Пикуль Валентин

'Не говори с тоской - их нет'

Пикуль Валентин

"Не говори с тоской: их нет..."

Я писал роман "Из тупика" еще молодым, писал слишком горячо и страстно, наверное, потому он мне дорог и поныне. Конечно, после его публикации начался неизбежный прилив читательских писем, к которым со временем привыкаешь, как человек, живущий на берегу моря, привыкает к плеску волн. Сразу же напомню: ледокол "Святогор" - будущий славный "Красин" - когда-то плавал под флагом военного флота. Первая мировая война заблокировала наши южные порты, а поиски новых коммуникаций с Европой заставили русских моряков осваивать приполярные маршруты.

Штурманом же "Святогора" был лейтенант Николай Александрович фон Дрейер - один из героев моего романа "Из тупика". В редкой книге "Памяти борцов революции", выпущенной еще при жизни В. И. Ленина, об этом интересном человеке сказано следующее: порвав с кастовостью своего дворянского класса, Н.А. фон Дрейер целиком отдал себя делу народа и служению революции, за что в 1919 году и был злодейски умерщвлен в Архангельске белогвардейцами.

Неожиданно я получил письмо из тихой псковской провинции, славной историческими памятниками. Мне писала жившая на покое в Печорах пенсионерка Елена Александровна Чижова, благодарившая меня за то, что я в своем романе "Из тупика" не забыл почтить добрым словом ее брата Николая Александровича. Из письма выяснилось, что образование она получила в Смольном институте благородных девиц.

Помнится, я даже вздрогнул от удивления:

- Не может быть! Смолянка? Неужели?

Я сразу повернулся к своей персональной картотеке. Рука привычно изловила из ящика пачку карточек, заведенных на представителей дворянской фамилии фон Дрейер, живших в нашей стране до революции. Каково же было мое изумление, когда мне попалась карточка, уже заполненная на мою читательницу - мою же современницу! - которую я учитывал лишь в истории. Вот как бывает: думаешь, что человек давно растворился в былом, а он, оказывается, здесь, недалеко от тебя, мало того, этот человек, учтенный тобою в прошлом времени, еще и твой читатель. Карточка указывала - Елена Александровна фон Дрейер, дочь подполковника и его жены Екатерины Николаевны, урожденной Чаплиной, выпущена из Смольного института в 1912 году.

Давно увлеченный русской генеалогией, я за этой скупою карточкой уже разглядел ее родство с московским врачом М. Я. Мудровым и знаменитым математиком Н. И. Лобачевским.

Далее нашу переписку можно уподобить диалогу:

- Генриетта фон Дрейер, - спрашивал я, - в конце царствования Екатерины II проживала в Петербурге, давая девицам уроки игры на арфе. Не ваша ли родственница?

- Очевидно, - отвечала мне Елена Александровна Чижова, - эта музыкантша была бабкою моего отца.

- Ваш отец служил в гарнизоне Оренбурга?

- Не помню. Он умер еще в конце прошлого столетия.

Я опять роюсь в картотеке, проверяя себя:

- А ваша матушка Екатерина Николаевна, кажется, была и во втором браке. Простите, за кем?

- За столичным врачом Николаем Гамалея, который умер в Ленинграде. Мама пережила его почти на двадцать лет и погибла в невыносимых условиях ленинградской блокады.

- Возможно, - напоминал я, - вам известно, что в Париже на конкурсе красоты получила почетный титул "Мисс Россия 1936" некая Ирина фон Дрейер. Вы знаете о ней?

- К этой ветви Дрейеров, - следовал ответ из Печор, - мы не имели близкого отношения. Но я слышала, что "Мисс Россия 1936" стала женою Дрейфуса, очевидно, потомка того самого Дрейфуса, что так знаменит своим процессом.

Наш письменный диалог продлился до осени 1973 года.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Издавна укоренилось представление о смолянках как о лилейных созданиях, взращенных в тепличных условиях дортуаров, а в обыденной жизни ни к чему не годных! Между тем, если проследить жизненные пути смолянок, то средь них сыщем немало писательниц и общественниц, профессоров и ученых, одна из смолянок в прошлом веке даже погибла во время опытов со взрывчатыми веществами. Кто же такая Елена Александровна Дрейер, в браке Чижова?

Сразу дам документальный ответ: она старший лейтенант Советской Армии, кавалер трех боевых орденов. Странно ли?

Нет, не странно, если эта женщина была сестрой милосердия еще в первую мировую войну, а в грозном 1941 году снова пошла на фронт. На этот раз с мужем-ополченцем и сыном Ярославом, молодым актером. Муж был убит в бою. Сын погиб в штыковой атаке под стенами Ленинграда.

