Июнь 1240 г. Знаменитая битва со шведами на реке Неве. И никто не догадывается, что в рядах войска новгородского князя Александра сражается человек из двадцать первого века, наш современник, Михаил Ратников, по глупой случайности оказавшийся в той далекой и опасной эпохе.
Битва выиграна. Теперь нужно сделать все, чтобы вернуться обратно домой, ну а для начала – просто выжить, что в те времена для одиночки – практически невозможно.
Однако Михаил уже снискал себе воинскую славу – и в покровителях недостатка нет. Все они клянутся в верности Великому Новгороду, однако в первую очередь преследуют собственные корыстные интересы. Заключив договор – «ряд», – Михаил становится зависимым человеком – рядовичем – и вынужден погрузиться в пучину боярских интриг… Однако долго плясать под чью-то дудку не очень-то хочется, и наш герой выбирает свободу… бежит в дальние вотчины.
Нужно отыскать дорогу домой… К тому же есть одна девушка, холопка, раба…
Андрей Посняков
Меч времен
Глава 1
Июль. Усть-Ижора
Битва
И слева нас – рать, И справа нас – рать, Хорошо с перепою мечом помахать!
Михаил осторожно отодвинул рукой ольховые ветви, всмотрелся, чувствуя рядом напряженное дыханье дружинников. Позади плескали в крутой, поросший густым ивняком и ольхою берег синие волны реки, впереди, за лесочком, на небольшой полянке виднелись шатры шведов. Несмотря на довольно позднее уже время – одиннадцать часов, – или, как считали русичи – «в шестом часу дня» – во вражьем стане стояла мертвая тишина, вражины дрыхли, что ли? Наверное, после вчерашнего перепою…
Звякнув кольчугой, Михаил оглянулся – позади, придерживая левой рукою поводья, стоял сам князь Александр – молодой двадцатилетний парень, высокий, красивый, с задорной кучерявой бородкой. Рядом с ним – верные слуги: Ратмир и Яков Полочанин, опытнейший охотник и ловчий. На князе серебрилась кольчуга, да сверху еще и доспех из узких железных пластинок, на голове шлем с золоченой полумаскою, на руках поручи стальные – все надраено, начищено, сверкает – аж глазам больно. У слуг, понятное дело, пластинчатых доспехов нет, однако ж кольчуги сияют – не хуже княжеской. Да и шлемы тоже ничем не хуже, правда, без полумасок, открытые. Зато в руках – щиты червленые с умбонами золочеными да короткие сулицы-копья. У Александра же – меч, добрый клинок, как раз по руке княжеской. Ой не поздоровится вражинам от такого меча, ох постоит князюшка за всю новгородскую землю! И князюшка, и Михаил – Миша-новгородец, и сын тысяцкого – чин в Новгороде немалый – Сбыслав Якунович, и молодой боярин Гаврила Олексич. Все, ясное дело, окольчужены, при мечах, некоторые – со щитами. А у молодого Сбыслава – секира огромная! Не забалуешь, чай, не погулять вышли!
Княжеский конь позади тихонько всхрапнул. Тихонько, а показалось – громко, Миша-Михаил аж вздрогнул, да крепче сжал в руке рукоять меча. Снова оглянулся на князя – не пора ли?
Тот перехватил взгляд, улыбнулся, кивнул – пора, парни, пора. Взобрался в седло, тронул поводья, опустив наперевес копье:
– Постоим, братие, за Новгород и Святую Софью!
– Постоим, княже!
Ну, вот оно – все! Началось!
– За Святую Софьюу-у-у-у!!!
Эх, выскочили из кустов, понесшись. Впереди – князь Александр на белом коне, за ним – боярин Гаврила Олексич. Не смотри, что пьян, а в седле сидит прямо, не шатнется, знай только мечом над головой крутит – эх-ма, раззудись плечо!
Ну а за ними – уж все остальные, сколь набралось. Кто смог. Так, можно сказать, немало народу.
– За Новгород!!!
– За Святую Софью!!!
Михаил бежал, чувствуя, как бешено колотится сердце, как рвется из груди буйная упругая радость – сколько ждали уже этого момента, почитай, год готовились… ну да, целый год… И вот – наконец-то!
– За Святую Софью!!!
Удобно лежит в руке меч, ухватисто. Таким вражину – рраз – и напополам! Ну, погодите, собаки свейские!
Александр-князь с Гаврилой Олексичем уже у самой поляны – на конях-то не пешком. Но и остальная дружина не особо и задержалась, что тут идти-то? От берега до полянки шагов пятьсот, а то и того меньше.
Ввуххх!!!
Кто-то из дружинников пустил стрелу. Хорошо пустил, умело – лихо пролетела стрела, ткнулась в ствол старой березины, задрожало зло…
– За Новгород и Святую Софью!!! – это соседушка, рядом бегущий, возопил, Сбыслав Якунович. Ишь, несется, черт, секирой машет… На работу бы так спешил. А ведь обойдет, не угонишься!
Михаил ускорился, нагнал своих, заорал черт-те что, то ли про Святую Софию, то ли просто – матом, завыл радостно:
– У-у-у-у-у!!!
Тут и вражины проснулись, из шатров своих повыскакивали, рожи пьяные. Наперерез князю бросилось сразу трое рыцарей – все в чешуйчатых доспехах поверх коротких кольчужных хаубертов, в конических шлемах с наносниками, в длинных щегольских кафтанах из яркого разноцветного шелка. Солнышко на подолах сияет – ярче, чем на кольчугах. Щеголи, мать вашу так… Все с треугольными щитами, с мечами, с копьями. У крайнего на щите по сиреневому полю – золотая звезда – в Святой земле воевал рыцарь, нехристей-сарацинов бил… или они его, воинское счастье – вещь переменчивая.
– За Русь и Святую Софию!!!
Ух, наскочил князь… рыцари не выдержали, расступились, словно бы давая Александру возможность сразиться с ярлом… Где он, кстати? А вот… Выскочил как черт из бутылки! Одет точно так же, как и рыцари, только на щите – по лазоревому в червленых сердечках полю вздыбился золотой зверь – то ли пес, то ли волк, то ли еще кто – герб славного рода Фолькунгов! Славного шведского рода… Биргер Магнунссон – не кто-нибудь, а королевский зять, а король, Эрик Картавый, такой, что зятя своего во всем слушает. И хотя ярл покуда – Ульф Фаси, а не Биргер, но…
Бум!
Ударилась в щит Михаила секира.
Возник впереди рыцарь… тот самый, с золотой звездой Соломона, из Палестины – Святой земли. Ну и гад! Ишь, щерится, снова секиру занес… Этак на раз щит разрубит – а за него, между прочим, немалые деньги плачены, да и личного труда вложено немало. Одна краска, да лак, да медь на обивку… А ты – секирой?! Вот, паразит гнусный!
Изловчился Миша, выставил правую ногу вперед, и – клинок изо всех сил – по секирному древку! Хрясь!
Вот тебе и секира! Улетела в крапиву – там ей и место. Давай-ка, брат, по-честному – на мечах.
Ну, на мечах так на мечах. Вражина спокойно так вытащил из ножен клинок, ударил… Михаил отбил… Ах, какой звук! Сказка!!! Да тут со всех сторон такие звуки слышались – пошла сеча!
Эх!
Миша рубанул с плеча, с оттягом, рыцарь едва успел поставить щит, и добрый клинок новгородца рубанул навершье… что явно не понравилось шведу. Ишь, скривился, чучело! И поделом! Это тебе не чужие щиты секирами крушить…
Удар! Еше! Еще! По нарастающей, все более яростно и яростно, вот это уже бой, вот это уже битва, в которой пощады не жди! Удар! Звон! А вот враг снова подставил щит… А вот получил по шлему… малиновый звон на весь лес! Словно колокол в храме.
Ах, как разозлился рыцарь! Глаза его сузились, стали, как щелки, зло задрожали губы… Ну – ударь?
Ага! А вот тебе… Н-на!!!
Закрутив клинок, Михаил ловким ударом выбил из рук вражины оружие. Тот сразу же отскочил в сторону, выставив вперед щит. Что, не по нраву?!
– Сдавайся, чучело! – грозно возопил Миша.
– От чучела слышу! – обиженно отозвался швед…
И вдруг глаза его округлись, а тонкие губы тронула презрительная усмешка:
– Если кто и чучело, так это вон… Посмотри!
Михаил оглянулся и увидел, как на поляну, прямо в гущу сражающихся, не спеша и что-то насвистывая, идет… вермахтовский гренадер в походном, не по уставному расстегнутом почти до пупа, кителе серо-стального цвета «фельдрграу», в каске образца 1935 года, начищенных до блеска сапогах, с небрежно болтающимся на груди пистолетом-пулеметом МП-40, малограмотными людьми ошибочно именуемым «шмайссером».
Вот уж точно, чучело! И откуда, гад, взялся?
Русские и шведы приостановили битву, с любопытством взирая на гренадера.
– Морду за такие дела бить! – сплюнув, грозно предложил рыцарь со звездой Соломона. – Наваляем, а, парни?
– Подождите, – спешился с лошади Александр. – Я, кажется, его знаю. Нет, ну точно – знаю!
Вермахтовец, похоже, тоже узнал князя – к нему и свернул. Подойдя ближе, ухмыльнулся, обдавая округу запахом недельного перегара:
– Привет, князь, как делишки?
– Привет, Веселый Ганс, – здороваясь с гитлеровцем за руку, сдержанно отозвался Александр. – Чего тут шляешься, нам биться мешаешь?
– Ну, извини. – Веселый Ганс посмотрел на князя просящими глазами. – Не мешал бы, да совсем уж мочи нет. Спросить хотел – у вас, случайно, со вчерашнего, водки не осталось?
Тут все захохотали – ага, нашел, что спросить, дурень!
– Не-а, – покачал головой князь. – То что оставалось, еще утром выпили – похмелились. Может, у шведов есть? Спроси вон, у Биргера.
– Нету у нас ничего, – тут же отозвался тот. – А в магазин-то местный что, не судьба сходить?
– Ходили уже, – Веселый Ганс тяжко вздохнул и поправил на груди автомат. – Нету там ничего, кончилась!
– Во дают! – тихо удивился Гаврила Олексич. – В сельском магазине водка кончилась – это ж надо?! А что, Веселый Ганс, – ваши фашистята тоже здесь, что ли?
– Не все, человек двадцать, – вермахтовец снял каску и, вытерев выступивший на лбу пот, неожиданно улыбнулся. – За «опелем» приехали, есть тут у одного мужичка грузовичок, с войны еще. Вот, хотим купить.
– Что, прямо с войны так и ржавеет? – закурив, подивился Биргер. – И сколько он просит, тот мужичок-то? Поди, заломил?
– Да просит-то немного, только ведь от «опеля» почти ничего не осталось… Эх, как бы «красноармейцы» не перехватили.
Михаил хмыкнул и присел на траву рядом:
– Скажешь тоже, «красноармейцы»! Им-то до «опеля» какое дело?
– Им до всего, что плохо лежит, дело, – шмыгнув носом, Веселый Ганс сдвинул на сторону автомат и, вытащив из кармана кителя пачку сигарет, предложил окружающим.
Многие взяли, лишь Михаил отказался, потому как недавно в очередной раз бросил.
– Что, правда, водки в магазине нет? – озабоченно переспросил Гаврила Олексич. – Во дела-то!
– Говорю же – нету. Ребята только что заглядывали – тут идти-то.
– В Рыбацкое надо ехать, не так уж и далеко.
Веселый Ганс кивнул:
– Уж придется. Сейчас вот и съезжу…
Он поднялся, и, поправив оружие, зашагал к видневшимся за деревьями домам.
– Чего, прямо так и пойдешь, в форме? – удивился Биргер. – Не боишься, что морду набьют… или – в участок?
– Не, переоденусь. У нас тут тачка…
– Постой, постой, Ганс, – забеспокоился Гаврила Олексич. – Может, из наших кого с собой прихватишь? Вон, хоть Ратмира или Мишу…
– Да я не на машине, на электричке поеду, – вермахтовец махнул рукой. – Всю ночь с мужиками бухали… Не хочется благосостояние гаишников повышать, они у нас и так люди не бедные.
Гаврила Олексич ухмыльнулся:
– Это уж точно. Вот, помню, с месяц назад еду себе…
– Ого! – внезапно воскликнул Александр. – А я-то гадаю – кто это «Лили Марлен» пел? Думал – показалось.
– Да, это мы пели… Ну, так что, идет кто из ваших? Составит компанию?
– Подожди… Сейчас решим…
– Ну, мы там, за липами, на повертке. Только вы быстрей решайте – к ближайшей электричке успеть.
Решали по-честному, по жребию. Обломали с куста веточки – кому что? Самая короткая выпала Мише, и тот лишь пожал плечами – судьба. Сунул кольчужку с мечом и шлемом в кусты – в тенек, накинул джинсовку:
– Вы тут это, за оружием присмотрите… И за пивом в ларек сбегайте.
– А зачем тебе пиво, Мишенька? С водкой мешать?
– Дурачье, о вас же беспокоюсь! – махнув рукой, Михаил повесил на плечо сумку, еще раз пересчитал собранные только что деньги – уж сколько вышло! – и поспешно зашагал к липам.
Глава 2
Июль. Усть-Ижора – Рыбацкое – Усть-Ижора
Менеджер среднего звена
…и немедленно выпил!
Эту группу ролевиков-реконструкторов Михаил отыскал года два назад, в Интернете – «в контакте» или еще где – уже сейчас и не помнил. Просто сам интересовался средневековьем, да и специальность имел подходящую – «учитель истории и обществознания», правда, в школе проработал всего года три, а потом попал – именно что попал, сам и не рвался – к бывшему однокласснику в фирму. Обычная такая была фирма – «купи-продай», каких много, только вот везло приятелю, и фирмочка его обороты набирала, а вместе с ней росло и Мишино благосостояние – что было очень даже неплохо. На квартиру, правда, не хватало – после развода с женой снимал в Металлострое – не очень-то удобно на работу добираться, зато недорого.
Торговала фирма удачно – за три года Михаил сменил старую «четверку» на новый «Мицубиси-лансер», чем вызвал лютую зависть бывшей жены, с которой как-то случайно встретились. Вот ведь как, бывают такие женщины, как говорил шеф (одноклассник), тоже, кстати, разведенный – «когда мне хорошо – ей от этого плохо». Вот и Миши бывшая тоже была из таких. Слава богу, ума развестись хватило… еще до приличных заработков, а то бы… Ну, детей не было – так что остались при своих. А вот второй раз Михаил жениться опасался, обжегшись на молоке – дул на воду. Нет, женщины, конечно, в его жизни имелись, как же без них-то? Но… Но вот что-то серьезное с ними замутить – на этого у Миши пока не хватало духу. Вот, наверное, в дальнейшем, может быть, как-нибудь…
А вот так они, годочки-то, и шли, можно даже сказать – бежали. Родители дулись – как же, внуков хотели, да и вообще… У сестры личная жизнь тоже как-то не очень складывалась – двадцать восемь лет уже, а еще не замужем, и даже никто в качестве жениха не намечался. Зато не бедствовала – каталась на «ровере», и не в коммуналке жила, далеко не в коммуналке. Да вот, что и сказать – «ровер» есть, а счастья – нет. Ну и у Михаила примерно так же. Хотя, с другой стороны, ему легче, он же мужик, что же касаемо женского полу – баба, она баба и есть: хоть с «ровером», хоть с собственной фирмой, а все ж, без мужика – неприкаянная. Про таких говорят – горе мыкают.
У Миши хоть отдушина была – история, ролевики, мечи, кольчужки, шлемы – а у сеструхи-то одна работа, работа, работа… Бедная! Не работа бедная – сестра…
И вот тут как-то раз грянул кризис. Сначала вроде бы и неплохо все было, а потом – раз! – и – резко! – пошли неплатежи. Народ в офисе заволновался, занервничал, один Михаил был более-менее спокоен – профессия-то имелась. Ну уволят! Ну пойдет обратно в школу указкой махать, и что? С голоду не подохнет. Да и друзья-приятели-реконструкторы – вот они, никуда не делись! Так что, несмотря на то, что дела в фирме купи-продай шли все хуже и хуже, чувствовал себя Михаил вполне уверенно… в отличие от многих своих молодых коллег. Некоторые даже антидепрессанты горстями ели. Особенно одна молодая особа, которую Миша про себя – впрочем, и не только про себя – перефразируя классиков, называл «людоедкой-Леночкой». Все ж таки испытывал к ней симпатию, да и как-то раз было… да и не раз, правда, ни во что большее ничего не вылилось, но все же – не чужой человек.
– Ну что ты ревешь-то?
– У-у-у… подругу сократили… еще одну – уволили… И тут шеф сказал… намекнул… у-у-у…
– Ну не убивайся. Ты у нас кто по специальности-то, Ленок? Кажется, учитель начальных классов? Ну так тебе и вообще бояться нечего! Мало в Питере школ? Да вот и я – тоже не переживаю. Займемся, наконец, нормальным общественно-полезным делом, приносящим, между прочим, истинное моральное удовлетворение…
– Вот именно, что моральное, у-у-у-у…. А у меня кредит за машину не выплачен, у-у-у…
– Так зачем такую тачку дорогую брала? Ну не реви, не реви уже… Не помрешь. Вон, на наших балбесов посмотри – Симу с Петюней, – только и умеют, что кофе пить да стучать по клавишам – базы данных, договоры да прочее. Им даже задницу с кресла поднять – с клиентами встретиться – и то лень. И больше ведь ничего не умеют, да ладно не умеют – не хотят! Вот им-то куда идти? Только что в грузчики.
– Ага, в грузчики… У Симы родители, знаешь, кто? А у Петюни бабушка с теткой померли недавно – трешку и двушку оставили, ему и работать не надо – знай, сдавай.
– Так ведь стыдно так жить – таким вот паразитом!
– Стыдно – у кого видно! Ой, умереть мне, что ли?
Посмотрев на пробегающие в окне электрички пейзажи, Михаил открыл банку «Невского».
– Ну, так что? – смачно прихлебывая пивко, переспросил сидевший напротив Веселый Ганс – в миру Василий Ганзеев. – Уволили твою Ленку-то?
– Да какая она, на фиг, моя? Так, поваляться… Не уволили пока, но вот-вот… Ну, думаю, пристроится девка.
– А сам-то ты чего думаешь делать?
– В школу пойду. Там же, в Металлострое. Директор меня – с удовольствием – часов обещал массу…
– Да уж, – Василий покивал головой. – А не страшно – гопников-то учить? Молодежь сейчас такая – придурок на придурке.
– Ну, уж это все сильно преувеличивают. Отдельные отморозки есть, да… так они всегда были. Ты-то сам где трудиться изволишь?
– Сварщик я, – скромно заметил Веселый Ганс.
– Иди ты! – Михаил удивленно вскинул брови. – Вот уж не подумал бы.
– Пятый разряд у меня, – с затаенной гордостью улыбнулся собеседник, и Михаил взглянул на него с уважением:
– Уж тебе тогда никакого кризиса бояться не надобно!
– А я и не боюсь, – спокойно ответил Веселый Ганс.
И тут же, этак с намеком, пожаловался:
– Пивом-то голову не обманешь…
– Это точно, – охотно согласился Миша.
Голова и вправду болела после вчерашнего. Можно даже сказать – раскалывалась.
Почувствовав возникшее единение душ, новые знакомцы радостно улыбнулись друг другу. Они и внешне были чем-то схожи – оба высокие, сильные, оба брюнеты, только у Михаила глаза – синие, а у Веселого Ганса – карие. Да и статью Миша – пошире, а ну-ка, помахай-ка мечом на тренировках! Это не вермахтовские мундиры шить.
– А что ты думаешь, так просто пошить? – обиделся сварщик, но сразу же спрятал обиду и подмигнул. – Ну, так что? Думаю, пять капель нам вовсе не повредит?
– Нам и десять не повредит, – Михаил ухмыльнулся. – Только станции дождемся, и там, где-нибудь, по пути, в лесочке…
– О, я там одно хорошее место знаю!
Надобно сказать, что парни из группы ролевиков-реконструкторов в том, что касалось их занятия, всегда отличавшиеся дотошностью и даже некой особой мелочностью, на этот раз, в здешних конкретных условиях, вынуждены были пойти на уступки внешней среде. Вообще-то с достоверной точностью до метра никто не мог бы сказать, где именно произошла знаменитая Невская битва, судя по летописям – на мысу, у впадении Ижоры в Неву, это место и бралось за отправную точку. Но – там повсюду были дома, люди, какие-то кучи битого кирпича… В общем, решили поискать что-нибудь получше – и нашли-таки в недалеком лесочке на берегу Ижоры вполне подходящую для битвы полянку, там же, невдалеке, и расположились. От станции – километра три, может, чуть больше.
Вот эти-то километры, по здравому рассуждению новых приятелей, и не должны были пропасть втуне, то есть – на трезвую и больную голову. Ну конечно же по пути обязательно нужно было выпить – и не пиво. От пива, честно сказать, Мишу уже тошнило. Потому-то в ларьке пластиковые стаканчики прикупили – не с горла же хлебать?
– Счас колбаску порежем, хлебушек, огурчики-помидорчики, – вызывая у Михаила слюну, еще на платформе начал приговаривать Веселый Ганс. – Сядем на бережку… эх! А наши подождут немножко – пивасиком пока отопьются… О! Вот что! Давайте-ка вместе гулеванить, а? Сядем, все честь по чести – мы в форме, вы – в ваших своих железяках… Сфоткаемся… Классные фотки будут, а?
– Отличная идея, – поддержал Михаил. – Так нашим и предложим… если они уже вместе не сидят.
– Да ну! Чего им там пить-то? Пиво? Эт-то несерьезно!
Сели. Налили. Выпили…
– Слышь, Миша… А это… девки-то красивые в ваших рядах есть?
– Ха! Да как же без них-то?
– И много их?
– Хм… не сказал бы…
– А как они себя ведут? Песни поют, гулеванят… или наоборот – тихие, словно б не от мира сего?
– Да разные… Вот привязался! Лучше б налил.
– Извини… Ну, за женщин!
Эх, хорошо!
Миша занюхал хлебом, закусил помидорчиком, И впрямь – хорошо. Место красивое, не загаженное, не скажешь, что поселок рядом, и не один. Речка, птички поют – соловьи там, жаворонки… вот ворона закаркала.
– Не ворона это, – наливая, со знанием дела пояснил Василий. – Коростель.
– А ты откуда знаешь? – Михаил посмотрел на приятеля с удивлением.
– Так я ж деревенский.
– Вот за деревню и выпьем.
Долго не засиживались, так и решили – раздавить поллитру – и все, остальное уж там, со своими, в кольчужках… Интересные фотки выйдут – дружинники вместе с вермахтовцами, эх, если б у них еще «опель» был!
– Вася, а ты мне «шмайссер» свой сфоткаться дашь?
– Не «шмайссер» это. Эм-Пэ сорок.
– Ну, все равно – дашь?
– Да дам, жалко, что ли? А ты мне – кольчугу! И меч! Сам, что ли выковывал?
– Купил. Есть магазины…
– А-а-а… – Веселый Ганс зажевал водку вареной колбаской и, улыбнувшись, добавил: – Кстати, о магазинах… У меня и снаряженный имеется!
– Да ты что! – едва не поперхнулся Михаил. – У тебя что, автомат-то стреляет?
– Да еще как, – Василий скромно потупил очи. – Лично откопал, лично в порядок привел… держу, правда, недалеко, в схроне. А то ведь, сам понимаешь…
– Да уж, дело уголовное.
– Ничего, пока не схватили… По бутылкам сегодня постреляем, ага! Девок ваших позовем… желательно – скромниц.
– Ага! Постреляем, – сплюнув, Миша покрутил рукой у виска. – Да на эти выстрелы весь поселок сбежится!
– Так ведь…
– Слышимость тут… О! Электричка!
Где-то в стороне – а казалось, рядом – прогрохотал поезд. Снова запели птички, вороны закаркали… то есть эти… коростели…
… и закричал кто-то. Оборванно так, будто бы кричавшему поспешно заткнули рот.
Приятели переглянулись:
– Показалось? Или в самом деле кричали?
– Тсс! – Миша приложил палец к губам…
Долго ждать не пришлось – из ближайшего ольшаника снова послышался крик – на этот раз, похоже, мужской, досадливый… И ругань – «ах ты ж, сучка!»… И удар – словно пощечину закатили. И снова женский крик.
– Кажись, девчонку бьют, – несмело предположил Веселый Ганс. – Местные разборки.
– Местные, – поспешно – пожалуй, даже слишком поспешно – согласился Михаил. И тут же, устыдясь собственной трусости, добавил: – Все равно, нехорошо женщин бить!
– А пойдем, глянем! – с неожиданной решительностью Василий вскочил на ноги. – Может, помощь наша нужна? Может, там…
– Пойдем! – азартно кивнув, Миша отбросил в сторону опустевшую бутылку.
Не много и выпили, а ведь вот, потянуло на подвиги! Трезвым-то Михаил ни в какие разборки не ввязывался, особенно – в чужой стороне, и не потому не ввязывался, что за собственную физиономию опасался, а потому, что и на этом обжигался уже не раз – так всегда выходило, что местные-то вскоре помирятся, а крайним-то ты будешь! Чего встрял? Кто тебя просил-то?
Ну а тут… Выпили чуть – осторожность-то и прошла, схлынула, неизвестно куда…
За ольшаником стояли трое… точнее сказать – четверо, четвертой была молодая странно одетая девушка, которую держали за руки двое подростков самого гнусно-пролетарского вида – в замызганных майках, китайских спортивных штанишках и стоптанных туфельках на босу ногу. Третий – стриженный наголо качок – с мерзкой ухмылкой деловито задрал девчонке… юбку, что ли? Нет, платье – длинное, синее, с вышивкой, с опушкой… этакого старинного, древнего даже можно сказать, покроя.
Девчонка – красуля такая, по всему видать, синеглазая златовласка, не стояла спокойно – вырывалась… вот пнула ногой одного из гопников. Тот завыл:
– Леха, она дерется!
– Вот сучка недоумная! Счас я ей! – бритоголовый качок размахнулся…
Не раздумывая, Михаил рванулся вперед прыжком, перехватил гопнику руку, и с размаху заехал кулаком в челюсть!
Веселый Ганс тоже вступил в дело, схватившись сразу с двумя… Правда, эти двое выглядели весьма худосочно, а вот что же касается Мишиного соперника… Быстро оправившись от удара, он, в свою очередь, нанес свой, да так, что у Михаила перед глазами запрыгали зеленые звездочки… что его еще более раззадорило.
Ах ты ж, хмырь!
– Я тебе покажу, как к девушкам приставать!
Миша набросился на качка, словно разъяренный бык – схватил за грудки, ударил головой в лицо… Гопник закричал, двинул руками по почкам, заорал своим:
– Бей их, парни!
Ах, бей?!
На, вот тебе! Еще, еще, еще!!!
Михаил не чувствовал боли – только смачно наносил удары, казалось, что много и часто… Часто и пропускал… Согнулся, получив пинок в живот… Тут на подмогу рванул Веселый Ганс, видать, успел уже расправиться с подростками…
Где-то неподалеку послышался вой милицейской сирены.
– Атас! – глухо закричал кто-то из подростков. – Менты, Леха!
– Сам слышу, – с силой оттолкнув Ганса, качок бросился в кусты. Оглянулся, погрозив разбитым в кровь кулаком. – Еще посчитаемся!
– Давай, давай, попробуй…
Миша устало опустился в траву. Гоняться за гопниками не хотелось, да и разбитая физиономия вдруг вспыхнула болью, эх…
– Слушай, а где девчонка-то? – выскочив из кустов (и что там выискивал? похоже, даже болтал о чем-то с ментами из подъехавшего «уазика», наверное, рассказывал про гопников), сварщик присел рядом. – Ушла куда, что ли?
Михаил пожал плечами:
– Да убежала, наверное, чего ей тут дожидаться-то?
– Так, с нами хоть бы это… познакомилась бы.
– Ага, приятный момент для знакомства и светской беседы! Ну, ушла – и ушла… как бы только эти ее не догнали.
– Да не до этого им – сирену, небось, слышал?
– Слышал… – Миша потянулся. – Ох, и здорово же мы им наваляли!
– Да уж, – расхохотался Веселый Ганс. – Тебе, я смотрю, тоже досталось нехило!
Михаил ничего не ответил, лишь только поморщился.
– А она ничего, красивая, – прищурясь, Василий посмотрел в небо. – Девчонка-то эта. Блондинистая, с косою… Одета чудно, видал? Наверное, тоже из ваших…
– А очень может быть! – встрепенулся Миша. – Наверное, тоже на реконструкцию приехала, да чуть припозднилась. Ну да – так и есть! А тогда мы ее сегодня увидим, и, может быть, даже очень скоро!
– Вот и познакомимся, – Веселый Ганс потер руки. – Ну, чего, пойдем, что ли? Эх, ну и рожа у тебя, Шарапов! Красавец!
– На себя посмотри!
– Да я-то еще ничего… Во-он, за тем овражком, наши. Пойдем?
– Не, – Михаил отмахнулся. – Схожу лучше к реке, умоюсь.
– Эт правильно. Тебя подождать?
– Сам приду…
Спустившись к реке, Миша сбросил в траву джинсовку, стащил разорванную футболку, умылся – эх, хорошо! Только вот все тело болит… и рожа. Губу ведь расквасил, гад лысый! И под левым глазом точно синяк намечается. Правильно Вася сказал – «красавец»! Ну, да и черт-то с ней, с рожей! На работе о Мишином увлечении знали, а в битве мало ли что приключится? Всяко бывает. Рубка – дело такое, случаются и синяки, случается – и ребра ломают.
– Ну что, умылся?
Вытерев футболкой лицо, Михаил оглянулся – позади стоял Веселый Ганс и улыбался. В вермахтовской серо-стальной форме, с МП-40 на груди.
Улыбчивый ты наш! Быстро управился.
– Наши к вашим пошли, пьянствовать, – пояснил сварщик. – Я сказал – мы тоже сразу туда и отправимся.
– Как скажешь. Водку-то им отнес?
– Да отнес, с чего они радостные-то такие вдруг стали?
– А…
– Ни гопоту эту, ни девчонку по пути не встречал, не видел.
– Ну, может, увидим еще.
Михаил поднялся к ольшанику и тоже улыбнулся – как умылся, так полегчало сразу. Вроде и ничего – только лицо да ребра саднили.
– Слышь, Миш, а кольчуга у тебя далеко?
– Да не очень… По пути вытащу.
– Я тут фотик прихватил… Сфоткаемся!
– «Сфотографируемся», – машинально поправил Миша. – Или – «снимемся». А еще лучше – «сделаем фото на память». Ты что это с автоматом? Милиции не боишься?
– А, не менты это были – пожарные! Ну, сирена-то…
Понятно. Михаил нагнулся. Пошарил руками в траве – где-то потерял часы. Здесь… или у реки оставил?
Что-то сверкнуло вдруг… Значит – здесь! Отыскал-таки…
Сунув руки в крапиву, молодой человек подобрал… изящный стеклянный браслетик приятного желтовато-коричневого – янтарного – цвета. Витой, и застежка в виде змеиной головки с красными камешками-глазками. Красивая вещь… Ага! Так это та девчонка, наверное, потеряла! Ну да! Именно так – кому больше-то? Вещица под старину сработана, такие в Древней Руси носили.
– Че, нашел часы-то?
– Часы не нашел, а вот… – Миша показал браслетик приятелю.
Тот тоже заценил:
– Красивый! Старинный, наверное?
– Скорее, под старую вещь сделанный.
– Слушай, а не та ли…
– Я тоже думаю, что та девчонка его тут и потеряла. Сегодня вернем!
– Если встретим.
– Встретим – куда ей от нас, воинов новгородских, деться-то? – подмигнув Василию, Миша махнул рукой. – Ну что, идем за кольчужкой?
– Идем. Ой, а часы-то?
– Сейчас к речке спущусь, погляжу…
Там он их и нашел, часы-то – лежали себе на плоском камне. Михаил глянул на циферблат – батюшки! С момента битвы четыре часа прошло. А казалось – минуты.
В ольшанике пели птицы, вокруг густо цвели одуванчики, фиалки, лютики. Пахло щавелем и сладким медовым клевером, а еще – свежескошенным сеном и – казалось – парным молоком. Приятно пахло. Невдалеке, за овражком, слышались веселые голоса – дружинники орали любимую песню:
Как на поле Куликовом закричали кулики,
И в порядке бестолковом вышли русские полки!
Хорошая песня.
Миновав полянку, Миша свернул в кусты за мечом, кольчугой и шлемом. Василий уже приготовился, стоял с фотоаппаратом.
– Давай, ты сперва…
Кивнув, Михаил принялся натягивать кольчугу… Эх, не раздавить бы в нагрудном кармашке футболки браслет. Вытащить его лучше, пусть пока здесь, в траве полежит… Так… Автомат пусть пока полежит… Меч – в правую руку… Блин, браслет-то не потерять бы! И не наступить. Может, одеть на руку? Ага, женский-то браслетик? Да не налезет! Хотя… не такой уж он и маленький… Попробовать… Оп! Точно по руке! Как тут и был!
Странный какой браслет – словно бы растянулся… И холоднющий – прямо ледяной!
Что-то хрустнуло. Перед глазами вновь – как вот только что – вспыхнули ядовито-зеленые звезды. Вспыхнули и тут же погасли…
Тряхнув головой, Михаил обернулся:
– Ну все, снимай, позирую!
И тут же хлопнул глазами: Веселого Ганса позади не было.
Глава 3
Лето. Нева-Ижора
Иснова в бой!
Достоверные факты о борьбе Александра с Западом несколько отличаются от тех, что приводятся в «Житии».
Ну, нету и нету, может, отлить отошел…
Немного подождав, Миша позвал:
– Вася! Василий! Эй, Веселый Ганс, да где ты хоть есть-то?
Тишина. Никакого ответа. Волки его, что ли, сожрали? Скорее всего, к своим пошел. Чего ж не подождал-то? «Сфоткаться-сфоткаться»… ну, блин…
Плюнув, молодой человек сунул меч в ножны и зашагал по узкой тропинке в обход овражка. Где-то там должны быть свои… пируют уже, поди… Пьянствуют! Ну, Вася, не мог подождать!
Браслет на правом запястье Михаила скукожился, сильно прищемив кожу… а через пару шагов – и вовсе сломался, развалившись на несколько коричневато-желтых кусков, полетевших под ноги.
И черт с ними! Нет, один все ж таки взять, показать потом девчонке – не твой, мол? Или – не брать? Что в них толку-то? Был бы целый браслет – одно, а так…
Махнув рукой, Миша прибавил шагу, потом, услыхав чьи-то голоса, свернул с тропы в ельник, выругался, цепляясь автоматом за ветки. Кажется, разговаривали где-то рядом. Молодой человек остановился, прислушался… Нет, вроде бы тихо все. Показалось? Показалось…
К удивлению Михаила, вокруг расстилались какие-то дебри! Сосны, сумрачные высокие ели, осинник, а папоротники-то, господи – в человеческий рост! Что-то он здесь таких не припоминал. Да и вообще, ни дороги, ни полянки приметной – заросли кругом одни, не пройти, не проехать. И, главное, своих нигде не видать, не слыхать даже! А должны бы песни орать вместе со шведами и вермахтом. Не орали! Наверное, пьют… Пьют, оно, конечно, пьют – только что же, молча, что ли? Не может такого быть! Чтоб без похвальбы, без анекдотов, без побасенок разных – «а вот, помнится, прошлое лето в Выборг гоняли, так там Петька-Ведро так упился, что облевал, гад, потом весь автобус».
Нет ничего! Никаких голосов не слышно. В участок их, что ли, всех забрали? Вдруг да среди пожарных машин одна милицейская затесалась?
А что. Да уж, очень интересно, куда это они все подевались? Что же, выходит, он заблудился, что ли? Да не может быть! Где тут блудить-то? Там вон, слева – поселок, справа – дорога на станцию, железная дорога, прислушаться, так и электрички слышны… Нет… чего-то не слышны. Перерыв, наверное…
Поплутав по лесу примерно с полчаса, Михаил плюнул и решил пойти вдоль реки к станции – уж всяко где-нибудь на кого-нибудь да наткнется. Рассудив таким образом, потрогал распухшую губу, зашагал к реке… вдруг оказавшейся куда более полноводной. Или это просто Миша на такое место вышел?
По всему берегу тоже тянулись почти непроходимые заросли, путник даже уже пожалел, что меч у него тупой, не наточенный, так бы сейчас пригодился в качестве мачете, прорубать дорожку сквозь папоротники.
Вокруг все так же пели птицы, солнышко светило в вышине, жужжали какие-то мухи, шмели, пчелы… А жарища-то! Духота прямо. Похоже, к грозе дело. Не обещали, правда, в Интернете гроз в ближайшие три дня – Михаил специально смотрел, – да ведь они там и соврут, недорого возьмут.
Сколько он уже прошел – километра два, наверное, уж никак не меньше. Уже должен был давно показаться поселок, станция – а не было! Что такое? Может, не в ту сторону повернул? Да что он, дурак, что ли? Где тут заблудиться-то? Вон – Нева, там – Ижора. На мысу – дома. На мысу…
Миша замедлил шаг, а там и вообще остановился, прислушиваясь – с мыса явно доносились крики и звон мечей. Точно! Во дают! Снова решили битву устроить! Ах, ну да, Веселый Ганс же не дал закончить, как надобно, вот они и… Улыбнувшись, путник прибавил шагу, радуясь – ну наконец-то отыскал своих. Отыскал…
Взмахнув мечом, он ворвался в самую гущу боя и на миг опешил, пораженный несравненным многолюдством! Вот это народу – и шведов, и русских – никак не меньше сотни, а то и куда как больше!
Москвичи! Наверняка москвичи приехали! Да, их как раз и ждали, обещались быть… Теперь все понятно… Ну, держитесь, братцы! Й-эххх!!! С громким хохотом Михаил обрушил клинок на ближайшего шведского кнехта… точнее, если по-шведски – «свена», именно так именовались пешие воины из простонародья. Все, как полагается – стеганый доспех из плотного полотна с нашитыми металлическими полосками, железная шапка, копье, массивный миндалевидный щит с большим умбоном.
Опа – получи!
Пехотинец зазевался, и Миша достал-таки кончиком меча железную шапку – чтобы звонче вышло! Обозленный свен тут же ткнул копьем, правда, не попал – Михаил успел отскочить, и, в свою очередь, рубанул по древку… Был бы клинок наточен – перерубил бы нечего делать, а так… Но силен был удар, силен, копейшик не удержал свое оружие, выпустил, тут же выхватив из ножен короткий меч. Да уж – не рыцарь! У Миши-то клинок куда как изящнее, лучше… ну, денег, конечно, стоит немаленьких… не то что у «свена»… х-хэ… позорище одно, а не меч.
Ап! Отбив! Вот тебе! Чего и следовало ожидать!
От Мишиного удара вражеский клинок жалобно хрустнул и, переломившись у основания, обиженно улетел в траву. Швырнув в соперника щит, «свен» бросился наутек… Вот гад! Ну, за такие штуки морду бить надо! Край щита угодил-таки Михаилу по ноге… Ах, больно, черт!
Согнувшись, Миша ухватился за ногу… Нет, вроде бы перелома нет… не должно бы… Однако вокруг диво как хорошо! Ах, что за битва, не битва – песня! Столица, она и есть – столица. Ишь, как москвичи бьются – любо-дорого посмотреть. Натурально так, с криками, воплями, ругательствами… И раненые падают, и стрелы – тучами летят, и кровь… Кровь? Во как хлещет… Интересно, как они так делают? Кетчуп, что ли? Нет, скорее всего, натуральная – для пейнтбола – краска. Все же да… все же – этого у москвичей не отнять – многолюдство, кураж… Звон мечей, крики – во, шумят-то! Сейчас сюда точно, милиция явится… и еще пара пожарных машин – эх, окатят водичкой…
– За Новгород и Святую Софью!
Голосистые, мать их… Аж завидно. Ну битва, ну красотища – прямо историческое кино!
Миша поискал глазами своих – да так никого и не увидел, ни «князя» Сашку, ни Юрку – «Ратмира», ни Петьку-Ведро – «боярина Гаврилу Олексича». Где их носит-то? Хотя, поди-ка, разберись тут. Ладно, потом найдутся…
Вдруг затрубили трубы, и радостный громкий вопль раздался над всем мысом – рухнул подрубленный кем-то вражий шатер. Все, как по-писаному… А уж шатры… Где уж они только такие достали? Одно слово – столица. Ладно, хватит любоваться!
Заметив, как сразу трое вражин бросились на одного своего – высокого парня с вьющимися белыми кудрями, выбивающимися из-под шлема. Прикинут парень был неплохо – светлая, видать, тщательно начищенная, кольчужка до колен, червленый треугольный щит с золоченым рисунком в виде проросшего креста, синий, с золотым узорочьем, плащ.
Двое шведов с копьями в руках одновременно напали на дружинника спереди, третий же пытался оглоушить парня сзади, крутя в руках палицей.
И оглоушил бы! Кабы не ринулся на выручку своему Михаил. В раж вошел! Поднял над головою клинок, заорал:
– За Новгород и Святую Софью!
Налетел вихрем – одному по копью шарахнул, другому, крикнул парню:
– Берегись! Сзади!
Тот быстро обернулся – и вовремя! Шведская палица едва не угодила ему в голову…
– Спаси тя Бог, друже!
– Не за что!
Михаил ловко отбил натиск обозленного рыцаря. И на него тут же бросился второй. Ах вы, гады!
Один удар… Второй… Третий…
Хорошо, Миша успел подобрать брошенный «свеном» щит… Вражеский меч застрял в нем, едва не разрубив пополам. Однако! У москвичей что же, клинки заточены? Тупым так точно не разрубишь! Ну отморозки… Так ведь и до беды недалеко!
– Справа, друже! – это крикнул тот парень, кудрявый, улыбнулся, взмахнув окровавленным клинком.
Михаил повернулся, подставил клинок под секиру… Хороший меч – выдержал! А уж у шведа-то как округлились глаза! Видать, не ожидал…
– В полон его, друже, в полон! – радостно заорал кудрявый. И что-то добавил по-немецки. Нет, скорей уж по-шведски.
А ситуация – Миша краем глаза увидел – уже – прямо на глазах – изменилась. Наши побеждали – да так и должно было быть по сценарию.
– За Новгород и Святую Софью!!!
Уже появились вокруг рыцарей свои – новгородцы-дружинники. Кудрявый снова что-то бросил по-шведски, даже поклонился вражинам. Те – интересное кино! – тоже в ответ поклонились. Протянули мечи. Один – кудрявому, второй – Мише.
– Полоняники наши, друже, – радостно улыбнулся кудрявый. Махнул рукой ратникам: – Уведите обоих, потом ужо разберемся с ними…
И снова с улыбкой взглянул на Михаила:
– Добро бьешься! Хоробр! Цтой-то я тебя не припомню?
Он так и сказал – не «что-то», а «цтой-то» – так именно и говорили древние новгородцы, «цокали» вместо «ч» – «ц», а еще добавляли в слова лишние гласные. Миша об этом знал – все ж историк. Ну, москвичи, молодцы – все точно изобразили.
– Ты из каких будешь? Уж точно не наш? Пелгусьев, цто ль?
– Я сам по себе… точнее – мы.
– А, – парень улыбнулся во весь рот. – Из охочих! Поди, своеземец, с дальних земель?
– Лэтенант я, старшой, – ухмыльнувшись, пошутил Миша. – Михаил я, а ты кто?
– Так и знал, цто своеземец. А меня Сбыславом кличут… Сбыславом Якуновичем, – парень гордо подбоченился. – Слыхал?
– Слыхал. Тысяцкого сын?
– Ого, и у вас в далеке про нас знают! Ты, Мисаил, с Заволочья или с Бежецкого Верха будешь?
– С Заволочья… Металлостроем зовется. Ну, рад познакомиться!
– И язм рад.
– Слушай, а где князь?
– Ворогов гонит княже, – солидно пояснил подъехавший на коне дружинник в броне из узких сверкающих на солнце пластин. Шлем его был окован позолотой, сапоги – червленые, шпоры позолоченные. Правда, говорил он не цокая.
– Тебе, Сбыславе, велел передать, чтобы по бережку со людями со своими прошелся, вдруг, да свеи снова где на берег выйдут?
– Да куда им еще выйти-то?
– Береженого Бог бережет.
– А вот и князь! – громко закричал кто-то. – Александр, свет Ярославич, сюда скачет.
Миша посмотрел на быстро приближавшихся всадников и еле сдержал ухмылку. «Московский» князь – особенно вблизи, когда, подскакав, спешился, бросив поводья слуге – оказался не очень, по виду – куда хуже Сашки. Какой-то тощий, длиннорукий парень лет двадцати, носатый, бороденка сивая, реденькая – ну никакой тебе вальяжности. На наркомана похож чем-то, когда без дозы – такой же смурной. Но молодец, хоть держался важно, по-княжески, глазищами зыркал, на слуг покрикивал… впрочем, и не только на слуг.
– Почто еще здесь, Сбыславе? Я ж сказал – вдоль реки идти!
– Токмо своих собрал, княже, – поклонился сын тысяцкого. – Посейчас и в путь. Думаешь, свеи на брегу снова высадку содеют?
– А кто их, собак, знает? Биргер – воевода опытный, хитрый. Не смотри, что мы им тут хвосты прижали… То не битвища – стычка! Это кто еще? – Александр хмуро взглянул на Мишу. – Вижу, меч у тебя добрый. Знать, не из простых будешь?
– Своеземец я, – поддерживая разговор, Михаил улыбнулся. – С Верха Бежецкого…
– Ты ж говорил – с Заволочья? – выпучил глаза Сбыслав Якунович.
– Так! У меня и там землишка имеется.
– С Заволочья, с Верха – без разницы, – резко осадил князь. – Берите отрядец – и в путь. К вечеру жду с докладом.
Сказал и – сразу же – птицей взлетел в седло. Поскакал к реке… за ним и вся свита. Один – толстоморденький – обернулся, плетью погрозил гневно, мол – ужо я вас!
– Ишь, еще и грозится, собачья харя! – сплюнув, выругался тысяцкий сын. – То – дружба дружбой, а тут, гляди-ко – с князем спелся… Эй, вои! А ну, собирайтеся!
– А кто это? – Миша с любопытством посмотрел вслед удаляющимся всадникам. – Ну, тот, что грозил.
– Мишей-Новгородцем его кличут, не знаешь, что ли? Ах да… ты ж с Заволочья. Боярский сын, Мишиничей рода… На весь Новгород сей род славен…
Сбыслав так эту фразу произнес, что сразу стало ясно – недолюбливает он Новгородца-Мишу, и это еще мягко сказано. За что, интересно? А, впрочем, какая разница? Сейчас хорошо бы своих дружбанов отыскать – Сашку, Петьку-Ведро, Юрика… да хоть того же Веселого Ганса…
– Идем, Мисаиле, – обернувшись, позвал Сбыслав. – По тропкам рыбацким бережком пройдемся с оглядкою… Ну а там дальше – пелгусьевы пущай сторожат.
Ишь – идем! Была охота… Хотя, может, у станции кто встретится?
– Что ж, идем, прогуляемся, парни, – махнув рукой, Михаил поправил висящий на поясе меч и в три прыжка нагнал всю ватагу.
Переправившись на лодках – тоже старинные! – через Ижору, пошли вдоль Невы, быстро, растянувшись цепочкой один за другим. Почти и не разговаривали, только лишь иногда шедший впереди молодой воин – подросток лет шестнадцати – оборачивался и что-то негромко сообщал Сбыславу.
Миша снова обратил внимание на заросли – ольха, ива, рябина – такое впечатление, что тут вообще не ступала нога человека! И это, можно сказать – Питер! Пусть даже и окраина. Но все равно – безлюдье редкостное. Куда все делись-то? И это… электричек не слышно. Вот совсем! Сколько ни прислушивайся.
Вот так, в тишине, все шли и шли, на реку поглядывая… И река-то казалась пустой – ни корабля, ни катера, ни даже рыбачьей лодочки.
– Нет сейчас рыбачков, – словно подслушав мысли, обернулся Сбыслав. – Свеев убоялися.
– Слушай, а, может, хватит? – наконец не выдержал Михаил. – Не знаю, может быть, у вас там, в Москве, свои правила, а у нас – по-простому: кончил дело – гуляй смело. Короче говоря – после битвы не грех и выпить!
– А это ты верно молвил, друже! – сын тысяцкого радостно улыбнулся. – Конечно, выпьем. Посидим, погулеваним… Вот, токмо княжий указ выполним. Он ведь дело говорил, князь-то: Биргер – воевода опытный.
– Ты сам-то откуда? – Михаил вновь пристал с разговором.
– Я ж говорю – с Новгорода, Господина Великого… Да ты ж батюшку моего, тысяцкого, знаешь!
– Да знаю, – Михаил сплюнул. – А князь что, с Москвы?
– Москва? – недоуменно переспросил Сбыслав. – А, ведаю – есть такой городок в земле Владимирской.
– В земле Владимирской, – со вздохом повторил Миша. – Ладно, наиграетесь – скажете.
В это время забежавший вперед пацан вновь обернулся и предупреждающе махнул рукою:
– Шнеки!
– Всем затаиться, – передал по цепочке Сбыслав, сам же бросился в ольшаник, осторожно развел рукой ветви…
Михаил, естественно, за ним…
Интересное было зрелище – на излучине реки, уходя, маячили старинные корабли, чем-то напоминавшие драккары викингов, только не с таким изяществом обводов и значительно более объемные, толстые. Корабли – целая флотилия – быстро уходили прочь, по очереди скрываясь за мысом.
– Не пристали, – утерев пот, перевел дух сын тысяцкого. – Инда теперь вертаем обратно. Дале пущай пелгусьевы люди…
Дождавшись, когда скроется с глаз последнее шведское судно, отряд Сбыслава Якуновича после краткого отдыха отправился в обратный путь. Все так же – берегом. Михаил уже устал удивляться, гадая – где хоть они вообще есть? Что-то он совсем не узнавал местность – ни домов не было, ни железной дороги… Что за глушь-то? И – самое главное – где? Под самым Питером!
Снова не выдержал, нагнал Сбыслава, спросил:
– То – Нева-река, а то – Ижора, – спокойно пояснил тот. – Ижора – сие племя такое, народ, как раз в этих местах живет.
– Да знаю я и про Неву, и про Ижору, – разозлился Миша. – Ты мне скажи, где платформа, станция? Железная дорога где? Усть-Ижора, Рыбацкое, Колпино? Да, завод же где-то должен быть – что-то не видно, чтоб трубы дымили. Скажешь – кризис?
– Рыбацкое? – Сбыслав явно чего-то не понимал. – Не, рыбаков сейчас нету… свеев убояшеся!
Вот и поговори с таким! Впрочем, и другие не лучше – отвечали так же, либо вообще молчали, пока Михаил, наконец, не оставил всяческие попытки хоть чего-то добиться. Махнул рукой: да ну вас всех на фиг, опосля разберемся, а сейчас без стакана, похоже, все равно ничего не поймешь.
Так и шли дальше, Миша, посматривая по сторонам, молчал да вполуха прислушивался к разговорам идущих рядом дружинников. А те много не болтали – затянули вдруг песню:
Хозяюшка, наш батюшка!
Раствори окошечко, посмотри немножечко!
Что у тебя в доме деется?
Вместо «что» парни пели – «цто».
Ну и песня, мать ити! Чистый фольклор.
Раствори окошечко, посмотри немножечко…
Тьфу!
Вообще-то, к песням Михаил с детства был равнодушен, как и к музыке. Любил, правда, иногда послушать под настроение что-нибудь рок-клубовское старинное питерское – «Аквариум» там, «Телевизор», «Игры»… но не фанат, нет. Отнюдь не фанат. В отрочестве, правда, да – хаживал по рок-фестивалям, ну, тогда многие хаживали – время такое было.
Так, с песнями-то, дошли и до знакомой поляны. Михаил глянул на часы и – в который раз уже сегодня – раздраженно выругался: разбились! Что ж, не мудрено, в этакой-то сече. Вокруг зудели комары, квакали лягушки, и каркали… нет, не вороны…
– Ты не каркай, ворон черный, – негромко произнес тот самый парнишка, что шагал весь путь впереди.
– Сам ты ворон, – усмехнулся Миша. – А это – коростель!
– То верно, – согласился Сбыслав. – Так и болото тут кличут – коростелиное. Пелгусий сказывал.
Судя по небу светлому, но какому-то вроде бы как серебристо-туманному, было уже часов одиннадцать, а то и полночь. На реке, в камышах, крякали утки, какие-то мужички в посконных рубахах ходили по всей поляне, деловито собирая оружие. Оружие… Как бы автомат не нашли, ухари!
– Я сейчас! – быстро свернув с поляны, Михаил громко позвал: – Сашка! Эй, Сашка!
От ближайшего костра дружелюбно поинтересовались:
– Кого ищешь, мил человеце?
– Да дружков… Вы, кстати, их тут не видели? Да, тут и вермахтовцы должны тусоваться… с ними Веселый Ганс – может, про него слыхали? Нет? Не видали?
– Не сыщешь ты посейчас своих, друже. Утром ужо. Инда сейчас садись с нами. Поснидай ушицы. Ушица знатная.
– Ушицы, говорите? – Миша вот только сейчас ощутил вдруг жуткий, прямо-таки волчий голод. Ну, еще бы… что он сегодня ел-то? Не ел – так, закусывал.
– А и не откажусь! Ложка у вас, чай, отыщется?
– Сыщется, мил человек. Свою-то что, на поле брани оставил?
– Там…
– Садись, садись, друже. Кольчужку-от снимай, меч… на тебе ложку.
Ну и ложку дали – деревянную! А ушица ничего – и впрямь знатная, жаль только, что без картошки, да и соли маловато. Зато жирная, из рыбьих голов! Ух, завтра поутру не уха – холодец будет.
К такой-то ушице да еще бы водочки!
– Тебя как зовут-то, мил человек?
– Михаил, Миша…
– Откель будешь?
– Питерский…
– Откель, откель?
– Да что ты, Парфен, пристал к человеку? Лучше бы бражкой угостил.
– И то дело… – Парфен – любопытствующий бородатый мужик в синей длинной поддеве – взял из травы плетеную флягу. – Не побрезгуй, Мисаил, с нами… Извиняй, не рейнское – то давно уж выкушали. Ну, за победу!
– За победу! – улыбнувшись, Миша хлебнул ароматной бражки… Потом еще одна фляжка явилась. И еще… а потом уж и целый жбан. Запасливые оказались дружинники. А, может, то трофеи были?
Заночевал Михаил тут же, в шалаше, у костра. Просто вырубился и не слышал уже больше ни песен, ни радостного смеха, ни коростелиных глухих трелей. Спал крепко, без сновидений, а утром проснулся от резкого звука трубы.
Глава 4
Лето. Ижорская земля
Раба
Если сам факт наличия рабовладения в Древнерусском государстве не вызывает сомнений ни у кого из историков, то вопрос о степени распространения рабства породил разнообразные мнения и споры.
Хорошие были ладьи, красивые. И слажены этак хватко, с умом – ну, в точности, как средневековые. Мощные весла, борта-насады, вздыбленные лошадьми носы, мачты с полотняными парусами. Ветер, правда, не был попутным – на веслах и шли.
Михаил и сам не знал, зачем он сел в ладью вместе со всеми? Сбыслав позвал? Ну разве что… Миша все ж таки чувствовал симпатию к этому веселому кудрявому парню, хоть тот и не отвечал на многие его вопросы – отшучивался, молол всякую чушь или вообще молчал. Почему так? Не хотел? Или не знал ответов?
У Михаила почему-то возникло такое чувство, что сам, один, он из этих диких мест ни за что не выберется. Да уж… «Дикие места»… Это под Питером-то! Предчувствие чего-то невероятного, невероятно нехорошего, уже не раз и не два терзало его душу, но молодой человек все эти мысли гнал – не может такого быть! Потому что не может быть никогда. Ну, рано или поздно, кончится вот этот вот путь, вот сейчас, за излучиной, покажется Кировск, пристань с облупленными суденышками, мост, танки на берегу, у диорамы. Чего-то не видать ни того, ни другого, ни третьего… Рано еще? Выплыли-то не сразу с утра, к обеду ближе, как сказал Парфен – «в седьмом часу дня», что в переводе с древнерусского – полдень. И плыли уже… А черт его знает, сколько плыли? Может, часа четыре уже, а может, и больше.
Миша сидел на носу, вместе с остальными воинами, так же попивал из пущенной на круг фляжки трофейное винишко, очень даже, кстати, неплохое. Все вокруг были без кольчуг, в длинных разноцветных рубахах – тоже, естественно, древнерусского стиля – с обильною вышивкою по вороту, рукавам и подолу. Вышивка эта имела по большей части сакральное, доставшееся еще с древних языческих времен значение, впрочем, и для пущей красоты тоже ничего себе – годилась. Разные были на воях рубахи – у того, кто на веслах, поскромнее, посконные, а у Сбыслава, к примеру, или еще у некоторых – шелковые – голубые, желтые, малиновые.
Князя Михаил с утра не видал – тот на передней ладье плыл, вместе с Гаврилой Олексичем – орясиной здоровенной – и Мишей-Новгородцем, молодым боярином древнего и знатного рода. Что и сказать – новгородский боярин и не мог быть незнатным, боярином нельзя было стать, им можно было только родиться. Каста! Хотя у иных, вот, хотя бы у того же посадника Якуна, как хвастал Сбыслав, землицы побольше, чем у иного боярина, а все равно – не боярин Якун и не будет им никогда! Так, «человек житий»… Ну, это Михаил и без Сбыслава знал – историк все-таки, хотя, конечно, многое уже и забыл, в торгово-закупочной фирме-то совсем иные знания требовались.
Сбыслав… Сбыслав Якунович. Ну и парень! Ну никак не может на нормальную речь перейти – все «цокает», слова тянет. Хотя тут все такие… Так вошли в роль, что и не выйти… Или… Или – сложнее все? Невероятней? Страшнее?
Да нет… Не может быть.
Миша потряс головой и поглядел в высокое, голубое, с белыми редкими облаками небо. Улыбнулся: вот скоро Кировск покажется, шоссе, мост…
А вот и нет!
Солнце уже на закат пошло, светило золотисто-грустно, пуская узкие прощальные лучики по молочно-серебряным волнам, а ни мост, ни Кировск так и не показались! Проплыли, что ли? Да не могли! Миша ведь не дремал, глаз не сомкнул даже… Господи, да что же это такое делается-то?!
Между тем с идущей впереди – княжеской – ладьи замахали, заголосили. Стоявший на носу высокий бородач в белой полотняной рубахе – кормчий или его помощник – обернулся к гребцам, что-то быстро сказал… Разгоняя рыбью мелочь вспенили волну весла, и ладья плавно повернула к берегу… К деревне! Да-да – к деревне – три избы, точнее сказать, усадебки, пристань с лодками… или челнами? Все в таком же добротно-посконном древнерусском стиле, который, признаться, начал Михаилу надоедать… Да что там – надоедать, достало уже все! Пора, наконец, домой, в Питер… Ладно, сейчас… спросить у местных, где тут шоссе, поймать попутку…
Стали на ночлег, станом – даже князь в избе не ночевал – разбили шатер. Запалили костры – ушицу варили. Хорошее, конечно, дело, ушица, однако не до нее сейчас. Миша отошел в сторону от компании Сбыслава и – кусточками, почему-то не хотелось чтобы заметили, как он уходит – подобрался к изгороди, окружавшей обширный двор с бревенчатой избой на высокой подклети, баней и прочими хозяйственными постройками.
На высоком крыльце под вальмовой – четырехскатной – крышей, подбоченясь, стоял невысокий человек в синей рубахе, подпоясанной желтым шелковым поясом, с окладистой, рыжей с проседью бородой и в круглой кожаной шапке с опушкой из белки или какого-то другого меха. Постоял, посмотрел на небо, перекрестился и, махнув рукой, скрылся в избе.
– Эй, эй, мужчина! – закричал Михаил, да поздно уже – ушел мужик, а ворота, между прочим, оказались заперты, да еще, загремев цепью, выбрался из будки большой черный пес. Встрепенулся, зевнул во всю пасть и, недобро глянув на Мишу, угрожающе заворчал, а потом и залаял.
– Тихо, тихо, Бельмак, – раздался вдруг нежный девичий голос. – Тихо, кобелинушко, тихо… Чтой тебе надобно, добрый молодец?
Повернув голову, Миша увидел вышедшую из сарая девчонку лет, может, шестнадцати на вид. Русоволосую и довольно-таки миленькую – очень-очень даже миленькую – с синими… нет, все ж таки – с зелеными – глазами, большими такими, лучистыми… Пожалуй, даже слишком большими для такого худенького лица…
– Привет! – Михаил улыбнулся и помахал рукою. – Не подскажешь, в какой стороне шоссе?
– Что, господине?
Господи! И эта – туда же!
– Дорога, говорю, далеко ли?
– А дорога там, – девчонка махнула рукой куда-то в сторону леса. – Сразу за околицею. На Новгород, на Великий. Правда, плоха дорожица, по реке – лучше.
– Пускай хоть какая. А автобусы по этой дороге ходят? Или вообще хоть какой-нибудь транспорт?
Девчонка ничего не ответила, лишь улыбнулась и, подобрав подол, принялась выливать в стоявшее у сарая корыто крошево из увесистой деревянной кадки.
Миша мысленно повертел пальцем у виска – странная девочка. И одета более чем странно – в какое-то серое рубище из мешковины, не поймешь – то ли балахон, то ли платье. Тоже реконструкторша, мать ее ити? Или тут все так ходят? В избу зайти? Так тут кобель – еще набросится.
– Эй, девушка… Тебя звать-то как?
– Марья…
– А тут что, живешь? Или в гостях?
Девчонка неожиданно вдохнула и, поклонясь в пояс, ответила:
– Раба я. Господина Ефрема-своеземца раба.
Миша только сплюнул с досадою: поди вот, с такою, поговори! Раба!!!
– Ну, вот что, раба… До Питера далеко отсюда?
Девчонка посмотрела на Михаила, улыбнулась и, не говоря ни слова, выпустила из сарая свиней.
– Красивая девка… Нравится?
Михаил вздрогнул, обернулся – позади стоял Сбыслав и ухмылялся:
– А Ефрем-своеземец ее ругает… нерасторопна уж больно, да тоща… Будешь тут тощей, коли так кормиться! Послушай-ка, друже Мисаил… ты в кости играешь?
– Не пробовал… – осторожно отозвался Миша, чем вызвал у сына тысяцкого приступ гомерического хохота.
– Да ты чего? Совсем-совсем не пробовал?! Побожись! Ну точно – с Заволочья. Может, ты и девок не пробовал, а? Ну-ну, не обижайся, друже… А вообще, ты женат?
– Прогнал я свою жонку, – Михаил хмуро подделался под местный говор. – Надоела она мне. Разонравилась!
– Ну – ты муж!!! – Сбыслав аж крякнул от удивления. – Разонравилась – и прогнал?! Вот это по-нашему! А епископ что на это сказал?
– Попробовал бы чего вякнуть, схватил бы горя! – Мишу уже несло – а чего: всем на древнерусском пиджине изгаляться можно, а ему почему нельзя?
– Значит, прогнал, говоришь, свою старую жонку? – не скрывая восхищения, продолжал допытываться Сбыслав. – А что детушки, чады?
– Не дал Господь детушек.
– Ах, во-он оно что! Ну, значит, правильно и прогнал. Ничего, дружище, сыщем тебе в Новгороде Господине Великом невестушку, такую, чтоб очи – как окиян-море, чтоб коса – до пят, чтоб дородна была, ласкова, чтоб детишек рожала каждый год… А?! Как тебе мое слово? Погостишь у меня на усадьбе в Новгороде? Батюшка рад будет… А человеце он в Новгороде не последний!
– Погощу, уговорил, красноречивый. – Михаил усмехнулся. – Говоришь, девки в Новгороде красивые?
– Уж не как в Заволочье!
– А ты откуда знаешь, как в Заволочье? Бывал?
– Приходилось… Слушай. Что ты все на рабу пялишься: купить хочешь? Так Ефрем ее сейчас навряд ли продаст, вот, если только к зиме ближе…
– Откуда ты знаешь, что не продаст? – поддержал беседу Миша. – Главное – предложить правильную цену.
– Вот это верно, друже Мисаиле! Слушай, а ты не из гостей часом? Или – купец?
– Говорил же тебе – своеземец.
– И чего тебя из Заволочья своего в этаку даль потащило? – сын тысяцкого хитро прищурился, и Михаил сразу почувствовал, что не зря этот парень завел такую беседу, ох не зря! И пришел он за Михаилом – не в кости позвать играть, нет – чтоб поговорить без лишних ушей – так, видно.
– Не ответствуй, не надо, – оглянувшись, тихо произнес Сбыслав. – Я сам за тебя отвечу… Отойдем-ка во-он к той березине…
– Боишься, что подслушает кто?
– Так у нас речи не тайные… А все же не хотелось бы лишних ушей. Кривой Ярил – тиун Мишиничей – на тебя глаз свой единственный положил – мол, одинок, хоробр, воин славный… Похощет к собе переманить – не переманивайся, – снова оглянувшись, Сбыслав понизил голос и уже шептал яростно, явно стараясь переубедить. – У них ведь как, у Мишиничей – гладко стелют, да жестко спать! Глазом не успеешь моргнуть – обельным холопом станешь – оно те надо?
– Не надо.
– Ну вот! – сын тысяцкого хлопнул парня по плечу. – Бояре – Мишиничи, Онциферовичи, Мирошкиничи – сам ведаешь, не люди – волки зубастые! Глазом не моргнешь – скушают. Иное дело мы – люди житьи…
– Ты мне классовый-то подход не приплетай, – хохотнул Миша. – Говори прямо, что надобно?
– Так я ведь и говорю же! Погостишь у нас на усадьбе… не понравится, так поедешь себе в свое Заволочье, тамоку и сгниешь в беззестности, в бесславье… Этакий-то хоробрый воин! Видал я, как ты мечом бьешься!!! Обзавидовался!
– Так и ты боец не хилый!
– Да я секирой больше… Оно привычнее. Так вот… погостишь у нас… так?
– Ну так!
– Вот славно! Осмотришься… а там и решишь! Знай, Мисаиле, нам такие люди, как ты – очень-очень нужны.
«Очень-очень» Сбыслав произнес, как «оцень-оцень», а Михаил на это уже и не обращал внимания, привык, что ли?
– Да что ты все на рабу смотришь? Не продаст ее Ефрем. А силком взять… так князь запретил обижать своеземца.
– А что, свободным новгородцам князь что-то запретить может? – с усмешкою осведомился Миша.
– Не может, – сын тысяцкого отозвался вполне серьезно. – Но и ты пойми – нам, житьим, ссориться не с руки с князем. Пущай он лучше с боярами ссорится!
– Это верно.
– Эх, Мисаил, друже, – вижу, наш ты человек, наш! Ну пошли, что ли, к костру – песен послушаем, выпьем.
– Пойдем, что уж… Вообще-то, я домой ехать хотел, но… А что, вы водки прикупили?
– Вот-ки? Водицы?
– А Веселый Ганс там, случай, не показывался? Такой фашистенок со «шмайссером», верней – с «МП-сорок».
– Ганс? Знаю одного Ганса с готского двора… И еще одного – с Любека-града. Ох, и выжига! Палец в рот не клади, нет – всю руку проглотит.
– Ага… Еще скажи – «Бриан, это голова!», «жилет пикейный»! Ладно, черт с тобой, пошли пьянствовать… А девочка… – Михаил не выдержал-таки, обернулся. – Все же хороша девочка… Как ты говоришь – раба? Ну и роли у вас какие-то… ругательные…
Славен город, славен город
Да на возгорье, да на возгорье! —
пели-тянули сидящие у костров дружинники песню. Хорошо так выводили, собаки, душевно!
Звон-от был, звон-от был
У Николы колоколы, у Николы колоколы…
Миша сам не заметил – заслушался. Ну надо же – чисто хор имени Пятницкого, а туда, как известно, халтурщиков да безголосых неумех не берут – тем на «фабрику звезд» дорожка прямая, да на какое-нибудь, не к ночи будь помянуто, «Евровидение».
А Сбыслав – тысяцкий сын Сбыслав Якунович – веселый, молодой, красивый – все улыбался да подливал в чарку новому другу… Да уж – как-никак – друзья теперя!
– А ну-ка, Сбышек! За дружбу сейчас с тобой выпьем!
– От это дело, Мисаиле! Давай!
Обожгло горло медом пьянящим, ах, ну до чего ж хмельно, вкусно! Так бы и пил, не кончалось бы питие.
– Ох, и хорошее же у вас пойло! Поди медовуха?
– Медок стоялый, ефремовский… Князь Александр Грозны Очи самолично за верную службу да доблесть воинскую пожаловал. Мне, не кому-нибудь! И с тобой поделиться велел!
Михаил цинично прищурился и сплюнул:
– Да неужели!
– А ты думал?! Князь – он ведь все видит, все ведает!
– Ну да, ну да… Прямо не князь, а особый отдел.
– Ты вот что, Мисаиле… – понизив голос, Сбыслав огляделся по сторонам и подмигнул. – Вишь у старой ветлы шатер? Ну такой, белый?
– Да не слепой.
– Так эт – мой. А рядом – чуть поменьше, желтенький – для тебя, друже! Ежели спать похощешь, иди… А я покуда…
Сын тысяцкого поднялся на ноги, пригладил кудри…
– Эй, эй… Ты куда это? – заволновался Михаил. – А я с кем тут буду… буду пьянствовать?
– Да я скоро, друже. Пойми ты – надо!
– Ну, надо – так надо.
Трое сватовья, трое сватовья,
Трое большое, трое большое… —
пели у костров дружинники.
Первое сватовье, первое сватовье
Да из Новгорода, да из Новгорода…
Михаил послушал бы их, подождал бы приятеля… да почувствовал вдруг, что отлить охота. Уж так сильно припекло, что… Встал… Нет! Только попытался – да так и сел обратно наземь! Хорошо, не завалился в траву под радостный смех присутствующих! Совсем ведь ноги не слушались – вот она, медовуха-то! А ведь никак не скажешь, что опьянел так уж и сильно. И вот – поди ж ты…
И все же хотелось, хотелось… Ну не здесь же… неудобно все ж таки – люди кругом.
Так… собраться… встать… медленно-медленно… опереться вот хоть об березку… или это рябина? Нет, клен! Клен… Так… Поднялся! Хорошо… Теперь немножко постоять, отдышаться. Земля вроде не вертится, пни да папоротники на голову не бросаются. Уже славно! Теперь оторвать руку от ствола… пару шагов… та-ак… еще парочку… Ага – вот и кустики… Ой, хорошо-то как! И день такой чудесный… вернее – вечер… или ночь уже? Похоже, что ночь… И чего-то спать хочется – глаза слипаются, ну совсем мочи нет… Что там Сбышек про шатер говорил? Желтенький… Ага, вон он… Симпатичный какой, с вышивкой… и ткань… парча, что ли? Где они взяли парчу? Ну, блин – парча – на палатки! Скоро на портянки пойдет…
Пошатываясь, Михаил кое-как добрел до шатра и, опустившись на колени, заполз внутрь, в темноту. Показалось, что снаружи, рядом, кто-то тихонько засмеялся… кто-то? Да Сбышек же! И чего ржет, конь?
