вразнобой заржали.

— Вот этот человек, — невозмутимо продолжил жрец, — обвиняет тебя, понтифик Британский, в использовании черной магии и превращении его в животное.

— Именно так, — подтвердил Стар, вызвав, надо сказать, смущенный гул среди рыцарей.

И добавил:

— Чтобы тебе было так хорошо всю оставшуюся жизнь, как мне в ослиной шкуре!

Мерланиус с искренним удивлением воззрился на Стира.

— Да ну, говорящий осел?! — покачал он головой. — Действительно, странная история… Но разве показаний одного осла достаточно, чтобы осудить хотя бы простолюдина? Даже для доказательства супружеской измены требуются три свидетеля. И, кстати, как ты думаешь приводить осла к присяге? И что еще, кроме этой говорящей скотины, полагаешь предъявить мне, херихеб?

— Хотя бы вот это, — ткнул пальцем жрец в нахохлившихся драконов.

— А они вообще тут при чем? — притворно изумился понтифик. — Законами Римской Империи на драконах летать не воспрещается!

Потифар явно растерялся — такая постановка вопроса ему в голову не приходила.

Мерланиус самодовольно передернул плечами.

— Ну ты и жук! — с чувством изрек Вареникс. — Определенно настала пора избавить от тебя мир.

— А вот у меня, кстати, к вам тоже небольшое дело, — проигнорировал лешего чародей. — Не буду ходить вокруг да около, мне нужна книга Хемуасета. И я ее получу. Можно решить этот вопрос по-хорошему, а можно и по-плохому…

Он чуть шевельнул посохом, и все присутствующие ощутили недвусмысленную опасность.

Но никто из друзей не дрогнул.

Лишь жрец Носатого что-то быстро забормотал, да леший вновь сложил пальцы в непонятную фигуру.

— А все-таки, чего вы так взъелись на меня, девочки? — вдруг спросил чародей. — Ну, поимели из-за моих дел неприятности — так ведь я готов компенсировать и не поскуплюсь, если что. Неужели из-за осла? Так дело житейское, не повезло парню, бывает… Или вам так мил этот тартесский щенок? Но тут уж, увы, ничем помочь не могу: потомки мутантов, правивших Атлантидой, мне в моем мире не нужны. А… — кивнул он, — понимаю: вам не дают спокойно жить Знаки Хранителей, которые кто-то повесил на вас, не знаю зачем! Да, те самые, которые наш лохматый куявский феодал называет Дивьими Ключами. Ну так чего проще — отдайте мне их и живите спокойно.

Орландина все сильнее беспокоилась: происходящее было совершенно непонятным. Зачем он затеял этот бессмысленный разговор? Ему бы разделаться с ними побыстрее, а он лясы точит!

— Эти талисманы дал нам не ты! — фыркнула Орландина. — И не тебе их снимать!

— Да? Может, ваши родители? Кстати, что сказали святые отцы насчет ваших папы и мамы? Наши премудрые египетские жрецы, которые боятся меня, как ваш черт вашего ладана? И представитель которых сейчас не знает, что сказать, потому что ничего, кроме обглоданных мышами папирусов, не изучал!

— Какая разница? — пожала плечами Орланда. — Чьими бы детьми мы ни были, но уж не твои во всяком случае!

— И это радует! — уточнила Орландина.

— А ты, кстати, в этом уверена? — ухмыльнулся Мерланиус. — Я со многими женщинами переспал, было дело. Всех не упомнить…

— Уверена, — отбрила Орланда. — Такое, как ты, размножаться не может и не должно!

Видимо, она ударила его в больное место.

Лицо понтифика стало таким… таким… Подобной злобы и ненависти ни ей, ни даже Орландине видеть не приходилось. Личико Кайлы было в сравнении с физиономией Странника добрым и дружеским.

— Твари… — процедил он. — Ублюдки, низшие твари! Хотел бы я знать, чье вы отродье! Ну, ничего, я это выясню позже, даже если мне придется разобрать вас на молекулы…

Что такое «молекулы» — Орландина тоже не поняла, но то, что имеется в виду, сообразила. Уже не первый раз в жизни ее обещали разрезать на сто десять кусков, посмотреть, какого цвета ее кровь, а уж обещаний выпустить кишки она наслушалась столько, что потеряла им счет.

— Тут одна уже хотела вырезать мне печенку, — сообщила воительница. — Не далее как пять дней назад. Так ее моя сестренка, как крысу, прищучила. А тобой я сама займусь.

— Ну, так подойди и зарежь меня, беспомощного жалкого старика! — рявкнул Мерланиус, отбрасывая в сторону посох. — Я даю тебе шанс! Кто-то хотел избавить мир от меня? Так имейте мужество сделать это своими руками!

— Думаешь, слабо? — Орландина решительно шагнула к нему.

Ланселат выхватил меч, но тут же вложил в ножны, повинуясь жесту хозяина.

— Не надо, пусть все будет по-честному.

Орландина сделала второй шаг. Она каким-то шестым чувством понимала, что понтифик провоцирует ее, что-то задумав, но почему бы не сделать вид, что играешь по его правилам? Не один он хитрить умеет!

— Не двигайся, сестра! — выкрикнула Орланда, почуяв, как талисман на ее груди вдруг слегка нагрелся. — Ему зачем-то нужно нас разделить!

И одним рывком оттащила амазонку обратно.

Вновь лицо чародея исказила ярость, он схватил посох, взмахнул им, описывая в воздухе двойную восьмерку…

Вареникс выбросил вперед сжатые руки…

Окружающий мир словно повернулся по невидимой оси, вокруг них возник как бы купол отливающего багрянцем стекла… И все исчезло…

С недоумением Мерланиус посмотрел на сестер, явно удивляясь, что они еще живы, затем — на свой посох и вполголоса выругался так, что послушница бы покраснела, если бы за прошедший год не наслушалась подобных слов.

— Ну что, съел? — вместо этого задорно показала язык Орланда.

— Да, я не совсем бог, увы, — протянул Странник. — Пока что… И даже не сын этого вашего Дьявола. В данный момент в магии я с вами тягаться не могу. Но зато могу потягаться в живой силе… Ну, мой Ланселат, — обратился он к стоявшему поодаль наготове командору. — Пришла пора вам помахать сталью…

Трибун, нахмурившись, стоял неподвижно, о чем-то напряженно размышляя.

— В чем дело?! — насупил брови маг.

— Понтифик, мне не нравится все это, — произнес Ланселат.

