Казино — это не только рулетка, это образ жизни. Катя Петровская , сотрудница Пресс-центра УВД, и майор «убойного отдела» Никита Колосов убедились в этом, расследуя три убийства в казино «Красный мак». Роковые страсти и роковые женщины, большие деньги и отчаянный риск, взлеты и крушения — все здесь сконцентрировано до предела, все на грани взрыва. Что за этими преступлениями — происки конкурентов, личная месть или ревность, а может, и того хуже — маниакальная одержимость? Версий, фактов, улик — много, а разгадка криминальной шарады по-прежнему в тумане. И даже когда Никита и Катя вплотную приблизились к ней, они отказываются верить, что подобное возможно...
2003 ru ru Black Jack FB Tools 2004-12-10 http://www.aldebaran.ru OCR Альдебаран 5067D597-749B-45D6-836F-40535168015C 1.0 Степанова Т. Улыбка химеры ЭКСМО М. 2003 5-699-02209-0

Татьяна СТЕПАНОВА

УЛЫБКА ХИМЕРЫ

«Кто убил кошку мадам Полосухин?»

Михаил Булгаков «Собачье сердце»

Глава 1

МЕТЕЛЬ

Жизнь прожить — не поле перейти. Но в принципе это не смертельно. Прожить жизнь. Почти целиком. Не смертельнее, чем поставить в рулетку на два смежных номера, на чет или нечет, на красное или черное. Все зависит от Фортуны. Почти все...

Мысли о почти позабытом прошлом, смутные сомнения, горечь одиночества, яд несбывшихся надежд и незаслуженные обиды, острота переживаний и щемящая тоска, пепельная грусть детства и перламутровые призраки юности — все это точно слепой вихрь кружит вашу голову на закате жизни в один-единственный, видимо, специально предназначенный и для воспоминаний, и для терзаний о прошлом день в году — 5 января. День, отделяющий потухший костер Нового года от едва еще теплящейся лампады Рождества.

А может, во всем виновата метель? Та, что бросает в стекла вашей машины пригоршни колючего снега и воет на дороге, наметая по обочинам сугробы. Воет как стая оборотней, как ваша родня на Николо-Архангельском кладбище у гроба вашего сына ровно сорок дней назад...

— Валерий Викторович, десять ровно. Вы радио хотели послушать.

Глеб Китаев, сидевший за рулем, покосился в зеркало на своего шефа и работодателя Валерия Викторовича Салютова, устроившегося на заднем сиденье. Салютов не ответил, погруженный в свои мысли. Китаев включил магнитолу. Шефу полезно услышать, если радиокомментатор-всезнайка расскажет что-то новое по ЭТОМУ ДЕЛУ, прежде чем они приедут туда.

— А метель... Ну, прямо новогодняя, разыгралась. — Китаев кашлянул и умолк. Прибавил газа.

Да, метель... До окружной еще несколько километров. А сейчас будет речка Глинка и горбатый мост через нее. Рассказывают, что в 73-м летом здесь произошла автокатастрофа. В воду с моста сорвалась свадебная «Чайка». Молодожены, ехавшие в ней из загса, погибли. Искореженную, но все еще увитую разноцветными лентами, увенчанную кольцами «Чайку» достали краном. Достали и труп водителя. А вот тела жениха и невесты так и не нашли. Их, наверное, унесло течением. Рассказывали, что жених был местный, а невеста из соседнего района и расписывалась в загсе уже на седьмом месяце.

Похоронить их так и не смогли. И с тех пор нет-нет да поговаривали, что молодоженов видели на мосту зимними вьюжными ночами. На беременной новобрачной все еще было подвенечное платье и рваная фата из нейлоновых кружев.

Вот и сейчас... На мосту в снежной мгле что-то мелькнуло — белое, туманное, зыбкое. Снег ударил в стекло. Метель...

Валерий Викторович Салютов отвернулся от окна. Слушал новости по радио. И не понимал ни слова. Мысль о том, что та девчушка, так неудачно загремевшая с моста в далеком 73-м, расписывалась в загсе на седьмом месяце беременности, странно щекотала сердце. Точно теплый душ. Маленький хрупкий беременный призрак Рублевского шоссе. Привидение... Салютов часто думал о нем. Почти каждый раз, когда ехал из Москвы домой, а из дома в Москву. Думал об этой давней свадьбе, об удалом пьяном шофере, о целующихся на заднем сиденье разубранной лентами «Чайки» юных новобрачных, думал о выпуклом, обтянутом тесным белым платьем животе невесты, о еще неловких, но уже дерзко-отважных руках этого мальчика-жениха. Думал обо всем, кроме того, что скрывалось за словом «автокатастрофа». Потому что слово это с некоторых пор просто не задерживалось в его памяти. Все эти сорок дней оно ускользало от восприятия, улетучивалось как дым.

А может, все это только сон? Сон, что его сын умер? Погиб в такой же чертовой, проклятой, обозначаемой этим же самым непроизносимым обжигающим словом, которое не что иное, как скрежет металла, визг рушащихся тормозов, языки пламени, черные хлопья сажи, изорванные свадебные ленты, вспыхнувшая как факел, пропитанная бензином подвенечная фата...

— А все же зря вы отказались сначала проконсультироваться с Маклаковым. Он калач тертый, дурного не посоветует.

Салютов посмотрел на Китаева — подвенечная фата... О чем это он?

— Я говорю, Валерий Викторович, зря вы вчера ему не позвонили. Надо сразу было сказать о повестке...

И Салютов подумал: вот чудеса. С некоторых пор самые простые человеческие слова и поступки ему надо самому себе переводить на некий, еще более упрощенный язык, чтобы понять, чего именно от него хотят. Вот и сейчас он сам себе переводит: начальник его службы безопасности Глеб Китаев говорит о том, что зря он сразу не связался с адвокатом Маклаковым, получив вот эту самую повестку к следователю прокуратуры на сегодня, на 11.30.

Что-то Китаев сильно тревожится по поводу этой повестки. Переживает за него, Салютова? Переживает, что в такой день его шефа и работодателя будет долбать своими вопросами какой-то занюханный прокурорский буквоед? Кому приятно быть вызванным в прокуратуру по делу об умышленном убийстве 5 января, когда костер Нового года уже догорел и покрылся золой, а лампада приближающегося Рождества еще едва-едва теплится. В день, когда исполнилось ровно сорок дней со дня смерти сына Игоря, в день, когда...

Впрочем, Китаев вряд ли способен на подобное сочувствие. Он просто обеспокоен. Ведь это убийство действительно преогромная неприятность. И даже если все они ни сном ни духом к ней не причастны, все равно это может весьма печально аукнуться всему бизнесу в целом и, в частности, отразиться на судьбе «Красного мака».

Следующее замечание Китаева Салютов не услышал — машинально прочел по губам, когда тот повернулся. Машинально кивнул. Да, да, ты, Глебушка, прав, адвокату Маклакову следовало позвонить, спросить совета. А сам в это время думал о том, что...

Ах ты, боже мой, какие мысли переполняют вас 5 января, в день сороковин по погибшему сыну, в день, когда вас вызывают в прокуратуру на допрос по поводу убийства хорошо знакомого вам человека!

Салютов думал о разном. О том, что в бильярдном зале «Красного мака» сегодня меняют столы. Он остановил свой выбор на классических моделях русской пирамиды «Империи» и «Фаворите». Сегодня их доставят и начнут монтировать.

Одновременно он думал и о том, отчего это народная молва приписывает призракам и привидениям такую дурную славу? И действительно ли во вьюжные зимние ночи на мосту через Глинку может пригрезиться вставшая из гроба беременная невеста в рваной обгорелой фате? А еще он думал о Веронике-царевне, с которой провел всю сегодняшнюю трудную, бессонную ночь, которую просто физически не мог провести в стенах родного дома.

Вероника-царевна была дорогой валютной проституткой. Всю неделю до их свидания она загорала в солярии, и кожа ее приобрела нежные оливково-атласные тона. Он провел у нее всю ночь. И она, как всегда, была на высоте. Но вот за минет потребовала отдельную плату. И за повторный минет тоже. И он заплатил не торгуясь. Он никогда бы не унизился до того, чтобы торговаться с Вероникой-царевной.

* * *

Спустя четыре с половиной часа Салютов вышел из здания Генеральной прокуратуры. Миновал проходную, предъявив отмеченную следователем повестку дежурному милиционеру. Милиционер окинул его равнодушным взглядом и посторонился.

Салютов очутился на улице. Здесь, в центре Москвы, метель чувствовала себя такой же полноправной хозяйкой, как и на заснеженных полях за окружной дорогой. Ветер, зажатый в переулках между Тверской и Петровкой, выл как в трубе. Салютов увидел свою машину, джип «Тойота-Круизер», полузасыпанный снегом. Ритмично работали «дворники». Китаев дремал за рулем.

Дальше проходной в здание прокуратуры его не пропустили, несмотря на то, что он предъявил документы начальника службы безопасности и личного телохранителя Салютова.

Завидев шефа, он вышел из джипа, предупредительно открыл заднюю дверь.

— Долго как вы, Валерий Викторович. Я уже прямо издергался весь!

Салютов сел в машину. Да, дергаться Китаев, да и все они в «Красном маке» начали три дня назад, когда в десять утра раздался тот телефонный звонок. И голос, хорошо знакомый Салютову, посоветовал включить телевизор, чтобы услышать последние новости.

Новость состояла в том, что на лестничной площадке возле своей квартиры этим утром был убит крупный (очень крупный) чиновник столичной администрации. Фамилия его была Салютову хорошо известна. Фамилию эту знали и в Москве, и в области все, кто хоть каким-то образом был связан с развитием, расширением, лицензированием, инвестированием игорного, развлекательного бизнеса. От чиновника в этом бизнесе зависело многое, если не почти все. И человеком он был очень несговорчивым. И вот теперь его застрелили на пороге собственной квартиры, в доме на Набережной, когда он собирался ехать на службу. Убийце удалось благополучно скрыться.

— Много вопросов задали, Валерий Викторович? — осторожно поинтересовался Китаев, ожидая, пока «дворники» полностью очистят от снега ветровое стекло.

— Достаточно. Голова раскалывается. Таблетки нет? — Салютов протянул руку.

Китаев всегда возил с собой целую аптеку. Он не спросил Салютова: «А что конкретно интересовало следователя?» Передал лекарство, тронул джип с места.

Салютов откинулся на сиденье. Черт, сколько потрачено зря ненужных, пустых, лживых, уклончивых слов. А ведь всю их четырехчасовую беседу со следователем можно было уложить в три коротких слова: кто его убил? Что вы, Валерий Викторович, лично знаете по этому делу?

Но следователь, точно реактивный истребитель, заходил для атаки издалека. Задавал вопросы о том о сем, о жизни, бизнесе, «Красном маке», об отношениях вообще и в частности с чиновниками мэрии и администрации. О сложностях и трудностях, возникавших у Салютова с реализацией того или иного коммерческого проекта.

Следователь прокуратуры был на удивление весьма детально осведомлен о тонкостях их бизнеса. Создавалось впечатление, что он говорит всего лишь пять процентов из того, что знает и думает о жизни и бизнесе и самого Салютова, и тех, других, о которых он задавал вроде бы поверхностные, равнодушные и очень вежливые вопросы.

Лейтмотивом же всей этой словесной паутины было: кто все же убил этого человека? Кто?

Самое интересное заключалось в том, что Салютов точно знал: все эти вопросы не к нему. Он к убийству чиновника не имел ровно никакого отношения. Не заказывал, не нанимал, не платил, не стрелял. Не был, не состоял, не участвовал. Знал ли об этом следователь, трудно было сказать. Возможно, он подозревал и Салютова, включив его в так называемый проверочный список.

Однако за всю беседу он ни разу не задал Салютову ни одного прямого вопроса. Не упомянул и ту фамилию, которую...

Честно признаться, Салютов ждал, что фамилия эта вот-вот всплывет на допросе. И даже хотел, чтобы следователь наконец произнес: «А вот знаком вам некий Тенгиз Миловадзе? Не мог ли он иметь к этому делу какое-то отношение?»

Но следователь ничего такого не сказал. И Салютов промолчал тоже. Хотя, если бы это имя всплыло в разговоре, еще неизвестно (о, это было загадкой и для самого Салютова), как бы он повел себя, что ответил бы следователю. Но разговор так и не коснулся ни фамилии Миловадзе, ни его второго, более привычного уху Салютова имени — Хванчкара.

Беседа в просторном светлом кабинете старшего следователя по особо важным делам кружила, петляла, петляла, кружила. Может быть, во всей этой словесной круговерти тоже была виновата метель за окном? А может, просто еще не настало время для правды?

Правды, которая нужна была этому прокурорскому, если он, конечно, не притворялся перед собой, Салютовым и вышестоящим начальством.

— Куда теперь, Валерий Викторович? — спросил Китаев, выруливая на Петровский бульвар. — Домой?

— Давай только пообедаем сначала где-нибудь. — Салютов смотрел в окно. За стеклом ничего не было, кроме тумана и снега. И еще колких для глаз пульсирующих огоньков. Это в окнах витрин зажигалась иллюминация новогодних елок.

Глава 2

РАДУЖНЫЕ ПУЗЫРИ

Дни между Новым годом и Рождеством похожи на радужные пузыри. Так отчего-то всегда представлялось Кате — Екатерине Сергеевне Петровской, в замужестве Кравченко. Уже не вполне будни, но еще и не совсем новые праздники. Время свободы, зимние каникулы: ранние фиолетовые сумерки, фонари, вспыхивающие за окном сразу после обеда, еще не разобранная елка, горячий чай с яблочным пирогом, метель...

Новый год Катя с мужем Вадимом Кравченко встречала на старой родительской даче под Москвой. Понаехали друзья-приятели с женами, с подружками. Елку нарядили во дворе перед домом, наваляли целый полк снежных баб. Кравченко вытопил баню. И за два часа до Нового года все обитатели дачи мужского пола до обморока хлестались вениками в бревенчатой сараюшке, а потом с гиком и ревом, достойным доисторических предков, голяком сигали в сугробы у крыльца.

Катя на все эти излишества смотрела философски. И была в душе рада и гостям, и Новому году. Увы, среди удальцов, встречавших новый век в сугробе, не было закадычного друга детства Сереги Мещерского. На того под самый Новый год свалилась работа: турфирма «Столичный географический клуб», где он трудился в поте лица все последние годы, подрядилась организовывать новогодний экзотически-экстремальный тур в Индию и Тибет для воскресного журнала «Вокруг света».

О Сереге тепло и часто вспоминали за праздничным столом. Новогодний тост за «плавающих и путешествующих» вместе с прочими тостами сотрясал стены старой дачи, которая была явно тесна для собравшейся здесь удалой и раскрепощенной компании.

Но все закончилось. Праздник отшумел, отгулял, отхлопал фейерверками и петардами. Гости потихоньку протрезвели и расползлись по домам. А на улице повалил снег, заметая дачный поселок — крыши, дома, сараи, бани, наряженные во дворах елки, лес, озеро. Сквозь белую пелену ничего не увидишь, кроме своего отражения в окне.

Вадим Кравченко утром пятого января, с трудом (ох, и с каким же трудом!) восстав с супружеского ложа, отбыл на службу: состоять при теле своего бессменного работодателя Василия Чугунова. Дежурить сутки в качестве начальника его личной охраны. И после отъезда мужа Катя осталась на даче одна-одинешенька. Кравченко перед отъездом долго колдовал с АГВ, беспрестанно поучая Катю, как обращаться с газовой колонкой в ванне и что, «если тепла в батареях не хватит, недурно подтопить еще и печку».

Катя после его отъезда так и сделала. Натянув сапоги и пуховик, добралась вплавь по рыхлому снегу до поленницы, набрала дров, наколола топориком лучинок и щепок на растопку и затопила печку. И потом завороженно смотрела, как разгорается огонь, как пламя лижет березовые поленья, слушала, как гудит ветер в трубе.

Мысли при этом тихом созерцании витали коротенькие и простые. Катя радовалась, что новый год начался вот так хорошо, спокойно и уютно. Радовалась, что в доме тепло. Предвкушала, что впереди еще Рождество, которое они с Вадькой решили провести здесь же на даче, только вдвоем. Совершенно одни.

Кравченко, правда, возникал со вздорной идеей насчет катания на лыжах на крутом берегу замерзшего озера. Но Катя решила про себя, что это ничего. Лыжи — это пустяки. И обрывистый склон, и пни, скрытые сугробами, и прочая Вадькина спортивная блажь — все это такая ерунда по сравнению с тем, что они с «драгоценным В.А.» будут все эти дни вместе и что в новом году в их доме все вроде начинается неплохо.

Еще Катя думала о том, что именно «драгоценный В.А.» напомнил ей о том, что сегодня как раз и наступит та самая Ночь под Рождество. И Катя вспомнила, как они в прошлом году зимой ездили «восстанавливать украинские корни» Кравченко: навещали его дальних родственников на Украине. Зима там была мягкой и снежной. И у «драгоценного В.А.»

Воде, который поставлял рекламное оборудование крупнейшим казино Лас-Вегаса. Панно вместе с доставкой обошлось в триста пятьдесят тысяч. Но Салютов ни разу не пожалел о потраченных деньгах.

Этот сияющий неоновый рисунок придумал он сам. Лично. Это была постоянно меняющаяся, текучая, как сверкавший водопад, картина: пестрая колода игральных карт, которые то раскрывались веером, то выстраивались в длинную извилистую ленту. В этой волшебной колоде преобладали бубны и черви. Туз парил как пурпурный раскрытый парашют, дама посылала зевакам воздушные поцелуи, а король червей щедрой рукой сыпал как из рога изобилия фишки и золотые монеты.

А затем разом все эти черви и бубны, ромбы и сердечки меняли свои очертания, превращаясь в алые степные маки, а потом сливались в один гигантский цветок с лепестками, напоминавшими мельничные крылья.

Этот салютовский главный рекламный щит на фасаде одобрили весь персонал Дома и вся семья. Один лишь младший сын Филипп высказался в духе того, что все это кич и сплошная дешевая лажа.

Но он всегда кривил губы, всегда все осуждал этот избалованный самодовольный мальчишка. «Дешевая лажа» — надо же...

Он даже не хотел вдуматься в то, что означает Красный мак на фасаде Дома для его отца. Не хотел понять, что это не просто рекламный фетиш, а могущественный талисман, некий неугасимый маяк, посылающий свои сигналы из далекого прошлого.

Салютов смотрел на огненный цветок, распускавшийся перед ним в ночной метели. Красный мак — герб его Дома. «Красный мак»... Так, именно так назывались духи, которые очень давно любила его мать. Запах которых и он сразу узнавал в детстве и в юности, потому что она любила их, потому что...

Мать умерла молодой в пятьдесят шестом от туберкулеза. Ему, Валерию Салютову, тогда было всего двенадцать. Он остался с тетей Полей — сестрой матери и отцом, хотя уже точно знал тогда, что этот человек, который зовет его «сынок», не его родной отец...

Глеб Китаев плавно свернул с шоссе на широкую расчищенную сосновую аллею и спустя минуту остановил машину возле подъезда позади темно-синей «Хонды» с открытой задней дверью. Возле нее топтался водитель-телохранитель Равиль.

Салютов молча наблюдал из своей машины за пассажирами «Хонды». Равиль привез в «Красный мак» семью — домашних своего работодателя.

Марина Львовна — вдова старшего сына вышла из машины первой. Сюда она приезжала одна, без детей, внуков Салютова. Следом при помощи водителя вышла и тетя Поля.

Салютов смотрел на этот ветхий комок старческой плоти, укутанный в черную каракулевую шубу. Старуха тяжело опиралась на руку Равиля. У Салютова сжалось сердце. Равиль нагнулся, достал из салона палку и почтительно подал ее Полине Захаровне. А затем медленно, очень медленно и осторожно повел ее к сияющему подъезду.

Салютов знал, отчего его шофер ведет себя как поводырь: после гибели старшего сына Салютова Игоря тетя Поля выплакала все глаза и почти ослепла. Она вырастила обоих сыновей Салютова, как и его самого когда-то.

Салютов наконец и сам вылез из джипа. Семья уже скрылась в вестибюле, за массивной дубовой дверью. А он все медлил на скользких, облицованных серым мрамором ступеньках. Повернулся спиной к неоновому панно, смотрел в глубину сосновой аллеи.

Всего еще только половина восьмого, это очень рано, потому что обычно жизнь в Доме начинала пульсировать, бить ключом с девяти-десяти. Сейчас же наступил тот сумеречный неспешный тихий час, который они — семья, близкие выбрали для того, чтобы тихо, спокойно, без истерик и слез снова вспомнить о своем горе — помянуть сына, который ушел, помянуть его в том самом месте, которое во многом было его мечтой и делом его рук. Потому что — тут Салютов хрипло вздохнул, чувствуя, что ему не хватает воздуха, — потому что, если бы не было старшего сына Игоря, не было бы, наверное, и «Красного мака».

Не было бы ничего.

Салютов распорядился устроить поминальный банкет именно здесь, в Доме. Он приказал, и семья подчинилась. Приехала даже тетя Поля, которая за свои восемьдесят лет не бывала ни разу ни в одном казино. Не была даже здесь, в «Красном маке».

Бедная, бедная старая тетка Поля. Она всегда считала, что он, Валерий Салютов, ее любимый племянник Валерка, насилует свой «светлый ум», занимаясь не тем, чем нужно. А «Красного мака» она просто не на шутку боялась. И сейчас, в свое первое посещение, даже не увидела по причине старости и слепоты, как Дом величествен, как прекрасен, как...

Господи, ну как же так получилось, как вышло, что только этот немощный человек, эта старуха связывает его, Салютова, с прошлым? Что будет, когда она умрет? Умрет ли вместе с ней и прошлое, как почти умерло настоящее и будущее с гибелью его старшего сына?

Ведь есть вещи, которые, кроме него, знает лишь она, эта старуха. Например, то, что имя Валерий — не первое, что он получил в своей жизни...

До семи лет Салютов знал о себе четко и ясно: его назвали в честь героя-летчика Чкалова. Имя выбрал батька, который тоже геройски прошел всю войну командиром летной эскадрильи, под Кенигсбергом в воздушном бою был сбит, но выжил, вылечился в госпитале, обретя орден, медали, поврежденный позвоночник, заплетающуюся походку и костыли.

Салютовы жили в Одессе, все на той же улице, что и до войны, — в Лузановке. Тогда там был просто рыбацкий поселок. И дети в Лузановке и на всей дороге Котовского взрослели рано. Ведь только что кончилась война.

Случилась обычная уличная потасовка в игре, в которую сейчас не умеет играть ни один пацан. А тогда резались все от мала до велика. Игра звалась «пристенок», и он, Валерий, а тогда просто Валерка Салютов, выиграл у старшеклассников тридцатку. Получил за выигрыш жесткий подзатыльник и кинулся драться. И тогда-то впервые услышал так резанувшее его слух презрительное: «Да чё ты вообще возникаешь, сопля немецкая? Весь поселок знает, что тебя мамаша-овчарка от фрица родила!»

Салютов до сих пор (а прошло почти полвека) ясно помнил, как он тогда пришел домой. Пришел, ничего никому не сказав. Ему было восемь лет, он уже неплохо научился считать и четко знал: он родился в марте 44-го. Когда, и это тоже он знал точно по рассказам всей Лузановки, в Одессе еще были немцы. Мать не успела эвакуироваться, а отец воевал.

Вспомнилось ему и странное напряженное молчание, возникавшее порой между родителями, и тоскливо-преданное выражение глаз матери всякий раз, когда она смотрела на отца. Преданное до исступления даже тогда, когда он приходил домой пьяным. И ее захлебнувшийся рыданиями крик, разбудивший его однажды ночью: «Да что же ты мучаешь меня? Ведь говорила тебе — освобожу, уйду и сына заберу! Не могу я так больше, не могу!» И звук пощечины — сухой и острый, и новый взрыв маминых рыданий, и звон разбитого флакона, который отец швырнул на пол! И запах тех самых духов, разлитых по полу, «Красный мак»...

После войны отец крепко пил, хотя его как инвалида и орденоносца на Одессе-Сортировочной, где он работал в профкоме локомотивного депо, почти не упрекали за это. Наверное, жалели.

А дома мать тоже терпела от него все.

Салютов, насколько он помнил, ничего никогда у нее не спрашивал ПРО ЭТО. Не мог. Не спрашивал и у отца. Но жадно слушал пересуды Лузановки, и подслушанная истина была простой и ошеломляющей одновременно. Мать его не успела эвакуироваться, как и многие жители Одессы. И чтобы как-то прокормить себя и стариков-родителей, пошла работать официанткой в немецкое казино.

Потом ходила, как говорили в Лузановке, с «пузом». А в марте сорок четвертого родила. От кого именно — тут мнения расходились: то ли от немецкого обер-лейтенанта, которому стирала белье, то ли от итальянца-капрала, служившего в комендатуре. Он даже приезжал за ней в Лузановку на извозчике. А может, от румынского суперинтенданта, которого в Лузановке людская молва честила не иначе как «пьяной усатой бессарабской мордой».

Тысячи раз потом восьмилетний, девятилетний, десятилетний, двенадцатилетний Валерка Салютов стоял перед зеркалом и смотрел, смотрел на себя, ища в своем таком знакомом лице их черты.

А потом, много лет спустя, когда он стал уже взрослым, а мать умерла, Салютов решился заговорить об этом с единственным человеком, знавшим правду, — с тетей Полей, сестрой матери. Заговорил, называя вещи своими именами, грубо и безжалостно, допытываясь, кто же, ну кто же на самом деле был его отцом? Тетя Поля заплакала и сказала, что он не прав и что он никого не может судить. Что мать его действительно работала в казино официанткой, а там на русскую прислугу немцы смотрели как на завоеванную собственность. Тетя Поля клялась, что все это произошло в результате грубого насилия. Ну, конечно же, в результате насилия! А мать потом едва не сошла с ума, узнав, что беременна, и его, Салютова, когда он родился, называли совсем не Валерием, а... (А как? — спрашивал он. — Как?! Кто называл, отец?). Но тетя Поля твердила, что она не помнит, что это совсем не важно. Главное то, что его отец, его истинный отец, вернувшись с войны, все понял, простил и остался в семье, приняв и жену, и сына. Остался совсем не потому, что был убогим калекой, как про то болтают злые лузановские языки, а потому, что искренне любил жену, любил так, что сумел простить ей даже это, поставив единственное условие, чтобы у его сына было новое имя, которое он выберет ему сам.

А потом Салютов узнал и еще кое-что, уже от отца. И ему стало понятно, почему отец простил мать и принял его.

Отец рассказал историю своей женитьбы на матери. Рассказал лишь потому, наверное, что был сильно пьян. Рассказал, что было в Лузановке три сестры. И он сначала ухаживал не за матерью, а за самой старшей из сестер — Верой. Тогда, перед самой войной, он был инструктором в городском летном клубе, а Вера работала на железнодорожном коммутаторе телефонисткой. Средняя из сестер, Поля, поступила на провизорские курсы, а младшая, Женя, — будущая мать Валерия — только-только закончила школу. Отец познакомился с ней на вечере танцев в клубе железнодорожников: Вера, с которой в то время он уже жил и даже осенью обещал жениться честь по чести, привела свою младшую сестру на танцы.

Играл аккордеон, и они танцевали. Был май 41-го. После танцев он проводил обеих сестер домой и сказал Вере, что в первые же выходные придет свататься.

И пришел с букетом белой сирени. Только посватал у родителей не старшую, Веру, а младшую, Женю.

Отец сказал Салютову, что и сам не знает, как это тогда вышло. Это было как вспышка молнии. Той же ночью Вера бросилась под поезд на станции Одесса-Сортировочная. Как Анна Каренина — под товарняк. С углем, что грузили в порту на пароходы.

А потом началась война. И они с Женей расписались, как только он получил повестку. И еще отец сказал, что, когда уходил на фронт, был уверен, что живым не вернется. Перед самоубийством Вера оставила записку, где горько проклинала и его, и сестру-разлучницу, и их будущий брак.

Но отца на войне не убили. Он вернулся — искалеченный, но живой. И принял все то, что ожидало его дома.

Принял все это со временем и Салютов. Правда, всегда помнил, что слово казинов детстве ассоциировалось у него с болью и стыдом. А потом вдруг...

В пятьдесят шестом мать умерла от туберкулеза. И в этом же году в одесском кинотеатре он увидел старую трофейную картину. Там показывали казино. Он увидел своими глазами, что именно означает ненавистное, непонятное, запретное слово. И был ошеломлен, сбит с толку, удивлен, восхищен, поражен до глубины души.

Тот ветхий, затертый в бесчисленных показах фильм про фантастически красивую, как говорили в Лузановке — «буржуйскую» жизнь он смотрел потом бессчетное количество раз. Из-за короткого эпизода: герой в смокинге и героиня в бальном платье входят в роскошный, освещенный хрустальными люстрами, полный народа зал, где...

— Валерий Викторович, ваших привез. Наверху в зале собрались. И Филипп Валерьевич приехал. Тоже там. Это... Ну, приятеля-то его мы пока попросили внизу, в баре остаться. Как вы и распорядились, чтобы не было чужих. Только свои.

Салютов вздрогнул: он все еще стоял на ступенях Дома. Снег сыпал на его пальто, на непокрытую голову. А перед ним стоял Равиль, возвращавшийся к машине. Салютов кивнул ему и шагнул к двери. Швейцар, вышедший встречать хозяина, распахнул ее перед ним бесшумно и услужливо. Как робот.

Глава 4

НОЧКА ПОД РОЖДЕСТВО

Глеб Китаев находился в крайне дурном расположении духа. С некоторых пор он не мог отделаться от чувства, что все они внезапно попали в черную полосу.

Если бы его шеф и работодатель Салютов спросил его мнения, Китаев ответил бы, что сейчас, в данную минуту в данной ситуации не нужно ничего — ни этих сороковин наверху, в личных апартаментах Салютова, ни визита в Генеральную прокуратуру, ни переоборудования бильярдного зала.

Если бы Салютов поинтересовался мнением своего начальника службы безопасности, то Китаев ответил бы: я советую вам, Валерий Викторович, на месяц-другой поехать отдохнуть, поправить здоровье куда-нибудь подальше. Пляжи Тенерифе, например, подойдут, или Мальдивы, или Большой Барьерный риф. Но его мнения Салютов не спрашивал. И поступал, как всегда, по-своему. И это Глебу Китаеву чрезвычайно не нравилось.

Вот и сейчас. На кой черт Салютов притащил сюда, в «Красный мак», семью?! Эту свою чертовку-бабку, которая уже давно выжила из ума? Китаев ничего не имел против крепких родственных чувств своего босса, но не до такой же степени!

Эта впавшая в маразм старуха, обрабатываемая дома сразу тремя сиделками, нанятыми Салютовым, даже когда ее с горшка сдувает, рассказывает о семье разное непотребство. И кому рассказывает — всем! В основном прислуге: домработницам, горничным, шоферу Равилю, охраннику Феде. Китаев, имевший среди обслуги особняка Салютова доверенных лиц, просто не мог допустить, чтобы глубоко личные и не всегда приглядные сведения о семье просачивались наружу.

Но что он мог поделать, если эта восьмидесятилетняя чертовка звонила всем и каждому, что, мол, по грехам и кара, что полвека назад салютовские родители, по существу, совершили преступление, доведя до самоубийства ее обожаемую сестру, и та, умирая, прокляла весь их род до седьмого колена. Потому-то и мать Салютова умерла молодой, и отец вернулся с войны калекой. И жена самого Салютова после рождения второго сына Филиппа заработала нечто вроде родового психоза и почти восемнадцать лет мучила всю семью до самой своей смерти, царствие ей небесное. Потому-то и старшенький Игорь — свет ее очей, надежда на старости, разбился на машине. И на него, безвинного, пало проклятие.

На весь этот старческий бред самому Китаеву было наплевать. Но смириться с тем, что эту болтовню будет трепать на всех углах прислуга, — это было уже выше его сил! Но с Салютовым говорить об этом он не мог. С шефом за эти два месяца вообще стало очень трудно разговаривать. Салютов точно улитка замыкался в какой-то непонятной непроницаемой раковине. Конечно, горе отца можно было понять, но Китаев печенкой чуял, что дело тут не только в горе и скорби. Может, Салютов постарел? Но нет, разве можно называть развалиной человека, у которого пока еще стоит дай боже как и который даже ночь перед визитом в Генеральную прокуратуру предпочитает провести не дома, а в постели шлюшки Вероники, а у той для каждого клиента — своя особая плата, а по выходным и праздничным дням — удвоенный тариф?

Вот и насчет допроса у следователя Салютов не обмолвился ни единым словом. А надо бы, надо бы исчерпывающе проинформировать своего начальника СБ. Ведь Китаев ему не чужой, да и не дурак. Могли бы обсудить, обмозговать все вместе.

Ведь когда ЭТО произошло, когда замочили эту спесивую столичную административную шишку, кто, как не он, Глеб Китаев, сразу вспомнил ту дошедшую до него секретную информацию о крупном конфликте, в котором оказались замешаны многие очень влиятельные люди, в том числе и этот покойник, мир его праху, и Тенгиз Тариэлович Миловадзе, более известный в «Красном маке», да и в других игорных залах столицы под прозвищем Хванчкара.

Больше всего сейчас Китаеву хотелось знать: спрашивал ли следователь прокуратуры на сегодняшнем допросе Салютова о Хванчкаре? И если спрашивал, то что ответил его шеф. От этого ответа зависело многое. Настолько многое, что даже страшно было подумать. Но Салютов не соизволил проинформировать его, Глеба Китаева. Проигнорировал! И от такого пренебрежения или, возможно, преступного равнодушия (что еще хуже!) в душе Китаева кипела злость, а в сердце...

Сердце точно вампир посасывало смутное чувство тревоги и страха за будущее. Своему чутью Китаев всегда доверял. И сейчас чутье подсказывало: все они внезапно очутились в черной полосе невезения. И для того чтобы выбраться из нее, надо рационально все обдумать и понять, что же происходит.

Наверх, в личные апартаменты шефа Китаев подниматься пока погодил. Успеется отдать последний долг Игоряше Салютову.

Пока превыше всего дела: следует проверить, все ли в порядке в «Красном маке». Китаев работал у Салютова уже восемь лет. Но только три последних года возглавлял службу безопасности «Красного мака». До этого он год «стажировался» в «Кристалле». «Стажировка» была необходимой и негласной. Уходил, конечно, он оттуда со скандалом — там тоже сидели не дураки и догадались, что он был заслан с определенной целью. Но зато у Салютова он приступил к новой должности начальника СБ не только хорошо подготовленным, но и весьма осведомленным о проблемах конкурентов.

В вестибюле гардеробщик Михеев, едва завидев его, доложил, что барахлит камера наружного наблюдения. Он, мол, уже жаловался швейцару Пескову и звонил вниз на пульт охраны. Там обещали проверить, но камера как не работала, так и не работает.

Китаев самолично позвонил на пульт — там его заверили, что причин для беспокойства нет: основная часть вестибюля, где расположены обменный пункт, касса по выдаче фишек, вход в бары и ресторан, полностью просматривается. «Темный» угол составляет всего лишь ничтожный участок вестибюля: гардеробная, туалеты, подъезд.

Китаев раздраженно приказал проверить систему еще раз, а гардеробщику Михееву еще более раздраженно посоветовал не лезть к нему с разной чепухой и работать на своем месте добросовестно и с полной отдачей.

Он уточнил в обменном пункте, когда приходила машина из банка и всю ли сумму, что была заказана еще до праздников, доставили? На Новый год ведь всегда такая морока с наличкой.

И тут к нему подошла Жанна Марковна — главный менеджер игорного зала, на языке «Красного мака» — пит-босс.

— Глеб, я за тобой. У нас там проблема.

— Я еще даже в зале не был. Народу много?

— Мало. — Жанна Марковна сунула руку в карман отлично сшитого, правда несколько смахивавшего на мужской, форменного черного пиджака (в отличие от красных форменных курток крупье ее костюм карманы имел), достала сигарету, изящную зажигалку. Щелкнула, прикурила, затянулась.

— За вторым столом проигрыш, Глеб.

Китаев поморщился — ну вот, я так и знал. Полоса невезения в действии.

— Не наш, — сразу успокоила она, увидев его реакцию, — клиента. Завис у стола, не может остановиться.

— Сколько уже проиграл?

— Семь тысяч. Китаев усмехнулся.

— Для него сейчас это крупно. — Жанна Марковна нервно затянулась. — Проблема в том, что он уже дважды занимал деньги у своего соседа по столу.

«Попрошайка, чтоб его черти взяли!» Китаев снова поморщился и буркнул:

— А дежурная смена по залу, что — не знает, что делать?

— Они пытались. И я пыталась. Все дело в том, что это...

Жанна Марковна прошептала Китаеву на ухо фамилию проигравшего клиента. Это была известная фамилия: беспутный сын всеми уважаемого отца-политика, лидера фракции, партии и движения.

— Если они начнут вмешиваться, он затеет скандал. Он и так уже на грани истерики от проигрыша, — продолжала излагать ситуацию Жанна Марковна, — еще мальчишка совсем. К тому же, правда, я не совсем в этом уверена...

— Ну, что еще?

— Кажется, до приезда к нам он где-то успел нанюхаться.

— А вы куда смотрели?

— Это не ко мне претензии, Глеб. Я отвечаю за зал. Идем, все сам увидишь.

Китаев направился за ней в Большой зал. Если бы он только знал, что произойдет в казино «Красный мак» спустя каких-то полчаса, он бы ни за что этого не сделал.

С самого обеда гардеробщик Михеев чувствовал себя не ахти как. Мутило, и голова кружилась. К вечеру вдобавок начало еще и познабливать. Михеев был полон мрачных подозрений, что заболевает всерьез. Грипп — это вечное проклятие зимы, дамоклов меч, занесенный над каждым имеющим сносно оплачиваемую работу в коммерческой структуре.

Грипп, да еще с высокой температурой, означал неделю-полторы вынужденного домашнего ареста. А никто не дал бы гарантии, что через неделю место гардеробщика в «Красном маке» будет все еще вакантным. Помимо зарплаты и ежеквартальных премий, место это приносило еще и неплохие чаевые. Так что охотников потеснить Михеева за стойкой красного дерева гардеробной нашлось бы немало.

К половине девятого терпеть стало совсем невмоготу. Тошнило все сильнее. Михеев засомневался, что у него грипп, и начал всерьез подумывать об отравлении. Он смутно помнил, что симптомы пищевого отравления проявляются через шесть часов. Он обедал перед заступлением на вечернее бдение в гардеробной, как раз шесть часов назад. Не хватало еще, чтобы его вывернуло наизнанку здесь, на глазах у привередливых клиентов, да еще на чью-нибудь тысячную шубу или шиншилловый палантин.

Публика прибывала. Хотя в этот вечер гостей, желавших скоротать время за игрой, все же было меньше, чем обычно. «Праздники, — сумрачно думал Михеев, — не очухались еще». И тут он ощутил, что желудок с минуты на минуту откажет ему повиноваться.

Он вышел из-за стойки. Первой мыслью было рвануть в туалет, благо двери рядом, в двух шагах. Но спазм неожиданно отпустил. И Михеев решил пройти в диспетчерскую, на пульт, где у охранников дежурной смены, наблюдающих за происходящим в залах казино через мониторы, есть аптечка. А в ней наверняка найдется бисептол, имодиум или, на худой конец, обычная марганцовка.

Михеев открыл входную дверь и вызвал в вестибюль швейцара-охранника Пескова. Они были дружны. Именно Песков подыскал Михееву это хлебное место. В прошлом году оба служили в одном полку под Мурманском. И после сокращения и расформирования части обоим повезло: у них нашлись родственники в Подмосковье, которые и помогли им обосноваться на новом месте.

Пескова в «Красный мак» взял из рядового ЧОПа сам Глеб Китаев. Ему приглянулся высокий рост и суровый вид бывшего офицера. К тому же Песков неплохо стрелял, в армии даже входил в сборную округа по стендовой стрельбе. Его должность в штатном расписании казино звучала солидно: «швейцар-стрелок». Именно он должен был стать форпостом охраны и защиты кассы и обменного пункта в случае неожиданного нападения.

Немногие из посетителей «Красного мака» догадывались о том, что у этого угрюмого сорокалетнего здоровяка, открывавшего им дубовую дверь и вежливо желавшего приятного вечера, под форменной щегольской швейцарской курткой с золотыми галунами имеется в кобуре пистолет «ТТ».

Пескова Михеев и попросил приглядеть за стойкой пару минут, пока он спустится вниз за таблетками. Песков согласился. Михеев стремительно пересек вестибюль и ринулся вниз по служебной лестнице в диспетчерскую. А швейцар Песков облокотился о стойку. За его спиной негромко журчал фонтан.

Этот фонтан с разноцветной подсветкой в центре вестибюля считался одной из достопримечательностей казино. В день открытия «Красного мака» фонтан бил не водой, а красным французским вином десятилетней выдержки. Фонтан изображал Фортуну с рогом изобилия в руке, у которой, правда, отчего-то были завязаны глаза, что делало ее подозрительно похожей на слепую богиню правосудия.

Песков грелся и слушал фонтан. На мониторе у двери, показывавшем подъезд, двор и стоянку, появилось изображение машины. Чей-то лимузин двигался в конце освещенной подъездной аллеи. Песков вздохнул и направился к входной двери встречать очередного клиента. И тут услышал за спиной тихий скрип и стук. Это открылась и закрылась дверь туалета. Дверь темного мореного дуба с ярко начищенной, сияющей, как солнечный зайчик, позолоченной ручкой.

* * *

Салютов стоял на застекленной веранде, превращенной в зимний сад, и наблюдал, как в дверях водитель Равиль разговаривает с его сыном Филиппом. С некоторых пор Салютов и Филипп с трудом обходились без посредников. В разное время в разных обстоятельствах посредниками бывали и Китаев, и Равиль, обслуживавший непосредственно семью, и вдова старшего сына Марина Львовна, и главный менеджер игорного зала Жанна Марковна.

С некоторых пор для того, чтобы донести до младшего сына свою волю или свои пожелания, Салютову приходилось прибегать к помощи третьих лиц. Один на один у них разговора не получалось. Вот и сейчас Равиль был послан сказать Филиппу, что семья не желает видеть за поминальным столом его дружка, которого он с некоторых пор всюду таскает за собой и которого все в «Красном маке» знают лишь по его прозвищу — Легионер.

Поминки должны были начаться уже четверть часа назад. Стол для семьи накрыли не в ресторане, а наверху, в банкетном зале, возле кабинета Салютова. Стол был накрыт на пятерых — то есть только на семью и особо приглашенного Глеба Китаева.

Салютов с тоской вспомнил иные столы и иные времена. Сколько приглашенных было пять лет назад здесь, в ресторане, по случаю открытия «Красного мака»! А сколько гостей собралось на свадьбу сына Игоря и Марины годом позже, а еще годом позже на крестины внука-первенца. Да и во время похорон Игоря сорок дней назад на Николо-Архангельском кладбище и на поминальной тризне было море людей и море цветов. И вот изо всех осталось лишь пять человек: трое мужчин и две женщины. И даже в таком узком семейном составе они все никак не могут начать поминки, потому что...

Потому что, видите ли, его младший сын Филипп — по-домашнему Липа, этот самовлюбленный, эгоистичный, избалованный разгильдяй, заявил им всем — отцу, старой бабке и вдове своего брата, что, если они не пригласят этого гребаного Легионера, его ноги тоже не будет в банкетном зале!

Он, щенок, смеет ставить семье условия в такой день, когда... Салютов почувствовал, что у него темнеет в глазах. Он видел, что Филипп, разговаривая с Равилем, все время смотрит в сторону зимнего сада. Значит, он видит отца и сознательно нарывается на скандал. Ну что ж, кто посеет ветер, тот пожнет... Громкие быстрые шаги за спиной, скрип паркета.

— Валерий Викторович! Скорее!

Салютов круто обернулся. Прямо на него несся охранник из дежурной смены игорного зала.

— Что вы так кричите? Я же не глухой. Охранник наклонился к Салютову, и по его лицу, тревожному и изумленному, тот, еще не слыша новостей, понял — что-то стряслось. Причем только что, несколько минут назад.

* * *

Глеба Китаева вызвали в вестибюль с пульта охраны, куда он спустился сразу же, как только недоразумение с проигравшимся в «блэк джек» клиентом было общими усилиями кое-как улажено и замято. После долгих уговоров клиента «отлепили» от карточного стола, и по тихому приказу Китаева один из охранников сопроводил его в бар угощать за счет заведения. Таковы были правила казино, там, кстати, значилось и то, что с этой самой минуты имя клиента, замеченного в приставаниях к гостям с просьбой одолжить денег, будет занесено в так называемый особый список. Клиент, несмотря на громкую фамилию папаши, перешел в персоны нонграта и в следующее свое посещение «Красного мака» вряд ли бы проник дальше подъезда.

Китаев доложил об этом досадном инциденте Салютову по телефону, сказал, что проведет летучий инструктаж с заступившей на дежурство новой сменой охраны и сразу же поднимется в банкетный зал к семье. Только повесил трубку и тут:

— Глеб Арнольдович! Беда! — В диспетчерскую ворвался один из охранников. — У нас там мертвец! Народ собрался — говорят, у нас в туалете кто-то только что застрелился!

— Что?! — Китаев не верил своим ушам. — В туалете? У нас? Застрелился?! Где Тетерин?!

У дверей туалета в вестибюле уже действительно собрался народ. Какой-то лысый мужчина в дорогом костюме, бледный и взволнованный, что-то сбивчиво объяснял подоспевшим охранникам.

Китаев растолкал всех, рванул на себя тяжелую дверь туалета и вдруг услышал за спиной тревожный женский крик:

— Глеб, Глеб, что случилось?

Вконец ошарашенный, он обернулся и...

Спотыкаясь на высоких каблуках, путаясь в длинном черном вечерне-траурном платье, по лестнице бегом спускалась Марина Салютова. Китаев от неожиданности потерял дар речи. Марина чуть не упала на последней ступеньке — он едва успел подхватить ее.

— Глеб, что случилось, ради бога... Скажи мне... Кто-то застрелился? — Она задыхалась, как победительница марафона. — Кто это? Кто, скажи...

И вдруг она осеклась. Лицо ее застыло. В глазах — это Китаев надолго запомнил — появилось какое-то странное тупое удивление или непонимание...

По лестнице быстро спускался Салютов.

Китаев отстранил цеплявшуюся за него женщину и вошел в туалет. В курительной — просторной, сияющей чистотой — было пусто. Пуста была и стойка из белого пластика, за которой обычно восседал Сан Саныч Тетерин — «человек туалета».

Китаев пересек курительную — розовый мрамор облицовки, зеркала, итальянские раковины, — вошел в туалетную комнату. Из-под двери второй кабинки по кафельному полу сочилась тоненькая струйка цвета граната. Китаев толкнул дверь — она оказалась не заперта.

Навалившись грудью на унитаз, в кабинке ничком лежал мужчина в черной форменной куртке с золотыми галунами. Руки его все еще судорожно обнимали фаянсовый бачок. Фуражка с золотым околышем валялась рядом. Лицо было залито кровью, но Китаев сразу же узнал мертвеца. Это и был «человек туалета» Сан Саныч Тетерин.

Глава 5

НИКИТА

Картина была вроде бы вполне типичная. Кроме одной детали — стреляной гильзы. По логике вещей, ее должны были сразу же найти. Но не нашли.

Но все по порядку.

Для начальника отдела убийств областного ГУВД Никиты Колосова, честно говоря, являлось малоприятной загадкой, как это дежурный по главку сумел отыскать его вечером 5 января в Скарабеевке у Биндюжного?

Новый год справляли душевно. Более душевного праздника Колосов не припомнил. Вечером 31 декабря он и его закадычный кореш — Николай Свидерко (РУВД Северного речного порта), встретившись у «Водного стадиона», махнули к общему другу, соратнику и коллеге Ивану Биндюжному. Тот звонил еще накануне, приглашал. В отличие от москвича Свидерко Биндюжный, как и Никита, был областник. Знакомы они были давно. Оперативником Биндюжный слыл весьма толковым, даже, как говорили, талантливым. К тридцати годам, поощряемый руководством, дорос до начальственных высот в районном отделе милиции.

Но счастье оказалось переменчивым. В результате серии крупных катастрофических неудач личного плана (скандальный развод с женой, которая сразу же бессердечно выскочила замуж за его товарища, благополучно родив ему близняшек-двойняшек) Биндюжный запил.

Освободить его от стойкой зависимости не смогли ни уговоры и увещевания друзей, ни грозные выговоры начальства. Биндюжного понизили в должности снова до рядового опера и сослали в «отстойник» — Скарабеевское отделение милиции, слывшее в районе тихим, отсталым углом.

От прошлой жизни у Биндюжного сохранился в Скарабеевке скворечник на шести сотках в полудохлом садовом товариществе, где он теперь и обитал летом и зимой, ржавые «Жигули», дворняга Химка и плешивый больной медвежонок Хоттаб, которого спас от браконьеров и подарил Биндюжному двоюродный брат-лесник.

Правда, кроме дома-скворечника, на шести сотках у Биндюжного, к счастью, имелась еще и баня. Он срубил ее собственноручно, угробив на этот каторжный труд весь свой отпуск. В эту самую новенькую, пахнущую сосной и липой баньку он и настойчиво зазывал встречать новый век всех своих друзей-корешков. И съехалось их 31 декабря в Скарабеевку немало.

Париться — жестоко, всей ордой начали еще с вечера. К бане подогнали колосовскую «девятку» и врубили на полную мощность магнитолу, чтобы за мыльной суетой не пропустить бой курантов.

Ровно с двенадцатым ударом вспомнили и о «господах офицерах» (кто-то сказал «товарищи»): разливали по кружкам, стаканам, ковшам, котелкам, зычно оглашая тосты. Потом снова жарко хлестались вениками и снова разливали, наполняли, оглашали: за присутствующих, за отсутствующих, за тех, кто на службе, дежурстве и в Чечне, за плавающих и путешествующих (Свидерко вдруг после третьего стакана с тревогой вспомнил о путешественнике Федоре Конюхове и предложил по-быстрому выпить за то, чтобы тот, не дай бог, не утонул в своем Тихом океане), за женщин (увы, их пока еще не было на этом банном мальчишнике), за настоящую любовь.

Последний тост заставил многих загрустить. Свидерко, например, вспомнил загадочную женщину-экстрасенса, пришедшую к нему в розыск с заявлением о краже сумочки из каюты теплохода во время плавания по маршруту Москва — Плес. Он дважды потом расспрашивал ее о приметах похищенных вещей, но так и не посмел открыться во внезапно вспыхнувшем чувстве.

Биндюжный, подкидывая дрова в раскалившуюся докрасна печку, вспомнил, как они жили с бывшей женой. Неплохо ведь жили, блин! И что ей было надо?

А Никита... Если бы Катя, находившаяся в это время далеко-далеко за лесами, за полями, снегами и сугробами, узнала о том, как встречает новый век начальник отдела убийств, она наверняка бы удивилась некоторой поразительной схожести деталей ритуала этой встречи. Или ритуал этот и правда стал настоящей народной традицией со времен «С легким паром»?

Но Катя в это время даже и не задумывалась об этом. А Колосов... В общем, когда пили «за настоящую любовь», лицо начальника отдела убийств было непроницаемым. Можно сказать даже — каменным. Чуть ли не чугунным.

А потом ему в ногу как пиявка вцепился этот чертов медвежонок, которого гости Биндюжного зачем-то приволокли с собой в баню и который таким образом выражал свой резкий протест.

Следующие за баней дни Никита помнил смутно. Кажется, второго числа с соседней спортивной базы подъехал еще народ. С ним появились два новеньких фирменных снегохода-скутера, один из которых уже третьего числа во время соревнований по преодолению скарабеевского оврага с крутыми отвесными склонами утопили в сугробе. Снегоход вытянули четвертого числа неизвестно откуда взявшимся краном. И вот как раз после этого знаменательного события в доме Биндюжного появились женщины.

Кажется, они тоже приехали со спортивной базы, иначе откуда бы им взяться? Их было три: Рита, Вика и Валентина. Колосову больше всех приглянулась Валентина. Она сидела напротив него за столом и попросила прокатить ее на машине.

Из всего последующего пестрого обилия впечатлений Колосову особенно запомнились настойчивые советы Биндюжного не ездить по эту сторону от Скарабеевки, потому что там выезд на Рублевку, гаишники — все сплошь «москвичи» и русского языка не понимают. Еще запомнились губы Валентины, дышащие сладким домашним ликером-настойкой, и ее полное круглое колено, обтянутое черным чулком.

В машине, конечно, было тесновато, но ради женщины Никита был способен и не на такие подвиги. Однако, когда совсем стемнело, Валентина вдруг неожиданно попросила отвезти ее домой в поселок Пасечный, и побыстрее, потому что «муж» должен был «вот-вот вернуться».

В результате этих разъездов Колосов вернулся к Биндюжному поздно, перебудив всю честную компанию.

С утра пятого января решили поправлять здоровье. Биндюжный снова истопил баню, за забор в сугроб выкинул два мешка пустой тары. Гости помаленьку пришли в себя. Кое-кто уже храбро растирался на улице снегом. Никита разделся до пояса и пошел колоть дрова. И колол их, как Железный Дровосек, пока не устал махать топором.

Мысли в голове роились все больше спокойные и приятные. А в теле живо еще было воспоминание о сладкой вчерашней истоме.

Обедать сели поздно — время уже близилось к ужину. Хозяйственный Биндюжный сварил кастрюлю борща. Нарезал домашнего сала, протер стаканы.

Свидерко поил из самодельной соски кефиром брыкавшегося медвежонка, одновременно пытаясь исследовать, кто перед ним — самец или самка. Колосов подкинул дров в печь, сладко потянулся и...

И тут у него в куртке, брошенной на промерзшей террасе, заработал мобильник. Тут надо уточнить, что телефон свой Колосов отключил еще 31-го числа. Потом время от времени включал, поздравлял кого-то, снова выключал. Ну и, видно, забыл выключить, просчитался.

Звонил бессонный бдительный дежурный по главку. Сообщение было кратким: на Рублевском шоссе в игорном комплексе «Красный мак» вроде бы самоубийство. Но, возможно, и криминал — это еще не ясно. Вы, Никита Михайлович, в непосредственной близости дислоцируетесь, в Скарабеевке. Вам и ехать на место происшествия.

Колосов впервые в жизни попытался отбояриться от вызова: но ведь неясно, что это — криминал или очевидка! Пусть сначала едет участковый, разберется и доложит. Дежурный парировал: местный участковый, обслуживающий территорию, на звонки не отвечает, попробовали его найти через дежурную часть отделения милиции — не нашли. «А прокуратура? — не сдавался Никита. — Если там, блин, криминал — пусть прокуратура выезжает!»

«Праздники, Никита Михайлович, — возразил дежурный. — Сами знаете, какая сейчас прокуратура!» — «А дежурная группа?!» — Колосов ухватился за последнюю соломинку. «Заняты по другому делу, — тон дежурного был уже почти сочувствующим. — А вы там рядом, Никита Михайлович, близехонько. И ведь все равно я от руководства туда кого-то должен послать? Должен. И если там не криминал, а чистый суицид, вы мне с места позвоните, а я к тому времени вам на подмогу местных из отделов подошлю».

«Суицид! Где ты таким словам только выучился?» — горько подумал Никита. Еще горше было думать об огненном борще, стывшем на столе.

Однако Биндюжный, оставив тарелки и поварешку, как настоящий друг решил сопровождать его. Хоть Рублевское шоссе и «Красный мак» — совсем не его участок.

Свидерко оставили присматривать за печкой, чайником и медвежонком. Несмотря на растирание снегом, он пребывал еще в таком виде, в каком милиционера вообще лучше не показывать людям гражданским.

По дороге к месту происшествия Колосов и понятия не имел, что его ждет в этом самом «Красном маке». И что это вообще за место, в котором он никогда прежде не бывал, а лишь читал о нем в «Досуге» или изредка видел с шоссе его яркие призывные огни.

Огромное светящееся панно на фасаде крепкого двухэтажного особняка из красного кирпича, крытого настоящей черепицей, вблизи впечатляло еще больше, чем издалека. Если бы не эта яркая пульсирующая реклама и мигающие в ночи багровым светом гигантские буквы вывески, дом можно было бы принять за загородный замок какого-нибудь немецкого фабриканта где-нибудь на Рейне.

От шоссе к дому вела широкая расчищенная от снега сосновая аллея. У подъезда, отделанного серым мрамором, скопилось около десятка дорогих иномарок. Колосовская «девятка» — битая и черная, точно жужелица, выглядела на их фоне жалкой железкой.

Однако встречать железку высыпало на мраморные ступеньки немало народа — человек шесть охранников под предводительством хмурого дородного субъекта, коротко стриженного по причине начинающей уже лысеть макушки. Он был без пиджака — в одной белой рубашке, со съехавшим набок модным галстуком и отрекомендовался начальником службы безопасности казино Глебом Арнольдовичем Китаевым.

— Вы из милиции? Наконец-то! Из угрозыска? — спросил он Колосова. — Вас только двое? Слава богу! Нам не нужна лишняя огласка. Ну, проходите, проходите...

— Вы в милицию звонили? — спросил Биндюжный, оглядываясь по сторонам. — Что же это такое здесь у вас? Вроде приличное место, а клиенты с собой кончают? Нехорошо. Некрасиво.

— Это не самоубийство. — Китаев оттолкнул от дверей высокого швейцара и сам распахнул перед ними дверь в вестибюль. — Убит наш работник. Застрелен из пистолета в затылок.

Вот так и началось знакомство Никиты с «Красным маком». С казино — или как его называли многие из тех, с кем ему довелось познакомиться и пообщаться, с Домом. Казино в переводе с итальянского — дом, — любезно просветил его в приватной беседе владелец «Красного мака» Валерий Викторович Салютов. Это произошло много позже, но именно с этого разговора Колосова не покидало впечатление, что этот человек умел вкладывать некий особый смысл во вроде бы самые избитые, банальные и сентиментальные фразы.

Первое же впечатление от вестибюля казино было одновременно ярким и сумбурным: хрустальные люстры, мелодично журчащий фонтан в центре, широкая мраморная лестница, уводившая на второй этаж. Вестибюль, где находились гардероб, касса для выдачи фишек, обменный пункт, ресторан и два бара, был огромен, как вокзал, и на удивление безлюден. Только возле дубовой двери справа от гардероба дежурили двое охранников да из обменного пункта и кассы высовывались встревоженные, любопытные служащие.

Китаев начал объяснять, что посетителей казино он лично уговорил до приезда милиции находиться там, где их застало известие об убийстве, — в игорных залах, в барах, в ресторане, в гостиной и не толпиться в вестибюле.

Он пояснил, что сегодня в казино, к счастью, небольшой наплыв публики, что по его строжайшему распоряжению на месте убийства никто ничего не трогал. Что он первый опознал тело — «это наш сотрудник Тетерин Александр Александрович — швейцар-смотритель туалетов и курительной комнаты, шестидесятилетний пенсионер, вот уже пять лет работающий в казино, а до этого служивший завскладом на фабрике лакокрасочных изделий в поселке Михнево, акционированной владельцем казино Салютовым еще в 1993 году».

— Где труп? — перебил его Колосов.

— В туалете. Но, может быть, вы сначала с задержанным хотите поговорить? Он в комнате охраны, там с ним мои люди, — ответил Китаев.

Никита пожал плечами. Пока он ничего не понимал. Но, честно признаться, убийство вообще его пока не интересовало. Место осмотра — хоть стой, хоть падай — сортир, очко. Он оглядел шикарный вестибюль. Где-то здесь, в глубине здания, расположены игорные залы. Это, наверное, оттуда сюда доносится глухое жужжание человеческих голосов. Там бурлит жизнь, кипят страсти. Колосову хотелось заглянуть туда. Его уже терзало любопытство. Ибо казино «Красный мак» совершенно не походило на те заведения, которые он в изобилии перевидал за годы своей службы в розыске.

То были темные полуподвальные игорные притоны — нечто среднее между пивной и бильярдной. Этих казино, особенно в последние годы, и в столице, и в области открылось пруд пруди. Они возникали, закрывались и снова появлялись, как грибы после дождя. И названия их были под стать владельцам и публике, их посещавшей, — «Рио-Рио», «Эльдорадо», «Фламинго», какое-то «Эль-Параисо».

Казино «Лас-Вегас» — холодный полуподвальный зал в бывшем городском бомбоубежище — было, например, открыто кастровской ОПГ в сонном подмосковном Щукине. А казино «Империал» — в поселке Малые Стрельцы. Эти игорные заведения существовали до первой проверки, затем тихо лопались, чтобы через несколько месяцев снова воскреснуть где-нибудь в Егорьевске или Дальних Тутышах под именем какой-нибудь новой «Касабланки», «Клондайка» или «Акапулько».

«Красный мак» отличался от подобных забегаловок, как отличается от медной линялой копейки николаевский золотой.

И Никиту, волей случая оказавшегося здесь, терзало жгучее любопытство. И еще он чувствовал, что убийство пенсионера, которое он должен расследовать, его сейчас абсолютно не колышет. Не колышет его и какой-то там задержанный. Ему сейчас просто не терпится пройти в зал и посмотреть, что там есть и кто, как и во что там играют.

— Извините, позвольте нам уехать!

Это произнесла женщина за его спиной. Произнесла вроде бы властно и вместе с тем почти умоляюще.

Колосов оглянулся. Откуда-то из-за помещения кассы для выдачи фишек в дальнем конце вестибюля появились трое: высокая брюнетка в длинной шубе из роскошной чернобурки, плотный крепыш в рыжей короткой дубленке нараспашку и сгорбленная старуха в хорошей каракулевой шубе, сшитой по моде, опиравшаяся на руку крепыша и на свою палку.

— Позвольте нам уехать, — повторила брюнетка в чернобурке.

Колосов посмотрел ей в лицо и осознал, что перед ним очень красивая молодая женщина.

Китаев глухой скороговоркой пояснил, что это родственники владельца казино Салютова, а также его личный шофер, что они приехали на поминки старшего сына Салютова, которые теперь уже, видимо, не состоятся.

Никита снова ничего не понял — поминки? Тут еще и какие-то поминки. Еще, что ли, один покойник?

Но задерживать эту троицу у него пока не было никаких оснований. К тому же сначала все-таки надо было поглядеть на труп.

С Биндюжным они не сговаривались: хотя это был и не его участок, Биндюжный приехал сюда не баклуши бить. И в отличие от Колосова «Красный мак» особого впечатления на него не произвел. Он вышел вслед за родственниками, приехавшими на поминки, а Никита, ведомый Китаевым, наконец-то вошел в туалет.

Спустя двадцать минут он по мобильному уже названивал дежурному по главку. Смысл беседы был прост: хоть из-под земли, а доставай сюда прокуратуру. Без следователя, эксперта и патологоанатома здесь делать нечего.

Убитый, опознанный как гражданин Тетерин, был действительно застрелен из пистолета. Причем скорее всего с глушителем, потому что, по словам Китаева и охраны, выстрела никто не слышал. Судя по состоянию тела, убийство было совершено около часа назад, то есть — тут Никита глянул на часы — где-то в половине девятого вечера плюс-минус четверть часа.

Ранение было в затылочную область черепа, слепое. Пуля осталась в теле, а вот гильза...

Колосов внимательно осмотрел кафельный пол в туалете, заглянул под унитазы, в кабинки, за корзины для бумаги, под раковины. Стреляной гильзы нигде не было. А по логике вещей она должна была быть, если, конечно, по фатальной своей траектории не залетела в унитаз и не утонула в канализации... Или же...

— Ничего по-прежнему здесь не трогайте и никого в туалет не пускайте, пока не приедет следователь прокуратуры, — приказал он Китаеву, следовавшему за ним как тень. — Кто у вас там задержан? Почему?

Объяснение снова было дано обстоятельное: как только стало известно об убийстве, среди посетителей казино возникла маленькая паника, которую, впрочем, быстро удалось погасить. Посетителей пока попросили оставаться на местах, и почти подавляющее большинство отнеслось к этой просьбе службы безопасности с пониманием. Но один из клиентов повел себя неадекватно. Едва лишь прозвучало слово «милиция», он ринулся к двери, позабыв даже про оставленное в гардеробе пальто. Он был остановлен швейцаром Песковым и попытался оказать ему сопротивление, которое, впрочем, тут же было пресечено. Так как он вел себя крайне подозрительно, охранники обыскали его и обнаружили в кармане пиджака пистолет, а в другом пять пакетиков героина.

Вполне можно допустить, развивал далее свои мысли Китаев, что задержанный являлся сбытчиком наркотиков. А именно для ограждения гостей от подобных типов службой безопасности казино и введена была должность смотрителя туалетов.

Возможно, предположил Китаев, задержанный пытался продать дозу кому-то из гостей и на этом был застигнут Тетериным. Тот хотел предупредить охрану и получил за это пулю.

— В затылок-то? — хмыкнул Никита. — Ладно, давайте показывайте — кого вы там взяли. А потом я хочу поговорить с вашим швейцаром, который его задержал. И... тут гардероб рядом? И с гардеробщиком тоже.

Задержанный сидел в комнате охраны, из вестибюля пришлось спускаться в полуподвальный этаж по служебной лестнице — именно она и располагалась за кассой. Впоследствии, когда Никита составил для себя подробный план этого обширного здания, ему стало много легче ориентироваться здесь. А пока он чувствовал себя в казино, как в настоящем лабиринте, в душе досадуя на то, что пока видит лишь задворки всего этого великолепия.

Задержанный был еще относительно молод. Одет он был довольно стильно. Никиту и его сопровождение он чуть ли не с порога встретил громким мятежным выкриком: «Что вы мне лапшу клеите, какое еще там убийство?» Никита впервые слышал, что «лапшу клеят», и любопытство его возросло.

— Представьтесь сначала, пожалуйста, — попросил он.

— Ну, Майский, фамилия моя Майский. Сергей. — Задержанный дернулся, и Никита увидел на его левой руке — на безымянном пальце — золотую печатку с бриллиантом, а на запястье золотую цепь, очень смахивающую толщиной на якорную.

— Это ваш пистолет и наркотики?

— Какой пистолет?

Глеб Китаев молча выложил на стол перед Колосовым пистолет и пять маленьких, аккуратно запакованных пластиковых мешочков с белым порошком.

— Это было у него в карманах, — сказал он, — никаких документов мы не нашли. Хотя фамилию он эту же сказал — Майский.

— Помимо посещения казино, чем вы вообще занимаетесь? — полюбопытствовал Никита.

— Я поэт, — Майский посмотрел на пакетики, лежащие на столе, — поэт от бога.

— А, круто, — согласился Колосов, — ну, не прощаюсь, еще увидимся.

— Вот подонок! — Китаев, когда они вышли из комнаты охраны, брезгливо поморщился. — И не сожалеет даже. Как его мои ребята в зал пропустили? Вот всегда так — чуть отлучишься, жди какого-нибудь ЧП.

— А вас разве здесь не было... — Никита чуть не обмолвился «в момент убийства»?

Китаев опередил: быстро, четко отрапортовал, что его с утра на работе не было, он сопровождал Салютова в деловой поездке. Вернулись они с шефом только к восьми часам вечера. Не успел он, Китаев, провести для заступавшей на дежурство смены летучку, как тут — бац!

Колосов послушал, подумал и попросил пригласить гардеробщика. «Михеев, — подсказал его фамилию Китаев, — он у нас уже два года работает». Михеев ждал в вестибюле у фонтана. Худощавый сорокалетний мужчина с нездоровым желтоватым цветом лица. Форменная черная куртка с золотыми галунами сидела на нем ловко, точно военный френч. Он очень сильно волновался. Волновался так, что у него даже дрожали руки. Колосова это сначала удивило.

Михеев начал путано и торопливо рассказывать, что заступил на рабочее место, как обычно, за полчаса до открытия казино, то есть в двенадцать часов дня. До самого вечера в «Красном маке» были лишь единичные посетители, да и те приезжали не играть, а обедать в ресторане. К семи, правда, публика начала потихоньку прибывать, и тут...

Михеев жалобно посмотрел на Китаева. И тут...

— Вы Тетерина сегодня видели, разговаривали с ним? — Никита задал свой первый вопрос о потерпевшем.

— Конечно. Мы вместе днем на работу заступили. И потом я его еще в течение дня видел.

— Ничего необычного, странного не заметили?

— У Сан Саныча? Господи, нет. Что у Саныча необычного могло быть?

— Может, он говорил, что ждет кого-то?

— Да что вы! Он же на работе. Он из курительной комнаты два раза только и отлучался — вниз за газетами. Он кроссворды обожает... обожал очень. Ребята ему всегда откладывали. Потом он звонить домой ходил. У него жена больная, а сын пьяница. Всю семью замучил, жена его выгнала, он теперь у Тетерина живет и...

— С восьми до половины девятого в туалет кто-нибудь заходил? — резко спросил его Китаев. — Ты видел кого-нибудь?

— Я не видел, Глеб Арнольдович. Китаев тяжело смотрел на него.

— Я ж вам докладывал, камера здесь барахлила, а я... я вниз в диспетчерскую отлучался. Живот что-то скрутило, я за таблетками ходил. А меня там так прихватило, еле до туалета дополз.

— До туалета? — В душе Колосов просто был потрясен, до каких интимных сторон жизни гардеробщика им еще предстоит дойти. — Ну, и когда вы там находились, что-нибудь подозрительное видели, слышали?

— Я внизу был, на пульте охраны. Там служебный туалет. Но вы не подумайте, я Пескова за гардеробом присмотреть попросил.

Китаев смерил его испепеляющим взглядом и отвернулся к Колосову.

— Дисциплинка! Теперь швейцара позвать? Никита кивнул: валяй, веди своего швейцара. Ему по-прежнему остро хотелось заглянуть в игорный зал. Тут в вестибюль вернулся Биндюжный, а за ним двое милиционеров в форме и несколько гражданских: дежурная опергруппа и следователь прокуратуры — все облепленные снегом, как снеговики, и весьма недружелюбно настроенные — кому охота пахать в предпраздничный день?

Биндюжный отвел Никиту в сторону:

— Значит, вот какое тут дело. Я с привратником местным потолковал — некто Песков Михаил. А я его сестру родную, оказывается, знаю! Песков после увольнения из армии с семьей переехал сюда. Сначала у сестры ютился, а сейчас денег поднакопил — дом себе строит кирпичный. Неплохо, выходит, здесь платят. Он — человек военный, четкий, толковый. И вроде честный. По убийству, правда, ничего сказать не может. И выстрела не слышал. Но в вестибюль заходил — его гардеробщик Михеев попросил. Говорит, где-то после восьми это было или чуть позже. Потом клиент приехал, он его встречать вышел, с шофером поболтал. Сколько времени это у него заняло — не помнит. Потом снова в вестибюль зашел. И вот тут-то... Видел он кое-кого, кто в туалет заходил. Сына хозяина видел и главного ихнего управляющего, какого-то там босса. Я его спрашиваю — Салютова, что ли, самого, земляка моего? А он — нет, говорит, Жанну Марковну. Надо же, я ему говорю, бабу боссом назначили, ну вы тут и даете...

— А почему это Салютов земляк тебе? — спросил Колосов.

— Так он же с Одессы, и я с Одессы! Я ж здесь у вас после армии осел, сразу как женился. А там родина моя. И Салютов — земляк мне, и барбос его этот — Китаев тоже. Он же с проспекта Дидрихсона и там же у нас судоремонтный институт заканчивал.

— А говорил, Ваня, не твой участок, — укорил его Колосов.

— Так это ж «Красный мак» — на весь район одно такое заведение, да что на район — на область, на столицу. Первоклассное казино. Если бы ты знал, Никита, сколько сюда шишек разных порой съезжается, а денег сколько просаживают... А как же нам в отделе местный персонал и владельца не знать? Например, Китаев у нас в отделе частый гость. То разрешение какое, то лицензия на оружие, то то, то сё. А потом, они у нас даже в поисковых мероприятиях порой участвуют. Тут служба безопасности крепкая. Ну, когда взрывы-то были, когда гексоген в домах искали, они тоже, как и другие ЧОПы, подключались к мероприятиям. Китаев — человек умный и такое сотрудничество одобряет. Зачем ему с местными ссориться? А Салютов еще умнее, раз такое казино сумел отгрохать и до сих вор не разорился.

— Ну ладно, об этом потом, — прервал его Колосов; Иван Биндюжный слыл человеком словоохотливым, тем более сейчас, когда из головы его не совсем выветрился новогодний хмель, — ты насчет швейцара говорил... Ну-ка, веди его быстренько.

Но тут к Колосову подошел Китаев и сказал, что его просят подняться наверх к Салютову. Никита хотел ответить: не барин, мол, твой хозяин, сам пусть спустится, а я пока занят. Но затем подумал, что допросить швейцара Пескова наверху, в кабинете его босса, будет даже занятно. Мимоходом он еще раз заглянул в туалет. Следователь прокуратуры, ворча и чертыхаясь, осматривал в тесной кабинке труп Тетерина. Никита не стал мешать ему — как всегда, они с прокуратурой шли самостоятельными путями.

Глава 6

ШВЕЙЦАР

Китаев молча повел его на второй этаж. Снизу из залов доносились громкие возмущенные голоса. Китаев настороженно прислушался.

— Извините, а сколько все это займет времени? Мы же не можем до глубокой ночи удерживать здесь посетителей. Мы и так сильно рискуем. Лишимся лучших клиентов.

— Ну, думаю, как только опергруппа проверит у ваших посетителей документы и удостоверит их личности. — Колосов тоже прислушался. — Ого, кажется, уже проверяют.

— Документы? Зачем? — Китаев остановился как вкопанный на середине лестницы. — Мы же задержали вам этого Майского!

— Такой уж порядок, извините. Совершено убийство. Лично я, как видите, никого не удерживаю. По мне пусть все хоте под землю провалятся. Но у следователя прокуратуры своя методика работы.

Китаев глянул на собеседника искоса, точно пытаясь измерить глубину коварства, скрывавшуюся в его ответе. А шум внизу в игорных залах все нарастал.

Коридор повернул направо. Китаев провел Никиту через жарко натопленный зимний сад с узорным паркетом и уютными скамейками, скрытыми среди зелени. Они подошли к двери в глубине зимнего сада, Китаев постучал и открыл.