Это был храбрый юноша. Мать сама вынесла его с поля боя и похоронила по-солдатски в общей могиле. "За годы войны старшая медсестра Е. А. Чижова спасла сотни солдатских жизней". Так было написано в газете "Ленинградская правда" от 9 марта 1945 года, когда оставались считанные дни до великого Дня Победы, и в эти дни старший лейтенант Е. А. Чижова шагала по земле Восточной Пруссии, а газета опубликовала ее письмо: "Пруссия горит. она горит, как когда-то горели Колпино, Пушкино и Красный Бор. Я в стране, которая убила моего сына. Но я пришла сюда не мстить, а помогать моей армии." Фронтовой корреспондент Дм. Остров писал тогда же: "Об этой женщине тепло вспоминают сотни бойцов и командиров, от души желая ей долгой и хорошей жизни. Три ее ордена свидетельствуют о бесстрашном сердце русской женщины, идущей с санитарною сумкой по полям боев в Восточной Пруссии.".

Елена Александровна завершила свой ратный путь в боях за Вену и Прагу! Война закончилась, а она вернулась в родной город на Неве. Увы, ее квартира была разгромлена прямым попаданием вражеского снаряда. Ничего от прошлого не осталось, а на стене. На стене, чудом уцелевшей, хотя и пораненный осколком, висел маленький портрет ребенка. Это не был портрет ее сына! Семейные предания связывали этот портрет с именем поэта Пушкина, будто это он изображен на миниатюре, еще младенцем.

В 1949 году Елена Александровна решила отнести миниатюру в Пушкинский Дом, "думая, как писала она мне, что это будет им интересно". Естественно, там ее сразу же спросили:

- Чем вы можете доказать, что этот ребенок - Пушкин?

Елена Александровна вспомнила семейную легенду:

- Надежда Осиповна Пушкина, мать поэта, подарила портрет Софье Матвеевне Мудровой, дочери врача, который был домашним доктором родителей поэта. Дочь Мудрова была выдана за Великопольского, мота и картежника, ныне всеми забытого поэта, памятного, пожалуй, одной лишь строчкой: "Глава "Онегина" вторая съезжала скромно на туза". Дочь же Великопольских, Надежда Ивановна, стала женою Николая Андреевича Чаплина, моего деда. Мать рассказывала, что эта миниатюра памятна ей с детства как самое драгоценное в нашей семье. Детям даже не позволяли ее касаться.

Мнение специалистов из Пушкинского Дома было таково: семейная версия весьма сомнительна; и потому детская миниатюра была ими отвергнута.

Через год после этого случая в Ленинграде гастролировал московский театр имени М. Н. Ермоловой, который поставил пьесу А. Глобы "Пушкин". В заглавной роли блистательно выступил актер В. С. Якут, игравший ярко и вдохновенно. В антракте Елена Алексавдровна подарила артисту эту миниатюру.

- Если пушкинисты не верят, что это Пушкин, то вы-то поверьте мне, что это он. еще маленький!

В. С. Якут запомнил Чижову такой: высокая, статная и красивая женщина. Правда, артиста удивили ее слова:

- Дарю вам этот портрет поэта с одним обязательным условием: нигде и никогда не публиковать его.

Если бы актер тогда же спросил ее, почему такое жестокое условие, Елена Александровна ответила бы: "Меня очень обидели невниманием к моим словам. Я не могу не верить в то, что это Пушкин, но и не могу доказать то, что стало семейной легендой". Много лет спустя Елена Александровна писала мне, что артист В. С. Якут, "когда открывался Музей (Пушкина) в Москве, спросил моего разрешения сдать портрет в музей, чему я была очень рада, а потом, когда многажды упоминали меня в разных случаях - я очень переживала". Понять ее переживания можно.

Много лет спустя я получил письмо от ленинградца Олега Владимировича Гумберто, мать которого, Нелли Бруновна Армфельт, тоже смолянка, была подругой юности Елены Александровны. Армфельт не раз видела эту миниатюру, и вот что писал мне О. В. Гумберто: "Скажу честно, что у Елены Александровны, как, впрочем, и у моей мамы, имелись определенные сомнения по поводу того, к т о именно изображен на миниатюре: Пушкин или нет?" Теперь об этой миниатюре сложилась целая литература, и мне, автору, лишь остается присоединиться к мнению пушкинистов, решивших этот вопрос не в пользу поэта. Конечно, всегда жаль расставаться с красивой легендой, но ради соблюдения истины мы вынуждены с нею проститься. Одно хорошо: споры вокруг этой миниатюры воскресили из забытья образы других людей, тоже достойных нашей памяти, - Мудровых, Великопольских, Чаплиных и, наконец, Дрейеров.