Ох, как тут чудесно-то! Темно, покойно, уютно – простынка на лапник еловый постелена… нет, не на лапник – лапник кусался бы – на траву… сено? Солому? И не простынка то – мешковина… Ох, а запах-то какой, запах… пряные такие травы… дышать бы – не надышаться, эх…
Миша стянул через голову футболку – на нее уж тут многие косились, смеялись – мол, «коровы рукава отгрызли» или что-то вроде этого приговаривали…
Стянул, улегся… то есть не совсем еще улегся, а наткнулся… на мягкую шелковистую кожу! Теплое такое тело… кто-то лежал рядом! И чуть слышно дышал!
Михаил отпрянул:
– Кто здесь?
– То я, господин, Марья.
– Что еще за Марья?! Не знаю я никакой Марьи и…
– Твоя раба…
– Тьфу-ты! Раба! И откуда ж ты здесь взялась, такая хитрая?
– Господин Сбыславе откупил меня у Ефрема. Откупил – для тебя! Я – твой подарок.
– Подарок? Сбыслав? – Миша наконец понял, расхохотался. – А-а-а! – протянул. – Так это Сбышек тебя сговорил… точнее – снял. Для меня?
– Да, господине. Он сказал – подарок. Теперь я твоя.
– Хм… Ты сама-то хочешь?
– Как ты, господин…
– Значит, хочешь…
И чего было отказываться-то? С каких-таких морально-нравственных правил? По общему хотению, по щучьему велению…
– Постой-ка! Ты хоть совершеннолетняя?
– Конечно! Давно уж… Или же сюда, господин…
– Меня, между прочим, зовут Михаил… можно по-простому – Миша… А ты? Ах да… Марья… Ну, иди сюда, Марьюшка…
Темнота… Шелковистая теплая кожа… Горячее дыханье… Тонкий стан… Грудь, талия… Ах, господи… Хорошо-то как! Хорошо!!!
И черт с ним, с Веселым Гансом – сам виноват, что куда-то делся. А Сбышек, ничего не скажешь – удружил…
Ох, какие губы… Ох…
Поцелуй… Слабый девичий стон… И томные вздохи… и шепот…
– Господин, я навеки раба твоя… раба… раба… раба…
Глава 5
Лето. Новгородская земля
Рядович
Одним из способов феодального закабаления было установление «ряда», договора между феодалом и свободным человеком. Человек соглашался жить и работать у господина на определенных условиях, теряя, таким образом, свою прежнюю независимость.
Миша проснулся рано, оттого, что кто-то, просунув руку через полог, тряс его за ногу. Открыв глаза, погладил по спине сладко сопевшую Марью… хм, рабу! Ну, раз ей так себя нравится называть…
– Проснись, господине! – приглушенным шепотом настойчиво попросили снаружи.
Михаил встрепенулся:
– Кто здесь?
– Выглянь-ко! Поговорить надоть.
Ага, поговорить – это с утра-то пораньше! Да, какое – с утра, ночь еще не кончилась, солнышко не встало, лишь за черными елями алело зарею небо.
– Чего тебе? – быстро одевшись. Миша выбрался из шатра и окинул внимательным взглядом плюгавенького одноглазого мужичка с длинной козлиной бородкой. И вспомнил – про этого вот хмыря совсем недавно что-то рассказывал Сбыслав.
– Язм – Кривой Ярил, Мишиничей верный пес, – с усмешкой представился хмырь. – Кто такие Мишиничи, небось, и у вас в Заволочье слыхали.
– Слыхали, как не слыхать? – молодой человек пожал плечами. – Ну, говори, что хотел.
– Отойдем… Вон, к ельнику.
– Боишься, подслушают?
– Лишние уши ни к чему.
О! И этот туда же! Историческое действо со шпионским уклоном. Сейчас, небось, начнет вербовать…
В своем предположении Михаил не ошибся. Едва зашли за ельник, Кривой Ярил, не тратя времени на долгие предисловия, сразу же приступил к делу:
– Мишиничи предлагают тебе служить им… Не токмо им – но Великому Новгороду Господину! Будешь верным слугою – будет тебе все: почет, уважение, богатство. Ну и – защита и покровительство.
Михаил прищурился:
– И что я буду делать?
– Что скажут, – хохотнул Ярил. – Коли согласен, сейчас пойдем к… м-м-м… грамотцу составим…
– Ага… кабальную… В рядовичи поверстать хотите? – Миша не преминул показать знание социальной структуры средневекового русского общества. – А с чего бы это я – сам себе господин – чуть ли не в холопы должен податься?
– Иной боярский холоп куда как важней кого другого! – с важностью произнес уговорщик. – Зато защита тебе будет и честь. А грамотцу – ряд – можно ведь всяко составить.
Вот, сволочь! Правильно предупреждал Сбышек – мягко стелет, да жестко спать. Вот так вот и теряют свободу – в полном соответствии с теориями Грекова или там Черепнина. Экзамены-зачеты сдавали – знаем!
– Как, согласен?
– Да ну вас всех, – Михаил отмахнулся, словно от назойливой мухи. – Пойду-ка я спать.
– Смотри-и-и-и, – нехорошо протянул Кривой Ярил. – Как бы потом пожалеть не пришлось, слезами горючими не умытися!
– Да пошел ты! Тоже мне, Мюллер выискался.
– Как знать, как знать… Девка у тя в шатре – не Ефрема-своеземца раба ли?
– Твое какое дело? – вспылив, Миша сжал кулаки, и Ярил опасливо попятился.
– Не ярись, не ярись, паря… Ухожу уже… И все ж таки – зря.
Михаил ничего не сказал, направляясь к шатрам.
– Помни, – прохрипел вслед Кривой Ярил. – Мишиничи два раза не зовут!
В шатре было все так же тепло, уютно. Даже комары не зудели – ну, под утро их обычно меньше становится. Миша стянул футболку, улегся, обняв «рабу».
– Не спишь, господине? – девчонка прижалась к нему всем телом.
– А ты что проснулась? Рано еще. Спи…
– Что-то ты задумчив, господин мой.
– А ты что, видишь, что ли?
– Чувствую… Бабка моя ворожеей была.
– Ишь ты, ворожеей… – Михаил погладил девушку по плечу. – А, может, и ты ворожить умеешь?
– Может, и умею. Хочешь, тебе поворожу?
– Лучше скажи, как поскорее до Питера добраться?
– Питер… Странное имя. Немецкое?
– Слушай, да ну тебя! Ты когда нормально-то говорить начнешь, чудо? – озлился Миша.
– Прошу, не гневайся, господин, – Марья отпрянула, задрожала. – Я ж вижу – ты хороший, добрый… Возьмешь меня с собой – буду тебе всю жизнь служить, ровно псица верная.
Михаил не выдержал, хохотнул:
– Лежи уж, псица…
Снаружи вдруг раздался звук рога. Сразу все вокруг зашумели, повылезали из шалашей и шатров, послышался смех, веселые крики, прибаутки.
– Эх-ма, скоро дома будем!
– Домой-то путь – куда как быстрей, нежели из дому.
– Скоро, скоро увидим Святую Софью!
– Эй, Мисаиле, вставай!
Сбыслав. Поднялся уже.
– Встаю, встаю, дружище…
Выбравшись из шатра, Михаил улыбнулся приятелю, поблагодарив за «подарок».
– Что, понравилась раба-то? – сын тысяцкого Якуна расхохотался. – Пригожа дева… До Новгорода доведешь, там продашь с выгодой.
– А может, себе оставлю? – поддержал шутку Миша.
Сбыслав, однако, взглянул на него со всей серьезностью:
– Не стоит ее оставлять, друже. Деву мы тебе другую найдем, невесту присмотрим, уж тут-то не сомневайся. А рабу посейчас вели связать к возам, не дай Боже, в воду бросится – уплывет, стрелой не достанешь. Ты ж – в нашей лодье?
– В вашей… Ха – в ладье! Хорошо хоть, не на лошади!
– Что, коней не любишь?
– Коней люблю, верхом – не люблю. Лучше уж на телеге.
Михаил за все время реконструкций так и не выучился как следует держаться на коне, мало того, лошадей как-то даже побаивался, не испытывая к ним особой приязни.
– Порастрясешь кости-то на телеге, – снова засмеялся Сбыслав.
Он было повернулся, да Миша ухватил за плечо, молвил негромко:
– Слышь, ко мне тут Кривой Ярил с утра подходил, разговаривал…
– О! – Сбыслав поднял вверх указательный палец. – А я тебе что говорил? Должен был подойти, лиса хитрая.
– Не понимаю, – Михаил потер виски. – На что я вам всем сдался? Что – такой уж сильный боец?
– Ох, и говор у вас, с Заволочья… Не сразу и разберешь. Тут дело не в том, что воин ты хоробрый, таких ведь много, – понизил голос сын тысяцкого. – А вот в Новгороде ты – чужой. Никто тебя не знает, никто про тебя не слыхал – то может быть полезным.
– Ага, – уязвленно отозвался Миша. – Не у Мишиничей с рук есть, так у вас…
Сбыслав вдруг расхохотался и, подмигнув, хлопнул приятеля по плечу:
– Так у нас-то слаще! Ну, пошли, друже, к пристани… А рабу-то все ж таки привяжи… Хоть и лес кругом, чаща… А все ж так надежнее.
Привязывать Марью Михаил, конечно, не стал – а, наверное, надо было бы – просто так, прикольнуться. Вот, фотоаппарат с собой был бы – привязал бы точно! Но, увы, фотоаппарат – у Веселого Ганса, а сам Ганс… черт его знает, где? Хотя… догадаться не трудно – сидит, небось, дома, в Питере, пиво хлещет. В Питере… А он-то, Михаил, как, зачем здесь? На какой-то большой лодке, с какими-то… психами… точно – психами, уж больно увлеклись игрою… или… Или это совсем не игра? Ну, тогда не они психи, а он, Миша.
Места по обоим берегам тянулись унылые, не за что зацепиться взгляду. То лес густой, то болотины; веселые, поросшие зеленой травою и разноцветьем, полянки попадались лишь изредка. Миша сидел на корме, рядом с кормщиком, и большую часть пути просто дремал – после такой-то бессонной ночки… надобно сказать – весьма приятной, да-а-а…
Кормщик оказался знакомый – Парфен, – да еще Сбыслав не забывал, частенько усаживался рядом – с шутками, прибаутками, песнями. Весело ехали! Вот только – куда? В Кировск? В Ладогу?
Все так же тянулись кругом леса – бесконечные, глухие, дремучие… И никаких знакомых звуков: ни бензопилы, ни поездов, ни машин. Даже деревни попадались редко, а те, что попадались, напоминали тщательно стилизованные под старину хутора – с заборами-частоколами, с бревенчатыми избами, амбарами, постоялыми дворами.
Верная раба Марья покорно сидела у мачты, почему-то не смея подходить к Михаилу ближе… может, Сбыслав ей что сказал? Кривой Ярил прохаживался на другой лодье – его хорошо было видно, почти рядом с князем стоял, князь же – не похож, ой не похож! – несмотря на победу, угрюмился и посматривал вокруг насупленно, строго.
А комарья-то было кругом – у-у-у!!! А еще нещадно била мошка – мелкая, гнусная, кусачая. А днем – по жаре – слепни и оводы. Это только горожанам, лежа перед телевизором на диване, почему-то кажется, что на реке ужас до чего хорошо и мило! А на самом-то деле… Без спреев и мазей нечего и соваться! Миша чесался уже, словно месяц не мылся.
Так, в пути, прошло пару дней, во время которых секса с «рабой» так больше и не случилось – негде, – хоть и возвращались домой с победой! А в последний – как оказалось – день плыли и ночью – по озеру, надо полагать – Ладожскому. И тоже все пусто! Ни катерка, ни браконьеров, ни вертолета! А вот с утра…
С утра выплыли в устье широкой реки… Волхов? Да, наверное… Однако же, где…
И вот тут-то Михаил обалдел полностью! Ладно, дружина, князь, ладно – попадавшиеся по пути хутора-деревни, но здесь… Здесь был целый город! Большой, красивый, древний! Словно декорация к какому-нибудь историческому фильму! Высокий вал, бревенчатые стены, башни, внутри – каменная крепость, церкви. За стенами, за воротами виднелись дома, целые усадьбы, пристани, люди… Господи… Быть этого не может! Не может быть!
А кораблей, кораблей-то сколько!
И радостные крики, крики, крики! И колокольный звон поплыл над городом осязаемо-малиновым искрящимся облаком.
– Слава Святой Софии, почти что дома!
– Эй, ладожане! Девки-то ваши красны ли?
– А с победой идете ль?
– С победой, с победой! Да что вам, по князю не видно?
Ладьи степенно подошли к пристани. Князь – и все вслед за ним – важно крестясь, сошли на берег, приветствуемые собравшимся народом – словно сошедшим с кадра исторического фильма.
Слава Святой Софии, слава! Слава благоверному князю-заступнику!
Михаил тоже шептал, крестился… Даже закрыл глаза – а вдруг да пропадет все? Нет, не пропадало.
Оказавшийся рядом Сбыслав шутливо ткнул кулаком в бок:
– Господи, скоро дома будем, в Новгороде!
Живописно одетый народ, совсем по-киношному подкидывал вверх шапки и что-то радостно орал.
– Слава благоверному князю! Святой Софии слава! Славься, Господин Великий Новгород, славься!
Тут долго времени не провели, поплыли дальше… дальше… Перетянули ладьи через пороги – упарились!
А потом опять, как в кино.
Снова город! Огромный… Со стенами, с башнями, с усадьбами-садами… И с собором, в котором Михаил сразу узнал новгородскую Святую Софью…
И снова тот же – киношный – народ…
Господи, да что же это такое делается-то, а?!
Под восторженные крики воины сошли в город, растеклись по мощенным деревянными плахами улицам, мимо церквей, мимо усадеб, мимо яблоневых и вишневых садов… Да-а… как во сне все.
Подойдя к каменной крепости – детинцу, – снова миновали ворота, оказавшись на Софийской площади, у главной городской церкви. Михаил смутно припоминал, что, кажется, здесь собиралось вече… или – на Ярославовом дворище? А черт его, сейчас и не вспомнить, да и не вспоминается что-то… Нет, ну… Не может быть!!!
Князь между тем обнимался с какими-то богато одетыми людьми.
– Вишь, тот, дородный – посадник, Степан Твердиславич, – негромко пояснял Сбыслав. – Рядом с ним – бояре именитые – Онциферовичи, Михалковичи… В клобуке – Спиридон-владыко… А вон и батюшко мой, Якун-тысяцкий! Эх, друже, сейчас вот помолимся, да гульнем! Три дня гулеванить будем.
Михаил рассеянно расхохотался:
– Ну, это запросто…
Не может такого быть! Быть не может! Но вот есть же! Князь Александр, посадник, бояре, архиепископ, народ весь этот ликующий – толпа целая… Есть! И все настоящие, живые – потрогать можно. Да и не потрогать – от стоящего рядом парня так несло чесноком и навозом… Хоть затыкай ноздри!
– Слава благоверному князю!
– Новгороду Великому, Святой Софии слава!
После общего моления, участники похода наконец стали расходиться. Улучив момент, Сбыслав подвел нового приятеля к отцу, поклонился:
– От, батюшка, друг мой – не он бы, так, может, не стоял б язм сейцас пред тобою!
Михаил тоже поклонился, приложив руку к груди. Вышло довольно неуклюже, но тысяцкий Якун, похоже, не обиделся. Ну еще бы!
– Рад, рад гостю. Откель сам?
– С Заволочья, своеземец, – отозвался за Мишу Сбыслав.
Тысяцкий расхохотался, пригладил окладистую бороду:
– Знаем, знаем, какие в Заволочье своеземцы! Всего и землицы – что вокруг избы: сами пашем, сами сеем, что спроворим – то едим.
– Вот-вот, – Сбыслав обнял Михаила за плечи. – Мыслю, он бы и у нас неплохо прижился. Воин умелый! Хоробр!
– У нас? – Якун пожевал губами и внимательно посмотрел гостю в глаза. – Поглядим. Поговорим вечерком. Я тут посейчас задержусь, с князем да господою, а вы на усадьбу езжайте. Там уж столы накрывают.
– Вот это хорошо, что столы! – Сбыслав радостно потер руки и с силой ударил Мишу в плечо. – Ну что, друже?! Пировать едем! Эй, слуги… давай сюда жеребца того, белого… Поскакали, дружище!
Легко сказать – поскакали… Миша едва из седла не вылетел, хотя конек и казался смирным. Хорошо, хоть года два назад пару раз посидел в седле… кое-что помнил… но плохо. Ехал, скукожившись, по сторонам не глядя – как бы с седла не упасть, не убиться…
Не убился… Ну, слава тебе, Господи!
Огороженная нехилым частоколом усадьба тысяцкого Якуна занимала обширное пространство на перекрестье двух улиц и, кроме трехэтажного господского дома и обширного двора с различного рода постройками, имела еще и сад-огород, и выпас, на котором паслось целое коровье стадо. Богато жил Якун, что и говорить, не всякий боярин такую усадебку мог себе позволить, не всякий… Однако ж, как помнил Михаил, ни один «житий человек» – то есть землевладелец незнатного происхождения, скажем, выходец из среды разбогатевших ремесленников или купцов – по своему общественному положению стоял куда ниже боярина, даже самого захудалого владельца какой-нибудь отдаленной вотчины хоть в том же Бежецком Верхе или еще где-то у черта на куличках. Такая уж была градация в обществе – сначала шли «лучшие – вятшие – люди» – бояре, затем – «житьи», а уж потом – «молодшие или черные» – все прочее население. Потому «житьи» бояр не любили и сильно им завидовали. Было с чего!
Тысяцкий не напрасно говорил про столы. Столы – ломились от яств, и это не было пустым словом, – Михаил ясно видел, как прогнулись тяжелые доски столешниц. Поста, слава богу, никакого не было, а потому и дичи, и всякого мяса, и хмельного питья имелося вдоволь – хоть упейся-укушайся! Разномастные каши с мясом и мясною подливою, жаренные с яблоками гуси и перепелки, смородиновые кисели, пироги-рыбники и простые – со всякой прочей снедью, а еще щи с кислой капустою, ушица налимья, ушица карасевая, окуневая, с лососью. Ну и жаренная на вертеле рыба – ух, и вкусна же – куски большие сочные, прямо-таки во рту таяли…
– Кушай, кушай, друже, – улыбаясь, приговаривал Сбыслав. – Эй, челядин… Найлей-ко!
Пили из больших серебряных кубков – не только пиво, бражку, мед, но и привозное вино – мальвазеицу. Пили в больших количествах и не особо пьянели, чай, мед с брагой – не водка паленая, да и правду говорят, что закуска лишний градус крадет.
Миша от удовольствия аж глаза закрыл да прогнал смурные мысли – сначала поесть как следует, а уж потом думу думать! Глаза разбегались – и не только от яств. Посуда на столах – золотая, серебряная, лавки-скамейки резные, узорчатой тканью покрытые, в окна – свинцовые, со слюдой, переплеты вставлены, божница-киот – оклады все в золоте, лампадка зеленым огоньком светится. Да уж, не бедно жил тысяцкий Якун, совсем-совсем не бедно!
Окромя молодого хозяина и гостя, за столом сидела дородная женщина в вышитом затейливой вязью убрусе – Сбыславова матушка, и другие родственники – младшенькие братья-племянники да девчонки – сестры-свояченицы и прочие. Девки пересмеивались, переглядывались, выпивали… и, вопреки всем представлениям Михаила о затворничестве древнерусских женщин, вовсе не чувствовали себя в чем-то ужатыми, скорее даже, наоборот – развеселясь, песни запели, почему-то – про дождь:
Дождик, дождик, пуще,
Дам я тебе гущи,
Хлеба каравай,
Сильней поливай!
Видать, давненько дождя в Новгородской земле не было.
Сбыслав о битве рассказывал, а как же! Да так цветисто у него выходило! И не битва даже была – целое побоище. И рыцарей-то шведских – «без числа», и князь-то громил всех за милую душу, и – вот он, гостюшка! – мечом махал, дай бог каждому…
Девушки слушали, перешептывались, а, как матушка утомилася, да, стол благословив, почивать отошла, с вопросами навалились: а правда ли, что сам Биргер-королевич войском тем управлял? А шнек свейских много было? А погибло сколько? А полон? Много ли рыцарей взяли?
Ну и про гостя тоже расспрашивали: с каких земель, да женат ли, да сюда ли надолго?
Узнав, что не женат, дружно сказали – женим!
Ближе к вечеру явился батюшка, тысяцкий Якун. Бровью с порога повел: смело с лавки девок, сразу и глазенки погасли, и дела какие-то нашлись неотложные… Видно, держал Якун свое семейство строго.
Сели. Ухмыльнулся в бороду, серебряный кубок поднял…
За победу выпили, за Святую Софью, за благоверного князя. Миша уже пить еле мог, а уж от еды – и вообще воротило. А Сбыслав да все его домочадцы – ну молодцы – как ни в чем не бывало в три горла кушали, не давились!
– Смотрю, дружок-то наш утомился, – произнес с усмешкой Якун. – Велю проводить в опочивальню… А о деле и завтра поговорим.
– Верно, батюшка, – Сбыслав поставил кубок. – Пойду, самолично провожу…
А дальше Михаил мало что помнил – утомился, и так уже за столом носом клевал, а как почувствовал под собою постель, травами душистыми накропанную, так и уснул тут же, едва голова склонилась.
А проснулся – Веселый Ганс его за плечо тряс!
– Эй, Миха, вставай, чего разлегся?!
Миша глаза раззяпил – боже ж ты мой! Это где ж он? Похоже, что в камере! Стены серые, спит на голых досках, да еще и дверь железная – заперта.
– Вася, мы где с тобой?
– В ментовке, где же еще-то? Не помнишь, что ль, вчера побуянили?
– Побуянили? – Михаил уселся, скрестив ноги, и почесал затылок. – Нет. Не помню.
– Ну как же! Помнишь, водку мы с тобой на бережку пили?
– Водку – помню.
– И девка еще была…
– Девку – не помню…
– Ну, такая еще, в старинном платье…
– А-а-а-а!!! Гопники еще к ней приставали… Вспомнил!
– Вспомнил, вспомнил, – передразнил Веселый Ганс. – Колом только их не надо было бить…
– А что, я их колом, что ли?
– Ну да – выдернул из забора жердину и погнал… Вот нас с тобой и забрали! Да… девчонка та нас отмазывала… браслетик, вон, тебе подарила…
– Браслетик? Какой браслетик?
Михаил посмотрел на запястье… ну да, вот он… Желтовато-коричневый, витой, в виде змейки… Постойте-ка! Так он же сломался, браслетик-то! А тут вот – целый… целый…
– Слушай-ка, Ганс…
Миша поднял глаза… и обмер – никой не Веселый Ганс перед ним сейчас был, а… сын тысяцкого Сбыслав Якунович. Кудрявый, улыбчивый, правда, немного бледноватый… видать, вчера тоже малость того, укушался…
А вокруг – не камера, а… горница, что ли?
Черт побери!!!
Михаил рывком поднялся.
– На вот, испей, – протягивая глиняный кувшин, ухмыльнулся Сбыслав. – Пей-пей, тут квасок кисленький, с похмелья – славно.
Миша сделал пару долгих глотков – и в самом деле, славно!
И вспомнилось сразу все… Битва, путь… рабыня!
– Слышь, Сбышек… А куда Марья-то делась? Ну, девчонка та, помнишь?
Сын тысяцкого кивнул:
– О рабе своей спрашиваешь? Не беспокойся, она с челядинками… На днях продадим на торжище от греха – что выручишь, твое!
– Продадим? – Михаил помотал головою. – А оставить ее нельзя?
– Да не желательно бы… Пересуды пойдут всякие… Тебя ж оженить надо!
– Оженить?! Бррр!!!
– Ладно, оставим пока рабу твою, – ухмыльнулся Сбыслав. – А я к тебе вот зачем… Батюшка посейчас не придет с беседою – в господу уехал. А вот с монастыря Юрьева монашек приперся – про битву выспрашивать, игумен, вишь, ему все точнехонько записать велел. Наши тут ему много чего наплели… теперь твоя очередь. Посейчас пришлю… Токмо ты уж не сильно ему ври-то… так, как все…
Весело подмигнув, сын тысяцкого вышел, не прикрыв за собой дверь.
Браслет, господи!!! Сон-то – в руку! Вот с чего все началось-то! С него, с него, с браслета! Надел на руку и…
– Дозволишь ли войти, господине?
– Войти? А ты кто? – Михаил непонимающе посмотрел на возникшего на пороге востроглазого паренька лет четырнадцати, в черной монашеской рясе, с тоненьким ремешком, перехватывающим копны нечесаных соломенных волос.
– Я-то? А Мекеша-книжник, – мальчишка поклонился в пояс. – С обители Юрьевой батюшкой игумном послан, дабы…
– А, – вспомнил Миша. – Это про тебя, значит, Сбыслав только что говорил. Летопись писать будешь?
– Что, господине?
– Ладно, давай спрашивай!
Испросив разрешения, монашек уселся на лавку и вытащил из переметной сумы листы бересты и металлическую палочку – писало. Все правильно: сперва – на черновик, на бересту, а уж потом – после правки игумена – и на пергамент, да в переплет – вот и готова летопись.
– Мне уж мнози про битву рассказывали, – пояснил Мекеша. – Теперь бы токмо уточнить малость.
– Давай уточняй, – махнув рукой, Михаил вновь приложился к кувшину.
– Вначале – о кораблях, о шнеках шведских… Сбыслав Якунович сказал – их тридцать три тысячи было?
Миша поперхнулся квасом:
– Тридцать три тыщи? Ну, это Сбышек того, погорячился…
– А сколько тогда?
– Да черт его… не считал…
– Напишу – тысяча…
– Ну, как знаешь. Пиши. А вообще, что там у тебя записано-то?
Книжник улыбнулся:
– Посейчас прочту… Вот: Гаврила Олексич, боярин, сказывал – «народу свейского полегло без числа – и лыцари, и кнехты, и мнози… бискуп свейский Спиридон убиен бысть… наших же потерь – два десятка!
– Лихо! – поставив кувшин на пол, Михаил хлопнул себя по коленкам. – Куда там российскому телевидению! Ты читай, читай, Мекеша… очень интересно – что у тебя еще такого написано?
– Коль велишь, господине, чту далее… «Александр-княже самому королеве възложи печать на лице острым своим копием…», то мнози видали.
– Так-так уж и «мнози»? – с усмешкой усомнился Михаил.
– О том воин один, Парфен, говорил – что, мол, мнози… А сколько именно – не указывал. Так сколько, господине?
– А я почем знаю, фальсификатор юный? Пиши уж, как пишется… Что еще Сбыслав Якунович наговорил?
– Как воевода Гаврила Олексич пьяным-пьяно с лошади свалился… прямо с мостков – в воду. Сам-то Гаврила Олексич такого не припомнит…
– Да уж – с чего бы его на мостки-то верхом понесло?
– Может, на шнеку свейскую хотел взобратися?
Вот! Михаил чуть было не захохотал во весь голос! Вот так вот и писались летописи – «со слов очевидцев» да с подачи самого летописателя, еще и игумен потом откорректирует, да так, что только держись, да потом переписчики чего наврут, недорого возьмут, вот и получится нетленка – хоть на «Звездный мост» отправляй, есть такой конвент фантастики. А профессура-то потом невесть по чему диссертации пишет, докторские защищает, нет, чтоб вилку-то взять, да лапшу с ушей снять, на чужие не перекладывая…
– Не могу вот понять – как королевича звали? – потупив очи, честно признался Мекеша. – То ли Биргер-воевода, то ли Ульф-Фаси – ярл? Каждый по разному бает… Вот я и написал – королевич – чтоб не соврать зря.
– Это ты молодец, постарался. Слушай, а ты под каким летом все это записываешь?
– Известно под каким, – усмехнулся отрок, – под нынешним, шесть тысяч семь сотен сорок восьмым от сотворения мира Господом нашим!
Ну понятно… Тысяча двести сороковой год… Тринадцатый век… Господи!!! Впрочем, что и следовало ожидать, несмотря на разные там – «не может быть»! Вот ведь, может, оказывается. Если не брать в расчет того, что весь город – психи. Ну, не могут же все разом с ума посходить! А, значит, значит… Эх, что и думать-то теперь? Да ладно думать – что делать?
Летописец времени отнял немного – быстренько что-то записал на берестиночке, поклонился с улыбкою, да и был таков – мол, еще многих расспрашивать. Ну-ну… иди, паря, работай, ври дальше… на радость Академии наук Российской!
Едва монашек ушел, как в дверях возник рослый челядинец с охапкой шмоток в руках. Поклонился, сложил шмотки на лавку аккуратненько:
– То от молодого хозяина подарок!
Ага, от молодого хозяина, значит? Ох, любит Сбыслав подарки дарить! То девку-рабу подарит, то вот одежонку… Впрочем, одежонка как раз сейчас и не помешает – в кольчуге все время ходить не будешь, а в футболке стремно. Так… Что тут принесли-то?
Порты синие, с полосками, ага… Рубаха белая, тонкого полотна – льняная, нижняя. Рубаха верхняя, длинная, добротного сукна, с вышивкою, желтая… нет, скорей, желтовато-коричневая… Как браслет! Браслет, чтоб ему пусто было!!!
Одевшись, Миша натянул на ноги черевчатые, без каблуков, сапоги, подпоясался шелковым поясом – эх, хоть куда парень! Прямо жених писаный, красавчик, хоть сейчас к невесте… к невесте…
С браслетом бы разобраться, да и вообще… Как отсюдова выбраться-то? А вдруг – никак? Нет, не может быть, чтобы никак, ведь должен же быть хоть какой-то выход, обязательно должен… Девка та, в старинной одежде, она ведь, верно, тоже как-то не в свою эпоху попала… вот из этой! Значит, можно уйти, можно. Браслет… в нем ко всему ключ… скорее всего, иного-то, пожалуй, и не придумаешь… Браслет…
Пройдя светлыми сенями, Михаил вышел на крыльцо – на обширном дворе усадьбы уже трудилась челядь: кто-то кормил гусей и уток, кто-то гнал на выпас отару овец, кто-то подметал, кто-то что-то тащил, копал, строил… Да уж – феодальный строй в действии – все зависимые люди при деле. Интересно, ему-то, Мише, какое здесь дело найдут? Неужто – ратное?
С делом разъяснилось сразу после обеда, когда вернулся на усадьбу хозяин – тысяцкий Якун. Все, как и предполагал Михаил – его вербовали в зависимые люди, как сказали где-нибудь в королевстве Французском – в вассалы, однако, тут понятия такого не было – просто в дворню, в зависимость по ряду – в рядовичи! Хорошо – не в холопы. Тут же ряд и составили – четко прописали, что Мише надлежит делать – уж, конечно, не пахать, не сеять, не прислуживать, а «исполнять службу ратную живота не щадя, и еще службу тайную, о чем укажут». Службу тайную… интересно…
Подписал, согласился – деваться некуда, – не выжить современному человеку в средневековье одному без поддержки и покровительства, не выжить. А так… Говоря шпионским штилем – легализовался. Своим стал. Ну почти своим…
За новый ряд и выпили – теперь уж и Сбыслав – дружок называется! – и тысяцкий Якун поглядывали на него снисходительно, по-хозяйски, учили уму-разуму. Михаил сдержанно кивал, соглашался, а куда деваться, он теперь не сам по себе, а зависимый от хозяина человек – рядович! Хоть и не холоп, а все ж подчиняться должен.
Но нет худа без добра (как, впрочем, и добра без худа) – получил Михаил и место жительства, можно сказать – прописался. Адрес простой – Новгород, Неревский конец Софийской стороны, угол Великой и Кузьмодемьянской, усадьба тысяцкого Якуна. Не спутаешь, хоть заказные письма пиши!
Избу на дворе выделили – небольшую, однако, по питерским меркам – хоромы! Метраж более чем приличный, и все, как полагается – горница на подклете, по-черному печь, лавки, полати. Даже сундук – и тот имелся.
– Ну, вижу – по нраву! – довольно улыбался Якун. – Дай срок, оженим тебя… Хорошую девушку сыщем… но уж и ты, паря, не подведи… Завтра с тобой да со Сбыславом в господу поедем… Дела-то нехорошие в Новгороде Великом творятся – бояре князя прогнать замыслили… Власти, грят, у него слишком уж много! Нам, житьим людям, то ох как не на руку… Пусть бы и бояре и князь… друг друга бы жрали поедом!
Вот оно! Михаил опустил глаза – вот оно, как, оказывается! То-то об изгнании Александра из Новгорода в учебниках и монографиях говорилось как-то невнятно, вскользь, без всяких подробностей… Теперь вот в эту бучу самому лезть… Только – надо ли? Головенку оторвут – враз. А никуда не денешься – ряд-то подписан… хм… рядович!
Глава 6
Лето 1240 г. Господин Великий Новгород
Закуп
Аже господин переобидить закоупа, а оувидить купу его или отарицю, то ему все воротити, а за обиду платити ему…
Михаил совершенно правильно сообразил – зачем он так понадобился тысяцкому и «житьим людям». Взяли его под свою руку, естественно, как выразился Сбыслав – «не токмо добра ради». Своеземец из дальних земель, ни с кем не связанный, никого в городе не знающий, умелый воин, да еще и смел, и не дурак в общем-то… Как такого не использовать во всякого рода интригах? «Житьим людям» – особенно тем, кто, пожалуй, и побольше бояр землицы имеет – очень уж знать хочется, что там эти самые бояре замышляют? Тем более, сейчас – когда положение князя Александра, несмотря на победу на Неве, как-то сильно быстро стало уж больно неустойчивым. Недели не прошло, как во все колокола звонили, князя да дружину славили, и – на тебе, уже совсем другие слухи по всем концам новгородским пошли. Дескать, и неуживчив молодой князь, и властолюбив, и – страшно сказать! – на казну новгородскую да земли зарится! Такому бы сказать – путь чист, – да, чем скорее, тем лучше.
Миша, как историк все-таки, помнил прекрасно, что почти сразу после Невской битвы вышибут Александра из Новгорода, точно вышибут, вот сейчас прямо… Но вот – за что? Составители научных – и не очень научных – монографий отвечали на этот вопрос уклончиво, а то и вообще игнорировали. Ну, выгнали и выгнали защитничка единственного – бояре, они, псы такие… Таким вот образом историки-марксисты мыслили… ну и житьи новгородские люди заодно с ними.
Бояре-то, понятно, псы… Но вот что конкретно умыслили? Супротив князя копают, понятно, с ними еще и купцы – «заморские гости» – те, что с немецкими странами торговлишку ведут. Не хотят с немцами ссориться, а Александр-князь совсем другую политику ведет… оно им надо? Да и власть, власть… уж точно сказано – властолюбив! Да и как же иначе – ведь князь же! Хоть и молокосос двадцатилетний – а князь! Хотя и насчет молокососа… в эти-то времена лет с тринадцати-четырнадцати уже считалися вполне даже взрослыми, а следовательно, по-взрослому себя и вели… так что, по местным меркам, двадцатилетний князь – человек уже вполне зрелый и опытный, это в России-матушке – в той, будущей России – двадцатилетние оболтусы все подростками считаются, инфатилы долбаные мать их… Сталкивался Михаил с такими еще в фирме… Мамы-папы-дедушки на теплое местечко устроили, работать сии «мальчики» не хотят, не умеют и не любят, хотят только денег, как они выражаются – «бабла», которое тут же спускали на красивые игрушки – машинки – ночные клубы, девочек – в общем, на все детсадовские радости. Да черт, конечно, с ними, на что они там все тратили – работали б как следует… так ведь нет! Полная безответственность! А зачем что-то делать, в какие-то скучные непонятные вещи вникать, когда прямо в офисе можно повеселее время провести – кофе попить, покурить, поржать, в «одноклассниках» пошариться… А выгонят? Да и ладно – мамы-папы-бабушки в другую фирму пристроят. Вот такие были… работнички. Хорошо – кризис, многих вытурили… А, впрочем, ладно… с чего бы это Михаил молодых балбесов вспомнил? Ах да… о князе думал. Не юнец князь, хоть и двадцати лет еще, пожалуй, нету… По-местным меркам – человек, конечно, еще молодой, но вполне зрелый. И своего – по всему видать – не упустит. И не только своего… В Новгороде Великом князь – человек служебный, для войны, для суда верховного, ну а насчет верховной власти – шутишь! У Новгорода своя власть есть – посадник, тысяцкий, Совет господ – бояре именитые, «сто золотых поясов» – ну и вече, конечно, собрание городское. Понятно, бояре там первую дудку дули, а «житьи люди» и «гости» богатые им конкуренцию старались составить. У аристократов-бояр – власть, князь тоже власти хочет – вот пусть бы они и дрались, интриговали – именно так и рассуждали «житьи», так что князь был бы им сейчас нужен.
Напрасно надеются… Михаил усмехнулся. Хотя… сейчас уйдет, через год позовут – явится, репрессии начнет против тех, кто за «немцев». Хэ! А хорошо все наперед знать, однако… Только пока какая самому от этих знаний выгода? А никакой! Браслет, браслет искать надобно… мастерскую…
Михаила инструктировал лично хозяин, тысяцкий. Все подробно обсказал – как и куда идти, что говорить, и что делать… Договорились и о связи – это уже со Сбыславом. По ходу дела понял Миша – на долгое время его внедряют, Штирлица хотят сделать, мать их… Ну и черт с ними, Штирлиц так Штирлиц! Обжиться – пусть даже и так, в шпионстве, да свои дела делать. Обжиться – да… Главное, по-другому-то никак не выйдет, делать то, что прикажут, надобно – а как иначе выжить? Ну, допустим, послать всех, да сбежать – а потом что? Где жить, что кушать? В таксисты идти, ха? Что он, Миша, умеет-то такого, чтобы здесь пригодилось? Мечом махать? Ну, так это уже пригодилось – вона… К другому кому наняться – воином – так не факт, что лучше будет, может даже – и много хуже. Здесь хоть Сбыслав – вроде как друг… Да еще эта Марья… Ну и привязчивая же девчонка! Здесь ее, правда – в работу: полоть, поливать, стирать – а она и расцвела вдруг! Похорошела вся, по воскресеньям – в платье новом – из холстины, но чистое, красивое, с вышивкой – бусы на шее дешевые, но тоже ничего, сверкают зеленью изумрудной… как и глаза… А красивая девка! Сбыславов подарок… тьфу… Пришлось ведь дружка уговаривать, чтобы «холопку» оставить… Сын тысяцкого разрешил, конечно… правда, нахмурился, предупредил – «кто на рабе женится, сам робичич» – по закону так. Женится… Ага, как же…
Сбыслав ухмылялся:
– Если хочешь, пусть в твою избу раба изредка наведываться будет… тайно… Хоть и грех то… После невесту тебе сыщем, из наших… такую, чтоб не стыдно. От рабы своей тогда избавься… Ну, время еще есть.
Марья так и жила в людской, вместе с остальными девушками-челядинками, на Мишу при встрече поглядывала, кланялась, однако ж в избу его к ночи не просилась, а приказать самому Михаилу вдруг стало стыдно – экий рабовладелец выискался. Да и сколько девчонке лет… шестнадцать хоть есть ли? Говорила, что больше – врет, явно врет! Хотя здесь в тринадцать-четырнадцать замуж выходят, потом рожают каждый год – кто ж позволит бабе пустой простаивать? Детская смертность высокая, а помощники в доме всякому нужны, и чем больше – тем лучше. Патриархальная семья, аграрное общество – что уж тут говорить-то?
В общем, непонятные отношения были сейчас у Михаила с Марьей – он и сам вроде как теперь человек зависимый – рядович, – а она, уж так вышло – его имущество. Собственность. Велик соблазн, но… Он же, Михаил Сергеевич Ратников – человек, а не похотливый козел! Ну, было раз… не сказать, чтоб по принуждению, а сейчас… совсем другая ситуация сейчас, и зазвать Марью на ночь в избу, как ни крути – подло. Да и не до того стало…
В корчме на Лубянице – что на Торговой стороне, близ площади-торга – на Ильин день, в честь праздника, подавали свежее, недавно сваренное пиво. Хорошее оказалось пиво, вкуснющее, Миша уже третью кружку – деревянную, верно, литра полтора объемом – выкушал и еще хотелось. Деньги были – корову только что на Торгу продал, так что гулеванил теперь, можно сказать, на свои кровные «белки»-вервицы. Не было сейчас на Руси мелкой монеты, как, впрочем, и крупной, не считая немецких и старых арабских дирхемов. Как помнил Михаил с института – «безмонетный период». Крупные сделки гривнами серебра обеспечивались, а мелкие – чем придется – беличьими шкурками, бусинами, медными колечками или – тоже медной – византийской монеткой, у кого таковые имелись.
Корова, ясно, была не Мишина – тысяцкого Якуна. Тощий такой нетель, давно уже забить собирались или продать – вот как раз и сгодилось. Для, так сказать, более правдивого вхождения в образ. По тщательно разработанной Якуном легенде, Михаил – бедный однодворец, пришел вот в Новгород единственную коровенку продать, поскольку с год тому назад сгорели в лихоманке и жена, и чады-домочадцы, а все хозяйство, стало быть, пришло в полное – полнейшее! – разорение. А он, Михаил, оставшись бобылем, взял последнюю коровенку да отправился в город – искать не счастья, а хотя бы пристанища.
– Может, в артель какую возьмут, плотником, – жаловался Миша соседям по рынку – таким же, как он, горемыкам, молодым – лет по шестнадцати, парням с похожей судьбою. Один – рыжий светлоглазый Мокша – торговал лично подстреленную в лесу дичь – куропаток и рябчика, второй – чернявый, похожий на грека, Авдей – пытался продать почти что не ношеные лапти.
– А вот, налетай, лапоточки лыковые, новые…
Рябчика-то с куропатками быстро взяли, а вот на лапоточки не налетали чего-то, может быть, потому что совсем близехонько – через рядок – как раз и торговали лаптями, корзинками, туесами, коробами разными и всяким прочим плетеньем. Правы люди – уж если и покупать лапти, так новые – стоят дешево, снашиваются – месяца за два… ну, это как ходить.
Миша, в отличие от босоногих парней, был обут в кожаные постолы с обмотками и высокой оплеткой. Постолы выглядели уж о-очень сильно поношенными, как и вся прочая одежка – зипун, порты, длинная, до колен, рубаха… между прочим, шелковая, но, увы, давно потерявшая и вид, и блеск. В общем, такой вот образ человека, некогда имевшего кое-что, но ныне пришедшего в полный разор.
– Говор у тебя цудной, Миша, – еще на рынке заметил Авдей. – Издалече?
– Вообще-то – с Заволочья.
– Поня-а-атно.
Михаил уже, конечно, попривык к Новгороду, но все же, все же смотрел по сторонам, широко раскрыв глаза, что провинциалу с какого-то там Заволочья было вполне даже простительно. Ничего не скажешь, красив город, хоть и мало еще каменных строений – всего несколько храмов да стены детинца на Софийской – а все же, все же… Улицы бревнами – а кое-где – и брусом – мощенные, чистые, усадьбы за частоколами ладные, аккуратные, с высокими домами в два-три этажа, с резным узорочьем, с крышами из серебристой дранки… ох эти крыши… особенно сейчас блестели – ну чистое серебро. Денек-то выпал теплый, не дождливый, но и не ярко-солнечный, а такой, с серебристо-облачным небом, словно бы озаренным неким матовым сиянием, как оклады на древних иконах. Сияние это отражалось в многочисленных озерцах и ручьях, и конечно же – в Волхове, седом батюшке Волхове, без которого – уж всяко – не бысть бы великому граду, не бысть…
А зелень вокруг! Прямо здесь, в городе. Яблоневые и вишневые сады, смородина, выгоны – целые луга, прямо здесь, в городе, вот, хоть у многоводного Федоровского ручья – ах, а цветов, цветов сколько! Пушистые – дунь – и нет – одуванчики, розовый вкусный клевер, и все оттенки голубого и синего – васильки, колокольчики, фиалки… да, еще иван-чай – фиолетово-розовый, налитой, душистый, а еще ромашки – девушками на гаданье «любит, не любит, плюнет, поцелует», и желтизна-желтизна – лютики. Красиво… глаз не оторвать прямо.
А воздух… воздух такой, что, кажется, пить его можно. Даже не пить – хлебать большими деревянными ложками.
Ну и народу соответственно – много, день-то праздничный. В церквях колокола – поют, гудят, заливаются! Боом, боом… – басом, солидно – на Софийской звоннице, красивым баритоном – в церкви Богоявления, что на воротах детинца, почти так же, но как-то громче, изысканней – рядом, в церкви Параскевы Пятницы… ну и в остальных церквях – дисканты – динь-динь-динь, динь-динь-динь…
Про колокола – это Мише Авдей обсказал, тот, что на грека похож, чернявый. Оказывается, он у себя на погосте дальнем звонарем был.
– Хорошее дело – звонарь, – одобрительно покивал Михаил. – Чего ж сюда-то поперся?
Парень сразу нахмурился:
– Емь поганая деревни наши спалила… Язм еле ушел. Теперь вот – один… с Мокшей. Изгои мы с ним… летом-то еще ништо, а вот что зимой заведем?
– Мыслю – уйдем подале в леса, избу-землянку сладим… – тут же улыбнулся Мокша. – Поохотимся, перезимуем как-нибудь…
– Ну перезимуем, – грустно кивнул Авдей. – А дале-то что? Так и будем в берлоге своей жить… медведя вместо?
– Тем более, парни, вся земля – она чья-нибудь, – напомнил Миша. – Явится к вам тиун Софийский… ну или боярина какого-нибудь, скажет – платите-ка, ребята, за житье-бытье!
– Ну, лет пять мнози дозволяют и так жить…
– Это если сами позовут, сманят! А вас-то кто покуда сманил?
– Да покуда – никто.
– Эй, робяты, коровушку кто продает?
Михаил оглянулся – мужичок. Темнобородый такой, шустренький. Лицом худ, востер глазом. Одет – ну примерно как Миша… чуть, может, получше. На голове – шапка кожаная, простая, без всякой опушки.
– Ну я продаю, – Миша с важностью выставил вперед ногу. – А ты, мил-человек, купить хочешь?
– Сперва посмотрю… Телка-то яловая? Стельная?
Михаил только рукой махнул:
– Дурить не стану – нетель.
Ну надо ему еще и коровой этой заморачиваться! Скорей бы избавиться – это да. Впрочем, и не это главное…
Мужичок, осмотрев коровенку, ухмыльнулся:
– Ну, вижу, что нетель.
И – тут же – к парням, хлестнул внимательным взглядом:
– Вы – вместе, что ль?
– Не…
– Лапти что – свои продаешь?
Он говорил «цто», да Михаил привык уж, не обращал внимания, того более – и сам начал на местный манер язык коверкать.
– За нетеля свово сколь хочешь? – это уже другой подошел – крестьянин, бородища лопатой. Тоже, наверное, однодворец… или смерд. Зачем такому нетель? На мясо разве что… Ну да, чуток откормить на лугах, да забить осенью.
Сговорились на несколько «белок». Миша-то торговаться не умел, брезговал… такая дешевка вышла, что даже парни-изгои – Мокша с Авдеем – удивленно эдак переглянулись, мол, что делаешь, совсем уже спятил? Хоть и нетель, а все ж, чай, корова, не кошка!
Ну, продал – и продал… Тут опять тот мужичок хитроглазый, что недавно нетеля торговал, подошел… Так, поболтать просто… Якобы. Михаил давно заметил, как он у забора стоял, приглядывался… Сбыслав ведь так и говорил – подойдет кто-нибудь обязательно! Уж не может так быть, чтобы даже и совсем пропащие люди никому не надобны были! Ничьи людишки – они многим надобны!
– Облака-тучи-от ходят, – прищурясь, мужичок посмотрел в небо. – Не было бы дождя.
– Да, дождя бы не надо – сенокос, – мотнул рыжей шевелюрой Мокша.
– Особливо плохо – у кого крыши над головой нетути, – продолжал незнакомец. – Вам-то есть, где укрыться, парни?
– Да как сказать…
– Одну корчму тут, на Лубянице, знаю. За пиво возьмут недорого. Идем? За-ради продаж ваших выпьем! Меня Ефимом кличут.
– В корчму? – ребята задумчиво переглянулись. – Ты как, Михайла?
Михаил улыбнулся:
– А чего ж? В корчму – так в корчму. Вон, и правда, дождь собирается.
Сговорились. Пошли с Ефимом. Через все Торжище многолюдное, мимо церкви Иоанна Предтечи – центра купцов-«гостей» – «Ивановского ста»…
Орали, шумели вокруг – рынок. Чем только не торговали! Разноцветными тканями, дорогой – и не очень – посудой, оружием, лубяным плетеньем, медом, скотом, замками… Некогда смотреть было – глаза разбегались.
Да, к новому знакомцу по пути один человек подошел, чем-то неуловимо на самого Ефима похожий – взгляд такой же внимательный, цепкий… Спросил что-то… Улыбнулся – как почему-то показалось Михаилу – завистливо. Дальше пошел.
– Видали мужичка? – Ефим показал на незнакомца глазами. – Держитеся от него подале, ребята!
– А что так?
– Прощелыга известный.
Прощелыга? Хм… А ты-то сам кто?
Миша ухмыльнулся – кажется, Сбыслав был прав – вербовщиков тут хватало.
Вот и сидели теперь в корчме все четверо: Ефим, парни, Михайла. Угощал Ефим – ну как же!
– Пейте, пейте, робята… Так, говорите, сироты? А ты, Миша?
– Тож в разоренье впал.
– Ничо! Ничо! – с ласковою улыбкой Ефим потрепал Михаила по плечу. – Авось, найдутся добрые люди, парни. Ну, еще по кружечке?
– Да хорошо б…
– Добро! Эй, человек… Человеце!
Вот уже и не пиво на столе. И на мед – на вкус – не очень похоже, скорей, на дешевый портвейн – такого же рода пойло.
– Чего это, Ефиме?
– Медок переваренный… Пейте, парни, – весело будет!
– Ну, разве что – для веселья… Слушай, Ефим… а тута, в этой корчме, заночевать можно?
– Ужо сыщем, где вам ночевать. Сыщем!
Ефим хохотал, подливая. Миша помотал головой – шумело уже не хуже, чем с паленой водки.
– Вы чего умеете-то? – исподволь выпытывал навязчивый доброхот. – Ну, окромя крестьянской работы…
– Я – в колокола бить могу!
– Хм… в колокола…
– А язм – охотник.
– Охотник – это уже лучше. А ты, Миша?
– Я по-разному, – Михаил улыбнулся. – И швец, и жнец, и на дуде игрец.
– А по-серьезному? – взгляд у Ефима был вовсе не пьяный, внимательный, цепкий.
– По-серьезному – мечом махать приходилось, и вообще, много чего…
– Славно! Вот это – славно! Эй, малый… давай еще перевар! Пейте, ребята, пейте! А насчет ночлега не беспокойтесь. Посейчас на усадьбу пойдем… К знакомцу тут одному. Там и переночуете да – ежели повезет – так и счастие вам будет.
– Какое еще счастие? – пьяно ухмыльнулся Мокша.
– Ужо увидите сами…
Михаил так и не понял – с чего вдруг возникла драка? Ну прямо на пустом месте. Вот, только что сидели все посетители за длинным-длинным столом, болтали, некоторые уже и песни мычали, и вот те… Мишин сосед слева – здоровый пегобородый мужик – ка-ак зарядит тому, что напротив, в ухо! Бедняга и с лавки – хлобысь! Только ногами задрыгал.
А здоровяк не унимался, вскочил на ноги:
– Ах вы ж, тварюги! Обмануть меня хоцете?
Не глядя, махнул рукою – Миша с Ефимом враз на пол слетели – схватил скамью, да ка-ак швырнет ее на обидчика… Или, уж верней – на обидчиков. Те, естественно, не стерпели – тут и пошло, поехало.
Михаил едва успел вскочить, как – вот тут же! – в ухо прилетела плюха! Да такая звонкая, что аж сразу захорошело, и перед глазами поплыли малиновые, желтые и ядовито-зеленые звездочки и круги… непонятно, от чего – от плюхи или от перевара. Тем не менее Миша на того мужичка, что его зацепил, обиделся и, подножкой сбив нахалюгу с ног, набросился на того, схватив за грудки:
– Ты что это творишь, рожа?
Занес кулак… А был Михаил парень внушительный… Да и три раза в неделю тренировался с ролевиками – помахай-ка мечом, этакой железякой – вмиг мускулы нарастут.
– Не серчай, православный… – загнусавил лежащий мужик. – Обознался.
– Ну, вот то-то же… – вся злость уже у Миши сама собою прошла, рассосалася – уж больно смешно выглядел поверженный вражина – экий коренастенький мужичок в разорванной на груди поддеве недешевого немецкого сукна – в этом Михаил уже разбирался – и с аккуратно подстриженной «профессорской» бородкою, такой же, какую носил когда-то завкафедрой истории Древнего мира.
Миша оглянулся: драка не затихала, но переместилась на середину залы, и уж там, без всяких помех, продолжалась…
– В ухо, в ухо ему, Мелентий! – радостно подбадривали зрители. – Да размахнись же! Не жалей!
– Как не жалей? Все ж хрестьянска душа!
– Это Вастка-то Корел – хрестьянская душа? Язычник – он и есть язычник! Бей, не думай!
Ага… Похоже, основных соперников было двое: здоровенный бугаюга Мелентий – с которого, собственно, все и началось, и – ничуть не уступавший ему статью парняга с сивыми, как выбеленный холст, волосами. Эти вот двое и бились, а их прихлебатели, уже угомонясь и потирая ушибы, лишь подбадривали дерущихся… Нет чтобы разнять!
– И частенько тут так? – Михаил подсел к своим юным знакомцам.
Мокша ухмыльнулся:
– Да говорят, нередко бывает! Великий Новгород – город вольный.
– А где Ефим?
– А вона, в углу… рукой машет.
Михаил тоже помахал в ответ… и вдруг почувствовал, как кто-то несильно ткнул его в бок. Оглянулся – тот самый мужик с квадратной бородкой.
– Слышь, паря, – оглядываясь, тихонько заговорил мужичок. – Ты это… Ефима-то пасись… недобрый он человек, недобрый… Чего предлагать станет – отказуйся.
Миша лишь усмехнулся:
– А ты-то кто таков, чтоб советовать?
– Меня Онуфрий Весло кличут. Лодочник я, с Федоровского вымола. Как что куда перевезти – на вымоле спросишь, покажут.
– Хорошо, обращусь, ежели что… А за Ефимия – благодарствую. Может, выпьем?
– Не, – поблагодарив за предложение, Онуфрий попятился. – Ефим-от сюда идет. У него на меня зуб. Не хочу встречатися.
– Да кто он такой-то, этот Ефим?
– С Онциферовичей двора тиун, – шепнул новый знакомец и тут же исчез, затерявшись в собравшейся на середине залы толпе.
Драка как-то сама собою закончилась, народ вновь подобрел, запел песни…
«С Онциферовичей двора тиун!» Вот оно! Ну, прав был Сбыслав, и посадник Якун, батюшка его – прав. Все правильно, рыскали боярские служки по рынкам да по пристаням-вымолам – вот таких вот, как Михаил да его новые дружки, выискивали – сирот, разорившихся своеземцев, в общем – изгоев, или, лучше сказать – бичей. Искали зачем – ясно: закабалить, люди-то всем нужны… тем более – сильные молодые парни. Всем нужны – Онциферовичам, Мирошкиничам, Мишиничам… хватало в Новгороде знатных боярских родов.
Усадьба Онциферовичей – похоже, именно туда их и привел Ефим – занимала, такое впечатление, целый квартал, вольготно вытянувшись к северу от Федоровского ручья. Еще не стемнело, и Михаил прекрасно разглядел обширный двор с хозпостройками, кузницами, красковарнями и еще какими-то мастерскими. Имелся и огород-сад, и выгон, ну и конечно же – господский дом – трехэтажные хоромы с многочисленными переходами и слюдяными окнами. Двор был чисто выметен и замощен дубовыми плахами и вообще располагался заметно выше уровня улицы – чтоб всякая грязь по дождю стекала не во двор, а со двора. Повсюду с крайне деловым видом ходили слуги – парни, девки, женщины – что-то таскали, пололи в огороде траву, пасли домашнюю птицу…
У самых ворот, под высоким раскидистым вязом, виднелась собачья будка, возле которой вызверился цепной пес – огромный, серый, с желтыми подпалинами, зверь, судя по виду – злобный почти до бешенства. На чужаков не лаял – лишь глухо рычал, показывая желтые клыки. Такой укусит, так мало не покажется! Да что там укусит – разорвет.
– Трезор это, псинище, – ухмыляясь, пояснил тиун. – Страж неподкупнейший. Никого не признает, окромя привратника Семена, да – иногда – поварихи Марфы. На ночь с цепи спускаем – ни один тать на усадьбу не сунется – до того лют Трезор!
– Да уж, – Миша с опаскою покосился на пса. – Это что же, он каждую ночь не привязанный бегает? А вдруг кто на двор захочет?
– Ну, так он к избам-то не бежит…
– И все же…
Собака так и рычала, пока все не прошли.
– Ну, как вам? – с явной гордостью, словно бы он сам и был истинным хозяином всего этого богатства, Ефим обвел усадьбу рукою.
– Видать, могущественный человек здесь живет.
– Не здесь, это его вторая усадебка… не самая и богатая. А человек, ты прав, могучий – Софроний Евстратьич, Евстрата Онциферовича сын, боярин знатный! А язм, человечишко – тиун его, управитель.
– Вон оно что… тиун! – уважительно протянул Мокша.
А приятель его, чернявый звонарь Авдей, почему-то вздохнул, грустно так, тяжело, горестно.
– Не вздыхай, паря! – утешил его тиун. – Глянь-ка – как жить тут пригоже! Хотите – и вы тут будете… в надеже, в спокое, в богачестве…
– Уж так-так – и в богачестве? – Михаил счел за нужное усомниться.
– А как же! Онциферовичи верных людей награждают щедро! Вона, избу видите… идемте-ка, покажу…
Располагавшаяся в углу двора, сразу за овином и выгоном, изба – рубленный в обло дом под крышей из серебристой дранки – и в самом деле выглядела неплохо. Высокая клеть, крыльцо, просторная – живи, не хочу – горница с печью, – естественно, топившейся по-черному, полати… Хорошая изба, спору нет. Вот только неуютно тут как-то, не обжито…
– С прошлого лета пуста стоит… – пояснил Ефим. – Парни – холопи боевые – жили, да хозяин-батюшка их в корельску землю послал. Там теперя.
– А что изба?
– Хотите – вы живите! Ясно – не просто так… Избу вам дадим, снедь, прочее… Всю эту купу – отработать надобно будет. Хозяин, вишь, новую конюшню строить затеял, да частокол менять – руки нужны… Три лета проживете – заработаете, уважаемыми людьми станете, а уж дальше сами решайте – тут оставаться аль податься куда…
Сладко пел тиун, ох как сладко. Ребят тянул в кабалу без зазрения совести, Михаил даже почувствовал себя неловко – жалко парней стало. Хотя, с другой стороны – оба изгои – ну куда им деваться? К сильному не прибьешься – сгинешь!
Быстро переглянувшись, парни кивнули и посмотрели на Мишу.
– Согласны, пожалуй.
– Только не на три лета… на одно для начала, – предупредил Михаил.
– Хо… – тиун явно замялся. – Так это… про лето-то я так сказал, просто… Не на срок – за купу работать будете, коли согласны?
– А за что купа-то?
– За пожилое. За избу, за снедь… Сговоримся!
Сговорились, куда уж. Две гривны хозяину должны были возвернуть – в служебном эквиваленте вестимо. Как сказал тиун:
– Сколь на что наробите.
Две гривны серебра – около четырехсот грамм… Интересно, сколько это человеко-дней будет? Или – человеко-лет?
– Смотря как робить, – Ефим нетерпеливо сплюнул. – Втроем конюшню к осени сладите – вот вам, считайте, полгривны. Робяты, лучше нигде не найдете… По рукам?
– По рукам, ладно…
Парни уже давно мысленно согласились – хуже-то уж не будет – куда? Чем изгоем, которого всякий обидит, так лучше уж под сильной рукою – всяко, в голоде не помрешь, а уж работы только лентяи боятся! И жилье, опять же, имеется, и снедь – полный, так сказать, пансион. С этой стороны, не так-то уж и худо жилось зависимому люду, тем более, в богатых-то усадьбах да вотчинах. Однако ж – с другой стороны – воли своей нет, что хозяин скажет – то и выполняй.
Кстати, этот вот тиун, Ефим… он ведь тоже не вольнонаемный – по ряду-договору служит – рядович. Миша с парнями – за купу закабалились – закупы. А еще были пущенки, прощенники, задушные люди, обельные холопы, челядь… Ой, много кого… И кто только о них не писал в свое время: Греков, Тихомиров, Мавродин, Фроянов, Зимин… Михаил еще на первом курсе сдавал монографии… зачетом. Ну, тогда, по молодости-то, социально-экономические структуры его мало интересовали, больше – политика да война.
В общем, сговорились. Тиун только глазом моргнул молодому парню-привратнику, тот живо с улицы видоков привел – свидетелей, людей незаинтересованных, свободных – молотобойца и ученика ювелира. Ну, вот и сладились…
Михаил потянулся:
– Ну, так что – мы в свою избу пойдем, время позднее…
Тиун уже давно потерял весь свой приветливый вид, осклабился:
– Э! На молитву сперва, нехристи! Потом уж – в избу.
– Да, и насчет снеди…
– Какая же вам снедь, коли вы еще ничего не заробили?
Вот она, классовая сущность боярского прихвостня! Правы были Маркс с Энгельсом, ах, как правы – Михаил теперь убеждался в этом на личном примере.
– Что ж нам теперь, с голоду помирать?
– Так в корчме ж только что ели! – вполне справедливо возмутился Ефим, впрочем, немного подумав, тут же смилостивился. – Ин ладно, после вечерни зайдете на летнюю кухню… Марфа, челядинка, что-нибудь сыщет вам… А завтра с утра – пожалует и боярин-батюшка.
Боярин-батюшка… Вон оно теперь как!
В церкви Мише не понравилось – душно и народу полно. Дьячок быстро читал что-то непонятное тихим гнусавым голосом, собравшийся народ его не слушал – толкался, что-то обсуждал, иногда даже – тихонько, но без особого страха – смеялся. И не сказать, чтоб это все были какие-нибудь, не приведи господи, атеисты – молились вполне истово, крестились с размахом, кланялись – вот-вот лбы расшибут. А вот как-то в Святое Писание не вникали. Или это дьячок слишком уж тихо читал?
Отстояв вечерню, пошли обратно на усадьбу – ну, куда же еще-то теперь? Новоявленные закупы – Михаил с Авдеем и Мокшей – и прочие холопы-челядинцы. Выглядели они, надо сказать, вовсе не так уж и грустно – шутили, задирали встречных девок, смеялись. Глядя на них, и ребята повеселели, особенно – Авдей, а то уж совсем было нос повесил.
– Слышь, Михайло… А может, и в самом деле, неплохо здесь будет?
Миша лишь пожал плечами в ответ:
– Может быть, и неплохо. А может… Кто знает? Поживем – увидим.
Ну а пока действительно было неплохо. Даже пес Трезор больше не рычал – видать, привык и спокойно лежал возле своей будки.
Вроде как грозившийся целый день вот-вот пойти дождь так и не хлынул, налетевший с волховских заливных лугов теплый, пахнущий духмяными травами ветерок растащил тучи, высветлив в темнеющем вечернем небе яркую просинь. Оранжевый закатный шар солнца обдал город пожаром, выклюнулись в небе серебристый месяц и звезды. Похоже, завтра не стоило ждать дождя…
Челядинка Марфа – дебелая повариха лет тридцати с мощными бедрами и талией, словно у необхватного дуба – встретила новоявленных закупов не особо приветливо, однако снеди собрала – крынку молока, лепешку, десяток вареных яиц и изрядный шмат жаренной на вертеле рыбины, по виду – лососи или форель. Так что поужинали плотно, даже яйца еще на утро остались. Поужинали да легли спать уже на новом месте, в избе: парни – на полатях, а Михаил – на широкой лавке, подложив под себя спрошенного по пути на конюшне охапку свежего сена.
Утром – до восхода еще! – закупов разбудил тиун. Лично проследил, чтоб умылись, причесались чтоб, даже лапти не забыл прихватить – босоногим. Ходил вокруг, вздыхал, инструктировал:
– Как взъедет в ворота боярин-батюшка, так сразу кланяйтесь в пояс… В ноги токмо не вздумайте кинуться – хозяин того не любит.
– О как! – Миша поднял вверх большой палец. – Слыхали, парни, – не любит!
– От того, что кидаются-то в ноги кто? Всякие просители, челобитчики… надоели они батюшке боярину хуже горькой редьки, – вскользь разъяснил Ефим. – Уж и деваться от них некуда стало… пришлось велеть высечь. И ведь все одно – не унимаются, жалятся друг на дружку, да на меня… Вы-то жалиться, надеюсь, не будете?
– Да не на что пока, – выходя на улицу, хохотнул Михаил. – Ну, где он там, наш хозяин?
Боярин-батюшка, хха!!! Губернатор!
Боярин Софроний Евстратович появился ближе к полудню – а до этого времени все слуги с усадьбы никуда не уходили, ждали. Явился не один – с двумя отроками – наверное, сыновьями или уже внуками. Сед был боярин, лицом красив, представителен: в седле сидел как влитой, борода на ветру развевалась. На голове у боярина шапка соболья, рубаха верхняя до колен, длинная, голубая, на шее – ожерелье узорчатое с самоцветами, пояс с золотыми бляшками на солнце сверкает – глазам больно, – на поясе – меч в красных сафьяновых ножнах, на плечах – плащ зеленого шелка, горностаевым мехом подбитый. Конь под боярином вороной, в золоченой сбруе… Представить даже трудно, сколько вся эта краса стоит? Уж не меньше, чем какой-нибудь там «хаммер»… да «хаммер» что – железяка… а здесь… Конь, конь-то какой! Красавец!
Отроки – один на вид лет четырнадцать, другой помладше – были чем-то похожи на отца (или деда?), – оба держались гордо, поглядывали вокруг с важностью. Аккуратно подстриженные волосы их отливали на солнышке золотом или, лучше сказать, перепрелой соломою. Тот, что помладше, в красном распашном плаще поверх зеленой рубахи, тот, что постарше – в синем. Кони под мальчишками ничем не уступали боярскому, разве что казались куда как смирнее.
Позади отроков – и на лошадях, и пеше – толпились вооруженные слуги, одетые, конечно, не так, как боярин, но тоже празднично, красиво.
Пес Трезор, выскочив из будки, разлаялся – но был тут же угомонен привратником Семеном.
– Здрав буди, боярин-батюшка! – по знаку тиуна собравшиеся во дворе люди поклонились хозяину в пояс. – Да не оставит тебя Святая София своими милостями, и чад твоих тоже…
Милостиво кивнув людишкам, Софроний Евстратович спешился с помощью сразу двоих слуг – для пущей важности – и неспешно прошествовал в хоромы. Отроки, так же кивнув, подались вслед за батюшкой, а уж за ними – слуги. Двое тотчас же встали на крыльце у дверей, небрежно скрестив короткие метательные копья-сулицы. Не потому, что боярин кого-то на усадьбе своей опасался, а тоже – для важности.
– Ефимий! – почти сразу же вышел на крыльцо слуга. – Батюшка-боярин видеть желает.
Пригладив бородку, тиун тут же бросился на зов, едва не споткнувшись на высоких ступеньках. Интересно было бы, если б споткнулся – покатился бы вниз, завывая, прямо вон, в чуть подсохшую лужу.
Михаил усмехнулся, в подробностях представив сию картину, а потом подумал, что лужа эта, наверное, не понравится и самому боярину – как так, на мощеном дворе – и вдруг лужа. Перемостить бы нужно!
Так и вышло! Выскочив из сеней, Ефим споро спустился с крыльца и, махнув рукой, отправил всех на работы. Всех, кроме троих, недавно попавших в кабалу, закупов – этим было велено взять лопаты и заступы – вытащить дубовые плахи, подкопать, снова положить – чтоб уж никогда больше тут никакой лужи не было.
Лопаты – полностью деревянные, лишь рабочий край был обит узкой железной кромкой – удивления у Михаила не вызвали – видал он такие на раскопе. Не сами, правда, лопаты, а лишь железную обивку. Поплевав на руки, заступами споро подцепили край плахи, поднатужились, приподняли… И, тут же бросив работу, почтительно поклонились спустившемуся с крыльца боярину с сыновьями.
– Ефимий! – по-хозяйски позвал Софроний Евстратович.
– Слушаю, господине! – проворно выскочив, неизвестно откуда, тиун тут же застыл в позе «чего изволите-с?».
– Пойдем-ка, пройдемся… глянем…
Тяжело повернувшись, боярин быстро зашагал по двору, направляясь к конюшне и саду. Позади поспешали отроки и свита, тиун же, постоянно оглядываясь и подобострастно щурясь, бежал впереди.
– От, господине, конюшня… почитай, к осени закончим… В овине тож крышу перекрывать начали…
– Перекрывать! – передразнил боярин. – Управитесь к урожаю?
– Ужо управимся!
Они ходили не так уж и долго, вряд ли больше часа, Михаил с парнями как раз успели вытащить все плахи и теперь выравнивали яму. Судя по довольной физиономии Ефима, больше никаких недостатков, похоже, выявлено не было. Вот, кроме этой лужи… точнее – уже бывшей лужи. И как же так тиун пропустил? Под самым-то носом…
– А это вот, господине, закупы новые… Про которых язм говорил.
– Закупы? – боярин – а следом и свита – остановился, внимательно разглядывая парней… Которые тут же бросили работу и принялись кланяться…
– Полно, полно, – Софроний Евстратович махнул рукою. – Успеете еще накланяться… Идем, Ефимий, обскажешь – кто такие…
Снова все поднялись на крыльцо, скрылись в дверях… Все, кроме отроков – те с любопытством посмотрели, как меняют плахи, а потом, смеясь, принялись бегать по всему двору взапуски.
– А вот, Глебушка, не догонишь, не догонишь!
– Врешь, догоню, Бориско! Догоню ужо!
– Догони, догони же!
– Ну держись.