Мерланиус, нехорошо улыбаясь, поглядел внимательно на воина, тот странно побледнел, скривился, хватаясь за грудь.

— Еще что-то хочешь сказать, славный рыцарь? — вежливо поинтересовался понтифик.

— Нет, ваше… больше вопросов не имею.

И развернулся к шеренге своих подчиненных.

— Ты, — сказано было Саграмору, — вместе со мной займешься благородным Мечехвостом. А вы, — Галахад с Гаретом и Мелегантом вытянулись, — разделываетесь с девками. Пелеас, Ламорак, Тарквин…

Облаченные в одинаковые кирасы юнцы выскакивали вперед и занимали места для битвы.

— Вы берете на себя этого старого египетского… хм, жреца и его занюхан… хм, надежную охрану. Ну а вам, мои лучшие воины, — это к Гавейну и Парсифалю (злая ухмылка тронула жесткий рот Ланселата), — придется заняться вот этими двумя толстяками: рогатым и безрогим. Глядишь, справитесь…

— Особливо с безоружным, — прокомментировал Вареникс, поплевав на кулак. — Ежели в штаны не наделаете прежде… Жаль, у нас с собой мыши нет. Вот для нее богатыри были бы в са-амый раз!

Хихикнул даже кто-то из рыцарей Ланселата.

А кусик, выглядывавший из-за пазухи Орланды, недовольно дернулся, словно воспринял замечание о мышах на свой счет. Мол, мне такие не страшны…

Преторианцы не шелохнулись, лишь кто-то из них полушепотом пискнул: «Мятеж!! Ну и влип я! Говорила матушка…»

— Гавейн, ты меня узнал? — вдруг спросил Эомай.

— Не имею чести, уважаемый, — буркнул крепыш. — Раньше мы не встречались, да и после, пожалуй, уже не увидимся, хе-хе!

— Неужели ты забыл того алтарного служку, которого зарезал?

— Он должен был остаться жив… — бросил Гавейн и запнулся, увидев осуждающее выражение лица Ланселата: мол, проболтался, козел кимрский.

— Так вот, это был мой младший брат, — сообщил Эомай. — Вызываю тебя на бой до смерти!

— Увы, не могу доставить тебе этого удовольствия. Господин поручил мне разделаться с твоими дружками. Кстати, я надеюсь, хоть одна из девок останется жива: хочу узнать, что так привлекло в них тебя… — глумливо изрек Гавейн, с удовольствием видя гнев на лице Мечехвоста.

— Ну, хватит, — оборвал его Ланселат. — В Аиде трепаться будешь! Вперед!

Пелеас вдруг сунул руку за спину.

Уже догадываясь, что произойдет в следующий момент, Орландина пригнулась. Брошенный сильной рукой кинжал просвистел над ее головой.

В следующее мгновение Галахад, выхватив из ножен оба клинка — искривленных широких меча — ринулся на Эомая. Он размахивал оружием с такой прытью, что, казалось, исход предрешен. Два-три взмаха, и располосованное тело рыцаря упадет на песок.

Но вынырнувший откуда-то сбоку Вареникс хлопнул в ладоши, и Галахад закувыркался по песку, отброшенный неведомой силой.

Схватка остановилась на секунду, под яростный вопль Мерланиуса, но блеск и звон клинков вновь понеслись над пустыней.

Орландина яростно кинулась в бой, нанося обидчику молниеносные и сильные удары, крутясь в пируэтах и сбивая противников с толку.

Ее сестра, постоянно держась за спиной воительницы, изо всех сил орудовала плетью, старясь попасть по глазам и заставляя двух рыцарей Круга яростно браниться.

Дела у лешего и Будри также шли недурно: Парсифаль, увлекшись нападением, пропустил контратаку леха, дождавшегося удобного момента. После дюжины обманных ударов Будря рубанул из третьей позиции снизу вверх, явно пытаясь разрубить шею тевтонского быка.

Тем временем Гавейн набросился на лешего, но тот резко ушел вниз, присев на корточки и подняв обе руки над головой. Клинок наткнулся на невидимое препятствие, и бородач с воплем в «отсушенной» руке отлетел прочь, получив ускорение мощным пинком в живот.

Между делом лесной князь нашел время слегка махнуть рукой в сторону уже поднимавшего лук Пелеаса, и тот обнаружил, что натянувшаяся тетива из лучших бычьих жил лопнула сразу в трех местах.

Дела сестер шли неплохо. В то время как Орландина орудовала мечом, Орланда из-за ее спины хлестала нападающих треххвостой плетью, предназначенной для верблюдов. Это не причиняло пока особого вреда, но мешало.

Вот, воспользовавшись тем, что ее второй противник выбыл из строя, зажимая ладонью задетый плетью глаз, Орландина внезапно припала на колено. На какую-то долю секунды противник амазонки растерянно глядел вперед, оставив незащищенной нижнюю часть тела. Резким боковым разворотом меча девушка рубанула его по голени — и тут же кувырком ушла вбок. Быстро поднявшись, она кинулась на врага, прибивая его сильными ударами к земле и не давая встать…

Происходила и еще одна схватка — магическая.

За спинами сражающихся Потифар что-то чертил на песке, сообразуясь с указаниями, кои отдавал ему осел, то есть, конечно, его второе я, Хемуасет.

Мерланиус тоже водил посохом в воздухе, выкрикивая время от времени нечто на непонятном языке, а лопоухий друид выл и приплясывал, воздев руки к солнцу.

Был ли со всего этого толк — сказать трудно.

Бой продолжался.

На Эомая насели сразу трое. Братья Круга Стоячих Камней рубились так яростно, что он едва успевал отражать сыпавшиеся на него удары.

Главный противник Мечехвоста — чернявый и мускулистый Ламорак — отменно владел клинком, тело его защищала булатная кираса, и некоторое время он казался совершенно неуязвимым. Но и Эомай был под стать своему врагу, раз за разом уходя от сокрушительных ударов.

Клинки мелькали в опасной близости от его лица, горла, живота, но это была атака глупца — такой бешеный темп не мог сколько-нибудь долго выдержать даже самый закаленный боец. Одно неверное движение могло стоить пренебрегавшему защитой противнику жизни, и, парируя удар за ударом, Эомай терпеливо ожидал неизбежной при таком напоре ошибки.

