Женщины, охваченные любовной лихорадкой… Женщины, не привыкшие и не желающие сдерживать свои чувства… Таковы прекрасная Габриэль д'Эстре, любовница короля Франции, и Гортензия Манчини – племянница кардинала Мазарини, покорившая сердце короля Англии, и английская авантюристка «божественная леди» Гамильтон и многие, многие другие… Неукротимая страсть, не знающая нравственных преград, – вот черта, которая объединяет героинь этого удивительного повествования…
1978 rufr love_history Elles Ont Aimé fr Roland FB Editor v2.0 06 March 2009 OCR Valery 9789d968-5bb2-102c-bbfc-5025ca853da2 1.0 Знатные распутницы Эксмо-Пресс Москва 2000 5-04-006181-1

Жюльетта Бенцони

Знатные распутницы

ЖЕСТОКАЯ МАБИЛЬ…

ХОЗЯЙКА БЕЛЛЕМ

Она знала, что некрасива, однако сбивающий с толку взгляд ее глаз, загадочный, как у кошки, производил такое же притягательное, очаровывающее впечатление, как и ее великолепная, напоминающая пламя, львиная грива. Молодые мужчины, которых вначале привлекали эти достоинства, вскоре от нее отворачивались, заметив, короткую толстую талию – результат непомерного употребления нормандской еды, нечистую кожу и длинный нос.

Ее душа соответствовала ее внешности. Мабиль Тальва, графиня Беллем, богатая и могущественная наследница, уже в возрасте 15 лет была устрашающе своенравна и готова к разрушению всего и вся. Даже в XI столетии, отличавшемся особой жестокостью, она выделялась жадностью, лживостью, стремлением к обману и грязным махинациям. С раннего детства она мучила своих нянек, придворных, пажей и даже воинов, охранявших владения ее родителей.

Однако все это не было случайным. Ее отец Гийом Тальва, по прозвищу «Заяц», был, без сомнения, самым трусливым негодяем, которого можно было бы найти в округе.

Он происходил из старой британской семьи, переселившейся в зеленую Нормандию сто лет назад в поисках счастья. Однако среди предков Гийома-Зайца были мужчины, заслуживающие уважения. Ивон – его предок, обладая острым умом, стал знаменитым изобретателем военной техники. Ему удалось освободить юного герцога Нормандского из-под власти короля Луи д'Утремера. Вознаграждение соответствовало заслугам. Он получил большое и богатое графство Беллем, к которому примыкала провинция Перш, частями выходящая к морю.

Его сыну Гийому досталась провинция Алансон. Он был строителем. Больше всего его интересовали крепости. Он построил укрепления Беллем, Домфрон, Мортань и Алансон. Но, поскольку в крови семейства Тальва было заложено насилие, по мере увеличения богатства развивалась и жажда власти. Уже вскоре Гийом старший приобрел себе больше врагов, чем замков…

К этому времени Нормандию покорили воины, пришедшие сюда с Севера на сверкающих разноцветными парусами фрегатах. Дипломатических отношений в то время еще не существовало, и герцоги пытались своими силами поддержать видимость какого-то порядка.

Гийом Тальва был убит во время восстания против Робера II по кличке Дьявол, как и почти вся его семья. Из четырех его сыновей в живых остался только последний – Гийом-Трус. Он тщательно пытался избегать военных столкновений, и таким образом ему удалось заполучить огромное наследство. Став графом Беллем, он начал вводить на своих землях страшный террор. Он был полностью уверен в своей абсолютной власти и понял, что ему дозволено все. Чего ему было опасаться извне?

Герцог Робер, скончавшийся на Священной земле, оставил после себя только одного внебрачного ребенка – маленького сына – тоже по имени Гийом, который появился на свет от его связи с красивой дочерью некоего Логерберга. Против этого ребенка поднялись бароны разного ранга. Убежденные в том, что им не составит труда разделаться с малышом, борясь за корону, они принялись уничтожать друг друга.

Лишь немногие преданные маленькому Гийому люди вынуждены были вывезти его во Францию под защиту короля. Но поскольку король не обладал подлинной властью, можно себе представить, что означала эта защита.

Однажды Тальва, уже будучи женатым и имеющий троих детей, влюбился в молодую богатую девушку. Его чувства всегда подкреплялись солидной базой. К этому времени сделалось ясно, что его кроткая благородная супруга Эрэбюрж просто опостылела ему своими вечными проблемами, которые стали ему ненавистны…

Пасхальным утром 1042 года графиня Эрэбюрж в сопровождении прислуги, ведя за руку свою десятилетнюю дочь Мабиль, с большой помпой отправилась в церковь на мессу. Не успели они пройти и половину пути, когда их окружила группа вооруженных людей, которые, оттеснив девочку, как свора собак набросились на графиню. Когда нападавшие исчезли, на опустевшей площади остался лишь труп Эрэбюрж. Она лежала в своем праздничном наряде, задушенная ее собственным шлейфом… Это преступление потрясло весь город, однако никто не решался открыть рта. Только Мабиль, твердо посмотрев в глаза своему отцу, сказала:

– Ваши люди могли убить и меня. Должна ли я готовиться к смерти?

Тальва отвратительно улыбнулся:

– Зачем мне нужно тебя убивать, если ты дашь мне обещание, что будешь хорошо относиться к своей новой матери?

– Я буду относиться к ней хорошо, – ответила девочка. Однако волна ненависти захлестнула ее сердце, вытеснив все человеческие чувства из ее детской души.

Отец показал ей, как надо поступать, чтобы получить то, что хочешь, и этот урок она запомнила навсегда. Когда, спустя два дня после убийства Эрэбюрж, Тальва женился на девушке, красоту которой он ценил так же, как и ее богатство, дочь убитой с улыбкой наблюдала за происходящей церемонией. Глядя на брачную пару, девочка сказала себе, что хотя она и не красавица, но когда-нибудь она сумеет завладеть большой властью и всем богатством и что ее отец сам приближает тот день, когда она станет обладательницей этого огромного наследства… если она избавился от отца и своих братьев.

В графстве Беллем проживала могущественная семья Жируа, владевшая огромными земельными угодьями. Ей принадлежали Эшоффур, фон Монтрей-д'Аржилле и вся остальная часть долины Шаранты. Члены этой семьи, также британского происхождения, были когда-то друзьями старого Тальва, но насколько их уважали, настолько ненавидели Тальва. Это была великолепная семья: четверо дочерей и семеро детей, – рослых блондинов, созданных для ношения рыцарских шлемов и кольчуг; прирожденные всадники, они добывали себе земли либо свадьбами, либо мечами.

Хотя они и признали графа Беллем своим правителем, однако каждый из них обладал своими уделами, и Тальва горел желанием прибрать к своим рукам все их земли.

Однако с некоторых пор на братьев Жируа посыпались несчастья. Старший – Эрно – после кулачного боя с каким-то угольщиком был найден убитым во дворе своего замка. Второй – Фульк – в 1040 году был убит своим братом Робером, тот захотел взять на себя опекунство над Жильбером де Брионом, обвиненным его же семьей в непорядочности. Предпоследний – Уго – погиб в результате несчастного случая во время стрельбы из лука. А последний брат вскоре сошел с ума.

Из семьи Жируа остались только трое мужчин: почтенный Гийом, Робер – случайный убийца – и Рауль, равного которому было трудно сыскать. Рауль с его глубокой душой решил посвятить себя монастырю и изучению медицины. Он учился в большом аббатстве Бек-Эллен, а позже перешел в аббатство Сент-Эвре, которое было обязано его семье. Там он занялся науками, служившими страдающему человечеству, что было чрезвычайной редкостью для людей такого ранга, как он. За его благородные устремления народ прозвал его «ле Малькуроннэ», – «несчастливо коронованный».

Из всех Жируа Тальва больше всех ненавидел Гийома – самого богатого из них. Он пригласил его на свою скандальную свадьбу, и Гийом, добрая душа, подумал, что отказ от приглашения добавит обид Тальва, которого и так осуждало общественное мнение.

Но это обернулось для него бедой…

Как только свадебный ужин закончился, Тальва с новой молодой женой исчез, а Гийома отдал своим людям, которые отрезали ему уши, нос, выкололи глаза. Все эти действия потом объяснили тем, что они были слишком пьяны. Однако несчастный не умер от пыток, которые совершались на глазах у Мабиль.

Гийома спасли Фульберт и Жан Тобенс – бывшие ученики его брата Рауля. Он выжил, но с тех пор прятал свое лицо и стал святым. Еще до того, как он приготовился умереть на своем смертном одре, его брат Робер вытащил Рауля из монастыря в фамильный замок Пон Эшанффрей.

– Теперь нас осталось только двое – сказал он. – Но прежде, чем ты станешь великим монахом, ты все еще остаешься Жируа. Ты должен мне помочь заманить Тальва в ловушку, чем всех остальных…

И великий монах покинул келью – свое мирное прибежище, вновь надел на себя кольчугу, взял длинный нормандский меч и, не надевая шлема, надеясь только на Божью помощь, последовал за Робером.

Они собрали своих людей, и началась дикая погоня. Перед лицом этой ярости Тальва метался, как заяц. Жена и дочь следовали за ним. Он знал, что не выйдет из боя живым, и пытался уклониться. Его гнали из одного замка к другому, где он скрывался. Однако по понедельникам с утра и до середины среды, когда церковью было запрещено применение оружия, Тальва вылезал из своего укрытия, чтобы снова скрыться от преследователей. Он постоянно прятался, поскольку невозможно было предвидеть, что произойдет… В конце концов он затаился в захолустном местечке. Мабиль молча следовала за ним, погруженная в свои мысли, однако каждый раз она ощущала радость, видя холодный пот страха на лице своего отца, когда опасность была особенно велика.

Жируа сжигали все замки, в которых скрывался преследуемый ими Тальва, и решительно преследовали его дальше. Однажды появился молодой человек и сказал им: – Для того чтобы поймать Тальва нужен другой Тальва… Я могу помочь вам.

Этого человека звали Арнульф. Он был сыном «зайца» и ни в коей степени не лучше своего отца. Жируа приняли предложение, но продолжали погоню за своей добычей, постоянно ускользавшей от них.

Наконец, Тальва настолько впал в панику, что решил бежать во Францию. Арнульф же вскоре скончался от заворота кишок. Он украл у монахини свинью и в один присест съел ее.

Из наследников остались Ивон, епископ Сэ, и Мабиль. Она часто думала о том, как бы покончить со своим отцом. При помощи некой ведьмы из Беллема, с которой она подружилась, Мабиль постигла искусство обращения с ядами. Однако еще не пришел час возвращаться в Нормандию и претендовать на свое наследство… К тому же изменились обстоятельства. Герцог Гийом, негодяй, вынужденный бежать в свое время, вновь вернулся к власти. В 1047 году он разбил восставших баронов и теперь снова стал правителем с. железным кулаком.

– Отец мой, – заявила Мабиль, – вы в свое время не сражались с герцогом. Поэтому вы должны отправиться в Руан, поклониться ему и попросить вернуть ваши владения. Герцог не откажет в этой просьбе, поскольку вы являетесь знатным господином!

Тальва последовал совету дочери и поспешил в Руан, где был принят с неожиданным для него радушием. Гийом. оказал ему почести, однако дал понять, что возврат его владений связан с одним условием, а именно с заключением брака дочери и наследницы Тальва с верным слугой и «правой рукой» Гийома – Роже де Монтгомери господином фон Вимутриэ…

Тальва и Мабиль приняли это предложение с радостью. Тальва – потому, что земли Монтгомери граничили с владениями Жируа, к это давало ему возможность взять в клещи своих смертельных врагов, а Мабиль из-за того, что Монтгомери обладал теми качествами, которые ей нравились. Прежде всего, он был необычайно ловок в обращении с ее любимым оружием – ядами.

С помощью своей «правой руки» герцогу удалось избавиться от опекуна, герцога Алана де Бретонь, являвшегося регентом его герцогства, не запятнав при этом собственных рук.

Великолепная свадьба состоялась в Руане. Немного позже Гийом женился на дикой Матильде фон Фландрен, что было не так просто сделать: ее пришлось сначала основательно поколотить, чтобы добиться признания в любви.

После того как Мабиль стала хозяйкой Монтгомери и таким образом освободилась от отцовского опекунства, она приступила к выполнению грандиозного плана, задуманного значительно раньше.

Первым исчез ее отец после слишком обильного угощения в замке Бюр у своего зятя. Затем она занялась семейством Жируа, оказавшиеся в опале при дворе. Монтгомери добился того, что получил часть их владений. Гийом в это время отправился на землю обетованную, а его сын Эрно бежал в Сицилию. Рауль также покинул долину Шаранты, чтобы получить престижное медицинское образование. Остался лишь Робер, который был женат на Аделаиде, кузине герцога. Мабиль удалось стать ее близкой подругой, и вскоре все пошло по желанию этой страшной женщины. В один прекрасный вечер Робер умер после угощения прекрасными яблоками, которые предложила ему собственная супруга.

Мабиль была уверена в своей победе. Владение Жируа фактически стало бесхозным. Достаточно было лишь дотянуться до него рукой, и она это сделала. Однако внезапно из поездки в Италию вернулся Эрно, он преподнес герцогу дорогой подарок и заключил с ним мир. Это поколебало все ее планы. Но Мабиль была не из тех женщин, которую можно было легко сломить. Она пригласила молодого человека к себе на ужин. Но это ничего не дало. Эрно был предупрежден и отказался от приглашения.

Тогда она задумала иное. Когда Эрно возвращался в свой замок Эшаффур, ему в качестве приветствия был предложен кубок молодого вина.

Однако поскольку Эшаффур в то время еще не был возвращен ему герцогом и временно находился во владении Мабиль, Эрно благоразумно отказался от вина. Один из его сопровождавших, испытывая жажду, выпил вино и скончался в тот же вечер. К несчастью, им оказался собственный зять Мабиль – Жислебер Монтгомери!

Таким образом, и эта попытка не удалась! Однако эта страшная женщина дружила с самим дьяволом. Она подкупила повара Эрно, некоего Роже Гулафрэ де ла Гулафриэра, за кучу золота того удалось уговорить подсыпать зелья в напиток своему господину. Так что и Эрно последовал в могилу вслед за своими предками.

Искусство Мабиль владеть ядами победило! Эрно оставил после себя сына, который предпочел исчезнуть как можно быстрее и предложить свои услуги королю Франции, чтобы оказаться как можно дальше от своей опасной соседки.

Время шло. Герцог Гийом готовился вместе с Монтгомери завоевывать Англию. Семейство Монтгомери было осыпано почестями, однако Мабиль не любила моря и предпочла остаться в своих нормандских владениях. Ловким обманом ей удавалось захватывать все больше чужих земель. Попутно она завлекала себе в постель тех своих вассалов, которые казались ей достаточно сильными физически. Ее супруга это устраивало. Он уже давно охладел к своей страшной половине и отказывался от интимных отношений с ней.

Кара в конце концов постигла ее, хотя и много лет спустя, 2 декабря 1082 года. В тот день Мабиль искупалась в холодных водах Дивэ. Освеженная, она вернулась в замок. В камине горел огонь, и она уютно распростерлась на своей кровати, обнаженная, как это было принято в то время. Затем она плотно поужинала и легла спать. Внезапно дверь в ее комнату распахнулась и в нее ворвались трое вооруженных до зубов мужчин.

Она даже не успела закричать. Секундой позже ее голова покатилась по комнате, отсеченная мастерским ударом меча. Исполнителем оказался кузен Жируа – Юг де Санжей, замок которого ла Мат Иж незаконно присвоила себе Мабиль.

Мстители, никем не замеченные, скрылись в ночи. Сын Мабиль, вступивший к этому времени во владение замком, бросился в погоню, однако она не принесла успеха… Он не нашел никаких следов.

Ее похоронили в монастыре Троарн. Теперь Роже Монтгомери мог спокойно посвятить себя блестящей карьере, став вице-королем Англии, и благодаря новому браку создал там английское ответвление семейства Монтгомери.

НЕИСТОВАЯ БЕРТРАДА,

ИЛИ, КАК СТАТЬ КОРОЛЕВОЙ…

В 1092 году город Тур с необычным блеском готовился к празднованию Троицы. По настоятельному повелению графа Фулька ничто не должно было оставаться без внимания, чтобы у ожидавшегося гостя сложилось лучшее впечатление от Анжу вообще и от имения его господина в особенности, поскольку гостем будет не кто-нибудь!.. Речь шла о короле Франции – Филиппе I.

Он был известен как большой любитель роскоши, и Фульк хотел по меньшей мере оказать ему соответствующий прием.

Среди всех тех, кто ожидал короля, была персона, которая ждала его визита с особым нетерпением, и этой персоной была Бертрада, прекрасная графиня Анжу, супруга хозяина дома. В действительности этот визит был делом ее рук и она ожидала от него очень многого.

Несколько недель назад не в силах сдержать свое страстное любопытство, она направила королю письмо и, если осторожно высказаться по поводу послания, то следует отметить, что оно было деликатного свойства и посылалось замужней женщиной женатому мужчине.

Содержание было примерно следующее: «Я состою с несчастливом браке и страдаю из-за неразделенной любви к Вам, и хотя и никогда не видела Вас, я люблю Вас. Поэтому я поклялась, что душой и телом не буду принадлежать ни одному мужчине, кроме Вас…»

Подобные вещи возбуждают любопытство, даже если ты женат и если ты сам король… особенно когда твое имя Филипп I.

Король этот был необычайно привлекательной личностью. Он был сыном Генриха I и русской принцессы Анны Киевской, единственной русской, которая когда-либо правила Францией.

Его мать – русалка из далеких русских степей с золотистыми волосами – принесла с собой как образ жизни восточной принцессы, так и богатства из «Тысячи и одной ночи». От нее он унаследовал необычайную красоту и страстный темперамент.

Она дала ему византийское имя Филипп – совершенно необычное для Франции, где короли чаще именовали себя Людовиками. Знаменитая славянская привлекательность Филиппа повергала бесчисленное количество женщин королевства в глубокую меланхолию и восхищала его тайных фавориток.

И этот высоченный блондин, сложенный, как нордический бог, и сильный, как медведь, в возрасте 15 лет женился на розовощекой кругленькой и маленькой голландке Берте, которая, будучи от природы румяной и упитанной, с годами стала непомерно полнеть, страдая от ожирения. Она родила ему двух детей, хотя и не без труда, – первый ребенок появился у нее лишь через восемь лет; Людовик и Констанция, как и мать, тоже с детства были склонны к полноте.[1]

Легко себе представить, что Филипп, большой почитатель красоты, как в свое время и его мать, получив призыв от графини Анжу, окунулся в мечты. Тем более что ослепительная красота Бертрады была у всех на устах.

Благородные господа и миннезингеры превосходили друг друга, воспевая ее прекрасные черные глаза, отливающие синевой черные длинные локоны, легкую походку и стройную фигуру, правильные черты ее лица. Любопытство короля вскоре достигло предела. Он поручил своим подданным объявить о визите вежливости под предлогом того, что уже давно хотел познакомиться с этой богатой и плодородной местностью. Осыпанный подобными лестными отзывами со стороны королевского двора, Фульк приказал своим людям сделать все, чтобы оправдать это доброе мнение.

Можно было бы иметь все основания посочувствовать несчастному благородному господину, которого ожидала отвратительная неблагодарность, если бы Фульк сам был приятным человеком. Но для этого ему многого недоставало. Его подданные дали ему прозвище «брюзга». Его называли также «задира» и «ворчун».

Первым в этом смог убедиться его брат Жоффруа – бородатый. Не удовлетворенный тем, что получил в наследство только Сантонь, в то время, как Жоффруа досталась львиная доля – Туррен и Анжу, неблагодарный от природы Фульк взял «быка за рога»: с мечом в одной руке и гербом в другой объявил брату войну. Будучи несомненно лучшим воином, он разбил Жоффруа в Бризасе, захватил его в плен и посадил за решетку. Тридцать лет Жоффруа размышлял над тем, какую роковую роль сыграл в его жизни отвратительный характер младшего брата, пока, наконец, не умер. Фульк, тем временем, занял его место.

Три первых жены графа Фульк (Бертрада была четвертой) также имели мало оснований для радости. Хильдегарда Боженси умерла от сильных побоев, полученных в припадке гнева ее мужа. Двум другим – Эннегарде Бурбон и Аренгарде Кастилон – пришлось не лучше. Фульк избавился от них более гуманным способом, дав возможность как той, так и другой подумать в монастыре о том, какое несчастье принесла им «нежная» забота мужа.

Поэтому было неудивительно, что гордая Бертрада, несмотря на свою красоту и сына, которого ей посчастливилось подарить своему мужу, не питала ни малейших иллюзий о том, что ее ждет через некоторое время: раньше или позже ее любезный Фульк предпримет что-нибудь против нее, а так как у нее не было желания ни провести остаток жизни в монастыре, ни распроститься с ней преждевременно, лишь одному Богу известно было, чем могло все закончиться! Так она пришла к мысли избежать неприятностей и обезопасить себя. При этом она страстно любила красивых мужчин, к числу которых ее омерзительный брюзга, к сожалению, не принадлежал.

Визит Филиппа в Тур действительно прошел с большим блеском. И Бертрада сразу же поняла, что не напрасно на него надеялась. Для обоих это стало любовью с первого взгляда: великан-блондин покорил сердце страстной Бертрады, а ее ослепительная красота разожгла в душе короля всепоглощающую страсть, которая продолжалась всю жизнь и от которой нельзя было избавиться.

В день визита уже в короткой беседе вспыхнули взаимные чувства.

– Я приехал по вашему приглашению – сказал Филипп… – и после того, как увидел вас, мое сердце принадлежит вам, но покорил ли я также и ваше?

– Мое принадлежит вам уже давно, – ответила Бертрада, как в свое время Клеопатра своему Цезарю, – но если вы хотите, чтобы я принадлежала вам целиком, вы должны меня похитить!

– Где и когда вам угодно! Я знаю, что уже не смогу жить без вас!

Он был человеком решительным, и с этого момента Бертрада не препятствовала ему ни в чем. Кроме того, он владел искусством актера. В церкви Сен-Жен вместе с Фульком Филипп освятил новый источник и поклялся ему в вечной дружбе, в то время как Бертрада, извинившись, что не сможет присутствовать на церемонии, готовилась к побегу. Затем состоялись официальные проводы. Король покинул Тур, чтобы возвратиться в Орлеан, где находился его двор. Когда Филипп после официальной торжественной церемонии прощался с хозяином дома, Бертрада со стучавшим сердцем и улыбкой на губах слушала несмолкавшие торжественные возгласы в адрес высокого гостя… Она знала, что вскоре вновь увидит Филиппа, поскольку он оставался от нее в непосредственной близости…

Он доскакал до первого моста через Беврон, где нашел убежище для своей прекрасной дамы. Бертрада, сказав, что намерена помолиться в ближайшем монастыре, под вечер покинула замок в сопровождении лишь двух горничных. Едва выехав из города, она пришпорила своего коня и стремительным галопом помчалась навстречу тому, кто в мыслях был уже ее возлюбленным.

И вскоре это действительно случилось, в шелковом шатре на берегу реки. Затем они провели любовную ночь под открытым небом, которую оба никогда не смогли забыть. На следующий день влюбленные поскакали бок о бок в Орлеан. Однако они не спешили – курьеры Филиппа должны были еще провести подготовку в королевском дворце, где спокойно проживала невинная Берта, ничего не подозревающая жертва своего ожирения и пристрастия к сладостям.

Король, обладавший тонкими чувствами, считал крайне нежелательной конфронтацию своей возлюбленной со спутницей жизни, с которой прожил вместе двадцать лет. Поэтому он сразу решил внести ясность в их отношения, и, пока он предавался любовным утехам в шатре с Бертрадой, его люди галопом мчались к королеве, чтобы объяснить ей, какая неудача в супружеской жизни ее постигла, поскольку король, хотя и неожиданно, но решительно ее покидает.

Бедной женщине было предоставлено немного времени, чтобы собрать пожитки, после чего ее поместили в закрытые носилки и под сильным конвоем отправили в монастырь Монтрей-сюр-Мэр. Это был хороший монастырь, надежный, солидный и по тем временам действительно комфортабельный. Во всяком случае Филипп не знал другого, который находился бы дальше, чем этот. Можно, однако, представить себе, с какими чувствами дети изгнанной – толстый Людовик и его сестра Констанция – наблюдали за привлекшим к себе общее внимание возвращением отца.

– Рано или поздно, – прошептала Констанция, – мы должны избавиться от этой женщины.

– Лучше раньше, – ответил Людовик.

Исполнение задуманного плана целиком легло на Людовика, поскольку Бертрада избавилась от Констанции, выдав ее замуж.

Что же происходило тем временем с Фульком? Конечно, он был в ярости. Этот родоначальник английских королей, к сожалению, не обладал английским юмором. Он извергал яд и желчь, осыпал Филиппа и Бертраду проклятьями, которые делали честь его словарному запасу, и призывал все христианство в свидетели своего несчастья. Какая польза от всех своих хитростей, от своего умения с легкостью отделаться от супруги, если таким обидным образом оказываешься захваченным врасплох и обведенным вокруг пальца!

После того как Бертрада недвусмысленным способом дала ему понять, что не хочет иметь с ним ничего общего, он вдруг понял, что не сможет без нее жить.

Его первой реакцией было желание взяться за оружие и осадить Орлеан. Но затем он передумал: оба укрылись в городе под защитой сильной армии, ничего не боятся, согласно старой поговорке о том, что любовь плюет на все. Фульк понял, что теряет время зря, и после некоторых размышлений повернул назад. Не заезжая домой, он направился в Рим.

Филиппа тогда же осенила блестящая мысль. Мало того, что он заточил в монастырь свою жену и похитил супругу бывшего друга, он еще принял решение на ней жениться. Он решил, что предмет его поклонения достоин надеть королевскую корону, и как можно быстрее. Послать прошение в Рим, чтобы выяснить ситуацию, казалось ему слишком долгим. Но когда речь идет о короле, легко находятся друзья, готовые оказать услугу. Нашлись благожелательные епископы, без промедления аннулировавшие его брак с Бертой, а епископ Санли, Юрсьон дал даже согласив на церковное освящение его связи с Бертрадой в Париже.

Эти последние новости и заставили Фулька направиться в Рим, чтобы выяснить, что думает об этом папа. Фульк сразу же получил ответ.

Папа Урбан II высказался на этот счет очень строго, однако, поскольку святой отец был впутан в светские церковные распри, у него были другие заботы. Кроме того, он был одержим идеей крестового похода во имя освобождения Гроба Господня от неверных и должен был гарантировать безопасность паломников в Иерусалим. В конце концов он был мудрым человеком, хорошо знавшим человеческую природу. Он верил, что при горячем темпераменте Филиппа и Бертрады их любовь можно сравнить с пылкой соломой, которая угаснет сама по себе. Тогда все образуется само собой и ему не придется конфликтовать с одним из первых властителей в Европе в тот момент, когда он ему очень нужен.

В этот промежуток времени оба провинившихся не бездействовали и произвели на свет двоих детей… а несчастная Берта скончалась от тоски в монастыре на морском побережье в 1094 году. Как только Филипп получил эту весть, он спешно созвал в Реймсе епископскую конференцию, которая наконец должна была узаконить его связь с Бертрадой. Однако это не было слишком разумным шагом – хотя Берта и умерла, Фульк оставался в добром здравии и нисколько не успокоился.

И упомянутое прекрасное собрание епископов не привело ни к какому результату, поскольку папа счел, что дело зашло на этот раз довольно далеко, и реагировал рассерженно: сначала он отлучил от церкви короля и его наложницу, затем созвал синод в Ниме, которым руководил лично.

Такое развитие событий несколько обеспокоило Филиппа, и он дал обещание отказаться от Бертрады. Они временно расстались, но лишь до тех пор, пока он не получил от папы прощение, – папа тогда уже вернулся в Рим.

Полный все той же страстью к Бертраде, Филипп не смог больше противиться своим чувствам и возвратил ее назад. Он не хотел больше ничего слышать о крестовом походе и отвечал полным молчанием, когда ему об этом напоминали, поскольку уже не допускал мысли о том, чтобы расстаться со своей возлюбленной хотя бы на несколько дней. Тем более ему была невыносима мысль быть втянутым в войну, которую пришлось бы вести на краю света, не зная о том, удастся ли выбраться оттуда живым. В этом случае ему пришлось бы удовлетвориться тем, чтобы только любоваться одинокими вечерами черным локоном ее волос…

Конечно, можно было бы взять Бертраду с собой, но кто знал, как бы среагировал Урбан II на присутствие бойкой графини среди христианского войска…

Когда папа узнал, что вновь предпринял Филипп, он впал в сильную ярость и на этот раз не только отлучил от церкви нарушившую брачные узы пару, но и подверг опале все королевство. Это оказалось сильным, вызвавшим серьезные опасение оружием: вся религиозная жизнь в королевстве прекратилась, а поскольку епископы и монахи совершали многие важные дела, это означало, что больные остались без помощи, умершие без церковного отпевания, умирающие без утешения, дети без крещения, а свадьбы без благословения.

Но Филипп оставался глух. Его любовные чувства целиком захлестнули его, и страдания его подданных были ему полностью безразличны. Они с Бертрадой вели себя совершенно демонстративно. Отлучение от церкви, казалось, было им полностью безразлично, во время их приездов в город колокола молчали, а народ разбегался от них, как от чумы, но они только смеялись над этим, как они говорили, «малодушием черни».

Однажды, когда во время их отъезда из города колокола вновь громко зазвонили и резкий звон сопровождал их по всей равнине, по которой они скакали бок о бок, Филипп наклонился к своей спутнице и сказал со смехом: – Послушай только, моя дорогая, как они нас прогоняют!

Однако страдания вокруг них и докучливые перешептывания при дворе приняли, наконец, такие формы, что оба виновника в конце концов должны были бы образумиться, если бы в том же самом году, когда крестовый поход «од руководством Годфруа Буйона достиг Иерусалима, не умер бы великий папа Урбан II, а его преемник Павел II не проявил значительно больше понимания.

Он послал во Францию двух своих верных людей – Жана Гюльо, кардинала Сент-Анастази, и Бенуа кардинала, Сент-Эдокси, с очень умеренными наказами.

Эта старая история слишком затянулась, и, кроме того, такая настойчивая любовь вызывала определенное к себе уважение. Фульк к тому времени заставил себя успокоиться, поскольку ему доставляли много забот его сыновья, грозившие перебить друг друга. Молодому Фульку – сыну Бертрады – едва удалось ускользнуть от своего старшего брата Жоффруа-Мартеля, сына одной из изгнанных жен, он укрылся при французском дворе, где был с радостью принят.

Скорбящий отец отправился к бывшей жене и к своему сопернику, чтобы выразить им благодарность. После столь удачно завершившейся встречи оба кардинала смогли заняться своими делами. Кому нужно было нарушить достигнутый мир?

Однако при французском дворе были двое, кто не хотел примириться с этой ситуацией: принц Людовик и его сестра Констанция. Людовик, как это было принято в феодальных государствах, уже делил трон вместе со своим отцом, постоянно подвергался покушениям на свою жизнь, от которых отец не знал, как его защитить. Что касается Констанции, то Бертрада избавилась от нее, выдав ее замуж, но этот брак оказался настолько неудачным, что принцесса была вынуждена вернуться к своему отцу. Ей достался муж, характер у которого был даже хуже, чем у Фулька.

В 1097 году в возрасте 15 лет ее выдали замуж за Уго – очаровательного графа де Шампань. После восьми лет супружества и горького осознания того, что его супруга вскоре приобретет те же округлые формы, как и его теща Берта Голландская, он пришел к выводу, что его брак с Констанцией оскорбителен для церкви, поскольку они являются родственниками в третьем колене. Он замкнулся в себе, а потом созвал в Суассоне церковный собор, где во всеуслышание объявил, не скрывая искренних слез и давая клятвенные заверения, что он великий грешник, а его женитьба на Констанции большое злодеяние, а посему дальнейшие брачные отношения между ними невозможны.

Чрезвычайно обрадованные епископы пожелали Уго удачи в его скромных желаниях и отправили Констанцию обратно к отцу, а лицемерный супруг поспешил к стройной красавице, которой он был обязан такими тонкими чувствами. Сгорая от негодования, Констанция вернулась в замок отца Мелюн, где в то время находился двор. Ироничный взгляд, которым Бертрада встретила возвращение падчерицы, был свыше того, что могла вынести принцесса. Между двумя женщинами началась ожесточенная борьба, вскоре принявшая такие формы, что Бертрада срочно стала искать нового мужа для Констанции, которой действительно стала опасаться.

Попытки взаимных отравлений между Бертрадой и детьми Берты становились все чаще, хотя обычно они кончались лишь сильным расстройством желудка. Не каждому же дано владеть подобным искусством!

Желанный муж внезапно «свалился с неба» в один из дней 1106 года. Им оказался Боэмон Тарант, ставший принцем Антиохии благодаря участию в крестовом походе и только что освобожденный из тюрьмы эмира, после чего он поспешил во Францию, чтобы просить помощи в виде золота и солдат и продолжать борьбу с врагом. По его виду нельзя было сказать, что он уже приближался к пятидесяти годам. С головы до ног он был облачен в стальную кольчугу, делавшую его похожим на акулу. Его водянисто-голубые глаза, между которыми находилась железная пластина для защиты носа, блестели от решимости, а светлая щетинистая шевелюра не имела ни одного седого волоска. Боэмон скорее походил на героя романа и в своем роде являлся таковым, хотя в его облике было что-то лисье.

Объемистые формы фигуры Констанции его не пугали. Принцесса была в его вкусе, а королевское приданое было тем, что ему нужно. Через несколько месяцев он взял Констанцию с собой. В это же время одна из дочерей Бертрады, одиннадцатилетняя Сесилия, также навсегда покинула семью. Она отбыла на землю обетованную, чтобы заключить там брак с племянником Боэмона Танкредом и тем самым укрепить семейный союз.

Бертрада почувствовала такое облегчение, когда, наконец, ненавистная падчерица скрылась за горизонтом, что едва ли испытала какую-либо душевную боль в связи с отъездом ее собственного ребенка.

Из четырех детей, благословивших королевскую супружескую неверность, остались только трое: молодой Филипп, который уже был женат на дочери господина Монтлери, двенадцатилетняя Флери и семилетняя Эстасия.

Принц Людовик, таким образом, оказался один с ненавистной ему мачехой. Однако, лишившись всех своих союзников, он образумился и решил держаться от Бертрады как можно дальше, объясняя это увлечением охотой. Кроме того, он знал, что не может рассчитывать на своего отца, который был влюблен, как и прежде, и естественно становился на сторону предмета своего обожания.

Наконец его терпение было вознаграждено. В ночь с 30 на 31 июля 1108 года скончался Филипп I, никем особенно не оплакиваемый из-за своих амурных скандалов.

Сюжер – верный советник и умнейший министр нового короля Людовика VI – позже писал о Филиппе: «После того как Филипп за счет своей законной супруги связался с графиней Анжу, он не сделал ничего, что было бы достойно занимаемого им королевского трона. Одержимый дикой страстью к похищенной им женщине, он больше не заботился о государственных делах и не думал ни о чем, кроме как о предмете своего поклонения. Он наслаждался этими радостями в такой степени, что разрушил из-за этого свое здоровье».

Филипп был похоронен в монастыре Флери-сюр-Луар. Бесконечная борьба между Бертрадой и ее пасынком, наконец, подошла к концу. Как в свое время Берта, графиня была изгнана из дворца и вынуждена искать убежище в монастыре От-Брюйер, где в конечном итоге и умерла в 1117 году. Ей не пришлось стать свидетельницей блестящей карьеры своего первого сына – Фулька Анжу, который несколько лет спустя женился на принцессе Мелизенде из Иерусалима и надел на нее корону земли обетованной.

НЕЖНАЯ ИЗАБЕЛЬ!

КРАСАВИЦА ИЗ «ЛЕТУЧЕГО ЭСКАДРОНА»

1. Ни слова королеве-матери

Что касалось деятельности ее благородных дам, то Екатерина Медичи имела о ней совершенно точное представление. Прежде всего, она проводила их тщательный отбор, пользуясь теми же критериями, которыми сегодня пользуется владелец конюшни скаковых лошадей при подборе своих кобыл: кандидатки должны были быть очень красивы, до некоторой степени интеллигентны и прежде всего легко доступны. Из этих трех добродетелей интеллигентность пользовалась наименьшим спросом. Девушки должны были обладать ею настолько, чтобы правильно понять свою задачу, которую им предстояло выполнить, не задавая при этом лишних вопросов. В качестве компенсации им гарантировались роскошь и элегантность.

Они использовались в качестве инструмента правительственных махинаций и, таким образом, были ценным объектом, поскольку при дворе королевы Екатерины считались лишь с политикой и государственными интересами. Что касалось интеллигентности, то королева оставляла ее полностью за собой…

Ее фривольному дамскому корпусу была присвоена кличка «летучий эскадрон», и при дворе каждый знал об его подлинном предназначении. Было, например, известно, что очарование блондинки мадемуазель де Руше довело слабовольного Энтони Бурбона до того, что он бросил в беде протестантов и перешел на сторону королевы. Это был лишь один пример из двадцати других. Несколькими годами позже очаровательная Шарлотта де Бонн-Самбланоэ толкнула темпераментного Генриха Наварского к совершению величайших глупостей. Он слыл черной овцой Екатерины, которая по отношению к нему выступала в роли деспотичной и опасной тещи.

Это было время, не знавшее сострадания. 1560 год, религиозные войны опустошают страну. Они раскалывают французский народ и аристократию на два непримиримых лагеря, которые безудержно уничтожают друг друга всего лишь из-за вопроса о том, должна ли читаться проповедь на французском или на латинском языке…

Екатерина находилась между молотом и наковальней. Несмотря на предпринимавшиеся ею энергичные действия к сохранению мира, она испытывала большие трудности в сохранении своей королевской власти и остатков единства в империи. Ее первый сын – Франциск II – всегда был слаб здоровьем и умер уже в первый год своего правления. Его супруга, симпатичная и фривольная Мария Стюарт, возвратилась в родную Шотландию. Поэтому Екатерина правила до совершеннолетия второго сына – Карла IX, который, несмотря на болезнь крови, был пугающе темпераментен и спортивен. Она ощущала на своих плечах всю тяжесть этого взбудораженного королевства, однако несла ее многие годы, не проявляя при этом ни малейшей слабости, но совершая кое-какие ошибки, поскольку в конце концов она тоже была человеком. Во всяком случае Варфоломеевская ночь считается самой темной страницей в период ее правления, это кровавое событие посеяло лишь новые раздоры в стране. Тем не менее Екатерина вела себя как великий государственный деятель и правила согласно девизу, что в политике все средства хороши, даже такое отчаянное создание, как ее «летающие эскадроны». Для нее оружие было тем лучше, чем больше оно было ненавистно, а эта группа красивых девушек всегда показывала себя очень действенной.

Однажды утром она пригласила к себе одну из этих благородных дам. Изабель де Лимей была грациозной светлой блондинкой с великолепными серо-голубыми глазами. Ее мягкий шарм и совершенная фигура оказывали ослепляющее действие на мужчин. Кроме того, она была дальней родственницей королевы и происходила по материнской линии из знатной французской семьи Ла Тур д'Овернь. Екатерина очень любила очаровательную Изабель и сделала ее своего рода фавориткой.

Как только дверь в «парфюмерный кабинет» Екатерины закрылась, королева без всякого вступления, как это было ей присуще, перешла в наступление.

– Что ты думаешь о господине де Конде? – спросила она.

– Господин де Конде? Но, мадам, я не знаю…

– Что значит ты не знаешь? Разве ты не была со мной вчера на Бычьем острове? Тебе же известно, что я там вела переговоры с Конде о перемирии. Если ты не обратила внимание на него, то тогда на кого же?

По тону королевы Изабель поняла, что это был не подходящий момент для споров. Она опустила голову и спешно обдумывала, как ей выпутаться из этой истории. В действительности она вообще не обратила внимания на принца, так как ее взгляд был прикован к другому, более достойному внимания предмету. Наугад она сказала:

– Он показался мне очень любезным… и симпатичным… и… Екатерина прервала ее резким движением руки.

– Баста! – сказала она. – Ты действительно глупа и, к сожалению, пытаешься одурачить меня. Если бы тебе пришлось описать «симпатичного принца», ты оказалась бы в очень неловком положении, моя дорогая! Ты думаешь, я не знаю, что ты смотрела во все глаза только на этого Флоримона Робера? Не пытайся это оспаривать! Однако хотя ты и не обратила внимания на Конде, он тебя пожирал своим взглядом. Теперь внимательно слушай, дорогая Изабелла, и хорошенько держи в своей красивой головке, что я скажу. Я должна непременно привлечь принца на нашу сторону! Привлечь полностью, ты понимаешь? Тебе известно, что он является предводителем протестантов. – Голос королевы звучал по-прежнему негромко и был мурлыкающе вкрадчив от типично итальянского акцента, но кто ее знал, отдавал себе отчет, какая железная воля за ним скрывалась.

Изабель подняла глаза и посмотрела на Екатерину совершенно невинным взглядом.

– Я знаю, мадам, но зачем вам нужно продолжать застраховываться от предводителя гугенотов? Разве мы не заключили вчера перемирие? Ведь теперь нам нечего опасаться.

– Ах, ты действительно в это веришь? Разве тебе не известно, что протестантские войска, активно поддерживаемые англичанами, все еще удерживают Гавр, который они в случае победы обещали на основании заключенного в Хэмптоне соглашения передать Елизавете? Можешь себе представить: англичане на французской земле, как во времена дю Гесклена и Жанны Орлеанской? Но я не коннетабль, а ты давно уже не святая девственница. Конде единственный, кто может вернуть нам город назад, и поэтому ты должна проявить к нему интерес!

– Но, мадам…

– Замолчи! Это приказ! Кроме того, что для тебя значит одним мужчиной больше, одним меньше? После дела с Ронсаром в Монморанси у тебя не было недостатка в любовниках. Почему же тогда не Конде? Он принц по происхождению, и в нем нет ничего отталкивающего. Эта миссия могла бы быть и хуже!

Голос Екатерины по-прежнему звучал негромко, но тон стал заметно резче. Изабель знала этот симптом достаточно хорошо и предпочла воздержаться от дальнейших возражений.

Она склонилась в поклоне.

– Как прикажете ваше величество?

– Мы немедленно покинем Блуа и поедем в Шенонсо, по пути переночуем в Шамоне. Господин де Конде будет нашим гостем. Улыбайся ему, флиртуй с ним… ах, это действительно не мое дело учить тебя как женщину твоему ремеслу. Думаю, что искусство кокетничать давно для тебя уже не тайна. Итак подумай, как ты справишься с этим делом!

– Хорошо, мадам. Я постараюсь сделать все возможное.

Низко поклонившись, Изабель покинула комнату, чтобы подготовится к отъезду. Впервые приказ королевы застал ее врасплох и, кроме того, действительно, опечалил. Даже профессиональные разбивательницы сердец могут в один прекрасный момент потерять собственное сердце, и именно это произошло с ней некоторое время назад. Обычно легкомысленная, Изабель влюбилась в блистательного молодого Флоримона де Робера.

Он происходил из могущественной банкирской семьи и был прекрасен, как молодой бог. В то же время, как правильно подметила Екатерина, он был слишком франтоват и не очень интеллигентен. Но какая молодая девушка обращает большое внимание на душевные качества, если влюбляется в молодого красивого мужчину? Ее любовь была слепа. Она не испытывала ни малейшего желания доставлять радость маленькому Конде, однако любое сопротивление было бессмысленным, поскольку она не ощущала в себе призвания попасть в монастырь…

Они были вынуждены задержаться в Шамоне дольше, чем намеревались. Ночью разразилась страшная непогода. Штормовой ветер дул с такой силой, что в лесах с корнями вырывало деревья, реки вышли из берегов и за несколько часов настолько размыли дороги, что они стали непроезжими. Было немыслимо подвергать риску на этих дорогах молодого короля, королеву-мать и тяжелые дворцовые повозки, что и вызвало нежелательную, но вынужденную задержку.

Это обстоятельство Конде использовал для ухаживания за Изабель. С того дня, когда было заключено знаменитое перемирие, ее красота действительно его очаровала. Эта молодая женщина обладала тем шармом, к которому он был чувствителен, как почитатель женской красоты. Луи де Конде обладал горячим темпераментом и сразу же воспламенился от неистребимого желания овладеть ею. Это была та ревнивая, требовательная страсть, которую можно укротить, лишь овладев объектом вожделения, при этом душевное участие здесь совсем незначительно. Конде вообразил, что покорение Изабель, как и ее многочисленных предшественниц, не составит для него особого труда. Разве она не принадлежала к тому знаменитому «летающему эскадрону», который коллекционирует любовников?

Овладеть Изабель – это было единственное, чего желал принц. Настоящая любовь была для него не так важна…

Послушно выслушав данные ей Екатериной наставления, молодая женщина охотно приняла ухаживания принца. Она кокетничала с ним по всем правилам искусства и довела его, наконец, до такого кипения, что он больше не отходил от нее ни на шаг со своими любовными домогательствами. Эта игра, начатая еще во время вынужденной остановки в Шамоне, продолжалась и в Шенонсо, где Изабель впервые воспротивилась настойчивому приказу своей госпожи. Она категорически отказалась от интимного сближения с Конде.

Последний сначала нашел это сопротивление привлекательным. Это придавало всему делу остроту и повышало ценность последующей капитуляции. Однако по воле несчастного случая, происшедшего в результате тщеславной глупости Флоримона де Робера, все мероприятие оказалось под угрозой срыва.

Во время встречи со многими знатными людьми, среди которых находился и Конде, этот молодой глупец разболтал о своих успехах у родственницы королевы. Конде, узнавший подлинные причины отказа ему со стороны Изабель, был глубоко обижен и сразу же покинул двор Екатерины.

Лихим галопом он вернулся в свой замок Конде-ан-Бри, чтобы забыть там о постигшем его разочаровании.

К тому же пришла весть, что его супруга – храбрая Элеонора де Руа – заболела и позвала его к себе. Принц вероятно, не поспешил бы поехать к ней, если бы не получил такого тяжелого оскорбления.

Само собой разумеется, теперь не могло быть и речи о том, чтобы возвратить короне Гавр. Надежды Елизаветы Английской заполучить этот большой нормандский порт вновь возросли.

Можно было себе представить гнев королевы Екатерины! Как только Конде покинул двор, королева обрушила свой гнев на провинившуюся.

– Ты, дура! Несчастная дрянь! Так ты выполнила мой приказ? Так ты исполнила мои деликатные поручения, которые я тебе доверила? Конде уже недосягаем, а англичане не отказались от своих планов в отношении Гавра! Тебе, что, надоело жить? Ты не знаешь, что можешь заплатить жизнью за то, что перечеркнула мои политические планы?

Еще никогда, обычно владевшая собой королева не впадала в такую ярость. Изабель была так напугана, что вся сжалась перед ней от страха. Она дрожала всем телом. Впервые она видела флорентийку в таком гневе и ее охватил смертельный ужас. Она боялась за свою жизнь, поскольку злые языки утверждали, что королева уже отправила многих предателей на тот свет… а то, что сделала она, было в глазах Екатерины государственной изменой.

Королева свирепо металась по комнате. Внезапно она остановилась перед молодой женщиной и схватила ее за руку.

– Слушай внимательно, дорогая Изабель, запомни каждое мое слово, заруби себе на носу, поскольку я не буду повторять их дважды. Я напишу письмо Луи де Конде, чтобы он вернулся. Если нужно, я прикажу ему это сделать. Он вернется, поскольку не посмеет отказаться. Иначе это был бы мятеж. Как только он появится, приказываю тебе дать ему понять, насколько ты раскаиваешься и какую боль причинил тебе его отъезд. Приказываю тебе исполнять любое его желание. Я хочу видеть его счастливым, Изабель, насколько это возможно! Ничто не может заставить воина забыть о войне, кроме благоухающей духами постели женщины, которую он боготворит. При условии, что на этот раз ты выполнишь мой приказ, я тебя прощаю. Твое сопротивление на этот раз послужит для него дополнительной приманкой. Если все пройдет нормально, я даже отблагодарю тебя!

Почти немея от страха, молодая женщина попыталась защитить свою любовь.

– Помилуйте меня, мадам, и поручите эту миссию другой девушке! Я не могу полюбить принца, потому что люблю другого человека!

В светлых глазах Екатерины блеснули молнии.

– Этого дурака Робера? Как ты вообще смеешь о нем говорить? Надеясь на его красивое лицо и представительный внешний вид, я послала его к Елизавете, чтобы он соблазнил ее, однако это окончилось тем, что англичанка высмеяла его и обошлась с ним надлежащим образом. У тебя действительно хороший вкус, поздравляю тебя! Однако этот вопрос не подлежит обсуждению, поскольку любовные чувства меня не интересуют, когда речь идет о Гавре! Либо ты исполнишь все желания Конде – о замене не может быть и речи, поскольку он хочет тебя и никого другого, – либо я прогоню тебя со двора. Поскольку это не входит в твои планы, то как можно быстрее спасай свою шкуру!

Екатерина опустилась в свое кресло, оставив на время молодую женщину в покое. Вдовья вуаль делала ее круглое лицо очень бледным. Более, чем когда-либо, она походила на своего покойного дядю – папу Льва X, которого нельзя было назвать особенно привлекательным.

– Я жду твоего ответа, – сказала она холодно.