Хорошо им! Работать не надобно. Бегай себе, играйся. Да вообще, в детстве хорошо – никаких забот: мамка накормит, приберет, постирает… Вот потому-то некоторые-то недоросли лет до тридцати никак не хотят с детством расстаться – а как же, тогда самим себя придется обслуживать, отвечать – уж за себя-то, по крайней мере… Видал таких Михаил еще на первом курсе – до восемнадцати лет доживут, а не суп сварить, ни картошки поджарить, да что там картошка – носки постирать – и то не умеют! И, главное-то, и не хотят, паразиты! Зато гонору да самомнения – у-у-у-у!!! Некоторые – по девкам да по ночным клубам, а иные – в науку: дискуссии разведут, споры «ученые» – и друг друга, между прочим, не любят. Чем болтать, так лучше б полезному чему научились да оторвалися от мамкиной сиськи. Так нет же! Раньше, в старые-то времена, хоть армия была – хоть какая-то социализация, а сейчас…
Вот и эти… Ишь, разбегались! А чего им? Юные феодалы, наследнички, мать их за ногу…
Миша вдруг рассмеялся – прямо так, вслух, к большому удивлению своих напарников. Ишь ты, как рассуждать начал – прямо как правоверный марксист-ленинец! Феодалы юные ему не понравились, смотри-ка! А может, просто из зависти все? Из зависти к смеющемуся, безмятежному детству, когда каждый день таит в себе приключения, когда не думаешь о хлебе насущном, когда один год тянется, как целых десять, а лето – наоборот – проскакивает, словно один день. Эх, детство…
Правда, не сказать, чтоб безоблачное – проблем и тогда хватает, и не менее значимых, чем у взрослых, а вот возможностей для их решения – несоизмеримо меньше… Вот и эти, бояричи… Когда их детство кончится? Через год, два? В эту эпоху взрослеют рано. А потом на коня – в военный поход, который вполне может окончиться весьма плачевно – смертью. Да и на какой-нибудь там охоте можно погибнуть – в когтях разъяренного медведя или под копытом здоровущего, косящего кровавым, налитым лютою злобой глазом, быка – лося. Средневековая жизнь опасна и непредсказуема – и отнюдь не только для простолюдинов.
А пока – играйте, детишки! Носитесь, кричите, смейтесь… пока резко не кончилось, не оборвалось жалобно звякнувшею струной ваше детство.
Мальчишки так и делали – носились, кричали, хохотали, кидались в друг дружку репейником, а потом, чуть подуспокоившись, принялись играть в… в некую игру, которую когда-то в собственном детстве Михаил знал под названием «чижа».
Подбрасывалась – или выбивалась – вверх палка, разбивались другие мелкие палочки и дощечки – их надо было собрать за какое-то время… Примерно такие вот правила, точнее не вспомнить.
Оп! Подлетела высоко в воздух палка… Впрочем, не так уж и высоко, но мальчишкам-то наверняка казалось – что в самое небо! И – тотчас же – рванулся собирать дощечки младший боярич… одну подобрал, вторую, третью… Эх, не успел!
Закупы уже как раз заканчивали укладывать последнюю плаху и присели в тени – отдохнуть. Щурясь от солнца, Авдей с Мокшей о чем-то негромко болтали, а Миша с явным удовольствием наблюдал за играющими детьми, вспоминая себя в их возрасте. Хорошее было время! Жаль только, быстро закончилось.
– А ну-ка, давай, Бориска! – смеялся младшенький – Глеб. – А вот, побегай-ка теперь ты!
Взвилась в небо палка… Разлетелись далеко в стороны досочки…
А Борис уже там, схватил одну, вторую… Оп – подбежал к вязу, наклонился…
Быстро и без всякого лая из будки выскочил пес. Остановился, зло оскалив клыки, зарычал – вот-вот бросится! А ведь бросится же!
А боярич, заигравшись, словно бы не замечал псину… да если б и замечал – что с того? Что с ним, с юным представителем знатного боярского рода Онциферовичей, может случиться здесь, в собственной вотчине? Уж конечно же ничего плохого.
Вот только жаль, пес об этом не знал… Вызверился… Раскрыл пасть… прыгнул!
Михаил уже бежал наперерез – жалко стало мальчишку… Прыжком – раз, два, три…
И – словно в замедленной съемке: летящий, вытянув лапы, пес, желтый, в подпалинах… оскаленная пасть… клыки… медленно – казалось, что медленно – оборачивающийся отрок… ужас… ужас в глазах… А пес уже близко – сейчас схватит за горло… Сейчас…
Миша с ноги ударил животное в бок, отбросив в сторону… Зверь тут же поднялся, бросаясь уже на другого соперника… Михаил ухватился руками за раскрытую пасть – и как так только вышло? Ну, схватил – и что теперь делать-то? А пес злобно косил глазами… Не пес – волк! Такой сожрет! Вот отпустишь – и сожрет, не подавится…
– Трезор! Трезорушка! Цыть!!!
Господи – Семен, кажется… Привратник…
– Ну, иди, иди сюда, псинище… – привратник погладил собаку, почесал за ушами, потом кивнул Мише. – Ну, отпускай… отпускай уже… не тронет… Молодец, Трезорушка… хороший пес… служишь…
Отпустив пса, Михаил уселся на траву, поглядывая на подбежавших закупов, на тиуна… Да-да – тот тоже был здесь и, похоже, все видел.
– Ну и псинище! – пришел в себя Борис. – Едва не разорвал… – улыбнулся. – Хороший пес, верно добро стережет! Можно погладить?
– Погладь, господине! – расплылся в улыбке Семен. – Цыть, Трезор! Цыть…
– И я тоже, тоже хочу погладить, – подбежал к собаке младшенький, Глеб.
Михаил только сплюнул – даже не поблагодарили. Хотя – не разорвал пес мальчишку – и то славно!
– Бояричи, – поклонился тиун. – Батюшка вас к себе кличет – обедать…
А Михаил отряхнулся да пошел дальше плахи мостить – положили проворно последнюю…
Мокша все удивлялся:
– Вот так пес! Страшно ночью без ножа выйти.
– Ночью вообще без ножа страшно!
– Да уж… А, смотри-ко, Авдей, тиун-то не доглядел – лужу почитай, у самого крыльца оставил… Как так? Может, дождей давно не было?
– Не в дождях дело, а в хитрости тиуньей, – улыбнулся Авдей. – Ну-ко, сам суди – приехал хозяин проверить – как тут да что… Ежели недогляд не найдет – долго везде шарить будет, что-нибудь да отыщет… А тут – лужа-от – на глазах. Зато все остальное вроде бы как в порядке… А за лужу – с тиуна спрос! Да и исправили все уже – на глазах прямо.
– Эх, Авдейко, Авдейко… До чего ж ты умен, паря!
После обеда со всеми закупами – по очереди – говорил сам хозяин. Сначала – с парнями, потом пришло время и Мише.
Пригладив волосы, молодой человек вошел в горницу и поклонился, сказал, как учили:
– Здрав буди, боярин-батюшка.
– И тебя не оставит Господь своими милостями, – приветливо улыбнулся боярин. – Слыхал, слыхал уже про твои подвиги – рассказали чады. И знаешь, кто в этой истории мне больше всего по нраву пришелся?
– Пес.
– Угадал! – Софроний Евстратович погладил бороду. – Верно – пес. Хозяйское добро стережет, ни на кого не смотрит… А что ты вступился… так то и должно быть, нет?
Вместо ответа Михаил еще раз поклонился.
– Вижу, ты не глуп весьма… Грамоту розумеешь?
– Да у меня инсти… Розумею, господине.
– Говорят, ты мечом бьешься изрядно? – прищурившись, продолжал допрос боярин.
Интересно, кто ему про это сказал? Ах да… сам же Михаил перед тиуном и хвастал… Ладно…
– Бьюсь, господин.
Софроний Евстратович усмехнулся:
– Сейчас и проверим – как. Выходи-ко на двор, парень.
На залитом солнцем дворе, возле крыльца – как раз на месте некогда бывшей лужи – стоял, небрежно помахивая увесистой палкою, мускулистый парень из числа приехавших вместе с боярином вооруженных слуг. Такой же палкою был вооружен и Михаил. Софроний Евстратович вместе с детьми расположился прямо на крыльце, остальные зрители толпились кто где, тиун – так почти у самых ворот.
Болтали, переглядывались, заключали пари…
– Ростислав… на Ростислава ставлю…
– А я на нового закупа!
– Смотри, проиграешь, Семене!
Почмокав губами, боярин махнул рукой – начинайте.
Ростислав – судя по выкрикам, именно так, кажется, звали мускулистого парня – не стал долго кружить и напал первым, сделав длинный выпад… Ловко отбитый Михаилом. Соперник тут же отскочил в сторону и снова нанес удар… пришедшийся Мише в плечо… Ох и больно же! Пропустил… солнце-то прямо в лицо, не увидел… Теперь понятно, почему вражина не кружит – зачем? Заранее выбрал удобное положение… Удар! Бах! Целая серия… Подставляя палку, Михаил сделал несколько маленьких шажков в сторону… еще чуть-чуть… еще… Теперь-то солнышко светило всем одинаково, поровну: Ростиславу – в левый глаз, Мише – в правый.
Удар! Ах, хорош… Едва не переломились палки… Уцелели бы клинки? Ну, это, смотря какие…
Удар! Удар! Удар!
И вопли зрителей…
– Дай ему, дай!
Миша внимательно следил за соперником. Смотрел не в глаза – а как бы сквозь, улавливая малейшее движение, шевеление… даже намек. Вот противник дернулся влево… слишком быстро дернулся, явно – значит, провоцирует… ждет оплошки… Не поддаваться! Ага… отбить! И теперь самому – в нападение: на! на! на! Ага! Не по нраву?
Ростислав снова отскочил, осклабился… Снова дернулся влево – явно показушно, неуклюже… зачем? Хочет, чтобы Миша подумал, что он хочет… А мы туда же!
Без труда увернувшись от провоцирующего выпада, Михаил с силой опустил палку на правое плечо соперника… Тот охнул, упал…
И тут же подбежал тиун:
– Хватит! Подойди к боярину, паря.
Положив палку возле крыльца, Михаил пригладил волосы и поклонился.
– Вижу, бьешься ты хорошо, умно! – улыбнулся Софроний Евстратович. – Чады мои, Борис с Глебом, за тебя переживали… Ишь, смеются! Вот что, Мисаил…
Ого! Миша удивился – боярин его уже и по имени назвал – а это что-то да значило!
– Детушки мои в возраст воев входят, особого пригляду, умения требуют… Вот ты и займешься ими… вместо прежнего их воспитателя, Нифонта-грека, беспробудного пианицы…
Что?
Михаил сначала не понял… Это что же ему предлагают-то? Стать воспитателем юных бояричей? Это ему – закупу? Впрочем, а почему бы и нет? Были же в Древней Греции и Риме рабы-педагоги… Да и вообще – прежний-то воспитатель, похоже, за пьянство с должности изгнан… А ведь неплохая должность, черт побери! Все лучше, чем на хозяйстве. И – по специальности как раз – «учитель». Как же в эти времена должность сия называлась – «дядька», что ли? Или – это чуть позже? У Петра Первого вот был дядька – Никита Зотов – тоже, кстати, пьяница…
Что ж… «дядька» так «дядька»!
Опустив глаза, Михаил поклонился в пояс:
– Благодарствую за доверие, боярин-батюшка!
– Ништо… Поглядим, как дело сробишь!
Глава 7
Лето 1240 г. Великий Новгород
«Дядька»
Своеобразной разновидностью рядовичей были закупы…
«Дядька» так «дядька». Бывало и хуже, когда в бытность свою «молодым специалистом» (сразу после окончания вуза, еще до фирмы) Михаил преподавал историю в классе ЗПР – «с задержкой психического развития», если кто не понимает – для пущего благозвучия переименованного просто в «коррекционный». Эти детишки понимали только силу и страх – их нужно было бить, – как втихомолку советовал директор, – а бить было стыдно, да еще и жалко, в конце концов, он ведь, Михаил, мужик, а они дети… Потому, конечно, не слушались – делали что хотели, стояли на ушах, орали… вызывая пристальное внимание администрации, имевшей нехорошую привычку прохаживаться во время уроков по школьным коридорам – отслеживали, так сказать, учебный процесс. Мише, конечно, за дисциплину, точнее – отсутствие таковой – на всех педсоветах доставалось – склоняли. Поначалу обидно было, а потом… потом привык. К детям, не к администрации. Решил для себя – если кого-то, не дай бог, зашибешь, завуч и директор в камере рядом сидеть не будут… а раз так, то пошли они со своей «дисциплиной» туда и туда… Вам тишина нужна? Вы и наводите, а я уж займусь чем поинтереснее… Урок выстрою грамотнее, к примеру…
Так Михаил никого и не тронул – ни единого ребятенка… Ну, подзатыльник, бывает, даст иногда… так, в запале… Дети не обижались. Такой вот опыт… Применить его здесь? А почему бы и нет? Поработать, так сказать, по заявленной в дипломе специальности – учитель. Тем более, бояричи-то были, по тутошним меркам, почти взрослые – еще год-два – и – по крайней мере, старший, Борис – уже воин!
Они были очень похожи внешне, эти погодки – оба светловолосые, светлоглазые, только – как это ни странно – а младший, Глеб, имел характер куда как шабутней, нежели у братца. Побоевитее был, поактивней, на проказы и мелкие детские шалости куда как охоч… иное дело – Борис. Тот все в умственную сферу рвался – рассказки послушать, книжки, что у батюшки-боярина были, прочесть, написать что-то на берестяной грамоте. Мише он понравился – умный, серьезный, внимательный. И младшенький его слушался… хоть иногда и бивал.
Те приемы владения мечом, что показал Михаил, братьям весьма понравились, вызвав забаву на целых полдня – все тренировались на деревянных клинках, бились, пока у младшего от усердия «меч» не сломался. Утомились все, запотели – денек-то жаркий выдался, вёдро.
– Мисаиле, а давай пойдем выкупаемся! – напившись из колодца воды, заканючил младший. – Ну, давай, а? На вымол пойдем, в предмостье…
– В предмостье не пойдем, – резко пресек отрока Миша. – Батюшка ваш не велел.
– Так он не узнает!
– Ага, не узнает… А тиун? Уж тот-то все доложит.
– А батюшка сказал, чтоб ты нас не неволил!
Ага, вот оно как. Не неволил!
– Купаться сходим, – Михаилу и самому было жарко. – Только не на вымол… На Федоровский ручей.
– У-у-у, на ручью не интересно.
– В догонялки там поиграем, нырять вас поучу!
– О, да мы умеем!
В общем, уговаривал недолго – бояричи покривились да все ж таки согласились – не река, так хоть ручей. Обсказали тиуну, собралися, пошли.
– А ну-ка, кто тут что знает? – вышагивая, не торопясь, расширял свой кругозор новоявленный «дядька». – Это вот что за церковь?
– Это Павловская… два сорока лет назад выстроена.
– А эта?
– Эта? Святой Ирины.
– А что за частокол? Чей?
– Ха! Чей?! То – Никодима Мирошкинича усадьба, боярина знатного… такого, как наш батюшка!
– Никодима Мирошкинича, значит? Угу…
Отвечал все Борис, Глеб отмалчивался… то есть нет, не молчал, конечно, наоборот – галдел, вскрикивал, показывал пальцем:
– А вона ворона, видите? На той осине!
– Это не осина, братец, а липа.
– Да и бог с ней, я ж не о липе – о вороне. Вот, ежели б мне стрелу с луком – я б это ворону с сорока шагов свалил.
– Хвастун! – Борис улыбнулся. – Не сбил бы ни за что?
– Я бы не сбил?! А вот сейчас ка-ак дам!
– Цыц!!! – Михаил окинул детей строгим взглядом. – Мы купаться идем или драться?
– Купаться…
– Вот то-то же!
На Федоровском ручье, шагах в ста от впадения его в Волхов, на песчаной излучине и остановились, близ зарослей ольхи и ивы. Михаил нагнулся, потрогал рукой воду, показалось – холодная, однако мальчишки уже поскидали одежду и с хохотом бросились в ручей наперегонки, поднимая брызги:
– Ай! Уй! Славно-то как! Славно!
Миша и моргнуть не успел, как был уже с головы до ног обрызган. Вот, гады! Впрочем, приятно! В знойный-то день… Разбежался, нырнул… ах! И вправду – славно.
На ручье купающих хватало – в основном подростки, юноши, но были и взрослые – судя по одежке, мастеровые, купцы – точнее сказать, приказчики – или что-то в этом роде.
Как и все студенты-педагоги, Миша когда-то проходил практику в детском лагере и теперь вспоминал инструкцию. «Строго запрещается: нырять, брызгаться, заходить в воду без разрешения вожатого (инструктора, тренера)…» Примерно так, кажется…
Водичка и вправду оказалась прохладной, и Миша выбрался, уселся на бережку обсыхать рядом с какими-то парнями. Поздоровался вежливо, те тоже отозвались – мол, и ты здрав буде. Михаил поискал глазами своих: ага, во-он они, плещутся вместе с какими-то ребятами… орут, ныряют друг за дружкой, толкаются… Как бы, не дай бог, не утопли! Не должны, тут мелко…
– Отроков выкупать привел? – поинтересовался сидевший рядом молодой человек – худой, но жилистый, с узкими смуглым лицом и открытым взглядом. – Не бойся, друже, не утопнут – не Волхов. Сюда мнози приводят.
– Не утопнут, оно так, – Миша улыбнулся в ответ. – А вот как бы не замерзли. Закашляют, зачихают… Не знаю даже, как теперь их из воды выманить?
И правда – не знал. Не крикнешь же, как в лагере:
– Кто последний, тот без компота!
Этих оставишь без компота, как же…
– А чего их выманивать? Пущай себе плещутся, жара ведь, – молодой человек подмигнул и представился. – Меня Онисимом кличут. Онисим Ворон, смугл потому что.
– Михаил, – Миша протянул руку и улыбнулся, увидев, как бояричи, выбравшись наконец из воды, принялись бегать по песку взапуски. Ну, теперь-то уж не замерзнут, согреются, солнце-то – эвон, палит! Ноги бы только не раскровянили… Ха! Уж битых стекол тут точно нет, как нет и бутылок… бутылок… стекол…
– Слышь, Онисим, я деве одной знакомой хочу в подарок браслетик стеклянный прикупить. Подскажи, у какого мастера лучше?
– Смотря какие, «новгородки» или «киевки»?
– А чем отличаются? – Михаил удивленно моргнул.
– Ну ты, брат, видать, издалеце!
– С Заволочья.
– А, ну тогда ясно, – Онисим пригладил волосы, охотно разъяснив, что «новгородки», стеклянные браслеты из местного сырья, обычно коричневые, желтые, зеленоватые, а вот «киевки» – синие, голубые, сиреневые…
– О, мне бы, пожалуй, «новгородки» бы подошли! – Михаил и не старался скрыть радость – ну, хоть что-то узнал. – У кого покрасивше?
– Много мастеров есть, – новый знакомец степенно почесал затылок. – Ты вот что, у самих стеклодувов и погляди… Да по торжищу походи, погляди, может, что зазнобушке своей и высмотришь. Кваску хошь?
– Да я бы с удовольствием.
Онисим вытащил из кустов плетеную флягу, протянул:
– Пей.
Поглядывая на играющих ребят, Миша с удовольствием сделал пару глотков, поблагодарил:
– Вкусный!
– Еще б не вкусный, бабка делала! – улыбнулся Онисим. Потом почесал затылок, подумал немного, добавил:
– А браслеты красивые у Симеона-мастера, что на Лубянице живет… Да, на Лубянице, тамо…
Так-так… на Лубянице, значит. Где та корчма… А весело там дрались, ничего не скажешь – жаль, мало. И знакомец там появился – Онуфрий Весло, лодочник… с Федоровской пристани, кстати – совсем рядом. Сходить, что ли? Нет, за мальцами приглядывать надобно. Ишь, разбегались… не пора ли домой, на усадьбу?
– Не, не пора, не пора! – закричали хором. – Ну еще немножечко!
Убежали, в воду – хлобысь! Только по сторонам брызги. Михаил тоже окунулся еще разок, выбрался на берег, за ним – и мальчишки, постояли немножко на ветерке, пообсохли. Онисима уже на прежнем месте не видно было – ушел.
– А что-нибудь нам расскажи, дядько Мисаил, – подергал за руку младшенький, Глеб, посмотрел серебряными, как волховская водица, глазами. – Ну, расскажи, а?
– Верно, – поддержал братец. – Чтоб не скучно было до усадьбы идти.
До усадьбы… Как понял Миша, эта вот, что на большой Московской дороге, усадьба считалась у Онциферовичей не основной, а так себе, лишь бы была – для богачества. Опять же – и детишкам потом. Да и сейчас, летом – им там самое раздолье: мамок-нянек поблизости нет, никто не причитает, не следит… окромя вот «дядьки», которому, откровенно-то говоря, не до детей больше дело, а до проблем собственных, так сказать, сугубо личного плана. Ну, надо же как-то отсюда выбираться, не навек же застрял! И браслетики нужные поискать, и… Вот кто была та дева в средневековом наряде? Красавица в синем платье… Почему-то чувствовал Михаил – при делах она, при делах…
– Рассказать, говорите? – одернув рубаху, Миша подпоясался, усмехнулся. – Ладно, кое-что расскажу, идемте.
Ребята обрадовались, засмеялись, опять же – и оделись быстро. Как понимал Михаил – мальцам сильно охота было нового человека послушать. А как же! Здесь ведь ни Интернета, ни телевидения, ни газет, все новости так вот – на слух, из уст в уста.
Что бы им такое рассказать-то? Ага!!!
Пошли по тропиночке вдоль ручья, к дороге. Хорошо кругом: в синем небе солнышко ярко светит, облака бегут белые, ветерок свеженький, приятный такой, прохладный, в кусточках и на деревьях пичуги щебечут радостно, клевером сладко пахнет, шиповником, иван-чаем, какой-то пряной травою. Вон ее тут, травищи-то! Коровы пасутся, козы…
Михаил остановился, подождал мальчишек.
– Есть такие люди, – сказал, – которые других людей крадут да продают в рабство.
– Знаем, знаем, – засмеялся Глеб. – Мамушка про то все уши прожужжала.
– А вот у нас, в Пи… в Заволочье, много людей пропало. Все больше – молодых девушек.
– Так ясно же! – Борис махнул рукою. – Дев-то куда как выгодней продавать, да и справиться – чем с мужиком – легче. Ты рассказывай, дядько Мисаиле, рассказывай.
Рассказывай…
Миша уж постарался, выдал пару страшных историй – с похищениями, с пытками, с убийствами кровавыми, ну как в романах, – парни сразу языки прикусили, заслушались.
Между тем уже и знакомый частокол из-за кустов показался – усадьба. Свернули с тропы на мощеную улицу, Михаил улыбнулся:
– А вот еще случай был…
– Стой, стой, дядя Мисаил, не надо! – неожиданно замахал руками Борис.
Миша посмотрел на него с удивлением – как это, не надо? Ведь только что сам просил. Глебушка – младший – тоже глазенками заморгал изумленно – мол, что это еще братец выдумал?
– Сейчас вот – не надо, – с улыбкой пояснил Борис. – Тут и светло, и людно. А вот после вечерни мы на сеновал ночевать придем… вот там и расскажешь! Темно кругом, страшно… и тут – страсти этакие.
– Ой, славно, славно! – Глеб захлопал в ладоши. – И правда – ночью на сеновале послушаем. Лихо!
– Только не я все время рассказывать буду, – пряча усмешку, заявил Михаил. – Вы тоже не молчите. Где у кого какую девицу-красу вели, украли – расскажете.
– Да мы и не…
– А ежели не ведаете, так поспрошайте… День-то велик!
После полудня позанимались с ребятами оружным боем да снова пошли гулять. На этот раз – на торжище, людей посмотреть, товары… якобы. На самом-то деле Мише на Лубяницу было нужно – в мастерскую стеклодува Симеона. Туда и зашли, уже после торга, отыскали быстро.
– Да зачем тебе стеклодув этот? – хмыкнул Борис. – Эвон, на торгу, браслеток-то мало ли?
– Много, да все не те. Мне покрасивше надобно.
– Оба! – братья весело переглянулись. – Что, зазноба, никак, есть?
– А как же?! – хлопнув Глеба по плечу, Михаил весело рассмеялся. – Как ей не быть, зазнобе-то? Парень я весь из себя – видный…
– Да уж, – разом кивнули оба. – Не сомневаемся… Дак ты зазнобу-то бы на наш двор привел. Батюшка бы вам отдельную избу дал – жили бы.
– Избу, говорите… Ну, может, привезу зазнобу, дай бог.
– Ежели за тебя пущать не будут, ты, Мисаиле, нам скажи, а уж мы за тебя…
Миша только хмыкнул:
– Вот, спасибо, парни!
– Эй, мужичина! – поглядев в сторону, громко крикнул Борис. – Где нам мастера Симеона найти?
– Стеклодува, что ль? – остановился сутулый мужичок в армяке и суконной, безо всякой опушки, шапчонке. Подумал, почесал затылок, потом рукою махнул:
– Эвон! За тем перепутьем его усадебка.
Усадебка. У стеклодува – усадебка! Впрочем, почему бы и нет? Если мастер хороший, да товар ходовой…
Товар оказался – да, ходовой. Именно, что товар – «продукт труда, произведенный для продажи или обмена». Не на заказ… хотя и на заказ Симеон тоже работал, но основную прибыль имел с торговли.
– Браслетиков, бус – много, все на любой вкус, да дешевы – для простого народу деланы. А простых-то людей куда как больше, чем бояр да купцов именитых. Там «вервица», тут «белка» – вот они, «куны»-то, и набегают.
Михаил оглядел усадьбу – небольшую, уютную – с мастерской, с двухэтажным домом, с банею и двумя курными избенками – для подмастерий. Почесал затылок:
– Что, значит, на заказ мало что делаешь?
Стеклодув – высокий широкогрудый мужчина с черной окладистой бородой – усмехнулся:
– Коли заказы есть – так что же не делать? Ты выберешь что? Высмотрел?
Миша покосился на целую россыпь браслетов – красивые, конечно, вещи… но все не те.
– Мне бы вот хотелось в виде змейки, с алыми такими глазками.
– У-у-у! – Мастер покачал головой. – Не часто я узорочье делаю… А с глазками алыми… м-м-м… не ведаю даже… Да и из наших никто. Может, на боярских усадьбах… да, там могут. У Онциферовичей, Мишиничей… Да, у Мирошкиничей знатные стеклодувы… целая артель, вот они могут с узорочьем, а мне – без надобности.
У Мирошкиничей… Выйдя на улицу, Михаил с досадой сплюнул. Попробуй, к ним проберись! Только подойдешь к усадьбе – кто таков?! К мастерам, браслетики заказать? А не пошел бы ты, паря! А ну-ка, в собаки его, ату, ату!
Ну, хорошо хоть – узнал про Мирошкиничей. Какая вот только от этих знаний польза? Тут думать надобно, думать… Может, через мальчишек как-нибудь? Они ж все-таки бояричи, это Мишу сразу со двора попрут.
Бояричи…
Лежали бояричи в темноте смирно, слушали, лишь иногда шуршали свежим сеном. Сеновал на усадьбе большой, просторный, обхватистый. По углам да по стрехам особые травы висят – от комаров, оводов-слепней да прочей летучей нечисти. Помогает, правда, нет-нет да какой комар и прорвется – эвон, зудит прямо над ухом.
– И вот, с тех пор, ни слуху о нем, ни духу, – закончив очередную страшную рассказку, Михаил с удовольствием отхлебнул хмельного кваску из объемистой глиняной крынки.
– А дальше! Дальше-то что было? – принялся допытываться Глеб. – Неужто так и сгинул?
– Сгинул, сгинул, – Миша смачно зевнул. – Безо всякого следу, словно бы растворился. Искали-поискали – не нашли даже косточки.
– Жаль…
– Хм, жаль им… Спите уже, время-то позднее.
– Спать? А я вот тоже хотел рассказать… про пропавших. У Жидического озера, на вымоле двое ребят пропали – небольших, – о том сегодня на торгу говорили. Утонули, верно – водяник на дно утянул. Он, водяник-то, кого хочешь, утащит. Не в первый раз уже…
Рассказчик внезапно замолк – то ли заснул, то ли припоминал что-то.
– Эй, Глебушка, – шепотом позвал Михаил. – Спишь уже, что ли?
– То не Глеб… То я, Борис, рассказывал…
– А… И что там с водяником-то?
– В последнее лето – все больше и больше лютует – страсть! Все на Волхове, особливо – за стенами, за валом, к обители Хутыньской, да к Ладоге ближе… Мнози уже утопли.
– Бывает, тонут.
– Бывает, – согласился Борис. – Токмо не в этаком множестве.
Миша ухмыльнулся:
– А ты откуда знаешь про множество-то?
– А ты, дядько Мисаил, будто не знаешь?! По всем концам болтают.
– Ну, болтать всякое могут.
– Все равно – боязно. Это ж водяник – нечисть, его токмо крестом да молитвой возьмешь… и то – молитвою истовой! Монаси, верно, могут… и владыко… Да, дядько! Мирошкиничей боярышню, Ирину – тоже водяник утащил!
Услыхав про Мирошкиничей и пропавшую боярышню, Михаил едва не закричал – йес! – до того возбудился! Ну а как же? Все к одному складывалось – браслетики витые узорчатые на Мирошкиничей дворе делают, боярышня, опять же, у них пропала… Не та ли – в синем платье, с браслетиком? Господи, неужели… Неужели хоть какой-то проблеск… Ниточка, ниточка показалась! Теперь бы не упустить, ухватить за кончик. Ай, Бориска, ай, молодец, парень, такую весточку подогнал!
Мирошкиничи!!!
Мирошкиничи!!!
Стеклодув!
Пропавшая боярышня Ирина!!!
– А что, Ирина эта, боярышня, давно пропала?
– Ха, пропала… – Борис усмехнулся этак по-взрослому, с некоторым даже цинизмом. – О том, что пропала они не говорят, таятся… Токмо я-то примечаю – давненько ее в тереме не видать – так, дак, почитай, каждый вечер на галерейку выйдет… сидит, любуется… почитай, далеко-от, с галерейки видать…
– А ты откуда знаешь про галерейку-то?
Отрок неожиданно вздохнул:
– Да уж знаю… Там напротив, на Прусской, церквушка… на наше серебришко выстроена. Я туда заходил молитися… так с паперти Мирошкиничей усадьбу куда как хорошо видать.
– А ты, значит, на боярышню любовался…
– Ничего и не любовался! Так… смотрел просто.
И снова вздох.
– А красивая она, боярышня-то?
– Красивая! – тут же – тихонько, шепотом – откликнулся Борис. – Не оторвать взгляду. Коса толста, блестит золотом, лицо белое, чистое, а глаза – синие-синие, как вот небо! На край свету б за нею пошел…
– А ты глаза-то как разглядел… с паперти? – усмехнулся Миша.
– В церкви видал… А вот уже с травня месяца – не заходит… Ну, в церкву-то.
– Так в своей, на усадьбе, молится.
– Нет, она завсегда в эту, тоже на Прусской, ходила… Святого Мисаила храм… И на галерее не видно!
– Так, может, не пускают родители-то…
– Так она ж не в девках! Вдовица. Два лета назад муж ее, Анкудин-боярин, в земле Корельской погиб. Так что, в своем праве боярышня… А деток вот Господь им не дал. Это ничего… это наладится, молиться токмо надо…
– Так, может, боярышня-то в монастырь и уехала. В обитель святую – о детках молиться.
– А – может, – чуть помолчав, согласился отрок. – Добрый бы ей путь и удачи. Тогда уж скоро вернуться должна бы… давно бы должна. Господи! Не дай Бог, постриг примет…
Господи…
Борис что-то тихонько зашептал – молился. А Миша подавил явно не нужный здесь смех – а, похоже, боярич-то воспылал к красавице Ирине платонической подростковой любовью! Ишь ты… В церкви на глаза боярышни засматривается, каждый день на Прусскую ходит, по чужим галереям взглядом шарит. Втюрился отрок – нечего и думать! Как вот, бывает, какой-нибудь восьмиклассник в учителку молодую втюрится… Бывает и ответная любовь вспыхнет – Миша таких примеров кучу мог привести.
А ведь, и в самом деле, вполне могла боярышня Ирина Мирошкинична в монастырь уйти – тем более, деток нет, и вдовица. Вдовица… А та-то, в Усть-Ижоре – совсем ведь девчонка. Или – показалась девчонкою, долго ли Миша ее видел? Уж точно, пристально не рассматривал – не до того было: с гопниками метелились. Вот ведь, задержись тогда, не выпей с Веселым Гансом водки… Ничего бы и не было! Или – все ж таки – было бы? Потому как – судьба? Да какая, к черту, судьба – браслетик тот, чтоб ему… Ладно, хорошо хоть – уже кое-что есть!
Интересно, как там Веселый Ганс? Ха! Нашел, кого вспомнить… Лучше бы Марьюшку вспомнил – рабу, Сбыслава Якуновича подарок. Хорошая девчонка, смешная такая… Ну, дай-то бог, на усадьбе тысяцкого ей хорошо будет. Пока вроде бы неплохо было.
– Слышь, Бориско, не спишь?
– Не… задумался чуть.
– А боярышне-то, Ирине, сколько лет?
– Ой… – отрок призадумался. – Ну, лет, может, двадцать… или чуть мене… Или боле. Так как-то вот.
Двадцать… Вполне подходяще – девчонка. Пусть даже – и вдовица. По тутошним меркам – вполне взрослая и самостоятельная женщина.
А, может, с этой стороны и зайти? Вот, через мальчишку этого, молокососа влюбленного?
Михаил пошевелился, пошуршал соломою:
– Вот, думается, как так выходит, что люди живут, друг о дружке ничего не зная, а потом вдруг – оп! – и встретятся, чаще всего – случайно. И, наверное, это только кажется, что случайно, а на самом-то деле – все давно предназначено Господом!
– Вот-вот! – явно обрадовался Борис. – Господом!
– Тсс! Не кричи так, друже, братца разбудишь.
– Ага, разбудишь его, как же! Коль уж уснул…
– Бывает, вот увидишь деву… – гнул свою линию хитрый Михаил. – И – словно сердце оборвется, не знаешь даже – с чего бы?
– И у меня тако было! – отрок разволновался. – Вот прямо как ты говоришь. Обедню стояли на Прусской… И там… там боярышня, вот она самая, Ирина. Язм – рядом молился. Она вдруг оглянется… ка-ак окатит взглядом… Господи! Да есть ли еще где такая краса?!
– А ты с Ириной-то, боярышней, говорил?
– Как можно? К чужой женщине с речами пустыми приставать! Нет… вот, подрасту… Скоро уже, скоро…
– А батюшка?
– Батюшка, конечно, не очень-то рад будет. Мы, Онциферовичи – с Мирошкиничами всяко. Когда дружно, а когда – и врозь.
Миша про себя усмехнулся: понятно, конкуренция.
– Значит, ты к Мирошкиничам этим на усадьбу не заходишь?
– Почему не захожу? – несколько обиженно переспросил отрок. – Захожу. Вместе с батюшкой. Вот, недавно были… И скоро опять зайдем.
– Так ты б и спросил про Ирину-то! – негромко посоветовал Миша.
– А что?! И спрошу! Прямо у братца ее старшего – батюшка-то давно помер – и спрошу.
– Нет, нет, что ты! – Михаил вдруг испугался за свое дело. – Так, в лоб спросить, нехорошо, неблагостно как-то… Скажут – что за нахал с глупыми вопросами лезет? Какое кому дело, куда боярышня подалась? Не-ет… Тут прямо нельзя. Тут хитрее надо. У тебя на усадьбе Мирошкиничей, конечно, никого знакомых нет?
– Вестимо, нет. Откуда?
– А у слуг твоих? Ну, кто вас туда сопровождает…
– У слуг? А ведь верно! – тихонько засмеялся Борис. – Ну конечно же – слуги! Уж им-то всегда все известно – ничего-то от них не скроешь!
– Вот и ты от них кое-что узнаешь, для себя важное, – продолжал подзуживать Миша. – Потом похвалишься… Вижу – запала тебе в душу боярышня.
– Ой, запала!
– Ну и ладно. Дело молодое. А время быстро летит – не все тебе мальцом быть.
– Вот и я так мыслю!
Проговорили долго, почти до утра, до самого солнышка – сначала алого, а потом – ну, почти сразу же, едва поднялось – золотисто-лучистого, радостного, такого, от одного вида которого прямо воспаряешь душою. Вот как сейчас…
Миша проснулся первым, да и вообще, спал плохо – может, от слишком уж колючей соломы, а может – от мыслей, от узнанного. Сегодня собирались с отроками прогуляться по Прусской, а уж после – как пойдет. Никакой другой работою, окромя пригляду за парнями, Михаила на усадьбе не обременяли, а тиун Ефим – так прямо ужом стелился.
Едва Михаил вышел на двор, как увидел въехавшего на усадьбу всадника, в коем тут же признал Ростислава – верного боярского человечка, с которым не так давно дрался на палках. Слегка кивнув – боярский служка, не высокого полета птица – Миша хотел было пройти мимо, к уборной, да Ростислав ухватил его за рукав:
– Бояричи где?
– На сеновале. Поди, спят еще.
– На сеновале? – слуга в удивлении вскинул брови. – Что, больше спать негде?
– Нравится им там, – терпеливо пояснил Михаил. – Интересно. Себя-то в детстве вспомни.
– Нравится, говоришь? – Ростислав усмехнулся и – Мише показалось – хотел добавить что-то еще, но ничего не сказал, лишь махнул рукою: иди, мол, куда шел.
Михаил и пошел, а, возвращаясь уже, заметил, как боярский служка разговаривает у сеновала с парнями – Борисом и Глебом. Вот чертяка, разбудил ведь! Тут же, от амбаров, бежал уже и тиун: здрасьте, мол, Ростислав Тимофеевич, как боярин-батюшка почивать изволили? Все ли по добру, по здорову?
– Ниче боярин-батюшка, здоров, – кивнул слуга. – Послал вот справиться – как-то детушки его тут? Как «дядька» – не забижает?
– Не забижает, – рассмеялся тиун. – Да и спуску не дает – вчера вон, почитай, весь день на тупых мечах бились.
– А еще по городу гуляли, – потянувшись, добавил Глеб. – На ручей хо…
Тут Борис ткнул его кулаком под руку – дескать, не болтай чего не надобно.
– Гуляли много где, – тут же поправился Глеб. – Потом сказки разные слушали.
Ростислав улыбнулся, пригладил бородку:
– От и славно, пойдемте-ка в дом, батюшка гостинец вам переслал.
– Гостинец! Гостинец! – обрадовались, запрыгали отроки. – Идем, идем же скорей, Ростислав, не стой же!
Ушли, скрылись в сенях, только и видели: бояричи, Ростислав и тиун с ними. Не… тиун на крыльце задержался – на двор посмотрел строго, всех увидал – челядинцев, холопов, закупов, – помахал кулаком строго: мол, насквозь вас, лентяев да воров, вижу! Все, бывшие поблизости во дворе, работники, поклонились – кто, конечно, заметил тиуна. Ну а кто не заметил, с тех иной спрос… ужо не даст таким Ефим спуску, уж в этом-то Михаил ни капельки не сомневался, а потому поспешил поскорей на задворки к своей избе – ребят подымать, Мокшу с Авдеем. Все ж таки втроем они в закупы подались, так сказать – в феодально-зависимые люди, а, поскольку Михаил был из них по возрасту самым старшим, то считал себя за обоих ответственным… Хм… И самому интересно – с чего бы так? Вот ведь никогда никого опекать не стремился, ни в школе когда работал, ни уж тем более в фирме – а кого там опекать-то? Бездельников-недорослей? Так у них и без Миши опекунов – целое войско: мамы, папы, бабушки…
А вот эти вот… Эти славные парни, сметливые, работящие, ничуть не виноватые в том, что злодейка судьба к ним повернулась задом… Впрочем – как еще посмотреть.
– О, Мисаиле! – вышел из избы Авдей. – Где-то тя всю ночь носило… Ну да ладно – где был, там был.
– Зазнобу, поди, заприметил какую? – вслед за приятелем показалась рыжая шевелюра Мокши.
Хорошо, встали уже парни. Авдей заскочил в избу, квасу крынку вынес, протянул:
– Испей, вкусен зело!
Михаил отпил – и верно, вкусен, – улыбнулся, поблагодарил кивком. Смотрел, как парни фыркают, умываются…
И внезапно почувствовал себя неловко – парни целые дни вкалывают, конюшню строят, а он… А он вот сказки недорослям хозяйским рассказывает – и все дела. Стыдно – здоровому-то мужику! Хотя, а с другой-то стороны… воспитание – оно, может быть, в чем-то и есть истинно мужское дело? Вот как в России – да и в СССР тоже было – устроено? Ну, детский сад – понятно – одни женщины, то же и школа – ну, там, может, два-три мужичка найдется, и то вряд ли. Тоже одни дамы. Вот дите среди них подрастает, шкодит – а все наказание, между прочим, исключительно на одних эмоциях, именно так – и ни на чем другом. Либо ори, либо бей, либо родителям ябедничай – тьфу! Мише вспомнилось, как завуч – дородная такая тетя – его, «молодого специалиста», убеждала – «ой, не правы вы, Михаил Сергеевич, мы же и родителей в школу вызываем, и выговоры объявляем, и…» И что, спрашивается, с того толку? Родители – это еще смотря какие, имеют они на своих чад влияние – хорошо, а ежели нет? И чаще всего – нет. А уж насчет выговоров – так испугали ежа голой задницей. Это ж надо додуматься, взрослые виды наказаний к детям применять. Выговор ведь что значит? Вот тебе не премия – а фиг, вот тебе отпуск в мартобре, вот тебе… да много чего можно. И «тринадцатую» зарубить, и возможное повышение по службе, и… А в школе чего? Премий у учащихся никаких нет, каникулы им не отменишь, что остается – пшик! Вот он и действует, то есть – не действует.
«Вы же, Михаил Сергеевич, мужчина, вам легче: гаркнули, кулаком по столу треснули – хулиганы юные, как осиновые листы – дрожат!» Ага… Дрожат-то дрожат, только ж это опять все по-женски, на эмоциях, без всякого проблеска разума или уважения к законам. Сначала кулаком по столу, потом – по хребту, потом… потом куда? Правильно, на скамью подсудимых. А ежели сам недоросль чего-нибудь такое натворит – так инспектор по делам несовершеннолетних чаще всего тоже женщина… как и следователь, и судья… Вот, кругом один феминизм получается! Хорошо это? Вряд ли, особенно – для мальчишек, у которых – очень у многих – и отца-то никогда в доме не бывало, одна мамка. Так что насчет воспитания… это еще как посмотреть!
– Как вообще, работа-то? – спросил-таки парней Миша.
Те улыбнулись. Мокша мотнул головой:
– А ничо! Робить можно. Нам тиун за тебя купу скостил – так что теперь не торопимся, делаем справно.
– Да уж, – поддакнул Авдей. – С такой-то работой можно и лет пять в закупах провести. И долг отдать, и скопить «кун». Свободным человеком, оно, конечно, вольнее… но без покровителя худо. Думаю, зиму осмотримся, а там видно будет… У Онциферовичей где-то в дальних землях погосты есть – вот бы и нам туда, своеземцами на починки. Расплатимся – сами себе хозяева, тогда и жениться можно.
Михаил, услыхав про женитьбу, растянул губы:
– Хорошее дело!
Значит, все пока в порядке у парней, вот и славно. А тиун-то, смотри-ка, скостил купу… Ну а как же?! Что, Михаил дело не делает? Еще какое!
Пока разговаривали, уехал со двора Ростислав – слышно было, как заржал у ворот конь, как пес Трезор заблажил, залаял. Вот уж верный псинище, за хозяйское добро кому хошь перегрызет горло.
Выбежали с крыльца отроки – веселые, умытые, причесанные – «дядько Мисаиле, пойдем-ка гулять скорее!»
Ну, гулять так гулять – Мише-то что? Еще и лучше. Около усадьбы Мирошкиничей, на Прусской, покружить бы… может чего б от кого вызнал бы?
– Не-а, на Прусскую не пойдем, – неожиданно запротивился Борис. – Давайте лучше на Лукину, на Синичью гору, там красота – ужасть!
– Да, да, на Синичью, – тут же поддакнул Глеб. – Там и яблоки, там и сморода!
Михаил улыбнулся:
– Так яблок-то нет еще!
– А сморода есть – мы едали уже, скажи, Бориска?
– Да, дядько Мисаил, едали. Так идем? – парнишка подкинул в руке ножик – небольшой, красивый, серебристый, с красной узорчатой ручкой – наверняка из батюшкиного гостинца. Хороший ножик, острый, наверное. Впрочем, черт с ним.
Миша только рукой махнул: ну, что с парнями поделать? На гору так на гору.
Лукина улица оказалась широкой, как и все – мощеной, а попробуй-ка, не вымости, так по весне-осени в грязище вместе с конем утонешь, не вытащат! Вот и мостили все, тщательно, на совесть, потом ремонтировали, следили, перемащивали, в общем, мостникам работы хватало – уважаемые люди. Вот бы и парням туда, Мокше с Авдеем, куда уж лучше, чем на дальний погост в починки. А почему бы и нет? Парни они рукастые, труда не боятся… Вот только бы не оказались «мостники» настолько замкнутой корпорацией, чтоб со стороны ну никак не пробиться. Не должны бы, чай, не бояре же!
Вот опять! Вот опять Михаил поймал себя на мысли о том, что он вот о ком-то заботится… нет, пожалуй, «заботится» – не совсем здесь подходящее слово. Лучше – «покровительствует». Да – именно так. И – главное дело – нравилось это Мише, приятно было. Вот кто бы сказал раньше! Не поверил бы ни за что.
Синичья гора вся заросла… гм-гм… даже можно сказать – лесом, самым настоящим, густым! Осины, березы, липы, какие-то молодые дубки и – огромный дуплистый вяз, за которым, шагах в полусотне, виднелась скромненькая деревянная церковь Петра и Павла. Скромненькая, но… очень и очень красивая, с резными наличниками, с любовно крытым дранкой серебристым куполом, с золоченым крестом – лучистым, притягивающим взгляд словно магнитом. Оставив ребят играть, Михаил не поленился, подошел ближе и, упав на колени, принялся глубоко и истово молиться. Ощутил вдруг такую потребность – сам себя не узнавал! Ну, раньше-то какой он был христианин, православный? Да никакой. Из тех, кто больше в обряды верил, да даже и не верил, а исполнял иногда – потому что все так делали. На Троицу ездил на кладбище, к своим, поминал, на Пасху яйца переводными картинками «красил», традицию соблюдал, в церкви иногда заходил, свечки за упокой – во здравие ставил… вот, пожалуй, и все Мишино православие. Как и у всех. По крайней мере, у тех, кого знал, с кем общался…
А тут вдруг… Ну церквушка… ну красивая… изысканная в чем-то даже… А вот на колени пал! И молился… именно что молился – истово, по-настоящему! От всей души. Поблагодарил Господа за то, что не дал сгинуть, да попросил немножко помочь – выбраться. Всего-то и делов. Ничего Господу за помощь не обещал, почему-то чувствовал – не по-христиански это: ты – мне, я – тебе. Торгашество какое-то гнусное, больше ничего.
Помолившись, встал, оглянулся – парни все так и играли. Нет, вот Глебушка прибежал – употел, умаялся, «дядьку» увидав, прижался плечом, пожалился на братца:
– А Бориска сначала ножик свой кидал, а теперь по деревам лазит, вот-вот свалится, зашибется!
– Да там деревьев-то таких высоких нет.
– Ага, нет… А вяз? Высоченный, дуплистый… Эй, эй! Бориска!
– Что орешь? – Михаил строго посмотрел на отрока. – Не видишь – церковь здесь.
– Вижу…
Оглянулся малец, поклонился, лоб перекрестил:
– Спаси, Господи, братца моего, батюшку с матушкой, мя, грешного, да всех наших родичей!
Тут и Борис прибежал, нашелся:
– А! Вот вы где… Молитесь?
Доволен был – аж светился. И – как бы это сказать? – словно бы стал вдруг участником какого-то важного дела. Губы этак надул, посматривал многозначительно… мол, вы тут играетесь, а я… Именно такое впечатление сложилось сейчас у Михаила – парень-то был сам на себя не похож. Какой-то необычно возбужденный… и молчаливый. А ведь всегда обо всем рассказывал – каждую церковь знал: кто построил, когда – а тут вдруг замолк. Ну, с подростками такое бывает… возраст-то – переходный, говоря словами из учебника возрастной психологии – «пубертатный период».
Вот и снова…
Потянул Мишу за руку:
– Ну, пойдем уже…
– Что, наигрались?
– Не еще…
– Молчи, Глеб! – неожиданно жестко выкрикнул Борис, так, что даже шелопутный младшенький братец послушался, перестал ныть, лишь глазами похлопал обиженно:
– А куда пойдем-то? Только не говори, что домой.
– Не, не домой. До немецкого двора прогуляемся, дядьке Мисаилу немцев покажем. Он ведь их в Заволочье-то своем и не видал, поди.
– Точно, не видал, – с ухмылкой подтвердил Миша. – А посмотреть интересно – что еще за немцы такие?
Интересно… Михаил вдруг оглянулся – показалось, будто кто-то смотрит на них из кустов. Смотрит нехорошо, пристально… Эвон, глаза блеснули! Нет… показалось…
– Ну, идем, парни…
Не прошли и сотни шагов по Лукиной улице, как позади – как раз у церкви – заржала лошадь. Хм… Впрочем, а, может, человек специально в церковь приехал?
В городе явно пахло паленым. Нет, не в прямом смысле, в переносном. Пока шли, попадались по пути группы возбужденных людей, шатавшихся, такое впечатление, безо всякого видимого дела. Слышались какие-то выкрики, разговоры… Точно мужички-уличане собирались кому-то бить морду… Уж не посаднику ли, за плохое правление? Нет, посадник, Степан Твердиславович, был в городе в большом авторитете. Значит, не посаднику – князю.
Черт!
Михаил совсем забыл, для чего появился у Онциферовичей – для шпионства же! И вот как раз завтра нужно было явиться в одну корчму близ Торговой площади – для отчета. Кто придет – сказано не было, наверное, кто-нибудь из знакомых, поскольку никакого тайного слова – пароля для встречи – Мише дано не было. Сбыслав только сказал – тебя, мол, узнают – вот и все, собственно.
И с какими же вестями Миша явится? Да ни с какими. Так и скажет – время-то, мол, маловато еще прошло, еще до конца не внедрился, своим не стал, и тиун, гад, продыху не дает, еще и ребят для пригляду приставили. Так и заявит. А какое ему дело до местных разборок? Со своими бы делами справиться. Так что так вот…
Немецкий двор Михаилу понравился. Хоть вовнутрь, за ворота, и не заходили, а видно было – аккуратный, чистенький. Подъезжали к воротам возы, проходили – а иногда и подъезжали верхом – немцы в смешных куцых плащах, в кожаных остроносых башмаках, в узких – в обтяг – штанишках.
– М-м-м, знаю, чего мы сюда пришли, – вдруг заканючил Глеб. – Тебе, Бориска, немец один псалтирь ихний дать прочесть обещал, так?
– Ну так, – явно высматривая знакомых, хмуро откликнулся старший братец.
– Вот ведь грех-то!!! Язм вот расскажу батюшке!
– Ну и ябедничай!
– Кто ябеда?! Я?!
Оп!
Миша, конечно, уследить не успел, как младший братец старшему – бац! – в ухо! А тот ему – в нос! Хорошо, силенок еще мало, да и промазал – а то бы кровища! Но и так…
– Эй, эй, цыц!!! Цыц, кому говорю?
Схватив подопечных за шиворот, Михаил живо развел их в стороны и укоризненно помотал головой:
– Это еще что такое? Вы же братья родные, заодно должны быть! А вы что творите? Да еще на глазах у немцев!
– А чего он?
– Стыдно, братцы! Стыдно.
Насупились. Помирились вроде.
А тут Борис и знакомого углядел. Обернулся:
– Я сейчас.
Подошел ближе к высокому немецкому парню – бритому, с длинными белокурыми волосами:
– Гутен таг, Маркус.
– О! – парень расплылся в улыбке. – Гутен таг, герр Борис! Битте…
И рукой на распахнутые ворота показывает, мол, проходите. Борис и вошел, правда, надо отдать ему должное, отсутствовал недолго, почти сразу и вышел с книжкой в руках. Псалтырь или как она там у католиков?
– Немецкий язык учишь? – одобрительно улыбнулся Михаил.
– Не учу – разговариваю. А книжица сия – чтоб читать научиться получше.
– Молодец!
А младший братец ничего не сказал – засопел, обиделся. Миша потрепал его по волосам ласково, наклонился, шепнул:
– Славно ты вчера мечом махал. Куда лучше братца!
Отрок от похвалы такой аж засветился. Заулыбался, весь довольный такой, радостный.
А старший, наоборот, загорюнился. Что такое?!
– Ножик, подарок батюшкин, потерял… Там, на горе Синичьей.
Миша такой памятливости засомневался:
– А, может, тут где-нибудь выронил. Или украли, когда по Торжищу шли. Всяко может быть – народец там ушлый.
– Да нет, там он, в вяз воткнутый… Я ведь помню! Метнул – оглянулся, нет никого. Я вас искать. Так он, нож, там и остался.
– Так уж, поди, нет уже!
– Не, должен быть, место глухое. Батюшкин подарок.
Совсем пригорюнился отрок, насупился, голову опустил – вот-вот заплачет.
Миша младшему подмигнул:
– Ну что, прогуляемся еще разок по Лукиной? Братца твоего выручим.
– Выручим, ништо, – серьезно отозвался Глеб. – Уж так и быть. В церкву заодно на вечерню сходим.
Михаил засмеялся:
– Ну, уж вечерни-то дожидаться не будем, домой пойдем. Долго вы еще тут, на усадьбе-то, будете?
– Батюшка сказал – до осени. Потом по вотчинам дальним поедем.
Так, за разговорами, и не заметили, как дошли до Синичьей горы. Синиц там, правда, Михаил не увидел, ни тогда, ни сейчас – может, они тут зимой тусуются? Наверное, зимой – не зря ж гору так прозвали. Гору… Какая ж это гора, так, пригорок просто, лесом густым поросший. И церковь. Красивая, глаз не оторвать. Жители Лукиной улицы для себя выстроили, не скупились – так всезнайка Борис пояснил. И тут же:
– Ну, вы пока помолитеся, а язм – враз обернусь. Чего вам по кустам да репейникам шататься?
– А не найдешь ежели?
– Тогда так приду.
Убежал боярич, только его и видели. А Миша с Глебом церковь кругом обошли, внутрь заглянули, свечки поставили – хорошо, сумка с собой была прихвачена с «белками». Сотворив молитву, едва вышли – тут и Борис. Радостный – ножик в руках вертит, показывает:
– Ну, что я говорил?! Нашелся!
– Слава те, Господи.
Миша приметил вдруг – совсем неискренне говорил отрок, глаза прятал… И радовался как-то чересчур уж громко. Ну, подумаешь – ножик. Понятно, что батюшкин подарок, но все-таки… не бог весть что.
И вообще, странно он сегодня себя вел, Борис… Немец этот… Ножик… Два раза в одно место смотались… Глеб говорит – вяз там дуплистый? Хм… А ну-ка…
Михаил вдруг схватился за живот, скрючился…
– Пойду до кустов. Вы там, на дороге, ждите.
– Пождем, чего уж.
Молодой человек тут же ломанулся в кусты. Смородина, малина, репейник. Вот липы… или – тополя? А, черт их… А вот это, наверное, вяз… Толстый, дуплистый. Подойдя ближе, Михаил сунул руку в дупло… И нащупал сверток. Небольшой такой, в ладонь спрятать.
Оглянулся… Прислушался… Вытащил…
Развернул осторожненько. Глянул – кольцо, точнее сказать – перстень. Красивая серебряная печатка с непонятным рисунком и буквицами наоборот – «Ал-др кн-зь». Александр князь – так выходило. Хм… интересно… Что за игры тут затеваются?
И зачем? А зачем он, Миша, вообще к этому вязу сунулся? Ну, были у отрока какие-то свои – недетские – дела? И что с того? Какое кому дело? Зачем, спрашивается, полюбопытничал? Просто потому, чтобы не чувствовать себя полным лохом? Может быть, может… Ну, Бориска… не ожидал! Впрочем, а ну их всех…
Положив перстень обратно в дупло, Михаил поспешно побежал обратно к ребятам. Где-то позади, за церковью, громко заржала лошадь.
Глава 8
Лето 1240 г. Господин Великий Новгород
Смута
Не успел Александр вернуться с войны, как в городе «бысть крамола велика». В чем суть «крамолы», ни в одном из источников не сообщается, но она послужила причиной того, что Александр рассорился с новгородцами и в гневе отбыл в Переяславль.
Вот так вот получается! Ребенок подставляет князя. Хм… по-местным меркам – уже не ребенок, да и то – его просто используют, вот и все. Взять перстень с печатью из дупла, отнести на немецкий двор, потом положить обратно. Интересно, что с кольцом проделали немцы? Сняли восковую копию? А зачем им поддерживать бояр против князя? Это ведь не орденские немцы-крестоносцы, это торгаши из Любека и прочих северонемецких городов, прообраза будущей Ганзы. Значит, бояре им что-то такое обещали… какие-нибудь торговые выгоды. Вот те и подмогнули…
Впрочем, ему-то, Мише, до всех этих интриг какое дело? Выбраться бы отсюда поскорей, а для того – проникнуть к Мирошкиничам, найти стеклодува, а там… А там – видно будет.
Назавтра, ближе к вечеру, явился дьячок из ближней церкви – учить отроков Святому Писанию. Воспользовавшись этим, Михаил тут же ушел – якобы на торжище, купить гребешок да ножик – на самом же деле – зашел в условленную корчму, пора уже было встретиться с человеком тысяцкого.
В городе было беспокойно, очень беспокойно, в душном вечернем воздухе явственно пахло смутой. Да, собственно, она и началась уже – туда-сюда бродили по улицам вооруженные палками группы, что-то кричали, дрались меж собой, а кое-где – слышно было – как звякнули вечевые колокола городских районов-концов. До концов уже дошло! С улиц да сотен.
Боярин Софроний Евстратович позаботился – большей части холопей велел с дальней усадьбы на главную перейти – на всякий случай, добро хозяйское уберечь – мало ли? Смута – она и есть смута, быстро может потерять управление, тогда уж совсем не ясно будет – кто за кого. Бей, круши, грабастай!
Люди шептались… да что там – шептались – говорили открыто, болтали, можно сказать, на всех углах: князь, мол, продался немцам, дал им особую торговую грамоту, а, окромя того, городскую казну похотел под себя подмять и, еще пуще, власть взять полную – над посадником, тысяцким, господой.
– Люди новгородции! Не отдадим наших вольностей жаднолюбивому князю! Постоим за Святую Софью! Скажем же властолюбцу – путь пуст!
Вот именно так вот и кричали. Мол, убирайся, княже, откуда пришел – без тебя обойдемся. Между прочим, судя по одежке, простые люди кричали, «молодшие» или «черные». Можно подумать, это именно им князь продыху не дает! Ага, как же… Боярское серебро здесь ищи, интересы… как и в любом бунте. Или – почти в любом.
Подобное Михаил видел еще в юности, в конце восьмидесятых, когда по всему Питеру вот так же бродили с лозунгами, кучковались, кричали всякое разное – от «Долой КПСС» до «Партия, дай порулить». И – такое впечатление – что никто не работал. Вот как и здесь.
Только вместо «Долой КПСС» – «Долой князя!»
Путь – чист!
А ведь выгонят, как пить дать – выгонят. Вон как активно действуют – видна, видна организационная жилка. Покричав на улицах да по сотням, пошли собирать веча по концам, а уж оттуда наверняка двинутся к Святой Софии или на Ярославово дворище – собирать главное вече. А уж там какое решенье примут – ясно. Что и говорить, не повезло Александру. Сейчас, в данный момент, не повезло… Ничего, через год вернется, сами же новгородцы и попросят – вот, примерно так же, как теперь – и уж тогда развернется, получив нужную легитимность, многих, многих казнит из нынешних крикунов. Ну, до того долго еще… А пока же… Пока…
Постоим за Святую Софью и вольности новгородские! Долой князя – путь чист!
– Кольцо? Что за кольцо? – переспросил Парфен, старый знакомец Миши еще по Невской битве, именно его и прислал Сбыслав. Надо же – оказывается, поддерживали отношения!
– Обычное такое кольцо, перстень с печаткой…
Михаил обсказал в подробностях.
Парфен задумчиво покивал, скривился:
– На немецком дворе ювелиры знатные. Что хочешь подделают. Вощанник с перстня сняли – вот и печать княжья.
Однако познания. Вот тебе и простой мужик, возчик. Да-а… не так-то и много тут простых было… разве что Авдей с Мокшей да раба… хм… раба… Марья. Интересно, как она хоть? Спросить у Парфена? Так откуда ж ему знать? Про другое надобно спрашивать, про другое.
– А что, Мирошкиничей никак нельзя прищучить? Ну и всех прочих. Ведь подлог явный!
– Да все знают, что подлог, Миша, – рассеянно отмахнулся возчик. – Не сегодня вся эта смута затевалась, и не вчера даже. Князь на шведов, а бояре – тут как тут. Чужими руками все делают, псы, поди, поймай! Да и поймаешь, так с того что? У них сила…
– Так и у «житьих» и у «гостей» сила немаленькая, – глотнув пива, усмехнулся Михаил. – По крайней мере, серебришка уж не меньше, чем у бояр, на любую смуту хватит, не так?
– Так, – Парфен неожиданно улыбнулся. – На то и расчет. Выгонят сейчас князя, подуспокоятся… Тут наш черед и придет! Через год посмотришь – по-другому все повернется. Не дадим боярам всю власть, не дадим!
Миша хохотнул:
– Не сомневаюсь.
– Да и бояре не все заодно, – возчик пригладил бороду, через плечо собеседника бросив внимательный взгляд на дверь. – Сам посадник Степан Твердиславич, да сын его, Михалко Степанович – за князя. А ведь тоже не последние люди! Ничего – сейчас, главное, кровушки лишней не нацедить, успокоить буянов. А уж потом – полегонечку, потихоньку. Посадник с тысяцким, думаешь, где сейчас?
– Не знаю.
– У князя. Уговаривают спокойно уехать. Чтобы потом – очень скоро – вернуться.
– Кстати, о князе, – Михаил потянулся и понизил голос: – Предатель в дружине его, из самых ближних людей – перстень ведь выкрал кто-то, передал, потом забрал да тихонько вернул на место.
– Хм, предатель… Тоже – удивил, – цинично усмехнулся Парфен. – Верные дружины, они ведь токмо в стародавние времена были – и то наверняка не известно, были ли? А ныне – серебро всему мера. Все купить, все продать можно… даже вот и князя. Почему бы и нет? Эх, времена… Волчьи!
– Лучше уж сказать – шакальи.
А корчма между тем заполнялась народом. И не сказать, чтоб это были добропорядочные торговцы, приказчики, приехавшие на рынок крестьяне или там мастеровой люд. Куда там! Громко перекрикиваясь и хохоча вошла целая кодла с палками – то-то Парфен то и дело поглядывал на дверь. Впрочем, новые гости – все как на подбор молодые мускулистые парни – вели себя довольно прилично: на пол не плевали, других посетителей не задирали, даже палки аккуратно, в рядок, составили у входа, да, усевшись за длинный стол, потребовали каши, пирогов, пива. Все правильно: смута – смутой, а обед – обедом. На голодный-то желудок палками много не помашешь. Да что палки – у многих и ножи в сапогах, и широкие кинжалы за поясом.
Усевшись, парни по-хозяйски командовали корчемными служками: того несите, этого. Сам кабатчик – вислобородый старичок в круглой кожаной шапке – выбежал к новым гостям, закланялся, шапку сняв, что, мол, угодно? Улыбка – на пол-лица, а в глазах – Миша заметил – страх. Заплатят ли? Или так пришли, на халяву?
– На вот тебе, дед! – один из парней, высоченный, с руками-оглоблями и квадратным подбородком – по-видимому, он и был тут старшим – достав из заплечной сумы, небрежно бросил корчемщику кунью шкуру.
Старик обрадовался, просветлел ликом, на служек своих цыкнул – а, пошевеливайтесь-ка, парни! Те и без того бегали – упарились. На «куну»-то много чего можно и съесть, и выпить.
Парни довольные стали, разговорились:
– Что, Кнут Карасевич, куды теперь-то?
Это они главного так называли, того, что с квадратным подбородком. Михаил усмехнулся – ну, надо же! Кнут, кажется, варяжское имя… Вообще, верзила этот на скандинава похож… белесый, точнее сказать – сивый. Волосы длинные, но редкие, плохие, сальные. Борода почти не растет… или он ее тщательно бреет? Но сильный тип и, видать, ловкий. За поясом – Миша только сейчас разглядел – плеть. Красивая, с узорчатой рукоятью…
– Сейчас, поснидаем… потом помыслю – куда, – Кнут усмехнулся, прищурился. – Эй, дед! Рыба-то есть у тебя? Есть? Так тащи! И жареную, и уху – налимью, окуневую, с линями… Батюшка мой, чтоб ему на том свете в аду гореть веки вечные, рыбу любил – страсть. Сам прозывался – Карась, и всех чад своих прозвал тако: кого Линем, кого Окунем, я вот Сомом звался… покуда другое прозвище не прилипло.
При этих словах парняга с ухмылкой погладил плеть… кнут… Вот потому – и Кнут! Ничего не скажешь, доброе прозвище.
– Пойдем-ка отсюда, друже, – с опаской покосившись на гоп-компанию, негромко промолвил Парфен. – Неча тут с имя сидеть, с псами боярскими. Кнут-от – парень смурной, злопамятливый. Люди говаривают – многих уже кнутищем своим насмерть засек. То ему в радость – сечь. Упырь – одно слово.
Михаил кивнул, подозвал служку – расплатиться. И правда, нечего тут с этакими людишками сидеть – мало ли, ссора какая выйдет? Оно кому надо-то? Мише – уж точно не надобно. Ему б мирошкиничей стеклодува сыскать для начала…
Вышли спокойно, никто к ним не цеплялся, лишь Кнут проводил долгим внимательным взглядом. Ну да и ладно – пущай смотрит, не жалко. На улице простились, Парфен к торжищу пошел, а Миша, голову почесав, призадумался. То ль идти на усадьбу обратно, то ли дела свои спокойненько порешать, вот, хотя бы с теми ж Мирошкиничами. На Прусской, Борька-боярич говаривал, их усадебка. Не ближний свет – через мост да вокруг детинца. До вечерни и не управиться. Но с другой стороны – а куда спешить-то? Чай, смута! Поди-ка, доберись вовремя – забастовка, транспорт не работает… типа того. В драку ввязался с кем-нибудь или там еще что – придумать можно.
Рассудив таким образом, Михаил лихо сдвинул шапку на затылок и решительно зашагал через Торговую площадь к мосту через Волхов. На торжище, несмотря ни на какую смуту, было все так же людно, шумливо, весело.
– А вот сбитень духмяный, кому сбитня? – перекрикивая друг дружку, орали мальчишки-разносчики.
– Пироги, пироги! С рыбой, с луком, с яйцом – есть станешь, язык откусишь!
– А вот квас, квасок, разевай роток!
– Сбитень, сбитень!
– Пироги!
Миша жестом отогнал навязчивого пирожника:
– Не нужно мне твоих пирогов, с корчмы только что вышел.
Дальше пошел, к мосту пробираясь. Тут, за лошадиным рядком, не орали, не ругались – тихо все было, благостно – торговали людьми. Рабы обоих полов – в основном, конечно, женщины, девки и дети – держались смирнехонько, искоса поглядывая на покупателей. А те не стеснялись – ощупывали, оглаживали, заставляли присесть, смотрели в зубы…
– Девка-то точно раба?
– Да раба! Клянусь Христом-Богом!
А не слишком ли громко клялся? Гаркнул, гад, почти прямо в ухо – со всех мыслей сбил. Михаил оглянулся недовольно… Опаньки! Ба-а-а!!! Знакомые все лица – Кривой Ярил, Мишиничей верный пес! Шестерка боярская… Интересно, кого он тут продавать привел!
– Не его раба я!!! – громко закричала девчонка, которую Кривой Ярил крепко держал за руку. – Не его!
– Ефрема-своеземца чудского холопка беглая, – цинично сплюнув наземь, пояснил Ярил. – У меня и грамотка от Ефрема есть – если увижу, хватать, продать, а уж деньги – ему. Хошь, принесу грамотцу-от?
Торговец – борода лопатой – лишь махнул рукой, ухмыльнулся, да девчонку за бок ущипнул:
– Сколь хошь за деву?
Не вмешивайся! – сам себе беззвучно кричал Михаил. Какое твое дело до Ярила и этой девчонки? Проходи мимо! Здесь твоих дел нет, дела там, у Мирошкиничей. А девчонка… Что ж – всех от произвола не убережешь…
Узнал, узнал Миша девку – рабу Марью. Рабу, да не Ефрема, и уж тем более не Ярила. Узнал… Хорошая девчонка, веселая такая, миленькая… И в постели однако ничего себе так – помнится, угощали. И так она все смотрела глазищами своими зелеными… Так смотрела… Аж на усадьбе тысяцкого неловко было.
– Не его я раба, не его!
– А ну, не ори, девка! – гулко предупредил торговец людьми. – Посейчас кнутом ожгу, або велю язык отрезать – немые тож за хорошую цену идут! – почесал бороду, повернулся к Ярилу. – Так сколь?
– М-м-м… – тот задумался, а Марья тихо заплакала. И правда – помощи ей сейчас ждать неоткуда.
Эх, Марья, Марья… Миша не выдержал, оглянулся – и встретился с девчонкой глазами… И уже не мог. Не смог пройти… Плюнул, да шапку оземь:
– Эй, одноглазый! Что, уже чужое добро крадем-торгуем? А виру заплатить не хошь?
– Ты?! – Кривой Ярил неприятно удивился. – Откель здесь?
– Откель надо. Девку пусти. За делом, видать, шла.
– Ты шел бы паря себе, куда шел, – с угрозой в голосе произнес торговец. – Инда, бывает, и головы на торгу проломляют.
– Смотри, как бы тебе не проломили, борода гнусная! – взъярился Миша. – Говорят тебе – девка это, Марья, с тысяцкого Якуна двора! Хочешь с тысяцким поссориться?!
– А хоть бы и так! – злобно хохотнул Ярил. – Нет теперь его власти. Власть вся – у бояр!
– У бояр? А вот, получи, боярский прихвостень! – Михаил с размаху ударил одноглазого в челюсть, да с такой силою, что тот, выпустив девчонку, кубарем покатился прямо в гущу выставленных на продажу рабов.
Видя такое дело, торговец – бородища лопатой – опасливо попятился и вдруг, сунув два пальца в рот, молодецки свистнул – подзывал своих.
Ага! Станет его Михаил дожидаться, как же! Девчонку – за руку, да бежать! Мимо рядков с товарами, перепрыгивая, опрокидывая, напролом – ах, сколько «добрых» слов про себя услыхали, из которых «лешаки» и «шильники» – самые ласковые. Ничего, прорвались! Погоня-то, чай, к мосту убежала, а беглецы умней – к пристани-вымолу, что у Федоровского ручья. Миша – как раз к месту – знакомца своего вспомнил, с кем не так давно на Лубянице пиво пил. Подбегая к лодкам, окликнул:
– Бог в помощь, парни. Онцифера Весло не видали ль?