Комната оказалась не кабинетом и не офисом, как того ожидал Колосов, а просторной столовой, скорее даже — банкетным залом. Окна были полузакрыты шелковыми шторами, в середине стоял овальный стол, за которым легко могло усесться человек двадцать.

Но сейчас стол был сервирован всего на пять персон. Приборы, тарелки, вазы с фруктами и цветами терялись на фоне пустого белого пространства скатерти. Сервировка была не тронута.

Во главе стола сидел мужчина лет пятидесяти пяти. Он был без пиджака — в темных брюках и черной шерстяной водолазке. Увидев Колосова, он медленно, с достоинством поднялся навстречу. Когда он протянул руку для приветствия, на его запястье блеснули дорогие швейцарские часы на массивном платиновом браслете.

— Добрый вечер, — сказал он негромко и спокойно, — прошу садиться.

Так Никита и познакомился с Валерием Викторовичем Салютовым — хозяином Дома, в котором внезапно и вроде бы без всяких видимых причин начали вдруг умирать люди.

Колосов сел за этот пустой, по-царски сервированный, но от этого еще более неживой, нерадостный стол. Перед ним стояла ваза богемского стекла. А в ней пышный букет темно-бордовых, почти черных роз. Их было тридцать штук.

— Нашли что-нибудь? — спросил Салютов. Голос у него был низкий и приятный, но одновременно какой-то тусклый. «Серый голос», — подумал Никита. Глаза у Салютова тоже были серые, широко расставленные, а волосы — темно-каштановые от природы и уже поредевшие на макушке, на висках их припорошило сединой, словно сухим серым пеплом.

— Пока только труп, — ответил Колосов. — Там внизу ваши родственники, они, кажется, уже уехали. Я слышал, у вас несчастье в семье. Примите наши соболезнования.

Салютов кивнул: спасибо.

— У вас есть вопросы ко мне, — сказал он, — постараюсь чем могу помочь.

Колосов облокотился на стол. Ему стало любопытно.

— А знаете, никак не ожидал такой стремительной профессиональной реакции от вашей службы безопасности, — признался он. — Не ожидал того, что встречу здесь такое редкое желание оказать нам содействие. Обычно в подобных местах от милиции как от чумы шарахаются.

— Убит наш сотрудник, — ответил Салютов, — нам отнюдь не безразлична его судьба. Мы хотим разобраться в том, кто его убил. Он пытался оказать отпор...

— Ну, это еще не совсем ясно. Насчет отпора этому героиновому проныре, — Колосов грустно вздохнул, — совсем пока не ясно. А это у вас единственный подобный случай?

— Единственный? О чем вы?

— Ну, прежде здесь, в казино, ничего такого не происходило — стрельбы, разборок, выяснения отношений между игроками, самоубийств?

— Никогда.

— А этот Тетерин, он у вас ведь и раньше где-то работал?

— Он проработал более двадцати пяти лет на лакокрасочной фабрике здесь неподалеку в районе. Когда моя компания это производство акционировала, Тетерин остался на ней. А после выхода на пенсию поступил сюда, в казино. Видите ли, у меня правило: я не беру случайных людей.

— А та фабрика и сейчас вам принадлежит?

— Да, и работает, и приносит неплохие доходы.

— Очень хорошо. О самом Тетерине Александре Александровиче что-то можете сказать?

Салютов пожал плечами. Колосов обвел глазами зал — дубовые панели на стенах, шелковые шторы, хрусталь, бронза, эти черные розы в вазе, платиновые наручные часы — что мог сказать владелец всего этого о пенсионере, подрабатывающем смотрителем туалета?

— Сан Саныч старше меня, — Салютов кашлянул, — ему шестьдесят было, живет... жил с семьей тут, неподалеку, на Разъезде, где подсобное хозяйство бывших совминовских госдач.

— Это там, где мост через Глинку? Поворот с Рублевки? — уточнил Никита.

Салютов поднял на него глаза.

— Знаете этот мост? — спросил он.

— Район знакомый, случалось выезжать.

— Там на мосту авария произошла, — сказал Салютов, — давно, много лет назад. Вы, пожалуй, еще совсем мальчишкой тогда были. — Помолчав, он вдруг неожиданно закончил:

— А у меня старший сын в аварии погиб. Полтора месяца назад.

Воцарилась пауза.

Колосов посмотрел на розы — тридцать штук, четное число.

— Сегодня ничего необычного здесь в казино не происходило? — спросил он. — Глеб Арнольдович говорил, что вас весь день не было, но, может, что-то вам сообщали, докладывали?

Салютов покачал головой — нет, ничего.

— Гардеробщик сказал, что видеокамера внизу в вестибюле дала сбой. А часто у вас бывают неполадки в сети охраны?

— Ну, иногда, это же техника. Это на пульте внизу надо уточнить. — Салютов потянулся к сотовому телефону, лежавшему перед ним на скатерти, но тут, тихо постучав, вошел Китаев, до этого куда-то исчезавший. Он привел высокого мужчину в черной форменной куртке с золотым галуном, которого Колосов уже видел внизу у подъезда.

— Вот Песков, швейцар, — объявил Китаев и, обращаясь к Салютову, известил:

— В Большом зале милиция у клиентов документы проверяет.

Салютов промолчал.

— Скандалом пахнет, Валерий Викторович. — Китаев тяжело глянул на Колосова, словно упрекая: и-их, мы тебе — содействие, а ты нам — такую свинью.

— Я бы хотел задать вам несколько вопросов, не возражаете? — обратился Никита к Пескову.

Тот вопросительно глянул на Салютова.

— Отвечайте, — сказал тот.

— У вас оружие имеется? — спросил Колосов. Песков молча, картинно расстегнул форменную куртку, показал кобуру под мышкой. Из кобуры высовывалась рукоятка пистолета.

— Дайте, пожалуйста.

Песков снова глянул на Салютова. Тот кивнул.

Швейцар извлек пистолет из кобуры, взвесил его на руке и положил на скатерть. Колосову со своего места пистолет было не достать. Нужно было встать и обогнуть стол. Но он продолжал сидеть.

— Вы присматривали за вестибюлем по просьбе гардеробщика Михеева? — спросил он.

Песков кивнул.

— Сколько примерно времени он отсутствовал? Не припомните?

— Минут десять-пятнадцать, — у Пескова был густой бас.

— А вы все это время находились в вестибюле?

— Нет, я выходил встречать подъезжающие машины.

— Тетерина вы видели?

— Днем видел. Когда по просьбе Михеева приглядывал за вестибюлем — нет.

— Выстрела не слышали?

— Нет, не слышал. Вообще ничего подозрительного не слышал.

— Вы прежде в армии служили?

— Так точно.

— В каких войсках?

— В инженерных.

— Вы кого-нибудь видели возле туалетов, когда присматривали за вестибюлем?

Песков вопросительно посмотрел на Салютова.

— Ну что же, — Салютов смотрел в окно. Там, полуотсеченная шелковой шторой, клубилась белесая снежная мгла. — Говорите, не задерживайте нас.

— Извините, Валерий Викторович, один вопрос, — пророкотал швейцар, — а что я должен ответить?

— Как что? Правду, конечно. Ты кого-то видел? Кого?

Песков посмотрел на пистолет, лежавший на столе.

— Жанна Марковна выходила из туалета. И... Филипп Валерьевич.

— Это ваш сын, — Колосов обернулся к Салютову, — младший? А он где сейчас, тоже уехал?

— Филипп в баре, — вмешался Китаев, — он никуда не уезжал.

— Песков, сосредоточьтесь и вспомните поточнее, пожалуйста. При каких обстоятельствах вы видели этих людей? Они что — вместе оттуда выходили? — Никита задавал вопросы мягко, с искренним любопытством. — Там ведь у вас курительная комната.

— Нет, выходили поодиночке. Сначала я Филиппа увидел Валерьевича.

— Когда именно? Поточнее, пожалуйста. Как только зашли в вестибюль или позже?

— Как зашел... Нет, как только снова зашел после того, как встретил приехавшего посетителя. Я ему помог раздеться, показал, где у нас обменник, и тут увидел...

— И, значит, Филипп Салютов из туалета выходил, — уточнил Никита, — или входил туда?

— Выходил.

— А он вас видел?

— Нет, не думаю.

— И куда же он потом направился?

— Поднялся по лестнице.

— А эта дама — Жанна Марковна, она ведь, кажется, сотрудник казино?

— Главный менеджер игорного зала, — уточнил Китаев настороженно.

— Ее я увидел позже, когда... когда еще раз зашел в вестибюль после того, как встретил очередную машину с клиентами, — ответил Песков.

— А дама вас видела? — спросил Никита. Швейцар неопределенно пожал плечами.

— И куда же она направилась?

— Кажется, обратно в зал. Не помню, я отвлекся.

— На что? — быстро спросил Колосов.

— На что-то. Не помню. А... на камеру. Заметил, что монитор выключен. Включил, а он рябит.

— Эта камера, что просматривает? — спросил Никита у Китаева. — Напомните мне, пожалуйста.

— Часть вестибюля от входа до лестницы, где гардероб и двери в туалет.

— А сами туалеты?

— За кого вы нас принимаете? — обиделся Китаев.

— Когда же камера сломалась?

— Не знаю, кажется, еще днем.

— Так, ладно. А что произошло потом? — спросил Колосов у швейцара.

— Я стоял за стойкой, ждал Михеева. Тут из зала вышел посетитель, зашел в туалет. С минуту пробыл там и выскочил как ошпаренный. Кричал, что у нас там кто-то застрелился.

— Сколько времени прошло с того момента, как оттуда вышла эта ваша сотрудница... Как ее фамилия, кстати?

— Басманюк, — подсказал Китаев.

— И тем, как обнаружили труп Тетерина...

— Минут семь, — нехотя ответил Песков, — может, даже меньше.

— А вы за это время в туалет входили? — Нет.

— А из вестибюля отлучались?

— Да, на пару минут, очередную машину встретить.

Колосов встал, обогнул стол, взял пистолет «ТТ» (Китаев не соврал) и проверил обойму. Все патроны были на месте. Он проверил предохранитель и поднес дуло к губам. Пистолет пах смазкой и... Или это почудилось, или все же был и другой запах — запах пороха.

— С Тетериным у вас какие были отношения? — спросил он Пескова.

Тот, наверное, в десятый раз пожал широкими плечами и сухо ответил:

— Нормальные, рабочие.

— Ну, спасибо, можете идти. А оружие мне придется пока у вас изъять.

Песков четко, по-военному повернулся и вышел за дверь.

Промаршировал...

Колосов сел на свое место. Пистолет Пескова он завернул в крахмальную салфетку, взятую с прибора.

— Это какое-то недоразумение, — произнес Китаев, — что он тут нам наплел? Очумел, что ли? Или пьян?

— Видите, оказывается, один свидетель у нас все же есть. — Колосов выглядел скорее обрадованным, чем грустным.

— Да что он тут плел про Филиппа, про Жанну? — повысил голос Китаев. — Что ей-то делать в мужском туалете?

— Она курит? — спросил Никита.

— Да, — ответил Салютов.

— А ваш сын, Валерий Викторович? — Нет.

— Пожалуйста, пригласите его подняться сюда к нам, — Колосов обратился к Китаеву.

Китаев, в свою очередь, глянул на Салютова. Тот смотрел в окно. Китаев отошел к буфетной стойке, уставленной нетронутыми закусками, там стоял и телефон. Он позвонил, сказав, чтобы отыскали Филиппа Валерьевича и пригласили его к отцу.

— Сколько вашему сыну лет? — спросил Никита Салютова.

— Двадцать пять.

— Молодой, — Никита констатировал это словно бы с сожалением.

Глава 7

ФИЛИПП

— Кстати, — продолжил он, — а где еще у вас работают камеры наблюдения, кроме вестибюля?

Китаев нахмурился: подобные сведения являлись секретом службы охраны.

— Просматриваются внешний подъезд, автостоянка, Большой зал, бильярдная, зал игровых автоматов, ресторан, бары, — ответил сам Салютов.

— А здесь наверху? — поинтересовался Колосов.

— Нет.

— Лестницы, кухни, служебные помещения?

— Лестницы.

— Ясно. Я бы попросил до выяснения обстоятельств представить нам пленки со всех камер, которые сегодня вечером работали и не были по каким-то причинам сломанными.

Салютов кивнул: хорошо. А лицо Глеба Китаева еще больше помрачнело. Он хотел что-то возразить, но тут открылась дверь и вошли двое мужчин. Один был высокого роста, крепкий, хорошо сложенный блондин с очень короткой и стильной стрижкой. Лицо его было бы почти красивым, если бы не перебитый нос. Одет он был совсем не в стиле «Красного мака» — в свитер из грубой шерсти и жилет из защитной плащевки со множеством карманов на груди, какие предпочитают путешественники и военные корреспонденты.

Его спутник был ниже ростом, моложе, субтильнее: узколицый, бледный, худощавый парень, облаченный в длинное, до пят, супермодное зимнее пальто из альпаки с внушительным бобровым воротником, который болтался на его узких плечах словно меховой хомут. Салютов кивнул на него Колосову:

— Мой сын Филипп.

Никита хотел спросить: а кто же это другой с ним? Личный шофер, телохранитель? Потому что блондин в жилете путешественника был весьма похож на человека именно этих профессий. Но Никита не успел удовлетворить любопытство: Глеб Китаев весьма бесцеремонно и молча начал теснить парня за дверь. Блондин, однако, уперся. Неизвестно, чем бы закончилось это молчаливое противостояние людей, равных по силе, если бы не раздраженный приказ Салютова:

— Да скажи ты ему, чтобы он убрался! Тут у милиции к тебе серьезные вопросы!

От этого резкого окрика Колосову стало как-то... «Не по себе» — это было неточно. Просто его поразило, как был способен меняться голос этого человека. Он никак не мог понять, что же стало причиной этой внезапной перемены, этого почти истерического выброса злости и раздражения. Неужто только то, что эти молодые парни поднялись сюда вместе, вдвоем?

— Подожди меня за дверью, пожалуйста, — тихо сказал Филипп Салютов.

Его спутник повернулся и молча вышел. Китаев плотно закрыл за ним дверь и прислонился к ней спиной.

— Присаживайтесь, Филипп, я начальник отдела убийств ГУВД области майор милиции Колосов Никита Михайлович. Вот мое служебное удостоверение. — Никита говорил медленно, словно давая собеседнику время на раскачку. — Вы уже, я думаю, в курсе здешних печальных событий. Хочу в связи с этим задать вам несколько вопросов.

— Мне? Я, между прочим, давно совершеннолетний, — Филипп Салютов сел за стол, расстегнул пальто, сдвинул в сторону мешавшие приборы, сразу нарушив четкую симметрию сервировки, — мы могли бы с вами, майор, и вдвоем поговорить. А то тут у вас прямо суд инквизиции. Я могу в панику впасть от смущения.

— Да здесь же все, кроме меня, для вас свои — отец ваш и вот Глеб Арнольдович. Думаю, они не лишние тут. Вы, Филипп, когда в казино приехали?

— Вечером.

— Поточнее?

— Где-то около семи.

— А с какой целью?

— Сегодня поминки по Игорю, моему брату.

— Вы приехали один?

— С Легионером.

— А это кто такой?

— Конь в пальто.

Никита смотрел на Салютова-младшего. Под пальто у него была надета какая-то несуразная толстовка из светло-серой фланели. Совсем не подходящая ни к этому дорогому пальто с бобром, ни к стилю «Красный мак», ни к самой фамилии Салютов.

Спереди у пояса на фланели виднелось что-то темное — то ли складки ткани, то ли пятно... «Если он носит пистолет за поясом под пальто, то это могут быть пятна смазки, — подумал Колосов машинально, — если, конечно, носит... А если стрелял он, на одежде могли остаться следы пороховых газов. Хотя при использовании глушителя это вряд ли...»

— Это мой товарищ. Друг, — помолчав, добавил Филипп.

— Конь? А пальто у вас, Филипп, красивое, крутое, — Никита подался вперед, — где, интересно, такие носят — в Париже?

— На вьетнамском рынке у дедушки Тинь Дао. — Филипп пошевелился, и Никита увидел, что пятно на толстовке было совсем не пятном, а орнаментом из крупных латинских букв FENDI. Страшненькая толстовка оказалась фирменной вещью.

— Что вы делали, пока ожидали родственников? — спросил Никита. — Играли?

— Я вообще не играю. Не игрок, что ж тут поделаешь. В баре сидел.

— Пили?

— Пиво.

— С другом, который Легионер? — Угу.

— Он что, у вас работает?

— Нет, мы просто друзья.

— Хватит паясничать. Можешь ты хоть на минуту бросить свои фокусы? — вмешался Салютов.

— Могу, папа. Конечно.

Никита выслушал реплику отца и реплику сына — что это? Что они делят? Или это отголоски старого семейного скандала?

— Что-нибудь можете сообщить по поводу убийства? — спросил он.

— Я? Нет, вряд ли.

— Ну, какие-нибудь мысли-то у вас есть, может, подозрения?

— Ой, какие тут мысли? Убит старичок Сан Саныч. Надо же, какая неприятность для фирмы.

— И кто, по-вашему, мог это сделать?

— Кто? А если даже это и я?

Глеб Китаев у двери глухо кашлянул. Колосов смотрел на парня — полы пальто свесились до пола, поза — самая расслабленная. Бледное лицо, пустые глаза. Внезапно ему показалось, что у Салютова-младшего что-то не того с мозгами.

— Вы очень легкомысленно об этом говорите, Филипп Валерьевич, — заметил он, — последствий не боитесь?

— А? Последствий? Нет, не боюсь.

— Что ж, мне эту вашу реплику признанием считать или как?

— Не сходи с ума! — тихо и вместе с тем гневно произнес Салютов-старший. — Прекрати валять дурака, мерзавец!

— Вот, смотрите, у папы моего для меня слова другого не найдется, как только мерзавец, — Филипп укоризненно покачал головой. — Ну, если вы эту мою шутку признанием сочтете — что ж, значит, судьба моя такая. Папу вон, пожалуй, Кондрат хватит — такой удар по престижу!

— Ваш отец всего лишь советует вам более обдуманно относиться к своим словам, — сказал Никита. — А вы вообще чем занимаетесь?

— Ну, иногда марки коллекционирую, иногда коробки спичечные, иногда самолетики клею.

— А, увлекающаяся натура, это хорошо, — похвалил Никита невозмутимо. — И пальто крутое, и бобер — глаз не оторвать. А в баре, значит, весь вечер пиво пили с этим, ну, который, как его... Центурион? А, нет — Легионер... Ну, а туалет посещали в вестибюле с пива-то?

— Нет, знаете ли, терпел. Так, что чуть из глаз не полилось.

— Значит, с восьми до девяти вечера в туалет вы не ходили? — Нет.

— Припомните, пожалуйста, очень вас прошу. — Нет.

— А ваш швейцар только что нам сказал, что видел вас выходящим оттуда примерно в этот самый промежуток времени.

— Такие вопросы, мне кажется, следует задавать уже в присутствии адвоката, — тревожно заявил Китаев.

— Да это не вопросы, а констатация факта. Вы же сами слышали, что сказал этот ваш Песков, — возразил Колосов.

— Валерий Викторович, да что же вы молчите, — Китаев повысил голос, — не чувствуете, куда дело клонится?

Но Салютов-старший не проронил ни слова.

— Ну что же, Филипп Валерьевич. Как быть-то нам? Я жду, — напомнил Никита.

— Песков, наверное, ошибся. Дальтоник! — Филипп хмыкнул. — Я в туалет не заходил. Или же нет... Конечно, я забыл, ходил! Что мне там в баре обо... что ли, было? Ходил. Или... Нет, нет и нет. Это вчера было. Ну, конечно, вчера! А сегодня — ни-ни, ничего такого. Весь вечер в баре — с другом, с девушкой — да они подтвердят, спросите у...

— У друга Легионера? — хмыкнул Колосов. — А еще у кого? У девушки?

— Эгле подтвердит, — Филипп круто повернулся к отцу.

— Замолчи, заткнись.

Повисла напряженная пауза. Этот новый окрик... Точно удар хлыста. Салютов поднялся из-за стола.

— Прошу вас понять правильно душевное состояние моего сына, — сказал он уже совсем другим, сдержанным тоном, — сегодня у всей нашей семьи тяжелый день... Поймите, сейчас он просто не в себе — они с Игорем, старшим моим сыном, были очень близки, дружны... Он очень сильно переживает, поэтому и несет разную околесицу... И я тоже с трудом держу себя в руках, поэтому, возможно, и срываюсь. Извините меня. — Он положил ладони на скатерть. — А тут еще смерть Тетерина... Филипп, как и я, как и все мы, растерян, взволнован. Он... Он сейчас все вспомнит и объяснит... И скажет правду. Ты заходил в туалет в вестибюле? Видел Тетерина? Отвечай, если не хочешь, чтобы тебя прямо сейчас забрали в милицию из-за твоего идиотизма!

Филипп поднял голову и посмотрел на отца. Что-то в его лице изменилось. Бравада исчезла. Он выглядел очень усталым и бледным. И очень молодым — узкое худое лицо было совсем мальчишеским.

— Да, заходил, — ответил он тихо, — из бара. И Тетерина видел. Он сидел за своей стойкой в курительной, решал кроссворд. После туалета я поднялся сюда, ко мне подошел Равиль, наш шофер, сказал мне, что вы все здесь, ждете меня.

Салютов кивал, словно давая понять Колосову, что так оно и было, сын говорит правду.

— Время было около девяти, когда я послал сказать сыну, что мы его ждем, или без четверти девять, — заметил Салютов.

— Ну вот и чудненько, вот все и выяснили, — Никита забрал со стола пистолет Пескова, развернул салфетку, еще раз проверил предохранитель и сунул оружие в карман кожаной куртки, — а то столько ненужных нервов, споры какие-то! Можно было сразу коротко и ясно ответить на вопрос.

Он поднялся. Они выжидательно смотрели на него, словно не верили, что он вот так просто все это воспринял. А Китаев явно ждал, что его вот-вот попросят вызвать сюда наверх и менеджера игорного зала Жанну Басманюк.

Но Колесов, казалось, был вполне удовлетворен увиденным и услышанным.

— Насчет пленочек не забудьте, пожалуйста, — напомнил он, — я их прямо сейчас заберу. Однако хотелось бы, чтобы кто-то из ваших сотрудников их прокомментировал.

— Я сам могу это сделать, — сказал Китаев.

— Ну и отлично. Спасибо, у меня пока все. — Никита повернулся к Салютову. — Тело мы заберем на вскрытие в морг. Родственникам сообщим.

Салютов поднялся, его сын сидел, облокотившись на стол. Колосову показалось, что, когда они с Китаевым уйдут, этим двоим еще предстоит крупный разговор. Но тут за дверью послышались громкие голоса, топот ног, в дверь постучали, и на пороге возник охранник, а за ним уйма народа — следователь прокуратуры с папкой протоколов, начальник местного отделения милиции и человек шесть оперативников и омоновцев. По их деловито-предприимчивому виду Колосов понял, что проверка документов внизу в игорных залах успешно завершена.

— Старший следователь по особым поручениям Сокольников, — бесцветным голосом отрекомендовалась прокуратура. — Вы владелец заведения? Хорошо, у меня к вам разговор. А вы начальник отдела убийства из главка? У меня и к вам разговор, подождите меня внизу в вестибюле. — Он выдвинул стул, сел за стол и положил перед собой папку. — Итак, вы владелец казино? Должен допросить вас в качестве свидетеля и предупреждаю об уголовной ответственности за дачу ложных показаний и за отказ от таковых.

Колосов вежливенько тронул Китаева за рукав: пошли, как там насчет пленок-то?

Уже закрывая за собой дверь, они услышали скрипучий голос Сокольникова и гневный возглас Салютова: «Да какое же вы имеете право? Как это — закрыть казино? До какого еще выяснения? Это же произвол...»

— Ой, нудный тип, — Колосов сочувственно покачал головой, указывая Китаеву глазами на дверь. — Вполне способен прикрыть этот ваш дворец развлечений. Я сам его боюсь. И на вашем месте его бы не раздражал.

Глава 8

ПЛЕНКА

Около часа ночи казино было закрыто. Сколько они ни возмущались, сколько ни возражали, спорили — казино было закрыто. Салютов отдавал себе ясный отчет в том, что значит умышленное убийство в стенах такого заведения, как «Красный мак». Да мало ли было примеров, когда по сходной причине лопались как мыльные пузыри, в считанные недели разорялись и закрывались отлично организованные, приносившие солидные доходы предприятия?

Возьмите, скажем, ресторан «Русское поле» на территории аэровокзала. Он процветал пять лет. Но стоило в один злополучный вечер произойти банальнейшей разборке, в результате которой один из выяснявших отношения был застрелен в упор, а второй ранен в ногу, и ресторан не продержался и месяца.

А ночной клуб «Не рыдай»? Он числился в десятке самых продвинутых и модных в столице до тех пор, пока на закрытой вечеринке охрана не обнаружила в гримерной труп зарезанной девицы, и убийцу тут же схватили, но «Не рыдай» заглох и более уже не возродился.

И правда, кому из солидных посетителей, почетных членов и завсегдатаев клуба, ресторана или казино придутся по вкусу назойливые допросы, обыски, принудительно-добровольное снятие отпечатков пальцев, проверки документов? Кто захочет отдыхать, ужинать, танцевать, играть в рулетку или на «Колесе Фортуны» там, куда вот-вот может нагрянуть милиция, прокуратура, спецназ в масках, с дубинами, положить всех на пол лицом вниз, любого впускать — никого не выпускать?

Салютов понимал все это так же ясно, как и то, что козырная шестерка бьет даже туза. С приездом следователя Сокольникова и опергруппы все в «Красном маке» пошло вверх дном. Мало того, что у посетителей казино проверили документы и взяли отпечатки пальцев, большинство из них еще и снабдили повестками в прокуратуру на допрос!

После всех этих измывательств в первом часу ночи публику выдворили, а следователь Сокольников объявил персоналу казино, Салютову и потрясенному таким произволом Глебу Китаеву, что он получил согласие администрации на временное приостановление лицензии «Красного мака» «до выяснения».

Салютову прямо среди ночи пришлось звонить и в область, и в Москву, будить, искать, поднимать с постели нужных людей, просить, умолять, унижаться, жать на все доступные кнопки, подключать, просить содействия и защиты от самоуправства.

В результате казино все равно было закрыто. Однако... Спасло лишь то, что на носу были рождественские праздники. После долгих уговоров, просьб и унижений было достигнуто соглашение — «консенсус», как ехидно заметил следователь, — о том, что лицензию не тронут — пока, но прокуратура во все эти праздничные дни сможет беспрепятственно проводить все необходимые и дополнительные следственные действия в «Красном маке», который будет на это время закрыт для посещений.

Черт! Кто сказал, что жизнь прожить — не поле перейти?! Что он вообще понимал в жизни, если сравнивал ее с полем, а не с ядерным полигоном, линией Маннергейма, валом Адриана, могильным рвом?!

Было два часа ночи. В «Красном маке», кроме Салютова и Китаева, находилась лишь дежурная смена охраны да шофер Равиль, приехавший за хозяином и скучавший в вестибюле. Тихое, пустое, мертвое казино выглядело очень непривычно. В оные дни с десяти вечера до двух ночи в Большом зале шла самая игра. А к трем утра у столов оставались лишь так называемые игроголики, которых точно магнитом притягивало к зеленому сукну.

Салютов сидел все в том же зале, за все тем же сервированным, но так и не тронутым поминальным столом. Пил коньяк, пил черный кофе, жевал лимон. Вообще, он редко пил в последние пять лет. В отличие от своего старшего, ныне покойного, сына Игоря, он знал меру в употреблении спиртного. Никогда ни в чем не любил излишеств, потому что от них попахивало дешевым выпендрежем, больной печенью, утренним смрадом изо рта и ночными кошмарами.

Но в последние два месяца прежние привычки умирали. Жизнь заставляла привыкать к иному.

Китаев, взъерошенный, злой и усталый после отъезда опергруппы, тоже поднялся в зал, к столу. Вид у него был такой, словно его крутили и выжимали в стиральной машине.

— Ну и сука этот Сокольников, ну сука... Я ему, Валерий Викторович, объясняю... А он... И где только сук таких откапывают? Это ж просто курсы надо какие-то кончать — самому ни в жизнь такому гадству не выучиться! — Он плюхнулся на стул, выбрал самый большой бокал для вина и налил себе коньяка.

Выпил. Вздохнул точно кит, выброшенный на берег. И потом сообщил:

— Этот майор Колосов пленки у меня забрал.

Салютов кивнул.

— Все, кроме этой, — Китаев выложил на стол кассету видеозаписи. — Эту я не отдал. Подменил. Дал ему другую, позавчерашнюю.

Салютов взял кассету.

— Посмотрите ее сами, Валерий Викторович. Это с камеры в Большом зале. Я, как только этого Майского задержал в вестибюле, прошел на пульт и прокрутил всю запись.

— Что ты мне хочешь сказать, Глеб? — тихо спросил Салютов.

— А то, что дело нечисто у нас, в нашем датском королевстве, Валерий Викторович, — Китаев посмотрел коньяк в бокале на свет, — Майский, хоть у него и пушка переделанная, тут ни при чем.

— Почему?

— А он не спускался вниз, в вестибюль. Ни разу. Там все на пленке, — Китаев поставил бокал. — Я докладывал: Жанна меня в зал вызвала. Там шухер был небольшой, клиент проигрался, начал деньги у партнера стрелять. Клиент — мальчик зеленый, Жанне показалось, что он где-то уже успел нюхнуть-уколоться. Она его узнала, это сын... — Китаев. с особым ударением произнес фамилию отца-политика, депутата, лидера партии и движения. — Этот парень... Ну, он самый и есть — сынок. И глаза, как у мороженого судака. Он деньги дважды занимал и каждый раз все проигрывал.

— Ну и что? К чему ты это все?

— А к тому, что бабки стрелял он у этого самого Майского. Они вместе к нам пришли. — Лицо Китаева стало угрюмым. — И вместе играли. Камера зафиксировала. До моего прихода они никуда из зала не отлучались. Все время возле карточного стола кружили. Потом сопляк сел играть, проиграл и начал с крупье спорить, а Майский рядом был. Потом их Жанна начала уговаривать, охранники. Потом и я включился. Мальчишку мы в бар спровадили. Савойников — охранник — его туда привел, угощал за счет заведения и все время был с ним. А Майский сел снова играть за второй стол. Ему карта пошла. И он от стола никуда не отлучался, до тех пор, пока внизу в вестибюле шум не поднялся. Там все это есть на пленке. Я фишки его просмотрел — если бы не эта заваруха, он бы на шесть кусков нас нагрел сегодня.

— Ну, договаривай...

— А если это не Майский застрелил Тетерина за наркоту, то...

— Пескову утром позвонишь и скажешь, что он уволен, — сказал Салютов.

Китаев кивнул, однако криво усмехнулся:

— Сами же ему приказали давать показания этому майору.

— Все, что ему причитается, получит в бухгалтерии, трудовую книжку ему отвезете. Пистолет... А, хотя они его забрали. Ладно. — Салютов глотнул остывшего кофе.

— Я с сыном вашим перед его отъездом поговорил, — скрипучим голосом сказал Китаев. — Говорю ему: Липа, думать надо, прежде чем языком болтать. Головой соображать. На что тебе голова-то, как не на это? Ну, он вроде осознал. Вроде того... Говорит, что действительно в туалет заходил и Тетерина видел. Я ему: через твою глупость, через легкомыслие твое ты чуть в историю не попал. Думай, когда, что, где и кому говоришь!

— Ладно, оставь, — Салютов поморщился. — Что-то еще?

— А то, что я так же, как этот мент из угрозыска и как эта сука въедливая — следователь, хотел бы знать, кто это прихлопнул старика? И главное — за что? Причин-то вроде нет никаких.

Салютов смотрел в черное окно.

— Или же, — Китаев осторожно и внимательно заглянул в лицо шефа, — о допросе сегодняшнем в Генеральной прокуратуре они вас не спрашивали. Не в курсе еще, видно, но... Вы вот, Валерий Викторович, пренебрегли, не проинформировали меня насчет этой беседы...

— Хочешь знать, спрашивали меня в прокуратуре о Хванчкаре? — резко спросил Салютов. — Нет.

Китаев помолчал, словно переваривая информацию.

— А он-то может этого и не знать, — произнес он наконец медленно и раздумчиво. — Он-то как раз может думать и наоборот...

Салютов молча убрал кассету в карман.

— Час назад Марина звонила. Спрашивала: приедете вы сегодня домой ночевать или нет? — сказал Китаев чуть погодя.

Салютов смотрел в окно.

— А Эгле внизу, — Китаев проследил за его взглядом. — Я ей говорю — езжай домой, Равиль тебя отвезет. А она — нет, подожду. Вас ждет. Переживает.

Салютов кивнул. Он словно не мог оторваться от этой темноты за окном. Ночь перед Рождеством. Он только сейчас внезапно вспомнил, что сегодня та самая ночь, под тот самый праздник, о котором он почти ничего не знал ни в детстве, ни в юности.

Рождество в Лузановке не справляли. Пасха была, это факт. На Пасху на море начиналась путина. На Пасху церковь Святого Николы на Пересыпи была полна-полнехонька старух, стариков, вдов, потерявших мужей на войне, и просто людей, переживших оккупацию и военную разруху.

Чтобы молодежь из любопытства не ходила ночью в церковь, в клубе локомотивного депо — это Салютов помнил с самого раннего детства — всегда устраивали вечер самодеятельности. Привозили хорошее кино, а затем врубали на всю железку танцы до самого утра.

А на Рождество ничего такого не было. Рождества вообще не было в те годы. Все, что Салютов мог вспомнить из своего детства об этих первых январских днях, это лишь колкий пронизывающий ветер, дувший в лицо — с моря, а в спину — с гнилого Хаджибеевского лимана.

— Скажи ей, что я сейчас, — произнес он, — скажи ей спасибо. Я очень тронут.

Глава 9

ПЕЛЬМЕНИ

Данные, полученные из экспертно-криминалистического отдела в первый же послепраздничный день, оказались пустышкой. Колосов особо и не надеялся на них, однако...

Однако было обидно. Нет в жизни легких путей! Утром отгремела как гром среди ясного неба первая послепраздничная оперативка у шефа в кабинете. На ней Колосову было заявлено следующее: первоначальные оперативно-разыскные мероприятия кто по убийству в казино проводил? Ты. Ситуацией владеешь? Более-менее. Значит, будь добр, забирай дело к себе в отдел с «земли». Сейчас на праздники малость разгрузились, итоги подвели, так что ресурсы есть. Действуйте.

Колосов пробовал препираться с руководством: как это забирай дело, позвольте? Там местные сотрудники сразу подключились, и прокуратура грамотно себя повела. Отповедь начальства была краткой: следователь Сокольников уже с утра звонил и лично просил, чтобы оперативное обеспечение убийства Тетерина взял на себя именно отдел убийств главка, а не местная милиция. Он, мол, уже направил в адрес УУР отдельные поручения.

«Так, — подумал Никита, — или прокуратура, как обычно, набивает себе цену, или же этот следователь почуял в смерти пенсионера нечто... Что же?»

Но, несмотря на эту закулисную интригу, звонить в прокуратуру после оперативки не стал. Успеется получить ЦУ. Позвонил патологоанатому и экспертам-баллистикам. Патологоанатом сообщил, что у него — срочные дела, а заключение о вскрытии трупа Тетерина уже утром отослано по факсу. Никита прочел этот ученый труд через несколько минут, отыскав его среди пришедшей почты. И с грустью понял, что ничего нового не узнал. Даже время смерти Тетерина (а это было весьма важной деталью) перестраховщик-эксперт определил весьма расплывчато: между восемью и девятью часами вечера.

Баллистическая экспертиза пули, извлеченной из черепа Тетерина, сделала один лишь категорический вывод, что это пуля пистолетная. А это Колосов знал и без экспертов. Пуля оказалась сильно деформирована, и идентифицировать по ней оружие, из которого был произведен выстрел, по мнению баллистиков, вообще не представлялось возможным.

Эксперт обещал, что изъятые в «Красном маке» пять пистолетов «ТТ», принадлежавшие службе охраны, а также «газовая переделка» Майского будут тщательно проверены по банку данных и заново отстреляны. За дальнейшее он не ручается — пуля им в этом деле не помощник.

— Удивительно, Никита Михайлович, как это вы гильзу не нашли, — недовольно заявил эксперт. — Она наверняка там была, вы просто не искали.

На этом незаслуженном и обидном упреке обмен мнениями завершился, и у Колосова с самого утра резко испортилось настроение. «Не нашли гильзу!» Да это же было первое, что его самого там насторожило в этом вроде бы вполне рядовом убийстве. Гильзы в туалете не было. А это означало одно из двух: либо она действительно утонула в канализации, залетев в унитаз по какой-то сумасшедшей траектории, либо убийца забрал ее с места преступления. А это, в свою очередь, значило, что пистолет, из которого выстрелили Тетерину в затылок, был...

Ну да, был. Сплыл! Колосов хотел уже снова сесть на телефон и, в свою очередь, упрекнуть зазнавшегося эксперта — почему это до сих пор не готово заключение по исследованию горюче-смазочных веществ по изъятому в казино оружию? Но, поразмыслив секунду здраво, решил, что такое цепляние будет мелочным и недостойным поступком. Ничего, бог правду видит: кто пашет в праздники, а кто баклуши бьет в теплом кабинете!

В результате этих раздумий и переживаний время до обеда пролетело почти незаметно. Правда, обрывал еще телефон начальник Скарабеевского ИВС, где содержался задержанный Майский. Предупреждал официально, что срок у подозреваемого истек сегодня, а там еще и конь не валялся — ни дежурный следователь, ни скарабеевский розыск, ни прокуратура так и не удосужились решить вопрос с предъявлением задержанному обвинения.

Колосов созвонился с территориальным отделением милиции. И попросил с обвинением пока не торопиться, а продлить срок содержания под стражей до десяти суток по формальному поводу — ношение и хранение огнестрельного оружия.

В Скарабеевском отделении люди были понятливые под стать старшему оперуполномоченному Биндюжному (которого, к сожалению, Никита как ни добивался в тот день, так и не застал). Срок Майскому продлили и даже пообещали поискать среди своих толкового человека, чтобы прощупать задержанного по камере.

И у Колосова сразу камень с души свалился. Честно говоря, насчет этого Майского у него пока не было никаких четких планов. Насчет убийства Тетерина — тоже.

Адски гудела голова!

С некоторых пор обеденный перерыв стал для сотрудников областного главка порой суровых испытаний. «Подземку» — расположенную в бывшем полуподвале столовую и буфет — закрыли на ремонт. И в зимнее, холодное и вьюжное время сотрудники чувствовали себя просто по-сиротски. Или навьючивай на себя сто пудов шуб, шапок и мчись, высунув язык, обедать куда-нибудь на сторону — в ТАСС, в «Медовые блинчики» на бульваре или в «Макдоналдс», или прозябай в голоде и нищете в кабинете в обнимку с чайником, тощей заваркой и чахлыми пирожками.

Колосову хотелось есть. Хотелось нормальной, здоровой горячей пищи. Причем желательно мясной. Он вдруг осознал, что за все новогодние праздники в скворечнике Биндюжного он гораздо больше выпил, чем закусил.

Зрелище, предъявленное зеркалом в шкафу в родном кабинете, тоже оптимизма не прибавило. Колосов погладил себя по щеке, оттянул кожу под правым глазом, потер подбородок. Даже зеркало — свет мой — говорило о том, что организму за последнюю неделю пришлось вытерпеть немало. Настало время поправлять здоровье и приходить в норму. И Колосов решил ехать в «Сибирские пельмени» на Остоженку. Там было не очень дорого и относительно вкусно.

Спустился в вестибюль и увидел Катю.

Она, в шубе, с сумочкой, стояла у главковского КПП и с тоской смотрела в окно на заснеженный Никитский переулок, словно никак не могла решиться покинуть родные стены и двинуться по полной опасностей, скользкой, как каток, Никитской обедать в ТАСС.

— Здравствуй. С прошедшим тебя, — поздоровался Колосов.

— Ой, Никита! Ты? Привет! И тебя тоже. Ты где это пропадаешь?

Колосов поймал взгляд дежурного по КПП, устремленный на Катю.

— Ты кого-то ждешь? — спросил он хмуро.

Катя пожала плечами, сдвинула на затылок черную вязаную шапочку. Уронила перчатку. Колосов нагнулся — поднял. Краем глаза уловил, что дежурный сержант с КПП смотрит на них с явным удовольствием и интересом. Мальчишка!

— Ты обедать? — спросила Катя. Колосов кивнул.

— Тогда и я с тобой, — она сразу цепко, по-беличьи ухватила его за рукав кожаной куртки. — Вместе как-нибудь по этому катку доберемся. Ура!

Вот так и получилось, что ровно через четверть часа они уже входили в полупустой, полутемный, отделанный деревом зал на Остоженке. Никита смотрел на довольную Катю (в машине по дороге она без умолку трещала, делясь впечатлением о новогодних праздниках) и в который раз с грустью осознавал, что женщины (не все, слава богу, а лишь избранные), если зададутся целью, могут вить из его стального, закаленного характера веревки.

От пельменей Катя отказалась наотрез, заявив, что их, чуть что не по нем на кухне, начинает тут же варить и уплетать ее муж. А она жутко ревнует к этим кошмарным кускам теста все, что приготовила сама. И от этого ну просто видеть их не может.

При слове «муж» продолжать разговор Колосову сразу расхотелось. Он забрал у Кати поднос и начал машинально ставить на него все тарелки подряд. И тут же получил новый выговор: зачем так много? Я сама выберу, что захочу.

Беседа за столом у окна не клеилась.

— Пресса после праздников спит, — сообщила Катя. — И в сводках ничего интересного. Ты на Новый год, случаем, не дежурил?

Такой вопрос мог быть задан только одним человеком — сотрудником пресс-центра. Никита подумал: она и обедать вместе с ним напросилась, видимо, с одной только этой целью. А он-то...

— Нет, не дежурил. Что будешь — чай, кофе? Может, пива?

— Сок. И тебе взяла яблочный. Значит, ты совсем никуда не выезжал за эти дни? Просто не верится.

— Ну, выезжал. Так, ничего особенного. Твоим хроникерам газетным это вряд ли интересно будет.

— Убийство? — Катя нацелилась на рыбный салат.

— Ну, убийство. На Рублевке. Кажется, разборка местного масштаба.

— Очевидное? — При слове «разборка» Катя сразу соскучилась.

— Вроде. — Колосов говорил нехотя: буква — по рублю. — Одного на месте прямо с пистолетом и нар-котой взяли. Второй... второй тоже вроде признался. А потом оказалось, что пошутил.

— То есть? — Катя удивилась. — Признался или пошутил?

— Ну сболтнул вроде, потом... потом обернулось все этаким черным юмором.

— А кого убили?

— Одного пенсионера.

— Это в разборке? — Катя снова удивилась. — А где?

— В казино.

Ему тогда показалось: Катя пропустила этот его ответ мимо ушей. «Казино» — это слово, видимо, ничего ей не говорило. Никита еще подумал: ну слова есть! Прямо не знаешь, как к некоторым и относиться — то ли как к реальности, то ли как к розыгрышу. «Казино» по-русски как-то не звучало. Или звучало по-дурацки. Катя так это и восприняла: в казино в разборке убит пенсионер. Отдавало анекдотом.

— И чем же ты сейчас по этому потрясающему делу занят? — спросила она, надувшись, явно обижаясь на этот несуществующий розыгрыш.

— Чем? Доказательствами. Эх, доказательства...

Версий по убийству Тетерина было немного. А вот доказательства на удивление имелись. Но вот что они доказывали? В этом Колосов пока еще не разобрался.

Это был редкий случай в его практике, когда имелись даже свидетели! Их было несколько, и каждый из них говорил чистую правду либо подло врал.

Швейцар Песков, например, утверждал, что видел незадолго перед тем, как в туалете обнаружили убитого Тетерина, что оттуда по очереди выходили Филипп Салютов и некая гражданка Басманюк. Филипп Салютов в качестве свидетеля вел себя странновато и даже в чем-то полупризнался, однако в его показаниях, если они, конечно, были правдивыми, скрывалась еще более ценная информация о том, что потерпевший Тетерин в момент их мимолетной встречи в туалете где-то в районе половины девятого вечера (плюс-минус четверть часа) был еще жив и невредим.

Госпожу Басманюк допросил по совету Колосова следователь Сокольников и получил от нее следующие свидетельские показания: Тетерина в тот вечер она не видела и, естественно, в мужской туалет... не заходила.

Так обстояло дело со свидетелями. Но вообще-то для того, чтобы кому-то из опрошенных верить, а кому-то нет в таком заведении, как «Красный мак», надо сначала было хоть на минуту представить себе — за что, по какой причине мог быть убит такой человек, как Александр Тетерин?

В версии, выдвинутой Китаевым о том, что он пострадал, исполняя свой профессиональный долг, препятствуя гражданину Майскому в его преступном намерении угостить клиентов казино дозой героина, смысл был. Был! Правда, доза-то была ничтожная — во всех пяти пакетах, изъятых у Майского, и двух граммов-то не набралось.

Был смысл и в мудром предположении, выдвинутом следователем Сокольниковым, о том, что скромный смотритель туалета мог быть настоящим гением шантажа. И знать, что за кем-то из служащих или гостей казино, а может, и за гражданкой Басманюк или сыном хозяина таятся какие-то дурнопахнущие тайны, о которых пронюхал Тетерин. За что и поплатился жизнью, получив пулю от кого-то из них.

Однако какие секреты мог знать бедный смотритель туалетов, живший в поселке Разъезд у моста через речку Глинку и имевший на иждивении больную жену и сына-пропойцу? Это следователь Сокольников даже не пытался смоделировать.

Делясь мнением с Колосовым, он предположил, что совершить убийство мог любой из тех, кто находился в тот вечер в «Красном маке». И в этом Никита полностью был со следователем согласен. Механизм совершения преступления на первый взгляд тоже был прост: воспользовавшись отсутствием гардеробщика и швейцара, некто неизвестный проникает в туалет, стреляет Тетерину из пистолета с глушителем в затылок и...

Но здесь и таился первый подводный камень этого дела. Несоответствие личности потерпевшего риску, затраченному на его устранение неизвестным убийцей.

Для того чтобы замочить скромного служителя туалетов, убийце надо было немало совершить: а) пронести через охрану казино (а там тоже не дураки собрались) оружие; б) выбрать для убийства не очень удачный момент, когда в казино уже начала прибывать публика, и в) уже после выстрела еще какое-то время находиться возле трупа, каждую секунду рискуя быть застигнутым, для того, чтобы отыскать и забрать с собой стреляную гильзу.

Если бы весь этот труд был потрачен душкой-киллером для того, чтобы расправиться с владельцем казино или с каким-то толстосумом, приехавшим крутануть рулетку, это был бы один расклад. Но убили не банкира, не авторитета, не игрока, наконец, обыгравшего «Красный мак» на крупную сумму, — убили пенсионера. И в выборе такой слабой и беззащитной жертвы крылось что-то непонятное.

А вторым подводным камнем была гильза...

— О чем так задумался, Никита? У тебя все остыло. Колосов услышал голос Кати. Вздохнул, словно очнулся от сна. Катя смотрела на него с любопытством.

— Да так, пустяки. Утрясется все. Чего-нибудь еще хочешь?

Катя покачала головой: спасибо, сыта. Пора возвращаться.

Когда они уже подъезжали к Никитскому переулку, у Колосова сработал мобильник. Трезвонили коллеги из отдела, искали начальника — его, оказывается, уже дожидался в бюро пропусков Глеб Китаев, приехавший, как и было условлено, смотреть и комментировать пленки видеозаписи.

Пришел и срочный факс из ЭКО. Проведенная экспертиза пистолета Пескова дала данные о том, что из этого оружия недавно производились выстрелы, о чем свидетельствовали следы смазки и пороховых газов.

«Ну, просто смыться никуда нельзя! — рассердился Колосов. — Когда на месте сидишь, все будто спят, никто и не аукнется, чуть отъедешь — тут же, разом...»

— Извини, меня ждут, — сказал он Кате, высаживая ее у подъезда главка.

— До свидания, Никита, — ответила она, — спасибо за обед и за компанию. И вообще была рада тебя повидать. Очень рада.

Она скрылась за дверью. А Колосов секунд семь размышлял — правду ли она сказала, что рада, или это просто так, из вежливости. Но потом решил выбросить эти глупости из головы. И у него почти получилось.

Глава 10

«КАЙО-КОКО»

Когда январские морозы ударяют вас по мозгам и по легким, когда на улице минус двадцать пять и дым валит столбом из фабричных труб, когда прохожие на улицах больше смахивают на живые меховые кульки, а окна в домах затуманены инеем, нет лучшего места в столице, чем «Кайо-Коко».

Так или, возможно, так думал Филипп Салютов, когда дело было к вечеру, делать было нечего, а вечер, точнее, ночь обещала быть чуть ли не полярной.

«Кайо-Коко» — это бар и клуб. Назван в честь знаменитого кубинского пляжа и даже украшен портретами Че Гевары и Хемингуэя. Последнего, правда, посетители «Кайо-Коко» почти никогда не признают, потому что изображен он молодым, без своей знаменитой бороды и трубки.

В «Кайо-Коко» по пятницам и выходным проходят латиноамериканские вечеринки. Темнокожий танцор с Барбадоса учит всех желающих танцевать мамбо. А мулатки из кордебалета к полуночи зажигают зал так, что всем присутствующим начинают мерещиться тропик Рака, океанский прибой у барной стойки и Южный Крест вместо лампочек на потолке.

А вот по вторникам в «Кайо-Коко» бывает тихо. В три часа утра по вторникам для припозднившихся клиентов бармен варит шоколад и кофе фэри с ромом и апельсиновой цедрой.

В три часа утра, когда на улице трескучий мороз и город спит мертвым сном, в «Кайо-Коко» горько пахнет шоколадом, зал пуст, а посреди погасшей эстрады, прямо на полу лежит гитара, на которой устал играть гитарист-виртуоз.

Пьян гитарист, горек шоколад. Вкус его долго, очень долго чувствуешь на губах: Кайо-Коко... Бархатная волшебная ночь над теплым океаном, коралловый песок.

— Слушай... Ну, выслушай ты меня... А давай уедем? Деньги пока есть. Сдается мне, Липа, совсем раскис ты от этой зимы.

Это Легионер говорит. Он сидит напротив и тоже пьет горячий шоколад. И лишь у него домашнее прозвище Филиппа — Липа звучит как обычное имя, а не как презрительная кличка, как это выходит у Глеба Китаева или порой у отца.

Филипп слушает Легионера. Легионер бредит. Но не всегда. Иногда он изрекает банальные вещи, причем с умным видом. Иногда дает полезные советы с несерьезным видом. Иногда предлагает просто фантастику, причем совершенно без тени юмора. А сейчас он бредит. «Давай уедем, Липа» — этот припев звучит у него с самого Нового года, даже раньше.

Он предложил Филиппу на Новый год махнуть... в Боливию, в Чили, в Перу, в Мексику, да куда угодно! Лишь бы только подальше. Подальше... Ведь деньги пока еще остались. Те деньги, что дал Филиппу отец несколько месяцев назад.

Правда, большая часть из них потрачена на отличный автомобиль джип «Шевроле» или как он там правильно зовется. На машину получены уже все документы, и сама она зарегистрирована участником международных непрофессиональных ралли Иракеш-Джельфа-Триполи весной этого года. И не просто зарегистрирована. Нет, машина обязательно возьмет кубок, потому что за рулем ее будет Легионер, а штурманом он, Филипп Салютов. Если, конечно, все у них будет хорошо.

— Знаешь, а тут славно. — Филипп улыбнулся. Улыбка вышла слабой и ленивой. Но в три часа так и бывает. — Греет.

Легионер пожал плечами. Что, наверное, означало: эх, ты, малахольный парень, Липа. С некоторых пор они очень мало говорили друг с другом. Потому что слова были лишними, в частности в три часа утра под призраком Южного Креста на потолке в «Кайо-Коко».

Но все хорошее, то, о чем приятно вспомнить и через неделю, и через год, — не вечно, как и шоколад в чашке, как и эта зимняя ночь. В три часа утра в трескучий мороз в «Кайо-Коко» почти нереально узреть нового посетителя, ввалившегося прямо с простуженной обледенелой улицы. Если, конечно, этот посетитель не Алигарх (и произносится, и пишется через "а"), если же брать по анкетно-паспортным данным — Георгий Газаров — Гога, от которого никуда, ну просто никуда не скрыться. Наверное, только в ад.

Газаров — высокий крепкий тридцатилетний жгучий брюнет. Вечно небрит — не потому, что неряха, а потому, что эта небрежность ему идет, делая похожим на непримиримого боевика.

Вообще, по отзывам многих особ женского пола, Гога Алигарх — человек привлекательный, колоритная личность и крепкий мужик, и цены бы ему не было, везде, куда бы он ни подался, если бы не одна досадная слабость.

Филипп Салютов совсем не рад Алигарху. Но ничего не поделаешь. Тот, окинув орлиным взором пустой зал клуба, уже взял курс к их столу.

— Вот вы где. Я звонил-звонил, ваш один на двоих мобильник не пашет. Отключили, что ли? Отдыхаете. — Газаров без приглашения сел за их столик.

— Не спится, радость моя? — поинтересовался Легионер. — Чтой-то так?

— Так уж. — Газаров улыбнулся самым дружелюбным образом и вздохнул. — Просто ужас как соскучился по хорошим людям. Закажите что-нибудь, а? Я пустой, последний полтинник за бензин отдал.

И конечно, как всегда, они заказали Алигарху выпить. От горячего шоколада он отказался.

— Хорошо, ух хорошо пошла... Замерз я, — Алигарх после первой рюмки словно ожил. — Слушайте, а у меня к вам дело. Выручайте.

— Срочное? — спросил Филипп. — Очень срочное, раз искать по ночам не лень.

— А чего вас искать? — Газаров улыбнулся еще шире. — Вы вот они, двое из ларца. А если серьезно, дело в том, что мне срочно...

— Денег? — спросил Филипп.

— Три, а лучше четыре сотни. Я на днях отдам. Завтра же отдам.

— Но ведь «Мак» закрыт, — сказал Филипп.

— Китаев клятвенно заверил, что сразу после праздников... Да уже завтра откроют, — Газаров нервно потер руки, — а я... мне нужно срочно. Ну дай хоть двести баксов пока перекрутиться, хоть сотню... я отдам.

— Опять все проиграешь, — Легионер заметил это с ноткой легкой укоризны, с какой старший брат журит младшего за потерянную девственность, — опять все спустишь, радость моя, и останешься голым. — Однако он тут же полез в карман своей легендарной среди завсегдатаев «Кайо-Коко» бессменной защитной безрукавки и достал деньги. Две сложенные пополам зеленые бумажки по пятьдесят долларов каждая. — Последний раз.

— Спасибо, — Газаров быстро накрыл деньги ладонью. Руки у него были просто загляденье. Кисти красивой формы, пальцы длинные, сильные. Руки пианиста, иллюзиониста или карточного шулера. Только Алигарх не был музыкантом. Фокусы показывать не умел. И в шулеры тоже не годился. Ему просто не везло.

— Значит, Китаев сказал, что «Мак» на днях откроют? — удивленно уточнил Легионер. — Надо же! А я думал, эта свистопляска надолго. Даже посочувствовать хотел Валерию Викторовичу, — он покосился на Филиппа.

— Нет, я у Глеба спрашивал: мол, в чем дело? Он сказал, все в порядке. С прокуратурой все рассосется. На днях откроют. — Газаров спрятал деньги в карман куртки. — Ну, я и не сомневался в этом. Твой батя, Филипп, золотой человек. А за «Мак» он кому хочешь глотку перегрызет и, если подмазать надо кого, тоже не поскупится. Но нет, надо же кому-то Саныча было грохнуть! Ведь божья коровка. А сколько ментов сразу нагнали — видели? У меня документы начали проверять, честное слово. Я этим маски-шоу говорю: мужики, куда, какие документы, я сюда отдыхать приехал, а они...

— У меня тоже проверили, — кивнул Легионер, — а Филиппа вон даже опер с Петровки допрашивал.

— Не с Петровки, — уточнил Филипп, — мне кажется, я последний Тетерина живым видел. Я в вестибюль спускался, в бар, ну и в туалет заходил.

— Он тоже, между прочим, заходил, — Легионер повернулся к Газарову и вяло погрозил ему пальцем, — а я тебя видел, радость моя.

— Я ходил? Когда? А... Да ну, не помню я, — Газаров отмахнулся, — я играть сел. Так мне повезло сначала, а потом... Впрочем, я слышал, там же взяли сразу кого-то.

— Не кого-то, а Майского, — подсказал Легионер, — а у него, как всегда, полным-полна коробочка. Ну, погорел Сережка теперь. Поделом, а жаль его. Впрочем, это, наверное, он дедка пристукнул. Или Песков.

— А ему-то зачем? — удивился Филипп.

— Так он же маньяк, — Газаров, казалось, тоже заинтересовался предположением собеседника, — все знают, что ваш Песков — маньяк. Его из армии за это поперли. Там история какая-то была темная. Да вы ему в глаза когда-нибудь смотрели, ребята?

— И что? — спросил Филипп.

— Что? То. Ну, ты-то хозяйский сынуля, он перед тобой травой стелется. С тобой он не смеет, — Газа-ров усмехнулся. — А так вообще сучьи у него глаза, Холодные как лед.

— Зато у тебя, Алигарх, очи — ночи, — заметил Легионер с улыбкой.

— Гены. У меня мать — осетинка, — Газаров сладко потянулся, — я горец потомственный. Знаете, какую мне невесту-красавицу троюродный дед в ауле подыскал? Не знаете. Ну ладно, спасибо — выручили, обогрели, обласкали. Как отыграюсь — деньги верну. Слово горца. А теперь мне позвонить надо. Мамочке.

Он легко поднялся, пересек зал и исчез.

— И что, интересно, Эгле его не выгонит? — задумчиво спросил Легионер.

— Она его любит, — ответил Филипп, — прикипела.

— Да, а он об нее стельки вытирает. — Легионер смотрел в пустую чашку с остатками шоколада на дне, словно гадал по этой темно-бордовой гуще. — И что ему от нас было нужно? Зачем его принесло? Денег и завтра мог стрельнуть.

Филипп молча указал глазами на вход — Легионер сидел спиной и не видел нового посетителя, зашедшего с мороза в «Кайо-Коко» в три часа утра.

"Это была женщина. В норковой темно-коричневой шубке и черной фетровой шляпке. Платиновая блондинка с роскошными локонами. Но это был итальянский парик из натурального волоса. Филипп знал это наверняка, потому что узнал эту женщину.

Это была Жанна Марковна Басманюк — пит-босс казино «Красный мак».

Легионер медленно обернулся.

Она подошла к их столику, как и Газаров, села без приглашения, расстегнула шубку, дернула на шее шелковый узорный платок, словно он ее душил Пошарила где-то в недрах шоколадного меха, достала сигареты, зажигалку. Щелкнула, прикурила, затянулась.

Спросила Легионера:

— Как прикажешь все это понимать? А?

— Мне уйти? — спросил Легионера Филипп.

— Как хочешь.

Филипп отошел к барной стойке. Но и там все было слышно. «Кайо-Коко», где по пятницам и выходным проводились латиноамериканские вечеринки, славилось своей акустикой.

— Что это значит? — Тон Жанны Марковны не предвещал ничего хорошего.

— Это значит — все, Жанна, — голос Легионера был тих. И спокоен. Но Филипп чувствовал, что его другу приходится нелегко.

— Что все? Что?

— Все. Конец.

— Нет. Ты... Ты не можешь. Ты так со мной не можешь. Это же... Но почему?

— Потому что так лучше, Жанна.

— Я чем-то тебя обидела?

— Нет, что ты.

— У тебя кто-то есть?

— Нет, пока никого.

— Но тогда что произошло?

— Ничего. Но это все, Жанна.

— Но ты же... — Жанна Марковна глубоко затянулась. Филипп видел, что и ей приходится Нелегко.

Женщины сорока с хвостиком лет всегда были для него загадкой. Казалось, они окутаны тайной. И тайна эта, как их дорогие яркие духи, так и сочится сквозь мелкие, тщательно замаскированные макияжем морщинки в уголках глаз и губ.

— Ты сам хотел, сам добивался, — глухо сказала Жанна Марковна. — Я тебе верила, думала...

— Что? — спросил Легионер.

— Что ты меня любишь, — ответ прозвучал как-то неловко. Филипп Салютов спросил сам себя: разве женщины в сорок лет уже стесняются говорить о любви? Почему? Об этом надо подумать.

— Я делал все, что ты сама хотела, — ответил Легионер.

— Я тебя искала все эти дни, звонила... Ты так неожиданно исчез перед Новым годом. Я искала тебя...

— И в конце концов попросила Гогу Алигарха взять поиски на себя? Наверное, и сотню ему накинула за хлопоты?

— Я и тебе платила, — сказала Жанна Марковна.

— Вот, возвращаю долги, — Легионер достал из нагрудного кармана еще несколько сложенных зеленых бумажек, — вот, вот и вот. Спасибо, Жанна, спасибо за все.

— Подонок, — она смотрела на его руки, на деньги, и слезы катились по ее щекам, — ограбил, подонок, наверно, кого-нибудь снова...

— В карты выиграл, — ответил он. — Бери, мы квиты.

Жанна Марковна поднялась. Филиппу Салютову было ее очень жаль. Хотелось даже обнять за поникшие плечи, подвести к стойке.

Налить ей чего-нибудь бодрящего, крепкого. Он знал Жанну Марковну много лет. Она давно работала у его отца. И даже... даже какое-то время жила у них в доме. Он помнил о ней только одно хорошее. Она всегда была добра и к нему, и к брату Игорю. А еще он помнил, как однажды перед самым Новым годом Легионер мимоходом спросил у него: правда, что болтают в казино? Правда, что Жанна была любовницей его отца?

Легионеру нравились женщины старше его. Его к ним сильно тянуло. Но только к тем, кто тщательно следил за собой и хорошо зарабатывал в коммерческих структурах. А в вопросах морали он вообще был вполне терпим. И Филипп в душе удивлялся: какая муха укусила его друга перед Новым годом?

Жанна Марковна скомкала деньги, сунула их в сумку, смяла сигарету в пепельнице. В кармане ее шубки при каждом движении позвякивали ключи от машины.

— Алигарх только что порадовал нас, что «Мак» на днях откроют, — заметил Легионер. — Это значит, что ты все эти дни, как всегда, будешь очень занята.

И тут Жанна Марковна всхлипнула. И Филипп Салютов подумал: если бы только в эту минуту кто-то из персонала «Красного мака» — крупье, охранники, менеджеры, официанты видели своего железного пит-босса, они бы, не сговариваясь, решили, что все это — сон. «Кайо-Коко» и плачущая Жанна Марковна им просто снится.

Глава 11

РАЗНОЕ ВРЕМЯ

Однажды Колосов слышал, как один известный режиссер рассуждал по телевизору о том, что относительность времени нигде так ясно не является взору, как на кадрах кинохроники. Он говорил о «разном» времени, сетуя на то, как порой трудносовместимо то, реальное время, в котором существует режиссер, художник, и то, которое предстает перед ним на старых пленках, когда он пытается использовать этот документальный материал.

Высказывания эти вспомнились Никите почти сразу, как они с Китаевым поставили на видео первую кассету с записями происходящего внутри казино и начальник службы безопасности «Красного мака» приступил к комментариям.

В кабинете розыска, в гостях у Колосова он чувствовал себя так же уверенно и деловито, как и на своем рабочем месте, как это показывала видеопленка.

Китаев посоветовал Колосову запастись терпением — им ведь предстояло просмотреть шесть кассет — именно столько потребовалось пленки, чтобы запечатлеть тот бесконечно длинный вечер перед убийством.

Однако уже с первых кадров Никита понял: если он рассчитывал создать себе полное впечатление о том, что в то время происходило в «Красном Маке», — он глубоко ошибся. Это был не фильм, а лишь отдельные обрывки — некие непонятные мизансцены, где люди перемещались — уходили, приходили, играли, разговаривали, пили коктейли, смеялись и снова приходили-уходили.

Камеры наблюдения снимали лишь то, что попадало в их поле зрения. А это поле, увы, иногда было весьма ограниченным.

И все же премьера состоялась. Пленки запечатлели десятки людей. И если с персоналом казино — крупье, менеджерами, охранниками, кассирами, официантами и барменами Китаев знакомил Колосова с ходу — почти без запинки сразу отвечая на вопрос — кто изображен, сколько времени работает в казино, какие имеет послужные характеристики и что непосредственно входит в круг его обязанностей, то вот с гостями «Красного мака» дело обстояло хуже. Надо признаться, что исчерпывающего впечатления о том, что же представляют собой игорные залы, в которые он так, увы, и не заглянул в тот вечер, Колосов не получил. На экране все выглядело черно-белым, мелким, суетливым, быстрым и каким-то несолидным.

В зале игровых автоматов ракурс съемки (камера лепилась, видимо, к осветительному плафону) был крайне неудачным — видны были лишь макушки посетителей да верхние панели автоматов. А в Большом зале камера постоянно держала один и тот же крупный план — стол, где располагались рулетка и руки играющих.

После получаса такого просмотра Никита понял, что многие из его планов насчет этих пленок рухнули, как карточный домик.

— Глеб Арнольдович, — спросил он, — а для чего вам потребовались такие крупные планы этого стола? — Он следил за рулеткой. — Ни лиц не видно тех, кто играет, ни лица крупье.

— Почему не видно? Вот рука с перстнем. А вот и лицо обладателя перстня. Казино проиграло этому счастливцу в тот вечер, — Китаев указал на пленку. — Он выиграл четыре ставки подряд. А когда начинается такая полоса везения у клиента, мы на пульте всегда начеку.

— Не шулер ли, часом?

— В рулетке это не страшно. Просто мы проверяем, нет ли у везунчика портативного компьютера. Это тоже не смертельно, но правилами запрещено.

— Я думал, что в этом зале у вас не только игорные столы, но и какая-нибудь эстрада, подиум, — заметил Никита.

— "Красный мак" не клуб, — Китаев поморщился. — Это столичные моду взяли развлекать. А к нам приезжают играть, играть и только играть. Ресторан у нас есть, причем такой, каких еще поискать, бары — без этого, конечно, не обойтись. Но насчет остальных клубных штучек — нет, мы от всего лишнего отказались. Это только отвлекает гостей от дела.

— От игры? — Колосов улыбнулся. — «Красный мак», наверное, почти всегда в выигрыше? Так, а это кто там на пленке у нас? Первое лицо за столько времени крупным планом. А, кажется, узнал. Это тот самый приятель вашего Филиппа Валерьевича... А он нам говорил, что они вообще не играли в тот вечер... А этот возле рулетки. Легионер его прозвище? На что он ставит?

— Сплит, сдвоенная ставка. Выиграл. Повезло.

— А кто он такой вообще? Чем занимается?

Лицо Китаева помрачнело.

— Черт его знает, чем он занимается. Была бы моя воля, я бы его на пушечный выстрел к нам не подпустил.

— Такой гнусный тип? Наркоман, алкоголик, развратник? С виду вроде парень бравый, крепкий. Я подумал сначала — он личный телохранитель вашего Салютова-младшего.

— Мы тоже все так сначала думали, — ответил Китаев. — Так и вопрос стоял. У Филиппа прежде охраны не было, но... Сами знаете, какое сейчас время. А он — сын известного в столице человека, не бедного. Все может быть. Я сам настаивал, сам ему и охрану хотел подобрать из наших проверенных сотрудников. Так нет, он наотрез отказался. Сказал: сам себе человека найду. Ну и нашел этого... Познакомились они на ралли внедорожников. Это так нам Филипп сказал, а там уж... Этот вроде бывший контрактник, вроде воевал, ну, если не врет, конечно. Когда они познакомились, он в автоклубе инструктором по вождению работал. Я Филиппа сто раз спросил: дай нам возможность по-человечески его проверить — кто, откуда. Мы ведь очень тщательно, поверьте, людей умеем подбирать, но... — Китаев махнул рукой. — Сами знаете, какая нынче молодежь. Этот Легионер старше Филиппа на восемь лет. Совсем себе мальчишку подчинил, полностью. Такое влияние имеет, что...

— Я заметил, что у Филиппа непростые отношения с отцом, — осторожно заметил Колосов.

— Ну! — Китаев хмыкнул. — А через кого все началось? Через этого вот быка накачанного. Через дружка. Несколько месяцев назад Филипп отцу заявил, что хочет жить один. И тот ему денег дал на покупку квартиры. Дом отличный в Крылатском, ну и, конечно, цена соответствующая, так что сумма крупная. А тут несчастье — старший Игорь на машине разбился. Такое горе в семье! Вы не представляете, что Валерий Викторович пережил. И вдруг в тот самый момент — вы только себе представьте — он вдруг узнает, что Филипп почти в самый день похорон брата деньги, что отец ему на квартиру дал, почти все потратил! Отдал за машину, оформленную по доверенности на этого своего пришей-пристебая! Вы себе представляете? Воспользовался, что его никто не контролировал, и...

— Потратил деньги на машину? — переспросил Никита.

— Ну да. Купил джип «Шевроле» Легионеру. Каково? А на то, что осталось, они двухкомнатную квартиру сняли на Пятницкой и живут сейчас там вдвоем. Это же грабеж! Валерий Викторович человек не бедный, но каково ему чувствовать, что сын его такой мот и... я даже слов не подберу! Ведь если ему волю дать, он же все, все в неделю спустит!

— Старший сын Салютова был другим?

— Совсем другой человек. Игорь всегда отцу во всем помогал. После Валерия Викторовича — второй настоящий хозяин в доме. Вы не представляете, как нам всем его не хватает.

— Да, горе большое. А Филипп, значит, сейчас с отцом не живет?

— Нет, я же говорю. С самых похорон. И даже не приезжает — только на кладбище к брату, на девять дней, на сорок. Да в казино — но сюда всего только с этим своим Легионером, который от него ни на шаг. Я с ним говорить пытался: что ты делаешь, подумай, что ты творишь? Каково отцу твоему сейчас, подумай. Одному, в таком горе.

— Салютов, значит, один живет?

— Нет, зачем один, с семьей. С внуками — у Игоря ведь двое детей осталось: одному четыре, другому два года всего. Вдова Игоря Марина Львовна и потом родственница еще пожилая — сестра матери Валерия Викторовича. Она ему как мать. Ну и, конечно, обслуга. У него особняк в Ильинском.

Колосов кивнул и начал задавать вопросы о других посетителях, запечатленных на пленке в игорном зале. Однако если о человеке по прозвищу Легионер Китаев давал информацию весьма охотно, то об остальных он говорил сухо, порой отделывался двумя-тремя фразами.

У Никиты сложилось впечатление, что о некоторых гостях казино Китаев вообще намеренно умалчивает. Так, например, было с двумя посетителями — парнем лет тридцати двух мужественной кавказской внешности, игравшим за карточным столом, и его спутницей — очень молодой хрупкой женщиной с гладко причесанными светлыми волосами, собранными на затылке в тяжелый узел, одетой в темное вечернее платье.

Кавказец играл азартно и, видимо, проигрывал. Женщина за стол не садилась, стояла у него за спиной и напряженно, даже как-то болезненно-испуганно наблюдала за игрой. Вот парень снова проиграл, она наклонилась к нему, шепча что-то на ухо, явно пытаясь увести его от стола. Но он отвернулся и, кивнув крупье, сделал новую ставку. Женщина медленно отошла от стола.

— Кто это, не знаете? — спросил Колосов. — Эта вот симпатичная пара?

Китаев посмотрел на экран, сухо ответил, что это некто Газаров Георгий — постоянный посетитель казино с какой-то своей знакомой, имени которой Китаев не знает, потому что видит ее впервые.

Все это звучало вполне убедительно, но Никита почувствовал, что Китаев насчет женщины лжет. Интересно, почему?

Посмотрели пленки из двух баров. Среди посетителей одного из них камера запечатлела Филиппа Салютова и Легионера. Они сидели за стойкой и пили пиво. Колосов снова подумал об относительности времени. На другой пленке Легионер был запечатлен возле рулетки, и по этим записям совершенно невозможно было определить, что было раньше — игра или же посиделки.

Посмотрели пленки из ресторана. Там в тот вечер посетителей почти не было — официанты скучали.

Наконец попалась пленка с камеры вестибюля. Ее начали смотреть особенно внимательно. Китаев. снова давал подробные пояснения о работе службы охраны в вестибюле, о сотрудниках обменника и кассы для выдачи фишек. Ничего подозрительного и необычного пленка не запечатлела. Остался последний небольшой фрагмент.

— Это другая камера пишет, которая просматривает служебную лестницу за кассой, — сказал Китаев, — но тут, по-моему, ничего интерес...

— А это что за тип? Спускается? — спросил Колосов, указывая на человека на лестнице.

Китаев пригляделся. Ракурс съемки был снова крайне неудачен: сверху, с потолка.

— Это наш клиент постоянный. Витас его зовут, — сказал он. — Часто бывает. Порой один, порой с компанией. Вроде бы актер или что-то в этом роде. Молодой еще, ну по молодости сорит деньгами, когда они у него есть, — Китаев усмехнулся снисходительно, — иногда в выигрыше, иногда в проигрыше.

— А куда он направляется? К кассе, что ли, за фишками? — Колосов наблюдал, как человек на экране спустился, вышел в вестибюль, прошел мимо кассы, фонтана и... Изображение пропало. Он словно испарился из кадра.

— Погодите-погодите, — Китаев тоже, казалось, заинтересовался. — Ну-ка я назад верну. — Он перемотал пленку.

Они просмотрели все сначала.

— Куда он пропал? — спросил Колосов. Китаев нахмурился.

— Куда... Да тут же тот самый «темный» участок у нас, что не просматривался: входная дверь, гардероб, туалеты, — произнес он медленно. — Если бы он в бар пошел или в один из залов или по главной лестнице поднялся, камера бы это записала, а тут...

— Как, вы сказали, его зовут? Витас? — Колосов записал себе имя на листок бумаги. — Вообще хотелось бы прояснить эту загадку с «темным» участком.

— Мне тоже хотелось бы. — Китаев что-то обдумывал. — Кажется, я смогу вам помочь. У нас его телефон есть в базе данных.