Вот меч нападающего метнулся в сторону. Тщательно выверенный, затверженный на многих тренировках каскад ударов — сверху, снизу, завершающий выпад в сердце…

Мечехвост сумел приноровиться к манере боя противника и, уловив нужный момент, сделал стремительный выпад, затем еще один — уже в напарника падающего Ламорака. Галахад глухо вскрикнул — правая рука его повисла плетью, но он все же успел перебросить меч в левую. Эомай рванулся вперед, чтобы прикончить противника, чудом ушел от рубящего удара справа, и вот уже Галахад, воя, покатился по песку, сжимая обрубок запястья.

Тем временем на поле битвы кое-что изменилось.

Друид, бросив свои завывания, то ли по своей инициативе, то ли получив неслышный приказ Мерланиуса, побежал назад. Но вовсе не потому, что струсил.

Взгромоздившись на серого дракона, он поднялся в воздух, сделал круг над сошедшимися в схватке и резко бросил свою зубастую «птицу» вниз.

С противным криком дракон вцепился когтями в одного из телохранителей Потифара и тяжело взмыл ввысь. Взлетев футов на сто, чудовище разжало уродливые лапы и уронило вопящего воина, да так удачно, что тот рухнул на голову своему растерявшемуся товарищу.

Торжествующий визг дракона слился с торжествующим воплем друиденыша.

Надо отдать должное, обороняющиеся не дрогнули, не кинулись врассыпную.

— Отходим! — рявкнул Эомай. — Прочь! Копьями его!

Зато рыцари Круга заметно ослабили напор. Или растерялись при виде столь неожиданного союзника, или просто рассудив, что не следует даром класть жизни, если и так победа, считай, в кармане.

Вот друид на драконе, заложив крутой вираж над барханами, вновь пошел на бреющем полете в атаку, причем тварь почти непрерывно издавала визгливое завывание.

Отчаяние нарастало в душе Орландины. Ее учили драться пешей против конного, ей объясняли, как можно разделаться даже с боевым слоном, но вот как отбиваться от воздушной атаки — она совершенно не представляла.

Но ничего, кроме как драться до победы или смерти, не оставалось. Это в нормальной войне можно сдаться. А тут… Уж лучше просто умереть от меча, чем быть разобранной на эти самые «молекулы».

Вот дракон совсем рядом.

— Все разом — пригнуться! — скомандовал Эомай.

И все, даже солидный, никогда не воевавший Потифар, даже осел мгновенно отреагировали.

И дракон промахнулся. Вернее, он все же зацепил когтями Будрю, но даже не оторвал того от земли — ткань бурнуса разорвалась по шву.

— Отдавайте Книгу!! — проорал Мерланиус. — Будете жить!!

— Врешь ведь, Чужак! — ответил Вареникс.

— Как знаете! Славно поедят мои зверушки сегодня! И молоденькие девчонки, и лешачина, и ослятина! И целый херихеб на закуску! — расхохотался понтифик.

И теперь уже два оставшихся змееящера поднялись в воздух и, размахивая перепончатыми крыла-ми, подлетели к порхающему в небе оседланному товарищу.

Все было ясно. Сейчас они устремятся за ним в атаку, по принципу «делай, как я». Видать, выдрессировать их для полноценного боя не успели, а может, и не захотели.

Ревущая и воющая троица спикировала на ощетинившихся мечами и копьями людей.

«Ну, вот и смертушка пришла… Увидимся с Клеором, стало быть…» — успела отрешенно подумать Орландина, тем не менее готовясь вновь рухнуть на песок и ударить снизу вверх в живот летящего на нее желтокрылого пресмыкающегося.

И смерть пришла.

Но не для Орландины и ее друзей.

Из выброшенного вперед кулака херихеба устремился поток бледно-синего пламени и окутал головного дракона и его наездника.

Пламя не обжигало и не могло причинить настоящего вреда — это был лишь безобидный фокус. Но зато оно ослепило дракона и его седока, те потеряли драгоценные секунды…

Визг оборвался звучным ударом и шлепком.

И вот уже на месте смертоносного чудища — груда мертвой плоти, вбитой в землю собственным падением, из которой торчат голые ноги в сандалиях.

Растерявшиеся драконы с жалобными кликами вились над полем боя.

— Дерьмо!!! — с чувством выговорил обескураженный Мерланиус.

Дальше события понеслись вскачь.

Гарет внезапно кинулся прочь, в сторону оазиса, оглашая утренний воздух криками ужаса. За ним побежал Гавейн, в очередной раз получивший по морде от безоружного лешака, в два счета обогнав собрата по ордену.

Сразу двое — раненый Мелегант и Пелеас, пытавшийся натянуть новую тетиву на лук, — рухнули на колени и принялись молиться: один — Христу, второй — Великой Богине.

Эомай ринулся на выручку Будре и Варениксу, намереваясь достать, наконец, проклятого братоубийцу, но тут в бой против него вступил сам Ланселат.

Трудно сказать, насколько была оправдана слава одного из лучших фехтовальщиков Империи, но на этот раз командор явно сплоховал. (А может, последствия колдовства сказались.) Бой он повел вовсе не так, как следовало.

Вместо того чтобы хотя б изредка уходить в оборону, он упорно продолжал атаку, и Мечехвост, предугадав следующее движение, парировал рубящий удар, нацеленный в голову, после чего острие его длинного меча косо чиркнуло по груди противника, разделавшись с лорикой. Рана была неопасная, но туника Ланселата враз набрякла кровью.

Внезапно один из преторианцев, отшвырнув ослабевшего противника, размахивая мечом, кинулся прямо на Мерланиуса. Наперерез ему метнулись двое рыцарей, но он опередил их на какую-то секунду. С занесенной над головой спатой очутился перед чародеем.

Вот клинок опустился вниз…

Странник просто хлопнул в ладоши, так что меч оказался зажатым между его ладонями. Одним движением вырвав из руки воина оружие, понтифик словно сухую палку переломил его о колено, а потом ударил оторопевшего гвардейца кулаком по голове. Тот рухнул на песок как подкошенный.

И именно в этот момент битва закончилась. Да так, как никто не ожидал.

Дело решил черный дракон — любимый зверь Мерланиуса, по-прежнему бестолково вившийся в небе.

Он внезапно сорвался с места, тяжело запрыгал по песку, помогая себе крыльями. Увидевшая это Орланда завопила от страха: ей почудилось, что ужасный черночешуйчатыи ящер намерен растерзать именно ее, повинуясь воле своего господина.

Но вышло совсем не так.

Дракон атаковал… людей Мерланиуса. Вернее, его самого.

