Лиз Филдинг

С мамой нас будет трое

Глава первая

— Фиц, спасибо, что заехали. Я знаю, вы очень заняты.

Джеймс Фицпатрик взял протянутую ему маленькую, идеально ухоженную руку.

— Всегда к вашим услугам, Клэр. Я никогда не бываю слишком занят, если дело касается Люси, вы же знаете. — Но ответ Клэр Грэхэм на его улыбку напоминал — в максимально возможной для нее степени — хмурую гримасу. Значит, очередная неприятность. — Еще одно разбитое окно?

— Это было бы полбеды.

— Окно и умывальник? — Люси была высокой для своего возраста девочкой, руки и ноги которой жили, казалось, своей собственной жизнью, и генерировала вокруг себя хаос с тех пор, как научилась выбираться из кроватки. У нее не было сознательного намерения крушить вещи, просто все находящееся в радиусе трех футов от нее имело тенденцию спонтанно разрушаться.

— Нет, все цело. Этот триместр прошел мирно.

— Но он еще не закончился.

— Садитесь, пожалуйста, Фиц. — Несмотря на весь свой чопорный облик Клэр Грэхэм была мягче воска, и обычно от нее можно было добиться улыбки, а после заседания школьного совета, после пропущенного стаканчика шерри ее можно было даже увидеть разрумянившейся. Но похоже, не сегодня.

— Ну так что же она сделала? — спросил Фиц, осторожно садясь на элегантный стул, стоящий перед ее письменным столом. В заднем кармане у него лежала чековая книжка, которую он захватил, готовясь выслушать перечень последних разрушительных событий с участием Люси. Однако услышанные заверения относительно сохранности школьного имущества отнюдь не успокоили его, а, напротив, заставили предположить нечто гораздо худшее. — Судя по последнему табелю успеваемости, — сказал он, — с учебой у нее, похоже, было неплохо.

— Люси — способная девочка. У нее чрезвычайно живое воображение, как вы, конечно, знаете. — Клэр подтвердила слишком ему, увы, известное, и это лишь усилило его беспокойство. — Вы хороший отец, Фиц. — Тут она помолчала, словно подыскивая нужные слова. — Я никогда не спрашивала вас об этом, но сейчас, видимо, придется. Вы поддерживаете какие-либо контакты с матерью Люси?

Опасения обрели конкретную форму и, несмотря на летнюю жару, иссушавшую игровые поля и площадки за окном кабинета, образовали ледяной ком у него внутри.

— Нет, никаких.

— Но вы смогли бы связаться с ней? Если возникнет необходимость?

— Не могу представить себе такой необходимости.

— Даже ради Люси?

— Люси ее не интересует, Клэр. Если бы решать предоставили ее матери, то Люси передали бы приемным родителям.

— Тогда все очень усложняется. — Ее серые глаза смотрели на него прямо и твердо. — Я должна сказать вам, Фиц, что Люси начала строить фантазии относительно своей матери.

— Фантазии?

— Она сочиняет о ней истории, выдумывает, будто ее мать — какая-то знаменитость.

Ледяной ком у него внутри катастрофически вырос, но он попытался улыбнуться.

— Вы же сами говорите, что у нее очень живое воображение.

— Да, все так, но это не похоже на обычные полеты ее фантазии. Очень уж она настойчива в этом случае. Вы ничего не замечали? — Он покачал головой, и Клэр Грэхэм сочувственно посмотрела на него. — При данных обстоятельствах я бы сказала, что мы имеем дело с вполне нормальной реакцией. Через это проходят почти все приемные дети…

— Но Люси — не приемный ребенок. — Он надеялся, что в его голосе не слышно того отчаяния, какое он чувствовал.

— Я это понимаю, но при отсутствии родной матери ситуация становится в какой-то степени похожей. — (Фиц был слишком занят поисками ответа на вопрос, как его дочь могла обнаружить то, что он так тщательно прятал, и поэтому не отреагировал на сочувствие в ее голосе.) — Это та же самая тяга, потребность ребенка верить, что отсутствующая мать совершенно особенный человек, что лишь некая большая трагедия могла заставить ее отказаться от обожаемого ребенка. Если есть информационный вакуум, ребенок обязательно заполнит его фантазией, создав ситуацию, в которой его мать является центром всеобщего интереса и восхищения…

— Понятно, — сказал он, не дав ей продолжать.

— Правда? — Клэр Грэхэм посмотрела на него с сомнением. — Вы не должны на нее сердиться, Фиц. Ее любопытство, ее желание знать вполне естественны.

Он стал наконец слушать со всем вниманием, так как уловил в ее словах нечто спасительное.

— Если это естественно, то в чем же проблема? — спросил он.

Клэр Грэхэм откинулась на спинку кресла, приподняв руки жестом, призывающим его проявить понимание.

— Проблема в других девочках. Они думают, что она задается, пытается представить себя особенной. Я поговорила с Люси, посоветовала ей держать свои истории при себе, но если бы вы рассказали ей о матери, показали бы фотографии, то у нее сложился бы образ, на котором она могла бы фиксировать свои чувства. Может быть, стоит даже попытаться организовать встречу, если это вообще возможно. Я была бы рада помочь чем только смогу. Поскольку я — сторона нейтральная, то, возможно, подошла бы на роль посредника…

Фиц встал, положив конец обсуждению и испытывая потребность выйти из тесного, душного кабинета на воздух, где можно было бы подумать.

— Спасибо вам, Клэр, за то, что поставили меня в известность о происходящем. Я с этим разберусь.

— Вы можете порвать контакты, Фиц, можете уничтожить всякое вещественное напоминание, но не можете помешать маленькой девочке интересоваться своей матерью.

— Вы так считаете?

— Я это знаю. Возможно, она не хотела Люси, но теперь ей наверняка хотелось бы узнать, какой девочка стала, как выросла. Может быть, она обрадуется возможности познакомиться с ней. Это будет вполне естественно. — Клэр пошла проводить его до двери. — Учебный год скоро заканчивается. Вы куда-нибудь уезжаете на лето?

Он хотел было сказать ей, что это ее не касается, как отвечал всем, когда привез Люси домой и подвергся массированному наплыву патронажных сестер, социальных работников и заботливых граждан, которые желали знать, кто же будет ухаживать за этой малышкой, так как пребывали в убеждении, что обыкновенный мужчина с этой задачей просто не справится. Но Клэр Грэхэм интересовалась по-доброму, она делала то, что полагала правильным, так что он ответил вежливо:

— Да, мы собираемся провести лето во Франции.

— Подходящее время для разговора с ней. Пусть она спрашивает, а вы постарайтесь быть справедливым. Ребенку требуется любить обоих родителей, даже если они не любят друг друга. — (А как быть, если мать не любит ребенка? И не хочет знать?) — Ради Люси вам придется пойти на это, Фиц, переступив через свою боль.

Но не сейчас же. Люси только восемь лет, она еще слишком мала, нельзя разрушать ее драгоценный воображаемый мир…

— Я поговорю с ней. Скоро.

Клэр никогда не хмурилась, но сейчас у нее на лбу появилось что-то очень похожее на морщины.

— Будет лучше всего, если девочка избавится от этой навязчивой идеи до начала нового учебного года, — сказала она, когда они подошли к парадной двери. Потом, сказав то, что должна была сказать, и поняв, что все равно между ними высится глухая стена, она переменила тему: — Так мы увидим вас на спортивном празднике, Фиц?

— На спортивном празднике?

— Это в пятницу. Разве вы не получили письмо? Удивительно, ведь Люси должна бы только об этом и говорить. Она соревнуется по прыжкам в высоту и в беге на пятьдесят метров. Она определенно выиграет прыжок — если прежде не снесет стойки и планку. Будет жаль, если вы не придете.

— Я приду.

— Хорошо. — Она не сразу выпустила его руку. — Вы не спросили, кого она выбрала на роль матери, Фиц. Неужели это вам совсем неинтересно?

Клэр Грэхэм, понял Фиц, сделала ту же ошибку, что и одноклассницы Люси, посчитав, что та лжет. При сложившихся обстоятельствах так, может быть, даже лучше.

— Я предпочитаю порыться в собственных фантазиях, Клэр. Но все равно очень вам благодарен. Увидимся в пятницу.

— Жаль, что Брук не смогла приехать на похороны. Мы теперь так редко ее видим.

— Мне не удалось связаться с ней и сообщить о маме, — сказала Брон в сотый, похоже, раз за этот день. Неужели здесь нет никого, кто пришел на похороны просто в знак уважения к ее матери? Или эта огромная толпа присутствующих собралась исключительно в надежде на появление ее знаменитой сестрицы? Она выдавила из себя сотую улыбку. — Она снимает фильм в Бразилии. В сельве. За тысячу миль от ближайшего телефона. — Но не от ближайшей же станции спутниковой связи? Она должна была получить сообщение, но просто слишком занята своей ролью спасительницы природы, чтобы откликнуться.

— Как это грустно. — Слова собеседницы вернули Брон к реальности. — Вы одна заботились о своей дорогой матушке все эти годы, а теперь и через такое вам приходится проходить одной.

— Тут уж ничего не поделаешь.

— Да, наверно. Но она так много делает для спасения планеты, что мы должны ей все прощать. — Женщина улыбнулась. — Из-за нее я теперь не сразу решаюсь воспользоваться машиной, собираю и сдаю старые газеты и стеклотару, а когда нам понадобилась новая дверь, я не разрешила Реджи покупать красное дерево. Хотя как ваша сестра справляется со змеями и пауками… Я, например, просто падаю в обморок, если вижу паука в ванне…

— В точности как Брук, — перебила ее Брон, которая сама была на грани истерики. — Вопит как ненормальная при виде паука. Мне приходилось ловить их и выпускать в окно. А уховертки вызывают у нее кошмары.

— Правда?! Тогда для всех нас еще есть надежда. Хотите, я останусь и помогу вам прибраться? — В голосе женщины послышалась нотка озабоченности, когда она окинула взглядом чашки из тонкого фарфора и хрустальные бокалы, оставшиеся на столах и столиках в гостиной.

Брон усмехнулась про себя. О ее неспособности вымыть чашку, чтобы у той не отвалилась ручка, ходили легенды.

— Миссис Марш любезно согласилась убрать все за меня. — Брон еще не успела договорить, а добросердечная леди уже загружала поднос с такой скоростью и проворством, что Брон впала в благоговейный восторг.

— Но вы все-таки звоните мне, если потребуется какая-то помощь, хорошо?

Брон благодарно улыбнулась.

— Я буду рада, если кто-то поможет мне на следующей неделе разобрать мамины вещи. Вы наверняка знаете, как лучше всего с ними поступить, — сказала она.

— С удовольствием займусь этим, вы только позвоните мне. — Женщина огляделась. — Что вы теперь будете делать? Наверно, продадите дом. Я знаю, что ваша матушка никогда бы не захотела уехать отсюда, но вам будет гораздо удобнее в небольшой хорошей квартирке.

Небольшая хорошая квартирка, где негде повернуться и нет сада. Это было бы ужасно.

— Я еще не знаю. Надо поговорить с Брук, когда она приедет.

— Конечно, спешить особенно незачем. Отдохните какое-то время, прежде чем что-то решать, — вам ведь здорово досталось за последние несколько недель.

Недель. Месяцев. Лет.

Час спустя Брон наконец закрыла за миссис Марш дверь, прислонилась к ней, прикрыв глаза, и тишина волной накатилась на нее, принеся с собой ощущение полнейшего одиночества. Мамы больше нет, и теперь их только двое — она и Брук.

В глубине души она была рада, что Брук не прилетела домой, бросив дела. Ее появление неизбежно превратило бы все в цирк. Сестра не из тех женщин, которые приносят утешение. Она бы просто сказала, что мама теперь больше не страдает. Брук всегда и все видела лишь в черном и белом цвете.

Брон чувствовала себя совершенно опустошенной. Выжатой досуха. Ей потребовалось большое усилие, чтобы оттолкнуться от двери. Может, все правы и действительно стоит уехать куда-нибудь на несколько дней? Уехать прямо сейчас и решить, что она собирается делать с остальной жизнью.

Остальная жизнь? Это звучит как шутка. Ей уже двадцать семь лет, а никакой жизни у нее так и не было. Может, она не воспринимала бы это так болезненно, если бы не имела перед глазами пример сестры.

Так не должно было быть. Они с Брук совершенно не походили друг на друга во всех отношениях, за исключением внешности и мозгов. Она уже готовилась последовать за сестрой в университет, когда у их матери нашли болезнь, которая в конце концов и убила ее.

Брон позвонила в университет и сообщила, что не сможет приехать. Что еще ей оставалось? Ухаживать за мамой было больше некому. Кому-то из них следовало остаться дома, а Брук уже начала готовиться к сдаче экзаменов на степень бакалавра. Всегда подразумевалось, что после окончания университета она вернется домой, и тогда придет очередь Брон.

Но чернила едва успели высохнуть на ее дипломе, как ей предложили такую работу, какая может встретиться только раз в жизни.

— Ты ведь понимаешь, Брон? — спросила она со своей неотразимой улыбкой. — Я просто не могу это упустить. — (Конечно, Брон понимала. Было бы неразумно…) — И потом, у тебя так хорошо получается с мамой. Я бы не смогла делать то, что делаешь для нее ты. Ей с тобой уютно.

Но мама больше любит тебя. Она не сказала этого вслух, однако так оно и было. Легче любить дочь, которая красива, которая преуспевает, чем ту, которая изо дня в день видит тебя в борьбе с болью, в страданиях.

Итак, у нее до сих пор не было никакой жизни или, по крайней мере, ничего, что назвала бы жизнью ее сестра. Никакой карьеры, никакого отдыха, никаких зрелых отношений с мужчиной. Если бы не избыток шампанского на праздновании ее восемнадцатилетия в сочетании с решимостью не остаться единственной девственницей в классе, то сейчас она, наверно, являла бы собой самое печальное зрелище на свете — девственницу двадцати семи лет от роду.

Наверно? Кого она хочет обмануть? В ком может вызвать интерес женщина, посвятившая жизнь уходу за больной матерью? Женщина пяти футов и одиннадцати дюймов ростом, состоящая из одних ног и локтей…

По мере того как мужчины ее возраста поступали в университет, женились и переезжали, тот небольшой круг дружеского общения, который у нее был, с годами постепенно растаял, и шансов у нее не осталось.

Взгляд, брошенный на себя в зеркало, тоже не принес ей радости. Волосы — она отхватила их ножницами, когда ей было десять лет и до смерти надоело слышать, как ее сравнивали с красивой сестренкой, — не знали прикосновения парикмахера шесть последних ужасных месяцев. На время похорон она забрала их в узел на затылке, отчего выглядела почти сорокалетней.

Ее кожа, которая еще неделю назад имела тот оттенок бледности, какой бывает у человека, проводящего слишком мало времени на воздухе, теперь пошла пятнами от внезапного и длительного воздействия солнечных лучей. Она сказала себе, что лужайка должна быть в идеальном состоянии, бордюры прополоты и приведены в порядок перед похоронами. Мама любила свой сад, и ей бы очень не понравилось, если бы кто-то увидел его таким запущенным. По крайней мере именно так она себе говорила. На самом же деле теперь, когда отпала необходимость заботиться о маме, она просто чувствовала себя бесполезной, ненужной и старалась забыться…

Она состроила гримасу своему отражению.

— Что, жалеешь себя, Бронти Лоуренс? И уже сама с собой разговариваешь? Все настолько плохо, да?

Она бросила взгляд на груду почты, скопившуюся на столе в холле. По большей части открытки с соболезнованиями. Она взяла их и понесла на кухню, просматривая на ходу. И вдруг остановилась. Между открытками оказалось письмо, аккуратно надписанное круглым детским почерком. Мисс Б. Лоуренс, Охотничий домик, Бат-роуд, Мэйбридж. Она осторожно отклеила клапан конверта, пробежала письмо глазами, нахмурилась, села на один из деревянных кухонных стульев и перечитала его еще раз.

Дорогая мисс Лоуренс,

в пятницу, 18 июня, у нас в школе будет День спорта, и я пишу, чтобы спросить, не сможете ли вы приехать.

Надо же, как официально.

Когда я сказала своей подруге Джози, что вы моя мама, она мне не поверила, и теперь все девочки у нас в классе говорят, что я это выдумала…

В этом месте официальность кончилась, аккуратный почерк дрогнул и обозначилось смазанное пятно. Похоже на то, что здесь на лист капнула слеза. Рука продолжавшей читать Брон резко дернулась к горлу.

…выдумала, будто у меня знаменитая мама, и все надо мной смеются. Даже мисс Грэхэм, директриса, не верит мне, и это нечестно, потому что хотя я и ломаю вещи, но никогда не вру, так что вы приезжайте, пожалуйста…

Слово «пожалуйста» было жирно подчеркнуто.

…чтобы они знали, что я говорю правду, ладно? Я знаю, что вы очень-очень заняты спасением тропических лесов и бедных животных, и не хочу вам надоедать, и если вы сделаете только это, то я обещаю, что никогда больше ничего не буду просить. Ваша любящая дочь Люси Фицпатрик

И ниже:

P.S. Вам не придется встречаться с папой, потому что приглашение от школы на День спорта я выбросила в корзину, так что он о нем не знает.

И еще ниже:

P.P.S. Может быть, вы не знаете, что моя школа называется Брэмхилл-Хаус Лоуэр-скул, это на Фартинг-лейн, в Брэмхилл-Парва.

И еще:

P.P.P.S. В 2 часа.

Брон снова посмотрела на конверт, усомнившись на секунду, что правильно прочитала имя — а вдруг все-таки письмо адресовано кому-то другому?

Но нет. Почерк, похоже, детский, но достаточно четкий. Мисс Б. Лоуренс. Бронти Лоуренс. Так что же это может значить? И тут ее осенило: «…знаменитая мама… спасением тропических лесов…» Письмо предназначалось не ей, а сестре. Ошибиться было совсем не трудно. Такое случалось довольно часто, когда обе они жили дома, но уже очень давно никто не писал сестре на этот адрес.

Но она все-таки не совсем понимала.

У Брук никогда не было ребенка. Должно быть, это письмо от какой-нибудь бедняжки, у которой нет матери; она увидела Брук по телевидению и влюбилась в нее.

Она перечитала письмо еще раз. «Дорогая мисс Лоуренс». Если бы это не было так безысходно грустно, то она не удержалась бы от улыбки: только представьте себе — так пишет ребенок, обращаясь к матери. А вообразить сестру в роли матери — вот это действительно забавно!

Она снова перечитала письмо. Ради всего святого, как Брук удалось бы родить ребенка, чтобы в семье никто об этом не узнал? Как бы она скрывала этот факт столько времени: над тщательно написанным письмом явно трудился ребенок лет восьми или девяти.

Но хотя она и отвергала такую вероятность, ее трудолюбивый мозг уже просчитывал, где могла быть ее сестра восемь или девять лет назад. Ей тогда было двадцать или двадцать один и она училась в университете.

Брон посмотрела на адрес наверху страницы. Старый дом священника, Брэмхилл-Бэй. Брэмхилл находится на южном побережье, всего в нескольких милях от университета сестры. Она покачала головой. Все это просто нелепо. Невероятно.

Поднявшись наверх, она сняла черное платье, переоделась в шорты и тенниску, потуже стянула волосы на затылке резинкой. Потом снова взяла письмо с ночного столика, на котором его оставила.

Когда Брук была на третьем курсе, после Пасхи она уже больше домой не приезжала, хотя маме стало хуже и та хотела ее видеть. Да и пасхальные каникулы прошли для них не очень-то радостно. Брук чувствовала себя неважно: тоскливо слонялась по дому, постоянно жалуясь на холод, кутаясь в необъятный мешковатый свитер, и почти ничего не ела.

Брон села на кровать; по коже внезапно поползли мурашки. Пасха. После тех каникул Брук больше не приезжала, ссылаясь на неотложную научную работу. А после выпускных экзаменов ей представилась возможность принять участие в каком-то проекте в Испании. Хотя открыток оттуда она не присылала. У нее нет на это времени, говорила мама.

И выглядела она не такой уж загорелой, когда нанесла им блиц-визит, опьяненная своим дипломом с отличием и предложением работы, о какой можно было только мечтать: от телекомпании, славящейся своими программами по естествознанию. Следующие два месяца она провела на каком-то острове в Тихом океане и, фотогеничная от природы, мгновенно завоевала симпатии телезрителей. После этого ее наезды домой стали весьма редкими.

Прижав руку к губам, Брон снова перечитала письмо. Оно было вежливым, даже официальным для девочки, учащейся в начальной школе, — официальным, но и с ноткой отчаяния, подумала Брон, осаждаемая бесчисленными вопросами. Что, если Брук родила девочку и сразу отдала ее на удочерение?

Но тогда как эта девчушка узнала, кто ее родная мать? Ведь запрашивать такого рода информацию можно лишь по достижении восемнадцати лет, не раньше.

Нет, здесь что-то другое. Да вот же, это написано в письме… «Вам не придется встречаться с папой…» Господи, дитя, от этого просто сердце разрывается.

Она сунула письмо в карман, спустилась на кухню, взяла чайник, наполнила его и включила, потом снова вынула письмо.

Нет, невозможно. Это точно какая-то ошибка. В конце концов, Брук не такой тип девушки, чтобы подзалететь. Она слишком собранна, умна и эгоистична. Она всегда знает, чего хочет, и добивается желаемого с целеустремленностью, выводившей ее на первое место. Она знала, что их мать умирает, когда уезжала в Бразилию в погоне за очередной премией в длинной цепи наград, полученных за сериал «Земля под угрозой».

Если бы не ее желание на время отсутствия надежно устроить свою любимую машину в домашнем гараже, то вполне возможно, что под каким-нибудь предлогом она не нашла бы времени заехать домой попрощаться.

И все же… Если это сущий бред, то почему так трудно выбросить его из головы?

Брон еще раз перечитала письмо, ощутила, как дрогнуло сердце. Люси. Эта девчушка могла быть ее племянницей…

Нет. Она никогда этому не поверит. Или боится поверить? Боится поверить, что ее сестра может быть такой бессердечной? Нет. Должно быть, это какая-то маленькая девочка, которая в окружающем ее жестоком мире нашла себе точку опоры в лице женщины, выступившей в персональный крестовый поход за спасение планеты. Маленькая девочка, которая надеется, что у женщины с такой массой сострадания найдется чуточка любви и для нее.

Фиц обернулся со своего места у плиты. Сидя за кухонным столом, Люси на листе бумаги рисовала картинку, загораживая ее рукой.

— Тебе еще много, солнышко? Чай почти готов.

Она аккуратно убрала карандаши и картинку в школьную сумку, потом вскинула на него свои синие глаза, обычная яркость которых была сейчас притушена тенью, словно у человека, хранящего какую-то тайну.

А тайна у нее действительно была. Давно ли она все узнала? Когда нашла свое свидетельство о рождении, фотографию Брук Лоуренс, все вещи, которые он хранил под замком глубоко задвинутыми в ящик своего письменного стола — и своей жизни?

Он собирался ей рассказать. Когда-нибудь. Он обманывал себя, думая, что будет знать, когда наступит подходящий момент, чтобы сесть с ней и рассказать о матери, объяснить, как и что произошло. Но существует ли вообще момент, подходящий для того, чтобы сказать ребенку, что мама от него отказалась?

— Я закончила, — сказала она с быстрой улыбкой. — Накрывать на стол?

Боже, как она похожа на Брук, когда улыбается. Он этого не предвидел. Казалось, каштановые волосы и синие глаза означают, что в девочке нет ничего от Брук. Но эта чарующая улыбка…

— Да, пожалуйста, — быстро сказал он и отвернулся, якобы занятый помешиванием соуса. Почему это все еще трогает его? У Брук Лоуренс улыбка, может быть, действительно как у ангела, но и только. Где-то в глубине души он всегда это знал, даже когда бегал за ней с упорством, состоявшим из девяти частей тестостерона и одной части здравого смысла.

Как, ради всего святого, он сможет сказать этой девчушке, которую любит так сильно, что его сердце готово разорваться, даже когда он просто смотрит на нее, — как сможет сказать, что мама никогда ее не хотела, что отдала ее ему и ушла, не оглянувшись, на следующий день после того, как произвела свою дочь на свет?

Он не думал, что она так поступит. Считал, что лишь только она возьмет ребенка на руки, так сразу его полюбит.

Нет. Он никогда не сможет сказать Люси, как все было. Но Клэр Грэхэм права — придется открыть хотя бы такую долю правды, какую она выдержит. Потом, когда подрастет, пусть сама обратится к Брук со всеми «почему». Спросит, как та могла так поступить. Тогда, возможно, и ему перепадет толика объяснений, потому что он так и не понял мотивов этого поступка.

А сейчас надо хоть как-то поговорить об этом с Люси, пока она не нафантазировала чего-нибудь невероятного. Он уставился в кастрюлю, словно ждал вдохновения от ее содержимого. Увы…

— Люси…

— Что мы едим? — Она обхватила его за талию длинной, тонкой рукой и, встав на цыпочки, заглянула в кастрюлю.

— Спагетти карбонария.

— О, вкуснятина. Можно мне запивать кока-колой?

Он посмотрел на нее сверху вниз, и у него не хватило храбрости для разговора.

— Если мне будет можно пивом.

— Фу. Пиво отвратительное.

— Да? А ты откуда знаешь, какой у пива вкус?

Она хихикнула, и от этого его сердце, как всегда, дрогнуло.

— Тогда давай, неси напитки, пока я раскладываю еду.

Позже он сделал вторую попытку:

— Люси, мисс Грэхэм сегодня приглашала меня к себе.

Короткий испуганный взгляд, потом небрежное «да?». Потом: «Можно, я включу телевизор?» Она не собиралась спрашивать, зачем директриса хотела его видеть.

— Не сейчас.

— Но я хочу это посмотреть, — возразила она с необычным для нее угрюмым видом. Все было хуже, намного хуже, чем он себе представлял.

— Она сказала мне… — начал он и запнулся. — Она сказала… — Он смотрел на ее макушку, так как она вдруг оказалась целиком поглощенной своими кроссовками. — Она сказала мне о Дне спорта, — наконец проговорил он. — Ты забыла или не хотела, чтобы я пришел?

Она вскинула голову.

— Нет! Нельзя! Тебе нельзя приходить!

— Почему? — Ее реакция испугала его, но он постарался улыбкой скрыть тревогу. — Ты что, собираешься быть последней во всех видах?

Было очевидно, что какое-то мгновение она боролась с искушением именно этим и отговориться. Но тут же, наверно, поняла, что его абсолютно не волнует, какое место она займет в беге на пятьдесят метров и удачно ли прыгнет в высоту.

— Нет. Но если ты придешь, то все испортишь… — Она замолчала.

— Что испорчу, солнышко?

— Я… я… — Она покраснела. — Я сделала кое-что, и ты за это на меня очень рассердишься, папа.

Он почти боялся спрашивать, но узнать необходимо. Он притянул ее к себе, посадил на колени и прижал к груди.

— Позволь мне самому это решать. Я думаю, все не так плохо, как тебе кажется.

После довольно долгого молчания она пробормотала ему в рубашку:

— Я… написала… письмо… — Ему показалось, что у него остановилось сердце, пока длилась эта бесконечная пауза.

— Кому ты написала письмо, солнышко? — не выдержав, спросил он.

— Маме. Я написала маме и попросила ее приехать на День спорта. — И тут слова полились неудержимо: — Я попросила ее приехать, потому что они сказали, что я вру, они мне не поверили, но ведь это правда, папочка? — Она отклонилась назад и посмотрела на него, каждой клеточкой своего тела умоляя сказать, что это правда. — Правда, что Брук Лоуренс — моя мама?

У него в горле стоял ком размером с теннисный мяч, мешавший говорить. Он с усилием произнес:

— Да, Люси. Твоя мама — Брук Лоуренс.

Если он чего-то и ожидал, то прежде всего упреков за то, что не сказал ей раньше. И ее торжествующий вопль «ура!» словно ножом пронзил ему сердце.

— И она приедет на День спорта, и все узнают… — Она съехала с его колен и волчком закружилась по комнате.

— Осторожно! — Но предостережение запоздало: она уже смахнула стоявшую на телевизоре фарфоровую фигурку спаниеля. Фигурка упала на ковер и осталась бы целой и невредимой, но Люси, не успев остановиться, наступила на нее, и послышался хруст.

Фиц поймал дочь за плечи, когда ее шатнуло к нему, и зажал в спасительных тисках объятий, где она была в безопасности, где никакая беда не могла ее достать… По крайней мере так ему казалось.

Осторожно отпустив ее, он нагнулся за фарфоровой собачкой.

— Вот здесь немножко откололось, — сказал он, потерев большим пальцем нос собачки. — А ухо можно будет приклеить. — Он подобрал ухо, и оно тут же развалилось у него в пальцах. Знакомое ощущение. Последнее время оно посещает его все чаще.

Когда он наконец поднял голову и набрался храбрости посмотреть на нее, Люси все так же стояла перед ним. Он никогда еще не видел ее такой неподвижной.

— Я взяла ключ от твоего письменного стола у тебя на ночном столике, — сказала она. — Нам задали тему по истории семьи, и Джози принесла свое свидетельство о рождении. Там было имя ее мамы, и я подумала… — Она запнулась. — Прости меня, папа.

Ну нет. Это он должен просить у нее прощения. Нельзя было ставить дочь в такое положение, чтобы ей пришлось таскать ключи и шарить по ящикам в поисках того, что ей следовало давно знать.

— Ты видела фотографии, документы об опеке? — Люси нахмурилась, не поняв последнего слова, но, разумеется, она все видела. Иначе как бы узнала, куда писать?

— Она ведь приедет, правда, папочка? — Люси смотрела с таким отчаянием, с такой надеждой… Сколько уже времени она находится в таком состоянии? Почему он ничего не замечал? — Я написала ей, что тебя не будет, что ей не придется встречаться с тобой.

— Вот как? — Он чуть не улыбнулся в ответ на ее прямоту. — В таком случае я уверен, что она приедет. Если сможет. Она ведь может быть за границей, на съемках очередного фильма. Ты подумала об этом?

Лицо Люси омрачилось, но тут же снова просветлело.

— Нет, она не за границей. На прошлой неделе я видела ее по телевизору.

Да, он тоже видел: она рекламировала новый сериал, который начнут показывать в следующем месяце. Но это были отдельные куски из сериала, и по ним о ее местонахождении судить нельзя. Разве что новый сериал связан с книгой, и тогда предстоит бесконечный раунд ток-шоу с ее присутствием в студии, утренние телепередачи, весь рекламный цикл.

Придется все разузнать. При всей своей убежденности, что Брук не захочет и на милю приблизиться к дочери, он поймал себя на том, что дал девочке молчаливое обещание: если это вообще окажется в человеческих силах — хотя бы пришлось связать эту женщину по рукам и ногам и привезти ее в багажнике «рейнджровера», — он заставит ее присутствовать на Дне спорта.

Глава вторая

Тянуть больше нельзя, решила Брон, надкусывая тост. Придется позвонить отцу Люси и сказать ему о письме.

