Странные и, на первый взгляд, ничем не связанные убийства происходят в столичном городе. Погибает респектабельный ювелир Ковалевский, кто-то пытается убить его любовницу Валерию, бесследно исчезает кладоискатель… В ходе расследования выясняется, что все жертвы каким-то образом причастны к тайне древних рубинов «Алая капля», подаренных индийским раджей своей возлюбленной Сабхидари и исчезнувших с ее смертью во тьме тысячелетий.
Солнцева Н. Иллюзии красного: Роман Фолио Харьков 966-03-1707-7

Наталья СОЛНЦЕВА

ИЛЛЮЗИИ КРАСНОГО

Все события вымышлены автором.

Все совпадения случайны и непреднамеренны.

То кровь коралла, то огонь рубина,

То искры пурпура в тебе горят.

Лопе де Вега

В царстве иллюзий иллюзии реальны

относительно друг друга

из учения Будды

ГЛАВА 1

Уютно устроившись на диване, совсем еще молодой мужчина с увлечением читал книгу. В квартире было прохладно и сыро; за не занавешенным окном стояли хмурые весенние сумерки. Мужчина завернулся в клетчатое шерстяное одеяло, не надеясь, впрочем, как следует согреться. Вновь появилось чувство растерянности, беспомощности и отчаяния – как будто навеки пойман в нищете. Взгляд обреченно скользнул по убогой обстановке комнаты: никакой мебели, кроме старого потертого дивана и стопки книг на обшарпанном подоконнике. Единственный колченогий стул служил вешалкой для порядком обносившегося гардероба. Обои по углам вздулись от сырости, отстали от стен, у окна стоял старый сломанный электрообогреватель. Мужчина отвел взгляд, резко и сердито повернулся на бок и снова углубился в чтение.

Погружаясь в обстоятельства чужой и далекой жизни, он, таким образом, уходил от своей – безрадостной и пугающей. Что будет завтра? Этот навязчивый вопрос лишал его сна и покоя. Так не лучше ли отвлечься, забыться, окунувшись в увлекательные приключения, пусть и вымышленные?

На страницах книги разворачивалась непривычная жизнь старой Руси, в те далекие времена, когда простые люди жили в грубо сложенных каменных домах с маленькими окошками-щелочками. Тяжелые деревянные двери служили для защиты хозяев от внезапных нападений лихих людей. Целые банды бродяг слонялись по лесным дорогам, грабили и убивали. Хотя брать особо было нечего, хозяева домишек подпирали двери изнутри тяжелыми бревнами, принесенными с берега реки огромными валунами. Страх за свою жизнь заставлял их рыть глубокие подвалы. У кого было кое-какое добро, прятали его в подземных тайниках; совсем неимущие, которым и прятать-то было нечего, хоронились в подполах сами, пережидая разбой или грабеж. Нередко, выбравшись, наконец, на поверхность, люди обнаруживали пропажу самого необходимого – горшков для приготовления еды, нехитрых пожиток, рваной одежонки.

В убогих домах царили бедность и уныние. Во многих семьях не было мужиков, остались бабы да малые дети. Работы никакой в округе не было. Кое-кто, поздоровее да покрепче, нанимался в работники к зажиточным хозяевам, сплавлявшим лес вниз по реке. Женщины брали шить ризы и белье близлежащему монастырю. Запустением веяло от этих нищих селений; страх и безнадежность висели в промозглом, закопченном воздухе тесных жилищ.

…Вдоль дороги к святой обители росли чахлые обломанные деревца и кустики; глинистая земля, размокшая под дождем, противно чавкала под ногами. Навстречу друг другу шли две женщины. Одна из них уже улыбалась, признав свою соседку. Длинная, костлявая, с худым и желтым лицом, одетая в черную бесформенную хламиду, она напоминала монашку. Глубоко посаженные глазки злобно сверкали из-под низко повязанного платка.

– Пожалела бы сиротиночек, – завела разговор костлявая, поравнявшись с соседкой, к которой жались двое малолетних детей, затравленно посматривая на долговязую темную фигуру. – Правдивая ты больно, Анна, как я погляжу! Аль страх хуже смерти голодной? Ну, что тебе сделают те мертвяки? Они уж истлели давно. Али им нужно то добро? Одной-то мне трудно, не управиться. Где копать вместе сподручнее, а где чтоб кто поднять подсобил.

– Черт тебя, Ксения, по тем местам водит! – Вторая женщина, пониже ростом, плотная, добротно одетая, перекрестилась. – Добром такое дело не кончится. Страху-то, небось, натерпелась, вот и зовешь. Нужны тебе дети-то мои? Авось ничего, не помрем с голоду! Грех это, мертвяков обирать. Не зови, не пойду с тобой.

– Нету там никого. Места гиблые, топкие – дороги никто не ведает, таиться не надо. Сверху земля простая, а вход камнями завален, кустарником диким зарос. Добра там много, золота. До старости доживешь в достатке и благости, горя, нужды знать не будешь. Бог тебя простит, а люди знать не будут, так и не осудит никто.

Соседка костлявой монашки прижала руками детей, которые испуганно спрятались в широкой маминой юбке. Она вспомнила, как утром лазила в подпол, чтобы взять немного денег из тайника, да мало их осталось. Чем она завтра накормит своих детей? Правильно ли, чтобы дети голодали, а добро пропадало под землей?..

Обитатель неуютной холодной комнаты оторвал взгляд от книги, поежился, вздохнул и надолго задумался.. Он размышлял о сокровищах, которые лежат под землей, захороненные вместе с прахом умерших. Еще маленьким мальчиком он погружался в по-детски нехитрые мечты, воображая себя отчаянным головорезом-пиратом, перебирающим богатую добычу после морского сражения. Еще не смолкли стоны раненых, скрип абордажных крючьев и звон сабель, еще держался на воде горящий поверженный корабль противника… а он, удачливый предводитель отважных флибустьеров, перебирал груды золотых монет, которыми усыпана деревянная палуба, уставленная огромными сундуками, раскрытыми перед ним. Драгоценные вазы, блюда, богато изукрашенное оружие, блестящие самоцветы, жемчужные ожерелья, шелковые ткани, парча, ковры и мягкие шкуры диких животных…

Страсть к приключениям с детства не давала ему покоя, толкая на поступки, которые очень не нравились родителям, особенно маме.

Однажды вечером он, Валек, со своим другом Колькой отправился искать клад сумасшедшей старухи. Играя во дворе, оба часто видели ее сидящей на лавочке и крепко прижимающей к груди черную сумочку, вышитую стеклярусом. Старуха раскачивалась взад-вперед и тревожно оглядывалась по сторонам. Худыми трясущимися руками она так стиснула сумочку, что костяшки пальцев побелели. Колька не выдержал и, сгорая от любопытства, спросил ее, что она прячет в этой сумочке. Бабка мечтательно закатила глаза и призналась, что хранит там бриллианты, подаренные ей еще в молодости благороднейшим человеком… Имя дарителя уже готово было сорваться с языка, но она с видимым усилием заставила себя замолчать и трагически поджала губы. Правда, молчала она недолго, и через минуту уже заговорила вновь и опять про бриллианты, с которыми никогда не расстается ни ночью, ни днем. Колька прибежал домой, невероятно возбужденный, но мама развеяла его восторги весьма прозаическими объяснениями, что старуха просто больная и все выдумывает. А маму он привык слушаться.

Вскоре после этого старуха умерла. В ее доме ничего не нашли, кроме старого тряпья, поломанных табуреток и прочей домашней утвари. Валеку не давал покоя вопрос: куда делись бабкины сокровища? Или не было ничего? Куда делась вышитая стеклярусом сумочка?

С большим трудом ему удалось убедить Кольку, что если они найдут настоящие бриллианты, то их горячо любимые мамы будут на седьмом небе от счастья, потому что все женщины просто обожают драгоценности.

В заброшенном саду около дома старухи, ночью, при свете полной луны, они расковыряли не одну яму, провозившись почти до самого утра, но, к огромному разочарованию, так ничего и не нашли. Потом их долго ругали дома перепуганные насмерть родители за глупую выходку, за перепачканную землей одежду – особенно брюки, которые так и не отстирались на коленках.

Валентин вырос, но детские мечты, видоизменившись, продолжали будоражить его воображение. Он стал студентом исторического факультета не случайно: все та же страсть к тайнам и поискам кладов заставляла его просиживать огромное количество времени в библиотеках и архивах города. Он продолжал мечтать о путешествиях в дикие, таинственные уголки земли, о пирамидах майя, скрытых в непроходимых джунглях, о сенсационных раскопках, в которых будет участвовать, о древних сокровищах, которые найдет. Этот придуманный им самим мир, в котором он блуждал, полностью поглощал его внимание. Валентин жил в этом волшебном, исполненном опасностей и неожиданных находок мире, и совершенно не замечал перемен, происходящих вокруг него в реальной жизни.

Преподаватели в университете начали жаловаться на финансовые трудности, многие студенты подрабатывали, где придется, чтобы свести концы с концами. Некоторые бросали работу или учебу, занявшись коммерцией. Валентину становилось все труднее и труднее. Мама, жившая на гроши в подмосковном Чехове, не могла ему помогать. Он начал во многом себе отказывать, отводя взгляды от роскошных витрин, уставленных продуктами. Голод все убедительнее заявлял о себе. Прозрение наступило внезапно, когда просто стало нечего есть. Совсем.

Вторая неделя прошла уже с тех пор, как он бросил университет и колесил по городу в поисках заработка. Достойную работу найти оказалось непросто, а то, что предлагали, ему не подходило. Огорченный неудачами, Валентин никуда больше не пошел. Сегодня с самого утра у него крошки во рту не было. На подоконнике, в его любимой книге «Граф Монте-Кристо», между чуть пожелтевшими страницами, лежала небольшая сумма денег. Последние гроши. Их могло хватить на оплату комнаты за две недели, или на еду, – если купить крупы и макарон, можно протянуть дней десять.

– Что же делать? – в который уже раз спрашивал он сам себя, – Скоро дойдет до того, что станет негде жить. Деньги закончатся, и его выгонят на улицу. Он представил себя грязным и оборванным попрошайкой в подземном переходе, которому брезгливо бросают мелочь прохожие. Топкое болото бедности сомкнется над его головой. Он почувствовал тяжесть в груди, не хватало воздуха.

Валентин резко сел, затем вскочил с дивана. Ему захотелось немедленно идти куда-то, бежать, спрятаться. Как будто можно убежать от себя самого.

– Дурак! Давно надо было что-то делать, зарабатывать деньги. Как он мог вести себя столь легкомысленно? Дотянул, а теперь – хоть вешайся! – с отчаянием выкрикнул Валентин, натягивая на себя толстый свитер, брюки и куртку.

Громко хлопнув дверью, он выскочил на улицу. Ранняя весна сыпала снежную крошку с низкого, напитанного ледяной влагой, серого неба. Соль и песок, которыми посыпали тротуары, образовали жидкую грязь; с дороги, из-под колес транспорта, летели мутные брызги. Валентин шел, сам не зная куда, не разбирая дороги, шлепая по присыпанным тающей крошкой лужам. Холодный ветер пронизывал до костей. Воздух, по-весеннему пахнущий талым снегом, щекотал ноздри. Дома казались призрачными в наступающих сиреневых сумерках.

Валентин шагал в потоке озябших, укутанных в шарфы, поднявших воротники и засунувших руки в карманы, людей. От невеселых мыслей болезненно и судорожно сжималось горло. Деньги решают все! Как часто он слышал эту фразу и не соглашался с ней, не понимал… Сейчас жизнь сама привела его к такому выводу. Но где достать денег? Ему стало смешно: в воображении возникла картинка – высокое дерево, с веток которого свисают новенькие, хрустящие купюры, и он, подпрыгивающий в усилии достать, дотянуться до вожделенных бумажек…

Деньги можно достать только там, где другие не догадались или побоялись. Главное – начать, а там дело само пойдет, покатится, как по рельсам. Для того, что он замыслил, много не нужно. Инвентарь не сложный – лопата, большая вместительная сумка, ломик, кирка, старая одежда, фонарь. Может быть, еще что-то понадобится, но пока не примешься за дело – не узнаешь. Если задаться целью, деньги сами поплывут в руки.

Валентин даже знал, с чего начнет. Безвыходность ситуации подхлестывала лучше любого кнута. Сама собой пришла в голову мысль о бывшем однокурснике из Коломны. Как же его звали? Вадик, кажется? Ну, да не это важно.

В один из скучных и дождливых вечеров, когда они, от нечего делать, выпивали в прокуренной комнатке студенческого общежития, этот Вадик, с нарочито таинственным видом, смешно прищуривая глаза, рассказал «жуткую историю» про дом с привидениями. Дом стоял за высоким каменным забором, серый и мрачный, не похожий ни на один из домов в их городке. Потрескавшиеся стены обвивал обильно разросшийся дикий виноград, высокий чердак возвышался среди старых тополей, которые весной сплошь устилали белым легким пухом крышу, каменный балкон на втором этаже и крытую веранду. Тогда казалось, что дом только что появился прямо из сказки про госпожу Метелицу, которая выбивает свои перины: он стоял, весь покрытый пушистым «снегом», как в очарованном сне, подслеповато взирая на шумный мир вокруг узким стрельчатым чердачным окошком, будто устало прикрытым глазом.

Поблизости от дома находился фамильный склеп, который и послужил источником зловещих слухов о вампирах и иных обитателях потустороннего мира. Вечером, особенно в зимнее время года, когда рано темнеет, одинокие прохожие старались перейти на другую сторону улицы и ускорить шаг. Склеп, скрытый от глаз кустами жасмина, находился рядом с домом. Когда листва опадала, его покатая, стилизованная под римский саркофаг крыша тускло и зеленовато мерцала, отражая лунный свет.

В этой чудом сохранившейся фамильной усыпальнице старого дворянского рода, по словам старожилов, как в мавзолее, хранились тела умерших и старинные дорогие вещи, – реликвии рода. Молва твердила, что побывавший в склепе человек долгое время ходил, как одуревший, видел странные сны, предвещавшие опасности и болезни. Побывать в склепе было совсем не простым делом – обитатели дома никого не пускали на свою территорию. Эти странные люди, пренебрегавшие местными правилами и обычаями, были потомками аристократического рода Полторацких, в котором по женской линии передавались какие-то необыкновенные способности.

Валентина не интересовали ни дворяне, ни привидения, – он вообще все это считал чепухой. Но посещение Коломны могло бы стать неплохим началом промысла. Все задуманное казалось необыкновенно заманчивым и легко осуществимым до тех пор, пока он не вспомнил про деньги. Где взять деньги на дорогу, на еду, проживание и прочие расходы, неизбежные в любом деле? Загоревшийся было в глазах огонек снова потух.

Вынырнув из своих напряженных раздумий, Валентин снова оказался во враждебном ему мире повседневной реальности, грозившей ему голодом, холодом и неустроенностью. Он заметил, что прошагал целый квартал, ничего не видя вокруг, и сам удивился, как это может быть. Он остановился прямо у чебуречной. Снег на тротуаре перед входом почти растаял, из открытой двери доносился запах пельменей и горелого масла. Через высокие грязные окна виднелись круглые столики; немногочисленные посетители пили пиво, неторопливо закусывали. Валентин ощутил невыносимое чувство голода, – пустой желудок отозвался ноющей болью, тошнотой. Он не заметил, как оказался внутри теплого, наполненного сигаретным дымом и запахом пива, помещения чебуречной.

На металлическом листе с дырочками, погруженном в кипящее масло, аппетитно шипели чебуреки. Молодая полноватая русоволосая девушка в фирменном халатике ловко раскладывала их на тарелки и отпускала посетителям. Рядом на стойке стоял металлический котел, в котором варилась, распространяя аромат перца и лаврового листа, очередная порция пельменей. Холодное пиво с шипением наполняло большие стеклянные кружки, истекая пеной. Валентин на ходу сдувал высокую пышную пену, стараясь не уронить тарелку, полную сочных, румяных и поджаристых чебуреков. Он пробирался к свободному столику у окна, когда услышал знакомый голос.

– Привет, Вален!

Прямо перед ним стоял счастливый, улыбающийся Ник, тот самый друг Колька, о котором он сегодня как раз думал. Повзрослев, они стали видеться редко, и величали друг друга по-иному – Колька превратился в Ника, на заграничный манер, а Валек в Валена, что было более вульгарно.

– Ник, рад тебя видеть, дружище! Ты здесь какими судьбами? Садись!

Они сели за столик, на середине которого стояла невысокая вазочка с парой искусственных цветов, стеклянная солонка и горчица на блюдечке. Через окно сквозь снеговую завесу была видна мокрая и грязная мостовая, по которой спешили прохожие, зябко кутаясь в по-весеннему легкую одежду. С утра небо было ясное, и никто не ожидал такой непогоды. Московская ранняя весна обманчива, как настроение перезревшей девицы.

Ник поставил на темно-зеленую скатерть бутылку хорошей дорогой водки.

– Погоди, не ешь без меня! – он быстро вернулся с подносом, уставленным тарелками с двумя порциями пельменей, горкой чебуреков и свежими огурцами. – Ну, давай за встречу!

Они с удовольствием выпили, наливая холодную водку в маленькие бокальчики для пива, принесенные Ником. Валентин почувствовал, как тугой комок безысходности и отчаяния в груди начинает оттаивать. Наступило приятное расслабление…

Друзья представляли собой живописную пару. Вален – плотный, невысокий блондин с правильными чертами лица, к которому очень подходило выражение «хорошенький». Небольшие серо-голубые глаза на его округлом лице словно говорили: ну что я могу вам сделать? Это была его маска, достаточно обманчивая, за которой он прятал свои истинные мысли и намерения, далеко не безобидные. Ник – ростом повыше, худощавый, стройный брюнет, модно одетый, был по-своему хорош и даже в какой-то степени изящен. Он сидел в театральной позе, с бокальчиком в руке и смотрел на друга слегка замутненным взглядом. Ник быстро пьянел.

– Где ты сейчас? – спросил Вален.

Ник поморщился и, наливая водку, откровенно признался:

– Если бы не старый, был бы в заднице. А так он мне бабки подкидывает. Живу в отдельной квартире, подрабатываю у папика охранником, чтоб хоть на сигареты да на девочек у него не клянчить. Надоело все…

– А хотел бы иметь свои?

Взгляд Ника даже прояснился от такого предложения.

– Ну, спрашиваешь! Хотеть хотел бы, да где их взять? Пахать, как дебил, с утра до вечера я не собираюсь! Если ты про это…

Теперь Вален разливал водку. Его уже не раздражал развязный тон друга. Он понял, что ему нужен напарник. Как в детстве. Ник – то, что надо. У него даже появилась уверенность, что тот согласится.

– Знаешь, мы можем быстро раздобыть деньги! Это будут наши собственные деньги. Сможем жить, как захотим. И вкалывать особо не придется. Понятно?! – Глаза Валена сверкали воодушевлением.

Ник почувствовал себя сбитым с толку. Он и вообще-то соображал медленно, а в подпитии и говорить нечего. Но тупым показаться не хотелось.

– Это здорово. А поподробнее нельзя?

– Можно, но не здесь. – Вален понизил голос и заговорщически подмигнул Нику. Он тоже опьянел. – Рассказывай, чем развлекаешься, когда не черта делать?

– О, ты как мой папик! Старикан все хочет знать, прямо спасу нет. Боится, что я еще девку приведу ему на шею.

– Девок надо самому оплачивать. Это старый твой истину глаголет! – Пьяного, Валена тянуло говорить высокопарным слогом. Он нарочно задел неприятную для Ника тему, зная, что тот неравнодушен к девочкам и очень самолюбив. Ник помрачнел, но спорить не стал, просто решил перевести разговор на другое.

– А ты крутым сделался, да? – с легким оттенком раздражения сказал он.

– Я не хочу быть крутым, но денег иметь хочу много. Без денег что за жизнь? Согласен? Зависимость не многим лучше нищеты.

– Ты что, нищим стал, Вален? – Ник долгим пьяным взглядом посмотрел на товарища. Он прекрасно помнил его привычку всегда все скрывать, но выдавать себя неосторожным словом. Вален тоже опьянел не в меру. – А где ты живешь?

– Нигде. Деньги кончились. – Вален допил водку и со стуком поставил пустой бокальчик на стол. В глазах промелькнула глухая тоска.

– Пошли ко мне. – предложил Ник, которому стало отчего-то жалко давнего друга по детским играм, в которых Валек всегда был предводителем и неоспоримым авторитетом. – Я живу один, холодильник битком набит. Да, про бабки, которые мы могли бы сорвать, ты серьезно говорил?

– Серьезно. Не сомневайся.

За окнами чебуречной стало совсем темно. Бледные фонари едва освещали грязное месиво на тротуарах. Нетвердой походкой друзья направились к метро. Вален чувствовал себя буквально спасенным. Эту отсрочку судьбы он твердо решил использовать с максимальной выгодой, разжиться деньгами во что бы то ни стало, стать обеспеченным человеком, чтобы забыть об унизительной бедности навсегда, до самой смерти.

Ник по-своему был рад встрече. Присутствие Валентина обещало сделать его скучную жизнь интересной, а если еще при этом они смогут приобрести собственные средства, чтобы ни перед кем не отчитываться… У него захватило дух от раскрывающейся перед ними блестящей перспективы: представилась палуба белого круизного теплохода, музыка, девочки, запах моря… Картины развлечений и удовольствие в его уме сменяли одна другую. Откуда-то появился образ молодой, шикарной черноволосой женщины, сидящей в старинном бархатном кресле. Чудеса!

Снегопад прекратился. Впереди светились между колоннами фонари у входа в подземку.

На эскалаторе приятелям стало отчего-то смешно, они дурачились, снова чувствуя себя маленькими мальчиками, открывшими первую страницу книжки о морских путешествиях, старых пиратах и острове сокровищ. Народу в метро было мало. Поднявшись на поверхность и с наслаждением вдыхая холодный и сырой вечерний воздух, пахнущий солью и талым снегом, они направились к кирпичной пятиэтажке, в которой папик Ника приобрел любимому сынуле отдельную однокомнатную квартиру.

– Прошу! – Ник эффектным жестом руки указал на открытую дверь своей квартиры.

Большая, почти квадратная прихожая, была оклеена темными обоями, напротив двери висело большое овальное зеркало в позолоченной раме, на темном полированном комоде стоял телефон и несколько безделушек. Красный плафон бра рассеивал мягкий розовый свет. У стены стоял узкий диван; светлый паркетный пол застелен пушистым бордовым ковром. Верхнюю одежду хозяин повесил в модный шкаф-купе с раздвижными дверцами.

Валентин прошел в просторную комнату, обставленную светло-ореховой мебелью. Поблескивали серебристые импортные обои, в углу расположился мягкий уголок и тумбочка с дорогим телевизором. Гладкая, совершенно зеркальная поверхность стола отражала большую хрустальную люстру.

– Ну как? – напрашиваясь на восторженный отзыв, спросил Ник.

– Ничего, – подчеркнуто невозмутимо ответил Вален. Интуиция подсказывала ему, что если он хочет играть в делах первую скрипку, то надо быть посдержаннее в похвалах и оценке услуг Ника.

ГЛАВА 2

Чай решили пить на кухне. Небольшая уютная кухонька было оборудована всем необходимым. Прямо на столе, накрытом скатертью в пеструю клетку, поставили электрочайник. Через несколько минут они уже пили чай с медом и печеньем. Чувство опьянения быстро прошло. Нику хотелось узнать, как Вален думает достать деньги, но расспрашивать он почему-то не решался.

– Так что ты там у старого делаешь, офис охраняешь? – Вален решил заполнить неловкую паузу.

– Нет. У него ломбард. Одного охранника он нанял, я с ним по очереди дежурю, ну и еще, что папик попросит, изредка делаю. Совсем на халяву я жить не люблю. Завтра будешь сам тут хозяйничать – меня не будет. Но если что-то стоящее предложишь, время найдется. Лишних денег не бывает.

– Об этом не сразу, ладно? Я еще обдумать кое-что хочу.

Вален отставил чашку, с удовольствием рассматривая приличную обстановку вокруг себя. Хорошо, что у Ника папаша не промах. Это сейчас очень кстати, пока я на мели. Но так будет продолжаться недолго. Я добьюсь большего. Даже если деньги придется вырвать у самого дьявола, они у меня будут.

– Ты будешь спать в комнате, – сказал Ник, заметив сдвинутые брови и некоторое напряжение в лице друга. Он подумал, что Вален устал, да и выпил лишнего.

– Хорошо, – спокойно ответил тот. Он помнил – нельзя показывать Нику, как важна сейчас его помощь. Все должен решать холодный безошибочный расчет. Сердечность будет потом – когда, наконец, он обретет твердую почву под ногами, и неисчислимые бедствия перестанут поджидать его за каждым поворотом.

Они сразу легли спать, даже не стали смотреть телевизор. Ник расположился на диване в прихожей, гостеприимно уступив другу комнату. Плотные бархатные шторы на окнах придавали обстановке особый, располагающий к отдыху уют. Валену казалось, что темнота, словно клубы очень густого дыма, медленно и плавно перемещается в пространстве. Он закрыл глаза и тут же ощутил привычный страх. Страх оказаться неудачником без гроша в кармане. Мысли беспокойно забегали, опережая одна другую: главное – не сидеть сложа руки; любые действия, даже глупые и ошибочные, все равно лучше, чем их отсутствие. А иногда они могут быть полезны. Если не знаешь наверняка, что делать, – надо делать хотя бы то, что приходит в голову, что можешь. Незаметно для себя, он уснул.

Утром оба приятеля не сказали друг другу и двух слов. Беседа не клеилась: что-то мешало им быть откровенными. Ник вскоре ушел к отцу в ломбард, предоставив Валену полную свободу действий. Он мог хозяйничать, как хотел.

Вален повалялся немного на диване у телевизора, настроение его заметно улучшилось. На глаза попалась Библия в толстом красивом переплете, с золотым тиснением. В детстве его мать часто гадала на Библии, научив этому и сына. Задумаешь вопрос, и открывай книгу в любом месте; при этом читать нужно те строчки, которые первые попадутся на глаза. Это и будет ответом.

Валену вопрос придумывать не пришлось, он и так не выходил у него из головы ни на минуту. Он наугад раскрыл Библию и прочитал:

«Немного поспишь, немного подремлешь, немного, сложа руки, полежишь:

И придет, как прохожий, бедность твоя, и нужда твоя, как разбойник».

Какое-то время он продолжал сидеть, словно в оцепенении, потом вдруг вскочил, как ужаленный, и стал метаться по комнате. Что же делать? Что делать?

Постепенно возбуждение улеглось, Вален решил для начала все же не суетиться, а поесть, и отправился на кухню.

Кухонька поражала обилием продуктов и располагала к созданию кулинарных чудес. Заметно было, что ее хозяин гурман. Множество деревянных подвесных полочек были уставлены пакетиками, баночками со всевозможными специями, бутылочками разных размеров, форм и цветов, упаковками чая и кофе, консервными банками с яркими этикетками, коробками с печеньем и шоколадными конфетами. По бокам полочек на декоративных гвоздиках висели связки сушеных грибов, чеснока, красного жгучего перца, пучки трав.

Вален открыл холодильник и поразился – майонезы и кетчупы, тюбики и баночки с горчицей, колбаса, сыр, апельсины. Отделение для овощей заполнено до отказа. Не раздумывая долго, он решил попробовать свое поварское искусство. Когда много хороших продуктов, приготовление пищи, вполне может быть приятной и увлекательной забавой. Как он и ожидал, морозилка оказалась забита мясной вырезкой.

Пока выбранный им кусочек мяса оттаивал под горячей водой, Вален принялся читать газетку, забытую Ником на кухонном столе. Объявления о продаже, услугах, обмене и прочем, его не интересовали, и он сразу перевернул страницу, наткнувшись на небольшую статью «Жертвой слухов стала одинокая старушка…», за которую он и принялся, коротая время.

Старая женщина жила очень нелюдимо и обособленно, в дом к себе никого не впускала, помощь принимала неохотно, отношения с соседями не поддерживала. Местные грибники часто встречали ее в лесу: она собирала дикие травы, из которых потом приготавливала разные подозрительные зелья. Из трубы на крыше ее домика даже летом ежедневно шел дым. Что она там сжигала или варила, никто не знал. В деревне бабку боялись и не любили.

Случилось так, что несколько дней никто не видел дыма над полуразвалившимся домиком, и это показалось подозрительным. Соседи подняли тревогу, вызвали милицию, взломали двери… Старуха, простоволосая, босая, в длинной вышитой крестом домотканой рубахе, лежала посреди комнаты, на выскобленном добела деревянном полу, задушенная обыкновенной бельевой веревкой. В доме все перевернуто вверх дном, даже золу из печи выгребли и по полу рассыпали. Вот такая жуткая история произошла недавно в тихой и неприметной деревне Егорьево Московской области.

Несколько дней подряд опрашивали всех жителей, выясняли, кто что видел, какие слухи ходили о пострадавшей. Никто ничего конкретно сказать не мог, но все без исключения твердили, что бабка была непростая, – колдунья, владела тайнами трав, умела то ли привораживать, то ли порчу наводить, то ли еще что. Иногда, поздними вечерами, к ее дому приезжали на своих машинах хорошо одетые женщины, молча входили, спустя некоторое время так же молча выходили, не поднимая глаз, садились в машины и уезжали. Что за услуги оказывала им покойная, неизвестно. Жители деревни к ней никогда не обращались – ни за лекарственными травами, ни за ворожбой, – так уж повелось исстари. За эти таинственные услуги, якобы, старуха брала плату только золотом – обручальными кольцами, реже перстнями, серьгами и цепочками.

При расследовании эти факты не подтвердились. Бабка была одинокая, замкнутая, можно сказать, странная. Ну и что? Известное дело – возраст, склероз. А то, что люди болтали о ней разное, так и это понятно: старуха возбуждала любопытство своим необычным поведением, нежеланием ни с кем разговаривать, тяжелым, пристальным взглядом. Однако и вреда бабка никому не делала, жила тихо, неприметно…

Убийство взбудоражило жителей Егорьева. Неужели безобидную старушку задушили из-за одних только ничем не подкрепленных слухов про золото, в поисках которого убийцы переломали всю мебель, распороли перину и подушки, перевернули весь чердак?

Единственная бабкина драгоценность – золотой нательный крестик, который многие видели, была похищена. По этому крестику и нашли злодеев, одуревших от водки и безделья местных подростков. Они пытались обменять его на трехлитровую банку самогона, на чем и были пойманы, как говорится, с поличным.

Одинокий дом, в котором никто не пожелал поселиться, стоит теперь, разоренный, на краю деревни. Только старая плакучая береза грустно шелестит ветвями на заброшенном подворье, да ветер завывает в пустых комнатах; скрипят, рассыхаясь, деревянные потолки и стены, наводя страх на одиноких прохожих…

Вален просмотрел газету до конца, ничего интересного больше не нашел, и отложил ее в сторону. Убитая старуха представилась ему почему-то молодой и красивой, с большими черными глазами и крупными золотыми серьгами в ушах, в виде подковок. Как цыганка. Но в статье же не сказано, что она была цыганкой?

Вален удивился: цыгане ему никогда не нравились, с чего это он про них вспомнил? Представление поменялось: теперь он мысленно видел худенькую, маленькую, сморщенную старушку, в потрепанной одежонке и низко повязанном платке. Впрочем, оба эти образа – молодой цыганки и убогой старушки как-то причудливо смешались в его воображении. Не может быть, чтобы слухи совсем не имели оснований! Такого не бывает. Раз люди говорят – что-то да есть. А значит, золото, которое бабка зачем-то копила и прятала, просто не нашли. Скорее всего, оно там, в доме. Он задумался. Волнение нарастало, вызывая легкую нервную дрожь в теле. Надо было отвлечься, успокоиться.

Мясо, наконец, оттаяло. Вален аккуратно порезал его тонкими ломтиками, посыпал молотым перцем, солью, толченым чесноком, сложил в глубокую сковороду и поставил в разогретую духовку запекаться. Он чувствовал себя творцом. Чистя картошку, он размышлял о необыкновенном салате с пикантным вкусом. Среди такого изобилия консервов и овощей невозможно было оставаться экономным, спокойным и рассудительным.

Вален мелко нарезал синюю капусту, побрызгал ее лимонным соком, сложил в салатник, добавил маринованные шампиньоны, копченую курицу, огурчик, немного лука и полил маслом.

Картошка кипела на медленном огне. Мясо благоухало на всю кухню. Вален достал его, густо посыпал тертым сыром, залил майонезом и поставил допекаться.

– Да, Ник неплохо устроился в жизни! Ничего, скоро я буду жить даже лучше, – сказал он сам себе, стараясь поверить в это. Внезапно пришло решение: дом на краю деревни, в котором убили старуху, он проверит.

Выставка-распродажа индийских товаров располагалась в просторном холле кинотеатра «Орион».

С самого утра здесь уже было много людей, в основном женщин. У входа торговали специями в ярких упаковках, душистыми палочками, сувенирами, металлической посудой, покрытой красивым орнаментом, плетеными циновками, корзинами, изделиями из бамбука. Повсюду были развешаны поражающие пестротой и богатством красок прекрасные ткани, золототканая парча, вышитые покрывала, ворсовые ковры, знаменитые кашмирские шали, шарфы, сари [1] всевозможных фасонов и расцветок, сумочки и пояса из кожи с росписью и тиснением. Звучала прихотливая индийская музыка, странная и непривычная для европейского уха, она сплетала и расплетала древние мелодии, создавая из простых, как сама жизнь, мотивов, прекрасные и чарующие узоры. Когда Кришна [2] играл на своей флейте, он бросал своими мелодиями вызов богу любви.

Валерия заслушалась. В гулком пространстве холла ей почудился тихий серебристый и нежный звук колокольчиков.

– Колокольчики, которые звенят на ногах Кришны, – улыбаясь, сказал продавец, выйдя из-за прилавка.

Валерия вздрогнула, словно она подумала о чем-то запретном, а он прочитал ее мысли. Продавец выглядел необычно: он плавно скользил по мраморному полу в длинном, почти до пят, светлом одеянии. Его большая, гладко обритая голова, слегка блестела, насмешливые глаза светились энергией. Крупные, яркие, красиво очерченные губы забавно шевелились, когда он говорил. Он приподнялся на цыпочки и снял с верхней полки целую гирлянду колокольчиков всевозможных размеров и форм.

– Выбирайте! – предложил он Валерии. – Колокольчики Кришны приносят удачу в любви.

Господи, он только предлагает ей товар! Валерия вздохнула с облегчением. А она уж было подумала… Да нет, что за странное настроение навеяли ей все эти индийские штучки!

За спиной продавца висел большой, яркий ковер, изображавший бога мудрости Ганешу с головой слона. На стеклянной витрине перед ним шеренгами стояли изящные статуэтки из бронзы и слоновой кости, нарядно разодетые куклы, храмовые лампы из глазурованной глины, кувшины и вазы, древнеиндийские божки, готовые служить любому, кто их купит. Пары мужчин и женщин, восседающие на коленопреклоненных слонах, склонили друг к другу украшенные цветами головки; фигурки Будды со скрещенными и прижатыми к телу ногами, лениво и равнодушно созерцали шумную толпу посетителей… Изображения четырехрукого Шивы [3], «Владыки Танца», заключенные в круг, привлекли внимание Валерии. Она остановилась, не в силах пройти мимо.

– Шива Натараджа, – тут же откликнулся продавец, заметив ее интерес. – Он символизирует источник мира. Его танец вечен – ибо вселенная вечно движется, а Шива – ее Сила. В его руках – барабанчик, отбивающий ритмы, и пламя. А вот этот карлик под ногами – демон зла.

Валерия почувствовала легкое головокружение, у нее разбежались глаза. Образы божеств поражали своей фантастичностью, обилием рук, голов, украшений и причудливых поз. Она, словно во сне, протянула руку и взяла одну из статуэток…

– Кубера? У вас редкостный дар делать правильный выбор, – обрадовался продавец. Наконец-то посетительница что-то купит! Женщина ему понравилась, она сама напоминала дикий экзотический цветок. – Вам дано владеть драгоценными камнями, металлами и другими предметами роскоши этого мира. А знаете, сначала Куберу считали властелином сил тьмы, и лишь потом – богом богатства, повелителем всего золота, серебра, драгоценностей и других сокровищ.

– Забавно, – улыбнулась женщина. – Вот, оказывается, кто виновен в том, что многие драгоценности имеют дурную славу, навлекают смертельную опасность!

– Они опасны только для тех, кто не достоин владеть ими. Кубера не принесет вам зла. – Продавец смутился, эта пышная фраза показалась ему излишней, чтобы продать недорогую вещицу. Почему-то хотелось угодить покупательнице.

– Я еще пройдусь, посмотрю, – редко встретишь такое изобилие необычных вещей! – Валерия поставила статуэтку на прилавок. – Куберу я куплю; отложите, пожалуйста.

Она не спеша прохаживалась вдоль прилавков и стеклянных витрин, любовалась декоративными панно из ценных пород дерева, инкрустированными слоновой костью столиками, стульчиками и шкатулками, лаковой росписью, чеканными узорами по металлу, изящными эмалями, чудесными вещицами, изготовленными из перламутровых раковин. Завораживающий ритм музыки, запах специй, благовоний, развешанных повсюду цветочных гирлянд, горящих свечей, вызывал незнакомые, странные ощущения. Имитация настенных фресок, сделанная неизвестным способом, была превосходна: танцующие Апсары, – небесные девы, с крутыми бедрами, с талиями, обтянутыми драгоценными золотыми поясами, искушали святых подвижников; бог Индра [4], в образе крепкого быка, скакал среди сочного, роскошного мангрового леса; Ушас – вечно молодая богиня утренней зари неслась по небу на своей колеснице, запряженной двумя звездами, утренней и вечерней. Прекрасная принцесса катается на качелях – рядом с ней всадник, прискакавший на волшебном коне, прозрачные одежды развеваются на легком ветру, жемчужные ожерелья и золотые браслеты красиво оттеняют смуглую кожу полуобнаженных фигур. Лукавый Кама, бог любви, улыбается, играя со своим луком, стрелы которого сделаны из цветов, а тетива – из пчел… Валерия не могла оторвать взгляд.

И лепестки жасмина, вестника весны, несет ветер.

Пусть он возьмет с собою мои мысли о тебе…

Откуда пришли эти строчки? Она не знала. Ей показалось, что она стоит на берегу озера, зеркальную поверхность которого покрывают цветущие лотосы… Беспечно плавают розовые фламинго, их тысячи. Всадник в белоснежной чалме стреляет… испуганная стая, беспорядочно взмахивая огромными крыльями, отрывается от поверхности воды. Солнечный свет горит на ослепительно-белом и розово-красном оперении птиц, словно над озером поднимается невиданное, роскошное огненное пламя. Оно взлетает в воздух, подобно фейерверку из живых роз, выстраивается в огненную линию и уходит в бездонные просторы голубого неба…

– Посмотрите, какая прелесть! – Девушка в оранжевом сари, с гладко зачесанными назад волосами и большим цветком, приколотым у виска, показывала Валерии тончайшую, словно шелковая паутинка, легкую золотистую ткань. – Сквозь семь слоев такого драгоценного наряда, должны быть видны родинки на теле красавицы!

Валерия уже ни на что больше не обращала внимания. Она, как во сне, обошла кругом громадный холл и вернулась к прилавку, где оставила божка Куберу. Продавец внимательно посмотрел на нее: что-то в ее взгляде вызывало у него тягостную растерянность. Женщина была ярко, экстравагантно красива – нежно изогнутая, прекрасная миндалевидная форма глаз, длинные шелковистые ресницы, кожа мягкого персикового оттенка, нетипичного для Москвы, высокий лоб, выгнутые черные брови, пухлые, очень красные губы изысканной формы, круглый подбородок. Фигура полная, с высокой грудью и не слишком тонкой талией, что, впрочем, совершенно ее не портило, а, напротив, казалось необыкновенно естественным и гармоничным. Посетительница сама могла бы быть самым привлекательным экспонатом индийской выставки.

Продавец опустил глаза, заворачивая ее покупку.

– Прошу! – он протянул ей сверток, рука еле заметно дрогнула. – Может, еще что-нибудь предложить вам?

– Даже не знаю… Я как-то странно себя чувствую. – Валерия тряхнула головой, отгоняя наваждение, навеянное изобилием экзотических предметов, запахами, музыкой. – Вообще-то я хотела приобрести украшения…

Человек за прилавком задумался. Потом наклонился и достал большую коробку, обтянутую парчовой тканью.

– Посмотрите вот это, – он раскрыл коробку, в которой на алом бархате лежали массивные женские браслеты ручной работы с натуральными камнями. – Вы давно мечтаете о таких браслетах! – Он улыбнулся, не понимая сам себя. Украшение предназначалось в подарок его девушке, это был эксклюзив, – ничего подобного больше в продаже не было. И вот он отдает их в руки женщины, случайно зашедшей в павильон.

Сегодня происходит что-то необъяснимое. Не жалея, что сделал явную глупость, продавец протянул коробку Валерии. Она заметно волновалась, разглядывая массивные, богато украшенные камнями браслеты, затем легко надела их через узкие кисти рук. На ней они выглядели еще прекраснее.

Индийский бог изобилия Кубера и браслеты лежали в сумочке, когда Валерия покидала выставку. Она легко сбежала по каменной лестнице, чувствуя себя уставшей и довольной. Внезапный весенний порыв ветра с мокрым снегом обдал холодом. В лицо посыпались мелкие ледяные капли. Стараясь не обращать внимания на непогоду, она подошла к стоявшей напротив кинотеатра машине. Хорошо, что Евгений подождал ее!

Негромко щелкнув, правая дверца приоткрылась. На секунду Валерию охватила досада: не захотел выйти из машины и промокнуть под дождем и снегом, открывая дверцу. Впрочем, чего ожидать от нынешних мужчин? В салоне было тепло, звучала приятная музыка. Валерия уселась, не успев стереть с лица недовольную гримаску.

– Что случилось? – Евгений был удивлен ее расстроенным видом. Они познакомились недавно, но ее страсть к необычным украшениям он заметил сразу. Отчасти украшения были его профессией, и он понимал в них толк. Выставка индийских вещиц превосходная – он не сомневался, что Валерия будет в восторге. Чем же она недовольна? Он посетил эту выставку не из праздного, а вполне профессионального интереса. Это было настоящее зрелище. – Тебе не понравилось?

– Что ты! Я даже не ожидала увидеть такое… – она подбирала подходящее слово. Еще не успев договорить, Валерия почувствовала себя прижатой к сиденью, но поцелуй был короткий и нежный. Евгений сразу же отпустил ее, спокойно завел машину и внимательно смотрел вокруг, отъезжая от кинотеатра.

– Так что ты мне хотела сказать насчет выставки? – спросил он так, словно отвлекся только на то, чтобы выехать на дорогу. Спутница не ответила. Она достала из сумочки пачку сигарет, зажигалку, и закурила, приоткрыв окно. То, что он решился поцеловать ее, не волновало так уж сильно. Не хотелось усложнять отношения. Валерия искоса поглядывала на его сосредоточенное лицо, – наверное, слишком пристально. Он повернулся на ее взгляд и посмотрел в глаза.

– Заедем куда-нибудь? Или домой?

– Домой. – Она теперь смотрела прямо, на дорогу, через стекло, по которому дворники развозили грязноватую кашицу снега с дождем.

– Что-то не так?

– Нет. Просто много работы.

Она не могла объяснить себе, что произошло в индийском павильоне. Но ей не хотелось сейчас разговаривать с Евгением, не хотелось никуда ехать с ним. Она чувствовала себя необыкновенно одинокой, как однажды в детстве, когда пошла с соседкой в лес и заблудилась там. Знакомые московские улицы казались чужими и неприветливыми, тусклыми из-за непрерывно моросившей с холодного неба влаги.

Дома Валерия долго любовалась своими покупками. Она с восторгом разглядывала статуэтку Куберы, радуясь, как ребенок. На тумбочке у кровати уже стояла фигурка Будды с цветком лотоса, сделанная из старинного потемневшего металла.

Браслеты не сочетались ни с одним нарядом ее немногочисленного, но модного и удачно подобранного гардероба, однако, Валерия точно знала – они лежать не будут.

Перед тем, как усесться за работу, ей захотелось принять ванну. Это было одной из самых больших причуд Валерии. Небольшое помещение ванной комнаты она уставила искусственными цветами, в воду всегда добавляла ароматическую подкрашивающую соль. Она обожала сильные, необычные запахи, разные экзотические ароматы, напоминающие жаркий юг, тропики, сандаловые деревья… Иногда она зажигала здесь цветные свечи.

Ее восприятия, необыкновенно чуткие, острые, сильно отличались от восприятий других людей.

Валерия провела за переводом с английского длинной статьи весь остаток дня. Темнота за окнами напомнила о том, что ночь вступила в свои права, неся с собою успокоение и отдых после напряженного, полного впечатлений дня. Уставшая, она не сразу смогла уснуть…

Желтое марево над мутными водами реки покачивалось, медленно рассеиваясь. Сквозь него проступали заросшие обильной южной зеленью берега. Спокойная, серовато-желтая поверхность воды казалась неподвижной…Пышные деревья и цветущий кустарник спускались к самой воде, касаясь ее длинными ветвями.

Мальчик лет семи, темнокожий и курчавый, играл у кромки берега, наклоняясь и набирая в пригоршни теплую мутную воду. Вдруг он заметил плывущую по течению длинную змею. Ни минуты не раздумывая, он схватил тонкий гибкий прутик и стал бить змею. Она металась быстрыми, но плавными зигзагами, избегая ударов длинного прута, безжалостно хлещущего по воде и ее чувствительному телу.

– Зачем ты это делаешь? Остановись! Пусть себе плывет… – Хотелось крикнуть, объяснить этому несмышленышу, но у нее не было голоса…Она поняла, что ничего не изменит. Как такое могло случиться? Почему никто не рассказал ребенку о мудром, но жестоком устройстве природы? Все в ней служит невидимому общему замыслу, непреодолимому порыву, устремленному к достижению таинственной цели. Священной цели, несущей благо всему. Что в сравнении с этой непостижимой великой целью жизнь букашки? Но и у букашки никто не отнимет жизнь зря, безнаказанно попирая мудрость существования. В этом мире никому не позволено напрасно губить жизнь…

Мальчик, войдя в воду по колено, настойчиво преследовал змею. Она молниеносным броском подплыла к его ногам и ужалила. С отчаянным криком, ребенок выскочил из воды и упал на горячую от солнца траву, в страхе и растерянности озираясь по сторонам. Он начал кривиться от нестерпимой боли, разливающейся по жилам, схватившись руками за ногу. Краски жизни быстро уступали место краскам смерти на его испуганном личике. Посиневшее и опухшее, оно потеряло осмысленное выражение, взгляд подернулся мутной пеленой, но тело еще подрагивало в конвульсиях, сопротивляясь смерти. Вскоре оно неподвижно замерло.

Маленький человек заплатил страшную цену за свое невежество. Утратив однажды и навсегда дарованную ему способность знать, свою божественную привилегию перед всем, живущим на земле, он проиграл.

– Почему люди стали так слабы перед силами природы? Их мысли лишены мудрости и силы, действия – смысла, реакции замедленны, чувства притуплены, сердца полны агрессии и страха. Здесь что-то не так с людьми!..

Молодая, бедно одетая женщина шла к реке, она напряженно всматривалась в заросли густого кустарника на берегу, разыскивая кого-то.

– Она ищет этого мальчика, еще не зная. что его короткая жизнь уже закончилась. Он не успел стать взрослым, научиться подчинять, не убивая, любого зверя и птицу. Весь опыт, приобретенный им в недолгой жизни – беспомощность, страх и боль. Он не успел ничего понять об этом мире.

Не хочу больше знать всего этого. Слишком тягостно…

Несмотря на ее нежелание думать об этом, картина происходящего не пропадала. Она окрасилась в ярко-красный цвет заходящего солнца…

ГЛАВА 3

Валерия открыла глаза, в которые сразу ударил дневной свет, сморщилась и села на постели. Прямо на ее подушку ярко светило утреннее солнце.

– Поздно проснулась, – подумала она и тут же вспомнила сон, который ей снился. – Как неприятно! К чему это – мутная вода, змеи, умирающий мальчик? – Она вздрогнула от отвращения. Сейчас она думала о происшедшем несколько по-иному, нежели во сне. Казалось естественным, что ребенок пытался прогнать змею палкой.

Это все индийская выставка! Она попыталась занять мысли предстоящей работой, но они упорно крутились вокруг да около событий странного сна.

– Что же еще ему было делать? – продолжала она думать о мальчике. – Это взрослые виноваты: не смотрели за ним, отпустили одного на реку, в которой водятся ядовитые змеи.

Впечатление от сна постепенно рассеивалось, вытесняемое повседневными заботами. Накинув халат, Валерия отправилась на кухню варить себе крепкий кофе. Она только взяла чашку, как в прихожей зазвонил телефон.

– Здравствуйте, Борис Иванович! Конечно, помню, – она поморщилась. – Обязательно сделаю, как договаривались.

Она не любила, когда ее торопили. Борис Иванович, которому она переводила научные статьи из медицинских журналов, имел тенденцию тянуть до последнего, а потом «пороть горячку». Так было и в этот раз.

– Я хочу попросить вас, если возможно, сделать перевод побыстрее. Понимаете, у меня осталось очень мало времени, а без этого материала просто невозможно работать. – Он говорил ноющим, вкрадчивым голосом, взывая к пониманию и сочувствию. Валерию раздражала такая манера общения, но клиент есть клиент.

– Я уже все перевела, надо только привести в порядок. Когда передать вам дискету?

– Мы можем встретиться через два часа, там же, где всегда, – явно обрадовался заказчик. – Я очень вам благодарен!

Валерия снова поморщилась. Допивая кофе, она раздумывала, успеет ли еще что-то сделать до встречи с Борисом Ивановичем. Она всегда работала быстро и очень профессионально. В отношениях с людьми была собранна, аккуратна и ответственна, не допускала расхлябанности и волокиты. Они это чувствовал и вели себя соответственно, благодаря чему не возникало никаких недоразумений. Никто никогда не учил Валерию разбираться в людях, но она обладала в отношении их каким-то особым чутьем, легко угадывая присущие им черты характера уже через несколько минут общения. Как это получалось, она сама не знала, но ошибалась исключительно редко.

Борис Иванович, известный врач-невропатолог и научный работник, который заказывал ей переводы статей из иностранных журналов, производил впечатление человека, увлеченного своей работой, порядочного, неторопливого и рассудительного. Но что-то в нем постоянно раздражало Валерию – какая-то глубоко затаенная обида на весь белый свет, на людей, которые не понимали его тонкой и чистой души, и, соответственно, не оказывали должного уважения, признания и поддержки.

Ей нравились целеустремленные люди, – она сама была такой и ценила это в других. В Борисе Ивановиче ей особенно импонировали его настойчивость и упорство. Валерия достаточно много зарабатывала, чтобы не заботиться о деньгах. Телефонный разговор поднял ей настроение – деньги за перевод статьи она потратит на покупку нового наряда, подходящего к приобретенным на выставке индийским браслетам.

Закончив работу, она начала собираться. На это всегда уходила уйма времени – прохладный душ, легкий макияж, тщательный подбор одежды, – все это она делала не торопясь, обдуманно и со вкусом. Ей нравилось выглядеть каждый день по-разному, но всегда стильно и современно.

Уже надев модное красное полупальто и высокие кожаные ботинки на высоких каблуках, удовлетворенно глядя в зеркало, она подумала о Евгении. Он не позвонил ей, хотя она ожидала, что обязательно позвонит. Это не столько встревожило ее, сколько удивило.

Борис Иванович, как всегда солидный и серьезный, уже ждал в просторном фойе научно-исследовательского центра. Он приветливо улыбнулся Валерии, приглашая сесть в кресло. Весеннее солнце, холодное и яркое, весело светило через огромные стеклянные окна во всю стену. Около полированного столика в больших кадушках цвели пышные китайские розы, издавая тонкий горьковатый аромат.

– Валерия, это просто волшебство, как быстро вы работаете! Я так долго не решался позвонить, чтобы попросить вас ускорить перевод… – сказал он, медленно, тщательно подбирая слова. – Я думал, что вам эта настойчивость будет неприятна, и, поверьте, если бы не крайние обстоятельства, никогда не стал бы торопить.

Борис Иванович опустил глаза, лицо его стало грустным, словно он хотел поделиться с ней своими проблемами и переживаниями, но понял, что это ей вряд ли интересно, поэтому все так же печально смотрел на нее и молчал.

– Мне было приятно помочь вам, – Валерия почувствовала себя неловко, как и всегда в его присутствии, будто бы она тоже была перед ним в чем-то виновата, и не хотела этого признавать. Она торопливо достала дискету из сумочки и подала ему.

– Вы, наверное, как всегда, торопитесь, – доктор поднял грустные глаза и посмотрел на нее со скрытой укоризной. – Вы молоды и спешите жить, где-нибудь вас ожидает молодой и красивый, темпераментный поклонник, и вы думаете о нем – это правильно.

Валерия ответила улыбкой, не отрицая и не подтверждая сказанное. Она подумала, что, судя по интонации, он вовсе не считает ее поведение правильным, а, напротив, осуждает ее вид, мысли и сам образ жизни. Зачем он притворяется? Этот риторический вопрос остался без ответа.

Борис Иванович подал ей конверт с деньгами, и она, не считая, положила их в сумочку.

– Желаю вам успеха! – Валерии хотелось быть искренней.

Доктор проводил ее до двери. Попрощавшись с ним, она почувствовала облегчение. Напряжение спало. Погода была прекрасная. По голубому небу льдинками проплывали небольшие облачка, блестели на солнце лужи, в воздухе стоял запах оттаявшей земли, мокрого снега. Сквозь тонкие голые ветки деревьев виднелись кирпичные стены храма Всех Святых. Высокая, полукруглая, окованная железом дверь храма была открыта, в темной глубине мерцали огни свечей…

Валерия вдохнула полной грудью холодный воздух. По-весеннему радостно и громко щебетали птички, хрустел под ногами не растаявший утренний ледок на тротуаре. Весенняя природа взбудоражила Валерию, ей захотелось чего-то необычного, острого и волнующего. Она подумала о Евгении – наверняка, он звонил ей, когда ее не было дома. Ничего, позвонит еще.

Подходя к университету, в котором она преподавала английский, Валерия увидела его темно-синюю машину. За передним стеклом, на виду лежал огромный букет роз. У нее неожиданно сильно сжалось сердце; то ли жалость, то ли умиление подступило к глазам предательской влагой. Как глупо! На секунду ей показалось, что она не властна над своими чувствами… Заметив ее, Евгений вышел из машины с красными розами в руках. Он легонько поцеловал ее и вручил цветы.

– Я заеду за тобой вечером, после шести, – его тон подчеркивал невозможность возражения, и, одновременно, страх получить отказ.

Поднимаясь по широкой университетской лестнице, Валерия хмурилась. Она была недовольна собой. Старосветская девица на выданье – так она охарактеризовала свое нелепое поведение.

– Какие милые цветы! И как это тебе только удается, Лерочка! Только не говори, что был зачет или экзамен. Меня не проведешь! – щебетала Катенька, догнав ее в длинном полупустом коридоре.

Из всех коллег с ней одной у Валерии сложились дружеские отношения. Им нравилось поболтать в свободную минуту.

– Тебе бы только похихикать! Обыкновенные розы.

– Ну да, конечно. Мужчины, рестораны, иностранцы, цветы – твои серые будни, – изображая притворное сочувствие, ответила подруга.

– Солнышко, ты не ошиблась – это действительно будни. Мне не нравится работа переводчика, но за нее хорошо платят.

– Какие мы меркантильные! – закатила глаза Катенька. – А как же думы о вечном? Все о деньгах да о деньгах печешься, грешная ты душа!

Валерия улыбнулась. Тон легкой издевки, любимый тон Катеньки, ей нравился.

– Катерина, а где это ты о вечном слышала? – неожиданно вырвалось у Валерии. Она сама удивилась. Неужели, весна на нее так действует?

Катенька вдруг смутилась, возникло неловкое молчание.

– Потом расскажу, – выдавила она. – Мне еще материалы на замену взять нужно. Ну, не грусти без меня. – Ее тоненькая фигурка быстро скрылась за дверями библиотеки.

– Странный сегодня день, – сказала Валерия самой себе. Настроение отчего-то испортилось. Тревога пришла в ее жизнь, незаметно прокравшись из сна. А может быть, она появилась еще на индийской выставке?.. Но почему?

Аудитория была полна солнечного света, студенты сидели разомлевшие и заторможенные. Легко угадывался всеобщий настрой пробездельничать занятие. Валерия не собиралась поддерживать лень и безответственность. Все, отведенное на обучение время, она использовала с максимальной отдачей, активно и организованно. Она добивалась блестящих результатов от своей группы, требуя и получая уважение, которого заслуживала.

Время пролетело быстро. По дороге домой она зашла в небольшой частный магазинчик одежды. Ей не давали покоя браслеты: хотелось поскорее надеть их, и с подходящим нарядом. Выбор вечернего платья сегодня оказался легким делом. Продавцы предложили ей три модели. Комплект абрикосового цвета сразу бросился в глаза. Платье подошло и по размеру. Валерия с удовольствием смотрелась в зеркало под одобрительные возгласы продавцов.

– Вы просто красавица! – с оттенком зависти сказала одна из них, помогая застегивать змейку на спине. – И вам действительно идет такой цвет. Мы сомневались, что его кто-нибудь решится купить – простое по форме, и этот большой шарф или накидка… Необычно. Эта вещь очень индивидуальна. Но на вас просто отлично смотрится!

Электричка летела сквозь темноту, минуя многие станции без остановок. Поздние пассажиры, сонные и притихшие, дремали. В тускло освещенном вагоне было душно. Равномерный стук колес убаюкивал.

Вален спал, прислонившись головой к оконному стеклу…

Сквозь вязкую густую мглу проступили очертания незнакомой комнаты.

– Это комната старухи, – догадался он. Достал из рюкзака фонарь и осмотрелся. Вот шкаф… какой старый! Стол… на нем пусто. Стулья … Все целое, не поломанное. Значит, тут еще никого не было?

А в статье писали – что все перевернуто, мебель переломана. Не могут прожить без вранья!

Вален перевел луч фонаря на кровать и обмер – вместо старухи на ней сидел Ник, сложив руки на коленях и глядя куда-то вдаль… Как будто не видит Валена, старого товарища детских игр.

– Фу, как зомби! – подумал Вален. Он почувствовал поднимающуюся изнутри волну возмущения. Гнев рвался наружу, хотелось закричать на Ника что есть силы. – Шуметь нельзя, – вовремя вспомнил он и зло прошипел:

– Что ты тут делаешь? Как ты здесь оказался? Я специально ничего не рассказывал, потому что тебя здесь быть не должно. Убирайся к черту, ты меня напугал!

Ник растворился. Кровать, аккуратно застеленная, с высокой горкой подушек, осталась пустой. Тонкое деревенское самотканое покрывало не было смятым. Сердце Валена билось сильными неравномерными толчками, противно, как пойманная рыба.

Пора приниматься за дело. Добросовестно обыскивая весь дом, он обшарил все уголки, заглянул во все ящички, перетряхнул все тряпки…Уставший от бесплодных поисков, Вален опустил руки и застыл в растерянности.

– Надо уходить! Где тут дверь? – Он обернулся и взял в руки фонарик. Луч света упал на зеркало, висящее на некрашеной деревянной стене. Вален посмотрел на свое отражение и увидел, что у него на шее висит длинная связка золотых обручальных колец, нанизанных на белую бельевую веревку…

Вален проснулся, посмотрел на часы. Сколько всего успело присниться за какие-нибудь полчаса! Он никогда не придавал значения снам, тут же забывая их.

Вспомнилось, как он собирался в дорогу: не хотелось никуда ехать, идти. Ник дал ему рюкзак и все необходимое, молча заворачивал бутерброды, ни о чем не спрашивая. Вален злился. Ему не хотелось ни о чем рассказывать Нику заранее. Вдруг, не удастся найти никакого золота? Другие ведь тоже искали, и все оказалось напрасно.

Где-то в глубине души таилось сожаление, что он ввязался в это. Нужно пользоваться точными и проверенными данными, тогда уж не попадешь впросак!

Машинист объявил следующую станцию, и Вален вернулся от своих невеселых воспоминаний в такую же унылую реальность. Проходя по вагону, он споткнулся об выкатившуюся прямо под ноги пустую бутылку из-под пива и выругался.

– Развалились тут, грязнули, – подумал он про двух спящих мужиков.

Единственным, кто вышел на станции Егорьево, был Вален. Он смотрел, как постепенно исчезали в темноте огни электрички. На платформе горел фонарь, освещая высокие старые ели по обе стороны железнодорожного полотна. Холодный ветер дул резкими порывами, пробирая до костей.

Вален спустился к тропинке, которая вела вглубь леса. Темнота окружила его со всех сторон. Непонятный страх заполз в сердце. Очень медленно, наощупь пробираясь между деревьев и кустов, Вален шел вперед, то и дело проваливаясь в какие-то ямы и лужи. Ветки царапали и цеплялись за одежду, в воздухе пахло сырой древесиной и прошлогодними листьями. Несколько раз он сбивался с тропинки, натыкался на поваленные бревна; от напряжения стало жарко. Злой, исцарапанный, с мокрыми ботинками, тяжелыми от налипшей земли и листьев, он, наконец, вышел из лесополосы и сразу увидел Егорьево.

Вален немного постоял, осматриваясь и прислушиваясь. В некоторых домах еще горел свет. Вдалеке лаяли собаки. Подойдя поближе, он сразу увидел бабкин дом. Столько раз он представлял его себе! В заброшенном дворе, за покосившимся забором росла плакучая береза. Ощущение пустоты и заброшенности охватило его при виде этого одинокого жилища. Вален долго вглядывался в темноту… Ни души вокруг, – только шум ветра да скрип поломанной калитки нарушали тишину. Луна снова спряталась за тучи.

Молодой человек поежился: ночной холод давал о себе знать. Достать перчатки из рюкзака оказалось не просто – он забыл, куда положил их. Пришлось рыться по разным карманчикам, ощупывая все, что попадалось под руку. Его охватила злость на себя, на свою неприкаянность, на жизнь, которая заставляет его лазить ненастными ночами по лесным буреломам, в то время, как другие, более удачливые, сладко спят в теплых постелях. Тут он вдруг вспомнил, что перчатки в кармане его куртки, и немного успокоился.

Надев перчатки, Вален подкрался к окну и потрогал его рукой: закрытые ставни были забиты наглухо. С трудом удалось проникнуть внутрь дома – очень пригодилась найденная Ником в ящике с инструментами большая отвертка. Резкий, застоявшийся запах сырости и нежилого помещения был неприятен. К нему примешивался еще какой-то – то ли ладана, то ли воска… В темноте ничего не было видно. Только теперь Вален вспомнил о фонаре. Черт! Как это могло вылететь у него из головы?

Время шло быстрее, чем он рассчитывал. Фонарь осветил комнату, весь вид которой говорил, что искать тут уже нечего. Из мебели остался один пустой старый шкаф без дверцы, одиноко стоящий в углу. Возле окна валялись несколько мешков. Все…

Вален начал обыскивать дом. Как это делать, он толком не знал, пользовался сведениями, полученными из книг и кинофильмов – простукивал стены, заглядывал во все укромные уголки, которых, впрочем, было немного. Ничего интересного он так и не нашел. Наверное, те, кто побывали здесь до него, здорово разочаровались. Осматривая пол, Вален раздумывал, старясь представить себе, что здесь произошло. Ему казалось, что пьяные подростки, вломившись ночью к одинокой «колдунье», ожидали увидеть какие-нибудь атрибуты нечистой силы – карты для гадания, сушеные травы, бутылочки с приворотным зельем, корешки, свечи, – но, скорее всего, их предположения не оправдались. Тогда они начали крушить все в поисках золота, уже не надеясь на успех. В конце концов, озверев от бесплодных поисков и обманутых ожиданий, задушили бабку. Может, именно так все и было, а может быть, и по-другому. Кто знает?

В нескольких местах пол здорово прогнил, доски прогибались, жалобно скрипели. Опасаясь провалиться, непрошеный гость ступал очень осторожно. Луч фонаря обшаривал доску за доской – в одном месте Валену показалось, что пол неожиданно крепкий. Он остановился, потоптался, попрыгал – доски не скрипели. Странно… Гость достал из рюкзака инструмент и стал отрывать по очереди доску за доской, они оказались не только толще других, но и короче. Под досками открылось небольшое углубление – грязное и сырое. Вален засунул туда руку и хорошенько все обшарил. Ничего… Только перчатки испачкал. Вот черт! Он выругался и перешел на другой край дыры, проделав то же самое. Ему показалось, что рука наткнулась на что-то… Вален начал лихорадочно копать землю, вытащив на поверхность старый деревянный ларец, потемневший и трухлявый, который развалился прямо у него в руках. Ларец, конечно, оказался пустей пустого. Ах, незадача! Вален, только что испытавший дрожь возбуждения, близость желанной добычи, почувствовал, как закипает от бешенства. Проклятая старуха, она глумится над ним! Теперь он вполне понял разъяренных подростков. Если бы бабка попалась ему под руку…

Он сидел на корточках возле дыры в полу и чуть не плакал. Опустошение и тоска наполнили его сердце, только что неистово забившееся в предвкушении вожделенной находки. Однако, искать больше было негде. Вален устало поднялся, отряхнул пыль и землю, собрал рюкзак. Пора уходить. Светящийся циферблат часов, позаимствованных у Ника, показывал начало четвертого утра.

– Ну, что ж, первый блин всегда комом, – не стоит расстраиваться, – утешал он сам себя. Лезть через окно больше не хотелось. Вален напоследок окинул взглядом пустой дом: немало искателей легкой добычи побывали тут до него. Не стоило и ставню ломать. Другие окна, с выбитыми стеклами, зияли, как глазницы старого черепа. Луна равнодушно смотрела на Валена, как до этого на других таких же неудачников.

Эх, пропадай все пропадом! Он со злостью ударил ногой по входной двери, что было явно лишним. Ветхое дверное полотно едва не слетело с заржавевших петель. Вален от неожиданности по инерции пролетел пару шагов и выскочил на такое же развалившееся крыльцо, – гнилая доска треснула, нога провалилась, и он, не удержав равновесия, грохнулся, выронив фонарь и проклиная все на свете.

Небо очистилось, крупные звезды сияли на черном покрывале ночи, резкий и холодный ветер хлопал дверью бабкиного дома, пел свою заунывную песню; шелестела голыми длинными ветками большая береза…

Вален с трудом вытащил ногу, для чего пришлось оторвать пару трухлявых, истлевших досок крыльца. Рюкзак на спине очень мешал, стало жарко, разочарование сменилось крайним раздражением. Наверное, поэтому, он не сразу заметил, как в глубине, под крыльцом, что-то блеснуло в лунном свете. Валену не хотелось вновь быть обманутым. Некоторое время он тупо смотрел вниз, в образовавшуюся благодаря его падению дыру. Жадность взяла верх над всеми остальными чувствами – он схватил фонарь и полез в тесное пространство, усыпанное гнилой трухой и обломками ступенек. Не веря своим глазам, Вален извлек из-под земли и мусора твердую гладкую коробку, довольно тяжелую.

Сердце неистово забилось, дыхание перехватило. Медицинский автоклав! Нержавеющая сталь тускло и желто блеснула в круге фонаря. Валену никак не удавалось открыть его. Не выпуская счастливую находку, он зубами стащил с правой руки перчатку и дрожащей рукой справился с непростой задачей. Автоклав был приличного размера и полон золотыми украшениями – в основном кольцами. Золото мягко светилось, притягивая взгляд, словно самый сильный магнит.

– А если это не тот дом, о котором говорилось в статье? И деревня не Егорьево, а какая-нибудь другая? – Вален чувствовал, как смятение, замешательство, смешавшись с ликованием и восторгом, помутили его разум. Голова закружилась так сильно, что его затошнило. Он крепко зажмурил глаза, но кружение продолжалось, как будто он вращается на огромной карусели и никак не может остановиться. – Это нервы. Я слишком долго мечтал об этом! И вот, наконец, судьба вознаградила меня…

Спотыкаясь, преодолевая головокружение, Вален бросился прочь от одинокого дома. На мгновение ему стало страшно, какое-то нехорошее предчувствие сжало сердце…

Было еще совсем темно. Вален шел к станции. Дорога через лес показалась вдвое длиннее, чем в первый раз. Высоко в небе стояла луна, гнулись и скрипели от ветра деревья, чавкала под ногами талая грязь. Ботинки с налипшими листьями были мокрыми и тяжелыми.

Первая электричка пришла в пять часов. Вален вздохнул с облегчением, усевшись на жесткое деревянное сиденье в пустом холодном вагоне. Думать ни о чем не хотелось.

ГЛАВА 4

Ник расстроился. Похоже, старый друг не собирался делиться с ним своими планами. Собрался куда-то на ночь глядя…ничего не сказал… Все это никуда не годится. Он ощутил пустоту внутри и легкую грусть. Оказалось – Вален мастер готовить, а это качество Ник ценил высоко. Да и вообще, он уже успел привыкнуть, что кто-то есть рядом. Было весело завтракать по утрам вдвоем, пить чай по вечерам и подолгу болтать на кухне.

– Утром он должен приехать и все рассказать, – успокаивая себя этой мыслью, Ник, наконец, заснул.

Звонок в дверь оказался неожиданным.

– Неужели ночь прошла? – Нику казалось, что он только что закрыл глаза. – Это Вален!

Он вскочил и побежал открывать.

– Ты что, в лесу ночевал? – спросил он, когда промокший и дрожащий от холода и усталости Вален, весь в грязи и какой-то трухе, переступил порог квартиры. – Вот чудак, смотри – простудишься!

Несмотря на усталость и бессонную ночь, Вален улыбался. Хотелось как можно скорее сообщить Нику о необыкновенной удаче. Это счастливое предзнаменование! Теперь богатство потечет им в руки.

– У меня отличная новость для тебя! – не в силах сдержать приятное возбуждение, выпалил Вален.

– Хорошо! – Ник обрадовался. Старый друг не подвел его! – Сначала тебе нужна горячая ванна и хороший завтрак. – Стало понятно, что недомолвки и недоверие закончились.

Вален разделся и с наслаждением погрузился в горячую, полную ароматной пены, воду.

– Хочешь водочки? – раздалось из-за дверей.

Все-таки Ник отличный парень, он в нем не ошибся. Лучшего товарища не сыскать! Вот, заботится… Вален отвык от внимания окружающих; с момента смерти отца он полагался только на свои силы. Папа разбился на машине, налетев в темноте на стоящий без габаритных огней грузовик. Вален почувствовал, как по щекам побежали скупые слезы: отец любил его, баловал. После его гибели Вален с матерью остались без жилья и вынуждены были переехать в подмосковный Чехов к дяде, маминому брату.

– Хочу! – крикнул он Нику, – водка оказалась бы сейчас как нельзя кстати. Вален промерз, намочил ноги, да и горькие мысли, откуда ни возьмись, испортили вкус успеха. Выпить не помешает.

Он завернулся в длинный махровый халат Ника и почувствовал, что очень хочет есть.

На кухне стоял запах крепкого кофе, жареной яичницы, домашней колбасы и горячих гренок. Рядом с бутылкой водки стояла тарелка с нарезанным толстыми кусками сыром.

– Судя по всему, тебя есть с чем поздравить? – Ник поднял рюмку. – За это и выпьем!

Они быстро поели. Кофе у Ника всегда получался отличный, густой и вкусный. Вален почувствовал, что засыпает.

– Давай переберемся в комнату!

Вален поставил пустую чашку на стол и, ни слова не говоря, вышел.

– Вот гад, опять взялся за свою таинственность! – подумал Ник с досадой. Настроение снова испортилось. Он сел на диван и решил просто наблюдать, что будет дальше.

Вален быстро вернулся с большой металлической коробкой в руках и высыпал прямо на диван груду золотых колец.

– Бог мой! – глаза Ника едва не выскочили из орбит. Он остолбенел.

– Ну, как тебе добыча?

– Т-только не говори, что ты награбил это за сегодняшнюю ночь, а трупы до утра закапывал в лесу…

– Никого я не грабил. – Вален не мог оторвать взгляд от груды золота. – Я давно задумывался над тем, что мир полон богатств, которые уже не принадлежат никому. Они много лет лежат всеми забытые: либо безнадежно утерянные их владельцами, либо похороненные в земле вместе с умершими.

– Н-не хочешь ли ты сказать… – Ник от неожиданности и страха начал заикаться.

– Да не трясись ты так! – Валену стало смешно. Ник, старый дружок, – все такой же трусишка! – Золото, лежащее перед тобой говорит само за себя. Я прав: это неисчерпаемый источник денег, – и никакого грабежа, милиции, практически никакого риска. Главное – иметь чутье. И держать язык за зубами! – Он грозно посмотрел на Ника, и тот от страха громко икнул. – В конце концов, это просто интересно! Приключения! Помнишь, как мы с тобой мечтали, что вырастем и уедем в экспедицию в джунгли, искать затерянные индейские города, полные золота? Не хочу ни от кого зависеть в этом мире! Все опротивело, понимаешь? Мы сможем на всех наплевать и жить так, как нам самим захочется!

– Да… но как тебе это удалось? Где ты нашел все это?

– Это клад! – Вален положил ногу на ногу и победоносно посмотрел на Ника. – Никто не ищет это золото, никто не знает о нем, его нет ни для кого, кроме нас с тобой!

Ник взял в руки пустой автоклав. Вещь отнюдь не старинная: такая штука предназначена для кипячения медицинских инструментов.

– Да, это не пиратский сундук, а автоклав. – Вален угадал ход мыслей друга. – Я не знаю, кто и почему спрятал в нем золотые кольца. Я нашел их чисто случайно, под прогнившим от времени крыльцом пустого заброшенного дома. И поверь, никто ничего о них не знает.

– Почему ты так думаешь?

– А ты как думаешь? Если бы люди знали об этом, они бы забрали золото раньше меня!

Ник молчал. Не понятно, как Вален узнал о кольцах?

– Но как ты узнал, где искать?

– У меня всегда было чутье! Я решил проверить свою интуицию, поэтому и не говорил тебе ничего заранее. А теперь ты сам видишь – результат есть! Давай объединимся. Ты подумай, бояться тут нечего.

Ник плохо соображал. Внезапность происходящих с ним перемен ошеломляла. Он молчал, не зная, что сказать.

Вален принес два полиэтиленовых пакета и сложил туда кольца.

– Куда бы их спрятать? – Он поймал себя на мысли, что Ник может украсть золото, но тут же отогнал ее прочь. Не хватало только дойти до маразма! – Положи их в какое-нибудь укромное место, я хочу отдохнуть. Всю ночь не спал. Промерз, перенервничал…

Вален спокойно уснул на диване в прихожей. Ему ничего не снилось. Едва глаза закрылись, как пустота и темнота охватили его и унесли в невесомую даль… где ничего нет, и его самого тоже нет.

Зато у Ника голова шла кругом. Он испугался, сам не зная, чего. Конечно, искать клады очень захватывающее дело: наверняка можно узнать много интересного о жизни… Но вот могилы и мертвецы вызывали у него ужас и отвращение. А может, попробовать? Бросить никогда не поздно! Предложи ему такое кто-то другой, он бы отказался без раздумий. Вален – другое дело, его он знает с детских лет, тут опасаться нечего.

Вечерело. Закатное солнце горело нестерпимо-оранжевым в стеклах окон, ложилось на белизну подоконника бледно-розовой тенью.

Валерии отчего-то было грустно. Мысли, беспорядочные и тревожные, делали ожидание тягостным. Чего же она хочет от жизни, от отношений с мужчинами, которые складывались не просто? Она боялась разочарований, и этот страх делал ее жизнь одинокой. Последний год безмерно утомил однообразием и бессмысленностью усилий. Валерия была готова на любую глупость, лишь бы сбежать от скуки, предсказуемости каждого дня и скупых, надоевших «радостей». Ее томили неясные предчувствия, но она не могла уловить их сути. Случилось так, что с таким трудом организованная жизнь и налаженные связи перестали ее удовлетворять. Почему это произошло? Она не знала. Рассудительная и правильная, всегда уверенная в себе, твердо знающая, что и как надо делать, она вдруг осознала, что согласна быть безрассудной, принять самые фантастические изменения и позволить многому происходить в ее жизни.

Взгляд в зеркало, как всегда, удовлетворил ее. На миг показалось, на Валерию смотрит незнакомая, красивая и холодная женщина. Приобретенный накануне абрикосовый комплект поразительно шел ей: драпировка очень удачно спадала с плеча глубокими складками, образуя плавный, округлый поток линий. Длинное платье без рукавов легко обтекало фигуру, изящно и вместе с тем несколько вызывающе обрисовывая формы тела. Массивные браслеты блестели на обнаженных руках, сверкая крупными камнями. Но ярче их сияли огромные карие глаза.

Валерия разделила свои густые черные волосы на прямой пробор и услышала короткий условный сигнал машины за окном. Это Евгений. Она быстро надела плащ и сапожки, захлопнула дверь и спустилась по лестнице во двор.

На этот раз Евгений галантно вышел из машины и открыл дверцу. Он улыбался, из салона доносилась негромкая музыка.

– Что-нибудь случилось? У тебя взволнованный вид. Если бы я был моложе… м-мм… и хорош собой, то мог бы подумать, что это я произвожу на тебя такое сильное впечатление. К сожалению, жизненный опыт не позволяет мне так… мм-м… приятно заблуждаться.

Валерия вдруг почувствовала необыкновенную легкость. Все тревоги и волнения куда-то улетучились, сменившись хорошим настроением. Она села в машину.

– Надеюсь, меня не застрелит твой лишившийся рассудка от ревности любовник? – засмеялся Евгений. – Только не подумай, что я боюсь. М-м… просто меня наводит на эти печальные мысли твоя красота.

Валерии тоже стало смешно. Представился худой, оборванный и растрепанный, доведенный до отчаяния ревностью мужчина с безумными глазами и пистолетом в дрожащих руках. Образ, явно навеянный кинематографической версией «Бесприданницы» Островского.

– Что же тебе раньше не пришла в голову эта умная мысль?

Евгений старался оставаться серьезным, он вел машину и не мог себе позволить потерять контроль.

– Пожалуй, из-за тебя я мог бы рискнуть головой. – Его ум услужливо производил анализ ситуации. Он вспомнил, что за все время знакомства ни разу не видел Валерию в мужском обществе, исключая, конечно, деловые контакты. Не заметно было, чтобы она интересовалась мужчинами, бросала на них призывные взгляды. Много раз он приезжал неожиданно, чтобы подвезти ее после работы домой, и ни разу не заметил, чтобы ее кто-нибудь ждал. Учитывая ее сногсшибательную внешность, это казалось ему странным. Он чувствовал – она предоставлена сама себе и независима, более того, она – свободна.

Евгению было присуще проявлять осторожность в любом деле. Возможно, иногда и излишнюю. Но… такой отпечаток на его характер и поведение накладывала работа, которая требовала риска. Риск должен быть, без него ничего стоящего в этой жизни не получишь, – но он должен быть оправданным и сведенным к минимуму.

– Если ты не против, – он посмотрел на ее чистый профиль, гладко зачесанные блестящие волосы, – мы можем провести вечер у меня дома. Я хотел бы узнать тебя лучше. Тогда не придется гадать, что м-м…доставляет тебе удовольствие, и покупать все, что может понравиться избалованной женщине. Нас ждет отличный коньяк, конфеты, икра… Ты любишь икру?

Валерия кивнула.

– Я люблю все вкусное и дорогое.

– Поверь, м-мм… если бы я знал тебя лучше, ты не пожалела бы об этом.

– Если бы я сама знала себя лучше! – Фраза вырвалась совершенно неожиданно для Валерии. А ведь, пожалуй, так и есть – она не знает, кто она и что ей нужно.

– Вот такими словами и сводят с ума мужчин умные женщины! Тебе нравятся сумасшедшие?

Валерия немного смутилась. Она не собиралась откровенничать, но неосторожные слова сами слетели с губ.

Они ехали по Кутузовскому проспекту, расцвеченному вечерними огнями. Машина свернула во двор престижного старого дома, с облицованным гранитом цокольным этажом, высокими окнами и маленькими, игрушечными балкончиками. Деревья с толстыми мокрыми стволами и голыми кронами были ровесниками дома. В некоторых местах, куда падала тень, снег, потемневший и грязный, еще не растаял; на клумбах чернела земля. Сырые скамеечки сиротливо жались к полуразрушенной деревянной беседке.

– Тебе холодно?

Евгений заметил, что она вся дрожит. Солнечный весенний день резко сменился холодным ветреным вечером. С неба сыпалось что-то наподобие мелкой снежной крупы.

– Я не люблю холод. Да и одежда не по погоде.

– Сейчас. – Он закрыл машину и они вошли в подъезд с широкими пологими лестницами, со старым лифтом, и трафаретом на недавно отремонтированных стенах.

Возле массивной двери в квартиру Евгений остановился.

– Понимаешь, у меня большая собака. М-мм… я зайду первым и закрою пса. Всего пару минут. – Он словно извинялся. – Входи, пожалуйста, – произнес он ровно через минуту, широко улыбаясь.

Валерия оказалась в просторной прихожей с высоким светлым потолком.

– Как хорошо, что у тебя тепло! – Она прикоснулась рукой к стенам, отделанным светлым деревом. Ощущение оказалось удивительно приятным.

Евгений помог ей снять плащ и замер от удивления. Он был избалован вниманием женщин, и, казалось, повидал уже все… Но в это мгновение гостья показалась ему совсем другой, незнакомой ему женщиной, перенесенной неведомой силой из другого, древнего и роскошного фантастического мира в центр Москвы. В ее одежде, лице, глазах, фигуре было что-то индийское, восточное, какая-то половецкая симфония, шатры, шальвары, кривые сабли, персидские ковры… черт знает что промелькнуло, подобно сказочному калейдоскопу, в рациональном и приземленном уме господина Ковалевского, коренного москвича, весьма обеспеченного человека, ювелира, интересного неженатого мужчины, единственного сына у мамы. Он просто утратил дар речи, и, чтобы не показаться уж совсем глупым, жестом пригласил необычную гостью в комнату.

Валерия устроилась в мягком кожаном кресле. Она с интересом рассматривала обстановку: идеальная чистота, рациональный подбор каждой вещи. Абсолютно ничего лишнего. Совсем немного мебели современного дизайна, компьютер, новейшая аппаратура, – все это красноречиво говорило о натуре хозяина. Теперь уже ей казалось, что она заблудилась в чужом, чересчур практичном мире, – почти неодушевленном. Только стеклянная горка с расставленными в идеальном порядке антикварными вещицами придавала помещению дух своеобразной интеллектуальной эстетики.

Валерия ощущала себя будто во сне: можно безнаказанно наслаждаться гаммой самых разнообразных чувств, если знаешь, что спишь, и никакая опасность не сможет жестоко обернуться против тебя.

Пока она витала в облаках, в комнате появился двухъярусный столик на колесиках, плотно уставленный угощениями. Салат из креветок, копчености, икра, виноград, – все превосходное, аппетитное на вид.

– Валерия, я думал, мы с тобой похожи. Я видел в тебе мм-м… только практичную умную, современную женщину, и только сегодня понял, что ошибался. И знаешь, твоя красота – не главное. М-мм… Я ювелир, своего рода художник по камню и металлу, – и отблеск драгоценности иногда может сказать специалисту больше, чем химический анализ или иные характеристики. Ты понимаешь, что я хочу сказать? – Он помолчал. – Видишь ли, м-м… я достаточно одинокий человек. У меня было много женщин… и я делал глупости ради них… мм-м… очень маленькие и необременительные глупости. Я привык спокойно держать в руках настоящие сокровища, имеющие баснословную цену. Ни разу мысль завладеть чем-либо обманом не тревожила мой ум. Привычка руководствоваться прежде всего аналитикой, а не чувствами и порывами, меня еще ни разу не подвела. Возможно, в будущем ты встретишь кого-нибудь лучшего, чем я, и уйдешь. Это не будет трагедией. Трезвый расчет – – только один из моих недостатков. Остальные ты увидишь сама. Я даже готов поверить, что ты не знаешь ни себя, ни своих желаний. Может быть, благодаря этому мы сейчас вместе. Единственное, что придает мне решимости… мм-м… это мысль – так угодно Богу.

Гостья, казалось, не хотела разбираться в сложных речах, и еще менее в сложных чувствах. Она просто сидела в кресле, закрыв глаза и наслаждаясь теплом и покоем.

Евгений выбирал лазерный диск с нравившейся ему музыкой, стараясь отвлечься этим от охватившего его желания. Эротические картинки возникали в его сознании помимо воли. Евгений знал – женщина сегодня будет его. Он умел чувствовать такие вещи безошибочно. Любит ли она? Скорее всего, нет. Не стоит обманывать себя. Ей просто скучно, чего-то хочется… Развлечений, перемен, острых ощущений?.. Какая разница?! Главное – использовать это ее состояние достаточно умно. Они оба получат удовольствие.

Негромкая, но мощная музыка заполняла приятными волнующими вибрациями пространство комнаты. Валерия открыла глаза, интуитивно ощущая направленный на нее поток желания. Теперь она не только чувствовала, но и видела, как его откровенный взгляд прикасается к ней, раздевает. По телу побежали мурашки. Это смутило ее.

Евгений спокойно опустил глаза. Каждое его движение было исполнено чувства собственного достоинства. Он сел на крутящийся стульчик от компьютера, на экране которого быстро сменяли друг друга яркие цветные картинки клипов, и протянул Валерии рюмку с коньяком. Он слегка встревожился, потому что гостья не сказала еще ни слова с того момента, как вошла в комнату.

Красный свет с экрана монитора скользил по ажурным граням хрусталя в руке женщины и вспыхнул маленькой рубиновой звездой, разлетевшейся множеством тонких лучиков. Валерия прищурила глаза.

– Как красиво! – наконец, проронила она.

Евгений с облегчением улыбнулся, поднимая свою рюмку и приглашая выпить.

– Съешь что-нибудь… Ты не обедала.

Она взяла большую кисть винограда с крупными желтыми ягодами. После коньяка вкус винограда получился необычным.

– Вкусный… немного горьковатый. Он еще помнит жаркое солнце. – Валерия вздохнула. Внезапно она почувствовала жалость к хозяину. Взгляд скользнул по его круглому и обманчиво добродушному лицу, крепкой коренастой фигуре, ухоженным рукам. Расстегнутая на груди рубашка открывала черные завитки волос на груди. – Обычный беззащитный человек, – подумала она и чуть не заплакала. – Да что же это со мной творится сегодня! – Глаза ее заблестели от подступивших слез.

В комнате царил полумрак, по которому метались красные блики. Евгений, казалось, ничего не замечал. Во всяком случае, не подавал виду. Ей захотелось задать ему вопрос.

– А какую глупость ты мог бы совершить ради меня?

– Я совершаю ради тебя самую большую глупость в своей жизни уже целых полчаса. Неужели ты не видишь?

Он наклонился и поцеловал ее, осторожно прижимая к себе и ощущая сладкий вкус винограда на ее губах. Его прикосновения, уверенные и спокойные, оказались приятными. Валерию охватило блаженное ощущение… Растворяясь в нем, она поняла, что хочет большего. Голова слегка кружилась от выпитого, и она не заметила, как Евгений поднял ее на руки.

– Какая мягкая и теплая кожа дивана, – успела подумать она. Ей нравились ласки и поцелуи, хотелось забыться, потерять контроль над собой. Евгений расстегнул молнию на ее платье и оно соскользнуло на пол. Он чувствовал, что теряет голову от безумного желания, с трудом сдерживал готовую прорваться агрессию. Остатки здравого смысла ушли на то, чтобы не разорвать дорогое кружевное белье. Он так хотел эту женщину, что сознательно оттягивал момент полной близости… Валерия уступала ему, вздрагивая от необычных и острых ощущений… Неожиданно в ее затуманенном сознании всплыло видение: она четко увидела себя в момент близости с мужчиной, в роскошной постели с полупрозрачным балдахином.

…Мужчина был необычайно красив, с бородкой, с волосами, покрытыми восточным головным убором…Взгляд светлых глаз повелевал, светился Силой, названия которой нет среди слов, придуманных людьми. Он шептал странное имя – Сабхидари…

То ли тут, то ли там, Валерия сама затруднялась определить, она застонала, чувствуя приближение оргазма. Она не хотела отпускать видение, несмотря на то, что краски померкли. Постепенно картинка опять приобрела четкость.

… Ее запястья, лодыжки ног были унизаны золотыми браслетами, на бедрах – украшение из золотых пластин, с цветком посередине. Рубин, окруженный жемчужинами, дивно светился в цветке, полуприкрытый золотыми листьями… Воздух, густо напитанный ароматом тропических цветов, окутывал любовников плотным душистым облаком. Длинные гирлянды из зелени, розовых и белых бутонов, спускались по обеим сторонам ложа…

Кто может предсказать извилистый путь мысли? Почему вдруг в такую минуту Валерия вспомнила свое замужество? Непродолжительное, оно сразу же началось с размолвок, переходящих в скандалы, бесконечных мелочных придирок со стороны мужа и свекрови, постоянных обвинений во всех смертных грехах. Она уже сама не знала, права она, или нет. Может быть, она действительно неблагодарная, бестолковая неряха, тупая и беспомощная? Прежде, чем она положила конец своему браку, было пролито немало слез… Душевное равновесие возвращалось медленно. Гораздо медленнее, чем хотелось бы. С тех пор Валерия избегала мужчин.

Неприятное воспоминание о браке вытеснило чудесное видение, испортило удовольствие.

Евгений принес высокий стакан, полный гранатового сока.

– Я всегда добавляю немного сахара, так лучше. – Он протянул Валерии стакан. – Останься до утра. Мне хочется, чтобы завтра ты проснулась здесь. Я отвезу тебя домой, а потом на работу.

Она уловила в его голосе робкие и просящие нотки.

– Хорошо. – Валерия завернулась в легкое атласное покрывало, зевнула. – Почему диван такой теплый?

– Это электрообогрев. Я тоже не люблю холод. Тебе нравится?

– Пожалуй, да.

В комнате стало темно и тихо, у Валерии слипались глаза. Грань между явью и сном постепенно стиралась.

– Валерия… – услышала она тихий шепот, но сладкая полудрема лишила воли ее тело. Она не ответила.

ГЛАВА 5

Белоснежный дворец – сон небесного облака – тонул в аромате жасмина. Его изящные формы, стрельчатые своды, каскад легких колонн – отражались в неподвижном зеркале прозрачного водоема, мраморный пол которого мерцал зеленовато-голубым волшебным светом… Среди пышных кустов и стройных пальм, на желтом песке дорожки застыл в ожидании босоногий человек в белом одеянии. Он что-то напевал. Певец обращался к утренней заре, как к живому существу, называя ее прекрасной, розовощекой, нежной и чарующей Ушас – богиней восхода солнца. Таков был мудрец, брахман, живущий во дворце.

Теплый ветерок зашуршал в разогретой душистой листве…Шелест звучал, словно шепот, сладостно-вкрадчивый: брахма… брахма… что означает – «святые слова». Громкие шаги по дорожке заглушили сладкозвучный шепот.

– То же лицо – она узнала мужчину, с которым видела себя в роскошной спальне. Теперь он был в богатых одеждах. Это хозяин дворца, могущественный раджа. Он шел очень быстро и решительно, вовлекая в движение неисчислимое множество нежных цветочных лепестков.

«И тучи над их головами превращались в цветы, которые падали с неба, источая чудесный аромат, и осыпали их, словно дождь из жемчужных лепестков…» – процитировал мудрец слова древнего поэтического текста.

– Рад видеть тебя в покое и здравии, любимец богов, – Владыка дружески улыбался. Взгляд царя был полон неукротимой энергии и жажды жизни. Мудрец приветствовал его изящным жестом, прикоснувшись ко лбу и груди, в том месте, где ощущалось биение сердца.

– Прими искренность мою, Владыка, ибо видишь меня среди дня и среди ночи. Прими труд мой, если он тебе на пользу. Яви, Владыка, милость твою, ибо тьма велика, а путь нескончаем!…

– Как мне нравится беседовать с тобой! – ответил правитель, склоняя голову, потому что мудрец был небольшого роста, – Воистину умейте поразить туман лицемерия, но каждый лепесток искренности пусть живет!

– Великий раджа сам – цветок дерзания. Истина, Сила и Отвага – лепестки этого цветка, зажигающие звезды…

Они шли по дорожке, продолжая беседу.

– Черпаешь Силу Индры, своевольный правитель?

Иронический тон брахмана на мгновение заставил красивое лицо раджи залиться краской гнева, изобличая в нем прежде всего человека, который подчиняет своей власти все окружающее, но не может быть владыкой своих собственных чувств.

Однако, к чести раджи, ему удалось обуздать вспышку негодования.

– Если знаешь, поведай, как достичь небесного сада Индры? – уже вполне спокойным и дружелюбным тоном спросил царь. – Хочу увидеть дерево Кальпа, которое вместо плодов приносит то, что более всего желаешь!

– Великий царь, прислушайся, даже ветер смеется над тобой!

В шуршании листьев и веток слышалось, как кто-то невидимый, громко шепчет непонятные, тревожные слова…Брахман расхохотался. Почему? Его речи и поведение казались запутанными молодому радже.

– Я не понимаю тебя. Изъясняйся проще. Твои мысли бегут по саду мудрости быстрее, чем мои…

– О, да! Да! Ты собираешься просить, Владыка? Но что ты попросишь? Кто и что может дать тебе, изначально имеющему все в этом мире?

Великий раджа так и не ответил ему. Неисчислимы слои и нити паутины кармы, непостижимы связи земные и небесные…Он так и не посмел признаться, что Бог Кама натянул тетиву из пчел и выпустил в его сердце свои цветочные стрелы Любви…

Даже великий и всемогущий раджа не может остановить поток слез, который истекает из его раненного сердца, ибо жизнь Сабхидари тает, как роса при свете солнца… Только Боги могут продлить ее.

Отец Ника, используя свои связи, приобретенные за долгие годы работы с ювелирами и перекупщиками золота, помог реализовать содержимое автоклава. Лишних вопросов Пантелеймон Аркадьевич не задавал, удовольствовавшись объяснением, что кольца и перстни – собственность Валена, которому срочно нужны деньги. Все оказалось проще простого.

Выручили приятели за золото не так много, как ожидал Вален, но сумма все-таки оказалась приличная.

Уже одетый, Ник заглянул в комнату.

– Я сегодня дежурю у старого в ломбарде. Ты будешь дома?

– Да. Не забудь предупредить, что тебя два-три дня не будет, – напомнил Вален.

– Ладно, скажу. Между прочим, пора бы и развлечься где-нибудь с девочками!

Вален с досадой посмотрел на друга, но решил поддержать его идею. Отношения портить не следовало.

– Неплохая мысль. Давай устроим вечеринку! Пригласи пару телок, только не с улицы.

В конце концов, каждый имеет право жить, как хочет. Если Нику необходимы девочки, так тому и быть.

Оставшись в одиночестве, Вален задумался. Лежа на диване, он напряженно вспоминал рассказы Вадика про коломенский склеп. Сведений слишком мало. Надо ехать, расспрашивать местных старожилов. В Коломне есть река, можно заодно и порыбачить, и узнать все, что интересует. Костер, уха из свежей рыбы, неспешные разговоры под водочку и хорошую закуску – лучший способ выведать у человека необходимые данные так, что он и сам не заметит.

Проголодавшись, Вален отправился на кухню. Умственная деятельность просто пожирает энергию. Стоит только задуматься о делах, как сразу хочется есть! На сей раз ему захотелось сладкого, только не конфет. Пожалуй, торт или пирожное с чаем. Надо сходить за удочками и по пути забежать в кондитерскую на углу.

Вчера они с Ником полдня болтались по оптовому рынку, подбирая Валену одежду. Купили все необходимое, так что молодой человек вышел из дома очень даже прилично одетым.

– Прикид что надо! – отметил Вален, глянув в зеркало. – У Ника отличный вкус, хорошо, что я его послушал. – Его мысли потекли по привычному кругу. – Может, и нет в этом склепе никаких ценностей, но ничего другого на сегодняшний день не предвидится. Всякий клубок начинает разматываться с кончика нитки. Главное – найти кончик и потянуть за него.

Он приобрел все необходимое для рыбалки, зашел в кондитерскую, купил миндальных пирожных, шоколадного рулета, ореховых трубочек, и вернулся домой. Поставив чайник, он смотрел в окно, как дети возятся в огромной луже посредине двора, носят ведерками грязную воду… Делать было совершенно нечего, надо ждать Ника, чтобы обсудить поездку в Коломну.

Вален поймал себя на мысли, что стал все чаще вспоминать родителей, особенно маму. Теперь, когда появились деньги, можно позвонить ей. Постепенно он перенесся на берег реки, где отец смолил лодку, а Валек, еще маленький, помогал ему, моргая и отворачиваясь от едкого густого дыма. Предстоящая рыбалка все больше увлекала его. В Коломне их с Ником ждет не только работа, но и приятный отдых. Вот это жизнь! Не то, что пахать от зари до зари…

Возвратившись с дежурства, Ник сразу заметил стоящие в углу прихожей удочки.

– Что это за снасти? Зачем? – он устал и хотел спать.

– Мы едем на рыбалку.

– Какую рыбалку? Мы же не договаривались ни про какую рыбалку?! По-моему, речь шла совсем о другом. При чем здесь рыбалка? – Ник не мог взять в толк, что ему предлагают.

– Сейчас, конечно, холодновато, но ничего, – как ни в чем не бывало, продолжал Вален. – Теперь у нас общее дело и оно требует, чтобы мы порыбачили, пообщались с местными рыбаками. Ты предупредил в ломбарде?

– Я договорился с охранником, потом отдам ему деньги за два дежурства. С этим нет проблем.

– Смотри, что я купил. – Вален вытащил из пакета всякие приспособления для ловли рыбы. – Кстати, у тебя есть резиновые сапоги?

Ник взирал на снасти без всякого энтузиазма, он терпеть не мог рыбалку. Валену стало смешно, такой обескураженный и взъерошенный вид был у друга.

– Если тебе повезет, поймаешь русалку. Пригласим ее к костру.

– Господи, Вален, что ты несешь? – Ник пришел в ужас от этой шутки. Он с детства панически боялся оборотней, колдунов, цыган, леших, домовых и всего, что с ними связано. – Надеюсь, ночевать на берегу реки не придется?

– Думаю, нет. Но придется делать вид, что рыба и уха из нее – составляют счастье нашей жизни.

Холодное весеннее утро радовало глаз прозрачными синими просторами, четкими линиями кромки леса, хрустящим под ногами ледком. Ник не ожидал, что любоваться рассветом над рекой так приятно. Необыкновенно чистый и наполненный запахом воды, прошлогодней хвои и еловых шишек воздух кружил голову. Далеко были видны изгибы реки, теряющиеся в розоватом тумане. Громко чирикали птицы, предвещая теплый солнечный день.

– Днем потеплеет!

Ник с Валеном перекинулись парой фраз. Говорить не хотелось. Было чудесно просто дышать, смотреть и слушать. Они долго шли вдоль берега, выбирая сухую возвышенность. Во многих местах вода оказалась совсем прозрачная, просвечивало песчаное дно, темно-зеленые водоросли.

– Остановимся здесь. – Вален решительно снял с плеч рюкзак. – Давай поедим, пивка попьем, а потом будем думать, что делать с удочками.

– Где же твои рыбаки, которые сообщат нам, где клад зарыт? – не удержался Ник от сарказма.

– Смотри-ка, травка! – Вален решил не обращать внимания на колкости. Он уселся на поваленное бревно, начал доставать из рюкзака еду.

Свежий воздух вызвал у обоих здоровый аппетит: бутерброды с ветчиной, колбаса, помидоры, – все казалось необыкновенно вкусным.

– Маловато пива взяли, – вздохнул Ник. – Ну, давай рыбу ловить! Мы же за этим сюда пришли?

– Может, лучше поспим?

С реки тянуло сыростью. Однообразный плеск воды, покрытой мелкой рябью, навевал скуку. Солнышко пригревало все сильнее. Неизвестно откуда появился бродячий пес, который все ходил кругами, принюхиваясь и подбирая разбросанные шкурки от колбасы.

– Хорошее место выбрали!

Приятели от неожиданности вздрогнули. Неподалеку, чуть сзади них стоял человек с удочкой и сеткой для рыбы.

– И много здесь поймать можно? – лениво поинтересовался Вален.

– Десятка два натаскаете. Карась нынче жадный, поделом ему.

– Вставай, Ник, пора рыбу ловить!

Собирая удочки, приятели присматривались к рыбаку, который болтал почти без умолку. Он то и дело снимал с крючка рыбину за рыбиной и замысловато ругался.

–Дед, видать, выпить любит – вон рожа какая красная, – отметил про себя Вален. – А то, что болтливый – нам на руку.

– Вы, я вижу, не местные. Из первопрестольной, небось, пожаловали? Надоело минтай мороженый трескать? – дед ехидно захохотал.

– Угадали. Нам друг сюда посоветовал ехать. Он здесь родился.

– Я тут, почитай, всех знаю. Долго живу, – хвастливо отозвался дед. – Врешь, не уйдешь! – неожиданно громко завопил он, хватая большую скользкую рыбину, – Иди, мать твою… в ведро. Попался? Это потому что ты тупой и жадный!

Он отчитывал карася так увлеченно и со знанием дела, как будто бы тот мог слышать и понимать, о чем идет речь.

Ник и Вален тоже поймали несколько штук. Занятие это быстро им наскучило.

– Мы вам не мешаем? – вежливо поинтересовался Вален у деда. Нужно же было как-то завести разговор.

– Не… – сразу отозвался дед. – Скука меня заела. Я почти каждый день рыбачу, как лед сошел. И все один. А тут вы… Все веселее! Меня Егорычем кличут.

– Давайте, Егорыч, уху варить, с перчиком, с лавровым листом. У нас все есть. И водочка! И закуска! А?

– Так я не против. Чего мне отказываться? Я завсегда за такое дело! Рыбы-то уж полное ведро и сетка. Хозяйке есть что принести. Почему не отдохнуть по культурному? Я быстро – отнесу улов, и вернусь.

Дед вытащил из ведра пару жирных карасей и бросил в котелок приятелей.

– Это на уху. Вы-то, я вижу, рыбаки не очень… Костер можете сложить, а варить без меня не начинайте.

Валерия задумчиво перебирала в руках деревянные бусы. Она вспоминала себя совсем еще молодой и наивной, покидающей родные пенаты с надеждой никогда более не возвращаться. Как и многие другие, она оставила родительский дом, отправившись на поиски счастья. Сказки всех времен и народов отдают это счастье тем, кто не боится идти за ним, сжигая за собой мосты. Но жизнь оказалась не такой, как на страницах книжек с картинками. Или, может быть, герои должны быть другими? И виноваты не дороги, а путешественники? Возможно, они не знали, за чем идут, что ищут? Или не то взяли с собой, отправляясь в далекий и неизведанный путь? Что, если они несут лишний груз? А самое необходимое, наоборот, оставили дома? Что у них на сердце? Радость или уныние? А в мыслях? Чего они ожидают? Что снится им тихими ночами под звездным небом?..

Валерия не могла ответить ни на один из вопросов. Она хотела счастья, как хотят его все, кто приходит в этот мир. Иначе это путешествие, длиною в жизнь, становится жестоким и бессмысленным.

Она подумала о Евгении. Он звонил ей каждый день, он был готов возить ее из дома на работу, а с работы домой, провожать и встречать, гулять по очистившимся от снега тротуарам, дарить розы и фиалки, первые, привезенные из Крыма, подснежники. Он приглашал ее на престижные премьеры и в дорогие рестораны. С ним было хорошо. Но… Вот это «но» возникало каждый раз, словно злой дух их кувшина, и разбивало в пух и прах благие намерения и светлые помыслы.

Не то, чтобы горький опыт прошлого так уж отравлял ей жизнь, просто теперь она понимала, что разгадка ее тайны кроется в ней самой. Она стала мудрее, и смотрела теперь не столько на мужчину, сколько внутрь себя. Откликается ли там что-то? И насколько силен призыв, чтобы бросить все и идти?

Валерия вынуждена была признать, что Евгений – герой не ее романа. Да, он лучше многих, но… Опять это «но». В его жизни есть множество «важных» вещей, которые отнимут у нее то внимание и восхищение, которое он сейчас демонстрирует. Эти вещи окажутся значительнее и серьезнее того приятного времени, которое он проводит с ней. У них нет никакой общей, или хотя бы близкой по духу, цели. Похоже на то, что ни у нее, ни у него вообще нет сколько-нибудь стоящей цели. Но зато есть множество банальных житейских и сиюминутных, как она теперь понимала, ложных «важностей», съедающих без остатка то великое, ради которого и надо дышать и гореть. Она вдруг прозрела и увидела, что пламя жизни сгорает вхолостую не только у нее и Евгения, но и у миллионов населяющих эту планету людей.

У Евгения есть масса забот – ремонт машины, мамина мигрень, выгодный заказ, нужный клиент… Любая достаточно серьезная жизненная неудача, и… прощай, романтика! Она поняла, почему мужчины не могут быть любящими долго. Любовь для них – это просто еще одна «важность», в ряду многих других.

Она пришла к выводу: ее это не устраивает. Валерия поклялась себе, что никому и никогда больше не позволит относиться к ней пренебрежительно. Лучше редкие, ни к чему не обязывающие встречи, если они приносят радость, чем запутанная, полная взаимного непонимания и вражды, совместная жизнь. Если бы Евгений хотел иметь семью, он бы давно женился. Но он продолжает жить один и, скорее всего, думает о семейной жизни приблизительно то же, что и она.

Валерия вздохнула и посмотрела на веточку, которую ей преподнес соседский пятилетний мальчик. Он догнал ее у самого подъезда и протянул крепко зажатый в кулачке побег какого-то дерева.

– Это тебе! – по-детски бесцеремонно заявил он, глядя на нее серьезными серыми глазами. – Веточку надо поставить в воду и тогда на ней появятся зеленые листочки. Моя мама всегда так делает. Бери!

Валерия как можно ласковей поблагодарила и взяла подарок. Дома она поставила побег в воду. Маленькая веточка умудрилась завладеть ее вниманием и заботой с первого же дня. Почки стали большими и блестящими, совсем скоро появятся нежные листики.

Довольно предаваться философским раздумьям – пора приниматься за работу! Четыре файла с английским текстом ждали, чтобы их перевели и отредактировали. Как всегда, Валерия засиделась за работой допоздна, – даже радио уже давно замолчало.

Перед сном она взяла в руки книгу, подаренную Евгением – «Загадки древней Индии». Яркие, выполненные на мелованной бумаге, иллюстрации, были превосходны: прозрачные одежды, смуглые тела, роскошные украшения, пышная, цветущая природа, радостные лица, – прелесть жизни, каждое восприятие ее исполнено трепетом восхищения, наслаждением, которое она дарит, являя себя во всей полноте. Какой удивительный взгляд на мир!

Перевернув страницу, она залюбовалась следующей картинкой – голубокожий Кришна среди пестрых, беспечно порхающих мотыльков и райских птиц, играющий на золотой свирели. Какое у него женственное лицо, кроткие глаза и изящные руки!..

Хотелось спать. Книга в руках стала тяжелой. Валерия положила ее на тумбочку и выключила свет. Во сне она обязательно увидит что-нибудь необычное и волнующее!

Воздух светится голубым, а вода в озере – зеленым. Она непрерывно движется, сама по себе, развлекая себя и наблюдая все, что происходит вокруг. Ярко-оранжевое солнце горит на небе, не источая тепла, – только свет. Воздух вокруг непривычно плотный, несмотря на прозрачность. Чудеса!

– Нет, просто другая реальность, – пришел ответ ниоткуда.

Ни единого шороха: ни шелеста листьев, ни пения птиц, ни жужжания насекомых…Трава и листья гладкие, пластичные – ни холодные, ни теплые.

Валерия опустила руки в воду – и почувствовала прикосновения озера, оно струилось по ее коже, ласкало.

– Так вот что такое живая вода! Как приятно!

При каждом ее шаге мягкий, зеленый «буклированный» ковер прогибался и распрямлялся. Она поднялась на холм, за которым раскинулось огромное цветочное поле, подошла ближе, наклонилась к растениям на самом краю поля, чтобы рассмотреть их поближе, и замерла от удивления. Цветы издавали негромкие, легкие звуки.

– Они «поют»!

Нежные гармонии звучали не вне, а внутри нее, создавая умиротворение и безмятежность… Неведомо как, она очутилась в лодке – которая скользила по воде, черной и гладкой, как стекло. Крупные лотосы неподвижно лежали на поверхности, отражаясь в зеркале водоема. Лодку окутал светящийся голубоватый туман; на носу ее, прямо перед Валерией, сидел очень красивый, совсем молодой мужчина. Его фигура сияла, словно голубое солнце в форме человеческого тела. Во всем его облике угадывалась скрытая мощь.

Она смотрела и не верила своим глазам.

– Это Кришна? В его лице и фигуре нет ничего женственного!

Полное и абсолютное понимание проникло в ее сердце и осветило его изнутри светом счастья. Голубой полуночный мир поглотил ее, сомкнувшись. Она замерла от усилия найти в себе такие же чувства, и не смогла. Слезы наполняли ее глаза и стекали по щекам обильным теплым потоком… Сквозь их мутную пелену она видела, как Кришна снял свою гирлянду из ярко светящихся алых цветов и надел ей на шею, ласково коснувшись рукой ее щеки… Благоухание цветов превратилось в дурман…

ГЛАВА 6

Валерия подскочила в постели. Обвела широко открытыми глазами комнату. Ничего… Боже мой! Вот что значит не высыпаться, сидеть за компьютером допоздна, а потом еще читать странные книги! Она потянула носом. Благоухание не исчезло.

– Красивый сон. Впечатляет! Даже кажется, что она все еще спит!

Она снова вдохнула. Что же это? Запах такой, словно окно в комнате выходит прямо в цветущий сад… Валерия посмотрела за окно. Какой сад! Еще даже снег не везде растаял! Она перевела взгляд на веточку и поразилась. Веточка в вазе расцвела, да еще как пышно! Густо облепленная мелкими бело-розовыми цветами, она издавала этот беспокоящий Валерию аромат. Но еще вчера почки были закрыты…

Она наклонилась и тронула цветочек. Желтая пыльца осталась на пальце. Цветы оказались самыми настоящими.

– И хорошо, очень красиво. – Валерия приняла все как есть. Она не решилась задумываться. Просто много работала в последнее время. Переутомилась. Вот и… Тут она вспомнила, как Евгений говорил ей о режиме дня.