Зависнув над ним, как бабочка над цветком, он схватил клыкастой пастью-клювом понтифика за одежду и поволок завопившего кудесника прочь от растерявшихся соратников, бестолково заметавшихся на месте и вопящих так, что слышно их было, надо думать, в Гелиополисе, а то и в Мемфисе.

Вот ящер выпустил своего хозяина из пасти, но лишь для того, чтобы, схватив когтями, поднять его в воздух. Захлопав перепончатыми крылами и тяжело взмыв в небо, куда-то потащил понтифика.

Схватка прекратилась сама собой.

Еще считаные мгновения назад готовые изрубить друг друга люди и нелюди смотрели на улетающего ящера, растворявшегося в небе.

— Вот так-то, — изрек Вареникс, отбрасывая в сторону палицу Саграмора, которой до этого гонял обезоруженного Потаскуна. — Нечего почем зря над бедной животиной изгаляться.

— Это ты?! — спросил Будря, и вопрос подхватили одновременно несколько голосов.

— А то ж, я все же с малолетства зверюшками заведую! А годков мне побольше, чем вам…

Речь его вывела рыцарей Круга Стоячих Камней из ступора. Недобро они воззрились на противников, прикидывая, не продолжить ли схватку?

Положение спас Потифар.

— Властью, данной мне августом, предлагаю почетную сдачу в плен, — хрипло молвил он, утирая пот.

Какое-то время воины стояли, сжимая клинки. А потом Ланселат обреченно махнул рукой, бросив меч к ногам жреца.

Убитых оказалось на удивление мало.

Двое охранников жреца, погибших при воздушной атаке, Галахад, налетевший на клинок Эомая, один из рыцарей, померший, кажется, от страха, и друид, ставший жертвой собственной наглости.

Драконы, приземлившись на песок, сидели, озадаченно вертя головами. Им некому было приказывать, и они не знали, что делать. К ящерам никто так и не решился приблизиться.

Пленники, не пытаясь бежать, сидели теперь в тени пальм оазиса, можно сказать, без охраны — трое преторианцев на дюжину человек. Эомай и осел отправились ловить Парсифаля и Гавейна, но все никак не могли найти.

Ранеными, без различия сторон, занимался леший.

— Ну вот, мил человек, — приговаривал он, бинтуя грудь бледного от потери крови Ланселата. — Что ж ты так сплоховал? Вроде приличный человек, а с кем связался? Нехорошо, нехорошо… А ну как август тебе головку-то отрубить прикажет?..

Сразившийся с Мерланиусом врукопашную преторианец был как будто жив, хотя и без сознания.

— Ты взгляни, — подозвал Орландину Потифар.

Воительница наклонилась, да и обмерла. Шлем охранника, хороший кованый шлем с гребнем треснул от кулачного удара, как переспевший арбуз.

— Уразумела, что бы с тобой было, если бы не сестра? — только и бросил он.

Тем временем неподвижно лежащий преторианец открыл глаза, недоуменно поднес руку ко лбу. Амазонка и советник переглянулись.

— Да, благодари отца с матерью, — молвила девушка.

— За… что? — недоуменно произнес все еще заплетающимся языком гвардеец.

— За крепкий череп! — уточнила она.

И рассмеялась.

— Ты зря веселишься, — нахмурился Потифар. — Думаешь — все, мы победили?

— А разве не так?

Жрец покачал головой:

— Мерланиус ушел — и это главное. Не забывай, за его спиной Арторий!

— Так они что, смуту поднимут? — удивилась Орландина.

— Могут и поднять! — печально подтвердил советник. — И, пожалуй, если такое случится, я бы не поставил на нашего августа.

— Ну, так их в два счета…

Потифар печально посмотрел на нее, качая головой.

— Есть орден Круга Стоячих Камней. Есть Британия! Да еще, считай, и Галлия, и Испания, и Тартесс с Эйрином. И за аллеманов я бы не поручился! А в нашей армии Артория многие просто обожают. Кстати, и в народе — тоже. Так вот и подумай — сколько люда пойдет за молодым и храбрым вождем против жрецов, правящих страной от имени нашего престарелого монарха? Да еще и магия! И неизвестно, что у Мерланиуса в запасе за фокусы! Представь: сотня вот таких красавцев, — кивнул он в сторону драконов, — над полем боя…

Орландина представила и испугалась.

— Ладно, будем надеяться, что боги милостивы, — подбодрил ее, улыбнувшись, Потифар.

— Ага, — раздался за их спинами надтреснутый голос Вареникса. — Вон, и знак подают.

Они посмотрели туда, куда тыкал пальцем лесной князь.

Высоко в ночном небе, в той стороне, где находился Гелиополис, проплывала яркая хвостатая звезда.

— Никак святая птица Бену пожаловала?! — изумился жрец.

— То-то и оно, то-то и оно, — закивал леший и добавил: — Ну, пойдем нашего жмурика отправлять восвояси, что ли? Он-то свое дело сделал. Пора бы и на покой. Вместе с его Книгой…

Сидя на все еще дергающейся в агонии туше ящера, Странник предавался сразу двум занятиям.

А именно — крыл отборным матом лешего, сестер и Потифара и тщательно подсчитывал сохранившуюся у него магическую Силу.

Выходило не так много, хотя и не так мало: треть от того запаса, с которым он вступил в битву.

Но как же неудачно все сложилось. Против него оказались сразу два чародея плюс этот проклятый оживший мертвяк!

Но какого качества покойничек! Кто ж его делал, хотелось бы знать! Мир, почитай, не магический, даже зомби качественного склепать — проблема из проблем, а тут такое!

Да и этот леший!

Несмотря на всю ненависть к странному представителю Древнего Народца (после победы, пожалуй, всех этих надо будет извести до последнего), Странник не мог не восхититься качеством заклятия.

Сообразив, что голой силой против понтифика не сладить, рыжий, так сказать, пошел другим путем! Всего и потребовалось, что внушить безмозглому летающему крокодилу, что его господина надо срочно спасать, уносить от жуткой опасности, да еще обычным «двойным узлом Згро» заблокировать телепатическую связь между животным и хозяином (обязательно следует учесть на будущее это слабое место).

И вот на тебе — прежде чем он, изловчившись, остановил сердце своего крылатого идиота, тот успел затащить его Древнейший знает куда!

Но как же он так вляпался! Это ж надо, как идиоту впасть в панику из-за старой книги, которая, может, и не пригодится.

