Как с жителей своей земли
Берут налоги короли
И - хоть их займом называют,
Собрав, своим добром считают,

Таким же образом и тот,
Кто с прозы иль стихов берет
Искусной выдумки налог
Своим творениям во прок

Быть признан должен королем
Писателей в краю родном.
Сто крат к чужому он уму
Взыскательней, чем к своему;

Беря чужие мысли,
Он осмотрит их со всех сторон.
Мы беспристрастрее глядим
На то что сделано другим.

Обточенная мысть богаче,
Чем брошенная наудачу.
Груба ведь соль солончака,
А соль столовая тонка.

Будь вечность нам в с тобой в удел дана,
Я б не роптал, что слишком ты скромна.
Коль ты бессмертен, право, ни к чему
Спешить дать волю чувству своему.
Друг подле друга мы бы день-деньской
Могли б сидеть в мечтах рука с рукой,
И я бы стаж любви своей считал
Со дней Потопа и при этом знал,
Что ты меня разлюбишь не скорей,
Чем во Христа уверует еврей.
За те года, что зрела б наша страсть,
Успели б царства возрасти и пасть.
Никак не меньше сотни лет ушло б,
Чтоб оценить глаза твои и лоб.
Еще столетье – для твоих грудей.
Я мог бы каждой прелестью твоей
Веками наслаждаться не спеша,
Пока в последнем не сверкнет душа.
А прелести твои, доверься мне,
Достойны сей неспешности вполне.

Но мы не вечны, милая, отнюдь.
Повозке наших дней недолог путь
В тот край, где мы с годами будем все,
А там уж не блистать твоей красе.
Там неприступный мрамор черт твоих
Не потревожит мой зовущий стих,
Там мирно спят среди могильных плит
Мужская похоть и девичий стыд,
Там станет лишь утехой для червей
Бесценный клад невинности твоей.
А гроб, хоть всем хорош на первый взгляд,
Да только для объятий тесноват.

Так вот, покуда мы еще – не прах
И пламя страсти на твоих щеках,
Как лихорадка нежная горит
И о желаньях тайных говорит,
Давай сейчас свой голод утолим
И, уподобясь хищникам двоим,
Сожрем в один присест все, что нам дать
Способно время. Лучше так, чем ждать
Бог весть чего. Давай в один клубок
Сплетем наш жар и пыл, сорвав замок
С ворот любви в жестокой схватке тел.
Вот, вкратце, то, чего бы я хотел.
И пусть нам ход светил не удержать,
Мы их заставим вскачь для нас бежать.

Душа. О, кто бы мне помог освободиться
Из этой душной, сумрачной темницы?
Мучительны, железно-тяжелы
Костей наручники и кандалы.
Здесь, плотских глаз томима слепотою,
Ушей грохочущею глухотою,
Душа, подвешенная на цепях
Артерий, вен и жил, живет впотьмах,
Пытаема в застенке этом жутком
Коварным сердцем, суетным рассудком.

Тело. О, кто бы подсобил мне сбросить гнет
Души-тиранки, что во мне живет?
В рост устремясь, она меня пронзает,
Как будто на кол заживо сажает, -
Мне эта высь немалых стоит мук!
Ее огонь сжигает, как недуг.
Она ко мне как будто злобу копит:
Вдохнула жизнь - и сразу смерть торопит.
Недостижим ни отдых, ни покой
Для тела, одержимого душой.

Душа. Каким меня заклятьем приковали
Терпеть чужие беды и печали?
Бесплотную, боль плоти ощущать,
Все жалобы телесные вмещать?
Зачем мне участь суждена такая:
Страдать, тюремщика оберегая?
Сносить не только тягостный недуг,
Но исцеленье! Нет ужасней мук:
Почти до самой гавани добраться -
И на мели здоровья оказаться!

Тело. Зато страшнее хворости любой
Болезни, порожденные тобой;
Меня то спазм надежды удушает,
То лихорадка страсти сотрясает;
Чума любви мне внутренности жжет
И язва скрытой ненависти жрет;
Пьянит безумье радости вначале,
А через час-безумие печали;
Познанье пролагает скорби путь,
И память не дает мне отдохнуть.
Не ты ль, душа, творишь во мне обитель
Для всех грехов зловредных? Так строитель,
Над деревом творящий произвол,
Срубает и обтесывает ствол.