– Только что двоих в обитель Хутынскую повез, – обернулся один из парней, чернявый, смуглый…
– Онисим! – обрадованно воскликнул Михаил. – Онисим Ворон!
– Мисаиле? Ты как здесь?
– Да мне б на тот берег… Только вот заплатить…
– Да ладно, – Онисим поднялся с мостков и махнул рукой. – За так перевезу. После отдашь – ты ж на ручей почти каждый день ходишь.
– Отдам, вестимо.
– Вона, в крайнюю лодку садись. Что за дева-то? Зазноба твоя? Красна!
Марья неожиданно зарделась, прижалась к Мише щекою. Тот ласково погладил девчонку по волосам, приголубил:
– Ничего, ничего… сейчас, отвезу тебя к тысяцкому, на усадьбу.
– Не надобно мне на усадьбу, убегла я! – тихо призналась Марья.
– Как – убегла?
– Да так… Продать меня восхотели.
Продать… Вот оно что! Ну, Сбыслав-то, кстати, о том как-то и говорил. Что, мол, неплохо для Миши было бы от рабы избавиться, ибо по всем законам – «рабынин муж сам робичич». А Сбыслав-то, похоже, добра желал. Так ведь Миша вроде бы и не собирался жениться на Марье. Никаким образом не собирался, вот еще, была нужда! Подумаешь, переспали разок – так и что с того? Кто она ему, эта девчонка – да никто. А вот просто взять ее сейчас и бросить – пущай сама, как знает… Не получится! Точно, не получится. Не по-мужски это как-то, да и вообще – гнусно: в такой ситуации девчонку одну, без всякой помощи, бросить.
– Посидим-ка сейчас… помозгуем….
– Ну, так что? Плывем? – закричал идущий с веслами на плече Онисим.
– Плывем, Онисим. Только… не на тот берег. До Щитной подкинешь?
– Само собой.
Михаил специально так решил, по-хитрому на усадьбу идти-пробираться. Не прямо, а таким вот крюком, через Щитную, через Молоткову улицы – чтоб погоню (буде еще не угомонились) с толку да со следа сбить.
Ну, Ярил, чучело одноглазое! Это ж надо, удумал что?
– Кривой знал, что ты в бегах? – усаживаясь в лодку, негромко спросил Миша.
Марья покачала головой:
– Не ведал. Увидал на Торгу – я туда шла, думала, своих кого встречу… ну, из наших, из смердов, чудских крестьян. А он – тут как тут! С парнем каким-то стоял, высоченным. Руки – что две оглобли, голова сивая, морда – как кирпич.
– Ох ты! – узнал Михаил. – Ну и портретик, не обознаешься. А кнута у него за поясом не было?
– Был, был кнут. Да Ярил так его, парнягу, и звал – Кнут! Что-то ему говорил, а тот слушал почтительно, да головой кивал.
– Хм… вот как, значит. Ну, понятно…
Понятно, кто тут у кодл начальник – координатор. Бояре Мишиничи – через Кривого Ярила. Однако Миша-Новгородец вроде как князя поддерживает. Да и на Неве себя проявил – со шведами лихо бился. Что ж теперь-то? Иль не посмел идти против клана? А может, это клан его к князю и направил? Все может быть. Бояре – народ изворотливый, хитрый – чего все яйца в одной корзине держать? Вдруг, да победит Александр-князь – а у них уж и дружок его имеется – Новгородец Миша! Тезка, блин…
До места добрались быстро – что тут плыть-то? Выбрались, поблагодарили Онисима, прошли чрез воротца малые – вот и Щитная. Звон от молотков-наковален – на всю округу. Понятное дело – оружейники. Работают все, по улицам шайками не шатаются, видать – некогда.
– А куда мы идем? – дернула за рукав Марья. – Может, я сама бы себе…
– Иди уж. Сама!
Конечно, девчонку нужно было прятать на дальней усадьбе Онциферовичей – а где еще-то? Договориться с тиуном, теперь-то уж это нетрудно, теперь-то уж и сам Михаил мог при случае за кого-нибудь перед боярином-батюшкой словечко замолвить. А чего ж? Он же теперь не простой закуп-рядович – а воспитатель юных бояричей, педагог, «дядька»… Песталоцци, ититна мать, Жан-Жак Руссо, Макаренко…
– Интересно, откуда у Ярила грамота на тебя? Или врал?
– Может, и врал. А может, у Ефрема взял зачем-то…
– Поживешь пока на одной усадьбе…
– Ой, господине… – закручинилась Марья. – Вот дура-то – сбегла. Как бы теперь хуже не было.
– Ничего! Уж придумаем, что с тобой делать, потолкую с тиуном. Может, тебя на дальний погост отослать? Поедешь?
– Куда скажешь… Только – с тобой, господине.
Ишь, «с тобой»… Нужна ты больно. Однако помочь-то надо. К Онциферовичам, куда ж еще-то? К Онциферовичам.
Еще на подходе к усадьбе Михаил почувствовал что-то неладное. Ворота почему-то были распахнуты настежь, однако Трезор не лаял, словно его и не было… да и не было – лежал, бедняга, невдалеке от своей будки, раскрыв пасть и недвижно смотря мертвыми глазами. На боку мертвого пса запеклась кровь.
Однако дела-а-а-а!
Миша обернулся к Марье:
– Погодь-ка на улице… Во-он, за деревьями спрячься.
Сам же, подхватив валявшуюся у ворот палку, побежал на задний двор – именно там, судя по шуму, и разворачивалось сейчас основное действо. Не ошибся – так оно и было. Какие-то чужие люди – крепкие, вооруженные коротким копьями и палками парни – деловито осаждали недостроенную конюшню, где заперлись оставшиеся в живых обитатели усадьбы… да-да, вот именно так – оставшиеся в живых. Много, слишком много мертвых тел – челядинцев, закупов и прочих – валялось на огороде, у колодца, за баней. Кое-кто еще хрипел, исходя кровью…
Михаил сунулся к одному – привратнику Семену, тот прятался за колодцем и, увидев Мишу, сплюнул кровавой тягучей слюною:
– Шильники… песьи рыла… Явились, незнамо откуда… Ничо! К боярину за подмогой послано…
– Где наши-то – на конюшне?
– Там… Этих-то много, куда боле наших… Словно знали, что почти все холопи с усадьбы ушли. Отроки!!! – привратник с трудом приподнялся. – Чад упаси!
– А где они?
– В хоромах, с дъячком…
Семен снова захрипел, застонал, дернулся… Эх-ма, хорошо его в бок приложили – кровинушки-то много повытекло. Однако ничего – держится молодцом, улыбнулся вот, через силу:
– Беги скорее! Отроцев спаси… Мечи там, найдешь… Ты можешь…
– А ты как же, Семен?
– А язм не преставлюсь, – привратник осклабился. – Подмоги дождусь. Рано мне помирать… рано…
Кивнув раненому, Михаил отпрянул к забору, и – справедливо полагая, что для облегчения участи осажденных его скромных сил будет явно недостаточно – кусточками пробрался на задний двор, а уж оттуда, прислонив найденную у овина лестницу, забрался на галерею…
Забрался, и задумался. Чего теперь делать-то? В какую сторону двигаться? Семен сказал, что дети – в хоромах, однако хоромы-то не маленькие, пять срубов, и каких только помещений в них нет: две высокие горницы на подклетях, с печами изразцовыми, еще – теремом – повалуши – летние спальни, иначе еще светлицами называемые, те без печей, конечно; меж срубами – соединение – сени, светлые, с большими «красными» окнами, забранными слюдой, в сенях обычно сидели «сенные девушки» – пряли, пели песни, смеялись… теперь вот, не до смеха.
Где же бояричи могут прятаться? В сенях? В светлицах? Или, может, на галереях? Или вообще со двора убежать успели?
Только подумал так – крик услыхал! Не крик – стон даже. Прислушался – вроде как откуда-то сверху, из светлицы. Ага… С чего б там кому кричать? Неужто добрались вражины?
Осторожно, на цыпочках, Михаил подкрался к горнице, заглянул – никого! Пусто! Быстренько подскочил к стене, схватил висевший на стенке меч… Настоящий, боевой, жаль только – коротковатый, старый, с большим полукруглым навершьем. Видать, когда-то принадлежал знатным боярским предкам.
Ага! Снова крик. Наверху, в светлице…
Сжав покрепче меч, Михаил перепрыгнул через три ступеньки, рванул дверь…
И остановился, удивленно оглядываясь – горница-то оказалась пустой! Так кто же, черт побери, кричал? Ну вот только что…
Что-то скрипнуло… сундук! Да-да – чуть приподнялась крышка.
– А ну-ка, вылезай, не прячься! – поигрывая мечом, посоветовал Михаил.
Крышка со стуком отвалилась к стене.
– Дяденько Мисаил!!!
Словно чертенок, выпрыгнул из сундука Глебушка – босой, под левым глазом – синяк, на лбу – царапина. Но жив, жив, ишь, улыбается, обниматься лезет:
– Дядюшко…
Вот – заплакал.
– Ну, ну, милый… – Миша погладил отрока по голове. – Будет, будет… А где братец-то?
– Парняга с кнутищем за нами погнался – мы на крыльце играли, когда чужие люди пришли. Бориска крикнул – в сундуке схоронись, а сам – бежать, за ним и погнались, язм – в сторону, в горницу. Схоронился.
– А чего ж кричал?
– Так страшно же!
– Понятно… Ну что, пойду твоего братишку искать.
– И я с тобой!
– Нет уж… ты сиди пока здесь, запрись вон, на засовец.
– Ага, – скептически ухмыльнулся Глеб. – Запрись. А вдруг они дом подожгут?
– Так успеешь, откроешься… Не-не, со мной – и не думай! Враз головенку отвертят – а я в ответе. Сиди уж лучше здесь.
– Мисаил… а ты не долго?
– Уж как пойдет. Куда они побежали-то?
– Да по всем хоромам носились.
– А тиун где? Не видал?
– Не…
Подмигнув мальцу, Миша с грохотом спустился по лестнице вниз, в сени. Снова заглянул в горницу, потом вышел на галерею, стараясь, чтоб не увидали со двора. Где ж они могут быть-то? Боярич Борис и верзила по кличке Кнут… человек, верно, предобрейший. К конюшне вряд ли Борис побежал – не дурак же. Остаются подсобки… те, что на заднем дворе: амбары, овин, гумно, рига…
Таясь от лишних взглядов, Михаил протиснулся меж амбарами на задний двор и застыл, прислушался. Кроме доносившихся с конюшни криков – ничего. Хотя… вот, кажется, скрипнула дверь… Да, скрипнула – ветер. А вот, похоже, голоса… Или – показалось? Вон там говорили, в дощатом молотильном сарая – риге. Или – не там? Рядом овин – бревенчатый сруб с печью для сушки снопов – сооружение солидное, вряд ли оттуда было бы слышно. Значит – в риге. Или – на гумне – тоже сарайчик, только для обмолота. Вот снова голоса… Точно – на гумне!
Прокравшись вдоль овина, Михаил заглянул на гумно – пустое, урожай-то еще не сняли. Пустое и гулкое.
– Ну, пащенок, держись!
Ага! В самый раз поспел.
– Мавдяй, а ну, держи его… не так, за руки… Щас я ожгу!
– Меня-то не задень! – Мавдяй – тоже не слабая орясина лет двадцати пяти – резко выкрутил мальчишке руки.
Борис застонал, выругался, насколько мог гнусно:
– Давай-давай, ожги, пес! Батюшка потом с тебя шкуру спустит.
– Если найдет, – ухмыльнулся Кнут.
Миша опоздал чуток. Неуловимое движение… свист… Из распоротой на спине рубахи показалась кровь… Борис дернулся, застонал…
Гнусно захохотав, Кнут снова раскрутил свое страшное оружие… Только на этот раз – зря.
Честно говоря, Михаил вовсе не собирался играть в благородных рыцарей, вовсе наоборот – хотел, незаметно подобравшись, ткнуть Кнута мечом в бок – в почку или куда там еще. Жаль, не вышло! Ушлый оказался верзила, обернулся, отпрыгнул и – вжик! – проворно вытащил меч из висевших на поясе ножен.
Миша не ждал более…
Удар! Удар! Удар!
Скрежет, тупой железный срежет, искры… Яростное сверканье глаз. И пахнущее чесноком и луком дыханье – тяжелое дыханье врага.
Оп! Михаил чуть отскочил назад, размахнулся… Ага! Соперник хотел достать его острием клинка… дурачок! Кто же на такие детские приемы ловится? Разве ты сам? А ну-ка…
Раскрутив меч, Миша рванулся влево, и – сразу же – припал на левую ногу, вытянувшись стрелою… есть!!! Есть укол! Прямо в левый бок, чуть пониже сердца… да и так, вскользь… Плевая рана, однако кровища хлынула…
На помощь вражине тут ж, отшвырнув отрока к стенке, рванулся второй – времени тут зря не теряли. Все происходило быстро, очень быстро, буквально в какие-то секунды. Миша специально форсировал бой – чтоб не дать соперникам сказать и слова. А то начали бы торговаться, угрожать жизни подростка… А так – попробуй, поугрожай, когда на тебя и не смотрят, и слов твоих не слушают. Делай, что хочешь… Ну да ладно – чуть постращать или кнутиком хлестнуть пару раз, а вот жизни юного боярича лишить – чревато! Весьма-весьма чревато! Такого беспредельщика всеми кланами искать будут – возможностей хватит, нигде не укроется, даже в самой далекой вотчине, даже у немцев. Разве что – где-то далеко на юге.
Удар!
О, этот оказался куда более изворотлив, нежели Кнут.
Бился умело, храбро, но зря на рожон не лез, блюл дистанцию.
Ага! Вот резко бросился вправо… конечно же притворно. Выбросил вперед меч…
Миша отбил, и сам перешел в атаку… Раз… два… три… Скрежет! Звон! Искры!
И прямо сочащиеся злобой глаза… Вот противник снова нанес удар – сильный, с оттягом… Михаил подставил клинок… с ужасом услыхав вместо уверенного в себе звона мерзкий и противный треск… Сломался! Древний клинок не выдержал напряжения боя.
Враг ухмыльнулся, сплюнул, прищурился, готовясь завершить жизненный путь соперника.
Михаил скосил глаза – не убежишь, не отпрыгнешь, – не даст, не даст чертов вражина, не даст…
– Лови!
Борис… боярич…
Что-то летело… Нож!
Тот самый, с красной резной рукояткою…
Ударился лезвием в стену, задрожал… все быстро происходило, очень быстро, но почему-то казалось, словно в замедленной съемке. Или даже не так – просто как будто все происходящее вдруг разбили по кадрам.
Торчащий в стене нож. Враг замахивается мечом. Руку – за спину. Нащупать рукоять… Меч опускается… Податься влево… якобы уклониться… С хорошим мечником такой трюк не пройдет! Ага… вот и клинок повело влево… Бросок!!! На!!! Получи, сволочь!!!
Острое засапожное лезвие вонзилось вражине в правый глаз… Миша специально туда не метился, хотел в горло… Тем не менее и тут вышло неплохо… только уж больно кроваво. Хотя, и в горло бы…
Тьфу ты… Михаил вдруг почувствовал, что его вот-вот вырвет. Вообще, замутило всего, и стены зашатались, поехали… Тоже мне – воин! Правильно убил – не ты бы, так он!
– Мисаил, ты не ранен?
Господи! Боярич!
– Бориска! Ты как?
– Спина саднит… – отрок пошевелил лопатками. – Ну, где кнутом. А так – славно.
– А второй… Кнут где?
– Кто-о? Ах, тот… Убежал куда-то. Там, на дворе, кричат. Верно, наши с подмогой пожаловали…
Миша устало вытер со лба пот:
– Вовремя.
– Вот и я говорю… Пойду, гляну. Нет! Сперва ножик вытяну. Хороший ножик, по старине сработан – точить не надо.
Хлюпанье… Мерзкое такое… Мишу снова едва не вырвало. А отрок ничего – вытер лезвие о подол рубахи убитого да побежал себе… Вот заглянул обратно, улыбнулся, крикнул радостно:
– Наши! Батюшка сам! С ним вои. Я побегу!
– Беги.
Ну, слава Господу!
Михаила все ж таки вырвало, прямо здесь же, рядом с окровавленным трупом. Вроде и недолго, да все же, пока к колодцу шел, пока напился… Парней увидал – Авдея с Мокшей. Живы! Стоят, улыбаются… А солнце – такое ясное. Или это луна уже? Черт, словно пьяный.
– Ну, вот он, господине, что я говорил! Вели хватать!
Черт! Что это? Почему заломили руки? Зачем веревки? А кто это тут командует? Господи! Кривой Ярил! Он-то откуда здесь? И боярин, Софроний Евстратович, недобро так щурится. А мальчишек нигде уже не видать – ни Бориса, ни Глебушки…
– Вот он, Сбыслава Якуновича тайный пес! – потирая руки, гнусно расхохотался Ярил. Обернулся: – Подтверди, паря!
Рожа какая-то… холоп или закуп. Вроде бы Миша его на дворе тысяцкого видал. Да, видал…
Харя ухмыльнулась в бороду:
– Он! Соглядатай!
– Ах ты шпынь! – совсем взъярился боярин. – А я-то, дурень старый, чад своих ему доверил. А ну – в железа его, в железа!!! И в клеть, в клеть… Пущай посидит перед смертушкой.
Да, это не солнце все-таки… Луна. Яркая такая, зараза…
Господи, ну, почему все так гнусно-то?!
Глава 9
Лето 1240 г. Господин Великий Новгород
В бегах
Аже закуп бежить от господы, то обель: идеть ли искат кун, а явлено ходить, или ко князю или к судиям бежить обиды деля своего господина, то про то не робять его, но дати емоу правдоу.
Вот так вот! Ну и дела пошли – хуже некуда. Обвинение в шпионстве – уж куда как серьезнее. Шпион, шпион, как ни крути… А Кривой Ярил – сволочуга та еще. И как он, интересно, здесь оказался-то? Столь вовремя… точнее сказать – не вовремя. А может… Марья говорила – видела, как Ярил о чем-то беседовал с верзилой Кнутом. О чем шептались? А вдруг, вдруг это Ярил подговорил Кнута под шумок напасть на дальнюю усадьбу Онциферовичей, бояре – они ведь как пауки в банке… Почему бы и не напасть? Не столь уж и невероятное предположение. Однако не о том сейчас нужно думать. Выбраться бы живым – вот задача! А что, возьмут его завтра по приказу боярина Софрония – да оттяпают головенку – запросто. Если кто и пожалеет, так это Борис с Глебушкой… так им ведь и не скажут. Скажут – сбежал… Или убивать не будут? Отправят «на исправление» в дальнюю вотчину? А могут и продать в рабство какому-нибудь восточному купцу. Увезет в Хорезм или Бухару – ищи-свищи. Хотя нет, в Хорезм не увезут – разрушен монголами. Ну, так в другое место – какая разница?
Глаза уже привыкли к темноте, и Михаил внимательно обследовал узилище. Он находился в каменном подклете, заставленном старыми рассохшимися сундуками, какими-то корчагами, крынками и прочим хламом. Дверь – низенькая, но, судя по всему, крепкая, сидела в петлях словно влитая, даже чуть-чуть не шаталась. Значит, не на замке. Скорее всего, ее просто приперли снаружи чем-то тяжелым, да хоть тем же бревном, мало ли их у конюшни.
Тщательно ощупав дверь, узник внезапно склонился, углядев явственно проникающий в подклеть свет. Такая чуть видная размыто-белесовато-туманная полосочка. А щель-то ничего, рассохлись доски… палец, конечно, не просунешь, но…
Миша проворно обернулся к сундукам и прочему хламу, пошарил руками… оторвал от старого сундука медную обивку, засунул в щель… эх, мягковата! Не расшатать. Был бы гвоздик хотя бы… еще лучше – нож. Ага, нож – размечтался. А вот гвоздик-то… Неужели не отыщется хоть один? Еще раз все осмотреть, прощупать внимательно. Вот, что здесь, доска какая-то трухлявая? А если перевернуть? Наверняка ведь – была куда-то прибита, так, может быть… Ага!!! Йес!!! Ну вот он, гвоздик! Не такой уж и маленький, сантиметров пять. В щель его, в щель! И – шатать, шатать, шатать… Стоп! Кажется, чьи-то шаги там, снаружи!
Михаил затаил дыхание – неужели выставили все-таки сторожа? Зачем? Если уж приперли дверь бревнищем, так какой смысл в стороже? Никакого… Народ здесь ушлый, ничуть не глупее тех, кто в двадцать первом веке, знаменитую «бритву Оккама», наверное, еще не формулируют, да зато исполняют – не плодят лишних сущностей. Есть надежное бревно – зачем сторож? К тому же – риск! С бревном-то попробуй, сговорись, а вот с человеком – вполне возможно.
А ну… Миша припал к щели ухом, прислушался. Что там, шаги? Показалось! Тихо все. Тогда опять – гвоздик, и шатать, шатать… Опа, щель-то уже расширилась – палец влезает, этак совсем скоро можно будет досточку вытащить, а там… Ага… Тянем-потянем… Тссс! Скрипит, зараза! Осторожненько, осторожненько… та-ак…
Не без труда вытащив доску, Михаил протянул в образовавшееся отверстие руку, нащупал бревно и…
И внезапно почувствовал, как бревно отходит, поднимается, словно бы само собою! А ведь едва дотронулся… что же оно, под воздействием мысли, что ли?
– Мисаил…
Шепот! Но – достаточно громкий, чтоб можно было услышать.
– Мисаиле… Спишь, что ли?
Миша ухмыльнулся:
– Да нет, разбудили уже.
– Выходи… Только быстрее.
Могли бы не приглашать! Молодой человек и так не собирался задерживаться в подклете… тем более когда кто-то ему помогал. Кто-то… Да ясно кто – Борис-боярич… Вон он стоит у бревна, нервный, подрагивающий. А рядом – Марья! Раба… И парни здесь, закупы – Авдей с Мокшей. Миша даже растрогался – ну, блин, не ожидал. Осмотрелся – было, наверное, часа три-четыре утра – зябко, сыро, темно… А краешек неба уже алеет – восход скоро.
– Уходите, – быстро распорядился боярич. – Есть, где на время спрятаться?
Узник пожал плечами:
– Найдем.
– Через три дня, после вечерни, встретимся с тобой, Мисаил, у церкви Параскевы Пятницы, – деловито, совершенно по-взрослому распорядился Борис. Впрочем, по здешним меркам он и был уже почти взрослый.
– Свидимся тайно, чем смогу – помогу, – отрок оглянулся по сторонам. – Задним двором уходите. Там калитка есть… парни знают. Ну, что стоите-то?
Все молча поклонились бояричу, поблагодарили… пошли. Миша на ходу оглянулся – Борис уже стоял у крыльца, смотрел им вослед… Вот помахал. Михаил тоже махнул, улыбнулся – славный парнишка этот Борис.
– Славный отрок, – словно прочитав его мысли, промолвила на ходу Марья. – Еще душою не зачерствел. Знаешь что сказывал?
– Что? – Михаил обернулся.
– Мол, долг платежом красен. Это он про тебя. Ты ведь его от многих… упас…
– Да, благодарен боярич, – шепотом откликнулся Авдей. – Это потому, что еще не совсем взрослый. Но умен, умен парень, не по годам умен.
Умен – это точно. Михаил лишь хмыкнул, вспомнив недавнюю историю с княжеским перстнем.
– Идите, говорит, парни, в бега – и пленника вы освободили, все именно так и подумают. А девку… девку тут и не знал никто. Прибежала, тайком в ноги бояричу пала – мол, суженый мой тут, у вас, Мисаилом звать.
– Добрый отрок, – Марья засмеялась и взяла Мишу за руку. – Эвон калитка-то. Идем.
Выбрались, выбрались, ступили в кудлатый мягкокисельный туман. И хорошо, что туман – не увидит, не углядит никто. Правда, времени-то осталось – всего ничего, чай, утро скоро.
– Ну, и куда мы теперь? – отойдя уж порядочно, Марья остановилась, пристально посмотрев на Мишу.
Точно так же – ожидающе, с надеждой в глазах – на него взглянули и парни, как видно, признали за старшего. Ну, те давно признали.
– А вы-то чего со мною пошли? – задумчиво усмехнулся молодой человек. – Бориску послушали? А то б сидели себе на усадьбе…
– Борис-отрок умно говорил, – покачал головой чернявый, похожий на грека, Авдей. – Ежели ты в бега – то и нам с тобой надобно. Вместях ведь на усадьбу пришли, вспомни – тиун Ефим нас вместе в закупы поверстал, в одной избе жили…
– Хвастать не буду, а, как боярин Софрон нас в ночные сторожа выставил, мы первым делом решили тебя сыскать да ослобонить… – неожиданно поведал Мокша. – А уж там, у клети, и этих встретили… Марью-деву с бояричем. Ну? Так куда идем-то?
– На Федоровский вымол, – Михаил решительно махнул рукой и зашагал к ручью, над которым клочья предутреннего тумана казались еще более густыми и плотными. Слышал, как, негромко переговариваясь, идут за спиной остальные: Марья, Авдей, Мокша. Такая вот компания собралась… не сказать, чтоб очень плохая.
Над Федоровским вымолом тоже клубился туман, только уже не такой плотный, и больше таившийся по низинам, словно последние сугробы слежавшегося майского снега. На песчаной косе, близ дощатых мостков, лежала кверху дном вытащенная на берег лодка.
– Там, слева – шалаш, – негромко сказал Миша. И тут же нарочито громко поздоровался: – Бог в помощь, добрые люди.
– Тихо ты! – недовольно отозвались из тумана. – Всю рыбу нам распугаешь. Кто такие?
Ага, вот показался рыбак – крепенький седоватый дедок в сермяжной поддеве.
– Лодочника Онуфрия Весло други, – Михаил широко улыбнулся. – И Онисима Ворона – тоже.
– О, так вы и Онисима знаете?
– Ну, ясно, знаем.
– А говоришь ты, парень, чудно… Постой-ка! Не ты ли – Мисаил с Заволочья?
– Я…
– Хэ… Рассказывали про тебя… не помню кто, Онисим ли, Весло ли… Ну, что встали? Ушицу хлебать будете?
Кто бы отказался!
Знатная оказалась ушица, налимья! Ух! Потом еще жареху поели – уж до того вкусно, что слаще налимьей печенки, казалось, и нет ничего.
– Ешьте, ешьте, – улыбаясь в бороду, приговаривал дед, звали его Федором: Федор Рыбий Зуб – вот так вот кликали, за то, что был у деда – давно уже – гребень работы искусной, из рыбьего зуба – моржового клыка – вырезанный. А кроме гребня, еще и рукоять ножа, и даже ложка – все из рыбьего зуба. Оттого и прозвище.
Голова у Федора круглая, борода седая, на немецкий манер подстриженная, внуки – трое мальцов – вон они, налимов только что выловленных на кукане тащат – такие же круглоголовые, как и дед, курносые, веснушчатые, смешливые…
– А вы теперь тут, в шалаше жить будете? Али – под лодками? Тут мнози так жили. Вон хоть Ванятка, с Прусской бег… ой… Ну, Ванятка, жердина такая, худая – тоже тут жил, покуда водяник не утащил в Волхов.
– Кто-кто? – усмехнулся Миша.
– Водяник! Это уж такой… такой… – старшенький мальчишка, а за ним и его братцы, проворно перекрестился. – Такой страшный… Он там, на дне живет. И всех – мнозих – топит, к себе забирает… кто по нраву.
– А вы, значит, ему не по нраву? – облизав ложку, хохотнул Авдей.
Мальчишка улыбнулся:
– Не-е, мы буйные.
– Это уж точно – буйные, – подтвердил дед. – Никакого с ними сладу!
– Так это ж хорошо! – Михаил потрепал парнишку по волосам. – Весело.
На вымоле, почти у самой воды, пылал, догорая, костер, и первые лучи утреннего веселого солнца, разгоняя туман, уже чертили на волнах узкую золотую дорожку. Кричали чайки.
Онисим Ворон явился вместе со всеми лодочниками, другой Мишин знакомец, Онуфрий Весло, еще не вернулся из дальнего пути в Ладогу. Лодейка у Онуфрия большая, вместительная – много чего поместится, вот и заказывают люди. А Онисим что ж – перевозчик. Челн есть – и то отрада. В монастырь какой кого отвезти, в лес, за ягодами-грибами, за рыбой – к присмотренному да прикормленному омутку… Пару «кун» в день… на жизнь хватало, да еще и оставалось немного. И вообще, Михаил давно уже сделал для себя вывод о более справедливом здешнем общественном устройстве, куда более справедливом, чем современное ему российское. Всякий трудяга здесь мог спокойно прокормить и себя и многочисленную семью, у всякого же имелась изба – пусть даже маленькая – и хозяйство. А у кого не имелось – тот шел к боярам или к житьим. В ряд, за купу, в холопи… С голодухи никто не помирал, жили люди новгородские, можно сказать, хорошо, зажиточно. Всего всем хватало… Это только бояре-кровопивцы алкали. Все им, паразитам, мало!
Основное – хлебушек – как с некоторым удивлением понял из разговоров Михаил – вполне рос себе и на скудных новгородских почвах: озимая рожь, яровая пшеница, бывали, конечно, неурожаи, и тогда уж приходилось покупать жито на понизовых землях или в той же Швеции. Но редко такое бывало, уж куда реже, чем написано в высокоученых трудах-монографиях, что штудировал когда-то Миша, будучи студентом.
Вот, не выглядели средневековые люди – даже холопы-челядинцы! – ни забитыми, ни темными, ни безграмотными. Умны, сметливы, посмеяться и разыграть кого – не дураки, друг дружке помогают – по крайней мере, лодочники да и все здесь, на вымоле – славные люди, право, славные. И куда в России-то матушке все это ушло? Ладно, олигархи какие – те-то, понятно, а уж и из нормальных-то людей каждый сам себе алчет, за копейку удавятся, и ближнему своему кровушку и кишки – опять же, за копейку – выпустят. А уж за рубль… Дальше чисто по Марксу – «нет такого преступления, на которое не пошел бы капитал…» Уж точно – нету. Такое впечатление, сквалыги одни да жлобы в России-матушке и жируют, благоденствуют, машинками блескучими друг перед дружкой хвастают, ровно чадушки малые, домиков настроят каменных – опять же, для хвастовства…. Тьфу! Мише аж стыдно стало – сам же таким вот точно был. Нет, ну, не до сквалыжности, но… А здесь… Здесь совсем другие люди. Лучше, чище, добрее. Благороднее, что ли. Взять хоть того же Бориса. Или вот здесь, на вымоле – Онисима Ворона. Кто он Мише, дружок-приятель? Да никто! Так, случайный знакомый… Однако поди ж ты – какое участие в судьбе беглецов принял! И сам Онисим, и друзья его, лодочники. Ни о чем не расспрашивали – догадались сами, перевезли вверх по реке, к Жидическому озеру, к плесу – места там глухие, болотные, никто без нужды особой не сунется. Там и шалашики соорудили, все вместе, артелью – беглецы и Онисим с приятелем, лодочником, высоким улыбчивым парнем.
– Вот вам мучица, лук, соль с кореньями, завтра навещу – привезу полбы да пива-квасу, а покуда не обессудьте, вот вам крючки, острога… промышляйте рыбку, варите. Огниво есть ли? Не, это не огниво уже, так… Вот вам хорошее, свейское.
Простившись с лодочниками до завтра, молодые люди отправились ловить рыбу, Марья же – или как ее теперь все называли – Марьюшка – принялась наводить уют. Набрала на заливном лугу трав пахучих – от комаров-мошки, от кусачих слепней-оводов, – цветов набрала – васильков, колокольчиков, ромашек – то для красы. В шалашах букеты поставила, ромашковый венок сплела, надела на голову – Миша как раз рыбу с плеса принес, увидел «рабу» – обомлел. Ну до чего ж красива – прямо с картинки! И – главное, голая, нагая – платье-то выстирала, да на ветках повесила – сушиться. Увидав Мишу, ничуть не смутилась, словно бы специально его дожидалась… А может быть, и…
Подумать-то Михаил ничего не успел, да ни о чем таком и не думал… просто внезапно почувствовал на губах соленый вкус поцелуя да жаркий шепот – «милый»… А руки уже гладили девушку по спине, плечам, по… Прижали к груди крепко-крепко… Ах…
Так и завалились в траву, средь цветов, и желтые мохнатые шарики одуванчиков щекотали кожу…
Через три дня, как и уговаривались, Михаил поджидал Бориса у паперти церкви Параскевы Пятницы, что близ Торга. Место было оживленное, людное, туда-сюда сновали разносчики, приказчики, торговцы, вот пробежали стаей мальчишки, вот, звеня кольчугами, гордо прошествовали воины городской стражи. Миша от них, на всякий случай, попятился – мало ли.
Главную новость ему сообщил еще Онисим, едва выпрыгнул из челна: Александра-князя прогнали. Сказали на вече – путь чист! Иди, мол, проваливай. И выпендриваться тут не фиг! Сказано, казна для города, а не для князя, так не алкай чужого, и власти излишней тоже не алкай! И веди себя скромно, глазьями гневно не вращай, боятся тебя, как же. Да! И немцам любекским давать нечего!
Вот тут, во время Онисимова рассказа, Михаил усмехнулся – уж насчет немцев-то он доподлинно знал. Собственными глазами видел. Ну, боярич… Впрочем – их разборки.
И Мишу они не касаются.
Боярич не опоздал, явился вовремя, аккурат после вечерни. Встал на паперти, на углу, на видном месте – весь такой из себя: ликом пригож, златовлас, в кафтанчике – как васильки-цветы – ярко-синем, поясом золоченым шелковым подпоясан, на ногах – сапожки алые, вместо шапки – обруч серебряный волоса стягивает, не дает разлететься. Короче – виден отрок издалека. Приметен. Интересно, а что же, боярин-батюшка его без слуг отпустил, вот так просто? И это – после того, что было? Хм… Хотя именно так здесь и поступали – приучали чад к самостоятельности, это ведь не в России, где здоровенные, лет хорошо за двадцать, парняги все мальчиками считаются, как же – студентики, дети. Срамота, тьфу!
Михаил прошел мимо отрока, рукою задел… Скосив глаза, перехватил взгляд, шепот услышал – за мной иди, мол. Пошел…
Шли недолго, завернули на Лубяницу, обошли корчму, за забором, в лопухах, встали. Борис улыбнулся:
– Ну, как вы?
– Милостию Божией, – Миша уже наверстался отвечать по-местному. – И твоею.
– Уезжать вам надобно из городу, – негромко промолвил боярич. – Батюшка осерчал шибко – ладно, соглядатай, так ведь еще и закупы сбежали, а это уж прямой убыток, надобно поймать, да наказать для острастки, чтоб другим неповадно было. Чуешь, Мисаил, о чем я?
Миша усмехнулся:
– Тиун-то не догадался?
– Может, и догадался, да при себе держит, – Борис презрительно сплюнул в траву. – Батюшка не вечен. А Ефим – умен, на меня ставит.
– Да уж… – Михаил не удержался, пошутил: – Умник умника издалека видит.
– Это верно, – серьезно отозвался отрок. – Так вот, о вас… Я тут подумал – лучше всего вам в нашей дальней вотчине схорониться, спрятаться. Уж там – точно искать не будут. Никому и в голову не придет, что вы в ту сторонушку ринулись.
– А если в другую?
– Вот там-то вас ждать и будут. Батюшкины люди на всех дорогах, на всех пристанях есть. Да и слух пошел – будто вы к немцам сбегнуть хотите.
– К немцам? – удивленно переспросил Миша. – Небось, ты слух такой пустил?
– Ну я… А в вотчине отсидитесь… Может, и беломосцами станете…
– Кем? – Михаил подзабыл термин.
– Ну своеземцами, – терпеливо пояснил подросток. – Выделю вам наделы…
– Наделы? Так это что ж… вотчина-то не батюшкина, твоя?
– Да, батюшкой мне подарена, – откровенно усмехнулся боярич. – С чего бы мне верных людей туда не сманить? Верных, работящих, умелых воинов… таких, чтоб я верить мог, как себе!
А-а-а!!! Вот оно, где собака-то порылась! Дальний-то надел – Борискин, оказывается. Ну, молодец, пострел, настоящий хозяин… феодал, мать его ити! Прямо страшно – до чего умный.
Борис улыбнулся, словно подслушал Мишины мысли:
– Скрывать не стану, я даже рад этому. Ну, что так все вышло. Вот грамота, к холопям тамошним да смердам… – боярич вытащил из-за пазухи кусок отбеленной бересты с буквицами и зеленой восковой печатью. – Мало пока на усадьбе и тех и других… Тут вот наказ мой, печать, подпись. Тиуна на усадьбе нет… Ты, Мисаиле, там тиуном будешь!
– Тиуном? – вот уж тут Миша присвистнул. Ну, надо же, как карьера-то задалась – из «дядек» в тиуны. Может, тут остаться, да не искать ничего? Никаких стеклодувов, браслетов, Мирошкиничей…
Ну, это он шутил, конечно. Сам с собою шутил. Однако предложение и в самом деле было неплохое. Особенно – для парней и Марьи… Марьюшки… Ух, и девчонка…
– Вот что, господин Борис Софроньев Онциферович, – приняв решение, Михаил посмотрел отроку прямо в глаза. – Предложение твое принимаю… только не сразу…
Вот тут Миша схитрил – не хотелось обижать парня.
– Как это – не сразу? – вскинулся тот.
– Мои люди – Марьюшка и Авдей с Мокшей – отправятся на твою усадьбу хоть сейчас, с этой вот грамотой. Я же прибуду чуть позже.
– Позже – только по зимнику! – Борис сердито сверкнул глазами. – Иль мой уговор тебе не гож?
– Гож, очень гож, Борисе… Только и ты пойми – дела у меня есть неотложные. Справлю – сразу к тебе.
– Поклянись! – подумав, потребовал отрок. – Перекрестись вон, на церкву.
Михаил быстро исполнил требуемое и улыбнулся:
– Ну! Говори, где твоя усадебка, да как до нее добраться?
– Усадебка-то неблизко, – улыбнулся, наконец, и боярич. – Хотя поближе Заволочья будет. Про Обонежский ряд слыхал поди? От Ладоги – по рекам, Сяси да Паше, до погоста Пашозерского. То не наш погост, Софийский – иноки тож ту землицу алкают, хоть и княжий там ряд, не их… Усадебка моя, почитай, рядом… починок. Ничего, разрастется! Земли неблизкие – зато ворогов нет. А охоты, а рыболовля какие?! Правда, суд высший – у князя.
– Так, говорят, прогнали ж его?
– Сегодня прогнали, завтра – обратно позовут, – философски заметил отрок. – Не того, так другого.
– А много ль на усадьбе людей?
– Да есть, – на этот раз боярич ответил уклончиво, похоже, и сам точно не знал, о чем тут же и проговорился: – Мирошкиничи, псы, тоже в тех местах починки устраивают. Смердов моих сманивают, чтоб им пусто было! Вот этим ты там тоже займись!
Миша только головой покачал – понятно.
Договорились – парни и Марьюшка уезжают в дальнюю вотчину прямо завтра, вместе с караваном ладожского торгового гостя, а Миша… что ж, Миша уж по зимнику, ежели не успеет за неделю дела свои неотложные справить. Борис – видно по нему – и тому был рад, главное, не отказался «дядько», да от должности-то такой – тиун – кто откажется? Хорошо – человек Мисаил верный, да и Авдей с Мокшей тоже, кажется, из таких. А раба… кто ее знает? Ну, уж ладно – пусть будет, до кучи.
После встречи с Борисом, Миша не поленился, дошагал до Лубяницы – благо рядом – заглянул в мастерскую стеклодува Симеона. Мастера, правда, не было, да и черт с ним. Поговорил с подмастерьями о том, о сем, что надобно – вызнал, отправился на вымол довольный.
Вечером, у костра, Михаил вручил грамоту Авдею, подробно объяснив предстоящий путь. Опять же – со слов боярича. К слову сказать, так уж долго объяснять и не пришлось – Авдей (да и Мокша) тот путь хорошо знали – «это, как в Заволочье, только на Матицу повернуть». На Матицу – на Большую Медведицу, на звезду Полярную – на север.
Перед сном снова говорили о водянике – мол, многих уже утащил – и все, как на подбор, либо детей, либо молодых и красивых девок.
– Ну а кого ж еще-то? – с некоторым цинизмом ухмыльнулся Авдей. – Ты б, Мокша, ежели б водяником был, мужиков бы таскал? То-то же! А чадушки… так мелкота в основном и тонет. Оставят без пригляду детушек трехлетних, они и…
– А я слыхала, уж совсем-то малых водяник не берет, – Марьюшка вышла из шалаша, села рядом. – Только тех, кто уже в разуме.
– И где это ты слыхала? – Михаил просто так спросил, поддержать беседу, на самом-то деле не особо-то его и интересовали всякие там предрассудки и пережитки язычества, другими мыслями голова забита была.
– На торжище как-то болтали, – обняв себя за коленки, пояснила девушка. – Я слыхала.
– Смотрите там поосторожней, в пути-то, – Миша посмотрел на ребят. – Дорога трудная.
Пригладив рыжие вихры, Мокша пренебрежительно отмахнулся:
– Да чего там трудного-то? Все по рекам. С ладожским гостем – до Ладоги, потом – тиунами да биричами – к погосту Пречистенскому, ну и дальше… У нас – грамота! Чай, не изгои, попробуй, обидь кто? В княжьем суде живо найдем правду.
– Так-то оно так… – протянул Миша. – И все ж тревожно.
– Ты за себя лучше тревожься, – ухмыльнулся Авдей, пробуя из котелка уху большой деревянной ложкой. – Мы-то – вместе, а ты-то один пойдешь. Да по зимникам!
– По зимникам скорей доберется, – заметил Мокша. – Ну, опять же – не один, а с биричами да приставами. Они как раз за дачей явятся – с каждого погоста собирают. Для Новгорода Господина и для князя – суд-то в Обонежском ряде – его.
– Ты еще про софийских чернецов не забудь, – Авдей, обжигаясь, подул на ложку. – У них там тоже землица имеется.
– Да уж. Кого там только нет! Это только кажется, что край далекий, дикий…
Михаил отошел к реке… и вдруг услыхал плеск – весла! Присмотрелся, увидев в свете луны черные силуэты челнов. Быстро повернувшись, подбежал к своим:
– Парни! Костер тушите!
– А что там, плывет кто?
– Да уж.
Затушив костер, припрятали в шалаше ушицу, и, оставив там же Марьюшку, затаились на берегу, в ольшанике. Любопытно было – кого там по реке несет на ночь глядя? Рыбаки? Может быть. А может… кто знает?
Два челна приблизились к берегу. Гребцы подняли весла. Причалят? Не хотелось бы…
Послышались чьи-то грубые голоса – над водой прокатилось гулкое эхо. А челны полны людей – даже в лунном свете видно, как глубоко сидят. Правда, все остальное видно плохо – зыбко так, призрачно.
Немного проплыв по инерции, челны застыли прямо напротив прятавшихся в ольховых зарослях беглецов. Постояли… Кто-то что-то прокричал. Снова вспенили воду весла…
– Слава Господу, не к нам, – перекрестился Мокша.
– Подожди еще. – Авдей отозвался тревожным шепотом. – Там, вверх по реке, удобная коса есть – пристать. Отсель недалече – высадятся, потом сюда придут. Недалече.
– Да что им тут делать-то? – негромко возразил Михаил. – Челны-то – груженые, плывут куда-то по своим делам. Чего им сюда приставать, даже если и костер заметили? Хотя не должны бы заметить, в яме-то… Да и так – ну, костер и костер. Рыбаки!
Еще немного посидев на берегу – а вдруг да вернутся челны? – парни отправились к шалашам, обратно.
Спасть пора, время позднее, тем более – завтра кое-кому в путь неблизкий.
– Да уж, путь, – негромко хохотнул Авдей. – В ладье-то сидеть – не пешком топать. Чу!!! – Парень тут же насторожился. – Кажись, голоса!
– Голоса?
Все трое насторожились, прислушались… Показалось? Нет, точно! Кто-то, переговариваясь, шел прямо через кусты. Сколько-то человек… Двое? Трое? Пятеро?
– О! – сделав пару шагов, явственно услышали парни. – Я ж тебе говорил – ушицей пахнет! Вон и шалаши… Хо! Да тут девка!
– Девка? Что за девка? – второй голос был заметно грубее, увереннее. – А ну, тащи ее на свет.
На свет… Ну да, луна-то была полная. Серебряная, огромная, колдовская, висящая прямо над головой сияющим нимбом. Освещала все не хуже иных фонарей. Особенно – на открытой местности, на лугах или вот, на полянке.
– Чу! Точно девка! Девка, ты кто? Что смотришь – язык проглотила? Ты одна, что ли, здесь?
– Нет, с братьями…
Ох ты, хватило ума сказать.
– Они там, рыбалят…
– Ночью, что ли?
– Сети ставят…
– Поня-атно! Недозволенною ловлею промышляют, виру, небось, не платят – иначе зачем ночью-то таиться? Вот что, девка, – братьям своим, как вернутся, скажи: до утра пусть носа из шалаша не высовывают. Поняла?
– Как не понять… А вы-то кто будете?
– Люди вольные… – незнакомцы – кажется, их все-таки было двое – расхохотались.
– Ну, прощевай, дева…
Прятавшиеся за деревьями парни перевели дух – неохота было показываться, опасно. Боярич предупредил – беглых искали: трех молодых парней, с приметами. А девчонка… Про девчонку-то никто особо не знал.
Зашуршала под ногами трава… И вдруг – тишина. И снова голос:
– А девка-то ничего себе… Может, забрать ее?
– Да ты что! Братья ведь… мало ли, шум подымут? Искать начнут…
– Ин ладно… Забирать не будем. Вот что, Данило, ты иди себе к нашим, а язм… Язм задержусь малость… чуток.
– Так ты что, замыслил…
– Что замыслил – не твое дело. Иди давай.
Послышались удаляющиеся шаги. Потом другие – крадущиеся, быстрые…
– Эй, девка… А ну-ка, выгляни! Эх, хороша… Оп!
– Пусти!
– Ну-ну, не ерепенься!
Звук пощечины. Резкий, словно выстрел. Интересно, кто кому дал? Впрочем, уже не интересно – девчонку выручать надо!
Миша толкнул Авдея локтем:
– Бежим!
И тут – же, словно позвали – стон:
– Пусти-и-и-и…
Опа! Вот он, гад, уже навалился на Марьюшку, разорвал платье. Здоровущий!
– Ах ты, гнус прековарный! Получи!
Пнуть! С разбега!
Гнус быстро откатился в сторону, вскочил… Сивые растрепанные волосы, бритое лицо… подбородок квадратный… Кнут! Кнут Карасевич! Ах ты, гад… В морду ему! В морду!
Отпрянув от удара, парняга все же сумел удержаться на ногах – такая-то орясина! – мало того, выхватил из-за голенища длинный и узкий нож, перекинул из руки в руку, хохотнул нагло:
– А ну? Кто хочет в салочки поиграть? Люли-люли!
Оп! Миша ударил его носком сапога под колено. Кнут скривился… и тут заметил остальных – Мокшу с Авдеем. Авдей тоже вытащил нож, а Мокша подобрал с земли увесистый сук…
– Эй, эй, парни! – тут же убрав нож, заулыбался Кнут. – Может, разойдемся? Чего я вам сделал-то? Вон, и мои уже идут…
Он кивнул куда-то поверх голов. Миша – вот дурачок! – обернулся. Как и остальные… Тем временем Кнута уже и след простыл. Исчез, растворился в зыбком мареве призрачно-лунной ночи, словно и не было. Лишь только слышно было, как – уже где-то в отдалении – затрещали кусты.
– С песчаной косы явился, – нарушил возникшую тишину шепот Авдея. – Значит, там и пристали. Парняга приметливый – не он ли усадьбу громил?
Михаил усмехнулся:
– Он.
Склонился над дрожащей девчонкой, погладил по голове, обнял:
– Ну, что дрожишь, что?
– Рукав мне оторвал, гад… – Марьюшка неожиданно рассмеялась. – Теперь пришивать. А дрожу я – от холода. Вон, промозгло-то как, верно, к утру туман будет.
– Да уж, верно, будет, – Михаил вытащил из шалаша плащ, накинул девчонке на плечи. – Может, спать пойдешь?
– А вдруг эти явятся? Кто знает, сколько там их?
– Слова верные. Так, может, нам пока на луга податься? Переждать до утра.
– На лугах – мошка съест. Лучше – в рощицу.
– В рощицу так в рощицу, – Миша, соглашаясь, кивнул. – Идем.
И в самом деле, случай был такой, что лучше перебдеть. Приплывших с Кнутом людей могло оказаться слишком уж много для четверых беглецов, из которых одна – девушка, а двое – совсем еще молодые парни, почти дети. Интересно, что здесь делают кнутовы гопники? Та же самая компашка, что сидела тогда в корчме на Лубянице, а потом лихо громила усадьбу Онциферовичей? Скорее всего – да, те самые. И сюда явились – за каким-то своим, тайным и нехорошим делом. Таким, что требовало быть подальше от людских глаз. Значит, вряд ли гопники сейчас начнут масштабную облаву, в худшем случае – явятся впятером-шестером к шалашам – посчитаться. Да, наверное, явятся… А искать не станут – ну-тко – походи по лесу ночью, даже и при яркой луне – много высмотришь?
И все равно, до утра не спали. А едва взошло солнце, выбрались на пригорок, увидев, как выплывают из-за излучины челны – гопники Кнута Карасевича возвращались обратно в город. Ну и славно…
А еще примерно через час к ольшанику причалила лодка Онисима Ворона. Как и договаривались. Миша не стал провожать друзей до ладьи ладожского гостя, вылез на Ворковом вымоле, на Софийской. Обнял ребят, крепко поцеловал Марьюшку, перекрестил всех:
– Удачи!
– И тебя да не оставит Господь своей милостью. Ждать будем!
Ждать…
Мише на миг стало совестно – он ведь и вовсе не собирался переться в какую-то там дальнюю вотчину. Совсем другие мысли занимали молодого человека, совсем другие. И тем не менее – защемило, все ж таки защемило в груди под сердцем. Хорошие они люди – Авдей с Мокшей, Марьюшка… Марьюшка… Смешная такая, юркая… Ишь, сидит, машет… А глаза-то мокрые – всплакнула, что ли? Ну что ж… Тут самому бы не всплакнуть в самом-то деле… Жаль, больше не свидимся.
– Счастья, счастья тебе. Марьюшка… и вам, парни…
До Кузьмодемьянской добрался быстро – тут идти-то всего ничего, от пристани, вверх, через воротную башню, дальше – по Воркова, по Великой – вот она, и усадебка. Усадебка тысяцкого Якуна.
Подойдя ближе, Михаил усмехнулся, застучал в ворота.
– Кого там черт несет? – нелюбезно осведомился привратник.
Беглец засмеялся:
– Не узнал, что ли, Козьма? То ж я, Мисаил, ваш рядович…
– Вай, Мисаиле! Цыит, собачище, цыть…
Уняв разлаявшихся псов, привратник распахнул ворота:
– Поди с дальней вотчины? Посейчас доложу господину.
Оба – тысяцкий Якун и его сын Сбыслав – приняли Михаила немедленно, даже оказали великую честь, усадив за свой стол.
– Ешь, пей… докладывай!
– Доложу, – Миша отпил бражки – ай, хороша, холодненькая, смородиновая – и кратко, с упором на некоторые нужные ему лично акценты, поведал о всех недавно произошедших событиях.
– Так что вот, выдали меня, едва выбрался!
– Да уж, – сочувственно кивнул Сбыслав, – Кривой Ярил – корвин сын известный. А Кнут – парнище звероватый и много чего дурного творящий. Паскуда, тьфу! Значит, они с Кривым Ярилом о чем-то шептались?
– О том мне доподлинно поведали.
– А раба твоя, Марья, сбегла, – неожиданно ухмыльнулся Сбыслав. – Уж извиняй, не уследили. Ничего, я тебе заместо нее коня подарю, увидишь – хороший конь!
– Вот и отлично!
– Что-что? (Цто-цто, – так вот сказал Сбыслав, да Миша уже давно новгородскому говору не удивлялся.)
– Славно, говорю – конь-то!
– А как же! А рабу твою мы и не искали… хотя, если хочешь – половим.
– Да не надобно, – с презрением отмахнулся Михаил. – Мало ли на свете девок? Жаль только – твой ведь подарок.
– Говорю ж, коня подарю!
– Хватит вам про коней, – посадник строго посмотрел на сына, после чего перевел взгляд на рядовича – внимательный такой взгляд, умный, холодный. Спросил вроде бы невзначай: – У тебя, кажись, какие-то мысли были?
– Были, господин тысяцкий. О Мирошкиничах мысли. Много чего про них у Онциферовичей болтают… – Михаил замолк, на ходу придумывая – что же это там «болтают».
– Ну, ну, ну? – потеребив бороду, нетерпеливо подогнал Якун. – Чего болтают-то?
– А всякое! Говорят, они, Мирошкиничи-то, самые первейшие – против князя.
– Ну, то и так ясно…
– И вообще, у них на усадьбе многие собираются, всякое замышляют…
– Это слова покуда… Что замышляют? Знать бы!
Миша улыбнулся:
– Вот и я про это! Есть у меня один план…
– Что есть?
– Ну… мысля одна.
– Чудно ты говоришь, паря! Выкладывай, что за мысля?
Через два дня, аккурат на Преображение Господне, на Софийской стороне, по Прусской улице – богатой, боярской Прусской! – громыхая, катила телега. Большая, с крепкими высокими колесами, вместительная. Груженая – накрыта рогожкой, а что там под рогожкой – бог весть. Запряжены в телегу не медлительные волы – крепкие кони, значит, не бедняк хозяин-то, возчик! Далеко не бедняк, с этакими-то лошадьми. Да и сам – собой видный: волосы черные, как у мирянина или у иных немцев, бородка аккуратная, щегольская, глаза – синие, яркие, в синюю же рубаху одет, поверх – доброго немецкого сукна поддева. На поясе кожаный кошель изрядный, кинжал в алых сафьяновых ножных – длинный, не кинжал, меч целый! Взгляд у возницы уверенный, важный – по всему видать, пользоваться кинжалом умеет, и не только кинжалом. Голова шапкою не покрыта – видать, ухарь! Проходившие мимо девки – заглядывались.
Подъехав к богатой – с яблоневым и вишневым садом – усадьбе, ухарь-возница лениво спрыгнул наземь, постучал в ворота резной рукоятью плети.
– Кто таков, господине? – тут же вопрос последовал.
Спрашивали вежливо, видать, уже углядели – не голь-шмоль-шпынь ненадобный.
– Онфима-песочника знаете?
– Ну!
– Нынче я за него.
– О!!! Так ты песок привез, господине? Давно, давно ждем! Посейчас, враз ворота отворю… Заезжай, заезжай, господине.
Онфим-песочник – был поставщиком сырья для стеклодувов, о чем Миша выспросил еще третьего дня у подмастерий мастера Симеона с Лубяницы. Разыскать Онфима и договориться подменить его на денек-другой-третий для тысяцкого никакой проблемы не составило. Сладились быстро – и вместо песочника на усадьбу Мирошкиничей явился Михаил – при полном, так сказать, антураже.
Видать, и правда, ждали на усадьбе Онфима, точнее сказать – сырье. Обрадовались! Тиун-управитель едва по земле не стелился – ну до чего, пес, улыбчивый! Говорит прибаутками, сам так и льнет… Миша уж засомневался – не голубой ли? Отошел с опаскою – ну его… Спросил:
– Где мастер-то? Куда сгружать?
Тиун расплылся в улыбке:
– Да холопи все сделают. А мы пока – кваску хмельного…
– Нет уж, – строго взглянул на него Михаил. – Квасок потом, поначалу – дело. Привык сам лично за всем следить, уж извиняйте.
– Ну, тогда во-он, к мастерской поезжай… Видишь?
– Да уж вижу…
– Гермогена-мастера спросишь.
Стегнув лошадей, Миша проехал по двору вполне довольный собой – все же получилось у него управляться с упряжью, а ведь не такое уж и простое дело, как кажется. Вот и мастерская – еще издали чувствовалось, как пышет жаром печь…
Спрыгнув с воза, Михаил заглянул внутрь и поздоровался:
– Бог в помощь, работнички! Гермогена-мастера где сыскать?
– Язм Гермоген, – оглянулся возившийся у печи мужичок – невысокий, худой, сгорбленный. – А ты, мил человек, кто таков будешь?
– Я-то? Михаил, Онфима-песочника вместо.
– Песок привез?! – мастер явно обрадовался, повеселел, улыбнулся. – Вот славно! Давненько уже ждем. – Гермоген махнул рукой подмастерьям: – Эй, парни, – воз разгрузите. Где-от воз-то?
– Рядом, у мастерской.
– Ай, славно… А Онфиме что же? Приболел?
– Приболел, – Миша развел руками. – Так, несильно. Меня вот попросил нынче съездить, говорит, уж раз обещал…
– Молодец Онфим, слово свое держит. Может, кваску?
– Можно.
Выйдя из мастерской, уселись в тени, под навес, степенно попивали холодный ягодный квас, беседовали… О песке, о соде и о прочих, нужных в стеклодувных делах вещицах.
– Слава Богу, дела неплохо идут – товар недорогой, ходкий, на торжище расхватывают враз, да еще «гости» берут, те, что в Югру, да за Камень ходят.
– Да, товар у вас славный, – поддакнул молодой человек. – Я б зазнобе своей тоже чего-нибудь этакого взял, недорого, на «белку».
Гермоген вытер усы и хохотнул:
– На «белку» много возьмешь! Идем, поглядишь, выберешь.
Готовая продукция стеклодувов – браслетики, колечки, подвески, колты, бусы (все из приятного глазу желтовато-коричневого и зеленого стекла) складировалась в больших плетеных коробах, как видно, приготовленная к отправке на рынок.
Подойдя ближе, Михаил запустил руку в короб, зацепив браслеты – целую горсть, – и невольно залюбовался: красивые, прямо-таки сияют солнцем! Есть и витые, есть и гладкие, только вот того, чего нужно…
– В виде змейки, говоришь? Да еще с глазками? – мастер внимательно посмотрел на гостя. – Такие не на продажу, на заказ делают. Куда дороже выйдет! Ты где их видел-то?
– Купчины с Заволочья привозили. Хотел еще тогда купить, да опоздал – уже продали.
– Чтоб браслетик в виде фигуры какой сделать, с каменьями, с чешуею – это и труд и время нужно… а кто сейчас труд ценит? Стеколье-то само по себе – дешевое. Вот ты, хоть к примеру, возьми ножи. Когда лучше были, посейчас или лет двести назад?
– Хм. – Миша задумался. – Даже не знаю, что и сказать.
– Да я тебе сам скажу – те ножи, что двести лет назад деланы, – лучше. И крепче, и точить их не надо – однако ж, чтобы сладить, это постараться нужно – основу булатную выковать, к ней – с двух сторон – наварить железные щечки. Железо-от мягче булата – стирается быстрей, и нож-то всегда острый. Чем больше им робишь, тем он острее. Однако ж, говорю – делать его долго, да и не просто. А сейчас что? Клинок железный, к нему полосочку узенькую булатную – вжик! И все дела. Работы – с гулькин нос, зато ножей таких видимо—невидимо наделать можно – знай, торгуй. Дешевы – купят. Так и с браслетами, с бусами…
– Так купцы заволочские хвастали – у Мирошкиничей, мол, на усадьбе, такие змейки-браслеты делают.
Гермоген лишь усмехнулся и покачал головой:
– Нет, я не делаю… На всю эту красу время нужно. Постой-ка! А в дальних вотчинах того времени – полно!
– И что, там тоже стеклодувы есть? – как бы между прочим поинтересовался Миша.
– Да есть, видать, на Обонежском ряде… Не знаю, уж и кто… одначе, браслетик такой, змейкой, я как-то раз на боярышне нашей видел, Ирине. Она как раз с вотчины дальней явилась. Может, там, на Обонежье, кто и мастерит… А что, времени там у них много, заняться нечем, – стеклодув хохотнул в усы.
– Ну, в такую даль уж не поеду, – Михаил засмеялся. – Возьму вот, на «белку», какие есть…
– Так я ж и говорю – выбирай, друже!
– А боярышня-то, Ирина ваша, красивая…
– Да уж, не дурна… Ты ее видал, что ль?
– Приходилось…
Вот тут Миша, похоже, ничуть не покривил душой, вспомнив ту девушку с Усть-Ижоры, красавицу в синем платье… И гопников. И браслет… Браслет.
– Правда, давненько уже ее не встречал, даже в церкви.
– Так на вотчине она дальней, на Долгом озере, в Обонежье. Редко бывает – в ино лето раз, два – Никодим-то Мирошкинич, боярин, ей братом родным приходится, а сама – вдовица. И погост там, на Долгом озере, от мужа покойного Ирине достался. Вот и хозяйствует. Она, боярышня-то, хоть и молода, а умом справна – не всяк мужик сравнится.
Миша покачал головой:
– И как же ей там не скучно-то? Почитай, в тех местах и людей-то нет, одни медведи да рыси.
– Ничего, – хохотнул Гермоген. – Живет как-то. Может, у ней какой другой там интерес имеется?! Она ведь не рассказывает.
– Да-а-а… Вкусный у тебя квасок.
– Так пей еще-то!
– Вот, благодарствую. Вкусно… А дорожка-то, видать, неблизкая…
– Уж не близкая… До Ладоги, потом по Сяси-реке, по Паше, а там уж дале – покажут. Погост-то не маленький.
– Так кто ж покажет, коли, сам говоришь, людей вокруг нет?
– Это не я, а ты говоришь. Есть там люди – весяне и наши, новгородцы.
Миша, хоть и вызнав, что было нужно, не спешил уходить. После того, как подмастерья разгрузили телегу, еще с полчеса потрепал языком со словоохотливым мастером… О том, что Гермоген зело поговорить любит, вызнал еще раньше, все у того же Симеона с Лубяницы.
Поговорили, обсудили и то, и се: и виды на урожай, и немцев, и шведов, и, уж как же без этого, недавно изгнанного с позором князя.
– Захватчив зело князь, да и горделив больно, – неодобрительно высказался стеклодув. – Правильно его прогнали.
– Зато ведь свеев разбил!
– Разбил, это верно. Так ведь мало ли их били?
В таком вот ключе и закончили разговор. Гермоген вернулся к своим делам, а Миша, всхлестнув вожжами, покатил со двора на Прусскую и дальше, к детинцу.
По обеим сторонам улицы, за частоколами, за дубовыми воротами, тянулись обширные боярские усадьбы с высокими хоромами, конюшнями, птичниками, яблоневыми и вишневыми садами. Хорошо жили бояре в Новгороде, уж куда как славно! Впрочем, боярам везде хорошо жить. Даже вот, на дальнем погосте – у чертей на куличках – в Обонежье, на Долгом озере. И как только боярышне там не скучно? Видать, прав Гермоген – есть у нее там какой-то свой интерес. Или – уже нету? И вообще ее на погосте нету…
Господи, уж, кажется, верную нитку нащупал… Верную!
Глава 10
Лето 1240 г. Господин Великий Новгород
Водяник
Ов пожьре неводу своему, имъшю мъного (благодарственная жертва за богатый улов).
Нет, таки не вышло! Не захотели тысяцкий Якун и его сын Сбыслав отправлять доверенного своего рядовича к черту на куличики – в дальнюю долгоозерскую вотчину бояр Мирошкиничей. Нечего, мол, там делать, и в самом городе, чай, тайные порученья найдутся. К тем же Мирошкиничам на усадьбу ходок проделал – Онфима-песочника вместо – так давай, действуй и дальше. А дальний погост… Да черт с ним! Не там вовсе политика новгородская делается, не там…
А вот Мише-то как раз бы туда и надобно. Как вот только? Эх, кабы раньше про Долгое озеро знал – уехал бы вместе с парнями и Марьюшкой! Они ж тоже примерно в те места подались… да уж – знал бы…
Один выход – уйти от тысяцкого да пробираться самому по себе, с каким-нибудь купеческим караваном. А о караване том – на торгу спросить… или лучше у кого-нибудь из хороших знакомых… да хоть у тех же лодочников. Михаил так и сделал, уже ближе к вечеру – отпросился у Сбыслава: мол, по важным делам – к Мирошкиничам, да был таков. Ничто его на усадьбе тысяцкого Якуна не держало.
Однако следовало быть осторожным – конечно, вряд ли тысяцкий тут же отправит погоню за сбежавшим рядовичем, но и просто так побег не спустит – начнут искать. А где будут искать? В «родных» Мишиных местах – в Заволочье. А это не очень хорошо – ежели вовремя сообразят, могут и нагнать на полпути, – дальше-то дорожки разойдутся. Поэтому нужно было рассчитать так, чтобы покинуть усадьбу в день отплытия каравана.
Лодочники были на месте – жгли костерок, переговаривались, перед тем как разойтись по домам. Вечерело, и длинные тени крепостных стен и башен, подрагивая, ложились на серебристо-желтые волны Волхова, качающего на своей могучей спине ладьи и лодки. Онуфрий Весло уже ушел домой, а вот Онисим Ворон не торопился – сидел вместе с молодыми парнями вокруг костра, слушал какого-то плюгавого типа, взахлеб вещающего о кровавых проделках водяного.
– Ой, ой, сколь народу к себе утянул водяник-от! Несть числа! Вчерась – двух дев, Любомиры-вдовицы дочек, прям на глазах и утянул. Пошли с подружками купатися – глядь-поглядь – и нет их. Токмо хвост над водою махнул, стра-а-ашный…
– Знаю я Любомиру-вдову, – негромко подтвердил Онисим. – На Славковой живет. Сегодня видал – убивается… О, Миша! – заметив Михаила, лодочник приветливо махнул рукой. – Садись с нами, ушицы похлебай, послушай.
– Так от, водяник-то третьего дня на плесе трех отроков утащил – приблудные были отроки, никто об них и не плакал… Однако все ж жалко.
– А какой он из себя, водяник-то? – несмело полюбопытствовал один из парней. – Я вот его не видал…
– И слава Богу, что не видал, – Онисим Ворон усмехнулся и перекрестился… а следом за ним – и все, окромя рассказчика.
Вообще, странного вида он был, этот плюгавый мужичок с растрепанными – палею – волосами и редковатой козлиной бородкой. Одет в какую-то длинную сермягу, на шее – ожерелье из звериных клыков, на поясе – какие-то мелкие черепушки – то ли птичьи, то ли змеиные головы. Волхв, что ли? А, похоже, что так…
Рассказчик сделал паузу, принявшись прихлебывать из протянутой кем-то миски обжигающе-вкусное варево. И тут же посыпались вопросы:
– Что же, никак этого водяника не поймать? – спросил востроглазый парень с синюшными, будто вечно мерзнет, губами. – Ишь, озорует.
Плюгавец выплюнул в ладонь кость и презрительно усмехнулся:
– Поймать? Смотри, паря, кабы он тебя не поймал! Сжует, да выплюнет.
– Молитву, молитву творить надобно!
– Молитву?! – неожиданно засмеялся рассказчик. – От вашей молитвы ему никакого вреда. Другое надо молвить… присловье одно… Сказать?
– Скажи, скажи, Всеславе!
Волхв зачем-то оглянулся вокруг и понизил голос:
– Он-от, водяник-то, любит, когда его орехами потчуют… Орехи завсегда с собою носите… иль в челнах где спрячьте. Как почуете – здесь он, водяник, так быстро скажите: сиди-сиди, Яша, под ракитовым кустом, сиди под кустом, ешь орешки каленые… Бросайте орехи через левое плечо – и поскорее, покуда водяник их есть будет – веслами, веслами… Главное – не оглядывайтесь. Оглянетесь – смерть! Утащит водяник под воду, выпьет всю кровь, сожрет с потрохами!
– Господи, Господи, помилуй!
– А как же мы его почуем, водяника-то? – снова спросил тот, с синюшными губами.
Волхв негромко хохотнул:
– Почуете… Водяник, как на поверхность из воды-от выходит, ухает… Протяжно так, гулко – у-у-уххх!!! У-у-уххх!!!
Рассказчик приложил руки к губам, изобразил…
На что уж Миша в подобные ужастики не верил – а и у того от подобных мерзких звуков мурашки по коже побегли, что уж говорить о молодых лодочниках.
– Темнеет уже, – посмотрел в небо синюшный. – Пора и домой пробиратися…
– Да уж, пора… – согласно кивнул Онисим. – Ты, Мисаил, чего приходил?
– Спросить кой-что… – Миша поднялся, отошел от костра с парнями. – На Заволочье купцы-гости не отправляются ли на днях?
– В Заволочье? – лодочник задумчиво почесал затылок. – Так они третьего дня отплыли. А больше и не ведаю… На Софийском вымоле поспрошать разве что?
– Был я сегодня на Софийском, – парень с синюшными губами – Пахом – покачал головой. – Нет там заволочских, отплыли уже. Путь-то не близок-от.
– Жаль, – искренне огорчился Михаил. – Что, все-все отплыли уже?
– Ежели сильно надобно, их в Ладоге можно нагнать, – Пахом улыбнулся. – Уж там они постоят всяко… Стоит у Софийских мостков одна ладейка гостя ладожского, Рангвальда Сивые Усы. Он уж, Рангвальд-то, все свое распродал, чего надо – прикупил, день-другой – и отправится.
Услыхав такую весть, Миша обрадовался, упросил парня о госте ладожском получше узнать. Здесь же, на Федоровском вымоле, и встретиться уговорились – завтра примерно в это же времечко.
Покуда Михаил разговаривал с лодочниками, волхв все стращал оставшихся сторожить лодки парней – детин вполне себе ничего, мускулистых, однако ж, похоже, что боязливых… Хотя, с другой стороны – водяника-то дурак только не испугается, потому, как мозгов нет – не у водяника, у дурака.
Все выспрашивали: да какой из себя водяник, да как узнать, да как что…
– Водяник – он как ящерица огроменная али как коркодил-зверь… Слыхали про коркодила-то?
– Не-е…
– Ну, ящериц видали… Ящер целый! Так и зовут – Яша. Вы, главное, как услышите – плеск, а потом – у-у-уххх!!! Уххх!!! – так сразу ничком тут, на бережку, падите… Главное, на него, на ящера-то, не глядеть… тогда и он не увидит.
– У-у-у! – смешно было видеть, как здоровенный верзила боязливо передернул плечами. – А орехи… орех-то нетуть у нас!
– Ладно с орехами – не поспели еще. Главное – присловье помните: сиди-сиди, Яша, под ракитовым кустом!
– Сиди, сиди, Яша… – нестройным, словно нашкодившие первоклассники, хором повторили парни. – Ой, дяденька Всеславе, – поможет ли?
– Поможет. Обязательно поможет. Главное – все делайте, как я наказывал. Тогда живы останетесь. Ништо, он не страшный, водяник-то! – неожиданно рассмеялся волхв. – Главное, не смотреть на него, да шептать присловье… Сразу ж отвернитесь, а уж ежели оглянетесь – тут вам и конец.