Нет чтобы подготовиться получше. Хотя бы вооружить рыцарей какими-нибудь арбалетами. Поискать, может, в могильниках уцелела парочка гулей или грайверов. Наконец, плюнуть на все и пустить в ход какое-нибудь настоящее оружие…

Кинулся в бой, не подумав. И вот результат!

Ах, если бы с ним был Горро! Это чудище разметало бы врагов в пару минут голыми руками! Но что за невезение! Шатаясь по притонам, его верный телохранитель получил нож в спину и теперь гниет в земле.

Но, впрочем, нужно успокоиться — ничего еще не проиграно. Нужно всего-то вернуться в Британию, пополнить запас магии, и вперед. Не размениваться на мелочи, а сразу в Палатий, к августу!

По возвращении в столицу Потифара со товарищи ожидает бо-ольшой сюрприз!

Глава 18

КОНЕЦ И НАЧАЛО

— Если с ним что-нибудь случится, я… — Женский голос сорвался на крик. — Слышишь ты, коновал, я сама приготовлю такой яд, от которого ты будешь подыхать месяц!

Лекарь, стоявший у ложа, на котором в жару метался хрупкий златокудрый мальчик, вздохнул, мысленно попрощавшись с жизнью.

…Кара мучил кошмар.

Причем он понимал, несмотря на не отпускающую его даже тут, в бредовом мире, разламывающую голову боль, что спит, вернее бредит.

Но то, что видел юный тартесский царь, испугало бы кого угодно.

Видел он огромного великана. Высокого — выше любой скалы, темно-красного цвета, и вместе с тем какого-то зыбкого, неуловимого облика. ОН был одет и одновременно — наг, стар и юн, на его лице поочередно обозначались два, три, четыре глаза.

Тяжело ступая, приближался гигант со стороны моря, чтобы разрушить…

Разрушить все: город, Империю, может быть, и весь мир.

Вот он подошел к окраине Александрии, вот сделал шаг, исполинскими стопами растирая в пыль домики предместий. Тяжелой пятой раскрошил новый храм Осириса.

Вот носком невероятной сандалии задел Обелиск Клеопатры, опрокинув стофутовый гранитный шпиль, как щепку.

Вот его нога опустилась на Александрийскую библиотеку, и той не стало!

Совсем вот-вот, уже буквально прямо сейчас, он явится сюда и сокрушит и дворец, и город, и, может быть, весь мир.

Юноша метался, кричал, силился проснуться, предупредить окружающих, чтобы они что-то сделали, остановили гибель, но не мог…

— Да сделай же что-нибудь! — донесся до него откуда-то издали женский вопль…

Но что он мог сделать?!..

— Да сделай же что-нибудь!! — вновь выкрикнула августа Клеопатра. — Ну, ты же лучший врач Александрии!!

А что он мог предпринять?

Слова о том, что медицина иногда бессильна, Махмуд Йемени мудро придержал на языке.

Что толку объяснять этой свихнувшейся бабе? (Как всякий араб, женщин он ставил не слишком высоко, пусть даже она и жена здешнего эмира.)

Можно подумать, это ее сын…

Он мысленно помолился Звезде Иннам, что покровительствовала его предкам. Потому что, похоже, только высшие силы и могут помочь теперь.

Юноша уже почти шел на поправку. Йемени головой был готов ручаться, что не сегодня-завтра тот должен выйти из комы. Об этом свидетельствовал ровный пульс, здоровый румянец, тоны сердца.

И вдруг этот приступ. Корчи, высокая температура, лихорадка…

Это похоже даже не на хворь, а на колдовство, хотя даже слабеньких магических способностей лекаря хватало на то, чтобы понять — магией тут не пахнет, да и навести чары на этого мальчишку не так просто…

Да, парень выкарабкается или умрет, но самостоятельно. Почтенный эскулап тут ничего сделать не сможет.

Когда после короткого стука калитка распахнулась, стражники даже не удивились.

— Опять запереть забыл?! — поднес волосатый кулак к носу Хернгиста десятник Рецимер. — Еще раз, и поедешь у меня эфиопов по пустыне гонять!

— Да я точно помню… — начал оправдываться преторианец.

— А тогда почему… — обернулся десятник к воротам, да и замер.

Вместо старшего золотаря с его тележкой, запряженной колченогим мулом, как он ожидал, в воротах стояла личность незнакомая и не подходящая для Третьих хозяйственных врат Александрийского Палатия.

А именно — высокий, бритый почти наголо, худой и костлявый человек неопределенного возраста, в жреческой леопардовой шкуре поверх рубахи из простого полотна, синих штанах странного фасона и с длинным тяжелым посохом.

— Так я могу пройти? — вежливо осведомился он.

— Конечно, конечно, — промямлил Рецимер.

Будь на их месте чародей или хотя бы жрец-заклинатель должного посвящения, он бы определенно заметил опалово-фиолетовую дымку, окружающую гостя, или хотя бы почувствовал некое беспокойство.

Но оба стража были из Альпийской Центурии Германского Манипула Второй Западной Преторианской когорты и хотя прослужили в столице Империи уже не первый год, оставались все еще, по большому счету, диковатыми мужиками-лесовиками.

Поэтому ничего не почуяли и не поняли.

— Конечно, святой отче, — повторил Рецимер. — Идите, кто же вам запретит?

Странный гость прошел мимо, направившись в сад.

— Слушай, а может, надо было его… того? — растерянно спросил Хернгист. — Непорядок все-таки…

— Чего?! Болван, деревенщина! — вспылил Рецимер. — Это ж жрец египетских богов, чтоб их съели крокодилы! Ты его в кутузку, а завтра тебя коленом под зад из гвардии наладят. Непорядок, конечно, но что сделаешь? Они тут ходят как у себя дома. Может, он к кухонным девкам в гости поперся? — хихикнул десятник, вспоминая жаркие объятия той веселой сирийской кондитерши.

Впрочем, проследи он путь жреца, то заподозрил бы неладное.

Ибо тот направился не к хозяйственным постройкам, а к главному комплексу зданий.

Тут даже и самый недалекий служака забеспокоился бы: почему это столь почтенная личность идет не через главный вход, как предписывает церемониал, а через калитку, куда ходят мусорщики и прочая мелочь людская?

Но как могли стражи оставить пост?

Жрец углубился в тенистую оливковую рощу, затем прошел сквозь густые кипарисовые аллеи с цветниками.

Деревья дарили прохладный сумеречный покой, но пришельцу не было дела до красот природы.