— Ваша база на всех клиентов распространяется? Китаев покачал головой. Это могло означать и слово «нет», и старое как мир выражение: «много будешь знать, скоро состаришься».

— С вами, Глеб Арнольдович, приятно работать, — заметил Колосов вежливо. — Вот что значит быть профессионалом.

— Поверьте, мы заинтересованы не меньше вашего в том, чтобы убийца Тетерина был найден, — ответил Китаев, — мы все глубоко взволнованы этим происшествием. Но мы почти уверены, что убийца уже задержан и...

— Это вы насчет Майского? Да, задержан, ему даже срок задержания продлен.

— Но если вы считаете, что вам нужны какие-то дополнительные доказательства его вины, мы готовы не только пленки предоставить, но и вообще во всем идти навстречу. И для этого, поверьте мне, совершенно необязательно вносить хаос в работу казино, тем более закрывать его, лишать лицензии.

— Да, я тоже думаю, что это лишнее. Но у прокуратуры свои методы. Глеб Арнольдович, вам не показалось странной одна вещь, — Колосов посмотрел на Китаева. — Мы вот с вами шесть кассет просмотрели, а ни на одной из них этого самого Майского не увидели. Прямо человек-невидимка.

Китаев развел руками. Но Никита пока решил на это особо не нажимать. Успеется. Выключил видео, тепло поблагодарил за сотрудничество и помощь. Напомнил о координатах гостя казино со странным именем Витас.

— Да, еще хотел попросить об одной услуге: швейцару вашему Пескову повестку передайте, пожалуйста. Я с ним еще раз хотел бы побеседовать завтра в десять утра, как раз перед работой.

— А Песков у нас больше не служит, — сказал Китаев, — уволился.

— Когда же успел? — удивился Никита.

— С сегодняшнего дня. Причины не объяснил. Ну, рад был оказать посильную помощь. По поводу Витаса я вам утром позвоню. Будут еще какие вопросы — всегда пожалуйста. Только уж один приезжайте, без ОМОНа.

Когда Китаев отбыл, за окном в Никитском переулке было уже темно. Колосов снова просмотрел последнюю пленку: вестибюль, фонтан, лестница, человек на ней. В какое время этот самый неизвестный Витас спускался в вестибюль, сказать было трудно. Но все же с этой детали можно было начинать новый этап знакомства с «Красным маком». Пока это знакомство было весьма поверхностным.

Никита сидел в кабинете и прикидывал, с кем бы из коллег проконсультироваться, чтобы получить об этом казино дополнительную информацию.

И вдруг его осенило!

Глава 12

ПО ВТОРОМУ КРУГУ

Утро следующего дня началось с телефонных звонков. Первый был сделан Колосовым в РУБОП начальнику аналитического спецотдела "А" Геннадию Обухову.

С Обуховым отношения всегда были архисложными. Хотя их пути неоднократно пересекались, Никита не помнил дела, которое они с начальником спецотдела "А" вели бы тихо-культурно, без взаимных претензий и дележки полномочий.

Правило было такое, что Обухов никогда бескорыстно коллег из отдела убийств не выручал. К любой, самой ничтожной информации относился ревниво и пристрастно. И просто обожал делать вид, что знает ровно на двести процентов больше того, что изложено в официальной аналитической справке.

В свою очередь, Колосов терпеть не мог кланяться в ноги этому всезнайке. И предпочел бы сидеть на голодном информационном пайке, чем обращаться за справкой к Обухову. Однако...

Однако случались и исключения. Таким и был день 9 января — бывшее «кровавое воскресенье», в который Обухова угораздило родиться. Не поздравить коллегу в такой день было по крайней мере невежливо. Никита позвонил ранехонько, и Обухов вроде даже обрадовался. Никита пожелал ему счастья, здоровья, успехов, быстрого продвижения по службе, генеральских погон, персонального «Вольво» с мигалкой, должность замминистра и в перспективе — бронзового бюста перед парадным подъездом Академии МВД.

Обухов, казалось, смутился.

— Восхищен, смят, раздавлен великодушием, — промурлыкал он в трубку, — погоди, салфетку возьму, стереть слезы умиления.

— У тебя по казино на Рублевке, что «Красный мак» зовется, данные есть? — спросил Колосов.

Воцарилась гробовая тишина. А потом Обухов ответил что-то вроде «мать-командирша, я так и знал!». Наступил опасный момент: хрупкая связь могла просто оборваться, и Никита решил брать крепость штурмом:

— Мы тут, Гена, в отделе с ребятами посоветовались, решили подарок тебе преподнести. Убийство тут на Рождество было в этом «Красном маке». Мы надеемся — дело с перспективой. Как же ты в стороне останешься? Вот посоветовались, и я решил: наш славный коллектив авансом уже вынес тебе благодарность с занесением в личное дело за активную, оперативно оказанную помощь. Приказ у меня на столе, сейчас шеф подмахнет и в кадры. Так что, сам понимаешь, Гена, такое доверие товарищей надо оправдывать.

— Кого в казино замочили?

— Служащего одного, старичка.

— А что тебя конкретно интересует по «Красному маку»?

Колосов насторожился: голос Обухова был удивительно серьезен.

— Да все. Все, что есть, весь банк, если, конечно, вы им располагаете.

— Ладно. Я перезвоню.

Никита просто дара речи лишился от такой сговорчивости. Все знают: у Генки Обухова зимой снега не выпросишь, не то что секретных данных, а тут...

— Онемел, что ли, от счастья? — хмыкнул Обухов в трубку. — Я сказал — перезвоню. И даже, наверное, сегодня. Будь здоров.

— Д-до свидания. Еще раз с днем рождения тебя.

Колосов дал отбой: вот тебе и «мать-командирша»...

Что-то тут кроется. Если уж Обухов снизошел, то... Нет, но насколько все же загадочны люди, родившиеся в «кровавое воскресенье»!

Следующий звонок был Ивану Биндюжному в Скарабеевское отделение. Биндюжный был, слава богу, на месте. И еще трезвый. Колосов поинтересовался, как дела у задержанного Майского: один он в камере кукует или в хорошей компании?

— Сидит наш с ним, — хмуро доложил Биндюжный.

— И какие новости?

— Да ну, — Биндюжный был настроен пессимистично, — какие там новости, Никита? Ломки у Майского нет и не было. Значит, сам порошок не принимает. Ну, выходит, сбытчик.

— А насчет убийства?

— Насчет убийства молчит. А так нет, очень даже разговорчивый. Стихи все вслух читает. Маяковский! Сокамерники обижаются: спать мешает.

— А он что, правда поэт? — спросил Колосов.

— Нашему сказал: тексты, мол, пишет к песням. Для рок-групп. Наш характеризует: ничего парень — бывалый, тертый, веселый. Не унывает, в общем. Там у него срока еще неделя, может, что и переменится, — обнадежил Биндюжный.

— Это вряд ли, — возразил Никита и рассказал Биндюжному о результатах баллистической экспертизы. В частности, о данных по пистолету швейцара Пескова:

— Он уволился из казино. Или скорее всего его уволили. Так что будь другом, Иван, разыщи его. Мне с ним поговорить нужно еще раз срочно.

— А чего его искать, раз он уволился? Приезжай, нагрянем прямо домой. — Биндюжный был человеком дела. — Где участок у него со стройкой, я знаю, а если там нет — к сестре его поедем.

Колосов решил, что Биндюжный прав.

На улице было очень холодно. Ночью неожиданно ударил такой мороз, что стало ясно: все разговоры о глобальном потеплении — жалкая ложь.

Мерзли ноги, мерзли руки, коченели уши. Колосов битых четверть часа не мог отъехать от здания главка — машина никак не заводилась. Наконец мотор чихнул и завелся. Тронулись. А спустя еще полчаса тесная, забитая транспортом, окоченевшая Москва кончилась и началась область.

Солнце было ослепительно ярким и красным, как алкоголик. Снег на обочине смахивал на битое стекло, а дальше на полях был белым и чистым и сверкал так, что болели глаза. И чем дальше от Москвы, тем больше было снега, тем длиннее и гуще были тени от елей на дороге, тем громче и веселее каркало на телеграфных столбах озябшее воронье. Колосов даже порадовался, что смылся из главка в эту холодную чистоту, в этот обжигающий антарктический пейзаж.

Биндюжного он забрал из отделения. Они направились в поселок Верхние Часцы, где жила семья Песковых. Часцы слыли старым дачным местом. В последние годы вместо покосившихся бревенчатых дачек здесь появилось немало новеньких кирпичных домов под добротными железными крышами. Обитатели Часцов строились. Причем стройка кипела даже зимой.

Восемнадцатый участок располагался на самой окраине за высоким дощатым забором. Дом за забором был уже полностью готов, но, видимо, еще не отделан. Биндюжный громыхнул кулаком в калитку. За забором бешено залаяла собака.

— Кто? — спросил тонкий плаксивый женский голос.

— Милиция. Муж дома? Откройте, у нас к Пескову дело.

Калитку чуть-чуть приоткрыли. Собака за забором лаяла как бешеная.

— Кто? Что нужно?

Колосов услышал знакомый, почти шаляпинский бас. Песков был дома. Впрочем, куда ему теперь, безработному, было деваться? Калитка распахнулась. Никита увидел бывшего швейцара «Красного мака», его подругу жизни и его сторожевого пса — здоровенную кавказскую овчарку на цепи, исходившую желанием разорвать незваных гостей в клочки.

— Вы? — удивился Песков. — Снова ко мне? Зачем?

— Разговор есть, — ответил Колосов.

— Не о чем мне больше с вами разговаривать, — Песков загородил проход, — и так из-за вас работу потерял.

— Из-за нас? — Колосов посмотрел на бывшего швейцара — тот был выше их с Биндюжным на голову. — Да нет. Вы и сами знаете, что нет.

Песков взялся за калитку.

— Уходите, — сказал он.

— Рад бы — не могу. Служба такая. — Колосов достал из захваченной с собой папки документ. — Вот ознакомьтесь, пожалуйста, результаты экспертизы вашего табельного пистолета. Бывшего вашего.

Песков взял заключение и одновременно сделал шаг назад. Они вошли. И жена Пескова — маленькая, кругленькая, похожая на куницу, тревожно выглядывающая, как из дупла, из широкого капюшона пуховой куртки, захлопнула калитку.

— Мишуля, в чем дело? — спросила она жалобно. — Какой такой пистолет?

— Иди в дом, Оксана, — приказал Песков. — И собаку забери. Оглохнешь тут от нее.

Он читал заключение прямо на улице, на двадцатиградусном морозе. Читал медленно и придирчиво.

— Ну и что? — спросил он басом.

— Вы человек военный, грамотный. Думаю, там все понятно изложено. — Никита чувствовал, что отдаст концы, если Песков сию же минуту не пригласит их в дом, к теплой печке. — Из вашего пистолета был произведен выстрел. Хотелось бы узнать, по какой цели, при каких обстоятельствах и когда вы стреляли?

— Идемте покажу. — Песков снова широко распахнул калитку. И Никите стало дурно: о печке и речи не шло!

Песков увел их от теплого жилья, как Сусанин. Сначала по тропинке, протоптанной в снегу к лесу, что начинался сразу же на окраине Часцов и тянулся до самой железной дороги. Затем заставил спуститься в овраг. Там снега было уже по шею. Однако впереди виднелась хорошо расчищенная, старательно утрамбованная площадка. Метрах в тридцати от нее из сугроба торчал березовый шест с прибитой фанерой.

— Вот, смотрите, — сказал Песков, указывая на шест.

Колосов пригляделся: фанера вся была в дырках, как проеденная жуками кора.

— Мишень? — поинтересовался Биндюжный, дуя на замерзшие пальцы.

— Так точно. Каждый выходной здесь тренируюсь, чтобы навык не потерять.

— Пойдемте в тепло, — взмолился Никита.

И Песков поимел сердце, сжалился. Все же он был бывший офицер и питал уважение к людям в погонах. Он повел их к жилью, позволил проникнуть за забор, но потом повел не в дом, а к узкой, как пенал, бытовке в углу участка. Здесь было тесно, но трещала чугунная печурка. Стоял верстак, висели по стенам инструменты и пахло стружками и клеем. Это была мастерская, где Песков собственноручно остругивал доски.

— Мишень ничего не доказывает, — возразил Колосов, едва немного отогрелся у печки. — Вы накануне тренироваться могли, а потом вечером зайти в туалет и застрелить Тетерина.

Песков покачал головой: ишь ты!

— Вы это серьезно?

— Серьезней некуда. А как еще мне заставить вас давать показания? — Колосов готов был спорить. — В прошлый раз вы бы тоже, наверное, ничего не сказали. Но вам Салютов приказал. Знаете, а вы ведь нас всех там немало удивили тем, что так смело в присутствии своего нанимателя начали говорить о его сынке.

— Я правду про Филиппа сказал, — буркнул Песков. — Ну, вот и благодарность получил. Расчет и трудовую книжку в зубы. А теперь еще одно спасибо: в убийстве обвиняют.

— Я вас не обвиняю. Просто даю понять, как может дело развиваться, в каком ключе при наличии вот такого неприятного для вас заключения без...

— Без чего еще? — хмуро спросил Песков.

— Без внутренней убежденности моей лично и следователя прокуратуры, что вы не подозреваемый номер один, а главный наш свидетель. Причем свидетель добросовестный и честный.

— Наговорился я уже, спасибо. Полный отчет дал.

— Поймите, я не пугать вас этой бумагой приехал. — Колосов вздохнул. — Мне нужно лишь кое-что у вас уточнить, Михаил...

— Романовичи мы. — Песков облокотился на верстак.

— Тогда сначала о пистолете вашем. Когда именно вы из него стреляли? — спросил Никита.

— Первого мы не работали, а второго у меня тоже выходной был. Оба этих дня я по мишени в овраге палил. Ну, в честь нового века.

— А патроны где брали? — елейно спросил молчавший до этого момента Биндюжный.

— С армии остались, — Песков усмехнулся. — Ну вот, щас и обыск будет.

— Обойдемся пока, — ответил за коллегу Никита. — А разве правилами казино не требуется, чтобы вы сдавали оружие после дежурства?

— В «Красном маке» не требовалось. У сменщика моего Приходько свой табельник. Да вон Китаев тоже всегда не пустой ходит.

— Китаев ко всему еще и личный телохранитель Салютова.

— Ну, не знаю. Там у нас инструкция была, — флегматично ответил Песков. — Сотрудникам службы охраны казино ношение оружия разрешено. Там в инструкции не сказано, что только в пределах территории.

— Вы хорошо стреляете?

— Прилично.

— Какие у вас все же были отношения с Тетериным? — спросил Колосов.

— Я уже отвечал: нормальные, рабочие.

— Точнее?

— Никакие, — хмыкнул Песков.

— То, что вас уволили, по-вашему, это месть за те ваши откровенные показания?

Песков посмотрел на гудящую печь.

— Салютов мужик умный, — сказал он медленно. — Я зла на него не держу. Все правильно он сделал.

— Что вас уволил?

— Угу. Я б сам себя уволил на его месте.

— А зачем же вы тогда там мне рассказали про Филиппа, про эту Басманюк? — искренне удивился Никита.

— Так это ж правда была. Я правду сказал.

— Не могли умолчать, что ли?

— Не приучен.

— Здорово, — Никита покачал головой. — Второй раз вы меня удивляете, Михаил Романович. Вам в «Красном маке» работать нравилось? Песков усмехнулся.

— Ну, а коллектив-то какой там, в этом казино? — не унимался Никита.

— Люди-то какие хоть? — не выдержал и Биндюжный.

Песков снова невесело усмехнулся:

— Салютов там человек. Остальные — так, сор, пыль у его ног.

— Вы, гляжу, до сих пор уважение к нему сохранили, — заметил Никита. — Даже несмотря на... А у Тетерина с Салютовым какие были отношения?

Вопрос был, конечно, глупым. Однако ответ озадачивал еще больше:

— Ребята из охраны говорили — Тетерин его жалел. — ответил Песков.

— Кого? Салютова? Тетерин жалел? — Биндюжный, казалось, услышал свежий анекдот. — Почему?

— Он давно у Салютова работал, еще когда тот другой бизнес держал. Я-то всего два года у него, а Тетерин давно. Ребята говорили: он его жалел, потому что ему все как-то не везло.

— Это Салютову-то не везло? — уточнил Биндюжный. — Ну, ты и даешь, Романыч!

— Жена у него была больная. Психическая. Лет двадцать его и всю семью мучила. Тетерин рассказывал — правда, не мне, это я слышал — Салютов иногда черный приезжал, как уголь, в офис, ну, когда еще фабрикой командовал. Ну и детки тоже... Игорь — пьяница был, по пьянке и на машине разбился. Липа этот — Филипп...

— У них с отцом конфликт? — спросил Колосов.

— Ну да, из-за бабок. Деньги все делят. Он тоже отцу не помощник.

— Значит, за все это Тетерин Салютова жалел. А что еще?

— Больше ничего, — Песков вздохнул. — Все.

— Постоянный клиент казино — некий Витас вам знаком?

Песков покачал головой: нет.

— А Газаров? — Колосов вспомнил фамилию, упомянутую Китаевым.

— Да мало ли их приезжало.

— А играют-то в «Маке» по-крупному или как? — поинтересовался Биндюжный.

— Вам столько и не снилось, — лаконично отрезал Песков.

— То, что камера в вестибюле сломалась, — это что, по вашему мнению, — простая случайность? — спросил Колосов.

— Если б кто объектив разбил, была бы не случайность. А там проводка барахлила, насколько я понял. Чтобы так испортить, техника надо было вызывать, стену курочить.

— Случайность, по-твоему, выходит. А что сам-то по убийству думаешь, Михаил Романыч? — спросил Биндюжный. — Ну, положа руку на сердце...

— Думаю, что не я его убил.

— А кто? — спросил Биндюжный. — Догадываешься?

— Тот, кому это надо было. Зря такие вещи не делают, — резонно заметил Песков.

— Салютов-младший мог прикончить старика? — спросил Колосов.

Песков пожал плечами, что скорее всего означало: мог, но зачем ему?

— Этот ваш пит-босс Жанна Марковна что за птица? — продолжал спрашивать Никита.

— Царь-птица. Умная баба. И зарабатывает как министр.

— Замужем она?

— Нет вроде.

— Но кто-то у нее есть? В казино что об этом говорят?

— Не вникал. Не интересно.

— И все же ничего необычного, странного не случилось в тот вечер перед убийством, не припомните? — Колосов чувствовал: этот его вопрос — последний.

Песков покачал головой — нет.

Он пошел проводить их до калитки. От мороза снова захватило дух. И кавказская овчарка, вновь посаженная на цепь, ярилась сильнее прежнего.

— Ладно поговорили, Михаил Романович, — сказал Никита, стоя у калитки. — Однако со следователем насчет пистолета вам еще предстоит разговор. Так что, если какие боезапасы с армии есть... Ну, патроны или еще что покрупнее, очень советую...

— Дома-то не держи арсенал, — хмыкнул Биндюжный. — А лучше сдай. Все одно в нашем районе не продашь. Узнаю — посажу.

Песков открыл калитку. Они уже садились в машину, как он вдруг сказал:

— Насчет странного вспомнил. Было кое-что.

Только не перед убийством, позже. Когда Тетерина в туалете мертвым нашли, шум в вестибюле поднялся. Я там был, охранник, Китаев. И Марина Львовна сверху вдруг примчалась. Спрашивала — кто застрелился.

— Сноха Салютова? А что тут странного — женщина ж, они всюду нос свой суют, — заметил Биндюжный.

— Вы бы слышали, как она голосила, — ответил Песков. — Я с ней рядом стоял — видел. На ней лица сначала не было, белая, как покойник. А как сказали, что это Тетерин, вроде отошла.

— Часто она бывала в казино? — спросил Колосов.

— Прежде частенько. А как муж разбился — ни разу за два месяца. Только вот на эти сороковины.

Глава 13

АНАЛИТИКИ

Обухов сдержал слово. И объявился после обеда.

На обратном пути Никита и Иван Биндюжный обсуждали все «за» и «против» «наружки» за казино. Биндюжный как энтузиаст своего дела был, естественно, категорически «за», утверждая, что хуже все равно не будет и что, установив за «Красным маком» негласное наблюдение, они хотя бы поимеют собственное представление о том, кто туда приезжает.

Колосов вроде тоже был «за». Но вопрос упирался в трудности, И первой была именно «негласность». Казино занимало собственную территорию с собственной квалифицированной охраной. К тому же и здание, и парк, его окружающий, располагались на самом шоссе, вдали от жилых массивов. Единственным способом слежки за подъездной аллеей в этой ситуации была слежка с машины, припаркованной на обочине шоссе. Но скрыть такую длительную парковку, что называется, «в чистом поле» от глаз службы безопасности казино вряд ли было возможным.

Вторая трудность заключалась в нервных затратах. Причем затраты эти выпадали как раз на долю начальника отдела убийств. Для того чтобы выбить, например, лимит на недельное наблюдение за объектом, он должен был исходить вдоль и поперек весь главк, чтобы заручиться нужными визами начальства. А это самое хождение по кабинетам было для Колосова нож острый.

Биндюжного он подвез к самому отделению. Они только хотели где-нибудь перекусить (Биндюжный уже соображал насчет «пивка»), как вдруг Никите на мобильник позвонил начальник спецотдела "А" и заявил как отрезал:

— Приезжай. Через час жду.

Колосов подумал, что гора, то есть РУБОП, никогда, ну просто никогда сама не идет к Магомету! Однако столь быстрая реакция и оперативность Обухова были столь необычным явлением, что он невольно призадумался. Какой-то корыстный интерес параллельной структуры здесь явно присутствовал. Какой же?

Пришлось снова пересечь Кольцевую и затем полстолицы, прежде чем добраться до новехонького здания РУБОПа. А потом ждать, пока подозрительный дежурный проверит предъявленное удостоверение и решится наконец открыть бронированную дверь, которой с некоторых пор РУБОП и отгородился наглухо от полного опасностей и угроз внешнего мира.

За дверью оказалась еще и стальная решетка, как в настоящей тюрьме. Никита, минуя все эти несокрушимые форпосты, подумал с грустью: кто же в этом здании кого больше боится — мыих или они нас?

Новый кабинет Геннадия Обухова впечатлял. Все здесь было словно с иголочки после евроремонта. И сам Обухов, как всегда, был подтянут, элегантен, а в профиль — просто неотразим. И, как всегда, благоухал дорогой туалетной водой. Злые языки поговаривали, что фирменный парфюм был самой заметной слабостью его железного характера. Обухов обожал духи, как хорошенькая женщина и...

— Сразу к делу давай, привет. У меня сегодня времени мало, — прервал Обухов колосовские мысли-сплетни. — Сам понимаешь, такой день. Значит, что конкретно тебя интересует по «Красному маку»?

— Если коротко — что за место, кто владелец, что за люди, — ответил Никита смирно и покорно, присаживаясь за длинный совещательный стол из полированной сосны.

— А ты еще сам не разобрался?

— Твои замечания и советы придутся очень кстати.

— Ну, еще бы. В общем, данные по этому казино, как и по многим другим, у нас, есть. — Обухов был на удивление серьезен в свой день рождения. — Однако данные весьма общего плана. Потому что никакого особого криминала за «Маком» и его владельцем Салютовым никогда зарегистрировано не было.

— А он давно в бизнесе, этот Салютов? — спросил Никита.

— Давненько. Сначала был промышленник — стройматериалы, производство бытовой химии. Потом построил под Москвой два отеля высшей категории. Уже там планировалось организовать нечто вроде ночных игорных клубов. Однако отели Салютов продал. И весьма выгодно — как раз перед самым кризисом. Часть денег потом вложил в «Красный мак». — Обухов достал из ящика стола какую-то папку. — «Мак» — заведение не клубного типа, а казино чистой воды. Так сказать, механизм, приспособленный только для игры и перекачки денег из карманов клиентов.

— А во что там играют?

— Ну, как и везде в таких местах: рулетка, «двадцать одно» — «блэк джек», покер, баккара. Организовано все по полному евроамериканскому стандарту. У Салютова два первых года после открытия работал топ-менеджер — американец из Лас-Вегаса. С законом в принципе у «Мака» полный ажур. Налоги платятся регулярно и вроде бы честно, — Обухов хмыкнул. — Теперь насчет публики играющей... — Он крутанулся на кресле к компьютерному столу и, включив монитор, начал искать нужный файл. — Вот, смотри, может, кто знакомый попадется.

Колосов смотрел. На мониторе замелькали лица, лица. Причем многих заснятых на фото он действительно знал, потому что видел не раз по телевизору в основном в выпусках новостей и на политических шоу.

— Клиенты Салютова — в основном периферийная элита. Крупные чиновники-регионалы, губернаторы, люди из близкого к ним окружения. В общем, аппарата. Сибирь, Поволжье, Дальний Восток, Север и прочее, прочее, — комментировал Обухов. — Заметь, за все годы существования казино порог его не переступил ни один авторитет или какой-нибудь браток. — Обухова, казалось, это весьма огорчало. — Эти туда не вхожи. Но заметь и еще одно: главные клиенты наезжают в «Мак» не так уж и часто. Только когда посещают столицу. Для них «Мак» удобен — место престижное и очень закрытое. Все свои. Попробуй какой-нибудь деятель появиться, например, в «Кристалле», или в «Паласе», или в «Голицыне» — завтра же газеты напишут: такой-то был там-то, играл. А послезавтра на очередных региональных выборах соперники прохода не дадут: кандидат в мэры или губернаторы — игрок! Проигрывает в столице тысячи, когда в родном крае или городе у населения нет, например, газа или там света-воды. — Обухов перелистал файл. — Узнаешь этого? Павлин Иваныч...

Колосов увидел политика, часто по делу и без дела мелькающего на телеэкране.

— Периферийный денди, законодатель мод, — усмехнулся Обухов. — А говорят, что, когда в «Маке» игра идет по-крупному, ставки старается всегда последним сделать, причем... Слух такой полз: вроде пару раз пытался тишком сдвинуть свою фишку на выигрышный номер, когда шарик в рулетке уже остановился. Выиграл и получил денежки.

— И казино заплатило? — спросил Колосов.

— Они не спорят в таких случаях. Ставка сделана.

Крупье, думаю, Салютов потом выгнал пинком под зад.

— У тебя кто-то есть в «Маке»? — прямо спросил Колосов.

— Нет.

— Тогда откуда ты это знаешь?

— Москва слухами полнится, умей только слушать. О том, как прошел настоящий вечер с настоящей игрой в «Маке», завтра же будут говорить и в «Кристалле», и в «Паласе», и в десятке других мест. Так, что тебе еще сказать... В остальные дни, когда крупной игры и первых лиц нет, «Мак» посещают в основном профессиональные игроки. Игроголики. Ну, те, что живут и дышат игрой. Вот, посмотри и этих. Может, опять кого узнаешь. Они, как галки, из казино в казино перелетают. — Обухов снова начал листать файлы. — Ну, эти, конечно, пожиже. И ставки здесь вполне обычные. Ну и выигрыши-проигрыши так-сяк. Хотя бывают и здесь исключения.

— А казино всегда выплачивает клиенту крупный выигрыш? Без эксцессов?

— Всегда выплачивает. Эксцессы только в сериалах бывают. Здесь жесткий бизнес: один раз не заплатишь, кинешь клиента, хоть даже и игроголика, завтра же никто из нужных-солидных в такую обдираловку играть не приедет. Есть же другие места. Этим летом в «Маке» получился большой выигрыш. Один сибиряк, рассказывают, банк сорвал в двести тысяч зеленых. Салютов ему все до бакса выплатил. И даже, заметь, не в рассрочку. Ну а потом, думаю, все наверстал. Ставки в баккара при настоящей игре от трех кусков идут. Так что сам понимаешь, какие суммы на кону потом бывают.

— Ну а что эти игроголики? — Никита смотрел на монитор.

— Ну, у этих нервы шалят. Любого из них сразу узнаешь: он тебе тут же историю сочинит, как выиграл в рулетку состояние. В баккара такие не садятся. С пяти очков уже блефовать начинают, выдержки нет.

— Погоди, а вот этого я, кажется, знаю. Видел на пленке из казино. Он там был в вечер убийства, — Никита указал на один из снимков.

Обухов загадочно посмотрел на него.

— Газаров Георгий Делиевич, по прозвищу Алигарх, — сказал он.

— Судимый, что ли?

— Ни боже мой, чистый. — Обухов укрупнил картинку. — Ты меня вот спрашивал, есть ли кто у меня в «Маке»... Ну, это, конечно, строго между нами: я его вербовал полгода назад. А он отказался. Наотрез.

Никита посмотрел на коллегу.

— Отказался, — повторил тот, — а комбинация складывалась удачная. Он вчистую проигрался. Фактически догола разделся. У него ведь свой бизнес был, между прочим. Автосалон, связи с ВАЗом, связи-с Кавказом крепкие. Клиенты постоянные. И все пришлось продать на корню какому-то своему земляку — и связи, и салон. Все деньги в «Мак» утекли. Почти за два с небольшим года, представляешь? Он, Алигарх, тронулся малость на какой-то там системе. Если все время подряд ставить в рулетку на один и тот же номер, то он когда-нибудь да выиграет. Ну, вот он и просаживает ставки: один и тот же номер. Проигрывал, проигрывал, потом вдруг выиграл. Теория вроде сработала. Опять же по ней же поставил снова на этот номер сразу около семидесяти тысяч. Уверен был, что выиграет. Там в случае выигрыша ставка в несколько раз увеличивается. Хорошие деньги набегают, с такими и в Штатах не скучно. Ну а теория сбой дала.

— Проиграл?

— Конечно. И разделся в результате догола. Все продал вплоть до квартиры, в долги влез. Ну, и для нас комбинация вроде сложилась. А он, Алигарх, отказался работать. Наотрез, — Обухов хмыкнул. — И до сих пор все играет. Деньги занимает у всех подряд.

— Думаешь, мне с ним стоит побеседовать? — спросил Колосов.

— Я все жду, Никита, когда ты мне вопрос задашь, который все никак задать не решишься, — улыбнулся Обухов душевно. — Отчего это я так вдруг с тобой разоткровенничался?

— Отчего, а?

— Тебе в этом убийстве рождественском ничего странным не показалось?

— Вроде нет... Но я еще не разобрался.

— А ты не знаешь, в какой день оно было совершено — убийство это?

Никита молчал. Терпеть не мог, когда Генка Обухов начинал вот так кобениться, строя из себя майора Жеглова!

— Салютов проходит свидетелем по убийству в доме на Набережной, — и Обухов назвал фамилию потерпевшего, которую последнюю неделю склоняли и по телевизору, и по радио, и в Интернете.

Колосов об убийстве слыхал, конечно, но... Делом этим занималась Москва пополам с министерством и Генеральной прокуратурой. И областной отдел убийств, «губернию», они в свои секреты посвящать не собирались. Обухова, выходило, и посвящать было не нужно, он и так все всегда...

— Утром Салютова вызывали на допрос в Генеральную прокуратуру, — сказал он. — А вечером того же дня у него в казино человека убили.

— Расшифруй, пожалуйста, пожалей мои бедные мозги, — вежливо попросил Никита.

— Фамилия Миловадзе тебе ничего не говорит? Миловадзе Тенгиз, кличка Хванчкара.

— Это который по убийству братьев Гусевых у нас проходил?

— Он самый. Легально — парфюмерный король Москвы и Питера. Нелегально... Складываем три его прежние судимости, у нас в области по двойному убийству проходит в качестве потенциального заказчика, в Сочи и Питере по ориентировкам за ним аналогичные хвосты, ну а теперь вот... Между прочим, официально в игорном бизнесе никогда ни с какой стороны участия не принимал.

— Теневик?

— Возможно, самый крупный, какого только можно себе представить. Проект «Пойма», о котором сейчас столько пишут, — о переводе всех игорных заведений в определенный район — мимо него вряд ли прошел. И сдается мне — интересы здесь схлестнулись по-крупному.

— Ну, когда еще этот перевод будет... Когда рак свистнет.

— Ты ошибаешься, Никита, — Обухов произнес это снисходительным тоном старшего товарища по оружию. — Я предполагаю, что Салютова приглашали в Генеральную прокуратуру именно по этому вопросу.

— Он что, может иметь к убийству на Набережной какое-то отношение?

— Сам вряд ли. А вот Хванчкара... Все дело в том, что они с ним — старые заклятые враги. Салютов — один из немногих, кто знает об этом человеке немало такого, что было бы интересно послушать не только следователю прокуратуры, но, думаю, кому-нибудь и повыше.

Колосов подумал минуту и спросил:

— Мы о Газарове с тобой начали.

— Ах да, о несчастном Алигархе... Я в случайности не верю, Никита. Так не бывает, чтобы все вот так сразу: и тебе Генеральная прокуратура, и труп в тот же вечер. Я бы подумал над этой пока еще расплывчатой версией. И еще: Газаров — постоянный клиент «Красного мака», приезжает туда с момента открытия, знает там каждый угол. И деньги занимает у каждого встречного-поперечного. За деньги на ставку, чтобы только сесть играть по своей системе, мать родную заложит-перезаложит в ломбарде, не то что... Одним словом, Никита, я бы и над Алигархом подумал в этом разрезе. Потому подумал, что он нас, то есть меня, отшил. А положение у него тогда было аховое. Но он нашел какой-то выход. Какой? Может, ему кто-то руку помощи протянул? Кто-то, заинтересованный не меньше меня, чтобы «Мак» не был для него закрытой территорией. Кто-то, сам невхожий к Салютову по какой-то причине... Быть может, по причине старой вражды?

— На какой почве поссорился Миловадзе с Салютовым? — спросил Колосов.

— Вполне обычной: деньги, прибыли, влияние, клиенты. Хорошие игроки всегда в цене. Это штучный товар в нашем бедном государстве. Их привлечь надо, удержать. У Салютова репутация, к нему ездят. К Хванчкаре, в те заведения, которые он контролирует, — нет. Думаешь, Павлин или какой-нибудь другой босс-губернатор поедет играть в казино, патроном которого является Миловадзе-Хванчкара со своей биографией?

Колосов подумал, кивнул. Спросил Обухова:

— Ну, если все так, как ты говоришь, Салютов должен быть просто непотопляем.

Обухов заулыбался:

— Господи, кто у нас сегодня непотопляем? Если «Мак» по какой-то причине прикроют, никто из тех шишек, что туда ездят, и пальцем не шевельнет. Я же сказал: это периферийная элита. Здесь они только наверху ЦУ получают, ну и потом расслабляются маленько вдали от недобрых глаз. Повлиять на что-то здесь у нас они, конечно, могут, учитывая связи. Однако «Маку» это не щит. Они просто не станут хлопотать за казино. А вдруг это в газеты попадет, да еще соперники по выборам узнают? И Салютов, думаю, отлично в курсе того, что он один в поле воин. Причем воин только до тех пор, пока сам на ногах стоит, не спотыкается.

— Что ты мне еще посоветуешь?

— Съезди сам, посмотри, — сказал Обухов. — Утром новости слышал? Совещание расширенное намечается по топливу-энергетике. Кризис, зима, видишь ли, у нас снова настала. Завтра же вечером, думаю, половина из заседающих будет в «Маке»: не пропадать же зря столичной командировке?

Глава 14

ЖЕЛЕЗНАЯ ДВЕРЬ

Глеб Китаев тоже сдержал обещание и позвонил, но уже ближе к вечеру. Продиктовал телефон Витаса.

— Вот все, что у нас есть, — сказал он, словно извиняясь.

Колосов поинтересовался: открылось ли казино? Китаев ответил, что да, все недоразумения улажены. Спросил, когда родственники смогут забрать из морга тело Тетерина. «Красный мак» взял на себя организацию скромных похорон.

Разговор происходил опять же по мобильному в приемной РУБОПа как раз, когда Колосов, миновав стальную решетку, направлялся к бронированной двери. Он тотчас же вернулся к Обухову в кабинет, чем поверг его в крайнее недовольство, и попросил срочно проверить, кому может принадлежать телефон, полученный от Китаева. Прокрутили по ЦАБу, и в результате никакого Витаса не обнаружилось. Телефон был закреплен за квартирой, расположенной в Москве на Мытной улице. Квартиросъемщиков числилось трое. А это означало, что квартира скорее всего коммунальная, и если там действительно проживает некий Витас, то скорее всего он снимает там комнату.

И Никита, недолго думая, прямо из РУБОПа решил махнуть на Мытную. Уж такой день, видно, выпал — день путешествий, бесед и обмена мнениями. По пути он думал, что, если на карте проложить сегодняшний его маршрут, расстояние, наверное, вышло бы как от Москвы до Ярославля. Но это еще ничего. За рулем он просто отдыхал. И если бы не проклятые пробки у светофоров, то совсем можно было бы покайфовать и расслабиться.

Информацию Обухова он запомнил и принял к сведению. Ее еще предстояло обдумать и одному на досуге, и вместе с коллегами на оперативке в отделе убийств.

А Мытная улица ему не понравилась категорически. Стемнело. Мороз не спал, но в городе ощущался все же не так жестко, как в заснеженном поле. Никита медленно ехал по пустынной темной улице, внимательно вглядываясь в номера домов. Миновал покосившуюся стену старого стадиона, перекресток. Слева черной громадой высились корпуса полиграфического комбината. За ними начинался жилой массив: пятиэтажные приземистые дома, выстроенные еще до войны архитектором-кубистом. Прежде, в середине тридцатых, в них скорее всего располагались образцовые жилтоварищества, описанные еще Булгаковым.

Сейчас все это превратилось в захламленное царство еще не расселенных коммуналок: дворы-колодцы, гулкие, широкие, как военный плац, лестничные пролеты и квартиры-лабиринты на добрый десяток семей, где у каждой входной двери гнездился целый выводок черных кнопок звонков.

Седьмая квартира в четырнадцатом доме располагалась на втором этаже. Колосов поднялся по лестнице. Странно было даже представить, что в этом доме проживает человек, являющийся, по отзывам свидетелей, завсегдатаем такого заведения, как «Красный мак».

Звонков на двери седьмой квартиры оказалось всего три штуки. И Колосов позвонил наугад. Ждал минут пять, пока откроют. Открыла женщина в домашнем халате. Из-за ее спины выглядывала девочка лет одиннадцати в джинсовом комбинезоне. Колосов спросил: «Скажите, а Витас дома?» Женщина подумала секунду и спокойно ответила: «Кажется, сегодня пришел. Проходите, самая дальняя дверь по коридору».

И все. Вот так просто.

Коридор был длинный, как кишка, слегка облагороженный незаконченным ремонтом. Двери, выходившие в этот коридор, были разные. Одна обита новым хорошим дерматином. Вторая — дерматином старым, кое-где потрескавшимся. А третья — самая дальняя — была обшарпанная и ободранная, но железная. Никита хотел было уже вежливенько в нее постучать, как вдруг...

— А я тебе говорю, этого не будет! Никогда! Пока я жив, я тебе этого не позволю!

— А ты мне не можешь ничего запрещать.

— Ну, я тебя прошу!

Колосов замер в нерешительности. Голоса за дверью явно выясняли отношения. Первый голос был приятным, мужским, говорившим с легким прибалтийским акцентом. Второй — женский голос вроде бы тоже был с акцентом, но еще менее ощутимым. Интонация мужчины на первой фразе была гневной, категорически-приказной. Однако вторую свою фразу он произнес уже на полтона ниже, почти умоляюще. Потом — долгая непонятная пауза. Затем женский голос произнес: «Нет, нет, не проси, я не могу», однако так тихо, что Колосов за дверью едва уловил этот малоприятный отказ своим чутким, настороженным ухом. Потом была снова долгая пауза, спорщики хранили молчание. А затем женщина все так же тихо и очень печально сказала: «Теперь тебе лучше уйти».

И тут Никита отважился и громко постучал в железную дверь. И она сразу же (сразу!) распахнулась, словно там его уже ждали:

— Явился, сволочь! Я тебе сказал, что убью, если еще хоть раз здесь застану!!

Секунда — и Никита получил бы такой сокрушительный нокаут, что помнил бы ой как долго. Человек, распахнувший дверь, бил, что называется, не глядя, на звук. Бросался как бык на красную тряпку, ослепнув и оглохнув от ярости. Однако...

Нокаута не случилось. Недаром в песне поется, что секунды решают все. Никита потом в душе долго аплодировал собственной реакции и выдержке. Калечить этого чудного дурака, напавшего на него ни за что ни про что, ему ведь тоже было не с руки...

Женщина в глубине комнаты болезненно-удивленно вскрикнула. А нападавший... Это был тот самый парень с видеопленки. Правда, это Никита понял уже позже, когда немного оправился от неожиданного приема. Незнакомец был довольно высок и с виду походил на иностранца — «на немца» — подумалось Колосову: видный крепкий блондин лет тридцати пяти, одетый в модное черное кашемировое пальто, которое он отчего-то не снял здесь, в своей собственной комнате.

Поверх пальто был живописно намотан шерстяной оранжевый шарф. И эта яркая деталь на черном фоне сразу же привлекла к себе внимание, потому что в лицо незнакомцу было очень трудно смотреть — так оно сейчас было искажено и обезображено гримасой гнева, ненависти и недоумения.

— Ничего себе гостей встречаете, — произнес Колосов, все еще не выпуская руки незнакомца, занесенной для удара. Рука была не слабой. На ней была надета перчатка из черной хорошей кожи. Перчатки, как и пальто, как и модный шарф, этот тип, так похожий на жителя Европы, отчего-то в собственном жилище до сих пор не снял.

— Вы... кто такой? — спросил он хрипло, с паузой.

И Никите отчего-то сразу вспомнился «конь в пальто» Филиппа Салютова.

Прежде чем ответить и представиться по полной форме, стоило сначала оглядеться и понять, что же это за место, где так круто встречают чужих. Они стояли на пороге просторной комнаты, похожей одновременно и на неубранную спальню, и на прихожую, и на кладовку для хранения вещей. У окна на широком разложенном диване — неубранная смятая постель. На единственном кресле напротив нее — комом брошена чудесная женская норковая шубка, черное коротенькое вечернее платье и кружевные трусики. У дивана — замшевые туфельки-лодочки, металлическая пепельница, раздавленная пачка сигарет и пустой бокал. У стены рыхлой пирамидой — битком набитые спортивные сумки, а сверху на них опять же комом — мужская куртка-пуховик и белый шерстяной свитер. Посередине комнаты — столик-каталка на колесиках. На нем пустая бутылка из-под виски, раскрошенная булка, выпотрошенная кожаная женская сумочка: косметичка, ключи, крохотный мобильник, изящные наручные часики. И рядом у столика на колесах — высокая, стройная как тростинка, босая, полуодетая (голубой длинный свитер и голые ноги) молодая (даже слишком молодая) женщина с разметавшимися по плечам густыми светлыми волосами. Женщина, вроде бы тоже знакомая Никите по той же самой пленке из казино. И вместе с этим совершенно незнакомая. Чем-то неуловимо похожая на хрестоматийную Златовласку из старой сказки и одновременно на мертвую царевну, только-только восставшую из своего хрустального гробика — худенькую, хрупкую и бледную.

— Мне нужен Витас, — произнес Колосов с чувством сохраненного собственного достоинства, косясь на эту полуодетую богиню и одновременно не выпуская руки незнакомца. — Кажется, это вы. А я — майор Колосов из областного уголовного розыска. Я к вам по делу, связанному с убийством в казино.

Витас судорожно дернулся (Колосов разжал хватку), отступил, отдышался. Он словно искал нужные слова, но пока еще не находил ни одного.

— А вы меня за кого-то другого приняли, — безмятежно констатировал Никита. — Что ж, бывает. Обознались?

— Из-звините, — Витас затравленно оглянулся на «Златовласку», испуганно следившую за ними обоими. — Хорошо, хорошо... я отвечу. На все ваши вопросы. Только... не здесь. Спустимся на улицу.

— Холодно — жуть.

— У меня там машина.

— Да у меня тоже там машина. — Никита покосился на женщину, вздохнул, всем своим видом показывая, что если свидетель так стремительно и настойчиво пытается выпроводить его из этой комнаты, весьма смахивающей на приют любви, то он со своей стороны ничего против этого «невторжения в частную жизнь» пока не имеет. Однако до поры до времени.

Они вышли в коридор. Железная дверь за ними сразу же тихонько захлопнулась.

Витас вывел Колосова на лестницу, открыв дверь квартиры собственным ключом. Спустились. Никита прикидывал в уме, с чего бы начать разговор. И в голову ему не пришло ничего оригинальнее, чем...

— У вас документы какие-нибудь при себе есть? Предъявите, будьте добры.

— Документы все в машине, — ответил Витас. — Сейчас, подождите.

Во дворе на газоне между ракушками, занесенными снегом, стоял новенький «Фольксваген-Гольф». Витас отключил сигнализацию, достал из салона бар-сетку:

— Прошу.

Колосов начал изучать бумаги. Водительские права были на Витаса Таураге. Кроме прав, имелся еще литовский паспорт с проставленной и уже продленной полугодовой визой и справка о регистрации.

— Идемте ко мне в машину. Холодно, а разговор предстоит серьезный, — сказал Колосов.

Сели в «девятку».

— Хотелось бы задать вам несколько вопросов об обстоятельствах происшедшего пятого января в казино «Красный мак». — Он включил обогрев. — Да вот после такого теплого приема прямо и не знаю, с чего начинать... Кстати, в справке о регистрации у вас другой временный адрес проживания указан: улица Боженко, 23. Это в Кунцеве, что ли?

— Да, там я живу, снимаю квартиру, — сухо ответил Витас Таураге. — Между прочим, в тот вечер в казино у меня, как и у всех, проверяли документы и переписали адрес. Там и телефон был.

— Да-да, конечно, проверили... Необходимая мера в той мрачной передряге, в которую вы попали.

— Пере-дря-ге? А, ясно... Русский язык — могучий, образный язык. — Витас бледно улыбнулся. — Я сносно говорю по-русски, но иногда меня нужно поправлять. Сделайте одолжение, если что. А насчет того, что я куда-то там попал... Я не понимаю вас.

— Ну, об этом позже. — Колосов покосился на собеседника. После краткого лирического отступления на тему языкознания ему все больше чудилось, что перед ним типичный иностранец. «Он же гражданин другого государства. Теперь они же за бугром все у нас, — пронеслась в голове кислая мысль, — черт, в случае чего с ихним консульством возни не оберешься».

— Вы часто посещаете казино «Красный мак»? — спросил он.

— Не слишком часто.

— А вообще чем вы занимаетесь в Москве?

— Учусь. Посещаю лекции на факультете менеджмента в Академии телерадиовещания.

— Впервые о таком вузе слышу. Коммерческий, наверное?

— Совершенно верно. Кроме этого, я работаю:

У меня разрешение на работу в России.

— И кем же вы работаете?

— На частной рекламной студии. Иногда снимаюсь в рекламе.

— Пиво «Хольстен», — Никита мечтательно вздохнул. — Реклама — это хорошо. Двигатель торговли. Ну, деньги платят тоже, наверное, хорошие, раз такие казино посещаете. Нечасто. В карты играете, в рулетку?

— Каждый развлекается, как умеет и как хочет, — сказал Витас Таураге, — но неужели мой образ жизни имеет какое-то отношение к...

— Ну, это как знать, — Колосов неопределенно пожал плечами, — убийство — это дело такое, что и сам порой не знаешь, что тут может иметь отношение, что нет.

— Вы давно в полиции служите? — спросил Витас Таураге вроде даже с искренним любопытством.

— С пеленок. — Никита выключил печку и включил магнитолу. Больно тягомотной оказалась эта беседа с «иностранцем», хотелось чего-нибудь легонького, а попалась классика. Передавали какую-то громкую оркестровую какофонию. Он хотел сразу же вырубить звук, но...

— Оставьте, пожалуйста. Это Вагнер. Симфоническое видение Валгаллы. — Витас Таураге поудобнее откинулся на сиденье. — Эта музыка поднимает дух.

— Тачка у вас — просто загляденье. Новая, а? — Колосов изучал в окно скучающий между ракушками «Фольксваген». — Здесь брали, в салоне?

— Нет, пригнал из Германии. Точнее, на пароме привез в Клайпеду. Это значительно дешевле.

— Большой банк, наверное, в «Маке» сорвали. Раздели господина Салютова до трусов, а? Ну, признайтесь честно.

— Пару раз точно, немножко повезло. — Витас снова бледно улыбнулся. — Как это у вас говорят? Чуть-чуть.

«Не игроголик, нет, — подумал Никита, вспомнив характеристики Обухова. — О выигрышах языком не треплет, не хвалится».

— В тот вечер пятого января во сколько вы приехали в казино? — спросил он.

— Не помню точно, где-то после семи часов.

— Играть приехали?

— Ну да, хотел и развлечься, и, может быть, немножко раздеть господина Салютова. Чуть-чуть.

— Во что играли?

— Кажется, в покер.

— Повезло?

— Чуть-чуть.

«Вот заладил...» — подумал Никита.

— И что же произошло дальше?

— Ничего. Вдруг, как сказал ваш бессмертный Лев Толстой, все смешалось в доме Облонских. Ворвались какие-то люди в униформе, в масках, начали у всех проверять документы.

— То есть вы хотите сказать, что именно так вы узнали о произошедшем в казино убийстве?

— Да, именно так.

— А до прибытия ОМОНа и милиции вы не слышали шума в зале, криков из вестибюля? Разве охрана казино не удерживала посетителей на местах, не позволяя выходить в вестибюль?

— Неужели все вот так запущено? — Витас усмехнулся. — Нет, к сожалению, ничего такого не заметил. Был увлечен игрой. Очнулся, лишь когда под нос мне сунули дуло автомата и потребовали документы.

— Крутая игра покер. — Колосов с восхищением покачал головой. — Надо же, какая занятная. Ставки, наверное, были большие?

— Доиграть не удалось, к сожалению. Крупье прервал партию.

— До приезда милиции вы заходили в вестибюль?

— Нет, — ответил Витас.

— Что, ни в обменный пункт, ни в кассу за фишками? Ни в туалет?

— Валюту я обменял сразу же, как приехал, и фишки тоже сразу приобрел. Это общие правила. За этим не нужно по десять раз отрываться от игры.

— И наверх из игорного зала, на второй этаж казино тоже, значит, не поднимались? — Колосов вспомнил пленку. Она зафиксировала, как этот Таураге спускался в вестибюль со второго этажа по служебной лестнице, предназначенной только для персонала казино. — Нет.

— А что располагается на втором этаже, вам известно?

— Ну, там каминный зал, зимний сад, несколько гостиных, ну и служебные помещения.

— И вы в тот вечер туда не ходили?

— Нет, я же сказал. Я все время был в зале рулетки. А он на первом этаже.

Ложь была очевидной. Однако уличать в ней фигуранта пока было бессмысленным шагом.

— Убитый гражданин Тетерин знаком вам? — спросил Колосов.

— Я слышал только, что застрелили смотрителя туалетов, — ответил Витас Таураге. — То, что его фамилия Тетерин, я н, е знал. Сначала вообще в зале кричали, что в туалете кто-то застрелился.

— До приезда милиции кричали?

— Да, поднялся такой невообразимый шум... — Витас поднял глаза на Колосова и... смущенно усмехнулся.

— А, значит, все же отвлеклись от партии в покер, — заметил Колосов. — Слушайте, музыка эта ваша меня просто оглушила! Я выключу.

— Не любите Вагнера? — осведомился Витас.

— Не понимаю, что тут любить. Грохот один. Валгалла... Это рай, что ли?

— Рай. Точнее, небесная обитель мертвых.

— Дуба дашь в таком раю... Итак, вспомните поточнее, вы заходили в туалет в вестибюле в тот вечер?

— Нет, — ответил Витас Таураге. — И служителя этого не видел, даже не знаю, как он выглядел.

— Вы не путаете?

— Нет, уверяю вас.

— Ну, раз так, — протянул Никита разочарованно. — У меня все. А вот документики... документики я ваши пока у себя оставлю. Все, кроме прав. Когда придете по повестке на допрос к следователю прокуратуры, документы вам вернут.

— Извините, но вы не имеете права, — холодно сказал Витас. — Я не могу без документов. И потом, я — иностранный подданный.

— Но вы же правды говорить не желаете. — Колосов вздохнул. — А как еще мне вам жизнь отравить за это?

— Но как же я буду без документов?

— Перебьетесь, ну милиция заберет, ничего, потерпите. Правда, валютку вот в «Маке» менять трудно будет на фишки, там ведь в обменнике паспорт нужен. Или в казино другие правила?

— Вы превышаете свои служебные полномочия, я буду жаловаться.

Колосов демонстративно открыл дверь «девятки», давая понять, что эта неискренняя, полная недомолвок и уверток беседа окончена. Витас вышел.

— Комната в коммуналке ваша или приятельницы вашей? — спросил Никита. — Как фамилия приятельницы? Или мне самому подняться, документы еще раз проверить?

— Ее зовут Эгле Таураге. Это моя младшая сестра.

— Сестра? Надо же... А с кем это вы меня там в квартире перепутали, что сразу в лоб вмазать хотели?

Витас Таураге молчал, всем своим оскорбленным видом показывая, что это — чисто личный вопрос.

— На допросе в прокуратуре советую вспомнить все, как оно было на самом деле в тот вечер в казино, — сказал Колосов жестко. — Мне кажется, ни вам, ни вашей сестре неприятности с ОВИРом не нужны.

— Не пугайте меня, я ничего противозаконного не совершил. — Таураге жестом Остапа Бендера плотнее закутался в свой модный оранжево-европейский шарф. — А вы хоть и с пеленок в полиции, а даже с людьми как должно разговаривать не научились! А еще лезете расследовать убийства!

— А ты меня не учи. И запомни: я лжи даже свидетелям не прощаю.

На том и расстались. Колосов рванул машину с места, точно грозовой тучей окутанный грохочущей из радиоприемника вагнеровской «Валгаллой». Его душила досада и на эту симфонию, в которой он ни черта не понимал, и на этого прибалтийского хлыща, который мало того, что сразу полез на него с кулаками, но и вдобавок ко всему еще нагло врал прямо в глаза, отрицая самые очевидные вещи, и на этот кусачий как собака мороз, и на эту Мытную улицу, занесенную снегом.

А еще его не покидало чувство, что своей вспыльчивостью, своим гневом и этим своим поспешным бегством он совершает грубую ошибку. Однако тогда Никита еще точно не знал, в чем эта ошибка заключалась. В том ли, что он так и не сумел найти с этим Витасом Таураге общего языка, или же в том, что поторопился уехать и так и не поднялся снова в комнату за железной дверью узнать из первых рук у Эгле Таураге, за кого же это его принял, обознавшись, ее старший брат?

Глава 15

ВАЛГАЛЛА

Витас Таураге уехал от Мытной улицы недалеко. Остановил машину на Садовом кольце при въезде в тоннель под Калужской площадью. Знал, что парковка в этом месте запрещена, но в этот поздний час милиция здесь вряд ли появится.

Музыку он включил в салоне сразу же, как пересел из чужой «девятки» в свой «Фольксваген». Вагнер вдохновлял и помогал думать. А подумать было над чем.

Первое, что пришло в голову Витасу Таураге после разговора с Колосовым: полиция везде одинакова. Видимо, все дело в том, что в самых разных странах бурным течением жизни в полицию прибивает совершенно особый сорт людей: физически крепких, скудоумных костоломов, которые изъясняются на суконном языке своих протоколов, пьют пиво и водку, гоняют как бешеные на дешевых автомобилях и обожают по самому пустяковому поводу демонстрировать окружающим свою власть.

Русские в этом отношении были не исключением. У Витаса Таураге в его пестрой биографии имелись факты для сравнения. Например, полиция Дуйсбурга — западногерманского города, где он провел несколько лет и откуда ему пришлось убраться по целому ряду причин, была еще круче. Как нелегального эмигранта Витаса там целый месяц продержали в тюрьме. Финская полиция была ленива, немногословна, но беспощадна: полицейские просто отобрали без лишних споров у Витаса с трудом выхлопотанную лицензию на торговлю подержанными машинами и выдворили из страны.

Самой мягкой была полиция Амстердама. Однако и в этом вольном городе Витасу пришлось тоже отсидеть три дня в предвариловке, пока полицейские связывались с иммиграционной службой. И сокамерники — поляк, два нигерийца и турок из Сараева, узнав, что у Витаса есть при себе деньги, отбили ему ночью в камере все печенки.

Из Амстердама пришлось уехать. Вернуться домой. А затем...

Витас Таураге прибавил Вагнеру громкости, закурил. Задумчиво смотрел в окно на залитое огнями Садовое кольцо. Ни разу за последний год он не пожалел, что перебрался из Литвы в Москву, к сестре. Да и в «Красном маке» можно было кое-что заработать на черный день. Однако...

Однако сестра его беспокоила. Более того: доводила его холодное твердое нордическое сердце до точки кипения. Сестра, вероятно, сошла с ума. Рехнулась! Забыла, кто она такая. Роняла свое достоинство, не желая понять, что члены семьи Таураге, владевшие несколько веков назад землями по всей Жмуди и собиравшие тысячные дружины, штурмовавшие древний ливонский Инстербург, даже в самых трудных жизненных обстоятельствах не могут, не имеют права превращаться в покорных рабов своих животных инстинктов.

Так Витас думал совершенно искренне и это же пытался внушить сестре. Но сестра Эгле на все его проповеди твердила, что она любит и жить не может без...

Иезус Мария! Любит! Кого? Алкоголика, подонка, проигравшегося в карты проходимца. Мерзавца Газарова — любит! Его сестра Эгле Таураге, умница, красавица Эгле, с которой дома вся семья пылинки сдувала, ради которой (чтобы она не знала ни в чем нужды, занималась любимым делом, училась в этом своем никчемном балетном училище и могла платить за обучение немалые деньги) он, Витас Таураге, старший сын в семье, бросил университет, подавшись в поисках работы сначала в Германию, потом в Финляндию, Швецию, Голландию...

И сейчас, после всего, что он для нее сделал, после того, как они снова встретились через годы разлуки, сестра-эгоистка заявляет ему, что...

Иезус Мария, зачем ты создал женщину такой дрянью? Такой нежной, прекрасной, безвольной, подлой дрянью? И зачем положил заповедь, что брат должен, обязан любить свою сестру, помогать и служить ей, потому что нет ничего драгоценнее родственных уз, общей крови, семьи и памяти предков?

Есть ли способ сейчас помочь сестре Эгле? Витас Таураге смотрел на ночную Москву, на этот чужой город. Слишком большой для них с сестрой. Сам он во всех больших европейских городах, в которых пришлось побывать, чувствовал себя неуютно. А здесь ко всему еще не было моря. А море он любил всегда, потому что вырос возле него.

Этим летом он мечтал увезти сестру к морю. Дал ей, не поскупившись, денег на расходы. Были уже получены визы, куплены билеты на самолет. А в самый последний момент он внезапно узнал, что сестра тайком сдала билет, а все деньги отдала Газарову на оплату очередного карточного долга. Отдала, как отдавала все: вещи из дома для продажи, бриллиантовое кольцо, подаренное ей братом, свои заработки. Газаров обирал сестру как грабитель, как бесстыдный рэкетир, как жалкий альфонс. Обирал до нитки и проигрывал все до последнего гроша, потому что даже на карточный выигрыш ему не хватало мозгов.

И так продолжалось... Иезус Мария, это длилось с тех самых пор, как он, Витас, переехал в Москву, к сестре. Газаров-Алигарх высасывал ее, как раковая опухоль. И никакие слова, мольбы, просьбы, даже угрозы не помогали. Эгле как заколдованная терпела и сносила от Газарова все с безропотностью, доводившей Витаса до белого каления. «Я люблю его, он муж мне», — твердила она как вызубренный урок.

Муж! Какой там, к дьяволу, муж... Гога Алигарх, вечно путающий день с ночью, спустивший в карты собственное дело, проигравший жизнь, достоинство, мужскую честь. Какой ксендз-расстрига на какой черной мессе обвенчал этого подонка с сестрицей Эгле?!

Последние такты симфонического видения Валгаллы смолкли. Витас Таураге закурил вторую сигарету. Мысль после Вагнера пришла в голову ясная и простая: если Алигарх умрет, Эгле станет прежней. И это совсем не сложная штука — смерть. Он же человек, этот лживый подонок, значит, он смертен. А если он смертен, значит... я, Витас Таураге, его убью. Придавлю как крысу. Ради сестры. И это будет даже не слишком сложно, потому что Алигарх в свои сумрачные дни путает не только день с ночью, но и врагов и друзей, людей и химер, волков и овец.

Не далее как этой осенью его нашли избитого, со сломанными ребрами, брошенного кем-то возле Склифосовского. Эгле выходила его. А в «Маке» поговаривали, что Алигарха таким способом кое-кто предупредил о том, что долги не прощаются. Тогда мерзавцу повезло, он выжил. Но везение — капризная девка, и в следующий раз, если умелому человеку взяться за дело, то...

«Если он умрет, — подумал Витас Таураге, — даже если со мной что-то случится, Салютов всегда позаботится о сестре. Он сам так говорит, а он человек слова. Он давно бы позаботился о ней, как должно мужчине, если бы не этот прилипала. Салютов может купить Эгле квартиру в Москве, взять ее на содержание, может даже жениться на ней (он же вдовец!). В любом случае только он в силах уберечь ее от этой жизни, уберечь Эгле даже от „Красного мака“, где место мужчине, а женщине из семьи Таураге делать нечего».

Витас Таураге вздохнул: чужая страна, чужой город. На чужую жизнь смотришь всегда отстраненно. Мало о чем сожалеешь, мало кого жалеешь.

Тот старик из туалета... Витас Таураге снова вздохнул, смял сигарету в пепельнице. Нет, старика из туалета казино, застреленного из пистолета в затылок, ему совсем не было жаль. Это ведь была мгновенная смерть. Старик вряд ли успел что-то почувствовать. Но для Алигарха такая смерть оказалась бы чересчур легкой. Почти благословенной. Такую смерть еще нужно было заслужить.

* * *

Валерий Викторович Салютов находился в «Красном маке» с четырех часов дня. Приехал в казино с совещания совета директоров «Промсервисбанка», с которым поддерживал давние деловые связи. Финансовая ситуация в банке складывалась вполне сносная для начала года. И это радовало. Дом открылся для посетителей. Это тоже радовало. Салютов, наверное, впервые за последние месяцы чувствовал себя неплохо.

В казино он приехал трудиться в поте лица. И отдыхать. Когда он находился в Доме, труд и отдых становились единым, неразрывным действом, почти творчеством. Так было всегда, с самого открытия казино. И Салютов не мог припомнить случая, когда хлопоты по обустройству и организации Дома доставляли ему страдания, усталость или разочарование. Напротив, здесь он всегда ощущал совершенно особый прилив сил и энергии, чувствовал себя моложе на добрый десяток лет. Так было прежде, но с гибелью сына все изменилось. Салютов не чувствовал ничего, кроме боли, не видел перед собой ничего, кроме этой бесконечной, сводящей с ума ночной вьюги за окном.

Но сегодня (даже странно) на душе было гораздо легче. И метель улеглась. День за окном был морозным и солнечным. Закат — багряным. Ночь — ясной и звездной. В такие ночи в молодости Салютов редко спал. Было совсем не до сна.

Он сидел у себя в рабочем кабинете на втором этаже. Казино открылось в обычный час и функционировало. Посетители съезжались. Внизу, в каждом из трех залов, в том числе и в заново оборудованном бильярдном, уже шла игра. На втором этаже в «гостевом» крыле в гостиной ярко пылал камин. Там, а также в зимнем саду и овальном кабинете на кожаных диванах отдыхали и курили гости, перед тем как снова спуститься в зал и засесть за игру. Официанты обносили отдыхавших коньяком и коктейлями.

Салютов внимательно проверял счета, просматривал годовой отчет о финансовой деятельности казино. Отчет давно уже пора было проверить. И одновременно чутко прислушивался с почти болезненным любопытством и наслаждением к звукам Дома.

В такие минуты Дом напоминал ему оркестр. А сам он представлялся себе дирижером. Порой ему даже не верилось: как это он один сумел поднять это все — поднять Дом, превратив его из зыбкой заветной мечты в реальность, из бумажного архитектурного проекта — в кирпич, стекло и мрамор, из финансового миража в доходное, прибыльное дело.

Дом-Оркестр исполнял свою особую, неповторимую музыку. И с каждым годом она становилась Салютову-директору все понятнее и ближе. Порой ему казалось: он сам написал ее. Но затем он сознавал: нет, музыку создал сам Дом. И теперь она уже неотделима от его стен и залов. Как душа.

Эти звуки... Рокот мощных моторов на подъездной аллее, оживленные мужские голоса — это гостей встречает у подъезда швейцар (новый, нанятый вчера вместо дурака Пескова), сочный хруст снега во дворе — это по приказу управляющего бригада дворников расчищает автостоянку. Музыка Дома доносила и другие звуки, вне единой общей гармонии вроде бы и не слышимые ухом — шорох сукна на столе, когда невозмутимый крупье специальной лопаткой сгребает фишки-ставки, трепет капроновой сетки, охраняющей лузу, когда в нее, точно рыба в невод, попадает бильярдный шар, скрип мела о деревянный ствол кия, нежный перезвон хрустальных бокалов, украшающих стойку бара, грохот и дребезжание игральных автоматов, скрип стенной панели, удерживающей на себе колесо Фортуны, биение десятков сердец, стук крови в висках тех, кто склонился над запущенной рулеткой и ждет (боже, как ждет), на какой номер выпадет шарик. А вдруг на зеро?

Все эти звуки были так привычны и вместе с тем так удивительны, — так знакомы и так новы. Они ласкали и раздражали слух, волновали сердце...

Салютов поднялся из-за письменного стола, медленно прошелся по красному персидскому ковру, украшавшему пол кабинета. Звуки Дома. Все здесь было наполнено ими. Тишина в комнате была живой, насыщенной, волшебной: треск березовых поленьев в камине гостиной, треск новой, распечатываемой крупье карточной колоды, треск рассыхающегося от жара батарей паркета под чьими-то тяжелыми шагами за дверью...

— Валерий Викторович, заняты? Я на минуту. Только что звонили! На завтра заказ мест, ну и все как обычно. Я сказал: у нас все готово, мы ждем. Как насчет денег?

Шаги принадлежали Глебу Китаеву. Он только что вошел в кабинет, как всегда вежливо постучав.

— Все в порядке. Я договорился в банке. Деньги завтра будут с утра. Позвони насчет машины и дополнительной охраны, — ответил Салютов. — Значит, завтра у нас полный сбор?

— Да, неплохо, а? — Китаев улыбнулся. — Соскучился я, Валерий Викторович, по настоящим нашим вечерам. — Он потер руки, словно предвкушая что-то приятное. — И еще кое-какие новости для вас есть.

. — Какие? — Салютов сел на кожаный диван в углу кабинета, пригласив Китаева в кресло напротив.

— Я вчера и сегодня утром систему наблюдения вместе с техниками проверял, — сказал Китаев. — И так и этак мы смотрели. Тот сбой камеры в вестибюле — случайность. Там в стене проводка за панелью слегка отошла. С гардеробщиком я тоже все проверил. Он сейчас на больничном, и врач мне диагноз подтвердил: ОРВ, причем какой-то там кишечный вирус. Уже заболевал он тогда в тот вечер.

— И какой же вывод из всех твоих проверок? — спросил Салютов.

— Все это случайности. И все они случайно совпали. Камеру никто намеренно не вырубал. Просто кому-то повезло. Ну, возможно, он услышал от гардеробщика или от кого-то из охраны, что эта часть вестибюля на время остается «темной».

— Вывод, Глеб.

— Вывод простой, Валерий Викторович: одно к одному. Если бы на месте Тетерина кто-либо другой был в туалете, убили бы этого другого. Сдается мне, дело совсем не в Тетерине было, а в том, что само место очень подходило для выстрела из пистолета с глушителем.

— Ты кого-то подозреваешь? — спросил Салютов. Китаев помолчал секунду.

— Вы не дослушали новость до конца. Она у меня из двух частей состоит, — сказал он. — У меня тут информация свежая: Миловадзе вызван в Генеральную прокуратуру. На завтра. Между прочим, на одиннадцать часов утра, как и вы в тот раз.

— Сведения верные?

— Верные, Валерий Викторович. Иначе я бы вас не информировал.

— Хорошо, — ответил Салютов. — Спасибо, Глеб. Китаев подождал, что он еще скажет о «новости», но так и не дождался.

— Ну, я пошел, буду внизу на пульте, — Китаев поднялся.

— Будь добр, позвони Филиппу. Скажи, что я прошу его завтра вечером приехать сюда. Когда ему будет удобно, — сказал Салютов.

— Хорошо, Валерий Викторович, сейчас же позвоню. Конечно! Если позволите... Мне самому давно кажется, что сын ваш сам стремится к разговору с вами. К объяснению своего поведения. И сожалеет, но... Характер виноват салютовский — гордый, строптивый. Ваш характер, между прочим, Валерий Викторович, вылитый ваш.

— Спасибо тебе, Глеб, за комплимент.

— Марина Львовна снова звонила. Спрашивала, здоровы ли вы, — сообщил Китаев, уже взявшись за ручку двери. — Сказала, у Павлика сегодня температура немножко подскочила!

— А Валерик как?

— Младший ваш здоровехонек. У старшего тоже ничего страшного: тридцать семь и семь. Марина Львовна сказала — пони шотландский заболел, ветеринара ему вызвали. Ваш внук просто перепугался за своего любимца. Ну вот и температурка небольшая... ничего, пройдет. Он шустрый у вас, крепкий парнишка, смышленый. Сказал мне как-то: я, дядя Глеб, когда вырасту, буду укротителем зверей.

— Марина еще что-нибудь сказала?

— Спрашивала — когда вы приедете. Я ответил, что... не знаю. — Китаев посмотрел на Салютова. Тот рассматривал узор персидского ковра на полу. Роскошный узор мастеров Шираза... Поднял глаза и...

— Эгле не звонила, — быстро ответил Китаев. — Ни вчера, ни сегодня. Витас злится, как бес. Говорит: вроде Газаров снова у нее.

— Позвони сыну, — тихо попросил Салютов. — Прямо сейчас.

— А я телефон Витаса этому оперу Колосову дал, он пристал с ножом к горлу. Я думаю, это даже неплохо, если они потолкуют. По крайней мере Витас поймет наконец, где его место. А то больно зарываться начал парень. Пользуется тем, что сестра... Вы ему слишком много позволяете, Валерий Викторович.

— Ты же сам меня убеждал, что он может быть нам здесь полезен.

— Да, убеждал, и дело свое он делает. А вот обнаглел чересчур, ну, может там, в ментовке, с него спесь-то собьют.

— Интриган ты, Глеб.

— Будешь интриганом, когда каждый день то в ментовку, то в прокуратуру начали таскать, — Китаев невесело усмехнулся. — Так вы не забудьте, что я вам насчет камеры сказал. Подумайте на досуге.

— Я подумаю, Глеб. Непременно.

Салютов кивнул. Музыка Дома... И это тоже была она. Этот их диалог: хрипловато-озабоченный баритон Китаева, скрип сафьяновой кожи кресла под его тяжестью. Музыка...

На красном ковре у дивана что-то блестело. Салютов нагнулся, пошарил пальцами в густом ворсе. Это была булавка. Непонятно, как она очутилась на ковре в его кабинете. Горничной следовало сделать строгое внушение, чтобы она старательнее убирала наверху, больше бы проявляла усердия и меньше бы молола языком, без устали обсуждая с охранниками и официантами из ресторана сплетни — кто же мог убить в туалете Сан Саныча Тетерина.

* * *

Звездные ночи в большом городе — редкость. В такие ночи грех спать. Отец много раз рассказывал, что, когда был молод, как его сыновья, он частенько не спал ночами. Было не до сна.

Отец уже совсем не молод. Но сегодняшнюю ночь он тоже не спит. По крайней мере, сейчас — Филипп Салютов, устроившийся на уютном угловом диване в маленькой, отделанной деревом, украшенной пыльной «гжелью» кухне, глянул на настенные фарфоровые часы-тарелку — сейчас в половине первого ночи отец еще бодрствует. В казино самый разгар вечера.

И если отец приехал в «Красный мак», то он не уедет оттуда часов до двух.

Филипп прислушался: в комнате за стеной — тихие голоса. Эту квартиру на Пятницкой нашел по объявлению и предложил снять Легионер. Его больше всего привлекали здесь трехметровые потолки, большая ванная, тихий внутренний двор и удобный подъезд к дому и со стороны Пятницкой, и со стороны Ордынки.

А Филиппу Салютову пришелся по душе вид из окна на высокую колокольню отреставрированной церкви — и обстановка — квартира сдавалась вместе с мебелью и прочим барахлом, включая пыльную «гжель» на полках в кухне и коллекцию старых замков, развешанных на гвоздях по всему облезлому коридору...

Когда Филипп решил уйти из дома, они с Легионером согласились, что лучшей норы, чем эта двухкомнатная квартира в бывшем доходном доме на углу Пятницкой, не найти.

Филипп вспоминал, как в детстве они с братом Игорем тоже мечтали жить вот так совершенно одни, без взрослых. Лучше всего на необитаемом острове в Индийском океане. Это было так давно... Игорь умер. А старшим братом Филиппу стал Легионер.

Филипп снова прислушался: голоса за стеной, шепот.

Это произошло почти одновременно: Китаев позвонил от отца и в дверь квартиры тоже позвонили. Филипп разговаривал по телефону, а дверь открыл Легионер. На пороге стояла Жанна Марковна.

Филипп, слушая Китаева, видел, какие у них были лица. Она сказала: «Здравствуй, я могу войти?» А он ответил: «Здравствуй, конечно, пожалуйста». Надо было сразу уйти из квартиры, оставив их одних. Но на улице была ночь и мороз. Да и как было прервать нотации Глеба Китаева, бубнившего в трубку, чтобы Филипп одумался, перестал блажить, попросил бы у отца прощения, повинился, приехав в казино для... Попросить прощения за что? Филипп вспомнил, как в детстве они с братом однажды крупно поссорились и даже подрались. Игорь был старше, и он был прав, а Филипп был кругом виноватым, хотя сейчас, по прошествии стольких лет, почти невозможно было понять, в чем состояла та мальчишеская вина. Нужно было мириться, просить прощения, но Филипп не мог. Плакал по ночам, но упорно молчал. Игорь сам сделал первый шаг к примирению. Он всегда был мягким. Возможно, эта мягкость характера («бесхребетность», как порой выражалась жена Игоря Марина) стала для него одним из самых сложных неудобств в жизни.