– Спокойствие и уверенность во многом зависят от того, м-мм… как организована жизнь. Хорошее питание и достаточный сон – лучшее лекарство от переутомления и депрессии. Я знаю это по себе.

– О, какой он правильный! – ее затошнило.

За завтраком она все еще продолжала думать о Евгении. О том, что боится однообразия, разочарований и скуки. Бутерброд с ветчиной и зеленью был таким огромным, что она откусывала его с трудом, запивая сладким кофе. Мысли немного упорядочились.

Валерия так наелась, что с трудом застегнула юбку, но она была довольна, что позаботилась о себе как следует. Чувствуя, что опаздывает, она вылетела из подъезда и едва не сбила с ног Евгения.

– Куда ты так спешишь? – Его машина стояла прямо у порога. – Опаздывающая женщина – это тайфун! – Он засмеялся, выруливая со двора.

Валерия находила в себе только жалость к нему, и она грозила перерасти в любовь. Женщины часто попадают в ловушку жалости.

– Я закурю? – она достала сигарету.

– Сколько угодно! – он дал ей огня. – Какие у тебя планы на завтра?

– Мне надо сделать несколько переводов. Так что я буду дома, засяду за словари.

– Тогда приготовься к неожиданностям.

– Что? Нет! Больше никаких неожиданностей! – взвизгнула она. Секунду спустя Валерия подумала. что ведет себя слишком эмоционально.

Он смотрел на нее с таким недоумением, что стало неловко. Растерявшись, она не в силах была ответить что-либо вразумительное. Поэтому тупо уставилась на массивную золотую цепь, которую Евгений носил на шее. Он опять понял ее взгляд неправильно.

– Это моя первая настоящая работа. Память. Не волнуйся так. Если тебя ждут сюрпризы, то только приятные.

– Хотелось бы верить. – Она, наконец, улыбнулась.

Сегодняшний день складывался неудачно. Конференция затянулась. Напряжение, в котором Валерия провела эти долгие часы, утомило ее, к тому же она не успела пообедать. Даже во время перерыва пришлось переводить.

– Мне необходимо отдохнуть. Такая усталость неспроста. Как бы не заболеть.

Когда все закончилось и появилась возможность уйти, она даже не ощутила радости. Безразличие и желание спать – вот все, что она испытывала.

У выхода Евгений разговаривал с весьма элегантным пожилым мужчиной. Он заметил ее и вежливо попрощался со своим собеседником.

– Устала?

– Да. – Говорить совсем не хотелось.

– Поехали.

По дороге он почувствовал, что не хочет отпускать ее. Сдурел окончательно, так можно все испортить. У него была своя собственная, выверенная опытом и временем философия обращения с женщинами, которая ни разу его не подводила. Но этот случай особый. Евгений вспомнил, как все начиналось, как он не сомневался, что одержит победу над этой женщиной, подчинит ее своей воле, а потом… она станет ему неинтересна. Сценарий всегда был один и тот же. Сейчас, несмотря на интимный контакт, который он считал решающим, его уверенность таяла быстрее, чем остатки снега на городских тротуарах. Теперь он не только не был уверен, – он начал бояться, что не сможет удержать ее. Что-то в этой древней любовной игре, в которую он привык играть только по своим правилам, пошло не так.

– Я не против выпить чашечку кофе, а ты? Давай зайдем в какой-нибудь м-м… уютненький ресторанчик. – Он внимательно посмотрел на Валерию, с волнением ожидая ответа. Она рассеянно смотрела на дорогу. – Ну, что с тобой сегодня? – спросил он мягко.

Валерия взяла себя в руки.

– Я с удовольствием. Только переоденусь.

Евгений терпеливо ждал ее в машине, потом вышел. Постоял, переминаясь с ноги на ногу. Не в силах больше ждать, вошел в подъезд и услышал звук ее шагов.

– Валерия! Я решил… мм-м, что ты уже забыла обо мне. – Он вдруг подумал, что сама женская красота – редкая драгоценность, и что она как самородные камни, которые бывают настолько совершенны, что им не нужна отделка. И форма, и цвет – без единого изъяна.

Неуверенность, однажды закравшись ему в душу, не сдавала своих позиций. Он прижал женщину к себе, ощущая теплые волны нежности, такие для него не характерные, и замер так же, как она в его объятиях.

– Я, кажется, понимаю, откуда пошла легенда об огненных стрелах, пронзающих сердца влюбленных. – Он усмехнулся. – Ты, наверное, голодна? Я уже знаю эту твою привычку забывать о еде. Хороший ужин м-м… в приличном месте поднимет тебе настроение. Я сам хочу заслужить твое расположение. Если бы Купидон [5] вздумал мне помогать, я бы, пожалуй, обиделся.

Костер разгорелся на славу. Ник повернулся к нему спиной, наслаждаясь приятным теплом. У его ног лежал приблудный пес, свернувшись калачиком. Рыба, почищенная и вымытая, лежала в ведре.

– Явится дед, или нет? – Легкое раздражение постепенно перерастало в плохо скрытое негодование. – Где ночевать? Кому нужны такие приключения? Не хватало еще спать где попало, как этот бездомный пес! – Ник глянул на собаку, разлегшуюся у огня: вся шерсть сбилась в клочья, погладить противно. – Вален, гнида! Ну, подожди! – Ник закипал от гнева. Он подбросил еще веток в огонь. Становилось прохладно.

Вален, наконец, вышел из леса, неся огромную охапку сучьев, за ним семенил дед.

– Ну, вы сделали все как надо, – оценил Егорыч их старания. – Дальше мое дело.

Уха аппетитно булькала и благоухала на всю реку. Дед помешивал ее принесенной из дому деревянной ложкой и тихонько приговаривал что-то себе под нос.

– Колдуешь, что ли? – не выдержал Ник.

– Да ты что говоришь-то? – возмутился дед. – Молчать я не люблю, а старуха заела: надоел я ей со своей болтовней. Вот и привык себе под нос бормотать, чтобы она не слышала.

– А есть колдуны у вас в Коломне? – спросил Вален безразличным тоном, вроде от нечего делать.

– Бог с вами, ребята! Нету у нас таких. Слухи были… да и те давно быльем поросли.

Резко похолодало. Начался ветер, и река покрылась крупной, частой рябью.

– Выпьем, Егорыч? – Вален подал деду кружку с водкой. – Ник, иди сюда! Давай за знакомство.

Дед поднял кружку. Он действительно любил выпить. Старость делала его не интересным для окружающих, одиноким. Возможность поговорить с людьми, почувствовать их уважение и признательность выпадала не часто.

Уха оказалась удивительно вкусной, наваристой, с запахом лаврового листа и дыма. Вален достал из рюкзака оставшуюся закуску: копченую грудинку, сыр, малосольные огурчики.

– Какие вы запасливые ребята! – дед с удовольствием принялся за еду.

Водку пили просто так, без тостов, заедая душистыми кусками рыбы. Аппетит у всех оказался отменный. Костер разгорелся и припекал бока, багровые искры таяли в начинающем темнеть небе. В свете пламени кружилась мошкара.

– Егорыч, расскажи какую-нибудь страшную историю. – Вален, изрядно опьяневший, не упускал из виду мысль выудить у деда нужные сведения.

– Это про что же? – старик блаженно щурился, поглядывал на костер, на темную, неспокойную воду реки.

– Ну… – Вален сделал вид, что думает, – про мертвецов!

– Да что вы, как малые дети! Мертвецы… они мертвецы и есть. Что про них рассказывать? Разве что показать? А, ребята? Не сробеете?

– Проверить надо. Ник, наливай, для храбрости! А что, дед, ты сам-то не сдрейфишь?

– Чего–о? – дед возмутился. – Я до Берлина дошел! – Он неверной рукой ударил себя в грудь. – Сколько я тех мертвых перевидал… тебе и за три жизни не осилить. Сопляк ты еще… Чтобы дед сдрейфил!..

– Ладно, ладно, – примирительно закивал Вален. – Чайку бы!

Ник направился к рюкзаку за большим бисквитом, про который чуть не забыли. В темноте он споткнулся, чудом не упал.

– О чем ты думаешь? Где мы будем ночевать? – зашипел он на ухо товарищу, разламывая бисквит. – Ты знаешь, когда последняя электричка? Егорыч, хоть ты скажи ему! – Ник начал раскисать, он расстроился не на шутку и сидел с понурым видом.

Костер догорал, малиново мерцая крупными углями.

– Ладно, пошли, ребята, я вас пристрою на ночлег… с мертвецами! – дед захихикал.

Ник в ужасе смотрел на него. Вален собирал вещи, заталкивая их в рюкзаки, как попало.

Дед вывел их с берега реки на тихую глухую улочку. В темном небе стояла бледная убывающая луна, освещая холодным светом усыпанную гравием дорогу. Высокие деревья неприветливо шумели голыми ветками.

– Дом-то наш знаменитый, достался бабке Полторацкой по наследству. Она не местная, в Коломне совсем недавно. Живет одна. Она странная, но не зловредная. Я ей рыбу продаю, раз в неделю. Вот и познакомились.

– А как ее зовут? – Вален сосредоточился, чтобы запомнить. Он ликовал. Опять удача! И как все здорово, само собой получилось! Определенно, ему везет!

– Зовут бабку Инна Аркадьевна, – дед кашлянул. – Благовоспитанная старушка… вы с ней повежливее.

В темноте очертания дома расплывались. На первом этаже горело единственное окошко. Неяркий свет падал на высокое крытое каменное крыльцо с перилами. Дед смело постучал.

Дверь открылась сразу, как будто хозяйка ждала гостей. Она ни о чем не спрашивала, стоя в проеме двери с керосиновой лампой в руке и пытаясь рассмотреть поздних посетителей.

– Инна Аркадьевна, это я. – Дед выступил на свет. – Вот, гостей вам привел.

– Я вижу, Максим Егорыч. Только молодые люди мне незнакомые. – Она подняла лампу повыше.

– Это Коленька и Валек. У нас просьба к вам есть. Они сюда рыбачить приезжали… – дед прочистил горло, он явно смущался хозяйки. – Валек, говори сам, у тебя складнее получится!

Вален, стараясь скрыть опьянение, заговорил медленно, тщательно подбирая слова.

– Видите ли… я историк. Мы бы никогда не решились вас беспокоить, если бы Максим Егорыч не проговорился, какая знаменитая у вас усадьба. Я просто не могу себе позволить быть в Коломне и не посетить такую достопримечательность! Если бы вы согласились уделить нам с другом немного времени… рассказать о прошлом вашей семьи, показать нам фамильные реликвии…

Инна Аркадьевна никак не реагировала, просто стояла и спокойно смотрела.

– Они на электричку опоздали из-за меня, – вмешался дед. – Рыбачили вместе, ну и засиделись… Примите на ночь, заодно и покажете им ваш дом. Ребята хорошие, головой ручаюсь.

– Бога ради, пусть ночуют. Проходите. – Хозяйка посторонилась, уступая приятелям дорогу.

Ник и Вален, непонятно почему, потеряли свою уверенность и видимо оробели. Они нерешительно, как-то бочком, прошли за хозяйкой по длинному темному коридору. Свет лампы отбрасывал колеблющиеся тени на деревянные панели стен. Пахло лаком, старой мебелью и керосином. Вален испытал странное чувство… Он сам стремился попасть в этот таинственный дом, а ощущал, будто бы его сюда заманили необычайно хитрым и извращенным способом. Словно он идет в западню… Ник несколько раз бросал на него перепуганные взгляды. Оба как-то сразу протрезвели.

Инна Аркадьевна шла, не оглядываясь, очень прямая, стройная, и сзади напоминала даму из чеховских рассказов, а вовсе не бабку. У нее были пышные волосы, несмотря на возраст, уложенные в прическу на старинный манер. Длинное платье едва не касалось пола.

Она провела их через несколько комнат, расположенных анфиладой. В слабом свете лампы мелькала темная массивная мебель – комод, широкий шкаф, стулья с высокими спинками, тяжелые сундуки, на которых, вероятно, можно было спать. Потолки оказались такие высокие, что кое-где светильники свисали на длинных металлических цепях, а кое-где их вовсе не было. Мрачно, пустынно и холодно – такое впечатление произвел на приятелей старый дом.

– Именно так, молодые люди – пустынно и холодно, – неожиданно произнесла хозяйка.

Ник и Вален вздрогнули. Неужели, они высказали свои мысли вслух? Да нет вроде. Рта не раскрыли с тех пор, как переступили порог.

– А?… – Вален стоял с таким растерянным видом, что женщина засмеялась.

– Я тоже чувствую себя здесь не очень уютно. Как будто в гостях. – Инна Аркадьевна пригласила молодых людей в просторную чисто выбеленную комнату, поставила лампу на круглый стол без скатерти. В углу висели несколько старинных икон в потемневших окладах. – Электричество нынче дорого, приходится экономить. У меня в подвале целый ящик свечей остался от предыдущих хозяев, да бочка с керосином. Нужно использовать. – Она еле заметно улыбнулась, одними глазами. – Вы не курите?

Вопрос застал приятелей врасплох. Слишком неожиданный переход… Они не сразу нашлись, что ответить. Ник, как истинный джентльмен, опомнился первым, полез в карман и достал пачку дорогих сигарет.

– Курите… Мы с удовольствием составим вам компанию, если позволите.

– Разумеется, позволю! Отчего же не позволить? – хозяйка все так же неопределенно усмехалась. Видно было, что когда-то давно она была поразительно красивой женщиной. Остатки ее былой красоты до сих пор поражали воображение, – ровный и чистый овал лица, прямой нос, губы изящной формы, горделивая посадка головы, пышная прическа из вьющихся от природы волос. Седина придавала ее облику особую пикантность, казалась проявлением изысканного и эсктравагантного вкуса, а вовсе не проявлением возраста.

Ник не спускал с Инны Аркадьевны глаз: женщины были его слабостью. А эта, такая необычная…

На столе стояло зеркало в резной деревянной рамке. Хозяйка поставила его напротив, взяла сигарету и очень красивым движением прикурила. Она словно забыла о гостях, устремив взгляд блестящих, отнюдь не старушечьих глаз, на покрытое мутноватой амальгамой зеркало. Что она видела там? Незабытое и захватывающее прошлое, полное тайной и мучительной страсти, печали и потерь? Или неопределенное, нерадостное будущее?

Вален сидел, насупившись, тоже курил.

– Здесь так неуютно, – подумал он и глянул на Ника. Тот застыл, уставившись на хозяйку, словно кобра на заклинателя змей. Он забыл про сигарету, и она наполовину превратилась в пепел, сыпавшийся прямо на стол. – Проклятый идиот! – злобно сказал о приятеле Вален, разумеется, не вслух.

Ник чувствовал себя приподнято и взволнованно… Он несколько успокоился. Пусть сырой и неприветливый, но дом, крыша над головой, кровать, – есть; одеяла дадут. Можно будет спать по-человечески. Молчаливая хозяйка заворожила его. Глядя на нее, он слышал пение ангелов. Валену, конечно, этого говорить ни в коем случае нельзя, он примет его за сумасшедшего. А он, Ник, не сумасшедший. У него тонко чувствующая, поэтическая натура, обостренное понимание прекрасного. Ему говорила об этом покойная мама. Ник почувствовал, что сейчас заплачет. Тогда Вален будет дразнить его несколько дней. Надо сдержаться во что бы то ни стало. Поглощенный нелегкой борьбой с самим собой, он не заметил, как Инна Аркадьевна поднялась и отошла к окну.

– Пойду поставлю чай. Что-то вид у вас обоих невеселый. – Она плотно задернула коричневые гардины с бахромой в виде плюшевых шариков.

Как только ее прямая фигура скрылась за дверями, Вален подошел к массивному шкафу, намереваясь посмотреть на его содержимое.

– Ты что? Не смей этого делать! – Ник загородил ему дорогу. Неприкрытое отвращение читалось на его лице. Вален рассердился, но не подал виду.

– Что это с тобой? – с притворным удивлением посмотрел он на друга. – Дай пройти, я хочу пересесть. Очень дует из окна.

Хозяйка быстро вернулась с большим серебряным подносом, на котором стояли чашки, полные горячего чая, сахарница и вазочка с вареньем. Ник подскочил, помог ей поставить поднос на стол.

– Что же вас интересует, молодой человек? – снова без всякого перехода спросила Инна Аркадьевна, повернувшись к Валену.

– Расскажите сами, что считаете достойным внимания. – Вален внутренне «тащился» от своей воспитанности и изысканного слога. – Может, есть какие-то семейные предания, романтические истории? Что-то связанное с дворянской родословной? Или отношениями с царской семьей? Какие-нибудь щедрые дары?

– Окончательно рехнулся со своими сокровищами, – зло подумал о дружке Ник. Ему стало противно, когда он вспомнил, с какой целью они проникли обманом в дом Инны Аркадьевны. А она еще мило с ними беседует, угощает чаем!

– Да нет, пожалуй. Вынуждена вас разочаровать. – Женщина так посмотрела на Валена, словно его намерения не представляли для нее никакой тайны. – Щедрых даров от царей никто из Полторацких не получал. А вот романтические приключения случались, и не одно. Только вот что вам рассказать? Произошла в нашем роду одна страшная история, которую не стоит слушать на ночь… И позвольте дать вам один совет, молодой человек, – не копайтесь в прошлом, не ищите неприятностей на свою голову. – Рука хозяйки, тонкая, с продолговатой изящной кистью и длинными худыми пальцами, слегка дрожала.

– Что вы имеете в виду? – Вален почувствовал азарт игрока.

– Боюсь, что вы никогда уже не сможете жить по-прежнему, когда узнаете то, что вам знать не следует. Зачем вам, современному, образованному человеку, ворошить прошлое? Исторической ценности эти данные не представляют – так… семейная драма с оттенком зловещей тайны. – Инна Аркадьевна произнесла это с такой интонацией, что невозможно было уловить, иронизирует она, подшучивает над искателями приключений, или же говорит серьезно.

Нику ее слова очень сильно не понравились. Ему показалось, что тени в углах комнаты стали гуще, а по спине прокатилась волна холода.

– Инна Аркадьевна, – заныл Вален, которого только раззадорили предупреждения хозяйки, – прошу вас, расскажите! Ведь это так интригует!

– Я предполагала, что вы меня не послушаете и будете настаивать. – Женщина вздохнула. – Ну, что ж, раз вы так упорно выспрашиваете себе смерти…

Ник побледнел. Он чувствовал себя участником пьесы, в которой актриса произносит роковые слова, за которыми неминуемо последует страшная трагическая развязка. Было одновременно неловко и страшно.

– Господи, пусть будет не как я хочу, но как Ты… – Хозяйка старого дома перекрестилась и приступила к рассказу.

ГЛАВА 7

Долгое время считалось, что над нашей семьей есть Благословение Господнее. Полторацким везло во всем, за что бы они ни брались. Мужчины нашего рода были сильными, предприимчивыми, умными и красивыми. Женщины отличались не столько внешностью, сколько кротким характером, добротой, и необыкновенными способностями…Они могли предсказывать будущее, молиться об удаче, вылечивать разные болезни. Много необычного происходило в наших родовых усадьбах. На Полторацких охотно женились, – они становились преданными женами и рачительными хозяйками, умели отводить порчу и сглаз, воспитывали здоровых и разумных детей, прекрасно ладили с родней и соседями.

Наша коломенская ветвь, правда, ничем особым не выделялась, если бы не одна история. Мы состояли в родстве с семьей Баскаковых, через Аграфену Федоровну, которая вышла замуж за Баскакова и уехала жить в Москву. Семья была богатая и родовитая, имела большие дома в Москве, несколько загородных имений. Все бы ничего – жили супруги душа в душу, в достатке и благополучии, родилась у них дочь, названная Александрой, в честь бабушки. Красавица необычайная! Едва выросла, от женихов отбоя не было. Но вот здоровьем оказалась слабенькая, – нервная, возбудимая, часто кашляла. Правда, мужчин это не останавливало, – уж больно хороша была. Блистала она в обществе, как ослепительная звезда, никем не превзойденная.

– Да вы пейте чай, остынет. Сахару кладите побольше. Николай, – обратилась она к Нику, который слушал, открыв рот и боясь упустить хоть слово. – Вы, я полагаю, большой ценитель женской красоты.

И снова было непонятно, шутит она или говорит серьезно. Ник сильно покраснел и что-то буркнул себе под нос.

– А что, с Александрой что-то случилось? – не выдержал Вален.

Инна Аркадьевна как-то сразу напряглась. Но, пустившись в плаванье, назад с полпути не поворачивают. Она грустно улыбнулась.

– Вы очень догадливы. Случилось. Рано или поздно это случается со всеми нами… Но ей пришлось уйти из жизни слишком молодой. И произошло это все из-за рубиновых серег. Проклятие, а не вещь!

– Из-за серег? – переспросил Вален, вид которого напоминал гончую, взявшую след.

– Вот именно. Странно, правда? – Инна Аркадьевна задумчиво опустила голову. – Правда, уж очень необыкновенные были серьги. Я-то их не видела, но рассказ о них передается из поколения в поколение. Никто не мог тогда понять, откуда Мишель – это жених Александры, – мог их взять? Рубины стоили целое состояние, а их семья почти не имела средств. Еще одна загадка.

– Запутанная история. – Вален нетерпеливо ерзал на стуле, ожидая продолжения.

– Да… Александра очень дорожила подарком, как будто вся жизнь ее, вся судьба была в этих серьгах. Она словно с ума сошла. Только вот долгожданного счастья они ей не принесли. Вскоре она заболела и умерла при очень странных обстоятельствах.

Воцарилось молчание. Первым нарушил его Ник.

– А портрета Александры не было? Такая красавица…

– Ну, почему же не было? Многие художники ее писали, да только все портреты куда-то исчезли. Один английский аристократ, лорд, купил ее портрет у Протасовых, уже после смерти Мишеля, за большие деньги, и вывез за границу. Так и остальные разошлись, какой куда.

– Протасовы? Кто они?

– Какой дотошный молодой человек! – усмехнулась хозяйка. – Это семья Мишеля, за которого собиралась выйти замуж Александра. Да видно, не судьба… Они совсем разорились, вот и продали портрет. В общем, с появлением этих самых серег началась череда смертей и несчастий. Сестра Аграфены Федоровны, Мария, – уж на что мастерица была проклятия отводить, а собственной любимой племяннице не смогла помочь жизнь сохранить. Великая тайна в этих серьгах заключалась… Так и не разгадал ее никто.

– Жалко, что нельзя посмотреть, какая она была, Александра! – мечтательно произнес Ник, настроение которого быстро менялось – от страха к восхищению, от восхищения к грусти.

– Почему это нельзя? – удивилась Инна Аркадьевна. – Есть большой парадный портрет, заказанный родителями незадолго до смерти дочери. Могу показать, если хотите. Он на втором этаже. Я там почти не бываю, тяжело подниматься, – лестница старая, крутая, ступеньки узкие. Пыли полно, а света нет… Некому вкрутить лампочки. Да они и не нужны. Придется идти со свечой. Не побоитесь?

Осторожно ступая по действительно узким железным ступенькам вслед за хозяйкой дома, приятели, каждый по-своему, представляли себе таинственную красавицу. Плотная темнота, чуть рассеянная светом одной свечи, окружила их со всех сторон. Необычная тишина вырвала их из привычного мира красок и погрузила в мир теней. Вален наступил на что-то, хрустнувшее, как стекло. Инна Аркадьевна не оглянулась, не остановилась.

Подъем, наконец, закончился.

– Это верхняя галерея. Здесь, на стене, портрет Александры. – Хозяйка зажгла еще одну свечу, подав ее Нику. – Держите, молодой человек!

По темным стенам заметались красноватые блики. В их мерцающем свете, словно из небытия, проявилась старинная, под бронзу, рама огромного парадного портрета. Полотно выглядело необычно, и Нику стало слегка жутковато, как будто каждый волосок на теле поднялся дыбом. Вален нервно поежился…

С портрета, как живая, смотрела молодая, очень красивая женщина. Ее необычная, жаркая, жгучая, как небо юга, красота, поражала. Что-то восточное, затаенно-страстное… Персиковый оттенок кожи, нежный, едва проступающий румянец, иссиня-черные завитки волос на висках; длинные, пышные и блестящие пряди спадают на шею, на безукоризненно прекрасные точеные плечи. Изысканно-капризные, пухлые и яркие губы чуть-чуть, едва заметно, улыбаются. Над верхней губой – бархатистый пушок, от которого сладко вздрагивает сердце. Пронзительные, непроглядно-темные глаза манят и затягивают в свой жаркий омут, длинные ресницы дрожат… Грудь жемчужно светится изнутри, как будто дышит…

Ник зажмурился, затряс головой, отгоняя наваждение. Странно – когда он закрыл глаза, образ женщины не только не исчез, но стал еще ярче. Он испуганно вздрогнул, потер веки…

Она смотрела все так же – властно и снисходительно. Белоснежное платье, в кипении кружев, сияло атласными переливами шелка, перламутром складок; на позументе корсажа лунно поблескивали жемчужинки, вилась позолота, переплетались голубоватые ленты…

Ах, что за женщина! Роскошная, подобная бриллианту на черном бархате…

Художник так и изобразил ее, как бы выплывающую из темного, бездонного, непостижимого взглядом и мыслью пространства, окутанную розовой дымкой. Как будто где-то у нее за спиной должно взойти нестерпимо-красное светило… ослепительные лучи которого причудливо играют на камнях ее серег, чуть оттягивающих нежные мочки ушей, полуприкрытых волосами. Камни ало мерцают и переливаются в колеблющемся свете живого пламени…

Вален так и впился в них взглядом. Вот это вещь! Да это… Он аж задохнулся от восторга и жадности. Посмотрел на Ника. Тот стоял, как во сне, не в силах преодолеть магическое очарование портрета. Женщина не хотела его отпускать…Сочетание черного, как ночь, золотого, алого, лилейно-белого, какого-то нездешнего сияния, полного неги и страсти, несбыточного обещания, – завораживало, словно эхо из вселенских глубин… Ник закрыл лицо руками, – это сияние ослепляло его.

Вален продолжал разглядывать серьги. С трудом оторвавшись, он увидел, что друг так и застыл, бледный, с остановившимся, безумным взглядом.

– Ник, ты чего?

Инна Аркадьевна смотрела на них обоих с жалостью, она читала в их душах, как в открытой книге.

Ник уставился на портрет, – он уже видел Александру. Но где? Тут он вспомнил, что это образ, рожденный его собственным воображением, еще там, в чебуречной, когда они с Валеном пили водку. Ему показалось, что он сходит с ума. При чем здесь чебуречная? Вален? Причем здесь все? На его висках выступил пот, руки дрожали. Да, без сомнения… те же черные завитки волос, те же горящие, больные глаза… Ник пытался поверить, что перед ним портрет, написанный как минимум столетие назад, – и не мог.

– Все это произошло здесь, в доме? – спросил Вален.

Инна Аркадьевна ответила не сразу. Она опустила свечу, задула ее, и положила в карман темного длинного передника. Затем мягко тронула за локоть Ника, взяла у него из рук вторую свечу, которая ходила ходуном и едва не погасла.

– Нет-нет, что вы! Аграфена Федоровна жила в Велинском имении Баскаковых, там же, в фамильном склепе, они и похоронили дочь.

– А куда делись серьги? – Вален чувствовал в груди жар. Его снова ждет удача! Не стоит и сомневаться!

– Этого никто не знает. Последний раз их видели на Александре, когда ее тело выставили в бальном зале имения, чтобы все, кто ее любил, могли попрощаться с ней. А потом… – Инна Аркадьевна задумалась. – Серьги были ей очень дороги. Скоре всего, она не захотела с ними расставаться. Во всяком случае, я больше ничего не могу добавить к сказанному.

Возвратившись на следующий день в Москву, Ник и Вален проспали до вечера. Рюкзаки, так и не разобранные, стояли в прихожей.

Вален проснулся первый, решил принять душ. Свежий и довольный, застегивая на ходу молнию олимпийки, подошел будить друга.

– Ник, вставай пить чай.

– Только не забудь налить воду в чайник, а то он мгновенно расплавится, – мученическим голосом отозвался Ник. Подумал: Чего это он так сияет? – радостно-возбужденный вид Валена вызвал у него глухую злобу. Сам он чувствовал себя прескверно: снились кошмары, голова раскалывалась от боли. – Не надо было столько пить на проклятой рыбалке!

Крепкий чай пришелся очень кстати. Нику не хотелось говорить о том, что они узнали в доме Полторацких, поэтому он молча пил чай, стараясь не смотреть на друга.

– Ты что такой кислый? Простудился или влюбился?

Ник скривился от отвращения, решив не реагировать на такой плоский юмор.

– Не можешь забыть прекрасную мадам? – не унимался Вален.

– Больше ничего не придумал? Она же старуха!

– Я имел в виду ту, другую, что на портрете. Помнишь, как ты на нее пялился? Если бы не я, так бы и торчал там до сих пор!

Ник неосторожно хлебнул горячего чая и обжегся. Он готов был убить Валена на месте.

– Ты на себя посмотри! Всю дорогу загадочно улыбался, – прямо вылитая Джоконда [6]! – а теперь и вовсе сияешь от счастья. Может быть, это ты влюбился?

– Ладно, не ворчи. Я радуюсь, потому что все так удачно складывается! Ты слышал про серьги? Если они тогда стоили целое состояние, то сейчас им и вовсе цены нет! Ювелир, знакомый твоего папочки, отвалит нам за них кругленькую сумму.

– Ты так говоришь, как будто они уже у тебя в кармане! Где ты их возьмешь? Сколько лет прошло! – Ник морщился от боли в затылке, самоуверенный и здоровый вид Валена страшно бесил его. – Золотоискатель!

– Ник, дружище! Любая красавица будет у твоих ног! Ты будешь любим и сказочно богат! – Вален был в таком приподнятом настроении, что не замечал саркастического тона товарища.

Ник презрительно хмыкнул, выслушав его восторженную тираду.

Впечатления увиденного в старом доме оказались слишком сильным испытанием для слабой натуры Ника. Вот уже несколько дней он не мог прийти в себя. Перед глазами так и стояли: мрачный каменный особняк, темные стены, полумрак галереи, женщина с портрета, седая старуха, похожая сзади на юную даму, сундуки, паутина и горящие свечи. Иногда ему казалось, что гуляющий по опустевшему дому сквозняк, липкой сыростью касается его лица. Он вздрагивал, оглядывался и убеждался в том, что находится в своей собственной квартире, окруженный привычными и современными вещами.

Отец заметил это его состояние отрешенности, и забеспокоился. Уж не увлекся ли сынуля наркотой, спасаясь от безделья?

– Ты чего такой бледный? Устал или нездоров? – Пантелеймон Аркадьевич внимательно смотрел на сына.

– Все нормально, батя.

– Ты сегодня дежуришь в ночь? – ответ не успокоил родителя.

– Да. А что?

– Езжай домой, отоспись, как следует. Я договорюсь, чтобы тебя подменили. У тебя все в порядке?

– Все хорошо, не волнуйся.

Ник отправился домой.

Весна долго собиралась, но пришла бурно и стремительно. Еще недавно голые ветки покрылись нежной зеленью, отовсюду полезла травка, солнце растопило остатки снега и высушило глубокие лужи. У входа в метро продавали подснежники и крымские ландыши. Весело чирикали птички, девушки сменили пальто и плащи на короткие курточки, сверкали коленками и улыбались всем подряд…

– Что со мной? – подумал Ник. – Почему меня все это не радует? Вся эта весна, синее небо, солнце, зелень, все эти ароматы освободившейся от снега земли, деревьев, желтой мать-и-мачехи у заборов? Почему?

Он почувствовал странную неуверенность; заболела голова, особенно виски. Опять вспомнилась Коломна. Почему он должен делать то, что совсем не хочется? Ведь он испытывал ужас от одной только мысли, что нужно идти в склеп Полторацких! Но пошел, чтобы не показаться трусом. О, Господи! Кому есть дело до его храбрости? Впрочем, оставаться одному в доме тоже было страшно. Сейчас казалось удивительным, что он испугался. Кого? Чего? Но тогда…

И что они там увидели? Кирпичную лестницу, уходящую вниз, в темноту и сырость, узкий проход, шершавые стены. Весь склеп – обыкновенный холодный подвал, полный какой-то трухи и паутины, каменные постаменты, отвратительный запах мертвецов, истлевшей одежды, еще чего-то, необъяснимо противного, гадкого. Стоило туда так рваться? У Валена определенно развились какие-то странности…

Ник пришел домой и завалился спать.

На удивление, друг оставил его в покое. Никаких новых планов и предложений, никаких идей. Вален решил продумать все как следует, тщательно подготовиться, прежде, чем начинать новое дело. Дни потекли один за другим, безоблачные, сытые и приятные.

Ник отоспался, пришел в себя. Он поправился и вновь превратился в ленивого и добродушного парня, который случайно зашел в чебуречную и встретил там друга детства, которого тысячу лет не видел. Установившаяся прекрасная погода, начинающие расцветать деревья, – все напоминало о том, что скоро лето. Ник снова начал читать гороскопы, которым даже немного верил.

Велинский краеведческий музей располагался в небольшом двухэтажном деревянном здании с красивой резной облицовкой, похожем на сказочный теремок. На секунду Вален остановился в раздумье перед входом. Придется пройтись по музею, делая заинтересованный вид. За это время ему порядком надоело притворяться, придумывать небылицы для оправдания своего интереса, хитрить и изворачиваться.

Вален решительно толкнул дверь и вошел. Плата за просмотр экспозиции оказалась чисто символической. В музее не было ни души. Он рассматривал коллекцию минералов, найденные на территории Велино каменные топоры и стрелы, кости доисторических животных, осколки глиняных горшков, образцы растений, чучела животных и птиц, выставленные за большими толстыми стеклами. Деревянный пол то и дело скрипел под ногами. Затхлый неподвижный воздух вызывал тошноту.

В пустой зал вошла молодая девушка и заговорила со смотрительницей, единственной на весь музей, которая ходила по пятам за Валеном, чтобы он, не дай Бог, не похитил какое-нибудь ржавое ружье суворовских времен. Вален делал вид, что увлеченно рассматривает рукописную книгу «царя Гороха», на самом деле наблюдая за их разговором. Когда девушка направилась к выходу, он пошел за ней.

– Простите, можно вас спросить кое о чем?

Она с удивлением обернулась, посмотрела. Парень показался симпатичным и воспитанным.

– Позвольте представиться, – Валентин! – Он галантно поклонился. – Я москвич, историк, и просто любитель русской старины. Чувствую, что именно вы можете мне помочь.

Приятный голос, хорошие манеры и интеллигентная речь должны были произвести впечатление на такую, как она.

– Ой, не знаю! Я совсем недавно работаю здесь. Музеем заведует моя мама. Может быть, вам к ней лучше обратиться? – Девушка смутилась.

– Пожалуй, неудобно будет надоедать вашей маме. Вопросы у меня очень необычные, специфические. Мне просто нужен хороший помощник. А как вас зовут?

– Вика. Здесь есть комнатка для сотрудников. Можно поговорить там.

Вален понял, что произвел хорошее впечатление, а возможно, даже понравился Вике. Наверняка, она ужасно скучает в этом маленьком городишке.

Они уселись на обтянутые дерматином лавки. Вика слегка покраснела, ей было приятно разговаривать с незнакомым молодым человеком.

– Так что бы вы хотели узнать?

– Вы хорошо знаете историю Велино? Кто здесь жил раньше? Чьи поместья располагались на этих землях? Меня интересуют подмосковные усадьбы московских дворян, их быт, культура. Я подыскиваю материал для книги. Слышал, здесь недалеко было имение Баскаковых. Существует старинное предание об их красавице-дочери, умершей совсем молодой. Ее звали Александра. Потрясающая романтическая история! Что-нибудь знаете об этом?

– Почти ничего. Так… какие-то отрывочные сведения. Но я спрошу у мамы. А имение здесь действительно было, только она давно разрушилось. Там сейчас пустырь. Ничего не осталось.

– Где же сие романтическое место? – Вален с трудом сохранял спокойствие. Он почувствовал, что напал на след. – Может, прогуляемся там при луне? Говорят, души влюбленных всегда возвращаются на место их свиданий!

– Какой вы интересный! – Вика кокетливо поправила волосы. – Я подумаю. Вы уверены, что именно там, среди развалин, заросших диким кустарником и бурьяном, самое лучшее место для встречи? А вдруг, окажется, что в ночной тиши там собираются привидения, вспоминают старые добрые времена? Что вы на это скажете?

Слава Богу, что этого не слышит Ник. У него бы уже глаза на лоб вылезли от страха.

– Даже привидения будут очарованы вами! – Вален внутренне хохотал над своей глупой и напыщенной речью, но Вике это понравилось. Она покраснела от удовольствия и пообещала, что непременно составит ему компанию, если он решится-таки посетить развалины.

– Я зайду через пару деньков. Как вас найти? Вдруг, в следующий раз мне так не повезет? Тогда я покончу с собой! – он улыбнулся. – Совсем как романтические герои прошлого.

– Дайте мне ваш телефон, – ответила Вика. – Я сама вам позвоню.

Вален вышел из музея в прекрасном настроении. Ему снова сопутствует удача. Вика – девушка, неизбалованная мужским вниманием, добрая и наивная. Произвести на нее впечатление дело не хитрое, но все равно приятно. Стоит сказать ей пару комплиментов, и она раздобудет все, что ему надо. Главное, не зайти слишком далеко, а то пристанет, как банный лист, не отвяжешься! Такие всегда цепляются мертвой хваткой.

ГЛАВА 8

Ник уже привык к тому, что Вален часто исчезает из дому. Он был счастлив, что приятель не зовет его с собой, и наслаждался отдыхом. Вместо удочек, которые Ник вытащил на балкон, в квартире появились две саперные лопаты, кирка, веревки и прочее.

Сегодня утром, когда он принял душ и собирался варить кофе, позвонила незнакомая девушка. Она спросила Валентина. Нику стало интересно, – женский пол всегда заставлял его делать глупости. Он помедлил секунду и сказал:

– Я слушаю.

– Это Вика, помните? – на том конце трубки недоумевали. Голос не очень похож, но ведь кто знает, как звучит по телефону голос ее нового знакомого?

– Разумеется, как же я мог забыть? – Ник забавлялся от души.

– Кажется, я нашла то, что вы просили. Все оказалось даже интереснее, чем я думала. Пожалуй, я согласна пойти с вами на романтическое свидание… – она запнулась. – Если вы не передумали.

– Что вы, что вы! – горячо запротестовал Ник, лихорадочно соображая, что же такое интересное могла узнать девушка для Валена. Наверное, опять эти его штучки с поисками кладов. – Об этом даже речь не идет! Все будет так, как я обещал! – Что же обещала эта скотина? Ник был в растерянности. Голос Вики ему понравился, не хотелось огорчать ее. – Не волнуйтесь, пожалуйста! А что вы нашли?

– Дневник гувернантки Баскаковых. Мы собирались идти на развалины их имения. Помните? В дневнике очень подробно все описано. Я читала всю ночь, не могла оторваться.

Ник уже пожалел, что назвался Валеном. Это довольно опрометчивый поступок. Он запаниковал. Снова вспомнился коломенский дом, рассказ Инны Аркадьевны о Баскаковых, жуткий холодный склеп. У Ника разболелась голова. Опять начинается! Он-то надеялся, что Вален раздумал искать серьги. Не тут то было!

– Вы не представляете, как я вам благодарен! – ему с трудом удавалось держать себя в руках. – Когда мы сможем встретиться?

– В четверг у меня свободный день. Но я буду в музее, приезжайте.

Ник положил трубку и глубоко задумался. Вален не отступит от своих планов; неплохо было бы узнать, что он собирается предпринять.

В прихожей хлопнула входная дверь.

– Возьми у меня торт и шампанское! – Вален с шумом раздевался. Настроение у него было отличное.

– По какому поводу праздник?

– Просто так, захотелось. Весна на улице!

– Тебе только что звонила какая-то Вика. – Ник сердился, сам не зная, почему.

– Вика? И что ты ей сказал?

– Это она мне сказала, что нашла какой-то дневник. Голос у нее был очень взволнованный. В четверг она будет ждать тебя в музее. Ты пойдешь?

Ник не признался, что говорил от имени друга. Нагруженный тортом и бутылкой шампанского, он отправился на кухню. Вален с каждый днем вызывал у него все более сильную тревогу. Он скрывал свои поступки, становился непредсказуемым.

– А кто такая Вика? Что за музей? – Ник резал торт и напряженно думал. – Где ты с ней познакомился?

Вален решил отшутиться.

– Боже мой, кто меня об этом спрашивает! Зачем тебе музей? Тебе нравятся совсем другие девушки! А меня привлекают те, с которыми можно поговорить о разных полезных вещах. Нам с тобой здорово везет, ты замечаешь?

Ник так не считал. У него все валилось из рук.

– Растяпа! – возмутился Вален. – Дай, я сам сделаю!

Он ловко открыл шампанское и разлил его по высоким фужерам.

– За нашу с тобой удачу!

Огромный актовый зал был переполнен. Университет отмечал двадцатилетний юбилей. Выпускники всех возрастов разгуливали по коридорам, радостно обнимались, дарили преподавателям цветы и подарки. Из динамиков доносилась веселая музыка. В открытые настежь окна лилось весеннее прохладное солнце, запах черемухи и клейких тополиных листьев…

Пока шли последние приготовления к началу торжества, Валерия и Катенька оживленно болтали. Коллеги с удивлением отмечали происходящие с Катенькой метаморфозы [7]. Язвительные замечания перестали сыпаться с ее острого язычка, как из рога изобилия. Она больше не сплетничала, бросила курить и красить губы вызывающе-яркой помадой; вообще как-то притихла и остепенилась. Она повсюду носилась со своим сочувствием, предлагала помощь и поддержку, где надо и не надо. Как ни странно, большинство людей приходили в неописуемое раздражение из-за ее навязчивого внимания. Уж лучше бы она продолжала сплетничать и язвить. Все давно привыкли к такой манере общения, а новая Катенька изрядно «доставала» своей добродетельностью.

– Ты, я вижу, стала относиться к жизни слишком серьезно. – Валерии хотелось узнать причину таких глобальных перемен.

– И знаешь, благодаря кому? Я познакомилась с таким человеком! – Катенька зажмурилась от переполнявших ее чувств. – Это необыкновенный, чудный человек! Такая редкость в наше время! Он врач, – но исцеляет не только тела, а человеческие души. Именно они, заблудшие в грехе, нуждаются в милосердии и участии.

У Валерии закралось подозрение, что нечто подобное она уже где-то слышала… Но где?

– О ком это ты?

Катенька, увлеченная восхвалением своего кумира и пением ему дифирамбов [8], даже не заметила вопроса. Она продолжала свою патетическую речь с таким воодушевлением, что Валерия всерьез обеспокоилась за ее рассудок.

– Он лично переписывается со многими международными авторитетами, не только медицинскими светилами, но и представителями нетрадиционных школ! Он…

Валерия вдруг поняла, кого имеет в виду Катенька.

– Его зовут Борис Иванович?

Подруга застыла на полуслове с открытым ртом.

– Как, и ты его знаешь? – такое по-детски непосредственное недоумение отразилось на ее лице, что Валерии стало смешно. Как, она не восхищается таким чудом! Таким талантом! Таким умом! Как можно?

Внезапно до Катеньки дошел смысл сказанного.

– Так это ты переводишь ему статьи из зарубежных журналов? А я думала он сам… – По голосу чувствовалось, что она огорчилась. Похоже, ее кумир неожиданно утратил одно из своих бесчисленных достоинств. Впрочем, их еще оставалось столько, что незыблемый железобетонный авторитет даже не пошатнулся. – Борис Иванович так помог мне, – защебетала Катенька с новыми силами и набрав побольше воздуху, – Он разобрался в моих проблемах и моем характере лучше, чем я сама. Представляешь, он утверждает, что здоровье напрямую связано с тем, насколько чистую и непорочную жизнь ведет человек! Смирение и мудрость – главное в жизни!

Валерия слушала и все больше удивлялась, почему она не увидела в Борисе Ивановиче ничего подобного? Он показался ей человеком, уставшим от борьбы за престиж и сохранность имиджа, за звание и должность. Кроме того, у него накопилась уйма непростых житейских проблем. Насколько она смогла понять, его отношения с коллегами складывались непросто, во всяком случае, отнюдь не чистосердечие и искренность служили для них основой. Напротив, его окружали зависть и недоброжелательство, стремление «вставлять палки в колеса», сплетни и наговоры. Она была почему-то уверена, что он и сам далеко не всегда был тем светочем разума и мудрости, которые ему приписывали.

Ей стало жаль Катеньку. Все, что она говорила, было правильно, красиво и логично. Но это были заученные книжные фразы, пустые и мертвые. Валерия пыталась уловить в ее словах дыхание жизни, и не находила его. Она не понимала, что произошло и продолжало происходить с подругой, и это огорчало.

После официальной части праздника, сбежав от духоты и суеты, Катенька и Валерия отправились в кафе. По дороге они стали свидетельницами безобразной драки.

– Что ты уставилась, идиотка? Морда, старая козлиха! – сверкая глазами, вопила молодая рыжеволосая женщина. В другой момент она могла показаться довольно привлекательной.

Пожилая, с выступившими от обиды и злости слезами, бросилась в атаку, вцепившись молодой в растрепанные волосы.

– Ты кому это говоришь, стерва? Чтоб ты сдохла!

Обе, с перекошенными от бешенства лицами, визжали, кусались, царапались и рвали друг другу волосы. Двое проходивших мимо мужчин с трудом растащили разъяренных противниц в разные стороны, при этом им самим тоже досталось.

Уже за столиком в кафе Валерия и Катенька обрели дар речи. Увиденное зрелище поразило обоих.

– Как можно дойти до такого? – выдавила Катенька. Ей очень хотелось курить, но она не смела. Она дала слово Борису Ивановичу бросить эту дурную привычку раз и навсегда.

– Люди – это стихия, – ответила Валерия. – Буря! Торнадо! Такое не усмиришь словами и избитыми истинами. Ураган приходит и срывает крыши. Ливень затопляет поля и жилища. Солнце сжигает смертоносными лучами все вокруг. И потом ничего другого не остается, как ликвидировать последствия – по мере сил и причиненных убытков.

Катенька молча слушала и не находила тут никакого сходства. Вот если бы поблизости оказался Борис Иванович, уж он смог бы вразумить драчуний, и восстановить покой и порядок! Ему и не такое по силам! Она уже готова была съязвить, что Валерия перепутала психологию с метеорологией, но передумала. Вовремя пришла спасительная мысль, что Борис Иванович не одобрил бы такое ее поведение, и она промолчала.

После поездки в Велино Ник едва не опоздал на ночное дежурство. Вален запер за ним дверь и устроился на диване читать дневник, который они выпросили у Вики, пустив в ход все свое мужское обаяние. Ободранная обложка, напоминающая старую крокодиловую кожу, чуть не рассыпалась от прикосновений, из-под нее выглядывал картон.

Волнуясь, с тяжело бьющимся сердцем, Вален раскрыл первую страницу дневника, пожелтевшую от времени и пыли. Почерк, летящий и неровный, было не так-то легко разобрать. Откуда-то из середины вывалились сложенные особым образом тонкие ветхие листики бумаги с голубоватым вензелем в виде двух перекрещенных букв П в верхнем углу.

– Это потом, – решил он, и отложил листики в сторону.

Вален обожал читать, лежа на диване. На полу возле себя он поставил тарелку, полную бананов. Очистив один, Вален откусил большой кусок и углубился в чтение.

ДНЕВНИК ГУВЕРНАНТКИ ПОЛИНЫ ДОЖЕНАР.

11 июня.

Я завела эту новую тетрадь, чтобы записывать все события, которые будут происходить на протяжении времени, пока моя дорогая Марго в отъезде. Когда она и барышня Протасова с кузинами вернутся из Бадена, я смогу подробно сообщить им все, чему буду свидетельницей в нашей подмосковной.

Сегодня ничего существенного не происходило. Впрочем, подробно, – так подробно. Барышня медленно поправляется от нервной горячки, которая случилась с нею после вечеринки, устроенной господами для развлечения общества, которое в загородной глуши совсем было заскучало. Барыня строго отчитала горничных и слуг за то, что в усадьбу проник посторонний, – монах или нищий, неизвестно, – тот самый, что напугал барышню Александру. Теперь каждый вечер несколько егерей с собаками обходят сад и дом вокруг, чтобы подобное, не дай Бог, не повторилось.

Мишель приезжал каждый день, справлялся о здоровье барышни. Она его видеть не желала, и принимать не соглашалась. Да и то сказать, что она никого не принимала по причине крайнего недомогания. За доктором посылали через день, сенные девки то и дело собирали да заваривали разные полевые и лесные травы под руководством старой нянюшки. С этими травами то парную баню устраивали, то окуривали ими все помещения, особенно женскую половину.

Барин уж так по своей любимой дочери убивался, что привозил из монастыря некоего святого старца, который обошел все комнаты, чертил кресты на стенах, окроплял святой водой из чудотворного источника, курил ладан и читал молитвы три дня и три ночи. Вся челядь и сами господа ходили буквально на цыпочках и то и дело к ручке этого старца прикладывались, да просили благословения.

После этого посещения барышне Александре вроде как полегчало. Она стала выходить из своей комнаты к обеду и к чаю, гуляла с нянюшкой в саду и даже начала снова играть на рояле. Она очень побледнела и исхудала, только глазищи оставались такие же огромные и пронзительные. Когда с ней заговоришь, она как будто слушает и даже что-то отвечает, а потом вдруг уставится в одну точку, словно видит там что-то, задумается, вроде совсем отрешится от этого мира, и смотрит… Что она там видит? Одному Богу ведомо.

Старец тот святой раз увидел, как барышня Александра в пустоту смотрит, и очень сильно этим огорчился. Нельзя, говорит, так от мира отрешаться, нехорошо это. Душа от этого леденеет и словно с телом расстается. И велел ее всячески в такие минуты развлекать, чтобы она не задумывалась надолго и не засматривалась невесть куда.

13 июня.

День прошел без особых изменений. Приезжал Мишель, велел барышне передать подарок – бриллиантовую брошь очень тонкой работы, в виде цветка. На ужин остаться отказался. Как раз был и доктор, который всех уверил, что жизнь барышни вне опасности и она теперь непременно поправится. Мишель попрощался со всеми и уехал в Москву по каким-то своим неотложным делам.

Вчера вечером приехала в гости сестра барыни – Мария Федоровна, которая из Петербурга направляется в свое коломенское имение. Барыня наша, Аграфена Федоровна, – урожденная Полторацкая, очень любит это сестрино имение, и собиралась ехать туда, да болезнь дочери все планы расстроила.

Мы с Марией Федоровной ходили в сад прогуляться перед обедом и нарезать цветов в оранжерее, и я ей рассказала все – про то, как барышня нарядилась в парчовый наряд для танцев, про серьги рубиновые, которые неизвестно откуда у нее взялись, про монаха, который хотел чего-то непонятного, то ли купить их, то ли еще что… про болезнь барышни Александры, про ее отношения с Мишелем, словом, обо всем, что занимало меня и всех окружающих.

У барыниной сестры мой рассказ вызвал немалое беспокойство. Она велела горничным не оставлять Александру ни на минуту одну, даже ночью. Лушке было велено спать в одной комнате с барышней. Как это будет? Не представляю себе! Ведь Лушка храпит ужасно, просто как извозчик.

Когда все улеглись, наконец, спать, и из барышниной комнаты начали раздаваться раскатистые рулады Лушкиного храпа, Марии Федоровне пришлось признать, что сия мера невозможна. Лушку разбудили и выгнали в девичью, а мы стали играть в карты. Спать уже никому не хотелось…

Во время игры, разговоры, как водится, снова стали обращаться вокруг странных событий. Аграфена Федоровна призналась сестре, что расспрашивала с пристрастием дочь о рубиновых серьгах, и что она сначала отнекивалась, а потом призналась, что серьги ей преподнес в подарок Мишель. Вот это так удивление! У меня даже дар речи пропал.

– Да, – говорит барыня, – когда мы были в Европе, то посетили Лондон. По приглашению моей кузины, вышедшей замуж за английского посланника. Дом у них большой, каменный и холодный, общество чопорное и скучное, едят протертые супы со вкусом свеклы да тощих куропаток, которых не прожуешь.

– Как же Аграфенушка, душа моя, вы там не умерли с голоду? Ведь этак и заболеть можно!

Мария Федоровна подробно расспрашивала о житье в Лондоне и обычаях англичан, которые привели ее в неописуемый ужас.

– Да как же сие возможно, чтобы камин топить только раз в день, и умываться ледяной водой! А постель хоть теплая?

– В постель перед сном прислуга ставит жаровню с горячими углями, да и то не помогает. Уж больно все заледеневшее и сырое.

– Вот тебе, матушка, и Европа! У них только снаружи лоск, а нутро-то гнилое. Куда ж это годится, чтобы морить себя холодом и голодом! Неслыханно, ей-богу! Мне даже есть захотелось от волнения. Я когда волнуюсь, велю себе холодной говядины, окрошки и бисквитов подавать.

Мария Федоровна принялась оглушительно звонить в колокольчик, пока в гостиную не вбежала заспанная горничная.

– Принеси-ка, милая, да поживее, говядины с горошком и бисквиты. Вина еще красного. Да чаю, чаю горячего!

Горничная спросонья хлопала глазами, поправляя растрепанные волосы.

– Говядины не осталось, только холодные цыплята. Бисквиты сейчас подам, и самовар велю поставить.

– Ну так давай цыплят! Что стоишь, беги живее, вина неси. Да не осталось ли моченой клюквы с обеда?

– Клюква есть.

– Так вели и клюквы. Да поживее!

Аграфена Федоровна добродушно посмеивалась, глядя, как опрометью бросилась выполнять приказание ленивая растолстевшая горничная.

– Однако, матушка, что ж ты так прислугу распустила? Они, чай, у тебя и не просыпаются! Бока-то не отлежали себе еще?

Подали цыплят, клюкву, бисквиты и горячий, дымящийся чай в немецких чашках. Мария Федоровна, в платье из бордового бархата, едва сходившемся на богатырской груди, на которой лорнет на золотой цепочке не то что висел, а стоял, в кружевном чепце на черных кудрях, со вкусом принялась за еду.

Глядеть на это оказалось невозможно, так соблазнительно она это делала – обсасывая нежные цыплячьи косточки, заедая клюквой и запивая вином. Так что мы с барыней присоединились с немалым удовольствием.

После еды разговор сам собой вернулся к пребыванию в Англии. Оказалось, что барышня Александра познакомилась с Мишелем не где-нибудь, а в Лондоне. Вот так новость! До сих пор все думали, что они встретились в Москве или Петербурге…

Что всего удивительнее, так это у русских дворян сватовство или знакомство. Дружат семьями, танцуют на балах, любезничают на званых обедах да приемах, раскланиваются в театрах, где почти у всех заказаны ложи на весь сезон… а знакомство происходит где-нибудь в Париже, Ницце или Лондоне, романтической Венеции, или в Риме. Где-нибудь на руинах Колизея [9], или в скользящей по мутной воде канала гондоле, среди масок таинственного маскарада, в закрытых каретах, тайных будуарах, в случайных гостиницах, роскошных отелях, дипломатических раутах… Где угодно!

Сумасшедшие русские вельможи лазят на балконы своих возлюбленных, словно пылкие Ромео, гоняются за ними по безлюдным заснеженным дорогам, гробя лошадей и пугая до смерти добропорядочных бюргеров, дерутся из-за своих дам на узких и темных парижских улочках… Дикие, необузданные люди! У них все через край, все слишком , все – дурной тон, одержимость и безрассудство. Никакого воспитания, никакой культуры! Их невозможно научить благоразумию и добродетели. Дикая страна, дикие нравы!..

14 июня.

Сегодня прекрасное утро. После вчерашнего разговора, окончившегося за полночь, я долго не могла заснуть. В открытое окно струился лунный свет, запахи ночных цветов, приятная прохлада…

Я лежала и думала. Отчего ни Мишель, ни Александра не говорили никому о серьгах? Почему скрывали? Почему такую красивую драгоценность барышня тщательно прятала, никогда не надевала? Что за всем этим кроется?

Так, в раздумьях, я поднялась, привела себя в порядок, оделась и спустилась к завтраку. Моя комната находится на втором этаже, недалеко от комнат барышни. Господа располагаются внизу, в правом крыле дома. А гостям предоставляют левую половину первого этажа. Наверху тоже есть несколько комнат для гостей, если это близкие родственники, такие, как Мария Федоровна, например. Ее комната рядом с моей. Проходя мимо, я не услышала ни одного звука, – наверное, она еще спит.

Стол накрыли на террасе, выходящей на липовую аллею. Легкий ветерок шевелил скатерть, занавески на открытых настежь окнах. На душистых цветах липы жужжали пчелы… У стола сидела Александра, бледная, с уставшим и каким-то изможденным лицом, в голубом летнем платье с широким атласным поясом, по последней парижской моде. Черные, как смоль, волосы, вымытые и завитые у висков, сзади собраны в тяжелый узел. В темных бездонных глазах печаль. На исхудавшем лице ярко выделялись красиво очерченные алые губы, темный пушок над ними.

На завтрак подавали мед, французские булочки, яйца всмятку, масло, пирожки с мясом и кофе. Барышня еле прикасалась к еде, лениво ковыряла ложкой яйцо, то и дело задумывалась, смотрела вдаль, туда, где сходились липовые деревья, к воротам усадьбы.

– Что Мишель, сообщил, как добрался?

Она спросила это равнодушно и почти без выражения, только из вежливости.

Барыня Аграфена Федоровна встрепенулась, кликнула Лушку. Та принесла бегом письмо на подносе.

– Это тебе от Мишеля. Разрезать?

Не дожидаясь ответа, она взяла нож для бумаги и разрезала письмо, подала дочери. Та взяла. Рука с письмом опустилась на колени. Александра вздохнула и начала читать письмо. Оно оказалось коротким.

– Что, душа моя, пишут нынче молодые люди?

Мария Федоровна отдала дань пирожкам, яйцам, и теперь намазывала булочку маслом и медом, запивала кофе. Аппетит у нее был истинно московский.

– Да так, ничего особенного. Дела улаживаются. Скоро он надеется быть здесь.

– Что ты не ешь ничего? Эдак можно и уморить себя. Смотри, какие булочки, так и тают во рту. Еда, душа моя, – первейшее дело для выздоровления. Ты что ж, не хочешь встретить своего кавалера румяной и веселой, как прежде? Ведь он, поди, испереживался весь! Мать твоя говорит, он у твоих дверей дневал и ночевал, пока не миновал кризис болезни.

– Ах, тетя, не хочется мне есть. Тоска какая-то на сердце…

Александра опустила глаза и закашлялась.

– И-и, милая, рано тебе еще о тоске-то говорить! Посмотри, воздух какой, небо! Да на себя, на себя, девочка, в зеркало посмотри. Ведь ты красавица! Мужчины, небось, к твоим ногам сами падают. Эх, где мои девичьи годы?

Она допила кофе, спросила себе еще кислой капусты и квасу. Какое варварство!

Русская барыня – это та еще загадка!.. С какой стороны ни подступись – ничегошеньки не понятно. Наряды из Парижа, изящество, мушки над губкой, брильянты на длинной шее, походка, улыбка, – так и бьют насмерть! При европейских-то дворах недаром по русским дамам галантные кавалеры сохнут. Они словно омут бездонный: сначала засмотришься, потом нырнешь, а там уж все – утонул навеки. И спасения нет.

А если разобраться, поближе на них посмотреть, не на бале, не на Елисейский Полях, – на их родной земле? Варенье варят прямо в саду, самолично в банки разливают, с сенными девками в бане парятся, как распоследние простолюдинки, венки плетут, крестьянские песни горланят. И ведь что удивительно – на фортепьянах отменно обучены, и по-французски, и этикету, и танцуют, как нимфы. И вдруг на тебе – грибки под водочку, кислая капуста, квас опять же! Не понимаю, как это все в них соединяется?

17 июня.

Аграфена Федоровна сегодня ждет портниху, выписанную из Петербурга. Решили пошить новые наряды, чтобы развеселить барышню. Скоро бал у Левашевых. Скоро приедет Мишель. Скоро большая охота, с кострами, катанием на лодках, стрельбой и гончими.

У меня очень мало времени на то, чтобы вести дневник регулярно. Привезли детей Марии Федоровны, Катрин и Сержа. Их нужно подготовить к гимназии. Поэтому почти целый день у нас проходит в хлопотах и занятиях. По утрам я занимаюсь с ними французским и географией, после обеда музыкой и рисованием. В понедельник и четверг к ним приходит учитель математики.

Александра стала чувствовать себя намного лучше. Кашель почти прекратился, бледность исчезла. Но прежняя ее веселая манера, любовь к жизни, все еще не вернулись. Доктор говорит, это вопрос времени.

Вчера вечером произошло странное событие, которое изрядно меня напугало. Я раскрыла окно в комнате, расстелила постель, приготовившись ко сну, и подумала, не сесть ли мне за дневник. Перенесла свечу на бюро и только обмакнула перо в чернила, как услышала какой-то тихий шорох. Дверь из моей комнаты в коридор была закрыта, и я подумала. что это мне показалось. Но шорох повторился.

Я подумала, что барышня может испугаться, если услышит. Не знаю, почему, я почувствовала сильный холод, меня аж затрясло, и зубы застучали. Я накинула на плечи теплую шаль и на цыпочках, стараясь не шуметь, подошла к дверям, приложила ухо. Тихий, но отчетливый шорох заставил меня затаить дыхание. Кто это, или что это?

Ручка на моей двери поворачивается беззвучно, но довольно-таки туго. С большим трудом мне удалось приоткрыть дверь и заставить себя посмотреть в коридор. Я вся дрожала, не то от страха, не то от холода. А вернее, и от того, и от другого вместе. Ничего, кроме непроницаемой темноты и жуткого еле слышного шороха… Как будто шелестит камыш, или сухая трава. Но почему мне стало так страшно?

Я не могла решиться и открыть дверь пошире: какая-то жуть объяла меня, сковала мои тело и разум. Не знаю, сколько я простояла так, в оцепенении. Наконец, молитва вернула мне самообладание. Я взяла свечу и вышла в коридор. Мне показалось, что потянуло как бы сквозняком… Хотя это невозможно. Все окна и двери в доме на ночь закрывали. Разве что в комнатах они могли быть отворены, но все двери в комнаты вдоль коридора оказались плотно закрытыми.

Едва переставляя как будто налитые свинцом ноги, дрожа от страха, я двинулась по коридору в сторону барышниных комнат, моля Всевышнего о том, чтобы непонятный сквозняк не задул свечу. Мое сердце билось так громко. что я ничего больше не слышала, кроме его оглушительных ударов. Двигаясь очень медленно, я, как во сне, преодолела несколько метров, отделявших меня от двери в покои Александры…

В самом низу, у слабенькой полоски света, пробивающейся в щель из-под двери, я увидела небольшое темное пятно. Что бы это могло быть? Я оглянулась – коридор был пуст, все двери плотно закрыты. Впрочем, я могла видеть только в пределах досягаемости света моей свечи… Мне пришлось наклониться, чтобы рассмотреть пятно. Оно казалось густым и маслянистым. На поверхности пятна что-то плавало.

Я дотронулась до пятна пальцем и, поднеся его к свету, едва не закричала. Думаю, ужас перехватил спазмом мое горло, иначе я не смогла бы удержаться. Это была кровь…

Вне себя от страха, я бросилась к двери в комнату Марии Федоровны и стала громко стучать. Она открыла почти сразу же. Поняв по моему лицу, что произошло нечто из ряда вон выходящее, она молча последовала за мной.

Мы вдвоем рассматривали страшное пятно, не в силах вымолвить ни слова. На его поверхности плавали лепестки красной розы, единственной розы, распустившейся в оранжерее как раз сегодня утром. Это был любимый розовый куст Александры, который она сама поливала, и единственный распустившийся бутон которого вызвал у нее такую бурю восторга, что мы все радовались, узнавая прежнюю барышню.

Мария Федоровна вошла к барышне, убедилась, что все в порядке.

– Она спит, но очень беспокойно, все время вздрагивает и стонет во сне. Полина, – обратилась она ко мне очень по-человечески, по-свойски, как будто я была ее подругой. – Если хоть одна живая душа узнает, что мы тут видели, – не удастся скрыть это от Александры. Нового потрясения она может не вынести. Горячка вернется, и тогда неизвестно, к чему это приведет.

Мы вдвоем, стараясь не шуметь, принесли воды, тряпку, вытерли пятно и вымыли пол у двери.

– Никто ничего не должен знать об этом. Ты обещаешь мне, Полина?

Я пообещала.

– Потом разберемся, что здесь в самом деле происходит, – тихо сказала Мария Федоровна. – А теперь, – спать! Утро вечера мудренее.

Мы разошлись, каждая в свою комнату. Я думала, что ни за что не смогу заснуть. Закрыв свою дверь, я никак не могла успокоиться. Только придвинув к ней сундук, в котором я хранила зимние вещи, мне удалось совладать с волнением и страхом. Я улеглась в постель и, как ни странно, почти мгновенно заснула. Сказалось нервное напряжение, истощившее мои силы. Я проспала, как убитая, до самого утра.

18 июня.

Утро сегодня выдалось хмурое, серые тучи затянули небо, низко нависли над рекой, садом. Ветер гнет деревья, срывает цвет, листву. Вот-вот пустится проливной дождь.

Барыня велела позакрывать все окна, убрать с террасы диваны и столики. После бессонной ночи я чувствовала себя разбитой, растерянной. Ночные события не выходили у меня из головы. Сказывалась и погода, наводя уныние и неприятно возбуждая нервы.

Мария Федоровна спустилась к завтраку как всегда причесанная, тщательно одетая. Только залегшие под глазами тени выдавали то, что и она провела ночь в нелегких раздумьях. Она заговорщически подмигнула мне, и мы уединились в углу гостиной, за карточным столиком, где нас никто не мог слышать.

– Мадемуазель Полина, – обратилась она ко мне с усталым и озабоченным видом. – Я не смогла сомкнуть глаз почти до самого утра. В доме моей сестры происходят странные и зловещие события, за которыми определенно прослеживается чья-то недобрая воля. Кто-то намеренно пытается повредить нашей семье, и в первую очередь Александре. Зная, как безумно любят ее отец и мать, я не сомневаюсь, что цель выбрана превосходно.

– Но кому это могло бы понадобиться? – удивилась я. – У господ нет врагов. Они живут в кругу своей семьи, в придворных интригах не участвуют, с соседями поддерживают добрые отношения, многим помогают. Их дом всегда открыт для гостей, которым оказывается самый радушный прием. Их все любят…

– Понимаю вас, деточка, – Мария Федоровна поморщилась. – В жизни существует не только очевидное. Истинные мотивы надежно скрыты, искусно замаскированы. Ложные и отвлекающие движения сбивают с толку. Беспорядок вносит сумятицу и растерянность, очень удобные для того, кто желает остаться в тени. Вы еще слишком молоды и неопытны… Поэтому я решила, что смогу лучше вас оценить обстановку и определить, как нам теперь себя вести, чтобы не сыграть на руку злоумышленнику.

– Вы полагаете?… Нет!

Для меня сама мысль, что в доме кто-то может затевать недоброе против господ, и, в особенности, барышни, показалась совершенно дикою.

Должна признаться, что барышня Александра ведет себя иногда совершенно несносно, но она делает это не со зла, а просто от чрезвычайной импульсивности характера. Ее взрывной темперамент, сдерживаемый до поры до времени в рамках, вдруг прорывает всякие искусственные ограничения и выходит из берегов, как сход снега весной вызывает разлив реки, затопляя селения и поля. Это стихия. А на стихию не обижаются.

Я попыталась объяснить все это Марии Федоровне, как могла обстоятельно. Она меня выслушала, не прерывая. Покачала головой.

– Понимаю, дорогая Полина, что тебе не хочется подозревать кого бы то ни было. Вы тут живете довольно тесным кругом в привычном и уютном мирке. Но события не происходят сами по себе. Вещи не происходят сами по себе. Всегда есть причина, есть некто, или нечто, кто руководит, рассчитывает и направляет если не свою, то чью-то руку. Увы! Если у тебя есть пирожок к чаю, то обязательно есть кто-то, кто его испек. И если под дверью молодой госпожи появляется пятно крови, на поверхности которого плавает ее любимая роза, то был кто-то, кто сделал это.

Я была до крайности подавлена, но не могла не признать, что в словах барыни есть логика. Действительно, откуда ночью может взяться кровь? Да еще в коридоре? Да еще под дверью больной барышни, чей покой все оберегают? На все эти вопросы я не могла дать вразумительного ответа.

– Да, – отвечала я с поникшей головою. – Однако, что же теперь нам делать? Как себя вести? Расспросить слуг? Рассказать все господам?

– Ни в коем случае. То, что произошло ночью, никому не известно, кроме нас с тобой и злоумышленника. Некто предполагал, что сии действия – кровь, цветок, – произведут губительное впечатление на барышню, которая не совсем еще оправилась от болезни. Но ужасные последствия, благодаря твоему чуткому слуху, удалось предотвратить. Тот, кто сделал это, сейчас в недоумении. Он, или она, – не знают, кто из домочадцев видел пятно и убрал его. К тому же и злая цель не достигнута. Теперь этот некто может выдать себя. Ну и в любом случае вынужден будет повторить попытку.

Мне стало страшно. То ли погода, то ли нервное возбуждение вызвали дрожь во всем теле. Я сильнее закуталась в шаль, ощутив неприятный внутренний озноб, мурашки, волну холода.

– Чем я могу помочь?

Мария Федоровна внимательно на меня посмотрела, видимо, что-то сама для себя решая. Думаю, она не то что мне очень уж сильно доверилась, а просто у нее не было особого выбора. К тому же я все знала, а посвящать еще кого-то в происшедшее ночью ей не хотелось. Поэтому она выбрала меня своим доверенным лицом и помощником в этом неприятном деле.

– Мы с тобой не будем спускать глаз с Александры и всех, кто тесно с ней общается. Доктор, горничные, подруги и приятельницы, портниха, кухарка, – никто не должен остаться вне поля зрения. Прислушиваться, присматриваться, не упускать ни одной мелочи, все замечать, – это будет теперь для нас делом первостепенной важности.

– Но… – я почувствовала полнейшую растерянность. – Следить? Подслушивать? Это дурной тон! Я не могу…

– Можешь. – Мария Федоровна сказала это очень жестко, глядя на меня своими черными глазами. – И будешь. Ты должна мне помочь. Одна я могу с этим не справиться. И подсматривать, и подслушивать, а письма, которые будут приходить, приноси сначала мне. А я уж буду решать, что дальше с ними делать.

Мне ничего не оставалось, как согласиться. Ночью мы договорились дежурить по очереди. Так как дверь и моей, и ее комнаты выходила к тот же коридор, что и дверь барышни, – нам это было удобно. Первую половину ночи должна буду бодрствовать я, а вторую – она. Утром же, перед завтраком, во время прогулки, – мы будем рассказывать друг другу обо всем, что происходило. Или не происходило.

По причине плохой погоды поездка на прогулку, запланированная вчера, была отменена. Все скучали в гостиной. Барин ушел в библиотеку, он занимался там в свободное время земельным кодексом, что-то писал, посылал московскому губернатору, получал корреспонденцию на эту тему из разных инстанций. Когда он был не в духе, то ругал на чем свет стоит весь русский хозяйственный уклад и особенно лень и тупость государственных должностных лиц.

Барыня вязала шарф из козьей шерсти и обсуждала предстоящий бал и какие наряды нужно будет пошить с приехавшей из Петербурга модисткой.

Мария Федоровна раскладывала пасьянс, и время от времени оглядывала всех и вся настороженным взглядом поверх лорнета.

Барышня Александра сидела у камина, зябко куталась в шаль, раскачиваясь в своем любимом кресле-качалке, о чем-то мечтала. Я думаю, о Мишеле, который вскоре должен был приехать.

Я разбирала ящик с присланными накануне книгами. Выбрала себе новый французский роман, разрезала его и углубилась в чтение, которое меня, впрочем, совсем не занимало, думая о поручении Марии Федоровны и о предстоящей ночи.

День прошел своим чередом, скучно и уныло. Дождь шумел в саду, стучал в окна. Много свечей не зажигали, сидели в полутьме, неторопливо беседовали. Потом барышня ушла к себе, а за нею и мы с Марией Федоровной.

Кажется, я перечислила все события за сегодняшний день. Хочется спать. Сегодня мне дежурить во второй половине ночи. Хоть бы проснуться вовремя.

19 июня.

Ночь прошла неспокойно. Я легла, но неясное волнение никак не давало мне заснуть. Пришлось встать и приоткрыть окно. Резкий запах мокрой листвы, цветов и дождя ворвался в комнату. В саду было очень темно. Шум ливня сливался с шумом деревьев, колеблемых ветром. Я всматривалась в темноту, сама не зная, что ожидала там увидеть. Когда глаза немного привыкли, стала различима широкая липовая аллея. В какой-то момент мне показалось, что по ней кто-то идет. Но… сколько я ни вглядывалась в зыбкие очертания деревьев и пространство между ними, ничего так и не увидела.

Наверное, мне показалось. Однако страх снова стал овладевать мною, и я с трудом преодолела желание придвинуть сундук к двери. Я легла в постель, но сердце билось так сильно, как будто оно было повсюду – в висках, в горле. Мысли мои обгоняли одна другую. Кого я могла видеть на аллее? Или это игра больного воображения? Так, не придя ни к какому выводу, я заснула неглубоким, беспокойным сном.

Посреди ночи меня разбудил сильный удар грома. Я вскочила и бросилась к окну. Огромная липа у самого дома, которая своей кроной затеняла террасу, и под которой мы так любили сидеть, наслаждаясь приятной прохладой, пить чай или обедать, – загорелась.

Я увидела алые языки пламени – дерево горело, несмотря на ливень. Красные отблески отражались в стеклах окон. Одно из окон на первом этаже открылось. Видно, не только я не могла заснуть в эту ночь. А может быть, необычайно сильный удар грома разбудил других обитателей дома. Открывшееся окно, по-моему, выходило из комнаты, где ночевала портниха из Петербурга. Некоторое время, глядя, как догорает старая липа, и размышляя, что следует предпринять, я стояла у открытого окна, пока не продрогла насквозь.

Решив накинуть теплую шаль, я подошла к шкафу, и тут вспомнила о нашем договоре с Марией Федоровной. Посмотрев на часы, которые были отлично видны в зареве пламени, я сообразила, что мне пора занять свой наблюдательный пост. Более ни о чем не размышляя, я закуталась в шаль, бесшумно приоткрыла загодя смазанные двери, и выглянула в коридор.

Полная тишина и темнота. Так я простояла довольно продолжительное время. Во всяком случае, мне так показалось. Сначала я настороженно вглядывалась и вслушивалась, потом немного утомилась и стоя задремала. И тут… еле слышный шорох заставил мое сердце неистово забиться. Глаза мои уже привыкли к темноте и начали кое-что различать… все чувства обострились до предела… Кто-то или что-то двигалось вдоль коридора.

Я вся обратилась в слух. Какое-то неясное движение, ветер или ледяное дуновение, заставило меня затаить дыхание. Я сцепила зубы и преодолела желание захлопнуть дверь и забиться к себе в комнату, может быть, даже залезть под кровать. Как будто потусторонняя рука, до жути холодная, провела по моему лицу… Крик застрял у меня в горле. И в этот момент, или… Боюсь, что не смогу быть точной – страх парализовал меня, лишил способности наблюдать события в их временной протяженности. Сколько я простояла, оцепеневшая, с остановившимися безумными глазами, замирающим сердцем, которое едва не останавливалось?.. Вряд ли я смогу когда-нибудь ответить на этот вопрос.

Итак, чей-то душераздирающий, отчаянный, истошный крик взорвал тишину коридора. Я подумала, что не смогла-таки удержаться, и теперь перебудила всех. Стали открываться двери комнат, выбежала Мария Федоровна, в папильотках под кружевным чепцом, за нею – горничная, которая спала с барышней. Никто не мог понять, что происходит.

Мария Федоровна, а за нею следом я, – бросились в комнату Александры. Там было темно, только свет от горевшего дерева алыми сполохами метался по стенам, полу, балдахину кровати. В первую минуту мы подумали, что комната пуста. И тут… мы увидели ее.

– Сашенька, душенька, что с тобою?

Мария Федоровна всегда называла любимую племянницу только так, не признавая всяких новомодных Сандра и Алекс, как называли барышню в свете.

Она подошла к прижавшейся к стене у окна девушке, взяла ее за плечи и почти насильно усадила на постель. Александра словно никого и ничего не слышала, она глядела широко открытыми глазами на окно, за которым догорала разбитая молнией липа, и молчала, только губы ее беззвучно шевелились.

– Это ты кричала, душа моя? Что случилось?

Барышня смотрела куда-то в одно ей ведомое пространство и мотала головой, словно отрицая что-то, не соглашаясь с кем-то невидимым. Горничные зажигали свечи. Барыня Аграфена Федоровна, тяжело ступая, поднялась на второй этаж и вошла в комнату дочери.

– Ах, беда какая, липа-то наша сгорела! А кто кричал? – Еще не успев договорить, она уже поняла, кто.

Нянюшка принесла успокоительных трав, Лушка – флакончики с нюхательной солью. Все суетились, причитали, бестолково толпились, пока у Марии Федоровны не иссякло терпение на все это смотреть.

– Ну-ка, выйдите все вон! Все вон! Немедленно! Дышать нечем из-за вас – столпились тут! Да окно откройте.

Она убедилась, что ее приказание выполнено, и в комнате остались только мы с ней, да барыня. Александра, стуча зубами о край стакана, медленными глотками пила лекарство, поперхнулась; приступ кашля начал сотрясать ее исхудавшую фигуру в тонкой сорочке из голландских кружев. Пышные ее волосы, иссиня-черные, как вороново крыло, рассыпались в беспорядке по плечам.

– Что случилось? – Аграфена Федоровна вымученно улыбалась, потирая лоб. У нее начинался приступ мигрени.

– Сами не знаем, матушка. Спали все, вдруг молния ударила в дерево, рядом с террасой. – Мария Федоровна многозначительно на меня посмотрела и продолжала. – Раздался крик! Мы выбежали. Кто кричал? Что за оказия? Неведомо…

– Это я кричала.

Все повернулись в сторону Александры. Она как будто пришла в себя, взгляд стал осмысленным, щеки порозовели.

– Что ж такое? Что тебя испугало?

Тетка взяла у нее из рук стакан и поставила на бюро у кровати.

– Липа горит. – Александра указала рукой на окно. – Красное. Это знак беды. Это смерть пришла.

– Господь с тобою! – Мария Федоровна перекрестилась. – Что ты говоришь? Виданное ли дело? Ну, ударила молния в дерево. Какое ж тут удивление! Я на своем веку знаешь, сколько раз подобное видела? Я еще девочкой была, когда у нас молния каретный сарай спалила. Это, душенька, стихия небесная. Какое тут может быть предзнаменование?

– Нет, я знаю. – Александра упрямо покачала головой. – Это знак мне. Смерть обязательно будет.

Так никому ни переубедить ее, ни успокоить не удалось. Начало действовать лекарство, барышня стала засыпать. Ее уложили в постель, укутали теплыми одеялами. Лушке наказали лечь прямо у изголовья барышниной кровати, не засыпать, не храпеть, чуть что – звать на помощь. Все разошлись по своим комнатам, в надежде, что удастся заснуть. На часах было три часа утра.

Выйдя из спальни Александры, Мария Федоровна задержала меня.

– Ты что-нибудь видела?

– Нет, только…

– Что? Говори!

Она так крепко взяла меня за локоть, что мне стало больно.

– Ну… – Я не знала, как ей объяснить то, что мне почудилось. – С вечера я никак не могла заснуть, душно было, и волнение грудь стеснило… Пришлось окно открыть. Дождь, сырость, ветер… и только посреди липовой аллеи как будто идет кто-то. Или мне это показалось? Тут меня такой страх объял, что… Впрочем, это все нервы.

– И кто это был, по-твоему?

– Не знаю.

– Это все?

Мария Федоровна вздохнула и зачем-то перекрестилась. Я тоже перекрестилась.

– Потом я легла спать, и меня разбудил удар грома. Я подбежала к окну – липа горит! Красным полыхает, аж глазам больно. И ведь ливень идет, а огонь не унимается. В комнате светло, как днем. Тут я на часы посмотрела и вспомнила, что мое время дежурить. А вы ничего не видели?

– Нет. Я дождалась, пока все улягутся, потом дверь приоткрыла… Никого и ничего. Все тихо было. Легла. Сон не идет. Сколько лежала, не помню. А дверь-то забыла прикрыть. Вдруг словно сквозняком потянуло… Я хотела встать, запереться. И тут – закричал кто-то, да так, что у меня кровь в жилах застыла. И волосы дыбом встали, ей-богу!

Я рассказала ей, что мне тоже показалось, будто по коридору не то сквозняк, не то дуновение холодное пронеслось, я испугалась… и тут крик.

– Я подумала, что это я сама и кричала. Потом уже сообразила, что это барышня. Жуткая ночь…

– Слава Богу, все, кажется, обошлось. Пошли-ка спать. Утро скоро.

За ночь ветер разогнал все тучи, и солнышко вышло на уже почти ясное небо. В саду бурей поломало много деревьев. Работники собирали ветки, складывали их возле сушилки для фруктов. Девки разгуливали босиком по мокрой траве, громко смеялись, рассматривали обгоревший ствол липы.

Чисто промытая листва, дорожки от воды между деревьями, лужи с плавающими лепестками цветов и пыльцой, сбитыми дождем и ветром, – все сияло и блестело в горячих золотых солнечных лучах. Весело и звонко перекликались птицы.

Барин вышел на крыльцо, огляделся, кликнул садовника, велел спилить обгоревшую липу.

Аграфене Федоровне захотелось свежей рыбы. С пруда уже принесли улов. Большая плетеная корзина, полная огромных жирных карасей и карпов, которые еще трепыхались и били хвостами, стояла за домом, у входа на кухню. Кухарка решила готовить уху на воздухе, для чего в тени деревьев разжигали сложенный из небольших валунов очаг.

К обеду ждали гостей – соседнего помещика с семьей, доктора, компанию молодых людей из ближних имений, которые собирались обсудить с барином предстоящую большую охоту и составить несколько партий в карты. В курительной проветривали помещение, готовили столики, кресла, коробки с сигарами, трубки, для дам – тонкие длинные сигареты в изящных шкатулочках. Из подвала достали ящик хересу. Босоногие девки, весело перекликаясь, обтирали от пыли бутылки, бегом носили в дом. Суетились лакеи. Все окна пораскрывали настежь.

Из кухни вытащили огромный закопченный котел, в котором уже варилась уха, распространяя соблазнительные запахи рыбы и специй. Карпов решено было запечь в сметане. Барыня, немного бледная после бессонной ночи и пережитых волнений, отдавала приказания, распоряжалась слугами и горничными, бранила лакеев. Подготовка к приему гостей отвлекала ее от невеселых мыслей. Увидев, что я вышла на крыльцо, она позвала меня.

– Полина, деточка, узнай, как там Александра. Она, поди, проснулась уже. Видишь, как мне недосуг? Пусть мадемуазель Ноэль ( это петербургская модистка) сделает ей примерку. А мне уж после обеда, вечером. Да скажи барышне, чтобы спускалась в сад. Гляди, красота какая!

Аграфена Федоровна глубоко вздохнула, посмотрела на небо, на блестящий, умытый ночным дождем сад, и улыбнулась.

Я поднялась в комнаты к Александре. Она в самом деле уже проснулась, но продолжала лежать в постели, вялая и безразличная ко всему.

Лушка раздвинула портьеры, раскрыла рамы, высунулась из окна, разглядывая суету во дворе, вдыхая прохладный свежий воздух. Ветерок принес запах ухи и дыма.

– Вставайте, барышня, глядите-ка, уху в котле варят! Скоро гости съезжаться начнут, а мне еще причесать вас надо. Глашка, Глашка! – громко закричала она, подзывая одну из горничных, – Платье барышне неси, да поживее, шевелись.

– Лукерья, не кричи так, право. Голова болит.

Александра, наконец, встала и села к зеркалу, начала расчесывать волосы позолоченным гребнем. Тут только она, кажется, увидела меня.

– Полина! Ты уже одета? Как там погода, дождь кончился? Не было ли писем?

Я отвечала ей, что солнце светит вовсю, в саду тепло и парно, что мадемуазель Ноэль ждет ее для примерки новых платьев, а почту еще не привозили. Она слушала не очень внимательно, но и не так рассеянно и равнодушно, как обычно. Признаков недомогания никаких не было, кроме бледности и вялости, но к ним уж привыкли. Поэтому я оставила барышню на попечение Лушки и мадемуазель Ноэль, которая поднялась на второй этаж с огромным ворохом раскроенной материи, и отправилась разузнать, что же с почтой.

Савелий, которого я нашла на конюшне, сказал, что запрягает, и что корреспонденция будет доставлена через пару часов. Я велела ему все, что он привезет, отдать мне лично в руки и наказала не заходить в кабак и не напиваться.

Начали съезжаться гости. По липовой аллее прогуливались доктор и Мария Федоровна, о чем-то беседуя. Я не стала им мешать и отправилась в сад, где чудесный воздух, свежая мокрая зелень, душистые цветы, пар от сырой земли вызывали самые приятные и ностальгические воспоминания детства. Я вновь видела себя в открытой карете, сидящей напротив мамы, в модной шляпке с розовыми цветами и широкой атласной лентой, завязанной под подбородком, восторженно глядя на милую картину Елисейских Полей, нарядные экипажи, военных в блестящих мундирах, смеющихся молодых девушек в светлых легких платьях, молодых, модных и беспечных денди, розовощеких цветочниц с полными корзинами фиалок и ландышей, детей с разноцветными ленточками в руках… И отчего-то мне стало так грустно, что захотелось заплакать.

Я вернулась в гостиную, где уже было довольно шумно. Барыня Аграфена Федоровна, в лиловом платье, красиво причесанная, улыбающаяся, встречала гостей, разговаривала, отдавала последние распоряжения к обеду. Изредка она бросала настороженные взгляды на лестницу, застеленную по-праздничному новым ковром и уставленную вазами с цветами. Видимо, ее волновало, почему так долго нет барышни.

Мария Федоровна тоже искоса посматривала на лестницу, занятая теми же мыслями, что и я. Пришлось мне снова подниматься в комнаты Александры. Она уже была почти совсем одета, и Лушка, ползая на коленях, ушивала прямо на ней платье, которое оказалось широко. Во рту у горничной было полно булавок, и я едва поняла, что она прошепелявила.

– Вот, полюбуйтесь, – давеча еще тесно платье было, а сейчас велико. Кушать надо побольше, барышня!

Лушка ворчала, шила, отходила, смотрела, опять что-то убирала, зашивала… Александра терпеливо сносила все ее манипуляции и нескончаемое ворчанье. Впрочем, она, как всегда в последнее время, была не здесь, а где-то в своих далеких и непонятных мечтах, которые словно выпивали ее жизненные соки.

– Дай-ка мне те красные цветы, – обратилась она неожиданно ко мне.

Я подала ей изящную гирлянду из атласных алых роз, которые удивительно шли к ее смоляным волосам, уже тщательно завитым и замысловато причесанным. Какая все-таки Александра красавица! Даже теперь, бледная и нездоровая, лишенная красок жизни, она притягивала к себе взор, подобно магниту. Огромные, оттененные черными густыми ресницами глаза, черные пышные кудри, гладкие щеки, алые пухлые губы с темным нежным пушком над ними, бездонный, завораживающий, уносящий в неведомые дали, взгляд, длинные благородные линии шеи, плеч и подбородка, стройная, полногрудая фигура, летящая походка… Невозможно смотреть и не восхищаться, не молиться на такую красоту, не благоговеть перед нею.

Какая удивительная пара они с Мишелем! Он – весь открытый, распахнутый всем ветрам, восторженный и добрый, искренний, как ребенок, с сине-голубыми глазами, выразительным лицом, высоким сильным телом, безрассудно храбрый, безрассудно преданный, безрассудно влюбленный. И Александра, – Сандра, как она любила, чтобы ее называли, – Алекс, как любили ее называть в свете, – скрытная, таинственная, словно вышедшая из загадочного колдовского мира, натура. Как будто не родилась и не выросла на этой русской земле, среди всех этих желтых полей и зеленых лесов, цветущего сада и душистого луга, не парилась в бане, не скакала на лошади по проселочной дороге между колосящимися нивами, не плавала в лодке по темному ночному пруду, пугая аистов среди камышей, не мечтала при луне о девичьем счастье, не плела венков, не сидела у рассыпающего искры костра, не гадала на святки, не каталась зимним утром на тройке с бубенцами, в тулупе, с красными от мороза щеками… Словно ее, Александру, однажды нашли в пещере древнего тролля [10], совсем не похожей на все, к чему привыкли обычные люди. Она казалась гостьей из другого мира, непонятного, исполненного странного и как будто нездешнего очарования, притягательного, как все неизвестное, скрытое и неявное. Покров ее тайны был непроницаем и недоступен обыденному пониманию. И это-то и составляло самую ее главную женскую изюминку.

Она усмехалась, смотрела, мыслила, рассуждала и поступала не так, как все, не так, как принято и ожидается. Она была непредсказуема и оттого всегда интересна, как в первое мгновение. С ней никогда не знаешь, что будет спустя миг, год, вечность…

Потому Мишель и сошел с ума, потому и все сходили по ней с ума. Никому не удавалось подражать ей или быть похожей на нее ни в малейшей степени. Все подобные попытки, периодически предпринимаемые провинциальными барышнями, отчаявшимися составить себе партию, выглядели просто жалко и смешно. Александра была необычна, как яркий, пахучий и роскошный экзотический цветок на капустной грядке… И с этим ничего нельзя было поделать.

И вот этот цветок увядает… Как будто мертвящее ледяное дыхание коснулось его и убило питающие его жизненные силы.

– Полина, посмотри, ровно?

Голос Лушки вывел меня из оцепенения. О чем это я так задумалась? О барышне. Конечно, о ней. Однако, ко мне обращаются с просьбой. Горничная приколола цветы к волосам Александры и спрашивает моего мнения.

– Ровно.

Я придирчиво осмотрела прическу и осталась довольна.

– Очень красиво. Пойдемте вниз, там уже гости собрались.

Появление барышни, как всегда, вызвало вздох восхищения. А я увидела Марию Федоровну и вспомнила о нашем договоре. Савелий уже должен был приехать и привезти почту. Я поспешила во двор, и увидела коробку с корреспонденцией и заказанными книгами, которая стояла в углу террасы, и о которой в суете, связанной с приемом гостей, все забыли. Коробка оказалась довольно тяжелой, нести ее наверх не хотелось, и я решила просмотреть содержимое.

Книги я откладывала в сторону, а пакеты, адресованные барину и барыне, сложила в одну стопку, чтобы удобнее было нести. Еще в коробке оказались несколько тоненьких писем из Москвы и Петербурга, одно из Коломны, адресованное Марии Федоровне, и одно от Протасовых. Это показалось мне подозрительным. Недоброе предчувствие сжало сердце. Я торопливо сложила всю корреспонденцию в подол платья и побежала наверх по черной лестнице, чтобы не попасться никому на глаза. Книги я брать не стала.

В коридоре, почти у самой двери в мою комнату, стояла Мария Федоровна. Она догадалась, что я забрала почту и молча, пропустив меня вперед, вошла вслед за мною. Мы закрыли дверь на замок и начали просматривать письма.

– А что мы скажем, если господа заметят, что письма кто-то вскрывал?

Этот вопрос немало волновал меня. Тетку Александры же, совершенно это не занимало. Она быстро просматривала бумаги и откладывала их в сторону. Письмо Протасовых осталось напоследок.

Когда вся корреспонденция была прочитана и признана не представляющей опасности, Мария Федоровна взяла в руки голубой плотный конверт от матери Мишеля и нерешительно его разрезала. Она как будто медлила, предчувствуя дурные известия и оттягивая миг, когда они обрушатся на нас.

Письмо оказалось коротким и страшным: в несколько строчек уместилось сообщение, что Мишель убит при неизвестных обстоятельствах, семья скорбит о безвременной потере сына и брата. А также сообщает сие печальное известие всем близким знакомым и друзьям Мишеля, каковыми является вся многоуважаемая семья Баскаковых, и, в особенности, горячо любимая им мадемуазель Александра. Похороны состоялись такого-то числа.

Мы с Марией Федоровной смотрели то друг на друга, то на письмо, и не в силах были вымолвить ни слова, как громом пораженные.

– Вот оно! Горящая липа, смерть… Красное! – Мария Федоровна посмотрела на меня, – Помнишь, Сашенька говорила об этом ночью?

– Господи! – я перекрестилась и начала молиться, о незабвенном Мишеле, Александре, господах, о себе и всех-всех. Я просила у Бога милости и сострадания, помощи в эту ужасную для всех минуту горя, о котором никто еще не знал, кроме нас. Мария Федоровна молилась и плакала вместе со мной.

– Пока пусть все остаются в неведении. кроме нас с тобой, – сказала она, когда поток слез иссяк и сменился глухой тоской. – Того, что произошло, уже не изменишь. Этот вечер еще может остаться если не радостным, то хотя бы беззаботным. Пусть моя дорогая сестра порадуется несколько последних часов перед тем, как… – Слезы снова потекли по ее напудренным щекам.

Я чувствовала себя крайне расстроенной. Что же теперь будет? Невозможно скрыть смерть Мишеля от Александры. Рано или поздно она все равно об этом узнает, когда новость разнесется среди общих знакомых и света. Вся Москва сейчас говорит об этом. Скоро заговорит и вся провинция. Красота Мишеля, его взрывной, необузданный темперамент, в сочетании с непринужденным изяществом в обращении, честностью, по-детски наивной добротой, с которой он относился к тем, кого любил, великодушием и отвагой, тонким вкусом, умом, искренней веселостью, – делали его всеобщим любимцем. Друзья обожали его и готовы были идти за ним в огонь и в воду. Пожилые дамы любовались им, а молодые мечтали завоевать его внимание. Удалось это сделать в полной мере только одной Александре.

Любовные похождения Мишеля Протасова стали притчей во языцех в свете; мужей всех рангов и возрастов бросало в дрожь и холодный пот, когда он легкой походкой входил в бальную залу, гарцевал на своем тонконогом ахалтекинце [11], или в своем блестящем военном мундире, позвякивая по ступенькам тяжелым палашом, всходил по лестнице с визитом.

Он никогда никому не рассказывал о своих связях с женщинами, и всем оставалось только гадать, которая из известных в Москве или Петербурге красавиц является в данный момент его любовницей. Зависть закипала в женских глазах, не один драгоценный веер был поломан изящными ручками в порыве досады, не одна кружевная подушка обильно орошалась горючими слезами, когда белые петербургские ночи опускали свое сумрачное покрывало на дворцы и набережные, а московская луна заглядывала в высокие окна дворянских особняков на Арбате. Загадочный Мишель был доступен и неуловим одновременно.

Братья Протасовы все отличались статью, красотой, диким характером, и славой вожделенных любовников. Женская половина их семьи жила в постоянном страхе и трепете – дуэли, разборки, карты, военные кампании, опасные путешествия, буйные пирушки, – далеко не полный перечень того, чем занимались мужчины этой фамилии.

Весь остаток вечера, пока не начали разъезжаться гости, я провела в размышлениях о Мишеле. Невозможно было представить его мертвым, в гробу. Интересно, что все-таки случилось? Каким образом он расстался с жизнью?

Я смотрела на Александру, и видела, что эта смерть, о которой она еще ничего не знала, уже непонятно как, наложила на нее свой отпечаток. Словно над барышней появилась неясная и зловещая тень, накрывшая ее всю целиком своим мертвящим покрывалом. Она улыбалась гостям, мило с ними беседовала, даже танцевала, – делая все это отрешенно, как бы выполняя назначенную ей роль. Чувства и мысли же ее, по всей видимости, обитали в других просторах, в которые никому из присутствующих ходу не было.

Ночная гроза, спалившая старую липу, оказалась действительно дурным предзнаменованием. Красное. Смерть. Я вспомнила алые сполохи небесного пламени, объявшие огромное дерево, малиново отсвечивающие потоки воды, льющиеся с черного неба, завывания ветра… и поежилась. Что готовит нам предстоящая ночь?

Вот и все события сегодняшнего невеселого дня, который хорошо начался, но дурно закончился. Мы с Марией Федоровной никому ничего так и не сказали. Гости разъехались. Тихие летние сумерки опустились на опустевший дом, все разошлись по своим комнатам спать. Только я сижу у приоткрытого окна и дописываю эти строчки. Сегодня моя очередь дежурить первую половину ночи. Да и сон все равно не идет.

20 июня.

Сегодня день луны. Число два – число луны, этому меня научила Александра. Она увлекается астрологией, очень любит смотреть на звезды. В такие моменты глаза ее разгораются каким-то странным и жутким огнем, все лицо преображается, словно она видит там что-то родное, близкое и понятное, которое ей пришлось оставить и которое манит ее неодолимо. Словно она что-то забыла в этих непроглядных темных далях, наполненных дрожащим мерцанием таинственных светил.

– Посмотри, Полина, какой простор, – однажды сказала она мне. Мы стояли на балконе второго этажа и слушали ночные звуки – шелест сада, уханье филина, какие-то шорохи, плеск воды в пруду.

– Это русалки. У них длинные-длинные волосы, а хвосты блестят в лунном свете…

– Что вы тут делаете? – замирающим от страха шепотом спросила кузина Полторацкая, которая гостила у нас тем летом.

Тогда-то я и познакомилась с тобой, Марго. Для тебя ли я веду этот дневник, или уже для себя, не знаю. Но только не могу лечь в постель, пока не опишу все события прошедшего дня. Впрочем, не буду отвлекаться.

– Мы подслушиваем разговор русалок! Как ты думаешь, – спросила Александра кузину, – они видят звезды?

– Маман велит мне думать, что никаких русалок не бывает, это все вздор и деревенские выдумки.

– И ты думаешь то, что тебе кто-то велит?

Александра фыркнула от возмущения, а я тихонько рассмеялась.

– Конечно же, нет. – Кузина перевесилась через перила, пытаясь рассмотреть темную гладь пруда, едва различимую между деревьев. – А что, это правда, будто русалки – умершие от любви девушки? Они водят в своем подводном царстве хороводы, достают жемчужины из раковин и заманивают изменчивых молодых людей к воде, чтобы утопить?

– Правда. – Александра улыбалась своими ярко красными, а в темноте почти черными губами, и непонятно было, шутит она, или говорит серьезно. – Они ловят в воде звезды и превращают их в драгоценные камни. И кто такой камень заимеет, никогда не умрет!

– Ой… – кузина широко раскрыла свои еще совсем детские глаза, – а бабушка мне рассказывала, что в полнолуние нельзя подходить к воде.

– Почему? – удивилась я.

– Потому что… – она подняла голову и огляделась, как будто боялась, не подслушивает ли кто, – в лунную ночь вокруг летают сильные души и могут приманить к себе любовь девушки.

– Что-что? Что за «сильные души»?

– Не знаю. Бабушка говорит, есть души сильные и есть души слабые. Такая сильная душа если захочет, обязательно приманит к себе слабую. Они невидимы в лунную ночь. Особенно много таких душ у воды. Может быть, они разговаривают там с русалками?

– И как же, по-твоему, они приманят? – Мне становилось все интереснее. Я знала, что в роду у Полторацких, по женской линии, есть какая-то таинственная сила. Что это за штука, никогда слышать и видеть не приходилось, но многие говорили об этом. Притом непременно шепотом и с большими от ужаса глазами. До сих пор мне казалось, что все это шутки, или глупые слухи, которых достаточно обо всех любили распускать в свете от скуки. И теперь у меня появился шанс услышать кое-что из первых уст.

– Когда ты подойдешь к воде, залюбуешься, то как бы откроешься для красоты, как цветок раскрывает свои лепестки на утреннем солнце. Но тут ночное светило – луна… И сильная душа, особенно если это душа мужчины, проникнет в самое твое сердце, и… тогда уж нет спасения.

– А что потом?

Разговор заинтересовал даже Александру, которую трудно было увлечь чем-либо.

– А потом… – кузина задумчиво смотрела в глубину освещенного луной сада, – приезжаешь на бал, например, и видишь молодого гусара или кавалергарда, и – все…

– Что все?..

– Какие вы непонятливые! Все – значит, все. Влюбляешься! Навеки. До самой смерти. А может быть, и дольше.

– Куда уж дольше? – не выдержала я.

– А ты не смейся, Полинушка. Вы, французы, в нашей русской жизни ровным счетом ничего не понимаете. Наша жизнь – это загадка. И не каждый ее отгадать сможет.

Александра заколола рассыпавшиеся по плечам волосы, и держа во рту шпильки, подбирала непослушные пряди, пытаясь привести прическу в порядок.

– Влюбляешься, это понятно.

– Что тебе понятно?! – кузина возмутилась. – Я тоже раньше думала, что мне все понятно. А когда с бабушкой начала беседовать вечерами, тут-то до меня и начало доходить, какие мы слепые котята.

– А бабушка на картах гадать умеет? Давайте ее попросим!

– Не… – кузина махнула рукой. – Не будет она. Я ее раз попросила погадать мне на жениха, так она отказалась, сказала, что я мала еще, и мне не о женихах надо думать, а учиться по-французски. Тогда к нам Марго и приехала.

– Что ж, так и не погадала тебе? – удивилась Александра.

– Не-а… Слу-ушай! Я тогда в тебя, Алекс, так влюблена была, мы с девчонками все тебя обожали… Ты тогда веер свой у нас забыла, так Софи его нашла, спрятала, и мы все его целовали по очереди и прижимали к груди. Это у нас такой ритуал был, вроде посвящения в женскую жизнь.

Александра расхохоталась.

– Веер мой целовали?

– Ну да! Знаешь, все эти институтские штучки? Мы тогда старшую воспитанницу обожали, Лидию. Ну, ты знаешь ее по Смольному. А потом, когда ты к нам в первый раз приехала, мы все обалдели просто. И решили, что теперь будем тебя обожать!

– Фи, что за выражения! – я, как воспитательница, не могла не возмутиться.

– Не будь занудой, Полин! – кузина так увлеклась своим рассказом, что теперь не нужно было вытягивать из нее каждое слово. Она так и сыпала ими. – И тогда я бабушке сказала, что ежели я еще мала, и она мне погадать не хочет, то пусть она погадает тебе. Какой у тебя жених будет? Ты такая красавица, что достойна настоящего принца. Или индийского раджи!

– Индийского раджи? – вся кровь отхлынула от лица Александры, когда она спросила об этом.

– Вот именно.

– Но, ради Бога, почему? Причем тут раджа?

– Знаешь, какие они красавцы? С черной бородкой и голубыми глазами!

Мне показалось, что Александра сейчас упадет в обморок, такая она внезапно сделалась бледная. Я подхватила ее за талию, и вовремя.

– Что с тобою? Тебе дурно?

– Голова закружилась. Пойдем отсюда, становится свежо. Я замерзла. – Она закашлялась.

– Я принесу тебе шаль! – кузина сорвалась с места и через минуту вернулась с любимой шалью барышни, бордово-красной, с кистями. – Закутайся, и постоим еще немножко! Какая чудесная ночь!

– А вдруг кто-нибудь твою душу приманит? – пошутила я.

– Я не боюсь. Во-первых, мы стоим на балконе, а не гуляем вокруг пруда, а во-вторых, бабушка научила меня оберегаться от этого. Но только это тайна. Вам нельзя.

Александра уже вполне пришла в себя и казалось, сама была удивлена неожиданным приступом дурноты. При ее пышных и крепких формах, отличному цвету лица и румянцу, она до странности была слаба здоровьем. Но внезапных обмороков у нее до сих пор не бывало.

Кузина же вовсю наслаждалась чудесным ночным воздухом, запахами цветущей липы, камыша и воды, доносящихся с пруда. Внизу мягко светились ночные звездочки цветов, резким ароматом перебивающие свежесть ночи. Прохладный ветерок ничуть не смущал ее. Несмотря на тощую и нескладную фигуру, она казалась чрезвычайно выносливой. Я не помню, чтобы у нее хоть раз был насморк или мигрень.

– Так что ж, ты закончишь про гаданье? – напомнила ей Александра. Видимо, этот разговор взволновал ее.

– Про гаданье? А! Бабушка согласилась и начала было… Карта легла вся красная, и бабуля сначала сказала, что это хорошо, что это к большой сильной любви, а потом… она вдруг рассердилась, смешала все, и велела нам уйти.

– И что?

– А все. Больше ничего не было. Бабушка потом целых два дня сердилась, вставала на рассвете, и куда-то ходила… А потом сказала, что «ничего не получается, и от судьбы не уйдешь». Ну… вот и все. Ой! Кто-то идет! – кузина даже подпрыгнула от неожиданности, указывая пальцем куда-то вниз.

– Пальцем показывать некрасиво, – назидательно произнесла я. Мне всегда приходится быть начеку и поправлять поведение барышень.

– Полина, душенька, ты никогда не расслабляешься! А я так забываю обо всех правилах хорошего тона, когда меня что-то увлекает.

Мы с Александрой перегнулись через балюстраду, пытаясь разглядеть человека внизу. Это оказался Мишель.

– Что ты делаешь тут посреди ночи? – спросила его барышня.

– Посмотрите, какая луна! Разве можно уснуть в такую ночь? Я услышал пение русалок и вышел на их зов.

Мы посмотрели друг на друга и засмеялись.

– Вы подслушивали, противный! – кузина захихикала. Мишель ей нравился. Впрочем, он нравился всем женщинам, любого возраста и любого сословия.

– Поднимайся к нам, – пригласила его Александра, – не так скучно будет.

– Романтическому герою не бывает скучно в лунную ночь. Он всегда найдет каменный балкон, а на балконе прекрасных дам! – Мишель шутливо, но очень галантно и изящно поклонился.

Вся эта сторона дома, обращенная в сад, была увита диким виноградом. Воспользовавшись этим, молодой человек легко взобрался на второй этаж и, ухватившись за балюстраду балкона, соскочил к нам.

– Вот и благородный кавалер!

Я чувствую, как слезы предательски сбегают по моим щекам. Ведь Мишеля нет больше! Как же сообщить об этом барышне?

Дверь в коридор я оставила приоткрытой, и время от времени выглядываю и прислушиваюсь. Но пока ничто не нарушает тишину ночи.

Переполох возник внезапно. Стали открываться двери, началась беготня, шлепанье босых ног.

– Барышне плохо!

С первого этажа поднялся доктор, которого оставили ночевать. Мария Федоровна, зная, какую новость она должна будет сообщить наутро, решила, что присутствие доктора не будет лишним, и уговорила Аграфену Федоровну сказаться нездоровою. Та выполнила обещание, и теперь доктор, сухонький седенький старичок в пенсне, наспех одетый, проследовал в комнаты Александры.

Оказалось, что барышня, которая смогла уснуть только к середине ночи, все время ворочалась с боку на бок, стонала и вздрагивала во сне. Наконец, она в ужасе проснулась, хватая посиневшими губами воздух, с безумными, остановившимися глазами. Ей принесли воды, травяной отвар, приложили грелки к ногам. Когда состояние девушки немного улучшилось, она рассказала, что ей приснился страшный сон. В этом сне ее кто-то пытался задушить.

– Кто же это был, душа моя? – барыня чуть не плакала, глядя на бледное, измученное лицо своей красавицы-дочери, на синяки под ее огненными глазами, прерывистое, неглубокое дыхание.

– Кто-то невидимый. И холодный! Очень-очень холодный…

– Видела ли ты во сне каких-нибудь людей, или предметы? – расспрашивала Александру расстроенная тетушка. Она знала, что пересказанный несколько раз сон теряет свою опасную силу. Угроза исходит только от скрытого, неосознанного, которое высасывает жизнь изнутри, поглощая ее, словно горячий песок воду.

– Я видела… красивого мужчину. Но не Мишеля, нет… – девушка говорила с трудом, отыскивая в запутанных глубинах больного сознания неясные, расплывающиеся формы и образы. – Это был… черноволосый, очень красивый человек… бородка, усы, пронзительные голубые глаза… Тонкое лицо… Похожий на султана, или… – она замолчала.

– Что-то еще?

– Много цветов… Белый дворец. Фонтаны. Вода журчала.

– Вода – это к слезам, – подумала Мария Федоровна. Сказала другое. – Что ж ты так испугалась?

– Этот мужчина, он был очень добр ко мне… он так смотрел на меня… И он мне протягивал что-то. Серьги! Рубиновые серьги. Как они необыкновенно сияют… – она оглянулась в растерянности, бледное ее лицо внезапно залил густой румянец. – Это те самые серьги, что подарил мне Мишель. Тогда, в Лондоне. Помните, маман?

– Как же я могу помнить, когда ты отчего-то скрывала этот подарок от меня, и ото всех.? Я столько раз после той вечеринки, когда ты надела их в первый раз, думала, почему?

– Я не в первый раз их тогда надела. Я их надевала много раз, тайно, ночью. Сама не знаю, почему. Они словно заворожили меня. Я почувствовала такую тягу к ним, что испугалась. Когда я их надевала, одна, в полумраке, при свете одной-единственной свечи, то все вокруг словно замирало… а в моих ушах начинала тихо звучать странная музыка: хрустальные колокольчики и на фоне них – очень нежный, как будто из самого сердца, неуловимый напев флейты. Вернее, даже не флейты, она слишком груба… Что это было за очарование! Вы не поймете. А тогда, когда я надела их при всех – ничего такого не было. Просто серьги, и все.

Она передохнула немного и продолжала.

– И вот во сне я будто вижу их на ладони этого мужчины… А потом темнота, как тяжелое плотное облако, накрыла меня. Я не могу ни вздохнуть, ни пошевелиться, ни крикнуть. Я хочу позвать на помощь, но губы меня не слушаются. Я кричу, но ни звука не вырывается из моего горла. И тогда я стала мысленно обращаться к Мишелю… Мне показалось, что он – единственная ниточка, которая еще привязывает меня к жизни и дает надежду на спасение. Он обязательно должен меня услышать, где бы он ни был. И тут… я вижу раскрытый, усыпанный цветами гроб, и в нем Мишель. Мертвый, холодный и равнодушный. С закрытыми глазами. Я стала звать его:

– Мишель! Мишель! Это ведь не ты. Я знаю, что это не ты. Ты меня слышишь?

Но он все так же лежал, равнодушный, неподвижный. Со сложенными на груди руками, в которых горит желтая свечка.

Я подумала, что Александра узнала страшную новость не от нас, и теперь она уже не станет так на нее реагировать. Мария Федоровна молча вышла и спустя несколько минут вернулась с письмом в руках. Она решила, что лучше не откладывать более горестное известие. Нарыв нужно вскрывать одним махом, а не растягивать мучения, делая это постепенно и в несколько приемов.