     Мой разум был вместить готов
     Все краски луговых цветов,
     Мои мечты еще светлей
     Казались в зеркале полей;
     Но Джулиана лишь пришла —
Мой ум, как я — траву, на гибель обрекла.

     От скорби таю столько дней,
     Луга ж — все ярче, все пышней,
     И все полянки до одной
     Лежат в цветах передо мной,
     А Джулиана лишь пришла —
Мой ум, как я — траву, на гибель обрекла.

     Поля, у вас коварный нрав:
     Вы, дружбу верную предав,
     Цветете, май встречая свой,
     Я ж — гибну, попранный стопой!
     Ведь Джулиана лишь пришла,
Мой ум, как я — траву, на гибель обрекла.

     Смогу ль безжалостных простить?
     Ну нет, теперь я буду мстить:
     И сам я, и поля в цветах —
     Мы сгинем и падем во прах:
     Всё Джулиана! Лишь пришла —
Мой ум, как я — траву, на гибель обрекла.

     Пусть лягут надо мной цветы —
     Наперсники былой мечты,
     Чтоб стать соцветьям луговым
     Венком над камнем гробовым!
     Ах, Джулиана! Лишь пришла —
Мой ум, как я — траву, на гибель обрекла…

Живые свечи, осветив
Для соловья ночную тьму, —
Чтоб было сладостный мотив
Светлей разучивать ему, —

Кометы, осветив поля
И предвещая — не всерьез —
Не бой, не гибель короля,
Всего лишь близкий сенокос, —

Рой дружелюбных светлячков,
Тем косарям светя в пути,
Кто средь болотных огоньков
Домой не может добрести, —

Вы зря хотите мне помочь:
Здесь — Джулиана! Как в бреду,
Я проведу с ней эту ночь —
И путь обратный не найду…

Уразумев, что я венцом из терний,
     Из года в год свершая зло,

     Язвил Христу чело —

Грех искупить я ринулся в смятенье:

     Везде, в саду и на опушке,

Я рвал цветы (мои плоды — цветы),

     Я рушил башни красоты,

Которыми венчал мою пастушку.
И грудой тех цветов я любовался,

     И думал (пестуя тщету),
     Что я такой венок сплету,

Каким царь славы не короновался…

     И вдруг я вижу: древний змей
     Мерцает чешуей пятнистой
     В цветах, самих цветов немей,
     В венках тщеславья и корысти…

Глупец, своих соцветий славой бренной
Я б осквернил небес венок нетленный!..
Но Ты, кто змея укрощает смело,
Распутай вмиг его силков извивы,
Его сплетенья скользкие развей,
Разрушь мое искуснейшее дело,
Поправ ногами мой венок красивый,
Чтоб умер меж цветов сокрытый змей!
Венком, что сплел я для главы Твоей,
Свои стопы пречистые обвей!..

          В росинке, что рассвет,
          С груди лучистой уронив,

               На розе оставляет,

          Любви к земному дому нет,
          Но совершенство мест иных

               Росинка нам являет,
               Она кругла — хранит она

          Подобье сферы той, где рождена.
          Пурпурной розе уделив

               Надменное касанье,

          Грустит в разлуке с небесами,

               Печальный перелив —

                    Ее слеза:

С родною сферой слиться ей нельзя,
Она дрожит, всех сторонится,

          Боится оскверниться,
          Но солнце жалость ощутит,

Вдохнет ее — и в небо возвратит…

          Душа ведь тоже — капля, луч,

Ее излил бессмертья чистый ключ,
И, как росинка на цветке, всегда

          Мир горний в памяти держа,
          Она, земным цветам чужда,
          Своим лишь светом дорожа,

Смыкает мысли в некий круг, неся
В сей малой сфере — сами небеса.

          Отчужденность избирая,
          На путях земных томясь,
          Мир окрестный презирая,
          Но к сиянью дня стремясь,
          Вверху светла — внизу незрима:
          Здесь — всем чужда, а там — любима;
          И к восхожденью все смелей,
          Решась, готовится она:
          Одной лишь точкой — на земле,
          Вся — в горний мир устремлена…

Так капля манны покидала высь,
Густела, стыла и спадала вниз,
Но оставляла землю в некий час,
К бескрайней славе солнца возвратясь!