В полном отчаянии Изабель сжала лицо руками. Опустив плечи, она тихо плакала, но ей была ясно, что нужно взять себя в руки, чтобы избежать нового взрыва гнева королевы, который мог бы иметь теперь роковые последствия. Наконец, раздался ее прерывающийся от слез голос:

– Я буду послушна, мадам!

– Ты правильно поступаешь. Это очень умно с твоей стороны! Как только Конде будет побежден, ты можешь вернуться к своему Роберу и делать с ним, что хочешь. Я не буду тебе в этом мешать. Но что за странная идея жить сердцем! Есть ли оно у меня? Мое сердце уже давно умерло, еще тогда, вместе с королем… – добавила она внезапно изменившимся голосом, звучавшим печально и как будто издалека. – Знаешь, Изабель, на смену этому сердцу уже давно пришло нечто более важное: королевство, которое во мне нуждается!

Как Екатерина и предвидела, принц не заставил себя долго ждать и вернулся ко двору.

Королева в своем письме дала ему понять, что есть кто-то, сожалеющий и раскаивающийся в том, что случилось, что пара прекрасных глаз день ото дня все больше краснеет, глядя на запад.

Итак, Луи де Конде, который не смог забыть Изабель, хотя и с недоверием, вернулся. Он знал Екатерину и репутацию ее девушек. Но как только он оказался в великолепных садах Шенонсо, все его недоверие исчезло.

Среди кустов роз он встретил улыбающуюся Изабель, во влажных глазах которой были, похоже, слезы радости. Изабель сыграла свою роль великолепно, хотя и не без усилий. На этот раз оружие было сложено и предисловие оказалось кратким. Спустя несколько дней после его прибытия Изабель стала его любовницей в прекрасном замке на берегу Шера, который Екатерина Медичи с большой любовью превратила в настоящий рай.

Однако в любовных делах часто бывают неожиданности, а ночи в долине Луары наполнены особым ароматом. И случилось так, что как только Изабель отдалась этому мужчине, которого ей было приказано полюбить, она влюбилась в него по-настоящему. Она поняла, что попала в собственную ловушку. Принц, о ком она думала, что можно лишь поиграть с ним, действительно одержал над ней победу.

Луи де Конде до этого не встречал женщин, которые бы его отвергли. Он был небольшого роста, но хорошо сложен, ловок, силен и так же искусен в обращении с оружием, как и в любовных делах. У него были красивые каштановые волосы и тонкие черты лица, а взгляд одновременно мягкий и решительный. Этого мужчину Изабель полюбила всем сердцем, забыв всех своих прежних любовников: не только прекрасного Робера, но и всех, кто был у нее до него: Монморанси, Ронсара… и Брантома, который оставался безутешным и до сих пор посвящал ей прекрасные стихи… Но все было напрасно! Изабель думала только о своей новой любви. Луи же, который в начале отнесся к этому, как к быстро проходящему, под влиянием короткой вспышки чувств увлечению, вскоре с удивлением убедился в том, что любит ее тем больше, чем дольше они находились вместе.

Судьба оказалась к ним благосклонна. Принц вскоре овдовел, и влюбленные смогли принадлежать друг другу без каких-либо препятствий, что естественно было воспринято Екатериной с радостью.

Храбрая Элеонора де Руа – принцесса де Конде, – проболев месяц, рассталась со своей героической, но истерзанной неразделенной любовью душой. Впрочем, это была обычная судьба для принцессы де Конде, поскольку принцы из этого знатного рода, как правило, оказывались посредственными мужьями.

Конде и Изабель самозабвенно предавались любви под благосклонным взглядом королевы. Однако в стане протестантов такое развитие событий не вызвало воодушевления.

Жан Кальлвэн, наблюдавший за осуществлением планов коварной королевы Екатерины из далекой Женевы, знал, что при этих обстоятельствах он должен всегда быть начеку. Гавр действительно был возвращен под власть французской короны, и великий реформатор едва не умер из-за этого в припадке гнева. Елизавета Английская, однако, была достаточно умна, чтобы открыто показать свое разочарование. Кроме того, как тонкий политик, она по достоинству оценила игру, проводимую Екатериной и, учитывая ее интеллигентность, рассматривала ее как равноценного противника.

Некоторое время спустя, 11 апреля 1564 года, вместе с французской императрицей Екатерина подписала соглашение о перемирии в Труа, которое хотя бы на время остановило религиозные распри во Франции.

Протестанты были в высшей мере рассержены, видя своего предводителя в сетях католиков. Однако один из виднейших гугенотов адмирал Колиньи знал о прелестях упомянутой выше католички и поэтому ничему не удивился.

– Когда-нибудь он вернется, – вздохнул он. – Осторожность никогда не помешает, особенно когда имеешь дело с красивыми женщинами…

Адмирал слишком хорошо знал себе подобных!

2. Скандальные роды

Королева Екатерина несколько успокоилась после заключения мира в Труа, хотя и не надолго, – никто не знал лучше нее самой сомнительную ценность мирных соглашений.

Поэтому она решила, что ее сын – молодой король Карл, – должен совершить большое путешествие по стране. Она сочла полезным, чтобы король однажды остался один на один с народом и чтобы народ познакомился со своим будущим правителем. Таким образом, речь в данном случае шла о пропагандистской поездке!

Однако это не шуточное дело – везти весь французский двор по дорогам Франции, да еще в течение примерно 18 месяцев. Путь лежал в Барруа и Бургонь, Ронталь, Прованс, Лангедок, Беарн, Овернь и Бретань. За исключением вымощенных дорог на севере страны, весь остальной путь являлся настоящим «Тур де Франс», таким же возбуждающим и спортивным.

Королевская семья сопровождалась целой армией: несколько сот высокопоставленных вельмож и дам готовились ехать на лошадях, в паланкинах или повозках. Карет, в английском понимании, тогда еще не было. Всего лишь трое избалованных современников имели средства передвижения, отдаленно напоминающие карету. К этому эскорту придворных добавлялись несколько тысяч слуг, загонщиков дичи, лакеев, погонщиков собак, поваров и их подручных, прачек, гладильщиц, парикмахеров и проч.

Все напоминало гигантский цыганский табор, растянувшийся на плохих французских дорогах; затраты же соответствовали принятой для дворца роскоши.

По пути, кроме больших городов, делались также остановки в замках и монастырях, для которых это было большой честью, хотя и слишком дорого обходилось. Путешествие принесло большой успех. Екатерина была глубоко тронута тем, как сердечно их принимали и в городах, и в сельской местности. Она не могла поверить, что ее верноподданные, несмотря на нищету и опустошения, причиненные бесчисленными войнами, оставались преданными королевской семье. Французы были рады подойти к молодому королю, дотронуться до него и поговорить с ним, поскольку правила этикета в те времена не были еще так строги, каковыми они стали при Людовике XIV. Одним словом, поездка была триумфальной.

Однако вернемся к ее началу. Королева-мать, конечно, взяла с собой своих придворных. «Летучий эскадрон» был собран в полном составе и составлял особенно великолепный ее эскорт. Само собой разумеется, что Изабель де Лимей, как самая прекрасная из всех фавориток королевы, была в центре внимания, так же как и ее возлюбленный – Луи де Конде.

Но молодая женщина была не очень воодушевлена необходимостью участвовать в этой принудительной поездке. На это имелась весьма простая и естественная причина: Изабель была в положении и имела отнюдь не лучшее мнение о французских дорогах.

Она чувствовала себя усталой, разбитой и очень боялась, что в этой поездке с ней может случиться несчастье. Она предприняла все, чтобы не ехать, однако королева не хотела и слышать об этом. Она не имела понятия о состоянии своей первой дамы, а широкие платья, которые носили в те времена, скрывали ее тайну. Кроме того, она держала в узде Конде и поэтому для Екатерины не могло быть и речи, чтобы Изабель осталась дома. Что же оставалось делать! Таким образом, несчастная женщина, как и все другие, собралась в дорогу. В конце мая они, наконец, добрались до Дижона.

В бывшем герцогском городе не жалели ни денег, ни усилий, чтобы оказать гостям достойный прием. Дижон был богат и демонстрировал это без ложной скромности. В этот день огромный парадный дворец герцога был до отказа заполнен людьми. Представители городской знати поочередно произносили торжественные речи, обращенные к королевской семье, перед тем, как должен был состояться большой праздничный обед. Карл IX и Екатерина Медичи сидели с неподвижными лицами на высоких креслах и благосклонно слушали, слегка скучая от сыпавшихся на них хвалебных тирад. Подобные представления их уже стали обременять.

Благородные дамы полукругом обступили королеву-мать. Так много молодости, красоты и элегантности местные знатные мужчины, пришедшие приветствовать приезжих господ, еще никогда не видели. Ошеломляющие красотой молодые девушки флиртовали с ними будто одержимые дьяволом!

За одним исключением. Графиня Изабель не только не интересовалась происходящим вокруг, но и выглядела так, будто присутствовала при собственной казни. Ее лицо было смертельно бледным, глубокие тени лежали под глазами. Она с трудом держалась на ногах и в конце концов была вынуждена ухватиться за руку своей соседки – мадемуазель де Шатонеф.

Внезапно она сжала ее руку так сильно, что та по-настоящему испугалась.

– Что с тобой? – шепнула она. – Ты выглядишь, как сама смерть.

– Я едва держусь на ногах, – пролепетала Изабель, – на пределе своих сил. Эти речи… мой Бог, этому не будет конца! Я сейчас потеряю сознание!

– Ради всего святого, только не это! На нас смотрит весь мир. На нас обращено больше внимания, чем на этого человека в черном, который доконает нас своими тирадами. Постарайся и возьми себя в руки. Знаешь же, как строга королева, когда речь идет о нашем появлении перед публикой.

– Знаю, но ты не можешь себе представить, какие страшные страдания я переношу.

Едва она произнесла эти слова, как резкая боль пронзила все ее тело, и бедняжка не смогла сдержать пронзительного крика.

Оратор прервал свое выступление, и все взгляды устремились на Изабель. Екатерина нахмурила лоб, но Изабель уже ничего не видела. Ее разрывала новая волна боли. В своем узком корсете она не могла больше дышать и, лишившись чувств, опустилась на пол.

В ужасе Шатонеф склонилась над ней и попыталась поднять.

– Несомненно, это случилось из-за жары, – сказала она, увидев быстрый гневный взгляд королевы.

– Тогда унесите ее отсюда – распорядилась королева. – Свежий воздух поможет ей. Эти молодые девушки не могут выдержать даже самого малого! Немного жары, и они уже падают в обморок.

Подбежавшие молодые люди подняли Изабель и вынесли ее из зала. И теперь каждый смог увидеть, что на том месте, где только что лежала молодая женщина, осталось большое кровавое пятно.

Возглас изумления пронесся по залу. Все обсуждали случившееся, перебивая друг друга и споря о странном несчастном случае, жертвой которого стала такая прекрасная молодая девушка. Оратор больше не пытался продолжать речь. Его бы все равно никто не слушал. Пришлось объявить начало официального обеда, чтобы положить конец всеобщему смятению.

Тем временем Изабель, под полными ужаса взглядами придворных спокойно произвела на свет очаровательного мальчика.

Она лежала на скамье, на которую были спешно брошены две подушки; едва новорожденный увидел свет, он начал кричать изо всех сил. Такого ора почтенные стены кабинета бургомистра никогда прежде не слышали!

Королева была вынуждена смирить свой гнев, чтобы не придавать скандалу еще более неприятный характер. Она жестом подозвала к себе господина де Нансэ – капитана своей гвардии – и шепнула ему на ухо несколько слов. После чего с улыбкой и видимым облегчением направилась в праздничный зал вслед за королем.

Роды прошли нормально. Молодая женщина еще ощущала слабость и головокружение, но больше всего она чувствовала себя очень усталой. Она хотела спать и только спать, много часов подряд. Поэтому все, что ей было нужно, – это погрузиться в сон, чтобы никого не видеть, особенно Екатерину, гнева которой она очень опасалась.

Через некоторое время она заметила, что ложе ее качается. Хотя оцепенение еще и затуманивало сознание, она постепенно поняла, где находилась: ее положили в тщательно зашторенный паланкин и несли по такой неровной дороге, что лежать в нем, несмотря на матрацы и подушки, было очень неудобно. Изабель не имела представления, куда ее перевозят. Занавески были плотными, и она не видела окрестности.

Через несколько часов паланкин, наконец, остановился. Роженица оказалась во внутреннем дворе здания, которое нетрудно было узнать: она находилась в монастыре. У входа стояла высокая, стройная женщина, из-за своей одежды выглядевшая строгой: Ее руки скрывались в широких рукавах мантии. Изабель смотрела на нее в отчаянии.

– Не могли бы вы сказать, где я нахожусь, мать-настоятельница?

Та посмотрела ей прямо в глаза и строго ответила:

– Вы в монастыре Кордельер д'Оксонн, дочь моя. Ее величество королева Екатерина решила, что вы должны оставаться здесь, пока она не даст новых указаний.

– Новых указаний? Но как долго мне придется здесь находиться?

– Я не знаю, дочь моя. Возможно, королева хочет, чтобы вы приняли пострижение.

– Я должна оставаться в монастыре? Но это невозможно!

Изабель была полностью подавлена и готова разрыдаться. Она умоляюще посмотрела на настоятельницу. Ее охватила паника. Эти высокие стены, эта строгая, почти нечеловеческого вида женщина и стали ее судьбой, предназначенной Екатериной? Внезапно она повернулась, подбежала к закрытой двери и крикнула: «Я не хочу становиться монахиней! Я не хочу жить здесь!»

Мать-настоятельница не двигалась с места, дав ей возможность подергать ручку двери, накрепко запертой. Когда она увидела, как Изабель, всхлипывая, вцепилась в закрытую дверь, она подошла к ней, мягко положила руку на ее плечо и медленно повела в монастырь.

– Королева никогда не настаивала на вашем пострижении, дочь моя! Вас никто к этому не принуждает. Приказ гласит, чтобы вы сначала побыли у нас.

– Но здесь так же безысходно, как и в тюрьме!

– Возможно, но это не тюрьма и, может быть, пребывание у нас вам даже понравится. Вам нужны сейчас покой и отдых… и мы не тюремные надзиратели.

В последующие дни Изабель убедилась, что мать-настоятельница действительно не была столь строгой и жестокой, какой показалась на первый взгляд. Она не запретила гостье получать почту, и однажды утром привратница передала ей письмо возлюбленного, незабвенного Луи де Конде, который, наконец, отыскал следы своей нежной подруги.

Как он писал Изабель, ему удалось добиться, чтобы вернули ребенка, которого Екатерина сразу же после рождения велела отдать кормилице.

В послании принца было много доброты, хотя хромала орфография: «Ах, мое сердце, Ваши страдания сделали меня самым несчастным человеком в мире. Когда я вижу, сколько боли и печали Вы перенесли, я не знаю, жив я еще или уже нет! Но когда я думаю о любви, которую Вы мне дали и даете до сих пор, я вновь чувствую себя ожившим и способным оказать Вам помощь. И я говорю Вам в этот час, что, несмотря на все неудачи, я счастлив потому, что смотрю на все Вашими глазами…»

Изабель была переполнена нежностью и вновь пробудившейся надеждой. Она окропила это невероятно безграмотное письмо слезами, письмо, при чтении которого у ее бывшего любовника Ронсара все перевернулось бы в животе. Но она слишком любила Конде, чтобы обращать внимание на такие мелочи, как ошибки. Теперь она была уверена, что ее возлюбленный кратчайшим путем доберется до нее и освободит из заточения. Конде действительно был близок к тому, чтобы осуществить этот замысел, но вмешалась королева и расстроила его планы.

Происшествие в герцогском дворце показало ей, что роман между Изабель и Конде длился достаточно долго, кроме того, к этому времени она уже завладела Гавром и чувства принца перестали играть роль для нее. Екатерина вовсе не хотела, чтобы эта пара стала предметом постоянного общественного скандала.

Но поскольку Конде был не тем человеком, который умел скрывать свои намерения, она вскоре проведала о его замыслах и приказала перевести Изабель из монастыря Оксонн в замок Кано недалеко от Виенны. Замок был более комфортабельным и, надежно охранялся. Там Изабель должна была находиться до окончания турне по Франции. После возвращения в Париж Екатерина Медичи вызвала ее и простила.

На протяжении долгого времени Изабель не имела известий о своем возлюбленном, и можно себе представить, с какой радостью она возвратилась в Париж. Она надеялась на чудесное возрождение своей любви.

Но, к сожалению, Конде оказался не так уж и влюблен, как писал об этом в своем письме. Разлука привела, скорее, к охлаждению его чувств.

При встрече с Изабель он выразил подобающую радость и провел несколько приятных недель с ней, но затем стал постепенно отдаляться. Молодая женщина понимала: редкие письма, уклонение от встреч, рассеянность и много других мелочей, – это конец любви.

Вскоре Изабель призналась себе в том, что принц больше не испытывает к ней чувств. Он воспылал любовью к прекрасной Франсуазе де Лонгвиль-Ротлэн, на которой, к большому огорчению Изабель, через несколько месяцев и женился. Изабель долго мечтала стать принцессой де Конде, и вот стало ясно, что она не только верила в несбыточную мечту, но и подорвала свою репутацию. Скандал в Дижоне был еще никем не забыт. И все те, кто хотел бы взять ее в жены до того, как произошел этот «несчастный случай», теперь сторонились ее, – они не хотели, чтобы их имя носила женщина «с прошлым». Решившийся взять ее в жены, великодушно забыв об истории с Конде, должен был быть или сумасшедшим, или… страстно в нее влюбленным.

И такой нашелся! Он был не очень молод. Но сказочно, даже шокирующе богат. Флорентиец Сципион Сардини был отпрыском семейства Екатерины Медичи, в свое время вступившей в брак с наследником французского престола. Как банкиру у себя на родине ему удалось скопить несметное состояние, на первый взгляд добытое преимущественно честным путем.

Народ, однако, был другого мнения и слагал немилосердные саркастические вирши о богатейшем из самых богатых банкиров: «вчера сардина – сегодня кит, так откормила Франция маленькую итальянскую рыбку…»

Как бы там ни было, Сципион Сардини выглядел неплохо. Он был серьезным мужчиной, высокого роста и, что самое главное, многие годы безумно влюблен в Изабель, хотя никогда не решался сказать ей об этом. Одна из причин его сдержанности заключалась в том, что молодая девушка была аристократического рода, в то время как его происхождение было покрыто мраком. После каждого нового любовного увлечения Изабель он испытывал смертельные муки. Наихудшим испытанием для него был, хотя и короткий, но страстный эпизод ее связи с Конде.

Скандал в Дижоне заставил кровоточить его сердце и тем не менее пробудил новые надежды. Он точно знал, что не найдется никто другой, готовый жениться на той, которую оставил принц, но которую он готов был охотно взять в жены. Это он, имея определенное влияние на мать-королеву, вступился за провинившуюся женщину и повлиял на ее возвращение к королевскому двору.

После того как Конде женился на мадемуазель де Лонгвиль, Сардини спокойно направился к королеве, чтобы выяснить ее мнение о его женитьбе на ее эксцентричной родственнице. Он не был уверен в утвердительном ответе, но знал, что Екатерина была практична и реально смотрела на жизнь.

– Если она согласится, а эта дура, к сожалению, по каким-либо причинам может ответить отказом, тогда женись на ней, Сципион. Я благословляю тебя, я знаю, что ты сделаешь ее счастливой! Но не стоит сразу же молиться на нее.

Сципион предложил Изабель свою руку и сердце, а также состояние, и она согласилась, хотя была подавлена и желала душевного спокойствия.

Самое странное заключалось в том, что она ни в чем не раскаивалась. Екатерина Медичи, глубоко знавшая человеческую душу, оказалась права. Легкомысленная Изабель, почти не заботившаяся о своем ребенке, любила любовь, жизнь, развлечения и элегантность больше, чем мужчин. Сципион Сардини, которого Екатерина тем временем возвела в дворянство, был непомерно богат, страстно влюблен и делал все, чтобы ублажать свою очаровательную жену.

Изабель была осыпана золотом и сказочными нарядами. Она стала обладательницей бесчисленных ювелирных изделий, роскошных экипажей и великолепного дворца Сент-Марсо, а также огромных земельных наделов. Она устраивала шикарные приемы и позволяла себе все. Не было ничего, в чем бы Сципион отказал ей, более того, он даже упреждал ее желания. Так он доставил ей удовольствие затмить всех тех, кто отвернулся от нее, когда она оказалась в немилости при дворе.

Подлинное доказательство любви мужа она получила спустя годы. Этот жесткий деловой человек в глубине души был романтиком. Однажды, в канун нового года, Сципион усадил свою супругу в экипаж и объявил, что они уезжают. Они отправились в Орлеан и оттуда вдоль реки Луары. Наконец, они добрались до замка Шамон, где Изабель по приказу Екатерины когда-то устроила ловушку Конде, в которую сама и попала. Изабель с тех пор никогда не была в тех местах, однако она знала, что Екатерина Медичи обменялась с Дианой де Пуатье и этот строгий, но такой величественный замок на Шенонсо унаследовала бывшая фаворитка.

Экипаж с супругами остановился у входа во владение. Изабель не могла прийти в себя от изумления. Как изменился этот замок со своими великолепными башнями! Крыши были обновлены, почти белая черепица сверкала на солнце. Позолоченные флюгеры вращались на вершинах башен, и вновь разбитые сады цвели буйным цветом. Шамон предстал перед Изабель как сказочный замок, однако она не могла понять, почему Сципион привез ее сюда. Зачем ему понадобилось, спустя годы, разбудить воспоминание, которое уже поблекло в ее памяти, как и сам Конде, который благословенно почил в 1569 году? Поскольку Изабель давно привыкла к взаимному доверию, она напрямик спросила:

– Что мы будем здесь делать, мой друг? Какие воспоминания вы хотите возродить?

– Только о моей любви к вам, Изабель. Здесь я увидел вас впервые. Вы меня тогда даже не заметили, но я никогда не забывал о месте нашей первой встречи. Я хотел, чтобы этот замок принадлежал вам, как и я всем сердцем принадлежу вам. Я купил его и отреставрировал, чтобы преподнести его вам. Думаю, что он сыграл слишком важную роль как в моей, так и в вашей жизни, и поэтому не должен попасть в чужие руки. Если вы желаете, он будет вам! Но если он вам не нравится…

– Что тогда?

– Тогда завтра он будет разрушен!

Глубоко тронутая Изабель склонилась и поцеловала в щеку своего мужа.

– Это было бы преступлением! Я люблю этот замок, и он, к счастью, венчает то чудесное существование, которым я вам обязана!

Взявшись за руки, они вошли в их новое обиталище.

СЕМЕЙСТВО «СМЕРТНОГО ГРЕХА»

ПЫЛКАЯ АСТРЕ И ПРЕКРАСНАЯ ГАБРИЭЛЬ

1. Первая месть

В 1563 году в Париже стояла суровая зима. Снег и гололед сделали жизнь жителей столицы, спешивших с наступлением темноты домой, очень трудной. Люди жались к каминам и ждали наступления следующего дня, плотно опустив занавеси на окнах.

Только в постели они чувствовали себя уютно. Отвратительная погода, однако, не мешала развлечениям, и в особенности членам королевской семьи.

Однажды декабрьской ночью в прекрасном дворце по улице дю Руа-де-Сесиль все было освещено огнями, раздавались звуки флейт и скрипок.

Этот дворец когда-то принадлежал герцогам д'Анжу, бывшим королям Сицилии и других государств. Четыре года назад канцлер Бираг купил и реставрировал его, дворец тогда уже начал разрушаться.

В то время им владел капитан гвардии короля Карла IX, великолепный молодой человек, о котором с уверенностью можно было сказать, что это самый опасный соблазнитель в Париже. Его звали Луи-Беранже Дю Гаст. Он происходил из очень знатной семьи, а став взрослым, сделался покорителем женских сердец, не встречая при этом какого-либо сопротивления… Прекрасный Беранже был высокого роста, хорошо сложенным блондином с мягким блеском голубых глаз, с аккуратно подстриженными усами, полными губами и с безукоризненными зубами. Все это делало его особенно привлекательным. Ему было 23 года, он держал себя уверенно, был элегантен и смел. Что касалось его души, то она была скорее всего покрыта мраком, поскольку не знала угрызений совести, служила лишь для удовлетворения потребностей молодого человека, жаждущего развлечений.

Будучи человеком эпохи Ренессанса, Беранже дю Гаст любил не только красивых женщин, попойки и сражения на шпагах, но и разбирался в равной мере в искусстве и поэзии.

В тот вечер за пышным столом во дворце д'Анжу собралось больше гостей, чем их было во всем Париже. Кроме лучшего друга хозяина дома, поэта Пьера де Ронсара, здесь были монсеньор де Брантом, Пьер де Бурдей, любезный Божуайе, которого особенно ценила Екатерина Медичи, поэты Антуан де Бэф и Депорт, серьезный Антуан Доран, этому больше всего нравился винный погреб хозяина, а также галантный священник Дол, Шарье д'Эпине.

Собравшиеся вели себя очень шумно, почти заглушая игру музыкантов, перебивая друг друга остроумными шутками и галантными стихами. Вино лилось рекой.

Было странно, однако, что самый болтливый из всех был в этот вечер необычно молчалив. Беранже казался полностью отсутствующим. Он мечтательно улыбался, слушал полувнимая, когда к нему обращались с вопросом, отвечал невпопад и даже забывал пить.

Странность его поведения, наконец, обратила на себя внимание Брантома. Когда поднялся со своего места Ронсар, чтобы прочитать прекрасный сонет, Брантом обратился к другу.

– О чем ты думаешь все это время? Похоже, мы тебе сегодня безразличны!

– Почему ты так решил? Я внимательно слушаю каждое ваше слово!

– И забываешь при этом даже о бокале с вином! Нам это очень льстит. Удивляет, однако, твое внимание к твоим часам. Они настолько хороши?

– Мои часы?

– Меня ты не обманешь! Вероятно, они напоминают тебе о визите прелестной дамы к тебе сегодня вечером… и у тебя больше нет времени, чтобы держать нас у себя! Ты так рассеян и угрюм, что причиной может быть только женщина. Разве я не прав?

Дю Гаст рассмеялся и хлопнул своего друга по плечу.

– Я забыл, что у тебя самый острый глаз во всем дворе, и невозможно скрыть от него что-либо, особенно, если речь идет о любовных делах. Я признаю свое поражение. Ты прав, она действительно прекрасна. Но я не назову тебе ее имени.

– Это очень галантно. К тому же, я узнаю его завтра и без тебя, ведь ничто не становится известным при дворе быстрее, чем сердечные тайны! Сейчас, однако, я помогу тебе избавиться от гостей, пока они еще не перепились окончательно.

Это было сделано с полным соблюдением такта, которым обладает человек, вращающийся при дворе. Вскоре все разошлись и слуги принялись за уборку. Беранже остался ждать за маленькой дверью, ведущей на улицу. Он знал, что его друг Брантом спрятался в дверной нише соседнего дома, поскольку был из тех, кто не может противостоять собственному любопытству. Обоим не пришлось долго ждать. Уже через несколько минут на улице появились две женщины. Они были укутаны от холода, а их лица плотно закрыты вуалью, как было модно в то время. Брантом знал всех женщин при дворе. Как внимательный наблюдатель, он узнал одну из них по походке и грации. В его глазах каждая женщина, даже замужняя, имела нечто особенное, что отличало ее от других. Если эта женщина принадлежала бы ко двору, он бы узнал ее, тем более, что у него уже сложилось представление о той, кем была покоренная его другом.

Подойдя к двери, дама пониже ростом дала три условных сигнала. Дверь тут же открылась, и обе женщины в вуалях скрылись в доме, дверь за ними бесшумно закрылась. Брантом покинул свой наблюдательный пост, закутался в плащ и поспешил домой. Он улыбался. «Какая тайна может окружать женщину, которой в действительности нечего скрывать? К счастью, есть много мужей, которые не только не мешают любовникам своих жен, а скорее готовы их облагодетельствовать», – ворчал он про себя. Добрый маркиз де Кевр настолько счастлив, что стал виконтом Сэссон и первым бароном де Булонь, и так озабочен тем, чтобы заслужить новые титулы, что теперь ему было совершенно безразлично, будет ли он произведен в ранг первого рогоносца королевства, особенно если это поможет ему получить новые титулы. И, видимо, теперь у него появятся хорошие перспективы.

Брантом остался доволен тем, что удовлетворил свое любопытство, и спокойно улегся в постель. Но он был и разочарован, поскольку рассчитывал на более трудное и таинственное приключение. Тем временем Беранже дю Гаст заключил в объятия одну из «семи смертных грешниц» с такой страстью, что было понятно, что он ничего не боится.

«Семью смертными грешницами» называли семерых дочерей знатного и могущественного господина Жана Бабу де ля Бурдезьера.

Он был не только правителем на Сагоне, но и королевским камергером, наместником и правителем Бреста, Гена, Амбуаза, гроссмейстером артиллерии и т. п. Его семь дочерей[2] заслужили это «милое» прозвище не столько за их общую тягу к любви. Все они были очаровательны и все унаследовали от своей бабушки, питавшей в свое время слабость к королю Франциску I, искусство и сладострастие в любви, что и создавало им соответствующую репутацию.

Этих отнюдь не робких девушек звали: Мари – графиня де Сент-Эньян, Франсуаза – маркиза де Кевр, Изабель – маркиза де Сурди, Мадлен – маркиза де Эвро, Диана – графиня де Тюрпэн, еще раз Мадлен – аббатиса де Бомон и Анна – наследница своей сестры в этом аббатстве. Та, которая только что оказалась в объятиях великолепного капитана, была Франсуаза, вторая по старшинству и самая красивая среди сестер. Несколько выше среднего женского роста, с роскошной гривой золотистых волос, с большими голубыми глазами, длинными темными ресницами и томительным взглядом, со свежим румянцем на лице и стройной талией, не испорченной тремя беременностями.

Пять лет назад в феврале 1559 года она вышла замуж за Антуана д'Эстре. Этот брак был заключен несколько поспешно: до этого у юной прекрасной Франсуазы был любовник, красивый генерал-полковник пехоты Шарль де ля Рошфуко – граф фон Рондан, в которого она так страстно влюбилась, что Жана Бабу бросало в дрожь из-за возможных непоправимых последствий, поскольку Рондан был женат.

В связи с этим было срочно решено выдать Франсуазу замуж за человека, у которого было только два желания: сделать себе карьеру и произвести на свет детей, которые гарантировали бы продолжение его рода. Он пришел к выводу, что Франсуаза была бы для этого идеальной женой, потому что имела хорошее здоровье. Кроме того, он бросал на нее взгляды, когда она была еще придворной дамой Марии Стюарт.

Франсуаза, по-своему честная и добросовестная, старалась сделать все, чтобы муж был ею доволен, но не оставляла, однако, своих любовных увлечений. Она не могла из-за супружества отказать себе в остальном и поэтому со спокойной совестью продолжала свой роман с Ронданом до тех пор, пока несчастный генерал-полковник не погиб от ран при осаде Руана.

Франсуаза оплакивала его, но она не принадлежала к числу тех женщин, которые носят вечный траур… И, кроме того, она в это время уже бросила опытный взгляд на дю Гаста.

Можно было предположить, что связь между этим дамским угодником и его возлюбленной окажется лишь мимолетным увлечением, которое вскоре угаснет. Скептики вроде Брантома предсказывали, что оно продлится не более полугода. Однако случилось иначе. Предполагаемая мимолетная связь обернулась десятилетием совместной жизни. Были головокружительные взлеты и падения, а также эпизодические супружеские измены с обеих сторон, однако никогда дело не доходило до настоящего разрыва, поскольку их соединяла подлинная страсть.

Она началась на глазах у всех весной 1563 года. Королева-мать устраивала в это время ряд роскошных праздников в честь совершеннолетия короля в замке Фонтебло. В течение нескольких недель затевались балы, игры, турниры, концерты, балеты и праздничные пиршества. Самые красивые придворные дамы и представительные кавалеры принимали в них участие. Франсуаза д'Эстре выбрала Беранже дю Гаста своим официальным кавалером, и с этого момента они были неразлучны. Супруг им не мешал, его просто не было рядом. Он уехал в Кевр, где воздвигал новый замок и следил за ходом работ.

Как истинный поклонник красоты Беранже решил достойным образом воспеть прелести своей возлюбленной и не нашел для этого никого лучше, чем своего друга Ронсара. Любезный поэт сочинил в своей жизни ряд сонетов и мадригалов, посвященных Астре. Все знали, что под этим именем подразумевалась Франсуаза. К тому же Ронсар описал ее почти точно: «Еще больше твоих глаз я люблю твои цепи любви из чистого золота…»

Модель была действительно прекрасна, чтобы вознаградить усилия поэта, ревностно воспевающего Франсуазу. В конце концов он влюбился в маркизу и признался ей в любви. Франсуаза, привыкшая к всеобщему поклонению, отнеслась, однако, к этому равнодушно!

– Воспевать можно только то, что любишь! – Грациозно сказала она ему. – Люби меня, мой друг, и воспевай меня дальше.

Она поцеловала его и подарила ветку розмарина. Ронсар понял, что подобного рода поцелуем можно было бы поцеловать свою бабушку, и был глубоко разочарован. Рассерженный, он бросил цветок и стал искать себе более доступную музу.

Надменный Беранже тем временем нажил себе сильных врагов из-за своего несносного характера. Дочь Екатерины Медичи принцесса Маргарита, которую звали «прекрасная Марго», казалась словно созданной для любви. Самовлюбленный Беранже надеялся легко соблазнить молодую девушку. Однако она влюбилась тогда в молодого герцога де Гиза и не обращала на капитана ни малейшего внимания.

И дю Гаст совершил нечто отвратительное, недостойное дворянина. Он дал поручение следить за Марго. Однажды ночью, когда, по сообщению своих ищеек, он узнал, что герцог сопроводит Марго в ее комнату, он спокойно сообщил об этом королю и королеве-матери.

Карл IX был молод, жесток и злобен. С темпераментом Екатерины шутить также не приходилось. Они вдвоем набросились на бедную Марго. Король Карл примерно наказал ее, а де Гиз бежал сломя голову.

В результате этого королевского вторжения де Гиза срочно женили на Катрин Клевской, принцесса же Марго была помолвлена с Генрихом Наварским.

Маргарита люто возненавидела любовницу легкомысленного капитана. Однажды Франсуаза вошла в приемную королевы Екатерины, у которой была придворной дамой, и услышала, как Марго громко сказала: – Явилась потаскуха капитана!

Принцесса рассчитывала смутить этими словами «Астре», но обманулась. Последняя поклонилась и ответила с легкой усмешкой: – Для меня лучше быть потаскухой капитана, чем любовницей генерала… – Этим она намекала на безнравственный образ жизни Марго, которая коллекционировала любовников.

Этот обмен любезностями не остался без последствий. Когда, возбуждение, возникшее после событий, вызванных Варфоломеевской ночью, во время которой дю Гаст отличился особой жестокостью, улеглось, новая королева Наварская, со своей стороны, начала наблюдать за обоими. Она хотела изучить их привычки, что было нетрудно. Маркиз де Кевр стал тем временем маршалом артиллерии, а его жена по-прежнему не считала необходимым скрывать свои любовные похождения, тем более что они не мешали ей увеличивать количество его наследников. Они с Беранже нашли на маленькой улице недалеко от Лувра два прилегающих друг к другу дома и сделали потайную дверь в стене, соединявшую их комнаты. Конечно, все догадывались, что означало это близкое соседство, однако любовники ловко создавали видимость скрытности, что в то время очень ценилось.

Для Марго не составляло труда разгадать их тайну…

Вечером 31 октября 1575 года трое мужчин ворвались в дом дю Гаста. Было 10 часов вечера. Ночь была необычайно темной, и лил проливной дождь, что очень устраивало эту троицу. Беранже лежал, растянувшись на постели, ожидая свою любовницу, а слуга делал ему педикюр. Услышав стук двери, он не сдвинулся с места. В такие темные ночи Франсуаза нередко попадала к нему через собственный дом, особенно в тех случаях, когда служба у королевы задерживала ее так долго, что она не могла обуздать свое желание быстрее обнять Беранже.

Однако ворвавшиеся явились не по зову любви, а движимые чувством мести. Это были барон Витто, знаменитый драчун, полностью преданный королеве Наварской, и двое его друзей.

До того как дю Гаст успел выхватить свой меч, он был пронзен шпагами, рухнул на пол и безмолвно испустил дух. Все трое задержались ненадолго. Витто перевернул труп ногой, склонился над ним и сказал: – Он мертв, даже очень мертв. Исчезаем отсюда! – Когда немного погодя Франсуаза вошла через потайную дверь, она увидела труп своего возлюбленного. Комната закружилась у нее перед глазами, она дико закричала и, пока подбежали ее служанки, упала без чувств на пол.

Ее тут же отнесли домой и быстро заперли потайную дверь. Смерть Беранже дю Гаста привлекла к себе большое внимание. Франсуаза, полуживая от страданий, закрылась в своем доме и никого не хотела видеть. Король Генрих III устроил своему капитану погребение по первому классу и приказал найти его убийц. Конечно, оказалось несложным установить, откуда дует ветер, однако было немыслимо поднять руку на людей короля Наварского, и Генрих был вынужден отказаться от их преследования.

Постепенно о смерти капитана стали забывать, но только не Франсуаза. Ее супруг стал тем временем наместником Ля Фэр, и она последовала за ним, чтобы скандал, вызвавший много шума, постепенно улегся. Маргарита Наварская сочла более умным удалить Витто из Парижа, чтобы он скрылся на время.

Спустя некоторое время он решил, что дело забыто, и украдкой вернулся в город. Этим он совершил роковую ошибку.

Весть о его возвращении распространилась и дошла, наконец, до маркизы де Кевр в Ля Фэр. Она срочно вернулась в Париж, чтобы любой ценой отомстить за смерть своего возлюбленного.

Однако у Витто было много других врагов. И среди них молодой маркиз Ив д'Алегр. Витто убил его отца. Д'Алегру исполнилось 23 года, он дал клятву найти убийцу отца и отомстить за него.

Но, к сожалению, возникла проблема. Алегр не способен был убить человека в темноте из-за угла. Он хотел сделать это в светлое время дня. Однако, к несчастью, у него не было достаточных предпосылок для вызова на дуэль, он был посредственным соперником. Против Витто у него не было никаких шансов. Любая дуэль с ним была бы равносильна самоубийству.

Проблему решил король. Генрих III владел клинком лучше многих других во всем государстве. Он поощрял искусство фехтования на шпагах и привлекал в страну лучших фехтовальщиков, среди них итальянского мастера Жака Феррона из Асти, которого особенно боялись. Король не мог оставить убийство своего капитана без отмщения. Узнав о намерениях Алегра, в один прекрасный день он предложил ему скрестить шпаги.

Естественно, не составило труда убедиться в том, что молодой человек не был мастером в этом деле.

– Сожалею, что такой достойный человек, как вы, не очень ловко владеет шпагой, – сказал он.

– Против вашего величества едва ли кто-нибудь может устоять, – ответил Алегр, едва отдышавшись. – Я очень далек в этом от вашего величества.

– Что ж, вы еще очень молоды, но в наше время невредно уметь сражаться… обратитесь по моей рекомендации к мастеру Жаку Феррону. Скажите ему, что вы быстро, даже очень быстро должны овладеть искусством фехтования… что вы хотите стать, скажем, профессиональным бойцом!

Молодой человек понял, что имел в виду король. Его величество хочет сделать его исполнителем мести, и, думая о своей жажде отмщения, он направился к Феррону. Три месяца подряд он, проявив железную волю, тренировался под руководством итальянца. Еще никогда у того не было такого усердного и выносливого ученика. В конце концов молодой д'Алегр стал вызывающим страх бойцом.

– Воздерживайтесь от излишней вспыльчивости, – порекомендовал ему однажды вечером учитель. – Идите к королю и скажите ему, что вы готовы.

Алегр не заставил повторять это дважды. Этим же вечером он дал пощечину барону Витто в одном из залов Лувра и вызвал его на дуэль, которая должна была состояться 7 августа 1583 года в 8 часов утра на лугу за замком Шартре де Вовэр. Дуэль привлекла к себе большое внимание. Заключали пари. Конечно, никто не давал много за жизнь Алегра. Для всех исход поединка был ясен заранее: Витто с легкостью прикончит молодого человека в несколько мгновений…

Феррон был так возбужден, что не спал всю ночь перед дуэлью, и с рассветом поспешил к месту предстоящего сражения. Он хотел собственными глазами увидеть, что там произойдет, и, чтобы не быть замеченным, забрался на дерево в монастырском саду. Точно в 8 часов противники начали поединок.

Он длился недолго. Алегр провел многие часы со своим учителем не напрасно. Несколько движений оружием, молниеносный выпад и Витто опустился на колени, а затем, с идущей изо рта кровавой пеной, упал на землю.

Однако Алегру было мало видеть своего противника лежащим. Два дополнительных удара шпагой, совсем против правил дуэли, избавили побежденного от мук предсмертной агонии. Затем Алегр с полным спокойствием вытер свою шпагу и вложил ее в ножны.

Когда он уходил, его едва не задавил Феррон, спрыгнув на него с дерева из своего укрытия и обняв его с итальянским темпераментом.

2. Драма Иссуара

Ив д'Алегр с гордостью принимал поздравления своих сторонников. Что же касается прекрасной Франсуазы, то она думала лишь об одном: как отблагодарить этого человека. Спустя два дня после дуэли около полуночи, под покровом темноты, она подошла к дому, где жил молодой Алегр. Она была в той же плотной вуали, в которой обычно ходила в церковь и, конечно, не назвала своего имени слуге, открывшему ей дверь.

– Мне нужно поговорить с твоим господином, только с ним лично!

Слуга сообщил об этом маркизу, который в это время собирался уже отходить ко сну. Он спешно оделся и приказал пропустить гостью. Таинственность этого визита пробудила в нем любопытство.

– Чем могу служить, мадам? – спросил он, приветствуя ее, и попытался сквозь вуаль разглядеть лицо незнакомки.

Однако покрывало не давало возможности этого сделать, и только по исходившему от него аромату можно было предположить, что за ним скрывалось нечто прекрасное.

– Монсеньор, вы оказали мне услугу, которая превзошла мои самые смелые надежды, хотя вы об этом и не подозреваете. Я пришла, чтобы отблагодарить вас за это.

При этих словах незнакомка в темном протянула ему очень нежные и белые руки. Одна рука предлагала ему золотое кольцо с рубином, другая – туго набитый кошелек. Однако д'Алегр не принял ни того, ни другого.

– За что эти подарки, мадам?

– Два дня назад вы прикончили этого подлого убийцу Витто и дали мне возможность насладиться местью. Примите эти подарки в знак моей благодарности.

Но Алегр вновь отклонил их.

– Я не заслужил так много, мадам, я прежде всего отомстил за своего отца. Но если вы действительно хотите мне что-нибудь подарить, то я предпочел бы нечто другое… Улыбку!

Только этого и ожидала Франсуаза. Она не спеша освободила вуаль, которая медленно опустилась на пол. В мягком свете свечей Алегр увидел женщину, которая, пусть и не была молода, но которой, казалось, по счастливой случайности, не коснулось время. В свой сорок один год она хотя и потеряла нежную свежесть юности, однако прелесть этой блондинки все еще оставалась лучистой и ослепляющей. Она, скорее, набрала к этому времени полноту и спелость созревшего плода. Под взглядом ее голубых глаз молодой человек остолбенел.

– Как я был прав, предпочитая только вашу улыбку! Оставьте при себе ваши подарки, мадам. Вы так прекрасны, что вознаградите меня одной вашей улыбкой!

Франсуаза выполнила его желание и улыбнулась, подойдя к нему ближе. Уже давно она не встречала человека, который бы ей так понравился, и она почувствовала, что в ней вновь разгорается огонь, который раньше пылал в ней так часто в объятиях ее теперь уже мертвого любовника…

Стоявший теперь перед ней мужчина обладал какой-то мрачной красотой. В нем было что-то смущающее, но он излучал юность и жизненную силу. Она подошла еще ближе и взглянула на него из-под полузакрытых век, чтобы усилить соблазнительность этого взгляда.

– Улыбка – это немного, мой господин… но раз вы отказываетесь от подарков, возможно, вы желаете взять что-либо другое, нечто другое!

– Что именно?

– Меня саму. Вы хотите меня?

Вопрос был излишним. Алегр открыл объятия, и лишь с рассветом Франсуаза рассталась со своим новым любовником, который стал ей особенно дорог.

Маркиза де Кевр сначала подумала, что поддалась внезапной вспышке страсти, когда отдалась тому, кому считала себя столь обязанной. Однако вскоре поняла, что ошиблась.

На следующее утро, после незабываемой ночи, она уже стала пленницей той страшной страсти, жертвами которой становятся женщины в определенном возрасте, теряющие свою юность… Алегр, со своей стороны, был как заколдованный. Он открыл в объятиях этой женщины, искусной в любовных играх и знающей все их тонкости, целый мир новых чувств. Сначала они были умеренными… но вскоре влюбленных соединяла такая сильная страсть, которая была готова сокрушить все, что стояло у нее на пути и в конечном итоге их самих.

Вскоре они дали повод для сплетен при дворе и в больших салонах, где много вечеров подряд судачили только о скандале, произошедшем по вине маркизы де Кевр, которая на глазах у всех покинула домашний очаг, детей и супруга и без всяких угрызений совести переселилась в дом своего возлюбленного!

Но это было только начало. Маркиз, будучи достаточно толстокожим и в этом отношении уже привыкшим ко многому, тем не менее не захотел примириться с ситуацией, при которой он оказался объектом всеобщих насмешек. Франсуаза же не хотела идти на риск быть насильственно разлученной со своим возлюбленным. Поэтому она убедила его, что будет лучше, если их греховодное счастье окажется как можно дальше от ее разгневанного мужа. И они в конце концов уехали в Овернь, где у Ива было свое имение. Старое орлиное гнездо господ д'Алегр находилось над де ле Форэ и ле Веле. Его стены были построены еще в XIV веке и носили на себе следы прошлых осад. В этих древних стенах нарушившая брачные узы пара нашла убежище вместе с младшей дочерью маркизы, маленькой Жюльеной, которая в отличие от других ее сестер еще не могла обойтись без матери. Кроме того, у ребенка было слабое здоровье, и Франсуаза решила, что пребывание в Оверни принесет ей пользу.

Четыре других дочери и их братья остались в замке де Кевр вместе с отцом. Ни одна из этих красивых девушек, а каждая была достойна продолжить плеяду «смертных грешниц», не желала похоронить себя в провинции и иметь при этом единственное удовольствие видеть свою мать, которая от любовного увлечения забыла обо всем на свете.

Франсуазу все это устраивало. Старшие дочери постепенно становились опасными конкурентками для этой женщины, которая не могла терпеть рядом других богинь.

В этом выдержавшем многие бури замке, где в холодные зимние ночи так слышен пронзительный свист ветра, Ив и Франсуаза провели семь лет жизни, полной любви и эгоизма. Хотя время шло, и маркиза постепенно приближалась к своему пятидесятилетию, Алегр все еще не мог расстаться со своей возлюбленной. Периодически ему приходилось с ней разлучаться, когда король призывал его на военную службу, поскольку Овернь была в то время ареной сильных религиозных раздоров. Однако после его возвращения домой оба проводили полные страсти дни и ночи, будто хотели наверстать упущенное.

Так продолжалось до 1590 года. Король Генрих IV в Юри разбил испанцев и передал управление Овернью своему двоюродному брату принцу де Конти. Лига в Оверни в сражении под Гро-Ролан была полностью разгромлена, и ей оставалось лишь наблюдать, как ее город Иссуар занимают королевские войска, которым командовал Алегр. Победитель стал наместником и, разумеется, пригласил туда госпожу де Кевр и ее дочерей. Кроме Жюльены, которая к этому времени стала молодой девушкой, был еще один ребенок – годовалая Франсуаза, – появившаяся на свет в результате одной особенно страстной встречи после возвращения Алегра из похода.

Вся семья расположилась в лучшей резиденции города во дворце Шарье, где незадолго до этого проживал граф де Рондан. Дворец, однако, нельзя было назвать роскошным, поскольку город несколько раз переходил из рук в руки, и от него мало что осталось. Кроме того, пятнадцать лет назад город был практически уничтожен.

Дикий партизан из числа гугенотов, капитан Мерль в 1575 году завладел им и превратил в вооруженный лагерь, чтобы удобнее было его порабощать. Это продолжалось до 20 мая 1577 года. В этот день герцог д'Анжу, вечно недовольный брат Генриха III, воспользовался временным отсутствием капитана, занимавшегося заготовкой провианта. Этого момента ждал Франсуа д'Анжу, чтобы осадить город.

Иссуар мужественно защищался, так как в городе знали, с кем имеют дело. Слава герцога была всем известна. Однако, в отличие от оборонявшихся, у него была артиллерия, которую он использовал так умно, что город вскоре пал. Презренный победитель не придумал ничего лучшего, как разграбить и сжечь его. Прежде чем покинуть город, он велел на месте, где была ратуша, сделать надпись: «Здесь был Иссуар».

Но город не был уничтожен до основания. Его душа еще теплилась. Душа, которая ничего не хотела знать о поражении.