Этой мысли оказалось достаточно, чтобы лишить ее аппетита, и она отложила тост. Если бы она не открывала этого письма! Если бы вообще могла забыть, что видела его. Ведь оно предназначалось не ей. Если бы не это совпадение инициалов…

Сначала она выпьет кофе. Она потянулась за кружкой, сшибла банку с джемом и, втянув голову в плечи, смотрела, как та падает и разбивается о выложенный плиткой пол. Следующие несколько минут Брон занималась уборкой, тщательно собирая осколки стекла и липкие лужицы. Это нужно сделать обязательно, говорила она себе — и работала все медленнее, оттягивая момент.

Важно то, что она прочитала письмо. В чем бы ни заключалась истина, Люси Фицпатрик — это ребенок, которому нужна помощь, и не исключено, что она, Брон, является единственным человеком в мире, который это знает.

Она без сна провела долгие ночные часы, еще не привыкнув к тишине, к тому, что никто в ней не нуждается, говоря себе, что впутываться в семейные проблемы других людей — значит нарываться на неприятности. Но одно дело — говорить и совсем другое — убедить.

Когда забрезжил рассвет, Брон прекратила бесплодные попытки уснуть, вышла в дышащий утренней прохладой сад и постаралась прогнать мысли о Люси в яростной борьбе с сорняками, которые буквально на глазах лезли из земли в это время года. Ведь у нее сколько угодно своих проблем. Например: что делать дальше?

Никакими профессиональными навыками она не владела, умела только ухаживать за матерью. Тут ее мысли снова обратились к Люси: интересно, кто присматривает за ней? Домоправительница или, может быть, няня? А может, она приходит после школы в пустой дом и ждет, когда вернется с работы отец? В конце концов голод дал о себе знать, напомнив ей, что она не завтракала. Брон выпрямилась, расправляя спину, и медленно пошла назад, к пустому дому, на ходу обрывая увядшие листья с розовых кустов. Пришлось признать, что мысли о Люси ее не оставят, как бы она ни старалась. Потребность что-то сделать боролась в ней со здравым смыслом, и шансов на победу у здравого смысла не было никаких. Оставить письмо без внимания ей не удастся. Значит, надо что-то предпринять. Брон вынула конверт из кармана, испачкав его зеленью, приставшей к пальцам во время прополки.

Прежде чем вытащить письмо, она вытерла руки о шорты. Люси не написала номера телефона. Понятно почему. Она ведь упомянула, что отцу не придется встречаться с мамой, — очевидно, надеялась сохранить все в тайне от него.

Она сняла трубку, набрала 192.

— Справочная… Фамилию, пожалуйста.

— Фицпатрик. Инициалов я не знаю. Адрес — Брэмхилл-Бэй, в Сассексе.

— Минутку, пожалуйста. — Потом: — Это может быть «Студия Фицпатрик»?

Студия Фицпатрик? Что за студия? Киностудия?

— Да, возможно. — Сердце упало. Очень даже возможно. Она почти уже уговорила себя, что Люси выбрала Брук, потому что та была известна, ею все восхищались. Тема спасения тропических лесов была сейчас в центре внимания, но если отец Люси кинорежиссер, то такое совпадение было бы весьма многозначительным… Интересно, что за киностудия может быть в какой-то маленькой деревушке в Сассексе? «Старый дом священника» — название подходит для мастерской художника, или гончарни, или того и другого вместе. Она представляла себе живописную постройку типа амбара и живущую там колонию художников. — Это место называется «Старый дом священника», — быстро добавила она.

Послышался щелчок, и пошла запись. «Нужный вам номер…» Брон записала его, перепроверила и положила трубку. Она сидела и смотрела на номер, который, казалось, говорил ей: ну вот, ты меня получила, и что теперь будешь со мной делать?

Отец девочки должен знать, что происходит, рассуждала Брон, готовя кофе и закладывая хлеб в тостер. Если Люси так остро нуждается в любви, что создала себе вымышленную мать в лице Брук, то… А если это не вымысел?

Так или иначе, все равно придется позвонить. Брон остановила взгляд на пустой кружке и брошенном тосте. Сейчас. Сделай это сейчас. Оттягивать нет смысла. Не исключено, что здесь нет никакой драмы. Люси, может быть, делает это каждую неделю или всякий раз, когда мама не соглашается дать еще сладкого, не разрешает поздно засиживаться перед телевизором, пропускать школу, — и тогда Брон услышит смущенные родительские извинения.

Брон сняла трубку, набрала номер. Один звонок. Два. Три. Никого нет дома. Испытав бурное облегчение, она уже собиралась положить трубку, когда услышала автоответчик.

— Джеймс Фицпатрик. — Голос напоминал расплавленный шоколад. Темный, дорогой шоколад. У Брон он вызвал отклик, похожий на теплую волну удовольствия, и ей стало трудно дышать. — Сейчас я не могу подойти к телефону, но, если вы оставите сообщение, я вам перезвоню. — Послышался щелчок и длинный сигнал автоответчика. Она все еще держала трубку в руке, когда кто-то длинно и настойчиво позвонил в дверь.

Фиц так и не нашел в себе сил объясниться с Люси. Он уговорил себя, что легче начать с другого конца, с ее матери, но, когда остановился перед домом с крутой, островерхой крышей и большим садом, где пышно цвели летние розы, его одолели сомнения.

Может, лучше было ничего не затевать. Брук знает, где его найти, но за все годы ни разу не позвонила, не проявила ни малейшего интереса к дочери.

Ну, таковы уж условия их договора, на которые он согласился.

Вплоть до того момента, когда он окончательно понял, что Брук не шутила, говоря, что собирается отдать ребенка на усыновление, Фиц не очень задумывался об этом. Нет, он не мечтал о ребенке, но невидимая и неведомая жизнь, так неосторожно и бездумно созданная, стала для него настолько реальной и ценной, что его охватило непреодолимое желание защитить ее. И как только этот комочек жизни оказался у него на руках, он понял, что никогда не сможет с ним расстаться.

В тот момент он пообещал бы Брук что угодно и ни на минуту не сомневался, что является выигравшей стороной. Он поддерживал ее во время беременности, заботился о ней и был уверен, что стоит только ей взять ребенка на руки, как она тут же полюбит его. Потом, после рождения Люси, когда Брук спокойно заявила, что собирается отдать малышку, она увидела его реакцию и заключила с ним сделку.

Особенно возмутительным и непростительным показалось ему то, что ситуация нисколько не угнетала ее. Через несколько недель, по ее словам, он и сам будет рад отдать ребенка какой-нибудь анонимной супружеской паре. В сущности, Брук было все равно, как он поступит с ребенком, лишь бы не ей приходилось не спать по ночам и менять пеленки. У нее не было времени на подобную бытовую чепуху, она намеревалась добиться успеха в жизни, а он готов был помочь ей в этом в обмен на ребенка. Что ж, надо признать, она не упустила своего шанса.

Возможно, в глубине души он сохранял надежду на то, что в один прекрасный день она поймет, чего лишилась, и вернется. Почти девять лет — вроде бы достаточно долгий срок, чтобы смириться с реальностью, но склонность к фантазиям, похоже, есть не только у Люси.

Может быть, именно поэтому ему было так трудно сказать Люси правду; может быть, до сих пор не верилось, что бывают такие бессердечные матери. Но теперь обманывать себя бессмысленно. Люси все за него решила.

И вот сейчас, когда он сидит здесь в машине напротив дома, который до этой минуты был просто адресом в документе, назначавшем его единственным опекуном Люси, ему все больше начинает казаться, что он гонится за химерой.

Этот дом принадлежал семье Брук. Вряд ли она жила здесь после университета, но другого адреса у него не было. Она уже давно ушла из телевизионной съемочной группы, снимавшей фильмы о жизни природы, куда он устроил ее на первую работу, легко найдя спонсора для создания собственной кинокомпании. Но там отказались сообщить ее адрес, посоветовав написать письмо, которое будет передано по назначению. Времени на это не было.

Он смотрел на почтальона, который шел по улице, опуская письма в почтовые ящики. Вот он дошел до Охотничьего домика, свернул к калитке, но у него, похоже, были не просто письма, а что-то требовавшее расписки или не помещающееся в почтовый ящик, потому что он позвонил в дверь. Кто ему откроет? Ее мать, более раннее издание самой Брук? Ее отец?..

— Брук… — изумленно вырвалось у него. Вот уж чего он не ожидал! Но это была она. Открыв дверь, она говорила с почтальоном, улыбаясь ему одной из своих сияющих улыбок; затем отвела назад волосы до боли знакомым жестом, прежде чем расписаться в получении письма. Не отдавая себе отчета в том, что делает, он выскочил из машины и пересек улицу. Почтальон, увидев его, придержал калитку. Но на середине дорожки Фиц остановился.

А вдруг она откажется разговаривать с ним, с этим призраком, явившимся из прошлого, чтобы напомнить о том, что она предпочла забыть? Вдруг захлопнет дверь перед его носом? Откажется даже поговорить о Люси? Она вправе так поступить. Он обещал, что никогда не попытается связаться с ней, никогда не выдаст ее тайны. Но ему и в голову не приходило, что придется выполнять это обещание. Да и благополучие Люси важнее любого обещания.

Он сошел с дорожки и по газону направился к задней двери.

Брон положила заказное письмо от страховой компании матери на кухонный стол, не распечатав его. Ее мать умерла, и этому ничем не поможешь, а Люси была жива и нуждалась в немедленной помощи. Она снова сняла трубку. Надо оставить сообщение, попросить Джеймса Фицпатрика позвонить ей. Чья-то тень мелькнула в кухонном окне — кто-то шел к задней двери дома: наверняка это миссис Марш пришла проверить, как она справляется…

— Ну давай же, — нетерпеливо пробормотала она, набирая номер. И тут опять послышался этот голос. Только теперь не в записи на автоответчике.

— Брук… — сказал он, и она резко обернулась, увидела темную фигуру в дверном проеме и сразу поняла, кто это.

— Джеймс Фицпатрик… — проговорила она.

Какую-то секунду он стоял не двигаясь на пороге открытой двери — силуэт в ореоле солнечных лучей, освещавших его со спины.

— Для данных обстоятельств это слишком официально, Брук. Я все еще откликаюсь на Фица.

— Фиц, — тупо повторила она. Видимо приняв это за приглашение, он шагнул в комнату, на свет. О боже! Обладатель потрясающего голоса обладал и потрясающей внешностью. Настоящий красавец. Высокий, широкоплечий, поджарый, словно гончая, в белой полотняной рубашке, свободно облегавшей его торс, в старых, выцветших джинсах, туго обтянувших узкие бедра. Черные волосы непокорной массой густых темных завитков ниспадали на ворот рубашки, чувственный рот, глаза цвета спелой голубики… Никакой мужчина не имел права выглядеть таким красивым, таким… — Я… я как раз собиралась звонить, — сказала она.

— Тогда я имею ответ на свой вопрос. Значит, ты получила письмо Люси.

Брон оторвала взгляд от этого видения и посмотрела на помятый конверт, лежащий на кухонном столе. Пытаясь одновременно повесить трубку, она промахнулась. Трубка полетела вниз на длину провода, ударилась о стену и сорвала телефон с крепления. Все вместе с треском грохнулось на пол.

Джеймс Фицпатрик пересек комнату, нагнулся и подобрал аппарат.

— Он треснул, — сказал он, выпрямляясь рядом с ней.

— Он уже был треснутый.

— Понятно. — Он проверил, есть ли гудок, повесил аппарат на место и повернулся к ней. Его лоб был задумчиво нахмурен. — Я часто задавал себе вопрос, откуда это у Люси.

Люси тоже неуклюжая?

— Нельзя так пугать, — укоризненно сказала она. — Зачем нужно было подходить к задней двери?

— Я подумал, что неплохо бы застать тебя врасплох, прежде чем ты успеешь накинуть цепочку.

Брон почувствовала, что вблизи от него ей трудно дышать. Значит, это и есть отец Люси? И Брук ушла от такого мужчины, чтобы снимать на пленку обезьян, пауков, лягушек и еще кучу отвратительных тварей в кишащих москитами болотах? Если кто-то и сомневался когда-нибудь в ее увлеченности… До нее вдруг дошли его слова.

— Зачем бы я стала это делать?

— Я дал обещание. Факт моего появления здесь должен сказать тебе, что я собираюсь его нарушить.

Какое обещание? Его правая рука упиралась в стену, блокируя ее в углу, но ей и так не удалось бы сдвинуться с места. Она сглотнула.

— Это из-за Люси? Как она?

— У тебя было почти девять лет, чтобы задать этот вопрос. Со мной тебе не нужно притворяться, Брук. Оставь это для дочери.

Брук?

Брон смотрела на него так, словно ее ударило током, и он получил даже некоторое удовлетворение от того, что не только ему трудно дышать. Но ведь она должна была ожидать его появления? Если уж дошла до того, что собиралась звонить, то наверняка понимала, что он будет ее разыскивать.

Странно: он видел ее по телевидению десятки раз за эти годы и ничего не чувствовал. И вот пожалуйста — этих лет словно бы не было, а ей словно все еще двадцать лет и она смотрит на него снизу вверх, сидя на скамье в университетском кампусе.

Ее кожа все такая же нежная и бархатистая, чуточку порозовевшая от недавней жары — как будто не тронутая годами, проведенными под тропическим солнцем. Он ожидал, что она будет жестче, резче, при всей ее девичьей прелести, с помощью которой ей удавалось очаровывать телезрителей и с помощью которой она тогда очаровала его. Она выглядела старше и в то же время ничуть не изменившейся: смотрела на него все теми же туманно-серыми кроткими глазами, с тем же выражением удивленной невинности, которое ей так хорошо удавалось, которым она покорила его. Она улыбалась все теми же созданными для наслаждения, губами, которые никогда не нуждались в губной помаде, и, да помогут ему небеса, у него в крови все еще пылало влечение к ней.

Когда он впервые познакомился с Брук, она стала для него каким-то безумием. Очевидно, это безумие может периодически повторяться, потому что ему сейчас потребовалось усилие, чтобы припомнить, зачем он ее разыскивал.

— Если ты получила ее письмо, — сказал он, — то знаешь, зачем я здесь. Люси очень нужно, Брук, чтобы ты приехала к ней в школу на спортивный праздник.

— Нет, — начала она, — я не могу…

— Ты можешь. — Фиц ответил резче, чем хотел, но ему не нужны были ее отговорки. Если надо, то он может быть таким же жестким, как она под всей этой притворной нежностью. — Ты будешь там в два часа, одетая так, словно ты королева Амазонии, у тебя это здорово получается… — Она попыталась что-то сказать, но он закрыл ей рот рукой. — Отказа я не приму. Прощу не для себя, это нужно Люси. — Внезапно тепло ее губ обожгло ему пальцы, и он резко отдернул руку.

— Но я… сейчас я все объясню…

— Нет, с меня довольно, наслушался твоих объяснений. На этот раз ты сделаешь так, как я говорю. Иначе всем твоим драгоценным поклонникам станет известно, как именно ты сбагрила с рук своего ребенка. — Фиц ужаснулся тому, что только что сказал. Он не собирался… не понимал, откуда взялась эта угроза. Но, увидев испуганное выражение ее лица, понял, что инстинкт его не подвел — имидж для нее все. — Я передам эту историю бульварной прессе, Брук. Думаешь, после этого тебя будут все так же любить?

Ее серые глаза расширились — от боли, он мог бы почти поклясться.

— Ты не можешь так поступить!

Не боль. Страх. Что ж, это хорошо. Он это использует — у нее научился.

— А ты испытай меня, — сказал он, угрожающе наступая на нее. Сам того не сознавая, он прижал ее к стене всем своим телом — бедрами, руками, ртом, — желая ее, ненавидя, ненавидя за то, что так сильно ее хотел.

Оказавшись в западне, Брон сначала окаменела от шока. Но ей надо было объяснить этому мужчине, придавившему ее своим крепким телом, терзавшему ее губы злым поцелуем, что произошло недоразумение, и она начала вырываться. Она хотела оттолкнуть его, вцепившись в его бугрящиеся мышцами плечи, но ее слабые пальцы и короткие ногти не произвели никакого впечатления. Его рот был жестоким, требовательным; он наказывал ее за проступок сестры. Но под злостью и яростью ощущались чувственный голод и влечение, и все, что было в ней женского, все, что подавлялось в течение долгих бесплодных лет, пока улетучивалась юность, ответило на это влечение со слепым безрассудством. Ею овладел дикий инстинкт, древний, как само время, и пальцы, перестав отталкивать его, скользнули ему на затылок, путаясь в густых завитках волос, губы раскрылись, уступая давлению его рта, а язык встретился с его языком, подчиняясь ее собственному вдруг проснувшемуся голоду…

Фиц хотел наказать ее, хотел, чтобы она почувствовала весь его гнев, боль, возмущение и обиду. Но после первых секунд шока и сопротивления, когда ее тело обмякло в его объятиях, он понял, что наказывает лишь самого себя. Когда ее губы раскрылись для него, а руки, вместо того чтобы отталкивать, привлекли его ближе, когда она всем телом прильнула к нему, он оказался способен остановиться в той же мере, что и летать по воздуху.

Ее чисто женский аромат смешивался со свежим запахом сушившейся на ветру одежды, запахом травы и роз, и он готов был утонуть в нем, утонуть в ней…

На мгновение он замер, упираясь руками в стену, глядя в лицо единственной, видимо, женщины на свете, которая обладала силой, способной толкнуть его на крайности. Ее губы были слегка раскрыты, рот казался нежнее, а ресницы темнее, чем он помнил, взгляд затуманился, расширенные зрачки потемнели от желания. И она улыбалась… смеялась над ним… опять…

— В пятницу, — хрипло сказал он, резко отшатываясь. — В два часа. Будь там обязательно, иначе прочитаешь о себе в воскресных газетах. — Он повернулся и быстро вышел из залитой солнцем кухни, тщетно пытаясь стереть из памяти выражение лица Брук, ее припухлые, приоткрывшиеся для него губы, острые пики грудей, обозначившиеся под тенниской, глаза, страстно приглашающие остаться. Боже всемогущий, как она это делает? Почему он забылся, зная, что все это лишь актерская игра, и только? В следующий раз надо быть настороже, держаться от нее на расстоянии.

Он вдруг поймал себя на том, что тоже улыбается, хотя в улыбке было мало веселья. На спортивном празднике в школе он может считать себя в достаточной безопасности. Брук будут осаждать учителя, родители и дети, жаждущие пообщаться с ней хотя бы минутку. Люси будет в восторге. Он подумал, не позвонить ли Клэр Грэхэм, чтобы предупредить ее. Потом, когда к нему вернулась способность здраво рассуждать, он отказался от этой мысли.

Ну почему все обернулось для него так плохо? Он приехал с намерением просить Брук сделать это ради Люси и был готов предложить ей взамен все что угодно. А повел себя как горилла под действием избыточного тестостерона. Тут он поморщился. Брук почти наверняка сказала бы, что он обижает горилл. Без сомнения, так оно и было. Теперь она наслаждалась ситуацией. Один взгляд — и она «включила» его, словно рождественскую елочную гирлянду. Он считал себя совершенно невосприимчивым к ее чарам, но здесь, видимо, налицо один из тех вирусов, борьба с которыми требует регулярных инъекций.

А может, достаточно будет одного знания, что она все еще держит его на веревочке?

Хорошо бы, потому что Брук с ее сообразительностью наверняка поняла, что он ни за что на свете не осуществит своей угрозы. Никогда не разоблачит ее — ради Люси. Он не выставит дочь на обозрение желтой прессы. Значит, Брук вполне может оставить без внимания мольбу дочери и его дурацкую угрозу, а раз так, то лучше обойтись без всяких предупреждений. Ничего, Клэр справится с неожиданным визитом знаменитости.

Бронти стояла не шелохнувшись целый, казалось, век после того, как Джеймс Фицпатрик ушел. Только что она, совершенно ни о чем не подозревая, воспользовалась телефоном, собираясь оставить абсолютно незнакомому мужчине сообщение с просьбой позвонить ей, а в следующий момент этот самый мужчина целовал ее так, словно наступил конец света. Каким образом такое могло случиться? Как она это допустила? Стоило ему прикоснуться к ней, как она поняла…

Она потрогала губы кончиком языка. Они были горячими, припухшими и пульсировали жаром. Такое же ощущение было и во всем теле, и ей наконец стало ясно, как это ее сестра, осторожная, осмотрительная сестра совершила старую как мир ошибку, позволив себе забеременеть.

Если бы она была молодой и глупой, то могла бы подумать, что для этого достаточно одного поцелуя Джеймса Фицпатрика.

Наконец она пошевелилась, добралась спотыкаясь до кухонного стула и без сил упала на него. Потом истерически засмеялась и протянула руку за письмом Люси. Она пыталась сказать ему, что она не Брук, но он не слушал. Что ж, его мозг был занят лишь одной мыслью.

Непонятно, почему он обознался. Ведь Брук такая стильная, такая уверенная, такая красивая!

Правда, на первый взгляд они похожи: то же строение костей, та же кожа, тот же высокий рост, те же светлые волосы с прядями разного оттенка. Но на этом сходство и кончалось. Уже в школе Брук была всегда элегантной, уравновешенной, идеально ухоженной, тогда как она, Бронти, могла быть в порванной юбке, с пальцами в чернилах и со ссадинами на ногах от постоянных столкновений с мебелью и падений. Она посмотрела на свои запачканные зеленью колени, на руки, загрубевшие от работы в саду. Впрочем… Она пожала плечами. Прошло восемь лет с тех пор, как они виделись лично; если он видел Брук только на экране телевизора, в борьбе со стихиями, покрытую потом, с волосами, прилипшими ко лбу, без макияжа, если не знал, что у нее есть сестра, что ж, тогда ошибку не так уж трудно понять.

Восемь лет — это большой срок, достаточно большой, чтобы детали сгладились в памяти. Но недостаточно большой, чтобы притупились страсти.

Брон зябко вздрогнула, несмотря на льющееся в окна солнце, на распахнутую дверь, и потерла покрывшиеся гусиной кожей руки. Она пыталась сказать ему…

Надо было пытаться лучше. Она взглянула на телефон. Придется позвонить ему, все объяснить. Но сейчас рано. Он будет дома лишь через пару часов. Господи, как она сможет позвонить мужчине и сказать ему, что он совершил такую ошибку?

Через автоответчик, вот как. Прямо сейчас. Просто оставит сообщение, что произошла ошибка, что Брук за границей. Именно так можно будет избежать разговора, неприятного для них обоих.

Брон набрала номер, стала ждать сигнала. «Мистер Фицпатрик…» — твердым голосом начала она и остановилась. А вдруг кто-то другой услышит сообщение? Вдруг Люси придет из школы и включит автоответчик? Она положила трубку, решив не рисковать. Придется встретиться с ним лицом к лицу. Ей двадцать семь лет, она взрослая женщина и справится с этим. А пока надо найти секатор. Подрезка кустарников поможет ей не думать о горячих губах мистера Джеймса Фицпатрика. Может быть.

День тянулся бесконечно, стрелки часов, казалось, еле ползли. Семь часов… Время купания Люси? Время делать уроки? Что делали они с Брук в семь часов, когда был жив отец? Играли, разговаривали, смеялись. Очень много смеялись. А Люси и Фиц смеются вместе или нет?

Восемь часов. В восемь часов они отправлялись спать. Без разговоров. Могли почитать, послушать полчаса радио, но в восемь должны были находиться в постели. В девять, решила она. В девять будет безопасно.

Без четверти девять она не выдержала. Сняла трубку и набрала номер.

— Брэмхилл — шестьдесят пять тридцать семь сорок девять. — Аккуратный детский голосок четко и правильно произнес номер. — У телефона Люси Фицпатрик.

— Люси… — Брон вскинула руку к горлу.

— Мама? — Это прозвучало неуверенно, с надеждой и мольбой. — Мамочка? Это ведь ты, да?

Брон замерла, не имея сил отвечать. В своем безудержном желании поговорить с Джеймсом Фицпатриком она добилась именно того, чего хотела избежать.

— Папа сказал, что ты не получишь мое письмо, что ты переехала, но я молилась, чтоб…

— Кто это, Люси? — донесся до нее издалека голос Джеймса Фицпатрика.

— Это моя мама. Моя мамочка! Папа, она позвонила, она приедет. Я тебе говорила, что она приедет…

Потом трубку прикрыли, так что слышалось лишь отдаленное бормотание. Потом она услышала его голос.

— Брук?

Она не ответила. Не могла. Во всем виновата она. Надо было как-то объясниться с ним сегодня утром. Или позвонить сразу же, оставить номер телефона с просьбой перезвонить.

— Брук, это ты? — Его голос стал резче. — Брук!

Вздрогнув, она вернулась к реальности:

— Фиц, мне очень жаль, я не хотела…

Извинения его не интересовали.

— О чем, черт побери, ты думаешь — звонишь сюда, когда Люси может подойти к телефону? — Он буквально прошипел эти слова в телефонную трубку.

— Ей уже пора быть в постели, — пролепетала она в ответ.

— Материнский совет? От тебя?

— Нет… Прости… Послушай, я должна была позвонить. Сказать тебе…

— После того, что ты сейчас сделала, я хочу услышать от тебя лишь одно: что ты будешь здесь в пятницу.

О Брук! Как ты могла поставить меня в такое положение? Что же мне теперь делать? И едва ли не явственно ей послышалось, как Брук засмеялась в ответ: «Что делать, дорогая? Да делай, что хочешь. Если ты так беспокоишься из-за Люси, то почему бы тебе не поехать и не поиграть денек в счастливое семейство? Они ведь считают, что ты — это я, а у тебя всегда намного лучше получалось по части заботы…»

— Ну так как? — нетерпеливо спросил он. — Что мне сказать Люси?

«Они ведь считают, что ты — это я».

— Да. — Она слышала свой голос словно с большого расстояния. — Скажи ей, что я приеду. Но я… мне… я не знаю дороги.

— Я за тобой заеду.

— Нет. Не стоит. — Полдня играть роль сестры ради счастья маленькой девчушки и так уже трудное дело, а два часа в машине наедине с Джеймсом Фицпатриком — и вовсе невозможное.

— Мне это не составит труда.

Тут она поняла, почему он настаивает.

— У тебя нет причин беспокоиться, я не подведу Люси.

— Неужели?

Слово прозвучало с непередаваемым сарказмом. Она не ответила, потому что ее внутренний голос буквально вопил: «Скажи ему! Скажи сейчас, пока не поздно!» Но было уже поздно. Люси слышала ее, подумала, что она — это Брук. Никакими извинениями и сожалениями на свете не искупить такого разочарования.

— У тебя там есть ручка?

— Что?

— Ручка. Записать, как ехать.

— А, да… Нет, подожди, я уронила ее. — Он терпеливо ждал, пока она поднимет ручку, потом, полагая, что она знает, где находится Брэмхилл-Парва, объяснил, как найти школу.

— Записала?

Она посмотрела на страничку блокнота, испещренную неразборчивыми каракулями, но не попросила повторить объяснения: тогда он уж точно настоит на том, чтобы заехать за ней.

— Да-да, я найду ее.

Без лишних слов он процедил:

— Пойду позову Люси, чтобы она пожелала тебе спокойной ночи.

— Мама? Ты правда приедешь в пятницу? Можно я скажу мисс Грэхэм? И Джози?

Все еще не оправившись от ошеломляющего поворота событий, Брон прерывисто вздохнула.

— Я приеду, Люси. Можешь сказать, кому хочешь. Спокойной ночи, дорогая, приятных тебе снов.

Знакомый по собственным детским годам еженощный ритуал. Боже милостивый! Чего она наобещала? И как собирается выполнять свое обещание?

Глава третья

Королева Амазонии. Легко сказать, да трудно сделать. Так думала Брон на следующее утро, окидывая взглядом скучную пустыню своего гардероба. Ей сразу стало ясно, что его содержимое лишено вообще какой бы то ни было изысканности. В ее жизни совсем не было шика, составлявшего вторую натуру Брук.

Вот, например, волосы. Она попробовала взбить их, но они тут же опять обвисли. У Брук это могло пройти, когда она пыталась разговорить орангутангов в парилке тропического леса на Борнео, но, возвращаясь в Лондон, она регулярно посещала своего парикмахера в Найтсбридже, поддерживая свой имидж в полном блеске.

Отвернувшись от зеркала, Брон взглянула на вставленную в рамку фотографию сестры, сделанную во время церемонии награждения, взяла ее в руки и стала пристально изучать модную короткую стрижку, которую та обычно носила. Удивительно, но Брук была похожа скорее на маленькую девочку, забывшую причесать волосы, на озорную, кокетливую девчонку, и это впечатление усиливалось тем, что на ней было платье с открытой спиной от Рибейро, отлично демонстрировавшее загар и открывавшее изумительные ноги. Не так уж много материи за такие большие деньги, зато какой эффект!

Мама тогда покачала головой, увидев ее платье, но снисходительно улыбнулась своей любимице. Может, теперь настала очередь Брон немного побаловать себя?

Значит, надо сначала заняться волосами. И ногтями. Она позвонила в парикмахерскую в Найтсбридже спросить, не смогут ли они принять мисс Лоуренс в первой половине дня. Ее приняли за Брук и отнеслись к ней с такой почтительностью, которая могла бы позабавить, не находись она в таком напряжении.

В салоне поцокали языком по поводу состояния ее волос, поворчали относительно слишком длительного пребывания на солнце, потом подстригли их и уложили. Ее ногти превратились в сияющие овалы цвета спелой сливы. Кожа была очищена и тонизирована, на лицо нанесен макияж. На ее глазах она превратилась в собственную сестру. Хотя сходство, должно быть, существовало с самого начала, просто разные люди видели их по-разному. А здесь ожидали Брук и не могли даже предположить, что это кто-то другой. Фиц тоже ожидал увидеть Брук, поэтому именно ее и увидел. Если она сохранит самообладание, то легко справится с этой ролью и дальше. Теперь для успеха нужна только кое-какая одежда сестры.

Выйдя из салона, она подозвала такси и назвала водителю адрес Брук.

— Мисс Лоуренс, можно попросить у вас автограф для моей дочурки? — спросил таксист, высаживая ее. — Она ваша страстная поклонница. Говорит, что, когда вырастет, тоже хочет спасать землю, как вы. Она мне даже тлей опрыскивать не дает, говорит, чтобы я оставил их божьим коровкам.

— Правда? — Брон сглотнула, вспомнив, с каким усердием она только вчера расправлялась с тлей в собственном саду. Ей почему-то казалось, что лозунг «Спасем тлю» не вызовет у нации садоводов такого же энтузиазма, как лозунг «Спасем кита». — Конечно, она права, — сказала Брон, беря протянутые им ручку и листок бумаги. — Но помнить об этом бывает трудно, когда видишь, что у твоих роз высасывают все соки. — Она улыбнулась. — Как ее зовут?

— Кэти.

Брон быстро написала: «Спасем тлю на радость божьей коровке. Сердечный привет Кэти от Брук Лоуренс». А вдруг это — мошенничество? Нет, если делается не за деньги.

Спустя десять минут Брон перебирала плечики с шикарной одеждой в гардеробной комнате сестры. Для женщины, которая по полгода проводила на киносъемках в таких регионах, где вся одежда сводилась к полоске материи и нескольким бусинам, Брук себя не ограничивала. Причем покупала самое лучшее. Дорогие ярлыки, красивые ткани…

Некоторые наряды оказались знакомы ей по выступлениям Брук на телевидении, по многочисленным фотографиям в журналах и газетах, которые она вырезала и наклеивала в альбом для мамы. А узнаваемая публикой одежда будет ей очень кстати, подумала она.

