Далия Трускиновская

Люс-а-гард

1. ЗАГОВОР ТРИНАДЦАТИ

Комната была обычная — с удобными креслами, плоским видео и не менее плоским кристаллическим дисплеем на стене, зеркальными шторами на окнах. И компания в ней собралась хоть с виду и обыкновенная, но подозрительно однородная — тринадцать пожилых дам приятной наружности. Одеты они были, как солидные чиновницы из серьезных ведомств, не имеющие нужды приманивать зеленых и даже пожелтевших мальчишек. Все, кроме одной. Но она держалась крайне скромно, как бы даже пряталась за спины осанистых подруг. Судя по всему, просто не хотела мельтешить преждевременно.

Странно было лишь то, что при входе в дом, а прибывали они поодиночке, дамы предъявляли электронному консьержу не только личные пластиковые карточки, но и пробу Вейсмаха — пристальный взгляд широко раскрытых глаз в специальный объектив, схватывающий особенности радужной оболочки зрачка. А такой объектив, игрушку довольно дорогую, ставят обычно там, где контролируется допуск посвященных в какую-нибудь научно-техническую или, Боже упаси, в политическую святыню.

Надо отдать должное тринадцати пожилым дамам — конспирацию они соблюли отменную, хвостов за собой не привели. Никакой представитель прессы не шатался в окрестностях, вооруженный видеокамерой и полицейским чемоданом с подслушивающим агрегатом. А узнай общественность, та самая широкая, от которой во все времена приличным людям спасу не было, про это совещание — пресса выстроилась бы вокруг дома тройным кольцом, да еще подвесила сверху вертолеты телевидения.

Дамы знали, какую осаду взбесившейся общественности им пришлось бы выдержать в случае утечки информации, и — чудо неимоверное! — все тринадцать стойко молчали до самой своей встречи.

Точнее говоря, по-настоящему молчали только двенадцать. Тринадцатая, заместительница директора института прикладной хронодинамики, Маргарет Дин, не знала толком, для чего ее сюда пригласили, и молчала, собственно, только о факте приглашения.

Итак, с опозданием всего на полчаса, тринадцать пожилых дам сели за стол переговоров. Статистик Нора Нарецка вынула из сумочки лаптоп последнего поколения и подключила его к стоявшему в углу компьютеру. Врач Инга Свенсон разложила перед собой исчерканную фломастером распечатку какого-то доклада, а социолог Елена Кошелева достала дискету и протянула ее через стол Норе.

— Девочки, начинаем, — сказала самая старшая и самая почтенная, седовласая Диана Кассион, член Всеобщего тренерского совета. — Кто там еще не спрятал косметичку? У нас очень мало времени. Я получила этот зал всего на два часа.

Пожилые дамы все, как одна, придвинулись поближе к блестящему овальному столу и, на манер первоклассниц, выложили на него аккуратно сложенные руки.

— Все знают нашу гостью, леди Маргарет, все ее видели на экране, а она наверняка видела всех нас… или почти всех.

Тут Маргарет поняла окончательно — в этом зале, соблюдая величайшую конспирацию, собрались довольно высокопоставленные дамы, вершительницы немалого количества судеб.

Диана повернулась к Маргарет.

— Ты, наверно, и не догадываешься, зачем мы тебя пригласили.

— Почему же? — стараясь соблюсти светскую самоуверенность, отвечала Маргарет. — Я слыхала про исследования Инги Свенсон, я читала статьи Кошелевой, я видела твои интервью…

Она замолчала, как бы говоря этим — только дурочка не найдет взаимосвязи между исследованиями, статьями и интервью. На самом же деле Маргарет была предельно заинтригована.

— Вот и прекрасно, — с некоторым удивлением заметила Диана. — Значит, можно брать быка за рога. Мы не мужчины, не будем рассусоливать. Если тебя, Маргарет, заинтересуют те цифры, графики и прочее, которое не для прессы, мы их сейчас вытащим на дисплей в нужном количестве. Но если ты веришь нам без этой дребедени, вызывать не станем. Доказательства у нас имеются… да и ты сама, очевидно, тоже довольно крупное доказательство…

Маргарет покосилась на ораторшу. Имелась в виду ее фигура, что ли? Ну да, солидная дамская фигура… за пределы кресла пока не свешивается…

— Первой тревогу подняла Диана, — сходу начала Инга. — Ей показалось странным, что выросло дикое количество женских тяжелоатлетических секций, прямо как на дрожжах. И что женские экипажи кругосветок на плотах, яхтах, летающих сковородках и черт знает на чем еще совершенно вытеснили с океанов мужские экипажи. И что эти… как их там, черт бы их побрал?!

— Сюрвивистки, — подсказала самая молодая в компании, еще не достигшая пятидесяти Илона Драйзер. — Я по заданию «Нью-Йорк обсервер» провела два месяца с сюрвивистками. Чуть не сдохла.

— Я видела ваши репортажи, — осторожно вставила Маргарет. На самом деле ей вполне хватило фотографий, читать про такие страсти было неприятно. — Они что, на самом деле все такие мужененавистницы? Или делали красивую мину при плохой игре?

— Конечно, все эти глупости не от хорошей жизни, — согласилась Илона.

— Первыми сюрвивистами были мужчины. Теперь об этом все молчат. Именно мужчины додумались до лагерей, где учат выживать в любых обстоятельствах, во льдах, в Сахаре, на атоллах и чуть ли не на Луне без скафандра. Но последнего мужчину видели в таком лагере двадцать лет назад. Может быть, сюрвивистки честно не знают, что началось с мужчин. Они же почти все — молодые девчонки.

— Ну, если это уже двадцать лет — исключительно женская игрушка, как, впрочем, и альпинизм, — усмехнулась Кошелева, — то ничего удивительного.

— Итак, первой тревогу подняла Диана, — продолжала Инга. — Но в то же время уже готовила к печати свое исследование Нора Нарецка. Ее группа обнаружила, что из года в год рождается все меньше мальчиков, да и те какие-то дохленькие. То есть, процент здоровых мальчиков шесть лет назад был сорок и шесть, а два года назад — уже тридцать четыре и два.

— Нет, это твоя группа собрала почти всю арифметику, нам там оставалось только обработать по самым последним методикам, — перебила Нора. — И именно твои девочки придумали этот термин — «накопление комфорта».

— Коряво как-то, — буркнула Илона Драйзер.

— Зато по сути, — и, обойдясь без стилистических пререканий, Нора обвела глазами двенадцать заговорщиц. — Все поняли, что имеется в виду?

Дамы закивали. Маргарет пожала плечами — логически рассуждая, столетие малоподвижной жизни еще не могло вызвать в роде человеческом каких-то необратимых генетических сдвигов. Но выходит, что вызвало…

Задумавшись, она прослушала начало бурной речи Дианы Кассион. А когда опомнилась, прославленная тренерша уже сорвалась с нарезки и грохотала во всю привыкшую к просторам стадионов глотку.

— …больше не нужны сильные, активные, жизнестойкие самцы! Хватит тех, какие есть! Никто не думал, что накопление комфорта произойдет всего за три поколения! Но природа — девочки, природа оказалась быстрее, чем мы думали! Она сразу поняла, что популяция — вне опасности! Тут же все по Дарвину — пока самцов рождается больше, чем самок, род продолжают самые лучшие, самые приспособленные к меняющейся среде! Остальные просто не допускаются до этого ответственного дела. А у нас?

— А у нас каждый, простите, владелец мужских гениталий — на счету, — грубо вмешалась полная плечистая дама, которой Маргарет не знала, но полагала, что она — из системы министерства безопасности.

— Так что вопрос о генофонде встал во весь рост и стоит, — подвела итог Инга.

— И это — единственное, что в наше время стоит стабильно, надежно и без всякой стимуляции, — фыркнула Илона Драйзер.

— Вот тебе, Маргарет, две стороны этой поганой медали, — скорчив Илоне рожу, подвела итог Диана. — С одной стороны — мужики как вид, класс и жанр вымирают. Ты посмотри на теперешних мальчиков. И ведь они, поганцы, прекрасно знают, что теперь любой — хилый, пузатый, кривой, косой, недееспособный, — найдет себе потрясающую умницу и красавицу жену. Что отнюдь не способствует в них жажде самосовершенствования…

— Отнюдь! — дружно подтвердили заговорщицы.

— А с другой — женщины, хотя и выходят замуж за этих красавцев, вовсе своей семейной жизнью не удовлетворены. Отсюда — несуразные попытки сублимации и сброса энергии. Сюрвивисткам-то проще всего! Во льдах с одним сухарем на трое суток им не до нежностей… Я сама на старости лет сподобилась — поймалась на «слабо?» и отпахала тренировку у тяжелоатлеток. Ну, доложу я вам, девочки, после этого хочешь только одного — доползти до постели и заснуть без всякого ужина.

— Я как сексопатолог в панике! — вдруг вскочила с места Жанна Жервез.

— Вы слышите — в панике!!! Вам хорошо, вы сидите у себя в кабинетах! А ко мне каждый день приходят такие психозы! Такие неврозы! Такие перверсии! Еще чудо, что я сама не спятила!

Инга и Диана переглянулись, но ничего не сказали.

— А чем я могу помочь? Нет, вы мне скажите — чем я могу помочь? — казалось, Жанна сейчас выскочит из-за стола и пойдет трясти за плечи всех присутствующих в надежде услышать хоть какой-то ответ. — Предложить собственного мужа? Так я его держу на сплошных стимуляторах! Хотела бы я посмотреть на него без стимуляторов!

И тут Диана треснула кулаком по столу.

А кулачок у нее был такой, что блокноты, распечатки, диктофон Илоны и лаптоп Норы подпрыгнули на добрых полметра.

— К делу! — рявкнула прославленная тренерша. — Если немедленно не принять меры, род человеческий вымрет. Это я тебе говорю, Маргарет! Женщины должны жить с настоящими мужчинами! И рожать от них здоровых детей! На этом поколении мужчин можно поставить дубовый крест. Ничего хорошего от них не родится. Да им это и безразлично. Им и так хорошо. Но нам нужны сильные, умные, красивые, жизнеспособные дети! Как по-твоему, Маргарет, наши убогие спутники жизни дадут нам, нашим дочкам, нашим внучкам таких детей?

Маргарет помотала головой. При этом она подумала, что хорошо бы облить Диану серной кислотой. Диана прекрасно знала — Маргарет только и делала, что возила по санаториям двух своих сынков, классических старых холостяков.

— Мы построили до того комфортный мир, что вовеки этого не расхлебаем, — Диана обращалась к Маргарет вроде бы одна, но хронодинамистка чувствовала — это все двенадцать дам говорят сейчас, двенадцать опытных и не склонных к эйфории пожилых дам. — И вот мы нашли вариант, при котором человечество как бы возродится. Черта с два мы тогда допустим мужчин до комфорта!

— В лагеря к сюрвивисткам! — восторженно загалдели дамы. — В космос их! На подводные разработки! На лесоповалы!

— Ну? — Диана уставилась на Маргарет тяжелым, не просто тренерским взглядом, а даже взглядом тренера-сюрвивиста.

— Я полностью согласна с вами… — пробормотала Маргарет. — С вами со всеми… Но при чем тут я?…

И тут одиннадцать дам подобрались и застыли, словно проглотив одиннадцать аршинов. Двенадцатая же, Диана, устремила на Маргарет перст — один из тех перстов, которыми пробивают двухдюймовые дубовые доски.

— Мы знаем, что полгода назад в твоем институте провели первый хронодесант. И его результаты нам тоже известны. Мы знаем, сколько проводилось десантов и сколько установлено хрономаяков. Где они установлены, мы тоже знаем.

— Это же все делалось наугад!… — чуть не заскулила Маргарет.

— Но хрономаяки стоят в конкретном времени и в конкретном месте. Что скажешь ты о глубоком дупле на опушке некого всемирно известного леса?

— Мало ли лесов? — Маргарет видела, что ей не отбиться, и хотела только одного — вызнать, кто из секретной лаборатории проболтался о дупле.

— Ну, конечно, в двенадцатом веке лесов было куда больше, чем в нашем, — усмехнулась Диана. — Ну так вот, мы просим тебя включить в наши группы подготовленных на наших базах десантниц. Как видишь, все очень просто. Ты посылала туда женщин — ну, так и у нас женщины, молодые, спортивные, от двадцати пяти до тридцати.

В просьбе на первый взгляд не было ничего криминального. Маргарет и сама хотела, чтобы десантницы были молодые, спортивные, не старше тридцати. Странно было, что ее об этом просят не в рабочее время по видеофону, а в обстановке строжайшей конспирации. Да еще запугав предварительно грядущим вымиранием мужчин.

— Но вы, надеюсь, все понимаете, что хронодесантницы не имеют права ничего вывозить из экспедиций? — и, видя в двенадцати парах глаз непонимание, Маргарет уточнила: — Я имею в виду мужчин…

Тут заговорщицы буйно расхохотались, сверкая изумительной белизны зубами.

— То, что привезут наши девочки, не заметит ни один контроль! — торжествующе сказала Диана. — Досмотр бесполезен! И в двенадцатом веке недостачу этого добра тоже никто не заметит. Ясно?

— Нет, не ясно! — сварливо отвечала Маргарет. Намеки были какого-то фривольного свойства, судя по веселым физиономиям заговорщиц.

— Ну так я объясню совсем примитивно, — вздохнула Диана. — Девочки, тише! Если наши мужчины не могут дать нам здоровых детей, то их, возможно, дадут другие мужчины — те, которые в двенадцатом веке.

Маргарет вскочила и всплеснула руками.

— Нигде, ни в каких документах, ни в каких кодексах, ни в каких уложениях, ни в каких правилах, таможенных, карантинных или любых других, ни слова не говорится о незаконном провозе и конфискации именно такого груза. А в уставе и служебных инструкциях твоего института — тем более.

— Это какая-то идиотская авантюра! — воскликнула Маргарет.

— Ничего подобного, — тут со стула встала невысокая худощавая женщина с такими умными и строгими глазами, что Маргарет немедленно стало стыдно.

— Я — Джулия Форест, юрист.

Эти глаза не раз смотрели на Маргарет с экранов видео. Джулия была такой крупной специалисткой по международному праву, что ее наперебой звали во все комиссии по заковыристым вопросам.

— Руководимая мной группа изучила вопрос начиная с римского права. Прецедента не было.

— Вы все сошли с ума, — глядя мимо строгой Джулии, потерянно сообщила Маргарет. — Вы хуже того — вы из него выжили…

— Тебе сколько лет? — ласково спросила Диана.

— Как будто ты не знаешь!

Нельзя сказать, что Маргарет так уж скрывала свой возраст. Никто бы не заподозрил в ней мать двух старых холостяков. Волосы она подкрашивала только самую чуточку. И легкая рыжинка ей очень шла. Фигурой своей она гордилась — все округлости были на месте. А ноги у женщины, которая в меру занимается спортом, стареют в последнюю очередь.

— Здесь все свои, — профессионально ласковым голосом сказала Жанна Жервез. — И среди своих не надо стесняться.

— Ну, допустим, сорок восемь…

Диана выразительно посмотрела на Маргарет, но промолчала.

— В таком случае вы можете и не знать… — с искренним сожалением обратилась Жанна к Маргарет. — Более того, я как специалист просто чувствую, что есть вещи, вам пока неизвестные. Вы довольствовались скромными радостями, к сожалению… как большинство женщин… Вряд ли отец ваших детей дал вам настоящее счастье.

— Он дал мне детей! — возразила Маргарет.

— А ведь в ваши годы еще столько лет счастья могло бы быть впереди… — Жанна устремила мечтательный взгляд вверх, как будто возможное счастье Маргарет улыбалось ей с потолка.

— Тебе, как и всем нам, достался мужчина, неспособный сделать тебя счастливой! — четко определила ситуацию Диана. — Но подумай о будущем человечества!

— Я вот о министерстве безопасности сейчас подумаю! — выкрикнула в отчаянии Маргарет. — Я своему директору сейчас доложу!

— Только попробуй! — воскликнула Диана. — Живой ты тогда отсюда не выйдешь!

— Министерство безопасности в курсе, — хмуро сказала плечистая дама.

— Оно примет меры только при утечке информации.

— Подумай о человечестве! — чуть ли не хором повторили заговорщицы.

— О человечестве подумай, старая ты ворона! — припечатала Диана. И при слове «ворона» почтенные дамы разом поднялись со стульев.

Маргарет получила довольно пуританское воспитание. Зато в ее душу вложили гипертрофированное чувство ответственности. Кроме того, она от природы была пуглива, хотя и научилась скрывать внезапный страх высокомерным молчанием. Но тут ей стало не на шутку жутко.

— Из-за ваших пошлых авантюр!… Это же выговор… увольнение по статье… конец всему… полный крах… — в панике забормотала Маргарет, видя, как к ней неумолимо приближаются одиннадцать разъяренных ведьм.

И тут подала голос двенадцатая.

До сих пор она кротко молчала, усевшись так, чтобы не попасть в поле зрения Маргарет.

— Постойте, постойте, — негромко сказала эта заговорщица, одетая в длинный черный шелковый плащ и в аккуратную чалму, скрывающую волосы. — Не надо шума. Пустите меня к ней.

Почтенные ведьмы немедленно расступились.

— Слушай меня, Маргарет, — властно сказала двенадцатая дама, протянув к хронодинамистке красивые смуглые руки с множеством серебряных перстней.

— Ты сделаешь все, о чем тебя сейчас просят. Или я вселю в твое тело такую неутолимую страсть, что ты сама отправишься в десант, лишь бы ее удовлетворить. Страсть — и знание того, какое блаженство тебя ожидает. Мне это под силу! Смотри мне в глаза… ну?

— Асият! — воскликнула Маргарет. — Это же Асият!

— Узнала… — с удовлетворением перешепнулись заговорщицы.

— Ну так как же? — нетерпеливо спросила яростная тренерша.

Маргарет с опаской взглянула на Асият. Но та никаким блаженством больше не грозила, а только загадочно улыбалась.

И это было страшнее всякой угрозы.

Маргарет видела эту улыбку на экране. С нее начинались знаменитые сеансы видеогипноза, на которых Асият издевалась над современной медициной как хотела. Она исцеляла неисцелимых, в течение нескольких часов обучала иностранному языку и заставляла бездарных мазил писать совершенно леонардовские портреты. С мазилами ей приходилось иметь дело и после этих штучек — леонардовские способности в некоторой мере оставались и после сеансов, мешая честно халтурить и терзая мазил комплексом творческой несостоятельности.

Маргарет вовсе не улыбалось корчиться от каких-то неведомых страстей и искать утешения в каменном веке у троглодитов.

— Ладно, — хмуро сказала она. — Я вынуждена подчиниться… Но не вам, а обстоятельствам! И не думайте, что вы меня уговорили!

— И на том спасибо, — внушительно сказала плечистая дама. — Итак?

— Мы освоили несколько маршрутов. Это двенадцатый, тринадцатый, семнадцатый века, в общем, неглубоко. Там все более или менее рассчитано, маяки не дают сбоев. Но если теперь закладывать новые маршруты, то это отнимет много времени, и опять же — маяки! Вы хоть знаете, сколько стоит собрать один хрономаяк?!

— Шестьдесят миллионов восемьсот сорок три тысячи двести долларов, — немедленно ответила плечистая дама, а Диана уселась и развалилась на стуле, закинув ногу на ногу с таким торжествующим видом, что Маргарет окончательно ощутила себя загнанной в угол.

— Для нормальной связи необходимы маяки! — тем не менее продолжала твердить она. — А свободных сейчас у нас нет. И я не могу вкладывать деньги в маяки и в камеры…

— Технические сложности нас не волнуют, — перебила Диана. — Возможно, на первых порах нам вообще хватит одного или двух маршрутов. Нам нужны такие рисковые времена, когда еще водились здоровые мужчины без комплексов. Ну вот, скажем, те потрясающие триста спартанцев накануне сражения при Фермопилах…

— Да говорю же я тебе, что мы до Древней Греции еще не добрались! — взвизгнула Маргарет. — Мы же не глубже средневековья…

— То, что было до открытия Америки, нас вполне устроит, — вмешалась Инга Свенсон. — А после привезли табак и эти негодяи стали целенаправленно травить себя никотином.

— То, что они в двенадцатом веке травили себя алкоголем, вас не смущает? — перешла в наступление Маргарет.

— Ну какой же это алкоголь? Не выше четырнадцати градусов! — возразил ей нестройный хор заговорщиц.

— Так что эпоха крестовых походов? — безнадежно спросила Маргарет, глядя на Ингу. Та задумалась.

— Погоди, Инга, — сказала Диана. — Ведь тут не нам лучше решать, а тем, кто пойдет в десант. Мы пока не знаем, к чему девочки лучше готовы. Кстати, сколько человек ты, Маргарет, могла бы пропустить через свои автоматы, чтобы… м-м-м… не нарушить конспирацию? Понимаешь, ведь если все эти дуры, — тут тренерша так мотнула головой в сторону зашторенного окна, что стало ясно — она имеет в виду все женское население земного шара и окрестностей. — Так вот, если все эти дуры узнают, что мы тут придумали, от них же отбою не будет!

— А у каждой из нас, между прочим, черт знает сколько подруг и родственниц, а у каждой подруги и родственницы черт знает сколько дочек, внучек, правнучек, племянниц и любимых учениц! — напомнила Инга. — Представляешь, сколько дур будет проситься в десант?

— Дура — это еще полбеды, — заметила Диана. — У них же никакой спортивной формы…

— Все это я представляю, — со вздохом облегчения сказала хронодинамистка. — Уже и то неплохо, что вы не хотите посылать женщин в средневековье полками и дивизиями…

— Надо будет — пошлем, — сурово отрубила плечистая дама, и у Маргарет не возникло желания с ней спорить.

— Пока я могу принять двух ваших десантниц, — как можно тверже заявила Маргарет. — И ни одной больше. Это — мое последнее слово. Иначе я просто вылечу из института, на мое место возьмут какого-нибудь бездарного мужика, и ничего у вас не получится.

Асият внимательно посмотрела в глаза хронодинамистке.

— Правду говорит, — доложила она Диане. — Ну что же, две так две. И чтобы не было споров, первой пойдет моя внучка Зульфия.

— Второй пойдет моя внучка Люс, — сразу же вставила Диана. — Конечно, нас можно упрекнуть в том, что мы пропускаем вперед своих внучек по знакомству. Но все присутствующие подтвердят — лучших десантниц днем с огнем не найти.

— Это правда, — усмехнулась Нора. — Никто не будет лучше себя чувствовать в восточном средневековье, чем Зульфия-А-Гард Семнадцатая, и никто не будет лучше себя чувствовать в западном средневековье, чем Люс-а-Гард Шестнадцатая.

— Они обе — «А-Гард»? — изумилась Маргарет.

— Плохих внучек не держим, — с достоинством ответила за двоих Диана.

Асият же вместо слов сунула в щель видео кассету.

На огромном экране немедленно вспыхнула радуга, растеклась к углам и превратилась в панораму зала на десять тысяч зрителей. Тут же включился и звук. Десять тысяч зрителей вопили что есть сил, и Асият, поморщившись, вырубила эти вопли, оставив только изображение.

Затем появилась фехтовальная площадка — не классическая узкая и длинная дорожка, а прямоугольник примерно десять на пятнадцать метров. На нем были стандартные снаряды исторического фехтования — тяжелая скамья полуметровой высоты, четырехметровое бревно на уровне метра и свисающее откуда-то сверху над бревном деревянное кольцо, за которое надо хвататься левой рукой.

На площадке шло сражение.

Девушка в изумрудном костюме и золотой маске отбивалась шпагой и кинжалом от трех противниц. За спиной у нее виднелось табло, на котором то и дело прибавлялось очков.

— Шестнадцатый чемпионат по историческому фехтованию, а это — моя Люс, — с законной гордостью сказала Диана.

На экране снова показали взбесившийся зал, летящие на площадку цветы, а потом и девушку в изумрудном с маской в руке и в позе победительницы. Она салютовала залу сверкающей шпагой. А потом уже пошло скучное зрелище — вручение «Золотого клинка» очередной «А-Гард», шестнадцатой по счету.

— «А-Гард» — это же какой-то фехтовальный термин? — неуверенно спросила Маргарет.

— Буквально — «К оружию!», то есть «Защищайся, враг!», — объяснила Инга. — А на семнадцатом чемпионате этот титул завоевала Зульфия. Так что девочки готовы к любым передрягам.

— А чем теперь занимается Люс? — обратилась Маргарет к Диане.

Этот совершенно невинный вопрос, очевидно, застал неукротимую тренершу врасплох.

— По-моему, она теперь в экспедиции на Памире, — неуверенно отвечала Диана. — Кажется, как специалистка по истории религии…

— Помилуй! — воскликнула Нора. — Она же у тебя ихтиолог и работает в дельфинарии!

— Какие дельфины? Я видела в газете ее портрет с осьминогом, — и Жанна Жервез недоуменно посмотрела в лицо Диане.

— Это было полгода назад, — буркнула Диана. — Понимаете, целых полгода…

— Постойте! Когда я брала у нее интервью, она считалась лучшим экспертом по народным вышивкам! — вмешалась Илона Драйзер. — Я точно помню!

— Не по вышивкам, а по аппликациям, — авторитетно заявила плечистая дама. — Она как раз ездила в Китай и возила туда на выставку свое панно с драконами.

— Не в Китай она ездила, а в Монголию, и не с драконами, а на двухнедельные скачки, — возразила Инга. — Я сама ей оформляла справку формы сорок «бэ» о допуске к соревнованиям.

— Это было год назад! — яростно рявкнула Диана, и по ее лицу все поняли, что вопросов о внучкиной профессии ей лучше не задавать.

— А вот они обе, солнышко Люс и звездочка Зульфия, — разряжая обстановку, проворковала Асият. — Прямо как две горлинки!…

Горлинки в сапогах, бриджах и заляпанных светлой глиной куртках сидели у небольшого костерка. Прочие участницы кавалерийского рейда по мексиканским прериям окружали их. Одна наигрывала на гитаре. Вдали, на фоне заката и кактусов, паслись усталые лошади.

Люс и Зульфия сидели в обнимку. Светлое облако вздыбленных коротких кудряшек Люс ореолом витало над головой Зульфии. Черная, сверкающая, полутораметровая правая коса Зульфии, обвив Люс за шею, сползала по ее плечу и сворачивалась в кольцо на коленях.

Подруги пели песню, прочие наездницы подпевали, подхватывая последние две строки каждого куплета.

— Опять подначивает бес, опять томит причуда! Опять хочу в Шервудский лес, в ватагу Робин Гуда! — дирижируя стеком, заводила Люс и, дождавшись, когда подпоют, продолжала: — Закон генетики суров, но обещает чудо! По каплям разлетелась кровь бродяги Робин Гуда, и зов отваги не утих, и грезишь ты о зове, когда в артериях твоих есть капля этой крови!…

2. ПЕРВАЯ ЛАСТОЧКА

— Далекий брат, и ты, сестра, слетайтесь отовсюду, — напевала Люс, застегивая широкий пояс из коричневой буйволиной кожи поверх тонкого сюрко с глубоким острым вырезом, в который выглядывал стянутый шнурком ворот серой льняной рубашки, и разглаживая на бедрах складочки нежнейшей рыжеватой замши. — Нас кровь зовет, нам всем пора в ватагу Робин Гуда…

— Держи, — Диана, все еще стройная в дорогом спортивном костюме, подала ей тяжелый кинжал в ножнах, украшенных грубой вышивкой. Люс, не глядя, взяла у бабки увесистое оружие и подвесила его к поясу, продолжая напевать:

— Остаться в ласковом тепле причины не ищите, ведь столько слабых на земле нуждается в защите…

— Плащ, — напомнила Диана, и по физиономии Люс сразу стало видно — ей очень не хочется брать с собой это тяжеленное чудище из колючего, изготовленного в реставрационной мастерской этнографического музея сукна.

— Там же почти лето, — уверенно возразила Люс. — Обойдусь!

— Какое лето? — изумилась бабушка. — Начало мая! И не думаешь ли ты, что тебя там ждет пятизвездочный отель? И не собираешься ли ты брать с собой свой любимый спальник?

Любимый спальник с капюшоном, на двух молниях, оснащенный электроподогревом, совершенно не вписывался в двенадцатый век.

Диана аккуратно свернула плащ, перехлестнула его сыромятным ремешком и вручила непослушной внучке.

Внучка сразу же положила его на стул, рассчитывая там и позабыть. А на плечи она набросила через голову короткую фестончатую пелеринку с капюшоном, тоже суконную, но уж это зеленое сукно было довольно тонким.

— Так что же, в путь, сестра и брат по крови и по чуду! — пропела она, одергивая пелерину на плечах. — Для нас в ночи костры горят ватаги Робин Гуда!

— Неплохо, — сказала, входя, Зульфия. Она уже была готова к экспедиции. Наряжала ее Асият, и А-Гард Семнадцатая выглядела еще причудливей Шестнадцатой. На ней были бирюзовые шальвары, затканные золотыми цветами, и оранжевый кафтанчик в талию, доходящий до щиколоток. Поскольку кафтанчик был распашной, а полы сходились вместе только там, где их схватывал лежащий на бедрах сверкающий пояс, то и видно было, что всего нижнего белья на Зульфии — один только символический лиф, едва прикрывающий грудь и сплетенный из жемчужных нитей. Еще на красавице было множество ожерелий и браслетов, которые в каком-нибудь давнем веке могли бы показаться целым состоянием. Но бабка Асият пожалела давать в экспедицию фамильные драгоценности, и Зульфия украсилась неплохо сделанными копиями.

На голове у нее была вуаль, откинутая назад. Держалась же эта воздушная ткань, не улетая от сквозняка, лишь потому, что каймой вуали служили позолоченные и серебряные монетки. Длинные косы лежали на спине, почти доставая до пяток. А вот кисточки расшитых шелковых лент, вплетенных в эти косы, действительно волочились по земле.

— А оружие? — удивилась Люс.

Зульфия встала в боевую стойку — ноги на ширине плеч, носки вовнутрь, колени пружинно согнуты, спина округлена, руки вроде бы расслабленно повисли, и кисти на бедрах лежат, как неживые…

— Обувь, — хмуро сказала Люс.

— Местный колорит, — разведя руками и выпрямляясь, ответила Зульфия. Люс, как всегда, когда речь шла о рукопашной схватке, была права. Расшитые остроносые туфли без задников мало подходили для высокого удара ногой. Это были типичные туфли восточной женщины, звезды гарема, любимицы калифа и главной султанши.

— И это — все? — поинтересовалась Люс, имея в виду боевую экипировку.

— Нет, конечно.

Зульфия ждала, пока Люс обратит внимание на одно из ее ожерелий, прикрытое связкой других, из золотых шариков, фальшивых рубинов и изумрудов.

Это ожерелье было составлено из тройки метательных звездочек.

— Больно уж пестро, — обойдя вокруг подружки, заметила Люс.

— В духе времени! Но позволь… Ты почему в мужском костюме?

— В последнюю минуту так решили! — и Люс повернулась к любимой бабушке, как бы говоря этим — мы с бабушкой решили.

— В мужском, Люс считает, безопаснее, — без особой уверенности объяснила Диана. — Мальчик, паж, младший сын в семье и так далее… Она говорит, так на нее никакой нежелательный объект не польстится. И в ватагу попасть, она говорит, легче.

На самом деле все было куда проще. Люс не то чтоб терпеть не могла платьев и юбок… Возможно, она бы охотно надела раза два в год элегантное парижское платье. Просто случая к тому не выпадало. При ее образе жизни единственным вариантом были штаны. И Люс, сколько себя помнила, носила штаны — начиная с джинсов и кончая элегантными панталонами из вишневого бархата. Надев юбку, да еще тяжелую средневековую юбку, она бы ощущала себя узником в каменном мешке.

— Да, с ватагой в набег — для этого у тебя вид самый подходящий, — и Зульфия, которую ее бабка инструктировала вовсе не насчет набегов, посмотрела на Люс несколько свысока.

Тонкая и гибкая, как клинок испанской рапиры, Люс стояла перед ней в рыжем сюрко поверх тонкого камзольчика с рубахой, в узких серых штанах, коротких мягких сапожках, в зеленой пелерине и с огромным кинжалом на поясе. Ее непокрытая кудрявая голова была похожа на огромный золотистый одуванчик.

— А волосы чуточку подстричь не хочешь? — вдруг забеспокоилась Зульфия. — Уж больно по-нашему…

Люс и сама знала, что прическа не лезет ни в какие исторические ворота. Но она привыкла к этой прическе, она сама себе в этом золотистом ореоле очень нравилась, так что история значения тут уже не имела.

— Уже не успею, — сказала Люс. — Я ведь первая иду. У нас всего одна хронокамера на двоих, и мы должны успеть за полчаса. Ну, подруга…

— Ну, подруга!…

Люс— а-Гард и Зульфия-А-Гард обнялись. Зульфия почувствовала, что за поясок ее шальвар вползает что-то холодное и шершавое.

Это быт маленький стилет в ножнах.

— Нарушение местного колорита, — шепнула Зульфия, оглядываясь на Диану. Но Диана как раз укладывала в сумку черный костюм Люс из атласной кожи, в котором внучка прикатила с Памира, и ничего не заметила.

— Мелочи, — ответила Люс. — Зато я буду за тебя спокойна. Ну, ни пуха, ни пера!

— Ни хвоста, ни чешуйки!

Вошли Маргарет, Асият и Инга. Асият была, как всегда, в шелковом плаще и чалме женщины-мага, и держалась она, опять же как всегда, уверенно и спокойно. Зато Маргарет чувствовала себя юным воришкой, которого впервые взяли в дело опытные медвежатники.

— Пора, — вместо всякого приветствия сказала Маргарет. — А то засекут…

Но обе бабушки, не обращая внимания на ее страхи, решили, что именно сейчас внучки жаждут прощального наставления.

— Думай только о том, чтобы принести сюда хорошего сына! — торопливо заговорила Диана. — Остальное пусть тебя не волнует! Остальное — моя забота!

— Зульфия, звездочка, все время помни про браслет! — твердила Асият, держа внучку за руки. — Аллах и браслет сохранят тебя, только не забывай их обоих!

Маргарет переводила взгляд то на одну бабку с внучкой, то на другую.

— Время, время! — воскликнула Инга.

Тут Асият вспомнила, что десантниц все-таки две.

— Держись и ты, солнышко Люс. Насчет языка не волнуйся…

— Я ни слова не помню… — вдруг растерянно сообщила Люс.

— Все вспомнишь, как только окажешься там! Я дала тебе такую установку. А язык ты знаешь хорошо!

— Да пойдете вы наконец?! — чуть ли не взвизгнула Маргарет.

Женщины заторопились и гуськом вышли из комнаты.

Лифт привез их в подвал, там они пересели на многоместный кар и еще минуты три кружили по бетонным закоулкам. Наконец Маргарет остановила кар перед металлической дверью.

Люс и Зульфия разочарованно переглянулись. Хронокамера оказалась чуланчиком площадью в два квадратных метра. Правда, стены у чуланчика были из металлических плит, а дверь туда вела тройная, с окошечками, датчиками, панелью управления и встроенным монитором компьютера.

— Скорее, скорее! — торопила Маргарет, причем озиралась с таким видом, будто ждала наемных убийц.

— Кошелек, браслет, аптечка… — обшаривая Люс, шептала Диана. — Ну, кажется, все на месте…

Неугомонная тренерша видела множество стартов своей отчаянной внучки, но такого рискованного еще не было.

Маргарет, совсем ополоумев от страха, втиснулась между ними и впихнула Люс в хронокамеру.

И тут на известную общественную деятельницу Диану накатило красноречие.

— Люс! — провозгласила она, как если бы стояла посреди стадиона, отчего Маргарет даже присела. — Ты же наша первая ласточка! На тебя смотрит вся планета! От того, как ты справишься с заданием, зависит судьба человечества! Твоего сына будут баюкать все женщины мира!…

Маргарет всю жизнь разговаривала с людьми вежливо. Именно обходительностью добилась она такого ответственного поста. Но всякая любезность имеет предел. Хронодинамистка, впервые в жизни нарушая служебную инструкцию, рассчитала все поминутно и ораторского припадка Дианы, естественно, не учла.

Воспитание сказалось в том, что Маргарет не промолвила ни слова. Она просто отпихнула от хронокамеры бабушку и впихнула туда внучку. Дверь лязгнула, щелкнула, крякнула и забурчала. После чего послышался ровный гул.

Видимо, этот гул должен был вызвать у хронодесантника головокружение и способствовать безболезненному переезду в нужную эпоху его бесчувственного тела.

Маргарет впопыхах не предупредила Люс об этом побочном явлении. И лихая А-Гард, сползая на бронированный пол камеры, ощутила-таки легкий испуг — не сравнимый, правда, с тем испугом, который ей пришлось пережить в Кордильерах, когда она висела на одной руке, раскачиваясь над бездонной трещиной, пока Зульфия-А-Гард не подползла к краю и не помогла ей выкарабкаться.

Она впала в небытие и не видела, как тают вокруг нее стенки хронокамеры, как возле головы проявляются, словно на фотопластинке, стебли цветов и трав, как наверху наливается синью майское небо…

И тут возник девичий голос.

— Какой красавчик! — услышала Люс. — Ой, какой же он красавчик! Не дожить мне до дня всех святых, Мэгги Смит, если у нашего господина лорда когда-нибудь был или будет такой хорошенький паж!

— Клянусь рыжей коровой, Бетти Эшли, так оно и есть!…

— Скажи лучше — недоенной рыжей коровой, Энн Перри!

Девицы расхохотались.

Люс открыла глаза.

Рядом с ней сидели на корточках три пышечки в венках и с полевыми цветами в руках. Люс сообразила, что раз на крестьянских девушках чистые белые сорочки, да еще с вышивкой, и яркие юбки, непригодные для возни в хлеву, и руки не просто отмыты, а даже ногти вычищены, то девушки собрались на праздник. А праздник был тот самый, куда и она торопилась — знаменитый майский праздник с состязаниями лучников, выборами главной красавицы — «девки Марианны» и плясками до упаду вокруг майского дерева.

— Господин паж! — обратилась к ней Бетти, склоняясь так, что пышная грудь в вырезе сорочки открылась Люс во всей красе. — Если вы уже соблаговолили выспаться и отдохнуть, то не проводите ли нас, конечно, если это получится по пути? А мы всю дорогу будем петь вам песни и даже станцуем, если вам будет угодно!

Судя по хихиканью подружек, в этом крылась какая-то подначка, и неизвестно, что она сулила неопытному пажу.

— Конечно, я провожу вас, милые девушки, — вставая, ответила Люс, — если вы идете на праздник в Ноттингем. А чтобы нам не было скучно идти, мы купим по дороге сластей. Ведь до Ноттингема мы пройдем мимо какого-нибудь селения?

И Люс достала из кошелька монету — доподлинный пенни, добытый из музейных фондов.

— Если вы имеете в виду Блокхед-холл, любезный господин, так он останется слева… — озадаченно сказала девушка. — Да и какие там сласти? Кто там станет торговать сластями? Умнее уж будет дойти до Ноттингема и там угоститься на славу!

— Тогда идем прямо в Ноттингем! — решила Люс. Наивная хитрость деревенских девиц стала теперь вполне понятна — пообедать на чужой счет, и не более того. А Люс успела нахвататься всяких исторических подробностей и знала, что угощение на славу по вкусу двенадцатого века означает три фунта жареного мяса и полведра эля на едока.

— А песню? — спросила Бетти — как видно, самая бойкая.

— Ну и песню, разумеется.

— О весна, ты с нами, желанная, алыми цветами венчанная! — на изумление заунывно затянули девицы.

Люс внимательно окинула взглядом окрестности. Она искала старый дуб на опушке — старый дуплистый дуб, в котором исправно действовал хрономаяк. Через этот хрономаяк ее спасательный браслет держал связь с пультом института хронодинамики. И Люс очень хотелось забраться в дупло и посмотреть, как выглядит эта шестидесятимиллионная железяка. Если бы не девицы — она бы добралась до маяка.

А они между тем двинулись по неширокой дороге прочь от дуба, призывая плясать и веселиться в самом что ни на есть тоскливом миноре.

Обычно, когда Люс нуждалась в музыке, она совала себе в ухо горошину плейера и получала, что хотела, хоть сидя в седле, хоть пробираясь горной тропой. Таскать с собой целый ансамбль, который не так-то просто выключить, ей еще не приходилось. А ансамбль вовсю зарабатывал свои девять фунтов мяса и полтора ведра эля…

Конечно, с плейером в ухе Люс добралась бы до Ноттингема куда быстрее, потому что девицы не только пели — они еще и сплясать норовили. Где-то на полпути к ансамблю присоединились две влюбленные парочки, потом бродячий проповедник, потом — толстый мельник на неповоротливом осле и, наконец, разносчик с коробом. Разносчику Люс искренне обрадовалась — она так надеялась, что девицы полезут смотреть ленточки и колечки, а ее уши отдохнут от непривычной гармонии. Но девицы основательно наладились петь — очевидно, в этом веке было просто принято развлекать себя по дороге музыкой и плясками. У разносчика за спиной висела какая-то облупленная штука со струнами, в которой Люс не решилась признать лютню, мельник и вовсе достал из-за пазухи дудочку. Последняя надежда Люс, бродячий проповедник, не стал метать громы и молнии в грешных музыкантов, а сам исполнил весьма непотребную балладу о попе и трактирщице.

Таким вот музыкальным манером Люс добралась до рыночной площади Ноттингема.

Тут она наконец поняла, что от ансамбля будет-таки польза. Городская стража знала девиц и помогла им пробиться сквозь толчею к лучшему местечку — у самого каната, огораживавшего площадку для стрельбы длиной метров этак в сотню.

Естественно, не забыли и красавчика пажа.

С лучшего на площади места совершенно не было видно разукрашенного майского дерева, разве что дюйм верхушки, но оно девиц пока и не интересовало. Пляски с поцелуями должны были завершить праздник, а открывало его состязание стрелков.

— Не пропустите самого интересного, девушки, — сказал, нагнувшись к уху Мэгги, долговязый стражник. — Господин наш, лорд Блокхед, сегодня поставил кое-кому ловушку!

— А что за ловушка такая, Дик Солсби? И не на женщину ли эта ловушка? — загомонили девушки, наперебой обнимая со всех сторон стражника и яростно его теребя.

— Да тише вы! — вдруг шепотом испугался Дик Солсби. — При чем тут женщины? Какое они имеют отношение?…

Но шальные девицы никак не могли проникнуться духом военной тайны.

— Какое отношение имеет наш лорд Блокхед к женщинам?!?

Расхохотались они так, что Люс даже заинтересовалась. Возможно, именно лорду Блокхеду и придется наносить исторический визит…

— Ну, Дик Солсби, начал, так продолжай, — велела Бетти, дергая его за перевязь.

— Лорд объявил, что главный приз будет изготовлен за его счет, и он лично дал золото кузнецу Джеймсу, чтобы тот отлил золотой наконечник для стрелы. Стрела с золотой головкой, вот!

— Ну, эту новость, Дик, ты мог оставить при себе, — разочарованно сказала Энн Перри. — Мы уже две недели назад знали про стрелу.

— А зачем лорду понадобилось тратить деньги на такую глупую игрушку? Это вы тоже знали? — тем же сверхтаинственным шепотом осведомился стражник.

— У лорда денег много, — рассудительно отвечала Мэгги. — И золота с серебром много. Вот он их и тратит на что хочет. Ему просто нужно, чтобы во всех графствах говорили про его щедрость.

— Щедрость! Как же! — и физиономия стражника снова изобразила причастность к некой великой тайне. — Щедрость милорда Блокхеда! Расскажите это вон тому сарацину!

Тут только Люс обратила внимание на мишень для стрелков. Она знала, что обычная в таких случаях мишень — «бычий глаз», но местный лорд, видно, побывал в Святой Земле, а, может, и не он, а его благородный папенька. На видном месте торчала подпертая сзади кольями деревянная фигура сарацина в длинном кафтане и в чалме с перьями. На груди у фигуры были нарисованы концентрические круги. Особенно резчик по дереву и художник потрудились над жуткой физиономией. А усы с бородой, видно, не доверяя ни кисти, ни ножу, смастерили то ли из черной шерсти, то ли из крашеной пакли.

— Не хочешь говорить, ну так и молчи, Дик Солсби! — выждав несколько секунд, воскликнула Мэгги. — Непременно тебе нужно кого-то опорочить, если не отца настоятеля, так самого милорда! Иначе тебе и жизнь не мила!

Стражник посмотрел налево и направо. Его соратники стояли довольно далеко вдоль ограждения, сдерживая напор прибывавшего народа.

— Только — тихо! Милорд хочет выманить из лесу «зеленые плащи»!

Тут уж Люс навострила ушки!

— Не такие они дураки, — сказала Мэгги, и в голосе слышалось явственное презрение к лорду.

— Да нет же, конечно, не дураки, — согласился Дик, — только гордости в них больше, чем блох в старом козле! Не может быть, чтобы они узнали про стрелу с золотой головкой и не приняли вызова! Конечно, все они вряд ли явятся, но лучших стрелков наверняка пришлют…

— По-моему, тут будет веселее, чем мы рассчитывали, — и Мэгги заозиралась по сторонам. Люс вполне ее понимала — заваруха могла начаться в любую минуту, и девушке в такой заварухе делать нечего. Но Мэгги напрасно надеялась выбраться — толпа плотно обступила площадку, и тем, кто по знакомству оказался на лучших местах, оставалось лишь смиренно ждать конца состязаний.

— Хотела бы я видеть, как лорд Блокхед справится с «зелеными плащами», — задиристо сказала Энн.

— Лорд берет с собой на праздник всю свиту, в замке останутся только хромой Джек и одноногий Барри. И он договорился с нами, значит, с городской стражей…

Тут Дик вспомнил, что выдает военную тайну, и замолчал. Он только сказал: «Вот!» и оттянул вырез кожаного жилета. За пазухой у него был немалый моток веревки.

Толпа загалдела.

— Милорд и миледи! — воскликнула Энн. — Ну, сейчас начнется! Одетая в длинные кольчуги свита бесцеремонно расчистила место, потеснив и городскую стражу, и зрителей. Через минуту Люс увидела всадников.

Впереди на высоких скакунах рука об руку ехали лорд и леди Блокхед. Лошадиные попоны, расшитые гербами, мели по земле. На милорде были длинный плащ вишневого бархата и здоровенная золотая цепь на груди. На миледи — синий плащ, подчеркивающий красоту ее золотых кудрей, и почти такая же цепь, только поменьше, фунта, пожалуй, всего на три… Ее парчовое жесткое платье было с очень низким вырезом, а вырез обшит лентой, утыканной драгоценными камнями подозрительной величины. Лорду было под сорок, леди — около тридцати, отнюдь не молодость по тем временам.

Естественно, Люс больше интересовал лорд Блокхед. Она оценила его удлиненное правильное лицо, золотистые, подвитые на концах волосы и аккуратную бородку. Лорд был в меру хорош собой, плечист, и лежащие на поводьях руки тоже вселяли надежду — они были загорелые, крупные, с длинными пальцами, наверняка обладали железной хваткой и намертво сливались с рукоятью меча или охотничьего кинжала.

Следом ехала другая пара — пожилой джентльмен, одетый в более скромный и, невзирая на жару, подбитый мехом коричневый плащ, и юноша лет шестнадцати.

Это был хрупкий, болезненного вида мальчик, со светлыми, почти платиновыми волосами, спадавшими на лоб ровной челкой до самых бровей. Будь Люс в более поэтическом настроении, она бы вспомнила какую-нибудь цитату про седых мальчиков, потому что память у нее была отменная. Но сейчас ее больше интересовал лорд Блокхед.

А между тем глаза у мальчика были поинтереснее светлых глаз лорда. Темно-карие, довольно глубоко посаженные, они то вспыхивали, то гасли под густыми темными ресницами. Одновременно тревога, настороженность и нерешительность были в этом взгляде. И в то же время он притягивал. Люс тоже поддалась на миг обаянию взгляда, потом мысленно встряхнулась, огляделась по сторонам и обнаружила, что немало краснощеких девиц уставились на юношу почти так же, как сама она несколько секунд назад.

Но ей сегодня был нужен вовсе не стройный, как тростинка, глазастый мальчик. Она прибыла сюда на поиски настоящих мужчин. Вроде тех, кто, уже отдавшись всей душой состязанию, сейчас протискивается сквозь толпу к огороженной площадке и к сарацину. Она узнавала их по длинным, в человеческий рост и более, лукам, по колчанам с оперенными стрелами, а еще — по глазам. У них были веселые и дерзкие глаза. А если судить по жизнерадостному девичьему визгу, обозначавшему маршрут каждого стрелка сквозь толпу, у них были еще веселые и дерзкие руки. И это обнадеживало.

Люс выросла среди серьезных до уксусной кислоты, блеклых, долговязых, страдающих всеми известными медицине расстройствами пищеварения мужчин, чья благовоспитанность вселяла в душу стойкое отвращение. Только такие и появлялись поблизости от стадионов, где заправляла ее неугомонная бабушка. Они носили элегантные пиджаки, говорили с бабушкой о крупных деньгах и крайне терялись, когда Диана пускала в ход свою неформальную лексику.

Пока конная свита лорда и леди — а в нее действительно входило все население Блокхед-холла, включая горничных на мулах и даже кормилицу с годовалым ребенком, завернутым в парчовое покрывало, — располагалась на самых лучших местах, Люс разглядывала в толпе своих возможных соперниц. И осталась очень довольна.

Местные девицы и молодые женщины были, как на подбор, круглы и неповоротливы. Роскошные груди так и рвались из сорочек. Юбки неуклюже сидели на крутых боках. С такими пышными бедрами носить широкие юбки — на взгляд Люс, это было натуральное самоубийство. До талии, вероятно, могли докопаться лишь сильные пальцы стрелков. На глаз ее точно установить не удавалось. Возможно, дело было еще и в том, что Люс выросла среди стройных, тренированных, подтянутых женщин.

Глядя на соперниц, Люс с удовлетворением вспомнила кадры записи своего коронного поединка — изящную и стремительную фигурку в изумрудном трико, безупречность талии и маленькой округлой груди, гибкость своей спины и стройность своих бедер. Здесь о такой роскоши еще не слыхивали. Люс была просто обречена на успех.

Пока она сравнивала себя с крестьянками и горожанками, на площадку вышел человек, одетый в алый плащ с неразборчивым гербом, зеленые штаны, желтый нагрудник с другим гербом и сложносочиненные рукава, привязанные чему-то вроде жилета разноцветными лентами. В руке он имел свиток совершенно карикатурного размера. Это мог быть или герольд, или шут его светлости. Поскольку никто не расхохотался, пестрый джентльмен, очевидно, был герольдом.

Двое из свиты лорда протрубили в рога. Началась официальная часть — зрителям долго и на разные лады рассказывали о щедрости лорда и леди. Затем один из слуг поднес леди на бархатной подушечке пресловутую стрелу с золотой головкой. Леди подняла главный приз над головой, чтобы все видели — вот оно, золото!

Были и другие призы — оловянные кубки, большое блюдо, видимо, под жареного кабанчика, и серебряный браслет, который Люс могла бы носить вместо пояса.

Герольд поклонился лорду с леди, испросил их позволения начать состязание, получил благосклонные кивки — и оно наконец началось.

Сперва лучники как бы стеснялись. Герольд вызывал их так и этак, а получил на площадку выпихнутого с большим шумом из толпы толстого мельника — того, кто прибыл вместе с Люс на осле.

Мельника здесь хорошо знали и бурно приветствовали, предчувствуя удовольствие и потеху. Тем более, что он уже успел не только разжиться луком со стрелами, но и приложиться к кувшину с элем.

На редкость пронзительный женский голос пожелал ему направить удар в цель не хуже, чем он это проделывает ночью со своей мельничихой, а другой голос, еще более звонкий, немедленно внес поправку — и из поправки выходило, что тем же самым, но с большим успехом, занимается еще и какой-то монах из соседней обители.

Мельник оправдал ожидания — две стрелы улетели непонятно куда, а третья снесла перо с пышной чалмы сарацина.

Затем понемногу стали выходить и настоящие стрелки. Стрелы уже втыкались в концентрические круги на груди сарацина, хотя попасть в центр не удавалось пока никому.

Люс и ее «ансамбль» с большим азартом следили за событиями.

— Гляди, гляди, Энн! — кричала Мэгги. — Выходит Джонни Хемпшир! Этот не промахнется!

— Во-первых, Джонни промахнется! И стрелы ему не видать, как своих ушей! — орала прямо ей в ухо Энн Перри. — А во-вторых, еще не было ни одного «зеленого плаща»!

Люс посмотрела на противоположную сторону площадки. Там, за ограждением, она видела всякие плащи — серые и коричневые домотканые, синие, красные и желтые из привозных тканей. Но, как на грех, не было ни одного зеленого.

И тут она почувствовала, что ее дергают за край сюрко. Дергала Энн, и делала это не глядя. Очевидно, она считала, что нашарила в тесноте юбку Бетти. А смотрела она, приоткрыв от восторга рот, на очередного стрелка.

До этого всем прочим было далеко.

Он только что поднырнул под канат, встал на должном расстоянии от сарацина и неторопливо выбирал в колчане длинную стрелу, не обращая внимания на галдеж зрителей.

Это был рослый красавец с безупречным профилем, чем-то похожий на лорда Блокхеда, такой же широкоплечий и статный. Вот только глаза у него были ярко-синие, да волосы — русые с рыжинкой, даже на взгляд упругие и жесткие. Люс уставилась на него так, как в нежнейшем детстве, впервые попав в зоопарк, — на слона. В ее передовом и чересчур просвещенном веке такие красавцы давно вывелись.

— Как его зовут? — за спиной у Люс хриплым шепотом спросила Бетти.

— Молчи! — таким же шепотом отвечала Энн. — Это же «зеленый плащ»!…

И девушки покосились на стражника Дика.

Дик же, сообразив, что со стрелком что-то неладно, стал пропихиваться вдоль каната куда-то вправо — видно, так было условлено.

Стрелок сделал три положенных выстрела, причем первые два — почти в центр, а третий — точнехонько в серединку. Толпа завыла от восторга.

С большим трудом, размахивая рукавами и заставляя трубачей трубить во всю глотку, герольд утихомирил возбужденную публику, чтобы громогласно спросить — будут ли еще желающие попытать силу и удачу, или же стрела с золотой головкой нашла хозяина.

Разгорелся спор — отдавать ли ее первому, кто попал в центр мишени, или же дать возможность пострелять всем желающим. Стали вспоминать, как это делалось при папеньке и дедушке ныне здравствующего лорда. Сцепились не на шутку — в двух местах даже вспыхнули короткие драчки.

Тем временем следующий претендент возник на площадке, как чертик из табакерки. Был он на полголовы ниже эффектного блондина, черноволос и черноглаз, хорош собой, хотя такой прически — густой челки, как у пони, и сзади стрижки «под горшок» Люс не одобряла. Правда, показалось ей, что он в плечах, пожалуй, будет пошире блондина. Притом он оказался шустр и подвижен до изумления — не успел нырнуть под канат, как сразу появился возле сарацина, постучал его пальцем по деревянной груди, потом чуть ли не в один прыжок возник за спиной у герольда и шепнул ему в ухо нечто такое, от чего герольд всплеснул рукавами и густо покраснел. А вороной стрелок так же незримо перенесся к той черте, откуда полагалось стрелять.

Первым же выстрелом он сломал стрелу своего предшественника, торчащую в серединке. Вторая его стрела вонзилась точь-в-точь рядом с первой. Толпа завопила, и это, видно, немного отвлекло стрелка — его третья стрела закачалась в дюйме от двух предыдущих.

Опять герольду пришлось махать рукавами и гасить страсти. Он совсем было приказал трубачам трубить в рога, чтобы леди торжественно вручила приз победителю, да и леди уже взяла в руку стрелу с золотой головкой.

И тут на площадке появился еще один стрелок.

Увидев его, Люс поняла — вот она, ее погибель!

Длинные темно-каштановые волосы стрелка падали на плечи. И, хотя он был довольно далеко, Люс могла поклясться, что различает в этих блестящих кудрях несколько седых волосков. Черные брови почти сходились на переносице, а длинным ресницам позавидовала бы любая леди и в любую эпоху. Цвет глаз Люс издали затруднялась определить, но чувствовала — темно-синие, почти фиалковые! И у этого стрелка, как у первых двух, был точеный профиль с энергичным подбородком, с крепкой лепки носом и губами, с высоким лбом, скрытым под неизменной густой челкой, но только в плечах он был, как стрелок-брюнет, а в талии — вполовину тоньше стрелка-блондина.

Когда Люс увидела такой же, как на себе, рыжий ремень, да еще застегнутый чуть ли не на ту же дырочку, ей стало дурно. Она не думала, что родился на свет мужчина, способный перещеголять ее тонкостью талии. Извольте радоваться — родился! Да еще тысячу лет назад…

Третий стрелок закатал рукава и наложил на тетиву стрелу. Люс увидела его руки — загорелые, мускулистые, созданные, если вдуматься, не для лука или там меча, а чтобы носить обнаженных женщин. И ей захотелось всего сразу — сдернуть с него потертый замшевый сюрко, и эту груботканую рубаху, и даже цепочку с крестом, запустить руки в густые кудри и в короткую темную бородку, ласкать их пальцами и чувствовать в ответ ласку мужских пальцев, заблудившихся в облачке ее светлых волос, и слушать сумасшедшие слова, которые в ее веке мужчины говорить давно разучились…

Пока Люс грезила с открытыми глазами, все три выстрела угодили в цель.

Не дожидаясь приглашения герольда, третий стрелок уверенно пошел туда, где сидела на коне леди Блокхед, уже протягивая ему стрелу с золотой головкой. Свита расступилась, толпа примолкла.

Но в тот миг, когда красавец-стрелок протянул руку за призом, лорд, видимо, подал незаметный знак — из толпы выскочили стражники с алебардами и веревками, а конная свита обнажила мечи. Даже служанки знали, что делать — они немедленно окружили госпожу, чтобы вместе с ней пробиться из самой свалки на край ноттингемской площади.

Толпа зарычала, послышался женский визг. И кто-то с яростным восторгом завопил во всю глотку:

— Зеленые плащи!!!

Великолепный стрелок рванул за повод коня леди так, что наездница покачнулась, и выхватил из ее руки победную стрелу. Потом он небрежно стряхнул с плеч какую-то кольчужную тушу, и тут же двое его бывших соперников оказались с ним рядом. Брюнет сбил с ног чересчур ретивого стражника Дика, блондин стойкой от ограждения вышиб из чьей-то руки меч. И пошла заварушка!

В первые секунды Люс потеряла всякое соображение. Ее толкали и пихали со всех сторон, в одно ухо орали «Защищайся!», в другое верещали «Бежим!». Уж больно внезапно началось побоище, не как привычные ей турниры по историческому фехтованию. Но недаром первая ласточка женского хронодесанта носила гордый титул «А-Гард»!

Люс— а-Гард выхватила из ножен длинный кинжал, ребром левой ладони рубанула по шее подвернувшегося стражника и в три прыжка пробилась к лесным стрелкам. И тут выяснилось, что не она одна торопилась к ним на помощь. Еще какие-то мужчины продирались сквозь толпу, взлетали мечи, трещали алебарды, и краем глаза Люс успела заметить, что стрелок-брюнет сидит на коне позади хрупкого юноши, обхватив его одной рукой, а другой пытается освободиться от крюка на длинном шесте, которым его хотят стащить наземь.

Рядом с Люс опустился на колено, схлопотав кулаком под ложечку, стражник. Без всякого милосердия Люс взбежала по широкой спине, оттолкнулась — и повисла на шесте, причем только на левой руке, потому что в правой был кинжал. Шест, естественно, треснул, и она приземлилась на чье-то поверженное тело с обломком в руке, причем обломок ей немедленно пригодился — огреть по шлему ретивого бойца из свиты лорда. А потом ее схватили за правую руку, которая с кинжалом, и потащили куда-то влево. Она повернулась, чтобы увидеть, кто это такой заботливый, и при необходимости, разбив захват, заехать ему локтем в пузо. Но, разглядев, радостно побежала рядом с этим человеком — плечом к плечу и куда угодно!

3. НОЧЬ ПОД КУСТОМ

— Если бы не ты, парень, вовеки бы мы не увезли молодого лорда!

Люс, хоть убей, не помнила, как это она помогла захватить такого важного пленника. Но вся ватага в один голос утверждала, что это было именно так, причем каждый приводил свои неповторимые подробности. А главное, самый меткий стрелок сегодняшнего состязания сидел рядом с ней у костра, уговаривая ее послать к чертям своего господина и присоединиться к «зеленым плащам» Шервудского леса.

Всю жизнь мечтала Люс-а-Гард о таком великолепном ужине — возле огромного костра, где на целой оглобле медленно поворачивают оленью тушу, а вино льют в деревянные и оловянные кубки из неохватного бурдюка, чтобы справа непременно сидел, завернувшись в плащ по уши и гордо отвергая все это великолепие, голодный знатный пленник, за которого наверняка заплатят роскошный выкуп, а слева бодро хлопал ее по плечу, чтобы привлечь внимание, единственный в мире человек, от чьего взгляда у нее голова идет кругом. А напротив чтобы стоял голый по пояс белокурый верзила и под общий хохот озадаченно разглядывал продранную рубашку, причем его мускулы должны обязательно отливать и бронзой, и золотом.

Эстетическое чувство Люс было удовлетворено полностью и окончательно. Вдруг она ощутила на кисти левой руки болезненную точку. Люс взглянула — точка оказалась черной. Когда же Люс попыталась ее пощупать, точка мгновенно исчезла, оставив неприятный зуд. Тут только Люс сообразила, что это была блоха.

Конечно, она читала в книгах, что в неумытые средневековые времена водились и блохи, и клопы, и прочие мерзкие кровопийцы, но первый личный контакт с таким насекомым потряс ее до глубины души. Хорошо еще, что бабка Диана, знакомая с паразитами не по картинкам в учебнике, добавила в походную аптечку соответствующих вонючих мазей, чтобы унимать зуд и отгонять шестиногих хищников. Люс немедленно зашарила рукой под сюрко там, где у нее была пристегнута аптечка.

Ей стоило немалого труда откопать ощупью тюбик. Капелька зеленоватой дряни утихомирила больное место, но «зеленые плащи» стали подозрительно принюхиваться. Люс даже рассердилась — вонь от неделями не снимаемых сапог эту команду не смущала, а медицинский аромат им, видите ли, не по нутру!

Теперь— то она поняла, почему лесную шайку так прозвали. Уже выбежав из города, они скинули пестрые наряды и откуда-то достали зеленые и бурые лохмотья. Сейчас, сидя у костра, они в своих защитных плащах почти сливались с кустами, выделялись лишь энергичные и жизнерадостные лица.

«Зеленые плащи» пили и пели медвежьими голосами, пока поодиночке не уснули прямо у пламени, не позаботившись его потушить.

Пленник по-прежнему сидел прямо и молча глядел в огонь.

— На вашем месте я бы что-нибудь съел, добрый сэр, — обратился к нему избранник Люс. — Мясо еще не остыло, эль у нас крепкий.

— Если вы предводитель этого сброда… — высокомерно начал юноша и запнулся, встретив взгляд стрелка.

— Да, я у них тут за главного, и не потому, что родился от породистых родителей, — холодно ответил «зеленый плащ». — Вы, добрый сэр, обучались у монахов, так ответьте мне на такой вопрос: когда Адам пахал, а Ева пряла, где был тогда дворянин?

— Вам угодно устроить тут богословский диспут о божественной природе власти? — несколько оживился юноша. Люс улыбнулась — и этому хрупкому ребенку непременно хотелось быть победителем, пусть даже в диспуте с носу на нос у догорающего костра. Это желание не то что было ей знакомо — оно было главным желанием всей ее жизни.

— В богословии я не силен, добрый сэр, — честно признался стрелок. — Но я бегаю быстрее всех, прыгаю дальше всех, стреляю точнее всех. Если кто-то мне перечит, то я готов сойтись с ним в честной борьбе, без подножек. Поэтому я стал вожаком. Надо полагать, на то была воля Божья, потому что не я у вас в плену, а мои ребята взяли в плен вас. Что до меня, то я не принял бы вас в ватагу, добрый сэр, оруженосцем к самому хилому из моих стрелков. Эта должность вам не по плечу, сэр.

— Пожелай я остаться у вас в ватаге, нашлось бы и для меня место, да такое, которое никому из вас занять не под силу и не по разуму, — помолчав, сказал юный пленник.

— И что же это за место? — поинтересовался стрелок, приосанившись и как бы предлагая пленнику полюбоваться своей богатырской статью.

— Я же сказал — место разумного человека. Хоть один из вас умеет читать, писать или складывать стерлинги и пенни, когда монет больше десятка?

Тут стрелок хмыкнул. И попросту не ответил на вопрос, а юноша не стал настаивать.

— Так зачем вам понадобился наш предводитель, добрый сэр? — спросил он наконец.

— Чтобы предупредить его — не пройдет и суток, как мой благородный брат лорд Блокхед соединится с шерифом и придет сюда за мной. Посмотрим, как от вашего сброда останется мокрое место…

— А интересно, кто укажет дорогу благородному лорду и шерифу? — хитро полюбопытствовал стрелок.

— Поселяне, — твердо ответил пленник. — Если им заплатят. А лорд Блокхед хорошо платит.