Барыня первая прочитала письмо, и едва не лишилась чувств. Бессонные ночи, постоянная, изматывающая душу тревога за жизнь дочери, а теперь еще и это – окончательно убили ее.

Александра же не стала спрашивать, что в письме. Казалось, она все знала, все понимала. Взяв в руки бумагу с вензелем Протасовых, она даже как будто ее и не читала. Безразлично отложила в сторону. Она не плакала, не рыдала, не молилась, не упала в обморок. Что-то с ней сделалось другое, чего я никак не могу объяснить себе. Я прочитала на ее лице…удовлетворение? Во всяком случае, другого слова мне не удалось подобрать. Все ее страдальческие черты разгладились, взгляд прояснился, она стала дышать ровнее и свободнее. И тут я внутренним чутьем уловила, что она уже не с нами.

Возможно, завтра, вернее, сегодня, – я дописываю эти строки, когда солнце уже окрасило розовым посветлевшее небо, – мне придут в голову другие мысли, и этот вывод покажется неоправданно мрачным. Но сейчас я думаю именно так: что смерть Мишеля – не последняя смерть, которую предсказала ночная гроза.

Пожалуй, лягу. Может быть, удастся поспать хоть пару часов.

25 июня.

Пропустила несколько дней, так как они все были похожи один на другой, и заполнены хлопотами и суетой, которые не оставляли мне ни минуты свободного времени, чтобы сесть за дневник.

Дорогая Марго, как я скучаю по тебе! Как мне тебя не хватает! Как мне одиноко стало в этом большом доме, объятом великой печалью…

Я собрала свои вещи, через пару часов Савелий запряжет экипаж, и я попрощаюсь с подмосковным имением Баскаковых на неопределенное время, а, возможно, навсегда. Мария Федоровна очень тепло со мной поговорила напоследок, мы вместе поплакали, поделились своими мыслями и пообещали друг другу поддерживать связь.

Мрачные и зловещие события, связанные, как мы обе решили, с появлением рубиновых серег, подаренных Александре ее возлюбленным, Мишелем Протасовым, круто изменили жизнь и самих молодых людей, и всех, кто так или иначе оказался с ними рядом. Мы так и не сумели раскрыть тайну серег, которая, несомненно, существует. Как существует многое невидимое и непознанное вокруг нас. Одни пытаются делать вид, что ничего подобного просто быть не может, другие – закрывают на это глаза, делая вид, что их это не касается, третьи – дрожат от страха, и бездействуют. Они понимают, что нечто существует, но боятся даже слегка приподнять покров тайны. Как будто джинн, вырвавшись из своего сосуда, станет неуправляемым, и уничтожит их. На самом деле все они боятся одного – узнать. Словно само знание несет в себе опасность и гибель.

Опишу последние события, которые и побудили меня немедля более ни дня, покинуть гостеприимный дом, в котором я провела столько увлекательных и приятных дней.

Вчера ночью, во время моего дежурства, случилось невероятное. Кто-то, закутанный в рясу или рубище нищего, проник в дом, прошел в комнату барышни и так испугал ее, что… Впрочем, все по порядку.

Несколько дней после известия о смерти Мишеля прошли спокойно, если это можно так назвать, – в унынии и печали. Все много плакали, молились. В домашней часовне священник совершил заупокойную службу по православному обычаю. Остальное происходило по обычному распорядку, ничем не нарушаемому. Надо ли говорить, что это горе, а также монотонность существования, притупили нашу бдительность. Мы с Марией Федоровной стали непозволительно беспечны, и это не замедлило сказаться.

Предыдущая ночь не предвещала ничего из ряда вон выходящего. Александра покашливала, но не так сильно, чтобы это вызывало серьезные опасения. Аграфена Федоровна оправилась после приступа сердечной болезни. Барин вернулся к своим хозяйственным и земельным делам. Доктор уехал на роды в соседнее имение. Мы с тетушкой барышни раскладывали в гостиной один сложный пасьянс, который у нас никак не удавался. Все уже спали. Наконец, и мы отправились по своим комнатам.

Через окно в лунном свете видна липовая аллея, стволы отбрасывают четкие тени, тихая безветренная ночь опустилась на все вокруг. У изголовья моей кровати затухает единственная свеча. Я лежу и думаю все об одном и том же – Александре, Мишеле, господах, о рубиновых серьгах, о русской душе, о себе, о тебе, Марго, о своей бедной матери… О мире, который кажется простым и понятным – каждый день всходит солнце, наступает ночь, лето сменяется осенью, а за суровой зимой приходит долгожданная весна, текут реки, идут дожди, распускаются деревья, пятнистые коровы пасутся на сочных лугах, в болотах разгуливают цапли, ласточки носятся в высоком чистом небе… И кажется, что ничего нет такого, чего бы мы не знали, не видели или не любили. Вдруг…

Я насторожилась. Мысли мои витали далеко, но взгляд был устремлен на липовую аллею, прекрасно видимую через окно. По аллее кто-то шел. Я задула свечу, вскочила, накидывая на плечи шаль, осторожно выглянула. Высокая бесформенная тень скользила между деревьев. Что делать? Кричать? Звать на помощь? Перебудить всех? А может, это лишь игра моего воображения, больные нервы, измученные переживаниями последних дней?

Невозможно снова устроить переполох. Все только более-менее успокоились, жизнь дома и его обитателей вошла в установившуюся колею, и тут снова испуг, шум, разговоры… Нет. Я должна убедиться, что для тревоги есть серьезные основания.

Пока все эти доводы промелькнули в моем уме, фигура скрылась. Мне ничего не оставалось, как приоткрыть дверь своей комнаты и наблюдать за коридором. Так я и поступила. От неподвижности и напряжения все мое тело затекло, сердце сильно билось. В какой-то миг мне послышался не то шорох, не то сквозняк. Словно ледяная паутина проплыла в темном пространстве коридора. Непонятный, жуткий страх перехватил горло, руки и ноги задрожали, голова закружилась, и я чуть не упала.

Сколько прошло времени, пока мне удалось отдышаться и в глазах немного прояснилось, не помню. Громкий, тоскливый крик, раздавшийся так внезапно, что я вздрогнула, прорезал глухую тишину ночи. Захлопали двери, затопали босые ноги. С первого этажа кто-то спрашивал, что случилось. Я увидела Марию Федоровну в ее неизменном чепце на черных буклях, полную, в атласном капоте [12] и меховых тапочках без каблуков. Она скрылась в комнатах Александры, и я поспешила туда же.

Когда я вошла в спальню барышни, там уже зажгли свечи. Пахло валериановым корнем, воском и паническим страхом. Именно так все и было.

Лушка, полуодетая, с растрепанной косой, переминалась с ноги на ногу у кровати Александры, загораживая от всех картину происшедшего. Мария Федоровна стояла, опустив руки, с отрешенным лицом, бледная и растерянная. Пара молоденьких горничных, всхлипывая и вполголоса переговариваясь, топтались у входа в спальню, не решаясь почему-то войти.

– Лукерья!

Лушка испуганно обернулась, и тут же снова, словно загипнотизированная открывшейся перед ней картиной, повернулась к барышне.

– Лукерья! – повторила Мария Федоровна властно. – Отойди!

Лушка шевельнулась в нерешительности, снова как будто полуобернулась, и вновь уставилась на постель. Что она там видит?

Я стояла, как неживая, не в силах произнести ни слова.

– Отойди немедленно прочь!

Голос Марии Федоровны приобрел стальные нотки, что-то в нем появилось новое, такое, что ослушаться было невозможно. Лушка, не отрывая взгляда от изголовья кровати Александры, стала пятиться назад, все быстрее и быстрее… И вдруг, с громким, истерическим, каким-то дурным криком, кинулась вон из комнаты.

На постели лежала Александра, глаза ее, широко раскрытые, уставились в потолок, бледное до синевы лицо искажено гримасой страха. Мы подошли поближе. На ее шее отчетливо выделялись синяки, как будто бы ее душили.

– Что случилось? – спросила я, сама не слыша своего голоса. Возможно, я беззвучно произнесла это, одними губами.

– Она мертва.

– Что?

– Она мертва, – повторила Мария Федоровна негромко. – Мертва. Надо закрыть ей глаза.

Она подошла и провела рукой по лицу барышни сверху вниз. Веки опустились, и Александра стала выглядеть спящей, которой снится страшный сон.

– Что это у нее на шее?

Мы поднесли свечу, наклонились пониже.

– Может быть, у нее начался приступ удушья, и она сама…

– Сама себя задушила?

Мы стояли, пораженные, не зная, что делать, что говорить. Жуткое оцепенение сковало тело и мысли…

Не буду описывать, что происходило дальше. Невыносимо было смотреть на барыню и барина. Доктор, за которым немедленно послали, определил смерть от удушья. Происхождение странных пятен на шее вызвало у него такое же недоумение, как и у нас.

Лушка и молодые горничные, ночевавшие у дверей в спальню Александры, были строго допрошены. Они оказались на редкость бестолковыми, – рыдали, крестились, божились, ничего не могли объяснить. Все сходились в одном, что барышня боялась какого-то призрака, который, якобы, собирался ее задушить. Она неоднократно говорила об этом и доктору. Но все приписывали это больным нервам, расстройству сна и крайней возбудимости, вызванных болезнью.

Все происшедшие события произвели на меня гнетущее впечатление. Словно злой рок поразил эту семью, этот большой, богатый и гостеприимный дом. Мария Федоровна велела мне ничего никому не говорить ни о ночном происшествии с кровавым пятном, ни о наших ночных дежурствах и подозрениях.

– Теперь это уж ни к чему ворошить. Бесполезно. Только душу несчастных родителей терзать.

Каждый думал что-то свое, все ходили, как в воду опущенные, не решаясь смотреть друг другу в глаза, обсуждать происшедшее. Для посторонних смерть Александры не была ни странной, ни неожиданной. Она давно болела, все это знали, никто не удивлялся. Жалели только, что молодая – жить бы да жить. Но это все в руках Господа.

Покойную положили в большой зале, на возвышении, сплошь усыпанном алыми цветами, – в белоснежном пышном наряде, надели и ее любимые серьги. Какое-то багрово-розовое сияние, призрачное и неуловимое, разливалось возле гроба, окрашивая бледные щеки покойницы жутковатым румянцем.

Я приходила попрощаться с барышней, которая, словно живая, лежала среди цветов и свеч. Ноги мои словно приклеились к полу, и я не смогла подойти к гробу. Так, постояла у входа, – слез уже не было. Мысленно попросила прощения у мертвой, как это принято у русских, сама простила ей все, и вышла.

Надо ли говорить, что с этой самой минуты мной овладело непреодолимое желание как можно скорее покинуть это место и этот дом.

Я вижу из окна освещенную солнцем липовую аллею, – девки ощипывают кур для поминок, прохаживаются приехавшие помещики, курят сигары, женщины в черном нелепо выглядят на фоне голубого яркого неба и зелени, Савелий готовит экипаж. Вот он идет за моим багажом. Последняя страница моей повести закрывается. Будет ли у нее продолжение? Бог весть!

КОНЕЦ ДНЕВНИКА ГУВЕРНАНТКИ.

ГЛАВА 9

Вален оперся об открытую дверцу машины и стоял, задумавшись. Папаша Ника давал им автомобиль без разговоров, когда угодно. Никто не догадывался о том, где приятели проводят ночи. Лунный свет делал все вокруг призрачным и нереальным. Незаметно для себя самого, Вален перенял привычку Ника принимать эффектные позы. Загадочный мужской силуэт, – вылитый лорд Байрон – грозный и величественный на черном фоне ночи, приводил его самого в восторг. Не верилось, что этот отважный искатель приключений, совсем недавно сидел, съежившись от холода, под старым клетчатым одеялом, и рисовал себе жуткую перспективу бомжа и попрошайки. Как переменчива бывает судьба настоящего мужчины!

Приятные грезы сменились необходимостью браться за лопату. Все-таки жизнь может быть такой прозаической! Ну, ничего. Эдмон Дантес [13] тоже раздобыл свои сокровища ценой жертв и страданий. Зато потом…

Спина противно ныла, а ладони нестерпимо болели, растертые в кровь. Вален отметил это, как бы между прочим. Такие мелочи не могли помешать ему идти к своей цели. Придется сегодня немного умерить пыл. Он достал из багажника бутылку водки, пластиковые стаканчики и банку с огурцами.

От огромной, богатой бывшей усадьбы Баскаковых практически ничего не осталось. Время сровняло с землей прекрасный дом с колоннами, балконами и террасами. Лишь фундамент и остатки кирпичной кладки кое-где выступали наружу, заросшие кустарником и высокой травой. Вика говорила, что на этом месте собирались строить молочную ферму. Но, по непонятным причинам, так ничего и не стали делать. Пустырь поражал заброшенностью и мрачным видом. Огромные пыльные лопухи завладели брошенной, одичавшей землей. От разбитого в английском стиле сада с тенистыми аллеями, фонтанами и беседками, не осталось и следа. Просто счастье, что в архиве музея уцелел план усадьбы. Что бы они без него делали?

Где-то вдалеке тоскливо закричала ночная птица. Ник продолжал начатую работу. Прочитав дневник, он пришел в ужас, и долго отговаривал Валена искать злополучные серьги. Вален же нисколько не сомневался в том, что Александра, избалованная и капризная барышня, просто маялась от безделья и скуки, а посему и выдумывала всякие страхи. Ему стоило немалых трудов убедить в этом Ника. Приятель скулил от ужаса и умолял оставить его в покое. Что было невозможно, так как посвящать еще кого-то в тайну серег Вален считал недопустимым. Поэтому он пустил в ход весь свой драматический талант, чтобы заставить Ника довести дело до конца.

– Подумаешь, умерла? Заболела, вот и умерла. Все умирают. Что в этом особенного? Почему это тебя так пугает?

– А как же призрак? – скулил Ник.

– Это все выдумки! Чтобы навести тень на плетень. Не должны такие чудесные вещи пропадать в гробу! Какая глупость!

– С чего ты взял, что они в гробу? – зубы Ника стучали от страха.

– А где им еще быть, по-твоему?

Постепенно Валену удалось до поры до времени успокоить напарника.

Вален чертыхнулся, – в траве то и дело попадались кочки и пеньки. Несколько раз он с трудом удержался на ногах, едва не разбив бутылку с водкой.

– Несимпатичное место, – подумал он.

Только старые ветвистые деревья у дороги скрашивали однообразный пейзаж. Ник и Вален копали тут уже не первую ночь, и каждый раз пустырь выглядел как-то по-другому. Но одно было неизменно: здесь они чувствовали себя по-дурацки.

– Пустырь, конечно, не райский сад… Но дело даже не в этом. Есть еще что-то, неуловимое… – Вален никак не мог додумать эту мысль до конца.

В непроглядной темноте шла своя жизнь. Раздавались непонятные шорохи, осыпалась разрытая ими земля, слышались вздохи и писк. Ник старался ни о чем не думать. Ширк, ширк, – лопата врезалась в землю, которая на глубине стала сырой и мягкой. Несколько раз раздавался неприятный металлический скрип. Так скрипеть тут было нечему. Он представлял себе зажженный фонарь на металлическом тросе, раскачиваемый ветром. Или железную незапертую калитку. Ни фонаря, ни калитки поблизости не было. А скрип был.

Звук шагов не испугал Ника, а наоборот, обрадовал. Это Вален.

– Ну как, принес? – ему было не по себе, хотелось выпить.

– Принес.

Вален разлил водку по стаканчикам. Пили молча. По телу разливалось приятное тепло, снимая напряжение и боль в мышцах.

– Ты когда копал вчера, ничего подозрительного не слышал? – не удержался Ник.

– Слышал. Шорохи всякие, писк мышей. А что?

– Мне кажется, как будто калитка железная скрипит…

– Какая калитка? Ты что, сбрендил?

Ник обиделся. Ему и так было страшно. А что будет, когда придется лезть в подвал с гробами?

Вдруг опять раздался протяжный, однотонный скрип. Ник подскочил. Даже в темноте было видно, как загорелись от страха его глаза.

– Ну вот, – испуганно прошептал он, – слышишь?

– Это кричит ночная птица, успокойся.

– Да нет же, Вален, у птицы живой голос, а это… совсем другое…

Вален запустил грудкой земли в гущу кустов, откуда, по его мнению, исходил звук. Громко хлопая крыльями, перепуганная птица шумно и бестолково взлетела и кинулась прочь.

– Ну что, паникер, убедился?

Ник, посрамленный, молчал. Приятели налили еще по одной, выпили, закусывая огурцами.

– А хлеба чего не принес? – заныл Ник.

– Хватит с тебя огурцов. А то нажрешься, потом работать не хочешь! Сколько мы будем тут копаться? Сегодня серьги должны быть наши.

Приятели с новыми силами принялись за работу. Вален подравнивал лопатой дно ямы, чтобы можно было открыть дверь в подвал. Заржавевший замок не казался очень прочным.

– Отойди на секунду!

Ник посторонился. Вален слегка стукнул по замку лопатой. Глухо звякнув, замок упал.

– Проржавел насквозь. Ну, пошли!

– Подожди! – Ник пытался оттянуть момент, когда ему придется переступить порог страшного подвала. – Я возьму фонари.

Из подвала на них пахнуло сырым и затхлым воздухом подземелья. Ник скривился от омерзения. Свет фонарей падал на кирпичные стены и стрельчатый свод потолка. В мрачный туннель вела каменная лестница.

– Закрой дверь! – Вален пошел первым, время от времени оглядываясь на Ника.

Маленькая площадка внизу заканчивалась невысоким проемом. Дверь, скорее всего, сгнила. Тут и там валялись отвратительного вида остатки древесины, покрытые бурой плесенью. За проемом начинался широкий коридор. По бокам его зияли открытые ответвления. В глухой тишине раздавались только звуки шагов. Обычный подвал.

– Неужели это тот самый дом? Не могу поверить! – голос Ника отразился от стен. – Слышишь, какая здесь акустика? – произнес он, дрожа от страха.

– Угу.

Вален смотрел по сторонам. Он торопился. Надо было успеть забросать яму и уехать еще до рассвета.

– Ник, это тот самый подвал, что нам нужен!

Приятели остановились. Прямо под ногами оказалась куча старого, полусгнившего хлама, который когда-то был одеждой, а теперь превратился в месиво, по которому лазили множество мокриц.

– Фу, какая гадость! – вырвалось у Ника.

Во всех остальных помещениях, куда они заглядывали, было пусто. За поворотом, в углу коридора, стояли старые дубовые бочки.

– Воздух прямо невыносимый! – заскулил Ник. – И холодно! Чувствуешь, какой холод?

– Да, довольно противно. – Валену тоже все это не нравилось, особенно воздух. Тошнотворный запах плесени и тления становился, казалось, все сильнее.

– Наверное, дохлые мыши воняют! – предположил Ник. – Может, мы напрасно оставили открытыми входные двери? – вдруг забеспокоился он. Ледяная струя воздуха ударила ему в лицо. Ник замер, с перепугу он не мог вымолвить и слова. Ему показалось, что чьи-то холодные пальцы дотронулись до его лба.

– Меня кто-то цапнул! – взвизгнул он.

– Чего ты орешь, придурок? – Вален потерял терпение. – Пошли! Ты что, прирос?

Вален начал трясти его, с тревогой вглядываясь в побелевшее лицо товарища. Наконец, Ник почувствовал, что может двигаться.

– Тут сквозняк. В дневнике про сквозняк… помнишь? – затараторил он, сбиваясь и хватая ртом воздух.

Вален плюнул от злости.

– Что ты мелешь, козел? Не бойся.

Сам он страха не ощущал, только брезгливость. Ни темнота, ни мертвецы не могли его напугать. Тем более, сквозняки. Вален проклинал Ника за трусость.

– Идем! Сквозняк тебя не съест!

– Ты тоже его почувствовал? – Ник весь дрожал.

– Да. Ну и что? – Он соврал для пользы дела. Ник безучастно поплелся за ним.

Луч света уперся в дверь с лепным украшением наверху.

– Красиво. – Вален с любопытством рассматривал завитки и надпись на непонятном языке. На самой двери – посередине – распятие, выбитое из камня.

Ник оживился. Как же он мог забыть, что имеет такую мощную защиту от всего злого, потустороннего – крестное знамение?

– Это здесь.

Вален толкнул дверь, и она открылась, – запоры проржавели и прогнили до трухи. В центре небольшого прямоугольного помещения – каменная гробница. Над ней, на куполообразном потолке приятели увидели грубое лепное украшение с ангелами и множеством причудливых завитков в стиле рококо [14]. Гипсовые, покрытые пылью и грязью, драпировки, с кистями и бахромой, спускались до самого пола.

– Довольно слащаво, – пробормотал еле слышно Ник. – Плохой вкус!

Вален не счел нужным спорить. Его это не интересовало – кто и как украшал захоронение. Совсем другое заставляло напряженно работать его ум: как открыть каменную крышку? Она казалась довольно тяжелой. Каменная девушка, грубо вытесанная, опустила веки, – по всей видимости, она изображала ту, чей покой они собирались нарушить.

В самом склепе оказалось совсем не страшно, а интересно. По бокам надгробия возвышались еще два постамента, но они оба оказались пусты. Видимо, безутешные родители собирались упокоиться здесь рядом со своей красавицей-дочерью, но что-то не сложилось. Даже Ник приободрился настолько, что мог критиковать эстетическое оформление надгробия. Оно действительно оказалось безвкусным.

В голове гробницы, на потемневшей от времени и сырости стене, висело еще одно распятие, на этот раз из материала, похожего на бронзу. Странно было это сочетание курчавых ангелков, гипсового винограда, драпировок и христианского строгого символа. По всему периметру стен располагались неглубокие полукруглые ниши. В одной из них стоял массивный подсвечник без свечи: плачущий ангел приник к увитой декоративными листьями колонне.

Ник подошел и хотел взять его, даже протянул руку, но… так и не решился.

– Не трогай пока ничего, – озабоченно произнес Вален. Он оглядывался в поисках какой-нибудь прочной палки, которую можно было бы использовать в качестве рычага. Ничего подходящего не нашлось.

Ник не мог отойти от плачущего ангела. Он положил свой фонарь в нишу, освободив руки. Придется помогать Валену. Крышка каменного саркофага действительно очень тяжелая. Приятели с большим трудом сдвинули ее, – совсем немного, но в образовавшуюся щель уже можно было просунуть черенок лопаты. Так, по сантиметру, им удалось проделать большое отверстие.

– Вален, посвети!

Луч фонаря выхватил из темноты обрывки полуистлевшего бархата, какие-то засохшие цветы.

– Это бессмертник, – Ник неплохо разбирался в травах. В детстве он любил собирать гербарии. – Здесь его очень много. Он все еще пахнет!

– Гляди, тут еще один гроб! – сказал недовольно Вален. – По-моему, он железный. Вот черт!

– Прекрати! – возмутился Ник. – В присутствии покойницы!

– Черт тебя возьми, Ник! У нас с тобой нет сварочного аппарата! Мне даже не пришло в голову, что они могли устроить такую штуку, как железный гроб! Зачем? Раньше это было не принято!

– Откуда ты знаешь? – Нику не нравился тон Валена и, особенно, то, что он упоминал нечистую силу. – Ты уверен, что гроб действительно железный?

– Возьми и пощупай!

– Нет! – Ника затошнило при одной мысли, что придется лезть в темноту саркофага рукой. – Дай, я посмотрю.

Он взял фонарь и стал разглядывать, что там внутри на самом деле. Гроб действительно оказался железным – между остатками бархата поблескивала тусклая свинцовая поверхность. Но… Ник нагнулся…

– Здесь стекло! Вален, смотри, – стекло! Только оно ужасно мутное. Дай мне какую-нибудь тряпку!

Он обмотал тряпкой черенок лопаты и протер поверхность окошечка. За стеклом проступили черты молодого женского лица с черными бровями и ресницами, темными губами, совершенно не тронутого тлением. На какую-то долю секунды Нику показалось, что он спит и видит сон о «мертвой царевне», и что он, словно принц, может разбудить ее поцелуем… Краем глаза он заметил промелькнувшую справа от него тень.

– Ник, это крыса! Она привыкла жить в тишине, а мы с тобой напугали ее. – Успокаивающим тоном объяснил Вален, заметив панику на лице друга. Он уговаривал Ника, как маленького ребенка. Придется, видно, делать так при каждом шорохе.

С того момента, как Ник взглянул на мертвое лицо, он начал утрачивать чувство реальности того, что с ним происходит.

– Вместо принца – грабители, – подумал он. Его внутреннее состояние стало странным, как бы «подвешенным». Он был здесь, и не здесь. Голос Валена доходил до него словно издалека.

– Поищи что-нибудь, чем можно разбить стекло.

Отстраненный и безразличный, Ник направился к нише, в которой лежал его фонарь. По дороге он чуть не наступил на крысу, которая возмущенно пискнула и бросилась прочь.

– Ничего подходящего. – Он осветил все углы. Пусто. Пришлось выйти в коридор, продолжая шарить лучом фонаря то туда, то сюда, вырывая из темноты то часть кирпичной стены, то кучу отвратительного хлама, то покрытый толстым слоем паутины потолок. Шевельнулось неясное беспокойство, – и в этот момент он заметил то, что нужно: чугунную кочергу. Пересиливая слабость во всем теле, Ник вернулся к саркофагу.

– Давай быстрее, смотри, – и пошли отсюда. Я больше не могу. – Он слышал собственный голос откуда-то со стороны, незнакомый и дрожащий.

Вален засунул фонарь внутрь отверстия. Вдруг нежное и одновременно яркое розовое сияние полыхнуло в темноте склепа. Ник отшатнулся.

– Они здесь! Иди сюда! – Вален ликовал. – Я же говорил! Я знал! Ах, вы, мои хорошие! – обезумев от жадности и возбуждения, он начал изо всех сил колотить кочергой по стеклянному окошечку гроба.

Ник не смотрел в его сторону. Он видел совсем другое. Прямо перед ним, там, где свет фонаря поглощала густая тьма, на этой границе тени, раскачивалась зыбкая фигура в плаще. Полы зловещего одеяния плавно развевались, как будто ветер играл ими…

– Это… смерть? – К кому был обращен его вопрос, Ник не знал. Никто ему не ответил. Оцепенение сменилось диким, нестерпимым ужасом. – Призрак! Призрак! – не своим голосом завопил он. В голове возник, равномерно усиливаясь, звон. Мысли заметались, как дикие звери. – В черном логове смерти мне уже ничто не понадобится!

Нику захотелось молить о пощаде, упасть на колени, призвать на помощь ангелов, но вместо этого… против его воли, руки схватились за кочергу с такой силой, что Вален чуть не упал. От неожиданности он выпустил орудие из рук, не понимая, что происходит.

– Что я делаю? Боже, помоги мне! – Внутри Ника включился сам по себе какой-то неизвестный ему до сих пор механизм, заставляя взять в руки оружие и сражаться, не на жизнь, а на смерть. Ник со всей ясностью понимал, насколько это глупо и бесполезно, но ничего не мог поделать.

Вален обомлел. Его друг с белым перекошенным лицом отчаянно молотил кочергой… пустоту. Ситуация вышла из-под контроля. Ник ничего не видел и не слышал, нанося по воздуху удары убийственной силы.

– Да что же это такое? – Вален обвел фонарем все помещение. Никого. – Ник тронулся умом? Чертов слабак! Дохлятина! – Он чуть не заплакал. Серьги оказались здесь. Одну он достал, рванув с такой силой, что мочка уха треснула. Мертвецам не больно. Вторую серьгу было не достать – неудобно. Без помощи Ника не обойтись. А этот идиот…

Вален пожал плечами и вернулся к гробу. Потянувшись за второй серьгой, он наклонился… Что это? Прекрасное беломраморное лицо красавицы за минуту, пока он наблюдал за Ником, превратилось в черно-синюю бесформенную студенистую массу, вылезшую в разбитое окошечко наружу. Господи! Валену стало не по себе, впервые с тех пор, как они вошли в подвал. Нечего было и думать достать вторую сережку. Разве что разрезать автогеном гроб? Он снова бросил взгляд на окошечко: оттуда перло зловонное «тесто», оно плотно залепило все отверстие и продолжало пухнуть.

Валена вырвало, прямо на усыпанный остатками сгнивших досок пол. Ни за какие деньги не смог бы он снова взглянуть на то, что лезло из гроба.

– Неужели до такой степени раздуло труп? Мгновение назад женщина лежала, как живая!

Его снова вырвало. Тошнота, казалось, вывернет его наизнанку, так, как он сам только что вывернул резиновую перчатку, стаскивая ее с руки.

Евгений с удовольствием уселся в мягкое кожаное кресло.

– Шикарно, – подумал он, одобрительно оглядывая офисную мебель.

В такой обстановке он чувствовал себя, как рыба в воде. Напротив окна на пушистом ковре стоял маленький столик, а на нем – чашечки с кофе, коньяк и шоколадные конфеты. Угловой стеллаж для бумаг и папок, видимо, делался на заказ. Евгений подумал, что не смог бы организовать рабочий кабинет лучше.

Пантелеймон Аркадьевич, неизменно приветливый и улыбающийся, предложил выпить.

– Ну как, Женечка, вам моя новая мебель, понравилась? Надо «обмыть»! Важные беседы и ответственные решения требуют соответствующей обстановки! А?

В кабинете было очень светло. Вымытое до блеска большое окно сияло небесной синевой. В открытую форточку доносился шум трамваев, гудки автомобилей.

Все хорошо. Почему же Евгений немного внутренне напрягся? Интуиция у него было отменная. Уж не собираются ли его, мягко говоря, «подставить»? Вроде не должны. До сих пор сотрудничество с Пантелеймоном Аркадьевичем никаких проблем не доставляло. Все серьезно, солидно и красиво.

– Я хочу показать вам одну вещь. Что вы мне на это скажете, и как специалист, и как ценитель прекрасного? – Хозяин кабинета без всяких предисловий положил на темную глянцевую поверхность стола яркий рубин, оправленный в золото высшей пробы.

– Позвольте… – Евгений достал из кармана свою оптику, наклонился. – Это серьга! Странно. Она что, одна?

– Увы! – развел руками собеседник. – Продаю как камень и драгоценный металл, а не как произведение искусства. Если бы их было две, у нас обоих не хватило бы средств, чтобы приобрести это чудо.

У Евгения захватило дух, настолько прекрасен был рубин. За всю свою жизнь он не видел ничего подобного. Невероятно!

– Поразительная форма… м-мм… на мастера, сотворившего такое чудо, надо молиться! Удивительной красоты камень! Исключительно редкий.

Рубин был восхитителен: огромный, гладкий, чистый, яркий, прозрачно-алый, он был подобен солнцу на черном небе. По поверхности стола во все стороны разлетелись красные отсветы.

Пантелеймон Аркадьевич молча наблюдал за потенциальным покупателем. Тот глубоко задумался. Рубин завораживал каждого, кто осмеливался смотреть на него. Вот и знаменитый ювелир Ковалевский не исключение. А ведь мог бы уже и привыкнуть – всю жизнь с камнями дело имеет. Впрочем, справедливости ради, нужно отметить – вещь уж больно необычная. Сказочная вещь!

Евгений действительно погрузился в раздумья. Багрово-розовое сияние, которое излучал камень, смущало его. Весь его опыт и знания оказались бессильны объяснить, что перед ним такое. Золотая оправа камня тоже не из рядовых. Во-первых, что за сплав? Во-вторых, орнамент замысловатый – тончайшие стебельки, листики и цветочки сплетаются в волнующие линии, томные изгибы… Евгений почувствовал…сексуальное возбуждение. Черт! Это все из-за Валерии, она сводит его с ума. Вот, до чего дело дошло! Он нервно вздохнул, полез в карман за платком. На лбу выступила обильная испарина.

Хозяин кабинета расценил это по-своему. Он не ошибся – вещь покупателю понравилась, следовательно, сделка состоится.

– Вещица потрясающая! – Пантелеймон Аркадьевич не считал нужным хитрить. Рубин продастся в любом случае.

– Позвольте, я еще посмотрю. – Евгений взял серьгу в руки. Нежные, словно капельки росы, золотые подвесочки подрагивали при каждом легчайшем прикосновении. Повернув украшение другой стороной, он увидел знак – квадрат, круг и вписанный в него треугольник. Где-то он уже видел точно такой же. Ну да… совсем недавно у него консультировалась по поводу статуэтки Будды очень странная пара. Красивая была фигурка, ничего не скажешь! Он бы с радостью купил у них божка, но цель их визита оказалась совсем другой. Они что-то выясняли, волновались… Хорошо, что фигурка не продавалась. О, эта страсть к редким и красивым вещам его погубит, ну, во всяком случае, разорит. Не стоит показывать, что он в восторге от рубина.

Евгений спокойно положил украшение на стол. Пантелеймон Аркадьевич прекрасно знал эту его манеру делать вид напускного безразличия.

– Никуда он не денется, – подумал хозяин ломбарда. – Такой камень он ни за что не упустит!

Неожиданно для обоих, в цене они сошлись достаточно быстро. Евгений считал, что купил настоящее чудо за приемлемую цену. Пантелеймон Аркадьевич в глубине души ликовал, что избавился от опасной вещи. Ему так и не удалось узнать у Ника, где он взял рубин. Все это наводило на размышления. Однако и выгоду упускать было нельзя. А риск? Что ж, такой у него бизнес!

Уже в машине, влившись в густой поток транспорта, Евгений подумал о Валерии. О ее смугловатом лице, блестящих от помады губах… Конечно, он знал множество красивых женщин, – но как быстро ему становилось с ними скучно! Сколько времени приходилось тратить на то, чтобы избавиться от их назойливого внимания! Он тяжело вздохнул…

ГЛАВА 10.

Валерия никогда не позволяла себе расслабляться. Она всегда помнила, с каким трудом ей удалось наладить свою жизнь. Многие ей завидовали, намекая на то, что если бы не внешность… Но Валерия точно знала, что в данном случае ее внешность ни при чем.

Всю весну и начало лета она была сильно загружена работой. Уставшая, сваливалась и спала без сновидений. Редкие минуты отдыха они проводили с Евгением за городом или на художественных выставках. Об очень личной и интимной стороне этих отношений Валерия не задумывалась. Просто жила и радовалась тому хорошему и приятному, что в них было.

Евгений баловал ее. Он дарил ей дорогие подарки, цветы, возил с работы и на работу, ничего от нее не требуя и не высказывая никаких претензий. В самый неожиданный момент звонил телефон, и знакомый негромкий голос произносил ставшую привычной фразу:

– Солнышко, тебя ждет небольшой сюрприз!

Он прекрасно изучил график ее работы, привычки и капризы. Немного задевало, что она еще ни разу не пригласила его к себе домой. Придется напрашиваться самому.

Начало лета в Москве было теплым. Повсюду распустилась лиловая и белая сирень, зазеленели деревья, остро пахли цветущая бузина, рябина. Каштаны покрылись тяжелыми свечами цветов. Мостовые были усеяны желтоватой пыльцой и опавшими белыми лепестками. Евгению захотелось в Ялту. Валерия сводила его с ума своей капризной холодностью, перемежавшейся приступами ласковой нежности. Он покупал ей ландыши, пахнущие прохладой леса, красное вино, вишню в шоколаде, осыпал комплиментами. Тревога непонятного происхождения щемила сердце, требовала смены обстановки, другого воздуха…

Так прошли еще две недели, похожие одна на другую. Подвозя Валерию в очередной раз домой, Евгений купил целый пакет еды – виноград, буженину, шоколадные пирожные и шампанское.

– Почему бы нам не поужинать сегодня в домашней обстановке?

Он с волнением ждал ответа. Валерия сразу согласилась, ей надоели кафе и небольшие ресторанчики, в которых они проводили время. Поскольку они подъехали к ее дому, придется сегодня побыть гостеприимной хозяйкой. Что ж, это вносит какое-то разнообразие.

– Пойдем ко мне?

– Если ты не против. – Он ликовал в душе. Сегодня будет сюрприз для них обоих. У него в кармане лежали билеты до Симферополя.

– Ты любишь приятные неожиданности? – спросил он, заходя в комнату.

Здесь все оказалось примерно так, как он и ожидал: минимум мебели, компьютер, хороший ковер.

– Ну вот, хоть это вполне предсказуемо, – подумал он, самоуверенно улыбнувшись. Все-таки в чем-то они похожи! Он открыл шампанское, разлил в широкие фужеры на тонких ножках. – Знаешь, я даже мм-м… немного завидую тебе. – Сказал он, помогая Валерии накрывать стол. – Ты еще не знаешь, что нас ждет!

Внезапно он замолчал на полуслове, уставившись на ее индийские статуэтки. Будда? Не может быть! Чтобы такая вещь попалась на глаза дважды за такое короткое время? Он снова вспомнил мужчину и женщину, консультировавшихся у него по поводу точно такой же фигурки. Может быть, это тот же божок?

– Валерия, – спросил он дрогнувшим голосом. – Откуда у тебя Будда?

– Что? – она, занятая перемешиванием салата, не сразу поняла, что его интересует. – А, Будда? Я, честно говоря, даже не знала, точно ли это Будда. Поза похожа… Почему ты спрашиваешь?

– Совсем недавно мне довелось видеть точно такого же.

– Ну и что? Я была на индийской выставке, так там их полно.

– Нет. Это уникальная вещь. Посмотри. – Евгений показал ей на изображение Глаза Дракона. – Тут натуральный сапфир. И работа очень необычная. Этой фигурке несколько тысяч лет.

– Ты уверен?

– Это моя профессия, в некотором роде. – Он немного обиделся. – Откуда у тебя статуэтка?

– Мама дала. Пару лет назад, когда сильно заболела. Сказала, что это наша семейная реликвия, или что-то в этом роде. Я особо не вникала. Ты знаешь, я не сентиментальна. – Валерия помолчала. – Наверное, это плохо. Мама не была довольна, что у нее такая сухая и рациональная дочь.

Евгений не удивился. Он сам был скорее физиком, нежели лириком. На школьных, а затем на институтских диспутах о смысле жизни ему не раз за это доставалось.

– А как Будда появился в вашей семье?

– Понятия не имею. Почему тебя это интересует? Это что, дорогая штука?

– Баснословно дорогая. Не только как ювелирное изделие, но и как раритет. Ты уверена, что тебе именно мама дала ее?

– Конечно, уверена. – Валерия подозрительно посмотрела на Евгения. Что это с ним? Такой выдержанный, и вдруг… – Ты что, не веришь?

– Прости. – Он вытер пот со лба. – Разумеется, верю. Видишь ли, м-м… Это чрезвычайно редкая вещица, не думал, что существует еще одна такая же.

Валерия с сомнением покачала головой. Сколько людей перебывали у нее в гостях, и никто не обращал особого внимания на Будду. Так… посмотрят, и все.

Евгений не мог оторваться от божка. Он крутил его так и сяк, словно хотел разглядеть каждую точечку на потемневшем металле, каждый завиток орнамента. Вот и надпись! Интересно, на этой фигурке тоже есть тайник? Он нажал на шапочку, ожидая увидеть Колесницу Осириса [15], как тогда, но отошедшая в сторону пластинка открыла совершенно иной символ. Первый символ Пути Осириса – Маг, олицетворение Всемогущего Начала.

Валерии было скучно. Эту статуэтку она помнила с детства, тысячу раз играла с ней, но о том, что под изображением Глаза есть еще одно, не знала. Мама не говорила ей об этом, и не показывала. Она сама могла не знать. Ну и что? Ничего особенно интересного.

– Что это такое? – спросила она, чтобы прервать неловкое молчание.

Евгений отвлекся, наконец, поднял голову.

– Символы – тайная песня мудрых… – он улыбнулся. – Они не однозначны, как жизнь и все в ней. Этот Маг поднял волшебную палочку и творит м-мм… либо то, что окружает нас, либо нечто, доселе невиданное. Таинственный управитель гармониями жизни и смерти!

Валерия слушала его со все возрастающим интересом. О ювелирных изделиях он говорит, как поэт! По-видимому, он их в самом деле любит. В отличие от людей.

На мгновение ей стало стыдно: ну вот, опять, – почему она о нем так подумала? Евгений хороший, положительный человек, как сказала бы ее мама. Что она от него хочет?

– Взор таинственного Мага направлен на нас всегда. Даже сейчас. Ты его чувствуешь?

Валерия вздрогнула. Евгений заметил это и засмеялся. Напряжение, охватившее его при виде Будды, рассеялось. Это действительно совершенно другая фигурка, Валерия его не обманывает. А значит, никакой связи между ними не существует. Так что напрасно он волновался. Хотя почему это вообще его трогает?

Евгений пил шампанское, пьянея не от него, а от близости Валерии, и постепенно перестал думать о Будде. Но где-то глубоко осталась тлеть искорка беспокойства.

– Роковая женщина, – полушутя подумал он о Валерии. – Вот ты и нарвался, Женя!

Во всем этом была изрядная доля иронии. На самом деле он никогда не верил во что-то подобное. Но можно позволить себе пошутить? Иногда?

Ника начали преследовать кошмары. Ему снился гнилостный запах подземелья, бурая плесень, темные углы склепа, с колышущимися тенями, белое лицо трупа, красивое и жуткое, бледные руки, которые тянутся из гроба к его горлу, и… он просыпался, деревенея от страха. Весь в поту, вскакивал, несся в ванную, где под горячим душем безуспешно пытался смыть с себя следы страшных прикосновений. Жирная, липкая паутина, которая была повсюду – в полуразрушенных коридорах, оплетала каменный саркофаг, казалось, прилипла к телу. Скорбящий ангел заламывал бронзовые ручки, равнодушно взирало каменное распятие… Суетились под ногами огромные крысы…

Две последние ночи подряд приходила черноволосая красавица, неслышно ступая, приближалась к изголовью постели, смотрела горящими глазами, велела принести обратно серьгу. Дескать, несподручно ей без нее, некрасиво. А если не вернут, то…

Вален будил его, приносил воды.

– Чего ты орешь? Спать невозможно.

– Вален! Давай вернем ей серьгу! От греха подальше! А? Давай! – он начинал жалобно скулить, размазывая по лицу слезы, шептал, задыхаясь, – Хуже будет! Чует мое сердце…

– Что ты несешь, идиот? – злился Вален. – Вещь продана. Понял? Заруби себе на носу. Твой папаша вон сколько денег нам отвалил! А ты все ноешь! Из-за тебя вторую достать не удалось… Эх, тогда бы мы в Крым махнули! – мечтательно закатывал он глаза. – Теперь уж не взять ее, даже я не смогу. – Он сплюнул. – Как вспомню… Жрать неделю не мог!

Наутро Ник решил сходить в церковь. Выйдя из метро, пошел пешком. Сквозь деревья проступали красные стены храма, большой желтый купол, ажурная колокольня. Он с опаской, суетливо и неумело крестился, оглядываясь, не видит ли кто, не смеется ли… С трудом волоча ноги, внезапно налившиеся свинцом, подошел к двери, не решаясь ступить в ладанный сумрак, пряча глаза. В глубине поблескивал золотом иконостас, дрожали огоньки свечей. Ник топтался у двери. Ему казалось, что стоит только сделать несколько шагов вперед, как все поймут, что он здесь делает, какой он злодей. Того и гляди, потолок обрушится прямиком ему на голову. Такому грешнику, как он…

Ник молился, просил прощения у Бога, у святых, закрывал глаза, и… видел лицо красавицы в обрамлении черных волос. Она улыбалась темными губами, просила вернуть серьгу… Облегчения не наступало. Выйдя из храма, он бродил по городу, не замечая лета, цветущих деревьев…

Однажды, в очередной раз помолившись, Ник увидел во дворе храма невысокого полного священника, который показался ему добрым человеком. Ему хотелось поговорить с кем-то, получить утешение, услышать слова надежды. Может быть, этот священник…Ник подошел и, не успев вымолвить ни слова, расплакался.

– Что с тобой, сын мой?

Отец Ксенофонт действительно был веселым и добродушным. Чужие слезы трогали его и вызывали желание утешить. Ник схватился за полы его черного одеяния, умоляя выслушать.

– Я, наверное, сумасшедший, – забормотал Ник, всхлипывая и оглядываясь, как будто кто-то мог подслушать его разговор со священником. Внезапно он посмотрел на себя как бы со стороны, холодным и бесстрастным взглядом. Боже, какое он представлял из себя жалкое зрелище! Отцу Ксенофонту, должно быть, противно стоять с ним рядом. – Я боюсь! – Ник жаловался, как ребенок. Его зубы так стучали, что он не мог толком говорить.

Священник увлек его в небольшое полутемное помещение, усадил на длинную деревянную лавку, дал воды.

– Это святая вода?

– Пей, не бойся! Это вода из чистого источника, освященная.

Ник едва мог держать кружку, его руки тряслись. Он уже хотел было все рассказать, но вовремя вспомнил, что дал слово Валену держать их дела в секрете. Вален очень рассердится, если узнает, что Ник проболтался.

– А можно мне взять воды с собой? – он подумал, что сможет все обрызгать в квартире святой водой, и призраки оставят его в покое.

– Ты чем-то испуган, сын мой? – поинтересовался священник, набирая воду в пластиковую бутылку, которых множество стояло на подоконнике. – Вот, возьми. Окропи все, что нужно. И сам пей. От испуга очень помогает.

– Я попал во власть дьявола, – неожиданно для самого себя произнес Ник. Эти слова показались ему насквозь фальшивыми, и не выражали того, что он чувствовал. Но как сказать по-другому, он не знал.

Отец Ксенофонт почему-то улыбнулся.

– Дьяволу дает силу человек, – сказал он. – Ты сам создаешь своего дьявола. И сам мучишь себя. Не хочешь рассказать, в чем дело?

Перед глазами Ника возникла висящая в воздухе фигура в плаще с капюшоном, от которой веяло могильным холодом, или даже еще страшнее. Хотя что может быть хуже? Он запутался. Почему Вален ничего не видел? Выходит, священник прав, и он, Ник, сам вообразил все это и сражался со своим собственным воображением? Тогда он просто-напросто сумасшедший. Этот вывод его не обрадовал. Он болен? Желание все рассказать священнику пропало.

Отец Ксенофонт смотрел на странного посетителя с жалостью. Он открыл высокий шкаф, достал несколько пучков сушеной травы.

– Возьми, сын мой, будешь пить чай перед сном. Это душица и мята. И молись, молись Господу нашему.

– Я не умею.

– Купи молитвенник.

Ник приобрел несколько иконок, крестиков, молитвенник и десяток больших свеч. Заказал заупокойный молебен для Александры, мысленно умоляя оставить его в покое. Почему она не преследует Валена? Ник побрел домой пешком. Его ничто не радовало. Неужели он никогда уже не сможет жить так, как раньше? Внезапно прошлое показалось ему удивительно свободным, беззаботным и прекрасным, как новогодний праздник, который исчез навсегда. Он снова заплакал, украдкой вытирая слезы.

Вален встретил друга, лежа на диване и читая письма, которые Вика передала ему вместе с дневником. После того, как серьга была продана, он некоторое время наслаждался приятным и сытым бездельем. Но потом его вновь потянуло на приключения. Дважды им с Ником колоссально повезло! Подумывая о новых поисках, Вален вспомнил о письмах, которые отбросил без внимания. Теперь он понял, какую ценность представляли эти ветхие истертые листочки. Нужно прочитать их вновь, и обдумать каждую деталь. Он во что бы то ни стало найдет дом, о котором пишет эта Марго… Если, конечно, особняк сохранился.

Вален не сразу сообразил, что делает Ник, который носился из прихожей в комнату, из комнаты в кухню, и поливал все водой из большой пластиковой бутылки. Потом он зажег свечу и стал носить ее туда-сюда, что-то приговаривая себе под нос.

– Что ты делаешь?

– Отстань! – Ник был страшно расстроен. – Во что ты втянул меня?

– Послушай, чертов трус, у тебя есть деньги! И много! А что ты сделал для этого? Пару раз ковырнул лопатой? И ты еще недоволен? Где твоя благодарность? Да прекрати скакать из стороны в сторону со своей дурацкой свечой, меня это раздражает! Ты мешаешь мне думать!

Вален был в бешенстве. Этот Ник все портит. У них так славно все получалось! Им везло. А это в таких делах самое главное. Что за вода, которой он все вокруг облил? Черт, чем он занимается? Похоже, он рехнулся от страха!

– Ник, – обратился к нему Вален гораздо спокойнее. – Чего ты боишься? Никто ничего про нас не знает. Золото мы продали, серьгу тоже.

– Ты не понимаешь! – возразил Ник с жаром. – Ту девушку, Александру… про которую написано в дневнике… ее задушил призрак. А теперь он охотится за нами.

– С чего ты взял?

– Ну… не сама же она себя задушила? Это все из-за серег. Из-за них! Нужно вернуть серьгу обратно!

– Что ты несешь? Кому вернуть? Там ничего нет – одна тухлятина. – Вален почувствовал, как волна тошноты подступила к горлу.

– Я сегодня опять был в церкви, молился. Потом шел домой, пешком, и думал. Знаешь, что мне пришло в голову? Призрак охотился за Александрой, пока она была жива, а потом… когда…Он просто охранял склеп.

– Даже в склепах нужны охранники! Может, ты на полставки подсуетишься? – с ухмылкой произнес Вален.

– Прекрати! Он был там, я его видел!

– Кого?

– Фигуру в плаще! Он теперь будет за нами охотиться!

– А ты ему расскажи, что серьгу твой папаша продал знакомому ювелиру. Так что пусть теперь его преследует! – захохотал Вален. – Мы тут ни при чем.

Действительно! Как это ему самому не пришло в голову?! Ник испытал огромное облегчение. У них же нет больше этой серьги! Теперь пусть у Евгения голова болит. Ник немного знал ювелира: мужик ушлый, такого призраком не испугаешь. Тем лучше.

Он расставил иконки на спинке дивана, а одну положил под подушку. Все равно, засыпать было страшно. Ник открыл молитвенник, прочитал указанную священником молитву и попытался уснуть. Беспокойный поверхностный сон не давал желанного отдыха. Посреди ночи Ник проснулся и подумал о том, что призрак приходил в темноте и расправлялся со своими жертвами. Ему захотелось спрятаться, забиться в какое-нибудь укромное местечко, и чтобы все о нем забыли. Там, где была открыта дверь на кухню, в лунном свете ему почудилось белое платье Александры… Весь в поту, Ник вскочил, боясь повернуть голову в ту сторону коридора, несколько раз перекрестился, и на цыпочках прокрался в ванную. Там он и просидел до утра, включив свет и трясясь от страха.

Утром Вален еле уговорил его выйти из ванны и позавтракать. Было слышно, как зубы Ника стучат о край стакана.

– На, выпей, – Вален достал из аптечки успокоительное. – И ложись спать. При свете дня призраки не ходят.

Таблетка подействовала, и Ник, наконец, уснул. Вален же решил еще раз перечитать письма Марго.

Моя дорогая Полина!

Ты, конечно же, проявила незаурядное мужество во всей этой печальной и страшной истории, которую мы, обливаясь слезами и замирая от ужаса, прочитали в твоих длинных и подробных письмах, которых накопилось к нашему приезду из Европы несколько штук.

Известие о трагической и непонятной гибели Мишеля застало нас в Венеции. Ты знаешь, друг мой, как я мечтала побывать в этом романтическом городе, который словно живая картина Ренессанса [16]. Но, как и все, о чем мечтаешь издалека, облекая в блеск и позолоту своего воображения, – вблизи оказывается не совсем таким, как ожидалось.

Бесчисленные каналы, наполненные грязной и мутной водой, пропахли тиной. Фундаменты домов все сырые, так что у Софи вновь начался кашель. Тонкие витые, какие-то мавританские столбики и арки, длинные крытые галереи, дворцы дожей [17] и богатых венецианцев производят впечатление страшной древности. Выщербленные, облупившиеся, – при свете солнца они удручающе запущенны.

Вот ночью, когда по блестящей под луной поверхности канала скользит гондола, в которой целующаяся парочка ни на кого не обращает внимания, а дома в призрачном свете тусклых фонарей напоминают декорации к любовным драмам эпохи Медичи [18], – совсем другое дело. Помнишь, как мы с тобою любили рассматривать лицо прекрасной Симонетты, возлюбленной отважного Джулиано Медичи? Как пытались разгадать тайну их жизни, любви и смерти? Венера и Марс. Красота и доблесть. Женственность и мужество. Как это манит!..

При луне, во мраке ночи, в серебре тусклых лагун, Венеция сказочна. Она сама словно в маске. Отраженные эхом пустынных улиц, звучат решительные шаги кондотьеров [19], которые силою оружия или денег стали титулованными владетелями, окружив себя роскошными дворами, прекрасными дамами, блестящими поэтами и художниками, и, конечно же, любовью, жгучей, как небо Италии.

Площади перед изящными палаццо, гулкие галереи все еще хранят звуки пышных, неистовых карнавалов, где разодетые красавицы венецианки навеки пленяют сердца… Где по узкой улице-канале скользит богато изукрашенная гондола, проплывает под знаменитым Мостом Вздохов, где женщину в золоте и бархате держит за руку мужчина в маске… О, дивные ночи, дивные запахи – воды, апельсинов и пудры, – страстные взгляды сквозь узкие темные прорези масок, серенады под каменными балконами, звезды на черном небе…Ах, Полина, какие чудесные мгновения может дарить нам жизнь!

И в это время романтических грез, вечерних прогулок, когда у Софи появился таинственный кавалер, который следует за нами на определенном расстоянии, и не решается подойти… В эти дни праздной лени и наслаждения, вдруг мы получаем ужасное известие из Москвы. Если бы небо обрушилось на нас, или началось извержение вулкана… и то, кажется, это не застало бы нас так врасплох.

Слезы, слезы и слезы. Мы тут же стали собираться в дорогу. Москва теперь, после смерти Мишеля, всеобщего любимца семьи, никогда уже не будет для нас прежней. Помнишь ли, дорогая Полина, как мы ездили на Москву-реку в санях, по морозу, пили шампанское и закусывали ледяными красными яблоками? Как Мишель на руках выносил нас по очереди из саней, как играли в снежки, как грелись у огромного костра, на котором жарилось медвежье мясо? Как нам с тобой это было дико – когда нам вручили большой красный кусок, истекающий соком и аппетитно пахнущий? И как мы его ели? И как мужик в красной рубахе плясал, и приседал, и подпрыгивал? И как Мишель дал ему денег?

Потом мы накупили горячих пирогов с мясом, капустой и грибами, и поехали домой. В темноте играли в прятки до упаду, после – смех, нескончаемые разговоры о леших и русалках, о таинственных кладах, – у жарко натопленной печи с сине-белыми изразцами. Ведь это никогда, никогда уже не повторится!

Кстати, знаешь ли, что в нашем московском доме, которым, говорят, раньше владел немецкий барон Штейнгель, колдун и масон [20], – есть очень загадочный подвал? По-моему, именно тогда Мишель, которому страшно нравилось пугать нас всех, в особенности сестер и кузин, и рассказал нам историю сего подземелья.

Раньше на месте дома стояла усадьба богатого и странного боярина, приближенного самого Иоанна Грозного. И сей боярин богатства имел неисчислимые, которые прятал в подземелье под своими хоромами. Потом боярин неведомо куда исчез, а богатства так и остались под землею. Но сколько их ни искали, так и не нашли. Слухи ходили, что те сокровища окроплены кровью, и что их охраняют души их бывших владельцев. Нам всем тогда и смешно было, и боязно. Когда Мишель предложил сходить в подвал, никто не решился. Сколько он над нами не подтрунивал, сколько не подзадоривал, охотников идти в страшное подземелье не нашлось.

Николай, старший брат Мишеля, очень внимательно слушал наш разговор, смеяться не стал, и сразу ушел. Лег спать, наверное. А мы тогда почти до самого утра пугались и хихикали. С тех пор, между прочим, мне стали слышаться иногда какие-то шаги в подвале. Моя комната расположена на первом этаже, а пол не очень толстый. Правда, случалось это очень редко. Я даже никому об этом не рассказывала, знала, что только дразнить будут. Наслушалась, мол, француженка русских басен, теперь вот от страха с ума сошла. А мне это было бы очень неприятно. Почему я сейчас об этом вспомнила? Сама не знаю…

Нет больше Мишеля, нет Александры. Как резко может вдруг все перемениться! Мы обсуждали события, которые ты так подробно описала, и не могли поверить. Кстати, никаких рубиновых серег среди фамильных драгоценностей рода Протасовых никогда не было. Это нам растолковала маман Мишеля. Она точно знает. Где он мог их взять? Почему в Лондоне? Все это необъяснимо. Пятно крови, таинственная фигура, страшная смерть Алекс… Как-то не укладывается в голове.

Ну, буду заканчивать на этом. Столько я тебе всякой ерунды написала! Пойду разбирать вещи, помогать барышням. Мы ведь только сегодня утром приехали. Вечером отправляемся на кладбище. А Мишеля сможем теперь увидеть разве что во сне. Не представляю себе его могилу.

Все, следующее письмо будет более подробным. Всегда твоя, Марго.

Дорогая моя Полина!

Прошла уже неделя, как мы в Москве. В доме царят уныние и скука. Доктор приезжает через день. Кстати, это модный нынче врач, молодой, довольно приятной наружности. Барыня признает теперь только его. Хотя, по чести будь сказано, старый доктор мне нравился куда больше. Внимательный, несуетливый, вежливый, уверенный в себе. И специалист хороший. Прошлой весной у кузины Мари было заболевание легких, так он ее вылечил. И кухарку нашу вылечил, когда у нее случился приступ печени. Барыне так нравится ее стряпня, что она не жалела денег доктору за визиты, чтоб только Порфирьевна поправилась.

А этот молодой – щеголь, и наглый. Гонорары берет баснословные. А сам едва сквозь зубы цедит что-то, и всем приписывает одно и то же: диету, успокоительное и минеральную воду. Ну, где это слыхано, чтобы серьезную болезнь эдаким способом вылечить было возможно?

После гибели Мишеля барыня совсем расхворалась. Все только и говорят о его смерти. Недоумевают, как такое могло случиться. А уж слухов всяких в свете! В гостиных это самая пикантная тема. Все судят да рядят, а толку-то никак не выведут.

Скажу тебе по правде, Полина, что и в самом деле обстоятельства этого происшествия более чем странные. Мишель приехал в Москву внезапно из подмосковной Баскаковых, сказал барыне, что непременно хочет жениться на Александре, ежели она его такой чести удостоит. Предложения он еще не делал, но собирался. Купил ей подарок и много всяких вещей… Маман его была, конечно, не в восторге. Все знали, какое у Алекс хрупкое здоровье.

– Тебе нужны здоровые дети, Мишель. И рачительная хозяйка дома. Мы с отцом не сможем много вам оставить. Сам знаешь, в каком состоянии у нас финансовые дела. Два подмосковных имения заложены. А у тебя еще есть братья и сестры, о которых нужно тоже заботиться. Алешенька еще совсем маленький.

И это правда, Полина. По некоторым приметам я замечаю, что с деньгами стало весьма затруднительно. Все покупается в обрез, и гостей уже так часто не приглашают. Одного только Лешеньку ненаглядного балуют безо всякой меры. А он и так растет очень требовательным и капризным. Хотя невероятно способный мальчик! Мне с ним заниматься – одно удовольствие. Все ловит и запоминает на лету. Господа в нем души не чают. Поздний ребенок! Барыня Елизавета Андреевна чуть жизни не лишилась, производя его на свет. Если бы не старый доктор…А теперь вот им пренебрегают. Молодому хлыщу отдают предпочтение.

О чем это я? А, так вот. С деньгами у господ туго. Баскакова, правда, богатая невеста. Здоровьем вот только не вышла. Барыня на эту женитьбу все равно бы согласилась. Она знала, что ни Мишель, ни Николай ее никогда не слушали, и все всегда делали по-своему. Но судьба распорядилась иначе.

Однажды вечером, Мишель, который вроде никуда не собирался идти, вдруг вскакивает, велит экипаж, наспех одевается, и уезжает. Даже ужинать не стал. Куда? Зачем? По какой такой надобности, на ночь глядя?

Утром Елизавета Андреевна спрашивает чаю к себе в спальню, потому что у нее невероятно мигрень разыгралась. Интересуется у горничной, где Мишель, а та и говорит, что молодой барин еще не возвращался.

– Как не возвращался?

Стали ждать. Уж обед, а новостей никаких. Сначала-то не очень волновались. Мужчины Протасовы все отличаются нелегким нравом, могут ночь прогулять, уехать куда-нибудь, никому не сказавшись. Поэтому особых переживаний не было, досада одна. Почему не предупредил? На следующее утро послали Николая разыскивать брата. Целый день его не было. К вечеру, уже в сумерках, вошел он в гостиную – глаза шальные, в лице ни кровинки.

– Умер Мишель, – говорит. И зарыдал.

– Как? Что? Где? – обычные вопросы. Принесли Николаю водки. Он и так уже был не совсем трезвый, а тут его и вовсе развезло. Еле добились от него, что тело Мишеля нашли у ограды Донского монастыря, в кустах, с простреленным виском. Никто ничего не видел, не слышал, не знает. Дуэлью это быть никак не могло. Тело бы ни в коем случае не бросили, да и хоть кто-то что-то знал бы. Месть? Ревность? Оставалось только гадать.

Похоронили Мишеля в Донском же монастыре, там, где его дедушка и бабушка. Нехорошее и зловещее совпадение. Как он оказался у ограды монастыря, зачем? Мишель терпеть не мог кладбищ, и никогда не ходил туда. Все эти вопросы, как ты сама понимаешь, остались без ответа.

Горе горем, а жить-то надо. Надо думать о детях, завтраках и обедах, о визитах и балах. В театре была забронирована ложа, поэтому все равно ездили. Что ж деньгам зря пропадать? Так постепенно жизнь и налаживалась.

И тут новая неприятность. Николай проиграл в карты огромную сумму денег. Барин как услышал об этом, у него случился апоплексический удар. Доктора, сиделки, бессонные ночи… О проигрыше на короткое время забыли. Николай где-то пропадал целыми днями, а когда являлся домой, то ходил, чернее тучи, много курил, а на ночь брал к себе в комнату графин с водкой и запирался. Он похудел, лицо у него стало какое-то безумное, глаза горят, щеки ввалились, небрит, нечесан. Страшно смотреть. Молоденькая горничная ночью несла горячие грелки в комнату больного, и столкнулась на черной лестнице с молодым барином, – крик подняла на весь дом, перебудила всех, как будто привидение увидела.

– А я, – говорит, – до смерти перепугалась. Чего это они, Николай Алексеевич то есть, бродят ночью в потемках? И не отзываются?

Еде удалось ее успокоить.

Атмосфера в доме становится все напряженнее и тяжелее. Барыня все время плачет и хворает. Барину стало немного лучше, но речь и подвижность к нему так и не возвращаются. Денег нет. Едва хватает платить докторам и сиделкам. Я сама уже третий месяц без жалованья. А ведь еще необходимо поддерживать пристойный уровень жизни. Москва не Петербург, а тоже – вторая столица. Выезжать, хоть изредка, а надо. Дом вести тоже немалых средств стоит. Кредиторы покоя не дают. Барыня что-то им платит, – небольшие суммы – чтобы скандала не допустить. Дни, полные уныния и тоски, безнадежности и страха перед будущим, пришли на смену дням счастливой и беззаботной жизни, которую мы все вели до сих пор. Как будто черное крыло беды закрыло для нас всех свет солнца. Будет ли этому конец? Я каждый день спрашиваю себя об этом, и не нахожу ответа.

Прости, дорогая Полина. Я знаю, что у тебя самой тяжело на сердце, но больше мне не с кем поделиться своими переживаниями. Надеюсь, эта черная полоса когда-нибудь закончится.

Любящая тебя, Марго.

Дорогая моя Полина, стоит ли говорить, как я обрадовалась твоему письму и словам поддержки! Я и сама знаю, что нужно быть стойкой к любым невзгодам жизни. Так нас воспитывали, и это правильно.

Мы с тобой вышли из бедных семей. Наши родители так и не смогли выбиться из жестокой нужды, и мы должны быть им благодарны хотя бы за то, что они дали нам образование, позволяющее зарабатывать на жизнь. Я решила не только заниматься с барышнями Протасовыми и Алешенькой, но давать уроки фортепиано и французского всем желающим. У меня появилась возможность не зависеть полностью от жалованья, которое господа не в состоянии платить мне сейчас. Бросить же их в такие трудные дни мне не только жалко, но и совестно.

Они всегда были добры ко мне и щедры, не кичились своей знатностью и дворянством, относились как к равной. Да ведь ты и сама это знаешь. Мы чувствовали себя в этих русских семьях, как свои, – обедали за одним столом, ездили на прогулки, принимали гостей, веселились, выслушивали исповеди и вытирали их слезы, сочувствовали им, радовались вместе с ними, а теперь вот вместе с ними горюем. Они заменили нам нашу собственную семью, которой мы никогда по-настоящему не имели, и стали частью нашей жизни. Причем далеко не худшей ее частью.

Помнишь, Полина, как мы с тобой радовались, что нашей неустроенности и сиротству пришел конец, что наступила спокойная, размеренная, обеспеченная жизнь? И мы, к тому же, сможем хоть изредка, но видеться и переписываться. Это было очень важно для нас в чужой стране. Это остается важным для меня и сейчас. Мой круг знакомых всегда был очень ограничен, а теперь он еще больше сузился. Так что кроме тебя, мой друг, мне не к кому обратиться с моими мыслями, не с кем обсудить происходящие события.

В очередной раз описываю тебе нашу жизнь и то, что она нам преподносит.

Несколько дней назад две горничных явились к барыне и потребовали расчета. Вообрази себе, дорогая, – они заявили, что по дому бродят привидения, что они до смерти боятся и ни за что не останутся.

– Какой вздор! Если вы придумали это, чтобы досадить мне, то способ не самый удачный.

Барыня была вне себя от возмущения.

– Нет, ты подумай, Марго, – жаловалась она мне за ужином, – эти чумички выдумали какие-то привидения! Они меня на всю Москву ославят. Заявили, что боятся ходить по дому. Как тебе это нравится? Ты когда-нибудь слышала такое от прислуги?

От прислуги я такого не слышала, потому что у меня никогда не было прислуги. Но о привидениях я читала. Особенно часто они появляются в огромных и мрачных средневековых замках, бродят там по темным каменным коридорам, звенят цепями…

– Какими цепями? Бог с тобой, Марго! Тоже мне нашла средневековый замок! Да этому дому и ста лет нету! Откуда тут привидениям взяться? Я ничего такого не видела.

– Погодите, матушка Елизавета Андреевна, – вмешалась Порфирьевна, которая как раз принесла свою знаменитую запеченную рыбу со сметаной и грибами, – я тоже видела.

Барыня так и застыла с открытым ртом и недонесенной до него ложкой с омлетом. Она не сразу пришла в себя. От Порфирьевны такого предательства она никак не ожидала.

– Что ж ты, дорогуша, могла такое видеть? И где? Уж не после ли чарочки «зверобоевки»?

Порфирьевна обиделась. Она действительно любила на ночь выпить водочки, настоянной на лимонных корках или на травах, по части приготовления которой была великая мастерица, – уже после того, как все откушают, посуда, вымытая и начищенная, сверкает и сушится над плитой, и наступает в доме тишина и покой после шумного, полного забот и суеты, дня. Это она считала делом необходимым «для сугреву и сна крепкого», и с пьянством никогда не связывала.

– Что вы, барыня, голубушка, такое говорите! Когда это Порфирьевна была пьяная? Да еще, чтобы черти привиделись? По этой части у вас Степан промышляет. Ни свет, ни заря глаза залиты! И как только молодой барин его терпит!..

Степан, дорогая Полина, – это слуга Николая, который действительно почти все время в подпитии, как, впрочем, и его хозяин последнее время.

Барыню, однако, эти объяснения не успокоили, и она потребовала, чтобы Порфирьевна немедленно рассказала все, что она видела и слышала.

– Так ить, что было-то? Спустилась я вчерась за продуктами вниз, в кладовку. Степана хотела попросить, а он уже пьяный, – еще побьет чего, или уронит. Пошла сама. Там темно, а я свечу запамятовала взять с собою. Дак и зачем она мне? Я все там с закрытыми глазами могу найтить. Где лук, где колбасы, где яйцы, где вино – все ведомо. Ну и набираю в корзину-то, сало, окорок, то да се… Вдруг слышу, шаги по сходам, по лестнице то есть. Скрип… скрип…Гляжу – тень какая-то скользит, глаза ить у меня уже к темноте привыкли. Степан, говорю, ты?.. Никто не отозвался. Ах, думаю, непутевый, закуски решился стянуть! И то, водка жжет нутро-то, поесть требует. Ну, думаю, я тебе покажу, окаянный, как хозяйское добро переводить! Корзину поставила, и за ним. А он так споро-споро между мешками, ящиками, вглубь, в темноту-то – шасть!.. И нету. Дверь, видать, сама собой закрылась, или Степка-злодей ее нарочно прикрыл, чтоб, значит, в темноте орудовать… Не видно ни зги… Ладно, думаю, уж я задам тебе! Подхватила я тут корзину – и наверх. Дверь закрыла на замок, а ключи завсегда я себе на шею вешаю. Да вы, барыня, знаете, что я с ними даже ночью не расстаюсь. Теперича-то особенно. Продукты у нас все наперечет. Я за них отвечаю перед господами.

– Так это Степан у нас в привидения записался? – Елизавета Андреевна вздохнула с облегчением и принялась за омлет. Такое объяснение ее вполне устроило.

– В том то и дело, что не Степан!

Барыня начала уже резать рыбу большим позолоченным ножом. На блюдо потек ароматный густой сок. Она положила нож на блюдо и с мученическим, обреченным видом подняла глаза на кухарку.

– Ты хочешь меня вывести из терпения, Порфирьевна! Говори же, что дальше!

– А дальше, – Порфирьевна сложила руки и спрятала их под фартук. Она всегда так делала, когда волновалась. – Побегла я за Макаркой, садовником. Он как раз кусты обкапывал, прямиком под окнами, за домом. Идем, говорю, со мною, злодея ловить. Он лопату взял, и пошли мы. Я свечу толстую прихватила, чтоб, значит, при свете Степку быстрее уличить. Открываю дверь, спускаемся. Все вокруг обыскали – нет никого. Так мне отчего-то жутко стало… Аж волосы на голове все дыбом поднялись. Гляжу – Макарка-то побелел весь, и зубы у него застучали. Вдруг он, ни слова не говоря, бросился вверх по лестнице, – и был таков. Ну, а я закрыла все, и ушла. Иду за дом, Макаркину лопату несу: он ее с перепугу в кладовке бросил. А навстречу мне Степан. Наше вам, Порфирьевна, – говорит, – с кисточкой! Это он так непотребно здоровается. Научился у господ, что с молодым барином Николаем Алексеевичем якшаются. У меня прямо язык присох, силюсь сказать ему, чего он заслуживает, да не могу никак рта раскрыть.

– Ты бы спросила у него, он это в кладовке был, или не он.

– Дак ведь если то он был, окаянный, – никак выйти ему из подвала невозможно было. Я ведь его там закрыла. Нечистая сила попутала! – Порфирьевна закатила глаза и истово перекрестилась. – Я его все же пытать стала, что, мол, в кладовке делал? А он ржет, как жеребец, прости Господи! Тьфу! Нигде я, говорит, не был, ни в какой такой кладовке. Я с барином в кабак ездил, за водкой. Мы там блинов, огурчиков солененьких заказывали, селедочки. Хорошо посидели. А ты чего тут шастаешь, как баба Яга? Представляете? Это он мне! Нехристь окаянный!

Тут Порфирьевна принялась ругаться и честить по-всякому этого Степана. Барыня все это терпеливо выслушивала, а сама как будто все о чем-то думала. Потом спрашивает:

– Это все, что ты видела?

– Все, барыня. Нечистый попутал, право слово. Я сегодня, перед тем, как в кладовку за продуктами идти, «Отче наш» три раза прочитала, перекрестилась, и… все равно мне там боязно было.

– Чего ж ты боялась? – Елизавета Андреевна продолжала думать о своем, расспрашивая кухарку скорее для виду, чем вникая в ее пространные объяснения.

– Дак… кто ж его знает? Нечистая сила…

– Что ты заладила, «нечистая сила» да «нечистая сила»?! Ты хоть знаешь, что это такое? – не на шутку рассердилась барыня.

Порфирьевна не нашлась, что сказать на это и только хлопала глазами.

– А горничные эти бестолковые что говорят? Ведь они, в людской, поди, всем уши прогудели про привидения.

Елизавета Андреевна смягчилась. Кухарку она любила, а особенно любила ее стряпню. Таких обедов и ужинов ей ни у кого отведывать не приходилось, и гости всегда кушанья хвалили. Она не хотела обижать старуху, и голос повысила только оттого, что сильно разволновалась и не понимала, что происходит.

Порфирьевна рассказала, что «вертихвостки» ночью часто готовят грелки или лекарства для барина, носят наверх по черной лестнице. И несколько раз натыкались там на кого-то, в темноте невидимого.

– Так может, это Николай в потемках бродит? Неспокойный он стал нынче. – Барыня тяжело вздохнула.

– Нет, матушка. Они говорят, что как будто в монашеском одеянии кто-то, и капюшон на лицо надвинут низко. И что будто ледяной холод все тело сковывает, так что ни пикнуть, ни с места стронуться. Ту, что помоложе, Марьяшку, я сама валерианой отпаивала. Ворвалась она на кухню, глаза бешеные, сама белая, как стенка, так и повалилась замертво на топчан. Еле я ее в себя привела. Зубами-то так и стучала по стакану, когда пила. И слова не могла вымолвить, заикалась от страха. Она тогда мне про монаха-то и поведала.

– Что ж, это и в самом деле монах?

– Ну, монах, не монах, кто его знает? Нехорошо что-то.

– Что нехорошо?

Порфирьевна поджала губы и промолчала. Всем своим видом она выражала благородное негодование. Она чувствовала, что неладное что-то происходит в доме, но не могла выразить это словами. Господа гораздо умнее ее и образованнее, пусть они и разбираются.

– Ладно, ступай. – Елизавета Андреевна махнула рукою, отпуская кухарку, и обратилась ко мне. – Давай, Марго, есть рыбу, а то совсем остынет.

Ужин продолжался в молчании. Барыня все о чем-то размышляла. Я тоже глубоко задумалась. Все события, происходящие в последнее время, мне очень не нравились. А теперь еще история с привидениями! Раньше я никогда не приняла бы всерьез подобных вещей. Но в этот вечер мне показалось, что за всем этим кроется что-то страшное, существующее не только в воображении горничных или Порфирьевны. Что-то неизвестное и опасное.

Пожалуй, я слишком увлеклась описанием нашей жизни. На этом пора закончить. Как мне хочется поболтать с тобой, дорогая Полина! Может быть, тогда мне стало бы легче.

Любящая тебя, Марго.

Дорогая Полина, надо ли говорить, как я скучаю по тебе! Как мне тебя не хватает!

Как много мне надо тебе рассказать… Не буду отвлекаться и начну сразу же с главного. Барин выздоравливает, но очень медленно. Доктор теперь приезжает только раз в неделю. Знаешь, я так думаю, что хозяину повезло – да-да, не удивляйся. Он не двигается и плохо слышит, благодаря чему все происходящее его как бы не касается. Ужасные события проходят мимо его сознания. И это благо, иначе все усилия докторов оказались бы тщетны.

Впрочем, пора сообщить тебе, что я имею в виду.

Итак, в прошлом письме я поведала тебе о привидениях, якобы появившихся в нашем доме. Не знаю, что в этой истории правда, но все напуганы. Никто не хочет ходить в подвал, кроме Порфирьевны, да и та требует себе в сопровождающие Макарку-садовника. Горничные после долгих уговоров остались. Барыня велела сделать дополнительный запас свеч, чтобы не экономить и всюду зажигать свет. Однако напряжение и страх буквально висят в воздухе.

Несколько дней тому, вечером, к нам приехали с визитом кузина Надин и сестры Вадковские. Они остались на ужин, чему я очень обрадовалась. Разговоры отвлекают меня от невеселых мыслей. Николай, услышав, что вечером будут гости, тоже остался дома. Он знает обеих барышень, а кузину просто обожает. Они росли вместе. Николенька в детстве часто болел, и Елизавета Андреевна отсылала его на все лето к своей матери в подмосковную, куда приезжала и маленькая Наденька, у которой доктора находили малокровие.

Там, на свежем воздухе и бескрайних просторах они росли, ходили с нянюшкой по грибы, землянику, малину, крупную и сладкую, как мед. Купались в прозрачной речке, где серебряные рыбки так и шныряли, хоть руками лови, загорали на песчаной отмели, бегали по зеленым лужайкам, ловили бабочек, разводили костер теплыми вечерами… На ночь нянюшка рассказывала им страшные сказки, и они засыпали, уставшие и счастливые. Луна смотрела в их окно, легкий ветерок раздувал занавески.

Наденька выросла и превратилась в благовоспитанную, пухленькую барышню, с веснушками и рыжими кудряшками, жизнерадостную и симпатичную. От женихов отбоя не было, хотя ни тонкого стана, ни изящества манер не наблюдалось, а нос и вовсе был курносый. Оказывается, не в этом счастье. Не в носе то есть, и не в фигуре. Николай тоже вырос и превратился в бесшабашного, упрямого, любящего поволочиться за юбками, выпить, покутить, погулять, но вместе с тем неглупого и красивого мужчину. Они с Наденькой остались верными друзьями, горячо и искренне любящими друг друга. Причем отношения полов тут были абсолютно не при чем.

Никто не удивился, что Николай остался на ужин. Барыня была рада, что он хоть один вечер проведет в кругу семьи, и не натворит новых бед.

Порфирьевна постаралась на славу, кушанья подавались отменные, – телятина, запеченная с шампиньонами в остром соусе, знаменитая фаршированная рыба, разные соленья и копченья, картофель с укропом, помидоры, а на сладкое – торт с орехами и взбитыми белками и ванильное мороженое. Вместо чая по-модному пили кофе. Разговор иссяк. Все новости обсудили, по поводу общих знакомых посудачили. Беседа стала затухать. Барыня несколько раз зевнула и, сказавшись нездоровою, отправилась в постель.

В гостиной осталась только молодежь. Видимо, желая поддержать интерес к разговору, Надин спросила:

– Я слышала, у вас в доме появилось привидение? Боже, как загадочно! Николаша, ты ведь нам его покажешь?

Как редко ни бывал дома Николай, он никак не мог остаться в стороне от разговоров о привидениях. Слуги постоянно шептались с многозначительным видом, горничные визжали по всякому поводу – возня мышей под полом или попавший под ноги кот, внезапно упавшая вещь, некстати скрипнувшая дверь, возникший вдруг сквозняк – все вызывало у них панический ужас. Одна только барыня, да еще, пожалуй, я, оставались спокойными.

– Надин, дорогая моя, все привидения этого дома – к твоим услугам! – он откинулся на спинку кресла, широко улыбнулся. – Только сразу предупреждаю, сам я ничего такого не видел. Подозреваю, что все подобные разговоры – не более, чем выдумки Порфирьевны и горничных. Девицам просто надоело вставать по ночам и носиться с грелками по темным лестницам наверх к папа.

– Ну, не скажи, Николаша, – Наденька чуть грассировала и произносила слишком мягко букву «ш», так что это «Николаша» выходило у нее очень мило. Она улыбалась, морща носик в веснушках, и сверкая своими чудесными ямочками на пухлых щечках. – Мне бабушка Полторацкая много рассказывала о вашем доме. Ведь здесь раньше жил какой-то масон? Это очень таинственно!

– Бабка Полторацких – мастерица сочинять всякий вздор!

– Вовсе это не вздор! Она говорила, что раньше, очень давно, при ужасном царе Иоанне, здесь, на этом самом месте построил свои хоромы никому неизвестный боярин Темный. И что он был то ли колдун, то ли тайный советник царя. Он был сказочно богат, настоящий Крез [21]. А сокровища свои прятал в подземелье под домом, которое специально для этого построил. Подземелье это было непростое…

Николай слушал вначале вполуха, но постепенно взгляд его стал осмысленным, он внимательно смотрел на Наденьку, ловил каждое ее слово.

– А что, сокровища эти все еще там?

Девушка, польщенная таким интересом к своему рассказу, с готовностью продолжала:

– По всему выходит, что да. Многие искали богатство Темного, да только удача никому не улыбнулась. Страшное место. Люди там пропадали, а куда – непонятно. Может быть, привидение охраняет сокровища? – глаза Наденьки смешно округлились. – А как оно выглядит? Белая дама? Или скелет, гремящий своими цепями? Ведь тут могли убивать людей! Опричники [22] были невероятно, изобретательно жестоки. Представьте себе: темная, безлунная ночь, всадники мчатся во весь опор, земля летит из-под копыт, факелы, гиканье, лошадиные черепа на пиках…веет гибелью, как от демонов зла…

Я объяснила ей, что по свидетельству Порфирьевны, привидение похоже на неясную тень, и от нее веет жутким холодом. А горничные в один голос твердят, что это монах в капюшоне, закрывающем лицо, скользящий, как дух смерти.

Засиделись мы в тот вечер допоздна. Я вышла на крыльцо проводить гостей. Николай остался в гостиной, позабыв всякие приличия. Он так задумался, что, похоже, даже не заметил ухода гостей.

У входа стоял экипаж; было темно, сыро, сильно пахло мятой: Порфирьевна засадила ею все свободное пространство под окнами и у парадного крыльца. Барышни Вадковские, взбудораженные рассказом Наденьки, жались друг к другу, испуганно озираясь. Степан, как всегда, навеселе, держал фонарь. Вдруг он покачнулся, неловко взмахнул им – свеча под стеклянным колпаком потухла… Раздался душераздирающий крик. Кто завопил первым, понять было невозможно. Барышни бросились к экипажу, толкая друг друга и отчаянно визжа. Наденька судорожно вцепилась мне в руку, прерывающимся шепотом спросила:

– Маргоша, что случилось?

Она вся дрожала. Я даже не рассердилась за то, что она меня назвала «Маргошей», хотя терпеть этого не могла и считала вульгарностью, неподобающей взрослой барышне. Но тут уж мне было не до воспитания. Пока Степан, чертыхаясь и сопя, не зажег вновь фонарь, все пребывали в растерянности, переходящей в панический страх.

В тусклом свете появилась смущенная физиономия Макарки, которому было велено барыней каждый вечер перед сном обходить кругом дома, проверять двери и окна, да смотреть, нет ли чужих. Надо же ему было выйти из-за экипажа как раз в тот момент, когда у Степана потух фонарь! Бедный садовник сам перепугался до смерти, неожиданно наткнувшись в темноте на визжащих барышень.

Это забавное происшествие показало, как на самом деле у всех взвинчены нервы. Гости благополучно уехали, смеясь над своими страхами, а я отправилась в дом. В гостиной никого не было. Николай, по-видимому, ушел спать; горничная убрала со стола и тоже удалилась в людскую. Свет везде был погашен. Я с трудом нашла свечу и зажгла ее, почувствовав немалое облегчение. В темной гостиной я совершенно внезапно почувствовала неприятный холодок страха, необходимость как можно скорее зажечь свет. Так, с сильно колотящимся сердцем, я стала подниматься по лестнице на второй этаж, загораживая свечу рукой, чтобы она не потухла.

Моя комната расположена рядом с комнатой Елизаветы Андреевны. Я думала, что барыня давно почивает, но ее дверь оказалась открыта, из проема лился неяркий свет в коридор, образовывая на застеленном ковром полу длинное светлое пятно. Я сделала всего пару шагов по коридору, как новый жуткий крик заставил меня вздрогнуть и застыть на месте. Это было уж слишком! Внизу, в людской раздался неясный шум: по-видимому, крик вызвал переполох среди прислуги. Не ожидая более ни минуты, я бросилась вперед, в комнату барыни. И вот какую картину я там застала.

Елизавета Андреевна в атласном капоте и ночном чепце сидела напротив большого зеркала, откинув голову назад и закатив глаза. Я схватила флакончик с ее нюхательной солью, которых много стояло на туалетном столике, и попыталась привести ее в чувство. Это оказалось не трудно. Она сделала несколько неглубоких вдохов, глаза ее приоткрылись, взгляд прояснился, она увидела меня и приподняла голову.

– Ты, Марго? Слава Богу! – Она испуганно осмотрелась. – А где… оно?

– Что с вами, Елизавета Андреевна, – спросила я, не понимая ее. – Кто кричал? О ком вы спрашиваете?

– Да кто ж это мог кричать, по-твоему? Я, конечно! Ты, душенька, если б его увидела, еще не так завопила! – Она перекрестилась, глядя на образа. – Я даже о святом кресте охранительном забыла: у меня весь волос дыбом встал, а руки и ноги отнялись напрочь. Что за напасть, скажи мне, происходит?

Я не знала, в чем дело, и что напугало ее, поэтому принялась расспрашивать. Оказалось, когда она ушла из гостиной, чтобы прилечь, то вдруг почувствовала себя как-то тревожно, нехорошо. Стало душно, в груди появилась тупая боль. Пришлось открыть дверь в коридор, чтобы впустить воздуху.

– Вообрази, милочка, села я к столику, где у меня все лекарства стоят, только руку-то протянула… а там… оно. Или он… Уж я не знаю, как и говорить-то. Ах, душенька, как я не умерла на месте?!.

– Где? Кто? – я никак не могла понять, о чем идет речь.

– Ну… оно, привидение, – монах, то есть. Прямо в зеркале. Я как глянула… Тут мне и дурно стало. Верно, я закричала, но уже не помня себя от страха. Зеркало-то у меня прямо перед носом. Гляжу – а там он; зыбкий какой-то весь, колышущийся, черный…

– Черный?

– Ах, я не знаю, право… Жуткий!

С трудом мне удалось ее успокоить. Пришлось сходить за постелью и лечь у барыни в комнате, на оттоманке [23]. Она ни за что не желала оставаться одна. Мы закрыли дверь и придвинули к ней бюро, на котором Елизавета Андреевна сверяла счета и писала письма. Это несколько придало нам уверенности в собственной безопасности. Однако уснуть удалось только под утро.

Утром Николая уже не было, а с прислугой мы решили о ночном происшествии не разговаривать. Они и так напуганы сверх всякой меры.

Так что, кроме барыни, только ты, дорогая Полина, знаешь теперь об этом. Слава Богу, что я могу хотя бы у тебя спросить совета, как мне себя вести в подобных обстоятельствах. Что ты обо всем этом думаешь? С нетерпением буду ждать ответа.

Твоя Марго.

Душенька Полина!

Рада приветствовать тебя. Спасибо за письмо и советы. Ты совершенно права, когда говоришь, что надобно сохранять спокойствие и выдержку. Однако же посуди сама: возможно ли это? Что за призрак бродит по дому? Может быть, это сам боярин Темный охраняет свои сокровища? Видишь, какие мысли посещают мою, всегда такую благоразумную голову? Но что же прикажешь думать?

Я ходила на кухню, за бисквитами к завтраку, а они оказались не готовы. Ожидание затянулось, и мы с Порфирьевной принялись разговаривать. То да се… Она мне сказала, что господа довольно давно живут в этом доме, но раньше никогда ничего подобного не было. Хотя… Когда они только переехали, и еще заканчивали перестройку помещений, повсюду носились запахи клея, сосновых досок, новой обивки, царили суета и нетерпение, было одно происшествие… Но тогда никто не придал этому значения.

Садовник, который был до Макарки, облюбовал себе подвал для саженцев, луковиц и корневищ растений, хранения своих приспособлений, леек и всего прочего. Он часто возился там со своими ящиками, рылся в хламе, оставшемся от предыдущих хозяев, что-то передвигал. Однажды он спустился в кладовку, – во всяком случае, так говорили рабочие, которые во дворе заканчивали покраску фасада, – и больше его никто не видел.

– Как не видел? – удивилась я.

– А вот так. На ночь-то запирать стали, глядь – там пусто. Нет садовника. Звали его, искали. Да так и не нашли. Может, он сбежал невесть куда? Дак зачем ему бежать-то? У него женка осталась и дите малое. Сам был хороший мужик, непьющий. И не пустозвон, как Степка. Аспид зловредный!

Кухарка принялась бранить по-всякому Степана, как она делала каждый раз, когда поминала про него. Остановить ее было делом непростым. Я позволила ей отвести душу и продолжила расспросы, но ничего нового она мне больше не сообщила.

С того самого вечера, как к нам приезжали барышни Вадковские с Наденькой, Николая как подменили. Он почти все дни просиживал дома, никуда не отлучаясь. Степана, правда, посылал изредка за водкой, но прежних попоек не было. Завтракали мы с барыней почти всегда вдвоем, потому что вставали раньше всех. Детям накрывали стол в детской, а Николай пил кофе у себя в комнате, когда выспится, или когда ему в голову взбредет.

Порфирьевна печет превосходные бисквиты по французскому рецепту, а уж ее вишневый пирог со взбитыми сливками не поддается описанию! Барыня Елизавета Андреевна очень любит сладкое, и выпивает по три чашки кофе. И мы подолгу сидим за столом и беседуем.

В один из дней мы так сидели с ней у жарко натопленной печки. Барыня хворает, мерзнет. А тут еще непогода разыгралась. Да и то – дело движется к осени. На деревьях уже желтый лист появляется, дожди зарядили. В доме сырость. Вот барыня и велела в гостиной, детской и спальнях затопить печи. Сразу стало тепло, уютно, запахло дровами.

– Елизавета Андреевна, матушка, пирожков отведать извольте! – Порфирьевна вошла, неся большое серебряное блюдо, полное румяных дымящихся пирожков с повидлом и яблоками, поставила его на небольшой столик у дивана.

– Вели нам чаю горячего, – сказала барыня, – пусть Марьяша самовар поставит. Да завари с мятой. А где Николаша? Спроси его, может он тоже покушает?

– Николай Алексеевич с утра встали и в кладовку изволили спуститься. С тех пор все там.

– В кладовку? – барыня несказанно удивилась. – Да зачем же это? Что ему там делать?

– Мне сие неведомо. Только он там что-то передвигает… Ящики с вином зачем-то от стены отсунул. А у меня там мешки с мукой. Мне тесто ставить – а к муке не подступишься. Я ему говорю, с какой стати все это? Он на меня как закричит! Не твое, мол, дело, старая. Убирайся прочь, не мешай! А у самого глаза безумные…

С тех пор Николай словно помешался. Днями и ночами пропадал в подвале. Степан вначале помогал ему, а потом… В общем, в подземелье он спускаться отказался наотрез, а караулил снаружи, за дверью. Привалится к двери спиной, и сидит, ждет, пока барин выйдет. Однажды я застала Степана на кухне – он забирал поднос с едой для молодого барина.

– Степан, – обратилась я к нему, – а что твой хозяин делает в подвале?

– Да свихнулся он, госпожа Марго! – Степан махнул рукой с досады. – Решил отыскать сокровища боярина Темного, чтоб, значит, с долгами расплатиться. Ну, прямо как помешанный стал! То по полу ползает, то стены простукивает. А сколько свеч перевел, не приведи Господь! И спать стал беспокойно. Я уж думал, он там намается, на три-то часа ляжет, уснет без памяти, а он… кричит, вскакивает, рвется куда-то, весь в поту. Никак, его дьявол попутал!

Степан перекрестился и продолжал.

– Я-то ему подсоблял сначала. А потом… страх меня взял. В подвале темно. Свеча хоть и горит, но углы все равно во мраке, хоть глаз коли. И вот раз в темноте кто-то будто прошел мимо меня и так жутко вздохнул… может, это мне померещилось со страху-то, а только волос у меня даже сейчас дыбом, когда я вам только это рассказываю. И кошмары стали по ночам сниться, то виселица с веревкой, то огонь красный сжигает, а то… мертвецы.

Степан оглянулся вокруг, положил руку на свой нательный крестик, наклонился ко мне и прошептал:

– Не кончится это добром, барышня, вот увидите. Уж я завсегда беду чую! Барин как желают, а я больше в проклятое подземелье ни ногой. Хоть режьте! Нечистое место! – он снова нервно оглянулся. – Мне давеча нищий старик, что милостыню просил, поведал… будто еще его прадед тут ямы копал с мужиками. Тоже золото да каменья искали. А ночью гроза – и изба у них сгорела, все добро пропало. Так и пошли по миру. Нечистое место…

Разговор со Степаном произвел на меня удручающее впечатление. Ночью я долго не могла уснуть, слушала, как гудит ветер, шумит ливень в саду…Непонятная тоска прокралась в мое сердце.

Утром – переполох, гвалт, беготня. Что за оказия? Я наспех оделась, спустилась вниз. В гостиной барыня допрашивала Степана.

– Как ты, негодяй, мог барина одного ночью оставить?!

– Я его не оставлял. Я под дверью сидел, никуда не отходил. А вниз я больше не пойду, хоть убейте! Нехорошо там. Я и барину говорил, что не надобно… А он только бранился.

– Так ты не отходил от двери? – Елизавета Андреевна была вне себя от беспокойства, лицо покрылось красными пятнами, в руках она судорожно комкала кружевной платочек. Глаза ее были сухи и лихорадочно блестели.

– Нет, вот вам крест! – Степан крестился и божился, что неотлучно находился при барине, только за дверью. – А утром вижу, уж Марьяшка с самоваром бежит в дом-то. Хотел барина кликнуть, а тут Порфирьевна ковыляет, ветчины, говорит, надобно к завтраку отрезать, барыня велели. Ну, я ей и поручил, чтоб она, значит, Николаю Алексеевичу доложила, что день белый уже, пора выходить.

– Идол бестолковый! – возмутилась Порфирьевна, которая стояла тут же, призванная барыней для разбора дела. – Поручение он мне дал, черт вихрастый! Вот наказанье с голытьбой этой! Два слова еле свяжет, а туда же! Ты как смел барина одного оставить?

– Погоди, Порфирьевна, – вмешалась Елизавета Андреевна. – Ты спускалась за ветчиной?

– А как же, матушка! Вестимо, спускалась, ведь мне завтрак подавать надобно было. Только молодого барина там не оказалось. Свечные огарки повсюду, темнотища. Я-то свою свечу запалила, гляжу – перевернуто все вверх ногами, переставлено… а барина нет. Я звать, кричать!.. Никто не отзывается. Я черта этого окаянного, Степку, кликать стала. А он нипочем спускаться не хочет. Уперся, аки баран. Пришлось мне ему сказать, чтобы Макарку отыскал.

– Что ж, явился Макарка?

– Явился. Мы с ним все обыскали. Никого… только у самой стены – золотой портсигар барина. Вот этот самый.

Кухарка показала на лежащий на столе портсигар, подаренный Николаю Мишелем. Он этой вещью очень дорожил. А после смерти брата и вовсе не расставался, носил всегда при себе. Немыслимое дело, чтобы он бросил портсигар на полу в подвале. Правда, он мог вывалиться из кармана… Все молча смотрели на портсигар, не зная, что сказать. Елизавета Андреевна вдруг заплакала.

Прошло уже три дня, дорогая Полина, а о Николае ни слуху, ни духу. Как будто он испарился. По городу пошли слухи, что все это специально подстроено им, с целью избежать уплаты долга. А Протасовы, дескать, его покрывают. Ведь это позор! Карточный долг – дело чести. Люди стреляются из-за этого. А Николай сбежал.

Барыня еще надеется, что произойдет чудо, и ее старший сын вернется. Все образуется, все объяснится. Но знаешь ли, душа моя, я почему-то думаю, что мы Николая больше не увидим, и никогда не узнаем, что с ним случилось. Мишеля по крайней мере нашли, похоронили по-человечески… А эта загадка так и останется неразгаданной. Возможно, я ошибаюсь.

Дверь в злополучный подвал велели заколотить, а продукты хранить во флигеле, на льду. Комнату Николая тоже закрыли, ничего там не трогая. Чем закончится эта история, как ты думаешь? Пиши мне, дорогая Полина.

Любящая тебя, Марго.

ГЛАВА 11

Евгений так и не сказал Валерии о билетах и поездке, не решился. Она могла отказаться. Он был не уверен в ее согласии и не стал рисковать. До отъезда оставалось еще два дня. Евгений хотел доделать все дела, рассчитаться со всеми клиентами, чтобы ни о чем не думать, просто отдыхать, любоваться морем и прекрасными видами Крыма. В обществе Валерии все это будет вдвойне восхитительным.

Последняя покупка, которую он сделал, – рубин в виде серьги, – заворожила его. Он никогда не видел такого камня. На него хотелось смотреть часами. Поздним вечером, когда все вокруг спало, и огромный великий город за окнами постепенно затихал, Евгений доставал рубин и рассматривал его. Камень словно дышал, – внутри него медленно зарождался светлый огонь, который пульсировал и переливался, то распространяясь до самых краев, то сосредотачиваясь в середине нестерпимо горящей точкой. Вокруг рубина появлялось мягкое и теплое, ласковое розовое сияние. Если бы Евгений не знал, какими свойствами могут обладать драгоценные камни, он бы утверждал, что рубиновое сияние согревает.

Он давно нашел покупателя, готового заплатить вдвое больше, чем выложил за камень сам Евгений, но все никак не решался расстаться с рубином. А что, если показать камень Валерии? Она будет в восторге!

Так он и сделал. Утром, подвозя ее на работу, он сказал, что хочет кое-что показать ей. Рубин лежал в овальной кожаной коробочке, выложенной изнутри черным бархатом, как светящаяся кровавая слеза.

– Что ты об этом скажешь?

Валерия заметила только слабое розовое сияние, и ничего больше. Голова закружилась, к горлу подступила тяжелая судорога, остановившая дыхание, глаза закрылись, и она потеряла сознание. Безвольно откинувшись на спинку сиденья, женщина застыла, стремительно бледнея. Евгений опешил. Такого он никак не ожидал. Что же делать?

Он открыл с обеих сторон окна, впуская прохладный утренний ветерок. Где-то в машине была бутылка с водой. Где же? В такие минуты паника только мешает, нужно успокоиться. Женщина в обмороке? Это бывает. Он пытался вспомнить, что делают в таких случаях.

– Валерия! – он легонько потряс ее за плечо. Боже, где же вода? – Подожди секундочку, сейчас я помогу тебе!

Ему все еще не удавалось взять себя в руки. Кажется, в аптечке должен быть нашатырный спирт? Ситуация оказалась пугающе неприятной. Евгений нервничал. Наконец, ему удалось найти воду: бутылка упала с заднего сиденья и закатилась под него. В машине было ужасно неудобно предпринимать что-либо.

В этот момент Евгений заметил – странно, что он вообще обратил на это внимание – как мимо них медленно скользит ярко-красный автомобиль, который на какую-то секунду притормозил, и лицо водителя, обращенное на кожаную коробочку с камнем, приблизилось почти вплотную к открытому с правой стороны окну. Евгений очень медленно, как во сне, повернул голову и увидел неприятно-светлые, прозрачные глаза, безразлично глядящие то ли на него, то ли на что-то в машине. Кажется, они без зрачков. Но разве такое бывает? Что за лицо? Непрерывно меняющееся, бледное, с тонкими, неопределенными чертами… Красный автомобиль рванул с места и исчез за поворотом.

Евгений, наконец, перевел взгляд на Валерию. О, счастье – она порозовела и дышала ровнее и глубже! Кажется, обморок проходит сам собой. Он налил в стаканчик воды, и попытался заставить ее сделать глоток.

– Пей же, дорогая! Как ты меня напугала! – от радости он забыл о красном автомобиле и его неприятно любопытном водителе. Евгений вдруг ощутил противную слабость во всем теле. Валерия здорово расстроила его, до сих пор руки дрожат. Слава Богу, ей лучше! Он опустился на свое сиденье и закрыл глаза, собираясь с силами. Что это он раскис, как кисейная барышня?

Женщина медленно приходила в себя. Свежий воздух и глоток воды вернули краски на ее лицо. Она вздохнула и приоткрыла глаза, яркие губы чуть скривились. Внезапно возникшая ни с того, ни с сего, боль в груди сжимала сердце и легкие, неохотно ослабляя свою хватку. Дыхание все еще было затрудненным. Это все переутомление – нельзя так много работать, Евгений прав.

– Выпьешь воды? – он протянул стаканчик с минералкой. – Тебе лучше?

– Кажется… Извини. Я очень устала.

Ее глаза потеряли обычный блеск, лицо осунулось. Евгений догадался, что вряд ли она хорошо помнит, что он ей показывал. Разве что смутно… Во всяком случае, она ни о чем не спросила, а он не стал напоминать.

– Так больше нельзя, – мягко сказал он. – Тебе необходимо м-мм… отдохнуть. Да и мне тоже не помешает. – Он все еще ощущал легкую дрожь в теле.

– Да. Я возьму отпуск на несколько дней. Отосплюсь…

– Это не то. Просто нужно сменить обстановку. М-м… Я взял нам с тобой билеты до Симферополя. На послезавтра. Так что собирайся! Морские виды, фрукты, огни вечерней Ялты гораздо приятнее, чем дни в московской квартире, похожие один на другой.

– Крым? Боже, как чудесно! И ни о чем не думать!

Евгений похвалил себя. Все вышло как нельзя лучше. Она согласилась, и даже уговаривать не пришлось.

Остаток дня он провел в хлопотах. Купил продуктов и отвез их маме, предупредив, что едет отдохнуть на несколько дней.

– Берешь с собой Валерию? Правильно. Она чудесная! Настоящая красавица. С такой женой нигде не стыдно показаться!

– Мама! Ты опять за свое!

Софья Иосифовна обожала своего Женечку, и переживала, что он до сих пор не устроил свою жизнь. Она не хотела, чтобы он рано женился, и отговаривала каждый раз, когда он слишком сближался с какой-нибудь женщиной. Но годы шли, а Женечка привык к ни к чему не обязывающим связям, и теперь уже это начало беспокоить Софью Иосифовну.

– Для кого ты зарабатываешь свои деньги, сынок? – спрашивала она. – Кому ты все это оставишь? Ты у меня один, и, в конце концов, я хочу понянчить внуков.

Евгений отшучивался, – идея женитьбы не прельщала его. Женщин у него и так было хоть отбавляй. Кому нужны лишние заботы?

Софья Иосифовна страшно обрадовалась, когда сын познакомил ее с Валерией. Эта женщина – настоящая королева. Даже ее Женечка ничего не сможет возразить. Она хороша по всем статьям. Пора уже остепениться господину Ковалевскому, обзавестись семьей, как все, вести размеренный образ жизни. Да и ребенка вырастить, хотя бы одного, – на это тоже время нужно. Покойный Миша уже внуков не увидит, но они обязательно должны быть.

– Это ты хорошо придумал, с Ялтой. Ты знаешь, что твой папа сделал мне предложение в Гурзуфе? Так романтично – ночь, море, скалы… Софа, – сказал он мне. – Переезжай в мою квартиру: с тех пор, как умерла бабушка, обо мне совершенно некому заботиться.

– Очень романтично! – ответил Евгений, улыбаясь. К маме он был привязан, несмотря на все ее причуды и вздорный характер. Она была единственным человеком, который любил его просто так, ни за что, зная все его недостатки и ничего от него не требуя.

Заехав еще в пару мест и сделав кое-какие покупки, Евгений отправился домой. Позвонить или не позвонить Валерии? Вдруг она спит, а телефонный звонок ее разбудит?

– Позвоню завтра утром, – решил он. – Путь отдыхает. Ужасно, что произошло с ней сегодня в машине. Она изводит себя работой. Зачем это все? Может, мама права, и ему стоит жениться на ней? Денег он зарабатывает достаточно, чтобы Валерия ни о чем не заботилась. Пусть занимается английским в свое удовольствие, а не на износ. В его возрасте необходимы постоянство и стабильность. Да и она уже не девочка. Летом они будут вместе ездить в Ялту, а зимой гулять по Тверскому бульвару, играть в снежки с Рембо. Она будет печь пироги и гладить его рубашки…

В этом месте гладкое течение его мыслей словно натолкнулось на невидимую преграду. Он не хотел признаваться даже самому себе, что Валерия может не согласиться выйти за него замуж. Многие женщины просто мечтают об этом, но только не она. Черт! Пожалуй, это было единственной причиной, по которой он до сих пор не сделал ей предложения. Все было элементарно – он боялся отказа! Евгений терпеть не мог не то, что ударов, а даже легких щелчков по своему самолюбию, и старался избегать их всеми возможными способами.

Ему захотелось выпить. Коньяк немного снял напряжение. Рембо приплелся из спальни и улегся прямо ему на ноги. Евгений гладил собаку и никак не мог отделаться от беспокойства. Происшествие в машине выбило его из колеи на целый день. Какая-то деталь зацепилась занозой и не давала покоя. Что же ему так сильно не понравилось?

В сегодняшней истории есть смысл, которого он не понимает. Нечто осталось скрытым. Валерия прекрасно себя чувствовала, когда они встретились. Никаких признаков недомогания или усталости – он достаточно хорошо изучил ее, чтобы вовремя заметить такие вещи. Значит? Ей стало плохо, когда он показывал рубин. Именно с рубином связана ее дурнота! Или это простое совпадение, которые происходят на каждом шагу? То и другое могло быть правдой. Но почему-то Евгений больше склонялся к первому: рубин – вот что спровоцировало обморок.

Валерия – женщина необычная, это он давно заметил. Будучи материалистом и рационалистом до мозга костей, Евгений доверял фактам. Вторым «совпадением» был красный «Вольво», водитель которого оказался не в меру любопытным. И его любопытство вовсе не было праздным. Евгения не проведешь – он в состоянии отличить блуждающий взгляд бездельника от заинтересованного взгляда профессионала. На этом, в конце концов, он строил свой бизнес, и если бы ошибался слишком часто, то давно разорился бы.

Итак, два эти совпадения отнюдь не случайны. Но что же может их связывать? Рубин? Валерия? Или и то, и другое? Драгоценность может быть краденой. Кого-то могли убить из-за нее. Валерия что-то знает, иначе не потеряла бы сознание при виде серьги. Не такая уж она слабонервная. Интересно, она действительно не помнит о том, как Евгений показывал ей рубин? Или это искусная игра? Что ж, актриса из нее получилась бы первоклассная.

Нужно незаметно расспросить ее о серьге… Может быть, на морском берегу, под ласковым солнышком, или за бокалом вина в каком-нибудь экзотическом ресторане она окажется разговорчивей? Он совсем ничего не знает о прошлом Валерии. Это недопустимо.

Есть одна деталь, которая до сих пор оставалась как бы за кадром, вне поля зрения. Как он мог быть таким рассеянным? И на серьге, и на статуэтке Будды, которого он, кстати, совершенно случайно увидел у Валерии, – один и тот же знак: квадрат, внутри которого круг и треугольник. Ну да! Ах, шляпа! – ругал себя Евгений. Тут что-то есть, а он выпустил из виду такую важную вещь! Но Валерия – вот хитрющая баба, обвела его вокруг пальца, как мальчишку.

– Стоп! – сказал он сам себе. – Если все это так таинственно, почему она держала Будду на самом видном месте? Стоило ей спрятать божка подальше от чужих глаз, и Евгений уже не смог бы связать фигурку, рубин и знак. Что же получается?

У Евгения голова пошла кругом. За окнами стемнело, а он все не ложился, пытаясь решить нелегкую задачу, которая не сходилась с ответом. С большим трудом, после изрядной дозы коньяка, ему удалось, наконец, уснуть.

Утром он еле поднялся, с головной болью и полным сумбуром в душе. Первым делом позвонил Валерии.

– Как ты себя чувствуешь?

– Спала плохо. Вялость… Ты знаешь, похоже, я простудилась. Немного кашляю. Это грипп.

– Вызвать тебе врача?

– Думаю, не стоит. На работе я взяла отпуск на неделю. Да и не так уж плохо я себя чувствую. Вчера было намного хуже. Наверное, поэтому и плохо стало.

– Привезти тебе чего-нибудь?

– Нет, спасибо.

Ее голос звучал устало. Евгений подумал о поездке: сможет ли Валерия в таком состоянии отправиться в дорогу? Но спрашивать ничего не стал. Возможно, завтра у нее все пройдет.

Он позавтракал, полежал немного на диване, погулял с Рембо. Делать было совершенно нечего. Ему захотелось посмотреть на рубин. Этот камень – словно наркотик!

При дневном свете рубин выглядел по-другому. Как странно он сделан: вроде бы огранен, но так плавно, что кажется гладким. Гладкость эта казалась Евгению неестественной. Утратив контроль над собой, он не удержался и сильно царапнул рубин остро отточенным скальпелем, который всегда лежал у него на столе.

– Что за чертовщина происходит в последнее время? – вышел из себя Евгений. – Испортить такую вещь! Неужели, это из-за Валерии я потерял здравый смысл?

Пришлось признаться, что в некоторой степени это так и есть. Он схватил лупу и стал рассматривать царапину. Ее было видно и невооруженным глазом. Что ж это, он сходит с ума? Ему предложили за рубин баснословные деньги, даже не видя камня, а только узнав его размеры и вид огранки, а он берет скальпель и… Нет, это уж слишком! У него тоже нервы не на шутку разгулялись. Евгений швырнул серьгу с ящик стола и вышел на балкон. Захотелось курить. Пять лет прошло с тех пор, как он бросил, но подаренная мамой серебряная шкатулка для сигарет всегда была полна: для гостей, да и Валерия любила иногда под настроение выкурить хорошую дорогую сигарету… Против этого он не возражал, ему это даже нравилось.

Евгений вернулся в комнату. «Дорогому Женечке от мамы» было выгравировано на гладкой поверхности шкатулки. Он открыл крышку и взял сигарету. На балкон не пошел и закурил прямо в комнате. Рембо несколько раз недовольно чихнул, сердито поглядывая на хозяина.

Ялта встретила сухой, солнечной погодой. В воздухе стоял запах южных растений, роскошно цвели олеандры и азалии. Где-то далеко осталась Москва, с ее пыльными бульварами и потоками транспорта, жаркая, пахнущая асфальтом и выхлопными газами машин.

– Пойдем к морю! – попросила Валерия.

Евгений на нее уже не сердился. Она действительно немного кашляла, была бледна и растеряна.

– Не переживай ни о чем, – сказал он ей перед отъездом. – Давай м-мм… побудем безрассудными! У нас есть деньги, и ты можешь просить все, что захочешь.

Они поселились в хорошем отеле, с балкона которого было видно море и верхушки зеленых деревьев. Внизу росли кипарисы, и их запах, смешанный с йодистым запахом моря, кружил с непривычки голову.

Они купались в холодном море, обедали в крохотном ресторанчике, где вся пища была очень острая и приправленная травами, а потом допоздна гуляли, любуясь каменистыми берегами, выветренными скалами, красивыми и четкими пейзажами Крыма, утопающими в прозрачном воздухе, чистом, как слеза.

Ослепительно синее море сливалось с горизонтом, сверкая в дали солнечными бликами. Валерия показывала рукой на далекие белые корабли, смеялась, пила вместо воды белое вино и дразнила Евгения. Ей понравилось бродить по побережью, карабкаясь по крутым полуразрушенным лестницам, заглядывать в тесные дворы белых рыбачьих домиков, где сушились зеленоватые сети, собирать какие-то дикие цветы, которые она ставила на стол в номере и подолгу любовалась ими.