Но Филипп любил старшего брата со всеми его слабостями и недостатками. Ближе его у Филиппа не было никого. Когда Игоря не стало, в жизни образовалась странная черная дыра, наполненная пустотой. Потом ее заполнил Легионер.

Но вскоре Легионер как в омут с головой погрузился в любовь. И ему стало катастрофически не хватать времени. Потом любовь вроде немного отступила, как море во время отлива, посеяв даже некоторые сомнения о том, настоящее ли то было чувство или просто банальное влечение, подстегнутое меркантильным денежным интересом? И вот прошло всего три дня, раздался этот ночной звонок в дверь их квартиры и...

Окончив разговор с Китаевым и пообещав завтра приехать в казино, раз этого так хочет его отец, Филипп на цыпочках подкрался к двери в большую комнату. Она была прикрыта неплотно. Он не собирался шпионить за ними, нет. Просто было интересно, как они себя поведут. Что скажет и сделает Жанна, а что Легионер.

Филипп уже сталкивался в жизни с ситуацией, когда мужчина, тысячу раз твердивший: «нет, нет, никогда!», в тысячу первый раз произносил «да». И когда женщина, которую гнали, всякий раз возвращалась назад.

Точно австралийский бумеранг.

Ах ты, боже мой, какая сложная штука жизнь. Ничего, ничего не понять. А ведь так нужно, так необходимо во всем разобраться...

Ведь он сам присутствовал при их вроде бы окончательном и полном разрыве там, в баре «Кайо-Коко». Легионер тогда сказал «нет, нет, никогда». А Жанна Марковна обозвала его «подонком» и, кажется, еще «негодяем» и попрекнула какими-то деньгами. И казалось, это все — баста, финита, арриведерчи, самый окончательный, самый настоящий, самый последний разговор. Конец.

Но прошло всего три дня и...

Филипп видел в щель неплотно прикрытой двери: они вошли в комнату, и она обвила Легионера руками, прижалась к нему, спрятала лицо у него на груди. И заплакала. А Легионер... У него было такое глупое лицо — растерянное, удивленное и нежное. Филиппа за дверью едва не разобрал смех, но... сейчас как-то было не до смеха.

Легионер обнял Жанну Марковну за плечи, поцеловал ее волосы. (На этот раз она забыла дома свой платиновый итальянский парик, и правильно сделала.) Она подняла заплаканное лицо, потянулась к нему, и он поцеловал ее в губы. Поцеловал...

Такие поцелуи Филипп наблюдал лишь на свадьбе, когда в ресторане «Красного мака» под громкие возгласы гостей «горько!» его старший брат Игорь целовал свою красавицу-жену Марину. В подобных поцелуях не было никакой фальши, но не было и подлинной страсти. Смущение убивает страсть. А на собственной свадьбе под прицелом доброй сотни чужих глаз чувствуешь себя не в своей тарелке.

Легионер был тоже не в своей тарелке, но не от смущения (да он и слова-то такого не знал!), а от...

«Не могу, не могу без тебя. Люблю... я безумно тебя люблю. Схожу с ума, умираю», — шептала Жанна Марковна. Филипп за дверью изумлялся, что она способна так говорить, находить такие слова, такие интонации. Легионер, осторожно разомкнув объятия, плавным движением освободил ее плечи от норковой шубы, которую Жанна Марковна так и не сняла.

Норковая шубка... Филипп видел, как она бесшумно, точно чехол или парашют, опустилась на паркет, окутав их ноги. Жанна Марковна наступила на шелковый шоколадный мех каблуком своего замшевого сапога.

«Не уходи, не бросай меня. Я не могу без тебя жить... Я покончу с собой. Выброшусь из окна, отравлюсь...»

Ее пальцы — наманикюренные, украшенные кольцами, лихорадочно блуждали по телу Легионера. Запутывались в волосах, ласкали плечи, скользили по свитеру, гладили грудь, живот, бедра.

Филипп давно догадался, что Жанна Марковна — не только блестящий менеджер-администратор, но и талантливая искусная любовница. Десять лет назад по ней с ума сходил отец. Потом после их бурного длительного романа, окончившегося весьма мирно и пристойно и гармонично перетекшего в слегка ироничную дружбу и крепкое деловое партнерство, у Жанны Марковны были и другие мужчины. С каждым годом бойфренды становились все моложе, а Жанна Марковна с каждой новой связью хорошела, молодела, обретала бодрый тонус и повышенный аппетит к жизни, пока...

Пока не споткнулась об Легионера. Филипп все больше убеждался в том, что каждый человек в своей жизни внезапно обо что-то спотыкается. И если это с кем-то еще не случилось, значит, все впереди. Он сам очень сильно споткнулся об одну вещь на двадцать пятый год своего существования. Знал, что и многие из тех, кто был рядом с ним, испытали нечто подобное.

Жанна Марковна в свои сорок два года после раннего неудачного брака, развода, работы сначала в универмаге, затем в торгово-промышленном кооперативе, после развала оного, знакомства с отцом, романа с ним, совместного проживания в их еще прежнем старом доме (еще при жизни матери, которая все равно ничего не соображала по причине психоза, бедняжка), после мирного расставания по обоюдному согласию, после активного участия во всех отцовских строительствах, финансовых и прочих коммерческих проектах, после рождения «Красного мака», после покупки трехкомнатной квартиры в Крылатском, строительства дачи в Юдинке, после двух удачных косметических операций, после смены прежнего любимого «Рено» на «БМВ», после отпусков, проводимых обычно в Ницце и на Канарах, — после всего этого, Цосле наполовину уже прожитой и блестяще удавшейся для женщины жизни и карьеры Жанна Марковна споткнулась об Легионера.

«Не могу жить без тебя. Выброшусь из окна, отравлюсь...»

И Филипп это ясно видел и понимал — дело было в том, что и Легионер, хоть он не признался бы в этом самому господу богу, тоже споткнулся об эту женщину. Правда, он терпеть не мог этого слова, называя его «пошлым». Предпочитал более брутальное «обрезался», отдававшее совсем уж дешевой мелодрамой. Но Легионер вообще жаловал мелодраму. И, видимо, был совсем не прочь (несмотря на все свои отчаянные «нет, нет, никогда») снова и снова разыгрывать ее в своей жизни.

Есть мужчины, думал Филипп Салютов, которым мелодрама написана на роду. Есть и женщины, которые жить без нее не могут. Когда такие люди встречаются, окружающие говорят: это судьба.

Когда Легионер начал ее раздевать, а Жанна Марковна торопливо, лихорадочно и жадно начала раздевать и ласкать его, Филипп как честный человек и верный товарищ опять же хотел ретироваться на кухню. Однако не ушел. Остался. Было немножко больно сознавать, что Легионер, оказывается, не совсем такой, каким кажется на первый взгляд. Что он способен вот так легко менять собственные намерения, отказываться от вроде бы уже раз и навсегда решенного и сказанного. Вот так без борьбы, без сопротивления сдаваться ей... таять как воск от ее умелых нежных прикосновений, ее поцелуев...

А потом Филипп вспомнил, как тетка Полина — старая, как черепаха Тортилла, — тетка Полина Захаровна однажды давно, когда он был еще студентом и впервые не ночевал дома, сказала ему, чтобы он был поосторожнее с женщинами. Потому что женщина — влюбленная, властная и решительная, если захочет, может сделать с мужчиной все. Перед влюбленной женщиной, как перед танком (тетка выбрала именно эту причудливую метафору), не устоит ни один самый крепкий, самый наглый и самоуверенный мужик.

И порой, заметила она, такая капитуляция не приносит счастья, только боль.

Много позже Филипп убедился, что тетка говорила чистую правду. И сейчас снова становится свидетелем, что истина про танк бессмертна, как сама жизнь.

"Я хочу тебя... Милый... я тебя безумно хочу...

Люблю..."

Легионер взял ее прямо стоя, полураздетую. Жанна Марковна обвила его торс ногами, облепила его как плющ. С каждым ударом, с каждым толчком его бедер она все сильнее изгибалась, откидываясь назад, обвивая его руками за шею. Казалось, они вот-вот рухнут на ковер. Она словно добивалась оказаться внизу, под ним. Чтобы Легионер накрыл ее всей тяжестью своего тренированного сильного молодого тела.

Но он выстоял. И они, кажется, кончили вместе. И, кажется, им стало очень хорошо. Затем, не отпуская друг друга, не размыкая объятий, не расплетая рук, ног, пальцев, губ, они упали на диван.

И Филипп покинул свой пост за дверью. Поплелся на кухню. Сел на жесткий узкий угловой диванчик, смотрел в темное окно на зимние звезды над зеленой шатровой колокольней, столь редкие в Замоскворечье.

Отец говорил, что в молодости и он в такие вот волшебные ночи не спал. Что же он делал?

Филипп прислушался: тихий шепот за стеной, ритмичный скрип диванных пружин, сладкий вскрик, стон...

Было такое ощущение, что все, чему он стал сейчас невольным (или вольным?) свидетелем, уже происходило прежде, однажды. Только с другими людьми. И хотя прежде Филипп ничего этого не знал наверняка, но в глубине души он всегда догадывался. По их лицам, фразам, жестам. По глазам. По ним всегда можно было читать как по книге. Читать, как читал он сейчас по затуманенным страстью взорам Легионера и Жанны Марковны.

Так, значит, любви все возрасты покорны... Филипп пошарил в кармане джинсов и вместо сигарет, которых и не было там никогда, достал мятый холодок.

Об этом стоило подумать на досуге. О покорности возраста любви.

Еще о том, отчего это Жанна Марковна заявилась к ним сегодня на ночь глядя. Видимо, у нее был очередной выходной. Краткий отдых от карточной мельницы и сюрпризов рулетки «Красного мака».

* * *

А в доме на Мытной улице, в комнате за железной дверью звезд на небе в эту ночь никто не разглядывал. Шторы на окне были плотно задвинуты. Горел крохотный напольный ночник-электросвеча.

Эгле Таураге — та самая Златовласка, которую Никита Колосов видел лишь мельком из-за спины ее разгневанного брата и с которой так пока и не успел перемолвиться словом, — тоже бодрствовала в эту ночь.

Рядом с ней на диване крепко спал Газаров. Он явился после полуночи и трезвый. С роскошным букетом белых хризантем, с пакетом продуктов и двумя бутылками испанского вина, купленными в круглосуточном супермаркете на Ленинском.

Цветы и вино появлялись всякий раз, когда Газаров либо слегка выигрывал в карты, либо когда шел мириться с Эгле после очередной бурной ссоры, казавшейся почти окончательным разрывом.

Сейчас это был жест примирения. Они не виделись и не разговаривали по телефону с тех самых пор, когда в «Красном маке» произошло убийство.

Газаров ее тогда приревновал к...

Эгле приподнялась на локте, протянула руку, коснувшись его щеки. Он спал на спине, совершенно обнаженный, едва прикрытый простыней. Они занимались любовью, и Эгле еще чувствовала его в себе.

Как обычно в дни мира после дней скорби, слез, обид и упреков, после дней обоюдного упрямства и молчания, одиночества и пустоты, их влекло друг к другу с яростной, неудержимой силой, пугавшей Эгле в более трезвые и спокойные минуты.

Желание было непреодолимым, сумасшедшим, чудесным, как и в первые дни их знакомства два года назад.

Они познакомились на вечеринке в ночном клубе, устроенной старшим сыном Салютова Игорем и его женой Мариной по случаю крестин их второго ребенка. Газаров в то время имел еще свой собственный бизнес и вел с Игорем Салютовым кое-какие дела, но из-за своего пагубного азарта и бешеного увлечения игрой уже балансировал на грани разорения и катастрофических долгов.

Эгле на той вечеринке не была гостьей. Ее пригласили работать — танцевать, развлекать приглашенных. После окончания балетного училища она с балетом рассталась и превратилась в профессиональную танцовщицу, выступая в ночных клубах и на частных вечеринках с пластическими номерами, испанскими и латиноамериканскими танцами.

Тогда на вечере Газаров сам подошел к ней. Впоследствии клялся, что это была любовь с первого взгляда. Эгле ему верила. Не могла не верить, потому что... Потому что очень хотела, чтобы с его стороны это было именно так. С ее стороны это было свершившимся фактом: любовь. С первого взгляда. О которой вроде бы так часто читаешь в книжках и видишь в кино, но которая все как-то проходит мимо тебя стороной. И вдруг...

В ту ночь они уехали с вечеринки вместе. И больше уже не расставались. Когда позже Газаров вынужден был продать свою квартиру, чтобы расплатиться с долгами, Эгле приютила его у себя. Когда они познакомились с Газаровым, Эгле еще не знала Валерия Викторовича Салютова. Знала лишь его сыновей, часто посещавших клубы, где она выступала, — Игоря, разбившегося потом на машине, и Филиппа, как-то однажды, уже после похорон брата, сказавшего ей, что с Газаровым-Алигархом она все равно пропадет. И лучше бы ей бросить его сейчас, пока она еще молодая и «может легко заловить себе порядочного мужика».

Он так и сказал, Филипп — «легко заловить мужика».

Брат Витас, вечно всем недовольный брат Витас, которого еще в школе все звали не иначе как Витас-Викинг, шел в своих суждениях о ее отношениях с Газаровым еще дальше. В этом она отчасти сама была виновата: однажды пожаловалась брату, что Газаров снова обобрал ее, отнял все деньги. Все, что были в доме, отложенные и на оплату квартиры и телефона, и на еду, и на бензин, и на парикмахерскую.

Витас сначала просто заинтересовался и посочувствовал. Начал по-доброму, по-братски расспрашивать ее. И она (наивная) рассказала ему правду (это были дни ссор, упреков и безысходного отчаяния). Брат пришел в ярость. Таким Эгле его не видела никогда. Когда они встретились с Газаровым, между ними произошла дикая, отвратительная сцена. Эгле до сих пор не могла ее вспомнить без слез.

Тогда впервые она узнала, что ее брат постоянно носит при себе пистолет и без малейших колебаний способен приставить его ко лбу живого человека и едва удержаться от того, чтобы не нажать курок.

С тех пор брат и Газаров стали врагами. А Эгле целиком была на стороне того, кого любила и с кем делила кров и постель в комнате за железной дверью. Брат Витас заходил редко, лишь в отсутствие Газарова и твердил, что он тоже любит Эгле всем сердцем и желает ей только добра. Но когда он требовал от нее, чтобы она немедленно, тотчас же (слышишь меня — тотчас же!) порвала с «этим подонком», он постоянно срывался на крик, напоминавший Эгле бешеный собачий лай. И больше всего он психовал именно по поводу денег. Эгле к деньгам как раз относилась спокойно. Правда, что лукавить? Деньги и постель — это были главные столпы их с Газаровым двухлетней сумасшедшей любви. Этой неразрывной связи, натянутой как струна, ранящей как бритва, вибрирующей как... Эгле снова кончиками пальцев коснулась щеки Газарова. Спит. Небрит, колюч, смугл, горяч, неистов, силен, нежен, безумен. Разрушитель, самоубийца... Мой... Родной, милый, дорогой мой человек...

А брат Витас обзывал его раковой опухолью, грязным альфонсом, мерзавцем, бездельником. И еще камнем, жерновом на шее своей сестры. Злой Витас, бедный братец, строящий из себя крутого супермена, Иезус Мария, как же он дурно думал об избраннике своей сестры! О человеке, и днем и ночью занимавшем все ее помыслы, о мужчине, от которого она хотела детей — мальчика, девочку и еще одного мальчика, о муже, которому она всегда была преданной и нежной женой, о возлюбленном герое ее сердца, которому она, Эгле Таураге, посвящала свои стихи.

Да, да — стихи! Кто бы мог подумать! Уже вторую тетрадку, написанную по-русски и по-литовски. Об этих стихах никто не знал. Даже он. Потому что, наверное, стал бы смеяться над ней, дурачок... Алигарх...

Эгле гибко изогнулась, приподнялась и поцеловала Газарова в губы. Разбудила. И он, еще полусонный, крепко обнял ее, прижал к себе.

Это были их дни, ночи мира и любви. И они всегда приходили за днями слез, обид и оскорблений, за днями денежных счетов, проигрышей, диких пьянок и отчаянного, тупого, сонного одиночества.

И это была жизнь. И ничего с этим поделать было уже невозможно, разве только перестать дышать. И все они — и брат, и Валерий Викторович Салютов, и его сын Филипп, и Глеб Китаев ничего в этом не понимали. Не способны были понять, хоть, наверное, и правда желали ей, Эгле Таураге, добра. Каждый по-своему.

* * *

В большом, даже, пожалуй, слишком большом, очень удобном, очень красивом и комфортабельном доме с подземным гаражом, спутниковой антенной, сауной, бильярдной, крытым небольшим бассейном, застекленными террасами-оранжереями и мини-спортзалом этой ночью тоже царила непривычная тишина.

Дом располагался в Ильинском на участке в полтора гектара леса, превращенного стараниями дизайнеров и садовников в настоящий ухоженный английский парк. Дом окружал высокий каменный забор с колючей проволокой наверху. А по ночам охранники спускали с цепи сторожевых собак-ротвейлеров, чтобы никто незваный не проник в парк и не потревожил покой обитателей дома.

Дом построил Валерий Викторович Салютов. И в этом доме некогда жила вся семья Салютовых. Но сейчас из всей семьи остались лишь тетка Полина Захаровна, маленькие внуки и вдова Марина Львовна.

Сам хозяин дома здесь в последние полтора месяца появлялся очень редко. Так редко, что ротвейлеры перестали его признавать и лаяли из своего вольера у ворот как на чужого.

Марина Львовна еще не ложилась. Сидела внизу, в холле в кресле у камина. Смотрела на багровые угли. В Ильинское она вернулась только к ужину. Ездила с шофером Равилем по магазинам. Заглянула в галерею «Актер» и к «Тиффани».

А вернувшись, узнала неприятные новости: у старшего сына Павлика внезапно подскочила температура. Причина крылась, конечно, в шотландском пони, подаренном Павлику на день рождения дедом Валерием Викторовичем. Шотландский пони захромал, и ему вызвали ветеринара из Москвы. Впечатлительный Павлик воспринял болезнь четвероногого друга со всей серьезностью, свойственной его четырехлетнему возрасту. С утра ревел в детской, не обращая внимания на уговоры няни. И по ее словам: «пожалуйста, наревел температуру».

Младший сын, двухгодовалый Валерик, названный в честь деда, за ужином тоже капризничал и отказывался есть. Няня сообщила: «Тревожится, переживает за братика. Такая крошка, а все сердцем чувствует». Дети были и правда очень привязаны друг к другу. И постоянно играли вместе, несмотря на два года разницы в возрасте.

Марина Льйовна вспомнила, что после смерти отца они почти не плакали. Она, Валерий Викторович, няня, Равиль и охранник Федя, постоянно живущий в доме, лгали детям, что «папа уехал и скоро вернется».

Марина Львовна очень боялась, что выжившая из ума тетка Полина Захаровна однажды не выдержит и проговорится старшему Павлику. И тот догадается, что ему лгут, что отец уже никогда не вернется домой.

Тетка Полина Захаровна давно действовала Марине на нервы. К ужину она выползла из своей комнаты и, сопровождаемая сиделкой, приковыляла к столу.

— Ну, что скажешь? — осведомилась она скрипучим голосом, уставившись на Марину Львовну выжидательно и неприязненно.

— А что мне сказать, Полина Захаровна?

— А то ты не знаешь? Небось только и думаешь, когда умру! Ничего, дождетесь... скоро... Недолго уже остается. Скоро всех вас освобожу.

Это повторялось каждый день, каждое утро, каждый вечер. За завтраком, обедом и ужином. Такие вот разговоры. Марина Львовна чувствовала, что нервы ее натягиваются, как нитка на шпульке. А тетка все скрипела, как старый сверчок: «Ничего, дождетесь... освобожу... Всех переживете. Всех позабудете. К мальчику моему ненаглядному Игоречку никто и на могилку из вас не придет. И меня в землю зароете. Скоро уже, скоро. А как умру, все мое выбросите-промотаете... Богатые! Конечно, куда уж... ничего, никого не жалко. Ничего моего — ни ковра, ни платьев, ни костюма бостонового. Все, все на помойку пойдет».

За последние два месяца тетка Полина Захаровна только и занималась тем, что вспоминала разные старые семейные драмы, оплакивала своего любимого внучатого племянника Игоря, ругала внучатую невестку Марину, зловеще предсказывала себе скорую смерть и гибель-разорение всему своему добру.

А добра, ревностно хранимого Полиной Захаровной в собственной комнате, куда не совалась даже любопытная прислуга, было немного: два чемодана под кроватью и старый, свернутый рулоном, съеденный молью ковер в углу за шкафом.

В чемодане хранились какие-то «поплиновые платья», «кофты и костюм бостоновый». А ковер Полина Захаровна приобрела еще тридцать с лишним лет назад по открытке, выданной ей премией как передовику труда.

И прежде в доме за каменным забором, где одна лишь ванная на первом этаже, отделанная розовым мрамором и оснащенная эксклюзивной итальянской сантехникой, обошлась Салютову в пятнадцать тысяч долларов, к этим барахольным причудам старой тетки Полины все обитатели дома относились весьма снисходительно. Даже с юмором.

Но вот получилось так, что из всех обитателей дома с теткой осталась одна Марина Львовна. И ее терпению начал приходить конец.

Марина помешала кочергой догорающие в камине угли. Взяла со столика телефон. Хотела снова позвонить в «Красный мак», однако набрала знакомый номер только до половины. Бросила трубку на соседнее кресло. Достала сигареты, закурила.

Полтора часа назад она уже звонила в казино. И разговаривала с Китаевым. Сказала ему все, что было правдой, и все, что еще смогла придумать. И все ради одного-единственного вопроса, заданного уже в самом конце беседы, как бы невзначай: собирается ли Валерий Викторович сегодня домой?

Китаев кашлянул и сказал, что не знает, не в курсе. Он отвечал так всякий раз, когда она звонила в казино.

И от этого можно было сойти с ума.

Глава 16

МОСТ

Совет Обухова съездить понаблюдать «Красный мак» изнутри был весьма заманчив. Иван Биндюжный тоже был «за» обеими руками. Да и самому Колосову хотелось посетить казино. Правда, он не представлял, что, собственно, даст этот вечер отдыха и азартных игр в оперативном плане. Ведь о том, что он один или с кем-то из сотрудников милиции приехал в казино, сразу же станет известно охране и Китаеву. А через него Салютову. И, естественно, ни о какой конспирации и ведении негласного наблюдения уже и речи быть не может.

«Но так ли уж нужна в этом деле конспирация? — думал Никита. — А может, послать ее сегодня вечером куда подальше, да и...»

Вывод был прост: съездить, кинуть взгляд на «Красный мак» как частное лицо. Сказано — сделано.

Надо было только сначала переодеться: в кожаной куртке, пропахшей бензином, в этот мраморный рай, пожалуй, швейцар не допустит. Костюм висел здесь же в шкафу в кабинете рядом с формой. Как и китель, он надевался лишь по великим праздникам, как-то: свадьба приятеля, совещание в министерстве или прием делегации Скотленд-Ярда в стенах родного главка.

Переодеваясь перед зеркалом, Никита вспомнил, как однажды Катя, заглянув мельком в шкаф и узрев парадную «гражданку», сиротливо скучающую рядом с формой, старой шинелью, боксерскими перчатками и чугунной гирей, назвала его марк-твеновским «тот, другой костюм», дав понять, что она, как и некогда Том Сойер, думает о разнообразии мужского гардероба.

Тогда еще, помнится, Катя притворно-сочувственно заметила, что «кое-кому давно пора жениться». Это было сказано настолько не по теме их тогдашней беседы (они спорили по поводу обстоятельства задержания группы Мамаева, подозреваемой в совершении убийств водителей-дальнобойщиков), что Колосов надолго запомнил и ее лукавое выражение лица, и этот мягкий, ехидно-лисий тон.

Эх, женщины! Ничего, ничего-то вы не понимаете из того, что важно в этой жизни...

В семь вечера заявляться в казино было вроде бы еще рановато. И Колосов сначала заехал в Скарабеевское отделение милиции к Биндюжному узнать, нет ли новостей о Майском. Новостей, увы, не было — ни «по камере», ни так. Биндюжный тускло сообщил, что дежурный следователь намеревается предъявить Майскому обвинение в незаконном ношении оружия, отсечь наркоту постановлением как бесперспективную в доказывании и вышибить Майского в двадцать четыре часа из ИВС под подписку. Биндюжный рассказывал об этом, все более огорчаясь: выпускать водворенного в предвариловку фигуранта (неважно даже, в чем он там обвинялся) было для него — нож острый.

Он попросил Колосова подбросить его до поселка Разъезд: нужно выполнить поручение следователя — опросить вдову Тетерина. Поручение было чисто формальным: больная женщина давно уже не поднималась с постели и сообщить что-либо по убийству мужа вряд ли могла. Но протокол ее допроса в деле был необходим, и следователь спихнул обязанность посещения недужной вдовы отдельным поручением на уголовный розыск.

На Разъезде возле горбатого моста через занесенную снегом, замерзшую речку Глинку с Колосовым и произошло это странное, даже очень странное происшествие. Они уже почти въехали на мост, как вдруг...

— Вань, ты видишь — там впереди? — вдруг тревожно спросил Колосов.

— Что? Ничего я не вижу. — Биндюжный в это время возился с зажигалкой: в той кончился бензин.

— Да нет... Вроде показалось...

— Что там еще такое?

Никита сбавил скорость и медленно проехал по мосту. Ночь была ясной и морозной. Вроде бы ни дуновения ветра — тишина и покой, однако... Вот только сейчас, минуту назад почудилось — то ли снежный вихрь взметнулся на мост снизу, со дна обрыва, то ли туманное облако, смутно напоминающее чей-то силуэт, то ли призрачная фигура... Фигура человека в белом... Но нет. Ничего нет, никого. Пуста дорога, безлюден мост через речку Глинку, черна стена леса на обочине шоссе. И лишь бледно-желтый серп молодого месяца над головой. Тихая морозная ночь на Разъезде. Где-то далеко за железной дорогой в поселке лают собаки. И нет здесь никаких снежных вихрей, буранов, метелей, призраков...

— Вань, а правда здесь на мосту какая-то авария серьезная была? — спросил Никита Биндюжного, когда они уже въезжали на окраину поселка.

— Не знаю точно. Вроде ребята в отделе говорили что-то. Но это давно было, я еще здесь у вас не работал.

— А что со старшим сыном Салютова произошло, ты не в курсе?

— Да он на машине своей разбился осенью. Но это не здесь произошло. А почти возле самой Кольцевой на Рублевке. Видимо, с управлением не справился — влетел в бетонную опору. «БМВ» в лепешку, ну и сам сразу насмерть. Я туда не выезжал, но наши потом рассказывали — он пьян был в стельку, судя по анализу крови. Он, по слухам, этим делом и прежде сильно баловался.

Колосов посмотрел на приятеля: надо же, осуждает. А сам-то...

— Его Игорем звали? — спросил он. — А откуда он тогда ехал, не знаешь? Из казино?

— Нет, из Ильинского, видимо, из дома. Точно неизвестно. Ехал в Москву, только вот дальше второго фонарного столба не добрался. Ну ладно, спасибо, Никита, вон он — пятый дом, — Биндюжный указал на пятиэтажку в конце главной и единственной улицы поселка. — Щас с бабкой тетеринской покалякаю и домой махну. Ну, а тебе приятного вечера и колоду козырей. Завтра звякни, если что будет по нашей теме.

Колосов обещал позвонить, еще не зная, что Иван Биндюжный — ясновидец.

По дороге в казино он думал про мост и про это... что-то чудное, что там было или пригрезилось. Нет, скорее всего померещилась какая-то чертовщина. Он просто устал. Бессонная ночь в «Красном маке» внезапно представилась бесконечной как год. И зачем меня туда понесло? — подумал он. От прежнего любопытства не осталось и следа. На сердце стало как-то тревожно. «Нет, все-таки что это было там на мосту?» — подумал он снова и увидел яркие сполохи справа от дороги. В ночи на неоновом панно расцветал гигантский багровый цветок с лепестками, похожими на мельничные крылья.

Никита свернул на расчищенную освещенную сосновую аллею. По ней двигался нескончаемый поток машин. Он пристроился в хвост серебристому красавцу «Даймлеру».

На мраморных ступенях казино в специальных стальных подставках горели толстые восковые напольные свечи. А во дворе, полном машин, — вместе с новым незнакомым швейцаром гостей встречал оркестр народных инструментов и горластый хор. И разбитные ряженые скоморохи и стрельцы поздравляли каждого нового посетителя со Святками и желали счастья, здоровья и большого везения, как в этом, так и во все последующие святочные вечера.

Глава 17

«ПЬЯНЫЕ ШАШКИ»

Глеб Арнольдович Китаев был категорически против всех этих легкомысленных святочных увеселений. В конце концов, вся организация праздника и отбор и приглашение артистов, музыкантов и хор ложились на его плечи, а у него и своих обязанностей хватало. Эта ненужная суматоха, по мнению Китаева, только отвлекала посетителей от главной цели. А уж затея с «пьяными шашками» в зале ресторана и совсем отдавала каким-то ярмарочным балаганом.

Но он ничего не мог поделать. Жанна Марковна настояла, чтобы в «Красном маке» праздновались Святки: солидная публика, мол, любит родной национальный колорит, а оркестр народных инструментов и хор, распугивающие ночную темноту звуками удалой «Калинки», «Из-за острова на стрежень» и «На муромской дорожке», еще никому никогда не мешали. Жанна Марковна всегда брала верх в их спорах в кабинете Салютова. И у нее вечно возникали разные идеи по, как она выражалась, «индивидуализации имиджа заведения». «Пьяные шашки — традиционная русская святочная забава» были ее самым свежим открытием.

Китаев спорил до хрипоты, Жанна Марковна стояла на своем. Салютов, как всегда, невозмутимо слушал их пререкания, а потом заявил, что Жанна, пожалуй, права и стоит последовать ее совету немного развлечь гостей. С условием — тут он усмехнулся, — что в следующий раз она не предложит в качестве очередной забавы посетителей «княжеские тараканьи бега по вторникам, четвергам и пятницам».

Жанна Марковна пользовалась безоговорочным доверием и уважением Салютова. Китаев отлично это знал. Знал и причину того, что пит-босс игорного зала является фактически левой рукой владельца «Красного мака» в то время, когда он, Глеб Китаев, исполняет функции руки правой. Что ж, старая любовь, видно, не ржавеет. По сплетням, циркулирующим по казино, Китаев знал, что Салютов и его бессменный пит-босс когда-то были крепко дружны и даже более того. Поговаривали, что их роман начался еще при жизни жены Салютова. А после ее смерти он чуть было не женился на энергичной и привлекательной Жанне Марковне, да вот, говорят, мысль о сыновьях удержала...

Да, старая любовь не забывается. А когда мужчине глубоко за пятьдесят, а женщине слегка за сорок, все прежние размолвки молодости представляются совершеннейшей чепухой.

Глеб Китаев все эти дни внимательно присматривался к Жанне Марковне. В конце концов с ней следовало переговорить о том странном заявлении ныне уволенного швейцара Пескова. Естественно, этот щекотливый разговор должен был взять на себя сам Салютов. И Китаев пару раз намекал шефу, что ситуация с Басманюк требует кое-каких пояснений. Но Салютов отчего-то на намеки не реагировал. А в кабинете на совещании они все втроем разговаривали и спорили исключительно о целесообразности устроения святочных развлечений, расходах на них и способах сокращения этих расходов.

Китаев сам намеревался потолковать с Жанной о том вечере 5 января, однако... Однако отчего-то до сих пор не решился. Что-то в облике и в поведении Жанны Марковны удерживало его от прямых вопросов. Что-то такое, чего в этой женщине он, пожалуй, прежде и не замечал. Китаев не мог точно сказать, что именно изменилось в Жанне Марковне, которую он знал много лет и всегда считал «железной бабой, которой палец в рот не клади». Но все же перемены были налицо. И именно поэтому осторожный шеф службы безопасности «Красного мака» решил пока повременить с прямыми вопросами и сначала понаблюдать за пит-боссом игорного дома.

Правда, наблюдать за кем-то в этой толчее и суматохе было просто невозможно!

Оркестр народных инструментов и осипший на морозе хор наяривали у подъезда «Эй, баргузин, пошевеливай вал...». А в вестибюле у фонтана-Фортуны румяный нарядный распорядитель в смокинге, бабочке и с микрофоном радостно и громко предлагал гостям казино посетить ресторан, где в это самое время «начинается единственный в мире зимний международный турнир по „пьяным шашкам“!». Половина ресторана была оборудована под импровизированный шашечный клуб: на столах, уставленных острыми пряными закусками, располагались шашечные доски. А на них вместо шашек стояли маленькие рюмки с красным и белым вином и водкой. Игра велась в «поддавки». Победа достигалась тем, что каждый из играющих старался как можно скорее поддаться сопернику: каждая «съеденная» шашка выпивалась, и победителем оказывался тот, кто быстрее сдавал свои шашки противнику и в результате пил меньше. Игра шла весьма азартно, нагрузившиеся за партию проигравшие выбывали, а победители садились играть по второму, третьему, пятому кругу до определения абсолютного чемпиона.

И в результате, как, мрачно и предполагал Китаев, основная публика толпилась именно в ресторане, а не возле игорных столов, от души веселясь и одновременно основательно подкрепляясь спиртным и закусками с богато сервированного шведского стола...

Но к девяти вечера положение начало несколько выправляться. Прибыли долгожданные солидные клиенты, сделавшие предварительный заказ на крупную игру. Китаев вместе с швейцаром и охранниками встречал их на крыльце. А в Большом зале их встретил сам Салютов. Клиенты были давние: нерчинский губернатор, его младший брат — губернатор Охломского округа, их старый партнер по игре — «хлопковый король» Султанкул Мамедов из сопредельной среднеазиатской независимой республики, председатель совета директоров компании «Востокэнерго» господин Загоруйко и председатель парламентского собрания уссурийско-таежного края «кедровый олигарх» Приамурья господин Сидоров. Гости, как люди серьезные и уважаемые, такими глупостями, как «поддавки» с выпивкой и даровым шведским столом, не интересовались и сразу же проследовали в игорный зал, где все уже было готово.

Последним на серебристом «Даймлере» вместе с охраной приехал Керим Балиев, и Китаев тут же велел своим людям отыскать среди гостей Витаса Таураге и сообщить, что он срочно нужен. Керим Балиев — двадцативосьмилетний сын и единственный наследник преуспевающего нефтепромышленника из Казани — являлся одним из самых ценных приобретений «Красного мака» за последний год. Вырываясь в Москву из-под гнета сурового отца-консерватора, желавшего воспитать сына правоверным мусульманином, Балиев в столице крутил отдых на полную катушку: пять клубов за ночь от «Амазонии» до «Цеппелина» было для него совсем не пределом.

Дома в Казани на глазах родных Балиев даже пить не смел — запрещал Коран. А в Москве и с этим было легко. Но вот играть по-крупному он садился, лишь дойдя до нужной кондиции в баре, когда ему уже было по колено само Каспийское море и не пугали ни тысячные проигрыши, ни гнев доведенного до исступления родителя.

А довести Балиева до нужной кондиции и умело втолкнуть его в большую игру, раскрутить на партию в баккара мог один лишь незаменимый человек — Витас Таураге. Они с Балиевым были приятели. Балиев искренне считал, что Витас — подающий надежды актер кино, а он питал сильную слабость к людям искусства и доверчиво пил в их компании, смеясь от души их анекдотам про «новых русских» и радуясь как дитя и обретенной свободе от домашне-религиозного гнета, и богемной тусовке.

Витас Таураге появился по зову охранников весьма быстро. Как всегда, и своей безупречно нордической внешностью, и стильным костюмом он действительно смахивал на героя экрана. Китаев кивком указал ему на Балиева. Но Витасу и подсказывать не нужно было. Они с Балиевым трогательно обнялись, и Витас сразу же увел его в бар отметить встречу. У Китаева отлегло от сердца: примерно через полчаса Витас все так же бережно переправит сына казанского нефтепромышленника в Большой зал, и они сядут играть.

Для порядка он все же заглянул в бар сам, чтобы удостовериться, что Таураге честно выполняет свою работу в казино. Но тут ему по мобильному позвонили с поста охраны служебного входа и сообщили, что «приехал Филипп Валерьевич с приятелем». Китаев отправился встречать Салютова-младшего.

Тот, как всегда, был со своей опостылевшей всему «Красному маку» тенью — Легионером и сразу же хотел подняться к отцу в кабинет. Однако Китаев мягко уговорил его немного подождать: отец действительно очень хотел его видеть, но сейчас он занят, приехали большие люди, пусть Филипп немного подождет, когда отец освободится. И Филипп согласился и даже не стал особо вставать в позу (как того опасался Китаев), угрожая немедленным отъездом.

Вообще, отношения отца и сына крайне угнетали Китаева. Этим дрязгам давно пора было положить конец, и Китаев старался изо всех сил, потому что безумные эти ссоры наносили казино ощутимый вред, лишая предприятие преемственности, стабильности и...

Китаев не успел додумать эту важную мысль: из вестибюля снова позвонила охрана и сообщила, что «явился проблемный клиент, который требует самого Китаева, потому что дежурная смена не торопится пускать его в зал».

Китаев чертыхнулся и помчался узнавать — кого там еще принесло. Возле входной двери в вестибюле он увидел нового швейцара, фамилию которого еще плохо помнил, и того самого майора из милиции — Колосова. Его бросило в жар: этого еще только не хватало! Снова они? Неужели снова обыск или проверка документов?! Сейчас? При таких посетителях?!

А проклятый оркестр и хор во дворе в эту самую минуту грянули так, что стекла задрожали: «И доро-га-а-я не узна-а-ет, какой танкиста был конец!»

Это было уже... Китаев даже слов не мог подобрать. Но подоспевший охранник шепотом пояснил ему, что эту песню только что заказал личный секретарь нерчинского губернатора. Что, мол, тому, как отставному генералу и бывшему танкисту, песня эта очень по душе: напоминает молодость, родную дивизию и вдохновляет перед серьезной игрой.

«И залпы ба-а-шенных ору-удий...» — гремело за окном, а Колосов все еще маячил в дверях, удерживаемый швейцаром и...

— Добрый вечер, в чем дело?! — выпалил Китаев.

— Здравствуйте, Глеб Арнольдович, вот решил воспользоваться вашим приглашением и заехать на огонек. Да охрана у вас непробивная, — ответил Колосов, как показалось Китаеву, с этакой нехорошей усмешкой.

— Пропустите. — Китаев отстранил швейцара и пригласил Колосова:

— Проходите. Я думал, это новый обыск, прямо в глазах потемнело.

— Да я просто решил игру посмотреть. Любопытство гложет. В прошлый раз так и не успел, — ответил Колосов.

— Ради бога, милости просим, — Китаев смерил его настороженным взглядом, словно спрашивая, действительно ли тот пожаловал в гости один и без ОМОНа. — А по нашему задержанному ничего нового нет?

— На днях Майскому обвинение предъявят, — охотно поделился Колосов. Правда, тут от встревоженного Китаева укрылась одна важная деталь: не была названа статья обвинения.

— Милости просим, — недовольно повторил Китаев. — Вы наш гость сегодня. Угощение, спиртное — все за наш счет. Это не форма взятки, не беспокойтесь, это наш обычай.

— Славный обычай, — улыбнулся Колосов, прислушался к хору. — Громко поют как, а?

— Раздевайтесь, — Китаев подтолкнул его к гардеробу. И в этот самый миг увидел, как мимо них в толпе прошли Газаров и Эгле Таураге. Они, видимо, тоже приехали совсем недавно. Но когда именно, это от Китаева в суматохе ускользнуло. Он хотел было окликнуть Эгле — ему было что ей сказать. Но она вместе с Газаровым уже скрылась за дверями ресторана, откуда слышались оглушительные взрывы хохота и звон бокалов. Видимо, Газаров вел ее полюбоваться на пьяношашечный чемпионат. «Алигарх всегда не дурак выпить на дармовщину», — с досадой подумал Китаев и... махнул на все рукой — черт с ними со всеми! И с этим майором из розыска — молодым да ранним, сменившим старую кожанку на дубленку и новенький костюмчик с павлиньим цветастым галстуком, и с этой девчонкой, и с ее хахалем... Черт с ними, не до них сейчас, когда в Большом зале за карточным столом собрались такие люди и начинается такая игра.

Следовало, конечно, сообщить Салютову, что Эгле здесь и что с нею снова этот чертов Алигарх. Но Китаев не решился портить шефу настроение в такой вечер. Черт с ними со всеми! Разберутся без него. Правда, подумал он с мимолетной тревогой, Витас сегодня тоже здесь, а они с Алигархом — это в казино каждый знает — на ножах из-за Эгле, но...

Китаев пробился через толпу в вестибюле к Большому залу. Пусть все катится к чертям. Его место сейчас там, в зале. Стоя в дверях, он увидел, что гости уже расселись за карточным столом. Встретился взглядом с Жанной Марковной, как всегда с невозмутимостью Будды и зоркостью орла наблюдавшей за игрой и за крупье. Она едва заметно улыбнулась и кивнула: да, все в порядке, сейчас начнем.

Последним за стол уселся Керим Балиев. Уже в сильном подпитии. Проворный официант, которому не нужно было два раза объяснять, как обслуживать данного постоянного клиента, сразу поставил на зеленое сукно перед ним двойной коньяк.

Китаев поискал глазами Витаса Таураге — где же он? Подшефный его уже здесь. Но тут крупье объявил игру, начали делать ставки. И все сразу ушло на второй план. Даже время остановилось словно по волшебству.

А потом...

Этот звук был приглушен стенами, но достаточно громок. Да что там, оглушителен! Его услышали все — и в игорном зале, и в ресторане, где уже определился победитель по «пьяным шашкам», и в бильярдной, и в зале игровых автоматов, и в вестибюле...

Глеб Китаев замер, еще не веря, что он действительно услышал...

ЭТО БЫЛ ВЫСТРЕЛ. И он прогремел на втором этаже Дома.

Глава 18

КАСЛИНСКОЕ ЛИТЬЕ

В первое мгновенье Колосову показалось: никто ничего толком даже не понял, а затем... Истерические крики женщин, шум, гам, ругань, топот. Публика волной хлынула в вестибюль. Никита, протискиваясь сквозь толпу, искал глазами Китаева — где он, где охранники?!

Возле кассы для выдачи фишек и гардероба царила настоящая давка. Многие завсегдатаи, помня недавний визит милиции, старались как можно быстрее вернуть в кассу фишки, получить назад деньги, одеться и уехать, чтобы снова не быть замешанными в криминальное происшествие. Растерявшиеся, напуганные кассиры не знали, что предпринять. Охрана металась по вестибюлю, толком не зная еще — выпускать публику на улицу или нет. И только оркестр народных инструментов и хор, не слышавшие за пением выстрела, бодро выводили припев: «Войду я к милой в терем и брошусь в ноги к ней, была бы только ночка, да ночка потемней!»

Колосов бегом поднялся по мраморной лестнице на второй этаж. В прошлый раз его проводником здесь был Китаев: прямо, направо через зимний сад в банкетный зал, где их принял Салютов. Но сейчас громкие тревожные голоса доносились из противоположного крыла. И оттуда же послышался душераздирающий, полный отчаяния женский вопль.

Никита быстро миновал коридор и через настежь распахнутые двери, заполненные людьми, попал в гостиную или комнату отдыха, отделанную темным мореным дубом. Пол ее устилал толстый восточный ковер. Вдоль стен стояли дорогие кожаные диваны и кресла. Низкие столики сплошь были уставлены бутылками, чтобы отдыхающие могли сами налить себе выпить и смешать коктейли. Имелся в комнате и камин, отделанный модным серым камнем. В нем пылали дрова. А на ковре, почти касаясь головой раскаленной каминной решетки, ничком лежал мужчина в темном костюме. Светлые волосы его были в крови. А шагах в двух от трупа валялся пистолет.

Колосова опередили: в гостиной уже были и Китаев, и Салютов (они, видимо, поднялись сюда по какой-то из служебных лестниц, еще неизвестных Никите), и человек пять охранников, молча теснивших подальше от двери встревоженного молодого брюнета, которого Никита в горячке не узнал, а затем приглядевшись, понял, что перед ним не кто иной, как Газаров, носивший странную кличку Алигарх, виденный им и на пленке, и на снимках обуховской квартиры.

Алигарх явно пытался что-то объяснить и отчаянно жестикулировал. Но его никто не слушал, никто на него не смотрел. Все взгляды были устремлены на убитого, на пистолет и на распластавшуюся на ковре, отчаянно рыдающую светловолосую женщину в синем вечернем, сильно декольтированном платье. Никита и ее сначала не узнал. Потом, взглянув повнимательнее в заплаканное, искаженное горем лицо, понял, что это та самая Златовласка — Эгле Таураге из квартиры на неприветливой Мытной улице.

Тем временем охранники по приказу Китаева оттеснили почти всех зевак за дверь в коридор, однако двух женщин в гостиную пропустили — Жанну Марковну Басманюк, бледную и испуганную, и очень высокую стройную брюнетку в элегантном черном брючном костюме, отделанном черным мехом, и в изящной черной шляпке. Вид этой женщины, точнее, выражение ее лица несказанно поразило Колосова, однако это произошло несколько позже, когда...

— Тихо, отойдите все от тела! — скомандовал он с порога, бесцеремонно расталкивая охранников. — Дайте дорогу, ну-ка.

Подошел к распростертому на ковре телу, нагнулся, заглянул мертвецу в лицо. Это был Витас Таураге. Никита осторожно тронул за обнаженное плечо его рыдающую сестру:

— Пожалуйста, успокойтесь, отойдите, мне надо здесь все осмотреть.

Но Эгле, давясь рыданиями, не слышала его слов. Тогда Колосов оглянулся, словно прося, чтобы женщину кто-то увел и... К Эгле одновременно сразу ринулись двое: Салютов и Газаров. Последний рывком стряхнул с себя охранников, хотел поднять девушку с ковра.

— Убери от нее руки. Ты! — произнес Салютов ледяным гневным тоном. — Руки, ну!

И подоспевшая охрана отбросила Газарова к стене. А Салютов... Колосов никак не ожидал подобного поступка от владельца «Красного мака». Салютов нагнулся, легко поднял рыдающую девушку на руки и понес к двери. Толпа в коридоре молча расступилась перед ними. И в этот-то самый момент Никита случайно и перехватил тот, так поразивший его взгляд высокой брюнетки в черном брючном костюме. Он сразу же вспомнил, что и ее уже видел здесь, в казино. Что это вдова старшего сына Салютова Марина Львовна. И что именно о ней, вспоминая некие «странности» вечера пятого января, говорил бывший швейцар «Красного мака» Песков.

Колосова снова поразила красота этой женщины и... жгучая ненависть, читавшаяся в ее взгляде. Причем этот испепеляющий яростный взгляд вроде бы не предназначался кому-то конкретно из присутствующих (на проходившего мимо нее свекра с девушкой на руках она даже не взглянула, не повернула в его сторону головы). Марина Салютова смотрела мимо людей на огонь в камине. И словно ненавидела и этот огонь, и камин, и этот роскошный иранский ковер, и лежавшего на нем мертвеца.

— Всех посторонних вон отсюда быстро, и закройте дверь! — резко скомандовал Колосов Китаеву. — Сами, пожалуйста, останьтесь здесь. Группа из отдела сейчас придет, я вызову, — он достал из кармана пиджака мобильник, — а пока мы все здесь вместе осмотрим. У меня к вам, Глеб Арнольдович, есть вопросы.

— Насчет Газарова... — Китаев близко наклонился и прошептал:

— Он был здесь в комнате, когда мы вбежали...

Никита покосился на окруженного охранниками Алигарха, после ухода Салютова с Эгле хранившего мрачное молчание.

— С ним позже, пусть пока у вас где-нибудь посидит под наблюдением. Сначала осмотр.

Когда они с Китаевым наконец остались в гостиной одни, он перевернул труп и тщательно обыскал его: ключи от машины, бумажник, мобильник. Осторожно прощупал пиджак, Осмотрел: под мышкой у Витаса Таураге была пустая кобура из коричневой телячьей кожи.

— Так, — Никита продемонстрировал свое открытие Китаеву. Затем достал из своего кармана носовой платок и через него осторожно взял пистолет: «ТТ», в обойме четыре патрона и резкий ощутимый запах пороха из дула.

— Вам знаком этот пистолет, Глеб Арнольдович?

— Да, — Китаев хмуро кивнул.

— Кому принадлежит?

— Ему, Витасу.

— Так, любопытно. — Никита начал осматривать рану на затылке убитого. Огнестрельная рана, однако... Что-то здесь было необычным. Он осторожно прощупал затылок. И сразу же обильно испачкался в крови. Немного выше огнестрельной раны на самой макушке кости черепа были раздроблены.

И тут Никита увидел то, на что сначала просто не обратил внимания, увлекшись осмотром и обыском. В камине среди дров что-то темнело. Он дотянулся до кочерги и ею выгреб этот темный странный предмет вместе с углями на ковер. Сначала было трудно разобрать, что это такое. Затем он понял, что это бронзовая фигурка вставшего на дыбы коня на тяжелой чугунной подставке. Металл в камине сильно раскалился.

— Эта вещь отсюда, из гостиной? — спросил он. Китаев кивнул, поискал глазами и потом указал на подставку из дерева в углу между креслами, уставленную коллекцией бронзовой скульптуры.

— Каслинское литье, — хрипло пояснил он.

— Так, — Никита снова осторожно ощупал рану на макушке убитого: череп проломлен. А ниже еще и огнестрельная рана, слепая. Значит, пуля до сих пор там. А вот гильза... Где же эта гильза?

Он снова перевернул тело. Снова обыскал его, обшарил и ковер, даже встряхнул его. Что-то звякнуло. Пистолетная гильза покатилась по паркету. Колосов поднял ее.

— Что все это значит? — хрипло спросил Китаев.

— Думаю, сейчас об этом надо спрашивать не меня, — ответил Колосов, — и Газаров пока погодит со своими ответами. С ним позже разберемся.

Китаев потрясенно смотрел на мертвого Витаса Таураге.

— До прибытия следователя никого в гостиную не пускать, ничего не трогать, выставить охрану, — распорядился Никита, смутно вспоминая, что эти же самые приказы отдавал здесь всего несколько дней назад. — А теперь пойдемте к Салютову. Думаю, он уже закончил играть роль доброго самаритянина.

Глава 19

ВОЙНА КАЗИНО

Валерий Викторович Салютов находился в своем кабинете. Один. Эгле Таураге в кабинете не было. И это Никиту удивило: он рассчитывал стать свидетелем романтической сцены, хотя все еще имел весьма смутное представление о том, что же связывало пожилого владельца «Красного мака» с юной сестрой Витаса Таураге, которого она там, в гостиной, так безутешно оплакивала, а не далее как накануне вечером на глазах Колосова бессердечно выставляла из собственной комнаты.

Неясно было пока, и какую роль в этом запутанном клубке отношений играет некий Газаров-Алигарх, якобы задержанный охраной казино непосредственно в гостиной возле бездыханного трупа, оскорбленный на глазах всех присутствующих самим Салютовым и весьма недвусмысленно прочимый на роль нового козла отпущения Глебом Китаевым.

«Ничего, разберемся, — жестко подумал Колосов, — еще все вы тут попляшете у меня, сукины дети».

Они с Китаевым шумно вошли в кабинет. Салютов поднял опущенную голову на звук их шагов — он сидел за письменным столом, глубоко о чем-то задумавшись. Никита снова был поражен: у хозяина «Красного мака» был вид смертельно больного человека. Салютов был сам не свой, но, как показалось Колосову, совсем не из-за безвременной кончины Витаса Таураге, а по какой-то иной, гораздо более личной и важной для себя причине или, возможно, целому комплексу причин. В истоках этого поразительного упадка духа тоже следовало разобраться, и Колосов решил, что пора. Пора открывать карты: тройка, семерка, дама.

— Валерий Викторович, что происходит в вашем казино? — резко спросил он, пересекая кабинет и садясь в кресло напротив Салютова. — Вы понимаете, что у вас здесь творится?

Салютов закурил, Никита увидел, что руки его предательски дрожат. Глеб Китаев закрыл дверь кабинета и прислонился к ней спиной, как и в прошлый раз. Присутствие при этой беседе шефа службы безопасности казино, по мнению Колосова, совсем не мешало — даже наоборот.

— Почему в прошлый раз вы не поставили меня в известность о том, что в день убийства Тетерина вас вызывали в прокуратуру по поводу убийства в доме на Набережной? — спросил Колосов.

— Я думал, что не мне информировать милицию о таких вещах, — тихо ответил Салютов.

— А кому? Генпрокурор, что ли, мне о вас звонить должен? Тогда на допросе у следователя речь о некоем Тенгизе Миловадзе по прозвищу Хванчкара шла? Да или нет?

Салютов переглянулся с Китаевым. Тот сделал рукой какой-то замысловатый отчаянный жест: а я что вам говорил?!

— Нет, тогда меня о Миловадзе не спрашивали, — ответил Салютов.

— Но вы предполагали, что речь в последующем пойдет именно о нем? Если по правде? Предполагали?

— Да, — я думал об этом.

— Значит, вам есть что рассказать прокурору и об этом человеке, и о возможной причастности его к убийству, расследуемому Генеральной прокуратурой? — спросил Никита. — А вас, Валерий Викторович, не удивило поразительное совпадение, что как раз в день вашего визита к следователю в вашем казино было совершено вроде бы на первый взгляд почти безмотивное убийство, в результате которого казино было закрыто и только по счастливой случайности и, я думаю, по вашим великим хлопотам и связям вы полностью не лишились лицензии на этот бизнес?

Китаев отлепился от двери, подошел к столу, уперся руками в его полированную крышку, навис над Салютовым возбужденной глыбой:

— А я, я что твердил! — Он даже повысил голос до крика. — А вы все медлили, все колебались, ждали чего-то.

— Сейчас прибудет дежурная группа, — произнес Никита медленно, — но я и без экспертов вам скажу, как убили вашего Витаса. Снова странное какое-то убийство, Валерий Викторович, нетипичное... Вот послушайте, как я себе все это представляю: там, в гостиной, его сначала ударили по голове бронзовым конем, взятым из коллекции с полки. А затем, когда он, бедняга, уже полумертвый, упал, кто-то его обыскал, достал у него из кобуры пистолет — без глушителя, заметьте, на этот раз — и выстрелил из пистолета почти в упор ему в затылок. И еще заметьте, убийца словно и внимания не обратил на риск, которому он себя подвергал этим громким выстрелом, слышимым почти во всем здании. У меня даже впечатление сложилось, что он и рисковал-то вполне осознанно, поднимая шум, привлекая к новому убийству максимум внимания. А ведь можно было проще: раз ударил по голове бронзовой безделушкой, второй раз ударил посильнее, и все — Таураге мертв. А он для чего-то выстрелил. Да еще из пистолета жертвы. И гильзу, заметьте, стреляную гильзу на этот раз не подобрал, нам оставил — пистолет-то потерпевшего, вот он рядом с телом лежит.

И вот теперь, уважаемый Валерий Викторович, я хочу спросить вас: а вы случайно не в курсе, отчего эта весьма странная демонстрация произошла в казино именно сегодня вечером? Не потому ли, что сегодня у вас собрались весьма важные персоны и публичный скандал с убийством в стенах казино в присутствии таких людей грозил бы «Красному маку» полнейшим...

— Сегодня утром Миловадзе был вызван на допрос в Генеральную прокуратуру, — вместо Салютова ответил Китаев. — Я об этом, точнее, мы об этом еще утром знали. И я... я ждал чего-то подобного. Ей-богу.

Колосов смотрел на Салютова. Долго смотрел. А потом сказал:

— А вы знаете, Валерий Викторович, я тоже, как и вы, думаю, что вашему казино объявлена война.

Убийством Тетерина кто-то хотел разрушить ваш бизнес и лишить вас лицензии, но тогда это не удалось. А вот сегодня после нового убийства в «Красном маке» казино уж точно будет закрыто. И вряд ли какие-нибудь связи тут помогут. Самого гражданина Миловадзе среди ваших нынешних посетителей нет, не было его здесь и 5 января, значит, он не сам стрелял в Тетерина и Таураге. И вывод напрашивается простой.

— А я что говорил! — взорвался как бомба Китаев. — «Крот» у нас здесь, «крот»! Я ж печенкой чувствую, что купленный тут у нас кто-то. По указке Хванчкары мочит!

— Я гостиную осмотрел. Там после выстрела спрятаться особо некуда, — продолжил Колосов, — и путей отхода у стрелявшего было всего два: в коридор, на лестницу, где он мог легко смешаться с толпой, сбежавшейся на выстрел, или же... — он помолчал секунду, — или, если у него нервы и впрямь железные, он мог остаться возле трупа, предварительно бросив пистолет на ковер, а бронзовую фигурку в камин, и сказать, что он прибежал в гостиную на выстрел самый первый, когда там еще никого не было.

— Так Газаров это и твердит! — воскликнул Китаев. — Я ж говорил вам, он, он там был! Охрана с ним лоб в лоб в дверях столкнулась. Он сказал, что услышал выстрел, вбежал в комнату, а там — этот на ковре...

— С Назаровым будем разбираться очень серьезно, — заверил Никита, — но сначала насчет «этого, который на ковре». Я хочу услышать от вас правдивые ответы на свои вопросы о Витасе Таураге. Максимально правдивые по возможности. Только что, во время осмотра, Глеб Арнольдович дал мне понять, что для него совсем не явилось секретом, что этот Та-ураге носил при себе пистолет. Чем же он занимался здесь у вас в казино?

— Вы так это говорите, словно подозреваете, что он был нанят мной для устранения конкурентов, — криво усмехнулся Салютов.

— Может, вы и угадали. Ну, развейте мои подозрения.

— Да сопляк он... Сопляк строптивый, из себя корчил все крутого... Насчет пушки я ему тысячу раз говорил — не играй с огнем! — вмешался Китаев. — А здесь у нас он работал.

— Кем же? — заинтересовался Никита.

— Наш штатный игрок был, — ответил Салютов. — Когда вечера протекали вяло, без азарта, его обязанностью было расшевелить клиентов, оживить игру. В этом нет ничего криминального. Все казино имеют подобных штатных игроков. Ну, если уж быть до конца откровенным — подставных игроков.

— И во всех казино эти подставные таскают под мышкой в кобуре «ТТ»?

— Я говорю вам правду: Витас Таураге был нанят мной исключительно для этих целей.

— Сколько времени он у вас работал?

— Полгода.

— А мне он сказал, что снимается в рекламе и еще посещает какие-то лекции в Телеакадемии.

— Когда-то он действительно работал на частной рекламной студии. Он с этого и начал, приехав в Москву.

— Ах, вот как. А потом уже к вам сюда пришел наниматься в подставные игроки. По чьей-нибудь рекомендации, нет?

— Без рекомендации он ко мне просто не попал бы, — сухо ответил Салютов.

— И кто же все-таки порекомендовал вам взять его к себе? — не унимался Никита.

Салютов закурил новую сигарету. Молчал. В некоторых случаях молчание — красноречивее любых слов.

— Его сестра Эгле Таураге тоже работает здесь в казино? — прямо спросил Колосов.

— Нет, — ответил Салютов.

Никита внимательно посмотрел на хозяина «Красного мака»: нет, значит...

— Ладно, о ней потом. Как она, успокоилась? Учтите, вопросы к ней все равно будут. Не у меня, так у следователя. Ее еще представителем потерпевшего по делу признают, так что отвечать и беседовать с нами ей все равно придется. Теперь расскажите мне об этом подставном игроке. Значит, Таураге вовлекал в игру денежных клиентов, если я правильно вас понял. И этим приносил казино прибыль. А сам-то он откуда брал средства на игру в карты, в рулетку?

— Откуда? Из кассы, — хмыкнул Китаев. — Получал у нас в кассе фишки, делал максимально крупные ставки, закручивал игру... Ну, всегда находились желающие разделить с ним и риск и успех. Как это бывает в любой игре? Был бы почин, а там... Когда проигрывал — проигрывал, когда выигрывал — выигрывал. В любом случае его выигрыши и проигрыши дальше кассы не шли.

— Его фишки почти никогда не обналичивались, — пояснил Салютов. — Если присутствие компаньонов по игре возле кассы требовало этого, он получал в кассе свой выигрыш, а потом возвращал деньги. У меня он получал жалованье.

— На пленке от пятого января он заснят вашей камерой на служебной лестнице, он спускался со второго этажа, — сказал Колосов. — Мне Таураге не сказал, что он делал на втором этаже, может быть, вы подскажете?

— Он заходил ко мне, нам надо было произвести кое-какие денежные расчеты, — ответил Салютов.

— А у него никогда не возникало желания сыграть с вами, ну, с казино, что называется, по-настоящему? Фишки ему даром доставались, да и выигрыши на людях честно выплачивались. Выиграл бы, забрал выигрыш и слинял, — усмехнулся Колосов.

— Ну, далеко бы все равно не ушел, — усмехнулся в ответ Китаев, — а если серьезно, он хорошо исполнял свою работу, претензий у нас к нему никогда не было.

— Тачка у него первоклассная, — заметил Никита, — жалованье, значит, вашего на иномарку хватало. Ну, ладно... Сегодня вечером он что, тоже здесь работал?

— Да, — ответил Салютов, — как обычно.

— А вы его сегодня видели, Валерий Викторович?

— Нет, вообще не видел, я был занят сначала подготовкой, а затем приемом гостей.

— Ну, я, я его видел, — вклинился Китаев, — ну и что с того? Хотите спросить, кто возле него ошивался, с кем он разговаривал? Да все тут были! И в вестибюле, и в залах, и в ресторане на шашках. И сюда наверх в залы отдыха клиенты поднимались.

— Мне кажется, его убил тот, кто точно знал, что Таураге носит при себе пистолет, — задумчиво сказал Колосов. — У самого убийцы сегодня, думаю, оружия при себе вообще не было. Возможно, он уже избавился от пистолета, из которого убил Тетерина. Или припрятал его до лучших времен. Знаете, мне кажется и другое: Витас Таураге сегодня и был выбран очередной жертвой именно потому, что у него был пистолет, из которого можно было выстрелить и привлечь к убийству внимание.

— Там отпечатки могли остаться на пушке, на дверной ручке в гостиной, — хмуро буркнул Китаев.

— Проверим, опылим, снимем. — Никита говорил об этом следственно-оперативном действии без всякого энтузиазма. — Отпечатки — это та же рулетка: либо везет с ними, либо нет. Чаще всего нет.

— Что мы должны сделать со своей стороны? — веско спросил Салютов.

— Что? Дайте подумать, Валерий Викторович. Казино закроют. Фактически оно уже закрыто, — Никита прислушался: со стороны подъездной аллеи донесся громкий вой милицейских сирен, — и на этом этапе тот, кто объявил вашему заведению войну, сражение выиграл.

— Что нам нужно предпринять? — повторил Салютов. — Я хочу услышать ваш совет, Никита Михайлович.

— Ну, помощь нам окажете снова, — Колосов говорил задумчиво, словно еще не решил, что ему самому дальше делать, — списочек представите всех сотрудников казино и данные, если таковые имеются, а я просто уверен, что имеются, на всех постоянных клиентов.

— Хорошо, что еще?

— Где вы сами-то находились во время убийства?

— В Большом зале, я же сказал вам: я встречал клиентов.

— Кто там был вместе с вами? Кого вы видели, кто был у вас на глазах, не отлучался?

Салютов секунду подумал:

— Пожалуй... Так, были все крупье, два официанта, охранника я видел из дежурной смены и... была еще пит-босс игорного зала Басманюк.

— А Глеба Арнольдовича вы что, в зале не видели? Салютов посмотрел на Китаева. Тот мрачно усмехнулся: нет, ну надо же, дожил!

— Да в дверях я стоял, меня Жанна видела, если уж на то пошло, — сказал он Колосову, — я Витаса искал, а он в зал так и не пришел почему-то, хотя клиентура его уже на месте была.

— Не пришел он потому, что кто-то задержал его в гостиной, наверху, — ответил Колосов. — У него с Газаровым какие были отношения?

— Хуже некуда, — поспешно ответил Китаев, — на ножах они были из-за сестры его, из-за Эгле.

— А она что, живет с Газаровым? — наивно удивился Колосов.

Китаев быстро глянул на Салютова. И кивнул.

— Да он на «крота» ссученного вполне потянет, — произнес он злобно, — замучил всех вконец. А за деньги, чтобы отыграться, на все пойдет. Под Хванчкару вполне свободно мог лечь. Да к тому же... Черт, как я раньше об этом не подумал! — Китаев звонко и весьма картинно шлепнул себя ладонью по лбу. — Они ж с Миловадзе земляки — оба оттуда, с Кавказа. А там связи такие, что — ого-го! Да и с Витасом они друг друга люто ненавидели: тот его убить грозился, если еще хоть раз у сестры застанет. Так что у Алигарха и рука б не дрогнула, ну, в смысле отомстить, посчитаться...

— Какой удобный подозреваемый. По всем статьям подходит. Бери и сажай, суди. — Колосов внимательно посмотрел на Салютова. — Вы тоже так считаете, Валерий Викторович? Подходит Газаров, а?

Но Салютов ответить не успел. В кабинет без стука ввалились члены следственно-оперативной группы под предводительством следователя Сокольникова. Он был жестоко простужен, однако не поленился подняться среди ночи с постели по звонку дежурного. Ибо — Никита прочел это по мрачно-торжественному лицу его — уже считал это дело своим. Чисто прокурорским.

Глава 20

АЛИГАРХ

С Колосовым Катя снова встретилась в обеденный перерыв: столкнулась на лестнице — он куда-то спешил уже одетый, укутанный поверх кожаной куртки теплым шерстяным шарфом.

— Здравствуй, Никита, — поздоровалась Катя.

— Привет, — буркнул он, спустился на несколько ступенек и вдруг остановился. Обернулся.

«Очнулся наконец», — подумала она.

— Здравствуй, извини, задумался. — Он чуть ослабил шарф, туго обмотанный вокруг шеи. — Ты обедать?

— Нет, не пойду сегодня. Такой снег валит. — Катя хотела уже чинно продолжить свой путь на родной этаж (в главке только что закончился брифинг, посвященный работе ГИБДД, и она хотела отыскать знакомых корреспондентов, чтобы передать через них материалы в «Подмосковный вестник»).

— Подожди, не уходи, послушай. — Колосов смотрел как-то странно — то ли рассеянно, то ли... — Я тут насчет одного вопроса хотел с тобой посоветоваться.

— Насчет какого? — Катя сразу насторожилась.

— Вот как ты думаешь?.. Какое твое мнение?.. О разнице женских характеров можно судить по цвету волос?

— Чего-чего? — изумилась Катя.

— Ну меня интересует: вот есть блондинка, есть брюнетка. Можно, исходя из этого, что-то сказать об их характерах, склонностях?

— По одному внешнему виду?

— Ну да. Конечно, в общих чертах.

Катя хлопала ресницами как кукла: интересненько. У начальника отдела убийств от вала дел, неопознанных трупов и объявленных в федеральный розыск маньяков, видно, уже слегка поехала крышечка. Караул...

— Ну можно, наверное, хотя ты сам знаешь, как внешность человека бывает обманчива. Может, они перекрасились, — сказала она. — А для чего это тебе нужно?

— Для чего? — Он смотрел на нее все так же загадочно. — Слушай, Катерина Сергеевна... Я сейчас очень спешу, в район отъехать надо. Но часам к пяти я вернусь. Ты на месте будешь?

— Да, конечно.

— Я зайду. В пять. Договорились, — Колосов ринулся по лестнице вниз, — мне с тобой обязательно нужно поговорить.

— О блондинках и брюнетках? — громко спросила Катя и тут же прикусила язык: по лестнице медленно и важно поднимался полный бравый генерал в лампасах. Начальник. Катя как белка шмыгнула на свой этаж и с деловитым видом заспешила по коридору к своему кабинету. Но сердце ее уже изнывало от любопытства. Что еще случилось? Что Никита хотел всем этим сказать?

* * *

А Колосов из главка отправился в Скарабеевское отделение милиции. Там сидел задержанный на трое суток следователем прокуратуры Сокольниковым Георгий Газаров. Его, между прочим, водворили в ту же камеру, где до этого содержался Майский, накануне выпущенный под подписку о невыезде после предъявления ему обвинения.

«Красный мак» был вот уже двое суток как закрыт. С санкции следователя было вынесено мотивированное постановление о приостановлении на время следствия деятельности казино и дан ход процедуре отзыва лицензии.

Тело Витаса Таураге отправили в морг на судебно-медицинскую экспертизу, и ее результаты полностью подтвердили версию Колосова. Но, кроме всего этого, было еще столько разной нервотрепки и хлопот по делу, что голова Никиты шла кругом, тяжелела и тупела и постепенно, как ему казалось, превращалась в чугунное ядро, что лежит себе полеживает в Кремле возле Царь-пушки.

Колосов понял: пора делать паузу. Пора оглянуться и подвести неутешительные итоги. Однако днем времени на раздумья, как всегда, не хватало. В Ска-рабеевском ИВС парился Газаров-Алигарх, и у следователя Сокольникова имелись на него показания охранников казино. С этими показаниями да и с самим новым подозреваемым, как считал Сокольников, срочно надо было что-то делать. И делать должен был, естественно, уголовный розыск — отдел по раскрытию убийств.

Однако сам Никита встречаться с Газаровым пока не торопился. Задержанный мариновался в камере. А Иван Биндюжный по телефону докладывал Колосову данные из рапорта «камерной разборки».

По данным агента, в отличие от бывалого, тертого, не унывающего даже в тюрьме Майского, «игроголик» Алигарх переживал неволю тяжело и в камере вел себя «буйно и агрессивно». Едва водворенный за железную дверь, он начал ругаться с конвоем через открытую кормушку. За что получил твердое обещание «схлопотать карцер». Никакого карцера в крохотном Скарабеевском ИВС, трогательно именуемом своими «сундуком», и в помине не было. Конвойные просто пытались держать марку заведения. Газаров, казалось, это понял и, как удрученно констатировал агент в рапорте, «вконец оборзел».

Всю ночь он не давал спать всему ИВС — лупил в дверь кулаками, каблуками, ругался, кричал, требовал прокурора, адвоката, следователя, генерала, начальника, требовал объяснений о причинах своего ареста, кричал, что он невиновен, что никого не убивал и что (это агент выделял в рапорте особо как некий психологический нюанс в поведении фигуранта) «Салютов таким подлым способом пытается избавиться от него, посчитаться с ним, отомстить».

То, что Газаров-Алигарх в камере вслух произнес фамилию владельца казино и заявлял при свидетелях о каких-то там с ним счетах, было фактом весьма любопытным. Его стоило взять на заметку. А вот с допросами спешить не стоило — будь на то воля Колосова, он и дальше бы держал фигуранта под бдительным присмотром агента, пока не получил бы от того ясного сигнала, что «клиент полностью дозрел».

Но следователь Сокольников не желал ждать. Результаты допроса Газарова требовались ему немедленно. По его словам, в зависимости от них он стал бы выстраивать стратегию следствия по делу, планируя очные ставки с охранниками казино. И Колосов, хоть и терпеть не мог горячки, сейчас против доводов прокуратуры ничего возразить не мог. Они были законны и профессиональны. К тому же он чувствовал — у прокуратуры с «Красным маком» скоро должна была начаться своя собственная игра. И весьма крупная.

Однако думать сейчас об этом как-то не хотелось. Точнее, было еще рановато. По дороге в Скарабеевку Никита пытался сосредоточиться только на вопросах, которые задаст сейчас Алигарху. А потом он хотел вернуться в главк, доложить Сокольникову по телефону результаты, отбояриться от него и приступить к исследованию некоего «женского вопроса», с позавчерашнего дня начавшего очень сильно интересовать и тревожить его в этом деле.

Конвой привел Газарова в следственный кабинет ИВС — тесную каморку-пенал. Газаров был все в том же черном костюме, как и вечером в казино, но уже без галстука и без шнурков, отобранных конвоем во время досмотра. Костюм после ночевки на нарах потерял вид. И Никита подумал: в этом «Красном маке» черное как местная униформа. На мужиках сплошь строгие черные костюмы от дорогих портных, на женщинах сплошь черные вечерние платья с декольте. На боссе Салютове — глубокий траур, на вдове его сына — тоже траур — шикарный. На Алигархе этом — черный прикид, как сажа, и на покойнике Таураге — сплошь черное, как вороньи перья. И на охранниках, и на швейцаре. И только крупье в игорном зале красные как раки в своих одинаковых форменных куртках, да на той золотоволосой плаксе с иностранным именем Эгле было синее шелковое платье, как на русалке-ундине. Шелк удивительно шел к ее атласной, позолоченной загаром (где — в солярии? на курорте заморском?) коже.

Заранее заряженный обличительными рапортами агента, Никита и в кабинете ждал от Газарова того самого буйства, что и в камере. Он бы особенно не удивился, если бы этот Алигарх вдруг прямо с порога начал кидаться на пол, кусаться, выть по-волчьи, биться головой о стены и рвать на себе замызганную белую сорочку из дорогого итальянского хлопка.

Гасить подобные вспышки истерии Никита умел. Но Газаров повел себя совершенно иначе. Окинул взглядом кабинет-каморку, Колосова за столом, сел на стул, достал сигареты (их не забрали у него во время досмотра) и попросил почти дружелюбно:

— Огоньку, пожалуйста.

Никита протянул ему свою зажигалку. Газаров закурил, вздохнул.

— Ну и что дальше? — спросил он. — А вы, собственно, кто? Я там в казино вас видел. Но вы не следователь. Этот сразу представился, долбил меня на допросе часа три. Кулаком еще на меня стучал, паразит.

Говорил он с легким и приятным кавказским акцентом. Никита разглядывал его с интересом: парень видный, красивый, высокий, крепкий как дуб. Темноволосый, смуглый. В общем с виду — парень первый сорт, несмотря на отросшую щетину и помятый костюм. Ему вспомнилось, с каким пренебрежением рассказывал про этого Алигарха Геннадий Обухов, видимо, затаивший на Газарова зло за неудавшуюся вербовку. Вспомнил, что и Китаев его не очень-то жаловал. Вспомнил перекошенное от гнева лицо Витаса Таураге, когда тот обознался, явно приняв Колосова за...