– Господи! Господи! Страсть-то какая!
– Ништо-о-о-о! Делайте, как я сказывал.
Михаил слушал весь этот бред краем уха и едва сдерживал смех – уж больно это все походило на какой-нибудь инструктаж. Ну парни-и-и… Ну простота… Про крокодилов в Волхове – это только академик Рыбаков мог написать… Холодновато им тут, крокодилам-то, как и всем прочим ящерам-динозаврам. Как там песенка-то? Сиди-сиди, Яша, под ракитовым кустом? Жуй орешки каленые… Орешки, ишь, любит… Гурман!
Попросив Онисима перевезти на Софийскую сторону, Михаил переночевал у себя в избе на усадьбе, а прямо с утра явился пред очи тысяцкого Якуна.
Поклонился – тысяцкий как раз спускался с крыльца:
– Здрав будь, господине.
– И ты не хворай, Мисаил, – Якун явно куда-то спешил – слуги уже подводили коня, покрытого длинной расшитой попоной. – Хотел тебе поручить тут… Ну, да некогда – Сбыслав, сыне, расскажет…
Сбыслав как раз на крыльцо вышел, кивнул – с отцом простился: обнялись, поцеловались троекратно… Это куда ж тысяцкий собрался?
Заржали кони. По-молодому взметнувшись в седло, тысяцкий Якун нетерпеливо махнул рукою – привратники поспешно отворили ворота, и вся кавалькада помчалась к детинцу.
Проводив всадников взглядом, Михаил вопросительно посмотрел на Сбыслава.
– От псковичей посланцы явились! – скупо пояснил тот. – Изборск орденские взяли! Дело важное – Псков-от (Сбыслав говорил – «Плесков») давно от Новгорода отложитися хочет. Как бы орденских немцев не призвали! Могут… Ежели Ярослав-князь Владимирович почует, что прогнать могут, немцев позовет – бискуп рижский ему – по отцу второй жены – сродственником приходится. Позовет! А те и явятся… От того Новгороду – худо. Вот и поспешают посейчас все – помочь ли тем псковитянам, что за нас стоят, нет ли? Ой, непростое дело.
– Да уж, – согласился Миша. – Так что отец-то твой от меня хотел?
– А, – сын тысяцкого вдруг улыбнулся. – Мало дело. Отроци наши, холопи, Аксиньи, поварихи покойной, детушки, третьего дня купатися пошли… с тех пор нету. Сбежать вроде не должны – плохо им тут, что ли? («Цто ли?») Верно, утопли. Ты, Мисоиле, узнай – ежели утопли, пес-то и с ними, жалко, конечно – может, подросли б, так вышел бы толк – а так… ну да ладно. А вот, ежели убегли… – Сбыслав посерьезнел. – Так это совсем другое дело.
Миша при этих словах поежился.
– Совсем, совсем другое… Тогда выяснять надобно, разбираться – почему сбегли, кто подбил-сманил? Сыскать, вернуть, наказать – чтобы другим неповадно было! Вот этим ты, Мисаил, и займись… заодно с другими делами. – Сбыслав погладил бородку. – Выясни наскоро – утопли или сбегли. Дня тебе хватит?
Михаил тут же вспомнил про ладожского гостя Рангвальда:
– Лучше бы три!
– Два… Но не более!
Вот как удачно все складывалось! Теперь можно спокойно заняться своими делами, подготовиться, чтоб незаметно уйти. Да сделать так, чтоб не сразу хватились… Как? Тут думать надобно, думать… Ну и – уж заодно – беглецов поискать… или утопленников, хм… Сиди-сиди, Яша, под ракитовым кустом…
Перво-наперво – время-то было – Михаил поговорил с тиуном. Что за отроки? Да куда ушли – не говорили ли? Тут же для себя запомнил имена да приметы… которых, по сути-то, и не было – оба парня, Трофим и Якся – одинаково светловолосы, светлоглазы, худы, Трофиму – тринадцать годков, Якся – на год помладше, кстати, у этого последнего и приметы обнаружились – на щеке, слева, рваный шрам – прошлолетось рыболовным крючком зацепил.
Выслушав тиуна, Михаил покивал:
– Ясно… Так не говорили, куда пошли?
– Да на реку, куда ж еще-то? Двор подмели, дров на баню накололи – язм их и отпустил. Кто ж знал, что так вот все выйдет?
– А время-то какое было? День или, может быть, вечер?
– Время-то? – тиун задумался, покрутил длинный ус. – А не день и не вечер, а, скорей, послуполуденье.
– И что же, пропавших сразу хватились?
– Да кому они вечор нужны-то? Утром кликнули воды таскать… а нету!
– А жили они…
– На заднем дворе, на сеновале ночевали. Одни.
– Угу… И никому не говорили, куда именно пошли? Ну, в какое место?
– Да куда они ходят? Тут, рядом, к мосткам. Не к тем, где ладьи, а в камыши, к рыбацким.
– В камыши, значит… ну-ну… – покивав, Михаил отправился по указанному адресу. Надо сказать, пока еще для него – весьма смутному.
Спустился по утопающей в садах многолюдной Кузьмодемьянской вниз, потом поднялся на земляной город, прошел воротною башней, снова спустился, на этот раз уже к Волхову, к вымолам. Остановил первую попавшуюся компанию ребятишек:
– Парни, рыбацкие мостки где?
– А вона, пройдешь к камышам, там увидишь.
Миша сделал, как сказали. Прошел. Увидел. Сняв сапоги, уселся прям на мостках, спустив ноги в воду. Хорошая вода, пока еще теплая, и все же, нет-нет, да и увидишь качающийся на волнах первый желтый листик, предвестник близкой, увы, осени. Да уж, вот и осень скоро. А он, Михаил, еще здесь… черт знает, где, господи! И случится же! Кому потом рассказать – у виска пальцем покрутят.
На противоположном берегу реки, от Федоровской пристани, отчалив, уходили вниз по теченью груженые ладьи, обгоняя их, мчались челноки полегче, поменьше – кто на веслах, а кто – и под парусом.
У мостков, на мели, поднимая тучи брызг, с шумом и гамом плескались мальчишки. Играли в какую-то игру – в пятнашки-догоняшки, что ли… Миша присмотрелся… Да нет, не в пятнашки – в водяника! Водящий – сиречь водяник и есть – прятался в камышах и, резко нырнув, должен был утащить кого-нибудь под воду. Кого утаскивал – тот потом и водил. Нехитрое игрище…
– Эй, парни, племянников моих тут третьего дня не видали? Оба сивые, у одного – младшего – шрам на щеке, вот тут… – молодой человек показал – где.
– Со шрамом говоришь, дядько? А они, племяши-то твои, вольные аль боярские?
– Да с усадьбы, – Миша не уточнил, с какой именно.
– Значит, боярские. А мы с челядью не водимся, так-то!
– А кто водится?
– Отдельно они купаются, вона, за той ракитою, – один из отроков показал рукою. – А ежели сюда придут, так мы их бьем, не даем спуску!
– За ракитою, говоришь…
Миша спрыгнул с мостков, зашагал, держа сапоги в руках. Дойдя до свесившейся почти до самой воды ракиты, свернул к берегу… и тут же увидал на ветвях – белело что-то. Ближе подошел… Ну конечно! Двое портов, две грубого полотна рубахи, на солнышке выбеленные. По размеру – как раз на пропавших отроков.
Значит – утопли. Голыми же в бега не подадутся? Логично. Можно возвращаться да спокойно докладывать обо всем Сбыславу.
Или не торопиться? Два дня ведь даны… вот и использовать их для себя. Дойти до Федоровского вымола… эх, жарковато в обход, через мост шагать, круг выйдет немаленький. Вон они, Федоровские мостки – через реку, видать, если хорошо присмотреться. Переправил бы кто? Сходить, поискать лодку?
Михаил внимательно посмотрел на реку – как назло, поблизости не было видно ни одного рыбачка. Ни единого! Все там, за плесом, у Жидического озера, там самый клев… Видать, придется пешком тащиться. А тогда зайти на усадьбу – пообедать, что ли?
Миша уж совсем было собрался так вот и поступить, как вдруг увидал в камышах лодку – обычную долбленую ройку. Старую и, кажется, ничью. Да – была бы чья-нибудь, так уж привязали б, или пригнали б к мосткам – чтоб на людях, на виду… Нет. Скорее всего – действительно ничья… Ишь, лежит, вроде как просто волною прибило… Ха! Так, может быть, и прибило. Откуда-нибудь сверху, с плеса. Ну да… вон, веревка-то перетерлась. Михаил наклонился, внимательно рассматривая остатки веревки. А уж когда в ройке обнаружилось и запасное весло – больше не думал. В конце концов, какая разница, куда унесло лодку – на Софийскую сторону к Рыбацким мосткам или – на торговую, на Федоровский вымол?
Кинув в лодку сапоги, столкнул в воду, уселся – эх, хороша лодочка! И идет неплохо, хоть с виду и колода колодой, а все же слушается весла и на волнах устойчива… нет, все же захлестывает. Доплыв примерно до середины реки, Миша призадумался – чем бы вычерпать воду? Неужели ничего подходящего? Обнаружив позади углубление, сунул руку – вроде бы есть что-то… Дудка! Камышовая, с каким-то утолщением посередине – чуть ли не тромбон! Михаил из озорства дунул… Ну и звук! Уханье какое-то, а не звук – аж уши завяли. Сунув дудку обратно, снова пошарил… вытащив, наконец, обломок глиняной корчаги, вполне подходящий для вычерпывания. Посидел, почерпал воду, снова взялся за весло, и вскоре уже был у Федоровских мостков. Завидев знакомого – с синими мерзлявыми губами – парня – помахал рукою:
– Здоров, Пахом!
– И ты будь здрав. Вовремя пожаловал – Рангвальд Сивые Усы, гость ладожский, раненько поутру отплывает. За перевоз возьмет немного – «куницу» – но будешь у порогов, на волоке, помогать.
– Вот, славно! – обрадованно воскликнул молодой человек. – Конечно, помогу, спина не отвалится. Только вот насчет «куны»… Придется в обрат, на тот берег.
– Хорошая ройка, – Пахом оглядел Мишин челнок. – Справная.
– Да? А мне так показалось – не очень.
– Справная… да ты глянь! И двух лет ей нету… Дорого взял?
– Не моя… – Миша не стал врать, к чему? – К вымолу вон, прибило, к Рыбацким мостам.
– Добрая ройка. Я б и сам такую прикупил.
– Так бери эту! Все равно – ничья!
Пахом с сомнением покачал головой:
– У такой лодки хозяин, чай, сыщется. С плеса видать, унесло, а куда – сообразить можно! Вот увидишь, явится за нею хозяин, явится.
Сказал, и как накаркал!
Михаил едва успел сплавать туда-сюда – взять «куну» – едва привязал ройку к мосткам остатком веревки, как – на тебе! Причалил чуть ниже по реке длинный шестивесельный челн с тремя мужиками. Один из них – горбоносый, чернявый – завидев на вымоле Мишу, зашагал прямо к нему:
– Здрав будь, мил человеце.
– И тебе не хворать!
– Ройку чай, сеночь, не прибивало?
Михаил равнодушно кивнул:
– Да вона, стоит какая-то… Твоя что ль?
Горбоносый ринулся к лодке, осмотрел и, обрадованно осклабившись, обернулся:
– Моя! Она самая! Вон, тута, на боку – сучок, а там вот, дырочка…
– Твоя, так забирай, – махнул рукою Миша. – Вообще-то, хорошо б с тебя что-нибудь взять за потерю…
– А ты, мил человек, лодочник?
– Лодочник…
– Инда пришлю вечерком пива на «белку», – садясь в ройку, пообещал мужик и замахал рукою своим. – Эй, эй! Нашел, нашел, парни.
В челне засмеялись:
– Добро, что нашел. Иначе б Кнут бы тебя…
Кнут?! При чем тут Кнут? Или – послышалось… Да, наверное, послышалось.
Черт с ним, с Кнутом, не до него сейчас.
Еще тогда, когда у Рыбацких мостков обнаружилась одежка утонувших отроков, в голове Михаила зародился некий план, не то чтобы весьма остроумный, но вполне даже действенный: утонуть! Утонуть, чтоб не искали. Где-нибудь в ближайшем омуте и… не то чтоб при скоплении народа… но чтоб он, народец этот, там был, хоть сколько-нибудь – свидетели.
– Где тут омута? – Онисим Ворон – уже к этому времени приплывший – помотал головой. – А зачем тебе омута?
– Утонуть хочу, – хотел было честно признаться Миша, но передумал.
Кто его знает, как тогда сладится? Онисим, конечно, парень хороший, и вон как помогает, но… Одно – помочь с попутной ладьей – обычное дело, и совсем другое – участвовать в каком-то непонятном – и, бог знает, ради чего? – обмане. За кого тогда Мишу примут? За беглого? Или – того хуже – за шпиона орденских немцев?
Нет уж, надобно самому «утонуть», да так, чтоб потом не искали… И желательно, чтобы кто-то видел… чтоб на глазах… но чтоб спасать не полезли. В крайнем случае, конечно, можно обойтись и слухами… Мол, приходил один человек, про отроков утопших выспрашивал, сам в воду полез – да и сгинул. Только пятки сверкнули!
Кстати, и одежка тогда другая понадобится… эту-то – на берегу оставить.
– Слышь, друже Онисим, я тут подумал, что хорошо б одежку новую справить… Эта-то уж не больно богата. На две «белки», а?
– На две «белки»? – Онисим Ворон смешно наморщил нос. – Ладно, придумаем что-нибудь.
– А где тут искупаться можно?
– Да эвон – река!
– Нет… чтоб понырять… чтоб омуток какой-нибудь.
Лодочник прищурился:
– Гляди, в омутке-то можно и остаться, не выплыть.
– Ничего, плаваю я хорошо!
– Да и поздновато уже для купания – Илья-то Пророк когда был? То-то же!
– И все ж таки?
В общем, уговорил Миша, показали ему удобнейшее местечко – плесо, камыши, ольховник и, конечно, омут. Вода воронки крутила – смотреть страшно. Жаль только вот – вокруг ни души!
– Подожди, ближе к ночи приблуды явятся, – засмеялся Онисим.
– Кто? – Михаил поначалу не понял.
– Приблуды. Ну, изгои всякие… Днем-то они на торгу, на подхвате, а ночевать некоторые сюда приходят – тут и скрытно, и родников много, опять же – и поплавать, грязь да пыль с себя смыть.
– Ясно. Рангвальд, ладожский гость, с Торговой пристани отплывает?
– С Торговой.
Прекрасно! Пешком недалече дойти.
– Так что с одежкой-то?
– До вечера подождешь?
– Ну, конечно!
– Пришлю с Пахомом, сеночь его сторожить очередь.
Вот и славно!
На пару «белок», конечно, не бог весть что прикупил Онисим Ворон, однако слово свое сдержал, прислал с синегубым лодочником на вымол. Михаил, подальше отойдя, развернул сверток – рубаха плотного тепло-коричневого сукна, длинная, с оторочьем, к ней пояс, да рубаха нижняя, льняная, да порты. Коричневый цвет, это, конечно, не синий – как на Мише сейчас. Уж не спутаешь. И никто ту – коричневую – рубаху не видел, кроме Онисима… Ну, а уж тот какой вывод сделает – ладно. Михаил усмехнулся – вряд ли они больше когда-нибудь свидятся – повезло бы с браслетами! Эх, разгадать бы тайну, уйти… О том, что будет, если все не срастется, не сложится, Михаил сейчас старался не думать – просто шел себе по чуть показавшемуся следу, словно хорошая гончая, и все тут. Получится – не получится, выйдет – не выйдет, нечего сейчас рассуждать – другого-то ничего нет, только браслетик – Мирошкиничи – Долгое озеро. Так-то!
Со стурожей похлебали ушицы – солнце садилось уже, золотисто-оранжевое, теплое – отражалось в реке последним прощальным лучиком… однако совсем еще не закатилось, сверкало, пускало по волнам золотисто-багряную полосу, вытягивая длинные черные тени.
Простившись с лодочниками, Михаил зашагал прочь – якобы к себе – сам же, не доходя до Никитиной улицы, снова свернул к реке – к ольшанику, к купальне, к омуту. Прошелся по узкой тропинке – а вечер-то был такой чудный, спокойный, тихий! В малиновых – рядом – зарослях пели соловьи, где-то на другом берегу куковала кукушка, сладко пахло клевером, иван-чаем и – почему-то – только что скошенным сеном. А какие плыли по небу облака! Нет, не белые – багряные, ярко-золотые, голубовато-зеленые – целая радуга. Миша никогда таких раньше не видел, может быть, плохо смотрел? Да нет… просто – он давно приметил уже – в этом мире цвета были ярче: не то чтобы небо синее, чем в двадцать первом небе, не то чтобы солнышко ярче, но… Но вот взять, к примеру, хоть те же цветы, вот, скажем – желтые. Кроме одуванчиков, мать-и-мачехи да купальниц Миша никаких других и не знал, ну, может, еще лютики да мимозы. А тут… Тут их столько! Вот, кажется бы, ромашка – а вся золотистая, солнечная, а вот здесь что-то похожее на иван-чай, целые заросли – и тоже желтые, и здесь еще… и там… А взять голубой цвет? Синий, сиреневый… Что там Миша-то помнил? Васильки, незабудки, колокольчики, фиалки… а здесь вот – справа, протяни руку – целое море! Глубоко-синее, небесно-голубое, сиреневое – почти до пурпура. И что за цветы такие? И с любым цветом – так. Вот розовый – само собой, клевер, иван-чай – и что-то еще, много-много. А вот красные маки, а вот… даже непонятно и что – длинные узкие лепестки, словно капли крови. М-да… ну и сравнил! Нет, не кровь, конечно… словно художник, какой-нибудь там Клод Моне, обронил из палитры краску, не донес до своих знаменитых «Маков», разбрызгал – и вот они, лепестки, пламенеют!
А воздух, воздух какой! Сказать – пьянящий – ничего не сказать. Пить можно. Есть глубокими столовыми ложками – и, кажется, одним им, воздухом-то, и будешь сыт. А вода… Миша припрятал сверток с новой своей одежкой за приметным кусточком, скинул старую рубаху, порты, сложил на бережку приметливо… и – прихлопнув пару комаров – в воду… Аж дух захватило! Молоко! Молоко парное… А солнышко – вот уже и не видать почти, только пламенеет вдалеке крыша воротной башни.
Михаил, ясное дело, в омут соваться не стал, поплавал рядом, нырнул… а когда вынырнул, выбрался на бережок – и тут же спрятался в ольшанике, услыхав быстро приближающиеся девичьи голоса и смех. Спрятался, да так неудачно – не повернешься, не выбежишь, до одежки – хоть до старой, хоть до новой – незаметно не доберешься, тропинка-то – вот она, совсем рядом. А девки – тут уже! Три грации… Бегут, на ходу одежонку снимают… Миша аж присвистнул восхищенно – тихонько, чтоб не услышали – ну до чего ж хороши, чертовки! Молоденькие, стройные, крутобедрые, с золотистою – и, верно, шелковистой на ошупь – кожей… Ах…
Посмеялись, да, взявшись за руки, зашагали в воду – одна другой краше. Или Михаилу просто так сейчас казалось? Как вот с цветами…
Ага, вот одна нырнула… вот, вынырнула… обдала брызгами подружек. Те заверещали:
– Ну, хватит, Добронега, хватит!
Добронега, хм… Имечко-то, кстати, языческое.
Вот все уже поплыли вокруг омута, а Миша-то, между прочим, подмерзать начал – после воды-то да на улицу. Между прочим – вечер, сумерки уже, скоро и совсем стемнеет – вон, и звезды на небе, луна – серебристые пока, но наливаются золотом, а небо синеет, синеет, синеет…
Откуда раздался этот звук. Миша не мог бы сказать. С дальнего ольшаника, что ли? Или от излучины… Вот опять! У-у-ух!!! Уу-у-ух!!!
Девчонки завизжали, поплыли к берегу… И вдруг – из камышей – им наперерез – лодка! Быстрый приземистый челн!
И снова этот звук – у-у-ух!!! у-у-ухх!!!
Господи! Так ведь это – как дудка. Та дудка, что Миша сегодня нашел в ройке. И – так кричит водяник! Об этом предупреждал тот хмырь, волхв. Надо, мол, прятаться, говорить какое-то дурацкое присловье и ни в коем разе на водяника не смотреть…
Не смотреть… Ах вы ж твари!
Из своего убежища Миша увидал, как на несчастных купальщиц накинули сети… хороша рыбалочка! А и водяники – куда как хороши… сволота поганая! Не смотреть, говорите?
Ладно… покажем вам – не смотреть!
– У-у-ухх!!! У-у-у-хх!!! – доносилось с реки.
Уже стемнело, и в самом деле было страшно. И так-то, знаешь, что дудка, а все равно – мурашки по коже от этого – уу-у-ххх!!! У-у-уххх!!!
А девчонки визжат…
– Помогите!!!
Ах вы ж…
Не думая больше, Михаил выскочил из кустов, заорал что есть мочи:
– Что творите, шильники косорылые? А ну, пусти девок! Заходи справа, братва!!!
Про братву – это он специально крикнул, чтоб разбойникам было страшнее. Ишь, суки, нечистой силой прикинулись.
– У-у-ухх!!! У-у-уххх!!!
Сейчас будет вам – ух!
Сейчас, сейчас… Лодочников на помощь позвать, уж не должны бы струсить…
– Эй, парни!
– Эй…
Это кто-то сзади.
Миша обер…
Нет, не успел.
Что-то тяжелое ударило в голову.
И темнота.
И все…
– У-у-уххх! У-у-ухх!!!
Глава 11
Лето-осень 1240 г. Нагорное Обонежье
Леший
…чем дальше от жилья людей, чем дальше от священных мест, тем больше вероятность встретиться с нечистой силой.
Опа! Вот так плюха! Ну, снова на больную голову.
Миша отпрянул в сторону, как мог дальше, стараясь не попасть в край затянутой зеленой тиной болотины… Супостат дернулся за ним – и увяз! Увяз, увяз, собачина – а нечего нападать на честных людей, как будто другого места для ночлега в ближайшей округе нету. Это, конечно, удобное, кто бы спорил? И рядом с водой, и укромное, и – одновременно – хорошо продуваемое, что немаловажно, речка-то не зря называлась Сясь, что в переводе с языка веси значило – комариная.
Однако ладно… Пора бы и гада в болотину свалить, чтоб не рыпался. Оглянувшись на своих активно махающих кулаками попутчиков – заволочских гостей, – Михаил пнул вражину ногой в бок, ничуть не жалея – а нечего было первыми нападать! Да еще – исподтишка, нахрапом.
Н-на!!!
Упал, завалился, гад – вот, копошись теперь в холодной жиже, так тебе и надо. Хотя… тут таких много, многовато даже – как бы не пришлось хвататься за мечи, похоже, к тому все идет, хотя пока и на кулачках только… Странно, но напавшие на едва разбитый лагерь люди – такие же купцы-торговцы – похоже, вовсе не собирались доводить дело до крови.
Вот один снова подскочил к Мише, но кинжала из-за пояса не выдернул, а ведь он был, кинжал-то, вон, в зеленых сафьяновых ножнах. Здоровый мужик! Взгляд звероват, бородища – пегая – лопатой, ручищи – оглоблями. Размахнулся с плеча, ударил… Ага, будет Михаил дожидаться, как же!
Пригнулся – просвистел над самой головою кулак – и в морду! Н-на!!! Ага! Не понравилось? А вот, в следующий раз будешь знать! Мужичага покрутил головой, словно оглушенный на скотобойне бык, утер тыльной стороной ладони выступившую из носа юшку, оглянулся… и неожиданно подмигнул:
– Эх, вижу, ваша взяла, паря!
Ну, еще бы, не взяла… это уж было понятно. Заволочские попутчики Миши оказались куда как ловки на кулачный бой, будто всю жизнь только тем и занимались, что дрались по выходным дням и всем престольным праздникам, а, ежели выпадал подходящий повод для драки в будни – то и по будням. Что и говорить, умельцы! Да и больше их было, заволочских – на шести ладейках-насадах шли. От самой Ладоги, вот, по Сяси-реке, затем – по Тихвинке, по Чагоде, по Мологе… Хватает рек, хватает и волоков – а у каждого волока, знамо дело, какой-нибудь супостат-разбойник таится, до чужого добра жадный. Потому и купчины были – здоровяки, как на подбор, да и приказчики, и служки – такие же, хилых не брали даже в попутчики. Мишу вот взяли – так он и парень-то хоть куда – тоже косая сажень в плечах, да и удар не слабый, вон как пегобородому вмазал – любо-дорого посмотреть! Любой бы боксер, верно, позавидовал бы такому удару.
А пегая борода ничего, сплюнул через зуб, юшку вытер – стоит, улыбается. Да и все его… как и назвать? подельники, что ли?
– Хорош, хорош, парни! – обернулся, закричал своим, те сразу послушались, отскочили. А мужичага: – И кто тут старший у вас?
– Ну я, – Никифор-суконник, кулачищи травой отерев, ногу вперед выставил. – Что, хотели нас с места прогнать, да не вышло?
– Не вышло, – супостат развел руками и снова улыбнулся, еще шире, чем улыбался Мише, хотя, казалось, куда уж еще-то шире – морда, чай, не резиновая, разорвется. – Не вышло… Зато драка какая была! Ух, и повеселились.
Михаил только сплюнул:
– Да уж, куда веселее…
– Вы кто ж такие будете? – поинтересовался Никифор. – Тати лесные, аль кто?
– Не тати мы, купцы – сено в Ладогу везем продавать, – усмехнулся пегая борода – по всему, он тут был за старшего, остальные его слушались и молчали. – С Пречистенского погоста, с Тихвинки мы… Уж завсегда подраться любим!
– Уж я вижу, доброй драки не пропустите, – уже не так напряженно хохотнул суконник.
Мужичага пожал плечами:
– А что ее пропускать, драку-то? Тем более – вы на наше место встали.
– Да ладно, на ваше, – влез в разговор Михаил. – Чай, не подписано.
Последнее слово его неожиданно вызвало в рядах… гм-гм… супостатов некое веселое оживление.
– Как, как ты сказал, паря?
– Меня, между прочим, Мишей зовут. Михаил Сергеевич.
– Михайло, значит? А меня – Доброней!
– Да уж, – Михаил засмеялся. – Подходящее имечко.
– Что ж, – Доброня развел руками. – Видать, придется нам на другое место идти.
– Да уж видать, придется, – с усмешкой покивал Никифор-суконник. – Косточки поразмяли – можно и поспать.
– Поспать – оно конечно.
Супостаты – или как их теперь называть – пречистенские купцы? – заухмылялись, однако никаких попыток возобновить драку не делали. То ли выжидали удобный момент, то ли и вправду утихомирились.
– Пошли, мужики, – Доброня махнул рукой своим и, посмотрев на Мишу, ухмыльнулся. – Говоришь, подписать надобно, место-то? Инда ладно, на обратном пути подпишем.
Пречистенские ушли, посмеиваясь и потирая синяки и ушибы, но, судя по гомону, встали лагерем где-то недалеко, так же вот поблизости от болота. Впрочем, болота здесь попадались часто. Как и комары. Слава богу, хотя бы не было мошки, то ли ночи уже для нее были холодноваты, то ли – сезон закончился.
Никифор-суконник первым делом выставил в охранение сразу трех человек: двух – по берегу, и одного – на реке, уже клубившейся вечерним промозглым туманом. Днем-то, да вот еще и вечером – жарило, и было, наверное, где-то под тридцать градусов выше нуля, а вот, как солнышко – даже не закатилось, а просто скрылось за лесом – вот тут-то захолодало, и так резко, что, если б не драка, так давно бы продрогли все до костей. А может, пречистенские для сугрева дрались?
Особо уже не таясь, запалили костер, большой, жаркий, с искрами до самого звездного неба. Поставили шалаши, наловили на ушицу рыбы – уклеек, окушков, хариусов, Мише попались на блесну даже несколько щук. Варили по-походному, все подряд, не так, как обычно принято: налимья уха – так одни налимы, окуневая – ясно, из окуней, ну и так далее. Не принято было разного рода рыбу в одной ухе смешивать, но вот тут – уж куда деться, пришлось. Хорошая вышла ушица, наваристая – уж что-что, а некоторые рыбьи головы – не все – сварили отдельно, без соли – уж так вкусно вышло – укушаться! Все не съели, оставили и на утро – холодцом – да собрались уже спать, как вдруг оставленный в сторожах приказчик прокричал в кусточках коростелем – как условлено.
Все затаились, похватали ножи, копья… Прислушались…
Кто-то шел, не таясь, и даже напевал песни. Вот уже приблизились, разодвинули кусты…
– А мы – к вам!
Здрасьте-пожалуйста, наше вам с кисточкой – явились – не запылились! Все те же ухари с Тихвинки-реки, любители доброй драки. Мало получили, что ли? Еще явились.
– Не, мы не драться, – с хохотом замотал бородой Доброня. – Мириться пришли. Вона!
Он обернулся к сопровождавшим его двум парням – хорошо хоть, не всей кодлой явились, – мигнул, и те разом достали из заплечных мешков объемистые плетеные фляги.
– То вино наше, местное, – ухмыльнувшись, Доброня уселся у костра. – Ну, где у вас кружки?
Сам тут же хлебнул первым – чтоб видели, не отравить собрался, а так – для дружбы. Ну, для дружбы так для дружбы. Никифор незаметненько еще пару парней послал – в сторожу – с остальными же уселся, поставил кружки да предложил:
– Ушицы-от похлебайте нашей.
– А не откажемся! – хохотнул гость. – Кто ж откажется от ушицы? Ну, за дружбу!
Конечно, не вино это было – брага. Но хорошая – крепкая, забористая, духовитая. Кажется, на морошке… или – на чернике… на малине? Нет – микс. А неплоха, отнюдь неплоха! Миша намахнул пару кружек – захорошело! По-доброму так захорошело, не так, как с паленой водки или того гнусного пойла, что продается под ностальгическим названием – «портвейн». Сразу песен попеть захотелось. А и запели ведь! Гости затянули первыми:
Вился клен с березою,
Не развился!
Ой, ладу, ладу —
Не развился!
Тут и хозяева подхватили:
Ой, ладу, ладу —
Не развился!
И Миша с ними:
Ой, ладу, ладу…
Лучше б не пел! Слуха отродясь не было, а уж голосина – что у пьяного дьякона! И, главное, знал ведь всегда – не стоит, не стоит пьяному горло драть, а вот поди ж ты…
Ой, ладу, ладу,
Не развился.
Но, в общем-то, хорошо пели… если не считать Мишиного рыка – да и того забивали голосами, так, что почти и не слышно.
Ой, ладу, ладу…
Попели, ушицы похлебали – снова выпили. Потом Миша с Добронею затеяли на руках бороться. Армрестлинг, мать-ити… Два раза Михаил выиграл, и три – Доброня. Обрадовался, заулыбался:
– Эх, хороший ты парень, Миша! Жаль, с Заволочья, а то б я тебя к себе в ватагу взял. Знаешь, как у нас весело?!
Миша чуть бражкой не поперхнулся:
– Да уж знаю. Видел. Сеном торгуете?
– Да покуда так. Зимой в Ладогу подаемся – мы ведь плотники, – а летом – у себя, на Пречистенском. Охота, рыба, грибы-ягоды… Праздники, опять же! Вот, вернемся с Ладоги – тут и жатва, и обмолот, и свадьбы! Ужо повеселимся!
– Драку, небось, какую-нибудь затеете? – тут же поддел Михаил.
В ответ Доброня с силой хлопнул его по плечу, от избытка чувств едва не вышибив кружку:
– Ну а как же без драки-то? Это ж разве веселье?
– Вот и я о том же…
А ничего себе мужик, этот Доброня – веселый. Своеобразный такой товарищ, точней – господин. Да, он же местный… вот и спросить…
– Слышь, Доброня, а Долгое озеро от погоста Пречистенского далеко?
– Долгое озеро? Это ты про какое спрашиваешь? Их – долгих – у нас много.
– М-м-м… – Миша задумался. – Там еще недалеко этот… Пашозерский погост – так, кажется.
– А-а-а! – протянул Доброня. – Вон ты про какие места говоришь. Есть, есть там такое озеро, за Пашозерьем. Если дождей не будет – можно и посейчас пройти, а так – лучше по зимникам. Через Шугозерье, через реку Черную, по Паше-реке… весянский край, нас, словен, мало… варяги вот еще есть, да корела, да колбеги… тут, главное, со своими обычаями не соваться… но так, ничего, народ справный.
– Так ты в тех местах бывал, что ли?
– Да пару раз дрались. Один раз – в прошлолетось – на Илью, другой – по зиме, на Масленицу.
– Ох, ничего себе у вас зимы! – Миша покачал головой. – А что, вот если б мне туда, на Долгое озеро, было надо – как бы прошел, а?
– Один бы ни за что не добрался…
– Вот-вот, и я про то! Там хоть какие-нибудь купцы-гости-то ходят?
– Бывает, и ходят. На погосты Онежские, на Терский берег, к Двине-реке за рыбьим зубом. Бывает… Но посейчас – навряд ли: поздно уже, по рекам-то. Скоро дожди пойдут – вообще никуда не выйдешь – жди зимы-матушки.
– Значит, поздно… – Михаил заметно расстроился, впрочем, тут же повеселел, решив, что уж как-нибудь доберется и один: раз уж там есть деревни и села, так кто-нибудь уж всяко подскажет, куда идти.
– Да, деревни есть, и села, – подтвердил Доброня. – Какие – боярские, какие – чернецов софийских, своеземцы есть, смерды, а пуще того – княжьи люди. На Обнежье суд княжий – княжья и дань. Биричи, повозники, пристава – вот эти как раз к осени-то и должны пойти. Ну да – на погосте Липном соберутся – и в путь.
Так-так… значит, на погосте Липном. Как раз по пути будет!
Нет, до утра не сидели – всем завтра вставать, да в путь двигать. Бражку допили, ушицу доели – да разошлися. Опытный Никифор сторожу не снимал, одначе – мало ли, что там на уме у пречистенских? Сейчас они песни пели, а потом вдруг да новую драку начнут? И хорошо – если только драку…
Тем не менее ночка прошла спокойно – а Миша, кстати, проснулся вдруг ни с того ни с сего, где-то под утро, и уже больше не спал, а так, лежал на подстилке из веток – думал. Вспоминал, как после удара по голове очнулся в камышах вот так же, под утро. Голый, замерзший, с разбитой башкою – похоже, веслом треснули. А и поделом – не зевай! Добро еще не убили, видать, посчитали, что хватит и одного удара, а может, и не хотели убивать, так, пугнули просто…
Встал Миша тогда, водою холодной умылся… а кругом туманище – руки собственной не видать! Походил Михаил по кусточкам, пошарил – одежку свою новую отыскал, ну а как же! Знал ведь, где прятал. Оделся, сапоги натянул, кушаком шелка лазоревого подпоясался – ну, совсем другой вид, хоть сейчас женись! Голова вот только саднила… там, ближе к затылку… но рвать не тянуло, да и не сказать, чтоб очень кружило… Да уж – как говорится – были бы мозги, было б и сотрясение, а так…
Миша подшучивал над собой – хороший признак – постепенно, покуда к пристани шел, и настроение повысилось. Не убили – значит, живем! Значит, еще поборемся! И Рангвальда, гостя ладожского отыскал быстро – и вовремя! – тот уже отчаливать собирался. Миша, спросив, где ладья, руками замахал, побежал пребыстро:
– Эй, эй, подождите!
– Да ты кто таков?
– Так договаривались… за куну.
– Ну, за куну, так давай, прыгай!
Прыгнул, что поделать? Едва в воду не плюхнулся да все коленки о борт расшиб. Кто-то из гребцов руку протянул, помог взобраться. Тут и хозяин – Рангвальд Сивые Усы:
– Лодочники федоровские за тебя просили?
– За меня.
– Ну, ин ладно… Плыви. На волоке подмогнешь.
Подмог, конечно, на волоке, так вот до Ладоги и добрался, можно сказать – вполне даже ничего, быстро. По пути с купцом Рангвальдом накоротке сошелся – оба любили восходы-закаты солнечные наблюдать, любовалися. Рангвальд – он варяг оказался. Наш, ладожский варяг, не заморский – завсегда варяги в Ладоге жили, когда та еще не Ладогой – Альдегьюборг прозывалась. Вот с тех – наших – варягов и Рангвальд. Христианин, да, не какой-нибудь там язычник, человек уважаемый, однако языка своего не забыл, не забыл и обычаев. У них, у варягов ладожских, даже еще в эти времена прялки рунами украшались. Потом-то, лет через двести—четыреста, конечно, забылось все, а сейчас вот – помнилось.
Любил Рангвальд о народах разных – тех, про которых знал – порассуждать, а Миша – послушать. О колбегах, о еми, о веси, о конунгах древних весянских, о священных камнях да рощах. О татарах ничего не молвил – не знали их тут, в лесах, не видели, так, только смутные слухи ходили. Про ижору Мишу расспрашивал гость ладожский – очень ему любопытно было, что за народ такой? Какого роду-племени – фенны али, может, варяги?
Михаил рассказал, что знал – мол, точно не варяги, финны, на весян местных речью похожи. И сам же спросил про путь по Сяси-реке. Рангвальд и свел с Никифором, суконником с Заволочья, попросил взять – взяли, уважали Рангвальда в Ладоге. Так вот Миша и очутился средь заволочских купцов. Так вот с ними и шел по Сяси – Комариной реке. Вот уж точно, что комариной! Вроде и холодно – а никуда не деваются комары, все зудят, зудят, зудят… ну, заразы!
Михаил еще поворочался да вышел на воздух. Поежился, нужду малую справил, склонился над речкой – умыться, вдруг – чу! Показалось, будто уключина скрипнула! И скрипнула где-то вверх по течению, там, куда и заволочские купцы плыли… должны были вот сейчас, скоро поутру, отплыть. Хм, кто бы это мог быть, интересно? Вроде бы в Ладоге ни о каких других гостях – кроме Никифора – и слыхом не слыхивали! А вот, поди ж ты, плывет кто-то. И – такое впечатление – таится. Потихонечку этак, по-хитрому, к тому берегу жмется… ну да – вот опять уключина скрипнула… вот кашлянул кто-то… выругался. Утром-то, по туману, звуки далеко слыхать. Сколько отсель до плывущих – километра два, а то и поболе!
Отсель… Миша усмехнулся – вот уже и думать стал, как местные, – проговаривал теми же словами. Скоро и «цокать» начал бы – зацем, поцему, цто… Истинно новгородец!
И все же, кто ж это там, впереди, плывет-поспешает? Рыбаки, наверное… А таятся – так, верно, услыхали по-ночи залихватские песни, побоялись пристать к берегу. Даже мимо – ночью! – побоялись пройти. Небось, встали где-нибудь ниже по реке, за плесом – не могли же всю ночь плыть. А скорее всего, и не плыли они никуда – просто отчалили только что от ближайшей деревни, а где эта деревня – бог весть. Быть может, рукою подать, да не видно из-за тумана. Туман… Такой, как и тогда, на Волхове. Когда веслом по башке треснули. И это еще было – у-у-ухх!!! У-у-уххх!!! Ишь ты, водяники хреновы, утащили все ж таки девок. Хитры – горожан да тех, за кого постоять могут, не трогают – приблуд берут, изгоев, бедноту никому не нужную. Хитры… И – понятно – что девок да отроков: именно на таких и спрос. Интересно, кому их сейчас продают? Раньше-то понятно – купцам восточным. Волжская Болгария, Иран, Хорезм… Сейчас-то татары всех прижали, не до рабов, а как бы и самих рабами не сделали. Хотя… война войной, а торговля – торговлей. Торговля людьми – дело прибыльное, не было бы прибыльное – не занимались бы. Ишь, водяниками прикинулись, суки! Главное – и дудку какую придумали – дунешь: у-у-ухх, у-у-х-х! Действительно – водяник.
Рано еще было, рано. Еще и солнышко не показалось – хотя небо светлело уже, а за дальним лесом алая полоса протянулась. От нечего делать Михаил прошелся вдоль реки, махнул рукой стороже приказчику. Тот улыбнулся, кивнул на небо – скоро, мол, кончится моя стража.
– Ты тут ладеек чужих не видел? – проходя мимо, справился Михаил.
– Чужих? Не, не видал. Никого тут не было.
– А мне показалось – уключины скрипнули…
– Блазнится! – приказчик захохотал, словно в ответ ему гулко закричала на болоте выпь. – О, кричит! Пущай – скорей все проснутся.
Ну еще бы…
Михаил улыбнулся:
– Пойду, пройдусь вдоль реки – восход встречу.
Приказчик лишь ухмыльнулся – знали все мишину страсть – солнцем утренним любоваться. И вечерним, кстати, тоже.
Низкий берег густо порос осокою и ольхою, поначалу идти было трудно, но вскоре Миша обнаружил рыбачью тропу и зашагал уже по ней. Куда шел? А никуда! Спуститься вниз по реке шагов на двести-триста, да потом – обратно. Глядишь, уже и проснутся все, встанут, засобираются. А пока…
Светлело быстро, и так же быстро туман вокруг становился клочковатым, редким, буквально на глазах таял. А вот уже и первый солнечный лучик – вспыхнул золотом на вершине высокой осины! Вот перебрался чуть ниже, еще ниже… еще… осветил уже и березы, и ольху, и орешник… Со стороны лагеря донесся звук рога – проснулись.
А ласковое утреннее солнышко, разгоняя туман, играло в росе, на папоротниках… на заливном лугу… Проснулись уже и птицы, защебетали, запели – иволга, малиновка, жаворонок. Застучал где-то неподалеку в лесу краснобокий трудяга-дятел, закуковала кукушка, шмель зажужжал прямо над ухом – и откуда взялся?
На лугу просыпались цветы – чистые, вымытые росою, они тянули к солнцу разноцветные радостно распахнутые ладони – синие, лазоревые, сиреневые, желтые… Желтых было, пожалуй, больше всего. И еще – сиреневых, точнее сказать – пурпурно-багряных. Иван-чай, лютики, васильки, ромашки… Вот, словно желтая дорожка, а вот – посреди зелени луга – сиреневое озерко ирисов, Миша и не знал раньше, что эти цветы здесь растут… хм… здесь-то растут, здесь еще не то растет. А это что там сверкает ярко-синим? Бутылка из-под немецкого вина? Ха… Вот, у реки, на ольховой ветке…
Михаил подошел ближе, нагнулся…черт побери! Браслетик! Синий стеклянный браслетик новгородской работы, но – «киевский» – таких Миша много видал в мастерских и на торгу. Откуда он здесь? Видать, потерял кто-то – вещица нередкая… Хотя… Нет, не потерял – уж слишком аккуратно повешено. И даже можно сказать – как-то торопливо-аккуратно: можно ведь было и вон на ту веточку примостить, повыше, тогда бы видней было… да, и с ладей наверняка заметили бы. Странно…
Миша повертел браслетик в руке – без всяких узоров, обычный. Но как играет на солнышке, ух ты! Нет, верно, местные девушки обронили, пошли вот, купаться, или так, на луг вить венки, и потеряли. А кто-то – пастух ли, рыбак ли, купец – нашел да повесил на ветку – увидят потеряшку, так подберут, да спасибо скажут доброму незнакомому человеку. Да, так, верно, и было… На местном диалекте говорят – «правда и есть»!
– Эгей, Миша!!!
Михаил вздрогнул – ага, звали уже! Повесил браслетик обратно, да поспешил обратно в лагерь. А там уже собирались, да и вчерашние гости пришли – прощаться. Не одни пришли, с бражкой… и сколько же у них этой браги, интересно? Немереные, похоже, запасы. Цистерна на ладье, что ли? Такое впечатление – да.
Простившись с пречистенскими, продолжили путь по Сяси-реке, только Михаил на этот раз плыл недолго – высадили у погоста Липно, да сказали – как к погосту Пречистенскому выйдешь, от Доброни поклон передашь. Тут-то, в Липне, и сыскал Миша позовника – Ермолая-бирича. Мыто переписать да собрать, суд творити от княжьего имени – за тем Ермолай-бирич на дальние погосты и ехал. Сам в Ладоге жил, с Рангвальдом Сивые Усы приятельствовал – и Мишу приветил. Какой разговор? – сказал, – надо тебе, так едь с нами. До Паши—реки – на телегах, дальше – на ладьях-насадах, еще дальше – в верховьях уже – на ройках. Доберемся, в первый раз, что ли?! Уже ближе к вечеру, под хмельком – похвастал, мол, и у самого небольшое сельцо в той стороне имеется, совсем маленькое, так, починок. Маленькое – но свое! Так и зовут – Биричево.
А Мишу-то что волновало? Да все тоже. Вот и спросил, далеко ль от того села до Долгого озера?
Ермолай усы пожевал:
– Долгое озеро недалече, да только путь зело худ – чащи одни, урочища да болота. Ктой-то у тебя в этаку даль забрался?
– Так, знакомец один…
– По чьему праву на княжьей земле сидит?
– Думаю, сговорился с князем…
– А грамота на то у него есть?
– Да есть, сам видал.
Про грамоту Михаил, конечно, соврал – откуда ему знать-то? Просто надоел уже не в меру дотошный бирич – ишь, пристал, выспрашивает.
– Как доберешься, вели, пущай грамоту к зиме приготовят и мыто. Ужо доберусь по зимникам и до тех краев, а как же! Здесь по всей земле – княжий суд да княжья воля!
– Так нету в Новгороде князя-то, – не выдержав, ляпнул Миша.
Ермолай глазами сверкнул:
– То есть как это – нету?
– А так. Прогнали его на вече – и все тут. Сказали – путь чист!
Бирич неожиданно расхохотался:
– Ну, одного прогнали, так позовут другого. Никогда Новгород совсем уж без князя не жил… а не будет князя – владычные приберут землицу. Приберут, приберут, я уж их знаю… За себя не боюсь – опытные позовники-биричи всякому надобны! Ну, что смотришь? Пей вот, да расскажи, что там еще на Новгороде деется? Свеев, говорят, разбили?
– Конечно, разбили! – уж тут Михаил рассказать мог, и рассказывал, куда там монастырскому писцу Мекеше или школьным учебникам! Всему место нашлось – и битве, и пиру, и князю, и разному прочему люду. Бирич и люди его слушали, уши растопырив.
А Мишу несло уже – не то что видел, что читал – рассказывал, врал вдохновенно, как академик ученый:
– И возложи бискупу Спиридону печати на челе острым своим копьем!
– Кому возложил? Бискупу?
– Какому еще бискупу?
– Так ты сам только что сказал!
– Послышалось. Не бискупу – Биргеру, ярлу… тьфу… королевскому зятю.
– Хо! Самому зятю?!
– А вы что думали? Станет Александр-князь просто так тешиться?
Понял уже Михаил – заканчивать со всем этим надо, язык от меда стоялого заплетался, а ноги не несли, не сойти с лавки. Так там спать и улегся, в старостиной избе, на лавке – сыт, пьян и доволен. Еще бы не доволен, шел-то ведь – к цели!
Утром, сотворив молитву, отправились в путь – не столь дальний, сколь трудный – до Паши-реки верст немного, однако ж дорожка та еще, можно сказать – и вообще никакой нету, мимо болот, лугами, лесами, рощицами едва заметно тележная колея тянется. Бирич Ермолай – мужчина осанистый, видный, при бороде черной – впереди, верхом – неохота в возу-то трястися. Сразу за ним – воины ладожские числом в полсорока (в новгородской земле все по сорокам считали), кольчуги днем, по жаре, сняли, щиты в телеги сложили, а рогатины все же держали в руках, да и мечи с пояса не снимали.
– Всяко может быть, – обернувшись, пояснил Мише бирич. – Прошлолетось емь с набегом пришла… пожгла много. Да и местная-то весь… мирные-то они мирные – одначе осторожка не помешает.
До Паши-реки ехали долго, муторно – возы часто застревали в болотинах, приходилось вытаскивать, и это еще хорошо, что давненько уже не было дождей – вторую седмицу стояло вёдро. Не шибко-то велико и расстояние – верст тридцать – а шли чуть ли не два дня. К исходу вторых суток добрались, обрадовались, завидев сливающиеся, сверкающие отраженной синью, воды двух рек – Паши и Капши. Здесь же, на мысу, у слияния, расположилась уютная деревенька, небольшая, в один двор – рубленная в обло изба на подклети, овин, амбары, баня. Вся усадьба была обнесена частоколом, распахнутые настежь ворота покосились и явно нуждались в ремонте, о чем, распекая выбежавшего навстречу тиуна, не преминул напомнить бирич.
– Ты воротца-от поправь, человеце, – неодобрительно качал головой Ермолай, – нешто плотников средь челяди нету? Нет, так ближних весян попроси – уж не откажут.
– Справим, справим воротца, батюшка, – кланяясь, заблажил тиун – небольшого росточка хитроглазый мужичок с редкой рыжей бородкой. – Мы ить третьего дня хотели, да не смогли – леший в деревах завелся, не пустил к весянам, у них-то плотники знатные, не то что наша челядь. От, как леший уйдет, так и справим!
– Леший, говорите? – поднимаясь по узкому крыльцу в избу, бирич неодобрительно скривился. – Что ж часовню не срубите? Помогла б от нечистой силы.
– А, пожалуй, что и надо часовенку-то, – согласно кивнул тиун. – Ты, батюшка, входи, входи… Отдохнем, покушаем… Служки как раз баньку истопят.
– Банька – это хорошо, Офонасий, – Ермолай сменил гнев на милость. – Но ворота все ж таки исправь… Смотри, как обратно поеду – взыщу!
– Исправлю, исправлю, батюшка! Вот, как уйдет леший.
Дался им этот леший!
Бирич тоже заинтересовался – пока воины располагались, уселся на крыльце, на скамеечке:
– Что за леший такой? Когда объявился?
– По ночам шастает. Огромен зело, злой – а глаза, как плошки горящие! И воет – у-у-у, у-у-у!
– Так это, может, волк тут у вас воет?
– Не, батюшка, волк не так.
Тут прибежал служка, доложил – банька на бережку готова, стоплена. Тиун заулыбался – пожалте, мол, на полок, гости дорогие. Аль сперва поснидать?
– Потом поснидаем, как вымоемся, – бирич поднялся на ноги, позвал: – Пойдем, что ль, попаримся, Миша?
Михаил пожал плечами:
– Пойдем.
И в самом деле, неплохо было сейчас – в баньку. Первым бирич Ермолай пошел, с Мишей да двумя воями – ух, и задали же пару, черти! Уж так наподдавали, Михаил вылетел – едва жив! – да, чуток дух переведя – с разбега в реку – бултых!!! Уххх… Отпустило…
Вынырнул, поплавал – да в баню, чего зря морозиться-то? Как выходил, в песке ногой за что-то зацепился… Глянул – браслетик синенький!
Однако!!!
Воин уже сзади вылезал, отфыркивался. Михаил оглянулся:
– Чего это тут в песке-то валяется?
– А что? А… браслет. Видать, молодуха какая обронила.
– Да какие тут молодухи?
– Есть… или так, волною прибило. Тут бывает, еще и не то прибьет… – воин потянулся, подставив заходящему солнцу могучую грудь. – Эвон, за излучиной горку видишь?
– Ну.
– Так там, сказывают, и завелся леший. Ночью третьего дня приходил, ухал, сверкал глазом…
Михаил про себя усмехнулся – а не той ли породы здешний леший, как давешний новгородский водяник? Любопытно стало – и чем таким леший сверкал? Глазами? А может, факел это был – путь ладьям тайным указывал?
Спросил после бани тиуна – давно ль леший окрест бродит?
– Почитай, третье лето, – подумав, отозвался тот. – Раньше не слыхивали. И тут – аккурат третьего дня был, как раз перед вашим приездом.
За день, значит, ага… Наверное, и браслетик тот синенький тоже в это же время появился. Хотя… может, он и впрямь – здешний.
– Не, это не наш, – внимательно рассмотрев украшение, тиун отвернулся. – Наши все желтые да зеленые носят, а этот… Да с лодки обронил кто-нибудь, вот водою и принесло.
– А леший-то за излучиной ходит?
– Там… Ух, и глаз у него – горит, прямо как пламя адское, спаси, Господи, и помилуй!
Хм – глаз. Не леший, а циклоп какой-то…
Михаил был заинтригован, однако переться за излучину на ночь глядя не стал, благоразумно дождавшись утра, благо этот день выдался для него свободным: бирич Ермолай «творил на починке закон» – сиречь принимал челобитчиков из ближайших селений.
Испросив ройку, Миша, не спеша, отчалил от берега и поплыл к излучине, стараясь, чтоб в лодку не попадала поднятая вдруг налетевшим ветром волна. Река была как река – ничего необычного – темная болотная вода, каменистые отмели, плесо. Приткнув лодку между камней, Михаил – по камням же – пробрался к берегу, и, протиснувшись сквозь густые заросли ивняка, поднялся на кручу.
Круча как круча. Обычный, поросший орешником и рябиною холм, с вершины которого – ежели хорошенько раздвинуть ветки – открывался великолепный вид на починок. Присмотревшись, Миша даже обнаружил следы! И примятую траву, и отпечаток чьей-то ноги на глинистой осыпи… обычный отпечаток, ничуть не похожий на лапу лешего…
А вот – еще один отпечаток… И – вот! Тут босая нога… девушка… или подросток. Судя по всему – бежал! Ну да – через весь холм – к плесу, к починку…
Господи!
Михаил напряг зрение – кажется, в густых зарослях папоротников на склоне холма что-то лежало. Что? Какая-то колода, что ли? Внимательно оглянувшись по сторонам, молодой человек на всякий случай выхватил из-за пояса узкий кинжал, приобретенный еще в Ладоге, и, напряженно прислушиваясь, спустился по склону. Нагнулся…
Тело!!!
Тело мальчишки, подростка, на вид – лет двенадцати – в рубахе из грубой холстины, в рваных портах… Парнишка лежал лицом вниз, под левой лопаткой его, посреди бурого пятна запекшейся крови, торчала стрела. Похоже, подстрелили на бегу… Ну да – еще чуть-чуть – и нырнул бы, поплыл бы к починку, к людям…
А рубаха-то – явно с чужого плеча…
Вытащив стрелу, Михаил осторожно перевернул труп на спину… детское испуганное лицо, широко распахнутые глаза… рваный шрам на левой щеке, у самого носа…
Шрам… Господи! А не юный ли это утопленник часом? Тот самый, пропавший с усадьбы тысяцкого Якуна…
Вот так леший на этой горе! Вот так леший…
Глава 12
Сентябрь 1240 г. Нагорное Обонежье
Браслетики, ямы…
Аще челядина убиет, яко разбойник, епитемию приметь.
Шрам от рыболовного крючка! Ну точно. Один из пропавших с усадьбы тысяцкого Якуна «утопленников»… как бишь его? м-м-м… Якся, что ли? Наверное, так… Михаил не был уверен насчет имени парня, однако во всем остальном – и примета, и возраст, и одежка с чужого плеча… Отрок явно попытался бежать, бежать на погост, к людям – выпрыгнул из ладьи (или они пристали к берегу), бросился через мыс, напрямик, и… и словил спиною стрелу. А тот, кто стрелял – спец! Попасть в бегущую мишень, да еще в сумерках… или – уже под утро? Тогда злодеи – кто бы они не были! – где-то здесь, рядом. Браслеты! Дешевые девичьи браслеты из синего стекла – теперь ясно, что их оставляли не зря, подавали знак. Этакий немой крик о спасении.
Девушки, подростки… оптимальный выбор для торговцев людьми. А не «водяники» это, часом? Кнут и его людишки. Нужно быть осторожным – эти готовы на все. А потому – немедленно сообщить о страшной находке старосте погоста и биричу Ермолаю. Немедленно!
К удивлению Миши, свежий, пронзенный стрелою труп не произвел особого впечатления ни на того, ни на другого. Староста, осмотрев стрелу, уверенно пробурчал, что здесь такое бывает, бирич же с ним полностью согласился.
– Вестимо – холопей на дальние погосты везли, судя по стреле – емь или весяне. Вишь, – он показал на оперение – крестиком. – Емь и весь так делают.
– А зачем им холопи? – качнул головой Михаил. – Что, в окрестных селеньях народу мало? Нельзя ближе найти?
– Вот то-то и оно, что мало, – внимательно осматривая труп, усмехнулся бирич. – Да, скорее всего – холоп. Вон, одет как…
– А если он своеземец? Или пусть даже изгой – ведь тогда нужно искать убийц!
– Не нужно, – Ермолай поскучнел лицом – похоже, его не очень-то интересовала судьба несчастного отрока. – Вот, ежели заявит кто. Ну, те, из чьего он рода…
– Не заявят, – вытерев руки о росу, цинично высморкался староста. – Не наш это парень, говорю – не наш.
Бирич хохотнул:
– Ну, вот видишь. Похороним его по хрестьянски… а там видно будет. Может, шепнут что весяне местные.
Оба – староста и Ермолай – размашисто перекрестились.
– А если не шепнут?! – Миша был возмущен подобным отношением к человеческой жизни, пускай даже холопьей. – Что же, у княжеского бирича не хватит воинов провести следствие? Установить правду, наказать убийц.
– Да хорошо бы наказать, ты не думай, – Ермолай неожиданно положил руку на плечо Михаила. – Просто по опыту знаю – безнадежное это дело. Похоже, в вотчину дальнюю отрока везли – значит, тут концов не сыщешь. И никто не скажет – откуда он? Новгородский, ладожский?
– Новгородский, – вздохнув, Миша помог перенести труп в лодку. – Вишь – примета: щека крючком разорвана… С усадьбы тысяцкого это челядинец сманенный…
Бирич и староста удивленно переглянулись:
– Да ты его знаешь, что ли?
– Когда-то знал.
– Ну, раз такое дело…
Покрепче привязав лодку, все трое тщательно осмотрели берег. Вот здесь – на песке – смазанные следы – видать, бежали. Отпечатки босых ног – беглеца – а вот – сапог… еще один, круглоносый… – погоня.
– Вон видишь, челнока след, – подойдя к Мише, негромко сказал Ермолай. – Не туда смотришь, вон… за папоротниками.
Михаил кивнул:
– Ага, вижу. Выходит, парень-то – из ладьи выпрыгнул.
– Выходит – так.
– То-то ночесь собаки лаяли, – задумчиво протянул староста. – Мстилось – на лешего. Он в этих местах бродит, леший-то…
– Так ты говоришь, отрок этот убитый – самого тысяцкого Якуна собственность? – снова – в который раз уже – переспросил бирич.
Миша кивнул:
– Его, его… Не знал бы – не говорил. Слышь, Ермолай, – он вдруг встрепенулся. – А там, на ладье этой, еще и другой паренек должен быть, чуть постарше – тоже с Якуновой усадьбы! Вот бы нам ту ладью нагнать!
– Нагнать-то можно, – Ермолай почесал голову. – А потом что?
– Как это что? – изумился Миша. – Вот – ладья, а вот – убитый! А вот – в ладье – пленники. Поспрошать – они все и расскажут.
– Ну, расскажут, а дальше? – возмущенно сорвал травину бирич. – Экий ты не понятливый, Мисаил! Это ведь все слова – а им подтвержденье, доказательства-то в Новгороде искать надобно. Где Новгород – а где мы? И те, людокрады, они ведь тоже не полные дурачины – наверняка и грамоты кабальные на всех холопей имеются. Нет, голыми руками их не возьмешь – я уже сталкивался, обжегся. Тут хитрее действовать надо.
– То так, то так, – охотно поддакнул староста.
Честно сказать, на Михаила эти слова произвели впечатление отговорки. Явно было видно – не очень-то хотел княжий бирич ввязываться во все это дело – больно уж муторно, да и барышей больших не заработаешь, вообще никаких не заработаешь – на холопях да изгоях-то! Но тем не менее – хоть порядок-то в здешних местах-то должен быть! Бирич ведь – человек князя, и суд здесь тоже княжеский… А князя-то, кстати, прогнали… М-да-а-а…
– В открытую нагонять не будем, – усаживаясь в лодку, резюмировал Ермолай. – Мы так, тайненько поглядим, скрытно. Через рыбаков, через охотников… Что-нибудь да придумаем.
Михаил лишь сплюнул – ага, придумаете вы, как же! Жалко было убитого паренька, жалко было и всех прочих, попавших под руку людокрадам-водяникам. Водяникам… мать их за ногу. И тут тоже, говорят, шляется какой-то леший. Наверное, такой же, как водяник?
– Что за леший? – обернулся в лодке староста. – Так я ж рассказывал. Шастает тут по холмам – глазами сверкает, далеко видать. Ох ты, страсти какие, Господи!
Глазами сверкает… далеко видать – а не факелы ли это, часом? В темную пору на реке ладьям знак подает – чтоб мыс прошли да на мель не сели? Выловить бы этого «лешего» да поговорить вдумчиво…
– Выловить? Что ты, что ты! – староста испуганно замахал руками. – Как можно? То ж нечистая сила.
Убитого отрока схоронили вполне по-людски, на кладбище близ погоста. Красивое было место – сосны, аккуратные могилки, невысокая, аккуратно сложенная из камней, ограда. Нашелся и священник…
Закопав, сняли шапки, помолись еще разок, потом сели за стол, помянули… А потом начали собираться в дальнейший путь, благо – по словам Ермолая – немного уже осталось.
Сели в ладьи-насады, поплыли… кое-где пришлось вылезать, перетаскивать по отмелям…
– Ничо, скоро вообще их бросим, у плеса, – обнадежил бирич. – Там дальше токмо пешком сподручней.
К плесу добрались уже вечером. Вокруг заметно сузившейся реки теснились высокие сосны и хмурые разлапистые ели. Деревья лиственных пород – береза, осина, липа – встречались редко, все больше по холмикам, или – как ольха и рябина – жались к воде.
Днем жарило – до духоты, до пота, а вот вечером становилось прохладно, даже до холода, так, что, если бы не костер – так зуб бы на зуб не попадал. Ну, это и хорошо – не было уже ни мошки, ни слепней, ни оводов, да и комары – зудели иногда, – но так, раз два и обчелся. Славно!
Чужую ладью обнаружили на другой стороне плеса, уже когда шли пешком. Вместительная, с плоским дном, она лениво покачивалась на поднятых внезапно налетевшим ветром волнах. И конечно же оказалась пустой. Правда, рядом обнаружилась и сторожа, – варили себе ушицу человек пять… нет, десять…
– Ха, Ермолай!!! – один из сторожей – коренастый пегобородый крепыш в красной суконной поддеве и юфтевых недешевых сапогах – при виде бирича радостно улыбнулся. – Рад, рад видеть, друже!
Все остальные лодейщики разом вскочили и поклонились.
– Микифор? – явно удивился бирич. – Вот уж не ожидал тебя здесь встретить! То Микифор-кормщий, знакомец мой, – обернувшись, шепнул он Мише. – Вот, посейчас и расспросим.
– Садитесь, поснидайте с нами, – гостеприимно предложил Микифор. – Ушица вот, квасок.
– Ушицы не будем, – Ермолай жестом отправил своих людей вперед, сам же, подмигнув Михаилу, уселся на бревно у костра. – А вот от кваску не откажемся. Ладожский, квасок-от?
– Оттуда…
Кормщик казался мужиком вполне незлобивым: веселый такой, дружелюбный… как и его парни – те тоже улыбались. Может, потому что – бирич? Должность в здешних местах не последняя.
Ермолай, кстати, тянуть резину не стал и, глотнув квасу, спросил:
– Кого вез-то?
– Нашли уже? – неожиданно нахмурился кормщик. – Я так и думал, что он к вам сбежал, парень-то…
– Что за парень?
– Да тот, беглый… В холопи кабальные подался, а сам – прыг из ладейки… И был таков! Гнались за ним – не догнали.
– Не догнали? – Ермолай с Михаилом переглянулись. – Как это не догнали?
– Кнут Карасевич самолично и с ним еще один гнались… Вернулись быстро. Сказали – убег.
– Убег… Постой-ка! А лук со стрелами у кого из них был?
– Лук? – Микифор призадумался. – И не упомню теперь… У Кнута, кажись… Ну да, у него… А что? Неужто пристрелили парня?
Бирич лишь молча кивнул, и парни с кормщиком перекрестились:
– Вот злодеи-то! Ужо больше с ними связываться не буду!
– Ну, ну, давай, обсказывай все, как есть, – подзадорил приятеля Ермолай. – Оченно нам знать интересно, что за Кнут такой?
– Кнут Карасевич. Мужчина молодой, видный, из Русы.
– Из Русы?
– Ну, так он сказал. Нанял меня в Новгороде еще – холопей да рядовичей-закупов в дальнюю вотчину перевезть. Язм поначалу не хотел, осень на носу, как бы в обрат зимовать-то не пришлося. Да уж Кнут Карасевич заплатил немало – целую гривну серебром!
– Надо же! – уважительно ахнул бирич. – Целую гривну!
– Вот я и говорю, – Микифор довольно погладил бороду. – За гривну-то – чего же не подрядиться? Тем более, Кнут сказал – ждать его не надо. Вот, сейчас поснидаем, да в обратный путь. Ой! Слушай-ка, Ермолай-друже! Хорошо, что я тебя встретил – может, у вас в Биричеве чем разживусь? Чтоб пустым-то назад не плыть, а?
Ермолай усмехнулся:
– Там поглядим, может – и есть чего. Ты лучше дальше рассказывай про душегубов этих.
– Да чего там рассказывать… – кормщик махнул рукой. – Везли, как обычно – молодых, что и понятно – кому старичье-то нужно? В вотчину дальнюю, близ Онеги-озера…
– Однако далече!!! А чья вотчина-то?
– Кнут Карасевич сказал, что его.
– Вот как? Именитый вотчинник, значит?
– Своеземец – я так мыслю, – кормщик шумно высморкался, утерев нос рукавом. Пожаловался: – Подпростыл что-то. Чай не лето уж.
Бирич рассмеялся:
– Да уж не лето.
Вот так вот оно и выходило – не верить кормщику оснований не было. Прельстился мужик хорошим заработком, взялся довезти людокрадов – ну, знал ведь, что людокрады, догадывался, правда, уж на этом его не поймать – песни поет, что, мол, к честным купцам нанимался, а чего ж? Пошли, мол, на Онегу в погосты дальние, и холопей туда ж повели – обычное дело. Кстати, очень может быть, что часть людишек у Кнута не украдены, а, так сказать, по собственной воле – закупы, рядовичи, челядь. Так ведь бывает – на чужой сторонушке счастья искать… иль – что вернее – горе мыкать.
Хм, Кнут Карасевич – надо же! И усадьба у него на Онеге-озере… Врет? А очень может быть, что и нет. Людей крадет – на себя работает, чай, на дальней-то усадебке работнички нужны. Да и не было б ни в чем худа, коли бы – по доброй воле. Да еще убийство это… Ну, зачем парня-то убивать? Юный совсем мальчишка, ну убег бы – да и не велика потеря. Зачем, зачем убивать?
Биричево, Ермолаев починок, располагалось на крутом берегу длинного озера и, по всему видать, постепенно превращалось в многолюдное село: кроме усадьбы бирича, уже пристраивались поблизости большие, рубленные в обло избы, пристраивались, не как у словен, а по обычаям веси – углом к дороге, крыльцом на юг, к солнышку. Веси здесь было много – их земля. Племя могучее, древнее, в летописях старинных упомянутое многажды. Нравом диким весяне не отличались, к поселенцам относились ровно, однако ж и не привечали – не любили чужих, не в обычае то было.
На другом берегу озера, на пологих холмах, тоже располагались избы, усадьбы и небольшая церквушка с куполом, искусно крытым лубяной дранкой, – глянешь издалека – чистое серебро. Погост назывался, как и озеро – Пашозерский, и пока что принадлежал князю, однако давно иноки Софийские – Новгородского архиепископа-владыки двор – давно уже точили зубы на здешние богатые зверьем и драгоценными мехами земли. Но покуда не пересилить им было князя… покуда не пересилить.
Михаил переправился на тот берег в небольшом челноке, принадлежащем худющему чернявому парню по имени Николай. Парень был не местный, ладожский, поселился тут года три назад, с соизволения княжьего – своеземцем. За жилье да землицу – платил пожилое, не такое уж и большое, в месяц по три белки – а уж этих белок промышлял Николай видимо-невидимо, такие уж тут были места. Да еще рыба! Уж этого-то добра – навалом! Серебристая форель, юркие уклейки, хитрый и скользкий налим, щуки, окунь, даже сазан и сом. Уж кого только не водилось. А в окрестных лесах – повсеместно – дичь: кабаны, лоси, медведи, да всякой птицы море – рябчики, глухари, утки. И это уж не говоря о грибах, ягодах, орехах, которых – бери, не хочу!
Окромя лесных да водных богатств, местные сеяли жито: озимую рожь, ячмень – меньше пшеницу, не вызревала она здесь, да и урождалась мелкая. На заливных лугах, на пожнях, пасли скот – коров, овец, коз. Кое-кто держал и гусей, и одомашненных уток.
– Говорить нечего – землицы богатые, – ловко орудуя веслом, ухмылялся в усы Николай. – И чужих мало. Тут ведь леса кругом, чащобы, дорог, почитай, что и нет, только зимники, а летом вот так – по озерам, по рекам…
– Понятно, – Михаил потянулся, прищурился, рассматривая показавшуюся меж деревьями церковь. – А что, Онциферовичей-бояр вотчина далеко от вас?
– Онциферовичей? Да не очень, – лодочник сплюнул. – Ох уж, бояре эти… Так и хотят землицу к себе прибрати, людей сманити…
– А, так их много здесь?! – Миша нарочно удивился. – Что, и кроме Онциферовичей еще кто-то есть?
– Да есть. Не здесь, подале, на Долгом озере – как в Заонежье да в Двинскую землю идти.
– Ну-ну-ну? И что туда, дорога есть или только зимники?
– Зимники, – привязывая лодку к мосткам, кивнул перевозчик. – Однако и так можно пройти, ежели охотничьи тропы знать. От Харагл-озера свернуть влево, вдоль – а там полдня пути…
– А до Онциферовичей вотчины как добраться?
– Так тебе туда? – Николай удивленно обернулся. – Что ж раньше-то не сказал? Вона, на другой конец озера плыти…
– Так поплывем?! – с надеждой вопросил Миша.
Лодочник улыбнулся:
– Инда сплаваем. Заодно сети проверю.
Плыть оказалось долго – озеро-то длинное, впрочем, как и почти все местные озера, – Михаил даже не смог с уверенностью сказать, сколько они добирались, пока, наконец, в камышах не показались серые деревянные мосточки – часа два, три или, может быть, больше. В общем, долго. И это еще на лодке – однодревной долбленой ройке – а если б пешком идти? Кустищами да чащобами-урочищами продираться? За день не дойдешь – точно.
– На вот тебе, добрый человек! – выбираясь на мостки из ройки, Михаил протянул перевозчику заранее приготовленную ромейскую монетку с изображением императора-базилевса.
– Ух ты! – не сдержал своего восхищения Николай. – Серебряная!!! – и тут же погрустнел. – Не, не могу принять – совестно. Больно уж дорогой перевоз выйдет.