– Посмотри, какие они необычные, – говорила она Евгению, лениво потягиваясь и зевая. – Это не то, что розы, которые ты мне даришь. Если бы там собрал их для меня, это было бы совсем, совсем другое…

Утром она немного загорала, потом тащила Евгения на узкие приморские улочки, выложенные камнем, по которому ветер гонял сухую листву платанов, требовала есть пельмени в открытом кафе, заходила в мелкие магазинчики, накупая раковины, странные украшения, сушеный эвкалипт, розовое масло и Бог знает, что еще.

Они ездили на Ай-Петри [24] по канатной дороге, где Евгений попытался осторожно завести разговор на интересующую его тему. Но Валерия не то нарочно, не то действительно не понимая, что он хочет узнать, показывала ему на позолоченные верхушки соснового леса, на оставшийся внизу белый пух облаков, на желтое солнце на расстоянии вытянутой руки, и смеялась. Она отключилась от всех забот и радовалась, как ребенок, новым впечатлениям.

Вечером, сидя на открытой террасе кафе с видом на море, он снова завел речь о серьге с рубином. Валерия долго молчала, любуясь, как отражает морская гладь алые краски заката. На набережной продавали креветки, мидии, маленькую копченую рыбку. Она покупала все это в невообразимых количествах и щелкала, как семечки. Вот и сейчас, за пивом и креветками, когда Евгений уже решил, что Валерия забыла его вопрос, она вдруг сказала:

– Этот твой рубин произвел на меня ужасное впечатление. Наверное, у меня аллергия.

– На драгоценные камни не бывает аллергии, – удивленно возразил Евгений.

– А у меня есть! – она отпила пива и продолжала. – Больше никогда мне его не показывай! Может быть, он отравлен?

– Отравлен?! Но ведь я м-мм… десятки раз держал его в руках, а ты даже не прикоснулась! Что ты говоришь!

– Не знаю, но с тех пор у меня кашель. И даже здесь, на море, он не прошел.

– Мы слишком мало пробыли тут. Если хочешь, можешь остаться, я мм-м… пришлю тебе денег. А мне пора возвращаться в Москву, – дела!

– О да, конечно, дела прежде всего! – ответила она с неожиданным сарказмом. – Всегда только дела!

Они впервые поссорились. Вернее, это скорее была не ссора, а так… размолвка. Тем более странная, что видимого повода никакого не было. Валерия надулась и не разговаривала. В гостиницу возвращались молча, шагая мимо старых домов с каменными террасами и колоннами, увитыми диким виноградом, маленькими окошками. Ветер приносил с моря запах соли и водорослей.

Евгений клял себя за то, что связался со слишком красивой и заметной женщиной. На нее оглядывались; он то и дело ловил направленные на нее восхищенные взгляды мужчин и завистливые – женщин. Валерия, казалось, не придавала никакого значения тому впечатлению, которое она производила на людей. Но Евгений ей не верил.

– Это все игра, – решил он. – У этой женщины темное прошлое, так же как и у той драгоценности, которую он недавно приобрел на свою беду у Пантелеймона Аркадьевича. Они обе опасны. Сколько я потратил на них сил, энергии и денег, наконец, и вот – одна со мной поссорилась, а вторую я сам безнадежно испортил!

Евгений неплохо держал себя в руках, стараясь, чтобы Валерия не заметила перемену в его настроении, и это ему почти удалось.

На следующий день они вернулись в Москву.

Вален изучал письма Марго. Он пропадал в архивах, проверяя данные и стараясь разузнать адрес особняка, о котором шла речь. Подвал – это то, что нужно! Боярин Темный заворожил Валена. Такой мужик дребедень всякую прятать не станет, уж его-то сокровищница почище пещеры Али-Бабы будет!

Попутно Валену попадались такие сведения о московских недрах, что он потерял покой и сон. Да это же Клондайк [25]! Ежели с умом подойти, конечно. Ну, ума-то ему не занимать, он не то, что Ник. Надо же, каким слабаком оказался друг детства! А так не подумаешь. Папаша нормальный, квартира, бабки опять же… Чего он таким хлипким вырос?

После теоретической подготовки Вален занялся оснащением: веревки, фонари, ножи, лопатки, металлические крючки. Некоторый опыт у него уже был, – теперь он не ударит в грязь лицом. Подвал – дело серьезное, маху дать никак нельзя.

Ник каждый день ходил в церковь, молился, заказывал службу. Ему стало немного легче. В храме к нему все привыкли, считали за своего, давали советы, которые он тщательно запоминал, – иногда даже записывал, – и выполнял. Каждый вечер он заваривал себе успокоительный сбор, выпивал по полстакана, и ему удавалось спать более-менее спокойно. Александра приходила все реже – видно, поняла, что серьги у них уже нет… А раз так, то и призрак от них отстанет.

Ник чуть-чуть успокоился. Но его волновали планы Валена, который мог навлечь на них новую беду. Что он опять задумал? То читал с утра до вечера, притащил из библиотеки кучу справочников по истории Москвы, то теперь пропадает где-то целыми днями. Вон, сколько накупил веревок и всяких лопат! Это неспроста. Все, что делал Вален, Нику очень сильно не нравилось. Чтобы быть хоть сколько-нибудь в курсе его планов, придется прочитать «письма Марго».

Прочитав все, Ник пришел в ужас. Так вот оно что! Вален опять взялся за поиски, еще, пожалуй и его потащит в страшный подвал. Но это уж нет! Благодарю покорно! С меня хватит!

Вечером того же дня, когда Вален, усталый и довольный, вернулся домой, Ник решил поставить все на свои места.

– Ты с этими мертвецами сам стал как мертвец! – выпалил он за ужином.

Вален уставился на него с удивлением.

– Ты чего, травы перепил? Смотри! Я думал, ты только расстройством пищеварения отделаешься, а теперь вижу – у тебя уже мозги разжижаться начали!

– А у тебя они давно протухли, как тот труп в подземелье! – завизжал Ник. – Ишь, что задумал! Опять к мертвецам лезть?! Я только квартиру очистил святой водой, только ладаном обкурил все, только грехи отмолил, отслужил! А ты опять за свое?!

– То-то я чую, вонища везде, сил нет! А это ты, оказывается, квартиру «обкуриваешь»! Вот же послала нелегкая идиота в напарники! И чего ты орешь? Нету в подвале никаких мертвецов. Это ведь не кладбище, и не склеп, – а подсобное помещение, дурья твоя башка!

– Как же, нету! – вопил Ник. – Куда же делись, по-твоему, те люди, которые там пропадали? А?

Вален только пожал плечами. Ну что можно объяснить такому паникеру?

– Послушай, Ник, – сказал он примирительно. – Мне без тебя там, в подвале, никак не обойтись. Обкуришь все ладаном, водой побрызгаешь, молитву сотворишь, – и бояться нечего. А? К тому же туда сантехники ходят, дворник, за инвентарем, – это ЖЭКовское помещение, понимаешь?

– Ты что, правда нашел подвал? – у Ника стучали зубы. – И особняк нашел? Он что, все еще стоит?

– Стоит, родименький, «меж высоких дерев», прямо как в песне! И подвал под ним есть! Все, как в сказке про Кощея Бессмертного!

Ник хотел спросить, при чем тут Кощей, но не стал. У него опустились руки. Вален давным-давно храпел, забыв выключить телевизор, а Ник все сидел на кухне, и ни одной стоящей мысли так и не возникло в его воспаленном уме.

ГЛАВА 12

Сосед Евгения по лестничной клетке, Эдуард Арнольдович Эйдельман, профессор медицины, знаменитый уролог и милейший человек, страшно обрадовался, увидев весело прыгающего Рембо, за которым поднимался по лестнице его хозяин.

– Женечка, я должен вам рассказать, – начал, грассируя, Эдуард Арнольдович. – У нас тут произошла целая история, пока вас не было! Хорошо, что вы, наконец, вернулись! А кто выгуливал вашего очаровательного песика? – спросил он, пятясь к дверям своей квартиры от Рембо, который намеревался его облизать по поводу возвращения любимого хозяина.

– Рембо, ко мне! – Евгений знал, что профессор боится собак, особенно таких огромных. – Я попросил маму, чтобы она присматривала за ним до моего возвращения. А что случилось?

– Ах, Софья Иосифовна, прелестная женщина! Так вот, – продолжал уролог, – позавчера у меня как раз был пациент, – очень тяжелый случай, знаете, – но несмотря на это, я не мог не обратить внимание на лай вашей собаки.

– Что в этом особенного? – спросил Евгений, ощутив неприятный холодок в груди. Все соседи знали, что Рембо никогда не лает: его спокойствие и дружелюбие были просто патологическими.

– Но… – профессор растерялся, – он же никогда не лает! А тут вдруг… Это меня так удивило, что я невольно начал прислушиваться. Лай становился все громче и громче, а потом, извините, превратился в невообразимый вой и визг! Признаться, меня это очень встревожило. И я даже оставил пациента, – чего я себе никогда не позволяю, – чтобы посмотреть в глазок!

– Что же вы там увидели?

– О, – профессор поднял глаза к потолку, – прямо возле вашей двери стоял человек, в чем-то темном. Было плохо видно. Он как будто прислушивался…Мне это совсем не понравилось. Я даже подумал, а не позвонить ли мне в милицию? Но вы же знаете, Женечка, они все равно не приедут вовремя.

– Спасибо, Эдуард Арнольдович, вы очень бдительны.

Профессору показалось, что молодой сосед отнесся к его рассказу с иронией.

– Женечка, я знаю вас давно, и прекрасно отношусь к вам и к вашей маме. Я не посторонний человек, и прямо хочу вас предупредить: подумайте, что произошло в последнее время? Может, э-э… – профессор замялся, подбирая слова, – вы каким-то образом вторглись в сферу чужих интересов? В любом случае, будьте осторожны. У меня, знаете, чутье на такие вещи.

Евгений не нашелся, что сказать. Настроение, и так неважное, было окончательно испорчено. Профессор тоже почувствовал себя неловко, он понял, что сосед расстроился.

– Я подумал, что этот… бандит пытается открыть дверь, чтобы ограбить квартиру, но… В общем, он просто стоял. Мне до сих пор не понятно, что он делал у вашей двери? Бедняжка Рембо, было ужасно слышать, как он лает. И знаете, в этот момент распахнулась дверь Марии Яковлевны. Пережить блокаду не шутки, Женечка, нервы уже не те. Вот она, старая блокадница, и не выдержала. Что тут началось!

И профессор довольно живописно представил Евгению картину происшедшего.

Мария Яковлевна безо всяких правил приличия, а самым громовым командным голосом спросила непрошеного посетителя:

– Вам кого?

И когда он посмел ее вопрос проигнорировать, грянула буря.

– А ну-ка, прочь отсюда, ворье проклятое! Никакого порядка не стало! Уж я на вас найду управу! – Она распалялась все сильнее и сильнее. – Среди бела дня, наглецы, по чужим квартирам лазят! Нет закона! Безобразие творится! Сталин бы вас быстро на место поставил! На завод! – орала она уже истерически, – За станок, бездельники чертовы! Распустились!

Ну и… человек этот, повернулся к ней лицом, а потом ушел. Ничего не сказал. Просто пошел по лестнице вниз. Он даже особо не спешил.

Марию Яковлевну это не остановило. Она только на секунду перевела дух и снова закричала истошным голосом:

– Наркоманы! Нигде проходу от них нет! Зенки свои пустые выкатил! Смотрит! Чтоб вас разорвало на части! Стоило с немцами воевать, чтобы такое дерьмо воздух портило!

Она никак не могла успокоиться. Господи, Женечка, пришлось ее валерьянкой отпаивать! И пес ваш скулил еще полчаса, как минимум. Очень неприятная история. Я вашу мамочку видел в тот же день, но ничего рассказывать не стал. Пожалел. Она бы сильно беспокоиться стала, а ей вредно.

Евгений в раздумье вошел в свою квартиру. Рембо сразу побежал на кухню клянчить печенье, он радостно вилял хвостом и пытался лизнуть хозяина в лицо.

– Ну, что? Кто тебя тут напугал?

Евгений обошел все комнаты, проверил свой сейф, окна, ящики стола, – все было в порядке. Он вздохнул с облегчением и отправился в ванную. Неприятный осадок от разговора с соседом постепенно рассеялся.

После горячего душа Евгений разогрел приготовленное мамой жаркое, поел через силу и лег спать. Усталость и неприятные переживания дали о себе знать: голова гудела, появилась ноющая боль в желудке. Евгений босиком прошел к бару, налил себе полстакана коньяка, выпил, и снова лег. Так он, пожалуй, станет алкоголиком! Едва ему с огромным трудом удалось уснуть, как зазвонил телефон.

– Евгений!

Он не сразу узнал голос Ника, сына Пантелеймона Аркадьевича. Какие дела могут быть посреди ночи? Эти звонки домой Евгению совершенно не нравились, и он уже собирался проучить мальчишку, но сдержался. Сейчас не хватало только, чтобы опять нервы расходились!

– Вы знаете, который час? – спросил он, как можно спокойнее.

– Я только хочу предупредить! – донеслось из трубки. – Может, они оставят меня в покое, если я спасу вашу жизнь?

Час от часу не легче! Евгений почувствовал, что еще немного, и он придет в самое настоящее бешенство.

– Что вы имеете в виду?

– Немедленно выбросите серьгу! – завопил Ник.

– Что?

Он не в себе, – подумал Евгений. Травки обкурился, что ли?

– Вы помните серьгу с рубином, которую купили у нас в ломбарде? Умоляю вас, не жалейте денег, выбросите ее подальше! Или продайте поскорее! Избавьтесь от нее любым способом, пока не поздно! Отнесите ее куда угодно, в люк, в помойку, – только подальше от вашего дома! Вы меня слышите? Пожалейте себя, а не этот поганый кусок золота! Призрак придет за своей вещью!

Евгений не верил своим ушам. Он что, сумасшедший, этот Ник? Что он несет? Если ему мерещатся призраки, то это уже белая горячка! Но… вроде бы он не пьет.

– Вы поняли меня, Евгений? – верещал в трубку Ник. – Скажите, вы меня поняли? – его голос срывался.

– Я понял, – ответил Евгений, хотя на самом деле он ничего не понял. – У вас что-то случилось, Николай?

Но в трубке уже звучали гудки.

Евгений спросонья никак не мог сообразить, о чем шла речь. Кажется, его просили выбросить серьгу куда подальше? Что за бред? Какой-то призрак… У него с новой силой разболелась голова. Проклиная все на свете, он поплелся в гостиную. Надежды уснуть больше не было.

– Придется чем-нибудь заняться, – решил Евгений. Тревожные мысли не давали ему покоя. – Может быть, на ломбард «наехали»? Но при чем тут он, Евгений? Он всегда платил исправно, наличными, и ничего им не должен. Что же тогда? За рубином тянется криминальный «хвост»? Вполне вероятно. Камень слишком необычный, слишком дорогой и слишком загадочный. К тому же, всего один. Почему? Ведь их должно было бы быть два. Можно, конечно, предположить, что вторая серьга случайно утеряна… Но Евгений не первый день занимается ювелирными изделиями. Драгоценности такого ранга просто так не исчезают и случайно не теряются. Наверное, стоит прислушаться к словам Николая. Не зря же он ему звонил посреди ночи? Что-то за этим кроется. Выбрасывать такую вещь, конечно, смешно, но спрятать можно.

Евгению захотелось посмотреть на рубин. Он вспомнил, как, разнервничавшись, поцарапал его, и еще больше расстроился. Мало того, что у камня сомнительное прошлое, – теперь он к тому же испорчен. В принципе, его можно было бы распилить на более мелкие и, продав, вернуть себе хоть часть денег.

Он открыл коробочку с серьгой и включил специальную лампу. Рубин тут же распространил вокруг стола свое теплое розовое сияние.

– Как я мог настолько потерять самообладание, что испортил камень?

Евгений повернул рубин царапиной к свету… Совершенно гладкая ровная поверхность камня засветилась изнутри малиново-алым раскаленным ядром. Странно, а ему казалось, что царапина именно с этой стороны! Вот что значит волноваться и переживать, – уже забыл! Повернув рубин другой стороной, он увидел все то же горячее свечение, все ту же гладкую алую поверхность.

Евгений отложил серьгу и задумался. Что с ним? Провалы в памяти? Или галлюцинации? Вспомнились слова Валерии о том, что камень отравлен.

– Да нет, – отмел он дикое предположение, – что за ерунда! Даже знаменитые отравители Медичи и Борджиа [26] не использовали драгоценные камни для нанесения яда. Сколько раз он держал камень в руках, и ничего. А ведь первым делом воздействие идет на кожу.

Евгений вытер вспотевший лоб и еще раз тщательно осмотрел рубин. Прекрасный, девственно гладкий, выпуклый и яркий, он испускал какое-то магнетическое притяжение. Никаких царапин на нем не было.

– Когда я был не в себе? Тогда или сейчас?

Он так и не смог прийти ни к какому выводу.

Вален складывал снаряжение в большую спортивную сумку. Ник сидел на диване в углу, затравленно поглядывая на приготовления.

– Ну что, ты идешь со мной?

– Вален, как ты не понимаешь, что эти сокровища, даже если ты их найдешь, не принесут тебе счастья? Они не твои! Сколько людей их искали, и что? Где они теперь? Ты же читал письма, там все разложено по полочкам. Подвал не выпускает тех, кто пытается проникнуть в его тайну!

– Ну, что с тобой делать? Вот заладил – тайны, мертвецы, призрак! Почему это я не вижу ни призрака в плаще, ни девицу в белом платье? Ничего они от меня не требуют? Не угрожают? Почему все претензии к тебе? Ты можешь мне объяснить?

– Потому что… – Ник задумался. Он сам задавал себе тот же вопрос, и не находил вразумительного ответа. – Ну…

– Что «ну»? Я ни в доме у бабки, ни на развалинах поместья, ни в склепе никого не видел и не слышал! А ты весь издергался! То кто-то скрипнул, то стукнул, то стонет, то вздыхает! А помнишь, какой ты крик поднял, когда мы выходили из подземелья? Что ты орал? Призрак! Рука призрака! А оказалось, что к твоему лицу приклеилась паутина. Если бы я ее с тебя не снял, ты бы еще там рехнулся!

Ник опустил глаза. Ему стало стыдно. Он действительно орал как сумасшедший, а это была всего-навсего паутина. Вален прав: он слишком паникует. Но в подвал его просто ноги не несут.

– Вален, я не смогу. Я как подумаю… Нет! Мне и шагу там ступить не удастся. Ты что, хочешь, чтобы я умер?

– Отчего это?

– От разрыва сердца! Ну, что я могу сделать, если мне страшно? Иди один. Я тебе буду только мешать.

Вален плюнул от злости, и хотел дать Нику как следует по морде, чтобы он одумался. Но, глядя на его жалкий, испуганный вид, трясущиеся от страха руки, белое лицо, полуопущенные бегающие глазки, понял, что от такого помощника толку не будет, а вот хлопот прибавится.

– Ладно, черт с тобой, сиди и жди. К утру я вернусь. И чтобы никому ни слова! Понял?

– Понял, понял, – Ник страшно обрадовался, что ему в подвал идти не надо, и сразу воспрянул духом. – Никто от меня ничего не узнает. Клянусь! Да и кому мне рассказывать? Ну, давай присядем на дорожку!

Когда дверь за Валеном закрылась, Ник вздохнул с облегчением. Кажется, он только сейчас осознал, что на время его неприятности кончились. Он был уверен, что товарищ его детских игр ничего не найдет в злополучном подвале. Да и вернется ли он оттуда? От этой мысли Нику стало жутко. Он принялся читать молитвы, и вскоре уснул.

Утром ему показалось, что по квартире кто-то ходит.

– Это ты, Вален? – спросил он дрожащим от страха голосом, боясь вылезти из-под одеяла и посмотреть.

Никто не ответил.

– Вален! – взвизгнул Ник, – Не смей пугать меня! Отвечай, это ты? – Он начал мелко креститься под одеялом и шепотом бормотать заговоры от нечистой силы, которым его научили сердобольные старушки.

Только к обеду Ник заставил себя встать. На негнущихся ногах, вытягивая шею и готовый в любой момент сорваться с места и бежать, он обошел квартиру. Заглянул даже в шкаф-купе. Пусто. Валена не было. О том, что это могло бы значить, Ник старался не думать. Он ждал до вечера. Потом до следующего утра. Вален не вернулся.

Ник сходил в церковь, постоял там, чувствуя себя неуютно. Несмотря на жару, ему было холодно. Стуча зубами, он приплелся домой, не раздеваясь, залез под одеяло. Под вечер ему пришло в голову поискать документы Валена. Паспорт и пара каких-то бумажек лежали в серванте, там, где Вален их обычно хранил. Там же лежала и довольно большая сумма денег.

Ник сел на диван. Никаких мыслей не было. Ничего не хотелось: ни разговаривать, ни есть, ни спать, ни видеть кого бы то ни было…

Пантелеймон Аркадьевич ждал звонка от сына. Ник иногда забывал звонить, но так надолго он не пропадал. Отец забеспокоился, тем более, что в предыдущие дни голос сына показался ему, мягко говоря, не таким, как всегда.

– Задурил парень, – подумал Пантелеймон Аркадьевич. – Может, влюбился?

По дороге на работу он заехал к Нику. На звонки никто не открыл.

– Наверное, у подружки, – усмехнулся отец.

Вечером он снова заехал к Нику. Со двора было видно, что в комнате горит свет. Слава Богу! А то уже всякие мысли в голову лезть стали! Теперь он точно знал, что Ник дома и звонил настойчивее, а потом просто стал стучать по двери кулаком и кричать.

– Коля! Коля! Это папа! Открой, прошу тебя!

Стали открываться двери соседних квартир, но Пантелеймон Аркадьевич не обращал на это никакого внимания. В другое время он бы, пожалуй, подумал о том, что это неприлично, – но сейчас ему было все равно. Кто-то советовал выломать дверь, кто-то – вызвать милицию. К счастью, ни то, ни другое не понадобилось. Совершенно неожиданно дверь в квартиру открылась изнутри – на пороге стоял бледный, как стена, Ник, с пустыми глазами. Он просто рухнул в объятия отца, который с трудом дотащил его до дивана в прихожей. Соседка вызвала скорую помощь.

В больнице Ник не отвечал на вопросы, был ко всему безучастным, от еды отказывался. Пантелеймон Аркадьевич вызвал знакомого психиатра, который затруднялся поставить диагноз и посоветовал поместить парня в неврологическое отделение. Там будет и присмотр, и уход. А остальное сделает время.

На том и порешили.

В больнице Ник плакал по ночам. Он чувствовал себя виноватым в том, что никому ничего не рассказал про Валена и подвал. Может быть, ему еще можно было помочь? Хотя сам Ник в это не верил. От призрака не спасешься! Он расправился с Валеном, а теперь возьмется за остальных. А вдруг это никакой не призрак, а просто земля обвалилась в подвале? Ник слышал, что такое бывает. Тогда его привлекут к уголовной ответственности, как не оказавшего помощь в критических обстоятельствах. Про такое тоже приходилось видеть по телевизору. Куда ни кинь – Ник оказывался в самых неблагоприятных обстоятельствах. Так он сам думал. И молчал.

ГЛАВА 13

Возвратившись из Ялты, Валерия еще пару дней отдыхала, валялась в постели до полудня, читала. Приезжал Евгений, внезапно, без звонка. Привозил шампанское, конфеты, – мирился. Размолвка была забыта, он даже остался у нее на ночь.

Утром собрался, сказал, что поедет домой, выведет на прогулку Рембо, потом ему нужно в ломбард. Евгения беспокоил звонок Ника, хотя он и не признавался себе в этом. Ему захотелось поговорить с Пантелеймоном Аркадьевичем: может быть, тогда что-то прояснится.

Медленно двигаясь в потоке машин, он рассеянно смотрел вокруг, думая о своих отношениях с Валерией, о человеке у двери квартиры, о странном рубине… Внезапно его взгляд выхватил красную «Вольво», которая выкатилась из ряда и резко затормозила вплотную с машиной Евгения.

– Что он делает? – мелькнула мысль, – Так и до аварии недалеко!

Водитель с бесцветными глазами чуть кивнул Евгению и скривился одним уголком рта. Нарушая всякие правила, он сделал головокружительный маневр и, промчавшись на красный свет, исчез вдали. Евгений вытер разом вспотевший лоб. Сердце колотилось, как сумасшедшее. Неужели, это тот самый водитель? Выходит, за ним следят? Евгений почувствовал себя героем боевика, которые любил иногда смотреть. Ощущение не из приятных, должен был он признаться сам себе. Как ему теперь себя вести? Ехать в ломбард расхотелось.

Впервые в жизни Евгений входил в подъезд своего дома с опаской. Выйдя из лифта, которым он воспользовался, чтобы не подниматься по лестнице, осмотрелся. Все как всегда: тихо, чисто, пустынно. Преодолевая желание поскорее захлопнуть за собой дверь квартиры, Евгений вошел, снял туфли в прихожей.

– Рембо!

Где же собака? Почему не встречает? Совсем обленился, балбес, – подумал Евгений беззлобно.

Он чувствовал себя в квартире, как чужой. Как будто он зашел в гости, где его не ждали. Расстроенный и уставший, Евгений тяжело опустился в кресло и закрыл глаза. Внутри пульсировало неприятное волнение. Он поморщился. Может, выпить сердечных капель? Или лучше коньяк? Вставать было лень. Навалилась слабость.

– Может быть, у меня начинается грипп? – подумал Евгений. – От Валерии заразился? Черт, этого только не хватало! Голова кружится, как при высокой температуре…

В комнату вошли двое мужчин, одетых в одинаковые черные джинсы и футболки. Евгений не удивился. Галлюцинации начинали становиться для него чем-то привычным. Он закрыл глаза, потом открыл. Двое стояли посредине комнаты и смотрели на него.

– Где серьга? – низким и хриплым голосом спросил один из них.

Евгений ничего не ответил. Он вдруг увидел себя как бы со стороны, мертвым и холодным, безразличным ко всему. Повсюду на светлых стенах была кровь, алая, как рубин, которым он так часто последнее время любовался…

– У меня ее нет, – ответил он, слыша свой голос со стороны, невыразительный и блеклый.

– Как это нет?! Куда ты ее дел?

– Потерялась.

Двое недобро переглянулись. Конечно же, они не поверили. Он бы тоже не поверил.

– Потерялась, говоришь? Где? Мы сходим, поищем.

– Вывалилась из кармана.

Ничего глупее он в жизни не говорил. Двое тоже так подумали. Они с трудом сдерживались.

– У него карманы дырявые, – сказал один парень в черном другому. – И что, ты не искал? – обратился он уже к Евгению.

– Искал, но не нашел.

Это их доконало. Они придвинулись почти вплотную, нависли над его головой.

– Сейчас найдешь! – голос, каким это было сказано, не предвещал ничего хорошего.

Но, как ни странно, Евгению было совершенно не страшно.

– Говори, где серьга. Проживешь подольше на полчаса.

Они его пугали, не понимая, что ему абсолютно все равно. Он, Евгений, уже был мертв. И ничто в этом мире не могло больше внушить ему страх. Ему только было жаль – этой квартиры на Кутузовском, прекрасной мебели, Валерии… Когда еще удастся встретить такую красивую женщину? Мама одна останется… Рембо…Как же так? Почему? За что?

Евгений больше не замечал этих двоих, вся сцена казалась ему дурно разыгранным фарсом.

– Ребята, у вас плохой вкус. – Это были последние слова, которые он сказал в жизни.

Он видел, как из стволов с глушителями, которые столько раз видел в кино, вырываются дым и пламя. Это выстрелы? Но почему я их вижу? Ведь я же мертв, а мертвые не могут видеть. Но он продолжал видеть, как его тело вздрагивает от попадания пуль, сползает, как на дорогой ковер, на светлые стены брызгает что-то густое и красное… Много красного… Неужели это кровь? Моя кровь?.. Господи, никогда не думал, что ее так много… Очень много красного…

Двое в черном перевернули все в квартире вверх дном. Они были в бешенстве. Все ценное, что удалось найти – деньги, антикварные вещи, немного золотых изделий, немного камешков. Все это лежало в сейфе. Сейф они открыли без особого труда, но серьги в нем не оказалось. Ее не оказалось нигде. Может быть, у ювелира был еще тайник, но они его не нашли.

– А может быть, этот лох и правда потерял ее? – сказал хриплый.

– Это ты лох, а он умел вести дела. Серьгу он скорее всего спрятал в надежном месте. Мы с тобой не смогли ее найти.

– Знаешь, что самое плохое?

– Что?

– А то, что нам никто не поверит. Решат, что мы с тобой прихватили рубин, и пытаемся выкрутиться. Я бы так именно и подумал. Надо уходить из города, хотя бы временно. А то…

Один из убийц поднял оружие и прицелился во второго.

– Ты что?

– Шутка, – ответил первый. – Которая может стать явью.

Они бросили оружие возле мертвого тела, аккуратно закрыли за собой дверь и, никем не замеченные, вышли из дома.

Поздний звонок разбудил Валерию, которая только что заснула. Она решила не вставать. но кто-то звонил и звонил.

В трубке раздались сдавленные рыдания Софьи Иосифовны.

– Женечку убили! – эту фразу она повторяла и повторяла, не в силах переключиться ни на что другое. – Женечку уби-и-ли-и! Женечку…

Рыдания переходили в истерический вой.

– Софья Иосифовна, как это случилось?

Валерии пришлось не раз повторить свой вопрос, пока она добилась вразумительного ответа. Софья Иосифовна была в гостях у приятельницы, заболталась допоздна, и решила не ехать домой, а пойти ночевать к сыну. У нее были свои ключи от квартиры Евгения, потому что она приходила туда убирать и готовить еду, а также гулять с собакой, когда хозяина не было дома.

– Тут все перевернуто, – рыдала она, – Сейф взломан. Собаку убили! Я ее нашла в ванной. А Женечка… страшно смотреть… Всюду кровь…Всюду…

– Вы милицию вызвали? – Валерия была странно спокойна; скорее всего, она просто не осознавала до конца, что произошло.

– А?.. Милицию? Нет, не вызывала… Я в скорую помощь позвонила. Может быть, еще… Женечка…

– Вызывайте милицию, а я сейчас приеду.

Валерия лихорадочно начала одеваться, ее била дрожь. Она плохо соображала, что делает. Она не могла потом вспомнить, как добралась до квартиры Евгения. Ночь, темень… Кажется, брала такси. Дверь открыла заплаканная Софья Иосифовна, которая сразу же повисла на Валерии и потеряла сознание. Приехавшая скорая оказывала помощь женщинам. Евгению медицина оказалась не нужна.

Валерии казалось, что картина, которую она увидела в гостиной, где лежало тело, будет преследовать ее всю жизнь. Господи, как много, оказывается, в человеке крови!..

Она смутно помнила, что было потом. Кто-то суетился, какие-то люди, соседи… Валерию расспрашивали, она что-то отвечала. Софья Иосифовна плакала, тоже говорила что-то. Никто ничего толком не видел. Из вещей почти ничего не пропало. Валерия не знала, сколько и чего было у Евгения, Софья Иосифовна тоже. Сын не посвящал ее в свои дела, она только вела хозяйство.

Все последующие дни – похороны, поминки, кладбище, – прошли, как во сне. Софье Иосифовне удалось похоронить сына рядом с его отцом, там еще осталось место и для нее.

– Я всегда думала, как Женечка будет меня хоронить? Это такой удар для него! Он тогда останется совсем один. Поэтому я так хотела, чтобы он, наконец, женился!

Валерию угнетало все это. У нее началась самая настоящая депрессия. Кашель обострился. Она вызвала врача, взяла больничный. Но это не помогло. Пришлось выходить на работу с кашлем. В разгар занятий у нее начинались ужасные приступы кашля, приходилось выбегать в коридор, долго приходить в себя. Аппетит пропал, сон тоже.

Катенька ей сочувствовала, советовала обратиться к Борису Ивановичу.

– Он не признает лекарств, потому что они отравляют организм. Можешь смело идти к нему!

– Я вовсе не боюсь лекарств, – слабо возражала Валерия, – просто они мне не помогают.

– Тем более! – Катенька, казалось, была счастлива, что Валерия плохо себя чувствует и нуждается в помощи. – Тебе нужно с кем-нибудь познакомиться, – советовала она, понижая голос, словно предлагала что-то непристойное.

– Только не это.

У Валерии пропал интерес к жизни. Она ходила, разговаривала, работала, отвечала на телефонные звонки, как автомат, ничего не чувствуя, не ощущая. Как кукла, у которой еще не кончился завод.

По вечерам звонила Софья Иосифовна, плакала в трубку, говорила, что милиция так ничего и не выяснила, никого не нашла.

– Я не верю, что расследование поможет найти убийц.

Валерия успокаивала ее, как могла. Говорила, что времени прошло еще очень мало, что нужно ждать, может быть, что-то и прояснится. В глубине души она была согласна с Софьей Иосифовной.

Однажды они случайно встретились на улице. Солнце припекало, и Валерии было жарко в черном платье и шарфе, которые она носила с дня похорон. Мама Евгения пригласила ее в кафе с открытой верандой, где они сидели в тени акаций и пили водку «за упокой Жениной души».

– Я вам так благодарна, Лерочка, – говорила Софья Иосифовна, поглаживая Валерию по бледной руке.

– За что?

– Вы сделали Женю счастливым. Да! Он любил вас. Я это видела. Хорошо, что в его жизни последний период был светлым и прекрасным. Вы вовремя съездили в Ялту… Он как будто попрощался с этим миром.

Валерия вспомнила их ссору в Крыму, и ее глаза наполнились слезами. Софья Иосифовна истолковала это по-своему.

– Вы, Лерочка, напрасно носите черное. Женя бы этого не одобрил. Он не любил печалиться, и никогда не мог делать это подолгу. Носите яркое, живите в свое удовольствие, ведь каждый миг – это великая драгоценность.

Валерия с головой ушла в работу. Она старалась заполнить каждую минуту, чтобы не было свободного времени для размышлений. Это плохо помогало. По ночам она долго не могла уснуть, и тогда с трудом сдерживаемые днем мысли прорывали шлюз и затапливали ее. Она ничего не рассказала ни милиции, ни Софье Иосифовне о серьге, которую показывал ей Евгений незадолго до смерти. Правильно ли она поступила? А вдруг бы это помогло расследованию?

У нее началась бессонница. И самое плохое – к ней пришел страх. Он появился тихо и неслышно, как первый снег, бесшумно покрывающий еще зеленые долины. Вкрадчивый, как мурлыканье сонного кота. Он становился все сильнее и сильнее.

Валерия иногда просила Катеньку приехать и переночевать вместе с ней. Но это не могло быть слишком часто. В ее жизни наступила полоса, которую даже нельзя было назвать черной. Она была неопределенного, тревожного цвета. Тревожного и опасного.

Валерия пыталась что-то вычеркнуть из памяти, притвориться, что нечто не существует, и чем больше она старалась сделать это, тем сильнее становился ее страх. Она начала понимать, что с этим что-то нужно делать. Но что? Кому она может рассказать свои тайные мысли? Не примут ли ее за сумасшедшую? Есть ли люди, способные помочь ей? И какая именно помощь ей требуется?

Она попыталась принимать приглашения некоторых мужчин, которые за ней ухаживали, но это ни к чему не привело. Несколько раз она просто повернулась и ушла, оставив кавалера в полнейшем недоумении, и потом пришлось долго объясняться и улаживать обиды. Остальные встречи не оставили ничего, кроме неприятного осадка. И она решила, что наедине со своим одиночеством ей пока гораздо комфортнее.

ГЛАВА 14.

Сиур, начальник охраны фирмы «Зодиак», ехал в своей машине на работу. Он включил музыку и под звуки лютни размышлял о событиях, поставивших его налаженную жизнь с ног на голову.

Подружка детства, с которой он мальчишкой катался на коньках и играл в шахматы, которую он сто лет не видел и практически забыл, вдруг явилась к нему на фирму, да не одна, а с приятельницей. Девушки обратились к нему со странной и нелепой на первый взгляд просьбой. Почему-то он согласился эту их просьбу выполнить, и…все изменилось.

Так он познакомился с Тиной. Он так долго искал ее, что почти не мог поверить, что она, наконец, рядом. Все события, происшедшие вслед за этим, прошли в его сознании, как сон.

Старик-антиквар, в квартиру которого его попросили проникнуть, оказался убитым. За первым убийством последовали еще два. За всем этим стояла какая-то очень глубокая, запутанная тайна.

Сиур вспомнил, как они с Тиной ходили к Ковалевскому, чтобы разузнать что-нибудь Будде – очень древней фигурке индийского божка. Воспоминание было приятным и волнующим, как и все, связанное с Тиной.

Сиур свернул на проспект и сделал музыку погромче. Простая мелодия вдруг напомнила ему ни с того, ни с сего Рим, апельсиновые рощи, запах олеандров в вымощенном каменными плитами дворике с фонтаном… Черт! Он тряхнул головой, отгоняя видение, вернулся к своим мыслям. Интенсивное движение на проспекте, полном выхлопных газов и транспорта, отвлекало его внимание. Вот-вот, казалось, придет спасительная идея, которая все расставит по своим местам. Увы! В очередной раз головоломка оказалась слишком запутанной и противоречивой.

Уже около двух недель ничего не происходило. Жизнь текла неторопливо и размеренно – девушки успокоились, перестали вздрагивать от каждого шороха. Они работали в библиотеке. Летом посетителей почти не было, и они могли заняться интересующими их сведениями.

История обрастала новыми, еще более запутанными подробностями, которые все труднее было связать друг с другом…

Сиур въехал в открытые охранником ворота, поставил машину и направился в офис, на ходу закуривая. Черт, он уже почти бросил курить! Во всяком случае, делал это все реже и реже, и вот – ему уже не хватает пачки на два дня. Он любил размышлять, либо глядя на красивый пейзаж, либо вдыхая ароматный дым хорошего табака. Это способствовало неторопливому и спокойному течению мыслей, умиротворяло. Своего рода ритуал. В последнее время ему приходилось думать много, очень много. Пожалуй, как никогда раньше.

Димка, как всегда, сидел за компьютером, увлеченно щелкая клавишами. Услышав шаги, крутнулся на стуле, увидел шефа, обрадовался. Отношения между бывшими сослуживцами сложились самые теплые, дружеские и искренние. Ребята, как и Сиур, прошедшие суровую школу элитных подразделений специального назначения, оказавшиеся волею судеб без работы, без поддержки, без крыши над головой, вынуждены были приспосабливать к себе эту свалившуюся, как снег на голову, новую жизнь. Не всем это давалось просто. Поэтому помогали друг другу, ценили проверенную в боях надежность. Жизнь, она только с виду казалась новой, а люди-то остались старые: со всеми своими пороками, тайными страстями, грехами тяжкими, недобрыми повадками, злыми намерениями. Надежный тыл, безопасность за спиной, оказывались в иных ситуациях важнее самых хитрых замыслов, самого совершенного снаряжения. Уверенность и спокойствие – обратная сторона силы.

– Привет, Сиур!

– Привет-привет. Какие новости?

Сиур ждал новостей от Алеши. Парень уехал несколько дней назад по делам фирмы, должен был выйти на связь… И вот уже пошел третий день, когда были исчерпаны все мыслимые отсрочки, которые они обговаривали, и которые могли возникнуть вследствие непредвиденных обстоятельств. Не хотелось думать плохое, но…

– Никаких. – Дима прекрасно понял, о чем его спросили. Его лицо стало сосредоточенно-грустным.

Сиур подошел к открытому окну: за забором зеленели кроны огромных лип, кленов и тополей. Из-за них, в неровные просветы между деревьев виднелись белые стены старой церкви; на голубом, выцветшем от зноя небе резко выделялись темные купола, золотые кресты, высокий столб колокольни, откуда доносился переливчатый колокольный звон… Как будто и не гудели на перегруженных проспектах и улицах тысячи автомобилей, не дымили заводы, не поднимались вверх высотные здания из стекла и бетона. Вот эта, настоящая Москва, бело-золотая, утопающая в зелени, звенящая колоколами, – ложилась на сердце вечным обещанием красоты и гармонии, созвучными сокровенной сущности человека, осеняющими его благодатью, ибо все, что кроме этого – преходяще, и оттого зыбко.

Валерия закашлялась, пошла на кухню, выпила ложку ментолового сиропа. На стене кухни, отделанной под дерево, висела плетеная композиция – лоза, шишки, какие-то блестки. Знакомая подарила… Когда это было? Кажется, на прошлый Новый год.

В груди притаилась глухая тоска. Хотелось ничего не видеть, не слышать, ни о чем не думать. Она зажала уши ладонями, закрыла глаза: наступила тишина. Только тишина эта не успокаивала, она просто существовала, сама по себе, а Валерии было одинаково тошно, что в тишине, что в разноголосице звуков.

Она достала из холодильника сыр, мед, изюм. Вяло пожевала. Изюм был превосходен: крупный, сладкий, без косточек. Это почему-то не радовало. Аппетит отсутствовал. Валерия тяжело вздохнула, поплелась в комнату. И тут все то же – надоевший сервант, пыльные искусственные цветы…

– Как на кладбище, – подумала она. Но и эта мысль прошла как бы мимо сознания.

В памяти возникло лицо Евгения, его черные волосы, иудейские, чуть навыкат, глаза, как бы подернутые слезой. Она подумала о его могиле, высохшем холмике земли, с которого уже убрали пожухлые, вульгарные венки…

– Боже, как все это грубо! Как надоело… Постылая комната, постылые вещи, постылая жизнь… Нет, так нельзя! – возразила она сама себе. Теперь ее внутренние диалоги были лишены движения, как стоячее болото. – Что со мной происходит? Неужели, это смерть Евгения так на меня повлияла? Может быть, я все-таки его любила?

Мысль о любви была ей противна так же, как и все остальное. Она обвела потухшим взглядом свою комнату, которая раньше ее устраивала и даже казалась уютной. Валерия передернула плечами от отвращения. Не устроить ли ей генеральную уборку? Или… Нет, пожалуй, лучше сделать перестановку, полностью изменить интерьер.

Она подошла к серванту, начала доставать посуду. Между тарелок, чашек и хрустальных фужеров стояли несколько сувенирных яиц, подаренных ей на пасху. У художника, видимо, было то же настроение, что и у нее сейчас. На бледно-голубых овалах он изобразил белую церковь, перед которой росли, протягивая вверх ветки осенние голые деревья, темные, мокрые, словно черное кружево. На ветках сидели грачи. Снег, покрытый синими тенями, осел. Весеннее талое утро будило тяжелую меланхолию.

– А может быть, это вороны? – Валерия снова поймала себя на мысли о кладбище.

Все сувениры были выполнены в одном ключе, показывая один и тот же храм в разных ракурсах – то боком, то прямо, то крупным планом, с куполами, то мелко, в отдалении между деревьями. Она задумалась, вертя в руке яйцо, что же это за храм? Вроде знакомый силуэт… Нижняя половинка яйца вдруг упала на ковер, что-то сверкнуло.

Валерия наклонилась… чувствуя, что не может вдохнуть воздух, она тихо опустилась на пол; в глазах потемнело, на висках выступил пот. Рядом с раскрывшимися половинками пасхального яйца лежала, нестерпимо сияя красным, золотая серьга. Где она ее видела?.. Боже мой! Эту драгоценность показывал ей в машине Евгений, незадолго до смерти. Но как она попала сюда?

Камень, оправленный в желтое золото, был словно живой. Не ограненный, а как бы обкатанный, отшлифованный морскими волнами, абсолютно, неправдоподобно гладкий, яркий, в форме не слишком вытянутого эллипса. Золото вокруг камня, выкованное в виде цветочно-листового орнамента, совершенно терялось – необычный рубин затмевал собою все.

Валерия очень медленно и осторожно, словно боясь то ли обжечься, то ли испортить хрупкую вещь, взяла серьгу и положила на ладонь. Руке стало тепло, а все тело наполнилось золотистыми волнами энергии, растопившими тоску. Мимолетное блаженство озарило ее и исчезло. На смену пришел неукротимый, панический приступ страха, сжав горло в комок, тяжелым спазмом останавливая сердце.

Разрывающий грудь приступ кашля, переходящий в удушье, потряс ее тело. Она хотела закричать, и не смогла. Сколько длился этот кошмар, Валерия потом не помнила. Она потеряла сознание. А когда пришла в себя, за окном уже была ночь.

Она положила серьгу туда же, где нашла ее, и отправилась на кухню, выпить что-нибудь успокоительное. Когда мысли перестали скакать, как бешеные, ей стало ясно, почему убили Евгения. Это каким-то образом связано с серьгой. Она не знала, каким именно, но сама суть дела не вызывала сомнений. Евгений погиб из-за того, что у него оказалась эта вещь. И он знал, что от рубина исходит опасность, иначе не спрятал бы его в квартире Валерии.

Кстати, когда он мог это сделать? Да когда угодно! Она же не следила за ним. Выходила на кухню, в ванную. В любое удобное время он мог положить серьгу в пасхальное яйцо. Честно говоря, она даже не знала, что яйца открываются. Они были так искусно пригнаны, что ей просто не приходило это в голову. А Евгений знал, как делают подобные сувениры.

Она вспомнила, как они гуляли по Измайловскому парку, рассматривали палехские шкатулки, федоскинскую роспись, ярких, румяных матрешек, павлово-посадские платки… и глаза ее наполнились слезами. Все окружающее приобрело расплывчатые очертания, в носу защекотало… Валерия глубоко вдохнула и запрокинула голову, пытаясь остановить поток слез. Кажется, ей это удалось.

Так все же, почему Евгений ничего не сказал ей о том, что спрятал у нее серьгу? Ведь если он сам боялся держать драгоценность у себя дома, не мог же он не понимать, что ей тоже может угрожать опасность! Те люди, что расправились с ним, доберутся и до нее.

Очередной приступ паники оказался значительно короче предыдущих: она настолько уже обессилела, что не могла больше ни думать, ни бояться.

– Спать! – решила Валерия. – Утро вечера мудренее. Утром, возможно, все будет по-другому. Новый день принесет новые мысли и новые решения. Утром она сможет понять больше.

Сон опустился тяжелым душным облаком, отключил все восприятия, мысли растворились в его туманных клубах…

…Бока лошади лоснились на солнце, расчесанные хвост и грива чисто блестели. Вторая лошадь паслась рядом, лениво щипала сочную травку. Сквозь ажурную зелень густых крон деревьев просвечивало солнце, играло туманным золотом, ложилось на траву, мелкие синие цветочки, пестрыми пятнами. Густо усыпанная душистыми гроздьями черемуха истекала острым ароматом, слегка кружившем голову…

– Мишель…

– Да.

Молодой белокурый офицер в блестящем позументами мундире легко вскочил, подошел, неся в руке тонкий сиреневый колокольчик.

– Посмотри, какой он хрупкий… Как он пробился из-под земли, вырастил свой нежный бутон, раскрыл его на рассвете, когда первые розовые лучи проникли сквозь завесу листьев?

Женщина в бордовой амазонке, плотно обтягивающей ее пышную фигуру с полной талией и красивыми прямыми плечами, протянула руку и взяла цветок. Густые, черные, как вороново крыло, волосы выбивались из прически, небрежно сколотой позолоченным черепаховым гребнем. Непослушные короткие колечки обрамляли выразительное лицо с темными глазами, ярко-красные пухлые губы капризно изгибались… Легкий пушок над верхней губой придавал ее чертам какое-то неуловимое очарование… что-то персидское, турецкое, восточную томность… Она взмахнула густыми ресницами, бросив мимолетный взгляд на офицера, вновь опустила их. На груди, у самой ключицы, темнела бархатистая родинка… Длинные золотые серьги оттягивали нежные мочки ушей, спускаясь по шее, едва не касаясь плеч. Камни в них – огромные, гладкие, ало сияющие, казалось, окружали женщину таинственной розоватой аурой, мягко и необычно светящейся, изменчивой в лучах солнца, пробивающих листву.

– Поехали!

Офицер помог женщине забраться в седло, приподняв ее легко, без малейшего усилия. Они долго скакали по тенистой просеке, между частыми стволами деревьев, хранящих прохладу в глубине леса, пахнущую хвоей, цветущим шиповником, черемухой, грибной сыростью… пока не устали. Всадники свернули в эту разлитую в сумрачной глубине прохладу, спешились. Мишель осторожно прижал женщину к себе, чувствуя ее тепло через сукно мундира. Высоко-высоко, там, где смыкались темно-зеленым шатром кроны дубов, просачивалась сквозь них небесная голубизна, легко и торжественно плыли прозрачные облака…

– Сандра…

Офицер был намного выше, широкоплечий, тонкий в поясе. В его светло голубых глазах застыл немой вопрос. Женщина опустила ресницы, медленно вздохнула… Они долго целовались в сырой тени деревьев, под птичье чириканье, тихий шелест листьев. Ветерок приносил запах мяты и полыни с лугов…

Лугами они возвращались обратно, по разноцветному душистому ковру под небом, по которому носились жаворонки, вдыхали дрожащий от зноя воздух, поднимающийся от горячей груди земли…

Валерия заплакала во сне и проснулась… Она была счастлива. Что за сон! Вытерла мокрое от слез лицо. Там, на зеленой лужайке под деревьями, она знала офицера, который так сладко и долго целовал ее. Здесь, проснувшись, она уже забыла, кто он. Здесь никто и никогда не целовал ее так…

На подушке лежали лунные полосы. Снова захотелось вернуться туда, где лошади скачут, утопая в траве, топчут копытами сочные стебли, где ласково смотрит стройный офицер, гладит ее шею в завитках волос, целует… Веки сомкнулись, как сомкнулись волны забытья, унося на своих легких крыльях в иную реальность…

Высоко изогнутый сахарно-белоснежный ажурный мостик с витыми перилами невесомо парил над прозрачными водами реки. Солнце просвечивало голубовато-зеленую толщу на всю глубину, играя светом и тенью, до самого дна, желтого, усеянного большими и маленькими ракушками. Между плавно колышущимися водорослями плавали стайки золотых рыбок, сверкая чешуей. Берега реки густо заросли пышной свежей зеленью, цветущим кустарником… Она шла по этому мостику, потому что на другом берегу реки ее ждал кто-то… А может быть там, в глубине роскошных цветущих зарослей, ее ждало что-то прекрасное, светлое, то, что ищут все, но не каждому дано найти?.. Она прибавила шагу и увидела, что, откуда ни возьмись, на середине моста появился странник в серой длинной одежде, с низко надвинутым на лицо капюшоном. Он возник как будто из пустоты, прямо у нее на глазах.

Над кружевным мостиком внезапно навис клубящийся прозрачно-белый туман, который становился все гуще и гуще. Вот уже не видно другого берега. Женщина почувствовала, как омерзительный, липкий страх заползает в ее сердце, подобно змее. Она оглянулась назад – и с другой стороны берег оказался скрыт зловещим туманом. Мостик, на котором она стояла вместе со странником, оказался как бы вне времени и пространства, повисшим в непроницаемом мраке между миров, или вне их. Ни внизу, ни вверху, ни справа, ни слева не было ничего, кроме сизого тумана. Цвет его менялся стремительно и неуловимо. Бесшумные молнии прочерчивали его темные пещеры, вспыхивая изнутри лилово-розовым…

Невыносимая тяжесть опустилась ей на грудь, ноги словно налились свинцом. Фигура странника то появлялась, то исчезала в клубах тумана, но женщина чувствовала его неотрывный взгляд. Он словно ждал от нее чего-то, неумолимый, как судьба.

Душный туман проникал в нос и горло, заполнял легкие. Она хотела взлететь, вынырнуть из вязких удушливых клубов, но невыносимая тяжесть не давала ей оторваться от земли, от мостика, по которому она шла к чему-то прекрасному и светлому, к Свободе и Любви… Больше нельзя сделать ни одного вдоха. Свет в ее глазах померк, стремления угасли, сердце в последний раз слабо трепыхнулось, как умирающий птенчик, и замерло… Все покрыл туман забвения….

ГЛАВА 15.

Валерия проснулась оттого, что не могла вдохнуть воздуха. Она в ужасе приподнялась с подушки, и тут начался тяжелый, раздирающий внутренности, приступ кашля. Она кашляла, выдыхая остатки воздуха, судорожно пытаясь вдохнуть, и не в состоянии сделать это. Панический страх, что она сейчас задохнется, и некому даже вызвать скорую помощь, накрыл ее, словно гигантская волна. Все ее тело мгновенно покрылось испариной, руки и ноги дрожали.

Мало-помалу кашель утих, страх отхлынул, оставив ее обессиленной, как выпотрошенная рыба. Ни мыслей, ни желаний… Как будто вся ее горячая кровь вытекла до капли, вместе с жизнью.

– С этим надо что-то делать.

Вялая эта мысль одиноко проплыла в ее опустошенном сознании. Проем окна за занавеской посерел, зыбкий утренний свет лег на пол тусклыми пятнами. Над Москвой вставал пасмурный холодный рассвет, окрашивая мутные воды реки, каменные мосты, угрюмые башни Кремля, луковицы соборов, шпили высотных домов в отраженный серо-желтый цвет. Такое утро посреди лета напоминает об осени. Еще шелестит на ветру пышная яркая зелень, но уже кое-где возьмет, да и блеснет в солнечных лучах желтый лист, как искра разгорающегося осеннего костра, который вскоре заполыхает красным, лиловым, оранжево-золотым, сжигая все это великолепное убранство жаркого лета.

Валерия любила стихи Апухтина, особенно про «ночи бессонные, ночи безумные», которые находили неожиданный отклик в ее душе деловой, рациональной женщины, пробуждая смутную тоску, печаль по чему-то непонятному, безвозвратно ушедшему. «Осени мертвой цветы запоздалые»… – эта фраза непостижимым образом объясняла всю ее жизнь, как она в глубине своего внутреннего мира ее ощущала. Именно мертвым цветком… Но почему?

Валерия вдруг вспомнила вчерашнюю затею с уборкой, как вынула из серванта пасхальное яйцо, на котором изображена церковь, талый снег за оградой, черные, сырые деревья, с сидящими на голых ветках грачами…

В школьном кабинете литературы, на покрашенной зеленой масляной краской стене висела репродукция с известной всем картины Саврасова «Грачи прилетели», наводя на нее, еще беззаботную школьницу, неизменное затяжное уныние. Что это было? Неужели предчувствие грядущих событий? Значит, в жизни все не просто так…

Она всегда, сколько себя помнила, размышляла о жизни только в практическом ключе: дела, работа, финансовое благополучие, прочное, надежное замужество. Последнее не столь важно. Мама часто упрекала ее в сухости, равнодушии и чуть ли не в цинизме.

– Лерочка, – говорила она жалобным голосом, – ты подменяешь цели средствами. Нельзя жить ради средств. Деньги, они хороши, когда есть на что их тратить с удовольствием. Посмотри, какие красивые цветы растут у нас на балконе! Все люди идут и оглядываются, они поднимают головы и смотрят. Я каждый день поливаю эти растения. Но зачем? Подумай! Это нужно для того, чтобы появились бутоны, которые распустятся и превратятся в большие красные цветы. Я поливаю их, чтобы любоваться. А ты, деточка, живешь для того, чтобы поливать. У тебя ложные цели… Это страшно.

Кое-что из сказанного мамой Валерия приняла к сведению, но главного, пожалуй, так и не уловила. Только теперь, после гибели Евгения, после всего того невероятного, что произошло с ней, она начинала в полной мере осознавать, что пыталась объяснить ей мама. Что-то в ее жизни пошло не так. Или все было неправильно с самого начала?

Мысли ее смешались, ушли в сторону, затем вновь вернулись к исходному пункту. Итак, она уронила пасхальное яйцо… О, нет! Как у нее оказалась эта серьга? Как Евгений мог поступить так с ней? Он же любил ее! Скорее всего, он не ожидал настолько трагического исхода. Страх закрался в его очень рациональное сердце, но практический подход к жизни взял верх. Может быть, именно это их объединяло – холодная рассудочность, житейская практичность прежде всего? Евгений решил на время оставить опасную вещь у нее, а потом, когда все успокоится, забрать. Так же незаметно. Да и зачем посвящать ее в такие мелочи? Расстраивать, беспокоить? Это лишнее. Валерия с ужасом подумала, что и сама, вероятнее всего, поступила бы так же, будь она на месте Евгения.

Однако, проклятая серьга преследует ее! Кажется, в том прекрасном сне, где белокурый офицер скакал с ней рядом на лошади по диким, заросшим цветами и травами полям, она тоже видела серьги… Или даже они были надеты на ней? Боже мой! Впрочем, нет. Та женщина, из сна, она была гораздо красивее, чем Валерия. Гораздо красивее. Колдовская женщина… яркая, и смертельно опасная, как остро отточенный клинок. А она, Валерия, не такая. Она обычная москвичка, болеющая бронхитом…

Стоило только подумать об этом, как тут же начался кашель. Валерия натянула коротенькое махровое платьице, которое носила дома вместо халата и отправилась на кухню за ментоловым сиропом. Она не стеснялась своих несколько полноватых ног, охотно носила короткое, вообще не старалась скрыть пышные формы, любя свое тело именно таким, какое оно у нее было.

Валерия включила чайник, села и задумалась. Соседка советовала от кашля подогретое пиво. Может, попробовать? В холодильнике осталось пару бутылок темного.

Горячее пиво оказалось очень невкусным. Все же она заставила себя выпить полстакана. Что же делать? Мысль о серьге не давала ей покоя. Оставить все, как есть? Нет, она не выдержит такого напряжения. Да и те, кто охотится за серьгой, скорее всего, просто так не успокоятся. Они не нашли драгоценность у Евгения, и будут продолжать поиски. Но что в этой рубиновой серьге такого? Почему из-за нее убивают?

Вряд ли ей удастся самой решить эту задачу. Нужно начать с чего-нибудь другого, попроще. Хотя бы привести в порядок бронхи. Валерия вспомнила о Борисе Ивановиче.

– Пожалуй, не стоит откладывать. Сегодня же и пойду к нему. Наверняка, он сможет справиться с обыкновенным бронхитом. Все-таки у него докторская степень…

Приняв, наконец, хоть какое-то решение, Валерия несколько приободрилась и отправилась в ванную мыть голову. Выглядеть нужно хорошо в любых обстоятельствах: это было ее твердое правило, и ничто, даже ночные кошмары и жуткий кашель, не могли поколебать его. Кстати, при свете дня, пусть и не такого солнечного, как вчера, ее страхи уже не казались такими зловещими и неразрешимыми.

Борис Иванович приходил на работу раньше всех. Доехать от его дома до Свиблово, где находилась недавно построенная платная поликлиника, в которой он вел прием и занимался научной деятельностью, было делом двадцати минут.

Доктор вежливо поздоровался с вахтером, сидевшим за отгороженной стеклом стойкой, на которой стояли несколько телефонов. Он считал, что к простым людям надо относиться с уважением, так как это является неотъемлемым признаком интеллигентности. Будучи сам из провинции, он комплексовал по этому поводу, тщательно скрывая само наличие такого комплекса. Если бы кто-нибудь, не дай Бог, вздумал сказать ему об этом, то Борис Иванович стал бы горячо и взволнованно отрицать сей факт, доказывая, что он, напротив, гордится своим происхождением и своими родителями, которые люди хоть и простые, но очень мудрые, терпимые и религиозные, что именно они привили ему трудолюбие и способность самому пробиваться в жизни. Только благодаря этим качествам он смог без всякой помощи, блата и финансовой поддержки, выучиться, получить научную степень и достигнуть того положения и общественного статуса, который у него сейчас есть.

Борис Иванович и в самом деле гордился своими медицинскими познаниями, умением ставить правильный диагноз почти безо всяких анализов и прочих рентгенов, которыми так увлекались его коллеги. Кроме того, будучи человеком «из народа», богобоязненным и очень умным, как он сам думал, он имел необыкновенную в медицинской среде широту взглядов, уважал народную медицину, траволечение, всякие нетрадиционные методы, и подходил к каждому больному строго индивидуально.

Начинал он работу с пациентом всегда с неторопливой, задушевной беседы о его житье-бытье, располагая человека к себе как будто искренней заинтересованностью в его судьбе. Все проблемы со здоровьем он всегда ловко увязывал с проблемами жизненными и духовными, которые и привели пациента к такому вот печальному итогу. Борис Иванович, как никто, умел показать каждому человеку, что он своими неразумными действиями, чрезмерным стремлением к материальному, к деньгам и роскоши, к сомнительным удовольствиям, предаваясь недуховным интересам, сам привел себя в то плачевное состояние, в котором оказался.

Пациент выходил из уютного, уставленного цветами, чисто убранного кабинета, полностью осознающим свое ничтожество и ту грязь, в которой он барахтался, являясь создателем всех своих бед и болезней. Где же выход? Доктор вроде что-то говорил об этом… Но вот что? В аптеку идти бесполезно: лекарства не помогают, а, напротив, разрушают. Напившись лекарств и почувствовав временное облегчение, человек снова начнет предаваться грехам, и все вернется на круги своя. Осознавая весь ужас своего положения, пациент надеялся только на участие и духовную помощь доктора. Только в беседе с ним он мог рассказать обо всех своих невзгодах и только вместе с ним наметить пути их преодоления.

Борис Иванович, действительно, был один из немногих представителей официальной медицины, который подходил к каждому человеку особым способом, принимая в нем участие, а не просто выписывая рецепты и направления на анализы. Почти все, кто к нему обращался, становились его постоянными пациентами, время от времени приходили к нему, советовались, приводили своих родственников и знакомых.

Несмотря на медицинскую специализацию невропатолога, Борис Иванович лечил любые заболевания, к нему можно было обращаться по любому поводу, даже просто «выплакаться в жилетку». Особенно это его качество ценили женщины, которые ходили к нему табунами, жаловались на своих мужей, на нехватку денег, непослушных детей и вообще на все-все. И каждую он терпеливо выслушивал, проникновенно рассказывал о высших ценностях, для каждой находил хороший совет, доброе слово, демонстрировал полное понимание и участие, давал надежду. Одним словом, возвращал интерес к жизни, который оказывался самым тесным образом связанным с интересом к самому Борису Ивановичу, не только как к личности, но и как к мужчине.

Доктор поднялся на третий этаж, открыл кабинет. Застоявшийся воздух непроветренного помещения заставил его поморщиться. Он был ярым сторонником здорового образа жизни и непримиримым, беспощадным врагом вредных привычек. Воду он предпочитал пить только колодезную или родниковую. В Москве раздобыть ее было делом нелегким, но на что не пойдешь ради чистоты тела и духа. Воздух тоже должен быть свежим. Поэтому Борис Иванович первым делом открыл настежь окно, в которое сразу ворвался шум большого города, утренняя сырость, крики грузчиков из магазина напротив, стук деревянной тары и бутылок.

– О, Господи, повсюду суета мирская, – вздохнул доктор и принялся поливать цветы, которые он очень любил и разводил в огромных количествах. Они стояли на полу, на подоконнике, на столе, на навесных полках, на высоких шкафах с документацией. Стены кабинета были отделаны под дерево и украшены изделиями народного промысла из бересты, засушенных цветов и коры деревьев. Ничего не должно было напоминать людям, которые приходили сюда, о больнице и болезнях.

Валерия вошла без стука. То есть она не собиралась входить, а просто толкнула дверь, почти не сомневаясь, что она заперта. В такую рань вряд ли кто может оказаться на рабочем месте. Неожиданно дверь открылась, и ей ничего не оставалось, как войти.

– Здравствуйте, – неуверенно произнесла она, глядя на Бориса Ивановича, свежевыбритого, с аккуратными черными усиками, в светло-голубом отглаженном халате, который удивленно застыл с лейкой посередине кабинета.

– Какие люди! – преувеличенно обрадовался он, поставил лейку на подоконник и предложил Валерии сесть. – Что вас привело ко мне? Надеюсь, не болезнь?

– Отчасти.

Валерия чувствовала себя скованно, не знала, куда деть руки: сказывались бессонная ночь, нервозность последних дней, нездоровье. Обычно она в любой обстановке вела себя легко и непринужденно. Разозлившись на себя, женщина глубоко вздохнула и только приготовилась рассказывать о своих проблемах, как Борис Иванович сам заговорил:

– Как успехи, великолепный знаток английского? Много работы? Я всегда поражался вашему трудолюбию. Вы не ленивая женщина! А это большая редкость.

Разговаривая с Борисом Ивановичем, который иногда обращался к ней – перевести статью из иностранного журнала или письмо от зарубежных коллег, – Валерия ловила себя на том, что в его сладких и хвалебных речах, подчеркнутом уважении к ней и к другим людям, сквозит тщательно замаскированное, очень глубоко запрятанное осуждение и, возможно, презрение и нелюбовь. Тогда она начинала корить себя за излишнюю подозрительность, недоверие к человеку, который говорит искренне. Но этот червячок сомнения, неизвестно откуда берущийся, вдруг портил все впечатление от правильных и вроде бы добрых слов. Так и сейчас, за похвалой она ощутила насмешку. Или зависть? Невозможно определить точно.

Валерия тут же остановила себя. Кто она такая, чтобы судить этого человека? Тем более, что именно она пришла к нему за помощью. Не исключено, что все это ей кажется, – обыкновенная нервная истерика. Бабская истерика, что особенно противно.

Перед ее внутренним взором возникла Катенька, с обожанием расписывающая необыкновенные достоинства Бориса Ивановича. Именно она и отправила-таки Валерию к доктору, уверяя, что лучшего специалиста и более душевного человека днем с огнем не сыскать по всей Москве, что все маститые профессора по сравнению с ним глупые младенцы, а какой интеллект, какая тонкая натура, как понимает женскую душу! Катенька буквально захлебывалась от восторга и млела от восхищения. В такие минуты Валерии казалось, что приятельница вдруг сейчас растает в божественном свете Бориса Ивановича, как Снегурочка в жарких лучах Ярилы-солнца в опере Римского-Корсакова, которую они вместе с Катенькой недавно слушали в Большом театре.

Кажется, все эти мысли промелькнули на ее лице. Потому что Борис Иванович, бросающий на нее внимательные, проникновенные взгляды, заметил некоторое смятение, возбужденную мимику, истолковал это все по-своему и тут же отреагировал.

– Вы сегодня совсем другая, не такая, как всегда. Я вижу, вас что-то беспокоит, гнетет.

Борис Иванович любил показать свою проницательность, умение видеть людей насквозь и дальше, дать им понять, что от его всевидящего взора ничто не скроется, и что напрасны все усилия ввести его в заблуждение. Раньше, когда он говорил нечто подобное, Валерии отчего-то становилось неловко. Не разубеждать же его, в самом деле? Поэтому она отвечала уклончиво, как бы косвенно подтверждая его «догадки». Но в этот раз он неожиданно попал в точку.

– Видите ли, – она взглянула на него через стол, за которым он сидел, и внезапно сказала совсем не то, что собиралась. – Не могли бы вы пересесть поближе? Вот сюда.

Напротив кресла, в котором сидела Валерия, стоял стул. На него она и указала.

У доктора отвисла челюсть, если можно так выразиться, конечно, о столь солидном человеке. Во всяком случае, дар речи он на некоторое время потерял. Неслыханно! Ему смеют диктовать! Однако, преодолев неудовольствие и изобразив на лице сладчайшую любезность, он пересел на стул и приготовился слушать.

– Вы извините, – от Валерии не укрылись скрытые движения оскорбленной души Бориса Ивановича, – но мне так будет удобнее говорить.

– Да-да, безусловно, я и сам люблю разговаривать с людьми без всякой официальности, по-дружески. Так что вас беспокоит? – он опустил глаза и начал рассматривать свои руки, аккуратные, можно сказать, красивые, с длинными пальцами и ухоженными ногтями.

– У меня бронхит.

Борис Иванович поднял томный взгляд, излучающий сочувствие, медленно перерастающее в недоумение. Как! К нему пришли лечить заурядный бронхит?! Что себе позволяют некоторые люди! С бронхитом может справиться любой участковый врач… Однако, не скажешь так пациенту?

– Ну, что ж. Жить будете. – Он снисходительно и успокаивающе улыбнулся. – Травки, мед, содовые ингаляции. Средства проверенные, надежные. Думаю, через недельку все будет в порядке.

– Вы меня не поняли. – Валерия вздохнула. Она почувствовала, что напрасно пришла сюда, но раз уж пришла… – У меня какой-то странный бронхит: внезапные приступы кашля, переходящего в удушье. Мне нечем дышать. Совсем нечем.

Она хотела добавить, что приступы удушья сопровождаются паническим страхом, от которого останавливается сердце, что на нее словно наваливается что-то темное, холодное и неумолимое, как сама смерть, что… Но передумала. Почему-то ей стало абсолютно ясно, что этот человек ничего не поймет. Обычный бронхит – это его реальность. Может быть, хоть даст какой-то медицинский совет? Доктор наук, все-таки. Присваивают же за что-то научные степени!

– Так это астматические явления! – Борис Иванович даже как будто обрадовался, что все так просто, полностью подтвердив то, что Валерия о нем только что подумала. – Не надо пугаться! Надо подлечить нервы. Все болезни связаны с нервами, с душевными переживаниями. Необходимо обрести спокойствие.

– Недавно погиб мой друг… После его смерти все потеряло смысл. И вообще… со мной происходит нечто странное.

Валерия понимала, что не может рассказать доктору все: о своих снах, о рубиновой серьге, которую спрятал в ее квартире Евгений, о своих страхах, о кашле, который уж никак не похож ни на обычный бронхит, ни на астму. Соседка, с которой они поддерживали довольно близкие отношения, давала ей аэрозоль, снимающий астматическое удушье. Валерии он не помог. Кашель начинался внезапно, по одному ему ведомым причинам, и затухал практически сам по себе. Никакие травы, таблетки, горчичники и прогревания на него не действовали. Так, может быть, чуть-чуть. Это беспокоило.

– Так вот, в чем дело! Это большое горе. Его нужно пережить. Своего друга вы не вернете, а здоровье потеряете. Знаете, что? – Борис Иванович взял со стола свой блокнот, надел очки и стал что-то искать. – Ах, наконец-то! Я вам дам телефон одного интереснейшего человека. Это мой добрый знакомый, исключительно порядочный человек. Вы сможете ему все рассказать. Он, как это теперь принято называть, экстрасенс. Модное словечко. Ха-ха!

Доктор спохватился, что несколько отклонился от выработанного годами тщательного притворства, имиджа, и восстановил на лице благодушное, участливое выражение.

– Боже мой, – подумала Валерия, – да он живет в мире собственных иллюзий! Он настолько вжился в придуманную им самим роль, что она приросла к нему, словно вторая кожа, которую уже не снимешь. Разве что с кровью и мясом.

– Его зовут Игнат, – продолжал между тем доктор. – Скажете, что от меня, так он и примет вас без очереди.

Борис Иванович проводил Валерию и вернулся в кабинет, испытывая немалое облегчение. Слава Богу, пусть Игнат разбирается со странной дамочкой. Она оставила на столе деньги за визит. Деньги подняли доктору настроение. Он уселся в свое мягкое крутящееся кресло, надел очки и принялся корректировать научный доклад, который к завтрашнему дню требовалось закончить. Мысли его постоянно сбивались, – Валерия вызывала у него смутное недовольство, которое он не мог объяснить. Ее прямой, жгучий взгляд, таивший глубоко, на самом донышке, насмешку, раздражал и неприятно поражал Бориса Ивановича. О, с женщинами всегда только одни неприятности! Чем они умнее, тем этих неприятностей больше. А если они еще и красивы – жди беды.

В дверь коротко и резко постучали.

– Ну вот, никакого покоя, – рассердился доктор, не без труда вернул на лицо любезное выражение и приветливо произнес: – Заходите!

Человек в черном неторопливо шел по улице. У него болела голова, поэтому прохладное утро было очень кстати. В последнее время он чувствовал себя все хуже и хуже. Снилось страшное. Просыпаясь по ночам, он долго не мог прийти в себя, лежал и смотрел на темный квадрат окна, ощущая себя пустой оболочкой, из которой ушла радость жизни, надежды и даже слезы. Оказывается, способность плакать говорит о том, что не все еще потеряно. Слезы любви – они словно дождь, после которого зелень вновь становится свежей, и цветы раскрывают свои нежные лепестки навстречу новому дню. А вот у него не осталось даже слез…

Из тяжелых стеклянных дверей поликлиники вышла молодая женщина, в коротком платье без рукавов, черноволосая, невысокая. У мужчины в черном было очень острое зрение. Он хорошо рассмотрел женщину, которая приближалась к нему по кленовой аллее, рассеянно глядя по сторонам: она была чем-то расстроена. Странно, что его еще что-то могло заинтересовать, особенно женщина!

Тренированные реакции – великая вещь. Шестым чувством, никак не иначе, человек в черном уловил, что за женщиной наблюдает не он один. Кто-то в темно-синей иномарке медленно ехал по дороге, слегка в отдалении, сопровождая женщину в красном платье. Муж, поклонник, любовник? А может быть, частный детектив, нанятый сумасшедшим ревнивцем?

Дама, явно занятая своими невеселыми мыслями, ничего вокруг не замечала. Она не заметила бы, даже если мимо нее провели бы розового слона в тюбетейке с золотыми кисточками. Какие у нее дивные глаза – темные, миндалевидные, как бы подернутые дымкой, или слезой, с длиннющими черными ресницами… мечтательные. Какие они могут быть чудные в минуты страсти!..

Человек вдруг вспомнил другие глаза под соболиными бровями и глухо застонал. В эту минуту женщина почти поравнялась с ним.

– Что с вами? – Ее смугловатое лицо, ярко накрашенные губы оказались очень близко. – Вам нехорошо? Нужно присесть.

– Откуда она знает? – подумал человек, пытаясь удержать мутящееся сознание.

Женщина помогла ему добраться до скамейки и села рядом. Ему действительно стало легче. Вот так всегда – накатит волной тошнота, мелкая дрожь во всем теле, выматывающая силы боль, – в последнее время все чаще. Но если сесть, глубоко вдохнуть несколько раз прохладный воздух, становится легче. Сознание прояснилось, и человек в черном краем глаза заметил, что темно-синяя машина тоже остановилась. В нескольких шагах сзади, за деревьями.

– Что за черт?

– Вам лучше? – Валерия обрадовалась, что глаза незнакомца прояснились. Ей не понравился этот человек, его суровое лицо, страшный, мутно-бездонный взгляд, глубокая морщина на переносице. Но ему вдруг стало плохо, он чуть не упал. Она не могла пройти мимо.

– Извините, я, кажется, доставил вам беспокойство.

Человек улыбнулся, одними губами, не выпуская из поля зрения странную машину.

– Я тоже не очень хорошо себя чувствую. Иду от врача. – Она растерянно посмотрела в сторону поликлиники, удивляясь, что говорит все это незнакомому человеку. Напряженные нервы требовали хоть какого-то облегчения. Потребность высказаться, пусть даже и перед случайным прохожим, возникла стихийно, как бы сама собой. После того, что случилось с Евгением, Валерия впервые осознала, как, в сущности, она одинока в этом мире.

ГЛАВА 16.

– Вы только не пугайтесь, – человек в черном мягко взял Валерию за локоть, отвлекая ее внимание от машины. Наблюдателю не нужно было знать, что он замечен.

Женщина посмотрела на него измученными глазами, в которых мелькнула паника. Она, пожалуй, уже и так напугана. Вот только чем?

– Смотрите в ту сторону, – он махнул рукой по направлению к киоску с хот-догами, – я вам сейчас что-то скажу.

– Что? Говорите.

Человек в черном внимательно посмотрел на Валерию. Она таки чертовски напугана. Тем более, надо ее предупредить. Раз ей есть чего бояться…

– За вами, кажется, следят.

Краска отхлынула от ее и так бледного лица, ярко-красные губы неестественно и страшно выделялись на фоне смертельной белизны, обрамленной черными волосами. Женщина зажала себе рот рукой, видимо, чтобы не закричать от страха. Если бы она не сидела, то, наверное, упала бы, лишилась чувств.

Мужчину это несколько забавляло, он даже на время забыл о своей головной боли. Чего это она так боится? Заметив наблюдение, человек в черном подумал, что следят за ним. Это ему не понравилось. Он имел причины скрываться и вот уже почти месяц успешно достигал своей цели. И тут… Неужели его местонахождение обнаружили? Выяснив, что слежка ведется за женщиной, он испытал такое облегчение, что ему захотелось помочь ей выпутаться из неприятного положения, в котором она оказалась по неведомым причинам.

Помогать кому-либо было не в его правилах. Он считал, что каждый должен решать свои проблемы сам, но в последнее время с ним стало твориться нечто странное… Оставить в беде женщину, да еще с такими глазами, темными, как безлунная ночь, он никак не мог. Почему-то хотелось оставить с носом преследователя в темно-синем автомобиле.

Сам цвет авто, глаза женщины, сложившаяся ситуация, вызывали у него неясное беспокойство, природу которого он пока не улавливал. Что-то смутно знакомое…

– Куда вам нужно идти?

Она непонимающе посмотрела на случайного знакомого. Страх сковал не только ее тело, но и мысли. О чем ее спрашивает этот человек с неприятным лицом, пустым и жестким взглядом?

– Я имею в виду, на работу? Домой? Куда-то еще?

Ее глаза чуть прояснились. Преодолевая желание оглянуться, посмотреть, кто и откуда за ней наблюдает, Валерия попыталась принять решение. Куда идти? Домой? Ни за что! Одной сходить там с ума? Пожалуй, лучше в университет. Потом, в течение дня, она что-нибудь придумает.

– Я… Мне нужно на работу. Но…

– Хорошо. – Человек в черном не спеша поднялся, подал ей руку. – Я вас провожу.

Водитель темно-синего авто смотрел, как женщина в красном вышла из поликлиники, пошла по аллее, медленно двинулся вслед за нею. Она встретилась к мужчиной, по-видимому, знакомым, заговорила. Разговор продолжился на скамейке, в тени аллеи. Потом они встали, прошли киоск с хот-догами, вошли в пиццерию, которая уже открылась, несмотря на раннее утро. Наверное, мужчина решил угостить свою даму.

– Подожду здесь.

Водитель остановил машину так, чтобы ему был виден выход из пиццерии, и закурил, наполовину открыв окно. Прохладное утро обещало нежаркий день. Кое-где появились спешащие по своим делам прохожие, открывались двери магазинов и закусочных, лотки с мороженым и бутербродами… Полусонные улицы огромного города наполнялись шумом и запахами жизни, ее персонажами, такими разными, несущими в себе свои собственные тайны. Почти никто из них не знал, что принесет им следующий миг, какие изменения произойдут через минуту, час, день. Может быть, в этом неведении и состоит одна из прелестей жизни? Ее очарование и привлекательность?

Водитель темно-синей машины посмотрел на часы, в недоумении пожал плечами. Прошло еще минут пятнадцать. Из пиццерии так никто и не вышел.

– Эй, пацан!

К машине подбежал мальчишка лет двенадцати, чумазый, в кепке с длинным козырьком.

– Слышь, сгоняй в пиццерию, там друзья мои должны быть, мужик в черной футболке и женщина. Черноволосая, в красном платье. Только не говори им ничего. Просто посмотришь и скажешь мне. Ладно? А я тебе дам на сигареты.

Он показал мальчишке деньги.

– Идет. – Малый, не задавая лишних вопросов направился в пиццерию, насвистывая что-то себе под нос.

Через минуту он появился снова, с недовольной миной.

– Так там, дяденька, никого нету.

– Черт!

Водитель автомашины торопливо сунул ему смятую купюру и рванул с места.

Валерия вошла в прохладный вестибюль университета, чувствуя себя странником, вернувшимся из длительного и далекого путешествия, не узнающего все вокруг, не верящего своим глазам… Те же кадки с цветами, те же таксофоны на стенах, те же ряды кожаных стульев. Произошло так много событий, вся ее жизнь перевернулась вверх тормашками, а здесь ничего не изменилось. Это сбивало с толку, вызывало ощущение нереальности.

По широкой лестнице сбежала Катенька, в новом костюме, с сияющим лицом.

– Валерия, как я рада тебя видеть! Боже, какая ты бледная! Как твой кашель? Ты ходила к Борису Ивановичу?

– Ходила, ходила, успокойся. Не задавай сразу слишком много вопросов.

Валерия обрадовалась при виде Катеньки. Зеленый костюмчик с укороченной юбкой, приталенным жакетом без рукавов, пестрая косынка в тон, – замечательно! Подруга выглядела прекрасно.

– Правда, он чудо?

– Кто?

Валерия догадалась, что речь, конечно же, идет о сладчайшем докторе. Как всегда в подобных ситуациях, ей сделалось неловко. Поддакивать не хотелось, разоблачать Катенькиного кумира тоже. Честно говоря, ей сейчас вообще ничего не хотелось.

Ну… – подруга застыла, ошеломленная тем, что кто-то может не таять от умиления и восторга при виде Бориса Ивановича, а, главное, от его умопомрачительного ума, суперинтеллекта и неиссякаемой доброты, терпения, понимания, – словом, всех тех качеств, которых катастрофически не хватает современным мужчинам. – Разве он не поговорил с тобой? Ты что же, не рассказала ему о своих проблемах? Борис Иванович – единственный человек, который может тебе помочь! Он такой…

Валерии не хотелось спорить, не хотелось ничего объяснять.

– Разумеется, он мне очень помог… советом. Травки выписал. Ну и… – Валерия собиралась сказать о телефоне экстрасенса, к которому посоветовал ей обратиться сладчайший доктор, но в последний момент что-то ее остановило. Она закрыла рот и улыбнулась.

– Вот видишь! У одной моей приятельницы были такие скандалы в семье, такие сложные отношения, такие трагедии! И только Борис Иванович, он один смог ее понять, успокоить, вернуть радость жизни!

Слова по поводу обожаемого кумира лились неиссякаемым потоком всю дорогу в аудиторию, где Катенька собиралась в перерыве между зачетами напоить Валерию кофе, коньяком и угостить сладостями, которые ей в несметном количестве преподнесли студенты.

Человек в черном с удовлетворением отметил, что ни темно-синего авто, ни какого-либо другого подозрительного объекта поблизости не было, когда вернулся и по знакомой кленовой аллее направился к поликлинике. Головная боль утихла. Приятный прохладный ветерок приносил запахи мокрой коры, листьев и асфальта, обвевал разгоряченное лицо.

На третьем этаже, у кабинетов врачей кое-где сидели в мягких креслах пациенты, ожидая своей очереди. Пару пожилых женщин расположились за низким столиком, перелистывая журналы, у кабинета Бориса Ивановича. Человеку было дорого время, поэтому он подошел к двери и решительно постучал. Женщины недовольно переглянулись, но перечить не стали. Слишком уж недобрый, жуткий взгляд был у этого нетерпеливого мужчины.

– Минуточку! – раздался из-за закрытой на замок двери голос доктора. – Подождите, пожалуйста!

Человек в черном уже обращался раньше к Борису Ивановичу по поводу головной боли, и доктор дал советы и рекомендации, которые частично помогли получить облегчение. Несколько лет он чувствовал себя сносно, и вот, после того, как он взялся за сомнительный заказ, нарушив свои собственные незыблемые правила, у него начались неприятности. Хотя он выполнил свою работу как следует, заказчик, по необъяснимым причинам, повел себя странно. Человеку пришлось скрываться, чтобы спасти свою жизнь. Он даже не смог получить вторую часть денег, но это было не так важно. Опасность витала в воздухе, источник ее был неизвестен, а потому неуловим. Нельзя было расслабиться ни на секунду, сбросить напряжение, просто ни о чем не думать. У человека возобновились головные боли, которые изматывали, лишали сна, возможности отдохнуть. Он устал, очень устал…

Вот и сегодня, решив-таки обратиться еще раз к знакомому врачу, он шел в поликлинику, и вдруг увидел темно-синий автомобиль, который показался подозрительным. Куда делось с таким трудом обретенное спокойствие?! Он снова почувствовал себя дичью, на которую ведется охота. К счастью, ловушка в этот раз предназначалась не ему. Следили за женщиной, которая вышла из дверей поликлиники. Женщина была красивая, черноволосая, очень бледная и испуганная, с огненным взглядом, напомнившим ему Евлалию, муку всей его жизни.

Скандально известная оперная примадонна, блистательная, чудная Евлалия Кадмина, – пылкая возлюбленная, нежная, невинная и порочная, порывистая, непонятная, как любая стихия. И, как настоящая стихия, разрушительна. Она разрушила и его жизнь. Как это могло случиться? Человек давно перестал задавать себе этот вопрос. Загадочная смерть Евлалии, потрясшая Киев, Москву и Петербург, Париж и Милан, сотни тысяч восторженных поклонников ее магнетического таланта, божественного голоса и неотразимой женственности, перевернула всю его жизнь. Он чувствовал свою вину, которую желал бы искупить какой угодно ценой!

Но как он мог быть виноват? Евлалия спела свою последнюю арию более сотни лет назад… Уже более сотни лет тому, как закрылись ее чудные очи, красный бархат занавеса навеки скрыл ее от любопытных, жадных и вожделеющих взоров, и ее загадочное и прелестное лицо растаяло в тумане времени, в невозвратной дали…

– Входите же!

Человек в черном словно очнулся. Доктор с недоумением смотрел на странного пациента. Не в себе он, что ли? То стучал, а то стоит истуканом. Этих больных не поймешь! Однако, сколько терпения требует профессия врача! Неудивительно, что его коллеги стали попивать, вести непотребный образ жизни… Только христианское смирение помогает выдерживать все потоки боли, жалоб, негодования, истерик, горя, разочарования и слез, которые пациенты изливают на врача.

– Что беспокоит? – Борис Иванович умело скрывал раздражение под маской сочувствия. У него была отличная память на лица: этот человек уже обращался к нему. Кажется, с головными болями. Очень, очень распространенный недуг. Доктор устал объяснять людям, что возникновение головной боли тесно связано с душевным состоянием и что они сами виноваты в том, что у них болит голова. Но разве кто-то его слушает?! Вот и этот мужчина пришел снова. Значит, не понял, что ему объясняли, не выполнял советов, – и вот результат. Доктор устало вздохнул.

– У меня частые головные боли. Раньше я уже обращался к вам. Тогда вы мне очень помогли. Несколько лет все было неплохо, но… Жизнь есть жизнь, – пациент недобро усмехнулся, – много произошло всякого. В общем, мне снова нужна ваша помощь.

Борис Иванович так и думал. Он видел всех этих больных насквозь. Как они живут?! Заботятся только о мирском: деньги, объедание, спиртное, плотские утехи, пустое времяпрепровождение… А потом, когда у них все разболится, бегут к врачу, требуют, чтобы он их вылечил. Как будто он – Господь Бог! О, люди, люди!

– Видите ли, – доктор рассматривал свои руки; голос его звучал сострадательно, он как будто стеснялся взглянуть на пациента, – какой образ жизни вы ведете? Каковы ваши интересы? Заботитесь ли вы о душе? Или только о теле? Необходимо стремиться к истине, быть лучше, любить людей.

Человек в черном внутренне дернулся, гримаса боли исказила его бледное лицо. Он с трудом сдержал тяжелую судорогу, скрутившую мышцы, скрипнул зубами. Сладкие нотки в голосе доктора вызвали глубоко в сознании непереносимое острое раздражение. Он чувствовал фальшь, которая насквозь пропитала этого самоуверенного с виду, но гнилого изнутри человека, все силы которого уходили на стремление скрыть эту гниль. Пациент видел это настолько ясно, что тошнотворная волна отвращения затопила его, вызвала усиление головной боли. Он почти не слушал приторную речь доктора. Перед ним всплыло милое, укоряющее лицо Евлалии… Она так и не простила его. Потом лицо женщины в красном платье, с черными-черными волосами. Он помог ей. Ради Евлалии… В искупление своей неизбывной вины…

– Необходимо покаяться, – журчал голос Бориса Ивановича. – Вас гложет чувство вины. Это оно не дает вам покоя. Надо поститься, очищать организм…

Пациент пропустил рекомендации по очищению тела от шлаков мимо ушей; в его истерзанном болью рассудке отозвались только слова о вине. Откуда он знает, этот равнодушный человек, о чувстве вины, которое лишает сна и отдыха? Что он вообще знает о чувствах? Разве он когда-нибудь их испытывал? Разве его жизнь не состоит из одних только слов о чувствах? Жить и говорить о жизни – это не одно и тоже.

Доктор продолжал свой монолог, произнося заученные, ничем, кроме назидательно-поучительного тона не наполненные фразы, и настолько увлекся этим, что остановила его на полуслове уже громко хлопнувшая дверь…Борис Иванович поднял, наконец, глаза – пациента не было.

– Ну вот, какая наглость! Он даже не стал слушать! Не поблагодарил, не попрощался – просто вскочил, хлопнул дверью и убежал! Помогай после этого людям, – с выражением мученика на лице думал доктор. Впрочем, недолго. Вошла очередная пациентка… Нужно было продолжать прием.

Человек в черном, выскочивший из медицинского кабинета, быстро и нервно шагал по кленовой аллее. Постепенно вид зеленых деревьев, чугунного узора ограды, недавно покрашенных скамеек, низкого серого неба, начинавшего моросить дождем, снял напряжение. Стало легче дышать, сердце забилось ровнее, спазм внутри черепа отпустил, боль рассеялась, растеклась между лбом и затылком.

Странный пациент решил пройтись пешком. Через пару кварталов ему пришла в голову одна мысль. Он спустился в метро и затерялся в толпе пассажиров.

Валерии не хотелось идти домой. Они с Катенькой обсудили все новости, выпили по третьей чашке кофе… Вспомнили Евгения. Катеньку интересовали подробности, но выспрашивать она не смела. Валерия и так выглядела подавленной, больной. Еще бы! Наверное, строила планы на будущую семейную жизнь… и на тебе! Такой финал. Сразу и не осмыслишь. Евгений – человек интеллигентный, обеспеченный, коренной москвич, женат не был. Квартира шикарная, машина. Валерию любил без памяти… Ей уже далеко не двадцать лет, пора жизнь устраивать. Мужчины за ней всегда не прочь поухаживать, но она женщина требовательная, переборчивая. За ней и в институте многие бегали, но без особого успеха. А тут вроде все складывалось… Ах, как жаль.

Катенька пошла проводить подругу и привычно перевела разговор на своего кумира.

– Ты все, что тебе Борис Иванович посоветовал, непременно выполняй. Он такой…

– Катюшка, а у доктора семья есть?

Валерия сама не знала, почему вдруг ее заинтересовала личная жизнь Бориса Ивановича. Она не задумывалась об этом раньше, воспринимая людей по шаблону: работа, семья, дети. Интересно, какая у Бориса Ивановича может быть жена?

Катенька запнулась, как будто с размаху налетела на неожиданную преграду. Кажется, она даже смутилась. Валерия с любопытством смотрела на ее растерянное лицо.

– Как тебе сказать? У него есть жена… Но он с ней, кажется, развелся. То есть… Я не знаю. Это такой человек! Как можно не ценить его, не любить! Это, наверное, черствая, бескультурная, грубая какая-то женщина. Она ему не готовила, не стирала, постоянно третировала… А у человека душа ранимая. Он целыми днями отдает себя служению людям, а когда поздно вечером возвращается домой, то встречает непонимание, ругань, пустой холодильник, неубранную квартиру!

– Откуда ты все это знаешь? – удивилась Валерия.

– Да про это все знают! Такой человек! Такой ум! Такая душа! Никто не понимает. В собственном доме не понимают! Одинокий айсберг!

Валерия не выдержала и фыркнула. Айсберг в представлении Катеньки – это было нечто величественное, недосягаемое, как вершина Килиманджаро [27]. Это была высшая похвала мужчине, какую только можно заслужить в устах подруги.

– А женщина какая-нибудь у твоего «айсберга» есть? Он ведь еще совсем не старый.

– Ой, что ты! – замахала руками Катенька. – Какая женщина! Да Борис Иванович вообще на женщин не смотрит. Ведь женщина – сосуд греха!

– Чего-чего сосуд? – Валерия с огромным трудом сдерживала готовый вот-вот прорваться хохот.

– Ты как будто не понимаешь! – рассердилась Катенька. – Борис Иванович не такой, как все мужчины. Он особенный. Он на женщину смотрит в первую очередь как на человека, как на духовное существо. Ему даже в голову не приходят всякие глупости! Это человек высшего плана. Для него любить людей, отдавать им всего себя – самое большое наслаждение. Он каждый день молится, соблюдает все посты, он… на работе с утра до ночи. Когда ему думать-то о женщинах? Не то чтобы… – Катенька замолчала, не в силах произнести банальные слова, которые могли оскорбить величие Бориса Ивановича, ослепительный образ которого совершенно затмил для нее все остальное, и в первую очередь здравый смысл.

– Так он что, совсем один живет?

– Ну да. Ага… Не знаю. – Катенька опешила. Она впервые поняла, что не знает о Борисе Ивановиче ничего, кроме того, что он сам ей говорил о себе.

Валерия плохо спала ночью, потому что кашляла, пугалась каждого звука, вспоминала странную встречу у поликлиники с человеком, которому стало плохо. Как он сказал ей, что за ней наблюдают, как помог скрыться. Он очень помог ей. Интересно, кто там был, в машине? Те же люди, которые убили Евгения? От этой мысли Валерия зарылась с головой под одеяло. Они охотятся за серьгой. А серьга все еще у нее. Что же делать? С кем посоветоваться? Сегодня ей повезло, что попался такой человек… но завтра все может обернуться намного хуже. Она не хотела даже думать, насколько хуже.

Борис Иванович дал ей телефон экстрасенса. Пожалуй, завтра нужно сходить к нему. Зря она нападала на сладчайшего доктора. И Катенька обиделась. Вот и человек, который помог ей обмануть преследователя, тоже сначала не понравился. А он потом оказал ей услугу, совершенно незнакомой женщине. Валерия, очень собой недовольная, наконец, уснула, приняв все меры предосторожности. Свет в коридоре горел всю ночь, к входной двери был придвинут полированный комод, который она купила осенью для белья и зимних вещей. Рядом с кроватью она положила топорик для рубки мяса, на всякий случай.

ГЛАВА 17

У открытых дверей храма стояли несколько женщин в платках. Молодые – в прозрачных шарфиках на голове и платьях унылых тонов, стояли, понурившись, почему-то не входили, негромко переговаривались.

Внутри стоял прохладный полумрак. Свет, льющийся из узких окошек, отражался от сусальной позолоты, пастельных тонов настенной росписи, разноцветных одеяний святых с пророческими очами. Потрескивали горящие свечи, пахло расплавленным воском, ладаном, цветами, хвоей и еще чем-то неуловимо печальным, бередящим душу. Темные лики икон терялись между роскошными окладами, смутно взирали сквозь сизоватую дымку, курящуюся в высоком полуосвещенном пространстве.

Человек в черном остановился недалеко от входа, хотел пройти вперед, но отчего-то не смог. Лицо Иисуса, прекрасное, с золотыми волосами и грустным взглядом, проникающим сквозь сердце, светилось; мягкие переливы света и тени делали его странно живым. Как будто оно непрестанно менялось – от легкой улыбки до отрешенной печали, смутной, как сам смысл этого мира, несущегося сквозь время за толстыми стенами храма, отделенного повисшей между ними тишиной…

Человек купил несколько желтых свечек, самых дорогих, хотел поставить, но не знал, куда. За здравие или за упокой? Божья Мать, прижимая к себе младенца, неотрывно смотрела на него, скорбно и укоряюще. Он опустил глаза. Хотелось плакать. Где-то, в невидной ему глубине, запели высокие сопрано, монотонно зазвучал чистый низкий голос батюшки. Молодая полная женщина кланялась, крестилась и целовала большую, украшенную цветами икону.

Мужчина в черном почувствовал, как что-то горячим обручем сдавило ему лоб, к горлу подступил комок, и предательские слезы потекли по жестким щекам. Ему стало неловко, словно его поймали за каким-то предосудительным занятием. Что он здесь делает? Он чужой в этом сусально-ладанном мире, глядящем отовсюду жалобными очами, в отраженном свете прошлого, в котором уже никогда ничего поправить нельзя.

Он неловко сунул молящейся рядом старушке толстые дорогие свечи и бросился прочь, наружу, к свету пасмурного дня, в котором он мог существовать, закрыв за собою наглухо двери в минувшее и стараясь не допускать мыслей о будущем. Выйдя на улицу, он несколько раз глубоко вдохнул влажный свежий воздух, закрыл глаза и некоторое время стоял, наливаясь тяжелым бешенством. Зачем он здесь? Как ему могло прийти в голову, что раскаяние возможно? Осуждал ли он сам себя? Нет. Страдал ли он? Да. Но как пройти по-другому оставшийся позади путь?

Зачем этот доктор послал его сюда? Что он понимает в душах человеческих, суть которых есть – непроницаемая мгла? Недоступная своему собственному внутреннему взору, не говоря уже о равнодушном взгляде постороннего. Кто здесь может судить его, кроме него самого? И чей суд есть суд праведный?

Кто-то – неизвестный, непостижимый разумом, существующий в тайной сокровенной глубине – создает вещи и управляет ими. Невидимый, он направляет и проявляет свою волю в мире видимых форм. Может ли человек противиться его воле? Или он сам и есть эта воля?

Человек в черном шел обратно, чтобы сказать сладчайшему Борису Ивановичу о тщете и неприкаянности одинокого сердца, которое одиноко везде – и на шумной улице, среди толпы, и в полумраке залитого ладаном храма. И на земле, и в небесах. Только ее одну, Евлалию, он хотел еще видеть, где угодно – в садах Эдема или в преисподней, все равно. Только с ней он мог и хотел разделить свое одиночество. Она живет и чувствует, горит и тает, светит и манит, тогда как другие – давно пустые оболочки, потерявшие свой дух на запутанных дорогах бытия…

Необычный пациент поднялся по лестнице на третий этаж поликлиники и тут увидел доктора, провожающего двух длинноногих, игриво настроенных телок, густо накрашенных и весьма дурно воспитанных, одна из которых сделала недвусмысленный похабный жест за спиной Бориса Ивановича, пока тот любезно прощался.

Странный блеск в глазах доктора тут же сменился на мученическое выражение лица, как только он увидел идущих навстречу коллег и того самого пациента, убежавшего с утреннего приема, который жаловался на головную боль.

– Что ж вы, надумали вернуться?

Глаза доктора сменили плотоядный блеск на неприятный прищур, полуулыбка искривила красивые губы.

– Лук Амура. – Подумал пациент. – Такие губы называются «лук Амура», и говорят о пристрастии мужчин к противоположному полу. И на подбородке вертикальная ямочка. Бабушка, великий знаток мужских повадок, часто говорила ему, что такая ямочка – признак бабника.

– Прошу. – Борис Иванович, вполне взяв себя в руки, открыл дверь в кабинет и сделал приглашающий жест.

– Дело в том, – человек в черном смотрел на доктора долгим немигающим взглядом, – что я не могу выполнить ваши рекомендации. Мне это не подходит.

В кабинете пахло женскими духами, каким-то кремом и чуть-чуть лекарствами. Борис Иванович понимающе вздохнул, опустил веки с длинными черными ресницами.

– Духовный путь очень непрост. Нужно отказаться от греха, вести праведный образ жизни, а это не каждому по плечу. Люди слабы.

– Уж не ты ли самый безгрешный? – со все возрастающим брезгливым презрением подумал человек в черном, вспоминая вспыхнувший вожделением взгляд доктора во время разговора с девицами. Зачем-то они приходили к нему? Наверное, и раздевались?

Глухое раздражение сменилось желанием наказать. Но этот мужчина, продолжающий свой сладкозвучный монолог, насквозь фальшивый, как и он сам, не заслуживал даже настоящего наказания, настоящей мужской мести.

– Однако, ты же трус, братец! И лжец. Талантливый, изощренный лжец. – Подумал пациент. – Погоди же у меня. Это тебе не женщинам головы морочить.

Прошел еще один длинный день. Сиур работал, думал, снова работал, снова думал. Стоял у окна. Беспрестанно курил. Вечером он позвонил Тине, сегодня пятый раз. Ему нужно было слышать ее голос. Временами ему казалось, что он погружается в лихорадочный бред, так напряженно кружили его мысли около одного и того же: что делать?

Алеша не позвонил, никак не дал знать о себе. Это очень плохо. Сиур чувствовал неясное беспокойство все время, пока решался вопрос с этой поездкой. Дело обычное, ничем не примечательное. Клиент «Зодиака» отправил партию товара с сопровождающим, попросил человека в помощь. Получатель был известен, ничего не предвещало неприятностей. И все же…

Сиур поделился опасениями с Владом, которому доверял, как самому себе. Оба решили, что последние события выбили их всех из колеи, они все время ждали чего-то страшного. Ожидание чего-то ужасного бывает невыносимым. Они все устали: Тина, Влад, Людмилочка… А жизнь вдруг наладилась, все пошло своим чередом, – день за днем, день за днем. Сиур не знал, что и думать обо всем этом. Иногда ему приходила в голову мысль, а не приснилось ли им все: убитый старик, мертвая гадалка, таинственный Будда, странный подвал? Какое-то наваждение овладело всеми ими, закружило, одурманило, и… отхлынуло.

Он увидел жизнь с совершенно незнакомой ему до сих пор стороны, скрытой для большинства людей. Он очень любил ночную воду – море, реку или озеро, – когда вода стоит неподвижно, как мягкое, непроницаемо-темное зеркало. И на его зыбкой поверхности – луна и звезды, прекрасные и близкие, какими они никогда не бывают в небе. Стоит только протянуть руку… Но звезды в пруду и звезды на небе – не одно и то же. Для того, чтобы понять это, необходимо оторвать взгляд от близкой и привычной иллюзии и поднять голову вверх, посмотреть на звездное небо, далекое, торжественно-тихое, в котором мерцающим голубым шаром висит Луна.

Люди, чьи взоры прикованы к иллюзии физического мира видимых форм, не способны понять истину, ибо она лежит в иной плоскости, и чтобы перевести на нее взгляд, его сначала нужно оторвать от физических объектов. Мир есть иллюзия, за которой, словно за занавесом, разыгрывается очередной акт трагедии, драмы или водевиля.

Самая распространенная ошибка, – считать, что мир именно такой, каким его описывают другие люди при помощи своих собственных представлений и слов. Принять это за истину, все равно, что, имея глаза, добровольно закрыть их и вверить себя неизвестному поводырю, который утверждает, что знает дорогу. Власть слов огромна. Власть иллюзий всесильна. И чем тверже и жестче рамки, тем меньше свободы и истины. Но мы все равны перед тайнами этого мира, и все имеем равные возможности познавать его сокровенную суть…

Сиур просто шел по жизни, принимая ее, и незаметно для себя переступил неощутимую грань, отделяющую конечное от бесконечного, выйдя из ограниченного рамками пространства в некий вселенский простор, от которого у него захватило дух… В этих просторах гуляла Сила, которую, как он чувствовал, он мог подчинить себе. Когда-то он точно мог. Ему захотелось вернуть себе все, что он потерял.

На этих новых просторах дуют иные ветры, путеводитель по ним утерян, и только в собственном сердце можно найти опознавательные знаки… На этих просторах он встретил женщину, по которой тосковал веками скуки и страха, и ощутил в полной мере тщету поисков Любви в мире рамок и форм. Вне сжимающихся тисков навязанных иллюзий любовь распускается, словно белоснежная лилия на рассвете, становясь всем, что мы берем с собою в Путь, что бы нас ни ожидало там, впереди…

Сиур вздохнул. Ему придется оставить Тину на некоторое время. Влад позаботится о ней и о Людмилочке. Здесь пока вроде все спокойно. А вот что с Алешей? Сиур сам принимал решение и не будет ни на кого перекладывать ответственность. Пожалуй, надо собираться. Пока он доедет до городка, откуда не пришло сообщения от Алеши, пройдет еще день. Время сейчас не его союзник.

Влад вошел неслышно, или это сам Сиур настолько задумался, что восприятия не сработали?

– Что нового? – спросил он скорее по инерции, потому что уже знал ответ.

– Ничего. – Влад вздохнул. – Зажигалка есть?

Они закурили, не глядя друг на друга.

– Ты знаешь, что мне больше всего не нравится? – Влад бросил в пепельницу недокуренную сигарету. – То, что ничего не произошло. Понимаешь? Все как всегда. Товар доставлен. Деньги перечислены. То есть ребята благополучно доехали, встретились с получателем. Тот парень, – Макс, человек клиента, – говорит, осложнений никаких не было, все, как по маслу. Они с Алешкой вернулись в гостиницу, пообедали, выпили по маленькой, отдохнули. Потом Макс пошел на вокзал за билетами, а Леха остался складывать вещи. Барахла у них никакого лишнего не было, так… по мелочи. Ну, ты знаешь, договор был, что после всего Лешка нам позвонит, даст отбой. Это у нас все отлажено.

– Отлажено… – Сиур хотел выругаться. Сдержался. Затушил окурок с такой силой, что разлетелся фильтр. – Говорил я вам, что один едет с человеком клиента, а другой сам по себе? Господин никто. Неизвестный. Для страховки. Наблюдает со стороны, и вмешивается только в крайнем случае. Говорил?

– Так ведь сколько раз ездили туда, и всегда все было в порядке! – Влад в сердцах сплюнул. – Кто ж мог знать?

– Не мог, а должен был. Должен был знать, что на непредвиденный случай у нашего человека всегда должна быть страховка. Всегда! Понимаешь? Это ж не война, ребята! Это мирные будни. У Лехи жена больная и трехлетняя дочка.

– Витька с Андрюхой в отпуске. Димон завален работой. Все остальные заняты. Кого я мог с ним послать? Дело-то плевое: сопровождать этого Макса… Ну что могло случиться?

– Вот и ответь мне на этот вопрос.

Влад опустил коротко остриженную голову. Уж он и сам корил себя, да что теперь поделаешь?

– Эх, ребята! Сколько мне учить вас, что никогда нельзя пользоваться предыдущим опытом для того, чтобы менять что-то в заведенном порядке. Если вчера не было дождя, это не значит, что завтра можно обойтись без зонтика. Если ты до сих пор не промокал, то это не значит, что тебе не нужен зонт. А значит это только одно: ты оставался сухим только потому, что при тебе всегда было средство для защиты от дождя. Ясное небо или в тучах – зонт бери.

– Да знаю я, знаю. Лучшее средство от кашля – не промочить ног. Черт, все так сложилось… – Влад вздохнул.

– Хорошо. Ты говорил с Максом?

– Конечно. Он клянется, что пошел на вокзал, как договаривались, взял билеты, рассчитался за гостиницу, пришел в номер – а Лехи нет. Сумки сложенная стоит, документы, пиджак его на стуле висит… Говорит, подумал, он в бар спустился. Странно только, что портмоне лежит в сумке. Ну, мало ли? Может, у него в кармане деньги? Ждал-ждал, потом пошел в бар. Спрашивал всех. Никто ничего не видел. Горничная одна только вспомнила, что как будто Леху кто-то позвал, и он вышел. А кто? Зачем?

– Как это «позвал»? По телефону, в дверь постучал?

– Она говорит, через окно. Жара, окна открыты… Вроде как кто-то крикнул, а он выбежал…

– Номер закрыл?

– Макс говорит, номер был закрыт. Он еще к дежурной за запасным ключом ходил.

– Чертовщина. Кто мог Леху позвать? У него там что, знакомые есть?

– Вроде нет. – Влад почесал затылок. – А кто знает, как оно на самом деле?

– Это все?

– Все… – Влад смотрел в окно и ничего там не видел, ни серого утра, ни литого чугунного забора, увитого цветами, ни кустов дикой белой розы, буйно разросшейся, ни устланной белыми пахучими лепестками травы вокруг. Ему вдруг захотелось сидеть рядом с Людмилочкой в загородном доме, в светлой горнице с вымытыми полами, с горячим самоваром на неуклюжем деревенском столе, и… просто положить голову ей на колени, закрыть глаза и уплыть на теплых волнах нежности в далекое сладкое детство…

– Кстати, как там дети?

Голос Сиура вернул его из туманных грез к суровой действительности.

– С детьми все в порядке. Вчера ездили к ним, продуктов навезли. Я им целый мешок чипсов купил, пусть радуются. Ошейник от блох собаке привез – а то она носится на воле, вся в репьях, блох собрала со всей деревни.

Людмилочкины дети, Алеська и Павлик, под присмотром свекрови, с собакой и хомяком в банке, проводили лето в Марфино, в принадлежащем Владу подмосковном домике. У Людмилочки был муж, Костик, школьный учитель математики, круг интересов которого замыкался на диване у телевизора, пиве и неимоверном количестве сосисок с кетчупом, поедаемых во время просмотра очередного боевика. О Костике Влад старался не думать. Ну, есть такой мужик и есть, все равно как третий ребенок у Людмилы.

Самые значительные в жизни вещи приходят неожиданно, как летняя гроза, от которой не скроешься. Да и зачем? Пьянея от хлынувших с разверзшихся небес водяных потоков, горьковатого, насыщенного влагой и озоном воздуха, уже и не прячешься, сливаясь с земной стихией, древней, как языческие боги, как сама эта дикая и прекрасная природа, шальная, зеленая, мокрая, сладкая, колдовская, как смех лесной девы в гулком очарованном лесу… среди замерших в ожидании синих елей, вершины которых теряются в облаках…

Вот так, словно выпил приготовленное непроглядной ночью, при свете ведьминского костра на языческом капище [28], приворотное зелье, – Влад и влюбился. Словно нырнул в омут, откуда нет возврата, – сразу, с головой. Обыкновенная женщина, измученная неурядицами, вечной нехваткой денег, болезнями детей, тяжкой ношей ответственности за все и за всех, одинокая в этой своей борьбе за жизнь, как тонкая береза на открытом всем ветрам утесе, Людмилочка сделалась тихой радостью его до этого ничем, кроме работы, не заполненных дней.