Несмотря на легкость, с какой парикмахер и таксист приняли ее за Брук, она понимала, что стоит хотя бы одному человеку указать на нее пальцем и воскликнуть «фальшивка», как она тут же потеряет все самообладание.

Этого просто никак нельзя допустить — ради Люси. Она приняла решение и выполнит его во что бы то ни стало. Одно хорошее дело она, уж во всяком случае, сделает — скажет Люси, что у нее есть тетя и что эта тетя всегда будет тут, рядом, даже когда мама не сможет. Потом она напишет ей как тетя Бронти, а через несколько месяцев встретится с ней в своем собственном облике.

— Боже мой, это же просто нелепо, — сказала она с возмущением, роясь среди плотно висящих плечиков в поисках брючного костюма, в котором она видела Брук последний раз, в какой-то утренней программе. Если она помнит этот костюм, то не исключено, что его вспомнят и другие. — Сколько вещей может носить одна женщина?

Этот костюм в точности соответствовал тому, что заказывал Джеймс Фицпатрик. Костюм покроя сафари, из ткани цвета выгоревшего хаки, жакет весь в мешковато отвисающих карманах, брюки в спецназовском стиле. Дополненный завязанным на шее шелковым шарфом и мягкими сапожками для ходьбы по пустыне, на Брук этот костюм смотрелся потрясающе элегантно и ужасно сексуально. Но то на Брук…

Наконец она нашла его и прикинула на себя, с сомнением глядя на результат. На вешалке костюм выглядел определенно бесформенным, отнюдь не шикарным, и, несмотря на одинаковые с Брук рост и фигуру, у Брон было ощущение, что на ней он будет выглядеть именно так. Она отложила его в сторону, отобрала еще кое-что как вариант и тщательно упаковала все в один из принадлежащих Брук чемоданов вместе с сапожками и парой сандалий.

После некоторого раздумья она взяла кое-какие «особые приметы» сестры: часы от Гуччи, нитки янтарных бус, которые та очень часто носила на шее и на запястье, и под конец — была не была — флакончик ее бесстыдно дорогих духов.

Фиц взял с Люси слово, что она будет хранить визит матери в тайне, что ничего не скажет даже Джози. Он объяснил, что Брук ужасно рассердится, если газетчикам станет известно о ее приезде на спортивный праздник. К пятнице возбужденное состояние дочери почти достигло точки кипения, и он ощутил что-то похожее на облегчение, когда высадил ее у ворот школы.

Клэр Грэхэм, как всегда, встречала своих подопечных и подошла, чтобы поговорить с ним.

— Как она? — Фиц кивком показал на дочь, которая вихрем неслась к школьному зданию.

— Опять такая же, как раньше, — за все зацепляется.

— Ну вот…

— Не беспокойтесь, если что и разбивает, то по мелочам. Я очень рада видеть ее веселой. И эти фантазии, видимо, тоже прекратились. Вы с ней поговорили?

— Да, — неопределенно бросил он. Она кивнула.

— Хорошо. Вы придете сегодня на праздник? Будет интересно.

— И вы хотите, чтобы я захватил с собой видеокамеру и запечатлел все для грядущих поколений?

— А вы согласитесь?

Он знал, что она именно на него и полагалась.

— Не волнуйтесь, я буду обязательно. — Он потянулся к сумке, висящей на плече. — Я тут подумал, это может пригодиться вам для лотереи. Ведь лотерея будет, не так ли? — Пусть он не видел письма с приглашением, но не надо быть гением, чтобы догадаться о его содержании.

Клэр заглянула в сумку.

— Бутылка шотландского виски? Да благословит вас небо. А это что такое? — Она вынула из сумки небольшую мягкую игрушку ярких цветов.

— Это Моггл. — (Брови Клэр Грэхэм поползли вверх.) — К Рождеству он будет пользоваться у детей максимальным спросом. Такова, во всяком случае, задумка. Но этот — не для лотереи, между прочим. Это прототип и предназначается вам.

— Значит, вот он каков, ваш последний персонаж! Дети о нем уже говорят…

— Это персонажи. Во множественном числе. Их целая семья. Есть в полосочку, в крапинку, есть Макмогглы…

— В шотландскую клеточку?

— Вы быстро схватываете.

— Ну, мне пора. — Клэр поцеловала его в щеку. — Вы чудесный человек, Фиц… — Тут она резко переключила свое внимание на расшалившуюся девочку. — Кэтрин Мерри, прекрати сейчас же…

— Я, значит, чудесный? — пробормотал Фиц, включая зажигание и отъезжая от школы. — Повторите мне это сегодня в четыре часа пополудни…

В пятницу утром Брон поднялась рано и, уповая на вдохновение, примерила по очереди каждый из нарядов сестры. Конечно, она уже делала это накануне и остановилась на светло-зеленом платье с эффектными босоножками. Почти остановилась.

Потом она всю ночь мучилась кошмарами, в которых фигурировали пролитые на платье кофе, майонез, кетчуп… Как ни осторожничай, все равно произойдет что-то ужасное, а эту ткань, похоже, в машине стирать нельзя, даже по самой щадящей программе. А тонкие пятидюймовые каблучки явно созданы не для ходьбы по пересеченной местности. Один из них обязательно сломается. Или она оступится и сломает лодыжку, и тогда ее срочно отправят в больницу, а значит, узнают, что она — не Брук.

Нет, светло-зеленое платье определенно не подходит.

Брюки и мягкий шелковый свитер выглядели неплохо, но она в них была больше похожа на себя, чем на Брук. Значит, остаются спецназовские брюки и жакет.

Она оставила жакет расстегнутым, чтобы был виден топ из золотистого шелка, надела часы от Гуччи с черным циферблатом без цифр, а вместо шарфа украсила шею янтарными бусами Брук. Наряд небрежный, но классный, а капелька духов сестры показалась ей более уместной, чем средство для отпугивания москитов.

В дверь постучали, и Брон взглянула на часы. Какой смысл иметь часы без цифр, если определять по ним точное время практически невозможно? Она заказала такси на десять минут второго. Наверное, это водитель, Брон повесила через плечо объемистую кожаную сумку и направилась к двери.

Но это был Джеймс Фицпатрик, выглядевший просто неотразимо в темно-синей в тонкую белую полоску рубашке апаш и выцветших джинсах. Он стоял боком к двери, словно раздумывал, не лучше ли ему сбежать. Но было поздно. Взгляды их встретились, и у Брон возникло такое ощущение, будто ее погладили шелковым шарфом. По всему телу.

Но тут же ее охватила досада.

— Какого черта ты тут делаешь? — резко осведомилась она.

— Просто проезжал мимо.

— Расскажи это кому-нибудь другому. Ты подумал, что я обману Люси. Что не приеду. Ведь так?

— Скажем, я решил удостовериться, что точно приедешь.

Почему ее это так больно задело? Ведь он не доверяет не ей, а Брук, и небезосновательно.

— Я ей обещала. Я бы не нарушила обещания, данного ребенку.

— Неужели? — Он словно бы в лицо назвал ее лгуньей. — Ты готова?

— Готова. Жду такси.

— Такси тебе не нужно. Я сам тебя отвезу.

— Я же сказала, что доберусь сама.

— Нет смысла ссориться, Брук, раз я уже здесь. Похоже, у нее опять нет выбора.

Она уже не раз спрашивала себя, почему Брук ушла от такого привлекательного мужчины, но вдруг понять это стало не так уж и трудно. Союз двух людей, каждый из которых привык получать от других то, что хочет, мог привести только к одному — к конфликту.

У нее за спиной с громким стуком упал на ступеньку дверной молоток. Это отвлекло их внимание.

Фиц зачарованно смотрел, как Брук подняла его и убрала с глаз долой, сунув в ящик с голубыми анютиными глазками, стоявший на ступеньке. Вот и с Люси постоянно такое случается. Но странно: он не помнил, чтобы у Брук ломались в руках вещи. Сломался только он.

— И часто такое бывает? — спросил он. Она зло посмотрела на него.

— Я починю его потом.

Починит? Она? Это что-то новенькое.

— Неужели при помощи отвертки?

Ее глаза сверкнули.

— Нет, при помощи пилки для ногтей.

Фиц не удержался от усмешки. Ее вспыльчивый нрав не изменился.

— Я просто спросил. — Он придержал калитку. — Поехали?

Брон медленно, очень медленно шла к нему по дорожке, считая про себя каждый свой осторожный шаг… один, два, три… Еще не хватало сейчас растянуться и пропахать землю носом. Идя, она пыталась разобраться, какая муха ее укусила. Раньше она никогда не выходила из себя. Другое дело — Брук…

Фиц открыл дверцу «рейнджровера», стоявшего у бровки. Большая черная красавица машина. Под стать хозяину.

— А ты смотришься величественно, — сказал он, когда она все так же осторожно взобралась на сиденье. — «Та, которой повинуются» — на подружек Люси это произведет впечатление.

Очень нужна мне твоя снисходительность, болван, подумала Брон, входя в роль. Брук всегда предпочитала мужчин, которыми могла управлять и манипулировать. За восемь лет Фиц, конечно, мог измениться, но что-то в нем наводило на мысль, что он никогда и никому не позволял собой командовать.

Застегивая привязной ремень, Брон чувствовала на себе его взгляд. С этим простым делом она обычно справлялась без особых затруднений, но сейчас ее пальцы вдруг вышли из повиновения. И это вызвало в ней вспышку гнева, такую же яростную, как и неожиданную.

В жизни ей пришлось учиться терпению. Она училась держать под контролем руки, способные невзначай смахнуть ряд-другой фарфоровой посуды с полки в супермаркете, ноги, способные споткнуться о мелкую монетку, пальцы, сделавшие разрушение формой искусства. Она почти добилась желаемого результата, научилась сначала думать и только потом действовать, и, когда у нее было достаточно времени, все прекрасно получалось. Сегодня этой с таким трудом достигнутой выдержке явно предстояло пройти суровое испытание.

— Похоже, я сегодня вся на нервах, — сказала она, когда Фиц отобрал у нее замок и защелкнул его.

Следующие двадцать минут, пока он лавировал по пригородным улицам, никто из них не произнес ни слова. Только выехав на ведущее к побережью шоссе, Фиц заговорил:

— Я заехал за тобой не потому, что думал, будто ты обманешь Люси. После того, как ты с ней поговорила, я этого не боялся. Даже ты не поступила бы так жестоко.

— Благодарю. — (Кивком головы он показал, что принимает ее сарказм.) — Так зачем же ты приехал? Наверняка не ради удовольствия пообщаться с ней.

То есть с Брук.

— Просто я подумал, что нам надо установить некоторые правила игры на сегодня.

Правила игры? Ну-ну, это должно быть интересно.

— Да?

— Как тебе не хочется туда ехать, так и мне не хочется, чтобы ты ворвалась в жизнь Люси и наломала дров, так что все должно быть довольно просто.

Да, как бы не так. Сегодня простоты ни в чем ждать не приходится.

— Я вся внимание. — В своем голосе она услышала скрытый сарказм. Святые небеса, она начинает даже говорить как Брук. Она посмотрела на позаимствованную у сестры одежду и подумала, не заразителен ли случайно «брукизм».

— Люси убедила себя в том, что ей нужен лишь один этот визит, нужен для того, чтобы похвастаться тобой перед подружками, доказать, что она говорила правду.

В письме определенно именно так и сказано.

— А ты что, не уверен в этом? — Она и сама не была уверена, но у нее был козырь про запас. Как бы в принципе ни относилась к материнству Брук, она почти не бывает дома, а между тем у Люси имеется тетка, которая ждет не дождется познакомиться с племянницей. Тетка, которая будет любить ее и лелеять и сделает все, чтобы смягчить ее разочарование.

Фиц взглянул на нее.

— Найдя тебя, Люси уже не захочет отпустить. Тебе придется проявить твердость. Сегодня ты приехала, потому что она попросила тебя об этом, но причины, по которым ты оставила ее со мной, не исчезли. У тебя очень важная работа, из-за которой ты почти не бываешь дома, и ты знаешь, что ей лучше будет со мной. — Он отчеканил все так, словно отрепетировал заранее. Не исключено, что так оно и было.

Брон слышала твердый голос, излагающий положения закона. Но она слышала и кое-что еще. Она слышала страх. Джеймс Фицпатрик отчаянно боялся потерять ребенка, которого любил, которого вскормил, о котором заботился, в котором души не чаял, — боялся, как бы не пришлось отдать этого ребенка женщине, ставшей для многих кумиром. Он сознавал, с какой легкостью Люси может поддаться очарованию такой блистательной матери, не обремененной никаким материнским опытом.

Да, рядом с Люси не было мамы, которая могла бы прижать ее к себе, чтобы перестало болеть ушибленное место. Ее не было рядом, чтобы почитать сказку или прогнать из-под кровати ночные страхи. Но зато мама, которой не было рядом, не заставляла ее прибираться в комнате. Не заставляла доедать овощи, чистить зубы… не приставала со всякими противными придирками.

Брук всегда прекрасно удавались родственные отношения на расстоянии. Она была милейшей дочерью. Сплошное очарование и подарки… Никогда не задерживалась дома надолго и поэтому не успевала стать раздражительной, вспыльчивой или измотанной от бесконечной домашней рутины.

Брон взглянула на Фица. Его недоверие разозлило ее, но неожиданное выражение ранимости на его лице почти тронуло ее сердце.

Однако Брон знала сестру; Брук заставила бы его немного подергаться, прежде чем отпустить с крючка: она просто обожала иметь такую власть над людьми.

— Трусишь, Фиц?

Нотка вызова в ее голосе заставила его резко вскинуть голову.

— Никаких игр, Брук. Оставь Люси в покое. Она не игрушка, с которой ты можешь поиграть, а потом бросить ее. Свой выбор ты сделала много лет назад. Как и я. Если у тебя возникли сожаления, то тебе придется с ними жить.

А у Брук были сожаления? Думала она когда-нибудь о дочурке, от которой отказалась, хотелось ли ей узнать о ее судьбе?

— Возможно, у Люси будет другое мнение.

— Я в этом уверен. Уверен, что о такой матери, как ты, грезят во сне все маленькие девочки. — Он зло взглянул на нее. — Или, правильнее будет сказать, видят такую мать в ночных кошмарах. Я рассчитываю, что ты сошлешься на крайнюю занятость, из-за которой можешь позволить себе только очень краткий визит. Наверняка сейчас у тебя на прицеле по крайней мере дюжина зверушек, которым грозит вымирание, и, поверь мне, они нуждаются в тебе гораздо больше, чем Люси.

— Если дело обстоит так, то зачем ты разыскал меня, Фиц? Разве не проще было бы оставить все как есть?

— Нет. Она нашла свое свидетельство о рождении, фотографии…

— Большая неосторожность с твоей стороны.

— Да. И вот мне наказание.

Наказание?

— Ты прямолинеен, верно, Фиц?

— Научился у тебя. — Уж она-то наверняка не сохранила никаких фотографий. Брук не из тех, кто обременяет себя эмоциональным багажом. — Сегодня ты сделаешь так, чтобы моя дочка была рада и счастлива, а потом в четыре часа я отвезу тебя на станцию и посажу в поезд.

Его дочка. Он так это подчеркнул — словно отсек ее, то есть Брук. Можно подумать, он родил ее в одиночку.

— Значит, я не приглашена даже на чашку чая?

— Приглашена. Просто ты очень-очень занята и принять приглашение не можешь. — Фиц почувствовал, как его руки судорожно сжали баранку, увидел, как предательски побелели костяшки пальцев, и сознательным усилием ослабил хватку. Она не отреагировала на брошенный им вызов. Вот и хорошо. — У женщины с твоим положением наверняка есть десятки более интересных дел. Подписание контрактов, заключение сделок, интервью.

— А Люси не будет разочарована?

Разочарована? У него все внутри сжалось при мысли о том, что будет чувствовать Люси. Она, конечно, не станет ни плакать, ни скандалить, но где-то в глубине своего существа будет винить его.

— Конечно, она будет разочарована.

— Понятно.

— Надеюсь, что это так, Брук, поэтому не будь с ней слишком ласковой. — Хотя напрасно он беспокоится. Как только она окажется в центре внимания всех этих мам и пап, восхищающихся знаменитой спасительницей природы, дочь перестанет ее интересовать.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты просто придерживайся своей роли защитницы матери-земли, Брук. В конце концов, это именно то, что удается тебе лучше всего. Можешь сиять, улыбаться и покорять все сердца, которые окажутся в поле зрения, и, более того, чем больше сердец ты покоришь, тем больше мне это понравится. Потому что тогда Люси будет знать, что ты в первую очередь общественное достояние и только где-то потом ее мать.

— Ты хочешь, чтобы я отнеслась к ней просто как к еще одной фанатке? — Она казалась потрясенной, и на какой-то момент Фиц засовестился. Но только на момент.

— Ну, для тебя это ведь так и есть, если честно. — Он помолчал, но, не дождавшись ответа, нетерпеливо сказал: — Сегодня ты можешь сколько влезет играть для своей публики любящую мать, но со мной не пробуй притворяться, я слишком хорошо тебя знаю. Для тебя это просто еще один повод для самолюбования, верно?

Глава четвертая

Знает ее? Джеймс Фицпатрик думает, что знает ее? Брон с трудом сдерживала смех. А может, истерику.

Она сидела рядом с ним в одежде сестры, на ней были украшения сестры, от нее пахло духами сестры, она воспользовалась именем сестры. Он даже поцеловал ее — и ничего не заметил. Вот насколько хорошо он знал Брук.

— Честно? — переспросила она, словно не понимая, куда он клонит.

Она действительно не понимала.

— Да, честно, черт побери. Вспомни, ты вообще не хотела Люси. Ты отдала ее мне и ушла, не оглянувшись. И раз уж мы говорим о честности, то, может, скажешь мне, зачем ты это делаешь, зачем утруждаешь себя? — Его взгляд, казалось, пробуравил ее насквозь.

Почему он не увидел разницы? Неужели настолько ослеплен ее внешним сходством с Брук, что не заметил вопиющих несоответствий? Да, они похожи — особенно когда у нее эта новая прическа и на ней одежда сестры, — очень похожи, но далеко не как две капли воды. Во-первых, Брук на дюйм ниже ростом.

Уж не думает ли он, что она подросла? И неужели мог предположить, что она до сих пор живет дома? Сама возится на кухне? Если он так думает, значит, совсем не знает Брук.

Сердце Брон стучало так громко, что, казалось, он должен был слышать этот стук сквозь шум двигателя. Конечно, она могла сказать ему правду. И скажет — перед тем, как уехать из Брэмхилла. Скажет и насладится зрелищем того, как на нем начнет трескаться и разваливаться броня этой высокомерной самоуверенности.

Но пока придется играть свою роль: она обещала Люси, что сегодня мама к ней приедет, и никоим образом не собирается нарушать это обещание.

— Возможно, на меня подействовала угроза звонка в воскресные газеты с эксклюзивным разоблачением моего порочного прошлого, — сказала наконец Брон, испытывая некое удовольствие от шутки, понятной только ей. Даже если у нее и нет сколько-нибудь весомого прошлого, то это вовсе не значит, что она какое-то ничтожество и ею можно командовать. Некоторые пытались. Социальные работники, врачи — все те, кто говорил, что ее матери было бы лучше в интернате для престарелых. А маме хотелось лишь одного — чтобы ее не тревожили и дали спокойно умереть дома. Брон показала им всем, покажет и ему.

А Фиц между тем улыбался, хотя улыбка была невеселой.

— Вот видишь, Брук. Честность творит чудеса.

— Неужели ты меня так сильно ненавидишь?

Меня.

Она так легко вжилась в свою роль, что на какой-то момент у нее мелькнула мысль: возможно, она похожа на сестру в большей степени, чем хотелось бы верить.

Фиц долго смотрел на нее, не отвечая — не хотел или просто не мог. Потом беспорядочный хор клаксонов привлек его внимание к дороге, и он дал газ.

— Потерпи немного! Через несколько минут мы остановимся. Тогда и поговорим.

Поговорим? Она не собиралась много разговаривать, и так уже, похоже, переборщила — зачем-то задала этот дурацкий вопрос. Ответ ей не нужен. Совершенно очевидно, что он питает отвращение к Брук за все, что она ему сделала. Но мужчины постоянно делают женщинам то же самое. Ведь для появления ребенка нужны, как-никак, двое, так почему бы иной раз мужчине не остаться с ребенком на руках, пеленками, с бессонными ночами и отложенными планами?

Еще через полмили он въехал на парковку у паба.

— Пошли. Надо немного перекусить — день будет долгий.

— Я не хочу… я не… — Как можно помышлять о еде, когда она сплошной комок нервов? — Я не голодна, — сказала она, отодвигаясь назад, когда он обошел машину и открыл ей дверцу.

— Не надо, Брук. Я не хочу устраивать скандал на публике. — Он сделал глубокий вдох. — Я не ненавижу тебя. Хотя и должен был. — Он помолчал. Его лицо было неподвижным и лишенным всякого выражения, зато резко звучавший голос выдавал его с головой. — Я действительно думал, что ненавижу тебя, — до вчерашнего дня. Как всегда, ты добилась желаемого, Брук, так что можно сейчас спокойно обмыть твою победу стаканом вина и насладиться ею с удобствами. — Он взял ее за руку, чтобы помочь выйти (или вытащить?), но она быстро сама выбралась из машины.

Теперь они стояли друг против друга. Его грозовые синие глаза не предвещали ей ничего, кроме новых неприятностей. Снова проигрывалась сцена на кухне — он сейчас ее поцелует, подумала она отстраненно, словно все это происходило с кем-то другим.

Он уже поднял руку, чтобы прикоснуться к ее лицу, но, поколебавшись, провел пальцами по едва заметному шраму под левой бровью.

— У Люси точно такой же шрам, — задумчиво проговорил он.

От этого нежного прикосновения Брон почувствовала, будто вязнет, будто ее засасывает зыбучий песок.

— Возможно, это наследственное, — выдавила она из себя.

— Ей было шесть, она несла чашку и споткнулась, — продолжал он, вспоминая. — Сколько было крови…

Она припомнила свой аналогичный случай со стаканом, панику отца, самообладание матери, которая завернула ее в одеяло, сунула в руки отцу, а сама, сев за руль, отвезла их на станцию «скорой помощи». Делать все одному, наверно, очень трудно, подумала она. Быть матерью и отцом в одном лице, когда рядом нет никого, кто бы сказал тебе: «Не суетись… все будет в порядке…»

Что ж, все это ей знакомо. Она знала все о ночных страхах, когда казалось, что мама вот-вот умрет; знала мгновения радости, когда кризис в очередной раз проходил. И она тоже была одна. Рядом не было никого, кто поддержал бы ее, сказал бы, что все будет хорошо. Хотя она всегда знала, что наступит такой день, когда хорошо не будет.

— Шесть лет? Тогда это определенно наследственное, — сказала она охрипшим от волнения голосом.

Несколько секунд Фиц не двигался, словно о чем-то глубоко задумался, потом отступил назад. Опасность миновала.

Время было раннее, и посетителей в пабе почти не было. Брон не думала, что здесь ее может заметить кто-нибудь из фанатов сестры, однако Фиц, очевидно, этого не исключал, потому что усадил ее за столик в тихом уголке подальше от бара, прежде чем отправился заказывать сэндвичи, и вернулся с бокалом сухого белого вина для нее и чашкой кофе для себя. Она бы тоже предпочла выпить кофе, но он ее не спросил. И правильно сделал: Брук точно выбрала бы вино.

Хорошо бы знать побольше… О его отношениях с сестрой…

Брон отогнала эту мысль. Нет. На самом деле ее интересует только Люси. Как она выглядит? Чем увлекается? Кто присматривает за ней, пока отец на работе? Но Брук не стала бы интересоваться домашними мелочами. Что захотела бы она узнать через восемь лет?

— Чем ты сейчас занимаешься, Фиц?

Он взглянул на нее поверх чашки с кофе.

— Все еще делаю фильмы, но ничего такого, что стоило бы твоего внимания, Брук. Человек не может мотаться по белу свету, если растит ребенка. Но ты, конечно, это знаешь. Ты и тогда знала.

Так вот какой выбор сделала ее сестра… Материнским обязанностям предпочла карьеру. А он?

«Студия Фицпатрик»… Брон уставилась на его длинные пальцы, обхватившие чашку. Длинные, тонкие, сильные. Из него получился бы хороший керамист, подумала она. У него хорошо получалось бы любое дело. Тут она почувствовала, что ее щекам становится жарко от такого поворота мыслей, и спросила:

— Какого рода фильмы?

— Разве ты не знаешь? — Он пожал плечами. — Хотя с какой стати тебе это знать? Я делаю мультфильмы, Брук. Правда, хотел… мне нужно было работать дома, и когда другу пришла в голову идея создать детский телесериал… — он опять пожал плечами, — это было хоть какое-то занятие.

Потом вернулась бы Брук, и он взялся бы за намеченное? Да только она не вернулась.

— Если ты все еще занимаешься этим, значит, ты преуспел, — бодрым тоном сказала она. — Я могла их видеть?

Он скупо улыбнулся.

— Не знаю, Брук. Это зависит от того, часто ли ты смотришь детские телепередачи.

Проводя долгие часы у постели матери, она мало что видела.

— Ну а все-таки?

Он пожал плечами.

— Первым был «Мышонок Эйнштейна», потом «Пряник и Помадка», «Воздушный шарик Беллами»…

Она изумленно уставилась на него. Так это он сделал такие прелестные мультяшки? Фиц истолковал ее молчание как отрицательный ответ.

— Ну, может, ты видела «Могглов»? Это самый последний…

— «Могглы»? Это твоя работа? Они же просто великолепны…

— Ты их поклонница? — Он улыбнулся. — Тогда, если тебе очень повезет, обнаружишь одного из них в своем рождественском чулке.

— А откуда он возьмется, этот Моггл?

— Мы открыли свое производство и торопимся изготовить их как можно больше к рождественским праздникам. И еще книжки.

— Ты делаешь это сам? И у тебя еще остается время на то, чтобы создавать фильмы? А время на то, чтобы жить, у тебя остается? — У Брук это было любимым присловьем. Хотя она ни разу не поинтересовалась, откуда оно, время на личную жизнь, у сестры возьмется.

Фиц гневно сверкнул глазами.

— Если ты спрашиваешь, остается ли у меня время для Люси, то ответ таков: я делаю так, чтобы оставалось…

— Нет, что ты, я не об этом. — Не думая, Брон успокаивающим жестом положила ладонь ему на руку. Покрытая темным загаром рука на ощупь оказалась теплой и мускулистой. Внезапно опомнившись, она быстро отдернула руку. — Я поражена. Честно.

— Правда? — Он опустил глаза в чашку. — Что ж, это поддерживает местную экономику, хотя и не идет ни в какое сравнение с трудами по спасению земли.

Боже, с какой горечью это сказано. Но чему удивляться — он ведь остался с ребенком на руках.

— Но Люси наверняка в восторге.

Он вскинул на нее глаза, явно удивленный ее теплотой и воодушевлением.

— Да, она идеально подходит для испытания опытных образцов. — Фиц неожиданно улыбнулся не скупой улыбкой, а широко, по-настоящему, и у Брон часто заколотилось сердце. — То, что не сломается, пройдя через ее руки, с легкостью пройдет все обязательные для игрушек испытания на безопасность.

— Бедный ребенок, — сказала она с неподдельным сочувствием. — Я знаю, каково это.

— Да? Я что-то не помню, чтобы ты страдала неуклюжестью. Скорее наоборот, но поскольку тогда ты проводила большую часть времени лежа на спине…

Брон мучительно покраснела, и бокал у нее в руке опасно задрожал. Она быстро поставила его на стол, получилось слишком резко, но Фиц отреагировал мгновенно, как человек, привыкший предотвращать катастрофы такого рода, и не дал бокалу упасть.

— Не исключено, что беременность временно излечивает от этого недостатка, — задумчиво продолжал он, поправляя бокал.

Брон сурово отчитала себя за потерю самообладания. Брук никогда не покраснела бы в подобной ситуации. Нельзя втягивать себя в такие разговоры. Обернувшись назад, она спросила:

— А что там насчет сэндвичей?

— Я полагал, что ты не голодна.

Его тон намекал, что он все понимает: она отказывается от приглашения в прошлое.

— А я и не голодна, — раздраженно сказала Брон. — Но не сидеть же здесь полдня ради сомнительного удовольствия наблюдать тебя за едой.

Фиц расслабился. Он уж начал было сомневаться, что его собеседница — та самая Брук Лоуренс, которую он знал. Он не помнил никакого шрама, да и этот румянец — что-то новенькое… Конечно же, он ожидал, что изменения будут. Тогда она была студенткой третьего курса, а теперь — большая знаменитость. Глупо было ожидать, что слава сделает ее более милым, более добрым человеком. И не сделала. Она просто пробует себя на роль матери. Поощрять ее в этом незачем.

— Расскажи мне о Борнео, — сказал он, когда принесли еду. — Ты ведь была там во время лесных пожаров, не так ли? — Си-Эн-Эн показало ее прижимающей к груди осиротевшего детеныша орангутанга и драматически взывающей к международному сообществу о помощи. Как странно, что она могла испытывать такое сильное чувство по отношению к обезьяне и оставаться такой равнодушной к собственной малышке.

— Мне не хочется говорить об этом, — попробовала уклониться от ответа Брон.

— Было совсем плохо, да?

Было действительно плохо. Даже лишенная сентиментальности Брук, вернувшись домой, выплакала все глаза. Брон никогда еще не видела ее в таком состоянии. Плакала ли она, когда отдавала Люси? Может, заперлась в своей комнате и ревела навзрыд, а потом взяла себя в руки и наклеила на лицо улыбку, чтобы никто не догадался о ее истинных чувствах? Именно так она и поступила после поездки на Борнео, когда начала кампанию с целью привлечь внимание мировой общественности к этим проблемам. Она делала то, что у нее исключительно хорошо получалось.

— Да, было плохо. — Тут им принесли сэндвичи, и это спасло ее от дальнейших расспросов.

— Что ты ей сказал? — спросила Брон, когда они подъезжали к Брэмхиллу.

— Что я сказал Люси? О тебе? — Он немного подумал. — Сказал, что ее мама совершенно особенный человек, делающий очень важную работу. Сказал, что тебе приходится часто уезжать и жить в таких местах, куда нельзя взять с собой ребенка. И что ты, хорошо зная, как нужна маленькой девочке стабильность, оставила ее со мной.

Это было сказано гораздо мягче, чем того заслуживала Брук, но он, понятно, хотел ее защитить. Ведь любовь матери — первейшая потребность ребенка.

— А ей разве не хотелось узнать, почему я никогда не навещала ее?

— Нет. К тому времени, как она достаточно подросла, чтобы задуматься над этим, она уже успела увидеть, что у многих ее сверстников только один родитель. А потом, позже… может, она думала, что меня ее расспросы расстроят.

Глубоко внутри Брон испытывала сострадание к этой незнакомой девчушке. Как если бы слышала тоненький плач среди ночи, который хватал за душу, и ей хотелось дотянуться до страдающего ребенка, прижать к себе, успокоить. И это было совершенно новое для нее чувство…

— Ты никогда не говорил, кто…

— Таков был уговор, Брук, — резко перебил он. — Если я беру ее, то она остается со мной. Ты сделала свой выбор, подписала бумаги…

Какой еще выбор? Нет ничего хуже незнания. Ей не верилось, что Брук могла быть такой… холодной.