– Да ладно, – Миша широко улыбнулся – ну, надо же, какие тут люди-то совестливые! Ишь ты, дорого им… – Бери, бери, Никола. Может, назад еще перевезешь.
– А и перевезу! – бережно пряча монетку в пояс, кивнул своеземец. – У меня тута – вона! – сети. Частенько проверять плаваю, так что, выйдешь к мосткам – кричи.
– Сети, говоришь? – Михаил усмехнулся. – А те, из вотчины, ничего? Разрешают близ своих земель ставить?
– Так озеро-то, чай, не их, общее, – резонно возразил Николай. – Да и поделено тут все давно уже. Мое место – до мостков, их – после.
Простившись с лодочником, Миша выбрался по мосткам на берег и зашагал по широкой тропинке, идущей в высокой траве к редколесью. Было пасмурно, но не дождливо, солнце давно уже встало и висело в золотистой облачной дымке тусклым желтым шаром.
Не успел путник пройти по тропе и пары десятков шагов, как его довольно строго окликнули:
– Стой! Кто таков? К кому? По какому делу?
Чувствовалось, что голос был молодой… но вот откуда кричали? Миша быстро осмотрелся по сторонам – всюду трава, деревья. Ага… во-он, из-за стога! Ну да – именно оттуда выглядывал молодой растрепанный парень с рогатиной и висевшим на шее рогом.
– Ты меня, что ли, спрашиваешь? – улыбнулся Миша.
– Тебя, а то кого же? – похоже, парень был вовсе не настроен шутить. – Говори, к кому, не то… – он угрожающе качнул рогатиной.
Путник пожал плечами:
– На Онциферовичей вотчину пробираюсь, с делом.
– С каким таким делом?
– То не тебе скажу, а тиуну.
– Так нет у нас тиуна-то!
– Ну, значит, старосте, – Михаил насмешливо прищурился. – Боярин Софроний Евстратович личное поручение дал! Не перед тобой мне отчитываться, смерд! А ну, веди скорее в усадьбу!
Упоминание боярского имени-отчества в сочетании с непререкаемым тоном тут же произвело должный эффект – парнишка вышел из-за стога и, шмыгнув носом, махнул рукою:
– Так бы сразу и сказал. Ну, пошли, что ли…
Миша лишь пожал плечами – пошли.
Шли недолго – версты две или, может быть, три, вряд ли более. Из-за перелеска внезапно возник частокол из высоких заостренных бревен, надвратная башенка прикрывала массивные, окованные широкими железными полосами ворота, на данный момент широко распахнутые. За воротами, во дворе просторной усадьбы, виднелись избы, амбары, рига…
При виде незнакомца, навстречу тут же выбежали люди – парни, женщины, дети.
– Эй, Микул, кого привел? С Биричева?
– Не, навроде в Биричеве таких нету.
– Вот и я не видал.
– Микул, так кто ж с тобой-то?
Оп!
Миша и не заметил, как оказался в окружении крепких, вооруженных короткими сулицами парней. В довершенье ко всему посередине двора возник какой-то низенький старичок в отороченной беличьим мехом шапке и луком в руках.
– А ну-ко, паря, ступай в амбар, – нехорошо прищурившись, старик прицелился в Михаила из лука – такое впечатление, будто прямо в глаз. Неприятное было чувство – Миша даже поежился.
– Шагай, шагай, – сладенько улыбаясь, покивал головой старичок. – Посидишь, покуда наши вернутся. Там посмотрим, кто ты есть.
– Говорит, боярина Софрония Евстратовича посланник… – несмело промолвил Микул.
– Говорить-то каждый из нас горазд… – прищурился старикан. – К тому же не Софрония Евстратовича эта вотчина, а сынка его, Бориса Софроньича. Ему и сказ.
– Так и Бориса я хорошо знаю! – Михаил засмеялся. – Можно сказать – друзья.
– Чай, и на усадьбе их ты не раз бывал?
– Да бывал, и часто… Я – Михаил, может, вам кто про меня уже и рассказывал?
– А вот и поглядим. Посейчас, наши вернутся… Покуда ж – в амбар, в амбар, мил человеце! Посидишь, не рассохнешься… – старик хитро прищурился. – Слова – они слова и есть. Откуда мы знаем, может, ты Мирошкиничей верный пес?
И никуда не денешься – пришлось ведь пойти в амбар. А как иначе – когда из лука целятся, да еще в спину копьями подгоняют? Пришлось, пришлось уж пойти. Хорошо хоть амбар оказался просторный, сухой, да и сенца не пожалели – кинули, и даже лепешек с парным молоком принесли.
– Ешь, пей, мил человеце! Однако ж и нас пойми.
И как не рассуждай – правы они, абсолютно правы – в этом мире каждый чужак – потенциальный враг, соглядатай. Все правильно – не ты, так тебя. Вот и сидел теперь Миша в амбаре, пил молоко из глиняной запотевшей крынки, да ждал, пока придут… как выразился старикан – наши.
Да, а старик-то здесь, похоже, заместо тиуна. Или – тиун? Нет, не тиун – тиуном-то Борис ладил его, Мишу, поставить – «чтоб был человеце верный». А что же, тогда, выходит, этот въедливый старик – не верный? Борис ему не очень доверяет? Тогда зачем держит?
Миша нарочно заставлял себя думать… хоть о чем-нибудь, лишь бы… лишь бы не о том, что тревожило его с самого начала – а вдруг, да ничего не выйдет? Вдруг след, ведущий в дальнюю усадьбу Мирошкиничей – ложный? Всяко может быть… Но сейчас-то главное – пройти этот путь до конца, выяснить. Должно, должно повезти… не повезти даже, а…
Михаил вдруг поймал себя на мысли о том, что тот, прежний его мир, мир мегаполисов, метросексуалов и финансовых кризисов, уже кажется каким-то далеким и совсем нереальным. Реально сейчас вот это – амбар, вотчина Бориса Онциферовича, и его же феодально-зависимые люди. Кстати, и Михаил тоже – феодально-зависимый – закуп, рядович. Ой, послать бы скорее все к черту!
Чу!!!
Вдруг показалось, что кто-то возится снаружи около дверей. Чьи-то осторожные шаги, шепот:
– Эй, Мисаил… Мисаиле!
Миша вскочил с соломы:
– Кто здесь?
– Твой друг. Бежать тебе надобно – и как можно скорее!
– Бежать? Почему?
– Убьют тебя здесь…
– Да почему же убьют-то? – узник непроизвольно повысил голос. – Кому тут надобно меня убивать? И где… где парни – Мокша, Авдей… где Марья?
– Незнамо, про кого ты и говоришь, мил человек, – немного помолчав, глухо прошептали за дверью. – Несть у нас на усадьбе таких, и не было никогда?
– Не было? – ошеломленно переспросил Михаил. – То есть как это – не было? Не добрались, что ли?
Вот это новость! А он-то надеялся… Что ж, теперь придется, как и прежде надеяться только на самого себя. Интересно, что же произошло с парнями, с Марьей… Марьюшкой… Почему не дошли, не добрались? А всякое может быть – может, попались в разбойничьи лапы, может, заплутали и вышли совсем не туда, а, скажем, к Заволочью или, наоборот, к Онежским погостам. А, может, и сами решили в дальнюю вотчину не ходить… подумали, покумекали – да и подались обратно в Новгород! Или – в какой-нибудь другой большой и многолюдный город. Могло так быть? Запросто. Правда, в чужом городе придется жить на правах изгоев… то есть – вовсе без прав. Так они и так – изгои, нет своего рода, некому заступиться. Хорошо б, если ушли или заплутали… лишь не погибли, ребята хорошие, славные, а уж Марьюшка… Миша неожиданно для себя вспомнил жаркие объятья девчонки и покраснел. То же мне – воспользовался «подарком». Хотя, а потом-то… она ж сама к нему приходила. Да так, что и не прогнать! Хм, Марья… «раба»!
– Эй… ты тут еще? – подойдя к самой двери, тихонько позвал узник.
Тишина. Ушел, что ли? И кто это вообще такой… неизвестный друг-доброхот?
Михаил в волнении принялся ходить по амбару, еще пустому, если не считать брошенной охапки душистого сена. Хорошая нынче выдалась осень, не дождливая, теплая. Самый раз собирать урожай… или вот – сено косить по второму, третьему кругу.
– Эй, Мисаиле!
Ага! Снова пришел.
– Все наши пришли, собралися у старосты Нежилы в избе.
– Нежила – это тот старичок?
– Он. Кончать тебя на рассвете решили.
– Кончать? За что?
Неизвестный доброхот не ответил – да Миша и без него знал – за что. За то, что чужой, ведь любой чужак – опасен. Опасен тем, что не свой, не их клана… а значит – непредсказуем, и – в случае чего – ответить за него некому. Да уж, самое простое решенье – избавиться от такого. Изгнать или – самое верное – убить. Камень на шею – да в озеро. И никаких проблем. Одно лишь оставалось неясным:
– Почему на рассвете?
– Здешние весяне… Давно ищут себе жертву, а Нежила с ними ладит.
Жертву! Вот еще только этого и не хватало для полного счастья! А очень может быть… если они с весянами – дружно. Запросто принесут в жертву какому-нибудь кровавому богу… или богине… Впрочем, постойте-ка! Кажется, у веси не было ни богов, ни богинь. Одни духи природы, всякие там священные озера, родники, камни, рощи. Ну, значит, принесут в жертву священной роще – тоже приятного мало. Прав, прав этот… гм… неизвестный друг – бежать надо, бежать!
– Кто ты, друже?
– Страшком меня кличут. А про тебя, Мисаиле, я от Ефима-тиуна слыхал.
– Ах, от Ефима…
Тогда понятно.
– Подмогу тебе – за то мне от тиуна и боярича награда будет!
И это верно. В меру цинично, но верно. Молодец, Страшок, не теряется, блюдет свою выгоду!
– Ты будь готов, друже… Как момент улучу – выберемся. Скажу – куда там податься.
– Так в Биричево бы!
– Верно, туда. Ну, ты жди.
Узник и ждал – а что еще в его положении оставалось делать? Выбраться из амбара самому – не реально, слишком уж крепкий, двери тоже надежны, снаружи заперты на засов. Тем более, зачем самодеятельность, когда есть надежда на помощь?
Которую, в общем-то, не пришлось ждать так уж и долго – по мишиным прикидкам не прошло и часа, как Страшок объявился вновь.
Зашептал:
– Готов, друже?
Михаил отозвался по-пионерски:
– Всегда готов!
И тут же скрипнул быстро отодвигаемый засов. Дверь приоткрылась…
– Выходи. Быстро.
У амбара, по-хозяйски расставив в стороны ноги, стоял молодой парень на вид лет двадцати или чуть больше. Белобрысый, круглоголовый, стриженный в скобку. С обычным, ничуть не примечательным лицом, усыпанным редкими веснушками, и курносым носом. В руках парень держал сломанный кол… засов!
– Идем, – с улыбкой кивнул он. – Засовец-от, сломался – ты и убег. Никто и не виноват.
– Понимаю. А…
– Все мужики на тоне – верша вытаскивают, крупную рыбу поймали. Бабы с детишками – на лугу, эвон, распогодилось – ужо, просушится сено!
Михаил кинул быстрый взгляд на небо: и впрямь, распогодилось – облачность почти совсем сгинула, освободив широкую полосу звеняще прозрачной сентябрьской лазури, с летящими по ветру серебристыми паутинками и стаями перелетных птиц. Летели, курлыкали… Журавли? Утки? Хотя, кажется, рановато еще уткам-то…
Вслед за своим провожатым, освобожденный узник быстро прошагал мимо хлева и конюшни к узкой калитке на заднем дворе. Калитка выводила к лесу…
– Теперь – сам, – ухмыльнулся Страшок. – Иди по этой тропинке, никуда не сворачивая. Аккурат к Пашозерскому погосту выйдешь, а уж там – перевезут в Биричево.
– Спаси тя Бог, – на местный манер поблагодарив парня, Михаил быстро пошел по указанной тропке.
Вокруг расстилался лес! Угрюмая такая чащоба с елями, соснами, буреломом. Да еще и болотины по краям – никуда с тропинки не денешься при всем желании. И – странно – Миша приметил по солнышку, по мху на деревьях – тропка-то вела вовсе не на юг, к Пашозерскому погосту, а совершенно наоборот, явственно уводила к северу, в какие-то совсем уж непролазные дебри. Впрочем, очень может быть, что только таким путем сейчас и можно уйти, выбраться. Та, южная-то, дорожка наверняка мимо лугов да полей тянется, а там народ, людно, беглеца запросто заметить могут.
Несмотря на ясный день, в лесу было сумрачно, темно, угрюмо. И – казалось – смотрят со всех сторон чьи-то злобные глаза. Рысь? Медведь? Волки? Хотя зверье-то сейчас сытое, бояться нечего… и некого, ну разве что – лося. Вот уж тот-то дурак рогатый может и просто так, ни за что ни про что – копытом башку снести, бывали случаи!
Беглец вдруг резко остановился, услышав впереди, в зарослях, чей-то стон! Или даже – вскрик… Ну, явно человеческий голос!
Оглянувшись по сторонам, Михаил ломанулся вперед, с трудом протискиваясь сквозь растущие прямо на тропе колючие заросли… и едва не упал вниз, останавливаясь на самом краю глубокой, разверзшейся под ногами ямы… Именно – ямы. Ямы-ловушки – волчьей, а то и на медведя. Во-он, торчат колья! Если б не голос… если б кто-то уже не провалился в ловушку допрежь, вот только что – Мишу уж точно пронзили бы колья. Прямо насквозь, как какого-нибудь медведя!
– Эй, кто здесь? – беглец склонился над ямой.
И тут же отпрянул – кто-то рубанул ножом, едва не достав Михаила. Кто-то? Молодой человек лет двадцати пяти, русоволосый, кудрявый, с задорной кучерявой бородкой и пшеничными усами.
Миша, между прочим, обиделся:
– Хотел помочь, а ты – ножиком! Хорош гусь. Ну и сиди теперь там, охотничков дожидайся. Когда они еще ловушки свои проверят!
С досадою сплюнув, беглец подался в кусты – обойти яму слева, справа, похоже, что никак нельзя было – болотина. Угодивший в яму путник неожиданно застонал.
Михаил обернулся:
– Ты там что, ранен, что ли?
– Да колом бок распороло.
– Лихо ты прыгаешь, для раненого… Хочешь, чтобы помог, так нож выкинь.
Просьба сия тут же была исполнена – на край ямы, сверкнув, вылетел узкий клинок.
– Не хотел я тебя резать, думал – зверь какой, – тихо признался раненый.
– Индюк тоже думал…
Наклонившись вниз, Миша присвистнул и, поразмыслив, все тем же брошенным ножом принялся вырубать в попавшихся рядом рябиновых зарослях подходящий шест. Ямища-то оказалась глубокой – метра четыре, не выпрыгнешь. Да еще края мокрые, сыпкие…
– Сам вылезешь или помочь?
– Вылезу…
Парень выбрался – ловкий, черт… И снова застонал, приложив ладонь к окровавленной рубахе.
– И большая рана? – участливо поинтересовался Миша.
– Да не так, чтобы очень… Юшку унять бы. Постой, я сам… Подорожника у тропы посмотри… должен быть бы…
Рана оказалась рваной, большой, однако – даже на мишин непросвещенный взгляд – неглубокой. Так, вырвало клок мяса… Однако вполне загноиться может – от той же грязи.
Приложив подорожник, перевязали бок оторванной от подала рубахи тряпицей.
– Вот, поганцы, ну надо ж – на самой тропе волчью яму устроить, – скрипя зубами, выругался незнакомец.
– Так местные-то, верно, про нее знают, – усмехнулся Миша, внимательно рассматривая нож – хороший, с наваренным лезвием и резной рукоятью из рыбьего зуба. Новгородской работы ножик!
– Местные-то знают… – парень зло сплюнул.
– А чужие здесь и не ходят! – в голос захохотал Михаил.
– Тс-с!!! – незнакомец вдруг тревожно приложил палец к губам и прислушался. – Кажется, голоса.
– Так – охотники!
– Охотники? Может быть… а не лучше ль нам скрыться? Спрячемся, во-он, хоть в том буреломе – век никто не найдет, а нам все слыхать будет.
– Не найдут – если у них собак нету, – резонно заметил Миша. – А ежели есть…
– На собак у нас нож найдется! Идем… может, и не охотники это вовсе. Ну же? Идем!
О как уже сказал – «у нас»! Прогресс – одно слово. Михаил спрятал усмешку – этак ежели дело пойдет – так его скоро братом родным величать будут. Однако послушался незнакомца, зашагал к бурелому. На ходу, правда, спросил:
– Тебя хоть как звать-то?
– Василий… Василий Нежданов сын. Новгородец я, лоцман.
– А я – Михаил. И чего ж тебя в этаку даль занесло, лоцман? Тут, чай, ни немецких купцов, ни готландцев…
Василий отмахнулся:
– Надо было… Тс-с!
Нет, собаки с ними не было. Да и не охотниками были те, кто вот как раз сейчас подошел к краю ямы. Белобрысый круглоголовый Страшок и с ним тот старикашка, староста Нежила.
– Ну? – внимательно осмотрев ловушку, староста оглянулся на парня. – И где ж он?
– Тут должен быть, – Страшок озадаченно взъерошил затылок. – Ну, никак он ямину эту миновать бы не смог… провалился б, тут же ее и не заметишь. А заметишь, так уже поздно будет… О! Да вот же, юшка!
– Да где?
– Вон-вон, на кольях.
– Ну, юшка… – старик призадумался и вдруг, неожиданно, изо всех сил закатил Страшку оплеуху. – Нна!!! Едино дело доверил, и то не смог как следует сладить!
– Так, дядько…
– Я те покажу дядьку! Иди вон теперь, рыскай по лесу, аки волк, ищи. И покуда не найдешь – не возвращайся.
– Да найду я, дядько Нежила…
– Найдешь?! – староста с подозрением посмотрел на обиженно засопевшего парня. – И где ты его тут найдешь – в чаще? А собаку не дам! Нечего наших всех бередить.
– Да и не надобно собак, дядько Нежила, – вдруг ухмыльнулся Страшок. – Он, если и уйдет, так недалече. Других троп тут нет, а эта – к Чоге-реке выведет. И не свернуть – болота кругом, трясина. Я посейчас ройку возьму – на речке его и встречу.
– Встретит он… – староста сварливо потряс бородой. – Эх, надо было сразу, как вывел, ножиком в бок…
– Так я же так и предлагал! А ты все – заметят, заметят… Оттащили б потом в овраг – никакие б собаки вовек не учуяли.
– Ин ладно, – Нежила махнул рукой и строго посмотрел на собеседника. – Пойдем, возьмешь лодку. Но смотри…
– Ты ж знаешь, дядько, – я стрелой белку в глаз бью!
– Ладно хвалиться-то – в глаз!
– Христом-Богом клянусь… И еще Родом с Мокошью!
Во как! Не только Христом, но и Родом с Мокошью! Двоеверы, однако, язычники…
Голоса постепенно затихли, и Михаил, вздохнув, повернулся к Василию:
– Ну-с, господин лоцман, в свете услышанного что делать будем? По тропе идти – на стрелу нарваться, а свернуть, похоже, нигде и нельзя – было бы можно, не были б они так уверены.
– Даже не знаю, что и сказать, – новгородец искоса взглянул на Мишу и усмехнулся: – Чаю теперь – яму-то не для меня, для кого-то другого готовили.
Михаил глухо хохотнул в ответ:
– Этот другой – перед тобою сидит!
– А я догадался! – ухмыльнулся Василий. – Я вообще – догадливый.
– Как же ты, догадливый наш, в яму-то угодил?
Лоцман отмахнулся:
– Ладно тебе смеяться-то. Лучше думать давай – как выбираться будем.
– А что там думать-то? На усадьбу вернемся! – резко, как отрубил, заявил Михаил.
– На какую еще усадьбу?
– Есть тут одна… Откуда тропа. Сам же слыхал все. Вперед нам нельзя, в стороны – невозможно, остается куда? Правильно – назад. Туда сейчас и отправимся. Что смотришь? Нет, ночи дожидаться не будем – к чему? На усадьбе-то нас как раз сейчас никто и не ждет. Ай да староста… ай да Страшок! Ай да я, глупый дурачина…
– Ты про что это?
– Так, друже Василий, о своем, о девичьем…
– О девичьем? – лоцман зачем-то потянул с себя кушак.
А Мише, честно сказать, не до него сейчас было. О себе думал – ну надо же, так глупо попасться! Поверил, блин, хитрецам. Да что там, хитрецам, стоило только повнимательней присмотреться к поведенью Страшка – и все стало бы ясно уже с самого начала. Ведь все, как нарочно – и двор пустой (на луга все ушли, как же!), и сам Страшок стоял как хозяин – даже не моргнул, а ведь нехорошим делом занимался – пленнику убегать помогал. Эх, чего уж теперь говорить? Одно хорошо – из всего следовало, что его, Михаила, староста и Страшок замыслили убить в тайне от всех. И это очень хорошо, что в тайне…
– Идем, идем, не сомневайся, – на ходу обернувшись, Миша весело подмигнул своему спутнику. – Чего кушак-то снял?
– Показать хочу кое-что… Ты тут про девок давеча говорил? Так вон, взгляни – может, встречал такой где поблизости, у реки, вдоль озер, на тропинках…
Василий с грустной улыбкой протянул новому знакомцу… девичий изящный браслетик синего новгородского стекла!
– Гламурненько! – с хохотом заценил Михаил. – Видал, а как же! На Паше-реке один, и один уже здесь, к Пашозерью ближе.
– Так ты видал?! Видал?! Здесь? – лоцман аж весь затрясся и чуть было не схватил собеседника за грудки, да ведь и схватил бы, кабы не помешала рана. А так – дернулся, застонал – у-у-у…
– Ничего, вылечат скоро твой бок, – пообещал Миша. – Твою девчонку что, людокрады похитили?
– Похитили, так… – новгородец посмурнел ликом. – Ненаглядную мою Добронегу…
– С Федоровского вымола?
– Там… рядом… Постой! А ты что, бывал в Новгороде? По выговору вроде не новгородец.
– Да уж приходилось, бывал… А девчонка у тебя сообразительная – ишь, выдумала знаки после себя оставлять.
– Мы с ней раньше в такую игру играли… Она спрячется где-нибудь… браслетиками путь укажет, а я ищу. Браслетов этих я ей много дарил… мог бы и серебряных, да Добронега любила стеклянные. Нравились они ей почему-то.
Михаил хмыкнул:
– Да уж, серебряными-то не поразбрасывалась бы – отняли бы сразу.
– Слушай-ка, Михайла… А ты-то кто такой, откудова? Не поверю, что местный!
– Так с Заволочья! И на новгородской службе бывал.
– А, вон оно что.
– Скажу, не хвастаясь – с князем Александром вместях лихо свеев рубили! Прямо, как в той песне – мы красные кавалеристы и про нас… Впрочем, ты эту песню, верно, не знаешь.
– Я много песен знаю!
– Эту – нет. А вот про браслетики… Ты такой, золотисто-коричневый, в виде змейки, случаем, не встречал?
– Золотисто-коричневый? В виде змейки? – Василий задумчиво покачал головой. – Нет, не встречал… Разве что только обломки!
– Обломки?! И где?
– Да здесь, рядом, на Чоге-реке… Я ж как раз оттуда к яме этой чертовой вышел!
Подойдя к усадьбе, беглецы не стали хитрить, а просто-напросто постучались. Прямо в калитку, как могли, громко…
– Эй, эй, открывай! Да открывайте же, мать вашу за ногу!
– Чего лаетесь? – наконец откликнулись со двора. – Кто такие?
– Друг мой торговый гость, а язм – тиун. Отворяй быстрее, дурья башка, надоело уже тут мерзнуть!
– А вроде не холодно… жарковато даже…
Тем не менее калитка открылась… и уж теперь-то на дворе было полно народа – видать, вернулись охотники… или рыбаки…
– Ого! – завидев Мишу, удивленно воскликнул кто-то из давешних парней, подручных старосты Нежилы. – Вот так да! Вернулся в обрат, сам пришел!.
– А я никуда и не убегал, – Михаил пожал плечами. – Так просто, погулять вышел…
– Мисаил! Мисаиле!!! – из толпы собравшихся рванулись вдруг двое парней… чернявый и рыжий… Авдей и Мокша!!!
Обнимая их, Миша аж прослезился:
– Господи… господи… живы… Постойте-ка! А Марья где? Она ж с вами шла, с вами…
– Да с ними, с ними… – знакомый голос зазвучал позади, за спиною. – Жду не дождусь, когда меня так, как их, прижмешь, господине…
Михаил оглянулся… Господи… Марьюшка!
Глава 13
Сентябрь 1240 г. Обонежский ряд
Лужа
Аще кто с робою своею блуд сотворит…
Она ждала его в предбаннике, распаренная, нагая, счастливая. Марья-Марьюшка, раба. Уж конечно, Миша был очень доволен… и вовсе не любовными утехами – хотя и они, надо сказать, вовсе не были лишними – но главное все-таки было не это – радость наполняла сердце: и Марьюшка, и ребята нашлись – вот они, живы, здоровы, веселы! Никуда не сгинули, не затерялись, не утонули в болотах. Для Михаила эти люди были свои. Свои… Пожалуй, пока единственные, кого можно было бы называть так в этом мире. Мокша, Авдей, Марьюшка… А кроме них? Ну, лодочники с Федоровского вымола, хорошие, добрые парни – однако ж это так – друзья-приятели, как вот и Василий Нежданов сын.
Марья… а ведь, похоже, запала девка. Запала… Говоря откровенно, Мише-то это было до лампочки – ну не испытывал он к ней никаких серьезных чувств. Так, переспать пару раз по обоюдной приятности – не более… А вот Марьюшка – по всему видно было – совсем иначе считала. Ну, ее дело… Мысли такие Михаил от себя гнал. Еще не хватало – влюбиться. О доме надобно думать, о возвращении.
Кстати, в суматохе встречи как-то не сразу заметилось отсутствие Страшка. Исчез куда-то, сгинул – скорее всего, староста сплавил его подальше от Мишиных глаз. Сам же остался, ходил нагло – да и чего ему было опасаться? Кто тут что смог бы доказать, и, главное – кому? Ни Авдей, ни Мокша покуда особой силы в вотчине не имели. Так что чувствовал себя староста Нежила вполне спокойно, уверенно, с Мишей разговаривал, улыбаясь – какой такой стыд, божья роса. А вот помощник его – молодой кудрявый парень по имени Кирьян, кстати, недавно женившийся, Михаилу понравился – добродушный и, судя по всему – честный малый, явно пользующийся уважением. Вот такого бы и в старосты!
Собирались на Долгое озеро. Михаил с Василием, рана которого уже начала подживать, с ними и парни – Авдей с Мокшей. Все честь по чести – испросили разрешенья у старосты проводить давних друзей в Заонежье. А Нежила тому и рад – пущай проваливают, лишь бы больше не возвращались. Вслух, конечно, ничего такого не говорил – улыбался. Ух, до чего ж мерзкий, пакостный человечишко, Миша хотел уж было рассказать все парням, да по совету Василия передумал – нечего тут отношения осложнять, лучше уж потом сказать, на обратном пути.
Браслетики синенькие, путь к любушке своей указующие, Василий Нежданов сын уже после Ладоги стал находить, а до Ладоги путь – знакомые корабельщики подсказали. Туда, мол, людокрадам самое милое дело – к югу-то какие-то страшные мунгалы, ну их, опасно – этак и самому можно в рабство попасть запросто, вместе с товаром. А Ладога, что ж – путь оттуда и в емь, и в корелу, и в свейские земли, и в Заонежье, Заволочье, на Терский берег. Справные девки везде нужны.
Василий в Ладоге еще понаводил справок, узнал про путь по Сяси-реке, туда и двинулся, наняв узкий быстрый челнок – прям сразу за биричем и плыл, не торопясь да поспешая. А как первый-то браслетик увидал, екнуло сердце. Понял – на верном пути, на верном! Теперь вот, на Долгое озеро путь тот лежал. И Михаил был тому рад – хоть у кого-то еще есть к тому починку дальнему искренний интерес.
Туда-сюда – а прособирались дней пять: покуда рана поджила, покуда Мокша с Авдеем освободились, покуда… в общем, хватало в вотчине дел. И крышу на овине срочно надобно перекрыть, и столбы на конюшне подправить и хлев перебрать по бревнышку – работы много.
Наконец, собрались уже. Нежила, гад, улыбался довольно, правда, проводника не дал, сказал – все на север, по дороге до Харагл-озера, а там – на восход солнца, недолго. Мокша с Авдеем, конечно, местных стежек-дорожек еще не ведали, но тропу на Харагл-озеро знали, уверяли – найдем!
Перед дорогой истопили баньку, помылись, а после, к закату ближе, Марьюшка зазвала Мишу в луга. Просто так, прогуляться.
Чудные были луга – заливные, многотравные, желтые от лютиков и купальниц. Вокруг – липовые и березовые рощицы, ельники, река. Чуть дальше начинались леса, густые чащобы, урочища, впрочем, лес тут и не заканчивался нигде, простирался изумрудно-голубоватой дымкой, как Вселенная, без конца и без начала.
– Хорошо здесь, – усевшись в траву, Марья плела венок. – Благостно. Все кругом свои, не чужие… Староста Нежила, правда, старичина въедливый, вредный – всю работу самолично проверит да поворчит: то не так, это не этак. Но он ведь и должен ворчать, раз староста… Эх… Мисаиле…
Девушка прижалась плечом, и Миша ласково погладил ее по волосам:.
– Чего тебе?
– А правда, что ты здесь, в вотчине, тиуном будешь? Так Авдей с Мокшей бают.
Михаил усмехнулся:
– Вот у них и спроси.
– Хорошо бы, коли так. Радостно.
Марья прижалась теснее, и Михаил, обняв девушку, принялся с жаром целовать ее в губы…
– Ах… – негромко вскрикнула Марьюшка. – Сладко как… ах… Жарко! Я в поту вся… Пойдем, выкупаемся!
– Так холодно же!
– Да мы быстро…
– Ну пойдем…
Оба наперегонки бросились к озеру, на ходу сбрасывая одежду. Пробежались по узкой полоске песка и – бултых! – в воду… Словно морозом ожгло! Да-а-а!!! Не лето уже, не лето…
– Брр!!! – немного проплыв, Миша выскочил из воды, зябко обхватывая себя руками.
– Что, замерз? – Марьюшка брызгалась, смеялась…
Потом тоже выбежала на берег…
Михаил обнял ее, погладил, поцеловал… И оба повалились в траву, душистую, мягкую, с желтоватыми проплешинами осени.
Такие же стояли кругом и деревья, еще зеленые, но уже тронутые золотыми осенними прядями. Высоко, в синем небе, курлыкали журавли, улетая далеко к югу. Совсем рядом, в рощице, порывы ветра шевелили папоротники – большей частью зеленые, однако попадались уже и желтые, и багряные…
– Ты красивая, Марьюшка, – Михаил ласково погладил девушку по спине. – И хорошая… да-да, очень хорошая.
Девчонка ничего не ответила – лишь блаженно зажмурилась, да прижалась крепче… Вот хотела что-то сказать… нет, промолчала.
А солнце уже зашло, скрылось за дальним лесом, и только вершины сосен горели закатным пожаром. Холодало, у самой воды начинал уже стелиться туман. Да, не лето… не лето…
Михаил поднялся первым.
– Пойдем уже. Поздно.
– Пойдем… Ой, слышишь? Кукушка…. А вот – песни… Наши поют. Побежали?
– Успеем…
Марьюшка вдруг взяла Мишу за руку, заглянув в глаза, прошептала:
– Знаешь, у меня почему-то плохое предчувствие… Не хотела говорить, да вот сказала… Как-то зябко мне… Неуютно, хоть и с тобой рядом. Ты – мой господин, я – твоя раба. Верная раба…
Михаил скривился:
– Да брось ты – раба. Будет еще у тебя и свобода, и счастье.
– Ты так сказал… – девушка неожиданно дернулась. – Так, будто прощался.
– Так ведь и прощаюсь, – пожал плечами Миша. – Уходим завтра.
– Ты так сказал, как будто прощаешься навсегда.
Молодой человек поспешно отвел глаза – хотя, что могла сейчас увидеть в них Марья, в вечерней-то фиолетовой мгле?
И все же было неловко.
На усадьбе, у распахнутых ворот, сидя на вытащенных скамьях, пели девушки.
Ой, дид-лало, дид-лало…
– Хорошо поют, – тихо промолвил Миша. – Давай-ка, поспешим, пока не ушли.
Прибавили шагу, срезая путь, прошли кустами. Успели. Уселись на широких ступеньках крыльца, Марьюшка затянула мотив вместе со всеми:
Ой, дид-лало, дид-лало…
Миша не подпевал, стеснялся – не было у него ни слуха, ни голоса.
Утро выдалось холодным, росистым. Над озером клубился густой туман, сквозь который едва проглядывало тускло-золотое, только что взошедшее солнце.
– А ты бывал на этом… на Харагл-озере? – как отошли, Михаил спросил у Авдея.
– Нет, не бывал, – оборачиваясь, негромко отозвался тот. – Так нам туда и не нужно, до самого озера-от. Не доходя чуть, у сосны приметной, свернем. Ту сосну я знаю. Там дальше зимник будет, по которому, говорят, и летом можно пройти. Особая примета на том пути есть – лужа, в любую жару стоящая. Ну, дождей пока не было – пройдем.
– Пройдем, ништо, – тряхнув рыжей шевелюрой, засмеялся Мокша. – На каком берегу починок-от Долгозерский?
– А пес его знает! – одновременно произнесли Василий и Михаил. Сказали и рассмеялись.
В путь приготовились накрепко: окромя припасов в заплечных мешках, взяли и луки со стрелами, и ножи, и короткие копья. Миша же копья не стал брать, а выпросил у старосты Нежилы старый, с закругленным концом и массивным навершьем меч. Каролингского типа, откуда только такой здесь и завалялся?! Но клинок, кажется, крепкий, без ржавчины.
Идти нужно было на север, однако бегущая под ногами охотничья тропа петляла – то огибала болота, то уходила в ельники. Кругом – прямо под ногами – было видимо-невидимо грибов – подосиновиков, подберезовиков, белых. На сырых местах крупными каплями кровавилась клюква, в лощинах тянулись орешники, а кое-где сидели на сосновых суках упитанные глухари и рябчики. А вот впереди, в кустах, шмыгнуло что-то быстрое, рыжее… Лиса? Рысь?
Да-а, места кругом были богатые. С голоду не помрешь – точно.
– Охоты тут знатные, – подтвердил Мокша. – И припасов всяких в лесу хватает. Ежели неурожай какой, так на дичине, да рыбе, на грибах, ягодах, орехах прожить можно. Лес – он выкормит. Главное, с весянами дружно жить, да не рубить их рощи. Поклоняются они там… всяким…
– Та сосна, к которой мы идем, для весян – священная, – добавил Авдей. – Уж не ошибемся, увидим.
Шли не особо таясь, но и не привлекая к себе внимания – громко не разговаривали, ветками-сучками почем зря не хрустели. С одной стороны, какой-нибудь охотник их давно уже заприметил, однако, с другой – люди мирошкиничей-то являлись здесь чужаками, да и не столько их было много, чтобы выставлять черт-те знает где сторожу-посты. Достаточно лишь наблюдать вблизи, у озера. Да и не ходят здесь чужие по осени – а вдруг да дожди зарядят? Тогда поплывут все тропки, утонут в зыбкой грязи зимники, и подвысохшие за лето болота превратятся в непроходимые топи. Зайдешь куда далеко – назад до зимы не выберешься. Да еще леший чужих по лесам не любит – водит их кругами, кружит, кружит, кружит…
Вот только не зря ли идет Василий? Вряд ли людокрады обосновались в вотчине древнего и влиятельного боярского рода. Хотя вполне могли туда зайти, продать свой товар – люди нужны везде, особенно – по дальним селищам. Могли, могли зайти… А могли и пройти стороной – запросто. Тут в Заонежье на один путь – множество.
Путники шли уже долго, по мишиным прикидкам, часа четыре, а то и пять, лесная тропинка вскоре вывела на достаточно широкую дорогу – зимник, – которую, судя по следам волокуш, использовали и летом, в тех местах, где это было возможным.
На возвышенностях, на вершинах холмов, по лугам и редколесью шагалось легко и даже, можно сказать, радостно – солнышко светило ярко, но уже не жарко, не было ни комаров, ни слепней, ни мошки, воздух был чист, свеж и прозрачен – чего ж еще-то для доброго пути надобно?
Миша даже насвистывал что-то, вернее, пытался – насквозь фальшиво, но – если прислушаться – можно было бы угадать какой-то знакомый мотив…
Группа крови на рукаве,
Мой порядковый номер на рукаве…
Угадали бы… если б тут было, кому угадывать.
Ай, славно стало кругом, славно! Холмы кругом, пожни, а вот, за осинами, блеснула синяя гладь озера. Свернув, там и остановились на отдых.
Пожелай мне удачи в бою,
Пожелай мне… —
напевал Миша, сноровисто ломая для костра притащенные из лесу сухие ветки.
Сноровисто чиркнув огнивом, Василий высек искры, подпалив сухой трут, от которого загорелись мелко налущенные в щепу сучья.
– Хорошее огниво, – одобрительно прищурился Авдей. – Свейское?
– Урманское.
Михаил усмехнулся – тоже ничего себе фирма.
А Мокша тем временем уже успел наловить рыбы – штук пять окуней, вполне даже увесистых, на ушицу хватило. Поели, похлебали горячего варева, потом заварили чай из брусничных листьев.
Эх, хорошо!
Насытившись, Михаил привалился спиной к теплой коре сосны и закрыл глаза. Показалось вдруг на миг, вот, сейчас поднимешь веки – и тут же увидишь у костра рыбаков… в камуфляже, с фирменными удочками, с рациями, фонариками, палатками… Ну и, конечно, с водкой. Да, водочки-то, уж конечно, под ушицу было бы ничего себе тяпнуть – радостно. Не ради пьянства – исключительно для бодрости, так, по чуть-чуть, по пять капель. Да-а… где пять капель, там и «Пять озер» – хорошая, славная марка. А ведь и выпил бы сейчас, намахнул бы грамм пятьдесят – налил бы кто…
Не налили. Не изобрели еще водки. Авдей только протянул плетенную из лыка флягу с хмельным яблочным квасом. Миша едва глотнул, как свело скулы – ох, и кислятина же! Однако ничего, бодряще. Сойдет, за неимением водки.
Отдохнув, зашагали дальше, и уж теперь шли без остановок, до самых сумерек. Остановились на полянке, возле узенького ручья с темной болотной водою. Костер на этот раз не разводили – решили обойтись и так, хоть и холодновато было, градусов десять. Опасались, как бы раньше времени не увидели, костер-то он в темном лесу издалека заметен. И не так само пламя, как его отблески на деревьях. Ни к чему было сейчас привлекать внимание, совсем ни к чему.
Замерзли, конечно, хоть и укрылись лапником да прихваченной в путь волчьей шкурой. Помогло это мало, лишь до середины ночи, опять же – была бы водка, согрелись бы, а так… Что и говорить. Миша едва дождался утра и, как только чуть рассвело, выскочил из наспех сложенного шалаша, чувствуя, как зуб не попадает на зуб. Побегал, помахал руками, согрелся. А уж потом умылся студеной водой из ручья – как раз к тому времени поднялись остальные.
– Василий, как бок? – Миша уселся под дерево, переобуться.
– Да ничего бок, – улыбнулся лоцман. – Уже и не болит почти. Так, саднит – заживает.
– Ну и славно. Кажется, денек-то сегодня опять солнечный будет!
– Да уж, слава Господу, вёдро! – весело кивнул Авдей. – Вы подумайте только, как бы по дождищу-то шли?! Не прошли бы, в трясине увязли или в грязине какой.
А все равно, поначалу холодновато было идти – туманец, росища. Лишь где-то примерно к полудню распогодилось, стало тепло, и в синем небе вновь засверкало солнце. Здесь, к северу, золотых и багряных деревьев становилось все больше и больше – зима приходила с Онеги, с Терского берега, с Белого ледовитого моря. И ни души, ни одного человека – даже самого завалященького – по пути не встретилось! Один лес, лес, лес, изредка прерываемый полянами и – вдоль озер и рек – лугами. Впрочем, попадались и мостки, и охотничьи хижины, а значит, места кругом были вполне обитаемы. Этакий-то богатый край – а как же!
Зато зверья кругом было полно: зайцы, куницы, белки… пару раз опять пробежала лиса, а в одном месте вдруг резко пахнуло гнилью – видать, забил какую-то животину медведь. Завалил сучьями – пущай себе гниет – теперь приходит, как в ресторан, и ест – деликатес, ититна мать!
– И долго нам еще…
Миша только начал фразу… и тут же замолк. Тропинка вышла из леса на большую поляну, даже можно сказать – пустошь, бывшую гарь, ныне поросшую иван-чаем и вереском. На пустоши, чуть с краю, у леса, росла большая корявая сосна, могучие ветви которой украшали многочисленные разноцветные ленточки и бусы.
– Ну, вот она, соснища, – прошептал Авдей. – Про нее и говорено. Знак! Весяне-то, язычники, эвон – сколько всего навешали. Сосна эта у них заместо Бога.
– Скорей уж, заместо какого-нибудь святого, – с усмешкой заметил Миша. – Эй, Василий, ты куда? Нам ведь направо, по-моему…
И действительно, справа от сосны виднелась узенькая повертка – тропинка, усыпанная еловой хвоей. Однако лоцман не пошел к ней, остановился у сосны, наклонился, встал на колени, будто что-то искал…
– Тоже язычник? – Авдей и Мокша с удивлением оглянулись на Михаила.
Тот пожал плечами:
– Да вроде бы нет. Ты что там увидал, Вася?!
Молча повернувшись, Василий протянул руку… На ладони его лежал… осколок синего стеклянного браслетика.
– Под самой сосной нашел, – негромко пояснил он. – У корней.
Минут через двадцать или что-то около на пути обнаружилась лужа, похоже, та самая, о которой и говорили знакомые Авдею и Мокше весяне. Не такая уж и широкая – метра полтора-два – однако не обойдешь – и слева, и справа – болото. В длину лужа была метров двадцать, а в глубину – бог весть, но, судя по следам по краям – вполне проходима.
– Пошли! – Михаил решительно поднял валявшуюся у кустов палку – слегу. Сделав пару шагов, подумал, остановился и, сняв сапоги, закатал порты повыше.
Водица оказалась теплой – видать, успела уже нагреться от солнышка. Вот уже по колено, вот – чуть повыше… Ага… снова по колено… А вот и конец. Суша.
Выбравшись, Миша оглянулся на своих спутников – шли, никуда не делись. И шли именно там, где нужно – и сосну миновали, и приметную лужу.
Миновав лужу, путники прошагали еще верст пять, а уж дальше идти стало заметно хуже. Тропа сузилась и пошла теперь лесом, почти непроходимыми урочищами, чащей, настолько густой, что, казалось, сюда никогда не попадает солнце. Временами тропинка взметалась на кручи – и Михаил чувствовал, что задыхается, что воздуху явно не хватает – горы! Самые настоящие горы!
Слава Господу, уже совсем скоро впереди заблестела вода.
– Долгое озеро, – шепотом произнес Авдей. – Теперь уж близко.
Лес у самого озера оказался вырублен, чуть дальше виднелись мостки, а за озером, на том берегу, маячили какие-то строения – частокол. Не такой уж высокий…
– А ворота-то заперты, – прищурившись, шепотом протянул Авдей. – Видать, кого-то пасутся.
Василий хмыкнул:
– Так, может, от зверья!
– Может, и от зверья.
– Парни! – перебил своих спутников Михаил. – А ну-ка прикиньте-ка – где тут лучше сторожу устроить? Чтоб чужих – нас то есть, заранее углядеть?
Все дружно заоглядывались по сторонам, примечая: тут, справа, сосны высокие, слева – болотце, для сторожевого поста уж никак не годящееся, а там вон, холмик с березовой рощицей. Пожалуй, с него все озеро видать, да и повертка просматривается. Так, не сговариваясь, и решили – в рощице сторожа, больше ей быть просто негде – сплошная лесная да болотная неудобь.
Прокрались, пробрались тишком, незаметно – Михаил нарочно вперед парней пустил, те все же охотою промышляли когда-то, могли ко зверью подобраться, как вот сейчас – к стороже. Ушли парни, скрылись в березняке, лишь качнула золотою листвой ветка. И тишина. Кукушка, как куковала где-то рядом, так и куковала, никто ее покой не нарушил, так же и дятел невдалеке стучал себе – тук-тук, тук-тук… Тишина.
Пока ребята ходили, Миша с Василием пробрелись по бережку – искали лодку. Ну, хоть как-то на тот берег, к починку, должны же переправляться – не в обход же идти! Должна быть лодка… однако не было. Только на той стороне – у мостков.
И пяти минут не прошло – вернулись парни. Оба довольные:
– Все высмотрели, – поправив рыжую прядь, быстро доложил Мокша. – Нет там сторожи… одначе место для нее – есть!
– На старой березине, аккурат мосточки приделаны – седалище, – добавил Авдей. – Высоко, снизу не видно, разве вот только сейчас, осенью, да и то, если присмотришься.
Ага, вот оно как! Миша усмехнулся: место для часового есть, а сам страж – отсутствует. И чтобы это значило? Вообще решили по осени никого не выставлять, за ненадобностью? Ну, кто сейчас сюда забредет-то? Уж никак не бирич, случайный рыбак-охотник если только. Вот именно – случайный, земля-то кругом – Мирошкиничей, чужих бы быть не должно… А, может, и есть часовой, да вот по какой-нибудь нужде отлучился?
– Не, нет никого, – уверенно возразили парни. – Мы б заприметили.
Ну, раз нет…
– А вона, гляньте-ка! – резко пригнувшись, Василий показал рукой на надвратную башенку, в которой замаячила чья-то фигура.
Путники поспешно укрылись в кустах.
– Только что объявился, – тихо прокомментировал Михаил. – Почувствовал что?
А стражник на башенке, приложив руку козырьком ко лбу – защищался от выглянувшего осеннего солнца – внимательно осматривал округу. Осмотрел… Согнулся… Нет – вообще исчез, видать, спустился по лесенке обратно на двор.
– Ну? – Миша обвел взглядом своих. – Что делать будем? Пути у нас два – либо объявиться, дескать, охотники мы, заплутали, пустите люди добрые обогреться… Либо – выждать, последить, авось, чего и высмотрим?
– Лучше обождать, – тут же отозвался Василий. – Так мыслю – ежели мы вдруг объявимся, так ведь и не пустить могут, да и насторожатся…
Мокша солидно кивнул:
– Да, лучше выждать, высмотреть… вон, хоть с той самой березины.
С березы? Отличная идея! Усадьба с нее уж точно должна просматриваться.
Оставив Мокшу с Василием наблюдать за дорогой, Миша с Авдеем забрались на наблюдательный пункт, устроенный вполне комфортно, можно даже сказать – с любовью: ладно пригнанные друг к дружке жердочки, над которыми имелось даже нечто вроде крытой соломой крыши.
– Смотри-кось, – тихонько засмеялся Авдей. – Тут даже и спать можно. – И посмотрел вдаль. – А починок-то невеликий.
И в самом деле невеликий. Прищурив от солнца глаза, Михаил хорошо рассмотрел усадьбу: огороженный частоколом двор, три избы, часовенку, амбары, баню, еще какое-то бревенчатое строение – овин или ригу. Даже колодец – и тот имелся, хотя озеро – вот оно, рядом. От ворот к озеру, к мосткам, спускалась неширокая тропка, у мосточков покачивались лодки – две большие, округлые, и несколько маленьких, роек. Около мостков шарились какие-то звери… Господи – псы! Явно привязанные, огромные, похожие на медведей. Слава богу, ветер дул с леса – и собаки не ярились, не лаяли. Странно, но никаких полей – ни озимых, ни яровых – вокруг починка не имелось. Может, за лесом где?
– А двор-то пуст, – прошептал Авдей. – И на озере никого не видать. Вымерли, что ли?
И все же вот кто-то появился. Миша пожалел, что не было бинокля, однако и так можно было рассмотреть прошедшего по двору мужика. А вот, навстречу ему, из избы, вышел другой… постояли, точно о чем-то сговаривались… подошли к крайней избе, покричали… Ага, дверь отворилась. На крыльце возник еще один человек. И сразу замахал руками, точно возмущался или хотел чему-то воспрепятствовать. А те двое не сдавались, тоже принялись махать руками, один даже махнул шапкой оземь, перекрестился… точно бы клялся в чем-то, обещал.
Стоявший на крыльце снова махнул рукой, но, на этот раз не так, как в первый раз, а по-другому – мол, черт с вами, уговорили. Парочка явно обрадовалась, один бросился к амбару, другой – к воротам. Ворота распахнулись… оба вышли, один – тот, что бегал к амбару, что-то нес на плече… какие-то жердины… Весла! Ну, так и есть – весла.
Вот мужики спустились к озеру, сели в лодку, поплыли… покуда не исчезли за изгибом берега. А ворота, между прочим, за ними закрылись.
Авдей шмыгнул носом:
– Похоже, эти трое там только и есть.
Миша кивнул – он тоже так думал. Момент казался вполне подходящим…
– А ну-ка, парень, давай-ка быстренько вниз.
Быстренько сплели из ивовых прутьев плотик – для оружия и одежки – разделись, вошли в воду – ох, и холодна же! Однако ж ладно – иного пути на тот бережок, к починку, не имелось, а в обход – за триста верст киселя хлебать. Да и не так зябко оказалось, когда поплыли – разогрелись, водичка даже приятной показалась. Да и плыть-то не так и долго, в узком месте – всего шагов восемьдесят-сто.
Доплыли, выбрались в камыши, быстро оделись.
Василий не выдержал, передернул плечами:
– А ничего водичка, ядреная!
Миша привязал к поясу ножны с мечом, оглянулся:
– Как твой бок?
– Да не болит уже. Бог спас – вверзился тогда удачно. Ну что – идем?
Пошли. Побежали даже – тут теперь все от быстроты зависело. Один ли человек на усадьбе, два ли, три – ясно было уже, что вряд ли больше, тем более что двое уплыли на лодке – видно, по рыбным местам.
– Жердочку по пути поищите, – на ходу попросил Михаил. – Какую-нибудь сушину.
Нашли. Завалили – осторожно, на мох, чтоб без особого хряста.
Мокшу рыжего вперед послали – прямиком к воротам. Тот побежав, забарабанил:
– Эй, люди добрые, откройте, Христа ради!
Пока он этак блажил, остальные трое, прихватив сушинку – изрядная вышла жердина – подобрались к частоколу с противоположной стороны, осторожненько прислонили сушину.
– Эй, эй, – не переставал кричать Мокша. – Есть тут кто живой?
– Чего орешь?
Ага! Вот оно! Обитатель починка влез, наконец, в башенку, выглянул:
– Кто таков, паря?
– С Онциферовичей усадьбы закуп.
– С Онциферовичей? У-у-у… А почто тут?
– Да за дичиной собрался, да заплутал.
– Так ты один, что ли?
– Один, один. В охотку вот пошел, да…
– Ну и иди, куда шел! Шляются тут всякие, потом лодки пропадают.
– Да я вот и хотел… На тот бы бережок мне. Перевез бы кто-нить?
– Ха… перевез… А ведь повезло тебе, паря! До полудня пожди – вернутся наши с рыбалки, перевезут.
– Так, может, запустишь в избу?
– Вона, на пригорочке посиди – тепло.
– А…
– А к озеру спускаться не вздумай – там у нас, вишь – собачки лают, разорвут, да еще и сторожа, враз стрелами продырявят.
– Это за что ж – стрелами-то?
– А вдруг да похощешь лодку украсть?
Пока они так говорили, Михаил с Василием и Авдеем не теряли времени даром, а, прислонив сушину к частоколу, ловко перелезли во двор и затаились за дальним амбаром. Похоже, кроме того мужика, что разговаривал сейчас с Мокшей, никого иного в усадьбе не было – никто не ходил по двору.
Та-ак… А псов-то они не зря у мостков привязали… на всякий случай – чтобы кто-нибудь лодки не спер. Значит – охранять-то некому! Двое уплыли, один здесь… один… да, похоже на то – один. Ну и усадьба! А где же, спрашивается, остальной народец? Закупы, холопы, девки? Кроме этих трех, что, никого больше не имеется? Странно. Может, ушли куда? Лес на избы валить, или, там, загонную охоту устроили. На того же лося. Да, но хотя бы женщины-то должны на усадьбе остаться! Сидят по избам? А кто же будет пасти птицу – гусей там, уток, курей… Стоп! Как раз их почему-то здесь и не видно – ни куриц, ни гусей-уток, вообще никаких животных не видать, окромя вот тех псов, что у мосточков привязаны. В высшей степени странно!
Ни женщин, ни ребятишек, ни домашних животных. Не починок, а какой-то форт, из тех что когда-то строились на Диком Западе америки. Крепость. Впрочем, не такая уж и неприступная.
– В общем, жди, паря.
Закончив разговор, обитатель усадьбы – здоровенный мужик с черной, почти до самых глаз, бородой и угрюмым взглядом – проворно спустился по лестнице вниз и с крайне деловым видом зашагал по двору к центральной избе – повыше и понарядней других.
Прятавшиеся за амбаром путники переглянулись. Михаил посмотрел Василию в глаза и молча кивнул.
И все трое, покинув свое убежище, рванули к избе.
– Авдей, останешься тут, – поднимаясь по ступенькам крыльца, распорядился Миша… Миновав сени, толкнул дверь:
– Эй-эй, хозяева, есть кто-нибудь?
Возившийся в горнице у скамьи угрюмый мужик с удивлением обернулся.
– Ворота-то, говорю, у вас не заперты! – широко улыбнулся Михаил. – Кто хочешь – заходи, что хочешь – бери. Ай-ай-ай, нельзя так неосторожно! Мало ли кто тут по лесам шляется?
– Да ты кто таков, парень? – угрюмый, наконец, пришел в себя. – Ворота, говоришь, не заперты? Счас, погляжу…
Подойдя к Мише, он ухмыльнулся и, не говоря больше ни слова, ударил незваного гостя в бок узким засапожным ножом, который выхватил из-за пояса с такой ловкостью и быстротой, с какой это делают люди явно определенного склада и образа жизни – разбойники-лиходеи!
Если б не Василий – лежать бы Мише на полу с распоротой печенью, хватать бы ртом воздух…
Одначе лоцман не сплоховал – рванул приятеля позади за плечо: острое лезвие лишь вспороло кафтан.
– Ах ты ж, гад! – Миша с ходу хватил лиходея кулаком в скулу.
Удар вышел хорош, обитатель усадьбы отлетел в угол – но тут же вскочил на ноги: все ж таки массу имел солидную – бросился влево, к лавке, сорвал висевшую на стене секиру… Удар!
Однако Михаил давно уже вытащил меч, оказавшийся на ограниченном пространстве избы куда как удобнее. Правда, закругленным каролингским лезвием не очень-то удобно колоть… ну, да за неимением лучшего!
Оп!
Пока мужичага замахивался, Миша длинным выпадом достал его в грудь. Лиходей сразу остановился, заклекотал, словно горный орел, и, выронив из рук секиру, тяжело повалился на пол, заливая темно-бордовой кровью.
Василий склонился над поверженным и покачал головой:
– Готов.
– Жаль… – вытирая меч о лежавшую на лавке старую волчью шкуру, искренне огорчился Миша.
Да уж, конечно, лучше было бы вдумчиво побеседовать с этим вот лиходеем, но уж ничего не попишешь – вышло, как вышло.
– Осмотрим амбары и избы, – выйдя на крыльцо, Михаил прищурился от солнца. – Авдей, все спокойно?
– Все. Может, позвать Мокшу?
– Верно, – Миша кивнул на надвратную башню. – Залезай и посматривай, ворота мы сами откроем.
Завидев своих, Мокша вбежал на двор с радостью. Повел плечом:
– Ух, и псинищи же там, у мостков. Не собаки – медведи! Волки! Взъярились посейчас, разлаялись, как бы не сорвались.
– Ничего, – засмеялся лоцман. – Авось, через частокол не перелезут. А ну-ка закроем воротца… Вот так! Пошли по избам?
Как и предполагал Михаил, все три избы починка оказались пусты. Никого! Усаживаясь на крыльцо, Миша покачал головой и скосил глаза на Василия:
– Ну, что скажешь?
– Скажу, что здесь нехорошее место, – неожиданно заявил тот. – Все как-то не так… так не должно быть. В избах-от ни игрушек детских нет, ни свистулек, ни пряслиц… Зато оружия – куда больше, чем для охоты надобно. Словно бы одни мужики тут живут… воины!
Михаил поднял голову, закричал:
– Эй, Авдей, как там?
Авдей свесился с воротной башни:
– Спокойно все. Только псинищи лают, бесятся – видать, нас почуяли.
– Ладно, – Миша хлопнул лоцмана по плечу. – Пошли по амбарам.
Первым на пути оказался овин – приземистый сруб с печью, предназначенный для сушки снопов. В этом сушилось сено… нет, даже не сено – солома. И не очень-то ее было много.
– Для крыш да для спанья, чтоб помягче… А вон – овес… Лошадям, вестимо.
Конюшня обнаружилась рядом – с тройкой лошадей, такое впечатление, ничуть не удивившихся появлению незнакомцев.
– Ну вот, – усмехнулся Миша. – Есть лошади. Значит – тут и сеют, и пашут.
– Нет, друже, – Василий ласково погладил одного из коней по холке. – Это добрые кони, да. Только они не для пахоты… для войны! Глянь, какие бабки, копыта, грудь! Нет, эти не вспашут… зато промчатся – быстрее ветра.
Миша задумчиво покачал головой:
– Военные, говоришь, кони…
Ой, не нравилась ему эта усадьба, и чем дальше – тем больше! Впрочем, не только ему одному – всем. Не усадьба – какой-то военный лагерь. Только вот – для каких целей? И где все воины?
– Наверное, грабят заонежских купцов, – пожав плечами, предположил Василий. – Тут ведь в Заонежские погосты путь, да в Югру, на Терский берег. Правда – не сказать, чтоб тот путь рядом. Могли б и поближе устроиться.
– Зато безлюдно тут, – заглянув в конюшню, подал голос Мокша. – Твори – что хошь, прости, Господи! Я кузню отыскал, а там… Пошли, глянете.
Кузница оказалась небольшой, на две наковальни, и почему-то располагалась прямо в центре усадьбы, а не где-нибудь с краю, как было обычно принято – а мало ли вдруг пожар?
Значит, была какая-то надобность в таком вот ее расположении – как раз напротив большого и длинного амбара.
– Вона! – Мокша кивнул в угол, где, смазанные чем-то скользким, похожим на рыбий жир снадобьем, аккуратной кучей лежали цепи!
А рядом, в соседнем сарае-пилевне, в достатке имелись плети, ошейники, деревянные рогатки, короткие и прочие весьма специфические вещи, с детства знакомые Мише по роману Жюля Верна «Пятнадцатилетний капитан». Там, в книжке, даже картинка была – «Снаряжение работоргового судна». Цепи, колодки, ошейники… все – как здесь!
Однако.
По-всему выходило, обитатели починка и его хозяева Мирошкиничи, вели тривиальную торговлю людьми, занятие по здешним временам вовсе не порицаемое, а, даже можно сказать, вызывающее нешуточное уважение, а у некоторых, возможно, и зависть. Торговля людьми. Обычное дело.
Правда, некоторых, похоже, все-таки крали, а это – даже здесь – дело подсудное. Вот потому Мирошкиничи и таились! А людишки их – тот же Кнут Карасевич! – прикрывались всякими там «водяниками» и прочими суевериями. Вот так…
– А, похоже, мы опоздали, – выйдя из кузницы, покачал головой Михаил. – Правда, думаю, что – не очень, ведь невольничья ладья шла рядом с нашей! Чуть-чуть впереди. Нагоним!
– Конечно, нагоним! – волнуясь, согласился лоцман. – Знать бы, куда их увели? А может, они уплыли на ладье – ведь озеро длинное.
Мокша ухмыльнулся:
– Спросить бы кого… Да хоть тех двоих, если вернутся.
– Если вернутся, – согласно кивнул Михаил. – Спросим…
– Засаду надобно будет устроить.
Лоцман подошел к длинному амбару:
– Смотрите-ка, тут и засовец изрядный!
– Думаю, именно тут пленников и держали, – снова кивнул Миша. – Ну, отворяй, глянем.
Узкий луч солнца, золотистой вспышкою разорвав темноту, упал на земляной пол амбара. Длинное узкое помещение, чем-то похожее на корабельный трюм, запах затхлости и еще чего-то… непонятно чего… может быть – застарелого человеческого пота. Кипы старой соломы – на ней спали невольники, металлические штыри вдоль стен, в дальнем углу – выгребная яма.
Встав на колени, Василий принялся деловито шарить в соломе, видать, искал синенький осколок – привет от своей несчастной суженой. Миша с Мокшей переглянулись и бросились помогать приятелю, правда, ничего похожего на браслетики не нашли, зато отыскали другое – надпись, выцарапанную на одном из бревен чем-то недостаточно острым, явно не гвоздем, быть может – обломком речной раковины или чем-то подобным.
А надпись была замечательная! И – весьма неожиданная для Михаила: «Боярич Борис о се лето на Федоровском вымоле схищен бысть»!
Боярич Борис!!!
Похищен!!!
Вот те раз!!!
Как же людокрады не побоялись? Ведь не простой человек, боярич из знатного и могущественного рода. Ошиблись, схватили не того? Или Борис чем-то им помешал, сунул нос во что-то такое, во что совать никак не следовало бы. Все может быть, может.
Значит – боярич Борис тоже в пленниках людокрадов! Ай да Мирошкиничи, нечего сказать – весело.
– Ты что там такое нашел, Мисаил?
– Читай, – Миша отодвинулся, чтобы не заслонять свет.
– Боярич Борис… – быстро прочел лоцман. – Ну, надо же – боярич. Что, людокрады теперь уже и до бояр добрались? Ну, тем для них хуже.
– Или – для боярича, – тихо произнес Михаил.
Вот, то-то и оно!
Нет, ну, неужели и вправду – Борис?! Судя по надписи… а надпись свежая – видно – буквально на днях выцарапывали. Ладно, отыскать бы лиходеев, а там… там видно будет.
– Опа, браслетик! – пошарив руками в соломе, вдруг воскликнул Мокша.
Василий резко обернулся:
– Покажь!
И тут же вспыхнувшая было в глазах лоцмана надежда угасла – браслетик оказался вовсе не синеньким, а золотистым, желтовато-коричневым… в виде витой змейки с двумя рубиновыми глазками.
– А ну-ка, ну-ка… – взяв находку, Михаил внимательно осмотрел ее со всех сторон и осторожно надел на запястье.
– Как по тебе сработан, – улыбнулся лоцман.
Миша пожал плечами… и тут вдруг снаружи послышался крик. Кричал Авдей с башни, мало того, вот уже рысью спустился вниз, побежал…
– Там, там…
– Да что случилось, Авдеюшко?
– Ратники! Целая ладейка!
– Ратники? А ну-ка взглянем!
Миг – и Михаил с Василием уже стояли на башне, смотрели, как еще вдалеке, на излучине, неспешно выплывает ладья… нет, пожалуй, просто большая лодка, человек, может, на десять, да-да, примерно столько в ней и находилось. Гребли. Горели на солнце кольчуги и наконечники копий. Привязанные к мосткам собаки лаяли и радостно вертели хвостами.
– Вскорости тут будут, – кивнув на ратников, хмуро промолвил Василий. – Мыслю – встречаться нам не с руки, тем более…
Он не закончил, но нетрудно было понять – имел в виду убитого. И правда, не с руки было встречаться.
Миша махнул рукой:
– Уходим, парни. Да побыстрее!
Напоминать никому не нужно было, не распахивая сильно ворота, все четверо выскочили из усадьбы и, таясь за кустами, быстро побежали к лесу. Как помнил Михаил – Долгое озеро тянулось узкой полосой километров на двенадцать, и сейчас беглецам нужно было бы поскорее достигнуть его оконечности, а затем повернуть на юг, к Пашозерской усадьбе Онциферовичей или еще дальше – к селенью бирича Ермолая. Памятуя Нежилу-старосту и Страшка, Миша с Василием больше склонялись к последнему варианту.
Итак – на юг.
Немного отбежав, остановились передохнуть на краю озера. Таясь за деревьями, смотрели, как причаливает к мосткам ладья, как, отвязывая собак, идут к усадьбе ратники…
– Собаки у них, – поморщившись, словно от зубной боли, опасливо протянул Авдей. – Если будет погоня…
Дальше не продолжал – и без того было понятно, в случае чего, не уйдешь, не затаишься, не спрячешься.
Лоцман стиснул зубы:
– Эх, на тот берег надо! Может, опять вплавь?
– Можно и вплавь, – Михаил не отрывал взгляда от прибрежных кустов, стелющихся по серо-голубым волнам. – А можно и по-другому – вон, гляньте-ка, у бережка не долбленка, часом?
– Не, бревно… Хотя проверим.
Мокша проворно бросился к воде, только рыжие пряди сверкнули. Едва не упав, обернулся, радостно сияя улыбкой:
– Челнок!
Челнок – долбленая осиновка-однодревка – не очень большой, на двоих, имел вид старой, малопригодной к плаванию колоды, к тому же – полной воды… которую Авдей с Мокшей тут же вычерпали пригоршнями. Миша с Василием тем временем тоже не стояли без дела – вырезали из подходящего валежника весло… точнее сказать, что-то более-менее похожее на весло. Чтоб можно было хоть как-то грести.
– Выдержит, – усевшись на мокрое днище, Мокша раскачал челнок. – Должна! Только вы это… не очень-то шевелитесь.
– Мисаил, давай – в середину, вы, парни – на нос, – окинув суденышко профессиональным взглядом, распорядился лоцман. – Я – позади. С веслом. Садитесь осторожненько и – Мокша верно сказал – не шевелитесь. Ну… с Богом, поплыли.
Отвалив от берега, погрузившийся в воду по самое некуда, челнок поплыл, медленно набирая ход. Василий, надо отдать ему должное, греб уверенно, плавно, ни капельки не поднимая брызг. И если бы не рябь на воде да время от времени не набегавшие волны, у Михаила не было бы и малейших сомнений в успехе задуманного дела. А так, конечно, пришлось поволноваться, особенно когда особенно резвая волна едва не потопила суденышко прямо на середине пути.
– Ниче! – успокоительно бросил Василий. – В крайнем случае – поплаваем, как и собирались.
Слава богу, поплавать таки не пришлось – увернувшись от очередной волны, лоцман мощными гребками вогнал челн в камыши.
Кто-то – Мокша или Авдей – радостно перекрестился:
– Ну, слава Богу, приплыли.
Выпрыгнув на берег, Миша тоже не скрывал радости… однако, как оказалось, радоваться было рано!
– Тсс!!! – оглянувшись, предупредил Василий.
Михаил всмотрелся в озерную гладь и увидел неспешно пробирающуюся у того берега ройку с двумя мужиками – теми самыми, что не так уж и давно отчалили от мостков.
Путники быстро пригнулись, затаились за кустами ракиты, гадая – заметили или нет? Похоже, что нет – обогнув мыс, ройка спокойно повернула к усадьбе.
Авдей снова перекрестился:
– Слава Богу, пронесло.
– Не говори «гоп»… – Михаил до боли в глазах вглядывался в противоположный берег, представляя, как бы сам он повел себя на месте незнакомых ратников – охранников людокрадов – в такой ситуации.
А так же бы и повел… как – вот сейчас – и они.
Солнце едва клонилось к закату, и было хорошо видно, как из распахнутых ворот починка один за другим выехали три всадника и, прихватив с собой пса, скрылись в осиннике. Поехали, значит, в обход. Остальные же – плюс два пса – погрузились в ладейку, направляясь… Ну, ясно куда направляясь.
– А ведь все-таки заметили нас те мужики, – хмуро протянул Миша. – Углядели, черти. Ну, что делать будем?
– Бежать, – Мокша передернул плечами. – Куда глаза глядючи.
– А может, лучше устроим засаду? – неожиданно предложил лоцман. – Чего нам от собак по болотинам бегать? Вот, прямо здесь, на берегу и устроим – стрелы у нас есть, не дадим высадиться.
– А ты знаешь, где они замыслили высадиться? – усмехнулся Миша. – Вот и я не знаю…
Авдей вдруг улыбнулся:
– А дорога тут одна – через лужу. Вот там бы и…
– Годится! – Михаил хлопнул отрока по плечу. – Место подходящее – кругом болота, лужу уж никак не минуют. Там и… Вперед, парни!
Бросив на отчалившую от мостков ладью не сулившие ничего хорошего взгляды, беглецы быстро исчезли в девственной чаще леса.
Засаду организовали грамотно, можно даже сказать – с некоторым изыском. За два десятка шагов от лужи натаскали валявшихся вдоль дороги бревен – последствий давнишнего, а может, и не столь уж давнишнего, бурелома, сложили этакой баррикадой на левой стороне зимника, замаскировали – точнее, украсили – папоротниками и еловым лапником. Получилось красиво – по-новогоднему как-то.
Расположились с удобствами, приготовили стрелы – ждали. Михаила, правда, грызла совесть – больно уж не хотелось никого убивать. Однако тут ситуация была предельно ясной – либо они, либо – сам. Если, конечно, сунутся… Сунутся! Зачем же они тогда в ладейке-то плыли – за дровишками, что ли?
– Чего-то долгонько нет, – зябко поежился Мокша. – Заплутали?
Авдей махнул рукой:
– Погоди, объявятся еще. Жди.
– Так, а я что делаю?
– Так и…
– Тихо вы!!! – Василий резко поднял руку и прислушался. – Похоже, идут.
Ну конечно – тут уж все услыхали яростный быстро приближающийся лай. Вот показались и собачки – здоровенные, неопределенной породы псы. То ли дворняги, то ли волкодавы, поди, разбери. Однако хорошо видно было, что – чрезвычайно злобные. Мохнатые, востроглазые, ростом с теленка, а уж клыки… Клычищи!!! Не у всякого волка такие. В общем, особой дружелюбности собаки у беглецов не вызвали. Мокша даже сплюнул:
– Пострелять их к черту, а?
– Подожди… – Михаил придержал парня. – Вот как из лужи выскочат, тогда стреляй.
Псы оказались умными – в лужу не полезли, закружили, яростно рыча и ожидая хозяев. И те не замедлили явиться… здоровенные как на подбор парни, с короткими копьями, мечами, секирами, у многих за плечами – луки. Семеро. Как в какой-нибудь сказке. Да-а… явно не за клюквой собрались парни!
– Как войдут в лужу… – свистящим шепотом предупредил Михаил.
Сам он стрелял плоховато, потому и лук с собой не таскал, а вот Мокша с Авдеем – охотнички… Ох, каким нехорошим азартом светились их лица!