— М-м-м… Да-а-а… — протянул стрелок и вдруг замурлыкал мелодию, как бы припоминая ее и сам себе дирижируя пальцем. А потом он и вовсе запел: — Старуха Робину в ответ: «Коль ты и вправду ты, прими подмогу, Робин Гуд, от нашей нищеты! Кто мне прислал в голодный год и хлеб, и башмаки, того я как-нибудь спасу от вражеской руки…»

— Робин Гуд?! — и тут глаза юноши потеряли старательно выдерживаемый холодный прищур и стали круглыми, как орехи.

Люс тоже как бы приподняла какая-то антигравитационная сила, подержала секунду в воздухе и аккуратно шлепнула на место.

— Нет, настоятель Оксфордского аббатства! — воскликнул стрелок.

— Какой же ты Робин Гуд? — чуть опомнившись, возразил пленник. — Я слыхал, что тебя зовут Томас Тернер — разве нет?

— Кто такой Томас Тернер? — осведомился стрелок. — Почему я впервые слышу это имя? Это кто-то из моих молодцов?

От такого ответа юноша только сердито засопел, а стрелок встретил восторженный взгляд Люс и подмигнул ей.

— Мы с вами в Шервудском лесу, молодой лорд, — уже помягче сказал он.

— А какой же Шервудский лес без Робина Гуда? Это уж будет непорядок, добрый сэр! Где Лондон — там и король. Где лес — там и Робин. Вот разве что ваша светлость прикажет вырубить лес под корень…

Некоторое время оба молчали. Юноша — сердито, назвавший себя Робином Гудом — пофыркивая, а Люс — с любопытством переводя взгляд с одного безмолвного собеседника на другого.

Юноша сдался первым. Он демонстративно лег спиной к стрелку, завернулся в плащ с головой и несколько минут спустя стал усердно посапывать.

— А ведь неизвестно, успеем ли мы с вами позавтракать, добрый сэр, — задумчиво сообщил ему стрелок. — Я бы все-таки на вашем месте ночью тихонечко пожевал холодного мяса, а хлеб мы держим вон в той корзине.

— Бог с ним, — и Люс коснулась рукой мощного плеча.

— Нет уж, если хочет быть в ватаге разумным человеком и вести нашу переписку с лордом и шерифом — пусть привыкает к нашему распорядку, — и стрелок негромко рассмеялся.

— Упрямый мальчишка, и ничего больше, — проворчала Люс, несколько обиженная тем, что какому-то полудохлому графу стрелок уделяет больше внимания, чем ей.

— Сдается мне, что ты еще моложе этого мальчишки, — заметил стрелок.

— Сколько же ему лет?

— В прошлом году на святого Михаила стукнуло восемнадцать, это я точно помню. Тогда же и началась вся история с наследством.

— Какая история? — спросила Люс, в точности соблюдая инструкции мудрой Асият: сперва дать объекту наговориться в полное его мужское удовольствие.

— Паренек, сам видишь, пустое место, не чета тебе. Лорд Блокхед у старого лорда был первенцем, потом сколько-то детишек родились и померли. Старый лорд овдовел, взял за себя молодую, она тоже ему троих родила, а только самый младшенький выжил. Ну, решили дохлятинку отдать в монахи, тем более, что куда еще девать младшего сына? Но тут вернулся из Палестины какой-то дядюшка второй супруги старого лорда. Его тут давно отпели, сколько на упокой его души в обитель всякого добра отдали — не перечесть! А он возьми и вернись из Палестины!

Стрелок от души расхохотался. Люс покосилась на юношу — спит или слушает собственную историю? Похоже, что заснул…

— И ведь все приползали оттуда без гроша за душой, а этот привез неслыханное богатство! И объявил — все отдаст хворенькому племянничку. Ну, наш лорд, конечно, сразу монахам — от ворот поворот! А у дяди через полгода — новая придурь. Он себе привез сарацинскую девку, жил с ней, жил, а она зимы не выдержала и померла. Так что бы ты думал, парень? Он вдруг решил жениться и оставить законного наследника! И ведь женился! Ну, про это ты, наверно, слышал — взял дочку сэра Питера Хэмфри.

— Ага, — на всякий случай сказала Люс.

— Вот теперь наш лорд с леди ждут, что у них там с молодой женой получится, — весело завершил стрелок. Дядя-то стар, как Масу… Муса… Ну, как его?…

— Мафусаил, — четко выговорила Люс.

— А ты, парень, тоже грамотный? — заинтересовался стрелок. — Я вот подумал — точно, не дело, что бумагу перехваченную прочесть или там добычу посчитать в ватаге некому. Ладно, твою долю в добыче мы потом обсудим… Мафусаил? Так вот, хорошо, если молодая Мафусаилова женушка догадается кого на помощь позвать. Хоть бы и из соседней обители, там братия по этой части — о-го-го! А если нет? Мафусаил-то скоро помрет, ей — вдовья часть, а все наследство — вот этому красавцу. Так что сэр Эдгар сейчас спит и видит, чтобы Мафусаил помер, не оставив ни сына и ни дочки. Тогда он на такие денежки лапу наложит!

И красавец-стрелок прямо замычал от восторга.

Люс явственно видела, что ее избранник — дитя лесной чащобы. Конечно, природный ум тут имелся, и сообразительность, и чувство юмора, вполне приличное для двенадцатого века. Но, с другой стороны, разворот богатырских плеч, прищур синих глаз и повадка бывалого бойца были для нее слаще меда.

— Ну, давай-ка, парень, ложиться, — распорядился стрелок, то ли Томас, то ли Робин. — Завтра отсюда затемно убраться надо. Мы больше двух ночей на одном месте не спим. Ну, пойдешь с нами, что ли?

— Подумать надо, — сказала Люс.

— Ты решайся! С нами не пропадешь! Все красивые девчонки — наши! Думаешь, они в Шервудский лес по грибы ходят? В Шервудском лесу для них такие грибы вырастают — о-го-го!

И стрелок показал, какие именно грибы, таким жестом, что Люс даже порадовалась неисправимости рода человеческого.

Стрелок же улегся вполне грамотно — ногами к догорающему костру, завернулся в плащ, а через полминуты уже спал.

Люс глядела на него, терзаясь противоречиями.

Она, одна из самых светских молодых дам своего времени, не могла вот так прямо взять и грехопасть с человеком, которого знала всего несколько часов — правда, весьма насыщенных часов, — будь это хоть сам Робин Гуд. Начать хотя бы с того, что при всей любви к восточным единоборствам и историческому фехтованию, ее душа жаждала цветов, шампанского и комплиментов…

Конечно, и цветы ей дарили, но это были букеты из трех роз или пяти гвоздичек. Конечно, и шампанское в ее жизни было. И комплиментов она наслушалась. Но недаром эту женщину звали Люс-а-Гард! Ей хотелось уж коли цветов — так охапками, шампанского — ваннами, а комплиментов — умопомрачительных!

Но какое, к лешему, шампанское мог ей предложить этот лесной бродяга?

Это была одна сторона медали. Другая заключалась в том, что Люс успели-таки покусать блохи.

Это было ужасно. Она не могла представить себе, что заснет, пустив пастись на свое нежнейшее тело эскадроны этих чудовищ — а может, и еще каким многоногим тварям, потому что от «зеленых плащей» Шервудского леса можно было, пожалуй, набраться чего угодно. Сидеть же до утра, скорчившись и гоняя проклятых блох, которые на новейшие антинасекомые мази чихать хотели, она совершенно не желала. И мысль о том, что в неотесанном средневековье ей предстоят исключительно блохастые ночи, ее совершенно не радовала.

Оставалось одно — соблазнить красавца-стрелка сейчас и немедленно. Люс плохо знала повадки блох, но надеялась, что они не трогают тех, кто активно двигается.

Опять же, она не могла припомнить, чтобы близость мужчины так ее волновала.

Конечно, победительница Люс во всем хватала через край — кроме дюжины профессий и стенда с турнирными медалями, она имела еще и троих бывших мужей. За первого она пошла из любопытства, за второго — чтобы досадить первому, а третий показался ей достойным сырьем, чтобы вылепить из него мужчину. Напоровшись на отчаянное сопротивление сырья, Люс получила в паспорт третий штамп о разводе и поддалась на бабкину провокацию. О ребенке она всерьез не задумывалась, бабуля Диана и не собиралась делать на это ставку. Но быть первой в такой великолепной авантюре?! Тут бабкин расчет оказался верен на все сто процентов. Тем более, Люс любила осознавать, что на нее с надеждой глядит все человечество…

Люс сидела у гаснущего костра, глядела на спящего темнокудрого великана и думала, что, пожалуй, веселые местные толстушки куда счастливее ее. Им доставались бойцы — а Люс и ее сверстницам — разговорчивые и ленивые экземпляры, весьма несовершенные как физически, так и эмоционально, зато умеющие очень научно объяснить и превознести свое несовершенство.

И вот сидела Люс, смотрела на стрелка и все больше понимала, что только с ним познает во всей полноте то счастье, о котором читала в книгах из бабкиной библиотеки.

И она опустилась на колени перед спящим стрелком.

Ей бы очень хотелось исполнить один из тех восточных эротических танцев, которым научила ее и Зульфию мудрая Асият — в свете гаснущего костра Люс смотрелась бы превосходно. Но она вовремя сообразила, что могут проснуться другие стрелки. И финальное па вызовет слишком бурную реакцию зрителей.

Поэтому она просто провела узкими ладонями над лицом спящего избранника, концентрируясь на одном мыслеобразе и посылая вспышки энергии. Легкий бесконтактный массаж должен был настроить стрелка на соответствующий лад.

Но массаж вскоре стал контактным.

Люс осторожно коснулась щек и бородки Томаса Тернера — а, может, все-таки Робина Гуда? Она потрогала упругие завитки его кудрей, и погладила крепкую загорелую шею под этими завитками, и ее тонкие пальцы как-то незаметно оказались у него под рубашкой, на горячей груди. Рубашка, как и у Люс, была стянула у ворота шнурком. Люс потянула за шнурок — и узелок развязался.

Тут она поняла, что на ней, пожалуй, надето слишком много лишнего. Обреченно вздохнув и пообещав себе, что такую блохастую ночь она проводит первый и последний раз в жизни, Люс стянула через голову фестончатую короткую пелеринку с капюшоном, а навязанный бабкой плащ постелила на траву, возле стрелка, и устроилась так, чтобы обе руки были свободны, а лицо спящего — обращено к ней.

Она продолжала невесомо ласкать избранника, но он, видно, набегался за день и спал мертвым сном. Хотя и веки у него дрогнули, и дыхание сбилось, и рука зашарила по траве — очевидно, наконец-то стало сниться навеянное Люс томление… Обнаружив эти признаки, Люс улыбнулась, склонилась над ним и поцеловала в губы.

Сонные губы сначала вяло воспротивились, как бы не понимая, что это такое им навязывают. Потом они шевельнулись уже более осознанно — приоткрылись. Люс скользнула к стрелку и обняла его за шею. Через несколько секунд поцелуй сделался уже вполне активным с обеих сторон, а уверенная рука легла ей на бедро и поползла выше — к груди.

Грудь была гордостью Люс. Безупречность ее формы одно время доставляла фехтовальщице немало хлопот — Люс чуть ли не ежедневно получала приглашения позировать то знаменитой скульпторше, то прославленной художнице, то известной специалистке по голограммам. Дошло до того, что отыскали в Лувре ту чашу, которую изваяли по форме груди Марии-Антуанетты, и дама-стеклодув предложила Люс совместно вызвать на соревнование покойную королеву. Все эти деятельницы искусства наговорили столько комплиментов бюсту, сравнивая его то с половинками яблока, то с античными образцами, что разъяренная Люс полгода ходила в закрытых свитерах с воротниками под горлышко.

И вот крепкие пальцы нашарили безупречную грудь. Люс извернулись так, чтобы стрелку было удобнее. Она уже думала, как поскорее избавиться от сюрко и пристегнутой к поясу аптечки. Да и вообще следовало бы убраться подальше от костра и спящей ватаги.

Но тут ее подстерег крайне неприятный сюрприз.

— Бедняжка… — ласково сказал окончательно проснувшийся стрелок и убрал руку с ее полуобнаженной груди.

Люс остолбенела.

— Почему это… бедняжка?… — заикаясь и запинаясь, спросила она.

— Такая ты неудачная уродилась, — загадочно высказался стрелок. — Наверно, с детства хворенькой была… Что ж тебе и оставалось, как не пажом одеться?

Люс ошарашенно молчала.

— Ты девчонка, конечно, добрая, — качая кудлатой головой, продолжал красавец-стрелок. — Хорошая ты девчонка! А будь ты парнем — цены тебе бы не было! Я бы тебе в ватаге полторы доли добычи дал. Или даже две!

— При чем тут добыча? — все еще не могла понять его Люс, очень озадаченная горестными интонациями.

— В ватаге бы тебе цены не было, — гнул свою загадочную линию стрелок, — да и деваться тебе, если хорошенько подумать, больше некуда.

— Как это мне деваться некуда?

Стрелок сел поудобнее и поднес обе огромные ладони к богатырской груди, как бы приподнимая свой несуществующий бюст. Сделав этот странный жест, он посмотрел на Люс очень даже выразительно. Она помотала головой, уже решительно ничего не понимая.

— Кто же тебя такую замуж возьмет? — и стрелок потряс ладонями с лежащим на них воображаемым бюстом.

— Сватались! — возразила Люс. — И неоднократно!

Это было чистой правдой — сватались многие, а трое даже стали мужьями, но знать об этом стрелку было как-то необязательно.

— А раз сватались, то и нужно было свое счастье хватать! — заявил стрелок. — Что же ты зевала? А как время упустила — и к «зеленым плащам» прибиться рада? Голубка ты моя, ничего у тебя здесь не получится. Сама же понимаешь — какую девку нужно вольному стрелку? Чтобы — кровь с молоком! Чтобы груди — вот такие!

И он растопырил обе пятерни до крайнего предела.

Потерявшая всякое соображение Люс повторила его жест. Дурацкая ситуация никак не укладывалась у нее в голове.

— И бока чтобы, и задница! — мечтательно перечислял стрелок. — А ты? Ну подумай хорошенько! Паж — как есть паж. И задница у тебя с твой же кулачишко. Кому она такая нужна? Я понимаю, нравимся мы тебе…

— Впервые слышу, что леди знатного рода должна иметь во-от такую задницу! — сварливо отвечала Люс, разводя руки на всю возможную ширину.

— Запахни рубашку-то, — посоветовал стрелок. — Поостудишься! Ну, коли ты — леди, так и ищи себе лорда. Могу одного предложить — вон, у костра валяется. А мы, лесные стрелки, ребята простые. Нам подавай женщину в теле. Ты только не обижайся, девочка, так уж мы устроены. Все у нас — от души! Деремся — так от лордов пух и перья летят, едим — так оленя или там кабанчика за вечер уминаем, любим — так самых грудастых девок! Потому и сыновья у нас — крепкие, как бычки! А тощие — они дохлятину рожают… Ищи уж себе чего другого… или входи в тело! Тогда — примем и обласкаем!

— Благодарствую, добрый сэр, — ядовито сказала Люс. — Как только — так сразу! На днях или раньше!

— Чего торопиться-то? — простодушно спросил стрелок. — Девчонка ты еще молодая, все себе наживешь, и тут, и тут…

Он показал руками на своем богатырском стане, где и чего недоставало прославленной Люс-а-Гард.

Люс от ярости засопела.

— Да ты что? — забеспокоился он. — Ну, не обижайся, мы тут, в Шервудском лесу, как подумаем, так и брякнем! Хочешь? Бери!

Стрелок достал из-за пазухи золотую головку победной стрелы.

— Бери! — повторил он. — И не поминай лихом! Я себе еще раздобуду!

Люс сидела напротив него, словно каменная. Слышалось только ее сопение.

— Как знаешь… — пробормотал стрелок и положил головку рядом с собой на плащ. — Надумаешь — бери. А теперь давай спать. Мы до рассвета сняться с места должны…

Сам он заснул мгновенно.

Люс вскочила на ноги.

Одна мысль была у нее во взъерошенной голове — домой, домой!

Такого поражения в ее жизни еще не было.

Но, чтобы вернуться в хронокамеру института, нужно было по крайней мере отойти поглубже в лес, подальше от стоянки стрелков, и вызвать капсулу.

Уже шаря пальцами по браслету, Люс вдруг почувствовала на себе взгляд. И ощутила она его, как ни странно, грудью.

Щуплый отпрыск рода Блокхедов, которого судьба никак не могла решить куда девать — то ли в богатые наследники, то ли в могахи, — так вот, этот отпрыск, так некстати выкраденный стрелками, сидел, разинув рот, и смотрел в вырез распахнутой рубахи Люс. А в свете последних угольков костра зрелище, очевидно, было соблазнительное.

Юный лорд наверняка слышал, какую отповедь устроил Люс вожак ватаги.

Сперва она решила, что и этот заморыш вот-вот примется комментировать ее бестелесность. И почти раскрыла рот, чтобы хоть ему высказать все, что она думает о растреклятом двенадцатом веке.

Слова уже были сбиты в три крутые и свирепые фразы. Люс с вызовом посмотрела в глаза гнусному мальчишке — и во второй раз за ночь онемела.

Щуплый лорд, оказывается, смотрел на нее с таким восхищением, какого она за всю свою жизнь ни в ком не встречала, хотя и была знаменитой Люс-а-Гард.

Но ей было не до мальчишек.

Запахивая на груди рубашку, Люс медленно отступила в заросли и набрала на браслете код возвращения.

В ушах загудело, голова закружилась, вокруг внезапно выросли прозрачные стены, налились металлической чернотой, а перед самым носом сперва нарисовалась, а потом и распахнулась дверь.

Диана, Маргарет и Асият выстроились перед этой дверью, как на параде, и тянули к Люс руки совершенно одинаковым жестом. В глазах же у них трепетал один вопрос:

— НУ???

Люс хмуро махнула рукой и вышла из хронокамеры. Дверь за ней сама захлопнулась.

Заговорщицы переглянулись — что-то было не так.

— Идиотский век! — воскликнула Люс. — Одни идиоты! Понимаете? И-ди-о-ты!!!

Тут на мониторе высветился график, на панели заиграли огоньки. Маргарет, Диана и Асият, как стояли в строю, так и повернули дружно головы от разъяренной Люс к двери хронокамеры. Три пары рук, опустившихся было от недоумения, опять протянулись к этой самой двери — встречать Зульфию.

— Вау-ау-ау-у-у!!! — взвыла сирена, негромко, но так выразительно, что волосы становились дыбом.

— Она в опасности! — без голоса, одними губами сообщила перепуганная Маргарет. — Это… кто-нибудь… Аварийный режим!…

— Солнышко Зульфия! — воскликнула Асият, воздела руки над головой и запричитала на никому не известном языке.

Одна неукротимая Диана поняла, что имела в виду обеспамятевшая Маргарет. Она бросилась к панели и стала работать тумблерами. В эту секунду ей было не до Люс.

Дверь хронокамеры распахнулась. Оттуда хлынул поток мутной воды вместе с мелкими рыбешками. Диана отскочила, Асият умолкла на полуслове, а Маргарет подпрыгнула на месте, как будто надеялись приземлиться не в огромной луже, а по крайней мере на потолке.

Из хронокамеры вышла насквозь мокрая Зульфия. Была она без своего нарядного кафтанчика и даже без фальшивых драгоценностей, к тому же босиком.

— Тьфу! — первым делом она выплюнула комок тины. — Ну, я уж думала, не выплыву… Думаете, легко набирать код чуть ли не на речном дне?

— На дне? — воскликнула Диана. Имелось в виду — ты что же, голубушка, совсем плавать разучилась?

— Меня под челн затащило, — объяснила Зульфия, отжимая длинные косы.

— А вода там, между прочим, ледяная.

Шлепая хвостом своего длинного шелкового плаща по огромной луже, Асият заметалась, обнаружила в углу служебный диванчик, стянула с него пушистую накидку и закутала мокрую внучку. Диана в это же время пыталась расстегнуть ей пояс, чтобы снять мокрые шальвары.

Ни на Люс, ни на Маргарет они уже не обращали внимания. По мокрому лицу Зульфии сразу было видно — А-Гард Семнадцатая вернулась с победой!

— Ну и кто же? — нетерпеливо спрашивали Асият и Диана. — Он сам? Сам?

— Разумеется, сам! — гордо сказала Зульфия. — Так и запишите в отчете

— Степан Разин!

4. СЕРЕБРЯНАЯ СВИРЕЛЬ

Люс и Зульфия сидели в саду на лавочке.

Только что они узнали результаты анализа. Зульфия ждала сына.

Отправляясь в двенадцатый век, Люс вовсе не жаждала материнства. Более того — вся ее надежда была на то, что экспериментального ребенка будет нянчить команда врачей и медсестер. И поэтому сейчас Люс вовсе не завидовала материнскому счастью подруги. Просто ей было обидно, что ее обскакали.

Люс впервые в жизни не оправдала ожиданий и потерпела поражение.

После чего, спасая свое самолюбие, она сделала основательную глупость. На очередном заседании тринадцати заговорщиц она объявила двенадцатый век и Шервудский лес совершенно бесперспективными маршрутами. Она даже предложила забрать оттуда хрономаяк и установить в более цивилизованном месте и времени. Тем более, что хрономаяков — мало, и размещать их нужно осмотрительно. Маргарет обещала подумать об этом предложении.

А теперь Люс, опомнившись, ломала голову — как оставить хрономаяк в Шервудском лесу.

Конечно, ей было чем заняться и в своем времени. Оставались нехоженые маршруты, необъезженные лошади, непобежденные фехтовальщицы и тому подобные развлечения. Дюжина-другая побед реабилитировала бы ее в собственном мнении.

Но Люс, когда первая злость прошла, обнаружила, что никак не может забыть Томаса, Робина, или как там звали на самом деле этого любителя грудастых девок.

Об этом она и говорила на лавочке Зульфии, а та ругала ее за яростный доклад на заседании заговорщиц.

— Даже если ты скажешь, что забыла в Шервудском лесу электронные часы, все равно тебя туда за ними никто не пустит! — возмущалась, причем не в первый раз, Зульфия. — Если бы ты только слышала, что ты им наговорила! Что от таких идиотов нормальных детей не родишь, а только аналогичных идиотов!…

Люс молчала.

— Ну, допустим, эту ерунду никто всерьез не принял. Но зачем было говорить правду? — в сотый, пожалуй, раз спрашивала мудрая внучка своей бабушки, Зульфия-А-Гард. — Неужели нечего было соврать? Кто бы побежал тебя проверять? А теперь… Теперь все знают, что мы на них не производим впечатления.

— Я все бы отдала, чтобы еще раз туда слетать, — призналась Люс.

— Скажи это своей бабушке! — посоветовала ехидная Зульфия. — Если у нее найдется время тебя выслушать. Они там разработали четыре подходящих маршрута. Один, кстати, в Элладу. Там именно спортивных женщин ценили. А машину-то мы можем использовать только полчаса в сутки!

— Надо что-то придумать. И я придумаю, — твердо сказала Люс. — Я доберусь до него! И я проучу его! Из шкуры вон вылезу, а проучу! Он еще на коленях будет передо мной ползать! Понимаешь, я от его наглости растерялась… Просто растерялась! А теперь я пришла в себя! И я готова!

— Ты-то готова, а хронокамера? — резонно спросила Зульфия. — Ну, кому была нужна твоя правда! Неужели трудно было придумать какую-нибудь дуэль? Или чуму? Впрочем… А почему бы не сказать им правду? Может, бабули растрогаются?

— Во-первых, никогда и ни за что! — возразила Люс, поняв, что речь идет о ее неожиданно пылком отношении к шервудскому стрелку. — Во-вторых, мою, пожалуй, растрогаешь!

— Можно мою… — неуверенно предложила Зульфия. И обе хором вздохнули.

Неугомонные бабушки смотрели на всю эту затею крайне практично. Если какой-то век не мог дать им здоровых младенцев — то и незачем было тратить на маршрут время и деньги.

— Нет, ни вранье и ни правда нам тут не помогут, — поразмыслив, сказала Люс. — А нужно что-то третье. Только вот что?

На этой самой лавочке они обсуждали вчера, как выкрасть ключ от лаборатории, а договорились до какой-то совершеннейшей уголовщины. И тем не менее обе были уверены, что возможность добраться до Шервудского леса есть.

— Погоди, — прошептала вдруг Зульфия, — погоди… Ну точно! Если гора не идет к Магомету, то что?

— То Магомет идет к горе! Но при чем тут пророк Магомет? — кисло осведомилась специалистка по истории религии.

— При том, что нам нужен парадоксальный подход к делу. Нам нужно, чтобы Магомет и гора поменялись ролями.

— Красиво, но непонятно. Кто тут Магомет и кто гора? — еще не понимая азарта Зульфии, спросила Люс.

— Сейчас поймешь. Но дай слово, что не будешь вмешиваться. Всю подготовку проведу я.

— И что же это будет за подготовка?

— Обыкновенный доклад.

Люс уставилась на подругу с огромным недоверием.

— Просто доклад! — торжествующе повторила Зульфия. — На очередном тайном сборище наших старых ведьм я встану и с цифрами в руках докажу выгоду Шервудского маршрута. Все-таки это дешевле, чем Эллада или Карфаген. И «зеленые плащи» должны быть использованы — не пропадать же зря хрономаяку! Ведь забирать оттуда маяк — тоже дороговатое удовольствие.

— И тебе ответят, что наши хронодесантницы там никому не нужны. Уж если даже я…

— А знаешь, что я отвечу на это?

— Ну?

— Что если Магомету нужна гора, она к нему явится!

Следующие пять дней Люс и Зульфия не отходили от видео. Они перешерстили все институты красоты в поисках молодых симпатичных женщин, страдающих ожирением и жаждущих излечиться. Сперва обе были уверены, что двери институтов осаждают стада толстух, так что им останется только выбрать парочку подходящих. Потом приуныли…

У тех нескольких кандидатур, которые удалось выловить, речь шла о пяти-шести килограммах. Они были далеки от шервудских идеалов.

А требовалась настоящая рыхлая толстуха, совершенно беспомощная по части побоищ, которая могла бы соблазнить стрелка, но нуждалась в усиленной охране.

— Перевелись-таки ядреные бабищи! — пожаловалась Люс, протирая измученные трехдневным видео глаза. — Твой план летит в тартарары. Я не смогу отправиться туда сопровождающим лицом, потому что мне некого сопровождать.

— Погоди, — ответила Зульфия. — Еще не все потеряно. Мы не прочесали специализированные клиники для совсем безнадежных.

— Благодарю покорно! — возмутилась Люс. — Это все-таки должна быть привлекательная женщина — хотя я не понимаю, что может быть привлекательного в восьмипудовой бабище! А ты — клиника для безнадежных…

— А вот тут ты неправа, — перебила ее Зульфия. — Бывают случаи генетического, что ли, отклонения от нормы. Вот тут институт красоты бессилен.

— Допустим, раньше такое бывало, — наполовину согласилась Люс.

— Если бы наша генная инженерия хоть чего-то стоила, бабули не затеяли бы всю возню с хронодесантом, — возразила Зульфия. — Итак, есть у меня один адрес и одно подозрение…

— Что за адрес и что за подозрение? — оживилась Люс, поскольку запахло приключением.

— Адрес одной клиники. Если ты помнишь, сведения о клиниках мы брали в «Супернете». Там есть база данных для простых смертных, для абонированных клиентов и для серьезных инстанций.

— Ты хочешь сказать, что мы всего-навсего абонированные клиенты? — ушам своим не поверила Люс.

— Да нет же! Но мы прошерстили все, что выкинул на монитор «Супернет», а толку было чуть.

— Вообще его не было.

— И я подумала — не может быть, чтобы наше общество обходилось без такой клиники для безнадежных! Понимаешь, пока есть генетические отклонения, будут существовать и клиники, где их пытаются ликвидировать.

— Логично. И где ты нашла эту засекреченную клинику?

— В телефонной книге.

— Где???

Люс в детстве видела настоящую телефонную книгу. Поднимать ее приходилось двумя руками.

Оказалось — пока Люс готовила доклад с цифрами о пользе Шервудского маршрута и обрабатывала бабок, Зульфия съездила в центральную библиотеку и взяла там книги пятнадцатилетней давности. Ей сделали копии тех страниц, где речь шла о солидных медицинских институтах и исследовательских центрах, после чего она сличила адреса с теми, которые выкидывал на экран «Супернет». И обнаружила, что одно крупное заведение, судя по количеству номеров, раскинувшееся на много гектаров, словно корова языком слизнула. Пятнадцать лет назад был целый медицинский городок с новейшим оборудованием, а сейчас — ни малейшего упоминания…

Очевидно, эту клинику перевели на какие-то секретные исследования, решила Зульфия, но не может же быть, чтобы она не имела еще и собственных, чисто коммерческих пациентов.

— А как мы туда попадем? — задумалась Люс. — Можно, конечно, попросить бабуль. А захотят ли они ссориться с тем милым ведомством, которое платит пока за аренду хронокамеры? Еще можно изобразить богатых пациенток, но нас не пустят дальше приемной. Или попадем на консультацию к светилу, а оно нас выставит за ворота… Еще у нас есть Илона Драйзер, она всюду нос сует. Можно обвешаться техникой и запастись у нее газетными удостоверениями…

— Ага, — согласилась Зульфия. — Но лучше — просто через забор.

Так и сделали. Причем из соображений безопасности выбрали самый отдаленный и скрытый кустарником кусочек забора. Правда, и он был под сигнализацией, но уж с ней Люс и Зульфия знали, как бороться.

Обе А— Гард, одетые по-походному, в коротких курточках и кожаных штанах, заправленных в сапожки, на всякий случай при легком вооружении (метательные звездочки у Зульфии, трубка с индейскими стрелками у Люс), пробирались тенистой аллеей ухоженного парка, готовые к любым столкновениям.

— Тут точно раньше была графская усадьба, — утверждала Люс. — Во-первых, вдоль ограды — явные дорожки для верховых прогулок. Во-вторых, пруд. Это же не озеро, а именно искусственный пруд с искусственным островом! А беседка на острове? Чистейший восемнадцатый век!

Зульфия же озиралась в поисках хоть одного пациента. Потому что кроме чистейшего восемнадцатого века тут не было ровно ничего. Даже вдали не сверкали на солнце зеркальными окнами современные корпуса.

На этого гипотетического пациента была вся их надежда. Поскольку пациенты — народ скучающий, а появление двух разведчиц (Люс — в темно-зеленой коже, Зульфия — в коричневой с художественными разводами, Люс — в выпущенном поверх кожи золотистом кружевном воротнике, Зульфия — в пышном розоватом жабо, торчащем из расстегнутой куртки) было бы для них неплохим развлечением.

Но пуст был парк, ни единого голоса не слышалось ни справа и ни слева, ни сзади и ни спереди.

— Не может быть! — хмуро сказала Люс. И Зульфия правильно ее поняла — не может быть, чтобы мы с такими трудами раскопали эту подозрительную клинику только для того, чтобы прогуляться по парку!

— Может быть, у них тут тихий час? — в огромном недоумении спросила Зульфия. — Или «Супернет» все-таки был прав, и это давно не клиника?

— И наша генная инженерия шлепает вперед семимильными шагами? — продолжала в том же духе Люс. — Нет, если на земле есть хоть одна толстуха, то она именно здесь!

— Мы еще не добрались до Австралии, — напомнила Зульфия. Но Люс уже вплывала в тихую, но стойкую ярость.

— Я останусь здесь, и буду здесь торчать, пока не разберусь, чем занимается это идиотское заведение! — негромко, но грозно начала она. — И я разгромлю их всех, и поставлю вверх дном, и я найду то, что мне нужно! Ясно?

— Ясно, — согласилась Зульфия, хотя на самом деле Люс задала вопрос риторический, и обращался он к незримому руководству загадочной клиники.

Люс подозрительно посмотрела на подругу. Ни малейшего сомнения в ее отваге не было на красивом личике А-Гард Семнадцатой. Зульфия глядела на Люс скорее с ожиданием — что предпримет отчаянная фехтовальщица?

— А начнем мы вот отсюда! — провозгласила Люс и широкими шагами направилась к мостику, ведущему на рукотворный остров.

Зульфия двинулась следом, совершенно не понимая, что можно начать на этом крошечном островке. Скорее всего, Люс и сама этого не знала. Просто ее ярость требовала активного движения вперед. Прямо по курсу был островок — вот она туда и устремилась.

В другое время выгнутый, как кошачья спинка, мост с четырьмя искусного литья фонарями непременно очаровал бы Люс. Она бы задумалась на секунду и вспомнила, на каких картинах серебряного века видела этакие кружевные мостики. И то, что тропинка не вела ко входу в беседку прямо, а сперва огибала весь мостик, серпантином поднимаясь вверх, Люс тоже бы оправдала — вдоль тропинки росли диковинные кусты и деревья с табличками на латыни.

Но сейчас ее зачем-то несло в беседку, и практичная Зульфия безропотно за ней следовала, соображая, что уж оттуда-то можно как следует разглядеть окрестности. Белая беседка возвышалась над островком, который и сам представлял собой крутой холмик. Кроме того, Зульфия надеялась найти там скамейку и разложить сухой паек — плитку шоколада с орехами, банку с капсулами энергейзера, флягу с апельсиновым соком и две японские коробочки — с солоноватым творогом и с креветочным салатом. Асият строго-настрого велела ей соблюдать режим.

Но уже на самом подступе к беседке подруги поняли, что скамейка занята. Хуже того — из беседки доносились всхлипы.

— Пошли отсюда, — и Люс стремительно развернулась. — Мне еще только чужой истерики не хватало! У меня, того гляди, собственная сейчас начнется!

— Там же пациент! — воскликнула Зульфия, схватив ее за рукав.

— Ну и что?

— Источник информации!

— Источник истерики… — проворчала Люс. — А ведь какая хорошая была беседочка, если издали…

Обе остановились в размышлении. Источник информации был, как локоть из пословицы — близко, а не укусишь. Какую, к лешему, информацию может выдать рыдающая в три ручья женщина?

Зульфия решилась первой.

— Может, это не так уж и страшно? — спросила она сама себя, имея в виду истерику в беседке.

Люс пожала плечами.

— Рискнем, — решила она. — Авось не промокнем.

Зульфия шагнула в беседку первой, загородив собой узкий вход, вдруг окаменела на несколько секунд, попятилась, обернулась, и Люс даже перепугалась — таким лицо подруги она еще не видывала!

— Нет, ты посмотри! Это же невероятно! Ты только посмотри!… — потрясенно и восторженно зашептала Зульфия. — Ты смотри, а я больше не буду! Мне сейчас на такое смотреть вредно!

Люс отодвинула Зульфию и сама заглянула в беседку.

Недаром эту женщину звали Люс-а-Гард! Она могла спокойно заглянуть и в жерло бурлящего вулкана. Но вулкан, который бы заставил Люс онеметь, еще не родился. А то, что она увидела в беседке на лавочке, — заставило.

Лавочка, тянувшаяся вдоль стены беседки, была предназначена для троих или даже четверых сидельцев такой комплекции, как Люс и Зульфия. Но присесть рядом с рыдающей женщиной, чтобы обнять ее за плечи и успокоить, они бы не смогли. Столь роскошны были формы этой безутешной женщины.

Зульфия опомнилась первой.

— То, что надо! — шепнула она прямо в ухо Люс, для надежности двинув подругу локтем в бок.

Локоть был острый — Люс опомнилась.

— Ага… — прошептала она, не веря своему счастью.

Ведь толстуха могла оказаться старой, некрасивой, лысой, в конце концов! А женщина, рыдавшая на лавочке, была, если приглядеться, даже недурна собой. Конечно, прическа ее напоминала воронье гнездо, но если вынуть из волос заколки и как следует их расчесать, то и обнаружилась бы шевелюра немногим короче, чем у Зульфии, густая и светло-русая. Женщина была в блекло-голубом, совершенно бесформенном балахоне, который должен был скрывать пышность форм. Конечно, скрыть такое не мог бы ни один балахон в мире, зато цвет подчеркивал свежесть и белизну безупречной кожи.

Видимо, и глаза были красивы, хотя сейчас, заплаканные и покрасневшие, они выглядели совсем прискорбно.

На вид толстухе было малость за двадцать пять.

— По-моему, такое ожирение никакие гормоны не возьмут, тут хирург нужен, — шепнула Люс Зульфии. — Я бы на ее месте уже давно что-нибудь с собой сделала.

— Раз она здесь — значит, пытается, — разумно отвечала Зульфия. И первая шагнула в беседку.

— У вас горе? — ласково обратилась она к увесистой незнакомке. — Успокойтесь, сейчас мы вам поможем… сейчас мы вам поможем…

Внучка мудрой Асият владела такими интонациями, которые могли заморочить и самого гипнозоустойчивого человека. Правда, бабка слова «гипноз» не любила и называла свои штучки скромно — «суггестия». Она и Люс пыталась обучить, но той лучше давался бесконтактный массаж, на нем она и остановилась.

— …вы только успокойтесь, поднимите голову, сейчас мы разберемся, что у вас случилось, и обязательно вам поможем… — продолжала ворковать Зульфия.

— Мне поможет только смерть! — рыдая, ответила незнакомка.

Люс и Зульфия переглянулись. Начало было многообещающее.

— На тот свет ты всегда успеешь! — вмешалась Люс. — Никуда он от тебя не денется! Давай, вытирай сопли и рассказывай! А мы будем слушать!

Такой суровый приказ оказался сильнее суггестивного воркования. Он заставил женщину шумно высморкаться и поднять глаза. А увидев двух стройных хронодесантниц в одинаковых по покрою костюмах из тончайшей кожи, больше похожей на атлас, темно-зеленом и коричневом, увидев их неожиданные кружева, золотистые и розовые, увидев их тонкие строгие лица, зареванная толстушка вдруг воззрилась на них с внезапной надеждой.

— Вы из персонала? — с сомнением спросила она. Хотя в какой клинике персонал ходит, вывесив на грудь две длинные черные косы? Да и золотистый «одуванчик» Люс тоже полагалось бы упрятать под белый или голубой одноразовый колпак…

— Не имеем ни малейшего отношения к какому бы то ни было персоналу! — отчеканила Люс.

— А я боялась, что они меня тут найдут… А что они могут мне сказать?! Все уже решено! Приговор подписан! И вообще!…

— Ладно, ладно, это все уже недействительно, — быстро перебила Зульфия, справедливо опасаясь дальнейшего рева. — Это все было до нас. А для нас никаких приговоров не существует. Мы для того и пришли, чтобы избавить тебя от дурацких приговоров.

— Но сам Вульф сказал! — воскликнула толстушка. — Вы понимаете — сам Вульф!

— Ну и что? — высокомерно пожала плечами Люс. — Видали мы и почище этого Вульфа, не такой уж он авторитет.

— Пустое место, — презрительно согласилась Зульфия.

Обе они слышали эту фамилию впервые в жизни.

— Да? — и в глазах толстушки вспыхнула надежда. — А мне все говорили — раз уж Вульф не может помочь, значит, медицина бессильна!

— Смотря какая медицина, — усмехнулась Люс. — У него — своя, а у нас, видишь ли, своя. Так что расскажи-ка нам все с самого начала, а тогда мы и скажем тебе, что делать.

— Чего уж тут рассказывать… — толстушка хлопнула себя по бокам, приподняла огромную грудь и дала ей соскользнуть на место. — Вы же видите… И избавиться от всего этого невозможно.

— А страшно хочется, — подхватила ее мысль Зульфия. — Потому что избалованным мужчинам подавай стройненьких! Каждому сморчку — мисс Европу! Так? Да?

Толстушка промолчала — значит, Зульфия была на верном пути.

— А этому мерзавцу — тем более? — продолжала мудрая бабкина внучка. — И он на цветущую женщину даже смотреть не хочет — да?

— Будь они неладны! — воскликнула толстушка. — И до этого добрались! В суд я на них один раз подам, вот что!

Люс и Зульфия мгновенно переглянулись. Только судебного процесса им сейчас и недоставало.

— Да не вы… — скучным голосом протянула толстушка. — А они!

И мотнула головой по направлению к Северному полюсу.

— Дурак он, и мизинца твоего не стоит, — кое-как подсев к толстушке, подхватила нотацию Зульфии Люс. — Ведь в хороших руках тебе цены не будет!

— Мне и так цены нет… — совсем тоскливо произнесла толстушка.

Но и вторая загадочная реплика не заставила призадуматься вцепившихся в добычу обеих А-Гард.

— Настоящие мужчины ищут только таких женщин, чтобы в теле. А если кому нужны кожа да кости — тот не очень-то настоящий, солнышко, — продолжала Зульфия. — Ну вот скажи, кем он, твой Богом обиженный…

Толстушка попыталась испепелить ее взглядом.

— Кем он, твой ненаглядный, трудится? — исправила ошибку Люс.

— Концертмейстером! Он замечательный пианист! — с гордостью ответила толстушка. — Такие раз в столетие рождаются! Если он едет на конкурс, другим там уже делать нечего! Он лауреат…

— Тем хуже, — перебила Люс, — значит, окончательно нос задрал. Вот такие-то деятели в постели ломаного гроша не стоят.

— Откуда ты знаешь? — вскинулась толстушка. — Как ты можешь?… Ты знаешь, как за ним все гоняются?…

И обеим А-Гард все стало ясно.

Они имели дело с совершенно односторонним чувством.

— Во-первых, все мужчины, которые задирают нос, мало что могут, — весомо сказала Зульфия. — Именно поэтому они и задирают нос…

Тут толстушка посмотрела на нее с недоверием.

— Все очень просто, — объяснила Зульфия. — Если мужчина — мастер своего мужского дела, то первая женщина, которая это поймет, вцепится в него мертвой хваткой. Ему это сперва не понравится, но ничего, привыкнет. А если он — пустое место, то женщина за него особо держаться не станет, а ему только того и нужно! Поменяет он таким манером первый десяток женщин и придет к выводу, что неотразим. И задерет нос! Разве не так?

— Так! — подтвердила Люс. Ее второй муж был как раз из этой породы, и она выбрала его именно потому, что за ним волокся шлейф самых неожиданных побед.

— И зачем тебе такое сокровище? — ласково спросила Зульфия.

Толстушка вздохнула — очевидно, имелось в виду, что сердцу не прикажешь.

— Неужели тебе действительно было с ним хорошо? — задавая этот вопрос, Зульфия прекрасно видела, что о близости с этим самым концертмейстером толстушка только мечтала, но следовало сказать бедняжке хоть какой-то комплимент.

— Да нет… То есть, у нас ничего такого не было…

— И не надо! — обрадовалась Люс.

Но тут в душу Зульфии вкралось подозрение.

— А вообще с кем-нибудь?… Было?…

Толстушка покраснела, замотала головой и еле выдавила стыдливое «Не-е…».

Люс и Зульфия переглянулись. Зареванная толстушка не имела точки отсчета.

— Ладно, — сказала Люс. — Давай в открытую. Мы — хронодесантницы. И мы зовем тебя в хронодесант.

— Куда???

— В хронодесант! — и тут Люс понесло. — Мы странствуем по столетиям! Мы ищем настоящих мужчин — самых сильных, самых смелых! И даже красивые попадаются! Представляешь? Бойцы! Гвардейцы! Орлы! Королевские мушкетеры! Корсары! Гусары!! Флибустьеры!!!

Зульфия тем временем вытаскивала из недр кармана сложенную в несколько раз распечатку того самого доклада, который обсуждали тринадцать заговорщиц.

— Будешь читать, голубка, или поверишь на слово? — спросила она толстушку, пока яростная Люс переводила дух.

Та молча взяла распечатку и углубилась в чтение. Зульфия прижала палец к губам, что означало — Люс, остановись, началась серьезная обработка…

Вдруг толстушка подняла красивую голову.

— Тридцать восемь процентов? — изумленно спросила она.

Зульфия сразу же сообразила, о чем речь.

— Да, по предварительным итогам этого года будет тридцать восемь процентов мальчиков, остальные родятся девчонки. А теперь пропусти три страницы и читай про патологии. Из этих тридцати восьми процентов до совершеннолетия доживут хорошо если тридцать, а дееспособными окажутся хорошо если двадцать, да и те будут держаться на медикаментах. Представь, какое они дадут убогое потомство! Я уж молчу о несчастных неудовлетворенных женах и любовницах…

— А почему я ничего этого не знала? — капризно вопросила толстушка, и ее интонация очень не понравилась Люс. Примерно с такой же степенью сварливости она только что собиралась на кого-то подавать в суд…

— Секретные сведения, — объяснила Зульфия. — И вот мы ищем женщин для хронодесанта. Чтобы они имели возможность встретиться с настоящими мужчинами, а при желании — родить от них настоящих сыновей. Ты нам подходишь.

— Я? — толстушка посмотрела на Зульфию, потом — на Люс, потом — опять на Зульфию, потом — опять на Люс. — Я — в десант?! Я???

И она сделала жест рыболова, описывающего пойманную десять лет назад щуку.

Толстушка имела в виду — как, с ее габаритами, да вдруг в десант? И, очевидно, сразу же вообразила, как эффектно будут сидеть на ней узкие и блестящие кожаные штаны, в которых щеголяли Люс и Зульфия.

— Это — ерунда! — презрительно сказала Люс, повторив рыболовный жест.

— Мы ищем для десанта красивых женщин, понимаешь? — добавила Зульфия. — А ты же настоящая красавица! В двенадцатом веке тебе просто не будет равных! Решайся — не пожалеешь!

Толстушка молчала.

И тут Люс сообразила, какого именно довода она ждет.

Не удостоверений из Института прикладной хронодинамики, нет! И не его рекламного проспекта, разумеется…

— Ты только вообрази себе ярость своего концертмейстера, когда он узнает, что ты предпочла настоящего мужчину!

По лицу красавицы Люс поняла, что нажала на нужную кнопку.

— Это надолго? — спросила толстушка.

— Смотря как нам удастся отрегулировать хронокамеру, — честно ответила Зульфия. — Скорее всего, ты будешь отсутствовать в нашем времени несколько часов. В худшем случае — сутки.

— Так мало? — толстушка улыбнулась. — Так это же просто здорово! Тогда я всюду успеваю…

Она встала с лавочки и решительно двинулась к выходу из беседки. Люс и Зульфия еле успели посторониться — походка и повадка у толстушки оказались довольно уверенные, а смести человека с пути она могла одним движением округлого плечика.

— Ты за вещами? — спросила Люс.

— Какие у меня тут могут быть вещи? — искренне удивилась толстушка. — Вот это?

И она подергала за свой балахон.

Люс и Зульфия двинулись следом за ней по крутой тропинке, но одновременно притормозили, когда толстушка ступила на мост. Он был такой изящный, такой кружевной, такой хрупкий, а обе А-Гард вовсе не желали мочить свои кожаные костюмчики в рукотворном пруду.

Перебравшись на материк, толстушка бодро направилась к зарослям гигантского можжевельника посреди большого газона.

Оказалось — в незапамятные времена там была проложена тропка, ведущая к забору, а в заборе существовала дыра, которую не ловила ни одна сигнализация. Возможно, ее уже сто раз заделывали, а она возникала снова. Таких подробностей толстушка не знала.

— Мы через эту дырку лазим, когда хотим выбраться в кафе. Ну, убейте меня, но я не могу без шоколадного бисквита!

Люс и Зульфия выбрались через дырку сами, помогли вылезть своей толстушке и оказались на обочине скоростного шоссе.

Расстояние никогда не пугало ни Люс, ни Зульфию. Они обе умели и любили бегать. До города они добрались бы за полчаса. Но с ними был ценный груз…

— Ты пока возвращайся и сиди возле самой дырки, — решила наконец Люс.

— А мы попробуем остановить попутную машину. Главное — усадить тебя.

— Ага, — согласилась толстушка. — Ладно, я спрячусь. Вряд ли кто притормозит, чтобы взять меня в салон…

Сказала она это так жалобно, что Люс и Зульфия прямо-таки преисполнились гордости: они не просто авантюру затевали, а выручали из беды несчастную женщину!

— Между прочим, не мешало бы спросить, как ее зовут, — заметила Люс, становясь в завлекательную позу на обочине и взъерошивая обеими руками свой «одуванчик».

— У нас еще будет время познакомиться с ней поближе, — усмехнулась Зульфия. — И сдается мне, что эта девственница — крепкий орешек.

Тут вдали показался автомобиль. Люс призывно замахала ему рукой, и он действительно притормозил рядом. Но когда дверца открылась, обе А-Гард попятились.

За рулем сидела Илона Драйзер.

Журналистка была, как всегда, приветлива, яснолика и хороша собой. Но Люс и Зульфия знали, во сколько обходится ей эта неувядаемая молодость.

— Девочки! — воскликнула Илона. — Вы как сюда попали? Вас подвезти?

— Не-ет, — получив от Зульфии чуть заметный толчок в бок, отвечала Люс. — Вы ведь по делам едете… а нам совсем в другую сторону!

— А вы угадайте, куда я еду! — в голосе и взгляде Илоны было невероятное торжество. — В клинику доктора Вульфа!

— А кто это такой? — немедленно спросила мудрая Зульфия.

— Доктор Вульф?! — изумилась Илона и вдруг расхохоталась. — Да, действительно, доктор Вульф — это не для широкой прессы!

— Зачем же вы к нему едете? — резонно спросила Люс.

— Не к нему, в его клинику. О клинике писать не принято, а о некоторых пациентах — вполне! Так вот, девочки, я еду брать интервью — угадайте, у кого!

Обе А— Гард дружно помотали головами.

— У Марианны Ольдерогге!

— Где-то я слышала это имя… — пробормотала Люс.

— Слышала это имя! — возмутилась Илона. — Ничего себе! Дожили! Что ты вообще слышишь, кроме кличек своих лошадей?

— Это та… флейта? Нет, скрипка… — вмешалась Зульфия.

— Это Серебряная Свирель!

Тут и Люс увидела внутренним взором кусочек видеорепортажа со всемирного конкурса вокалистов. Они с Зульфией смотрели финал, потому что ведущей была их общая подружка, известная артистка. И действительно — та называла и имя «Марианна Ольдерогге», и почетное то ли звание, то ли прозвище — «Серебряная Свирель».

— Она перед тем, как участвовать в шестом всемирном, решила пройти у Вульфа курс лечения. И никто не знает, справился Вульф или не справился.

— А если не справился?

— Значит, она опять не выйдет на сцену.

— А в чем проблема? — спросила Люс.

— Ах, да, вы же ничего, кроме своих шпаг, не знаете… Скажи, Люс, ты когда-нибудь в жизни видела Серебряную Свирель? Ну, по видео, в журнале, на улице, в театре?…

— Никогда, — твердо сказала Люс. — Слышала только записи. Но голос потрясающий. Говорят, голос такого диапазона рождается раз в столетие.

Никаких записей, она, понятное дело, не слышала, а честно повторила то, что рассказала ей тогда подружка-артистка.

— А ты, Зульфия?

— Тоже — никогда. Хотя интересно было бы увидеть Серебряную Свирель на оперной сцене. Я слышала, как она пела сцену в саду из «Фауста», только не помню, с кем…

Люс могла держать пари — про сцену в саду Зульфия слышала от той же подруги. Просто у обеих А-Гард была одинаково цепкая память на фамилии и всякие названия.

— Боюсь, что на сцене ты ее не увидишь никогда… — загадочно намекнула Илона.

И тут у Люс включилась зрительная память!

— Постойте! — воскликнула она. — Да я же ее видела! Ну точно! Помнишь, Зульфия-джан? По видео! Она тогда пела, стоя в темном углу сцены, да еще за тюлем, по которому пускали всякие световые эффекты! Потом еще говорили, что она недавно перенесла пластическую операцию, шрамы еще не зашлифованы, а на грим у нее аллергия.

— Все гораздо проще, — объяснила Илона. — Марианна Ольдерогге, она же — Серебряная Свирель, никогда не выйдет на сцену, хотя все оперные театры мира мечтают об этом и предлагают ей невероятные гонорары. Если бы вы ее видели — вы бы онемели. Она весит по меньшей мере центнер.

Зульфия и Люс переглянулись.

— Но ведь в наше время от этого можно быстро избавиться, разве нет? — кое-как спросила Зульфия, потому что пауза уж очень затянулась.

— Недавно она совершила очередную попытку. И как раз в этой клинике. Свирель потеряла примерно двадцать кило, страшно обрадовалась, но голос стал катастрофически портиться. Оказывается, этот самый жир служил каким-то там резонатором вот тут… — Илона показала себе на грудь. — Тогда Свирель набрала опять свой центнер — и голос вернулся. Представляете? Она все свои гонорары тратит на лечение, между прочим. И вот в лаборатории доктора Вульфа разработали ей какую-то особую методику обследования. То ли вчера, то ли сегодня должен быть окончательный результат. То есть — есть у нее шанс и похудеть, и голос сохранить, или медицина действительно бессильна. Так что я мчусь брать у них у всех интервью!

Илона посмотрела на часы.

— Вульф обещал принять меня через десять минут. Это будет интервью века! Бюллетень всемирного конкурса — там уже вышли два номера, и в каждом у меня интервью! — заплатит столько, сколько я пожелаю, даже если это будет что-то вовсе астрономическое!

— Это они обещают или действительно заплатят? — уточнила Люс.

— Заплатят. Потому что никто больше не знает, где сейчас Свирель, а мне сказал сам Вульф… да и попробовал бы не сказать!

Илона заявила об этом так, что сразу стало ясно — Вульф играл-таки некоторую роль в ее бурной молодости.

Тут мимо них пролетела на хорошей скорости длинная серебристая машина и красиво вписалась в поворот.

— Да это же Вульф! — воскликнула Илона. — Ну, девчонки, я понеслась!

И она захлопнула дверь автомобиля.

Люс и Зульфия проследили, как и машина Илоны вписалась в тот же поворот — туда, где кленовая аллея длиной километра этак два вела к главному въезду на территорию клиники. Причем Зульфия молчала, а Люс бормотала себе под нос нечто невразумительное, но очень сердитое.

— Совершенно верно, — согласилась Зульфия. — Нам в десанте недоставало только колоратурного сопрано. И наверняка эта Свирель — девица капризная и к жизни не приспособленная.

— Тем лучше, — буркнула Люс. — Мои шансы повышаются. Теперь главное — примчаться в институт до того, как эта Драйзер обнаружит побег нашей примадонны и поднимет шум.

Тут за спиной у них послышалось кряхтение. Люс обернулась и увидела, как Свирель с трудом выдирается из дырки.

— Это Вульф проехал, — сообщила певица. — Знали бы вы, каких глупостей он мне наговорил! Вы, мол, не отчаивайтесь, ваш талант, ваша слава, ваше будущее, ваши горизонты!… Неужели он в самом деле ничего не понимает?

— Ишак, — философски заключила Зульфия.

5. ДЕВСТВЕННИЦА НА СТАРТЕ

— Но я еще не уверена, что мне хочется родить ребенка! — совсем ошалев, выкрикивала Марианна Ольдерогге, пока Зульфия ловко плела ей длинные косы. — Я не готова к этому! У меня конкурс! И вообще!…

— Втяни пузо! — приказала Люс. Серебряная Свирель привычным движением ужалась, как могла, и Люс затянула на ней поверх тонкой рубашки плотный корсет.

— Очень хорошо, — одобрила Зульфия. — Вот даже талия появилась… Теперь — платье! А что касается ребенка — если хочешь, твой эмбрион пересадят другой женщине, это теперь не проблема. Операция, можно сказать, моментальная. Ты даже не узнаешь, где он и что с ним.

— Как это не узнаю? — возмутилась взбудораженная Свирель и собралась было сказать что-то свирепое, но Люс ловко набросила ей на голову платье.

Обе А— Гард прекрасно понимали, что рискуют драгоценным здоровьем многократной лауреатки, что совершают преступление против оперного искусства, да что уж говорить -обе ведали, что творят. Но выхода не было — они подозревали, что и в Австралии повывелись солидные габариты. А Люс, во-первых, выдвинула идею соблазнительной десантницы с сопровождающим лицом, во-вторых, уже сообщила бабке, что дело сделано, в-третьих, связалась с Маргарет и заказала хронокамеру.

Зульфия за полтора часа успела не меньше. Поскольку они с Люс решили сделать Свирель девицей знатного и обедневшего рода, то требовался подходящий наряд. Зульфия нашла его в здоровенной «Истории костюма». Это было в меру узкое платье, приталенное, с длинными свисающими рукавами и четырехугольным вырезом. Цвет она подобрала под светлые кудри и нежный румянец Свирели — бирюзовый, покрывало для волос выбрала чуть светлее, а венчик, придерживавший покрывало, решила сделать из золотой парчи. Пока Зульфия копалась в книге, две театральные портнихи сидели наготове — с сантиметровыми лентами навскидку и ножницами наперевес. Гонорар им был обещан мало чем поменьше того, что брала за свои записи Серебряная Свирель.

Правила хорошего вкуса в одежде пышной красавицы были таким образом соблюдены. А корсет, позаимствованный в маленьком музее фирмы, выпускающей нижнее белье, удачно приподнимал пышный бюст Свирели, так что в вырезе платья виднелась действительно аппетитная и соблазнительная складка. Люс заметила, что теперь это сложносочиненное декольте певица может использовать как походный столик — спокойно ставить на него тарелку, класть книгу или даже ларчик с побрякушками.

Побрякушки Зульфия выдала из тех запасов, что сделала ей бабка Асият для соблазнения Разина.

Свирель все время, пока ее причесывали, одевали и инструктировали, настойчиво пыталась выставить на первый план свои проблемы. Их было немало — прежде всего, она боялась потерять голос, затем — девственность, и ей пока совершенно не был нужен никакой ребенок, даже от желанного концертмейстера!

Но ее почти не слушали.

У Люс и Зульфии хватало забот — нужно было успеть переправиться в Шервудский лес, пока певицы по-настоящему не хватятся. И не просто там оказаться, но и отрезать путь возможной погоне. Поэтому Люс одной рукой наряжала Серебряную Свирель, а другой листала брошюрку, выкраденную из кабинета Маргарет. Это было техническое описание хрономаяка. Люс, конечно же, верила в свою женскую интуицию. Именно интуиция, с ее точки зрения, заставляла ее выбирать для техники именно такой способ обхождения, от которого эта техника корчилась в предсмертных судорогах. Но тут требовались реальные знания. Люс пыталась понять, что именно следует повредить в хрономаяке, чтобы вывести его из строя временно, а не на веки вечные.

Пока Зульфия наводила на Свирель окончательный блеск и учила ее пользоваться браслетом хронодесантницы, Люс быстро переоделась в свой костюм пажа. И, подумав, протянула Зульфии ножницы.

— Ну-ка, А-Гард-джан, избавь-ка меня от этого одуванчика! Надоел — сил нет!

Зульфия прекрасно понимала, что модная прическа не могла так быстро надоесть, но Люс наконец-то окончательно осознала, что в двенадцатом веке не было химической завивки.

— Не жаль? — на всякий случай спросила Зульфия.

— Решено. Стриги!

Волосы у Люс у корней были немного темнее. Избавившись от искусственных локонов, они сами легли красивыми волнами. Теперь Люс больше была похожа на изящного мальчика. Вместе с золотистым одуванчиком она утратила свою драгоценную экстравагантность, но больше соответствовала стилю эпохи.

И тут в комнату, где боевые подруги готовились к очередному путешествию, без стука вошла Диана Кассион.

— Отыскали-таки! — изумленно воскликнула она, во все глаза глядя на Серебряную Свирель.

В сердце неугомонной тренерши мгновенно зародился жесточайший гимнастический комплекс, который за два месяца избавил бы толстушку от тридцати килограммов. Люс по бабкиным глазам прочитала неуемное желание немедленно стянуть со Свирели средневековый наряд, засунуть ее в гимнастический купальник и умыкнуть в спортзал. Оставался только один способ отвлечь бабку — приласкаться, что Люс из воспитательных соображений делала очень редко.

— Бабуленька, милая, главное — это очень захотеть! — воскликнула она, обнимая Диану и целуя ее в щеки.

— Где же эти прошмандовки тебя отыскали, голубушка? — продолжала изумляться Диана. — И до чего же быстро они тебя отыскали!

Услышав незнакомое слово, Свирель вопросительно посмотрела на Люс. Но та и сама часто не понимала бабкиной лексики.

— Так чем же они тебя соблазнили? — не унималась вредная бабка, на которую как раз сегодня нежности и не действовали. — Они хоть объяснили тебе, какая нелегкая жизнь тебя там ожидает? Им-то хорошо, они у меня обе

— А-Гард, а ты?

Как Люс и Зульфия имели темное представление о звездах оперной сцены, так и Серебряная Свирель смутно понимала, что такое это самое «А-Гард». Поэтому никакого восхищения на ее лице не отразилось.

— А знаешь ли ты, с какими чудовищами?…

Люс поняла, что сейчас бабка Диана с большим чувством юмора расскажет про сражение Люс с блохами. А это было уж вовсе некстати. Судя по нежнейшей коже певицы, она очень заботилась о своей внешности.

— Бабуля, не шути так, не пугай нашу новую десантницу, — вмешалась Люс. — Конечно, мужчины и тогда не были ангелами, но и чудовищами их называть незачем. Обыкновенные здоровые мужчины, без дурацких проблем… И ты же знаешь — если я иду с ней, как сопровождающее лицо, ей ровно ничего не угрожает!

— Не нравится мне эта затея с сопровождающим лицом, — призналась Диана. — Разве мало эпох, в которые можно отправиться без всякого риска?

— Мало, ханум, — твердо сказала Зульфия. — А это еще довольно миролюбивая страна и безопасное время.

— К тому же маршрут недорогой, — Люс приготовилась было перечислить цифры из своего доклада, но тут по веселой бабкиной физиономии поняла, что сейчас произойдет. Диана, очевидно, решила развлечь новую десантницу рассказом о проколе великолепной Люс-а-Гард.

— Бабуля! — укоризненно сказала Люс. — Эпох, конечно, много, но второго Шервудского леса на свете нет! Ты подумай, ведь эти стрелки вели крайне опасный образ жизни. Вполне возможно, что они не оставили потомства. Представляешь, как пострадал генофонд?

Люс повернулась к Серебряной Свирели, потому что та куда больше нуждалась в обработке, чем Диана.

— Мы же спасаем генофонд! — патетически воскликнула Люс. — Мы восстаем против закона естественного отбора, который завел нас в тупик! Во все времена настоящие мужчины лезли во всякие передряги и гибли, а детей плодили домашние, безропотные, комнатные, постельные мужичонки! И вот мы пожинаем плоды этого безобразия!

Зульфия одобрительно кивала. А бабка навострила уши — внучка почти дословно цитировала ее собственную речь на последнем собрании заговорщиц.

— Все это я и сама знаю, — решительно перебила она Люс и шагнула к Свирели: — А скажи-ка, девочка…

Новая опасность нависла над затеей — Диана собралась расспрашивать Свирель! Узнав о ее застарелой девственности, бабуля всплеснула бы руками и наложила на экспедицию нерушимое вето.

— Мы с Марианной все обсудили, — значительно сказала Зульфия. — Она совершенно подходит нам и по внешности, и по характеру, и по опыту. Она знает, чего хочет!

Свирель с интересом покосилась на Зульфию — ей показалась странной значительность, которую А-Гард Шестнадцатая вложила в последнюю фразу. Но, к счастью, Свирель не начала расспрашивать — а чего она такого, собственно, хочет?

— Так что, бабуленька, у нас все продумано, — заторопилась Люс. — Марианна получила полный инструктаж. Ты посмотри, какое мы ей платье приготовили! И волноваться совершенно незачем, я ее в обиду не дам. Ты же знаешь, как я фехтую.

— Допустим, знаю, — задумчиво сказала Диана. Что-то в этой истории было не так с самого начала. Во-первых, диковинное желание внучки стать не главным персонажем, а второстепенным «сопровождающим лицом». Во-вторых, поразительная спешка. В-третьих, сам факт, что на земном шаре живет себе молодая толстушка, когда есть столько возможностей похудеть!

— Пора в хронокамеру, — сказала Зульфия. — Маргарет выделила нам так мало времени, что я уж и не знаю…

При этом она с тревогой посмотрела на экранчик видео.

Илона Драйзер была не глупее обеих А-Гард. Она запросто могла связать их загадочное появление под забором секретной клиники с исчезновением всемирно известной певицы. Допустим, какое-то время Серебряную Свирель безуспешно искали в гигантском парке, допустим, всех сбило с толку то, что она не взяла с собой вещей. Допустим даже, что обшарили рукотворный пруд! Но когда отпадет даже версия самоубийства, Илона сообразит, кто приложил ручку к этому делу! И эксперимент с «сопровождающим лицом» провалится в тартарары — если, конечно, не поспешить… Диана и Маргарет ни за что не позволят рисковать драгоценным здоровьем Серебряной Свирели. Доводы, что это единственная подходящая толстуха на земном шаре, их не проймут!

Должно быть, телепатия в семействе Зульфии была делом обычным — раздался музыкальный сигнал, и экранчик замерцал. Кто-то собирался вызвать на связь хозяйку кабинета. А поскольку со времени заговора Маргарет дала ключ от него Диане, нетрудно было догадаться, кто там на проводе, кого сейчас потребует и каковы будут последствия.

— Бабуля, мы побежали! — Люс, чмокнув бабушку в щеку, схватила за руку Свирель и потащила ее к дверям.