— А как она нашла свидетельство о рождении?

— В школе им задали работу по истории семьи, и она выяснила, что имя матери записано в ее свидетельстве о рождении. Она взяла мои ключи и порылась у меня в письменном столе.

— Какая жалость, что меня зовут не Джейн Смит.

— Это не помогло бы. Там были и другие вещи… документы об опеке… — (документы об опеке?) — кое-какие фотографии… — На щеках у него выступили желваки. — Я подумал, что позже, когда она станет достаточно взрослой, ей, возможно, захочется тебя найти. Похоже, она стала достаточно взрослой, когда я на минуточку отвернулся.

— Фиц…

— Так, с этим все, — перебил он, сбрасывая скорость перед тем, как свернуть в широкие ворота. — Рисуй на лице эту свою профессиональную улыбочку, Брук, и держи ее до конца представления. Эмоции здесь неуместны.

— Нет, конечно.

Брон уже раньше мимоходом задумывалась, почему Фиц не предложил ей встретиться с Люси сначала в приватной обстановке. Теперь она понимала, почему он предпочел для этого школьное мероприятие и почему за ней заехал. Так все у него будет под контролем. Она сразу окажется в центре всеобщего внимания, а потом, как только спортивный праздник закончится, он быстренько увезет ее. И не произойдет никакого слезливого воссоединения. Эмоции здесь неуместны.

Джеймс Фицпатрик, таким образом, выполнит заветное желание дочери, а она окажется в роли той бессердечной матери, которая настолько занята «важными» делами, что может уделить Люси не больше пары часов. Брон вдруг почувствовала, что ей не нравится сценарий, которому она должна следовать. Что бы ни сделала Брук, такого обращения она не заслужила. Не заслужила и Люси.

— Нет, — повторила она, на этот раз с большей силой. Но под колесами «рейнджровера» уже заскрипел гравий подъездной дорожки, и Фиц, нахмурившись, но не притормаживая, посмотрел на нее. — Это неправильно. Я не могу этого сделать. Так не могу.

— Передумывать уже поздно, — резко бросил он, останавливаясь рядом с десятками других машин, съехавших с дорожки на открытое пространство. — Люси ждет тебя и, несмотря на запрещение болтать об этом, наверняка рассказала Джози…

А Джози наверняка рассказала всему свету. Казалось, целая жизнь прошла с тех пор, как ей было восемь лет, но Брон хорошо помнила детскую впечатлительность.

А потом Брон увидела ее. Высокая девочка в темных шортах и белой футболке неслась к ним через поле. Длинные руки, длинные ноги, нокаутирующая улыбка. И, несмотря на растрепавшиеся кудри каштанового цвета, она была вылитая Брук в восьмилетнем возрасте. Прежде чем Фиц успел удержать ее, Брон выскочила из машины и, широко раскинув руки, крепко обняла Люси.

— Ох, Люси. Моя дорогая малышка Люси. — Она думала, что у нее давно выработался иммунитет к слезам. Как-то раз, в восемнадцать лет, она плакала от жалости к себе, а потом только от облегчения, когда маме удавалось побороть очередной кризис. Сейчас от наплыва эмоций у нее так сдавило горло, что она не могла говорить, даже если бы знала, что сказать.

Несколько мгновений, пока Брон стояла, зарывшись лицом в детские кудряшки, все висело на волоске, но она в конце концов сумела взять себя в руки, опустила девочку на землю и присела перед ней на корточки. Откинув со лба малышки непослушный завиток, она кончиком пальца дотронулась до крошечного неровного шрамика над глазом. Глаза были синие, но не темные, не чернично-синие, как у Фица, а светло-синие, как летнее небо. Бронти узнала этот цвет. Точно такого же оттенка были глаза у мамы. Как жаль, что мама этого не увидит… Она поморгала. Плакать нельзя ни в коем случае. Надо улыбаться.

— Какая ты красивая, Люси, — сказала она. Люси, у которой глаза тоже были на мокром месте, от неожиданности широко улыбнулась.

— Правда? — Она подняла глаза на Фица. — Ты мне никогда не говорил.

— Нет, не говорил, боялся, как бы ты не заважничала. — Его голос показался Брон чуточку странным, и она взглянула на него снизу вверх, но он в это время повернулся навстречу пожилой женщине, спешившей к ним через лужайку. — Клэр, извините. Мы немного опоздали.

— Ничего страшного, мы и сами задерживаемся. — Она смотрела через его плечо; ее лицо выражало лишь вежливый интерес.

— Клэр, позвольте представить вам мать Люси…

— В этом вряд ли есть необходимость, Фиц. — Когда Бронти выпрямилась, все еще держа Люси за руку, Клэр протянула ей руку. — Я много раз видела мисс Лоуренс по телевидению, да и Люси, разумеется, о ней упоминала. Я — Клэр Грэхэм, директор школы. Мы очень рады приветствовать вас здесь сегодня, для нас это приятная неожиданность. — Она взглянула на Фица, потом на Люси. — Кажется, ты хотела помочь малышам, Люси.

Люси не шелохнулась. Бронти сжала ее руку.

— Твои друзья ждут тебя, Люси. У нас с тобой будет еще время — попозже.

Люси обернулась и увидела поодаль небольшую группку девочек. Она улыбнулась от уха до уха и вприпрыжку побежала к ним через поле. Брон показалось, что все ее существо буквально излучало триумф.

Клэр Грэхэм с ласковой улыбкой посмотрела ей вслед, а потом повернулась к Фицу:

— А знаете, вам не отделаться бутылкой шотландского виски и Могглом — вы ведь даже не намекнули мне, что привезете сегодня знаменитость. Материал о нашем спортивном празднике мог бы появиться на первой странице «Брэмхилл газетт», и тогда меня стали бы осаждать толпы родителей, чьи дети умирают от желания учиться в одной школе с дочерью Брук Лоуренс.

— Именно по этой причине я и промолчал, Клэр. Это частный визит. Нам обоим хотелось бы, чтобы таковым он и остался. Я уверен, что вы все понимаете.

Клэр кивнула.

— Разумеется. — Секунду помолчав, она сказала: — Мы сейчас начинаем, Фиц, может быть, вы захотите заснять старт? — Пока он доставал из машины ручную видеокамеру, она повернулась к Бронти: — Фиц делает для нас видеофильм; это наша небольшая попытка пополнить финансы, и чем больше детей ему удастся запечатлеть на пленке, тем больше копий мы сможем продать.

— Понимаю. — Бронти не удержалась от улыбки. Она чувствовала себя до смешного, до глупости счастливой. Она ведь почти боялась думать, чем обернется этот день. И уж во всяком случае, предполагала, что будут какие-то моменты неловкости. Она взглянула на Фица. Возможно, он тоже ожидал чего-то в этом роде. — Ты иди, Фиц, — сказала она. — И постарайся никого не пропустить.

— Может, хочешь пойти со мной и показать, как это делается?

Ох, какие мы… обидчивые.

— Вовсе нет. Мое место перед камерой, а не за ней.

Клэр Грэхэм перевела задумчивый взгляд с одного собеседника на другого.

— Пойдемте, я познакомлю вас с остальными учителями, мисс Лоуренс.

Брон не смотрела на Фица, потому что была уверена: его темные глаза полны зловещих предупреждений. Ну, так пускай и держит эти предупреждения при себе. Люси радовалась, и сама она тоже. Так почему бы ей не провести этот день в свое удовольствие?

— Замечательно, — сказала она и отошла от него, увлекаемая Клэр, почти не замечая, как поворачиваются вслед ей головы родителей, а замечая лишь то, что по мере увеличения расстояния между ней и Фицем ей дышится все легче.

Фиц провожал ее взглядом и ощущал, как внутри у него растет ком дурных предчувствий.

Он считал, что знает Брук, знает, как она функционирует, но сейчас ему чудилось в ней что-то необычное. Какая-то мягкость в линии рта, какая-то теплота в глубине красивых глаз. Что-то такое, чему он никак не мог найти определения. Конечно, она поездила по всему миру и, несомненно, видела много чудесного и ужасного. Это может изменить человека. В двадцать один год она обладала очаровательной внешностью и обаянием, которое могла пускать в ход по желанию. Все это было у нее и сейчас, но было еще и нечто большее. Ее лицо выражало характер, силу, способность сострадать.

Брук уже не студентка-третьекурсница, переживающая кошмар наяву. Она — женщина, достигшая успеха в жизни, а ребенок — это такой аксессуар, к обладанию которым стремится сейчас каждая такая женщина, причем желательно без приложения в виде мужчины, путающегося под ногами, чего-то требующего.

Готовенькая дочка, давно выросшая из хлопотного младенческого возраста, живая, умненькая девочка должна, с точки зрения такой женщины, как Брук, представлять собой весьма привлекательный вариант. Он смотрел, как она идет по травяному полю, болтая с Клэр, смеясь, вызывая у той ощущение причастности к чему-то особенному. У Брук это здорово получается. Она уже успела вызвать такое ощущение у Люси; его дочь находилась теперь в центре внимания, окруженная теми самыми девочками, которые так изводили ее последние несколько недель, и была на седьмом небе от счастья.

И он вдруг испугался. Брук в два счета может завоевать сердце Люси. Он по себе знал, что против ее шарма нет никакой защиты, кроме времени. И она далеко не дура. Сначала просто захочет взять Люси с собой в отпуск. Пускай у него в полном порядке все бумаги на опеку, но если он начнет возражать и сопротивляться, то она подаст на него в суд, а какой судья откажет раскаивающейся, убитой горем матери? Да ей и не придется обращаться в суд. Если Люси этого захочет, ничего другого ему не останется, как согласиться… Это ведь ее мать. Но это будет только началом. Придется вести переговоры о школьных каникулах, спорить о рождественских праздниках, и он должен будет уступать, потому что ни в коем случае нельзя травмировать Люси спорами такого рода и потому что…

А он-то думал, что все у него схвачено.

Фиц рассеянно провел рукой по волосам, пораженный собственной глупостью. Неужели он так никогда и не усвоит урока?

Но что можно было предпринять? Раз Люси узнала, кто ее мать, и Брук видела ее, то джинн уже выпущен из бутылки. Он обманывал себя, думая, что одной сегодняшней встречей все обойдется. Нет, все только начинается, и, нравится ему или нет, она с этого момента будет частью их жизни. Но насколько большой частью — вот вопрос.

Словно по подсказке, у него в голове стала проигрываться сцена у нее на кухне, когда он совершенно потерял голову и поцеловал ее.

Нет!

Но где-то в глубине себя он ощущал, как жгучее желание ослабляет волю, слышал, как шепчет «Да!» кровь у него в жилах, разнося жар во все уголки тела. Напрасно, он думал, что приобрел иммунитет к болезни по имени Брук Лоуренс…

Глава пятая

— Прошу вас, мисс Лоуренс, садитесь на мое место. — После того как с представлениями было покончено, председатель школьного комитета отступил в сторону и галантно предложил ей свой стул, но Брон хотела сидеть вместе со всеми родителями прямо на поле, поближе к Люси. Как бы поступила на ее месте сестра?

Да так, как и поступала с тех пор, как выросла достаточно, чтобы понимать: в жизни существует масса возможностей выбора, и если ты сама не изъявишь своих желаний, то это сделает за тебя кто-то другой.

Брон похлопала председателя по руке в знак того, что его любезность оценена по достоинству, и улыбнулась.

— Пожалуйста, не беспокойтесь. Я хочу присоединиться к остальным родителям, где смогу болеть за Люси: махать руками и вопить как сумасшедшая — и при этом не выглядеть по-дурацки. А поговорить нам можно будет и за чаем, не так ли?

В ответ все понимающе заулыбались. Брон едва верила тому, как легко все у нее получалось. Или это она сама успела так много впитать от Брук, наблюдая, как та манипулирует всеми и всем? Обладание властью такого рода может быстро ударить девушке в голову, подумала она, и если не поберечься, то это может и понравиться. Но сегодня она не собирается беречься. Сегодня она — не домоседка Бронти Лоуренс, заботливая и ужасно милая. Сегодня она — Брук, так что манипулировать окружающими ей даже необходимо. Включая и Джеймса Фицпатрика, если тот не будет вести себя как следует. Направляясь к полю, она усмехалась про себя, но при виде Фица с видеокамерой, идущего к ней через поле с непринужденной грацией, ее легкомысленное настроение моментально испарилось. Манипулировать им? Да кого она обманывает? С таким мужчиной это может довести любую женщину, оторвавшуюся от реальности, до беды. Большой беды.

— Это место не занято? — спросила она, быстро отворачиваясь, чтобы он не увидел, как она смотрит на него, словно влюбленная девчонка на эстрадного кумира, и уселась на детский стульчик, почти упершись коленями в подбородок, когда женщины, сидевшие рядом, молча кивнули. Заслонив глаза козырьком ладони, она посмотрела в сторону старта, где выстроилось около дюжины малышей с пухлыми ножками. — Какое первое соревнование? — спросила она, почти ощутив тот момент, когда Фиц внезапно остановился и повернулся в другую сторону. Ей потребовалась вся сила воли, чтобы не обернуться и проверить, так ли это.

Тут соседка протянула ей лист бумаги со списком состязаний и указала на первую строку.

— Это детсадовское соревнование с яйцом и ложкой.

— О, гениально. Интересно, кто-нибудь подменил одно из яиц на сырое? Когда я училась в школе, кто-то всегда это делал… — И лед был сломан.

Медленно ведя камерой по рядам родителей, чьи лица светились радостью оттого, что не было дождя, что они увиделись со старыми друзьями, что могут «поболеть» за своих детей, Фиц вдруг увидел прямо перед собой Брук, смеющееся лицо которой заполнило видоискатель. Она засмеялась в ответ на что-то, сказанное сидящей рядом женщиной, и все вокруг нее тоже начали смеяться. Что же в ней было такого, что заставляло людей думать, будто она очень славная!

Что бы они подумали, узнав, с каким дьявольским упорством она настаивала на прерывании беременности, как ему пришлось уговаривать ее, что рождение ребенка — это еще не конец света?

Он смотрел на нее через объектив, вспоминая, как она была молода и как испугана, как панически боялась утренней тошноты. В беременности для нее не было ни красоты, ни радости, это уж точно.

Ему стоило неимоверных усилий следить за тем, чтобы она ела как следует, чуть ли не силой гнать ее в женскую консультацию, записаться вместе с ней на курсы естественных родов, чтобы знать, что делать, когда все начнется. Он успокаивал ее, когда она обнаруживала следы растяжек, покупал специальное масло и натирал им ее быстро растущий живот, уверял ее, что она все такая же красивая и желанная…

Он даже печатал ей курсовую работу в последние месяцы, когда у нее возникли проблемы с давлением и ей было рекомендовано больше отдыхать, возил ее на лекции, следил, чтобы она соблюдала постельный режим в остальное время.

И сидел с ней все долгие часы родов, читал ей, растирал спину, давал сосать кубики льда, заставлял правильно дышать, когда ей хотелось лишь одного — дать себе волю и кричать, кричать. Наградой ему была возможность наблюдать обыкновенное чудо — рождение Люси. Он влюбился в нее с первого взгляда.

А потом, когда лежащей рядом с ней малышке не исполнилось и часа, Брук заявила, что отдаст ее на удочерение.

Он был на сто процентов уверен, что она об этом пожалеет, что через несколько недель или месяцев вернется, захочет расторгнуть сделку. Он умолял ее выйти за него замуж. Был готов на все, чтобы это крохотное, беззащитное существо осталось с ним. Она это поняла и использовала. Под очаровательной внешностью скрывалась самая крутая женщина из всех, кого он когда-либо встречал.

А когда она получила все, что хотела, и подписала бумаги о передаче Люси под его опеку, то сказала ему, что он сумасшедший. Может, так оно и было, но за те восемь лет, на протяжении которых он растил Люси, ставки еще больше возросли. Восемь лет назад он был очарованным простачком без малейшего понятия о том, как изменится его жизнь и какую ужасную ответственность он на себя берет. Теперь он это знал и готов был пойти на все ради того, чтобы Люси по-прежнему была с ним.

На все.

— Вы — мать Люси?

Пожонглировав своей чашкой с блюдцем, Бронти достала портмоне и извлекла десятифунтовую купюру.

— Да, — сказала она, расплачиваясь за лотерейные билеты. Как-никак, а Люси именно за этим и позвала ее сюда — чтобы все знали, что она не врала.

— Но ведь вы с Фицем не… не были…

— Женаты? — Бронти ощутила присутствие Фица у себя за спиной за секунду до того, как его рука опустилась ей на плечо, но все равно вздрогнула.

— Брук считает брак пережитком. — Он взял у нее чашку, со стуком подпрыгивавшую на блюдце. — Или по крайней мере считала. Может, сейчас ты считаешь иначе, дорогая?

Чувство уверенности в себе росло сегодня у Брон с каждым часом. Она провела годы, ухаживая за матерью, и привыкла к тому, что ее считают женщиной ограниченной. Ведь если бы она соображала, то поместила бы мать в интернат для престарелых и попробовала бы добиться чего-нибудь в жизни, как сестра. Правильно?

Временами она и сама так думала о себе. Самоуважение — это ведь во многом отраженное мнение других. Сегодня же люди относились к ней с уважением, восторженно внимали ее словам.

Что ж, она была достаточно хорошо осведомлена об идеях Брук и достаточно часто смотрела видеозаписи телевизионных программ, чтобы справиться почти с любым вопросом, какой могли ей здесь задать.

Другое дело — брак. Прошло очень много времени с тех пор, как они с Брук разговаривали по-сестрински, в том числе и о мужчинах, так что у нее не было ни малейшего понятия о том, как сестра смотрела на брак. У них как-то вообще не заходил об этом разговор. Сейчас, испытывая волнение от тепла его руки, она моментально лишилась уверенности и посмотрела на него снизу вверх в надежде на подсказку.

Его взгляд был непроницаем. Он бросил ей приманку, но ничем не намекнул, какого ответа ожидал.

Тут до нее дошло, что все ждут ее ответа, что она тут — главная, и у нее возникло некое ощущение власти; она почувствовала нежелание спускать ему что бы то ни было, особенно подобные дешевые штучки.

— Ты делаешь мне предложение, дорогой?

Мгновенно воцарилась полная скрытого смысла пауза, когда даже звук от падения булавки показался бы оглушительным грохотом, а потом Фиц все с тем же непроницаемым выражением лица пожал плечами и сказал:

— Предложение остается в силе.

Неужели он предлагал Брук выйти за него замуж?

— Мамочка! — Брон обернулась на голос Люси. Разумеется, он предлагал ей выйти за него замуж. Ведь у них был ребенок. Ребенок, которого он явно хотел, даже если у Брук были другие планы. — Мамочка, ты подойдешь поздороваться с Джози? Она моя лучшая подруга и очень-очень хочет с тобой познакомиться.

Брон посмотрела туда, где стояла с застенчивым видом другая маленькая девочка.

— Обязательно подойду, солнышко. — Она взглянула на взрослых, стоящих перед ней полукругом и заинтригованно переваривающих услышанный волнующий разговор. — Прошу меня извинить, — сказала она и, протянув Люси руку, позволила ей увести себя.

Фиц смотрел, как они уходят, обуреваемый желанием присоединиться к ним, усесться на траву рядом с ней и двумя девчушками и смеяться чему-то, как они. К ним подошла мачеха Джози с животом, свидетельствующим о поздней стадии беременности, ведя за руку маленького сынишку. Брук ласково притянула мальчика к себе, и ее лицо осветилось ласковой улыбкой.

Отвернувшись, Фиц оказался лицом к лицу с группой людей, которую только что оставила Брук; все они тотчас уставились на него. Он извинился и отошел, подхватив свою камеру, куда нужно было вставить новую кассету. Пальцы у него дрожали. Он фактически сделал ей предложение на глазах у дюжины свидетелей. Кто дернул его за язык? Просто смешно и глупо. Даже если предположить, что это ее заинтересует.

Боже мой, да у нее наверняка целая свита поклонников. Мужчин с деньгами. Мужчин, обладающих властью. Именно такие мужчины ей всегда нравились.

И любой, на ком она решит испытать свое обаяние, будет стоять на коленях уже через считанные секунды. Ей бы следовало написать на лбу предупреждение от имени службы здравоохранения: «Опасна для вашего здоровья». Над этим шрамом. Он нахмурился. Она вроде бы сказала, что шрам у нее с детства. Странно, что он его не помнит…

— Фиц? — Он обернулся к подошедшей Клэр Грэхэм. — Как вы думаете, мисс Лоуренс согласится вручить призы нашим победителям?

Он пожал плечами.

— Наверно, надо спросить у нее. По-моему, лучше, чтобы эта просьба исходила от вас.

Клэр сочувственно посмотрела на него.

— Все так трудно, да? — Она прикоснулась к его руке. — Думайте о Люси, Фиц. Смотрите, как она счастлива. Сияет, словно рождественская елка.

— Я только надеюсь, что эта радость не столь же недолговечна.

— Совсем не обязательно. Вы взрослые люди и сможете найти какое-то решение, если очень захотите.

— Наверно, вы правы, Клэр.

Но какое? Он видел, как Брук вскочила на ноги при приближении Клэр Грэхэм и одарила ее своей лучезарной улыбкой. Он научился предвосхищать эту улыбку за секунду до ее появления.

Но в то утро, на кухне, все было иначе. Там не было ничего спланированного, заранее рассчитанного… Что ж, может быть, Брук изменилась. Впрочем, он зря беспокоится. Через пару дней она отправится куда-нибудь читать лекции или у нее начнется цикл выступлений в крупных городах с раздачей автографов, так что она снова забудет о Люси.

А может, и не забудет. Увидев Люси, будет думать о ней постоянно.

Тут началась вторая часть соревнований, и он был слишком занят с видеокамерой, чтобы думать о Брук. Однако он слышал ее среди гомона толпы, когда она подбадривала Люси во время бега на короткую дистанцию и когда Люси, прыгая в высоту, преодолела планку с огромным, как ему показалось, запасом.

Клэр Грэхэм была права. Люси и правда вся светилась. Ему не хотелось думать, каково ей будет, если мать попрощается в конце дня и уйдет.

Он опустил видеокамеру, вдруг осознав, что все это время использовал ее, чтобы держаться подальше от Брук. Пустая трата времени. Клэр права, Люси нужна мать, и он обязан позаботиться, чтобы она у нее была. Вместо того чтобы держать Брук на расстоянии, он должен был употребить это время на то, чтобы заключить с ней какой-то мир. Если она на самом деле изменилась, если они могут быть друзьями, то это многое меняет.

— Брук! — На мгновение ему показалось, что она его не слышит. Он снова окликнул ее по имени, и она резко обернулась.

— Фиц. Прости. Я задумалась. — Ее лицо тоже светилось внутренним светом. — Она просто потрясающая, верно?

— Кто, Люси? Я тоже так считаю, но я это знал всегда. — Он готов был откусить себе язык, когда понял, как иронично, должно быть, прозвучали его слова. Он протянул ей руку: — Мы можем подойти к ней вдвоем и сказать ей, какой она молодец.

После секундного колебания она почти застенчиво подала ему свою руку, и он помог ей встать. Так они и держались за руки, пока шли через поле.

— Ты замечательно поработал, Фиц. Можешь ею гордиться. — Брон помолчала. — Или у тебя была какая-нибудь сказочная няня?

— Няню я не мог себе позволить. Пока не пошли деньги от телесериала, приходилось жить на случайные гонорары и прежние сбережения. Потом да, я нанял женщину для уборки и для того, чтобы кто-то оставался с Люси в мое отсутствие. Вот и все.

— Спасибо тебе, Фиц. — (Он остановился, повернулся к ней.) — Спасибо тебе за то, что сделал ее счастливой. — Она сморгнула, но недостаточно быстро, и он увидел, как у нее по щеке катится слеза. Он машинально поднял руку и смахнул ее пальцем. Слезинка. Он видел ее в гневе, видел в депрессии, видел ее, когда ей было больно, но никогда не видел плачущей. Ни разу. В ее репертуаре слез не было. Может быть, именно поэтому он обнял ее и привлек к себе — в знак утешения за все потерянные годы. — Прости, — пробормотала она, уткнувшись ему в плечо. — Это так глупо.

— Нет. Не глупо. — Это можно было понять. Можно, если бы на этом месте стояла не Брук, а кто-то другой. Он посмотрел на нее сверху вниз и нахмурился. — Знаешь, Брук, если бы такое было возможно, то я был бы готов поклясться, что ты стала выше ростом.

Она моргнула от неожиданности. Потом с вымученной улыбкой сказала:

— А вот это уж глупо так глупо. После восемнадцати девочки больше не растут.

— Это точно?

— Ну, плюс-минус один год. Видишь ли, я знаю это из курса биологии…

— Ну да, у тебя по биологии диплом с отличием…

Тут к ним подбежала Люси. Он подхватил девочку на руки и стиснул в объятиях, а Брон наклонилась вперед и поцеловала ее в щечку, создав на мгновение картинку идеальной счастливой семьи.

— Молодец, Люси. Ты выступила превосходно.

Люси просияла.

— Папа спрашивал тебя, можешь ли ты остаться на чай? Вчера я испекла несколько кексиков, а миссис Лэмб готовит сэндвичи с копченой лососиной и огурцами…

— Ты можешь?

Брон быстро взглянула на Фица, удивленная неожиданной теплотой в его голосе. А как же его прежнее требование, чтобы она отказалась, сославшись на занятость? Хотя не исключено, что он говорил сейчас так ради Люси.

— Если ты занята, то просто скажи, и я отвезу тебя прямо на станцию, — добавил он.

Вот оно, это напоминание.

— Ну кому же придет в голову отказываться от сэндвичей с копченой лососиной и домашних кексов? — милым тоном спросила она. И была разочарована тем, что это его ни капельки не рассердило.

— О, здорово! Я покажу тебе свою комнату. Папа разрисовал ее для меня, и она правда замечательная. Если ты останешься, я еще покажу, как хорошо умею плавать. По субботам мы с папой всегда ходим плавать. Ты можешь остаться? — простодушно спросила Люси.

— Не искушай судьбу, Люси. Ты просила день, и ты его получила. Твоя мама очень занятая леди…

— И у меня нет с собой зубной щетки, — сказала Брон, перебивая его и всем видом давая понять, что вполне способна сама найти предлог. Когда ей этого захочется.

— Но ты еще вернешься?

— Люси! — предостерегающим тоном сказал Фиц. — Не пора ли тебе бежать? Ты нужна мисс Грэхэм для вручения призов.

— Тогда ей нужна и мама тоже, разве нет? — дерзко сказала Люси.

— Да, разумеется. — Брон последовала за девочкой, тем более что Клэр действительно махала ей рукой.

Мисс Грэхэм пригласила ее к столу, заваленному цветными лентами и призами, и Брон, сияя улыбкой, стала прикалывать победителям ленты, вручать призы и памятные значки. Все шло без сучка без задоринки, она никого не уколола булавкой, не разбила ни один приз. Ее не смущали даже непрерывные фотовспышки, когда гордые родители фотографировали своих маленьких героинь в момент награждения. Все было в порядке, даже когда подошла очередь Люси, которая награждалась серебряным кубком за наибольшее количество побед. Улыбаясь, она протянула Люси кубок под восторженный вопль ее подружек. И тут увидела Фица, наводящего на нее свою видеокамеру. Ей показалось, будто он этим черным объективом собирается просверлить ей череп, чтобы узнать ее секреты, и внезапно самообладание оставило ее и у выпавшего из рук кубка отлетели крышка и подставка.

— Ничего, мамочка, это просто малюсенькая вмятинка, — сказала Люси, когда они отъехали от школы. — Папа починит. Он здорово умеет это делать.

— Я очень много практикуюсь, — кротко проговорил Фиц.

Люси только хихикнула.

— По-моему, это классно, что ты тоже роняешь вещи. Все теперь поймут, что ты и правда моя мама.

Бронти улыбнулась.

— Ну вот, хоть раз в жизни кому-то нравится моя неуклюжесть.

— Чай может оказаться интересным мероприятием, — сказал Фиц, покосившись на нее. Его лицо приняло задумчивое выражение.

— Мы можем устроить в саду пикник с бумажными стаканчиками и тарелочками. — Люси засмеялась. — Тогда их можно ронять сколько угодно.

— И не придется мыть посуду, — добавила Бронти.

— Так будет определенно безопаснее. Одного комплекта идентичных шрамов вполне достаточно, благодарю вас.

Люси предложила, чтобы каждая показала свой шрам, и Бронти повернулась на сиденье и продемонстрировала ей маленький шрамик у себя под бровью.

— Ух ты! Здорово! — И Люси показала результат своего недавнего приключения с чашкой.

Фиц в это время сбавил скорость и свернул на подъездную дорожку, ведущую к небольшому дому в стиле эпохи короля Георга.

Дом из красного кирпича, выкрашенная в белый цвет решетка крыльца, алые лепестки с цветков вьющейся розы, усыпавшие дорожку, а в отдалении, под безоблачным небом, простирается синева моря.

— Как здесь красиво, — сказала Брон, выпрыгнув из машины, прежде чем Фиц успел открыть ей дверцу. — Какой изумительный вид… — Но Фиц смотрел не на вид, а на нее, и складка между его бровями стала еще глубже. Она с ужасом поняла, что Брук раньше была здесь с Фицем; они занимались любовью, зачали Люси… — Я забыла, — быстро сказала она. Как будто такое можно забыть.

— Идем же, мамочка. — Люси тянула ее за руку. — Сначала я покажу тебе мою комнату. Папа там нарисовал для меня всех своих персонажей…

Бронти натянуто улыбнулась Фицу и вошла в дом вслед за Люси. Холл был оклеен обоями в блеклую золотую и зеленую полоску, которые выглядели как старинные шпалеры. Изогнутый стол у стены и висевшее над ним зеркало в золоченой раме идеально вписывались в интерьер. Но здесь не было ни украшений, ни цветочной композиции, которые придавали бы интерьеру завершенный вид. Точно так же и у нее дома: все было убрано от греха подальше, пока она не подросла и не научилась управлять своими непослушными конечностями.

— А где ты живешь, мамочка? Какая у тебя комната?

Мамочка. Люси то и дело произносила это слово, словно это было заклинание, как если бы хотела убедить себя в том, что это новое в ее жизни лицо не исчезнет вдруг в клубах дыма, и Брон с упавшим сердцем поняла, что какая-то там неизвестная тетка послужит весьма слабым утешением для девочки взамен утраченной матери. Она сглотнула застрявший в горле комок и сосредоточилась на описании спальни Брук.

— Она белая. Там стоит старинная железная кровать под кружевным пологом и кружевным же покрывалом.

— И занавески на окнах?

— Да, и такие же занавески. — Комнату Брук отделал декоратор интерьеров в обмен на рекламу, которую он получил, когда снимки ее дома появились в каком-то журнале. — Они подвязаны широкими желтыми лентами. Там еще стоит большое старое мягкое кресло под чехлом…

— И он тоже белый?

— Там все белое, кроме ковра. Он светло-серый.

— А разве это все не пачкается? — спросила явно удивленная Люси.