Наскоро посовещавшись, ратники, пустив вперед псов, вошли в лужу…
Одна за другой, с интервалами в пару секунд, засвистели стрелы. О, несчастные псы! Их-то как раз было жалко… Что же касаемо остальных – то трое лиходеев уже окрасили лужу кровью, оставшиеся четверо, выхватив мечи и секиры – сразу видать, профессионалы! – со всех ног бросились вперед, к баррикаде. Вот упал еще один, пораженный стрелой в шею… а остальные уже были здесь!
Беглецам больше не было никакого смысла прятаться. Выпрыгнув на дорогу, Михаил скрестил меч с одним из лиходеев – высоким красивым парнем с украшенным многочисленными шрамами лицом.
Лиходей бился молча, лишь стиснул зубы. Лишь иногда, в такт ударам, выкрикивал-выдыхал:
– Хэк! Хэк!
Хороший боец, однако. С таким приятно сразиться. Приятно – и смертельно опасно.
Выпад вперед… кольчуга, звякнув, приняла удар. Враг презрительно хмыкнул, отбил направленный в шею клинок и, в свою очередь, ударил сам… Миша качнулся в сторону, пропуская вражеский меч, напружинил ноги, устремив взгляд как бы сквозь вражину – так можно предугадать любое его движение… Ну, почти любое…
– Хэк! Хэк!
Да что ты все «хэкаешь», словно дрова рубишь! Ну, железный дровосек, надоел… А ну-ка…
Михаил ухмыльнулся и, улучив момент, смачно плюнул вражине в харю, угодив прямо в глаз! Лиходей опешил, похоже, уж никак не ждал такой вот гнусности, замешкался – пусть только на миг… Его – этого мига – хватило!
Молнией сверкнул клинок… Схватившись за шею, вражина мешком повалился в грязь. Оттолкнув его сапогом, Михаил бросился на помощь к Авдею и Мокше – парням приходилось туго, двое вражин, ухмыляясь, теснили их к луже. Видать, эта лужа должна была превратиться в могилу. Братскую, ититна мать!
А ну-ка…
Миша давно уже не действовал, так сказать, «по-рыцарски» (здесь так никто не действовал), просто-напросто подкрался сзади да ударил вражину в сердце – благо тот был без кольчуги. А второго уж совместными усилиями достали Авдей с Мокшей, завалили, словно матерого кабана, по крайней мере, кровищи было ничуть не меньше.
– Аой!!! – это воскликнул лоцман, прыгнув на грудь поверженного врага.
Миша устало вытер лицо: наконец, победа за ними. Оглянулся, заметив, как кривится от боли заметно побледневший Авдей, а Мокша придерживает правую руку.
– Да вы, похоже, ранены, парни! А ну-ка…
У Мокши рана оказалась не опасной – вражеский клинок лишь рассек мускулы на плече – а вот с Авдеем дела обстояли хуже: бедняга получил хороший удар в грудь и теперь, прислонившись спиной к бревнам, харкал кровью. Плохи дела… задето легкое?
– Ничего, на волокуше дотащим, – отойдя в сторону, тихо произнес Михаил. – Спешить нам особо некуда, лишь бы…
Лишь бы не помер Авдей раньше времени.
– Мокша, травы какие-нибудь знаешь?
– Ведаю, как и все. Однако ж – осень уже.
– Жиру бы хорошо барсучьего, – подойдя, заметил Василий. – А вообще, можно не волокуши, можно носилки сделать – парень-то наш не так и тяжел, одни мощи. В Пашозерье дотащим, ништо.
Миша кивнул:
– Сделаем. Не было бы погони.
Признаться, его волновали те трое всадников с собакой, пустившиеся вокруг озера – где, когда их ждать? С раненым не очень-то порыскаешь по чащобам, придется идти по лесным дорожкам, вполне проезжим для конных, особенно – сейчас, осень-то стояла сухая.
И только Михаил вот так вот подумал, как тут же услыхал в отдалении собачий лай. Все насторожились – ага, вот они, всаднички.
– Раненого – в кусты, Мокша, Василий, – за бревна. Как покажутся – стреляйте без разговоров.
Быстро оттащив Авдея в сторону, беглецы укрылись за бревнами, приготовили луки. На этот раз, судя по лаю, погоня приближалась с другой стороны, так что спасительная лужа теперь уж никак помочь не могла, оказавшись за спинами путников.
Лай становился все ближе, яростней, вот уже стал слышен глухой стук копыт…
Первым показался пес. Перестав лаять, палево-серая бестия, грозно рыча, остановилась, терпеливо поджидая хозяев. А те, появившись, сразу же остановились, спешились, внимательно осматривая округу. И конечно же заметили и бревна, и трупы, однако не бросились, размахивая мечами и копьями, видно, не понадеялись на свою силушку, а, может, просто оказались умнее.
Привязали пса… Эх, далековато стояли, да и укрылись за елками – стрелой не достать, если только подобраться поближе, да вот только как подберешься-то – собака сразу поднимет лай.
И чего вражины этак вот затаились? Наверное, ждали своих, какой-нибудь другой отрядец, или тех мужиков, что плыли в ройке. Не торопились, вполне понимая, что беглецам с этой дороги деваться некуда – вокруг болота. Либо вперед, в чащу, либо – через лужу – назад, к озеру, иного пути не было.
А раненый Авдей хрипел уже, метался в бреду, шевелил потрескавшимися от жара губами… да-а, не повезло с ним. Одни бы попытались прорваться, ушли б… Нет, нужно тащить парня, несмотря ни на что… вот если помрет – тогда уж другое дело, но, пока не помер… Хорошо еще сухо, не зарядили дожди.
Михаил обернулся к Василию:
– Как думаешь, заметили нас?
– Конечно, – лоцман хмуро кивнул. – С собакой-то – грех не заметить. Знают – у лужи мы. Потому и не скачут – стрел опасаются, либо подмогу ждут. А вот как стемнеет…
Василий не договорил, махнул рукою – и так было ясно. Всадники дождутся либо подмоги либо сумерек, и уж тогда бросятся на баррикаду со всей прытью, разметают по бревнышку – не помогут и стрелы, в темноте-то не очень и выстрелишь. А до вечера, между прочим, не так уж и много осталось.
– Пойду вокруг болота, – подумав, решительно заявил Михаил. – Часа через два дойду… А вы покуда подумайте, как собачину отвлечь – очень уж она мне помешать может.
– Отвлечем, – ухмыльнулся лоцман. – Ты про то не думай. Как проберешься – знак какой подай.
Миша не выдержал, хохотнул:
– Да зачем же знак-то? И так услышите. По звону.
– А может, всем разом броситься? – оторвавшись от раненого, предложил Мокша.
Василий хмыкнул:
– Пока добежим, сто раз достанут стрелами.
– А если ночью?!
– А ночью – бабушка надвое сказала. Дорожка-то у нас одна, ждать будут.
И. словно в ответ на его слова, скрывающиеся за соснами враги громко затрубили в рог.
– Своим знак подают, – негромко прокомментировал лоцман. – Значит, есть еще отрядец.
Слава Господу, покуда никто не отзывался.
– Ну, пойду я, – шепотом попрощавшись, Миша краем дорожки, по кустикам, подобрался к луже и быстро миновал ее, надеясь, что вражины ничего не заметили. Надежда такая была – лужа из сосняка просматривалась плохо. А что псина принялась лаять – так это мало ли… Может, медведя почуяла или лося.
Прошел удачно – стрела в спину не прилетела, и вражины, похоже, не всполошились, расслабились, а может, просто напросто ждали беглецов лоб в лоб, вполне резонно полагая, что те вряд ли будут возвращаться назад.
Оставив позади лужу, Михаил прошагал по лесной дорожке километра два и – как только показался лес, туда и свернул, вправо, к озеру, слева все так же тянулась трясина. Ох, и не легко же оказалось пробираться в чащобе! Корявые сосновые ветки хватали за руки, рвали одежду, царапали щеки, норовя выбить глаза. Пару раз путник сбивался с пути, и выходил к озеру, после чего, напившись, шел некоторое время вдоль берега – тут уж был ориентир верный.
Сосны и хмурые темно-зеленые ели сменились осинником, потом пошла рябина, березки, потянулся орешник – реденький, по-болотному чахлый. Снова справа заблестела вода – вот уж, действительно, Долгое озеро, идешь-идешь, а оно все никак не кончается…
Как так вышло, что беглец не заметил болото? Просто задумался, или трясина оказалась не такой уж и большой, что-то типа затянутого тиной лесного озерка, коварно прикинувшегося солнечной лесной полянкой. Такой добродушной, зелененькой, совсем еще летней. Михаил и пошел напрямик… Сделал шаг, другой… И вдруг ухнул почти что по пояс! И почувствовал, как словно бы кто-то схватил за ноги, упорно так схватил, безо всякого намерения выпустить. И тащил, тащил в глубину, на дно… Вот по пояс, вот уже по… а вот сейчас – еще чуть-чуть – и по грудь, а потом… потом уже не будет никакого «потом»!
Михаил знал про такие случаи из рассказов бывалых туристов, так сейчас и действовал, как те говорили. Широко раскинув руки, упал животом в трясину, подгребая под себя ряску и камыши. Единственное спасение – когда лежишь, давление тела куда как меньше, есть шанс выбраться, есть…
Ряску под себя, камыши, тину, не сдаваться, барахтаться, как та лягушка, что сбила из молока масло… Еще, еще… Что там такое твердое? Шишки? И шишки – под себя, и вот эту палку… откуда здесь палка? Так это не палка, господи! Это корень. Корень. А где тогда дерево? А вот оно! Вот оно! Совсем рядом!
Ухватившись за корень, Миша подтянулся, и, наконец, достал рукой тонкий осиновый ствол… только бы не сломался, только бы…
Стройненькая молодая осинка, конечно, треснула… но уже после того, как Миша выбрался на берег. Возмущенно чавкнув, мерзкая болотина с неохотой выпустила несостоявшуюся добычу, забрав себе сапоги, меч и пояс. Браслетик на руке – и тот разбился, разлетелся осколками, видать, в запарке Миша таки хряснул его о дерево. Ну и черт с ним! Потом думать будем. Сейчас главное – выбрался.
Выбрался!
И сразу показалось – ярче засияло солнце! Ярче и даже как-то теплее. Переведя дух, Михаил упорно зашагал дальше, теперь уж, по всем прикидкам, совсем ничего оставалось. Вот только как теперь без меча-то?
Ладно, что-нибудь придумается… лишь бы с собакой решить. Сейчас стемнеет, вряд ли они пса в чащу отпустят – пусть хоть излается. А вдруг медведь? Лось? А уж как соберутся в атаку, тут и напасть… Вот и камень вполне подходящий, таким милое дело вражину по башке угостить.
Поободрав камень, Михаил осторожно зашагал дальше и, завидев за кустами дорогу, затаился, прислушиваясь. Собачьего лая слышно не было. Вышел не там? Да, скорее всего. Значит, сейчас надобно пойти по дороге в обратную сторону, к луже… Только осторожненько, чтоб не пропустить засаду…
Так и пошел, почти что на цыпочках, а вражин все не было, не лаял пес, не хрипели кони. Словно сгинули все. Господи!
И вот, зайдя за очередной поворот, Михаил увидал лужу. Ту самую – узкую, длинную, одна здесь такая… Ни баррикады, ни вражин, ни своих нигде видно не было. Мало того – было кое-что другое. Миша сперва глазам своим не поверил, но…
Словно огромная ленивая жаба, прямо посреди лужи, по самые крылья в воде, стояла серая «тридцать первая» «Волга».
Глава 14
Наши дни. Октябрь. Долгое озеро
Старый знакомый
На востоке Ленинградской области, на стыке Подпорожского, Лодейнопольского, Тихвинского и Бокситогорского районов находятся фрагменты уникальных девственных лесов.
Из-под капота «Волги» шел пар – то ли радиатор пробило, то ли – гидроудар. И то и другое – хреново.
Хотя… что же такое получилось – он, Михаил, вот буквально только что был там, в тринадцатом веке, а сейчас… сейчас, выходит, вернулся обратно? Ну да – судя по «Волге», куда же еще-то? Браслет, в нем все и дело. Сломался и… Надо было самому сломать, попробовать… да не до этого тогда было, и подумать-то времени не имелось. Ратники на реке, побег, погоня, схватка… Не до браслета. Честно говоря, Миша в последние часы и думать-то про него забыл, а вот сейчас только и вспомнил, когда «Волгу» увидел. Интересно, где шоферюга? Наверное, за помощью пошел, в ближайший населенный пункт или…
Кстати, а машина-то стояла мордой туда… к починку, к усадебке.
А буквально через пару минут обнаружился и водитель – коренастый мужичок лет пятидесяти, в сапогах и потертой джинсовой куртке. Вышел из-за кусточков:
– Слышь, закурить не найдется?
Миша покачал головой:
– Не. Твоя, что ль, машина-то?
– Ну, – мужичок смачно сплюнул. – Санитарную комиссию на турбазу вез… и вот, сам видишь! Теперь только «уазиком» вытащить.
– Комиссию, говоришь? – тут же переспросил Михаил. – На турбазу?
Очень хотелось спросить – что здесь за турбаза и далеко ли, но, с другой стороны, не хотелось вызывать подозрения – видок-то у Миши был тот еще.
– В болотину, вот, провалился, – предваряя вопросы, он с улыбкой развел руками. – Хотел путь срезать – и на тебе! Едва не утоп.
– А! – Шоферюга внимательно осмотрел путника с головы до ног и хмыкнул. – Так ты из этих, как их… реконструкторы или ролевики. В райцентре сказали – как раз на Долгое и уехали. И много вас там?
– Да хватает, – уклончиво отозвался молодой человек.
И задумался: вот как, оказывается – тут где-то рядом и турбаза, и реконструкторы-ролевики – родные, можно сказать, люди. Интересно, кого они здесь изображают? И чего ради потащились в такую глушь? Хотя, с другой стороны – безлюдье, кругом один лес да озеро, делай себе, что хочешь – никому не помешаешь. Но без зрителей тоже не ахти, скучно.
– Постой-ка, – сняв сапоги, водила закатал брюки. – Сейчас посмотрю в багажнике. Была там у меня запасная обувка.
Войдя в лужу, он подошел к машине, открыв багажник, вытащил оттуда трос и пару резиновых сапог. Трос положил рядом с лужей, а сапоги протянул Мише:
– На, надевай. Хоть и дырявые, а все же не босиком. Ты ведь на турбазу сейчас?
– Ну да.
– И я туда же. Там, говорят, «уазик» имеется, и еще джип. Оттащили б мою ласточку в Пашозеро, там бы и починили. Тетки, кстати, проверяльщицы, тоже бы должны уже до Пашозеро добраться – самолично их на шоссе вывел. На попутный лесовоз посадил. Парень-то, лесовозник, сказал – был бы пустой, вытащил бы, а так… С лесом ехал, – водила вздохнул и снова сплюнул. – Эх, жаль у тебя закурить нет, свои-то кончились – маловато взял. Меня Иваном зовут.
– Миша.
Пожав друг другу руки, переглянулись и, форсировав лужу, зашагали к усадьбе… Вернее сказать, к турбазе. Как раз в ту сторону, к озеру.
Шли недолго – чего тут идти-то, километров с десяток – и всю дорогу Михаил слушал шоферские байки, водила Иван, как видно, оказался не дурак поболтать, из тех, кто любит сам лясы точить, а не других слушать. Ну, Мише то было на руку. Уж в подробностях наслушался – и про теток, и про турбазу, и про дорогу, конечно.
– А говорили, слышь, будто тут на старых «Жигулях» проезжают! Ничего себе, на «Жигулях»!
Михаил, естественно, всю дорогу помалкивал – думал. С одной стороны, вот вроде бы и радоваться сейчас – все наконец-то закончилось! Еще немного – и дома! Дома! Рассказать кому – не поверят, точнее даже, не воспримут всерьез, примут за очередную реконструкторскую байку, каких много ходит.
Дома!!! Черт побери, дома! Радоваться бы надо – да все не отойти никак, не поверить. Это ж надо! С самим Александром Невским шведов рубал! Потом в рядовичи скатился, в закупы… Умереть – не встать. Господи, кажется, в прошлом теперь все, в прошлом…
И там же – Марьюшка, парни… Интересно, выберутся ли они? Вряд ли. Без Мишиной помощи – вряд ли. Ну, Василий хоть от раны оправился, да и Мокша вроде ничего себя чувствовал, несмотря на пробитое плечо, а вот Авдей… Нет, Авдей не жилец, явно не жилец – вражины с ним возиться не будут, в крайнем случае – прибьют, чтоб не мучился, как говорится – и на том спасибо.
Очень нехорошее, неприятное чувство захлестнуло вдруг Мишу, он внезапно почувствовал себя предателем, словно бы специально предал своих, сбежал, скрылся… И теперь вот он – здесь, в полнейшей безопасности, дома, а они – Василий, Авдей, Мокша – там, на болотине, в окруженьи врагов. И что там будет? Да ничего хорошего.
И понимал, конечно, Михаил, что не так все, что и сам-то он ничего подобного не желал, не ждал даже, бежал на подмогу, а получилось… вот так вот неожиданно все и вышло. Как и в тот раз, в Усть-Ижоре. Кстати, а ведь, выходит, та девчонка, в Усть-Ижоре – боярыня Ирина Мирошкинишна и есть! Похоже, что так… Черт побери! Парней жалко! Ведь не выберутся, пропадут. Не погибнут сразу, так во вражьих лапах окажутся, а еще не известно, что хуже.
Но он же, Михаил, в этом не виноват! Ну вот, нисколечки. А что же тогда так ноет сердце? Что же так пакостно на душе? Словно бы что-то важное не доделал, не смог.
Да и черт с ним – все равно уже ничего не поправишь! Что теперь поделаешь-то? Туда – обратно – уж точно, по своему хотению не попадешь. А раз так – нечего и думать.
И все равно – пакостно.
Турбаза представляла собой просторную поляну с десятком небольших уютных с виду – и, наверное, внутри – домиков, еще имелась кухня, дизель-генератор и – ближе к озеру, на самом склоне – баня, куда Мишу сразу же и отправили. Как сказал повар – «что б не простыл». И еще предложил водки, от которой не отказался и водитель застрявшей «Волги». Правда, в баню не пошел – начальник турбазы, увы, сейчас отсутствовал – не было и «уазика».
– Ну, может, тетки чего в деревне разыщут, – махнув рукой, шофер с удовольствием затянулся предложенной сигаретой. – Пойду, а то будут потом искать.
– Начальник должен к вечеру объявиться, – обнадежил повар, кудлатый мужик лет сорока пяти с круглым хитроватым лицом, обрамленным шкиперской бородкой. – Уж всяко вытащит.
Шофер улыбнулся:
– Вот и я про то.
Михаил тоже парился недолго, больше выспрашивал про турбазу, причем хитро, сам ведь выдавал себя за ролевика – к чему лишние сложности? Еще вдруг паспорт попросят предъявить или чего еще. Зачем?
Как охотно пояснил повар, турбаза летом предоставляла домики под детский оздоровительный лагерь, а в остальное время жила на рыбаках, охотниках и туристах, привлеченных дикой красотой сего незатронутого цивилизацией края. Охота – как и рыбалка – тут, по словам повара, были знатные.
– Вот такие налимы водятся, – хватанув граненый стакан водки, азартно кричал повар. – Вот, ей-богу, не вру! С руку!
– Ну, пора мне… – Когда Михаил принялся прощаться, уже смеркалось. – К нашим-то как попасть?
– А, на ту сторону… Подожди, сейчас перевезу… лучше б, конечно, утром. Да, поди, уж обыскались тебя?
Черт. Хорошо б, конечно, до утра тут остаться, ну да, впрочем, ладно…
– Думаю, что так. Ищут. Ух, и болотины же у вас – едва не сгинул.
– Это – запросто! Зато клюквы там сколько.
Моторка не завелась, и повар – звали его, кстати, по старинному – Никодимом – поплевав на руки, схватился за весла.
– Может, помочь? – усевшись на банку, предложил Михаил.
– Сиди, тут плыть-то…
Миша и сам знал, куда примерно плыть – чуть наискось, через озеро, к мосткам, за которыми угадывались такие же домики, как и на турбазе. Над дальним холмом повис серебристый месяц. Холодало. В черной воде отражались звезды.
Вот и мостки – лодка мягко ткнулась носом.
– Спасибо! – выскакивая, поблагодарил Михаил.
– Не за что. Бывай. Я-то уж к вашим не пойду – начальство вскорости явится.
Махнув рукой, повар Никодим оттолкнулся веслом от мостков.
Миша тихо поднялся верх, на крутой берег и остановился, соображая – куда же дальше? Вообще-то, никакие ролевики ему ни на фиг сейчас не сдались. И чего, спрашивается, в бане-то не сиделось? Надо было б лучше охотником прикинуться или рыбаком – зачем ролевиком назвался? Так, как-то само собой получилось. Шоферюга еще этот, повар – ролевик, мол? Вот и пришлось согласиться. Ладно, черт с ним – переночевать с реконструкторами, а там видно будет – кстати, можно будет с ними и до Питера добраться, да… может, там и кто знакомый сыщется? Почему бы и нет? Более чем вероятно.
От таких мыслей как-то повеселело, даже, кажется, дышать стало легче. Домой! Не пешком же, в конце концов, тащиться, а вот – с ролевиками. Ну, если даже и не окажется конкретных знакомых, знакомые знакомых – наверняка – все ведь, считай, в одном кругу крутятся. Наверняка кто-то знает… ну, хотя б того же Веселого Ганса – личность вполне запоминающуюся, колоритную. Передать привет, сказать – к вам, мол, шел, да заплутал, едва не утоп в болоте, там и сумку оставил… с деньгами и мобильником. А что? Житейская вполне история.
Ну а квартирку свою, до Питера добравшись, можно и без ключей открыть – через окно, или, в крайнем случае, дверь высадить, не проблема.
Вот только парней жаль… И еще Бориса, Добронегу – зазнобу Василия-лоцмана. Их наверняка в Заонежье погнали – будто ближе продать некому. Ладно… Все равно теперь ничего уже с этим не сделаешь.
Тьфу ты!
Оступившись, Михаил едва не угодил в какую-то яму. Чертыхнулся и, подойдя к первому попавшемуся домику, громко постучал:
– Эй, есть кто-нибудь?
Не дожидаясь ответа, распахнул дверь. Дернуло сквозняком тусклый огонек свечки. Сидевшие за столом мужики повернули головы.
– Заходи, коль не шутишь, – глухо бросил кто-то.
Бородачи, как на подбор – ну точно реконструкторы!
Войдя, Михаил уселся на лавку, улыбнулся… И едва не вскрикнул.
Прямо перед ним, в обществе бородачей-мужиков, вальяжно развалился на скамье чем-то похожий на варяга верзила с руками-оглоблями и бритым квадратным подбородком… Старый знакомый… Кнут! Кнут Карасевич!!!
Вот это попал!
Глава 15
Наши дни. Октябрь. Северо-восток Ленинградской области. Турбаза «Долгое озеро»
Боярыня
Кто сколько-нибудь знаком с русской историей X–XV вв. по данным источников или по художественным произведениям, имеет собственное представление о месте и роли в ней женщин.
Кнут тоже узнал Мишу и, надо отдать ему должное, действовал без промедления: сузив глаза, тут же вскочил, выкрикнул:
– Хватайте его!
Бородачи тут же набросились на незваного гостя, однако и тот уже сообразил, как нужно действовать – ударил кулаком в скулу одного, второго, остальные – трое – навалились, скрутили руки…
– Может, ножом его?
– Нет! Живым брать, гада.
Живым… Ну-ну…
Чья-то тень вдруг неслышно скользнула в двери… на миг все затихло. Миша дернулся… эх, слишком уж их тут много, слишком… И все здоровенные, с одним-то еле справишься, а тут столько…
В общем, как Михаил ни старался, а вырваться не удалось – чай, не в голливудском боевике, не так-то просто! Один супротив шестерых бугаев – поди-ка, попробуй… Разбили губу, схватили, заломили за спину руки, связали… эх, судьба-злодейка.
Но, черт побери, откуда они здесь? Как?! Каким образом?! Так значит, и все пленники тоже здесь?
Скрипнув дверью, в домик вошел Кнут. Хм… вот как, он, оказывается, куда-то выходил.
– Связали?
– Так, господине. Накрепко!
– Давайте его… м-м-м… до утра хоть заприте в амбарце, а уж потом, – верзила нехорошо ухмыльнулся и положил руку на торчащую за поясом рукоять кнута. – А уж там поглядим!
Миша и опомниться не успел, как уже оказался в амбаре, точнее сказать – в подвальчике, тесном, холодном и темном. В таком запросто можно было замерзнуть! Да еще и руки связаны – не развязаться, не выбраться. Вот это попал, вот это засада!
И все же – надо пытаться, не сидеть же здесь сиднем? Вот, что это здесь, рядом? Гвоздик? Сучок? А вот бы и… так, так… чуть-чуть извернуться, зацепиться веревкой… черт, соскакивает… а если немного растянуть? Так… ага… есть! Теперь потянуть… зацепилась! Еще потянуть… еще…
Есть!!!
Не особо-то и долго возился – минут, наверное, двадцать, ну – полчаса – вряд ли дольше. Тоже еще – вязальщики, мать их за ногу.
Растерев затекшие запястья, Михаил почувствовал себя куда веселее и, не тратя времени даром, тут же приступил к двери… которая вдруг распахнулась, словно сама собою! Что, уже утро? Да нет вроде бы, не похоже. Что-то рановато пришли… ладно, сейчас, сейчас…
Миша сжал кулаки…
– Мил человече!
Что такое? Откуда здесь женский голос!
– Ты, чай, не мертвый? – голос звучал тихо, словно бы журчал, как маленький ручеек.
Пленник ухмыльнулся:
– Да вроде покуда жив!
– Тогда выбирайся скорее! Бежим!
– Бежим?
А интересные дела заворачивались! Вот и неизвестная спасительница объявилась. Кстати, похоже – вовремя. Ну, а раз так…
Михаил выскочил из подвала, словно черт из бутылки, оглядел темный девичий силуэт – платье до пят, да и речь старинная – ну, явно «оттуда» девушка, только вот космы по плечам – простоволосая.
Схватила за руку:
– Бежим, господине! Бежим, пока не проснулись.
Хорошее предложение! Почему бы не убежать?
– Куда бежим?
Незнакомка махнула рукой:
– Туда, вниз, к лодкам.
– Отлично!
Спустившись по дощатым мосткам к озеру, Михаил быстро отвязал первую попавшуюся лодку и галантно протянул руку даме:
– Прошу. Осторожней, тут мокро.
Незнакомка невесомо скользнула в лодку:
– Здесь, на мостках, должны быть весла.
На мостках? Ну надо же…
Михаил пошарил рукой – действительно, были!
– Я днем видела… случайно, когда вели в узилище.
– Что-то не убрали…
– А здесь нет татей.
Татей, сказала, не воров – по-древнему.
Опустив весла в воду, Михаил сделал осторожный гребок, направляя лодку на середину озера, точнее сказать, на огни, вспыхнувшие по тому берегу – кто-то явно врубил генератор, наверняка вернувшийся начальник.
Черт побери, электричество! Цивилизация… а здесь? Господи, и принесло же упырей… ладно, разберемся!
– Нам не туда, – послышался голос с кормы. – Не на тот берег.
– Не на тот? – удивленно переспросил Миша. – Это почему же?
– Там люди Кнута. Везде. Сторожат, – отрывисто пояснила беглянка.
Ах вот что. Однако предусмотрительны, сволочи! Значит, выставили посты. Умно.
– Сворачивай на правую руку, мил человек, – слышно было, как незнакомка зачерпнула рукою воду, напилась. – Там островок есть, там укроемся, денька два переждем.
– А не сыщут?
– Нет, – девушка неожиданно расхохоталась. – Да и некогда им будет. Я-то давно тут… островок тот приметила.
– А остальные? – быстро переспросил Михаил.
– А остальные – по-всякому. Кого продали уже, кого вот-вот продадут. Меня вот для забавы держат… муторно все, худо!
Для забавы… Легко себе представить – для какой именно. Немудрено, что эта девчонка решилась-таки убежать.
– Я тебя сразу приметила, – голос незнакомки ручейком журчал с кормы. – Как вязали, как в амбарец вели. Помыслила – помогу, вместях убежим, одной-то мне страшно, да и не сдюжить – лес дремучий кругом!
– Да уж, – поворачивая лодку, довольно хохотнул Миша. – Вместе выдюжим – точно! Ты сама-то откуда?
– Из Новгорода, Господина Великого.
– Ясно. Я тоже, считай, оттуда. А как здесь оказалась?
– Долго рассказывать… Потом, как приплывем.
Плыли долго, часа, может, три или даже больше. Лодка оказалась неповоротливой, тяжелой, Михаил на веслах упарился, к тому же пару раз едва не врезался в берег – темно было еще, хоть и ночка выдалась ясной, однако месяц – еще молодой, растущий, колыхался серебристым узеньким серпиком. Какой от него свет – смех один. Ладно, хорошо хоть – звезды, да беглянка в меру своих сил помогала.
– Левым веслом греби, мил человече! Теперь – правым… Скоро уже и остров, скоро…
Добрались лишь с рассветом – алая заря вставала над дальним лесом, быстро голубело небо, а вот и первые лучи солнца окрасили в золото поросшие соснами и елью холмы.
– Вот он, остров! – приподнявшись, вскрикнула девушка…
Настоящая красавица, Миша только сейчас рассмотрел, как стало светать. На вид – лет восемнадцать-двадцать, молоденькая совсем девчонка, волосы золотистые, пышные, лицо такое… красивое-красивое, правильное, как у греческой статуи. Высокий лоб, пухлые губы, длиннющие ресницы, глаза… кажется, светлые… нет, синие, словно весеннее небо!
Направляя суденышко к небольшому островку, Михаил улыбнулся:
– Тебя как звать-то, душа моя?
– Ириной…
– Ирина? Ирина… Мирошкинична? – словно сами собой вырвались эти слова.
Боярышня – вот именно, боярышня! – приосанилась, сверкнула глазами и вдруг рассмеялась:
– Все сидела – думала, когда ж ты меня признаешь? Ведь говоришь – из Новгорода. А там меня многие знали.
Ну точно – боярышня! Пропавшая юная вдовица из могущественного рода Мирошкиничей! Так вот, оказывается, как с ней поступили – похитили! И теперь измываются, используют для… гм… для разного рода «забав»! Эх, бедолага… Тебе б обратно вернуться, в свое время, в Новгород, на свою усадьбу…
– Что? Что ты сказал? – боярышня неожиданно встрепенулась.
– В Новгород бы тебе, говорю. Домой.
Ирина вдруг резко посмурнела:
– Нельзя мне домой… Братец мой старший меня лиходеям и спровадил. Мешала я ему.
– Ну и гад же!
– Хорошо – не убил.
Лодка ткнулась носом в высокий песчаный берег, поросший папоротниками и осокой, уже осенними, желтовато-бурыми. Соскочив в воду, Михаил помог боярышне выбраться и, привязав лодку в кустах, поднялся следом за беглянкою.
Небольшой – буквально несколько десятков шагов в поперечнике – островок почти полностью зарос густым сосняком, рябиной и вербою, так, что не видать было свободного места… хотя нет, имелось таки – и там стояла изба. Небольшая такая охотничья заимка, с маленьким – в ладонь – оконцем и квадратной дверью из толстых дубовых плах.
Остановившись перед избенкой, боярышня обернулась:
– Вот здесь покуда и поживем. Конечно, не хоромы…
Ох, какая же она все-таки была красавица! Классическая, безо всяких изъянов – это что касаемо лица, что же до фигуры – фигуру скрывало длинное, синее с красным, платье с богато вышитым мелким бисером воротом, подолом и рукавами. Впрочем, даже под этим плотным – бархатным, точнее сказать, аксамитовом – платьем угадывалась – фигура была ничего себе… мягко сказать.
С такой девчонкой, да в одной избе?
Миша внезапно почувствовал, что краснеет.
Примерно до полудня провозились с дровами, да с костром, да с ушицей – в избушке нашлись все рыбацкие припасы: лески, крючки, а к тому же еще и соль, и перловка, и котелок, и – ура! – спички, ничуточки даже не отсыревшие.
Наломав на дрова хворосту, Миша развел костер, да, накопав червей, отправился на берег – половить на ушицу рыбки. Попались и окуни, и пара щучек, и даже хитроглазый прощелыга хариус.
Боярышня, ничуть не чураясь, почистила рыбу найденным все в той же избушке перочинным ножом, да побросала в котел – вариться.
Михаил все опасался – как бы лиходеи не заметили дым.
Ирина в ответ лишь беспечно расхохоталась:
– А на этом островке часто охотники-рыбаки живут, я видала. Нет, лиходеи сюда не сунутся. И нас искать не станут… мы больно уж далеко… от Новгорода далеко и от иных городов. Так далеко, что тебе, Мисаил, и в самом страшном сне не приснилось бы!
– Загадками говоришь, – пробуя уху перекрученной алюминиевой ложкой – уж какая нашлась! – усмехнулся Миша.
– Ничего, поймешь еще, что за загадки. Ты сам-то как к лиходеям попал? Расскажи, интересно.
– Да так вот и попал… Можно сказать, случайно.
Михаил, мало что привирая, бегло изложил историю с похищениями людей некими «водяниками», потом еще рассказал про бирича и усадьбу Онциферовичей. Боярышня слушала внимательно, время от времени задавая уточняющие вопросы, видать, ей и в самом деле было интересно.
А потом… А потом завечерело, и, похлебав на ночь оставшейся от обеда ушицы, беглецы загасили костер, да отправились в избушку – спать. Уступив даме лежак, Миша набросал в углу лапника, улегся…
Нет, он ничего такого не думал, не мечтал даже… Ирина пришла сама, просто прилегла рядом, и, почувствовав щекой горячее дыханье, Михаил машинально приобнял девушку, точнее сказать – молодую женщину – неожиданно почувствовав нежную шелковистость кожи. Сам-то он спал, не раздеваясь, а вот боярышня…
Миша провел рукой по ее спине, погладил плечи, рука, словно сама собой, скользнула к нежной выпуклости пупка… вот поднялась выше, ощутив восхитительно-упругую грудь… Дыханье боярышни стало тяжелым, жарким, и вот уже Михаил ощутил на своих губах сладкий вкус поцелуя… а нежные руки принялись стаскивать с него одежду…
– Ирина… Ира… Боярышня… – с нежностью и страстью шептал молодой человек, чувствуя в своих объятьях гибкое юное тело…
– Ирина…
Покончив с любовной атакой, боярышня в изнеможении прильнула к Мише и тихонько засмеялась.
– Здорово, – поцеловав женщину, восхищенно промолвил тот. – Вот уж не думал, чтобы я… чтобы ты…
– Тсс! – смеясь, Ирина накрыла его губы ладонью. – Я всегда любила сама выбирать мужчин. Тех, которые мне по нраву.
– Ого! – обрадованно хмыкнул Михаил. – Выходит, я тебе по нраву!
Боярышня ничего не ответила, лишь опять рассмеялась и, взъерошив новоявленному любовнику волосы, принялась расспрашивать об его жизни. Снова. Теперь уже – в подробностях. Ох, и любопытная же! Впрочем, нелюбопытных женщин, наверное, и не существует вовсе.
Миша ничего особенно и не скрывал, рассказывал о жизни в Новгороде – какая теперь, к черту, разница, кто он там был – закуп или рядович? Теперь-то уж совсем другая ситуация, совсем другое время. А о том, что сам он – как раз из этого времени и есть, Михаил пока не говорил, посчитал, что еще рановато. Пусть уж лучше Ирина пока считает его дорогим земляком, а дальше… дальше видно будет. А вообще, интересно, представляет ли она – и те парни во главе с Кнутом – где очутились? Вряд ли… Верно, думают – где-нибудь в Обонежье, заплутали в чаще и вот… А что? Места тут глухие, безлюдные, ежели не общаться ни с кем, так и не подумаешь, что в двадцать первом веке. Лес и лес себе, чаща! Хотя, с другой стороны, Михаил подозревал, что не все здесь так просто, с Кнутом и его сообщниками. Да и боярышня…
– Ты сама-то как здесь?
– Похитили. Я же говорила уже.
А вот о своей жизни Ирина отвечала односложно – неприятно было вспоминать? – а потом и вообще, заглушая вопросы, накинулась с поцелуями. Миша, уж конечно, не сопротивлялся…
И только утром…
Утром он проснулся раненько, едва первый солнечный лучик весело заглянул в оконце. К удивлению, боярышни рядом не было… впрочем, чего удивляться-то, средневековые люди вставали рано, с восходом, и так же рано – с петухами – ложились.
Ну Ирина… и куда подалась с ранья? Хм… куда… Да по всяким интимным надобностям, вот куда.
А хорошо ночью было!
Прикидывая, одеваться или все-таки немного обождать – мало ли? – молодой человек подошел к окну, нагнулся… Боярышня – в одной нижней рубашке, перехваченной по бедрам поневой, стояла на пригорке у старой сосны и смотрела куда-то вдаль… да-да, именно такое впечатление – смотрела. Впрочем, недолго… Вдруг резко оглянулась, словно бы почувствовала на себе Мишин взгляд, передернула плечами и, зябко поежившись, пошла обратно в избу.
Михаил – сам не знаю почему – быстро отошел от окна и улегся. Скрипнула дверь… Молодой человек не стал притворяться спящим – распахнул глаза, улыбнулся:
– Какая ж ты красивая, Ирина!
– Я знаю, – боярышня усмехнулась, сбросила с себя поневу, через голову стащила рубашку тонкого золотистого шелка…
Михаил восхищенно замер – то, что он ощущал ночью при свете дня, оказалось не менее, а, наверное, даже и более, притягательным, манящим, волшебным! Тонкая талия, стройные бедра, грудь – небольшая, но и не маленькая, с твердыми коричневыми сосками, изящная ямочка пупка…
– Или сюда… – шепотом позвал Михаил.
Впрочем, звать было и не надобно…
Молодые тела сплелись в щемяще-радостной любовной неге, и лишь дыханье да сладостные стоны рвались сквозь приоткрытую дверь наружу, навстречу осеннему солнцу.
А потом уже, ближе к обеду, Михаил наловил рыбы и, возвращаясь, все ж таки подошел к старой сосне, той самой, что росла на пригорке… именно здесь утром стояла боярышня. Куда-то смотрела… Куда?
Миша приложил к глазам руку – с пригорка открывался прекрасный вид на противоположный берег, тот самый, где располагалось становище лиходеев Кнута. Виден был и перелесок, и пожухлый, с желтой травою, луг, и тропинка, и старый дуб на склоне холма. Рядом с дубом вдруг мелькнула чья-то фигура… быстро так… оп – и пропала. Но – Мише хватило времени, чтоб разглядеть старинную одежду – длинный отороченный рыжим мехом кафтан, шапку… Хм, интересные дела. Показалось? Да нет, не показалось…
Похлебав ушицы, Михаил ушел в избу и вновь притворился спящим… немного выждав, бросился к оконцу – боярышня вновь стояла у сосны! Вот махнула рукой…
Ой, нечистое дело!
И там, на том берегу, было нечистым. Слишком уж безалаберно его связали, слишком уж вовремя подоспела на помощь Ирина… Слишком. И – настояла, чтобы не плыть к турбазе, а повернуть к этому островку. Зачем? А затем, чтоб втереться в доверие, прояснить, что к чему! Могло быть так? Вполне вероятно. Кстати, и безудержный секс в эту картину очень даже хорошо вписывается… Правда, в этом смысле хотелось бы верить в несколько иное…
Решив для себя, что боярышню Ирину все ж таки стоит хотя бы подозревать, Михаил соответствующим образом и действовал – о прошлой своей (здешней!) жизни, естественно, не рассказывал, зато во всех подробностях живописал и средневековый Новгород, и Невскую битву, причем явно перехваливая юного князя Александра.
– Ой, не такая уж и великая битва была, – не выдержала боярышня. – Мнози рассказывали.
Миша развел руками:
– Великая не великая, а свеям все ж всыпали!
– Да и черт с ними, – прихватив опустевший котелок, Ирина направилась к озеру, вымыть, Михаил, естественно – за ней, в свете последних своих мыслей, не очень-то хотелось ему оставлять эту хитрую женщину без пригляду. Тем более что смотреть на боярышню было одно удовольствие… и не только смотреть.
Подобрав подол – ах, приятно! – Ирина принялась тереть котелок мелким песком, заодно пытливо расспрашивая Мишу о его будущих планах:
– Ну вот, отыскал ты людокрадов. И что? Дальше-то что?
– К биричу явлюсь княжьему! – сурово сдвинул брови молодой человек. – Обскажу все, как есть – мало злодеям не покажется.
– А при чем тут князь? – боярышня оторвалась от котелка.
– Так на землице-то сей, чай, суд – княжий! – весело напомнил Михаил. – Забыла, что ль?
Ирина фыркнула:
– А и верно – забыла. Так ты что же, бирича этого хорошо знаешь?
– Ермолая-то? Да неплохо. Можно сказать – друзья.
– Хм… вот как… – женщина надолго задумалась, все так же яростно натирая песочком закопченный бок котелка.
Если она входила в шайку, то бирич и его люди конечно же представляли явную опасность для лиходеев.
Ага! Так и есть! Некоторое время помолчав, Ирина начала выспрашивать о Ермолае: сколько, мол, у него людей, да много опытных ли воинов, да часто ли он в этих местах самолично бывает, да есть ли проводники из местных… В общем – хотела получить полный расклад. И радовалась, явно радовалась – ну, еще бы – верно, думала – не зря лоха охмуряла!
Ой, хитра, хитра – змея, а не женщина! Впрочем, очень даже приятная змея.
Михаил неожиданно улыбнулся: пора было бы уже и кончать всю эту комедию. Или… еще чуток растянуть, на ночку-другую?
Ирина-то наверняка бы не прочь… только вот как бы потом с ножиком под ребром не отыскали! Вполне может статься. В общем, как бы ни было сейчас хорошо и приятно с Ириной, а надо заканчивать. Как спать ляжет, сесть в лодку – да на турбазу! Всего и дел.
Вернувшись потом к костру, Миша украдкой осмотрел дверь. Вчера вот не обратил внимание на большие плотницкие скобы – как раз для засова, дверь-то открывалась вовнутрь избы. И видно было – недавно эти скобы вбиты, может, дня три тому или с неделю назад. Засова, правда, нигде поблизости не было, хотя – что же ему на виду лежать? Михаил пошарил по кустикам да под сосенками – нашел. Нашел-таки бревнышко – хороший такой засовец. Интересно, как его боярышня тащить собиралась? Силенок-то хватит?
– Пошто такой задумчивый? – боярышня с улыбкой уселась ближе к костру. – Дровишек подбросил бы, а?
– Дровишек? Это мы враз.
Михаил отправился к сосняку, краем глаза увидев, как Ирина швырнула в тлеющий костер охапку еловых веток… И сразу повалил дым!
Знак! Она ж знак подает кому-то! Хм… Кому-то? Ясно, кому… Видать, сегодня все и случится… к ночи ближе.
Однако, вернувшись с хворостом к костерку, Михаил понял, что времени у него практически не осталось – призывно облизывая языком губы, боярышня ждала его у избы в одной шелковой сорочке.
– Что-то я притомилась сегодня… Пойдем, отдохнем, приляжем.
Ага, приляжем… Потом, под каким-нибудь предлогом выскочит из избы, запрет на засов дверцу… А оконце в избенке маленькое, только кошке пролезть.
Бросив хворост, Миша подошел к Ирине и, крепко обняв, с жаром поцеловал в губы. Та подалась навстречу, обхватила руками шею:
– Ну, идем же скорей… идем…
– Идем… – Михаил едва оторвался от властных губ боярышни. С большим-большим трудом… Даже мелькнула мысль: а может, зря он плохое подумал? Может, показалось все? И боярышня Ирина – такая же безвинная жертва, как и все прочие…
Может быть. А может – и наоборот. И скорее – последнее. Главное сейчас – осторожничать, не потерять головы… а с такой женщиной ее потерять очень даже можно!
– Ты иди… Я сейчас… Сбегаю тут…
Миша кивнул на кусты, посмотрел, как, улыбнувшись, боярышня скрылась в избушке…
И бегом бросился к лодке! Вот она, в кустах, у бережка… Черт, где же весла! А нету! Ни в лодке, ни в кустиках… Что же, черт возьми, делать? Не руками же грести? Не руками…
Прыгнув в лодку, Михаил с силой ухватился за центральную скамеечку-банку… Ага! Ну, так и знал… Дернул – скрипнула, дернул еще сильней – поддалась, поддалась, зараза!
Ну, хоть что-то.
С силой оттолкнув лодку от берега, Миша перевалился через низкую корму и принялся ожесточенно грести оторванной доскою, направляя лодку к берегу – тому самому, где турбаза, до которой было где-то километров семь, а то – и все десять. Такой путь, раз уж нет весел, куда удобней пройти пешком.
Он уже подплывал к бережку, когда услыхал позади крик и, обернувшись, увидел Ирину – та махала рукою, что-то крича. Наверное, ругалась… или просила вернуться?
Дождавшись, когда лодка ткнулась носом в берег, беглец соскочил в ивняк, набрав в дырявые сапоги холодной водицы. И снова обернулся – боярышни на берегу уже не было… только от костерка снова повалил густой дым.
Ага! А вот теперь – выкусите, подите-ка, поймайте! У беглеца – сто дорог… А не могут ли лиходеи явиться на турбазу? Там ведь совсем мало людей. Почему б не явиться, да не перебить всех? Значит, надобно поспешать, предупредить всех, предупредить… Успеть бы!
Вылив воду из сапог, Михаил, как мог быстро, побежал по идущей вдоль края озера рыбачьей тропке. Хлестко били по лицу ветки, пахло сыростью и сосновой смолою, и холодное октябрьское солнце зябко светило в спину.
Беглец все поглядывал на озерную гладь, когда к тому находилась возможность, все высматривал, не покажутся ли вражеские лодки… Нет, покуда не показывались. Ан нет… вот нарисовалась одна, отвалила от островка, направляясь вдоль берега. Ишь, гады – умно придумали. Ничего, посмотрим еще, кто быстрее!
Михаил еще прибавил ходу, где возможно, сокращая путь. Тянувшийся по берегу густой смешанный лес внезапно сменился широкой поляной, выходящей к озеру песчаным плесом. Михаил остановился, нервно взглянув на преследователей – достать его стрелами здесь, на открытом месте, было бы плевым делом, и лодка-то с вражинами уже подгребала ближе к берегу, поворачивала… И вдруг… вдруг по крутой дуге свернула на середину озера!
Бросили погоню! Ушли! Но почему? Что им помешало?
И лишь только сейчас, чувствуя, как выпрыгивает из груди сердце, Михаил увидел причину… вернее, сначала услышал: глухой рокот двигателя.
Обернулся – через всю поляну, к плесу, выкатился темно-зеленый «УАЗ-Хантер», выкатился и остановился у самой воды. Хлопнув дверцей, из машины вылез высокий брюнет, чем-то похожий на Мишу, такой же небритый, только вот у Михаила глаза были синие, а у этого – карие.
И вообще, этого парня беглец очень хорошо знал! Настолько хорошо, что глазам своим не поверил. А потом, выйдя из-за сосны, свистнул, махнул рукою:
– Привет, Веселый Ганс!
Глава 16
Наши дни. Октябрь. Озеро Долгое
Знакомые новые… и старые
Вся территория края покрыта многочисленными живописными озерами, их насчитывается около двухсот.
– Привет, Веселый Ганс, – снова повторил Михаил. – Что, не узнал, что ли?
Веселый Ганс – Василий Ганзев, так звали этого парня – отфыркиваясь, умывался в озере. Потом обернулся на голос:
– Ого! Миха. Ты как здесь? Никак на рыбалку?
– На рыбалку, – радостно подтвердил беглец. – Да не повезло вот – в болотине едва не утоп.
– Ну, раз не утоп – значит, повезло. – Веселый Ганс улыбнулся. – Ну и бородища у тебя! Не заговорил бы – нипочем не признал.
Выглядел он, надо сказать, довольно устало, и обычных своих шуток не отпускал, и карие глаза смотрели не очень-то весело. Интересно, зачем он-то сюда приперся? Тоже на рыбалку? Да уж, нечего сказать – ближний свет.
– Товарищ капитан, мы на турбазу едем или как?
Миша аж обалдел от такой фразы! Товарищ капитан? Это он кому… и кто – он?
Обернувшись, беглец рассмотрел, наконец, высунувшегося из приоткрытой дверцы водителя – собственно, он и спрашивал: молодой краснощекий парень лет двадцати пяти в серой милицейской форме с погонами старшего сержанта.
– Или как. Сережа, – обернувшись, устало ухмыльнулся Василий… Веселый Ганс. – Приятеля вот, встретил, смотрю – весь промок. Где-то у нас там водка была?
– Понял, сделаем, – широко улыбнувшись, водитель исчез в салоне.
– Только не говори, что не хочешь, – Веселый Ганс обернулся к Мише.
Тот ухмыльнулся:
– Ну, и как вас теперь называть? Герр гауптман?
– Можешь и так, – Василий, наконец, хохотнул. – Пошли вон к бревну – сядем.
Уселись на нагретое солнцем бревнышко почти что у самой воды, налили – выпили, сержанту тоже плеснули, но только пять капель, чтоб баранку не потерял. А вражья лодка, между прочим, давно уже исчезла из виду! Лиходеи-то лиходеи – а милиции испугались! Впрочем, откуда они знали, что это – милиция? Да и вряд ли ведали, что вообще такое – «милиция». Небось, просто испугались непонятной самодвижущейся и рычащей штуки? Или… или уже с подобным сталкивались?
– Так вы, герр гауптман, тут на рыбалке, или – по государевой воле?
Василий махнул рукой:
– Ага, на рыбалке… если бы!
– Понятно… Поди черных лесорубов выслеживаете?
– Почти угадал…
Веселый Ганс замолчал, а Михаил все думал о прихотях и странных изгибах судьбы – вот уж кто бы сказал, что Ганс – капитан милиции… судя по всему – опер или как там у них…
– Так ты, Вася, опер?
– Не опер… А старший опер, – Василий потянулся к бутылке. – Давай, добьем, что ли. Да ты не думай, у меня не одна.
– Ну, выпьем… Твое здоровье!
А водка как раз вот пришлась в тему! Михаил прямо-таки физически ощутил, как уходит накопившаяся усталость, как наступает желанное расслабление, не такое, конечно, как после двух, трех, пяти бутылок, но все же…
Вот он, оказывается, Веселый Ганс – опер! То-то он еще в прошлый раз, в Усть-Ижоре, все с расспросами приставал… Миша еще тогда подумал, что Василий с детства такой любопытный, а оказалось вот – профессия. Ишь ты, черных лесорубов ищет…
– Ну, про лесорубов я тебе ничего не скажу – не знаю, – поставив стакан, Михаил пожал плечами. – А вот если ты еще и людокрадами интересуешься… ну, киднепперами…
Во, здорово придумал! А пущай с этими гнусными паразитами родная милиция разберется! Одному-то ему, Михаилу, ну никак сейчас не сладить – несподручно… А так, глядишь, и пленников удастся освободить, и всю гнусь повязать, и…
– Киднепперы?! – при этом известии Василия как подбросило. – А ну-ка, ну-ка, выкладывай, все, что знаешь!
Насторожился весь, облизнулся даже, словно почуявший сметану кот.
Миша пожал плечами и рассказал. Не полностью все, конечно – кто б в такое поверил? – а так, вкратце: приехал, мол, на рыбалку, да потом услыхал про ролевиков – мол, тут как раз они, рядом. Пошел в гости, да угодил в болото, еле выбрался, потом застрявшую в луже «Волгу» увидал… интересно, вытащили уже?
– Да вытащили. – Василий кивнул. – Мы вот, с Серегой и вытащили. Ты дальше, дальше рассказывай – очень интересно слушать.
– Ну, так я и говорю, – оживился Миша. – Перебрался я на тот берег, повар местный, Никодим, перевез, сам-то он не высаживался… Короче, вышел, а там… Налетели, повязали, там еще и девчонка какая-то с ними… в общем, еле убег!
– Девчонка? – Капитан проявил крайнюю степень заинтересованности. – Случайно, не Ирой зовут?
– Ирой. Ирина Мирошкинична.
– Ага. Погоняло – «Боярыня». Жуткая баба! Очевидцы рассказывают, парочку своих за какие-то косяки зажмурила… Лично. И не из волыны, а – ножом в сердце. При людях. Так вот, ткнула… как пописать сходила. Вот это баба!
– Да уж, – огорошенно поддакнул беглец. – Как в том фильме… подруга Фокса.
– Кто-кто?
– Да Фокса подруга, говорю… Ну, где Шарапов еще с Жегловым.
– А, вон ты про что. Да уж, баба бедовая… Говорят, и красивая – жуть. Так? Ты ведь ее видел? Не врут?
– Не врут, – Михаил сглотнул набежавшую внезапно слюну. – Насчет красоты не врут, точно.
– Эта вот Ира – в этой шайке – главная! Все под ее дудку пляшут… есть там и садист один, кличка – Кнут, да вся шайка такая… отмороженные на все головы. Их даже постоянные партнеры боятся.
– Да что за шайка-то? – с некоторым возмущением воскликнул вдруг Миша. – Хоть объяснил бы чуть-чуть, а то все только выспрашиваешь. Ну, расскажи… хотя бы, что можно.
– Да чего рассказывать-то, – поднимаясь на ноги, опер махнул водителю. – Заводи, Сергей, едем на базу… – и оглянулся на приятеля. – Ну а ты что встал? По пути расскажу, что можно.
Взревев двигателем, машина развернулась и, оставляя на песке следы колес, рванула к лесу.
Веселый Ганс не обманул – рассказал. Оказывается, банда эта объявилась не так уж давно, года два назад, в Рыбацком. Сняли хату, да принялись торговать живым товаром – через посредников, разумеется, посредники-то, собственно, эту шайку и отыскали. Так и органы через них на беспредельщиков вышли. Тоже не так давно.
– Понимаешь, Миха, их свои же посредники и сдали. Потому как товар поставляли не вполне качественный.
– Как это – не вполне качественный? – удивился Михаил. – Некрасивых баб, что ли, толкали, или – упаси боже – больных?
– Некрасивых баб, Миша, не бывает, – наставительно заметил опер. – Бывает мало водки. А вот насчет больных… Понимаешь, их ведь и в Польшу отправляли, и в Израиль… В публичные дома… ну, ты, думаю, знаешь, об этом говорят много. Красивые, как на подбор. Молчаливые, испуганные, заторможенные – ну, это как раз то, что надо. Да, интересно – оплату бандиты требовали исключительно драгметаллами – золотом там, серебришком, никаких долларов и евриков. Так им и платили – товар-то качественный! И все бы хорошо, да вот, через некоторое время мереть все начали, словно мухи. То девка в притоне помрет, то пацан – голубых бардаков тоже везде хватает, иные мальчики куда дороже девчонок идут. И вот кто-то все эти странные смерти взял да просчитал, смикитил – все те мерли, что шайкой «Боярыни» проданы были! Исключительно они. Смекаешь?
– Ну да… – Михаил пожал плечами и вздохнул.
Оно и понятно – отчего средневековые люди мерли: от вирусов (прививок-то нет никаких), от экологии: от воздуха с выхлопными газами, от продуктов некачественных, да мало ли в современном мире всякой дряни? Мы-то, современные люди, к ней привычны – не сразу загнемся, – а вот эти бедолаги – увы… Интересно только – а что же сами-то лиходеи не мерли? Те же парни, боярышня, Кнут… Впрочем, а кто сказал, что не мерли? Вполне может быть, что кто-то со временем и двинул коньки. К тому же сами-то людокрады в здешнем времени, надо полагать, не так долго и обретались. Придут, пригонят товар, оплату получат – и обратно к себе. Черт! Браслеты! Браслеты! В них все дело! Интересно, кто ж такую штуку сотворил? Раз, сломал – и переместился во времени: в прошлое или, наоборот, в будущее. Причем, во вполне конкретное прошлое – 1240-й год, Новгород… или, нет – Усть-Ижора и вот, Долгое озеро. И такое же конкретное будущее – вот это.
Еще интересно, почему они сейчас на Долгое озеро переместились – отсюда же проблемно в Питер выбираться… хотя – а зато в Усть-Ижоре людно. Слишком людно.
– Слышь, герр гауптман, а как их вообще в Питер везли? Ну, пленников.
– На автобусах. Желтенькие такие арендовали у школ да детских домов. Жертв, ясно, сначала запугивали, переодевали в старинные наряды, сами переодевались – дескать, клуб исторических реконструкций, на ролевую игру едем! Прокатывало в полный рост.
– А-а-а, – пригладив шевелюру, протянул Михаил. – Так вот почему ты в реконструкцию подался… По заданию?
– Сам до всего допер! Легендированное внедрение называется.
– А что не рыцарем прикинулся, не воином древнерусским?
– Да познаний о той эпохе маловато, а читать некогда, – добродушно признался Веселый Ганс. – Вычислили бы враз. А Второй мировой я все-таки с детства интересовался. Так где, ты говоришь, твои людокрады? На том бережку?
Уж конечно, Василий не взял с собой Мишу, прикинулся рыбачком, да, спросив на турбазе лодку, отправился один. Михаил же вместе с сержантом Серегой тихонько переправились в другом месте, и, таясь по лесам и кусточкам, осторожненько подобрались к базе лиходеев с другой, противоположной от озера, стороны, дабы, в случае чего, «оказать поддержку» – для чего у Сереги имелся очень даже весомый аргумент – АК-74. Да и опер не пустой пошел – с табельным ПМом, который, по его же собственным словам, годился только пивные бутылки открывать, но на малом расстоянии и от этого ствола была бы польза.
Обойдя базу, Миша и сержант спустились с холма и затаились в перелеске, в полусотне метров от домиков.
Было уже часа четыре или все пять, вечерело, и рыжее солнце медленно клонилось к озеру. Хорошо было кругом – тихо, безветренно. Михаил пошевелился – что-то не очень ему нравилась эта тишина – и желтый кленовый лист мягко спланировал ему на плечо.
– А красиво тут, – мечтательно заметил сержант. – Закатиться бы на недельку – с ружьецом, с сетками, с водкой.
– Девок еще забыл, – ухмыльнулся Миша. – Как же без них-то?
– Да, без них никак.
– Тсс! Кажется, дверь хлопнула.
Оба настороженно прислушались, вглядываясь в домики базы… из-за сарая вдруг показался Василий, посмотрел на холм, махнул рукой, свистнул:
– Эй, где вы там? Выходите.
– Это он нам, что ли? – удивился Серега.
Михаил пожал плечами:
– Наверное, нам. Кому же еще?
Переглянувшись, молодые люди выбрались из кустов и – прямо по лугу – зашагали к базе. Дожидаясь их, Веселый Ганс неспешно закурил, с деланным безразличием пуская в воздух голубоватые круги дыма.
– Нет никого, – сплюнув, хмуро пояснил опер. – Опоздали!
– А через озеро не переправлялись, – сержант покачал головой. – Наверное, тут еще одна дорога есть… ну, к шоссе. Не в лес же поперли!
– Да есть дорога, – присев на крыльцо, Василий достал карту. – Вон… до Харагл-озера, там деревня… автобус ходит.
– Автобус… – хмыкнул Сергей. – Что же они, на рейсовом, что ли, поедут?
– На своем! – опер явно заволновался. – Вот, смотрите – дорога. Конечно, не проезжая, но, худо-бедно, а пешком можно пройти. Сколько тут до грунтовки? Километров семь… ну, пусть – десять. Даже если не очень спешить – максимум часа три ходу. А на шоссе, думаю, их и автобус ждет. Вот что, Серый! – Василий жестко взглянул на сержанта. – Давай-ка, дуй обратно, в машину – и наперерез. Встанешь там на шоссе – в случае чего, бей по колесам, смотри только не промахнись.
– Обижаете, товарищ капитан, – азартно хохотнул сержант.
– Мишу с собой возьми…
– Э, нет! – Михаил замахал руками. – Я, Василий, лучше с тобой… Места здесь глухие, лишний человек – не помеха. А что случись? Тут даже и не позвонить – связи нет никакой. Да и места эти я более-менее знаю.
Тут Миша если и лукавил, так самую малость – местность он и в самом деле знал. Здешнюю. Ту, которая была в тринадцатом веке. Впрочем, с тех пор здесь мало что изменилось.
– Ладно, черт с тобой, – опер кивнул. – Давай, Сережа, с Богом.
– И вам удачи! – сержант быстро побежал вниз, к лодке.
– На турбазе там кого-нибудь помочь попроси… Думаю, не откажут.
Прогрохотав берцами по мосткам, милиционер спрыгнул в лодку и шустро погреб к базе.
– Пора и нам, – убрав карту в карман, Веселый Ганс поднялся со ступенек.
Миша тряхнул головой – пора.
Лесную дорожку долго искать не пришлось, приятели просто прошлись вдоль заброшенной деревни, мимо покосившись, с пустыми глазницами окон, изб – так к дороге и вышли.
– Смотри-ка, когда-то и клуб тут был, – опер кивнул на приземистое, с деревянным портиком, здание. – Танцы-шманцы, кино….
– Да, кипела когда-то жизнь, – невесело усмехнулся Миша. – Вон, и столбы остались – электричество… радио, телефон.
– Телевизоры…
– Не, думаю, до телевизоров эта деревня не дожила. Наверное, уже к семидесятым в ней никого не было… Тут много таких селищ.
– Все перестройка…
– Нет, перестройка тут ни при чем. Говорю ж тебе – семидесятые. Сначала Хрущев – агрогорода – в поселки крестьян сгоняли, на центральные усадьбы, потом – Брежнев – «указ о бесперспективных деревнях». Так вот и сгубили.
– Гады!
– Не совсем. Тут объективный процесс – урбанизация называется. Думаешь, легко в деревне жить? Тут не город, все время вкалывать нужно, это кроме колхоза: дрова, огороды, скот… А когда еще клуб закрывают, да школу… да детского садика нет… Ну, куда людям деваться?
– Конечно, в город.
– Вот и я о том. Заводы работали, жилье строили – чего не жить?
Так, за разговором, и не заметили, как прошли километра три, и резко остановились, увидев за деревьями свинцовый блеск озера. Озеро, лес, заросшая пожухлой осенней травою дорога, больше напоминавшая просеку. И тишина кругом, только дятел неутомимо стучит да где-то далеко – но слышно – кукует кукушка. И никого.
Михаил почесал затылок:
– Да где же они все есть-то? И где грунтовка?
– Погоди… – Василий развернул карту. – Ага… Это не то озеро. Это – Гагарье. Еще и полпути не прошли.
Возвращенец из прошлого – так он теперь сам себя называл – внимательно осмотрелся вокруг… показалось вдруг, что желтые кусты, что у самой воды, чуть шевельнулись. А ветра, между прочим, не было.
– Слышь, Вася… – Михаил понизил голос до шепота. – Кажется, там, у озера, кто-то есть. Ну, такое ощущение – будто смотрит кто.
– Ага. – Опер прищурился. – Точно. Прячется за кустом какой-то черт. Причем – не очень-то и умело прячется. А зачем доброму человеку скрываться?
– Думаешь – бандит?
– Все может быть… Притомились, выставили часового. Как бы знак не подал, – Веселый Ганс задумчиво поджал губы. – Вот что, будем себя вести, как будто мы обычные рыбаки… пришли вот, к озеру, что в этом подозрительного? Сейчас ближе подойдем, взглянем… Эх, мы в такие шагали дали, что не очень-то и дойдешь!
Миша подхватил и, гнусаво коверкая песню, оба свернули к озерку. Подошли к самой воде, умылись…
– Не, сетки лучше не здесь ставить, – подмигнув, громко заявил Василий. – Лучше – там! Пойду-ка, посмотрю дно.
Сказал – и быстро пошел к кустам.
Оп-па! Дернулись ветки… И выскочил из кустов… босоногий пацан… бросился бежать, да неудачно, споткнулся…
Тут его опер и схватил за руку, да и Михаил подбежал.
– Ты что ж это, парень, от добрых людей бегаешь?
Мокрый мальчишка дернулся, затравленно сверкая светлыми из-под соломенных спутанных волос глазами…
– Ты кто такой, парень? Ну, отвечай!
– Трофиме язм… – испуганно отозвался парнишка. – Новгородции мы…
Миша вздрогнул:
– Трофим? Новгородец?
И тут же вспомнился Федоровский вымол, «водяники», пропавшие с усадьбы тысяцкого Якуна отроки – Трофим и Якся.
– Трофим… Не на тысяцкого усадьбе живаху?
– Там… Господи… А я ж тебя вспомнил, мил человече! Ты – Мисаил? – Парнишка не менее удивленно хлопнул ресницами. – Мисаиле… На усадьбе жил. Молодого Сбыслава Якунович – друже… Господи… Или ты – оборотень? Чур меня, чур…
Высвободив правую руку, Трофим истово закрестился:
– Сгинь, сгинь, пропади!
– Да не мертвяк я, – как можно шире улыбнулся Миша. – Живой. Потрогай вот руку – теплая.
Отрок осторожно дотронулся до протянутой ладони – так пробуют раскаленную сковородку или утюг…
– Теплая…
– Ну! Поверил теперь?
– Мисаил…
– Что, закомый? – вступил в разговор опер. – Надеюсь, никуда теперь не побежит, держать не нужно?
Миша кивнул:
– Не нужно.
И, снова повернувшись к подростку, спросил:
– А ты-то как здесь оказался, парень?
– От лиходеев убег, – подросток снова перекрестился. – Связали поутру слабо… я озеро за деревьями увидал – и деру. Плаваю-то хорошо, а лиходеи за мной не бросились, побоялись, стрелы только метали, ну да Господь упас. А вот братца моего, Яксю… убили… Царствие ему небесное!
Мальчишка снова перекрестился.
– Странный у тебя знакомый, – хмыкнул Веселый Ганс. – Сектант, поди, какой?
– Ну да, адвентист седьмого дня.
– Да-а-а… – опер покачал головой. – Смотри, мокрющий-то какой… и босиком! Не заболел бы… Может, коньячка ему дать?
Михаил встрепенулся:
– А есть?
– Да найдется…
Опер быстро достал из-за пазухи плоскую металлическую фляжку и, открутив колпачок, протянул ее отроку:
– Пей! Да смотри, все не выпей, только пару глотков.
Трофим опасливо посмотрел на фляжку.
– Пей, пей, – подбодрил его Михаил. – Это почти как стоялый мед. Только лучше.
Отрок выпил и тут же закашлялся, Миша похлопал его по спине:
– Ничего! Сейчас лучше станет.
– Ну, и где бандиты? Куда пошли? – Веселый Ганс взял мальчишку за плечо. – Да говори же!
– Лиходеи куда делись? – быстро перетолковал Михаил.
– Туда… по зимнику пошли, – Трофим показал рукой в сторону Харагл-озера. – Меня не стали ловить, торопились… а может, думали, что утоп.
– Так! – Василий быстро встал на ноги. – Надо с ним что-то делать. А ну-ка, парень, снимай рубаху… давай-давай… На вот, куртку мою накинь… сейчас, из карманов все выгребу, ключи вот, лопатник… главное – ксиву не забыть. Ну, одевай, что зенками хлопаешь!
Скинув мокрую рубаху, парнишка одел Васину замшевую куртку и поклонился:
– Благодарствую, мил человеце!
– Ладно, поноси пока… сектант. Ботинки, уж извини, не дадим – размерчик не тот. До турбазы как добраться, знаешь?
– А вдруг – не дойдет? – быстро возразил Михаил. – Нельзя его одного отпускать… пусть уж с нами.
– С нами?
– Дойдем до деревни – там постучим в любую избу, тут идти-то… А как он до турбазы доберется? Лодок-то нет?
– Ладно, черт с ним, – опер махнул рукою. – Так что, пойдешь с нами, парень?
Трофим часто закивал – видать, не хотелось оставаться одному. Да-а, запугали парнишку…
Дальше пошли втроем – впереди Василий, за ним Миша в рваных сапогах и Трофим – совсем без обувки, босой, зато в шикарной – пусть малость потертой и промасленной – куртке.
А вокруг – не хватало глаз – тянулись девственно непроходимые леса, косматые кустарники, буреломы, бурые папоротники высотой едва ли не в человеческий рост.
Дорожка была та еще – одно направление, – то и дело приходилось перепрыгивать через поваленные ветром деревья, обходить топкую грязь, продираться сквозь колючие заросли. Высокие сосны, сумрачные разлапистые ели, хмурые осины – лишь изредка промелькнет белоствольная красавица березка – и снова непроглядная лесная тьма. Тут что двадцать первый век, что тринадцатый, что вообще – до нашей эры – никакой разницы!
Откуда-то слева вдруг пахнуло падалью, да так пахнуло, что хоть нос зажимай. И тут же где-то рядом раздался жуткий рев!
Веселый Ганс дернулся к наплечной кобуре, за ПМом, обернулся:
– Слыхали? Медведь! Как бы на нас не набросился.
– Не набросится, – поспешно успокоил Миша. – Если мы к деликатесу его не пойдем.
– К чему, к чему? – удивился опер.
Эх, городской человек – сразу видно! Михаил, правда, тоже не из деревни, однако со многими охотниками общался, да и в тринадцатом веке поошивался, пожил – а в те времена люди гораздо ближе к природе были.
– К деликатесу, – охотно пояснил возвращенец. – Чувствуешь – падалью, мясцом гнилым пахнет? Это медведь лося завалил или, там, кабана… а может, и человека. Завалил, забросал ветками – и ходит, жрет. С душком-то ему приятнее, вкуснее. Пока не сожрет – не уйдет, и на нас не бросится.
Веселый Ганс только головой покачал – однако!
– А вообще, медведь – зверь коварный, гнусный и хитрый, – ободряюще подмигнув Трофиму, продолжал Михаил. – И умный – этого не отнимешь, куда там обезьяне! Ловкий – ужас до чего, – не смотри на размеры. Бегает, прыгает, по деревьям лазит – не спасешься от него в лесу, не убежишь, не спрячешься, захочет сожрать – сожрет, хоть ты что делай. Ну, разве что его пристрелить.
– Пострелять нам и так есть в кого, – угрюмо хмыкнул опер. – Надеюсь, правда, что до того не дойдет.
– Слышь, Трофиме, – Михаил подождал отрока. – А боярыня… она тоже с лиходеями?
– Ирина Мирошкинична? – Трофим зябко поежился. – Там. Все ее боятся, слушаются… даже Кнут. И молодой боярич тоже с ними – вроде как тоже пленник… но его не бьют, нет, и кормят хорошо.
– Боярич?! – Михаил напрягся. – Что за боярич? Как звать?
– Зовут Борисом, – охотно пояснил Трофим. – Отрок еще, меня чуть постарше, ликом пригож, златовлас, глаза карие…
Миша сжал губы: он. Борис из рода Онциферовичей, сын боярина Софрония… И как же он-то угодил к людокрадам?
– Боярич-то себе на уме, – неожиданно усмехнулся мальчишка. – Пленник-то пленник, а с боярышни Ирины глаз не сводит. А та его жалует – улыбается, разговаривает ласково.