Ему было спокойно и хорошо, когда она смотрела на него своими необычными, темно-желтыми, с оттенком густого янтаря, славянскими глазами, расчесывала свои отливающие золотым светом прямые легкие волосы, улыбалась, как она одна только умела – понимающе, устало и печально. Владу тогда хотелось горы свернуть, сделать что-то невозможное, чтобы стереть эту женскую печаль с ее светлого лица. Да если бы ей отдохнуть, снять хоть часть забот с хрупких плеч, дать тихому сердцу немного радости – она бы засияла, как жемчужина в лучах солнца сквозь толщу воды, ей бы равных не было…

Что она видела в жизни, кроме бесконечной боли, забот, страха, волнений, работы, работы и работы? Что она знает о любви мужчины, несмотря на то, что у нее двое детей? Разве мог такой вот Костик пробудить в ней женщину? Боже мой…

Влад вспомнил, как мама в детстве читала ему Пушкина, как он завидовал красавцу-богатырю Руслану, как по ночам снилась ему нежная, с огромными очами и длинной косой, невеста Руслана – Людмила, в тяжелом драгоценном венце, в расшитом золотом и каменьями сарафане, с широким ожерельем на длинной шее, с бьющейся под прозрачной кожей голубоватой жилкой, теплыми розовыми губами, горячей алой кровью, легкими толчками текущей по гибкому телу… Может быть, тогда он и стал мужчиной, во сне, полном призрачных видений, развевающихся балдахинов роскошной постели, запаха ладана и царьградских духов, упоительных изгибов груди и бедер под полупрозрачным шелком сорочки, слабых вздохов, переходящих в стоны страсти в духоте влажной киевской ночи, в полумраке низких покоев, под расписными потолками… О, эти слезы любви и стыда, слабое сопротивление, жаркие, покорные губы, очи, прикрытые дрожащими ресницами, мерцающий свет звезд, льющийся в узкое окошко, мягкое девичье тело среди лебяжьих перин, запрокинутое лицо, длинные заморские серьги в ушах, среди спутанных волос, тихий шепот любви…

Как это все сплетается? Детство в Забайкалье, среди сопок и хвойного редколесья, в грубом доме, без удобств и воды, пьянство отца, десантное училище, смерть мамы, служба, с ее потом и кровью, пыльными дорогами, нестерпимым южным зноем, смертельным риском и нечеловеческой усталостью, потом момент безвременья, когда все старое и привычное рухнуло, а новое еще не стало своим, неприкаянность, безденежье, Москва, чужая и равнодушная, встреча с бывшим командиром, фирма «Зодиак», товарищи по оружию, свобода, обеспеченность, ночные клубы, шикарные девочки, странные события, Людмилочка с ее детьми и Костиком, неожиданная любовь, Пушкин, юношеские сны, порочные мысли, Руслан и Людмила, царьградские простыни… такое захочешь – не придумаешь. Неужели все предопределено? И сон есть жизнь, а жизнь – сон? Влад тряхнул головой…

– Ты что, спишь что ли? – Сиур смотрел насмешливо.

– Черт, такая ерунда в голову лезет! – Влад открыл пошире окно, впуская сырой холодный воздух. По небу низко плыли напитанные дождем тучи. Ветер гнал их куда-то на восток. В просветы проглядывала небесная синева, солнце золотило темную листву.

– Тину и Людмилочку оставляю на тебя. Не знаю, когда вернусь… Смотри, за девочек отвечаешь головой.

– Ладно, Сиур, хватит тебе. Ну не бывает в нашей работе без таких вот проколов! Мы все рискуем. За это и платят. Леха не пацан неопытный, знал, на что шел. Да может еще все обойдется, он же профессионал, не Ванька из баньки. Мало ли чего бывает? Насчет девочек мог бы и не говорить, они у меня будут в порядке. Глаз не спущу.

– Хотелось бы.

– Да не волнуйся ты. Сам будь осторожнее. С тобой еще один парень поедет – «господин никто».

Влад засмеялся.

– Зачем?

– Для страховки! Как учили.

– Ну, если я его засеку, все получите. Разболтались тут в столице.

– Будь спокоен, шеф. Мы тоже не лыком шиты. Если ты его отследишь, с меня ящик коньяка и по возвращении гуляем в «Праге» за мой счет – ты, я и девочки. Идет?

Тина лениво перебирала читательские карточки. Пасмурная погода ее расхолаживала. Хотелось огня, жареного мяса, вина, горячего кофе, тихой старинной музыки. Чтобы на коленях – теплый мягкий плед, под головой – большая подушка… Чтобы Сиур сидел рядом. Пусть бы просто молчал, или курил… Она быстро привыкла к его вниманию, заботе и нежности. У него хватало терпения никогда с ней не спорить; даже когда ему все же приходилось возражать, он это делал удивительно мягко, одновременно как бы извиняясь.

Те страшные события, которые соединили их, казались странным вымыслом, плодом фантазии, прихотливой игрой воображения… По прошествии трех недель она все чаще задавала себе вопрос: а было ли все это на самом деле? Или привиделось?

Но Альберт Михайлович, старый московский интеллигент, коллекционер антиквариата и просто очень хороший человек, интересный собеседник, с которым она так неожиданно подружилась прямо здесь, в библиотеке, больше ей не звонил. И не позвонит. Никогда. Потому что он мертв.

Великолепная подмосковная вдова Виолетта Францевна, к которой они с Людмилочкой ездили гадать, – величественная, в ореоле светлых волос, с египетским украшением на шее, тщательно следившая за своей внешностью, уже никогда не состарится. Она тоже мертва.

Господин Сташков, банковский клерк, племянник убитого старика-антиквара никогда уже не доделает ремонт в своей однокомнатной квартире, в которой он проживал со своей женой Ирой. Потому что пуля наемного убийцы оборвала его жизнь буквально на глазах Тины и Людмилочки.

Маленькая загадочная фигурка Будды, надежно спрятанная в недостроенном загородном коттедже, где случилась первая их с Сиуром ночь любви – это все, что напоминало им о событиях, которые не были сном. Впрочем, не только. В подвале старого особняка, где проживал Альберт Михайлович, нашли арбалет. Тина не могла тогда налюбоваться им. Она обожала оружие, особенно старинное…

– Тина, к тебе пришли.

Людмилочка пожала плечами, стоя за спиной высокой незнакомой женщины, что означало – посетительница ей не нравится.

В библиотеке почти никого не было – лето, пора отпусков. Да и день непогожий. Пенсионерам неохота выходить из дому, под дождь. В пустом зале стояли сумрак и гулкая тишина.

– Здравствуйте, это вы Тина? – спросила женщина низким хорошо поставленным голосом.

– Да.

Людмилочка сделала вид, что пошла раскладывать книги по стеллажам. Тина не сомневалась, что на самом деле она умирает от любопытства и обязательно будет подслушивать.

Женщина порылась в сумочке, достала длинную сигарету и зажигалку. Она нервничала, но не хотела подавать виду.

– Здесь не курят.

– Ах, да. Простите.

Слова звучали неестественно, отражаясь эхом в пустоте зала.

– Мне нужно поговорить с вами.

– Пожалуйста, я вас слушаю. Присаживайтесь.

Женщина была потрясающе, неправдоподобно красива: высокая, гибкая, длинноногая, тонкая в талии, с идеальной линией бедер. Дорогой костюм, темно-бордовый, с короткой юбкой, сидел на ней как влитой: ни морщинки, ни складочки. Туфли из прекрасной кожи, на высоченных каблуках, миниатюрная сумочка с длинной ручкой в виде позолоченной цепочки – все гармонировало, сочеталось, радовало взгляд. Но самое большое впечатление производило лицо прекрасной незнакомки – огромные подведенные глаза, тонкий нос, чуть-чуть румян на гладких скулах, пухлые, аккуратно накрашенные губы, нежный подбородок. Волосы, гладко зачесанные назад и собранные в низкий пучок, открывали высокий лоб и подчеркивали длинную линию шеи, в маленьких ушах горели нестерпимым огнем большие бриллианты. Это было ее единственное украшение. Но и оно казалось лишним, так ослепительно хороша была его обладательница.

ГЛАВА 18

Женщина села, откинувшись на спинку стула, заложила одну великолепную ногу на другую, столь же совершенную, подняла глаза с длинными, загнутыми вверх ресницами. Она старалась держаться непринужденно, но вся ее поза выдавала скрываемое напряжение.

– Так вот вы какая. – Она оценивающе посмотрела на Тину. Ничего особенного: нескладная какая-то, волосы неухоженные, маникюра, считай, что нет, лицо обыкновенное – почти никакой косметики, одета во что попало. Что Сиур в ней нашел? Каждый мужчина должен «перебеситься». Наверное, это сейчас с ним и происходит. Побегает и вернется. Но как он мог променять ее, Веру, на такую неказистую бабенку? Ведь никакого же сравнения!

Вера работала в Доме моделей на Кузнецком Мосту, где на одном из показов и познакомилась с Сиуром. Он тогда пришел с молоденькой смазливой девицей, о которой, конечно, тут же забыл, как только увидел Веру. Да и немудрено. Вера себе цену знала. Куда бы она ни входила, все без исключения мужчины застывали, как громом пораженные, а все женщины закипали от бешенства.

Они с Сиуром встречались уже больше года, и ей разонравились все остальные мужчины. Не то, чтобы она была легкодоступной женщиной, но могла себе позволить, встречаясь с одним, переспать с другим, если захотелось. С Сиуром все сразу стало не так. Вера просто больше ни на кого не смотрела. Он был мужчина хоть куда, по всем статьям. Пойти на любую тусовку не стыдно, и в постели хорош. Ей было почти тридцать, но только с этим мужчиной она впервые получила полное удовлетворение – и моральное, и физическое, то есть интимное. О морали Вера особо не задумывалась, главное, чтобы все выглядело пристойно, а вот интимная сторона любви вдруг открылась ей совершенно по-новому. Она поняла, наконец, что ценится в мужчине выше, чем его кошелек или общественный статус.

Сиур был вежлив, прекрасно воспитан, красив, силен, отважен, щедр, неназойлив, ничего от нее не требовал и, что самое удивительное, не ревновал. Вот это поразило Веру больше всего. Зато она сама, привыкшая к поклонению и безусловным победам, начала испытывать это странное, незнакомое ей до сих пор чувство – ревность. Разумеется, она никогда не обнаруживала этого. Да он и не давал ей повода. Женщины от него становились какими-то ошалевшими, без ума и приличий. Сиур же оставался с ними ровен, вежлив и неизменно корректен. Если с кем и встречался, то ни Вера, ни кто-либо еще, об этом не знали. А догадки и предположения – не повод для выяснения отношений.

Вера вообще не любила разборки, а с мужчинами особенно. Чем так бездарно тратить время, лучше посетить косметолога, или в сауну сходить. Опять же для внешности польза, для неземной красоты. А от разборок что? Одни стрессы и морщины. Вера такого расточительства не могла себе позволить. Все ее время было расписано, и она его очень ценила.

Все было прекрасно до недавних пор. Сиур ей звонил, они договаривались о встрече, прекрасно проводили время к обоюдному удовольствию, расставались с легким сожалением, но без надрыва. Отношения из стадии ухаживания перешли в прочную постоянную связь. Им было хорошо вместе. И вдруг что-то изменилось. Сиур отказался от очередной встречи – дело неслыханное. Ну, мало ли? Может, приболел, или неприятности какие? Неприятности Вера терпеть не могла, ни свои, ни, тем более, чужие. Поэтому особо интересоваться не стала. Когда на следующий день он не позвонил, она слегка удивилась. Совсем чуть-чуть. На следующий день он снова не позвонил, и она забеспокоилась. Еще день она ждала звонка. И, наконец, позвонила сама.

Случилось непонятное – Сиур не захотел с ней разговаривать. Вернее, ей просто сказали, что он к телефону подойти не может. Что за глупости, у него телефон в машине, и вообще… Она попросила, чтобы он перезвонил.

Сиур позвонил ей только через два дня, извинился, сказал, что больше встречаться они не будут, что он ей благодарен за прекрасное время, что она может на него рассчитывать во всем, кроме интима. С этим покончено. Что? Почему? Вера была в полной растерянности, она почувствовала себя ребенком, которого позвали на праздник и оставили без подарка. Именно так она себя и чувствовала. Что-то произошло непонятное, и некого спросить, в чем дело.

В таких случаях приходится думать самой. Для Веры думать о чем-нибудь, кроме макияжа и нарядов, более десяти минут, оказалось занятием непосильным. Пришлось советоваться с подругами. Вывод напрашивался сам собой: другая женщина.

Сначала Вера отказывалась признать подобное. Такое в ее жизни случилось впервые, чтобы мужчина ее бросил. Впрочем, это крайность. Что значит «бросил»? Временно увлекся. Бывает. Но кем? Этот вопрос преследовал ее неотступно. А на каждый вопрос существует ответ. Нужно только получить его. И Вера принялась за дело.

В результате «оперативно-розыскных» мероприятий выяснилось, что это, вопреки сомнениям, действительно женщина. Причем, совершенно не какая-нибудь звезда экрана, или юная стриптизерша, или модель, а… это даже не выговоришь – библиотекарша! Обыкновенная, незамужняя, невзрачная, никакая… Что за происшествие! Вера не спала три ночи, под глазами залегли синяки, сердце слегка заныло. Впервые в жизни ей пришлось воспользоваться валидолом и валерьянкой. Она решила посмотреть на соперницу.

И вот – многократно прокрученная в воображении сцена начала разворачиваться в реальности. Вера сидела, заложив ногу на ногу, и боролась с желанием закурить.

– Эта «мымра» не курит, конечно, – подумала она. – Наверное, бегает по утрам для здоровья, а в свободное от работы время ведет конспекты прочитанных книг.

Библиотекарша оказалась точно такой, как ее описали. Вера не могла взять в толк, что происходит. Она заготовила несколько реплик, но сейчас они показались ей глупыми и неуместными. Пауза затягивалась.

Тина любовалась сидевшей напротив красавицей. Это было настоящее наслаждение для взгляда. Но не для души. Что-то в этой блистательной женщине было фальшивое: она сверкала, но светом чисто внешним. Внутреннего огня в ней не было, поэтому прекрасная оболочка казалась холодной и пустой.

– Мы с Сиуром… – Вера запнулась, взмахнула своими изогнутыми вверх, как бы кукольными ресницами.

– Да?.. – Тине захотелось, чтобы она, наконец сказала это. То самое, за чем она пришла. Ей даже стало интересно. Она выпрямилась и посмотрела в красиво подведенные, выпуклые глаза собеседницы.

– А она совсем не такая уж простушка, – подумала красавица, недовольно повела темными бровями.

В глазах библиотекарши мелькнул и погас странный блеск. Она вовсе не казалась ни растерянной, ни расстроенной, ни испуганной. Напротив, девица, кажется, изучала ее, Веру. Она нисколько ей не завидовала, ничуть не была подавлена ее красотой.

Вера привыкла, что все без исключения женщины в ее присутствии чувствовали себя если не третьим сортом, то уж вторым непременно. А эта спокойно себе сидит, смотрит, слушает. Рук с плохим маникюром не прячет, прическу нервно не поправляет, одежду не одергивает… Вера невольно посмотрела на свои длинные холеные пальцы с модным, безукоризненным маникюром, розовато-матовым, неброским, изысканным, как любая деталь ее внешности.

Тина перехватила ее взгляд, усмехнулась. Красавица покраснела от злости.

– Он вас все равно бросит, – сказала она совсем не то, что собиралась, и снова посмотрела на свои ногти. – И вернется ко мне. Он всегда возвращается. – Вера убеждала сама себя, а не Тину.

– Так в чем, собственно, дело?

– Вы ему не подходите. Вы… Такому мужчине нужна царица, а вы, извините, тянете разве что на горничную. – Вера машинально постучала кончиками ногтей по столу, ей очень хотелось курить.

– А вы царица!

– Она, похоже, издевается надо мной? – подумала красавица и… растерялась. Все ее доводы не подействовали. И даже ее потрясающая внешность не произвела должного впечатления. Больше средств воздействия на ненавистную соперницу в наличии не было.

Вера смотрела своими огромными, как у Клеопатры [29], глазами, и не могла преодолеть замешательства. Девица не смутилась, не удивилась… Она словно обволакивала собеседницу каким-то душным потоком. Вера почувствовала, что ей стало тяжело дышать, сердце забилось быстрыми толчками, на лбу выступила испарина. Да что это с ней? Ей захотелось закрыться чем-нибудь от пристального взгляда библиотекарши, спрятаться куда-нибудь подальше.

– Еще что-нибудь?

Тина оперлась локтями на стол и положила подбородок на переплетенные пальцы. В глубине ее зрачков вспыхивал странный огонь.

Вера не могла больше выносить этого. Она рывком встала и, неловко подвернув ногу с высоким подъемом профессиональной модели, не прощаясь, пошла к выходу. Ее каблуки гулко стучали в тишине зала. На пороге она споткнулась и, не оборачиваясь, поспешила прочь от этой жуткой девицы. Боже, она околдовала Сиура! В ней определенно что-то такое есть. Если бы не было, разве он посмотрел бы в ее сторону? Ни рожи, ни кожи. При этой мысли Вера явственно ощутила как бы толчок в спину и испуганно вскрикнула. Она пришла в такое смятение, что даже не стала оглядываться, не было ли свидетелей ее небезупречного поведения. Пожалуй, впервые за последние годы, ей было все равно, видит ли кто-то, что у нее отломался каблук, или нет.

Валерия провела ночь на удивление спокойно. Ей не снились кошмары, и приступов кашля не было. Она с благодарностью подумала о Борисе Ивановиче. Почему он иногда так раздражает ее? Может быть, причина именно в ее собственном скверном характере? Ну кто бы еще стал ее слушать? Любой врач отнесся бы к ее жалобам как к выдумкам и вздору избалованной бабенки. Она вспомнила загорелое лицо сладчайшего доктора, опущенные веки с длинными ресницами, красивый изгиб губ под аккуратными усиками и непонятная волна раздражения стала подниматься в груди…

– Боже мой, ну почему у меня такой несносный характер?! – Валерия сказала эту фразу вслух точно так же, как произносила ее мама, любившая повторять, что склонность к необузданности и изощренным капризам – это у них наследственное. От бабушки.

Бабушка Мария была наполовину немка, наполовину полька, красавица, – рафинированная утонченность в сочетании с бурными страстями и непредсказуемыми поступками. Она любила играть в карты, вышивать, превосходно играла на гитаре и пела низким хрипловатым голосом, который сводил мужчин с ума. Первый муж ее умер молодым, а с дедушкой Валерии у них была какая-то романтическая история. Он оказался намного моложе ее, долго добивался бабушкиного расположения, и женившись на ней, обожал ее самозабвенно до последнего своего вздоха.

Валерия помнила, как бабушка ходила на кладбище жаркими летними днями, высокая, худая, в длинном темном платье, приносила на могилу большие букеты ярких флоксов и георгин, поливала из банки привядшую от зноя зелень, подолгу сидела, подперев рукой щеку и о чем-то думала. Взгляд ее уносился за неведомые пределы; в воздухе приторно пахло цветами, дикой травой и пылью. Ветерок шевелил буйно разросшиеся деревья, кусты жасмина и сирени, над которыми высоко стояло бездонное, неподвижно-синее небо.

В мамином доме от бабушки остались вышитые подушки, занавески, покрывала, кружева «ришелье», несколько золотых украшений старинной работы и драгоценный молитвенник, небольшого формата, с изукрашенной позолоченной вязью обложкой, которая застегивалась изящным крошечным замочком.

Валерия любила в детстве доставать этот молитвенник из тяжелого темного старого шкафа, пропахшего лавровым листом и можжевельником, в котором мама хранила белье и прятала особо ценные реликвии. Она забиралась с ногами на кожаный диван с высокой спинкой и подлокотниками в виде валиков, и рассматривала чудную вещь, предаваясь томительным мечтам, представляя юную бабушку, тонкую, прямую, с пышной прической, полную сладостных предвкушений и надежд…

В своих мечтах Валерия улетала в дальние дали, полные огня и восторга, из туманных просторов которых вот-вот прискачет принц на белом коне, или приплывет нарядный пароход, на котором она уедет в волшебные края, где ее ждет счастье. О самом счастье, как таковом, и в чем оно заключается, она тогда не задумывалась. Это представлялось ей чем-то вроде прогулок по тенистой аллее, где в душистом полумраке она выслушивает признания в любви, поцелуи на каменном, увитом цветами, балконе большого светлого дома с колоннами, катание на лошадях по зеленым, заросшим маками полям… Ей грезились бальные платья, страусовые перья, легкие кареты, военные мундиры, учтивые разговоры, страстные объятия в потайных закоулках дома, забытый на подоконнике веер, розы в прическе… Бог знает, что!

А иногда, в пору цветения жасмина и дикой розы, распространяющих тонкий манящий запах, когда белыми, осыпающимися с них лепестками, пестрела трава, и бульденеж распускал свои белоснежные, чуть зеленоватые в глубине, роскошные шары, Валерии мечталось о другом. О мраморных дворцах, украшенных чудесными орнаментами, о бассейнах с голубоватой водой, на дне которых драгоценной мозаикой выложены картины дна морского – прозрачные медузы, розовые раковины, изумрудные водоросли и стайки ярких рыбок, уплывающих от огромного ленивого осьминога. В просторной прохладе дворцов журчали серебристые фонтаны, мягкие подушки располагали к праздности, в проемы между колоннами виднелись пунцовые цветы, разросшиеся по всему саду, олеандры и магнолии, розы и орхидеи. Дворцы утопали в цветах и роскоши, низкие столики, украшенные золотистой инкрустацией, ломились от пряных кушаний и сладостей, звучала невидимая, выплетающая замысловатое кружево мелодии, незнакомая музыка, улыбался мужчина с пронзительно голубыми глазами, с тонким смугловатым лицом, с черной бородкой, в чалме, заколотой огромным, сияющим как солнце, камнем…

Что это было? Грезы «Тысячи и одной ночи», которые маленькая Валерия читала, раскачиваясь в гамаке, привязанном между двумя яблонями в зеленой тени запущенного, заросшего высокой травой и лопухами сада, под жужжание насекомых и чириканье птиц, невидимых в раскидистых кронах старых деревьев. Ей казалось, что она знает об этих городах сказочных халифов гораздо больше, чем знаменитая Шехерезада, – о черном, звездном небе восточных ночей, где луна светится на высоких, тонких иглах минаретов, где в устеленных парчой и коврами покоях курится дурманящий, навевающий иллюзии наслаждения, полупрозрачный дым, где дремлют тайны и прячутся от любопытных глаз сокровища колдунов и раджей…

Почему все это обрушивалось на нее, вовлекало в свой неостановимый поток, уносило прочь от действительности, вступая в непримиримое противоречие со всем окружающим? Может быть, от того и расшатались до такой степени нервы, что Валерия всегда жила какой-то двойной жизнью – той, что на поверхности, и другой, протекающей в глубине, по своим собственным правилам и законам? И эта вторая, глубинная жизнь порой оказывалась куда реальнее первой: ее работы, переводов, студентов, однокомнатной квартиры, Евгения…

О, Евгений… Глаза Валерии наполнились слезами, в горле защекотало, запершило. Ну вот, снова кашель! Когда это кончится? Нельзя же вот так сидеть и плакать! Она вспомнила, что сладчайший доктор дал ей телефон экстрасенса, и решила позвонить. Ее болезнь не совсем обычна, и избавиться от нее обычным путем не удастся.

Игнат оказался дома. Узнав, что телефон Валерия узнала от Бориса Ивановича, и что именно он порекомендовал ей обратиться к Игнату, экстрасенс сразу согласился принять ее и назначил встречу через два часа. Этого времени как раз было достаточно, чтобы она успела собраться и доехать до Пречистенки, где в старом двухэтажном доме проживал знаменитый колдун.

Дом и в самом деле оказался древним, с колоннами и длинным балконом на втором этаже, с развалившейся балюстрадой. Когда-то он был выкрашен в приятный желтый цвет, а колонны и лепнина в белый, теперь все это приобрело один и тот же грязно-серый оттенок. Несколько высоченных тополей отгораживали дом от уличной суеты.

Валерия подошла к подъезду. Дверь была старая, деревянная, потемневшая от времени, с полустертым орнаментом на выступающих деталях; посередине двери, примерно на уровне глаз, висел большой колокольчик, под которым сверкала начищенная металлическая табличка с витиеватой золотой надписью: «ИГНАТ».

– Он что, один тут живет? – подумала Валерия, окидывая взглядом дом, и в самом деле небольшой. Весь первый этаж вполне могла занимать одна просторная квартира. Она постояла некоторое время в раздумье. Звонить в колокольчик? Все это как-то нелепо. Валерия пожала плечами и толкнула дверь, которая со скрипом открылась.

Бархатная темнота подъезда окружила ее запахами дерева, лака и индийских благовоний. Из единственного запыленного окошка падал косым столбом тусклый туманный свет, освещая единственную дверь, поставленную недавно. У стены еще лежала кучка свежей стружки. На двери оказался самый обыкновенный звонок, залившийся длинной соловьиной трелью. Валерия невольно поморщилась. Лучше уж колокольчик! Робость, охватившая ее поначалу, при виде старинного дома с колоннами и полуразрушенным романтическим балконом, золотистой таблички, – улетучилась.

– Прошу, сударыня! – пророкотал густой приятный бас.

Игнат оказался весьма дородным мужчиной среднего роста, с крупными чертами лица, в которых не было ничего от образа прорицателя, сверхчеловека или гипнотизера с магическим взором. Во всяком случае, Валерии казалось, что знаменитый Игнат должен был хоть как-то соответствовать этому созданному ее воображением имиджу. Однако в облике экстрасенса никаких таких атрибутов не было, кроме красного китайского халата с драконами, который обтягивал его весьма солидное брюшко.

Игнат посторонился, пропуская женщину в темный коридор с длинным диваном, на котором лежало великое множество разноцветных плюшевых подушечек. Коридор освещала одна единственная, стилизованная под китайский фонарь, лампочка; к запаху индийских благовоний примешивался резкий аромат трав и специфический – ладана.

– Чем могу служить, сударыня?

Валерию во второй раз поразило это «сударыня». Необычное обращение для современного мужчины лет сорока, которым оказался экстрасенс, несмотря на колокольчик и китайский халат. Он отодвинул плотную черную занавесь, которая скрывала вход в комнату и пропустил посетительницу вперед.

Комната, так называемая «лаборатория», как сказал Игнат, оказалась огромной – шероховато оштукатуренные стены вверху заканчивались неожиданно высоким и темным потолком, на котором расположился плоский и большой, из темного металла причудливой ковки, светильник, очень необычный. Свет от него мерцал какими-то тускло-красными огоньками, отражаясь от стен и играя розоватыми бликами на лицах, на большом черном старинном мече в ножнах, висящем над камином, на мягких кушетках, низких черных полированных столиках, пучках трав, связанных красными лентами с позолоченным орнаментом.

Валерия огляделась – на стенах были начертаны какие-то непонятные знаки и символы. То ли руны [30], то ли еще что. Сама графика этих изображений несла в себе зловещий смысл. Черный и красный цвет символов, резкие, изломанные линии, вызывали тревогу. Исподволь, где-то в подсознании, родились тягучие, мрачные, низкие звуки, скупая амплитуда которых добиралась до глубин памяти, поднимая пласты древних, как небо и звезды, воспоминаний. Что-то языческое, глухое и темное, жертвенные костры, тайные ритуалы, запутанные лабиринты… У Валерии закружилась голова. Звуки постепенно усиливались, будоражили натянутые нервы.

– Каждое мгновение жизни есть одновременное отрицание и утверждение. – Произнес негромко Игнат. – Вот вы, и хотите уйти и не можете сделать этого, потому что вам необходимо узнать что-то, что волнует вас, лишает покоя.

– Что вы сказали? – Валерия так глубоко погрузилась в свои ощущения, что слова экстрасенса застали ее врасплох.

– Я говорю, что вы боретесь с желанием уйти и потребностью получить некие сведения относительно вашего состояния. Подобные разнонаправленные силы и удерживают нечто в неподвижности. – Он улыбнулся. – Хотите немного отвлечься?

Игнат принял какую-то диковинную позу, отдаленно напоминающую позу тореадора своей театральной эффектностью: одна рука поднята вверх, другая же опущена и ладонь расположена прямо напротив груди Валерии. Внезапно она почувствовала, словно некий горячий поток приближается к ней, проникает насквозь, протекает через ее тело и уходит в бесконечность где-то позади нее. Приятное невесомое тепло разлилось по плечам и позвоночнику, в голове стало пусто, легко и звонко… Зазвучала весенняя капель. Валерия увидела себя юной девушкой, шагающей по высохшему на солнце тротуару. Вокруг, на прошлогодней траве еще лежал нерастаявший снег; пахло мокрой землей, над которой поднимался пар; из водосточных труб бежала вода. Повсюду стояли лужи, отражая синее небо и яркое весеннее солнце. Такой же юный мальчик в курсантской шинели подал ей руку, помогая перейти поток талой воды…

Валерия словно очнулась, вспомнился Евгений, весна, его иудейские глаза. Что-то было в его глазах такое… Она не смогла бы объяснить. Может быть, этими глазами он и привлек ее?

– Сие мгновение – вне времени, оно вне движения, которое можно пощупать, измерить. Неизмеримо… – Игнат помолчал. Тягучая музыка стала тише, словно растворилась в насыщенном невидимыми энергиями воздухе. – В этом моменте, вот здесь, проявляются условия Абсолютного. Это источник, из которого мы можем черпать силы постоянно.

Горячий поток иссяк. Валерия растерянно огляделась, присела на низкую, неудобную кушетку и… все рассказала. Все-все. Про Евгения, холодную московскую весну, лиловые сумерки, сырой воздух бульваров, букеты фиалок, которые он дарил ей, мокрую от снега шубку, морозные рассветы на Тверском, где он поджидал ее, опустив стекла в машине… Про его нелепую, страшную смерть, безобразную в своей обнаженной сути – кровь, приторный запах открытых ран, остекленевший взгляд, оскал зубов, холод застывшего тела. Потом она рассказала о своей странной болезни: о кашле, который накатывает ужасными приступами, вместе со страхом, с мурашками по телу, с предсмертной истомой… О депрессии, – когда не хочется выходить из дому, разговаривать, думать, помнить. О… Нет, об одном она все-таки экстрасенсу не рассказала: о рубиновой серьге, которая преследует ее, мерещится фантастическим наваждением, затягивает в какой-то омут не то прошлого, не то будущего… Валерия не сказала ни слова о серьге. Просто не смогла. Язык не повернулся.

Игнат слушал, не перебивая, не выказывая нетерпения, недоверия или удивления. Ему приходилось и не такое выслушивать. У женщины трагически погиб любовник, вследствие чего дама вся в болезнях и депрессии. Вроде все понятно. И все же… Что-то в ее рассказе встревожило экстрасенса, холодком кольнуло в сердце. Чего-то она не договаривала…

Он подошел к угловому столику, поднял черную бархатную накидку, под которой оказался прозрачный хрустальный шар, размером с крупный апельсин. Внутри шара, в самой середине, что-то дрожало, растекаясь к краям, и, словно проникая через границы сферы, исчезало в воздухе, который вокруг шара отдавал бледной голубизной.

Валерия посмотрела на шар, потом, нерешительно, на Игната. Он вложил гладкий и холодный на ощупь шар ей в руки.

– Смотрите в его прозрачную глубину… Она поглотит ваше внимание, и вы сможете увидеть невидимое, неощутимое, как сама постоянно ускользающая от нас суть жизни… Произойдет Великий Переход. Смотрите…

Валерия, волнуясь, держала шар, который оставался все таким же холодным, не согреваясь от ее тепла. Она видела сквозь его струящуюся прозрачность свои длинные пальцы с ярко-красным маникюром, кроваво отсвечивающим внутри хрусталя.

– Смотрите в глубину, в самый центр, – услышала она откуда-то издалека, как будто с другого берега, голос экстрасенса.

Воцарилась неподвижная, мертвая тишина, тяжелая и густая, как расплавленное стекло. Все замерло, застыло и смолкло, как до начала времен, до света и тьмы… Шар помутнел, вбирая в эту пульсирующую, клубящуюся муть, взгляд женщины, поглощал ее всю, втягивая в свое сокровенное розоватое пространство, растворяя в нем. Бледно-розовый отсвет в глубине становился все ярче, разгораясь нездешними цветами, вспыхивая сумасшедшей радугой, разбрызгивая мириады бриллиантовых вспышек, переливающихся в лучах невидимого солнца…

Валерия почувствовала, как туго сжатая внутри нее пружина внезапно разжалась, напряжение растаяло, откуда-то прихлынули необыкновенная легкость, безмятежность и счастье, затапливающее ее, как весенний разлив реки покрывает низкие прибрежные луга… Плотный сгусток горя, отчаяния и страха, который она принесла сюда в своем сердце, исчез; как будто кто-то вынул зазубренную железную занозу, пронзавшую болью и безнадежной грустью ее израненную душу.

Она блаженствовала в океане света, плыла на его волнах, переливающихся от желтого к оранжевому, красному и фиолетовому. Красно-фиолетовый все сильнее увлекал ее, поглощая все ее внимание, туда устремилось все ее существо, до самых потаенных глубин сознания и чувственности. Она вдруг физически ощутила свои мысли, которые впитывали силу из этой лиловой круговерти. Странным образом удавалось наблюдать за ними как бы со стороны.

Лиловые переливы проникли в нее, заполнив ее всю, без остатка, заполнив все окружающее пространство… Больше не было шара, комнаты, экстрасенса. Она оказалась внутри фиолетового пространства, сама была им, и в то же время смотрела на него, чувствуя, что любуется им не одна. Здесь не было тверди, на которой можно было бы стоять. Здесь все было блаженство и свет, легкость, понимание… Повсюду перетекали, непрерывно меняя форму, красные светящиеся облака, нежные, как маки в лучах земного солнца.

Ей вдруг захотелось объяснить самой себе все, что она видит, облекая в несовершенную и скудную форму слов, придуманных людьми, как будто ей было недостаточно чудесной гармонии этого мира света, звучащей, словно вздохи божественной арфы в тишине Вселенной…

Странная обязанность иметь слова, тяготила.

Хрупкая оболочка забвения все еще отделяла ее от этой действительности, но она истончалась. сменяясь легким беспокойством, неуловимым предчувствием, тревожащем ее. Ураган тяжелых эмоций обрушился на нее внезапно, мощным диссонансным аккордом, затопил сознание невыносимой болью…

– Я никогда не смогу этого пережить! Понимаешь?

Отчаяние, сменяясь безнадежной тоской, опутывало ее, подобно плотной паутине, которую она силилась и не могла разорвать. Воля застыла в непробудном безмолвии. О, это ужасное расставание убивало ее душу! Тот, кто сейчас еще рядом, бесконечно дорог ей. Он отнимает у нее счастье, уносит его с собой навеки, а она не в силах позволить, принять это.

– Я не смогу без тебя жить! Я ничего не хочу больше знать и понимать! Я никогда и ни с кем не буду счастлива…

Она почувствовала как полыхнул и разлился вокруг холодный голубой огонь ее неизбывной тоски, уходя светящимися спиралями в бесконечность, отражаясь в облаках бело-синими брызгами пламени.

В этот момент она все вспомнила. Она любила его, этого мужчину из далекого мира. Она вспомнила его, неповторимо прекрасный «голос» его мыслей, и то чувство, которое только он мог вызывать в ней. В нем не было ничего, что могло бы ей не понравиться, что хоть кто-нибудь смог бы осудить. Она желала вечно ощущать его рядом, любоваться мощными вспышками его Силы, красивыми, яркими переливами его чувств, таять от нежности и восхищения, ловить и отражать его прикосновения в упоительном небесном танце. Тогда в гулком молчании и пустоте космоса тихо звучали хрустальные колокольчики, исполняя песню любви…

Яркий белый разряд потрясающей силы полыхнул перед ней, но не принес облегчения. Она догадалась, что он хочет ее утешить. В его душе есть только любовь и нет места страданию. Он совершенен, и ее выбор был любить именно его.

– Не надо так. Ты же знаешь, для нас никогда ничего не кончается. Я буду любить тебя всегда… Я найду тебя, где бы ты ни была, кем бы ты ни стала.

Желто-оранжевые волны бережно приподняли и опустили ее, укачивая, словно маленькую глупую девочку, превращая всю силу ее страдания в безвольный вздох безнадежности. Голубоватое сияние вокруг нее угасло.

– Это подарок тебе, смотри. Когда-нибудь он снова соединит нас, и тебе больше никогда не придется переживать такое… Дороги не только расходятся, но и сходятся. Жди… Я буду рядом всегда, если захочешь. Когда-нибудь ты все поймешь и простишь меня.

Небольшой фиолетовый кусочек пространства вдруг стал отвердевать прямо перед ними. Темное облачко сгущалось, становилось все плотнее, пока не превратилось в темный, как звездное небо, бархат, на котором виднелись красные переливы отраженного света облаков. Он остановил этот свет, собрал его в центре. На кусочке бархата задрожали две красных слезинки, пролитые любовью… Они отвердели, сверкая, превращаясь в камни. Перед ней горели алым, ослепительно сияли два рубина.

– Я воплотил в них все мои мысли о тебе. Они не подвластны времени и разрушению. Все вокруг изменится, подчиняясь законам бытия, но только не они. Миры будут рождаться, исчезать и появляться вновь, и только моя рука всегда сможет дотянуться к тебе сквозь любые пространства. Моя мысль будет создавать эти рубины всегда, чтобы ты могла любоваться ими. Это мое обещание тебе, которое я должен исполнить… Эти камни всегда будут рядом с тобой. Благодаря им, ты будешь помнить…

Вокруг нее возникло красное мерцание, которое кружилось все быстрее и быстрее, вспыхивая огненными искорками, которые возникали из невидимого источника, гасли и загорались вновь, осыпая ее дождем из звезд, которые на лету превращались в легкие и прозрачные лепестки маков, среди которых она скакала на лошади, а рядом с ней – красавец-офицер, блестя эполетами, радостно улыбаясь… Синее небо высоко раскинулось над зелеными лугами, в нем кружил, заливаясь трелями, жаворонок, пахло нагретыми колосьями и чабрецом, в неподвижном воздухе дрожал зной…

Валерия вскрикнула, чуть не выронив из рук шар. Запах трав перемешивался с запахом гари. Она открыла глаза: в комнате действительно клубился какой-то сизо-серый дым. Игнат носился из угла в угол с покрывалом от кресла и тушил огонь. Повсюду тлели, потрескивая, пучки сушеных трав, которыми был обильно украшен экзотический интерьер.

ГЛАВА 19

Экстрасенс с облегчением перевел дух, когда странная посетительница, наконец, ушла. Черт, как это могло произойти, что травы загорелись? Она смотрела внутрь шара, потом начала как-то стремительно бледнеть. Он испугался, что женщина упадет в обморок, подскочил… И тут увидел, что повсюду загорелись пучки трав! Но отчего? Боже милостивый! Видать, дамочка не так проста, как показалось на первый взгляд. Недаром Борис поспешил от нее отделаться, послал к нему, Игнату. Вот прохиндей! Ах, хитрец, непревзойденный дипломат и дамский угодник Борис Иванович, мне бы твою проницательность!

Игнат открыл настежь окна, чтобы проветрить помещение. Скоро начнется прием, а у него до сих пор дрожат руки, и сердце колотится, как у попавшего в капкан зайца.

Хорошо, что он вовремя вспомнил про Жорку. Вчера они вместе ходили в сауну, то да се, разговор зашел о Жоркиных коммерческих проблемах. Он держал магазин модной одежды на Кузнецком, дела шли неплохо. Игнат пообещал ему талисман на удачу в бизнесе…

Мысли экстрасенса снова перескочили на сегодняшнее происшествие. Такого с ним никогда раньше не случалось. Ну, были там всякие скандальные бабки, монах какой-то сумасшедший приходил, размахивал кадилом, предавал анафеме, но такого… Игнат перекрестился, хотя такой привычки у него не было.

Посетительница не все рассказал ему, это ясно, он сразу почувствовал. Проблемы у нее неспроста. И если он ей не поможет по-настоящему, беды не миновать. Что-что, а нюх на неприятности у Игната был действительно отменный. Поэтому он прямо при Валерии позвонил Жорику.

– Старик, слушай, помнишь, ты мне вчера рассказывал про то, как тебе помогли разобраться с братвой, которая на тебя шибко наезжать стала? – Игнат старался, чтобы голос не дрожал, поэтому получалось неестественно, и Жорик, великий комбинатор и еще более великий трус, сразу насторожился.

– Что, и колдунам покоя нет от рэкета?

– Да нет, тут другое. Женщине одной помощь нужна. Дай телефончик этого, как его… Выпито в сауне было изрядно, поэтому Игнат никак не мог вспомнить имени нужного человека.

Упоминание о женщинах сделало свое дело. Как тут не помочь? Жорик хихикнул.

– Красивая?

– Что? А… Невероятно красивая. – Игнат посмотрел на черные пышные волосы Валерии, алые губы, точеную фигуру. А ведь она действительно красавица, что-то восточное. Индия…

– Записывай.

Жорик продиктовал телефон Влада и предупредил, что люди это серьезные, с ерундой к ним лучше не соваться.

Игнат проводил Валерию, потом подошел к окну и долго смотрел, как она шла по тротуару, усыпанному цветами акации, в короткой юбке, цокая по асфальту высокими каблуками. Роковая женщина. На экстрасенса вдруг снизошло откровение, что ее любовника, этого ювелира, про которого она рассказывала, убили из-за нее. Почему это пришло ему в голову, Игнат объяснить не мог. Так это с ним и происходило – по наитию, – являлась мысль, и все становилось на свои места. Именно этой своей способности, во многом загадочной для него самого, он и был обязан своей славе ясновидца, колдуна и целителя.

Смерть ювелира накрепко связана с этой загадочной и необыкновенной женщиной. В ней вся разгадка тайны. Игнат вздохнул и принялся собирать на расстеленную газету обгоревшие пучки трав. Пожалуй, больше не стоит их развешивать. Но почему все-таки они загорелись?..

Валерия старалась сдержать приступ кашля; в горле першило от дыма, которым она надышалась в квартире экстрасенса. Надо же, какой ловкач – велел ей смотреть в какой-то стеклянный шар, будто загипнотизировал, а сам в это время поджег какое-то дьявольское зелье. Она чуть не потеряла сознание, вдыхая ядовитые пары. Боже, какая дура! Уставилась на этот его шар, ничего вокруг не видела, не слышала… Однако, какие заманчивые галлюцинации вызывает эта его трава! Ей вдруг сильно захотелось вспомнить, что она такое видела, но кроме ало-фиолетовых разводов в памяти ничего не осталось.

Валерии все же стало немного легче. Появилась какая-то, невесть откуда взявшаяся надежда. Кажется, ей привиделись злополучные серьги… Ну, это как раз не удивительно. Теперь они будут мерещиться ей и днем, и ночью, и даже во время наркотического транса. Она полезла в сумочку, достала изящный кожаный блокнот и посмотрела на телефон какого-то Влада, который поможет ей решить проблемы с безопасностью. Что ж, может быть, она и позвонит ему. Интересно, сколько стоят такого рода услуги? Жаль, что она не расспросила Игната. Но ей так хотелось поскорее выйти на свежий воздух!..

– Я слушаю. – Сиур торопился, и сначала не хотел отвечать на сигнал телефона, но потом что-то заставило его сделать это.

– Это я.

– Тина, я так рад, что слышу тебя! Я только что звонил тебе несколько раз, но никто не брал трубку.

– Девочки все в отпуске, так что телефон, одинокий и ненужный, пылится в закрытом кабинете.

Сиур почувствовал в ее голосе скрытое напряжение. Он не признавался самому себе в том, что боялся этих ее перепадов в настроении. Ему все не верилось, что он нашел ее и смог добиться ее расположения, которое тем не менее все время было каким-то шатким, неустойчивым. Ему приходилось внимательно присматриваться к ней, каждый раз как бы заново привлекать ее к себе, что-то делать для нее… Он чувствовал, что связь с ней – как вечная погоня, лоскуток паруса в морской дали, аромат жасмина, уносимый ветром.

– Ко мне приходила Вера. – Голос Тины звучал ровно и чуть насмешливо.

Сиур, впервые за многие годы отношений с женщинами, не нашелся, что сказать. Повисла пауза.

– Мы поговорили.

– О чем? – Его голос охрип.

– О тебе.

Тина снова замолчала, а он не знал, что ей сказать. В горле пересохло. Черт, что с ним происходит? Он чувствует себя, словно мальчик, которого застигли за воровством печенья из буфета. Сиур потянулся за сигаретами, пачка оказалась пуста.

– Тина, – он запнулся, не зная, что говорить ей. – Мы оба жили. Как могли, как умели. Я не виноват перед тобой, но все равно хочу, чтобы ты меня простила. За всех женщин, которых я… – Он хотел сказать «любил», но подумал, что это было бы неправдой. – Которым я дарил свое внимание. Наверное, я не должен был. В конце концов, это никогда не приносило мне полного удовлетворения… Но это было. И я не хочу, чтобы ты думала об этом, страдала из-за этого. Сейчас я твой. И всегда был твоим. Ты меня слышишь?

Он вдруг испугался, что она положит трубку.

– Не клади трубку!

– Нет. – Она ответила отстраненно, как с другого берега.

– Подожди… – он почти кричал. – Что нет?

– Я не кладу трубку. Я тебя слушаю.

Сиур вздохнул с облегчением, как будто только что получил отсрочку смертного приговора. А может быть, это так и было. Что мы знаем об извилистых путях любви, осененных благодатью и окропленных горячими слезами? На этих путях каждый сам ищет свои ориентиры. Здесь никто никому не в состоянии подсказать верное решение. Только сердце знает ответы…

– Тина, – он вложил в звуки ее имени всю свою боль предстоящей разлуки, или мольбу… извечную мольбу человека о понимании. – Я должен уехать на время. Это связано с моей работой. Не скучай. Деньги тебе Влад передаст, до моего приезда хватит. Я скоро вернусь к тебе. Я всегда возвращаюсь, ты теперь знаешь.

Она вспомнила слова Веры – «он всегда возвращается», и предательский комок подступил к горлу.

– Будь осторожен. – Тина сглотнула набежавшие слезы, стараясь говорить нейтральным тоном.

– Ты будешь молиться, чтобы мне повезло в пути? – Сиур то ли шутил, то ли говорил серьезно. Он сам не знал этого. С этой женщиной он не узнавал ни сам себя, ни мир вокруг. – Влад останется с вами. Можете на него во всем положиться. Привет Людмилочке.

– Спасибо.

Разговор, казалось, был окончен, но оба медлили.

– Сиур… – ее голос дрогнул.

– Что, дорогая?

– Возвращайся…

Он ничего не успел сказать ей, как в трубке раздались гудки.

Знать все – это благо, или несчастье? Как для кого. Чтобы знать , оказывается, надо быть очень сильным. Только стойкий и бесстрашный боец может идти по дороге знания. Остальным это не по плечу. Переход от отчаяния к восторгу, от безнадежности к свету – слишком большое потрясение для слабой души. Таким лучше таиться на дне, подобно улиткам во время бури. Дыхание океана и ветра, полного соленых брызг, одно сердце наполняют восхищением, другое же повергают в ужас.

Человек в черном часто размышлял о запутанных тропинках бытия, иногда так густо заросшим травой, что заблудиться на них ничего не стоит. Бредя по такой еле видной среди зарослей дорожке, вдруг выходишь на роскошную поляну, или в белоснежно-прозрачную березовую рощу, или натыкаешься на прохладный ключ, журчащий в таинственном сумраке зарослей… или на грибное место, где белые хоть косой коси. Такова же и жизнь. Никогда не угадаешь, что ожидает тебя за очередным ее поворотом.

Он снова задумался о красивой черноволосой женщине, встреченной случайно у поликлиники. Кто-то следил за ней. Она такая же беззащитная, как Евлалия. И глаза у нее большие и жгучие, как растопленная смола…

Чьи-то шаги нарушили ход его мыслей. В темной подворотне было плохо видно. Человек в черном умел прятаться, это было частью его профессиональных навыков, его работы, которая приносила ему весьма неплохие доходы. Он неподвижно застыл, слившись со стеной.

В проходной двор вошла пожилая женщина с двумя тяжелыми сумками. В сумках, скорее всего, продукты. Бабка подрабатывает в ночном ресторане или кафе, кормит какого-нибудь сына-пьяницу и всю его семью, днем варит, стирает и нянчится с внуками, а вечером уходит на работу… Беспросветная, унылая, полная жестоких разочарований и горя, жизнь… Но все равно надо идти вперед. Самый отчаянный и бедовый внук – глядь, – становится крутым бизнесменом. И вот уже возит бабку на «мерседесе» по курортам, «отстегивает» непутевому отцу на водку, и вся несчастная семья, как в сказке, оживает, расцветает, и «выходит в люди».

Человек, притаившийся у стены, знал немало подобных примеров, поэтому проводил бабку взглядом, не выражающим никакой жалости, и мысленно пожелал ей удачи. Он понимал, что жалость ей ничем не поможет и потому не нужна, а вот удача может оказаться очень даже кстати. В его профессии тоже нужна удача. Человек в черном был наемным киллером, иными словами, убивал по заказу.

Однако, где же доктор? Поздненько он является домой. Киллер вспомнил свой поход в церковь и беззвучно рассмеялся. Как говорил сладчайший Борис Иванович? Головная боль у него от чувства вины? Есть ли такие молитвы, чтобы отмолить его грехи?

Снова раздались негромкие шаги. Человек в черном затаил дыхание.

Борис Иванович, в костюме и галстуке, с дорогим кожаным портфелем, вошел под арку проходного двора. Он чувствовал себя очень неспокойно. Сегодня ему на работу несколько раз звонила его бывшая жена, безобразно, скандально разговаривала с ним, позволяла себе грубости и даже угрозы. Ей, видите ли, нужны деньги! Где же Борису Ивановичу на всех набраться? Он ведь не нефтяной магнат, а всего-навсего доктор медицины. Откуда у него такие средства, чтобы содержать всех ленивых женщин?

Весь ужас его положения заключался в том, что у него была не одна, а несколько бывших жен, и все, как на подбор, со скверным характером. Ну как он только мог, со всей его мудростью, знанием людей и жизни, находить себе подобных спутниц жизни и пытаться устроить с такими «чумичками» спокойный и благополучный семейный очаг, о котором он так мечтал?!

Борис Иванович, совершенно погруженный в свои мысли, не заметил, как в темноте от стены отделилась серая тень и преградила ему дорогу. Доктор физически ощутил некое препятствие и тогда только поднял глаза. Что-то бесформенное, длинное, черное, всколыхнулось и угрожающе надвинулось на него. Борис Иванович хотел крикнуть, но звуки застряли у него в горле, а кровь застыла в жилах. В голове зашумело, мелькнула мысль о высоком давлении, до которого его довели расстроенные женскими разборками нервы, но тут же угасла. Речь шла не о давлении, а о самой жизни.

Доктор отпрыгнул в сторону, как молодой горный козел, и стремительными прыжками понесся к подъезду.

– Господи, – подумал он, дрожащими руками открывая дверь, не попадая ключом в замочную скважину, – сколько раз давал себе слово, что буду уходить с работы засветло, а все никак. Не берегу я себя, правильно мне пациентки говорят. Так и сгореть можно на работе.

Борис Иванович уже забыл, что страшное происшествие случилось почти во дворе дома, где он снимал квартиру, а вовсе не на работе. Он лихорадочно закрыл дверь на все замки, и только после этого смог перевести дух. Подкравшись отчего-то на цыпочках к окну, доктор всматривался в темноту подворотни. Никого не было видно. Одинокий фонарь освещал пространство у подъезда, но у арки и под ней лежала густая непроницаемая темень.

Доктор прошел на кухню, не зажигая света, достал с полочки валидол и положил под язык. Обессиленно сел.

– Кто это мог быть? Лица рассмотреть не удалось. – Он положил руку на сердце, слегка помассировал, пытаясь унять бешеный стук, несколько раз глубоко вздохнул. Стало полегче.

Борис Иванович пытался восстановить в памяти картину происшедшего, но страх мешал ему. Все восприятия оказались смытыми волной ужаса, окатившей доктора, когда он увидел… А что он, собственно, увидел? Длинную бесформенную тень. Женщина или мужчина? Ответить на этот вопрос оказалось невозможно. Одежда на нем, или на ней… какая-то странная. Плащ или хламида какая-то. Похоже на монашескую рясу?..

– Господи, Господи, – доктор несколько раз перекрестился, бормоча молитву. – Да что же это? За что? Неужто колдовство какое злое? И как это… эта тень прямо из стены выплыла. А что ей стены? Одно слово – нечистая сила.

Борис Иванович вспомнил, как в прошлом году из-за назойливости женщин, которые добивались его внимания, вынужден был ходить домой задворками, а потом и вовсе сменить место жительства. Телефон свой он никому не давал. По сути дела, никто даже не знал, где он живет. Но вот выследил же кто-то… А если это колдовство, так и слежка не нужна. Нечистая сила адресами не пользуется. Неужели все-таки… Ах, какой грех люди на душу берут, и не боятся! Да они ничего не боятся. Одним днем живут.

Прошлой зимой он нашел у себя под дверью рабочего кабинета какие-то еловые ветки, ножницы, зерна. Все это, стараясь не дотрагиваться руками, он со всякими предосторожностями смел на газетку и самолично выбросил. После чего и начались неприятности. Сначала явилась со скандалом какая-то разнузданная девица… Да с чего она взяла, что имеет право кричать на него и чего-то требовать? Он что, обещал ей что-то? Если что и было, так исключительно по обоюдному согласию. Нечего делать вид, как будто ее обманули. Сама хотела.

После этого скандала, который, возможно, слышали коллеги, Борис Иванович заболел. Началось все с простуды: насморк, горло. Потом замучил кашель. Приходилось с температурой ходить на работу. Интересы больных – прежде всего. Сколько с ними нужно терпения! Наедятся колбасы, лука, водки напьются, и – нате вам, являются на прием. А доктору что делать? Противогазы в медицине еще не применяются, а зря. К некоторым людям без противогаза не подойдешь. В таких условиях он долго не мог выздороветь, почти до самой весны.

Не успела пройти простуда, прихватил радикулит. Ну, что за наказание? И это при том здоровом образе жизни, который он ведет! Где такое видано? Это все зависть людская. Особенно женщины – страшные люди. Вечно предъявляют какие-то права, вечно недовольны! Им не угодишь. Что ни сделай, все равно будет плохо. Они на все, что угодно, могут пойти из-за своей прихоти. И подсыпать зелья какого, и подлить. Поэтому он в гости перестал ходить. Опасно. Только то, что сам приготовил, можно есть спокойно. Боже, во что превратилась его жизнь! Вот до чего уже дошло! По улицам нельзя ходить… преследует непонятно, что.

Борис Иванович принял душ и улегся спать. Даже не стал ужинать. Голова побаливала. Наверное, давление поднялось. Доктор полночи не мог уснуть, перебирая в уме все, что ему пришлось пережить из-за женщин. Теперь еще и это! Может быть, у него галлюцинации? Стоит обратиться к приятелю-психиатру? Лучше не надо. Еще пойдут слухи, что Борис Иванович сошел с ума, и что до всего этого доктора довела нетрадиционная медицина.

– Завтра нужно сходить в церковь, побеседовать с батюшкой. Это будет самое правильное.

Придя, наконец, к этой спасительной мысли, доктор уснул.

Сиур лежал на верхней полке в купе скорого поезда и тоже пытался уснуть. Обычно это ему удавалось без всякого труда. Но сегодня перестук колес не убаюкивал, а раздражал. Поэтому он решил не бороться с обстоятельствами. Раз не получается сон, значит, это время придется использовать по-другому. Можно, например, подумать. И Сиур начал думать.

Сначала о Тине. Как она там, после посещения Веры? Вот уж никогда бы не сказал, что Вера способна пойти к другой женщине выяснять отношения. Она такая холодная, безучастная ко всему, что не касается ее фигуры, лица, и еще, пожалуй, одежды. Неужели их отношения так важны для нее? Особой любви никогда не было – обычное времяпрепровождение. Он хотел позвонить Вере, но передумал. Зачем? Что он ей скажет? Что больше не хочет ее видеть?

Сиур вспомнил весь тот набор фраз, которыми она пользовалась во всех случаях жизни, и рассмеялся про себя. Получалось, что за год она сказала ему не более двух десятков слов. Боже, куда он смотрел? Неужели под юбку? Думать так о себе оказалось не очень приятным занятием. Сиур попробовал провести грань между инстинктами тела и любовью. Оказалось, что это вещи настолько разные… Как вообще можно сравнивать?

Его отношение к Тине было тем, чего он никогда в своей жизни не имел. Это было как подарок, как дорогой букет цветов тому, кто ничего не видел, кроме крапивы и пырея. Почему такие сравнения приходят ему в голову? Он не смотрел на нее, как на домохозяйку, на партнершу по сексу, на спутницу жизни… Он смотрел на нее, как после первых солнечных дней смотрят на подснежники, проклюнувшиеся из мокрой оттаявшей земли. Это было чудо, с которым невозможно расстаться по собственному согласию, как невозможно расстаться с приходом весны, с зеленой травой, цветущими деревьями, облаками на синих небесах, морозным инеем на огромных елях, пурпуром и золотом осеннего леса, паутинками бабьего лета и трелями соловья, певца любви… как невозможно отказаться от собственного дыхания или биения сердца.

И в постели с ней все оказалось по-другому. Каждое прикосновение было особенным, погружающим в стремительно несущийся жаркий поток… Есть ли слова, чтобы описать вкус винограда, созревшего в лучах горячего южного солнца? Или хмель вина, приготовленного из этого винограда? Ласку морской волны? Запах магнолий? Голубую луну на лице ночи?..

Когда являет свой лик Любовь, слова бессильны. Все смиряется пред нею – добро и зло, правда и ложь, жизнь и смерть. Тогда ничего не надо требовать – самые невероятные поступки происходят сами собой, самые сумасшедшие безрассудства свершаются легко и как бы играючи, самые отчаянные подвиги кажутся сущей безделицей… Любовь – вечная отрава людских сердец, сладкая, как мед, собранный на цветущих райских лугах, загадочная, желанная и запретная, как плод райского дерева, сокрытый в душистых, девственных зарослях.

Сиур подумал, что он бы всю кровь свою отдал по капле, лишь бы Тина была с ним – в болезни и здравии, горе и радости… Так, кажется, говорится во время венчания? Он не хотел от этой женщины ничего, кроме того, чтобы быть рядом. Она была неожиданна, как летний дождь. Ее суждения о жизни, ни на что не похожие, странно тревожили его, задевая самые далеко запрятанные мысли и чувства. Слушать ее – все равно, что пускаться в опасное, щекочущее нервы путешествие, полное невиданных чудес, таинственных следов и вещих пророчеств, – кругосветное плавание по океану ее космоса…

Впервые, зная, что его ожидает риск на том пути, который он выбрал для себя, Сиур волновался. Он хотел, чтобы все получилось, как задумано, чтобы он смог вернуться и обнять Тину, видеть ее, слышать, заботиться, защищать, подставлять плечо, угадывать желания, исполнять капризы. Ему стала дорога жизнь. Раньше он не задумывался над этим. Инстинкт самосохранения вел его, чудом выводя из-под удара, словно сама судьба хранила его. Для Тины? Даже за это он должен быть благодарен в первую очередь ей.

Постепенно мысли его изменили направление и потекли в другую сторону. Что его ждет завтра? Что с Алешей? Сиур произносил заклинания, что все предпринятые меры принесли свои плоды, и что все обстоятельства уже сложились в его пользу, что Алеша жив, а все остальное поправимо. В этом физическом мире непоправима только смерть.

Наутро, прибыв в провинциальный, обманчиво-тихий городок российской глубинки, Сиур вошел в здание небольшого вокзала, гулкого и пустынного, посмотрел расписание поездов дальнего следования в обратную сторону, вышел на небольшую, залитую солнцем площадь, откуда отправлялись рейсовые автобусы, и сделал два звонка, воспользовавшись обшарпанным уличным таксофоном.

Через полчаса он шел по заросшей кленами и акациями улочке, спускающейся под уклон, по бокам которой выглядывали из кустов сирени и боярышника уютные деревянные домики с резными наличниками, ставнями, и застекленными верандами. За покосившимися заборами зеленели вишневые и яблоневые деревья, грядки с петрушкой и укропом, кое-где попадались крытые колодцы и гаражи. К одному из таких неприметных домов с гаражом в глубине запущенного сада и подошел Сиур, толкнул калитку, достал из кармана ключи и, незаметно оглянувшись, отворил наполовину застекленную дверь веранды.

Вокруг все словно вымерло – щебетали птицы, ветер шумел в листьях, поднимал облачка пыли над нагретым асфальтом, облезлая кошка опасливо пробиралась вдоль некрашеного забора – но ни одного человека не было в этом заколдованном мире, ни одно окно не открылось, не проехала ни одна машина, ни один мальчишка не пробежал босыми ногами к журчащей внизу речке с рассохшимся деревянным мостком, ни один рыбак не забрасывал удочку из береговых камышей…

ГЛАВА 20.

…Море лениво набегало на пустынный берег, поросший низкими чахлыми маслинами, пожухлой травой. Солнце стояло высоко, ослепительно сверкая в раскаленном добела небе. Все живое попряталось в норы, в спасительную тень. Горячий песок обжигал ноги женщины, идущей по самой кромке прибоя, который, набегая, теплой волной обливал ей щиколотки. Она поднимала выше подол кремовой туники, красиво задрапированной, украшенной золотыми заколками.

Зной, не прекращающийся несколько недель, погрузил небольшой окраинный город в неспокойную спячку. Сонливая тревога – в такие странные слова можно было облечь то состояние, в котором находились его немногочисленные жители, в основном богатые и знатные патриции, уставшие от сутолоки и потрясений великого Рима. Они искали уединения и роскоши, застраивая побережье дорогими изысканными виллами, с закрытыми каменными двориками, колоннадами, бассейнами и фонтанами, тенистыми садами, за которыми тянулись нескончаемые виноградники.

Патриции любили вино, полных женщин, философские споры, политику, обильные пиры, бани, военные утехи и жестокие зрелища. Римляне поклонялись сильному мужскому телу, буграм мышц под закаленной солнцем и ветром кожей, твердой и жесткой; железной дисциплине в бою, доведенным до немыслимого совершенства навыкам владения оружием, безжалостности к противнику и духу отваги, культивируемому в римских легионах.

Римский легион, несокрушимый и мощный, способный успешно противостоять намного превосходящим силам противника и разгромить их, отражал мировоззрение общества, которое молилось на силу, искусство боя и кровь. Алая и густая кровь поверженных врагов возбуждала, играла в сердцах, подобно хмелю в амфоре с молодым вином. Смертельный риск, отчаянная храбрость, железные мышцы и отсутствие жалости – такими снились сами себе римские юноши душными южными ночами, полными запаха моря и апельсиновых рощ.

Сила, кровь, ярость и пот на разгоряченных сражением могучих мужских телах вызывали у женщин причудливые и дикие желания… Даже весталки [31], дающие обет целомудрия, ходили смотреть на гладиаторские бои.

Женщина в кремовой тунике накрыла черноволосую голову прозрачным покрывалом. Жарко. Волосы ее, завитые и уложенные на затылке, тяжелым узлом спускались на шею. Толстые золотые браслеты на запястьях нагрелись на солнце. Она ждала кого-то, всматриваясь в дрожащую от горячего воздуха туманную даль, нетерпеливо покусывая полные губы. Ее нельзя было назвать красавицей – тяжеловатые формы плотного тела, круглое лицо, жесткие черные волосы, – но была в ней какая-то внутренняя стать, глубокое и гордое достоинство, легкость движений, порывистость, горящий взгляд темных глаз. Она привлекала. Ее нужно было воспринимать всю целиком, как грубоватый диковинный цветок, отдельные лепестки которого невзрачны, но весь он, крутобокий, плотный и в то же время нежный, с затаившейся внутри влагой и пушистой сладкой пыльцой – восхитителен.

Женщина несколько раз поднимала голову и взглядывала на небо, с выцветшего горизонта которого стекались к центру непонятные серые тучки. Между ними виднелась вершина горы, полускрытая таким же серым маревом. Неясная тревога всколыхнулась в сердце, растеклась по жилам нервной дрожью.

Глухой стук копыт привлек ее внимание. Всадник в шлеме с развевающимися на ветру перьями остановился поодаль, спешился, подошел. Он смотрел, прищурившись, на женщину, а она улыбалась.

– Прости, я немного задержался. Твой муж еще здесь? – Мужчина посмотрел на затянутое серой дымкой, сквозь которую проглядывал раскаленный шар солнца, небо, и нахмурился. Его тоже тревожил этот нестерпимый зной, эта неестественная пелена на небе.

– Муж уехал в Рим, вчера вечером. Ему не нравится эта погода. Он предчувствует недоброе, говорит, это плохой знак.

Мужчина сжал зубы так крепко, что на скулах вздулись желваки, его сильная шея напряглась, по выпуклым грудным мышцам прошла волна, перекатываясь под кожей крутыми буграми. Он хотел что-то сказать, но сдержался.

– Он хотел, чтобы и я ехала. – Женщина посмотрела в морскую даль. Прибой усиливался, гребни волн стали белыми, закручиваясь барашками.

– Ты поедешь?

– Конечно, нет, – она удивленно посмотрела на него. – У тебя завтра бой. Я хочу смотреть! Я хочу. – В ее голосе зазвучали знакомые капризные нотки.

Она пошла вдоль берега, прямая и легкая, статная, гордо неся свое полное тело. По ее спине струились черные кудри, которые не могли удержать никакие шпильки. Тело у нее под туникой белое, упругое, покрытое темным пушком. Римлянки все страдали от избытка волос на теле, прибегали к различным ухищрениям, но только не она. Эта женщина любила себя такой, какой ее создала природа, и не боролась с ней.

Мужчина шел сзади, чувствуя, как помимо воли, его охватывает желание, исподволь, из самых сокровенных глубин подбирается к паху, к груди, сжимает огненным кольцом, все сильнее и сильнее. И вот он уже весь словно опутан невидимыми сладостными щупальцами, не в силах ни на йоту ослабить их смертельную хватку. Почему это происходит с ним? Он пытался освободиться от этого жестокого плена, и не мог…

Его никогда не тянуло к женщинам так… Он был воином, брал их с боя, удовлетворял свои желания, и тут же забывал. Он был непостоянен, как ветер, и как ветер, свободен.

– Я выиграю этот бой, завтра. И любой другой бой. – Он глубоко вздохнул. Горячий и пыльный воздух заполнил легкие, не принося облегчения. – Мне стало неинтересно драться. Эта игра больше не увлекает меня, потому что мне слишком легко побеждать. Великий Зевс! Я режу людей, словно мясник! Реки крови протекли у меня между пальцами. – Он посмотрел на свои руки, сильные, с широкими запястьями. – А звери? Ты помнишь того красивого барса, которого я убил в прошлый раз, чтобы эти пресыщенные и развратные ублюдки могли потешиться? Я мог убить это прекрасное животное за один миг, у него не было ни единого шанса против меня! А я играл с ним, мучил его и дразнил, делал вид, что он вот-вот разорвет меня своими клыками и когтями… Ты помнишь, как ревели от восторга эти разодетые бараны, и как визжали, исходя слюной, их жирные жены?

– Они обожают тебя. Они видят тебя во сне, почивая в своих шелковых постелях, рядом с храпящими мужьями; они все отдаются тебе… прямо там, на арене, залитой кровью. Они осыпают тебя золотом. Хотя ты давно богаче любого из них. – Женщина усмехнулась. – Почему ты все еще продолжаешь?

– Потому, что я больше ничего не умею делать так же хорошо. Да, я богат. Но дерусь не из-за денег. Упоение боя – это как дурман, как опьянение. Когда у меня в руках оружие, я чувствую себя императором Рима. Мое тело – это машина, созданная для того, чтобы убивать. Боги предназначили мне такую судьбу, а с Богами не спорят.

– Ты никогда не споришь с Богами? – женщина улыбалась уголком красных губ.

– Нет. – Он помолчал в раздумье. – Разве что только из-за тебя.

Он подошел и осторожно, стараясь не поранить надетым на него железом, обнял ее, прижал к груди. Длинный черный локон змеей заполз за ворот его тонкой кожаной кольчуги, покрытой спереди и сзади позолоченными металлическими бляхами.

– Поцелуй меня.

Она осталась недовольна.

– Не так. Долго.

На его губах чувствовалась цветочная пыльца, выдуваемая ветром с орошаемых полей на окраинах вилл.

– Еще… – Женщина была требовательна и нетерпелива. Она гладила его шею, незащищенную доспехами. Вытащила из драгоценных ножен на его поясе остро отточенный короткий клинок, молнией полыхнувший на солнце. Приложила к пульсирующей под кожей артерии.

Мужчина не шелохнулся. Он тяжело дышал, стараясь унять бешеный стук сердца. Пожар желания, разгораясь со страшной силой, гонял кровь по жилам судорожными толчками. Под острым краем клинка показалась алая капелька.

– Ты не защищаешься? – Она надавила чуть сильнее; капелька крови стала больше, рубиново засветилась в луче, отраженном от полированного металла.

– От тебя нет. Нажми сильнее, – меч слишком острый, все произойдет быстро. Ты сможешь увидеть агонию сильного здорового тела. Это интересно. В первый раз. Потом надоедает, становится скучно.

– Ты позволишь мне сделать это? – ее глаза странно блеснули, в самой глубине зрачков разливалась истома желания, веки дрогнули от страсти. Кровь на его шее возбуждала ее.

– Я буду счастлив, что смог достойно развлечь тебя.

Она отвела клинок и прикоснулась губами к порезу на шее. Мужчина поднял ее на руки.

– Ты не боишься смерти? – спросила она между поцелуями.

– Нет.

– В самом деле?

– В этом мире есть тысячи вещей, гораздо хуже смерти. Я так часто смотрел на нее, что согласился с ней. Возможно, даже полюбил ее. Это просто конец старого сна и начало нового.

Ее губы имели солоноватый вкус крови, белое тело вздрагивало от его ласк, глаза медленно закрылись.

– Из-за тебя я готов поспорить с Богами, – шептал он – а если понадобится, то и сразиться с ними. Владей же мною, как только ты одна умеешь. Когда тебе надоест этот сон, прерви его острым железом. И мы с тобой начнем смотреть новый, рано или поздно. Я увидел тебя и понял, что отныне не принадлежу себе.

– Помнишь, как я бросила тебе золотую монету прямо на гладиаторскую арену, дымящуюся от крови, среди сотен других таких же монет?

– Помню, звезда моя. Этот миг – словно печать на моем сердце.

– А ты поймал именно ее! На лету!

– Я поднял глаза и увидел тебя, узнал из многих лиц, и стал твоим навеки.

– Я крикнула тебе: «Держи!»

– И я ответил тебе, и поднял руку, и зрители ревели от восхищения, повскакав со своих мест. Они словно сошли с ума. Звери метались по своим клеткам, а служители волокли прочь мертвые тела. Весталки срывали свои покрывала и размахивали ими, крича от восторга. Залитый кровью песок весь был усыпан золотом, но я видел только одну тебя…

– Мне нравится, что твое тело такое тяжелое. Я хочу чувствовать его тяжесть. Сними это ужасное железо, ты меня поранишь… Поцелуй вот здесь…

Она шептала, смеялась, вскрикивала, стонала и плакала; слезы любви оставляли влажные дорожки на ее лице… День медленно клонился к закату, опуская на все вокруг золотисто-серую дымку, словно занавес.

Тине стало жарко, и она проснулась. Боже, опять какой-то ужасный сон! Она испытывала странное ощущение, как будто ее прервали во время… Мужчина был очень могучий, прямо исполин. Аж страшно. Но ей это, похоже, нравилось. Разумеется, во сне.

Впрочем, наяву она вдруг совершенно неожиданно и очень остро почувствовала, что хочет продолжения этих бурных, необычных ласк, под жарким задымленный небом, под шум прибоя… Какого прибоя? Господи! Морского, конечно же… Сколько крови было в этом сне! Красная кровь повсюду…

Где Сиур? Почему он не с ней? Он нужен ей прямо сейчас.

Тина поднялась, и, окончательно не проснувшись, все еще витая в жарком сне, отправилась к телефону.

– Ты куда? Что с тобой? Приснилось что-то страшное? – Людмилочка смотрела на нее расширенными от ужаса желтыми глазами. – Ты всхлипывала во сне. Пойдем, я налью тебе валерьянки.

Валерьянка была любимым лекарством Людмилочки, которая применяла его от всех болезней.

Сидя на кухне, в успокаивающем свете зеленого абажура, Тина постепенно приходила в себя, вспоминая, кто она и где. Сиур уехал. Она не знает, куда. Раз он не сказал ей этого, значит – это связано с его работой, опасностью. Влад посоветовал ей ночевать у Людмилочки. Им обоим будет веселее.

Дети на даче со свекровью, жилец-археолог уехал на какие-то раскопки в Среднюю Азию. Так что в большой квартире остался только Костик. Но это даже было кстати. Хоть какой-то, да мужчина. Тина невольно фыркнула от смеха. Перед ее внутренним взором предстал могучий гладиатор из кровавого сна, весь в сплетениях железных мышц, бугрящихся под бронзовой кожей… и Костик, сутуловатый школьный учитель, с впалой грудью и тонкой шеей, похожей на куриную лапу. Господи! Она рассмеялась.

– Ты уже развеселилась? Вот видишь, это все валерьянка! А ты еще отказывалась ее пить. Мой дедушка признавал только два лекарства: валерьянку и касторку.

– Слава Богу, ты мне хоть касторки не предлагаешь!

– Просто ее нету в продаже. Все наши хорошие старинные лекарства куда-то пропали. В аптеках один импорт. Специально, – народ травить.

Людмилочка налила чаю в толстый стакан и поставила его перед Тиной.

– Пей. Чай тоже успокаивает. Правда, ни в какое сравнение с валерьянкой…

– Да не пила я ее вовсе… – У Тины лопнуло терпение. – Я ее вылила.

– Зачем? – Людмилочка обескураженно уставилась на подругу.

– Чтобы ты не расстраивалась.

– Это тебе поэтому стало так смешно?

Тине стало жалко Людмилочку, которая суетилась вокруг нее, как заботливая мамаша. А она, неблагодарная…

– Не поэтому.

– А почему?

– Костик твой меня насмешил.

– Ко-остик? – Подруга вытаращила глаза. – Ну, ты скажешь! Тут не смеяться, – плакать надо.

И они захохотали, на этот раз вдвоем, до слез. Отсмеявшись, принялись за чай с шоколадными конфетами. Шум и смех разбудили Костика, который заглянул на кухню с сонным лицом, убедился, что ничего из ряда вон выходящего не происходит, и прошествовал в туалет.

– А чем он тебя так рассмешил? – поинтересовалась Людмилочка под журчание сливного бачка.

– Да так… сравнила его с одним мужчиной. – Тина снова хихикнула. – Уж больно контраст был разительный.

– Костика с мужчинами сравнивать нельзя, – серьезно ответила его жена, – он к ним никакого отношения не имеет. Это особь совершенно другой породы.

– Какой же? – Тина разворачивала очередную конфету, отмечая для себя, что шоколад отлично успокаивает, гораздо лучше пресловутой валерьянки.

– Маменькин сынок. – Людмилочка в сердцах загремела чайником. – Тебе еще налить?

– Нет, спасибо. А к чему кровь снится?

– Кровь?! – подруга от неожиданности села. – И много?

– Очень много.

– Слушай, не знаю. Дети куда-то «Сонник» дели, не могу найти. А так не помню. Вот если зуб выпадает, это нехорошо. А кровь… – Людмилочка пожала плечами.

– Ладно, пошли спать.

Они улеглись и погасили ночник. Но сон не шел ни к одной, ни к другой. Тина лежала и смотрела на потолок, по которому пробегали полосы света от проезжающих машин, думала.

– Сиур надолго уехал? – наконец, спросила она.

– Влад говорит, что нет. А он сам что, не сказал тебе? Ты его видела перед отъездом?

– Ко мне приходила Вера.

– Какая Вера?

– Не прикидывайся, что не знаешь. Ты ее сама ко мне проводила, а потом спряталась за стеллажами и все подслушивала.

– Ничего я не подслушивала, – обиделась Людмилочка. – То есть я хотела, конечно, но… не вышло. – Она вздохнула. – Там, понимаешь, мыши… Ну, я терпела изо всех сил, а потом чувствую – все! Не могу больше! И убежала. В подсобку. А оттуда ничего не слышно.

– Да, не повезло тебе.

– Еще бы. И когда администрация меры примет? Ведь эти мыши все книги пожрут!

– Только не говори мне, что тебя волнует судьба культурного наследия, – захихикала Тина.

– Ну… и наследия тоже. В какой-то степени. Так что это за Вера?

– Они с Сиуром любовники. Бывшие, правда, но все равно… тоскливо как-то на сердце стало. Я виду, конечно, не подала…

– Шутишь! Вот это да! – Людмилочка аж привстала от возбуждения. – Любовники! Что ж ты хотела, чтоб он девственником был до тридцати с лишком? Это даже и ненормально. Подозрительно. Что за мужик такой? А уж он мужчина хоть куда! И днем, и ночью, – все по высшему разряду.

– Ты-то откуда знаешь? – разозлилась Тина.

– Тут и знать нечего. И вообще, я чувствую. Вот взять хоть моего Костика. Ну разве у него может быть любовница? Кто на него позарится? А Вера – женщина роскошная. Потрясающая женщина, скажу я тебе. Настоящая королева! Глаз не оторвешь… Я ее как увидела, у меня аж дар речи пропал.

– Ты что, назло говоришь мне это? Подруга, называется…

– Господи, да я совсем не это имела в виду! Раз у мужика в любовницах такая женщина – он чего-то стоит. Ты что, сама не понимаешь этого? А раз он ее оставил ради тебя… тут уж не злиться, а прямо таять от счастья надо. Как сосулька! Кап-кап… Так ты из-за Веры расстроилась? Зря…

– Я не то чтобы расстроилась, а… как подумаю, что он с ней… Лучше бы мне не знать.

– Это ты напрасно. Не думай о его женщинах. Их было много, не одна Вера. Но тебя это не касается. Если ты будешь о них думать, то отдашь им как бы часть себя, свою силу. Что есть, то есть, и оно никак на нас не влияет, пока мы не начинаем воздвигать барьеры между собой и тем, что нам не нравится. Чем больше наше желание защититься, тем сильнее на нас обрушивается все то, что мы отвергаем. Поэтому визит Веры произвел на тебя такое впечатление. Ах, ну какая же она, все-таки, красавица!

– Прекрати, – Тина засмеялась. – Я сейчас вновь почувствовала себя маленькой девочкой. Помнишь, как мы с тобой, забравшись на большой диван, обсуждали нашу будущую жизнь, мужчин, женщин, любовь, ревность?.. Как это все увлекало. Как все это казалось далекой сказкой… Тогда ты рассуждала совсем по-другому.

– Господи, Тина! Я столько размышляла о жизни, о себе, о Костике… Почему у меня все так? Может быть, из-за того, что мы судили жизнь, а ее нужно принимать и любить? Мы делили ее только на две части – хорошее и плохое. А она – целая радуга. Много радуг, которые тесно сплелись, порождая невиданные цвета! Посмотри, как играет солнце на снегу в морозный зимний день… А если разложить все на составляющие? Грязная замерзшая вода – вот чем будет этот прекрасный сверкающий ковер! Боже мой, разве стоит в изящной, легкой снежинке искать обыкновенную каплю воды? Почему не насладиться ее невесомым полетом, ее изысканной, тонкой красотой, ее ослепительным блеском? Даже если знать, что в конце концов она растает. Но ведь сейчас… она опускается, торжественно и плавно, на твои волосы или ладонь… в этом мгновении вся ее жизнь, быстротечная и прекрасная. Ты можешь сожалеть о ней, но вокруг – посмотри! – летят мириады таких же чудесных, искрящихся звезд, – а завтра снова будет снегопад, и снова выйдет красное морозное солнце! А за этой зимой придет следующая! На что мы тратим жизнь? На наслаждение ее красотой, которую она щедро дарит нам, или на поиски «правды» в виде грязной воды?

– Ты прямо воспеваешь жизнь! С каких это пор? – Тину поразили изменения, произошедшие в Людмилочке за последние несколько недель. Словно она разговаривала с абсолютно другим человеком, очень мудрым и очень внутренне красивым.

– С тех самых пор, как я увидела Влада. Я почувствовала себя… Не смогу объяснить. Как будто внутри меня произошла какая-то вспышка, которая осветила все сокровища, которыми я владею. А раньше я их почему-то не видела. Они всегда были у меня, но… Наверное, нужен был свет, чтобы я смогла увидеть, какая я богатая. Влад зажег свечу в темноте, которая окружала меня, и которую я считала правдой о жизни. Понимаешь?..

Тина промолчала. Она просто не знала, что сказать. Людмилочка говорила простые слова, которые проливались на ее раненое сердце, как волшебный бальзам.

– Да, – наконец, произнесла Тина. Она приняла для себя очень важное решение. – Вот если у тебя есть острый нож в руках – ты можешь сделать разные вещи. Ты можешь срезать им розы для своего букета, а можешь вонзить его в свое сердце. Или в сердце другого человека. У нас всегда есть этот выбор. Это не жизнь заставляет нас. Это мы выбираем, и мы делаем. Сами. Всегда только сами.

ГЛАВА 21

Человек в черном неторопливо шел по захолустному подмосковному поселку. Его привели сюда не совсем обычные дела. Во-первых, хотелось отдохнуть, надышаться всласть свежим прозрачным воздухом, посидеть на речке с удочкой; во-вторых, встретиться с бывшим одноклассником, единственным школьным другом, с которым все еще сохранялись теплые отношения.

Друга звали Никита. Он был инвалидом с детства, прикованным к креслу, худеньким, умным и необычайно светлым и добрым мальчиком. Сейчас он, конечно, вырос. Превратился в приятного интеллигентного мужчину, который переехал с мамой жить за город, в бабушкин дом. Отец бросил их давно, как только узнал, что ребенок родился больным и никогда не выздоровеет. Никиту вырастили мама и бабушка. С мужчинами их семье как-то не везло. Зато женщины были превосходные – тихие, умные, терпимые и бесконечно добрые. В доме был рояль, огромная библиотека и компьютер.

Человек в черном вспомнил, как он нанимал рабочих делать ремонт в старом, непригодном для жилья доме. Починили крышу, лестницы на второй этаж, установили сантехнику, переложили печку, сделали два камина, перестелили полы и наклеили новые импортные обои. В просторных комнатах пахло клеем, свежими сосновыми досками, лаком и известкой. В столовой накрыли большой круглый стол. Бабушка, низенькая и седенькая, напекла пирогов с картошкой, капустой и творогом. Посередине стола дымилось огромное старинное блюдо с пельменями. Пили водку, настоянную на травах, закусывали солеными грибами и мочеными яблоками, смеялись, пели гусарские романсы под старый рояль. Никита был счастлив, наверное, впервые за свою тоскливую жизнь. Он никогда не жаловался, не сетовал, никому не завидовал, радовался успехам других по-настоящему, от всей души. Инвалидом он был только физически, душою же – светлым и хорошим человеком.

Его друг, которого он любил еще со школьной скамьи, нелюдимый, но очень храбрый и сильный мальчик, всегда защищал его от нападок других детей. Никиту даже никто не дразнил, все боялись его отчаянного друга, от которого спуску не жди. Прозвенел последний звонок. Пути мальчишек разошлись. Друг занялся чем-то таинственным, каким-то непонятным бизнесом, который приносил ему баснословный доход. Никита изучал иностранные языки. Они вновь встретились, им было хорошо вдвоем. Для Никиты это была связь с внешним миром, слишком сложным и враждебным для него, а для его друга – чем-то вроде искупления грехов.

– Интересно, если бы Никита знал, каким способом заработаны те деньги, которыми я помогаю ему, отказался ли бы он от них? – подумал в который уже раз человек в черном. И в который уже раз пришел к тому же выводу. – Не отказался бы.

Никиту к нему привязывало нечто большее, чем деньги. Тем более, что теперь они ему уже и не были так нужны. Друг подарил ему компьютер, нашел неплохую работу – переводчиком в издательстве, и теперь Никита зарабатывал достаточно, чтобы содержать не только себя, но и своих женщин – маму и бабушку. Но отношения друзей не только не расстроились, а стали даже крепче. Никита старался чем-то воздать товарищу за ту заботу, которую он много лет принимал как должное, чувствуя, что это нужно им обоим.

Теплый и уютный дом с просторной верандой, на которой они с Никитой беседовали, шутили, делились сокровенным, играли в карты или пили чай с медом, – был единственным местом в этом огромном земном мире, где человек в черном чувствовал себя спокойным и счастливым. Это был его дом, его семья, его пристанище на чужом берегу, где для него горел огонь, готовилась еда, где его всегда ждали и беспокоились о нем, как о своем любимом и родном человеке.

Сегодня у Никиты день рождения. Бабушка с утра хлопочет на кухне, в доме вкусно пахнет пирогами, жареным мясом, луком, пельменями со сметаной. Протирается пыль на рояле, открываются окна в старый, благоухающий свежестью, сад, вытряхиваются ковры, и на стол ставится бабушкина ваза с огромным душистым букетом полевых цветов.

Человек в черном почувствовал тихую радость и нетерпение, ожидание праздника. Ему было так хорошо, что он начал напевать про себя любимую мелодию, и нежное, милое лицо Евлалии склонилось ему на плечо. Сейчас он был в ладу со всем миром и в ладу с самим собой. Зеленые деревья ласково шелестели своими ветками, и облака не спеша плыли по высокому небу. Тяжело хлопали крыльями пестрые сойки, суетились воробьи, и по заросшим крапивой и цикорием обочинам старой дороги порхали разноцветные бабочки.

Проходя мимо маленького, пыльного и шумного рынка, он решил зайти, купить фруктов, конфет и цветов женщинам. Деревянные прилавки ломились от продуктов – молоко, творог, яйца, сало, куры и утки, кролики, сливочное масло, зелень. Все свежее, домашнее.

Он зашел в небольшой магазинчик, выбрал самую дорогую коробку конфет, бутылку шампанского и шоколадный набор. У магазина женщины продавали мокрые букеты пионов, крупных ромашек и роз. Человек в черном купил цветы и направился к выходу. У киоска с пивом старик в черных очках, с орденскими планками на засаленном пиджаке играл на аккордеоне «Прощание славянки». Аккордеон был хороший, немецкий, может быть, трофейный, блестел перламутром и черно-белыми клавишами. Звуки старинного марша рвали душу, выжимали из глаз скупые слезы. Запершило в горле, в груди образовался тяжелый комок. Почему-то представились офицерские шинели, фуражки, кокарды с двуглавым орлом, блестящие голенища сапог, аксельбанты, задымленный перрон, заплаканные глаза под вуалью, запах угля, перемешивающийся с запахом парижских духов, увядшие букеты сирени, женщины в длинных платьях, духовой оркестр, уплывающий вдаль вместе с провожающими, которые торопливо махали вслед шляпами, мокрыми от слез платками, цветами…

Почему эти живые картины вызывают такую тоску, смятение чувств? Почему они такие странные? Разве это когда-нибудь происходило с ним? Что-то есть в них такое, что отзывается болью, не прошлой, а настоящей, как будто прямо сейчас гудок паровоза разрывает надвое сердце, режет по живому налаженную, уютную жизнь, чьи-то надежды… Как понять это чувство, когда провожаешь в неведомую даль человека, за которым стремится твоя душа? Что его ждет в этой дали? Холод, дожди, окопы, пулеметы на бруствере, и одиночество… страшное одиночество войны, смертельного боя, где каждый сам несет свою ношу, и никто никого не может защитить своим ожиданием, своей ночной тоской, своими молитвами… Когда говорят пушки, ангелы молчат…

Человек в черном положил на колени старику крупную денежную купюру и, стараясь не слышать слов благодарности, торопливо вышел с базарной площади и направился в тихую зеленую улочку, заросшую березами и кустами калины. Несколько бродячих собак, разлегшихся посреди дороги, испуганно шарахнулись в стороны. Навстречу, по едва различимой среди подорожника тропинке, шла сухонькая бабка, вся согнутая, в старой стеганой жилетке, низко повязанном платке, из-под которого сверкнули неожиданно молодые глаза. Она несла в руках большую черную курицу, которая истошно квохтала, кося бешеными глазами.

– Да уймись ты, окаянная! Вот наказанье мне с тобой! Нечистая сила на мою голову! – причитала бабка, с трудом удерживая дурную курицу, то и дело норовившую вырваться.

Человек в черном вдруг остановился. Его осенила потрясающая идея! Он перешел на тропинку и загородил бабке дорогу.

– Здравствуйте, бабушка!

– Здорово, сынок! – Бабка с интересом рассматривала нездешнего мужика, по всему видать, городского. Одет прилично, и вежливый.

– А куда это вы курочку несете?

В этот момент курица, пользуясь тем, что хозяйка отвлеклась, сделала очередную попытку совершить побег. Она резко взмахнула крыльями, перья на загривке у нее встали дыбом, клюв угрожающе раскрылся, и оттуда вырвался совершенно дикий вопль, ни на что не похожий.

– Чудесный, редкий экземпляр. – Подумал человек в черном. – Когда бы я ни приезжал к Никите, меня всегда ждет удача!

– Она меня замучила, отрава. Ведь разве ж это курица? Это дьявол, а не курица! – Бабка прижала птицу к себе покрепче. – Как люди есть бешеные, так и животные. У них у каждого свой характер. Вы посмотрите на эту птичку! Она же просто невменяемая. Она по двору летает, аки соколица. Ко мне все соседки ходить перестали. У тебя, Авдотья, говорят, сатана на подворье! Батюшка, и тот мне велел от этой курицы избавиться срочным образом. А как же я от нее, окаянной, избавлюсь?

– Ну, зарезали бы ее, да в суп. Куриный бульончик с домашней лапшой, разве плохо?

Бабка опустила глаза и вздохнула.

– Жалко мне ее, сынок. Не могу я ее зарезать. Вольная она очень! Я хоть и злюсь на нее за это, а уважаю. И рука моя на нее не поднимается. – Она взглянула на курицу, которая притихла на время, как будто чувствуя, что решается ее судьба. – Я ее продать решила. Но тут еще оказия – она в незнакомых местах вовсе разума лишается, бьется в припадках, как сумасшедшая. Она у меня на базаре-то два раза из рук вырывалась. Ее всем миром ловили, еле поймали. Кто ж ее купит? Так простояла с ней два дня, да и плюнула. К тому же гляди, какая она черная! И глазищи вращаются, аки колеса. Некоторые боятся. Как продашь?

– А что, если я у вас ее куплю? Сколько просите?

У бабки от неожиданной удачи даже рот открылся. Она не сразу сообразила, что и сказать-то.

– Я б тебе, сынок, даром ее отдала, да уж больно деньги нужны. Пенсию-то который месяц уже не плотют, а кушать надо. Картошка у меня своя, коза есть, куры, овощи разные, а хлебушек-то я уже стара сама печь. И опять же мука нужна, дрожжи. Да и чай я люблю пить с сахарком. Сколько мне еще осталось на божий свет глядеть? – Бабка вздохнула и посмотрела на ясное небо, по которому бежали рваные облачка. – Как же без сахарка? Какие у меня еще радости?

Человек в черном испытал то же тягостное чувство, что и на рынке, когда давал старику-ветерану деньги. Он торопливо полез в карман.

– Столько хватит?

Бабка, подслеповато щурясь, взяла деньги, радостно закивала.

– Бери, бери, сынок. На что она тебе, не знаю. Смотри только, чтоб не вырвалась.

Передача бешеной курицы состоялась очень даже мирно, что немало удивило бабку. Птица вела себя спокойно, и человек пошел дальше, к уже видневшемуся высокому, недавно покрашенному забору, у которого он сам пару лет назад посадил две елочки.

Сиур рассматривал старинные иконы, которыми был увешан весь угол напротив стола, за которым он сидел и обдумывал план дальнейших действий. Темные лики святых взирали равнодушно, отстраненно. Они жили своей собственной внутренней жизнью, и до мира внешнего им никакого дела не было. Под иконами висела запыленная лампадка старинной работы. На резной деревянной полочке лежали толстые, обвитые лентами свечи, засушенные цветы бессмертника.

По стенам висели фотографии в старомодных рамках: невеста в высоком веночке, с напряженным лицом, неестественно выпятивший грудь жених в новом пиджаке, с цветком в петлице; группа спортсменов в длинных трусах, возможно, футболисты; бабка с дедом на завалинке дома; молодые люди в военной форме, – память об ушедшей жизни.

Некрашеные деревянные полы покрыты домоткаными половиками; окна закрыты ставнями, плотно занавешены; на стене – выцветший ковер с прудом, по которому плавают лебеди; высокая пружинная кровать покрыта шерстяным одеялом; огромная гора подушек в белоснежных наволочках достает чуть ли не до потолка. Печка. Хорошо, что лето: топить не надо.

Здесь ему придется жить все то время, пока он не выполнит то, за чем приехал. Если, конечно, не случится ничего непредвиденного.

Сиур в который уже раз подумал: кто мог позвать Алешку? Кто в этом тихом городке мог оказаться настолько знакомым, чтобы знающий свои профессиональные обязанности парень, проверенный боец, вот так вот выскочил, не приняв никаких мер предосторожности, не оставив никакой записки, и исчез? Что произошло на этих зеленых, провинциальных улочках, наполненных запахами теплой листвы и щебетанием птиц?

Через час у него назначена встреча. Он посмотрел на часы. Еще есть время. Перед ним возникло лицо Тины, бледное, с темными глазами, полными мольбы. Сейчас она особенно похожа на Евлалию. Прав был старик: истинную женщину узнаешь в любом обличье. Внешние формы – иллюзия, истина сокрыта внутри, – тайна тайн этого мира. Она не выдумана. Она существует. Только вот дорога к ней неизвестна.

Сиур почувствовал жжение под ложечкой, знакомый зуд предстоящего риска. Легко встал и вышел. Оружия он с собой решил не брать. Слишком много времени потребуется, чтобы достать его в случае чего. И это может оказаться именно то время, которое ему будет отпущено, чтобы защитить себя.

Он уже почти добрался до места встречи, когда заметил, что за ним наблюдают. Слежка началась недавно, он бы давно заметил. Он чувствовал наблюдателя кожей. Так было и в этот раз. Сиур как раз подошел к разрушенному заборчику, за которым теснились несколько почерневших от дождей и речной сырости сараев. Он не замедлил шаг, не оглянулся, продолжая идти, беззаботно и расслабленно. Поравнявшись с кустами шиповника и яблоньками-дичками, которые, он знал это, на миг скроют его от преследователя, бесшумно нырнул в заросли, прошел к сараю у самой дороги и притаился за его углом.

Парень в зеленой футболке без рукавов, с открытыми широкими плечами, коротко подстриженный, в синих спортивных штанах, растерянно оглядывался. Только что мужик, за которым он шел, был здесь. Куда он мог деться? Может, отлить захотел? Вон там кусты… Наверное, он туда и отправился.

Сиур по его лицу читал все нехитрые мысли, с трудом ворочавшиеся в замедленном уме. Скорее всего, парень решит подождать. А когда время, отведенное на отправление естественных надобностей, пройдет, ринется искать.

Парень поступил точно так, как от него и ожидали. Сделав вид, что захотел отдохнуть, покурить, он прислонился спиной к толстому старому клену и достал сигарету. Делать вид, правда, было совершенно не для кого – ни в ту, ни в другую сторону, кроме бродячих кошек, не было видно ни души. Однако парень с удовольствием играл свою роль, пока не истекло логически обоснованное время. Тогда он, несколько раз посмотрев на часы, словно не веря своим глазам, стал судорожно метаться вдоль дороги, явно не зная, что теперь ему делать. Что-то пошло не по сценарию.

Тем временем летние сумерки вошли в силу, розовый закат постепенно темнел, между деревьями пролегли густые тени. Видимость значительно ухудшилась, и парень решил не рисковать. Он осторожно приблизился к кустам шиповника, осмотрелся. Никого не обнаружив, прошел дальше. Вот и сарай. Парень остановился, прислушиваясь. Тихо скрипнула дверь на заржавевших петлях. Он, стараясь не шуметь, двинулся вдоль стены сарая и, поравнявшись с углом, потерял равновесие. Тяжелое тело сползло вниз, так что его почти не было видно из зарослей мелкого кустарника и полыни.

Сиур ударил легко и точно, не замахиваясь. Теперь бедолага пролежит здесь несколько часов, как минимум. Интересно, от кого он получил свое задание? И как он узнал Сиура? Думать об этом было уже некогда. Идти или не идти на встречу? Разве у него есть выбор?

Сиур обыскал карманы качка΄. Ничего, кроме измятой пачки сигарет и дешевой зажигалки, в них не оказалось.

Что ж, пора. Он легким шагом обошел грузное тело и скрылся между деревьями.

Два человека стояли в темноте добротного деревянного домика. Мебели внутри никакой не было, кроме углового диванчика и длинного стола у стены. У одного был револьвер, заряженный и спрятанный сзади за пояс брюк. На всякий случай.

– Ну, где он? Плохо воспитали мальчика. Не знает, что опаздывать нехорошо.

– Тихо ты… – Второй, нервный и вертлявый, остановил его, взяв за руку и прислушался. – Они? Нет, показалось.

– А где Колян? Он должен был мужика пасти.

– Не знаю. Слушай, а что за мужик вообще? Чего ему надо?

Плотный мужчина в спортивном костюме посмотрел в очередной раз на светящийся циферблат часов.

– Кто такой, – неизвестно. Позвонил шефу сегодня утром. Я в комнате был. Что он там говорил, не слышал, но шеф аж позеленел весь. Сначала кричать начал, а потом сразу присмирел, и только – хорошо, да хорошо. Трубку положил, посидел пару минут, как пришибленный, и как заорет! Позвал Коляна, а я и так там уже был.

– Ну, и что сказал-то? – вертлявый сильно нервничал, ему все это не нравилось. Особенно ему не нравилось, что именно они должны разговаривать с этим неизвестным мужиком, который так напугал шефа, что нет Коляна, что мужика тоже нет…

– Да перестань рыпаться, надоело. Стой спокойно! Шеф велел с ним поговорить, да так, чтобы он больше ему не надоедал. Понял?

– А чего ему надо, мужику этому?

– Не твоего ума дело! – Плотному не хотелось признаваться, что он сам не знает. Велено разобраться, чтобы проблем не было. А как и что, ему никто не докладывал.

Время шло, но ни мужик, ни Колян так и не появились. Внезапно раздался сильный треск, как будто у дерева отломилась большая ветка и рухнула вниз.

– Ты жди здесь, а я пойду посмотрю, что там.

Вертлявому очень не хотелось оставаться одному, но выходить из домика он боялся.

– Ладно… Только ты недолго.

– Заткнись. Сам знаю. – Плотный достал из-за пояса оружие. – Да не трясись ты, смотреть противно. – Он плюнул от злости. – Угораздило же с тобой тут оказаться.

Вертлявый и сам никак не мог понять, чего на него напал такой страх. Дело обычное. Их трое, а мужик один. Да еще чужой, приезжий. Ни местности не знает, ничего… Однако липкий страх проник в каждую клеточку его жилистого тела и не отпускал. По спине потекла струйка пота. Он посмотрел на часы. Плотного не было уже десять минут.

В темных зарослях стояла тишина. Изредка кричала какая-то ночная птица, гудели комары. Вертлявый постоял, высунув голову наружу и изо всех сил напрягая слух. Ни одна веточка не хрустнула, нигде никого… Ему стало по-настоящему страшно. Он закрыл дверь на крючок и, совершенно без сил, уселся на диван. Мыслей не было. Рубашка промокла от пота. Он всегда сильно потел, когда нервничал. Что же делать? Что делать? Вертлявый обреченно уставился на дверь. Сколько прошло времени? Он чуть не уснул от нервного перенапряжения.

– Привет, парень.

Прямо напротив вертлявого сидел высокий сильный мужик с недобрым лицом. С таким не пошутишь. Это вертлявый понял сразу и сник. От страха он не сразу сообразил, что происходит.

– А вот и я. – Мужик усмехнулся одними губами. – Ты не меня тут ждал с товарищем? Хороший был товарищ, только нервный очень. За оружие зачем-то схватился. Не надо было.

– Чего тебе надо? – У вертлявого стучали зубы, когда он говорил. – А где Колян?

– Так это Колян у меня под ногами путался? Завтра найдешь его, тут, недалеко…

– К-к-как это найдешь? Он что?.. Ты его… – Вертлявый почувствовал, что жизнь покидает его, совершенно без помощи этого ужасного мужика.

Очнулся он от того, что мужик бил его по щекам.

– Экий ты хлипкий, братец! Что за народ у твоего шефа?! Не удивляюсь, что дела у него стали идти плохо. С такими работничками далеко не уедешь. Ну, что, очухался?

Вертлявый не понимал, что ему теперь делать. Он ничего не знал, кроме того, что какой-то приезжий мужик придет на встречу, и что с ним нужно «разобраться».

– Чего тебе надо?

Мужик помолчал немного и вдруг совершенно неожиданно коротко ударил вертлявого, вроде как-то по касательной, легко и плавно, – но тело того дернулось и свалилось на пол, как будто его сдуло ветром.

Бандит медленно выходил из забытья. Вместе с сознанием пришла невыносимая боль в груди. Он хотел вдохнуть воздуха и не мог. Страшный мужик сидел над ним и пристально смотрел безжизненными глазами.

– У меня к тебе есть вопросы, – сказал он тихим будничным голосом, как будто ничего не произошло, просто идет мирная беседа.

Вертлявый хотел что-то сказать, но с ужасом почувствовал, что у него полный рот крови.

– К твоему шефу приезжал один человек, с Максом. Знаешь Макса?

Бандит торопливо закивал головой, боясь, что если мужик еще раз его ударит, то уже окончательно убьет.

– А этого человека ты видел, Алексея?

Вертлявый снова закивал, вытаращив глаза.

– Где он?

Бандит отрицательно замотал головой, не знаю, мол.

– Сплюнь. И говори по-человечески, а то…

Вертлявый торопливо сплюнул, и, еле ворочая языком, пробормотал:

– Уехал, наверное, с Максом. Я его с тех пор не видел. Клянусь… Я тебе, как на духу…

– Попробуй только скажи неправду…

– Я больше ничего не знаю, клянусь мамой. Зачем мне этот человек? Зачем он вообще кому-то? Дело прошло нормально. Они с Максом ушли. Зачем еще что-то? Зачем лишние осложнения? Не первый раз сотрудничаем. Никому не нужны неприятности.

Сиур подумал, что бандит, пожалуй, говорит правду. Плотный сказал ему то же самое. Шеф сам в недоумении. С их стороны никаких движений по поводу Алексея не было и быть не могло. Да Сиур и сам так думал, но все же этот вариант отработать надо было. Он еще раз легонько стукнул вертлявого, и тот потерял сознание, теперь уже надолго.

Сиур посидел некоторое время в задумчивости, потом встал, вытащил из кармана револьвер плотного, вытер и положил на стол. Ему так ничего и не удалось выяснить. Оставалось последнее – гостиница. Может, кто-то что-то видел или слышал, или догадывался. Но не сказал. Нужно найти таких людей. Напротив гостиницы расположены несколько киосков, площадь, где на скамеечках могли сидеть мамаши с детьми, или молодежь. Еще лучше, если там имеют привычку отдыхать любознательные бабули. Во всяком случае, все это возможности, которые нельзя упустить.

Однако происшествие странное. Алеша не новичок. Как он мог так проколоться? В чем дело? Сиур никак не мог свести концы с концами. Если честно, ему казалось, что эта проблема вообще не связана ни с «Зодиаком», ни с коммерцией, ни с этими жалкими бандитами, которые действительно не знали, что к чему, и пытались отделаться от него своими примитивными методами. Но с чем же тогда связано исчезновение Лехи?

Сиур приложил пальцы к артерии на шее вертлявого. Живой. К утру оклемается. Он осмотрел помещение, почти пустое, вздохнул и вышел в теплую летнюю ночь, полную звуков леса и разных таинственных шорохов. В небе сияла круглая и яркая луна, окруженная россыпью звезд.

В домик с верандой, утопающий в покрытой ночной росой зелени, он вернулся уже засветло. Помылся холодной водой и сразу улегся спать. Уснул не сразу, но крепко. Уже сквозь дремоту подумал: а что, если все дело в тех странных событиях, которые разворачивались в Москве, а вовсе не в этом провинциальном городке? Что, если это связано с убийствами антиквара, вдовы и Сташкова? Но каким образом? И при чем тут Леха? Его к этому ни с какой стороны не пристегнешь.

А что, если дело и не в Лехе? Тогда в ком? Может быть, дело в нем, в Сиуре? Кому-то надо было выманить его из Москвы? Зачем? Непонятно. Как бы там ни было, а выяснить, что с Лехой, необходимо. Надо его найти, живого или…

Уже засыпая, он забеспокоился. Какая-то важная вещь осталась вне его внимания. Но усталость взяла свое. Последняя его мысль была о Тине. Там Влад, он не подведет…

В старом доме потрескивали половицы, где-то за печкой выводил свои трели сверчок. Спать оставалось совсем недолго. Солнце уже поднималось, окрашивая розовым бледное небо в редких облачках.

Сиур спал, сдвинув в сторону гору подушек. Ему снилось золото на дымящемся от крови песке, восторженные крики толпы, рычание мечущихся по клеткам хищников, резкий звериный запах, перемешанный с запахом человеческой крови, женщина с черными волосами и глазами Тины, задымленное небо незнакомой страны, любовь на выжженной зноем земле…

ГЛАВА 22

Валерия достала из холодильника бутылку розового вина, поставила на столик две рюмки – себе и Евгению – налила и выпила. Вторая рюмка так и осталась полной. Валерии было неимоверно одиноко. Она чувствовала себя маленькой и затерянной в необъятном, холодном и пустом пространстве. Вокруг – только тишина. Тишина и холод. Она заплакала. Ей захотелось поговорить с кем-нибудь, кто мог бы понять…

– Ты знаешь, я совсем одна теперь. – Валерия говорила тихо, глядя на то место, где должен был бы сидеть Евгений. – Я никогда не говорила тебе о любви, потому что я всегда считала это чувство чем-то особенным… Его могут испытывать только избранные. Были ли мы с тобой такими?

Она глубоко вздохнула и подняла лицо вверх, пытаясь остановить слезы, бежавшие по ее щекам и скапливающиеся на подбородке. Это было щекотно.

– Но теперь… мне не хватает тебя. Я прощаю тебе все, что было не так. И то, что ты спрятал у меня в квартире эту серьгу. Ты чего-то боялся? – Валерия сделала паузу, как будто в ожидании ответа. А может быть, она и в самом деле ожидала его услышать.

– Я знаю, ты боялся. Очень боялся. А теперь и я боюсь. Я нашла серьгу в пасхальном яйце. – Она снова вздохнула. – Ты нашел неплохое место. Я бы еще тысячу лет туда не полезла, если бы не твоя смерть.

Слово «смерть» прозвучало в тишине комнаты странно и непривычно. Валерия повторила его. Она словно пробовала это слово на вкус, рассматривала его со всех сторон.

– Что такое смерть, Евгений? Ты теперь знаешь… Скажи мне, пожалуйста. Ты ведь уже прошел этот путь. Как там? Есть ли свет? Есть ли чувства? Легко ли на сердце? Впрочем, о каком сердце я говорю? У тебя больше нет сердца, Евгений…

Слезы, не переставая, катились по ее лицу. Валерия закашлялась. На нее навалилась такая тоска, что даже слезы не приносили облегчения. Она принесла из кухни высокий стакан для коктейля, налила его полный вина и выпила. Голова закружилась, ей стало нехорошо.

– Пожалуй, мне пора прилечь. Ты не против, Евгений? Ты не можешь быть против, ведь ты любишь меня. А?.. Ты меня все еще любишь?

Она свалилась на кровать и взмолилась Богу, чтобы он забрал ее с Земли. Пребывание среди людей – это настоящая пытка. А потом скука. Ужасная, невыносимая скука!

Пьяное забытье тяжелой волной затопило сознание, и Валерия провалилась в неспокойный, странный сон.

… Он тоже хотел покинуть Землю, как и она. Непроницаемая тьма окружала их. Как они попали сюда? Из темноты появились люди. Они молчали. Лиц не было видно, но ощущались вибрации недружелюбия, исходящие от них.

Никто не связывал пленников, но сопротивляться было невозможно. Их долго вели по дороге ко входу в горе, такой же мрачной, как и все вокруг. Когда пленники подошли, вход бесшумно разверзся… ведя в бесконечно длинный темный лабиринт. Бесконечно долго они шли по этому запутанному лабиринту. Нарастала тревога… Ориентиры были давно потеряны. Они никогда не найдут дорогу назад…

Темные безжизненные своды лабиринта все сужались и сужались, становились все теснее. Так они и шли, по одному, друг за другом, ощущая только страх, постепенно сменяющийся безнадежностью…

Лабиринт окончился маленьким прямоугольным помещением. Там оставили ее спутника. Ее же втолкнули во второе помещение, еще более тесное. Она почувствовала, что сразу за ее спиной вход исчез, превратившись в обыкновенную темную стену. Западня захлопнулась…

Она опустилась на колени и подумала, что только смерть может вывести ее отсюда. Так пусть же она придет, как можно быстрее! Страха не было, он остался там, в лабиринте. Здесь же она была одна.

Вдруг где-то внутри нее появилась ясная и четкая мысль:

– Есть опасность притяжения земных недр, воздуха, воды, света, живых существ, населяющих Землю, планет.

Она лихорадочно пыталась сообразить, что это могло бы значить…

Внезапно невыразимая легкость и восторг наполнили ее, и она увидела, что смотрит сквозь толщу материи и видит лабиринт, по которому их вели, и две светящиеся фигурки, сидящие в замкнутом пространстве, как мыши в мышеловке, каждый в своем, в конце лабиринта. Одно светящееся женское тело с опущенной головой и руками, положенными на колени, – ее тело. Но она уже не это тело. Тело заперто, а она – свободна. Волна радости подняла ее и понесла… Вокруг становилось все светлее и светлее, все больше воздуха и пространства, необозримого и заманчивого…Оно влекло ее, влекло неудержимо в свои светлые дали…

Валерия проснулась. Очень хотелось пить. В свете луны она увидела недопитую бутылку вина и все вспомнила… Боже, что здесь происходит! Она посмотрела на рюмку, не выпитую Евгением, и глаза вновь наполнились слезами. Но прежнего бурного и обильного потока не полилось… Он иссяк. Валерия вспомнила сон и вдруг осознала, что ей когда-то давали шанс быть свободной от земной ловушки. Но она, освободившись, тут же попала в нее вновь, не в силах противостоять соблазну иметь красивое тело, свою собственную роль в этой причудливой жизни и ее событий. Она слишком любопытна, слишком чувствительна… О, этот мир, он словно полные нектара, душистые, шелковые недра яркого цветка! Ну как не опуститься в его ароматную, полную неги, покачивающуюся на тонком стебельке чашу?! Как не запустить туда свой жадный хоботок?.. Разве думаешь в момент упоительной прелести, что лепестки могут захлопнуться, и бедная бабочка никогда больше не расправит свои прозрачные крылышки. О, сколько во вселенной ловушек для духа!..

Валерия не знала, радоваться ей, или горевать. Она чувствовала себя подавленной. Закашлялась, медленно села на постели. Все тело болело, как избитое. После посещения экстрасенса ей стало немного легче. Она не могла вспомнить то видение, которое навеяли горящие травы, но что-то словно приоткрылось… Какая-то потаенная дверца отворилась по мановению волшебной палочки, и она смогла заглянуть туда, где скрыта ее суть.