— Нет. — Брук была из тех детей, что могли играть целый день в угольном подвале и не запачкаться. Но вопрос дал Брон возможность заговорить на нужную тему: — Нет, Люси, не пачкается, потому что меня почти никогда там не бывает.

— Да?..

— Я ведь большую часть времени в отъезде. Ты же знаешь.

— Папа говорил. — Люси остановилась на верхней ступеньке лестницы и посмотрела на нее. — Он говорил, что из-за этого ты оставила меня с ним. Потому что у тебя нет времени быть мамой.

О боже.

— Папа прав.

Люси отвернулась и открыла дверь.

— Вот моя комната, — сказала она. Но девочка вдруг утратила всю свою живость. Плечи ее опустились, и она больше не производила впечатления упругой пружинки. Даже голос стал невыразительным. Наступил момент объяснить Люси, что у Брук есть сестра, у которой будет масса времени, чтобы дружить с ней.

— Люси, я должна тебе кое-что сказать… — И тут она увидела комнату. — Люси! Это же невероятно. Неужели Фиц сам все это сделал?

Немного повеселевшая Люси кивнула.

— Вот это Артур, — сказала она, указывая на ярко раскрашенную картинку, заполнявшую обращенную к ним стену. — Он…

— Мышонок Эйнштейна. Я знаю. — Одной рукой Артур небрежно исправлял знаменитое уравнение, а в другой у него был кусок пиццы с толстой сырной верхушкой. Другие персонажи уютно, по-домашнему устроились на остальных стенах комнаты. Могглы — как и полагалось вновь прибывшим — помещались у самой двери в окружении ящиков с багажом, которые они как раз распаковывали. — Знаешь, если бы это была моя комната, то мне, наверно, хотелось бы целый день проводить здесь в такой компании.

— У меня есть для тебя подарок. — Люси открыла шкаф и достала сверток.

— Что там такое? Можно посмотреть сейчас? — Люси кивнула, и Брон развернула бумагу. Внутри оказалась сильно потрепанная мягкая игрушка, в которой лишь с большим трудом можно было узнать Моггла.

— Его зовут Прото Моггл. Это сокращенно от Прототипа, — пояснила девочка. — Он самый-самый первый Моггл. Папа дал его мне на испытание.

— Прото? — На глаза Брон опять навернулись слезы. Если и дальше так пойдет, то ей не удастся дотянуть до конца дня, не разрыдавшись. — Он замечательный, Люси. Я буду очень любить его.

— Его вид не очень-то подходит к твоей белой спальне.

Брон задумчиво посмотрела на потрепанную игрушку.

— Иногда комната может казаться слишком уж прилизанной. А он сделает ее похожей на дом, где живут. — Немного помолчав, она сказала: — Вообще-то у меня тоже есть для тебя подарок. Она вынула из сумки маленькую коробочку и открыла ее. В ней оказалось изящное серебряное колье филигранной работы. Несколько лет назад Брук привезла его с Дальнего Востока в подарок маме. Брон показалось правильным, чтобы теперь колье принадлежало Люси. Девочка осторожно потрогала его одним пальчиком, не делая попытки вынуть из коробки. — Хочешь надеть?

— Я могу порвать его.

Брон покачала головой.

— Ничего подобного. Оно гораздо крепче, чем кажется. Как Прото. Можешь мне поверить. — Она вынула колье из коробки и застегнула на ее шее. — Ну вот. У тебя есть зеркало?

Люси посмотрела на нее таким взглядом, словно хотела сказать, что она, должно быть, шутит.

— Здесь нет. — Она вскочила, схватила Брон за руку и заставила ее подняться. — Пошли. Зеркало есть в соседней комнате.

Соседняя комната оказалась не ванной, как сначала подумала Брон, а комнатой Фица.

Когда Брон перешагнула порог и увидела огромную старинную кровать, покрытую толстым темно-зеленым одеялом, она остановилась как вкопанная. Не здесь ли Брук и Фиц были вместе? У нее перехватило дыхание.

Нет. Ей нельзя здесь находиться. Шагнув назад, она налетела на что-то или на кого-то. На Фица.

— Эй, осторожно!

Но он опоздал со своим предостережением. Ее сумка резко качнулась на ремне, задела лампу и сшибла ее с низкого комодика.

— Боже, Брук, да ты просто комок нервов. — Он поддерживал ее, пока она приходила в себя.

— Прости, — сказала она. — Мне очень жаль.

— Ничего. Это всего-навсего лампа. — Он наклонился и поднял лампу. — Все цело. — Он поставил ее на место. — Видишь?

Брон покачала головой. Дело совсем не в лампе.

Просто все неправильно. Ей не надо было приезжать. Фиц взял ее за плечи, озабоченно посмотрел в лицо.

— Бог мой, ты вся дрожишь.

— Она думала, что ты будешь на нее кричать, — сказала Люси, беря ее за руку. — Не бойся, мамочка. Он никогда не кричит.

— Никогда? — дрожащим голосом переспросила Брон.

— Никогда. Он просто считает до десяти и подбирает осколки.

Она подняла голову и встретила взгляд Фица. У него в глазах роилось множество вопросов.

— Счет до десяти действительно помогает каждый раз? — быстро спросила она.

— Почти всегда, — произнес он после секундной паузы. — Почти всегда.

Глава шестая

— Смотри, пап, что подарила мне мама. — Нарушив ставшую вдруг странно вязкой атмосферу, Люси дотронулась до изящного колье.

Фиц присел на корточки, чтобы как следует полюбоваться подарком.

— Очень красивое колье…

— Оно принадлежало бабушке Люси, — сказала Брон, отсекая предупреждение о том, что обращаться с подарком надо очень бережно. В детстве она страшно ненавидела такие предупреждения — они портили все удовольствие от подарка. — Она бы захотела отдать его Люси.

— Принадлежало? — Он взглянул на нее снизу вверх, потом выпрямился. — Я помню, что твоя мать была больна…

Стало ли это предлогом, на который ссылалась Брук, отказываясь от Люси? Но если бы Брук явилась домой, принеся с собой Люси, они бы справились. Но тогда Брук не смогла бы уехать, поступить на эту замечательную работу…

— Она умерла на прошлой неделе.

Фиц был поражен.

— Брук, мне очень жаль. Я ничего не знал… Вот почему ты была дома? То-то мне показалось странным… — Тут он заметил, что Люси смотрит на них во все глаза и слушает открыв рот. — Я приготовил чай, солнышко. Спустись-ка, выложи на тарелку кексики, ладно?

— Ладно, только вы не очень долго, — попросила девочка и вприпрыжку побежала к лестнице.

— Помедленнее, Люси. — Судя по тону, эти слова часто произносились, но к ним редко прислушивались, и Фиц стоял полуобернувшись, пока не убедился, что девочка благополучно спустилась. Потом он снова повернулся к Брон. — Честно говоря, я не ожидал застать тебя в Мэйбридже…

— Наверно, это был твой счастливый день.

— Брук…

Он казался озадаченным, растерянным, и она поняла, что он собирается извиниться за то, как вел себя с ней, когда у нее такое горе. Ну, Брук-то, положим, не горевала, а самой Брон принимать его извинения было неловко.

— Фиц, я приехала повидать Люси. — Она хотела было пройти мимо него, но он не отступил. — Времени остается не так уж много. Мой поезд отправляется в шесть…

Он крепко сжал ее руку повыше локтя.

— В семь будет следующий. — Неужели он потрудился узнать это или говорит наугад? — Брук, ты должна понимать, что не можешь просто вот так войти в жизнь Люси, а потом быстренько опять исчезнуть.

— Люси сама говорила…

— В письме. Я знаю. Но хотела-то она совсем другого. Ты должна была это понимать. Мы оба знали это. Люси так легко не отступится. — Его глаза смотрели напряженно, как у человека, который знает, что требует невозможного. — Одной открыткой к Рождеству не спасешься, Брук. Она заслуживает большего.

— Ты говоришь сейчас по-другому, не как утром. Что там с поездкой на станцию в четыре часа?

— Я был не прав. Признаю это. Ты хорошо ведешь себя с ней, Брук. Я даже не ожидал.

Да, он выразился яснее ясного. И теперь давал ей шанс, давал Брук шанс превратиться в одночасье, словно по волшебству, в чудесную, любящую мать. Брон пожалела, что у нее нет волшебной палочки, но у нее опять есть возможность затронуть тему чудесной, любящей тетки.

— Может, помогла бы тетя? — спросила она.

— Тетя? — С секунду он смотрел на нее так, словно не знал, верить ли собственным ушам, и ей даже показалось, что он готов ухватиться за эту идею обеими руками. — Тетя! — недоверчиво переспросил он, и ее уверенность улетучилась. — Ради всего святого, Брук, у Люси этих «тетей» хоть пруд пруди. А ей нужна мать. Ее собственная. То есть ты.

Его реакция оказалась столь резкой, что картинка в розовых тонах, которую нарисовала себе Брон, сразу съежилась, словно проколотый воздушный шарик. Эта картинка какое-то время прочно существовала в ее сознании: маленькая девочка, лишенная общества женщин-родственниц, порученная заботам одного отца; девочка, страстно желающая иметь кого-то своего, кто бы узнал и полюбил ее ради нее самой. И тут Брон открылась еще одна истина: она думала не только о Люси, а и о себе. Она сама нуждалась в том, чтобы ее любили. Она сама искала кого-то, кто бы заполнил болезненную пустоту.

Как она может быть такой эгоисткой?

Как она может быть такой тупицей?

Наверняка у Фица есть сестры, кузины; есть родители, наконец. Единственный человек на свете, который нужен Люси, — это ее мать. То есть Брук.

Надо бежать отсюда. Как можно скорее. И надо поговорить с Брук. Сестра, когда наконец явится домой, должна будет привести поистине неоспоримый довод, сразу и со всей определенностью объясняющий, почему она не может воспользоваться той дверью в жизнь дочери, которую открывает ей Брон.

— Я знаю, ты очень занятой человек, — сказал Фиц, возвращая ее от мыслей о том, что она сделает, к чудовищности того, что уже сделала. — Но неужели я прошу слишком многого? Ведь она твоя дочь, Брук.

Что можно на это ответить? Нет, она мне не дочь? Признаться в обмане и оказаться под огнем его гнева? А он рассердится, рассердится по-настоящему, — и будет прав. Потом успокоится, даже, может быть, поймет ее мотивы, но будет уже поздно. День для Люси будет непоправимо испорчен, а все, что она сделала, окажется напрасным. Брон вдруг ощутила себя запутавшейся в сетях, которые сама же и сплела.

— Останься. — Его рука скользнула по ее плечу вниз, нашла пальцы, легонько сжала. Невиннейший из контактов — но тогда почему по всему ее телу бегут электрические разряды? Ее молодой человек, которого она пригласила на свое восемнадцатилетние, не вызвал у нее такой реакции, хотя имел в своем распоряжении все ее тело. Правда, тогда оба они были девственны; вероятно, нужна немалая практика, чтобы простое сплетение рук могло показаться грехом. Он поднял другую руку и ласково погладил ее по щеке. Боже правый! Неужели она хотела и этого тоже? Ребенка Брук? Любовника Брук?

Она вспомнила его поцелуй, и это воспоминание обожгло ее, словно огнем. Конечно, она этого хотела.

— Останься, — повторил Фиц, и его голос завораживал, ослаблял сопротивление, лишал ее воли. Как ему удалось наполнить одно слово таким искушением?

Потом его губы коснулись уголка ее рта. Этот поцелуй был столь же невинен, как и пожатие руки, так почему же все у нее внутри кричало «да!»?

— Брук?

Брук. Всего одно слово. Сегодняшний день явно был днем фраз, состоящих из одного слова. Фраз, способных изменить жизнь. Эта последняя оказалась эффективной в том смысле, что резко привела ее в чувство. О чем она, черт возьми, думает? Ведь Фицу, как и Люси, нужна не она, а ее сестра.

Раньше Брон как-то не понимала смысла пословицы о том, что благими намерениями дорога в ад вымощена, но теперь…

Все было бы, возможно, не так уж плохо, если бы она не поддалась желанию досадить Фицу, приняв его совершенно неискреннее, как она считала, приглашение на чашку чая. Если бы она настояла, чтобы из школы он отвез ее прямо на станцию, то сейчас благополучно ехала бы домой, совершив свое благое дело. Но она не захотела уехать.

Что ж, надо это сделать сейчас. Убраться как можно скорее и уговорить Брук, когда та вернется в Англию, приехать сюда вместе с ней. Тогда она сможет чистосердечно признаться в содеянном.

— Папа! Чай стынет! — послышался снизу голосок Люси, в котором звучали властные нотки.

— Мы уже идем, принцесса, — сказал Фиц, не сводя с нее глаз, и этот его взгляд творил с ней невероятные вещи, повышая температуру крови до точки кипения. Он просит Брук остаться ради Люси или ради себя самого? — Ну так как? — спросил он, и его голос был нежен и обольстителен.

— Нет… — У нее вырвался беззвучный стон. Как она умудрилась, чтобы это бескомпромиссное слово прозвучало так нерешительно, так похоже на… да…

Куда делись ее сила воли, ее решимость, служившие ей опорой все эти долгие, одинокие годы тревог и забот?

Это все Фиц.

Он ворвался к ней на кухню и поцеловал ее так, что у нее размякли мозги — иной причины явно нет. Именно поэтому она с тех пор не может мыслить здраво.

— Нет. — Она попыталась повторить это слово, но получилось не намного лучше.

Фиц продолжал смотреть на нее так, словно собирался съесть ее, очень медленно, смакуя каждый кусочек, но только все никак не мог решить, с какого места начать. Лишь предельным усилием воли Брон смогла оторвать от него свой взгляд. Как только ей это удалось, она попыталась пройти мимо него.

Брон не сообразила, что он все еще сжимает ее руку. Она почувствовала опасность, поняв, что если сейчас посмотрит на него, то он опять ее поцелует, а если он ее поцелует, то она пропала. Поэтому она продолжала неотрывно смотреть на стену, на блеклые полосы обоев, пока они не начали сливаться у нее в глазах и ей не показалось, что она сейчас упадет в обморок.

— Нам лучше сойти вниз, а то как бы чего не вышло… — сказала он наконец, отпуская ее.

Люси поставила на поднос бумажную тарелку с горкой тонко нарезанных сэндвичей и еще одну, с кексиками. Опасливо обходя масляные пятна на полу, Брон поставила на поднос и чайник с заваренным чаем.

— Давай я понесу поднос? А то он тяжелый.

— Подождите-ка. — Фиц достал с полки кружку и налил себе чаю. — Идите вдвоем на ваш пикник. — Он посмотрел на часы. — Ты все еще хочешь уехать шестичасовым поездом?

Он давал ей шанс.

— Да. — Слово получилось почти неслышным. Она откашлялась. — Да, конечно.

Он кивнул.

— Тогда будь готова к отъезду в пять тридцать. В самом городе движение будет большое.

— Мне не трудно взять такси… — Голос ее замер. Вот, оказывается, что значит выражение «жесткий взгляд». Такой же холодный, как и лезвие штыка. — В пять тридцать, — послушно повторила она.

Но он, добившись своего, сразу утратил к ней интерес, взял свою видеокамеру и вышел из кухни. Она смотрела ему вслед через открытую дверь: длинные ноги легко несли его через двор, а морской бриз шевелил темные кудри. Брон смотрела на него, пока он не вошел в длинное здание из красного кирпича, служившее когда-то каретным сараем и конюшней. Только тогда она подняла чайный поднос и ласково улыбнулась Люси.

— Показывай дорогу, солнышко.

Фиц пристально смотрел на журнал, лежавший перед ним на столе. Это был последний выпуск телепрограмм, и его обложку украшала фотография Брук, анонсирующей свой новый сериал. Она была где-то в джунглях: никакой косметики, намокшие волосы прилипли ко лбу. Десять минут назад он прикасался к этому лицу, сжимал эту руку в своей, вдыхал сложную смесь запахов, которая составляла ее персональный, неповторимый аромат. Тогда откуда у него такое чувство, будто он смотрит на совершенно другого человека?

Он потер затылок, пошевелил плечами, выглянул в небольшое окно, выходившее в сад. Люси, как всегда, болтала без умолку, а ее руки непрерывно двигались в пресловутых размашистых жестах, которые были крайне опасны для всего хрупкого вокруг, но при этом обладали дивной экспрессией. Дочь разговаривала руками почти так же красноречиво, как и голосом.

Ему не было слышно, что она говорит, но он очень хорошо знал ее и много раз слышал, как она рассказывает любому, кто готов ее слушать, всю историю своей жизни с описанием всех важных событий, которые с ней происходили, и это повторялось с тех пор, как она обнаружила, что умеет говорить.

Сейчас дочь наверняка рассказывает Брук о Джози, с которой подружилась еще в детсадовской группе. У которой тогда тоже не было матери. Теперь ее отец женился во второй раз, и у нее есть не только новая мама, но и маленький братишка, и собака, и еще кто-то в проекте. Фиц не мог бы точно сказать, чему Люси завидовала у Джози больше — братику или собаке, но подозревал, что собаке. Надеялся, что собаке. После каникул он сходит с ней в центр спасения животных, и пусть она выберет там себе какую захочет собаку. Слабая компенсация за отсутствие матери, но тут уж ничего не поделать.

Наблюдая за Брук, он видел, с каким увлечением она слушает рассказ Люси. Что происходит? Чем она так действует на него, затрагивая какие-то струны, запрятанные глубоко в сердце?

Он снова обратился к фотографии на обложке журнала. Снимок был простой, лицо не приукрашено ни ретушью, ни косметикой… Одна из причин, почему женщинам Брук нравилась не меньше, чем ее поклонникам-мужчинам. Она умела выглядеть потрясающе, но не боялась, чтобы ее увидели усталой, потной, не моложе своего реального возраста…

Фиц закрыл глаза и мысленно перенесся в прошлое, к тому моменту, когда впервые увидел ее. Он тогда намеревался снять небольшой документальный фильм из студенческой жизни и бродил с видеокамерой по территории университета в поисках подходящих персонажей. Брук сидела в одиночестве на скамейке, закутанная в толстое ярко-красное пальто, и крошила недоеденную булочку стайке воробьев. Время от времени она поглядывала на часы — явно ждала кого-то.

В тот холодный, пасмурный день ее светлые волосы были похожи на солнечный свет, а когда она улыбнулась какой-то своей мысли, он понял, что нашел свою звезду.

Она вздрогнула, когда он подсел к ней на скамью; на мгновение ее лицо осветилось радостью, но в следующую секунду до нее дошло, что она обозналась. Он представился, вручил ей свою визитную карточку и объяснил, чем занимается.

Все в ней подходило для документального фильма. Отец у нее умер, мать была тяжело больна, и она жила на стипендию, без материальной помощи из дому. Он предложил ей гонорар за неудобство, которое причинит ей съемочная группа, следуя за ней повсюду, хотя было ясно, что она согласилась бы и бесплатно. Она увидела шанс подать себя, и ее улыбка снова озарила день. Именно в этот момент он решил, что если даже больше ничего не достигнет в этом году, то у него будет Брук Лоуренс.

Однако все получилось несколько иначе. Брук позвонила ему и сказала, что передумала. Ей надо много работать, она на последнем курсе и хочет получить степень бакалавра с отличием и так далее — отговорки сыпались как из рога изобилия. Фиц не до конца поверил ей, а когда его объектив засек ее на нескольких вечеринках, он разыскал ее в студенческом баре. То, что ее не было в его документальном фильме, еще не означало, что ее не будет и у него в постели.

Ему показалось, что Брук рада его видеть. Он угостил ее выпивкой, она стала флиртовать с ним, но он быстро обнаружил, что она флиртовала со всеми, так что к ней стояла целая очередь желающих, хотя ее интересовал только легкий флирт. Потом, на рождественском балу, она наконец упала к нему в объятия. В буквальном смысле. Это была ночь везения, подумал он тогда.

Он рассматривал фотографию, большим пальцем обводя контуры ее крупного, улыбающегося рта. Его взгляд передвигался по ее лицу, пока не дошел до места под бровью. Там не было ни малейшего следа от шрама. Его отретушировали. Вот только зачем? Это ведь не официальный портрет. Да и шрам ничуть не портил лица. Напротив, он бы подчеркивал тот имидж, к которому она стремилась, — уставшая, вспотевшая, только что из джунглей.

И ее глаза казались темнее. Ну, это может быть из-за освещения или печати. Так в чем тут дело?

Он протянул руку, взял видеокамеру, выщелкнул кассету, вставил ее в видеоплеер и перемотал пленку вперед, к тому месту, где Брук вручает призы. Переводя взгляд с обложки журнала на кадр и обратно, прокрутил фильм еще раз. Снимок как снимок, зато фильм… Да, в фильме было движение, действие, была жизнь. Но ведь все это было и в ее телепрограммах, а он не испытывал этого жгучего, томительного желания к ее телевизионному образу.

Нет. Дело в чем-то другом. Что-то ускользнуло от его внимания…

Он открыл ящик письменного стола и достал конверт, где лежали свидетельство о рождении Люси, юридические документы, делавшие его единственным опекуном, снимки Брук, сделанные им до того, как она передумала сниматься в его документальном фильме. Он высыпал содержимое конверта на стол, но не успел больше ничего сделать, так как дверь у него за спиной со стуком распахнулась.

— Пап, у меня появилась гениальная идея!

Он смахнул всю кучку бумаг обратно в ящик, задвинул его и только тогда обернулся. В дверях стояла Люси; ее лицо сияло. Позади нее стояла Брук и решительно качала головой. Он снова перевел взгляд на Люси.

— Ну так не заставляй меня умирать от любопытства. Что за идея?

— Мама может поехать во Францию вместе с нами! Скажи ей, что она должна поехать! Там на ферме полно свободного места, и она близко от пляжа и… ну, это было бы здорово… — Несколько секунд прошло в абсолютном молчании. — Разве нет?

Гениально. Он взглянул на Брук, и бурный выброс тестостерона дал ему понять, что это могло бы быть действительно здорово. Но она снова выразительно покачала головой.

— Я думаю, Люси, что у твоей мамы другие планы на лето.

— Нет. — Хотя ей только восемь лет, она не намерена сдаваться. Она решительно подошла к столу и взяла в руки телевизионный журнал. — Здесь ее интервью. Я прочитала… — Она повернулась к Брон. — Ты сказала, что будешь дома все лето. Не поедешь в это Пата… Пата-что-то еще несколько месяцев.

— Люси, мама все равно будет занята, — резко бросил Фиц. Потом, увидев ее лицо, продолжал более мягким тоном: — Множество людей захотят встретиться и поговорить с ней. А организация поездок в «Пата-что-то» требует массу времени.

— Она должна приехать на неделю, — упрямо сказала Люси. — Это не так уж долго.

Вскинув глаза, Фиц посмотрел на Брук, которая беззвучно умоляла его о поддержке. Что ж, он тоже умолял, но она его не послушала.

— Ты могла бы приехать на неделю, — повторил он, не желая больше выгораживать ее. Он сделал все, что мог… даже больше, чем следовало, чтобы они встретились. Люси получила именно то, что просила, ни больше, ни меньше, и ей придется с этим примириться. Других предложений не будет. Чем скорее она это поймет, тем лучше.

Брон пристально смотрела на обоих. Одно лицо светилось надеждой, другое, она была уверена, насмехалось над ней. Но может быть, все еще устроится. Она не читала этого интервью с Брук, но, по словам Люси, сестра скоро приедет домой. Если это так, то, возможно, ей удастся все уладить.

— Я должна заглянуть в свой ежедневник, — сказала она. — Вы когда уезжаете?

— В последнюю неделю этого месяца. — Фиц насмешливо приподнял брови.

Он думает, что она просто оттягивает момент, когда придется сказать «нет». Ну, пусть думает что хочет, устало вздохнула Брон.

— Я посмотрю, что там можно сделать, и позвоню вам. — Она посмотрела на часы. — Мне пора ехать, Фиц. Хочу успеть на поезд.

Половины шестого еще не было, но он не возразил.

— Правильно. Наверняка у тебя на сегодняшний вечер намечено какое-то страшно важное мероприятие. Ужин с генеральным директором? Тусовка с какими-то знаменитостями?

— Просто мне надо разобрать мамины вещи.

Дешевый прием, но здесь не до изысков, зло думала Брон. Выйдя из дома, она еще раз обвела взглядом открывающийся вид, посмотрела на дом, запоминая все на тот случай, если никогда больше этого не увидит. Ее гнев испарился. Ей стало просто ужасно грустно.

Люси сидела уже на своем месте на заднем сиденье, а Фиц стоял в ожидании у пассажирской дверцы и наблюдал за ней. Глаза его были прищурены, словно он не верил тому, что видел. Проклятье, вдруг спохватилась Брон, сестра никогда бы не потратила вечер, разбирая хлам, накопленный мамой за целую жизнь, прожитую в одном и том же доме. Так что прием оказался не просто дешевым, а еще и глупым.

— Я сяду с Люси, — быстро сказала она. Ни слова не говоря, он повернулся и открыл заднюю дверцу, все так же не сводя с нее глаз. В его взгляде было чуть-чуть больше пристальности и задумчивости, чем требовалось по обстоятельствам. — Фиц? — Ее голос прозвучал резче, чем хотелось бы, но желаемый результат был достигнут: он захлопнул дверцу.

Пока они ехали к центру Брэмхилла, ручонка Люси нашла руку Брон и уцепилась за нее.

— Можно я напишу тебе? — шепотом спросила Люси. — Отвечать не обязательно.

Вот хитрющая, подумала Брон, с нежностью сжимая детские пальчики.

— Это было бы чудесно. — У нее возник свой собственный план, ничуть не уступавший в хитрости задумке Люси. Что может быть прелестнее детского письма, полного болтовни, возбуждения, полного надежды, чтобы продемонстрировать Брук, как много она теряет?

— А позвонить тебе можно? — (Брон заколебалась с ответом.) — Ну пожалуйста!

Брон было не на чем писать, кроме конверта от письма Люси. Она быстро написала на нем свой номер и отдала ей.

— Но сначала ты должна будешь спросить папу, — предупредила она.

— Эй, на заднем сиденье! Что вы там вдвоем замышляете? — Остановив машину перед зданием станции, Фиц обернулся.

— Ничего, — быстро ответила Брон и опять слегка сжала девочке руку. — Нет, не выходи, — сказала она. — Терпеть не могу эти долгие проводы, а ты? — Она постаралась, чтобы ее голос звучал весело.

Когда Брон закрыла за собой дверцу, Люси высунулась из окна.

— Ты не забудешь, что едешь с нами отдыхать?

— Нет. Не забуду. — Она поцеловала Люси в щеку и быстро отвернулась, пока они обе не разрыдались. Но убежать сразу оказалось невозможным, так как Фиц, обойдя машину спереди, присоединился к ней на тротуаре.

— Я позвоню тебе относительно Франции.

— Дай мне несколько дней.

— Я бы дал тебе вечность, если бы думал, что это будет иметь какое-то значение. — И он смахнул пальцем с ее щеки предательскую слезу. — Это входит у тебя в привычку. — И, помолчав, добавил: — Береги себя, Брук.

На секунду он привлек ее к себе, поцеловал в щеку. Едва заметная щетина шершаво чиркнула ее по подбородку. Ощущение было чудесное.

— Эй! Здесь нельзя стоять.

Фиц кивнул приближавшемуся к ним человеку.

— Я уже уезжаю. Постарайся, чтобы с Францией у тебя получилось. — Не дожидаясь ответа, он запрыгнул в «рейнджровер» и отъехал; Брук успела лишь нерешительно помахать рукой. Собираясь уже войти в здание станции, она вдруг услышала голос Люси:

— Я тебя люблю, мамочка!

Она резко повернулась. Высунувшись из заднего окна, Люси неистово махала рукой.

— Я тебя люблю!

Брон приросла к месту, не в силах ни помахать, ни крикнуть. Тем временем «рейнджровер» влился в поток уличного движения и растворился в нем.

— Я тоже тебя люблю, малышка, — прошептала она. — Я люблю вас обоих.

Повернувшись, она увидела того человека, который накричал на Фица за парковку в неположенном месте, — он смотрел на нее во все глаза. Она ответила ему прямым взглядом и вошла в здание станции.

Она купила билет первого класса и зашла в газетный киоск. Прикрывшись журналом, можно будет дождаться поезда, не боясь быть узнанной. Ей не хотелось разговаривать ни с кем.

Журнальные обложки полнились кричащими сенсациями типа: «Я отбила дружка у своей дочери», «Как я доигрался до тюрьмы», «Я родила ребенка, не зная, что беременна». Брон представила себе, как бы тут смотрелся такой заголовок: «Я выдала себя за сестру и влюбилась в отца ее ребенка». Издатели наверняка были бы готовы заплатить любую цену, чтобы заполучить такое, да еще и с именем Брук Лоуренс. Наверняка ей не пришлось бы заботиться о деньгах до конца жизни.

А заботиться об этом как раз приходилось. Проблемы Люси на время заслонили все проблемы Брон, отодвинули их на второй план. Тем не менее теперь она занимала полдома, что ей одной было не по карману, у нее не было работы и не было никаких перспектив, не было даже жалкого пособия по уходу за инвалидом. Похоже, пора начать беспокоиться о себе, и если она сосредоточится на этом, то по крайней мере не будет зацикливаться на Люси. И на Фице. И на шершавом прикосновении мужской щетины к ее щеке.

Брон подняла руку к лицу, торопливо смахнула слезу, поморгала. Боже мой, она терпеть не могла слезливых женщин… Сделав глубокий вдох, она взяла себя в руки, купила блокнот и пообещала себе, что по дороге домой придумает двадцать подходящих способов прожить оставшуюся жизнь.

Обдумывание собственного будущего отвлечет ее от того факта, что она больше никогда не увидит Люси. Выбросить из головы мысли о Фице она не надеялась.

Глава седьмая

В доме звонил телефон. Вне себя от досады, Брон лихорадочно шарила по бесчисленным кармашкам в сумке сестры, ища ключ от парадной двери. Ради всего святого, она же держала этот несчастный ключ в руке! Потом вспомнила, что положила ключ в карман жакета, когда расплачивалась с водителем такси.

Открыв дверь, она бросилась к телефону. Он перестал звонить, как только она положила руку на трубку. Брон все равно сняла ее, набрала один-четы-ре-семь-один, но звонивший не оставил своего номера. Пожав плечами, она положила трубку. Это не могла быть Люси — время слишком позднее. А у Фица звонить ей не было причин.

Она бросила сумку сестры с многочисленными кармашками на стул, сняла ее жакет, расчесала пальцами волосы и расслабила плечи. Все тело ныло от напряжения этого длинного и трудного дня, от показавшегося бесконечным путешествия на поезде с неудачными пересадками. Потянувшись, она случайно поймала в зеркале свое отражение.

Брук или Бронти? Она до того похожа на Брук, что просто жуть берет. Дорогая стрижка, другая одежда, макияж, на который ушло побольше ее обычных тридцати секунд, — вот и все, что потребовалось для ее превращения в сестру.

Почему же она раньше этого не замечала? Почему никто никогда ничего не говорил по этому поводу? Может, потому, что она была просто домоседкой Брон, которая не вылезала из джинсов и футболок и которую все принимали за некую не стоящую внимания данность? На которую никому и в голову не придет посмотреть еще раз? А может, это происходило потому, что в присутствии оригинала она просто становилась неразличимой на фоне обоев? Так вот, с этим покончено.