Зульфия прикрыла их отход и сама выскочила следом.

— В подвал! — приказала она.

Время для хронодесантниц было неурочное. Но кое-кто из приближенных к Маргарет лиц их знал, и был шанс, что они без затруднений доберутся до камеры.

Свирель на ходу причитала, что не может так быстро, что спешка вовсе ни к чему и что она ничего не понимает. Но Люс, понимавшую опасность промедления, так раздражали капризные интонации примадонны, что она только молча ускорила шаг.

Пока она дотащила Серебряную Свирель до блока, где стояла хронокамера, пот лил с нее градом.

Остальное было делом техники.

Из зала перед хронокамерой Зульфия набрала код Маргарет. Та сидела дома в пасмурном настроении. С того дня, как ее втянули в заговор, она только и делала, что трепетала от ужаса. История не должна была вылезть на свет слишком рано. А Маргарет очень боялась за свое место и карьеру. Все-таки у нее на шее сидели два безнадежных холостяка, которые сами себя вовеки бы не прокормили.

— Нужен допуск по программе «Сопровождение»! — строго сказала Зульфия.

— Есть допуск… — пробормотала из кресла-качалки Маргарет. — Кто там на вахте?

Люс поймала за шиворот проскользавшего мимо лаборанта и сунула его физиономией в экран видео.

— Наладь им там… — распорядилась Маргарет. — Только поскорее!

Стоя справа и слева от перепуганного лаборанта, по очереди объясняя ему, кто он такой и почему вылетит из Института хронодинамики к чертовой бабушке, Зульфия и Люс добились готовности хронокамеры за две с половиной минуты, что в нормальных условиях было бы рекордом. Маргарет с экрана смотрела на все это в тихой панике.

Зульфия и Люс продолжали держать с ней связь всего лишь потому, что это было единственное видео в помещении. И нужно было занимать его как можно дольше.

Наконец Маргарет все это надоело, она высказала обеим А-Гард, что думает об их бабушках, и отключилась.

Тут же раздался трезвон аварийного вызова.

— Ну, это уж точно твоя бабуля! — воскликнула Зульфия. — Скорее в камеру!

Люс первой впихнула Серебряную Свирель, потом втиснулась сама. Она попыталась захлопнуть дверь изнутри, что было невозможно в принципе, и тут мудрая Зульфия сунула ей за пазуху маленький, совершенно противозаконный в двенадцатом веке, но крайне необходимый Люс предмет, обнаруженный на полке возле пульта.

В тот миг, когда двери камеры закрылись, на экране появилась Диана. Вид у нее был яростный.

— Немедленно прекратить! — крикнула она.

Отшвырнув лаборанта, Зульфия схватилась за главный на панели тумблер.

— Немедленно отставить! — продолжала бушевать Диана. — Ты знаешь, кто там, в камере?!. Знаешь! Это же Марианна Ольдерогге! Меня только что нашла Илона…

— Конечно, знаю, — работая на клавиатуре, ответила Зульфия. — Но у нас просто не было выбора!

Тут в зал вбежали Асият, Нора и Илона.

Прикрывая собой панель, Зульфия повернулась к ним и застенчиво улыбнулась.

Она держала паузу, сколько могла.

— Я хочу, чтобы так было… — прошептала Зульфия, теребя кончик правой косы. — Это мое желание, мой каприз… А беременной женщине ни в чем нельзя отказывать…

Асият всплеснула руками.

Когда Диана на экране и заговорщицы в зале опомнились, агрегат камеры уже вовсю ворчал. Вмешиваться было поздно. Люс и Свирель благополучно отбыли в двенадцатый век.

Зульфия жалела лишь об одном — они не насладились немой сценой…

О том же жалела и Люс, проваливаясь в дебри средневековья. Она могла держать пари, что Зульфия справится с ситуацией, но увидеть все эти растерянные физиономии, услышать их жалкую и более недействительную ругань!…

Единственное, что ее тревожило — как перенесет путешествие Свирель.

И впрямь, Люс пришлось повозиться, приводя ее в чувство. Наконец лежащая на свежей травке певица открыла большие голубые глаза и прошептала:

— Действительно…

— Что — действительно? — осведомилась Люс, поднимаясь с колен и шаря рукой за пазухой.

— Ну, что мы — здесь! Были в какой-то конуре, и вдруг — настоящая природа! Воздух! Небо!

Люс сама иногда срывалась с нарезки и впадала в бурные восторги. Но когда это самое затевала другая женщина, она спешила убраться подальше. Тем более, что у нее было срочное дело.

Люс что есть духу понеслась к стоявшему на опушке дубу.

Хрономаяк, упрятанный в дупло, был немалой величины и провалился туда довольно глубоко. Люс пришлось повиснуть над ним вверх тормашками — ноги снаружи, туловище в дупле. Одной рукой она придерживалась, другой вынула из-за пазухи отвертку-крестовик.

Ей нужно было вывинтить четыре шурупа, снять прозрачную пластинку и вынуть из гнезда хотя бы одну пластину антенны. Причем — в полной темноте.

Но недаром эту женщину звали Люс-а-Гард!

Единственное, что ее несколько смущало при возне с хрономаяком, так это странные звуки снаружи, довольно пронзительные и, на вкус Люс, не больно-то гармоничные.

Вытащив на всякий случай не одну, а две пластины, она выкарабкалась из дупла и все поняла.

Сидя в густой траве, Свирель сосредоточенно пела. Это были какие-то вокальные упражнения, напоминавшие хроматические гаммы. Певица занималась этим скучным делом с такой самоотдачей, с какой Люс — катами карате.

Люс оглянулась по сторонам. Таскать пластины с собой было решительно незачем, и она осторожно засунула обе вместе с отверткой за отставший пласт дубовой коры. Теперь ни ее, ни Свирель нельзя было так просто извлечь отсюда. С другой стороны, если бы они попали в беду и не могли воспользоваться браслетами, то на помощь рассчитывать не имело смысла. Люс взвалила на себя немалую ответственность — а безмятежная Марианна Ольдерогге беззаботно проверяла, как ее драгоценный голос перенес путешествие!

— Ты чем это занимаешься? — сердито спросила, подойдя к ней, Люс. — Если тебе так уж хочется звучать — исполни мадригал какой-нибудь, или эту… канцону! Мы же в двенадцатом веке!

— Да? — Свирель задумалась. — Ты знаешь, у меня в основном оперный репертуар. Может быть, стретту из «Трубадура»?

— Давай сперва выберемся отсюда, — решила Люс и протянула певице руку. Та с трудом поднялась с земли.

Они были в трех шагах от той самой дороги в Ноттингем, где Люс обнаружили спешившие на праздник девицы. А-Гард задумалась — в тот раз она знала, где искать молодцов из Шервудского леса. В этот раз она не знала решительно ничего, да еще следом плелась примадонна. Опять же — в тот раз ее отправляли в двенадцатый век специалисты, способные рассчитать время с точностью до часа. А в этот раз — Зульфия. И Люс побаивалась — как бы ее не занесло в Ноттингем задолго до состязания стрелков?

Что— то говорили тогда девицы про замок Блокхед. Может быть, на худой конец стоит поискать пристанища в замке? И там разведать насчет Томаса-Робина и его удалой команды? Ведь искать их в лесу -бесполезное занятие. И хорошо, если Люс угодила в двенадцатый век после своего знакомства с ватагой, тогда ее признают за свою. А если — до знакомства?

— Ай! Это что там такое?!. — Свирель взвизгнула не во всю мощь своего тренированного горлышка, но вполне удовлетворительно.

— Ничего особенного, — выглянув сквозь кусты на дорогу, сообщила Люс. — Рыцарь в полном вооружении. Стой спокойно, он сейчас проедет мимо.

Она сообразила, что напугало Свирель, — вдруг объявившийся над кустами пернатый шлем, детали которого грубо копировали человеческое лицо, а может, и львиную морду.

— Так это — настоящее средневековье? — вдруг осознав случившееся, воскликнула Свирель.

— Тихо ты! — приказала Люс, увлекая голосистую спутницу в лес. — Чего доброго, услышит и погонится… Да, это оно и есть — средневековье. Мы с тобой на опушке Шервудского леса. Здесь водятся олени, кабаны и настоящие мужчины. Сейчас ты совсем придешь в себя, и мы отправимся на охоту. Сегодня ты затравишь отличную дичь!

— Нет, — тихо сказала Свирель. — Я так не могу.

— Как не можешь? — не поняла Люс.

— Ну, так — сразу… Я же совершенно их… ну, его… не знаю! Как можно с незнакомым человеком — и вдруг сразу?…

— Во-первых, можно, — возразила Люс. — Тут же за тобой никакая пресса не шпионит, что хочешь, то и делай. Во-вторых, не обязательно сразу. А в-третьих, когда ты увидишь стрелков из Шервудского леса, такие дурацкие вопросы уже не будут тебя беспокоить.

— Тебе легко говорить… — надулась Свирель и вдруг замерла, разинув рот.

— Ты что это? — даже испугалась Люс. Вид у Свирели был — будто она наступила на ядовитую змею.

— Слушай! А как это повлияет на голос???

Ошарашенная Свирель села куда пришлось — и, к счастью, это был почтенный пень. Люс тоже растерялась — естественно, о голосе «сопровождаемого лица» они с Зульфией как-то не подумали.

Полчаса Люс плела ахинею о положительном воздействии личной жизни на физиологию вообще и голосовые связки — в частности. Наконец под угрозой оказались ее собственные связки.

Все же ей удалось воодушевить Серебряную Свирель, отцепить ее от пня и повести за собой на поиски «зеленых плащей».

— С ними у тебя не будет никаких проблем, — уже сбиваясь на хрип, проповедовала Люс. — Это простые, замечательные ребята, они увидят тебя и обалдеют! Скажи честно, когда в последний раз мужчина балдел от твоей великолепной груди? А?

Ответа она, естественно, не дождалась.

— А тут обалдеют все разом! — радостно пообещала Люс, взялась рукой за горло и прокашлялась. — А когда приходили в восторг от твоих бедер? А? То-то! И это — притом, что ты полностью одета. Вообрази же радость того, кому ты доверишь раздеть себя! Да он же рехнется, бедняга! Такое море свежей и ароматной кожи! Он покроет тебя всю поцелуями!

Тут Люс совершенно некстати вспомнила про блох.

— Да, а потом? — жалобно пискнула Свирель, стараясь не отставать от Люс.

— Потом? М-м… Потом тебя ждет среди кучи приятных ощущений одно не совсем приятное…

Люс задумалась, ища сравнение.

— Кстати, тебе случалось защемить палец в дверях?

— Случалось, и что?

— По сравнению с пальцем это — тьфу, мелочь, пустое место! И когда прищемишь палец, это не сопровождается никакими приятными эмоциями…

Люс вспомнила аналогичный эпизод собственной биографии, и сомнение ее одолело. Ее партнер хотя бы имел опыт изучения соответствующей литературы. По крайней мере, он проделал все необходимое по рекомендациям сексологов. Боли она практически не испытала, но и радости, естественно, тоже. Вообразив же себе жизнерадостных молодцов из Шервудского леса, Люс очень усомнилась в их грамотности и деликатности. Скорее уж, увидев такое великолепие цветущей плоти, избранник Свирели ринется напролом, невзирая на сопротивление. И какой же музыкальный вопль огласит тогда Шервудский лес!

Люс вообразила, сколько децибелов может выдать этот великолепно поставленный голос, способный наполнить собой самые большие концертные залы мира, и ей стало не по себе.

С другой стороны, грехопадение Свирели было для Люс делом второстепенным. Благодаря толстушке Люс прорвалась в Шервудский лес, а дальнейшее — уже просто личная жизнь, ее и Марианны, и как они свою личную жизнь будут устраивать — это никого не касается. Даже если по возвращении обнаружится, что Свирель прибыла в том же состоянии, что и отбыла… Во-первых, это когда еще будет! Во-вторых, Люс ждал такой нагоняй от бабки и заговорщиц, что на вернувшуюся Марианну Ольдерогге, скорее всего, они просто не обратят внимания.

— Понимаешь, — несколько сменила тактику Люс, — тут ведь все зависит от тебя самой. И только от тебя! Эти молодцы из Шервудского леса ничего тебе не сделают, если ты не захочешь.

— А если они мне ничего не сделают, как же мы вернемся? — резонно спросила Свирель.

— Положись на меня, — отвечала Люс. — Я беру ответственность на себя!

Свирель посмотрела на нее с большим уважением.

— А если тебе самой станет интересно, то опять же все от тебя зависит, — продолжала Люс. — Если ты будешь тихой, кроткой, ласковой, то и с тобой будут вести себя соответственно. Главное — слишком не раздразнить. А когда вы перейдете к делу, ты просто шепнешь ему — мол, милый, побереги меня… И он все поймет. И все будет замечательно!

— Действительно поймет? — удивилась Свирель. — Ты же говорила, что они просто бешеные…

Люс опять некстати вспомнила про блох. Уж кто был бешеным в Шервудском лесу, так именно они. Правда, в аптечке были самые свирепые снадобья, но все же, все же…

Тут поблизости хрустнул сучок, и Люс замерла.

Кто— то шел из глубины леса к дороге.

Люс подозревала, что стрелки в свободное от разбоя время могут слоняться днем неподалеку от опушки, подстерегая любительниц лесной ягоды и особенно грибов неизвестной ботаникам породы. Но в такое время года бывают только цветочки, ягодки — это уже потом. И по тропе может шагать не только стрелок, но и графский лесничий. Впрочем, лесничий, скорее всего, ездит верхом…

Так или иначе, Люс взялась за рукоять своего длинного кинжала одной рукой, а за Свирель — другой, чтобы при необходимости быстро закинуть толстушку себе за спину.

Тот, кто шел, насвистывал песенку.

Люс насторожилась — песенка была заунывная, но она уже знала, что музыка в этом двенадцатом веке все — наоборот. Стало быть, тот, кто свистел, делал это от избытка чувств и хорошего настроения.

Люс насвистела мелодию.

Тот, за кустами, сразу замолк. И Люс могла держать пари — он тоже шарит на боку рукоять кинжала.

Она сделала шаг навстречу. Он — тоже.

— Бог в помощь, добрый путник! — обратился он из-за кустов. — Не бойся, не обижу!

— Бог в помощь, молодец! — отвечала Люс. — Где ты там, покажись!

Из— за поворота тропинки вышел Черный Джек -тот симпатичный и вертлявый брюнет, что дважды попал в круг на состязаниях. Его правая рука действительно лежала на рукояти, а в левой была огромная корзина.

Люс замерла — вот сейчас выяснится, угодила ли она в Шервудский лес с опережением, или как раз несколько дней спустя после совместной ночевки.

— Ого! — воскликнул Черный Джек. — А мы тебя обыскались! Вожак сказал, что отпустил тебя в город — уладить твои дела. Идем со мной, я за хлебом в деревню и обратно, а то ты сам новой стоянки не найдешь… О Матерь Божья!

— Это моя сестра, Черный Джек, — сказала совершенно ошалевшему стрелку Люс. — Всего-навсего сестра.

Черный Джек присел на левой ноге, правую выставил вперед, а руки раскинул в стороны, не сводя при этом глаз с Серебряной Свирели. Люс догадалась, что это — поклон. Вот только корзинка тут была совершенно некстати.

Свирель, которую в консерватории обучали сценическому движению, тоже сделала что-то этакое. И Люс вздохнула — грации в реверансе толстушки не было ни на медный грош, а стрелок уставился на нее с таким восторгом, какого Люс еще ни в чьих глазах не видывала.

— Я рад приветствовать прекрасную леди у нас в Шервудском лесу, — сказал наконец Джек. — Что же ты, парень, крысу тебе за пазуху, молчал про такую сестру?!

— Ее нужно спрятать, — ответила Люс. — Я ведь потому к вам и пристал, что только «зеленые плащи»и могут нам с сестрицей помочь. На вас вся надежда!

Люс надеялась услышать что-нибудь о лесном братстве и взаимовыручке. Но от вида изумительного декольте стрелок то ли опять онемел, то ли, как ни странно, оглох.

Пытаясь понять, в чем тут дело, Люс обернулась и глянула на Свирель.

Певица, покрасневшая от взглядов красавца-стрелка, действительно была сейчас хороша собой, невзирая на четыре десятка совершенно лишних килограммов.

Парочка радостно таращилась друг на дружку. Свирель впервые в жизни произвела такое впечатление.

— Слушай, парень… — вдруг хрипло сказал Джек. — Да познакомь же ты наконец с сестрицей! Впервые вижу такую красавицу!

— Понравилась? — подмигнула ему Люс.

— Так бы и съел!

Тут Свирель дернула Люс за край фестончатой пелерины.

— Зовут мою сестрицу Марианна, — не обращая внимания, сказала Люс. — Мы с ней из северных графств. Понимаешь, Джек, лорд у нас там — не дурак. Знает, что почем. Красивую девку с уродиной даже впотьмах не перепутает. А ей этот наш лорд ни к чему. Вот и пришлось девчонке удирать, в чем была…

Тут Марианна так двинула Люс локтем в бок, что та покачнулась.

— Пусть твоя сестричка не беспокоится, мы ее в обиду не дадим, — решительно пообещал стрелок. — Я сам о ней позабочусь! И хорошо бы она замуж за меня согласилась, а? Замолви словечко, парень! Я, конечно, из «зеленых плащей» не сразу уйду, но есть у меня старший брат, зовет к себе на ферму. Дом для твоей сестрички построю, настоящий, господский, чтобы скотина отдельно стояла!

— А вот сейчас я с ней посоветуюсь, — обнадежила Люс и позволила Свирели ткнуться губами в свое ухо.

— А не могла бы ты перевести? — довольно ядовито осведомилась Свирель.

— Что перевести?

— Я ведь ни слова не понимаю, что вы там щебечете!

— Как — ни слова? — даже растерялась Люс.

— Очень просто — впервые слышу такой язык!

И тут Люс с ужасом сообразила, что произошло. Впопыхах, да еще в условиях конспирации, они с Зульфией напрочь забыли отправить Свирель на скоростную обработку к специалистке по гипнотическому внушению языков Асият.

И Люс стало жутко…

6. ПЕРВАЯ НОЧЬ СВИРЕЛИ

Но недаром эту женщину звали Люс-а-Гард!

Она была всегда готова к бою.

И, естественно, Люс мгновенно сочинила увлекательную историю о том, почему ее сестра не говорит по-человечески, а лепечет непонятно что. Было тут и похищение очаровательного младенца Марианны, и служба юной фрейлиной при дворе испанской знатной дамы, и преследование чуть ли не самого короля Арагона, почему красавица и решила вернуться на родину. А дома она едва не угодила в объятия местного лорда. Словом, полный джентльменский набор дамского приключенческого романа, до которых Диана Кассион была великая охотница…

Потрясающей истории хватило как раз до деревни, где корзину выстелили холстом и набили серым хлебом грубого помола. Пока возвращались в лес, к стоянке «зеленых плащей», Люс внушала Черному Джеку, что возиться со скотиной ее сестрица не умеет, не хочет и не будет, даже если корову с теленком Джек поставит в благоустроенном хлеву, а не в супружеской спальне.

Джек ахал, чертыхался и верил всему безоговорочно. Правда, об испанских лордах он имел темное понятие — на его взгляд, все они были, как тот сарацин в чалме и с «бычьим глазом» на груди. И очень удивился, что они веруют в Святую троицу.

— А кто же тогда сарацины? — спросил он и получил обстоятельный ответ, усвоить который был совершенно не в состоянии — Люс перечислила ему по порядку крестовые походы и с похвалой отозвалась о прогрессивном султане Салах-ад-Дине.

Пока он изумлялся, Люс вкратце объяснила Свирели причину ее немоты. Та, не будучи любительницей дамского чтива, удивилась легковерию стрелка. Люс не стала ей рассказывать, с каким азартом читает подобные романы ее родная бабка. Нужно было сохранить в душе Свирели хоть каплю уважения к заговорщицам…

К счастью, недовольная Свирель при всем желании не могла объяснить Черному Джеку, что Люс бессовестно врет.

Ватага встретила Марианну буйно — сперва молчанием, потом криком и свистом.

Джек тут же оттеснил Люс на задний план — всучив ей корзину, он сам принялся излагать историю красавицы. Тут уж пришла в негодование Люс, потому что легенда обросла нормандскими пиратами, пытавшимися увезти Свирель к своему герцогу, интересом к ней со стороны прогрессивного сарацинского султана Салах-ад-Дина, участием ее в крестовом походе на стороне арагонского короля и еще какой-то фантастической чушью совершенно в кельтском духе — то ли противоестественной страстью королевы фей, проживающей неподалеку в холме, то ли вполне объяснимой склонностью короля эльфов, тут уж Люс не разобралась толком. Чересчур странными для слуха оказались кельтские имена.

Джек всячески показывал, что он — первооткрыватель и собственник этого сокровища. Свирель, если и не понимала его пылких речей, то явственно ощущала заботу новоявленного собственника. Он сам подавал ей на кончике ножа куски плохо прожаренного мяса, сдобренного какими-то сушеными и стертыми в порошок травками, сам наливал в деревянный кубок эль.

Люс попробовала этот самый эль — и сразу поняла, с чем имеет дело. Пился он легко и вроде бы нечувствительно, зато потом ударял и по ногам, и по голове. Так что она и сама им не увлекалась, и Свирели отсоветовала.

Свирель сперва с тоской глядела на толстый ломоть хлеба, выданный ей вместо тарелки, и здоровенный шмат жирного мяса на нем. Более калорийной пищи она и вообразить себе не могла. Но ничего другого ей не дали. Пора овощей и фруктов была еще впереди…

Кроме того, Джек довольно грубо отгонял от нее прочих претендентов на благосклонность. Свирель, хотя и совершенно ошалевшая от собственного успеха, видела все его маневры. Сперва она старалась обратить на Джековы затеи внимание Люс — это было совершенно невинное хвастовство первым настоящим успехом. Люс только вздохнула — стокилограммовая красавица радовалась, как дитя.

Никогда еще мужчина, защищая ее от посягательств, не хватался за нож, и никогда еще не растаскивали двух взъерошенных петухов, готовых из-за нее подраться.

Свирель шепнула Люс, что все это изумительно, восхитительно, и что она жалеет лишь об отсутствии дурака-концертмейстера.

Люс шепнула в ответ, что тут ему — самое место…

Но, вспомнив о концертмейстере, Серебряная Свирель, естественно, вспомнила и о своем драгоценном голосе. Во-первых, ей захотелось блеснуть. А во-вторых, самое время было пустить его в ход, потому что стрелки, пировавшие уже третьи сутки, орали песни хриплыми еще с позавчерашнего перепоя голосами. Слушать их было поучительно — многие музыковеды охотно поменялись бы местами с Люс и Марианной.

Сама Люс тоже охотно поменялась бы с кем-нибудь местом. Эти дикие вопли с постоянным припевом «Хэй! Хэй! Хэй-хо, хэй!» действовали ей на нервы. Свирель тоже была не в восторге от такого вокала.

Но еще один человек ежился, когда буйные певцы пускали петуха. Это был пленник.

Юноша сидел, так же завернувшись в плащ, и Люс время от времени ловила его взгляд. Мальчишка был хорош собой, это она отметила, но не столько человеческой, сколько ангельской красотой. Бледное, тонкое лицо с коротким прямым носом и огромными глазами, в обрамлении платиновых прядей, скорее всего, могло быть и прекрасным, и вдохновенным. Люс вспомнила, что мальчика готовили в монахи, и решила, что это — вдохновение экстаза и молитвы. Возможно, в силу природного любопытства она бы и проявила интерес к юному лорду — когда-нибудь на досуге. А сейчас у нее был другой интерес — Робин, Томас, или как там его звали на самом деле.

Этот герой ее сновидений пошел вместе с Рыжим Питером проверить посты и отнести часовым поесть. Поскольку ватага расположилась в самой чащобе, то и часовых поставили только в двух подозрительных местах, но не помирать же им с голода и жажды! Очевидно, Робин-Томас и Питер решили разделить с часовыми трапезу.

Люс трепетно готовилась к встрече.

Конечно, ей не надо было тогда удирать из Шервудского леса сломя голову. Она могла отсидеться в кустах, сунуть голову в ледяной ручей и прийти в чувство. И не пришлось бы потом изобретать дурацкие предлоги, воровать Серебряную Свирель, вступать в конфликт с бабкой, который еще неизвестно чем кончится… Но так уж вышло. И вот она ждала избранника, внутренне готовая ко всяким неожиданностям.

Он не поддался на первую примитивную атаку — пусть! Он сообщил, что Люс не в его вкусе — ладно! В конце концов, о вкусах не спорят. Но теперь для нее дело чести — победить стрелка. И сделать это, не набирая лишних килограммов. Победить тем оружием, которое у нее имеется, и доказать ему, дураку, что не в килограммах дело!

И она уже ломала голову, с чего начать…

Этот человек стоил того, чтобы за него бороться. Конечно, синие глаза — это замечательно, да только на этом острове куда ни ткни пальцем — попадешь в синий глаз. Конечно, и стреляет он отлично — а как же иначе, если он вожак ватаги? Это ему по должности полагается. Но он еще и удивительно деликатен для этого дремучего века — не выдал тайну Люс ватаге, более того — прикрыл ее отступление. А как бы веселилась ватага, узнав про то ночное похождение!… Он был достаточно честен… М-да… И вообще…

Но все равно при появлении Робина-Томаса Люс растерялась. Он возник внезапно — благодаря зеленому плащу. Он просто отделился от стены каких-то колючих зарослей — из-за плеча торчал тисовый лук, по широкой груди протянулись ремни перевязей для ножа, колчана со стрелами, кожаного бурдючка, да еще висел на крепкой шее боевой рожок на тонком ремешке. Наконец, рыжий пояс охватывал тонкую, как у самой Люс, талию. И темные кудри почти ложились на плечи…

В правой руке он держал какую-то птицу — как оказалось, проверил расставленные лесничим силки.

Стрелок смотрел на Люс с улыбкой — похоже, догадывался, что она вернется.

И тут Свирель запела.

Очевидно, она не забиралась в музыку глубже восемнадцатого века, и потому выбрала самое на ее взгляд, старинное — итальянскую ариэтту то ли Чимарозы, то ли кого-то из его современников. Ариэтта была довольно легкомысленная, но вполне пригодная, чтобы выразить переполнявшую певицу радость. Разумеется, никто, и Люс в том числе, не понял ни слова, Но все видели, как Свирель, пуская трели и рулады, глядит на Черного Джека, и какими взглядами отвечает ей Джек, лаская притом ее руку и как бы невзначай трогая колено.

Люс, слушая божественное пение, думала, естественно, о блохах. Судя по всему, Свирель их не интересовала. А вот сама Люс уже согнала с себя несколько диверсанток. Может быть, здешних блох можно было одолеть только вокалом?

Когда Свирель завершила свою ариэтту, «зеленые плащи» завопили от восторга. Такого они еще не слыхивали. Люс поразило только одно — они не пытались вторить Свирели своим воинственным кличем «Хэй, хэй!» Очевидно, в молодцах Шервудского леса проснулся музыкальный вкус.

И тут Люс услышала звонкий голосок юного лорда.

— Если прекрасная дама позволит, и если эти добрые стрелки не возражают, я тоже хотел бы спеть, — сказал юноша. — Надеюсь, что дама сможет оценить изысканность и куртуазность моей канцоны!

Люс быстренько перевела Свирели это предложение. Та крайне заинтересовалась — доподлинная канцона двенадцатого века! В натуральном исполнении! Ради одного этого стоило сюда забираться!

Люс не стала ей напоминать, во сколько влетело институту их путешествие. Пожалуй, канцона и впрямь оказалась бы на вес золота.

Стрелки перешепнулись — никто не знал, что такое «куртуазность».

Мальчик обещал спеть, но это не было песней. Он как бы декламировал нараспев правильные строфы довольно сложного размера, и даже оснащенные рифмами. Строфы, к великому изумлению Люс, оказались на латыни. Действительно, только очень образованная дама могла оценить эти вирши по достоинству.

Стрелкам заунывная и непонятная декламация показалась скучной. Латыни им хватало и в быту — все они посещали церковь, а до Реформации, прекратившей в Англии богослужения на латыни, оставалось еще четыре века, или около того.

Когда певец убедился, что ватага почти не обращает на него внимания, он откровенно уставился в глаза Люс. Песня набрала мощь! В ней появилась внезапная страстность на грани отчаяния. И Люс узнала одно из немногих латинских слов, застрявших в памяти с институтских времен. Слово это было — «Amor», что означало в стихах двенадцатого века то божество любви, а то и само это чувство.

Юный лорд беззастенчиво признавался ей в любви при всем честном народе! Он знал, что лишь она поймет канцону. Неизвестно, откуда, но — знал.

Люс вспомнила, как он глядел той ночью на ее полуобнаженную грудь, и все поняла.

Мальчик действительно был премиленький, его темные глаза, нежные и настойчивые, пленили бы любую женщину на земле, но только не Люс, захваченную погоней! Встань на ее пути сам античный красавец Антиной, или Аполлон Бельведерский, или Геракл Фарнезский, или любое другое олицетворение мужской красоты и сексапильности, она бы смахнула их в придорожную канаву одним мановением крошечной ручки, затянутой в черную кожаную фехтовальную перчатку!

— Прелестная песня, добрый сэр, — вспомнив, как обращался к юноше Робин-Томас, сказала она. — Только трудно было что-то понять. Я не думал, что кто-то в нашей глуши сочиняет латинские песни. Да еще такими размерами и строфами.

— Эту сочинил я сам, — признался юноша. — Прошлой ночью. Я свободно говорю по-латыни, а сочинять латинские вирши меня выучили брат Трофимий и брат Иннокентий. Брат Иннокентий в молодости прошел через всю Турень, и Бретань, и Нормандию вместе с гольярдами. Он и в Парижском университете учился!

— Но эти добрые стрелки, скажем, не понимают даже и той латыни, что содержится в «Отче наш», — сказала Люс. — Моя сестрица тоже не столь высокообразованна.

— Я могу сочинять и на простом наречии, если нужно, чтобы поняли все, — ответил юноша. — Но той ночью мне показалось, что для моих мыслей подходит только божественная латынь…

Обратив внимание, что к их разговору прислушивается вожак стрелков, юноша почтительно добавил:

— …добрый сэр!

Люс возблагодарила Бога, что юноша предпочел латынь. Неизвестно, какие образы роились в его голове той ночью, и что из них угодило в канцону!

— Однако я предпочитаю простые песни, — усмехнулась она и продолжала не столько для юного лорда, сколько для красавца-стрелка: — У меня простое сердце, я люблю вот этих ребят из нашей ватаги, которые горой стоят за своих, вот это жаркое, вот этот эль. А всякие выкрутасы господ рыцарей от меня так же далеки, как и сами рыцари.

— Странно. А я понял, что вы с сестрицей не простого рода, — возразил пленник.

И тут Люс вспомнила про Свирель!

Так прекрасна, невзирая на почти классическую латынь, так исполнена страсти была песня пленника, что Люс совершенно забыла о своих обязанностях «сопровождающего лица». А ошалевшая от избытка мужского внимания девственница может много чего натворить. И Люс забеспокоилась — куда подевались эти сто килограммов цветущей плоти? И, кстати, у костра не видно Джека…

Парочка сложилась еще та — всемирно известная певица, лауреат десятка международных конкурсов, равно любимая на Земле, на орбитальных комплексах и в Дальнем Космосе, — и неумытый разбойник из Шервудского леса! Да еще языковой барьер…

Вспомнив еще и про барьер, Люс забеспокоилась. Сама она не могла бы вступить в близкие отношения с человеком, с которым не могла бы предварительно хоть часика три побеседовать. А Свирель должна была еще и объяснить Джеку кое-что важное — сама же Люс ее этому и научила!

Оставалось одно — бежать разыскивать Свирель.

— А кстати, где моя сестрица? — как можно безмятежнее спросила Люс. — Вы не заметили, добрый сэр, куда она подевалась?

— Как это — куда? — удивился юноша. — Этот… Черный Джек, что ли? Так вот, с ним она и ушла, вон туда.

— Благодарю, добрый сэр! — и Люс решительно вскочила на ноги.

— Мне сдается, они там обойдутся без посторонних, — с некоторым презрением заметил юноша.

— Что за тон, добрый сэр! — одернула его Люс.

— Каким тоном мне еще говорить про людей, которые бросаются друг другу в объятия, повинуясь низменному позыву? — высокомерно полюбопытствовал юноша. — Когда говорит лишь плоть, а душа молчит, это иного тона не заслуживает.

«Импотент»— первым делом подумала Люс.

И тут же поняла, что пленник в чем-то прав. Действительно, заговор тринадцати бабуль предполагал все, что угодно, кроме души.

Но обсуждать эту проблему с мальчишкой, хоть бы и прехорошеньким, хоть бы и рыцарского рода, хоть бы и поэтом, Люс совершенно не желала. Поэтому она высокомерно, не хуже приличной леди, пожала плечами и удалилась.

Стрелки выбрали для лагеря невысокий холм. Один из его склонов был довольно пологим, там и развели костер. С одной стороны поросший деревцами и всякими колючками холм защищал от ветра, а с трех других сторон опять же были труднопроходимые заросли. Безнаказанно напасть на стрелков можно было разве что сверху, но там-то и поставили часовых.

Как выяснилось, хозяйственный Джек успел оборудовать себе немногим выше костра настоящую берлогу. Он подкопал наполовину вывороченное бурей дерево, так что под торчащими вверх корнями образовалось небольшое лежбище. А если накинуть на корни зеленый плащ, так и вовсе получался целый будуар.

Люс спокойно прошла бы мимо берлоги, если бы ей в лицо не угодило что-то одновременно мягкое и шершавое, заставив ее резко остановиться и схватиться за нож.

Шершавое плюхнулось наземь к ее ногам. Люс нагнулась, подняла предмет — и в свете костра, пробивавшемся сквозь кусты, увидела парчовый венчик Свирели.

И она поняла, что языковой барьер не помешал парочке договориться.

Люс тихонько засвистела. Это был условный свист, о котором они успели договориться еще на подступах к хронокамере. Удивительно, но Свирель его услышала. И того удивительнее — она обрадовалась!

— Люс! — воскликнула она. — Люс, я здесь, только не подходи! То есть, подходи, но не близко!… Слушай, переведи, пожалуйста!… Он же меня совершенно не понимает!…

— Что перевести-то? — ворчливо спросила Люс, и тут к ней из берлоги вылетело бледно-лазоревое покрывало.

— Переведи, что я боюсь!

— Это ты, парень? — раздался голос Джека. — Слушай, шел бы ты к костру, я тут и без тебя управлюсь. Только скажи сестрице, что я на ней жениться хочу! А то она так просто не дается… Вот — торжественно обещаю и даже за крест держусь…

— Ай! Только не это! — вскрикнула Свирель.

И Люс, уже морально готовая к тряпичному обстрелу, поймала в воздухе странный предмет.

— Ну и одежки же у них в этой Испании… — раздался из берлоги голос Джека. — Ты, парень, давай, переводи, что женюсь!

Люс потрясенно молчала. Сперва она даже не разобрала, что это у нее в руках за мешок с огромными прорехами. Потом сообразила. Ей никогда не приходилось не то что держать, а даже видеть дамские трусики такого фантастического размера…

— Марианна, он на тебе жениться хочет! — крикнула Люс. — Представляешь?

— Этого еще не хватало! — отвечала певица. — Ну, скажи ты ему наконец, чтобы он поосторожнее! Я же боюсь! Ай!

Люс поняла, что из берлоги сейчас вылетит и платье.

— Погоди! — вдруг вспомнила она. — Ты побрызгалась этой дрянью против блох?

— Какие блохи?! — в отчаянии воскликнула Свирель. — Он совсем озверел! Ай! Ой! Люс, я его сейчас убью!

— Послушай, Джек! — перешла Люс на архаическое наречие стрелков Шервудского леса. — Ты там поосторожнее! Побереги сестрицу! Она-то себя для тебя сберегла!

— Ну-у! — взвыл от восторга Джек. — А вот сейчас разберемся!

— Я тебе разберусь! — пригрозила снаружи Люс. — Если Марианна еще хоть раз пискнет — я сам к тебе туда залезу!

Но ответом ей было рычание.

— Свирель, расслабься! — вскричала Люс, поняв, что на Джека уже ничем не подействуешь. — Расслабься и будь как кисель! Тебя спасет только это!

И тут Шервудский лес огласился пронзительным воплем. Вопила глотка, привыкшая наполнять звуком просторы величайших концертных залов мира.

После чего, стряхнув с себя оглохшего Джека, Свирель рванулась из берлоги. Она запуталась в зеленом плаще, нечаянно замоталась в него так, что на свободе остались только ноги, и понеслась вниз по склону — мимо Люс, мимо костра, мимо стрелков, совершенно не разбирая дороги.

Плотный плащ уберег ее от колючек, и она пропорола собой кустарник почище пушечного ядра.

Стрелки, совсем было задремавшие у костра, вскочили на ноги. Первым у берлоги оказался Томас-Робин. Он схватил за шиворот запутавшегося в корнях Черного Джека и выудил его оттуда совершенно ошалевшего и расхристанного. Сообразив, что случилось в берлоге, вожак расхохотался так громко, что эхо пошло по лесу. Далеко было воплю Свирели до этого хохота.

Рыжий Питер зажег от костра смолистый сук и тоже вмиг оказался возле берлоги. Туда же спешили стрелки, узнавали друг от дружки подробности, и говорили бедному Джеку такие комплименты, что в трех милях от костра их реготание спугнуло и заставило удариться в паническое бегство оленье стадо.

У Люс теперь была одна задача — выловить в ночном лесу перепуганную Свирель. Певица так шпарила сквозь кусты — только треск стоял. Зарослей колючей малины она просто не замечала. Через ямы и колдобины ее переносил впотьмах, по всей видимости, Святой дух.

Конечно, рано или поздно дыхание у беглянки сбилось бы, и она, поразмыслив, решила бы вернуться к костру. Но Люс могла дать голову на отсечение, что Свирели никогда в жизни не доводилось искать дорогу в ночном лесу. Помянув собственную выдумку с «сопровождающим лицом» соответствующим словом, Люс кинулась в погоню.

Она обнаружила Свирель на речном берегу. Возможно, та бы и в реку кинулась, и сгоряча ее одолела, но с ходу влетела в камыши, что росли на топком месте, и там увязла.

Пока Люс высвобождала ее, небо начало светлеть.

— Немедленно домой! — твердила Свирель. — Ни секунды здесь не останусь! Хватит с меня настоящих мужчин!

— Конечно, конечно, вот сейчас тебя и отправлю, — твердила Люс, кутая ее в зеленый плащ. — Только приведу в человеческий вид и отправлю…

С одной стороны, Свирель вроде уже не была ей нужна. Мавританка сделала свое дело, мавританка может уходить… А с другой — как она объяснит ватаге, куда подевала сестрицу?

— Я думала, у меня спазмы в горле начнутся, — продолжала Свирель, имея в виду то, что долгий бег оказался серьезной нагрузкой для ее горлышка. Тут Люс ее вполне понимала — у самой после предельных нагрузок могло разболеться то же место.

— И зачем ты мне, спрашивается, так врала? — вопрошала возмущенная Свирель. — Нет, ты мне объясни, что означает все это вранье?! «Побереги меня, побереги меня!» Ничего себе! Он меня чуть не задушил! Чуть не раздавил! Я вся в синяках!

— Да не врала я, — оправдывалась Люс, с ужасом слыша в собственном голосе жалобные нотки. — Тебе просто не надо было сопротивляться! От сопротивления настоящие мужчины обычно звереют…

Но сказала она это без особой уверенности.

— Чем дальше от меня будут эти настоящие мужчины, тем лучше! — объявила Свирель и взялась правой рукой за браслет, что охватывал левую.

— Сама же ты во всем виновата! — в ужасе от этого жеста воскликнула Люс. — Тебе надо было тихо и кротко ласкать его, перебирать его волосы, целовать его в шею — тогда бы он понял, что ты ждешь от него такого же поведения. А ты брыкалась! Вот он тоже и стал брыкаться!

— Он бы ничего не понял! — возразила Свирель, и в голосе ее было куда больше уверенности, чем у цитирующей справочник для молодоженов Люс. — Он же вообще ничего не понимает! Он только хохочет от восторга или рычит!

— Рычит? — удивилась Люс и вдруг вспомнила — а ведь Джек в берлоге действительно рычал, да так, что, наверно, и у костра было слышно. В бабкиных книгах такой рык имелся, и там он свидетельствовал о мощном темпераменте. И Люс очень захотелось услышать, как рычит Томас-Робин…

— Точка, — подвела итог Свирель. — Возвращаюсь! Я для этих ваших десантных дел не гожусь! Что там надо было нажимать?

— В таком виде? — Люс даже руками развела. — Да тебя же просто засмеют!

Вид действительно был лихой — розовая рубашка чуть ниже колен, поверх этой рубашки — корсет сложной конструкции, правая туфля — на ноге, а левая пустила пузыри в камышах…

— Пусть засмеют! — надулась Свирель. — Это лучше, чем торчать тут в сырости! Ты не представляешь, что будет, если я подхвачу насморк! Причем — по своей вине! Я же ни гроша за него не получу!

Люс поняла — голос Свирели застрахован от хвороб вроде насморка на случай, если из-за него сорвется какое-нибудь выступление.

— Кто заставляет тебя торчать в сырости? — возмутилась Люс. — Ты вполне можешь выбраться на сухое место!

Но Свирель, не сделав ни шага, принялась крутить браслет.

Это было уж вовсе ни к чему.

Кроме всего прочего, если бы и эта десантница, вполне соответствующая вкусам эпохи, вернулась из Шервудского леса несолоно хлебавши, он навеки стал бы бесперспективной зоной для хронодесанта. А Люс льстила себя надеждой устроить в этом диком веке что-нибудь вроде санатория для себя и Зульфии…

Она увидела внутренним взором точеное лицо и широченные плечищи Томаса-Робина. Положительно, юный лорд был неправ — из презренной плотской тяги могла возникнуть и тяга духовная, причем совершенно неожиданно. Люс влюбилась-таки — и, как положено при подобном бедствии, принялась украшать избранника всеми добродетелями из бабкиных книжек. А тут между ней и красавцем-стрелком вклинилась глупая Свирель!

— Оставь в покое браслет! Чего доброго, не так сработает — и залетишь куда-нибудь в Семилетнюю войну! — рявкнула Люс. Конечно же, это исключалось полностью, но Люс было не до правдоподобия. — Если хочешь знать, сама ты во всем виновата! Ты как себя вела? Ты же ему все позволяла! То он тебе ручку пожмет, то за коленку подержится! А ему, думаешь, легко?

— Ах, ему еще и нелегко?! — возмутилась Свирель. — Ах, мне его еще и пожалеть?

— Да, пожалеть! — уже не закричала, а заорала Люс. — Ты же не знаешь, как им, бедным, приходится!

Если бы кто-нибудь за полчаса до отправления намекнул Люс, что настанет час — и она вслух примется жалеть бедных перевозбужденных мужчин, тому человеку не поздоровилось бы. Когда Люс-а-Гард приходила в ярость, сладить с ней могла разве что Зульфия-А-Гард.

— Не знаю, и знать не хочу! И вообще все это просто неприлично!

— Что — неприлично?

— ЭТО — неприлично…

— Да что именно?…

— Ну — ЭТО…

С большим трудом Люс догадалась, что имела в виду Свирель.

— Он пробовал меня прижать, чтобы я ощутила ЭТО, — в конце концов объявила Свирель.

— Ну и что же тут плохого?

— По-твоему, в этом действительно нет ничего плохого? — ядовито спросила Свирель, но Люс выдержала этот стрихнин, этот цианистый калий! Она лишь чуть пожала плечами, как взрослый человек при виде какой-нибудь прелестной детской глупости.

— Хорошо еще, что я ЭТОГО не ощутила, — видя, что Люс ядом не пронять, уже спокойнее сказала Свирель.

— Это как? — удивилась Люс.

— Ну, у меня же грудь, — буркнула Свирель.

Люс зашла сбоку и внимательно оглядела Свирель. Действительно — роскошный бюст, да еще подпираемый жестким корсетом, торчал по меньшей мере на двадцать сантиметров. Как ни странно, вся эта роскошь могла-таки помешать будущим любовникам в тесной берлоге. Люс вообразила, каково было бедному Джеку обнимать Свирель, и от всей души пожалела стрелка.

— А снять эту мерзость? — неожиданно спросила Люс, дергая за лямку корсета.

— А как? — еще более неожиданно спросила Свирель, и в ее голосе прорезались совсем жалобные нотки.

Это синтетически-атласное чудо на косточках было сплошного литья. Не стрелку из Шервудского леса было с ним бороться…

И обе хронодесантницы вдруг хором вздохнули.

Казалось бы, вот-вот они припадут друг к дружке, выговорятся, пожалуются на всю свою жизненную нескладицу! Но двенадцатый век не дал этой идиллии развернуться вширь.

На другом конце поляны из утреннего тумана вылепились всадники в длинных плащах.

Ехали они довольно торжественно — впереди везли пестрое знамя с длинными острыми хвостами, а на знамени стлалась готовая к прыжку золотая пантера, почему-то двухвостая… Были также эти всадники при луках и стрелах, а некоторые держали на рукавицах соколов или кречетов в клобучках. Раздался собачий лай.

Люс поняла, что это местный лорд с утра пораньше собрался на охоту, тем более, что топкие и заросшие камышом берега речки, очевидно, кишмя кишели дичью.

Хорошо в этой ситуации было лишь то, что свита лорда вооружилась именно на пернатую дичь, а не на тренированную хронодесантницу.

Но рядом с десантницей имелось сто килограммов цветущей плоти в крайне легкомысленной одежонке. В первую очередь следовало спасать беспомощную Свирель.

— Бежим! — приказала Люс и потащила певицу к лесу.

Естественно, охотники заметили эту странную парочку. Что они могли подумать, увидев на опушке Шервудского леса мальчика в зеленой пелеринке, который за руку тянет в чащу упирающуюся белокурую красавицу, в комментариях, понятно, не нуждалось.

Охотники пришпорили коней.

Люс— а-Гард вполне могла обогнать бегущую полевой рысью лошадь, тем более -на короткой дистанции. Но имея на буксире Свирель, она еле двигалась. А та, в одной туфле, как будто и вовсе приросла к земле, хотя час назад так скакала по ночному лесу — олень бы позавидовал.

Впереди несся статный рыцарь — безоружный, но весьма решительный. Люс узнала лорда Блокхеда. И чего ж ему не быть решительным против двух беззащитных женщин — подумала она и сама удивилась своей способности язвить в самое неподходящее время.

Выхода у Люс не было. Она заслонила собой Свирель и вытащила из ножен длинный кинжал. Пускать его в ход она не собиралась, разве что в самом крайнем случае. Кинжал должен был собрать на себя внимание первого нападающего — а лучше бы двух. Главное сейчас было — чтобы они спешились. А тогда Люс с большой радостью пустила бы в ход то оружие, которое всегда было при ней, — руки и ноги.

Правда, свита у лорда была великовата. Столько противников даже А-Гард могла бы не одолеть.

Если бы у Люс был боевой рожок, как у всех стрелков, маленький рожок, с которым они не расставались! Она протрубила бы боевой сигнал — и к ней, возможно, примчалась бы ватага, если бы у ватаги хватило силы и мужества проснуться. Но рожка, увы, не было.

Судьба пошла навстречу Люс — действительно, двое из свиты лорда, повинуясь приказу, соскочили с коней. А сам он резко остановил коня и подбоченился. Люс увидела его довольную улыбку. Да и чего лорду было не радоваться? Ехал на обычную охоту, а тут — такое развлечение!

Ладно, подумала Люс, будет тебе развлечение…

Двое с обнаженными длинными ножами, в таких же фестончатых пелеринках, как у Люс, только синих, с двух сторон двинулись к Люс и Свирели. Она прикинула расстояние до их лошадей. Этих рыжих крепких меринков держал в поводу мальчишка на старой кобыле — вряд ли что паж, скорее просто какой-то подручный.

— Я отвлеку их, а ты — живо в лес, — прошептала Люс, не оборачиваясь. Свирель ничего не ответила, зато мощно вцепилась обеими руками в левое предплечье Люс, так что той показалось — вот сейчас певица повиснет на ней всем центнером цветущей плоти. Сражаться же, имея такой милый довесок, не смог бы даже Томас-Робин, или кем он там был на самом деле.

— Эй, парень, не гневи доброго лорда, бросай нож! — обратился к Люс один из приближенных к сэру Блокхеду всадников. — Целее будешь!

— И девицу отпусти! — добавил другой. — Все равно такая пышная девица тебе не по зубам!

— Не управишься! — изволил объяснить лорд Блокхед. И свита, естественно, расхохоталась.

Но недаром эту женщину звали Люс-а-Гард!

Когда двое с обнаженными ножами решили, что очень удачно окружили добычу, Люс, разумеется, даже не стала пускать в ход клинок. Она высоко подпрыгнула и в прыжке одному из нападавших разбила ребром подошвы адамово яблоко. Второго она, приземлившись, поймала за кисть и с ходу, резко крутнув, перекинула через бедро, причем так, к сожалению, неловко, что рука громко хрустнула, а бедолага заревел диким зверем.

Через секунду Люс уже была в седле.

Она рубанула ножом повод, который держал не успевший испугаться мальчишка, и так сжала коленями конские бока, что рыжий меринок вскинулся. Тут только Люс сообразила, что это может быть простая рабочая лошадка, не знающая таких тонкостей, как управление одними ногами.

Однако ее прыжок в седло потряс лорда со свитой до глубины души. Они шарахнулись в разные стороны и не сразу сообразили, что Люс сама себе устроила ловушку.

Саму ее, впрочем, это мало волновало. При необходимости она могла сражаться и пешком. Главное сейчас было — отвлечь внимание от Серебряной Свирели, чтобы толстушка могла спокойненько выполнить приказ и скрыться в лесу.

Но перепуганная певица повела себя не как умная женщина, получившая серьезный приказ, а вовсе даже наоборот. Она заметалась по поляне, стараясь оказаться поближе к Люс, и в конце концов грохнулась в траву.

Люс, не глядя в ее сторону, была уверена, что певица шпарит в лес по меньшей мере с такой же скоростью, с какой недавно оттуда улепетывала. Отчаянная А-Гард хотела стянуть на себя все охотничье воинство лорда — и очень удивилась, заметив, что лорд отдает какие-то приказы и машет рукой в совсем неожиданную сторону.

Люс, кое— как внушив рыжему мерину, что всадницы нужно слушаться, а то будет больно, добилась того, что он, делая дикие скачки вбок, чуть не затащил ее в непроходимые заросли. И когда лошадь уже почти поняла, что от нее требуется, Люс услышала жалобный вопль, причем совсем близко.

Вопила, разумеется, Свирель.

Певица сделала все, что умела — отвесила оплеуху одному охотнику и снятой с ноги последней туфлей дала по голове другому. Да еще заорала с тем расчетом, чтобы навеки избавить графскую свиту от барабанных перепонок. Словом, Свирель по мере возможности брала пример с Люс.

Конечно же, та ударила рыжего мерина и помчалась на помощь певице. Но тут наперехват Люс выехал сам лорд с опомнившимися оруженосцами. Одного ей удалось выкинуть из седла без особых сложностей. Справиться с двумя другими помогло мастерство вольтижировки: Люс перекинула правую ногу через конскую шею, коротким резким ударом в грудь сбросила с коня графского оруженосца, соскочила наземь между двух лошадей и, взлетая на освободившуюся, а это был неплохой серый жеребчик, грудью стремительно легла на седло, вцепившись обеими руками в седельную луку. Ногами же так лихо брыкнулась назад и немного в сторону, что еще один неудачник, размахивая руками, грянулся оземь. Люс развела в воздухе ноги и через секунду сидела в седле, как влитая.

Поменять лошадь стоило еще и потому, что у этой были целыми поводья. А управлять здешними лошадьми при помощи ног было рискованно — они не понимали команд. Теперь Люс могла действительно помчаться на помощь Свирели, которую успели-таки схватить и перевалить поперек лошади.

— Люс, Люс, помоги мне! — вопила Свирель.

Но когда Люс послала коня вперед, в грудь ей чуть не уперлось то самое длинное копье, на котором висел стяг с золотой пантерой. Люс поднырнула под него, но серый жеребчик испугался плещущихся хвостов лордского штандарта и вскинулся на дыбки.

Справившись с конем, Люс послала его в сторону, как будто собиралась дать деру. Она довольно точно рассчитала дугу — и очень удивила свиту лорда, когда внезапно оказалась у него за спиной, перепрыгнула на круп его коня и выкинула его светлость из седла к чертовой бабушке.

Она думала, что таким образом проскочит поближе к Свирели, но было уже поздно. Роскошную красавицу увозили вскачь, а Люс встретили облаком стрел. Со стрелами она сражаться не могла и развернула коня.

Тем временем лорд Блокхед был поднят оруженосцами и водружен на первую попавшуюся лошадь. Те, кто пострадал от нежных ручек и ножек Люс, тоже кое-как поднимались на ноги. Парня с разбитым горлом перекинули через седло. Люс, ускакав довольно далеко, чтобы действительно не попасть под стрелы, видела, как совещаются лорд и его свита, как садятся на коней и отправляются вслед за теми, кто увез плененную Свирель.

И очень скоро Люс осталась на берегу реки одна.

Ей оставалось только мчаться к стрелкам за помощью.

Но, возможно, этого делать уже не стоило.

Как только пленницу в Блокхед-холле спустят наземь, она первым делом схватится за свой браслет хронодесантницы. И прибудет домой в целости и сохранности — даже в большей целости, чем им там хотелось бы.

А Люс придется объяснять молодцам из Шервудского леса, в особенности Черному Джеку, куда подевались сто килограммов цветущей плоти…

Пребывая в таких рассуждениях, Люс медленно ехала через поляну, где только что разыгралось сражение. По всему выходило, что ей нужно двигаться к Блокхед-холлу, чтобы разведать обстановку. Исчезновение Свирели может быть обставлено по-разному. Она с перепугу не постесняется набрать на браслете код при всем честном народе и растаять в воздухе как привидение! А это будет уж вовсе некстати — слух о пойманном привидении разлетится по всей Англии. Лучше всего было бы, если бы у Свирели хватило терпения до ночи. Побег и побег, ничего больше! Тогда и Люс могла бы как-то выкрутиться перед ватагой. Мало ли куда появилась возможность сбежать! Все-таки холм в Шервудском лесу — не самое надежное место для прекрасной Марианны, а Черный Джек — не самый лучший спутник жизни.

И тут Люс увидела у конских копыт что-то блестящее.

Она прищурилась.

Это был хронодесантный браслет Свирели.

7. СПЕЦИАЛИСТ ШИРОКОГО ПРОФИЛЯ

— Орлы! Гвар-р-рдейцы! — с яростной иронией восклицала Люс.

Ей никто не отвечал.

Стрелки сладко спали вокруг прогоревшего костра. Теперь не то что графские оруженосцы, не то что городская стража Ноттингема — малое дитя веревочками повязало бы всю ватагу. Спал даже юный пленник — не связанный, а лишь обработанный тем самым элем, который в первую очередь бьет по ногам.

Люс попыталась растолкать одного, другого — бесполезно. Ей уже пришло на ум засунуть в чьи-нибудь штаны головню из костра, но тут она вспомнила про боевой рожок.

Сняв его с первой попавшейся шеи, Люс набрала побольше воздуха и затрубила.

Раздался такой душераздирающий скрип, что у отважной А-Гард мурашки по спине побежали. Но отступать было некуда — она произвела рожком то же самое, только чуточку погромче.

Встрепанные стрелки, ругаясь и шаря неверными руками оружие, повскакивали на ноги.

Убедившись, что спящих не осталось, Люс выдернула из толпы на видное место Томаса-Робина. Вид у него был такой же заспанный, как у прочих — травинки в волосах и в бороде, а физиономия и даже изумительные фиалковые глаза — как и полагается после трехдневного загула.

Стрелки бурчали и с трудом приходили в чувство. Рыжий Питер даже высказался в том смысле, что неплохо бы раннего петуха, который так некстати раскукарекался, утихомирить кулаком по загривку. Он и замахнулся было, только какая же замашка у похмельного стрелка? Люс простейшим приемом айкидо коснулась волосатой ручищи — и Питер, не встретив кулаком никакой цели, пролетел мимо Люс и въехал носом в кучу хвороста. А Люс, положив руку на рукоять кинжала, обвела всю компанию таким ледяным взглядом, от которого здоровенные мужики сразу притихли.

— Первого, кто вставит хоть слово… — нехорошим голосом сказала Люс и посмотрела всем по очереди в глаза, в том числе и стоявшему чуть поодаль юному лорду. Желающих не нашлось. Наступила подлинная тишина.

Тогда Люс коротко рассказала, как похитили Свирель.

К ней выскочил Черный Джек.

— Куда же ты глядел, парень! — воскликнул он, хватая Люс за шиворот.

Неуловимым для взгляда захватом Люс перехватила его руку и мягко уложила неудачливого любовника на траву.

— Будешь суетиться — закину в костер! — пригрозила она. — Ну, ребята, что будем делать? Я здесь человек чужой, ни местности вашей, ни лорда вашего не знаю. Если поможете мне вызволить сестрицу — спасибо скажу. Нет — буду ломать голову сам.

— Странно ты нас просишь о помощи! — загалдели стрелки. — Кто же так к молодцам с просьбой приходит? Ты поклонись! Мы не кто-нибудь тебе — мы ватага!

Люс подбоченилась.

— Хороша ватага! — возмутилась она, глядя, естественно, на вожака. — Ваши часовые до того упились, что собственного имени не вспомнят! Надо было мне привести сюда лорда со всей его свитой! Вот была бы у охотничков добыча!

— И что бы они с нами сделали? — спросил малость протрезвевший вожак. — Связали по рукам-ногам да закинули в подземелье? И поили-кормили бы там, пока не приедет королевский суд? Вот тоже им удовольствие, одни расходы!

Ватага расхохоталась и тут окончательно проснулась.

Вожак обернулся и с удовольствием оглядел крепких парней.

— Ну, что, молодцы? — бодро спросил он. — Когда это мы оставляли женщину в беде?

— Никогда! — рявкнула ватага.

И тут вожак встретился взглядом с юным лордом.

Тот все это время молчал, но посмеивался. И странно было бы ему не веселиться, глядя, как опозорились лесные стрелки. Юноша не отвел взгляда, и, к большому неудовольствию Люс, это пришлось сделать Томасу-Робину.

Естественно, она пришла на помощь.

— Так вы поможете?… — обратилась она к вожаку, хотя это и так было ясно.

— Мы поможем тебе и твоей прелестной сестрице, — твердо решил вожак. — Чтобы не говорили о молодцах из Шервудского леса, будто они позволяют лорду обижать девиц! Эй, Черный Джек, ты уже пришел в себя?

В плотно стоявшей ватаге произошло какое-то движение, и на свет Божий был выпихнут Джек. Он, оказавшись перед Люс, уставился на обшарпанные носки своих сапог. И всем своим видом показывал — вот он, подлинный виновник всей катавасии, бейте дурака, только не до смерти…

— Пойдешь выручать невесту? — весело спросил Томас-Робин.

Джек разинул рот, но уставился при этом не на вожака, а на Люс. Он до тех пор смотрел на нее с надеждой, пока она не догадалась — в этом патриархальном веке братья выдают замуж сестер, если поблизости нет родителей, и Джек таким немым образом просит у нее руки и сердца Свирели.

— Что уж с тебя возьмешь… — проворчала Люс.

Это можно было счесть за положительный ответ, хотя вся ватага могла при надобности подтвердить — официального согласия Люс вроде бы не давала.

— Понимаешь, парень, — и Томас-Робин положил тяжелую лапу на плечо Люс, — с одной стороны, мы могли бы выменять твою сестрицу на сэра Эдуарда… если добрый сэр не станет возражать…

Последовал поклон вожака в сторону лорда и ответный высокомерный поклончик лорда вожаку.

— Но, с другой стороны, мы не хотим зря переводить добро.

Чтобы Люс поняла, какое именно добро, Томас-Робин мотнул головой в направлении лорда, а тот уставился на стрелка с большим интересом.

— За сэра Эдуарда мы много чего получим, если с умом возьмемся за дело. Нам ведь нужно к зиме и самим хлебом запастись, и беднякам помочь. Сэр Эдуард — это, если угодно, наш амбар и даже свинарник.

Получив такой комплимент, юный лорд сложил руки на груди, всем видом показывая: отольются кошке мышкины слезки…

— Так что если другого выхода вовсе не будет — мы обменяем пленника на твою сестрицу. Но сдается мне, что ее удастся вызволить и без таких жертв. Она ведь у тебя красавица!

— Тем хуже для нее, — мрачно сказала Люс и сама порадовалась, как это у нее ловко вышло в средневековом духе. Действительно — красавицу в Блокхед-холле могли ожидать большие неприятности.

— Скорее всего, наш благородный лорд решил, что отбил у стрелков пленницу. Вид у твоей сестрицы самый что ни на есть высокородный, так что в темницу ее не бросят, на хлеб и воду не посадят…

«А вот это было бы неплохо!»— подумала Люс.

— …а окажут ей всяческий почет! Конечно, лорду захочется удержать ее в замке подольше, а вот леди, насколько я понимаю, пожелает от твоей сестрицы избавиться, и чем скорее — тем лучше. Так что у нас есть шанс обойтись без размена пленных…

— Начнем с того, что чужому теперь будет непросто попасть в Блокхед-холл, — возразил юный лорд. — Брат догадается, что разбойники из Шервудского леса так просто не уступят свою красавицу.

— Ничего, добрый сэр, напрасно изволите беспокоиться! — с подозрительной учтивостью поклонился ему стрелок. — У нас есть свои маленькие хитрости. Черный Джек!

— Я, вожак!

— Найди-ка ты поскорее нашего благочестивого брата…

— Дай позавтракать, Том… ну, Робин! — взмолился Джек. — Поем — и сразу в дорогу!

И он немедленно ухватил кость с остатками мяса.

— Я пойду с ним, — сказала Люс.

Вожак посмотрел на подтянутую, сосредоточенную Люс, посмотрел на расхристанного Джека, впопыхах обгрызающего кость, и решил, что от Люс проку будет больше.

— Тогда пойдем, паренек, посовещаемся, — и с этими негромкими словами красавец-стрелок увлек Люс подальше от ватаги.

— Куда ты посылаешь Джека? — спросила Люс.

— В аббатство за рекой. Есть у нас там верный человечек. Так по нему и не скажешь, что годится в дело! — стрелок хитро прищурился. — Ручонки хиленькие, ножонки дохленькие, идет — от ветра качается, ну, как сэр Эдуард. Однако в беде всегда выручит. Вот я и хочу, чтобы этот убогий монашек сходил в Блокхед-холл. Благо он там свой человек. Его ни в чем не заподозрят, а он поговорит с кем надо, хоть бы и с самой леди, и вызволит твою сестрицу.

— Ну, монашка в аббатстве я и без Джека найду, — решила Люс. — Скажи только, в какой оно стороне.

Она чуть было не попросила дать ей записку к этому самому монашку, но вовремя вспомнила — в ватаге не было ни одного интеллектуала, освоившего хотя бы азбуку.

— Девушка ты, конечно, отважная, — усмехнулся стрелок. — Да только монашек наш чужому не доверится. Он же пуглив, как горлинка! Он же понимает — такого дохленького каждый обидеть может. Вот и осторожничает. Так что придется тебе, красавица, идти с Джеком. Заодно и объяснишь ему, как нужно обходиться с благородными девицами.

— Не зови меня красавицей, Том, — как можно жалостнее сказала Люс. — Какая из меня красавица? Ни кос, ни здесь, ни там… Пустое место!

— Ну, это как на чей вкус, — принялся выкручиваться стрелок. — В конце концов, ты девушка ловкая, шустрая, с характером. Есть такие, кому с характером подавай…

— А тебе, Том, без характера, но чтобы сала побольше? — осведомилась Люс. — Вот выпучу сестрицу, выберу время, съезжу на ярмарку и найду тебе там самую что ни на есть прекрасную йоркширскую свиноматку… Так что извини за шутку и давай простимся. Заберу я Джека и пойду с ним в аббатство.

— Ты поосторожнее, — забеспокоился Томас-Робин. — Лорд тебя видел. Ты ему на глаза не лезь!

— А почему бы и нет? — прищурилась Люс. — Может, ему даже интересно будет. Вон у него леди — такая же тощая, как и я. Значит, ему всякие нравятся, и худенькие тоже. Может, я в конце концов с этим вашим лордом Блокхедом найду свое счастье? Буду с ним на охоту ездить в Шервудский лес…

Стрелок уставился на Люс, как на привидение.

— А то годы идут, молодость улетает, и никому уж я больше не буду нужна… — запричитала Люс, поглядывая на ошарашенного такой внезапной скорбью стрелка. — И высохну, и почернею, и совсем одеревенею…

Тут она картинно почесала в затылке, изобразила на физиономии некое сомнение, ноги ее сами собой разъехались, и она села на траву в прямой шпагат. Стрелок непроизвольно ахнул.

— Что, миленький? — безмятежно спросила Люс, мгновенно собираясь в комочек, обхватывая колени руками и исподлобья глядя на своего ошалевшего избранника. Затем она внезапно раскинулась перед ним на спине и с протяжным стоном закрыла глаза. А когда Томас-Робин, всерьез перепуганный всей этой гимнастикой, решил было наклониться над ней, чтобы убедиться — дышит ли, она внезапно напряглась и встала на мост.