Девочкой, она очень любила предновогодние дни, Рождество. В самой большой комнате ставили живую елку, холодную и остро пахнущую, с шершавым клейким стволом. Елку украшали старыми игрушками, – Красная Шапочка, Джинн в чалме и шароварах, Дед Мороз, Снегурочка, обезьянка в платьице и туфельках, зайчик, – таких она ни у кого больше не видела. Маленькая Валерия приоткрывала дверь и зачарованно смотрела на мерцающие в темноте шары, бусы и орехи в золотой фольге. Внизу на ветках были развешаны самые лучшие шоколадные конфеты, чтобы дети могли их доставать. У основания ствола, укутанного ватой и посыпанного блестками, всегда раскладывали подарки, красиво запакованные и перевязанные атласными ленточками, хрустящие кульки с мандаринами и яблоками. Запах фруктов перемешивался с запахами хвои, хлопушек и ванильного торта, который мама пекла на праздник.

То самое чувство, когда она приоткрывала дверь в комнату, где царила елка… она испытывала потом в жизни только несколько раз. Нечто похожее произошло с ней у Игната. Когда он дал ей в руки хрустальный шар, она почувствовала себя маленькой девочкой, стоящей на пороге сказки «Тысячи и одной ночи»… Волшебный мир, о котором она мечтала, оказался не совсем таким, как она представляла себе, но он необычайно взволновал ее… Она увлеклась, загорелась, в ее груди вспыхнул пожар в преддверии тайны, и… после она ничего не может вспомнить. Валерия жестоко обманулась. Это был всего лишь иллюзорный мир, вызванный к жизни наркотическим дымом.

Валерия встала и отправилась на кухню за ментоловым сиропом. О, Боже, снова сироп! Она посмотрела в зеркало, висевшее над столом: темные круги под глазами, лицо кажется неестественно белым в обрамлении черных волос… словно маска Арлекина.

Позвонить по тому телефону, что дал ей Игнат? Она порылась в сумочке. Телефон нашелся. Что сказать этому Владу? Думать было лень. Она набрала номер.

– Слушаю.

– Голос приятный, – отметила про себя Валерия, а вслух произнесла – Здравствуйте! Меня зовут Валерия. Вы знаете Игната? Это он посоветовал мне позвонить вам и дал ваш телефон.

– Чем могу быть полезен?

Однако, он неразговорчив. Валерия вздохнула и принялась объяснять, в чем дело, как могла.

– Понимаете, это не телефонный разговор. У моего друга возникла проблема…

– Какого рода?

– Видите ли, он… умер. Его убили. И теперь я боюсь. Я все расскажу вам, если вы согласитесь мне помочь. Игнат сказал, что вы можете.

– А в чем будет состоять моя задача? Вы хотите охрану?

– Не знаю. – Валерия чувствовала себя глупо. Она действительно не знала, чего хочет. – Просто я очень боюсь. У меня депрессия. Не могу спать. Мне нужно кому-нибудь рассказать все, что я думаю, и быть уверенной, что меня не примут за сумасшедшую.

– Возможно, вам нужен психотерапевт?

– Раз я звоню вам, значит, все остальное я уже пробовала. Я не могу рассказать всего ни врачу, ни кому-либо другому. Вы мне поможете или нет?

Влад уловил нотки отчаяния в ее голосе. И решил, что нужно хотя бы ее выслушать. Скорее всего, обычная женская истерика. Он сможет объяснить ей происходящее, уверить в том, что бояться нечего, и женщина успокоится. Ей действительно некому высказать все свои подозрения и страхи. Сколько раз Влад убеждался в том, что человек волнуется из-за того, что никто не хочет его выслушать.

– Хорошо. – Он подумал немного. – Я попробую. Вы можете подъехать ко мне после шести часов. Я скажу, куда.

– Нет! – Валерия сама не ожидала от себя такой реакции. Но мысль о том, что ей придется выйти из дома, ехать неизвестно, куда, была невыносима. А вдруг, ее опять будут преследовать?

– Нет? – Влад удивился.

– То есть… Видите ли, я… боюсь выходить из квартиры. – Она судорожно вздохнула и закашлялась. – Я очень боюсь! Это правда. Пожалуйста, поверьте мне. Вчера я ходила к врачу, и на обратном пути кто-то следил за мной. Один человек помог мне… Он проводил меня домой. Вы… не могли бы приехать ко мне?

– Ну… – Влад раздумывал. Это было не в его правилах, но женщине можно пойти на уступки. Тем более, она действительно растеряна. Может быть, все серьезнее, чем ему кажется. – Ладно. Придется мне к вам подъехать, но не раньше шести. Говорите адрес.

Валерия назвала ему адрес и положила трубку. Разговор утомил ее. Она спохватилась, что не спросила его о цене за услуги. Подобные вещи стоят недешево. Теперь уж ничего не поделаешь, звонить повторно она не решилась. Главное, не сойти с ума до шести часов.

Она выпила немного ментолового сиропа, не запивая водой, и побрела в комнату. Там она без сил улеглась на кровать и просто лежала, глядя в потолок. Слышно было, как на стене тикают часы. До приезда Влада – бездна времени.

Мысли будто разбежались куда-то. Необычная пустота, внутреннее молчание воцарились в ее душе. В этой полной неподвижности сознания, отсутствии всего, кроме дыхания и кровотока в ее организме, наступило безвременье…

Валерия вздрогнула, услышав резкий, ударивший по барабанным перепонкам, звонок. Испуганно вскочила. Кто это может быть? Она никого не ожидала сегодня. С момента смерти Евгения, никаких переводов она не брала, – не могла заставить себя работать. Все приятельницы и знакомые привыкли к правилу: без звонка – никаких визитов. Это строго соблюдалось. Валерия любила во всем порядок, а в личном времени – особенно.

Она на цыпочках подошла к двери, чувствуя нервную дрожь. Ладони вспотели, и неприятный холодок заструился по позвоночнику. В глазок она увидела молодого мужчину, коротко стриженного, довольно плотного телосложения.

– Кто там? – Ее голос предательски дрогнул.

– Это Влад. – Мужчина у двери улыбнулся, и на его щеках образовались две симпатичные ямочки. – Вы мне звонили утром. Помните?

Валерия растерялась. Неужели уже вечер? Они договаривались на шесть. Господи, она даже не успела привести себя в порядок!

– Одну минуточку!

Она торопливо расчесала волосы, заколола. Глянула на себя. Короткое махровое домашнее платье, к счастью, не мнется.

– Входите, пожалуйста. Извините за мой вид.

Владу открыла очень испуганная и растерянная, очень бледная женщина. Черные пышные волосы собраны сзади в хвост. Невысокого роста, с высокой грудью и полными бедрами, она выглядела очень необычно, – легкая и прямая, как молодой крепкий тополек.

– Присаживайтесь.

Влад заметил недопитую бутылку вина, легкий беспорядок в комнате. Компьютер, много толстых словарей с золотым тиснением. Значит, женщина занимается интеллектуальным трудом. Такие дамочки как раз страшно любят фантазировать и придумывать невесть что.

– Надо набраться терпения, – подумал Влад и продолжил осмотр. На полке из неполированного дерева стояли несколько статуэток.

– Хотите кофе? – спросила хозяйка из кухни.

– Пожалуй, не откажусь.

Влад, подчиняясь инстинктивному, стихийно возникшему желанию, подошел к полке. Он был дилетантом в области ритуального искусства, но с некоторых пор разные фигурки и божки стали привлекать его. Взгляд рассеянно скользил по причудливым линиям старой бронзы, мельхиора и каких-то неизвестных ему металлов, пока не натолкнулся на дремотный прищур знакомых глаз. Маленький Будда словно подмигивал ему, сонно созерцая свой лотос. Он сидел все так же, изящно сложив свои маленькие ножки в браслетах с крошечными пальчиками, на которых можно было различить каждый ноготок. На его островерхой зернистой шапочке играл луч начавшего свой путь к закату солнца, как будто на самом ее верху сияла красная звездочка…

– Черт!.. – Влад оторопел. Мерещится ему, что ли? У него пересохло в горле. Не веря свои глазам, он протянул руку и взял фигурку. Она была твердой и прохладной; на основании, среди виртуозно исполненного древним мастером растительного орнамента, блестел эмалью Глаз Дракона.

– Прошу, – Валерия вкатила сервировочный столик, на котором стоял старинный кофейник и маленькие чашечки, открытая коробка шоколадных конфет, орешки в вазочке.

Влад не сразу повернулся, зачарованный явлением Будды в этой современной московской квартире, хозяйка которой уж точно не занималась ни мистикой, ни коллекционированием, ни оккультными науками.

– «Тайные знаки судьбы» – промелькнули у него в памяти слова Сиура. Жизнь не переставала удивлять его, из скучной и бессмысленной рутины, она неуловимо превращалась в полное неожиданностей и сюрпризов приключение, со всеми атрибутами жанра – таинственным и страшным противником, загадочными убийствами, роковыми женщинами, невероятными совпадениями, странными символами.

– Откуда у вас эта фигурка? – Влад не любил обходных путей и старался, когда возможно, действовать напрямик.

– Будда? – Валерия удивленно подняла глаза. Она разливала дымящийся кофе, густой аромат которого был превосходен. – Это наследство. От мамы. Она отдала мне ее, взяв страшную клятву, что я ни при каких обстоятельствах не продам божка и буду его хранить, как зеницу ока. А он красивый… Евгений тоже любовался им. Кстати, он мне сказал, что фигурка очень древняя и довольно-таки дорогая.

– Евгений?.. Кто это?

– Это мой… друг. Он ювелир.

Влад насторожился. Да нет, не может такого быть! Но совпадение – Евгений и ювелир?! Неужели…

– Евгений Ковалевский? А где проживает, не на Кутузовском, случайно?

– Да. Проживал… Откуда вы знаете?

Влад пропустил ее вопрос мимо ушей, такой поток мыслей вызвало упоминание о Евгении.

– Почему проживал? Он что, уехал куда-то?

– Нет. Он… Я как раз собиралась вам рассказать об этом. Его… убили. Совсем недавно. Вот… Из-за этого, собственно, у меня и возникли проблемы. То есть… это нелепо, наверное. Человека убили… а я тут с какими-то проблемами. Но что же мне делать? – Она заплакала.

Влад никак не мог сосредоточиться. Мысли метались, как зайцы по полю, вспугнутые гончими. Он пожалел, что Сиура нет в Москве. Теперь ему придется нести всю ответственность за стремительно развивающиеся события. Несомненно, женщина никакая не истеричка, как он подумал вначале. Ей действительно грозит нешуточная опасность. Влад вспомнил убийство старика-антиквара, его племянника и подмосковной вдовы. Евгений – следующая жертва? Но почему? У него ведь не было божка! Сиур и Тина только ходили к нему проконсультироваться и показывали Будду. Только показывали.

Валерия рассказала, как погиб Евгений. Кровавое убийство никак не напоминало изящный почерк первых двух. Сташкова, правда, тоже застрелили, но не так топорно. Влад задумался. Он не сомневался, что ювелир погиб из-за Будды. Но почему он? Ведь фигурка находится у Валерии.

– Вы не давали Евгению Будду? На хранение, или просто так, полюбоваться. Он обожал подобные вещицы.

– Нет… Нет. Он даже и не просил. А я не предлагала. Зачем? – Женщина задумалась. – Почему вы об этом спрашиваете?

Влад повертел божка в руках. Захотелось посмотреть, есть ли под знаком Глаза тайник с изображением Колесницы Осириса. Он незаметно надавил на верхушку шапочки, и Глаз с тихим щелчком отъехал в сторону.

На эмали цвета слоновой кости был изображен человек в золотистом одеянии мага, в руке у которого что-то наподобие волшебной палочки, поднятой верх. Взмах Творца… Влад посмотрел на Валерию: она не удивилась. Значит, уже видела тайник.

– Евгений показывал мне это… и даже рассказывал, что значит символ. – Она вздохнула. – Он говорил, что есть какая-то Книга Тота [32], которая раскрывает все тайны. И что этот символ оттуда. Это не изображение самого Осириса. Вы знаете, кто такой Осирис?

– Ну… египетский Бог.

– Да. Я сама не знала. Уже после… – она хотела сказать «после смерти Евгения», но не смогла. – Я прочитала об этом все, что удалось найти. Этот символ как раз олицетворяет откровение сущности Осириса, как непостижимое Вечное и Бесконечное начало – Знающего. Посмотрите на положение его рук: он управляет Небесами и воплощает в реальность вещи на Земле. Его руки простираются повсюду, он видит все, что хочет, и слышит на любом расстоянии. Всемогущий и Вездесущий, он является господином над живым и мертвым. Величайший, он производит все, а сам ни из чего не исходит. Это изначальный океан. А человек – капля этого океана, обладающая всеми без исключения его свойствами. Этот символ говорит нам, что люди являются бессмертными Богами, а Боги были бессмертными людьми.

Влад молчал, пораженный. Он не ожидал услышать такую космическую философию из уст этой вполне современной женщины в коротком платье, открывающем соблазнительные коленки.

– Я бы не смог так рассказать…

– У меня хорошая память. – Валерия улыбнулась. – В школе я была математическим гением. Меня отправляли на все олимпиады. Мама мечтала о том, что я стану профессором математики и доктором наук. Как Софья Ковалевская. Странно… – Она подумала о чем-то и взглянула на Влада. – Вы знаете, как зовут маму Евгения? Софья Ковалевская! Да-да! Как же раньше я не обращала на это внимания? Удивительно. Ее зовут Софья Иосифовна, – очень трудно выговаривать, – а фамилия Ковалевская. Надо же! Мне только сейчас пришло это в голову.

Влада в данный момент занимало совсем другое. Но он решил из вежливости поддержать разговор. Вдруг, выплывет еще что-нибудь интересное?

– Но вы выбрали другой путь? Не математику? Почему?

– Я по натуре гуманитарий. Хотя мама почему-то всегда считала иначе. Мне нравится все красивое и необычное. А профессию пришлось выбирать наполовину практическую, наполовину интересную: иностранные языки. Я переводчик.

– Не трудно догадаться. – Влад кивнул в сторону словарей и компьютера. – Так Евгений рассказывал вам о символе Осириса?

– Конечно. Он был просто ходячей энциклопедией. А я любила его слушать. Мне было интересно с ним.

– Как вы думаете, почему его убили? – Влад внимательно смотрел на женщину. По ее лицу пробежала тень печали и еще чего-то… может быть, испуга. – Не из-за Будды?

– Из-за Будды? – Она несказанно удивилась. – Ради Бога, почему вы так подумали? При чем тут Будда? Нет… Я думаю… Мне кажется, он погиб из-за другого. Но это только мои догадки, больше ничего. Понимаете? Я очень боюсь.

Валерия боролась со своим страхом. Владу нужно рассказать все, иначе он не сможет помочь. Но нервная дрожь охватывала ее каждый раз, как только она задумывалась о серьге. Как рассказать? В горле запершило, начался приступ кашля.

– Извините. – Она вышла на кухню за ментоловым сиропом.

Влад слышал, как она там кашляла, и голова его шла кругом. Если Евгения убили не из-за Будды, то из-за чего? Женщине грозит опасность, это точно. Что же делать? Теперь ему придется отвечать одному за трех женщин. Как некстати уехал Сиур. Рано они успокоились. В глубине души каждый знал, что история непременно будет иметь продолжение. И, судя по началу, нешуточное.

– Ужасный кашель. – Валерия вернулась, вытирая выступившие слезы. – Не могу избавиться от бронхита. С тех пор, как… – Она махнула рукой. – Вы сами понимаете. Тоска, страх. Болезнь вот привязалась… Я просто погрязла в жалости к самой себе. Это отвратительное, мерзкое чувство, оно просто выпивает душу до дна. И ничего не остается. Одна пустота.

– Чего вы боитесь? – Влад пытался вернуть ее к причине гибели Евгения.

– Чего я боюсь… – У нее была странная привычка отвечать вопросом на вопрос. – Боюсь, что меня убьют. Те же люди, которые убили Женю.

Она оговорилась, назвав ювелира уменьшительным именем, и эта интимная обмолвка подсказала Владу, что они были любовниками.

– Но почему? Вы что-нибудь знаете?

Валерия подошла к серванту и достала оттуда большое, покрытое лаком пасхальное яйцо с каким-то мрачным «саврасовским» пейзажем в овале – церковная колокольня, грачи на голых ветках, потемневший талый снег.

– Вот, смотрите. – Она открыла яйцо и достала оттуда длинную, ало сверкнувшую подвеску – огромный рубин в золоте.

Влад затаил дыхание. В свете вечернего солнца рубин переливался густыми, вязко-тяжелыми цветами – от розового до черно-бордового, с пурпурными отсветами. Вся комната погрузилась в малиново светящийся полумрак, тревожный и завораживающий. Камень околдовал их обоих. Не в силах двинуться с места, они созерцали эту космическую симфонию красного, в самой глубине которой зарождалась дрожь серебристых колокольчиков…

– Что это? – Влад тряхнул головой, пытаясь отогнать неведомые чары. Рука Валерии слегка вздрагивала, и это, наверное, звенели золотые подвески необычайно тонкой работы. У него захватило дух…

– Вот из-за чего убили Евгения.

Валерия произнесла это едва слышно, но ему показалось, что грянул гром.

ГЛАВА 23

Человек в черном смотрел в окно электрички, уносившей его из загородного зеленого рая в Москву. Кажется, снова собирается дождь. Огромные пушистые тучи, темные снизу и ослепительные, бело-золотые вверху, там, где их освещало солнце, плыли по синему небу. По деревьям, по зеленой траве и изгибам рек бежали вслед за тучами темные тени. Ветер сгибал верхушки берез и осин, трепал кустарник, которым заросли обочины. В приоткрытое окно врывался свежий запах листьев и речной сырости…

Никитина бабушка собрала ему целую сумку пирогов, замороженных в морозильнике пельменей, нарвала целый букет мелиссы и мяты – заваривать чай.

– Ты ж там, сынок, один, как перст. Ни у кого, кроме нас, за тебя душа не болит, – со старушечьей проницательностью говорила она, провожая его до калитки.

Он почувствовал приятное расслабление, умиротворение, как и всегда, когда вспоминал о Никите и его родных. В большой кожаной сумке, кроме продуктов, ехал в столицу живой товар, шевелился и тихонько квохтал. Бешеная черная курица словно чуяла опасность, исходящую от ее нового хозяина, присмирела.

Ярославский вокзал встретил шумом и суетой. У столбов крытых перронов торговали сигаретами, пивом и жареной московской картошкой в хрустящих пакетиках. Поток людей спускался в подземные туннели метро, гулкие и душные, продуваемые сквозняками от поездов. Человек в черном задремал, чуть не проехал Свиблово. Торопливо вскочил на лестницу эскалатора, вынесшую его наверх, где из сгустившихся туч уже тяжело падали первые капли дождя. Женщины открывали пестрые зонтики; те люди, у кого их не было, бежали по мокрому асфальту, под навесы лотков и остановок городского транспорта. Крупные капли громко стучали по листьям кленов и лип, полосатой материи тентов, забытой кем-то второпях газете на мокрой скамейке.

Человек с облегчением вздохнул, войдя в просторный вестибюль поликлиники. Сегодня посетителей было немного. Он поднялся на третий этаж, никем не замеченный, и… выпустил из сумки черную курицу. Никто не видел, как он это сделал. Многолетняя практика научила его, что в любом месте, людном или пустынном, в помещении или на улице, можно сделать все, что угодно. И никто не заметит этого. Люди удивительно равнодушны и катастрофически ненаблюдательны. Они настолько погружены в свой собственный внутренний мир, наполненный картинами горя и неудач, что не могут оторваться от него ни на мгновение, чтобы взглянуть на окружающее. Они все еще плывут по волнам житейских трагедий, своих и чужих, тусклых и непроницаемых, как темные пучины; и легкие цветные струи бытия огибают их, как светлые морские волны огибают мрачные и неподвижные утесы…

Курица, хлопая от неожиданности и яркого света глазами, робко сделала несколько шагов, цокая коготками в тишине коридора. И тут из соседнего кабинета вышли, оживленно болтая, две молоденькие медсестры. Курица от ужаса замерла, все перья встали на ней дыбом, и она, с истошным криком кинулась тараном под ноги перепуганных девушек. Сестрички завизжали в два голоса, отбиваясь руками от налетевшего на них неизвестно откуда черного демона, с хищно раскрытым клювом и мелькающими в воздухе огромными черными крыльями.

У страха, как известно, глаза велики. На дурные вопли, многократно усиленные акустикой полупустого помещения, из кабинетов врачей, процедурных, и с других этажей, стали сбегаться люди. Курица от такого переполоха совершенно взбесилась. Она летала, как дикая фурия, вращая глазами и издавая невообразимые вопли, норовя сесть на голову обезумевшим людям. Никто не мог понять, что происходит. Коридор наполнился криками женщин, хлопаньем крыльев, беготней, визгами отбивающихся от курицы пациентов. Несколько врачей-мужчин пытались поймать негодяйку, сняв халаты и размахивая ими в бесплодных попытках накинуть эти импровизированные силки на обезумевшую птицу.

Киллер не мог удержаться от смеха, глядя на эту картину «апокалипсиса» в одной отдельно взятой поликлинике. Он просто стоял себе в уголке, за отлично скрывающими его от любопытных глаз листьями буйно разросшихся фикусов и китайской розы, и наслаждался диковинным зрелищем. Свою позицию он выбрал не зря. Чуть наискосок от этого зеленого оазиса, устроенного вокруг мягких кресел для отдыха, виднелась дверь кабинета сладчайшего доктора Бориса Ивановича.

Доктор занимался своим духовным развитием. Пациенты были сегодня неактивны, видимо в связи с плохой погодой, и он решил посвятить свободное время чтению. Несколько книг религиозного содержания лежали на его новом полированном столе. Доктор с удовольствием открыл одну из них, надел очки и погрузился в мир высших сфер, который был для него истинным отдохновением от трудов праведных. Вдруг из коридора раздался непонятный шум: кто-то закричал, потом что-то затопало, захлопало, поднялся невообразимый переполох, настоящий Содом библейский.

Борис Иванович недовольно поморщился. Вот умеют же люди испортить другим удовольствие! Ну, чего такой визг поднимать? Небось, мышь какая-нибудь полудохлая пробежала. Это все от суеты, от тягот мирских, которыми их души испорчены. Сами покоя себя лишают и другим от них никакого спасенья нет. Тут, право, поймешь, отчего это великие старцы уходили в глухие леса да пещеры рыли подземные. Только там душевное равновесие возможно обрести, дабы постигать величайшие мудрости божественные. А здесь… Ну, что там такое?..

Шум в коридоре не утихал, а, напротив, усиливался. Создавалось впечатление, будто само вавилонское столпотворение случилось в больничном коридоре. Крики становились все громче и все дурнее. Борис Иванович потерял терпение, поднялся и с мученическим выражением на усталом лице отворил дверь в коридор. Что там творилось! Все отчего-то носились, как сумасшедшие, по коридору взад и вперед, размахивали снятыми халатами, словно незадачливые тореадоры во время корриды. Женщины визжали и размахивали руками. Все металось, кружилось, хлопало, вопило, мелькало…

Доктор от неожиданности отпрянул, не в силах сообразить, что к чему. В этот самый момент бешеная курица временно опустилась на пол как раз недалеко от человека в черном, и он очень удачно наподдал ей ногой, направив ее дикий полет прямо в открытую дверь Бориса Ивановича.

Доктор в недоумении только сделал шаг назад, как из дверного проема прямо на него ворвалось что-то черное, шумное и жуткое, пронеслось, как смерч, по кабинету и грохнулось прямо на стол, вздувая бумаги и разбрасывая все вокруг – скрепки, очки, карандаши, тюбики с кремом и мазями, бланки рецептов… Чудовище адское хлопало клювом, рвало когтями страницы книг и истошно кричало, вращая красными, вылезшими из орбит глазами.

Борис Иванович онемел. Он не спал всю ночь, вспоминая кошмар, который приключился с ним у самого дома, в арке проходного двора. И вот опять… Надо быть святым, чтобы выносить такую напасть! Да что же это происходит, в самом деле?! Он чуть не плакал, глядя, как нечистая сила в образе громадной черной, как смола, курицы, терзает его научные бумаги и книги. Он подумал, что все еще спит, и все это ему снится. Продолжение вчерашнего ужаса… В висках у него застучало, и голову охватил жар, распространяясь на грудь и спину; сердце неистово забилось, в глазах пошли красные круги…

– Держите ее, что вы смотрите!

Хирург-ортопед, огромный краснолицый мужчина с круглым тугим брюшком и волосатыми руками, ворвался в кабинет Бориса Ивановича, размахивая своим гигантского размера халатом и вращая глазами почище самой виновницы переполоха. За ним из коридора хлынула все визжащая, кричащая, обезумевшая толпа и, бесцеремонно оттеснив хозяина кабинета, начала с бешенством ловить курицу, сметая и громя все на своем пути.

Борису Ивановичу стало плохо. Он мягко сполз по стенке и сидел, безучастно глядя на происходящее… Никто не заметил, что доктор не в себе. Все внимание присутствующих было приковано к зигзагообразным полетам дикой курицы и ее неистовым крикам.

…Человек в черном шел по кленовой аллее, мокрой от дождя, и весело насвистывал. К нему вернулось прекрасное настроение. Он то и дело посмеивался, поддевая ногами сбитые ветром листья, и чувствуя себя беззаботным и счастливым мальчишкой, с рогаткой в кармане, из которой он только что выбил окно ненавистной бабке Ефимихе, которая постоянно таскала его за уши и жаловалась родителям на его малейшие провинности.

Он с наслаждением вдыхал сырой и прохладный воздух, пахнущий липой и свежестью, смотрел по сторонам и ощущал торжество победителя, упоительное, как летний дождь.

Влад не знал, что ему лучше всего предпринять. Пока что он посоветовал Валерии никуда не выходить из дому и никого не впускать в квартиру. Ни под каким видом. Это временное решение проблемы. Но что дальше? Не может же она сидеть взаперти! Работа, отдых, жизнь, в конце концов. Как быть?

Недаром он почувствовал, что нужно ехать к ней. Кто бы мог подумать? У нее тоже есть божок! Правда, символ другой. Они предполагали, что таких фигурок может быть семь, и что их владельцам будет грозить опасность. Неизвестный убийца снова вышел на свою охоту. Евгений оказался следующим. Неожиданно… И странно.

Влад почти не сомневался, что Ковалевский погиб по той же причине, что и первые три жертвы. Божка у него не было. Валерия считает, что его убили из-за серьги с рубином. Похоже на правду. Ювелир и сам, видимо, опасался чего-то, раз спрятал серьгу в квартире своей возлюбленной и ничего не сказал ей об этом. Запутанная история. Но связь с предыдущими событиями есть – ясная и четкая. Ни о каком совпадении не может быть и речи. Влад это установил сразу. Он внимательно осмотрел украшение со всех сторон: на золотом обрамлении камня, сзади, оттиснут знак, похожий на клеймо мастера. Но Влад не спутал бы его ни с чем: такой же квадрат, внутри которого круг и треугольник, – как на Колеснице Осириса, на арбалете, на… Где же еще?

Он напрягал память. Где-то, когда-то он уже слышал про рубиновые серьги. Лучше спросить у Людмилочки и Тины. Может, они вспомнят? Что-то смутно знакомое показалось ему, когда Валерия извлекла на свет божий необычную драгоценность. Камень действительно потрясающий, невиданной какой-то огранки, плавно-круглой, что ли. И сверкает… Ах, как сверкает! Будто звезда в первозданной тьме…

Тут в нем заговорил профессионал. Как драгоценность попала к Евгению? Где он ее взял? По всему выходит, что вещь появилась у ювелира недавно. И почему серьга одна? Это парное украшение. Где-то должна быть вторая. У Евгения ее не было, иначе он спрятал бы обе. Тогда где, у кого вторая? Кто может пролить свет на все эти события?

Валерия, похоже, все рассказала. Она слишком напугана, чтобы скрывать что-то. Да и какой смысл? А вот мама Евгения, госпожа Ковалевская… – Влад фыркнул от смеха, вспомнив Софью Ковалевскую, – как раз что-то может знать. Нужно зайти к ней. И, желательно, не откладывая. Софья Иосифовна, конечно же, математикой не увлекается, а вот делами своего единственного неженатого сына, несомненно, интересовалась. И вплотную.

Что ж, если собрался что-то делать – делай сейчас. Влад свернул с проспекта, вспоминая адрес Ковалевской, который дала ему Валерия. По дороге он прокрутил возможные варианты разговора с убитой горем матерью. Задача перед ним стояла непростая.

Софья Иосифовна открыла сразу, не спрашивая, кто да что. Высокая худая фигура ее выражала немую скорбь, глаза заплаканные, опухшие, с тяжелыми синеватыми мешками на полщеки. Седые, слегка подкрашенные под блондинку волосы аккуратно причесаны; пальцы унизаны массивными золотыми перстнями. Она близоруко прищурилась, разглядывая гостя.

– Я знакомый Евгения, – представился Влад. В сущности, это было правдой.

– А… Входите, пожалуйста.

Софья Иосифовна говорила заученными фразами, исполняя привычную роль. Глаза же ее и весь вид оставались совершенно безжизненными, как будто бы она покинула этот мир вместе со своим сыном, а здесь осталась, двигалась и произносила нужные слова в нужное время одна только оболочка.

– Я был в отъезде… – Влад тщательно подбирал слова. Ему нужно было узнать все данные, которые могла сообщить эта женщина, и прямо сейчас. – Вот приехал, узнал…

Софья Иосифовна не заплакала. Видно, слез у нее уже не было. Она вздохнула с какой-то безысходностью, пригласила его в обставленную красивой старинной мебелью комнату. На стенах висели написанные маслом картины в позолоченных багетах, в углу, в высокой дорогой вазе стояли разноцветные перья страуса, на круглом полированном столе горела толстая свеча из желтого воска, обернутая серебряной бумагой. Пахло сердечными каплями, гвоздикой и ванилью.

– Хотите вина? Я его сама делаю, из облепихи. Очень полезно. Женечка любил…

Не ожидая ответа, она отправилась на кухню, принесла оттуда серебряный поднос с таким же графинчиком и рюмочками.

– Софья Иосифовна! – Влад отпил немного вина, помолчал. – Почему это произошло с Женей?

Он умышленно назвал так Ковалевского, чтобы подчеркнуть их якобы тесную дружбу.

– Ах, молодой человек, как будто вы не знаете! Из-за чего убивают ювелира? Конечно, чтобы ограбить. Слава Богу, Миша не дожил до этого дня. – Женщина достала из кармана просторного темно-бордового халата платочек, поднесла к сухим глазам. – Он был против, чтобы Женя занимался этим, он говорил мне:

– Софа, мальчику нужна интеллектуальная профессия. Пусть будет профессором ботаники или истории. Или зубным врачом. А я его не послушала. Я слушала своего папу, который тоже говорил мне:

– Софа, мальчик должен зарабатывать деньги, много денег. Он должен содержать семью. Сидя за книжками, достаток не обеспечишь. Твой Миша идеалист. Хорошо, что у тебя еще есть твой папа, который заботится, чтобы ты не считала копейки. А что бы ты делала со своим Мишей? Продавала бы пирожки у метро?

– И таки да, с моим Мишей я бы продавала эти проклятые пирожки!

– Софья Иосифовна, а как у Жени шли дела в последнее время? У него были деньги в квартире? Что-то пропало? – Влад пытался направить поток данных в нужное ему русло.

– У него всегда были деньги. Но… – Она задумалась. – Ничего не пропало. Видно, кто-то спугнул этих… Они ничего не успели взять, только перевернули все. У Жени был сейф… Так они его взломали. А взять ничего не взяли. Удивительно, правда? И милицию это удивило.

– Может, кто-то из своих навел? Вы знаете, с кем Женя сотрудничал?

– О, разве мужчины рассказывают что-то про свои дела? У нас в семье не было так заведено. Я только могу сказать, что Женя был очень осторожен в выборе партнеров.

– Вы можете назвать кого-то из них? У него были постоянные клиенты?

– Клиенты – это вообще табу. А вот… – Женщина воздела к потолку такие же крупные, темные ореховые глаза, как и у ее сына, вспоминая что-то. – Женя очень уважал Пантелеймона Аркадьевича. Они часто встречались, и по делам, наверное, тоже. Пантелеймон Аркадьевич – владелец ломбарда. Частный предприниматель. Так, кажется, сейчас говорят?

Они еще поговорили, выпили по рюмочке. Софья Иосифовна рассказывала, что ее отец был большой оригинал. Он мечтал о сыне, но два мальчика-близнеца, которые родились до нее, умерли. Когда родилась девочка, отец назвал ее Софьей. Софья Ковалевская – знаменитая женщина-математик.

– Бедный папа, он надеялся, что это имя мне поможет хорошо учиться. А у меня по математике были одни двойки. – Она тяжело вздохнула. – При чем тут имя? Все дело в судьбе. Судьба у человека должна быть! Кому быть гением, а кому, извините, шутом гороховым.

Влад спорить не стал, и выяснять, при чем тут судьба и шуты гороховые, тоже. Это не входило в его планы. Он понял, что больше ничего не узнает, и решил выжать из раздобытых сведений максимум возможного. Софья Иосифовна, к счастью, знала телефон хозяина ломбарда. Влад выразил ей свои соболезнования, выпил еще рюмочку вина, не смея отказаться, и попрощался.

Хоть бы его ГАИ не застукала! Из машины он позвонил Людмилочке и договорился о встрече. Через полчаса должен был позвонить Сиур. Стремительно темнело. Повсюду зажигались фонари и огни витрин. Прохожие спешили домой. Влад подъехал к супермаркету, накупил еды и отправился домой. Ночное шоссе тускло поблескивало разогретой за день лентой асфальта, было полно гула автомобилей и света фар.

Сиур позвонил точно в назначенное время, рассказал, что удалось выяснить.

– Я ничего особенного и не ожидал. – Влад понимал, что исчезновение Алеши имеет под собой иную почву, нежели коммерческие дела «Зодиака». До сих пор ничего подобного не случалось. Он решил не говорить шефу о Валерии, новой объявившейся владелице загадочного Будды, об убийстве ювелира и рубиновой серьге. Это только будет отвлекать Сиура от основной задачи, а ему и так там не просто. Он уж тут пока как-нибудь сам разберется.

Вчера звонила Лешкина жена, спрашивала, когда он приедет. Ей было нелегко одной ухаживать за ребенком. В детстве она перенесла операцию на сердце, долгое время все было хорошо. А в прошлом году, после гриппа, начались неприятности. Влад выкручивался, как мог, так и не сказав ей правды. К тому же он все еще надеялся на счастливый исход дела. С каждым прошедшим днем эти надежды таяли.

– Влад. – Сиур прервал его невеселые размышления. – Узнай все о знакомых и друзьях Лехи, которые могли быть связаны с городком Н. Учились, женились, отдыхали, воевали… Все, что угодно. И не бывал ли он здесь раньше, – не по делам, а так… Ну, мало ли? Ты сам знаешь. Что я тебе рассказываю?!

– Ладно, постараюсь. Лариса вчера звонила, интересовалась, когда муж вернется из служебной командировки.

– Ты ей сказал?

– Нет, конечно. – Влад вздохнул.

– Вот и сходи к ней, проведай, продуктов отвези, лекарств, если надо. И осторожненько порасспрашивай. Может быть, она на что-нибудь свет прольет?

– Понял. Ты сколько еще рассчитываешь пробыть там?

Сиур ответил не сразу. Откуда он мог знать, как сложатся обстоятельства? Но примерные сроки любого дела он всегда сам для себя устанавливал. На поиски Леши в городке Н. была отведена неделя. Так он Владу и сказал.

– Как девочки?

– Все под контролем. Тина пока у Людочки живет. Я решил, так будет лучше. На работу и с работы я их отвожу на машине. Да ты не волнуйся! Мы здесь на месте как-нибудь управимся.

– «Как-нибудь» меня не устраивает.

– Да знаю, знаю. Все обеспечу в лучшем виде. Это я в разговоре легкомысленный, а в делах исключительно серьезный!

Сиур засмеялся. Серьезным Влада было трудно представить, но к делам он относился ответственно. Они договорились о времени следующей связи, и Влад, наконец, подъехал к своему дому. Почти все окна были уже темные, в подъезде тоже было темно: снова разбили лампочку. Чертыхаясь и чиркая спичками, он открыл дверь в квартиру, отнес продукты на кухню, помылся и лег спать. Ужинать не стал, что ему было совершенно не свойственно и говорило о крайней степени напряжения, вызванного свалившимися на него новыми обстоятельствами.

Мысли о Евгении, Будде, Валерии с ее красными губами на бледном лице, необычном рубине, странном исчезновении товарища, его жене Ларисе, и огромном количестве дел, которые ждали его завтра, постепенно рассеялись; из темноты, разрезанной лунными полосами, наплыло приятное забытье, и Влад, наконец, уснул.

ГЛАВА 24

Гладиатор торопливо шел мимо некогда оживленной площади, на которой горделиво возвышался освещенный задымленным солнцем храм Юпитера, с глубоким портиком и лестницей перед входом. В глубокой тени портика притаилась прохлада. Было пустынно. По мостовой, выложенной пористыми плитами из застывшей лавы, прогрохотали колеса – старик в льняной одежде и полуобнаженный юноша везли тележку, нагруженную домашним скарбом.

– Куда это вы? – Гладиатор остановился, положив руку на рукоятку короткого меча. Ему все больше не нравилось настроение жителей городка. Богатые патриции почти все вернулись в Рим. Небольшая уютная гавань, полная судов с красиво вырезанными морскими девами на носах и пестрыми парусами, опустела. Ряды многочисленных лодок, тесно прижавшихся друг к другу, постепенно редели. Над морем висел свинцовый туман, которому солнечный свет придавал зловещий металлический блеск. Тусклым металлом отсвечивала и покрытая мелкой рябью поверхность воды. Появившийся слабый ветерок, приносил с гор запах пепла. Из тумана выступали неясные очертания Везувия, словно облитого сверху сахарной глазурью.

– Отец говорит, уезжать надо. – Юноша, вытирая пот со лба, смотрел на престарелого отца, который, по-видимому, страдал глухотой.

– Куда? Зачем?

– Он говорит, беда будет. Большая беда.

Старик безучастно смотрел себе под ноги. Собственная судьба его давно не интересовала, но он хотел во что бы то ни стало спасти сына.

– Моя жена умерла, – прошамкал старик невпопад. Он чувствовал, что разговор касается его. – А это – наш последний сын, цветок нашей старости. Я хочу, чтобы он жил, смотрел на мир, когда мои глаза закроются. – Старик вытер слезящиеся глаза иссохшей рукой.

– Но что может угрожать твоему сыну? Он не воин, не гладиатор… Для любовника еще слишком молод, так что гнев ревнивого мужа ему пока не страшен.

Юноша при этих словах смутился, его нежные, как у девушки, щеки залились ярким румянцем. Он с завистью посматривал на могучее тело Сервия, самого знаменитого гладиатора великой Римской империи. Ему невероятно повезло, что этот великолепный боец приехал в их провинциальный городишко, и он может видеть его вот так близко и даже говорить с ним. Это неслыханная удача! Молодой человек усиленно боролся с желанием прикоснуться к руке или хотя бы к оружию, овеянного славой этого отважного человека, равно обожаемого и мужчинами, и женщинами, и даже детьми. Сам император поднимался со своего места и кричал от восторга, приветствуя силу и совершенство этого легендарного воина.

У них в городке был большой и красивый амфитеатр и известная в империи школа гладиаторов. Может, благодаря этому Сервий часто приезжал сюда в последнее время?

– Уезжать надо. Мое старое сердце беду чует. Гибель стоит над городом. Уезжай и ты, пока еще есть лодки.

Старик снова впрягся в тележку и потащил ее в сторону гавани. Его сын подталкивал тележку сзади, неуклюже переступая ногами в истрепанных кожаных сандалиях.

Сервий с недоумением и тревогой смотрел им вслед. Так, в неспокойных раздумьях, он направился дальше, пересек рынок с бассейном для рыбы, у которого несколько служанок из богатых домов выбирали товар и нагружали им свои хозяйственные корзины. Половина лавок были закрыты. Гладиатор оглянулся вслед старику и юноше, и тут только заметил, что за ним кто-то идет. Серая тень мелькнула и исчезла за колоннами портика небольшого храма Весты, утопающего в зелени пышных подстриженных деревьев.

– Великий Зевс! Кто это может быть, и что ему надо?

Сервий почитал Богов Эллады и поклонялся им, не обходя своим вниманием и римских Богов. Жители этого привольно раскинувшегося на берегу лазурного моря городка, полного цветущих садов, апельсиновых рощ и обильных виноградников, служили даже Изиде [33], богине далекого Египта. В насыщенном благовониями полумраке Храма Изиды он чаще всего встречался с Терцией: их обоих необъяснимо влекло под сень таинственных заморских идолов. Там их жесткие римские сердца оттаивали, наполняясь неизъяснимой прелестью несвойственных им чувств – нежностью, печалью и очарованием друг другом…

Мысль о Терции, как всегда, растеклась по всему телу жаркой обессиливающей волной, пробуждая не столько желание обладать ею, сколько жажду быть с ней, видеть ее чувственную, необычную улыбку, слышать ее странные, сумасшедшие речи, низкий грудной смех и горячий, сбивчивый шепот. Сам Сервий никого и ничего не боялся, но опасность, грозящая этой женщине, сводила его с ума. Он сразу готов был сокрушить все вокруг, не разбираясь в обстоятельствах и не рассуждая. Слепая ярость наполняла его быстрее, чем он успевал сообразить, в чем ее причина. Так произошло и сейчас. Еще не зная, в чем состоит опасность и откуда ее ждать, он ощутил чудовищный прилив Силы, способный расколоть надвое саму твердь земную.

Сервий ускорил шаги, миновал роскошное здание терм [34], и пошел по улице, с правой стороны которой тихо журчали фонтаны. Улица постепенно сужалась; деревьев почти не было – одни светлые стены глухих заборов и мостовая. Сгущался туман. Сервий хотел успеть посетить казарму гладиаторов еще до сумерек. Сам он давно не жил там. В Риме у него был собственный роскошный дом, недалеко от дворца Флавиев [35], с красивой мебелью и мозаичными полами, покрытыми изображениями битв с людьми и дикими зверями. В других же городах он обычно снимал богатую виллу с внутренним двориком и фонтаном, окруженным цветущим кустарником. Он любил удобства, несмотря на то, что прекрасно мог обходиться и без них. Зачем лишать себя удовольствия без существенной на то необходимости?

Юность его прошла в суровых условиях непрерывных войн, где постелью служила земля, а едой сушеные фрукты и пойманные ящерицы, которых жарили, проткнув мечом, на кострах недолгих привалов. Первое золото и первая женщина были им взяты с бою в павшей после долгой и жестокой осады крепости. Он стал воином раньше, чем мужчиной. И в этом была вся философия его жестокой, трудной и опасной жизни…

Сервий незаметно оглянулся. В сгущающихся сумерках мерещилась неясная тень то ли женщины, то ли старика в длинном плаще. Гладиатор чуть не наткнулся на выступ дома, таким плотным стал туман, насыщенный запахами земли, цитрусовых и откуда-то взявшегося пепла. Как кстати! Он бесшумно скользнул в каменную нишу и притаился. Они с тенью поменялись ролями – теперь серый плащ зыбко маячил впереди, то и дело пропадая из глаз.

Дорога, по которой мужчина и тень удалялись от застроенных домами простых горожан кварталов, вела к старым заброшенным катакомбам. Рабы добывали там камень для строительства вилл. С тех пор прошло немало лет; запасы камня то ли истощились, то ли была другая причина, но выработки оказались заброшенными. Осыпавшиеся входы заросли травой и кустарником, так что только несколько человек во всем городе знали, как туда можно попасть. Кое-кто из них, возможно, уже умер, унеся с собою тайну подземелий.

Жители городка считали бывшие каменоломни проклятым местом и тщательно его избегали. Никто, даже нищие и беглые рабы не сооружали там для себя хижин. Иногда там пропадал скот, и пастухи перестали гонять его на эти поросшие сочной травой холмы. Говорили, что несколько патрициев, обвиненные в заговоре против императора, перед тем, как скрыться, спрятали в катакомбах свои несметные богатства. Побег не получился. Заговорщиков поймали и казнили, а львиную долю их имущества найти так и не удалось. Скорее всего, это был вымысел, – слухи, которыми обычно обрастают подобные происшествия. Сервий никогда не занимался поисками сокровищ, предпочитая честную добычу воина, или почетный, хотя и непростой, заработок. В легкую удачу он не верил.

Терция однажды говорила ему, что один из казненных патрициев был приятелем ее мужа и что в выдумках про подземелья есть какая-то доля истины. Они тогда посмеялись вместе, предлагая друг другу сходить на поиски золота не с целью наживы, а с целью пощекотать обленившиеся нервы. Души мертвых владельцев бродят по темным лабиринтам каменоломен, не могут обрести покоя…

Сервий в досаде тряхнул головой. Что за мысли! Однако, тень направляется именно к заброшенным подземельям… Он пошел за ней, отдавая себе отчет в том, что его просто-напросто заманивают в ловушку. Ну, погодите у меня! Вы еще не знаете, какой зверь попадется в вашу клетку… Как бы не пришлось горько пожалеть о содеянном!..

Туманные сумерки низко опустились на разогретую за день землю, покрытую серебристой порослью маслин; громко трещали цикады, ветер с гор приносил едва уловимый запах гари…

Терция любила поспать по утрам. Особенно, когда оставалась одна. В доме воцарялись покой и тишина, нарушаемые только звоном посуды и шагами двух служанок, которые вели хозяйство. За окном, посредине каменного дворика и небольшого ухоженного сада с несколькими цветниками, окруженного крытой колоннадой, журчал фонтан. Такой открытый наружный двор назывался перистиль. Еще вилла имела атриум – крытый дворик с фонтаном и отверстием в потолке для стока дождевой воды, которая очень ценилась. Мягкая и чуть мутноватая, она прекрасно омолаживала кожу и промывала волосы, делая их нежесткими и шелковистыми.

Женщина лениво потянулась. Вставать не хотелось. Солнце, затянутое все той же странной дымкой, наполняло дом неярким рассеянным светом. Ветерок, раздувавший легкие прозрачные занавеси на окнах, никак не мог разогнать эту сероватую пелену, похожую на дымы далекого пожара. Терции раньше не приходилось видеть такого. Странное явление вызывало безотчетную тревогу…

Она, наконец, села и принялась расчесывать золотым гребнем свои непокорные черные волосы, длинные, густые и блестящие. Может быть, отправить служанок в город, за свежей рыбой и фруктами? А самой послать мальчишку с веточкой лавра к Сервию? Это был один из придуманных ими условных знаков, который говорил:

– Приходи. Дома никого нет, кроме меня.

Она закрыла глаза и сладко вздохнула, вспоминая его тяжелое, сильное тело, вкус цветочной пыльцы на губах, долгие ласки под тенью оливы, сквозь зелень которой солнечные лучи щекотали нежную кожу…

В первый раз она увидела этого мужчину во время грандиозного празднования в честь дня рождения императора. Казалось, весь Рим собрался, чтобы посмотреть гладиаторские бои. Дикие звери, привезенные специально для праздничных игр, метались по клеткам и злобно рычали. Людей было столько, что мест не хватило и многие стояли. На синем небе ярко светило солнце, нагревая каменные ярусы огромного амфитеатра, украшенного гирляндами цветов, лавром и ветками олив. Над посыпанной просеянным песком круглой площадкой арены стоял золотистый горячий туман…

– Цезарь, идущие на смерть, приветствуют тебя!

Вопли восторга, жажда крови и вожделенного зрелища разлились в воздухе при этом известном каждому римскому мальчишке кличе гладиаторов перед началом боя.

Все слилось в вихре напряженных мышц, потных мужских тел, раскаленного от солнца и азарта сражения железа, густой алой крови, льющейся, словно водица, и жадно впитываемой песком, истоптанным десятками ног, лошадиных копыт и звериных лап. Мечи, щиты, копья, булавы и трезубцы сшибались в бешеном танце смерти, высекая искры и заставляя то замирать жестокие сердца зрителей, то неистово биться от предвкушения агонии этих могучих, красивых и здоровых тел, разгоряченных поединком…

Он был великолепен и непобедим, словно сам Юпитер, в блеске неисчислимых побед, славы и поклонения, стряхивающий со своего смертоносного клинка яркую кровь на бурый песок, стоя под золотым дождем сыплющихся к его ногам монет, женских украшений и лавровых венков…

– Как он прекрасен! – подумала Терция, позабыв все на свете, – сидящего рядом мужа, приличия, свою гордость патрицианки, женское достоинство. Еще тогда она все решила, за себя и за него.

– Ты каждый раз рискуешь своей жизнью, – сказала она Сервию во время их первого свидания, у моря, застывшего в безветрии, подобно темному зеркалу, отражающему звезды.

– Нет. – Он был лишен какого-либо притворства или хвастовства, свойственного капризным любимцам публики. – Я слишком искусен, чтобы допустить малейшую долю риска в бою. Победа рождается еще до начала поединка: я просто знаю, что одолею кого угодно в этой и любой другой империи. Под этим небом мне нет равных! – Он радостно засмеялся, поднял женщину на руки и закружил…

Телефонный звонок раздался, словно гром среди ясного неба. Тина вскочила, не в силах сообразить, что происходит. Увидела спящую Людмилочку и в очередной раз по-хорошему позавидовала ей. Спит себе, как младенец, даже ухом не ведет. У Костика тоже нервы хоть куда. Она зевнула и вылезла из-под одеяла. В это время звонки прекратились.

– Вот и хорошо, – сонно пробормотала Тина, поправив подушку и устраиваясь поудобнее. – Посплю еще немножко.

Она посмотрела на часы. Господи! Семь утра! Не лень же кому-то названивать в такую рань. Телефон снова зазвонил. Проснулась Людмилочка.

– Это Влад. – Она чувствовала его на расстоянии. – Наверное, что-то случилось.

Тина подумала о Сиуре, и ее сердце опустилось вниз тяжелым камнем, в висках застучало.

– Девочки, я вас не разбудил? – У Влада было хорошее настроение. – Хотите узнать потрясающие новости?

– Конечно, разбудил. – Людмилочка пыталась говорить сердито, но это у нее плохо получалось. – А раз так, то рассказывай, что тебя заставило нарушить правила хорошего тона и трезвонить ни свет, ни заря замужней женщине, матери двоих детей.

– По телефону не могу, так что помучайтесь немного, пока я доберусь до вас. Костик меня не спустит с лестницы?

– Тебя? – Людмилочка хихикнула. – Во-первых, у моего супруга сил на это не было и в лучшие-то годы, а теперь, когда его основательно потрепали жизненные бури, тяжкие испытания земной юдоли, – она притворно вздохнула, – и подавно.

– Так я могу не вооружаться до зубов?

– Иди смело, мы с Тиной попьем кофе и будем тебя ждать. Костик еще спит, а если проснется, то будет очень долго валяться в постели. В любом случае, он вряд ли даже поинтересуется, кто к нам пришел. К тому же, он тебя знает. Скажем, что нужно обговорить поездку за город, к детям, отвезти им кое-какие вещи и продукты. Тогда Костика из комнаты никакими калачами не выманишь.

– Уговорили. Через минут сорок я буду.

Людмилочка пошла на кухню ставить чайник, а Тина умываться и причесываться. В ванной, глядя в зеркало, слегка подернутое мутной дымкой от горячего пара, она вспомнила сон о белом каменном доме с фонтаном и бассейном, в который стекала дождевая вода из круглого, оформленного выпуклым лепестковым орнаментом, отверстия, об апельсиновых деревьях и запахе вечнозеленого лавра, разлитом в нагретом воздухе. Она посмотрела на массажную щетку, которой расчесывала волосы, чтобы собрать их в узел не затылке, и перед ее взором возник прекрасный золотой гребень. На его утолщенной части, по золотым волнам плыла верхом на быке прекрасная женщина в струящейся складками одежде…

Тина замерла в восхищении. Наваждение было очень реальным, почти осязаемым… Вот она надкусывает розовый бархатный бок персика, истекающего душистым соком. Мужчина в позолоченном панцире из поперечных рельефных полос, широкоплечий и могучий, как Геркулес, полулежит у ее ног…

Звонок в дверь вывел ее из оцепенения, навеянного очарованием дивного сна. Тина поспешно заколола волосы и пошла открывать.

Влад улыбался, свежий и бодрый, как после пробежки. Он принес огромный букет ромашек, торт «Птичье молоко» и бутылку десертного вина.

– А я как раз кофе сварила! – обрадовалась Людмилочка. – Проходи на кухню.

Торт был свежайший, из «Праги», и таял во рту. Вино янтарно желтело в пузатых рюмках, распространяя терпкий аромат южных виноградников.

– Я вчера видел еще одного Будду.

Учитывая важность сообщения, Влад не стал говорить с набитым ртом, как он это чаще всего делал. Людмилочка, которая собиралась отпить вина, сделала слишком большой глоток и поперхнулась. Тина не донесла чашку с кофе ко рту, и так и застыла.

– Такого же, как наш? – Она, наконец, поставила чашку на стол и уставилась на Влада своими сверкающими глазами.

– Один к одному. Только символ, который расположен под Глазом Дракона, другой. Мужик какой-то, то ли маг, то ли Осирис, стоит с волшебной палочкой и сотворяет миры. Красота, скажу я вам… – Влад мечтательно вздохнул и положил себе огромный кусок торта.

– А где ты видел фигурку?

– О! Это еще одна интересная история. – Он положил в рот кусочек торта и стал медленно его пережевывать. – Вкусно! Все-таки в «Праге» его пекут лучше всего!

– Влад, не тяни, мы умираем от любопытства! – Людмилочка налила себе еще вина. Сообщение необыкновенно взбудоражило ее.

– Так я и говорю, – звонит мне одна истерическая дамочка. Ну, это я сначала подумал, что она слишком нервная, чувствительная… А потом…

– Ты давай по порядку. – Людмилочка, непонятно, почему, расстроилась. Мелькнула мысль: что это? неужели, ревность?

Влад рассказал о Валерии, о ее страхах, о том, как приехал к ней и увидел Будду. Девушки слушали, затаив дыхание, почти не перебивали.

– Кстати, Тина, помнишь ювелира, к которому вы с Сиуром ходили консультироваться насчет божка?

– Евгений? Конечно, помню! У него такой чудный дог, огромный, с лоснящимися боками, и ласковый, как теленок.

– Так вот. Этот ювелир – любовник дамочки, которая владеет Буддой.

– Не может быть! – Тина вспомнила, как Евгений удивлялся, рассматривая фигурку, как не сразу заметил дорогой сапфир в зрачке Глаза… У нее тогда сложилось впечатление, что он видит Будду в первый раз.

– Точно. – Влад понял причину ее недоумения. – Они недавно познакомились, встречались… Потом только она пригласила его к себе, там он и увидел божка. Уже после того, как вы с шефом побывали у него.

– Влад… – Тине хотелось спросить, все ли в порядке с ювелиром и женщиной, которую зовут Валерия, но она боялась.

– Да, Тина. Ты на верном пути. – Он допил кофе и отодвинул чашку. – Евгений Ковалевский, мой бывший знакомый и бывший клиент, убит в своей квартире неизвестными одиннадцать дней тому назад.

Воцарилась напряженная тишина. Людмилочка первая пришла в себя, громко шмыгнула носом и спросила:

– А почему он? Хозяйка Будды, насколько я понимаю, эта самая Валерия? Она жива и здорова?

– Это и меня удивило в первую очередь. – Влад потер короткий ежик волос на затылке. – Но Валерия пока, к счастью, жива. Вот насчет здоровья… После смерти любовника она очень напугана, расстроена, боится, что и ее могут убить те же люди. Депрессия, бессонница, ну и… заболела. Кашляет сильно. То ли бронхит, то ли астма… Я в этом не знаток.

Тина задумчиво ковыряла шоколадный верх торта, покрывающий пышное суфле; мысли ее витали далеко. История, которая касалась их всех, и которую они считали если не законченной, то, по крайней мере, временно приостановившейся, получила неожиданное продолжение. Снова смерть возвестила о том, что игра продолжается, вовлекая в свою зловещую орбиту новых участников.

– Валерии действительно угрожает опасность.

– Да. Я хочу, чтобы вы обе пожили некоторое время в квартире Сиура. Тем более, что он еще целую неделю пробудет в отъезде. А когда вернется, мы решим, как быть дальше. Тина, ты согласна? – Влад обдумал это предложение утром, по пути сюда.

– Что ж, раз надо…

– А я? Меня что, все бросают? – возмутилась Людмилочка.

– Послушай, если здесь поселится еще и Валерия, твой Костик просто не выдержит. Ни один мужик бы не выдержал! Ты все-таки живешь не одна… Если что, позвонишь мне, я тут же примчусь. Мне и самому было бы лучше, чтобы вы все жили вместе пока, ведь я один за вас отвечаю. Но мы должны считаться с реалиями текущего момента.

– Ладно уж… – Людмилочку мучил какой-то вопрос, на который она не получила ответа. Неосознанное ощущение недосказанности беспокоило, путало мысли. – Почему все-таки убили Евгения? Это странно.

– Да. Валерия считает, что ее друга убили не из-за Будды.

И Влад рассказал вторую часть истории под названием «Загадочное убийство ювелира», в которой на первый план выступает рубиновая серьга, спрятанная Евгением перед смертью в квартире любовницы.

– И знаете, что, девочки? – он помолчал. – У меня такое чувство, что где-то когда-то я уже слышал о рубиновых серьгах. Видимо, вскользь, потому что не могу вспомнить подробности. Вы мне не поможете?

– Письма гувернантки! – Тина теперь тоже вспомнила. Ворох пожелтевших от времени, ветхих страничек, исписанных выцветшими чернилами. – Мы ходили с Альбертом Михайловичем на чердак его дома, там я их и взяла. Интересно было почитать про чужую, далекую, давно прошедшую жизнь. Это всегда влечет.

Влад сразу сообразил, что речь идет о «бумагах с чердака», в которых гувернантка каких-то господ сообщала своей подруге, как дочь хозяев надела невиданные рубиновые серьги на провинциальную вечеринку. Что там еще было с ними связано? Не то какой-то монах, не то нищий хотел купить их. Абсурд! Барышня продать отказалась, чем навлекла на себя гнев неизвестного странника. У нее вышла размолвка с женихом, который ей эти серьги тайно преподнес, потом болезнь, потом… История оборвалась, не имея логического завершения. Что-то там еще говорилось про масонов, нечистую силу…

– А нельзя ли посмотреть еще раз эти письма? – Влад совсем забыл сказать девушкам, что на серьге, которую ему показала Валерия, был знакомый им символ – квадрат, круг и треугольник. Не шла ли в письмах речь о тех же самых серьгах?

– Ты думаешь, это те же серьги? – спросила Тина. – Это было бы слишком! Рубин – очень распространенный камень, мало ли украшений с ним изготовляли? – Она задумалась. – Впрочем, гувернантка отмечала особо, что серьги очень необычные. Да, интересно было бы просмотреть письма еще раз. Но… – она вдруг вспомнила, что все вещи, связанные с убийствами, Сиур спрятал в недостроенном коттедже, и что без него добраться до них невозможно.

– Что «но»? – Людмилочке не терпелось поскорее перечитать бумаги. А что, если это ключ к разгадке?

– Без Сиура мы не сможем взять письма. Придется подождать, пока он приедет.

– А ты что, не знаешь, где они?

– Знаю. Но взять не могу.

Тина вспомнила, что Сиур велел никому ни при каких обстоятельствах не рассказывать о коттедже. Пожалуй, нужно сделать так, как он просил.

– Хорошо. Так я созваниваюсь с Валерией? Думаю, мне удастся получить ее согласие пожить недельку с Тиной. Она слишком напугана, чтобы привередничать.

Влад встал и распрощался. Его ждали много дел сегодня: разговор с Ларисой, поездка к хозяину ломбарда, работа на фирме и еще всякие необходимые мелочи, на которые-то и приходится обычно тратить львиную долю драгоценного времени.

ГЛАВА 25

Лариса ходила из угла в угол, нервничала. Девочка еще спала, сбив тоненькое одеяльце. В комнате было жарко, пахло сердечными каплями. Угнетенное состояние наступало у Ларисы всегда, когда обострялась болезнь сердца. Тяжелое чувство безысходности, тщетности бытия, черным камнем наваливалось на усталую, измученную душу. Краски мира потухали, не сразу – постепенно, как в театре, перед началом спектакля медленно гаснет свет. Но там – ожидание удовольствия, предощущение праздника; там открывается занавес, звучит волшебная музыка и запах духов смешивается с запахами сцены, грима и дыханием зрителей. Здесь же, в ее мире боли и страха есть только темнота и ожидание беды. Откуда она придет? Их каких далей прилетит на черных крыльях, покроет мрачной тенью слабенький росток жизни, отберет солнечный свет, легкость движений и мысли о счастье?

Лариса с детства поняла, что она не такая, как другие дети, которые смеялись, дрались, бегали наперегонки, играли в мяч и воспринимали все вокруг как свою собственность. Она часто сидела у окна, закутанная в бабушкин серый шерстяной платок и смотрела на медленно идущий снег, повисающий рыхлыми хлопьями на ветках деревьев с остатками побуревшей листвы, на водосточных трубах и одежде прохожих. Она любила снег. Не весну, не лето, не осень, а это тихое, очарованное начало зимы, когда дома кажутся сказочными за движущейся завесой снегопада, соединяющего небо и землю…

Жизнь всегда представлялась ей удивительным подарком, который у нее могут отобрать в любой момент. Поэтому идущий при свете солнца и золотой от этого света дождь; весенний ручеек, проделывающий ноздреватое русло в осевшем талом снегу; синий василек среди спелых колосьев; пушистые шарики вербы на влажной веточке – все вызывало восторг, ни с чем не сравнимую радость видеть все это великолепие, трогать его, гладить, вдыхать его острые свежие запахи…

Лариса никогда не рассчитывала ни на какое другое счастье, кроме самой жизни, которая постоянно висела на волоске. В школу она ходить не могла, учителя приходили к ней, горестно вздыхали, спрашивали мало и неохотно, со страхом глядя на ее синеющие губы, восковую бледность лица. Уроки она делала, сидя в подушках, там же рисовала, читала, играла со своими нехитрыми игрушками. Отец их бросил, а мама не могла работать, потому что Ларису нельзя было оставлять дома одну. Жили они на пенсию, которой едва хватало на самое необходимое.

В какой-то из дней, – Лариса не помнила, в какой именно, – произошел перелом в их жизни. Мама принесла ей бульон и сидела рядом, как всегда… но что-то изменилось. Может быть, мамино лицо: она смотрела за окно, на цветущую ветку липы, и улыбалась… Мечтательное и какое-то очень мягкое, светлое выражение блуждало на ее губах, глаза светились, и Лариса впервые поняла, что до сих пор в них было одно только страдание.

Через полгода, как раз на Рождество, мама Ларисы привела в их маленькую нищую квартирку гостя. Это был их первый настоящий праздник – с шампанским, апельсинами, конфетами и подарками. Гость подарил Ларисе роскошный альбом для рисования, большую коробку красок, цветные карандаши и огромный торт, сделанный в виде корзины с клубникой.

Вскоре у них появился телевизор, хорошая одежда для мамы и Ларисы, вкусная еда. Гость стал приходить чаще. Его звали Игорь, он осторожно брал Ларису на руки и выходил с ней гулять, катал на санках, а когда пришла весна – переехал к ним насовсем.

Мама не велела Ларисе называть его папой, потому что какой же он ей папа, и девочка называла его Игорем, от чего их отношения совсем не портились. В квартире сделали ремонт, купили новую мебель, а осенью Игорь договорился со своим другом, чтобы Ларисе сделали операцию. Друг Игоря работал главврачом в кардиологическом центре.

Можно сказать, что Лариса родилась второй раз. Во всяком случае, она сама считала именно так. После операции все вокруг изменилось – ее тело, мама, предметы и даже сам воздух стали другими. Дышать стало легко, губы приобрели не синюшный, а вполне нормальный цвет, вечная боль в груди исчезла, и началась новая, неизвестная Ларисе жизнь. Появились надежды, планы и мечты. Стало возможным думать о завтрашнем дне. Сразу столько счастья казалось много, но постепенно Лариса к нему привыкала. Школу она благополучно закончила, поступать никуда не стала, а начала понемногу работать дома. Ручное вязание скрашивало ей многие одинокие часы, она прекрасно умела это делать и стала брать заказы. Не столько для заработка, сколько для развлечения. Игорь хорошо зарабатывал и им всего хватало. Больше иметь детей мама не решилась. У Ларисы был врожденный порок сердца, и рисковать здоровьем и жизнью второго ребенка просто не было сил. А вдруг и он тоже?..

Игорь маму любил, и отсутствие детей его не волновало. К тому же была Лариса, к которой он искренне привязался, словно она его родная дочь. Осенью, в бархатный сезон, они иногда ездили на море, загорали в тени, ели виноград, персики и вареную кукурузу. Жизнь стала налаженной, приятной и увлекательной. А главное – она стала надежной.

И тогда появился Алеша. Это была та часть жизни, которую Лариса сама для себя исключила раз и навсегда. Не стоит и думать о том, чего у тебя никогда не будет. Так она решила.

Алексей где-то служил, в каких-то спецвойсках, потом уволился и приехал к другу, в Москву. Познакомились они в Сокольниках, куда Лариса ходила отдыхать и дышать свежим воздухом. Что могло привлечь к ней этого симпатичного молодого человека, она искренне не понимала и отнеслась к его ухаживанию настороженно и недоверчиво. Однако кавалер и не думал отступать, и скоро она привыкла к его присутствию и знакам внимания. Ей стало не хватать его…

Однажды они гуляли вечером по глухим аллеям, освещенных только светом луны, и услышали чей-то плач. Группа подростков, подвыпивших и агрессивно настроенных, приставала к двум девочкам. Вокруг никого не было, сумерки сгущались; Лариса испугалась и потянула своего спутника за рукав.

– Пойдем отсюда.

Она почувствовала настоящий страх. А что, если хулиганы начнут и к ним приставать? Ей нельзя нервничать. Лариса ощутила ноющую боль в середине груди, стала искать лекарство в сумочке.

– Подожди. – Алеша не выказывал никаких признаков беспокойства. Он внимательно смотрел в сторону опасной компании, прислушивался.

Телосложение его совершенно не было богатырским, а даже скорее худощавым, но довольно-таки крепким. Наверное, он и драться умеет. Но ведь он один, а хулиганов, возбужденных выпивкой, пятеро. Однако он спокойно направился в их сторону.

– Ребята, извинитесь перед девочками и дайте им пройти.

– Что?

Хулиганы просто оцепенели от такой наглости. Впрочем, молчание длилось недолго и разразилось потоком нецензурной брани, довольно замысловатой. В другой раз Алеше показалось бы это забавным, но сейчас ему было жаль несчастных девчушек. Не стоило им искать приключений в глубине темного парка, но, в конце концов, они виноваты только в том, что оказались неопытными и безрассудными. Разве это заслуживает столь сурового наказания?

– Отпустите девочек. – Он повторил это без волнения и злости, просто как добрый дружеский совет.

– Ну ты посмотри, а? – Один из юнцов, самый высокий, в черной майке и с толстой железной цепью на шее, с бешенством взглянул на своих товарищей, призывая их разделить благородное возмущение. – Тебе чего, в натуре, жить надоело, рахит? Вали отсюда, пока цел. А то мы и твою телку оприходуем!

Компания громко заржала, отпуская нелестные замечания по поводу Ларисы. Вот этого им делать не следовало.

Алеша как будто испугался, как-то весь сник, вроде бы потерял равновесие и шатнулся в сторону высокого. Никто не успел увидеть, что произошло. Просто верзила без единого звука грохнулся, растянулся во весь свой бестолковый рост и застыл.

– Видно, он мало витаминов в детстве кушал, когда мозги формировались. Непонятливый очень. – – Алеша робко переминался с ноги на ногу, как бы демонстрируя сожаление и недоумение по поводу происшедшего.

Друзья высокого пытались осмыслить ситуацию. Это давалось им с трудом. Слишком трудная задача для столь убогого интеллекта. Наконец, у одного из них мелькнуло прозрение в мутных глазах. Он взревел и бросился на Алексея. Тот и не думал отступать, как будто страх перед грозным противником парализовал его, даже глаза зажмурил. Парень почти опустил огромный, как кувалда, кулак на голову настырного прохожего… и в самый последний момент как будто наткнулся на что-то. Его согнуло вдвое, или втрое, и он со стоном опустился на землю рядом с высоким, который так и не подавал признаков жизни.

Девчонки под шумок убежали, а трое оставшихся героев решили больше не рисковать и все вместе ринулись на обидчика. Лариса с ужасом наблюдала, как их закружило в каком-то странном вихре, из которого неведомый ветер выносил их одного за другим. Уже двое лежали рядом с верзилой и его заступником. Последний, пятый член храброй компании вдруг развернулся и со всех ног бросился прочь, не оглядываясь.

Алеша отряхнулся и подошел к Ларисе.

– Прости. Ты испугалась? – Он даже не запыхался. Дыхание было ровным, а в глазах – беспокойство за нее. – Тебе плохо?

– Леша… – Она почувствовала, как в ее горле образовался тяжелый, вязкий комок, а на лбу выступила испарина. – Тебе не надо больше встречаться со мной. Я очень больна. Вряд ли я когда-нибудь поправлюсь. Я… У меня больное сердце. Я не могу жить, как ты… как все…

Он осторожно обнял ее и поцеловал. Луна светила сквозь кружево листьев, из темноты доносились ночные шорохи…

Через полтора месяца они поженились, сняли квартиру и стали жить отдельно. Гуляли в Сокольниках, ходили в театры, музеи. Лариса показывала мужу Москву, которую сама не знала. Они открывали этот великий город вместе. В жизни их обоих произошло что-то значительное, незнакомое и прекрасное, на что ни он, ни она – по разным причинам – не рассчитывали. Это свалилось им в руки неожиданно, как созревший плод волшебного дерева, которое раскинуло над ними свою кудрявую, яркую крону, защищая от всех ветров и дождей, от палящего солнца и косых взглядов… от всего, что не есть любовь.

В дверь звонили, наверное, уже давно. Лариса спохватилась, глянула на девочку, не проснулась ли? – побежала открывать.

– Влад! Как я рада. Проходи. Лешка скоро приедет?

Гость внес неподъемную сумку – по дороге заехал на рынок, накупил мяса, овощей, фруктов, колбасы, сыра, печенья, молочных продуктов – еле втащил по лестнице. Лифт, как всегда, поломан. Хорошо, что этаж третий.

– Скоро. Он звонил, велел о тебе позаботиться. Вот лекарства. – Влад вытащил из кармана витамины и таблетки. – Держи. Чаем угостишь?

– Конечно. Идем на кухню, а то малую разбудим.

Лариса сделала бутерброды, салат, налила в чашки крепко заваренный чай. Владу побольше, себе поменьше, разбавила кипятком.

Они разговаривали вполголоса, чтобы не потревожить девочку. Лариса успокоилась, боль в груди, мучившая всю ночь, утихла.

– Ты все про Алешку знаешь? – неожиданно спросил Влад.

– Что ты имеешь в виду? – ее брови смешно поднялись от удивления домиком.

– Ну… он тебе что-нибудь необычное о себе рассказывал?

Лариса сняла фартук и села, внимательно глядя на гостя. Она ничего не понимала.

Пантелеймон Аркадьевич вчера выпил лишнего. Это с ним бывало крайне редко. Досаждала изжога, настроение прескверное. Надо будет сегодня съездить к сыну. При этой мысли заныл желудок. Доигрались, проклятые идиоты!.. Что за друзей выбирал себе Колька, стыд и срам! Даже имя себе присвоил на американский манер – Ник. Тьфу на тебя! Ник, тоже мне еще! Рожа-то рязанская, а куда со свиным рылом в калашный ряд?

Пантелеймон Аркадьевич тяжело вздохнул, голова гудела. Он сцепил зубы и застонал, не то от похмелья, не то от злости на сына. Это ж надо додуматься, гробы копать! Ах, негодяи! Сукины дети! Такое непотребство добром не кончается.

Он никак не мог сосредоточиться на работе. Мучили мысли: как они с Наденькой вырастили такого обормота? Жена была кроткой, послушной женщиной, никогда не работала, всю свою ласку и заботу отдавала сыну и мужу. Да и зачем ей было работать? Пантелеймон Аркадьевич во все времена умел деньги зарабатывать. Жить на зарплату ему как-то не приходило в голову. Откуда брались деньги, жена не спрашивала, – вела хозяйство, воспитывала единственного сына, в котором души не чаяла. Наверное, Наденькина неуемная любовь и погубила Кольку. Он с детства ни в чем не знал отказа, – любые игрушки, самая модная одежда, сладости, апельсинчики-бананчики – все для обожаемого дитяти!

Вырос ленивый, невежественный и неблагодарный оболтус. Наденька не могла примириться с мыслью, что вся ее жизнь ушла на то, чтобы воспитать такое ничтожество. Она по инерции все продолжала заботиться о великовозрастном «сынуле». Пантелеймон Аркадьевич невольно скривился, вспомнив, как она с умилением выговаривала это «сынуля», и почувствовал новый приступ тошноты.

Проклятье! Он потянулся к бутылке с минеральной водой, с трудом заставил себя выпить полстакана. И ведь чего только этому «сынуле» не хватало? Хочешь учиться – учись, хочешь жить отдельно – пожалуйста тебе квартиру. Папа все обеспечил.

Пантелеймон Аркадьевич тяжело вздохнул. Чего-то он в своем сыне так и не понял, не рассмотрел. Какие у него интересы? Должны же были быть хоть какие-то? Разговаривать им по душам не приходилось – только о делах да о деньгах: что надо и сколько надо. Наверное, это неправильно. Хотя… Кольку, кажется больше ничего и не интересовало. Все его общение с отцом и матерью проходило в одном ключе: сделай и дай.

Наденьку они похоронили два года назад. Боже мой! Как время летит! Неужели уже два года, как нет жены? Да… Теперь Пантелеймон Аркадьевич один должен расхлебывать все, что творит сын. Он достал из ящика стола таблетку от головной боли и, поморщившись, проглотил ее. В голове как будто кто-то стучал чугунным молотком, во рту было сухо и противно, ныло сердце, а валидол остался дома, в кармане пиджака.

Отец Ника решил, что толку от него сегодня будет мало. Лучше пойти домой и как следует выспаться.

– Рита!

В маленький уютный кабинет хозяина вошла миниатюрная женщина средних лет, с коротко подстриженными черными волосами, в облегающем платье без рукавов. Ее лицо, миловидное и живое, приняло вопросительное выражение.

– Рита, – Пантелеймон Аркадьевич немножко ухаживал за ней, хотя сам себе в этом не признавался. – Я не очень хорошо себя чувствую… Сердце что-то прихватило. Пойду домой. Ты уж тут…

– Хорошо, хорошо, – голос Риты, высокий и певучий, необыкновенно возбуждал его. – Не беспокойтесь, я справлюсь. Выздоравливайте! – Она мило улыбнулась.

– Какая она все-таки чудесная! – думал Пантелеймон Аркадьевич, выруливая со стоянки за углом ломбарда на своей новой машине и вспоминая гладкие, загорелые Ритины ноги с округлыми, восхитительными коленками. – Все-таки жизнь может быть еще очень и очень приятной. Надо будет пригласить Риту в гости, вкусно угостить, подарить что-нибудь дорогое… Французские духи, например. Она любит «Сальвадор Дали». Или гарнитур белья? Нет, белье – это слишком интимно. Пожалуй, все-таки духи.

Размышляя на эту будоражащую его нервы тему, Пантелеймон Аркадьевич выехал на проспект и направился к своему дому. Жизнь уже не казалась ему такой скучной, такой обременительной. Даже происшедшее с сыном отступило куда-то далеко, в глубину сознания, и на время там затихло.

Рита давно работала в ломбарде, отлично разбиралась во всех тонкостях этого дела и на нее можно было положиться. Единственным ее недостатком была чрезмерная болтливость. Она и сама это чувствовала, но уж если ее «несло», то остановиться она не могла.

– Простите… – прямо перед ней стоял молодой человек приятной наружности. – Мне нужен Пантелеймон Аркадьевич. Могу я его видеть?

Рита мгновенно оценила его одежду, стрижку, парфюмерию и манеру поведения – у нее был немалый опыт работы с клиентами. Этот человек уверен в себе, и с деньгами у него все в порядке. С такими поговорить – одно удовольствие. Она взмахнула загнутыми вверх густо накрашенными ресницами и улыбнулась.

– А его нет. Пантелеймон Аркадьевич приболел. Но я готова вас выслушать.

– Видите ли, я по личному делу… – Влад понял, что дама не против пококетничать, и решил этим воспользоваться. – Я друг покойного Евгения Ковалевского, – он вздохнул с горестным выражением на лице, – Мы сотрудничали. А теперь… возникла проблема. Вы понимаете, о чем я говорю? Может быть, Пантелеймон Аркадьевич чем-то поможет?

Рита от напряжения вытянула ярко накрашенные губы трубочкой. Конечно, она знала Евгения. Какое ужасное убийство! Бесчеловечно! Она была на похоронах, вместе с хозяином. Если этот молодой человек имел дело с Ковалевским, то Пантелеймон Аркадьевич, возможно, согласится ему помочь. Во всяком случае, лучше быть с ним полюбезнее. Она снова улыбнулась, но, вспомнив о смерти Евгения, тут же стерла улыбку и потупила хитрые глазки.

– Непременно, непременно поможет! Как жалко Евгения. Какой был чудесный специалист, какой человек! Всегда поздравлял меня с днем рождения! Единственный сын у матери… Мы все поражены этой трагедией. – Она притворно шмыгнула носиком. – А Пантелеймон Аркадьевич просто заболел от всего этого кошмара. На него столько сразу свалилось! Не успели похоронить Евгения, как новая беда.

– Что вы говорите! Еще что-то случилось? – Влад насторожился, как гончая, почуявшая след. – Правду говорят: беда одна не ходит. – Он сочувственно уставился на женщину, мысленно заклиная ее продолжать. Впрочем, это явно было лишнее движение. Риту уже «понесло».

– Знаете, какое несчастье еще приключилось? – она понизила голос и придвинулась поближе к Владу. – Сын Пантелеймона Аркадьевича заболел, ни с того, ни с сего. Вдруг начал тени собственной бояться, сон потерял, похудел килограмм на десять. Что делать? Уж мы его и так, и сяк убеждали… Попа даже привозили к нему на квартиру, освятили там все, ладаном обкурили. Свечу из знаменитого какого-то монастыря по всем комнатам носили… А толку что?.. Он как шарахался от каждого шороха, так и шарахается. Прямо ужас какой-то! В каждом углу ему то ли черти, то ли нечистая сила какая мерещится. Жутко смотреть на это…

– Может, он пьет много?

– Что вы! Какое там! У него здоровье хилое. То есть пить-то он пьет, но не столько, чтоб с ума сойти от водки. Вы что, думаете, у него белая горячка? Не-е-т… Выпивает он как все, запоями не страдает.

– Кто ж тогда его так испугал? – Влад почувствовал, что сейчас узнает нечто важное, то, что поможет ему пролить свет на события последних дней.

– Вы знаете… – Женщина нервно оглянулась, хотя в кабинете хозяина, где они разговаривали, никого больше не было. – Пантелеймон Аркадьевич очень мне доверяет. Мы с ним давно вместе работаем. Когда-то он был заведующим отделом ювелирного магазина, а я старшим продавцом. С тех пор наша взаимная симпатия только крепла. И здесь я часто за него работаю, если он в отъезде или так что-нибудь…заболеет, например, как сегодня. Поэтому он со мной может поговорить о том, что его волнует. Должен же человек душу облегчить?

– Еще как должен, – подумал Влад, а вслух сказал, – Это очень редкое душевное качество – уметь выслушать ближнего. Людям так не хватает искреннего участия. От этой нашей черствости все инфаркты и инсульты происходят.

– Да, да, как вы правы, как правы! – Рита закивала головой, теребя толстую золотую цепочку на шее, – подарок Пантелеймона Аркадьевича на день рождения, который они отмечали вместе в ресторане, как раз перед этим ужасным несчастьем с Ником.

– А когда вас готова выслушать прекрасная женщина, это вдвойне приятно! – проникновенным голосом сказал Влад, наклоняясь ближе к собеседнице. Он вдруг подумал, что она может ничего больше не рассказать, и решил срочно принять меры. Впрочем, они явно оказались излишними. Просто он не знал Риту: когда она начинала говорить о чем-то, остановить ее было очень трудно, практически невозможно.

– Ах, эти дети, с ними столько хлопот!

Она покраснела от удовольствия, что такой импозантный мужчина оказывает ей внимание. Какой он вежливый! «Импозантный» – это была высшая оценка, которую мог заслужить мужчина у этой тертой жизнью столичной дамочки. Влад мог поставить себе «пять с плюсом».

– Боже, вы представляете себе? Ника пришлось отвезти в психбольницу!

– Неужели до этого дошло? – притворно удивился Влад. – Но почему? Он что, представляет опасность для окружающих?

– Насчет окружающих не могу сказать… Хотя, нет. Бедняжка настолько перепуган, что сам себя боится! Вообразите, что взрослый парень прячется под кроватью или запирается в ванной, и никакими силами невозможно его оттуда вызволить – кричит не своим голосом, цепляется за все, что попало. Пантелеймон Аркадьевич испугался, что в таком состоянии он может причинить себе вред, вот и вызвал скорую помощь.

– А что врачи говорят?

– Боже, что сейчас знают врачи? Они сами спрашивали у Пантелеймона Аркадьевича, что с его сыном. А тот откуда знает? Он в полнейшем недоумении! В полнейшем! Кто бы мог подумать?! Приличный мальчик, приличная семья…

Что-то в интонации женщины показалось Владу неестественным, как будто в стройном и благозвучном аккорде появилась резкая, фальшивая нота. Похоже, хозяин ломбарда знает о том, что произошло с его сыном, гораздо больше, чем сообщил врачам. В таком случае эта яркая, модная дама в слишком короткой юбке тоже имеет более обширную информацию.

– Но что говорит сам Николай? Кто-нибудь спрашивал его, что случилось? Чего он так боится?

– Конечно, спрашивали! И Пантелеймон Аркадьевич, и врачи – все спрашивали. Только никто ничего не смог добиться. Молчит, и все! Как будто в рот воды набрал. Зубы сцепил, так, что аж желваки вздулись на скулах, – это для того, чтобы ни слова не проронить, – трясется, как в лихорадке, и молчит. Но только я вот что думаю, – Рита сказала это почти шепотом, – месть мертвецов – вот что это такое!

– Не может быть! Мертвецов? Вы уверены? Каких мертвецов? И за что они могли бы мстить сыну Пантелеймона Аркадьевича?

– Как за что? Он же нарушил их покой! А вы знаете, как они этого не любят?!

– Чертовщина, – подумал Влад. – Что она несет? У них тут что, все – кандидаты в психушку?

Видимо, что-то такое отразилась на его лице – недоверие или сомнение в глазах, потому что Рита тут же принялась горячо убеждать его в своей правоте, приводя массу доказательств.

– Я вижу, вы не верите. Никто не верит. А я точно знаю – это мертвецы. Ник копал могилы. Понимаете? Открывал гробы! Что-то там доставал…

У Влада от изумления брови поползли вверх. Что за чепуха! Копать гробы? Кто сейчас этим занимается? Тоже мне еще, грабители египетских пирамид!.. Там хоть брать было что – имело смысл копать. А в обычных могилах что искать? Золотые коронки разве что?

– Не понимаю, – непроизвольно вырвалось у него. – Зачем? Что он там собирался найти?

– Кто ж знает? Может, у него давно «крыша поехала»? Только раньше это незаметно было, а после мертвецов… сами понимаете.

Но Влад решительно ничего не понимал. Час от часу не легче! Мало того, что убили Евгения, пропал Алешка, три женщины фактически остались на его попечении, так тут еще и мертвецы какие-то… Он почувствовал, что голова у него идет кругом.

– Так он что же, на кладбище могилы раскапывал? – Влад подумал, что нужно обязательно поговорить с Николаем. Возможно, удастся узнать у парня то, что он не рассказал отцу и врачам.

– Вроде нет. Они с другом ездили куда-то, искали старые склепы, заброшенные захоронения. Надеялись найти там драгоценности… или что-то еще. – Рита задумалась. – Старые ордена… Мало ли? Откуда мне знать? А теперь мертвецы за Ником охотятся, требуют вернуть украденное.

– Так он и в самом деле что-то нашел?

– Наверное. – Рита пожала плечами. – Хотя никто ничего не видел. Так, Пантелеймон Аркадьевич говорил, что в больнице ему санитарка рассказала, будто Ник в бреду то про кольца какие-то бормотал, то… про серьгу, которая его преследует. В основном про серьгу… И знаете что странно? Серьги ведь парное украшение! А он все про одну…

Влада аж пот прошиб. Он почувствовал, как во рту мгновенно пересохло, и сердце забилось где-то в горле. Вот оно что! Серьга! Ах, какая удача! Умница Валерия, правильно догадалась – с серьгой не все так просто.

– Да, история… – с трудом сохраняя самообладание, произнес Влад. – А как Пантелеймон Аркадьевич, сильно переживает?

– Ну, как же! Ведь это его сын родной, притом единственный. Господи, вот горе –то!

– Простите, а в какую больницу отвезли Николая? Хочу проведать его. Жалко парня.

Влад, скрывая нетерпение, записал адрес больницы, вежливо распрощался и, провожаемый томным Ритиным взглядом, вышел из кабинета. Ему хотелось как можно скорее увидеть Ника.

ГЛАВА 26

…Сумерки быстро сгущались, и Сервий уже почти не видел фигуру человека в плаще. Ему удавалось не упускать серую тень из виду только благодаря некому странному потоку леденящего холода, который, словно невидимый хвост тянулся за то показывающейся, то растворяющейся в тумане фигурой…

Гладиатору стало не по себе, хотя он не хотел в этом признаваться. Неприятный озноб сковал тело, ледяной молнией пробегая по позвоночнику. Он на мгновение остановился, глубоко вдохнул несколько раз, поднял голову и посмотрел на небо – серое и низкое, оно чуть моросило мелким дождем, оставляющим на его дорогом белоснежном плаще грязные пятна.

– Великий Зевс! Что за грязный дождь? Впервые вижу подобное…

Сервий оглянулся вокруг – холмистая местность, затянутая зловещим туманом, серо-розовым в закатном свете края неба у горизонта, готового вот-вот погаснуть, произвела на него тягостное впечатление. Угрюмые и мрачные пустынные возвышенности, простирающиеся в разные стороны и уходящие в бесконечность, казались очарованным миром Ушедших Душ, Пустыней Забвения… Звуки как будто замерли, все остановилось, кроме непрерывной грязной пелены дождя. Фигура в плаще исчезла.

Гладиатор в бешенстве оглядывался – ни одного дерева, только чахлые кусты да выгоревшая от зноя трава. Спрятаться негде. Так куда же запропастилась проклятая тень? Сам не зная, зачем, он выхватил меч из ножен и начал кружить по тому месту, где в последний раз видел серый плащ. Стремительно заливающая пространство темнота делала его задачу все более трудной. Но Сервий не привык отступать. Он никогда не отступал. Иногда, во время боя, он делал вид, что его силы на исходе, и когда противник вполне верил в это и терял бдительность, молниеносный клинок Сервия отсекал его глупую и доверчивую голову.

– Никогда не соглашайся с поражением, – говорил ему старый воин, обучавший его искусству владения мечом, – ибо только после того, как ты согласишься, что проиграл, или можешь проиграть, ты действительно проиграешь. Поражение всегда происходит сначала в твоем сердце, а потом уже в бою. Только в такой последовательности. Ты – единственный в этом необозримом мире, способный победить себя. Больше никто. Ты сам создаешь свое поражение, – никто, даже сама смерть не может сделать этого.

– Но как же, учитель, разве смерть не отнимает все мои силы? Ведь мертвый я уже не могу сражаться!

– Ты еще слишком молод, а я уже слишком стар. Ты можешь не понять этого, но я все же скажу тебе… Они могут отобрать только твое тело. Только тело. А душу ты отдашь им сам, если согласишься, что проиграл. Посмотри на эти звезды над степью. Они кажутся такими недостижимыми, далекими и величественными в своем сиянии… А ты – просто маленький мальчик, замерзший и сидящий у костра, и тебе трудно поверить, что на самом деле ты велик, могуществен и непобедим. Звезды будут светить невообразимо долго, но в конце концов они погаснут. А твой дух неугасим. Над его огнем никто не властен. И только ты, своим малодушием или неверием в собственную Силу, можешь погасить его.

Старик сидел у костра, грел свои больные кости, изуродованные в бесчисленных битвах. Его жилистое, покрытое шрамами тело, было еще крепким. На суровом, словно высеченном из камня, лице, огонь оставлял красные отблески, причудливо изменяющиеся. Маленькому Сервию казалось, что по лицу учителя проходят пожары всех осажденных и разгромленных городов, горящая смола, льющаяся с крепостных стен, пламя погребальных кострищ и поминальных тризн… Черная и глубокая степная ночь смотрела на походные шатры, повозки, спящих людей своими мерцающими глазами; ветер, приносящий с сожженных полей запах горелой пшеницы и чабреца, навевал томительные сны о далеком доме, о женщинах с длинными волосами и нежной кожей…

Нога гладиатора внезапно провалилась в какую-то яму, от неожиданности он чуть не упал. Погрузившись в свои воспоминания, Сервий на какой-то миг словно забыл, кто он и что привело его сюда… Где же фигура в плаще? Уже совсем темно. Он попытался вытащить ногу и провалился еще глубже. Чувствуя, как оседает под ним земля, он сделал еще пару движений, которые привели к тому, что под ним что-то разверзлось и он, увлекая за собою лавину осыпающихся комьев, рухнул в темную, гулкую бездну.

К счастью, высота падения оказалась небольшой. Блестяще натренированное тело само сгруппировалось и устояло на ногах. Гладиатор пришел в себя и начал осматриваться. Где это он? Глаза постепенно привыкли к темноте, и он смог рассмотреть неширокий, уходящий вдаль коридор. Неужели старые каменоломни? Великий Зевс! Если он сам не выберется, здесь его ни за что не найдут! Сервий поднял голову и посмотрел вверх – небольшое, проделанное его рухнувшим телом отверстие, было почти невидимо. Над поверхностью старых каменоломен воцарилась пахнущая пеплом ночь…

Гладиатор не привык долго предаваться унынию. Его немного беспокоил запах пепла: откуда бы ему взяться? Запах стоял над всем городом, садами и виноградниками, полями и даже над морем, перебивая привычную вонь гниющих на берегу водорослей, выброшенных недавним штормом. Странно все это: то жестокая буря, бушевавшая несколько дней, то внезапно, как бы без всякого перехода установившийся неподвижный, безветренный зной, какой-то непроходящий туман, стелящийся в долинах и покрывающий рваными клочьями вершину горы, и, наконец, появившийся несколько дней назад, этот вездесущий запах пепла… Что все это может значить?

Сервий вспомнил, что из-за этого тумана не стало толком видно гору. Ему показалось, что над ее вершиной как будто бы вьется дымок. Потом, когда однажды ненадолго небо прояснилось, стало видно, что над самой вершиной образовалось нечто вроде темного облака. Это было очень необычно. Он тогда даже показал облако Терции, и она удивилась. Сервий невольно улыбнулся, представив вновь ее круглое смеющееся лицо с ямочками на полных щеках, и сердце его забилось сильнее. Что-то эта женщина с ним сделала… Состояние расслабленности и согласия со всем этим миром, раз в нем есть она, и даже чувство удовольствия от ощущений этого мира, его звуков, запахов, от возможности прикасаться к мокрой от дождя траве, бархатистым персикам, теплому и мягкому телу женщины…охватывали его каждый раз, когда он видел Терцию не только наяву, но и в своих мечтах. Все время, пока он не видел ее, было непрерывно длящимся сном о ней, – о ее несколько великоватых губах, о ее жестких, упругих завитках на затылке, обо всех ее милых несовершенствах, которые делали ее такой желанной…

Гладиатор беззаботно шагал по проложенному рабами, добывающими камень, коридору. Темный туннель уходил вглубь. Сервий подумал, что он хоть и с трудом, но видит дорогу. Казалось, в затхлом сыроватом воздухе подземелья висела какая-то взвешенная светящаяся пыль, тусклый туман, позволяющий ориентироваться в узком замкнутом пространстве лабиринта. Сбоку несколько раз промелькнули то ли ниши, то ли боковые ответвления. Неподвижный воздух, насыщенный известковыми парами, становился все тяжелее для дыхания. Сервию представлялось, что в катакомбах должна быть кромешная тьма, и его удивляла видимость освещения коридора, хотя никакого источника света он, как ни старался, не смог обнаружить.

Заметив очередной боковой коридор, он подошел к ведущему в него отверстию и тут только понял по-настоящему, что такое полное отсутствие света. Уже через пару шагов он совершенно потерял чувство направления и тыкался то туда, то сюда, вынужденный находить дорогу на ощупь, двигаясь вдоль стены. Шершавая и местами склизкая поверхность вызывала отвращение. Гладиатор оглянулся назад и увидел слабо светящееся отверстие выхода в главный коридор, по которому он шел. Может быть, там впереди есть выход наверх и именно оттуда падает свет? Не очень правдоподобное предположение, но никакое другое не приходило в голову.

Сервий был храбр, но не безрассуден. Он любил и умел рисковать, но только тогда, когда это имело смысл или могло доставить ему удовольствие. Здесь же ни того, ни другого не прослеживалось. Поэтому он вернулся обратно, в слабо освещенный коридор и, постояв некоторое время в раздумье, двинулся вперед. Чаще всего в своей суровой и полной опасностей жизни, он делал именно такой выбор – вперед. Что бы там ни было, а пройденный путь повторять не хотелось. Пусть он остается за спиной, со всеми своими радостями и огорчениями. Новые радости нельзя найти на старых дорогах…

Скоро гладиатор почувствовал какое-то движение воздуха, словно потянуло слабым сквознячком, и прибавил шагу. Оступившись, он с трудом удержался на ногах и наклонился, чтобы рассмотреть, нет ли впереди ямы. Провалиться еще раз ему совсем не хотелось. Выработки были старые, и он знал, что коридоры могли тянуться один над другим, в два яруса. Пытаясь разглядеть в неясном свете, на что он наткнулся, Сервий присел на корточки… Перед ним, на пыльной, усыпанной мелкими камешками поверхности лежал человеческий череп. Гладиатор не испытывал суеверного страха перед мертвыми, – только легкую брезгливость к истлевшим останкам. Он протянул руку и нащупал кости позвоночника и плеч, пальцы зацепили что-то, раздался неприятный сухой хруст… Сервий поднес к глазам руку – он держал красиво выкованную толстую золотую шейную цепочку, какие любили носить под одеждой знатные патриции. Гладиатор и сам носил почти такую же. Он не был знатен, но он был весьма богат, к тому же еще и любим прекрасной женщиной, подарившей ему это украшение. Золотая витая цепочка была первым подарком Терции, и он под страхом смерти не согласился бы расстаться с ней.

В их первую ночь любви, которую она пожелала провести в атриуме его виллы, когда в отверстие потолка, выложенного розовой мозаикой, смотрело яркое голубое око луны, заливая призрачным светом ложе, и колебания воды в бассейне создавали мерцающую игру света и тени на стенах… когда он забыл обо всем, кроме запаха ее черных вьющихся волос и хрипловатого голоса, которым она говорила удивительные слова, переворачивающие его сердце… именно тогда она заметила его талисман.

– Постой, – Терция приподнялась и взяла в руку золотую пластинку с изображением квадрата с кругом и треугольником внутри, – мне кажется, я уже где-то видела такой знак. Откуда у тебя такое странное украшение?

Сервий долго молчал. Он никогда никому не рассказывал историю своей жизни… Собственно, и истории-то никакой не было. Родителей он не помнил. Из впечатлений детства осталось только высокое и безграничное, далекое ночное небо, словно перевернутая над ним чаша, в магической пустоте которой висели туманно светящиеся, влекущие к себе звезды… Под этим небом и нашел его старый воин, который вырастил и воспитал мальчика как мог, как позволяли условия походной жизни, где недолгий отдых сменялся жестокими сражениями, а сражения отдыхом. Оружие заменило игрушки маленькому Сервию, твердая земля – постель, открытое небо – крышу над головой, а глубокомысленные рассуждения о жизни ветерана неисчислимых битв – колыбельные песни, которые должна была бы петь ему мать. Кто она была? Иногда, в своих снах, он видел ее печальное лицо… Одно он знал точно – родители его не были невежественными простолюдинами, и не могли его бросить просто так. Скорее всего, они погибли.

Когда Сервий из маленького мальчика превратился в отважного и умелого юношу, который участвовал в самых жестоких схватках, выходил из них невредимым, пользовался доверием и любовью покрытых шрамами ветеранов и вызывал своей ловкостью и силой зависть у молодых легионеров, старик показал ему золотую пластинку на шнурке.

– Это твое. Когда я ездил разведывать путь, моя лошадь чуть не наступила на маленький копошащийся в траве сверток. Я спешился, подошел и развернул дорогую, красивую ткань. Внутри свертка оказался младенец – крепкий, здоровый мальчик. К его ручке был привязан этот самый амулет. Я хранил его долгие годы. Думаю, он означает что-то важное, раз твои родители пожелали, чтобы он был с тобой. Теперь, когда ты вырос достойным мужчиной, способным постоять за себя, я могу быть спокоен. Никогда не расставайся с этой единственной вещью, которая связывает тебя с твоим прошлым… Иногда прошлое скрывает в себе тайну будущего. Береги амулет. Придет время, когда он скажет свое слово.

Терция слушала, затаив дыхание. Она была необычной женщиной – любила разговаривать, обсуждать самые разные вещи, которые волновали ее. Часто ее вопросы заставали Сервия врасплох, и он не сразу мог что-то ответить. Она требовала, чтобы он думал и отвечал искренне, а не просто отмахивался от нее ничего не значащими фразами.

В самый разгар ласк, когда он уже с трудом контролировал себя, Терция могла спросить что-то вроде:

– А ты мог бы проиграть завтрашний бой, если бы я тебя об этом попросила?

Он просто приходил в замешательство от этих ее вопросов.

– Ты шутишь?

– Вовсе нет. Я не шучу, я правда хочу знать. Скажи мне! – Она отстранялась, не позволяя ему целовать себя, и становилась очень серьезной.

– Ты же не хочешь, чтобы меня убили?

– О, Сервий, я хочу услышать не это. Ответь, прошу тебя.

О Боги, что за упрямство! Ему было нелегко сохранять самообладание. Что же ответить? Самое удивительное, что он чувствовал… если он солжет, Терция поймет это. Каким-то непостижимым образом она читала его истинные мысли. Попытки скрыть их, или ввести ее в заблуждение ни разу не привели ни к чему хорошему. Она замыкалась в себе, и ему приходилось бесконечно долго и трудно вымаливать прощение и вновь добиваться ее благосклонности.

Десятки раз он спрашивал себя, зачем ему такие сложные, мучительные отношения, когда вокруг полно других женщин, доступных, веселых, которым не нужно ничего, кроме плотских утех, вкусной еды и вина? А если еще и подарить им пару золотых монет, то восторженной благодарности не будет предела. Много раз он пытался вырваться из своего плена, проводя время с легкомысленными ветреницами, которые дарили ему минутное наслаждение, тут же сменяющееся тягостным чувством опустошенности и невыразимой скуки. Он снова начинал думать о Терции, о том, как она морщит лоб, размышляя о самых неожиданных и на первый взгляд нелепых вещах, о ее смехе или шепоте, о ее задумчивых глазах, глядящих на мир с изумлением и жаждой каких-то неведомых открытий… Она снилась ему жаркими ночами, и, просыпаясь утром, измученный тоской по ней, Сервий отправлялся бродить по морскому побережью или неистово предавался физическим упражнениям, доводя себя до грани возможного.

Гладиаторский бой – только это еще могло дать забвение, на короткий промежуток схватки, где кровь и железо сливались в страстном экстазе…. Но постепенно Терция незаметно и тихо заполнила собой его сердце, так, что даже в минуты крайней усталости или в отрешенности боя она как бы все время была внутри него, тревожа и возбуждая…

– Сервий! – Она оперлась на руку, глядя на него жаждущими и затуманенными глазами. Он слишком хорошо понимал ее, чтобы заблуждаться насчет ее желаний. Она хотела не ласк. Она ждала ответа. – Так что? Ты проиграл бы бой по моей просьбе?

– Великий Зевс! – она несносна, но жизнь без нее становится пресной, как сухие зерна пшеницы. – Ради Бога, зачем тебе это нужно?

– Мне не это нужно. Мне нужен твой ответ. Я жду.

Ну, что можно ответить на такое? Сервий скрипнул зубами и… ответил то, что она желала услышать.

– Если бы ты попросила… – его голос охрип, – Да. Я бы проиграл бой. Я бы позволил убить себя. Тебе бы доставило удовольствие смотреть, как моя кровь вытекает на желтый песок? Если бы последнее, что я увидел, была ты… я бы согласился.

– О, Сервий, но я совсем не хочу этого! – Она улыбнулась, чуть-чуть, желая, чтобы он поцеловал ее и подставляя губы. – Я просто хотела услышать это… Обними меня крепче. Я не хочу, чтобы ты умирал, – я хочу, чтобы ты любил меня…

Она нежно провела рукой по его груди, снизу вверх, обняла и прижалась лицом к его шее. Он бы ответил еще на тысячу ее вопросов, если бы она захотела…

Гладиатор сидел на корточках, рассматривая останки – кроме золотой цепочки и пары перстней ничего не было. Он спрятал украшения в складках одежды. Не жадность заставила его сделать это. Может быть, удастся узнать по вещам, кто их владелец?

Сервий оглянулся вокруг – едва светящиеся взвешенные частички тумана начали клубиться, собираясь в глубине коридора. Он невольно взялся за свой Знак, который носил на цепочке, подаренной Терцией. Неужели, кто-нибудь также снимет украшение с его пыльных костей, если ему не удастся выйти отсюда? Куда идти? Что он вообще здесь делает? Он снова думал о Терции, вместо того, чтобы искать выход… Это ни на что не похоже.

Наверное, она сейчас спит… Он отогнал от себя мысли о ее пустынной вилле, прохладных комнатах, душистым деревьям во внутреннем дворике. Надо выбираться! Гладиатор вспомнил, что его привела сюда серая тень. Но что ей нужно? И где она? Или он? Неизвестный в плаще? Куда он скрылся?

Сервий двинулся вперед. Снова чуть не наступил на череп, но на этот раз не стал останавливаться. Вдруг в глубине коридора, там, где тускло клубился туман, показался неясный силуэт человека. Тело гладиатора сделало все гораздо раньше, чем он успел подумать о чем-либо. Рука молниеносно выхватила из-за пояса дротик и с силой метнула его в движущуюся фигуру. То, что оружие поразило человека в плаще, сомневаться не приходилось. Сервий слишком часто делал это и отлично знал, что уйти из-под такого удара невозможно. Он протер глаза, думая, что туман скрывает картину происшедшего. В несколько прыжков преодолев расстояние до поверженного противника, он застыл в недоумении… Человек исчез. И только дротик торчал на том месте, где Сервий видел проклятую тень. Оружие вонзилось в пористый пол каменоломни с такой силой, что толстое лезвие полностью ушло в породу, и только красиво инкрустированная золотом рукоятка поблескивала в удушливых клубах тумана.

Что же это? Ему показалось, что он видит фигуру? Гладиатор вспомнил о душах умерших, которые якобы бродят по заброшенному подземелью, но это не испугало его. Он был не из робких. Оглянувшись вокруг и ничего, заслуживающего внимания, не обнаружив, Сервий решил вытащить дротик… Каково же было его изумление, когда он протянул руку, собираясь дернуть как следует за рукоятку, и… оружие исчезло. Только что оно было здесь. Он только на секунду отвел глаза, и за это время кто-то забрал дротик? Но этого быть не может! Никто в этой империи не смог бы так его бросить, и тем более мало кто оказался бы способен его вытащить из каменной породы. Во всяком случае, на это пришлось бы потратить не секунду.

Гладиатор нерешительно оглянулся. Он стоял, не двигаясь с места, в паре шагов от глубокой зазубрины, оставленной исчезнувшим дротиком, и думал, что делать дальше. Что-то удержало его от желания броситься вперед, выхватив меч и круша все вокруг. Какой-то гул непонятного происхождения… Твердь под его ногами покачнулась, как будто под землей прошла небольшая волна, с верхнего свода посыпались мелкие камешки, стало стремительно темнеть. Клубы тумана рассеивались и таяли в сгущающейся тьме, откуда-то из глубин земли доносился постепенно нарастающий гул, вызывая в теле мелкую дрожь, очередная волна ударила снизу, и Сервий потерял равновесие, проваливаясь в бездну. Сверху с грохотом обрушился свод, засыпая пространство подземелья камнями и землей…

Сиур ждал условленного времени, когда Влад будет на связи, и задремал. Полдня он пытался обнаружить хоть какие-то сведения об Алеше, но ничего определенного выяснить не удалось. Человек он в городке был чужой, никто его не знал, следовательно, надеяться на «показания очевидцев» не стоило. Если даже кто-то что-то и видел, то не обратил внимания, а потому и не запомнил. Но Сиур надежду не терял – по опыту или инстинкту (ему было трудно отделить одно от другого) он знал, что любые действия, совершаемые людьми, всегда оставляют след, и при известном упорстве и тщательном подходе к делу, этот след можно обнаружить. Тем более, все происходило среди бела дня, и, как говорится, при всем честном народе. Не может быть такого, чтобы уж совсем никто ничего не видел.

Сиур еще расспросил персонал гостиницы, но, кроме того, что уже было известно, никаких новых сведений не появилось. Да, проживал такой-то, в таком-то номере, вдвоем с Максом. Макса в гостинице знали, потому что он был постоянным клиентом. За номер уплачено, жильцы выехали; правда, один из них почему-то оставил свои вещи и документы… Но всякое бывает. Может, загулял… Вернется! У них тут люди очень редко пропадают, и то, в основном, по пьянке.

Одна из горничных, худощавая женщина с крашенными под красное дерево волосами, поднятыми в высокую прическу, вспомнила, что как будто жильца этого номера позвали из окна. Она убирала в коридоре, а дверь в этот номер была открыта. Жара… А кондиционеров у них в гостинице нет. Так вот… Молодой человек вроде с кем-то через окно разговаривал. Нет, о чем – она не знает. Просто несколько фраз были сказаны громче, чем обычно, чтобы тот, кто был на улице, мог слышать. Так она думает. Голоса она тоже не запомнила. Она слышала только голос молодого человека в номере. А кто с ним разговаривал, неизвестно. Она даже не может сказать, кто это был – мужчина или женщина. Ну, а потом… молодой человек опрометью выскочил из номера и помчался вниз по лестнице. Больше она ничего добавить не может.

Девушка, которая торговала в ларьке на площади перед гостиницей, ничего не видела. Она в этот день опоздала и пришла на работу поздно. А чего тут торчать с утра пораньше? Все равно никто ничего не покупает. Днем приходят дети: с родителями или одни, тогда идет вялая торговля. А утром… Она пожала плечами.

– Вы лучше расспросите бабушек. – Девушка показала на ряд лавочек, расположенных в тени под кустами сирени. – Они сидят, сплетничают от нечего делать. Кто с внуками гуляет, кто отдыхает по дороге с рынка. Здесь у них что-то вроде клуба по интересам. – Она засмеялась. – Куда у нас еще можно податься пожилому человеку?

Сиур с ней был полностью согласен: податься больше некуда. И это давало ему шанс. Он выбрал одну из лавочек, возле которой росли несколько кустов туи, и расположился поудобнее. Яркое солнце, горячий, острый хвойный аромат, исходящий от этих вечнозеленых растений, напоминал ему Среднюю Азию: изящные кипарисы, выцветшее от зноя небо, белые приземистые дома и нескончаемые каменные заборы, тоже побеленные, тянущиеся вдоль узких мощеных улочек… Эта картина вызывала у него легкую грусть и непонятную тревогу. Сердце отзывалось на нее смутной болью, тоской о безвозвратно ушедшем, о тайной любви…

Странно… но азиатские девушки, пугливые и застенчивые, в ярких шароварах и просторных легких одеждах, с длинными, гладко убранными или заплетенными в косы волосами, ему никогда не нравились. Эти раскаленные от жары камни и кусты кизила, усыпанные рубиновыми ягодами, от которых сводило скулы, напоминали ему что-то совсем, совсем другое… Женщину с черными волосами и глазами Тины, почему-то кровь… Все не так. Задания, которые приходилось выполнять их подразделению, тут ни при чем. Кровь была связана с железом, с восторженными криками толпы, с золотом и страстью, горькой и безрассудной, с привкусом цветочной пыльцы и смерти…

– Садись, Никифоровна. Отдохнем чуть-чуть, а то ноги дальше не несут.

Возле Сиура, тяжело отдуваясь, уселись две бабули, нагруженные тяжелыми сумками. Они покосились на незнакомого мужчину. Его присутствие немного стесняло.

– Тяжело? – Он кивнул на сумки, набитые продуктами.

– Неужели! – Бабка постарше сердито моргнула. – Разве ж нам это по возрасту, таскаться по такой жаре? Да еще с тяжестями! Мало мы, что ли, за свою жизнь тяжестей перетаскали? То в колхозе работали, как ломовые лошади, за трудодни, потом война. А теперь вот… дожили до сладкой жизни. Нам бы лежать на печи, да есть калачи, а мы все еще должны работать, чтобы хоть как-то прожить. Знаешь, мил человек, сколько сейчас лекарства стоят? Под силу ли пенсионеру их покупать? Вот и выбираешь – между хлебом и таблеткой. А что делать? Живой-то ведь в могилу не ляжешь!

– А что дети, не помогают?

– Какой там! Им самим еще помогать надо. Никифоровна, вон, газеты продает. Тут, недалеко, ее место. Мы сейчас сумки отнесем и вернемся. Она будет продавать, а я с внуком гулять, да заодно и ей не так скучно. А на детей сейчас никто не рассчитывает. Они сами мыкаются…

Сиур понял, что ему необыкновенно повезло, – бабки оказались те самые, которые ему нужны, которые целый день находятся на наблюдательном пункте и от скуки не пропустят ни одного мало-мальски важного события.

– И как торговля идет? Здесь место бойкое, гостиница рядом, покупателей много должно быть!