Ирина… да уж, эта может…
Михаил цинично ухмыльнулся, вспомнив сексуально раскрепощенную вдовицу. Надо сказать, никакой злобы, никаких дурных чувств у него к этой лиходейке не было, скорее даже наоборот…
– А ты с братцем своим с «водяниками» к людокрадам попали?
– С «водяниками». – Трофим кивнул, украдкой вытерев набежавшие слезы. – Не одни мы тако – мнози.
– И много вас, пленников?
– Был десяток, а повели сейчас пятерых: меня да трех дев. Да еще – боярича Бориса.
– Пятерых… А лиходеев с ними сколько?
– Кнут, с ним трое оружных, и сама боярыня, тоже справно и со стрелой и с ножом управляется. Была бы нужда…
– Ага… Слышь, Василий! Там бандюков всего четверо, пятая – атаманша, Ирина.
– Да слышу, – улыбнулся опер. – И сам хотел спросить… пятеро, значит. Плюс – те, кто приедут. Водитель и охрана. Думаю, пара человек при автобусе точно будут… А может, и нет – может, своими силами обойдутся. Да и водитель – не факт, что при делах. Вполне могли нанять втемную.
Борис, боярич Борис!
Ну надо же…
Михаил все никак не мог поверить. Впрочем, Борис – не Борис, – а все равно надобно выручать пленников.
Когда впереди, за холмом заблестело большое озеро, путники невольно прибавили шагу. Вечерело уже, и солнце скрылось за дальним лесом, и небо быстро становилось низким, непрозрачным, синим, в лесу – так и совсем уже было темно, правда, дорожка уже пошла по пустошам, вдоль озера, а впереди, на холме, вдруг вспыхнув, словно волчьи глаза, сверкнули огни деревни.
Веселый Ганс улыбнулся:
– Ну, слава богу, хоть тут электричество есть. Деревня-то жилая, думаю, в какой-нибудь избе и телефон найдется…
– Дорога! – когда подошли к деревне, предостерегающе выкрикнул Михаил, показывая рукой на большую горку… по которой, натужно рыча двигателем, поднимался желтый школьный автобус. Лучи фар шарили по дальним соснам, поднимаясь к синему, быстро темнеющему небу.
– Эх, – разочарованно выдохнул Веселый Ганс. – Опоздали! Теперь одна надежда – на Серегу… Да – сейчас позвоним.
Он кинулся наперерез вышедшей на улицу старушке:
– Бабушка, в какой избе телефон?
– А вон… – Старушка показала, куда идти и повернулась к Мише с Трофимом. – Эко, мокрой-то какой… и босиком… В ройке, что ли, перевернулись?
– Ну…
– Вижу, что ну…. Парнишка-то совсем замерз. А ну, пошли-ка ко мне в избу.
– Да неудобно…
– Пошли, пошли… Ужо чайку горяченького попьете… Да и окромя чайку чего-нибудь есть…
– Вася, мы в избу, – крикнул Михаил вослед уже стучащему в окно крайнего дома оперу.
Тот махнул рукой – мол, слышу. Ему навстречу как раз вышел из избы какой-то кудлатобородый дед…
– Здравствуйте! Мне позвонить бы…
В избе Анны Осиповны – так звали гостеприимную старушку – оказалось тепло и чисто. Жарко натопленная печь, домотканые половики, ситцевые занавески. Посреди горницы – большой овальный стол, в углу – старый ламповый радиоприемник и цветной телевизор «Рубин», как тут же не преминула похвастаться бабушка – подарок дочери.
– Ну, что встали? Проходите к столу, садитесь…
Попили чаю с местными ржаными лепешками с картошкой – калитками, Анна Осиповна еще угостила белым и красным киселем, разваристыми щами с мясом, капустником и бутылкой мутного самогона.
– Зять с дочкой на выходных были, вот, осталось, – усаживаясь рядом, пояснила старушка. – Ну, будем, что ли?
И налила самогон в голубые толстостенные рюмки. Трофиму – тоже.
Миша было запротестовал:
– А…
– Парень большой – можно немножко-то, – хитровато прищурилась хозяйка. – Чай, в гостях воля-то не своя.
Вот уж – не своя – точно!
Отрок конечно же поперхнулся, аж до слез и потом уже опасную жидкость не пил, с видимым удовольствием пробавляясь калитками и чаем. А Михаил не отказывался – кто их, местных вепсов, знает? Откажешься – кровная обида!
– С города, чай? – улыбалась хозяйка.
– Да, из Петербурга.
– Из самого Ленинграда? И чего вас сюда тянет?
– Охота у вас знатная… рыбалка…
– Это уж да. Машина-то где у вас?
– На турбазе.
– Хо! – старушка удивленно поставила стопку. – Это на Долгом озере, что ль?
– Там.
– И как же вы туда доберетесь? Босые да мокрые?
– Так…
– Ну сеночь-то ночуйте… Постойте-ка…
Покопавшись за шкафом, хозяйка вышла в сени и вскоре вернулась, неся в руках старые кроссовки, джинсы и свитер:
– А ну-ко, померь, парень. Должны подойти – внуковы. Померь, померь, что сидишь?
Трофим, конфузясь, зашел за занавеску, переоделся – джинсы оказались тесноваты, зато кроссовки пришлись вполне впору – Миша самолично завязал шнурки и улыбнулся:
– Ну, теперь хоть куда!
По телевизору начался какой-то утомительный сериал, и гости уже начали подремывать, когда в избу заявился Василий, несколько утомленный, но довольный.
– Дозвонился, – здороваясь с хозяйкой, радостно пояснил опер. – До местного отделения милиции, тут недалеко, километров с полсотни. Обещали помочь, выслать на перехват наряд.
Хозяйка, Анна Осиповна, конечно, предложила чайку. Василий чаек выкушал, а от чего покрепче – отказался.
– Местным сказал – пусть, ежели что, водилу моего сюда отправят. Так что – дождусь, да за дела. Могу и вас с собой захватить. – Опер все ж таки махнул стопку, правда – одну. Заел калиткой, да пояснил, что обошел уже всю деревню в поисках хоть какого-нибудь транспорта, так и не нашел – выходные давно закончились и все, кто приезжал навестить своих, ясное дело, уехали. Идти же километров пятнадцать пешком… не было не то что желания – смысла. Покуда дойдешь – часа три, как минимум – только к шапочному разбору и явишься.
– А паренек-то ваш, вижу, в сон клонится, – кивнув на сопевшего носом Трофима, хозяйка вышла из-за стола. – Посейчас, направлю постелю.
В этот момент в сенях послышались чьи-то шаги, дверь – по-деревенски, без стука – открылась, и на пороге возник тот самый кудлатобородый дед, из той самой избы, куда ходил звонить опер.
– Здорово, Осиповна. – Дед подсел к столу и обрадованно уставился на бутылку. – Так и знал, что милиция у тебя.
– Ох. – Старушка подбоченилась, – знал он. Выпьешь с нами?
– А как же! Грех обижать.
– Только больше не проси, нету.
Она ловко налила стопку деду, ну а заодно и всем остальным.
Чокнулись, выпили, закусили…
– Ты, Федор, зачем пришел-то? – строго поглядев на нового гостя, поинтересовалась хозяйка. – Просто так, аль с делом каким?
– Дак, с делом, с делом, – дед повернулся к Василию. – Тут с Пашозера звонили, милицией назвалися… какого-то капитана спрашивали… сказали – перезвонят минут через двадцать.
– Перезвонят?! – Веселый Ганс резво вылетел из-за стола. – Так пошли, пошли, дед… я ж – капитан и есть.
– Да ты иди, иди, – дед Федор хитровато прищурился. – Я ведь избу-то сноровку не запер… Сыщешь? Не заплутаешь?
– Да не заплутаю, – опер в единый миг вылетел из избы, и слышно было, как побежал по улице.
– Вот и я говорю – верно, ему и звонили.
Мотнув головой, дед разлил остатки пьянящей жидкости и, не дожидаясь тоста, молча выпил.
– Заешь хоть калиткой, – Анна Осиповна сердобольно покачала головой.
– Спаси тя Бог, соседушка, – ухмыльнулся старик. – Осиповна… что, точно ничего больше нету? Ну хоть чекушечки?
– Хвостом тебе по голове – чекушечку! – наконец, возмутилась хозяйка. – шел бы ты, Федя, к себе, спать.
– А и пойду… Пойду… – старик, похоже, и не думал уходить. – Раз уж у тебя ничего больше нету…
Тут в сенях снова загрохотало, и в избу вбежал опер.
– Взяли! – радостно сообщил он с порога. – Всех взяли! То есть… почти всех. Серега за нами едет, будет вот-вот. Так что, собирайтесь, парни – поедем!
– А, так вы на машине, что ль? – полюбопытничал дед.
Веселый Ганс улыбнулся:
– Ну да. Приедут за нами сейчас.
Старик покачал головой:
– Эх… жаль, раньше-то не знал, люди вон, пехом пошли.
– Что за люди? – быстро переспросил Василий. – Куда пошли?
– Да на Долгое, – Дед Федор пригладил кудлатую бороду. – Вот только что встретились, когда сюда шел. Четыре парня и с ними девка… красивая такая, гордая. Одеты чудно в рубахи длинные, как вот батюшка наш, отец Геронтий… Окликнул их – так и разговаривать не стали, оглянулись, да еще быстрей пошли – как раз на долгоозерскую дорожку. От, чудаки – на ночь-то глядя!
Снаружи послышался шум мотора, а затем и призывный сигнал.
– Серега, – выглянув в окно, усмехнулся Василий. – Ну, поехали, что ли…
Миша разбудил клевавшего носом Трофима и, выйдя в сени, зашептал приятелю на ухо:
– А главные-то лиходеи, похоже, ушли, а? Может, догоним да перехватим.
– Перехватим, но догонять не будем, – азартно отозвался Веселый Ганс. – Сам видишь – темнотища, хоть глаз коли. Побежим за ними с фонариком – враз просекут, свет в темноте далеко виден. Нет, брат, мы их там, на базе их, встретим. Прикинь, нам на машине туда – пусть даже в объезд – ну от силы час, полтора, а им все три-четыре топать. Жаль, конечно, эта-то дорожка непроезжая… Ладно, никуда они от нас не денутся, давайте в машину.
Взвыв двигателем, «хантер» споро покатил в гору, и водитель Серега с ухмылкой рассказал о засаде. Оказывается, помощь со стороны местного отделения милиции подоспела как нельзя более вовремя – еще до подхода автобуса людокрадов. То ли они там по пути сломались, то ли еще что… Да и местные здесь где-то, неподалеку, были – на вызов ездили. Так что, едва заметили показавшийся из-за поворота свет фар, так автобусик и тормознули, по всем правилам: прикинулись, что сами сломались, да затем, вычислив негодяев, вытащили из салона, да мордой в грязь. Водилу, конечно, тоже – хоть тот и божился, что не при делах.
– Двое их было, бандитов, – ухмыляясь, рассказывал сержант. – У каждого ксивы – охранное предприятие такое-то, газовики, дубинки – все честь по чести, оформлено, не подкопаешься. Местные сказали, что пока их подержат… но чтоб ты к ним обязательно заехал.
– Заедем, – усмехнулся Веселый Ганс. – А остальные? Ну, кроме бандитов.
– А, живой товар… – перекладывая руль, водитель понятливо кивнул. – Парнишка лет пятнадцати и три девки – красули, глаз не отвести… особенно одна…
– Ну-ну, ты слюни-то подбери, давай по существу!
– Так я и по существу, – судя по тону, сержант немного обиделся. – В общем, все четверо – в невменяемом состоянии… видно, вкололи что-то. Одеты в старинные одежки, охранники – тоже, мол – клуб любителей исторических реконструкций. Их местные в больницу отвезти обещались.
– Куда – в Питер?
– Не, тоже в местную. Серега, не пропусти поворот!
– Да вижу…
Примерно через полчаса они уже подъезжали к турбазе. Пока разбудили начальника да спросили лодку – прошло еще столько же. Переправившись на тот берег, бегом кинулись к домикам.
– Нет, не в этот, вон – в тот. Там они, гады, сидели.
Естественно, лиходеев еще не было, не успели прийти. Засаду Веселый Ганс устроил по всем правилам, грамотно, посадив на улице, за сараем, сержанта Серегу с АК-74. И до самого утра нервно проходил по комнате – ждал.
Миша – тоже.
И не дождались!
Лиходеи к утру не пришли!
Подождав еще с полчасика, решили выдвигаться навстречу бандитам, по той же знакомой дорожке, что вела через Гагарье озеро к озеру Харагл. Трофима будить не стали – пусть отдохнет парень, Серегу тоже оставили здесь же, на базе, так, на всякий случай, вдруг да людокрады с другой стороны явятся?
Все предусмотрев, Веселый Ганс и Миша поспешно зашагали к лесу в направлении к Гагарьему озеру.
И дошли до Харагла!
Так никого и не встретив!
– Где-то лоханулись мы с тобой, брат, – усевшись на круглый камень, устало промолвил Василий. – И я-то дурак – тебя с собой таскаю… Не надоело?
– Ничего, я привычный, – невесело засмеялся Михаил. – Думаю, где-то на этой дорожке у них схрон или что-то подобное… Не могли же они вот так пропасть в никуда?!
Сказал и осекся: ведь знал, что – могли. Как раз пропасть и могли… просто сломали браслетики и… А что им тут еще делать – задача-то выполнена, товар отправлен. Наверняка и предоплата получена – золотишко-серебришко-камешки…
Так что на обратном пути Миша лишь для отвода глаз пялился по сторонам, делая вид, что внимательно осматривает местность. А нечего было здесь нынче искать, все – улетели птички.
И, к удивлению, Михаил сам же заметил повертку. Просто увидал невзначай сломанный папоротник. Позвал ушедшего далеко вперед напарника – а тот уже обнаружил следы, отпечатавшиеся на влажной тропке.
– Туда они пошли, – кивнул Миша. – Во-он к той рощице…
– Да, местечко тут приметное, – Василий указал на большой почти правильной квадратной формы, валун. – И как я сразу не догадался? Ну, идем, глянем… Только осторожно!
Опер выхватил из кобуры пистолет, снял с предохранителя и быстро зашагал по тропе вдоль молодых осинок и ив.
Посреди сосен и елей светлела небольшая круглая полянка, посреди которой тоже стоял камень, такой же квадратный, как и у начала тропы. Какой-нибудь древний жертвенник… серый, поросший сырым мхом, валун… на котором – и рядом, вокруг камня – поблескивали на солнце коричневато-золотистые осколки.
Миша вздохнул: он и не ждал ничего иного.
Ушли!
Устало уселся на траву, задумался…
А Веселый Ганс шарил вокруг с энергией, вполне достойной пресловутого инспектора Лейстреда, которого Холмс сравнивал с фокстерьером. И все приговаривал себе под нос, рассуждал с сам собой – видать, была у опера такая привычка:
– Так, куда же они могли деться? Других тропинок, кроме вот этой – нет. Еще ночью вернулись обратно в деревню? Маловероятно – зачем тогда вообще нужно было куда-то уходить? Остались бы сразу. Да, и, судя по рассказу деда – с местными они старались не контактировать. Значит, допустим, пришли зачем-то сюда… А куда отсюда можно уйти? Только по дороге – если ее можно так назвать – в деревню или на базу.
– Еще до Гагарьего озера здесь рукой подать, – с усмешкой заметил Михаил.
– До Гагарьего? Ну да – до Гагарьего… А с Гагарьего куда можно выскочить… допустим, если у них лодка?
Веселый Ганс быстро вытащил карту.
– Так…
Поднявшись, Миша подошел ближе – тоже стало интересно – куда?
– Вот оно, Гагарье, – опер показал пальцем. – Вот дорога… О, речка Карповка… Совсем, как на Петроградской! А это что тут рядом за речка? Генуя… Ну, надо же! Хорошо – не какая-нибудь Темза или Сена. А дает она нам Капшозеро! Это, если на запад. А если на восток – то вообще уже другой район. Там, хоть деревни и нежилые, однако дорожки вполне проезжими обозначены… Конечно, ежели верить карте.
– А через Капшозеро можно на север, к Лодейному Полю выйти.
– И это верно. Значит, два района… и третий – этот. Нет, брат, никуда они от нас не денутся, если только у них где-нибудь тут вертолет не припрятан! Да хотя бы и вертолет. Все равно не уйдут! Перехватим! Сегодня же свяжусь с начальством… Ну, что, Миха, пойдем обратно? Тут, думаю, искать больше нечего.
– Пошли, – Михаил пожал плечами, внимательно осматривая валун.
Камень как камень, только что квадратный… почти квадратный. Тут вот – мох, трава…
– А мох-то – двигали, – наклоняясь, негромко заметил Веселый Ганс. – Видишь, роса сбита… А ну-ка…
Оба быстро сняли слой мха, обнаружив под ним – отсыревшую деревянную крышку! Даже бронзовое колечко имелось, чтоб, значит, открывать удобнее!
– Ну, Миха, запишу тебя понятым, – Василий азартно взялся за кольцо. – Хоть один будет… не тащиться же в деревню за вторым… Как думаешь, что там?
– Золото-брильянты! – не думая, выпалил Михаил.
– А я думаю – волына… или даже несколько! Забьемся на жбан?
– На жбан? А что, пожалуй! Пари?
– Пари! Открываю… Стоп… А вдруг – взрывчатка? Знаешь, береженого Бог бережет… Есть у меня с собой лесочка…
Привязав к кольцу леску, приятели спрятались за камень. Опер осторожно потянул… Привстал…
– Не, вроде бы не взрывчатка… Бежим смотреть?
Под крышкой оказалась средних размеров полость, этакий закопанный в землю сундучок, оказавшийся почти пустым… если не считать… десятка полтора браслетов из желто-коричневого стекла. Витых, в виде змейки.
– О! – нервно хохотнул Миша. – Я же говорил – золото-брильянты.
– Да какие это брильянты? – Василий разочарованно разглядывал браслетик. – Стекляшка обычная… Но все равно изымем… Хм… как записать-то? Протоколом выемки? Или – осмотра? Пожалуй, лучше – осмотра. Да! Протоколом осмотра. Где-то у меня был такой бланк…
– Их на экспертизу, что ли? – безразлично посмотрев вдаль, поинтересовался Миша. – Ну, браслеты эти.
– А черт его… Так, пару-тройку прихвачу… Что я дурак, все с собой тащить – вон их тут сколько. Хочешь – тоже возьми, девчонке своей подаришь.
– А и возьму… – Михаил быстро кивнул… – Целую горсть!
– Бери-бери, – махнул рукой опер. – За все твои треволнения… Ха! Вот уж не думал, что у тебя столько девок!
Миша сразу прихватил штук шесть, потом, украдкою, еще парочку… Все правильно: тех – пришлых – пятеро: боярич Борис, Трофим и три девчонки, да ему самому – туда-сюда проскочить, да еще один – так, на всякий случай.
– О, да там еще и осталось! – расхохотался Веселый Ганс. – Ладно, закрываем шкатулочку… Засаду выставлять не будем – вряд ли они сюда так уж скоро вернутся.
Тщательно закрыв крышку, приятели аккуратно присыпали дерн, обложили мхом – как и было. Василий написал протокол осмотра.
И оба отправились себе восвояси. Пахло падалью. В спины путников светило красное осеннее солнце.
Глава 17
Октябрь. Урочище Долгое озеро
«Больные»
А оже уведеть чюжь холоп, любо рабоу, платити емоу за обидоу 12 гривне.
– Ну, вот сюда, сюда… Быстрее! – Михаил обернулся, подгоняя «больных» – трех девчонок и боярича Бориса.
Опер Веселый Ганс оказался прав – им всем точно что-то такое вкололи, что-то наркотическое, а, может, просто димедрол – все четверо двигались заторможенно, словно сонные мухи.
До отделения милиции Миша, прихватив с собой Трофима, добрался вместе с Василием, а уж там, узнав, где находится местная больница, мигом подался туда – не пешком, на такси. Таксисты гуртовались на главной площади поселка, дожидаясь желающих выехать в районный центр. Название «Долгое озеро» особого энтузиазма у них не вызвало, хоть Михаил и пообещал хорошо заплатить, деньги-то как раз имелись – занял у опера. Но таксисты все равно кобенились:
– Дорога там, не приведи, господи… да еще лужа… Вас двое всего?
Миша обернулся на Трофима и усмехнулся:
– Нет… еще четверо будут. Да я заплачу, не сомневайтесь.
– Тогда на две машины получится… Вам на автобусе лучше, а там – пешком, через лужу сейчас все равно никто не поедет.
– А есть он, автобус-то?
– Да минут через сорок будет…
Сорок минут…
Михаил бегом бросился к больнице, с виду, впрочем, как и внутри, оказавшейся вполне даже неплохой, видать, не так давно выделили на ремонт деньги. В коридоре, за столом сидела медсестра в белом халате.
– Девушка, милая, мне бы родственников навестить! Их вчера с Долгого озера привезли…
– А, – медсестра улыбнулась. – Да, есть такие… Что, все – ваши родственники.
– Ну почти. Увидеться хоть с ними можно?
– Только с молодым человеком… Девушки уж очень слабы. Да и вообще, гражданин, – у нас тихий час, зайдите часика через два!
Часика через два?
– Девушка! – упав на колени, Михаил с ловкостью фокусника вытащил из-за пазухи специально купленную шоколадку. – Из Питера два дня добирался… сейчас вот, проездом… Ну, пожалуйста!
Уговорил ведь, а как же!
Вошел в палату к бояричу – тот дремал на койке прямо у входа – нагнулся, тронул парнишку за плечо:
– Борис… Господине! Проснись!
Мальчишка дернулся:
– А? Что? Господи!!! Мисаиле?!
– На, слава богу, узнал, – Миша с облегчением перевел дух.
– Но ты же…
– Вставай, собирайся, – оглядываясь на соседа – читавшего какую-то потрепанную книжку деда, – Михаил понизил голос: – Идем. Все потом обскажу.
– Так ты не…
– Не умер. Жив.
– А мы где вообще?
Борис поднялся, уселся на койке: смешной в нелепой больничной пижаме – видать, сохранившейся еще со старых советских времен.
Усмехнулся:
– Одежку, вот, отобрали…
– Ничего, новую справим… идем…
Боярич пошатывался, но, видно было, что уже чувствовал себя не так уж и плохо: щеки розовели, глаза блестели, реагировал на все вполне адекватно.
– Девушки вон в той горнице… Идем! Эх, «белая палата, крашеная дверь», – Миша с усмешкой взялся за ручку. – Прошу вас, ваше боярство…
– Только недолго! – предупредила с поста медсестра.
Михаил расцвел улыбкой:
– Да-да, всего-то часок…
– Что-о?
– Ну, полчасика…
Девушки (а в палате, к счастью, оказались только они одни) испуганно воззрились на вошедших, но, увидав Бориса, улыбнулись. Одна – синеглазая – даже спросила:
– Боярич, это кто с тобой?
Миша вновь улыбнулся, еще шире, чем медсестре:
– Не ты ль Добронега будешь, душа моя?
– Ну я. – Девушка переглянулась с подружками. – А ты-то кто, добрый молодец?
– Именно что добрый. – Михаил подмигнул сразу всем девчонкам. – А про тебя мне дружок твой, лоцман Василий Нежданов сын, говорил…
– Василий?! – девушка вскочила на ноги. – Так ты его видал, мил человек?!
– Вот как тебя… Здесь он… По браслетикам синеньким шел.
– Ой! А я-то, дура, уже не надеялась… Он ведь, Василий-то – суженый мой!
– Ладно, хватит болтать! – оглянувшись, Михаил быстро распахнул окно. – Пошли, что ли…
Ушли не просто так – оставили записку: мол, все в порядке, уехали домой. Пусть, как хотят, так и понимают – в Питер ли, куда еще ли… Для Михаила сейчас главным было – вывести всех этих людей, отправить их в свою – точнее, в их родную – эпоху, пока не заразились, не нахватали всяких вирусов, в конце концов – не сошли от увиденного с ума. Одно дело – турбаза, лесное урочище, даже этот поселок, и совсем другое – Санкт-Петербург. Как бы его восприняли Борис, Трофим, девушки? Нет уж, лучше вывести их сейчас… тем более – оно и удобней. Правда по всему выходит, что с Усть-Ижоры тоже можно уйти… Но это так, на крайний случай – больно уж место людное, до которого еще нужно добраться. А здесь… Здесь все, считай, рядом.
Миша предполагал, конечно, что в будущем обрекает себя на проблемы с правоохранительными органами – в конце концов, его могут связать с таинственным исчезновением важных свидетелей (или – потерпевших?). Могут… А могут – и не связать! Да и когда это еще случится, уж потом как-нибудь можно будет разобраться, потом, не сейчас, сейчас некогда – скорей бы, скорей, да еще бы гладко все прошло…
Михаил сам не смог бы с достаточной степенью убедительности объяснить – а почему он вообще это делает? Почему помогает невольным пришельцам из прошлого – людям, кроме боярича Бориса, вовсе для него незнакомым, чужим? Не сказал бы… Однако чувствовал себя за них ответственным, в конце концов, так уж сложилось, что в целом мире, пожалуй, некому было бы им помочь, кроме вот как Михаилу Ратникову! И нужно было помочь, раз уж мог… Нужно!
Они дошли до автобусной остановки безо всяких приключений – ну, местные ребятишки, конечно, посмеялись над Борисом в пижаме, а вот девушки в синих байковых халатах никаких особых эмоций не вызвали. Дошли, быстро погрузились в автобус – поехали. Трофиму вдруг стало плохо – парня начало рвать, единственного из всех – может, на остальных еще действовало введенное бандитами снадобье? Эх, Трофим, Трофим… Впрочем, его и по дороге в поселок рвало, правда, тогда милицейский сержант Сергей успел вовремя остановить свой «уаз-хантер». А здесь вот…
Миша, конечно, чувствовал себя неловко перед водителем и пассажирами – но тут уж ничего нельзя было поделать…
Они сошли у повертки на турбазу и, дождавшись, когда несчастный Трофим немного придет в себя, пошли по знакомой лесной дорожке, вернее – по бездорожью. Так и добрались до пресловутой лужи.
– Надевайте! – Михаил снял браслеты, одетые на обе руки… один, два… пять. – Так! Борис, Трофим, девушки – браслетики по моей команде ломаем… вот так вот… должны хрустнуть…
Борис неожиданно вздрогнул, бросив на Мишу вдруг ставший подозрительным взгляд, да и девчонки переглянулись…
Михаил успокаивающе улыбнулся:
– Лиходеи делали то же самое?
– Ну, – настороженно кивнул боярич. – Сами и ломали, с хрустом.
– Вот и сейчас надобно так же – такой уж обряд. Задобрим местных божеств.
– Ха! – Борис ухмыльнулся. – Вот уж не думал, Мисаиле, что ты – язычник!
– Он правду говорит – леших задобрить надобно! – решительно заявила Добронега. – Иначе, чувствую, не выбраться нам – закружит кругами леший, сгинем.
– Не сгинете! Только все разом ломайте… Ну – раз-два… Готово!
Они исчезли все разом – в синеватой вдруг вспыхнувшей ярким огнем, дымке… Все, кроме самого Михаила… и Бориса! Миша специально выжидал – а получится ли? Боярич же, как видно, не доверял…
– Ну? – Миша улыбнулся. – И чего ты ждешь?
– А ты? – подросток нервно дернулся. – Где они? Куда исчезли? Ты что – колдун, волхв?
– Почти, – Михаил вдруг насторожился, услыхав быстро приближающийся шум мотора.
А вдруг – погоня? Медсестра позвонила, местное отделение милиции выслало наряд…
Борис тоже обернулся на звук…
Миг – и Михаил набросился на него, схватив за руку, дернул, надавил на браслет… Оп! Хрустнул!
Теперь свой… сразу, тут же…
И ничего, казалось, не произошло – все та же лесная дорога, лужа…
Только шум двигателя вдруг как-то резко исчез, словно и не было!
Да еще с жуткими воплями бежали прочь какие-то вооруженные копьями люди! Засада! Те самые преследователи, парни с усадьбы Мирошкиничей… о которых Миша совсем позабыл. Видать, испугались, когда прямо перед ними, из воздуха, стали материализоваться тела… люди…
Да тут любой испугается… кто не в теме. Этих, похоже, в тему не посвящали – не сочли нужным?
Тем лучше, тем лучше…
Но, черт побери, где же… Ага – вот они!
Увидав своих, Михаил закричал, замахал руками:
– Эгей, девчонки! Трофим!
Господи… Одна из девушек уже увлеченно обнималась с каким-то оборванцем! Да что там обнималась – целовалась взасос… Добронега… Добронега – и Василий Нежданов, лоцман! Ну, встретились, наконец, полюбовнички. Встретились!
– Эй, эй, Василий! – подбежав ближе, Миша с хохотом стукнул лоцмана по плечу. – Отыскалась-таки, твоя зазнобушка!
– Мисаил! Миша! – из-за бревен выскочил рыжий востроглазый парень.
– Мокша!
– Где ж ты целый день-то шатался? – улыбнулся Мокша.
Целый день? День… Всего лишь день.
Михаил мотнул головой:
– Авдей… Что с ним?
– Да все так же… – Мокша, нахмурясь, обернулся к «баррикаде». – Правда, и не хуже… Его б на усадьбу скорей. Тати-то убегли… с чего бы?
С чего бы? Как и сказать…
А вообще-то, нужно было, пока не поздно, пользоваться представившейся возможностью – бежать, бежать, возвращаться, покуда не поздно, на усадьбу Онциферовичей, тем более, что хозяин ее, молодой боярич, с ними…
Кстати, а где же он? Наверное, где-нибудь рядом, в лесу…
– Эй, Борис! Борис!!!
Ответом была тишина. Лишь где-то недалеко, на болотах, изредка кричала выпь.
Глава 18
1240 г. Октябрь. Нагорное Обонежье
Усадьба
Будет стал на разбои, то разбоиника люди не платят, то выдадят его всего со женою и з детми на разграбление.
Не было Бориса нигде!
Напрасно кричали, напрасно искали по лесу – может, зашибся, подвернул ногу? – нет, зря все, бесполезная трата времени.
– Остался! – нервно потерев левую щеку, подумал Миша.
Браслетик не подействовал, плохо сломался или еще чего… В принципе – не особенно-то и страшно, боярич-то там, в будущем, не пропадет – на турбазу выйдет или в деревню. А завтра – хотелось бы верить, что уже завтра – Михаил и сам там объявится, уж тогда можно будет отыскать парня, да отправить – браслеты в тайнике еще оставались.
Рассудив таким образом, молодой человек несколько успокоился и вплотную занялся проблемами нынешними, здешними – нужно было как можно быстрее добраться до усадьбы княжеского бирича Ермолая. Сейчас осень – время для сбора мыта, и наверняка не сегодня, так завтра на усадьбе объявится и сам бирич, и немалое количество воинов. Бирич – представитель князя Александра, представитель закона, против которого вряд ли решатся вступить люди Мирошкиничей, боярышня Ирина – девка умная, на голову ничуть не отмороженная, это ж надо – такое дело замутить! Значит, зря на рожон не полезет, не сунется.
До Биричева, по всем прикидкам – километров где-то около двадцати по лесным тропам, да потом – через озеро, к ночи вполне можно добраться… можно было бы, если б не тяжело раненный Авдей, которого нужно было нести. Собственно, Авдею с Мокшей вполне было б достаточно добраться до усадьбы Онциферовичей, они ведь были там не чужие… что же касаемо остальных… Лучше – у бирича. Безопаснее как-то. Староста Нежила – тот еще фрукт, явно связанный с Мирошкиничами, так что лучше уж не оставлять там ни Трофима, ни девок.
Мокша с Трофимом ловко смастерили носилки из сухостоя и лапника, и, осторожно переложив на них раненого, вопросительно посмотрели на Мишу – не пора ли, мол, в путь?
Михаил махнул рукой и зашагал впереди, стараясь не очень спешить – приноравливался к шагу носильщиков. Сразу за ним шел лоцман Василий, позади него – девушки, замыкал процессию Трофим, настороженно прислушивавшийся к тому, что делается позади – мало ли, погоня?
По ходу пути делали небольшие привалы, да по очереди сменяли носильщиков. Шли неожиданно ходко, благо худенький Авдей весил не так уж и много. Более-менее широкий зимник то и дело прерывался небольшими болотцами и ручьями со студеной водицей. Ручьи приходилось форсировать вброд, что было не особо приятно, даже учитывая солнечную погоду – хоть с этим повезло, поистине вокруг стояло настоящее бабье лето, с золотой листвою берез, пронзительно голубым небом и красно-желтыми кленами.
По пути, конечно, можно было бы подстрелить какую-нибудь дичину – глухаря или рябчика, на худой конец – утку – их тут было во множестве, имелись и луки со стрелами, свои и трофейные, подобранные у лужи. Однако охота и костерок означали задержку, да и дым в такой ясный день был бы хорошо виден издалека, а зря рисковать никому не хотелось. Поэтому, справедливо рассудив, что поесть можно будет и в Биричеве, путники дружно решили не тратить зря время.
Насколько помнил Михаил, зимник выводил к пашозерской усадьбе Онциферовичей, староста которой, Нежила, да его подручный Страшок – тайные соглядатаи лиходеев. Впрочем, в открытую они действовать не решались… Мокша с Авдеем, таким образом, были бы уже дома… И лучше бы – одни, лучше бы не показывать старосте девушек и Трофима, да и самому б – нежелательно.
Михаил вздохнул – имелось у него на усадьбе Онциферовичей одно небольшое личное дело – повидать Марью, проститься. Все же, как ни крути, а хорошая она девчонка… хоть и раба.
Раба – гм… Холопка, с одной стороны – не имеющая никакой собственной воли и полностью зависящая от своего господина, а с другой – находящаяся под этого самого господина защитой и покровительством, без чего в этом жестоком мире было просто не выжить. Впрочем, как и в будущем…
Рассуждая на ходу, Михаил решил сопроводить всех до озера, а уж там проститься да свернуть к Онциферовичам, к Марьюшке, заночевать, да вернуться обратно к Долгому озеру – домой, браслетик, слава богу, имелся.
Поглядывая по сторонам, Миша примечал путь: вот здесь – старая, обуглившаяся от удара молнии, сосна, тут – ельник, а там, за ручьем – повертка. Никакой реки, с удобством соединявшей бы Долгоозерский и Пашозерский починки, не имелось – а потому зимник был вполне приметен даже сейчас, практически летом. Пусть ручьи, пусть болотца, но идти можно, правда – лишь в светлое время суток, в темноте вполне можно угодить в какую-нибудь трясину или вообще заплутать.
Оторвав от подола рубахи пару лент, Миша, чуть поотстав, привязал их в самых глухих, заросших местах – чтобы потом, на обратном пути, шагать смело. Да, что и говорить, осень выдалась славная: было, наверное, плюс пятнадцать или около того, в небе ласково светило солнышко, вокруг, в лесу чирикали какие-то птицы, а в прозрачных водах попадавшихся на пути ручьев радужно-серебристыми отблесками играла форель.
Золотая осень – хорошее время: нет ни комаров, ни слепней, ни мошки. Нет и жары, и особого холода, сейчас вот повезло и с погодою – с неделю уже стояло вёдро. Одно только не забывать – осень коварна. Особенно когда тепло, когда идешь вот так, под лучами яркого солнышка, когда над головой опрокинутой голубой чашкой – небо, и кажется, что еще лето… а на самом-то деле – не так! Темнеет-то по осеннему рано. Рассчитываешь дойти до нужного места до ночи, рассчитываешь, обманутый погодой, по-летнему… а ночь наваливается быстро! Часов в семь спряталось за вершинами деревьев солнце, наступили сумерки, и вот уже – почти полная тьма, хотя небо еще какое-то время оставалось светлым, еще алело закатом.
Вот, как сейчас…
Рассчитывали добраться до озера к ночи, да так бы, часам к девяти, и пришли… Но – стемнело уже, и идти больше не было никакой возможности, ну, разве что имелись бы мощные фонари, а лучше – у каждого на лбу – туристские, специально для ночного ориентирования. Факела здесь проблемы не решали – привлекли бы внимание, да еще нужно было бы их сделать, да развести для огня костер… который все равно пришлось разводить, так или иначе.
Выкопав глубокую ямку, наломали валежника, разожгли, уселись кружком на лапнике – совещаться.
По-всему, до цели оставалось не так уж и много, от силы километра четыре, и, по общему мнению, их можно и нужно было пройти сейчас, пусть даже рискуя.
– Да нет никакой погони, – уверенно заявил Василий. – Были бы – давно бы напали.
– Это верно, – Михаил, согласно кивнув, взглянул на Мокшу с Трофимом. – Что? Пошли за факелами…
Смолистые сучья обернули оторванными от одежки тряпицами, опять же, пропитанными смолою – уж этого-то добра здесь, в лесу, имелось достаточно.
Миша с Василием снова пошли вперед, освещая путь и напряженно всматриваясь во вдруг ставшую угрожающе-злобной чащу. Боялись не зверей, нет, те не пошли бы на огонь… Люди! И ямы-ловушки – вот что было по-настоящему страшно! Да еще – болотца. Что же касается ручьев – так на них уже не обращали внимания. Так и шли – медленно, осторожно, в любую минуту готовые ко всему.
– Тсс!!! – лоцман вдруг остановился, застыл. – Слышишь?
– Собаки! – услыхав доносящийся впереди лай, облегченно улыбнулся Миша. – Починок! Значит, правильно идем. Скоро уже и озеро.
Оно открылось перед ними опрокинутым вниз звездным небом – две бездны смотрели друг на друга, а вокруг стояла мертвая тишина, даже собаки перестали лаять, видно, путники оказались с подветренной стороны. Впрочем, никакого ветра не было.
– Холодновато, однако, – Василий поежился. – Ну, что? Надо поискать мостки да взять лодку. Потом вернем, конечно…
Мокша поежился:
– Говорю – лучше б к нам завернули. Чего ночью-то по воде переться?
– Так староста же ваш – тот еще пес!
– Окромя старосты, чай, и другие люди есть.
– Пошли уж, проводите, – Миша усмехнулся. – Я-то пожалуй, к вам и загляну – только утром. Провожу вот…
Они спустились к озеру, черные лодки покачивались у черных мостков, а в черной озерной воде играли оранжевые сполохи факелов. Неизвестно, откуда взявшийся, порыв ветра зашуршал камышами… Или то был не ветер?
– Все наверх! – Михаил первым увидел поднявшиеся от озера черные тени воинов. Огненные блики факелов отразились в клинках мечей и наконечниках копий…
И такой же огонь вдруг вспыхнул на вершине холма, у леса!
Обложили! Обложили со всех сторон, словно диких зверей.
Черт! Если б не раненый, не девчонки…
Михаил упал в траву, перевернулся, хватая за ноги первого попавшегося врага… Завладеть бы мечом! Тогда совсем другой расклад будет…
Ага… вот он, кажется…
Сзади кто-то подбежал… Свой?
Миша быстро обернулся, узнав в призрачном огненном свете Мокшу. Тот, наклонившись, пристально смотрел на поверженного вражину… И улыбался!
– Кирьян, ты, что ли?
– А ты-то кто? – вражина – молодой круглоголовый парень – прыжком вскочил на ноги… и с удивлением переспросил:
– Мокша?!
– Я. Авдею плохо, ранен. Вон, на носилках.
Кирьян, обернувшись, громко свистнул своим:
– Эгей! Не рубите никого – наши!
Все произошло буквально в какие-то секунды, и вот уже парни с усадьбы Онциферовичей, подняв выше факелы, любезничали с девчонками, а кто-то уже подхватывал носилки с раненым Авдеем.
– Кто-то у нас по ночам сети снимает, – явно довольный, что обошлось без сечи, с улыбкою пояснял Кирьян. – Нежила велел сторожу выставить, да предупредил всех молодых, чтоб спали вполглаза, вот мы и…
– Вовремя вы объявились, – похвалил лоцман. – Были бы тати – накрыли бы их.
– Да уж, – парень зашмыгал носом. – Ничего, еще попадутся. Ну, что, пошли к нам?
– Да мы к биричу хотели…
– Завтра ужо отвезем, переправим.
Михаил пожал плечами – похоже, от этого гостеприимства сейчас никак нельзя было отказаться. Впрочем, а что отказываться-то? Вот и случай свидеться с Марьюшкой!
– Слышь, Кирьян. Марья-то, девчонка, как у вас?
– Да весело, – Кирьян хохотнул. – Обжилася, работает, вечерами песни поет с нашими, та еще егозища, на язык востра!
– Значит, хорошо ей здесь?
– Да уж, не плохо.
– Ну и слава богу.
Неожиданно для себя Михаил вдруг на миг почувствовал какую-то щемящую грусть, сдавившую сердце… Ишь, хорошо ей. Весело…
Что ж, оно и к лучшему.
Тряхнув головой, молодой человек хлопнул собеседника по плечу и осведомился насчет выпивки.
– А бражка есть, – со смехом заверил Кирьян. – Да и мед стоялый найдется. В мою избу заходи сейчас. Супружница рада будет.
– А староста как же? С нами не посидит, не приветит? – оборачиваясь на ходу, ухмыльнулся Василий.
– Староста с утра еще в лес ушел, с мужиками, – с явно слышимой в голосе неприязнью пояснил Кирьян. – Места для новых покосов подыскивать, да к весянам зайти, о межах договориться. Дело небыстрое – через три дня только и явится.
– Через три дня? – услыхав такое известие, Миша сразу повеселел. – Ну и ладненько.
На ночь глядя, посидели по-тихому, громко не пели, так, самую малость. Михаил, Василий да Мокша – девкам не положено было с мужиками сидеть, да и изба Кирьяна не такой уж была большою, ну а раненым Авдеем занялись сразу: имелся на усадьбе один дедок – лекарь-травник.
Авдею с Мокшей больше и не надобно было никуда идти – дом у них давно уже был здесь, на усадьбе, что обоим парням пришлось по нраву, оба же и приглядели себе зазнобушек… Если б еще не хитрован-староста… Но и с тем можно было бороться, не все его на усадьбе поддерживали, далеко не все.
Уже когда собрались спать, и молодая супруга Кирьяна Ольга постелила на лавки мягкой соломы, кто-то дернулся в дверь:
– Мисаил-тиун у тебя, Кирьяне?
Мальчишка. Белоголовый, глаза заспанные – видать, разбудили, послали…
– Ну я Мисаил.
Отрок улыбнулся:
– Зовут тебя.
– Зовут? – Михаил, кивнув, поднялся с лавки. – Что ж, пойду, выйду…
Он уже знал – кто зовет. Ну кому же еще-то?
Низко поклонившись, Марьюшка бросилась в объятия с поцелуями, с плачем:
– Господи, Господи… Наконец-то вернулся… ну, наконец-то… Теперь заживем. Ведь так, да? Ты тиуном станешь, а я – твоей верной рабою.
Миша ласково погладил девушку по спине: та не сказала – «женой», понимала: женившийся на холопке становится холопом и сам.
Жалко девчонку! Похоже, не светило ей в жизни счастье.
– Пойдем, – жарко целуя любимого в губы, шептала Марьюшка. – Тут, в овине, тепло… Солому вчера сушили…
В овине и в самом деле было тепло, даже жарко… и мягко – на соломе-то! Марья замешкалась, закрывая ворота, затем – в темноте – позвала шепотом:
– Где ты, милый?
– Здесь, – чувствуя себя самой последней сволочью, так же шепотом отозвался молодой человек.
И вытянул вперед руки.
– Обними меня…
И почувствовал обжигающий жар молодого тела – Марьюшка уже сбросила с себя всю одежду, прижалась – нагая, жаждущая любви…
– Истосковалась вся…
Давненько же Михаил не помнил подобной ночки! Казалось бы – и куда только делась накопившаяся за день усталость, куда только исчез навалившийся было в избе сон?
Куда… Ясно, куда…
– Милый… – шептала Марьюшка. – Любый мой… любый…
Утром Михаил проводил девчонок да Василия с Трофимом через озеро – на усадьбу бирича Ермолая. Через озеро плыли весело – с шутками-прибаутками, песнями – прощались же на усадьбе с грустью.
– Ну, бывай, – Василий обнялся с Мокшей. – Будешь в Новгороде – заходи. Василия-лоцмана на Федоровском вымоле всякий знает. – Мисаил, ты что – обратно, что ли?
– Да уж… есть кого навестить… – Миша сконфуженно отвернулся.
Лоцман хлопнул его по спине, хохотнул:
– Да уж. Я заметил. Когда вернешься?
– Не знаю. Может, через день, а может – вообще до весны там останусь. Девы теперь в безопасности – воинов в Биричеве много.
– Да и сам бирич скоро появится, – согласно кивнул Василий. – Жаль, что не вместе в Ладогу… Так тебя не ждать?
– Не надо. – Михаил махнул рукою. – Если дня через два не объявлюсь – плывите себе с оказией… Иначе застрянете тут до весны.
– Оно понятно… Ну, на всякий случай – обнимемся. Удачи тебе, друже!
Все девушки – три грации – на прощанье крепко целовали Мишу в губы. Досталось поцелуев и Мокше – ох, как раскраснелся парень, щеки-то стали похожи на волосы – такие же пунцово-рыжие.
Миша улыбнулся:
– Бывай и ты, Трофиме.
– Увидимся в Новгороде… Я провожу до лодки?
– Давай…
Умный парнишка оказался этот Трофим, да и многословием не отличался, все больше помалкивал, да улыбался. И не проговорился никому о том, что Михаил-то – рядович с усадьбы тысяцкого Якуна! Впрочем, никто его ни о чем подобном и не спрашивал, так, разузнали малость – чей, да кто, да откуда? На том расспросы и закончились, да и некому было особенно-то выспрашивать. Тем не менее Михаил испытывал к пареньку благодарность – за то, что тот лишних вопросов не задавал. А вот у самого Миши они имелись – и все как-то времени не было спросить. То некогда, то забывал…
А сейчас вот уселись на бережку – прощаться – Мокша достал плетеную фляжку:
– Пей, Трофиме!
– Ну, за здоровьице.
Парнишка выпил, закашлялся – видать, пошла не в то горло крепкая медовуха.
– Так ты, говоришь, браслетики на вас на всех надевали? – словно бы продолжая начатый когда-то разговор, негромко спросил Михаил.
– Да, на всех, – Трофим кивнул. – На меня, на дев, на Бориса… тогда я еще не знал, что он боярич. Потом, на поляне, сломали – так же вот, как ты… Зачем – не знаю.
– Слушай, Трофим… а ты не заметил, откуда они эти браслеты брали?
Мальчишка пожал плечами:
– Как же не заметил – из большой плетеной корзины. Ее завсегда самолично Кнут таскал, Кнут Карасевич – ух и гнусная же людина, как только таких земля носит?
– Да уж. – Миша согласно кивнул и, хлебнув из фляжки, продолжил беседу: – А корзину эту с самого Новгорода везли? Или, может быть, с Ладоги?
– Не, вроде здесь ее, на Долгоозерской усадьбе брали…
– Угу…
Да, ничего толком не знал парень, как и девчонки – что и понятно, воли-то им никакой не давали. Вот бы с Борисом на эту тему потолковать – с ним, говорят, куда как ласковей обращались, может, он и видал чего? Ладно, может, еще и удастся выспросить.
Допив фляжку, Михаил с Мокшей забрались в лодку – точнее сказать, небольшой баркас – и уселись на весла.
Миша оглянулся, махнул на прощанье рукою. Трофим тоже помахал и долго стоял на берегу, смотрел вслед.
По светло-голубому небу бежали белые перистые облака, погода менялась, и где-то далеко на западе, над дальним лесом, уже синели тучи. Этак задождит – и не выбраться в Ладогу! Хотя, с другой стороны – реки полноводнее станут. Дожди – пусть, лишь бы морозов не было – для тех, кому в Ладогу. А вот для того, кому в обратный – к Долгому озеру – путь, дожди – помеха немалая. Ручьи разольются, лужи, болота опять же – попробуй, пройди!
А нужно! Хоть как – нужно.
Причалив к мосткам, молодые люди привязали лодку и, прихватив с собой весла, пошли по широкой тропинке на холм – к призывно распахнутым воротам усадьбы Онциферовичей, точнее сказать – боярича Бориса.
Михаилу еще издали показалось что-то неладное – слишком уж шумно было на усадьбе, многолюдно слишком, да и много незнакомых воинов возилось на просторном дворе у старостиной избы. Вернулся, что ли, Нежила? Ну, да черт с ним – неприятно, да не смертельно.
Миша все искал глазами Марью – что-то не находил. На болото, быть может, ушла, за клюквой? Да, вроде как вчера собирались девки…
Наверное, если б Марьюшка сейчас вот оказалась здесь, на усадьбе, Михаил и ушел бы тоже сегодня – простился бы, поцеловал накрепко в уста, обнял… ну, может, кое-что еще… сказал бы – что в Новгород, мол, встретимся по весне. В общем, соврал бы. В конце концов, кто ему такая эта девчонка? Раба…
И все же… Все же, все же что-то легло на сердце, что-то такое, чего словами, наверное, и не определишь… Любовь? Да нет, пожалуй, до этого не дошло еще, однако, что-то подобное было, имелось наверняка – как вот только назвать это чувство? Вот оно-то и не давало Михаилу сейчас уйти. Не простившись. Не посмотрев в глаза. Не…
Ладно. Уйти и утром можно.
– Мисаиле? – снова тот белоголовый мальчишка. Или – другой?
– Ну?
– Зовут, – пацаненок кивнул на избу старосты Нежилы – пока что самые просторные хоромы на усадьбе. Именно что хоромы, на высокой подклети, в два этажа, с галереями – в таких и самому боярину при нужде остановиться не стыдно.
Михаил усмехнулся:
– Зовут – так сходим. Кто зовет-то?
– Сказали – ты знаешь.
– Староста, что ли?
– Не, не староста.
Не староста? Хм… уже интересно.
А может, развернуться, да уйти, убежать? Ага… не простившись, не поговорив с Марьюшкой? Да и стражники уже закрывали ворота… Поздно!
Молодой человек быстро поднялся на высокое крыльцо, пригнувшись, толкнул дверь… Миновав просторные сени, вошел в горницу, поклонился:
– Здравы будьте!
– И ты не хворай, – с усмешкой произнес… сидевший в красному углу под образами боярич Борис!
Михаил узнал – улыбнулся:
– Рад видеть тебя в добром здравии!
Боярич поджал губы… на крыльце и в сенях послышались чьи-то шаги.
– Ну, вот он… – Борис смотрел мимо Миши, через плечо.
Михаил обернулся и вздрогнул: как ни в чем не бывало, в горницу один за другим чинно вошли староста Нежила, Страшок… Кнут Карасевич и четверо вооруженных мечами воинов! А за ними – Миша глазам своим не поверил – боярышня Ирина Мирошкинична!
Вошла и, не удостоив Михаила взглядом, уселась на скамью рядом с Борисом.
Глава 19
1240 г. Нагорное Обонежье
Меч времен
А второе холопство: поиметь робу без ряду…
– Сам пришел, ага, – громко, с этаким издевательским хохотом, повторил староста Нежила. – Зазноба-то его у нас! С утра еще велел запереть в амбаре.
Он гнусно ухмыльнулся и потер руки.
Михаил дернулся было, но тут же остыл – и не потому, что вокруг были воины. Марьюшка оказалась в заложницах! Марьюшка…
Широко улыбнувшись, Михаил снова поклонился и развел руками:
– И что вам всем от меня надобно?
– Поговорить, – отрывисто произнесла боярышня. – Спросить кое-что.
– Спрашивайте, – молодой человек с самым беспечным видом уселся на стоявшую рядом лавку. – Все, что знаю – скажу.
– Нет, – Ирина Мирошкинична резко поднялась, синие глаза ее засверкали смарагдами. О, как смотрел на нее сейчас юный боярич Борис! Как смотрел…
Да… кое-что уже стало понятно. Вот, оказывается, куда делся Борис!
Мишу все же связали – а попробовал бы дернуться! – и, выведя из избы, повели к амбару. Впереди, не оглядываясь, шагала Ирина Мирошкинична, за ней, с подобострастной ухмылкой – Кнут и его люди, за которыми уже поспешал и староста Нежила и его подручный – Страшок. Бориса с ними не было – Ирина, обворожительно улыбаясь, попросила его немного подождать в избе. О, какая же все-таки у нее была улыбка! А глаза… А…
Не на одного Бориса действовало – Кнут тоже смотрел на свою хозяйку, словно преданный пес, точнее – словно кот на сметану. Да и многие его людишки – туда же… Даже и Михаил, нет-нет, да, скосив глаза, поглядывал на боярышню, хоть и знал, что перед ним за змея! И все же, все же… Все же было в этой молодой женщине нечто такое, что притягивало мужчин, нет, не только редкостная обворожительная красота – хотя и это, вне всяких сомнений, играло свою роль, – а, скорее, некая необычность, волнующий шарм, загадочный флер – ну, как еще можно выразится? – некая явно ощущаемая внутренняя сила и потрясающий всякое воображение эротизм, почти животная страсть, манящая, непостижимо притягивающая, извергающаяся из синих глаз боярыни, словно раскаленная, пышущая огнем лава из жерла внезапно пробудившегося вулкана.
Нет, это была не женщина – это было нечто!
И боярыня явно осознавала свою волшебную силу. Вот обернулась, стрельнула глазами – и все – Кнут, его люди, староста – тут же бросились к ней, готовые исполнить любое желание, любой приказ, любое слово. Наверное, скажи сейчас Ирина Мирошкинична: «Рвите друг друга!» – рвали бы, ну, ей-богу – рвали! Да что там скрывать, под обаяние этой опасной и вместе с тем так влекущей к себе женщины, попал и сам Михаил – чужак, никто, для всех здешних – выходец из ниоткуда, а для себя человек, прорвавший время, словно клинок меча рвет вражью плоть… меч времени или меч времен… да, хорошее имя для клинка. Впрочем, здесь не рыцарство, подобные фишки не в моде… хотя – как сказать…
Ирина Мирошкинична остановилась перед запертыми воротами амбара, староста стремглав бросился с ключом к большому замку, отпер, поклонился, широко распахнув створки.
– Заходи, – обернувшись, боярышня обдала Михаила синей небесностью глаз, так, что мурашки по коже… Какой там меч времен!
Молодой человек вошел… и обмер.
Посреди амбара, на чисто подметенном земляном полу, стояла широкая лавка, на которой, привязанная по рукам и ногам, лицом вниз лежала Марьюшка. На девушке не было никакой одежды, а на дворе стоял октябрь, и первым желанием Михаила было броситься к ней, освободить от пут, защитить, обогреть…
– Староста не соврал, ты испытываешь к ней какие-то чувства, – негромко промолвила Ирина Мирошкинична. – Впрочем, мы их сейчас испытаем… Кнут!
– Я здесь, моя госпожа! – в руках садиста стремительной ядовитой змеей извивалась плеть из воловьей кожи.
Слабая улыбка – от которой мороз пробежал по коже! – тронула губы боярыни:
– Милый Кнут, поведай-ка нам, что ты можешь сделать одним ударом?
– Все, что угодно, моя госпожа! – здоровяк покраснел от удовольствия. – Могу рассечь кожу – так, что никогда не срастется, могу слегка ожечь – больно, но того не более, могу же с одного удара рассечь хребет и тогда…
– Ожги! – быстро приказала боярыня. – Покуда – слегка.
Взмах кнута. Короткий удар. Крик…
Михаил бросился на садиста, ударив того головой в грудь… эх, жаль, руки связаны…
Его тут же схватили, ударили поддых…
– Хватит! – тут же распорядилась Ирина Мирошкинична и, подойдя к Мише, нежно погладила его рукой по щеке. – Ты ведь не будешь больше ни на кого кидаться? Иначе…
– Не буду, – Михаил хмуро опустил голову. – Только и вы…
– Мы тоже не будем, – боярыня улыбнулась со всей вежливостью и теплотой, в синих глазах заплясали веселые искорки. – Нет, клянусь… коль тебе так дорога эта… Так мы с тобой поговорим?
Михаил скрипнул зубами:
– Так я же сказал! Спрашивай! Зачем было…
– Затем, чтобы ты мне не лгал. Не сердись, так было нужно, – боярыня резко повернулась на каблуках. – Оставьте нас! И закройте, наконец, ворота – дует.
Зябко поежившись, Ирина Мирошкинична подошла к стоявшей в углу жаровне, протянув ладони к углям…
– Моя госпожа, – он может быть опасен, – закрывая ворота, услужливо предупредил Кнут, в бесцветных глазах его сверкало лютое пламя.
– Я сама – опасна, – боярыня мягко улыбнулась Мише. – Ты ведь помнишь, неправда ли?
О, эти глаза! Синие, как море, как высокое летнее небо, как сверкающая молния, как смертный огонь василиска. Они притягивали, эти глаза, властно, всепоглощающе, ощутимо, словно два омута…
Со скрипом захлопнулись тяжелые двери, и теперь быстро наполняющийся теплом жаровни амбар освещали лишь угли да медный светильник, укрепленный на дальней стене.
Рядом с жаровней, у стены, стояла широкая лавка, накрытая мягкой медвежьей шкурой.
– Садись… – светски – словно ничего такого здесь и не происходило – пригласила боярыня. – Я буду спрашивать, а ты – отвечать – хорошо? Что ты так смотришь на эту девку? Хочешь ее? Так можешь взять. Прямо здесь – я отвернусь и, клянусь всеми святыми, вовсе не буду подглядывать!
Она явно забавлялась, опасная, словно змея. Играла словами. Потом вдруг снова стала серьезной, подсела к Михаилу ближе:
– Я давно хотела спросить тебя – кто ты?
Миша непроизвольно вздрогнул:
– Неужто не знаешь? Рядович я. Онциферовичей человек, боярич Борис о том ведает.
– Боярич Борис еще слишком юн и знает не все. Что молчишь о тысяцком?
Тьфу ты… И это знает! Черт…
– Да, ему я тоже служу.
– Сразу двум господам?
– Так уж вышло. Слуга двух господ – разве плохо?
– А ты мне нравишься! – боярышня неожиданно рассмеялась. – Нет, в самом деле. Слуга двух господ… и слуга самого себя! Что ж, ты быстро нашел нас…
– Выполняя поручение своего господина.
– Ага… – глаза боярышни вновь сверкнули огнем. – Только ты сейчас не все говоришь… ведь ты – человек оттуда!
– Откуда – оттуда? – Михаил сделал вид, что не понял.
– Мне позвать Кнута? – Ирина Мирошкинична кивнула на несчастную Марьюшку.
Кстати, та еще не проронила ни слова – не стонала, не просила помиловать – ничего.
– Не надо Кнута… Я скажу все.
– Славно. Знаешь, как я догадалась? Борис рассказал мне, как ты действовал там… в чужом, не нашем мире. Никаких сомнений: тот мир для тебя – свой!
– Борис…
– Красивый и наивный мальчик. Кстати, он меня очень любит и готов на все.
Молодой человек усмехнулся:
– Я думаю – и не он один.
– Верно думаешь.
– Что ты с нами сделаешь?
– Тебя убьют, – спокойно пояснила боярыня. – Ты – слишком уж большая угроза.
– Но я ведь могу…
– Служить мне? Увы, ты – чужак. А я не доверяю чужим… впрочем, как и своим тоже.
– А…
– А девка твоя может остаться жить… Нет, в самом деле! На что мне она? Продам… ты знаешь, куда… или даже оставлю здесь, на усадьбе.
– Последнее было бы лучше, – Михаил сжал за спиной кулаки. – Что для этого сделать?
– Любить меня, – обняв Михаила за шею, Ирина Мирошкинична властно притянула его к себе и властно поцеловала в губы. – Чем лучше будешь любить, тем добрее я буду…
Привязанная к скамье девушка застонала, заплакала…
– Цыц! – злобно выкрикнула боярышня. – Я ж тебя предупреждала – будешь нам мешать…
Синий, подбитый соболем, плащ, тихо шурша, упал к ногам женщины. Полетело к жаровне платье… повойник… нижняя, красного шелка, рубашка…
Шел проливной дождь, настоящий ливень, все небо затянули низкие плотные тучи, похожие на серый овсяный кисель. Порывы холодного ветра бросали холодные брызги прямо в лицо часовому на надвратной башенке, тот отворачивался, но коварный ветер подбирался с другой стороны. На дворах починка было пусто – холопы с закупами работали в овине и на конюшне, челядь занималась обычными домашними делами – все под крышей, не было особой нужды идти на дождь.
Вечерело, в слюдяных оконцах хором заплясали оранжевые блики свечей. Рядом, в курных избенках, зажигали лучины, заводили песни – собирались девушки, пряли.
Стражник – молодой кудрявый парень – завистливо прислушался и с тоской посмотрел на небо: стоять ему еще было долго, до самой полуночи. И дождь не унимался, наоборот, полил еще сильнее. Конечно, имелась над головою крыша, до что толку – ведь не было стен, и ветер бросал в лицо тяжелые брызги. Вот снова порыв…
– Эй, стражник!
Показалось…
– Да ты там спишь, что ли?
Часовой обернулся и вздрогнул, узнав высокую гостью, боярыню Ирину Мирошкиничну. Синий, подбитый соболем плащ падал мокрыми складками на круп гнедого коня, волосы были убраны под богато украшенную жемчугом шапку. Гостью сопровождал слуга – да, судя по неказистой одежке – слуга – сильный высокий парень с черными, блестящими от дождя волосами.
– Открывай! – кивнув на ворота, боярыня махнула рукою.
Стражник опасливо поежился – с одной стороны, кто она такая, чтоб ему приказывать? А с другой – гостья вела себя здесь по-хозяйски, и молодой господин, боярич Борис, похоже, потакал ей во всем. Может, тятенька, старый боярин Софроний Онциферович, решил оженить сынка?
– Что, нагостились уже? – спускаясь вниз, негромко поинтересовался страж у слуги – боярыню, естественно, опасался спрашивать – не его поля ягода.
– Да, домой пора… А то дороги раскиснут.
Часовой понятливо кивнул:
– Уж тут это разом. Ну-ка, помоги с засовом… Чего, все ваши сейчас выедут?
– Да они давно уж отъехали, госпожу-от, только и ждут, – слуга хохотнул, – С утра еще. А те из наших, кто еще здесь – до утра пробудут, завтра им важных гостей встречать.
– Ага, – снова кивнул стражник, – понятно.
Ворота со скрипом открылись, и, пришпорив коней, двое всадников скрылись в серой промозглой мгле.
Пожав плечами, часовой посмотрел им вслед, пока не скрылись из виду и, поплевав на руки, принялся запирать ворота. А дождь все лил.
Дождь все лил, и копыта коней разъезжались, тонули в грязи.
– Ничего, Марьюшка! – перекрикивая шум дождя, «слуга» обернулся к «боярыне». – В такую погодку вряд ли кто раньше времени на двор выйдет.
– А куда мы сейчас? – Девушка поправила на голове богатую боярскую шапку, и Миша невольно залюбовался своей подружкой: ладненькая, красивая, ничуть не похожая на приниженную рабу. Да уж, боярское платье ей пришлось впору, как и шапка, и сапоги, и плащ…
Немного, конечно, жаль Ирину Мирошкиничну… да уж, делать нечего, пусть немного полежит голенькой да привязанной к лавке, до утра не замерзнет – в жаровне углей хватало. В конце концов – виновата сама, просто не оставила другого выхода.
– Мы сейчас – в бега, Марьюшка, – Миша подмигнул. – У Долгого озера, на заимке, укроемся – нас там искать им и в голову не придет. Переждем, а потом – к биричу, за заступой.
– Что-то не верится мне в его заступу, – невесело усмехнулась девчонка. – Что бирич, что боярыня… ворон ворону глаз не выклюет.
Михаил рассмеялся: ну, вот он, классовый подход – в чистом виде. И ведь вполне разумно рассуждает представительница угнетенных масс! Очень даже разумно.
Прятать ее на усадьбе бирича – да кому она нужна? Скажут – беглая раба, да попросят выдать – Ермолай законов нарушать не будет, кого ради? Значит, нет места для Марьюшки на его усадьбе… А где есть? В Ладоге? В Новгороде? В Заволочье?
Ладно, сейчас главное – переждать, а там видно будет.
Лошадей пришлось бросить – вязли в грязи, к тому же быстро темнело, и кони просто-напросто переломали бы себе ноги. Свернув с зимника, беглецы укрылись от дождя под раскидистой елью. Михаил наломал лапника, на нем и улеглись, накрывшись плащом и тесно прижимаясь друг к другу.
– Милый… – прошептала Марьюшка. – Ты ведь не бросишь меня, правда?
Миша поцеловал ее в губы:
– Конечно, нет.
– Я буду тебе верной рабою.
Они так и уснули, здесь же, в ельнике, и проснулись лишь утром… от лучей яркого, бьющего прямо в глаза солнца!
Да, за ночь дождь кончился, налетевший ветер разнес, разогнал тучи, и чисто вымытые, с красно-желтой листвою, деревья засверкали, радуясь погожему дню. Над вершинами елей и сосен голубело небо, пахло мокрой травою и смолистым запахом хвои. Рядом, над головою, деловито бил в ствол дятел.
– Ну вот, – выбравшись на небольшую поляну, Михаил потянулся, прикидывая – куда же податься дальше? Для начала, вообще-то, хорошо бы было прикинуть – где они вообще есть?
Зимник утопал в грязи, в многочисленных лужах с какой-то затаенной насмешкою щурилось солнце.
– И как же мы пойдем? – подошедшая сзади Марьюшка кивнула на грязь. – Ведь утонем.
– А мы – в обход. – Михаил задумчиво осмотрелся.
Вот тут, слева – сосна с привязанным к ней лоскутком – сам же и привязывал, значит, покуда с пути не сбились, двигались правильно… Правильно – это если идти к усадьбе Мирошкиничей, к людокрадам…
А зачем к ним идти? Запутать возможную погоню? Так и так уже, похоже, запутали – теперь и самими обратно не выйти, дороги-то нет… Ждать когда высохнет? Легче уж – до зимы, до первых морозов.
Нет уж, некогда, лучше двигаться… взять лесом немного к западу, потом свернуть на юг, обойти озеро да выйти к Паше-реке. Раздобыть лодку да неспешно плыть к озеру Нево – Ладоге.
Михаил неожиданно для себя улыбнулся – а ведь неплохая идея! И как только раньше-то она не пришла в голову? Не пришла, потому что знал – с Ладоги – не уйти! Вернуться в свою эпоху можно вот только отсюда, с Долгого озера… да еще, похоже что, с речки Ижоры, у впадения оной в Неву. Долгое-то озеро куда как ближе! И браслетик есть – хоть сейчас можно… Если б не Марьюшка. А ее нужно вывести, укрыть, лучше всего – где-нибудь в Ладоге, хоть у того же Рангвальда, попросить, Бог даст, не откажет. Да и…
– Кукушка кукует, – негромко произнесла Марья. – Так куда мы пойдем?
– В Биричево, – взяв девушку за руку, решительно заявил Михаил. – В Биричево. К Василию-лоцману, к Трофиму, к девам… К нашим!
Да-а… было бы хорошо, если б те не успели еще отплыть… Одно тревожно: враги тоже знали, куда в первую очередь кинутся беглецы, правда, не ведали – какой дорогой? На это сейчас и рассчитывал Миша.
Постоял, осмотрелся, прикинул, где север, где юг… И вдруг увидел, недалеко, как за деревьями, блеснула широкая полоса воды. Долгое озеро – чему тут еще быть-то!
– Вот, вдоль него пока и пойдем, по рыбачьим тропкам.
Так и сделали. Свернув с зимника, по которому все равно сейчас невозможно было идти, беглецы углубились в лес и где-то около часа продирались сквозь вековую чащу, покуда не выбрались на узкую тропку, ведущую к берегу.
– Устала? – Миша ласково привлек Марью к себе и чмокнул в щеку.
– Немножко, – улыбнулась та. – Передохнем, а? Да и попить бы.
– Пей, – весело засмеялся молодой человек. – Воды много – целое озеро, чай, все не выпьешь.
– Тебе оставлю, милый…
Девушка шутила, и это было радостно – видать, понемножку отходила от всего, что с ней приключилось.
Подойдя к озеру, они развесили верхнюю одежку на кустах – просушить – и вошли в воду. Марьюшка наклонилась, подобрав подол, зачерпнула водицы…
Тонко пропела стрела… Михаил еле успел броситься, свалить девушку в воду…
– Плывем! – отплевываясь от брызг, закричал он. – Быстрей! На тот берег!
Студеная вода обожгла тело…
Погоня все-таки настигла беглецов, над головами которых тучами свистели стрелы. Никто не вступал в переговоры, видать, приказ был простой – убить. Михаил оглянулся, узнав Кнута… Страшка, еще пару лиходеев. Ни боярышни Ирины, ни Бориса, видно не было – ну да, им-то зачем? Ирина Мирошкинична просто отдала приказ… Как и собиралась. Нет. Все-таки в чем-то она – неплохая женщина: не рассвирепела, не приказала пытать… просто убить – и все. И все концы – в воду.
Потому вот так, тучей, и летели стрелы…
– Лодку, лодку надоть! – закричал кто-то. – Мы побежим, Кнут Карасевич?
– Бегите… А вы – лучше цельтесь… Хотя… Они и до середины не доплывут – утонут, вода-то студеная.
– Туда им и дорога. Нам меньше забот.
– Это верно, Страшок. Хотя если б в воду не лезть, я бы позабавился с девкой…
– Хватит еще на наш век девок-то, Кнут Карасевич!
– Это ты прав… Эй, эй… гляди-ко – уходят! Вот черти! И как только им удалось?
– Никуда они не уйдут, Кнут Карасевич, – вот и наш челн…
Не такое уж и широкое оказалось озеро в этом месте – вот он – чуть-чуть – берег, лес, да и под ногами уже песочек, пусть даже и вязкий…
И снова стрела!!!
Лодка!!!
– Ч-черт…
Сам-то бы Михаил, может, и ушел бы, кинулся б в воду, нырнул… но вот Марьюшка… Девушка явно утомилась и тяжко дышала. Нового заплыва она наверняка не выдержала бы, нечего и пытаться.
Не выдержала б…
А лодка со стрелкам быстро приближалась, и уворачиваться от стрел становилось все труднее…
– Вот тебе подарочек!
Сняв с руки браслет, Миша одел его Марьюшке на запястье, спасаясь от стрел, увлек девушку в воду… ух, и холод… теперь сломать браслет… во он, вот… ага! Кажется, хрустнул!
Хрустнул?
А почему же они все еще здесь, вдвоем?
Что, не сработало? Не рассек пространство разящий меч времен? Господи…
Михаил вынырнул, прикидывая, как бы укрыться от стрел…
И не увидел стрелков! Да, лодки нигде видно не было. Не было и людей на том берегу… Хотя нет – были!
Выбегая из бани, сигали в воду окутанные паром голые мужики. А из-за излучины, громко рыча двигателем, вылетел катер!
– Откуда здесь взялись эти люди? – мокрая девушка прижалась к Мише, дрожа всем телом. – Это – лиходеи?
– Нет, милая… Думаю, они просто парятся в бане.
– В бане? В какой еще бане?
– В которую сейчас пойдем и мы! Любишь крепкий парок?