Он равнодушно созерцал попадавшиеся среди густой зелени рощи белые мраморные алтари и изящные статуи нимф и сатиров;

Спугнул парочку (могучий галл и худосочная египтянка), другую (пышнотелая рыжеволосая дама и худощавая поджарая нубийка), равнодушно пожал плечами.

Вот и Палатий. Высокие стены, фонтаны и бассейны, суетящиеся придворные.

Мерланиус оглядел живущих своей жизнью людей и вдруг представил, как бы выглядело все это, напусти он на них созданных им тварей (если б те, конечно, не дохли).

Огромная толпа тварей, похожих на демонов, с ревом врывается во дворец, сокрушая полусонных стражников, так и не понявших, что произошло. Крики ужаса, женский визг, предсмертные вопли, чавканье пожирающих свежую человечину клыкастых челюстей, жалкие попытки воинов поразить исполинов мечами, отчаяние лучников, чьи стрелы отскакивают от твердой чешуи…

И над всем этим, подобно гигантскому крылатому призраку, наводя волны магического ужаса на всех еще живых, проплывает крылатая тварь с ним, Странником, на спине…

Так или иначе, но вход в Палатий он миновал без проблем.

Стражники на входе даже отсалютовали ему копьями, чуть наклонив их.

Все правильно — верховный жрец неведомо какого бога идет во дворец.

Что тут такого?

Идет человек, значит, имеет право. Не десяток же головорезов с топорами прутся — почтенный немолодой сановник.

Как легко можно обмануть жалких смертных, даже без всякой магии!

Он улыбнулся уголками губ.

Как они ничтожны в сравнении с ним, почти бессмертным и могучим.

Но, к сожалению, в этом мире нет других существ, которыми можно повелевать так же свободно.

(Всякие прячущиеся по углам Древние Народцы, понятно, не в счет.)

А значит, будем работать с тем, что есть. Но как же много предстоит потрудиться потом, приводя их в более-менее приличный вид…

Вот только нужно раздобыть Книгу. Интересно, куда они ее спрятали?

В обширном зале главного корпуса дворца навстречу ему вышел большой и важный кот.

Не доходя десятка шагов до понтифика, кот поднял голову, широко раскрыл глаза, метнув из них желтые искры, принюхался, а потом стрелой умчался прочь, едва не сбив с ног какого-то служку, весьма удивленного таким поведением священного животного.

Вот и вход в императорские покои.

Тут дорогу Мерланиусу преградили в очередной раз.

Но не преторианцы, а сгорбленный, пышно одетый старец важного вида — императорский номенклатор Гай Яхмос Еврипид.

— Назовите себя и дело, с каким идете к божественному августу? — спросил он, как и предусматривал придворный этикет.

— А с чего ты взял, что мне нужен именно Птолемей? — невежливо назвал императора по имени поздний визитер.

Яхмос Еврипид чуть слюной не подавился от подобного безобразия. Кто учил этого жреца правилам хорошего тона?

— Куда поместили новоприбывших гостей? Тех, которые приехали с Клеопатрой?

Еще один просчет. Не назвал полного титула августы.

И почему это господин номенклатор должен отвечать? Впрочем, боги этих жрецов разберут. Вертятся под ногами. Поди пойми, кто имеет право вопрошать, а кто просто так, сбоку припека.

— Гости размещены в крыле государыни.

— Вот пойди и доложи, — процедил гость, — что верховный понтифик Британии, настоятель Храма Стоячих Камней Мерланиус к августе, по срочному и не терпящему отлагательств делу.

— Осмелюсь спросить, вам назначен прием у божественной? — поинтересовался номенклатор.

— Я полагаю, ее величество примет меня и без предварительной записи.

— Простите, достойнейший, но порядок таков, что к августейшей повелительнице нельзя являться без предварительной записи и согласования, — твердо изрек Гай Яхмос, ощущая нарастающее волнение.

Несколько секунд понтифик взирал на него сверху вниз, о чем-то думая.

Старый царедворец внезапно ощутил себя крошечным насекомым перед лицом невероятной силы, прикидывающей — раздавить докучливую букашку или все же пощадить неразумную тварь.

— Возможно, ты и прав, старикан, — ответил, на конец, понтифик, приняв какое-то решение. — Не можешь ли записать меня… на сейчас?

И Гай Яхмос почуял, что смерть, глядевшая на него глазами этого человека, убрала свой меч от его шеи.

— Пожалуй, вам можно и без записи… — выдохнул номенклатор, слыша, как подгибаются ноги.

— Вот и я так думаю, — улыбнулся Мерланиус.

И начал подниматься по лестнице, твердо ступая по вылизанному до блеска белому мрамору. Посох с лязгом ударял в ступеньки, и непривычное эхо звенело под сводами Палатия.

Стоявшие на лестнице гвардейцы совершенно автоматически взяли «на караул», когда он прошел мимо.

Жрец преодолел уже второй пролет, когда дорогу ему преградили.

Вначале из-за колонн вышел немолодой благообразный мужчина с длинной, с проседью бородой, в ахайском хитоне и сандалиях с золотыми пряжками. На груди его висела жреческая пектораль бога Ра-Атума.

Ничего не говоря, он просто встал на пути Мерланиуса, заложив руки за спину.

— Отойди, человече, — рассеянно бросил понтифик, — не мешай.

А затем, словно спохватившись, замер с приоткрытым в глубочайшем удивлении ртом. Потом выражение удивления сменилось яростью, он напряженно оглянулся…

Позади него стояло еще двое.

Невысокая женщина — по виду коренная жительница Та-Кемета, без малейшей примеси иноземной крови. Меднокожая, скуластая, зеленоглазая и одетая так, как, пожалуй, увидишь лишь на старых фресках.

И еще молодой длинноволосый парень, по облику и облачению — кельтский бард или филид. Даже арфу держал под мышкой. А у его ног, недобро косясь на понтифика желтым миндалевидным глазом, жался большой черный пес, похожий на волка.

— Ну что, Скиталец, вот и кончились твои странствия, — сообщил ахаец. — Ты, я вижу, не рад нам?

— Вас я видеть не рад, — окрысился Мерланиус. — А увидеть ваши кишки — вот этому бы порадовался. Как давно ты на Гебе?

— Недавно. Однако мне вполне хватило, чтобы понять, что ты и здесь не унялся. Все заново и в который раз! Не надоело еще?

Не прозвучало ни одного звука — они говорили без посредства низкой обыденной речи, и посторонний ничего бы не услышал. Разве что заметил бы напряжение на изменяющихся лицах.

— А тот рогатый да косматый был из вашей компании? — спросил Мерланиус.