– Какие покупатели?.. Ну, есть, конечно. Только мало очень. Дети, в основном, после школы приходят – кроссворды покупают, журналы. А взрослые больше утром, кто на электричку идет. Вот сейчас как раз самый пик начнется. И вечером – когда с работы домой возвращаются. Вот и все. Гостиница у нас почти всегда пустует… Здесь не столица, кому к нам ездить-то?

– Как это кому? – возмутилась Никифоровна, – А церковь наша? А источник? У нас ключ есть целебный в лесу, за церковью, – она обрадовалась, что можно рассказать о достопримечательностях городка новому человеку. – Если больной человек в полнолуние там выкупается, то все болезни как рукой снимет. Мы туда ходим кости свои лечить. Кабы не источник, я ходить совсем не смогла бы, артрит замучил. А у Зины – ревматизм, с войны еще.

Старшая бабка согласно закивала головой.

– Да, правда, на источник люди приезжают. Ну и так, редко, конечно, но постояльцы в гостинице бывают. Вот недавно совсем приезжали двое мужчин, по делам, и несколько женщин. У меня племянница в гостинице горничной работает, так что я все новости знаю.

– А что, и мужчины на источник приезжают? – Сиур понял, что чутье его не подвело: если есть малейшая надежда раздобыть сведения, то именно эти бабки могут пролить свет на происшедшее.

– Нет, эти двое по коммерции. – Баба Зина сразу догадалась, что его интересует. – Нас про них уже спрашивали какие-то ребята. Одни вроде как пропал куда-то. Вот они его и искали.

– Как это пропал? – Сиуру даже не нужно было особо притворяться, изображая заинтересованность.

– Вот и мы с Никифоровной удивлялись. Куда это можно пропасть? Может, молодицу себе какую-нибудь нашел? У нас девки-то красивые! А женихов нету. Текстильная да тонкосуконная фабрики все испортили. Женщин сюда приезжало много, а для мужиков работы нет. Они и бегут, кто куда. И раньше так было, а сейчас особенно. – Баба Зина тяжело вздохнула.

– А вы что думаете? – Сиур обратился к Никифоровне, которая с нетерпением поглядывала на часы: пора было идти домой, отнести сумки. Скоро пойдет электричка, и бабке не хотелось упустить покупателей.

– Чего тут думать-то? Мы ничего не видели, не слышали. Так тем ребятам и сказали. Не люблю я их – вертлявые, и невежливые. Если бы что и знала, то не сказала бы. Да и говорить нечего, если честно. Так… ерунда, – она замолчала, поглядывая на носки своих стоптанных туфель. – Вот, никак обувь себе не могу подобрать хорошую – ноги отекают.

– Я тебе говорила, Никифоровна, что разговор тот мне старую историю напомнил…

– Какую историю? – Сиур хотел закурить, но передумал, чтобы не испортить впечатления, которое он произвел на бабок.

– Ну, вроде с тем парнем, который жил в гостинице, человек один разговаривал, через окно… Я подробностей не слышала, глуховата к старости стала, а самого его видела – черный такой, и не знакомый. Не наш, не городской. Он тому в окно что-то крикнул, несколько слов… Парень тот ему что-то ответил, и через несколько минут выбежал на улицу. Поздоровались они, как незнакомые люди и пошли себе…

– Куда пошли? – У Сиура пересохло в горле.

– Туда! – Баба Зина махнула рукой в сторону неширокой зеленой улицы, уходящей вниз, к церкви.

Сиур всегда изучал карту местности или населенного пункта, куда направлялся, и это было очень кстати. Сейчас он примерно представил себе, куда могли пойти незнакомец с Алешей.

– Вы говорили, что этот разговор вам что-то напомнил…

– Да. – Баба Зина подумала некоторое время, глядя вдаль, в сторону засаженной толстыми липами аллеи. – Если бы не это, я и внимания, может быть, не обратила. Тот человек, в черном, назвал одно имя… Элина.

ГЛАВА 27

Сиур посмотрел на часы. До условленного времени было еще далеко. Все остальные завсегдатаи тенистых скамеечек и торговых точек ничего существенного к уже сказанному бабулями добавить не смогли. Пару человек подтвердили, что перед гостиницей около пятнадцати-двадцати минут прохаживался неизвестный гражданин в темной одежде, неразговорчивый и угрюмый. Лица его никто описать не смог. Люди чесали затылок, потирали лоб, закатывали глаза, но какое у незнакомца было лицо, разглядеть не удалось ни одному. В один голос все твердили – странное какое-то лицо, вроде оно есть, а вроде как его и… нет.

Сиур не удивился такому повороту дела. Где-то подспудно, в глубине сознания он и сам давно пришел к выводу, что происшествие с Алешей не связано с криминальными структурами и коммерческими разборками, а имеет самое прямое отношение к нему, Сиуру, и московским убийствам. Кому-то было нужно выманить его из Москвы. Что ж, план неизвестного противника вполне удался. Однако, начатое Сиур привык всегда доводить до конца. Правила игры ему все так же неизвестны, но он принимает вызов.

Где-то к обеду он завершил все, что было намечено, и у него еще осталось время пойти домой и пару часов поспать.

В доме было прохладно, пахло деревом, чистым бельем и сушеными травами, солнце падало косыми полосами на домотканые дорожки, покрывающие некрашеный пол. В стекло высокого окошка стучали ветки старой яблони, усыпанные зеленой завязью.

Сиур прилег на пружинную кровать, уютно скрипнувшую и прогнувшуюся под его тяжелым телом, смотрел в потолок и обдумывал сведения, которые удалось узнать.

Пути, по которым блуждали его мысли, становились все запутаннее, все туманнее…Высокая подушка под головой, белоснежная и мягкая, пахла мятой; паучок в углу усердно плел свою нескончаемую паутину… Сиур бродил по темному лабиринту своего прошлого или настоящего существования, которые сплелись так тесно, что отъединить одно от другого не представлялось возможным, кого-то преследовал, куда-то проваливался, любил какую-то женщину, с болью и страстью, хотел забыть ее и не мог, воевал, странствовал, проливал кровь, свою и чужую… Талисман! У него был золотой талисман… Потом что-то посыпалось сверху, обвал… Земля ушла из-под ног, и…все померкло.

Он проснулся, когда времени до звонка Владу оставалось в обрез. Все еще в тумане сна, он вошел в отделение связи, гулкое и пыльное, с профилем Ленина на облицованной деревянными плитами стене и несколькими кабинками междугородных телефонов. Неприветливая толстая женщина за окошечком с надписью «Прием телеграмм» разменяла ему деньги. Если Влада на месте не окажется, то звонок надо было повторить через час, а потом еще через час. Так они договорились.

К счастью, Влад успел сделать все намеченное, кроме звонка Валерии, и сразу же ответил.

– Привет. Чем порадуешь? Есть что-то новенькое?

– Сам не знаю. Опросил, кого только мог. Ничего существенного… Так, чепуха всякая. Прямо голову сломал себе, думаючи. Так переутомился, что снова сны одолевать стали. Коридоры какие-то подземные снились… Не знаешь, к чему это?

– Нет. Не специалист я по сновидениям. Это Кастанеду [36] тебе почитать надо. Ну, а все-таки, что тебя так напрягло? В гостинице всех расспросил?

– Да всех. А у тебя как? Давай, отчитывайся. У Ларисы был?

– Был. – Влад не удержал вздоха. – Выглядит ужасно. Переживает. Предчувствует что-то. Лекарства и продукты ей отвез. Поговорили, как ты просил.

– Она тебе что-то необычное рассказала? – Сиур прикрыл дверь кабинки поплотнее.

– В общем, нет.

– Понятно… – Сиур помолчал. – А в частности?

– В частности, рассказала одну историю… Не знаю, насколько она нам пригодится. Излагаю. Если тебя какие-то подробности заинтересуют, спрашивай, уточняй.

Словом, в молодые годы, когда Алеша и Лариса были незнакомы и жили в разных городах – она в Москве, а он под Рязанью, – у Лехи была невеста. Любил он ее безумно. Всепоглощающая страсть. Слышал о таком?

– Слышал. Ты не отвлекайся. – Сиур нахмурился и потер лоб. – Это кто тебе поведал про «всепоглощающую страсть»? Лариса?

– Да. Кто же еще? – удивился Влад.

– А она откуда знает?

– Так Леха ей сам рассказал! Представляешь? Ну, мужик! Это ж надо, с одной женщиной обсуждать любовь к другой. Мне бы такая роковая вещь в голову не пришла.

– Подробнее.

– Никаких особых подробностей Лариса не знает. Перед свадьбой Леха ей признался, что у него была невеста, они вместе занимались спортом… Или это не спорт, а хобби? Я не разбираюсь. Так вот, они сплавлялись на плотах по бурным речкам. Собирались небольшой сплоченной компанией, готовили плоты, снаряжение и… Вот в один из таких походов все и случилось.

– Что именно?

– Не торопи меня, я во всем люблю порядок. – Влад недовольно хмыкнул. – Девушка эта, невеста Лехи, в тот поход идти не собиралась. Не хотела, или чувствовала недоброе… А он ее уговорил. Умолил, уломал, упросил… До сих пор простить себе этого не может. Ну… в том походе она и погибла.

– Как это случилось?

– Обыкновенно. Спуск был крутым, пороги очень бурные – водовороты, пена – плот перевернулся, она утонула.

– Постой. – Сиур мучительно пытался вспомнить все, что он знал о путешествиях по горным речкам на плотах. – Но ведь они все должны были быть в спасательных жилетах.

– Так она была в жилете. Все, как положено.

– Жилет удерживает тело на поверхности. Не понимаю…

– Пена.

– Пена? При чем тут пена?

– Над поверхностью воды в таких бурных местах толстый плотный слой пены. В этой пене она и задохнулась. Лешка считает себя виноватым в ее смерти. Сначала с ума сходил, хотел покончить с собой. Потом одумался. Поступил в Рязанское десантное училище, ожидая, что сильные физические нагрузки помогут отвлечься, забыться… В какой-то мере так и произошло. Решил, что личная жизнь кончена… а тут жизнь делает новый поворот. Ларису увидел случайно, поразился, насколько она похожа на ту его невесту. Не смог противостоять этому – ходил, смотрел на нее… Не выдержал, познакомился. А когда узнал, что она очень больна, то женился. Как бы во искупление вины перед другой. Бывает такое?

– Наверное… – Сиур задумался. – А как ее звали, ту Лехину невесту?

– Элина. – Влад замолчал. В этом имени была музыка, необычная, как песня одинокой свирели в тишине спящего луга.

– А ты знаешь, где жила бабушка Элины? – И Сиур назвал городок, в котором пропал Алеша.

Влад присвистнул.

– Да, шеф, еще одна подробность. Тела девушки так и не нашли. То ли его разбило о камни… Это сомнительно, конечно. Если хочешь мое мнение – зацепилось где-то между камнями рукой или ногой. Разве среди таких бурлящих водоворотов и сильного течения найдешь? Но факт неприятный. Человека нет, и могилы нет.

– Куда нести цветы?

– Я бы не иронизировал. А родители у нее были?

– Нет. Элину воспитывала бабушка. В бабушкином доме они с Алексеем и провели свой «медовый месяц».

– Так ты там на месте узнал все это?

– Баба Зина поведала мне сие романтическое предание. Знаешь, почему? Человек, который вызвал Леху из гостиницы и с которым он ушел, называл имя Элины…

Валерия ждала, что Влад с минуты на минуту позвонит ей. А он не успел. День начался с поездки по магазинам и аптекам. С полными сумками он заехал к Ларисе, оставил продукты, потом отправился в ломбард. По дороге у него не выходил из головы разговор с Ларисой. Алешку они знали давно, но ни про какую Элину никому из них он ни разу не обмолвился. Влад давно заметил, что в глазах Алеши, не на поверхности, а в глубине, на которую он сам, возможно, не решался заглянуть, таится какая-то тяжкая, с трудом подавляемая боль. Если подобным чувствам дать волю, они могут разрушить человека. Не прощенная себе самому вина – самая страшная кара, которую изобрело человечество. А если к этим бурям душевным примешивается еще и любовь… Тут образовывается такая гремучая смесь, что малейшая вибрация может вызвать взрыв с самыми непредсказуемыми последствиями.

После посещения ломбарда Влад поехал в офис фирмы «Зодиак», уладил там все текущие вопросы, перезвонил Тине и Людмилочке, убедился, что у них все в порядке и помчался в больницу. Адрес, который дала ему Рита, оказался знакомым, и Влад без труда нашел корпус, в котором находился на излечении сын Пантелеймона Аркадьевича. Главврачом в нужном ему отделении работала жена одного из клиентов.

Тоже была история. Пациент больницы, с маниакальными наклонностями, скрылся. Найти его не смогли, а может, искали не особенно тщательно. Спустя месяц ему стало скучно и он принялся развлекаться – запугивать и преследовать врача, чем довольно быстро довел ее саму до тяжелой формы психоза. Влад тогда еще поразился, насколько у людей с больной психикой извращенная и страшная фантазия. Потеряв терпение, клиент обратился к Владу и ребятам. Сначала они возмутились, посоветовали мужику заявить в милицию, но увидев, в каком состоянии его жена, все же согласились помочь.

Влад улыбнулся, вспоминая, как они по очереди охраняли Елену Николаевну, – так ее звали, – как выслеживали маньяка и почти уже отчаялись его выловить. И как совет Сиура помог им сделать это быстро, чисто и точно. Шеф выслушал обо всех чудесах, выделываемых психом, подумал минут двадцать и выдал рекомендацию. Оставалось только следовать ей и не отклоняться от сценария. Успех превзошел все ожидания.

– Здравствуйте! – Елена Николаевна искренне обрадовалась, увидев Влада. Воспоминания о пережитом ею кошмаре еще не совсем сгладились. Она все еще не могла уснуть без снотворного, но это было уже терпимо. Как врач, она потеряла веру в средства и методы лечения, которым ее обучали, а как человек – веру в доброту мира, и, что самое ужасное, в свою безопасность в этой угрожающей действительности.

Она рассказала Владу о Нике. Собственно, ее рассказ не многим отличался от того, что поведала ему словоохотливая Рита. Ник замкнулся в себе, страшно перепуган, ни с кем на контакт не идет. Засыпает только после укола. По ночам бредит. Случай непонятный. Тем более, что раньше с ним ничего подобного никогда не было – ни к невропатологу, ни к психиатру ни разу не обращался. Все…

– А что он в бреду говорит?

– Откуда я знаю? – Елена Николаевна вздохнула. – У меня в отделении он не один. Хотя постойте… Кажется, его отец нанял сиделку. Да! Николай так перепуган, что ни за что не хочет оставаться один. Отец у него, видимо, имеет средства – оплатил отдельную палату, из лучших побуждений… Ну а потом пришлось нанимать еще круглосуточную сиделку, тоже за деньги, естественно. Мы можем ее сейчас вызвать и расспросить.

– Пожалуйста. Это очень кстати. А с самим Николаем я могу поговорить?

– Можете. – Она посмотрела на изящные золотые часики на холеной тонкой руке. – Сейчас у пациентов свободное время. Обычно они гуляют по территории. Здесь у нас чудесно – лиственницы, сосны, липы – запах сказочный, красота и покой. Николай любит гулять, это его немного успокаивает. Если вы сможете найти с ним общий язык, завоевать доверие, возможно, он что-то и скажет. Хотя на многое я бы не рассчитывала.

– Понятно. Благодарю вас, Елена Николаевна, рад был увидеть в добром здравии!

– Ах, Влад, – женщина печально улыбнулась. – Я уже никогда больше не буду прежней Леночкой, беззаботной хохотушкой. Знаете, я верила в то, что делаю, и жизнь была для меня простой и ясной. А теперь… что-то внутри надломилось… Простите. – Ее глаза наполнились слезами. Она достала из кармана накрахмаленного белого халата кружевной платочек и махнула рукой в сторону окна, показывая на аллею, по которой прогуливались люди. – Там вы сможете поговорить с Николаем.

Влад нашел Ника, благодаря тому, что он был единственный, кого вела под руку сиделка – пожилая женщина в белом халате. Вид у молодого человека был ужасный – понурый и угрюмый. Изредка он как бы вздрагивал всем телом, вскидывал голову и нервно оглядывался, моргая бегающими от страха глазами.

– Да, крепко прикрутило парня, – подумал Влад. Он подошел, вежливо и спокойно поздоровался. Сиделка остановилась. Ник метнулся в сторону так быстро, что Влад еле успел остановить его. – Привет Ник, рад тебя видеть. – Он крепко держал парня за руку повыше локтя.

– Что? Кто вы такой? Я вас не знаю! Кто он такой? – Обратился Ник к сиделке визгливым истерическим голосом. Он попытался вырваться, но убедившись, что это невозможно, сразу как-то обмяк и скис. – Кто он такой? Что ему надо? – Ник заплакал, жалко всхлипывая и громко шмыгая носом.

– Господи, – подумал Влад, – что могло привести здорового молодого парня в подобное мерзкое состояние? – Он брезгливо поморщился. – Как разговаривать с таким слюнтяем? Придется изобразить на лице радушную улыбку и безграничное сочувствие.

Видимо, у него неплохо это получилось, потому что Ник немного успокоился, убедившись, что никто не собирается его убивать прямо сейчас, в больничном дворе, среди душисто цветущих лип и ярких клумб. Он нервно оглянулся. В глубине аллеи, там, где она сужалась в сумраке и зелени листвы, были видны желтые корпуса здания больницы. Похоже, что он еще не на том свете… Вот и сиделка стоит рядом… Но больше всего прочего, Ника обрадовал тот факт, что его держит за руку самый что ни на есть настоящий мужик, из плоти и крови, а не жуткое зловещее привидение.

– Кто вы такой? – спросил он уже гораздо спокойнее. – Что вам нужно?

Сиделка посчитала необходимым вмешаться.

– Молодой человек, больному нельзя волноваться. Вы его пугаете. Объясните, наконец, что вы хотите?

– Я здесь, чтобы помочь тебе, – Влад увидел, что при этих словах Ник снова дернулся было, но уже далеко не с той силой, что вначале. – Тебе действительно угрожает опасность, и если ты не расскажешь мне, в чем дело, я не смогу защитить тебя.

– Что вы можете сделать? – закричал Ник, он был на грани истерики. – Они все против меня… Против нас. Они убьют меня… Бедный Вален! От них не спастись… не спастись…

– Кто такой Вален? И кто такие «они»? За что они хотят убить тебя? – Влад легонько встряхнул парня, пристально глядя ему в глаза. – Расскажи мне все. Боюсь, у тебя нет выбора. Ник, посмотри на меня!

Глаза Ника суматошно бегали, рот кривился от нервного тика; парень с трудом понимал, что ему говорит этот уверенный в себе, нисколько не теряющий присутствия духа, сильный мужчина. И глаза у него не злые. Может быть, он и правда что-нибудь сделает для спасения от этого кошмара, этой нескончаемой череды ужасов, которые обрушились на Ника? Зачем только он тогда зашел в проклятую чебуречную? Встретил там старого приятеля? Зачем? У него на глазах снова выступили слезы то ли сожаления, то ли обиды – на самого себя, на судьбу-злодейку, на стечение обстоятельств, на весь этот ополчившийся против него божий свет… И все это потому, что он переступил страшную грань… посягнул на мир мертвых. Теперь ему нет спасения… А может быть, все-таки?… Слабая надежда забрезжила в его помраченном безумным страхом сознании. Раз спастись все равно невозможно, хуже не будет, если он расскажет этому качку… Вдруг, произойдет чудо? Ник верил в чудеса. В детстве он ждал деда Мороза с подарками и опасался бабы Яги, став постарше, мечтал найти волшебную лампу со стариком Хоттабычем внутри, который служил бы ему верой и правдой и исполнял бы все его желания… Видно, подобные пристрастия и не довели его до добра. Он тяжело вздохнул и решился довериться новому знакомому. Терять ему уже нечего…

– Как тебя зовут?

Влад мысленно поздравил себя с удачей. Глаза Ника стали более осмысленными, он перестал дергаться и задумался, собираясь с мыслями.

– Называй меня Влад. Я заинтересован помочь тебе. Для меня это важно. Тебе сейчас просто нужно позаботиться о своей безопасности. Доверься мне.

Что-то в его голосе убедило Ника, что он говорит правду. Не все ли равно, какие у него цели? Может быть, он знакомый ювелира, или отца? Главное, что мужик согласен позаботиться о Нике. Сиделку деликатно попросили удалиться. Она присела на скамеечку около неработающего фонтана и не спускала с них глаз, всем своим видом выражая крайнее неодобрение.

– Мы с Валеном… – он оглянулся, – нарушили покой мертвецов… ограбили их. А они этого не прощают. Не прощают… Они преследуют нас… То есть меня. Евгений, которому мы продали серьгу…

Он наклонился к Владу и шепотом, сбиваясь и судорожно вздыхая, поведал ему историю серьги…

– Там, в склепе, было привидение… Оно охраняло ту женщину, оно… Боже, спаси и сохрани! – Ник начал креститься, поеживаясь то ли от холода, то ли от жутких воспоминаний.

Влад осмысливал услышанное. Это было гораздо больше, чем он ожидал. Так вот откуда появилась злополучная серьга! Ну, ребята – искатели приключений – прибавили же вы работы!

– Мы выпустили джинна из бутылки! – перебил течение его мыслей Ник.

– Какого джинна?

– Это дух зла… – Ник закатил глаза и продолжал. – Дух зла вышел на свободу из своего заточения… он охранял ту женщину… Его не умолишь, не выпросишь пощады! Это потусторонние силы… С ними нельзя справиться обычными средствами. Против них все бессильно – оружие, охрана, стены и крепкие заборы… От них не спрячешься… Ведь коломенская старуха нас предупреждала! Она говорила нам, чтобы мы не ворошили старую историю, чтобы мы и близко к ней не подходили, если нам дороги жизнь и рассудок. А мы ее не послушали… Это все Вален, он уговорил меня. И еще жадность… – Ник как будто пришел в себя и посмотрел на Влада вполне прояснившимся взглядом. – Жадность – это страшный грех! Ты веришь в Бога?

– Конечно. – Владу не терпелось выяснить подробности, но он понимал, что нельзя торопить Ника. Пусть он выговорится, такие переживания очень опасно и разрушительно держать в себе. Ему станет легче, когда он все расскажет, – намного легче. Возможно, вся его болезнь заключается в невозможности поделиться своими страхами и своим раскаянием с окружающими, получить понимание и сочувствие. А самое главное – помощь. Ник вовсе не сумасшедший. Ему действительно угрожает не выдуманная, а самая настоящая опасность. Вот насчет привидений Влад пока ни к какому конкретному выводу не пришел… Неплохо было бы поговорить со вторым героем «гробокопательной» эпопеи.

– А где этот твой приятель, Вален? Я могу поговорить с ним?

Ник опустил голову и некоторое время рассматривал асфальт под ногами, усыпанный желтой сухой хвоей лиственниц, остро и горячо пахнущей. Ветерок перемешивал этот запах с другими – липы, настурций и нагретой влажной земли, слегка шелестел в кронах деревьев… По толстому стволу пробежала белка, мелькая пушистым хвостом.

Вся эта тихая, исполненная умиротворения картина так не вязалась с дикими, неправдоподобными вещами, рассказанными Ником, что Влад почувствовал неудобство, как будто смешались две реальности, и он находится в одной и другой одновременно. Он испытал потребность в точке опоры, которой для него всегда в затруднительных обстоятельствах был Сиур. Вечером у них будет телефонный разговор, но посоветоваться по вопросу новых данных они не смогут. Владу придется улаживать все это самому. Сиур там должен сделать то, зачем приехал, и отвлекать его не стоит. Что толку, если к его собственным проблемам прибавятся еще московские? Пусть найдет Алешку, а там посмотрим.

– Давай сядем! – Ник устал стоять и направился к пустой лавочке. Влад уселся рядом.

– Дай мне координаты твоего приятеля. У него есть телефон?

– Какой телефон? – Ник выпучил глаза и замахал руками. – На том свете нет телефонов… Мертвецы не звонят друг другу. Я говорил Валену, просил его…

– Постой, – Влад хотел потянуться, откинуться на спинку скамейки и подышать чудесным воздухом, но сказанное Ником вновь отбросило его в иную реальность, где смерть и страх окрасили все в багровые тона безумного вымысла, и где не было места красоте и покою. – Он что, мертв?

– Откуда я знаю? Наверное!.. Куда же он, в таком случае, делся?

– Где он живет?

– Нигде.

– То есть как? – Влад призвал все свое терпение, чтобы не встряхнуть Ника как следует, чтобы тот говорил толком.

– Мы жили вместе. Вален снимал квартиру, а потом мы решили… В общем, он перешел жить ко мне. Его жадность переходила все границы, он был готов на все ради денег. Сколько я ни просил его, он меня не слушал… Он решил, что в подвале он найдет сокровища какого-то боярина!.

– Подвал? – Влад чуть не подпрыгнул. Опять подвал! Боже, они с Сиуром так и не нашли там ничего, но странная история продолжается. – Какой подвал? Откуда вы узнали про него?

Ник так погрузился в свои переживания, что вопросы Влада его не удивляли. Он был рад, что его слушают и не говорят, что он бредит и все его выдумки – плод больного воображения. Наконец-то нашелся человек, который не считает его идиотом!

– Мы достали дневники и письма каких-то женщин… Кажется, они были гувернантками в дворянских семьях. Там и написано про подвал. Я даже читать боялся… А Вален очень увлекся, читал всю ночь. Утром он стал как помешанный, завтракать не стал, побежал в архив, искать, о каком доме шла речь… Пропадал целыми днями, похудел, побледнел, но дом все-таки обнаружил. Оказалось, он стоит себе до сих пор, как ни в чем не бывало, и в нем даже люди живут…

Влад подумал, что он знает, какой именно дом разыскивал Вален и нашел-таки, на свою голову.

– А при чем тут дневники? – осторожно поинтересовался он.

– Да здесь все причем! Дух зла! Дьявольская история! В ней все так переплелось, как будто нарочно. Там, в подвале, тоже привидения… Если потревожить их, они начинают появляться отовсюду! Не надо было ворошить прошлое… Пусть бы мертвецы спали в своих могилах… Но Вален уже не мог остановиться. Его обуял злой дух… Он решил пойти в подвал, звал меня, но я отказался наотрез. Тогда он собрался и ушел. Больше я его не видел.

– А сколько прошло времени? – Влад почему-то не сомневался, что с Валеном произошло что-то нехорошее, хотя, в принципе, он мог просто бросить своего безумного товарища, который превратился из помощника в обузу.

– Больше недели.

– Да, многовато. А может быть, он уехал куда-нибудь? У него есть родственники?

– Наверное. – Ник принялся напряженно размышлять. – Кажется, у него мама в Чехове живет. Но… как же без документов? Все-все его вещи у меня остались, и деньги тоже. Вален без денег ни за что бы не уехал.

– Похоже, он прав, – подумал Влад, и задал вопрос про дневники. Где они и как их можно прочитать?

– Они у меня в квартире остались. Возьми, если это тебе поможет. Я больше не хочу их видеть. Забери их, прошу тебя. У меня есть запасные ключи, – у соседей. Мы с Валеном когда уезжали, оставляли их бабке. Она одна живет, в квартире напротив. Без этого никак нельзя: сантехника старая – несколько раз нижнюю квартиру затапливало. Потом милиция, ЖЭК, двери ломали… Поэтому мы ключи стали оставлять, на такой случай.

Влад свернул на тропинку между лиственниц и, с наслаждением вдыхая теплый хвойный воздух, направился в выходу из больничного парка. Он смог объяснить Нику, что тот не столько болен, сколько перепуган, и что ему стоит перейти жить к отцу на некоторое время. А в больнице больше делать нечего.

Парень написал записку соседке, чтобы она дала Владу ключи от квартиры, и разрешил ему забрать себе дневники и письма. Решив не терять времени даром, Влад собирался поехать за бумагами прямо сейчас, надеясь успеть сделать все необходимое до звонка Сиура. Валерия и ее переселение вылетели у него из головы. Только поздно вечером, переговорив с шефом, он перечитал старую пожелтевшую тетрадь и несколько ветхих, необычно сложенных писем, пахнущих нафталином, сухими цветами и, еле уловимо, плесенью. Образ Александры предстал в его воображении, возбужденном прочитанным… Показалось, что эту прекрасную и необыкновенную женщину он уже где-то видел. Валерия?… Не может быть! Да нет, – он отмахнулся от возникшей мысли, – слишком неправдоподобно. И Валерия совсем не похожа. Она другая… Конечно, другая, – возразил он сам себе, – та умерла давным-давно. Чертовщина!..

Влад вышел на балкон, задумался и долго просидел так, глядя на верхушки деревьев, залитые лунным светом…

Только улегшись и проваливаясь в сон, он вспомнил, что так и не позвонил ей. Время было позднее, и Влад не решился ее беспокоить, учитывая болезнь и невротическое состояние женщины. Завтра… Все, что необходимо, он сделает завтра…

ГЛАВА 28.

Бабушка Элины жила в небольшом, но крепком и ухоженном домике на самой окраине городка. Найти ее оказалось делом несложным. Многие знали Таисию Матвеевну, которая всю свою жизнь проработала в школе учительницей русского языка и литературы. История ее внучки, многократно пересказанная, украшенная несуществующими подробностями, вымышленными деталями, обросшая всевозможными слухами и домыслами, несколько лет будоражила тихое и размеренное течение провинциальной жизни.

Покрытый шифером, чисто побеленный домик с крытым каменным крылечком и голубыми ставнями, утопал в зелени фруктовых деревьев. У калитки росла огромная старая груша с необъятным стволом, в дупле которого, похоже, осы устроили себе гнездо. Множество их летало вокруг, наполняя горячий летний воздух громким жужжанием. Перед самым крыльцом росли георгины – маленькие желтые, средние лиловые, и ярко-красные с белыми кончиками, пышные и пахучие, которые назывались «Стенька Разин». Они-то и привлекали своим резким запахом ос и бабочек.

Таисия Матвеевна вышла на крыльцо с небольшим блюдечком, полным остатками жареной рыбы, и стала звать кошку. Пятнистая разноцветная Лялька, блаженно спавшая на крыше сарая, резво спрыгнула и подбежала к хозяйке, помахивая хвостом.

– Хватит спать-то, так всю красоту проспишь, – приговаривала старушка, ставя блюдечко с едой на крыльцо. – Ешь, касатка! Рыбку ты любишь! Вон как разленилась, мышей ловить не стала, красавица ты моя.

– Здравствуйте! – Сиур открыл калитку и направился по посыпанной песком дорожке к домику. – Вы Таисия Матвеевна?

– Я. – Женщина приставила ладонь к глазам, загораживая их от солнца. Гость был ей не знаком. – Кроме нас с Лялькой тут никто не живет. А вы к кому?

Таисия Матвеевна обладала феноменальной памятью и всех своих бывших учеников узнавала, сколько бы ни прошло лет. Этого красивого мужчину учила грамматике другая учительница. Но хорош! Высок, строен, лицо мужественное, открытое, но главное – глаза, взгляд. У нее, как у каждой настоящей женщины, была своя собственная система признаков, по которым она определяла, чего стоит мужчина, чего от него можно ждать, и как себя вести в соответствии с этим.

Мужчина, который шел по дорожке, смотрел смело, прямо и твердо, как почти ни один представитель сильного пола смотреть не умеет, или не может. Почему? Этого Таисия Матвеевна объяснить не сумела бы, но одно она знала наверняка – если мужчина прячет глаза, опуская их долу, или беспорядочно зыркает туда-сюда, или норовит поглядывать искоса, – с таким дела лучше не иметь. Предаст. Какими бы сладкими речами и неземной красотой ни приманивал, каких золотых гор ни обещал – бежать от него прочь, и чем подальше.

Но ее вроде сватать никто не собирался, возраст вышел, чего присматриваться да оценивать? На чужой каравай рот не разевай! А только женщина есть женщина, в любом возрасте. Гость Таисии Матвеевне понравился, и даже очень. Что-то отозвалось, далекое-далекое, сладкое, как первый поцелуй.

– Я друг Алеши. Хочу поговорить с вами, если позволите.

Женщине показалось, что крыльцо покачнулось и закружилось, все быстрее и быстрее, вовлекая в движение деревья, цветы и небо… Сиур едва успел подхватить ее.

– Что с вами? Может быть, воды?

– Нет-нет, простите… Сейчас все пройдет. Так вы знаете Алешу? – ее глаза наполнились слезами, которые не проливались, а так и стояли, сверкая на солнце и придавая ее взгляду необычайную яркость. – Пойдемте в дом.

Таисия Матвеевна любила чистоту и уют. Повсюду стояли деревянные кадки с цветами, на гладко побеленных стенах множество эстампов, самодельных панно, чеканок, акварелей…

– Это все подарки моих учеников.

Она устало опустилась на кожаный диван с высокой спинкой. В комнате, светлой и просторной, почти ничего больше не было – круглый стол, накрытый плотной желтой скатертью в крупные цветы, несколько стульев и полки с книгами.

– Таисия Матвеевна, – Сиур старался говорить как можно мягче, тщательно подбирая слова. – Расскажите мне об Алеше и Элине, – все, что вы знаете. Поверьте, что это не праздное любопытство! Я живу в Москве, мы с Алешей работаем вместе. С ним может случиться несчастье. Или уже случилось… Но я так не думаю. Почему-то мне кажется, что ему просто нужна помощь.

Сиур не стал хитрить. С Таисией Матвеевной это было совершенно лишнее. Он умел чувствовать людей, и сразу понял, что перед ним чистая, преданная и прекрасная женщина, на которую можно смело положиться во всем и всегда. Редкий экземпляр человеческой породы.

– Хорошо. Раз надо… – Она не стала ни о чем расспрашивать, ничего выяснять, и это само уже говорило о многом. – А что вы хотите услышать? Мне они оба нравились – хорошие, добрые дети. Почему все так вышло? Вы не знаете, почему жизнь бывает неоправданно жестока к одним и так же неоправданно щедра и снисходительна к другим?

Сиур помолчал. Он чувствовал, что женщина сама может ответить на свой вопрос, и задает его просто, чтобы услышать его мнение. Что он думает об этом мире и о людях в нем? Стоит ли раскрывать перед ним свое сердце и касаться дорогих и близких судеб? Достоин ли он этого?

– Я думаю, что жизнь добра ко всем нам, но мы сами любим все усложнять и запутывать. Мы не умеем просто любоваться ею и принимать ее дары. Мы любим нагромождать горы лжи, сожалений и обид, вместо того, чтобы просто смотреть и видеть. Мы смотрим на гибель организма и представляем вселенскую катастрофу. Жизнь, подобно океану, выносит на поверхность мусор, который мы принимаем за жемчуг из самых сокровенных глубин. Не так ли?

Таисия Матвеевна смотрела на него во все глаза. Она не могла поверить, что слышит подобное из уст весьма респектабельного и современного мужчины. Это невероятно. Однако ему стоит все рассказать. Что она и сделала.

Сиур выслушал историю любви Алеши и Элины, похожую на миллионы других таких же историй и в то же время совершенно особенную. Взгляд издалека делает вещи подобными, но когда начинаешь приближаться к ним, из тумана бытия проявляются Знаки Судьбы и оригинальные детали, которых нет и не может быть более ни в какой точке вселенной.

Внучка Элина появилась у Таисии Матвеевны случайно. Подруга, которая работала в детском доме, ушла в декретный отпуск, но место терять не хотела и предложила ей вести по совместительству язык и литературу. Таисию Матвеевну она знала давно и подвоха не ожидала. А если другая устроится на ее место, то кто знает, как оно потом сложится? Вдруг, не захочет уходить, войдет в доверие к заведующей, начнет плести интриги… Ну, вот так и началась эта история.

Работая в детском доме, Таисия Матвеевна подружилась с маленькой девочкой, у которой было мелодичное имя – Элина. Кто ее так назвал, неизвестно. Девочку принесли к дверям роддома ночью и оставили одну, на ручке у нее был браслетик, на котором среди прочих элементов орнамента латинскими буквами было выгравировано слово Элина. Так ее и назвали.

– Вы не пытались узнать, кто ее родители? – Сиур сразу вспомнил истории убитых – старого антиквара, ясновидящей вдовы, Сташкова. Все они были «без роду, без племени», либо детдомовские, либо воспитанные тетками, бабками… Странное совпадение.

– Как не пыталась? – Таисия Матвеевна вздохнула. – Только бесполезно все. Вот я ее и растила как свою родную внучку, в дочки-то она мне не подходила, по возрасту. А с каким трудом удалось оформить документы, вы себе не представляете! Взять ребенка из детского дома не так просто. Хорошая она девочка, только дикая очень.

Сиур отметил, что женщина не говорит об Элине «была», а рассказывает о ней, как о живой.

– Вам нравился Алеша? – спросил он, чтобы побудить Таисию Матвеевну продолжать.

– Представьте, да. Он на эту Элинину дикость не обращал никакого внимания, ему, наверное, даже нравилась такая ее манера. То задумается невесть о чем, и мечтает! То начинает смеяться по всякому поводу и баловаться. И стихи очень любит, только не все подряд, а сложные… С глубоко упрятанным смыслом. Прочитает какие-нибудь строчки, и спрашивает, что мы об этом думаем? А мы сидим и молчим. Сразу-то и не сообразишь. И тут она подождет… да и объяснит, как она понимает. Знаете, я всю жизнь преподаю литературу и очень ее люблю, но до таких глубин, до такого неожиданного взгляда на вещи никогда моя мысль не доходила. Еще бывало, ни с того, ни с сего такое скажет… Вот у меня сережечки есть старые, от мамы оставшиеся – сапфиры натуральные, в круглой оправе и перевиты золотой ленточкой. Когда Элине восемнадцать исполнилось, я их хотела ей подарить. Она на них посмотрела, помолчала и заявила, что такой камень носили жрецы Юпитера в Риме на указательном пальце! Ну, что это? Странная она девушка… А Лешеньке это нравилось. Хотя он больше спортом увлекался, ходил в походы. Они сплавлялись на плотах по порогам. Потом он уговорил Элину пойти с ними. Думаю, ей просто хотелось быть с ним рядом.

Таисия Матвеевна взяла с полки толстый альбом для фотографий в бархатной обложке.

– Вот, смотрите, красота какая! Природа необыкновенная, – камни, вода, карликовые сосны.

На обрывистом берегу, покрытом ползучим кустарником, стоят несколько парней и одна девушка, в касках, спасательных жилетах, с огромными рюкзаками. Девушка тоненькая, изящная, с мечтательно-печальным взглядом. Рядом с ней – Леха, собственной персоной, молодой, застенчивый и влюбленный. Даже на фото смотрит на Элину, а не в объектив.

– Это они как раз перед тем походом сфотографировались, из которого Алеша вернулся без Элиночки. Он себя до сих пор винит, считает, что если бы он тогда не уговорил ее… А я так не думаю. Он обещал писать, но ни одного письма я не получила. Это все чувство вины, оно сжигает изнутри, как огонь, если дать ему разгореться.

– Да. – Сиур внимательно рассматривал фото. Элина ему понравилась. На ее руке что-то блестит, из-за блика не видно, что, – все расплылось. – Алеша всегда скрывал от всех нас Элину и все, что с ней связано. А что это у нее на руке так блестит?

Таисия Матвеевна поднесла фото к самым глазам.

– Это тот самый браслетик, про который я вам говорила. Элина его не снимала. – Женщина беззвучно заплакала. Слезы катились по ее бледным щекам. – Соседка меня все в церковь зовет, говорит, надо заупокойную службу заказать, свечки поминальные поставить, тогда легче станет. А я никак не могу решиться.

– Почему? – Сиур чувствовал себя неловко. Он не мог найти сочувственных слов, а молчать было не принято. Но что тут скажешь?..

– Потому, что Элиночка жива. Вы только не подумайте, что бабка, мол, чокнулась от горя. Я ее видела во сне, и она меня успокоила. Со мной, говорит, бабушка, все в порядке, не плачь. Проснулась я утром, помолилась, поплакала, и согласилась. Тело ведь так и не нашли. А значит, мертвой ее никто не видел. Сердце мне подсказывает, что поминать ее еще рано.

Валерия работала, как всегда, допоздна. Несколько раз она наливала из термоса заваренные по рецепту сладчайшего Бориса Ивановича травы от кашля. Горький отвар обжигал горло. Хотелось спать. Она встала, потянулась. За окном стояла густая душистая тьма, безветренная и беззвездная.

– Ночью будет дождь, – подумала Валерия. Она любила спать под шум дождя, когда в открытое окно врывались свежесть и влага, звуки падающих на листья капель. Тогда приходили на ум непонятные и приятно-тревожные мысли.

Валерия открыла створку окна и улеглась спать. Влад так и не позвонил. Наверное, что-то не получилось, как было задумано. Она хотела еще поразмышлять, но травы оказали успокаивающее действие и сон прилетел незаметно и легко, как пушинка на ресницы.

Ливень хлынул внезапно и оглушительно, забарабанил по стеклам и подоконнику, ворвался запахом промокшей листвы… Валерия проснулась. На часах – около трех утра. Боже! Как теперь снова уснуть? Термос с отваром стоял на тумбочке у кровати. Она налила полстакана, с трудом проглотила. Показалось, кто-то пытается открыть входную дверь.

Некоторое время Валерия пыталась делать вид, что не замечает странных звуков – словно кто-то вставил ключ в замок и открывает его, правда, без особого успеха. Она села и прислушалась. Действительно, кто-то возится за дверью. Сердце забилось так громко, что она испугалась. На цыпочках прокралась в прихожую и посмотрела в глазок. Темнота. На лестничной клетке нет света. За дверью отчетливо слышались приглушенные мужские голоса.

Валерия почувствовала, как ледяная волна страха поднялась к горлу, охватила его тугой петлей, не давая вдохнуть. Что же делать? Звонить в милицию? Пока они приедут! Да и приедут ли? Она лихорадочно начала вспоминать, куда положила топор, после того, как мастер стелил на ее балконе деревянный пол. Прошла на кухню, не зажигая света и трясясь от страха, налила большую кастрюлю воды и поставила на огонь. Когда дверь откроется, она плеснет туда кипяток. Паника нарастала стремительной лавиной, отнимая остатки рассудка.

– Позвонить Владу! – спасительная мысль быстро угасла. – Что он может сделать на другом конце города? Пока он доедет до ее дома, все будет кончено.

Перед ее глазами возник труп Евгения, густые брызги крови повсюду, отвратительные, приторно пахнущие пятна… Она почувствовала, как ноги стали ватными, а звуки глухими и далекими. Если она потеряет сознание… Усилием воли, преодолевая тошноту и озноб, она вырвалась из тумана забытья и схватила трубку телефона. Тишина. Валерия не сразу поняла, что телефонный кабель обрезан. Господи! Спаси и помоги!

– Там, в комнате, сотовый! – она кинулась к тумбочке, опрокинув термос с отваром. Острый запах трав, разлившийся вокруг, сообщил о том, что колба лопнула.

Она едва сумела набрать номер, так дрожали руки.

– Влад! Влад! Это вы?

– Что случилось? Кто это? – Влад спросонья никак не мог понять, кто и что от него хочет.

– Это Валерия!

– О, простите. Я слушаю, Валерия. Вы чем-то напуганы?

– Влад! Кто-то пытается открыть мою дверь! Там мужчины, я слышала их голоса… Я случайно проснулась ночью, от шума ливня. Они убьют меня! Помогите! Сделайте что-нибудь! Вы же обещали! – ее голос прерывался и дрожал, страх тек настолько мощным потоком, что Влад почти физически ощущал его. Он сразу понял, что это не истерика и не бабские выдумки, что все серьезно.

– Валерия!

– Да! Что мне делать? Они пытаются открыть замок!

– Я понял. Слушайте внимательно. Немедленно после нашего разговора звоните ноль три и вызывайте скорую помощь, сами себе. Скажите, что у вас сердечный приступ, что вы умираете! Вы меня слышите? – Влад подумал, что это даже не будет выдумкой.

– Но… Господи, пока они приедут… – было слышно, как она плачет в трубку.

– Черт! Пока они будут ехать, у вас есть еще один шанс. Звоните соседу или соседке, с которыми у вас близкие, дружеские отношения, и скажите то же самое – что у вас сердечный приступ и что вы умираете. Пусть он или она немедленно, – вы слышите? – немедленно несут вам валидол, или корвалол, или нитроглицерин! Все! Не теряйте ни секунды! Я тоже еду!

Он положил трубку, вскочил в джинсы, и, на ходу натягивая футболку, побежал вниз по лестнице. Услышав, как захлопнулась дверь, Влад кивнул сам себе и проверил, в кармане ли ключи от машины. Они оказались там.

Врачи скорой выходили на улицу, возмущенно переговариваясь, когда Влад ворвался в подъезд дома, в котором жила Валерия. Он чувствовал себя виноватым – закрутился, не перезвонил, не принял меры. Сиур не похвалит его за такой расклад. Только бы женщина осталась жива! Об этом он молился за рулем своего автомобиля всю дорогу по ночному, мокрому от ливня шоссе.

Слава Богу, все обошлось… Влад перевел дух, увидев Валерию, бледную, с трясущимися губами, но живую. Живую! У него отлегло от сердца. Теперь он все уладит, прямо сейчас. Заберет ее, заедет за Тиной и отвезет обоих на квартиру шефа. Тот оставил ключи, – как чувствовал! Надо спрятать фигурку Будды и рубиновую серьгу. Но куда? У него просто голова кругом идет! Скорее бы Сиур возвращался.

– Я сделала все, как вы сказали. Спасибо. – Валерия заплакала. – Господи, какой ужас! Хорошо, что сосед сразу же пришел. Они…

– Успокойтесь, подумайте о чем-нибудь приятном. А я с ним поговорю. Идет?

– Идет, – она через силу улыбнулась. – Он на кухне. Когда приехала скорая, мне почти не пришлось притворяться. Они слишком долго искали в темноте этаж и квартиру, и если бы не Игорь…

– Его зовут Игорь?

– Игорь Вячеславович, он брал у меня уроки английского…

– Приятно, что люди тянутся к знаниям, иногда это спасает жизнь!

– Вы еще шутите! – Валерия улыбнулась, уже более живо. Ее глаза прояснились, слабый румянец окрасил щеки.

Влад отправился на кухню, где длиннющий и худой Игорь Вячеславович, научный сотрудник института прикладной химии, пил чай из трав, успокаивая свою нервную систему, взбудораженную ночным происшествием. Он был рад, что смог услужить такой женщине, как Валерия Леопольдовна. Конечно, он сразу же примчался с валидолом, – у него всегда есть в аптечке, потому что у самого сердце пошаливает. А у двери какие-то люди. Он в темноте не рассмотрел. Подумал, она еще кому-то из соседей позвонила.

– Что они делали? – поинтересовался Влад с беззаботным видом.

– Откуда я знаю? Темнота… Мне вообще-то показалось, что у них был фонарик, но они его сразу погасили, когда я открыл дверь. Странно. Действительно, кто это такие? И что они делали у чужой двери? Тогда я об этом не подумал, – спешил очень, перенервничал…

– Сколько их было?

– По-моему, двое мужчин… – Сосед глубоко вздохнул, поморщился и потер левую сторону груди. – А тут скорая приехала. Врачи переговаривались громко, искали в темноте квартиру. Ну, эти двое куда-то делись. Ушли, наверное. Хозяйка долго не открывала, мы было решили, что она не в состоянии добраться до двери… А потом она открыла, и как только нас увидела, упала в обморок… прямо в прихожей. Вот и все.

– Спасибо. Вы очень отзывчивый человек! До утра еще несколько часов, успеете выспаться.

Игорь Вячеславович удалился, зевая, а Влад обследовал замок на двери – на нем оказалось несколько царапин. Кому-то не хватило нескольких минут, чтобы взломать дверь. Валерию спас сотовый телефон. Нельзя ее больше оставлять тут одну.

– Возьмите документы, деньги и все, что вам может понадобиться. Будду и ту серьгу, что спрятал у вас Евгений, мы тоже заберем.

– Это Евгений настоял, чтобы я обзавелась сотовым телефоном. Он спас меня.

Валерия сидела на кровати с отсутствующим видом, невыносимое напряжение сменилось апатией. Влад вздохнул и присел рядом, мягко взял ее за руку.

– Все позади. Собирайтесь. Нужно заехать еще в одно место.

Тина не удивилась, когда Влад разбудил ее посреди ночи, велел собираться.

– Мы переезжаем. Я познакомлю тебя с Валерией.

– Замечательно! – Тина засмеялась. – Когда-то я чуть не плакала оттого, что в моей жизни мало приключений! Вот компенсация! Боюсь, теперь их более, чем достаточно!

Людмилочка проснулась, помогла ей сложить вещи. Они успели попить чаю на дорожку.

– Когда что-нибудь необычное происходит, мне всегда хочется есть! – сообщила Людмилочка, отрезая толстый кусок сыра и укладывая его на булку с маслом. – Увидеть Влада мне приятно в любое время суток. Я провожу тебя.

Валерия подругам понравилась. И они ей. Влад что-то шептал на ухо Люмилочке, она хихикала со счастливым видом. Попрощавшись, Тина села в машину, она была рада переменам.

В квартире шефа Влад пооткрывал все форточки, и пространство наполнилось свежим воздухом и шумом дождя. Валерия захотела принять горячий душ, ее знобило. Тина стелила постель, мурлыкала что-то себе под нос, улыбалась.

– Когда Сиур вернется?

– Скоро. – Ее вопрос застал Влада врасплох. Он как раз обдумывал, каким образом показать ей серьгу с рубином.

– Ты что-то хочешь мне сказать?

– Ей-богу, она читает мысли, – подумал он. И произнес загадочным тоном, – Скорее показать. Смотри!

Жестом фокусника он достал из кармана и поднес к свету огромный, оправленный в золото рубин. Красные брызги разлетелись по стенам и потолку. Тина зажмурилась.

– Какое чудо! Тот самый рубин? Он в тысячу раз прекраснее, чем я думала!

Она положила камень на ладонь – розовое сияние осветило ее лицо. Свет камня ласкал, она физически ощущала его тепло, переливы магнетических волн. Словно огонь разливался по жилам, не обжигая, а обволакивая текучими мягкими потоками.

– Какое странное ощущение… я словно таю в его лучах! Таю… Он великолепен, как утренняя звезда на светлеющем небе!

– Я знал, что тебе понравится. Будду я тоже забрал.

Он достал фигурку, поставил на столик. Сонные глазки божка томно и ласково мерцали, созерцая людей, капли дождя на мокром подоконнике, алый рубин, комнату с бархатными шторами… На востоке темную синеву неба чуть окрасил пурпур. Ветер разгонял тучи, в образовавшихся просветах меркли одинокие звезды… Над Москвой занималась хмурая заря.

ГЛАВА 29

Сиур никак не мог уснуть. Ворочаясь с боку на бок, он обдумывал рассказ Таисии Матвеевны, сопоставлял, анализировал, сравнивал… и никак не мог отделаться от ощущения, что разгадка рядом. Она прямо здесь. Еще один последний штрих, и все станет ясно. Но этот-то самый штрих и ускользал все время, не поддавался.

Глубокая ночь накрыла своим непроницаемым покрывалом запущенный сад и домик с верандой, в котором Сиур мучительно искал разгадку истории любви и смерти… Он проваливался в дремоту, и девочка Элина улыбалась ему с обрывистого берега, придерживая рукой тяжелый рюкзак…

Ветер приносил из сада запах лавра и апельсинов, густо сдобренный привкусом гари. Терция больше не могла ждать. Беспокойство съедало ее… Мальчик, которого она послала с условным знаком к Сервию, так и не вернулся. Она ходила по опустевшему дому и замечала повсюду тончайший слой пепла, особенно хорошо он был заметен на светлом мраморе пола, оконных проемов, на поверхности бассейна в атриуме – тусклая жирная пленка покрыла прозрачную поверхность воды, и рыбки на яркой мозаике дна плавали как будто в тумане.

Терция решила заняться своей прической, чтобы немного успокоиться. Она разделила густую копну волос на две половины и принялась тщательно расчесывать их золотым гребнем. Это было нелегкой задачей. Жесткие и блестящие, вьющиеся на концах пряди перепутались. Наконец, ей удалось справиться с ними. Часть локонов у висков она перевила ниткой мелкого жемчуга и уложила их поперек головы, наподобие узкой диадемы, остальным позволила свободно спадать пышным каскадом по спине. Множество непослушных черных завитков с милой небрежностью обрамляли ее круглое лицо с ямочками на щеках.

Придирчиво разглядывая себя в зеркале, Терция осталась очень довольна. Справедливости ради, стоит сказать, что она всегда нравилась сама себе. Ее не смущали несколько грубоватые пропорции фигуры, полные формы, слегка неправильные черты лица. Она была красива, и знала это, – вопреки всем канонам и принятым нормам. Взгляды мужчин красноречиво говорили ей, что она привлекательна и желанна. Гораздо более, чем их тощие спутницы с идеальными греческими профилями и беспробудной унылостью во взоре. Вот и Сервий, благосклонности которого добивались самые знатные, прекрасные и юные римлянки, сразу и бесповоротно выбрал ее. И если сказать по совести, разве у него был выбор? Она всегда брала то, что хотела, невзирая ни на какие обстоятельства и условности. Пусть другие хнычут, что жизнь пролетела слишком быстро и незаметно, унося с собою свежесть молодого тела и трепет чувств. Весна наступает каждый год, и ничто не может помешать этому. А те цветы, что распускаются в сердце, вообще неподвластны ходу светил. Жизнь никому и ни в чем не отказывает. Это мы сами не смеем принимать ее дары. Боимся, не решаемся, сомневаемся и медлим, тогда как каждый миг – это слеза Любви на ладони Вечности…

Терция не из тех, кто постоянно раздумывает и ноет, не в силах сделать ни одного шага навстречу всем стихиям бытия. Она хочет охватить все – от легкого шелеста олив в саду до урагана в открытом море, когда дикий ветер рвет паруса и швыряет в лицо соленые брызги; от тихого шепота страсти до неистовых стонов экстаза, когда солнце опрокидывается с небес и тонет в океане нежности… Разве не за этим она пришла в этот суровый и загадочный мир, полный света и неясных теней, из-за которых так легко сбиться с пути? Но даже в самой непроглядной мгле всегда есть маяк на высоком утесе. Главное – это смотреть в даль и искать направление.

Терция не могла объяснить то, что она чувствовала, никому, даже Сервию. Она снова и снова задавала себе вопрос: люблю ли я его? Пытаясь ответить, она натыкалась на следующий: а что это такое – любить?

Она подолгу сидела у фонтана, наблюдая, как его прохладные струи, журча, стекают по мраморному желобку в каменную чашу бассейна. Это помогало ей сосредоточиться. Глядя на изменчивую игру воды, она сравнивала ее с быстротечностью и непокорностью жизни, и понимала, что вечное непостоянство – это она сама, Терция, мятежная дочь Рима. Что вчера, когда она не знала Сервия и его не было рядом, вода в фонтане была совсем не такой. Она текла и шумела по-другому, и создавала иное настроение. Теперь же все не так – фонтан и его нескончаемая песня вызывают в ее воображении романтические образы, светлую и легкую печаль, волнующие мечты…

Любовь невидима, но она непроявленно присутствует во всем сущем. Все, что мы видим и чувствуем – есть ее отражение, свет этого мира, и любого другого. Даже камень любит. Но у него бесконечно мало любви. Есть люди, подобные камням. Так они и живут… Человека делает великим и могущественным, необыкновенным созданием, его способность любить… Она одна может поднять его до немыслимых высот. И только степень ее отсутствия может обрушить его вниз, превратить в камень, или еще хуже – в ничто.

…Порыв ветра пробрал ее холодом до костей. Терция вынырнула из своих сложных размышлений, которые были самой большой ее странностью. Как похолодало! Она пошла в свою спальню, чтобы надеть теплую накидку. Невыносимый зной сменился пронизывающим холодом, небо стало темным, как в сумерки. А ведь еще даже полдень не наступил! Где же Сервий, почему он не ответил на послание?

– Госпожа! Госпожа! Поднялся сильный ветер! Все люди бегут к морю, чтобы уплыть как можно скорее. Почти ни одного судна не осталось! Только лодки… Случилось что-то страшное, небо потемнело, как ночью…

Служанки, вернувшиеся с рынка без покупок, насмерть перепуганные, наперебой рассказывали о панике, охватившей жителей города, о том, что началось что-то невообразимое – темнота, буря, черный дождь. Они были вне себя от страха. Терция подумала, что нужно отпустить их.

– Вы можете делать что хотите. Я отпускаю вас. Бегите, спасайтесь, как другие.

– А вы, госпожа? Мы не можем покинуть вас!

Но Терция уже не слушала их. Они свободны и могут позаботиться о себе, – больше не стоит о них думать. Ее волновало то, что происходит все эти дни – непонятные природные явления, внезапные изменения погоды. Сервий тоже показывал ей черное облако над горой. Но где же он сам? Она не могла сейчас сосредоточиться ни на чем, кроме него. Что с ним? Она вспомнила, что ночью ложе как будто дрожало, и слышался отдаленный гул. У Терции был отменный крепкий сон, и она так и не проснулась окончательно, а утром решила, что ей все приснилось. Напрасно она не придала значения тому, что ее любимая ваза, оставленная на краю столика, ночью упала и разбилась. Неужели Сервий ничего не замечает? Почему он не дает знать о себе?

Мелькнула мысль, что он поддался всеобщему страху, забыл о ней, бросил все и решил спасать свою жизнь. Может, отплыл в море на каком-нибудь судне? Это было невероятно. Терция отказалась от этих предположений, как от абсурдных. Сервий забывал о себе, когда был рядом с ней. Он готов на все ради нее, – если бы могло возникнуть малейшее сомнение по этому поводу, он бы не приблизился к Терции на полет стрелы. «На что он готов ради меня» – было основной меркой, с которой она начинала свои отношения с мужчиной. И мерка эта была невероятно высокой и жесткой.

– Если бы он имел хоть малейшую возможность передвигаться, то давно был бы здесь! – сказала она себе. – Значит…

Она позвала служанок. Никто не откликнулся…Наверное, убежали. Ну, что ж, она сама отпустила их…

Терция все еще не знала, что ей предпринять. Сильный порыв ветра обрушился на сад, ломая ветки, гоняя по двору листья и мелкие сучья. Она выбежала на улицу. Тоненькие деревца гнулись до земли, по вымощенной камнями дороге неслась пыльная поземка, мусор, оборванная листва, лепестки цветов, какие-то тряпки, перья и мелкие предметы. Ветер крепчал. С потемневшего неба падали черные хлопья сажи. Откуда она взялась? Сажа таяла, оставляя черные пятна на стенах домов, на одежде. Да это же черный снег!..

Терция наклонила голову, пытаясь противостоять ветру, надела на голову накидку. Нужно было все время держать ее руками. Ничего не было видно, приходилось передвигаться наугад. Терция хорошо знала дорогу к казарме гладиаторов, единственному месту, где она могла что-то узнать о Сервии. Она шла очень быстро, а потом побежала. По дороге катились мелкие камешки, комки грязи. Вдоль улицы тянулся высокий сплошной каменный забор, за которым она сможет, наконец, увидеть мужчину, с которым хочет разделить все – дыхание, поцелуи, ласки, рассвет над морем, и, если уж так сложилось, то и смерть. Лучше бы все вышло по-другому! Но жизнь не спрашивает, она – происходит.

Терция уже видела поворот к жилищу гладиаторов, высоченные тополя у входа, когда раздался нарастающий подземный гул, словно что-то огромное и страшное зашевелилось в глубине, вздымая земную твердь, безжалостно стряхивая с нее все живое и неживое, перемолачивая неумолимыми и мощными жерновами… Женщина потеряла равновесие; мостовая вырвалась из-под ее ног, каменный забор раскололся со страшным грохотом, и обрушился, рассыпавшись по дороге крупными и мелкими обломками, потонув в густом облаке пыли.

Большой обломок известняка, вырубленного рабами в темных лабиринтах катакомб, попал Терции в голову, – она упала, а остальные камни беспорядочно посыпались, погребая под собою ее тело… Последнее, что возникло в ее сознании – жаркие объятия в тени апельсиновых деревьев, под журчание прозрачных струй фонтана, лицо гладиатора, красивое и искаженное страстью, и ее собственный шепот, беззвучный, безумный…

– О, Сервий, ты слишком нежен… Примени же немного силы! Совсем немного… Насилие… это так возбуждает…

Она позволяла себе быть собой – всегда. И во всем. В любви тоже. Ни на кого не похожая, своевольная и гибкая, она привлекала этим особым свойством – изменчивой неповторимостью.

Когда пыль рассеялась, Терция осталась лежать, откинув левую руку в золотых браслетах поперек мостовой, засыпанной камнями. Ее светлая накидка, вся в пятнах сажи, сбилась, открыв черноволосую голову, утопающую в пышных вьющихся прядях, припорошенных грязно-серой пылью, словно погребальной вуалью… Из уголка закрытого глаза, который уцелел, вытекла одна скупая слезинка. Одна-единственная, как сожаление о том, что все так быстро кончилось. А может быть, о том, что все усилия оказались напрасны, что она так и не добежала, так и не успела, так и не узнала, так и не…

Везувий, прекрасный и грозный, стер с лица земли Помпеи, – провинциальный городок могучей империи, – укутав навеки толстым слоем пепла его сады и виноградники, изящные виллы, мраморные фонтаны, оливковые рощи и большой прямоугольник форума [37] с храмом Юпитера, похожим на этрусские [38] святилища, храмом Аполлона, покровителя муз, и базиликой [39], театрами и знаменитыми термами, школой гладиаторов и амфитеатром, над которым сливались воедино восторженные крики зрителей и последний вздох умирающих, кровь и золото, гибель, восторг и наслаждение… Огнедышащий вулкан дописал эту страничку жизни мужчины и женщины из Рима, по-своему… В порыве, в движении, в расцвете. В ожидании…

– Что это за огонь? С какой силой вырывается огненный смерч из жерла горы! Это проснулся вулкан? Везувий! Ну, конечно! Как он сразу не догадался?.. О, Боги! Нет! Зачем падают эти камни?! Они такие острые, такие тяжелые…

Сервий подставил руки, но обвал не прекратился… камни посыпались сквозь… Он не смог остановить их… Где его тело, некогда сильное и непобедимое? Откуда над ним столько земли и камней?

Что со мной? Почему я здесь? И кто я?..

Терция, отрада моего сердца, как ты могла быть такой неосторожной? Почему ты не спряталась? Почему не спасла себя? Почему покрыты пылью твои черные волосы, рассыпавшиеся по мостовой? Я не могу больше поднять тебя, унести отсюда, из этого страшного места, в спокойную прохладу олив, где ты дарила мне минуты забвения, сладостные, как сон уставшего воина, и где я понял, что весь мой мир – всего лишь тень от твоих ресниц…

…Что это за шум? Как будто кто-то пытается вынуть стекло? Инстинкты сработали раньше, чем он успел проснуться. Сиур вскочил, собранный и настороженный, стряхнув остатки сна. Боже! Ему все еще было трудно дышать! Его засыпало в тех проклятых катакомбах?.. Но сейчас все по-другому. Опасность иного рода. Он в каком-то доме… И кто-то пытается проникнуть в этот дом… явно без его на то согласия. Ему не нравится, когда люди ведут себя невежливо. Стоит их немного проучить.

Сиур неслышно встал и принял единственно верное решение.

Две длинных тени скользнули через светлеющий проем окна, замерли и прислушались… Плотная густая тишина наполняла пространство чужого дома, словно вата. Ни звука, ни скрипа… даже сверчки уснули в предутренние часы. И человек тоже крепко спит. Ему не суждено будет проснуться этим утром. Во всяком случае, не в этом мире… Одна из теней едва слышно хихикнула.

Вместо двери в комнату, где спит опасный незнакомец, с которым им велено расправиться, висит самодельная вышитая портьера – это они выяснили днем, когда дома никого не было. С таким «клиентом», как этот, надо держать ухо востро. Вон как разделался с Коляном и ребятами! А они не салаги. Теперь осечки быть не должно. Они хоть и провинция, но шутить с собой не позволят! Пора утереть нос столичным.

Одна из теней прислонилась к стене у проема, слившись с темнотой. Вторая осторожно приподняла портьеру и скрылась за ней. Послышался какой-то шелест, и все стихло.

Человек, оставшийся снаружи, долго ждал, но так ничего и не дождался. Из комнаты не доносилось ни звука. Его напарник, нырнувший за портьеру, как будто испарился.

– Что за черт! Где он застрял? – Человек снаружи напряженно прислушивался к происходящему в комнате, не зная, что ему предпринять. То ли посмотреть, в чем дело, то ли убираться подобру поздорову? Бросить товарища – само по себе дело дрянь, а не выполнить указание шефа еще хуже. Пожалуй, придется рискнуть.

Незваный гость еще немного постоял… Отодвинув портьеру, он вглядывался в темноту комнаты. Глаза, уже привыкшие, различали кровать, на которой вроде кто-то лежал. Спящий или мертвый? И то, и другое не опасно. Но где, в таком случае, напарник? На полу, между дверным проемом и кроватью, что-то чернело. Рассмотреть, что, – оказалось невозможно. Человек постоял так некоторое время. Ничто не шелохнулось, все оставалось на своих местах. Однако, нужно что-то делать? Он еще раз обвел взглядом пространство комнаты – ничего угрожающего, – и бесшумно проник внутрь.

Сиур прыгнул сверху, уже не таясь, – услышал, как хрустнули шейные позвонки второго, точно так же, как у его товарища, распростертого на домотканом половике между стеной и кроватью. Ну почему люди не могут оставить друг друга в покое? Откуда это стремление насолить ближнему своему, которого завещано в общем-то «любить, как самого себя»?

Он с сожалением посмотрел на два тела, бесформенной темной массой распластанные на деревянных досках, и в очередной раз подумал, что быть невежливым – это чревато. Уважение к людям надо воспитывать с детства, тогда жизнь гораздо безопаснее, а вовсе не наоборот, как думают некоторые. Вот и еще двое из них убедились, что лучше вести себя хорошо.

Пожалуй, дядя, который посылает этих бестолковых ребят, сам нуждается в уроке хорошего тона. Иначе с ним хлопот не оберешься. А лишние хлопоты Сиур не любил. У него есть еще пару часов до восхода солнца, чтобы развязать себе руки и освободить время для того, зачем он сюда приехал. Всего делов-то осталось на день, а если мальчики будут все время путаться под ногами, то он увидит Тину на целые сутки позже. А такого он не может позволить, чтобы кто-то помешал ему встретиться с любимой женщиной! В жизни нужно использовать каждый миг. Извержение Везувия тому наилучшее подтверждение! Этот неожиданный вывод почему-то развеселил его.

Сиур улыбался, сам не зная, чему, оставляя без сожаления свое временное пристанище в обманчиво тихом городке на берегу чудесной речки. По которой так приятно, наверное, кататься на лодке, особенно на рассвете, когда все тонет в розовом тумане, мимо заросших купавами и лютиками берегов, с которых старые ивы опустили свои ветки до самой зеркальной глади воды…

За забором домика, в зарослях боярышника и калины, человек в джинсах, футболке и кепке с длинным козырьком, с облегчением вздохнул, увидев, как Сиур запирает дверь веранды и кладет ключи под вторую ступеньку крыльца.

«Дядя», по милости которого могло не состояться в нужное время свидание мужчины и женщины, крепко спал. Его звучный храп раздавался по всему добротному, хорошо обставленному дому, снабженному новейшими достижениями бытовой техники, а также прочими благами, доступными далеко не каждому. В гостиной, у работающего телевизора, дремал дюжий охранник. Он бодрствовал всю ночь, и теперь едва держался в ожидании смены.

В открытые окна врывались утренний ветерок с запахом дыма, громкое чириканье птиц. На соседнем дворе звонко кукарекал петух. Дед, который ухаживал за садом, сжигал у забора собранные сучья, ветки кустов. Охранник сладко потянулся, зевнул, и… увидел хозяина, спускающегося со второго этажа с недовольной миной.

– Видать, перепил вчера с досады-то! – злорадно подумал парень, стараясь выдавить приветливую улыбку.

– Ну что, дрых небось? И за что я только плачу вам, обормоты ленивые? Вам бы только девок лапать, да жрать!

Парень не возражал. Он привык к подобному обращению и только хлопал сонными глазами.

Хозяин, почесывая волосатую грудь, прошлепал к большому шведскому холодильнику. Настроение у него было прескверное. Мальчики, которые обещали позвонить и сообщить ему приятные новости, так и не соизволили доложить об исполненном. Во, распустились! Никакой дисциплины!

– Черт, голова после вчерашнего раскалывается! Не надо было водку с пивом мешать! Сколько раз… – хозяин застыл на полуслове, так и не закрыв холодильник и уставившись на что-то.

Охраннику не было видно из-за открытой дверцы. Он встал и подошел, отчего-то ощущая холодок в груди. На средней полке холодильника, прямо между упаковками с апельсиновым соком, на блюде с фруктами, среди киви и бананов лежала самая настоящая боевая граната. Парень отшатнулся, подавив желание захлопнуть дверцу, протер глаза. Да нет! Ему это явно не приснилось! Боевая граната в холодильнике… между бананами… А что? Оригинально…

У хозяина мелко трясся отвисший подбородок.

– Ч-ч-что это? – пискляво завопил он, обретя дар речи. Его толстый палец тыкал в сторону гранаты, чтобы не возникло сомнений, о чем он спрашивает. – Что это такое? А? Молчишь, козел? Ты ж тут сидел всю ночь! Отвечай! Что это такое?

– Так… граната это. – Парень переминался с ноги на ногу. Он сам вечером несколько раз лазил в холодильник за пивом и колбасой, – ничего подобного на полке не было.

– Ах ты, гнида! Ты что, к девкам бегал? Не мог сюда привести, раз уж так приспичило? Потерпеть не мог до утра, паскуда?!

– Да не бегал я никуда! – заорал охранник, выплескивая незаслуженную обиду. – Как сменился вечером, позакрывал все, сигнализацию проверил, – так и не выходил больше. В туалет только, и то один раз.

– А окна почему открыты?

– Так это я только что открыл. День белый на дворе! Мне никто не говорил, чтоб окна не открывать. Кондиционеры не предусмотрены!

– Кондиционеры… И где это ты, деревня, слова-то такие выучил? Ты бы лучше работу свою выполнял как положено! Дебил узколобый! – Хозяин уже несколько поостыл, сообразив, что охранник говорит правду. Не стал бы он из-за девок уходить с поста. Деньги-то он другим способом зарабатывать не научился. Зачем ему рисковать? – Ты все запер вчера? – спросил он чуть спокойнее.

– Все. И окна, и двери, и ворота. Сигнализацию включил… – Парень потер затылок в недоумении. – Не выходил никуда… Телевизор смотрел, пиво пил.

– Ах ты… – Хозяин так и не закрыл дверцу, разглядывая гранату. – Что ж это, а?.. – Он растерянно посмотрел на охранника.

Тот пожал плечами.

– Погоди-ка, тут что-то еще есть. Записка, что ли? Ну, дай мне ее!

Парень опасливо полез рукой к блюду с фруктами. Там действительно лежал небольшой клочок бумаги. Он протянул записку хозяину.

«В следующий раз я взорвусь!», и подпись – «Боевая подруга».

Хозяин, ни слова не говоря, плюхнулся в кресло. Его облысевший лоб покрылся испариной. Под левой лопаткой прострелила острая боль. Если бы неизвестный хотел его убить, то он был бы уже мертв. Стоило только пристроить гранату… Господи! Значит, его предупреждают! Но о чем? С перепугу и от боли в сердце хозяин плохо соображал. Чего он не должен делать, чтобы его оставили в покое? С бизнесом все улажено. Что же тогда? Ревность? Да вроде и тут никаких осложнений быть не может… С замужними он дела не имеет. Девочка у него одна, постоянная. И кто бы это мог такой крутой объявиться, чтобы из-за паршивой телки представление устраивать? Проникнуть в запертый дом, под сигнализацией, и не куда-нибудь, а в ту самую комнату, где сидит охрана? Этим неизвестный как бы показывает – для меня, мол, нет преград, и твои сосунки, дядя, мне что мушки безобидные. Мешают только, но не опасны. Захочу – прихлопну! А потом твоя очередь. И все дела!

Хозяин пытался навести порядок в своих мыслях. Когда у него начались неприятности? Все было хорошо, пока москвичи не начали своего парня разыскивать. А он, вместо того, чтобы им помочь, пошел на поводу у своих амбиций, начал гонор показывать! Какая глупость! Тем более, что к этому делу он и его ребята действительно никакого отношения не имели. Ну, зачем было лезть в бутылку? Человек ихний пропал, вот и беспокоятся, ищут. Правильно делают. Во всем ясность нужна. Чего он впутался в чужие разборки?

В гудящей от похмелья и пережитого страха голове хозяина началось просветление. Кажется, до него дошло, чем он навлек на себя гнев праведный. Огромное облегчение стремительной волной прокатилось по телу. Напряжение и боль схлынули, оставив после себя ужасную слабость, усталость и прострацию. Некоторое время хозяин шикарного дома сидел, бледный и притихший, не подавая признаков жизни. Постепенно его небритые щеки порозовели, сердце забилось ровнее, и он велел охраннику принести телефон.

– Все, Шурик, я сказал – все! – внушал он кому-то на другом конце линии. – Ты правильно меня понял. Мы больше им не мешаем. Пусть делают, что хотят. Кстати, от тех двух никаких сигналов? Так я и думал. В общем, все. Смотри, чтобы никаких эксцессов! – Хозяин любил иногда «ввернуть словечко», чтобы уважали. Уважение – великая вещь!

Если бы Сиур мог прочитать его мысли, он бы получил глубокое удовлетворение, от того, что они так быстро пришли к согласию. По поводу уважения. Но Сиур уже думал совсем о другом.

Он свернул с узкой зеленой улочки на лесную тропинку. На высокой траве лежала роса. Край неба на востоке начал светлеть, окрашивая лиловым верхушки деревьев. Бледные звезды потухали среди редких синеющих облаков. Сиур вдыхал холодный свежий воздух, пахнущий грибной сыростью, и думал. В лесу ему всегда думалось особенно хорошо. О самом разном. Например, о небе. Как это понятно и близко каждому – голубое небо. А вот если сказать – «небеса» – это уже будет совсем другое, возвышенное и немного печальное. Небеса – это другой мир, колыбель высоких устремлений и полета духа. Оттуда на нас смотрят ангелы и льются вселенские гармонии. В небесах мы парим на крыльях любви…

Сиур ощущал в своем сердце трепет первого свидания. Это «последний сон Помпей» навеял такое настроение. О, женщины, как легко мы попадаем в ваши прочные сети, из которых нет возврата! Из чего вы плетете их? И почему мы неизменно устремляемся на ваш коварный призыв? Чтобы потом из всех звуков космоса улавливать только его?..

О, эти золотые сети! Как нежно они опутывают! Как сладко льнут! Как легко проникают везде и всюду! Как мы иногда гневаемся, барахтаясь в них! Мы принимаем их, как награду, и горюем, освободившись… Почувствовав вкус свободы, мы снова начинаем поиск этих сетей, пытаясь соединить несоединимое. Или все остальное – это только безуспешные попытки разъединить то, что неделимо?!

ГЛАВА 30

Тина поджаривала оладьи. Они получались пышные и румяные.

– Лучше всего нам подойдет абрикосовое варенье, – сказала Валерия. Она сидела на кухне, чтобы Тине не было скучно, и читала вслух дневник француженки. Описанный с удивительной живостью дворянский быт, очаровал обоих.

Им захотелось прогуляться в тенистом саду, посидеть на балконе при луне, скакать на лошади верхом, по зеленым дубравам или скошенным полям… В конце концов, чем плохи танцы в бальном зале, где в начищенном до зеркального блеска паркетном полу отражается свет люстр, и легкий невесомый подол бального наряда скользит рядом с офицерским лампасом? Как приятно, должно быть, кружиться под звуки венского вальса или польской мазурки…

– Как я тоскую по тем временам! – мечтательно заметила Валерия, и неожиданно предложила, – Давай хоть оладий, что ли, поджарим!

Тина не удивилась, а с удовольствием принялась за дело. Когда все было готово, пришел Влад.

– Ого! Как я вовремя успел! Нет, что ни говори, а уметь уловить благоприятный момент – это самая главная способность в жизни! – Он с вожделением смотрел на огромное блюдо с оладьями. – А сметана есть?

– Валерия говорит, что с абрикосовым вареньем будет вкуснее! Садись!

Влад сделал себе большую чашку кофе и густо полил вареньем целую гору оладий. Только проглотив несколько штук, он обрел способность замечать что-то еще, и увидел дневник.

– Читаете? Я всю ночь не мог оторваться. Жуткая история! – говорить с набитым ртом было его отличительной чертой ведения светских бесед. Тина к этому привыкла, а Валерия решила не обращать внимания. – А письма вы видели? Тоже интересно… Кажется, я знаю, о каком подвале пишет милейшая Марго своей подружке! Господи, девочки, как чудесно, что вы любите писать друг другу длинные и подробные письма. Откуда бы мы черпали сведения для распутывания зловещих и кровавых детективных историй? А? Мужики на такие подвиги не способны, можете мне поверить.

– Ты что-то хотел нам сказать о подвале, – напомнила Тина, подкладывая ему на тарелку еще оладий.

– Так я же продолжаю! Это тот самый подвал, в который мы с Сиуром лазили. Точно. Я у этого парня, Ника, расспросил. И адрес совпадает, и то, что Темный боярин его соорудил… Не может таких мест быть несколько. Речь идет об одном и том же.

– Так вы там уже были?

Валерия почувствовала, что события становятся все запутаннее и запутаннее, но теперь она, хотя бы, была не одна. И все эти странности происходят не только с ней. Значит, во-первых, она не сумасшедшая, а во-вторых, всему найдется какое-то объяснение.

– Тина тебе все расскажет. Раз у тебя оказалась статуэтка Будды, ты должна все знать. Кстати, я выяснил, как к Евгению попала рубиновая серьга! Нехорошие мальчики Ник и Вален решили заняться весьма позорным промыслом: грабить мертвых. Вот эту самую женщину, Александру, про которую в дневнике написано, они и обокрали. Нашли ее склеп, и…

Валерия страшно побледнела, глаза ее подернулись какой-то дымкой, потом закрылись, она слабо вздохнула и медленно начала сползать со стула.

– Помоги мне. – Влад подхватил Валерию, но тащить ее в комнату было очень неудобно. Тина достала из аптечки нашатырный спирт и сердечные капли, налила в стакан холодной воды.

– Давай попробуем влить ей в рот немного капель. Или лучше нашатырь сначала? – она растерялась. Такого никто не ожидал. Хотя Влад и объяснил ей, что Валерия пережила сильное нервное потрясение, но… – Может быть, вызвать врача?

Валерия чуть шевельнулась и открыла глаза. Она с недоумением оглядывалась, приходя в себя. О, Боже, опять обморок! Это все ночное происшествие.

– Тебе лучше? Ты нас напугала! Мы уже хотели вызывать скорую. – Тина стояла, сама бледная, держа в руках пузырек с лекарством и полотенце.

– В последнее время я себя не очень хорошо чувствую… То в глазах потемнеет, то голова закружится. Я немного полежу, и все пройдет, – она попыталась улыбнуться. – Ничего страшного.

– Ладно, ты отдохни, мы не будем тебе мешать. Влад, пошли на кухню! – На кухне Тина сделала большие глаза. – Зачем ты заговорил про мертвецов? Видишь, как на нее это подействовало?

– Дело очень серьезное, мы не можем держать ее в неведении. Из-за Будды убиты несколько человек. А она хозяйка фигурки. И серьга не простая. Ее друг погиб из-за того, что купил ее. Как я могу молчать, если человеку угрожает опасность? Ее саму чуть не убили этой ночью!

– Тихо ты! – Тина оглянулась на дверь в комнату. – Человек болен! Пусть полежит спокойно. На нее очень сильное впечатление произвел дневник. Честно говоря, на меня тоже. Неужели все, что там написано, правда? И эта Александра действительно жила, и про серьги?

– Серьгу можно потрогать, понюхать и попробовать на зуб, если необходимо; по-моему, ты сама могла в этом убедиться, – рассердился Влад. – А вторая осталась в гробу. Ее нужно достать. Просто необходимо выяснить, что за чертовщина за ними кроется! А раз мальчики нашли склеп – то не вижу повода сомневаться, что все остальное в дневнике и письмах тоже правда. Тина, поверь, что какими бы невероятными ни оказались факты – они соответствуют действительности. Валерия тоже замешана в этой истории. Не знаю, каким образом, и с какого боку… Но ты же сама видишь, что это так. Поэтому, когда она проснется, ты ей все расскажешь, как можно мягче и осторожнее.

– Пожалуй, ты прав. Я постараюсь. А ты куда?

– На работу. Убедился. что вы живы и здоровы… относительно, – он улыбнулся. – Теперь заеду к Людочке. Сиур должен звонить. Потом, если Валерии станет лучше, отвезу тебя на работу.

– Хочешь еще оладий?

– Конечно, хочу. – Аппетит у Влада не пропадал ни при каких обстоятельствах. – И побольше!

Тина смотрела, как он ел, и думала о дневнике, о подвале, о мертвой девушке, обо всех страшных и непонятных событиях, которые вдруг каким-то образом переплелись с ее собственной жизнью, и жизнями Влада, Сиура, Людмилочки, этой незнакомой Валерии…

Она вспомнила, как все началось… Альберт Михайлович исчез. Они с Людмилочкой решили, что племянник убил старика из-за антикварной коллекции. Сиур согласился им помочь, и ночью проникнув в квартиру старика, обнаружил его мертвым. Единственной вещью, которая пропала, оказалась статуэтка Будды.

Потом они с Людмилочкой отправились в подмосковной ясновидящей, Виолетте Францевне. Хотели узнать будущее? Или прошлое? Какая разница?.. Гадалку тоже убили. Что связывало этих людей? Насколько игра жизни бывает богаче игры воображения! Тина вздохнула.

Еще есть подвал, в котором якобы пропадают люди, – старая история, еще со времен опричнины. Сиур и Влад дважды там побывали, нашли еще одно тщательно скрытое помещение, которое оказалось пустым, и больше ничего. На чердаке того же дома, среди случайно сохранившихся бумаг оказались несколько писем гувернантки богатых людей к своей подруге Марго. Тогда, читая их, особо не обратили внимание на рубиновые серьги, явившиеся причиной скандала на вечеринке.

События получили неожиданное продолжение. Рубиновые серьги оказываются не вымыслом, а вполне реальной вещью. Ювелир, купивший украшение, погибает. Четвертый! По стечению обстоятельств, или… –Тина уже не рискнула бы утверждать что-то определенное – убитый ювелир оказывается любовником женщины, которая обладает фигуркой Будды. Ночью к ней в квартиру пытались проникнуть неизвестные…

Еще одна деталь. Тайные Знаки Судьбы, как они то ли шутили, то ли говорили всерьез, присутствовали во всех случаях – квадрат, внутри которого расположен круг с заключенным внутри треугольником. Знак из снов прошлого или будущего? Предупреждение или символ? Призыв или предостережение? Никто из них не мог ответить на эти и многие другие вопросы.

Теперь все это, их тайна, станет известна еще одному человеку, – Валерии. Когда она проснется, Тина ей все расскажет, – до мельчайших подробностей. У них будет вечер вопросов и ответов. Викторина «Спросите видавшего драку слепого». Потому что у самой Тины понимание происходящего почти полностью отсутствовало. Но тут уж ничего не поделаешь!.. Придется поделиться свои непониманием.

Влад посмотрел в Людмилочкины кошачьи глазки, и ощутил знакомую тоску, как перед долгой разлукой. Он не говорил ей о своих чувствах, – он вообще никогда и никому о них не говорил. Наверное, это неправильно.

Есть вещи, для которых очень трудно подобрать слова. Есть вещи, для которых слов еще не придумано. Есть вещи, для которых нельзя придумать никаких слов, потому что суть этих вещей выходит далеко за границы всего, что можно обозначить знакомыми и привычными понятиями. Поэтому, не стоит и пытаться. А может быть, все-таки стоит? Сущность творца чужда покоя…

Когда что-либо вызывало у него серьезные затруднения, Влад мысленно искал ответов, обращаясь к своей маме. Несмотря на ее смерть, он не потерял эмоциональной и духовной связи с ней. Она всегда с готовностью откликалась на его зов, – во всяком случае, ему так казалось, – и помогала выйти из лабиринта сомнений, заблуждений или поиска. Вот и сейчас она дала ему мудрый и приемлемый совет.

– Есть такие сокровенные и интимные сферы бытия, где каждый создает свою собственную вселенную, полностью закрытую для других. Самая высшая степень восхищения, которую человек может выразить человеку, – это допустить его в свою тайную вселенную… Это доверие нужно быть способным оценить, и его никогда нельзя предавать! Более страшного и опустошительного предательства не существует ни в каких мирах – ни в земных, ни в небесных, ни в астрально-запредельных. В этой своей вселенной мы царим безраздельно – и ничью законы в ней не действуют, кроме наших собственных. Никто не может там диктовать нам свою волю – мы сами прокладываем свои дороги и сами идем по ним. Мы сами слагаем свои песни и создаем для них гармонии. Там пространство, время, энергии и формы служат нам, – а не мы им. Там вольные ветры несут наш корабль по волнам мечты. И только самый величайший глупец может согласиться кроить свою вселенную по чужим образцам!

– Это все равно, что вырвать из груди свое сердце и вставить туда вместо него банку от пива, выпитого веселой компанией! – сказал Влад сам себе. – Многие так и делают, безмерно удивляясь потом, что такое сердце отзывается на все в жизни пустым треском. Тогда у человека возникает мнение, что ничего стоящего не существует. Во всяком случае, не для меня. Где же то, что приведет меня в сад, где изумруды растут на деревьях, и где блистает неземным светом таинственная птица Симург? О чем это рассказывают арабские сказки? И сказки всех иных земель? Кто выдумал эту приманку, эту дивную ложь? Этот мед, на который летят все пчелы, а обнаруживают – в лучшем случае – разведенный водой сахар, а в худшем – горькую отраву разочарования…

Увы, мой друг, с пивной банкой в груди вместо сердца тебе не одолеть этого Пути! Только в своей собственной вселенной ты можешь создать свои собственные семь небес, соединяющие горнее с дольним…

Влад вздохнул. Он будет сам придумывать слова, которых никто никогда не говорил своим возлюбленным, даже премудрый Соломон. Придется стать чертовски изобретательным! Это будет захватывающе! Людмилочке понравится. Она любит необычное, и ненавидит стандартное, как всякая настоящая женщина.

– Я отвезу тебя на работу. По дороге купим ореховое мороженое, твое любимое. – Влад помог ей запереть дверь. – А Тина побудет с Валерией, пока ей не полегчает.

– Ладно. Только у меня теперь любимое мороженое – шоколадное! – засмеялась Людмилочка. Ей было с Владом очень легко и очень спокойно. Она чувствовала рядом с ним, что ей ничего больше не придется бояться в этой жизни, что любую опасность можно волшебным образом превратить в щекочущее нервы приключение, и это оказалось самым восхитительным ощущением из всех, которые она до сих пор испытывала.

– О, женщины, вы – сама ветреность и непостоянство! Какая коварная изменчивость! Не прошло и недели – как ореховое в отставку, а новый кумир – шоколадное! Что ж, новые идолы алчут жертв! Придется бросить в пасть этому «молоху [40]» изрядную часть содержимого моего кошелька. Я рад услужить даме! – Влад, с преувеличенным почтением распахнул перед Людмилочкой дверцу машины и галантно помог ей усесться. Благодаря чему она не плюхнулась на сиденье, как всегда делала, а весьма прилично, прямо как благородная барышня, чинно опустилась.

Она подозрительно посмотрела на Влада, но ничего не сказала. Помогая ей выйти из машины у здания библиотеки, он вручил ей пакет с мороженым, а потом вдруг ни с того ни с сего поцеловал ей руку, чем окончательно привел Людмилочку в полное замешательство.

В прекрасном настроении, что-то напевая себе под нос, он вырулил на проспект и направился к розовому особнячку, в котором некогда проживал Альберт Михайлович, убитый владелец антикварной коллекции, а также, что значительно важнее, – бывший владелец фигурки индийского божка, похожего на Будду. Именно в этом особнячке с ампирными колоннами, проживали некогда дворяне Протасовы, а задолго до них – таинственный боярин Темный, который и соорудил для каких-то одному ему ведомых нужд, оные подвалы. Которые до сих пор не дают людям покоя.

Ветер гонял по асфальту пыль и сухие листья, падающие от жары со старых лип и тополей. Влад закрыл машину, оглядел пустынный двор, ничего подозрительного не заметил, и направился в подъезд. Он решил еще раз проверить подвал. Может быть, что-то неожиданное, какая-то новая деталь, подтолкнут его мысли в нужном направлении.

Когда они с Сиуром исследовали подвал, Влад сделал запасные ключи, что оказалось очень кстати. Замки с тех пор никто не менял, они открылись легко и беззвучно. Подземелье охватило Влада темнотой, запахом старых вещей и тишиной, которая через пару минут сменилась утробным шумом метрополитена. Влад зажег фонарь и нашел выключатель, который оказался неисправным.

– Черт, не очень удобно. Ну, ладно.

Он осматривал подвал метр за метром, выхватывая светом куски старой мебели, ветхие книги, журналы, шляпные коробки, оленьи рога, – все как было. Вот и кресло, в которое он грохнулся в прошлый раз, – стоит себе, как ни в чем не бывало. На нем они тогда нашли футляр с арбалетом. «Дар мастера тому, кто защищает Идущих» – такой девиз был выгравирован на торце приклада. Интересно! Что за мастер изготовил прекрасное оружие? И кого он имел в виду, под Идущими?

Пожалуй, первый раз в жизни перед Владом стояло такое количество неразрешенных вопросов, и это его не подавляло, а, напротив, вливало новую энергию, жажду идти вперед до конца. Потому что когда пройдешь сквозь непогоду и мрак, там, где тучи рассеиваются, открывается чистая небесная лазурь, полная тепла, света, радуг и росы на цветах…

Поезда метро шли один за другим, наполняя пространство подземелья еле ощутимыми вибрациями. Владу стало жарко. Он торопился, и эта спешка мешала сосредоточиться.

Круг света вырвал из темноты какой-то незнакомый предмет. Кажется, раньше он его тут не видел. Надо подойти поближе… Ну да! Кирка, моток веревки, спортивная сумка.

– Готов поспорить, это амуниция Валена – искателя приключений и спрятанных другими сокровищ!

Влад подошел, открыл сумку – фонарь, старая ветровка, какие-то железные крючки, ломик, нож, свечи, коробок со спичками, запасные батарейки для фонаря, упаковка бинта, жевательная резинка, – все. Однако, почему парень бросил свои вещи? Судя по описанию Ника, товарищ его человек прижимистый и практичный. Может, он обнаружил скрытый вход в то помещение, которое за стеной? А потом не смог выйти оттуда? Влад вспомнил, что вход закрывался как-то сам собой, и они с Сиуром подкладывали толстый деревянный брус в проем. Вален мог оказаться менее предусмотрительным. Он мысленно прикинул, сколько времени прошло с тех пор, как, по словам Ника, его друг отправился в подвал, и пришел к неутешительному выводу. Если парень позволил проему закрыться, то сейчас там его труп. Этого только не хватало!

Некоторое время Влад стоял и думал. Как ни крути, выходило, что ему придется идти в потайное помещение и смотреть, там ли Вален. Уже потом он будет решать, что делать. В зависимости от увиденного. Раз так, то нечего стоять тут и переминаться с ноги на ногу. Хорошо, что есть запасной фонарь и веревки.

Влад посветил вокруг в поисках бруса: он лежал там же, где они с Сиуром оставили его в прошлый раз. Похоже, подвал был весьма редко посещаемым местом. Это и к лучшему. Меньше лишних хлопот. Он пристроил фонарь под нужным углом и на кирпичной кладке обозначился Глаз, как будто подмигивающий, – то ли зазывно, то ли ехидно. Влад привел в движение вращающийся блок стены, вставил в проем брус и шагнул в темноту.

Тишина сомкнулась над ним, как глухая тяжелая бездна, поглощающая звук и свет. Луч фонаря стал предельно коротким и тусклым, обрываясь во мраке, который словно откусывал световой пучок. Вот главный коридор – он пуст. Поражала разреженность и сухость воздуха, отсутствие паутины, вообще живности. Шаги шуршали, как старый пергамент. Влад знал, что коридор заканчивается тупиком, до которого есть два таких же глухих ответвления. Проверить надо оба. Вопреки его ожиданиям, оба боковых коридорчика оказались тоже пустыми. Странно! Единственное место, где можно было бы спрятаться – это ниша, довольно глубокая. в которой они тогда нашли давнишний свечной огарок, почти окаменевший от времени.

Влад допускал, что люди иногда прячутся, причем по таким нелепым причинам, что догадаться никоим образом невозможно. Но чтобы прятались трупы… Это в его практике будет впервые.

– Стоп! – сказал он сам себе. – Почему ты решил, что здесь есть труп? Почему ты решил, что здесь вообще кто-то есть? Сбавь обороты, парень. Просто ходи и смотри.

Он подошел к нише, осветил ее. Свечной огарок все так же стоял, покрытый вековой пылью. Никаких трупов. Вообще ничего. Пустота.

– Черт! – Влад наступил на что-то твердое. Фонарь! У его ног валялся чей-то фонарь. В прошлый раз его тут точно не было. Значит…

Влад еще раз тщательно осмотрел все коридоры, нишу и никого не обнаружил. Он поднял брошенный кем-то фонарь и положил его в карман. Больше ему здесь делать было нечего.

Вытащив брус, он проследил, как с тихим шелестом закрылся проем, положил кирку и найденный фонарь в спортивную сумку, секунду подумал и поднялся наверх. Подойдя к машине, Влад незаметно отряхнулся, бросил сумку в багажник, сел и закурил. Двор был все так же пустынен. Наверное, большинство жильцов разъехались. Кто на новое место жительства – особнячок давно нуждался в капитальном ремонте, и жильцов переселяли потихоньку, – кто в отпуск. Некоторые не хотели переезжать из благоустроенного и обжитого центра на далекие окраины Москвы, куда еще даже метро не дотянулось. Из-за них нельзя было ни продать здание, ни начать ремонт. Поэтому дом, полупустой и притихший, производил впечатление нежилого. Липы и клены с огромными стволами, укрывали его густыми кронами, создавая приятную пеструю тень. Такая же пестрая от просвечиваемой солнцем листвы тень покрывала двор и пешеходные дорожки, кое-где выложенные обломками кирпича. Из подъезда вышла сухонькая бабулька, прищуриваясь от яркого света, прошлась вокруг двора и уселась на лавочку под одной из лип.

Влад посмотрел на часы. Вид седой и высохшей женщины напомнил ему о бренности бытия, а, следовательно, о времени. Выходило, что он пробыл в подвале не менее пяти часов! Ну да, солнце начало клониться к закату. Он вытер вспотевший лоб. Подвал испытывал его нервы и силу. Если бы не часы, Влад был бы уверен, что час-полтора – это все время, которое он провозился, разыскивая Валена.

– Чертовщина! – в который раз выразил он свое возмущение, и выехал со двора.

На работу он уже не успевал, и только перезвонил: узнал, как дела и сделал пару распоряжений. Потом позвонил Тине. Валерии стало лучше, они вместе поужинали, и обсудили сложившиеся обстоятельства. Теперь Валерия знает все. Нельзя сказать, что это ей очень понравилось. Но… по крайней мере, многое прояснилось. А главное – у Валерии появились единомышленники, ей есть кому высказать самые фантастические мысли и предположения и не бояться быть неверно понятой.

– Да, конечно, – Влад слушал рассеянно, думая о своем. Ему было достаточно, что у девочек все в порядке, и он сразу расслабился. – Я еще заеду в одно место, а потом к вам. Ужином накормите?

– Непременно накормим. Нам тебя теперь беречь надо. Единственный защитник!

Тина шутит, а это хороший признак. Значит, у них и правда все хорошо.

– Что-нибудь купить из продуктов?

– Спасибо, всего достаточно. Мы тебя ждем.

Влад разыскал Ника, вернул ему ключи от квартиры, поговорил о том, о сем, раздумывая, как лучше всего подойти к интересующему его вопросу. Ник переехал к отцу и немного успокоился. Не хотелось пугать его. В конце концов, Влад решился – принес из прихожей найденную в подвале сумку, поставил ее перед Ником и раскрыл молнию…

Ник опознал все вещи. Они принадлежали Валену. Влад в этом почти и не сомневался. Но «почти» – не самая лучшая степень достоверности. Теперь он знал это точно.

ГЛАВА 31

Лес становился все гуще и темнее. Солнечные лучи окрашивали верхушки деревьев желтым и ярко-зеленым, не проникая вниз. Земля была сырой, а трава – мокрой от росы. Стволы сосен остро пахли смолой.

Сиур шел легким и быстрым шагом, он без труда ориентировался в густой чаще. Приятно было вдыхать чистый и влажный воздух. Где-то, невидимый, стучал по дереву дятел. Светлое небо терялось в вышине…

Внезапно лес поредел, – солнечные лучи заливали небольшую полянку, густо покрытую травой и цветами, посередине которой, на пологом холмике, одинокий, молчаливый и торжественный, возвышался большой деревянный крест. На поперечной перекладине креста висел, развеваясь на слабом ветерке, вышитый рушник.

Сиур остановился. Странное и жуткое безмолвие воцарилось вокруг. Даже дятла не стало слышно, – только шелест травы и рушника, длинные и широкие концы которого, плавно колышась, походили на крылья огромной сказочной птицы. Какая-то неизбывная, шальная, цыганская тоска разливалась в окружающем пространстве, охватывая властной рукой сердце странника… Он никак не мог стряхнуть томительное наваждение. Сам не понимая, зачем он это делает, Сиур отступил вглубь леса – и сразу же кто-то невидимый включил все привычные и родные звуки леса – стрекот кузнечиков, жужжание насекомых, пощелкивания и трели птиц. Снова застучал дятел, и зашумели деревья.

Сиур сел на поваленный ствол дуба, вокруг которого на земле валялось множество желудей, и закрыл глаза. В голове шумело. Он ни о чем не думал, и только видение креста, который странно парил над землей, постепенно меркло в его сознании. Солнышко приятно пригревало, большие лесные муравьи деловито сновали по стволу; сильно и горячо поднималась к лицу волна душистых запахов, от приторно-сладких до горьковатых, перемешанных с мятой и тимьяном…

Преодолев оцепенение, Сиур резко поднялся, подчиняясь внутреннему порыву вернуться к месту, где он увидел крест. Долго блуждал он туда-сюда, то выходя на освещенные солнцем, жаркие полянки, то углубляясь в сумрачную прохладу лесной чащи. Креста не было. Он словно испарился, улетел на своих рушниках-крыльях, вышитых черно-красным крестом.

– Что это было? Куда я забрел? – спрашивал Сиур сам себя, кружа по лесу в бесплодных поисках. Он видел, что солнце стояло уже высоко над верхушками сосен и елей, проникая почти до самой земли, покрытой слоем прошлогодней прелой хвои, но никак не мог выйти из этого навязчивого круга. – Что со мной? Куда и зачем я иду? Влекомый какими помыслами? Что я надеюсь найти в этой чаще, полной прохладного сумрачного молчания? Здесь покой… в который я хочу внести беспорядок и волнение… Зачем?

Он снова увидел то самое бревно, на котором сидел, со все так же снующими по нему муравьями, остановился и задумался. Очевидно, он сделал большой круг, вернувшись туда, откуда шел. В лесу так бывает. В его сознании всплыло лицо Тины с ее темными, полными ожидания глазами… Она смотрела строго и требовательно, не сочувствуя, но принуждая его к чему-то, что было неимоверно тяжело для него. Ему хотелось спать, – лечь и уснуть среди пахучих трав… Она же не давала ему забыться.

Совершая неимоверное усилие над собой, Сиур пошел прочь от душистой полянки, не выбирая направления, а положившись целиком и полностью на свою интуицию. Идти становилось все легче и легче. Ноги, словно налитые свинцом, приобрели былую упругость и силу, дыхание очистилось от паров травяного дурмана, назойливый шум в голове постепенно стих, и Сиур почувствовал себя свежим и бодрым, как будто он только что свернул со спящей улочки на широкую лесную тропинку. Словно вынырнул из сонной глубины. Свет и яркие краски ударили в глаза, грудь наполнилась прозрачным воздухом, а ноги сами вынесли его на большую широкую поляну.

Посередине поляны стоял резной деревянный домик. Сиур вошел и сразу услышал журчание воды. Лечебный источник! Так вот он какой! Из-под земли бил холодный ключ, который превращался в довольно широкий полноводный ручей. Внутри домика висели на стенах несколько ковшей, на гвоздиках – множество эмалированных и жестяных кружек.

Сиур снял деревянный ковш, наполнил его водой из источника и выпил. Вода играла на бревенчатых стенах светом и тенью, ее тихое, нежно-монотонное бормотание успокаивало. Он почувствовал, как тело наполняет не дурманная тяжесть, а удивительная прозрачная легкость, необыкновенная свобода и ясность мыслей…

– Человеки обложены плотью, которая подлежит необходимым законам природы, и не могут иметь Ангельского бесстрастия!

Сиур вздрогнул и обернулся. На пороге домика стоял длинный костлявый высохший старик, весь в черном, кивая непокрытой головой с белоснежными прядями волос, покрывающих сутулые плечи. Лицо его было все в глубоких морщинах, а глаза ясные и голубые, как небо.

– Видишь ли бездну милосердия Божьего? – вопрошал старик, уставившись на Сиура немигающим взглядом.

– Вижу. – Сиур, в свою очередь, с интересом рассматривал неожиданного гостя. Хотя, скорее, он сам был гостем и в этом лесу, и у этого источника. – Кто ты?

– Сын человеческий, подобный тебе, – ответил старик с достоинством.

– Ты живешь здесь?

– Господь милосердный снисходил к немощи природы человеков, так и я готов снизойти до тебя, неведомый странник. Но прежде я хочу знать, грешен ли ты?

Старик прошел внутрь домика и уселся на широкую деревянную скамью у стены. Такие скамьи стояли вдоль всех стен. Он поправил на своей тощей груди потемневшее от времени деревянное распятие и приготовился слушать.

– Исповеди он моей ждет, что ли? – подумал Сиур без раздражения, а просто с легким недоумением. – Так это будет весьма долгая история!

Он усмехнулся и ответил, глядя прямо в голубые глаза старика.

– Грешен! Скрывать не буду. Да ведь ты, небось, насквозь видишь? Чего ж спрашиваешь?

Седовласый дед взволнованно пожевал губами, «Ангельским бесстрастием» он тоже не отличался.

– Спаситель тебя, самого виновного, делает судьей над самим собою. Он как бы так говорит: какой ты сам произнесешь о себе суд, такой же суд и Я произнесу о тебе.

– Что ж, мне себя вовсе не судить? Иначе и Бог меня осудит? – Сиур не совсем понимал, чего хочет от него старик, но говорил прямо и открыто. Он никогда не лгал и не хитрил без особой на то нужды. Притворяться ему было ни к чему, а когда приходилось, то он это делал без удовольствия.

– А ты строго себя судишь в бесчисленных грехах своих?

Сиур вздохнул, секунду подумал и ответил честно.

– Нет.

Старик улыбнулся, множество морщинок у глаз собрались и придали его лицу радостное и беззаботное выражение. Казалось, ему понравился ответ незнакомца.

– Господь человеколюбив, и Он мог бы и без твоего дела простить тебе все грехи, но Он хочет и в этом благодетельствовать тебе, во всем предоставляет тебе случаи и побуждения к истине и самостоятельности суждения… Он говорит: возлюби себя. Ибо если не можешь этого, как возлюбишь ближнего своего? Будет ли Господь внимать нашим прошениям, когда мы сами не жалеем себя там, где все в нашей власти?..

– Я и сам всегда так думал, только не мог это так складно выразить, как ты! – Сиур почувствовал симпатию к старику. – А как тебя зовут?

– Феофан. – Старик улыбался вовсю. Впервые за долгие годы он встретил «сына человеческого», который думал так же, как и он. Обычно люди начинают бить себя в грудь и поносить последними словами, они ненавидят себя, и эта ненависть, как червь, грызет не только их плоть, но и душу. В их глазах нет света, а в сердце – надежды. Они льют на себя воду священного источника, ожидая, что она смоет их злобу, несчастья и болезни. Тогда как вода омывает только их тела, а души их остаются черными и маленькими, как остывший уголек некогда великого костра.

– Что ж, Феофан, теперь ты будешь со мной разговаривать?

– А разве мы уже не разговариваем? – Феофан повеселел и был готов болтать на любую тему. – Ты приехал попить воды из источника? Вижу, что ты не местный. Наших-то я всех знаю. Я давно в лес ушел, от суеты мирской укрылся. Мне уж, почитай, за сто лет будет. Все видел – и не устал жить. Веришь? Любопытный я. Это меня и держит. Смерть любопытных-то дюже не любит, она от них бежит, аки черт от ладана. А вдруг, они и ее разгадают? Тогда вся ее сила испарится! Вот я как меркую себе. Что скажешь?

– А то скажу, что умный ты, Феофан. Хоть и в лесу живешь, а умнее многих городских да ученых. Мне очень повезло, что я тебя встретил. Твое любопытство очень кстати. Не видел ли поблизости человека нового, не местного?

Феофан задумался, покачивая носком хромового сапога, выглядывающего из-под его рясы. Он прищуривался, качал головой, потирал руки, складывал губы трубочкой – показывая всю напряженную работу мысли. Наконец, придя к какому-то нелегкому решению, поинтересовался.

– Молодой, аль в годах?

– Молодой, и одет примерно, как вот я. Только ростом поменьше, и телом помельче.

Старик снова надолго замолчал.

– В молитве Господней путь ко спасению, – неожиданно сказал он. – Во всем Его замысел! Раз ты пришел сюда, а я тебя тут встретил, должно поведать тебе, что спрашиваешь. Есть тут такой человек. Давно пришел, – Феофан наморщил лоб, подсчитывая, сколько дней назад появился парень, который попросил разрешения поселиться у него на некоторое время. Он пообещал, правда, никому не говорить о странном госте, но – на все воля Божья! – Господь повелевает нам возносить молитвы за весь род человеческий и никогда не иметь в виду собственных выгод, но всегда печься и стараться о выгодах ближнего. А человек тот очень удручен бедами своими. Без помощи ему не обойтись. Только по сему, дабы любовь, мать всего доброго, могла облегчить участь его, – нарушу я свое обещание, и не токмо расскажу, где сей отрок, а и отведу тебя к нему.

– Какой же он отрок? – не выдержал Сиур, обрадовавшись, что внутренняя сила привела его к успеху безнадежного, казалось, дела. Он и сам не знал, какие мельчайшие полунамеки позволили ему сделать единственно верный расчет, который полностью оправдался.

– Отрок он еще несмышленый! А ты нет… Не отрок. Хоть и по возрасту мне внуком будешь, а я так чувствую, что ты много дольше меня землю топчешь… Глаза у тебя сильные .

Феофан больше не стал вдаваться в подробности, резво встал и засеменил к выходу, бросив на ходу:

– Ступай за мной. Поспешай.

Они шли по темному смешанному лесу, пока он не расступился. У двух высоких старых сосен стоял довольно большой рубленый домик с крышей, наподобие купола, крытого деревом. Массивная дверь была не заперта.

– Это остатки скита, – пробормотал Феофан, – приюта раскольничьего. – Он неожиданно громко засмеялся. В этом сумрачном месте была какая-то странная акустика: звуки отражались отовсюду, вопреки природным законам, и причудливо накладывались один на другой. – Огради нас от зла, Господи, как идущего извне, так и от нас самих! – Старик перекрестился как-то странно, немного иначе, чем привык видеть Сиур, и шагнул к двери домика. Уже стоя на пороге, он оглянулся и молча махнул рукой, приглашая следовать за собой.

Внутри домика пахло ладаном, свечным воском и хлебом. На деревянном, грубо сколоченном столе лежал на плоском блюде большой каравай, полуприкрытый полотенцем.

– Попробуй нашего хлебушка, добрый человек, – предложил Феофан, мечтательно улыбаясь. Войдя в дом, он словно сменил одну маску на другую. Теперь она была наивной и благостной, словно у святого.

– Ты говорил, человек здесь… – Сиур, оглядев просторную горницу, никого не увидел. – Сначала дело, – потом трапеза. Где он?

– Не торопись, сын человеческий. Промысел Господа не терпит суеты.

Феофан зажег лампадку у темных образов в углу, поклонился им несколько раз, низко, едва не доставая головой до пола. Обернулся.

– Тот человек велел его не беспокоить. У тебя дело важное, аль как?

– Важнее не бывает. Говори, где. – В голосе Сиура появились вкрадчивые нотки, которые, однако приводили людей в трепет. Вот и Феофан встряхнулся, сбросил с лица дурашливую улыбку. Сверкнул глазами, как синими звездами.

– Ну, коли так, следуй за мной!

Он приоткрыл низенькую дверцу, которую Сиур принял за вход в небольшую кладовочку, пригнулся и шагнул в темноту. Они шли, окруженные мраком и теплым запахом старых бревен: Феофан легкими мелкими шажками, но так проворно, что Сиур едва успевал за ним. Коридор оказался удивительно длинным – непонятно: сам домик размерами никак не соответствовал наличию в нем таких переходов и разнообразных помещений. Та горница, в которой они были, показалась единственной, – разве что существовали еще мелкие подсобные помещения для утвари и продуктов. Впрочем, за домиком Сиур успел разглядеть несколько хозяйственных построек, наподобие низких деревянных сараев. Все равно, пока он шел, сильно наклонившись, чтобы не задевать потолка, за Феофаном, – его не покидало чувство нереальности, словно коридор, возникший ниоткуда, вел его в некое заколдованное пространство, лежащее за пределами привычных восприятий. По всем рациональным расчетам, они шли слишком долго, и коридор не уходил под уклон, а располагался на одном уровне. Наконец, он закончился. Старик остановился, достал неизвестно откуда огромную связку ключей, и долго гремел ими, открывая полукруглую, окованную железом дверцу.

– Ну, вот и земля обетованная, – сказал он с блуждающей улыбкой. – Заходи, коль не шутишь!

Помещение за дверью оказалось небольшое, низкое, со сводчатым потолком, расписанным крупными цветами и листьями. Большая печь, покрытая пестрыми глазурованными изразцами, была жарко натоплена. В углу висело множество икон с богатыми окладами, золотисто мерцающими в полумраке. Серебряные лампады дымно чадили.

– Соединив безумие с умом,
Среди пустынных смыслов мы построим дом –
Училище миров, неведомых доселе…

– Феофан?! – Сиур так увлекся, рассматривая диковинную комнату, что напрочь забыл о старике. – Откуда ты знаешь такие стихи? Неужели, сам сочинил?