Робин— Томас отпрыгнул, как от гадюки.

Люс из мостика встала на руки, прогнулась в спине и оказалась на ногах, но это было еще не все. Она сделала свой коронный трюк — вскинула левую ногу так высоко, что та образовала как бы продолжение правой, опорной ноги.

Обняв себя за левое бедро и без видимых проблем сохраняя равновесие, Люс прижалась щекой к собственной серой штанине и опять исподлобья взглянула на стрелка.

— Это ты во Франции научилась? — сообразил он. — Там, говорят, такие по городам ходят, которые на голове стоят, по веревке бегают и нож проглотить могут. Не упадешь?

— Вот если растолстею, то обязательно упаду, — пообещала Люс. — А скорее всего, сало просто помешает мне задрать ногу так высоко. И живот тоже помешает. Приходится выбирать, милый Том…

— А что ты еще умеешь? — оживился стрелок. — А ходить на руках? У лорда жил старый шут, так он складывался вдвое и прыгал на руках, как лягушка. И еще квакал при этом! Из Шотландии приезжали посмотреть!

— Когда-нибудь покажу тебе, что я еще умею, — тут Люс небрежно опустила ногу ему на плечо и стала заботливо расправлять отворот крошечного сапожка. Справившись с отворотом, она в третий раз взглянула на стрелка исподлобья и убрала ногу.

Томас— Робин онемел. Деревенские красавицы, отвечая взаимностью на его ухаживания, могли игриво толкнуть локотком в бок, наступить на сапог, прижаться грудью. Это было понятно и приятно. Но чтобы вдруг закидывать ногу на плечо -такое он видел впервые.

А пока вожак ватаги стоял столбом, пытаясь осознать, что же это такое было, Люс раскланялась еще не вошедшим в моду тройным реверансом и смылась.

У костра она обнаружила всю ватагу за завтраком.

Отцепив Джека от неизвестно которой по счету обглоданной кости, Люс пообещала покормить его в ближайшей харчевне, с ужасом подумав при этом, что вот еще один музейный пенни из взятых под расписку придется потратить непонятно на что.

И они двинулись в сторону аббатства.

Не имевший пуговичных плейеров, вставляемых в ухо, век способствовал становлению самодеятельных талантов. Чтобы не было скучно шагать по лесной тропе, Джек запел.

— Двенадцать месяцев в году, считай иль не считай, но самый радостный в году веселый месяц май! — гремел он. — Вот едет, едет Робин Гуд по рощам и лугам, и видит старую вдову у въезда в Ноттингем…

— А едет он туда, очевидно, к молодой вдове, — заметила Люс. — Ты бы, Джек, чем горланить, о моей сестрице подумал бы. Ей там — хоть в петлю, а ты орешь на весь Шервудский лес и жизни радуешься!

И Люс, чтобы прекратить самодеятельность, очень увлекательно рассказала Джеку, как именно бедную красавицу взвалили на лошадь, до какого места задралась ее эфемерная рубашка, каково при этом было выражение лица у лорда и что открылось восхищенным взорам охотников, если учесть, что Свирель уложили на конскую шею вниз лицом…

Джек, с каждым словом свирепея все больше, ходко вел Люс лесными тропами, ориентируясь по приметам и по солнцу. Они шли так довольно долго, чуть ли не до полудня, и Люс поняла, что Джек-то оказался умнее ее — как следует поел на дорогу. А вот обещанная ею харчевня что-то им не попадалась.

В конце концов голодная Люс не то чтобы просто устала от путешествия, а ее начало утомлять общество простого парня Джека. И она сказала, что если бы знала, какая дорога предстоит, не бросила бы лошадь на опушке. Говорить же этого не стоило — Джек опять запел.

— Верхом не езди, Ричард Ли, учись ходить пешком, и будешь в зарослях у нас лихим лесным стрелком! — насмешливо пропел он, даже не пытаясь объяснить, что это за Ричард Ли, и чем ему навредила верховая езда. Вместо аплодисментов раздался собачий лай, и на тропу выскочили два огромных, мордастых, лохматых пса.

Люс любила собак, и именно поэтому растерялась. В случае даже острой необходимости ей было бы нелегко пырнуть собаку ножом. Зато Джек пришел в полный восторг.

— Догоняй! Хватай! Собачки мои золотые! Догоняй, где папочка? Хватай! Ищи папочку! Ну, где папочка?

Псы были потрясающей величины, и Люс, не врубившись, подумала, что их папочка должен быть настоящим слоном. Но вместо слона из зарослей появился скорее уж бегемот…

— Братец Тук! — приветствовал его Черный Джек. — Благослови, отче!

— Чтоб ты сдох, сынок! — отвечал ему бегемот, впрочем, вполне добродушно. — Псов мне зря с толку сбиваешь!

Люс стояла и смотрела — в конце концов, она впервые в жизни видела настоящего монаха. Он был краснощек, невысок, плечист и до чрезвычайности пузат. Края длинной рясы, залохматившиеся от слоняний по лесам, были заткнуты за широкий пояс из той самой кожи, что идет на подошвы и щиты. На поясе уже болтались два зайца. Ремень колчана, холщовая лента, на которой сбоку висела здоровенная сума, и ремешок от фляги перекрещивались на груди. Круглую веселую физиономию сверху обрамляла жесткая рыжая шевелюра с выстриженной тонзурой немалой величины, а снизу — целый пушистый веник. Рукава рясы братец Тук закатал, так что Люс увидела здоровенные загорелые руки. Видимо, этот братец не столько смирял плоть, сколько заботился о провианте для прочей братии.

— Выручай, братец Тук! — без церемоний обратился к этому очаровательному монаху Черный Джек.

— Как выручать, так — братец Тук! — ехидно начал монах. — А как олененка захудалого прислать братии к ужину, или кабанчика полудохленького, или уток пару, так вас и не допросишься. Ватага, называется! Вот лет пятнадцать назад была в Шервудском лесу ватага как ватага! Обитель за этой ватагой и горя не знала!

— Ты с этими делами к вожаку… — проворчал Джек.

— С вожаком у нас особый разговор будет. Как в холода отсиживаться — так он вас, дармоедов, в обитель приводит! А как тепло — так ватагу и не дозовешься! Ну, так что там у вас стряслось? Давай, выкладывай, сынок. Сперва вместе посмеемся, потом придумаем, как быть. Да расскажи, кого это ты с собой привел? Что за прелестный паж?

Монах внимательно осмотрел Люс и вдруг тоненько хмыкнул.

А Люс только теперь поняла, что это и есть тот убогий хиленький монашек, которого ей живописал Томас-Робин. Очевидно, до рождения классического английского юмора еще оставалось несколько веков…

— А в самом деле, парень… — тут Джек тоже вдруг оглядел Люс с головы до ног, — как же тебя зовут?…

И на его красивой живой физиономии отразилось великое недоумение.

У Люс были заготовлены имя и фамилия — Льюис Мортон. Ей почему-то казалось, что она кому-то уже называла это имя и эту фамилию. Возможно, это случилось у костра между двумя кубками эля…

Монах посмотрел на них обоих, подмигнул Люс и зычно расхохотался.

— Да не до смеха нам, братец! — воскликнул Черный Джек. — Невесту у меня украл лорд Блокхед, вот что!

— Невесту? У тебя? — тут уж монах не то что захохотал, а просто загрохотал, так что верхушки соседних дубов содрогнулась, а псы встревоженно залаяли. — Невесту, говоришь? И которую же по счету? И кто же тогда?…

Тут монах опять подмигнул Люс и воззрился на нее так выразительно, что она поняла — ее тайна раскрыта.

Впрочем, вряд ли это грозило неприятностями. У монаха были живые и умнейшие глаза, хотя и обратившиеся от хохота в щелки.

— Святой отец, — сказала Люс, когда это стихийное бедствие чуточку утихомирилось, — я брат его невесты. И мне кажется, нам лучше будет побеседовать наедине, святой отец. Давно я что-то не исповедовался.

Джек от такого приступа благочестия разинул рот.

Но делать нечего — он, повинуясь внезапно строгому взгляду монаха, остался стоять, а братец Тук взял Люс за руку и повел по тропе прочь. Псы пошли было следом.

— Стеречь! — велел монах, ткнув пальцем в Черного Джека. — Добыча! Стеречь!

Псы степенно уселись у ног стрелка.

— Вы там поскорее, что ли!… — обреченно крикнул вслед Черный Джек.

Братец Тук привел Люс на приятную полянку, где можно было посидеть на замшелом кривом стволе.

— Ну, девочка? — спросил он, садясь.

— Ну, братец? — вопросом же ответила Люс и тоже присела…

И они молча уставились друг на друга.

— Давай-ка, голубка, рассказывай, как все было на самом деле, — велел монах. — Молодцы из Шервудского леса — ребята простые. Ну там, из-под виселицы приятеля выкрасть, оленя в королевском лесу подстрелить, жену у лесника… того… одним словом… А у тебя, я вижу, дело непростое. Как оно так получилось, что твоя сестра стала невестой этого юбочника? Он же, насколько я помню, клятву дал не жениться, а сам обещал на старости лет поселиться в нашем аббатстве и сменить меня на боевом посту.

— Какие клятвы давал Черный Джек, я не знаю, — честно ответила Люс. — Мы с сестрицей пробираемся сюда с севера. Она там полюбилась, видите ли, нашему лорду, а он ей — не по вкусу. Джек как увидел сестрицу, прямо с ума свихнулся — женюсь, да и только! Ну, и она не против…

— Ох, накажет его ночной охотник Хорн, ох, накажет… — проворчал монах. — Он ведь, негодник, не только святому Гильберту обет дал — он ведь и рогами охотника Хорна поклялся! Как же он, дуралей, допустил, чтобы девица попалась на глаза лорду Блокхеду?

— Дуралей потому что… — буркнула Люс.

— Она ведь у тебя, я полагаю, красотка в теле? — осведомился монах. — Я-то знаю вкусы Джека и лорда!

— И красотка, и в теле, — согласилась Люс.

— Полно, сестрица ли она тебе? — проницательно полюбопытствовал вредный монах.

— Сестрица! — прямо-таки вызверилась на него Люс, так что возражать он вроде бы побоялся.

— Ну так как же он ее проморгал?

Люс была настолько сердита на Джека, что без зазрения совести рассказала братцу Туку про предсвадебную ночь стрелка и Серебряной Свирели.

— Ну, тут удивляться нечему, — задумчиво молвил монах. — Этого поганца Джека Господь наградил так, как порядочного человека редко награждает. Его имущества на двоих вполне станет. Вот он девицу и ошарашил… Стало быть, осталась твоя сестричка в девицах? Или успел-таки?

— А черт его знает, — и Люс насупилась. — По-моему, не успел, а именно ошарашил. Я как женщина полагаю…

— Ну, говори, голубка, говори, мне не привыкать, — ободрил ее монах таким задушевным голосом, что Люс показалось, будто она проникла в подлинную суть братца Тука — верного хранителя женских секретов, которых он при исповеди наслушался, должно быть, выше крыши.

— Так вот, я полагаю, что ее с перепугу все судорогой схватило, а сквозь эту судорогу черта с два пробьешься, — попросту объяснила Люс.

— Разумно говоришь, дочь моя, — одобрил монах. — Эта судорога имеет латинское название «vaginismus», или что-то в том же роде… Может, кстати говоря, сделаться привычной и весьма мешать при исполнении супружеского долга. Так, по-твоему, она еще девица? И вы с Джеком хотите, чтобы я пробрался в Блокхед-холл и разобрался, что к чему?

— Вся беда в том, что сестрица совершенно нашего языка не знает, — призналась наконец Люс. — Она далеко отсюда выросла… ну, про это долго рассказывать… Так что, братец, главное — покажи ей этот браслет!

И Люс вручила монаху хронодесантный браслет, потерянный в схватке Свирелью.

— Покажи, но в руки не давай, — добавила она. — А то, чего доброго, опять потеряет.

На самом деле Люс боялась другого — что Свирель немедленно при всем честном народе наберет аварийный код, если только не забыла его с перепугу, вызовет незримую силовую капсулу и растает в воздухе, подтвердив тем самым все имеющие хождение в двенадцатом веке истории про нечистую силу. И как тогда объясняться перед ватагой?

— Разберусь, — сказал монах. — И постараюсь вывести девицу из Блокхед-холла. Но есть у меня условие.

— Дохлого кабанчика к ужину? — осведомилась Люс.

— Коли наш блудливый лорд еще девицей не попользовался, пусть она в благодарность побудет ночку со мной, — твердо заявил монах. — Для общего блага.

— С тобой? — изумилась Люс. — Да она же Джеку слово дала… она же невеста… она его любит!…

Люс вообразила себе, как отнесется к этой идее Свирель, и даже испугалась. Она долго лепетала бы всякие доводы в пользу Джека, но увидела, как монах скептически покачивает головой, и заткнулась.

— Как Джек со своим делом справился, мы с тобой знаем, — напомнил монах. — Надо бы хуже, да нельзя. А я этот ларчик куда ловчее открою. Ты уж на меня положись, голубка. Я по девичьей части знаток. Она и не заметит.

— Как это не заметит? — поразилась Люс неслыханному хвастовству. — Это ж каким мастером надо быть, чтобы девица такого вторжения не заметила!

— А мы, монахи, на все руки мастера, — добродушно усмехнулся братец Тук, подошел к многопудовой колоде, наполовину ушедшей в землю, без особого усилия поднял ее над головой, зашвырнул за десять шагов и вытер руки о рясу.

— А ну, стукни, — предложил он затем, выпятив пузо.

Люс не понимала, какое отношение имеет это почтенное пузо к странному обещанию монаха, но исправно ткнула кулаком. Пузо оказалось совершенно каменное.

— Сильнее, не стесняйся! — подбодрил монах.

Зная, что противник хорошо напряг брюшной пресс, так что особые неприятности ему не угрожают, Люс вдруг подскочила и с лета въехала в пузо обеими ногами. Монах, естественно, грохнулся, но неожиданно ловко извернулся и в падении успел поймать Люс за ногу. Хватка у него была железная. Люс вывернулась, но на ногах не устояла и повалилась на лежащего монаха.

— Мы друг друга стоим, голубка, — сказал братец Тук. — Вот бы из тебя вышла жена для нашего Тома! Была бы ты гордость и краса Шервудского леса! С такой женой и он, глядишь, поумнел бы…

Монах с неожиданной ловкостью вскочил на ноги и протянул руку Люс.

— Ну что же, силами померились, теперь будь ты мне сестрицей, а я тебе — братцем, как этим негодникам-стрелкам, — предложил монах. — И скрепим наше братание добрым поцелуем!

Люс, понимая, что нужно соблюсти обычай наивного века, положила руки монаху на плечи и легко прикоснулась губами к его полным губам.

Как это удалось монаху — неизвестно, но у Люс впервые в жизни закружилась голова и ушла из-под ног земля.

Состояние было такое, будто тело напрочь утратило вес, висит себе в воздухе и горит на незримом огне, а дыхание и вовсе прекратилось, зато по спине снизу вверх пролетает горячая дрожь. И ничего не видно…

Люс покачнулась, но устояла. Возможно, ее удержала огромная, как сковородка, и такая же горячая ладонь, которая легла на затылок.

Это изумительное состояние длилось не более двух-трех секунд, но монах оказался шустрый. Он успел скользнуть чуткими пальцами под сбившийся на шее Люс складками откинутый капюшон фестончатой пелерины, забраться за ворот рубашки и коснуться спины в довольно-таки чувствительной точке. Кроме того, он исхитрился пошевелить ей на затылке волосы, почти не касаясь самой головы. И Люс ничего уже не могла с собой поделать — ей хотелось просто лечь на траву и как бы со стороны наблюдать, что вытворяет монах.

Но недаром эту женщину звали Люс-а-Гард!

Сложив перед собой ладони, как для молитвы, Люс вдруг резко развела в стороны локти. Так она могла разбить любой суровый захват, а не то что невесомое объятие.

— Ты мне нравишься, братец Тук, — сказала она удивленному монаху и открыла глаза. — Теперь я верю, что ты сделаешь с моей Марианной все, что тебе будет угодно, а она и не почувствует. Даже догадываюсь, как именно ты это сделаешь. Тебе, наверно, приходилось заниматься врачеванием?

— И чаще, чем хотелось бы, — проворчал братец Тук. — Я иногда подозреваю, что в наказание за мои грехи дурачье со всей Англии собралось и поселилось вокруг нашего аббатства. Я лечу их толченым мелом от грыжи, поноса, лихорадки и мужского бессилия. И помогает!

— Тут я тебе верю. Ты действительно мастер на все руки, — сказала Люс. — Но давай решим наконец, как быть с моей Марианной.

— С МОЕЙ Марианной, — поправил монах. — Очень просто — мы втроем направляемся к Блокхед-холлу. Я оставляю вас с Джеком и собакой, а сам прошусь туда на ночлег. Я там как-то лечил зубы лорду и врачевал леди по женской части. Дитя никак не могла родить. Ну, естественно, к кому с такой бедой бегут? К братцу Туку!

— Хороший мальчик получился? — спросила Люс.

— У меня все мальчики хорошие получаются, — гордо сказал монах. — Хоть и тоскливо же было лечить эту жердь! Прямо взяться не за что, одни ребра спереди и сзади. Однако исцелил. Если тебя, голубка, подобная хворь одолеет, скажи — я именно от этой хвори особенно удачно лечу. Правда, без толченого мела, но его почему-то никто и не просит.

— Да ведь и у меня одни ребра, — усмехнулась Люс.

— Я бы уж нашел, за что подержаться! — весело пообещал монах. — Грудки у тебя аккуратненькие, коленки стройненькие, а ребра, если вдуматься, у всех есть. Вот и у меня тоже ведь где-то есть… Господь еще не создал человека без ребер. И женщину тоже.

— В другой раз, — отстранила Люс его любознательную руку. — Хватит с тебя пока Марианны. Только Джеку ни слова, иначе он не тебя — он меня убьет. Ему ведь тоже почему-то девственницу подавай. А так — спишем все на вашего блудливого лорда.

— Девственницу ему! — развеселился братец Тук. — Проворонил он свою девственницу. Да она и сама к нему теперь близко не подойдет. Она ему этого вовек не простит.

— Чего не простит? Что больно сделал? — рассеянно спросила Люс, думая, что монах, пожалуй, прав насчет своего потомства, и такие гены даже совет тринадцати бабуль одобрил бы.

— Что не догнал и не довел дело до конца, — сурово объяснил монах.

8. ДУРНЫЕ НОВОСТИ

Блокхед— холл оказался обыкновенным средневековым замком -небольшим, с громоздким и высоким донжоном, тремя башенками поменьше по периметру стены, крошечными воротами с подъемным мостом над заболоченным и вонючим рвом (первая мысль, пришедшая в голову Люс, была о зачатках канализации…) и прочими весьма наивными фортификационными сооружениями. Люс, которая одно время увлекалась военной историей и даже опубликовала несколько серьезных статей, видела уязвимые места Блокхед-холла невооруженным глазом.

Они вышли к замку под вечер — братец Тук, Черный Джек, Люс и Хватай с Догоняем.

Монах первым делом позаботился о псах. Он освежевал обоих зайцев, одного отдал Люс и Джеку, другого поделил между псами, да еще наказал отдать им кости первого зайца. Из сумы он достал ковригу хлеба из муки чересчур, по мнению Люс, грубого помола, серую соль в тряпочке и пару луковиц. Кроме того, он не ушел, пока не убедился, что его спутники в полной безопасности и со стен Блокхед-холла не разглядеть костра, на котором жарится заяц.

Можно было, конечно, попросить приюта в ближайшей харчевне — к форбургу замка лепилось несколько домишек, в том числе и она. Но Черному Джеку там показываться было не с руки. А Люс, читавшая литературу той поры, знала, что в таких заведениях небогатые постояльцы спят на полу у очага вповалку. И блох там, следовательно, еще больше, чем в Шервудском лесу. А если постоялец при деньгах, хозяин пустит гостя на единственную в доме кровать размером с верхнюю площадку донжона, и посреди ночи вдруг окажется, что под одним с тобой одеялом храпит полдюжины неумытых странствующих рыцарей, а то еще и странствующая дама. Поэтому привыкшая к туризму Люс охотно предпочла костер и открытое небо. Опять же, рядом протекал ручей, так что проблема гигиены тоже решалась просто.

Люс даже вообразить боялась, какой фурор произвела бы в харчевне особа, орудующая утречком во дворе зубной щеткой. А без этой процедуры ей и жизнь была не мила.

Пошептав псам на ухо что-то ласковое, монах отбыл. Люс и Джек остались одни.

— Нашему братцу Туку палец в рот не клади, откусит, — сообщил Джек. — Спорю на бочонок эля — он и сам захочет согрешить с моей Марианной. Черта с два! Куда ему, пузатому!

Люс хмыкнула. Ей очень хотелось обстоятельно объяснить Джеку, что у пузатого-то больше шансов, чем у него самого, но она хорошо понимала, чем кончится такое объяснение. Джек набросится на нее с кулаками, она будет вынуждена дать сдачи, и побоище выйдет Джеку боком, потому что Европа имела в двенадцатом веке еще более туманное представление о тхэй-квондо, айкидо и у-шу, чем во времена Люс. А Томас-Робин отнесется к увечью боевого товарища вовсе отрицательно. Ссориться же с ним Люс совершенно не хотела.

— Монашек-то вряд ли чего сможет, если даже захочет, — сказала она. — У нас там другой враг имеется — сам добрый лорд Блокхед. У него и возможностей больше.

— Имел я этого лорда… — пробурчал Джек, хотя он, простая душа, не чувствовал ни малейшей склонности к гомосексуализму, а просто не мог пообещать ничего хуже этого.

Но по хмурой роже Джека Люс поняла, что лорда он принял всерьез, и не стала лишать его этой иллюзии. Лорд — это было понятно. Лорд — это косая сажень в плечах, здоровенные ручищи, светлые кудри до плеч и куча дамских нарядов в сундуках. То есть, серьезный соперник.

А что касается монаха… Люс поняла одно — перед этим убогим монашком каменные стены сами расступаются, если за стенами скучает одинокая женщина.

Спали Люс с Джеком мирно, Люс — так даже без сновидений, потому что здорово устала. С утра они принялись ждать гонца, потому что днем братцу Туку в Блокхед-холле делать было нечего.

Но монах явился в обед — впрочем, обеда-то как раз у компании не было, поскольку зайца доели за завтраком, а кости отдали псам.

— Плохие новости, ребятишки, — сказал братец Тук. — Такие плохие, что хуже вроде и не бывает. Мало мне ваших неприятностей, так нажил и свою собственную.

— Какую ты там мог нажить неприятность? — удивилась Люс, знавшая, что монаха в Блокхед-холле любят и почитают за содействие рождению самого юного лорда Эшли.

— Привидение видел, — мрачно сообщил монах. — Баба вдруг из стены возникла. С палкой в руках. Ничего баба, в теле, и лицом приятная. Плохо только, что из стены. А палка у нее светилась…

— Ну и?… — замирающим голосом спросил Джек.

— Ничего — постояла, подумала и мимо прошла.

— Может, фея, если со светящейся палкой? — предположил Джек.

— Фея — это еще хуже. Привидение — оно хоть христианская душа из чистилища, пришла попросить, чтобы за нее помолились. А фея и вовсе язычница. И черт ее знает, что у нее на уме. Теперь вся надежда на ночного охотника! Нужно будет добежать до его дуба, привязать ленточку…

— И за меня тоже замолви словечко, — попросил Джек. — Я рогатому Хорну кое-чего задолжал. Скажи ему — Черный Джек из ватаги Шервудского леса прощения просит. Скажи — будет время, приду к его дубу, не то что монетку — все, что будет в кошеле, в дупло ему брошу! Только пусть теперь выручает!

— Да ну его, привидение! Перекреститься надо было, и никаких проблем! — сказала атеистка Люс встревоженному монаху.

Но вкралось в ее бесстрашную душу подозрение. Институт прикладной хронодинамики, оставшийся в светлом будущем, вполне мог пуститься за люс в погоню. Хрономаяк она успешно испортила, но сохранились же в компьютерах расчеты маршрута! За Люс вполне могли послать гонца — а несколько километров и суток, при отсутствии маяка, нельзя считать серьезной ошибкой. Успокоило ее лишь то, что гонец — в теле. Люс знала в своем времени немало женщин, которых мог бы завербовать институт прикладной хронодинамики. Все были стройны и спортивны.

— Сперва пойду, ночному охотнику Хорну поклонюсь, а потом уж и молитвы почитаю, — твердо сказал монах. — Потому как ангелы — они на небесах. А рогатый Хорн ночью по нашему лесу бегает с собаками. И многие его видали…

— Ну что ты все про Хорна! Ты про Марианну расскажи, братец Тук! — взмолился Джек. — Ну, как там моя Марианна?

— Ох, — сморщился монах, — с ней-то как раз хуже всего… Ну, привезли ее из леса полуголую. Народ, который по дороге случился, чуть от восторга не помер! Ждали лорда с дикими утками, а он такую курочку везет! А лорд, между прочим, в замковом дворе сам помог ей слезть с коня и извинялся в самом куртуазном стиле.

— Так это же замечательно! — воскликнула Люс. — Значит, она в безопасности.

— Имел я твоего лорда! — грозно сказал монаху Джек.

— Куда уж замечательнее!… — и монах тонюсенько хмыкнул. Получались такие хмыки у него крайне забавно. — Если бы она хоть слово поняла! Он ей — по-своему, а она в ответ — по-своему, да еще так сердито!

— Какой кошмар… — пробормотала Люс, поняв, что и лордом у Свирели не получится никакой любви.

— Кошмар-то кошмар, да только самое интересное — впереди. Наш лорд считает, что он не лыком шит. Ты же знаешь, когда Адам пахал, а Ева пряла, он уже был дворянином! Вот он и доложил леди — отбил у молодцов из Шервудского леса сарацинскую графиню! Как они графиню в плен захватили — это он когда-нибудь потом разберется. А пока нужно ей оказывать всякие почести.

— Так это же замечательно! — опять завопила Люс.

— Имел я вашего лорда… — проворчал Джек.

— Было бы замечательно, да только всем все сразу стало ясно. Леди Лаура как раз стояла на внутренней галерее и видела, как привезли Марианну поперек седла. Когда лорд раскричался насчет почестей да стал Марианну в губы при всех целовать, она повернулась и ушла.

— В губы-то зачем? — удивилась Люс.

— Как же еще приветствовать знатную гостью? — удивился в ответ монах. Это они, лорды, здорово придумали. Приветствуешь незнакомую девицу или даму — и сразу чмок в губы! Из всех их затей эта — самая лучшая. Но рассказываю дальше. Наша Марианна ему лепечет непонятно что, а он ей отвечает — не бойтесь, леди, здесь вы под моей защитой! Она ему опять лепечет, а он ее к столу зовет. В общем, замечательный у них разговор получился.

— А ты откуда все это знаешь? — спросила Люс.

— Так я же первым делом к нашей леди пробрался! — как о чем-то и без вопросов понятном отвечал монах. — А ей служанки все донесли. И как лорд водил Марианну в кладовые — выбирать меха и ткани, и как она за столом пела…

— Да, это она может, — согласилась Люс.

— Вот по пению-то и сообразили потом, откуда она. У лорда в свите есть такой Старый Уилл, так он еще с покойным лордом ездил во Францию и к святому престолу. Он и сообразил, что госпожа поет на итальянском языке, а вовсе не на сарацинском. Но как ни бился — ничего по-нашему пересказать не мог. Память, говорит, не та стала. Тут лорд с ним посовещался, кое-что старик все же вспомнил. Лорд и затрещал «аморе, аморе!»А она развеселилась и в ответ что-то другое запела. Словом, баловство у майского дерева, да и только.

— Что же тут плохого? Пока все идет замечательно, — неуверенно сказала Люс. — Ее ни в чем дурном не заподозрили, ее хорошо приняли…

— Сперва-то не заподозрили… — загадочно буркнул монах.

— Имел я этого лорда, — ни к селу ни к городу встрял Джек. Монах сердито развернулся к нему всем мощным телом и раскрыл рот, чтобы сказать что-нибудь непотребное, но Люс его опередила.

— Пойди, Джек, в Блокхед-холл и займись этим наконец, раз уж тебе так не терпится! — сказала она. — Лорд будет в восторге! Что дальше-то было, братец Тук?

— А дальше наконец-то старый хрыч сэр Арчибальд появился! Его еще когда ждали! А он только теперь собрался.

— Что еще за сэр Арчибальд? — удивилась Люс, а Джек хлопнул себя по бокам и захохотал.

— Это наш богатый дядюшка! — неодобрительно глядя на Джека, объяснил монах. — Уж если сэр Арчибальд выбрался из замка…

— Ну, теперь поживем! — Джек хлопнул братца Тука по плечу. — А-у-о-у-у-у!!! Парень, ты хоть понимаешь, кто это такой? Он же привез деньги на выкуп! Вот теперь мы попируем! Только бы вожак не продешевил!

— На выкуп сэра Эдуарда? — сообразила Люс. — Так это и есть дядюшка Мафусаил?

— Вот уж точно, что Мафусаил, — согласился монах. — Тому вроде было девятьсот лет, а этому малость поменьше. Но тот молодую жену за собой всюду не таскал. А этот без своей красавицы шагу не ступит. Побоялся ее одну дома оставлять!

— А лучше бы оставил, — задумчиво сказала Люс. — Потому что из Блокхед-холла она уж точно привезет своему Мафусаилу наследника.

— Лорд к ней пальцем не прикоснется, — возразил Джек. — Охота была нашему доброму лорду ссориться с сэром Арчибальдом.

— О лорде никто и не говорит, — Люс покосилась на монаха, а он, естественно, тонюсенько хмыкнул. Очевидно, в некоторых случаях этот немужественный писк заменял ему взрыв хохота.

— Так вот, — сказал братец Тук, — воцарилось между нашей девицей и лордом полное согласие. Он ее и за руку держит, и в глаза заглядывает, Леди дуется, слуги шепчутся, и вдруг — шум, гам, гости явились! Лорд Блокхед сразу же сэра Арчибальда к себе повел, объясняться, потому что у него из-под носа молодого лорда стрелки похитили. Разумеется, сэр Арчибальд в ярости, потому что деньги, скорей всего, ему выкладывать придется. И тут у нашего лорда хватило ума — он Мафусаилу Марианну показал. Да еще и втолковал ей, чтобы спела. А дальше было вот что — Марианна поет, лорды блаженствуют, чем супруга сэра Арчибальда с дороги занялась, я уж и не знаю, а наша леди так разворчалась, что прямо страх!

— С мужем ей, прямо скажем, повезло, — заметила Люс.

— Ничего не поделаешь, повенчаны, — скорбно вздохнул монах. — А какой же лорд налево не гладит? Но, насколько я знаю, такой пышной красотки нашему судьба еще не посылала. Так вот, служанки бегают взад-вперед и слухи носят, а леди сидит у себя в покоях и клянет судьбу. Тут я к ней и пробрался. Девиц ее придворных мы живо выставили…

Братец Тук помолчал, глядя сквозь ветки на плывущие облака.

— Ну, успокоил я ее кое-как, она слезки простыней вытерла и говорит мне: «Послушай, может ли так быть, что лорд получит у святейшего отца в Риме разрешение на развод и женится на этой итальянской блуднице? Я же ему сына родила! Не должны давать развод, если жена рожает!» Ну, я ей одеться быстренько помог и объясняю, что все это глупости, сапоги всмятку, а она не унимается — не зря, говорит, лорд эту девицу поселил в покоях сэра Эдуарда, который пока у злодеев в Шервудском лесу! Туда, говорит, ему удобнее всего будет ночью пробираться! А тут я и предлагаю — давай, леди, я ночью выведу оттуда эту девицу и спрячем ее у тебя в покоях, а на рассвете ты нас из замка выпустишь потайным ходом, как однажды меня уже выпускала? А я сумею девицу уговорить, чтобы за мной пошла. Леди удивляется — во-первых, говорит, ты итальянского языка не знаешь, а во-вторых, какая же приблудная девица добровольно от лорда Блокхеда откажется? И так это у нее разумно прозвучало, что и не возразишь. А я-то знаю, что стоит Марианне браслетик показать — и пойдет она за мной, как на веревочке!

— Ну, до сих пор все идет замечательно! — сказала Люс и покосилась на Джека, но он промолчал.

— Да, с одной стороны замечательно, а с другой — пошли чередой всякие закавыки. Мы с леди думали, что лорд из приличия вечером к ней придет, дождется на супружеском ложе, пока она уснет, и тогда отправится к Марианне. Леди, его ожидая, приготовила ночное питье — она всегда ставит кубок на стол у постели. И нарядилась к ужину, чтобы достойно принять сэра Арчибальда с супругой. Поужинали, и тут оба лорда, вообрази себе, к псарям подались — пить эль и горланить! Наш так обрадовался, что красотку в замок заполучил, что последнюю совесть потерял. У него был свой расчет — дождаться, пока весь Блокхед уснет, и леди — соответственно, а самому — к Марианне. В общем, времени мы из-за этого потеряли достаточно. И, главное, сходить за Марианной я боялся — вдруг у самой двери покоев сэра Эдуарда я с нашим лордом столкнусь? И спросит он меня — а что ты тут, братец, делаешь?

— А дальше? — нетерпеливо спросила Люс.

— Дальше — набрался я-таки смелости и пошел за Марианной. А поздно уже, у леди глаза слипаются. Она ведь раньше всех в замке встает, все хозяйство на ней. Она не проследит за людьми — все хозяйство на ней. Я ей и говорю — леди, ты бы прилегла, вон из кубка отхлебни, а когда я девицу приведу, то разбужу тебя. И пошел, благословясь. А тут это привидение…

— Опять привидение! — возмутилась Люс.

— Да это то же самое! Женщина вроде, в плаще до пят, волосы по плечам, темные, вьются, а в руке — палка в фут длиной, и светится! А плащ-то у нее тонкий, облегает, и что за бедра под этим плащом!

Братец Тук руками показал, какой ширины и крутизны были эти несравненные бедра. Как ему удалось их разглядеть, Люс и спрашивать не стала.

— И что бы вы думали? — продолжал монах. — Привидение постояло, подумало, капюшон нахлобучило и пошло к покоям сэра Эдуарда! И совсем бесшумно туда вошло! Вошло — и не выходит! Я ждал, ждал…

— А перекреститься? — язвительно поинтересовалась Люс.

— Сорок раз, — доложил монах. — А что толку? Я уж и рогатого Хорна поминал… А поди пойми, что привидению в покоях сэра Эдуарда нужно? Что оно там с Марианной делает? И тут меня осенило. В трапезной висит меч, с которым еще покойный дед нашего лорда в святые земли ездил, теперешнему лорду его и не поднять. А в рукоять вделан то ли ноготь, то ли еще какой важный член святого Евстафия… может, даже палец! Святые мощи, словом. Я — в трапезную! А там — мрак, как в преисподней, на полу огрызков гора, бреду я ощупью и только псам на хвосты наступаю, которые после ужина в трапезной и заснули. На псов-то вся надежда, кто еще огрызки подберет? Ну, нашел я меч над камином, отцепил его от стены, иду с мечом к покоям сэра Эдуарда, а сам держу его рукоятью вперед — если привидение на святые мощи наткнется, непременно должно исчезнуть. Иду, иду — и что бы вы думали?

— Ты, монах, глупых вопросов не задавай, а рассказывай, черти б тебя побрали! — не выдержав эффектной паузы братца Тука, завопил рассвирепевший Джек. Монах, которому выходки стрелка уже давно не нравились, не говоря худого слова, тюкнул его кулаком по лбу, от чего Джек безмолвно свалился в куст.

— Ловко я его? — похвастался монах. — Ничего, голубка, не беспокойся, сейчас он очухается. Ты ведь тоже не любишь, когда тебя невежды перебивают. И вдруг слышу я — сопят. Более того — стонут. Оказывается, пока я за мечом ходил, в оконной нише какая-то парочка любовью занялась. Кто-то из служанок леди, не иначе, думаю, а с кем — догадаться нетрудно. Если бы с кем-то из своих, то у мужчин в Блокхеде есть подходящие местечки. Значит, любовника сэр Арчибальд в свите привез.

— А у женщин разве таких местечек нет? — удивилась Люс.

— Женская прислуга возле опочивальни леди спит, а то и в самой опочивальне, им с этим делом труднее, — объяснил монах и вдруг прищурился: — Как же ты, голубка, таких простых вещей не знаешь? Где же ты выросла?

— Где я выросла, потом расскажу, а теперь давай продолжай! — скомандовала Люс. Монах молча смотрел на нее с довольно-таки неприятным подозрением.

— Если бы не твои повадки — сказал бы, что тебя в монастыре растили.

— Считай, что в монастыре, — и, вспомнив горные лагеря, конные маршруты по Кордильерам и Гоби, а также любимую яхту «Стелла Марис» Люс тяжко вздохнула. Мужчины в таких вылазках никогда не участвовали…

— Ладно, с тобой я потом разберусь, — пообещал монах. — И сдается мне, что у тебя то же горе, что у твоей сестрицы. Но ничего, и ей помогу, и тебя не забуду.

Люс изумилась — что за горе может быть у блистательной А-Гард? А монах тем временем продолжал:

— Ну, девочка тоненьким голоском стонет и ахает, мужик басом рычит и подвывает. Вот по голосам слышу — скоро у них финал. Я прямо на одной ноге замер — чего же, думаю, хорошим людям в такую замечательную минуту мешать? Замер я, а меч-то перед собой держу, а весит он — ох, батюшки… А у них все так ладно получается! Вот, думаю, отвалятся они сейчас друг от дружки, я и протопаю со своим мечом. Они ведь понимают, что ночью по замку тоже могут люди ходить, и не больно испугаются. Ну, съежатся там, в оконной амбразуре… Удовольствие-то они уже получили, так?

И тут до Люс, внимавшей вполуха, дошло, о какой такой беде говорил монах.

— Так вот, голубка моя, стоял я на одной ноге, выставив этот окаянный меч, добрых четверть часа, а они все не могли управиться! — торжествующе заявил монах. — Сильны! И так стонали, и этак кряхтели, раза два я уж думал, что все — а-по-фе-оз!

Братец Тук с удовольствием выговорил великолепное слово и с гордостью взглянул на Люс — вот, мол, мы какие слова произносим. Она же буквально держала сама себя за шиворот, чтобы не отлупить братца Тука до кровавых соплей — это надо же, в чем он заподозрил такую женщину, как Люс!

— Так нет же, секундочку помолчат — и опять за дело принимаются. А я-то стою, как дурак, с мечом, в котором этот самый член святого Евстафия, то ли ноготь, то ли целый палец… Наконец мне надоело, я громко так прошагал мимо окна — и, думаешь, они заметили? Я полагаю, что они этак до завтрака пыхтели.

— А дальше? — как можно более кротко спросила Люс.

— Дальше я дурака свалял. Сунулся я с этим мечом в ту дверь, куда вошло привидение. Дверь открыта — а в покоях ни привидения, ни Марианны. Тут я, прости, грешным делом на тебя подумал. Появились неведомо откуда две непохожие сестрички, и, видно, обе с нечистой силой знаются.

— Я же тебя сама умоляла пойти в замок и отдать Марианне браслет, или хотя бы показать его и вывести ее оттуда! — возмутилась Люс. — Если я ведьма, то зачем ты, монах, мне понадобился?

— Да я и сам потом подумал — зачем? В общем, решил я вернуться к леди и доложить, что такая странная приключилась история. А надо тебе знать, что обычно я пробираюсь к леди потайным ходом, а дверца спрятана за резной панелью, на панели изображена псовая охота на кабана, и резьба, поверь мне, преискусная. И вот открываю я тихонько эту дверь, а на меня — р-р-р! Оказывается, леди Лаура новую постельную собачонку завела, та собачонка ко мне еще не привыкла, как покойница Белочка. И вот, пока хозяйка не спала, а я ее утешал, собачонка меня терпела, а спящую хозяйку ей непременно надобно от меня охранять! Ну, не подойти, и все тут! А шум поднимать мне и вовсе ни к чему. Я шиплю, как змей — леди, леди! Какое там — спит без задних ног…

— А горничные в соседней комнате, что ли, спали? — удостоверилась Люс.

— И горничные, и кормилица с сыночком. Ведь думали, что лорд к супруге ночевать явится. Я не дозвался, а большой шум поднимать тоже не мог — положим, Джоанна ни слова не скажет, она же молочная сестра Леди, можно сказать, в приданое к ней была дана. А старая ведьма Бриджет Хаксли?

— Ну и где же ты очутился?

— Да на сеновале! Как раз над конюшней. И заснул я, голубка моя, как убитый. Решил — утро вечера мудренее, утром и поищу Марианну. Странно, конечно, что в покоях сэра Эдуарда ее нет и дверь открыта, да только ночью я все равно этой загадки не разгадаю. Так вот, просыпаюсь я на сеновале от рева!

— От лошадиного рева?!. — воскликнула Люс.

— Да нет же, от бабьего! Выглядываю в маленькое окошко и вижу — стоят две бабищи здоровенные, судомойка и прачка, стоят себе в обнимочку и ревут в три ручья! А глотки-то у обеих — дай Боже, что за глотки! Я им сверху кричу, чтобы заткнулись или по крайней мере перешли рыдать куда-нибудь за ограду, а лучше — в лес. А они мне такое снизу преподносят, что я — я! — краснею. Тогда я в окошечко выставился — обеих дур унять, нехорошо все-таки духовное лицо такими словами радовать. Они увидели меня — даже присели от неожиданности. А потом как завопят, чтобы я немедленно шел, бежал, летел в замковую часовню! И чтобы хорошенько молился! Зачем молиться, о чем молиться?… Ничего не понять, один рев. Естественно, я одергиваю рясу и бегу разбираться. Вхожу в часовню — а там… Голубка моя, два раза в жизни меня мороз по коже продирал, а это был третий, — признался братец Тук.

— А там? — чуя неладное, спросила Люс.

— А там — оба лорда, наш сэр Эдгар и сэр Арчибальд, народу толпа, а посреди на возвышении — леди Лаура!…

— Что же она там делала, на возвышении? — удивилась Люс.

— А что может делать мертвое тело на возвышении?! — горестно возопил монах. — Лежало себе, и все тут!

— Мертвое тело? — до Люс с трудом доходило, что в Блокхеде стряслась беда.

— Так я же сразу тебе сказал, голубка моя, — плохие новости!

— Как это произошло? — сухо спросила Люс.

— Какой-то дряни подсыпали в ночное питье бедной леди! И что интересно — наш лорд как уснул за кружкой эля у псарей, так до утра добудиться не могли, и сэр Арчибальд — с ним вместе. Сперва из-за старика паника поднялась — лежал рожей на столе и дыхания не слышно. Стали трясти — ожил. Наш добрый лорд кое-как очухался, спозаранку добрел до супружеского ложа и повалился. Потом проснулся и рядом мертвое тело обнаружил.

— Скверно… — проворчала Люс.

— Главная-то скверность еще впереди, — успокоил ее монах. — Знаешь, кого все считают отравительницей?

— Марианну? — без голоса спросила Люс.

— Марианну! И все ведь сходится! Незнакомка, иностранка, лорд вдруг в нее без памяти влюбился — не может быть, чтобы обошлось без колдовства. А, главное… — тут монах несколько замялся, — уж не понравился ли ей Блокхед-холл настолько, чтобы в нем навсегда поселиться? Еще вчера она была просто беглянкой без роду и племени, а завтра может стать леди Блокхед и хозяйкой в замке! Вот она и взялась за дело…

— Ты с ума сошел? — Люс даже подскочила. — Конечно, преступление совершает тот, кому оно выгодно, это даже у вас здесь знают! Но Марианне вовсе ни к чему мечтать о звании леди в каком-то блохастом замке! Да если бы она захотела!…

Люс чуть было не брякнула, что пожелай Серебряная Свирель вместо гонорара получить маленький уютный замок со всеми удобствами где-нибудь в цветущей Турени, на берегу Луары, премиленький французский замок, утопающий в садах и виноградниках, наверняка нашелся бы богатый театр, та же Метрополитен-опера, и за полдюжины спектаклей преподнес ей этот замок на блюде. Люс чуть было не завопила, что всемирно известной певице незачем стремиться к титулу леди, о которой знают только окрестные крестьяне, потому что она и так — первая леди мира по части музыки и пения. Но вряд ли удалось бы объяснить все это даже сообразительному братцу Туку.

— Однако все настроены против нее! — вскочил и монах. — Служанки наперебой вопят, как леди рыдала и боялась развода. А свита лорда тоже городит чушь — в каком восторге его светлость был от Марианны! А сама Марианна ничего не может объяснить!

— Действительно… — и Люс надолго замолчала.

Разумеется, Свирель никого не травила и могла оправдаться — да только на каком языке? А нравы и этом диком веке жестокие, и даже подумать страшно, в какую поганую историю она угодила. А по чьей милости? Кто задумал непременно стать «сопровождающим лицом»? Кто соблазнил толстушку настоящими мужчинами? Кто одобрительно смотрел на ее бестолковый роман с неуклюжим Джеком, хотя этого Джека сразу нужно было гнать в три шеи?

Но недаром эту женщину звали Люс-а-Гард!

Люс взялась за голову и держалась за нее обеими руками около минуты. Потом резко встряхнулась.

— Вот что, братец Тук, — сказала она. — Нужно выручать Марианну. Она никого не убивала. Ее просто ловко подставили. Кто-то долго точил зуб на леди и воспользовался появлением незнакомки, да еще не знающей языка и не умеющей защититься. Кто-нибудь, кроме тебя, знал, что Марианна ночью исчезла из покоев сэра Эдуарда?

— Понятия не имею, — признался монах, — но если ее ночью случайно видели где-нибудь в другом крыле замка, то сразу станет ясно, что она ушла из покоев сэра Эдуарда!

— А где ее обнаружили утром?

— И этого я не знаю. Но даже если обнаружили в покоях, это еще не значит, что она провела там всю ночь, — резонно ответил братец Тук.

— А что говорит сам лорд? Мог он ее выманить оттуда?

— Да что он говорит! То орет, то лопочет всякую чушь… И вообще соображает плохо. По этой части все лорды Блокхеды друг дружки стоят…

— Имел я вашего лорда… — пробурчало из куста.

— Очухался! Я же говорил! — обрадовался братец Тук.

— Очень правильная мысль. Донеси ее до лорда Блокхеда, — посоветовала Люс. — Знаешь, братец Тук, а ведь похоже, что лорда опоили сонным зельем.

— Похоже, — согласился монах.

— Значит, это кто-то из своих. Это человек, который мог пробраться туда, где лорд колобродил с псарями.

— Значит, это опять-таки Марианна, — возразил монах. — Такие подозрительные женщины всегда имеют при себе всякие зелья. А найти, где лорд колобродил, нетрудно — они там на весь замок орали.

Люс молча замахнулась.

— Да тише ты! — крикнул монах, на всякий случай отодвигаясь. — Я-то знаю, что Марианна не виновата… хотя непонятно, куда это ее ночью из покоев носило…

— О том, что Марианна не виновата, твердо знаем, к сожалению, только Марианна и я, — сказала Люс. — И поступим мы, значит, так. Джека пошлем за ватагой. Пусть объяснит, что Марианна попала в беду, что леди Лауру ночью отравили, а обвинили Марианну. Пусть Том пришлет хоть полдюжины стрелков. А я пойду в Блокхед. Дай-ка, братец Тук, тот самый браслет, который тебе так и не пригодился.

— Тебя узнают и схватят, — мрачно пообещал монах. — Думаешь, они не вспомнят, кто на охоте скинул сэра Эдгара с лошади?

— Меня не так просто схватить. И главное — успеть передать Марианне этот браслет. Тогда за нас обеих нечего беспокоиться.

— Все-таки вы — ведьмы, — неуверенно заметил монах.

— Возможно, — согласилась Люс.

9. СЛЕДСТВИЕ ВЕДЕТ ЛЮС-А-ГАРД

Услышав, что Марианна в опасности, Джек первым делом временно лишился дара речи и немногих умственных способностей. Поэтому он окаменел. А когда Люс с братцем Туком стали соображать, как бы Люс могла незаметно проникнуть в Блокхед-холл, он вдруг очухался, зарычал, подхватил с земли старую корягу и с ревом разломал ее на кусочки, причем каждый кусочек был с его руку толщиной…

— А теперь, сынок, считай, что получил коленом под зад, и несись прямиком к молодцам, — посоветовал монах.

— Я сам! — рявкнул Джек, яростно доламывая корягу. — Я этот чертов замок по камешку разнесу! Я этого лорда!…

— Про лорда мы уже слышали! — рассердилась Люс. — Лучшее, что ты сейчас можешь сделать, — это привести молодцов! Пошел! Рысью!

Джек засопел и уставился на монаха.

— Если ты, пузо в рясе, к ней хоть пальцем прикоснешься, пока я бегать буду!… — он не закончил фразы, но и так было ясно, к чему он клонит.

— Хорошо, я подожду, пока ты вернешься, — кротко пообещал монах. — А теперь убирайся!

— А ты, красавчик, — обратился сердитый Джек к Люс, — ты за ним приглядывай. Он у нас братец шустрый! А насчет тебя — так и вовсе неизвестно, какой ты Марианне братец…

Осознав еще и эту неприятность, Джек замолчал и промолчал так минуты полторы, скребя пятерней в затылке.

— Совсем с горя свихнулся! — поняла Люс.

— Точно, — согласился братец Тук. — Придется дать лекарство.

Он взял Джека за плечи, развернул его спиной к замку и лицом к предполагаемой стоянке ватаги, крякнул и так крепко двинул беднягу коленом пониже спины, что Джек пролетел по воздуху несколько футов. Это послужило стартовым толчком — стрелок, не оборачиваясь, молча понесся по тропе и скоро исчез из виду.

— Слишком резво пошел, — задумчиво сказала Люс. — Его ненадолго хватит.

— Не волнуйся, — утешил монах. — Стрелки из Шервудского леса или дрыхнут под кустом с перепою, или стоят намертво с луком, или носятся, как перепуганные олени, а третьего им не дано, и не проси. Ходить по-человечески они еще не умеют.

— Конечно, не будучи обременены почтенным пузом… — не удержалась и съязвила Люс.

— Где оно, то времечко, когда моя талия была не толще орлиной лапы, а сам я мог бы пролезть в перстень с пальца олдермена, — вздохнул монах, и Люс явственно почувствовала — запахло в воздухе Шекспиром! Но до Шекспира оставалось еще несколько веков.

— Впрочем, ты и сама знаешь, голубка, что пузо мне редко мешает, — продолжал монах. — И если угодно в этом убедиться, то и мое пузо, и я сам — к твоим услугам!

— Пошли к замку! — заторопилась Люс. — Первым делом ты все-таки отведешь меня к потайному ходу.

— Ты на него рассчитываешь? — удивился монах.

— Ты же сам признавался, что покойная леди тебя этим ходом выпускала!

— Да, но не впускала. Это не одно и то же. Я не знаю, как туда входят снаружи. Конечно, я могу с риском для пуза опять проползти той норой, но когда упрусь в запертую дверь, то прошибить ее лбом не смогу — места для разбега не хватит.

— Аргумент веский. Принимается… — и Люс задумалась.

Монах подсел к ней поближе и как-то ненавязчиво взял ее руку в обе свои. Сказать, что это было неприятно, Люс бы не могла.

— Куда посадили Марианну? — спросила она.

— В старую башню, — сразу ответил монах. — Хотели бросить в погреб, но потом поняли, что башня надежнее. В замковых погребах сплошные ходы, их даже одноногий Барри не все знает. А от Марианны все мужчины в какое-то буйство впали. Того гляди, кто-то захочет ее вывести и дать деру. Так что сидит она в башне, под самой крышей, и заперта на два ключа. Первый — от лестницы, там лестница запирается, а второй — от башни, то есть, от двери, которая ведет на галерею. Иначе в башню не попасть.

— Окно, надеюсь, есть? — поинтересовалась Люс.

— Есть, — кивнул братец Тук. — Тебе особое колдовское помело требуется, или можно прямо на месте его изготовить? Подходящих кустов тут хватает!

— Только на помеле? — задумчиво спросила Люс.

— Ну, если ты ведьма, то можешь и птицей перекинуться. А иначе никак нельзя.

— Пошли, — решительно сказала Люс. — Посмотрим, что там за окно такое. И отдай мне наконец браслет.

— Это, конечно, мысль — закинуть браслет в окно! — стал соображать монах. — Только что теперь от него пользы? Или он у вас действительно колдовской?

— Колдовской, колдовской! — утешила его Люс. — Давай, веди меня к окну!

Но монах отодвинулся и показал ей сразу две фиги.

— Ты спятил, братец Тук? — изумилась Люс.

— Дурное волшебство отгоняю, — объяснил монах. И просидел со своими фигами довольно долго.

— Ну, отогнал? — спросила Люс.

— Кажется, да, — не совсем уверенно отвечал он. — Про колдовство ты нашего настоятеля спроси! Он книгу про черную магию читал. А мы по-простому…

— Будь ты неладен! — вдруг вспомнила Люс. — Фиги — это против дурного глаза! А против колдовства — всякие амулеты и ладанки! Хватит сидеть тут с фигами, ничего ты путного все равно не высидишь! Пошли в Блокхед!

С виду башня, куда заперли Свирель, и впрямь казалась неприступной — но не для Люс. По стене ходил часовой, и его капюшон мелькал в узких щелях между зубцами. Стена была довольно высока, опять же, и ров с тухлой вонючей водой, наводившей на мысли о канализации, был футов двадцати в ширину. Но лорд Блокхед и сэр Арчибальд, приказывая посадить Серебряную Свирель в башню, проворонили одно уязвимое место.

Башня была угловая, четырехугольная, и одна ее стена, основание которой тонуло в грязном рву, часовым совершенно не просматривалась. Разумеется, если бы на замок напало войско, кто-то, сидя в самой башне, наверняка контролировал бы и эту стенку. Но сейчас все, очевидно, решили, что она достаточно защищена рвом, и даже воспользоваться лестницей пленница не сможет — окно забрано мощной решеткой, сквозь которую и ребенку не протиснуться.

Изучив окрестности, Люс приняла решение.

— Послушай, братец Тук, — сказала она. — А можешь ты срубить деревце такого роста, чтобы перекинуть его через ров?

— Срубить, ты уж прости, нечем, — отвечал монах. — Да ты не горюй, я с ним проще разделаюсь! Я его из земли выворочу!

Люс знала, что он не шутит.

— Ну, пошли в лес выбирать деревце.

Выбрать было несложно. Очень скоро братец Тук с молодой сосенкой на плече и Люс вернулись ко рву.

— А перекинь-ка мне эту сосеночку через ров, — сказала Люс. — Если только ее хватит…

— Будь спокойна, голубка, — обнадежил монах и, конечно, оказался неправ. Хватило впритык, так что перейти по такому мосту на ту сторону рва могла бы только киска.

Братец Тук предложил было сбегать за другой сосенкой, повыше. Он не хотел, чтобы такая прелестная женщина искупалась в канализационном рву.

Но недаром эту женщину звали Люс-а-Гард!

Такая мелочь, как нехватка двух футов ствола, ее не могла напугать.

Братец Тук, повинуясь приказу, уселся на корневище и даже вцепился в сосенку обеими руками. Его немалый вес должен был впервые за всю интересную жизнь монаха принести хоть какую-то пользу.

Монах, при всех своих познаниях, не мог догадаться, что Люс, побывав недавно в Японии, не обошла вниманием один горный монастырь, где набирались ума-разума «цветы смерти»— женщины-ниньзя. Она много чего набралась в этом монастыре.

Монах громко ахнул, увидев, как Люс стремительно пробежала по стволу, приникла к подножию башни, распласталась по стене и, используя малейшие неровности кладки, шустро поползла вверх.

От неожиданности он выпустил из рук корневище, и оно шлепнулось в воду как раз тогда, когда Люс только-только коснулась рукой стены. Шлепнулась сосенка, разумеется, с громким плеском, распугав лягушек.

Между зубцов появилась физиономия часового. Он выглянул, но устройство стены мешало ему увидеть, что делается во рву. Зато коричневую рясу в кустах он заметил. Свистнула стрела — но монах, готовый к таким неприятностям, ловко схоронился среди камней. Стрела отлетела от валуна. Часовой наложил на тетиву еще одну — но братец Тук не стал дожидаться обстрела и пополз кустами прочь. Ползал он, невзирая на пузо, вполне прилично.

Люс, не обращая особого внимания на все эти события, ползла себе по стене и почти добралась до длинного и узкого окна, но ей здорово мешал выступ под ним. Рука не дотягивалась до верхнего края, образующего карниз. К тому же, Люс не знала, занимает ли свирель все помещение внутри башни, или оно перегорожено, стоит ли лезть именно в это окно, или лучше переползти к соседнему. В сущности, Люс хотела одного — переправить Свирели браслет. Правда, для себя она пока не видела путей к отступлению, но ведь в самом крайнем случае и она могла, набрав аварийный код, преспокойно вернуться в свое время.

Нужно было подать Свирели знак. Был только один способ — но Люс предпочла бы схватку с отрядом ниньзя. Она немного повисела на стене, считая варианты, но ничего путного не насчитала.

Дело в том, что прославленная А-Гард всю жизнь обходилась без музыкального слуха, а голос был вполне приемлем для беседы, и не более того… Бабушка Диана даже как-то выразилась в том смысле, что наилучшее употребление для этого голоса — во время голосования за президента. После чего бабушка и внучка дня два не разговаривали, но помирились — ведь Диана сказала чистую правду.

Но недаром эту женщину звали Люс-а-Гард!

Она собралась с духом и запела.

Вся ее надежда была на неотесанный музыкальный вкус двенадцатого века.

— Как ярко светит после бури солнце! — вывела Люс на скверном итальянском языке. — Его волшебный луч землю озаряет!

— И к новой жизни сердце пробуждает! — торопливо отозвалась из башни Серебряная Свирель. — Как ярко светит после бури солнце!

И она запустила такую колоратурную трель, что любой концертный зал разразился бы длительной овацией.

Для часового в этих странных звуках не должно было быть ничего удивительного — судя по донесению братца Тука, весь Блокхед-холл знал, что отравительница-итальянка больше поет, чем говорит.

Люс надеялась, что в окошке появится голова Свирели, но голова что-то медлила. Зато раздалось кряхтенье.

— Марианна! Марианна! — шепотом позвала Люс. — Ты чего это там? Давай, высовывайся!

— Я не могу, — таким же взволнованным шепотом отвечала Свирель. — Я застряла!…

Оказалось, что оконная ниша изнутри была шириной чуть больше фута, и фута в три глубиной. Естественно, пышный бюст и прочие формы помешали Свирели даже коснуться пальцами решетки, а не то что выставить голову.

Люс подивилась толщине стен, но делать нечего — она стала соображать, как бы из неудобного положения, да еще через выступ, закинуть браслет в башню. Ее смущало то, что она не видела решетки. Между тем Свирель торопливо рассказывала, как именно ей сообщили, что она отравила леди Лауру, с какими криками ее поволокли в башню и что ей бросили на обед.

— Меня совершенно не интересует твой обед, — сердито сказала люс. — Тебе вообще полезнее было бы обойтись без обеда. Ты лучше с самого начала расскажи, что было той проклятой ночью. А я пока попробую подобраться поближе к решетке.

— Это была совершенно кошмарная ночь, — и Свирель замолчала, раздумывая, с какого именно кошмара ей бы лучше начать. — Понимаешь, я совершенно не хотела, чтобы ко мне притащился этой чертов лорд! Мало того, что он одел меня в какие-то жестяные балахоны, которые всю меня ободрали…

Люс поняла, что речь идет о тканой золотом парче.

— Насчет лорда ты права, — ободрила она Свирель. — Вот видишь, в тебе уже просыпается женское чутье! Генетической ценности сэр Эдгар Блокхед не представляет.

— Мне тоже так показалось, — гордо сообщила Свирель, — но малыш у них с леди Лаурой очаровательный.

— Разумеется, очаровательный, — согласилась Люс, — и я вчера познакомилась с родным папочкой этого малыша. Я и тебя с ним познакомлю, если тебе только не придется срочно возвращаться домой… А лорд Блокхед тут совершенно ни при чем!

Свирель хихикнула.

— Во-первых, я не понимала ни словечка из всего того, что он мне плел, — продолжала она. — Во-вторых, он напился и стал меня хватать. Если бы не сэр Арчибальд, я уж не знаю, что было бы…

— А что сэр Арчибальд?

— Такой милый старичок, прямо Божий одуванчик. Он сэра Эдгара пристыдил. И он даже со мной говорить пытался — понимаешь, он по дороге из Иерусалима заезжал в Рим, это я поняла, но больше уже ни слова.

— На каком же он языке с тобой говорил? — удивилась Люс.

— Да он считает, что на итальянском…

— Ну, дальше, дальше!

— Сэр Арчибальд и настоял, чтобы меня отвели и уложили спать. Меня устроили в жуткой комнате — огромная, с камином, и нет уголка, чтобы спрятаться от сквозняка. И я сперва сдуру легла в постель. Я подумала — может, под одеялом угреюсь, и будет сносно?

— Дальше, дальше! — торопила Люс, которой висение на стене вовсе не доставляло удовольствия.

— Я лежала и думала, а что же делать, и вдруг додумалась — а что, если меня не заперли? Если дверь открыта, я ведь могу удрать и где-нибудь спрятаться. Тогда пускай этот алкоголик приходит! Я вылезла из постели, подошла к двери, подергала — закрыто. Ну, думаю, попалась…

— И ты, конечно же, легла обратно? — спросила провокаторша Люс.

— Да нет же, я стала обшаривать комнату. И вот возле такой высокой деревянной штуки, вроде нотного пюпитра, на которой лежит раскрытая книга, вижу — ковер на стене как будто шевелится. И сквозняком из-за него тянет! Я отвела ковер в сторонку, а за ним — маленькая ниша и дверца. И вдруг я слышу — снаружи кто-то возится с замком! А видела бы ты, какие у них тут замки и ключи! Один ключик килограмма на два тянет!

— Это был не лорд, — уверенно сказала Люс. — Он отправился пьянствовать с псарями, дожидаясь, пока весь замок угомониться, я только не знаю, взял он с собой сэра Арчибальда, или его тоже уложил на каком-нибудь сквозняке…

— Да, это был не лорд, — согласилась Свирель. — Это была женщина. И не понять, кто. Я на обеде и ужине видела всех женщин, которые живут в замке, лорд же еще водил меня смотреть службы, я в свинарнике чуть не померла — такая вонь! И леди Мэри я видела. И леди Лауру…

— Что еще за леди Мэри? — удивилась Люс.

— Это жена сэра Арчибальда. Знаешь, на сколько она моложе? По меньшей мере лет на семьдесят!

Люс вспомнила — что-то такое про Мафусаила и молодую красавицу толковал ей Томас-Робин.

— Дальше-то что было? Говори скорее, а то я сейчас в ров свалюсь! — предупредила она. Такое несчастье Люс, конечно, не грозило, но Свирель уж больно разговорилась.

— Так вот, вошла женщина.

— Ты уже говорила, что женщина! Какая она из себя? Высокая, маленькая, толстая, тощая? — не выдержала Люс.

— Не знаю, — помолчав, отвечала Свирель. — Вроде бы твоего роста. На ней был длинный плащ. И капюшон. А в руке — вот — вспомнила! В руке у нее была палочка! И конец светился!

— Ага! Привидение! — даже обрадовалась Люс. — Ты хоть перекрестилась? За святыми мощами сбегала? Там у них, в Блокхеде, есть какой-то член святого Евстафия!

— Какое привидение? — не поняла Свирель. — Привидение бесплотное, а это была просто женщина. Она поводила вокруг своей палочкой и подошла к пюпитру, где книга лежала. Перелистала книгу — а разве привидения листают книги? И угадай, что она сделала!

— Ну?

— Вынула из нее какой-то листок и долго его читала! И вообще она в тяжеленных книгах копалась, там рядом на табурете книги лежали. Я и не знала, что бывают такое толстые книги! Оказывается, тогда тоже читали…

— Ничего удивительного, тебя же уложили в комнате сэра Эдуарда, а он у нас человек образованный, — объяснила Люс. — Ну, так покопалась она в книгах, подошла к постели, посмотрела на нее и вышла.

— Посмотрела на пустую постель и вышла? — уточнила Люс.

— Да, меня же там не было.

— И это все, для чего она приходила? Полистать книжки и прочитать листок? — уточнила Люс.

— Откуда я знаю, для чего она приходила! — Свирель наконец не выдержала подначек и придирок.

— Да тише ты! — зашипела Люс. — Так что же было дальше? Ты вышла из комнаты?

— Конечно, вышла! Она же оставила дверь открытой! А что — нужно было сидеть на кровати и дожидаться лорда Блокхеда?

— Генетически бесполезного лорда Блокхеда, — добавила Люс. — Нет, ни в коем случае.

— И я решила, что лучше всего пойти к леди и попроситься к ней ночевать. Я бы уж как-нибудь ей втолковала, что боюсь ее мужа. Ведь там бы он меня не тронул, как ты думаешь?

— Кто его, лорда, разберет… — задумчиво сказала Люс. — Ну, ты добралась до покоев леди, а что дальше?