Когда армия палача ушла, пустыня ожила, и гробовое молчание было нарушено. Из еще дымившихся развалин стали выбираться мужчины и женщины, как из открывшихся могил. Во время разрушительного нападения им удалось спрятаться, и, все потеряв, они начали общими усилиями восстанавливать свой город, так как хотели жить именно в этом городе. Они терпеливо восстанавливали разрушенный Иссуар. Прилегавшая местность была богата лавой, шифером и гранитом, и с помощью этого материала оставшиеся в живых возводили новые стеньг, которые могли лучше выдержать будущие осады…

Этим многострадальным городом, который едва залечивал полученные раны, должен был отныне править молодой победитель.

Ив д'Алегр мог бы управлять Иссуаром, конечно, умно и гуманно, как этого хотел от него король Генрих, зятем которого он являлся. Однако была еще Франсуаза, которая годилась ему в матери. Ее красота все еще не увяла, и Алегр, как раб, лежал у ее ног, и в конечном счете она стала управлять не только им, но и всем городом. И это она делала с жестокостью, эгоизмом и глупостью, что должно было привести к катастрофе. С возрастом ее склонность к кокетству усиливалась. Для ухода за собой ей требовалось все самое лучшее, самое красивое и самое дорогое. Ни одна принцесса не украшала себя так пышно! В любое время дня мадам де Кевр сверкала драгоценными камнями, даже дневник ее был украшен бриллиантами. В такой же мере росло и ее тщеславие. Каждое утро она спрашивала о себе свое зеркало, как злая королева из сказки, пока не приступала к невероятно сложному туалету. Она ни на секунду не забывала о разнице в возрасте с ее возлюбленным в восемнадцать лет, и эта мысль превратилась у нее в навязчивую идею. Согласно старому закону, принятому еще во времена Капетингов, но никем не соблюдавшемуся, женщинам не разрешалось носить шелковые платья и украшения. Маркиза приказала найти этот закон и потребовала от своего возлюбленного ввести его в действие. Ее страх быть обойденной какой-либо красивой девушкой принял наихудшие формы. На городской стене был вывешен указ, из которого следовало, что тем, кто будет достаточно легкомысленным и нарушит вновь возвращенный к жизни закон, грозит суровое наказание. Только метресса правителя города имела право носить украшения. Некоторые молодые девушки, набравшиеся смелости и наплевавшие на требования «старой шлюхи», были публично высечены. Конечно, испытавший столько невзгод город не мог предложить своим женщинам особых украшений и то, что можно было там купить, не шло ни в какое сравнение с тем, что позволяли себе состоявшие при дворе или просто знатные дамы Парижа. Однако даже самая незатейливая безделушка здесь означала тюрьму, а подозрение в ношении кружев – публичную порку.

Далее мадам де Кевр решила однажды, что как правительница города по поручению короля она не будет оплачивать свои долги. Все должно доставляться ей бесплатно, а она делала постоянные заказы и требовала, чтобы ей доставляли из Руа, Клемонта или даже из Парижа все, что льстило ее тщеславию и дьявольской мании украшательства. Разумеется, поставщики товаров не получили за них ни одного су.

Но однажды терпение купцов Иссуара лопнуло. В мае 1592 года у дворца Шарье появилась депутация торговцев, регулярно пополнявших винный погреб правителя и доставлявших ему продукты. Они попытались получить хотя бы часть своих денег. При этом они дали понять, что в будущем вообще прекратят какие-либо поставки, если их наконец не выслушают.

Но это кончилось для них плохо. Мадам впала в ярость и послала своих слуг, которые разогнали купцов ударами палок. Из окна она кричала им вдогонку, что их перевешают, если они осмелятся выполнить свою угрозу хотя бы раз, а также расправятся с семьями тех, кто попытается бежать.

Это переполнило чашу терпения. Такая тирания была равноценна возврату к варварским временам, и терпению граждан пришел конец. К тому же пробудилась религиозная вражда.

Протестанты тайно призывали к священной войне против «старой Жезабель», и католики дружно с этим соглашались. Перед лицом угрозы, которую эта женщина представляла для каждого дома, естественным образом произошло слияние враждебных прежде фронтов. Бесстыдная куртизанка должна быть сброшена! Она больше не должна выставлять напоказ свою греховную жизнь и при этом еще угнетать народ. Ее любовник – тоже, он был слишком слабоволен, чтобы освободиться из-под ее влияния.

Таким образом, был организован заговор. Предводителем был выбран мясник Лирон, имевший на маркизу особый зуб. К заговору был привлечен и один из слуг.

В ночь на 8 июня вооруженный топорами и ножами отряд под руководством Лирона проник через задний вход во дворец Шарье. Дверь бесшумно отворилась, и один за другим они вошли в здание.

Хотя Алегр и его фаворитка постоянно держали дверь накрепко запертой, драма разыгралась с невероятной быстротой. С помощью взрывчатки дверь была выбита, и ворвавшиеся в комнату люди обнаружили их лежавшими голыми на кровати.

Когда Алегр увидел ворвавшихся, он схватил свой меч, лежавший у изголовья, и попытался оказать сопротивление. Франсуаза тем временем бежала к одной из служанок. Против такого превосходства сил усилия правителя оказались бесплодными. Вскоре он лежал на полу в луже крови.

– Кобеля мы прикончили, теперь очередь за сукой!

Найти ее оказалось нетрудно. Она металась в переулке, где жила ее служанка, и дрожала всем телом. У нее не было даже времени закричать, когда Лирон перерезал ей ножом горло. После этого его люди бросили оба трупа на площадь, где они оставались лежать несколько дней…

Все было позади. Прекрасная маркиза де Кевр, «Астре», погибла под ножом мясника, как скотина на бойне. Но уже два года спустя ее дочь Габриэль пленила короля Генриха IV своей красотой, которой превосходила даже мать. И эта очаровательная женщина думала о чем угодно, только не о том, чтобы отомстить за свою мать, которая исчезла из ее жизни много лет назад.

3. Невеста господина де Бельгарда

Осень 1590 года началась для короля Генриха IV очень уныло. Его жизнь была нелегкой с тех пор, как он получил в правление из рук своего предшественника Генриха III, погибшего 2 августа 1589 года от удара ножом, нанесенным фанатиком-монахом Жако Клементом, огромную взбудораженную страну.

Это было время бесконечных войн против лиги и ее предводителей, являвшихся властителями Лотарингии.

Иногда под руководством Беарнца с султаном на шлеме удавалось достичь больших побед, но бывали и длительные и выматывающие осады, как, например, осада Парижа, который полностью оставался верным лиге и который Генрих безуспешно пытался захватить. Отводя в эти мрачные дождливые дни войска назад в Компьень, король, который обычно был жизнерадостным и общительным, сказал себе, что жизнь потеряла смысл.

Париж оказывал сопротивление, но независимо от этого в сердце была пустота, которая угнетала его больше, чем поражения на полях сражений. Без любви этот охотник за юбками, которого называли «Вэр Галан», был словно тело без души.

Конечно, у него было достаточно приключений. Симпатичная аббатисса де Монмартр, Клод де Бовилье, была к нему очень расположена и незадолго до того доказала ему свою привязанность, так же как и другая монахиня, любезная Катрин де Вендом из монастыря Лоншале. Это были лишь эпизодические встречи, приятные мгновения расслабления для воина, который должен был постоянно находиться там, где пылал пожар. Но это не удовлетворяло душу! В сущности, Генрих никогда не мог найти замены той большой страстной любви, которую питал в юности к прекрасной графине де Гиш. К тому же надо прибавить, что в ближайшие дни ему должно было исполниться тридцать семь лет! Что касается его жены, эксцентричной Марго, то он жил раздельно от нее уже долгое время. В своем замке Юссон в Оверни она вела довольно распутную жизнь, что вполне устраивало мнимую пленницу.

В то время как король мрачно скакал в Компьень, его главный конюший симпатичный и галантный Роже де Бельгард, напротив, весь светился радостью, и. это раздражало короля.

– Бельгард, ты выглядишь так, будто улыбаешься всем ангелам сразу!

– Не всем, а только одному!

– У тебя есть ангел в Компьене?

– Не там, сир, а поблизости, в Кевре. Там живет та, с которой я хочу быть помолвлен – очаровательная дочь Антуана д'Эстре, восхитительная Габриэль.

– Любовная история? Расскажи мне об этом, сын мой! Это отвлечет меня от мрачных мыслей. Черт бы все побрал! У меня так муторно на душе, как у монаха перед великим постом. Она так прекрасна, твоя Габриэль? – По блеску, сверкнувшему в глазах короля, Бельгарду следовало бы заподозрить недоброе, но он был слишком влюблен, и, хотя обычно пользовался большим успехом у женщин, на этот раз был слишком ослеплен своим новым завоеванием.

Он описал свою возлюбленную в таких ярких красках, что пробудил любопытство короля, который сразу же принял решение устроить привал в Кевре под предлогом дать возможность увидеться Роже де Бельгарду со своей возлюбленной. В действительности он сам хотел как можно скорее увидеть собственными глазами это чудо, которому удалось вывести из равновесия Дон Жуана такого масштаба, как его главный конюший.

Король не был разочарован. Напротив. В свои семнадцать лет Габриэль д'Эстре была действительно настоящим чудом: блондинка с алыми как роза губами на нежном лице, сияющая и грациозная.

Никогда еще Беарнец не видел более светлой кожи и более голубых глаз. Это была ослепительная красавица, и Генрих вспыхнул как факел. На фоне мрачной, холодной погоды эта весенняя роза выглядела еще более привлекательно в великолепном роскошном старом замке, а владение господина д'Эстре было действительно роскошным.

Благодаря своей матери, дочери одного негодяя из дома Бурбон-Вандомов, Эстре был в дальнем родстве с королем, и элегантность этого дома говорила об известной надменности хозяина.

Влюбившись с первого взгляда, Генрих уже готов был за ней ухаживать, однако, к его огорчению, молодая девушка не обратила на него никакого внимания. С молодым, симпатичным и утонченным Бельгардом король, бесспорно, не мог конкурировать. Он преждевременно состарился, волосы стали почти седыми, кожа от жизни в походных лагерях стала морщинистой, и выглядел он недостаточно опрятным, к тому же от него исходил резкий запах чеснока.

Молодая девушка была так холодна, что Генрих, не снеся обиды, отправился в Компьень и рассказал Бельгарду о пережитых им чувствах.

– Бельгард, – сказал ему король. – Я не собираюсь делиться ни женщиной, которую люблю, ни своей властью. Я ревную и к тому, и к другому и поэтому требую, чтобы ты не думал больше о мадемуазель д'Эстре.

Взбешенный темпераментный Бельгард еле сдержался, чтобы не наброситься на легкомысленного Генриха. Однако поскольку он тоже принадлежал ко двору и должен был заботиться о своем будущем, то не сделал этого и решил все обдумать. Сопротивляться при возбужденном состоянии короля означало бы рисковать ссылкой. Победивший конкурент получил бы в этом случае свободу действий, а он, Бельгард, убивал бы время в своем отдаленном имении и имел бы менее, чем когда-либо, возможности встретиться с Габриэль. Поддаться, наоборот, означало гарантировать себе благодарность короля (а Генрих был весьма великодушен). Кроме того, молодой человек был настолько уверен в любви к нему своей дамы, что, считал, не будет особого риска дать королю возможность попытаться завоевать ее. Он принял мудрое решение: исчезнуть на некоторое время. Генрих, счастливый, как двадцатилетний влюбленный, пригласил семейство д'Эстре посетить лагерь в Компьене. Габриэль приехала со своим отцом, тетей, хитрой мадам де Сурди, о которой речь пойдет ниже, и. сестрой Дианой. Более очаровательный, чем всегда, но в очень плохом настроении, Бельгард так внезапно исчез, что это не могло не обидеть девушку, а он, верный обещанию, данному королю, не подавал никаких признаков жизни.

Но если бы ей пришла в голову мысль отомстить Бельгарду, то, к сожалению, выиграл бы не король, а герцог де Лонгвиль, с которым Габриэль, едва прибыв в лагерь, принялась успешно флиртовать…

Генрих был обижен: он осыпал ее подарками, любовными письмами, пламенными клятвами и не менее горячими предложениями, пока молодая девушка не разозлилась:

– Сир, разве вы не знаете, что я из тех, чье сердце постоянно? Оно целиком принадлежит господину Бельгарду. Я ценю честь, которую ваше величество мне оказывает, но я прошу вас учесть, что здесь вы только понапрасну теряете время и усилия, я никогда не полюблю вас, поскольку мое сердце отдано другому.

Итак, затея провалилась! С раненым сердцем король отпустил Габриэль в ее любимый замок де Кевр, где она намеревалась ждать возможных вестей от Бельгарда. Но раз уж он внушил себе, что завоюет эту девушку при любых обстоятельствах, то решил не сдаваться ни при каких обстоятельствах.

Однажды днем Габриэль и ее сестра Диана прогуливались по галерее замка де Кевр. Погода не позволяла выйти, так как с вечера лил холодный ноябрьский дождь. Одержимые тоской, обе женщины, наконец, подошли к окну и выглянули из него. Внезапно Диана воскликнула:

– Посмотри-ка, ты видишь этого крестьянина под огромным мешком соломы. Разве он не похож на гриб с ногами?

– Ах, он выглядит комично, – ответила молодая женщина. – И как смешно он бежит! Погода действительно отвратительная! Но… куда он?

– Посмотри, он направляется к замку! Он, видимо, заблудился! Слуга выгонит его, и мы его снова увидим.

Через несколько мгновений они действительно увидели его вновь, однако уже появившимся на галерее. За несколько шагов от них он опустил мешок с соломой на пол, опустился на колени и воскликнул:

– Прекраснейшая из прекрасных! Вы видите преданного вам слугу у ваших ног!

Сбитая с толку Габриэль смотрела на человека, которого сначала приняла за сумасшедшего. Но сомнений не было. В мужчине в рваном одеянии, сплошь покрытом грязью, со странной бородой и спутанными волосами, из которых торчала солома, она узнала короля.

– Сир, – воскликнула Диана, которая его тоже узнала. – В каком вы виде?

– Мне просто необходимо было прийти, – объяснил Генрих, – а улица полна людей, принадлежащих к лиге. Из опасения быть узнанным я переоделся в этот наряд.

Но Габриэль уже пришла в себя от шока, который сменился внезапным гневом. Даже в королевском одеянии Генрих ей не нравился, а в этом обличье он выглядел гротескно. Когда он направился к ней, улыбаясь и протягивая руки, она покраснела от гнева.

– Сир, – крикнула она. – Как вам не стыдно показываться в таком виде? Я смогу вас видеть только после того, как вы примите облик, больше соответствующий вашему положению, поскольку в таком виде вы действительно отвратительны! – И, подхватив свое шелковое платье обеими руками, красавица кинулась прочь, оставив вконец смешавшегося короля со своей сестрой.

Он был почти подавлен и готов разрыдаться от разочарований! Он, который стремился сюда с сердцем, наполненным любовью! У него был такой печальный вид, что Диане стало его жалко.

– Сир, – сказала она мягко, – не принимайте слова моей сестры так близко к сердцу. Она испугалась гнева нашего отца, который может появиться в любую минуту. Когда она увидела ваше величество здесь в этом наряде, то испугалась того, что мог бы сказать отец.

– Только по этой причине? – воскликнул Генрих, который хотел бы получить подтверждение этому. – Черт побери, тогда я действительно должен принести извинения, прошу вас, успокойте вашу любезную сестру и скажите ей, что мои чувства к ней полны нежности и уважения. Передайте ей также, что я пойду к вашему отцу и поговорю с ним.

Затем король Франции поднял мешок с соломой и удалился туда, откуда пришел.

Эта проделка не вызвала гнева господина Антуана д'Эстре, как сказала Диана, однако заставила его задуматься. Ближайшим результатом этих размышлений явился семейный совет, в котором, кроме господина де Кевра, приняли также участие его свояченица мадам де Сурди, ее муж и ее возлюбленный канцлер Юрро де Шеверни, Душой этого странного квартета была единственная женщина, Изабелла де Сурди, урожденная Бабу де ля Бурдезьер, она не была кладом добродетели (для Бабу это слово было чуждым), но несомненно была рассудительна. Она удочерила детей д'Эстре после после того, как их настоящая мать, прекрасная Франсуаза, оставила их, чтобы наслаждаться в Оверни любовью с избранником сердца молодым Ивом д'Алегром. Мадам де Сурди уже давно заменяла им мать и твердо решила устроить счастье своей племянницы, как и всей семьи, несмотря пи на какие возражения.

До этого момента замужество Габриэль с Бельгардом казалось ей весьма соблазнительным, однако пылкая страсть короля к Габриэль с недавних пор изменила ситуацию, тем более, что положение семьи действительно было не очень-то хорошим.

Антуан д'Эстре, оказавшийся крайне неспособным офицером, был отстранен членами лиги с поста наместника ля Фэр, в то время, как господин де Сурди лишился такого же поста в Шартре, занятого людьми лиги. Что касалось канцлера Шеверни, который владел целой провинцией Шартр, то он ее тоже лишился.

Отсюда для Изабеллы де Сурди вытекало следующее решение: «Только один человек может вернуть нам все, что мы потеряли, и это король! А он по уши влюблен в Габриэль. Было бы величайшей глупостью упустить такую великолепную возможность. Габриэль должна понять это и использовать шанс… стать фавориткой короля».

Превосходная дама знала, о чем говорила, поскольку ее бабушка Мария Годэн, по замужеству Бабу де ля Бурдезьер, была поочередно фавориткой Франциска I и кайзера Карла V, после того, как имела связь с папой Павлом III, который подарил ее особенно красивое бриллиантовое кольцо.

Поскольку последние короли не давали самой Изабелле де Сурди никаких шансов, Габриэль не должна была упустить свой.

Та, о ком шла речь, очевидно, не проявляла ни малейшего интереса к тому блестящему будущему, которое ей рисовали. Она крепко держалась за своего возлюбленного Бельгарда, хотела только его и презирала короля, не имевшего представительного вида и пропахшего чесноком. Потребовалось величайшее искусство убеждения со стороны Изабеллы де Сурди, что теперь управление семейным кораблем в руках Габриэль.

– Что вам стоит отнестись к королю более благосклонно? Только от него одного можно получить все льготы и вернуть все богатства, которые у нас в свое время так жестоко отобрали.

– Но он еще не король всей Франции, – презрительно ответила Габриэль. – Хорош король, который имеет врагом собственную столицу и ночует только на болотах.

– Дорогая моя, вы ничего не понимаете в мужчинах. Наш король станет великим. Что касается его возвращения в Париж, то я уверена, это лишь вопрос времени. Он это сделает. Однако если его сердце, которое пока принадлежит вам, будет похищено другой, то у вас останутся лишь глаза, чтобы плакать, и ничего больше, то же будет и с нами!

– Но господин Бельгард – главный конюший.

– Пусть он им и остается! Меня поражает, что вы еще помните его, в то время, как здесь его вообще никто не видит! Итак, моя дорогая племянница, не делайте из себя дурочку! Будьте любезны с нашим господином, улыбайтесь ему, дайте ему надежду, отдайтесь ему, наконец, если он предоставит вам достаточно доказательств своей привязанности… и оставьте, если хотите, место в уголке своего сердца для своего прекрасного и дорогого Бельгарда, если без этого невозможно обойтись, но только делайте это незаметно.

После этой прекрасной проповеди мадам де Сурди послала своего зятя в лагерь де Санли, где в то время находился король, чтобы успешно решить там семейные дела. Это, видимо, ему неплохо удалось, во всяком случае лучше, чем во время защиты ля Фэр, поскольку 29 января король назначил его главнокомандующим. Сделка была совершена. Теперь оставалось доставить Габриэль к королю, который был готов заплатить за нее еще больше. И в середине февраля он приказал своей армии, которая должна была следовать в Руан, осадить Шартр с единственной целью – сделать семейству подарок и вернуть господину де Сурди поcт наместника, о потере которого он так сожалел. Любопытно в этой истории то, что среди тех, кто защищал город для лиги, находился сеньор де ля Бурдезьер, дядя Габриэль и брат неистовой Изабель, который, очевидно, не мог понять, какая из сторон ему выгодна.

Осада, о которой король думал, что она будет короткой, продлилась до 19 апреля, однако нападавшая сторона не скучала. Габриэль, как и следовало ожидать, приехала вместе с сестрой Дианой под присмотром своей тетки Изабеллы. Чтобы понравиться предмету своего обожания, Беарнец постоянно устраивал балы и концерты, которые по крайней мере, имели то преимущество, что мешали осажденным жителям Шартра спать, и это подрывало их боевой дух.

Во время этой длительной осады прекрасная Габриэль, наконец, сдалась, слушая одновременно голоса разума и своего напористого соблазнителя. Образ Бельгарда не изгладился из ее памяти, тем более, что соблазнительный главный конюший короля находился не так далеко.

Здесь следует заметить, что Генрих IV овладел не невинной девушкой, когда сделал Габриэль своей любовницей. Злые языки утверждали, что у мадемуазель д'Эстре был уже не один любовник. Король Генрих III, который обычно не был очень падок на женщин, был ослеплен ее красотой и попробовал ее первым. Так или иначе, но приличие должно было соблюдаться.

– Новое положение Габриэль не позволяет ей долго оставаться незамужней, – объявил однажды вечером Антуан д'Эстре своей невестке, – ей необходим муж!

– Или по меньшей мере нечто похожее на мужа, – добавила мадам де Сурди, которая не видела ничего плохого в том, что ее собственная племянница следует по ее стопам.

В эту героическую эпоху, когда давалась свобода инстинктам, считалось тем не менее неприличным, чтобы девственница, или считающаяся таковой, на глазах у всех становилась чьей-нибудь любовницей, будь это даже сам король. С замужней женщиной это, напротив, не было проблемой. Конечно, грехопадение Габриэль принесло существенные преимущества семейству: Антуан д'Эстре стал наместником де Нуайон, его второй сын получил епископство в этом же городе. Однако семейство д'Эстре придавало значение соблюдению видимости внешнего приличия, поэтому обратилось с просьбой к королю подыскать супруга.

Габриэль снова взбунтовалась. Если ее хотели любой ценой выдать замуж, почему тогда не за ее любимого Бельгарда? Молодая женщина сочла, что это была бы справедливая компенсация за то, что она выстрадала, отдавшись нелюбимому человеку.

– Почему я не могу иметь того, кого люблю? – спросила она у тетки. – Если мне необходимо иметь мужа, я хотела бы по меньшей мере выбрать его сама.

– Об этом не может быть и речи, Габриэль. Только король имеет право выбора, а он не выберет Бельгарда!

В самом деле, король выбрал бы любого другого, а не Бельгарда, которого он все же любил и который все еще решительно нравился достойной преклонения Габриэль. 2 апреля король передал Антуану д'Эстре сумму в 50 000 экю в качестве приданого для его дочери «в знак признания за службу, которую несли ежедневно для короля сеньор д'Эстре и члены его семьи»…

Он решил, что Габриэль выйдет за вдовца знатного дворянского рода Николя д'Амервиль, сеньора де Лианкур… у которого была печальная репутация импотента, зато он никогда не испытывал чувства ревности.

Несмотря на протесты, прекрасная Габриэль была повенчана с Лианкуром в часовне собора Нуайон. Позже появился король, чтобы провести брачную ночь в замке жениха с прекрасной невестой, заплатив ему предварительно 8000 экю, чтобы освободиться от угрызений совести. Уже в сентябре она оставила супруга и стала фавориткой короля. Теперь она была мадам де Лианкур, и никто не мог больше ничего сказать.

Никто, кроме ее самой! Мадам де Лианкур ни в коей мере не была удовлетворена ролью игрушки короля, которую ей предназначили, и твердо решила сама получить за это компенсацию, поскольку замужняя женщина почти законно имела право держать любовника. Она сказала себе, что король не в счет и отдала, наконец, свою благосклонность дорогому, незабвенному Бельгарду, который тем временем, забыв о своих интересах, не мог больше думать ни о ком другом, как о Габриэль и об обретенном с ней счастье.

Выполнявшиеся Роже задачи в качестве главного конюшего короля заставляли его постоянно оставаться в тени своего хозяина, а значит, и в тени Габриэль. На людях они держались по отношению друг к другу с полным достоинством, на дистанции, но как только король поворачивался к ним спиной, они переживали бесконечно сладостные моменты. Для Беарнца это было жестокое время. Слишком влюбленный в Габриэль, чтобы найти в себе мужество от нее отказаться, но в то же время достаточно интеллигентный, чтобы не понимать, что его считают дураком, бедный король, который к тому же все еще пытался отвоевать свою страну, испытывал все муки ревности и ощущал всю горечь чувств отвергнутого человека.

В многочисленных письмах, которые он слал ей из различных полевых лагерей и из мест, где безрезультатно ждал свиданий, отражается его душевная боль: «Вы можете гордиться своей победой надо мной, которого удалось победить только вам… уже полдень, а я все еще ничего о вас не слышал. Вы не держите своего обещания посетить меня этой ночью. Когда вы научитесь, моя дорогая, держать слово? Я так не делаю, когда, что-либо обещаю…»

Однако красавица становится еще более желанной, когда проводит в объятиях Бельгарда те мгновения, в которых она отказывает Генриху. Ее отец (у которого лига тем временем вновь отобрала Нуайон) и тетка вынуждены иногда тащить ее силой к тому, кто ждет от нее лишь любви и нежности. И она с улыбкой должна вновь поправлять семейные дела, которые слишком часто рушатся из-за отцовского неблагоразумия.

Тем не менее любовь Беарнца к Габриэль растет, несмотря на ее холодность и строптивость. Он не смотрит больше ни на какую женщину, живет только для нее и благодаря ей…

Однако д'Эстре постепенно начинает думать о том, что было бы неплохо порвать узы связи Генриха IV с неисправимой королевой Марго. Лишь будучи свободным, Генрих смог бы сделать из Габриэль королеву Франции. Но чтобы расторгнуть брак, король должен был отречься от протестантизма, так как только папа мог аннулировать королевский брак. И понемногу Изабелла де Сурди, Шеверни и Антуан д'Эстре принялись нашептывать королю свои советы. Разве ему не понятно, что он никогда не справится с Парижем, пока исповедует протестантскую религию? Париж, до глубины души преданный лиге, будет под властью Гиза и, следовательно, католицизма… Если бы король сам стал католиком, у Парижа не было бы больше причин закрывать перед ним ворота. Генрих тогда с благословения папы мог бы стать христианским королем, как когда-то его предшественники.

Подготовленный подобным образом Генрих IV, наконец, согласился, что «Париж стоит мессы», в то время как д'Эстре думали несколько прозаичнее, что их Габриэль достойна лучшей участи. Впрочем, четыре года спустя после восхождения на трон, Генрих IV был вынужден признать, что он подвергался опасности бесцельно потратить свою жизнь на изнурительную войну и что при этом ему так и не удалось взять в свои руки все королевство.

Однако вся эта прекрасная политика чуть было не рухнула, как карточный домик. В то время как Генрих осаждал Дре, Габриэль оставалась у Бельгарда и не отвечала даже на горячие просьбы короля приехать к нему. На этот раз Генрих почти рассвирепел:

«Вы знаете о моем решении, – писал он, – больше не оплакивать себя. Я принимаю и другое решение: я не буду больше сердиться. Результатом первого будет то, что я больше не буду никому действовать на нервы, второе – значительно облегчит мою душу».

Это был разрыв или нечто близкое к нему, так что Изабелла посчитала своим долгом взять дело в свои руки.

– Теперь хватит, моя дорогая, – сказала она Габриэль. – Вы думаете только о своем удовольствии и ведете себя, как глупое животное! И не повторяйте мне только, что любите Бельгарда, потому что я больше не хочу об этом слышать. Как бы ни был соблазнителен обожаемый вами, позвольте сказать вам, что французская корона значительно прекраснее.

– Французская корона?

– Конечно же, неужели вы настолько глупы? Король должен только отречься от протестантизма, и папа, несомненно, аннулирует его брак с Маргаритой де Валуа. Тогда ничто больше не помешает вам стать королевой! Если вы предпочитаете всю жизнь оставаться мадам де Лианкур, в то время, как другая взойдет на трон, то это ваше дело. Но я скажу вам: или вы сейчас же отправитесь в Дре, или я позабочусь о том, чтобы вас отправили назад к Лианкуру. И я обещаю вам, что оттуда вы вернетесь не так скоро.

В действительности мадам де Сурди напрасно тратила усилия на угрозы. После того, как прозвучало слово «королева», Бельгард стал нравиться Габриэль значительно меньше. Час спустя, она села в паланкин, чтобы отправиться в сопровождении своей тетки в Дре.

4. Смерть приходит вовремя

Когда Габриэль 7 июня 1594 года под столетним сводом замка де Куси произвела на свет здорового крепкого мальчика, это стало для мадам де Сурди поводом для глубоких размышлений. Конечно, ребенок, который только что увидел свет и отцом которого мог быть только король, исполнил все ее желания. Однако он принес с собой и проблемы. Прошел, примерно, год с тех пор, как ей удалось поймать на приманку с помощью французской короны свою племянницу и послать ее в лагерь Дре, где ее с нетерпением ждал король. Год, полный волнений и событий! Когда она об этом думала, мороз пробегал у нее по коже.

Сначала Габриэль еще раз вышла из рамок дозволенного. Неотразимый Бельгард, чтобы развлечься, воспользовался возможностью приударить за мадемуазель де Гиз, и Габриэль немедля снова оставила нелюбимого короля, чтобы спасти свою оказавшуюся под угрозой любовь.

На сей раз король действительно разозлился всерьез, и тетке Изабелле пришлось использовать все свое дипломатическое искусство, чтобы вновь уладить дело. Она, впрочем, нашла лучший из всех аргументов: король якобы отрекается от протестантской веры. Став католиком, он мог бы просить папу расторгнуть брак с Маргаритой де Валуа. Если бы это произошло, он был бы свободен, чтобы жениться на своей любимой. Но если бы Габриэль уклонилась снова, то открылась бы дорога для какой-либо принцессы, и покинутой фаворитке не осталось бы ничего другого, как вернуться во мрак, из которого ее освободила любовь Генриха. С этого момента не стало бы денег, великолепных драгоценных камней, роскошных нарядов и щедрых даров для семьи…

Немилость!

На этот раз Габриэль приняла решение: Бельгард вычеркнут из ее жизни и она хочет в будущем посвятить себя только счастью короля. Даже когда спустя несколько месяцев прекрасный Роже женился, она осталась верной своему слову. Результатом была полная страсти осень в тени листвы Фонтебло, которая, к счастью, окончилась для Габриэль беременностью. И теперь после рождения ребенка, перед выбором имени ему, должно было что-то произойти.

– Хочет того или нет, – говорила себе мадам де Сурди, – король не может признать ребенка без рассмотрения дела в суде. С другой стороны, он должен признать ребенка, и это вынудит его жениться на Габриэль.

Ситуация действительно была щекотливой, но она переговорила с канцлером Шеверни, у которого нашлось достаточно идей.

– Можно сделать только одно, – заявил он. – Король должен сначала поручить расторгнуть брак Габриэль. Поскольку всем известно, что Лианкур является импотентом, это не составит труда. Тогда король мог бы признать ребенка своим. А затем свое слово должен сказать папа и освободить его от мадам Марго.

Все было ясно, и без промедления к королю, который, кстати, осаждал в это время Лион, был послан курьер, чтобы изложить ему существо дела. Конечно, король обещал сразу же обо всем позаботиться. Поскольку Лион к этому времени пал, не заставляя себя долго упрашивать, Генрих IV направился оттуда в Амьен, где народ только что успешно справился с лигой. Он спешил в этот добрый город, ибо только суд Амьена имел полномочия объявить брак Габриэль недействительным.

В считанные минуты прокурор подал ходатайство на расторжение брака, которое Габриэль, ее тетка Сурди и другая тетка, мадам де Манкам, такая же темпераментная, как и другие Бабу, должны были подписать.

Затем Генрих и его фаворитка отдали поручение судьям распутать тайны канонического права и, полные веры в свое совместное будущее, возвратились обратно, чтобы провести несколько приятных дней вблизи Парижа, который в ближайшее время должен был бы открыть свои ворота для обращенного в другую веру властителя. И пока Габриэль укачивала своего младенца, ему пока было дано имя Сезар, Генрих активно занимался важной подготовкой к вхождению в Париж. При этом он еще нашел время написать своей любовнице: «Моя прекрасная возлюбленная, через два часа после получения этого послания вы увидите кавалера, который любит вас больше всего на свете, и которого величают герцогом Франции и Наварры: почтенный, но тяжело носимый титул. Быть вашим подданным – несравненно слаще. Все три титула хороши. Чтобы ни произошло, я полон решимости никому их не передавать…»

И каждый раз, когда Габриэль получала такие послания, она говорила себе, что если бы они с Генрихом состояли в браке, то подлинным королем Франции и Наварры была бы она, так как полностью владеет своим возлюбленным. Вскоре она должна получить этому подтверждение.

15 сентября с наступлением ночи Генрих IV осуществляет свой счастливый въезд в освещенный огнями Париж. Вдоль улиц стоят выстроенные в цепь войска от Терсен-Жак до собора Нотр-Дам, где принимающему католическую веру королю предстоит выслушать «Te Deum». Празднично одетые парижане толпятся перед своими украшенными почти до фронтонов домами. Граждане устали от выходок лиги, и поэтому они с симпатией ожидают того, чей облик, живые глаза и насмешливую улыбку многие еще не забыли. Внезапно из-за труб и знаменосцев прямо перед королем появился большой открытый паланкин, обитый бархатом и шелком, в котором восседала блондинка, украшенная сверкающими бриллиантами и жемчугом, в наряде из черного шелка с белым обрамлением, который особо подчеркивал ее ни с чем не сравнимый цвет лица. В платье с глубоким декольте фаворитка улыбалась всем этим сбитым с толку, не верившим своим глазам людям, которые ее окружали. Она слишком уверена в себе, чтобы оценить, что ее появление во главе войск произошло в неподходящий момент. Мысленно она уже считает себя королевой…

В свите короля многие находили этот спектакль безнравственным. В особенности де Рони, Максимилиан де Бетюн (который вскоре станет знаменитым под именем Сюлли и который с ранних лет является спутником короля). Неподкупный и гордый, когда речь идет о его господине, и одержимый страстью, которая побуждает его преследовать все, что могло бы повредить славе короля. Он мог бы еще смириться с именем Габриэль, с которой у него до этого были сносные отношения. Однако он не мог переносить ее фамилии, которую он произносит на испанский манер так, что это уже звучит оскорбительно. Рони достаточно умен, чтобы не разобраться в доходном семейном предприятии, где залогом является эта прекрасная цветущая женщина, от которой невозможно оторвать его друга короля.

– Сир, – шепнул он. – Этого вам не следовало бы делать! Посмотрите на ваших парижан! Они не понимают, что делает здесь мадам де Лианкур.

– Теперь ей недолго оставаться мадам де Лианкур, и кроме того, она так прекрасна! Неужели мои парижане, как ты говоришь, потеряли хороший вкус? Тогда они очень изменились со времен моих зятьев Валуа.

– У них тот же вкус, что и прежде, но у многих в крови еще сидят испанские нравы! И ваша любовница, которую понесут перед вами к таинству причастия, может их только шокировать, особенно по пути в Нотр-Дам!

– Рони, прекрати ругаться, я знаю, что это твое любимое занятие, но я утверждаю, что мягкий лик моей возлюбленной завоюет для меня больше сердец, чем моя помятая кольчуга и седина.

Однако в этом он ошибался. Только что тайное нерасположение, которое Габриэль вызвала у жителей столицы, начало становиться явным. И эта неприязнь все время возрастала. Габриэль, которая вообще не понимала, какое впечатление она производит, въехала в роскошный дворец дю Бумаж, который король предоставил ей в ожидании лучшей резиденции, надеясь, что Лувр явится более комфортабельным, более достойным объектом для ее прекрасных глаз.

Спустя несколько недель, желая показать, какой благосклонностью пользовалась у него семья д'Эстре, Генрих, конечно, вместе с Габриэль, взял шефство над ребенком, которого мадам де Сурди только что родила канцлеру Шеверни. И чтобы подчеркнуть, что подобные обстоятельства его нисколько не шокируют, он послал канцлеру несколько любезных строк поздравления по поводу того, что тот «сделал мадам де Сурди такого прекрасного сына».

Судебное разбирательство и расторжение брака привели Габриэль и короля в последние дни ноября в Амьен. Это была хорошо отрепетированная, но отвратительная комедия. Габриэль, не моргнув глазом, описывала перед трибуналом, как прошли те немногие ночи, которые она провела с мужем. Многие свидетели выступили, чтобы с серьезным видом подтвердить полную импотентность бедного Лианкура, который затем был подвергнут унизительному медицинскому освидетельствованию. В заключение были приведены многочисленные подробности, но на латыни, чтобы не нарушать хороших традиций, о причинах импотенции (падение с лошади в ранней юности). В то время как судьи с серьезными лицами решали, какой вынести приговор, хотя все уже заранее было ясно, довольные Генрих и Габриэль возвратились в Париж – отметить Рождество в кругу семьи.

Но до того, как закончился год, судьба вмешалась в эту комедию, чтобы поставить в ней точку и сделать бесстыдной паре мрачное предупреждение.

В роскошном замке Шомбер, граничившем с Лувром, собралась толпа придворных, чтобы приветствовать Габриэль, которая только что въехала в эту резиденцию. Ожидали короля, и под позолоченным сводом собралось оживленное многочисленное общество. Никто не заметил стройного бедного девятнадцатилетнего юношу, которому удалось проникнуть в помещение, где расположилась более ослепительная, чем когда-либо ранее, хозяйка дома.

Это был сын продавца платков, католический фанатик и ученик иезуитов по имени Жан Шатель. В его глазах горел странный огонь, а рука под накидкой судорожно сжимала костяную рукоятку ножа.

– Господа! Король… Долгожданное объявление прозвучало! Толпа окружила прибывшего плотным кольцом. Но молодой человек гибок и подвижен. Ему удается пробраться в первые ряды.

И вот Генрих! Он оживлен, улыбчив, сияет от хорошего настроения. Вскоре он встретится со своей возлюбленной, и начнутся праздники. Он дарит улыбку окружающим, склоняется, чтобы поднять двух знатных людей, ставших перед ним на колени, выпрашивая прощение. В этот момент Жан Шатель бросается вперед и наносит удар!

О, ему почти удалось совершить убийство. Если бы король не был так ловок, нож перерезал бы ему горло. Но у Беарнца «перец в крови». Смертельное оружие попадает ему в губу и ударяет в зуб. Покушение не удалось. В то время как Габриэль падает в обморок, пока вытирают кровь и волнуется толпа, нападавшего уводят навстречу своему страшному концу. Два дня спустя иезуитов изгнали из Парижа. Их предводитель был публично повешен на площади и сожжен, а Жан Шатель четвертован. Рони, более мрачный, чем всегда, пытался образумить своего господина.

– Это перст, указующий с неба, сир! Греховный образ жизни, который вы ведете, и постоянный скандал, который вызываете вы и мадам де Лианкур, озлобляет людей больше, чем вы думаете. Жан Шатель только что заплатил за свое преступление… но кто знает, не точится ли уже где-то в темноте очередной нож!

– Я изгнал иезуитов. Они служили Испании!

– Но сможете ли вы изгнать и всех тех, кто все еще надеется на короля Филиппа, всех тех, кому платит граф де Дюант, всех тех, кто мечтает отправить назад или даже на небеса изменивших веру, к числу которых относитесь и вы? Народ ждет от вас, чтобы вы жили достойно и честно и были примером!

– Ты прав. Ситуации, как она сложилась между Габриэль и мной, должен быть положен конец. Когда она, наконец, станет свободна и я тоже, ничто не будет больше мешать нам соединиться перед лицом неба и с его благословения.

– Сир, – в ужасе воскликнул Рони. – Не хотите ли вы этим сказать, что помышляете сделать из нее королеву Франции?

– Я просто думаю сделать ее моей женой, и не ее вина в том, что я король Франции.

Рони отказался от дальнейших уговоров и сдался.

Он ушел еще более мрачным и озабоченным, чем пришел сюда. Кроме того, он знал, что его господин слишком влюблен в эту женщину, слишком пленен ее прелестями, чтобы ясно мыслить и понять, что такой брак может стоить ему трона. Слава Богу, если мадам де Лианкур станет свободной, но этого еще недостаточно, чтобы сделать ее королевой. Прежде всего, Генрих должен освободиться от Маргариты, а это может быть сделано только через церковь.

Кроме того, было похоже, что Марго, исходя из недобрых побуждений, пытается ставить ему палки в колеса из своего замка в Оверни. Вероятно, надо было сохранить эту ситуацию, и, успокоив себя, преданный советник вернулся домой, чтобы написать мадам Маргарите письмо с просьбой продержаться еще некоторое время, если она не хочет, чтобы ее место заняла недостойная.

Через десять дней после казни Жана Шателя суд Амьена объявил о расторжении брака Габриэль д'Эстре и Николя д'Амерваль де Лианкур. Чтобы компенсировать своей возлюбленной потерю прежнего титула, Генрих сделал из нее маркизу де Монсо и подарил ей роскошный замок, построенный в свое время Екатериной Медичи, с прилегающими к нему землями.

Новая страсть окрыляла влюбленных. Это была одна из самых суровых зим, которые когда-либо переживала Франция. И отливающий блеском силуэт фаворитки стал еще более ненавистен для тех, над кем она собралась властвовать, поскольку все считали, что Габриэль оказывала слишком большое влияние на короля. Все, что он делал, он подчинял ее желаниям и настроениям. Он пренебрегал уже собственными интересами, но был так ослеплен ее матовым телом, которым он никогда не мог насытиться и в котором уже вторично вызревал плод их любви, что никого не хотел слушать.

И теперь Генрих хочет посадить Габриэль радом с собой на трон, для чего шлет все больше прошений в Рим, которые должны были содействовать расторжению его брака. И вот он узнает, что Клемент VIII решается, наконец, прислать папского посла и еще какого! Это Александр Медичи, кардинал Флоренции, племянник Льва X.

– Он не сможет отказать мне в расторжении брака! – неистово воскликнул Генрих. – Как только посол, чье сердце является насквозь французским, увидит Габриэль, он поймет, что я не мог найти лучшую королеву, чем мать моих детей.

Как только ее увидит? Но король ошибся. Даже если бы ее посадили прямо перед его носом, Александр Медичи был бы полон той дипломатической нелюбезности и холодности, которую он демонстрировал, когда встречался с ней в королевском дворце. У Габриэль появилось гнетущее ощущение, что кардинал видит ее насквозь, и это весьма обижало ее. Генрих, который был удручен так же, как и она, не мог ничего предпринять, поскольку переговоры шли настолько плохо, что мадам де Сурди чуть не умерла от злости. Но что делать? Невозможно было предписывать такой важной особе, как себя вести, иначе он не замедлил бы прервать переговоры, возвратиться в Рим, и Генрих остался бы навсегда связан с Марго!

И тут Габриэль под руководством своей тетки перешла в наступление. Она представила дело так, будто кардинал приезжал лишь для того, чтобы способствовать ее изгнанию со двора, бросилась, всхлипывая, королю в ноги и умоляла защитить ее.

– Нас хотят разлучить, сир, они хотят, чтобы я отказалась от своей любви, которая составляет смысл моей жизни. Хотят, чтобы я покинула отца моих детей!

– Откуда, к дьяволу, эти глупости, моя дорогая? Вы должны меня покинуть, когда я не могу прожить без вас ни минуты?

– Папа не согласится на расторжение брака. Вас заставят оставаться в браке с Марго.

Генрих наклонился и поднял с пола свою прекрасную возлюбленную, которую долго держал затем в крепких объятиях, осушая ее слезы поцелуями.

– Моя дорогая, папа не только глава церкви, он еще и политик и доброжелательный человек. Если мы показали его послу, какое единство нас связывает, он не сможет дольше отказывать дать нашей любви свое благословение. Мы должны лишь набраться немного терпения.

И Габриэль начала учиться терпению.

Когда Генриху, наконец, удалось вернуть себе королевство, она подарила ему еще двух детей в надежде на лучшее будущее: дочь по имени Катрин и сына Александра, которых крестили с королевскими почестями. Таким образом, она укрепила свои позиции, и, хотя кардинал Медичи по-прежнему упорно ее игнорировал, она все больше вела себя как королева. При этом она требовала таких почестей и окружила себя такой вызывающей роскошью, что в сердцах многих росла все большая ненависть. Когда король сделал из нее еще и герцогиню де Бофор, парижане придумали этому титулу антипод. Ее назвали «герцогиней нечисти», но король был по-прежнему полностью предан своей любимой и не хотел ничего видеть и слышать.

Когда герцогиня вновь забеременела, мадам де Сурди сочла это подходящим моментом для начала действий. Расторжение брака было уже не за горами, но нужно было избавиться от кардинала, который с некоторого времени начал оказывать большое духовное влияние на короля.

Церковный властитель со своей высокой интеллигентностью и либерализмом обладал как раз теми качествами, которые нравились Генриху. Убедить Габриэль в том, что кардинал целил только на то, чтобы побудить Генриха жениться на его племяннице Марии Медичи, было не сложно для прожженной тетки Изабеллы, после чего Габриэль, естественно, бросилась к королю, чтобы рассказать ему об этом. Генрих успокоил ее и во время обмена заверениями в дружбе и объятиями попросил кардинала лично помочь ему в расторжении брака.

Кардинал, как можно себе это представить, заставил себя уговаривать. Он бы сопротивлялся и дальше, если бы однажды утром не нашел на своем столе анонимное письмо: «Папа может спокойно аннулировать брак, герцогиня де Бофор все равно никогда не будет королевой Франции».

Полный опасений, прелат, наконец, отправился в Рим, и «камарилья» Габриэль торжествовала. Теперь нужно было воспользоваться его отсутствием и вырвать у королевы Марго согласие, в котором она так долго отказывала. Генрих IV написал ей, обещав в обмен на этот жест доброй воли все, что она пожелает, и Марго, которая, вероятно, устала от борьбы или была обо всем хорошо информирована, наконец, дала согласие. Разве один из итальянских ясновидцев не предсказал, что герцогини Бофор на Пасху уже не будет в живых?

Это мрачное предсказание не расстроило, однако, ни короля, ни его фаворитку. Во вторник на масленицу во время праздничного торжества он надел своей возлюбленной на палец кольцо, врученное ему во время коронации.

– У меня хорошие вести из Рима. В воскресенье после Пасхи мы будем заключать брак… – пообещал он.

Наконец, Габриэль оказалась у цели. Вечером, вернувшись в свой великолепный дворец, она бросилась на шею мадам де Сурди и воскликнула:

– Только Бог или смерть короля могут теперь помешать мне стать королевой Франции!

Судьба без промедления приняла вызов, брошенный ей высокомерной Габриэль.

С 22 марта король и его «помолвленная» находились в Фонтебло, где были заняты приготовлениями к свадьбе. Герцогиня хотела уже заказать себе платье, а также обои в комнату, где будет резиденция будущей королевы, но во время страстной недели им пришлось еще раз расстаться, поскольку исповедник короля посчитал неприличным, чтобы Генрих и та, кто скоро станет его супругой, проводили последние дни под одной крышей.

В понедельник утром Габриэль, очень нервничая, с тяжелым сердцем простилась с Генрихом и села на корабль, который должен был доставить ее по Сене обратно в Париж. Она была на седьмом месяце беременности и передвигалась с трудом.

Однако, как и Генрих, она придавала большое значение тому, чтобы показать Парижу, в каком благочестии она провела Страстную неделю. Вернувшись во вторник, она остановилась во дворце своей тетки.

На следующий день направилась в монастырь Сент-Антуан, чтобы выслушать там мессу, после чего посетила ростовщика Замэ, итальянца, который в своем богатом дворце, находившемся рядом с монастырем, обычно устраивал торжества, гостем его охотно бывал Генрих. К этому близкому другу, где ее ждал, хотя и скромный в связи со Страстной неделей, но вкусный ужин, она и направилась.

Внезапно почувствовав себя плохо, она отказалась от всех блюд, ограничившись одним апельсином. Опираясь на руку хозяина, она вышла в сад, чтобы подышать свежим воздухом. Однако ее состояние ухудшилось и сменилось, наконец, невыносимыми болями. Несмотря на возражения обеспокоенного хозяина, она любой ценой хотела вернуться во дворец де Сурди. Оттуда срочно был отправлен посыльный в Шартр, где находилась тетка Изабелла, с просьбой как можно скорее вернуться. Ночь прошла значительно лучше. Утром Габриэль чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы одеться и отправиться в Сен-Оксеруа, где она хотела выслушать мессу. Около четырех часов боли возобновились. Намечались преждевременные роды. Но судороги стали вскоре такими сильными, что стало ясно, что речь шла не о нормальных родах. К королю послали гонца, чтобы известить его.

В пятницу утром боли стали такими нестерпимыми, что врачи пришли в отчаяние и когда около двух часов открылось сильное кровотечение, начали освобождать несчастную, извлекая по кусочкам ее ребенка. Затем драма перешла в трагедию. В то время как фаворитка, едва избавленная от плода, корчилась в судорогах эклампсии, парижане окружили кольцом дворец и теснились, чтобы увидеть смерть королевской любовницы, крики которой были слышны до самого Лувра.

Несчастная выглядела так ужасно, что маршал д'Орнан и господин де Бельер вскакивают на коней и мчатся навстречу королю, которого встречают в Виль-Жюиф. Они заклинают его не ехать дальше.

– Ничего уже не сделать, сир! Она умирает и никого не узнает больше. Для вас лучше, чтобы образ вашей жены, которую вы любили, остался в памяти таким, какой вы видели ее в последний раз.