— Ну тебе какая разница? — пожал плечами ахаец. — За благополучием мира есть кому присмотреть и без нас…

— А джинсы тебе идут, — вдруг сказала женщина. — Откуда они? Или все же соорудил портал какой-нибудь дохленький?

— Как же, соорудишь тут, — усмехнулся понтифик. — Вы славно потрудились, загоняя меня в эту глухомань. Старые запасы…

— Ты заблуждаешься, Скиталец, мы никуда тебя не загоняли, — молвил старший. — Ты сам загнал себя… Не буду уточнять, куда именно. Надеюсь, когда-нибудь ты поймешь это и раскаешься.

— Каяться? — хрипло произнес Мерланиус вслух. — В чем? В том, что я всегда был умнее стада? В том, что хотел переступить те дурацкие законы, которые вы придумали для собственного спокойствия? В том, что я, как ни старался, не мог донести до ваших тупых мозгов и мозгов ваших предшественников элементарные истины? Но они хоть пытались разобраться… А вы только и могли, что отторгнуть то, чего не в силах понять!

Он запнулся, переводя дыхание, помотал головой, держась за сердце.

— Проклятая оболочка, — вытер обильную испарину. — Совсем износилась…

— Вот и это тоже, — вступил в разговор третий, самый молодой. — Ну еще тридцать лет, ну сто… Это ведь верная смерть, причем конечная… Без Источника, даже без нужной техники. На что ты надеялся?

Понтифик уставился на юношу, и глаза его полыхнули ненавистью.

— На что я надеялся, щенок? Да если бы… Вы бы на брюхе передо мной ползали!

— Да, — печально кивнул седобородый. — Ты и в самом деле так ничего и не понял. Против тебя не мы, и не Сфера Миров, и даже не Древнейшие… Против тебя были законы мироздания, которые защищают его от пытающихся разжечь вселенский пожар. Думаешь, ты первый? Тех, кто неизмеримо сильнее тебя, стирали в прах! А тебе все неймется!

Маг заскрежетал зубами, поднимая посох. И… ничего не произошло.

С недоумением почти пять минут рассматривал его, как-то растерянно вертя жезл в руках.

Потом отшвырнул его, и символ власти понтифика покатился по ступенькам, чуть не под ноги стражнику.

— Ну, что еще у тебя в запасе? — спросила зеленоглазая. — Ледяное Пламя драконов? Меч Силы титанов? Все Девять Ключей Йох-Соготта? Кого ты еще обокрал, пока бегал от нас?

Мерланиус хотел что-то сказать, но вдруг как-то обмяк и покорно опустил голову.

И все четверо пошли. Но не по лестнице, ведущей в апартаменты августа, а в боковой коридор.

— Э-э, — вдруг спохватился преторианец-бритт, под ноги которому упал посох. — Постойте, ваше друидство, а как же…

Схватив посох, он побежал следом за странными людьми, да так и замер, распахнув рот от удивления.

Коридор, где скрылся Мерланиус и его странные спутники, кончался глухим тупиком…

…Кар открыл глаза.

Первое, что он увидел, было склонившееся над ним лицо молодой и довольно красивой женщины, чем-то напоминавшей его мать — уже пять лет покойную.

Ох, так это же та самая, которую он вроде как спас в пустыне от зыбучих песков.

— Слава богам, он пришел в себя… — послышался чей-то голос.

Скосив глаза, юноша увидел немолодого лекаря с чашей дурно пахнущей жидкости в руках.

— Но все равно ему надо срочно принять лекарство. Чтоб закрепить успех лечения…

— Иди вон, отравитель! — прикрикнула на него дама. — И без твоей дряни мальчик в себя пришел.

— Я… нужно… — начал было Кар и тут же спохватился.

О чем он хочет говорить?

Ему привиделся в бреду кошмар, но теперь все закончилось, и его надо поскорее забыть.

— Ты болел, но теперь здоров, дитя мое, — сообщила хозяйка. — Боги услышали мои молитвы. Теперь, мой мальчик, все будет хорошо…

Кару почудилось, что в уголках ее глаз блеснула влага.

— Как тебя зовут, уважаемая… — спросил он, облизнув пересохшие губы.

— Клеопатра…

— Как императрицу? — зачем-то уточнил он.

— Да, — кивнула та. — Только почему «как»?

Что-то разбудило Орландину.

Как будто кто потормошил за плечо и громко сказал над самым ухом: «Вставай, соня, счастье свое проспишь!»

Рывком села в кровати, ошарашенно моргая глазами.

Огляделась по сторонам. Не сестрица ли озорует?

Нет, Орланды в комнате не было. Даже постель не разобрана. До сих пор не вернулась с прогулки. Все отмечает со своим Эомаем его новое звание.

Два дня назад август украсил шею доблестного воина золотой цепью со знаками отличия трибуна. И назначил наместником… в Серапис вместо Ланселата.

Его сгоряча хотели отдать под суд, но потом государь (вернее Потифар) сменил гнев на милость. Ибо отправить в тюрьму и на плаху столько знатных бриттов и галлов было чревато осложнениями. И на этот счет был издан эдикт о роспуске ордена Круга Стоячих Камней «за неимением нужды в таковом». А сформированная из его остатков Тридцать Первая Британская когорта тут же отправилась на эфиопскую границу — разумеется, сугубо добровольно.

Гавейна так и не нашли, что Эомая сильно опечалило. Скорее всего, того слопали гиены в пустыне.

Дело Артория тоже замяли: просто послали письмо с императорской печатью, где недвусмысленно посоветовали сидеть себе тихо в Британии и довольствоваться тем, что имеет. Естественно, предварительно убрав из Тартесса, родовой вотчины наследника престола, цезаря Птолемея Юлия Кара, свои войска. Балаганный «царь» Аргантоний тоже отделался очень легко: племянник простил его и оставил «до времени на хозяйстве». Хотя Потифар и намекал ему, что старого подлеца надо бы примерно наказать, но Кар твердо отказался, заявив, что убивать родственника не хочет, тем более что из всей семьи остались только они вдвоем. А государевы чиновники присмотрят, чтобы дядюшка не слишком расточал добро племянника.

Эомай пытался отказаться от сколь почетной, столь и хлопотной должности, напирая то на свою неопытность, то на веру, то на непонятные обеты. Но воля августа — закон, и с ней не поспоришь. Рыцарь только выговорил себе право уйти в отставку через три года и месяц отпуска для того, чтобы утрясти все вопросы со своим орденским начальством и для устройства личных дел. При этих словах он так многозначительно посмотрел на Орланду, что всем все стало ясно.