— Ее покои найти было нетрудно — там возле дверей две старухи на сундуках спали. Я между этими сундуками протиснулась… А перед самой дверью задержалась. Дух перевести… И вдруг вижу — свет приближается! Я — за сундук! Только не хватало, чтобы меня там лорд Блокхед обнаружил!

— Это уж точно, — согласилась Люс. — Послушай, у тебя там нет какой-нибудь веревки? Или ленты?

— Зачем тебе лента?

— Ты бы спустила ее из окна через этот проклятый карниз, и я бы привязала браслет.

— Какой браслет? — искренне удивилась Свирель. Тут Люс дара речи лишилась.

— Какой браслет? — ушам своим не поверив, наконец вымолвила она. — Нет, это мне нравится! Какой браслет!

— Я не возьму, — твердо заявила сверху Свирель. — Это исключается!

— Ты в своем уме? — спросила Люс.

— А ты?

И наступила жуткая пауза.

С большими мучениями десантницы разобрались — Свирель полагала, что гуманная Люс хочет отдать ей свой браслет. И встала в благородную позу. Еле Люс втолковала ей, что браслетов у них два, и что только очень крупная растяпа может потерять браслет в невинной стычке на речном берегу.

— А как я дотянусь до окна? — спросила тогда Свирель.

— Вот ворона… — буркнула Люс. — Привяжи к ленте что-нибудь и бросай, пока она не проскочит сквозь решетку. Разве трудно самой догадаться?

— Поняла! — обрадовалась Свирель. И надолго замолчала.

— Эй! Марианна! Ты где? — зашипела Люс.

— Рву покрывало, — безмятежно сообщила певица. — Они мне выдали тонкое покрывало, я из него сделаю веревку.

— Разумно! — одобрила Люс, которой уже откровенно надоело болтаться на стене. — Но ты рви и говори. Кто подошел-то?

— Да женщина же!

— С палочкой? — недоверчиво спросила Люс.

— Да нет же, со свечой! У них в замке невероятно вонючие свечи, мне две такие поставили в спальню, так все волосы у меня, наверно, пропахли! А тушить я боялась. Женщина со свечой, а свеча — в здоровенном подсвечнике. Совсем другая женщина, понимаешь? У нее в одной руке был кувшинчик, а в другой — подсвечник.

— И она вошла в спальню к леди, а через несколько минут вышла? — перебила Люс.

— Нет, она там довольно долго пробыла… Сперва собака гавкнула, потом умолкла, потом я уж думала возвращаться, а тут она выходит. Я — опять за сундук с бабкой…

— Ты ее видела? Ты бы могла ее узнать? — в следственном азарте спросила Люс, начиная, однако, уставать от висенья на корявой стене.

— Откуда я знаю! Она в капюшоне была! А из капюшона, по-моему, темные волосы вылезали. Я разглядела только руки — с подсвечником и с кувшинчиком.

— Ну и какие у нее были руки? — безнадежно спросила Люс.

— На правой — два перстня, я даже удивилась — оба с громадными камнями, один камень темно-красный, другой — зеленый, это же надо такие вместе надеть. Для настоящих подозрительно крупные, — тоном знатока заметила Свирель.

— Тогда, то есть теперь, такие носили, то есть носят, — объяснила Люс. — А что ты еще заметила?

— Парчовые манжеты. У нее были высокие манжеты из золотой парчи, я тоже такие примеряла, когда собиралась петь Леонору в «Трубадуре». А камни в перстнях шестигранные или восьмигранные, очень грубая работа, я таких раньше не видела, а ведь я в камнях разбираюсь, у меня дома две шкатулки с мелочью, рубиновый гарнитур, гарнитур из дымчатых топазов, колье и серьги с изумрудами, еще колье с сапфирами и бриллиантами…

— Да погоди ты! Парчовые манжеты… — Люс задумалась. — У кого в замке, кроме леди, могут быть парчовые манжеты?

— У леди Мэри, конечно, она леди Лауру перещеголяла, — сразу заявила Свирель. — Еще у леди Алисы и леди Гвендолен…

— А эти откуда взялись? — удивилась Люс.

— Леди Алиса приехала вместе с леди Мэри, только она очень устала и к столу не вышла, — объяснила Свирель. — Она, по-моему, совсем больная приехала. Она то ли сестра, то ли еще какая-то родственница леди Мэри. А леди Гвендолен — сестра леди Лауры, она в Блокхеде живет. А может, и не сестра. Я их вместе видела, когда они с галереи на меня смотрели. Мне лорд Блокхед на них показал и назвал по именам. А про леди Алису сэр Арчибальд объяснил.

— М-да-а… Ты, Свирель, очень кстати в замке появилась, — сказала Люс. — Для кого-то ты — просто подарок! Ведь на тебя можно свалить все, что угодно! Ты же не можешь оправдаться!

— Я пыталась объяснить, что я тут ни при чем, — пожаловалась Свирель, но они сперва потащили меня смотреть на мертвую леди Лауру, а потом заволокли в эту башню. Даже сэр Арчибальд не смог помочь…

— Ты и про женщину в манжетах пыталась объяснить?

— Ну конечно! Я показывала на руки, но они, конечно, ничего не поняли. А я ведь только руки видела, остальное — плащ… и еще, кажется, прядь волос… Такая длинная, темная, вроде бы завитая… Ну вот, веревка готова. Я к ней пряжку привязала, от воротника. Она ничего, тяжелая.

— Ну, кидай!

— Пряжка с веревочным хвостом выпорхнула из окна, пролетела над головой Люс и полетела дальше — прямиком в канализационный ров.

— Ворона! — застонала Люс. — Что же ты конец упустила?…

— Я не знала… — нелепо отвечала Свирель.

— Ворона! Вот ворона!

От ярости Люс утратила бдительность, и эти странные вопли услышал часовой на стене. Сперва он удивился, почему это узница так неколоратурно взывает, а потом крикнул приятелю, охранявшему соседний участок стены, по другую сторону башни, чтобы тот исхитрился и посмотрел, что же там творится.

Таким образом часовые засекли Люс, но стрелять не стали — уж больно их изумило зрелище человека, ползающего по стене на манер мухи. Зато они принялись вопить, созывая зрителей.

Поняв, что ее накрыли, Люс задумалась. Ей вовсе не хотелось сигать в грязный ров. Конечно, браслет на ее руке был всегда готов к употреблению, но как бы она вернулась, если сама повредила хрономаяк? Удирать без особой надежды вернуться в нужное время — значило бросить Серебряную Свирель на произвол судьбы. А этого она не могла.

Но недаром эту женщину звали Люс-а-Гард!

Она переползла по стене башни к зубцам куртины, подтянулась и понеслась по этим выщербленным зубцам, прыгая с одного на другой, чуть ли не по головам потрясенных часовых. Один парень попытался схватить ее за ногу — но эта изящная ножка лихо его нокаутировала.

Люс добежала до другой башни, к счастью, тоже имеющей карниз, распласталась по стене и быстро-быстро переправилась в недосягаемое для часовых местечко. Там она огляделась, сориентировалась и поняла, где безопаснее всего будет соскочить в замковый двор.

Там ее, как выяснилось, уже ждали. Население Блокхед-холла вопило во всю глотку. Сразу пятеро бросились на Люс с дубинками и кинжалами, а один — так даже с двумя алебардами.

Но это воинство могло только насмешить чемпионку по историческому фехтованию. Нападающие, как оно в таких случаях и бывает, отпихивали друг дружку от желанной добычи, а добыча стояла перед ними, слегка расставив ноги и вытянув руки по швам.

Насмешница Люс, слегка отклонив корпус, позволила тому, кто с самой длинной дубинкой, промахнуться и шарахнуть по плечу того, кто с короткой дубинкой и кинжалом. А тому, кто с алебардами она позволила, опять же промахнувшись, сбить с ног владельца самого длинного ножа, уже смахивающего на изобретение более позднего времени — дагу, а также долбануть по лбу еще одного вредителя с дубинкой. Тогда она перешла от презрительной улыбки к делу.

Люс в прыжке съездила ногой по уху и отшвырнула на много футов громилу с алебардами, а пятого нападавшего элегантно пристукнула рукоятью своего кинжала, так что он, получив почти незаметный тычок в болезненную точку, улегся отдохнуть на утоптанную землю. Люс даже пожалела, что ей, прославленной фехтовальщице, не с кем показывать здесь свое искусство. И дала себе слово в следующий раз попроситься в семнадцатый или восемнадцатый век — если только тринадцать бабок простят ей этот раз…

Во время всей этой суматохи на галерею, опоясывавшую небольшой замковый двор, выскочил лорд Блокхед и, конечно же, узнал Люс. Именно поэтому лорд не простирал вперед руководящую длань, не посылал бойцов в атаку, а просто некоторое время созерцал подвиги Люс с ледяным величием. Он слишком хорошо помнил, как это хрупкое создание небрежно выкинуло его из седла. Но сердца аристократа не выдержало — увидев, как Люс оттолкнула ногой пятого поверженного врага, лорд сделал нетерпеливый жест в сторону вооруженных зрителей, среди которых были и участники достопамятной охоты, — мол, теперь ваша очередь…

И тут Люс заговорила.

— Эй, лорд Блокхед! Сэр Эдгар! — крикнула она. — Я хочу говорить с тобой. Именно для этого я здесь! Я сообщу тебе то, чего ты не знаешь! Я хочу говорить с тобой наедине!

— Вот сейчас тебя ко мне и приведут, — отвечал лорд, повторяя жест.

Но свита не торопилась. Люс в боевой стойке медленно оглядывала бойцов — и ни один не мог выдержать ее насмешливого взгляда.

— Я тебе еще раз говорю, лорд Блокхед! Выслушай меня! — закричала она. — И если то, что ты узнаешь, не заставит тебя изменить свое мнение о сегодняшних событиях, можешь запереть меня в эту самую башню! На хлеб и воду!

И Люс с шиком отбросила от себя длинный кинжал.

Это был всего лишь жест — она могла ровно через секунду разжиться точно таким же у неуклюжего стражника, и лорд мог бы это сообразить. Но великолепный поступок молодца из Шервудского леса, очевидно, произвел на него впечатление.

— Отведите мальчишку ко мне в опочивальню, — приказал лорд и скрылся с галереи.

Люс хмыкнула — место для беседы было какое-то странноватое. Четверо странников окружили ее. Но когда один из них сдуру решил заломить ей руку за спину, Люс как-то даже лениво подалась в сторонку, а ретивый стражник совершил небольшой полет и затормозил лбом о стенку.

— Я, кажется, задел тебя, приятель? — сочувственно обратилась Люс к пострадавшему. — Какая жалость! Ну, ребята, ведите меня! Где там у вас опочивальня лорда Блокхеда? Давненько мне хотелось там побывать!

Двое стражников помоложе переглянулись. И Люс поняла, что не напрасно она хмыкнула — генетически подозрительный лорд, очевидно, предпочитал не приносящие потомства утехи…

Видимо, стражники попытались заглянуть на полчаса в будущее. То, что они там увидели, заставило их выстроиться вокруг Люс на порядочном расстоянии. И с таким вынужденным почетом они ввели ее в трапезную, оттуда — по галерее к лестнице, и еще по каким-то узким коридорам, которые запечатлелись в тренированной памяти Люс так, как если бы она их фотографировала.

Петляя между сыроватых, не просохших с зимы каменных стен, люс вспомнила, что забыла спросить Свирель, где ее утром обнаружили, но это уже, кажется, не имело значения.

Тем временем лорд опять появился на открытой галерее и жестом позвал к себе наверх одного из своих охотников.

Тот, поленившись добежать до лестницы, просто высоко подпрыгнул и повис, а потом подтянулся и уперся локтем в дощатый пол галереи. Светлейший лорд опустился на корточки и отдал ему короткое приказание. Охотник заржал и шлепнулся обратно во двор, а лорд Блокхед поспешил в опочивальню.

10. КЛЮЧ

Шагая по выщербленным плитам замковых коридоров, Люс в уме составляла план кампании.

У нее не было той информации, в обмен на которую лорд Блокхед согласился бы отпустить Свирель. Люс не могла доказать, что Свирель не травила леди Лауру. И даже ее пресловутая невинность тут бы не сработала — какой чудак поверит, что девица, побывавшая в ватаге Шервудского леса, сохранила невинность?

Но Люс верила в свою фортуну.

Ей в жизни, увы, не раз приходилось блефовать. Это оправдывалось и с птицами более высокого полета, чем лорд Блокхед. Ну да, у Люс нет информации, способной сразить лорда наповал. Но, может быть, у нее найдется в запасе кое-что другое, хотя и не имеющее отношения ни к покойной леди, ни к ватаге Шервудского леса?

Когда Люс наконец привели в опочивальню, которая служила лорду и кабинетом, и молельней, и вообще чем угодно, он как раз кончал диктовать письмо. Юный монашек старательно выводил огромным пером последние слова — что-то про почтение и милость Божью. С особым тщанием хорошенький монашек вывел имя подписавшего послание владетеля, повелителя, господина и так далее. Затем он аккуратно посыпал лист песком, чтобы высушить чернила.

Лорд потрепал монашка по голове, поморщившись, когда пальцы коснулись щетинистой тонзуры, и глазами указал ему на дверь. Монашек прихватил письмо и, стряхивая с листа песок, вымелся прочь. Лорд молча, как если бы Люс не было в опочивальне, подошел к окну. Люс так же спокойно, как будто лорда не было в опочивальне, подошла к другому окну — и увидела, что монашек, наклонившись с галереи, передает письмо какому-то верзиле, что верзила кивает, что к верзиле подводят оседланных лошадей, и вообще во дворе готовятся к какому-то выезду.

Рассудив, что в жизни лорда Блокхеда достаточно хлопот и кроме Серебряной Свирели, Люс мирно ждала, пока лорд обратит на нее внимание. А потом еще немного помолчала — потому что этот гигант, повернувшись к ней, принялся ждать, чтобы она рухнула на колени, принялась его умолять или вытворила еще что-нибудь не менее нелепое.

— Ну, разбойник, — сказал наконец лорд, вальяжно усаживаясь в дубовое кресло, — я тебя слушаю. Что такого ты хотел сообщить мне наедине? Ты видишь, я настолько презираю тебя, что даже выполняю твою наглую просьбу.

— Добрый сэр, — Люс вовремя вспомнила, как Томас-Робин называл знатного пленника, — во-первых, девушка, которую ты заточил в башне, вовсе не виновата в смерти твоей леди. И я даже не прошу, чтобы ты отпустил ее, потому что ты узнаешь правду и сделаешь это без всякой просьбы…

— Не виновата?!? — лорд даже вскочил от внезапной ярости. — Она не виновата! Как же ты это докажешь, мальчишка?

— Мало ли женщин хотят стать леди Блокхед, добрый сэр? — задала риторический вопрос Люс. — Мало ли женщин мечтает о любви лорда Блокхеда?

— Ну и пусть мечтают на здоровье! Однако пока не появилась эта мерзавка, никто и пальцем не прикоснулся к моей жене. А разбойники из Шервудского леса спят и видят, как бы отправить на тот свет меня и всю мою семью! Я удивлюсь, если окажется, что мой брат еще жив!

— Тебя — с величайшим удовольствием, добрый сэр, — возразила Люс. — Но женщин и детей наши молодцы не обижают. Сэр Эдуард у нас в полной безопасности… и даже сочиняет ночью у костра латинские стихи… Но ты, кажется, хотел доказательств, добрый лорд?

— Каких доказательств?

— Доказательств невинности. Погоди немного, сейчас я тебе все докажу.

Люс стянула через голову фестончатую пелеринку с капюшоном, а затем и замшевый сюрко, оставшись в белой рубахе, от пояса вверх зашнурованной и стянутой у ворота тесьмой.

Ничтоже сумяшеся, Люс распустила тесьму и принялась искать у себя за пазухой, где не было ничего, кроме прославленного бюста. Лорд, опустившись в кресло, наблюдал за ней с большим интересом.

— Куда же оно подевалось? — воскликнула Люс. — Не может быть! Соскользнуло, что ли?

Она запустила руку в узкие штаны, пошарила у себя на животе и охлопала свои ягодицы. Зульфия назвала бы это представление грубой работой, но иным лорда Блокхеда, возможно, было бы не пронять.

— И тут нет! — констатировала Люс прискорбный факт. — Не может быть, чтобы в сапогах! А впрочем…

Она повернулась к лорду спиной, задрала ногу на подлокотник другого кресла и стала ощупывать сапог, покачивая при этом бедрами, как бы в поисках равновесия.

— Ага! — снова воскликнула она. — Кажется, здесь! Наконец-то!

И еще больше нагнулась над собственным сапогом, прогнув при этом спину и предоставив свой задний фасад, обтянутый штанами, как собственной кожей, на обозрение сэра Эдгара.

— Если добрый сэр не возражает, — сказала Люс, не оборачиваясь, — я сниму сапог и предъявлю доказательства. Мне только не хотелось бы, чтобы сюда некстати зашел кто-то из слуг. Есть вещи, которые слугам знать незачем.

И ощутила на своих бедрах две горячие руки.

— Я оценил твои доказательства, — сжимая эти стройные бедра, сказал лорд Блокхед. — Они меня вполне устраивают. Давно уже я не имел дела с такими доказательствами… Закрой-ка дверь, вот этим ключом, и скорее…

Люс повернулась и увидела, как лорд торопливо выгребает из-под свернутых рулончиками грамот на столе связку гигантских ключей. Толкнув ее к Люс, он обеими руками дернул за шнуры, завязанные узлом на шее, и роскошный плащ, стелившийся за ним по полу, с шорохом рухнул к его ногам. Затем лорд молча принялся стягивать с себя свой сюрко из тонкой кожи.

Люс удивилась тому, как легко ей удалось сбить с толку лорда Блокхеда, но сразу поняла, что если дать ему немедленно искомое наслаждение, он через пять минут придет в себя, вспомнит, что перед ним разбойник из Шервудского леса, и придумает какую-нибудь пакость. Потребует доказательств невиновности Свирели, к примеру. К тому же, Люс вовсе не хотела радовать благородного лорда так, как ему того сейчас возжелалось.

Ей нужно было совсем другое — и она только сейчас поняла, что именно. Ей нужен был ключ — один из дюжины на связке.

Очевидно, у лорда хранились все замковые ключи — и Люс вспомнила, как читала когда-то, что в средневековом замке ключи и замки были дорогим удовольствием, так что один ключ, случалось, открывал многие двери. Как бы то ни было — она положила глаз на связку. И именно потому не следовало сейчас обращать на нее ни малейшего внимания.

Люс нашла нужный ключ, старательно заперла дверь и повернулась к лорду, чтобы отдать ему связку.

Лорд Блокхед уже стоял перед ней во всей своей красе…

Это был боец, закаленный в походах и на турнирах, весь в шрамах, но сложенный лучше, чем можно было ожидать от человека, съедающего за ужином половину жареного кабана. Лорд все еще был довольно строен, мускулист, и, если бы его как следует вымыть с мочалкой, имел шанс понравиться женщине. Но Люс, увы, не догадалась взять с собой в десант мочалку…

— Ты прекрасен, — тем не менее низким голосом сказала она и даже изобразила, как в горле перехватывает дыхание. — Ты великолепен, лорд! В тебе — блаженство! В мире нет мужчин прекраснее тебя…

И она уставилась в голубые глаза лорда.

— Не прикасайся, погоди… — стараясь не столько говорить, сколько гудеть, продолжала люс. — Я подарю тебе такое блаженство, какого ты еще не знал… никогда не знал… Гляди на меня, гляди… Ты еще не знал, что такое настоящая страсть… но сейчас ты это узнаешь…

Ритмично раскачивая бедра, Люс вытянула из штанов подол рубахи и задрала его, словно собираясь стянуть ее с себя, однако не сделала этого и лишь закружилась. Зачарованный лорд следил за тем, как она, кружась, приближалась к высокой постели и вдруг кинулась на нее и, перекатившись, легла, опершись на локоть.

— Лорд Блокхед, лорд Блокхед, дай мне подарить тебе блаженство! — опять загадочно загудела Люс. — Ты еще не знал такого блаженства!

Она внезапно повернулась, сжавшись в комочек, спиной к лорду, в позе, относительно которой не было двух мнений даже в двенадцатом веке. Не успел лорд устремиться вперед — как Люс уже оказалась на полу. Она уселась, подтянув колени к подбородку, исподлобья взглянула на сэра Эдгара — и завертелась волчком, лишь чуточку приподняв скрещенные ноги и отталкиваясь от пола руками. Лорд шлепнулся в кресло, а Люс с хохотом вернулась обратно на необъятное ложе.

Там она задрала ноги вверх и изобразила что-то вроде езды на неизвестном лорду велосипеде. Но всякому баловству есть предел — по улыбке лорда Люс поняла, что к неожиданностям он привыкает, и чары вроде как спадают с него. Поэтому Люс перестала хулиганить и всерьез взялась за дело.

В свое время Асият и Зульфия учили ее восточным танцам, которые у них в роду передавались от матери к дочери и от бабки к внучке. Прелесть этих танцев, созданных, вероятно, еще любимицами халифа Гарун-аль-Рашида, была в том, что при всей своей внешней эротичности и сексуальности они не вызывали бурного подъема чувств, а скорее гипнотизировали. Они томили — но не возбуждали, и это ценилось мужчинами, не знавшими отказа у покорных женщин. Хотя полуобнаженные танцовщицы Аллах знает что выделывали перед почтенными зрителями, никто не срывался с места, не хватал красавицу в охапку и не тащил ее с победным воплем куда-нибудь подальше. Напротив — танец созерцался в полной неподвижности, а затем зрители долго приходили в себя, не говоря ни слова, лишь восхищенно прищелкивая языками и причмокивая. Кое-кто по четверть часа не мог очухаться, и приходилось возвращать его к действительности, вежливо подергивая за полу парчового халата…

С веками были найдены безошибочные ритмы, выверена их смена, и все это хранилось в глубокой тайне десятком семейств, где секретное женское оружие передавалось из поколения в поколение. Бывали случаи, когда женщины этих семейств брали на воспитание талантливых девочек с тем, чтобы отдать их за своих сыновей. И ниточка не прерывалась.

Конечно, Люс недоставало горошины плейера в ухе, недоставало привычной тягучей, перебиваемой бубном, мелодии. Лорду тоже не помешало бы это сильнодействующее средство. Но петь Люс не решалась. Мог случиться обратный эффект…

Пришлось обойтись без мелодии.

Люс встала на колени, боком к лорду, и пустила по всему телу волну снизу вверх, до кончиков пальцев поднятых рук, и еще волну, более интенсивную, и еще — послабее… Потом она, оставаясь сидеть на коленях, всем телом повернулась к лорду и заиграла грудью, прикрывая при этом руками лицо. Потом опять сделала поворот и пустила несколько волн. И, наконец, медленно развернулась к лорду спиной и ритмично заколыхала бедрами, соблюдая этот ритм и в плавных движениях поднятых вверх рук.

Поколдовав еще и таким образом, Люс широко развела руки и так прогнулась, что ее запрокинутое лицо оказалось обращено к остолбеневшему лорду. В том же медленном ритме она пустила еще несколько волн — от кончиков пальцев левой руки к кончикам пальцев правой.

Чувствуя, что ритм найден верно, Люс прогнулась еще больше, уперлась в пол головой и встала на борцовский мостик, причем так напрягла грудь, что та венчала все ее изогнувшееся тело. Медленно покачиваясь, Люс продолжала пускать волны по рукам, а потом встала и в настоящий мост.

Это была несложная акробатика — но для деревенского лорда в новинку. Вряд ли соседние леди и девицы, которым доводилось его соблазнять, выделывали что-нибудь этакое. Люс могла себе представить, что это были за романы — достаточно пошлое ухаживание и торопливая близость… Ей даже стало обидно — невелика заслуга выделиться на таком убогом фоне.

Размышляя обо всем этом, Люс встала на руки, прогнула спину и пришла на ноги прямо перед лордом.

— Ты мужчина или женщина?… — хрипло спросил он, а в глазах уже не было ни тени разума. Штучки времен Гарун-Аль-Рашида сработали, как всегда, безупречно.

— Я женщина, я женщина! — глядя лорду в глаза, Люс протянула руку к его солнечному сплетению. Он не возражал, когда острый палец уперся в определенную точку, не возражал он и тогда, когда, испытав сильное давление, вдруг закрыл глаза, обмяк в кресте и сполз к ногам Люс.

Он был мгновенно связан собственными штанами и поясом, а край роскошного плаща Люс использовала вместо кляпа. Затем она быстро зашнуровала рубашку, накинула сюрко, оттащила бесчувственное тело вглубь комнаты, к кровати, схватила связку ключей и осторожно приоткрыла дверь.

Увы — перед опочивальней лорда Блокхеда было что-то вроде вестибюля, и там толклись люди.

Люс так же бесшумно, как и открывала, закрыла дверь и очень медленно провернула в замке огромный ключ.

Но тут лорд очухался.

И это было ужасно!

Он пришел в совершенную ярость, стал извиваться на полу, рычать и подвывать. К сожалению, Люс не сообразила затолкать лорда под тяжеленную кровать, живо напоминавшую, благодаря балдахину с фестонами, сцену провинциального театра. Под кроватью он мог бушевать сколько душе угодно.

Неосторожно оставленный на открытом пространстве лорд Блокхед, катаясь и дергаясь, добился-таки нужного эффекта — опрокинул кресло. Кресло свалилось на лорда, а было оно дубовое. Лорд взвыл и, выкарабкиваясь, поднял страшный грохот.

Люс поняла, что пляска обнаженного и связанного собственными штанами лорда рано или поздно привлечет внимание тех, кто толчется снаружи. А поскольку владелец замка уединился с разбойником из Шервудского леса, бдительная свита, услышав грохот, попытается взломать дверь. Это сложно, но, увы, вполне возможно, особенно если принести со двора бревно и вшестером раскачать его на манер тарана. Тем более, что места в вестибюле для этого хватит.

— Ишь, распрыгался! — сказала Люс лорду. — Вообрази, как обрадуется твоя команда, обнаружив тебя в такой виде! Сексапильненький ты наш! Ладно, будешь вести себя хорошо — прикрою срам.

Лорд заскрежетал зубами и брыкнул воздух.

Пожав плечами, Люс вынула ключ из замка, взяла кольцо связки в зубы и взобралась на подоконник.

Стена снаружи была, естественно, корявая, ползать по такой — одно удовольствие. Правда, во дворе замка вовсю хозяйничали — скотницы несли на кухню молоко и сыр, повар смолил тушу, прачки развешивали белье, огородник прикатил тачку с репой… Но Люс знала — простой смертный, да еще занятый будничным делом, без нужны таращиться вверх не станет.

Ей нужно было всего-навсего добраться до внутренней галереи, снять не ждущего нападения часового, подобрать ключ, проникнуть в башню и убедиться, что Серебряная Свирель благополучно вернулась в свою эпоху. Дав себе слово впредь не связываться с такими растяпами, Люс решительно полезла по стене.

С часовым все было очень просто — Люс небрежно скинула его вниз, прямо в бочку с водой, запасенную для лошадей. А поскольку она очень аккуратно провела подсечку, а потом не забыла распластаться на полу галереи, то бедняга честно решил, что это он сам сдуру споткнулся, поскользнулся и грохнулся.

Пока внизу с большим восторгом вылавливали из бочки часового, Люс проползла к двери и, стоя на коленях, начала пробовать ключи. Но тут ей не повезло — по закону подлости, нужный ключ должен был попасть к ней в руки последним.

Когда же она скрежетала в скважине замка предпоследним ключом, мимо ее виска свистнула стрела и вонзилась в дверь башни. Потом волос Люс коснулись еще три стрелы — будь у нее прежняя прическа «одуванчик», эти стрелы пригвоздили бы ее за волосы, и ей оставалось бы только ждать, пока явятся стражники и отцепят ее от двери, потому что обрезать волосы и то ей было сейчас нечем.

Люс по— пластунски поползла прочь от двери, даже не представляя, где она теперь скроется.

Галерея замкового двора была своего рода коридором, куда выходили двери от покоев лорда, леди, сэра Эдуарда, замкового капеллана, еще каких-то помещений. Комизм ситуации заключался в том, что Люс имела ключи от всех этих дверей, только без бирочек с номерами. Она не могла даже встать на колени, чтобы дотянуться до замка и попробовать хоть один ключ — ее немедленно заметили бы снизу.

Так она доползла до лестницы. Это пространство переползать было опасно — мало ли кто затаился с луком внизу у поворота лестницу и ждет, чтобы на уровне пола показалась ее голова?

Люс замерла. Возвращаться назад не имело смысла. Впереди, возможно, ждала самая настоящая смерть. Она подумала — а не перескочить ли через перила галереи прямо во двор и не разобраться ли там на месте, сколько лучников за ней охотятся и на что они вообще способны. Но выходить против лука с голыми руками было нелепо. Люс неплохо метала нож — но ее кинжал остался там, где она так эффектно бросила его перед лордом.

Был еще один выход — браслет. Самый последний выход. Но Люс не могла спасаться бегством, бросив Серебряную Свирель на произвол судьбы. Это было ниже ее достоинства.

И тут одна из дверей скрипнула.

Люс откатилась в сторону, и вовремя — на галерею, видимо, привлеченный шумом, вышел почтенный старец в длинных седых кудрях и темно-алой мантии, похожий на карточного короля, с виду лет этак ста сорока восьми. Старец молча поднял руку, чтобы его увидели и случайно не выстрелили.

Люс поняла, что это и есть местный Мафусаил — сэр Арчибальд, единственный богатый родственник здешних хозяев, который назначил своим наследником юного лорда Эдуарда, если сам не обзаведется еще более юным наследником.

— Что за кавардак? — брюзгливым голосом осведомился сэр Мафусаил. — Чтобы в приличном замке стреляли из луков! Куда подевался сэр Эдгар?

И он перегнулся через перила, приложив ладонь к уху, чтобы лучше слышать рапорт стражи.

Ему доложили, что по замку шастает злоумышленник, заперший лорда Блокхеда в его же собственной опочивальне, а теперь шныряющий где-по по галерее.

Сэр Арчибальд выпрямился и обозрел галерею.

— Пьяны вы, голубчики, вот что, — сообщил он стрелкам. — Я еще владею своими пятью чувствами, но никого тут не вижу.

Он и не мог увидеть — Люс за его спиной скользнула в комнату.

Там, к счастью, никого не оказалось.

Это было сравнительно небольшое помещение, уставленное сундуками и неразвязанными тюками. Здесь же на табуретах лежали дорогие седла с вальтрапами, со спинок скамей свисали богато отделанные плащи. Очевидно, сэр Арчибальд, приехавший вызволять сэра Эдуарда, еще не приказал распаковать свой багаж.

Люс поднялась на ноги и в два прыжка была возле двери, которая, очевидно, вела в более приспособленное для жилья помещение. Но с другой стороны в это же время подошел человек. Услышав шаги, Люс отскочила и схоронилась за сундуком, натянув еще на себя край плаща.

Вошла женщина.

— Сэр Арчибальд! — позвала она. — Что там стряслось?

— Что случилось, Арчи? — это был уже другой женский голос.

— Пить меньше надо, — объяснил ситуацию старый лорд, входя и закрывая за собой дверь. — Они там расстреливают из луков фей и эльфов, а также гоняются за невидимками. Ступай к себе, Мэри, не серди меня.

— Слушаюсь, сэр, — без особого восторга отвечал второй женский голос.

— Это уж чересчур, сэр Арчибальд! — возмутился первый. — Нельзя же держать взаперти молодую женщину!

— Если эту молодую женщину не держать взаперти, она вскоре порадует меня таким наследником, без какого я охотно бы обошелся, — спокойно возразил сэр Арчибальд.

Люс поняла — это супруга Мафусаила, которая на семьдесят лет моложе его, и ее родственница, леди Алиса. А о желании леди Мэри родить старику наследника она уже слышала от Томаса-Робина.

— Нам, как благородным дамам, сейчас нужно быть в часовне и оплакивать леди Лауру, — не унималась леди Алиса. — Кто, как не она, нуждается сейчас в наших молитвах!

— Мы взяли с собой все необходимое для молитв, — напомнил лорд. — Часослов, молитвенник с картинками, образки и свечи. А ваши молитвы Господь одинаково хорошо услышит и отсюда, и из часовни, поскольку слух у него куда как получше моего…

Люс усмехнулась — старик ей определенно нравился.

— Не пререкайся с ним, Алиса, — подозрительно кротко сказала леди Мэри. — Каждому Господь посылает испытание, очевидно, это — всего лишь кара за мои грехи.

— Поскольку Господь справедлив, то скорее уж ты, леди — кара за мои многие грехи. Согласись, что я успел нагрешить побольше твоего, — вполне добродушно заявил сэр Арчибальд.

— Грешили вы, очевидно, немало, — согласилась супруга, — так что на мою долю почти ничего и не осталось.

— В моем возрасте это дело обычное, — напомнил старый лорд. — Мы с тобой, леди, как два отчаянных игрока в кости, которые поставили на кон все, чем владеют. Если тебе удастся дать мне законного наследника — ты получаешь все мое имущество до его совершеннолетия! Если мне удается сделать тебе этого законного наследника — я умру крайне довольный. А если нет — не обессудь, леди, а праздновать победу будет сэр Эдуард.

— Да что же это такое! — воскликнула вдруг леди Алиса. — В замке умерла хозяйка, а они такой галдеж подняли!

Люс догадывалась, что это может быть за галдеж. Очевидно, удалось проникнуть в опочивальню к лорду. А зрелище он собой представлял занятное!

— Ну что же, если хозяин не может навести порядок, то придется гостю, — с тем старый лорд величественно вышел на галерею.

Как только дверь за ним захлопнулась, обе леди повалились на скамьи и расхохотались.

Люс осторожно высунулась — ей было интересно, как выглядит супруга Мафусаила. И она увидела двух молоденьких полненьких женщин, одну — в алом платье с квадратным вырезом, другую — в черном, закрытом, причем на первой была белая вуаль, которую удерживал на голове парчовый венчик, а на второй — белый, хитроумно намотанный, так что ни волоска не было видно, большой платок со свисающими на спину углами. Очевидно, это была леди Алиса, и она уже успела овдоветь.

Из— под вуали леди Мэри падали ей на плечи и на грудь длинные темные локоны…

Обе хохотушки приподнялись, каждая на своей скамье, прижали пальчики к губам и опять рассмеялись.

— Тише, тише!… — зашептала леди Алиса.

— Не могу, — отвечала леди Мэри. — Ой, право, не могу!

— Насчет наследника сэр может не беспокоиться! — прямо-таки взвизгнула леди Алиса.

— Наилучшего качества и превосходных свойств! — добавила леди Мэри.

— Остается вторая часть нашего плана — выйти замуж за лорда Блокхеда!

— И хорошо выдать замуж тебя!

Люс ахнула.

— Царствие небесное леди Лауре, — с подозрительным смирением провозгласила леди Алиса.

— Погоди, еще немного — и я уж тебя отблагодарю, — пообещала леди Мэри. — Мне бы только родить этого наследничка… За все тебя отблагодарю! И так тебя замуж выдам — все графство вздрогнет!

— Я же говорила тебе — не хнычь, смирись, поезжай в Блокхед-холл, а тут все и решится, — ласково сказала леди Алиса. — Видишь, старших всегда слушать надо.

— Знала бы ты, как я боялась одна, ночью, в чужом замке… — призналась леди Мэри.

Дольше Люс слушать все это не могла. Она возникла из-за сундука, свирепая, как голодная тигрица.

Обе хохотушки шарахнулись от нее.

— А теперь мы все трое пойдем к лорду Блокхеду! — ледяным голосом сказала Люс. — И во всем ему признаемся!

— В чем признаемся?… — заикаясь спросила, как старшая и более смелая, леди Алиса.

— Во всем!

— Я не понимаю вас, добрый сэр, — вступила в разговор и леди Мэри. — В чем вы нас обвиняете? И при чем тут лорд Блокхед?

— При том, что из-за вас может погибнуть невинная женщина, и я этого не допущу, — сурово объявила Люс. — Она виновата только тем, что не знает вашего… нашего языка и не может оправдаться! Но я не позволю повесить на нее убийство леди Лауры!

— Что сделать? Кого повесить? — изумились обе леди, из чего Люс поняла, что буквальный перевод в двенадцатом веке может привести к недоразумениям.

— Из-за вас может погибнуть итальянка! — уже более вразумительно сказала Люс.

— Итальянская блудница?

— Да никакая она не блудница! — выкрикнув это, Люс поняла, что нервы у нее — основательно на взводе. Обычно она до шумных разборок не опускалась.

Но недаром эту женщину звали Люс-а-Гард!

Она взяла себя в руки. Она сделала несколько дыхательных упражнений, добросовестно сопя, к большому удивлению обеих леди. И она пришла в чувство.

Сев в кресло напротив леди Мэри, Люс закинула ногу на ногу.

— Одна из вас виновата в смерти леди Лауры! — сказала она. — Я точно это знаю!

Леди Мэри растерянно посмотрела на леди Алису, а та опустила голову.

— Мне совершенно безразлично, кто будет наследником старого Мафусаила, — продолжала Люс. — По мне, так хоть рогатый охотник Хорн из Шервудского леса! Но я не позволю обижать итальянку! Или мы немедленно идем к лорду блокхеду и признаемся, или я иду к сэру Арчибальду и рассказываю ему, что у него уже есть наследник! А он пусть вспоминает, когда это ему удалось.

— Только не это! — вскрикнула леди Мэри.

— Добрый сэр!… — обратилась к Люс смертельно бледная леди Алиса. — Мы не имеем к итальянке никакого отношения! Мы просто две глупые женщины… и нас сбила с толку старая ирландка Бриджет Би… это она дала нам корень и иголки… а больше мы ничего не делали!

— Что за корень? — сурово спросила Люс.

— Она говорит, что это мандрагора… — пролепетала леди Алиса. — И молодой сэр Эдуард тоже говорил, что это делается с помощью мандрагоры… Мы же не знали, что сэр Эдгар поймает на охоте итальянку!

— Но он поймал ее очень кстати для вас!

Тут дверь распахнулась. На пороге встал во весь свой немалый рост сэр Арчибальд.

— Вообрази себе, леди, что случилось! Напрасно мы, видать, ехали сюда… — начал было он. — Но позвольте! Ведь двери были на запоре! Не в сундуке же вы привезли сюда этого пажа!

— Он ворвался! Он вломился! Его никто не звал! — наперебой завопили леди.

— Я вижу, ты всерьез заботишься о наследнике, голубушка! — И сэр Мафусаил захлопнул за собой дверь. — А ну-ка, дитя мое, расскажи всю правду, и будет тебе от меня хорошенький подарочек!

Это уже адресовалось к Люс.

— Ваше наследство, добрый сэр, тут ни при чем, — честно сказала Люс. — А просто моя госпожа попала в плен, ее привезли в этот замок, а я, как честный паж, хочу ее освободить!

— И кто же твоя госпожа? — осведомился лорд.

— Итальянская графиня, — сказала Люс и на всякий случай добавила: — Де Монте-Кристо-Марио-Ланца-Лучано-Паваротти-Пласидо-Доминго!

— Врешь! — рявкнул старый лорд. — Она такая же итальянка, как я — сарацин! Я пробовал говорить с ней по-итальянски! Уж не знаю, где Блокхед вылавливает своих шлюх, но Италия тут ни при чем! Стой, где стоишь, а я вызову стражу!

Люс взглянула на обеих леди — от них помощи ждать не приходилось.

Она шагнула к старику и замахнулась на него связкой ключей. Лорд в изумлении вытаращился на обнаглевшего пажа и схватил Люс за руку. А ей того и нужно было. Ровно через две трети секунду лорд летел головой в сундуки, а Люс выскакивала в галерею.

Там она чуть ли не кубарем скатилась с лестницы, взлетела на другую лестницу и, пригнувшись, понеслась по совсем другой галерее. Там Люс на всякий случай растянулась на полу и выглянула между перилами.

Во дворе царила суета, но никто не накладывал стрелу на тетиву, никто не размахивал мечом. Очевидно, после охоты на Люс случилось что-то, заставившее позабыть про злоумышленника.

Вдруг дверь рядом с ней распахнулась.

— Сюда! — услышала Люс. — Скорее!

Это мог быть друг, но мог быть и враг. Люс рассудила так — врага она легко выведет из игры, если он там, конечно, один, а друг на нее не обидится за маленькую шутку.

Сгруппировавшись, Люс кувырком влетела в приоткрывшуюся дверь, подбила неизвестного доброжелателя под колени и мгновенно оказалась на нем верхом, придерживая его руками за горло. Причем связку ключей она держала в зубах, и эти гигантские ключи качались у нее перед глазами, позвякивая и мешая в полумраке разглядеть, кого это она, собственно, собирается придушить.

Доброжелатель захрипел. Люс немного ослабила хватку. Он не сопротивлялся, как будто ждал, что вот-вот недоразумение прояснится, и его отпустят.

Люс быстро огляделась. Это была оружейная зала. Две другие двери, что вели в нее, были заперты на засовы. Кроме Люс и ее противника, в зале никого не было. Дверь на галерею тоже запиралась изнутри засовом с оглоблю величиной.

Люс молниеносно вскочила с поверженного доброжелателя, кинулась к двери, захлопнула ее и вставила в деревянные петли засов. Тогда только, вздохнув с облегчением, она взяла связку, как полагается, в руку и с интересом посмотрела — а кто это лежит на полу. Причем Люс была внутренне готова к тому, что ей сейчас придется подпрыгнуть и врезать этому незнакомцу ногой по уху.

Незнакомец же легко вскочил на ноги и первым делом поправил растрепавшиеся волосы. Узкий луч света из щелеобразного окна упал на его лицо. Люс вгляделась в это тонкое лицо и в полном ошалении отступила назад.

— Это вы, добрый сэр?… — чуть ли не заикаясь, пробормотала она. — Как вы сюда попали?…

— Да хранит вас Господь, прелестная дама, — с поклоном отвечал ей юный сэр Эдуард, — а также и меня от вашего гнева. Не знаю, в каком монастыре вы изучали эти изящные искусства, но в темном переулке с вами лучше не сталкиваться…

11. СЛЕДСТВИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

— Как вы сюда попали? — повторила Люс. — Вы же были в плену у ватаги! Я сама помогла вас поймать! Вы сбежали?

Сэр Эдуард раскрыл было рот, чтобы возразить.

— Ничего удивительного — от них только безногий не убежал бы! — возмутилась Люс. — Часовые пьяны в стельку, никто лично не отвечает за пленника, черт знает что!

— Да нет же, меня отпустили под слово рыцаря, — сказал юноша. — Хотя какой уж из меня рыцарь… Когда прискакал ваш гонец…

— Прискакал? — удивилась Люс. — Но я не посылала никакого конного гонца! Ага! Вы хотите сказать — прибежал? Бегает он не хуже лошади…

— Да нет же, леди, он прибыл верхом на отличном гнедом жеребце, с битком набитыми седельными сумками. Вся ватага изумилась. Мне кажется, этот жеребец раньше принадлежал какому-нибудь богатому купцу…

— А почему вам так кажется?

— Когда эти умники переседлывали коня, то нашли спрятанные между седлом и чепраком бумаги, — объяснил юный лорд. — Пришлось мне их читать вслух. Это были счета и долговые расписки.

— Где же он взял жеребца? — растерянно спросила Люс.

Сэр Эдуард еще более растерянно на нее уставился, и она поняла, что брякнула глупость — ну, скажите на милость, где разбойник из Шервудского леса может раздобыть хорошего коня, как не на большой дороге? Не пойдет же он за конем на Ньюгейтскую ярмарку!

— Там были и деньги, — добавил сэр Эдуард, — только ваш предводитель велел этому своему стрелку немедленно отнести их мельнику — мельник, что снабжает ватагу хлебом, заболел, и у него долги.

— Да хранит Господь мельника, — сказала Люс, — но я все равно не понимаю, каким образом вас отпустили? Ведь Томас… Робин хотел взять за вас приличный выкуп!

— Да ради вас, — признался юноша. — Когда стало ясно, что девица Марианна обвиняется в отравлении леди Лауры, ваш предводитель сказал, что ее, скорее всего, отвезут в ноттингемскую тюрьму, а там шериф сообразит, как развязать ей язык. Ну, а ватага уже вызволяла оттуда того здоровенного рыжего бездельника, и второй раз у них такая штука не получится. Поэтому нельзя было допустить, чтобы девицу вывезли из замка. Я предложил предводителю помочь. Он мне поверил. Вот и все.

— Красиво, но непонятно, — ответила на это Люс. — Значит, он вам дал этого купеческого жеребца и послал сюда выручать Марианну?

— Я выведу отсюда вас обеих, и мы вернемся в Шервудский лес, — хмуро пообещал юный лорд. Вы удовлетворили свое любопытство? Тогда нужно убираться отсюда. Стража во дворе скоро поймет, в какую дверь вы вошли.

— Ввалилась, — поправила Люс.

— Леди не вваливаются, — возразил сэр Эдуард.

— С чего вы взяли, что я знатная леди? — поинтересовалась Люс.

— Там, у себя на родине, вы знатная леди, и вам служат рыцари! — убежденно ответил юноша. — Вы так отличаетесь от наших женщин, как редкий цветок, который выращивает ученые садовник, отличается от кустов на огороде. Вы так отличаетесь он наших женщин, как прекрасная перелетная птица, ненадолго уклонившаяся от пути, от домашней несушки.

Тут только Люс вспомнила, что имеет дело с поэтом, и более того — с влюбленным в нее поэтом.

Она вздохнула — мальчик был хорош собой и говорил вдохновенно, но ее и Серебряную Свирель послали сюда не за хрупкими мальчиками. Она должна была найти настоящего мужчину, олицетворение силы, красоты и отваги, более того — она его нашла, и ни о каких юных поэтах тут не могло быть и речи.

Что интересно — за весь этот бурный день Люс ни разу не вспомнила о Томасе-Робине, но это, наверно, потому, что просто было некогда.

— Я действительно перелетная птица, — сказала она, — и перелеты у меня дальние. Но вы говорили, что отсюда можно как-то незаметно выйти. Или мне послышалось?

— Прошу вас, — юноша сдвинул резную дубовую панель, и Люс увидела узкий ход, скорее даже лаз.

— И куда же мы попадем?

— Знаете, — на поэта опять, видимо, накатило настроение, — я рос хилым, болезненным ребенком, как цветок в тени каменной стены, которому никогда не суждено зацвести. Я не участвовал в играх других детей, румяных и звонкоголосых…

Люс поняла — мальчишки поколачивали-таки это хрупкое создание, невзирая на высокое происхождение.

— Взрослые из-за этого смеялись надо мной…

Люс прислушалась — по галерее кто-то громыхал сапожищами.

— …и я всегда старался найти уединение. Поэтому я знаю Блокхед-холл лучше, чем все его обитатели, вместе взятые. Старый Барри показал мне кое-что, да я и сам умею простукивать стены. Вот этот ход ведет в толще наружной стены к донжону, а потом мы можем выбирать — или подняться на самый верх донжона, или спуститься вниз, в погреб.

Натура у Люс иногда была романтичная — когда дело касалось таких невинных вещей, как старинные вышивки, пейзажи и натюрморты. Ей захотелось поглядеть на окрестности с высоты донжона, и юноша радостно повел ее совершенно темным ходом. Он-то шел свободно, зная здесь каждый поворот и каждую ступеньку. А вот Люс двигалась медленнее и стал отставать — она не видела впотьмах, как сова, и у нее не было природного локатора, как у летучей мыши.

Сэр Эдуард остановился, и Люс налетела на него. Странно было то, что Люс не наткнулась грудью на его спину, а оказалась в его объятиях.

— Я позволю себе просить прощения у прекрасной и высокородной леди, — витиевато начал юноша, не выпуская Люс, — за свое дерзкое и грубое, хотя вполне уместное предложение.

При этих словах он чуточку приблизился к Люс, чтобы слегка прикоснуться грудью к ее груди.

— И что же это за предложение? — насторожилась Люс. Все-таки мальчик был родным братом лорда Блокхеда, а от того женщина могла дождаться только приглашения в постель.

— Будь мы в освещенном помещении, я бы никогда не посмел обратиться к вам с такими словами, — продолжал изощряться влюбленный поэт. — Но мы здесь вдвоем, без соглядатаев, вокруг полный мрак, и я просто не вижу другого пути, чтобы… нет, простите, я боюсь оскорбить ваше целомудрие этим предложением!

Люс, слегка упиравшаяся ладонями в его плечи, всем телом почувствовала, как бьется сердце юноши.

— Для того, о чем вы собираетесь меня просить, — пытаясь обратить все в шутку, ответила она, — здесь слишком мало места, и я даже не представляю, добрый сэр, каким именно манером в этой норе можно осуществить то, что вы задумали. Жесткость ступенек и сырость каменных стен тоже вряд ли будут этому способствовать. Буду очень благодарна, если вы сперва объясните мне свой замысел на словах. Это несомненно расширит мой жизненный опыт.

— Обещайте, что вы простите меня за дерзость! — пылко потребовал юный лорд.

Люс подумала, что если она не простит — то куковать ей в этом каменном колодце по крайней мере несколько часов — пока она сама не найдет способ отсюда выбраться.

— Мы, перелетные женщины, всегда охотно простим нахала, но никогда не прощаем растяп, — обнадежила она сэра Эдуарда.

— Тогда я позволю себе попросить вас дать мне вашу нежную, тонкую, благородную руку… — и лорд от избытка чувств замолчал.

— Зачем вам понадобилась моя нежная, тонкая, благородная рука? — осведомилась Люс. — Что вы с нею собрались делать?

— Я все сказал не так… — юный лорд вздохнул. — Ничего я не собираюсь делать с вашей рукой! Я хотел, напротив, посметь предложить вам свою руку… в качестве опоры, разумеется! Иначе вы рискуете не заметить ступеньку, упасть и разбить колено. А мне бы этого не хотелось. Я понимаю, что право прикоснуться к вашей белоснежной руке нужно заслужить, возможно, даже на турнире, а я, увы, не гожусь в турнирные бойцы…

— Вы заслужили… — задумчиво молвила Люс.

— Чем я мог заслужить? — не поверил юноша.

— Вы же спасли меня…

Но она сейчас вспомнила не об этом, а как в ночном лесу у разбойничьего костра белокурый мальчик читал ей свои новорожденные стихи на совершенно непонятной латыни, и все их колдовство растаяло во мраке, не найдя пути к женскому сердцу, кроме одного-единственного слова «amor»— любовь. Это латинское словечко запало-таки в душу.

— Тогда, если вы позволите… — юный поэт взял ее за правую руку кончиками пальцев и, насколько позволял узкий ход, склонился для поцелуя.

Губы у него были сухие и горячие.

Мимо щеки Люс дважды скользнула прядь пушистых и теплых волос.

— Пойдем, добрый сэр! Время не ждет! — приказала она — из соображений гуманности, потому что для будущего монашка такие поцелуи в потемках были совершенно ненужной роскошью.

А в том, что сэру Эдуарду придется уйти в монастырь, она после подслушанных откровений леди Мэри уже не сомневалась.

Поэт вздохнул и покорился.

Потом, когда они оказались на смотровой площадке донжона, юноша отпустил ее руку и громко вздохнул с сожалением. Ведь он обещал, что будет служить ей опорой и поддержкой только в экстремальных условиях темного, как преисподняя, хода — и слово свое сдержал.

Близился вечер. Закат уже вовсю раскрашивал облака, а с востока понемногу подступал мрак.

— Мы подождем, пока в замке успокоятся, — сказал юный лорд, — и тогда пойдем выручать вашу сестру. В худшем случае, я ведь могу и приказать страже! Я пока еще не монах, а брат его светлости!

Он приосанился.

— Надеюсь, мы умудримся обойтись без этого… — Люс, перегнувшись, смотрела между зубцов в сторону Шервудского леса. — Но вывести из Блокхеда Марианну — это еще половина дела. Нужно разоблачить убийцу. И я, кажется, знаю, кто отравил леди Лауру.

— Возможно, и я это знаю.

Люс уставилась на лорда, как на привидение.

— Так что же вы молчите, добрый сэр?

— Во-первых, справедливость — не человеческое дело. В Евангелии сказано — «дайте место гневу Божию». Во-вторых, я не могу обвинять женщину только потому, что заметил в ней склонность к своему брату. Дурной характер и склонность к мужчине — это еще не доказательства.

— Тоже верно… — пробормотала Люс. — Но давайте сведем воедино то, что знаю я, и то, что знаете вы. И если приметы совпадут — значит, мы правильно вычислили отравительницу!

— Что сделали? — удивился юный лорд. — Вычисления — это ведь из области геометрии, леди. Вычисляют площадь луга или поля.

Люс опять погорела на буквальном переводе.

— Ладно, — сказала она. — Назовем это дело иначе. Мы постараемся понять, кто подставил Свирель… то есть Марианну.

— Подставил? Свирель? — сэр Эдуард был в большом недоумении. — Вы, леди, заговорили на каком-то невероятном языке. Свирель…

— Это прозвище Марианны. Там, где она жила, ее называли Серебряная Свирель, — объяснила Люс.

— А как называли вас?

— Меня называли Люс-а-Гард… — и Люс вздохнула, подумав, как это, в сущности, глупо — получать боевой титул в женской компании. — Итак! Отравительница — не простого звания.

— Не простого, — подтвердил юный лорд.

— Она — леди, и у нее имеются драгоценности.

— Разумеется.

— Два перстня — один с красным камнем, другой — с зеленым, и она оба носит на одной руке. Камни довольно грубой огранки, и впридачу подозрительной величины.

— Вот такие? — лорд изобразил пальцами овал, соответствующий перепелиному яйцу.

— Возможно, — согласилась Люс, которой Свирель могла только рассказать о камнях, но не показать их размеры.

— Перстень с таким рубином был у моего брата, — сказал сэр Эдуард, — был еще совсем недавно. И вы правы, леди, рубинов такой величины в округе почитай что нет. Его еще дедушка привез из Константинополя.

— Перстень — такая штука, которую можно снять с пальца и подарить женщине, — резонно заметила Люс. — Это — всего лишь доказательство, что отравительница была близка с сэром Эдгаром.

— Вы лучше скажите, леди, кто из окрестных жен, вдов и девиц не был с ним близок, — заявил юный лорд с немалым презрением. Тут Люс сообразила, откуда у поэта столь яркая неприязнь к интимным отношениям. Очевидно, примитивные похождения старшего братца порядком его допекли.

— Но женщин можно поделить на высоких и маленьких, толстых и тощих, брюнеток и блондинок, не так ли, добрый сэр? — Люс уже не могла избавиться от этого учтивого оборота.

— Разумеется!

— Интересующая нас женщина имеет длинные темные вьющиеся волосы, она примерно моего роста. Это вас не наводит ни на какие мысли?

— Наводит, — согласился юный лорд. — Длинные темные вьющиеся волосы в Блокхеде — только у сестры леди Лауры — леди Гвендолен. Но да простит меня Бог…

— В чем дело, добрый сэр? — спросила Люс, когда смущенное молчание лорда уж больно затянулось.

— Я, право, не решаюсь оскорбить ваш деликатный и целомудренный слух, — опять ударился в выкрутасы юный поэт.

— Для первого раза я вас прощу, — пообещала Люс. — Так в чем же дело?

— Я не хочу, чтобы вы подумали, будто я способен оклеветать женщину!

— Речь идет о жизни и смерти! — напомнила Люс.

— Я понимаю это, леди.

— Если мы почему-либо не сможем вывести из Блокхеда Марианну и не найдем отравительницу, то что грозит Марианне? Ну?

Юный лорд надолго замолчал.

— А если я рискую оклеветать женщину? — спросил он с таким пасмурным видом, будто уже и оклеветал, и был облит за это презрением всей округи.

— А если вы рискуете жизнью другой женщины?! — яростно воскликнула Люс и, сама того не желая, добавила уже куда мягче: — Добрый сэр…

— Хорошо, — и юный лорд так низко свесил голову, что лица за длинными волосами было не разглядеть. — Я покоряюсь вам, леди. Все женщины в Блокхеде, кроме леди Гвендолен и леди Лауры, светловолосые… но…

— Позвольте! Я же видела леди Лауру! На состязаниях возле майского дерева! И у нее были длинные золотые кудри! Вот досюда!

Сэр Эдуард вздохнул.

— Ну, не могу я говорить с вами о таких вещах, леди… — прошептал он.

Тут только Люс догадалась, что он имел в виду.

— У леди Лауры просто красивый парик… — покачав головой, сказала она.

— Парик?

— Накладные волосы. И у леди Гвендолен тоже длинные накладные волосы. Но об этом у вас не принято говорить вслух. А вы об этом знали, потому что видели и ту, и другую без этих самых кудрей…

— Только леди Лауру, — признался юноша. — Когда леди Гвендолен не хотела надевать повязку с волосами, она носила большой платок и обруч.

— Повязка с волосами… — и Люс задумалась. — Марианна видела отравительницу, сэр Эдуард. Это была высокая женщина в длинном плаще с капюшоном. Марианна разглядела только длинную темную прядь вьющихся волос и руку с двумя перстнями. Но женщина была довольно далеко от нее…

И тут Люс осенило!

— Что же вы замолчали? — спросил сэр Эдуард.

— Ничего… — сказала Люс. — Если в этом замке принимают женщин за мужчин, то не случилось ли наоборот? Не приняла ли Свирель… Марианна мужчина за женщину?

— Какого мужчину? — не понял юный лорд.

— Мужчину, на чьем пальце — кольцо сэра Эдгара! Мужчину, имеющего возможность стянуть накладные волосы леди Гвендолен и потом незаметно положить их на место! Мужчину, которому очень хочется избавиться от леди Лауры, чтобы жениться на Марианне!

— Вы имеете в виду моего брата? — с внезапной холодностью осведомился юный лорд.

— Я имею в виду лорда Блокхеда! — отвечала Люс. — Я только что догадалась.

Сэр Эдуард отвернулся. И думал довольно долго.

— Леди, это нелепо, — жестко сказал он. — Мой брат — вместилище всяческих недостатков, но убивать мать своего маленького сына он не станет. И к тому же — он должен был сообразить, что подозрение падет на Марианну. Он не мог, если собирался жениться на ней, так ее… подставить? Я правильно выразился?

— Правильно, — согласилась Люс.

— Значит, это не мой брат, — уже более миролюбиво заявил сэр Эдуард.

— Давайте-ка объяснимся начистоту, добрый сэр, — предложила Люс. — Насколько я заметила, ваш достопочтенный брат сперва совершает поступки, а потом уж их обдумывает. Тем более, что он полночи пировал с псарями. Можно ли ожидать от лорда, которого напоили псари, что он совершит разумный поступок?

— Можно, — ответил упрямый поэт.

— Давайте составим список тех, кто имел основания отравить леди Лауру, — продолжала Люс. — И всех их обсудим и проверим. Если по старшинству, то первым все-таки окажется лорд Блокхед.

— Вы ошибаетесь, леди, — твердо сказал братец лорда Блокхеда.

— Но, согласитесь, добрый сэр, не могу же я благородного лорда помещать в списке вторым или даже, Боже упаси, третьим! — воскликнула Люс. — Он должен быть первым! Тут вы не возражаете?

— Не возражаю, — согласился сбитый с толку юный лорд.

— Второй в нем должна быть леди Мэри. Точнее, леди Мэри и леди Алиса.

— Невероятно! — воскликнул сэр Эдуард. — Неужели и они?…

— Я случайно подслушала их разговор, — призналась Люс. — Какая-то старая ирландка Бриджет Би дала им какой-то корень, и чего-то они с этим корнем натворили. И это имело отношение к леди Лауре.

— Не может быть! — прямо-таки завопил юный лорд. — Прав наш отец настоятель!

— В чем же он прав? — удивленно спросила Люс.

— Прав, когда говорит о женской глупости. Недавно, когда я гостил в обители, он задал нам вопрос: может ли Господь создать такой камень, чтобы он сам был не в силах его поднять? И мнения разделились. Тут что ни ответишь, все равно всемогущество Божье оказывается под сомнением.

— Я знаю этот хитрый вопрос, — усмехнулась Люс.

— Мы все переругались над этим вопросом, пока отец настоятель не успокоил нас и не сказал — дети, вот пример сатанинского измышления, которое может посеять раздор. И еще он сказал — неизвестно, имел ли сатана в виду настоящий камень, валун или гранитную глыбу. Но, возможно, он выразился аллегорически. И тогда на место камня можно подставить любое отвлеченное понятие. Мы попросили, чтобы отец настоятель привел пример. И он сказал — женская глупость.

— Мне бы очень хотелось побеседовать с вашим отцом настоятелем, — кротко сказала Люс. — Возможно, мне удастся его переубедить. Но к чему вы клоните, добрый сэр?

— К тому я клоню, что нельзя объяснить женщине простейшую вещь и быть уверенным, что она поняла правильно. Она непременно поймет наоборот и понаделает всяких глупостей! — сердито воскликнул юный лорд.

— И кто же это сперва понял вас неправильно, а потом понаделал глупостей? — Люс уже догадывалась, что услышит в ответ. Так и вышло.

— Леди Мэри с леди Алисой. Когда я был в гостях у дяди Арчибальда, она пристали ко мне, как два репейника — вот так сразу возьми да расскажи им про алгебру, алхимию, астрологию и энвольтование, причем одновременно!

— Энвольтование? — перед внутренним взором Люс возникли какие-то восковые фигурки, пронзенные иголками. — Выходит, эти две дурочки хотели извести леди Лауру колдовским образом? Чем же им не угодила бедная леди?

— Да она Мэри терпеть не могла, — честно признался юноша. — Все из-за этого наследства. Они считала, что Мэри на все пойдет, только бы подарить дяде законного ребенка. Значит, мне уже ничего не достанется. А леди Лаура очень хотела, чтобы наследство досталось именно мне. Она собиралась женить меня на своей племяннице.

— Ну, о том, что леди Мэри на все пойдет, я уже слышала, — сказала Люс. — Теперь хоть понятно, почему леди Мери и леди Алиса, приехав, не выходили из своих комнат. Вряд ли леди Лауре понравилось, что сэр Арчибальд привез их с собой.

— Мне придется еще говорить с дядей о выкупе. Ведь Том Тернер отпустил меня под слово рыцаря. Представляю, как будет ворчать бедный дядя…

— А лорд Блокхед? Разве он не может выкупить родного брата? — удивилась Люс.

— Лорд Блокхед знает, что за меня запросят немало. Ведь вся округа уверена, что я буду богатым наследником.

— Ну и сложная же жизнь у вас, лордов, — вздохнула Люс. — Так к чему же мы пришли? Лорд Блокхед имел и повод, и возможность отравить леди Лауру, но вы утверждаете, что благородство не позволило бы ему этого. Хотя так просто выйти из-за стола, где пируют пьяные псари, через четверть часа вернуться и выпить с ними за здоровье какого-нибудь Догоняя! Вся псарня поклянется, что лорд невиновен! Постойте, не возражайте, номер следующий — леди Мэри. Леди Мэри имела и повод, и возможность отравить леди Лауру. Да, вы говорите, что корень ей понадобился для энвольтования. Допускаю, что если корень был в виде человеческой фигуры, то это вполне возможно. Но дали-то ей это зловредное растение не вы, добрый сэр, а какая-то старая ирландка! Возможно, она и растолковала, как этим корнем пользоваться. Есть ли третий подозреваемый?

— Вы неправы, леди, и я не знаю, как вам это объяснить, — сказал юноша.

— Ну, раз я неправа, то остается только привидение! — обиженно воскликнула Люс. — Скажите, добрый сэр, какое у вас в замке водится привидение?

Юный лорд остолбенел — он еще не понимал связи между убийцей леди Лауры и привидениями Блокхед-холла.

— Может, у вас тут есть Белая дама, которая предупреждает о несчастьях? Или Коричневая дама, которую подло убили, и теперь она перед дождем ходит с кровавым кинжалом по местам своей боевой славы? Или еще какая-нибудь Зеленая дама?

— У нас есть Старуха Мэгги… то есть, это мы ее так зовем. Говорят, она клад охраняет, — совершенно серьезно сказал юноша. — Только все никак не решит, кому его показать. Она кастеляна, Николаса Дженкинса, полночи вдоль стены водила, там, где мост. А стена внизу кустами заросла, он весь ободрался и в конце концов прямо в ров свалился. А Старуха Мэгги исчезла.

— Как она выглядит? — поинтересовалась Люс, надо признаться — с некоторой надеждой.

— Старуха как старуха — в широком платье, с головной повязкой. Говорят, что когда открывает рот и пытается что-то объяснить, видно, что беззубая. Только она против леди Лауры ничего не имела. Скорее уж против брата — он всегда над ней насмехался, особенно когда Николаса Дженкинса в бочке полоскали.

— А нет ли у нее светящейся палочки?

— Палочки — это у фей, — улыбнулся юный лорд. — Как было бы хорошо, если бы и меня увела фея…

— И вас? А кого она уже уводила?

— Томаса-рифмача. Был такой поэт, то у одного лорда зазимует, то у другого. И пропал. Говорят, он прожил у феи в зеленом холме семь лет и писал для нее стихи.

— И вы бы согласились семь лет жить с язычницей? — задала Люс вовсе уж провокационный вопрос.