Генрих следует их совету и проводит ночь в ближайшем монастыре, в то время, как Габриэль умирает. В шесть часов вечера началась агония, а на рассвете в субботу 10 апреля 1599 года душа покинула измученное тело, которое до этого знало только удовольствия и радости.

Смертная оболочка от страданий стала неузнаваемой. Через несколько часов она делается темной и чернеет так быстро, что распространяется слух, будто черт приложил к этой страшной смерти свою руку. Или вмешалась человеческая рука в божественный план, чтобы изгнать с трона женщину, которую все так возненавидели?

В то время когда тело Габриэль накрывали покрывалом, в ее дворце царил хаос. Антуан д'Эстре, отложив свои отцовские слезы на будущее, распорядился, чтобы все имущество его дочери под покровом ночи и тумана было вывезено. При столь невосполнимой потере ущерб должен быть по возможности минимальным.

ЛЮБИМАЯ ГОРТЕНЗИЯ

СУМАСШЕДШАЯ НОЧЬ КАРДИНАЛА МАЗАРИНИ

1. Невозможный муж

Кардинал Мазарини вновь думал о смерти, и это были неприятные раздумья! Он охотно повернул бы время назад, чтобы еще на какой-то период отодвинуть неотвратимое, поскольку в свои 59 лет считал бытие все еще стоящим делом.

Он также охотно продолжил бы свое дело во главе этого прекрасного королевства под названием Франция, для которого он сделал так много хорошего, что бы ни утверждали его противники. Он был за это щедро вознагражден, но было похоже, что его сказочные богатства не доставляют ему больше радости, поскольку природа отказалась ему помочь, и Бог, кажется, едва ли склонен предоставить ему отсрочку.

В возрасте, когда другие еще полны энергии и жизненной силы, он чувствовал себя полностью изможденным.

В действительности он был уже стар, и ему оставалось только привести все свои дела в порядок. После того как он передал власть в молодые руки неистового Людовика XIV, его важнейшей задачей стало распределение наследства. Кому он должен был передать огромное состояние?

Уже много лет тому назад кардинал пригласил из Италии членов своей семьи: сестру, племянника и своих восхитительных племянниц, которых он любил как собственных детей и с которыми связывал большие планы. И Бог свидетель, если не считать двух младших, то эти планы действительно осуществились.

Лаура, самая старшая, которую Бог позвал к себе четыре года назад, в начале 1661 года, была супругой герцога де Меркёр, вторая по старшинству и самая гордая – Олимпия – в течение четырех лет была графиней де Суассон. Мария, которую страстно любил молодой король и которую из-за этого пришлось сослать в Бруаж, чтобы заставить ее почитателя жениться на инфанте, была в тот момент супругой знатного дворянина в Риме – принца де Колонна. И, наконец, Филипп, единственный племянник, женатый на некой Гонзага, был герцогом де Невэр. Все это было хорошо и прекрасно, но кардинал хотел иметь прямого наследника, которому мог бы завещать свои имя и состояние. Оставались еще две племянницы, которые были совсем девочками. Одна из них должна была выйти замуж за человека, готового взять имя Мазарини. Младшей – Марии-Анне – было всего 14 лет. Следовательно, речь могла идти только о Гортензии Манчини, которой как раз исполнилось 17 лет. Она была самой красивой из всех его племянниц и смотрела на жизнь голодными глазами. Эти большие черные глаза были мягкими, как бархат, но за ними скрывались холод и расчет. Гортензия была его любимой племянницей, на которой отчаянно хотел жениться молодой Карл Стюарт, однако ему было в этом отказано.

– Здесь я сглупил, – признался сам себе Мазарини, не веривший тогда в восходящую звезду молодого принца. – Теперь Карл вернулся на английский трон и стал Карлом II, а Гортензия могла бы быть королевой…

Но ныне король не хотел и слышать о ней. Время поджимало. Нужно было искать выход как можно скорее. Если сказать честно, то Гортензия в течение уже более двух лет имела почитателя. Это был молодой маркиз де ля Мейерэ, дворянин благородного происхождения, богатый, красивый и почитаемый при дворе. Правда, между ними была большая разница в возрасте: Арману де ля Мейерэ было к тому времени, как он встретился с Гортензией, уже 28 лет, а ей только 15. Но это не было препятствием, тем более, что молодой человек, казалось, действительно был влюблен.

Уже почти три года Арман каждые две недели останавливался у кардинала, чтобы просить руки Гортензии, в чем она ему так же регулярно отказывала. Молодой маркиз не терял надежды. Он писал своей красавице письма, когда та вместе со своей сестрой почти погибала от тоски в болотах Бурже. В то время пламенные письма поклонника были для Гортензии единственным развлечением.

Тщательно взвесив все «за» и «против», Мазарини пришел к выводу, что решение всех проблем именно здесь. Это было единственное, что позволило бы ему без сожаления вступить в тот мир, где земные блага уже не имеют ценности. Оставался лишь вопрос, был ли Мейерэ влюблен настолько, чтобы согласиться на усыновление… В первые дни января маркиз получил приглашение во дворец Мазарини. Он увидел кардинала закутанным в меха, в которых почти терялось его ослабевшее тело. Над высоким пламенем камина он грел свои длинные, бледные руки, за которыми тщательно ухаживал и которые, несмотря на болезнь, сохранили свою несравненную красоту.

– Вы еще хотите жениться на Гортензии? – спросил он без вступления, не глядя на гостя.

– Вашему преосвященству должно быть известно, что это – мое сердечное желание! Моя любовь к ней возрастает с каждым днем.

– Я знаю, знаю. Только не говорите мне о любви: я полагаю, да простит меня Бог, что мне она известна, так же, как вам! Я только хотел бы знать, готовы ли вы пойти на некоторые уступки, чтобы жениться на моей племяннице?

– На какие?

– Я решил, что Гортензия станет моей наследницей. Я стар и болен и знаю, что дни мои сочтены! Не спорьте: я не терплю благочестивой лжи! Тот, кто женится на моей племяннице, станет моим наследником целиком и полностью. Под этим я подразумеваю, что он отказывается от своего имени и берет мое, как и мой герб. Другими словами: Гортензия станет герцогиней Мазарини. От вас зависит, хотите ли вы стать ее герцогом!

Чтобы жениться на Гортензии, Ля Мейерэ готов был бы пройти сквозь огонь и воду. Он был безмерно в нее влюблен, и это сильное чувство очень скоро приведет к роковым последствиям. Однако в этот момент он был вполне счастлив и без малейшего колебания подписал все, что потребовал от него его будущий дядя. Предварительно он даже не информировал своего отца. Но, последний, честно говоря, дал бы уговорить себя без всякого труда, поскольку всем было известно, как богат кардинал!

Почувствовав приближение своего конца, он ускорил ход дела, и 28 февраля договор был подписан. И какой договор!

Как наследница дяди, Гортензия принесла мужу миллион двести тысяч экю, к тому же налоговые поступления от соляных копий в Бруаже, административное управление в Бриссаке, Филиппсбурге, верхнем и нижнем Эльзасе, пост наместника в Агно, верховенство над ля Фэр и Винценс, герцогства Понье и Майен.

Арман, в свою очередь, тоже не был беден. Он привнес в брак, кроме своего поста маршала артиллерии и своей резиденции, ренту в двести тысяч фунтов, что соответствовало состоянию в двадцать восемь миллионов фунтов. Эта часть, в случае, если бы брак оказался бездетным, должна была отойти брату Гортензии, герцогу Филиппу Невэрскому.

К этому добавлялась, естественно, мелочь в виде коллекции произведений искусства и драгоценных камней.

Осыпанные золотом и титулами, Гортензия и ее верный поклонник 1 марта были обвенчаны в церкви дворца Мазарини епископом фор Фреэс, монсеньором Ондедей в присутствии узкого семейного круга. О празднике или даже свадебном путешествии не могло быть и речи. Канцлер подходил к концу своей жизни, и епископ готовился к соборованию и таинству причастия.

Несколько дней спустя, 9 марта, канцлер отдал Богу душу. Это событие вызвало большой резонанс, а «благодарное» семейство сопроводило его с некрологом: «Слава Богу, он сдох!»

Его похоронили со всеми почестями. А для нового герцога Мазарини и его молодой супруги начались будни, которые вскоре ознаменовались резкими ссорами. Не прошло и трех месяцев, как между Гортензией и ее мужем произошел первый серьезный скандал. Вечером, это было 12 или 13 июня, король только что покинул дворец Мазарини. С некоторого времени он туда зачастил, однако не для того, чтобы выразить соболезнование. Как только король распрощался, Арман напустился на жену.

– Мадам, готовьтесь к тому, что завтра утром вы уедете в наше имение в Шилли-Мазарини, парижский воздух вам вреден.

Гортензия, которая провела приятный вечер и через день должна была танцевать в Лувре, отреагировала остро.

– Уехать? Завтра? Вы в своем уме, мой друг? И что скажет король. Он ждет нас!

– Он может ждать, сколько ему угодно! Я хочу вас забрать из-за него и вы это прекрасно знаете.

– Из-за короля?

Озабоченность молодой женщины была, возможно, естественной, однако ее мужа это не заботило. Он нервно теребил свой галстук.

– Я считаю, – выдавил он, наконец, – что короля видят здесь слишком часто. Это мне совсем не нравится!

– Вы не хотите видеть здесь короля? Но почему?

– Потому, что у меня хорошая память. Его величество волочился за вашей сестрой Олимпией. Затем он втрескался в вашу сестру Мари, да в такой степени, что чуть не замыслил государственный переворот, чтобы жениться на ней. Теперь дело идет к тому, что на очереди оказались вы. Сейчас самое время, чтобы король прекратил интересоваться госпожой Манчини и понял, наконец, что у него есть из числа женщин другие подданные. Некоторая дистанция между вами и этим слишком галантным властителем будет полезна вам обоим.

Молодая герцогиня пришла в ярость. Она была не очень терпелива, и взгляды ее мужа стали слишком действовать ей на нервы.

– Герцог, – ответила она, стараясь сохранить спокойствие, – вам следовало бы знать, что первым долгом хорошего подданного является послушание своему королю. Король нас пригласил, и это приказ!

– Возможно, это и долг хорошего подданного, но я хочу в первую очередь быть хорошим мужем, а хороший муж должен смотреть за своей женой. Я напишу его величеству и выражу наше сожаление. Я сошлюсь на плохой парижский воздух и ваше самочувствие, а завтра после мессы мы уезжаем!

Гортензия могла бы просить, кричать и прибегнуть к другим средствам, но ничто не могло заставить Армана изменить свое решение. К несчастью молодой женщины, он был абсолютным властелином в их браке. Полная отчаяния, она убежала к себе в комнату, закрылась и бросилась в объятия своей служанки Нанон.

– Он хочет держать меня взаперти, как в монастыре, – всхлипывала она. – Мы должны будем похоронить себя в этой дыре Шилли.

– Шилли – дыра? Но, мадам, это такое прекрасное поместье. И разве природа там летом не намного приятнее, чем в Париже с его вонью?

– Я ненавижу сельскую жизнь! И, кроме того, герцог делает это не из-за парижского воздуха. В действительности он боится короля, он ревнив… Эта старая борода с усами – ревнивец!

– Старая борода с усами? Но… ему всего лишь тридцать! Это еще не возраст и в конце концов это нормально, когда молодой супруг ревнует, особенно, когда у него такая красивая жена, мадам! К тому же надо признать, что у короля тоже есть определенный шарм…

Маленькая лесть, прозвучавшая в словах Нанон, возымела успех. Герцогиня в конце концов позволила увезти себя в Шилли, думая про себя, что однажды она все равно вернется в Париж!

Как бы там ни было, во время пребывания в Шилли-Мазарини она открыла для себя некоторые странные черты своего мужа.

Ревность в действительности была не единственным недостатком нового господина Мазарини. К этому добавлялась его набожность, которая была так узколоба, что можно уже было говорить о ханжестве. Кроме того, он был необычайно чопорным, что придавало его любовным излияниям, которые всегда были полны достоинства, в высшей степени причудливый характер.

Вдали от Парижа Арман дал свободу своим наклонностям, и несчастная Гортензия вскоре почувствовала себя объектом мелкой ревности, к чему примешивалось такое неистовое почитание «воли господина», что это вскоре сделало ее жизнь почти невыносимой.

Герцог установил в своем владении строгий, почти испанский режим. Герцогине разрешалось разговаривать только с женщинами. Если, по несчастью, она обменивалась со слугой несколькими словами или отдавала ему какое-либо поручение, его на следующий день увольняли.

Кроме многочисленных священников и монахов, с которыми Арман обычно общался, когда не был в армейском походе, никому из мужчин никогда не разрешалось входить в парк. Гортензия содержалась как в гареме и начала страшно тосковать.

Однажды ночью на одном из дворов отдаленного имения вспыхнул пожар, раздуваемый сильным ветром. Все побежали смотреть на него вслед за герцогом и герцогиней. Это было впечатляющее зрелище: высокие, красные языки пламени извивались в ночи и освещали окрестности. Большое количество крестьян с ведрами образовали цепь и пытались, таким образом, усмирить огонь. Все трудились в полную силу, чтобы спасти то, что можно было спасти.

Гортензии показалось, что это сон, когда внезапно она увидела, как ее муж с криком бросился к людям.

– Прекратите! Сейчас же прекратите! Я вам приказываю! Ни капли воды больше! Если вы выльете еще хоть каплю воды на огонь, я заставлю вас высечь!

В то время как все в испуге остановились, герцогиня бросилась к мужу.

– В чем дело, друг мой! Надо погасить пожар! Он бросил на нее взгляд, полный презрения:

– Я знал, мадам, что ваша набожность слаба, – сказал он, – но я не знаю, наберетесь ли вы смелости противиться Божьей воле! Если этот двор сгорит, на то воля Божья. Встаньте все на колени. Он сгорит до основания, чтобы исполнилась Божья воля! Вы тоже, мадам!

И ничего невозможно было сделать, кроме как подчиниться. Гортензия была слишком подавлена, чтобы сопротивляться дальше. В ночном одеянии она склонилась на колени среди перепуганных служанок и автоматически повторяла слова молитв, которые посылал герцог Богу, стоя на коленях во главе своих подданных.

В этот миг Мазарини вспомнил Нерона, который смотрел на горящий Рим и играл при этом на лире. Однако ни герцогиня, ни ее люди, которые будто окаменели, не воспринимали прелести происходящего. Все были рады вернуться в конце концов в свои постели, когда огонь погас сам собой.

– Я хочу тебе сказать, – обратилась к своей горничной герцогиня, возвратившись в свою спальню. – Если бы загорелся замок, герцог заставил бы нас всех сгореть в его пламени под предлогом того, что это воля Божья! Большое спасибо за такую волю Бога! Мой муж, должно быть, сумасшедший.

– Сумасшедший или нет, но, несомненно, очень странный! Нужно признать, у нашего господина герцога иногда возникают своеобразные идеи… Госпожа герцогиня знает, что он предписал деревенским жителям?.. Теперь женщинам и девушкам запрещено доить коров.

– Они не должны больше доить коров? Но почему? Лицо горничной скривилось.

– Госпожа герцогиня не догадывается? Наш господин герцог утверждает, что это противоречит христианской морали. Доение – недостойное занятие для женщин, поскольку оно приводит их к прямому контакту с природными реальностями.

Гортензия рассмеялась. Кто-нибудь что-либо подобное слышал? Она больше не могла удержаться от смеха, когда Нанон добавила, что проблема доения так занимает графа, что он обратился к епископу с просьбой издать указ, согласно которому женщины должны держаться подальше от коров во всем его владении.

зззЭто была лучшая история, которую Гортензия когда-либо слышала, и она дала себе слово развеселить ею своих сестер и подруг, как только вернется в Париж.

Однако горячо желанное возвращение в Париж вышло не таким, на какое надеялась Гортензия. Сначала герцог отказался разместиться во дворце Мазарини, дескать роскошь может привести к расслаблению характера. Придется въезжать в его старую квартиру в Арсенале. Затем он запретил своей жене все посещения. Она больше не имела права видеться даже со своей кузиной мадам д'Орадур, жившей в Арсенале.

Герцог дал также строгое указание в отношении выездов своей жены. Как только она велела запрягать, он приказывал распрягать, и поэтому бедной Гортензии не оставалось никаких других развлечений, кроме семейных ссор.

От этого развлечения лишившаяся свободы Гортензия редко отказывалась. И когда ее итальянский темперамент просыпался, стены Арсенала дрожали от громких голосов и бранных слов, которые можно было услышать только на некоторых улицах Неаполя.

Ко всем несчастьям, несмотря на свое настроение и сумасбродные идеи, Арман продолжал любить свою жену. Он был влюблен в нее так же, как и в первый день. Его безрассудные меры предосторожности были лишь результатом глубоко засевшего в нем страха: он боялся потерять Гортензию…

Она была очаровательна и поэтому слишком кокетлива. Несчастный герцог не знал больше, каким святым он должен довериться. Если он не вымаливал помощи у Бога защитить его жену, то докучал своими проблемами всем святым в раю и в конечном счете опускался до мелочей, делавших честь лишь педантичному обывателю.

В такой обстановке случилось то, что и должно было случиться. Бояться – не значит убегать от опасности, а проявлениями ревности, как известно, в большинстве случаев достигают противоположного результата, причем у жертвы подобной ревности развивается необузданное стремление к свободе.

Герцогиня Мазарини применила всю свою изобретательность, чтобы, прежде всего, выскользнуть из-под наблюдения и, в конечном итоге обвести мужа вокруг пальца. Она завела себе любовника, что при сложившихся условиях было достойным внимания успехом.

Длительное время за ней тайно, с большой выдержкой и искусством ухаживал шевалье де Роан – управляющий охотничьими делами Франции и большой охотник до женских юбок. Он проявил удивительную ловкость, чтобы уйти из-под строгого наблюдения, воспользовавшись помощью Нанон и одного из слуг по имени Нарцисс.

И Арсенал стал сценой комедии, достойной пера Мольера. Они тайно встречались и переписывались…

К несчастью, одно из писем шевалье попало на глаза герцогу, что вызвало страшную драму. Город и двор, всегда жадный до всяких сплетен, оглашались криками Мазарини. Только маркиз де Монтеспан впоследствии превзошел его в этом.

И все же страдания бедного герцога достигли такой силы, что монсеньор Ондедей[3] лично написал письмо королю верноподданного, прося его вмешательства. Людовик XIV серьезно рассердился за «легкомысленное поведение» на мадам Мазарини. А еще более он был рассержен тем, что успеха добился другой, тогда, как он, король, потерпел поражение. В письме епископу Фражюсу он ответил: «То, что произошло, мне страшно не нравится, но я хочу надеяться, что персона, о которой вы мне писали, будет вести себя лучше, чем делала это в прошлом…»

Упомянутая «персона» едва не умерла от гнева, читая королевское послание, однако затем пришла к выводу, что было бы умнее на некоторое время отступить, чтобы дело это поросло травой.

Ее состояние, к счастью, позволяло ей это, и в промежутке между двумя семейными сценами и перебранками супруги Мазарини вновь оказывались под покровом общей постели и вели себя в ней так же, как и все люди.

Другими словами, Гортензия опять была беременна. Это означало для нее, что она не могла выезжать в свет, и эта беременность была оправданием.

Конечно, она сто раз предпочла бы оказать сопротивление, рассказать свою историю королю, лично объяснить, как она к этому относится и, возможно, воспламенить его вновь…

В начале ее беременность была не очень приятна. Она чувствовала себя расслабленной, все тело болело, и, что хуже всего, она казалась себе отвратительной… Это был идеальный случай, чтобы оставаться дома…

Как раз в этот момент Арман объявил ей о своем предстоящем отъезде в Эльзас. И поскольку не могло быть и речи о том, чтобы оставить ее дома одну, окруженную всевозможными соблазнителями и дьявольскими ловушками, он добавил, что жена должна готовиться следовать за ним. До смерти огорченная, она подчинилась, и это приключение едва не стоило ей жизни.

Почти 150-мильное путешествие в экипаже по невыносимым дорогам было для несчастной настоящей пыткой, она сто раз думала, что не выдержит. Когда они, наконец, прибыли в Нёф-Бризаш, герцогиня чувствовала себя совсем разбитой. Она была в полном отчаянии, считая что ее муж, вероятно, хотел убить ее!

2. Героическая борьба

Едва прибыв в Нёф-Бризаш, герцог запер ее в замке. Поездка была невыносимой, особенно для беременной женщины. Гортензия видела только один выход из своего несчастья: Кольбер!

Министр, много лет являвшийся левой рукой Мазарини (правой был Фуке), все еще оставался управляющим финансами и прежде всего опекуном племянницы почившего канцлера. Только он мог что-то предпринять, чтобы освободить ее из этой ситуации. Между тем она испытывала ужасный страх, так как действительно опасалась, что Арман добивается ее смерти.

Она взялась за перо и написала. Она знала, что Кольбер был невысокого мнения о новом герцоге Мазарини, которого он считал сумасшедшим. Возможно, он мог бы заинтересовать короля судьбой женщины, которая была красива и несчастна и к которой его высочество когда-то питал слабость…

Гортензия все предвидела правильно. Как только Кольбер получил письмо, он информировал Людовика XIV о варварском обращении герцога Мазарини со своей женой. К несчастью, жалоба Гортензии пришлась на неудачное время, поскольку король, испытывавший денежные затруднения, только что получил от Армана заем на два миллиона. Поэтому у Людовика не было желания сердить своего банкира, и он остался глух. Герцогиня оставалась в Эльзасе, пока ее господин в январе 1662 года не изъявил готовность вернуть ее обратно в Париж.

Эта поездка была еще хуже, чем предыдущая, поскольку Гортензия была уже на седьмом месяце. После возвращения у нее было еще достаточно времени, чтобы немного отдохнуть и затем, одевшись в бархат и меха, принять участие в свадьбе сестры Марии-Анны, последней из Манчини, которую взял в жены герцог де Буллонь.

Но что-то вновь нарушило семейный покой супругов Мазарини: по случаю свадьбы в Париж приехал любимый брат герцогини, симпатичный Филипп Манчини, герцог де Невэр, который в течение года жил в Риме. Брата и сестру связывала такая любовь, что мрачный Мазарини заволновался и начал проверять чистоту этих чувств.

Оставив жене время только для того, чтобы родить девочку, он вновь отправил ее в Нёф-Бризаш, где, не обращая внимания на крики, слезы и протесты с ее стороны, он по мотивам безопасности вновь сделал ее беременной. Жизнь бедной Гортензии была однообразной, как пустыня.

В это время пришло письмо от Кольбера, в котором он резко упрекал герцога за то, что он длительное время уклоняется от посещения двора и это не нравится королю. Это побудило герцога взглянуть на вещи другими глазами и вернуться в Париж в феврале 1663 года.

Гортензия была спасена! Благодаря этому верному другу молодая герцогиня могла, наконец, на некоторое время вернуться к нормальной жизни, которую она так любила.

Когда ее муж по делам уезжал в Пуату, она устраивала в Венсене большие приемы, танцевала, смеялась и развлекалась под отцовским покровительством Кольбера. Но это была лишь короткая передышка. Как только она родила еще одну девочку, ей пришлось вернуться к Арману, ревность которого к этому времени стала уже нестерпимой. Теперь он не разрешал ей бывать даже у своего собственного отца – старого маршала де Мейерэ, хотя у того уже ничего не было от соблазнителя и он не представлял ни малейшей опасности.

Невероятный свадебный марафон превратился в кошмар. Едва добравшись до Парижа, герцогиня вновь была отправлена в Эльзас, а затем переправлена в Бретань. Она жила как пленница, и единственным ее обществом была верная Нанон.

Король, который до этого относился к сумасшедшим выходкам герцога снисходительно, начал, наконец, при помощи бдительного Кольбера чаще размышлять о том, пребывает ли герцог в здравом рассудке. Сомнения в этом усилились, особенно после того, как утром 8 декабря 1664 года Мазарини, который каждое утро направлялся к причастию, появился у короля и попросил о частной аудиенции, на что сразу же получил согласие.

– Говорите, монсеньор, я слушаю!

Поощренный этим, Мазарини торжественно поклонился и заговорил подчеркнуто важно:

– Сир, ваше величество должны меня простить, что я беру на себя смелость обратиться к вам подобным образом, но я должен сообщить вашему величеству, что три последние ночи я провел в раю. Архангел Гавриил лично явился мне, недостойному грешнику, и просил меня предостеречь ваше величество от несчастья, которое вам угрожает, если вы сей же час не прекратите связь с мадемуазель де Ла Вальер! Я передаю это послание и счастлив следовать голосу моей совести, которая приказывает мне избавить моего короля от скандала, вызванного его поведением…

Король не привык выслушивать мораль в подобном духе. Когда ошеломление спало, он серьезно задумался над тем, не посадить ли зарвавшегося на некоторое время для размышлений в Бастилию, но потом решил по-другому. Пока Мазарини склонился в раболепном поклоне, будучи уверенным в действенности переданного им божественного послания, король поднялся, постучал себя по лбу, что было жестом, не вызывавшим сомнения, и резко сказал:

– Это все? Я уже давно знаю, что у вас наверху не все в порядке!

И повернулся к нему спиной. Однако этот небольшой инцидент заставил его задуматься и взглянуть другими глазами на те письма с жалобами, которыми графиня засыпала Кольбера.

– Этот брак, – сказал он своему министру, – долго не продержится! И я не знаю, смогу ли решиться на то, чтобы считать неправой графиню…

Брак продержался еще около двух лет с бесконечными взлетами и падениями, но главным образом падениями. Эти два года мадам Мазарини была занята тем, что произвела на свет еще двух детей – третью девочку и сына.

Ее муж возил ее с собой по отвратительным дорогам Франции и преимущественно в скверную погоду. Однажды она решила, что с нее хватит, она достаточно настрадалась. Это произошло в тот день, когда Арман велел отобрать у нее все драгоценности и парадный гардероб и оставил только то, что казалось ему приемлемым, чтобы носить в провинции. Он сделал это под похвальным предлогом, что хочет уберечь свою жену от искушений дьявола.

В этот же день преданный Богу герцог заявил жене, что он прикажет вырвать дочерям передние зубы, как только им исполнится 14 лет, чтобы им не грозила опасность стать предметом плотского сладострастия…

Герцогиня была в отчаянии, покинула семейный очаг и сбежала во дворец Суассон к своей сестре Олимпии. Добрый Кольбер сделал все, чтобы воссоединить семью, но это были напрасные усилия, поскольку герцогиня не хотела изменять свое новое положение, тем более что дорогой ей шевалье де Роан, никогда ее не забывавший, стал более частым гостем во дворце Суассон. Она оставалась твердой: герцог должен вернуть ее драгоценности, оставить ее в покое и прежде всего торжественно обещать положить конец бессмысленным поездкам, о которых она больше не могла слышать.

Герцог ответил отказом и заявил, что мадам Мазарини может или вернуться во дворец Конти или отправляться в монастырь!

Без колебаний герцогиня предпочла монастырь, поскольку она знала, кто такой принц де Конти.

Как и Мазарини, он принадлежал к секте «Святое таинство причастия», а что касается ханжества, то он был еще хуже, чем его коллега.

В мае 1667 года она переехала в монастырь де Шель, аббатиса которого была теткой Армана, что не помешало племяннику во весь голос заявить, что правила ордена выполняются там недостаточно строго. Вмешалась секта «Святого таинства причастия» и добилась от короля распоряжения. И однажды утром бедная Гортензия увидела прибывших солдат, которые эскортировали аббатису монастыря «Фий де Сен-Мари», мадам де Тусси, которая была известна своей строгостью. И без соблюдения каких-либо формальностей, герцогиня Мазарини была увезена, как обычная уличная девка.

Однако в монастыре де Сен-Мари по воле Бога, если не дьявола, был достигнут определенный компромисс, благодаря юной семнадцатилетней маркизе де Курсель, Сидонии де Ленонкур, обладавшей большой смелостью духа, очень остроумной и расположенной к разного рода выходкам.

Мадам де Курсель оказалась в монастыре из-за мести маркиза де Лувуа, которому она предпочла маркиза де Виллеруа, на ее взгляд, более соблазнительного, чем министр.

Объединенные общим несчастьем, обе женщины были неразлучны и делали жизнь монастыря невыносимой. В сосуды со святой водой, стоявшие в темных часовнях, коварно добавлялись чернила. Благочестивые монахини проводили бессонные ночи, поскольку обе дамы стучали в стены и издавали ужасные вопли.

Иногда они ублажали себя тем, что проделывали дырки в потолке и обливали постели монахинь водой.

Последние, наконец, сдались, и обе подруги с триумфом вернулись в аббатство де Шель, где жизнь была более приятной, но это было против воли герцога Мазарини.

Утром в один из ненастных ноябрьских дней, у входа в монастырь появился Арман во главе 60 всадников его полка, которые начали осаду старого аббатства. Он приказал своим людям окружить монастырь, после чего направился к воротам и потребовал для переговоров мать-настоятельницу.

Она согласилась, не разрешив, однако, ему войти. Переговоры проходили перед воротами монастыря и в очень прохладном тоне.

– Для такого богобоязненного человека, как вы, мой племянник, это вторжение является грехом! – заявила аббатиса. – С каких это пор дозволено появляться с оружием у Божьего дома?

– С тех пор, как здесь скрываются взбунтовавшиеся, – ответил Мазарини. – И, посмотрите, у меня есть разрешение епископа. – При этом он вынул из кармана пергамент с большой красной печатью.

– Вот оно, – сказал он и протянул его аббатисе. – Теперь, тетушка, пропустите меня или выдайте мне мою жену!

– Ни того, ни другого! Сюда вы не войдете! Здесь я хозяйка и я не впущу никого, кто не совсем в своем уме. Что касается вашей жены, то она может решать сама за себя, и она решила остаться здесь. И не надейтесь взять ее отсюда силой.

Сказав это, аббатиса повернулась спиной и захлопнула дверь перед его носом.

Сразу же она увидела двух подруг, со страхом ожидавших результата переговоров.

– Ну и как? – спросила одна из них.

– Я думаю, вы все слышали! Дверь не настолько плотная. Чтобы вы теперь полностью успокоились, я дам вам ключи от монастыря. Сегодня приказываю я: делайте все, что считаете нужным, вы согласны? Я тем не менее охотно бы послушала, как вы разговариваете с мужем.

Герцогиня согласилась и приняла протянутую ей большую связку ключей. Из-за стен раздавались крики Армана, в бешенстве стучавшего в ворота и требовавшего аббатису. Гортензия, наконец, решилась появиться у зарешеченного окна.

Когда герцог ее увидел, он разразился потоком бранных слов. Затем закричал:

– Вас я не хочу видеть. Вы опасная сумасшедшая, и ваше мнение меня не интересует. Я хочу говорить с аббатисой, моей теткой. Насколько мне известно, вы ею не являетесь!

– Внешность обманчива! На сегодня я аббатиса, – крикнула Гортензия и помахала связкой ключей перед носом мужа. – И вы никого не увидите, кроме меня! Вы хотите говорить со мной спокойно, да или нет?

– Нет! Вы обязаны мне повиноваться! Со строптивой женой мне не о чем говорить! Убирайтесь к черту!

– Вы путаете черта с Господом Богом! Здесь монастырь, мой друг, и причем хороший! Но кому что нравится!

После этого она захлопнула окно. Мазарини понял, что больше ничего не добьется, оставалось только штурмовать монастырь.

Рассвирепев, он убрался вместе со своим воинством, в то время как Гортензия и Сидония не без облегчения наблюдали за их отступлением.

– Он чувствовал себя недостаточно сильным, – сказала со вздохом преследуемая жена. – Но я знаю его слишком хорошо. Нам следует ждать наихудшего. Завтра он непременно вернется с подкреплением, возможно даже с предписанием короля.

– Если это так, – сказала де Курсель, – мы должны сообщить твоей семье и просить о помощи.

Что сразу и было сделано. На рассвете следующего дня к романтическим башням старого монастыря сомкнутыми рядами приблизилось импозантное войско. В него входили граф Суассон и его жена Олимпия, герцог де Буйон и Мария-Анна. Сопровождаемые своими людьми, они спешили на помощь мадам Мазарини.

Когда Сидония и Гортензия увидели сквозь утренний туман приближающуюся «армию», они решили, что вернулся Мазарини. Охваченные внезапным страхом, они решили скрыться и побежали в сад, где в ограде была щель.

– Здесь мы выберемся, – предложила мадам де Курсель. – Затем спрячемся в поле.

Она выбралась без труда. Герцогиня последовала за ней. Однако она была более полной и застряла. Теперь она не могла двинуться ни вперед, ни назад, если не хотела задохнуться. Ей не оставалось ничего другого, как звать на помощь, и в такой не очень пристойной позе, кричащую будто помешенная, ее нашли утренние пришельцы.

Ее спешно освободили, и все дружески смеялись над этим приключением. Поскольку Мазарини, очевидно, не намеревался появиться здесь вновь, все вернулись назад.

Впрочем, дела графини складывались неплохо. Только прибыв в монастырь, она начала бракоразводный процесс со своим мужем, обвинив его в том, что он растратил ее наследство. И, действительно, герцог с легким сердцем раздавал непомерные богатства своего дяди Жюля. Он с некоторого времени великодушно одаривал всех членов Общества «святого причастия», для которых стал добрым ангелом.

Через некоторое время парламент принял решение о возврате мадам Мазарини помещения во дворце ее умершего дяди и дал распоряжение о том, чтобы герцог вернулся в свое жилище в Арсенале.

В декабре герцогиня поселилась во дворце Мазарини, и можно было хорошо себе представить ее радость. Она также добилась того, чтобы к ней переехала ее любимая подруга Сидония, которую она вызволила из монастыря.

Обе бывшие пленницы решили, что наступило время для развлечений. Они с головой ушли в балы, приемы, концерты и охотничьи забавы. Настоящий круговорот закружил двух отчаянных. С ними праздновали, ими восхищались, ухаживали за ними, и они настолько были счастливы, что забыли о всякой предосторожности. Сидония вновь начала встречаться со своим любовником Виллеруа, а Гортензия с преданным шевалье де Роаном. Обе они больше не думали о том, что по закону по-прежнему состоят в браке.

Все, вероятно, могло бы продолжаться так и дальше, если бы между двумя шаловливыми дамами не появился тот, кто испортил всю игру. Этим красивым петухом, ставшим между двумя курицами, оказался маркиз де Кавуа. Обе страстно в него влюбились, и в один миг близкие подруги превратились в смертельных врагов.

Сидония покинула дворец Мазарини и возвратилась домой. Маркиз де Курсель даже не вспоминал о своей жене и давал ей возможность жить так, как нравилось. Он отправил ее в монастырь по предложению Лувуа лишь потому, что ее любовная связь с маркизом де Виллеруа привлекла к себе слишком большое внимание. К ее возвращению он отнесся с полным равнодушием.

Хотя Гортензия и Сидония больше не были преданы друг другу всей душой, они сохраняли внешнюю видимость дружеских отношений. Вышло так, что мадам Мазарини однажды во второй половине дня направилась во дворец де Курсель, чтобы навестить свою «верную подругу». К своему удивлению, во дворе она увидела карету маркиза де Кавуа, а прислуга сказала, что мадам маркизы дома нет. Ее гнев был настолько велик, что она тут же пожелала поговорить с хозяином дома.

Де Курсель принял красивую женщину очень приветливо. Он был галантен и даже ухаживал за ней. Гортензия была восхищена, однако сделала над собой усилие, чтобы не допустить попытки сближения. Она так закружила ему голову, что на сообщение о том, что маркиз де Кавуа что-то имеет с его женой, де Курсель почти никак не прореагировал. Когда же она разрыдалась и, всхлипывая, объяснила, что прекрасный маркиз недостойным образом бросил ее из-за мадам де Курсель, галантный сеньор воспламенился.

– Я отомщу за вас, мадам, клянусь честью! Знайте, что с этого момента у вас нет более пламенного защитника, чем я!

– Ах, маркиз, – вздохнула Гортензия, протягивая ему руки, – какую радость испытывает бедная женщина, встречая мужчину, подобного вам!

– Не пройдет и трех дней, как Кавуа будет наказан. Но в качестве взаимной услуги я хотел бы надеяться, что смогу быть вам полезен… интимным образом!

Гортензия ответила вздохом и таким многообещающим взглядом, что Курсель возбудился и воспылал надеждой. Он сразу же сделал все возможное, чтобы вызвать маркиза де Кавуа на дуэль.

Эта скандальная история привлекла всеобщее внимание, поскольку сплетники с радостью раззвонили об этом. Седьмого мая в четыре часа утра господа взяли в руки шпаги. Это происходило в поле за дворцом де Рюрэн, резиденцией герцогини де Буйон, младшей сестры Манчини. Однако до кровопролития дело не дошло, хотя сражение было жарким. Более того, благодаря посредничеству графа де Суассон и герцога де Буйон еще на месте схватки произошло примирение двух боевых петухов. Людовик XIV, разозленный этим скандалом, немедля приказал бросить обоих дуэлянтов в тюрьму Консьержери для размышления. Герцог Мазарини и господа из «Таинства причастия» подогрели короля. Кавуа провел в тюрьме два года.

Вину за этот инцидент целиком и полностью возложили на Гортензию, которая в глазах парижского общества была распутной женщиной и виновницей скандала.

Сплетни о ней разошлись настолько быстро, что графиня де Суассон Олимпия Манчини сочла необходимым взять свою сестру на аудиенцию к королю, где попыталась внести ясность в это дело. Смеясь, она представила Гортензию Людовику XIV.

– Сир, я доставила эту преступницу, эту злую женщину, о которой говорят так много плохого!

Гортензия склонилась в глубоком реверансе, но, к сожалению, король смотрел на нее ледяным взглядом.

– Из всего сказанного я не верю ни одному слову. – Но это было произнесено таким тоном, который давал ясно понять, что герцогиня Мазарини не пользовалась благосклонностью короля.

Гортензия это сразу почувствовала и ощутила дыхание коснувшейся ее немилости.

К тому же она хорошо знала, что в настоящий момент ее муж, благодаря «Таинству причастия», пользовался полным доверием парламента и что может быть принято решение о заключении ее в монастырь и на многие годы. Положение было действительно нерадостным.

Она позвала на помощь преданного друга де Роана, который сразу же явился, однако не стал скрывать, что она поставила себя в неблагоприятное положение. Затем он принялся размышлять. Через некоторое время молодая женщина перестала нервно теребить кружева своего платья и неуверенно посмотрела на своего теперешнего любовника.

– У меня возникла идея, – сказала она.

– Какая?

– Я могла бы совершить побег и покинуть Францию на некоторое время. Я охотно отправилась бы к сестре в Италию. Она и ее муж коннетабль Колонна, в конце концов очень влиятельны в Риме и там мой дядя, кардинал Манчини, мог бы быть на моей стороне против тех, кто хочет силой упрятать меня в монастырь.

– Вы не боитесь, что после этого вас осудят еще больше? Женщина, бросившая свой дом и детей на произвол судьбы… Я не думаю, что вы возьмете их с собой.

– Определенно нет. Под присмотром гувернантки им будет здесь лучше. Там бы я могла переждать, пока положение не улучшится… пока король не вспомнит, что мой муж душевнобольной. Вы слышали о его последней выходке? Он вообразил, что он тюльпан, влез в большой горшок для цветов и потребовал от слуги полить его водой…

Маркиз разразился смехом и, склонившись перед прекрасной герцогиней, покрыл ее руки поцелуями.

– Вы прекрасны, Гортензия. Как можно вам противиться? Никого не удивляет, что мужчины теряют разум из-за вас. Ваш муж любит вас, это, несомненно, большое для него несчастье.

– Для вас это тоже несчастье? – Не без горечи парировала Гортензия и вырвала у него свои руки. – Это еще одна причина для моего отъезда. Я причиняю всем только горе. Я решилась на этот шаг, но все должно остаться в тайне. Могу я надеяться на вашу помощь?

– Разве я когда-нибудь вам в чем-нибудь отказывал? Я буду охранять вас, любимая Гортензия. Отправляйтесь в Рим, если вы хотите, но предоставьте мне позаботиться обо всех деталях. Я дам вам лучших своих людей. Так вы будете больше думать обо мне. И как только духи успокоятся, я последую туда за вами.

Очаровательная улыбка озарила лик молодой женщины.

– Таким я вас люблю, мой шевалье. Я полностью отдаю себя в ваши руки.

Бегство Гортензии было продумано до мелочей шевалье и Филиппом Манчини, всегда готовым помочь своей любимой сестре. Один из сопровождавших Пармийак подготовил лишь одну остановку, а герцог лично снарядил удобную карету и предоставил деньги. Роан отдал Гортензии своих верных слуг – Нарцисса и своего конюха, молодого Курбвиля, парня двадцати лет, который был особенно смышлен и к которому он питал полное доверие. Было решено не посвящать в это дело сестер Гортензии – Олимпию и Марию-Анну, считая их не очень надежными.

13 июня должен был состояться побег. На этот вечер Гортензия вместе с Олимпией получила приглашение на ужин в Сен-Жермен. Конечно, она там не появилась. Олимпия забеспокоилась, не увидев сестры и повернула обратно в Париж. Но по пути она встретила своего брата Филиппа, ехавшего навстречу.

– Где Гортензия? – спросила графиня де Суассон.

– Вы ее не встретили?

– Нет.

– Она поехала другой дорогой, – спокойно ответил Филипп. – Я видел, как она свернула передо мной.

Олимпия не заметила лукавства, прятавшегося за усмешкой герцога Невэрского. Филипп Манчини солгал лишь наполовину, поскольку действительно видел, как Гортензия свернула, но в направлении Милана. И когда Олимпия возвращалась в Сен-Жермен, надеясь встретить там сестру, Гортензия, переодетая в мужской наряд, как и ее горничная Нанон, были в пути в карете с гербом герцога Невэрского.

Она бросилась в авантюру, конца и последствий которой не могла предвидеть, настолько сильна была у нее жажда к жизни. Она покинула четверых детей и поставила на карту свою репутацию, но чувство свободы ее опьянило. И каждый раз, когда она выглядывала из окна кареты, она видела молодого и красивого всадника, скакавшего рядом – маленького Курбвиля.

Когда Гортензия, не делая остановок, добралась до Бар-м-Дюк и затем до Нанси, Мазарини набрался наглости разбудить среди ночи короля, как будто Людовик XIV был обыкновенным полицейским комиссаром, за что, однако, получил резкий отказ. Тогда он организовал собственную погоню, но безуспешно. Благодаря стараниям Курбвиля, Гортензия получила большое преимущество во времени, и в Нанси, в суверенных владениях герцога Лотарингского, она была уже вне опасности. Отсюда она могла спокойно продолжать свое путешествие. Все до пересечения Франш-Контэ прошло бы хорошо, если бы, резвясь вместе с Нанон в саду приютившего их местечка, Гортензия не упала бы и не повредила неудачно коленку. Поэтому сумасбродная герцогиня добралась до Швейцарии на носилках. Она остановилась сначала в Нёф-Шатель, затем в Альтдорфе, где перед трудным пересечением Санкт-Геттхарда провела несколько недель в шезлонге с вытянутой ногой. Строгая швейцарская деревня, место рождения Вильгельма Телля, лежала на берегу озера Фирвальдзее. Строгость окружающей природы, однако, не докучала пациентке, поскольку молодой Курбвиль проявил себя во всей своей красе. Он прекрасно массировал больную коленку и благодаря этой заботе между герцогиней и конюхом вскоре возникла определенная интимность… которая совсем не понравилась слуге Нарциссу, находившемуся здесь, главным образом, для того, чтобы по поручению своего господина шевалье де Роана следить за Гортензией. Вполне понятно, что он сразу же известил шевалье о случившемся. Вскоре весь Париж узнал о его огорчении, к большой радости рифмоплетов. Все знали, что герцогиня проводит приятные часы в объятиях симпатичного конюха.

Распространявшиеся по городу куплеты о герцогине довели бешенство Армана до крайней степени, однако несчастный был не в состоянии ни закрыть рты шансонье, ни возвратить в фамильный замок свою бродяжничавшую жену. Судиться было любимым занятием бывшего маркиза.

Тем временем Гортензия прибыла в Италию. Принц Колонна, коннетабль Неаполитанского короля, сказочно богатый супруг Марии Манчини, был терпелив и очень вежлив, но все имеет свой предел. Ему не понравилось, как Гортензия встретила свою сестру, выехавшую ей навстречу по дороге в Милан. Мария была счастлива вновь увидеть Гортензию и бросилась ей в объятия. Разумеется, Гортензия ответила по-итальянски пылко, но после этих первых поцелуев она отступила шаг назад, чтобы разглядеть сестру, и разразилась злорадным неудержимым смехом.

– Мой Бог, – сказала она, – я никогда бы не подумала, что Италия так далеко от Парижа! Уже века никто не носит там такие длинные юбки и завязки такого цвета. Провинциалка из глухой Оверни понимает в моде больше, чем ты, моя бедная Мария.

Принцесса де Колонна покраснела, как вишня. Расстроенная, смотрела она на свое темно-красное шелковое платье и с трудом сохраняла спокойствие. С этого момента коннетабль возненавидел невестку всем сердцем.

Он был мужчиной строгих нравов с твердыми принципами и имел в отношении образа жизни жены совершенно определенные представления.

– Мария одевается так, – отпарировал он, – как принято у нас одеваться всем почтенным, состоятельным женщинам. И если мы не следуем парижской моде, то от этого мы отнюдь не чувствуем себя несчастными.

Говоря так, он в упор разглядывал молодого Курбвиля, слегка элегантный вид которого привлек его внимание.

– Кто этот молодой человек? – спросил он, указав на него пальцем.

– Мой конюх, – ответила Гортензия, несколько вызывающе. – Монсеньор Курбвиль, которого предоставил мне мой верный друг шевалье де Роан.

Оба господина обменялись приветствиями, и все собрались ехать дальше в Милан, где герцог фон Сесто, брат коннетабля, выделил дворец в их распоряжение. Было лето, и гнетущая жара в Риме была слишком изнурительна для женщин, прежде всего для Гортензии, не привычной к ней. К тому же болота, окружавшие священный город, обмелели, и оттуда распространялась опасная малярия, если даже не смертельный вирус чумы.

Приехав в Милан, Гортензия де Мазарини заперлась во дворце, никуда не выходила и не принимала гостей. Она хотела быть наедине со своим конюхом.

Герцог Невэрский был и на каплю не снисходительнее коннетабля. Когда он узнал, прибыв в Милан, что его сестра, отгородившись от мира… живет с конюхом, он пришел в ярость.

– Мадам, если бы я знал, что вы так низко падете, бросившись в объятия простого конюха, я бы пальцем не шевельнул, чтобы помочь вам бежать из Парижа.

– Никогда бы не подумала, что вы так узколобы, мой брат. Я свободна, как мне кажется…

– Свободна, свободна, это легко сказать. Весь Париж говорит о вашем недостойном поведении. Вы заблуждаетесь, когда считаете, что таким образом завоюете благосклонность короля и всех тех, кто вам чертовски нужен.

Когда речь заходила о любовных делах, Гортензия теряла терпение. Она свирепела.

– Что обо мне думают, мне совершенно безразлично! Если я отказалась от своего дома и положения в обществе, то это как раз ради того, чтобы жить так, как мне нравится, и не зависеть ни от кого. Я заплатила за свою свободу слишком дорого. Предоставьте ее мне!

– Если я вас правильно понял, – презрительно бросил Фил-лип, – то быть свободной означает для вас броситься в объятия первого встречного.

Начавшийся так разговор мог кончиться еще хуже. Брат и сестра спорили с присущей им горячностью и не пришли к согласию. Гортензия со слезами бросилась в объятия Курбвиля.

Поскольку пребывание в Милане со временем стало для нее по настоящему безрадостным, а Мария так много рассказывала о прелести Венеции и возможности там для развлечений, что обе сестры в конце концов отправились в город Доджей, затем в Сиену и, наконец, в Рим, но там все еще было очень жарко. Тогда они поехали к морю в Марино ди Маза, где к ним присоединился Филипп, который больше не сердился, помирившись со своей сестрой.

Но Курбвиль все еще оставался ее любовником, и ссора вспыхнула вновь. Филипп сообщил Роану о поведении его конюха, шевалье без всяких угрызений совести направил своих людей с поручением просто прикончить его.

Мария Колонна, увидев, какой оборот принимает дело, попыталась образумить влюбленного и потребовала, чтобы он оставил в покое прекрасную Гортензию, но получила в ответ одни оскорбления.

– Я не собираюсь никого слушать, – кричал Курбвиль вне себя от злости, – только госпожу герцогиню! Если она мне прикажет, я уйду отсюда!

– Вы покинете мой дом и немедленно, – ответила рассерженная Мария, – иначе я позову своих людей. Вы находитесь в моем доме!

Курбвиль вынужден был по-хорошему или по-плохому уйти, хотя Гортензия, конечно, его защищала.

– Если он уйдет, я уйду тоже, – заявила она сестре.

– Никто тебя не удерживает, – ответила жена коннетабля, совсем обессилив.

И обе сестры, рассорившись, разъехались. Гортензия перебралась к своей тетке Мартиноцци, доверив опекать дорогого Курбвиля своему дяде, кардиналу Манчини. Последний согласился взять к себе юношу, но потребовал, однако, чтобы племянница на некоторое время ушла в монастырь, что она и сделала. Несколько недель она провела в монастыре Кампо ди Марко, а кардинал Манчини через 8 дней после ее отъезда посадил докучливого конюха под домашний арест в замке Чивитавеккья. Вскоре будничные заботы заставили герцогиню забыть о ее любовной связи с шевалье. У нее больше не было денег, и, само собой разумеется, герцог Мазарини отказался ей их выслать.