Девушка покраснела и виновато глянула на Кара, восседавшего на маленьком троне одесную своего приемного отца, августа. Юноша, утром официально усыновленный и объявленный цезарем, законным преемником императора, побледнел и от досады закусил губу. Но под взглядами любопытных придворных и, главное, сияющей счастьем Клеопатры, наконец-то получившей долгожданного сына, Кар быстро справился со своими чувствами и принял по-настоящему царственный вид.

— Молодец! — шепнул ему на ухо стоявший за спиной цезаря начальник его личной охраны центурион Будря. — Прорвемся, хлопче!

Сестрам его величество от щедрот своих даровал по сто тысяч сестерциев и по собственному дому в имперском городе Сераписе из реестра конфискованных у провинившихся чиновников. Это, не считая драгоценностей, оставленных сестрам в виде законного трофея, взятого в бою.

(Хотя сестра и отнекивалась, но амазонка честно поделила самоцветы пополам.)

Сверх того, Орландину пожаловали весьма забавной наградой. Вначале ее за заслуги произвели в преторианские центурионы, поскольку, как ни крути, а опционом она уже была. И тут же уволили, ибо в мирное время женщины в имперской гвардии не служили. В военное вообще-то — тоже, но раз положено дать чин, то дали.

Орландина взвесила на ладони золотую гвардейскую бляху. Вот не думала не гадала оказаться первой и, видать, последней женщиной-преторианцем. С такой и в Вольный Сераписский корпус обратно возьмут. Да только не тянет что-то… Тем более центурии лишней там для нее не припасли.

Ну оно и к лучшему. Хватит с нее подвигов. Пора остепеняться. Самое время уйти в отставку. С такими-то деньжищами. Еще и внукам хватит.

К царским благодеяниям Потифар присовокупил оформленное по всем правилам свидетельство о том, что Орландина является вдовой и имеет право свободно распоряжаться своей судьбою. Будто она и без этого такого права не имела. Но жрец таки заглянул в Зеркало Богов и «уточнил» судьбу Клеора. Поверхность отразила морскую пучину.

(А вот на вопрос о родителях Орланды и Орландины священный предмет никак не отреагировал. Уж как не бился над Зеркалом советник — без результатов. Что тут поделаешь, видимо, не судьба.)

Из всей их компании без награды остался лишь Вареникс.

Но лесной князь куда-то запропал на следующий же день после их прибытия в Александрию. Наверное, подался к себе домой, в Куявию. Хотя, конечно, мог бы и попрощаться перед расставанием. Но что с них возьмешь, с представителей Малых Народцев. Их души — настоящие потемки для людей…

Да, все бы хорошо, если бы не Стир.

Он по-прежнему был в ослиной шкуре.

Несчастный рапсод в разгар всеобщего веселья находился в глубочайшем трауре.

— Видать, я чем-то до того прогневал Аполлона, что он не захотел вернуть мне прежний облик, — убивался поэт. — Хоть и было обещано…

И прятался от позора в самом темном углу императорских конюшен.

Как раз туда сейчас и спускалась пробудившаяся ото сна Орландина.

Отчего так, почему ей захотелось увидеть бедного Стира Максимуса, она и сама не могла объяснить толком.

Так бывает. Заболит, заноет о ком-то душа, да так, что в сей же миг захочется оказаться с ним рядом, убедиться, что все в порядке.

Подойдя к стойлу, где был с особым почетом устроен серебряный осел, девушка посветила себе факелом.

Поначалу показалось, что там никого нет.

Куда же это мог подеваться их приятель? Или тоже втихомолку, как и леший, решил сбежать, чтобы больше не быть обузой сестрам в их возвращении к родным пенатам?

Не похоже это на Стира. Он обычно всех окружающих заставляет проникаться своими проблемами и улаживать их.

А что это там, в уголке? Или… кто?..

На подстилке, свернувшись калачиком, прикорнул… обнаженный юноша.

Кого ж это угораздило, напившись до такого состояния, прийти в конюшни и свалиться замертво в ослином стойле? И куда он подевал хозяина, бессовестный? Выжил бедную животину с законного места!

Раздосадованная девушка влетела за ограду, приготовившись излить на парня всю накопившуюся досаду.

Подскочив к спящему, она поднесла к его лицу факел.

Капля раскаленного масла сорвалась и упала на плечо юноши, заставив того громко вскрикнуть и пробудиться.

Молодой человек сел и принялся тереть руками заспанные глаза, продолжая ругаться на чем свет стоит.

А Орландина застыла, пораженная увиденным.

Изрядно похудевший от всего пережитого и, вероятно, от этого же немного изменившийся (надо признать, в лучшую сторону), перед ней сидел… Стир Максимус собственной персоной.

Точно такой, каким она его видела в тех своих чудных снах.

Юноша наконец перестал браниться и обратил на нее внимание. Широко раскрыл глаза.

— Ой, привет, Ласка! Ой! — тут же повторил он, прикрывая обеими руками срам. — А как я сюда попал?

Поэт неотрывно смотрел на Орландину.

— Да понимаешь, какое дело… — запинаясь, начала она. — Ты… заболел, долго был без памяти… А ты совсем ничего не помнишь?

— Нет, — помотал он головой. — Вот заснул в лесу, аккурат, когда из Тартесса убегал, а проснулся вот тут… А что со мной было?

Орландина возблагодарила богов или кого-то еще, кто вернул Стиру человеческий облик. Они, попутно, лишили его памяти обо всем, что с ним было.

Но потом эта мысль куда-то пропала, потому как амазонка вдруг поняла, что означает его взгляд.

Ну как она могла этого не понимать? Не понимать, что испытывает к ней этот парень, что значат его взгляды, выражение светлой тоски и ожидания на его лице…

Он ведь любит ее! Любит с того самого дня, когда они увиделись?!

На обдумывание того, что ей теперь делать, она потратила, как и положено солдату, не так много времени.

— Значит, друг, что я тебе хочу сказать. — Внешне она старалась держаться как можно более независимо, но в душе ощущала предательское волнение, еле-еле не прорывавшееся дрожью в голосе. — Ты был… болен, но теперь здоров, ну и ладно. Такие дела. Тут у моей сестры на днях свадьба намечается, и я тебя приглашаю. Заодно и выздоровление твое отметим. — Сделала паузу. — А второе… Ты не против составить мне компанию в одном путешествии?