— С прекрасной язычницей? — юноша задумался. — Знаете, когда я с донжона гляжу на закат, то иногда вижу фей. Они проносятся по небу на своих боевых конях, в длинных плащах, и машут мне, и зовут за собой. Скачут шесть фей на шести жеребцах, а седьмого ведут в поводу, и он скачет последним, без всадника. Это бывает, когда солнце уже почти опустилось и дует северный ветер. Они скрываются от северного ветра?

— Нет, они просто делают круг, объезжают графство и опять возвращаются на север, — объяснила Люс, как малому ребенку. — Феи ни от кого не скрываются…

Тут вдруг юноша отступил на несколько шагов, оказавшись у противоположного края площадки, и его темные глаза стали совершенно круглыми.

— Вы — феи? — с сумасшедшей надеждой спросил он. — Ты действительно фея? И Марианна? Я же сразу должен был догадаться!

— Простите, добрый сэр, я — перелетная пташка, — развела руками Люс. — А фею вы, возможно, увидите этой ночью. Только сдается мне, что это будет недобрая фея.

— Почему, леди?

— Скажите-ка, добрый сэр, в Блокхед-холле никогда не появлялось привидение с лицом, закрытым капюшоном, и со светящейся палочкой в руке? Привидение в длинном плаще и со свисающими из-под капюшона длинными волосами? Припомните-ка!

— Нет, — уверенно сказал юноша, — такого у нас нет. Вот Старуха Мэгги — есть, ее многие видели.

— Однако прошлой ночью привидение с палочкой встретили сразу два человека — братец Тук и Марианна.

— Чей это братец? — удивился юный лорд. — У нас в замке такого нет.

— Это его в Шервудском лесу называют братцем Туком. А как его величают в аббатстве за рекой, я не знаю. Может быть, брат Пафсикакий. А может, и еще почище.

— А что же делал этот добрый брат, которого так хорошо знают в Шервудском лесу, ночью в Блокхед-холле?

— Да ночевал он в Блокхед-холле, и ничего больше! — быстро ответила Люс. — Он видел, как буквально из стены появилась фигура с палочкой. А зная, сколько у вас тут тайных ходов… Потом это привидение вошло в ваши покои, добрый сэр, а там устроили на ночь Марианну. И она тоже видела это привидение.

— Чего же привидению понадобилось в моих покоях? — спросил озадаченный юный лорд.

— Оно копалось в книгах и вытаскивало из них листочки, — честно доложила Люс. — Согласитесь, добрый сэр, не каждое привидение поднимет ваши фолианты. Но постойте, это еще не все! Марианна с перепугу решила искать спасения в покоях у леди Лауры! И там-то она видела убийцу!

— Что же она не сказала? — взвился поэт.

— А на каком таком языке? Убийца примерно в таком же наряде, как привидение, принес в спальню леди кувшинчик и налил какой-то отравы в питье, приготовленное у постели. Марианна разглядела только два кольца, о которых мы уже говорили, и высокие парчовые манжеты. Убийца нес то ли свечу, то ли плошку с фитилем, этого я не скажу, потому что не знаю. Я полагаю, привидение с палочкой и привидение с кувшинчиком — одно и то же лицо. И никакое оно, если вдуматься, не привидение…

— Но это не мой брат и не леди Мэри.

— Пусть так. Но кто же тогда? Кто в замке Блокхед-холл может щеголять в драгоценных перстнях и парчовых манжетах? Может быть, это не знатная леди, а женщина попроще? Ведь даже прачки и судомойки не всегда ходят в лохмотьях. Есть же и у них праздничные наряды?

— Странно вы рассуждаете, леди, — сыскной азарт охватил наконец и юного лорда. — Весь день прачка будет суетиться в грязной юбке, а настанет ночь — она переоденется в праздничное платье и пойдет отравлять леди! Нет, та женщина привыкла носить наряды и драгоценности. Ей и в голову не пришло одеться перед отравлением попроще, потому что она не знает, как это — одеваться проще!

— А вы разбираетесь в женщинах, добрый сэр! — воскликнула Люс. — Богатая женщина никогда не поймет ту, у кого всего одно нарядное платье. Идем дальше! Может ли быть такое, что эта женщина не живет в Блокхед-холле, а просто ночью сюда пробралась? Есть такой ход?

— Ходов — два, — отвечал сэр Эдуард. — По меньшей мере два. Один ведет из покоев леди, и снаружи открыть его невозможно.

— Значит, это ход, о котором говорил братец Тук.

— Если Господь избавит меня из рук разбойников, я спрошу у отца настоятеля, что это за всезнающий братец завелся у него обители, — как можно грознее пообещал сэр Эдуард. — Есть и второй ход — из погреба. Там даже не ход, а целая подземная галерея, можно коней выводить. Этот ход заканчивается в пещере под обрывом. Чтобы снаружи добраться до него, нужно переплыть реку. Если отравительница пришла этим ходом, то у нее был сообщник в замке, который впустил ее, и еще один — который на лодке подвез ее к пещере.

— А может, это один и тот же человек, — предположила Люс.

Тут в задумчивом поэте проснулась кровь деда-крестоносца и еще более воинственных предков, среди которых были, кстати, и бешеные викинги-берсеркеры.

— Пр-р-р-редатель? — зарычал он, сжимая кулаки. — Своими руками!… Вот так!…

И он сделал красноречивый жест — жест великана, сворачивающего шею мерзкому гному.

Люс с трудом удержалась от смеха. Нельзя показывать такие глупости прославленной А-Гард, которую много чему обучили в Японии «цветы смерти».

— Это кто-то из свиты лорда, возможно, из его псарей или даже из конюхов, — торопливо сказала она, чтобы настроиться на серьезный лад. — Допустим, лорд Блокхед в эту ночь честно напился и заснул. И его еле добудились ранним утром. А ведь с ним были только его верные псари!

— Хорошо, если их было только двое — женщина и один сообщник, — приходя в себя, ответил юноша. — А если есть кто-то третий и кто-то четвертый?

— Не удивлюсь, — заметила Люс. — Одно я хотела бы знать — удалось этой особе с палочкой, кувшинчиком и прочими приятными безделушками выскользнуть ночью из замка, или она прячется здесь, чтобы следить за событиями. Хорошо бы, если бы пряталась! Я сама вытащила бы ее за волосы из укрытия и притащила к лорду!

— В последнее время было жарковато, — вроде бы ни к селу ни к городу сказал сэр Эдуард. — После паводка река опять обмелела. Интересно, а нельзя ли теперь посуху добраться до пещеры?

— Однако пора двигаться, — заявила Люс. — Совсем стемнело. Как знать — может быть, нам повезет, и мы сумеем освободить Марианну.

Но юный лорд не отвечал. Он погрузился в задумчивость.

— Идем, добрый сэр! — Люс хотела похлопать юного лорда по плечу, но воздержалась — чего доброго, он примет это за объяснение в любви, а то и за помолвку. — Не пришлось бы нам вступить в объяснения со стражей.

— Если кто-то ослушается меня, брат этого не простит, — сказал сэр Эдуард. — Сам он ко мне любовью не пылает, со мной одни хлопоты… но чтобы кто-то посмел перечить отпрыску его рода?… Мой доблестный братец сгноит его в подземельях! О! Я, кажется, сообразил!

Юноша протянул к Люс ладонь и принялся чертить по ней пальцем.

— Вот это — замковые конюшни, вот эта пристройка — псарня, вот здесь — лестница наверх, к псарям, вот здесь живет старший конюх, а вот здесь, леди, лестница вниз и две маленькие двери. Одна — просто погреб без окон, а другая — ого! Там когда-то наш прадед три года держал одного знатного узника! Под самой конюшней! И сдается мне, леди, что именно эта конура нам и нужна. Она одна из всех этих хозяйственных подвальчиков и чуланчиков запирается, а ключ — только у лорда и кастеляна.

— Почему именно она? — заинтересовалась Люс.

— Ну как же! Только там и можно спрятать человека так, чтобы об этом не знала ни одна женщина в замке! — с огромной гордостью и неимоверным мужским превосходством заявил юный лорд. — Это же владения мужчин — конюшня и псарня! А что пронюхает одна женщина, то завтра же будут знать все они.

— Вы крепко умудрены опытом, — усмехнулась Люс. — Но тут ваша хваленая мужская логика, похоже, сработала верно. Только я не представляю себе, как знатная леди согласится сидеть под конюшней…

Юный лорд задумался.

— Я выслушал вас, леди, когда вы привели все доводы против моего брата и леди Мэри, — сказал он. — А теперь, когда я нашел третьего обвиняемого и объясняю, как он мог действовать, вы хватаетесь за мелочи. Конечно же, знатная дама не станет сидеть под конюшней! Но если она замыслила что-то важное для себя — я полагаю, станет.

— Вы просто выгораживаете брата, чересчур добрый сэр, — ответила Люс. — Но продолжайте. Мы честно рассмотрим все три версии. Если отравительница пряталась именно там, то ей помогал кто-то из псарей. Именно он мог подпоить лорда сонным питьем в минувшую ночь. А если все произошло так, женщине действительно незачем было удирать впопыхах. И она сидит себе под конюшней и наблюдает за суетой…

— Есть одна женщина, которая очень внимательно следила за событиями в Блокхед-холле… — юный лорд задумался. — Только уж она-то не способна прятаться в чужом замке и слушать вопли пьяных псарей. Это очень высокородная леди, причем отменной добродетели. Поговаривают, что она неравнодушна к моему братцу, но уж она-то имеет на это некое право…

— Красиво, но непонятно, — заявила Люс. — Какое такое у нее может быть право?

— Да братец прямо-таки должен был на ней жениться, об этом толковало все графство! Наши земли граничат, и по годам ему эта леди Кэтрин вполне подходила, и род у нее достойный. Но он взял леди Лауру, а леди Кэтрин, конечно, вышла замуж за другого, но два года назад овдовела. Вот я и полагаю, что ей было бы приятно, если бы лорд Блокхед тоже вдруг овдовел.

— А узнать о том, что в замке появилась чужестранка, она могла легко, — сообразила Люс. — Ведь Марианна провела в Блокхеде целый день. Если у этой леди Кэтрин среди псарей свой человек… Пожалуй, не менее логично, чем мои версии насчет лорда Блокхеда и леди Мэри. Но не получается ли неувязки с ключами? Вот тот ключ, что обычно хранится у лорда…

Люс встряхнула уворованную связку.

— А ключ, что у кастеляна, легко может выпросить любой из псарей — для любовного свидания, — объяснил юный лорд и добавил: — Гонимый похотью…

— Странно вы понимаете любовь, добрый сэр, — заметила Люс. — Ну да ладно, не о ней речь. Значит, это может быть леди Кэтрин. Как знатная дама, она может иметь и высокие парчовые манжеты, и перстни с камнями. Вот только как быть со светящейся палкой?

— Леди Кэтрин очень богатая женщина, она могла купить у заезжих купцов какое-либо диво, — неуверенно предположил юноша. — Может, палочка смазана светящимся составом? Я читал про такие составы.

— Пожалуй, тут вы правы, — согласилась Люс. — Однако мы тратим время на беседы, а в замке невесть что творится…

— Постойте, не спешите! — попросил сэр Эдуард. — Вы еще успеете подраться со стражей и разбросать дюжину здоровенных мужиков! Побудем здесь еще немного! Может, никогда в нашей жизни не будет такой ночи, чтобы только мы вместе — и над целым миром, будто в полете…

Он присел в узком проеме между зубцами, прислонясь спиной к основанию зубца и притянув к подбородку колено. Его тонкий профиль словно черной тушью нарисовали на темно-синем небе, и Люс показалось, что светлые кудри юного поэта отливают ранней сединой.

— Ты так красив, что тебя однажды действительно унесут феи… — тихо сказала она. — А я, увы, не фея, я земная женщина, и заботы у меня земные. Я должна изловить убийцу и помочь сестре. А для этого волей-неволей придется гонять стражу и лупить всех, кто станет поперек пути. Пойдем, добрый сэр. Мне бы еще оружием разжиться… и вам оно тоже не помешает…

— Мы можем по пути заглянуть в оружейную, — и юноша соскочил на пол. — А управитесь ли вы с мечом?

— Уж с мечом-то я управлюсь лучше, чем с этим длинным разбойничьим ножом! — гордо ответила Люс-а-Гард. Юноша опять протянул к ней руку, она вложила свою ладонь в его ладонь, и они вступили в темный, как преисподняя, потайной ход.

В оружейной сэр Эдуард взял два меча полегче, лук, стрелы, ножей он в темноте не нашел. Люс попробовала меч на вес — он был хорошо отцентрован и удобен в обращении, хотя и впрямь оказался тяжеловат для женской руки.

Дальше они петляли по каким-то переходам с колдобинами, и поэту пришлось несколько раз поддержать споткнувшуюся Люс.

Внезапно они оказались в помещении, где бешено пахло привядшими луговыми травами. И более того — Люс показалось, что она тонет в чем-то ароматном, легком, но мелко-колючем.

— Не пугайтесь, леди, это всего-навсего сеновал над конюшней, — объяснил сэр Эдуард. — Сейчас я разгребу сено, и мы по приставной лестнице выберемся наружу. А можем спрыгнуть в люк и казаться в стойлах. Так быстрее.

— Конечно, лучше в люк, — решила Люс. Юноша отодвинул деревянную крышку, прикрывавшую четырехугольную дыру, куда сбрасывали сверху сено для лошадей, и они по очереди соскочили. Поблизости, через стенку, залаяли собаки.

— Это в пристройке, — объяснил юный лорд. — Не бойтесь, они заперты. Видите, куда идти?

— Да.

— Ну так следуйте за мной.

Они проскользнули по замковому двору и оказались возле ведущей вниз лестницы. На глубине около человеческого роста действительно были две маленькие дверцы.

— А где зарешеченное окошко? — удивилась Люс, не видя непременной принадлежности замкового погреба.

— А оно выходит в пристройку. Если леди Кэтрин действительно там, то она может в полное свое удовольствие созерцать наших гончих и борзых. Хотя вряд ли это доставит удовольствие возвышенной леди…

— Раз она такая возвышенная, то почему унизилась до кувшина с ядом? — ехидно спросила Люс, которой все же не верилось в третью версию.

— Можно наслаждаться красотой цветущей розы, а потом выехать на поле, опустить забрало и убить противника, — объяснил юный поэт. — Одно другому не помеха. А что касается кувшина с ядом… У вас, женщин, свое оружие и, очевидно, свои турнирные правила. Мне их не понять.

— А убить ни в чем не повинного человека на рыцарском турнире вы могли бы, добрый сэр? — поинтересовалась Люс.

— В том-то и беда, что не мог бы, — вздохнул юноша. — Поэтому мне и придется принять постриг.

— А если у сэра Арчибальда не родится законный наследник? — печально спросила Люс, зная, что уж без младенца-то старик не останется…

— Тогда — не знаю… Я мало приспособлен к жизни в этом мире.

— Есть и третий путь! — вдруг сообразила Люс. — Вы же дали слово вернуться в Шервудский лес! Почему бы и не остаться там, в лесу?

— Да знаете ли вы, леди, на какую надобность они решили меня употребить? — возмущенно воскликнул юный лорд. — Это же невероятно! Они признали, что я сочиняю стихи, и заставили меня придумать им балладу о том, как они ограбили епископа!

— Вы ее придумали? — еле сдерживая смех, спросила Люс.

— Подсунут острие ножа к горлу — поневоле начнешь думать… Привели человека, на голову выше этого их наглого предводителя, Тома Тернера, и огромного, как замковый донжон! Орут — сочини про него хоть две строчки, а мы их споем! И не отняли ножа, пока не сочинил.

И что же получилось? — предчувствуя ответ, поинтересовалась Люс.

— А неплохо получилось! — в голосе поэта промелькнуло невинное хвастовство. — «Там был кузнец, Малютка Джон, верзила из верзил! Троих здоровых молодцов он на себе возил!»

— Все правильно, — подтвердила люс, читавшая в ходе подготовки к десанту здоровенный том баллад о Робин Гуде. — Это совершенно бессмертный куплет. Поверь, что его и через тысячу лет будут помнить.

— Они завопили: «Малютка Джон! Малютка Джон!», стали скакать козлами, кидаться на него и виснуть у него на шее. Отроду я не видал такого дикого веселья! А он раскрутил их, всех четверых…

— Но в балладе сказано — троих!

— После четвертого кувшина эля он и на пятерых покушался… Тихо!…

Они присели на корточки, так что невысокая стенка, отгораживавшая каменную лесенку, ведущую к дверям, скрыла их совершенно.

Люс осторожно высунула голову — вдоль стены конюшни пробиралась женщина в длинном плаще. Плащ был, видно, из тонкой ткани, а женщина двигалась, пригибаясь, так что даже в лунном свете хорошо обозначались ее округлые формы. Темные кудрявые волосы были распущены и сливались во мраке с откинутым капюшоном. Самым удивительным было, что плащ у нее за спиной торчал каким-то прямым хвостом, и это мог быть только длинный клинок на поясной портупее!

— Она! — прошептала Люс. — Ну, сейчас я с ней разберусь!

И не дожидаясь, пока сэр Эдуард скажет свое веское слово, Люс вскочила и, на ходу рванув тяжелый меч из ножен, кинулась к женщине.

— Стой! — крикнула она, собираясь приставить отравительнице острие к горлу. Но эта психическая атака не подействовала.

Вместо того, чтобы рухнуть в обморок или, на худой конец, завопить, женщина скинула плащ, и в ее руке тоже блеснул клинок.

Впервые за все время, проведенное в замке, люс ощутила подлинную радость. Ей предстояла схватка не с тупым противником, а с великолепной противницей!

— Защищайся! — негромко сказала Люс.

— С удовольствием! — отвечала незнакомка.

Клинки скрестились.

С первых же ударов Люс поняла, что перед ней — опытная мастерица, увертливая и стремительная, невзирая на солидные округлости. Уж руки-то у нее были куда сильнее, чем у Люс — они, казалось, не ощущали тяжести длинного меча. Люс примерно так же орудовала фехтовальной рапирой, как эта увесистая дама — рыцарским мечом. Кроме того, у нее была замечательная растяжка — Люс обнаружила это, когда незнакомка бросилась в выпад и чуть не достала острием меча бедро Люс. Чтобы с такими мощными бедрами с маху чуть ли не садиться в шпагат — такое Люс видела впервые.

Все атаки Люс разбивались, как волна о скалу, и дуэлянтка при этом отступала — явно в намеченное заранее укрытие. Люс испугалась, что в полном мраке потеряет противницу — и гоняйся за ней потом по всему замку!

— Эй, добрый сэр! — крикнула она остолбеневшему поэту. — Тащи сюда факел! Скорее! Хочу посмотреть на живую отравительницу! Пока она не смылась!

Юноша кинулся назад, на конюшню, где, как он знал, в настенных кольцах всегда было несколько факелов. Тем временем звон мечей переполошил Блокхед-холл. Послышались крики и шаги бегущих людей.

— Сейчас я тебя с рук на руки сдам лорду! — отбивая неотразимый выпад, пообещала Люс. Тут выяснилось, что выпад был с подвохом — дуэлянтка непостижимым образом оказалась у нее за спиной, и только прекрасная реакция спасла Люс от серьезной раны.

Мечи опять скрестились.

И тут на пороге конюшни появился юноша с пылающим факелом. Он подбежал — и лица поединщиц оказались на свету.

— Это не леди Кэтрин! — крикнул он Люс. — Я не знаю этой леди!

— Я — тем более! — отвечала Люс.

— Не может быть! — воскликнула незнакомка, отпрыгивая и опуская меч. — Да это же Люс-а-Гард!

12. АТЛЕТЫ И ПОЭТЫ

Люс от неожиданности уронила меч.

— Меня зовут Мэй-Аларм! — торопливо сказала дуэлянтка, пряча меч в ножны. — Я тебе не враг! И я не имею отношения к смерти леди! А теперь бежим скорее! Мне вовсе незачем с ними со всеми встречаться! Они же считают, что я — привидение…

— Так это же отлично! — обрадовался поэт, видя, что наметилось примирение, и подходя поближе. — Никто из наших людей даже близко не подойдет к привидению — конечно, если трезвый… И мы все трое благополучно скроемся!

— Нет! — решительно сказала Мэй. — Я и так уже засветилась. Это непрофессионально, тем более, что…

Тут только она вгляделась в лицо юного лорда и застыла, приоткрыв род в изумленной полуулыбке.

— Тушите факел, добрый сэр, да поскорее, — начиная что-то понимать, приказала Люс. — И — на сеновал!

Юноша сунул факел в бочку с водой, и все трое, вбежав в конюшню, быстро вскарабкались по приставной лестнице.

Они успели вовремя — во двор уже сбежались люди, и там царил полный переполох, усилившийся, когда нашли меч из запертой оружейной.

Одному ему известными лазами поэт быстро привел обеих женщин в какую-то комнату, небогато убранную, с окнами на галерею. Там лишь, стоя у окна, поединщицы перевели дух и внимательно посмотрели друг на дружку.

— Откуда ты знаешь меня? — спросила Люс.

— Еще бы мне тебя не знать! Твой портрет висит в актовом зале десантного училища!

— Та-ак… — только и смогла вымолвить Люс. — Значит, целое училище?

— Конкурс — сто сорок человек на место, и это при том, что принимают ежегодно не менее сотни.

— А Зульфия?

— Портрет Зульфии-А-Гард висит рядом с твоим. Она же — мама первого десантного сыночка!

Тут обе десантницы опомнились и одновременно поглядели на сэра Эдуарда. Он же с недоумением взирал на них — и видно было, что их разговор для него — сарацинская грамота.

— Послушайте, добрый сэр! — проникновенно обратилась к нему Люс. — А не сходить ли вам в разведку?

И, видя, что ему не больно-то хочется уходить, Люс употребила сильное средство.

— Я прошу вас, сэр Эдуард, — сказал она ласково и положила руку ему на грудь.

Сверкнув глазами и задохнувшись от восторга, юноша схватил обеими руками этот неслыханный дар судьбы, поднес к губам, но не поцеловал, а лишь благоговейно прикоснулся. Затем он так же стремительно вылетел из комнаты.

— Я угадала! Это он! — и Мэй в величайшем смятении села на подоконник.

— Он?

— Он! Эдуард!

— Ну да, добрый сэр Эдуард, — подтвердила Люс, не понимая, на что тут таращить глаза и с какой стати трепетать. — Ты лучше скажи, сколько же лет прошло?…

— С первого десанта? — рассеянно спросила Мэй, глядя на дубовую дверь, за которой скрылся поэт.

— Нет, с первого полета на Луну! — возмутилась Люс.

— С первого десанта прошло, чтоб не соврать, полтораста лет… — задумчиво сказала Мэй. — Портреты всех первых десантниц висят в зале. Их операции мы проходили на втором курсе. Моя подруга защитила дипломную по теме «Люс-а-Гард и баллады Шервудского леса».

— Какие еще баллады? — изумилась Люс. — Баллады — это не я! Это он — сэр Эдуард!

— Знаешь, я отчетов фольклорных экспедиций института хронодинамики не читала, что они там обнаружили — не скажу, но название дипломной я помню точно! — сердито сказала Мэй. — А в честь Зульфии-А-Гард даже оперу сочинили. По-моему, сплошное вранье. Только это было давно. Главную партию пела сама знаменитая Марианна Ольдерогге. И если судить по записям, она бесподобно вжилась в образ хронодесантницы.

Люс зажала себе рот рукой, но это не помогло. Щеки ее раздулись от сдерживаемого хохота, зато ноги подкосились, и прославленная А-Гард Шестнадцатая сползла по стенке на пол.

С одной стороны, это радовало — значит, Свирель благополучно вернулась домой и похудела настолько, что согласилась выйти на сцену. А с другой — невозможно было без судорог вообразить Свирель в роли Зульфии-А-Гард, и Люс корчилась на полу до тех пор, пока Мэй не привела ее в чувство пассами бесконтактного массажа.

— Значит, сумасшедшая затея моей бабки увенчалась успехом? — спросила она, насилу продышавшись.

— Да, вы вовремя взялись за дело и успели спасти генофонд, — тут Мэй-Аларм почему-то вздохнула.

— Так почему же десанты продолжаются? — с подозрением спросила Люс.

Мэй развела руками.

— Понимаешь, Люс, — сказала она, — вы все делали с лучшими намерениями. Вы искали великолепных мужчин — флибустьеров, мушкетеров, гусар, повстанцев… О Господи, каких только красавцев вы не выкапывали из раннего и позднего средневековья! Родилось не меньше десяти тысяч сыновей, похожих на отцов, как две капли воды. Сперва, конечно, восторгу не было предела. Росли изумительные, сильные, здоровые, бойкие мальчишки. Ну и, конечно, хилые отпрыски твоих современников оказались неконкурентоспособны. В общем, ты можешь мне не верить, но это так… Парламенты всех развитых стран приняли законы, допускающие многоженство!

— Ничего себе побочный эффект! — изумилась Люс.

— Этого твоя бабушка никак не могла предусмотреть, правда? Но идем дальше. Женщины получили то, чего хотели, — красивых, крепких, активных, мускулистых мужчин.

Мэй замолчала, и по лицу ее было видно — из этого воспоследовала какая-то пакость.

— Дальше, — коротко сказала Люс, готовясь к худшему.

— Ты понимаешь, всем нам решительно не в чем упрекнуть ни твою бабушку, ни первые десанты… — опять вздохнула Мэй. — Вы сделали все, что могли, и вы действительно спасли генофонд. Я даже допускаю, что вам было действительно хорошо с этими атлетами. Вы истосковались по ним не столько физически, сколько психологически. Когда изо дня в день видишь то лысину, то пузо, то кожу да кости, а там, где ищешь характер, находишь кисель, это, наверно, очень раздражает… Естественно, вы с восторгом обнимали разбойников из Шервудского леса!

Люс не знала, радоваться ей или злиться. Невольно подпущенная Мэй шпилька означала, что в конце концов Люс добилась своего. Но при теперешнем положении дел это все же была именно шпилька…

— Эти мужчины давали им такое наслаждение, какого они раньше не знали, — на всякий случай гордо отрубила Люс, глядя при этом не в глаза Мэй, а куда-то в узкое окно, потому что особой правды и убежденности в ее ответе не чувствовалось. Но она обязана была постоять за честь первого десанта.

— Да разве я спорю? — удивилась Мэй. — Ну, конечно, это так приятно — когда тебя впервые берут на руки и бегом несут куда-нибудь… И когда рядом с тобой — безупречно сложенный, с идеальной загорелой кожей, с прекрасными волосами, всегда готовый страстно откликнуться на твой призыв…

— Так что же вам, в вашем веке, не понравилось? Вы соскучились по импотентам, что ли? — не выдержала Люс.

— Когда слишком хорошо — это тоже плохо, — объяснила Мэй. — Я же говорю — благодаря вам появилась новая порода мужчин — дьявольски красивых и неутомимых в постели. Но при этом им было совершенно безразлично, кто с ними рядом. Они у нас настолько переполнены энергией, что партнерша для них особой роли уже не играет. Не эта — так другая, в одиночестве они не останутся. У меня было два таких муженька… спасибо, хватит!

Физиономия Мэй изобразила совершенно людоедскую ярость, а руки сами поползли к левому боку искать рукоятку меча. Люс попятилась. При всей своей отваге она не хотела бы подвернуться Мэй-Аларм под горячую руку.

— В чем же мы-то виноваты? — спросила она.

— Вы слишком многое им прощали! — и, видя на лице Люс полнейшее непонимание, Мэй продолжала уже более мирно: — Не признается в любви — и прекрасно, от него совсем не это требуется. Его близость однообразна? Тоже не беда, зато какая мощь! Где хватит лапой, там синяк останется? (Тут Мэй непроизвольно шлепнула себя по крутому бедру.) Ерунда, заживет!

— А чего же другого мы должны были требовать от флибустьеров? Сонетов и мадригалов? — Люс начала заводиться.

— Да все я понимаю… — Мэй махнула рукой. — Срабатывал фактор сиюминутности. Вы знали, что партнер — на несколько дней, если не часов. Вы знали, сколько стоят сутки работы хронокамеры. За это время партнера не переделаешь, да и зачем? А нам теперь — расхлебывай!

— И какого же рожна вам надо в вашем веке?!

— Мы ищем таких мужчин, которые, возможно, не блещут бицепсами… — задумчиво сказала Мэй. — И не ставят рекордов в постели… Но чтобы с этим человеком я чувствовала себя единственной, прекраснейшей в мире, чтобы его любовь окружала меня так, как облако аромата окружает куст цветущей сирени. Чтобы он говорил мне прекрасные слова…

— Ну, слов и в мое время можно было наслушаться, — перебила Люс. — А как дойдет до дела — так одно убожество.

— Погоди, я только начала. Слова словам рознь. Когда их говорит тот, кто любит… В общем, слова могут быть те же самые. Но все — по-другому. Тебя никто не берет штурмом, с тобой никто не затевает марафона… А просто долгая-долгая ласка, чтобы от прикосновения пальцев и губ растаяла кожа… и проснулось желание… чтобы оно не взорвалось в тебе и растаяло, а росло медленно-медленно, сильно-сильно… Не любопытство, не азарт, а слитые вместе нежность и желание, понимаешь? Чтобы как волна, которая рождается в глубине моря и набирает силу… и эта волна поднимала тебя все выше и выше… и ты поймешь, что если сию же секунду твоя волна не сольется с другой волной, ты просто задохнешься и умрешь…

Люс слушала этот монолог с огромным сомнением — вполне могло статься, что Мэй грезит о том, чего сама не испытала, как Люс — о восторге в объятиях Томаса-Робина, которое, если вдуматься, тоже проблематично…

— А в тот момент, когда это наконец случится, ты испытаешь такое блаженство!… Ф-фу…

Мэй встряхнулась, а Люс, услышав слово «блаженство», поняла, что была права. Именно это слово и не внушало ей ни малейшего доверия.

— Как ты понимаешь, для этого вовсе не бицепсы нужны, — уже совершенно спокойно заключила она.

— Стало быть, ивы собрались улучшать породу? — поинтересовалась Люс.

— Если это еще возможно. Посмотри на меня!

Мэй встала в оконном проеме так, чтобы Люс могла оценить ее фигуру на фоне ночного неба. Но окно было узкое, а фигура — пышная…

— Да-а… В Шервудском лесу ты бы имела успех… — на сей раз вздыхать пришлось Люс. Мэй поворачивалась, чтобы Люс могла оценить ее затянутые в бархатисто-черный комбинезон крутые округлые бедра, тонкую талию, высокую крепкую грудь, гордую и сильную шею, изящный прогиб спины и длину стройных, хотя и слишком крепких, по мнению Люс, ног.

— У нас теперь не встретишь тощей или плоскогрудой женщины, — похвасталась Мэй. — Десантные дети неплохо облагородили генофонд. Конечно, род человеческий будет совершенствоваться бесконечно, и мое сомнение относится вовсе не к его внешним качествам. Я боюсь, что нам не удастся вдохнуть в наших атлетов живую душу. Хотя мы пытаемся…

— И как вы это делаете?

— Мы ищем поэтов, — просто сказала Мэй.

— Поэтов? — изумилась Люс. — Какого же вы ищете поэта в Блокхед-холле?

— Знаменитого Ноттингемского Анонима, — загадочно и вместе с тем гордо ответила Мэй.

— Впервые слышу, — честно призналась Люс.

— Да и я тоже поздновато о нем узнала, — Мэй громко вздохнула. — Знаешь, какого труда нам стоило установить авторство? Зато теперь его будут проходить в школах. И мы… то есть наша группа… ну, это долго объяснять… мы вернем ему его подлинное имя! Это — Эдуард…

— Сэр Эдуард?!? — Люс остолбенела. — Какой же он знаменитый? И не может быть, чтобы он действительно был хорошим поэтом!

— А ты читала его песни? — яростно набросилась на Люс ошалевшая от злости Мэй. — Ты читала его стихи о Прекрасной Леди? Когда я искала его и работала с рукописями в Оксфордской библиотеке, то случайно набрела на архив здешнего аббатства. И я все поняла! Ты просто не знаешь, что его стихи переписывали, и они расходились по всей стране, по всей Европе! Он писал по-латыни, и эти стихи пересылали из монастыря в монастырь. По-настоящему их перевели совсем недавно — и ты не представляешь, какая это была сенсация! И вот я его наконец-то нашла! Я даже прочитала те стихи, которые считались утраченными…

— По-латыни?! — ахнула Люс.

— Подумаешь, латынь… Я выучила эту чертову латынь, чтобы читать его в оригинале! — высокомерно сообщила Мэй. — Конечно, тебе трудно это понять, но я его полюбила. Как в сказке — полюбила, не встретив ни разу, просто за то, что он способен так любить… А знаешь, какого труда мне стоило найти его? Во-первых, он в монастыре сменил имя, во-вторых, его стихи монахи использовали в любовной переписке…

— Монахи?!

— Прежде, чем отправляться в двенадцатый век, нужно изучить побольше, чем историческое фехтование. Монахи и ученые монахини обменивались письмами, посылали друг другу стихи, и нужно было проверить сотню человек, чтобы убедиться — ни один из них и ни одна из них этих стихов не сочиняли. Если бы ты знала, какую мне написали программу-идентификатор! Я прогнала через машину такое количество латыни, что теперь мой архив за хорошие деньги покупает Академия филологических наук.

— И многие у вас вот этак… м-м-м… влюбляются? — осторожно полюбопытствовала Люс, потому что эта исповедь показалась ей довольно дикой.

— Ты хочешь понять — много ли среди нас сумасшедших? — Мэй негромко рассмеялась. — Я начала не с того конца. У нас просто установка — поиск неизвестных поэтов и художников. У известных-то вся жизнь изучена, там трудно вклиниться незаметно и выполнить задание. А для нас же еще очень важно не засветиться. Мы, как и вы, кстати, не имеем права ни во что вмешиваться.

— Но вам, в таком случае, должно быть, безразлично, как выглядит эта поэтическая натура? Он может быть какой-нибудь кривой, косой, даже пузатый? — тут Люс некстати вспомнила братца Тука с его удивительными способностями.

— Хотелось бы, чтобы он был еще и хорош собой, — уклончиво ответила Мэй. — Вот как Эдуард. Знаешь, я даже не верю, что это — он, и что он — такой, такой… Понимаешь, когда я увидела его с факелом… Нет, это трудно объяснить. Мне кажется, я никогда не встречала более красивого лица, и таких светлых кудрей, и таких огромных глаз. Поразительное лицо, правда?

И тут Люс сообразила, что затея Мэй обречена на провал. Ведь этот красавец-поэт уже был влюблен — в нее, Люс-а-Гард! И Люс знала, что ему никогда не понравится Мэй с ее роскошными формами, невзирая на ее страсть к поэзии и прочие достоинства.

Судьба жестоко подшутила над десантницами — пышнобедрая и круглогрудая Мэй, несомненно, пришлась бы по нраву Томасу-Робину, а ей нужен был хрупкий поэт, и никто больше, потому что атлетами она была сыта по горло. Люс же приходила в бешенство, вспоминая великолепного стрелка, а без любви юного поэта спокойно бы обошлась. Но поменяться избранниками они не могли…

Люс задумалась — объяснять ли Мэй-Аларм ситуацию? Или подождать — вдруг узелок как-нибудь развяжется сам собой?

— А как твои дела? — поинтересовалась Мэй. — Это у тебя который по счету десант?

— Второй, — буркнула Люс.

— И как, получается?

— Пока еще нет, — честно призналась Люс. — Но я не сдаюсь. Не все средства еще испробованы… Погоди! А что об этом сказано в моей биографии?

— М-м-м… — отвечала Мэй. — Знаешь, это было бы некорректно…

— Так никто же не узнает!

— А присяга?

— Разве десантницы теперь приносят присягу? — Люс возблагодарила судьбу, что в ее время до этого не додумались.

— Мы называем это присягой.

— Хоть намекни!

— М-м-м… — пока Мэй искала нужные слова, в помещение ворвался взбудораженный поэт. Судя по ее внезапно озарившемуся лицу, вся биография Люс в тот момент у нее из головы разом вылетела.

— Я был прав, леди! — воскликнул он. — Она — в Блокхеде!

— Леди Кэтрин? — спросила Люс, хотя это и так было ясно.

— Мой безумный братец угощает ее ужином! А откуда, скажите на милость, она вдруг взялась?

— Это еще не доказательство! — воскликнула Люс. — Она могла узнать о несчастье и приехать с соболезнованиями.

— Хороши соболезнования… Тело леди Лауры лежит в часовне, а они устроили целый пир! Они все собрались в трапезной — и братец, и сэр Арчибальд, мой бешеный дядюшка, и леди Мэри, моя сумасшедшая тетушка, и леди Алиса, все, все безумцы!…

Поэт был невменяем.

— Что за леди Кэтрин? — шепотом осведомилась Мэй. — И почему это его так возмущает?

Она, гоняясь за черновиками бессмертных стихов, как-то упустила из виду, что в замке произошло убийство.

— Вы их видели сами? Своими глазами? — и Люс, встряхнув поэта за щуплые плечики, прибавила по привычке: — Добрый сэр!

— Нет, мне сказали слуги. Они все прошли в трапезную, все в лучших нарядах, и ждут там меня.

— В лучших нарядах… — Люс задумалась. Она вспомнила, что время было занятное, да только небогатое. Лорд мог владеть сундуком золота, но донашивать штаны, оставшиеся от дедушки. И роскошные парчовые манжеты, которые видела Серебряная Свирель, вполне могли сверкнуть именно во время трапезы. Вот только на ком — на леди Мэри или на леди Кэтрин? Люс не приглядывалась к нарядам лорда Блокхеда, но вполне вероятно, что и мужчина мог нацепить манжеты.

А ведь еще оставалась загадочная леди Гвендолен с ее накладными волосами…

— Значит, все уже в трапезной? Или возле нее? Вся свита лорда, все прислужницы покойной леди? Все родственники и родственницы? — уточнила Люс.

— Вы думаете, раз все они собрались там, мы можем вывести из Блокхед-холла Марианну? — спросил, сердито сопя, юный лорд. — Боюсь, что нет! Братец знает, что где-то в замке прячется человек из Шервудского леса, который пришел за Марианной. И он велел усилить караул.

— Ага… Значит, мирным путем мы ее не спасем…

— Что за Марианна? — осведомилась Мэй, на которую Люс и сэр Эдуард даже не взглянули.

— Девица Марианна, ну, фольклорный персонаж… — отмахнулась от нее Люс. Только и не хватало объяснять посланнице будущего века, что здесь, в башне, сидит и ждет неприятностей знаменитая Марианна Ольдерогге!

— Приказывайте, леди, — хмуро потребовал юный лорд. — Там, в трапезной, убийца. Нужно вывести его на чистую воду и освободить моего брата от нелепых подозрений.

— Вы полагаете, добрый сэр, что не только у меня возникли эти нелепые подозрения? — спросила Люс.

Судя по физиономии поэта, он услышал от челяди что-то похожее. Ответа на свой вопрос Люс не дождалась.

— Да что все это значит? — наконец Мэй повысила голос. — Что творится в замке? Кого и куда вы собрались выводить? Кого вы преследуете?

— Преследуем убийцу, — коротко объяснила Люс. — Если мы найдем убийцу леди Лауры, то это поможет нам освободить Марианну. Так что ведите меня в трапезную, добрый сэр. Я хочу видеть всех этих людей.

Очевидно, Мэй не понравилось выражение лица Люс. Будучи десантницей, она знала, как выглядит человек, собравшийся делать опасные глупости.

— Пойду с вами, — решила она. — Пригожусь.

— Это опасно, — сказала Люс. — Я уже разозлила лорда до белого каления. Я ему такое устроила, что над ним весь замок, наверно, потешался. Но приходится рисковать.

— Тем более, — твердо ответила Мэй. — Я ведь получила титул «Аларм» не за красивые глаза. Я восьмая чемпионка по историческому многоборью. Так что можете на меня положиться. Трое — это все-таки больше, чем двое. Я прикрою тебя, Люс, если понадобится.

Но, говоря эти решительные слова, глядела она вовсе не на Люс.

Видимо, Мэй сообразила — если начнется заварушка и пляска с обнаженными мечами, в общей свалке может пострадать ее драгоценный поэт. Защищать она собралась вовсе не легендарную Люс-а-Гард. Она-то уж хорошо знала, что женщина, чьи подвиги проходят в училище и сдают по ним зачет, не нуждается в защите.

— Хорошо, — решила Люс. — Только — никому ни слова!

— Могла бы и не говорить, — буркнула Мэй. Естественно, она не могла упоминать в отчете об экспедиции такого безобразия, как встреча с другой хронодесантницей.

— Ведите нас, сэр Эдуард, — не то попросила, не то приказала Люс. — Очень любопытно, что там, в трапезной…

Очевидно, юному лорду нравилось, когда им командовала женщина. Он бросил на Люс восхищенный взгляд, окаменев сообразно случаю. Мэй недовольно покрутила носом. Но честно дождалась, пока сэр Эдуард распахнет дверь и пропустит вперед прекрасных леди.

Надо отдать влюбленному поэту должное — он видел лишь Люс и только Люс. Мэй для него как бы не существовала.

Он привел десантниц на маленькую галерею, почти под самым потолком трапезной. Здесь в тех редких случаях, когда на семейное торжество съезжалась окрестная знать и затевались танцы, сидели музыканты. А все остальное время на галерее обитали пауки — здоровенные и, видать, породистые.

Женщины прокрались к перилам.

Трапезная была довольно обширным и мрачным помещением. Огромный камин мог обеспечить не столько теплом и светом, сколько сквозняками. Вся надежда была на факелы в настенных кольцах. Днем же свет проникал в узкие окна, выходившие на галерею, так что следить за событиями можно было и оттуда, если бы не присутствие стражи.

Лорд Блокхед сидел во главе стола, напротив — сэр Арчибальд. Было оставлено место и для сэра Эдуарда. Вдоль стола разместились четыре дамы — леди Гвендолен, немолодая, даже весьма почтенная, в трауре, леди Мэри и леди Алиса, и с края — высокая дама в длинных темных кудрях, поверх которых лежала легкая вуаль, удерживаемая парчовым венчиком, сделанным весьма искусно, с зубцами.

— Леди Кэтрин? — спросила Люс.

— Леди Кэтрин! — с явной ненавистью отвечал поэт.

Все лорды и леди нарядились к ужину в длинные мантии, отороченные мехом, и, сев в высокие кресла с резными спинками, торчавшими вверх над каждой головой на манер фронтона маленького готического собора, завернулись в них как можно плотнее, оставив на свободе лишь руки. Камин горел вовсю — стало быть, и тянуло холодом из всех щелей.

— Вообще-то тебе незачем далеко ходить, — заметила Мэй. — Лорд Блокхед достаточно хорош собой для десантницы первого призыва. Посмотри, какой разворот плеч!

Люс покосилась на нее — любопытно, какие же подвиги знаменитой А-Гард Шестнадцатой вошли в учебник для десантниц? И не намекнет ли Мэй, кто в конце концов оказался избранником Люс? Но та с интересом разглядывала лорда.

— Этого я уже один раз раздела, — холодно отвечала Люс, не забыв сморщить нос. — И хотя при виде обнаженного атлета у всех десантниц первого призыва должны, как вы там считаете, возникать страстные желания, у меня возникло лишь одно желание — поскорее одеть его обратно.

— Привереда, — сказала на это Мэй.

Люс между тем вглядывалась в леди Кэтрин, но ту загораживали три другие леди. Так что нельзя было разглядеть ни рук, на манжет.

— Остается один выход, — сказала Люс. — Добрый сэр, вы спуститесь вниз и посмотрите, какие на ком манжеты. Если увидите высокие парчовые — подайте мне знак. Допустим, садясь за стол, уроните кубок. И посмотрите, есть ли у лорда блокхеда то кольцо с большим рубином.

— Я подам сигнал — и что же дальше? Ведь вы без меня не найдете дорогу в трапезную! — забеспокоился поэт.

— Не волнуйтесь, найдем! — негромко и дружно рассмеялись обе десантницы.

Поэт с подозрением взглянул на Мэй. Что касалось Люс — то в ее способностях он не сомневался. И он органически не мог смотреть на нее с подозрением, а только с восторгом и обожанием.

— Если вы приказываете, прекрасная леди…

— Я прошу вас, добрый сэр, — как можно мягче сказала Люс.

— А я — повинуюсь.

Юноша скрылся с галереи, а Мэй вздохнула.

— Похоже, мои шансы невелики, — огорченно сказала она. — Но у меня есть и одно секретное средство — так, на самый крайний случай. Конечно, не очень-то приятно пользоваться такими средствами, но если другого выхода не будет — воспользуюсь… И, кстати, Люс, надо бы с мальчиком поосторожнее. Куда мы денем его, если начнется побоище?

— Да, боец из него никудышный, — согласилась Люс. — Одно слово — поэт!

— Когда женщине нужен боец, она ищет его в казарме, — свысока объяснила ехида Мэй. — А когда ей нужен мужчина, способный сделать ее счастливой, она обходит казарму за три версты. И поэзия тут ни при чем.

— Ты действительно его любишь? — помолчав, спросила Люс. — Вот такого, почти ребенка, с этими торчащими локотками, с этой девчоночьей шейкой, с этими щуплыми плечиками?

— Я очень боялась первой встречи, — призналась Мэй. — А вдруг бы он оказался таким, что даже поэзия не заставила бы меня пожелать его близости? Но когда я увидела его лицо, его глаза, когда я почувствовала, сколько нежности и электричества может быть в его пальцах… Знаешь, во мне хватит силы на двоих. Я не силы в нем ищу… Мне кажется, что я могу быть счастлива только с таким, почти ребенком, хотя мне во мраке кажется, что он не белокурый, а седой…

— Мне тоже, — сказала Люс.

Тут они увидели, что юный лорд вошел в зал и остановился у дверей. На нем уже была мантия с меховой оторочкой.

— А-а, это ты, братец! — приветствовал его лорд Блокхед. — Любопытно, где же ты целый день скрывался?!

— Досточтимый сэр! — церемонно обратился к поэту сэр Арчибальд. — До нас дошло, что ты успешно вырвался из лап разбойников и прискакал в замок. Этого я от тебя не ожидал!

— Мог бы осчастливить визитом старшего братца! — встрял лорд Блокхед.

Сэр Арчибальд высокомерно посмотрел на него, и сэр Эдгар, надувшись, замолчал.

— Я, старик, поднимаю свое семейство в поход, запасаюсь векселями, снаряжаю за пару часов целый обоз, чтобы выкупить тебя у разбойников! — продолжал сэр Арчибальд. — А ты слоняешься по замку, досточтимый сэр, и даже не считаешь нужным… Помолчи, леди! Я не все сказал! И в твоей помощи не нуждаюсь!

Леди Мэри, которая вовсю улыбалась юному поэту, закрыла нежные губки и оставила его без любезного привета.

— Поклонись леди Кэтрин, — сердито приказал лорд Блокхед. — Она, узнав про постигшее нас несчастье, была настолько любезна, что прибыла к нам разделить нашу скорбь…

— И успешно ли леди разделяет нашу скорбь? — осведомился поэт. Люс и Мэй наверху чуть не зааплодировали.

Леди Кэтрин выпрямилась и сурово взглянула на юного лорда.

Но недаром эту женщину звали Люс-а-Гард!

Она вскочила на балюстраду, оттолкнулась и, сделав в воздухе сальто, мягко приземлилась на самой середине огромного и вразброс уставленного серебряными и оловянными блюдами стола.

Через две секунды рядом оказалась Мэй.

А еще через две секунды на стол посыпались балясины, украшенные грубой резьбой. Балюстрада маленькой галереи не выдержала веса Мэй-Аларм. И когда в полной тишине о стол стукнула последняя деревяшка, раздался двойной оглушительный визг — леди Мэри и леди Алисы.

13. БОЖИЙ СУД

Визг резко оборвался. Наступило всеобщее потрясенное молчание. Уж чего-чего, а сальто в группировке, смягчающего приземление, в Блокхед-холле никто не видел.

Затем раздалось львиное рычание.

Рычал лорд Блокхед.

Он узнал негодяйку, заставившего его собственноручно раздеться донага, одурманившую и связавшую его же собственными штанами.

По львиному рыку властелина слуги догадались, что он уже сталкивался с этой особой. А несколько стражников, которые видели ее днем и даже сопровождали в опочивальню к лорду, схватились за алебарды. Они медленно, с трудом, но выстроили логическую цепочку между появлением Люс, ее желанием беседовать с лордом наедине и тем жутким зрелищем, которое открылось им, когда дверь в опочивальню была взломана.

Люс стремительно подняла руку.

От этого повелительного жеста лорд онемел.

— Я пришла сказать тебе правду, лорд Блокхед! — воскликнула она. — Ты напрасно посадил под замок мою сестру Марианну! Она не виновата в смерти леди Лауры.

— А кто же, по-твоему?! — привстав и нависнув над столом, рявкнул лорд. — Архиепископ Кентерберийский?

Сэр Арчибальд расхохотался заливисто, как дитя.

— Совсем другая женщина!!! — еле перекричала громовой хохот Люс.

— Взять! — лорд махнул страже рукой на Люс и Мэй. — Ну? Взять!

— Перестань валять дурака, лорд Блокхед, — сказала Люс. — Твоим болванам и со мной-то не справиться, а сейчас нас двое. Хочешь посмотреть, как болваны взлетят под потолок? Это мы сейчас устроим!

Сэр Арчибальд протянул к Люс сухую жилистую руку, с набрякшими венами, с дряблой кожей, но все еще, как видно, способную навести в драке порядок.

— Я хочу выслушать! Расскажи все, что знаешь, — велел он и, повернувшись к лорду, добавил: — Полагаю, это будет весьма поучительно. Того гляди, подобная неприятность произойдет со мной. И мне хочется знать, как можно разоблачить отравительницу. Чтобы не было нужды являться с того света и стонать в коридорах родного замка…

При этом сэр Арчибальд со значением посмотрел на свою молодую жену и ее сестричку.

Леди Мэри и леди Алиса, невзирая на то, что их стулья стояли по крайней мере в футе друг от друга, непостижимым образом сидя слились в перепуганном объятии.

Тогда сэр Арчибальд перевел взгляд на Люс — и ей понравились живые ясные глаза старого крестоносца.

— Говори, — коротко приказал он, но слушаться таких приказов было как-то не обидно.

— Леди Лауру действительно отравила женщина, — сказала Люс. — Она ночью прокралась в покои леди. И эта женщина — здесь! За этим столом!

Три леди из четырех ахнули. Леди Кэтрин посмотрела на Люс с большим недоумением, как бы говоря взглядом — неужели за ужином придется выслушивать сумасшедших?

— Почему ты так считаешь? — вопросил старик.

— Потому, что мужчине это ни к чему. В Блокхед-холле только один мужчина мог бы желать смерти леди, чтобы жениться на молодой красавице. Но псари напоили его до поросячьего визга.

— До чего?! — радостно спросил крестоносец.

— До поросячьего визга, — даже не беспокоясь о том, что может ввести в архаическое наречие чуждый ему фразеологизм, повторила Люс.

— Это сказано обо мне? — ушам своим не веря, поинтересовался лорд Блокхед.

— О тебе, голубчик, — добродушно подтвердил сэр Арчибальд. — Продолжай, дитя.

— Моя сестра Марианна попала в Блокхед случайно и вовсе не хотела стать… — Люс задумалась в поисках слова. — Стать наложницей лорда!

— А супругой? — старый крестоносец глядел в корень.

— Тоже не хотела. Она обручена совсем с другим человеком, — уверенно соврала Люс, потому что договор с братцем Туком вряд ли можно было счесть за обручение, хотя бы потому, что сама Свирель о нем не подозревала.

— Допустим. Что из этого вытекает?

— Мою сестру Марианну поместили в покоях сэра Эдуарда, — Люс с высоты стола поклонилась юноше и вдруг автоматически поправилась: — Доброго сэра Эдуарда! Она догадывалась, что ночью ее навестит лорд Блокхед. И она решила искать спасения в покоях леди Лауры. Там она видела, как вошла и вышла отравительница.

— Если мы прикажем привести и допросить твою сестру, проку от этого будет мало, — рассудил сэр Арчибальд. — Она не владеет добрым христианским наречием. А проверить, правильно ли ты исполняешь обязанность толмача, мы тоже не можем.

— Приведите Марианну, и пусть она укажет рукой на отравительницу! — вскочила леди Гвендолен. При этом плащ, естественно, сполз с ее колен, отлетел за спину, и Люс увидела узкие рукава с парчовыми манжетами.

— Это невозможно, — пристально глядя на леди Гвендолен, сказала Люс. — Она видела прядь темных волос из-под капюшона, приметные перстни на руке, державшей светильник, и еще приметные парчовые манжеты.

— Что за перстни? — поинтересовался старый крестоносец.

— Большой рубин грубой огранки и огромный изумруд. Моя сестра разбирается в камнях. Там, где она жила раньше, у нее были драгоценные камни, — тут уж Люс не могла упрекнуть себя во вранье.

— Большой рубин есть у моего глубокоуважаемого родственника сэра Эдгара, — и леди Гвендолен поклонилась лорду Блокхеду. Больше она не сказала ни слова, но и так было ясно — она, как и Люс, считала, что мужчина вполне может накинуть на плечи дамский плащ с большим капюшоном.

— У меня его больше нет, — немедленно отвечал лорд Блокхед. — Я его куда-то засунул. Или потерял.

— Очень убедительно! — воскликнула леди Гвендолен. — Вы так говорите о фамильной реликвии, как будто это грязная медяшка!

— Но у меня его нет, — в доказательство лорд выставил на общее обозрение обе руки.

— Перстня с изумрудом я тут тоже не вижу, — сказала Люс леди Гвендолен. — Постарайтесь вспомнить, куда вы подевали свой приметный перстень… — она собралась с силами и яростно завершила фразу: — Добрый сэр!

— Не помню! — отрубил лорд.

— Мужчина так упирается только в случае, если подарил перстень замужней леди, — заметил сэр Арчибальд. — А среди присутствующих леди замужем только одна — и это моя собственная жена, господа.

Леди Мэри лишилась голоса, но зато леди Алиса мужественно встала на ее защиту.

— Леди Мэри всю ночь провела в одной постели со мной!

— Кто еще может это подтвердить? — спросил старый крестоносец. — Я-то немало выпил и повалился на ложе глубоко заполночь.

— Это не довод, добрый сэр, — прервала его Люс. — У вас есть другие доводы?

— Моя супруга спит и видит, как бы избавиться от меня и стать женой кого-нибудь другого, — заявил сэр Арчибальд. — Если я во благовременье помру, лучшее, что она может придумать — это стать леди Блокхед. А если ей еще удастся меня надуть и родить младенца, то она останется очень богатой вдовой, так что лорду Блокхеду жаловаться на приданое не придется.

— Да я и пальцем не прикоснусь к леди Мэри! — довольно неубедительно вскричал лорд Блокхед.

— Только четыре женщины из находящихся в замке настолько привыкли к парчовым манжетам, что не снимут их, идя на преступление, — сказала Люс. — Покажите ваши манжеты, леди Мэри и леди Алиса!

— Ну! — зарычал сэр Арчибальд.

— Парчовые, — заметила леди Кэтрин. — И у меня тоже. Но меня той ночью в Блокхед-холле не было. Я приехала только днем.

— Я не виновата! — завопила леди Мэри. — Вы на меня напраслину возводите, супруг мой!

— Леди Алиса, поклянись на распятии, что твоя сестра провела всю ночь в одной постели с тобой! — сурово потребовал старый крестоносец.

Леди Алиса встала, протянула руку к висящему на стене деревянному распятию, но не сказала ни слова.

— Клянись! — закричали уже оба лорда, а молчавший, как статуя, юный поэт зажал себе руками уши. Все это было для него невыносимо.

— Значит, леди Мэри ночью вставала и куда-то выходила, — подвела итог Люс. — Мне пришлось случайно услышать разговор этих двух леди. Одна из них действительно проявляет большой интерес к лорду Блокхеду…

Тут леди Мэри и леди Алиса, выскочив из-за стола, упали в ноги Люс.

— Вы губите нас! — укоризненно обратилась к ней леди Алиса. — Да, леди Мэри ненадолго выходила из спальни. Но я клянусь, что она не виновата в смерти леди Лауры! Клянусь на распятии!

— Вы знаете, где она была? — спросила Люс.

— Да, знаю.

— Скажите. И поклянитесь!

— Она всего-навсего была в оконной амбразуре, возле открытого окна, на подоконнике! Клянусь на распятии!

— В оконной амбразуре? — заподозрив неладное, переспросила Люс. — А что же это за окно?

— Это одно из двух окон коридора, который соединяет южное и западное крыло замка, — твердо сказала леди Алиса. — Мэри, поклянись на распятии, что ты была всего лишь у открытого окна!

— Клянусь — я была у того окна! — подтвердила леди Мэри. — Мне стало душно, я вышла подышать воздухом…

— И находились там довольно долго? — уже понимая, в чем заключается алиби леди Мэри, поинтересовалась Люс.

— Ну да, довольно долго!

— И амбразура была настолько глубока, что даже если бы там стояли или сидели на подоконнике два человека, из коридора их бы никто не приметил?

— Да, настолько глубока, — сказала леди Мэри.

— Ваше счастье, леди, что вы приятно провели время в этой амбразуре… — Люс вспомнила, как братец Тук крался по коридору, выставив вперед рукоять меча, и ей стало весело. — Сэр Арчибальд, у меня есть доказательства невинности вашей супруги. В замке провел ночь один монах из соседней обители. Он видел леди, и при необходимости он ее опознает. Я только и вообразить не могла, что это окажется леди Мэри.

— Видел?! — ахнули обе проказницы.

— Видел и слышал, — безжалостно подтвердила Люс. — Итак, что получается? Леди Мэри преступления не совершала. Леди Алиса тоже — она ждала леди Мэри в спальне… или у дверей спальни…

Люс подумала, что леди Алиса могла быть еще ближе к треклятой оконной амбразуре. Должен же был кто-то стоять на часах, пока супруга крестоносца добывала ему будущего наследника! И еще Люс решила позднее допытаться у обеих леди, кто оказался случайным счастливчиком.

— Леди Гвендолен тоже не стала бы убивать леди Лауру, — продолжала Люс. — Насколько я понимаю, они с лордом еле терпят друг друга. Она бы уж скорее позаботилась о лорде Блокхеде!

— Это уж точно! — добавил лорд.

— Согласитесь, сэр Эдгар, что леди Гвендолен живет в Блокхед-холле только из вашей милости, и вскоре вы постараетесь отправить ее куда-нибудь подальше? — вполне любезно спросила Люс.

— Чем дальше — тем лучше, — подтвердил лорд. — Но к чему ты клонишь?

— Получается, что единственная женщина, которая могла отравить леди Лауру — это леди Кэтрин. Или же это — вы сами… добрый сэр!

Люс указала рукой на леди Кэтрин. Та вскочила.

— Да, эта женщина! — повторила Люс. — Она подлила леди в ночное питье отравы! Кувшинчик, в котором была отрава, должно быть, до сих пор лежит в каморке возле конюшни, где эта леди пряталась. Пусть слуги сходят и найдут его! И пусть ученые монахи посмотрят, что осталось в кувшинчике, и скажут, какой это был яд! И когда ты убедишься в ее вине, то отпустишь мою сестру!

— Сперва я велю своим людям пристрелить тебя, как бешеную собаку! — рявкнул лорд Блокхед.

Услышав это ласковое обещание, Мэй соскочила со стола и сделала два неуловимых пасса руками перед носами подскочивших к ней стражников. Обалдевшие стражники шарахнулись, а Мэй скользнула между ними и как будто растаяла.

— Пусть стреляют! — гордо сказала Люс. — Все равно твой брат знает правду! А брата ты не пристрелишь!

Леди Кэтрин улыбнулась так, что судьба юного лорда обозначилась перед внутренним взором Люс, как на ладони…

— Разве ты не слышишь, благородный лорд, что на меня клевещут? — громко спросила эта весьма хладнокровная леди. — Почему же лучники еще не стреляют?

— Молодцы, а ну, пристрелите-ка… — скомандовал было сэр Эдгар и вдруг захрипел, а все в трапезной увидели, что его шею захватила сзади сильная рука, затянутая в черный лоснящийся бархат. Другая же рука приставила к ямочке между ключицами нож и нежно нажала.

Тонкая струйка крови потекла по нарядному сюрко лорда.

— Если будет спущена хоть одна тетива, то вашему лорду — конец! — врубившись в ситуацию, воскликнула Люс. — Лорд Блокхед, если ты согласен вести переговоры, кивни, как сможешь. Эй, ты, рыжий! Один шаг к лорду — и кинжал войдет на дюйм! Два шага — на два дюйма! И так далее.

Лорд с грехом пополам кивнул.

— Слушай меня внимательно, дважды повторять не стану. Вот эта женщина узнала, что в Блокхед-холл привезли иноземку, которая знает только свой сарацинский язык, и переполошилась, что лорд может сделать ее своей любовницей, а то и женой. Ведь никто не мог понять, что представляет собой Марианна. А вдруг она — знатная леди? Тогда эта женщина, которая мерит всех по своей мерке, решила, что Марианна страстно захочет стать леди и хозяйкой Блокхед-холла. А у нее, видимо, были основания надеяться, что в случае смерти леди Лауры супругой высокородного лорда станет именно она. Возможно, ей-то лорд Блокхед и подарил фамильный перстень. Я не удивлюсь, если он сейчас валяется под столом, и никто не захочет признать его своим… Лорд Блокхед, вы не возражаете? Я логично рассуждаю?

— А я не верю тебе, — довольно хладнокровно для человека, в чье горло уперся кинжал, заявил вредный лорд. — Ты, подстилка этих негодяев из Шер-р… хр-р-р… кхе-р-р-р…

— Спасибо, Мэй, — ласково поблагодарила десантницу Люс. — Некоторых лордов не мешает время от времени придушить. А то они чувство меры теряют, пошлости говорят… репутацию себе портят…

Тут сэр Арчибальд негромко засмеялся. Но понять, что его развеселило, было трудно.

— Сэр Эдуард! — воскликнула леди Кэтрин. — А вы куда же смотрите! Ведь вашему брату угрожают! Уймите этих мерзавцев, вы же их знаете!

Но поэт, потрясенный всеми событиями, видимо, онемел и лишь смотрел на Люс огромными шальными глазами.

— Эй, ты, рыжий! — обратилась Люс к стражнику, пытавшемуся отбить лорда Блокхеда у Мэй. — Хочешь помочь своему господину? Тогда беги скорее к конюшне и открой ту маленькую подвальную дверь, что заперта на замок. Все, что там найдешь, тащи сюда! А чтобы ты принес все… слышишь — все! — с тобой отправится добрый сэр Эдуард. Сэр Эдуард!

Юноша снизу вверх преданно уставился на Люс.

— Я-то пойду, — проворчал рыжий, — да чем я ее открою?

— Господин кастелян! — Люс нашла взглядом вояку потолще и постарше прочих и, как выяснилось, не ошиблась. — У тебя должен быть на связке ключ от этой дверцы.

Кастелян взглянул на лорда Блокхеда. Тот еле заметно кивнул. Тогда он откинул полу накидки, перебрал висевшую на поясе связку и обратил к не желающей покидать стол Люс растерянное лицо.

— Так я и знала! — прокомментировала Люс. — Видишь, лорд Блокхед? Ну-ка, сообрази, кто заплатил за этот ключ! Кому вдруг понадобилась конура, где можно так хорошо спрятаться?

Лорд хотел что-то сказать, но издал лишь хрип.

— Отпусти его чуток, Мэй. Как бы не загнулся… Но беда невелика! Ключ есть у меня!

И Люс потрясла в воздухе связкой, похищенной у лорда.

— Держите, добрый сэр! И скорее возвращайтесь!

Поэт на лету поймал ключи, махнул рукой рыжему стражнику, и оба выбежали из зала.

Люс оглядела присутствующих — все женщины одинаково встревожены, сэр Арчибальд восседает, как зритель в первом ряду на премьере комедии.

— Сейчас, лорд Блокхед, ты убедишься… — начала она. И тут боковым зрением уловила какое-то странное движение справа, какой-то прыжок, легко отклонилась, изогнулась, прыгнула со стола, в прыжке перехватила руку с ножом, вывернула ее и, одновременно с приземлением, бросила на колени взвывшую леди Кэтрин.

Леди оказалась не хилой — она дергалась и мотала головой, как впервые запряженная кобыла. Люс стоило-таки труда удержать ее в согбенном положении без особого членовредительства.

Стража ахнула. Лорд открыл рот. Одна Мэй, знающая, на что способны разъяренные женщины, ничуть не удивилась и продолжала удерживать пленника на месте рукой и кинжалом.

— Вот она себя и выдала, — спокойно сказала Люс.

— Нет! — завопила леди. — Я убью тебя! Это — клевета!

— Послушай, ты… хр-р-р… — начал было возмущенный лорд, но Мэй, не желая слушать пошлости, опять придушила его.

— Погоди, Мэй! — догадалась Люс. — Возможно, он собирается сказать что-то путное!

Мэй ослабила хватку.

— Послушай, ты, негодное создание, — насколько мог деликатно выразился лорд. — Ты, смерд и исчадие смердов, не знаешь, что такое оскорбление для знатной дамы!

Люс тут только обратила внимание — лорд не называет ее ни мужчиной, ни женщиной, а обращается к ней в некоем среднем роде. Очевидно, он еще не определился по части ее пола, и вряд ли это могло быть комплиментом для женщины, привыкшей у себя дома к общему восхищению. Но переделать мужские вкусы двенадцатого века было Люс, увы, не под силу.