– Если ей нужна поддержка, она сначала должна вернуться во Францию!

Перспектива возвращения в Париж, где ее ожидал бесконечный бракоразводный процесс, не представлялась Гортензии соблазнительной. Однако произошло событие, которое, возможно, помогло бы ей вернуть расположение короля: Филипп Манчини намеревался жениться.

Король подыскал для герцога Невэрского супругу. Речь шла о мадемуазель де Вевинье – племяннице мадам де Монтеспан. Поскольку Курбвиль все еще оставался в Чивитавеккья, брат и сестра уживались друг с другом. Вместе они собрались во Францию. Чтобы показать свою добрую волю, Гортензия согласилась остановиться в том месте, которое определил для нее ее муж – в аббатстве Монфрэн вблизи Шамбери. Там она вела себя примерно. Тем временем Филипп де Невэр уговорил свою тетку замолвить перед королем доброе слово за легкомысленную Гортензию.

Мадам де Монтеспан относилась к таким сумасшедшим выходкам с пониманием и согласилась.

Прекрасной любовнице короля потребовалось время на уговоры, пока Людовик XIV дал себя переубедить. Он был настроен по отношению к неисправимой Гортензии предвзято. Однако мадам де Монтеспан рассказала ему, как достойно Гортензия вела себя в монастыре де Лис, а также объяснила, что герцогиня Мазарини осталась без средств к существованию. Она принесла с собой в брак огромное состояние, но теперь оно оказалось полностью в руках ее мужа, так что Гортензия стала зависима от чужой помощи. Наконец, король согласился дать ей аудиенцию. Впрочем, тем временем Мазарини совершил еще кое-что.

Его ханжество достигло кульминации, он поднял руку даже на великолепную коллекцию произведений искусства, собранную кардиналом во дворце Мазарини. Он резал картины, на которых, по его мнению, было слишком много голого тела, и разбивал все греческие статуи, которым не посчастливилось показаться ему пристойными.

– Это опасный сумасшедший, Кольбер, – сказал Людовик XIV. – Мы должны что-нибудь сделать и спасти эти произведения искусства.

– Будет достаточным до поры до времени опечатать коллекцию.

Что и было сделано. И когда Гортензия поклонилась королю, он принял ее очень милостиво.

– Если раньше я не проявлял к вам больше благосклонности, то только потому, что ваше поведение не давало к этому повода, – сказал он. – Скажите откровенно, чего вы хотите? Если вы желаете непременно вернуться в Италию, я назначу вам ренту в четыреста двадцать тысяч фунтов, но я советую остаться во Франции.

– Сир, – ответила она, – мой муж хотел разрушить мою честь. Я не могу решиться жить с ним вновь, какие бы меры безопасности не были предприняты. При его нынешнем состоянии он превратил бы мою жизнь в ад. Я принимаю ренту, которую ваше величество милостиво мне предоставило, с благодарностью, но я предпочитаю покинуть Париж.

– Ну, тогда попытайтесь хорошо ею распорядиться и вести спокойную жизнь в обществе вашей сестры. Мы, в свою очередь, попытаемся образумить вашего мужа. Он кажется нам несколько… нервным.

С этим любезным преуменьшением король простился с Гортензией, и она, счастливая и освобожденная, вернулась в Рим, где надеялась вести, по возможности, нескучную жизнь. Общество там было приятное. И поскольку теперь она заключила мир с королем, никто не мог больше причинить ей вреда.

Возможно, это был несколько оптимистический взгляд на жизнь, однако она с легким сердцем покинула город и мужа, надеясь никогда больше не увидеть их. К сожалению, с такой же легкостью она рассталась и со своими четырьмя детьми. Материнских чувств графиня Мазарини не испытывала, поскольку она любила только саму себя.

Жизнь в Риме действительно было веселой, но в доме Колонна дела обстояли неважно. Брак ее сестры не оказался счастливым, поскольку характеры у Марии и у ее мужа были очень разными. А не так давно молодая женщина влюбилась в шевалье де Лоррана, живущего в Риме. Весь город уже говорил об этом, и выражение лица коннетабля Колонна становилось все более мрачным.

В один из вечеров в конце апреля 1672 года в наступивших темных сумерках, располагающих к откровенности, Мария излила сестре свою душу.

– Здесь, в Риме, я больше не в безопасности, – сказала она ей. – Мой муж следит за мной и все больше мрачнеет. Он очень ревнив.

– Тогда сделай что-нибудь, чтобы его успокоить! Расстанься с шевалье!

– Это легко сказать. Я люблю его… и к тому же это не единственная проблема. Не будет больше шевалье, – муж найдет другую причину для ссоры. По правде говоря, он не переносит, когда я развлекаюсь, когда я счастлива и окружена людьми. Он носится с мыслью запереть меня в своем безотрадном замке в Пальано на границе с королевством Неаполь, чтобы быть полностью уверенным, что я там одна. Я погибну там от тоски.

Мария начала всхлипывать, и Гортензия почувствовала, что в ней просыпается дух авантюризма.

– Тебе нужно поступить, как я. Твой муж злоупотребляет своей властью, и тебе остается только бежать.

– И куда я должна деться?

– Куда? Во Францию, в Савой, в Голландию, куда угодно, где Колонна тебя не сможет поймать! Женщина имеет право на свободу.

Это было ее искреннее мнение, и она подумала о своей собственной судьбе. Жизнь в доме Колонна становилась все более безрадостной, поскольку коннетабль, похоже, решил следить за своей невесткой так же, как и за собственной женой. В Риме было слишком много монахов… а у Колонна была очень большая власть. Если не в крепость, каковой являлся замок Пальано, то во дворец Колонна на Монте Ситория, имеющий толстенные стены, высокие решетки на окнах, для такого властного человека, как принц, упрятать двух беззащитных женщин не было ничего проще.

Сестры Манчини решились на побег. Шевалье де Лоррен, который не испытывал ни малейшего желания поставить себя в неприятное положение, благоразумно исчез с горизонта после того, как услышал слово «побег».

– Я буду тебя сопровождать, – пообещала Гортензия Марии. – Я сыта по горло Италией. Ты сможешь жить во Франции, где король, который тебя так любил, непременно будет к тебе снисходителен.

– Ну а ты, куда ты двинешься?

Гортензия хитро улыбнулась. С некоторых пор в ее голове созревал план, связанный, в первую очередь, с осознанием того, что четыреста двадцати фунтов в год, предоставленные ей Людовиком XIV, ей явно недостаточно, если учитывать ее постоянно меняющееся настроение и капризы.

Чтобы сгладить этот финансовый дефицит, оставалась единственная надежда: она должна найти себе покровителя, который был бы одновременно могуществен, независим, очень богат и, по возможности, обходителен.

Она откопала в своих девичьих воспоминаниях человека, который представлялся ей в этом смысле в высшей степени интересным. Это был герцог Савойский, Шарль-Эммануэль, который когда-то усердно за ней ухаживал и даже говорил, что хотел жениться на ней. Может, ей удастся пробудить эту заснувшую любовь? Ее женское тщеславие не хотело верить, что это чувство полностью угасло. И, кроме того, ее привлекала жажда приключений: что могло быть более заманчивым для молодой красивой женщины, как не покорение достойного мужчины?

Гортензия знала, что сейчас она прекраснее, чем когда-либо ранее.

Итак, обе сестры решили воспользоваться отсутствием коннетабля, чтобы бежать из Рима. 29 мая 1672 года они сложили чемоданы. Мария взяла с собой украшения, семьсот золотых пистолей и только свои личные вещи. Гортензия упаковала все, что имело ценность, после чего в сопровождении незаменимой Нанон и еще одной служанки, они сели в карету. Официально они направлялись в Фраскати, чтобы подышать свежим воздухом, но на полпути Мария приказала кучеру свернуть на Чивитавеккья, где их ждала заранее нанятая шхуна, стоявшая в нескольких милях от порта. Около двух часов утра они прибыли, и, пока кучер искал судно, четыре женщины укрылись в лесочке. Они не хотели останавливаться на постоялом дворе, чтобы не быть замеченными.

Однако им пришлось долго ждать, так как слуга не мог найти шхуну, и страх охватил маленькую уставшую и голодную группу. Наконец, им все же удалось погрузиться, и судно отплыло во Францию.

Плавание проходило без происшествий. На траверзе Монако они попали в шторм. Гортензию настолько укачало, что она решила, что пробил ее последний час. Однако и самым скверным путешествиям приходит конец и, спустя несколько дней, в Ля Сиота они ночью сошли на берег, так как у них не было документов.

Мария и Гортензия были в плачевном состоянии, когда прибыли в Экс, где нашли убежище у графа де Гриньян, друга Филиппа Невэрского. Графиня де Гриньян, любезная дочь маркиза де Севинье, приветливо приняла их и не могла удержаться от смеха, когда узнала, что обеим не во что было переодеться.

– Вы путешествуете, как настоящие героини романа, – сказала она, – с золотом и драгоценными камнями, но без смены белья!

Она поспешила помочь поправить положение, а затем принялась писать письмо матери, сообщая об этом необычном визите. Новость, разумеется, быстро распространилась по Парижу, как гонимый ветром огонь. Арман де Мазарини чуть не умер от злости, когда узнал об этом. Он думал, что, наконец, избавился от своей буйной жены, и вот она вернулась, и продолжает делать из него посмешище.

– Этому должен быть положен конец! – заявил он.

И не медля ни минуты, послал капитана своей гвардии монсеньора Полястрона с приказом арестовать Гортензию. У него все еще оставался парламентский указ, который давал ему полномочия арестовать жену, где бы она ни находилась.

Из Экса Мария и Гортензия направились в Мирабо и, наконец, в Монфрэн. Там Гортензия узнала, что Полястрон находится в пути, чтобы схватить ее.

– Я думаю, – сказала она Марии, – нам лучше расстаться. Теперь ты со всем легко справишься сама и тебе некого бояться. Король не станет возвращать тебя назад в Италию, и ты найдешь немало людей, которые примут тебя. Со мной все обстоит по-другому. Если я останусь здесь, Полястрон рано или поздно применит ко мне насилие.

– Но ты пользуешься защитой короля!

– Мой муж до сих пор имеет парламентский указ. Когда я окажусь в тюрьме, кто знает, пожелает ли король тратить усилия, чтобы вызволить меня оттуда. Да и этот образ жизни не в моем вкусе. Я предпочитаю сама заботиться о своей безопасности.

– И куда ты теперь?

– В Турин. К герцогу Савойскому. Что-то подсказывает мне, что там меня ждет очень приятная жизнь. Будь счастлива, прощай!

Обняв Марию, которая тем не менее была несколько озадачена, Гортензия вновь надела свой мужской костюм наездника, вскочила на коня и помчалась по направлению к морю. Она выглядела как настоящий молодой мужчина. В Сант-Мери она нашла судно, которое за деньги переправило ее в Ниццу. Спустя несколько дней она сошла там на берег. Во владениях герцога Савойского она была в безопасности и воспользовалась несколькими днями, чтобы вновь собраться с силами. Ее въезд в Турин должен быть успешным. Она должна сразить герцога своим шармом с первого взгляда.

«Это должно быть сделано, – сказала себе герцогиня после вдохновившего ее общения с зеркалом. – Немного смелости, и всем заботам придет конец!»

3. Трагический конец кокетливой женщины

Замок герцогов Савойских в Шамбери возвышался над городом. Его четыре башни с флагами с белым крестом гордо соперничали с окружающими горами. Это было необыкновенно прекрасное, впечатляющее владение, и когда 20 августа 1672 года карета миновала ворота замка, Гортензия де Мазарини, выглядывавшая из окна экипажа, был полна радости. Город производил скучное и унылое впечатление, но этот величественный замок, который в будущем должен стать ее обителью, льстил ее тщеславию и вкусу.

– Думаю, мне здесь понравится, – сказала она своей служанке Нанон, откидываясь на подушки сиденья. – Этот замок действительно прекрасен!

– Но когда не светит солнце, как сегодня, здесь наверняка не так весело, госпожа герцогиня.

– Ну и что, – беззаботно ответила Гортензия. – Я уж позабочусь о том, чтобы не скучать здесь. Однако мы уже приехали… Я слышу звук труб, возвещающих о нашем прибытии.

И в самом деле, о приближении экипажа было сообщено. Солдаты устремились из ворот и выстроились на подъемном мосту, в то время как от входа доносились звуки труб и бой барабанов.

Замок Шамбери намеревался достойно встретить именитых гостей. Карета миновала арку, сделала полукруг в парадном дворе и, наконец, остановилась у входа. На крыльце появились трое мужчин в парадном одеянии и украшенных перьями шляпах; они склонились в поклоне. Как только подали подножку, Гортензия выпрыгнула из кареты и, полная решимости, направилась к встречавшим. Самый высокий сделал шаг навстречу.

– Вас зовут монсеньор д'Орлье, не так ли? Наместник? Его высочество мне много о вас рассказывал.

– Я счастлив засвидетельствовать вашей чести свое почтение. Вы правы, я граф д'Орлье и полностью к услугам госпожи герцогини. Для меня большая честь, мадам, приветствовать вас в этом городе, и я надеюсь, вам здесь понравится. Наш господин поручил нам сделать все, чтобы вы чувствовали признание и уважение к вашей персоне.

– Герцог – сама доброта, – ответила Гортензия.

Она грациозно приняла знаки внимания от двух других господ, один из которых был президент сената Савойи Бертран де ля Перуз, а другой – двора в Турине граф Виктор Канель.

Вечная беглянка была в хорошем настроении, и чем больше блеска находила она в своем новом приюте, тем радостнее была ее улыбка.

Она видела огромные залы с высокими окнами и дорогими стеклами, роскошную мебель с богатой резьбой, занавеси и обои из тяжелого шелка, золотые и серебряные светильники, дорогие безделушки, статуи и тысячи незначительных мелочей, свидетельствовавших о богатстве дома.

– Все это, – объявил монсеньор д'Орлье, – к вашим услугам, так же, как и мы.

Он не упомянул лишь о том, что поручил ему сделать все, чтобы прекрасная гостья была довольна, Шарль-Эммануэль. Герцог приказал держать его в курсе всех действий и пожеланий прибывшей. Из этого д'Орлье сделал вывод, что он со всей очевидностью имеет дело с будущей любовницей герцога.

Когда Гортензия два месяца назад прибыла в Турин, она вызвала всеобщее любопытство. Эта знатная дама, которая бежала от мужа, покинула дом и разыскивалась полицией, была в глазах всех настоящей героиней романа. Она недолго жила в приюте, где остановилась после приезда, и уже вскоре по приглашению герцога переехала в замок.

Герцог Шарль-Эммануэль был вновь восхищен той, на которой когда-то хотел жениться, ставшей еще более прекрасной, чем она была в его памяти. В свою очередь Гортензия использовала весь опасный арсенал своего женского очарования, чтобы соблазнить этого тридцативосьмилетнего властелина, который обладал приятной внешностью и который унаследовал от своего дедушки Генриха IV[4] интерес к женщинам.

Вскоре каждому при дворе в Турине стало ясно, что былой огонь вновь мощно воспылал в сердце Шарля-Эммануэля, и что прекрасная Гортензия ответила на это взаимностью.

К сожалению, это положение вещей бросилось в глаза не только придворным, но и герцогине Савойской, урожденной Жанне-Батисте де Савуаен Немур, которая отнюдь не принадлежала к той категории жен, которых можно было назвать терпеливыми.

Она, скрепя сердце, закрывала глаза на незначительные измены своего легкомысленного супруга и смотрела сквозь пальцы на некоторые другие его выходки, но пережить то, что ей посадили под нос эту ослепительную и какую угодно еще, но только не скромную, герцогиню Мазарини, которая, несомненно, стала бы фавориткой, она не могла. Поэтому она поставила Шарлю-Эммануэлю ультиматум: или он убирает шуструю герцогиню или его жена покидает поле сражения и разбивает свои палатки в другом месте.

– В нашем дворце для нее и одновременно для меня нет места, – заявила она ему ледяным тоном. – Если эта… помешанная на мужчинах персона будет жить у нас, я уеду из Турина и оставлю вас вместе с любовницей.

– Но как я могу заставить ее покинуть замок, моя дорогая? Герцогиня лишь нанесла нам визит, и у меня никогда не было намерения оставлять ее здесь навсегда. Но поскольку было бы нехорошо отказать ей в убежище, о чем она просит, я думаю, можно приютить ее в одном из других наших владений… например, в Шамбери.

Мягкий и учтивый тон мужа успокоил Жанну-Батисту, хотя недоверие и не исчезло.

– Пусть будет Шамбери, но я опасаюсь, что она там будет привлекать внимание, как и везде, где бы ни появлялась. Я хочу чтобы она уехала, и как можно скорее.

Вот так получилось, что герцог, умудрившийся найти пути и средства стать любовником Гортензии, предложил ей свою роскошную резиденцию.

– Я буду навещать вас там как можно чаще, – прошептал герцог, целуя ей на прощание руку. Она вознаградила его улыбкой. В принципе, она была в восторге от этого предложения. Она могла купаться в великодушном гостеприимстве, оказываемом ей Шарлем-Эммануэлем, не попадая под ледяные взгляды Жанны-Батисты, и наслаждаться при этом личной свободой. Конечно, герцог был симпатичен, однако она не испытывала к нему пылкой страсти, и он не был в ее глазах ни тем мужчиной, из-за которого может изнывать женщина, ни тем, кому она обязана сохранять верность.

Целых три года герцогиня оставалась в Шамбери, и ее жизнь там была очень приятной. Зиму она обычно проводила на балах, концертах и празднествах в кругу высшего света Савойи или на охоте, которую очень любила.

У нее много играли, и ставки были высокими. Частенько ее развлечения носили… очень пикантный характер. Лето было временем загородных прогулок, и для герцогини было мучительной проблемой выбрать приятного спутника себе в постель из числа окружавших ее молодых людей. Однажды этой чести удостоился аббат Сен-Реаль, которого она быстро сделала своим постоянным любовником.

Аббат был утонченным, образованным человеком с большой фантазией. Он предложил Гортензии написать мемуары, чтобы «бороться с клеветой, которая лилась на герцогиню со всех сторон». Для эксцентричной герцогини это было чем-то новым, и она с усердием принялась за дело, рассказывая галантному аббату о том, что встречалось ей на пути в ее переменчивой жизни.

Его умелое перо поправляло изложенное так элегантно, что это уже можно было переносить на бумагу.

Тем временем в Париже затягивался процесс между супругами, которому, казалось, не будет конца. Но Мазарини выигрывал по очкам. Поведение Гортензии, ставшей для всех обременительной, настроило против нее всю ее семью, даже сестер Олимпию и Марию-Анну. Апогей наступил тогда, когда Мария, вернувшаяся в монастырь Лис, захотела приехать к своей сестре в Шамбери. Гортензия, однако, не имела ни малейшего желания делить с кем-либо свои многочисленные привилегии, которыми наслаждалась, и поступила отвратительно, когда ей объявили о приезде сестры. Она спряталась и велела передать, что ее нет дома. С горечью в сердце из-за безрезультатной поездки бедная Мария была вынуждена вернуться обратно. Необузданный эгоизм Гортензии в конце концов восстановил против нее всех родственников, даже ее любимого брата Филиппа де Невэр.

С герцогом Савойским она по-прежнему поддерживала приятную связь, и это несомненно объяснялось тем, что виделись они не часто. Под предлогом необходимости заботиться о делах своего герцогства он время от времени проводил в Шамбери ночь, не оставаясь надолго. Однако он осыпал свою красавицу подарками. Наибольшую радость он доставил ей, подарив юного темнокожего мавра по имени Мустафа, которого она возвела в ранг пажа и сделала из него любимую игрушку.

Со временем увлеченность герцогиней со стороны общества Шамбери пошла на убыль. Ее стали обвинять с заносчивости и гордости. Она требовала поклонения, будто была правящей герцогиней. Хотя ее образ жизни не давал повода для этого.

Кроме дьявольского пристрастия к игре, царившего во дворце, и многочисленных любовников, против нее настраивало людей, и особенно женщин, еще и ее бесстыдство. Летом ее можно было видеть купающейся голой в присутствии юного Мустафы в озере Лё Бурже. Терпение лопнуло, когда на балу в честь свадьбы барона де Шамонёф герцогиня появилась в платье из венецианских кружев, под которым не было нижней юбки, зато виднелись ее ноги, значительно выше колен. Скандал вызвал бурю, но Гортензия была слишком сильно влюблена в собственную красоту, чтобы извлечь для себя хоть какой-нибудь урок.

– Эти люди всего лишь жалкие провинциалы, – заявила она Сен-Реалю. – Какой прок быть красивой, если не можешь этого показать!

– Конечно, ни одна женщина не простит вам, что вы показываете обнаженными свои несравненные прелести. Прелести, о которых мечтает не один мужчина, когда вспоминает о них…

Это высказывание привело ее в восторг, и, не думая о том, чтобы сдержать себя, она стала еще более неистовой… Она потребовала даже, чтобы два дворянина высокого ранга, не лестно о ней отозвавшихся, извинились, стоя перед ней на коленях.

Посетителей в ее дворце становилось все меньше. Гортензия не могла понять, что только она одна была в этом виновата и реагировала на это, как избалованный ребенок. Однажды вечером она заявила Нанон:

– Герцог распорядился делать все, чтобы доставлять мне удовольствие. Поскольку эти люди не выполняют его волю, я постараюсь напомнить им об этом. Я напишу Шарлю-Эммануэлю, как обходятся со мной его подданные. Посмотрим, как он отреагирует.

Не слушая никаких возражений, она села за стол и написала гневное письмо, которое отправила с посыльным, чтобы оно как можно быстрее попало в Милан. После этого она немного успокоилась и стала ждать…

К сожалению, из Турина пришел совсем не тот ответ, которого ожидала взбалмошная герцогиня. Спустя несколько дней, 14 июня 1675 года, в замок галопом примчался посыльный, одетый во все черное. Он привез письмо, но оно было написано герцогиней: герцог Шарль-Эммануэль два дня назад неожиданно скончался, и Жанна-Батиста, ставшая теперь правящей герцогиней, сообщала мадам Мазарини о том, что ровно через десять дней она должна навсегда покинуть Савойю.

Новость была для Гортензии ошеломляющей. Это означало вновь собираться и отправляться в путь.

– Нас выгоняют отсюда, Нанон, – сказала она своей верной служанке, со злостью швырнув письмо герцогини в камин. – Выгоняют меня, которая была бы сегодня герцогиней Савойской, если бы не мой идиотский дядька. Но куда теперь?

Нанон не отреагировала. Она налила в большой стакан испанского вина и подала его своей госпоже. В моменты сильного возбуждения герцогиня охотно прибегала к помощи вина или даже более крепких напитков. Она опрокинула его за один прием, почувствовала себя лучше и посмотрела на служанку.

– Все это, кажется, тебя не волнует. У тебя есть какие-либо идеи?

– Мне кажется, – ответила Нанон совсем спокойно, – что почивший герцог был не единственным внуком короля Генриха IV, за которого мадам едва не вышла замуж. Вы могли бы быть герцогиней Савойской… возможно, но не должны ли вы прежде стать королевой Англии? Почему бы нам не попытаться найти убежище у короля Карла II? Когда он вновь увидит госпожу герцогиню, он вспомнит о своей прежней страсти к вам, в этом я уверена!

Пока Нанон продолжала говорить, озабоченность постепенно сходила с лица Гортензии. После некоторого раздумья она, наконец, сказала:

– Возможно, ты права. Недавно английский посол, лорд Монтегью, он находился здесь проездом, настоятельно приглашал меня приехать в Лондон и попытать там свое счастье. Он утверждал, что через пару месяцев весь город лежал бы у моих ног… включая короля. Конечно, это выход. Итак, упаковывай чемоданы, извести наместника д'Орлье, и в путь…

22 числа того же месяца граф д'Орлье проводил Гортензию до половины пути между Шамбери и Аннеси, откуда она последовала в Женеву, а затем в Баварию и в конце концов окольным путем добралась до Англии. Ее отъезд из Шамбери был несколько скрытным, почти похожим на побег, но эта таинственность рассеялась во время ее дальнейшего путешествия. Приезд Гортензии в Женеву вновь привлек к себе большое внимание, как сообщила ее старая подруга Сидония Курсель, прибывшая в Женеву несколькими днями позже.

«Каким несчастным должен быть человек, – писала она одной из своих подруг, – от того, что его изгоняют отовсюду на земле. Но самое необычное в этой женщине то, что она радуется каждой неудаче. Она идет на самые отчаянные проделки и думает после случившихся неприятностей только о том, как она сможет развлечься вновь. Когда она была здесь проездом, ее видели на коне в перьях и парике в сопровождении свиты из двадцати человек. Она не говорила ни о чем другом, кроме музыки, охотничьих парадов и всего, что доставляет ей удовольствие». В общем-то здесь не было ничего удивительного. Уже выехав из Аннеси – первого пункта на ее пути, она известила лорда Монтегью, и галантный англичанин хорошо организовал всю ее поездку до самой Англии.

– Для меня большая честь оказать помощь той, кому моя страна обязана присутствием такой красивой и смелой женщины…

В действительности посол замышлял нечто иное, чем увеличить количество привлекательных женщин Англии еще на одну. Он раздумывал прежде всего о том, чтобы уложить в постель короля Карла II новую фаворитку, тогда она смогла бы вытеснить нынешнюю фаворитку, влияние которой на короля совершенно не устраивало лорда Монтегью. 2 августа 1676 года после ужасного морского плавания Гортензия, наконец, оказалась в Лондоне. Монтегью принял ее и объяснил, что в действительности намеревался сделать.

Посол удобно расположился в большом кресле у камина, возле которого грелась Гортензия, и сказал:

– Мы, англичане, не очень приветствуем, что наш король полностью оказался под влиянием герцогини из Портсмута. На наш взгляд, она слишком на французский манер…

– Но я тоже, – ответила Гортензия.

– Не настолько, как герцогиня, хотел бы я полагать… Вы не француженка по происхождению, мадам, и у вас нет оснований любить короля Людовика XIV, который оказался к вам несправедлив. То, что он назначил вам в виде ренты, – это подаяние. Вы стоите в сотни раз дороже.

– Признаюсь, я не держу короля в своем сердце… и мне срочно нужны деньги.

– Освободите нас от герцогини Портсмутской, займите ее место, станьте королевой… Лондона и все ваши желания будут исполнены.

Герцогиня, причинившая лорду Монтегью столько хлопот, в действительности была француженка. Ее звали Луиза де Керуаль, и она стала герцогиней Портсмутской благодаря любовной связи с королем.

– Я не вижу в том, что вы имеете в виду, ничего невозможного или даже неприятного, сэр Ральф, – сказала Гортензия, – но здесь есть небольшое препятствие: вы лично сможете представить меня его величеству? Насколько мне известно, королева Катрин сейчас никого не принимает. Она набожна и вообще слывет тяжелым человеком. Могу ли я сама без приглашения представиться королю?

– Об этом не может быть и речи. Но разве вы мне не рассказывали, что герцогиня Йорк является вашей отдаленной родственницей?

– Это так, но мы очень давно не виделись… и не испытывали симпатии друг к другу. Она… до смерти скучная.

– Вполне возможно, однако король у нее часто бывает, в гостах. Герцогиня в положении и почти никуда не выходит. Его высочество с ней в дружеских отношениях и часто ее навещает. Я позабочусь о том, чтобы вы некоторое время погостили в доме у Йорков. Вы, в свою очередь, должны позаботиться о том, чтобы… как бы это выразиться, не обидели ее, мадам. Поймите меня правильно, я никоим образом не хочу вас критиковать, а только даю вам дружеский совет. Я сказал бы, вы должны следить за тем, чтобы быть более сдержанной. Ослепительного блеска вашей красоты вполне достаточно, чтобы привлечь короля. Для вас это будет приятной сменой обстановки. Его последние фаворитки, такие, как герцогиня Кливлендская или актриса Нелли Гвин, были очень вульгарны. Но не представляйтесь слишком кроткой, чтобы он не увидел в вас повторения герцогини Портсмутской. Будьте для короля совершенно новой любовницей… и доверьтесь вашему преданному слуге…

Спустя три дня герцогиня Мазарини была принята герцогом и герцогиней Йорк со всеми почестями, соответствующими ее рангу. С тех пор Гортензия жила в этом доме, разыгрывая роль несчастной женщины, изгнанной мужем, который отнял у нее все состояние и швырнул в пасть ничтожной клики сектантов. Упоминалось также о том, что она подвергалась преследованию тщеславным Людовиком XIV, которого не мог терпеть ни один англичанин. Гортензия была принята английским обществом с распростертыми объятиями.

Мария Модена, герцогиня Йорк, была для такой женщины, как Гортензия, далеко не интересной. Она постоянно жаловалась и была слишком занята предстоящими родами. Но ей было 17 лет, и она была миловидна, что было достаточной причиной для короля Карла II часто навещать ее, чтобы видеть ее красивое меланхоличное лицо, когда она лежала в кровати среди кружевных подушек. Но когда рядом с этим красивым личиком он увидел прекрасные черные глаза Гортензии, легко воспламеняющий властитель начал почти ежедневно появляться у своей невестки… а бедную Луизу Керуаль бросало в дрожь. Гортензия с удовольствием наблюдала, как постепенно все больше влюблялся в нее король. Карл II, высокого роста, стройный и смуглый, унаследовал от своего предка Генриха IV красивые голубые глаза и пылкую страсть к женщинам.

Прожженная герцогиня решила довести эту страсть до предела. Чтобы добиться своей цели, она представлялась благочестивой, добродетельной и робкой. Когда король говорил о любви, она стыдливо отводила взгляд, который несколько мгновений до этого был еще полон обещаний.

– Мадам, – сказал король. – Вы сводите меня с ума. Что я должен сделать, чтобы вы поняли, как сильно я вас люблю?

– Скажите мне об этом, сэр, но не дайте мне это почувствовать.

Тем временем у Гортензии скапливались подарки короля. Карл даже назначил ей ренту в тысячу золотых таллеров и предложил для места жительства маленький дворец Сент-Джеймс, являвшийся частью большого дворца.

Потихоньку Гортензия становилась королевой Лондона, в точности так, как предсказал Монтегью. В ее элегантном жилище, которое она обставила с большим вкусом на французский манер, почти всегда было многолюдно.

Примерно спустя год после прибытия в Лондон герцогиня поддалась любовному натиску Карла II. 27 декабря 1676 года она стала его любовницей, и Луизе де Керуаль пришлось возвратиться в свои владения, чтобы без помех оплакивать свое несчастье.

Но хотя Гортензия и возбуждала желание короля, он не чувствовал к ней настоящей любви, по-прежнему испытывая глубокую нежность к Луизе.

Возможно, это желание и переросло бы в глубокое чувство, поскольку герцогиня Мазарини действительно ему очень нравилась. Однако неисправимая Гортензия совершила худшую из всех глупостей: она завела любовную связь с другим мужчиной. Это был принц Монако Людовик I – молодой, красивый, соблазнительный, с довольно строптивым характером и к тому же страстный игрок. Он сообразно держался и был насмешливо заносчив, против чего женщины не могли устоять.

Гортензия была от него без ума, забыла своего обожателя – короля – и упала в объятия Людовика, совершенно не думая о последствиях.

– Вы совершили глупость, моя дорогая, – сказал ей ее друг Сен-Эвремон своим мягким голосом. – Скандал грандиозный, и, я даже осмелюсь сказать, над вами смеются.

– Смеются?

Высокомерная Гортензия должна была слишком уважать старого поэта, чтобы разрешить ему говорить с собой в таком тоне. Но с того момента, когда Сен-Эвремон был ей представлен, он занял то единственное место в ее сердце, которое еще оставалось свободным; он стал ее другом и советником, без помощи которого она больше не могла обойтись. Этот остроумный и тонко чувствующий шестидесятилетний человек знал, как нужно разговаривать с Гортензией, чтобы она слушала спокойно. Сейчас ее лицо выражало лишь печальное недоумение.

– Надо мной… смеются? – повторила она.

– А как могло быть иначе? Знаете, что король сказал вчера за игорным столом? Он заявил, что вас так трудно обслуживать одному, что потребовался «косильщик». Подобным образом вы уже почти прикончили своего мужа, теперь такая же участь ждет ваших любовников.

Гортензия покраснела от злости. Король намекал на приступ слабости, случившийся с принцем Монако несколько дней назад при дворе. Она вскочила и начала носиться по комнате как фурия.

– Как галантно! Как тонко сказано! Я действительно восхищаюсь тактом короля. Неужели он не видит, насколько он вульгарен? Разве не он проигравший в этой истории? Разве я виновата в том, что люблю не его, а другого?

– Конечно, нет. Но было бы желательно хотя бы создавать видимость. Моя дорогая подруга, король в конце концов тоже лишь мужчина, когда речь идет о любви! И он не смог стерпеть, что вы предпочли ему принца.

– Это глупец, это дурак, это шляпа! – крикнула она в бешенстве. – Как я сейчас выгляжу?

– Как рассвирепевшая женщина, – ответил Сен-Эвремон со смехом, – но это вам восхитительно идет!

Гортензия, наконец, поняла, что зашла слишком далеко. Она помирилась с Карлом II и порвала с Людовиком. Король простил ее и даже оставил в качестве одной из своих фавориток, но тем не менее игра ею была, к сожалению, проиграна.

Карл вернулся к герцогине Портсмутской с еще большей нежностью, чем прежде. Тем не менее Гортензия сохранила за собой все привилегии, предоставленные королем, и ей не пришлось ни покидать свои дома, ни менять привычный образ жизни. Она смирилась с тем, что не была больше фавориткой и сделала свою жизнь по возможности приятной. Она окончательно примирилась с мягкой Луизой Керуаль, став ее лучшей и самой преданной подругой. В принципе, дела ее обстояли неплохо. Она была богата, свободна распоряжаться собой и своим сердцем. И она по-прежнему оставалась женщиной, пользовавшейся успехом в королевстве.

Последующие годы были самыми счастливыми во всей ее жизни. Она жила в Лондоне без забот, не думая о том, что ее муж по-прежнему прилагал усилия к тому, чтобы ее выдали Франции.

Ее дом в Сент-Джеймсе стал местом встреч поклонников искусства в Лондоне, и под руководством ее старого друга Сен-Эвремона здесь проходили встречи поэтов и концерты, пользовавшиеся большим успехом. Гортензия и ее друг создали настоящий центр французской культуры и вкуса. Совершенная элегантность, изысканная кухня и лучшая поэзия были только у нее. Разумеется, она всегда оставалась верной служанкой Венеры, но речь шла о мимолетных любовных связях, от которых она не воспламенялась.

Смерть короля Карла II 16 февраля 1685 года ничего не изменила в ее жизни. Новый король Яков II был не кто иной, как бывший герцог Йорк, и его супруга Мария Модена, ставшая теперь королевой, по-прежнему опекала свою кузину.

И тем не менее на горизонте появились темные тучи. Через четыре года высадившийся на остров Вильгельм Оранский, сместил с трона Якова II, и новый король, к сожалению, не видел никаких оснований считаться с герцогиней Мазарини. Он был человеком слишком строгих нравов.

Ее лишили ренты и дворца в Сент-Джеймсе. Когда она, опутанная долгами, оказалась вырванной из прежней безопасной и беззаботной жизни, то ясно увидела надвигающуюся на нее нищету.

Ее муж в Париже по-прежнему требовал выдачи жены, но на сей раз ее защищал английский закон: должнику запрещалось покидать территорию Англии до того, как он оплатит свои долги. Этот закон спасал Гортензию от хватки Мазарини, однако не давал ей возможности уехать в Рим, куда она стремилась.

Ей пришлось переселиться в маленький дом в Челси, где она уединенно жила в скромных условиях. Только Нанон и юный Мустафа остались преданными ей, а также ее друг Сен-Эвремон, который не пропускал и дня, чтобы не навестить ее.

Годы шли, а вместе с ними исчезала и красота. Однако сердце герцогини билось еще горячо, хотя молодые люди отвернулись от нее. Чтобы забыть о них, она, несмотря на все увещевания Сен-Эвремона, начала пить. По этому поводу о ней сочиняли памфлеты, но ничего не помогло. Гортензия пила все больше и больше. В то же время она познала чувство, до этого ей незнакомое, – ревность.

Она влюбилась в молодого, красивого герцога Альбемарля, уделившего ей определенные знаки внимания. Она все еще была привлекательна, и ее прекрасные глаза по-прежнему могли очаровывать. Возможно, ей удалось бы сделать его своим любовником, если бы не появилась соперница… и какая! Ее собственная дочь!

Мария-Олимпия после возбудившего всеобщее внимание похищения стала маркизой де Ришелье, но, имея темперамент, унаследованный от матери, в результате очередного скандала развелась со своим мужем. Как только она прибыла в Англию, ее сияющая красота разбила несчетное количество сердец. Она была очень похожа на мать, которую она в действительности почти не знала, та покинула ее, когда она была еще маленьким ребенком, и девушка не питала к матери никаких чувств.

Прекрасный герцог увидел мадам де Ришелье и сразу же страстно в нее влюбился. Гортензия сходила с ума от ревности и просила короля Вильгельма, стоя на коленях, выслать ее дочь из Англии.

– Скандалов, которые вызывала я, достаточно, сэр. Нельзя допустить, чтобы моя дочь учиняла вам новые. Вышлите ее срочно! Я вас умоляю!

Король, который не знал, что на самом деле за этим кроется, распорядился о высылке маркизы, и Гортензия решила, что спасена. Однако Альбемарль последовал за предметом своего поклонения в Голландию. И тут Гортензия поняла, что все кончено, и что она едва ли переживет эти муки любви. Поскольку ничего подобного с ней никогда не случалось, она не знала, как с этим справиться.

Однажды утром в конце июня 1699 года она заперлась в своей комнате в Челси. У нее были припасены две бутылки отравленного алкоголя. Когда обеспокоенные слуги взломали дверь в комнату, Гортензия лежала без чувств на полу. Она выпила обе бутылки.

Ее подняли, положили на постель, спешно прибыл Сен-Эвремон. Агония длилась десять дней, но Гортензия упорно отказывалась принять священника, которого ей предлагали пригласить!

– Нет, без Бога я жила, без него и умру!

2 июля 1699 года без причастия умерла та, что была одной из самых красивых женщин своего столетия, одна из самых сумасшедших великих дам всех времен – герцогиня Гортензия Мазарини. Ей исполнилось пятьдесят три года. Сен-Эвремон был единственным, кто ее искренне оплакивал.

Едва Гортензия рассталась с жизнью, как ее кредиторы набросились на то незначительное имущество, что после нее осталось. Они даже дошли до того, что конфисковали ее труп, и искушенному организатору процессов, каким был герцог Мазарини, пришлось подать новую жалобу о выдаче ее тела. Как только смертная оболочка жены была ему возвращена, он перевез ее во Францию. Целый год он переезжал из провинции в провинцию с гробом, в котором лежали смертные останки той, которая так настойчиво убегала от него и которую он все еще втайне любил своим помраченным безумием сердцем. Потребовался специальный указ короля, чтобы заставить его предать, наконец, ее тело земле в Капелле коллегии четырех наций в Париже. После этого он уединился в своем поместье Ля Мейерэ, где скончался 25 ноября 1713 года в возрасте 82 лет. Он, нашедший, наконец, вечный покой, был жертвой мистического безрассудства и неизлечимой любви.

УЧЕНОЕ СЕМЕЙСТВО

МАДАМ ДЕ ЛЮНЕВИЛЬ

1. Прекрасные подруги короля Станислава

В 1748 году в Европе было немного мест, где бы жилось так приятно, как при маленьком дворе де Люневиль. Станислав Лещинский, бывший король Польши и тесть короля Людовика XV, правил там осмотрительно и мягко двойным герцогством: Лотарингией и Баром, последнее ему подарил тесть в утешение за то, что ему пришлось так поспешно покинуть свою любимую Польшу.

Станислав – носитель верховной власти – был мягким, любезным по характеру и до мозга костей патриархом. В пределах своих владений он развивал искусство, посвященное красоте, духу и любви. Искусство это было близко к версальскому по элегантности и вкусу, но во всем остальном существенно отличалось от него: если в Версале время от времени бывало скучно, то Люневилю слово «скука» было просто незнакомо.

Добрый, общительный и великодушный Станислав обладал талантом, довольно редким для королей: он сам был счастлив и умел делать счастливыми других.

В Люневиле все следовали его примеру, не думая о запретах и ограничениях, а они чаще всего выпадали на долю доброго, толстого Станислава. В свои шестьдесят лет он был еще крепок, имел острые глаза и отменный аппетит за столом и в постели. Случалось, однако, что слишком хороший аппетит за столом вызывал отсутствие такового в постели.

Сердцем и небольшим двором Станислава правила очень красивая вдова, маркиза де Буффлер, тридцати четырех лет, которой, однако, удавалось выглядеть моложе по меньшей мере лет на десять. Такой свежестью и шармом она обладала. Ее темперамент был достоин не меньшего внимания, что побудило злые языки присвоить ей второе хотя и поэтическое, но одновременно и обидное имя: «Дама сладострастия».

Как бы там ни было, Катрин де Буффлер обожала хорошее настроение и общительность, искрящуюся игру души и, как никакая другая, умела собрать вокруг себя и Станислава самых талантливых людей. Гельвеций был регулярным гостем при дворе, равно, как и Мопертюи, и президент Эно. Кроме того, был еще любезный Дево, сборщик налогов в Люневиле, которого друзья называли «Панпан» – ни в одной республике налоговые чиновники не согласились бы принять такую кличку. Следует при этом отметить, что Панпан больше занимался записью галантных сонетов, чем докучал лотарингским налогоплательщикам, и люди в Люневиле отдавали ему за это должное.

Естественно, Лотарингия при таком мягком правлении стала предпочитаемым местом пребывания для всех тех, кто во Франции или соседних странах имел трудности с властями или церковью.

На стороне Станислава был и канцлер Гальзьер, которому было поручено управлять герцогством в духе Людовика XV, однако он сразу же стал жертвой прелестей мадам де Буффлер и буквально смотрел ей в рот. Но король Станислав, видевший для себя выгоду в этой любовной связи, снисходительно закрывал глаза на измены прекрасной Катрин.

Однажды вечером, когда он намеревался выказать фаворитке свое нежное к ней расположение, силы покинули его. Станислав, надев халат, оставил сцену со словами: «Доброй ночи, мадам! Мой канцлер расскажет вам конец…»

Кроме новых любовников, Катрин де Буффлер обожала и новые лица, особенно если за ними скрывался интеллект. Поскольку Люневиль был в определенном смысле кладом для искавших убежище, однажды ей пришла в голову мысль пригласить в Лотарингию того, кто был «черной овцой» французского правительства и иезуитов, кого, однако, вся Европа ценила, как величайшего писателя эпохи – любезного, страшного, остроумного, опасного… и вечно больного Вольтера.

– Это было бы прекрасно, – воодушевленно заявил Станислав, – но приедет ли он? Говорит, что он сейчас болен.

– Он вечно болен, – поддакнула маркиза с усмешкой, – но благодаря провидению он, как всегда, опять поправится! Конечно, вашему высочеству известно, что не может быть и речи о приглашении одного Вольтера. Мадам дю Шатле должна также…

– Без нее он никогда не согласится, я знаю. Итак, приглашайте, моя дорогая, приглашайте! С Вольтером в Люневиле начнется самая прекрасная весна, и я тоже смогу поговорить с ученой Эмилией об астрономии.

Королевское приглашение застало Вольтера в замке Сире недалеко от Шалона, где он проживал с мадам дю Шатле в близких к брачным отношениях, что, впрочем, делалось с молчаливого согласия ее супруга. Тот предпочитал как офицер короля большую часть времени проводить в своем полку.

Эта авантюра началась в 1733 году в салоне мадам дю Деффан в Париже, где в то время собирались, несомненно, лучшие умы столицы. Хозяйка дома ни в коем случае не была богата и не устраивала требующих затрат праздников. Когда ее муж, которому надоел ее фривольный образ жизни, выставил ее за дверь, у маркизы Деффан, бывшей любовницы регента и ряда других известных персон, возникли денежные затруднения. Однако в ней было столько шарма и души в сочетании с высокой культурой, что ее друзья предпочитали сидеть в ее салоне на полу, чем в другом доме в позолоченных креслах.

Самым знаменитым и ярким из числа ее друзей был, несомненно, Вольтер.

Демонически остроумный, острый, кусающийся, некрасивый, ослепляющий, злой, как дьявол, и соблазнительный, как молодой паж, охотник за юбками, как никто другой, монсеньор Вольтер, со своим длинным носом, живыми глазами и большим париком, конечно, был идолом парижских салонов той эпохи, красавицы и менее прекрасные дамы безмерно наслаждались его трудами и не уставали повторять его остроумные высказывания. Увлечение Вольтером приняло такой размах, что вскоре стало хорошим тоном замолкать, когда он входил в дверь.

Молчание зачастую прерывалось тяжелыми стонами, поскольку только при одном взгляде великого человека самые чувствительные среди присутствовавших дам взяли за моду падать в обморок.

Мадам дю Деффан, хорошо знавшая, как проходят церемонии подобного рода, каждый раз заботилась о том, чтобы в том месте, где впервые присутствующая очередная прекрасная дама должна будет пережить появление гения, были положены подушки или поставлен шезлонг для слабонервной.

Так случилось и в тот день, когда хозяйка дома ожидала как Вольтера, так и молодую маркизу Эмилию дю Шатле, – дочь барона де Бретей, представлявшего при дворе иностранных послов королю. Маркиза умоляла, чтобы ее познакомили с мужчиной ее мечты.

Вольтер пришел первым, засвидетельствовал хозяйке дома свое почтение, сел и начал беседу. Затем объявили о приходе маркизы, и все затаили дыхание, а наиболее готовые оказать помощь… или умудренные опытом мужчины направились к двери, чтобы быть на месте, если жертве из-за сильного прилива чувств потребуется поддержка.

Но их ожидания не оправдались. Мадам дю Шатле, которой в то время было двадцать семь лет, не относилась к числу женщин, легко теряющих сознание, даже перед самим творцом. Появившись на пороге, рослая, темноволосая, сияющая молодостью и красотой, она окинула своими большими черными глазами собравшихся. Увидев Вольтера, сидящего рядом с хозяйкой дома, она быстрым шагом пересекла салон… села великому человеку на колени, обняла за шею и поцеловала в губы на глазах у всего оцепеневшего общества.

– Как давно я хотела это сделать, – промурлыкала она ему на ухо, выпуская, наконец, из своих объятий. – Вы не можете себе представить, как я вас люблю!

Можно быть философом, познавшим жизнь, циничным старым лисом, и тем не менее оказаться перед прекрасной влюбленной женщиной беспомощным. Так произошло и с будущим автором «Кандида». Ему было почти сорок, и он страдал от многих физических недугов, однако молодая женщина, которая осаждала его таким нежным образом, была действительно прекрасна, и он влюбился, не сходя с места, как школьник.

В действительности это был не первый раз, когда мадам дю Шатле видела Вольтера. До замужества, которое состоялось восемь лет назад, она встречала его два или три раза у своего отца. Но тогда она была совсем маленькой девочкой, а он еще не стал знаменитым. Итак, мы можем спокойно сказать, что у мадам дю Деффан они увиделись впервые.

Когда они покидали салон, мадам дю Шатле в душе уже была любовницей Вольтера, а тот, в свою очередь, любовником мадам дю Шатле. Они не теряли времени, пока желаемое не воплотилось в действительность, и вскоре во всем Париже говорили только об их большой страсти.

Это была страсть, которой оба отдались безудержно: сердцем, телом и душой!

Вольтер был великим человеком, но и Эмилия – необыкновенной женщиной. Не говоря уже об обычных пристрастиях дочери Евы из дворянского сословия, а также любви к музыке, танцам, красивым нарядам и всевозможным развлечениям, она была своего рода кладезем учености. Не было ни одной из девяти муз, с которой она не была бы знакома! Она увлекалась литературой, владела латынью, как Цицерон, и разбиралась в естественных науках. Она анализировала Лейбница и занималась дифференциальным исчислением Ньютона.

Она была авторитетом в области геометрии и физики и с астрономией была на короткой ноге.

К этому добавлялся довольно пылкий темперамент, так что, суммируя все, вместе взятое, можно говорить о ней, как об особенно привлекательной и достойной уважения женщине.

Конечно, многие мужчины влюблялись в нее. Муж, впрочем, не придавал этому никакого значения.

Будучи генерал-лейтенантом в армии короля, монсеньор дю Шатле, как и все воины, часто отсутствовал. Кроме того, он был галантным и хорошо воспитанным человеком, который ни за что на свете не поддался бы чувству ревности. Прекрасная маркиза родила ему двух детей – сына и дочь, и он считал, что тем самым она полностью выполнила брачный договор. Его даже не тронуло то, что его жена рассталась с ним, чтобы связать свою жизнь с Вольтером.

– Я не могу разделить ни мое сердце, ни себя саму, – спокойно сказала она ему. – Поскольку моя привязанность к господину Вольтеру сильнее всего, я могу принадлежать только ему!

– Само собой разумеется, – ответил монсеньор дю Шатле, галантно поцеловал руку своей жене, проводил ее до экипажа и пожелал счастливого пути.

Влюбленные в первом порыве своей страсти уединились в замке Монжу, который им предоставил их друг.

Но в Париже дела шли все хуже. Книготорговец Жор только что отпечатал и издал «Философские письма», и Вольтер был окончательно заклеймен, как враждебный государству автор. Разразился грандиозный скандал. Полиция кардинала Флери, бывшего в то время премьер-министром, преследовала виновного. Вольтер вынужден был бежать.