— Ну что ж, давайте знакомиться, Георгий Делиевич. Я Колосов — начальник отдела убийств. По какому делу я работаю, вы, наверное, уже догадались. С вами я начну знакомиться прямо по анкете, если не возражаете. Где в Москве проживаете?

— У меня паспорт ваши изъяли, там прописка, — ответил Газаров.

— Мы проверили, та квартира вами продана полтора года назад. Где сейчас обитаете?

— Ну, в съемной.

— Случайно не на улице Мытной, дом 14, квартира 7?

— Случайно там.

— Один?

— С женой. — Газаров выпустил круглое аккуратное колечко дыма.

— Ваша жена, если не ошибаюсь, Эгле Таураге — сестра Витаса Таураге?

— Да.

— А в паспорте вашем штампа загса нет.

— Кому штамп нужен? Мы муж и жена, у нас гражданский брак.

— Понятно, — Колосов кивнул. — Чем на жизнь зарабатываете?

— Так, всем понемножку. Бизнесом.

— "Красный мак" часто посещаете?

— Иногда.

— Ваша жена там работает?

— Никогда не работала там и работать не будет.

— Ясно, — Колосов снова покладисто кивнул. — Значит, вы просто иногда приезжаете туда с ней скоротать вечер, развлечься. Играете?

— А как же. Зачем иначе ездить?

— Удачно?

— Когда как.

— Пятого января вечером, когда был убит служащий казино Тетерин, вы в «Красном маке» были?

— Был.

— Один или вместе с Эгле Таураге?

— Один. — Газаров кашлянул.

Никита помолчал. Так, первая ложь есть. Он ясно помнил их на видеопленке вдвоем в игорном зале: девушка, кажется, уговаривала его остановиться, бросить игру, а он и слушать не хотел.

— Вы знали покойного Тетерина? — спросил он Газарова.

— Знал. Сан Саныча все постоянные клиенты знали.

— Вечером пятого января вы его видели?

— Хотите спросить, посещал ли я сортир? Посещал. А вот на старика — верите, внимания не обратил — был он там за своей стойкой, нет ли... Знаете, как по телику долбят: когда диарея не дает жить...

— Диарея штука коварная, — посочувствовал Никита. — В народе говорят — медвежья болезнь. От страха обычно приключается.

— От какого страха?

— Ну, от разного. Грохнул, например, дедка из пистолета. У того — мозги веером. Ну, тут сразу и пожалуйста — нервишки, страх содеянного, ужас расплаты, — перечислил Колосов, загибая пальцы. — Так прохватит диарея — всю ночь с унитаза не слезешь.

— Что вы хотите этим сказать? Что это я убил Тетерина?

— Вы же сами диарею помянули, Георгий Делиевич. Я просто хочу понять причину вашего недуга в тот вечер.

— Послушай, ты... Ты что, издеваешься тут надо мной? — Газаров сверкнул черными, как южная ночь, глазами. (Никите почудилось даже — еще секунда, и рука фигуранта стиснет призрачную рукоятку фамильного дедовского кинжала.) — Издеваешься? Унизить меня хочешь?

— Да ничего я не хочу, — Колосов печально вздохнул. — Разговора у нас дельного не получается. Болтовня пустая.

— Что ты ко мне с этим дедом прицепился? Ты подумай — для чего мне его кончать?

Никита коварно молчал. А сам думал: эх, Алигарх, может, ты и не знаешь, а может, и прикидываешься, что не знаешь — мотив-то в этом деле вроде на поверхности лежит...

— Ну хорошо, а в гостиной наверху возле трупа Витаса Таураге как вы оказались? — спросил он. — Совершенно случайно?

— Конечно! Я выстрел услышал. Так грохнуло — у меня аж уши заложило. Вбежал в гостиную — этот на полу, пистолет рядом валяется, в комнате, как в пороховом погребе, запашок. Я хотел на помощь звать, думал, этот кретин застрелился. А тут салютовские махновцы стали сразу мне руки выворачивать.

— Где вы находились, когда услышали выстрел?

— В зимнем саду, — ответил Газаров быстро.

— И никого не видели — в коридоре, на лестнице, когда в гостиную вбежали?

— Никого, только... ну, его.

— Труп, да? И вы подумали, что Витас застрелился?

— Ну да, сначала. Пистолет-то его на ковре лежал, я его сразу узнал.

— Вы раньше видели у него этот пистолет?

— Было дело однажды, — ответил Газаров мрачно.

— При каких же обстоятельствах?

— Ну, чего скрывать, все равно все сплетни вам доложат. Поссорились мы с ним. Ну, до драки, до мордобоя. Я думал, честно, а он... Пушку, короче, он достал.

— Угу, вот даже как. Ну, а по какой причине, по-вашему, Таураге вдруг мог застрелиться?

— Ну, я тогда подумал — может, проигрался крупно, может, к Салютову-папе в долги влез. Да мало ли причин мужику пулю выбрать? Может, женщина ему изменила?

— Но Таураге не застрелился. Кстати, то же самое сначала подумали о Тетерине. Любопытно, да? А Таураге убили: сначала стукнули по голове бронзовой статуэткой, а потом выстрелили в него из его же пистолета.

Газаров посмотрел на Колосова. Хмыкнул недоверчиво.

— Почему такая канитель, а?

— Вот я и пытаюсь в этом разобраться, Георгий Делиевич.

— Меня-то за что посадили?

— Ну, пока еще не посадили, задержали. На вас показания есть охранников, заставших вас возле трупа.

— Да я же русским языком тебе объясняю...

— Следователю ваши объяснения, видимо, убедительными не показались. А мне... я еще не решил. А что вы делали там, наверху?

— Ничего. Отдохнуть хотел, мозги проветрить. Поднялся в зимний сад, посидеть хотел в тишине.

— От чего отдохнуть-то? Вы же недавно только приехали в казино с женой. Кстати, а где она была? В зале? Там, кажется, игра крупная начиналась. Что же вы не включились?

— Компания была не моя.

— Может быть, вы кого-то искали наверху? — спросил Никита.

— Никого я не искал.

— А может быть, все-таки искали? Например, Ви-таса Таураге?

— На кой черт он мне сдался?

— Значит, у вас были плохие, очень плохие отношения с потерпевшим, — констатировал Никита печально. — Судя по вашему непримиримому тону — ой какие скверные.

— Да вы меня не правильно поняли...

— А может быть, вы искали наверху не потерпевшего, а кого-то другого? — Колосов посмотрел на Газарова с надеждой. — Может... Эгле, вашу жену?

Газаров побледнел.

— Слушай, ты, — сказал он хрипло, — ты на что это намекаешь?

— Может, вы подозревали, что она любовница Салютова?

Задав этот вопрос, Никита ждал почти атомного взрыва южного темперамента. Но Газаров как-то сразу сник.

— Я бы ее своими руками задушил, если бы что было. Нет — понял ты? — нет. А ты... падаль ты, если мне, ее мужу, такие вопросы задаешь. Пользуешься, что ты тут власть сейчас... — Газаров длинно выругался. — А я тут перед тобой это унижение терпеть должен.

— Да ты в мокрое дело замешан, подумай башкой своей! — не выдержал Колосов. — На тебя показания обличающие пять человек дают. А тебе вопросы не нравятся — унизительные, видишь ли. Да тебе еще не такие вопросы будут задавать!

— Я на слова этих салютовских холуев плюю, понял, нет? — Газаров стукнул кулаком по колену. — Он прикажет — они на меня вообще все покажут. Все — понял? На пистолете мои отпечатки есть? Ну?

— Нет, — вздохнул Никита. — Мы проверили. Нет твоих. Только отпечатки Таураге. А может, ты умный, в перчатках работал, как заправский киллер?

— А перчатки тогда куда я дел? Проглотил, что ли?! Меня ж всего там обыскали.

— А там камин горел, помнишь? Фигурку бронзовую мы там нашли. Металл огня не боится. А вот кожа, ткань перчаток быстро бы пламенем взялась.

— Да пошел ты в баню! — Газаров отвернулся.

— Знаешь, Георгий Делиевич, ты не злись. Я еще не решил — что с тобой и как. — Колосов подпер подбородок кулаком. — Признаюсь, меня тоже немножко удивило, как быстро они там в казино тебя нам сдали. Упаковали и сдали — получите, распишитесь. В прошлый-то раз точно так же некоего Майского нам сбагрили — уже схваченного и даже с пугачом переделанным в кармане. И тоже все показания на него дружненько дали. Знал такого — нет?

— Знал. Учти: он на убийство никогда не пойдет. Кишка тонка. Наркоту толкает иногда и взаймы дает под проценты. Ну, чтобы сразу можно отыграться прямо у стола. Процент под выигрыш.

— Тебе давал?

— Ну, пару раз.

— А ты, наверное, проиграл сразу же все. И заем, и проценты. — Никита вздохнул. — Говорят про тебя: не везет тебе в последнее время крупно.

— Сплетни. А кто это говорит?

— Обухов. Геннадий Обухов, майор, как и я, по званию. Не помнишь такого?

Газаров впился в Колосова настороженным взглядом.

— Обухов из РУБОПа. Дела у вас клеились, да что-то зашли в тупик. — Никита усмехнулся. — И зря. Не плюй в колодец, как видишь.

Газаров молчал.

— Мы тобой, гражданин Алигарх, заинтересовались еще до убийства Таураге. Версия одна у нас есть по казино и по причине, отчего это там народ как зайцев стреляют. А ты, Алигарх Делиевич, должен признаться, классно на эту версию нам подходишь.

— Что еще за версия?

— Не скажу я тебе. Может, сам мне скажешь попозже. Догадаешься. А может, и догадываться не придется — явку с повинной прокуратура уважает. Да и суд тоже.

— Да не убивал я Таураге! Ну, было у меня с ним... Был конфликт, даже больше. Из-за жены. Он меня ненавидел. Но я-то... разве мог я Эгле такой удар нанести? Брата убить родного ее? Да я... я бы руку лучше дал себе правую отрубить! Она же мне жена, а ему сестра. Как же я мог, как бы я ей в глаза смотрел потом? Я же люблю ее, понимаешь ты?

Речь по эмоциональной силе, видимо, приближалась к камерным монологам и речитативам. Никита терпеливо слушал.

— Давай лучше вернемся к Тетерину, — предложил он. — Вспомни тот вечер хорошенько. Ничего странного не заметил?

Газаров после крика тяжело дышал. Пожал плечами — нет.

— Да, никто ничего странного в тот вечер в казино не заметил, а Тетерина прикончили, — сказал Колосов. — У нас показания на сына Салютова Филиппа есть. Знаешь его?

— Знаю. Малахольный он.

— Почему?

— Да так. Жизни в нем нет. Замороженный какой-то. Я таких людей не люблю, — Газаров покачал головой. — А это вы насчет того, что Песков-швейцар про него болтал?

— А ты и про него знаешь?

— А то нет. Мы потом в баре с Липой и приятелем его как-то вспоминали про это. Липа сказал еще, что, возможно, он последним видел Тетерина в тот вечер живым.

— Липа... Ишь ты, прозвище-то какое, — усмехнулся Колосов. — А этот его приятель... Этот Легионер, что ли? Тоже кликуха... Вообще, как его по-человечески зовут? Как фамилия?

— Черт его знает, — Газаров пожал плечами, — Легионер — все его так зовут. Он в Чечне воевал в первую войну. Это точно, не лжет, меня в этом вопросе не проведешь. У наемных подлинные-то имена там не в чести были. Ну так и пошло с тех пор — Легионер. Темная он лошадка. Контуженый какой-то. Я с ним мало общался.

— Так, если ты насчет показаний Пескова в курсе, может, знаешь и то, что он не про одного Филиппа нам говорил, но и про Жанну Басманюк. Он якобы видел, что она из мужского туалета в тот вечер выходила. — Колосов следил за фигурантом. Тот слушал с явно возрастающим интересом. — Или про Басманюк для тебя — новость?

Газаров молчал, словно что-то обдумывал. — Слушай, а давай так, — сказал он, — версия, говоришь, у тебя есть. Хочешь, я тебе еще одну версию подкину? Я тебе идею — ты мне волю из этой душегубки вашей, а? Я ведь только задержан, сам сказал. И неохота мне, невиновному, здесь у вас торчать ни за что. Ну, хочешь так сыграем: мое слово против твоего?

— Так у меня сейчас очков больше. Пять свидетельских показаний против тебя. Тебе по-крупному прикупать придется, Алигарх.

— Ничего, рискну.

— Что еще за версия у тебя?

— Сначала скажи — принимаешь мои условия? Колосов секунду подумал.

— Ну, хорошо. Принимаю. И следователя попытаюсь переубедить. Все равно ты от нас никуда не денешься.

— Значит, версия моя такая. Только учти, я никого ни в чем не обвиняю. Просто высказываю свои подозрения вслух. Не знаю, как насчет брата моей жены, а вот старичка Тетерина Жанна вполне могла убрать.

Никита весь обратился в слух, предчувствуя, что дело сейчас обернется такой стороной, о которой он раньше и не предполагал.

— Ты меня о Легионере спрашивал, — продолжал Газаров, — имени я его правда не знаю. Но зато знаю другое: с Жанной они живут уже полгода. Она в него как кошка влюблена. Стелится у его ног. Ревнует страшно ко всем бабам. А он ее бросить собирается и, кажется, бросил перед самым Новым годом. Она с ума прямо сошла, бегать за ним начала по пятам, ловить. Он скрываться стал. Так она, веришь ли, меня даже просила его отыскать. Ну, я нашел, конечно. Женщина в горе. Как не помочь? Но это уже потом было, понимаешь? После пятого числа. В баре я их с Липой Салютовым отыскал, ночью. Ну, ей позвонил по мобильному. Так не поверишь — в третьем часу утра она туда на машине примчалась. А до этого она все металась: Легионер с ее хаты съехал, а куда делся? Дома его нет, телефон молчит. Ну, она в казино его и караулила, понимаешь? Но там ведь... Там везде глаза, уши. А ей, если Китаев, Салютов узнают, что она с Легионером любовь крутит, во будет, — Газаров чиркнул себя ребром ладони по горлу. — Зарез полный, из «Мака» в два счета вылетит, и прежние заслуги не помогут. Ну и, думаю, в тот вечер она его увидела в казино. А поговорить без свидетелей, объясниться им негде было, кроме как в туалете, понимаешь? Вот она зачем туда ходила, может, искала его там. Может, и застала. А Тетерин Сан Саныч — он себе на уме был. Зловредный старикан, тихий как вошь, хитрый. Порядочных людей, учти, Салютов в «Маке» не держит. Может, Тетерину кое-что подслушать удалось? Он сразу выгоду свою смекнул и брякнул Жанне, пригрозил Салютову донести, за молчанку денег потребовал. А Жанна Марковна — женщина темпераментная, решительная. Вполне могла его убрать, чтобы не возникал.

Колосов хмыкнул: ну и версия.

— А почему это Басманюк грозило увольнение из казино, узнай там кто-нибудь об их отношениях с этим парнем? — спросил он. — Что, инструкция запрещает менеджеру игорного зала общаться с посетителями?

— Да Салютов бы это за личное предательство принял! Понял? Жанна — человек его команды. Его поля ягода-баба. А Легионера он на дух не переносит. Винит его в дурном влиянии на Филиппа. Тот ведь денежки отцовские растратил на тачку. А подбил его на это Легионер, как у нас говорят. Они с этой тачкой своей уже в какое-то ралли международное вроде влипли. Легионер-то у нас гонщик, мать его... Ну, Салютов из-за всего этого и зол на него как черт, сына, наверное, ревнует. А поделать ничего не может — Филька с Легионером вроде побратимы, что ли, говорят, кровью своей друг другу поклялись. В общем, если бы до Салютова дошло, что и Жанна с. Легионером в койке кувыркается, то... Поверь мне, только пух и перья от бабы полетели бы. — Газаров приложил руку к сердцу. — Уж поверь, я этот гадючник знаю. А если Тетерин кое-что действительно подслушал о них в своем гальюне и начал бы угрожать, шантажировать, у Жанны не было бы выбора. Либо платить — либо стрелять. Насколько я знаю, кровь ее не пугает.

— А у Легионера разве не было бы такого выбора? — спросил Колосов.

— Ну, насчет него не знаю. Стал бы он мараться? Чего ради? Это были проблемы Жанны, не его. Ради нее? Ну, у них все уже к концу шло. Идет, как мне кажется. — Газаров снова хмыкнул. — Лишнего я говорить не буду. А то скажешь потом — вот тварь, себя выгораживает, а всех с макушкой топит.

— А разве Жанна Марковна Басманюк умеет стрелять из пистолета?

— А что, трудно научиться курок нажимать? Медведей учат. Да и пушку нетрудно приобрести. Были бы деньги. А они у нее есть. В общем, я сказал, что думаю. А тебе выводы делать. Как насчет нашего уговора?

— Я все помню, — Никита кивнул. — Но вот срок задержания у тебя только завтра вечером истекает. Постараюсь к этому времени прокуратуру уломать. Убедить их, что на свободе некий Георгий Газаров нам гораздо полезнее будет.

Газаров насторожился, нахмурился, чувствуя явный подвох.

— Понимаешь, о чем я? — тихо спросил Колосов. — Обухова ты тогда кинул. Но я — не он. От тебя отказа не приму. При таких-то козырях на руках это моя игра. Так что, Георгий Делиевич, есть, есть у тебя еще время хорошенько все обдумать и сделать единственно правильный выбор. Чтобы не было потом больно за бесцельно прожитые годы, дорогой.

Глава 21

СТРАСТИ НА ЛУНЕ

Кате казалось: все, о чем рассказывает Колосов, все эти страсти-мордасти происходят на Луне. Причем на обратной ее стороне, не видной с Земли, отчего не суть даже важно, есть ли эта сторона на самом деле или это только мираж.

Никита опоздал на полчаса. Катя терпеливо дожидалась его в кабинете пресс-центра. Она и понятия не имела, о чем пойдет речь и при чем здесь какие-то блондинки и брюнетки. Об убийстве в казино она давно позабыла. И была неприятно удивлена тем, что Никита снова вернулся к этой теме, сообщив удрученно, что в казино с таким странным пролетарским названием «Красный мак» произошло новое убийство и он хочет рассказать Кате о том, как это случилось.

Она слушала его и думала: нет, действительно все это — Луна. Далекая, непонятная, незнакомая, чужая планета, с которой, честно признаться, и знакомиться-то совсем неохота. Она, изнывавшая от нетерпения и любопытства весь день, едва услышала от Колосова слово казино,почувствовала, что и любопытство ее, и нетерпение разом умерли. Катя, сама себя не узнавая, чувствовала в душе лишь скуку, разочарование и досаду.

Дело казино ее совершенно не привлекало. Ни с какой стороны. Отчего это было так, она и сама не знала. Может, оттого, что все это происходило на луне — то есть в месте, расположенном головокружительно далеко от мира, в котором жила она сама.

Катя слушала, размышляла отрешенно и вяло: да, в случае успешного раскрытия этого дела мог получиться совершенно сенсационный материал, и его с руками бы оторвало любое издание, не то что чахлый «Подмосковный вестник». Но и сенсации не соблазняли. ЭТО ДЕЛО НЕ МОЕ. Я НЕ ХОЧУ, НЕ ЖЕЛАЮ ДАЖЕ ВНИКАТЬ В ЕГО ДЕТАЛИ. Я ВООБЩЕ НЕ ХОЧУ, ЧТОБЫ ЭТО ИМЕЛО КО МНЕ КАКОЕ-ТО ОТНОШЕНИЕ. И ДЛЯ ЧЕГО ОН ТАК УПОРНО РАССКАЗЫВАЕТ МНЕ ВСЕ ЭТО? ЗАЧЕМ Я ЕМУ В ЭТОМ ДЕЛЕ? ЧЕМ Я МОГУ ЕМУ ПОМОЧЬ В МИРЕ ЛУНЫ?

— Тебе совсем неинтересно, да? — спросил Колосов.

Катя чуть не уронила электрический чайник — Никита приехал из района (из Скарабеевки) голодный как волк, и она сразу выгребла из шкафа все чайные запасы пресс-центра.

— Нет, что ты, мне интересно, только... А ты же знаешь, я даже репортажей по браткам не пишу. Терпеть не могу.

— Может, это разборка, а может, и нет, — сказал Колосов. — Ты послушай лучше дальше.

— Значит, владелец казино Салютов и его свита подозревают, что в «Красном маке» работает кто-то, подкупленный их врагом, этим, как его... Хванчкарой? — Катя с трудом вспомнила кличку Тенгиза Миловадзе, названного Колосовым (хотела сначала сказать «Цинандали»). — И по его приказу совершаем в казино убийство? Я правильно тебя поняла? — спросила она, когда Никита высказался и набросился на печенье, сушки и остатки песочного торта, хранящиеся в холодильнике пресс-центра еще с тех незапамятных времен, когда праздновался некруглый юбилей одного из Катиных коллег.

— Вроде ничего не перепутала пока, — ответил Колосов с набитым ртом.

— И этому «кроту», как они его там называют, все равно, кого было убить, главное, чтобы самому остаться в тени и вне подозрения, а в казино вызвать скандал, милицию и уголовное дело и тем самым подорвать Салютову весь его бизнес и лишить его лицензии?

— Угу, это сейчас основная версия по делу.

— А целью всего этого является намерение запугать Салютова и лишить его возможности дать на этого Миловадзе-Хванчкару какие-то обличающие показания по делу о другом убийстве, заказчиком которого, возможно, Миловадзе и является?

— Да. Точнее, не запугать, а сделать так, чтобы Салютову вообще стало не до чужих тайн — лишь бы самому из передряги выпутаться и дело, в которое он столько денег вбухал, спасти.

— Знаешь, Никита, все это как-то слишком сложно, — сказала Катя.

— Однако логично, — он вздохнул, — и главное — они в казино сами уверены, что причина убийства кроется именно в этом. Но ты понимаешь, что меня смущает? Каждый, о ком я тебе сейчас рассказал, — из персонала казино и его клиентов — вполне может оказаться человеком Миловадзе. Ну, за исключением самого Салютова и, пожалуй, его сына-наследника. Но у некоторых из подозреваемых вместе с этим основным мотивом для убийств есть и мотивы побочные, ну чисто личные. Например, у Газарова-Алигарха. Мне о нем в казино еще сказали: он мог убить и по приказу Хванчкары из-за денег как «крот», а в случае с Витасом Таураге мог еще и за его сестру счеты свести. Или вот с этой менеджершей Басманюк, о чем я тебе только что говорил. Оказывается, тут у нас на свет выплывает какая-то любовная история. Якобы у нее связь с одним из клиентов казино. Бедняга Тетерин мог ее этим шантажировать, и за это она его прикончила. Чушь, конечно, только Алигарху такое в голову прийти может, но... Мотив ведь, пусть и полубредовый? Кстати, Катя, скажи мне одну вещь, — Колосов подлил себе чая погорячее, — а вообще может быть такое, что женщина в летах уже, хорошо обеспеченная, умная, деловая, настолько себя забудет, что начинает бегать за парнем, разыскивая его даже в мужском туалете?

— Но ведь Газаров сказал, что они ссорились и туалет в казино был единственным местом, где она могла поговорить с ним, не привлекая постороннего внимания.

— Ну а вообще, может быть такое? Нет, я тащусь прямо. Это ж кранты, ну Рубикон последний перейти... Ну, в смысле женского самолюбия.

Катя смерила Колосова взглядом: ишь ты, Рубикон.

— Ну, это как кого припечет, — сказала она. — О том, что любовники в общественных туалетах встречались, Генри Миллер еще писал, кажется. А проститутки клиентов караулят, никого не стесняясь. И вообще, тут все дело в темпераменте и в чувствах. В них мы порой не властны.

— Ну, это я знаю. Кто такой Генри Миллер?

— Писатель такой, почитай на досуге, пора уже, ты большой у нас, скоро станешь старым для таких книжек. — Катя вздохнула. — Ничего исключать в этом деле не нужно. Но ведь ты сам по уликам, по деталям, наверное, предполагаешь, что оба убийства совершены одним лицом. А сейчас получается: кто-то из этих людей в одном убийстве может подозреваться, а на второе у него алиби, а кто-то наоборот.

— Кто бы он ни был, своего он сейчас добился. Казино прикрыли. И на этот раз Салютову вряд ли все его деньги и связи в администрации помогут. Криминальный игорный притон — кто из наших больших начальников об такое мараться захочет? Два убийства в казино, считай — все, финита, закрывай лавочку. — Никита хмыкнул невесело. — Мне даже жаль этого мужика, честное слово.

— Салютова?

— Угу. Его сегодня в областной прокуратуре допрашивали. Думаю, в Генеральной кое-кто тоже уже в курсе этого допроса.

— И что? — спросила Катя.

— Ну, не знаю, что там их генерал, прокурорская голова; сварит. Про себя я так скажу: дело это, если «Красный мак» прихлопнут, мы не раскроем. «Крот» уйдет в тень, а на нас два мертвяка повиснут глухарями. Вот если бы казино функционировало по-прежнему, то... было бы хоть какое-то поле для маневра у нас. А сейчас...

— Но вы ведь что-то делаете, а? Вот этого Газарова, например, задержали.

— Я его скоро выпущу, — Колосов тяжело вздохнул, — я ему обещал.

— А следователь разве позволит? — недоверчиво спросила Катя.

— Да он нам так больше пользы принесет, чем в камере. Посмотрим, что он будет делать, с кем начнет встречаться, мосты какие наводить. Не забывай: «крот», если он действительно работает в казино против Салютова, может нас к заказчику убийств привести. К Миловадзе. И прокуратура это тоже поймет — не сейчас, так через час. Так что завтра срок у Газарова ночью истекает, завтра же я его пинком под зад из Скарабеевки.

— Господи, зачем вы его тогда сажали?

— А давление-то как оказывать? Информацию, думаешь, он просто так начал нам давать? — Никита вздохнул. — Ой, мама моя родная, если бы ты, Катя, знала, как они мне все надоели... Я ведь в это дело случайно ввязался. Сразу после Нового года и такой облом.

— Выходит, это все же разборка, — разочарованно в тон ему вздохнула Катя, — хоть и запутанная, но...

— Скучное дело? Неужели это скучное дело?

— Я этого не говорю.

— Значит, отказываешься мне помогать?

— Никита, а чем же я могу тебе помочь? — искренне удивилась Катя. — Да я ни в одном казино никогда не была и вряд ли пойду туда когда-нибудь.

— Да я разве казино тебя прошу смотреть? Там уж я сам как-нибудь.

— А что же тогда ты просишь меня «смотреть»? Слово-то какое — смотреть. В зоопарке, что ли? — фыркнула Катя насмешливо.

— Не что, а кого. Есть в этом деле вопрос один, и в нем я полный профан. Вопрос это — женская натура. Ну, в смысле — душа, — Колосов покачал головой. — Если она, конечно, есть у вас. Обманете ведь кого захотите, в любой момент. Кем угодно, лисицы, притворитесь, прикинетесь.

— Я что-то тебя не совсем понимаю, Никита, — сказала Катя, — о чем ты говоришь?

— Короче, объясняю: с мужской половиной казино я сам разберусь. Обслуживающий персонал, какой подозрение вызывает, мы проверим. Но есть там, в этом «Маке», три женщины: сноха Салютова Марина Львовна, эта Эгле Таураге и менеджер Басманюк. Допрашивать их тоже будут. Следователь, он этому в институте учился. Пусть. Потому что бумага все стерпит, а допрос этот, ручаюсь, мало что даст. Как и все допросы, сделанные лишь для проформы, чтобы дело пухло том за томом. Я хочу тебя, Катя, попросить, чтобы ты сама взглянула на этих женщин. Ну, хотя бы на двоих, что помоложе, — на сноху Салютова и эту Эгле. Взглянула, составила бы себе о них впечатление, возможно, если повезет, познакомилась бы с каждой из них. Вошла бы в контакт, по-вашему, по-женски.

— Нет, погоди, я все равно тебя не понимаю. А как ты это себе представляешь? Я их даже не видела никогда!

— Ну, как это сделать, как комбинацию сплести, вместе думать будем. Наблюдение мы сразу после второго убийства установили за квартирой Таураге на Мытной и за особняком Салютовых в Ильинском. Салютов-то сразу туда, домой, уехал, как с казино все было закончено. Да и за самим «Красным маком», хоть и не работает он, тоже пока будем следить. Но там все сложнее... Еще об одном должен тебя предупредить, если все же согласишься нам помочь, то... Короче, если комбинация сложится, произойдет все это внезапно. Так что будь на всякий случай готова. И задержаться, наверное, придется после работы.

— К чему я готова должна быть, к знакомству приятному? — Катя разглядывала Колосова с подозрением: ой, что-то ты, как всегда, мудришь, наш гениальный сыщик. — А как это произойдет внезапно? Что, и среди ночи, что ли, меня по тревоге поднимете?

— Не исключено. Долг прикажет — поднимем, — изрек Колосов важно. — Согласна?

И Катя растерялась. Хотела ответить ехидной шуточкой, но...

— Ой, не знаю... если ты считаешь, что это поможет, — промямлила она, — если от этого действительно будет какая-то польза... Хотя, Никита, что я могу тебе о них сказать? Ну, пусть даже я с этими женщинами познакомлюсь, пусть мы парой-тройкой фраз перебросимся, но...

— Ну, если не будет ничего толкового — ладно. На нет и суда нет. Честно тебе говорю, Катя, один я вообще с ними не слажу. Это птички не моего полета, — он вздохнул. — Да и Сокольников дров наломает. Для тебя мир казино, как ты говоришь, — Луна, а для меня ваш, женский мир — альфа Центавра.

— Ты что, всерьез подозреваешь, что сноха Салютова — «крот»? — усмехнулась Катя.

— Не знаю. Нет, — Колосов покачал головой. — Видел я эту Марину Львовну только дважды, и то мельком. Что-то в ней есть необычное. Странное... Красива она, как фотомодель, однако... Что-то с ней не так. Правда, она мужа недавно потеряла, наверное, переживает...

— Это она брюнетка? — спросила Катя.

— Да. А блондинка Эгле Таураге. С ней вообще полный туман: кто, что в казино делает? Живет с Газаровым, тот ее женой называет. Выгораживает ее. Значит, беспокоится о ней. А Салютов... этот ее при всем честном народе, при Газарове-муже на руках носит.

— Но она тогда в шоке была от смерти брата. Ты же сам мне рассказывал, как все в казино произошло. Может быть, Салютов просто хотел ее успокоить?

— Нет, не то. Успокоить — да, но... Да ты их не видела — его и Газарова. Ревнует, что ли, старик ее к нему? В общем, странно все это и непонятно. Когда возле мужика под шестьдесят крутится нимфа, что в дочки ему годится, жди какого-нибудь подвоха.

— Ты думаешь, эта Эгле — любовница Салютова?

— Ну, а кем она там в казино еще может быть, если не работает там никем и босс казино ее... оказывает ей такие знаки внимания и участия? — хмуро усмехнулся Колосов. — Может, Газаров мне все наврал? Было что-то между ними, а теперь Эгле к богатому хрычу переметнулась. Тот на нее виды имеет, а Газаров ему мешает. Может, и братец Эгле Витас покойный оттого с Назаровым и не ладил, что хотел сестренку в салютовскую койку уложить и с этого кое-что иметь потом от него.

— Не говори пошлости! И потом... она ведь тоже красива?

— Недурна. Даже очень недурна.

— А может, Салютов в нее влюбился? — сказала Катя. — Он еще далеко не такой старик, как ты его тут описываешь. И вообще, любви все возрасты покорны. Ладно, что тут гадать. Давай вместе смотреть, как ты говоришь, этих загадочных женщин. Хотя не знаю, не знаю, Никита... В физиономисты-угадыватели, ясновидцы и психоаналитики я точно не гожусь.

— Ну, и чудненько. — Колосов легко поднялся со стула. — Значит, жди моего звонка. Думаю, завтра и начнем. Ты, пожалуйста, никуда не отлучайся и домой после работы не торопись. Если что-то у нас получится, это будет чистая импровизация.

Катя недоверчиво пожала плечами: она совершенно не представляла себе ни свою задачу в предстоящей операции, ни своей роли. Импровизация... Ну как, скажите, пожалуйста, можно разобраться в незнакомом человеке — тем более в молодой красивой женщине, кинув на нее лишь беглый взгляд?

Глава 22

ОПЕРАЦИЯ «БЛОНДИНКА»

Намек на чистую импровизацию не давал Кате покоя. Всю ночь она не сомкнула глаз, ворочаясь с боку на бок. И все думала, думала. Но нет, не темные тайны «Красного мака» волновали ее сердце, не загадочные убийства и даже не хитросплетения грядущей оперативной комбинации. Нет, вопрос, лишающий ее сна и покоя, был гораздо тоньше: если все окажется и правда импровизацией чистой воды, что в таком случае следует надеть?

Кравченко видел сорок седьмые сны, когда Катя (было ровно полпятого утра), вконец измученная думами и сомнениями, тихонько соскользнула с супружеского дивана, на цыпочках подкралась к шкафу, извлекла со дна его спортивную сумку и приступила в кромешной темноте к ревизии своего гардероба.

Идея, осенившая ее, была проста, как все гениальное: надо взять с собой побольше вещей, а там, исходя из ситуации, выбрать наиболее подходящее. Ведь костюмчик — это половина успеха оперативной работы! Сначала на дно сумки лег спортивный прикид (на случай, если импровизация с Таураге приключится где-нибудь за городом, на лоне природы). Затем Катя упаковала деловой костюм (для офиса), затем настала очередь вечерних туфель и платья, на домашнем жаргоне называемых «драгоценным В.А.»: «не то чтобы супер, но все же — ах». Слегка задумалась Катя над батником и длинной юбкой — брать, не брать? И тут точно по волшебству в комнате вспыхнул свет: разбуженный Кравченко включил ночник.

— Так, — изрек он, — как прикажете понимать? Развод и девичья фамилия?

— Представляешь, что-то вдруг проснулась... не спится, и вспомнила, что гору вещей в чистку надо тащить, — Катя скоренько закрыла «молнию» на сумке, — и твои тоже вещи... А утром я бы точно впопыхах забыла, ворона. Ну, и решила встать и сразу собрать все. Я тебя разбудила, да? Бедненький. Ну прости. Спи, рано еще — жуть, я сейчас сама лягу.

Кравченко заворочался на диване. Откинул одеяло.

— Ну, что еще такое? — строго повысила голос Катя. — Что такой недовольный вид, а?

— Ничего себе! Просыпаешься среди ночи, а жена — пожалуйте, тайком вещи пакует. И еще моим видом недовольна.

— Я же объясняю — это все в чистку. Ну, Вадичка, — Катя вернулась в кровать, нырнула под одеяло, притянула Кравченко к себе.

— Правду, Катька, иначе убью. Одну только правду. Куда собралась?

— Никуда. Это для дела маскарад, — вздохнула Катя, еще теснее прижимаясь к родной широкой груди «драгоценного В.А.». — Убийства у нас. Два уже. Какая-то история паршивая. Меня наши попросили с одной стороны свидетельницей поработать.

— Где убийства?

— В каком-то казино «Красный мак», — ответила Катя.

— Это который на Рублевке? — Кравченко присвистнул, из чего Катя заключила, что про место это он слышал. — А что за свидетельница?

— Сестра одного из убитых и подружка одного из подозреваемых. Представляешь — коктейль страстей? И в казино она вхожа. Ну, сам понимаешь, Вадичка, с такой познакомиться, чтобы в контакт войти, выглядеть надо соответственно. Не полосатым жирафом. Для того и вещи на работу беру. Сама не дотащу столько, ты уж, пожалуйста, подвези меня утром, ладно?

— Ты бы еще больше чемодан набила. Ну, девки, даете! — Кравченко снова присвистнул. — Когда же тебя домой сегодня ждать?

— Понятия не имею, скорее всего задержусь. — Катя доверчиво поцеловала Кравченко в шею. — Спи, золотко, рано еще. Потуши свет.

Кравченко погасил ночник.

— Ненормальная, — сказал он, — авантюристка.

Катя ощупью в темноте нашла его губы и накрыла их ладонью.

— Ненормальная, — повторил он, — и я тронутый, что все это слушаю и позволя... И не смей меня целовать, не смей мне рот затыкать, я еще не все тебе сказа...

Пресечь эти дерзости оказалось легко. Даже легче, чем можно было представить.

Весь день на работе Катя провела в ожидании. Поглядывая то на телефон, то на сумку в шкафу. Вот сейчас позвонят из розыска, объявят о начале операции, изложат вкратце обстановку, и она сразу же решит, как лучше одеться. Но прошел час, второй, третий. Миновал обеденный перерыв, прошло еще два скучных длинных часа и...

И Катя начала злиться. Да что это такое! Сидишь тут как на привязи целый день, ждешь неизвестно чего! А тут своей работы невпроворот. А вдруг эта импровизация у них в отделе убийств месяц будет созревать? Что же она, вот так целый месяц и должна будет возле шкафа сидеть, ждать? Ну ладно, дело житейское, не клеится там чего-то сегодня у них с этой фигуранткой, ну так позвоните, сообщите — так, мол, и так. Что, у Колосова телефона, что ли, под рукой нет? Ведь сам втянул ее, а теперь...

Катя кинулась звонить в кабинет Колосова, затем ему на мобильный. Телефон в кабинете не отвечал. А мобильник был занят, занят. «Трепло несчастное!» — Катя бросила трубку.

Рабочий день закончился. Сотрудники главка бодро потянулись к выходу. А Катя села на подоконник в опустевшем кабинете пресс-центра и уныло уставилась в окно на темный заснеженный Никитский переулок и гаснущие одно за другим окна Зоологического музея напротив. Про себя она решила: он меня просил задержаться, задержусь до восьми. Потом все, хватит. Не ночевать же тут.

Без четверти восемь она, злая и уставшая, начала лениво одеваться. Уже искала ключ закрыть дверь в кабинете, как вдруг истошно зазвонил телефон.

— Катя, добрый вечер, я внизу. Вижу, что у вас свет горит, спасибо, что задержалась. Давай спускайся быстро. Едем сейчас в один бар. Таураге там. По пути решим, как лучше взять ее в разработку.

Катя даже слова вставить не успела — Колосов уже дал отбой. Она сбросила шубу, схватила сумку из шкафа. Ладно, сдвинулось дело, а кто старое помянет... Итак, он сказал «бар». Таураге там. Что за бар? Может, ночной клуб? Какой? Танцевальный, модный, кислотный, закрытый? Никите, видимо, все равно, а ведь это важно. Атмосфера в таком тонком деле вещь первостепенная.

Катя выбросила вещи из сумки, задумалась на секунду и остановила выбор на платье. Кинулась к зеркалу поправлять макияж. Набросила шубу, сунула под мышку вечерние туфли — в машине переобуется. Не заявляться же в платьице-стрейч и зимних сапогах в этот гадючник! Бегом спустилась по лестнице, впопыхах нашаривая на дне сумки флакончик духов.

Она и понятия не имела, что ее ждет, как произойдет ее знакомство с этой Эгле Таураге и что вообще дадут для раскрытия убийств эти странные «смотрины», затеянные Никитой.

В колосовской «девятке» на заднем сиденье развалился какой-то сумрачный молодой великан. Судя по черной рубашке, подбритому затылку, массивной позолоченной цепи на запястье и припухшим от алкоголя глазам — типичный браток средней руки.

— Знакомься, Катерина Сергеевна, это — старший оперуполномоченный Скарабеевского ГОМ Иван Биндюжный, — представил его Никита. — Мы тут с ним вдвоем кое-что придумали. Тут лучше всего не мудрствовать, а действовать по аналогии.

Катя посмотрела на Биндюжного, как кролик на удава: если такие милиционеры-сыщики, то какие же, извините, братки? Он пожал ее протянутую руку так осторожно, точно она была стеклянная.

— Наблюдение за квартирой Таураге ведется, — сказал он, хмуро и значительно поглядывая на Катю. — Никуда она не отлучалась за эти дни, даже на телефонные звонки не отвечала. А сегодня вдруг днем приехала в отдел, к нашему начальнику. Просила, чтобы Газарова отпустили, клялась, что он невиновен в смерти ее брата. Алиби даже ему какое-то стала лживое выдумывать. Ну, из отдела ее вежливенько спровадили с этими небылицами: мол, следствие все покажет. Она в Москву вернулась, по улицам бродила. Сейчас она в баре зависла на улице Суворова. Пьет джин с шести часов вечера. Хороша уже в доску. Мужик так не налижется, как эта ваша балерина.

— Она танцовщица профессиональная, по показаниям персонала казино, — сказал Колосов. — В ночных клубах несколько лет назад выступала. Но в «Красном маке» служащие говорят — никогда. По нашей картотеке в проституции не замечена. Это все на нее, к сожалению.

— Что за бар? — поинтересовалась Катя. — Клуб ночной?

— Клубешник, — ответил Биндюжный, — ничего особенного, крутого. Далеко от центра. Просто тихая попойка.

— А как это — действовать по аналогии? — задала Катя новый вопрос. — Что это вы еще придумали?

Биндюжный и Колосов переглянулись, и первый, кашлянув, сказал:

— Я думаю, мы там с тобой, Екатерина Сергеевна, поступим сейчас так...

* * *

Эгле Таураге занимала угловой столик одна.. Бар назывался «Кайо-Коко». Ноги сами принесли ее сюда, потому что раньше она приезжала сюда с Газаровым. А еще раньше, давно, она иногда выступала на здешних вечеринках с латиноамериканскими танцами и здесь же познакомилась с Игорем Салютовым и его младшим братом Филиппом. Они заглядывали в «Кайо-Коко» часто. Иногда вдвоем, иногда с женой Игоря Мариной. Они считались в «Кайо» своими, потому что Игорь Салютов с Плехановского института был дружен с нынешним владельцем клуба. И даже, как поговаривали здесь, через отца помог тому подняться, организовать бизнес и обрести надежных покровителей.

Бар на улице Суворова, ставший со временем клубом, конечно, не мог тягаться с модными питейно-танцевальными гнездами центра Москвы. Но все же это было радушное, гостеприимное место в этом чужом шумном городе. Здесь Эгле знали и помнили, здесь у нее было немало знакомых. Здесь можно было просто сидеть тихо в углу, никому ничего не объясняя, слушать саксофониста на маленькой эстраде и пить, пить. Слава Деве Марии — в кредит.

Эгле поднялась и нетвердой походкой приблизилась к стойке. Бармен сочувственно улыбнулся ей. Она попросила еще один джин-тоник. И тут...

— Да я мог и вообще этого не делать!

— А тебя никто и не просил!

Эгле обернулась. Голоса. И — туман, пепельный, зыбкий перед глазами. Плывет как облако, как сигаретный дым. Но ведь это и есть сигаретный дым.

— Можно подумать, мне все это одному нужно!

— Да мне вообще от тебя ничего не нужно! Ничего! Возле самой эстрады за столиком расположилась парочка. И, кажется, они начали выяснять отношения. Шумно, даже очень. Эгле усмехнулась — надо же, как мы порой... с ним... как это нелепо и смешно, оказывается, выглядит со стороны. Забавно и глупо. Как же глупо...

Туман, пропитанный джином, слегка рассеялся, и она разглядела ссорившихся. Парень был похож на комод. Громоздкий, квадратный. Он напоминал охранников «Красного мака». «Тот же тип», — подумала Эгле. Его. подружка — высокая, в вечернем платье была... ничего, стильная. И, возможно, под сильным уже градусом. «Как я, — подумала Эгле. — Они здесь говорят — два сапога — пара».

— Если хочешь, можешь убираться! — выкрикнула девица так звонко и гневно, что вздрогнул даже невозмутимый бармен за стойкой. — Я тебя не удерживаю! Арриведерчи!

— И уйду! — Парень с грохотом отодвинул свой стул.

— И убирайся! — Девица стукнула кулачком по столу. — И не смей мне больше никогда звонить!

— И не позвоню! Сама, сама еще приползешь на коленях, идиотка!

— Мерзавец!

Парень развернулся, подошел к стойке, расплатился. Бармен что-то хотел ему сказать — не переживай, мол, утрясется. Но парень только махнул рукой — а, гори оно все синим пламенем — и ринулся к двери. Увидев, что он не шутит, девица подскочила на стуле точно ужаленная:

— Куда ты? Вернись! Слышишь? Вернись!

«Я все прощу, — добавила про себя Эгле. — Ох, как же это все со стороны глупо. А ведь сколько раз мы с ним...»

Девица рухнула на стул. Эгле видела — она с трудом сдерживается, чтобы не зареветь от обиды, злости и раненого самолюбия.

— Не плачь, вернется, — произнесла Эгле громко. Сочла своим долгом высказаться. Потому что уже не могла молчать. Уж слишком все было похоже на них с Газаровым. В сущности, они с этой девчонкой — сестры по несчастью. «Пара сапог», как говорят они, русские.

Катя, хотя и ожидала, что какая-то реакция все-таки будет, вздрогнула: господи, сработало! А она-то испереживалась — не переборщили ли они с Биндюжным с этим «влюбленным» скандалом? У Биндюжного голос — проспиртованная труба. А ей с трудом удавалось перекричать жизнерадостного саксофониста на эстраде. Атмосфера в этом баре с таким шоколадно-пляжным названием «Кайо-Коко», по ее мнению, особенно к любовным ссорам не располагала. Зал был мал, сумрачен и пылен. Со стен щурились какие-то подозрительные брюнеты (Катя, как и большинство посетителей, не признала ни молодого Хэма без бороды и трубки, ни великого Че). К тому же гудел саксофон. Они не просидели и четверти часа, как Биндюжный подал знак — пора ломать комедию, пока фигурантка еще не очень набралась и что-то может оценить и понять в этом театре. Но как раз в эту решительную минуту нарочно саксофонист грянул фокстрот из «Дживса и Кустера». И, выкрикивая оскорбительные реплики, Катя волей-неволей каждый раз попадала в такт ядовитого ритма этой мелодии и дико пугалась, что все выходит фальшиво и ненатурально. И Эгле Таураге вот-вот, как великий Станиславский, сейчас выкрикнет: «Не верю!»

Особенно должен был подкосить ее этот водевильный «мерзавец». Надо было еще руки заломить, как в мексиканском сериале: ах, негодяй! Подонок! Изменщик проклятый!

Однако сработало. Пародийная аналогия (Катя, правда, так и не поняла, аналогия чего — Никита путано и сумбурно объяснил) оказалась тем, чем нужно. Эгле сама (!) обратилась к ней, причем со словами утешения и поддержки. Значит — так держать, лишь бы только не проколоться.

Катя трагически всхлипнула:

— Идиот несчастный... Завез в какую-то дыру... Представляешь, — она доверчиво взглянула на Эгле, — мы же в «Гараж» на Пушкинскую собрались.

Потанцевать. Но он же пока все точки не объедет, пока не напьется до свинства, успокоиться не может. Бросил меня здесь, а я... Нет, ты посмотри, — Катя продемонстрировала ноги в вечерних замшевых туфлях, — я сапоги в машине оставила. И денег... — Она яростно тряхнула сумку, высыпав на стол ключи, косметичку и скомканные десятки. — Тут даже на такси не хватит. Все у него, все себе забрал. Свинья!

— Ничего, не переживай, — Эгле опустилась на стул напротив Кати, ноги ее подкашивались, — хуже бывает. Он тебе кто? Муж?

Катя отметила: хоть явно в сильной степени опьянения, эта Эгле Таураге, во-первых, очень красива, а во-вторых, добра. Раз так живо откликается на горе совершенно незнакомого человека.

— Живем вместе, — ответила Катя, снова всхлипнув. — Он из Клина, автомастерская у него там. Сначала ничего все было, а потом пить приловчился, представляешь? Сколько раз бросала его вот так (в душе при этом она ухмыльнулась), думала — все, конец! Так нет, заявится, на колени ухнется, прощения просит. Крест, просто крест какой-то! И бросить жалко, и нести тяжело. Это не крест — чемодан без ручки. А ты что тут одна кукуешь? Тоже с парнем поцапалась?

— Его посадили. В милиции он. Сегодня там была — не отпускают... Я просила, умоляла — нет, говорят, следствие какое-то.

Катя замерла. Так. Эх, права пословица: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Но отчего это люди, хоть и пьяные, чаще всего откровенничают с незнакомыми?

— За что посадили-то? — спросила она шепотом. — За наркоту, что ли?

— Брата моего старшего убили. Два дня назад, — Эгле провела по лицу рукой, смазывая разом выступившие из глаз слезы, — а его в убийстве обвиняют. А он не мог Витаса убить. Я знаю. Он ни в чем невиновен.

Катя сгребла скомканные десятки (их набрали в машине Колосова из всех кошельков. Именно десятки в количестве ста сорока рублей — Колосов заявил, что это то, что нужно для колорита). Катя кивнула бармену, и тот принес им еще по бокалу джина и забрал деньги.

— Выпей, — сказала она, — тебя как зовут?

— Эгле. — Зубы Таураге стучали о край бокала.

— Выпей, успокойся. И объясни толком. Я не понимаю, а почему менты решили, что твой парень брата твоего мог убить?

— Витас его ненавидел. Витас, брат. — Эгле снова резким движением вытерла слезы. — А он муж мой, мы два года уже вместе. Ну, ссорились, конечно, как и вы, как все. Твой пьет, а мой играет. В карты, в рулетку. И всегда в одних долгах. Бывает, и деньги у меня берет — проигрывает все до копейки. Не везет ему. Он горячий, азартный. Ну, брата все это доставало, психовал он, ругал меня дико. Ну и с ним они ругались. Но не мог, не мог он его убить! Я же его знаю. Пусть он сумасшедший, дурак отчаянный, но он добрый. И меня он любит. Никогда бы он этого не сделал.

— Ты его тоже, наверное, сильно любишь? — спросила Катя.

— До смерти, — Эгле схватила ее за руку, — даже стихи ему пишу, представляешь? Никогда со мной такого не было. Ничего поделать не могу. Если его посадят, осудят, куда мне тогда? Из окна только останется на тротуар. Или с моста в воду.

— Выброси из головы, слышишь? Ничего с твоим парнем не будет. Подержат немного и выпустят, — уверенно сказала Катя. — И не смей даже думать о... Слушать даже не хочу. Лучше скажи, что за стихи ему пишешь? Про любовь?

— Про все. Про то, какой он. Хочешь, прочту?

— Прочти, — кивнула Катя (все же стихи лучше прыжка в воду с моста).

— Сейчас... Вспомню. — Эгле глубоко вздохнула. — Вот я ему недавно написала... Погляди — красив и строен темноглазый смуглый горец. Черный жемчуг средь сокровищ, бриллиант среди рубинов, золотой орел небесный в стае вспугнутых ворон. Вот он едет по дороге, — тут голос Эгле дрогнул, — конь ступает легче ветра впереди точеной тени. Тонкий силуэт на солнце точно вырезан навеки и оттиснут в моем сердце Сулеймановой печатью. Как его могу забыть?

И Катя подумала: слышал бы Никита, как задержанного, водворенного в скарабеевский изолятор Газарова-Алигарха эта нежная, хрупкая, пьяная блондиночка именует «бриллиантом» и «золотым орлом небесным». Какие разные слова есть для одного и того же человека! У Колосова — фигурант, подозреваемый. У влюбленной Эгле — «черный жемчуг». Как к этому относиться? С усмешкой, с печалью, с юмором, завистью, грустью? Как?

— Здорово. — Теперь Эгле всхлипнула. — Я никто. Ноль. А раньше балетом занималась, танцевала. И здесь тоже. Давно. Теперь разучилась.

— И что же сейчас делаешь?

— Ничего, просто живу. Ни гроша нет своего. У Георгия тоже, да еще он играет. Так, когда выиграет — живем: пьем-едим, барахло покупаем. Если проигрывает, а это почти всегда... Ну, что делать, приходится клянчить у людей.

— То есть как клянчить? Эгле горько хмыкнула.

— Очень просто. Человек один есть. Хороший. Очень хороший. Старше меня. Несчастный он. Помогает мне всегда, когда трудно. Всегда. В общем, это та же милостыня, но... А что делать? Жить надо. Как" ты сказала про чемодан? И бросить жалко и...

— Нести тяжело, — повторила Катя, — это верно. Ей очень хотелось спросить: что это за человек, что помогает Эгле? Не Салютов ли, часом? Но она не представляла себе, как это сделать, не вызвав ненужных подозрений.

— Прочти еще раз стихи, — сказала она (авось, пока Эгле читает, нужная комбинация фраз сложится). — Про горца. Он что, правда горец у тебя?

— Из Владикавказа. Давно уже в Москве, учился здесь. Если бы ты его только видела...

— Красивый парень?

— Для меня самый-самый. Никто, кроме него, понимаешь? Я ребенка от него хочу. — Эгле отодвинула пустой стакан. — И чтобы была точная копия отца — линия к линии.

— Точная копия? — Катя улыбнулась. — Ну прочти.

Но повторить своего «горца» Эгле не успела. Тень легла на столик. Катя подняла голову — два незнакомых парня. Один высокий, крепкий, довольно приятный, если бы не перебитый нос. Второй — ниже ростом, худой, бледный и на вид гораздо моложе. Высокий одет в рокерскую куртку на заклепках. Его спутник — в дорогое коричневое пальто из ламы с роскошным меховым воротником, которое, увы, смотрится на его субтильной фигуре как прадедушкин сюртук.

— Привет, — поздоровался высокий, — ты вот где, оказывается. Э, да ты, Эгле, хороша уже. А это кто с тобой — подружка?

— Отстаньте все, оставьте нас в покое, — забормотала Эгле.

— Пьяная в стельку, — сообщил высокий своему спутнику, словно тот был слепой и сам не видел, в каком состоянии Таураге.

Катя смотрела на них: кто такие? Вроде по виду — богатенький мальчик-буратинка и его личный шофер-телохранитель. Кто они? Знакомые Эгле? Или же... судя по описанию Колосова, это...

— Филипп... Я не знаю, что делать, куда мне идти, к кому обратиться.

Эгле словно очнулась от забытья, узнала стоящих перед ней парней. Обращалась она к тому, кто был в пальто. Катя поняла, кто они такие.

— Если можешь, помоги... Он тебя отблагодарит. Он же ни в чем не виноват.

— Я бы рад, но что я могу сделать? — тихо сказал Филипп Салютов. — Эгле, я бы рад.

Она смотрела на него, смотрела, потом махнула рукой и едва не упала, потеряв равновесие.

— Надо ее домой отвезти, — сказал Филипп своему спутнику (Катя помнила, что Колосов знал его только по прозвищу Легионер).

Тот наклонился к девушке:

— Пошли, Эгле, вставай, обопрись на меня. Я ей тачку сейчас поймаю, — сказал он Филиппу, — не бросать же ее здесь такую...

— Медузу, — кивнул Филипп и вдруг сказал Кате:

— Ну, а ты что так на меня уставилась, детка?

— Воротник тебе мал, не по росту, — фыркнула Катя, — еще пусть в ателье меха добавят. — Она взяла Эгле за руку. — Пойдем, ну их.

Вдвоем с Легионером они вывели Эгле на улицу. Сразу же подкатил частник — по ночам они дежурили возле бара.

— Садись и ты, я плачу, — сказал Легионер.

— Обойдусь, — ответила Катя.

Он запихнул Эгле в машину, назвал адрес, дал водителю денег. Катя куталась в шубу. Стоять в одних туфлях на снегу было чертовски холодно!

— Если желаешь — пойдем потанцуем, — улыбнулся Легионер.

— Это с тобой, что ли? — Да.

— А студентика куда же денем?

— Это мой брат. Младший.

Катя подумала: говорит тоном Балды, предложившего чертенку «обогнать своего меньшего брата». Это была ложь, причем стандартная. Катя точно знала, что Филипп Салютов ему не брат. Легионер мог сказать — друг, приятель...

Она оглянулась: на углу соседнего дома маячила «девятка» Колосова. Там ее ждали с нетерпением. Идти сейчас на контакт с этим Легионером ей никто не разрешал. Не могли даже предвидеть, что он и Филипп Салютов приедут в этот бар сегодня вечером.

— Я не могу, поздно, мне нужно домой, — ответила она, — в другой раз, если хочешь. Ты ничего, симпатичный. Часто тут бываешь?

— Как дорога приведет. Может, тогда телефон дашь? Я запомню — на память не жалуюсь.

И Катя дала ему свой домашний телефон.Естественно, на всякий пожарный, ради интересов дела. Не давать же было рабочий, когда вся Москва знает, кому принадлежат первые три цифры, какой конторе!

— Я позвоню, — обещал Легионер.

Катя медленно пошла по скользкому обледенелому тротуару к машине. Он вернулся в бар. Больше они никогда не виделись. Катя впоследствии часто вспоминала эту встречу. Это был упущенный шанс.Хотя тогда она этого еще не знала.

Глава 23

ПОСЛЕ СОВЕЩАНИЯ

Следующее утро для Колосова началось с совещания у начальства. На Никитский прибыли следователь Сокольников, куратор областной прокуратуры, начальники областного и столичного РУБОПа, начальник спецотдела "А" Геннадий Обухов, а также...

Представители Генеральной прокуратуры. Подобный сбор в стенах родного главка случался только по суперделам. Колосов понял: дело «Красного мака» к таковым наверху уже причислено.

И точно, на совещании обсуждался только один вопрос — ход расследования убийств в казино. И хотя все присутствующие высказывали свое мнение, складывалось впечатление, что и РУБОП, и Генпрокуратура очень многое недоговаривают. Когда настала его очередь докладывать, Колосов ознакомил присутствующих с «мерами оперативного плана, уже предпринятыми отделом убийств», и закончил свой отчет весьма пессимистическим прогнозом: если «Красный мак» лишат лицензии и ликвидируют, это «отбросит раскрытие дела далеко назад».

— Ну а вы что предлагаете? — недовольно спросил представитель Генпрокуратуры. — После двух убийств, совершенных в помещении казино, снова открыть этот притон?

— Не такой уж это и притон был, — возразил Колосов. — Да, я предлагаю все вернуть на исходную позицию. По моему личному мнению, это единственный способ держать в поле зрения весь подозреваемый нами контингент. К тому же, как мне кажется, положительно решив этот вопрос, мы получим весьма мощный инструмент давления на гражданина Салютова в оперативном плане и с огромной перспективой на будущее.

— С какой перспективой? — «наивно» спросил представитель Генпрокуратуры, переглянувшись с начальником столичного РУБОПа.

— С перспективой более тесного нашего сотрудничества и возможного объединения в одно производство дел по убийству в казино Салютова и на улице Серафимовича, 2, в доме на Набережной, — ответил Колосов и поймал одобрительный взгляд Обухова — молодцом, пусть эти москвичи не держат нас за подготовишек!

Москвичи озабоченно переглянулись, а затем, чуть поколебавшись и поломавшись для порядка, начальник столичного РУБОПа попросил после совещания задержаться и Колосова, и начальника спецотдела "А".

Материалы, с которыми он их ознакомил, непосредственно касались Тенгиза Миловадзе-Хванчкары. Никита и Обухов увидели видеосъемки негласного наблюдения за офисом Миловадзе и его особняком, кстати, тоже расположенным на Рублевке. Ознакомились они и с последними агентурными рапортами, и с материалами спецпроверок, и даже со справками из колоний строгого и общего режимов, где в недавнем своем прошлом парфюмерный король столицы и теневик игорного бизнеса Тенгиз Тариэлович Миловадзе мотал сроки от пяти до двенадцати лет.

Колосов читал все эти справки и рапорты и думал: если это все,что у них есть на этого Хванчкару, то это — мертвому припарки для раскрытия убийства в доме на Набережной. Характеристики с прежних мест лишения свободы к уголовному делу не пришьешь. Возможно, и правда, что информация, которой обладает Салютов, является на сегодняшний момент единственным связующим звеном между Хванчкарой и этим убийством.

Он рассматривал фотографии Миловадзе, сделанные во время наблюдения, — крупный, дородный, пожилой, благообразного вида мужчина. Убеленный сединой, но предпочитающий одеваться в модные пиджаки от «Гуччи» спортивно-молодежного покроя. От рубоповцев он узнал, что Миловадзе женат уже четвертым браком, жена моложе его на двадцать пять лет и уже успела родить ему сыновей-близнецов.

Трудно было даже представить, что этот вот человек (дед ведь уже — в гроб пора ложиться! — подумал Никита), возможно, являлся заказчиком убийств и в Москве, и в стенах «Красного мака». Однако, по сведениям тех же рубоповцев, сразу после своего первого вызова в Генпрокуратуру Миловадзе обратился в консульство Испании за визой для своей семьи якобы для выезда «на отдых». В Испании у него имелась недвижимость — вилла «Эсмеральда» в курортном местечке Лоррет-де-Марр. Выпускать Миловадзе из страны Генпрокуратура и РУБОП явно не собирались, но для его задержания в аэропорту нужны были веские основания. Справки из колоний тут совсем не годились. Нужны были улики, доказательства — лучше всего прямые. Но годились бы и косвенные, как-то: показания свидетелей о возможной причастности Миловадзе к убийствам. А другого свидетеля, кроме Салютова (пусть он являлся всего лишь свидетелем косвенным), на горизонте Генпрокуратуры не было.

Никита видел: москвичи, хоть и важничают, хоть и скрытничают по своему обыкновению, намек его насчет объединения дел в одно производство поняли и проглотили. Но пока еще думают. «Пока эти раздумья будут тянуться, — думал он, — моя задача искать „крота“ в казино. Возможно, это та самая нить к Хванчкаре, которую по своему делу они так и не смогли нащупать».

Вернувшись к себе в кабинет, он занялся текущими делами. Просмотрел бегло рапорты негласного наблюдения за квартирой Таураге на Мытной, а также за... выпущенным на все четыре стороны из Скарабеевского ГОМ (опять же под «наружку») Газаровым-Алигархом. Удивительно, что следователя Сокольникова даже не пришлось уговаривать. Утром перед совещанием он тихонько отозвал Колосова в сторонку и объявил ему, что «рассмотрел все собранные на Газарова доказательства, счел их недостаточными для предъявления ему обвинения в убийствах и вынужден был отпустить подозреваемого», обязав его явкой к следователю по первому же вызову. Говоря все это, Сокольников как-то подозрительно косился в сторону, и было ясно, что без прямого указания представителей Генпрокуратуры он никогда бы не пренебрег свидетельствами пяти охранников казино, на которые так уповал в самом начале. Но Колосов и вида не подал, что понял, откуда ветер дует. Сказал, что одобряет полностью шаг следствия, и, в свою очередь, информировал Сокольникова, что скарабеевские оперативники сразу же установили за фигурантом наружное наблюдение:

Читая сейчас ночные рапорты «наружки», Колосов узнал, что прямо из Скарабеевского ИВС Газаров уехал в Москву, вышел на станции метро «Октябрьская», откуда пешком добрался до Мытной улицы. Когда Эгле Таураге на частнике приехала домой из бара с улицы Суворова, Газаров уже ждал ее. Ночь они провели вместе и, по данным наблюдения, на одиннадцать часов утра все еще квартиру не покидали.

Колосов перешел к опросам соседей Таураге по коммуналке. Они в один голос подтверждали то, что Газаров постоянно проживает в квартире и что в моменты посещения Эгле братом Витасом между ним и Газаровым, а также Эгле часто происходили шумные ссоры. Соседи не раз слышали, как Витас обвинял свою сестру в том, что она потакает своему сожителю во всем, что он обирает ее до нитки и живет за ее счет, как «проклятый паразит».

Колосов отметил весьма любопытную деталь: Витас в присутствии соседей всегда скандалил со своей сестрой не на родном литовском наречии, а по-русски, словно специально, чтобы все в квартире знали, что он думает о сожителе Эгле и как к нему относится.

Никита закурил и задумался. Катино вчерашнее впечатление об этой девице он узнал еще в машине, когда они с Биндюжным подвозили ее домой. И комбинацией этой он, что греха таить, был разочарован. Он и сам толком не мог объяснить, чего ждал qt этих «смотрин», какой такой кристальной ясности...

Вчера Катя изложила ему свои впечатления об Эгле Таураге: красива, добра, вроде бы простодушна и откровенна, натуральная блондинка, очень пластична, обладает, судя по одежде, неплохим вкусом и... влюблена до беспамятства в Газарова.

Катя так именно и сказала: влюблена до беспамятства и еще в доказательство прочла отрывок из каких-то стишков. На стихи, а также на разные цитаты, Никита давно в этом убедился, у нее была зверская память. Колосов вспомнил, что Биндюжный, так натурально исполнивший свою роль в баре, чуть со смеха не лопнул, услыхав, что Гогу-Алигарха в любовных мадригалах именуют «черным жемчугом» и «орлом».

Катя сделала ему сердитый выговор, чтоб «потише гоготал». И между ними чуть-чуть не вспыхнула уже настоящая ссора, потому что Биндюжный был человек вспыльчивый и гордый и, по его собственным признаниям, «выволочек ни от кого не сносил», даже от прежней, горячо любимой супруги.

О Салютове-старшем Эгле, по словам Кати, если и упомянула, так только вскользь, как о «хорошем человеке», который «ей помогает». А Колосов-то надеялся, что, пьяная, она проговорится об их отношениях, похвалится — вот, мол, какого я себе любовника отхватила. Он был уверен на двести процентов, что Эгле спит с Салютовым. И прячет эту свою связь от Алигарха. Но Катя этой его уверенности не разделяла. Сказала: нет, вряд ли. Ей, судя по ее глазам, никто, кроме этого парня, вообще не нужен.

По глазам... надо же... Определила, называется, экспертизу провела! Колосов хмыкнул, вспоминая. А говорила, что в ясновидцы не годится. Эх, женщины! Чему вы верите — глазам, слезам, стишкам про любовь... Нет, между красоткой-блондинкой и Салютовым явно должно что-то быть. Не могло не быть! Эгле ведь сама намекнула: помогает хороший человек. А это значит — что? Деньги дает. Ну а кто, скажите, даром отстегнет денег этакой куколке, с которой так красиво можно порезвиться?

Вот так примерно вчера в машине он и изложил Кате свои доводы по этому вопросу. И получил сухую отповедь: ты меня просил ее посмотреть, я посмотрела и поделилась своими впечатлениями. И не надо сейчас мне навязывать того, что я в этой женщине не увидела. Если ты такой умный, Никита, шел бы в бар с Биндюжным и сам бы смотрел.

И Колосов решил не спорить. Катя, надувшись, спросила, когда состоятся следующие «смотрины» Марины Салютовой? Он ответил уже без особого энтузиазма, что с ней дело гораздо сложнее. Судя по данным «наружки», сноха Салютова живет замкнуто в Ильинском и почти никуда из дома не выезжает.

Катя попросила ознакомить ее с данными наблюдения. Он обещал. На том и расстались. Катя вылезла из машины у своего дома. Никита сказал: «Спасибо за помощь». И получил в ответ: «Не за что, всегда пожалуйста!»

Сейчас, подумав, он все же отложил для Кати необходимые материалы по Марине Салютовой. Ладно, все равно придется разбираться с этой брюнеткой вместе...

Тут позвонили с КПП: кто-то срочно спрашивал Колосова. Никита поднялся — кого там еще принесло? Вроде он никого на сегодня не вызывал. В вестибюле за аркой металлоискателя он увидел Глеба Китаева. Шеф безопасности «Красного мака» снова выглядел чем-то до крайности встревоженным.

— Добрый день, Никита Михайлович, извините, что как снег на голову, но дело, поверьте, отлагательств не терпит, — сказал он, когда Никита вышел в проходную. — Нет, нет, не хотел бы говорить об этом в вашем кабинете. Давайте лучше поговорим в машине, я на Никитской припарковался.

— Что случилось? — спросил Колосов, когда Китаев потащил его на улицу.

— Валерий Викторович хочет срочно с вами переговорить, — шепнул Китаев, — он ждет в машине. Дело в том, что час назад ему позвонили из Генпрокуратуры и предложили... Нет, лучше он сам вам все скажет.

— А почему мне? Откуда такое редкое доверие? — хмыкнул Колосов.

— Он считает, что... Одним словом, вы произвели на него впечатление как профессионал.

— Чем же? Тем, что сынка его в прошлый раз сразу в камеру не сплавил?

Китаев только усмехнулся.

— Или тем, что сам Хванчкару упомянул? — спросил Колосов.

Китаев указал глазами на черный джип «Тойота-Круизер» с тонированными стеклами, припаркованный на углу.

— Возможно, оба эти обстоятельства повлияли, — ответил он. — Прошу, садитесь...

И Колосов сел на заднее сиденье. Рядом с Салютовым, протянувшим ему руку для рукопожатия.

— Здравствуйте, мне нужен ваш совет, — сказал Салютов. — Думаю, вы дадите честный. Отчего-то мне кажется, подставлять меня не станете.

— Значит, уже звонили из прокуратуры? — спросил Никита, а сам подумал: «Шустро работают, шустрее, чем я ожидал».

— Да, утром. Мне домой позвонил старший следователь по особо важным делам Яковлев. Он же допрашивал меня и в прошлый раз. — Салютов достал из кармана пальто платок, скомкал его. — Попросил, точнее, это был почти приказ, приехать сегодня же к двенадцати часам. Не так уж много времени остается... Потом он сказал, чтобы я подумал над... В общем, он ручается, что с моим бизнесом никаких проблем больше не возникнет и «Мак» откроют, если я соглашусь в ходе нашего разговора предельно откровенно ответить на некоторые его вопросы.

— О Миловадзе, — сказал Колосов.

— Да, вы угадали.

— А вы подозреваете, что он причастен к тому убийству?

— Я никого не подозреваю, я могу лишь высказать некоторые свои соображения.

— Ну, порой и этого достаточно, Валерий Викторович. А что же вы от меня хотите? Какого совета? Соглашаться или нет на сделку?

— Да, — Салютов посмотрел на Колосова, — я хочу слышать ваше мнение.

— Я не знаю, Валерий Викторович.

Китаев, сидевший за рулем и напряженно прислушивавшийся к каждому их слову, резко обернулся.

— А Глеб вон мне все уши прожужжал предостережениями, чтобы я с вами это обсуждать не смел, — сказал Салютов спокойно. — По его мнению, вы, мол, сразу же меня склонять начнете «за». Вам ведь это выгодно. Очень выгодно.

— Я не знаю, Валерий Викторович, какой вам дать совет, — повторил Колосов, — да, нам это отчасти выгодно. Я здесь не разделяю дело, которое я веду, и убийство, расследуемое Генпрокуратурой. Ваши показания нужны. Они важны. Но... Вы, наверное, и последствия этого шага себе хорошо представляете. Да и я тоже, исходя из двух предыдущих трупов. Если ответите согласием, следователь свое обещание сдержит, казино снова начнет работать, однако...

— Может так случиться, что Дом лишится своего хозяина? — усмехнулся Салютов.

— Может, — сказал Никита. — Правда, я со своей стороны обещаю, что постараюсь этого не допустить.

— Утешили. Что, желаете проверить — не трус ли перед вами?

— Проверять нечего, Валерий Викторович. Вы не трус. И человек вы сильный, очень сильный, раз так держите все удары. Вы сказали, что уверены — я дам вам честный совет. Совета я вам не дал, но сказал, что думаю по этому вопросу.

— А на моем месте как бы вы поступили? — спросил Салютов.

— На вашем месте, наверное, не позволил бы какому-то подонку поставить себя на колени и разрушить свое дело. Правда, Валерий Викторович, вряд ли моим делом стал бы игорный бизнес.

— Вы такой нравственный молодой человек?

Принципиальный?

— Принцип в том, что моя зарплата на казино не рассчитана.

— Вы похожи на моего сына, — вздохнул Салютов. — На старшего. Да и на младшего тоже.

Они помолчали. Никита подумал: вот сейчас вразрез этой идиллии всеобщего доверия взять и врезать ему в лоб вопрос об Эгле Таураге. Но...

Салютов попросил у Китаева сигарету. Тот нехотя достал из бардачка пачку «Давидофф».

— Бросить хочу — не могу никак. Специально свои не вожу. Так у Глеба клянчу. — Салютов предложил Колосову, закурил сам. — Помогите мне разобраться с этим делом. Я вас прошу.

— Это наша работа. Думаю, нам с вами еще предстоит не один разговор на эту тему. — Колосов глянул на часы:

— Сейчас вам пора. Туда не принято опаздывать.

Черный «Тойота-Круизер» скрылся в потоке машин. Нет, подумал Колосов, все же эта траурная униформа «Мака» распространяется даже на их тачки! Мысль о трауре напомнила, что Салютов сравнил его (отчего-то) со своими сыновьями. Насчет покойного старшего Колосов ничего сказать не мог, а вот то, что его поставили в один ряд с этим бледнолицым мальчишкой Филиппом, совсем его не обрадовало. Однако дало толчок дальнейшим размышлениям. И, вернувшись в кабинет, Колосов сразу же связался с дежурной частью Скарабеевского отделения.

Оттуда по его просьбе переслали по факсу данные той самой первой паспортной проверки, сделанной в казино сразу же после убийства Тетерина. Список проверенных и переписанных посетителей и персонала оказался внушительным: десятки фамилий, десятки адресов. Но сейчас из всей этой пестроты Никите нужна была лишь одна фамилия — та, что принадлежала человеку по прозвищу Легионер.

Того, что вчера этот тип вместе с Филиппом Салютовым вдруг появился в «Кайо-Коко», они с Биндюжным и Катей, естественно, не ожидали. Колосов даже не узнал его сначала в темноте, ведь видел-то всего раз в казино, и то мельком.

Вывод из этого факта был один: клуб на Суворова посещали клиенты «Мака». И это было неплохо. Появлялась дополнительная площадка для маневра.

Сейчас, изучая список фамилий, Колосов пытался угадать, под которой из них скрывается Легионер? Документы у него, как у всех посетителей, в тот вечер должны были проверить, значит... Значит, Легионер здесь, в списке. Может, он этот вот Геннадий Тищенко? Или некий Денис Извольский? Или же гражданин Фефилов Леонид Ильич? У большинства мужчин в тот вечер взяли также и отпечатки пальцев. Значит, откатали и этого «Центуриона», мать его...

Правда, полная проверка по отпечаткам еще не проводилась, потому что материала для сравнения пока не было. Колосов отметил на календаре: дать задание в ЭКО проверить все отпечатки, взятые в казино 5 января, по «Дактопоиску». Вдруг среди клиентов «Мака» окажутся судимые, беглые, находящиеся в розыске? Хоть и нудная это мера, кропотливая и много времени займет, но без этого уже не обойдешься.