Нет, она не собиралась поддерживать похожесть у нее не было никакого желания превращать себя даже в удачную копию сестры.

— Итак, что ты намерена делать с собой дальше, Бронти Лоуренс? — Ее отражение промолчало. Что ж, нечего и ожидать, что это будет легко и просто. Пока она не разберется с проблемами, к которым привело ее глупейшее вмешательство, разве можно думать о собственной жизни?

А сейчас просто необходимо подольше помокнуть в горячей ванне, чтобы избавиться от Брук, от ее духов и косметики. Надо дать шанс Бронти Лоуренс. Она уже не прежнее безымянное существо, сиделка при больной, и не собирается жить дальше в качестве неинтересной сестры Брук Лоуренс. Мозгов у нее хватает, она отдельная, самостоятельная личность, и у нее своя собственная жизнь.

Надо куда-нибудь записаться, пройти какой-то курс обучения. Когда ей было восемнадцать, она была абсолютно готова пойти по стопам Брук и поступить в университет; ничто не мешает сделать это хотя бы теперь. Но три года изучать биологию сейчас ее уже не прельщало. Никто не вспомнит, что она всегда намеревалась заняться этой наукой, все просто подумают, что она пытается подражать сестре — превратиться в нее.

Она зевнула и чуть не вывихнула челюсть, потому что внезапный звонок телефона заставил ее вздрогнуть. Она сняла трубку.

— Брук?

— Фиц? Случилось что-нибудь? — Ее сердце заколотилось.

— Нет. Я просто хотел убедиться, что ты благополучно доехала.

— Я вполне в состоянии сесть на поезд сама, даже если никто не держит меня за руку, — резко сказала она.

— Знаю. Я просто…

Просто что? Захотелось поговорить с Брук, матерью своего ребенка?

— Это ты звонил минут пять назад? — спросила она, чтобы только остановить его.

— Нет.

Она озадаченно нахмурилась, глядя на часы. Было почти десять вечера. Кто еще мог звонить так поздно?

— Брук, ты хотя бы подумаешь насчет Франции? Пожалуйста. Ради Люси.

А ты спроси меня, беззвучно простонала Бронти. Спроси меня.

— Я позвоню тебе, Фиц. Спокойной ночи. — И она быстро положила трубку, пока не успела проболтаться о своих чувствах. В сущности, он имел дело с отражением в зеркале. Эти сказанные тихим голосом слова предназначались не ей, и она не хотела слушать того маленького чертенка, который нашептывал ей, что можно поехать во Францию, можно получить эту неделю и все, что сюда прилагается, и Фиц никогда не узнает, что она — не Брук.

Но не до такой же степени у нее помутился разум! Разницу между женщиной, которая была его любовницей, и женщиной, которая не более чем символически лишилась девственности, считая это частью процесса взросления, наверняка заметит любой мужчина. Особенно такой, как Джеймс Фицпатрик.

Завтра она позвонит в офис сестры, узнает, когда та возвращается, и попробует подумать, как объяснить ей свой поступок, а вернее, каким образом уговорить ее продолжить все с того места, где остановилась сама. Фиц явно все еще любит ее, хотя ему очень не хочется в этом признаться. А вдруг все просто встанет на свои места?

Пустой дом, конечно, не разразился гулким хохотом в ответ на эту мысль, но, когда Бронти уронила в раковину банку с моющим средством и треснула раковина, это показалось ей плохим предзнаменованием.

Фиц положил трубку. Он и сам не понял, зачем позвонил; просто никак не мог выкинуть Брук из головы. А его настойчивые уговоры присоединиться к ним во Франции предпринимались не столько ради Люси, сколько из-за собственного желания разобраться в себе и в ней. Дело не в ее спонтанных чарах, которые покоряли публику. Его они не затрагивали — он слишком хорошо ее знал, знал все трюки, которые она использовала. Или думал, что знает.

Он подошел к серванту и налил себе порцию виски не вполне твердой рукой.

В чем тут дело?

Вожделение преходяще. Но это что-то совершенно другое, захватывающее его целиком. Разум, сердце… Он сделал большой глоток виски. Крепкий напиток обжег ему горло, но не притупил душевной боли — не только за Люси, а и за себя тоже.

Глядя сегодня на Брук с Люси, он видел совершенно другую женщину, разительно непохожую на ту девчонку, чьи ногти надолго оставили следы у него на руке, когда она во время родов кричала, осыпая ругательствами мужчин вообще и его в частности за то, что он вверг ее в такой кошмар.

Нет, это не было игрой. Она была искренне тронута встречей с Люси, вид любящей матери не был напускным.

Он заглянул к дочери и удостоверился, что после всех треволнений прошедшего дня ей удалось наконец уснуть. Свет с площадки падал на ее кровать, и он увидел, что ожерелье Брук все еще было застегнуто у нее на шее. Он вошел в комнату, расстегнул застежку, подержал украшение несколько секунд на ладони. Потом приложил его к щеке.

Ничего не произошло. Ну а чего он ждал? Звуков хорала Баха? Раскатов грома? Моментального оргазма?

Злясь на себя, он бросил ожерелье на тумбочку рядом с потрепанным конвертом, адрес на котором был написан почерком Люси. Мисс Б. Лоуренс… Должно быть, он от письма, которое Люси послала Брук, а теперь Брук написала на нем номер своего телефона и отдала его обратно.

Фиц положил конверт на место и вернулся к себе в ванную. Закрыл краны, взял стакан и отсалютовал им своему отражению в зеркале. «Единожды дурак — всегда дурак», — пробормотал он, но проглотить виски не успел: влажный от пара стакан выскользнул у него из пальцев и разбился в раковине.

— Проклятье! — С секунду он смотрел на осколки и вдруг, неожиданно для себя, засмеялся. — Похоже, это заразная вещь.

Брон разбудил звонок телефона. Она без сна пролежала полночи, пока все они — Люси, Фиц и Брук — без конца двигались у нее в голове по замкнутому кругу. Первые проблески дневного света уже пробивались из-за штор, когда она в конце концов провалилась в сон — как ей казалось, всего несколько минут назад.

Настойчивые звонки вытащили ее из сонного царства; Брон со стоном перевернулась на живот и посмотрела на часы. Поморгала. Почти десять часов. Десять часов! Она не валялась в постели так долго с тех пор, как… Ей не удалось вспомнить, когда последний раз она валялась утром в постели до такой поздноты. Она откинула покрывало и, даже не надев халат, сбежала вниз по лестнице.

— Алло, — сказала она запыхавшимся голосом, опасаясь, что звонивший уже повесил трубку.

— Мисс Лоуренс?

Это не Фиц. Ей стало почти дурно от разочарования.

— Мисс Брук Лоуренс?

И она вдруг перестала думать о Фице. В приятном голосе было что-то настораживающее.

— Нет. Извините, вы ошиблись номером.

— Тогда вы, должно быть, ее сестра, — быстро продолжала женщина, не давая ей возможности положить трубку. — Вас, кажется, зовут Бронти? У вас обеих такие необычные имена.

Должно быть, это журналистка. Репортеры звонили время от времени, надеясь получить интервью, добыть какую-нибудь «закулисную» информацию о семье Брук. Может, они слышали о смерти мамы… надеялись нарыть чего-нибудь скандального…

— Вы можете уделить мне минутку? Я Энджи Мейкпис из «Сентинел»…

Из этой жуткой газетенки? Ну уж нет.

— Простите, мисс Мейкпис, но сестры здесь нет, и я не знаю, когда она будет. Извините меня, кто-то звонит в дверь. — И она положила трубку. Было время, когда ее покоробила бы необходимость выговорить такую ложь, но оно прошло. Пару лет назад ходили слухи о том, что у Брук роман с кем-то на телевидении, и ее осаждали репортеры, которые, не имея возможности добраться до сестры, были готовы воспользоваться любым способом, чтобы получить желаемое.

В конце концов ей пришлось сменить номер телефона, чтобы обеспечить матери хоть какой-то покой. После такого безобразия Брон перестала ощущать укоры совести во всем, что касалось прессы.

Она позвонила в офис Брук, хотела оставить сообщение на автоответчике, но ей ответила секретарша. Субботним утром? Брон пожала плечами. Откуда ей знать, может быть, они по субботам всегда работают? Она рассказала о звонке Энджи Мейкпис.

— Боже правый, как они узнают?

— Узнают о чем?

— Да так, ни о чем… не важно. Вы получали от нее известия? — Женщина казалась расстроенной.

— Нет. Я оставила для нее сообщения у всех, кто пришел мне в голову, но она так и не связалась со мной. А что, она у вас потерялась?

Смех секретарши, как показалось Брон, прозвучал не совсем убедительно.

— Я должна предупредить вас, Бронти, что звонок этой журналистики может оказаться не единственным. — Помолчав, она спросила: — Вы ведь ничего не сказали, нет?

У Брон возникло такое ощущение, будто чья-то холодная, влажная рука схватила ее сзади за шею.

— О чем? — спросила она.

— Нет-нет, это неважно. Ближе к концу той недели объявят специально.

— Значит, это по работе? Не личное?

— Чем меньше вы знаете, Бронти, тем лучше.

Ладно. Она было подумала, что они могли услышать о ее поездке в Брэмхилл, но тогда уж точно не молчали бы. Должно быть, дело в чем-то другом.

— Я понимаю, но мне правда необходимо поговорить с ней. Срочно.

— Я ей передам.

— Когда найдете ее. — Еще порция неубедительного смеха. — А пока, поскольку мне известно еще меньше, чем репортерам, будьте добры, сделайте так, чтобы они от меня отцепились.

В глубокой задумчивости Брон положила трубку. Возможно, будет не так уж и трудно уговорить сестру уделить Люси какое-то время, может быть, даже поехать с ней во Францию на несколько дней. Фиц показал ей, как это можно сделать. И она по собственной реакции поняла, как встревожится Брук, если только намекнуть, что газетам станет известно о ее дочери.

Единственная проблема при таком варианте будет состоять в том, как убедить Брук, что такая милая и порядочная младшая сестренка способна выдать ее тайну. Это как-то не вписывается в имидж. Конечно, она всегда может просто передать угрозу Фица… дескать, из лучших побуждений. Предупредить об опасности, прикрыть сестру со спины — это гораздо больше соответствует имиджу нудной старой Бронти. Пожалуй, можно будет даже уговорить Брук в свою очередь прикрыть ее, Бронти. А спустя какое-то время она может явиться к Фицпатрикам в своем собственном качестве. С точки зрения ребенка, чем больше тетушек, тем лучше, что бы там ни говорил Фиц.

Фиц.

Ее задумка вдруг утратила всю свою привлекательность. Брук и Люси вместе — это приемлемо. Брук и Фиц… Ее даже замутило — таким нестерпимым было чувство горечи. Ничего, она справится. Она взрослый человек. Ведь ей известно, что они были любовниками; у них есть дочь, ради всего святого…

Фиц любил субботние утра, когда он водил Люси на плавание. Почти везде — в младшей группе девочек — скаутов, на занятиях балетом, куда он водил ее раньше, пока ему не посоветовали найти что-нибудь более подходящее для ее непослушных коленок и локтей, на бесконечных днях рождения, столь любимых маленькими девочками, — он был единственным отцом в толпе издерганных матерей, ведавших транспортным и прочим обслуживанием своих чад. Но водить детей на уроки плавания по утрам в субботу, убирая их на пару часов из-под ног у матерей, было чисто отцовской обязанностью.

— Доброе утро, Фиц.

— Привет, Майк.

Отец Джози присоединился к нему в кафетерии, расположенном над бассейном. Он широко улыбался.

— Ну и сюрприз ты преподнес вчера на спортивном празднике. Что, вы с Брук Лоуренс действительно?.. — Он ждал, что Фиц ответит на недосказанный вопрос, но тот молчал, и он пожал плечами. — Извини.

Дав понять, что этот вопрос не подлежит обсуждению, Фиц смягчился.

— Я тебя там не видел.

— Ну, меня там и не было, но Джози только об этом и говорила, когда вернулась домой. Она и раньше слышала об этом от Люси, но… ну, в общем, все были уверены, что это выдумка… сам знаешь, детские фантазии…

— Я знаю Люси, — мягко сказал Фиц.

— Да, конечно… Должно быть, она получила большое удовольствие. Я имею в виду Люси. А за твоими видеокассетами родители наверняка будут в очереди давиться. Мы-то, конечно, сняли свой фильм. Элли настояла на покупке видеокамеры, когда родился Джейкоб…

— Как себя чувствует Элли? — спросил Фиц, подчеркнуто меняя тему разговора.

— О, отлично. А Джози так вообще на седьмом небе, потому что на этот раз у нее будет сестренка. Уже и имя для нее выбрала. Джулиет.

— А вы не запутаетесь со всеми этими одинаковыми инициалами? У вас получится две мисс Дж. Касл. Как отличить, кто есть кто? — Тут у него в голове вроде бы что-то сдвинулось, словно открылась какая-то дверь, словно забрезжило что-то важное…

— Понимаешь, — сказал Майк, — мы сами попросили Джози выбрать имя, это поможет приобщить ее к тому, что происходит. Так что пусть будет Джулиет…

— Красивое имя. — Майк слишком много говорит, подумал Фиц, заглаживает свой промах, который допустил, заговорив на щекотливую тему о матери Люси. Но даже когда их разговор перешел на более твердую почву бизнеса и погоды, все равно ему не давало покоя то, что Майк сказал о видеофильме.

Визит Брук предполагался как сугубо частное мероприятие. Никакой гласности. Они этого не обсуждали, но он решил, что ей тоже совершенно не нужно, чтобы репортеры что-то разнюхали. Может, именно поэтому Клэр сначала спросила его, захочет ли Брук вручать призы? Не исключено. Но он был слишком погружен в свои мысли и не понял намека.

Хотя это вряд ли изменило бы ситуацию. Многие родители пришли на праздник с какой-то видео-, кино- или фотокамерой и наверняка сделали хотя бы по одной фотографии Брук во время вручения наград. И все обязательно будут об этом рассказывать.

На какое-то мгновение перспектива гласности привела его в ужас. Брук будет винить его, придет в ярость оттого, что теперь ей придется играть роль любящей матери… Тут до него стало доходить, что, может быть, и не стоит бояться гнева Брук, ему-то это дает кое-какие веские преимущества.

Когда у ее драгоценных поклонников отвиснут челюсти при известии о том, что у нее есть восьмилетняя дочь, Брук будет готова сделать что угодно для спасения своей репутации — даже поехать ненадолго во Францию и поиграть в счастливую семью. Это должно бы радовать его. Так почему же не радует? Почему он больше сожалеет о том, что невольно навредит ей?

Получается полная бессмыслица. Почему вдруг ему стало не все равно, что будет чувствовать Брук? Разве она когда-нибудь заботилась о его чувствах?

Этот приступ сентиментальности вдруг вызвал у него раздражение. Ему захотелось по собственной инициативе послать копию видеофильма в «Сентинел». Но он не сделает этого, потому что ему и не придется. Самое большее через сорок восемь часов кто-нибудь обязательно предложит любимой газетенке свой фильм или пачку фотографий. Ему останется лишь подождать, когда Брук позвонит. Как только он заманит ее во Францию, тут-то он и узнает, насколько сильно она изменилась и почему вдруг снова стала его волновать…

Увидев, как Люси вылезла из бассейна и смеясь побежала вместе с Джози в сторону раздевалки, Фиц поднялся.

— Ну, мне пора. Увидимся через неделю, Майк.

— Вообще-то я собираюсь угостить Джози гамбургером. Может, вы с Люси тоже…

Он не успел ответить — вверх по лестнице взбежал дежуривший у бассейна служитель с побелевшим лицом.

— Мистер Фицпатрик! С Люси несчастье!

Фиц вбежал в комнату первой помощи и едва протиснулся к дочери сквозь толпу сочувствующих; кровь застыла у него в жилах, когда он увидел, как сильно забрызган пол кровью, которая растекалась повсюду, смешиваясь с водой, капавшей с купальников взволнованной детворы. Он коротко взглянул на медсестру, прижимавшую к ране хирургическую повязку.

— Что произошло? «Скорую» вызвали?

— Уже едут. Она бежала по краю бассейна и вдруг поскользнулась. Похоже, ничего страшного. Просто порез. Раны головы обычно сильно кровоточат… — Медсестра на секунду отвернулась. — Сейчас же выйдите отсюда, все до одного!

— Люси!

Девочка была очень бледна, но в сознании и даже смогла улыбнуться.

— Папочка, прости. Я бежала и… — А он сто, тысячу раз просил ее этого не делать.

— Тихо, солнышко. Доктор быстренько зашьет тебя, и ты будешь как новенькая.

Спустя час рана была зашита, а Люси удобно устроена в палате местной больницы.

— Мне обязательно здесь оставаться? Почему нельзя сразу домой?

— Это всего на одну ночь, принцесса. Просто чтобы убедиться, что нет сотрясения, хотя не представляю, как они это узнают…

Люси удалось даже хихикнуть ради его спокойствия.

— Сейчас я заскочу домой, привезу тебе ночнушку и зубную щетку. Еще что-нибудь захватить? Может, Прото?

— Пап! Я же не малышка. А потом… я подарила Прото маме.

У него вдруг перехватило горло. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем он смог заговорить.

— Что ж, хорошо сделала. — Хорошо? Боже правый, его дочка рассталась со своей горячо любимой игрушкой, а он лишь это и нашелся сказать? Пусть только Брук посмеет не оценить подарка!

— Можно я позвоню ей?

Он вспомнил про конверт у нее на тумбочке.

— Давай не будем ее сейчас беспокоить. Позвоним, когда ты вернешься домой, и ты все ей расскажешь. — Хотя он не мог бы объяснить, почему Брук надо оберегать от беспокойства.

— Мисс Лоуренс? — Еще один незнакомый голос. — Это ведь вы, правда? — зачастила женщина, не дожидаясь ответа. — Я медсестра Харрис из больницы Брэмхилла. Люси просила меня позвонить вам…

— Люси? — Брон похолодела. — Говорите же…

— Ее привезли полчаса назад. Небольшой несчастный случай…

— Какой несчастный случай? Она сильно пострадала? А Фиц с ней?

— Мистер Фицпатрик уехал домой. — Уехал домой?! Оставил ее в больнице одну? Испуганную, страдающую от боли? — Мне кажется, он не хотел, чтобы Люси вас беспокоила, но уж очень она просила меня позвонить вам… Знаете, я видела вас вчера, в школе.

— Вы правильно сделали, что позвонили. Я выезжаю.

— Она в пятой палате, на втором этаже.

Брон помчалась наверх, схватила брюки Брук и шелковистый свитер, оделась, не заботясь ни о прическе, ни о макияже, ни даже о том, чтобы зашнуровать как следует ботинки для ходьбы по пустыне. Потом, подхватив кожаную сумку, которую брала с собой накануне и еще не освободила от вещей, и ключи от своей машины, захлопнула за собой дверь и открыла гараж.

Она вставила ключ в зажигание, но ее видавшая виды микролитражка как раз решила покапризничать, как часто это делала, и отказалась заводиться.

Брон повернула ключ, пытаясь пробудить это маленькое чудовище к жизни, но оно заупрямилось. Рядом стояла машина сестры. Быстрая, красивая, нигде ни царапинки на темно-красной эмали. Брук убьет ее, если с любимым «ягуаром» что-то случится. Но сейчас не время беспокоиться о Брук. Сейчас она нужна Люси.

Брон вернулась в дом и достала ключи из ящика комода. У подножия лестницы она наступила на болтающийся шнурок и чуть не упала. Не хватало еще, чтобы несчастный случай произошел и с ней самой. Пока она завязывала шнурки, ее вдруг осенила неожиданная мысль. Снова поднявшись по лестнице, она бросила в сумку смену белья и зубную щетку.

Когда Брон вставила ключ в зажигание, двигатель с готовностью замурлыкал, словно котенок в ответ на щекотку. Дав задний ход, она выехала из гаража и взяла курс на побережье. На шоссе она нажала на педаль газа, и машина тут же доказала, что достойна своего имени. Потребовалось лишь немногим больше часа, чтобы доехать до Брэмхилла. Еще десять минут, и Брон оказалась перед зданием больницы.

Она аккуратно завела машину задним ходом на парковку и спросила у охранника на входе, как ей найти пятую палату.

— Мне придется попросить вас расписаться, — сказал охранник. — Мера предосторожности, как вы понимаете.

— Неужели? — Она посмотрела на поток людей, текущий через главный вход. Потом увидела, что охранник улыбается, и все поняла. Сейчас не тот момент, чтобы щепетильничать по поводу автографов. — Как вас зовут?

— Джерри Маршалл.

Она взяла протянутый им блокнот и написала: «Джерри Маршаллу, берегущему покой Люси». Потом подписалась: «Брук Лоуренс» — и вернула блокнот.

— А теперь вы скажете мне, как найти пятую палату?

Улыбаясь, охранник показал ей, куда идти. Она поблагодарила его и, заметив вдруг, что привлекает к себе внимание, изо всех сил постаралась не бежать.

— Мамочка! — Увидев ее, Люси села в кровати и сморщилась от боли. Фиц, стоявший спиной к двери, резко обернулся, и Брон удалось заметить промелькнувшую в его глазах радость.

Голосом он владел лучше.

— Брук! Каким ветром тебя сюда занесло?

— Мне тоже приятно тебя видеть, — пробормотала она, проходя мимо. Потом склонилась над Люси, поцеловала в щечку, отвела со лба непокорные пряди волос и посмотрела на аккуратный ряд швов. По дороге в Брэмхилл у нее слишком разыгралось воображение. Зря она так сильно переживала. — Привет, солнышко. У тебя такой вид, будто ты вернулась с войны.

— Я поскользнулась. Бежала по краю бассейна… Папа мне запрещает бегать, но Джози пригласила меня пойти с ней съесть гамбургер и… ну, ты понимаешь… — Она произнесла это так, словно у них был какой-то особый общий секрет.

— Да, милая, я понимаю. — Когда-то такое постоянно случалось с ней самой. На память остались шрамы. Она взяла девочку за руку, присела к ней на край кровати. — Но видишь, что получилось? Из-за того, что ты не послушалась папу, ты вообще лишилась этого гамбургера.

Люси, глаза которой казались огромными на маленьком личике, улыбнулась во весь рот.

— Глупо, да?

У нее за спиной Фиц явно давился смехом, но Брон боялась оглядываться, чтобы тоже не засмеяться.

— Да, глупо, — согласилась она. Секунду помолчав, она сказала: — Слушай, я тут привезла кое-кого тебя навестить. — Она вынула из сумки Прото. — Он подумал, что тебе может быть скучно здесь без компании.

Люси опять улыбнулась.

— Ничего он не подумал. — Но она крепко прижала его к груди, а потом устроила у себя под боком.

В палату заглянула медсестра.

— Это что здесь такое? Мне кажется, вам, юная леди, положено сейчас отдыхать, — с притворной строгостью сказала она.

— Моя мама приехала, — сказала Люси.

— Вот оно что. Пора измерить тебе температуру, так что отпусти-ка маму с папой выпить по чашечке кофе. Автомат здесь рядом, в холле.

Брон собиралась что-то возразить, но ее схватили за руку и вывели в холл.

— Она дала одной из медсестер мой номер и попросила ее позвонить мне, — объяснила Брон, когда Фиц наливал ей кофе.

— И все?

— Та сказала, что ты уехал домой…

— И ты решила, что должна поспешить к постели твоей всеми брошенной дочурки?

— Нет! — Она неловко пожала плечами, уставясь в стакан с кофе. — То есть да.

— Я ездил домой за ее ночнушкой, Брук. И отсутствовал всего каких-то полчаса.

— Прости, я просто запаниковала. Ей сделали рентген?

— Да, никаких повреждений нет. — Он пожал плечами. — Разве что пострадал пол бассейна… Медики решили оставить ее здесь на ночь лишь на всякий случай. Может быть, это станет ей уроком на будущее. — Он произнес это без особой надежды в голосе. — Как ты добралась сюда так быстро? Не поездом же…

— На машине.

Он поднял брови.

— И машина осталась цела?

— С машиной все в порядке, — заверила она. — Ни одной царапины. — Конечно, предстоит еще возвращаться домой. Чем скорее, тем лучше. — Я не хочу надоедать тебе, Фиц. Попрощаюсь с Люси и поеду.

— Не спеши. Извини, что у меня получилось так резко, я не хотел… Очень здорово, что ты приехала. Правда, — добавил он, когда она посмотрела на него с сомнением, — тебе наверняка надо переделать тысячу дел, чтобы разобраться с имуществом матери.

— Да нет, дел не особенно много.

— Что ж, полагаю, помощников у тебя хватает. А семья? Есть еще какие-нибудь родственники?

Она взглянула на него. Он смотрел в свой стакан с кофе.

Ну же. Скажи ему сейчас.

— У меня есть сестра.

— Да? Я не знал.

— Бронти. Ее зовут Бронти.

— Бронти? — Он поднял густые темные ресницы и уставился на нее глазами, похожими на лазерные лучи. Бумажный стаканчик смялся у нее в пальцах, кофе выплеснулся на пол, на красивые брюки сестры…

Он взял ее мокрые и дрожащие руки в свои, осмотрел их со всех сторон, но не отпустил.

— Ты обожглась?

Брон покачала головой. Даже если бы у нее мясо отставало от костей, она бы этого не почувствовала.

— Пойду поищу кого-нибудь… надо бы вытереться…

Он не отпускал ее.

— Ты останешься на ночь?

Ее сердце, явно не довольствуясь больше простыми кувырками, выполнило безупречное сальто. От такого голова шла кругом, трудно было дышать…

— Останься, завтра проводишь Люси домой…

Ее легкие снова наполнились воздухом. Дура… идиотка… кретинка…

— Люси не нуждается во мне, когда у нее есть ты.

— Нет, нуждается. Потому-то и попросила медсестру позвонить тебе. Должно быть, запомнила твой номер наизусть. — Подумала, что он может отобрать у нее этот бесценный клочок бумаги? Или знала, что он звонить не будет? — Я предлагал ей подождать, пока она не вернется домой, тогда она могла бы сама тебе позвонить, чтобы ты не беспокоилась.

— Вот как?

— Кстати, тебе надо снять эти мокрые брюки, и попомни мои слова: если ты не попала в аварию по дороге сюда, то на обратном пути, сидя за рулем в полураздетом виде, обязательно попадешь.

— Сейчас стоит такая жара, что брюки высохнут за несколько минут, — напомнила ему она. И тут же пожалела, что не промолчала. В ее жизни не было таких мужчин, как Джеймс Фицпатрик, которые приглашали бы ее снять брюки; вообще не было таких мужчин, как Фиц, и точка. Вот Брук бы не упустила шанс немного пофлиртовать… — Но если их сразу не замочить, то потом уж не отстираешь, — сказала она.

— Значит, договорились. Люси будет в восторге. Скажем ей сейчас?

Люси. Он просит, чтобы она осталась ради Люси. Эта просьба никак не связана с тем, насколько интригующе брюки сестры облегают ее зад. Ей надо только помнить об этом, и все будет в порядке.

Она и сама намеревалась остаться. Иначе зачем ей было привозить с собой смену белья? Желание родителей оставаться в больнице с детьми сейчас, кстати, приветствуется. Тем более все думают, что она — мать Люси. Здесь нет ничего особенного.

— Да, пойдем скажем ей. — Она повернулась к двери в палату.

— И не надо переживать.

Она оглянулась через плечо.

— Переживать? — Что ей переживать? Все просто чудесно… — Из-за чего?

— Я что-нибудь тебе найду для прикрытия твоего… — Фиц приподнял бровь, тщательно подбирая следующее слово, — смущения. — Он определенно смеялся над ней. — Пока брюки будут крутиться в стиральной машине, — добавил он. Потом нанес завершающий удар: — И у меня все еще есть та запасная зубная щетка.

Глава восьмая

— Собственно говоря, Фиц, у меня в машине есть зубная щетка и кое-какая одежда, — парировала она. — Я приехала, рассчитывая остаться в больнице, если буду нужна Люси.

Прежде чем он успел ответить, Брон отвернулась, подошла к столу медсестер, извинилась за пролитый кофе и предложила вытереть пол, Потом пошла помыть руки.

Когда она вернулась в палату и подошла к кровати Люси, то уже полностью владела собой. Фиц поднял голову и посмотрел на нее.

— Сейчас Люси надо постараться немножко поспать. Я хотел пойти перекусить. А ты хочешь есть?

— Самую малость, — призналась Брон. Его вопрос моментально заставил ее желудок шумно вспомнить, что она с самого утра съела только ломтик поджаренного хлеба.

— Что с тобой? — Фиц схватил ее за руку. — У тебя такой вид, будто ты вот-вот грохнешься в обморок.

— Это дурнота от голода, — быстро сказала Брон. — Наверно, «самую малость» было слишком слабо сказано, — добавила она и повернулась к медсестре, которая аккуратно заправляла одеяло Люси под матрас. — У вас в больнице есть кафетерий?

— Есть, но вам он может не понравиться. Лучше поесть в городе. Там есть чудесный ресторан…

— Быстрее будет съездить домой. Ты побудешь тут одна с часок, Люси?

Люси кивнула, крутя в руках наушники от радио.

— Без проблем…

Фиц поднял глаза к потолку.

— И где они только набираются этих выражений?

— Телевидение, — сказала Брон. — Австралийские мыльные оперы.

— Ты ведь тоже их любишь, правда?

— Никогда не пропускаю.

— Наверно, ты ловишь их на свою спутниковую тарелку, когда идешь на веслах вверх по Ориноко.

— Да, когда не пользуюсь ею как сковородкой, чтобы поджарить горсточку жуков на ужин.

— Фу, это же так противно, — простонала Люси.

— Женщина должна питаться, — сказала Брон. Она наклонилась, чтобы поцеловать Люси в щеку, и медленно-медленно подмигнула ей. Люси крепко обняла ее за шею.

— Спасибо, что приехала.

— Мы недолго, Люси. — Фиц взял Брон за руку, и Люси нехотя отпустила ее. — Тебе что-нибудь захватить из дома?

— Мое колье и плеер.

— Будет сделано.

— И все мои кассеты.

Все еще держа Брон за руку, Фиц начал пятиться к двери.

— И мой телек…

— У нее собственный телевизор? — Брон ужаснулась.

— У всех ее подружек собственные телевизоры.

— Прости, я не имею права критиковать.

Он повернулся к Люси.

— Нет, никакого телевизора на одну ночь.

— Ну, тогда мою книгу из библиотеки.

— Книгу из библиотеки. — Он продолжал отступать.

— И персик. — Ее голос преследовал их и в коридоре. — И банку апельсиновой шипучки… и шоколада… и такого, с белыми завихрениями…

Фиц и Брон посмотрели друг на друга и расхохотались.

— С ней все будет в порядке, правда?

— Не будет, если она получит все перечисленное.

— Утром они будут умолять тебя забрать ее домой.

— Тогда нам надо использовать передышку как можно лучше. Где здесь твоя машина?

Брон обвела глазами парковочную площадку в поисках свой старенькой микролитражки. Потом увидела сверкающее чудовище Брук и с неприятным ощущением под ложечкой вспомнила.