В этой ситуации монсеньор дю Шатле доказал свое истинное великодушие: он предложил преследуемой паре (Эмилия, конечно, не хотела разлучаться со своим божеством) убежище в своем замке Сире в Бургундии. Этот замок имел то преимущество, что лежал в отдалении, его трудно было отыскать. Там можно было не опасаться неожиданных вторжений. Посетителей вообще не ожидалось, поскольку это одинокое пристанище, привлекательное внешне, было в плохом состоянии. Крыши протекали уже насквозь, и парк стал таким же диким, как в сказке о спящей принцессе.

– Мы приведем здесь все в порядок, – сказал Вольтер. – Очень скоро этот замок будет выглядеть раем, чтобы он был достоин вас, моя дорогая Эмилия.

И поскольку он был галантен, а авторские гонорары, несмотря на преследования, продолжали поступать, он выделил на ремонтные работы и реставрацию замка 40 000 фунтов, которые монсеньор дю Шатле принял с той же грациозностью, с которой они были предложены.

Вскоре оба отшельника получили пристанище, соответствующее их вкусу, и завели несколько хороших друзей, чтобы вместе идти по трудному жизненному пути. С большим удивлением они поняли, что замок любви оказался, прежде всего, замком для занятий наукой. В галерее были расставлены физические, химические и астрономические инструменты и приборы, и в то время, как один писал стихи, другая чертила треугольники! Вольтер сочинял трагедии и стихи, а Эмилия занималась трансцендентальной философией и целыми днями решала такие вопросы, как например: почему Бог, который вечен, ждал так долго до того, как создал человека? Поскольку Вольтер видел, что у его любовницы имелись кое-какие пробелы в знаниях, он обучал ее английскому и итальянскому языкам, чтобы она могла переводить Шекспира и Торквато Тассо. Короче говоря, пара была занята настолько, что едва оставалось времени, необходимого для любви.

Такая жизнь продолжалась до 8 мая 1739 года, когда оба влюбленных были вынуждены покинуть свое убежище и отправиться в путь. Сначала они поехали в Брюссель, где должен был начаться процесс. И после этого большую часть времени они проводили в почтовых экипажах, так как последующие десять лет их почти беспрерывно видели в переездах между Бельгией и Парижем, Парижем и Сире, Сире и Брюсселем и, наконец, между Люневилем и Нанси.

Постепенно преследование Вольтера пошло на убыль. Он уладил отношения с Версалем, а когда его старый школьный друг, маркиз д'Аржанс стал министром, отношение к нему сделалось даже благосклонным. Одно время он был протеже мадам Помпадур. В это же время он продолжал длительную переписку с королем Пруссии Фридрихом II, сыгравшую такую большую роль в его жизни.

Эмилия по-прежнему была на его стороне, но Вольтер до безумия влюбился в свою красивую племянницу, мадам Дени. Когда об этом узнала Эмилия, дошло до драмы: были слезы, обвинения и угрозы. Кто-то должен был успокоить прекрасную фурию, и этим кем-то оказался… монсеньор дю Шатле. Он, разумеется, подошел к делу очень снисходительно. – Монсеньор вас обманывает? Это не в первый раз. Не следует слишком драматизировать его недолговечные фантазии!

В конце концов он уладил все так хорошо, что позднее Эмилия с благодарностью и с некоторым налетом цинизма писала: «Я была бы самой плохой из всех женщин, если бы не смогла признать, что монсеньор Шатле является самым лучшим супругом».

Но Вольтер был Вольтером, а мадам дю Шатле была мадам дю Шатле, это означает, что они были неординарными личностями, и их почти легальное супружество, несмотря на некоторые кризисы, продолжалось.

Приглашение от короля Станислава пришло, как по заказу. Вольтер не пользовался расположением двора и вообще чувствовал себя не в своей тарелке. Хотя два года назад он был избран членом Французской Академии, он не пользовался любовью всемогущественной фаворитки маркизы Помпадур, та демонстративно предпочитала ему старого Кребийона. Что касалось благочестивой и преданной Богу королевы, то она никоим образом не скрывала, какой ужас вызывали у нее саркастические высказывания поэта о религии. Для гения, знавшего себе цену, это было обидно и угнетало так же, как и нахмуренный лоб Марии Лещинской, хотя он не хотел себе в этом признаться.

Приглашение от отца правительницы было для него счастливым случаем. Теперь никто не сможет говорить о его плохих отношениях с королевой, если ему удастся оказать влияние на Станислава.

Итак, вполне удовлетворенные, они упаковали чемоданы, ч через несколько дней Вольтер, выйдя усталый из повозки, попал прямо в руки Станислава, который прижал его к сердцу, обнимая как брата, и лично сопроводил в самые лучшие апартаменты замка, с видом на парк и маленькой тайной лестницей, позволявшей ему спускаться на этаж ниже в помещение, где расположилась мадам Шатле. Они вовремя добрались до цели. Бедный великий человек был полностью измотан поездкой, которую он описал как «крайне неудобную». Едва увидев постель, он попросил у короля разрешения сразу же лечь, поскольку внезапно почувствовал себя плохо…

– Ну конечно же, мой друг, сделайте это! Отдыхайте и будьте уверены, что за вами здесь будет надлежащий уход. Для начала я пришлю вам моего врача, очень порядочного человека.

– В самом деле, лучшего человека, чем этот король, здесь вообще невозможно найти, – вздохнул Вольтер в то время, как Эмилия освобождала его от шали, шерстяного жилета и мехов, в которые он был закутан. – Однако боюсь, что не смогу понаслаждаться всем этим, мне действительно очень плохо…

Он лег, приняв позу, в которой кладут покойников, закрыл глаза и сказал, что чувствует приближение смерти. Однако уже вскоре он открыл их вновь и воодушевленно рассказал, как внимательно заботился о нем Станислав. Последний проявил себя, как лучший и предупредительный хозяин. И умирающий уже через двадцать четыре часа в парадном наряде, выбритый, напудренный и свежий, как ранняя весна, веселый и окрыленный, отдался радостям, которые предлагал Люневиль, и приступил к осмотру дворца и города. Все это удалось ему без малейшего напряжения, и вскоре, к большой радости Станислава, они стали неразлучны. Это было, как на Олимпе!

Отношения женщин друг к другу были наполнены нежностью. Благородная мадам де Буффлер, сердечно осыпала мадам дю Шатле столькими любезностями, что ученая «Урания» не могла устоять перед ней. Вскоре они называли друг друга по имени и расставались только, чтобы написать любезные письма друг другу со стихами, которые были даже более грациозны, чем те, которые Вольтер поочередно посвящал обеим дамам. Короче говоря, Люневиль был готов стать земным раем, когда самый злой из всех богов решил, что настало время немного позаботиться о счастливых его обитателях. И без всякого предупреждения Бог любви начал действовать…

Говоря по совести, он и раньше находился невдалеке, поскольку большая разница в возрасте между королем и его восхитительной метрессой, которой было лишь двадцать восемь лет, уже давно привела к тому, что Катрин искала развлечений на стороне. Маркиз де Буффлер, будучи воспитанным так же хорошо, как и маркиз дю Шатле, остерегался покидать королевскую армию. И как только липы в Люневиле прекрасными летними ночами начинают разливать свой аромат…

Еще до мимолетной любовной связи с Гализьером, Катрин отдалась этому опьяняющему аромату вместе с верным и преданным «Панпаном». Затем она открыла для себя тайное обаяние молодого и красивого Жана-Франсуа де Сен-Ламбера, молодого офицера, наполовину поэта и философа. Эта встреча вылилась в такую страстную любовь, что Катрин тайно оборудовала свободную комнату рядом со своими апартаментами, где с помощью верной служанки могла принимать молодого любовника.

Когда Вольтер и мадам Шатле прибыли в Люневиль, любовь Сен-Ламбера и Катрин все еще длилась, однако чувства прекрасной маркизы изменились в пользу соблазнительного Адмара де Марзане, который тщательно за ней ухаживал. Полный злобы Сен-Ламбер поклялся, что отвоюет сердце своей милой подруги, и выбрал самое надежное, древнее средство – ревность. Но какая женщина способна заставить ревновать мадам де Буффлер? Сен-Ламберу не требовались долгие раздумья: конечно, мадам дю Шатле! Если бы гордая «Урания» заметила его, могло случиться, что Катрин, как это обычно бывает, попыталась бы удержать то, что грозило уплыть из ее рук. Но удастся ли ему осадить эту крепость, не рискуя получить резкий отпор? И он начал робкие попытки сближения.

К его большому изумлению, – он не был тщеславен, – мадам дю Шатле оказалась не только восприимчивой, но и сразу же проявила интерес к нему, на что он действительно не рассчитывал. Сен-Ламбер, который, вероятно, был слишком скромен для своих тридцати двух лет, не думал о сорока двух годах гордой «Урании». Еще меньше он думал о том, какая неудовлетворенная потребность кипела в ней с тех пор, как «божественный» Вольтер создавал проблемы своими бесчисленными отварами из трав, таблетками и бесконечными разговорами о смерти.

То, что этот молодой, симпатичный, остроумный и пользующийся у дам большим успехом мужчина ухаживал за ней, представляло для «Урании» слишком соблазнительную возможность, чтобы упустить ее. Мадам дю Шатле вмиг забросила свою философию, науки и приборы и полностью оказалась во власти любви. Она расцвела, оживилось ее лицо, глаза сияли и сердце звонко билось.

И как прекрасна была весна в Люневиле! Какие вечера проводила она, украдкой бросая на Сен-Ламбера взгляды и обмениваясь записками! Какими волнующими были те любовные вздохи и тайные прикосновения! Вскоре бойкое перо «Урании» работало только для дорогого ей Жана-Франсуа, которому она адресовала нежные записки на обрамленных кружевами листах бумаги: «Без вас для меня нет счастья. Ничто меня не радует без вас. Я жду вас, чтобы вместе покормить лебедей и погулять…» Или: «Ваши стихи изысканны. Я прочла их три раза. Надеюсь найти в вашей душе то же, что и в вашем сердце…»

Однако это было слишком смело, поскольку Сен-Ламбер не упускал из виду главных мотивов своих действий. В конечном итоге он хотел вернуть на прежний путь заблудшие чувства мадам де Буффлер. Когда однажды у него в руках оказалось очередное стихотворное послание мадам дю Шатле, он отправился к Катрин, чтобы разыграть у ее ног одну из самых захватывающих сцен раскаяния.

– Я, презренный негодяй, мадам! Я не достоин любви, которую вы мне подарили, потому что предал ее…

– Вот как? И каким же образом?

– Я уделил внимание вашей верной подруге! Ах, мне так стыдно! Но в свое оправдание я должен сказать, что был пленен ее обаянием, которое подействовало на меня так, что я не смог ему противостоять. Это то, с чем ничего нельзя поделать, такая же сильная страсть и у той, которая оказалась готовой отдать мне свое расположение…

– Ах, ах! И кто же преподнес вам этот подарок?

– Разве вы не догадываетесь? Это же мадам дю Шатле!

– Мадам дю Шатле? Подумать только! Ладно, друг мой, продолжайте! Вы не можете себе представить, как меня заинтересовала ваша история! – сказала Катрин с такой сияющей улыбкой, что Сен-Ламбер чуть не потерял сознание.

– Это невозможно! Можно ли было подумать, что вас это развеселит! – крикнул он с болью. – Я был готов к упрекам, слезам и объяснениям. Меня терзает раскаяние за мою измену… Но вместо этого вы надо мной насмехаетесь!

– Как вы еще молоды, мой друг, и как плохо вы меня знаете! Почему я должна на вас злиться и осыпать вас упреками? Какая в этом польза? Во-первых, грех, в котором признаются, уже наполовину прощен, и еще, кто сейчас похвастается тем, что может удержать под контролем свое сердце? Когда мадам дю Шатле хочет, она может быть обаятельной безмерно. К тому же она обладает такой необычайной силы душой, что мне никогда не сравниться с ней. Я полностью признаю ее превосходство и охотно отдаю ей должное за то, что она так сильно привлекла вас к себе. Нет, я не сержусь. Я вас хорошо понимаю, и мне не трудно простить вас…

Она обрушила на бедного и горько разочарованного Сен-Ламбера поток слов, свидетельствовавших о ее доброй воле, и предложила ему дружбу. Искреннюю и нерушимую, по-настоящему мужскую!

И после того, как несчастный, который полностью потерял самообладание, вернулся к себе, чтобы в кругу хороших друзей за кружкой вина вновь найти равновесие, мадам де Буф-флер навестила свою подругу Эмилию. Она обняла ее и, упрекнув за то, что та скрыла от нее свою тайну, тепло поздравила с победой, а также предложила воспользоваться потайной комнатой, где она сама предавалась тайным любовным утехам. «Урания» плакала от радости, а Сен-Ламбер, хотел он того или нет, оказался пленником своего собственного замысла. К своему удивлению, он понял, что действительно полюбил Эмилию.

Мадам де Буффлер была очень довольна. Она могла теперь полностью отдаться любви с соблазнительным Адмаром, в то время как ничего не подозревавшие обо всех этих любовных делах Вольтер и король продолжали вести философские беседы, как будто ничего не происходило.

2. Вольтер и комическая трагедия в Коммерси

Эта приятная жизнь для всех участников событий, возможно, продолжалась бы и дольше, если бы потребности дворцовой жизни на время не разлучили любезное общество, состоявшее из короля Станислава, Вольтера и их метресс – маркиз де Буффлер и дю Шатле… и любовников обеих дам. Станислав должен был на короткое время оставить свое герцогство в Лотарингии и прибыть в Версаль к своему зятю – королю Людовику XV. Он с хорошим настроением упаковал чемоданы, радуясь предстоящей встрече с дочерью и внуками, хотя французский двор представлялся ему значительно менее привлекательным, чем его собственный.

– Мы встретимся осенью в замке Коммерси во время охоты, – сказал он своим друзьям, сердечно обнимая всех поочередно.

С этой приятной перспективой и слезами на глазах прошло расставание. Вольтер, который чувствовал себя в Лотарингии очень хорошо и ничего не подозревал о любовных увлечениях своей прекрасной подруги, собрался вместе с ней в Сире. У обоих было тяжело на сердце, хотя и по разным причинам. Лето в Бургундии представлялось им слишком длинным, и они начали считать каждый день, который отделял их от столь желанной осенней охоты.

В тишине своего будуара мадам дю Шатле раскаленным пером писала Сен-Ламберу такие пламенные письма, что молодого человека, наконец, охватило беспокойство, поскольку он был слишком увлечен философией, чтобы отдать себя во власть большой любовной страсти. Хотя он и испытывал к «Урании» истинную любовь, однако его чувства были далеко не такими сильными, как у маркизы, и постепенно он стал опасаться последствий такой жгучей любви.

Когда все вновь встретились в Коммерси, его охватила паника, поскольку все здесь было по-другому, нежели в Люневиле.

Прежде всего, замок был значительно меньше. Мадам де Буффлер не имела здесь потайной комнаты, где могла бы предаваться любви и великодушно предоставлять ее также Сен-Ламберу и дю Шатле.

В этом замке было вообще мало комнат, и бедный Сен-Ламбер, которому не хватило места, разместился на время охоты в доме священника.

Но, по совести говоря, его это устраивало, поскольку на расстоянии его любовь ослабевала, и он чувствовал там себя в безопасности перед огненной страстью своей любовницы, которая не хотела думать ни о чем другом, кроме как о продолжении нежного диалога, прерванного минувшей весной.

Она настолько потеряла контроль над собой, что преследуемый любовник начал трепетать от страха. Он постоянно боялся, что Вольтер узнает об этом и с полным основанием будет чувствовать себя оскорбленным. Всем было известно, что Сен-Ламбер испытывал трепетный страх перед скандалами любого рода. Кроме того, он испытывал к гениальному поэту такое уважение, что не боялся ничего больше, чем вызвать его недовольство. Однако Эмилия ни с чем не хотела считаться…

Сен-Ламбер чувствовал бы себя у своего священника хорошо, но мадам дю Шатле больше не могла переносить этот раздельный образ существования, который она находила просто смешным. И поскольку она была отнюдь не глупа, ей, наконец, удалось завлечь к себе своего молодого любовника. Впрочем, это было совсем несложно: дом священника находился недалеко от оранжереи замка, которая граничила с черным ходом для прислуги, откуда можно было без труда попасть в комнату маркизы, воспользовавшись маленькой лестницей. Она дала точное описание этого пути Сен-Ламберу, у которого теперь не было никаких шансов для отговорок, и он покорился своей судьбе. Казалось, охотничий сезон пройдет так же приятно, как и весна в Люневиле. Но катастрофа, которую Сен-Ламбер непременно хотел избежать, все-таки случилась. В тот день после обеда Эмилия дю Шатле назначила свидание своему любовнику, решив, что Вольтер уйдет на прогулку с королем. Встреча сразу же вылилась в объятия.

Но как раз когда любовная игра достигла своего апогея… дверь в комнату отворилась и на пороге появился Вольтер.

Всеобщую ошеломленность, смущение одной стороны и ярость – другой описать невозможно. Что было сказано в частности, естественно, точно засвидетельствовано не было. Но что установлено достоверно, так это то, что Вольтер забыл обо всех философиях и взорвался олимпийской яростью. Он осыпал неосторожных любовников оскорблениями и отказался выслушать несчастного Сен-Ламбера, близкого к нервному потрясению, и потребовавшего дать ему удовлетворение. Вольтер назвал его трижды дураком, выбежал из комнаты и захлопнул за собой дверь. Перед этим он швырнул в лицо гордой «Урании», которая выглядела совершенно растерянной, такую фразу:

– Что касается вас, мадам, то примите к сведению, что вы меня никогда больше не увидите!

Он бегом вернулся в свои апартаменты, позвал своего секретаря Лоншана и приказал немедленно достать экипаж, чтобы тут же уехать из города, испорченность которого может найти свое подобие только в Библии. А тем временем от стен замка отражалось эхо рыданий мадам дю Шатле, она принялась писать выведенному из себя философу письмо, которое должно было успокоить его и все уладить: «Я все еще вас люблю, но вы уже длительное время жалуетесь на то, что больны, что силы вас покинули и вы дошли до изнеможения. Все это меня очень огорчает, и я далека от того, чтобы желать вашей смерти. Ваше здоровье мне очень дорого и никто не заботится о нем больше, чем я. Вы, в свою очередь, тоже всегда интересовались моим физическим состоянием. Поэтому вы знаете потребности моего тела и удовлетворяли их, пока могли. Поскольку вы сами признали, что не можете продолжать это делать без ущерба для вашего здоровья, то почему вы сердитесь, когда эту обязанность берет на себя один из ваших друзей…»

Странно, чем воспользовалась Эмилия для своего оправдания, но она написала то, что думала. Все еще плача, она поручила срочно вручить письмо Вольтеру.

И тут секретарь Лоншан, хорошо знавший свою роль в этой комедии, а также своего хозяина, счел более благоразумным сначала предупредить мадам де Буффлер. Он, конечно, боялся, что неожиданный отъезд его хозяина не понравится королю Станиславу, и об этом Вольтер когда-нибудь пожалеет.

– Вы правильно поступили, что известили меня, – сказала мадам де Буффлер, – возвращайтесь к вашему господину и скажите ему, что не нашли почтовой кареты. Я позабочусь об остальном.

Немного спустя, Лоншан вошел к Вольтеру. Он нашел его в постели, а на полу валялись клочки разорванного письма Эмилии. Эмоции, пережитые этим великим человеком, оказались непосильными для его нервов, и, поскольку он вновь решил, что умирает, он предпочел остаться в кровати. Сообщение о том, что экипаж найти не удалось, он воспринял спокойно и произнес лишь голосом умирающего:

– Пусть будет так. Сегодня вечером мы останемся здесь, но завтра ты отправишься в Нанси и достанешь мне повозку!

И он повернулся к стене, чтобы ждать смерти. Тем временем мадам де Буффлер спешила к своей подруге, которая все еще находилась в ужасном состоянии, в слезах и в полном отчаянии.

– Пятнадцать лет, – жаловалась она. – Пятнадцать лет, полных нежности и любви… пятнадцать лет такой большой дружбы! Все это разрушено из-за одного момента заблуждения!

Маркиза едва сдерживалась, чтобы не напомнить находившейся в отчаянии женщине, что означенный момент длится уже определенное время, и ограничилась лишь несколькими словами.

– Я очень хорошо знаю нашего друга. Для него это, конечно, катастрофа, и я чувствую, что он, обреченный, в отчаянии думает о том, что ему остается ждать своего конца в полном одиночестве… не имея возможности дать утешить себя той, которая до сих пор так хорошо умела отгонять от него демонов зла и отводить черное крыло ангела судьбы.

– Вы уверены в этом? – спросила мадам дю Шатле, на которую этот монолог произвел сильное впечатление.

– Даже очень. На вашем месте я немедленно отправилась бы к нему, чтобы он так же, как я сейчас, увидел, как велико ваше отчаяние и раскаяние. Я бы очень удивилась, если бы он не был тронут при виде вашей душевной боли. Совершите этот благородный порыв! Вольтер его достоин! И, кроме того, у него такие слабые глаза, что он, возможно, не увидел всего, что произошло…

– Он не увидел, что произошло в моей комнате? В этом я очень сомневаюсь!

Действительно, Вольтер должен был быть слишком близорук, чтобы впасть в заблуждение относительно подлинного характера «диалога» между Эмилией и Сен-Ламбером. Тем не менее провинившаяся точно последовала советам своей подруги.

Вскоре она, облаченная в платье нежных оттенков, грациозно и легко, как ангел спаситель, опустилась в большое кресло у изголовья умирающего гения… в результате чего силы к нему вернулись.

– Покиньте это помещение, мадам! – закричал он. – Уходите, или я прикажу мои людям выкинуть вас! Я готовлюсь умереть. Моя смерть принадлежит только мне!

– Ну, ну, мой друг! Успокойтесь, же! Гнев, который я воспринимаю с большой болью, не даст вам ничего хорошего. Вы так бледны, что становится страшно. Вы должны беречь силы. Почему бы нам, как старым друзьям, которыми мы в конце концов и остаемся, не внести в дело некоторую ясность!

– Хватит разговоров, мадам. Я видел более чем достаточно!

– Вы вообще ничего не видели… или только очень мало! И поскольку сила вашего воображения соответствует вашей гениальности вы кое-что прибавили к этой истории и приукрасили ее…

– Вы смеетесь надо мной? Приукрасил? Поистине!..

– Но, воистину, я вас не обманывала… Я имею в виду сердцем, – быстро добавила она.

Хотя Вольтер был мастером аргументации, перед этой интеллигентной и остроумной женщиной, которая твердо решила втереть ему очки, он вынужден был сложить оружие. Для этого она воспользовалась впечатляющей речью, единственной целью которой была попытка представить свою «игру» с Сен-Ламбером в совершенно невинном свете. Бросив взгляд на свое разорванное письмо, она мягко сказала.

– Если бы вы решили прочесть мое письмо, то поняли бы, что я хочу вам сказать, поскольку я люблю вас и даже сильней, чем прежде. Но вы меня забросили… разумеется, по причине слабости вашего здоровья, но тем не менее я осталась без вашего внимания. И поэтому совершенно естественно, что я ищу немного утешения и как раз у верного, преданного друга, который, кроме того, относится к вам с таким почтением, что его нежность ко мне, не что другое, как выражение этого преклонения перед вашей персоной.

Не известно, поддался ли Вольтер на эту защитную речь, но как знаток он оценил обрушенный на него набор аргументов. Возможно, его больше пугала мысль о длительном одиночестве, на которое он будет обречен в случае разрыва. Как бы там ни было, он, наконец, сказал со вздохом:

– Хорошо! Я вижу, что вы всегда правы, мадам, и что бессмысленно с вами бороться. Но в будущем я бы просил, чтобы… ваши утешения происходили не у меня на глазах.

– Но я ведь говорю вам, что нежность шевалье носила чисто дружеский характер! Впрочем, он может подтвердить это сам, когда я приведу его сюда.

И она исчезла, как молния, не оставив больному времени для возражений. Но привести Сен-Ламбера к постели больного оказалось нелегко. Молодой человек успокоился и теперь не давал отговорить себя от дуэли. Эмилии пришлось использовать все свои дипломатические способности, чтобы убедить его от нее отказаться.

В конце концов Сен-Ламбер появился в комнате Вольтера. Тот ждал его, сидя в халате с большими цветными узорами, и при его появлении раскрыл руки для объятий.

– Все забыто, сын мой, – крикнул он. – Вы еще в том счастливом возрасте, когда любят, тогда как старые люди, такие, как я, лишены этого удовольствия.

И чтобы игра стоила свеч, великий человек решил написать на эту тему короткую галантную комедию…

Буря миновала, и жизнь потекла так же приятно, как и прежде. Ни одно облачко не омрачало сияющее голубое небо, пока не настал сентябрь, когда всем нужно было возвращаться домой. Но едва мадам Шатле возвратилась в Сире, она сделала открытие, которое ее очень обеспокоило. Сомнение вскоре сменилось уверенностью: она ждала ребенка!

Всхлипывая, она доверилась Вольтеру, который с большим тактом решил взять дело в свои руки.

– Конечно, это досадно, – сказал он безутешной Эмилии, – но это не катастрофа. Прежде всего, ребенку нужно найти отца, и на эту роль не подойдет никто другой, кроме вашего супруга.

Монсеньор дю Шатле, однако, редко бывал в Сире. Он находился в своем гарнизоне в Дижоне, практически забыв свою жену. Под предлогом необходимости кое-что обсудить, Вольтер вынудил его приехать в Сире, осыпал его словесными тирадами, потребовал рассказать о его военных походах, основательно накачал его алкоголем, и когда тот окончательно опьянел, переправил в постель его же супруги. На следующее утро бедный маркиз проснулся, лежа в полном недоумении рядом с женой, которая улыбнулась ему смущенной улыбкой.

Месяц спустя, едва придя в себя от душевных переживаний, он узнал, что у них будет ребенок…

Наконец, пробил час возвращения в Люневиль. Эмилия была этим очень счастлива, потому что хотела, чтобы ребенок любви увидел свет в том месте, где и родилась эта любовь. Разумеется, мадам де Буффлер приняла в замке свою подругу с распростертыми объятиями, которая в ночь в 3 на 4 сентября 1749 года произвела на свет маленькую девочку, однако несчастному ребенку было суждено прожить на свете лишь несколько дней, к большому разочарованию Вольтера, у которого внезапно проснулись отцовские чувства.

Но вскоре ему пришлось пережить еще более сильный удар, поскольку судьба умеет готовить веселой комедии траурный конец: через четыре дня после рождения ребенка Эмилия заболела «молочной лихорадкой». Она выпила стакан ледяного миндального молока и через два часа почувствовала себя плохо. Доктор был бессилен. Затем все случилось очень быстро. На следующий день около двух часов бедная «Урания» рассталась с жизнью, окруженная с одной стороны безутешным Сен-Ламбером, а с другой – почти потерявшим рассудок Вольтером.

На этом для него закончились радостные и беззаботные дни в Люневиле при дворе короля Станислава. Без любимой «Урании» все сделалось невыносимо. Теперь были необходимы движение, путешествия, смена окружения и новые лица. Для него настало время посетить двор другого знатного друга: великий Фридрих – король Пруссии ждал его… а вместе с тем и новая слава!

НЕВЫНОСИМАЯ ЖЕРМЕНА!

1. Душевные страсти шведского барона

Из-за отсутствия информации простодушный народ мог считать, что деятельность атташе посольства в последней четверти XVIII века была приятна, уютна и высоко оплачиваема. К несчастью, это не всегда было так, и в этом на своем горьком опыте убедился в январе 1778 года молодой барон Эрик-Магнус Сталь Гольштинский. Он буквально не знал, что ему делать…

Его игорные долги настолько выросли, и он уже так часто занимал деньги у своего посла, графа фон Кройца, что уже боялся появляться на улице дю Бак, где находилось посольство его величества короля Швеции – Густава III.

При этом его ценили, и у него не было недостатка в друзьях, скорее наоборот. Граф фон Кройц был о нем очень высокого мнения, его коллега, соблазнительный граф Аксель Ферзен, был с ним на короткой ноге, многие молодые женщины сходили от него с ума, и утверждают даже, что молодая королева Мария Антуанетта ему симпатизировала. Ему нетрудно было удостоиться этой королевской благосклонности, поскольку правительница с некоторых пор питала слабость ко всему, что имело отношение к Швеции.

Однако хотя Эрик-Магнус и вращался в Версале и Трианоне и очень старался быть во всем на равных со своим другом Ферзеном, существовала, к сожалению, одна проблема, о которой не догадывался прекрасный Аксель: он был очень беден. Двадцать девять лет назад он родился в семье капитана кавалерии, будучи восьмым ребенком в основательно пришедшем в упадок замке в Остерготланде. Эрик-Магнус не имел ничего, кроме симпатичной внешности, элегантного вида и тонких черт лица, обрамленного светло-золотистыми волосами. Он пользовался также благосклонностью своего властителя, которому оказал неоценимую услугу, бурно аплодируя, когда тот, отменив конституцию своей страны, стал в 1772 году абсолютным монархом. Благодаря силе голоса молодому Сталю, в то время прапорщику, удалось получить чин лейтенанта. После короткой учебной поездки, во время которой его обучали дворцовому этикету, он был назначен камергером короля.

Однако возможности заработка в Швеции были крайне малы, и Сталь решил попытать счастье где-нибудь еще, чтобы поправить свое бедственное положение. Сначала его послали в Англию, но затем он обратился с просьбой о переводе в Париж, Густав III удовлетворил ее и направил его в качестве атташе в посольство к графу фон Кройцу.

Прибыв два года назад во Францию, молодой Эрик-Магнус должен был чувствовать себя как Растиньяк. Поскольку у него не было дворянского титула, он присвоил его себе сам, позаимствовав у двоюродного брата, который был бароном, и поставил своей целью покорить Париж.

Что касается женщин, то он пользовался у них большим успехом, хотя сама дама Фортуна была к нему не очень благосклонна. В отношении же мужчин, ему, по крайней мере, удалось завоевать симпатии посла. Последний скорее давал ему плохие советы, как в непринужденной манере делать долги в чужой стране. Однако вскоре посол порекомендовал ему быть более осторожным. К сожалению, было уже слишком поздно, и бедный Сталь, выворачивая свои карманы наизнанку, не знал, на что ему жить дальше, так плохи были его финансовые дела…: «У него больше нет никаких материальных резервов», – писал Кройц Густаву Ш. Последний смягчился и выслал своему юному другу немного денег, одновременно предупредив его, что делает это в первый и последний раз. Далее он написал, что видит в этой ситуации один-единственный выход – женитьба на богатой невесте!

Того же мнения придерживалась и графиня де Буффлер – «французская Минерва», покровительница искусства и литературы. Она отнеслась к молодому Сталю с материнской благосклонностью.

– Вы должны делать то, что советует король, и жениться, мой друг! – сказала она тем решительным тоном, который был частью ее обаяния.

– Я не знаю, как это сделать, дорогая графиня, ведь для брака нужны двое, и я право не знаю…

– Но зато я знаю! Самой подходящей для вас может быть только маленькая Неккер. Ей лишь двенадцать лет, она некрасива, но чрезвычайно интеллигентна и, прежде всего, очень богата!

Это было очень приятно слышать, и Эрик-Магнус стал предаваться чудесным мечтам, в которых вместо лица предполагаемой невесты он видел тугой мешок золота.

К сожалению, от мечтаний к действительности лежит длинный путь, а недостатка в претендентах на руку и состояние дочери швейцарского финансиста не было.

Как бывший управляющий финансами, Жак Неккер, используя мирные переговоры в период семилетней войны, сокращение производства зерна в 1764 году и ликвидацию французских владений в Канаде, нажил огромное состояние. Благодаря своему усердию во всех делах он завоевал репутацию финансового гения. Место Тюрго, который необоснованно приобрел дурную славу и вызвал недовольство Марии Антуанетты, занял Неккер, и в первую очередь потому, что имел о себе слишком высокое мнение и умел навязать это мнение другим.

Такую же самоуверенность отмечали и у его жены, урожденной Сюзанны Кюршо, и у его дочери молодой Жермены. Обе дамы были в восхищении от главы дома, которое держалось на взаимности интересов.

Наполеон впоследствии со злой насмешкой написал о семье Неккер: «Отец, мать и дочь, стоя на коленях, окуривают друг друга фимиамом с целью обмана публики…!»

Императорский вердикт был, возможно, несколько суров, но не далек от истины. Бедный Сталь вскоре испытал это не собственной шкуре.

Когда графиня де Буффлер расхваливала мадам Неккер достоинства своего подопечного, та резко ответила:

– Монсеньор де Сталь – никто! И я не вижу причин, по которой мадемуазель Неккер должна выходить замуж за никого!

«Французская Минерва» была крайне шокирована и возмущена:

– Никто? Как вы можете говорить подобное, моя дорогая? Де Сталь пользуется благосклонностью короля Густава III и уже является атташе посольства…

– Я повторяю: он никто! Да, если бы он был послом, тогда бы дело выглядело по-другому, и его предложение можно была принять во внимание!

Так быстро, увы, послами не становятся! Жена финансиста предъявила слишком завышенные требования.

Удрученная графиня рассказала своему юному другу, какой отпор она получила. Но последний не потерял присутствия духа и воскликнул:

– За меня хотят выйти замуж, если я стану послом? Что же, я должен им стать!

Мадам де Буффлер сочла, что молодость действительно полна иллюзий, а тем временем молодой Сталь принялся обдумывать, как бы ему завладеть постом посла, а заодно и приданым.

Но, к сожалению, он вскоре увидел угрозу своей прекрасной мечте. Он уже завоевал на свою сторону доброго Кройца, который вынашивал идею уйти на пенсию, когда узнал о страшной новости: мадам Неккер нашла идеального зятя! И этим идеальным зятем оказался не кто другой, как молодой английский казначей Вильям Пит, который в свои двадцать три года стал почти так же знаменит, как и его отец, великий лорд Четхэм.

Франция и Англия только что договорились заключить мир, и не знающая меры фантазия мадам Неккер видела в этой свадьбе символическое укрепление мирного договора, который должен был быть подписан в ближайшее время. Ее Жермена олицетворяла бы Францию, протягивающую руку Англии в лице Вильяма Пита! Немедленно она оповестила Лондон, что она и ее супруг с благосклонностью согласились бы на брачный договор. На другом берегу пролива выразили удовлетворение этим предложением, особенно с учетом заслуживающего внимания состояния семьи Неккер.

Пит ответил, что он счастлив теперь, когда не существует больше никаких политических препятствий, ухаживать за мадемуазель Неккер.

Восхищенная мадам Неккер рассказала дочери, какое будущее ее ожидает… и с горечью услышала, как мягко, но определенно молодая Жермена заявила матери, что она категорически отказывается выходить замуж за молодого Пита! Степенно и четко, что уже тогда восхищало ее современников, она изложила причины, которые, в сущности, сводились к одному: ни за что на свете, даже за королевскую корону она не хочет жить в Англии!

Это означало бы для нее разлуку с ее отцом, этим «божественным человеком», которого она обожала. И, кроме того, Жермена вообще не могла представить себе, как она сможет дышать другим воздухом, чем воздух Парижа – единственного города на свете, где так ценили искусство.

Несмотря на недвусмысленные заявления дочери, мадам Неккер не сдавалась. Она привлекла на свою сторону мужа, но поскольку Жермена стояла на своем, все это привело к истерическим сценам, настолько громким, что они были слышны на улице, несмотря на толстые стены дома.

Мадам Неккер умоляла, плакала, ругалась, угрожала… и, наконец, сдалась. Огорченные до смерти родители написали в Лондон, что сердце мадемуазель Жермены уже занято и что поэтому придется отказаться от прежнего замысла, который они так вынашивали. Пит сохранил самообладание и выразил родителям свое сожаление. Он так никогда и не узнал, что мадам Неккер всю жизнь сердилась на дочь за то, что эта свадьба не состоялась.

Когда Эрик-Магнус узнал об этой новости, у него появилась надежда… Но он был еще далек от цели!

Он вел со своим королем длительные переговоры о должности посла в Париже, которые, к сожалению, ходили по кругу. Густав III заверил своего юного друга в том, что сделает его послом, как только он женится на мадемуазель Неккер, но ее родители требовали, чтобы он сначала стал послом, а потом уже женился на их дочери. Дело грозило затянуться до бесконечности.

После истории с Питом Эрика-Магнуса постиг еще один удар. Его охватила паника, когда он узнал, что его любимый граф фон Кройц стал министром иностранных дел и что послом будет назначен не он, а барон Таубе!

Вне себя от злости Эрик-Магнус написал письмо королю: «Я нахожусь в ужасном положении, из которого не вижу выхода, если ваше высочество не соизволит отменить прежнее решение, которое является для меня несчастьем…»

Кройц, со своей стороны, также пожалел его и направил послание Густаву III, в котором описал способности молодого Сталя и обратил внимание на его влиятельные связи: «Ему дает приватные аудиенции сама королева, чего мне как послу ни разу добиться не удалось». На самом деле, главное здесь заключалось в том, что Сталь был молод и красив, а Кройц этими качествами не обладал, Мария Антуанетта же в своем интимном кругу предпочитала иметь молодых людей.

Это подтверждение дружбы со стороны посла вновь вдохновило Эрика-Магнуса: он был уверен в положительном ответе короля.

А в это время ему грозила новая катастрофа: появился новый претендент на руку Жермены Неккер. И какой! Аксель фон Ферзен!

Именно прекрасный Ферзен, любимец королевы, которого весь свет знал как противника брака и который вдруг во всеуслышание заявил, что хочет жениться на богатой девочке!

Для этого была своя причина: Ферзен не был настолько состоятельным, как полагали, и тоже нуждался в финансовой поддержке.

Полный отчаяния, поскольку он знал ослепляющее превосходство над ним своего друга, Эрик-Магнус помчался к Ферзену, чтобы убедить его отказаться от своего намерения.

– Что? Ты решил жениться на дочери финансиста? Разве ты совсем забыл, что в Швеции оставил девушку, с которой помолвлен, очаровательную Ингрид Лайел?

– Ах, это старая история, – беззаботно ответил Ферзен. – Я думаю, за это время она уже давно вышла замуж.

– А разве здесь ты не ухаживаешь за мадемуазель де Суакур?

– Мадемуазель де Суакур предпочитает меня Богу! Ему я не соперник! И кроме того, я хочу жениться на мадемуазель Неккер потому, что мне дали понять, что готовы принять мое предложение… Я бы даже сказал, меня к этому побуждали!

Убежденный в том, что мадам Неккер высматривает нового жениха для своей дочери, и в отчаянии от того, что его друг принял все меры, чтобы стать супругом Жермены, Эрик-Магнус пришел к единственному решению: только королева, возможно, ему поможет! И он поспешил в Трианон.

Мария Антуанетта хотела бы чего угодно, но только не женитьбы своего сердечного друга, так же, впрочем, как и сам Ферзен. И без того было известно, что его многочисленные брачные преследования имели одну-единственную цель – скрыть подлинный смысл своих истинных тайных намерений, которые были нацелены на высокопоставленных персон.

Сталь нашел у нее полную поддержку, и в знак своей благосклонности она сама решила написать письмо королю Швеции. Используя все свои дипломатические способности и элегантность, молодая властительница дала понять своему кузену Густаву, что «ничто не способствовало бы дальнейшему улучшению отношений между французским и шведским королевствами, как назначение монсеньора де Сталь послом в Париже…»

Густав III, поразмыслив, решил, что было бы неразумно отказать в просьбе королеве. Но поскольку ее пожелание о праве выбора посла было удовлетворено, можно было выставить и ответные требования.

Сначала он ограничился тем, что назначил Эрика-Магнуса исполняющим обязанности посла в Париже, чтобы показать свою добрую волю, и при первой благоприятной возможности направил ему послание следующего содержания: «Теперь все зависит от вас, чтобы оправдать доверие французского двора, так же, как и того доверия, которое оказываю вам я… Воспользуйтесь благосклонностью королевы Франции в интересах своей собственной страны. Это лучший и наиболее благородный путь, чтобы заслужить должность, к которой вы стремитесь. Первое поручение, которое я вам доверяю, – это приобретение острова Тобаго!..»

Получив это королевское письмо, Эрик-Магнус едва не заплакал: «Король лишился рассудка? Как он сможет добиться передачи острова в Атлантическом океане Швеции, которая не имеет ни малейшего права претендовать на него? Во французском министерстве иностранных дел его поднимут на смех. Ведь и юмор должен знать свой предел».

Конечно, ему (как и Густаву) было известно, что именно в это время в Париже велись переговоры о судьбе Антильских островов. Но для исполняющего делами посольства Швеции задача добиться передачи в пользу Швеции острова Тобаго из-за того, что он решил жениться на мадемуазель Неккер и стать послом, была более чем неразрешима.

Тем не менее он прибегнул к своей тактике, которая раньше приносила ему успех – обратиться к королеве. Но на этот раз Мария Антуанетта дала ему понять, что раздел Антильских островов лежит вне ее компетенции, и рекомендовала ему обратиться к Фергеннэ.

Министр был человеком высокой интеллигентности и вполне доброжелателен. Кроме того, он знал «маленького Сталя» уже много лет. Он был послом Франции в Стокгольме и поддержал Густава III во время удачно совершенного им государственного переворота. А ведь и Эрик-Магнус в той же ситуации обратил на себя внимание короля благозвучностью своего голоса.

Он выслушал молодого человека дружелюбно и с полным пониманием, однако дал ему понять, что претензии его монарха чрезмерны. О Тобаго не могло быть и речи! Остров имел большое значение, и свадьба Сталя его не стоила.

Тем не менее он пообещал ему подумать об этом деле и сдержал слово. Взвесив основательно все «за» и «против», он пришел к выводу, что Франция могла бы безболезненно пережить потерю маленького острова, получив взамен преданность будущего шведского посла, тем более что Сталь был еще молод и оставался бы в Париже долгие годы.

Поговорив об этом с королем, который несомненно был одним из лучших географов своей страны, он вновь пригласил Эрика-Магнуса и сказал ему приблизительно следующее:

– Мы не можем отдать Тобаго, где уже утвердились сами. Однако готовы предоставить вместо него соседний остров Сент-Бартолеми. Поговорите с королем об этом предложении.

Сент-Бартолеми был по сравнению с Тобаго совсем крохотным островом, однако Густав III, который в принципе вообще ни на что не надеялся, принял это предложение. Итак, Эрик-Магнус в 1784 году стал послом.

– Вы будете одним из самых богатых людей нашей страны! – не без зависти писал ему король и добавил, что на пути в Италию остановится в Париже и лично поставит подпись под брачным договором.

Но к приезду Густава еще ничего не произошло. Семейство Неккер все еще не приняло брачный контракт… а приезд короля поглотил последние денежные резервы молодого посла.

Испытывая нужду, он послал мадам де Буффлер к родителям своей будущей жены, чтобы узнать, готовы они сдержать свое обещание или нет. После того как последним, скрепя сердце, пришлось отказаться от Ферзена, они не спешили с решением. Они выдвигали новые требования и действовали так же бесстыдно, как торговцы коврами. Ими были выдвинуты шесть условия. Первое – пост посла должен быть предоставлен Эрику Сталю пожизненно. Второе – в случае преждевременного ухода с поста, ему будет назначена ежегодная рента в сумме 20 000 фунтов. Третье – ему присваивается титул графа. Четвертое – он торжественно обещает, что никогда не будет принуждать свою жену жить в Швеции. Пятое – король награждает его орденом «Полярной звезды». Шестое – брачный договор будет одобрен самой королевой!

Переговоры затянулись еще на год. Разумеется, Густав тоже не спешил. Он согласился на все условия, кроме предоставления графского титула.

Сталь, сделавший сам себя бароном, удовлетворился тем, что этот титул был подтвержден геральдической коллегией Швеции.

Родители Неккер, наконец, дали согласие, и в июле 1785 года Эрик-Магнус был представлен Жермене.

Встреча была довольно прохладной: он женился на мешке золота, а она считала его привлекательным, однако абсолютно не интересным. В будущем она с удовольствием напомнит ему об этом. В этом браке был единственный ребенок.

Свадьба состоялась 14 января 1786 года в лютеранской капелле шведского посольства. Аксель фон Ферзен был одним из свидетелей, и брачный договор накануне подписали король, королева и большинство лиц дворянского происхождения.

Первые брачные дни супруги провели в доме Неккеров. Затем Жермена в форме прекрасных и трагических писем попрощалась с родителями («В этот момент, как в момент смерти…») и перебралась на улицу дю Бак.

Странным было то, что Эрик-Магнус, едва насытив свою страсть к деньгам, действительно влюбился. Однако, к несчастью, та, которая стала носить имя «мадам де Сталь», занялась совсем другими делами, чем забота о муже. Вскоре после этого супруги расстались навсегда… Жермена, которая теперь освободилась от отцовской опеки, предалась своему любимому виду спорта: окоте за мужчинами!

2. Страдания Бенжамена Констана

Эта история началась в особенно мягкий и солнечный сентябрьский день, которые нередко выпадают на благословенных берегах Женевского озера.

Молодой Бенжамен де Констан де Ребек, французский дворянин, прошлым вечером прибыл в свой родной город Лозанну. До этого он исполнял обязанности камердинера при небольшом дворе в Брауншвейге. В этот день он узнал сенсационную новость: сказочная и знаменитая Жермена де Сталь, наконец, возвратилась из поездки в Англию и с недавнего времени вновь обреталась на берегах Женевского озера. Она опять поселилась в замке отца Коппет, находившемся в нескольких милях от Лозанны, и можно было с уверенностью сказать, что все ближайшие почитатели искусства бросятся в эту Мекку литературы и остроумия.

Молодой Констан поклялся себе, что будет там одним из первых. Он непременно хотел завоевать дружбу этой блестящей женщины, – для человека, приверженного к искусству, это было подтверждением собственного авторитета.

На рассвете Бенжамен взлетел на коня и помчался как дьявол, не глядя по сторонам, пока не увидел высокие башни замка Коппет.

Однако, поднявшись по ступеням к замку, он пережил разочарование: госпожи баронессы не было дома.

– Ее нет дома? Она вернулась в Англию? – спросил он. Принявший его управляющий позволил себе улыбнуться.

– Госпожа баронесса не живет в Англии, монсеньор. Она только что отбыла в Нион, это в одной миле отсюда. Разве вы не встретили ее, когда ехали сюда из Лозанны? На этом участке дороги невозможно разминуться. Как могло случиться, что монсеньор не узнал госпожу баронессу?

– Я, к сожалению, никогда ее раньше не видел, мой друг. Но если вы будете так любезны описать мне ее карету…

Это было сделано тем более любезно, что знатный господин, задавая вопросы, вынул свой кошелек. Получив нужные сведения, он вновь вскочил на коня и умчался прочь.

В полумиле от Ниона он нагнал карету и бросился к ней, будто хотел взять ее штурмом.

– Мадам! – крикнул он, стоя в поднятой пыли, когда из окна высунулась украшенная страусиными перьями голова женщины. – Меня зовут Бенжамен де Констан де Ребек, и я горю желанием выразить вам почтение и предложить свои услуги.

Мадам де Сталь с интересом рассматривала этого красивого молодого блондина. Он выглядел несколько женственно, но был полон обаяния и элегантности и смотрел на нее влюбленным взглядом.

– Я знаю вас, – сказала она очаровательным голосом. – Это вы пишете большое произведение о политеизме?[5]

Бенжамен, красный от жары, от гордости еще больше покраснел. Он действительно уже несколько лет собирался написать достойную внимания книгу «История политеизма», у которой, правда, не было перспективы на внимание широкого круга читателей, но появление которой посвященные в эту проблему люди ожидали с большим нетерпением и вниманием. И теперь знаменитая Жермена с неподдельным интересом напомнила ему об этой работе.

– Садитесь же в мою карету, – сказала эта богиня. – Мои люди позаботятся о вашей лошади, а мы с вами перекусим!

Лед был сломан, если он вообще был. Молодой Бенжамен не только сел в карету, но и вернулся с ней вместе в Коппет… и с тех пор они стали неразлучны, поскольку спонтанная встреча на пыльной дороге вскоре вылилась в нечто гораздо большее.

На Бенжамена Констана, обладавшего сильным вулканическим характером, любовь свалилась внезапно, будто черепица с крыши. Несмотря на маленькую разницу в возрасте (ему было двадцать семь лет, ей двадцать восемь), Жермена воплощала для него идеал силы и материнства и могла удовлетворить его потребности в нежности (юноша лишился матери в раннем детстве). Жермена де Сталь не была привлекательна внешне, но обладала высокой культурой, интеллигентностью и талантом. И, наконец, Бенжамен постоянно восхищался философскими и либеральными взглядами дочери господина Неккера.

Когда же он увидел ее вблизи, то оказался полностью выбитым из равновесия и воспылал страстью. Жермена де Сталь спустя четыре месяца после их первой встречи еще не осознавала, насколько глубоко молодой гость проник в ее сердце. Он ей нравился, и она любила его слушать. К тому же ее забавляло, что он сразу же сделался безмерно ревнивым, хотя для этого не было ни малейшего повода.

Многочисленные любовники, которых, справедливо или нет, ей приписывало общественное мнение, приводили его в состояние постоянного беспокойства, и он все время жил с чувством «безымянной боли», которой он давал различные названия в неиссякаемой реке своего красноречия.