«Легионера» он записал в свой персональный блокнот. Подчеркнул жирно, поставил вопросительный знак. А действительно что они знали об этом парне? Лишь то, что он закадычный дружок (а возможно, и кровный побратим, как утверждал Газаров) Филиппа Салютова, имеющий, по словам его отца и Глеба Китаева, огромное влияние на Филиппа. Влияние какого рода — хорошее, дурное? Со слов того же Газарова, Легионер якобы воевал в Чечне, затем занимался автоспортом. Ну, и что еще о нем известно?

Да ничего, если не считать того, что у него якобы роман с госпожой Басманюк, которая ему в матери годится. И еще то, что Алигарх, этот стихотворный «жемчуг», как-то вскользь охарактеризовал его темной лошадкой. Алигарх и сам не ангел. Что же ему померещилось темного в характере этого Легионера?

Никита позвонил в приемную начальника управления розыска и спросил у секретаря, не уехал ли еще из главка Геннадий Обухов? Пока его связывали с начальником спецотдела "А", он перебирал в уме факты. Итак, чеченский контрактник — значит, умеет неплохо обращаться с оружием. Автогонщик — значит, человек хладнокровный, отважный и рисковый и риском же приученный зарабатывать деньги. А судя по картине обоих убийств в казино, они и совершены человеком дерзким, бесстрашным и... опять же хладнокровно-расчетливым. И что получается?

То, что этого Легионера ой как уже пора пощупать по-серьезному. И как же так вышло, что за все прошедшие дни они даже его фамилии настоящей не установили!

Обухов подошел к телефону.

— Хорошо, что тебя застал, — сказал Колосов. — Проясни мне один вопрос: по вашему банку данных, с которым ты меня в прошлый раз знакомил, по казино Салютова так же, как Газаров, у вас кто-нибудь еще проходит?

В переводе на обычный человеческий язык это означало: не вербовал ли РУБОП для своих нужд в казино кого-нибудь еще?

Обухов с ответами не спешил.

— Кто тебя конкретно интересует? — спросил он, и Никита понял, что начальник спецотдела "А" настроен мирно и конструктивно и, готовясь к этому совещанию, явно заучил весь свой банк данных, как школьник таблицу умножения.

— Меня интересует некий Легионер.

— Н-нет, такого не помню. Нет. У нас не числится. А он кто такой?

— Приятель Филиппа Салютова.

— Пацан? — разочарованно хмыкнул Обухов.

— Да нет, уже к тридцати парню. Вроде в Чечне успел побывать.

— Нет, на такого у нас ничего нет. А как фамилия-то его?

— Еще не установили. Ладно, тогда, может, что-то на Китаева и на некую Жанну Басманюк?

— Они сотрудники Салютова, — тут же ответил Обухов. — Вместе с ним начинали. Скорее даже соратники, люди его команды. Криминала за ними нет. Не судимы и не привлекались. Между прочим, Китаев в прошлом работал в «Кристалле».

— Это Салютов его оттуда переманил? — спросил Колосов.

— Нет. Скорее он там ремеслу учился. А может, — тут Обухов снова хмыкнул, — он там «кротом» был. Точно ничего не известно. Знаем лишь, что смылся он оттуда с крупным скандалом, но целым-невредимым. Но сразу, чтобы твои вопросы отсечь, даю справку: Миловадзе к «Кристаллу» никакого отношения не имел и не имеет. Не дорос влиянием. Так что и с этой стороны Китаева не зацепишь.

— Ясно, — сказал Никита. — Спасибо. Все же, если можно, держи этого Легионера у себя на контроле. Да и этих двух — дамочку и охранника.

— Китаев предан Салютову до мозга костей, он почти свой в их семье, — ответил Обухов, — вряд ли он станет работать против него. Хотя... смотря кто и сколько заплатит. Кому сейчас можно верить? Сын отца родного с потрохами съест. А на эту Басманюк у вас что-то есть, какие-то факты?

— Да нет, кроме путаных показаний, ничего. Проверяем. Ну, спасибо еще раз.

«Если кого и спрашивать об этом Легионере, — размышлял Колосов, когда распрощался с Обуховым, — то, конечно, его дружка Филиппа и эту бабенку из казино. И оба, естественно, правды о нем не скажут, потому что один — друг, а другая — любовница, если верно то, что про нее Газаров сболтнул. Но все же с дамой беседовать как-то приятнее. К тому же мадам Басманюк и другие вопросы должна прояснить».

Он вернулся к списку и нашел адрес и телефон управляющего игорным залом. «Закинуть повестку или позвонить? А может, наведаться к ней вечерком домой? Огорошить мадам визитом? Фактор внезапности в таких беседах — штука полезная».

— Никита, привет, все мечтаешь? Я за обещанным.

Колосов вздрогнул, поднял от бумаг голову. Катя. Свежа, весела, радушна. Вошла в кабинет так тихо, что он и не слышал даже. Вот вам и фактор внезапности в общении с ними...

— Я за данными наблюдения за Мариной Салютовой, — заявила Катя. — Как вчера договорились. Ты что — забыл?

— Вот, я подобрал все, — он встал, протянул ей папку. — Я смотрю, ты прямо прониклась. А говорила — скука.

— Да нет, уже терпимо, — Катя взяла папку. — Этот твой шкаф скарабеевский Биндюжный очень на меня сердит?

— Ничего, он отходчивый, — Колосов улыбнулся. — Я только вчера не врубился, что ты так на него накинулась за эти стишки?

— Грешно смеяться над бедными влюбленными, — ответила Катя, — впрочем, вам вообще этого не понять.

— Чего не понять?

— Ничего. «Бриллианта среди рубинов». — Катя потрясла папкой. — «Им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни...» Ну, что так удивленно смотришь? С этим когда начнем импровизировать?

— Когда обстоятельства позволят. Ознакомишься, сама поймешь, что к вдове подобраться гораздо сложнее, чем к этой Таураге.

— Тогда, может, и затевать «смотрины» не стоит? — коварно спросила Катя.

— Нет, — Никита ответил не совсем уверенно, — раз уж начали... Я сам тебя в это дело втянул.

— Тогда пока, мечтайте дальше. Жду звонка. Ушла. Колосов вернулся за стол. В кабинете стоял запах Катиных духов. Женщины, эх... семь пятниц на неделе. То говорят — чушь, тоска, то вдруг интерес проявляют. Не поймешь, не разберешь их. И еще какими-то «гагарами» дразнит... При чем тут «гагары»? Он решительно взялся за телефон. Нет, с ними нужно... Да, вот как с ними нужно — набрал рабочий номер Жанны Басманюк. Ничего, что казино закрыто, дамочка на месте должна быть. Салютов зря денег не платит.

— Алло, я вас слушаю.

— Жанна Марковна? — спросил он строгим загробным басом.

— Да, я. Кто говорит?

— Колосов, майор милиции, уголовный розыск области. В связи с расследованием убийств в казино у нас к вам вопросы. Вы должны подъехать в ГУВД области.

— Прямо сейчас?

Он ясно слышал, как изменился ее голос. Как-то сел, словно она мгновенно заболела ангиной.

— Завтра к десяти. Обязательно захватите паспорт, я выпишу вам пропуск.

Он дал отбой и тут же набрал новый номер — оперативно-технического отдела. Телефон казино вот уже несколько дней они прослушивали. Но сейчас не мешало еще и заказать «прослушку» домашнего и сотового номера гражданки Басманюк. С кем, интересно, эта Жанна Марковна захочет поделиться сегодня вечером новостью о том, что ее так неожиданно и строго вызывают в милицию?

Глава 24

ЖЕНЩИНЫ

С папкой Колосова Катя прежде всего отправилась к собственному начальству. Оказалось, что все уже в курсе — из управления розыска звонили.

— Не знаю, что за материал получается, — честно призналась коллегам Катя, — большинство фигурантов этого дела для меня вообще еще люди неизвестные. Так что впечатления о происходящем у меня пока самые отрывочные. Но не пропадать же зря предложению розыска. Если потихоньку факты накопятся, статья будет.

— И то верно, не каждый день у нас что-то по казино всплывает. Такой материал упускать ни в коем случае нельзя, — решили коллеги. — Действуй, Екатерина, полный вперед.

И Катя начала действовать. Для начала, правда, вернулась в кабинет терпеливо корпеть над рапортами из колосовской папки. Убила на них полтора часа, и после знакомства с данными наружного наблюдения за особняком Салютова в Ильинском ей стал кристально ясен смысл ехидной поговорки: давши слово — держись. Держаться и не бросать сразу же поручение на полдороге требовало самолюбие. Но, увы, держаться-то, в сущности, было и не за что.

Рапорты, великодушно предоставленные Колосовым, пестрели одними голыми глаголами: принял смену, сдал, объект прибыл — объект убыл. Все рапорты и справки почти исключительно были посвящены описанию распорядка дня, приезда и отъезда из Ильинского обслуживающего персонала — горничных, сиделок, охранников. За самим владельцем казино Салютовым наблюдение в течение дня либо вообще не велось, либо, как справедливо подозревала Катя, рапорты по нему так и не покинули сейфа начальника отдела убийств. Катю скрепя сердце знакомили с отрывочной информацией, из которой она с трудом узнала, что Салютов в эти дни обычно покидал свой дом в Ильинском в половине девятого, а возвращался туда после полуночи. Катя не предполагала даже, что хозяин «Красного мака» вообще впервые за последние полтора месяца после гибели старшего сына ночует в Ильинском. И если бы кто-то сообщил ей, что все предыдущие ночи он проводил либо в номере загородного отеля «Десна», либо в своих апартаментах в казино, она бы чрезвычайно этим фактом заинтересовалась и постаралась выяснить причину. Но сотрудники, наблюдавшие за особняком в Ильинском, об этом тоже не подозревали. Не подозревал этого и Колосов.

Читая справки, Катя обратила внимание на то, что, судя по всему, охрана Салютова в последние дни предпринимала вокруг дома в Ильинском повышенные меры безопасности. Видимо, после второго убийства в казино Салютов всерьез обеспокоился и за свой тыл и стремился оберегать своих внуков, сноху и живущую с ними престарелую родственницу. К великому сожалению Кати, сведения о домочадцах Салютова были самые скучные — кроме паспортных данных — ничего.

Марина Салютова — Колосов не слукавил — действительно почти не покидала дома. За дни наблюдения она выезжала лишь однажды — на Кутузовский проспект, где прошлась по дорогим магазинам. Ездила она в сопровождении водителя Равиля Рахимова и охранника Федора Пальцева. Катя разглядывала ее фотографию, сделанную в тот момент, когда Салютова входила в двери магазина «Готье». Снимок был единственным и не слишком качественным, так как снимали из машины сопровождения. Даже для того, чтобы узнать фигурантку при встрече по этому снимку, нужно было приложить немалые усилия.

«Нет, — подумала Катя с досадой, — одна я вообще ничего тут не смогу предпринять. И думать нечего. Только вместе с Никитой...»

Она вернулась к чтению рапортов. Бутик «Готье», магазин «Гэрри Робер», ювелирный салон и фирменный салон французских вин на Кутузовском — это были все места, которые посетила Салютова за свою короткую прогулку. В каждом из них она провела от пяти до пятнадцати минут и нигде ничего не приобрела, только смотрела. И всюду по пятам за ней следовал охранник. Катя уже хотела бросить эту бестолковую хронику, как вдруг ее внимание привлекла короткая справка, написанная от руки на бланке протокола допроса. Это и был негласный опрос медицинской сиделки Серафимы Полуниной, сделанный сотрудником Скарабеевского ГОМ сразу же (судя по дате 6 января) после первого убийства и еще до установления за домом в Ильинском наружного наблюдения.

Опрос, как и все предыдущие справки, касался в основном распорядка дня дома — сиделка рассказывала о внуках Салютова и его престарелой тетке — Полине Захаровне Смелянской, смотреть за которой она и была нанята. О Марине Салютовой сиделка сначала вообще не упоминала, однако...

Катя еще раз перечитала заинтересовавшую ее фразу: "Мадам наша сильно сдала после смерти мужа, но все же за собой по-прежнему очень следит. Кажется, даже больше, чем прежде. Порой сядет перед зеркалом в спальне и смотрит на себя, смотрит... Ну и, конечно, раз такое дело, и деткам польза выходит. Каждый четверг к десяти утра возит их в спортклуб в Крылатское. Дорогущий клуб-то, фитнес какой-то там... Абонемент у них там на все занятия. «Ребятишки в бассейне с тренером персональным полощутся, ну и мадам тоже себя не забывает...»

Катя порылась в шкафу, извлекла справочник по Москве. Итак, спортклуб в Крылатском, дорогой фитнес-клуб... Так и есть! Как она и думала — фитнес-центр «Планета Атлантида». Тренажерные и спортивные залы, бассейн с морской водой и мини-аква-парком, косметические кабинеты, сауны, солярии, гидромассаж, залы ароматерапии, специальные программы спортивного досуга для детей, боулинг, теннис, мини-футбол, восточные единоборства. О «Планете Атлантида» Катя кое-что слышала, и если действительно Марина Салютова вместе с детьми посещает этот клуб, то... Завтра как раз у нас четверг, значит...

Катя схватилась за телефон, набрала рабочий номер Кравченко — занято! Ну, как всегда! Набрала номер мобильного. Ну?

— Да, я!

Она поморщилась: отчего это, скажите на милость, когда «драгоценный В.А.» дежурит в качестве начальника личной охраны при особе своего работодателя Чугунова, голос у него по телефону, как у злющего голодного барбоса?

— Это я, Вадичка, привет.

— Привет, — хмыкнул Кравченко, — давно не виделись, mon ami?

— Дело серьезное, слушай, — жарко зашептала Катя. — Помнишь, ты мне про клуб «Атлантида» рассказывал?

— Ну?

— Баранки гну! Помнишь или нет?

— Помню.

Подоплека этого обмена репликами была следующей: спортклуб «Планета Атлантида» являлся одним из самых дорогих и фешенебельных клубов столицы, и членская карточка его стоила сумасшедших денег. Однажды Кравченко рассказал Кате офисную байку о том, как секретарша его работодателя Чугунова Анна Павловна, пятидесятилетняя дама, страстно пекущаяся о своем здоровье и увядающей внешности, раскрутила Чугунова на царский подарок ко дню рождения — клубную карту «Атлантида». Кравченко рассказывал об этом с завистью, не преминув сообщить Кате, что секретарша многие годы являлась любовницей Чугунова и, даже когда тот по причине преклонного возраста «начал уже жить полностью для себя», сумела сохранить и его расположение, и дружбу, и щедрость. Залогом всего этого и стали различные подарки — в том числе и полностью оплаченная годовая клубная карточка.

Кравченко, как помнилось Кате, рассказывал все это еще и к тому, что в свое время он крупно помог секретарше Чугунова — вывозил из милиции ее несовершеннолетнего племянника-наркомана, замяв дело и скандал. И благодарная Анна Павловна намекнула, что «пожалуй, сможет помочь» через Чугунова в получении такой же оплаченной спорт-карты и для самого Кравченко. Но тогда дело так и заглохло — «драгоценный В.А.» посчитал неприличным брать мзду за свою рыцарскую услугу.

— Достань карту, срочно надо, всего на один день, на завтра, — выпалила Катя. — Костьми ляг, но достань. Это по делу казино, помнишь, я говорила? И если можешь, позвони туда сам, ну в эту «Атлантиду», как-нибудь наведи справки — ты это умеешь, — действительно ли этот клуб посещает... запиши имя, а то забудешь — Марина Салютова, Львовна ее отчество. Если посещает, когда именно, по каким дням. А то я боюсь, они тут что-нибудь перепутали!

— Кто это они? — хладнокровно осведомился Кравченко.

— Наши пинкертоны. Если все верно и у нее сеансы с утра по четвергам, значит, мне обязательно нужна на завтра карта. Попроси у... ну, в общем, сам знаешь у кого, соври что-нибудь.

— А если взамен этого жалкого куска пластика у меня потребуют мое тело и доброе, нежное, любящее сердце? Как быть? Идти на любые жертвы?

— Любящее и нежное отдай. Тело тоже.

— А если ничего не выйдет?

— Тогда лучше домой сегодня не приходи, — брякнула Катя. Дала отбой, вздохнула: вот так, наверное, и помыкала своим дедком старуха, посылая его за новым корытом к капризной золотой рыбке!

Кравченко перезвонил через час. Отчитался со скромным самодовольством: ажур, разве передо мной может кто-то там устоять? К счастью, карта не именная. И секретарша Чугунова великодушно дает ее напрокат на одно посещение, только, правда, умоляет ни в коем случае не играть в клубе в боулинг. А то там отдельный счет выставляется, космический.

— Знаешь, я порой тебе просто удивляюсь, Вадя, — шепнула Катя тихо и задушевно.

— Это в каком смысле? — хмыкнул Кравченко недоверчиво.

— Мне иногда просто не верится, что этот поразительный человек, умеющий делать невозможное возможным, на которого всегда можно положиться, — действительно мой муж...

Кравченко кашлянул.

— Ну ладно... Пой, пой, соловушка. Перехвалишь еще, совсем зазнаюсь... Кстати, я завтра свободен, дежурство в восемь утра сдам, так что смогу подбросить тебя туда, если, конечно, желаешь.

— Очень, очень желаю. Целую тебя и очень люблю! До завтра.

Катя снова вздохнула: да, тактика. Кнут и пряник. Последний гораздо приятнее. Она тут же перезвонила в розыск Колосову, кратко доложила новость.

— Завтра утром у меня уже будет на руках карта, — похвалилась она. — И завтра как раз четверг. Это наш шанс. Я завтра останусь с утра дома, пусть ваши мне позвонят, если выяснится, что Салютова едет с детьми в Крылатское. Договорились, Никита?

— Договорились, — ответил Колосов. Помолчал, хмыкнул. — Ну, ты даешь, Катерина Сергеевна...

— А там бассейн с морской водой, — снова похвасталась Катя. — Буду нырять там как русалка. Это в январе-то месяце!

— Если что-то будет этакое... Ну, в общем, сразу мне звони. Я с утра в главке, вызвал на допрос гражданку Басманюк. В любом случае жди звонка, мы обязательно поставим тебя в известность о том, что происходит в Ильинском.

И звонок на следующее утро раздался ровно в девять. Катя рано поднялась. Кравченко только что приехал с работы и по обыкновению зверски хотел есть и спать. Однако крепился: давши слово — держись. Катя, уже одетая по-спортивному, варила на кухне кофе и жарила сосиски и тосты с сыром. И все пришлось сразу же бросить — выключить печку, кофеварку, схватить набитый битком спортивный рюкзак, сцапать за руку сонного вареного Кравченко, который уже раскаивался, что ввязался во всю эту канитель.

— Екатерина Сергеевна, вы готовы? — осведомился по телефону незнакомый молодой баритон. — Доброе утро, я из машины звоню. Объект направляется по Рублевке к улице Устинова, через двадцать минут будем на месте.

— Салютова одна или с детьми? — быстро спросила Катя.

— С ней младший пацан. Она едет без охраны, с одним шофером.

* * *

В половине десятого, когда Катя и Кравченко уже садились в машину, Колосову позвонил Геннадий Обухов.

— Никита, знаешь новость? — загадочно сказал он. — Сегодня кое-кого арестовали.

— Миловадзе? Уже? — спросил Никита. — Кто?

— Мои столичные коллеги, прямо в восемь на шоссе его машину тормознули. Он из дома ехал, у него явка в консульство испанское была с визой. И как видишь — полный облом.

— Выходит, вчерашний разговор Салютова в прокуратуре оказался полезным.

— Ты и про это уже знаешь? — хмыкнул Обухов. — Откуда, интересно? Да, ему, бедолаге, вчера сразу же после нашего совещания позвонили. И сдается мне, твои аргументы вчерашние тоже кой-какую роль в этом сыграли.

— Я не рассчитывал, что все так быстро случится, — признался Колосов. — Хотя что тянуть... А куда Миловадзе определили, не знаешь?

— В Лефортово. Скорее всего ему на днях предстоит очная ставка с Салютовым. Надо ускорить розыски «крота», он бы сейчас так кстати пришелся... Знаешь, что я тебе скажу, — Обухов сделал паузу, — ты приглядывай повнимательнее. Ну, как бы чего не вышло с этим «Маком» снова. Хванчкара не дурак, смекнул, кто заговорил. Смекнул, и что все его предыдущие предупреждения фактически проигнорировали. Теперь расклад по этому делу уже не тот. Теперь речь идет о его голове, о его свободе. И меры он принять постарается даже из лефортовской шкатулки. Ты уж поверь мне, я эту публику знаю.

— Салютов четко представляет себе последствия. Но все же условия Генпрокуратуры принял, надо же.

А я думал...

— А ты думал, он так просто свой бизнес даст разорить? Дудки. Он калач тертый. И риска не боится. Иначе бы в это игорное болото и не совался. В общем, настоятельно тебе советую: приглядывайте и за Салютовым, и за этим его «полем чудес». Особенно в вечернее время, когда в «Маке» наплыв посетителей. С сегодняшнего дня и начинайте. Казино открыто.

Мы со своей стороны тоже примем меры. В принципе, это дело с самого начала нашим должно было быть. Ума не приложу, как это ваш убойный в него ввязался? — Да я и сам не рад, Гена, — вздохнул Колосов. — Хоть сейчас сбагрил бы тебе всю эту музыку. Честное пионерское.

* * *

Катя ухватилась за мраморный бортик бассейна. Удовольствие от плавания, ныряния и барахтания в бирюзовой, кристально прозрачной подогретой воде было столь ошеломляющим, что она почти забыла, для чего явилась в это волшебное место!

Яркие солнечные лучи пронизывали воду до самого мраморного дна. Посреди бассейна плавали на надувных плотах уютные островки тропической зелени. У подножия горбатых водных горок журчали маленькие водопады. Утреннее солнце освещало бассейн через сплошную стеклянную стену фасада. И тем, кто плавал в бирюзовой воде, даже не верилось, что там, за окном, сейчас январь и мороз, снег и колючий северный ветер.

Катя легла на спину, с наслаждением вытянулась на воде. Да, фитнес-клуб «Атлантида» с его морским бассейном, водными горками, тропической зеленью и вольером с яркими попугаями и канарейками в просторном холле выглядел настоящим заповедником лета среди этой вечной, бесконечной, только-только начавшейся зимы. Однако то, что Катя успела увидеть сегодня, было лишь малой частью огромной империи-фитнес, занимавшей целый комплекс из стекла и бетона на берегу Гребного канала.

Марину Салютову Катя узнала сразу, несмотря на все свои опасения. Вдова раздевалась в гардеробе и помогала раздеться сыну. Охранников действительно рядом не было. Ребенок — карапуз лет двух в красном пуховичке, удивительно смахивавший на гномика, вертелся юлой. (Марина Львовна Салютова приехала с младшим сыном, старший еще не окреп после температуры, и она побоялась везти его по морозу в бассейн.)

Салютова легко подхватила увесистую спортивную сумку, взяла сына за руку и подошла к стойке рецепции, подала менеджеру карточку. Катя быстренько скинула куртку, сдала ее в гардероб и тоже подошла к рецепции. В пределы «Атлантиды» она вступила одна. С Кравченко они условились еще по дороге, что он дожидаться ее не будет, отправится домой — спать, есть, отдыхать, набираться сил. Однако, поднимаясь по мраморной лестнице на второй этаж, Катя остро сожалела, что Кравченко сейчас не с ней и лишен возможности лично узреть все чудеса этой веселой фешенебельной спортивной планеты для очень и очень обеспеченных людей.

У менеджера поданная Катей клубная карта, слава богу, никаких нареканий не вызвала. Менеджер улыбнулся дежурной радужной улыбкой и сообщил, что занятия водной аэробикой, как обычно, начнутся в половине одиннадцатого, а сауна работает с десяти. В просторной пустой раздевалке, украшенной зеркалами, коврами и буйной зеленью, Катя слегка замешкалась, как всякий новичок, и просто потеряла Салютову в бесконечном лабиринте шкафов-стоек. Увидела она ее уже возле бассейна. Увидела и невольно залюбовалась ее гибкой высокой стройной фигурой. Да, Никита не ошибся: вдова-брюнетка была вылитая топ-модель с картинки. А возможно, судя по стремительно-плавной уверенной походке, прямой спине и мягкой пластике жестов, таковой и являлась в недалеком прошлом.

На вид ей можно было дать лет двадцать восемь, и Кате было странно сознавать, что такая молодая цветущая, напоминавшая одновременно и цветок, и пантеру женщина уже успела стать вдовой.

На Салютовой был белый купальник, сильно открытый сзади. Она крепко держала сына за руку, негромко объясняя ему что-то, помахивая в такт словам белой ажурной купальной шапочкой. Катя спустилась в воду — ой, красота какая! В этот не такой уж и ранний час в бассейне почти не было пловцов. Только по самой дальней дорожке плавал могучим неуклюжим баттерфляем какой-то дородный здоровяк, красный после сауны как рак.

Катя медленно поплыла вдоль бортика. Было чудесно, она мысленно благодарила фигурантку за этот маленький подарок судьбы. Нет, все же и в оперативной работе есть свои прелести. Вот сейчас вместо того, чтобы корпеть за компьютером в душном кабинете над постылой хроникой происшествий, она тут как царица и ныряет и плавает. В этой голубой солоноватой лагуне — как владычица морская, как русалка, как наяда, как...

— Прошу прощения, Марина Львовна, чуть опоздал. Ну, Валерик, привет. Как дела? Учимся сегодня плавать?

— Учимся! Только я сам!

К Салютовой спешил пожилой тренер. Он нес пластиковый шест и маленькую дощечку из пенопласта с отверстием. Катя поняла, что это персональный детский тренер. Он поздоровался с Салютовой, затем наклонился к мальчику, и тот так и заплясал от нетерпения и радости. Голосок у него был звонкий, и, судя по решительному «я сам!», внук Салютова уже являлся существом неробким и отважным.

Марина Львовна спрыгнула в бассейн, сняла с бортика сына. Пока тренер спускал на воду доску и продевал шест в отверстие, она крепко держала ребенка на руках, хотя тот вырывался, проявляя жгучее желание «самому, ну, пожалуйста, мамочка, самому ухватиться за бортик!».

Этот самостоятельный малыш Кате очень понравился. В нем уже чувствовался характер. Однако у Кати тревожно екало сердце: господи, он же совсем еще кроха. Куда такого маленького учить плавать? Но, видимо, у тренера и Марины Львовны на этот счет имелись совсем иные соображения. Салютова отпустила сына, когда тот цепко, как обезьяна, ухватился за доску и тренер шестом осторожно потащил его по воде, давая указания «хорошенько работать ногами».

Мальчишка плыл, фыркая и захлебываясь, бешено колотил ногами, брызгая водой. Проплыл мимо Кати и... Скорее всего он глотнул воды, руки его внезапно разжались, он забарахтался как пескарик — пенопласт сразу отнесло волной в сторону. Кате показалось: еще секунда, и ребенок пойдет ко дну, как металлический ключ. А глубина здесь даже для взрослых была приличной. Она была ближе к мальчику, чем Салютова. Рывок — и Катя снизу подхватила крошечное мягкое тельце, вытолкнула его на поверхность. Салютов — самый младший задышал, закашлялся:

— Уйди, я сам! Пусти! Я ныряю, я сам!

Как головастик, он выскользнул из ее рук и снова вцепился в доску.

— Не волнуйтесь, ничего с ним не случится, — сказала Салютова, подплывая к Кате.

— Ой, а я испугалась, — Катя перевела дух.

— Да он как поплавок. И не терпит никакой помощи. Сразу в крик. Мы такие уже самостоятельные стали, куда там, — улыбнулась Салютова и обратилась к тренеру:

— Василий Ильич, подстрахуйте Валерика, пожалуйста. А я немножко разомнусь.

Тренер разделся и бултыхнулся прямо с борта в воду. Они с Салютовым — самым младшим начали терпеливо отрабатывать у бортика «самые правильные движения в воде». Катя наблюдала, как плывет его мать. Вот уж точно как дельфин. Как хищная касатка — стремительно ныряет, легко выныривает. Гибкое сильное тело. Совершенное женское тело, созданное для любви. Да, у. старшего сына Салютова был отменный вкус, подумала Катя, жаль, что он так рано умер...

К поручням подошла молоденькая девушка в форме фитнес-клуба — няня-аниматор. Тренер передал ей из воды ребенка, и она закутала его в махровое полотенце. Урок плавания закончился. Салютова подплыла к няне, и они о чем-то переговорили. Няня забрала мальчика и повела его в раздевалку. А Салютова осталась в бассейне, немного поплавала, затем вышла из воды и направилась к стеклянным дверям за водными горками с залихватской неоновой вывеской: «Ну, счастливо попариться!»

Катя тут же последовала за ней. В бассейне тем временем начинался урок водной аэробики. Девушка-тренер раздавала явившимся на занятия трем полным дамам надувные пояса. Салютову аэробика сейчас не привлекала. Она скрылась в сауне. Катя чуть помедлила, собираясь с духом. От ее прежней самоуверенности не осталось и следа. Они плавали в бассейне вот уже час, а она все никак не могла найти предлога для разговора. Даже эпизод со «спасением утопающего» не помог. Катя в душе должна была признать: молодая вдова — птица совершенно иного полета, чем Эгле Таураге. Катя невольно сравнивала их: хрупкая, пьяная, плачущая Эгле — такая с виду беззащитная, робкая, бормочущая стихи и эта загорелая холеная львица в супермодном купальнике от «Готье». Интересно, что Никите показалось в Салютовой странным? Кажется, вдова произвела на него неизгладимое впечатление. И неудивительно, подумала Катя, она произвела впечатление даже на меня. Ну прямо Царь-Девица. Женщины редко признают чужое превосходство, но тут уж ничего не попишешь...

Катя окунулась, глубоко вздохнула. Ладно, давши слово — держись. Впрочем, она же предупреждала Никиту: может, из всей этой затеи со «смотринами» и вообще ничего не выйдет. Зато поплавали душевно!

* * *

Жанна Марковна Басманюк опоздала на допрос на четверть часа.

— Ради бога, простите, с утра машина не завелась. Такой мороз на улице! Прямо крещенский. Пришлось такси ловить, никто, как назло, в центр не хотел ехать!

Тон Жанны Марковны был взволнованным, взгляд тревожным. Колосов вежливо поднялся из-за стола. Это была фактически их первая встреча, если, конечно, не считать вечера «пьяных шашек». Но тот в счет не шел. К тому же... Колосов едва не присвистнул от изумления: в тот вечер пусть мельком, но он видел яркую невозмутимого вида блондинку с пышной гривой роскошных локонов в отлично сшитом черном форменном костюме топ-менеджера, облегающем фигуру как перчатка.

Сейчас же на пороге кабинета стояла коротко стриженная шатенка бальзаковского возраста в модной итальянской куртке из палевой норки и кожаных брюках — ну точь-в-точь продвинутая дама-автомобилистка с рекламы новейшей системы сигнализации. Столь кардинальные перемены имиджа Колосова потрясли. Он никак не мог взять в толк, для чего ей понадобилось стричь свои роскошные светлые волосы и краситься? (По простоте и неискушенности он даже не подозревал, что в казино Жанна Марковна была в парике из натурального волоса, приобретенном по дальновидному совету парикмахера-стилиста.)

— Я им говорю: куда же вы едете, если не в центр? Так что бы вы думали? Качают головой — нет, не пойдет. Может, пробок в центре боятся? Прямо не знаю, что за народ такой чудной пошел. — Жанна Марковна изящным движением расстегнула куртку. Под ней оказался совсем уж молодежный оранжевый свитер-квадрат.

— Разрешите помочь. — Колосов галантно принял норку, повесил ее в шкаф. — Здравствуйте, вот давно хотел с вами побеседовать, Жанна Марковна.

— Неужели? Со мной? У вас вчера такой грозный голос был по телефону, я даже струсила немного. А вы гораздо моложе, оказывается, своего баса. — Жанна Марковна натянуто заулыбалась.

Никита придвинул ей стул. Сел сам. К этому допросу он готовился с утра. Правда, звонок Обухова несколько выбил его из колеи, но это было не страшно. Час назад на его стол легли данные вчерашнего вечернего прослушивания телефонов Басманюк. Увы, надежды не оправдались: вечером Жанна Марковна никому не звонила и тем, что ее неожиданно вызывают в уголовный розыск, не делилась. Однако...

— Извините, можно спросить? — Она вопросительно смотрела на Колосова. — А что, нам уже сегодня можно приступать к работе? Когда я к вам ехала, мне Валерий Викторович звонил, сказал, чтобы сегодня я, как обычно, вышла... Я так удивилась, я думала, мы теперь не одну неделю без работы насидимся. У вас же следствие идет.

— Нет, казино снова открыли. Следствию это не мешает, — ответил Никита. А сам чертыхнулся: вот так всегда! Рано с «прослушкой» поторопился! Вечно этот проклятый почасовой лимит по рукам вяжет!

— Странно, а я думала... — Басманюк порылась в сумочке, достала сигарету, зажигалку, щелкнула ею, прикурила. — Ой, я без разрешения. Можно?

Колосов только руками развел: желание дамы — закон. И закурил сам.

— И казино ваше открыли, и убийства расследуются, — произнес он философски, — и преступник скоро будет найден, предстанет перед судом и понесет заслуженное наказание за смерть невинных людей. По существу — пешек в чужой грязной игре...

Жанна Марковна внимательно слушала эти нехитрые милицейские сентенции.

— Да, мы все потрясены этим ужасом, — сказала она. — Это так нервирует всех, пугает. Дестабилизирует обстановку в казино, мешает персоналу работать. Отпугивает клиентов, наконец. Ползут какие-то дикие сплетни, слухи, копятся невообразимые подозрения. Ну и просто людей жалко — убиты, застрелены. Кем? За что?

— А у вас самой есть какие-то на этот счет подозрения, версии? — поинтересовался Никита.

— Нет, ни малейших. Кому в голову могло прийти убить этого старика Тетерина? Ну, с Таураге дело более ясное. У них с Газаровым, которого вы сразу же задержали, давно к этому шло.

Колосов откинулся на стуле.

— Жанна Марковна, — сказал он, — давайте для начала уточним круг ваших непосредственных обязанностей в казино. Я вот слышал там, вас пит-боссом называют. Для женщины это весьма... солидно.

— Ой, что вы, я обычный менеджер, — Жанна Марковна улыбнулась. — Настоящий пит-босс у нас Китаев. Этот уж точно всегда за всех и за все отвечает. Мой участок — игорные залы. Точнее, Большой зал: четыре карточных стола, стол рулетки и колесо Фортуны.

— В ваши обязанности входит наблюдать за игрой на столах, за игроками и крупье?

— Да.

— И за выигрышами и проигрышами?

— Совершенно верно.

— А за шулерами?

— За кем? — Жанна Марковна снова улыбнулась. — О, про них в основном в романах про Москву бандитскую пишут. У вас устарелый стереотип, мой дорогой.

— Что, карточные жулики к вам не заглядывают? Да в жизни не поверю, — усмехнулся Колосов. — Да вот, недалекий пример. Витас Таураге — покойник. О них, конечно, ничего кроме хорошего, но... разве он не был самым настоящим шулером?

— Ну уж извините — нет! — пылко воскликнула Басманюк.

— Как? А разве это не чисто шулерский прием — запудрить лоху мозги, втолкнуть его в крупную игру, взвинтить умело ставки и обобрать его до нитки? Как это говорят — бедным сделать? Ну, пусть Таураге проворачивал это не в компании вокзальных шулеров, но ведь сговор-то все равно же был. Об этом во время игры и крупье знал, и вы, пит-босс. Все, кроме несчастного доверчивого клиента.

— Ну, уж и не такие они несчастные. Мы насильно никого к себе не тянем, — ответила Жанна Марковна. — И ничего противозаконного Таураге не делал. Подобные игроки есть во всех казино. И у нас, и за границей. Я и в Монте-Карло была, и в Бадене... Да, соглашусь, они существуют для того, чтобы привлечь клиента к игре, чтобы в нужный момент ее обстроить, ввести в происходящее некую долю риска, азарта. Но, простите, в этом и суть азартной игры на деньги. Тут уж как кому повезет. Таураге всегда действовал в интересах казино. И никогда, за это я ручаюсь, не предпринимал в отношении наших клиентов нечестных приемов. То, что он был искусный игрок, — это уже другое.

— Ну да, зачем ему карты внаглую передергивать под столом? Он же не свои деньги каждый вечер проигрывал, выигрывал. Ну а что вы подразумеваете тогда под нечестными приемами, интересно?

— Когда тебе карты сдают и вместо козырного туза у тебя на руках вдруг святой Павлик[1] окажется, — усмехнулась Басманюк. — Шесть тузов в одной колоде.

— И в казино ваше подобная скользкая публика не проникает?

— Мы за этим строго следим.

— А крупье у вас... Там, кажется, какие-то правила особые для них, я слышал — им запрещено спорить с клиентами, вступать с ними в сговор и даже просто общаться вне работы, да?

— Естественно. Крупье мы в основном подбираем женщин. Я считаю, что это самый оптимальный вариант. Они внимательны, собранны, точны. У них лучшие математические способности. Потом, женщины симпатичны и более терпеливы. Иногда, знаете, попадется этакий глот[2]. Видит, что проигрывает, и начинает скандалить, придираться. Крупье-мужчина, я сколько раз наблюдала, не вытерпит, сорвется. А у девочек моих нервы всегда в порядке.

— А если вам, как управляющему, вдруг станет известно, что одна из ваших девочек... крупье... вне работы поддерживает весьма тесные контакты с постоянным посетителем казино? Каковы будут ваши действия?

— Ну, я доложу Валерию Викторовичу и буду настаивать на увольнении сотрудницы. Это категорически запрещено правилами и, кстати, общими правилами казино. И это совершенно правильно, потому что...

— А если вдруг Валерий Викторович Салютов узнает, что и его пит-босс находится в таком вот щекотливом положении? — тихо, очень тихо спросил Никита. — Что будет тогда?

Басманюк напряглась, подалась вперед.

— Я вас не понимаю. — Голос ее моментально сел, как тогда по телефону, словно она простудилась.

— А я вам охотно объясню, Жанна Марковна. Но сначала был бы признателен, если бы вы сами ответили на два моих вопроса. Вы помните вечер, когда произошло первое убийство?

— Конечно... я работала... была моя смена...

— В тот вечер вы заходили в мужской туалет в вестибюле около половины девятого?

— Зачем мне было посещать мужской туалет?

— А разве за несколько дней до убийства у вас не произошла ссора личного плана с посетителем казино неким Легионером? — вкрадчиво и весьма нелогично ответил вопросом на вопрос Никита.

Жанна Марковна выдержала его взгляд. Нервно, тревожно, испуганно, но выдержала. Не опустила глаз.

— Это уже третий вопрос, — хрипло сказала она.

— Будет и пятый, и десятый. А как же? Идет расследование двух убийств. — Колосов поднялся. — Полным ходом идет, и нам тоже кое-что известно.

Итак, я повторяю: вы заходили в мужской туалет в половине девятого в тот вечер? — Нет!

— У нас есть показания свидетеля, видевшего вас.

— Какого еще свидетеля? Что за ложь? Я туда не заходи... Ну, возможно, я туда и заглянула — в курительную. Там же курительная комната, а у меня кончились сигареты... Вы же видите, я и минуты не могу без них... Хотела стрельнуть у кого-нибудь из мужчин.

— Как же вы выдерживаете без курения весь рабочий день, точнее, ночь в зале? Игроки курят, а персоналу это, по-моему, строжайше запрещено? Ах, Жанна Марковна, дорогая моя, быстро придуманная ложь доверия не внушает. Особенно в деле о двух убийствах. Итак, в туалет вы заходили. Вы это признаете, я в этом уверен, и об этом точно знает еще один свидетель, с которым вы непременно скоро встретитесь на очной ставке. Итак, вы туда заглянули около половины девятого вечера плюс-минус пять минут, так? Заглянули... ладно, пусть пока будет по-вашему — в поисках сигарет. И что? Тетерина вы за стойкой видели?

— Нет, не видела. Его не было в курительной. Честное слово, его там не было! — Жанна Марковна прижала к оранжевому свитеру стиснутые кулачки. Никита обратил внимание на обилие золотых колец на ее пальцах. — Его не было, и никого в курительной вообще не было. Ни души.

— Ни души? Значит, Легионера вы там так и не застали, хотя с ног сбились, ища его в казино, даже в туалет заглянули, узнав, что он вместе с Филиппом Салютовым приехал в «Мак»?

Жанна Марковна выпрямилась.

— Вы бредите, милейший, — холодно отчеканила она, — это не допрос, это какая-то провокация!

— Провокация, что я в курсе ваших отношений с этим человеком? Кстати, а как его настоящая фамилия?

Жанна Марковна демонстративно отвернулась.

— Или вы заявите, что не знаете фамилию этого человека, с которым живете, который в течение месяцев проживал в вашей квартире, делил с вами постель, кров, стол?

— Вы бредите, — повторила Басманюк. — Чтобы раз и навсегда исчерпать эту чудовищно провокационную тему, я отвечу: я знаю этого человека как близкого друга сына Валерия Викторовича. В казино эти молодые люди приезжали несколько раз и всегда вместе. И в казино человек, о котором вы задаете мне столь возмутительные и оскорбительные вопросы, всем известен только по прозвищу Легионер.

— Дурацкое имя, — хмыкнул Колосов. — Детсад полнейший, навроде Виннету. Очень жаль, что вы не хотите говорить правду.

— Я понятия не имею, какая правда вам нужна! Откуда... Да с чего вы взяли, что я и он...

— Легионер?

— Прекратите! — Жанна Марковна наконец сорвалась на крик. — Да что это, в конце концов, такое?

— Это официальный допрос, уважаемая, точнее, пока прелюдия к нему. — Колосов медленно полез в стол, достал бланк, важно, многозначительно расправил его на столе. — Быть может, надо было начать сразу с официального предупреждения об уголовной ответственности за дачу ложных показаний?

— Предупреждайте о чем хотите, — со злостью ответила Басманюк.

— Мда, тупик, — Колосов отодвинул бланк. — Не так я представлял этот наш разговор, Жанна Марковна. Значит, о Легионере вы наотрез говорить отказываетесь?

— Да я не знаю, кто он такой!! — воскликнула Жанна Марковна. Воскликнула так искренне, гневно и страстно, что сразу же стало ясно, что она лжет и будет лгать, с пеной у рта отрицая все, все, все. Бог мой, конечно, было сто способов сейчас загнать ее в угол, разбить эту испуганную ложь очной ставкой с Газаровым-Алигархом, показаниями (будущими, конечно) Филиппа Салютова, допросом самого Легионера, но... Но на это ушло бы время. А Никите хотелось выжать из этого любопытного допроса все сполна. Поэтому он решил сделать жест великодушия, отступить на шаг, вернуть разговор на исходные позиции, чтобы потом, применив иную тактику, перейти прямо к...

— Ну, невезуха, а! — Он сокрушенно вздохнул — Ну, что вы. так кричите, уважаемая?! Что вас здесь, режут? У нас данные, что вы находитесь в интимной связи с посетителем казино, носящим прозвище Легионер. Должен я был эти данные проверить? Должен. Я вас прямо об этом и спрашиваю, не лукавлю. Карты на стол. А вы сразу на меня окрысились, орете тут... Ну, нет так нет. Черт с ним, с этим типом. Я и сам сомневался: чтобы такая интересная женщина, как вы, с таким темным проходимцем связалась. Да он мальчишка совсем еще, в сыновья вам годится... И чтобы такая интересная женщина, как вы, так себя забыла, что начала из-за хмыря по всей Москве мотаться, искать его по ночным кабакам, по мужским сортирам... — Он поднял глаза, встретился с ней взглядом и... — Все, молчу, молчу. В кино в таких случаях говорят: еще одно слово, и я стреляю.

— Бред какой-то. — Басманюк нервно щелкнула зажигалкой, снова прикурила. — Ну просто феноменальный бред!

— Значит, с ваших слов я так и записываю: посетителя казино по имени Легионер близко не знаю. — Колосов старательно засопел над протоколом. — Знаю его лишь как приятеля Филиппа Салютова.

Так? Верно?

Жанна Марковна с подозрением следила, как он пишет:

— Да как только это вообще в голову могло прийти! Как у кого-то липкий язык повернулся сказать про меня...

— А что, он парень ничего, — миролюбиво хмыкнул Колосов. — Я его видел там, в казино. Крутой молодец. Значит, друзья они с Филиппом? Китаев мне тут как-то говорил: якобы Салютов крайне негативно смотрит на эту дружбу. Эти-то сведения точные?

Жанна Марковна настороженно молчала, словно ища в этом вопросе новый скрытый подвох.

— Да, это так, — произнесла она наконец неохотно, — Валерий Викторович, насколько я знаю, считает, что его сын мог бы лучше выбирать себе знакомых.

— Может, все дело в том, что он просто чувствует себя одиноким после смерти брата?

Жанна Марковна медленно подняла на Колосова глаза и... Что-то в ее взгляде изменилось.

Катя вошла в предбанник: финская сауна. Она огляделась — все сплошь отделано солнечным светлым деревом. По стенам стеллажи из сосны, где стопками сложены свежие махровые полотенца, халаты, рукавицы для растирания, шапочки и стоит множество каких-то фарфоровых флаконов, коробочек и банок.

Марина Салютова сняла купальник, бросила его на лавку, подошла к стеллажам. Катя тоже разделась — париться так париться. Салютова сняла с полки фарфоровую коробочку и узкий флакон с притертой пробкой. Катя с любопытством оглядела флаконы на полке, прочла этикетки — ароматические, лечебные масла. Салютова колдовала, смешивая что-то в фарфоровой чашке. Катя в нерешительности дотронулась до одной из фарфоровых коробочек.

— Соль, — услышала она голос Салютовой. — Здесь соль и масло для пилинга. Отличное средство, попробуйте.

Катя живо обернулась. Есть! Салютова сидела на лавочке и с наслаждением натиралась ароматически-жгучей смесью. Кожа ее блестела как глянец.

— Я здесь впервые, — сказала Катя, — как здесь здорово!

— Отличный пилинг для кожи перед сауной, — повторила Салютова. — Смешивайте в равных пропорциях и берите с собой в парилку. Я вам там спину натру, а вы мне.

Катя соорудила себе смесь из ароматической соли и миндального масла, захватила с полки полотенце, полотняную рукавицу и следом за Салютовой направилась в парилку.

Сахара! От сухого обжигающего жара сразу перехватило дыхание и стянуло кожу на лице. Катя зачерпнула прохладную масляную смесь и начала втирать ее в кожу. Струйки масла стекали по груди.

— После этого чувствую себя просто заново родившейся. — Салютова села на скамью почти у самой раскаленной каменной горки. — Как змея, сменившая кожу.

— Часто здесь бываете? — спросила Катя. Говорить было трудно, в этом пекле язык словно пришкваривался.

— Раз в неделю обязательно выбираюсь с детьми. Осенью еще чаще приезжали.

— Да, конечно, в такие морозы с бассейном особенно перебарщивать не стоит.

— Чувствуете, какая прелесть? — Салютова нежно провела по бедру ладонью, втирая масляную соль в кожу. — Давайте теперь я вам спину натру.

Прикосновения ее рук к Катиному телу были тоже нежными и умелыми — настоящий массаж. Затем Салютова растянулась на лавочке, и настала Катина очередь стать заправской массажисткой. Тело у вдовы было упругое — ни грамма лишнего жира, ни единой складочки.

— Все, сил нет больше, сейчас исжарюсь тут. — Катя тяжело дышала. — Здесь, наверное, уже сто градусов!

— Потерпите еще секундочку. Там душ и бассейн с гидромассажем, — Салютова указала на дверь. — Но еще минуту потерпите, подкоптитесь немножко.

— Обязательно надо потом взвеситься. — Катя критически оглядела себя. — Правду, интересно, говорят, что после сауны полкило сразу долой?

— Говорят... — По лицу Салютовой стекали капельки пота. — Боже, как хорошо... Ну, теперь в душ и бассейн!

Под теплыми струями душа Катя смывала с себя соль, душистое масло. Тело дышало всеми порами, приятно горело.

— По четвергам здесь почти никого с утра, — услышала она сквозь шум воды голос Салютовой. — И бассейн свободный.

— А вы, кроме плавания, здесь что-то еще посещаете? — поинтересовалась Катя.

— У меня здесь тренер по кен-до.

— Ой, неужели?

— Умоляю вас, здесь отличные женские тренеры, стажировались в Японии. Но сначала идет подготовительный курс, и довольно нудный — философия поединка, самурайский кодекс. Но без этого не тот колорит, правда?

— Наверное. Но мне все же водная аэробика как-то ближе, — усмехнулась Катя.

— Я тоже со следующей недели возьму несколько занятий. Надо в форму приходить. — Салютова звонко пошлепала себя по округлому загорелому бедру. — А то муж ворчит— разленилась совсем.

— Меня мой тоже вечно лентяйкой ругает, — машинально ответила Катя.

Теплые струи шумели как дождь. Минеральный ливень. Салютова перешла в бассейн с гидромассажем. Катя осторожно выключила воду, приблизилась к бассейну. Салютова раскинулась в бурлящей бирюзовой воде. Бассейн был неглубок — горячая целебная ванна.

— У вас здесь семейный абонемент? — спросила Катя, спускаясь в воду.

— Да, муж приобрел.Я вообще-то не сторонница какого-то определенного вида спорта. А тут все можно понемногу попробовать. И шейпинг, и степ, и аэробику, и восточные единоборства, и тренажеры, и плавание. И муж так считает.

— Он... Ваш муж... он тоже сейчас уроки кен-до берет? — тихо спросила Катя.

— О, нет. Ему что-нибудь попроще надо, — ответила вдова. — Вот как мы с вами — попариться, поплавать, велотренажер покрутить. В общем, расслабиться без особых нагрузок.

Катя зачерпнула горячую воду. Смотрела на вдову старшего сына Салютова. Та гибко изогнулась, наслаждаясь упругими волнами гидромассажа. Сквозь душный теплый пар Катя видела ее лицо, густые мокрые волосы, разметавшиеся по плечам. Внезапно она ощутила, что и пар, и вода в бассейне словно остыли. Точно от северного ветра, невидимкой пробравшегося в этот аква-рай.

* * *

— Скажите, Жанна Марковна, а вы сами давно работаете у Валерия Викторовича? — спросил Колосов.

— Относительно давно, — ответила Басманюк.

— И бывали в его доме, знаете его домашних?

— Да. По правде говоря, я не такой уж и свой человек в их доме, как, например, Китаев. Тот почти родной в их семье, как, впрочем, и положено хорошему охраннику. Но семью Валерия Викторовича я знаю. — Жанна Марковна посмотрела на Колосова. — Валерий Викторович несколько лет назад овдовел. Старался все делать для дома, для своих детей. К несчастью, с Игорем случилась эта ужасная трагедия... Там у них после его похорон все очень сильно изменилось. Насколько прежде это был шумный и даже немного безалаберный дом, настолько сейчас там такая гнетущая, тяжелая атмосфера, что...

— А почему его дом был безалаберным? — перебил ее Никита, вспоминая снимки салютовского особняка за мрачной каменной оградой, опутанной колючей проволокой.

— Ну, мой шеф — человек очень занятой и всегда очень много работал. Дом же его, когда сыновья выросли, вечно был битком набит молодежью. Естественно — друзья, компании, девушки. Старший его — Игорь всегда и везде был душой общества, заводилой. Очень хороший парень был, если бы, правда, не некоторые проблемы с алкоголем. Потом он женился, жену свою Марину очень любил. Красивая девушка, из хорошей семьи. Ну, опять же — молодые супруги. Снова начались сплошные вечеринки, как это сейчас говорят — тусовки.

— Дети сейчас обычно стараются жить отдельно, если, конечно, могут себе это позволить.

— Да, но как раз перед свадьбой Игоря Валерий Викторович закончил строительство своего нового дома в Ильинском. Большие деньги вложил, и не зря — строил в расчете на всю семью. И Марина — жена Игоря — настояла, чтобы они жили в Ильинском. Дом ее просто очаровал. Ну конечно! — хмыкнула Жанна Марковна. — Еще бы... Валерий Викторович всегда так ее баловал, осыпал подарками. Души прямо в ней не чаял. В благодарность за рождение первого внука подарил ей бриллиантовую брошь. Он вообще широкой души человек.

— Да, я заметил. Это даже заметно по рекламе вашего казино. Размах. Но сейчас Салютов, наверное, сильно сдал из-за смерти сына?

— Господи, не то слово! Он и дома-то почти не жил все это время, представляете? Порой даже в офисе, в казино ночевал. Не мог — сам мне признался. Дома все напоминало о... Не приведи бог никому сына потерять. Я сама на похоронах Игоря была потрясена, как тяжело стало у них, — Жанна Марковна покачала головой. — Эта бабка еще нервы всем накручивала...

— Бабка? — спросил Никита.

— Ну да, Полина Захаровна, родная тетка Салютова. Она его вырастила, он мать рано потерял. Ну, раньше, насколько я ее помню, она была очень разумная женщина. Ребят вырастила и за женой Салютова Региной, когда та болела, сколько лет ухаживала, но... Возраст, наверное, свое берет, ей уж за восемьдесят. — Жанна Марковна теперь рассказывала охотно, тоном завзятой сплетницы, так непохожим на тот, каким она только что кричала «Бред, бред!» на все вопросы о Легионере. — Представляете, на похоронах вдруг начала молоть какой-то несусветный вздор о какой-то старой семейной драме. Якобы родители Валерия Викторовича своим браком толкнули на самоубийство ее сестру. Не знаю, что это — старческий маразм или просто чушь, но... В общем у всех присутствующих и так тяжело было на сердце, а тут эта старуха со своими причитаниями — мол, проклятая семья... Якобы ее сестра перед смертью прокляла и родителей Салютова, и все их потомство. Согласитесь, хватит ли сил слушать подобное на похоронах? В общем, я нисколько не удивлюсь, что Валерий... Валерий Викторович последние месяцы избегал оставаться дома, целые дни проводил на работе, пытался забыться...

— А Филипп тоже сейчас не живет в Ильинском? — спросил Никита.

— Кажется, нет, — Жанна Марковна низко наклонилась над сумочкой, ища сигареты. — Но я... не знаю его адреса.

«А я у тебя его и не спрашиваю, — подумал Колосов. — И адрес ты, конечно, знаешь. Но умрешь — не скажешь, потому что...»

— Я от Китаева слышал, что несколько месяцев назад Салютов планировал отделить Филиппа и дал ему крупную сумму денег на покупку квартиры, — сказал он.

— Кажется, да, он хотел, — сказала Басманюк.

— А Филипп якобы эти деньги без спроса потратил на дорогую иномарку и оформил доверенность на своего приятеля...

Жанна Марковна молчала.

— Да, отцы и дети, вечные конфликты, дрязги, — Колосов вздохнул. — Однако к нашему делу это отношения не имеет. Ну ладно... Я что еще хотел у вас спросить, Жанна Марковна...

— Да, — она подняла глаза, и в них снова появилось то странное напряженно-выжидательное выражение.

— Вы стрелять умеете?

— То есть как?

— Ну, из пистолета? В тире?

— Нет, — покачала она головой. — Я? Стрелять? Бред!

— Да это. несложно, — Колосов усмехнулся. — Зарядите, да и жмите на курок. Особенно если мишень близко.

— Я в жизни никогда не стреляла, — ответила Басманюк.

— Значит, когда вы около половины девятого 5 января зашли в мужской туалет в вестибюле казино за... спичками, Тетерина там точно не было?

Она посмотрела на него... Колосов вздохнул украдкой — чудо что за женщина! Шаровая молния, живой огонь!

— Я его не видела, — отчеканила Жанна Марковна. — И простите, если у вас еще есть ко мне подобные вопросы, боюсь, нам придётся подождать моего адвоката. Как я раньше не догадалась? — Она потянулась к телефону.

— Я вопросов пока больше к вам не имею. — Колосов широко улыбнулся. — Спасибо за беседу, приятно было познакомиться.

А сам подумал: нет, не откажу себе в удовольствии поприсутствовать на очной ставке в прокуратуре между гневной знойной мадам и Легионером. Хотя... для этой уголовно-процессуальной потехи последнего еще надо найти и допросить.

* * *

Катя стояла возле рецепции в вестибюле «Атлантиды». Менеджер отмечал посещение на ее карте. Вестибюль был пуст. Только в сетчатом вольере у окна среди буйной зелени оглушительно кричали попугаи-кореллы. С Салютовой Катя рассталась. Та пошла в детскую игротеку забирать у няни сына. И теперь они уже спускались по лестнице в гардероб. Катя видела их: высокая стройная черноволосая женщина и ребенок. Салютова тоже заметила ее с лестницы — помахала рукой на прощание. У нее зазвонил мобильник.

— Да, мы готовы, уже спускаемся! — сообщила она звонившему громко и оживленно.

Катя забрала в гардеробе свою куртку. Салютова заботливо одевала сына. Тот взахлеб делился с ней содержанием мультика, просмотренного в игротеке. Стеклянные раздвижные двери неслышно открылись, и в вестибюль вошел грузный мужчина в длинном черном кашемировом пальто. Он небрежно кивнул менеджеру и направился к Салютовой. На вид ему было за пятьдесят. Короткие темные волосы обильно посеребрила седина. А походка была медленной и тяжелой — так ходят те, кто привык всю жизнь ездить в автомобиле или сидеть в мягком начальственном кресле. Первым его увидел мальчик — выскользнул из материнских рук и с разбега бросился мужчине на шею.

— Привет! Я так соскучился! Где ты был?

Мужчина легко вскинул его на руки, крепко поцеловал. И в этот миг с ребенком на руках он показался Кате таким старым, таким усталым...

Марина Салютова подхватила сумку.

— Ну все, мы одеты, едем. — Она не отрывала взгляда от мужчины с мальчиком на руках.

Мужчина забрал у нее сумку. Марина Салютова быстро шагнула вперед, положила руки ему на плечи. Если бы он быстро не отвернулся, ее губы коснулись бы его губ. А так поцелуй пришелся в гладко выбритую, пахнущую дорогим одеколоном щеку.

Они скрылись за раздвижными дверями. Катя медленно вышла следом. Они садились в черный джип. Катя в иномарках не разбиралась, а тот, кто разбирался, сказал бы, что это «Тойота-Круизер». Автомобиль тронулся с места. Катя стояла на ступеньках «Атлантиды» и, казалось, совсем не замечала холода и этого колючего ветра.

Кто-то негромко окликнул ее по имени. Скромная «девятка» синего цвета — оттуда машут — садитесь.

Катя подошла к машине, открыла дверцу.

— Это я вам утром звонил, — сказал молодой человек в пуховике, сидевший рядом с шофером. — Еще раз — добрый день. Все нормально прошло? Колосов звонил, справлялся. Садитесь, мы вас до дома подбросим, все равно смену сдаем.

— А они как же? — Катя забралась на заднее сиденье.

— За ними другая машина пошла.

— Кто приехал за ней? — тихо спросила Катя, хотя знала ответ.

— Сам. Салютов, ее свекор. — Оперативник обернулся. — А вы его разве в лицо не знаете? Ее из дома шофер привез, но там что-то с машиной случилось, он тут крутился, чертыхался. Видимо, позвонил шефу. Салютов решил забрать и невестку и внука. Заботливый!

— Да, — эхом откликнулась Катя. — Извините, из машины можно позвонить в главк?

Глава 25

ФОКСТРОТ

Переговорить с Колосовым Катя не смогла: его телефоны упорно молчали. Дома тоже царила мертвая тишина: Кравченко спал и даже не слышал, как она вернулась. Перед тем как ехать на работу, Катя разогрела обед, вытащила из холодильника любимый Вадькин яблочный компот, сваренный еще накануне. Кравченко не пил ничего холодного (кроме водки, как он говаривал) из-за боязни ангины.

Когда Катя, как трудолюбивая Золушка, закончила хлопоты на кухне, было уже двадцать минут третьего. Она оставила Кравченко записку, что все прошло хорошо и все новости вечером, и поехала на работу в надежде застать начальника отдела убийств, чтобы срочно поделиться с ним впечатлением от «смотрин» в «Атлантиде». Однако в главке она Никиты не нашла. Не появился он и к концу рабочего дня. Как выяснилось, по причинам совершенно убийственного характера.

* * *

Валерий Викторович Салютов приехал в «Красный мак» в половине третьего. Марина Львовна с мальчиком остались дома в Ильинском. После обеда погода резко переменилась: усилился ветер, слегка потеплело, однако началась метель. По радио синоптики предупреждали о небывалом снегопаде в столице и просили водителей быть особенно внимательными и осторожными на дорогах.

Салютов из Ильинского вел машину сам. Марина Львовна просила его никуда не ездить и остаться дома, но он отговорился делами. И она не настаивала.

По дороге в «Мак» Салютов думал лишь о том, что ждет его там... В Доме. И запретил себе думать о вчерашнем долгом допросе в Генпрокуратуре, потому что... Потому что думай — не думай, а выбор уже сделан. Сегодня утром в десять ему позвонил Китаев и тревожно сообщил, что Хванчкару арестовали прямо по дороге из дома. Салютов спросил, откуда Китаеву это стало известно, и так скоро? Тот замялся, промямлил что-то явно не правдоподобное, потом замолчал. Видимо, у шефа безопасности имелся в окружении Миловадзе свой источник, свой «крот», имени которого он не собирался открывать даже своему шефу. Салютов не стал настаивать и выкручивать ему руки. Что ж, на то она и охрана, чтобы хранить свои и чужие секреты.

Новость никак не изменила распорядка его дня. Однако после звонка водителя Равиля из Крылатского, жаловавшегося на забарахлившую машину, Салютов сам поехал в спортклуб за ребенком и Мариной Львовной. Он ничего и никогда не боялся, даже старался не думать ни о чем таком, но... Береженого, как говорится, бог бережет.

По дороге он позвонил Басманюк и предупредил, чтобы она сегодня приехала в казино. Как обычно. Жанна Марковна крайне удивилась (или ему так показалось?) — как, разве мы уже сегодня открыты? Так быстро? Салютов коротко ответил: да, открыты. Только не с половины первого, как всегда, а с четырех часов. Персоналу надо дать время убрать помещение после очередного... Он чуть не сказал «налета». Но спохватился — их телефоны вполне могли быть прослушиваемы милицией, а портить отношения с ними сейчас не стоило. Жанна Марковна ответила «хорошо», и беседа их закончилась. (Салютов вовсе и не предполагал, что застал своего пит-босса на пути в Никитский переулок. О том, что ее вызывают на допрос в уголовный розыск, Жанна Марковна даже не заикнулась.)

Итак, он приехал в «Красный мак» в половине третьего. Китаев встретил его в вестибюле, и они для начала обошли и осмотрели все здание. Везде — в вестибюле, игорных залах, наверху — шла лихорадочная уборка. В каминном зале, где был убит Таураге, рабочие убирали ковер с пятнами крови и натирали паркет. Однако Салютов распорядился вообще пока закрыть эту комнату, чтобы не будить в посетителях казино дурных воспоминаний.

Он прошел к себе в кабинет, включил настольную лампу, раздвинул тяжелые шелковые гардины. Снизу, из ресторана, доносилась музыка: репетировал джаз. Джаз пригласил Китаев в нарушение всех традиций «Красного мака». Салютову он объяснил: после таких событий надо поднять настроение и служащим, и клиентам. Пусть музыканты поиграют пару-тройку вечеров, а там, когда все неприятности понемногу забудутся, можно будет снова вернуться к респектабельной, чинной, фирменной тишине заведения.

Джаз все повторял и повторял первые такты какого-то бойкого фокстрота. Салютов понятия не имел, что это за вещь, однако к Дому она удивительно шла. Полностью была созвучна той особой атмосфере, которую он ощущал каждый раз, переступая через порог Дома, созвучна музыке, рожденной самим Домом и так и не услышанной никем, кроме его хозяина.

Салютов улыбнулся и в такт мелодии побарабанил по подоконнику пальцами. (Если бы джаз слышала Катя, она бы наверняка узнала этот фокстрот из «Дживса и Вустера», тот самый, звучавший в баре на улице Суворова и так пародийно оттенявший ее липовую ссору с Биндюжным и сентиментальную беседу с Эгле.)

За окном крупными хлопьями валил снег. И ранние сумерки накатывали на сосновую аллею как прилив. С улицы доносились громкие голоса, смех, ругань — бригада электриков проверяла перед включением неоновое панно. Двое рабочих взгромоздились на стремянку и меняли перегоревшие лампы. На автостоянке перед казино зажглись фонари. В их желтом свете хорошо был виден весь подъезд. Но дальше все тонуло в мглистой снежной пелене — аллея, шоссе. Послышался резкий автомобильный гудок: из метели, точно прорвав марлевый занавес, вынырнуло желтое такси — «девятка». Остановилось возле подъезда. Салютов, наблюдая в окно за электриками, позвонил в Большой зал и попросил охранника передать Жанне Марковне, чтобы она поднялась к нему в кабинет.

— Извините, Валерий Викторович, а ее еще нет. Она еще не приходила, — ответил охранник.

Салютов посмотрел на часы: без трех минут три. По правилам казино, персоналу положено быть на рабочем месте за час до открытия. Жанна что-то опаздывает. Ну да день сегодня такой, словно разорванный пополам. И этот снег еще. Пробки, наверное, везде...

Из такси вышла женщина в коротком меховом жакете. А вот и Жанна, легка на помине, подумал он. Но через секунду понял, что это не Басманюк, а Эгле Таураге. Она наклонилась, расплачиваясь с таксистом. В глубине снежного тумана на аллее мелькнул свет — фары приближающейся машины.

Эгле выпрямилась, подняла голову. Салютов знал, она смотрит на его окна. На окна его кабинета. Его силуэт сейчас виден на фоне лампы и штор. И она знает, что и он смотрит на нее. Девочка это знает, девочка...

Когда этот энергичный парень из розыска по фамилии Колосов, по сути своей просто мальчишка, юнец и по возрасту своему, и по уму, задавал ему здесь, в этом кабинете, вопросы о Витасе, Салютов все ждал, что вот сейчас он спросит и о его сестре. И Колосов спросил. Правда, вопрос его тогда звучал явно не так, как первоначально задумывался. Но слова значения не имели, смысл был ясен: милиции не терпелось знать, спит ли он, Салютов, с сестрой покойного Витаса и, если спит, сколько ей за это платит. А он... Салютов смотрел из окна. Эгле... Кем она была здесь, в его Доме? Вроде бы никем. И всем. И понять это было просто, но они не понимали. Никто не понимал, даже близкие ему люди — Китаев, Жанна. И этот Колосов из розыска тоже не понял бы ни черта...

Он увидел ее впервые... Когда? Его сын Игорь тогда еще был жив и здоров. Он увидел ее здесь, в баре. Это было летом. Она приехала в казино с Газаровым: они жили вместе, и, как он узнал впоследствии, она его очень любила. Крепко любила. Так, что только можно было завидовать этому придурку Алигарху...

Он, Салютов, тогда был в курсе, что Эгле хорошо знают оба его сына. Первым с ней свел знакомство Игорь: у него в свое время с Газаровым крутились какие-то дела. Мифические... Призрачные. Иных дел у Алигарха, липнущего к игре в «очко» как пластырь, быть просто не могло, но... Факт остается фактом — в «Красный мак» Эгле попала через Газарова и его, Салютова, сыновей.

И впоследствии он порой задумывался: было ли что-то у Игоря, Филиппа с ней? Было? Нет, вряд ли... Девочка дышала одним Алигархом. Филипп был еще зелен, вряд ли бы он с ней справился, не тот у него темперамент. А Игорь любил свою жену — Марину, А она его — нет. И даже не давала себе труда скрывать это от него. Он пил все больше и больше именно по этой причине, постепенно превращаясь в алкоголика. И когда напивался, становился импотентом. Все это продолжалось у них не один месяц, не один год. И это был замкнутый круг. А потом он лопнул, разорвался, Игоря не стало, его старшего сына, его первенца не стало и...

Нет, Эгле не спала с его сыновьями, Салютов это знал. И с ним она тоже никогда не была близка. И уже не будет, потому что... Потому что это уже невозможно. Теперь это уже невозможно — смерть сына так все изменила, все сломала и здесь, в его настоящем Доме, и в нем самом, его хозяине. Здесь, в казино, все — от охранника до швейцара — сплетничали о его особом отношении к Эгле, но не знали правды, не знали причины и не понимали его. А ведь это было совсем несложно понять, потому что...

Он увидел Эгле здесь, в баре казино. И в этот же вечер Алигарх в очередной раз проигрался в пух и остался должен казино четыре тысячи. Он не вставал из-за стола до пяти утра в надежде отыграться, но ему не везло. Он пил и писал расписки. Это было по правилам — писать расписки, если карманы пустели. И Китаев тоже по правилам предупредил его, что срок уплаты — три дня, а затем казино включит счетчик.

Китаев из-за этого выигрыша особо из кожи не лез, сумма-то для «Мака» была пустяковая. Но для Алигарха все это было почти катастрофой.

Алигарх в казино с деньгами так тогда и не явился. Вместо него приехала она. Эгле. Попросила Салютова принять ее. Это было против правил. Он никогда не вмешивался в долговые дрязги. Все утрясал Китаев. Он умел это делать. Но тогда Салютов свои правила нарушил — пригласил ее в свой кабинет. Она вошла и...

Салютов очень ясно помнил: она отчаянно храбрилась. Видимо, изо всех сил старалась произвести на него впечатление роковой женщины, львицы, властительницы судеб, разрушительницы сердец. Она что-то говорила, что-то лепетала... А он смотрел на нее — эти густые волосы цвета льна, голубые глаза, этот еле уловимый, какой-то детский прибалтийский акцент. Это было... Он тогда испытал странное ощущение — давно забытое, острое, горькое ощущение — как в детстве, когда среди ночи поднимался с постели и прилипал к зеркалу, стараясь отыскать в своем лице черты... Чьи?!

Эгле горячо просила его за Газарова. За Алигарха. Он ответил, что рад бы пойти ей навстречу, но правила казино писаны не им. Она... она все еще храбрилась, даже пыталась шутить, кокетничать с ним. Но губы ее уже дрожали, голос срывался. А он видел лишь то, какая она юная — наверное, не старше его сына Филиппа...

Она вопросительно взглянула на него и сказала: она готова переспать с ним столько раз, сколько он захочет, в обмен на прощение Алигарху долга. Переспать раз, два, пять, десять — сколько он пожелает. Она готова. Она швырнула ему как перчатку это свое «переспать». А он перчатку поднял. Сказал: двести раз. И начнем прямо сейчас — здесь, на кожаном диване, заперев кабинет на ключ.

Она спустила с плеч тонкие бретельки шелкового короткого сарафана (стоял июль, и от жары спасали только мощные кондиционеры). Стянула платье как чулок, уронила его на пол. Стояла, опустив голову, и постепенно заливалась пурпурной краской — щеки, шея, грудь. Так могут краснеть лишь очень юные блондинки и дети. Полыхать как мак. Роковым женщинам, львицам, разрушительницам сердец и... брюнеткам этого не дано.

Он поднял ее платье, вернул ей, велел одеться. Немедленно одеться! Сказал, чтобы впредь она сначала думала, прежде чем делать очередную глупость. Что жертвовать собой, собственно, не за кого... Еще он сказал, что она годится ему в дочери и не к лицу ей, такой молодой, вести себя, как прожженной продажной сучке, предлагая себя за деньги первому встречному. Он еще что-то говорил ей. Эгле начала всхлипывать, начала суетливо одеваться. Она была такая жалкая в тот момент, что он даже не реагировал на ее красоту, не реагировал на эту ее глупую, смешную жертвенность ради Алигарха. Она, плача, просила его делать с ней все, что угодно, только «не включать Газарову счетчик».

И только тогда до него дошло, чего она боится. Ради чего предлагала себя ему. И тогда... Тогда он усадил ее на диван. Вот этот самый диван в углу кабинета, сел рядом и сказал ей...

В принципе слова значения не имели, важен был тон. Он сумел его найти. Он смотрел на нее, и снова в его душе волной поднималось то забытое, казалось бы, давно уже похороненное чувство, которое почти невозможно было выразить словами, чувство, более всего похожее на незаживающую рану его детства. Там, в глубине, на самом дне, очень, очень далеко...

Через две недели Эгле снова пришла и попросила уделить ей всего пару минут. Он принял ее. Она положила на стол пятьсот долларов. Сказала, что Газаров вчера выиграл в Голицыне шестьсот в рулетку. Она принесла эти деньги в счет долга. Он денег не взял. Пригласил ее — совершенно неожиданно, ей-богу, пригласил на обед в модный японский ресторан. Потом отвез домой, на Мытную, и пожелал на прощание всего наилучшего.

Затем они несколько раз виделись здесь, в Доме. Он приказал Китаеву не трогать Алигарха и не приставать к нему с долгом. И тот — ну, ему хоть в глаза плюй, — видимо, смекнул, что дело улажено, и снова появился в «Маке».

В конце ноября он снова пригласил Эгле на ужин. Это было 23-е число, день рождения Марины Львовны. Салютов знал: она отмечает его. Накануне сын Игорь приглашал его — они с Мариной устраивали для друзей вечеринку в «Цеппелине». Но Салютов тогда от приглашения отказался, сказал, что его время полуночничать по модным кабакам прошло. Потом звонила Марина, интересовалась, когда он приедет. Он ответил отказом и ей, что-то соврал... В принципе он и Эгле-то пригласил на ужин в тот вечер для того, чтобы был повод не ехать к сыну и невестке. После ресторана у дома он дал Эгле денег. И она взяла. Сказала: «Спасибо вам большое». Он знал, что она берет не для себя.

А через несколько дней — 27 ноября Игоря не стало. Когда ему сообщили о смерти сына, он был здесь, в Доме. И вечер в казино только начинался. Слухи распространяются, как чума, и скоро все всё узнали. Или почти все...

Они с Китаевым ездили в милицию, потом в морг опознавать тело. Вернулись в «Мак» в половине пятого утра. Он тогда не мог ехать домой. Не мог...

Казино было уже закрыто. И никого не было, ни души, кроме...