— Вот эта.

— Боже мой! — Фиц изумленно посмотрел на машину. — Почему ты вчера ехала поездом, если у тебя в гараже стоял этот зверь?

— Почему? Ну, потому что… Потому что там что-то должен был сделать механик.

— А, понятно.

Он действительно все понял? Ей не нравилась складка задумчивости, пробороздившая его лоб. И зачем только она врет?

Фиц прищурился, увидев, в какое узкое пространство она втиснулась.

— Хочешь, чтобы я помог тебе выехать?

— А ты поможешь? — В ее словах слышалась искренняя благодарность. Она воспользовалась дистанционным устройством на связке ключей, попробовала дверцу. Та не открывалась.

— Ты только что заперла ее.

— Правда?

Брон посмотрела на устройство у себя в руке.

— Нет… — Потом поняла, что произошло. Она не заперла машину, когда заторопилась в больницу, а теперь сделала именно это. — Ой, ее же могли угнать. — Она застонала, неловко завозилась с устройством и уронила его. Завыла сигнализация, и она внезапно оказалась в центре внимания. Посетители больницы оборачивались, узнавали ее и начинали улыбаться. Брон была парализована ужасом. Куда делась та хладнокровная женщина, которая не моргнув глазом завела машину задним ходом в эту парковочную клетку?

Фиц поднял устройство, отпер дверцу, отключил сигнализацию, взял небольшую сумку с ее вещами, которую она бросила на пассажирское сиденье, и снова запер машину.

— Пошли, — сказал он и, взяв ее за руку, твердо повел к своему «рейнджроверу». — Ты не сможешь ехать даже на педальном автомобильчике.

— Это шок, — сказала Брон, показывая свои трясущиеся руки. — Видишь?

— Вижу.

— Через минуту все пройдет.

— Разумеется, пройдет.

Она остановилась.

— Может, ты перестанешь соглашаться со мной?

Он повернулся к ней лицом.

— А ты хочешь, чтобы я с тобой спорил?

— Нет, но…

— Хочешь, чтобы я сказал тебе, что при мысли о том, как ты ведешь это чудовище, кровь стынет у меня в жилах?

— Нет! Я вполне умелый водитель. Я же доехала сюда нормально, верно? Без единой царапинки…

— Ты уже второй раз это говоришь. Как о чем-то исключительном. Обещай мне, что больше не будешь водить эту машину.

— Но я должна…

— Обещай мне!

Они стояли друг перед другом, и он внезапно поймал прядку волос, задуваемую ветром ей в лицо, и заправил за ухо.

— Фиц. — Ее протест был слабым — никчемное сотрясение воздуха, и, когда он, запустив пальцы в волосы, обхватил ее голову, она не могла даже вспомнить, против чего возражает.

— Обещай мне, дорогая… — Эти слова он произнес почти шепотом и, не дожидаясь ответа, заставил ее дать это обещание губами, без сопротивления прижавшимися к его губам; рукой он обнял ее за талию и притянул к себе.

Обещай мне… Она готова обещать ему все что угодно, лишь бы он не прерывал поцелуя. Ей хотелось, чтобы поцелуй длился вечно, не кончался никогда. Потому что, когда Фиц сможет посмотреть ей в лицо, она поймет по его глазам, что он знает правду.

Но когда он поднял голову, то просто коснулся ладонью ее щеки, мгновение с бесконечной нежностью смотрел на нее, а потом обнял за плечи и повел к «рейнджроверу».

И все? Он не заметил? Мужчина не может не заметить разницу между женщиной, с которой у него был серьезный роман, и ее сестрой, как бы они ни были похожи внешне. Потому что во всех других отношениях у нее с Брук нет ни малейшего сходства.

— Фиц? — Когда он повернулся к ней от дверцы, глаза его были лениво полуприкрыты. Но это ее ничуть не успокоило. В Фице не было ничего ленивого, ничего хотя бы в малой степени невосприимчивого. Ей не стоит жаловаться, а надо благодарить судьбу за то, что это сошло ей с рук. И дать себе обещание, что подобной глупости она больше не допустит.

Обещай мне… Ей казалось, она слышит эти слова.

— Что?

Она сглотнула.

— Ничего. Просто… ну, мне надо ехать домой. В Мэйбридж.

— Я скажу, чтобы машину погрузили на транспортер, и сам отвезу тебя домой.

Так просто? Брон почувствовала невероятное облегчение.

— Но это глупо…

— Что ж, вся неделя была такая. — Она подняла на него глаза, не совсем понимая, что он имеет в виду, но его лицо оставалось непроницаемым. Он улыбался, но только одними губами. По глазам ни о чем нельзя было догадаться. — Доверься мне. Я знаю, что делаю. Садись скорее, я проголодался.

Она забралась в «рейнджровер».

— Я умею водить, правда, — сказала она, когда он уселся на свое место рядом с ней. — Прошла тест с первого раза.

— Неужели?

— Да, вот так. — Сестра получила права лишь с третьей попытки. Излишняя самоуверенность, как сказал ее инструктор.

Фиц не ответил на ее негодующее подтверждение — видимо, о чем-то размышлял. Она с тревогой посмотрела на него. О чем он думает? Может, разница между нею и Брук наконец дошла до него?

Они доехали до Старого дома священника меньше чем за десять минут, на протяжении которых никто из них не нарушил молчания. Что ж, может, это и к лучшему. Чем меньше она говорит, тем больше у нее шансов не попасть в серьезную неприятность.

— Ты готовить умеешь? — спросил Фиц, когда остановился перед парадной дверью.

Он жил с Брук — и не знает?

— За один поцелуй ты хочешь, чтобы я приготовила тебе ленч? — уклончиво пошутила она.

— Может, соорудишь что-нибудь простое, вроде парочки омлетов? Мне надо на минуточку заглянуть в мастерскую.

— Омлеты? Ну, не знаю. Это не так уж просто.

— Ладно, тогда не бери в голову. Я сейчас вернусь.

Он опустил сумку с ее вещами на пол, подошел к двери в сад, отпер ее, потом обернулся и сказал:

— Если ты собираешься что-то делать с брюками, то стиральная машина вон за той дверью.

Фиц включил сканер, загрузил программу в компьютер, потом выдвинул ящик стола и выгреб мешанину из бумаг и фотографий. Сверху лежала фотография Брук. Двадцать один год, красивая, жизнерадостная, весь мир у ее ног. С минуту он смотрел на фотографию, потом вложил ее в сканер.

Он должен был понять. С первой же секунды, как только увидел ее. По нахлынувшей на него волне желания, от которой остановилось сердце. К Брук он сначала испытывал вожделение, потом его тронула ее ранимость, потом он просто злился на нее. Но никогда ее не любил. Для этого она была слишком зациклена на себе. Если бы он знал, что у нее есть сестра, то догадался бы обо всем раньше. Но что за игру она ведет, хотел бы он знать.

«Может, помогла бы тетя?» Эти ее слова всплыли у него в памяти. Она же сказала ему. Она хотела сделать так, чтобы Люси получила свой особый день, а потом собиралась вернуться уже в собственном качестве. Если бы он думал головой, а не… Ее изображение появилось перед ним на экране. Изображение Брук. Он выделил частичку под правой бровью и увеличил ее. Никакого шрама. Собственно, и смотреть-то было не обязательно. Его мозг, очевидно, отлучился на обеденный перерыв, но его тело все знало и отреагировало с первого мгновения.

Брон нашла миску, вынула из кухонного шкафа коробку яиц и кусок сыра. Нашла масло и подходящую сковородку. Потом огляделась в поисках фартука. Фартук. Для фартука уже чуточку поздновато. Она посмотрела вниз, на высохшие темные пятна от кофе на чудесных брюках. Наверно, их уже не спасти, но попробовать надо. Но только не в стиральной машине.

Она прошла в хозяйственную комнату, заткнула пробкой раковину и отвернула холодный кран. Потом разулась, сняла брюки, аккуратно сложила их, чтобы не помялись, и опустила в воду. Будь что будет. Она уже не так сильно переживала из-за одежды Брук. Ей более чем хватало других переживаний. Например, из-за Фица.

Кстати о Фице. Он сказал, что задержится ненадолго. Надо скорее надеть джинсы, пока он не вернулся.

Но она опоздала. Должно быть, звук льющейся воды скрыл его возвращение. Брон резко остановилась в дверях, увидев перед собой высокую фигуру. Фиц стоял, прислонившись к кухонному столу и сложив руки на груди, и его вид почему-то испугал ее.

— Брюки, — прокаркала она тупо. — Мокнут. — Не устраивать же девичий визг из-за того, что мужчина увидел ее в одних трусиках.

К счастью, Фиц смотрел только на ее ноги. Ну, они у нее длинные, так что посмотреть есть на что. Длинные, загорелые, покрытые легким, посветлевшим на солнце пушком. Прошла, как ей показалось, целая жизнь, прежде чем он сказал:

— Какие интересные у тебя коленки.

Она стоит полуголая у него на кухне, а он только и нашелся сказать, что у нее интересные коленки? Коленки у нее совсем не интересные. Сплошь покрыты застарелыми шрамами и шишками — ужасными последствиями борьбы за овладение искусством катания на доставшихся ей от Брук роликовых коньках. Она ненавидела свои коленки. Почему он не похвалил, например, ее бедра? Они у нее очень даже ничего. Или ее попку. Ее ягодицы, как и бедра, окрепли за годы беготни вверх и вниз по лестнице. Ее попка определенно заслуживала упоминания… Нет! Надо отвлечь его внимание и придумать, как добраться до сумки и джинсов, не поворачиваясь к нему спиной.

— Коленки? — Она засмеялась. — Ах, коленки… — Ничего не получалось. Как бы между прочим она сказала: — Будь добр, передай мне мою сумку. — С этими словами она медленно отступила в хозяйственную комнату. Он вошел следом, поставил сумку на подставку для сушки. Но вместо того, чтобы повернуться и уйти, подошел к ней еще на шаг. В небольшом пространстве хозяйственной комнаты этого было достаточно, чтобы он оказался так близко, что мог протянуть руку и обнять ее за шею.

Она закрыла глаза и не двигалась. Ей следовало протестовать. Но прикосновение его пальцев к чувствительной коже за ухом заставило ее онеметь.

Еще один шаг приблизил его к ней почти вплотную — достаточно близко, чтобы понять: она не одинока в своем чувстве.

— Фиц… — Протест прозвучал слабо, но все же прозвучал.

— Молчи. Я собираюсь поцеловать тебя, Бронти Лоуренс. Поцелуй номер четыре, раз ты не умеешь считать… — Ее глаза захлопнулись, как только его губы коснулись того самого места под ухом. Настоящее блаженство. Но потом… стало еще лучше. Его пальцы, лежавшие у нее на шее, передвинулись под кромку свитера, а губы медленно заскользили по ее щеке…

Бронти? Он назвал ее Бронти? Она открыла глаза. Он знает?! Тогда почему он?..

У нее вырвался тихий стон наслаждения, когда его пальцы стали гладить ей плечо и спину. Его глаза были закрыты; густые ресницы темными полукружьями лежали на изумительно вылепленных скулах.

Брон боролась с собой. Рассудок приказывал опомниться, потребовать, чтобы Фиц остановился, а потом вымолить у него обещание не говорить Брук, что она ездила на ее машине.

Но сердце — а надо сказать, что Брон думала сердцем, а не головой с того момента, как распечатала письмо Люси, — советовало: молчи и наслаждайся, потому что второго такого шанса у тебя не будет.

Рассудок, будучи более опытным, одержал верх.

— Ты не понимаешь, Фиц… — начала она, но не договорила, а лишь досадливо застонала, когда он слегка отстранился и сказал:

— Нет, я понимаю, можешь мне поверить… — Но тут он снова вернулся к своему занятию, и она блаженно вздохнула, когда губы его повели дорожку из теплых и влажных поцелуев к ее щеке. В это время другая его рука проникла под свитер снизу и обняла ее за талию, а пальцы щекотно прошлись по ребрам. Она содрогнулась от удовольствия, и это движение подтолкнуло ее еще ближе к нему, так что щека оказалась прижатой к его груди, а бедрами она ощущала нарастающую силу его желания.

Неудивительно, что она уже не могла точно припомнить, что собиралась спросить или сделать.

— Фиц…

— И я понимаю кое-что еще. — Его губы теперь приблизились к ее губам; глаза его были так темны, что она видела в них свое отражение; эти глаза больше ничего не скрывали. — Я понимаю, что если немедленно не займусь с тобой любовью, то, скорее всего, умру от фрустрации, и как ты это объяснишь Люси?

— Это же шантаж, — выдохнула она.

От его чувственной улыбки ее интересные колени превратились в кисель.

— Только на тот случай, если ты скажешь, что не хочешь. — Он почти не держал ее, и ей потребовалось бы лишь усилие воли, чтобы отстраниться от него. — Но ты ведь хочешь, Бронти Лоуренс, не так ли?

— Да… — У нее получилось что-то вроде тихого писка, и она еще кивнула головой — для большей ясности.

Он уже нацелился ее поцеловать, но она остановила его вопросом:

— Как ты догадался?

— Брук никогда не краснела… — (Бронти немедленно залилась горячим румянцем.) — У нее прекрасные колени. И у нее нет шрама на этом месте. — Фиц коснулся этого места губами. — И она сдала экзамен на водительские права только с третьей попытки. Она сама мне это сказала.

— Вот как. — Бронти с трудом сглотнула. — Ну, раз уж мы оба знаем, кто есть кто, тогда…

— Тогда что?

— Нельзя ли найти место поудобнее?

Его губы растянулись в улыбке.

— Какие будут пожелания?

Ее воображение непрошено нарисовало образ его прекрасной кровати, но этого она сказать не могла…

Ничего и не пришлось говорить. Джеймс Фицпатрик умел читать ее мысли.

— Что мы скажем Люси? — Брон все еще лихорадило от внезапности случившегося. От неожиданности того, что она любит и любима. От этого чуда из чудес, когда Фиц знает, что она — Бронти, и все равно хочет ее… а не Брук. Она не понимала, почему так получилось, но эти чувства были слишком новы, слишком хрупки, чтобы их прощупывать и допрашивать. Она знала лишь то, что они мчались обратно в больницу, словно парочка провинившихся подростков, которые забыли о времени, загулялись допоздна и должны были получить нагоняй…

— Ничего, все обойдется.

Брон обернулась и удивленно посмотрела на него.

— Придерживайся своего первоначального плана, Бронти. Придумай какой-нибудь предлог, чтобы не ехать во Францию, а потом появись в своем качестве. Ты ведь это собиралась сделать, не так ли? — У них не было времени поговорить, что-то объяснить. Не было времени даже поесть. Была лишь жгучая потребность узнать друг друга, держать друг друга в объятиях, кожей ощущать тепло кожи, показать всю глубину чувств, слишком сильных, чтобы их можно было выразить словами. — Если ты объявишься во Франции и скажешь Люси, что мама попросила тебя приехать вместо нее, то она…

— То она ужасно расстроится.

— Ненадолго. — Он свернул на парковочную площадку больницы. — Ты ее слышала, Брон. Она тебя любит. У тебя может быть другое имя, но человек ты тот же самый, так что Люси будет все так же тебя любить.

— А ты знаешь, что у тебя рубашка надета наизнанку?

Он отстегнул ремень безопасности.

— Нет, но, если ты поможешь, я и с этим справлюсь.

— Повернись-ка, дай я тебе помогу… — Она обхватила его руками, потянула за подол рубашки и стала снимать с него через голову.

— Боже милостивый, женщина, что ты делаешь? Мы же на общественной парковке…

— Если ты войдешь туда в рубашке наизнанку, Фиц, то всем станет известно, что именно я делаю. — Она вдруг перестала смеяться, обнаружив, что она смотрит ему прямо в глаза, прямо в сердце. Он пытается защитить, оградить ее от страданий Люси, от ее гнева. — Мы не можем начинать со лжи, Фиц. Нам придется сказать ей правду.

— Ты не понимаешь, чего просишь. Ты не понимаешь…

Она рукой закрыла ему рот.

— Нет, понимаю, все понимаю. Не ты так поступил, а я. Я и должна ей сказать. Ты для нее опора в жизни. Нельзя разрушать ее доверие к тебе.

— Я хочу, чтобы она любила тебя, доверяла тебе.

— Я тоже этого хочу, Фиц, но должна это заслужить. Сама.

— Ты уверена?

— Больше, чем когда-либо в жизни. Идем.

— Бронти. — Он на мгновение обнял ее, и она приникла к нему. — Не сейчас. Я не хочу говорить ей сейчас — подождем, пока она не вернется домой.

Всем своим существом Бронти хотела покончить с ложью и все-таки понимала, что Фиц прав. Люси надо быть дома, чувствовать себя в надежном месте, в безопасности. Она должна иметь возможность, если захочет, уединиться, чтобы примириться с правдой.

Брон внутренне застонала. Примириться с тем, что ей лгали, ее обманывали те, кому она должна была верить? Люси восемь лет. Она, может быть, и способна на такой вот ужасно взрослый поступок. Но в восемь лет никакой ребенок не может справиться с логическим объяснением подобной ситуации…

— Все будет нормально, Бронти. Она поймет.

— Поймет ли? — Она попыталась представить себе, что бы сама чувствовала на месте Люси. — Остается надеяться, что ты прав.

— Верь мне. Вот, подержи-ка это, пока я извлеку телевизор.

Она взяла сумку, набитую вещами, которые могли, по их мнению, понадобиться Люси.

— Помнится, кто-то говорил: «Никакого телевизора на одну ночь»? — сказала она.

— Меня заело чувство вины. Я подумал, каково ей в больнице без утренних мультиков, когда мы дома так интересно проводим время.

Брон покраснела.

— Я приехала, чтобы побыть с Люси.

— Неужели? — Он погладил ее по щеке. — Ну а кто теперь чувствует себя виноватым?

Она оставила этот вопрос без ответа.

— По части вины я непревзойденный мастер. Она просто прилагается к приобретаемой территории, к отцовству. Она присутствует там изначально: ты десять раз встаешь ночью проверить, дышит ли твое драгоценное дитя; тебя без конца мучает подозрение, что ты плохо справляешься со своей ролью; когда из-за работы приходится оставлять ее с кем-то на день, ты все время думаешь, что нужен ей, что она по тебе скучает. Я и не подозревал, насколько глубоко это во мне укоренилось, пока не поймал себя на том, что стараюсь придумать, как уговорить твою сестру выйти за меня замуж, чтобы исполнилась заветная мечта Люси…

— Ты и раньше делал ей предложение, — быстро сказала Брон, почему-то боясь взглянуть на него, боясь того, что увидит, но он поднял ее голову за подбородок и заставил смотреть ему в глаза.

— Да, ради Люси, но она презрительно высмеяла эту идею. Когда же я повторил свое предложение вчера, то ты не стала смеяться, у тебя просто был вид человека, испытавшего шок. Если бы не мое состояние, я бы уже тогда понял, что ты никак не можешь быть Брук. — Он держал ее подбородок в чаше своей ладони. — Брук не приехала бы на школьный праздник только ради того, чтобы осчастливить маленькую девочку. Брук никогда не отличалась добротой.

— Но ты пригрозил ей.

— Значит, ты приехала только поэтому? Чтобы защитить доброе имя сестры? — рассмеялся Фиц. — Неужели ты думаешь, что ее испугали бы мои угрозы? Она слишком хорошо меня знала.

Конечно, Брук его знала. Ведь она была его любовницей. Она родила от него ребенка и даже сейчас имела какую-то колдовскую власть над ним. Он делает вид, что его это не волнует, но в действительности так и есть. По существу, он занимался любовью с ее зеркальным отражением, пытаясь вернуть невозвратимое прошлое, жить в невозможном будущем.

Именно в этот момент Бронти поняла, что если она живет во сне, то это не ее сон, и ее новый, сияющий мир рухнул.

Глава девятая

Она — Бронти Лоуренс. Бронти. Не Брук. И даже ради Фица она не будет жить с этой ложью, не позволит и ему лгать — даже ради нее.

— Нам пора двигаться, а то Люси, чего доброго, вышлет за нами поисковую группу, — сказала она, резко отвернувшись от него, так что его рука соскользнула и он больше не касался ее.

— Бронти, подожди…

Она оставила его с телевизором и направилась к больнице.

— Эй, помедленнее!

Она повернулась к нему, когда он догнал ее у входа и схватил за руку, улыбаясь как ни в чем не бывало.

— Подожди меня. — Тут его улыбка исчезла. — Эй, что случилось?

— Ничего.

— Ведь все прекрасно, не так ли? Совершенно не стоит все драматизировать.

— Мисс Лоуренс? — Голос показался знакомым, и она обернулась, радуясь возможности отвлечься. — Я Энджи Мейкпис, из «Сентинел». Я пытаюсь связаться с вами весь день. У вас в офисе, похоже, вообще не знают, где вы находитесь, а ваша сестра отказалась уделить мне время, сославшись на занятость.

«Сентинел». Только этого не хватало. Понимая, что не стоит восстанавливать журналистку против себя, Брон сказала:

— Но отчего такая срочность?

— Ну, одна маленькая птичка мне начирикала, что вы были вчера в местной школе на спортивном празднике, в котором участвовала и ваша дочь. Ее ведь зовут Люси? Я правильно записала?

Брон открыла было рот, но не нашлась что сказать. Ей хотелось только одного — пощечиной стереть с лица Энджи Мейкпис самодовольную улыбку. Она сдержала свой порыв — это не поможет.

— А теперь, как я слышала, с ней произошел несчастный случай, — напористо продолжала журналистка. — Это серьезно? Сколько она еще пробудет в больнице?

Женщина улыбалась, словно кошка, которая недавно съела канарейку, припрятала у себя в кладовке мышь и сейчас пожирает глазами весьма крупную золотую рыбку. Пощечина, вероятно, не поможет, подумала Брон, но ощущение будет отличное. Она сделала полшага к ней, но Фиц крепко сжал ее руку. Это не прошло незамеченным для репортерши.

— Вы не хотели бы поделиться мыслями с нашими читателями в это трудное для вас время, мисс Лоуренс?

Тут вмешался Фиц:

— Я уверен, что вам известен новый подход к вопросу вторжения прессы в личную жизнь, мисс Мейкпис. Совсем незначительный ушиб, полученный ребенком, едва ли достоин внимания публики.

— Напротив, мистер Фицпатрик… вы ведь Джеймс Фицпатрик, не так ли? Отец Люси? — Энджи Мейкпис не стала дожидаться подтверждения. — Я уверена, что публику очень заинтересует…

Теперь пришла очередь Бронти удерживать Фица. Шестеренки у нее в голове наконец сцепились, и мозг форсированно заработал.

— Мисс Мейкпис, Энджи, вы ведь понимаете, что сейчас я только хочу увидеть Люси. Может быть, не прибегая к этому агрессивному, — она лишь с легчайшим нажимом произнесла слово «агрессивному», образчику журналистики… — Фиц фыркнул. — мы могли бы устроить настоящее интервью, когда Люси будет дома.

На журналистку это не произвело большого впечатления.

— Разумеется, это еще не все, — не сдавалась Брон. — Я знаю, что вам известно о всякого рода слухах… — К этому выводу она пришла после разговора с секретаршей Брук. — Я уверена, что вам захочется услышать правдивую версию. — Она чуть-чуть пожала плечами.

У Энджи Мейкпис загорелись глаза. Она слышала-таки эти слухи, о чем бы в них ни говорилось.

— Значит, это правда? — Она с трудом сдерживала свое возбуждение.

Брон заставила себя улыбнуться.

— Ну, это зависит от того, что именно вы слышали. — Она не имела ни малейшего понятия, о чем идет речь, но была готова сделать все, чтобы получить парочку дней передышки.

— Интервью, которое вы предлагаете, будет эксклюзивным?

— В обмен на полное молчание, пока Люси поправляется.

— Вы расскажете мне все до конца? — Журналистка взглянула на Фица. Брон ничего не ответила, так как знала, что ее молчание будет воспринято как согласие. — Вы позвоните мне в понедельник?

— Во вторник.

— Отлично.

И мисс Мейкпис улыбнулась с таким глубоким самодовольством, что Брон стало действительно очень страшно. Она не знала, во что втравила Брук, однако у нее было ощущение, что сестра будет сердиться. Но она и так уже дала достаточно много поводов, чтобы та рассердилась на нее. Неужели может быть еще хуже?

— Вам следует быть осторожной, — угрюмо предупредил журналистку Фиц. — Очень легко можно впасть в заблуждение.

— Неужели? — Энджи Мейкпис не испугалась. — Ну, если мисс Лоуренс не позвонит мне во вторник, то в среду мой материал будет на первой странице номера, и читатели получат возможность сами судить об этом.

— Вы так мило угрожаете, мисс Мейкпис, — сказала Брон. — Разве кто-нибудь может устоять? — Она взяла Фица под руку, глазами умоляя его больше ничего не говорить. — Люси наверняка недоумевает, куда мы подевались. — На мгновение ей показалось, что Фиц сейчас взорвется. Он не взорвался, но весь его вид ясно предупреждал, что это лишь временная отсрочка. Он толкнул дверь больницы и держал ее открытой перед Брон, а потом отпустил ее, так что она качнулась назад и створка из толстого стекла отгородила их от мисс Мейкпис.

— Что, черт возьми, все это значит? — Он сделал нетерпеливый жест, вновь беря ее за руку. — И я имею в виду не Люси; кто-то явно позвонил в газету, я этого ожидал…

— Правда? — Она была так поражена, что ее сдерживаемое раздражение улетучилось. Потом до нее дошло. — И ты готов был использовать это, чтобы заставить Брук подчиниться?

— Чтобы заставить тебя подчиниться, — сказал Фиц и поднял руку в ответ на приветствие швейцара, а она улыбнулась ему рассеянной улыбкой.

— Ты думал, что я — Брук… — свистящим шепотом начала она.

— Нет! Да… — У него был такой растерянный вид, что она пожалела бы его, если бы не приберегала всю свою жалость для себя самой. Она ей очень пригодится. — Послушай, мы можем поговорить об этом после?

— И намного после. Я буду какое-то время занята попытками связаться с Брук, чтобы признаться, что передала впечатляющие факты из ее биографии такой газете, в какую она побрезговала бы завернуть свои картофельные очистки. — С этими словами она повернулась и стала подниматься по лестнице. Фиц шел за ней по пятам.

Люси подняла голову и радостно улыбнулась, когда Брон вошла в небольшую палату. Она сидела на кровати поджав ноги и складывала старую головоломку-картинку, которую кто-то нашел ей.

— Смотри-ка, я почти все сложила.

Брон посмотрела из-за ее плеча.

— Ну, просто замечательно, — сказала она и добавила еще один недостающий фрагмент. — Извини, что мы так задержались. К тебе приходил кто-нибудь, пока нас не было?

— Только одна леди. Она знала, что ты моя мама. — Люси попробовала вставить еще фрагмент, но он упорно не вставлялся, и вся головоломка рассыпалась. — Ну вот, все пропало!

Тут Фиц поставил на тумбочку телевизор, наклонился и чмокнул девочку в макушку. Она обрадованно прижалась к нему.

— Папа, включай же его, включай!

— Давай попозже. Что еще она спрашивала у тебя, принцесса?

— Ну, где я живу, кто за мной присматривает и всякое такое.

— А как ее звали? — Люси пожала плечами, и Фиц посмотрел на Брон, которая собирала фрагменты головоломки в коробку. — Знаешь, похоже, я зря притащил все это сюда. Думаю, тебе будет гораздо лучше дома.

— Правда? — Люси, копавшаяся в сумке, которую Брон поставила на кровать, подняла голову. — Значит, можно поехать домой сейчас, да?

— Чем скорее, тем лучше.

— Но я уже собиралась пить чай. Мне разрешили выбрать, что я хочу, и я попросила…

— А мы закажем домой пиццу.

— Правда? Можно, я выберу начинку?

— Что пожелаешь. Хочешь, сама закажи ее по телефону из машины.

— Здорово!

Он отвел Брон в сторонку.

— Ты побудешь с ней, пока я договариваюсь с врачом?

— Фиц, а правильно ли мы поступаем? Эта женщина могла быть просто социальным работникам, да кем угодно.

— Вот этот-то «кто угодно» и не дает мне покоя. Я недолго.

Ну, как успехи?

Она покачала головой.

— Не знаю, кому еще звонить. Оставила сообщение даже дома на автоответчике, на тот случай, если она вдруг там объявится.

— Ты звонишь уже целую вечность. Тебе надо поесть, а у меня нет ничего, кроме холодной пиццы.

— Этого хватит, чтобы предотвратить голодную смерть. — Брон взяла кусок пиццы. — Я никогда раньше не видела пиццы с тройной порцией «добавочных» оливок.

— Люси любит оливки. Вот, возьми вина, запей. — Вручив ей стакан с вином, он приглашающе похлопал по дивану рядом с собой.

Конечно, надо было сесть в кресло, но так получилось бы слишком прямолинейно. Она хотела уйти элегантно. Спасибо за чудесное времяпрепровождение, Фиц. Я очень давно не получала такого удовольствия, даже не помню, с каких пор.

Беда была в том, что приходилось думать еще и о Люси. Нельзя ей никуда уходить, пока она не ликвидирует последствий своей ошибки, не установит контакт ребенка с родной матерью. Во всяком случае, именно так она говорила себе, опускаясь на диван. Фиц обнял ее одной рукой за плечи. Она не должна была позволять ему и этого тоже, но объятие действовало успокаивающе, просто чудесно. А сейчас она нуждалась в успокоении. Она опустила голову ему на плечо, потому что это было действительно славное, надежное плечо и было жаль оставлять его без дела.

— Фиц, ты же собирался все сказать Люси, как только она вернется домой.

— Она устала, пускай спит. — Он поцеловал ее в макушку, и это тоже было чудесно. — Мы все устали. За одним примечательным исключением, день был просто кошмарный. Давай я уберу стакан. — Он взял у нее стакан и наклонился, чтобы поставить его на соседний столик. Момент был подходящий; можно под каким-нибудь предлогом встать — например, чтобы сварить кофе. Но не успела Брон додумать эту мысль до конца, как Фиц повернулся и, затянув ее к себе на колени, прислонил к груди и поднял ее ноги на диван. А когда он начал мягким, успокаивающим давлением массировать ей ступни, она испытала полнейшее блаженство, и мысль о приготовлении кофе уже показалась ей не столь привлекательной.

Она расслабленно вздохнула, и вдруг, непонятно как, его губы повели восхитительную игру с ее губами, вызывая чувственную дрожь во всем теле.

— Фиц, — попыталась возразить она, когда он отпустил ее губы и усердно занялся изгибом шеи, исследуя языком нежную ямку под горлом. — О-охх…

И вдруг позвонили в дверь.

Застонав, Фиц прекратил свое занятие и выжидательно полуобернулся, словно надеясь, что позвонят-позвонят — и уйдут. Но тут Бронти внезапно выпрямилась, и ее голова столкнулась с его подбородком. Она услышала, как от удара щелкнули зубы.

— Боже мой, извини! Очень больно? Я схожу за льдом, чтобы приложить… — Она вскочила на ноги и внезапно налетела на столик, сильно толкнув его. Послышался звон тарелок и стаканов, пицца и вино украсили ковер, а бутылка стала опорожняться, образуя расползающееся темное пятно, которое, как было известно Брон из многолетнего опыта, нельзя будет вывести никаким силами.