Здесь уместно сказать, что Елена Александровна всю жизнь оставалась религиозной, и, покинув Ленинград, она переселилась в Печоры, чтобы провести старость близ древней обители. Она никому не говорила о своем прошлом, никто не догадывался, что она - офицер в отставке, трижды награжденная за боевые заслуги. Одинокая и доброжелательная ко всему живому, она подбирала на улицах бездомных щенков и кошек, лечила их, кормила, ухаживала.. На память она прислала мне фотографию тех лет. Старушка, каких немало на Руси, сидит в кресле, поглощенная чтением, а на столе подле нее - портрет сына Ярослава Игоревича, для нее, для матери, вечно молодого. В очередном письме я рискнул задать Е. А. Чижовой мучительный для меня вопрос:

"Простите, что тревожу вашу память, - примерно так писал я ей в Печоры. - Но у вашей матери был брат Ермолай Николаевич Чаплин, ведавший при царе почтами в Петербурге. У него был сын и ваш двоюродный брат Георгий Ермолаевич Чаплин, который в чине капитана второго ранга служил в Архангельске у белых как раз в ту пору, когда был казнен ваш родной брат Николай. Об этом кавторанге Чаплине я уже писал в своем романе "Из тупика". Смогли бы вы досказать мне все правду об отношениях этих кузенов?"

Ответ был какой-то неопределенный:

"Мама всегда избегала разговоров на эту тему, но я чувствую, что в Архангельске произошло что-то очень страшное".

Наконец из Печор пришло последнее письмо:

"С великим прискорбием сообщаю Вам, что наша любимая соседка Чижова Елена Александровна умерла 20/Х 1973 г. Хоронили ее 23/Х. П. Я. ИЗОТОВ".

Вслед за этим горестным известием я получил письмо от родственника покойной, московского хирурга Олега Чижова, который сообщил мне, что, приехав на похороны, был крайне удивлен, обнаружив в библиотеке Елены Александровны мои книги с дарственными надписями. Он писал: "Похоронили мы тетю на печорском кладбище при большом стечении народа, после соблюдения всех православных обрядов. А впереди гроба несли ее боевые ордена и медали, что вызвало немалое удивление всех печорских жителей".

Я невольно загрустил.

Мне казалось, что на этом история и закончилась. Правда, где-то очень далеко, в ледяных полях Арктики, еще блуждал стареющий ледокол "Красин", на мостике которого несли вахту молодые капитаны - наследники того штурмана, который в давние времена прокладывал курс "Святогора". И тут история неожиданно продолжилась.

Неожиданно для меня и - трагически.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мне известно, что штурман "Святогора", лейтенант Николай Дрейер, женился на уроженке Архангельска Анне Северьяновне Кыркаловой, от которой имел дочь Веру, родившуюся 10 сентября 1918 года. Их следы затерялись в Норвегии.

Елена Александровна сообщила мне: "Последние сведения о них моя мама имела ок. 30-х гг., потом переписка прекратилась. Стоит ли вам копаться?" Я догадывался, что мутная вода белой эмиграции вынесла на чужой берег не только матерых белогвардейцев, вроде кавторанга Г. Е. Чаплина, она унесла в своем потоке многих беспомощных и растерянных людей.

Признаюсь, я не ожидал, что передо мною на стол ляжет фотокопия письма из Праги. Автор этого письма - старик эмигрант Н. фон Дрейер, давно живущий в Чехословакии по советскому паспорту. Письмо датировано 1974 годом. Почти всю жизнь вращаясь среди эмигрантов, он много знал, многое слышал, многое сохранил в памяти. И здесь я убедился, что всей правды о своем герое, большевике Николае Дрейере, я при написании романа "Из тупика" еще не знал.

Оказывается, штурман Дрейер, заболевший в Архангельске тифом, был помещен в гарнизонный госпиталь. Город был во власти террора, гремели выстрелы, убивали. Именно в ту пору во дворе госпиталя появился двоюродный брат штурмана - капитан второго ранга Георгий Ермолаевич Чаплин.

- Тащите его во двор! - повелел он.

Николай Дрейер был вынесен на носилках из больничной палаты, и брат расстрелял брата. тут же, во дворе. Пражское письмо заверяет меня: "Этот факт остается фактом".

Осталось сказать последнее. Память о лейтенанте Н. А. Дрейере была слишком дорога жителям Архангельска, и, после изгнания с Севера интервентов, ледокол "Иван Сусанин" получил новое имя - "Лейтенант Дрейер". В самые трудные годы советской власти он охранял наши полярные рубежи, а в 1922 году погиб в Чешской губе, затертый жестокими льдами.

Как это и бывает в нашей слишком бурной жизни, мы все понемногу забыли штурмана Николая Дрейера.

Теперь в нашей печати часто публикуют загадочную миниатюру с изображением милого ребенка - как самое первое изображение великого поэта, и мне каждый раз, когда я видел ее, вспоминалась добрая русская женщина, шагающая в солдатской шинели, ее брат, герой моего романа, и ледокол "Лейтенант Дрейер", ломающий льды в тех самых краях, где теперь их легко сокрушают новейшие атомоходы.

Будем же уважать наше прошлое, ибо без него все мы - как деревья без корней. Будем чтить священную память людей из былого времени - с их нелегкой и сложной судьбой.

Как сказано у нашего лирика В.А. Жуковского:

Не говори с тоской: их нет,

Но с благодарностию: были.