Эгле Таураге сидела на принесенном из ресторана стуле возле дверей его кабинета. Охранники сказали — она наотрез отказалась уезжать. Они даже звонили по этому поводу Китаеву, тот подумал и сказал — пусть, не трогайте ее. Алигарх в тот вечер в казино не явился. А она сидела возле его дверей, как сторожевая собака. Это было грубое сравнение для молодой девушки, но оно было единственно верным. И он позволил ей быть с ним. Хотя никого не хотел видеть в ту минуту. И она провела с ним все утро. Все утро наступающего дня. Сидела вот здесь, на диване. И, наверное, своим присутствием спасла ему жизнь, потому что...

Салютов смотрел на Эгле из окна своего кабинета. Этот парень из розыска так хотел знать, кем она ему доводится. Кем... Это было так просто понять. Но для объяснения этого не хватало слов во всем нашем богатом и могучем языке. По крайней мере он, Салютов, их не находил.

Сейчас он знал: она видит сквозь эту метель, что он здесь, наверху, смотрит на нее из окна, ждет ее и...

Мощные огни полоснули сгустившиеся сумерки как острая бритва. Из снежного тумана вырвался залепленный снегом автомобиль. Видимо, водитель намеренно не сбавил скорости на скользкой, еще не расчищенной аллее — машину с визгом занесло возле самого подъезда. Она круто развернулась, остановилась на мгновение и...

Грохнули выстрелы — один, второй, третий. Они лопались, как гулкие хлопки, как разрывы невидимой петарды. Салютов видел, как автомобиль сразу же рванул с места к аллее. Он видел, как с грохотом повалилась высокая стремянка и рабочие рухнули в сугроб, видел, как из подъезда казино выскочил ошалелый швейцар, как со стороны стоянки бегут, тяжело увязая в снегу, охранники. Видел стремительно удаляющиеся красные огни и... Видел ее, Эгле, ничком лежащую на ступенях возле самых дверей его Дома.

Он с размаху ударил кулаком в стекло. И не услышал звона, грохота осколков, не почувствовал никакой боли. Он вообще уже не чувствовал ничего — только этот обжигающий ветер, ворвавшийся внутрь, заткнувший ему рот, как ледяной кляп.

Глава 26

«БМВ»

Колосов, когда ему сообщили о происшествии, добрался до «Красного мака» за четверть часа. Дежурная машина всю дорогу шла с включенной сиреной и неслась по встречной полосе, каждую секунду рискуя лоб в лоб столкнуться с кем-нибудь в этой метели. Возле подъезда казино его встретил Биндюжный. Опергруппа из Скарабеевки уже прибыла, и Биндюжный вместе с экспертом осматривал следы крови на ступеньках.

Эгле Таураге лежала на столе в Большом зале «Красного мака». На крытом зеленым сукном игорном столе рядом с рулеткой. Вокруг в гробовом молчании толпились служащие казино, стоял Китаев, стоял Салютов. Лицо девушки было спокойным и бледным.

Колосов с порога увидел и другие лица — напряженные, испуганные лица охранников, крупье, официантов. Возле двери, цепляясь за косяк, всхлипывала кассирша обменного пункта: «Боже мой, когда же это кончится, этот ужас...» Прибывший вместе с опергруппой судмедэксперт занимался несколько необычным для себя делом — оказывал первую помощь одному из электриков. Свалившись с лестницы, тот сильно повредил ногу. Эксперт, подозревая перелом, вызвал по телефону «Скорую».

Эгле Таураге врачи были уже ни к чему. Она была мертва. Никита с помощью Биндюжного осторожно освободил ее от намокшей от крови и снега шубы — три пулевых ранения в спину, два из них навылет.

Он обвел взглядом зал: странно, но это и был самый первый раз, когда он вот так стоял посредине главного игорного зала «Красного мака». В прошлые посещения казино обстоятельства складывались так, что до экскурсии сюда как-то не доходило, хотя он и сгорал от любопытства. А сейчас... Он смотрел на стены, отделанные мореным дубом, на мягкие тяжелые драпировки, на массивные карточные столы, крытые зеленым сукном, расчерченные меловой сеткой, на яркие лотки для фишек, тускло-желтые лампы, свисающие с потолка, освещающие столы и оставляющие сумрачные тени в углах обширного, низкого, зала, где, несмотря на мощные кондиционеры и освежители воздуха, еще не выветрился запах дорогого табака, алкоголя и терпкий запах мастики для зеркального паркета.

В этом зале без окон, освещенном только лампами-софитами, лишенном дневного света, время замерло, словно остывшая лава. Никита подумал машинально: но ведь так и должно быть. Здесь все задумано и сделано с таким расчетом, чтобы о времени никто не помнил. Игра не имеет конца и начала, игра постоянна и бесконечна. Она захватывает и подчиняет вас целиком.

— Снова, видимо, из пистолета стреляли, — сообщил Биндюжный, рассматривая раны на теле Таураге. — С очень близкого расстояния. Она входила в двери, когда ее расстреляли из подъехавшей машины.

— Машину установили? — спросил Колосов.

— По показаниям очевидцев — иномарка. Одни говорят — «Вольво» вроде это был, другие — «БМВ». Темного цвета — черный или темно-синий. Как назло, в два часа, как снег повалил, наши наблюдение сняли! Мне уже звонили, каялись, чертыхались — все равно, думали, ни зги не видно с дороги в этом буране. Думали, к вечеру, когда немного погода разгуляется и казино начнет работать... Ведь они тут даже открыться не успели — во как! Китаев сказал: намеренно припозднились сегодня.

— Зачем она приехала? — спросил Колосов, смотря на Эгле.

Биндюжный молчал.

— Зачем она приехала? — Никита повысил голос, он обращался теперь к Салютову. — Вы знаете, зачем?

Но и Салютов молчал.

— А Газаров здесь? — спросил его Колосов.

— Нет, — за шефа ответил Китаев. Хрипло откашлялся, выступил вперед. — Здесь никого не было, кроме нашего персонала. Ни одного посетителя.

— Я водилу, что ее привез, первым делом допросил, — шепнул Биндюжный. — От страха еле говорит, клянется, что чуть-чуть в него не попали. Показывает — вроде «БМВ» это был. Вроде свернул с шоссе за ними, он его заметил на аллее — в этой-то метели. Говорит, Таураге остановила его на Мытной, голосовала там. Значит, ехала сюда из дома. Он везти поначалу за город не хотел — далеко. Но она настаивала, наконец сторговались. А здесь, возле подъезда, она вышла, стала расплачиваться, и тут вдруг эта машина с аллеи — развернулась на полном ходу, и оттуда выстрелы. Водитель такси не видел, кто стрелял, сказал, что у него сразу в глазах потемнело со страху... Гаишникам я уже о приметах машины сообщил, но...

— Значит, таксист не видел того, кто был за рулем? — уточнил Колосов. — Хотя бы примерно — один там был шофер или с пассажиром?

— Нет, я его и так и эдак крутил, говорит, не видел ничего.

— Может, пленку посмотрите? — спросил Китаев. — Пленку из нашей камеры над подъездом?

— Пленку? — Никита посмотрел не на шефа безопасности, предложившего эту умную идею, а на Салютова — тот, казалось, ничего не слышал, смотрел только на бездыханное тело, распростертое на столе. — Валерий Викторович, будьте добры, пройдемте с нами в диспетчерскую, посмотрим пленку.

— Идите, я сейчас, — тихо ответил Салютов.

Однако в диспетчерскую он так и не пришел. Китаев достал пленку, включил монитор. На экране зарябило, затем пошли кадры. Видимость была дрянь — глазок камеры залепило снегом. Но все же кое-что разобрать было можно.

— Вот, вот такси подъезжает, — Китаев, напряженно следивший за экраном, вдруг ткнул в монитор пальцем, — Эгле здесь в кадр не попала, дверца открытая мешает... А это наши электрики, они панно ремонтировали. Вот... вот та машина... разворачивается, тормозит и...

Это был темный «БМВ» — без всякого сомнения.

— Ну-ка, крупнее кадр можно дать? — попросил Никита.

Китаев защелкал «мышью», давая более крупные планы. Да, это был темный «БМВ», судя по модели, не новый, выпуска примерно начала девяностых.

— Черт, — Китаев нахмурился, — черт возьми...

— Раньше этой машины вы здесь не видели, Глеб Арнольдович? — спросил Никита.

— На «БМВ» многие наши клиенты ездят... У сына Валерия Викторовича был как раз «БМВ», он на нем и разбился...

— Тот разбился, а этот? Этот автомобиль вам знаком? — Колосов сам защелкал «мышью», максимально укрупнил кадр: часть багажника, заднее колесо и... последняя цифра номера "3".

— Я могу, конечно, ошибаться, — Китаев тревожно глянул на Колосова и побледнел, — но темно-синий «БМВ» 94-го года, номер ВЩ-63 — это машина нашей Басманюк. Она в прошлом году ее приобрела.

Никита нажал стоп-кадр.

— Ну-ка, пригласите ее сюда, — попросил он.

— Ее до сих пор нет. Она почему-то не вышла сегодня. — Китаев не отрываясь смотрел на монитор. — Я думал сначала — опаздывает, хотел звонить. Потом не до звонков стало.

— Номер ее сотового на память знаете?

Китаев полез за органайзером, продиктовал номер. Никита набрал. «Абонент недоступен или временно не отвечает».

— Где же она? — тихо спросил Китаев. — Если это действительно ее машина, где же она сама?!

Биндюжный, молчаливый как тень, не проронивший слова за весь разговор, начал снова названивать в ГИБДД — передавать уточненную ориентировку по машине, объявленной в розыск.

— Во сколько она с допроса ушла? — улучив момент, шепнул он Колосову.

— Где-то в начале первого. Она сказала — утром ей звонил Салютов, просил выйти на работу, она собиралась. Сказала, что с утра из-за мороза машина у нее не завелась.

— Дурдом. — Биндюжный вытер со лба капельки пота. — Что ж такое робится, а? Они ж еще даже толком открыться сегодня не успели...

— Надо машину искать, — сказал Колосов, — и эту дамочку.

— Ты думаешь, если она жива, она — «крот»?

— Ничего я не думаю! — Никита чувствовал, что еще секунда, и он сорвется Они так чудовищно прокололись! Преступно! А ведь Обухов предупреждал его...

На мониторе пульсировала серая мутная снежная мгла.

Глава 27

МИЗАНСЦЕНА В КОРИДОРЕ РОЗЫСКА

О смерти Эгле Катя узнала в тот же вечер, в пять часов. Тщетно пыталась дозвониться Колосову, неоднократно спускалась в розыск. Но там все просто отмахивались. Затем дежурный сжалился и проговорился: на Рублевском шоссе — убийство, начальник отдела убийств срочно уехал туда. Катя спросила: где убийство? В казино? Дежурный кивнул, помедлил и протянул телефонограмму. Так Катя и узнала, что Эгле Таураге мертва.

И как-то все сразу стало... Катя поплелась назад в свой кабинет. В ушах еще звучали слова дежурного: «Наехал, видно, кто-то по-крупному на этого мужика. Расстреляли среди бела дня с машины девочку, прямо возле казино. Любовница, наверное, его или секретарша — потерпевшая-то... А то кто же? Ну, прямо головы не дают поднять мужику. Видно, здорово кому-то он дорогу перешел».

В голосе дежурного не было особенного сочувствия. Только констатация фактов. Под «мужиком» явно подразумевался Салютов. Тот самый человек, о котором Кате хотелось поговорить с начальником отдела убийств.

Но не вышло...

Вечером дома она рассказала все, чему стала свидетелем в «Атлантиде», Кравченко. Тот, благополучно проспав весь день, был бодр и свеж и уже намыливался смотреть хоккей по телевизору на кухне. Катю по этой причине он слушал вполуха.

— Ну и что ты обо всем этом думаешь? — спросила она.

— Я? О чем? — Кравченко нажимал кнопки на пульте телевизора, словно клавиши на баяне.

— Да о Салютове и вдове его сына!

— А может, у этой красотки просто крыша поехала? — хмыкнул Кравченко.

Катя ждала, что он скажет еще.

— А вообще вас, женщин, не поймешь, — сказал он. — Вечно вы врете. Сами даже не замечаете, как это происходит.

— Когда это я тебе врала? — вспыхнула Катя, сразу позабыв важный предмет, который она собиралась обсуждать с «драгоценным В.А.».

— Ой, не надо, — снова хмыкнул Кравченко. — И потом, если ты действительно желаешь знать мое мнение — зря ты вообще в это дело вмешиваешься. Ты подумай, что такое — этот ваш Салютов? Владелец казино, карточный босс, мафиози махровый. И там, в этом «Маке», третьего по счету человека грохнули. И как? Расстреляли прямо из машины. Почерк-то какой, а? Один почерк говорит, что за люди здесь замешаны. А ты мне что-то сейчас лепечешь о какой-то там чокнутой девице, которая мужа своего покойного живым считает и...

— Марина Салютова не считает своего муха живым! Когда она мне говорила о «муже» как о живом человеке, она не имела в виду Игоря Салютова, я в этом уверена! — возразила Катя.

— Ну а кого же она тогда имела в виду? — спросил Кравченко. — Честное слово, Катька, брось ты это все. Убийство в казино, может, это и тема для крутого репортажа, но это не тема для таких вот... — он критически оглядел Катю. — Короче, ты моя жена, и я тебе категорически запрещаю соваться в эту кашу. Еще раз услышу про казино — рассвирепею. Моя позиция ясна?

Катя вздохнула. Это был разговор с глухим. Немым, слепым. Умственно отсталым!

Она молча обиженно протянула Кравченко клубную карту «Атлантиды».

— Вот так-то лучше. Я плохих советов не даю, — сказал он и погрузился в хоккейные страсти чемпионата НХЛ.

Утром, явившись на работу, Катя сразу же побежала в розыск за новостями. А там — дым коромыслом! За дверью колосовского кабинета громко спорили. Если более точно — лаялись. Катя дернула дверь — заперто! Видимо, в отделе убийств подводили плачевные итоги вчерашнего провала, выражений при этом не жалели и от позора запирались на ключ, не желая выносить сор из избы.

Ладно, все оперативки, даже самые самокритичные, когда-нибудь кончаются. Катя решила подождать. С Колосовым она должна была сегодня увидеться во что бы то ни стало. Прошла по узкому извилистому коридору до приемной, где стояли диван, стулья и...

На диване сидел очень красивый молодой кавказец с трагическим выражением лица. Настолько трагическим, что можно было даже не спрашивать его фамилии. Но Катя решила проверить собственную проницательность.

— Вы Газаров? — спросила она громко.

Он вскочил, точно подброшенный пружиной. Наверное, решил, что Катя откуда-то из секретариата и сейчас пригласит его к какому-нибудь начальнику.

— Ты, что ли, Алигарх? — Катя разглядывала его в упор. — Вот ты какой, оказывается... Эх ты, Алигарх... такую девушку уберечь не смог. Газаров смотрел на Катю.

Быстрые тяжелые шаги. Катя оглянулась: по коридору, как танк в наступлении, несся Биндюжный. Он достиг кабинета Колосова, бухнул кулаком, и дверь тот час же открылась, как сказочный сезам. И оказалось, что с утра пораньше в убойном отделе шла совсем не оперативка. Через дверь Катя мельком увидела, что в кабинете как грозовая туча витает сизый сигаретный дым, а в дыму — трое: Никита и...

Посредине кабинета на стульях сидели полный мужчина в роговых очках с портфелем-"дипломатом" и женщина лет сорока пяти, очень модно и дорого одетая, причем, как определила наметанным глазом Катя, в итальянском парике из натурального волоса цвета «лунный блондин». У этой пары с Колосовым и шел тот самый крутой и эмоциональный разговор. На щеках блондинки, несмотря на обильный макияж, проступали коричневые пятна гневного румянца. Катя не успела и слова вымолвить: Биндюжный ворвался в кабинет как смерч, хлопнул дверью и щелкнул ключом.

Если бы Катя в полной мере ознакомилась с материалами ОРД по «Красному маку», она сразу бы узнала женщину-блондинку. Это была Жанна Марковна Басманюк. В опознании ее спутника и ОРД бы не помогло. Потому что адвокат Гржимайло Борис Натанович, спешно поднятый своей давней знакомой и партнершей по преферансу Басманюк и приглашенный стать ее защитником, ни по каким оперативным учетам и сводкам сроду не проходил.

Катя оглянулась на Газарова. Тот теперь стоял, прислонившись к стене. И видок у него был такой, словно он готовился у этой оштукатуренной, отделанной деревянными панелями стенки к неминуемому расстрелу, не допуская даже мысли о пощаде и спасении. «Тонкий силуэт на солнце точно вырезан навеки и оттиснут в моем сердце Сулеймановой печатью», — вспомнилось вдруг Кате. Она подумала: нет, Эгле была истинным поэтом, хотя, возможно, еще неумелым и слабым. Однако она обладала самым главным поэтическим даром — даром мечты. Катя невольно поймала себя на том, что пытается отыскать в этом типе что-то... Ну, хоть что-то, за что его можно было любить, прощать и сравнивать в стихах с «черным жемчугом» и «золотым орлом небесным». Ну, хоть что-нибудь, какой-нибудь намек, но...

Намека не брезжило. На Алигарха надо было смотреть глазами Эгле Таураге — глазами влюбленной, розовой, сентиментальной мечты.

Глава 28

ФАКТЫ И ЛОЖЬ

Когда Иван Биндюжный ворвался в кабинет и на ухо, как заговорщик, прошипел Колосову новость, тот понял: чертовым сюрпризам нет конца!

Весь прошедший вечер и ночь он только и делал, что фиксировал очередные сюрпризы и пытался соединить их с одним-единственным реальным фактом — новым убийством в казино. Первым сюрпризом стало неожиданное появление в «Красном маке» гражданки Басманюк. Ее едва не объявили в розыск вместе с таинственным «БМВ» и едва не сочли очередной жертвой, как вдруг в пять часов вечера блистательная Жанна Марковна собственной персоной подкатила к зданию казино на чахлом частнике — «Жигулях», вынырнувших из метели как технопривидение.

Колосов в это самое время беседовал с Валерием Викторовичем Салютовым в зале игровых автоматов. А в Большом зале по соседству судмедэксперт и приехавший на место следователь прокуратуры Сокольников осматривали труп. В диспетчерскую Салютов так и не спустился. Когда Никита с Китаевым и Биндюжным закончили просмотр видеопленки и вернулись в игорный зал, Салютов по-прежнему стоял возле тела девушки. И в этом его безмолвном бдении «у гроба» Никите поначалу почудилась некая фальшь, нарочитая поза. Однако затем он пригляделся к хозяину «Красного мака» повнимательнее и...

— Валерий Викторович, на два слова, — он положил руку на плечо Салютова. — Мне нужно поговорить с вами наедине.

Салютов точно очнулся, посмотрел на Колосова и пошел в зал игровых автоматов тяжелой, медленной, шаркающей походкой. Походкой старика. Никита включил в кармане диктофон. И позже, уже в дежурной машине по дороге в Москву, прослушал запись этой беседы. Разговор был коротким и вроде бы совсем простым — вопрос — ответ. И все же что-то в этом диалоге Никите показалось не совсем обычным. Но лишь гораздо позже он понял, что же его так удивило.

Вопрос Колосова: Валерий Викторович, это правда, что все произошло на ваших глазах?

Ответ Салютова: Да, я все видел из окна кабинета.

Вопрос: Вам известно, зачем гражданка Таураге приехала в казино еще до его открытия?

Ответ: На этот вопрос могла ответить только она сама.

Вопрос: Она вам звонила перед приездом? Ответ: Нет. Мне она не звонила. Вопрос: Что за повязка у вас на руке? Вы ранены? Ответ: Со мной все в порядке. Просто случайно поранил руку.

Вопрос: Вы видели, кто стрелял? Ответ: Нет, видел только машину. «БМВ» темного цвета. У моего старшего сына был «БМВ», новая модель. Он разбился на нем двадцать седьмого ноября.

Вопрос: Валерий Викторович, вы помните показания швейцара Пескова? Ответ: Да, я помню.

Вопрос: Он показывал, что 5 января около половины девятого вечера гражданка Басманюк выходила из туалета, где чуть позже был обнаружен убитый Тетерин. Вы с ней эти показания Пескова обсуждали? Ответ: Нет, я это с ней не обсуждал. Вопрос: Означает ли это, что вы не верите показаниям своего бывшего служащего? Ответ: Песков не умеет врать. Вопрос: Тогда как же понять ваше молчание? Вы что, даже не допускаете мысли, что гражданка Басманюк могла оказаться причастной к...

Ответ: Да, я не допускаю такой мысли. Вопрос-реплика: Гражданин Миловадзе знаком вам лучше, чем мне. Быть может, его пути когда-то пересекались с вашим пит-боссом? Вы ведь, кажется, знаете Басманюк достаточно давно?

Ответ: Их пути не пересекались никогда. ПАУЗА.

А вы что, действительно полностью, на сто процентов уверены, что Миловадзе имеет ко всему этому отношение?

ПАУЗА.

Ответ Колосова: Миловадзе сегодня утром задержан Генпрокуратурой и помещен в следственный изолятор. Видимо, вам еще предстоит повторить ваши показания на очной ставке с ним. Однако после сегодняшней трагедии это...

Вопрос Салютова: Скажите мне правду, я прошу вас, что — эта версия сейчас у вас единственная?

Ответ Колосова: Эта версия основная, Валерий Викторович. И пока она находит подтверждение. Среди вашего окружения есть кто-то, кто действует против вас, точнее даже, против вашего бизнеса, против этого казино. Это не только мое мнение, так считает и Китаев. Он высказывался по поводу версии заказа со стороны Миловадзе. А что, у вас лично появились какие-то сомнения?

Ответ Салютова: Нет, у меня нет сомнений... никаких сомнений. Но порой крайне важно услышать подтверждение своим догадкам со стороны... компетентных органов.

В этой фразе прозвучала горькая издевка. Но тут разговор прервали — объявилась Басманюк. И осталась только эта диктофонная запись. Как напоминание. Или как улика.

Они застали Жанну Марковну в дверях игорного зала в остолбенении уставившейся на труп, на эксперта и следователя, на служащих казино, оттесненных в вестибюль и бильярдную. Казалось, Басманюк лишилась дара речи. Но тогда Колосов решил просто не обращать внимания на все эти внешние, показные знаки потрясения и ужаса. Точно так же старался он оставлять за скобками ее истерический тон и гневные восклицания во время повторного допроса утром, когда в дело вступил ее адвокат.

Без адвоката их общение накануне вечером зашло в тупик. Когда они с Салютовым вошли в зал, Жанна Марковна, дрожащей рукой указывая на труп, воскликнула: «Боже мой, да что здесь творится?» Колосов не стал с ней, как с Салютовым, уединяться от чужих ушей. И прямо при следователе Сокольникове, сотрудниках милиции, при служащих казино, при Китаеве, при Салютове спросил: почему она сегодня опоздала на работу?

Жанна Марковна ответила, и ответ этот явился следующим сюрпризом этого сумасшедшего вечера. Она оглянулась, словно ища поддержки, и сказала, что у нее... несчастье. Но рядом с этим ужасом (взгляд на труп на игорном столе) это даже не может идти ни в какое сравнение. Колосов терпеливо спросил: какое же несчастье? «Мою машину угнали прямо от дома! — выпалила Жанна Марковна. — Помните, я вам утром говорила — она у меня не завелась отчего-то. А когда я вернулась домой, чтобы переодеться и ехать сюда, ее не было возле подъезда».

После всплеска эмоций последовали уточнения. Никита снова включил диктофон в кармане. И снова решил не уединяться с фигуранткой — зачем, так интереснее. Краем глаза видел: следователь оторвался от своего вечного протокола и смотрит на них, с напряженным любопытством следит за допросом. С таким же напряжением следили за их разговором и охранники, и крупье, и официанты, и швейцар, и кассиры. И шеф службы безопасности Китаев. Он не спускал с Жанны Марковны глаз, стараясь, однако, ничем не выдать своих мыслей и чувств. Задавая вопросы, Никита не видел реакции только одного из присутствующих — Салютова. Намеренно или случайно, но так вышло, что он оказался у Колосова за спиной.

Никита спросил Жанну Марковну: вспомните как можно точнее, когда вы обнаружили, что вашей машины нет на месте? И каковы приметы машины? Басманюк торопливо ответила, что у нее «БМВ» темно-синий, госномер ВО-63, что она обычно оставляет его на стоянке, но в последние дни ставила во дворе возле подъезда своего дома по адресу Крылатские Холмы, 23. Что сегодня утром машина не завелась. Она думала, что из-за этого ужасного мороза. А где-то без четверти три, когда она заехала домой переодеться перед работой, машины уже не было на месте.

Колосов осведомился: а где же сама Жанна Марковна находилась с половины первого, когда закончился ее допрос в уголовном розыске ГУВД области? И отметил, как на это сообщение мгновенно отреагировал Китаев — вздрогнул, насторожился. Басманюк сухо ответила, что «после вашего допроса я ездила в центре по магазинам».

Колосов попросил ее назвать адреса магазинов. Она с ходу набросала десяток — Манеж, «Подарки» и бутик «Кристиан Диор» на Тверской, «Эскада» и т.д. и т.д. Колосов спросил: не помешал ли такому длительному шопингу «этот ужасный мороз»? Она еще суше ответила: нет, я закаленная. Он спросил: может ли она в таком случае продемонстрировать свои покупки, чеки с датой? Она ответила, что почти ничего не приобрела. Просто убивала время до работы, смотрела вещи, примеряла.

Тут Глеб Китаев громко кашлянул. Жанна Марковна вздрогнула и спросила: а в чем дело? Какое все это имеет отношение к... Колосов только пожал плечами и спросил: когда она заявила в милицию о пропаже машины? В какое отделение звонила? Басманюк ответила, что сильно растерялась... к тому же она опаздывала в казино... поэтому решила сначала ехать сюда... Колосов спросил: как же так, уважаемая? Отчего сюда, а не сразу в милицию? Жанна Марковна посмотрела на него и... и тут Никита услышал за спиной шепот Салютова: «Довольно, прекратите этот фарс. Не заставляйте ее так униженно лгать при всех... Уведите ее наверх, в мой кабинет».

Колосов чуть помедлил и сказал: «Я прошу вас, Жанна Марковна, проехать с нами на место, откуда была угнана ваша машина».

Сели в дежурную «Волгу», приехали в Москву на улицу Крылатские Холмы, к дому 23. Басманюк указала стоянку возле подъезда нового двенадцатиэтажного дома, выстроенного по индивидуальному проекту. Они — Колосов, следователь Сокольников, эксперт и Биндюжный — осмотрели место. Эксперт сфотографировал след протектора на снегу. Никита попросил у Басманюк техпаспорт и ключи от машины. Они ждали. Она порылась в замшевой сумочке и отдала ключи. И это был следующий сюрприз.

Затем следователь Сокольников предложил подняться наверх в квартиру, предупредив, что это всего лишь формальность, а не обыск. Басманюк ответила: пожалуйста, прошу. Квартира была просторной, светлой, трехкомнатной, стильной. Однако ничего особенно интересного Никита для себя в этой квартире не увидел. Кроме, пожалуй, спальни... Гораздо интереснее были глаза Жанны Марковны. Глаза, лгавшие так же страстно, упорно и затравленно, как и ее бойкий язык.

Вернулись в «Красный мак» (поездка в Крылатское заняла немного времени). Все вместе спустились в диспетчерскую и по новой просмотрели пленку. Следователь Сокольников спросил: опознает ли Жанна Марковна в машине, заснятой камерой, свою? Басманюк ответила, что, возможно, это ее автомобиль, но запись плохая, она не может ничего утверждать. Сокольников сказал, что именно из этой машины тремя пистолетными выстрелами сегодня в 15 часов была убита Эгле Таураге. И предложил Басманюк еще раз вспомнить точно, где она находилась в это время? Она ответила, что как раз в это время она вернулась домой и увидела, что машины нет. Затем она замолчала, посмотрела на стоп-кадр на мониторе и сказала, что больше без адвоката на их вопросы отвечать не будет.

Адвокат Гржимайло (от услуг других защитников Басманюк отказалась наотрез) отыскался только к десяти часам вечера. А на ночь глядя допрашивать слабую беззащитную женщину, пусть и лгунью, ни Колосов, ни Сокольников просто бы себе не позволили. Но и ехать домой Жанне Марковне тоже не разрешили. Пришлось ей провести ночь в Скарабеевском отделении на скамейке возле дежурной части в компании своего адвоката, спешно прибывшего в отделение милиции, — они всю ночь шепотом о чем-то совещались. К восьми утра их перевезли в управление розыска на Никитский, куда прибыл и Колосов, и допрос возобновился.

За ночь ситуация особенно не изменилась, но появились кое-какие дополнительные сведения и новые свидетели. Утром на Никитский привезли Георгия Газарова. Однако, узнав о смерти Эгле, он впал в такое состояние, что Колосов решил с его допросом не торопиться, дав ему время прийти в себя. Дополнительные сведения дала и консьержка дома 23. О возвращении домой в дневное время Басманюк она ничего не знала. Правда, честно призналась, что как раз с 14.45 и до 15.30 отлучалась из подъезда — забрать внучку из музыкальной школы. О самом «БМВ» она тоже ничего не могла сказать. Однако на вопросы о Басманюк отвечала охотно, именуя ее уважительно «дамой самостоятельной, обеспеченной и одинокой». Упомянула, что она всегда при деньгах, квартиру купила, часто меняет дорогие наряды, много курит — даже в лифте с сигаретой не расстается. И что в недалеком прошлом в ее квартире проживал «очень видный молодой спортивный мужчина», с которым консьержка часто видела ее утром и днем, но никогда в ночное время или вечером.

Эти показания, пусть и довольно скудные, стоило хорошенько обдумать. Но показания появились утром. А мысли свои привести в порядок Колосов попытался еще вечером, в машине по пути в Скарабеевское отделение.

— Знаешь, а с таким вот абсурдом нечасто мы с тобой сталкивались, Ваня, — заметил он, когда они с Биндюжным на машине пробирались сквозь снежные заносы с проселка к шоссе.

— Ты про вранье этой бандерши крашеной? — спросил Биндюжный сонным голосом.

— Она не бандерша, она женщина, — Колосов мечтательно вздохнул. — Женщина до мозга костей. И лжет она классически, по-женски. И снова сделалась блондинкой, надо же... Я-то в прошлый раз, лопух, подумал, что она покрасилась и постриглась. А это же парик! Сплошные метаморфозы и в облике, и в поведении, и в показаниях. Но я сейчас не о ней говорю, — он снова вздохнул. — Я вообще имею в виду весь этот абсурд.

— Убийство, что ли? — Биндюжный нахмурился. — А что в нем абсурдного? Я как чувствовал: что-то будет. Как возьмут они за задницу, эти прокуроры, Хванчкару, он в долгу не останется. Сразу смекнет, кто его продал. Жди чего-нибудь здесь. В отместку. Адекватного.

— Адекватного? А зачем на этот раз нашему «кроту», чтобы поквитаться за своего истинного хозяина, потребовалось так все до абсурда усложнять? — спросил Никита. — Я тоже ждал чего-то такого. И Обухов меня предупреждал. Он, как и я, думал, что теперь настанет очередь шефа нашего «поля чудес». Хотя никто не думал, что это произойдет так скоро.

— Ты думал, он на Салютова замахнется? Ну, нет. Этот по их киллерским расценкам чемодана денег стоит. Это вам не Витас — козырная семерка, — Биндюжный хмыкнул. — Убрать Салютова у Хванчкары денег не хватит, чтобы потом с «кротом» расплатиться. Нет, у «крота» задача иная — любыми способами закрыть это казино, вывести «Мак» из игры. А уничтожить бизнес и убрать его владельца — это вещи разные, Никита. И цена на них тоже разная.

— Но для чего ему на этот раз так все усложнять? Хорошо, логика его понятна: третье убийство в стенах «Мака», и на нем уже поставлен окончательный крест. Все, с казино покончено. Тут уж никакие наши оперативные доводы не помогут, никакие показания Салютова, нам полезные, не спасут. Лицензия похоронена. И клиентура напугана всерьез и надолго. Кому захочется приезжать в место, где посетителей отстреливают через день как куропаток? Ну ладно, пусть все так. Пусть именно это «кроту» и нужно. Ну пусть бы он и совершил новое убийство. Может, это и цинично звучит, но как ему проще-то было сегодня поступить? Подрули к казино и расстреляй первого попавшегося — электрика там, швейцара. И все. Тот же эффект был бы, те же последствия. Убери очередную пешку, как в случае с Тетериным. Но нет, на этот раз наш «крот» отчего-то выбирает для себя самый сложный путь: выбирает на роль жертвы Эгле Таура-ге, следит за ней, ведет от самой Мытной улицы до...

— Откуда ты знаешь, что он за ней следил от самого дома?

— Он? «Крот»? А может, она? — Никита хмыкнул. — Я тут подумал, Ваня, и вот что мне в голову пришло. Чтобы убить сегодня в три часа дня именно Эгле Таураге у подъезда казино, кому-то пришлось очень здорово попотеть. Во-первых, откуда-то добыть сведения, что Эгле сегодня собирается посетить казино еще до его открытия. Во-вторых, узнать, что и само казино сегодня уже снова работает, хотя еще вчера на это никто и не надеялся. И в-третьих... «кроту» нужно было ухитриться угнать такую заметную иномарку, как «БМВ».

— Может, и не угнать, — заметил Биндюжный, — просто разок прокатиться. Для этого нужны дубликаты ключей.

Басманюк знала, что казино сегодня открывается. И свою тачку ей угонять было не нужно, просто сесть и рулить. В свою очередь, про казино знали и Китаев, и все остальные служащие, кто сегодня должен был работать. И другая смена, что сегодня отдыхала, тоже знала. А про то, что Эгле Таураге собирается в казино, знал... Да кто, как не Алигарх, мог про это знать? — Биндюжный стукнул кулаком себе по колену. — Конечно! Они же вместе на квартире были, там же наблюдение только сегодня утром снято!

— И, как всегда, мы с лимитом зарезались, — подытожил Колосов. — И с наблюдением, и прослушкой телефонов Басманюк. Урок на будущее: скупой платит дважды. Шефу надо рапорт накатать: торопись медленнее.

— Катай не катай, торопись не торопись... Но в принципе, если все подбить с этими «знал — не знал», — Биндюжный вздохнул, — и точно чехарда какая-то выходит. Абсурд. Там все проще: пришел, увидел, убил.

— Ну, вывод-то один может быть. На этот раз он хотел прикончить именно Эгле Таураге. И успешно решил поставленную задачу, несмотря ни на какие сложности, несмотря на весь этот внешний абсурд.

— Может, он ударить хотел побольнее Салютова? — предположил Биндюжный. — Девчонка-то вроде любовницей его была, судя по всему. Ну, одним махом и решил вдарить и по бизнесу, и по сердцу. Одним выстрелом двух зайцев.

— Три было выстрела, причем с весьма близкого расстояния. Промазать он боялся. А насчет того, что Эгле — любовница Салютова, он это отрицает. И Газаров тоже. Но все же что-то их связывало. И крепко. Достаточно сейчас на Салютова взглянуть. Смерть Таураге для него — удар, хотя он держится. И, кажется мне, правды о своих отношениях с этой девушкой он нам не скажет. Он вообще нам мало правды говорит. Не лжет, как Басманюк, нет. Но и правды от него не добьешься. В основном он отмалчивается. И, кстати, о Миловадзе со следователем прокуратуры беседует гораздо охотнее, чем с нами о...

— О чем? — спросил Биндюжный. — Об убийствах в казино?

— Да, о том, что там происходит и не только там. Но я не знаю, — Никита вздохнул. — Понимаешь, я никак не могу слов правильных подобрать, чтобы начать с ним разговаривать. Я чувствую — то, что он нам рассказывает, — не вся правда. Я чувствую, как и то, что Басманюк лжет.

— Это и я чувствую. И все почувствовали, когда ты ее сегодня прилюдно вопросами долбать начал. Но подожди, если Салютов не хочет правды нам об этой Таураге говорить, у нас же есть другой путь получения информации — взять снова Алигарха за жабры, пусть выкладывает, что ему известно!

— Газарова утром я допрошу, но... Знаешь, что я еще думал? — Колосов посмотрел на Биндюжного. — Абсурд — это не так уж и плохо для нас. В абсурде этом есть своя логика. Суди сам: чтобы убить именно Эгле Таураге, «кроту» потребовалось землю рыть — узнавать, что жертва собирается ехать в казино сегодня, что казино снова открыто и что есть некий автомобиль «БМВ», оставленный без присмотра. Возможно, «крот» землю и не рыл, чтобы все это вычислить.

Возможно, ему просто повезло — обстоятельства совпали, и он ими воспользовался. Но все равно это уже нить. Нить к нему. Если мы узнаем, что кто-то из них знал или мог знатьсразу три этих совпавших факта — он наверняка и есть наш «крот».

— Ну, и с кого начнем вычисления? — усмехнулся Биндюжный.

— Конечно, с нашей синицы с руках — с гражданки Басманюк. У нее уже два факта налицо — казино и машина. И потом зря, что ли, она наняла себе дорогого адвоката?

— Но Сокольников ее на таких уликах все равно не задержит.

— А нам ее задержание пока и не нужно. Мы и так набили полну коробочку — Майский, Газаров. И что? Обоих выпустили, а дела только хуже пошли. Нет, сейчас нам нужно совсем другое.

— Что?

— Ну, например, установить точно, где она была после того, как покинула мой кабинет.

Однако одно дело было рассуждать, размышлять и ставить задачи, другое дело — действовать, их выполняя. Наутро допрос Басманюк продолжился. Однако тональность его резко изменилась. В присутствии адвоката Басманюк, ничуть не сломленная морально, а лишь донельзя разъяренная ночью, проведенной в отделении милиции, пошла в контратаку. Восклицания «Бред! Чушь!» сменялись в ее устах чисто риторическими вопросами: «Да какое вы имеете право так со мной разговаривать?», «И как вы смеете мне не верить?» На протяжении всего допроса она продолжала настаивать на том, что, покинув стены управления розыска, предприняла длительный шопинг и бросила в лицо Колосова едкие хлесткие фразы типа «Я вам ничего доказывать не обязана, это вы мне докажите, что я не ходила по магазинам».

Однако, чем громче и злее она восклицала, тем тише, суше и лаконичнее вставлял свои комментарии ее адвокат. Улучив минуту, он попросил Колосова «ознакомить его, если это возможно, со злополучной пленкой, где якобы заснята машина его клиентки». Колосов согласился, ответив, что это будет очень полезно. Когда же он снова с завидным терпением начал спрашивать Басманюк, отчего она сразу же не заявила в милицию об угоне «БМВ», а вместо этого для чего-то отправилась в казино, адвокат вообще хранил молчание. Было видно, что линия защиты, избранная его клиенткой, — линия столь явной и беспомощной лжи сильно его беспокоит. Но в присутствии Колосова он просто вынужден был поддерживать клиентку во всем.

— А может, потому вы сразу не позвонили в милицию, Жанна Марковна, что подумали, что вашу машину мог кто-то позаимствовать? Кто-то из ваших знакомых? Кто-то близкий вам — друг, приятель? Кто-то часто посещавший «Красный мак»... А у вас случайно нет дубликата ключей? — развивал свою мысль Колосов. — Возможно, вы потому и поехали в казино, что хотели убедиться...

Но он не успел закончить. Жанна Марковна не успела отреагировать своим обычным «Бред! бред!», адвокат не успел вмешаться. В дверь кабинета забарабанили чьи-то крепкие кулаки. Вот так с шумом и громом и появился Биндюжный, нарушив их нервный диспут.

Выглядел Биндюжный так, словно только что пробежал марафон. И новость, переданная им разбойным шепотом Колосову на ухо, оказалась еще одним неожиданным сюрпризом.

— Машину нашли, — сообщил он. — Только что нам рубоповцы звонили. Стоит открытая на пятнадцатом километре на съезде с Рублевки к Москве-реке среди сугробов. Туда Обухов уже умчался с экспертами нашими. Мне по телефону сказали — «бээмвуха» темно-синяя, номер ВО-63, с характерными признаками угона: сигнализация отсоединена, правая передняя дверь взломана — там стекло разбито и провода зажигания вырваны. Так что, как видишь, ни ключей не потребовалось, ни их дубликата. Ну, конечно, если это не инсценировка... У нас ее, — он коротко — кивнул в сторону притихшей Басманюк, тщетно пытавшейся услышать, о чем они шепчутся у двери, — пальцы есть. Там в салоне вроде сильно наследили — отпечатков пальцев до черта. Я сейчас туда. Ты едешь?

— Да, только с ней закончу. — Колосов отпер дверь и тут увидел в коридоре Катю. Она стояла в дверях приемной и о чем-то разговаривала с... Алигархом. Черт, про игроголика-то этого он чуть не забыл!

— Ну-ка, погоди секунду, побудь здесь. — Колосов снова втолкнул Биндюжного в кабинет, вышел в коридор, плотно прикрыл дверь.

Катя, увидев его, заспешила навстречу.

— Никита, я все уже знаю. Вчера так и не застала тебя. Но мне обязательно нужно с тобой переговорить.

— Извини, чуть позже. — Колосов подошел к Газарову вплотную. — Зачем Эгле приехала в казино? Тебе это известно?

Алигарх потерянно, трагически молчал.

— Ты что, забыл, на каких условиях ареста избежал? — спросил Колосов.

Алигарх вскинул на него глаза, по-прежнему не произнося ни слова.

— Ну, послушай, — Никита сразу сбавил тон. — Ну, я тебя прошу. Как человека, а? Ее ведь вели от самого вашего подъезда... Ну для чего она поехала в казино? Для чего?

— За деньгами, — тихо сказал Газаров.

— За какими деньгами?

— Ну, для нас с ней. Я ж без копейки вышел. И дома шаром покати. Я занять пытался, — Газаров посмотрел на Колосова, — одному позвонил, попросил как человека — от ворот поворот.

— Кому звонил?

— Легионеру.

— Ты ж в прошлый раз говорил, что едва его знаешь, что он, мол, лошадка темная.

— Ну, я... я его действительно плохо знаю... Было дело — пару раз он меня деньгами выручал. Ну, я и в этот раз хотел... А он — прости, говорит, нет денег. Я сказал — может, у Липы спросишь. Ну, у Филиппа. А он мне так, с усмешечкой: да что у него есть? Ты, мол, лучше у червонного короля — у Салютова то есть — займи. Вон подружку свою к нему подошли. Он ей сейчас ни в чем не Откажет — рад за смерть Витаса откупиться.

— А когда точно ты ему звонил? По какому телефону, куда?

— Вчера утром, где-то около десяти, ну, как встали мы с Эгле. Звонил ему на мобильник Филиппа.

— То есть как это? Не понимаю.

— Ну, его телефон всегда у Легионера. Филипп сам на звонки не отвечает. Этот у него навроде автоответчика.

— А почему он не отвечает на звонки? Как странно! — Катя, не упустившая ни слова из этого импровизированного допроса, пожала плечами.

— Ну, откуда я знаю почему? Не отвечает, не хочет. Характер такой — дерьмо. Легионер ему говорил, кто звонит, тогда, если пожелает, трубку берет. Наш маленький босс Липа, он такой...

— И вы что же, после этого намека попросили Эгле поехать к Салютову в казино за деньгами? — спросила Катя.

— Я ее не просил! Ты что? Что я, совсем уже, что ли?.. Она сама все слышала, весь наш разговор. Начала собираться. Позвонила в казино, спросила, когда примерно там ждут Салютова.

— У кого она спросила? С кем говорила? — живо перебил его Колосов.

— Не знаю, с кем-то из охраны. Скорее всего с этим филином...

— С кем?

— С Китаевым, — Газаров косо глянул на Колосова. — Он про шефа все знает, следит за ним как филин... Ну, он, наверно, это и был. Сказал — Салютова ждут в «Маке» к трем часам. Она и решила ехать. А что было делать? Мне сигарет даже не на что купить было!

— А почему Эгле была так уверена, что Салютов даст денег? — спросила Катя. — Она что, и раньше к нему обращалась?

Газаров посмотрел на нее и внезапно густо покраснел.

— Я... Я ее не заставлял... Она сама. Он ей несколько раз деньги давал. Я сначала тоже подозревал — думал, она с ним... Она мне поклялась — нет, ничего не было. Просто он...

— Просто Салютов давал ей деньги за так, за красивые глазки, — Колосов хмыкнул, — спонсор какой, а?

— Подожди ты, — остановила его Катя, обернулась к Газарову. — Скажите, вы сейчас правду говорите или лжете?

Тот молчал, потом произнес:

— Я говорю правду. О ней сейчас я... я просто не мог бы соврать.

Глава 29

КАПИТАН И СТАРПОМ

Отгремели фанфары и трубы судьбы. Отгремели, отыграли... Где он прежде слыхал эту чудную фразу, Глеб Китаев припомнить не мог. Да это было уже и не суть важно. Итак, все, все отгремело. Улеглось. Труп из игорного зала забрали в морг, милиция убралась восвояси, служащие казино тоже тихо разошлись. Разбежались. Как крысы с тонущего корабля. А крейсер под названием «Красный мак» с гигантской пробоиной в корме шел ко дну. И из всего его многочисленного экипажа на борту остались только двое — капитан и старпом.

Давно-давно Глеб Китаев не совершал двух вещей: не напивался на рабочем месте и не вспоминал, как он служил срочную на Черноморском флоте. Многие годы срочная была так далека от его памяти, как волны Черного моря, как родной город, где он родился и вырос, с его бульварами, каштанами и пляжами. И вот словно всплыло все откуда-то со дна, и он опять, как в юности, ощутил уходящую из-под ног палубу — зыбкую твердь.

Китаев сидел внизу в диспетчерской. Один. И был пьян. Когда отгремели эти фанфары и трубы и стало ясно, что все, все кончено, он достал из кармана ключи, открыл запертый ящик стола, извлек бутылку водки «Юрий Долгорукий» и крепко выпил, чтобы на душе стало не так погано и горько. Но легче не стало, нет...

Какое дело загубил! Какое предприятие...

Китаев сидел в бункере диспетчерской, как в трюме тонущего крейсера. Надо было думать, как выбираться из этой могилы, но... Где-то там, наверху, на мостике, на втором этаже, недалеко от каминного зала, где пристрелили Витаса Таураге, в комнате с наглухо занавешенным окном и запертой дверью еще был, оставался капитан этого корабля. Он тоже не покинул корабль, хотя знал, что тот скоро ляжет на дно. Может быть, он был так же безобразно пьян, а может...

Китаев вспомнил лицо Салютова, когда они вместе несли эту девочку с улицы в зал. Она уже была мертва. Но Салютов все пытался что-то сделать. Что он мог?

Надо же, какое дело загубили! Сколько надежд, сколько сил, сколько труда вложено — и все, все прахом...

Китаев смотрел на темный монитор над пультом. Все камеры, и внутренние и внешние, были отключены. Да и кому они теперь были нужны, все эти камеры, вся эта охранная электроника? Что она может?

Предупредить об опасности, остановить убийцу, вычислить «крота»? А ведь он, Китаев, чувствовал, давно печенкой чувствовал, что...

Мысли пришли одна за одной. Отрывочные мысли, вроде бы не связанные ни с воспоминаниями о флоте, ни с этой почти осушенной бутылкой «Юрика». Первая: если даже шеф продаст казино, мы все равно не окупим всех затрат. Разоримся к чертям.

Вторая: это кто-то из них... Кто? Кем бы ни был тот, кто все это загубил, я его убью. Узнаю — убью, уничтожу. Пополам разорву вот этими руками.

Китаев поднес ладони к лицу. Было время (давно, правда) — с рук мозоли не сходили, и когда он служил срочную, и когда потом после заочного института вкалывал простым мастером на судоремонтном. А теперь — нет мозолей. А на мизинце — толстом, как сосиска, — платиновая печатка с сапфиром. Шикарная вещь. Боже, сколько же денег, сколько сумасшедших денег — и все, все прахом...

Телефон. Звонок разорвал тишину диспетчерской. Нет, не все еще стихло здесь. Вот она — самая последняя труба.

— Да, я...

— Глеб, поднимись ко мне.

Шеф. Салютов. Капитан. Здесь, на борту. И не пьян.

Китаев, пошатываясь, вышел в вестибюль — серый, тусклый сумрак за окнами. Ну и ну! Уже утро. Он глянул на часы — почти девять. Когда же успела кончиться эта ночь?

В вестибюле, пустом и гулком, у фонтана на мраморном бортике сидела женщина в длинной шубе из чернобурки. Волосы ее черной волной рассыпались по плечам. Рядом на мраморном полу валялся разбитый сотовый телефон. Его уронили, а может, с размаха швырнули на мраморные плиты. Бог знает, как это было...

— Глеб, вы еще здесь? — Голос женщины был Китаеву отлично знаком. — Я тоже приехала. Скажите ему — я здесь, я хочу его видеть! Я должна его видеть! Я же просто хочу помочь.

Китаев молча нагнулся, поднял разбитый телефон, взвесил на ладони. Еще одна электроника. Он швырнул телефон в фонтан. К черту, на дно.

Салютова он застал в кабинете за столом. Окно, лишенное одного из стекол, было плотно занавешено шторой, но все равно в кабинете был настоящий ледник. Арктика. Но Салютов, казалось, не замечал холода. Бутылки на столе тоже не наблюдалось. И Китаев внутренне усмехнулся: браво, капитан, так держать.

— Сын не звонил? — спросил Салютов.

— Никак нет.

Салютов поднял голову на своего начальника службы безопасности. Китаев смотрел на него с... любопытством.

— Там внизу Марина, — сказал он, — что же вы ее не...

— Откуда она узнала? — перебил Салютов.

— Наверное, кто-то позвонил, сообщил. — Кто?

— Я, — Китаев с прежним любопытством изучал Салютова. — Я ведь вам вот чего еще не сказал: вчера утром Эгле сюда звонила, спрашивала, когда вы будете? Я сказал — в три. Так что...

— Передай ей... Марине Львовне... чтобы возвращалась домой.

— Я-то передам, но...

— Я не хочу никого видеть. Пусть уезжает.

— Это все, зачем вы меня звали?

— Да. Ты тоже езжай. Ты плохо выглядишь. Тебе надо поспать. И спасибо тебе за все, Глеб.

Китаев пожал плечами. Пошел к двери. Она захлопнулась, в замке повернулся ключ. Китаев не стал спускаться в вестибюль. Пошел в зимний сад. Тусклый поздний зимний рассвет сочился сквозь панорамные окна. Китаев вздохнул, расстегнул брюки и помочился в кадку филодендрона.

А в кабинете Валерий Викторович Салютов поднялся из-за стола, сдвинул висящую на стене немецкую гравюру с видом Дрездена, набрал личный свой код и открыл стальную дверцу встроенного сейфа. В глубине его лежали толстые пачки зеленых банкнот. Но он достал не деньги, а совсем другую вещь. Запер сейф. Взял вещь, проверил обойму. Это был пистолет «Макаров» без номера. Когда все лицензированное оружие службы охраны казино проверяла милиция, этот пистолет так и не покинул сейфа за гравюрой с видом Дрездена. В обойме было всего три патрона. Но этого хватило бы. Даже с лихвой.

* * *

Темно-синий «БМВ» после осмотра с берега Москвы-реки перегнали к Скарабеевскому отделению, где Колосов, Биндюжный, Геннадий Обухов и эксперт-криминалист снова детально изучили салон и следы взлома. Стреляных гильз в салоне не оказалось. Зато отпечатков пальцев было немало. Пока их изымали, проверяли и сравнивали, прошло время. Обухов не стал дожидаться результатов исследований. Сказал, чтобы ему их сообщили, забрал дактокарты и поехал к себе в РУБОП. Был он мрачен, неразговорчив и в отличие от прежней своей развязной манеры поведения как-то даже малость попритих.

Наконец стали известны результаты экспертизы. Она показала, что в салоне найдены отпечатки пальцев Басманюк и какого-то другого, пока не установленного лица. Но это касалось лишь салона машины. На разбитом стекле, на дверях и на проводах зажигания отпечатков пальцев изъять не удалось. И это, по мнению криминалиста, было весьма странным. Данные дактопоиска по всем отпечаткам, снятым в день убийства Тетерина у посетителей и персонала казино, уже были готовы. Их сверили с образцами, изъятыми в салоне «БМВ», и...

— Никому из проверенных нами 5 января эти отпечатки пальцев не принадлежат, — сообщил Колосову эксперт. — А мы располагаем банком данных на семьдесят пять человек. После убийства в казино сразу были дактилоскопированы все лица, находившиеся там в тот вечер. Однако вполне возможно, что кому-то удалось избежать проверки. Или же этот человек вообще там не был в тот вечер и не проходит у нас по этим учетам.

— Кого мы тогда не откатали? — спросил Биндюжный Колосова.

— Салютова и его сына Филиппа. Сына я допрашивал, отец при этом присутствовал. И также... Подожди, еще швейцара Пескова. Точно! Он тоже давал показания как раз тогда, когда шла проверка документов.

— Надо срочно откатать их пальцы и все проверить. — Биндюжный поднялся со стула. — Я прямо сейчас же за Песковым слетаю. Выдерну его сюда. И надо сегодня же по новой встретиться с Салютовым и его сынком.

— А знаешь, кто еще тогда у нас не откатывался? — сказал Никита. — Вдова Игоря Салютова — Марина Львовна. Я ведь ей сам разрешил тогда уехать из казино. С ней еще бабка какая-то была, ну, ее-то побоку, конечно. А проверить придется троих.

— И Пескова четвертого, — Биндюжный хмыкнул. — Ну, я за ним, пока ты мне тут еще кого-нибудь не подкинул. Пишите письма!

Глава 30

ПЯТЫЙ

Однако дома бывшего швейцара «Красного мака» Биндюжный не застал. Жена Пескова сообщила, что тот два дня как отбыл на похороны родственника в Ярославль. Правда то была или ложь, выяснить так и не удалось. Да и надобность отпала, потому что события начали вдруг развиваться с непредсказуемой стремительностью.

Пока Биндюжный ездил за Песковым, Никита, забрав с собой эксперта, снова (в который уж раз) отправился в «Красный мак» в надежде застать там Салютова, взять у него (для проформы) отпечатки пальцев и уже через него осторожно договориться, чтобы этой несложной процедуре подверглись его сын и Марина Львовна. Однако до казино он так и не добрался. По дороге достал телефон, собираясь позвонить Кате. Они так и не успели обсудить «смотрины» в Крылатском. Катя взяла с него слово, что, как только с осмотром будет покончено, он обязательно с ней свяжется. И если в крайнем случае дела задержат его на Рублевском шоссе, она сама приедет в Скарабеевское отделение вечером, потому что считает, что некоторые подробности «смотрин» будут для него небезынтересными.

Никита согласился. Однако решил, что с Катиным отчетом успеется. В принципе «смотрины» можно будет обсудить и завтра. Чего пороть горячку? Ведь все равно от этого в деле ничего не изменится. Потому что до тех пор, пока они не установят, кто, кроме Басманюк, мог управлять «БМВ», они с места не двинутся. Однако слово свое он привык держать. Поэтому, притормозив, кивнул эксперту — тот вышел покурить. Колосов достал телефон, собираясь набрать номер главковского пресс-центра, как вдруг кто-то его опередил. Телефон зазвонил. Никита на сто процентов был уверен, что это она — Катя. Не вытерпела, жаждет узнать новости. Она ж спокойно на месте усидеть и часа не может. Женщина, господи!

Однако это была не Катя. Звонил Обухов. Никита поразился: как скоро на горизонте снова нарисовался начальник аналитического спецотдела "А" — а ведь всего два часа назад расстались.

— Ты сейчас где? — лаконично спросил Обухов.

— За рулем на шоссе. А что?

— Достань на чем записать. Новость у меня для тебя.

— Какая? — Колосов внимательно прислушался к тону коллеги из параллельной структуры. Только недавно Обухов выглядел тихим и даже пришибленным. А тут в его тоне снова змеилось скрытое торжество и превосходство «старшего по оружию».

— Только что нами установлено, кому принадлежат «пальцы» из «БМВ».

— Как? Каким образом?

— Все по порядку. Мой метод, Никита, сбоя не дает. — Обухов самодовольно усмехнулся. — И «пальцы» установили, и архив на этого типа уже подняли, и фото его передо мной. Приезжай сейчас же, полюбуйся.

— Да кто он такой? — не выдержал Колосов. — Кто из них?

— Согласно нашему банку данных, отпечатки пальцев из «БМВ» принадлежат некоему Дьякову Николаю Анатольевичу, тридцати двух лет, уроженцу поселка Ладожский Ленинградской области. В прошлом — тут у меня в справке на него даже прежняя должность указана — командир отделения спецподразделения «Луч» внутренних войск, созданного для борьбы с уличными несанкционированными шествиями и массовыми беспорядками. Уволен из органов в 1994 году в связи с привлечением его к уголовной ответственности за наезд в нетрезвом виде, повлекший гибель людей. Он на своей машине — «Жигули» в пьяном виде сбил пожилую супружескую пару, причем оставил их без помощи, скрывшись с места происшествия. Судом Дьякову было назначено наказание в виде лишения свободы сроком на восемь лет. С 1994 года по 96-й находился в учреждении 165/84 под Архангельском, затем был переведен на общий режим в учреждение 111/8, и по отбытии двух третей срока за примерное поведение в 99-м он из мест лишения свободы освобожден. По освобождении переехал в Москву. До некоторого времени работал здесь инструктором автоклуба «Формула-3», а также в других клубах. В прошлом, до судимости, Дьяков профессионально занимался автоспортом и даже в 92 — 94-м годах входил в сборную внутренних войск по автогонкам. Тебе этот Дьяков знаком, Никита?

Колосов молчал. Список, длинный список фамилий посетителей казино и его персонала, составленный в день убийства Тетерина, был много раз читан им и перечитан, изучен вдоль и поперек, вызубрен наизусть. И в этом списке фамилии Дьякова не значилось. Никита мог за это ручаться, однако...

Он закрыл глаза: улица, запруженная народом. Лозунги, знамена, плакаты. Взвинченные речи доморощенных ораторов, возбужденная напирающая толпа. А чуть дальше по этой же улице — неподвижные молчаливые стройные шеренги людей в форме: надвинутые на лоб каски с пластиковыми забралами, резиновые дубинки, стальные щиты. Отчетливая громкая команда, и вот эти шеренги двигаются вперед. Еще команда, и сотни резиновых дубинок глухо, мощно, устрашающе ударяют в щиты. Как в кино, в исторических боевиках про Рим — те же солдаты, тот же их тяжелый мерный шаг подбитых гвоздями сапог-калиг. Те же глухие удары в щиты — мечами. Атака железного легиона там, в кино, на экране. А здесь — атака спецподразделения «Луч» по разгону толпы...

— Он в Чечне воевал? — хрипло спросил Колосов. — Что-нибудь об этом на него есть?

— Он никогда там не был. Не успел, его осудили, — ответил Обухов. — Думаю, ты уже догадался, кто это такой. Хотя эта фамилия в списках «Мака» и мне тоже не попадалась. В казино его все знали только по кличке. Имя он скрывал. И у него на то имелись веские причины.

— Какие?

— Знаешь, как я... как мы установили, кому принадлежат эти отпечатки? Я тебе говорил: мы в стороне от этого дела не останемся. И не остались. Ты искал с одного конца, мы с другого. Мы подняли все материалы по последним судимостям Миловадзе. Начали проверять его связи, с кем он проходил по прошлым делам, с кем вместе отбывал наказание. Где сидел свой последний срок. Оказалось, в учреждении 165/84 под Архангельском. Освобожден оттуда был в 96-м по отбытии срока. Я еще раньше запросил справки из колоний и дела на всех заключенных, отбывавших там сроки в этот же период. Так мы и сформировали для себя потенциально новый банк данных по Миловадзе. Сегодня, когда я привез дактокарты и мы сравнили данные с нашими, оказалось, что это — Дьяков. Я, правда, лично с ним никогда не встречался. У меня тут только его фото из дела. А ты его в казино видел?

— Да, — ответил Никита, — я видел Легионера.

— Если бы мы располагали этим материалом раньше, мы бы арестовали его сразу же после убийства Тетерина. Но увы, — сказал Обухов. — Тогда, пятого января, он, видимо, сделал все, чтобы избежать проверки документов. Как он это сделал, не знаю, но учить его, видно, этому не надо. А вообще-то Хванчкара круто сработал, подсунув этого своего «крота»

Прямо в салютовское семейство. Ну, что молчишь, коллега, а? Идеи какие-нибудь есть? Надо брать этого «крота». И как можно скорее. Эта Басманюк, владелица машины, возможно, она...

— Она его любовница, — ответил Колосов. — Она нам ничего о нем не скажет. Умрет, но не признается в своей с ним связи, потому что боится Салютова, боится место потерять. Хотя теперь казино все равно кранты... Но... нет, с ней мы только время потеряем. Я знаю, кто может нам подсказать, где искать Легионера.

— Филипп Салютов, что ли? — недоверчиво хмыкнул Обухов. — Вряд ли, они ведь вроде дружки. Да и его самого надо сначала найти.

— Нет, не он. С ним нам тоже долго придется возиться, прежде чем он заговорит. Китаев может подсказать адрес: он, помню, как-то говорил мне про квартиру, которую снимают Филипп и этот...

...Глухой топот кованых башмаков. Удары резиновых дубинок в щиты. Каски, надвинутые на лоб. Пластиковые забрала, опущенные так, что лиц не видно. Сметающая все на своем пути стальная шеренга. Легион, где каждый солдат за своим щитом и забралом чувствует себя не человеком — Легионером...

— Сукин он сын, — сказал Обухов. — Продажная шкура. Давай Китаева, пусть вспоминает адрес квартиры. Пошлем засады и туда, и по всем местам, где он может появиться. Надо с этим «кротом» покончить раз и навсегда, пока у меня злость на него не прошла.

Глава 31

«РОДНОЙ!»

— Знаешь, Вадя, ты, кажется, был прав, — объявила Катя Кравченко, когда они ехали домой. Звонка Колосова она так и не дождалась. В Скарабеевское отделение, естественно, тоже не отправилась. До конца рабочего дня просматривала статистику по угонам и кражам автотранспорта: срочно звонили из «Подмосковного вестника», заказали репортаж на эту тему для субботней криминальной хроники. А вместо начальника отдела убийств о себе дал знать «драгоценный В.А.». У него была хорошая новость: затянувшееся новогоднее путешествие закадычного приятеля Сереги Мещерского и его подопечных из «Столичного географического клуба», слава богу, закончилось. После трехнедельного марша на джипах из Дели через Непал в Тибет они наконец-то снова вернулись в Катманду и оттуда чартерным рейсом должны были вылететь домой.

Из Катманду Мещерскому удалось дозвониться Кравченко: он был в полном восторге от тура, похвастался, что им удалось посетить усадьбу Рериха, побывать в пяти буддийских монастырях, присутствовать на ежегодной королевской церемонии Белого Слона в Непале и отснять километры видеопленки с видами Гималаев.

Катя, слушая пересказ этих геркулесовых подвигов из уст Кравченко, жгуче завидовала: живут же люди! Вот Серега Мещерский выбрал себе профессию-конфетку. Нашел себя и полностью раскрепостился как личность в туристическом бизнесе. И если не считать мелких невзгод (например, катастрофических убытков и хронического безденежья, почти регулярно испытываемых турфирмой «Столичный географический клуб», специализирующейся исключительно на экстремальном нетрадиционном туризме), все в его молодой бурной жизни вроде бы складывается неплохо. И у «драгоценного В.А.» тоже все вроде, как он выражается, «в ажуре». А тут живешь — как трава растешь...

— Ну, что случилось еще? Что такая кислая? — спросил Кравченко.

— Нет, все, в Москву я больше не ездок... Ты был прав, — повторила Катя грустно, — зря я все это затеяла тогда в Крылатском. Никому это ровным счетом не нужно оказалось. Никто меня даже слушать не стал. И вечно у нас так...

— У кого это? — хмыкнул Кравченко. — Ну, что ты на самом деле? Как маленькая. Видите ли, не выслушали ее, проигнорировали. Обиделась на весь свет — подумаешь, какая! А может быть, что-то случилось — откуда ты знаешь? Такое, что сразу стало не до тебя и твоих фантазий. И вообще, я не понимаю, о чем, собственно, ты так рвешься поставить коллег в известность? Ну? О чем?

Катя тяжело вздохнула. А, собственно, он и здесь прав — о чем? Она пошарила в сумке и наткнулась на мятую карамельку. Нет, и сладкого не хочется. Не греет.

— А что, по-твоему, еще могло случиться? — спросила она. Помолчала, ответа так и не услышала и добавила:

— Зря я согласилась с этой Эгле Таураге комедию ломать. Как вспомню, что там было, в этом баре — просто тошно становится. Мне кажется, я перед ней виновата.

— Ну, в чем, в чем ты виновата? — вспылил «драгоценный В.А.». — Брось, Кать! Я вот это самое и предчувствовал. Вечно ты со своим самоедством носишься. Поэтому я тебя предупреждал: не лезь ты в это дело. Поганое это дело. И не для тебя оно. А перед этой беднягой ты не виновата ни в чем. Если кто перед ней и виноват по-настоящему, так это только владелец этого чертова казино. Потому что весь этот хоровод смертей там из-за него. Он всему причиной. Всей этой разборки. И все трупы на его совести. Если она, конечно, у него, этого игорного короля, имеется.

— Ты про убийцу забыл, — сказала Катя. — А как быть с его совестью? Ты вот интересуешься, чем я так стремлюсь поделиться с нашими... Я подумала, а действительно — чем? В этом деле все вроде бы ясно. И мотив вроде бы лежит на поверхности с самого первого убийства. И все же... Я вот никак не могу понять, ну почему все-таки убийца, этот «крот», так добивается, чтобы «Красный мак» закрыли? Отчего он так жаждет его разрушения?

— Здравствуйте вам, — Кравченко хмыкнул, — сама же говорила, что это у них разборка и...

— Ну хорошо, пусть. Но почему он-то взял на себя функции убийцы, предателя, «крота»? Этот человек, кем бы он там ни был. За что он так ненавидит хозяина казино, Салютова? Быть может, есть какая-то причина? Может, сам Салютов знает какую-то иную причину, помимо больших денег и старой вражды с конкурентом Миловадзе, по которой кто-то может его так ненавидеть и мстить?

Кравченко снова хмыкнул и пожал плечами. Катин вопрос так и остался риторическим.

Сколько было времени и как оно прошло-улетучилось, Глеб Китаев не знал. Окна вестибюля снаружи затягивала все та же тусклая серая мгла. То ли нескончаемое хмурое утро, то ли ненастный, грозящий новым снегопадом день, то ли нежданно подкравшиеся вечерние сумерки. Время, как и море, как известно, пьяным по колено.

Бутылка «Долгорукова» оказалась лишь началом. И совету Салютова Китаев не последовал. Ехать домой — еще чего! Зачем? Когда здесь, в казино, под боком первоклассный бар, пусть и безлюдный сейчас, и темный, без бармена и посетителей, зато по-прежнему полнехонький даровой выпивкой. Выбирай — не хочу.

Китаев сидел за стойкой перед целой батареей бутылок. Пил и плевал на все. Пле-евал! Не хотел даже думать ни о чем, кроме...

Телефон. Мобильник надрывается в кармане пиджака, брошенного рядом на кожаный высокий табурет. Китаев и ухом не повел. Плевал он на все. Как только сотовый заткнулся, громким эхом ему по всему темному пустому зданию откликнулись другие телефоны — в администраторской, в комнате охраны, на пульте внизу и наверху в залах — везде. Как колокола, как сирены, как сигнальные маяки.

Телефоны умолкли, и снова зазвонил сотовый в кармане. Настойчиво и пронзительно. Китаев потянулся к пиджаку. И чуть не уронил машинку...

— Ну? Что нужно? Кто это?

— Глеб Арнольдович, это майор Колосов. Не можем никак к вам в казино дозвониться. Что у вас там? Почему ни один телефон не отвечает?

Китаев едва удержался, чтобы сразу не послать этого мента куда подальше...

— А тут у нас забастовка. Ну? Дальше что?

— Вы где сейчас? Срочно нужна ваша помощь. Скажите, сын Салютова Филипп сегодня в казино не появлялся?

Китаев снова чуть не послал его куда подальше. Но сдержался: менты, мать их... Власть!

— Н-нет, я его не видел, — сказал он, почти физически ощущая, что язык ему почти не повинуется.

— А вы можете как-то с ним связаться? Разыскать его прямо сейчас, срочно?

— Я? — Китаев икнул. — А что?

— Помните, вы мне говорили о квартире, которую Филипп снимает вместе с Легионером? Вы ее адрес знаете?

— Я? А что такое?

— Да вы что в самом деле! Пьяны, что ли, Глеб Арнольдович?!

— А тебе какое дело, — цыкнул в трубку Китаев, — какой командир нашелся. Я что, перед тобой отчитываться должен?

— Вы знаете адрес квартиры или нет?

— Зачем вам Липа? — строго (как можно строже) изрек Китаев и снова икнул. — Что вам от него, пацана, надо?

— Эй ты, встряхни мозги! Я кому говорю, Китаев! — в трубке внезапно громыхнул чей-то совсем другой решительный баритон. Возможно, на том конце провода работал телефон с громкой связью и в разговор кто-то вклинился. — С тобой говорит майор Обухов. Региональное управление по борьбе с организованной преступностью. Ну, протрезвел, нет?

Вспоминай адрес квартиры, ну! Вспоминай все другие адреса, если какие есть, где может быть Легионер с сыном твоего босса! Я твою работу, между прочим, выполняю сейчас, мать твою... шеф службы безопасности!

— А что такое? Что случилось? — повторил Китаев, чувствуя разом, что язык ему снова повинуется, пелена хмеля точно по волшебству рассеивается, а по спине снизу вверх поднимается противный липкий холодок.

— А то случилось, что ты «крота» проморгал у себя под самым носом, охранничек! — рявкнул Обухов. — Легионер сидел вместе с Хванчкарой. Они вместе сидели — в одной колонии, в одно время. Понял, нет? Он и есть не кто иной, как ваш «крот». И салютовский сынок все это время — в полной его власти. Если что, он — его следующая жертва. Ну? Уразумел наконец? Адреса быстро! Два раза, что ли, повторять!

Была долгая, долгая пауза. Потом Китаев снова обрел дар речи:

— Да, сейчас...

Спустя несколько минут он словно ошпаренный выскочил из бара в вестибюль. Ринулся было к лестнице — скорей наверх, в кабинет. Нельзя терять ни секунды. Но вдруг...

То, что он увидел, пригвоздило его к месту. Дверь парадного подъезда казино была распахнута настежь. В дверном проеме в пелене снега и пепельных сумерек Китаев увидел знакомую фигуру. Это был Салютов. Он стоял спиной к Китаеву на ступеньках Дома в одном пиджаке без пальто и словно не замечал ни ветра, ни снега.

В правой, безвольно повисшей плетью руке его был какой-то тускло блестевший предмет. Китаев, поняв, что это, глазам своим не верил — как же это... нет, невозможно... Это невозможно! Сейчас, когда стало ясно, что...

Салютов поднял руку, неловко, картинно, как в кино, приставил пистолет к виску и...

— Валерий Викторович, нет!! Нет, родной!! Подожди! Постой! Я прошу тебя — нет! Не надо! Выслушай сначала меня!

Он не узнавал своего голоса. Даже и не подозревал, что он, Глеб Китаев, вообще способен вот так кричать.

Глава 32

О ТОМ, КАК НАШЛИ ЛЕГИОНЕРА

И все же Катя решила довести начатое дело до конца. И отчитаться о проделанной работе. А там — вольному — воля. Пусть Никита раз и навсегда зарубит себе на носу: она не из тех, кто тратит свое драгоценное время впустую. Ей поручили — она выполнила. И теперь костьми ляжет, как настоящий солдафон, чтобы доложить о выполнении.

Перед тем как снова (в который уж раз, наверное, в сотый!) пуститься в розыск, Катя долго и придирчиво изучала себя в карманном зеркальце. Нет, это уже чересчур — солдафон. Это так, для красного словца, для сгущения атмосферы. Все, кажется, у нас на месте, все в меру — и костюмчик, и макияж. Вот и славненько. И на душе от этих смотринсразу стало легче. А может быть, потому, что наконец-то кончился за окном этот снегопад, заваливший всю Москву белыми сугробами, небо очистилось от туч и выглянуло холодное робкое солнце.

Бесчувственное солнце зимы... О, нет, что угодно, только не это! — одернула себя Катя. Вечно тебя, дорогуша, тянет на романтические метафоры. Как ту блондинку из бара на улице Суворова, которой, впрочем, больше нет... под этим бесчувственным солнцем зимы. Фраза закончилась сама собой и все на той же минорной ноте. Нет, баста! Катя защелкнула пудреницу, бросила ее в ящик стола. И решительным шагом настоящего солдафона двинулась в розыск.

Кабинет Колосова был открыт, самого его где-то носило. А вся обстановка — распахнутый шкаф, брошенная на стул кожаная меховая куртка-пилот, армейский походный планшет, карманный фонарь и промокшие кожаные перчатки свидетельствовали, что эту ночь начальнику отдела убийств пришлось провести на выезде где-то в районе. Катя повесила куртку в шкаф, перчатки положила сушиться на батарею. Снова здорово, подумала она с досадой, опять ЧП! Надо сводку посмотреть, что случилось, может, для хроники что-нибудь любопытное попадется. Однако Никите не позавидуешь. Наверное, вернулся оттуда злой как дракон, продрогший и сейчас снова спровадит ее — потом, позже, не до тебя...

— Здравствуй, Катя.

Она оглянулась — наше вам с кисточкой, гениальный сыщик. Так и есть — ночь не спал: небрит, глаза красные, лицо обветрело и опухло.

— Здравствуй, — ответила она, усаживаясь. — Ну, не знаю, Никита, может, ты снова занят, но я у тебя не более десяти минут отниму, мне обязательно надо...

— Я тебя внимательно слушаю, — Колосов сел за стол.

Слушал он действительно внимательно. И вместе с тем отрешенно. Катя изо всех сил старалась до мельчайших деталей воспроизвести сцену в сауне, свой разговор с Мариной Салютовой и сцену в вестибюле. Чтобы он понял, что ее так насторожило и заинтриговало. Он не задал ей ни единого вопроса, ни разу не перебил. И это глухое, почти равнодушное молчание Катю обеспокоило.