От двери послышался тихий смешок.

— Я, кажется, не вовремя. Извините, дорогие мои. Но в твоем сообщении звучало такое отчаяние, что, поскольку никто не открыл, а дверь оказалась запертой, я воспользовалась своим ключом.

— Брук!

— Недаром у тебя виноватый вид, несчастная. Что ты сделала с моей машиной? — Брук подняла руку. — Нет, не отвечай. Если она осталась где-то в канаве, то мне нужно сначала выпить чего-нибудь укрепляющего, а уж потом выслушать горестную весть. Посиди пока вон там, колени вместе, руки на коленях, как мама тебя учила, а я тут приберусь. Привет, Фиц. — Она чмокнула его в щеку. — Вижу, ты уже познакомился с Бедой.

Беда. Никто, кроме Брук, не называл ее так. Боже, как она это ненавидела!

Похоже, Фиц все понял, потому что схватил ее за руку, не отпуская от себя. Впрочем, он мог сделать так и ради того, чтобы она имела возможность вблизи полюбоваться развитием его синяка. Он осторожно потрогал подбородок и сказал:

— Бронти тебе везде оставляла сообщения.

— Я так и поняла. — Брук подняла бутылку и покачала головой. — Брон и красное вино. Смертельная комбинация. — Она отдала бутылку Фицу, поставила на место столик, подняла тарелки и стаканы. — Есть у вас сифон с содовой? Если сразу полить ковер как следует, то винного пятна не останется.

— Забудь про ковер. У нас есть реальная проблема. Вернее, у тебя. В «Сентинел» узнали о Люси.

— Значит, поэтому Энджи Мейкпис пыталась связаться со мной?

— Ты знаешь об этом?

Она повернулась к Брон.

— Я ничего не знаю, кроме того, что, когда приехала в Мэйбридж на такси сегодня вечером, тебя там не было, как не было и моей машины. А потом я услышала твое сообщение на автоответчике и узнала номер Фица.

— Так почему же не позвонила?

— Можешь мне поверить, дорогой, такое желание у меня было. Я провела несколько дней в дороге, а потом еще пресс-конференция в аэропорту… Но какой-то голос говорил мне, что надо поднапрячься и явиться собственной персоной. — Взгляд Брук задержался на их сцепленных руках. — Мои инстинкты никогда меня не обманывают. — Затем она посмотрела на то, что осталось от ужина, и сказала: — Я отнесу это на кухню, а ты наливай пока виски, Фиц. А потом расскажешь мне в точности, чем вы тут на пару занимались. — В дверях она остановилась. — Впрочем, остановись лучше на адаптированной версии.

— Это я во всем виновата, Брук, простонала Бронти. — Люси написала тебе, приглашала приехать на школьный спортивный праздник, а я по ошибке вскрыла письмо.

— Но почему ты не сказала ему, кто ты такая?

— Я не оставил ей такой возможности, — быстро сказал Фиц. — Люси рассказала мне о письме, и я вломился, словно слон в посудную лавку, и потребовал исполнить просьбу Люси.

— Или? — Брук, поколебавшись, вернулась с подносом в комнату и пристроилась в кресле.

Фиц пожал плечами.

— Или я расскажу всему свету о Люси.

Брук усмехнулась:

— И Брон тебе поверила?

— У нее не было причин мне не верить. Я не совсем… Ну, скажем, не произвел хорошего впечатления.

Брук засмеялась.

— Ты хочешь сказать, сестренка, что сделала все это, чтобы сохранить мое доброе имя в глазах великой английской публики? Ради всего святого, Бронти, посмотри в глаза действительности. В наши дни историями о трогательных встречах усыновленных детей с их знаменитыми родителями буквально полнятся первые страницы. И кого это интересует?

— Я поступила так и ради Люси. — Брон собрала все силы и взглянула на Фица. — Если говорить честно, то чуточку и ради себя. — Она знала, что ее лицо заливается румянцем, но это ее не волновало. — Дело в том, что я только все ухудшила. Для тебя. Кто-то, должно быть, позвонил в «Сентинел» и продал им эту информацию.

— Да уж, надо полагать, вся толпа бросилась к телефонам. — Брук не казалась особенно обеспокоенной. — Скажем так: ты не очень скромничала в своей роли. Странно только, почему это не стало главной темой новостей…

Брон принялась ей объяснять:

— Энджи Мейкпис хочет получить весь материал. Утром она звонила тебе домой и, кажется, связывалась с твоим офисом. А потом ей повезло. С Люси сегодня произошел небольшой несчастный случай, ее отвезли в больницу. Можно предположить, что местный корреспондент, передавший первую порцию материала, сообщил и остальное. Мы выиграли какое-то время, пообещав ей эксклюзивное интервью о Люси, о твоих планах. Чтобы выпросить у нее отсрочку, мне пришлось намекнуть, что ожидается некое интересное событие. Кстати, когда я утром звонила к тебе в офис, твоя секретарша была явно в сильном волнении.

— Значит, вы не видели вечерних новостей.

— У нас не было времени смотреть телевизор. — Брон имела в виду хлопоты с Люси, но вдруг поняла двусмысленность своих слов и жарко покраснела. Фиц еще крепче сжал ей руку.

— Жаль.

— Мы пытались связаться с тобой.

— Так сколько у нас времени?

— До вторника.

— До вторника? Ты заставила эту акулу ждать до вторника? Боже мой, что же ты ей пообещала?

— Все.

— Надо же. Бедная женщина. — Брук коротко засмеялась. — Это, наверно, все равно что держать чашу Грааля в руках и вдруг увидеть, как она рассыпалась.

— Ты хоть потрудилась бы объяснить, о чем, черт побери, идет речь? — Фиц начал терять терпение, но Брук только рассмеялась.

— А ты подумай, дорогой. Пока Брон, выдавая себя за меня, обещала Энджи раскрыть все мои темные тайны, я давала пресс-конференцию в аэропорту Хитроу под объективами телекамер.

— Но она же разозлится, подумает, что мы сделали это нарочно.

— Ничего она не сделает. Она не будет знать, чему верить, и не осмелится ничего напечатать, боясь выглядеть полной идиоткой. — Брук слегка пожала плечами. — Думаю, надо мне завтра позвонить ей и помириться, позволить ей напечатать историю о том, как у меня родилась дочка, когда я была студенткой, и как мне пришлось с ней расстаться, и как мы теперь снова вместе. Сделаю это сразу же, как только получу судебное предписание, запрещающее публиковать какие бы то ни было фотографии Люси.

— А это возможно?

— Она же несовершеннолетняя, Брон. Имеет право на анонимность.

— И это так просто?

— Может быть, и нет. Вообще-то хорошо бы вам всем исчезнуть на пару месяцев, пока не уляжется ажиотаж.

— Какой ажиотаж? О чем была эта пресс-конференция?

— Я провела по земле черту, Брон. Рубеж, который собираюсь отстаивать. Вы не могли связаться со мной, потому что я была по горло занята добыванием денег, чтобы предложить более высокую цену за некие земли на кромке тропического леса, которые хотят прибрать к рукам магнаты-скотоводы. И планирую купить еще больше. Все, что мне нужно, — это деньги, много денег, поэтому я предлагаю людям возможность купить долю в будущем нашей планеты, приобрести собственный акр тропического леса в доверительную собственность. — Тут Брук ослепительно улыбнулась. — Вы двое хотите подписаться?

— Трое. Люси тоже захочет иметь собственный кусочек земли.

— Ты так думаешь?

— Она считает, что ты — потрясающая.

— Правда? Тогда, вместо того чтобы покупать ей акр земли, Фиц, позволь мне назвать этот фонд ее именем. Фонд Люси. Или Фонд Люси Фицпатрик. Как ты сам решишь. — Она встала. — Послушай, я была в дороге целую вечность, потом тащилась в развалюхе Брон в такую даль. Из меня выжаты все соки. Ничего, если я приму душ и сразу поеду домой? Завтра мне придется выезжать чуть свет…

— Конечно, пожалуйста. — Фиц махнул рукой в направлении лестницы. — Ты знаешь, где все лежит. И, Брук… я тоже думаю, что ты потрясающая.

Брон почувствовала себя так, будто у нее в голове вот-вот произойдет извержение вулкана. Брук заявилась сюда, не спросив разрешения, и ведет себя как дома. И Фиц ей позволяет. Он что, собирается вот так просто взять ее обратно? Но Брук не намерена оставаться здесь и играть в дочки-матери. Что ж, он может и не знать, что для него хорошо, а что плохо, зато она это знает и ни за что не позволит сестре еще раз испортить ему жизнь. Не говоря уже о Люси…

Она быстро встала.

— Подожди меня, я застелю тебе запасную кровать, пока ты принимаешь душ.

— Спасибо, Брон. — Улыбка Брук была столь многозначительна, что можно было сбеситься. Она все знает. И всегда все знала. — Застилать постели я никогда как следует не умела.

— Не то что ложиться в них, когда они уже застланы, — пробормотала Брон.

— Извини нас, Фиц. Думаю, мне предстоит выслушать лекцию об «ответственном поведении». — Весело улыбнувшись ему, Брук крепко взяла сестру за локоть и направилась к лестнице.

— Ради бога, Брук, это не смешно. Неужели Люси тебе безразлична?

— Она мне достаточно небезразлична — я ведь отдала ее Фицу. Заботиться и опекать — в его природе, дорогая. Он как ты. Он заботился обо мне, и я знала, что он будет заботиться и о моей малышке.

— Тебе следовало принести ее домой.

— У тебя было и так достаточно забот.

— Ответ не по существу. Ничто не мешало тебе о ней заботиться.

— Я не создана для этого, Брон. Я ведь эгоистка, ты не забыла? Нет, я не горжусь этим, просто я знала, что не готова отказаться от собственной жизни из-за нескольких недель бездумного увлечения страстью. Я бы пошла на прерывание беременности, если бы меня не остановил Фиц. — Брук состроила гримасу. — Потом я подумала, ну ладно, хорошо, я выполнила свой долг, теперь отдам ее на удочерение, но Фиц… Фиц только раз взглянул на нее, и… вот…

Брон увидела в глазах сестры предательский блеск слез, опровергавший ее жестокие слова, и совершенно неожиданно вместо злости ощутила печаль за нее, за все, от чего та отказалась. Она открыла объятия, и Брук прильнула к ней, и целую вечность Брон просто обнимала ее.

— Жаль, что я не такая, как ты, Брон.

— И хорошо. Я рада, что ты не такая. Ты другая, особенная. Некоторые из нас рождены, чтобы менять пеленки, а другие — чтобы изменить мир. Я понимаю. В самом деле.

— Правда? — Брук отстранилась, смахнула с глаза слезинку. — Что ж, может, и понимаешь. Ты всегда понимала меня лучше, чем все другие. Даже мама. Прости, что меня тогда не было рядом, Брон. Мне приходилось добывать деньги на покупку той земли, а к тому же я искренне думала, что у мамы просто еще один приступ. А потом было уже поздно, и я подумала: какой смысл? Что я буду делать в Мэйбридже? Я нужна в другом месте…

— Ты действительно ничего не могла бы сделать, ничем помочь. И правильно, что осталась там, где могла приносить больше пользы.

— Ты так считаешь?

— Мама это понимала, дорогая. И очень тобой гордилась.

Брон взглянула на Фица, стоявшего внизу у основания лестницы и смотревшего на них обеих. Что он видит? Может, к нему вернулась былая любовь? Не совершил ли он большую ошибку в тот день, согласившись на второстепенное, за неимением лучшего?

— Мы все гордимся тобой. Иди, ты устала. Принимай свой душ…

— Какая она, Брон? Я имею в виду Люси.

После небольшого колебания Брон сказала:

— Она красивая. Очень похожа на тебя. И у нее мамины глаза.

— Правда?

— И моя ловкость движений.

— Ну да? — Брук улыбнулась. — Бедный Фиц. А волосы? Она тоже блондинка?

— Нет. Волосы у нее темнее. Не такие темные, как у Фица, с каштановым оттенком. Но вьются точно как у него.

— А! — Брук повернулась и посмотрела на стоявшего внизу Фица. — Она не знает. Ты не сказал ей.

— О чем ты? — Глядя на сестру, Брон вдруг испытала предчувствие чего-то ужасного. — Чего он мне не сказал?

— Фиц — не отец Люси.

Глава десятая

— Быстро вниз! Ну же! — Фиц преодолел лестницу, прыгая через три ступеньки, и сердитым жестом ткнул в сторону детской спальни, дверь в которую он оставил слегка приоткрытой, чтобы слышать, если Люси зачем-то позовет.

Он зло смотрел на Брук, которая побелела как полотно под своим тропическим загаром.

— Боже милостивый!

— Ни слова больше!

— Она там… — Он обернулся к Бронти, взглядом умоляя ее отвести Брук подальше от двери. — Моя дочурка.

— Не сейчас, Брук. — Брон обняла ее рукой за талию, и Брук, как-то странно съежившись, без сил повисла на ней. — Пойдем, дорогая. Ты устала. Я уложу тебя в постель. — Она взглянула на Фица, и он вспомнил, что в отличие от Брук она не знает, где гостевая комната.

Показывая дорогу, он привел их в заднюю часть дома и открыл перед ними дверь. Они исчезли в ванной комнате, а он с чувством полнейшей беспомощности провел пятерней по волосам.

— Оставайся с ней, я сам приготовлю постель.

— Хорошо. — И Брон закрыла дверь, но он успел услышать тихий, пугающий звук рыданий, в которых Брук Лоуренс изливала накопившуюся за эти годы печаль, оплакивая дочь, столь бездумно отданную другим людям.

Для него все эти годы прошли в ожидании и надежде, что она поймет свою ошибку и вернется за малышкой, которую он бережно хранит для нее. И вот теперь она вернулась, а его обуревает лишь страх того, что это его сокровенное желание наконец исполнится.

Он жил среди завалов пеленок, росли стопки неоплаченных счетов, уходить из дома и работать он не мог. Тогда он был бы рад, если бы она вернулась и избавила его от бремени, которое он взял на себя, ни на минуту не задумываясь о проблемах и последствиях.

А теперь Люси стала частью его существования и он просто не мог представить себе жизни без нее. Она его дочь во всех отношениях, исключая тот бездумный момент зачатия.

С минуту Фиц продолжал смотреть на дверь, которая лишь приглушала звуки рыданий. Не в силах выносить этого дольше, он пошел к сушильному шкафу за постельным бельем.

По дороге он бросил взгляд на комнату Люси. Если бы она проснулась, услышала голоса, то позвала бы его. Лучше не тревожить ее. Момент для встречи с родной матерью явно неподходящий. В своем состоянии Брук с этим не справится.

Поэтому он вернулся и стал застилать постель под звуки тихого плача и успокаивающий голос Брон.

Разгладив покрывало, он еще раз взглянул на дверь в ванную и через минуту постучал:

— Брон.

Дверь чуть приоткрылась. В сгущающихся сумерках нельзя было разглядеть выражение ее лица.

— Я буду внизу, если понадоблюсь.

— Фиц…

Он снова повернулся к ней. Она плакала вместе с сестрой, ее глаза блестели от слез. Она казалась очень красивой. Но не приглаженной, лощеной красотой Брук. Ее красота была сиянием, шедшим изнутри. Когда он увидел их рядом, то это было настоящим откровением. Ему просто не верилось, что он вообще мог так обмануться и принять ее за Брук. Потом он понял, что вовсе и не обманулся, что где-то в глубине души всегда видел разницу. Ему хотелось обнять ее и сказать об этом, но она держала дверь как барьер между ними.

— Фиц, загляни к Люси, удостоверься, что она спит, что не слышала… — Она искала слова. — Не слышала того, что сказала Брук.

Он кивнул, и она опять прикрыла дверь.

Ему захотелось немедленно объяснить, рассказать Брон все без утайки. Надо было сделать это днем, а не тащить ее в постель. Теперь между ними возникло еще больше тайн. Фиц сжал кулак, но не ударил, а бесшумно прижал к деревянной панели. Потом резко повернулся и пошел прочь.

Перед комнатой Люси он остановился. Сквозь приоткрытую дверь доносился лишь тихий звук дыхания, но он, чтобы убедиться, открыл дверь пошире, и свет из коридора осветил неподвижную фигурку.

Некоторое время Фиц стоял и просто наблюдал, как она дышит. Жизнь. Бесконечно хрупкая, бесконечно цепкая. Бесценное волшебство. Он знал каждый момент ее жизни, видел все — от первого сердитого крика, когда ее ввергли, не спросив, в этот неуютный мир. Вся эта жизнь помещалась здесь, у него в голове. Ее первая улыбка, первое слово, первый шаг. Первый панический рывок в палату первой помощи…

— Почему ты плачешь, папочка? Ты ушибся? — Открыв глаза, Люси смотрела на него.

— Нет. — Он провел ладонью по щеке, подошел и сел на край кровати. Из-за спазма, сжавшего горло, было трудно говорить. — Просто я вспоминал, какая ты была маленькой.

— Ты вспоминал плохое или хорошее?

— Всякое. Как ты плакала, когда у тебя рос первый зуб. Как забавно выглядела, когда он у тебя выпал. Все в таком роде.

Девочка подвинулась, чтобы дать ему больше места, а он сбросил туфли и забрался на кровать с ногами.

— А ты знаешь, что у Джози будет маленькая сестренка? — Она уютно прижалась к нему. — Я подумала, может, и нам можно будет завести малышку, если мама останется. Мы бы с ней играли.

Вот оно. Никаких больше откладываний на завтра.

— Люси…

— Ничего, даже если будет мальчик.

— Люси. — Он остановил ее, не давая разыграться фантазии. — Я должен тебе кое-что сказать. Это важно, поэтому слушай внимательно.

Детское личико осветилось нетерпеливым любопытством.

— Это касается той леди, что приезжала на школьный спортивный праздник. Той леди, что пришла сегодня.

— Это мама?

Дорога в преисподнюю, подумал Фиц. Но нет способа смягчить удар.

— Это не мама, Люси.

Ее хорошенькое личико сморщилось в напряженную гримаску.

— Но ты сказал… когда я тебя спросила… Ты сказал, что Брук Лоуренс — моя мама. — Она была явно сбита с толку.

— Так и есть, ангел мой. Брук Лоуренс — твоя мама. Но леди, что навестила нас, навестила тебя вчера и сегодня, — это не Брук. Ее зовут Бронти. Она сестра Брук, то есть твоя тетя.

Ее рот округлился, образовав удивленное «о». Затем послышался звук.

— О! Моя тетя.

— Видишь ли, она по ошибке вскрыла твое письмо, а потом — ну, потому что Брук была далеко, а ей не хотелось тебя огорчать — она решила приехать вместо нее.

— Они близняшки?

— Что? А, нет. Они обычные сестры, только внешне очень похожи. — И ни в каком ином отношении. — А я очень давно не видел твою маму и обознался. Но это меня не извиняет, я должен был сказать тебе, как только все понял. И Бронти на этом настаивала. Я сказал, что лучше подождать до завтра. Но вечером кое-что произошло, и я подумал, что не стоит ждать до завтра. Раз уж ты проснулась.

— О… — Все было сказано в этом звуке, и ее разочарование больно кольнуло его в сердце. — А она хорошая, Бронти.

— Да, хорошая.

— Она много смеется, и мне понравилось, как она меня обнимала. Но наверно, она тоже уедет, раз не моя мама.

Теперь был сбит с толку Фиц.

— А ты хотела бы, чтобы Бронти осталась?

— Да, еще бы! — Наступила пауза, показавшаяся бесконечной; потом она сказала: — Я хочу сказать, у Брук Лоуренс нет времени, чтобы быть мамой, так? Она очень много работает, спасает животных и всякое такое, а мне хочется, чтобы у меня была мама. Настоящая. Которая остается дома, печет сладкие пироги и всякое такое…

— Ты предлагаешь им поменяться местами?

Решение Люси было так по-детски логично и отличалось такой милой простотой, что Фиц не знал, смеяться или плакать.

— Не говори глупостей, папа, они не могут поменяться местами. Брук Лоуренс всегда будет моей мамой. — (Правильно) — Но если бы ты женился на Бронти, она тоже могла бы быть моей мамой. Вот как Элли теперь мама Джози. — (Правильно!) — И тогда у меня тоже может быть маленькая сестричка.

— Мне кажется, тебе надо немного сбавить скорость. Сначала мы должны спросить Бронти, хочет ли она быть твоей мамой.

— Когда?

— Завтра. С Брук ты тоже сможешь увидеться. Она приехала сегодня вечером…

— Брук Лоуренс у нас дома!

— Да, но она очень устала. Ты увидишь ее утром.

Глаза Люси загорелись от возбуждения.

— Вот это да! Можно я позвоню Джози? — Она откинула одеяло, но Фиц поймал ее и плотно укутал.

— Джози наверняка давно спит, и тебе положено то же самое. Позвонишь ей утром.

— Ладно. И про малышку тоже спрошу у Бронти.

Он откашлялся.

— Знаешь, солнышко, этим вопросом лучше будет заняться мне самому. Договорились?

— Это правда?

Брон стояла в дверях и смотрела на него напряженным взглядом. От его ответа зависело многое, и, когда Фиц встал и пошел к ней, ему показалось, что он знает почему. Надеялся, что знает.

— Что она тебе рассказала?

Брон вскинула на него глаза. Она была выше Брук. Ее глаза были темнее, чем у Брук. Ему так хотелось обнять ее, но он не мог. Пока не мог.

Она подошла к креслу и устало опустилась в него.

— Брук рассказала мне, что в университете у нее был роман с преподавателем. Когда она сказала ему, что беременна, он выписал чек и велел ей сделать аборт. Она собиралась сделать именно это, но хотела предварительно хорошенько напиться. И потом вырубилась на руках у тебя, когда вы танцевали на рождественском балу.

Фиц подошел к окну, несколько секунд смотрел туда, где вдали за городом темным стальным блеском отливало море, потом повернулся к ней.

— Примерно так все и было. — Но не совсем так, и он больше не хотел притворяться. — Конечно, я и сам страстно желал ее на протяжении многих недель. — Он услышал, как стоявшая позади него женщина резко вздохнула. — Я на самом деле думал, что мне повезло, когда она свалилась мне на руки. Я привез ее сюда, но потом понял, что причиной обморока был не только алкоголь, и вызвал врача. — Фиц пожал плечами. — Тот отчитал ее как следует за выпивку и посоветовал беречь себя и ребенка. И поскольку он думал, что виновником ее состояния являюсь я, соответственно отчихвостил и меня.

— Надо же. — Ее голос звучал так, словно она старалась удержаться от смеха, во всяком случае, ему хотелось на это надеяться. — Бедный Фиц. — Тут определенно был смешок.

— Когда врач ушел, она мне все рассказала. Было очевидно, что она не хотела делать аборт. На следующий день после нашего разговора она и впрямь пошла в университет и порвала чек на глазах у этого человека. Наверно, обманывала себя, думая, что он осознает неприглядность своего поведения. Он сказал ей, что она вольна поступать, как ей нравится, но если хоть словом о нем обмолвится, то он добьется, чтобы ее вышвырнули из университета.

— И он мог бы это сделать?

— Она не была готова рисковать. Но в любом случае скандал положил бы конец надеждам на диплом с отличием.

— Да, наверно. А ты, Фиц? Как обманывал себя ты?

— Не таким образом. Беременность производит сильное отрезвляющее действие на половой инстинкт мужчины. Да, должен тебе сказать, что как будущая мама твоя сестра была не самым приятным человеком. Слишком требовательной, раздражительной, слезливой, вечно ее тошнило… Но я обещал помочь, если она хочет оставить ребенка.

— Почему?

— Во-первых, из чувства вины. Я не поступил бы с ней так, как тот негодяй, но ведь хотел того же, без всяких обязательств с моей стороны. — Фиц приподнял плечи неуклюжим, слегка вызывающим движением. — А потом я был очарован волшебной силой жизни. Это дитя, растущее буквально у меня на глазах… Однажды Брук приложила мою руку к своей талии, и я почувствовал, как шевелится Люси. Сила жизни потрясает, Брон.

Он видел, как она с трудом сглотнула, и посочувствовал — ей сейчас тоже нелегко.

— Я ходил с ней на предродовые курсы, и все автоматически принимали меня за отца. Я и ощущал себя отцом. Я поймал себя на том, что стал заглядывать в детские магазины, выбирал коляску, старался определить, какие подгузники лучше, одноразовые или из махровой ткани. — Он увидел, что Брон невольно улыбается. — И я присутствовал при рождении Люси. Акушерка позволила мне перерезать пуповину… Она моя, Брон, — во всех смыслах.

— А моя очаровательная сестрица отдала ее тебе в обмен на работу на телевидении.

— Я думал, что она вернется.

— То есть обманывал себя.

— Нет, Брон. Я не планировал играть в счастливое семейство. Просто думал, она вернется и заберет свою малышку. Я не понимал, как она могла уйти от нее.

— В этом вся Брук. Ее легко полюбить, но трудно понять.

— Как она?

— Сказался перелет через несколько часовых поясов — крайняя усталость, нарушение биоритмов, отсюда и этот нервный срыв. Сейчас она спит, а завтра снова будет в норме. — Брон наконец-то протянула ему руку. — Нет причин для беспокойства, Фиц. Она не будет пытаться отобрать у тебя Люси.

Потянув за руку, он заставил ее встать, потом сел сам и усадил ее к себе на колени. Брон не возражала.

— Кстати, о Люси. Я поговорил с ней. Она знает правду.

— Что?! — Брон торопливо выпрямилась, но на этот раз Фиц был начеку. — Прости. — Она потрогала темнеющий синяк у него на подбородке. — Болит?

— Ты всегда можешь поцеловать это место, чтобы не болело. — Она нежно коснулась его подбородка. — И вот здесь тоже немножко болит, — с надеждой добавил он, показав на нижнюю губу. Она рукой закрыла ему рот.

— Расскажи мне о Люси.

— Люси заботит только одно — как бы ты не уехала.

— Но ведь теперь здесь Брук.

— Хм. Люси не глупа. Она знает, что Брук не останется, и высоко оценивает твою полезность по части обниманий. Она считает, что лучше иметь постоянную маму навсегда, чем знаменитость на один день.

— А Брук?

— А Брук может забегать в любое время, когда у нее найдется минутка, свободная от работы по спасению земли.

— Значит, у Люси здесь все уже схвачено.

— Примерно так. Вплоть до того, что если ты останешься, то у нее тоже может появиться маленькая сестричка, как у Джози. — Его губы отыскали нежное местечко у нее под ухом. — Ты останешься, Брон?

— Ради Люси?

— Ради меня. Ради себя.

— И ты уверен, кого именно просишь остаться?

— Похоже, я всегда это знал. К Брук я испытывал вожделение. Ты вызываешь во мне какую-то совершенно иную реакцию.

— И тебя не пугает, что все будут думать, вот бедолага, не смог заполучить оригинал, так согласился на копию?

— Еще неизвестно, кто из вас оригинал, Бронти Лоуренс. — Фиц провел пунктирную линию нежных поцелуев от ее подбородка до того места под шеей, где начиналась футболка. Ему хотелось снять ее, но спешить было некуда, Брон никуда не уйдет. Никогда.

— Раз уж мы договорились, что ты остаешься, давай решим еще одну небольшую проблему.

— Какую же?

— Где ты будешь спать. Гостевую комнату заняла Брук…

— В таком большом доме наверняка найдутся и еще спальни.

— Да, комнаты есть. Одна раньше была детской Люси. В другой свален всякий хлам, в третьей прежде был мой кабинет — до того как я переоборудовал сарай. Комнат много, но нет кроватей… видишь, я умею читать твои мысли, дорогая.

— А я умею читать твои. Ты говоришь неправду, Джеймс Фицпатрик.

Он ухмыльнулся.

— Может, и говорю. А ты что, против?

Их разбудили возня, хихиканье и легкий стук в дверь. Фиц схватил часы, стоявшие на ночном столике, и застонал.

— Брон, дорогая, мы проспали все на свете.

В дверь снова постучали.

— Можно нам войти? — Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула улыбающаяся Брук. Залившись ярким румянцем, Брон села в кровати, прикрываясь простыней. — Жаль, что пришлось будить вас, но мне надо вернуться в Лондон… — Брук открыла дверь пошире, чтобы пропустить Люси. — А я хотела сообщить вам, что мы с Люси тут знакомились друг с другом. Она прочитала мне первую лекцию о родительском статусе, но остаться на весь курс я, к сожалению, не могу. — Ее рука легко лежала на плече Люси. — Она все понимает: надо сохранять тропические леса, спасать виды, которым угрожает исчезновение. — Они с Люси посмотрели друг на друга и обменялись улыбками заговорщиц. — Таким образом, здесь открывается вакансия на должность матери с полным рабочим днем. Но, судя по всему, эта вакансия скоро будет замещена. — Ее улыбка стала еще шире. — Ну, как вам интервью?

Забыв о своем смущении, Брон потянулась к сестре и схватила ее за руку.

— Так ты не против?

— Я? Против? Да бог с тобой, конечно же, нет. По-моему, это замечательная идея. Мне достается вся развлекательная часть, и никакой ответственности. Ты всегда превосходила меня по части ответственности. Но и я кое на что гожусь, видишь? Я организовала вам завтрак в постели.

— Мило с твоей стороны, — пробормотал Фиц откуда-то из глубины постели.

Брук повела в его сторону бровью.

— Просто пришли мне приглашение на свадьбу, и мы квиты. — Она улыбнулась. — А пока мне надо успеть на встречу в Лондоне в десять. Так что выкладывайте, где вы спрятали мою машину? То есть если она не в кювете.

— Она в полном порядке, стоит без единой царапины на парковочной площадке у больницы. — Фиц сел в постели. — Если ты подождешь, пока я оденусь, могу отвезти тебя туда.

— Нет, дорогой, оставайся, блюди счастливую семью. Я доеду до больницы на развалюхе сестрицы. Ключи потом спрячу под сиденье. Хотя вряд ли кто захочет ее угнать.

Ясно было, что Брук уже вернулась в свое нормальное состояние. Сияющая, тщательно ухоженная, полностью владеющая собой. Почувствовав, как напрягся рядом с ней Фиц, Брон забыла о сестре и схватила его за руку, давая знак молчать: к ним нетвердыми шагами направлялась Люси, неся поднос, нагруженный соком, чаем и тарелкой с горой тостов. Люси дошла до них, не пролив ни капли, и аккуратно поставила поднос на ночной столик. Опасность миновала, и Брон взяла кружку с чаем и передала ее Фицу.

— Как это приятно, — сказала она, беря себе ломтик тоста, и похлопала по кровати, приглашая Люси сесть рядом.

— Это Брук придумала, — сказала Люси, устраиваясь под боком у Брон.

— Брук? — переспросил Фиц.

— Все в порядке, Фиц. Мы сами так решили, — заверила его Брук. — Думаю, что «мама» не совсем мне подходит.

— Когда я сказала Брук, что вы собираетесь завести для меня маленькую сестричку, — продолжала Люси, беря с тарелки ломтик тоста, — она предложила принести вам завтрак в постель, потому что если вы занимались этим, то наверняка очень сильно устали.

И Фиц впервые в жизни открыл для себя, как чашка может внезапно разбиться вдребезги прямо у человека в руках.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.