Конечно, баронесса ценила эту словоохотливость, так же как и стиль, которым Бенжамен ежедневно говорил ей о своей страсти. Но как добропорядочная швейцарка, она ценила свое драгоценное здоровье. Она считала, что прежде всего необходимо в достатке спать, и установила порядок, чтобы вечерние беседы (которые, как правило, выливались в длинные монологи Бенжамена) в любом случае заканчивались в двенадцать часов, а именно с шестым ударом часов, стоящих в зале.

В один из январских вечеров 1795 года философские рассуждения Бенжамена были особенно блестящими. Круг слушателей был избранным. Поэтому он очень разозлился, когда его прервали фатальные часы.

– Они спешат! – крикнул он и с отвращением посмотрел на них. Чтобы доказать свою правоту, он вынул из кармана свои часы – шедевр швейцарских мастеров. К сожалению, они показывали то же время, что и часы, стоявшие в салоне.

– Они идут, мой друг. Мои часы всегда идут точно! Идем спать и продолжим этот интересный разговор завтра.

Но Бенжамен не мог успокоиться. Он настолько рассвирепел и чувствовал себя таким несчастным, что готов был разбить проклятые часы, однако, не решившись на это, удовлетворился тем, что раздавил каблуком свои собственные, после чего выбежал из комнаты и разозленный отправился спать…

Час спустя обитатели замка были разбужены страшными криками и стенаниями.

Двое гостей Матье де Монморанси и барон Шатавье выбежали в ночных рубашках и колпаках из Своих покоев и смотрели друг на друга.

– Кричат в комнате бедного Констана, – сказал первый. – Может быть, он заболел!

– Заболел? Можно поклясться, что его убивают. Идем быстрее.

Оба побежали к комнате Бенжамена и распахнули дверь. Бедняга корчился в смертельных муках, во всяком случае такое впечатление он производил. Он был смертельно бледен, на лбу выступил пот, при этом он издавал душераздирающие крики и, всхлипывая, метался по кровати.

– Несчастный! – воскликнул Шатовье. – Что вы сделали? Дрожащей рукой умирающий показал на колбу, стоявшую на ночном столике.

– Я умираю… известите… баронессу… скажите ей прощай… В отчаянии мужчины бросились за помощью.

Тем временем прибежали слуги, чтобы позаботиться о больном, а Монморанси осторожно пытался разбудить хозяйку дома, которая, видимо, спала крепче остальных.

Прибежав в слезах, она кинулась к изголовью того, кто, как она предположила, умирает.

– Несчастный, – стонала она, – убить себя из-за каких-то часов!

В действительности, Бенжамен совсем не собирался умирать. То, что он проглотил, ни в коей мере не оправдывало ни разыгравшейся драмы, ни его криков. Это было не что иное, как опиум, но доза была несколько велика и ему стало плохо. Своими воплями он добился того, что охваченная ужасом и состраданием Жермена прибежала среди ночи к его постели. А какая женщина, даже самая знаменитая, не почувствовала бы себя польщенной тем, что из-за нее хотел покончить с собой мужчина?!

В порыве охватившего ее страха мадам де Сталь поняла, что любит Бенжамена Констана, и предприняла все, чтобы спасти его от смерти.

Ему налили молока, положили в постель теплые камни, сделали массаж и дали понюхать ароматной соли. Бенжамен, конечно, был спасен, и Жермена осталась у его постели, чтобы удостовериться в том, что он больше не попытается сделать то же самое. Едва придя в себя, он позаботился о том, чтобы вновь обрести вкус к жизни, а она, не медля больше, стала его любовницей, даже не пытаясь скрывать эту новую любовь, к большому огорчению ее бывшего любовника Монморанси.

Конечно, легко воспламеняемая баронесса все еще состояла в законном браке. Прошло уже девять лет, как она вышла замуж за де Сталя, и все эти годы он старался держаться на вторых ролях. Полюбив покой и не одобряя бурный образ жизни своей жены, он предпочел спокойно уйти на задний план. О его существовании знали, но его не видели и не слышали и еще меньше о нем говорили!

Он ни разу не появился в Коппет. Но даже мысли о нем не мешали новой паре беззаветно отдаваться любви.

Идиллия продолжалась четыре месяца, но потом последовали четырнадцать лет, на протяжении которых они превратили жизнь друг друга в ад!

После этих четырех месяцев блаженства они решили покинуть мирные берега Женевского озера и перебраться в страну, где жизнь была бы более интересной. Бенжамен загорелся идеей сыграть роль в новой французской политике. Он чувствовал в себе способности стать государственным деятелем, и Жермена была настолько им ослеплена, что включила в игру все свои связи. В общем-то она решила, что навсегда завладела сердцем и верностью своего любовника.

Однако верность не была наиболее сильной чертой характера Бенжамена. Он принадлежал к числу мужчин, именуемых «огонь и пламя», которые, используя вздохи, слезы, приступы ярости и самоотречения, осаждают крепость до тех пор, пока она не сдастся. Но как только покорение состоялось, они начинают терять интерес и намечают новые цели.

Конечно, историк в области политеизма все еще любил свою великую подругу, но, едва добравшись до Парижа, он начал интересоваться другими женщинами! И знает Бог, что в эпоху французской революции было много соблазнов!

Сцены между обоими любовниками были соответствующими. Они почти всегда разыгрывались на публике. Оба боевых петуха достигали вершин совершенства только в присутствии изысканной публики. Так, прекрасная мадам Рекамье имела немало возможностей развлечься, будучи свидетелем гомерических поединков, которые могли продолжаться часами благодаря неистощимой энергии обеих сторон. Последующие примирения были такими же страстными, как и предшествовавшие сражения, и после того, как они падали друг другу в объятия, присутствовавшие при этих сценах удалялись, чтобы отдохнуть от спектакля, уставшие больше, чем главные действующие лица.

В результате этой переменчивой любви в июне 1796 года в замке Коппет на свет появилась девочка, и никто не счел это событие скандальным. Ребенок был очень похож на Бенжамена, что, однако, не повлияло на решение барона де Сталя, относившегося ко всему с пониманием, великодушно согласиться на принятие отцовства.

Рождение ребенка сделало Жермену еще более властной. Она считала отца своей дочери своей собственностью и не могла представить, чтобы он каким-либо образом ушел из-под ее власти. Впрочем, благодаря ее поддержке Бенжамен был назначен членом трибунала, и это стало началом его карьеры.

Но, к сожалению, она сразу и закончилась, поскольку под впечатлением выраженных публично первым консулом признании в симпатии, наш герой настолько возгордился, что Наполеон обиделся и лишил его своей благосклонности. Тем более что Жермена сделалась великой поборницей либерализма и стала настолько раздражать Наполеона, что он приказал взять ее под наблюдение.

Это ее не очень взволновало, поскольку она, со своей стороны, целиком и полностью была занята тем, чтобы наблюдать за Бенжаменом, который, как сумасшедший, бросился охотиться за другими женщинами.

Бывший самоубийца замка Коппет одним махом ввязался сразу в две любовные истории, а именно с обаятельной Жюли Тальма – супругой известного актера и Анной Лэнсей – неистовой сумасшедшей. Сценарий стал непредсказуем, поскольку, если Жюли Тальма, которая обладала мягким и любезным характером, не видела проблемы в том, чтобы делить своего любовника с Жерменой, последняя придерживалась совсем противоположных взглядов. Что же касалось прекрасной Анны, то она была категорически против всякого раздела, даже с гениальной женщиной. Ее устраивало только полное господство!

Несчастный, разрываемый на части со всех сторон, решил, наконец, упорядочить свою жизнь и порвал отношения с дикой и сумасбродной Анной. Одной энергичной женщины в жизни мужчины более чем достаточно. Жермена была счастлива и считала, что одержала победу, но Бенжамену надоели вечные скандалы.

Он не был единственным. Бонапарту также стали все больше действовать на нервы постоянные скандалы этой «достойной восхищения» женщины. Появившийся в 1802 году ее роман «Дельфина» стал одновременно сенсацией и скандалом. В 1802 году столь удобный для всех барон де Сталь скончался. Он умер так же незаметно, как и жил. Год спустя Бонапарт без разговоров отправил мадам де Сталь в ссылку, чтобы обеспечить себе спокойную жизнь. Она собралась в путешествие… но, разумеется, не одна. Бенжамен, хотел он этого или нет, вынужден был также упаковывать свой чемодан. Пару видели в Пруссии, затем в Италии, в которую Жермена влюбилась, затем в Испании, где Бенжамена чуть не убили из-за одной красивой женщины и, наконец, в некоторых других европейских странах. И повсюду Жермена отравляла жизнь своему врагу – будущему императору – насколько это было в ее силах. Бедного Бенжамена, ворчливого и все более строптивого, она таскала за собой, как пленника, в своем триумфальном шествии.

На его счастье, в 1804 году умер знаменитый Неккер, отец Жермены. Пара вынуждена была вернуться в Коппет.

Теперь Жермена окончательно поселилась в отцовском замке, который принадлежал только ей. Здесь она создала двор, который стал более блистательным, чем когда-либо раньше. У нее можно было встретить Шлегеля и Проспера де Баранта, незаменимого Монморанси, мадам Рекамье, у которой был роман с принцем Августом Прусским… и, конечно, Бенжамена Констана, которому было запрещено покидать замок, кроме как на две недели в зимнее время. Бедняга почти лишился остатка сил. Он мечтал о свободе, как черный раб на хлопковой плантации в Миссисипи.

Он уже давно больше не любил Жермену! О чем доверительно сообщил Монморанси, когда его «великой подруги» не было поблизости. Но у него уже не было ни сил, ни мужества порвать свои цепи, и все походило на то, что он останется пленником до конца жизни.

В 1808 году до него дошла новость, которая придала ему новые силы. Красавица Шарлотта де Харденберг, которую он когда-то любил и которая потом вышла замуж за французского эмигранта графа Дютерта, только что развелась. Это вселило в Бенжамена огромную надежду.

– Я женюсь, – решил он. – Поставленная перед свершившимся фактом Жермена будет вынуждена отказаться от своих претензий на меня! Мужчина в конце концов имеет право на семейную жизнь.

Однако у Жермены было на этот счет иное мнение! Бенжамен начал предпринимать шаг за шагом. Сначала он стал любовником Шарлотты. Он влюблялся в нее все сильней и сильней и, наконец, вспыхнул так, что был готов на все ради любимой. В порыве откровения он открыл Жермене всю правду и потребовал, чтобы она предоставила ему свободу.

Бедный Бенжамен! Весь день и последующую ночь замок содрогался от криков раненой Жермены, которые доносились до самой Женевы!

– Ты не представляешь, к чему меня может толкнуть твоя измена, – рычала раненая тигрица. – Без тебя я не могу ни жить, ни дышать, без тебя я умру!.. Ты хочешь моей смерти? Ты же не можешь быть таким бесчувственным!.. Я мать твоей дочери!.. Я – твоя богиня!

Вопли продолжались до бесконечности. На рассвете бедный Бенжамен в полном изнеможении поклялся, что никогда не женится на Шарлотте. И сбежал так быстро, как могли нести его ноги.

А они кратчайшим путем несли к его любимой. Добросердечная Шарлотта немного успокоила его, но не стала скрывать, что считает его недостаточно настойчивым и несколько слабоватым.

– Ведь эта женщина не является ни твоей женой, ни твоей матерью, – сказала она ему.

– Но она считает себя и той и другой в одном лице! Что касается моей слабости… Я еду к ней!

Чтобы еще раз попытаться образумить свою мучительницу, он мужественно возвратился в Коппет. Как и прежде, ему было предписано присутствовать в летнее время в салоне мадам де Сталь. Его исчезновение ухудшило бы положение. Но он пережил столько сцен, криков, драм и бессонных ночей, что сил почти не осталось и Бенжамен твердо решил… не идти на открытый разрыв с Жерменой, а заключить брак с Шарлоттой тайно! Он нервничал, как только слышал голос Жермены.

Ему удалось провести зиму со своей молодой женой, и это время показалось ему вершиной счастья, но затем пришла весна, а с ней ужасная перспектива возвращения в Коппет. Шарлотта, которая видела, как при мысли об этом ее муж становился все более мрачным, решила взять дело в свои руки.

– С этим пора, наконец, покончить! – сказала она ему. – Позволь, я сделаю это сама. Я позабочусь о том, чтобы она тебя освободила!

И в то время, как ее муж, близкий к нервному срыву, вернулся не далее как на Фернё-Вольтер, Шарлотта перебралась в деревню Сешрон недалеко от Женевы. Там она взяла перо и бумагу и написала опасной сопернице короткое письмо, под которым спокойно поставила подпись «Шарлотта Констан», и отправила его с верховым.

Поскольку ответа до следующего дня не предвиделось, она вошла в свою комнату и принялась готовиться ко сну, решив сначала принять ножную ванну. Она с удовольствием погрузила ноги в теплую воду с ромашкой, как вдруг, едва не сорванная с петель, под свирепым напором распахнулась дверь. На пороге стояла Жермена. Она покраснела от гнева, глаза сверкали, тюрбан сбился на бок, одежда была в беспорядке. Как богиня мести стояла она перед молодой женщиной и пронзительно визжала:

– Итак, вы это сделали! Вы его у меня украли! Из-за вас он меня предал.

Как ответить на такие трагические упреки, особенно, если ноги находятся в ванне с ромашкой. Шарлотта вынула ноги из ванны, вытерла их и почувствовала себя бодрее. Сражение могло начинаться… Оно длилось шесть долгих часов. Для Жермены это было обычным делом, тогда как для ее противницы явилось большим достижением. К сожалению, победителя не было, – и в конце словесной дуэли обе участницы так же упорно стояли на своих позициях, как и в начале.

Но тут Бенжамен решил, что он все же мужчина, и направился в Коппет, где на него, естественно, обрушились потоки брани, оскорблений и упреков, – шестичасовое сражение накануне не ослабило боевой дух баронессы. И еще раз Бенжамен оказался побитым!

Потрясенный, униженный и полностью лишенный сил, он отступил. При этом он был вынужден подписать более чем странный договор: его брак должен быть негласным, и он остается жить в Коппет, как и прежде. Что касалось его жены, то «великодушная» Жермена не возражала, чтобы та оставалась жить на постоялом дворе в Сешроне.

– Она там очень хорошо устроена, – заявила она в завершение. – Кожные ванны, которые там можно принимать – великолепны… ты же запомни раз и навсегда, что в Коппет без тебя не обойтись. Я ожидаю именитых гостей: Тальма, мадам Рекамье, принца Августа, прусских аристократов…

Хитрая бестия слишком хорошо знала, что имела шанс выиграть партию, поймав Бенжамена на его снобизме и тяге к респектабельности. В сравнении с этим блеском постоялый двор с ножными ваннами был убожеством. Бенжамен согласился и вернулся к Шарлотте, чтобы убедить ее, что другого выхода нет. До смерти уставшая, она со всем согласилась. Однако несколько дней спустя, узнав, что ее муж вместе с баронессой и всем этим веселым обществом отбыл в Лион, она, полная ревности и ярости, тоже направилась туда.

Прибыв в Лион, молодая женщина в отчаянии в своем номере в отеле попыталась покончить жизнь самоубийством. Драма была великолепна. Разбуженные криками, сбежались гости отеля. Известили супруга, который примчался в слезах, с искаженным от боли лицом… однако в сопровождении своего домашнего тирана.

У изголовья больной разыгралась наполовину трогательная, наполовину гротескная сцена (доза яда на этот раз оказалась несколько слабой). Жермена с удовольствием играла роль спасительницы.

– Я не хочу, чтобы вы умерли, дитя мое! – успокаивала она молодую женщину. – Я ухожу. Но оставьте мне вашего мужа еще на это лето, поскольку он является незаменимым украшением моего салона. А после этого, я вам клянусь, он будет принадлежать вам!

Шарлотта закрыла глаза и с облегчением вздохнула. Наконец, она победила. Ее Бенжамен будет принадлежать только ей, поскольку мадам де Сталь не из тех, кто не держит слова. Теперь он принадлежит только ей и навсегда…

Навсегда? Но это была иллюзия! Гроза миновала. Любезный Бенжамен Констан был теперь уверен, что жена его любит, и более или менее уверен в том, что, наконец, избавился от ненасытной Жермены. И он не нашел ничего другого, как мгновенно… влюбиться в мадам Рекамье!

БОЖЕСТВЕННАЯ ЭММА

БОЖЕСТВЕННАЯ ЛЕДИ

1. «Богиня здоровья»

Доктор Грэхем был, несомненно, шарлатаном, но это не помешало тому, что его «храм Эскулапа», находившийся на Адельфи Террасе, пользовался в 1782 году большой популярностью. То, что обещала вывеска при входе, звучало действительно заманчиво: «Утраченную молодость и жизненную силу – вы обретете здесь вновь!»

У входа в заведение толпились знатные клиенты, разморенные после горячих и отвратительно пахнувших грязевых ванн, которым приписывалась волшебная целебная сила.

Лондонские аристократки приходили в вуалях. Они ожидали от грязевых ванн того же эффекта, что и парижанки от гипнотизера Месмера, у которых он в то время пользовался авторитетом.

Среди пациентов доктора Грэхема преобладали мужчины. Но их привлекало не столько возможное лечебное действие грязи, сколько в значительно большей степени «богиня здоровья», присутствовавшая на сеансах.

Это была ослепительная красавица семнадцати лет, скульптурную фигуру которой мог созерцать каждый.

Ее звали Эмилия Лайон. Красота ее лица не уступала красоте тела. У нее был нежный цвет лица, полные губы, сияющая улыбка ребенка, большие голубые глаза, лицо обрамляли черные с отливом волосы. В 14 лет она стала продавщицей в продуктовом магазине, потом служанкой на постоялом дворе. Прекрасная Эмилия в прошлом уже имела двух любовников. Первым был морской офицер, капитан Виллет Пейн. Он сделал ей ребенка, после чего навсегда скрылся в пучине моря. Вторым был состоятельный помещик зрелого возраста – сэр Гарри Фитерстонхог, подобравший ее в самый критический момент жизни. В его доме у нее родилась девочка.

Воспитание ребенка было доверено матери Эмилии, бывшей поварихе, жившей в Вайлер Хаварден, в то время, как красивая молодая мать была занята проматыванием состояния своего благодетеля. Через несколько месяцев ее усилия в этом направлении настолько отрезвили сэра Гарри, что он выставил дорогостоящую женщину за дверь. Без пенса в кармане она вернулась в Лондон, где получила предложение от доктора Грэхема, которое ее очень устроило. Эмилия любила деньги и роскошь, а Грэхем платил хорошо.

– Как только заработаешь достаточно, – сказал он ей, – сменишь имя и станешь знатной дамой. Черт меня побери, если не найдется старый герцог-миллионер, который в тебя влюбится.

Эта перспектива устраивала Эмилию. Она была интеллигентна, остроумна, ловка и дала себе слово больше не возвращаться к тому убожеству, с которым она столкнулась, работая у торговца продуктами и прислугой. Она была уверена в силе воздействия на мужчин своей красоты, а время, проведенное в доме сэра Гарри, она частично использовала для обучения чтению, письму и счету.

– Когда-нибудь я стану великой личностью, – говорила она себе, сидя в своей скромной комнате у Грэхема, – и все эти женщины, которые сегодня смотрят на меня свысока, умрут от зависти.

Она проработала в «храме Эскулапа» несколько недель. И тут полиция выяснила, что здесь под видом медицины процветало сводничество, а электризующее воздействие оказывала на мужчин «богиня здоровья».

Грэхем спасся бегством от судебного разбирательства, но у него хватило совести отпустить Эмилию до того, как нагрянула полиция.

Молодая женщина вновь оказалась на улице. Она вернулась в Хаварден к матери. Ей нужно было подумать, а спокойная сельская местность предоставляла для этого лучшую возможность. На деньги, которые она заработала у Грэхема, можно было продержаться некоторое время. Положительным было и то, что в Хавардене ни один человек никогда не слышал о «богине здоровья». Теперь надо было найти способ достойного возвращения в Лондон.

Растерянная Эмилия сначала подумала о сэре Гарри Фитерстонхоге. Она писала ему несколько раз, но не получила ответа. Затем она вспомнила молодого человека, с которым в свое время познакомилась у сэра Гарри. Он был влюблен в нее и даже предложил жить с ним… Теперь она сожалела, что не согласилась.

Сын графа Варвика по имени Чарльз Фрэнсис Гревил, являлся отпрыском знатной семьи. Он был не очень богат, но симпатичен. Эмилия на авось написала ему письмо: «Поверьте, сейчас я нахожусь в безвыходном положении. О сэре Гарри я больше ничего не слышала. Что мне делать, мой Бог, что теперь делать? Я послала сэру Гарри семь писем и не получила ответа. В Лондон я вернуться не могу, так как у меня нет денег…»

Она написала четыре страницы в этом же духе. И, о чудо! Гревил прислал ответное письмо и некоторую сумму денег, чтобы она могла вернуться в Лондон. «Вы должны взять другое имя, – писал он, – я представлю вас новому кругу знакомых. И если вы сохраните свою тайну, однажды можете стать уважаемой и вызывающей восхищение». Это письмо заставило сердце Эмилии биться чаще. О Гревиле у нее остались приятные воспоминания, как о высоком молодом блондине с утонченными манерами, очень элегантном, с узким лицом, глазами, выражавшими мягкость и мужество. Она была уверена, что он до сих пор испытывал к ней нежность, в ее ушах все еще звучали его объяснения в любви, сделанные в доме сэра Гарри. Она не сомневалась, что идет навстречу своему счастью. Иначе Гревил не ответил бы так быстро.

Но действительность оказалась иной…

– Поймите меня правильно, дорогая. Я пригласил вас не для того, чтобы воспользоваться вашим несчастьем. Я всегда сожалел, что такая женщина, как вы, не занимает надлежащего ей места в жизни. Видите ли, я художник, коллекционер произведений искусства… это стоит много денег. Но я решил, что вы станете жемчужиной, бесценным шедевром моей коллекции…

С открытым от удивления ртом Эмилия слушала Чарльза Гревила. По прибытии в маленький дом по Эджер Род недалеко от Хайд Парка она бросилась ему в объятия, ожидая нежной встречи, как она представляла себе по пути сюда во всех деталях. Но Гревил ограничился тем, что поцеловал ей руку, а после этого только говорил и говорил…

– Мы заключим с вами своего рода договор. Я согласен о вас позаботиться и во всем идти вам навстречу, но при определенных условиях.

– Каких?

– Вы будете руководствоваться в своей жизни моими указаниями. Например, выходить из дома только со мной… и то не часто. Вам ни в коем случае нельзя видеться с людьми, которых вы знали, когда жили в доме сэра Гарри или когда… Вы меня понимаете.

Бывшая «богиня здоровья» покраснела, но Гревил, заметивший, что смущение делает ее еще более прекрасной, улыбнулся ей так обнадеживающе, что она вновь повеселела.

– Вы обретете имя и известность.

– Имя?

– Да, Эмилия Лайон не подходит, и о нем кое-кто может вспомнить. С этого момента вас зовут Эмма Харт. Мы состоим с вами в отдаленном родстве. Вы вдова, и я о вас забочусь. Разумеется, вы должны вести строго нравственный и сдержанный образ жизни. Для совершенствования вашего образования я найму преподавателей.

– Но для чего мне образование?

– Разве не жаль, что такая интеллигентная женщина не разбирается в искусстве и литературе? Вы станете светской дамой, вам это понятно? Если я воплощу в вас свой замысел, между вами и самой утонченной леди не видно будет никакого различия!

– Это очень любезно с вашей стороны, Чарльз… но я все еще не понимаю, зачем вам нужно тратить на меня столько усилий?

– Пока что вы этого не понимаете… но поймете позже, как я уже сказал. Я намерен сделать из вас превосходное произведение искусства. Идем, я провожу вас в вашу комнату.

Эмма, теперь ее звали так, последовала по лестнице вслед за Гревилом, и ей сразу стало легче на сердце. Она решила, что поняла истинную причину своеобразного поведения своего друга. Ну конечно! Как же она могла быть такой глупой, чтобы не понять этого? Если Чарльз хочет, чтобы она стала совершенством и приняла новое обличив, неужели его цель неочевидна? Не означает ли это, что он ее любит и в один прекрасный день женится на ней?

– Чарльз, – воскликнула она и взяла его руку в тот момент, когда он пытался отстранить ее. – Вы должны знать, как я вам благодарна! Я клянусь вам, что сделаю все на свете, чтобы вы могли мной гордиться!

Он улыбнулся и погладил ее по щеке.

– Я не ждал от вас ничего другого, моя дорогая Эмма! Мы вместе совершим еще великие дела. А теперь отдохните.

Он ушел, оставив ее одну. Через дверь она слышала, как он, насвистывая, спускался по лестнице.

Уже на следующий день для Эмилии, а теперь Эммы, наступило действительно время учебы. Она сделалась скромной молодой женщиной, и внушительное количество преподавателей заботилось о ее образовании в области истории, географии, учили ее поведению в обществе, танцам, музыке, пению, рисованию и целому ряду других дисциплин. Она приближалась к тому, чтобы стать настоящей леди. Иногда Чарльз выезжал с ней на прогулку или брал ее к своему другу – художнику Джорджу Ромни, который в последующие месяцы должен был написать с нее двадцать четыре портрета – настолько сильно пленила его красота модели.

Госпожа Лайон, мать Эммы, которую переименовали в мадам Кадоган, тоже переселилась к Гревилу, взяв на себя обязанности гувернантки, поскольку Чарльз не смог найти никого другого, кто исполнял бы эту роль лучше и строже. Как и дочь, она надеялась, что эта затея не преследует другой цели, кроме женитьбы. Без искренней любви и глубокой благодарности, которые Гревил разжег в Эмме, ее нынешняя жизнь была бы невыносимой. Но теперь она была готова пойти за ним в огонь и в воду.

Эмма верила, что желанный час скоро наступит, когда Чарльз сказал ей о предстоящем визите своего дяди – лорда Гамильтона – посла в Неаполе, который поживет у него некоторое время, чтобы отдохнуть и ознакомиться с его коллекцией.

– Он уже много слышал о вас, моя дорогая Эмма, и горит желанием познакомиться с той, которую он уже называет «моя любимая племянница».

Как могла Эмма представить себе нечто другое, чем жизнь без взаимной любви? Как она могла предположить, что первоначальный план Гревила состоял в том, чтобы дать ей образование и сделать любовницей принца Уэльского; как посреднику это принесло бы ему большую прибыль.

Приезд сэра Вильяма Гамильтона повлек за собой некоторое изменение планов Гревила. Дяде, от которого он в один прекрасный день надеялся получить наследство, было пятьдесят лет. Некоторые из его писем обеспокоили Чарльза. Разве сэр Вильям не давал понять, что он носится с идеей о женитьбе? Его посольство в Неаполе без жены выглядело бы действительно безутешным… Стоило Чарльзу только подумать об этом, как его прошибал холодный пот. Если бы дядя женился и в его семье родился ребенок, тогда с наследством пришлось бы распрощаться! Что-то должно было произойти. Это что-то Гревил нашел сразу, вспомнив, как его верный дядя, говоря об Эмме, произнес следующее:

– Никогда во всей моей жизни коллекционера у меня не было более высокого произведения искусства, чем это!

Эмма! Это была Эмма, которая должна соединиться с сэром Вильямом. Гревил рисковал потерей наследства, нужно было хотя бы попытаться получить приличный выигрыш. Он позаботился о том, чтобы Гамильтон был сражен шармом молодой женщины.

Когда он решил, что сэр Вильям незадолго до своего отъезда в Неаполь, наконец, достаточно «созрел», он отправил Эмму в Хаварден.

Сэр Вильям уехал, не дождавшись молодой женщины, которая никак не могла понять, почему Гревил решил избавиться от нее. Когда она, наконец, вернулась в Лондон, сэра Вильяма Гамильтона там уже не было.

Но со следующим кораблем в Неаполь был отправлен чудесный портрет художника Ромни, чтобы идеал, на который он молился, был всегда перед его глазами. Последовало письмо от Гревила.

В письме племянник объяснил дяде, что он намерен жениться на дочери лорда Миддлтона и что для этого ему нужно много, много денег. Одновременно он просил его взять Эмму на некоторое время к себе, так как опасался «ее ревности и возможной непредсказуемой реакции».

Эта игра была ловко задумана. Гамильтон клюнул на эту приманку без промедления и с этих пор мечтал только о том мгновении, когда сможет выйти на прогулку в солнечном Неаполе с прекрасной Эммой. Деньги были переведены…

Гревилу оставалось только убедить Эмму в необходимости поездки в Неаполь. Эмму, которая была страстно в него влюблена и думала, что он вскоре женится на ней.

Гревил нажал на все педали: ей нужно усовершенствовать свое пение; очень важно, чтобы она завоевала еще больше симпатий лорда Гамильтона, от благосклонности которого зависит благополучие племянника.

– Это отсутствие не будет длительным, – пообещал он молодой женщине. – Вы проведете шесть великолепных месяцев во дворце Сеса. Вас будут обслуживать там как королеву и наилучшим образом позаботятся о постановке вашего голоса.

– Но вас там не будет! О Гревил, вы не знаете, но я без вас больше не могу жить!

– Я знаю, мое сердце, мне вас будет страшно не хватать. Но сэр Вильям будет так счастлив иметь вас у себя некоторое время, а госпожа Кадоган будет вас сопровождать. А затем… я сам заберу вас через шесть месяцев.

Это был его последний аргумент. Одной ложью больше или меньше уже не имело для Гревила никакого значения. Сейчас он просто хотел отделаться от этой женщины и, не зная, что бы еще сделать, решил доигрывать эту комедию до конца. Рыдая, вся в слезах, Эмма Харт, наконец, уехала в Неаполь.

2. Одноглазый адмирал

Дворец Сесса в Неаполе был во всех отношениях великолепной резиденцией, наполненной художественными произведениями и роскошью, достойной английского посла. Но, когда Эмма прибыла сюда вместе с госпожой Кадоган, она увидела, что в нем не было даже и половины того великолепия, какое она видела в маленьком доме по Эджер Род, где она оставила своего любимого Гревила.

Тем не менее Неаполь с его голубым морем, сияющим солнцем, цветами и тем безмерным восхищением, которые выразили ей неаполитанцы, ей понравился. Вскоре она стала любимицей города. Все только и говорили о юной англичанке, которой только что исполнилось двадцать, и которую считали кузиной лорда Гамильтона. Любопытные устремлялись в посольство, чтобы посмотреть на чудесное создание, красота которой раскрылась под южным небом, как роза. Сэр Вильям был без ума от Эммы. Он осыпал ее нарядами, драгоценностями и бесчисленными мелочами, которые так нравятся красивым женщинам. Сидя у ее ног, он объяснялся ей в любви, как трубадур. И Эмма спустилась с облаков на землю. Она не ожидала этого от своего «доброго дяди».

Она по-прежнему тосковала по Гревилу и писала ему страстные письма: «Жизнь без вас для меня невозможна. Я принадлежу вам, Гревил, только вам…»

Гревил, который был рад, что избавился от нее и получил за это приличную сумму денег, не отвечал на ее письма.

Он думал о том, что пока Гамильтон будет любить Эмму, он может не опасаться, что его любимый дядя, от которого он ждал наследства, на ней женится. Кто же может жениться на бывшей «богине здоровья»?!

Когда Эмма написала ему отчаянное письмо, в котором сообщила, что сэр Вильям в нее влюбился, он снизошел до ответа… и цинично посоветовал ей ответить взаимностью на любовь посла.

«К черту лицемерие, пора положить этому конец, – сказал он сам себе. – Пора сбрасывать маску!»

Без дальнейших прикрас Гревил посоветовал Эмме отдаться дяде: «Он состоятелен, влиятелен и сделает для вас все, чего бы вы не пожелали!»

Получив это страшное письмо, Эмма заперлась в своей комнате, не желая никого больше видеть. Для нее это было жестокое разочарование. Внезапно, человек, в котором она видела только красоту и благородство, раскрылся перед ней как циничный сводник. Ей захотелось умереть. В Неаполе самоубийства из-за любовных страданий не были редкостью.

Но, к счастью, существовала еще реально мыслящая и спокойная госпожа Кадоган, у которой нашлись спасительные идеи. – Ты будешь дурой, – сказала она, – если станешь плакать по этому парню, который продал тебя своему дядьке, поскольку не очень опасался, что тот может жениться на тебе. Заставь сэра Вильяма на тебе жениться… и ты будешь отомщена!

Это был убедительный аргумент! Эмма, охваченная болью и злостью, сразу же написала письмо Гревилу, которое завершилось следующим постскриптумом: «Заверяю вас, что не в ваших интересах наносить мне обиду. Вы не знаете, каким влиянием я здесь располагаю. Я никогда не стану любовницей сэра Вильяма. Но если вы загоняете меня в тупик, я стану его женой!»

Можно себе представить, в какой страх повергли эти строки Гревила. Но вместо того, чтобы успокоить Эмму, он написал сэру Вильяму, чтобы предостеречь его от «слухов» о нем и его «бывшей подруге». И у него еще хватило глупости послать личного доверенного в Неаполь, чтобы предсказать последствия возможного скандала. Но все это только подогрело страсть входящего в возраст мужчины. Через несколько дней сэр Вильям торжественно попросил руки Эммы.

Гревил бы вне себя от злости, когда получил от Эммы последнее письмо, в котором она известила своего будущего «племянника» о своей предстоящей свадьбе: «Мы скоро вернемся в Лондон, – писала она с издевкой, – и женимся там, чтобы вы могли присутствовать на свадьбе».

6 сентября 1791 года Чарльз Гревил был вынужден присутствовать в церкви Мэриелбон, когда священник обручил его дядю, сэра Вильяма Гамильтона, с урожденной Эмилией Лайон.

– Я буду для вас самой лучшей теткой! – воскликнула сияющая Эмма и поцеловала его.

Он ее не узнавал. В оцепенении, которое он едва мог скрыть, Гревил осознал, что действительно создал из этой красивой девушки настоящее произведение искусства. И несмотря на компанию сплетен и злословия, которую он инсценировал перед свадьбой в Лондоне, трудное возвращение Эммы было воспринято с воодушевлением.

И в конце концов, скрепя сердце, он был вынужден склониться перед той, которой присвоили еще одно имя: «божественная леди». Триумф Эммы был полным.

Он стал еще более грандиозным, после того, как, вернувшись в Неаполь, на этот раз в качестве жены посла, она была представлена королеве Марии Каролине, сестре Марии Антуанетты, слывшей очень разборчивой. Эмма с первого взгляда настолько понравилась королеве, что вскоре стала подругой королевской четы.

Прошли годы, полные блеска и беззаботности. Эмма, прекрасная и вызывавшая восхищение, купалась в счастье и фактически правила неапольским двором. Но однажды вечером в сентябре 1793 года сэр Вильям вернулся домой в возбужденном состоянии, что было для него неестественным. К вечеру в неаполитанском заливе стала на якорь английская эскадра, и посол направился на борт адмиральского корабля «Агамемнон». Оттуда он вернулся полный восторга.

– Моя дорогая, – сказал он Эмме, – сегодня вечером представлю вам одного маленького человека, которого не назовешь красивым парнем, но который в один прекрасный день повергнет мир в изумление.

– В самом деле? И почему вы так решили?

– После короткой беседы с ним. Он вызывает к себе невиданное уважение. Вы знаете, я никогда не размещал здесь британских офицеров. Но для этого я сделаю исключение. Распорядитесь, пожалуйста, чтобы для него подготовили апартаменты.

– И как же зовут этого чудесного зверя?

– Определенно, вы еще никогда не слышали этого имени. Он не знаком никому из нас… Его зовут Горацио Нельсон.

Вечером человек невысокого роста поклонился супруге посла. У него было узкое лицо и горящие глаза. На Эмме было простое платье из белого муслина с глубоким декольте, которое открывало ее великолепные округлые плечи. Она была неотразима. Оба обменялись формальными комплиментами… и одним-единственным взглядом. Посмотрев на нее, Нельсон понял, что ему уже больше никогда не забыть эту женщину, а Эмма почувствовала, что этот человек еще сыграет в ее жизни большую роль. Но до того, как этому случиться, должно пройти еще немало времени.

Сначала отношения между адмиралом Нельсоном и леди Гамильтон выглядели как дружеские, Эмма показала английскому моряку Неаполь и была его переводчицей. Она сопровождала его также к королеве. Всех трех объединяла ненависть к революционной Франции, где готовились обезглавить королеву Марию Антуанетт1/.

– Единственной надеждой Европы является сейчас флот вашего храброго Альбиона, – сказала Мария Каролина.

Вскоре Нельсон вновь вышел в море. Но в сердце он унес с собой образ «божественной леди».

Проходят пять лет, прежде чем Нельсон вновь видит женщину, которая настолько овладела его мыслями, что он даже написал о ней своей жене.

Он вернулся назад победителем Наполеона в морском сражении у Авокир, лишившимся руки и глаза.

– Я привез вам руины Горацио Нельсона, – этими словами он приветствовал Эмму.

Руины овеяны славой, и прекрасная супруга посла разглядывала его с любовью, стоя на мостике адмиральского корабля в сопровождении мужа. Его лицо стало еще более узким, а черная глазная повязка придавала ему несколько трагическое выражение, которое глубоко тронуло молодую женщину, и она едва не лишилась чувств.

Нельсон находился в очень плохом состоянии. Его раны еще не залечены. В триумфальном шествии его доставляют во дворец Сесса. Эмма ухаживает за ним, окружив вниманием и балуя, как ребенка, играет ему на арфе и поет. В интимности этой лечебной комнаты платоническая любовь постепенно перерастает в страсть… такую сильную и пламенную, что вскоре во всем Неаполе сэр Вильям остается единственным, кто, кажется, ничего не замечает.

– Если бы вы были одиноки и я нашел бы вас раньше, – сказал Нельсон Эмме, – я немедленно бы на вас женился!

Но она не одинока, и он тоже не свободен. Они должны принять условия их любви такими, какие они есть, и удовлетвориться тем, что ее придется делить.

Войска генерала Шампьоннэ продвигаются к Неаполю. Город впадает в панику перед французами, разумеется, не массы неаполитанцев, ожидающие сынов революции скорее с надеждой, а двор и особенно королева Мария Каролина, которая уже видела себя на эшафоте, как Мария Антуанетта.

К счастью, здесь находился английский флот. Нельсон забирает на борт не только лорда и леди Гамильтон, но и всю королевскую семью, и доставляет на Сицилию.

Для Эммы эта поездка стала началом новой жизни. Она любит Нельсона больше всего на свете и не думает больше ни о ком, кроме него. И все, что каким-либо образом мешает ее страсти, кажется ей нелогичным и не заслуживающим внимания. Сэр Вильям, напротив, полон решимости не замечать, что его жена стала любовницей адмирала.

Вскоре об этом узнала вся Европа. Брак втроем становился притчей во языцах. Он является темой обсуждения при всех дворах и во всех правительственных канцеляриях Европы… но сэр Вильям делает вид, что ни о чем не знает. Все втроем возвращаются в Лондон.

Совсем по-иному ведет себя леди Нельсон, официальная жена адмирала. Фанни Нельсон не оставила сцену просто так. Ей хватило одного раза увидеть свою соперницу, чтобы оценить ее силу.

Эта женщина слишком красива. В ее обществе Горацио перестает быть самим собой. Она не узнает в когда-то любезном и предупредительном сыне благочестивого пастора мужчину, глаза которого пылают огнем, когда он смотрит на леди Гамильтон. Фанни Нельсон больше не медлит. Она ставит Горацио классический ультиматум.

– Она или я!

– Я очень люблю вас, Фанни, – отвечает Нельсон растерянно, – но я не имею права забыть моих обязательств по отношению к леди Гамильтон, о которой не могу говорить без признательности и восхищения.

– Тогда вы должны жить с этими людьми, если вам это так нравится.

– Как хотите…

Разрыв произошел, хотя Фанни не соглашается на развод. Но это не играет роли! С моральной точки зрения Нельсон теперь свободен. Он чуть не лишился дара речи от счастья, когда Эмма дала ему понять, что она ждет от него ребенка. В этом не могло быть никакого сомнения…

Когда родился ребенок… это была девочка… Нельсон был в море. И поскольку, действительно все знали, кто был отцом ребенка, Эмма при крещении дает дочери имя Горация… В то же время сэр Вильям – как бы невероятно это ни звучало – даже не замечает в своем доме присутствия ребенка.

Нельсон возвращается вне себя от радости. Ребенок от женщины, которую он боготворит! Может ли быть для него большее счастье? Он покупает великолепный дом в Мертоне, который Эмма со вкусом обставляет и где проводит большую часть времени со своей маленькой Горацией. Однако, кажется, сэра Вильяма обижает, что его жена очень часто и долго отсутствует.

Одному из друзей он пишет: «Я чувствую, что моя жена все больше и больше тяготеет к лорду Нельсону. Ее интересует только дом в Мертоне. Лорд Нельсон для нас с Эммой самый лучший и частый гость, и я знаю, как болезненно переживал бы адмирал, если бы дело дошло до разлуки…»

Нельсон действительно является лучшим другом лорда Гамильтона. Общая симпатия связывает этих людей. По крайней мере, со стороны адмирала в этом не было сомнения. В отношении сэра Вильяма нужно, во всяком случае, задаться вопросом: не разыгрывал ли он на протяжении всего этого времени роль ничего не знающего человека и не пытался ли спрятать боль ревнующего супруга за своим аристократическим воспитанием. Вероятно, он становился более и более ревнивым, чем больше чувствовал приближение старости.

До его смерти оставалось уже недолго. Он умер в апреле 1803 года. Эмма и Горацио до последнего мгновения находились у его постели. Ни единого злого слова или даже намека на истинный характер отношений его жены и Нельсона не сорвалось за эти дни с его губ, но когда Эмма открыла завещание, то увидела, что богатый человек оставил ей в наследство небольшую ренту в 800 фунтов в год. Громадное наследство, на которое она рассчитывала, получил… Гревил! Месть мужа? Кто знает? Ремонт дома в Мертоне стоил лорду Гамильтону немало денег.

Нельсон утешал свою подругу.

– Зачем вам так много денег? У вас же есть Мертон, есть Горация и наша любовь… И может быть, Фанни однажды согласится на развод. Тогда вы будете счастливы до конца своей жизни.

При этих словах улыбка вновь вернулась к Эмме. Несколько месяцев она была одной из самых счастливых женщин в мире, но только лишь несколько месяцев…

«Мои последние слова перед боем посвящены только вам. И поскольку не рассчитываю на то, что буду убит, я окончу это письмо после сражения. Благословят вас небеса! Эта просьба, которую ваш Нельсон…»

Адмирал отложил письмо и отправился на капитанский мостик своего корабля «Виктория». Это было в декабре 1805 года, и гора, виднеющаяся на горизонте, является вершиной Трафальгар.

Уже в течение нескольких дней Нельсон смотрит на французско-испанский флот адмирала де Вильнеф.

Горацио уже никогда не допишет свое письмо. Еще до наступления вечера он будет убит, сраженный на мостике своего корабля вражеской пулей. Французский флот будет наголову разбит. И жизнь Эммы Гамильтон навсегда будет разрушена.

Весть о смерти любимого почти убила ее. Несколько недель она находилась на грани жизни и смерти. Она не могла присутствовать на грандиозных государственных похоронах, устроенных Англией своему герою. И жестокий, несправедливый мир поворачивался к ней спиной.

Теперь она почувствовала, что ей не хватает денег. Пастор Нельсон, брат Горацио, отказался выполнить последнюю просьбу своего брата в отношении Эммы и Горации. Начался бесконечный судебный процесс. На жизнь у Эммы остается только 2000 фунтов в год. Этого хватило бы для женщины, которая не была избалована роскошью. Она же не способна экономить и хочет воспитывать Горацию как принцессу.

Она все быстрее катится вниз. Дважды она оказывается в тюрьме из-за долгов. Владение Мертон она давно уже была вынуждена продать. В 1814 году ей вновь грозит тюрьма, но тем временем был заключен мир с Францией и ей удалось бежать вместе с Горацией. Они устроились в отеле в Кале, но вскоре вынуждены были его покинуть, чтобы перебраться в скромненький домик в сельской местности. Это был конец. Несчастная Эмма уже ничего не может. Она заболевает воспалением легких. 15 января 1815 года умирает, забытая всеми, в чужой стране и глубокой бедности та, которая была «божественной леди». У постели покойной плачет маленькая девочка тринадцати лет….[6]

ДОСТОЧТИМАЯ ПОЛИНА!

НОТР-ДАМ-ДЕ-КОЛИФИШЕ

1. Сюрприз для Огюста де Форбэня

Супруга генерала Бонапарта уже привыкла к приступам ярости своего мужа, и все же эти взрывы ее пугали. Возможно, виной тому была нечистая совесть, – Жозефина, тратившая целое состояние на дорогие туалеты, постоянно пребывала в огромных долгах.

Но в этот весенний день 1803 года совесть ее была чиста, и было странно, что в маленьком салоне дворца де Люксембург, где обычно разыгрывались скандалы, Бонапарт вновь начал метаться как хищный зверь. Но на этот раз гнев его был направлен не на Жозефину.

Он свирепо топал ногами по голубому ковру. Затем внезапно остановился перед своей женой и принялся считать на пальцах.

– Макдональд – раз. Декрэ – два. Лафон – три. Омбер – четыре. Семонвиль – пять. Монтолон – шесть. Шесть любовников! А не прошло и четырех месяцев, как Полина возвратилась из Санто-Доминго. Не прошло и шести месяцев с тех пор, как ее муж, бедный Леклер, умер от желтой лихорадки. Чаша моего терпения переполнена. Полина не знает меры. Что-то нужно делать…!

Жозефина моргнула, продолжая теребить бахрому своей шали.

– И что же нужно делать?

– Ее нужно вновь выдать замуж. Чем скорее, тем лучше, и я уже знаю за кого. У меня есть для нее жених.

– Меня это не удивляет, – ответила Жозефина с легкой иронией. – В претендентах у твоей сестры недостатка не будет. Кто выбирает, тот и мучается…

– Конечно, не может быть и речи, чтобы выбирать из тех, кто в нее влюблен. Я решил женить Полину на одном из лучших офицеров местной гвардии. Он обладает всеми необходимыми достоинствами… – Первый консул принялся вновь считать на пальцах. – Он молод, у него известное имя, он богат, владеет двумя дворцами и сорока замками. Исключено, что Полина его отвергнет, поскольку не сможет найти у него недостатков. Я хочу, чтобы она вышла замуж за Камилло Боргезе.

Если Бонапарт намеревался произвести на свою жену сильное впечатление, ему это полностью удалось. Но совсем по другой причине. Жозефина расхохоталась.

– Ни одного недостатка? Я знаю хотя бы об одном и, главное, решающем недостатке. Он может быть обаятельным, твой Боргезе, и даже очень богатым принцем, но все это, к сожалению, не заменит того, что он импотент, а это делает его абсолютно непригодным для брака с твоей пылкой сестрой.

Бонапарт свирепо топнул каблуком.

– Ты должна же знать, Жозефина, что я не терплю сплетен. Твои доводы смешны.

– Об этом говорит весь мир! Впрочем, Полине не требуется много времени, чтобы самой во всем разобраться…

– Это, конечно, важно! Но даже… если это было бы правдой, Полина получила бы законного супруга и другую фамилию… И тем самым она перестала бы пятнать повсюду мое имя и имя своего умершего мужа. Главное для меня сейчас избавиться от ответственности за нее. Думаю, больше нам об этом говорить нечего. Я сказал, что она выйдет замуж за Боргезе и она за него выйдет! Свадьба состоится через восемь дней. Я сейчас же сообщу ей об этом.

Жозефина только вздохнула. Она знала, что бессмысленно спорить с Бонапартом, когда он стоял на своем. Никто на свете не был так упрям, как он…

Наполеон Бонапарт очень любил свою младшую сестру. Как поклонник прекрасного, он обожал ее редкостную красоту. Он баловал ее больше, чем кого-либо из других своих сестер. О ней, которую называл «маленькой дикаркой», он снисходительно заботился, но, в первую очередь, он, конечно, беспокоился об авторитете своей семьи. С августа 1802 года он стал пожизненным консулом, а его основная цель заключалась в том, чтобы стать императором. Поэтому он больше не мог допускать выходок своей сестры – пленительной двадцатидвухлетней вдовы. Добродушный Камилло Боргезе, который едва ли интересовался женщинами, показался ему идеальным супругом, подходящим благородным фасадом, за которым Полина могла бы скрыть свой вулканический темперамент.

Однажды он уже выдал ее замуж за одного из своих лучших офицеров во время похода в Италию, за генерала Виктора Эммануэля Леклерка. В то время ей было семнадцать. Через десять месяцев после свадьбы она родила ребенка. Брак был по-настоящему счастливым. Полина любила своего мужа, симпатичного блондина, который страстно влюбился в свою молодую жену. Бонапарт послал зятя в качестве наместника на остров Санто-Доминго. Там Полина познакомилась с жизнью в тропиках. Она увлеклась плантаторством и флиртом и даже пережила восстание черных рабов, проявив хладнокровие во время этого мятежа.

– Вам было страшно? – Спрашивали ее совершенно перепуганные окружающие.

– Мне? Нет. Я сестра генерала Бонапарта.

К сожалению, храбрость бравого Леклерка не смогла победить врага совсем другого рода – желтую лихорадку, от которой он скончался 22 декабря 1802 года. Полина, убитая горем, срезала свои прекрасные черные волосы и бросила их в гроб любимого мужа.