— Леди напала на тебя не потому, что виновна, а потому, что оскорблена! Она хотела смыть оскорбление твоей кровью! — продолжал лорд.

— Вот сумасшедшее время, — заметила из-за спинки кресла Мэй. — Нет чтобы головой подумать…

Каменная физиономия сэра Арчибальда оживилась.

— Откуда там быть голове… — негромко, но вполне вразумительно буркнул он.

— Своя логика в этом есть, — обращаясь уже не к лорду Блокхеду, а к сэру Арчибальду, к тому же с поклоном, заявила Люс. — Это, я бы сказала, логика нелогичности, эмоционально окрашенная и вытекающая из ярко выраженного исторического характера…

Люс могла держать пари — старик ее понял! Во всяком случае, заинтересовался.

— Однако велите, сэр Эдгар, вашей страже, взять у меня эту леди, — приказала Люс лорду Блокхеду. — Она брыкается, как необъезженная, и я боюсь, что нечаянно сломаю ей руку.

— Билл, Хью, помогите леди! — в свою очередь, приказал лорд, и двое здоровых мужчин с трудом расцепили леди Кэтрин и Люс.

Тут вбежали рыжий стражник и сэр Эдуард. Стражник нес какие-то тряпки.

— Вот, ваша светлость! — доложил он лорду. — Одеяло и старый плащ, в каких женщины ходят зимой и в плохую погоду. Совсем еще приличный плащ. Если он вашей светлости не нужен, я бы охотно взял его для своей Энн.

— А кувшин? — спросила Люс.

— Никакого кувшина не было, — сообщил стражник. — Была еще грязная миска и кости обглоданные, так кости я псу бросил, за нами туда пес забрался, и миску тоже он вылизал.

Леди Кэтрин победно расхохоталась.

— Ну что, разбойничье отродье? — спросил лорд. — Не удалось тебе обвинить знатную леди в убийстве? Нет у тебя ни улик, ни свидетелей! Кто еще может подтвердить, что видел леди Кэтрин с кувшином, полным яда, кроме твоей подлой сестры?

Возразить было нечего. Даже если бы Люс спросила, как появилась в запертой конуре миска со свежими и приглянувшимися избалованному псу объедками, то присутствующие бы только развели руками — и правильно сделали. Поскольку вылизанная псом миска — еще не улика в деле об убийстве.

И в то же время Люс окончательно поняла, что отравительница — эта сильная и даже по-своему красивая женщина, поставившая перед собой цель и почти достигшая ее. Вот если бы нашлось хоть одно доказательство!

И тут Люс вспомнила одну мелочь — так, словечко, оброненное юным поэтом там, на башне, где они ждали наступления темноты…

— Послушай, лорд Блокхед! — воскликнула Люс и в избытке чувств опять вскочила на стол. — Я утверждаю, что эта женщина убила леди Лауру! Ты уверен, что виновата моя сестра! А правду знает только Господь бог! Я правильно говорю?

И она повернулась к сэру Арчибальду.

Старик, бывший в молодости лихим турнирным бойцом, должен был понять, к чему она клонит!

— Да, это так, — вымолвил лорд Блокхед.

— Ну так пусть он и рассудит! — Люс было очень трудно говорить, обращаясь сразу к обоим лордам, сидевшим на разных концах длинного стола. — Я вызываю на поединок вот эту леди, и если победит она — делай с моей сестрой и со мной все, что захочешь. А если победа будет моя — ты сделаешь все, чтобы эту леди судили и наказали, а нас с сестрой отпустишь восвояси!

Тут все мужчины в зале, включая лорда Блокхеда, расхохотались.

— Поединков между женщинами не бывает, — отсмеявшись, сказал сэр Арчибальд, и сказал довольно громко. — А если бы даже были, кто допустит такой поединок между безродной девицей и знатной леди?

Люс улыбнулась — старец умел-таки отличать мужчин от женщин, даже когда женщина успешно притворяется драчливым пажом.

— Ведь ты, мерзавка, дерешься, как самый свирепый разбойник из Шервудского леса! — завопил и лорд Блокхед, окончательно установив для себя пол Люс. — Я не допущу смерти невинной женщины!

— Не допусти сперва собственной, — слегка придушив его, напомнила Мэй.

— Я смогу постоять за себя, лорд! — вдруг вмешалась леди Кэтрин. — Дай мне оружие — и я проучу эту тварь.

— Молчи, леди!… — полупридушенно захрипел на нее лорд. — Не женское это дело!…

— Я даю слово, что ни жизни, ни даже здоровью леди Кэтрин ничто не угрожает! — заявила Люс. — На ней не останется ни царапины, но все вы поймете, что убийца — она!

— Как ты это сделаешь? — заинтересовался сэр Арчибальд.

— И в чем же тогда заключается Божий суд? — язвительно спросил лорд Блокхед. — Правый побеждает, виновный погибает — вот что такое Божий суд!

— Цель суда — узнать правду! — отвечала Люс, но не ему, а сэру арчибальду, как более толковому собеседнику. — И если виновный сам скажет ее, то цель достигнута. Богу нужна не гибель грешника, а его раскаяние! А убивает пусть ноттингемский палач!

— Разумно, — одобрил сэр Арчибальд. — Я тоже всегда так считал. Но если грешник добровольно выходит на такой суд, то надежды на раскаяние, согласись, красавица, мало. Если грешник готов убить противника, то какое же тут раскаяние?

— И все же я прошу Божьего суда, сэр Арчибальд! — Люс посмотрела долгим взглядом в глаза старику, радуясь, что в них — не тупое упрямство лорда Блокхеда, а даже некоторое лукавство. — Позвольте — и вы не пожалеете…

— Ну, сэр Эдгар, нам ничего другого не остается, — сказал сэр Арчибальд. — Они обе хотят сразиться. Как ты смотришь на то, добрый сэр, чтобы это произошло в трапезной? Все мы будем свидетелями, а ты — судьей поединка.

— Я согласна! — торопливо присоединилась Люс. — Пусть достопочтенный лорд Блокхед будет судьей!

Тот задумался. Это, видимо, был первый случай, чтобы разбойник из Шервудского леса признал его феодальное право быть судьей на своих землях, да еще добровольно покорился этому праву, невзирая на приставленный к горлу судьи кинжал. И лорд решил, говоря языком юридическим, создать прецедент.

— Будь по-твоему, негодная девка! — постановил он, и Люс порадовалась, что из «созданий» ее произвели в «девки». — Если высокородная леди согласна снизойти…

— Согласна! — воскликнула леди Кэтрин. — Я убью ее, мой друг, клянусь святым Патриком!

И леди, рванувшись, опустилась на одно колено и подобрала свой длинный кинжал, который у нее выбила Люс.

— Ирландцы — они все бешеные… — послышался из-за кресла голос Мэй.

— Ты не знаешь, леди, как она сражается… — пробурчал лорд. Но яростную леди было уже не остановить.

— Эй, Люди, убрать стол, освободить место! — командовала она. — Посыпать пол свежим тростником, пусть впитывает кровь! Прогнать псов!

Она размашисто шагала по трапезной, и длинное платье, облегающее в талии и бедрах, билось о ноги, вихрилось и пенилось у колен.

Люс внимательно наблюдала за соперницей, лишь чуть согнув в коленях ноги, когда стол, на котором она стояла, поволокли к стене.

— Долго ли мне еще держать лорда? — спросила Мэй. — Я полагаю, судья не может выносить решение с кинжалом под горлом. Это было бы неэтично.

— Отпусти, — сказала Люс. — А кинжал дай мне. Он такой же длины, что и у леди. Думаю, другого оружия для поединка не понадобится.

— Что-то кажется мне, что у нее кинжал отравленный, — заметила Мэй, не торопясь все же отпускать лорда.

— Очень может быть, — согласилась Люс. — Но я надеюсь, что никогда этого не узнаю доподлинно. Отстриги-ка, Мэй, кусок вон того гобелена, если лорд не возражает, и другой такой же для леди. Надо же нам чем-то обмотать левые руки, чтобы отбивать удары.

Но Мэй не двигалась.

— Пусть даст слово, что стража не сделает нам с тобой ничего плохого, — потребовала она. — А то я отпущу его, а он сразу даст сигнал лучникам на наружной галерее.

И она мотнула подбородком вверх — туда, где узкие окна действительно выходили на галерею вокруг замкового двора. Из этих окон трапезная простреливалась прямо-таки великолепно.

Лорд сердито засопел.

— Такое слово даю я, — грозно глядя на него, объявил сэр Арчибальд. — И если кто-то вмешается в Божий суд, то скоро ему придется давать объяснения самому Господу богу. Эту процедуру я беру на себя.

Люс улыбнулась старому крестоносцу. И порадовалась, что первое впечатление не обмануло — на старика можно было положиться.

Мэй оставила лорда в покое и дважды полоснула ножом по гобелену.

— Может быть, пока вы деретесь, мне пойти за Марианной? — негромко спросил юный поэт. — Сейчас все сбегутся в трапезную. Никто не захочет пропустить такой поединок! Я думаю, что и часовые с галереи будут следить через окна. Так что я смогу спокойно вывести вашу сестрицу.

Люс настолько предвкушала успех своей затеи, что еле настроилась внимать голосу разума.

— Но я добьюсь ее освобождения и так, — твердо сказала она, добавив по въевшейся привычке: — Добрый сэр.

— Сдается мне, что мой милый братец так просто ее не отпустит, — прошептал юноша. — Я-то его не первый день знаю. Отравить человека он не способен, а сыграть злую шутку — вполне. Не может быть, чтобы он ничего не затеял.

— Хорошо, ступайте, — и Люс отдала ему связку.

Мэй проводила поэта взглядом и вздохнула.

— Смотрю и не верю, что это действительно он, — сказала Мэй в ответ на вопросительный взгляд Люс.

— Готовы ли бойцы к поединку? — торжественно возгласил лорд Блокхед.

— Я готова! — откликнулась, выходя на середину трапезной, Люс.

— И я! — с этими словами леди Кэтрин, не дожидаясь сигнала, набросилась на нее, как ураган.

Уклонившись от первого броска, Люс успела заметить, как поморщился сэр Арчибальд. Очевидно, старик знал давние ритуалы, связанные с Божьим судом, и страстно желал соблюсти их. Но тем не менее он неподвижно сидел в своем кресле, напоминая источенную стихийными бедствиями, но все еще несокрушимую замковую башню.

Леди была крупной, высокой дамой, и даже длинное платье не сдерживало ее стремительности. Люс несколько раз увернулась, проделала обманное движение, кинулась в глубокий выпад и рассекла кинжалом широкую юбку леди.

Разъяренная отравительница бросилась во вторую атаку. Люс опять ушла, опять серией ложный выпадов сбила ее с толку и оказалась бок о бок с противницей. Это понадобилось, чтобы рассечь сверху донизу рукав богато расшитого платья — до злополучной парчовой манжеты.

Третья атака леди завершилась для нее так же странно — пострадал второй рукав.

Затем Люс, сочтя, что подготовительная работа проделана, остановилась в боевой позиции шагах в четырех от леди.

— Ну как? — спросила она. — Признаешься ли ты, что отравила леди Лауру?

— Гнусная клевета! — отвечала на это отравительница.

Люс пошла в атаку!

Никто не успел понять, как это ей удалось столь молниеносно поднырнуть под руку сопернице. Раздался треск — и Люс оказалась на прежнем месте с длинным лоскутом в левой руке, а леди с визгом закрыла обеими руками обнажившуюся левую грудь. Стража завыла от восторга. Леди Гвендолен ахнула и сползла по стенке на пол, но никого это не расстроило. Леди Мэри и леди Алиса ахнули — и скорее всего, что от радости.

Лицо леди Кэтрин сделалось багровым.

— Признаешься ли ты, леди, что убила хозяйку Блокхед-холла? — грозно спросила Люс.

— Мерзкая тварь! — был ответ.

— Ну, как знаешь…

Люс поманила к себе пальцем разъяренную леди, та кинулась в схватку, но сразу же отскочила. Люс отхватила здоровый клок от ее подола.

— Смотри, леди, останешься голой! — предупредила Люс. — Совсем голой! Ведь на тебе под платьем только сорочка!

Тут леди зарычала что-то уж вовсе непристойное.

Пожав плечами, Люс сделала следующий выпад.

Она долго гоняла противницу по трапезной, пока не оказалась у нее за спиной и очень аккуратно не разрезала платье и рубашку до самого зада, кожу, однако, не повредив.

Леди, выставив перед собой кинжал, левой рукой шарила по спине, пытаясь стянуть края разреза.

— А грудки-то пухленькие! — весело воскликнул кто-то из стражников, тыча в леди пальцем. Леди с визгом прикрыла грудь, зато разрез сзади, естественно, разошелся. Тогда леди прислонилась спиной к колонне, с ненавистью глядя на Люс.

— Я прекращаю поединок! — завопил что есть мочи лорд Блокхед.

— Да ладно тебе! — неожиданно громко гаркнул сэр Арчибальд. — Когда еще такое увидим? Деритесь, красавицы, деритесь!

— Ну что, признаешься? — спросила Люс. — Или раздевать тебя дальше?

С нечеловеческим воплем противница ринулась в бой. Люс, уклонившись, пропустила ее, как матадор — разъяренного быка, и сорвала ошметки подола.

Леди оказалась как бы в мини-юбке, причем спереди лишь дюйма недоставало до полного конфуза. Сзади же панорама получилась и вовсе пикантная. Разрез от резкого движения разъехался еще больше, так что выглянули округлые ягодицы.

Восторг стражи был неописуем. Мужчины, привыкшие обнимать и любить своих женщин в потемках, до самой смерти порой не зная, как выглядит собственная жена без сорочки, совсем ошалели. Женская нагота и сама по себе должна была подействовать на их воображение возбуждающе, а тут еще наложилась атмосфера поединка.

— Они расскажут всему графству, какие у тебя бедра! — предупредила Люс. — Они расскажут, что живот у тебя со складками, что зад — низкий, что грудь — дряблая!

Конечно же, все это было не так. Для тридцатилетней женщины грудь у леди Кэтрин была еще вполне высокая и упругая, с крупными темными сосками, свидетельствующими, что она сама кормила своего ребенка. И складочка на животе была вполне допустимой для женщины, не знающей, что такое тренировка. Что же касается низкого зада — то просто Люс привыкла к иным пропорциям, все ее подруги были длинноногими.

— Смотрите! — добавила Мэй. — Смотрите, как она старательно сжимает колени!

— Это потому, что она у нас кривоногая! — громко объяснила Люс. — И об этом завтра узнает все графство! Ну как, леди Кэтрин, признаешься в отравлении? А то на тебе еще очень много всяких тряпок и тряпочек!

— Распусти волосы, леди Кэтрин! — крикнул, додумавшись, лорд Блокхед. — Распусти скорее!

— Я не могу поднять руки! — отвечала ему леди.

Действительно — поднимать руки ей сейчас не стоило. Остатки платья спереди задрались бы до совершенно непотребной высоты.

Люс прекрасно понимала, что творится в душе противницы. Леди Кэтрин была воспитана в строгих правилах — они допускали и, возможно, даже одобряли убийство соперницы, но запрещали обнажать ноги при посторонних мужчинах, не говоря уж о груди. А обнаженная в присутствии двух десятков воющих мужиков задница — это было что-то совершенно запредельное.

На это гипертрофированную нравственность и сделала ставку Люс-а-Гард.

— А может, ты разденешься сама, леди? — издевательски поинтересовалась Мэй. — Ты сбережешь хотя бы остатки вышивки! Правда, на всех ярмарках будут петь баллады о том, как ты опозорилась в замке у будущего жениха! Зато ты приведешь в восторг всю стражу. А, молодцы? Попросим леди обнажиться? Ну? Сорви с плечика этот лоскуток! Смелее! Грудь вперед! Чего тебе теперь стесняться?

— Мэй, не перегни палку, — вполголоса одернула ее Люс. — Леди-то сейчас в обморок сковырнется!

— Поединок еще не окончен, — напомнил пришедший в хорошее настроение лорд Блокхед. — Божий суд не свершился.

— Если леди сознается в преступлении, то я прячу кинжал в ножны и даю ей возможность одеться, — сказала Люс. — Если нет — раздену донага, и прогоню через весь замок, и выгоню за ворота, и в таком непотребном виде пригоню в Ноттингем. Мы как раз успеем туда к утру и явимся на рыночную площадь. Кто после этого пожелает общества леди? Ее, боюсь, даже в монастырь не примут.

— Разумнее сразу признаться в убийстве, леди, — подала голос Мэй. — Лучше потерпеть за благородное преступление, чем за пляски перед толпой мужиков с голой задницей!

Разумеется, Люс не собиралась ночью, да еще по скверной дороге, гнать отравительницу за тридевять земель. Но леди Кэтрин, оказавшись в такой позорной ситуации, безумно боялась огласки. Сделав ставку на безумие, Люс не прогадала.

— Лорд Блокхед! — пытаясь завернуться в обрывки когда-то роскошного платья, от которого ехидная Люс оставила в неприкосновенности лишь парчовые манжеты, воскликнула леди Кэтрин. — Я каюсь, я извела твою жену, потому что люблю тебя и сама хочу стать хозяйкой в Блокхед-холле!

Это прозвучало даже гордо.

— Накажи меня, как сам захочешь! — продолжала леди. — Только не отдавай на посмеяние! Иначе моя кровь будет на твоей совести!

И она поднесла кинжал к груди.

— Ну вот, — вроде бы даже устало сказала Люс. — Стоило огород городить. Стоило тут курсы кройки и шитья открывать. Она созналась! И кувшинчик наверняка через несколько дней найдется. Не удивлюсь, если она бросила его в замковый колодец… А теперь, лорд Блокхед, вели завернуть леди в какой-нибудь гобелен и привести мою сестру!

— Вы обе вынудили у нее лживое признание! — вдруг опомнился лорд. — Это шантаж!

Люс подивилась тому, что в двенадцатом веке уже знали это жуткое слово.

— Это было лживое признание? — поинтересовалась она у противницы, показывая исподтишка ей кинжал.

— Нет, я сказала правду, — мрачно отвечала леди. — Только пусть меня судит сам лорд.

— Это была обычная военная хитрость, — усмехаясь, добавил старый крестоносец. — Не то мы переняли ее у сарацинов, не то они у нас.

Леди Мэри и леди Алиса перешепнулись. Люс могла поклясться, что прозвучало укоризненное «Стыд и срам!»

Лорд Блокхед, видимо, смирившись с военной хитростью, с интересом оглядел полуобнаженную отравительницу. Похоже, и низкий зад, и крепкие бедра, и белая грудь произвели на него впечатление.

— Хорошо, — решил наконец лорд. — Слушай, ты, разбойница из Шервудского леса! С твоей сестры снимается обвинение. А с леди Кэтрин я сам разберусь. Можешь отправляться туда, откуда пришла. А твоя сестра может, если захочет, погостить в замке Блокхед. Здесь ей будет не хуже, чем в лесу под кустом.

— Нет, ты уж лучше вели привести мою сестру, — строго сказала Люс, и, сама того не желая, добавила: — Добрый сэр!

Тут в трапезную вбежал юный поэт.

— Что это значит, любезный брат? — обратился он к лорду Блокхеду. — Где пленница? В башне ее нет!

— Пленница? — лорд Блокхед картинно задумался. — Ах да, пленница… Я думаю, она уже подъезжает к Ноттингему. Видите ли, прелестные девы (он галантно поклонился Люс и Мэй), после того, как сегодня днем меня столь куртуазно раздели, но уложили не в кровать, а под кровать… Да, так о чем я? Одевшись, я первым делом послал гонца в Ноттингем к шерифу, чтобы начальник городской тюрьмы был предупрежден о новой узнице. И пока мы тут развлекались удивительным поединком, девица в сопровождении охраны — а наш шериф прислал за ней крепких парней! — преспокойно ехала в Ноттингем. Так что я лично к ней претензий более не имею, и в отравлении ее уже не обвиняю. А из тюрьмы вызволяйте ее, как сами знаете. И вообще хочу предупредить — наш шериф не любит женщин, которые живут с молодцами из Шервудского леса. Так что если угодно…

В воздух одновременно вознеслись огромное кресло и увесистый табурет.

Договорить лорд не успел. Табурет, запущенный сильной рукой Мэй, опрокинул его на пол. А когда оруженосцы лорда кинулись ему на помощь, их уложило рядышком кресло, запущенное старым сэром Арчибальдом.

— По коням! — негромко скомандовала Люс. — Сэр Эдуард, ты умеешь скакать на неоседланном коне?

— Научится! — рявкнул сэр Арчибальд. — Не теряйте времени, девицы!

— Я?… — и поэт открыл от изумления рот.

— Только попробуй, братец! — крикнул, вскакивая на ноги, лорд Блокхед. — Молодцы, оттесните-ка моего братика в сторонку, чтобы его, Господи упаси, не помяли в свалке!

Тут Мэй решила, что настал ее звездный час.

Шагнув к поэту, она подбила его сильным плечом и резко выпрямилась. Поэт кверху задом повис у нее на плече, как неуклюжий, хотя и не слишком увесистый мешок.

— Пробьемся! — крикнула Люс.

Мэй с поэтом на плече проложила дорогу из трапезной во двор, Люс прикрыла отступление.

Вслед им летел громоподобный хохот безумно довольного заварушкой старого крестоносца.

14. ЖЕНСКАЯ ЛОГИКА

Как они продирались на неоседланных жеребцах сквозь строй стражников, как Мэй рубанула по руке ретивого верзилу, пытавшегося опустить подъемный мост, как Люс, прикрывавшая отход, на прощание запустила в толпу горящим факелом — всего этого в прямой последовательности они потом вспомнить не могли.

И когда они неслись по ночной дороге, крепко сжимая гладкие бока холеных коней, то выкрикивали какие-то смешные подробности, вроде «а он как полетит вверх тормашками!» или «а ты его как двинешь!». И никто из троих не смог бы связно растолковать, как им удалось вырваться из Блокхед-холла.

Но это была еще половина дела, если не треть. Предстояло отбить Свирель по дороге в ноттингемскую тюрьму — потому что из тюрьмы ее вызволить было бы куда труднее. И Люс с Мэй понятия не имели, какую пакость про Мэй написал лорд Блокхед местному шерифу. Более того — они даже не знали, когда именно Серебряную Свирель вывезли из Блокхед-холла.

Мэй первая сообразила, что коням нужно дать хоть небольшую передышку. Это были крупные рыцарские кони, приученные носить всадников в тяжелых доспехах, но мало пригодные для скачек. Люс со вздохом вспомнила, как она носилась на ахалтекинцах, Мэй затосковала по тракенам, на которых брала барьеры, а сэр Эдуард вспомнил, что именно дедушка-крестоносец рассказывал о бесподобных арабских скакунах. Тогда Люс загрустила о легконогих мустангах, Мэй чуть не заплакала при воспоминании о вороном англоарабе по кличке Фант, а их жеребцы, уловив сентиментальный настрой наездниц, перешли с тяжелого галопа на полевую рысь.

Тут уж чуть не заплакал и сэр Эдуард. Он не умел ездить таким аллюром без стремян и, нелепо подпрыгивая, сползал то вправо, то влево.

Мэй обратила внимание на это безобразие.

— Послушай, А-Гард, это плохо кончится, — сказала она Люс. — Он себе отобьет все свое мужское хозяйство!

— Ты не о нем заботишься, а о себе, — ехидно заметила Люс. — Не правда ли, Аларм?

— Не буду спорить, хотя смотрит он только на тебя. Давай-ка опять в галоп, а то он и вовсе никому радости не принесет. На галопе-то ему проще!

— Ноги качать надо, — неодобрительно покосилась на отставшего поэта Люс. — Не представляю, какой радости в постели ты дождешься от такого хилого наездника.

— Чтобы дожидаться радости от наездников, у меня есть ипподромы, — сообщила Мэй. — Ты же знаешь, я сюда не за мускулатурой явилась.

Тут Мэй резко взяла на себя повод, а Люс одновременно скомандовала: «Стой!»

Все трое придержали коней, причем юный лорд блаженно расслабился и повис на лошади, как мешок с тряпьем.

— Слышишь?

— Ага…

Где— то вдали изумительное колоратурное сопрано исполняло трагическую итальянскую арию.

— Это Свирель! — воскликнула люс. — Больше некому!

— Какого черта? — изумилась Мэй. — Нашла время для концерта!

— Она не такая дура, как я думала! — радостно объяснила Люс. — Она знает, что я ее в беде не брошу, и пытается привлечь к себе внимание. Ведь если я буду ее искать, то это — та примета, по которой я выловлю ее хоть на краю света. В мире нет второго такого голоса!

— Да читала я про этот голос, читала… Твоя Свирель в возрасте восьмидесяти шести лет пела всего Вагнера, — сообщила Мэй, и Люс не сразу вспомнила, что ее отделяют от Мэй-Аларм полтора века, а не только десять сантиметров между правым коленом Люс и левым коленом Мэй. — Так это, выходит, мы их догнали?

— Не может быть, чтобы они сделали привал… — пробормотала Люс.

— Не может быть, чтобы на полном скаку можно было пускать такие трели!

— Подъедем поближе, привяжем коней и поползем в разведку, — решила Люс.

Чем ближе они подъезжали, тем громче звучал изумительный голос.

— Она точно сидит на одном месте и распевает в полное свое удовольствие! — обрадовалась Люс. — Ужинают они там, что ли?

— Скорее уж завтракают, леди, — поправил поэт. — Скоро рассветет. В мае ночи короткие. Но странное они нашли себе занятие. До Ноттингема полчаса езды хорошей рысью, а они устроили привал.

— Постерегите лошадей, добрый сэр, — попросила Люс. — А мы отправимся в разведку.

— И будьте осторожны, — умоляющим голосом добавила Мэй.

— Постойте! — проигнорировав эту просьбу, воскликнул поэт и полез за вырез своего сюрко. К великому изумлению Люс, он достал оттуда сигнальный рожок «зеленых плащей».

— Как это к вам попало? — спросила она, протягивая руку за сокровищем.

— Это мне дал их предводитель, Том Тернер, когда отпускал под слово чести в Блокхед-холл, — сказал юноша. — Возьмите. Вы лучше им воспользуетесь, чем я. Но если я услышу рожок, то поскачу к вам вместе с лошадьми.

— Вот это хорошая мысль! — одобрила Люс. — Но что же у них там стряслось?

Когда Люс и Мэй, усердно хоронясь за кустами, подкрались совсем близко к тоскующему колоратурному сопрано, то услышали и другие голоса, куда менее благозвучные. Они костерили ураганный ветер и нечистую силу…

Очевидно, два этих бедствия, объединившись, и повалили поперек дороги несколько деревьев. Сделали они это весьма неудачно — падая, деревья переплелись кронами со стволами более стойких деревьев, так что не было никакой возможности переправить через этот бурелом коней.

Безмерно удивляясь, что это за ураган побаловался тут совсем недавно, отряд, сопровождающий Свирель в ноттингемскую тюрьму, кое-как рубил сучья впотьмах и уповал на скорое приближение рассвета.

— Кажется, я узнаю творческий почерк братца Тука! — прошептала Люс под рулады Свирели. — Чья еще шаловливая ручонка может с корнем выдергивать деревья?

— А твоя великолепная Марианна, как нарочно, расселась на бревне в центре внимания, — сердито проворчала Мэй. — Нашла себе концертную аудиторию! Что бы ей стоило отойти на десяток шагов…

Люс не была уверена, что сможет бесшумно уволочь в кусты сто килограммов цветущей плоти. Но поглядев на крепкую фигуру лежащей рядом Мэй, она поняла — эта звезда хронодесанта вскинет Серебряную Свирель на плечо и побежит примерно так же, как проделала сие с юным лордом.

И тут вдруг Свирель, отчаянно взвизгнув, вскочила и пустила петуха. Мужчины, разбиравшие завал, расхохотались, глядя, как она, подобрав чуть ли не до пояса полы своего длинного одеяния, приземляется довольно далеко от бревна.

— Либо полевая мышь, либо змея, — предположила Люс. — А теперь бы неплохо, чтобы другая мышка отогнала нашу красавицу поближе к нам…

И каково же было изумление Люс, когда Серебряная Свирель опять взвизгнула и отскочила! Положительно, местная фауна состояла в ватаге и пришла на помощь обиженным и угнетенным.

Когда на Свирель совершила нападение третья мышь, Люс уже смогла ухватить ее за край широкого плаща и втянуть в кусты.

— Тихо! Молчи! Это я! — прошептала она. — Держи браслет! И убирайся немедленно домой! Еще не забыла, как им пользоваться?

Свирель помотала головой.

— Ну и отлично! Выходи на дорогу, а потом красиво исчезни! Ясно?

И десантницы выпихнули Серебряную Свирель обратно к бурелому.

— Ну, порядок! — с облегчением вздохнула Люс. — Можно убираться! Вот чертова вокалистка! Зульфия была права — хлебнула я с ней горюшка… Сколько мы из-за нее набегались и напрыгались! Чтоб я еще когда взяла с собой в десант колоратурное сопрано!

Но прошла минута, другая, третья — и ничего. Свирель так и оставалась на месте, даже подошла к стражнику с факелом, никуда со вспышкой не исчезая и не сея панику среди сопровождавших ее лиц.

— Да что она, помешалась? — не выдержала Люс. — Да что ей, в ноттингемскую тюрьму захотелось?

Но тут Свирель опять взвизгнула, отскочила от стражника и подобрала плащ.

— Послушай! — зашептала Мэй. — Тебе не кажется, что тут живут очень странные мыши и змеи? Эти громилы так шумят, что медведя бы испугали. А мышки и змейки так и резвятся под ногами…

— Точно… И я, кажется, начинаю понимать, чьи это плутни, — отвечала Люс. — Это же тот милый ураганчик, что повалил деревья…

— Ничего себе ураганчики обитают в Шервудском лесу, — сразу поняла ее Мэй. — И не хочешь ли ты сказать, что ураган действует совершенно бескорыстно? Только ради спасения попавшей в беду леди?

— Да нет, конечно, — усмехнулась Люс. — Я ее ему обещала. Для себя ураганчик старается…

И тут она затылком ощутила знакомое тепло, исходящее от широченной ладони.

Уж как пузатому монаху удалось кустами подобраться к десантницам совершенно бесшумно — этого Люс и Мэй понять не могли.

Мэй сразу встала в боевую стойку, но успокоилась, глядя, как монах в знак приветствия ласкает затылок Люс, а сама Люс, медленно повернувшись к нему, приятельски обнимает его за плечи.

— Ну, вот и встретились, — прошептал монах. Его левая рука перебирала волосы Люс, а в правой он держал длиннейшую хворостину, которой, очевидно, и пугал из кустов Серебряную Свирель.

— Это ты со всеми так здороваешься, братец Тук? — спросила Люс, мгновенно ощутив желание расслабиться, растечься киселем и решительно все позволить.

— Привычка, — пожал мощными плечищами братец Тук. — Ну, вовремя вы явились. Я уж не знал, как ее отогнать от этих балбесов. Они ее в тюрьму везут, а она им песенки распевает! А девица — золото! Уговор помнишь?

— Еще бы. Твоя работа? — спросила Люс, указывая рукой сквозь кусты туда, где разбирали завал.

— А то чья же! — приосанился монах. — Я же, когда ты полезла на стенку, никуда не ушел, а пристроился ждать. Еще мясника знакомого на дороге увидел, посидели, поговорили, поручил ему собачек в обитель отвести. А тебя все нет и нет. Ну, думаю, наломаю-ка я веток, сооружу роскошное ложе и подремлю, раз все равно есть нечего. А тут — гонец скачет. Очень мне это не понравилось — что из Блокхед-холла вдруг в Ноттингем гонца шлют. Ну, я его и перехватил. А поскольку грамотный, то понял, в чем дело. Побежал вперед, приготовил завальчик…

— А гонец?

— Гонец человек подневольный. Зачем его под наказание подводить? Это не по-божески, — строго сказал монах. — Послание я ему вернул, на коня его посадил, шлепнул коня по крупу — тот все понял и с места в галоп взял… А я рукава рясы закатал повыше и — за работу.

— Черт бы побрал эту Свирель… — пробормотала Люс. — Ну, что она время тянет? С чем она никак не может расстаться?

— Зря он отпустил гонца, — шепнула Мэй на ухо Люс. — Не нравится мне это.

— Гуманный поступок совершил, — вступилась за монаха Люс. — Гонец ведь — действительно подневольный… Нет, но почему она стоит, как пень, и не исчезает?

— А это что, тоже твоя сестрица? — братец Тук, поскольку уже начало светлеть, получил возможность разглядеть Мэй как следует и, разумеется, стал домогаться знакомства. — Смотри ты, темненькая! Ну, до той, светленькой, ей, конечно, по пышности далековато, но тоже — ничего, ничего! В теле, и, наверно, мяконькая!

— Попробуй! — предложила Мэй монаху напряженный бицепс.

— Ого! — искренне удивился монах. — Камень! Глыба! Скала! Утес! В ватаге такое не у каждого молодца найдется…

При этом его испытующие пальцы скользнули к налитому плечу десантницы, оттуда — ниже, и, наконец, улеглись на не менее крепкой груди.

— Сорок лет живу, а такое чудо впервые вижу! — изумился братец Тук. — Постой! Да не доспехи ли там у тебя?

— Нет, все свое, природное, — не стряхивая руки, ответила Мэй.

— И где ты только таких сестричек берешь? — осторожно начиная ласкать высокую грудь, спросил монах у Люс. — Одна другой краше! Одна другой пышнее! Уж я и не знаю, которую выбрать!

— Насчет этой уговора не было, — рассеянно ответила Люс, глядя сквозь кусты на дорогу и силясь понять — почему Свирель до сих пор не исчезла? Люс даже до того додумалась, что мог сломаться браслет, и прокляла жуткими словами бездельников из Института прикладной хронодинамики.

Между тем увлекающаяся натура монаха уже переключилась с округлостей Серебряной Свирели на не менее соблазнительные округлости Мэй. Казалось, он начисто забыл, что рядом пускает колоратурные трели потрясающая девственница. Бормоча на ухо Мэй какие-то явно банальные, но сильнодействующие комплименты, он уже добился того, что глаза Мэй сами собой закрылись. Она явно наслаждалась каждым движением его сообразительных пальцев — тем более, что плотная бархатистая ткань, в которую была затянута десантница, была эластична и не скрывала ни одной выпуклости ее тела, и опытный монашек мог пустить в ход все свои знания.

И вдруг братец Тук, встрепенувшись, отвел руку от груди Мэй, а другую — от ее бедра. Мэй открыла глаза, Люс повернула голову и вытянула шею. Все трое замерли, прислушиваясь.

— Скачут! — прошептала Люс.

— Человек десять, не меньше… — добавил монах.

— Они уже совсем близко, — и Мэй скользнула к самой обочине.

Оттуда она увидела, что к завалу с другой стороны подъезжает всадник, опередивший свой отряд.

— Вы люди лорда Блокхеда? — резко спросил он. — Шериф послал нас вам навстречу. Где узница? Велено ее немедленно доставить в Ноттингем. А то на гонца-то, оказывается, «зеленые плащи» напали, десять человек, еле отбился. Как бы они девицу отбить не вздумали!

— Гуманист чертов! — ругнула Мэй монаха. — Вот тебе и подневольный!

— Зато я все делаю за десятерых… — буркнул монах. — Можешь в этом сама убедиться, красавица.

— Почему эта дура еще здесь?! — простонала Люс.

— А где же ей еще быть? — удивился монах. — Она и десяти шагов не пробежит, как ее схватят.

Люс безнадежно махнула рукой.

— Что будем делать? — спросила уже готовая к бою Мэй.

— Что? Понятия не имею! Видишь — у них же луки и стрелы! Они же перестреляют нас к чертовой бабушке! — воскликнула в отчаянии Люс. — Ну, чего же она ждет, эта ворона?!

Монах знал лишь одно средство угомонить женщину — приласкать ее. Он погладил Люс по голове, привлек к себе, запустил шустрые пальцы за вырез сорочки — и нашарил на ее шее узел ремешка. Тогда его рука скользнула ниже — и обнаружила сигнальный рожок, тот самый, что дал ей юный лорд.

— Откуда это у тебя? — изумился он, но, не ожидая ответа, продолжал: — Труби скорее! Может быть, кто-то из молодцов сейчас поблизости! Мы же посылали Черного Джека за подмогой! Не может быть, чтобы нас не услышали и не прибежали на помощь!

— Пока они еще прибегут… — проворчала Мэй.

— Уж что стрелки умеют блестяще — так это бегать по лесу! — возразил монах. — Конечно, это — крайнее средство, но другого-то у нас все равно нет!

— Не смей трубить! — воскликнула вдруг Мэй, хватая Люс за поднесенную к рожку руку. — Только не это.

— Почему так? — возмутился монах.

— Да ведь сюда не «зеленые плащи» сбегутся, а прискачет Эдуард с нашими лошадьми! А его примут за стрелка… понимаешь?

— Вывернется! — и монах отцепил руку Мэй от руки Люс. — Труби скорее! А то поздно будет! Видишь — они уже договорились! И Марианну уже через мой завальчик переправляют… И на коня вот-вот посадят…

— Через мой труп! — уже не заботясь, что ее могут услышать, воскликнула Мэй. — Если его убьют, то и мне не жить! Один черт!

— Ого! Вот это новости! — братец Тук наконец-то оценил ситуацию. — Ну, вы, женщины, вечно все запутаете!

— Вот что, — сказала Люс. — Нужно дождаться, пока они вместе с Марианной отъедут от завала и от стражников лорда Блокхеда. Ну хоть на сотню футов! А тогда нам с Мэй напасть на них из кустов, скинуть парочку этих громил с коней и захватить их луки. И вместе с Марианной ускакать вперед! Так мы хоть сможет отстреливаться. А ты, братец Тук, останешься здесь, и если люди лорда Блокхеда вздумают стрелять в нас из-за твоего завала, ты уж как-нибудь благослови их по затылку какой-нибудь колодой!

— Совсем спятила! — с уважением заявил монах.

Но сумасшедшего в этой затее было меньше, чем он думал. Люс хотела сразу же, добравшись до Серебряной Свирели, переправить ее в хронокамеру, да и самой смыться туда же — в подвал Института прикладной хронодинамики. Даже с риском получить нахлобучку от бабушки. А за Мэй она не волновалась — у той тоже наверняка имелось какое-то аварийное средство. И даже усовершенствованное за полтора столетия.

Так что единственным неприятным последствием ее плана мог быть разве что великий испуг симпатичного, но суеверного монаха, на глазах у которого вдруг со вспышкой растают в воздухе две женщины и одна девственница.

— Пусть так, — поняв ее без слов, согласилась Мэй. — Пошли. Я-то еще сюда вернусь. Ну, на полчаса разве что опоздаю.

— У вас такая точная наводка? — спросила Люс. — Может, вы уже и к маякам не привязаны?

— Нет, маяки у нас есть, но не такие как у вас. Мой хронобраслет может работать в режиме маяка, например, — сказала Мэй, и Люс возблагодарила прикладную хронодинамику своего века за то, что она еще не шагнула настолько далеко вперед.

— Ничего не понимаю, — признался монах.

— Все получится, как ты хотела, — вздохнув, сказала Люс. — Ты останешься с Эдуардом, а меня так скоро сюда уже не выпустят. Если вообще выпустят… Я же там такого натворила! Ну, давай на всякий случай простимся. И желаю тебе счастья с мальчиком.

— Не паникуй, — одернула ее Мэй. — Рано нам еще прощаться. Успеем.

— Возвращаться из-за этой толстой коровищи! — яростно воскликнула Люс. — Черт меня дернул стать сопровождающим лицом! Вот теперь и возись с ней… Ладно. Поползли… Видишь, они уже коней в рысь подняли. Выберутся на ровное место — галопом пустят. Чего же она еще ждет?!

Люс и Мэй, дав последние инструкции монаху, побежали кустами за шерифским отрядом. А поскольку бежали они напрямик, перепрыгивая через препятствия, то и обогнали петлявших по лесной дороге всадников. Опять же, подвернулось удачное дерево, нависающее над дорогой, и они вскарабкались на подходящую ветку.

А остальное разыгралось, как по учебному сценарию в том самом десантном училище, где на стене в актовом зале висел большой портрет Люс-а-Гард.

Они пропустили вперед почти всю кавалькаду, свалились, как гром с небес, на двух замыкающих всадников и запросто выбросили их из седел, успев отнять луки и колчаны со стрелами.

Пока остальные разворачивали коней, Люс исхитрилась метнуть нож, а Мэй — выстрелить из лука. Еще двумя противниками стало меньше.

Пробившись к Свирели, Люс и Мэй с двух сторон схватили за поводья ее коня и пришпорили своих.

Три мощных жеребца, плечом к плечу рванувшие с места, смели с дороги тех, кто попытался преградить им путь, и вынесли своих всадниц из леса.

— Ф-фу! — сказала Люс. — Ну, теперь-то ты, голубушка, наконец отправишься домой! В жизни своей я не встречала такую размазню! Здесь тебе не место! Слезай с лошади! Ну?

— Не могу! — жалобно ответила Свирель. — Они меня привязали! А то я бы свалилась!

Люс молча воздела руки к небесам.

— А лошадь с собой тащить ей тоже нельзя! — вдруг развеселилась Мэй. — И по правилам, и потому, что в хронокамеру не влезет! Так что давай ее распутывать.

— Только скорее! — взмолилась Люс. — Они же сейчас опомнятся и выскочат из леса!

Десантницы, ругаясь, стали раздирать тугие узлы кожаных ремней. И в тот миг, когда Свирель тяжело сползла с седла на землю, мимо нее свистнула стрела.

Испуганный конь метнулся в сторону, и его не успели удержать.

— Ворона! — ругнула певицу Люс. — Ну, давай, работай с браслетом! А то тут сейчас такое начнется!

— Нет, — тихо сказала Серебряная Свирель. — Я не хочу.

— Чего не хочешь?

— Возвращаться не хочу. Мое место здесь…

— С ума сошла! — ахнула Мэй. — Психика не выдержала!…

— То есть как? — Люс вовремя пригнулась, и стрела пролетела над ее головой.

— Удирать надо, — и Мэй вскочила на коня.

— Да, а она? — Люс ткнула пальцем в Свирель, от чего та пискнула — Люс-а-Гард обычно носила острые ногти. — На кого мы ее оставим? На ноттингемского городского палача?

— Оставьте меня в покое! — закричала Свирель, причем совершенно немузыкально. — Ничего со мной тут не случится! Я не пропаду!

— Ничего себе! — хором возмутились Люс и Мэй. — Ее в тюрьму везут, а она считает, что и там не пропадет! Ты же ножа в руках держать не умеешь! Тебя же к седлу приходится привязывать! Ты же даже лук не натянешь! Ты же ни одного приема айкидо не знаешь! Не говоря уж о карате!

— Ну и что? Ну и пусть меня везут в тюрьму! В тюрьме тоже есть мужчины! — загадочно объявила Свирель.

— Ну, это уже становится интересно! — поймав на лету очередную стрелу и сломав ее, Мэй соскочила с коня. — А ну, говори, только быстро, а мы послушаем!

Люс же схватила ту руку Свирели, что с браслетом, и стал лихорадочно набирать аварийный код.

— Не смей! — Свирель вырвалась. — Со мной ничего не случится! Они же все от меня без ума!

Люс и Мэй быстро переглянулись — у них не было сомнений, кто из присутствующих без ума…

— Кто-нибудь да спасет! — продолжала Свирель. — Думаешь, они допустят, чтобы я попала в тюрьму? Вон тот, который ехал рядом со мной от самого Блокхед-холла, всю дорогу пытался обнять и что-то объяснить. Да если бы я ему просто руку пожала, он бы меня увез, выручил, и вон тот, в капюшоне, тоже, и вон тот, в синем плаще с рыжим мехом!

— Интересно, как ты это поняла? Ты же не знаешь языка! — возмутилась Люс, приседая на корточки, потому что стрелы посыпались уж очень часто.

— А тут не нужно знать языка, — и Свирель, присев рядом с ней, зашептала: — А тебе случалось приходить в гостиницу после заключительного концерта всемирного фестиваля? А? Только что тебе цветы дарили, медали вручали, призы в бархатных коробочках! Шампанское на сцене! И вот вносят к тебе в номер всю эту кучу цветов, и расставляют их в ведрах, и вот приводят тебя после банкета — ты бывала на этих казенных банкетах? И входишь ты в свой номер, а все оттуда выметаются! И сидишь ты всю ночь одна с этими дурацкими цветами и проклятыми медалями! Ты сидела когда-нибудь всю ночь одна, никому не нужная? А я сидела! На каждом конкурсе и фестивале!

От такого взрыва ярости, да еще на корточках, Люс остолбенела.

— А здесь меня желают все мужчины! Здесь они видят меня — и у них глаза делаются сумасшедшие! Вы за меня не бойтесь, я не пропаду, — как можно более убедительно продолжала Свирель. — Когда ты дала мне браслет, я сразу все вспомнила — все эти фестивали! А если вы насильно отправите меня обратно, чтобы я опять была одна и ревела в подушку, то я просто повешусь, и все тут!

— Если веревка выдержит! — съязвила Мэй.

— Ты вспомни, как от Черного Джека улепетывала! — наконец обрела дар речи Мэй. — Мужское внимание ей понадобилось! Да ты из-за этого внимания чуть на эшафот не угодила!

— Пусть на эшафот! — не сдавалась упрямая примадонна. — Только не ночью в пустом номере, с кучей вонючих цветов!

— Нас окружают! — воскликнула Мэй.

— Из-за тебя мы все погибнем! — Люс как следует тряхнула Серебряную Свирель за плечи, от чего та повалилась на спину, в прямом смысле слова вверх тормашками.

— Вы спасайтесь, — тем не менее упрямо отвечала она, перекатившись на бок, — а я останусь!

— Ну, что станешь делать с дурой? — в отчаянии воскликнула люс. — Беги хоть ты, Мэй! И не поминай лихом! А я останусь с этой дурой. Я же — сопровождающее лицо…

— Лезем на холм! — велела Мэй.

— Ага! Там нас и вовсе окружат!

— Там мы сможем держать круговую оборону. У нас же целых два лука и полные колчаны стрел!

— Ну, выпустим все стрелы — дальше что?

— Дальше видно будет. Может, эта красавица поумнеет, — довольно презрительно сказала Мэй. — Ну, к холму! И тащи ее за руку, а я буду пихать сзади!

Свирель, которой очень хотелось опять попасть в плен, несколько раз пискнула, но ее шустро вознесли на самый верх поросшего кустарником и усыпанного валунами невысокого холмика.

— В таких, говорят, живут феи, — заметила Мэй.

— Только поэзии нам тут и не хватает, — буркнула Люс, накладывая стрелу на тетиву.

Как выяснилось, люди лорда Блокхеда, бросив лошадей за монашескими завалами, выбрались на открытое место, увидели, что ребята шерифа осаждают холм, и, естественно, присоединились к ним.

Первую атаку Люс и Мэй отбили легко — у них было достаточно стрел, к тому же они прятались за валунами.

Со второй было похуже — они уже экономили боеприпасы, но справились.

Когда нападающие пошли в третью атаку, Люс окончательно потеряла терпение.

— Сейчас я пристегнусь к тебе поясом, и мы отбудем домой на одном хронобраслете! — пригрозила она Свирели, за которой в ходе перестрелки нужен был глаз да глаз — всемирно известное колоратурное сопрано так и норовило скатиться с холма в объятия неотесанных вояк двенадцатого века.

Люс не было уверена, что такое путешествие возможно, да только Свирели об этом знать было незачем.

— Не дамся! — прорычала Свирель, отползая в сторону. Тут первая стрела четвертой атаки достала ее. Стрелок послал эту стрелу туда, где уловил неуклюжее трепыханье в кустах, и пригвоздил певицу к дереву за растрепанную шевелюру.

— Так тебе, растяпе, и надо! Ты же пропадешь! Немедленно набирай код! — крикнула Люс, и тут же ей пришлось двинуть тяжелой рукоятью кинжала прямо в челюсть возникшую из кустов бородатую рожу. Схлопотавший рукоятью с воплем кувырнулся назад и покатился со склона.

— Не пропаду! Мужики не дадут пропасть! — отвечала упрямая Свирель, отцепляясь от дерева.

И тут за цепью нападающих Люс увидела двух всадников. Один, положим, еще мог помочь, зато второй был тут сейчас совершенно ни к чему.

Неизвестно, как вышло, что сэр Эдуард и братец Тук встретились, и неизвестно, до чего они договорились, но обоим, очевидно, надоело ждать, и они, сев на лошадей, дружно поехали посмотреть, чем это тут заняты две женщины и одна девственница.

Разумеется, осада холма их в восторг не привела.

Хорошо, что у монаха лежала поперек седла здоровенная дубина, смастаченная на скорую руку из подходящего деревца. Он гаркнул, гикнул и бросился вызволять осажденных. Юный лорд молча поскакал за ним.

Нападающие, временно оставив холм в покое, окружили отчаянного монаха, пытаясь стянуть его с лошади. Он, ругаясь и вопя, гвоздил дубиной направо и налево.

Мэй, отложив в сторону лук, шарила в кармане.

— Записать! — коротко сказала она Люс. — Для фольклористов! Это же прелесть что такое!…

И вытащила крошечный диктофон.

Но запись изысканной монашьей ругани не состоялась. Сэр Эдуард, разогнавшись, тоже замешался в схватку. Но он был совершенно неопытным бойцом. Его-то первым делом, схватив за ногу, и скинули с коня.

С боевым кличем команчей Мэй, отшвырнув диктофон, кинулась вниз по склону — спасать своего ненаглядного поэта!

Судя по тому, что из несуразной свалки над ним, в которую она врезалась с разбега, вылетел некто вопящий, растопырив руки и ноги, и приземлился чуть ли не в десяти шагах, Мэй здорово рассердилась.

Но противников было все же многовато даже для таких лихих бойцов, как Люс-а-Гард и Мэй-Аларм. Люс была озабочена бестолковой Свирелью, Мэй помнила только о юном лорде, и это сильно снижало их боеспособность.

Кто— то из нападавших догадался и набросил на братца Тука веревочную петлю. Она охватила мощные плечи, четыре человека повисли на веревке и завалили монаха на конский круп. Еще двое вцепились в руку с дубиной.

Ситуация стала — хуже некуда.

И тут только Люс сообразила — ведь поэт все равно уже в гуще схватки, так что Мэй не станет возражать против сигнала тревоги!

По холму карабкались люди шерифа. Они знали, что у Люс больше не осталось стрел.

Прикрывая собой до сих пор не осознающую опасности Свирель, Люс поднесла к губам сигнальный рожок.

Достойно протрубить ей удалось только с третьего захода.

И хрипловатый, протяжный, переливчатый звук понесся, вибрируя, над опушкой Шервудского леса…

15. ДАМЫ ДЕЛАЮТ ВЫБОР

На несколько секунд все замерли. Даже те, кто удерживал монаха. Даже сам монах, несомненно, ощутивший, что их хватка ослабла.

Одни — с надеждой, другие — с ненавистью прислушивались, не откликнется ли лес.

И он откликнулся!

Где— то далеко запел другой рожок.

— Продержитесь еще немного! Спешу на выручку! — обещал он.

Малость поближе отозвался еще один, не такой звонкий, зато басовитый.

— Еще минутка — и я здесь! — сообщил он.

А когда совсем рядом подхватил его угасающий звук четвертый рожок, самый звонкий, самый отчаянный, издалека прилетела первая стрела «зеленых плащей».

Конечно же, она никого не ранила и даже не задела. Она была уже на излете, да и пущена наугад. Но по ней все поняли, откуда спешат стрелки. И быстро сообразили, сколько времени потребуется этим неутомимым бегунам, чтобы добраться до поля боя.

Трудно было смутить «зеленые плащи» завалом на дороге. Они могли передвигаться по ветвям едва ли не быстрее, чем по ровному пути. Открытое место они переползали со скоростью змеи. Водная преграда их только радовала.

Поняв по стреле, откуда ждать подмоги, Люс бросилась ничком в траву, потащив за собой Свирель.

Главное сейчас было — не мешать.

Она поняла, что перед рукопашной, где и ей найдется чем блеснуть, «зеленые плащи» дадут по людям шерифа и лорда Блокхеда несколько дружных залпов, и если встать на пути грозовой тучи стрел, то превратишься в помирающего ежа.

Прошло с полминуты — и этот гром грянул!

Отряд шерифа ответил тем же, и над головами Люс и Свирели туча стрел пролетела уже в другую сторону.

Дав залп, «зеленые плащи» под его прикрытием совершили короткую и стремительную перебежку.

Рядом с Люс припал на одно колено Черный Джек. Словно не замечая Свирели — а, может, и впрямь он ее сгоряча не заметил, — стрелок вдруг вскочил, оперенная стрела молниеносно легла на тетиву, сорвалась, улетела, и сразу же ушла в полет и вторая стрела. Не дожидаясь ответных выстрелов, Джек бросился в траву рядом с Люс.

— Неплохо! — одобрила она.

— Хорошая штука — добрый тисовый лук! — сообщил, приподнявшись на локте, банальную истину Черный Джек. — Он достался мне от Энтони Смита, А Энтони получил его от покойного Аллана О'Дейла. Этому луку лет пятьдесят уж будет.

Тут Джек вместе со своим историческим луком откатился в сторону, а туда, где только что была его голова, вонзилась стрела.

Смех Черного Джека раздался вдруг почему-то из куста боярышника. Как стрелок успел там оказаться, было совершенно непонятно. Он сделал еще два молниеносных выстрела и кинул лук Люс.

— Прикрой меня!

«Зеленые плащи» наконец-то пошли врукопашную!

Схватка была короткой — в тылу врага орудовали Мэй и выпутавшийся из веревок монах.

Люс, конечно, могла вмешаться и проявить все свои боевые таланты. Но, во-первых, она видела, что дело клонится к победе лесных стрелков, так что можно расслабиться и просто понаблюдать за сражением. А во-вторых, кое-какие заявления Свирели навели ее на размышления. Возможно, Томасу-Робину будет куда приятнее видеть ее не с ножом в руке, или, к примеру, брыкающей какого-нибудь недотепу каблуком в челюсть, а в первом ряду партера, созерцающей схватку, словно настоящая леди.

А было— таки на что поглядеть!

Томас— Робин сражался не только отчаянно, но и красиво -особенно когда поднимал врага в воздух на вытянутых руках, чтобы отшвырнуть его подальше.

Скоро люди лорда Блокхеда отступили в лес — туда, где за монашьим завалом остались их кони. А отряд шерифа, оказавшись в убогом меньшинстве, сбился в кучу и без лишних разговоров дал деру — тем более, что лошади в схватке не пострадали. А молодцы из Шервудского леса могли бы бежать рядом с лошадью, идущей рысью, но догнать коня на галопе, да к тому же коня, которого шпорят и лупят поводьями по шее, было даже им не под силу.

Подбирая свои и чужие стрелы, пряча оружие, стрелки медленно сбредались туда, где стоял их красавец-вожак и негромко трубил в рожок. Люс и Свирель встали, отряхнулись и тоже пошли к нему, причем сердце у Люс билось, как много лет назад перед экзаменом по ненавистной химии. Никогда больше она не была в такой панике — даже на том чемпионате, где завоевала титул «А-Гард».

К ней подошел юный поэт — изрядно потрепанный в побоище, но почему-то веселый и довольный.

— Если бы братец видел, как я дрался, он перестал бы соблазнять меня тихой кельей! — гордо сказал юноша, и Люс поняла — ему удалось кого-то нечаянно смазать по уху. Правда, она удивилась его радости — но, возможно, в мальчике проснулась боевая ярость дедушки крестоносца.

Подошла и Мэй — взлохмаченная, как попавшая в смерч ведьма.

— Люс, у меня есть предложение, — тихо сказала она. — Эти дикари сейчас усядутся под зеленый дуб праздновать победу, а нам троим не мешало бы умыться. Ты посмотри, на что мы похожи! К тому же — не знаю, как ты, а я вспотела.

— Думаешь, они обратят на это внимание?

— Нет, конечно, а разве тебя не волнует твое собственное самочувствие? И я в таком виде работать не могу. Это несолидно.

— И у тебя хватит мужества лезть в холодный ручей? — Люс даже содрогнулась от такой перспективы.

— Почему же в холодный ручей? — загадочно спросила Мэй.

И у Люс появился предлог отозвать Томаса-Робина, притянуть его рукой за шею, коснуться губами его уха и долго шептать о том, что женщины сейчас скроются на полчасика, и вовсе незачем искать и беспокоить их.

На берегу ручья Мэй расстегнула и сняла свой широкий пояс. Он был сделан на манер патронташа, только патроны двенадцатому веку никак не соответствовали бы — порох в Европу должен был прибыть примерно два века спустя.

Мэй достала один патрончик и вынула из него какую-то бесконечную тонкую пленку. Достала другой — это был крошечный металлический баллон, наподобие гильзы, как оказалось — со сжатым воздухом. Достала третий — он оказался футляром для странной штуковины, из которой торчала спиралька в палец длиной. И, наконец, четвертый патрон оказался складным ведром. В нем же хранились и пузырьки с жидким мылом неслыханного аромата.

Люс взвыла от зависти — такое снаряжение хронодесантницы ей и не снилось. И она как следует ругнула в душе свой век, озабоченный орбитальными станциями и не знающий о подлинных нуждах десанта.

Не успели Люс и Свирель ахнуть — перед ними была надувная ванна. Осталось только натаскать туда воды из ручья, согреть ее и развести пенный шампунь, который Мэй тоже прихватила с собой в виде крошечных, с дробинку, шариков.

Люс, оттираясь от боевой грязи, взяла всю эту роскошь на заметку, чтобы дома скопировать ее, насколько позволят технические возможности промышленности.

По очереди искупавшись, десантницы и Свирель вылили воду, выложили на солнечное место одноразовую ванну и пузырьки от мыла, чтобы они быстренько самоуничтожились, и вернулись к «зеленым плащам». Теперь они были полностью готовы к боевым действиям — даже Свирель, хотя она и поглядывала на Черного Джека с большой опаской.

Правда, удовольствие от купания Люс умудрилась себе омрачить — она глядела на плещущуюся Мэй и обоснованно беспокоилась, как бы Тома-Робин не ухватился обеими руками за эти мощные бедра, за эти круглые колени и, конечно, за грудь, которая торчала не хуже, чем бюст Серебряной Свирели, вознесенный чуть ли не до подбородка корсетом. Люс даже удивилась про себя, как это украшение не мешает Мэй воевать. К тому же, у соперницы был натуральный загар потрясающего оттенка — Люс, будучи блондинкой, не могла добиться такого никакими средствами.

Свирель тоже была хороша собой — с длинными светлыми косами и в радужной пене. Впервые Люс подумала, что не такая уж она и толстая, если поместилась в ванне.

Но когда они вернулись к ватаге, то были жестоко выруганы. И поделом — бултыхаясь в ванне, они совершенно утратили чувство времени и реальности. Томас-Робин жестко сказал, что лучше им всем сейчас поскорее отсюда убраться — ведь дело сделано, Марианна свободна, и он, вожак, не видит причины дружно сидеть на холмике и ждать возвращения шерифского отряда с подкреплением. А по дороге на одну из многочисленных стоянок можно проверить силки и запастись дичью, благо ватага в спешке не позавтракала. Опять же, по дороге можно было сделать крюк и разжиться элем у родного мельника.

Спорить с Томасом-Робином десантницы не стали — во-первых, им тоже хотелось есть, а во-вторых, он был прав. И ватага, по команде сорвавшись с места, ровным бегом, не особо утомляя себя, направилась к водяной мельнице — на первом месте у молодцов всегда стоял Эль.

Тут выяснилось, что Серебряная Свирель не в состоянии после всех потрясений пробежать и полмили.

Случилось то, чего Люс опасалась. Отправив ватагу вперед, Томас-Робин и Черный Джек, а также примкнувшие к ним братец Тук и сэр Эдуард пошли шагом, приноравливаясь к крейсерской скорости Свирели. И Томас-Робин явственно поглядывал на великолепную Мэй.

Монах и юный поэт сперва трещали на латыни, как две древнеримские сороки. Причем, судя по возвышенным жестам, они били друг друга длинными цитатами. Потом оба угомонились и повели себя как полагается. Монах присоединился к Джеку, осаждавшему Свирель, а та настолько была рада снова попасть в центр мужского внимания, что распелась и пускала трель за трелью. Мэй пыталась завести с поэтом беседу о поэзии и тоже декламировала на латыни что-то красивое и непонятное, но он, к великому огорчению Люс, уворачивался от летевших в него цитат и встревал в беседу люс с Томасом-Робином. А она как раз рассказывала своему красавцу про поединок с леди Кэтрин, не забывая выставить себя в самом выгодном свете — мол, и следствие провела, и справедливость восстановила, и кровопролития избежала.

У мельницы их уже ждало целое пиршество.

Мельник, пожилой седогривый гигант, был крайне рад такому нашествию. Он подкармливал ватагу, ватага выручала его из неприятностей. По такому случаю он даже встал с постели, где несколько дней провалялся с никому не ведомой хворобой, лечась элем и терроризируя ближних.

Единственное, что мешало его искренней привязанности к стрелкам — так это присутствие на мельнице двух старших незамужних дочек. Младшие дети для молодцов интереса не представляли, а эти дочки еще и уродились в папеньку — такие же рослые, крепкие и пышноволосые. Мельник не возражал против внуков, но он хотел бы знать своего зятя в лицо и по имени.

Увидев, как хороша эта старая мельница, как медленно проворачивается деревянное колесо, как мирно пасутся на лугу овцы, корова с теленком и две лошадки мельника, какие ровные грядки у него на огороде, Люс безумно захотела пожить здесь простой и несуетной жизнью с милым другом, с этим вот простым и улыбчивым стрелком, а не носиться во главе десанта Бог весть где, размахивая и потрясая алебардами, ятаганами, малайскими крисами, японскими нунчаками, индийскими катарами и древнерусскими дубинами… что там еще у них было? Она освоила такое количество всех этих совершенно ненужных в ее веке воинских искусств, что иногда ей просто хотелось посидеть в тени и тиши, поливать грядку, воспитывать овечку… причесывать детишек, вот таких же хорошеньких, как эти два малыша на лужайке, один годовалый, второй примерно двухлетний… чем это они играют?…

Больше всего штуковина, которую старший младенец усердно заворачивал в листья, была похожа на десантный хронобраслет!

Люс сперва уставилась на эту блестящую штучку в полном ошалении. Потом потрогала собственную левую руку. Ее браслет был при ней. За браслетом Серебряной Свирели Люс присматривала особенно тщательно — и тот уж точно был при хозяйке. Оставалось предположить, что деревенский кузнец нечаянно смастерил для мельничихи что-то очень похожее.

Поглядывая тем не менее на детишек с большим подозрением и успешно преодолевая искушение подойти и рассмотреть их игрушку, Люс двинулась в обход мельницы, и поэт как-то незаметно оказался рядом с ней, когда она приманивала стайку пестрых кур.

— Выслушайте меня, прекрасная леди, — решительно начал он. — Я сейчас побывал в сражении, и я понял, что мужская забава мне по плечу! Теперь я могу говорить с вами не как воспитанник монахов, а как мужчина!

«Этого еще недоставало!»— подумала Люс.

— До сих пор передо мной было два пути — получить наследство от дяди, а если нет — так удалиться в обитель. Но теперь я вижу и третий путь! — взволнованно продолжал юноша. — Я клянусь вам в верности, прекрасная леди, а у нас в роду такие клятвы соблюдают свято. И я готов повторить ее в храме. Вы — единственная женщина, кого я могу любить!

Ему незачем было говорить все это вслух, да еще так красиво. Люс и сама обо всем догадалась. И она уже сделала свой выбор.

Она уже совсем было собралась объяснить, что никакая любовь между ними невозможна, как вдруг услышала визг Свирели — и вспомнила про свои обязанности сопровождающего лица. Если не проконтролировать ситуацию, Черный Джек мог опять утащить ее в кусты — и опять с тем же успехом, потому что за минувшие двое суток ни он, ни она не поумнели.

Люс завертела головой в поисках братца Тука. Этот толстый негодяй наверняка уже наладился пировать с молодцами, а ведь ответственную операцию можно было доверить только ему. Опять же, и обещание…

— Что же вы не отвечаете мне, прекрасная леди? — горестно спросил юноша. — Неужели вам нечего ответить? Я знаю, что ваше сердце занято, но разве это — подходящий спутник для вас, леди? Он даже не сможет сказать вам слов любви — он не знает, что это такое.

— Зато он сможет доказать любовь на деле, — обидевшись за Томаса-Робина, строптиво ответила Люс.

— Неужели вам нужно только это? — изумился поэт.

Люс даже растерялась от чересчур прямо поставленного вопроса. Да, действительно, все началось с того, что тринадцати бабкам потребовалось именно ЭТО. И ни о чем другом речи не было. Имело значение лишь то, как отнесется сама Люс к вожаку «зеленых плащей»— и она совершенно забыла, что с его стороны тоже неплохо бы увидеть чувство, а не только желание того, о чем так презрительно отозвался целомудренный поэт.