— Мне кажется, поведение Салютовой требует разъяснений, — подвела она итог. — Эти два факта — то, что она в разговоре со мной упоминала о каком-то «муже», явно не имея в виду покойного Игоря Салютова, и весьма странная сцена в вестибюле фитнес-центра с ее свекром... Я считаю, Никита, эти факты должны нами исследоваться. Ведь существует помимо них еще и третий факт — гибель старшего сына Салютова в аварии. А когда ты просил меня «посмотреть» женщин, прямо или косвенно замешанных в этом деле, ты упоминал и еще четвертый факт о том, что поведение Марины Салютовой показалось и тебе необычным. Вот я и хочу тебя спросить, что конкретно ты тогда имел в виду?

Он словно очнулся от своих дум.

— Показания бывшего швейцара казино Пескова. Он рассказал мне, что когда в туалете казино посетитель наткнулся на первый труп и еще было неясно, что это Тетерин, по казино пронесся слух, что в туалете кто-то застрелился. И по словам Пескова это известие Марину Львовну потрясло. Она якобы прибежала в вестибюль сама не своя. Потом, когда выяснилось, что это не самоубийство, что убит служащий казино, она успокоилась.

— А что она сама в этот вечер делала в «Красном маке», ты выяснил?

— Они все там собрались, вся семья. Я же тебе говорил — забыла? Это был как раз сороковой день со дня смерти старшего сына. Они собрались на его поминки.

— Странное место для поминок — казино. Правда, там есть ресторан, но все равно как-то... — Катя пожала плечами, — необычно. Мне кажется, Никита, Марину Салютову надо допросить. Ведь, в сущности, мы до сих пор не знаем, что это за семья, что там происходит. По-моему, пора уже не только вести негласное наблюдение, которое все равно ничего не проясняет для вас, а задать и Марине Львовне, и самому Салютову, и его сыну Филиппу вопросы о том... Ну, о том, как она вообще живет, их семья, богатая, обеспеченная семья владельца казино. Мне кажется...

— А мне кажется — поезд ушел, Катя.

Она непонимающе взглянула на Колосова. Что за похоронный замогильный тон?

— То есть как?

— А так. Дело казино кончено. Полный провал.

Крах.

Колосов достал из ящика стола пачку свежих, только что отпечатанных фотографий. Положил на стол перед Катей. Это были снимки места происшествия: освещенная фарами патрульных машин обочина шоссе, высокие сугробы, две четкие цепочки следов по глубокому снегу и распростертый человек в камуфляжных брюках и рокерской куртке-косухе. Первый снимок: человек лежит в той позе, в которой и обнаружен, — ничком, уткнувшись в снег. Второй снимок: тело уже перевернуто во время осмотра. Видно, что руки убитого крепко связаны спереди веревкой, лицо сильно избито. Пулевая рана в голову, в левый висок, запекшаяся кровь — на коже, на коротко стриженных светлых волосах. Третий снимок: лицо убитого крупным планом. Катя вздрогнула: мертвец был ей знаком. Она видела его лишь однажды. Живым. Видела в баре с этим шоколадно-кубинским названием «Кайо-Коко» и даже... даже дала ему свой телефон.

— Боже, — прошептала она, — это же... он. Как же так? Снова? Никита, как же так? Почему?

— Потому что концы обрезали. Вот так, одним махом. Все, — Колосов показал пальцами «ножницы». — Как это и бывает в классических разборках.

— В каких разборках? Но почему именно он? Легионер?

Никита понял — до него только сейчас дошло: она так ошеломлена потому, что еще ничего не знает. Ничего из того, что занимало их с Обуховым все эти сутки. Не знает и того, что они опоздали со всеми своими выводами, догадками, засадами и задержаниями. Их опередили, смертью Легионера-Дьякова, смертью «крота» разом обрубив в этом деле все концы. Обрубили мастерски, как это и бывает в больших разборках больших людей, где никто не жалеет и не считает чужой крови, где все жертвы — проходящие пешки: и «человек туалета» Сан Саныч Тетерин, и заезжий карточный шулер Таураге, и юная блондинка с берегов Балтики, сочиняющая стихи, и даже прежнее грозное оружие — «крот»...

Да, Глеб Китаев, собравшись с мыслями, вспомнил и продиктовал им с Обуховым адрес квартиры, снимаемой Дьяковым-Легионером и Филиппом Салютовым. Колосов помнил этот адрес наизусть: улица Пятницкая, дом 37, квартира 8. И они с опергруппой сразу же ринулись туда по горячему следу. Другая группа тем временем выехала в бар на улицу Суворова. А еще две держали под наблюдением квартиру Басманюк в Крылатском и дом Салютова в Ильинском, на случай если Филипп со своим приятелем объявятся там. Засады стояли всю ночь. И везде, по всем адресам было глухо, как в танке.

Квартиру на Пятницкой проверили по домоуправлению. Это был блочный девятиэтажный шестиподъездный дом, весьма нелепо смотревшийся на фоне окружавших его особняков и доходных домов купеческой старой Москвы. Квартира восемь располагалась на втором этаже во втором подъезде, и в ней не было ни души. На звонки никто не отвечал. В домоуправлении ничего о сдаче квартиры внаем сказать не могли. По документам там проживала пенсионерка Годовская, ветеран войны. Домоуправ вспомнил: у нее дети в Америке, вроде бы старушка на Новый год собиралась за океан, навестить их. Может, и уехала, а квартиру, может, и правда сдала на несколько месяцев. Нет, нет, никаких молодых людей по указанным приметам вроде никто в доме не видел.

Засада из дома на Пятницкой была снята только в пятом часу утра, когда из дежурной части главка пришло сообщение о найденном на двенадцатом километре Рублевско-Успенского шоссе свежем трупе с явными признаками «разборочной расправы»: руки связаны и налицо два пулевых ранения в грудь и контрольное — в левый висок. Уже тогда они с Обуховым почувствовали, что дело неладно. А когда почти сразу пришли результаты дактилоскопии трупа и стало ясно, что убитый — Николай Дьяков-Легионер, они окончательно поняли, что их опередили.

Это было классическим концом классической разборки, как сказал Обухов: «крот» был ликвидирован, концы обрезаны. И кто же мог за всем этим стоять, как не...

Колосов смотрел на Катю: господи, ну, что она там лепечет? Какие-то факты, какая-то семья, какая-то Марина Салютова... Какая теперь может быть семья? Неужели не ясно, что дело казино рухнуло? Закончилось. И закончилось не ими. А тем, кто даже из тюрьмы способен нанести такой вот сокрушительный, ошеломляющий удар...

— Дай мне протокол осмотра места, — услышал он настойчивый Катин голос. — Я хочу сама посмотреть. Что-нибудь вы там нашли, ну?

— Гильзы, — ответил он и отметил, что Катя сразу же умолкла — поняла наконец, — две стреляные гильзы от «Макарова». На этот раз те, кто прикончил «крота», а судя по следам на снегу, их там было двое, даже не позаботились, чтобы найти их и забрать. Для них и для Миловадзе это уже не важно.

Катя вернула фотоснимки. В это время в дверь кабинета заглянул оперативник с какими-то бумагами.

— Никита Михалыч, посмотри, факс только что пришел из прокуратуры, — сказал он. — Копия вчерашнего допроса Миловадзе.

Пока Никита читал копию протокола, Катя медлила в дверях — ну? А может быть... А вдруг?

— Он все полностью отрицает, — Никита оторвался от бумаги. — Все. Внаглую. На все вопросы о Салютове, о казино, об убийствах отвечает «нет». А Дьякова-Легионера и того, что он с ним сидел три года в одной колонии, даже «вспомнить» не может. «Кто такой?» — интересуется у следователя. Конечно... на таких наших нынешних доказательствах против него он вполне может разыгрывать из себя святую невинность.

Катя открыла дверь: нет, чудес не бывает. Этот Миловадзе-Хванчкара, которого она никогда в глаза не видела и, слава богу, никогда не увидит, наверное, очень хитер. Хитер, жесток и умен. Гораздо умнее их и потому...

Значит, это все-таки разборка. А ей на какой-то миг показалось... Нет, нет, ей просто показалось. Она вспомнила, с какой неохотой в тот самый первый раз слушала Никиту. Ей так претило слово «разборка». Все это происходило так далеко от нее — на Луне. Да, видно, сердце не обманешь. И Кравченко тоже оказался прав, когда отговаривал ее.

Она шла по коридору розыска. А в голове вертелось: значит, это все-таки разборка, и все концы уже обрезаны, и «крот», почему-то оказавшийся Легионером (почему? как они это-то узнали?), мертв... И чудес на свете не бывает, потому что...

— Пропустите меня! Да пропустите же... Мне срочно нужно с кем-то поговорить — со следователем, с начальником вашим. Да какой еще, к черту, пропуск, какой паспорт... У меня нет паспорта, я его забыл... Да пропустите же меня!

Кто-то скандалил на проходной розыска. Возможно, жалобщик-сутяга. Его не пускали в управление без документов. А он словно не понимал увещеваний постового, не понимал очевидного, что пропуска заказываются вот тут рядом за углом, в бюро пропусков, при предъявлении паспорта.

Катя, проходя мимо, машинально заглянула на проходную. Кто там так кричит? Он пьян, что ли? Или не в себе? Что ему нужно? Заглянула и остановилась, увидев рядом с постовым... Филиппа Салютова. Он что-то горячо, почти истерически доказывал невозмутимому молоденькому сержанту — своему ровеснику. Катя сразу узнала Салютова-младшего. Он по-прежнему был в своем пальто, правда, теперь эта некогда дорогая и стильная вещь была испачкана и измята, словно старое одеяло.

Глава 33

ДОНОС

Катя замерла в нерешительности: как поступить? Подойти к ним? А вдруг Филипп ее узнает? Но и уйти к себе, оставив его здесь, в проходной розыска, тоже невозможно. Что ему нужно здесь? Что с ним? Знает ли он о смерти своего приятели или еще нет?

— Почему не пропускаете? — спросила она сержанта, подходя к КПП. — Гражданин, вы к кому? По повестке?

Филипп Салютов оглянулся и... Через мгновение Катя вздохнула с облегчением: он ее не узнал. Конечно же, нет! Там, в баре на улице Суворова, не хватало света, да и все его внимание тогда поглощал разговор с Эгле...

Однако спустя еще секунду она почувствовала и нечто другое — сильное беспокойство, дискомфорт.

Их взгляды с Салютовым-младшим снова встретились, и ей показалось: ее подхватывает какая-то волна — мутная, мощная, стремительная. Подхватывает, тащит, несет за собой. И такое впечатление рождал этот вот юнец. Его взгляд напомнил Кате взгляд наркомана, лишенного дозы, — все то же истерическое лихорадочное исступление. Последняя грань ломки.

— Сержант, пожалуйста, пропустите его, — поспешно сказала Катя дежурному. — Вот, по моему удостоверению. Я сама потом выпишу ему пропуск. Или Колосов закажет через бюро пропусков.

Однако на упоминание фамилии начальника отдела убийств Салютов-младший никак не отреагировал. Казалось, он вообще не воспринял Катиных слов. Его пришлось тронуть его за рукав пальто. Шерстяной ворс на ощупь оказался насквозь промокшим. Да и все пальто выглядело так, словно его вываляли в снегу, — полы обвисли, нескольких пуговиц спереди не хватало.

— Вы к кому? — повторила Катя. — По какому вопросу?

— Мне срочно надо сделать заявление. — Филипп недоверчиво оглядывался, словно сам с собой решал, что же ему здесь, в этих стенах, делать дальше, куда обращаться. — Я хочу сообщить... я хочу дать показания.

— Ну, раз так, пройдемте. — Катя повела его на первый этаж в розыск по узкому коридору, куда выходили двери всех кабинетов, где возле пульта дежурного красовался стенд спортивных достижений команды УУР и висела вечная Доска почета с фотографиями оперативников в парадной форме. Но ничего этого Филипп словно и не заметил. Катя открыла дверь колосовского кабинета, откуда вышла пять минут назад, и пропустила Филиппа вперед.

А дальше была краткая немая сцена. И ее словами не опишешь. Катя по-хозяйски придвинула Салютову-младшему стул (Колосов в эти мгновения просто разглядывал его, как статую в музее). Потом она сняла со шкафа пишущую машинку, вечно пылившуюся без дела, потому что Никита печатал с грехом пополам и всегда спихивал эту процедуру на подчиненных.

Катя водрузила машинку на стол, взяла чистый бланк протокола допроса и приготовилась печатать. Тем самым давая понять им обоим, что она никуда не уйдет и что роль «секретаря» на этом допросе принадлежит ей безраздельно.

Она видела: Филипп Колосова узнал.

— Я пришел к вам, — произнес он. — Я должен сделать заявление.

— Какое? — спросил Никита. — Во-первых, здравствуйте, Филипп. Садитесь. Рассказывайте. Что-то случилось?

— Да, случилось. Я хочу сообщить: пропал мой товарищ. Его нет уже почти сутки. Я его везде искал. Но он пропал. — Салютов-младший впился взглядом в пачку фотографий, все еще лежавших перед Колосовым. — Вы, кажется, с самого начала ведете это дело, дело по казино моего отца... А я хочу сделать заявление, дать показания. Но сначала... — Он протянул руку к снимкам. — Что это? Это же...

Снимки из его разжавшихся пальцев веером рассыпались по полу, как карты из колоды. Катя со своего «секретарского» места наблюдала за ним. Лицо Филиппа стало пепельно-серым.

— Где вы его нашли? — глухо спросил он. — Когда?

— Сегодня в пять утра на обочине Рублевско-Успенского шоссе на двенадцатом километре, — ответил Колосов.

— Я знал... Я знал, чувствовал, что его убили. — Филипп нагнулся, собрал фотографии. Когда он выпрямился, Кате почудилось, что в этом тесном прокуренном кабинете с зарешеченным окном и сейфом, смахивающим на стальной гроб, словно снова поднимается, вздыбливается как гора та приливная волна — серая, мутная, сметающая все на пути. И опять ее до крайности поразило и даже напугало, что это тягостное ощущение ассоциируется у нее именно вот с этим худым, бледным парнем, почти ее ровесником по годам, показавшимся ей в их первую встречу таким... Каким же? Катя внезапно поймала себя на мысли: больше всего на свете ей сейчас хотелось уйти, вырваться отсюда. Оставив их друг против друга задавать вопросы и отвечать на них, потому что все то, что она сейчас услышит и чему станет свидетельницей, не что иное, как...

— Я хочу дать показания, — глухо произнес Филипп. — Я знаю, кто это сделал. Я буду свидетельствовать против него и здесь, и на суде. Записывайте, ну, я же говорю вам, что я все скажу, что же вы не пишете?

Катя вздрогнула от его окрика. Склонилась к машинке.

— Так кто же убил Легионера? — спросил Никита.

— Это сделал мой отец.

Словно выключили свет. А потом включили. И он, яркий, колючий, ослепил их. Двое мужчин стояли друг против друга, их разделял только стол. Катя сидела, но так и не могла заставить себя печатать.

— Ты что болтаешь, парень? — тихо сказал Колосов. — Ты что говоришь? Ты соображаешь, что ты сейчас сказал? Соображаешь?

— Его убил мой отец, — упрямо повторил Филипп Салютов. — Я это знаю и могу доказать. А Китаев наверняка ему помогал. Он сделает все, что отец ему прикажет. Он ему предан как пес. Пес!

Он рухнул на стул и закрыл лицо руками. Колосов обогнул стол, налил из электрочайника воды в стакан, склонился к Филиппу.

— Ну-ка выпей. И успокойся... Слушай, а ты, часом, не накурился?

Филипп яростно оттолкнул его руку — вода выплеснулась на его и без того промокшее пальто.

— Да что же вы не записываете мои показания? — крикнул он. — Не верите мне, да? Его убил мой отец! И я могу это доказать. Вот! — Он рывком выхватил из кармана пальто сотовый телефон, сунул его Колосову.

Тот телефон взял, но ждал объяснений.

— Легионер уехал. Куда, с кем, ничего об этом мне не сказал. Значит... значит, не хотел, чтобы это как-то меня касалось... А я его прождал всю ночь... Потом... Вот здесь, на телефоне, определитель, — Филипп тыкал в кнопки. — Тут номер, последний номер, по которому ему звонили вчера вечером... Можете сами убедиться. Это личный номер моего отца. Он ему звонил вчера, ясно вам? И после его звонка Легионер куда-то собрался, ничего мне не сказав. А сейчас вот! — Филипп ткнул в снимки. — Он его и убил. Отец. Прикончил... Сволочь... Подонок... Ненавижу его! Арестуйте, судите его за убийство! Я, я буду вашим свидетелем на суде: это он его убил вместе с Китаевым! Я так и скажу!

Речь его напоминала штопор. Войдя в этот штопор, он словно не мог уже остановиться. Никита включил мобильник, проверил определитель. Переписал себе последний номер из памяти — федеральный номер.

— Вы сами слышали разговор вашего отца с вашим другом? — спросил он.

— Нет, меня не было, я отсутствовал... Уезжал по делам. Вернулся — Легионера уже не было в квартире. Только ключи от машины на столе и телефон вот этот...

— Это ведь ваш телефон, Филипп, — перебил его Колосов. — Ваш товарищ Легионер пользовался им? Обычно он отвечал по телефону за вас?

— Ну да, да! Какое это имеет значение? Я же говорил вам: мой отец ему звонил, вызвал его куда-то, заманил и убил вместе с Китаевым.

— А вы догадываетесь о причине, по которой могли убить вашего товарища?

Филипп смотрел на фотоснимки, лежащие на столе. Молчал.

— Что, этой причины вы не знаете? А то, что вашего Легионера на самом деле зовут Николай Дьяков, это тоже вам неизвестно?

— Имя его я знал, — ответил Салютов-младший. — Но он предпочитал, чтобы я звал его Легионером.

— А то, что он прежде служил во внутренних войсках? Это вы знали?

— Да, он мне говорил.

— А то, что он был судим и отбывал наказание — шесть лет провел за решеткой?

Филипп вздрогнул, вскинулся:

— Он? Когда? За что?

Катя со своего места, затаив дыхание, следила за его реакцией. Нет, сейчас, кажется, он не лжет. Это для него — новость. Про то, что Дьяков-Легионер сидел, ему вроде бы неизвестно. Ну, конечно! Так и должно быть. Раз Дьяков был не кто иной, как «крот», человек Миловадзе, он должен был тщательно скрывать свое прошлое...

— Вы лжете! — яростно выкрикнул Филипп. — Лжете, не верю вам! Когда он мог сидеть? Он же у вас работал, а потом воевал...

— Легионер в Чечне никогда не был, Филипп, — ответил Колосов. — И никогда никакого участия в боевых действиях на Кавказе не принимал. Он в это самое время отбывал наказание в колонии под Архангельском за пьяный наезд, повлекший гибель двух человек. И это не мы лжем, парень, а он, твой дружок, тебя все время обманывал. Я не знаю, какая уж там у вас была с ним дружба — не разлей вода, и какой лапши он тебе успел навешать, что ты ради него родного отца решил заложить, обвинив его голословно только по какому-то там номеру в определителе в тягчайшем преступлении, которое...

— Голословно? — прошипел Филипп. — Значит, вы мне не верите? Его номера телефона вам, значит, мало, да? А этого вам тоже мало? — Он снова кивнул на снимки. — Так вот вам еще одно доказательство: из чего Легионера убили, ну? Из пистолета? Да? Из «Макарова»? Так у моего отца есть такой. И я знаю, где он его хранит в казино. И тогда, в тот вечер, между прочим, когда вы меня по Тетерину допрашивали, он вам этого пистолета не отдал. Я и это знаю! И я могу показать, где он был...

— Постой, какой, ты говоришь, пистолет у твоего отца? — перебил его быстро Колосов.

— "Макаров"! Хранится в сейфе за картиной в кабинете, в казино. А иногда он носит его с собой. Сколько себя помню, он всегда у него был!

Никита вернулся за стол. Катя застучала на машинке. Печатать! Главное сейчас — долбить по клавишам, не упуская ни слова из его показаний. Думать — потом, позже. Все равно в голове — полный сумбур.

На Филиппа она старалась не смотреть. Сейчас с ним очень трудно было встречаться глазами: по телу сразу полз холодок. И Катя не понимала толком, что это — жалость, сострадание или отвращение. Никита хранил молчание. После этого «Макарова», выкрикнутого Филиппом с такой страстной обличительной ненавистью, он тоже словно бы не находил нужных слов для следующего своего вопроса. Наконец он его задал:

— Где находился гражданин Дьяков в день убийства Эгле Таураге, с вами?

— Нет, он уезжал. — Куда?

Филипп смотрел в пол. Весь его вид сейчас говорил: ну какое это уже может иметь значение?

— Ему звонила Жанна, — наконец сказал он тихо, — Жанна Марковна, где-то примерно в час дня. Они... ну, в общем у них были отношения. Она просила его о встрече. Она должна была вечером работать — сказала, что казино снова открывают и ей надо выходить. А до трех часов она свободна, и они с ним могли бы где-нибудь посидеть. В баре...

— И Легионер к ней уехал на эту встречу?

— Да, кажется, они договорились встретиться где-то в центре, она там вечно по магазинам шныряет.

— Скажите, Филипп, а ваш товарищ пользовался машиной Басманюк? — спросила Катя, прерывая запись.

Он, кажется, даже и не удивился, что она подала голос на этом допросе:

— Пользовался. Конечно. У Жанны подержанный «БМВ». А водитель она никакой. Когда они не ссорились, ну когда встречались, — Филипп по-прежнему не поднимал на них глаз, — она ему почти всегда уступала руль. Он же классный водитель, бывший гонщик. Или он, по-вашему, это мне тоже про себя солгал?

— Нет, — ответил Никита, — в этом он вас не обманул. Автоспортом он правда занимался.

— Он баб за рулем терпеть не мог. И слабых водил тоже, — закончил Филипп. — Он и у меня руль почти всегда отнимал. Говорил — покури.

— А во сколько он вернулся в тот день? — спросила Катя.

— Вечером. Не помню точно... Где-то вечером. Сказал, что... В общем, он был с ней, с Жанной, они в гостинице номер сняли. Я думал, он ее к нам привезет, как обычно, а мне из квартиры придется сматываться на ночь глядя. Но он сказал: нет, она поехала домой, переодеваться перед работой. Опаздывала уже...

— А что, Жанна Марковна, значит, и прежде бывала у вас дома? — спросил Никита.

— Да, когда они не ссорились.

— Вы ведь, Филипп, вместе с Дьяковым квартиру снимали на Пятницкой улице?

— Да.

— И вчера вечером вы оба там не ночевали? Легионер с вечера уехал по какому-то звонку, как вы говорите, а вы его потом всю ночь искали, так?

— Я... я номер на определителе узнал, сразу почувствовал — что-то случилось. Он же мне не сказал, что отец звонил, — почему? Но что я мог? Где я мог его ночью искать? Откуда я знал, куда они его повезут? Я поехал в казино, но там никого не было. Даже охраны, все заперто. Я им звонил — отцу, Китаеву, но у них мобильники молчали. Я ничего больше не мог сделать. Вернулся домой, решил утром идти в милицию все рассказать.

— Когда?

— Что когда? — тихо спросил Салютов-младший.

— Когда вы вернулись домой? — переспросил Колосов медленно.

— Ночью, часа в три... Я просто не знал, что делать дальше.

— В три часа?

Катя воззрилась на Никиту: что это с ним? Он словно призрак увидел.

— Какой у тебя адрес, ну? — Колосов резко наклонился к Филиппу. — Улица Пятницкая, дом...

— Пятницкая, дом девять, квартира 28.

— Какой номер дома? Девятый? Блочный такой дом, девятиэтажка?

— Нет, — Филипп покачал головой, — старый дом, бывший доходный. Возле церкви на углу. Мы эту квартиру по объявлению случайно нашли и решили снять.

— Черт! — Никита с силой грохнул кулаком по столу. У Кати нервно запнулась машинка. — Так он нам ложный адрес подкинул. Ах ты...

— Кто? — Филипп привстал со стула. — Отец?

Глава 34

ДОМ

— Катя, выйдем на минуту. — Колосов, оставив Филиппа без ответа, увлек Катю за дверь. — Как тебе поворот, а? Откуда он только взялся? Где ты его взяла?

Катя шепотом рассказала, как Филипп рвался через КПП.

— И что нам теперь предпринять? — спросил Колосов.

В иные времена Катя жутко бы заважничала: как, сам наш гениальный сыщик, гроза подмосковного криминала, скромненько спрашивает ее совета! Но сейчас не до ехидства.

— Надо сейчас же ехать к Салютову, — ответила она, — но говорить надо не только с ним одним. Никита, я тебя уже предупредила однажды: об этой семье мы фактически ничего не знаем. А семья эта странная, если не сказать больше, раз в ней сын доносит на родного отца.

Колосов раздумывал на этот раз недолго. Зычно крикнул в дверь Салютову-младшему:

— Филипп, давай собирайся, покажешь нам прямо сейчас, где был этот твой «Макаров».

Филипп медленно поднялся. Колосов позвонил в Скарабеевское отделение. Катя слышала, как он разговаривает с Биндюжным, прося того приехать на своей машине к дому Салютовых в Ильинском и встретить их там через сорок минут. Позже она поняла, для чего Никите потребовалась вторая машина. Они втроем вышли из здания ГУВД, сели в колосовскую «девятку».

— Сам-то на чем сюда приехал? — спросил Никита Филиппа.

Тот коротко кивнул на огромный серебристо-серый джип «Шевроле», припаркованный на углу Зоологического музея напротив ГУВД. И Катю поразило, что этот тщедушный на вид парень способен справляться с такой машиной, больше похожей на армейский вездеход.

— На эту, что ли, тачку ты деньги просадил, что тебе отец на квартиру дал? — поинтересовался Колосов.

Филипп снова кивнул. И даже не выразил удивления, что эта подробность тоже известна милиции.

— Филипп, а почему вы не живете дома с вашей семьей? — спросила Катя.

— Не хочу.

Больше на всем пути из Москвы в Ильинское они ни о чем не говорили. Никита вел машину. Филипп смотрел в окно на заснеженные городские кварталы, поля и лес вдоль дороги. Катя... Она украдкой изучала своих спутников. И если вид Колосова внушал мысль о доверии и стабильности, впечатление от Салютова-младшего было совсем иным. Кате снова чудилась та мутная, мощная волна, разрушающая все на своем пути. Она уже влекла их за собой и где-то в самом конце должна была выбросить на берег. Только вот неизвестно — на прибрежный ли песок или острые скалы, разбив вдребезги, в кровь.

Возле поворота на шоссе к дому Салютовых на въезде в Ильинское их встретил Иван Биндюжный. Он ничего еще толком не знал. Никита кратко конфиденциально пошептался с ним. Потом на двух машинах подъехали к воротам. Филипп вышел, набрал код внутреннего домофона. Однако калитку открыл охранник. Увидев сына своего хозяина в сопровождении каких-то незнакомцев, он явно забеспокоился.

— Отец здесь? — коротко спросил Филипп.

— Нет, Валерия Викторовича нет. — Охранник тревожно вглядывался в их лица. — Филипп Валерьевич, а... а что произошло?

— Кто дома? — оборвал его Филипп.

— Все — Полина Захаровна, дети, Марина Львовна. И весь персонаж.

— Он наверняка в казино. — Филипп обернулся к Колосову. — Едем туда!

— Нет, сначала тут побеседуем. — Колосов обратился к охраннику:

— Я хотел бы переговорить с Мариной Львовной, передайте ей, что мы из уголовного розыска по делу об убийстве. Вот мое удостоверение.

Но Филипп не дал возможности охраннику разглядеть «корку» — бесцеремонно оттолкнул его, забрал пульт и сам открыл раздвижные ворота. Обе машины въехали во двор.

От их дома у Кати осталось почти призрачное впечатление: новая трехэтажная грандиозная вилла под тяжелой черепичной крышей чем-то напоминала богатое немецкое поместье где-нибудь в Баварских Альпах. Возле подъезда, отделанного серым гранитом, росли молодые туи. Их зелень непривычно выделялась на фоне чистого снега. Двор был еще не расчищен. Только от подъезда к воротам вела узкая расчищенная дорожка. А из глубины заснеженного сада, разбитого за домом и занимавшего весь обширный участок, слышались детские голоса и смех.

Катя не знала, как поступить: остаться ли сидеть в машине или все же рискнуть еще раз встретиться с вдовой? Филипп ее не узнал, но вряд ли ей так повезет и во время беседы с Мариной Львовной...

Катя чуть поотстала в раздумье, идя рядом с охранником, который сопровождал их по пятам. В саду был разбит настоящий детский городок: установлена высокая пластиковая детская горка, слеплены два дюжих снеговика: все честь по чести — ведра на голове, нос из морковок. Мимо снеговиков по плотно утрамбованной снежной площадке по кругу медленно вышагивал толстый маленький шотландский пони.

Салютовы — самые младшие гуляли в его компании под надзором няни. В прошлый раз Катя вместе с Мариной Львовной видела только младшего сына. Сейчас оба внука Салютова были вместе: старший — мальчик лет пяти в коротком пуховике и самом настоящем жокейском шлеме — умело и сноровисто седлал пони, затягивая подпруги. Младший — тот самый, похожий на гнома Валерик Салютов — следил за братом с нескрываемым восхищением, ловил каждый его жест и то и дело воровато пытался шлепнуть по снегу перед самой мордой лошадки своей желтой пластмассовой лопаткой.

Дети увидели Филиппа. Старший мальчик схватил пони под узцы.

— Филипп, привет! — воскликнул он радостно. — Посмотри, как я сейчас препятствия верхом буду брать!

Филипп остановился. Катя заметила, как он напряженно смотрит на детей. Оба его племянника вприпрыжку, сопровождаемые фыркающим пони, побежали ему навстречу. Они делали все так синхронно, что было ясно — оба внука Салютова, несмотря на разницу в возрасте, очень дружны и привязаны друг к другу. И пример для подражания во всем для младшего Валерика — старший брат.

Пони вдруг заартачился и остановился, его спешившийся наездник тщетно понукал его и тянул за уздечку. А Валерик Салютов вырвался в лидеры на заснеженной дорожке, катился как колобок, размахивая своей желтой лопаткой, и со всего разбега, хохоча, ткнулся в колени Филиппа. Катя ждала, что тот поднимет племянника на руки, вскинет вверх, как тогда Салютов в вестибюле фитнес-центра. Но Филипп не шелохнулся.

— Идемте в дом, она там, — отрывисто сказал он. Оттолкнул племянника и быстро направился к подъезду. Они последовали за ним. Катя оглянулась: Салютовы — самые младшие стояли в снегу, смотрели им вслед. Пони, отпущенный на волю, по привычке все так же медленно и важно вышагивал по кругу.

На крыльце их уже ждала Марина Львовна. Она вышла в наброшенной на плечи короткой изящной синей дубленке. Волосы ее были гладко причесаны и собраны на затылке в толстый хвост. Рядом с ней как тень маячил охранник.

— Здравствуйте, вы ко мне? Из милиции? Что случилось? — Ее взгляд тревожно скользил по их лицам.

Катя затаила дыхание: вот сейчас Салютова узнает ее и тогда...

— Что-то случилось, да? Филипп? — Марина Львовна живо обернулась к Салютову. — Что-то с Валерием Викторовичем?

— А где сейчас он? — Колосов выступил вперед. — Вы, пожалуйста, не волнуйтесь, с ним все в порядке, просто нам срочно надо с ним побеседовать.

— Он, наверное, в офисе. — Марина Львовна остановила взгляд на Кате. В ее глазах мелькнуло удивление, растерянность, а затем...

— Он что, с утра уехал в казино? — спросил Никита.

— Н-нет, не с утра, я не знаю точно...

— Он ночевал дома? — коротко бросил Филипп. Марина Львовна посмотрела на него.

— Что происходит? — спросила она испуганно. — Филипп, объясни мне.

— Валерий Викторович вам сегодня звонил? — вмешался Никита, не давая ей опомниться. — Нет? Не звонил? Так откуда же вам известно, что он в казино?

— Я не знаю... Он обычно... Он порой ночует там в своем рабочем кабинете. — Марина Львовна по-прежнему не сводила глаз с Филиппа. — А в чем дело? Зачем он вам? Филипп, да что все это значит? Что ты им сказал?

Филипп вскинул голову, точно она его ударила, но...

— Ну-ка, парень, погуляй немножко, — быстро распорядился Колосов, — давай, давай, проветрись. Нам с Мариной Львовной надо наедине поговорить.

Филипп криво усмехнулся, обошел жену своего покойного брата точно бездушную вещь, распахнул дверь и скрылся в доме.

— Марина Львовна, ответьте, пожалуйста, на мои вопросы, — сказал Колосов, понижая голос. — Вы были пятого января в казино, в день поминок по вашему покойному мужу. Скажите правду, отчего вас тогда так взволновал слух о том, что в вестибюле казино якобы произошло самоубийство?

— Какое самоубийство? — спросила Салютова. — В тот день ведь застрелили нашего служащего!

— Да, но это выяснилось позже. А когда вы прибежали в вестибюль, все кругом говорили о самоубийстве, и вас, как показывают свидетели, эта новость потрясла. Почему?

— Вы что-то путаете. — Салютова нервно усмехнулась. — Я... да, я услышала, что кого-то убили, и, естественно, сильно испугалась...

Колосов внимательно смотрел на нее.

— Марина Львовна, — сказал он мягко. — Я ничего не путаю. Я просто выясняю факты. Это был день траура по вашему мужу, и ваша семья в полном составе собралась в принадлежащем вам казино почтить его память. И в этот момент охрана вдруг сообщила, что в туалете внизу кто-то якобы покончил с собой. И вы, не помня себя, бросились туда, испугавшись, что это кто-то, кого вы...

— Да что вы такое плетете! — резко оборвала его Салютова. — Что вы выдумываете? Ничего этого не было! Я ничего не знаю! Я понятия не имею, что он вам обо мне наговорил!

— При каких обстоятельствах погиб ваш муж? — подала голос Катя. Салютова обернулась к ней. Позже, вспоминая свой вопрос и ее ответ, Катя терялась в догадках: узнала ли тогда ее вдова? Если нет, значит, снова крупно повезло, а если узнала (да и трудно было не узнать), то...

— Это был несчастный случай. Пьяная авария, — отчеканила Салютова. — Он сел пьяный за руль и не справился с управлением. Он и прежде в таком виде водил машину. Я его тысячи раз предупреждала, что когда-нибудь пьянство доведет его до могилы.

— Значит, Игорь Валерьевич злоупотреблял спиртным? — спросил Колосов. — И давно? И что же — он пробовал лечиться от алкоголизма, нет? Катя, будь добра, позови Филиппа, — попросил он, не дожидаясь ответа Салютовой.

Катя открыла тяжелую входную дверь дома и вошла в огромный сумрачный холл. Широкая дубовая лестница уводила на второй и третий этажи. Под потолком медленно вращалась грандиозная люстра-мобиль, схожая формой с застывшим водопадом. Пол устилал синий китайский ковер. В центре его стоял Филипп. А на лестнице Катя увидела сгорбленную старуху в черном платье. Она опиралась на палку и цепко держалась за перила.

— Вернулся? — скрипуче спросила она Филиппа. — Давно тебя здесь не было, сынок...

Он не отвечал.

— Ну, что молчишь? — проскрипела старуха. — Что ждешь? Уходи. Тут тебе делать нечего, мальчик. Уходи отсюда — это проклятый дом. — Она погрозила поднятой вверх палкой. — Проклятый!

— Филипп, пойдемте, они закончили, пора ехать, — сказала Катя.

Филипп запахнул пальто. Посмотрел на застывшую на ступеньках старуху.

— Прощай, баба Поля, — сказал он. И направился к двери, даже и не взглянув на Катю, словно она тоже была бездушной вещью, как эта лестница, этот ковер на полу, как вдова его брата, с которой он даже не попрощался, садясь снова в колосовскую «девятку».

Глава 35

КАЗИНО

На Рублевском шоссе попали в грандиозную пробку. Время шло убийственно медленно. Филипп угрюмо молчал, смотрел на забитую транспортом дорогу. Катя сидела рядом с ним на заднем сиденье. Оглянувшись, видела, что прямо в их багажник упираются фарами «Жигули» Биндюжного. Он курил в открытое окно. Наконец тронулись с места, но почти весь путь до поворота на подъездную аллею «Красного мака» ползли в потоке машин черепашьим шагом.

В результате в казино приехали уже в сумерках. Здание было ярко освещено. По крайней мере так показалось Кате в первую минуту, когда она с аллеи увидела ало-золотое пульсирующее огнями рекламное панно над фасадом: колода гигантских карт раскрывается веером, и словно из рога изобилия сыплются золотые монеты, король червей, дама, бубновый валет, туз бубен. Затем по сверкающей картине пробегает волна, и карты превращаются в цветы, сливающиеся в один огромный, распускающийся прямо на глазах красный мак.

Сначала Катя видела только эту иллюминацию, освещавшую и подъезд, и автостоянку, и аллею. А потом, когда они подъехали ближе, ее поразил контраст между этим сияющим панно и темным мертвым зданием казино, чем-то неуловимо напоминающим все тот же немецкий замок и... дом Салютовых в Ильинском, только что ею виденный.

Свет в большинстве окон казино не горел. На первом этаже освещались лишь подъезд и вестибюль. Филипп Салютов и здесь взял на себя роль проводника: поднялся по ступенькам и позвонил в дверь. И здесь тоже ему открыл охранник. Молча, без всяких вопросов пропустил их внутрь, узнав Колосова и Биндюжного.

— Где отец? — спросил охранника Филипп. — Здесь? — И эта вторично произнесенная им фраза прозвучала как общий пароль.

Никита оглядывался: да, казино было закрыто, и это был свершившийся факт. Однако оно все еще жило. Двери бара распахнуты. В вестибюле — дежурная смена охраны. Мраморный фонтан Фортуна журчит. Из Большого зала — приглушенные голоса.

Послышались шаги — легкие, быстрые, острые каблучки простучали, процокали по мраморному полу. Навстречу им из Большого зала появилась женщина в черном строгом деловом костюме — пит-босс игорного зала Жанна Марковна Басманюк.

— Добрый вечер, — невозмутимо (не моргнув глазом! — как отметил про себя Никита) поздоровалась она и... И тут увидела Филиппа. — Вы к Валерию Викторовичу? Он здесь, с утра. Филипп... и ты приехал? Здравствуй. — Ее взгляд скользил по их лицам, задержался на Кате, потом снова вернулся к Филиппу. Колосову показалось, что Басманюк хочет о чем-то спросить Салютова-младшего.

«Она еще не знает, что Дьяков убит, — подумал он. — А когда узнает, как поведет себя? Если это правда, если это действительно правда, что его убил Салютов, — как она поведет себя? С нами? С ним? Будет ли снова лгать? Или заговорит?»

— Жанна Марковна, у нас разговор к Валерию Викторовичу. Срочный, — сказал он. — Мы бы хотели, чтобы при нем присутствовали и вы, и Глеб Арнольдович. Он здесь? Позовите его, пожалуйста.

— Китаева нет. Он... он не приехал сегодня, — ответила Басманюк.

Катя, молча слушавшая и молча разглядывавшая вестибюль казино, заметила, как на этот ответ отреагировал Филипп.

— Пройдемте с нами к Валерию Викторовичу, — Колосов направился к лестнице на второй этаж.

— Нет, сюда, прошу, — Жанна Марковна указала на двери Большого зала. — Он там.

Катя снова чуть отстала от всех и вошла в сумрачный игорный зал последней — вслед за Филиппом. В глубине зала она увидела Салютова и сразу же его узнала. Он был очень похож на Филиппа. Или, возможно, этот обратный отсчет не был верен. Точнее, надо было сказать, что сын очень похож на отца — юная копия старого оригинала. Матрица.

Салютов ждал их, стоя в конце зала возле стола колеса Фортуны. Оно в это мгновение как раз вращалось, словно его только что запустил крупье-невидимка. Послышался мелодичный сигнал, и «палец» Фортуны указал на сектор «Джокер». Их с Салютовым разделял целый зал — игорные столы, рулетки, кресла, кожаные диваны.

— Валерий Викторович, где Китаев? — громко, на весь зал спросил Никита.

— Его нет. Он уехал. Больше он у меня не работает, — ответил Салютов, чуть помедлив с этим ответом.

— С каких же пор?

— С сегодняшнего дня.

— А где он был вместе с вами сегодняшней ночью?

Салютов не ответил. Смотрел на сына.

— Валерий Викторович, у вас имеется пистолет системы «Макаров»? — задал новый вопрос Никита.

Салютов по-прежнему не отвечал, смотрел на Филиппа. Катя видела их лица и внезапно почувствовала... Волна... Эта волна, огромное цунами...

— Есть у него пистолет! — раздался резкий голос Филиппа. — Был! В сейфе наверху, в кабинете. Я покажу, пойдемте!

Он ринулся к двери, но неожиданно путь ему преградила Басманюк.

— Да что же это такое? — воскликнула она негодующе. — Филипп... Что ты говоришь? Ты очумел? Ты с кем так смеешь говорить?! Что это все значит, а?

— Что? — Лицо Филиппа исказила гримаса. — Ты спрашиваешь, что, Жанночка? А разве ты сама не знаешь, что у него, — он ткнул в сторону отца пальцем, — всегда был пистолет? Что, разве ты позабыла, как он нас учил из него стрелять на шашлыках в Завидове — в лесу по пустым бутылкам? Тебя учил стрелять, Игоря, меня...

Жанна Марковна попыталась что-то возразить, но...

— Ну, что ты пялишься на меня? — взвизгнул Филипп. — Разве ты не знаешь про пистолет? Он у него всегда был. Из него он сегодня ночью убил Кольку! Что ты на меня так смотришь, дура! Ты что, не слышишь, что я сказал — Легионер мертв! Убит! Он его убил из того «Макарова»! Он и Китаев... Связали сначала вот так, — он сунул под нос враз побледневшей Жанне Марковне скрещенные, сжатые в кулаки руки. — Вот так! И расстреляли связанного, как те бутылки в лесу!

Жанна Марковна шагнула назад, попятилась от него, резко обернулась к Колосову. На ее помертвевшем лице ясно читалось: нет, он бредит! Это не правда, не может такого быть... Но что мог ответить ей Никита?

— Идемте, я покажу сейф, где был пистолет, — сказал Филипп, — а если его в сейфе нет, она, — он кивнул в сторону Жанны Марковны, — подтвердит, что он раньше у него был.

И тут... Все события случились разом, одновременно: Филипп, чуть не сбив Катю, повернул к выходу, в зале что-то зашипело, а потом будто лопнула натянутая струна, и колесо Фортуны само собой снова плавно повернулось вокруг своей оси. Послышался тяжелый вздох, и... Жанна Марковна, железный пит-босс казино, как сноп повалилась в обмороке на ковер. А Салютов... Он опустил руку в карман пиджака.

— Не трудись, сынок, — сказал он Филиппу и достал пистолет. — Вот, — положил его на красное сукно стола колеса Фортуны рядом с горкой не востребованных никем кэш-жетонов.

Колосов медленно пересек зал, забрал пистолет — «Макаров» без номера. В обойме остался всего один патрон. Катя в это время, наклонившись к Басманюк, хлопала ее по щекам, стараясь привести в чувство. Обморок. Всего лишь обморок... Она вышла в вестибюль позвать охранников, чтобы те помогли перенести Жанну Марковну на кожаный диван. Иван Биндюжный, что-то коротко сказав, вывел из зала Филиппа. Никита остался с его отцом с глазу на глаз.

— Легионер убит сегодня ночью двумя выстрелами из пистолета «Макаров», — сказал он тихо. — Преступники, а их было двое, оставили на месте стреляные гильзы. Так что сравнить и сделать выводы экспертам не составит труда. — Он помолчал. — Валерий Викторович, что вы наделали? Зачем?

Салютов молчал.

— Где Китаев? — резко спросил Колосов. — Вы же вместе с ним там были ночью на двенадцатом километре Рублевки. Куда он скрылся?

— Я там был... один, — медленно произнес Салютов, — Глеб ни при чем. Я сам отвечу за все.

— Что вы наделали? — повторил Никита уже с сожалением и горечью. — Этот самосуд, зачем?

— По-вашему, у меня не было причин его убивать? — эхом откликнулся Салютов.

— Были причины. Вы хотели отомстить... Отомстить «кроту». — Никита смотрел на хозяина «Красного мака» и чувствовал только горечь. Точно полынью и хиной был пропитан здесь, в этом зале, сам воздух. — Китаев сказал вам, что мы ему звонили по поводу Легионера. И он убедил вас, что Легионер и есть «крот», человек Миловадзе. Валерий Викторович, вчера мы и сами были в этом полностью уверены. Мы получили данные, что Легионер — Дьяков отбывал срок в одной колонии с Миловадзе в одно и то же время... Это ведь вам Китаев сказал, да? Это? Он узнал это от нас, но... Валерий Викторович, сегодня пришел ваш сын и сказал, что Легионер в день убийства Эгле Таураге был с гражданкой Басманюк. Они давние любовники. Она это скрывала от всех. От вас в особенности. Боялась вашего гнева, боялась место потерять... Валерий Викторович, вы же видели ее реакцию сейчас. Что будет, если она, когда в себя придет, действительно подтвердит, что Легионер в тот день был с ней в номере гостиницы и не мог... вы понимаете?.. Не мог по этой причине стрелять из угнанного «БМВ» по Эгле Таураге под вашими окнами? Что окажется тогда, Валерий Викторович? Кого же тогда вы убили вместе с Китаевым? «Крота»? Или вы совершили непоправимую ошибку, потому что...

Никита остановился. Его потрясло лицо Салютова. Оно сначала побагровело, потом от него разом отлила вся кровь. Колосову показалось, что это сердечный приступ или инсульт. Салютов тяжело оперся на стол, спина его сгорбилась. Он клонился все ниже и ниже к красному сукну. Никита подумал даже — вот сейчас и он рухнет в обморок, как Басманюк. Но Салютов вдруг резко выпрямился.

Он смотрел на Колосова, спрашивал, ждал...

— А может, и не было в этом деле совсем никакого «крота», человека Миловадзе? — тихо спросил Никита. — Вы сами однажды сомневались, Валерий Викторович... Может быть, причины убийств совсем в другом?

Отца и сына рассадили по разным машинам. Филипп сел вместе с Катей в «Жигули» Биндюжного. Салютова Колосов забрал к себе. Жанну Марковну, пока она еще не совсем пришла в себя после обморока, оставил в «Красном маке», вызвав туда опергруппу из Скарабеевского отделения. Прямо из казино Никита хотел созвониться и с прокуратурой — вызвать следователя Сокольникова в главк на Никитский, однако от этого шага его удержала Катя:

— Позвони в прокуратуру позже, — шепнула она. — Мне кажется, не надо пока пороть горячку. Сначала надо кое с чем определиться.

— С чем? — спросил он.

— Ну хотя бы с тем, сколько же в этом деле стреляло пистолетов, — ответила Катя.

Больше она там, в казино, не сказала ему ничего. Подошла к Филиппу (кажется, он так и не понял, кто она здесь такая и отчего по пятам бродит за начальником отдела убийств) и вежливо предупредила, что ему тоже придется снова вернуться на Никитский, чтобы там следователь мог по всей процессуальной форме запротоколировать его обвинения в адрес отца.

— Или, может быть, вы уже передумали и отказываетесь от ваших показаний? — тихо спросила она.

— Нет, — ответил Салютов-младший. — Я и сейчас, и на суде скажу, что это он убил.

— Отчего вы сейчас так старательно избегаете слова «отец»? — спросила Катя.

— А он мне не отец, — бросил Филипп и сел в машину Биндюжного, хлопнув дверью.

* * *

На обратном пути никаких пробок на Рублевке не было. Никита в душе был безмерно рад этому. Вряд ли бы он смог вынести это бдение на шоссе наедине с хозяином «Красного мака», застывшим на заднем сиденье машины как статуя. Когда они проезжали поворот на мост через речку Глинку, снова пошел снег. Легкие снежинки, невесомые как пух, крутились в свете придорожных фонарей. Их становилось все больше, больше. А на ржавых перилах моста — Никите это скорее всего просто померещилось в сгущающихся сумерках — полоскалось на ветру что-то белое. Какие-то обрывки... Белая газовая ткань, похожая на разорванную фату новобрачной... Скорее всего это был просто снег...

Салютов тоже неотрывно смотрел в окно машины. Мост через Глинку остался уже позади. Под колеса ложилась гладкой черной лентой скоростная трасса. Салютов пошевелился. Колосов в зеркальце поймал его взгляд: о чем он думает сейчас, этот человек? Он вздохнул: нет, никому не дано читать чужие мысли. Возможно, это и к лучшему. Они как туман, как эта слепая снежная мгла, как...

Он видел в зеркале глаза Салютова. Но ничего не мог прочесть по ним, кроме усталости и опустошенности. Ничего другого, казалось, в них не отражалось...

Салютов отвернулся к окну. Мост через Глинку давно исчез во тьме. Но он по-прежнему все еще был здесь, рядом. И та самая фата новобрачной, зацепившись за ржавые перила, все еще трепетала на ветру, как белый последний флаг. А там в ночи на дороге горел разбитый, сплющенный ударом автомобиль. Только это была не старая загсовая «Чайка» из подмосковной сказки про «глинковский мост». Нет, Салютов всегда, с самого первого дня знал, что это была не «Чайка». На шоссе горел, дымил, полыхал как факел черный разбитый «БМВ» его старшего сына Игоря. Тот самый «БМВ», который он тогда сразу узнал... Который некогда они выбирали все вместе в автосалоне на Кутузовском — всей семьей вчетвером — он, его дружные взрослые сыновья и жена Игоря красавица Марина, когда все еще было у них — всех четверых — хорошо...

Глава 36

СКОЛЬКО ЖЕ БЫЛО ПИСТОЛЕТОВ...

С дороги Колосов позвонил в главк, доложил ситуацию начальству. И на Никитском их уже ждали в полной готовности. Отца и сына Салютовых снова разделили, поместив в разные кабинеты: одного как подозреваемого, второго как главного свидетеля обвинения. Ситуация была странной: даже в розыске, где видели всякое, дело, в котором сын фактически сдавал родного отца, вызывало самые противоречивые оценки. И на лицах всех оперативников явно читалось ожидание: что же случится дальше?

Пока в дежурной части составлялась ориентировка по объявлению скрывавшегося Глеба Китаева в розыск, Никита отвел Катю в сторону и спросил:

— Что ты там про пистолеты говорила? И почему, по-твоему, пока надо подождать с прокуратурой?

— Потому что сначала надо сделать кое-какие подсчеты, — Катя смотрела на дверь кабинета, где сидел Филипп Салютов. — Я хочу знать, Никита, сколько же всего в этом деле было пистолетов. Один «Макаров», из которого убили Легионера, мы привезли сейчас с собой...

— Второй «ТТ», принадлежавший Витасу Таураге, из которого его и застрелили в казино, а...

— Вот тебе и "а", — сказала Катя. — А где же пистолет, из которого убили Тетерина и Эгле? У нас его нет. У кого он? Был у Легионера? Был бы, если бы Легионер был действительно «крот». А если он им никогда не был, что тогда? Где сейчас этот пистолет? У кого он?

— После убийства Тетерина, когда мы гильз не нашли, было ясно, что убийца от него не избавится. Убийство Эгле это подтвердило, но... но я не понимаю, Катя, что это нам дает сейчас... в нашей конкретной ситуации, — сказал Колосов медленно. — А вообще, к чему ты клонишь?

— К расчетам, Никита. Я же говорю: прежде чем звонить в прокуратуру, надо еще кое-что подсчитать. На самых обыкновенных счетах. — Катя смотрела на стенд спортивных достижений команды УУР, возле которого они стояли. — Знаешь, я, пока ехала с Филиппом в машине, все думала... Закончилась ли эта история с «Красным маком»? Закончилась ли она совсем закрытием казино и арестом его хозяина?

— Она закончится, когда мы найдем убийцу.

— Да, убийцу. Еще одного. А прежде искали «крота»... Знаешь, Никита, эта история, как мне кажется, уже закончена.Остался один последний штрих. Небольшой.

Колосов быстро глянул на нее, и... удивительно, каким бывает порой человеческий взгляд!

— Какой штрих? — спросил он. — Ну скажи. Я хочу, чтобы ты сказала это вслух.

— Мы сосчитали пистолеты. Теперь я сосчитаю факты. Не все. Избранные. Те факты, что имели место в жизни господина Салютова с пятого января. Только сначала я хочу пояснить, какой факт стал для меня отправной точкой.

— Не надо, я знаю какой, — сказал Колосов. — Тот самый: о Марине, о том вашем с ней разговоре в бассейне.

— Ну, раз это тебе ясно, давай вернемся к вечеру 5 января. Когда ты мне рассказывал об этом вечере в казино, ты, помнится, всячески подчеркивал, что первое убийство там произошло именно в день, когда Салютова вызвали на допрос в Генпрокуратуру — по делу Миловадзе, явно усматривая между двумя этими фактами связь. Это был словно знаковый символ того рокового вечера. Но был у 5 января и другой знаковый символ. И для семьи, этой семьи, Никита, он был, пожалуй, тогда самым главным. День этот для Салютова был не только днем допроса в Генпрокуратуре, но и сороковинами со дня гибели сына. Это наш с тобой первый факт, точка отсчета. Факт второй: именно в этот траурный для семьи день, как ты уже говорил Марине Львовне, известие о том, что в казино, где собралась вся семья Салютовых, якобы кто-то застрелился,сильно ее потрясло.

— Был еще и третий факт, Катя, — сказал Колосов быстро, — показания швейцара Пескова о том, что в туалет в вестибюле заходили...

— Нет, подожди. С этими показаниями ты погоди. В моем списке как раз это один из самых последних финальных фактов. Четвертый же факт, Никита, который я выделила особо, вот какой: для убийства Эгле Таураге убийце отчего-то потребовалось очень сильно усложнить себе задачу. Ему нужен был именно заметный темный «БМВ», так напоминающий всем в «Красном маке», а особенно Салютову машину его погибшего сына...

Никита молчал. Потом сказал:

— Ну хорошо... Ладно... Факты. А почему ты советуешь пока не торопиться с вызовом Сокольникова? И... с их допросами?

— Потому что допросы сейчас, сколько бы их ни проводили, ничего больше не добавят, — тихо ответила Катя. — Для объяснения этого есть еще пятый факт: сотовый телефон, по которому в последнее время некто даже не хотел отвечать, перекладывая эту обязанность на своего товарища... Никита, мне кажется, сейчас нужен не допрос, а разговор. Им давно пора поговорить друг с другом. А наша роль пусть сведется только к... Короче, у вас же есть специально оборудованные кабинеты с прослушиванием. Если это возможно устроить, пусть они поговорят. Без нас, без прокуратуры... Или хотя бы сделают попытку. Катя умолкла. Что же ответит он?

— Ну хорошо, — сказал наконец Никита. — Может, ты и права. Я согласен. Давай проведем эксперимент. Только... и он должен согласиться.

— Филипп? — быстро и недоверчиво спросила Катя. Никита покачал головой:

— Отец.

* * *

Валерий Викторович Салютов сидел на стуле в кабинете, куда его привели и оставили под охраной юного сержанта в форме. В кабинете было жарко. Форточка задраена, окно забрано решеткой. Салютов снял пальто, аккуратно повесил его на спинку соседнего стула, расстегнул пиджак, ослабил галстук. Он сидел и ждал, что же будет дальше. Ждал чисто по инерции. В принципе это было уже совсем не важно.

В кабинет вошел Колосов. Салютов тяжело поднялся.

— Мы проведем экспертизу изъятого у вас пистолета, Валерий Викторович, — сказал он, — и гильз, найденных на двенадцатом километре на месте убийства Легионера-Дьякова. Но это не единственное доказательство. Вы сами слышали, какие показания на вас дает ваш сын.

Салютов смотрел на Колосова. Смотрел на этого майора из розыска, а видел перед собой... Легионера. Они были чем-то неуловимо похожи друг на друга чисто внешне... Может, это сходство создавала их молодость? Молодость — печать, исчезающая с годами... Он вдруг ясно вспомнил, как Китаев в машине — со всего размаха ударил Легионера кулаком в лицо, разбив ему губы в кровь... Китаев тогда почти осатанел от ярости и жажды мести. А он, Салютов? Ведь он тогда действительно искренне хотел покончить со всем этим разом — всего-то один выстрел... Пистолет уже был у его виска. И все было бы давно кончено, если бы не этот дикий, истошный вопль Китаева, его увещевания, мольбы, а затем полупьяная страстная речь, эта его убедительная, обличительная, дышащая гневом сказкао том, что «крот» действительно существует! И что он — не кто иной, как Легионер...

Китаев тогда сказал, что дал милиции ложный след — намеренно дал. И что Легионера они по этому липовому адресу никогда не найдут. Что это их кровное дело — месть. И что он сам, сам разберется с «кротом» — своими руками разорвет его, суку, пополам... Прямо сейчас, не теряя ни минуты, поедет, вытащит из квартиры и замочит. Рассчитается за все!

Нет, верный Глеб не звал его с собой. Он все брал на себя. Но Салютов поехал с ним. Ведь эта сказка про «крота» — Легионера, которой он в тот момент так исступленно старался поверить, эта китаевская небылица, спасавшая от страшного осознания того, что и было самой главной правдой,являлась хоть каким-то выходом! Спасением. Убежищем от истинного положения вещей, о котором он, Салютов, догадывался... нет, что лукавить — знал с самого начала. Только никак не мог собраться с духом и признаться себе, что вот это и есть правда.

Тогда из своей машины по пути в Москву он позвонил по номеру телефона сына, по тому номеру, по которому сам не звонил давно, поручая это Китаеву. И услышал чужой голос — голос человека, которому они ехали мстить. Он сказал ему, что давно уже хотел поговорить с ним о сыне, поведение и образ жизни которого давно его тревожат. Он сказал Легионеру, что им надо встретиться прямо сейчас и поговорить о Филиппе, может быть, они найдут взаимопонимание. Судя по голосу, каким Легионер ему отвечал, он был явно польщен. И, конечно, согласился встретиться. Салютов в конце попросил его, чтобы он... ничего пока не говорил Филиппу.

Они взяли его прямо от подъезда дома на Пятницкой. Он сам сел в их машину. А там Китаев сразу ударил его по голове, оглушил и связал ему руки веревкой. Уже на Рублевке, когда они, лихорадочно торопясь, вытаскивали его на снег, Легионер пришел в себя. Пытался что-то сказать, выкрикнуть что-то разбитыми губами. Наверное, что-то в свое оправдание или же... Но он, Салютов, не дал ему этой возможности — дважды выстрелил из «Макарова». Выстрелил, испугавшись, что услышит сейчас то, что разом нарушит этот мираж, в который он только что почти поверил. Заставил себя поверить!

И вот все равно ничего не вышло.

— Валерий Викторович, что с вами? Вам плохо?

Салютов поднял голову. О чем он, этот майор? Что ему нужно еще? Ведь он только что говорил о...

— Вы сами слышали, какие показания дает ваш сын, обвиняя вас в убийстве, — повторил Никита. — Не скрою, для нас это совершенно неожиданный поворот дела. Но, кроме убитого вами и Китаевым Дьякова, убиты еще трое. И эти убийства совершили не вы, Валерий Викторович...

Салютов ждал, что он скажет дальше. Что добавит, чем закончит эту свою фразу...

— Вы не хотите поговорить с вашим сыном наедине, прежде чем я вызову следователя прокуратуры? — спросил Колосов.

Длилась долгая пауза. Потом Салютов сказал:

— Да.

— Я должен предупредить, что ваш разговор будет нами прослушиваться. Вы можете отказаться, — сказал Никита.

Салютов ничего не ответил.

Глава 37

ЭКСПЕРИМЕНТ-17

Никита вернулся к Кате:

— Перейдем в другой кабинет.

Они прошли по коридору к двери под номером 17. В этом кабинете работали трое оперативников и, кроме обычных компьютеров, было немало и какой-то иной техники. Никита усадил Катю за стол, сел рядом. Протянул ей наушники «Сони», сам надел точно такие же, сразу став похожим на рокера-меломана. Катя, надев наушники, сразу точно оглохла. Никита что-то говорил коллегам, занятым настройкой аппаратуры, но она его не слышала, видела лишь, как беззвучно шевелятся его губы.

Тихое шипение в наушниках, словно шипит старый проигрыватель с пластинкой. Скрип... Вроде похоже на скрип рассохшегося паркета — вот тут рядом, в двух шагах... Катя посмотрела на Колосова, тот кивнул. Чьи-то шаги. Снова скрип стула. Глухой стук захлопнувшейся двери, голоса. Тишина настороженная, напряженная...

— Как ты узнал, что его убил я? — раздался в ее наушниках голос Салютова.

Катя невольно вздрогнула: ощущение было такое, словно этот человек тут рядом, только скрыт непроницаемым занавесом, превратившим его в невидимку.

— Ну, что же ты молчишь? Ответь мне.

Катя приложила ладонь к наушникам — как громко... Она снова взглянула на Колосова: Салютов спрашивает, Филипп молчит. Возможно, он вообще не захочет говорить.

Никита в эту самую минуту думал о другом: вот сейчас Филипп скажет ему про тот номер на определителе сотового и, наверное, крикнет отцу: а разве это не ты звонил Легионеру? Но Филипп молчал. Молчал, словно его и не было там, в кабинете, молчал, словно он умер.

Наступила долгая пауза. Потом снова послышался тихий и безнадежно усталый голос Салютова:

— Ты догадался, сынок? Догадался сразу, потому что на этот раз не ты сам это сделал?Не сам, как во всех остальных случаях... С Тетериным, Эгле и ее братом? Не надо, не смотри на меня так, сынок... Я все знаю. Видишь, и я тоже догадался. Ну, и чего ты всем этим добился? Разрушил все? Разрушил мое дело. А ведь все это было бы твое. Даже сейчас... все досталось бы тебе, Филипп.

— А мне ничего от тебя не надо. Крик Филиппа.

И голос Салютова — вопрос, искренне удивленный, как показалось Кате, ловившей каждое их слово:

— Почему? Почему, скажи?

— А ты не знаешь? Неужели даже не догадываешься, мой удачливый, мой богатый, крутой папаша?

Никита слушал. Но мысли его не поспевали за их диалогом. Когда Салютов догадался, что это Филипп, — задавал он себе главный вопрос. В памяти всплыло лицо хозяина «Красного мака», когда он вместе с ним, Колосовым, внимал показаниям швейцара Пескова, а затем присутствовал на допросе Филиппа... Догадался ли он прямо тогда? Сделал простой логический расчет по времени о... Ведь Песков не лгал в своих показаниях. Но и Филипп не лгал: он действительно виделТетерина в туалете. Не лгала и Жанна Марковна. В этом она не лгала, нет. Она Тетерина не видела,когда заглянула в курительную мужского туалета в поисках Легионера. Она и не могла видеть Тетерина, потому что он в эту самую минуту, бездыханный, с пулей в черепе, уже валялся на полу туалетной кабины, затащенный туда... Нет, Филипп не лгал, сказав, что это он последний видел старика живым.Он просто не сказал им всего до конца!

Это ли понял его отец, наблюдая своего сына на самом первом допросе? Или это произошло гораздо позже? А до этого Салютов действительно верил или заставлял себя верить в существование «крота» в своем казино, до тех пор, пока...

Никита перевел дух, припоминая важную, очень важную деталь, которая вроде бы все время находилась в центре их внимания, но вместе с тем оставалась в тени, скрывая свой истинный смысл. Эта деталь... На нее обратила внимание Катя. Именно в связи с этой деталью Салютов спросил его, Колосова: единственная ли версия для милиции — версия «крота» или же есть и другие? И это произошло после того, как... как в момент гибели Эгле он увидел из окна своего кабинета темный «БМВ», так разительно напоминавший машину его погибшего сына...

— А ты не знаешь? — повторил Филипп. Голос его в наушниках резал слух. — А ты подумай, отец...

Катя и Колосов ждали.

— Я виноват перед тобой, — донесся до них голос Салютова. — Я очень сильно виноват перед всеми вами.

— Виноват? Ты? И ты вот так просто, так спокойно это говоришь? — Филипп расхохотался (Катя снова вздрогнула — этот смех... лучше бы он снова заорал или выругался), — ты говоришь: я их всех убил! А ты сам? Разве не ты убил Игоря?

— Нет... нет! Это же была авария...

— Лжешь! Ты сам себе лжешь. Ты знаешь и всегда знал: он сделал это намеренно. Покончил с собой. И все это знают, вся наша семейка. Игорь покончил с собой из-за тебя. Слышишь, ты? — кричал Филипп. И речь его снова напоминала штопор, из которого уже нет выхода. — Она все ему рассказала тогда, эта твоя развратная шлюха! Она во всем ему призналась, сорвала зло на нем, моем брате, своем муже... Сорвала зло, когда ты ее бросил, переключившись на эту потаскушку Эгле! Ты слышишь меня? Она все рассказала Игорю! И он звонил мне из машины. Сказал, что... что его жена Марина только что призналась ему, что он никакой ей не муж, что единственный человек, кого она любила и любит, — ты. Что ты сделал, отец? Что ты сделал с моим братом? Что ты сделал с нами? Со мной? Игорь мне звонил тогда из машины... Он сказал, что не может, не хочет жить в такой лжи... Я пытался его остановить, спасти, но... Что ты смотришь на меня, отец? Ты не знал этого, да? Я разговаривал с братом за пять минут до того, как он направил машину на тот столб, а ты... Я ненавижу тебя! И ты мне говоришь, что я убийца, а кто ты, отец? Ты говоришь, я разрушил все, что ты создал для нас... Да я хотел... я хотел, чтобы все это сгорело! Провалилось бы в ад вместе с тобой!

Что-то грохнуло там, за этим непроницаемым занавесом — возможно, упал отброшенный стул. Колосов сдернул наушники, быстро вышел. Катя напряженно ждала. Минута, вторая... звук шагов в наушниках, громкие голоса — конвой. Видимо, Никита понял, что настал момент их разнять, иначе... Чья-то резкая команда: «Пройдемте! Я сказал, пройдемте со мной, молодой человек!» Хриплый протестующий вопль... тишина.

Потом она услышала голос Никиты. И поняла, что Филиппа вывели в коридор. Салютов и Колосов одни.

— Валерий Викторович, это правда, что он сказал? О вас и Марине Львовне?

Катя не видела Салютова в этот момент, не могла видеть. Никита, стоявший против хозяина «Красного мака», лицо его видел, однако... Иногда лица превращаются в каменные маски.

Салютов слышал вопрос. Но что он мог ответить этому милиционеру, мнящему себя великим сыщиком и уже, наверное, в мыслях пожинающему лавры победителя? Что он мог ему сказать? Как мог объяснить, чтобы он понял, этот чужой, посторонний человек, что же произошло в их семье? Что действительно произошло с ним, с его старшим сыном Игорем, с его младшим сыном Филиппом и с ней, Мариной...

Ведь он, Салютов, не хотел этого. Он пытался, видит бог, пытался не хотеть, но...

Что он мог? Когда молодая жена его старшего сына вошла в их дом, он, Салютов, перестал сам себя узнавать. Он стал другим! С ним что-то случилось! А она, Марина, все видела, все понимала... Она была женщина. Настоящая женщина — красивая, юная, властная, очень... красивая, очень... И она знала, что ей нужно от жизни. Она сама сделала первый шаг. И второй тоже. И третий. Она предпочла его Игорю. И что скрывать, были мгновения, когда он, Салютов, в душе даже гордился этим ее выбором... Но разве чувства наши в нашей власти? И как объяснить все это сейчас этому милиционеру, задающему свои вопросы? Как объяснить это сыну, ослепшему от ненависти и ненавистью же превращенному в убийцу, в разрушителя?

Ведь он, Салютов, пытался, не один раз пытался положить всему этому конец! Когда опьянение страсти проходило, он пытался разорвать их отношения, вернуть все на круги своя, но она, Марина... Она ничего не слушала. Ни о чем не думала, ничего не боялась. Она жила, как живут только в молодости, — без страха, без угрызений совести, без оглядки на завтрашний день. Любила ли она его? Он, Салютов, порой думал, что да: вот это и есть настоящая любовь, сметающая все преграды. А порой просто не мог об этом думать, потому что в глазах темнело.

А она... она сказала ему, что беременна. Ждет его ребенка, не Игоря... А потом родился Валерка. Его третий, самый младший сын...

Он пытался, сколько же раз он пытался разорвать все — разом, как отрубить! Но она яростно боролась. Она сопротивлялась. У нее было столько силы, раз она сумела подарить их семье таких детей — внука и еще одного сына... И тот день, ее день рождения, на который он так и не приехал, прикрывшись словно щитом Эгле, тот ноябрьский день, когда он не приехал, хотя она, Марина, оборвала ему все телефоны, стал для нее последней каплей. Днем ее гнева. Господи, она же ревновала его! И из ревности, в ярости, в запальчивости во всем призналась мужу — его сыну Игорю. Рассказала ему все, даже о Валерке. А потом... Потом они с Глебом Китаевым по вызову ГИБДД опознавали в морге обожженный, обезображенный в аварии труп. И он, Салютов, думал, что это — расплата. Но это, оказывается, было лишь ее началом. Первым взносом за долги.

Что же хочет услышать от него этот опер? Как объяснить ему, этому мальчишке в погонах, наверное, в душе искренне потешающемуся над ним, старым дураком, залезшим в постель своей невестки и погубившим обоих сыновей, что все это — трагедия? Трагедия его жизни, а не жалкий водевильный фарс с анекдотически непристойным концом?

— Это правда, — ответил Салютов. И удивился, что для выражения всего, о чем он думал только что, нашлась такая короткая фраза.

— У нас теперь есть запись вашей беседы с сыном, как я и предупреждал, — сказал Колосов. — Но эта запись оперативная, она не имеет никакой доказательной силы. Сейчас я вызову следователя прокуратуры. Вы подтвердите свои обвинения против Филиппа в убийствах гражданина Тетерина, гражданина и гражданки Таураге на допросе?

Катя за стеной ловила каждое слово. Услышала ответ Салютова:

— Нет.

Потом он добавил:

— Я не могу.

Шаги. Никита ничего не сказал, не настаивал — открыл дверь, вызвал конвой... Катя хотела было снять наушники, но один из оперативников отрицательно покачал головой: подожди. И что-то переключил в своей аппаратуре. Тихое шипение... Оперативник что-то черкнул на листке бумаги и пододвинул его Кате. Она прочла: «из другого кабинета».

В наушниках снова раздался голос Колосова:

— Ты сам к нам сюда пришел, парень. Не мы пришли за тобой, ты сам. Возможно, ты не думал, чем рискуешь. А может, тебе и правда уже все равно, раз ты так хотел, чтобы все сгорело... Сейчас приедет следователь. Вот бумага. Ты напишешь правду по всем трем эпизодам — с Тетериным, Таураге и его сестрой. Ты укажешь место, где прячешь свой пистолет и глушитель к нему. Ты напишешь всю правду обо всем этом. И это будет твоя явка с повинной. Так будет лучше для тебя. И для всех.

— Нет, — ответил Филипп. — Нет! — и голос его был похож на голос его отца.

— Да, — сказал Никита, — да, Филипп. Вот бумага, ручка. Без этого ты все равно отсюда не выйдешь. Разве ты не понял? Я этого просто не допущу.

Катя ждала. Долго. Услышала в наушниках сдавленные всхлипы.

Она сняла наушники. Вышла из кабинета. Возле дежурной части у стенда спортивных достижений собрались почти все сотрудники отдела убийств. Курили. Ждали. Катя от предложенной кем-то сигареты отказалась. Однако осталась ждать со всеми. Прошло время. Потом из кабинета в конце коридора вышел Колосов с несколькими листами исписанной бумаги. А в кабинет сразу же вошел конвой.

Выйдя из главка, Катя направилась по Никитскому переулку вверх, в сторону сияющей огнями Тверской. Зашла в круглосуточный продуктовый на углу, в кондитерский отдел. Мысленно подсчитала деньги, оставшиеся в кошельке от зарплаты, и устремилась к воздушному, украшенному сливочным кремом торту на витрине. Забрав у продавщицы коробку, позвонила по мобильнику Кравченко. Сказала, что она уже едет домой и чтобы он по дороге где-нибудь купил бутылку шампанского. Завтра — суббота. И если чартерный рейс снова не отложат, завтра вернется пилигрим Серега Мещерский. Спустится в их скромную долину с вершин своих Гималаев.

Катя с тортом направилась к метро. Заметно похолодало, однако, несмотря на мороз и поздний час, на улицах было людно и оживленно. Тверская, насколько хватало глаз, сияла ослепительными огнями рекламы. Вечерний затихающий город все еще был похож на разубранную новогоднюю елку. Но чем дальше от центра, тем меньше и меньше.

А в сосновом парке за городской чертой возле правительственной автотрассы было непривычно темно и тихо. Ни одно окно не горело в доме под черепичной крышей в глубине сосновой аллеи. Да и сама аллея была пуста и темна. На ней в этот поздний час не выстраивалась, как обычно, вереница дорогих иномарок, сворачивавших с Рублевки.

Но внезапно точно по волшебству на автостоянке казино вспыхнули все фонари: автоматически сработало освещение, хотя его никто не включал. А через секунду зажглось, засияло и гигантское неоновое панно на фасаде. И водители, ехавшие по шоссе, снова видели этот привычный маяк в ночи: неоновое поле цвело маками, сливающимися в один огромный цветок с лепестками, похожими на мельничные крылья «Мулен Руж», или на гигантский циферблат без стрелок. А потом лепестки опадали, превращаясь в рассыпавшуюся колоду карт: король червей, валет червей, валет бубен, дама червей, туз...

Издали с дороги картина на панно виделась ясно и четко, но чем ближе к казино, тем более расплывчатыми казались очертания и цветов и карт. Только по-прежнему слепили, пульсировали в ночи неоновые огни, точно живые. А если совсем приблизиться и внимательно посмотреть на фасад, можно было заметить, что за верхний край панно что-то зацепилось. И трепетало под порывами ветра, как белый флаг проигранной войны. Легкая газовая ткань, располосованная непогодой. Очень похожая на разорванную свадебную фату. Но, может быть, это были просто хлопья снега, взметаемые ветром...

body
section id="note_2"
Игрок-спорщик (жарг.).