Но как долго можно исходить слезами и отгораживаться от всего мира с таким прекрасными чертами лица и фигурой, каких не знала ее эпоха?

– Я так красива, – невинно убеждала себя Полина, – что мне не нужно больше плакать…

Впрочем, у Полины был счастливый характер. Она и боялась своего старшего брата, как огня, и боготворила его. Конечно, она ни за что бы не воспротивилась его воле стать княгиней Боргезе.

Когда весной 1803 года Бонапарт сказал, что нашел для нее нового супруга, ее недовольство не было столь явным, какого можно было ожидать, тем более, когда она узнала, что жених молод, привлекателен, богат и имеет княжеский титул.

– Князь Камилло Боргезе очень красив, – радостно сообщила она своей подруге Лауре Жюно. – Ему двадцать восемь лет, у него самые красивые в мире глаза и икры. В верховой езде ему нет равных. Он ездит в тысячу раз лучше Наполеона, восхитительно выглядит в военной форме и к тому же обладает миллионами, дворцами и замками…

– Значит, ты станешь княгиней, и это в высшей мере приятно, – добавила Лаура, – Элиза и Каролина побледнеют от зависти!

Мадам Жюно, конечно, поостереглась сказать об известной всем по слухам слабости прекрасного Камилло. Зачем огорчать радость будущей княгини? Жестокую правду она узнает и без нее!..

6 ноября 1803 года достойная поклонения Полина, которой только что исполнилось двадцать три года, полная надежд, вышла замуж за римского принца с прекрасными глазами и красивыми икрами! Свадьба состоялась у Жозефа Бонапарта в его замке Мортсфоней.

И в самом деле, возлагавшиеся Полиной восторженные надежды на князя, в первую брачную ночь не оправдались. Сбылись жестокие слова генерала Тибо:

– Отдаться Камилло Боргезе – значит, не отдаться никому!

Но Полина, как уже упоминалось, обладала жизнерадостным характером и не принадлежала к числу женщин, склонных к меланхолии. Если Боргезе и не был Казановой, то он все же оставался князем, очень богатым и чрезвычайно респектабельным. Кроме того, первый консул с королевским великодушием подарил молодой паре роскошный дворец Шарос в Фабурже Сен-Оноре. Полина, очарованная этим новым владением, страстно принялась за его обустройство.[7]

Оставалось лишь несколько месяцев до того времени, когда генерал Бонапарт станет императором Наполеоном I, офицерский корпус которого в большинстве своем состоял из прекрасных молодых людей. И Полине не составляло никакого труда развеять свою тоску, когда ее мужа, впрочем, действительно единственного человека в мире, который вызывал у нее уныние, не было дома.

Конечно, все имеет свои теневые стороны: иногда она должна была сопровождать его в Рим и проводить время в огромном, холодном, как лед, дворце Боргезе. Зимой 1806 года красивая княгиня вновь оказалась в Риме и так смертельно скучала, что даже заболела. Она настояла на том, чтобы муж отпустил ее на лечение в Пломбьер.

К вообще, Полина обрела полную свободу после того, как ее брат получил титул императора и подарил ей княжество Гвастала – крошечное государство площадью в десять квадратных километров. Начало лета она провела в Пломбьере в сопровождении княжеской свиты и своей любимой почетной дамы мадам де Барраль.

В то время излюбленным местом отдыха был модный термальный курорт в долине Огронь. Сестра императора охотно там бывала, предаваясь тамошней бурной светской жизни.

Однажды после обеда в сопровождении мадам де Барраль она гуляла в парке. Неожиданно к обеим дамам приблизился мужчина высокого роста, примерно тридцати лет, очень элегантный и прекрасной наружности. С изысканной вежливостью он попросил разрешения засвидетельствовать свое почтение ее императорской чести, скромно напомнив при этом, что он уже был представлен ее высочеству прошлой зимой.

Это был граф Огюст де Форбэн, древнего дворянского рода, мальтийский рыцарь, но в то же время – поэт, художник и архитектор – человек необычайно привлекательной внешности. Полина, сраженная его обаянием, не могла понять, как она просмотрела такого мужчину в ту тоскливую зиму в Риме.

Когда прекрасный Форбэн удалился, получив сияющую улыбку и благосклонное приглашение к ее двору, мадам де Барраль раскрыла ей глаза.

– Ее величество так скучала этой зимой, что заботилась только о своем свекре – князе Франческо Альдобрандини и видела только его.

– Я, видимо, сошла тогда с ума! – произнесла Полина. – Он великолепен, этот молодой Форбэн! Как вы думаете, он согласится стать моим камергером?

– Но, мадам… Вы же его совсем не знаете! – в ужасе воскликнула госпожа де Барраль. – Этот пост для доверенного лица и…

– Он поэт, и у него самые красивые в мире ноги! – ответила княгиня, у которой была страсть к мужским ногам. – Вы, видимо, забыли, что император заставил меня уступить моего маленького Боленкура этой ядовитой змее – моей невестке Жюли – и теперь у меня нет камердинера.

Мадам де Барраль скрыла улыбку. В Париже все знали, что у камердинеров Полины были двойные обязанности и что Наполеон следил за тем, чтобы симпатичные молодые люди не очень надолго у нее задерживались. Любопытно, сколько времени у нее продержится этот, если он получит эту должность…

Когда на следующее утро Огюст де Форбэн появился у Полины, он с удивлением увидел, что в салоне принцессы находилось не более трех, четырех персон. Кроме нее самой, там были мадам де Барраль и другая, только что прибывшая почтенная дама, – мадам Шамбудуэн.

И без того застенчивый, он совсем смутился, когда пленительная княгиня приняла его в неглиже.

Грациозно лежа на диване в накидке из белого муслина, который был настолько прозрачен, что просвечивало розовое тело… и еще кое-что.

Полина приняла молодого человека с сияющей улыбкой, предложила ему сесть рядом со своим канапе и продолжила беседу с дамами.

Огюст де Форбэн спокойно созерцал все прелести принимавшей его хозяйки дома: грацию ее шеи, округлости плеч. Он нашел ее еще более прекрасной, чем на балу у Альдобрандини, где увидел ее впервые. Тогда бальное платье скрывало то, что он увидел через муслин.

Его спокойствие, которое он сдерживал с огромным напряжением воли, подверглось еще большему испытанию, когда, замаскированная обоями дверь открылась и из нее вышел огромного роста черный слуга, одетый в ярко-красную ливрею.

– Ах, – воскликнула принцесса, – это же Пауль! Сейчас я приму ванну!

Гибкая, как змея, она соскользнула со своего шезлонга, поднялась и сбросила свой наряд из муслина, представ перед глазами своих гостей обнаженной, как Ева перед грехопадением. Бедный Форбэн был настолько смущен, что закрыл глаза, чтобы не лишиться чувств. Когда он открыл их вновь, то увидел, что огромный негр взял Полину на руки и отнес ее в серебряную ванну, стоявшую в соседней комнате. Мадам де Барраль находилась в той же комнате, тогда, как остальные присутствовавшие, привыкшие к этим сценам, спокойно продолжали беседовать так, будто ничего не случилось. Однако Форбэн, ослепленный, полностью сбитый с толку, с бешено стучавшим сердцем, не мог успокоиться. Никогда июль не был для него таким жарким месяцем!

Спустя полчаса Пауль вновь внес Полину в комнату, облаченную в муслин. Улыбающаяся и свежая, как роза, она опять погрузилась в подушки.

Но сюрпризы для бедного Форбэна на этом не кончились, поскольку именно в тот момент, когда он был готов сказать этой современной Цирцее несколько поэтических комплиментов, она вдруг повернулась к мадам Шамбудуэн, воскликнув:

– У меня замерзли ноги!

Тотчас, не обращая никакого внимания на окружающих, знатная дама распахнула свое платье, обнажив груди, и опустилась перед Полиной на ковер, та со вздохом наслаждения положила свои голые ноги между роскошными грудями подруги.

– Это старый обычай, который я переняла у негритянок в Санто-Доминго! – с очаровательной улыбкой объяснила Полина графу. – Великолепное ощущение!

Форбэн не усомнился в этом ни на секунду, но уже почти не владел собой. Открывшиеся ноги принцессы так поразили его своей красотой, что привели его и без того возбужденные чувства в полное смятение. В состоянии, близком к трансу, он принял приглашение на ужин, состоявшийся в тот же вечер на вилле принцессы.

Форбэн никому не выдал тайну этого вечера, для этого он был слишком галантен, но, когда мадам де Барраль на следующее утро вошла в спальню Полины, чтобы пожелать ей доброго утра, она нисколько не удивилась, застав в постели своей госпожи молодого человека. Теперь у нее не было сомнений в том, что монсеньор де Форбэн стал новым камергером ее высочества.

Вспыхнула всепоглощающая страстная любовь. Форбэн до безумия влюбился в Полину, и она с гордостью называла его «прекрасным Огюстом». И поскольку молодая женщина ни перед кем не скрывала своих любовников, вскоре о ее новом увлечении стало известно всем. Тайные свидания за скрытыми обоями дверьми ее уже не устраивали. Она могла бы любить на глазах у всех на рыночной площади, только бы это не вредило авторитету императора…

Тактичный Огюст де Форбэн отнюдь не разделял этих пристрастий своей любовницы и так страдал из-за этого, что Полина, которой в конце концов тоже надоело любопытство окружавших ее курортных гостей и которая решила, наконец, понравиться своему возлюбленному, предложила:

– Давай уедем отсюда! Ты из Прованса, а я провела там свое детство и люблю эти места. Там будут солнце, цветы, голубое небо, полет стрекоз и великолепные теплые ночи!

Было решено, что Форбэн уже на следующее утро отправится на свою родину в Экс-ен-Прованс, чтобы приготовить там любовное гнездышко, достойное их обоих. Он выбрал роскошный дворец «Ля Миньярд», принадлежавший генеральному комиссару кайзеровской армии Жану Батисту Пе, для которого было делом чести предоставить свое имение сестре императора и, разумеется, бесплатно. Полина, не жалевшая денег только на свои личные нужды, встретила это предложение с восторгом. Она сразу же отправилась в Экс, рядом с которым находился лечебный источник Грец.

Если Форбэн вообразил, что здесь он смог бы обрести полный покой и уединение, отдавшись своей любви, то его постигло разочарование: прибыв сюда, Полина начала устраивать балы, приемы и праздники по любому поводу.

Приглашались все, кто в этой провинции имел титул и имя. С уютной должностью камердинера, видимо, нужно было спешно распрощаться.

Ситуация достигла апогея, когда на сцене собственной персоной появился супруг Полины Камилло Боргезе. Достойный сожаления любовник начал уже было подумывать о том, что нужно сменить роскошные покои своей любовницы на маленькую комнатку, но его беспокойство было напрасным. Как только ужин в семейном кругу закончился, Полина взяла своего Форбэна за руку и повела его с собой, остановившись и с обезоруживающей улыбкой обратившись к мужу:

– Я едва не забыла пожелать вам спокойной ночи, мой друг!

– Вы уже уходите? – разочарованно спросил Боргезе, ожидавший, что они еще выпьют кофе в салоне вместе с гостями.

– О, мой Бог! Я так устала. Вы же знаете, мое здоровье подорвано. Врачи настаивают на том, чтобы я ложилась в постель, как можно раньше. Надеюсь, вы меня извините… и другие гости тоже! – сказала она, улыбнувшись префекту Тибодо и генералу Сервони.

Оба молча поклонились, а Камилло с сомнением посмотрел на удивительно красивое, свежее и цветущее лицо жены. Затем перевел взгляд на камергера, который, по всей видимости, чувствовал себя в этой ситуации крайне неловко.

– Отдыхайте, моя дорогая, отдыхайте, – сказал он полушутя, полусерьезно, – но оставьте нам, в этом случае, монсеньора де Форбэна, который вам больше не нужен!

– Больше не нужен? – воскликнула княгиня. Она была искренне шокирована. – Но, мой друг, вы же должны знать, что я не могу без него обходиться ни днем… ни ночью!

С этими словами она ушла. Наступившую тишину взорвал, однако, звон разбившейся дорогой статуэтки, которую князь Боргезе швырнул на пол, прежде чем проводить гостей в салон.

Эту ночь Тибодо и Сервони заполнили надолго. До самого рассвета они просидели в компании Камилло Боргезе, а около шести часов утра, совершенно пьяный, Боргезе замолотил кулаками в закрытые ставнями окна своей жены, несвязно выкрикивая проклятия.

– Дио, мио! – ревел он так, что было слышно на несколько миль вокруг. – Эту проклятую бабу спасает только то, что она сестра императора. Иначе, я бы ее пришиб!

Он велел подать лошадь и незамедлительно отбыл в более гостеприимные края.

Слухи об образе жизни сестры отнюдь не приводили Наполеона в восторг. Обсуждался не только ее скандал с Форбэном. Оказывается, она не придумала ничего лучшего, как продать подаренное ей братом княжество Гвастала и пустить деньги на наряды, украшения и кружева.

Он вызвал ее к себе, чтобы изложить свою точку зрения. Но когда она появилась на пороге его кабинета, восхитительная, в белом атласном платье и с редкой красоты ожерельем из рубинов на шее, он оказался безоружным. Она была создана для всего, но только не для того, чтобы управлять государством, даже если его площадь составляла всего десять квадратных километров. Она по-прежнему оставалась для него «маленькой дикаркой», для которой не существовало других богов, кроме любви и красоты! Не оставалось ничего другого, как заключить ее в объятия. Что он и сделал!

– Иди, поцелуй меня… Нотр-Дам-де-Колифише, – воскликнул он радостно.

2. Фантастическая скачка Канувиля

В течение 1808 года граф Огюст де Форбэн – камергер кайзеровского двора княгини Полины Боргезе, сестры Наполеона, – чувствовал себя не в своей тарелке. Причина была не в том, что его занятия стали для него невыносимыми или чем-то нежелательными. Совсем напротив, поскольку, к должности камергера добавлялась приятная роль любовника! Однако именно эта вторая часть его обязанностей приблизилась к критическому состоянию, обнажив свои теневые стороны.

В один прекрасный день княгиня вдруг объявила, что хочет брать уроки пения у знаменитого дирижера Феликса Бианджини.

Полина и ее свита находились в это время в резиденции в Ницце. Как камергер, Форбэн должен был сопровождать приглашенных гостей в ее покои. Можно представить себе его чувства, когда однажды вечером он по настойчивому требованию своей госпожи был вынужден сопроводить к ней молодого человека приятной внешности с блестящими глазами, который оказался не кем иным, как знаменитым музыкантом.

Но сильнее всего его потрясло то, что, прождав почти всю ночь в надежде, что Полина позовет его к себе, на следующее утро он обнаружил, что Бианджини провел эту ночь у нее, очевидно, чтобы преподать первый урок пения!

Это настолько шокировало бедного Форбэна, что он, не сходя с места, написал письмо императору и попросил отозвать его.

Ответ пришел быстро, В своем приказе его императорское величество распорядился о переводе графа Огюста де Форбэна в штаб генерала Жюно, губернатора Парижа, адъютантом в чине лейтенанта. Молодой человек сразу же выехал в Париж. Он был рад избавиться от мук, связанных с обслуживанием Полины. Однако его самолюбие было сильно уязвлено тем, что его любимая, целиком увлеченная занятиями пения, почти не обратила внимания на его отъезд.

– До скорой встречи, – сказала она равнодушно. – Поскорее возвращайтесь! – После чего она отвернулась от Форбэна и тотчас обратилась к Бианджини, который, не скрывая самодовольства, напевал и позировал перед ней! Маэстро в этот момент был полным хозяином положения!

Но это продолжалось недолго. Возвратившись в Париж в свой роскошный дворец на Фобур Сент-Оноре, Полина встретила на одном из балов прекрасного гусара, которого никогда ранее не видела. Это был неотразимый Арман де Канувиль, командир эскадрона и офицер генерального штаба маршала Бертье. Бравая уверенность прекрасного майора заставила ее мгновенно забыть Бианджини вместе с его музыкой. И поскольку княгиня не принадлежала к числу женщин, долго скрывающих свои чувства, она быстро нашла возможность избавиться от Бианджини довольно оригинальным способом.

Во время одного из концертов во дворце Полины беднягу попросили спеть модную в то время песенку: «Армида, вы меня покинете», из чего певец смог заключить, что он задержался здесь слишком долго.

Он показал себя не более упрямым, чем Форбэн, который, впрочем, остался верным другом Полины. Маэстро освободил поле битвы, чтобы поискать нового любовного счастья в других роскошных постелях, в то время, как Полина была убеждена, что обрела, наконец, самую большую любовь в своей жизни и полностью посвятила себя Канувилю.

Поскольку она решила, что ее любовь может лучше всего расцветать в тиши и обособленности сельской жизни, она вместе со своим прекрасным гусаром перебралась в просторный сельский дом в Нёйи, который она купила совсем недавно и теперь тщательно обставляла. Одно время при дворе даже решили, что Полина, наконец, действительно нашла своего настоящего господина, поскольку уже прошли многие месяцы, а ее пылкая любовь к Канувилю все еще продолжалась.

В домашних туфлях и шелковом халате он постоянно присутствовал на традиционном обряде купаний своей очаровательной любовницы. Других присутствующих уже не было, а это также кое-что да значило. Самые близкие друзья удивлялись. Полину и Канувиля видели всегда только вместе.

То, что пара была такой неразлучной, в конце концов начало действовать Наполеону на нервы. Император считал, и в этом он был прав, что офицеры его гвардии должны находить себе лучшее применение, чем валяться на подушках его сестры. Но, поскольку он трогательно относился к своей «маленькой дикарке» ему было трудно найти убедительный предлог, чтобы вмешаться. Однако несчастному случаю было угодно, чтобы Канувиль сам предоставил ему этот долгожданный повод.

В то утро, император, сидя верхом на своей любимой лошади Али, принимал парад конной гвардии во дворе «Карузель ревю».

В порядке исключения присутствовал и Канувиль. На нем была форма, которая так блестела от золота, что привлекала всеобщее внимание. Наполеон не одобрял подобную роскошь, однако не нашел во внешности командира эскадрона ничего, что нарушало бы устав. Внезапно конь прекрасного Армана испугался, встал на дыбы, рванулся вперед и довольно сильно ударил копытами Али. Наполеон не был хорошим наездником, а его чуткий арабский скакун почувствовал это и, испугавшись, тоже поднялся на дыбы. И его величество император оказался на волоске от того, чтобы не слететь на землю перед парадом своих войск.

Наполеон покраснел от злости и сразу же увидел, что виновным был не кто другой, как Канувиль, который, в свою очередь, залился краской от стыда и пытался отыскать возможность, чтобы поскорее скрыться со своей лошадью, но деваться было некуда. Беспощадные голубые глаза императора осмотрели его с головы до блестящих шпор на его венгерских сапогах. Окаменевший Канувиль ждал, опустив глаза. Орлиные глаза императора заметили элегантную накидку офицера на меховой подкладке, которая не только была вышита тончайшими золотыми узорами, но и подбита мехом соболя. Соболиный мех император узнал сразу. Это был подарок, который ему преподнес царь Александр I, но поскольку он знал, как Полина неравнодушна к мехам, он передарил его ей. Это была последняя капля, переполнившая чашу его терпения, и Наполеон взорвался.

– Майор, ваша лошадь слишком молода. У нее горячая кровь! Я позабочусь о том, чтобы охладить ее!

Канувиль, чрезвычайно встревоженный, спросил, что хотел этим сказать император. Он недолго оставался в неведении. Как только парад завершился, маршал Бертье сообщил ему, что император назначил его курьером, чтобы доставить важную депешу маршалу Массену, который находится в настоящее время в… Португалии!

В полном отчаянии Канувиль рассказал о своем несчастье княгине, которая в негодовании разразилась слезами.

– Наполеон – чудовище! – кричала она. – Он хочет меня убить! Но будь спокоен, любимый. Ему не удастся разрушить нашу любовь. Я тебя никогда не забуду! Ты, к сожалению, должен подчиниться приказу, но поспеши передать эту депешу, как можно быстрее! Ты же знаешь, как сильно я тоскую, когда тебя нет! Ты не должен оставлять меня одну слишком долго!

При этих словах страх несчастного сменился паникой. Он очень хорошо знал, что Полина имела в виду, говоря «как сильно я тоскую!» Если он задержится надолго, то может рассчитывать на то, что к моменту возвращения его место будет занято другим…

В нагрудный карман над сердцем Канувиль положил медальон, который Полина вручила ему как талисман, – обрамленный рубинами шедевр Изабей, – вскочил на коня и сделал все, чтобы установить рекорд на маршруте Париж – Лиссабон – Париж! Гусар гнал, как одержимый. Дюжину загнанных лошадей, жертв своей торопливости, он оставил на пути, пересек Луару, Шаран, Жиронду и Пиренеи, доехал до Бургоса и, наконец, достиг Вальядолида. Десять дней и ночей провел он в седле, давая себе лишь короткие передышки, чтобы перекусить сменить лошадь. Это был действительно рекорд!

Однажды утром в Саламанке генерал Тибо увидел возле своего штаба падающего с коня, покрытого грязью и в растерзанной одежде человека, который не имел ничего общего с бывшим элегантным гусаром генерала Бертье.

– Эй, Канувиль! – крикнул он. – Куда вы собираетесь в таком парадном виде?

– В Лиссабон, господин генерал! И мне как можно быстрее нужна новая лошадь!

– Лошадь? В Лиссабон? Да вы сошли с ума, сын мой! Вам туда не попасть. Враг перехватывает всех наших курьеров!

– Это еще одна причина, почему я должен пробиться, – стоически возразил Канувиль. – Если депеши не будут доставлены, император отдаст меня под трибунал!

И он поведал Тибо приключившуюся с ним историю: о своей любви, печали, конфликте с Наполеоном, о его взрыве ярости и Полине, которая подогрела эту спешку. Исповедь сопровождалась тяжелыми вздохами, о чем позднее рассказывал Тибо.

Генерал знал Полину. Когда-то сам испытал на себе ее «благосклонность» и поэтому прекрасно понял Канувиля.

– Послушайте, – сказал он мягко, – дальше вы так ехать не можете! Вам необходимо поесть, выпить и поспать хотя бы час! А потом я дам вам самого быстрого коня, какой у меня есть… и скачите назад в Париж!

– В Париж? Вы хотите, чтобы Наполеон по закону военного времени расстрелял меня, господин генерал?

– Ни в коем случае! Вы оставите депеши здесь и, как только я увижу возможность переправить их Массену, я пошлю к нему моего лучшего курьера. Ответственность я принимаю на себя, а вы возвращайтесь назад. Это приказ!

Канувиль, хотя и был полуживой от усталости, при этих словах едва не заключил Тибо в объятия. Он съел грандиозный обед, выпил две или три бутылки вина и, как сурок, проспал около четырех часов, после чего, даже не помывшись, вновь сел на коня. И опять началась бешеная скачка!

Обратный путь до Парижа он проделал с прежней скоростью. Ровно через двадцать дней после того, как он покинул Париж, Арман де Канувиль соскользнул с седла своего коня сначала в объятия мажордома Полины, а затем Огюста де Форбэна, который время от времени возвращался к исполнению своих обязанностей камергера.

Добрейший Форбэн с большим тактом дал понять обессилевшему Канувилю, что ту, чей образ придавал ему сверхчеловеческие силы во время его фантастической гонки, сейчас нельзя увидеть. И поскольку Канувиль не мог в это поверить, потеряв душевное равновесие, Форбэн сказал ему правду: княгиня была в своей спальне, где отдыхала с… капитаном драгун Ашиль Турто де Септёй, который до этого был любовником ее придворной дамы, недавно овдовевшей мадам де Барраль. Потрясенный, отчаявшийся, с чувством отвращения, Канувиль поехал домой, принял ванну, проспал восемнадцать часов подряд… и затем немедленно отправился к маршалу Бертье за новым поручением.

– Португалия вам так понравилась? – спросил искренне удивленный генерал.

– Нет, господин маршал, – ответил Канувиль, опустив руки по швам. – Но в Париже мне нечем дышать. Мне необходим свежий воздух.

– Если это так, то можете отправляться снова!

И уже на следующий день Канувиль, получив новые депеши, отправился на юг. На этот раз он не спешил. Никакой горячки не было. Его сердце было тяжелым, как свинец, он дышал в такт своей лошади и часто доставал из кармана знакомую миниатюру, бросая на нее затуманенный от слез взгляд.

При подъезде к Шатеро его догнал всадник, мчавшийся со скоростью пушечного ядра и весь покрытый пылью. Придержав коня, он поехал рядом с Канувилем. Незнакомцем оказался не кто другой, как капитан Ашиль Турто де Септёй, которого Наполеон послал в Португалию с новыми депешами, тоже по причине смены климата, поскольку решил, что воздух в Нёйи стал для него слишком возбуждающим.

Канувиль, который не был злопамятен, нашел эту встречу настолько комичной, что от всего сердца пожал своему сопернику руку. Тот, во всяком случае, уже раскаивался в любовном похождении с Полиной и оплакивал свою любовь к мадам Барраль. Оба всадника уже не спеша двинулись дальше. Так возникает дружба…

Полина, лишившись таким образом, обоих своих любовников, решила оставить Париж, чтобы провести некоторое время в Италии. Она хотела там воплотить в жизнь замысел, который уже давно носила в своем сердце.

Речь шла о том, чтобы запечатлеть себя в статуе, изваяние которой она хотела поручить известному скульптору Канова, и сохранить свою красоту для потомков. У Канова, которому в то время было 53 года, едва не случился сердечный приступ, когда он вошел в будуар своей императорской модели: Полина с бриллиантовой диадемой в волосах лежала на диване совершенно голая, терпеливо ожидая, когда мастер увековечит ее в камне. Когда статуя была готова, она подарила ее на память Камилло Боргезе. Последний, однако, запер ее в кладовой, – она наводила посетителей на «целомудренные мысли». Полина же настроилась на новые авантюры и любовные приключения…

3. Бронхит Тальма

Летом 1812 года Наполеон I с огромной армией двинулся в поход на Москву. То, что эта армия называлась «великой армией» было оправдано, поскольку она насчитывала 400 000 человек, не говоря о резервах. Император заставил себя долго уговаривать, пока дал разрешение Полине поехать в Экс-ле-Бен, о чем она умоляла его со слезами на глазах.

Император имел на это свои соображения: ему было жалко гонять чуть не по всей Европе своих лучших офицеров лишь для того, чтобы вырвать их из объятий своей сестры. Вслед за Канувилем, которого он послал сначала в Португалию, а затем в Данциг, за Ашиль де Септёй, также отправленным в Португалию, на очереди теперь оказался неотразимый гвардии полковник Дюшан. Это был самый красивый офицер во всей его артиллерии.

Его Наполеон отправил к маршалу Даву, который занимался в Германии вербовкой рекрутов для «великой армии». Что же касалось сестры, то император хотел только одного, чтобы она, наконец, образумилась.

Этим летом в Экс-ле-Бен на зеленых берегах озера Бурже собралось блестящее общество: бывшая императрица Жозефина, сильно страдавшая, но все еще излучавшая обаяние; королева Испании, урожденная Жюли Клари; наследная принцесса Швеции, урожденная Дезире Клари; «мадам Мать», мать Наполеона; герцогиня Абрантес, без которой, конечно, нельзя было обойтись, и прочие титулованные лица империи, исключая, разумеется, тех, кто вместе с его императорским величеством отправился в поход на Москву.

Отсутствовала только императрица Мария-Луиза, которая тоже бы желала быть в Эксе, однако, была вынуждена предаваться унынию в Сен-Клу.

Это общество привлекало Полину по многим причинам, и столько же причин было у Наполеона, чтобы не пустить ее туда. Получив от нее три письма, одно отчаяннее другого, император несколько смягчился. Полина писала, что она больна и ей просто необходим горный воздух.

Она писала, что чувствует приближение своего конца и что если император будет по-прежнему отказывать ей в разрешении поехать в Экс, тогда ему следует поспешить разрешить свои проблемы с русским царем, иначе он не увидит ее больше в живых.

Получив ее третье, воистину трагическое письмо, император, наконец, дал согласие, и Полина со своими экипажами, лошадьми и всей свитой направилась в Экс-ле-Бен.

Свитой вновь руководил дорогой Форбэн, который был влюблен в нее, как и прежде, и мирился с ее часто несправедливым к нему отношением. Каждый раз после резких выходок Полины он отбывал в армию, чтобы затем снова вернуться к ее двору, поскольку положение камергера все еще от случая к случаю открывало ему доступ в спальные покои княгини.

Приезд Полины приковал к себе всеобщее внимание. Благодаря ей слухи получали новую пищу. Все были уверены, что она приедет в сопровождении нового любовника, но на этот раз надежды сплетников не оправдались. По крайней мере вначале…

Полина разместилась в доме шевалье, удобном владении на берегу озера, однако гостей не принимала. Все ее дни проходили в мечтах и самосозерцании в ванной комнате, а также в приеме лекарств. Очень редким посетителям она объясняла, что чувствует себя изможденной и думает о том, чтобы остаток жизни провести в благочестивом уединении.

К светским развлечениям и празднествам она якобы потеряла интерес, и теперь у нее только одно желание – в полном покое ждать конца и вдыхать любимый аромат роз.

Подобные речи могли бы вызвать озабоченность у тех, кто их слушал, однако все замечали, что красота княгини стала еще более ослепительной, и каждый, кто покидал дом шевалье, пребывал в довольно сильном смущении.

Тем не менее были две персоны, для которых странная болезнь княгини совершенно не являлась такой уж таинственной. Первая – мадам Летиция, мать Полины, а вторая – ее лучшая подруга – Лаура Жюно. У обеих состояние здоровья молодой женщины не вызывало никакого опасения.

– Если Полина объявляет себя больной и так тщательно за собой ухаживает, это может означать только то, что она влюбилась, – заявила «мадам Мере», – а если она утверждает, что ожидает скорой смерти, то это может означать, что на этот раз она влюбилась по уши.

– Это действительно так, – подтверждала мадам Жюно, которая была придворной дамой у старой княгини.

– Но в кого она влюблена?

Этот вопрос занимал местное общество в Эксе целых три недели. Но поскольку Полина по-прежнему нигде не показывалась, сплетни невольно поутихли. И вот в конце июля появился крошечный намек, который распространился с быстротой молнии: княгиня Боргезе приняла решение заняться усовершенствованием языка. И поскольку во всем, что она делала, главным было совершенство, то и на этот раз был, конечно, приглашен лучший в этой области, а именно знаменитый актер Тальма!

– Конечно, это он! Это может быть только Тальма, – хором вторили сплетники.

И в самом деле, это был он! Впрочем, это особо никого не удивило, поскольку величайший трагический актер империи был сказочно красив, с темными волосами и диким, романтическим лицом. Он обладал чудесным голосом и одевался с большой, хотя и несколько подчеркнутой элегантностью. Конечно, он уже опасно приближался к пятидесяти, но по нему это было не видно.

В один миг дом шевалье приковал к себе всеобщее внимание. Все ждали прибытия великого человека, которое представлялось как некое триумфальное шествие. Ни у кого не было и мысли, что он давно уже мог бы находиться здесь и исполнять роль счастливого любовника Полины.

Однако это было не так. Правда, Полина уже была в него влюблена, но только на расстоянии, и счастливец пока еще ничего об этом не ведал. Когда же герой вошел, наконец, в ее салон, княгиня полностью забыла о своем общественном положении и почувствовала себя маленькой шестнадцатилетней девочкой, впервые встретившей своего кумира, о котором долго мечтала. Однако в отличие от этой девочки Полина точно знала силу воздействия своего оружия и знала, как с ним обращаться…

«Императорская Венера» хотела, чтобы первая же встреча стала решающей. Она надела платье в античном стиле, сочтя его подходящим для человека, игравшего Расина и Корнеля. На ней была накидка из не слишком прозрачного муслина, которая ей очень шла, умопомрачительное декольте было украшено двумя красными розами.

Тальма был смущен не меньше, чем принимавшая его хозяйка. Конечно, он привычен к приключениям и триумфам на сцене, но эта сияющая молодая женщина, которая его принимала, была сестрой императора, то есть сестрой человека, который был для него своего рода богом. Бесчисленное количество раз он восхищался ею со сцены, когда она царственно восседала в ложе в окружении блистательных офицеров.

От слов, которые произнесла Полина тоном робкой школьницы с дрожащими губами и влажными глазами, у него перехватило дыхание. Она откровенно сказала, что пригласила его под предлогом брать уроки словесности потому, что как княгиня и сестра императора она не может открыто назвать истинную причину этого приглашения.

– Какова же эта причина? – спросил смущенный Тальма.

– Попытайтесь понять меня. Я могу говорить только намеками. Примите во внимание чувство стыдливой женщины, которая больше не владеет собой. Я не могу объяснить, как во мне возникло к вам это чувство, как оно крепло с каждым разом, когда я видела вас на сцене. Я только знаю, что теперь оно овладело мною полностью, что оно стало моим господином, а я его рабой! Я больше не могу с ним бороться!

– Мадам! – произнес, не владея собой Тальма, поверженный уже одним этим пламенным объяснением.

– Я высохла от тоски и испепеляющего меня пламени, – воскликнула Полина, но внезапно осеклась, так как поняла, что начала читать монолог из «Федры», хотя смущенный Тальма даже не заметил этого.

– Сжальтесь надо мной, мадам! – простонал он. – Ваше королевское высочество изволит смеяться надо мной. Разве я, недостойный обожатель вашей красоты, мог надеяться, предполагать, мечтать, что…

Он совсем потерял голову, и Полина доконала его, одарив такой улыбкой, от которой все ангелы в раю лишились бы сознания.

– Я знаю о вас все, – нежно говорила она. – Я знаю звучание вашего голоса, все ваши роли, вкусы, личную жизнь… Ваши похождения! Все, просто все… кроме пыла вашей любви и вкуса ваших поцелуев!

Точнее выразиться было нельзя. Тальма бы в угаре и больше не сомневался в том, что разжег в сердце княгини переполнявшую ее страсть. И он понял: он обязан сделать все, чтобы не оставить никаких пробелов в их отношениях. У него не было более страстного желания, кроме как влюбиться в нее: и он отдался весь без остатка этому естественному порыву. Под божественными ручками Полины он загорелся как спичка.

Покорив Тальма, княгиня вновь вернулась к сдержанному образу жизни. Она всегда испытывала удовольствие, показывая своих любовников всему миру, а ныне это доставило ей особую радость. Тальма был знаменитой звездой! И она не особенно рисковала – Наполеон был далеко!

Пара была у всех на виду. Их видели вместе в открытой карете или когда они вместе делали покупки, Полина всегда шла впереди, а Тальма сопровождал ее с зонтом, закрывая от солнца, и нес ее дамскую сумку.

В вечерних сумерках их можно было видеть гуляющими по берегу озера, взявшись за руки, когда знаменитый актер читал своей возлюбленной стихи.

Император был далеко, но «мадам Мере» находилась на месте и не скупилась на упреки и увещевания, которые Полина, впрочем, оставляла без внимания. Она даже стала устраивать у себя большие театральные вечера, на которых Тальма читал монологи из «Британика», «Макбета» или «Полиесты».

При этом от внимания гостей не скрывалась близость отношений, существовавшая между хозяйкой дома и актером.

Никогда еще у Полины не было такой романтической любви, и никогда еще она не чувствовала себя более здоровой, и Тальма никогда не был так влюблен, как в этот раз. Погода стояла великолепная, и она решила предпринять поездку по озеру, пригласив многих гостей. С собой взяли огромные корзины с деликатесами, чтобы устроить пикник в одном из красивейших мест.

Это произошло в особенно теплый день августа. На судне собралось блестящее общество: сестры Клари, Рамбюто и дорогая Лаура Жюно, которая была поглощена тем, чтобы стать любовницей молодого маркиза де Баленкура. Общество посетило аббатство де Откомб и захоронения герцогов Савойских.

Это была удачная поездка, и все были полны радости и удовлетворения. В тени деревьев еще продолжалось наслаждение припасенными изысканными закусками, но внезапно небо закрылось темными облаками, превратившимися вскоре в горы туч. Общество поспешно погрузилось на судно, чтобы успеть вернуться в Экс до начала ненастья.

Но было уже поздно. Судно находилось на середине озера, когда внезапно разразился шторм. Один из тех неожиданных и сильных, которые делают горные озера очень опасными. Под чернильного цвета небом озеро вздыбилось высокими волнами и раскачивало элегантных пассажиров с беспощадной силой. У многих началась морская болезнь.

В дальнем углу салона разместился Тальма между Дезире Бернадотт и графом Рамбюто. Он съежился и сидел совсем неподвижно, поскольку слышал, что это лучшее средство от укачивания. Этот метод, казалось, был действенным. Но в этот момент внезапно раздался повелительный голос Полины. В ней проснулась беззаботная храбрость подлинных Бонапартов, и она вместе с Лаурой и Баленкуром осталась на палубе. Крепко вцепившись в перила, промокшая до нитки, она смеялась, как сумасшедшая.

– Тальма, – кричала она, – идите сюда к нам! Идите быстрей!

Несчастный попытался сделать вид, что ничего не слышит, но будущая королева Швеции Дезире Бернадотт с ядовитой улыбкой обратила его внимание на призыв Полины.

Скорее мертвый, чем живой, Тальма потащился из своего укромного угла салона на омываемую штормом палубу. У него было лицо человека, поднимающегося на эшафот. Наверху его встретил вой ветра и огромные массы брызг, хлеставших по лицу, как пощечины. Ему показалось, что он окунулся в котел с ведьмами. Его чуть не вырвало… и в этот момент он увидел восхитительную улыбку Полины.

– Привет, мой друг, привет! – крикнула она ему. – Какая великолепная гроза! Но вы можете сделать ее еще более грандиозной… Заберитесь на большую мачту и прочтите нам стихи из «Шторма»! При этом разгуле стихии нужен Шекспир! Вы будете выглядеть великолепно! Быстрей, быстрей!

Бедный Тальма чувствовал себя как угодно, только не «великолепно». С сильным сердцебиением, полуживой от страха, он дотащился до проклятой мачты, вцепился в нее из последних сил и начал декламировать замирающим голосом.

– Громче! – закричала Полина. – Мы вас совсем не слышим, мой дорогой! Вы должны победить ветер!

В этот момент Тальма впервые проклял свою прекрасную возлюбленную и как сумасшедший стал кричать в бушующий ураган. При этом он героически боролся с подступившей тошнотой, время от времени исчезая под накрывавшими его массами воды.

Когда, наконец, они приплыли в порт, у бедного Тальма стучали зубы, его лихорадило и у него совершенно пропал голос. Актера пришлось немедленно уложить в постель.

Полина почувствовала легкие угрызения совести и оказала ему первую помощь как прекрасная и заботливая медицинская сестра.

Но находиться в течение целого дня у постели мужчины, страдающего бронхитом, княгине скоро наскучило. Тальма был влюблен больше, чем прежде, но он не мог сделать ничего другого, как неустанно смотреть на нее смертельно печальными глазами и читать ей охрипшим голосом пламенные стихи.

Как раз в этот момент вновь появился полковник Дюшан. Легко раненный, он вернулся из России, окруженный ореолом героя. Он привез несколько писем от императора. Первую ночь после его приезда в Экс-ле-Бен бедный Тальма провел без сна один в своей постели…

Это был конец его прекрасной мечты. Лаура Жюно, проникшись к нему состраданием, утешала его тем, что продержаться любовником княгини целый месяц это уже большой успех. Но Тальма не мог пережить этой потери. Он пытался сделать все, чтобы вернуть ее любовь. Говорил о турне в Женеву и Италию и надеялся, что она попытается отговорить его от этой поездки. Но этого не случилось. Полина убедила его в том, что Наполеон подослал Дюшана, чтобы следить за ней. Она нежно поцеловала его и объяснила, что не чувствует себя вправе повредить его карьере и своей эгоистичной любовью лишить общество гения.

С тяжелым сердцем Тальма отбыл в Женеву. Едва добравшись до места, он взялся за перо и написал ей следующие строки: «Моя подруга, итак, я тебя покинул! Теперь я разлучен с тобой и это надолго! Ты сама так пожелала. Мы должны были разлучиться, но на какую страшную жертву ты меня обрекла! Твоя доброта, слезы, которые я видел в твоих глазах, утешения, которыми ты успокаивала мое больное сердце, не могли смягчить горькую боль моей потери. Но я не окончательно потерял надежду. Уезжая позавчера на рассвете, я в последний раз бросил взгляд на окна твоей комнаты. В мыслях я сказал тебе «прощай» и мои глаза залились слезами…»

Бедный Тальма! Ему пришлось долго ждать ответа. Первое известие, которое он получил, было передано ему Феррандом, слугой Полины. Так, он узнал, что у нее была «температура», которая на самом деле была самой большой болью, которую она когда-либо переживала в своей жизни.

Драма разыгралась в сентябре, очень далеко от Франции. В этот день французские войска под командованием маршала Нея атаковали бастион Бородино. У русских была сильная артиллерия, часами их пушки извергали из своих стволов смерть.

В наступление перешла кавалерия Мюрата. С бешеной храбростью она мчится вперед между рвущимися снарядами. Во главе своего эскадрона, обнажив саблю, мчится майор фон Канувиль, один из лучших наездников императорской гвардии. В этот момент в него попадает вражеский снаряд и разрывает на части. Он тотчас умирает. В полевом лазарете на его груди был найден маленький медальон, который ему подарила Полина, когда они любили друг друга. Из маленькой, украшенной изумрудами и рубинами рамки нежно улыбалось очаровательное лицо сестры императора. По приказу Наполеона в Экс был направлен специальный курьер, прибывший туда 27 декабря. Он передал княгине траурную реликвию и прядь волос Канувиля, состриженную с головы убитого офицера также по указанию Наполеона. Над этими памятными предметами Полина долго проливала слезы. Арман де Канувиль был, очевидно, ее самой большой любовью. Теперь у нее не было, действительно, никого и даже Дюшана, который возвращался в армию, после того как его рана зажила.

Курортный сезон подошел к концу. Как и все другие гости, Полина закрыла дом и отправилась в обратную дорогу в Париж. В серой, мрачной столице нарастали неизвестность и беспокойство. Она уединилась в своем дворце по улице Фобур Сент-Оноре. Только Лаура де Абрантес, у которой был в это время роман с Лабинкуром, изредка навещала ее там.

Тальма находился в это время в триумфальной поездке по Швейцарии и югу Франции. Он продолжал писать своей княгине горячие любовные письма, на которые она иногда отвечала, но очень рассеянно. Он был в отчаянии от их формального тина и заклинал ее обращаться к нему не на «вы», а на «ты», как это было в лето их любви. Он все еще не мог понять, что Полина его оставила и у него не было больше никакой надежды когда-либо вернуться к прошлому. Из Лиона, где она обещала с ним встретиться, но не приехала, он написал ей отчаянное письмо: «Я обращаю к тебе мои последние взгляды. Мои глаза полны слез и я едва могу писать. Ах! Вспоминаешь ли ты мгновения опьяняющего блаженства? О тех нежностях, к которым ты одна меня побуждала и которые только ты одна получала от меня? Ты их требовала и я тебе их отдавал, когда твое лицо было мокрым от моих слез. Должен ли я оставить все надежды владеть тобой и свыкнуться с мыслью, что ты больше никогда не будешь со мной такой, какой была однажды… Пусть тогда небо смилостивится надо мной и ниспошлет мне смерть…»

От любви, как известно, умирают редко. Тальма не умер, но до конца своих дней он не смог забыть этой любви.

Наступило время великих событий, которые изменили жизнь даже беззаботной Полины.

Империи приходил конец. В это время принцесса Боргезе показала свое настоящее величие. Одна из самых сумасбродных героинь своего времени, она должна была доказать, возможно лишь единственная в семье, кроме, конечно, «мадам Мере», что действительно любит своего брата, а не его корону. И она доказала, что у нее было любящее сердце.

Несмотря на ухудшавшееся к тому времени состояние здоровья (она, видимо, привезла из Санто-Доминго неизвестную болезнь), она поспешила на помощь упавшему орлу. Единственная из всей семьи она отправилась на остров Эльба, жила с ним в Порто-Фераджю, чтобы утешить поверженного титана. Она все еще продолжала верить непоколебимо в звезду бывшего генерала Бонапарта. Из ее веры в него Наполеон продолжал черпать силы, чтобы вернуться во Францию и одним мощным порывом воли вернуть себе империю.

Во время бегства с Эльбы Полина, потерявшая все свое состояние, подарила брату свое последнее бриллиантовое колье. Позднее она последовала за ним в Париж, где она находилась до катастрофы под Ватерлоо. В период «ста дней» она вместо непостоянной Марии-Луизы была на стороне Наполеона и помогала ему всеми силами и нежностью.

Она не смирилась со ссылкой своего брата. Когда она узнала, что он отправлен на остров Святой Елены, она направилась к Меттерниху.

Много лет назад между ней и австрийским посланником в Париже был роман. Как это обычно бывало с Полиной, он продолжался недолго. Меттерних чувствовал себя тогда очень несчастным. Теперь он был канцлером Австрии и самым влиятельным среди победивших союзников. Он принял княгиню со сдержанной любезностью.

– Что я могу для вас сделать, мадам?

Она улыбнулась ему той улыбкой, за которую он несколько лет назад с легким сердцем пожертвовал бы жизнью, но время изменилось.

– То, что вы можете сделать для меня, Клемент, совсем немного. Я прошу разрешения пустить меня к брату на остров Святой Елены.

Меттерних удивленно поднял глаза.

– Что за сумасбродная идея возникла у вас в голове? – Он улыбнулся.

– Моя дорогая княгиня, вы, наверное, шутите. Святая Елена – не курорт для вас. Климат на этом острове непереносим для женщины, и там умирают от скуки.

Полина побледнела. Затем она поднялась и бросила гневный взгляд на канцлера.

– И туда вы и подобные вам осмелились сослать императора?

– Бывшего императора! – поправил Меттерних пренебрежительно. Но под полным презрения взглядом прекрасной княгини он был вынужден опустить глаза. Очень тихо, но с твердой решительностью она продолжала.

– Императора, монсеньор… Я никогда бы не подумала, что вы опуститесь до изворотливости слуги. Хорош там климат или нет – ничего не меняет в моем решении. Я настаиваю на том, чтобы последовать за моим братом. Сейчас я ему нужна… и, впрочем, там живут другие женщины: мадам Бертран и мадам Монтолон. Почему же и я не могу быть там?

Меттерних покачал головой. Потом поклонился..

– К моему большому сожалению, я не могу дать вам на это разрешение. Вы… очень опасное оружие, моя дорогая княгиня. Мы опасаемся, что даже британский губернатор не устоит перед вами!

Полина ограничилась тем, что пожала плечами, и направилась к двери. Она была невероятно огорчена, но достаточно горда, чтобы не показать этого.

– Для дипломата у вас короткая память, монсеньор де Меттерних. Когда вы лежали у моих ног, вы казались мне менее глупым и в то время вы мне даже нравились. Прощайте!

В Париже ей делать было больше нечего. Она вернулась в Рим на свою виллу Паолина.[8] Здесь она узнала, что ее муж подал на развод. Это ее не тронуло. Она почти забыла принца Камилло Боргезе. Их брак был и без того театральными кулисами. И тем не менее ее презрение к мужчинам усилилось.

Кроме одного, единственного, и за него она была готова пожертвовать душой и жизнью. Издалека она заботилась о нем, как только могла. Она засыпала победивших союзников письмами и требованиями о защите.

Она была в курсе всех событий, происходивших на острове, расположенном на краю света, где орел медленно погибал от своей болезни в руках тупоумных тюремщиков.

Когда она узнала, что кончина ее брата стала близкой, она написала британскому премьер-министру лорду Ливерпулу:

«Милорд, аббат Буонавита, выехавший со «Святой Елены» 17 марта, только что прибыл в Рим. Он привез тревожное известие о состоянии здоровья императора. Его болезнь при климате «Святой Елены» смертельна. Поэтому я требую от имени всех членов императорской семьи у английского правительства сменить климат.

Если это справедливое требование будет отклонено, это будет равноценно смертному приговору. В этом случае я прошу разрешить мне поездку на «Святую Елену», чтобы провести с императором последние часы его жизни».

Бедная, прекрасная Полина! Лорду Ливерпулу даже не хватило воспитанности, чтобы ответить ей. Вскоре после этого она получила известие о смерти своего любимого брата. Незадолго до смерти он продиктовал следующие слова о своей «маленькой дикарке»:

«Полина, прекраснейшая женщина своего времени, лучшая из всех живых созданий и останется такой до последних дней своей жизни».

Этими словами Наполеон прославил свою сестру перед историей и тем самым простил ей ее многочисленные грехи.

С этих пор у Полины Бонапарт осталось немного дел на земле. Она потеряла почти всех, кого любила. Она устала. Жизнь дала ей все и все отобрала. Хотя она и развелась с Боргезе, она осталась в Италии, где солнце было полезно для ее здоровья. Смерть, которая унесла Наполеона, приближалась и к ней. Как настоящий член семьи Бонапартов, она ждала ее с легким сердцем, хотя боли усиливались. Полина Бонапарт, княгиня Боргезе, умерла во Флоренции в 1825 году в возрасте 45 лет.

До последнего вздоха она оставалась красавицей… Ее грация, привлекательность озарили целую эпоху. Она была одновременно улыбкой и гримасой империи.

Самая непостоянная и самая беззаботная из всех женщин, несмотря на тысячи измен, оставалась всю жизнь преданной одному человеку, который, в ее глазах, единственный заслужил имя мужчины: императору – своему брату!..