Видимо, ее молчание он принял за согласие — да, мол, добрый сэр, только это мне и нужно…

— Как странно… — сжимая ладонями виски и глядя мимо Люс, сказал юноша. — Как нелепо я ошибся!… Но нет, ты клевещешь на себя! Ты не можешь быть такой! Я не мог полюбить такую! Я же вижу тебя в сиянии, как будто сходящую с облаков! Я же готов молиться тебе!

— Могу! — не выдержала Люс. — Я все могу! Я могу быть всякой! И мне совершенно нечего делать в облаках! Почему ты хочешь, чтобы я была такой, какую ты придумал? Дай мне наконец немного побыть собой! Дай мне выбрать то, что мне больше нравится! И не смей мне ничего навязывать! Я не хочу быть наградой за твои мечты и стихи!

— Но любовь женщины как раз должна быть наградой! — растерянно ответил он. — Так было всегда! Со времен Трои, со времен Елены и Париса! Ты хоть читала «Роман о Трое»?

— Я не хочу быть военной добычей, я не Елена Прекрасная! — высокомерно заявила Люс. — Лучше уж сразу пойти и повеситься.

— Я чувствую, что мы говорим о разных вещах, и никак не пойму, в чем дело! — воскликнул поэт. — То ли мы разные вещи называем одним именем, то ли мы одну вещь называем разными именами… Но я люблю тебя. Ведь в слово «любовь» мы вкладываем один смысл? Или нет?

— Боюсь, что нет…

Тихий голос Люс подействовал на него больше, чем весь ее шумный и бурный монолог.

— Как будто я говорю с тобой по-латыни, а ты отвечаешь мне по-гречески… — пробормотал поэт. — Так, значит, любовь между нами невозможна? И мы не будем вместе?

Она промолчала.

Поняв, что эта женщина для него потеряна навсегда, юный лорд еще несколько секунд приходил в себя. Потом он опустился на колено, завладел ее рукой и прижался к прохладной гладкой коже горячими губами. Затем вскочил.

— Вот и все, — сказал он. — Это — навсегда, леди. Я дал клятву. А теперь прощай!

И он кинулся бежать.

Люс покачала головой. Ей было жалко красивого стройного мальчика, но она уже сделала свой выбор. Тут оказалось задето не только сердце, но и самолюбие. И ей как воздух нужна была победа. О победе она и задумалась, потихоньку идя вслед за сбежавшим поэтом.

Огибая изгородь, она нос к носу столкнулась с женщиной и по ее возрасту, лицу, наряду поняла, что это и есть та самая мельничиха, которая хозяйничает в этом прехорошеньком огороде и воспитывает очаровательных малышей. Правда, она скорее годилась им в бабки, потому что на вид мельничихе было под пятьдесят, но двенадцатый век, не зная противозачаточных средств, позволял женщине рожать сколько душе угодно.

Увидев Люс, мельничиха шарахнулась от нее и повернулась к ней спиной. Было это по меньшей мере странно.

— Что с тобой добрая женщина? — обеспокоенно спросила Люс. — Уж не обидел ли тебя кто-нибудь из ватаги?

— Нет, — коротко отвечала мельничиха.

— Почему же ты испугалась меня?

— Я не испугалась.

И мельничиха быстрым шагом ушла вовсе не в ту сторону, куда направлялась.

Пожав плечами, Люс двинулась на поиски пирующей ватаги, что было вовсе несложно — молодцы галдели на весь Шервудский лес.

— Куда это он понесся, как ошпаренный? — спросила ее Мэй, повернувшись от честной компании.

— Проветрить свои поэтические мозги, — недовольно ответила Люс. В конце концов, если этот недотепа чего-нибудь натворит, разборка у нее будет именно с Мэй. А та много костей может поломать за своего избранничка…

Нужно было отвлечь внимание Мэй от беглеца… кстати, не просто отвлечь, а с пользой для дела!

Люс поманила Мэй пальцем. Та встала из-за импровизированного на травке застолья.

— Выручай! — шепнула Люс. — Уведи вон того красавца! Он братцу Туку мешает.

Она показала глазами на Черного Джека.

Джек усердно приставал к Свирели, которая уже освоила несколько слов и фраз. Люс предвидела, чем этот флирт кончится — очередным воплем и бегством туда, куда показывает собственный нос. Братец Тук, помня обещание Люс, никаких демаршей не затевал, и только бросал на нее укоризненные взгляды.

— Этого? — прищурилась Мэй, внимательно изучая Черного Джека.

— Ага. Помоги братцу! А тем временем твой поэт набегается и вернется. Я ему никаких шансов не оставила, так что не теряйся.

— Ну, если ты просишь… и если братцу Туку нужно помочь…

Мэй сразу поняла, с кем имеет дело, и действовала с прямолинейностью тарана. Она просто-напросто, проходя мимо сидевшего на травке со Свирелью Джека, чуточку толкнула его крутым бедром. Джек задрал голову, увидел над собой этакую роскошь и онемел. А она ласково извинилась с такой улыбкой, что весь кружок стрелков оживился. Молодцы знали, что приставать к избраннице Джека не стоит — он может и уши оборвать. А эта пышная красавица явно тяготилась своей свободой… С другой стороны, она, в отличие от Свирели, знала их язык и могла понять незатейливый комплимент.

А комплименты ватага знала исключительно незатейливые и выразительные.

— Круп, как у графской кобылы! Кружку с элем поставить можно! — с восхищением объявил один стрелок.

— И хорошо же тому, кого пускают промеж этих бедрышек! — позавидовал другой.

Третий решил в знак восхищения звонко шлепнуть по царственному крупу.

Мэй напрягла мускулы, и нахал больно ушиб руку.

Стрелки сперва не поняли, почему Гарри Кочерыжка одновременно машет ушибленной рукой и глядит на Мэй взором, полным немого обожания. Когда сообразили — дружно ахнули. А Мэй опустилась на травку рядом с Джеком и через его колено потянулась за шматом ковриги и куском жареной баранины, не забыв коснуться грудью этого колена.

Черный Джек по дамской части был не дурак — сразу понял, что с ним заигрывают. Мэй оставалось только пихнуть его локтем в бок и захихикать, свято соблюдая местный колорит. Это было куда проще и понятнее тех рулад, которыми радовала его Свирель.

Джек выпустил певицу из объятий под тем предлогом, что нужно же достать для леди Мэй кусочек повкуснее. Свирель, разнежившись, даже не сразу сообразила, что на ее законное имущество грубо покушаются. А когда она уразумела, что коварный Джек перекинулся к другим пышным бедрам, то было уже поздно. Мэй встала, вильнула этими самыми бедрами, к большому восторгу всей компании, и попросила Джека помочь ей принести с мельницы корзину с лепешками.

И слепому было ясно, что корзина — неуклюжий предлог. Стрелки видели, как Мэй в бою расшвыривала людей шерифа. Она бы и десять таких корзин, поставленных друг на дружку, пронесла на ладони вытянутой руки. Но кокетство молодцы уважали.

Не могла же Свирель вскакивать и хватать Джека за рукав! Парочка завернула за мельницу и явно забыла там про лепешки. Видя обиду и растерянность на румяной физиономии Серебряной Свирели, Люс быстренько подсела к ней.

— Он твоего пальца не стоит! — шепотом сообщила Люс, подбородком показывая туда, куда Мэй увела Джека, а рукой делая за спиной певицы знак братцу Туку, чтобы приблизился и приступил к делу.

— Будь он неладен… — пробурчала Свирель.

— А что делает в таком дурацком случае настоящая женщина? — риторически спросила Люс. Свирель насторожилась — ей не сразу пришло в голову, что от нее сейчас требуется какой-то поступок.

— Настоящая женщина показывает изменнику, где раки зимуют! — сама себе громким шепотом ответила Люс.

— А как? — таким же шепотом спросила обескураженная Свирель.

— Сейчас поймешь. Я помогу тебе. Месть — это замечательная штука. Проучишь такого поросенка, как твой Джек, и на душе сразу праздник! — с самым артистическим восторгом сообщила Люс. — Я бы знаешь что на твоем месте сделала? То же, что и он — и с первым встречным!

Ощутив затылком вовремя возникшую ладонь монаха, свирель быстро повернулась к нему и посмотрела на него с недоумением.

— С этим? — поскольку он и был первый попавшийся, удивленно спросила она.

— А хоть бы и с ним! — бесшабашно прошептала ей на ухо Люс. — Пусть твой поросенок видит, кого ты ему предпочла!

— Он смеяться будет, — разумно заметила Свирель.

— Наоборот. Если бы ты сейчас повисла на шее у вожака, он бы в глубине души согласился с твоим выбором — этот Робин-Томас хорош собой, да еще и главный в ватаге. Одни глазки чего стоят! А монах — сама видишь, какое пузо. Твой Джек поймет ситуацию так — даже скверный брюхатый бездельник для меня лучше, чем ты, голубчик.

Сперва Люс, не слыша возражений, решила, что ее казуистика подействовала, и вместо того, чтобы искать замену Джеку среди красавцев-стрелков, Серебряная Свирель решила наказать его соперником-монахом. Но молчание певицы затянулось — и Люс поняла, что во всем виноват окаянный монах, который удивительно успешно умеет колдовать с затылками и волосами беззащитных женщин.

Вдруг Свирель открыла большие голубые глаза.

— А как же я на него смотреть буду? — капризно спросила она. — После Джека?

— А как сейчас, — мудро посоветовала Люс. — Он же сейчас сзади, а на затылке у тебя глаз нет. Так что ты все время поворачивайся к нему спиной.

— И что из этого получится? — спросила наивная девственница.

— Замечательно получится! — обнадежила Люс. Правда, ее все же смущал солидный живот братца Тука. Она при всем желании не могла представить себе эту увесистую парочку в постели лицом к лицу. Тонкая и гибкая, словно ее любимые рапирные клинки, Люс решительно отказывалась понимать, как толстые люди предаются страсти.

Из— за мельницы вышла улыбающаяся Мэй. Люс, уверенная, что монах и без нее справится, направилась ей навстречу.

— Ну? — предвкушая удовольствие, спросила она.

— Плавает в мельничном пруду и не скоро оттуда вылезет. Там берега невысокие, но крутые и скользкие, а за колесо хвататься бесполезно. Думаю, он еще долго провозится, если не позовет на помощь. Но он мальчик самолюбивый — думаю, будет в одиночку пыхтеть. Все же видели, что мы ушли вместе, и вдруг — такой конфуз!

— Только и ты не высовывайся! — приказала Люс, затаскивая Мэй обратно за мельницу. — Пусть Свирель так и считает, что вы там вдвоем безумствуете! Надо дать время братцу Туку…

— И возможность тоже, — резонно сказала Мэй. — Не может же он лишать ее девственности при большом скоплении народа.

— Советами замучают! — согласилась Люс. — Придется их постеречь…

Она вовремя приняла это решение — минут этак через пять оттуда, где были огородные грядки, появилась мельничиха. В руке она держала солидный букет крапивы, обернув его основание лопухом. И двигалась, как индеец по военной тропе — крадучись, пригибаясь и озираясь.

Люс подтолкнула Мэй, Мэй подтолкнула Люс. Сперва обе подумали, что мельничиха собралась заняться педагогикой. Но когда она увидела за кустиком Серебряную Свирель и братца Тука, когда она прямо-таки зашипела от ярости, когда она уже молча замахнулась крапивой на прелестную парочку — тогда-то Люс и Мэй, поняв, что педагогикой тут не пахнет, бесшумно облапили ее, зажали ей рот и уволокли в заросли цветущего боярышника.

Волокла в основном Мэй — Люс бы и не приподняла такую увесистую леди.

— Ну, что, не стыдно? — спросила ее шепотом Люс, когда Мэй свалила свою ношу наземь. — Не стыдно так ревновать? Да если бы ты решила отлупить крапивой всех подружек братца Тука, то тебе во всем графстве крапивы не хватило бы!

Мельничиха поднялась на ноги и уставилась на Люс с откровенной злостью.

— Да при чем тут его подружки! — зашипела она. — Пусть себе заводит хоть сто подружек! Но пусть оставит в покое Марианну Ольдерогге!

Люс хотела что-то сказать, но язык не послушался.

Только три человека в этом времени и этом графстве знали, как зовут Серебряную Свирель: сама Свирель, Мэй и Люс. И вдруг объявляется четвертый — почтенная мельничиха! Которая впервые увидела у себя на мельнице эти сто килограммов цветущей плоти!

Мэй немедленно зажала мельничихе рот.

— Свирель ей этого сказать не могла. Я тоже не говорила. Ты ее видишь впервые, — быстро просчитала варианты Мэй. — Ну? Что это может означать?

— Не знаю, — честно отвечала Люс.

— И я не знаю. Но… Но… Мэй, мне кажется, что я ее вижу не впервые. Открой-ка ей личико!

Как только ладонь Мэй сползла с челюсти мельничихи, та немедленно отвернулась — и так резко, что чуть сама себе не свернула шею.

— Ясно, — сказала Люс. — Чего и следовало ожидать… Привет из Института прикладной хронодинамики!

Она стянула с мельничихи ее хитроумно намотанный белый платок с длинными хвостами на спине и показала Мэй недлинные рыжеватые волосы.

— И долго вы нас караулили тут, тетя Маргарет? Косу-то отрастить не успели?

— Почти три года… — отвечала хронодинамистка.

— Ничего себе! — хором изумились хронодесантницы.

— Ты же сама вынула антенну из хрономаяка! Хорошо, что я прибыла сюда до тебя, а не после…

— То есть, пришлось заново рассчитывать маршрут… — пробормотала Люс. — Вот это да! И все — из-за Марианны Ольдерогге!

— Если бы с ней что-либо случилось, меня бы выбросили из института! И правильно бы сделали!

— Но вы же не могли знать, что я беру с собой именно Марианну Ольдерогге! Вы-то тут ни при чем! — возмутилась Люс.

— Илона Драйзер подняла такой шум… — и Маргарет развела руками.

— Значит, вы понеслись нам вдогонку, чтобы вернуть обратно Серебряную Свирель? А при чем же тут крапива?

— Ты что? — у хронодинамистки даже голос от возмущения сорвался. — Ты хочешь, чтобы она?… Чтобы с этим?… С толстопузым? А генофонд?!.

Тут Мэй расхохоталась, да так, что боярышник задрожал мелкой дрожью.

— Генофонд! — воскликнула Мэй. — Нет, ты слышишь, Люс — генофонд! Еще одна охотница за бицепсами!

— При чем тут бицепсы? — несколько смутившись, спросила Маргарет. — Мне кажется, что этот монах — не самая подходящая кандидатура. И я должна поскорее отправить Марианну Ольдерогге домой. Не зря же я ее столько лет тут ждала!

— Да и вам, тетя Маргарет, тоже пора домой. Мальчики соскучились, — намекнула Люс. — Вы подумайте — если бы Марианне здесь было плохо, разве она не набрала бы на браслете код?…

И тут Люс вспомнила про тот хронодесантный браслет, с которым играли малыши.

Дочки мельника были не замужем, незаконными детьми, невзирая на близость ватаги, пока не обзавелись. Так чьи же крошки играли с браслетом?

— Да, ей здесь неплохо, — согласилась Маргарет. — Но ведь мы отвечаем за нее перед всем человечеством!

Люс насторожилась — перед отправкой в самый первый десант ей все уши прожужжали ответственностью и человечеством. Нужно было что-то ответить хронодинамистке, что-то ядовито-элегантное, но слова никак не шли на ум.

— Марианна Ольдерогге — давно совершеннолетняя, — сказала Мэй. — Она сама за себя отвечает перед человечеством. И каждый должен отвечать только за себя и за своих маленьких детей. Ни за кого больше! Если ей хорошо с этим толстым монахом — так пусть она с ним и остается, пока он ей не надоест!

— А ребенок? — изумилась Маргарет. — Она же в конце концов родит ему ребенка! А он — монах, он на ней не женится!

Люс ушам своим не поверила. Как будто две женщины поочередно беседовали с ней… Одна Маргарет беспокоилась насчет человечества, как положено передовой женщине своего века. Другая — насчет женитьбы монаха, что было серьезной проблемой в двенадцатом веке.

Люс опять вспомнила детей, играющих с десантным браслетом, и вдруг все поняла.

— У вас все сложилось гораздо лучше, тетя Маргарет, — и Люс улыбнулась. — Вы родили мельнику замечательных малышей, и он на вас женился. Теперь у вас есть свой дом, приемные дочки, огород, куры, овцы, и вам тут совсем не так уж плохо… Как это все случилось, тетя Маргарет?

— Как… Когда я родила своего старшего, мне было восемнадцать! — воскликнула хронодинамистка. — Я была секретаршей у заведующего сектором прикладных исследований… вот и родился мальчик… Потом я вышла замуж и родила второго. А заведующему было уже пятьдесят восемь, и он хотел, чтобы я тоже сделала карьеру… Я ее сделала! Только дети выросли никудышные! А эти растут просто замечательные!

— И хорошо вам с мельником? — ласково спросила Мэй, выпуская Маргарет из медвежьих объятий.

Мельничиха Маргарет промолчала, но по всему было видно — настолько хорошо, что, того гляди, она и третьего малыша ему родит.

Люс даже не попыталась вспомнить, сколько лет хронодинамистке. В таком возрасте рожать вроде было поздновато, но раз мельника это не смущает, раз Маргарет довольна своей судьбой, то не станет же Люс взывать к человечеству…

И тут раздался голос рожка.

— Что-то случилось! — воскликнула Маргарет.

Люс и Мэй переглянулись — им тоже следовало нестись на зов. Но оставить Маргарет там, где она всегда могла запастись новой крапивой, Люс не имела морального права. И Мэй поняла это. Взяв мельничиху с обеих сторон под руки, десантницы понеслись вместе с ней к вожаку ватаги.

Вокруг него уже собрались все стрелки. На травке под зеленым дубом остались только монах и Свирель. К ним приказы Томаса-Робина не относились.

— Что еще за ерунда? — спросила Люс, протискиваясь поближе к вожаку.

Тот стоял у изгороди загона, где пасся скот мельника, и выяснял отношения с самим мельником.

— Нет, я ровно ничего ему не приказывал! — оправдывался вожак. — Когда же я распоряжался твоими конями, твоими коровами и твоими дочками?

И он на всякий случай еще раз протрубил.

— Да хватит тебе, все уже в сборе! — недовольно крикнули ему из толпы стрелков. — Давай, говори!

— Скажите-ка вы мне, молодцы, — обратился к ним вожак, — не знает ли кто из вас, куда подевался наш пленник, братец лорда Блокхеда? Никто его ни о чем не просил? Может, кто-нибудь ненароком оскорбил пленника? Невзирая на то, что он помог нам выручить из беды девицу и сдержал свое слово? А ну, признавайтесь, кто что об этом деле знает!

— Он вбежал в конюшню, взял уздечку, — снова начал жаловаться мельник. — Потом смотрю — он уже скачет! Я разозлился — кто же тут моими лошадками распоряжается? Так, выходит, это он сам надумал?

— Черт знает что! — возмутился Томас-Робин. — Ну, не я же ему приказал! С какой это стати я буду приказывать лорду? Что он — оруженосец при моей особе?

— А куда поскакал-то? — спросили мельника из толпы. — Ты покажи направление, может, хоть так разберемся, что он задумал!

— Уж не в Блокхед-холл ли? — забеспокоился кто-то. — Плакал тогда наш выкуп!

— А вон туда и налево, — махнул рукой мельник. — Я видел, как он во-он там мелькнул. Гонять рабочего коня галопом…

— К аббатству поскакал, что ли? — перебил Рыжий Питер.

Люс от сильного толчка отлетела в сторону. Мэй исчезла, как привидение. И только стоявший по другую сторону от нее стрелок мог подтвердить ее материальность — он тоже недоуменно потирал бок. Люс поглядела на стрелка, стрелок — на нее, оба пожали плечами и вдруг услышали дружный вой восторга из четырех десятков глоток.

Мэй, перескочившая высокую ограду загона, уже сидела на второй лошади и посылала ее на препятствие с таким спокойствием, словно тренировалась на ипподроме.

Неопытная в спортивных делах лошадка мельника, видно, поддалась гипнозу. Она лихо одолела изгородь в четыре фута высотой и скрылась в том же направлении, что и юный поэт, унося вцепившуюся в гриву Мэй.

16. ПОБЕДЫ, КОТОРЫЕ МЫ ВЫБИРАЕМ

Очень не понравились Люс все эти скачки на неоседланных лошадках. Ее совесть во всем этом деле была вроде как нечиста, и потому у десантницы здорово испортилось настроение. Нависла над ней неприятность, но какая именно — угадать было трудно.

Пока ватага, ничего не понимая, судила да рядила, чего это кроткий пленник вдруг взвился на дыбы и понесся, не разбирая дороги, пока Маргарет, позабыв про все десантные заморочки, успокаивала своего дорогого мельника, Люс медленно вернулась к тому зеленому дубу, под которым оставила Серебряную Свирель и братца Тука. Ей хотелось удостовериться, что хоть здесь все в порядке.

Братец Тук — очевидно, на языке жестов — уговорил певицу перебраться поглубже в кустики. Люс прислушалась, поняла, куда они скрылись, и осторожно отвела рукой ветку.

Свирель лежала в том самом блаженном отрешении, которое Люс уже было знакомо. Монах не торопился — он сидел у ее ног и медленно водил пальцем по босой ступне. Вдруг свирель негромко ахнула, и у нее сбилось дыхание.

— Ага, — отметил монах, продолжая ласкать белую ножку. Тут он почувствовал присутствие постороннего и поднял взгляд. Люс поднесла палец к губам и всем лицом изобразила вопрос: «Ну?…»

И тут монах поразил ее наповал. Как если бы и не разделала их с Люс тысяча лет, он бодро поднял кулак с торчащим вверх большим пальцем — мол, все в наилучшем порядке!

Затем, видимо, желая показать Люс, как эти дела делаются, легонько потянул юбку Свирели вверх, открыв колено. С коленом он затеял ту же процедуру, ища особо чувствительные местечки, а Свирель помогала ему своими томными «Ах!…»

Увидев, что проказник монах в помощи не нуждается и со сложным заданием справится получше Джека, Люс направилась к стрелкам — на случай, если понадобится удержать их от возвращения под зеленый дуб.

Но ватаге было не до дуба.

Черный Джек вылез-таки из пруда весь в тине и попросил убежища на мельнице — он надеялся, что кто-то из старших дочек мельника поможет ему привести себя в порядок, ополоснет чистой водой и даст какое-нибудь одеяло завернуться, пока его одежда будет выполоскана и высушена на солнышке. Опять же, холодное купание требует согревающего средства.

Самая старшая дочка, которую бдительный мельник не напрасно прятал от «зеленых плащей», тоже была весьма пышной красавицей. Раздеться-то Джек разделся, и бадейку чистой воды, чтобы ополоснуться, получил, и одеяло — соответственно. Да только договорился он с дочкой мельника до того, что не стоит бездарно тратить время, пока штаны с рубахой сушатся на солнышке. Одним словом, парочка закрыла за собой дверь и подперла ее сундуком.

Никто бы этого и не заметил, но один стрелок обратил внимание, что на живой изгороди висит полное облачение «зеленого плаща», вдобавок мокрое. Стали производить дознание. Вся ватага оказалась одетой и сухой, но не хватало Черного Джека. Тут мельник с мельничихой Маргарет, активно участвовавшие в следствии, сообразили, что к чему. Люс явилась вовремя — Мельника держали четверо, в том числе и здоровенный Малютка Джон, мельничиху Маргарет — двое, а Томас-Робин держал речь. Он объяснял мельнику, что лесные стрелки — общественное достояние, и всякая женщина имеет право ими воспользоваться. Но мельник такой благотворительности не понимал.

Пока разбирались с мельником, пока эвакуировали с мельницы и прятали в лесу Джека с новой подружкой, пока мирились за кружками эля, пока опять успокаивали мельника, не желавшего отдавать дочку за голодранца, — наступил вечер. И, стоило солнцу зайти за край леса, раздался стук копыт.

Подъехала Мэй, ведя в поводу вторую лошадь мельника. Лицо у нее было такое, что даже подвыпившие стрелки не рискнули соваться к ней с вопросами.

Мэй только глянула — и сам собой образовался проход в толпе, ведущий прямиком к Люс. Она подошла вплотную — и Люс стало страшновато. Такую угрюмую женщину она видела впервые.

— Я два часа стояла у ворот обители, — негромко сказала Мэй. — Два часа. Он отказался выйти. А дурак привратник твердил одно — юный лорд решил принять постриг, и отговаривать его бесполезно. Дьявольским наваждением меня назвал…

Мэй замолчала. Люс боялась вздохнуть.

— Значит, вот как все кончилось, — опять заговорила Мэй. — Оказывается, все эти стихи, которые я раскапывала в архивах, были посвящены тебе… Вот ведь ирония судьбы! И вот почему я в прошлый раз не могла найти его! Кто же знал, что он примет постриг в восемнадцать лет?!

— И кто виноват, что он первой встретил меня, а не тебя? — осмелилась спросить Люс. — Если бы первой была ты, он посвятил бы эти стихи тебе…

— Да нет уж, — неожиданно усмехнулась Мэй. — Его стихи — это уже факт истории. А в них фигурируют светлые волосы, серые глаза, и при желании можно даже опознать прическу «одуванчик», которую носили в твоем веке. Как мне это раньше не пришло в голову?

Люс услышала деликатное покашливание. Она обернулась — в нескольких шагах за ее спиной стоял братец Тук.

— Сделал все, что мог, — с тихой гордостью признался монах, а рожа у него была весьма довольная. — А теперь хочу проститься. Трое суток пропадаю, отец настоятель голову мне оторвет. И впридачу дичи не принес…

— Это ж каким чудищем нужно быть, чтобы оторвать тебе голову? — пошутила Люс, но голос прозвучал как-то невесело.

— Да и мне пора прощаться, — твердо сказала Мэй. — Больше мне тут делать нечего. Пойдем, проводи меня, Люс-а-Гард.

— И я тоже провожу, — немедленно присоединился братец Тук. — Может, нам еще по дороге окажется.

Мэй пожала плечами, и все трое направились к лесу. Вовсе незачем было ватаге любоваться, как Мэй-Аларм растворяется в воздухе.

Они углубились в лес, причем суровая Мэй шагала впереди и не оборачивалась, уверенная, что Люс сумеет вовремя ублагостить любознательного монаха. Люс и пыталась — исходя из знания мужского характера.

Ни один мужчина не обрадуется, если после первой нежной близости с девицей ее подруга начнет расспрашивать о его планах дальнейшей совместной жизни. Даже любвеобильный монах двенадцатого века. Поэтому Люс и потребовала прямого ответа на вопрос — что братец Тук собирается делать с Марианной? Она искренне надеялась на то, что он уйдет от разговора и избавит ее с Мэй от своего общества.

— А есть у меня одна мудрая мысль, — безмятежно отвечал монах. — У нас тут поблизости премиленькая женская обитель. Я с матушкой настоятельницей знаком, весьма и весьма… Попробую-ка я нашу красавицу туда определить!

— Да ты, братец Тук, совсем умом повредился! — воскликнула ошарашенная Люс. — Марианну — в монастырь? Она, можно сказать, из монастыря сбежала, а ты?…

— Из какого это монастыря? — насторожился монах. — Поблизости у нас таких монашек не было!

— Знаешь, монастырь — это не обязательно каменные стены и молитвы… — Люс вздохнула, подумав про гостиничный номер-супер-люкс, где только что ставшая Серебряной Свирелью Марианна ревела в пуховую подушку от одиночества, утирая слезы бесценными валансьенскими кружевами, а весь мир ей бешено завидовал.

— Да ей в той обители неплохо будет, с ее-то голосом! Ее и без вступительного вклада возьмут, за один только голос! Настоятельница там умница, поймет — чтобы такое послушать, из самой Нормандии богомольцы приплывут! А насчет всего прочего не волнуйся — я ей там скучать не дам. Ежели не понравится — насильно держать не стану. Да ведь и ты тоже будешь ее навещать?

— Возможно, — согласилась Люс. — Только как-то это странно — в монахини…

Братец Тук посмотрел на Люс с большим и нескрываемым подозрением. Она встревожилась — похоже, монастырь двенадцатого века был совсем не таким тоскливым заведением, и напрасно его пытались избежать героини из бабкиной библиотеки.

— У нас иная почтенная леди, хоть и раскрасавица, за всю жизнь столько счастья не знала, сколько самая захудаленькая сестричка из монастыря святой Бригитты! — уверенно сказал братец Тук. — Да ты вспомни леди Лауру, царствие небесное ее грешной душеньке… Если бы не я — много бы она в своей печальной жизни потеряла. А коли ты беспокоишься о том, не стал бы вредить Марианне лорд Блокхед, то не бойся — у обители стены крепкие, ей сам архиепископ Кентерберийский покровительствует. Куда лорду против нашего епископа!

И монах стал живописать прелести жизни, ожидающей Марианну. Были там и регулярные занятия музыкой, и прием знатных гостей в монастырском саду, и ведение любовной переписки с учеными монахами из его, братца Тука, обители, и, естественно, свидания с самим братцем Туком. Послушать его — так выходило, что женский монастырь в двенадцатом веке был развеселым и вполне культурным местечком. Вот только письма приходилось писать на латыни, да еще желательно стихами…

Люс задумалась — действительно, пока для Свирели все складывалось вполне удачно. В свое время она могла вернуться когда угодно, вот разве что вышла бы из хронокамеры на несколько часов позже той роковой минуты, когда вошла туда. Люс представила ужас бабули Дианы и прочих заговорщиц, глядящих во все глаза, как из тесной хронокамеры с трудом выбирается дряхлая Свирель в потрепанной рясе…

— Ну, хоть одной из нас повезло, — вдруг сказала Мэй, останавливаясь и оборачиваясь. Видимо, она в конце концов прислушалась к выступлению монаха.

Люс молча смотрела, как она закатывает рукав, чтобы добраться до своего браслета — изящной металлической ленточки на предплечье, совершенно не похожей на стилизованные под настоящие украшения браслеты Люс, Зульфии и Свирели.

— Я не держу на тебя зла, Люс-а-Гард, — задумчиво сказала Мэй-Аларм. — Такая у нас с тобой судьба. Я даже хочу помочь тебе…

Она достала из патронташа очередной маленький приборчик, тоже с виду вполне загадочный.

— Держи. Возьми обеими руками, вот так…

Мэй сложила из ее пальцев хитрую загогулину. Что-то похожее выделывали в Японии «цветы смерти», усаживаясь медитировать.

— Что это такое? — покоряясь, спросила Люс.

— Трудно объяснить — ты же не разбираешься в физике? И я тоже — не женское это дело. Тем более, что за полтораста лет физика сильно ускакала вперед.

— Физика? — заинтересовался братец Тук. — Это кобыла или ослица?

— Это наука такая, — объяснила Люс, даже не улыбнувшись.

— Ты уж поверь мне без объяснений, что это очень сильная штука, — продолжала Мэй. — Входит в боекомплект хронодесантницы. Одна беда — одноразовая. Да ты не дергайся — не взорвется! Грубо говоря, это индуктор биоволн, но не только их, там еще что-то на молекулярном уровне…

— Так это же алхимия! — обрадовался братец Тук. — Там тоже про молекулы!

— Не надо про уровень, ты лучше скажи, что оно делает, потребовала практичная Люс, старательно сжимая штуковину.

— Ты поосторожнее! — забеспокоился монах. — От алхимии одни неприятности. Вот брат Германус два года назад чуть всю обитель на воздух не поднял.

— Ты знаешь, что такое приворотное зелье? — спросила Мэй.

Люс кивнула, начиная понимать.

— Мы сейчас настроим индуктор на тебя, он все твои данные переварит и выдаст такое излучение, что твой Робин Гуд не устоит. Он даже не поймет, что это с ним случилось.

Мэй достала еще один приборчик, назвав его стационаром, подключила к индуктору и начала доподлинным образом колдовать. Она взяла руки Люс в свои, то усиливала, то ослабляла нажим, пальцы ее то раскалялись до невозможности вытерпеть жар, то мгновенно делались ледяными, а Люс все эти чудеса безропотно терпела. Не то чтоб она так жаждала приворотного зелья — а просто ей была любопытна процедура изготовления.

— Похоже, он снял все показания, — пробормотала Мэй и разжала окаменевшие пальцы Люс. — А теперь гляди. Вот белая кнопка. Утапливаешь. Шесть секунд — первый сеанс обработки. Через час — второй. А затем — короткие вспышки по мере надобности. Всего кристалла хватает на тридцать секунд. Эта штука действует на всех, начиная с горилл и кончая престарелыми профессорами точных наук. Девочки из лаборатории на ком только ее не пробовали!

— Хорошая штука, — одобрила Люс. — Жаль, что я сама не смогу сделать запись. У меня так не получится.

— Да, нас этому долго учили. Я могу и сама себя записать, это немного иначе делается.

— Как же ты без него?

— Он мне еще не скоро понадобится… — и Мэй как-то нехорошо посмотрела на Люс. — Похудеть малость, что ли? Может, поэты любят, когда потоньше? Без округлостей?

Была в этом какая-то временно непонятная подначка.

— Это смотря на кого напорешься… — и Люс вздохнула. — Бес их, мужиков, разберет. А что до округлостей — извини, я ну совсем не пойму, как ты с такущим бюстом еще можешь драться. Он же у тебя — почти как у Свирели! Но та хоть сидит на одном месте и лишний раз не шевельнется. А ты? Он же, наверно, здорово мешает группироваться?

— Привыкла, — усмехнулась Мэй.

— Такое сокровище мешать не может! — авторитетно вмешался братец Тук. — Странные вы женщины, непонятные вещи какие-то говорите, нет чтоб о платьицах, о вышивках. Я так и не понял, из какого вы королевства. И как ты, леди Мэй, собираешься уезжать отсюда? Тебя лошади поблизости ждут? Или носилки со слугами? Простишься — а дальше что?

Мэй посмотрела в умные серые глаза монаха, вдруг протянула руку, скользнула пальцами сквозь рыжий веник удивительно мягкой бороды и погладила по щеке.

И Люс почудилась, что между этими двумя натянулась тоненькая ниточка понимания.

— Дай-ка я и тебе прощальный подарочек сделаю, — сказала Мэй. — Вот тебе мой фонарик. Пригодится. Ты же часто по ночам шастаешь. Так чтоб ногу не подвернул…

Она достала из патронташа очередной узкий цилиндр. Потянув за кончик, она вытянула цилиндр в светящуюся палочку.

— Так это была ты? — изумился монах. — А я думал — привидение! Ты же из стены появилась! Страху я тогда набрался… постой! А может ты — того? Не человеческой рукой сделана?

— Опомнись, братец Тук! — развеселилась Люс. — Да кто из нас вообще рукой сделан? Тебе-то грешно говорить такие глупости!

Прежде, чем взять подарок, монах потыкал пальцем в бедро Мэй.

— Ничего, плотное, — удостоверился он. — Ну, за подарочек благодарю. Жаль, отдарить нечем.

— Я тебя часто вспоминать буду, — пообещала Мэй, — а это тоже много значит. Я ведь кого попало не вспоминаю. Ну, прощай, братец Тук. Прощай и ты, А-Гард. Серебряной Свирели кланяйся. Намекни ей, что хорошего сыночка родит. И пожелай мне удачи. Попробую отыскать другого поэта…

— Прощай, Аларм, — печально сказала Люс. — И не связывайся ты лучше с этими поэтами! От них, кроме истерики, ничего не добьешься.

— Такая судьба, — сказала Мэй-Аларм. — А ты не связывалась бы с этими атлетами. Не в них счастье. Ну, дальше провожать меня не надо. Вы возвращайтесь, а я — вон туда.

И она, не глядя, указала в самую непроходимую чащобу.

— Пошли, братец Тук, — заторопилась Люс. — Пойдем, пойдем, и только не оборачивайся…

— Почему это я не должен оборачиваться? — удивился монах. — Наоборот, мне как раз интересно, кто там, в буреломе, эту леди поджидает!

— Никто не не поджидает, пошли! — воскликнула Люс, разворачивая монаха и пихая его вперед по тропинке. — Пошли, пошли, нас вся ватага ждет!

Но хитрый монах, сделав вроде бы покорно два шага, на третьем резко развернулся. И увидел, как Мэй медленно тает в воздухе.

Крепкие монашьи ноги подкосились. Братец Тук опустился на колени у ног Люс, глядя туда, где только что стояла Мэй.

— Свят-свят, пречистая Дева, святой Герберт, святой Андрей, святая Бригитта! — забормотал монах и зашарил у себя за пазухой в поисках креста. — Все-таки привидение! Неприкаянная душа! Как же это она меня провела? Я же ее своими руками щупал!

— Ну, в таком случае, ты первый человек, который пощупал привидение, — хладнокровно заметила Люс. — Вставай, братец Тук. Видишь, я же не пугаюсь и святых не поминаю. Это — ничего особенного…

— Ничего особенного! — возопил монах. — Неприкаянная душа в чистилище возвращается, а тебе — ничего особенного!

— Какое чистилище?! — Люс лихорадочно вспоминала все, что знала о неприкаянных душах, а монах сел на пятки и с надеждой на нее взирал.

— Непременно как что-то непонятное случается, так у вас, монахов, чистилище на уме… проворчала Люс. — Ты сам подумай — станет грешная душа в потасовку ввязываться и угнетенную невинность спасать? И где ты видел, чтобы привидение среди бела дня верхом носилось?

— Так, это, значит?… — монах разинул рот и уставился в небо с большим недоверием. — Ангел?!.

— Ангел, ангел, — подтвердила Люс. — И встанешь ты когда-нибудь? Похоже, ватагу ждет ночной переход, а тебе пора в аббатство. Ты только ничего не говори про ангела сэру Эдуарду. Если ты от этих чудес чуть не спятил, то он и вовсе свихнется!

— Не нравится мне все это, — сообщил, поднимаясь, монах. — У ангелов — сияние, и они кулаками не размахивают.

— Это в порядке конспирации, — объяснила Люс, но он то ли не понял латинского слова, то ли не поверил.

— Заморочило тебя привидение, — решил наконец братец Тук. — Или же ты — заодно с ним.

— Ну, а если и я могу исчезнуть когда пожелаю? — разозлилась Люс. — А если и Марианна может?! Что же — вокруг одни привидения!

Конечно, приводить такой аргумент не стоило, но братец Тук разозлил-таки нетерпеливую А-Гард. Тем более, что она не любила изворачиваться и выкручиваться, а сказать братцу Туку правду о хронодесанте было невозможно.

— Марианна? — остолбенел монах. — А я — с ней!… Ох!… Святой Евстафий — с привидением!

Люс сгоряча переоценила прогрессивные взгляды монаха. Мысль о том, что оно состоял в интимных отношениях с призраком, поразила братца Тука наповал. И он ударился в паническое бегство. Только сучья затрещали.

— Постой, братец Тук! — завопила вслед ему Люс, но он шпарил, не оборачиваясь, примерно так же, как Серебряная Свирель от Черного Джека, и с таким же шумом.

«Интересный человек, — подумала, остывая, Люс. — Схватку с превосходящими силами противника выдержал, любую женщину уговорить без слов может, а информацию переварить не сумел!»

Размышляя о странностях средневековой психики, она побрела назад, к мельнице. И на самых подступах услышала нежный голосок Свирели. Та на ломаном историческом наречии призывала братца Тука. Люс пошла на голос.

— Ничего не понимаю, — сказала Свирель. — Только что пролетел мимо меня с такой скоростью, что свист стоял. Я его позвала — а он на меня рукавами машет и крестится! И дальше понесся. Как ты полагаешь — он не сошел с ума?

Серебряная свирель умудрилась вложить в эту фразу прежние капризные интонации. Как будто Люс была дипломированным психиатром и должна была немедленно поставить точный диагноз!

Люс неопределенно пожала плечами. Она понимала — монах наедине с собой опомнится и поймет, что все-таки имел дело с живой женщиной. Надо будет ему сказать, что насчет исчезновений она пошутила. Ведь приняты же в этом веке мелкопакостные розыгрыши? И тут Люс вспомнила, как ловко братец Тук спланировал будущее Свирели.

— Ну, все в порядке? — изобразив на физиономии больше интереса, чем требовалось, спросила Люс. — Свершилось?

— Ага!… — и Свирель вздохнула с большим блаженством, чем полагалось в таком случае.

— Не было желания завопить и удрать?

— Какая же дура от этого удирает? — честно удивилась Свирель.

— Значит, тебе было с ним хорошо?

— Неплохо, — как бы свысока, с позиции зрелой женщины, призналась довольная Свирель, а Люс еще раз подивилась мастерству рыжего монаха, сумевшего с первого раза добиться такого эффекта. — Только не с ним, а вообще…

— Это как? — насторожилась Люс.

— Ну, я же его не видела. У меня глаза как сами закрылись, так уже и не открывались. Понимаешь, у меня все, что было, не ассоциируется с братцем Туком. Вроде как это сделал не он, а вообще… Тем более, что он, как ты советовала, был сзади.

Такого эффекта от своего совета Люс не ожидала.

— Ну, ты все-таки не забывай, что это сделал именно он, а не Джек, — напомнила Люс. — И не Рыжий Питер. И не Малютка Джон. Кроме того, братец Тук всерьез решил позаботиться о твоем будущем. Идея, мне кажется, неплохая.

— Что за идея? — осведомилась Свирель. — Я после похождений в Блокхед-холле не уверена, что в этом треклятом двенадцатом веке для меня найдется подходящее местечко. А жить в лесу я не могу. Вы же с Мэй не станете доставлять мне каждое утро надувную ванну с шампунем.

— А мужчины? — ехидно спросила Люс.

— Теперь, когда я кое-что знаю о мужчинах… — и Свирель не стала продолжать, хотя Люс было страшно любопытно.

— Братец Тук хочет спрятать тебя от всех неприятностей в монастыре, — сказала она. — Это не так уж глупо. Ты будешь петь в монастырском хоре и пользоваться неслыханным успехом. Будешь при этом вести свободный образ жизни. Настоятельница — давняя подружка братца Тука. То есть, в разумных пределах свободный. А братец Тук будет тебя навещать.

— Ах, вот как он это себе представляет? — неприятным голосом заметила свирель.

— А что плохого? У тебя будет множество поклонников, ты сможешь выбирать, на братце Туке свет клином не сошелся. А ванну мы тебе как-нибудь переправим. Почему бы тебе не пожить в монастыре несколько лет?… В свое удовольствие?…

Тут лицо певицы так исказилось, что Люс отступила на шаг назад.

— Несколько лет? — с неподдельным ужасом спросила та. — Да я же форму потеряю!!! Мне с педагогом заниматься надо! У меня же конкурс на носу! Я же про-ва-люсь!!!

— Какой конкурс?! — Люс прямо-таки остолбенела. — Какой педагог?!.

Она честно забыла все, что ей толковала о будущем всемирном Илона Драйзер.

— Как это — какой конкурс? Ничего себе! Конкурс — только один! Люс, я тебе клянусь чем хочешь — если я провалюсь, то покончу с собой! — решительно заявила свирель. — Ничего себе придумали — монастырь и церковный хор! Мне бешеные деньги обещают Ла Скала и Метрополитен-опера! А я запрусь в монастыре и буду отрабатывать рулады для двух десятков богомольцев! Прелестная перспектива для трехкратного лауреата!

— Выходит, победа на конкурсе для тебя важнее? — не веря своим ушам, спросила Люс.

— Это же дело всей моей жизни, — Свирель даже посмотрела на Люс свысока, словно на малое дитя, еще не понимающее таких высоких материй.

— А кто ревел в больничном саду? — ядовито поинтересовалась Люс. — А кто рыдал в номере-супер-люкс над кучей золотых медалей? А на кого не обращал внимания поганый концертмейстер?

— Рыдать я буду еще не раз, — мужественно пообещала Свирель. — Ты, наверно, просто не представляешь, как это бывает внутри, когда ведущий говорит: «Первое место присуждается…», делает паузу и называет твое имя! Ты не слышала, как дребезжит хрусталь на оперной люстре от аплодисментов!

— Можно подумать, ты слышала… — буркнула Люс. — А что такое победа, я знаю. Я все-таки А-Гард Шестнадцатая.

— А что такое А-Гард? — высокомерно спросила Свирель.

— А что такое «Серебряная Свирель»? — со всей возможной взаимностью спросила Люс.

Действительно — для каждой из них титул собеседницы был пустым звуком.

Свирель резко развернулась и направилась к мельнице, к тому самому пруду, куда Мэй добрым апперкотом опрокинула Черного Джека. Но она не принялась сразу же набирать код на браслете — и это обнадеживало.

Ничего не понимая и кляня женскую логику, Люс отправилась разыскивать Томаса-Робина. Она была полна решимости этой же ночью покончить со всеми проблемами, благо за пазухой лежал подарок Мэй.

Стрелки приводили в порядок снаряжение, а Томас-Робин, Черный Джек, Малютка Джон и еще несколько человек сидели на корточках у костра и пальцами рисовали какой-то сложный план по земле и золе.

— Десять человек во главе с Джеком встанут вот здесь, — сказал вожак и положил на золу камушек.

— Подальше, — поправил Джек. Он воткнул а золу веточку и положил камушек за нее.

— Опять решил выдернуть первого всадника петлей из седла? — сердито спросил Малютка Джон. — Опять будешь меня уговаривать, чтобы я висел на этих проклятых веревках и держал твоих удавленников?

— Мы же не за шею их выдернем! — воскликнул Джек.

Люс, подкравшись, поискала ни широкой спине вожака подходящее место. Насчет нужной точки Мэй ее не проинструктировала. Поэтому Люс прижала аппарат между лопаток, нажала кнопку и сосчитала до шести.

— А, это ты, парень, — обернулся к ней стрелок. — А мы тут замышляем проучить малость лорда Блокхеда. Давно напрашивается! Ребята додумались, как его выманить из замка.

— А ну, выкладывайте, — потребовала Люс, вспомнив, что когда-то всерьез увлекалась средневековой фортификацией.

Она подсела к костру, и ей изложили план — достаточно простой даже для лесной ватаги. Люс, подумав с минуту, протянула руку к соседнему кусту и сломала пригоршню мелких веток. Переставив на поле боя все камушки и повтыкав куда следовало ветки, она придала замыслу стрелков подлинную элегантность. Томас-Робин уставился на нее во все глаза.

— Чем больше узнаю тебя, тем больше обнаруживаю в тебе знаний и способностей, — удивился он. — Откуда это? Что у тебя за странный ум? В каких монастырях учат таким тонкостям?

Восхищение в его глазах относилось пока что не к женской прелести Люс, а к ее интеллекту. Ни малейшего проблеска мужского интереса в фиалковых глазах Люс не обнаружила. Это задело ее. Задело настолько, что она решила во второй раз включить аппарат.

Вторичная обработка произвела мгновенное чудо.

— Ну, молодцы, спать! Завтра мы выступаем еще до рассвета! — приказал вожак. — Энтони, проверь, у всех ли полны колчаны стрел. Если нет — дай растяпе по уху и вели ему взять у меня с десяток. Я что-то многовато подобрал их сегодня. И чтоб никакой обиды мельнику! Хватит с него на сегодня. А то однажды возьмет да и выдаст нас шерифу. Такие случаи уже бывали. Я не хотел бы во второй раз штурмовать ноттингемскую тюрьму.

— А ты? — спросил Черный Джек, немедленно заворачиваясь в зеленый плащ и укладываясь вместе с другими стрелками возле прогоревшего костра.

— А я посовещаюсь с нашим другом, — загадочно ответил вожак. — Если парень знает военное дело не хуже лорда, который двадцать лет прослужил королю, то беседа с ним может быть очень поучительной, ты не находишь?

Джек, знавший тайну Люс, пожал плечами, как бы говоря этим — знаю я, о каком военном деле вы собрались рассуждать на ночь глядя. Но он ни сказал ни слова, потому что слово вызвало бы у ватаги ненужный интерес. Он только посмотрел, отвернулся и улегся спать.

Робин— Томас, обняв Люс за плечи, повел ее прочь от угомонившейся мельницы, к лесу.

— Послушай, Том, я что-то не пойму, — сказала Люс. — Как же тебя все-таки зовут? Ты действительно Робин Гуд, или все-таки Томас Тернер? Только не обижайся, я ведь из далеких краев. О ватаге Шервудского леса мы только всякие истории слышали.

Вожак приосанился.

— Отрадно, что о нас говорят в самой Гаскони, — заметил он. Очевидно, сарацинские земли, вроде Греции или Византии, для него как бы не существовали, во всяким случае, с их мнением он не считался.

— Ну так как же? — не унималась Люс.

— Я тоже никогда не видел Робина, — с большим трудом признался Том. — И даже не знаю, жив ли он. Понимаешь, мы, стрелки, не засиживаемся в лесу до старости. Зачем обременять собой ватагу? Возможно, Робин Гуд почувствовал, что старость подступила, отдал рожок и лук со стрелами кому-нибудь помоложе, а сам удалился на покой. Ушел подальше, где его в лицо не знают, и стал себе жить… Или вон — в обители за рекой, думаешь, мало нашего брата?

— А от кого ты получит рожок и лук со стрелами?

— Он Хью Зеленой Ветки, — сказал вожак. — Но это те самые лук и рожок! Других таких нет. Если меня подстрелят, я их передам Черному Джеку.

— Твой рожок сейчас у меня, — и Люс положила руку себе на грудь, где под тонкой замшей топорщился сигнальный рожок.

— Это не мой, я взял его для юного лорда у Гари Кочерыжки. Мой — всегда при мне. А может, Робина подстрелили слуги короля, или люди шерифа, или его выдал какой-нибудь предатель. А то и женщина…

— Почему же тебе дали это имя?

— Наверно, потому, что люди не очень разбираются в наших лесных делах и не знают, кто из нас жив, кто помер, а кто состарился и ушел. И они считают — раз сорок лет назад ватагу водил Робин Гуд, то он и теперь — самый меткий стрелок и самый выносливый бегун. Пускай зовут! Если Робин Гуд был таким замечательным стрелком и таким лихим вожаком, то для меня носить его имя — честь, правда?

— Честь… — отвечала Люс и больше уж не задала ни одного вопроса.

— Как странно, — заметил Том. — Мы с тобой все время говорим то о схватках, то о засадах, то об оружии…

— А о чем бы ты хотел? — выпустила колючки Люс. — Рассуждать с тобой о нежных чувствах я не стану. Спасибо, твое мнение о себе я уже слышала.

— Я никогда не думал, что смогу полюбить такую худышку, — признался Том. — По мне, это все равно, что с мальчишкой обниматься. Пусть итальянцы своих мальчишек любят! У нас этому их пороку не место. Но вот смотрю на тебя — и сам не понимаю, что меня к тебе вдруг потянуло. Или наконец-то я разглядел тебя?

— Чего тут разглядывать? — не унималась Люс. — Ни грудей как две ковриги, ни бедер в три обхвата, ни задницы как круп графской кобылы!

— Сердись, сердись, — усмехнулся стрелок, — имеешь полное право! Да, всего этого у тебя нет и не предвидится, и все же моя тяга к тебе все сильнее… А ведь вроде и выпил немного… Что ты со мной сделала? Может, ты действительно ведьма?

Люс фыркнула — за привидение ее сегодня уже принимали. Вдруг она услышала шорох веток и шаги.

— Прячемся! — шепотом приказала она. — Там кто-то идет! Не хочу, чтобы видели, как мы с тобой обнимаемся!

Конечно, можно было просто встать вдвоем за толстый древесный ствол и затаиться. Но Люс с такой запланированной неловкостью присела за кустом шиповника и потянула за собой вожака, что он сразу же растянулся на траве, а Люс совершенно естественно прилегла рядом с ним.

Мимо прошли, пытаясь беседовать, Серебряная Свирель и кто-то из стрелков. Закутанный в зеленый плащ до ушей стрелок соловьем разливался, а она отвечала коротко, потому что еле начала осваивать язык, и по ее голосу Люс поняла, что сумасбродная певица еще ничего не решила, а ухажеру грозит суровый конфуз. Свирель искала в этой жизни не любви, а победи, и удивительно, что Люс слишком поздно поняла основной элемент ее характера.

— Лежи, лежи, — прошептал Том, когда она попыталась приподняться на локте. — Хочешь, я подстелю тебе свой плащ?

— Подстели, — согласилась Люс. — И сам тоже не лежи на сырой траве, простудишься.

— Такого еще не бывало, чтобы лесной стрелок простудился, — усмехнулся Том и расправил знаменитый зеленый плащ.

— И все-таки, — устраиваясь в его объятиях поудобнее, продолжала язвить Люс, — как это ты можешь обнимать тощую женщину? Уму непостижимо! Тебя же ватага засмеет! Или сердце все-таки не считается с глазами? А может, ты и вовсе поумнел?

— Наоборот, — серьезно отвечал стрелок, распутывая тесьму, стягивающую ворот грубой рубахи. — Я будто пьян… Хотя пил только эль! И то немного, кувшина два всего. Должен же хоть кто-то в ватаге всегда оставаться трезвым. И проповедовать молодцам воздержание я тоже не могу, я не отец настоятель, а Шервудский лес — не обитель…

— Так что же с тобой происходит? — не унималась Люс.

— Это как во сне — делаешь то, чего не хочешь и не должен делать, и сопротивляться бесполезно. У тебя бывают такие тяжелые сны?

— Значит, тебе хочется проснуться? — Люс сама справилась с заевшим узлом тесемки и положила руку на грудь вожаку. Сильное, крепкое и горячее тело, которое она ощутила под рубашкой, вызвало-таки в ней прежнюю бурю эмоций, но был во всем этом какой-то странный привкус — не приятный и возбуждающий, как солоноватость пота на гладкой коже, которая дразнила ей язык и губы при поцелуях, которая разжигала жажду, а совсем другое…

Как будто оба они были заняты чем-то ненастоящим.

У Люс произошло раздвоение рассудка и тела — тело принимало ласки и возвращало их вдвойне, а рассудок как будто молотил крохотными кулачками в запертую дверь, вопя, что все это — неправда!

А Том, сорвавший с себя рубаху, был-таки невыносимо хорош собой! Широкие, мощные пласты мускулов на груди, и невесомые, щекочущие, шелковистые волоски на самой ее середине, с которыми хотелось играть губами, и атласная кожа плеч, и крепкий подтянутый живот, и руки, на которых красиво круглились бицепсы, трицепсы и мелкая мускулатура предплечья, — все это, несомненно, было бы просто ослепительным при дневном свете. Но когда Люс ласкала это тело в полном мраке, ей вполне хватало осязания, и она жалела лишь о том, что их кожа не может расплавиться, как будто только это мешало полному слиянию тел…

— Неправда! — взывал рассудок. — Это все наделал индуктор Мэй-Аларм!

— А пошел бы ты… — сказала рассудку Люс. Она взяла руку Томаса-Робина и стала водить ею по своему телу — потому что он, как ни странно, не слишком опытный, еще не знал тех законов, по которым волнуется и радуется женское тело.

Но в конце концов вожак понял, чего от него хотят. И когда он наконец стал понимать тайны ее тела, Люс совсем потеряла голову и, целуя его руки, мысленно умоляла, чтобы он поскорее приблизился к ней так, что теснее не бывает…

У Тома были неплохие задатки — и нежность, и фантазия проснулись в нем, хотя было непонятно, кто их разбудил, Люс или индуктор. Люс даже удивилась — она ждала бури и натиска, прекрасной мужской ярости, а этот красавец-атлет целовал ее ноги, зарывался лицом в ее еще сомкнутые бедра и шептал такие слова, что сердце Люс замирало и вдруг начинало биться с сумасшедшей скоростью.

Уж слова— то индуктор не мог ему продиктовать…

— Ты любишь меня? — спросила Люс, потому что все другие понятия внезапно забылись напрочь, а ей хотелось услышать его голос… его признание!…

— Люблю… хотя и не понимаю, как это случилось, — отвечал том, поднимая голову и откидывая спутавшиеся длинные волосы. — Люблю, но как будто наперекор себе. Когда я целую твою грудь… твою упругую грудь… мои пальцы ищут чего-то еще… Прости, со мной творится что-то странное…

— А не чувствуешь ли ты боли в спине? Ну, между лопаток? — вдруг спросила Люс.

— Ерунда, — беззаботно отвечал вожак. — Это какая-то лесная нечисть сквозь камзол и рубаху прокусила. Хуже овода… Да что мы о всякой чепухе?… Какая ты тонкая… Тебя можно охватить пальцами одной руки…

Он и попытался — но ничего, естественно, не получилось.

— Вот видишь! — воскликнул рассудок. — Это все индуктор виноват! Это не ты, твоя грудь, твоя кожа, твои волосы, твой запах — а черт знает что на молекулярном уровне!

— На моем молекулярном уровне! — возразила ему строптивая Люс.

— Ловко тебе отомстила Мэй-Аларм за своего поэта… — вздохнул рассудок. — Ладно, я умолкаю, а ты — как знаешь.

И тем не менее он всего лишь затаился в засаде, и Люс понимала, что не так-то просто будет от него избавиться.

Люс стряхнула с себя руки Тома и вскочила на ноги.

— Постой! — Том успел обнять ее за колени. — Ты как горящая свеча! Твои волосы светятся!

— Будь ты неладен… — пробормотала Люс, потому что примерно такие же штуки говорил ей совсем недавно юный лорд — будущее угрызение ее совести на ближайшие две недели.

— Ты заколдовала меня, да? — спросил Том. — Ты дала мне выпить приворотного зелья?

— А если бы даже и дала? — вся напряглась от ожидания Люс.

— Мне все равно, чем ты победила меня… — глухо сказал вожак. — Наверно, это все-таки зелье. Ну да ладно! Ты моя, я твой! Ты добилась-таки своего…

Люс явственно услышала издевательские аплодисменты рассудка.

— Вот видишь? — ядовито спросил он, не рассчитывая на ответ. — Твой Робин Гуд признался! А теперь поступай, как знаешь! И всю жизнь помни, что его поцелуями и всем прочим ты обязана вот этой пластмассовой штучке с кнопочкой. А также не забывай, что эта ночь — месть Мэй-Аларм, которая прекрасно поняла твой характер и поймала тебя на крючок. Она предложила тебе победу — так и получай свою победу! Опускайся на колени, целуй это великолепное тело, скользи пальцами по атласной коже, прижимай своего красавца к себе! Празднуй победу!

Но недаром эту женщину звали Люс-а-Гард!

В таких подарках она не нуждалась.

Люс стояла перед своим избранником обнаженная, действительно похожая на горящую свечу, и смотрела на него с таким отчаянием, что он, не видя толком лица, все же ее отчаяние ощутил. А потом эта ненормальная женщина прикоснулась пальцами к своему широкому блестящему браслету, ее окружила золотая вспышка, и она стала медленно таять в воздухе.

Победа оказалась как бы лежащей ниже ее достоинства.

И она не унизилась до такой победы.

ЭПИЛОГ

— Когда надоест понемножку кофейно-диванный комфорт, обуй свою правую стройную ножку в высокий пиратский ботфорт! — с грубоватой жизнерадостностью распевали звонкие девичьи голоса. — Придуманных песен не хватит для жаждущих пламени губ — и левую стройную ножку охватит фестончатый жесткий раструб!

Нельзя сказать, что Люс так уж любила эту песню, подарочек ехидной Зульфии, ее скорее привлекал азарт, с каким песню исполняли будущие хронодесантницы.

Песня доносилась из-за окна, и Люс слушала ее, рассеянно поглядывая, что творится в зале. А поскольку был перерыв в занятиях, то там и творилось черт знает что. Молодым, здоровым, отлично тренированным девчонкам такое приходило в голову — не раз бывавшие в десанте преподавательницы только ахали.

Вот и теперь разыгралось лихое побоище на алебардах, мавританских саблях и — для разнообразия — нунчаках. Выхватить нунчаками алебарду и сразу же, развернувшись, метнуть ее в противницу — такие трюки во времена, когда Люс осваивала боевые искусства, еще в девятнадцать лет не проходили.

Люс поглядела на часы и нажала кнопку звонка. Это было мощное устройство вроде сирены, только малость помелодичнее, потому что девчонки в перерывах бегали купаться на озеро, а озеро находилось в пяти километрах от школы.

Ее группа собралась на удивление скоро. За окном пели, не обращая внимания на сирену.

— Томящая душу отвага вокруг никому не нужна — и, значит, надежная звонкая шпага оттягивать пояс должна!…

— Ну?! — сурово спросила Люс. — Что будем делать с зачетом по жиму лежа?

Девицы потупились. Люс зловеще достала из декольте сантиметровую ленту.

— Всех перемерю! — мрачно пригрозила она. — О чем я вам толкую уже целый семестр? А? Ну, кто мне скажет, на чем горели наши первые десанты?

— На несоответствии физических кондиций местному колориту! — бодро отрапортовала ее любимица Гюльнара, младшая сестра Зульфии.

— Я — ветеран десанта, и то тренируюсь, улучшаю свою форму! — с упреком сказала Люс. — Посмотрите на себя! Эрика! Разве это грудь? У тебя бюст все еще как у четырнадцатилетнего мальчишки! Эмильена! Твою грудь тоже не найдешь без микроскопа! С такими формами вас отчислят за неуспеваемость!

Группа приуныла.

— Ваше счастье, что зачет только на следующей сессии, — проворчала Люс.

— И лучшее в мире богатство найдешь ты в конце-то концов — ночное, шальное, крылатое братство испытанных в деле бойцов! — пели за окном.

В зал вошла Зульфия, ведя за руку синеглазого мальчика, крепкого и кудрявого. Вся группа покосилась на первого десантного сына.

Под мышкой А-Гард-Семнадцатая держала здоровенный фолиант.

— В последний раз показываю вам упражнения, — объявила Люс. — Я-то занимаюсь по схеме, каждые два месяца меняю комплекс, и за этот семестр, что вожусь тут с вами, прибавила полтора сантиметра. Главное — поставить цель!

И она вспомнила свою ненаглядную цель…

— Ватага бродяг своенравных, созревших в гульбе да в борьбе, они тебя примут, подруга, на равных, и выбор доверят тебе! — уже не пели, а вопили завтрашние выпускницы, предчувствуя, какой замечательный они сделают выбор.

Люс легла на скамью. Две девицы подали ей штангу, и она приняла гриф на вытянутые руки.

— Классический жим лежа! — провозгласила Люс. — Единственный надежный способ заполучить роскошный естественный бюст! Хирургия — не для нас! Итак — руки сгибаю в локтях до предела, спина прогнута. Работает только большая грудная мышца. И работает с полной амплитудой! Делаю вдох. Штанга идет вверх на выдохе…

Люс сделала несколько академически правильных жимов, девицы приняли штангу, и она встала.

— А вот и результат! — сказала она, резко напрягая грудь и скосив при этом глаза на Зульфию.

Но результат оказался неожиданным для нее самой.

Узкая майка, и без того стеснявшая ее движения, лопнула в двух местах, и роскошная, упругая, сильная грудь, мечта всего Шервудского леса, выглянула наружу через две прорехи.

— Ого! — так и ахнула Группа.

— Понятно? — как будто событие было запланировано, с ехидным спокойствием спросила Люс.

Она гордо прошла сквозь строй девиц, давая каждой возможность осмотреть плоды трудов своих, и оказалась у зеркала.

Отражение победно улыбнулось ей.

Но из того же зеркала смотрела на нее и Зульфия.

А— Гард-Семнадцатая не задавала вопросов вслух. Но Люс читала эти самые вопросы в ее глазах.

— Раз ты такая великолепная, то почему ты не возвращаешься ТУДА? — спрашивала Зульфия. — Вот ведь даже Свирель подумывает о втором визите. Я сама побывала ТАМ и починила хрономаяк. Все готово! Передашь привет этой несостоявшейся карьеристке Маргарет… Так в чем же дело?

Песня за окном, набирая силу, подошла к последнему куплету. Его полагалось петь негромко, но внушительно, чуточку зловеще, с особым презрением и угрозой выкрикнув хором повторное «навеки». Девчонки так и спели — со всем азартом профессиональных десантниц, спасительниц человеческого генофонда.

— А если влечет хоть немножко диванно-кофейный уют, навеки — НАВЕКИ! — закрыта дорожка туда, где мужчины живут!!!

— Так в чем же дело? — повторили вопрос черные внимательные глаза в зеркале.

Люс не знала. Очевидно, она ждала, пока в душе запоет сигнальный рожок «зеленых плащей». А он что-то молчал, окаянный.

Мэй отравила-таки всю радость, которая могла ждать в Шервудском лесу. Месть была суровая. Но не Мэй же, в самом деле, наколдовала, чтобы всякий закат наводил Люс на мысли о феях, объезжающих свои владения на огненных боевых конях. И не она позаботилась о том, чтобы пять призрачных всадниц вели в поводу свободного коня. Это сделал совсем другой человек.

Люс не могла признаться Зульфии, что влипла в какой-то диковинный любовный треугольник, где все и для всех было невозможно.

В зеркале трудно было разобрать, что золотыми буквами выдавлено на обложке того бархатно-синего тома, который принесла Зульфия. Люс разглядела только маленький золотой парусник. Очевидно, подруга пришла не упрекать ее за бездействие, а предложить что-то совсем другое. И желательно без поэзии…

Люс, уже понемногу возвращаясь к хорошему настроению, оглядела себя в зеркале с головы до ног. Особенно придирчиво изучила свой бюст. Да, пожалуй, редкий флибустьер отказался бы от такой роскоши… не говоря уж о корсарах…

Недаром эту женщину звали Люс-а-Гард!

Она решительно повернулась и протянула руку за книгой.