Феофан не ответил. Он исчез. Растворился. На большом сундуке, покрытом самотканым ковром, сидел Алексей, подперев щеку ладонью, и о чем-то думал.

– Алеша! – Сиур сразу отбросил мысли о коридоре, доме, Феофане и вообще обо всем. Он не чаял увидеть товарища абсолютно здоровым, живым, в целости и сохранности. То есть он не сомневался, что обязательно найдет его – без веры в успех любое дело обречено на провал, – но ожидал каких-нибудь осложнений, возможно, травм или болезни. Должна же быть причина, по которой здравомыслящий человек, никому ни слова не говоря, исчезает в каком-то лесу, в каком-то домике, с каким-то блаженным Феофаном…

Он подошел к сундуку, и присел на него, рядом с Алексеем.

– Леха!

Никакого ответа. Сиур схватил парня за плечи и как следует потряс. Тот перевел на него удивленные глаза.

– Сиур? Что ты тут делаешь?

– Тот же вопрос не мешало бы задать тебе.

– А! Ты явился, чтобы помешать мне… Почему вы не хотите оставить меня в покое?

Сиур помолчал, не зная, что ответить. Действительно, почему?

– Тебя Лариса ждет, – наконец, выпалил он первое, что пришло в голову.

– Лариса?.. А, Лариса! Я скоро вернусь. Скажи ей, чтобы не волновалась. Ей нельзя волноваться. Сердце… Ты знаешь.

Сиур потерял терпение. Невыносимо было видеть Алешку таким… Безвольным, безучастным, вялым, как ленивый, разомлевший на солнце кот. Травки обкурился, что ли? Или зельем каким опоили? Но кто и зачем? А главное, как им это удалось? Алеша из всех них был самым рассудительным, трезвым и хладнокровным. Что могло привести его в подобное жалкое состояние?

– Послушай, кончай валять дурака! Тебя что, сладкоголосые сирены [41] очаровали? Так ты, милый мой, не Одиссей! Те времена давно канули. Славные герои прошлого сменили имидж. Теперь они ездят на автомобилях, курят «Мальборо» и имеют револьвер в кармане брюк. Ты меня слышишь?

– Да. – Взгляд Алеши стал более осмысленным. – Ты это серьезно?

– Насчет чего?

– Насчет револьвера!

– А как же. Тебе нужен?

– Дай, если есть. Застрелюсь… Может, легче станет?

– Леха, что с тобой? – Сиур за плечи развернул его к себе лицом и пристально посмотрел в полные тоски глаза. – Как ты сюда попал? Почему ты ушел из гостиницы? Я ищу тебя более двух недель. Мы с Владом голову сломали, куда ты мог подеваться?

– Я жду.

– Ждешь? – Сиур не поверил своим ушам. – Чего? Я думал, ты каяться сюда пришел, грехи отмаливать. С трудом догадался. Но…

– Мой грех не отмолишь. Нет мне прощения…Какое раскаяние? О чем ты? Если б я мог… – Его глаза чуть наполнились слезами и тут же высохли. – Если б я мог!

– Расскажи мне об Элине, – жестко сказал Сиур. – Все!

Алексей отшатнулся, как будто его ударили. Смертельная бледность покрыла его и так тусклое лицо.

– Откуда ты знаешь? Я никому…

– Расскажи мне все. Сейчас же! Девочка Элина так похожа на Ларису. Вернее, наоборот.

– Поэтому я и женился на ней, – вздохнул Алексей. Он смирился с волей Сиура и начал свой рассказ. Он говорил о соловьиных ночах, о черешневом саде на окраине городка, о ландышах, которые собирал на рассвете и бросал, мокрые от росы, ей в окно. Густая боль по капле вытекала из его сердца с каждым вымученно произнесенным словом… Он рассказывал о запахе скошенного сена и первом поцелуе, который видела только одна утренняя звезда Венера на светлеющем небе.

– Когда я прикоснулся к ее губам, земля ушла из-под ног… Никогда больше со мной не было ничего подобного. Я искал себе смерти – среди скал, от пули боевика или бандита. Но знаешь, как это бывает… смерть ищет того, кто ее боится. Я возвращался из самых безнадежных вылазок без единой царапины! Бог решил наказать меня за Элину. Она была такая… нежная, чистая, и… самозабвенная… Она отдалась мне в одну теплую весеннюю ночь, под пение сверчков в темном саду, и это блаженство стоит передо мною, неуловимое, как запах яблок или мечта о счастье… Элина даже не была красивой, как мы это понимаем. Но в ней было… таинство женственности… Тот источник, из которого никогда не напьешься… Другие женщины не такие – я проверял. Молодые, яркие, страстные – ничего подобного, даже близкого к тому, что я испытал тогда в саду… А потом я еще женился на Ларисе. Сколько раз я предавал Элину!

– Но ведь ее больше нет, – тихо сказал Сиур и вдруг понял, что это неправда.

– Она не может исчезнуть. Она – это я, – самое лучшее, что во мне еще осталось.

– Ты не виноват, что тогда…

– Нет, если бы я не уговорил ее… Она не хотела. Она не любила пороги, плоты, воду. Я просил, и она согласилась. Когда плот перевернулся, я все время видел ее жилет среди пены, и был уверен, что спасу ее. Но она не захотела больше быть со мной… А потом, мы все искали ее. И спасатели искали.

– Тебе было бы легче, если бы у нее была могила?

– Не знаю… Я мог бы прийти туда и умолять ее о прощении.

– Она не винит тебя, поверь… Ей было бы больно, увидь она тебя таким. Встряхнись! Тебя ждет другая женщина, перед которой у тебя есть обязательства. Ты не можешь…

– Но… он показал мне браслет Элины! – Алеша даже привстал при этих словах. Он вдруг словно вспомнил что-то очень важное. – Он показал мне ее браслет!

– Что? Кто? Какой браслет?

– Браслет Элины!

– Говори толком. – Сиур тоже привстал. Наступит, в конце концов, какая-то ясность в этом чертовом деле? Тут же пред ним появилось укоризненное лицо Феофана: разве можно богохульствовать в святом месте? Он оглянулся. Известное дело – никого. Почудилось. Кстати, а что это за место? Ну, потом узнаю. Сейчас другое важно. – Кто тебе показал браслет?

– Не знаю. Человек какой-то… странный. Я в гостинице был, в номере. Как раз вещи складывал. А тут – он. Кричит что-то через окно.

– Что он кричал?

– Да я не разобрал. Потому и подошел поближе, выглянул. Ну и…

– Что? Говори же.

– Он мне показал браслет Элины.

– Ну и что? Мало ли таких браслетов? Ты уверен, что это ее?

– Конечно. Она носила его, не снимая. Металл, из которого он сделан, сильно сверкал на солнце. Я так и не смог определить, что это за сплав. Больше я никогда ни у кого такой вещи не видел.

– Ну, хорошо. Он показал тебе браслет… И что из этого следует? Может, она ему подарила? Может, ее бабушка продала браслет?

– Она не могла его никому подарить. Потому что… Он был на ней тогда, в тот день…

– Ты уверен?

– Господи, Сиур, каждая мельчайшая подробность того, что происходило в тот день, врезалась в мою память навсегда. Я помню каждый вздох, каждое слово, каждый взмах весла! Я пытался схватить ее за руку, и браслет сверкнул на солнце… – Он застонал и обхватил голову руками. – Я не дотянулся… Там такое сильное течение!

– Но из этого следует… – Сиур подумал немного. – Ее тело не нашли. Ведь так?

– Так. – Алексей тяжело вздохнул.

– Откуда же у того человека браслет?

– Вот именно! Он поднял его в руке, вверх, и он засиял, как солнце. Я не мог ошибиться. Я потерял голову, забыл все, выбежал… Он стоял там, внизу, ждал.

– Как он выглядел?

Алеша задумался, наморщил лоб, пытаясь вспомнить.

– Ты знаешь, чертовщина какая-то, как говорит Влад, – он слабо улыбнулся. Впервые, с тех пор, как Сиур его увидел в этой душной комнате. – У него лицо… все в движении. Невозможно уловить ни выражение, ни черты. Утомительно смотреть. Хочется закрыть глаза. Понимаешь?

– К сожалению. Слишком хорошо понимаю.

– И походка тоже… как маятник. Идет вроде ровно, но весь покачивается, то ли с носка на пятку, то ли с пятки на носок… Мне тогда не до этого было. Я как увидел браслет у него в руке, убедился, что мне не показалось, прямо умом тронулся. Пошел за ним, как глухой и слепой, как в трансе… Что он мне говорил по дороге? Ничего не помню. Очнулся в лесу. Вокруг темнота. Сова глазами сверкает с дерева. Луны не видно. И он рядом бормочет.

– Что-нибудь помнишь?

– Почти ничего. Только чтобы я шел по лесу, пока не выйду на большую поляну. Там дом будет деревянный. Скит бывший. Что там я должен быть девятнадцать дней…

– Почему девятнадцать?

– Как раз столько ей было лет, когда она…погибла. А может, нет? – Алексей схватил Сиура за руку, с надеждой, с каким-то гибельным восторгом вглядываясь в его глаза, – Я никогда не верил, что ее больше нет. Раз ее браслет…А? Может же произойти чудо?!

– Есть в этой истории с Элиной какая-то загадка. Я это чувствую, но не могу найти ответ.

– Да? Ты тоже это почувствовал? А я уж давно считаю себя сумасшедшим. Она иногда разговаривает со мной. Во сне или наяву, я не знаю. И ни разу я не видел ее мертвой. Поэтому я поверил. Я сразу поверил тому человеку. Он сказал, что Элина придет туда… в комнату с цветами и листьями на потолке. Потом тот человек куда-то исчез, а я долго бродил по лесу, пока не нашел дом. Ну… остальное ты знаешь. Вот я здесь. Сколько дней прошло? Мои часы остановились и не заводятся.

– Две недели.

– Не может быть. Я только что зашел, перед тобой. Осмотрелся… Воздух здесь тяжелый, в сон клонит. Но я не спал.

– Пойдем отсюда. Я пришел за тобой.

– А как же Элина? – Алеша растерянно огляделся.

– Она не придет. Во всяком случае, не сюда. И не теперь.

– Ты знаешь, я почему-то тоже так думаю. Но зачем тот человек приходил в гостиницу? Я никогда раньше его не видел. Откуда он все знает о нас с Элиной?

– Здесь мы не найдем ответа на эти вопросы. Нужно идти.

– Ты прав. Знаешь, что?

– Что?

– Мне стало легче.

– Конечно. – Сиур посмотрел на дверь, через которую они с Феофаном вошли в комнату. А смогут ли они с Лехой выйти отсюда? Что за мысли приходят ему в голову! Кто или что может им помешать?

Они подошли к двери. Старое дерево приобрело цвет темного меда. Сиур сильно толкнул, и едва не потерял равновесие. Проем открылся легко, и мужчины попали в темный коридор, который тут же привел их к выходу. Просторная горница была залита солнечным светом. Феофана не было. В окна доносился шум леса. Они вышли из домика и глубоко вдохнули горячий воздух, запах скошенной травы. На краю поляны старик с синими глазами косил, ритмично наклоняясь и разгибаясь. Он не оглядывался…

ГЛАВА 32

Утро было ясное, но на краю неба появились мелкие рваные облачка. Лето склонялось к осени. Хотя впереди еще почти весь август, – желтые листья уже падают в зеленую траву и ветер носит их по горячему асфальту. Дворники сметают их в большие кучи и сжигают в углах дворов.

Белье быстро высохло на ветру, и Валерия стала снимать его и складывать в корзину. Оно пахло свежестью. Вчера вечером они с Тиной решили заняться стиркой. Влад приехал только к ужину и съел невероятное количество отбивных с цветной капустой и фасолью. Потом они все вместе пили чай и разговаривали.

– Я нашел в подвале вещи того парня, Валена. И оба фонаря. Один так и лежал в сумке, а вторым он, видимо, пользовался, потому что я нашел его в потайном коридоре. Одного не понимаю: как он туда попал? Если смог найти Глаз в месте входа, то паренек действительно везучий.

– А куда он делся?

– Черт его знает! – Влад взял себе еще несколько отбивных. – Как вкусно! Чего это вы вдруг решили заняться приготовлением еды? Честно говоря, на большее, чем покупные пельмени, я не рассчитывал.

– Нам скучно. Кроме того, за каким-нибудь делом интереснее обсуждать и анализировать все, что с нами происходит, происходило или может произойти. Так что с тем парнем?

– Откуда мне знать? Может, испугался чего-то и убежал, бросив свои вещи. Подобные типы именно так себя и ведут – они храбрые, пока им по-настоящему ничто не угрожает. Если же возникает настоящая опасность, они сходят с ума от страха и действуют непредсказуемо. Как можно вычислить поступки идиота? Они будут идиотскими. Вот и все.

– Так ты думаешь, он убежал? – спросила Валерия. Читая письма Марго, она обратила внимание на то, что происходило в подвале, и это ей показалось очень странным и необычным. Подвал издавна пользовался плохой репутацией. Похоже, время существенно ничего не изменило.

– Может, да, а может, нет.

– Но куда же он делся в таком случае?

Влад вздохнул и пожал плечами.

Валерия снимала белье и вспоминала этот разговор. Нет, она не думала, что Вален убежал. Он бы уже объявился. Его вещи, документы и деньги у Ника. Где можно пропадать столько времени? Даже если он «тронулся умом», как предполагает Влад, то его можно было бы разыскать в больнице. Ник везде звонил, искал, но безуспешно. Значит?..

– Валерия! – Тина прервала ход ее мыслей. – Завтрак готов.

Они обе удивлялись, как ненавидимые ими обеими домашние дела вдруг стали легкими и приятными. Тина с удовольствием готовила, Валерия занималась уборкой и стиркой. И все время, занятые этими повседневными заботами, они говорили и говорили.

После завтрака Влад отвез Тину на работу.

– Закройся и никому не открывай. Двери двойные и надежные. Запросто их не откроешь. Если что – звони. Телефон у меня в машине, так что где бы я ни был, смогу помочь в случае чего. Не бойся. Никто еще не успел выяснить, куда ты исчезла. Если и будут искать, то по старым адресам.

Оставшись одна, Валерия решила прилечь. Мысли не давали ей покоя. Она представляла себе Александру… Неужели, эта история подлинна? Но тогда… Что я сомневаюсь, ведь Ник с Валеном нашли склеп! И там была она. В гробу. Валерии стало жутко, словно могильный холод проник в каждую клеточку ее тела. Она почувствовала знакомый озноб: начинался приступ кашля. Сознание помутилось, перед ее внутренним затуманенным взором возникла розовая миндальная долина, в чаше, образованной зелеными возвышенностями… Над душистыми цветами жужжали тысячи пчел…

Она очнулась на полу. Прямо перед ее лицом – черная неполированная ножка тумбочки, на которой стоял телевизор.

– Что это со мной? Мне плохо… О, Боже, никого нет рядом!

Ей показалось, что в углу мелькнула какая-то неясная тень. Непреодолимый ужас сковал ее члены…

Человек в черном шагал по знакомой кленовой аллее. Собирался дождь. В воздухе уже чувствовалась сырость. Ветер срывал редкие пожелтевшие листья с веток тополей и акаций. В такие дни, когда еще пышно цвело лето, но осень своими золотыми мазками уже подкрашивала темную зелень, он думал о Евлалии. Шумный и беззаботный маскарад ее жизни оборвался в самом разгаре, когда все вокруг еще танцуют и веселятся, музыканты ускоряют темп зажигательной тарантеллы [42], и маски пестрым нескончаемым калейдоскопом сменяют одна другую… Она собрала жатву страстных восторгов и томительных грез, насытилась ими, как насыщается дождевой влагой рыхлая плодородная земля. Но он… остался в ожидании, которое так и не разрешилось… Он ждет. По сию пору. Он ищет отклика на свой зов… все еще. О, Евлалия…

Предаваясь своим мыслям, человек в черном почувствовал, что сзади него что-то происходит. Он не вздрогнул, не оглянулся, продолжая так же беззаботно шагать, поглядывая на небо и прохожих. Но внутренне он весь напрягся и сосредоточился. Тугая пружина пришла в движение и сжалась, готовая распрямиться с убийственной силой в самый подходящий для этого момент.

Дойдя до заросшего кустами сирени и шиповника скверика, человек свернул на обсаженную туей песчаную дорожку. Чуть покрасневшие обильные ягоды рябины гнули книзу тонкие деревья. Уродливо обрезанные толстые тополя топорщили в разные стороны свои едва отросшие ветки. Продолжая играть роль праздного гуляки, киллер (а это был он) свернул на утоптанную прохожими тропинку между кустов. Углубившись в заросли, он остановился, прислушиваясь. Никого.

Круто развернувшись, человек в черном направился неслышным крадущимся шагом в ту сторону, откуда пришел. Потратив некоторое время на поиски источника беспокойства, киллер убедился, что и на этот раз чутье охотника его не подвело. Правда, в этом случае явно не он был жертвой и объектом. Охотились на кого-то другого. Подчиняясь опять же своему несравненному чутью, которому он доверял гораздо больше чем медлительному и коварному уму, киллер решил остаться и проследить, кто и за кем охотится в этом городе и в этом месте, выбранном им для своих собственных забав.

Он занял удобную точку наблюдения и приготовился ждать развития событий.

В нескольких метрах перед ним расположился в кустах парень в камуфляжных брюках и футболке цвета хаки, который держал в поле зрения подходы к поликлинике, в которой работал симпатяга Борис Иванович.

Киллер задумался. Он испытывал особого рода чувства к доктору и после происшествия с курицей задумал новое развлечение. Дабы претворить его в жизнь, требовалась определенная подготовка. Эту самую подготовку он и намеревался сегодня осуществить, если бы ему не помешали. Он уже несколько минут наблюдал за джентльменом в камуфляже, а тот не проявил ни малейшего беспокойства, продолжая возиться в кустах.

– Салага! – с удовлетворением подумал киллер. – Щенок еще! Такой долго не проживет. Нюха у него нет. Дрожи этой внутренней, которая на каждый посторонний взгляд откликается и не дает «ворон ловить». Ты, парень, не за свое дело взялся. Видишь, еще ничего предпринять не успел, а уже попался. Кто ж так работает?

Киллер был профессионально тщеславным и любил сравнение в свою пользу. Что ни говори, а приятно все-таки поймать коллегу на проколе. Однако джентльмен в камуфляже уже второй, которого он тут засекает. Первый был в машине и следил за красивой женщиной. В тот раз он ради спортивного интереса, и просто, чтоб не повадно было, помог даме оставить своего преследователя с носом. Как ее звали, Валерия, кажется? Ну, да, Валерия. Ничего, красивое имя. И сама она красивая, с черными волосами, как у Евлалии. Может быть, из-за того, что она была похожа на Евлалию, он и не мог допустить, чтобы с ней произошло что-нибудь плохое? Скорее всего, именно так. Он вообще не причинял вреда женщинам. Это был его принцип, который знали заказчики, и от которого он не отступал ни за какие деньги. Не все в этом мире можно купить, ребята! Есть вещи, более ценные, чем жизнь, своя или чужая. Так он считал. А что по этому поводу думают другие, его не волновало.

Возможно, потерпев неудачу, ревнивый муж или любовник, решили возобновить попытки? Что им нужно? Собирают компромат, или… Ревнивых мужчин он презирал. А тех, которые нанимали детективов для слежки за женщиной, тем более. Не так это делается, парень! – сказал бы он любому, вздумавшему подобными способами добиваться расположения женщины. Или стараться вернуть это расположение, если оно утеряно.

Джентльмен в камуфляже киллеру не нравился. Он был «пустым». Такое определение человек в черном придумал сам, ибо никакое другое не подходило по смыслу. «Пустой» – значит, одна только действующая оболочка, робот, подчиняющийся любым командам, которые совпадают с его примитивными интересами. Это самая страшная разновидность людей, чем бы они ни занимались.

Понаблюдав еще пару минут за парнем в кустах, киллер обнаружил, что тот вооружен и готов пустить оружие в ход. Это уже становилось интересным. Когда в одном и том же месте дважды натыкаешься на слежку, случайностью тут и не пахнет. А когда наблюдатель вооружен, то это вдвойне исключает простое стечение обстоятельств. Ха, похоже, он сегодня здорово развлечется! Киллер получал удовольствие от острых ситуаций, и сегодня, кажется, его ждет именно такая. Что ж, отлично!

В этот момент на аллее показались две женщины. Человек в черном не поверил своим глазам, хотя, где-то подспудно ожидал этого. Его сердце сильно забилось, отдаваясь в висках. Не может быть! Одна из них – та самая Валерия, которую он видел тут в прошлый раз, а другая… О, нет! Он закрыл глаза, потом снова открыл их… Все то же. Две женщины, которые будоражат его сердце, идут по аллее, прямо напротив того места, где засел джентльмен в камуфляжных брюках. А что же он? Он приготовил оружие…

В это мгновение из скверика выбежала стайка школьников с охапками рябиновых веток в руках. «Губители природы» как нельзя кстати для женщин и весьма некстати для джентльмена в кустах, затеяли возню и беготню по аллее, заслоняя женщин и закрывая наблюдателю обзор.

– Вот такие случайности и губят нашу карьеру, – подумал киллер и засмеялся.

Женщины тем временем поднялись по ступенькам и скрылись за стеклянными дверями поликлиники.

Тина несколько раз сходила в архив, принесла заказанные старичком-профессором книги, перекинулась с ним несколькими словами, и отправилась с Людмилочкой пить чай. Она позавтракала перед работой вместе с Валерией, а подружка никогда не успевала этого сделать. Постепенно пить чай на работе вошло у нее в привычку, и хотя дети отдыхали со свекровью в Марфино, а Костик еще спал, когда она уходила, все равно Людмилочка не успевала поесть. Теперь она занималась по утрам прической, маникюром, и еле успевала собраться, когда сигнал машины во дворе сообщал ей, что Влад уже приехал и ждет.

Влад каждое утро что-нибудь покупал ей – шоколадку, мороженое, какие-нибудь сладости, вроде рахат-лукума или халвы с орехами, до которых Людмилочка была большая охотница, и это вошло у них в своеобразный утренний ритуал. Подобные ритуалы создают особое настроение и особый вид отношений, отличный от всех других. Таких мелочей, который радуют сердце, можно придумать очень много, в зависимости от фантазии и степени расположения людей друг к другу. Именно они и составляют прекрасную основу, на которой вышиваются потом самые замысловатые волшебные узоры.

Поедая халву, и запивая ее только что заваренным чаем с листьями жасмина, Тина не переставала думать о Валерии. Как она там, в чужой квартире? Наедине со своими мыслями?

– Слушай, а ты знаешь, каким путем Елизавета Петровна ездила из Лефортова в Кремль и обратно? – неожиданно спросила Людмилочка с набитым ртом.

Тина удивилась.

– Какая Елизавета Петровна? И чего она туда-сюда ездила?

– Императрица российская, дочь Петра, – вот какая! И откуда у тебя столь непочтительное отношение к коронованным особам?

– Вовсе нет, просто я не пойму, чего это ты вдруг о ней заговорила? А чего она из Кремля ездила в Лефортово?

– Как это «чего»? Дворец у нее там был, на Яузе реке, близ бывшей Немецкой слободы.

– Ну… – Тина никак не могла взять в толк, почему об этом зашел разговор.

– Да не «ну», а подумай!

– О чем?

– О том, каким путем она ездила! Сегодня Влад совершенно случайно натолкнул меня на одну мысль. Он такой… интересный. Утром вдруг мне говорит, хочешь, я тебя прокачу, как императрицу российскую Елизавету Петровну? Я думаю: как это? – а сама говорю – хочу! Очень даже хочу! Мне никогда никто такого не предлагал. А он… представляешь? Это же совсем не то, что по коленкам рукой елозить…или там…ну, ты сама знаешь. Он хочет для меня что-то необычное сделать, приятное… понимаешь? Это ж дорогого стоит!

Тина не могла не согласиться, ее и саму заинтересовало предложение Влада.

– Ну и как, прокатил?

– Да! – Людмилочка зажмурилась от удовольствия. – Представляешь себе? Золоченая карета, малиновый бархат подушек, блистательный кортеж сзади и спереди – из окна – сказочная Москва с теремами и деревянными дворцами, с остроконечными крышами, бесчисленными церквями – как есть Царьград! И все солнцем залито! И на карнизах соборов галки кричат! И люд московский врассыпную кидается – а не то задавят, растопчут… Эх, у меня аж дух захватило!

– Воображение у тебя, что надо.

– Да нет, это Влад мне все описывал, пока мы ехали… Знаешь, как? По старым улицам – Никольской, пересекая Лубянскую площадь, потом покатил по Мясницкой и Новой Басманной – до Разгуляя – площадь такая, потому что на ней трактир стоял, который так и назывался Разгуляй! Очень по-русски, ты не находишь?

– Да уж. А дальше?

– Ну… по Елоховской, где церковь Богоявления, потом – на Бауманскую. Ты знаешь, оказывается, раньше это была главная улица Немецкой слободы, – Немецкая, так и называлась. Вот по ней – до Яузы, до моста в Лефортово… Ох и здорово!

– А откуда Влад все это знает? Про улицы, про императрицу?

– Так у него ж мама была московская художница, страшно любила старую Москву, и его приучила. Он Москву знает лучше любого старожила! И что где стояло, и что как называлось.

– Заманчиво. Я бы тоже проехалась! Но к чему ты это вдруг вспомнила?

– Во-первых, делюсь приятными и неожиданными впечатлениями, а во-вторых… я утром книги расставляла, заказы раскладывала, и все думала. Елизавета Петровна была женщина очень холеная, изнеженная, жизнью и ее наслаждениями пользующаяся безо всякого отказу. И покушать, и потанцевать, и любовные утехи, и праздники всякие… А маршрут ее поездок лежал мимо непрерывной череды церквей.

– Ну и что? Церкви – это красиво!

– Сейчас да. А тогда? Вокруг церкви обязательно был мрачный погост – своего рода приходское кладбище. Представь, что едешь ты в роскошной карете, разодетая, и из окна видишь изо дня в день одно и то же – кресты, каменные надгробия, похороны, – слушаешь погребальный звон да плач!

– Не очень приятная картина… Но что же делать?

– Это нам с тобой непонятно, что делать, а она – императрица, самодержица всероссийская, и Женщина в лучшем смысле этого слова!

«И того ради Повелеваем: как в Немецкой слободе, так и близ оной при церквах, что на проезжих улицах имеются, от сего времени мертвых не погребать и старые могилы все заровнять и склепы незасыпанные землею – засыпать…»

Кто, как ты думаешь, мог позволить себе в те времена иметь «склепы, незасыпанные землею», а? Только богатые люди! Я тут глянула кое-какую литературу, – на этом маршруте, которым меня Влад провез, одних только православных церквей с погостами было около двадцати! И кто это в одно мгновение, выполняя царский указ, успел бы все тщательно засыпать ? С поверхности приметы кладбищ убрали, и все. Уверяю тебя! Русские люди именно так бы и сделали! Внешне ничего не видно, а проверять могилы да склепы никто не пойдет. Противно и страшно. Да и зачем?

– Тебя что, увлек пример Ника с Валеном? На сокровища мертвых потянуло?

– Меня нет, – горячо возразила Людмилочка, – а Вален об этом думал всерьез. Это представляешь, сколько захоронений находится практически в черте города? Ну и что, если многое скрыто под более поздними постройками? Все – да не все. На многих бывших погостах или даже целых кладбищах, таких, как бывшее Лазаревское, например, – разбиты скверы или парки. Кто ищет, тот всегда найдет! Понимаешь ход его мыслей?

– Понимаю. Ну и что?

– Вот, смотри. – Людмилочка вытащила из сумочки смятый листок бумаги. – Влад его нашел с кармане ветровки этого Валена. И дал мне, чтобы я посмотрела и выяснила, о чем речь идет.

– А почему он нам с Валерией ничего не сказал?

– Для Валерии и так слишком много впечатлений, а тебе я расскажу. Он это знает. К тому же он нашел эту бумагу сегодня утром, когда еще раз обыскал все вещи, найденные в подвале.

– Хорошо. И что на этой бумаге?

– «… а в Немецкой слободе и близь оной при церквах, кои при самых проезжих улицах имеются, кладбища мертвых тел, особливо же в слободе в склепах незасыпанных землею, кои хотя прежде и дозволены были, но тогда оная слобода была в отдалении от жилья… а ныне в средине быть стала, и для того погребению мертвых тут быть неприлично, да и опасно…»

Видишь, тут и про Немецкую слободу, и про старые кладбища! Этот Вален был не дурак, он где-то в архивах рылся, знал, что погребения и отведение для них мест регулировались Законами Российской Империи. Вот он их, касательно Москвы и пригородов, и поднял. А вот у него тут и чертежик имеется, и название улиц и мест. Детский парк какой-то, несколько станций метро, бывшая Маросейка, Ильинка, Покровка, бывшая Сухаревка…

– Это там, где Колхозная площадь?

– Ну да! Там, где проспект Мира, улицы Гиляровского, Щепкина, оказывается, была раньше Мещанская слобода. Я сама этого сроду не знала. Он, видимо, исторические документы просматривал. Уж я не знаю, что и как этот Вален искать собирался, но то, что планы у него были грандиозные, сразу видно.

– Не знаю… Это ведь не лес, и даже не пустыри какие-то, а город: дома, улицы… Что ж, вот так прийти с лопатой и копать?

– Будь уверена, что он бы место тщательно подбирал. Как со склепом Баскаковых. Нашел же? И откопал! А ведь сколько лет прошло… Многие, наверное, и дневники эти, и письма читали. Читали, и не верили. Как про Трою [43]. Все думали – сказки, вымысел. А Шлиман [44] поверил, нашел и откопал. Это все не от бумаг и сведений зависит, а от людей, которые эти бумаги читают. Цели у них, конечно, разные. Но нас сейчас не это волнует.

– Послушай, если он собирался еще склепы искать, почему же инструменты свои бросил в подвале? Фонари? Они мощные, стоят немало… А?

– Вот и я о том же! Для чего я тебе все это объясняю? Не мог он свои вещи так просто бросить. Сколько еще работы он наметил! И подход у него был серьезный, основательный. И парень он, по всему видать, был настойчивый. Допустим, он там в подвале чего-то сильно испугался, до такой степени, что все бросил и убежал. Но он бы потом обязательно вернулся. Хотя бы за вещами.

– Судя по всему, Вален был плохим мальчиком, но не из пугливых. Иначе он бы себе подобный промысел не выбрал. Ты бы полезла в старые склепы, в гробы? К тому же такая деятельность темноты и скрытности требует. Значит, в основном ночью.

– Да ты что? Мне даже подумать жутко! Я у себя в квартире бывает, темноты боюсь. Как найдет что-то… А мертвецы? У меня бы сразу – разрыв сердца.

– Так к какому выводу мы с тобой пришли? Что Вален из подвала никуда не выходил. Он там или заблудился, или пропал.

Людмилочка согласно закивала головой. Именно так она и думала. Никуда он не убегал.

– А где там блудить-то? Ребята говорили, коридор с тупиком и два таких же ответвления. И Влад там был. Он тоже поначалу решил, что парень не учел самозакрывающийся вход. Но никого не нашел.

– Значит, мы про этот подвал не все знаем.

Тина спохватилась, что до сих пор не позвонила Валерии. А вдруг ей опять плохо? Она побежала к телефону. Никто не снимал трубку. Выслушав серию длинных гудков и начиная волноваться, она снова набрала номер. Валерия к телефону так и не подошла.

– Надо позвонить Владу, – посоветовала Людмилочка.

– Не может же он вместо работы только и делать, что мотаться туда-сюда, пасти таких больших девочек, как мы. Я быстренько съезжу, посмотрю, что там. Может, она просто спит? Выпила снотворного. Влад купил целую упаковку.

ГЛАВА 33

Китайская роза выпустила огромный нежный бутон, сверху серебристо-розовый, а внутри, там, где лепестки чуть-чуть отгибались, – красный. За окном шел дождь, крупные капли стучали по листьям каштана, мокрым и глянцевым, по стеклу, стекали тонкими мутноватыми струйками на подоконник.

Борис Иванович грустил. Когда шел дождь, пациентов было мало. Он снял очки и устало вздохнул. В желудке возникло неприятное ощущение пустоты, хотя он плотно позавтракал. Да и на работе у него всегда был мед, печенье или булочки, чтобы можно было попить чаю. Но сейчас аппетита не было, просто тянущее ощущение за грудиной. Может, это и не желудок.

На столе перед ним лежала очередная написанная им научная статья, которую он правил. Настроение было прескверным. То, чем он занимался, было неинтересным и скучным. Время казалось потраченным напрасно, каждый день возникали какие-то мелкие неприятности, то связанные с коллегами по работе, которые завидовали Борису Ивановичу, то с женщинами. В основном, с бывшими. Хотя женщины – это так сложно, запутанно. Есть, конечно, и приятные моменты, что греха таить, но зато потом… начинается. Претензии, совершенно необоснованные; выяснения отношений, требования, обиды. Это так напрягает!

Сначала всегда все хорошо, – они кажутся такими разумными, понимающими, соглашаются со всем, что он пытается им объяснять… Куда это все девается потом? Вот загадка, которую старался и не мог отгадать Борис Иванович. Что с ними происходит? Почему они вдруг начинают лить слезы, возмущаться, злиться, а некоторые даже угрожать? Они напрочь забывают, что он подчеркнуто не давал им никаких обещаний, никаких надежд? Почему они начинают лезть к нему в душу? Что они все от него хотят? Что за неуместное любопытство? С чего они взяли, будто он должен докладывать им о своей личной жизни? С каждой из них у него свои отдельные отношения. Разве он не джентльмен, чтобы рассказывать одной о другой, а другой о третьей? Это, в конце концов, неэтично. И просто глупо. Как только люди сами этого не понимают? Как невыносимо трудно с ними ладить!

С годами он понял, что все женщины хотят только одного – использовать его в своих целях. В основном, как рабочую силу. И еще им нужны деньги. Духовное же на самом деле никого не интересует. Разве что сначала, чтобы заманить в ловушку. А потом все оказывается удивительно похожим. До тошноты.

От этих мыслей у доктора всегда начинала болеть голова. Отчаявшись добиться его внимания, женщины идут буквально на все. Однажды он обнаружил какие-то засушенные травы, рассыпанные по кабинету; в другой раз – щепки на своем столе; в третий – шкурку какого-то зверька в кармане халата. После этого он долго болел.

А после очередного скандала с очередной женщиной, он обнаружил в ящике стола свою фотографию, где были выколоты глаза, а на месте сердца красовалась изрядная дыра. Это окончательно выбило его из колеи. Поднялось давление, начались сердечные боли. Доктор плюнул на все, взял отпуск и уехал к маме в Тульскую область.

Неприятные, тяжелые мысли сменяли одна другую, и когда раздался стук в дверь, он почти обрадовался.

В кабинет вошли две женщины. Одну из них он знал: это была переводчица, с которой он сотрудничал. Вторую Борис Иванович видел в первый раз. С виду ничего особенного, но изюминка определенно есть. Из тех, которые любят «качать права» – сразу определил он. Такие всегда молча слушают, а потом говорят совершенно не то, что следовало бы. Поведение непредсказуемое, манеры порывистые, мысли вольные, привычки вредные. Он хорошо разбирался в людях. Переводчица тоже не сахар, – себе на уме.

– Как приятно вас видеть, – сладкоречиво начал он. – Какие очаровательные женщины зашли ко мне! Удивительно, что вы помните одинокого доктора. Дождик вас не намочил?

– Мы успели войти в поликлинику, когда он начался. Так что повезло, – ответила Валерия. – Познакомьтесь с моей подругой, ее зовут Тина.

– Что вас привело ко мне в такую погоду?

Тина рассказала, как нашла Валерию на полу без сознания, когда прибежала домой. В подробности относительно адреса и обстоятельств она не вдавалась. Они с Валерией договорились об этом еще на улице.

– И что же вы предприняли? – поинтересовался доктор, сложив руки в замок и опустив глаза, как будто под столом было что-то интересное.

– Привела ее в чувство. Как обычно. Потом напоила крепким чаем. И мы решили прийти к вам.

– У меня кашель не проходит, – сказала Валерия, – хотя все, что вы мне посоветовали, я принимаю.

Борис Иванович вздохнул. Посмотрел на нее долгим, сочувственно-всепонимающим мудрым взглядом. Ему была ясна природа проблем этой женщины – ее губит страсть к деньгам и беспорядочная личная жизнь. Но как ей скажешь об этом? И разве она с этим согласится? Она будет требовать лекарств, рекомендаций и ждать, что это ей поможет.

– Я думаю, вам надо восстановить мир в душе, Валерия. Тогда ваш организм сам справится с болезнью.

– Мы согласны с вами, Борис Иванович, – вмешалась Тина. – Но как это сделать, конкретно?

– Что именно? – Доктор старался продолжать быть любезным, но напористость посетительниц начала его раздражать. Люди сами не знают, чего хотят, а требуют, чтобы он научил их этому.

– Самое главное – как восстановить мир в душе, о котором вы говорите? Как это сделать? Какие шаги нам следует предпринять?

Борис Иванович растерялся. Он любил говорить много и общо, а конкретные вопросы ставили его в тупик. Долго молчать невежливо, а что говорить, не сразу сообразишь.

– Нужно молиться, – наконец, мягко произнес он. Никаких следов внутренней борьбы на его лице не отразилось. Он говорил искренне. – Необходимо очиститься.

– «От скверны» – мысленно добавила за него Валерия, и ей захотелось выйти из кабинета на свежий, пахнущий дождем и мокрым асфальтом, воздух.

– Мы ждем от жизни только удовольствий и радостей. Но как можно веселиться, когда вокруг столько страданий? Как может быть здоровым сердце, которое болит обо всех несчастных? – Борис Иванович тут же наяву ощутил болезненную пустоту в груди и невольно поморщился. Он переживал боль своих пациентов как свою собственную, излучая доброту и утешение. – Путь страданий дает нам возможность родиться заново, стать чистыми как телом, так и помыслами. Отрешиться от мирских соблазнов, пустой суеты. Они – только иллюзия благополучия, а на самом деле приносят нам многие печали. Грустно смотреть, как люди губят сами себя…

Тина заерзала в кресле. С одной стороны ее одолевало мучительное желание немедленно как следует вымыться, – она вдруг ощутила себя до неприличия грязной и бессердечной, так что на мгновение стала сама себе противна. Но только на мгновение. Мимолетное самоуничижение сменилось волной протеста, хлынувшей из ее глубинного источника, где она воспринимала себя с гордым достоинством и любовью, примиряясь с собственными ошибками и заявляя свое право на совершение ошибки. Она никогда не замахивалась на безгрешность, и считала, что даже если совсем никогда не предпринимать никаких движений из боязни содеять грех, то все равно наживешь неприятности. Таков уж этот мир. Хорош он или плох, но мы живем в нем. Бездействие гораздо опаснее действия, пусть порой и безрассудного, и ложного. Бездействие сродни смерти, чем бы его не оправдывали. А свою силу нельзя отдавать никому, в том числе и самой смерти. И потом, кто возьмет на себя смелость оценить степень добра или зла, совершенного им? Где эти критерии, и кто их установил?

Валерия же чувствовала себя в присутствии Бориса Ивановича, особенно когда он говорил, – как на представлении безукоризненно разыгранной пьесы, своего рода театре одного актера, который достиг такого совершенства в исполнении своей роли, настолько сжился с ней, что перестал различать жизнь и сцену. Он произносил не написанные в сценарии и заученные слова, а как бы свои собственные, выстраданные и выношенные годами нелегких раздумий о сути человеческой. Но какая-то неуловимая, необъяснимая логикой, затаившаяся в непроницаемой глубине фальшь превращала бриллиант в дешевую подделку. Менее проницательные люди, завороженные его ослепительно-радужным сиянием, не могли этого заметить, как не может дилетант отличить истинно драгоценный камень от искусной имитации. Но специалист сделает это без труда, не столько при помощи специальных знаний, сколько благодаря выработанному годами опыта чутью.

– А что вы читаете? – поинтересовался Борис Иванович, заранее предугадывая ответ и всем своим видом демонстрируя немой укор.

Он заметил, что его речь производит на женщин впечатление, и приободрился. То, какого рода это впечатление, оставалось для него скрытым плотной завесой самолюбования, поэтому он с жаром прокручивал в уме следующие многозначительные фразы, которые скажет, когда посетительницы ответят на его вопрос. Что они могут читать? Душещипательные любовные романы или столь модные нынче детективы, в лучшем случае, какую-нибудь «психологическую» дребедень. Разве таким людям доступна истинная глубина духовной и философской мысли? Это им скучно, – уже на третьей странице начинается мигрень или неодолимо клонит в сон.

Валерия как раз собиралась ответить. Прямая по натуре, она чуть было не сообщила, что последнее прочитанное ею – дневник гувернантки-француженки, кстати, прекрасно написанный. Но вовремя прикусила язык. А поскольку лгать как следует она не напрактиковалась, – то же в равной степени касалось и Тины, – то возникла заминка.

Доктор был удовлетворен. Так он и думал. Им стыдно признаться. А выдумать что-то не так-то просто.

Тина прочитала его мысли по выражению глаз и лица, и ей стало смешно. Она могла бы поставить этого Бориса Ивановича в тупик обсуждением любого литературного жанра. И по роду деятельности и по своей огромной склонности к эстетике, в том числе и литературной, она прочитала и знала досконально всю русскую и зарубежную классику, поэзию, философию, одновременно прекрасно разбираясь в современных изданиях. В какую-то секунду она открыла рот и… остановила себя. Ей вдруг стало жалко этого человека, который под толстым слоем напускного смирения скрывал тяжело раненное болезненное самолюбие. Она могла бы его убить своими словами… но ведь это было совершенно ни к чему. Он медленно убивал себя сам, погребая под таким количеством пепла, что искра жизни уже едва теплилась.

Примерно то же самое чувство испытала и Валерия. Они бы очень удивились, если бы могли сравнить свои мысли и ощущения.

Борис Иванович встал и с важным видом направился к полке с книгами; выбрав там небольшую книжицу в темном переплете, он протянул ее Валерии.

– Вот. Очень рекомендую. Нужно начинать постигать вечное и духовное.

Валерия вежливо поблагодарила и прочитала название: «Жизнь после смерти». Ей вдруг захотелось сказать доктору, что она об этом знает гораздо больше, чем он может вообразить. Вместо этого она просто спрятала книгу в сумочку и бросила взгляд на Тину. Та его совершенно правильно поняла: нам тут больше делать нечего.

Едва они собрались уходить, как Валерия внезапно ощутила внутри себя странное и сильное напряжение, как будто у нее на уровне лица возник яркий горячий шар, и в то же мгновение огромное, сильное и всепроникающее облегчение смыло усталость, страх и боль последних дней упругими и легкими потоками, возникшими в теле и вокруг него…

Борис Иванович застыл на полуслове, вытаращив глаза и уставившись на окно с испуганным и растерянным выражением лица. В первую минуту ни Тина, ни Валерия не поняли, в чем дело. Смертельная бледность покрыла лицо доктора, он оцепенел и не мог оторвать взгляд от бордовой шторы в атласную полоску… Штора горела! Она занялась с краю, ало вспыхнувшим свечением, которое за пару секунд превратилось в обыкновенный огонь, вяло разгорающийся. Тем не менее пламя крепчало, пока все трое, потеряв дар речи и не в силах двинуться с места, наблюдали за этим жутким и необъяснимым зрелищем. По кабинету пополз едкий и темный дым: штора оказалась синтетической.

– Что это? – робким и дрожащим голосом спросил Борис Иванович, пытаясь встать со своего крутящегося кресла. Это у него не сразу получилось. С трудом выбравшись из-за стола, он кинулся к двери с истошным криком: «Пожар! Горим! Помогите!» – и, забыв о пациентках, размахивая руками и развевающимися полами халата, понесся по коридору. Это было уже выше его сил! Какое же тут смирение выдержит? Теперь его решили поджечь! И кто? Вполне с виду приличные женщины. Что им всем от него надо?

У Валерии подкосились ноги, и она опустилась на стоящую в углу кушетку. Перед ее глазами возник экстрасенс Игнат, носящийся по своей «лаборатории» с тряпкой и сбивающий пламя с развешанных повсюду пучков трав. Неужели?..

– Валерия! – Тина не позволила ей блуждать по задымленным коридорам своего ума. Нужно было что-то делать. – Давай сюда покрывало с кушетки! И лейку!

Она с трудом подобралась к окну, заставленному с одной стороны столом, а с другой – кадкой с китайской розой, и сильно дернула штору.

Дым, выползший из отрытой доктором двери кабинета, взбудоражил персонал и немногочисленных больных. Кто-то уже звонил, вызывая пожарных; уборщица с ведром воды торопливо бежала из процедурной, на ходу сообщая в открывающиеся двери о пожаре. Борису Ивановичу стало плохо, и его отхаживали две врачихи в кардиологическом отделении, в самом конце коридора.

Тем временем Тине удалось оборвать горящую штору. Они вылили на нее лейку воды и бросили сверху покрывало. Все еще тлеющий огонь окончательно погасила уборщица, опрокинув сверху полное ведро холодной воды. В кабинете противно пахло горелой тканью и паром, летали легкие черные хлопья, пачкая научные бумаги, разложенные на столе доктора.

– Ох-хо-хо… – вздохнула уборщица и перекрестилась. – Кажись, управились. Надоть Петровичу сказать, чтоб перезвонил в пожарку. А то они приедуть, заругаются. Ну, как где настоящий пожар? А они тут… Кто ж это занавеску поджег? – она посмотрела на Тину с Валерией и засмеялась. – Пойдемте ко мне, умоетесь, а то в саже все.

По дороге она все расспрашивала, как вышел пожар, и удивлялась.

– Борис Иванович мужчина серьезный, степенный. Не пьеть, и с папиросами не балуется. Таких сейчас днем с огнем не сыскать! А умный какой – страсть! Да и из себя пригожий. Вот бабы-то и бесются. Ну прямо проходу ему не дають! – она с сожалением вздохнула. – Только вот не везет ему почему-то в жизни. Жена его бросила… Что за баба дура? Такого мужика бросить! Видать, совсем полоумная. Сколько лет он с нею промучился! Хорошим людям всегда не везет. Был бы пьянчуга какой, лупил бы ее как сидорову козу-то, тогда, небось, поняла бы! А надысь еще одна скаженная баба скандал тут устроила, визжала на всю больницу! Ох, горе…

Видно было, что она жалеет Бориса Ивановича, и считает, что судьба к нему не справедлива.

– Как же все-таки вы огонь запалили? – любопытство не давало ей покоя. Происшествие вышло странное и где-то даже забавное, если бы не сердечный приступ у Бориса Ивановича. И то сказать, сколько переживаний на одного человека! То бабы дурные скандалють, то наука, как надо, не движется, то… Эх, хорошему человеку завсегда в жизни нелегко!

– Штора сама загорелась, – сказала, наконец, Тина.

– Как это сама? Что ты, милая, это ж не торф в лесу! И не бензин! Тряпка – она тряпка и есть! Отчего ж бы это ей самой загораться?

Тина пожала плечами. Ей и самой было непонятно, как все произошло. Они сидели, разговаривали. Никто не вставал с места. Никто не курил. Спичек не зажигали. Электроприборов не включали. Она сначала подумала, что у окна мог стоять работающий электрообогреватель, и по какой-то причине загореться, но когда удалось оборвать штору, ничего подобного не обнаружилось.

Уборщица помогла им привести себя в порядок. Тина чувствовала себя немного растерянной. А Валерия отчего-то расстроилась. То ли разговор так повлиял на нее, то ли эта зловредная штора… Она была очень бледная, и руки дрожали.

– Давайте, чайку попьем! – предложила сердобольная бабка.

Они расположились в помещении для отдыха персонала поликлиники, которое оказалось пустым по причине того, что все побежали смотреть пожар, обсуждать его возникновение и сочувствовать Борису Ивановичу.

Бабка напоила их мятным чаем с конфетами и проводила к выходу.

– Что ты так переживаешь, милая, – уговаривала она Валерию. – Ты еще молодая совсем, жить да жить, – а ты нервничаешь по всякому поводу. Нервы беречь надоть. От их, проклятых, все болезни!

Они были уже в вестибюле, когда мученически-слабый и больной голос Бориса Ивановича окликнул их с лестницы. Доктору стало лучше, пожар не нанес ощутимого вреда ни его научным трудам, ни кабинету. Он вернулся на место «драмы» и обнаружив забытую Валерией сумочку, поспешил догнать посетительниц. Несмотря на слабое здоровье, он был истинный джентльмен и знал, как положено вести себя с такими очаровательными женщинами.

Валерия не стала задерживаться, ей хотелось поскорее выйти на воздух. А Тина поднялась навстречу доктору, чтобы взять сумочку.

Школьники помешали планам наблюдателя в камуфляжных брюках, и он с досадой остался ждать, когда женщины выйдут. Ему и в голову не могло прийти, что за ним самим тоже следят. Начался дождь, который не особо намочил обоих мужчин, занятых охотой на своих же собратьев: густые кроны деревьев и раскидистые кусты оказались надежной защитой.

Природа не делает различий. Она одинаково добра и к плохим, и к хорошим. Различия делают сами люди, воздвигая вокруг этого невообразимо запутанные конструкции морали, законов и нравственности, которые, тем не менее, ничуть не помогают улучшить ситуацию с добром, злом и такой интересной штукой, как возмездие. Зло искореняют, но оно упрямо и неистребимо пробивается сквозь все, что ему пытаются противопоставить. Добро же всячески поощряют и хвалят, но его от этого не становится больше. Самое интересное в этом всем то, что ни плохие, ни хорошие, люди никогда не сдаются. Они никогда не сдаются. Они могут делать вид, или уверять вас, что они отступили, изменили планы и отказались от своих намерений. Но на самом деле это не так. Они всегда стоят на своем. Скрыто или явно, активно или пассивно, – они никогда, никогда не сдаются. Многие, кто не знает этой истины, или не верит в нее, попадают впросак. Существует еще одна непреложная истина, предопределенная Великим Началом всего сущего – у хороших людей больше шансов. В конце концов любое поле битвы остается за ними. Неважно, сколько на это уйдет времени или сил.

…Киллер следил за своим коллегой очень пристально. Он знал, что упущенное мгновение потом нельзя вернуть никакими молитвами и заклинаниями. Поэтому он не мог позволить себе отвлечься. Хотя ему сильно хотелось обдумать, что связывает черноволосую красавицу Валерию и девушку из стрелкового клуба, за которой он некоторое время буквально ходил по пятам, пока не убедился, что она – не Евлалия. Просто очень похожа. Но для него все равно было отрадой сердца любоваться ею, ее движениями, горящим взглядом, походкой. В Валерии тоже что-то было от Евлалии. Может быть, волосы, или высокая грудь, или губы – яркие и мягкие. Какая разница? Он не мог никому позволить причинить вред этим женщинам. Все в своей жизни он считал подчиненным определенным законам, даже если они для него и неведомы. И никакая цепочка событий не могла быть случайной. А раз так – то ветер, который дует в его паруса, проведет корабль нужным курсом. Он доверял интуиции больше, чем уму, и еще ни разу ему не пришлось пожалеть об этом.

Итак, он не спускал глаз с человека в засаде и одновременно с дверей поликлиники, откуда должны были выйти женщины. Вышла только одна – Валерия. Человек в камуфляже насторожился и собрался. Он почти не пошевелился, но едва уловимым движением привел оружие в боевую готовность, прицелился…

Валерия постояла на ступеньках, вдыхая насыщенный влагой воздух. Дождь кончился. На асфальте блестели большие лужи. В синие прогалины между туч выглядывало солнце. Мокрые деревья, умытые дождем, сияли ярко-зеленой листвой, роняли с веток прозрачные капли.

Женщина осторожно спустилась по скользким от воды ступенькам и неторопливо пошла по аллее. Несколько раз она оглядывалась, в ожидании. Видимо, ее спутница по какой-то причине задержалась. Человек в камуфляже затаил дыхание, и его палец плавно лег на спусковой крючок… Миг спустя он перестал видеть женщину с черными волосами, которая обходила лужи посреди кленовой аллеи. Он вообще перестал видеть. Вспышка огненной боли погасила для него краски, навалившись невероятно тяжелой и страшной темнотой, которая подмяла его под себя и раздавила, сменившись легкостью и невесомым полетом в черной пустоте, в самой дальней дали которой мерцала яркая светлая точка…

– Убили! Убили! – дурным голосом кричала пожилая дворничиха, которая собирала в скверике мусор и бумажки, накалывая их на острую металлическую пику с деревянной ручкой и складывая в железный контейнер. Она бросила свое орудие и выбежала на аллею, визжа и махая руками.

Немногие прохожие устремились к кустам, на которые она показывала. Из окон поликлиники стали выглядывать любопытные. Стайка молоденьких медсестер стояла, вытягивая шеи и не решаясь подойти поближе, на ступеньках у входа. Валерия оказалась ближе всех к месту, где дворничиха обнаружила что-то страшное. На ватных негнущихся ногах она подошла к мокрым от дождя кустам шиповника, усеянных колючками и бледно-оранжевыми мелкими плодами… На смятой траве лежал, скрючившись, незнакомый мужчина в майке цвета хаки и пятнисто-зеленых брюках, с неестественно белым лицом. Он был мертв. Валерия поняла это сразу, как только на него глянула. Одна рука его, в предсмертной судороге вцепилась в траву, и так и застыла.

Валерию затошнило, начало выворачивать… Ее вырвало прямо на заросли глухой крапивы под молодой кудрявой березкой. В ушах зашумело, и свет стал меркнуть. Последнее, что она подумала, перед тем, как потерять сознание, – было:

– Это случилось буквально в шаге от меня. Кто-то кого-то убил прямо перед моим носом, а я ничего не увидела. Что этот человек делал в кустах?…

ГЛАВА 34

Тина звонила Владу из вестибюля поликлиники, чуть не плача.

– Валерия пропала!

– Как это случилось? – Он старался оставаться спокойным.

– Мы поехали в поликлинику.

– Зачем? Я же просил Валерию не выходить из квартиры!

– Но, Влад, она же живой человек! Ты отвез меня на работу, а она осталась одна. Когда я позвонила ей из библиотеки, то никто не снимал трубку. Пришлось ехать. Я застала ее на полу без сознания. Она сильно больна… Вот мы и поехали к ее врачу. Нужно же было что-то предпринять! Валерия работает, она связана с клиентурой, – в любом случае спрятаться и не выходить из квартиры она не может. Это нереально. К тому же никто не знает, до каких пор все это будет длиться?

– Ты права, конечно. Я погорячился. Но как я смогу вас защитить, если вы все будете бегать по городу, не ставя меня в известность? Что вот теперь делать? Где ее искать?

– Ой, Влад, я так расстроена! – Тина то и дело вздыхала. – Надо искать ее!

– Где? Ты даже не рассказала мне, как все произошло!

– Мы поехали к ее врачу, Борису Ивановичу. Там случился пожар. Мы обе перенервничали…

– Пожар? – Влад не переставал удивляться. Куда ни пойдут эти женщины – одни неприятности! Воображения не хватит, чтобы постоянно выдумывать подобное, а у них все происходит наяву. – Но каким образом…

– Так я сама не знаю, – перебила его Тина. – Понимаешь, мы сидели у доктора в кабинете, разговаривали, вдруг ни с того, ни с сего штора на окне загорелась! Представляешь?

– С трудом. Как это «ни с того, ни с сего»? Вот так сама и загорелась?

– В том-то и дело! Просто голова идет кругом! Пока мы ее потушили, пока привели себя в порядок… Ну и… это очень на нас подействовало. Мы были поражены, растеряны…Потеряли бдительность.

Влад не удержался от смеха, несмотря на серьезность ситуации.

– Вы что же, сами и тушили этот пожар?

– Ну да!

– А этот доктор?

– Он убежал…

– Поступок истинно мужской! И какого совета вы искали у подобного типа?

– Так мы же не знали, что он окажется таким… – Тина запнулась, подбирая подходящее определение, но так и не нашла его. – Ему самому стало плохо, – сердечный приступ. От страха, наверное. Вообще, он какой-то странный… Но это к делу не относится. Так вот: Валерия вышла на улицу, а я задержалась. Борис Иванович меня позвал, чтобы отдать сумочку.

– Какую сумочку?

– Валерии. Она ее забыла в кабинете. Когда началась вся эта суматоха, было не до сумочки.

– Хорошо. Дальше?

– А дальше я взяла сумочку и вышла из поликлиники. Это заняло всего минуту! Но Валерии нигде не было. Я искала ее, звала – безрезультатно.

– Людей спрашивала?

– Конечно! Но только мне никто ничего толком не мог сказать. Тут у поликлиники случилось еще одно происшествие, и все только о нем и говорили…

– Как, еще какое-то происшествие? – Влад не знал, плакать ему или смеяться. Кажется, ни то, ни другое не отразило бы в достаточной степени его ощущения. Он был в смятении.

– Да. К поликлинике ведет кленовая аллея. А с левой стороны от нее довольно большой сквер. Вот в этом сквере, у самого входа в здание, убили какого-то человека.

– Что? Убили человека?

– Как раз когда Валерия вышла! Дворничиха убирала мусор и нашла его. Молодой мужчина. Все только об этом и говорят, там моментально собралась толпа. Ты знаешь, как это бывает? Любопытные… А Валерию даже никто не заметил, внимание всех было приковано к трупу того мужчины. Они все еще толпятся там, я вижу через стекло вестибюля. Вот и милиция приехала.

– Хорошо. Я понял. В поликлинике есть другой выход?

– Ну, наверное. Я поищу.

– Выйди через него и жди меня. Я сам тебя найду. Только далеко не уходи. Сейчас, я быстро!

– Ладно.

– Тина! – Влад волновался. Новостей как всегда оказалось много, и все неприятные. – Я прошу тебя, будь осторожна, и никуда не отлучайся. Сделай все, как я сказал. Ты меня слышишь?

– Слышу.

– Звонил Сиур. У него все хорошо, завтра или послезавтра он будет в Москве.

Тина обрадовалась. Наконец, они смогут поговорить. И просто она его увидит. Только в этот миг она поняла, как сильно ей его не хватало все эти дни. Сожаление и тревога из-за исчезновения Валерии сразу отступили. Она побежала искать второй выход из поликлиники. Больше никакой самодеятельности!

Никита смотрел, как ветер раскачивает молодые, обсыпанные мелкими зелеными плодами яблони, шумит в сыром после дождя саду, сбивая застрявшую в густой листве влагу. Он чувствовал приятную усталость и удовлетворение. Сегодня он снова попробовал ходить самостоятельно, и у него получилось! Не то, чтобы он сильно переживал из-за своего физического несовершенства, просто не хотелось обременять других излишними заботами о себе.

У него было сильное, развитое постоянными упражнениями тело, все функции которого работали великолепно, за исключением ног. Каким-то образом сигналы мозга не достигали нижних конечностей, или наоборот. Медицина не знала ответа на вопрос, почему это происходит и как можно было бы это исправить. И Никита решил, что ему стоит испробовать все возможности, полагаясь на свою интуицию. Перелом произошел буквально в последние несколько недель, – сперва ему удалось научиться самостоятельно вставать, а потом и ходить. Правда, это требовало от него неимоверных усилий, но все-таки это была победа!

Он привык к своему положению и давно смирился с ним, еще в детстве, с несвойственной ребенку мудростью решив, что зачем-то ему придется прожить эту жизнь таким. Возможно, удастся понять это. Хотя он допускал, что смысл того, что ему приходится испытывать, так и останется скрытым. Что ж, он готов искать истину сколь угодно долго.

Несмотря на то, что его физическое пространство было довольно ограниченным, мысли Никиты простирались в безграничные дали. Иногда он казался себе космическим странником, свободным, как ветер на туманных дорогах неведомого.

Он никогда никому не завидовал и не сетовал на свою судьбу. Не обижаться на жизнь, а быть благодарным ей – это было его принципом, которому он не изменял в самые тяжелые минуты поражений и неудач. Жизнь не состоит из одних только проигрышей – в ней обязательно есть и будут победы и награды. Она приберегает их для тех, кто идет вперед.

Его размышления прервал звук подъезжающего автомобиля. Машина Вадима! Никита обрадовался. Разве сегодня не счастливый день? Сильно разросшиеся кусты калины и боярышника мешали как следует рассмотреть, что происходит. Кажется, друг приехал не один? Это сюрприз! Исключительно редкий случай! К тому же это еще и женщина?..

Да, Вадим вышел, открыл дверцу, помог ей выбраться из машины. Он почти несет свою спутницу на руках. Она плохо себя чувствует? Или пьяна? Странно… Не похоже на Вадима. Однако, нужно их встретить!

Никита поехал к дверям дома, чтобы самому разобраться, что к чему. Из кухни вкусно пахло пирогами. Как кстати!

– Бабуля! – окликнул Никита бабушку, которая что-то резала на столике у плиты. – Что у нас сегодня на обед?

– Жаркое, салат, – как ты просил! Что, проголодался уже? Еще рановато обедать.

Бабушка обожала своего единственного внука, который составлял весь смысл ее жизни. Оставшись после войны вдовой, она жила с дочерью, помогая ей воспитывать сына-инвалида, и ни о чем другом не помышляла. Никита был ее любимцем, особенно сейчас, когда из застенчивого, худенького и болезненного мальчика превратился в красивого, сильного и уверенного в себе мужчину. Несмотря на то, что он был прикован к инвалидной коляске, Никита умудрился выучиться и найти такую работу, чтобы иметь достаточно средств на все, что необходимо. А теперь денег было намного больше, чем они все втроем могли истратить. Все самые трудные годы им очень помогал Вадим. Никитина бабушка считала его своим вторым внуком, любила и жалела. Вадим казался ей очень одиноким и несчастным человеком. Она не могла бы ответить, почему. Он был физически здоров, крепок, обеспечен. Но что-то непонятное, какой-то червячок точил его изнутри. Он до сих пор был не женат, как и Никита. Ну, тут все понятно. А почему Вадик так и не нашел себе подходящую женщину? Иногда, во время бессонницы, она раздумывала об этом и приходила к выводу, что, может быть, тут замешана роковая любовь. Бабушка Никиты была старомодно романтична.

– К нам Вадим приехал, и не один, а с женщиной, – словно прочитал ее мысли Никита.

– Ой! – бабушка всплеснула руками, – Как хорошо! Скорее бы Верочка с рынка вернулась. Я ее послала за персиками. А с кем же Вадик?

– Сейчас посмотрим. Поеду, открою. У нас есть вино?

– Конечно! Я всегда делаю запасы, ты же знаешь, как раз на такой случай! Вадик любит красное. Ну ладно, ты встречай гостей, а я побегу стол накрывать!

Никита выехал на веранду и открыл высокую застекленную дверь, впуская друга. Женщина, очень бледная, едва держащаяся на ногах, тем не менее поражала своей красотой. До сих пор Никита считал своим идеалом высоких и худощавых представительниц прекрасного пола. Конечно же, он думал о женщинах: они были неотъемлемой частью жизни, и приходили к нему в снах, с тонкими талиями и длинными ногами. Наяву у него почти не было возможностей встречаться с ними, – приходилось довольствоваться неким воображаемым образом женщины-грезы, которая ускользала при пробуждении, подобно тому, как ускользала и сама волшебница ночь. Рассвет расставлял все на свои привычные и незыблемые места. И в этом была своя прелесть.

– Знакомься, это Валерия! – устало произнес Вадим, нарушая этикет. Правила хорошего тона были излишни, потому что женщина была почти без сознания и вряд ли ясно воспринимала происходящее. – Ей лучше прилечь. Ты не мог бы проводить нас в свободную комнату?

– С большим удовольствием, – ответил Никита. И это была правда. – Пойдем наверх, там окна выходят на солнечную сторону.

Лестница на второй этаж была специально приспособлена для инвалидной коляски. В доме было несколько свободных комнат, он оказался слишком просторным для троих. Никита жил в своем рабочем кабинете, где стояли его книги и компьютер, а мама с бабулей, по привычке, которую они не желали менять, в одной комнате. Угловая спальня была отведена Вадиму. Когда бы он ни приехал, его всегда ждали, и он мог жить в доме сколько угодно, никого не стесняя.

Друзья положили Валерию на широкую деревянную кровать и укрыли пледом. В открытое окно слабо светило выглянувшее из-за туч солнце. В комнате стояли большой старинный комод и шкаф. На полу лежал ярко-зеленый пушистый ковер, сочетающийся с несколькими собственноручно написанными Никитой акварелями в зеленых тонах. Светло-желтый низкий абажур и торшер у изголовья кровати придавали комнате домашний уют и своеобразие. Никита любил старинную мебель и вещи ручной работы, которые привносили в атмосферу жилища тепло и создавали одушевленную и лирическую ауру.

– Ей уже лучше, – сказал Вадим, – Пусть она отдохнет немного.

– Скоро будем обедать, тогда и разбудим ее, – согласился Никита. Он заметил, что женщина заснула, едва ее голова коснулась подушки. Наверное, она сильно устала.

– Можно, она поживет у вас несколько дней? Не знаю точно, в чем дело, но по-моему, ей угрожает серьезная опасность. Кто-то покушается на ее жизнь.

– Никто не знает, что она здесь?

– Никто. И лучше, чтобы соседи ее не видели. Когда я ее вез, все было чисто.

Вадим не заметил, что употребил профессиональный жаргон, и Никита воспринял это как должное. Не удивился, не спросил ни о чем.

– Здесь тихо. Везде сады, деревья. А машину загони в гараж. Пока у меня нет необходимости в автомобиле, ты можешь пользоваться им, сколько угодно. Поживите у меня оба.

– Никита, – Вадим нагнулся и обнял друга. – Я не знаю этой женщины. Вижу ее второй раз в жизни, и второй раз в жизни мне приходится спасать ее. Третий раз меня может не оказаться рядом. Я уеду сегодня вечером, а она останется у тебя. Позаботься о ней.

– Ты не знаешь, что или кто ей угрожает?

– Понятия не имею. Но угроза серьезная, поверь мне. Я бы никогда без крайней необходимости не привез ее сюда. Не скрою, что для вас это может оказаться…

– Боже мой, не продолжай! Ты не мог бы сделать мне большего подарка! Наконец-то жизнь становится стоящей штукой. Я столько мечтал об этом, и вот… Что бы ни случилось, ты можешь на меня рассчитывать, как на самого себя. Добрая фея, которая склонялась над моей колыбелью, дает мне возможность отплатить тебе за все, что ты для меня делал. Я буду заботиться о Валерии как самая сердобольная нянька. Но я хотел бы знать…

Они были так близки, что читали мысли друг друга. Вадим ответил, не дожидаясь, пока друг выскажется.

– Нет. Никита, я только ее друг. Не знаю, почему я это делаю. Наверное, если кто-нибудь способен меня понять, то это ты. Я забочусь об этой женщине и охраняю ее ради той, другой. Далекой и недоступной. Только она мне нужна. Мне плевать, что нас разделяет смерть. Нет ничего невозможного в этом мире! Мы сами строим свои клетки. А я с рождения ненавижу неволю. Наверное, именно это объединяет нас с тобой, крепче, чем кровные узы. Что ты об этом думаешь?

– Я думаю, что ты прав. Пусть она спит. Можешь оставить ее здесь и ни о чем не волноваться. Пойдем обедать.

Они спустились в гостиную. Вера Львовна, мама Никиты, принесла чудесные персики, и они сияли розовыми боками на мельхиоровом блюде. Друзья отдали должное вину, жаркому из телятины, картофельным блинчикам, салату, и вышли на веранду, отдохнуть перед чаем. У Никиты в жизни не было такого прекрасного аппетита.

– Как мне хорошо у вас! – сказал Вадим. Он тоже испытывал душевный подъем, совершенно ему не свойственный. И это оказалось таким приятным, что он сам себе удивлялся. Жизнь повернулась сегодня к ним обоим неожиданной гранью.

– Мальчики, чай остынет! – позвала их из гостиной Вера Львовна.

Пирог с вишнями оказался необыкновенно вкусным, и Никита пожалел, что Валерия не попробует его горячим. После чая сели играть в карты – бабушка выиграла больше всех и была счастлива. Вера Львовна принесла пепельницу и милостиво разрешила мужчинам курить. Все чувствовали умиротворение и довольство, любовь друг к другу, к этому старому уютному и гостеприимному дому, умытому дождем саду, глядящему в открытые окна гостиной, запаху флоксов, свежих и буйно цветущих посреди двора, звукам фортепиано, на котором Вера Львовна играла вальс «На сопках Манчжурии»…

Приятная грусть щемила сердце, хотелось плакать, как плачут счастливые люди, и бабушка несколько раз украдкой вытирала слезы, сердясь сама на себя. Валерия мирно спала на втором этаже, под монотонный шум мокрых листьев, спокойно и без сновидений. Она забыла о кашле, о пожаре, о смерти Евгения, об Александре, о своих страхах… Никита забыл о своих неподвижных ногах, а Вадим – об убитом им сегодня в сквере человеке, который, впрочем, собирался сделать то же самое, но только не по отношению к равному по силам мужику, а к беззащитной женщине. Поэтому он не заслуживал сожаления.

На дом и сад опустились прозрачные сумерки. В гостиной бабушка зажгла свечи, – это так у них было принято. Свеча – символ ожидания и постоянства. Где-то обязательно должен светить огонек, к которому стремится усталое сердце, и где тебя любят не за что-то, а просто так.

Валерия проснулась, с трудом соображая, где она. Вспомнилась горящая штора, вопли Бориса Ивановича… Почему-то стало смешно. Потом… Она вышла из вестибюля поликлиники, кто-то закричал, в кустах она видит мертвого человека… Да! Мертвый человек, – вот почему такой переполох вокруг! У нее кружится голова, она теряет сознание… Кто-то несет ее к машине, укладывает на сиденье… Запах кожи и металла, легкое покачивание… ее тошнит…Она закрывает глаза и снова проваливается в туман. Потом порыв свежего воздуха, пахнет яблоками, прохлада и сырость… Ее несут в дом. Кто-то разговаривает между собой…Комната с зеленым ковром, так приятно лежать на мягкой постели… Ветер шумит за окнами. Она ощущает необыкновенный покой…

Валерия глубоко вздохнула. Тот же прохладный запах яблок и еще, пожалуй, вишен, ванили… Как в детстве. Она приподнялась – на тумбочке у кровати стояла тарелка, на которой лежал кусок вишневого пирога, рядом – изящная фарфоровая чашка с крепко заваренным чаем.

Валерия вдруг почувствовала, что голодна. Пирог оказался вкусным, а чай немного остыл, но это тоже было кстати. Она подошла к окну. Темный в сумерках сад шевелил ветками, принося в комнату дождевую влагу; бледная луна отражалась в лужах на дорожке к дому. Свет зажигать не хотелось. Чей это дом? Валерия смутно вспомнила двух мужчин – один, кажется она его уже где-то видела, стоял, а второй – незнакомый, сидел в кресле, которое само ездило. Она потерла лоб. Второй мужчина не может ходить? Инвалид? Может быть. Она не чувствовала тревоги. Оба произвели на нее благоприятное впечатление.

Так или иначе, нужно осмотреться и определить, где она. Комната ей понравилась, – просторная, и со вкусом обставленная. Акварели на стенах очень необычные: расплывчатые зеленые тона от темного до светло-салатового, плавно переливались один в другой, в целом соединяясь в мягкие и живые изображения сада, кустов у забора, лесной опушки, озера, заросшего камышом и кувшинками… Художник, написавший такие пейзажи, оригинально использовал технику акварели, тонкую, прозрачную и воздушную.

Тина, наверное, ищет ее повсюду, беспокоится, а она тут рассматривает странные картины. Ничего, потом можно будет позвонить. Потом, когда она окончательно успокоится, выяснит, где она и кто ее сюда привез.

Вадим уже ехал по темному шоссе в сторону Москвы. Он никак не находил объяснений происходящему. Когда нечто не поддается логике, остается рассматривать одни только факты, насколько бы они ни казались противоречивыми. А факты были таковы:

Совсем недавно заказчик пытался убить Вадима, после того, как работа была выполнена. Хорошо, что он доверяет своему чутью, и принимает неординарные меры предосторожности.

В заброшенном особняке, где он устроил точку наблюдения, оказывается его давняя знакомая, девушка из стрелкового клуба, которая видит его за работой.

На аллее перед поликлиникой, в которой работает любезный его сердцу Борис Иванович, он знакомится с Валерией. Валерию кто-то преследует – человек в автомобиле. Вадим помогает ей скрыться.

Во второй раз он встречает Валерию вместе с девушкой-стрелком, и это весьма мало похоже на случайность. Кто-то находится в засаде с целью убить Валерию. Именно ее. Почему? Что-то объединяет все эти случаи. Но что?

Киллер перебрал тысячи вариантов и все их пришлось отбросить. Связь несомненно существует – об этом ему говорил опыт, профессионализм, ум, и шестое чувство. Но что это за связь? Какого рода? Разрозненные кусочки никак не хотели складываться в стройную картину. Они мешали друг другу, входили в противоречие.

Вадим не жалел, что отвез женщину к Никите. Он был исключительно осторожен и знал, что никто ее там не найдет. В ближайшее время. Возможно, новые факты прольют свет на запутанные события этого московского лета. Вадим даже отменил поездку в Крым. Необходимо было разобраться, что творится вокруг него и этих женщин. Неясность вносит хаос в окружающее. Путаница иногда бывает хороша, но только когда она не навязана кем-то неизвестным с неизвестными целями.

ГЛАВА 35

Ночью Вадиму снилось лицо Евлалии, немного печальное. Как будто она пела романс: что-то про безумства, бессонницу, и еще про «беспощадную руку времени». Вера Львовна, мама Никиты, аккомпанировала ей на рояле, в окна врывался запах весенних сумерек и мокрой сирени, а потом ветер задул свечу, которая стояла на столе, покрытом красной бархатной скатертью…

Утром он едва встал; память жадно тянулась за сном, за стыдливо полуопущенными глазами женщины, которые вспыхивали из-под ресниц порочным огнем. О, эта ее двойственность сводила его с ума, заставляла сердце опускаться вниз, стремительно и опустощающе, а затем взмывать вверх, к горлу, перехватывая дыхание сладостной судорогой. Такова была она, с нежным профилем гимназистки и бесстыдной улыбкой куртизанки, – пороховая смесь, готовая взорваться от одного только вздоха…

Мучительные видения сменялись отрывками вчерашних событий – Валерия на его руках, бледная, с закрытыми глазами, скрюченное тело в высокой траве, цвет хаки, перемешанный с зеленью, тускло блистающий приоткрытый глаз мертвеца… Киллер почувствовал первые признаки приближающегося приступа головной боли, и чтобы не дать этому зайти слишком далеко, оделся и вышел из дому. Он поехал в давно облюбованный им уголок города, где росли голубые ели и журчал каскад фонтанов. Шум воды, ее плеск и задумчивое бормотанье, ее мутноватая гладь, успокаивали его.

Вадим сел на нагретую солнцем скамейку, и сквозь прозрачно-блестящую дымку струй фонтана, смотрел на высокие елки с верхушками, полными шишек. Эта водяная завеса напоминала подвенечную вуаль невесты… Вдалеке виднелись густые деревья парка, с осветленными солнцем ветками и темно-зеленым мраком внутри, в холодной тенистой глубине. Ему нравилась эта картина, на фоне которой по каменным террасам стекала вода фонтанов.

Успокоившись, и сбросив напряжение ночи, он почувствовал, как боль из висков и затылка уходит, рассеиваясь. Может быть, сходить на Арбат? Его радовали пестрота матрешек в расписных платках, лакированные шкатулки, золотисто-красная хохлома, подносы с зимними пейзажами и осенними листьями. Между лотками с сувенирами играли джаз небольшие живописные группы музыкантов, художники продавали свои картины, тут же, за небольшую плату рисовали портреты желающим. Здесь кипела своя, ни на что не похожая, беззаботная жизнь богемы…

Киллер неторопливо шагал по шумному Арбату. Женщина ловко управляла пушистым страусом, который танцевал, выгибая длинную шею. Вокруг страуса столпились дети. Рядом торговали цветастыми платками и шалями с бахромой. Какой-то интеллигентный мальчик читал стихи, Вадим остановился – послушать. Стихи были с тоской и надрывом, что-то про «белую гвардию» и длинные косы, которые «вьются как змеи по юной груди»…

Его взгляд скользил по выставленным на продажу картинам, возле которых изнемогал от скуки тощий парень в нелепой жилетке и тонких мятых шароварах. На одной из картин светилось розово-янтарное обнаженное тело женщины, сидящей, подвернув под себя ногу с гладкой округлой коленкой. Киллер так и впился глазами в ее лицо, выглядывающее между лениво и изящно вытянутыми вверх руками. На руках – золотые браслеты. Полуопущенные глаза, точно такие, от которых он вздрагивал во сне, – глаза Евлалии. Это она, – ее черные волосы, только распущенные, золотой обруч на лбу, пухлые губы, искривленные полуулыбкой блудницы. Тело мягко светится на фоне малиново-красной драпировки; золотые лианы, все в завитках и листьях, так и льнут к нему, изгибаясь, словно в истоме. В ладонях женщины – крупный зрелый виноград, полный сладкого сока.

Золото и кровь, желтое и красное… Светящееся тело, черные змеи волос вьются по плечам, очи, бессильные притушить горящее в них вожделение. Верх картины – густая темнота, колышущиеся перья; из вязкого, туманно-черного фона выступают два мужских лица – белое и смуглое, смотрят в разные стороны…

– Бери, классная вещь! У тебя хороший вкус. – Тощий продавец явно льстил Вадиму, в надежде продать картину. – Отдам недорого.

– Как она называется?

– «Искушение». Похоже? Отличная штука. Так берешь или нет?

Киллер пришел в смятение, – лицо Евлалии лишало его спокойствия и рассудительности. Он, словно пьяный, взглянул мутно на продавца, спросил охрипшим голосом:

– Твоя картина?

Тот с согласной радостью закивал головой, тонкая шея смешно крутилась в открытом вороте неопределенного цвета рубашки.

– Моя!

– Отойдем?

– Ладно. – Продавец решил, что парню неудобно торговаться при всех. Может, у него денег не хватает? – Пусик, ты присмотри тут, – обратился он к соседу, торгующему пейзажами в стиле Шишкина.

Пусик, которым оказался дюжий пузатый мужик, с бородой и длинными, почти до подбородка, баками с проседью, обещал проследить за товаром. На голове у него красовалось некое подобие тюбетейки, вышитой бисером.

Вадим стремительно оттеснил тощего в проходной двор и, с трудом сохраняя остатки выдержки, прижал его к стене.

– Где женщина, с которой ты писал портрет?

– Что? – испуганно пискнул продавец, чувствуя неладное, но не в силах сообразить, что к чему. Он вытаращил глаза и сделал попытку выскользнуть, окончившуюся полной неудачей.

– Куда? – ласково поинтересовался странный покупатель, не сделав, казалось, ни единого движения, но напрочь лишив тощего возможности шевелиться.

– Что тебе надо? Картину? Ладно, бери. Без денег бери…

Киллер легонько стукнул его по шее.

– Ты не ответил на мой вопрос!

– Какой? Какой вопрос? Чего ты ко мне привязался? – у продавца зубы начали выбивать мелкую дробь.

– Где женщина? Отвечай, пока у меня не лопнуло терпение!

– Откуда я знаю? Зачем тебе? Я отдаю тебе вещь, раз она тебе понравилась, и все. Я только продавец. Понимаешь? Я не пишу картины, я их продаю.

– Хорошо. Но это подлинник?

Тощий решил, что этого покупателя лучше не обманывать. Он опустил глаза и забормотал:

– Кто тебе говорил, что это подлинник? Я такого не говорил. Ты меня не спрашивал, ты…

– Хватит! – Киллер схватил продавца за воротник, чуть сдавив ему горло. – Теперь я спрашиваю. Это подлинник?

– Нет. – Тощий опустил глаза. – Если бы это был подлинник, он бы знаешь, сколько стоил? Это копия. Но хорошая, – очень хорошая. Ее классный художник делал.

– Кто?

– Гера. Он любит копии делать, а я их продаю. Не будет же он сам тут стоять! Таких картин у меня несколько было. Ну, не совсем таких, а похожих, таких же…запутанных. Но людям нравится. Эта, которую ты видел, последняя. Да.

– Что за Гера?

– Я его фамилию не спрашивал, Гера – и все. Его все так зовут.

– Как его найти?

– Я тебе адрес скажу.

Никита и Валерия знакомились друг с другом. Он рассказывал ей о своей работе, о своих книгах, увлечениях. Показывал огромные географические карты, потертые на сгибах, столько раз они раскладывались и складывались.

– Я совершил десятки кругосветных путешествий… мысленно.

– В самом деле? – Валерии было интересно.

– Я проплыл по Индийскому океану, пересек Арктику, повторил путь Колумба, Магеллана, шел по джунглям вместе с воинами Кортеса, и все это – не выходя из комнаты. – Никита рассмеялся. – Вы мне верите?

– Не знаю почему, но верю.

– Я могу вам рассказать все подробности этих увлекательных путешествий. Кортес вез из Мексики отобранные святыни ацтеков – пять изумрудов, выточенных в форме розы, рожка, колокольчика, рыбы и чаши. Жаль, что при кораблекрушении они утонули. Я почти нашел место гибели кораблей. Может быть, продать кому-нибудь этот подводный клад?

– Наверное, это очень красиво – изумруд в виде розы… или рыбки.

Валерия невесело улыбнулась. Разговор о драгоценностях напомнил ей рубиновую серьгу.

– Вы знаете старинное название изумруда? – Никита увидел перемену настроения Валерии и захотел переключить ее внимание.

– Нет. Вообще-то я очень люблю украшения. Это моя слабость. Или тайная страсть. – Она рассмеялась. – Но я не много о них знаю.

– А я большой их знаток, – пошутил Никита. – Не раз видел содержимое сокровищниц раджей или султанов. Как вы думаете, я их охранял или грабил? Второе интереснее. Изумруд тогда называли смарагдом. Красиво, да?

– А вы авантюрист?

– Есть немного.

Никита подъехал к шкафу с множеством выдвижных ящичков и открыл один из них.

– Нравится? – Он подал Валерии тонкое золотое кольцо с продолговатым зеленым камушком. – «Это кольцо с смарагдом ты носи постоянно, возлюбленная, потому что смарагд – любимый камень Соломона, царя Израильского…»

Валерия растерялась. Она взяла кольцо, не зная, что с ним делать. Слова Никиты были ей приятны, они волновали ее. Как странно – Евгению ни разу не удалось вызвать у нее чувство, что она – женщина, достойная поклонения, – хотя он много раз говорил ей это.

– Куприн? – Она назвала автора цитаты, чтобы заполнить неловкую паузу.

– «Суламифь» – подтвердил Никита. Вы читали?

– Мне нравятся такие произведения, – откровенно призналась Валерия. Ей было удивительно легко и интересно с этим мужчиной. – В них праздная и чувственная роскошь сочетается с изысканным, утонченным восприятием окружающего мира – людей в нем, и того, что переживает человек внутри себя, его собственный потаенный мир… Это как раковина в раковине, в середине которой самая замысловатая, причудливо закрученная ракушка. Если говорить на языке моря… Почему мне пришло в голову такое «морское» сравнение?

– Может быть потому, что океан – колыбель жизни в тех привычных нам формах здесь, на Земле? Прозрачность и размеренность его прибоя навевает нам сны об Атлантиде…

– Как странно он говорит, – подумала Валерия. Она держала в руке кольцо, и ей хотелось примерить его на палец.

– Примерьте, – угадал ее желание Никита. – Вам пойдет зеленый цвет.

– Как вы догадались? – Она засмеялась. – Мне и в самом деле хочется надеть его!

– Это перстень моей бабушки. Я знал, что рано или поздно появится женщина, достойная носить его.

Валерия смутилась. Она вовсе не хотела, чтобы он придавал их отношениям какой-то иной смысл, кроме того, что им хорошо и приятно быть вместе. Она устала от хитросплетений и сложностей, окружающих ее жизнь.

– Знаете, Никита, – неожиданно сказала она. – У меня был неудачный брак, а потом пара неудачных романов. И совсем недавно…самый неудачный, с Евгением. Его убили. Наверное, я приношу несчастье. Мне трудно относиться к вещам просто, словно за мной тянется какой-то шлейф загадок, притом довольно мрачных. – Она положила кольцо на столик. – Не обижайтесь. Я чувствую себя бредущей в сумерках какого-то затерянного мира, я не там, и не здесь…Словно корабль, который нес меня к заветному берегу, потерпел крушение, и теперь я болтаюсь в волнах, не помня, кто я, и где та звезда, что укажет мне путь. А самое главное, я не помню, куда плыл тот корабль, обломки которого качаются на воде рядом со мной… Я очень люблю книги про Индию, и вообще все индийское. Иногда мне представляется, что я живу в белом дворце: мне снятся фонтаны, птицы с длинными хвостами, сад, в котором цветет миндаль… И голубоглазый раджа дарит мне веер из перьев фламинго…

Постепенно, осуществляя, быть может, не до конца осознанное стремление выговориться, Валерия рассказала Никите все. Все – от непонятных и тревожных снов, до тайных ночных страхов, от пугающих ее саму желаний до опасной и противоречивой действительности, в которой внезапно появились необъяснимые явления, самая настоящая смерть, слежка и покушение на ее жизнь. Откуда и почему вдруг?

Никита слушал ее, не перебивая и изредка задавая вопросы, когда терялась логика рассказа. Он не выказывал ни особого удивления, ни, как ни странно, сочувствия, – одну только заинтересованность. Ни разу она не заметила на его лице ни тени сомнения в том, что она рассказывает правду.

– Вот, дошло до того, что я вынуждена скрываться. Незнакомый человек подбирает меня на улице и привозит сюда, к вам. Вы не боитесь, что угроза распространится и на вас?

– Нет. – Никита улыбнулся. – Не боюсь. В моем положении существует только одна реальная вещь, которая могла бы меня испугать. Это скука.

Валерия посмотрела на него и только теперь отдала себе отчет, что разговаривает с инвалидом, который передвигается в коляске. Наверное, он страдает… Какова его жизнь? Она поймала себя на том, что совершенно выпустила из виду его физическое состояние и разговаривала с ним как со здоровым. Он в самом деле не производил впечатления неизлечимо больного человека – всегда улыбающийся, с живым и приятным взглядом, доброжелательный и спокойный. Под спортивной одеждой отлично развитое тело. Ни тени жалости к себе или недовольства жизнью. Ей стало так стыдно, что горячая волна разлилась по лицу ярким румянцем. Чего это она вдруг ноет? Молодая, красивая – она всегда знала это о себе, – умная, обеспеченная, деловая женщина, на двух ногах. Последнее обстоятельство вдруг поразило ее своей простотой и важностью. Кашель и обмороки показались сущими пустяками перед тем, что действительно иногда случается с людьми…

Никита, казалось, понял ее, и снова пришел на выручку.

– Пойдемте пить кофе, – предложил он. – Вы мне немного поможете. Хотя я многое привык делать сам, но люблю, когда кто-то есть рядом. Мама уехала в Москву, проветрить квартиру, заодно и пройтись по магазинам, а у бабули мигрень разыгралась. Так что мы с вами на хозяйстве. Вас это не пугает?

Кухня оказалась огромной и прекрасно оборудованной, вместе с тем сохранившей приметы старины. Наряду с газовой плитой присутствовала настоящая печь, с полукруглой чугунной заслонкой, побеленная и разрисованная желтыми трилистниками.

– Это творчество моей дорогой бабушки! – с нежностью и теплотой в голосе пояснил хозяин. Видно было, что женщин своих он любит. – Она и меня научила.

– Эти акварели в комнате, они ваши?

– Немного.

– Как это понять? – удивилась Валерия.

– Эту красоту создал не я. Озеро в окружении деревьев, камыш, лес, освещенный солнцем, – бытие природы. Я только отразил то настроение, которое она в нас вызывает.

– Мне очень понравилось. А это что? – Валерия указала на огромный глиняный горшок, стоящий на столе.

– Бабуля замешивает в нем хлеб. Она убеждена, что настоящее тесто получается только в глиняной посуде.

Валерии еще никогда не было так хорошо. Она достала с полки чашки, сахар и вчерашний пирог с вишнями. Кофе получился густой, с ароматной пенкой. Ветер из сада шевелил вышитые занавески на открытом окне, в которое влетали и вылетали пчелы с громким жужжаньем.

– Хотите полить пирог медом? – предложил Никита. – Это вкусно.

Мед тоже оказался отличный, с попадающимися в нем пчелиными крылышками, пахнущий сладостью цветущего луга в жаркий день.

Время то ли остановилось, то ли летело так быстро, что они его не замечали. Остатки вчерашнего дождя исчезали в ярких солнечных лучах, поднимаясь вверх душистым травяным паром. Валерия и Никита выбрались в сад, который тихо шевелил ветками, изредка роняя в густую траву груши и яблоки. Она села на теплую широкую скамейку в тени, задумалась. Никита тоже молчал. Слышно было, как перекликаются в синей вышине ласточки.

– Как тихо, – наконец, сказала она. – Как будто сон о счастье. Знаете, что мне иногда кажется? Что я жила в богатом поместье, с каменными балконами и просторными залами, где в зеркалах отражались паркет и люстры с множеством свеч. Эта француженка Полина – гувернантка, которая написала дневник, так живо все изобразила, что я… Надо, чтобы вы тоже почитали. Тогда вам будет легче меня понять. Я как будто жила там, в той подмосковной усадьбе, любила, тосковала, неведомо, о чем, болела, а потом… умерла. Это мои серьги. Именно так я почувствовала. Вы не посчитаете меня сумасшедшей? История невероятная. Но она оказалась правдой. Склеп ведь существует. И там лежу… – она поправилась, – лежит Александра. Мне так хочется видеть ее! Наверное, есть портреты. Это было модно в те времена. Во всяком случае, ее описание, этой девушки – как будто обо мне. Если бы я стала описывать свою внешность, то…

– Наверное, она похожа на вас, – задумчиво произнес Никита. Ему нравилось смотреть на Валерию. Ее волосы блестели на солнце, на щеках играл румянец, а пушок над губами прелестно оттенял их коралловый цвет, необычный, как вся эта неожиданно появившаяся в его жизни женщина, возмутившая привычный покой, волновавшая каждым движением жаркого тела, каждым словом, полным скрытой печали.

– Вы давно знаете Вадима?

Неожиданный вопрос отвлек его от странных внутренних ощущений. Было ли это желанием? И да, и нет.

– Очень давно. С детства.

– А кто он? Чем занимается?

Валерия только сейчас осознала, что Вадим, в отличие от Никиты, не произвел на нее впечатления уравновешенного и довольного жизнью человека. Напротив, в нем чувствовался серьезный внутренний надрыв, нервность и болезненность, несмотря на хорошую маску видимого благополучия.

– Даже не знаю, – каким-то бизнесом. Раньше автомобилями, а сейчас вроде бы компьютерами. Он не любит говорить о делах. А я не люблю расспрашивать. Я его просто люблю. Безо всяких условий.

– Разве так бывает?

– Судя по всему, да.

– Вы хороший человек, Никита. Искренний. Это такая редкость!

– Не знаю. Наверное, я слишком много себе позволяю. Например, быть искренним. Или чувствовать. Это очень большая роскошь, Валерия! Многие люди накрепко закрывают для себя обе возможности. Хотя я никогда не мог взять в толк, почему. А вы?

Валерия вспомнила Евгения, его вычурные речи, в которых сквозило фальшивое восхищение. Даже не то что фальшивое, а… как бы это поточнее выразить…восхищение со смыслом, с подоплекой, – что она словно обязана так или иначе выказать свою признательность, чем-то воздать… Словно у всего, что он делал и говорил, был скрытый смысл. Все это делалось с определенной целью. Возможно, и не осознанной. Но она, эта цель, – была, и делала все ненастоящим.

– Я такая запутанная, – сказала она сама о себе. – Наверное, люди боятся.

– Чего?

– Разочарований, обмана. Или предательства. А может быть, того, что они могут потерять то, что им станет дорого. И тогда придется страдать. Лучше уж…

– Ничего не иметь! – добавил за нее Никита.

– Да. Честно говоря, я и сама так думала.

– А теперь?

Он ждал ответа. Валерия посмотрела на небо, по которому носились ласточки, и вздохнула.

– А теперь я понимаю, что это ужасный самообман. Все равно, что отказаться от собственной крови, от боли сердца, которая и есть счастье. Я даже думаю, что это и не боль вовсе… Такими мучительными наши чувства делают наши собственные страхи, ревность, зависть, несвобода… много что. Желание и страх – наши вечные антагонисты. Уступить первому? Но как преодолеть второе? Как избавиться от него?

– Наверное, это зависит от силы… Сила желания сметет все страхи. Они испарятся. И будет смешно, что нечто могло бы остановить нас…

Валерия подумала, что насколько сильно человек может желать, настолько он жив.

– Никита, – спросила она. – А наши желания сбываются?

– Всегда. Рано или поздно они сбываются.

На следующий день Валерия позвонила Владу, сообщила, что с ней произошло и где она находится. Посоветовавшись с Никитой, она пришла к выводу, что обязательно должны быть люди, которым доверяешь безоговорочно. Поэтому она назвала Владу адрес, по которому в случае нужды, ее можно будет разыскать, и сказала, что она хочет некоторое время пожить в доме Никиты. Влад подумал, что это неплохой вариант, и дал «добро».

ГЛАВА 36

Тина просматривала полученные библиотекой для читального зала журналы. Хотелось есть. Где Людмилочка? Нельзя ее посылать за едой. Наверняка стоит в кондитерской и никак не может решиться, что же купить, бисквит со сметанным кремом или миндальные пирожные. Самовар давным-давно закипел! Теперь придется его еще раз включать, а то чай не заварится.

Она сложила журналы стопкой и вздохнула. Какие сейчас красивые издания! На отличной бумаге… Обложка верхнего журнала привлекла ее внимание. Фотография или репродукция? Внизу мелкими буквами надпись – «Натюрморт с зеркалом». Как необычно!

Огромные красно-желтые яблоки и крупный синий, почти черный, виноград на красной скатерти, среди тяжелых складок. Очень красиво. А это что? Роза! Пышная бело-розовая роза на толстой ножке, с двумя большими бутонами. На столе, среди фруктов и складок скатерти – зеркало в черной рамочке. Стекло зеркала, как жидкий кисель, вытекает из рамы… А в самом зеркале, которого, в сущности, нет – отражается лицо женщины…

Тина задумалась. Она отложила журнал. Увиденное ей не понравилось – какая-то недобрая, зловещая эстетика. Лицо женщины в зеркале показалось знакомым. Что за чепуха? Она снова вернулась к натюрморту, он притягивал своей мрачностью, скрытым за внешней красивостью страхом. Женщина в зеркале словно цыганка – черные волосы, прямой нос, огромные глаза прикрыты тенью ресниц. Уголки губ недовольно опущены.

– О чем мечтаем?

Людмилочка сверкала желтыми глазами, вытаскивая из сумки пирожные: миндальные и медовые.

– Долго думала?

– О чем? Да что с тобой? Ты что, не выспалась сегодня? Самовар вскипел? Пойду, сполосну чашки.

– Два раза.

– Что два раза? – Людмилочка остановилась, подозрительно посмотрела на Тину.

– Самовар вскипел два раза, пока ты на «пару минут» выскочила в кондитерскую! Выбор был нелегким, а?

– Ой, еще каким нелегким! Там был ореховый рулет, корзиночки с марципаном… Ну никак не могла решить, что нам с тобой сегодня больше подойдет к чаю. А ты что тут делала? Журналы просматривала? Интересно? Я зашла, а ты даже головы не поднимаешь! Что ты там выискала? Новый рецепт крема от морщин?

– Знаешь, никто, кроме тебя, не сможет задать столько вопросов за единицу времени! Тут ты побьешь все рекорды!

– Да ну тебя! – Людмилочка притворно надула губки. На самом деле она не обиделась. Она вообще никогда не обижалась на Тину. С детства. У них была идеальная дружба – ни одной ссоры! Разногласия, конечно, случались, – но редко, и не по существу дела, а так – по мелочам.

– Вот, посмотри. – Тина показала подруге обложку журнала. – «Натюрморт с зеркалом».

Людмилочка неопределенно хмыкнула и пожала плечами. Однако поставила чашки и села, – зловещий «Натюрморт» приковал к себе ее внимание.

– Слу-у-шай, какая странная вещица. Аж мороз по коже… Лицо знакомое!

– Что? – Тина вздрогнула. – Какое лицо?

– Да вот это, женщина в зеркале, вернее, в том, что от него осталось. Как ты думаешь, что это могло бы значить? Посмотри на ее губы – темные, и презрительно опущенные. Брезгливая гримаса или недовольство? А что это у нее посреди лба? Подвеска какая-то!

– Это украшение.

– Знаю! Дай-ка мне увеличительное стекло. Оно там, в ящике!

Вооружившись лупой и уставившись на картинку, Людмилочка смешно морщилась и что-то приговаривала себе под нос.

– Так я и знала! Я еще когда шла сюда с пирожными, знала – нас ждет что-то важное! Что-то очень важное!

– Ты можешь выражаться яснее? Не все имеют дар предвидения!

Тину беспокоил «Натюрморт с зеркалом», особенно лицо женщины. Теперь она была согласна с Людмилочкой – это лицо она уже где-то видела. Причем, совсем недавно.

– У нее на подвеске Знак – квадрат, круг с треугольником внутри.

– Ну и что? Мало ли, что это такое! Давно пора выяснить его значение… Вдруг это что-то распространенное, знак масонов или кельтов [45]? Или похитителей «золотого руна»? Да что угодно!

Тине хотелось найти простое объяснение. Она устала от дурных предчувствий, тайн и плохих предзнаменований. Пусть бы этот чертов знак оказался тотемом [46] индейского клана или чем-либо подобным! До смешного обыкновенным!

Но не тут-то было. Людмилочка не собиралась сдаваться. Она поднесла лупу к изображению розы и тыкала в нее пальцем с таким торжествующим видом, что Тину затошнило.

– Полюбуйся! А это что, по-твоему?

На фоне розы – как необычно! – нарисован медный колокольчик, грубого литья, очень древний, потемневший, с орнаментом по нижнему краю. Ручка колокольчика сделана в виде удивительно знакомой фигурки – Будда в островерхой шапочке сидит и глядит на лотос.

Тина почувствовала такую слабость, что ей пришлось опереться о спинку стула. Она закрыла глаза и мысленно попросила, чтобы она проснулась – и все это исчезло: «Натюрморт с зеркалом», которое вытекает из рамы, недовольное лицо красавицы, подвеска на ее лбу, и, наконец, Будда в виде ручки от медного колокольчика… Неужели она не спит?

– Я ее узнала! – завопила Людмилочка так неожиданно, что Тина едва не свалилась со стула.

– Господи! Что ты так кричишь? Ты испугала меня. Что ты еще узнала?

– Не что, а кого! Я узнала женщину! Ты сейчас тоже ее узнаешь, смотри внимательнее… Черные волосы на прямой пробор, греческий носик, темно-алые губы, ну…

– Валерия? Не может быть!

Людмилочка захлопала в ладоши.

– Ты узнала! Значит, это не моя фантазия! И лицо в зеркале – это Валерия! Как я сразу не догадалась! Слишком невероятно, чтобы поверить.

– Но тогда надо позвонить ей, немедленно, и спросить, кто написал портрет!

– Во-первых, это натюрморт, а не портрет, а во-вторых, зачем тебе звонить? Разве под репродукцией не указана фамилия художника?

Тина схватила журнал – так и есть, конечно же! Какая она растяпа! Автор указан – Артур Корнилин. Раз его картина на обложке журнала, скорее всего, в этом выпуске есть сведения о нем, статья или обзор выставки.

– Ты когда-нибудь слышала о таком?

Людмилочка отрицательно покачала головой.

– Никогда. Наверное, кто-то из новых. Но если он писал Валерию, то должен быть ей известен.

Она схватила телефонную трубку и набрала номер. Валерия ответила сразу.

– Ты когда-нибудь позировала художнику?

– Нет. А что случилось? Почему у тебя такой голос, будто за тобой гонится волчья стая по голодной степи?

– Ты уверена, что ни один художник никогда не рисовал тебя? – Людмилочка была настолько взволнована, что проигнорировала вопрос.

– Абсолютно уверена! У меня нет знакомых художников. И уж такое знаменательное событие, как написание моего портрета, я бы запомнила. Будь уверена!

– Валерия, никуда не уходи, мы сейчас позвоним Владу и все вместе приедем к тебе. Просто сиди и жди.

– Ладно. А в чем дело? – Валерия все больше удивлялась и недоумевала. Что за причуды у этой Людмилочки? Какая она… импульсивная.

Несколько минут спустя машина Влада мчалась к зданию библиотеки со всей возможной в центре огромного города скоростью.

Тем временем подруги просмотрели журнал, и в нем, конечно же, оказалась статья о художнике Артуре Корнилине и его творчестве. Приехавший Влад не сразу сообразил, что к чему, послушно рассматривал «Натюрморт с зеркалом» и «Автопортрет» Корнилина, пытаясь одновременно слушать то, что ему говорила Людмилочка.

– Подожди. Я так ничего не пойму. Давай по порядку! – Влад любил живопись и необычная манера художника произвела на него впечатление. – Ты говоришь, что женщина в зеркале похожа на Валерию? Но это же может быть просто совпадение… В мире полно людей, похожих друг на друга! Я где-то об этом читал. Двойники, и все такое…

– Почему мужчинам так долго приходится объяснять очевидные вещи! – не выдержала Людмилочка. – Смотри! – она протянула Владу лупу. – Что это, по-твоему? Тоже совпадение?

Подвеска на лбу красавицы и ручка медного колокольчика убедили Влада гораздо быстрее, чем длинные тирады. Если совпадений больше, чем одно, то это уже не случайность, а закономерность. Он сел на диван и углубился в содержание статьи. Собственно текст был предельно кратким, – никаких особых подробностей, мелочей, биографических данных… Но и того, что он прочитал, было больше чем достаточно, чтобы весь его скепсис мгновенно улетучился.

Автор статьи – жена художника Нина Корнилина – писала о своем муже со скрытой болью и еще более скрытым недоумением. Его творчество было для нее такой же загадкой, как и для всех остальных. Свои картины он выставлял несколько раз в Санкт-Петербурге, где учился, в Москве, и, последний раз, в Харькове, откуда был родом.

Его произведения охотно покупали за немалые деньги, преимущественно западные коллекционеры. Свое творчество Корнилин определял одной фразой – «взгляд за кулисы». Все люди стремятся заглянуть в запредельное, но немногим дано видеть . А он не только видел, но и показывал другим, перенося увиденное на свои живописные полотна.

В жизни – веселый, остроумный, умеющий «завести» любую скучающую компанию, сделать шикарный комплимент женщине, утонченный и обаятельный, – он был любимцем друзей, знакомых и поклонников его необычного таланта. Однако в последние годы с ним начали происходить странные вещи, – депрессии, эмоциональные срывы, сменяющиеся новыми болезненными творческими подъемами, истощающими тело и душу.

«Творцу необходима пустыня, для того, чтобы он мог создать свой собственный мир, будучи его единственным источником», – часто повторял Корнилин. И этот сотворенный им мир, полный преломленного видения шамана, колдуна, оракула, – вечного, как жажда человека познать неохватность и беспредельность мира и его тайн, – приводила зрителя в замешательство, а порой подавляла. В смущении он отводил глаза, спрашивая себя, – на что я смотрю? Не подглядываю ли нечто запретное, сокрытое за спасительным покровом неведения? Не переступаю ли я некую грань? А позволительно ли…

Похоже, сам Корнилин начал бояться того, что писал. Он жаловался друзьям, что его кто-то преследует, стал нервным, раздражительным, надолго прятался от всех, не желая никого видеть, ни с кем разговаривать. Его стали посещать жуткие видения и кошмары. Он закрывался по ночам в своей мастерской и писал картины полные трагизма и мрачной фантазии.

Харьковская выставка, приуроченная к празднику Ивана Купала, вызвала взрыв восхищения, интереса и самых непредсказуемых эмоций. Залы едва могли вместить всех желающих любителей живописи. Через два дня после триумфа, Артур Корнилин скончался при невыясненных обстоятельствах.

Влад перечитал статью несколько раз. Ничего больше выжать из нее не смог, и молча осмысливал полученную информацию. Девушки сидели притихшие и настороженные, как птички, готовые вот-вот испуганно взлететь. Понятно, почему они заставили его немедленно примчаться. И Валерия еще ничего не знает… Это действительно она? Влад стал придирчиво вглядываться в изображение.

– Чертовски похоже на то, что лицо в зеркале действительно ее. Когда же приедет Сиур? Слишком много всего, чтобы я один справился! Так или иначе, что-то предпринимать придется.

Вид у него был здорово растерянный, и Людмилочка пришла на помощь.

– Сейчас нужно ехать к Валерии, показать ей статью, картины. Может быть, она хоть что-то вспомнит!

– Да, конечно. – Влад вздохнул. – Поехали. Это где-то за городом?

Художника Артура Корнилина Валерия не признала. Сколько ни смотрела на его «Автопортрет», сколько ни напрягала память – все оказалось напрасно.

– Нет. Никогда не видела, – заключила она. – У меня среди людей искусства знакомых вообще не было. Раньше, в студенческие годы, я не увлекалась лирикой… была рациональной до тошноты. Мама часто упрекала меня за это. А потом – работа, работа и еще раз работа. Научные сотрудники, наши и иностранные – вот мой контингент. Нет, не знаю. Почему вы меня об этом спрашиваете? – она переводила недоуменный взгляд с Влада на девушек. – Вы чего-то недоговариваете?

Влад посмотрел на Никиту, который спокойно слушал, пытаясь понять, в чем же, собственно, дело.

– У меня от Никиты секретов нет. – Валерия улыбнулась и положила руку Никите на плечо. – Говорите все, что считаете нужным.

– Круг посвященных расширяется, – подумал Влад. – Что ж, они с Сиуром предполагали, что именно так все и будет. Деваться некуда, придется рассказывать.

Он перевернул страницы журнала и показал Валерии и Никите «Натюрморт с зеркалом». Воцарилось напряженное молчание. Никита нахмурился, – он сразу уловил сходство женщины в зеркале с Валерией. Но она утверждает, что не знает художника, никогда его не видела. И это, скорее всего, правда. Как же тогда ее лицо попало на полотно?

Тине показалось, что это молчание никогда не кончится.

– Ничего не понимаю, – наконец, отозвалась Валерия. – Лицо действительно похоже на мое… Но это не я! Меня никто никогда не просил позировать. А даже если и просил бы, то ни за что не получил согласия. Я не люблю мир богемы [47], и не имею с ним дела. Искусство мне нравится, но мои симпатии не распространяются на людей искусства – только и исключительно на их творчество. Думайте обо мне, что хотите, но я говорю то, что есть. Мне незачем рисоваться или производить впечатление… Возможно, это просто похожая на меня женщина?

– Посмотри, – Людмилочка подошла к ней со своей знаменитой лупой. – Здесь у нее на лбу – висюлька. Видишь? А на ней знак, как на рубиновой серьге. Этот знак не простой, он что-то обозначает. Мы не знаем, что.

– Я тоже не знаю… – Голос Валерии дрогнул. – Но меня все это пугает. И почему зеркало вытекло, а там, в пустоте, отражается мое лицо? Мне как-то не по себе…

– Успокойся, – Никита взял ее за руку. – Все разъяснится, так или иначе, и встанет на свои места. Мы будем думать. Все вместе. То, что зеркало вытекло – неприятная деталь. Но мне не нравятся еще две.

– Какие? – Людмилочка встрепенулась. Она всю дорогу обдумывала детали «Натюрморта», и они, как ни крути, оказывались наполненными весьма зловещим смыслом. Теперь она ждала, подтвердит ли Никита ее мнение.

– Вот, например, – он указал на картину. – Фоном для всех предметов натюрморта служит открытое окно, в котором виден закат. Я бы сказал, что закат символизирует конец, завершение чего-либо. Это само по себе наводит на размышления. И еще. – Он помолчал, подбирая слова. – Эта роза… она увядает.

– Здесь еще есть колокольчик, с очень интересной ручкой. Как ты думаешь, Валерия, что это? – Людмилочка повернулась теперь к Валерии, ожидая ответа.

– Будда?.. Не может быть!

– Ты продолжаешь настаивать, что это просто совпадения?

Все уставились на Валерию. Она почувствовала, что у нее начала кружиться голова… И кашель, который почти исчез, пока она жила здесь у Никиты, поднялся к горлу удушающей волной. Конечно, это никакие не совпадения, а новый виток кошмара, который, она считала, уже закончился. Для нее, во всяком случае. Не тут то было! Тина правильно сказала ей когда-то: пока не будет произнесена последняя реплика этой таинственной драмы, никто – по своему независимому решению не сможет поставить точку в истории, которая слишком давно началась, чтобы так быстро закончиться. Это была правда, в которую Валерия не хотела верить. И эта правда встала сейчас перед ней, словно туман, через который, хочешь не хочешь, придется пройти, чтобы выйти на тропинку, ведущую из лесной чащи к родному дому. Где этот дом? И какие пути ведут к нему?

– Где проходила выставка картин этого художника? – спросил вдруг Никита, прервав поток ее мыслей.

– В Харькове, – ответил Влад, который думал о том же. – Там Артур Корнилин жил последнее время, там писал свои картины, и там пожелал устроить персональную выставку, которая имела огромный, оглушительный успех. Ты, Никита, считаешь, что мы должны поехать туда и расспросить самого Корнилина, почему он нарисовал Знак и Будду? И что он обо всем этом знает? И, самое главное, где он видел Валерию и почему решил поместить ее лицо в вытекшее зеркало?

– Может быть, в картине зашифрованы еще другие символы, которые нам неизвестны? – предположил Никита. – Вот на своем собственном портрете он изобразил себя чуть ли не в латах времен Рыцарей Круглого Стола. А вокруг шеи – змея! Это же не просто так? А?

– Черт! Действительно, змея вокруг шеи! Я и не заметил. Ты, Никита, умный мужик. А что ты еще можешь сказать о портрете?

Никита внимательно рассматривал репродукцию.

– Что это такое сзади, похожее на копье? Видите? Острие копья, нацеленное в спину! А тот, кто держит это копье – за рамкой картины. Художник изображает таким образом неведомую опасность. которая подстерегает его. И еще… У него на груди – украшение в виде Звезды Соломона.

– А что это такое? – поинтересовалась Людмилочка. Она тоже заметила странное украшение, но не знала, как оно называется.

– Звезда Соломона? – переспросил Никита. – Точно не скажу. Просто когда-то увлекался магией символов, изучал их. Но не досконально, как выяснилось. Лучше, чем сам Артур Корнилин, вам никто ничего не разъяснит. Поэтому нужно ехать в Харьков, и разговаривать с художником.

– Поздно. – Влад обвел взглядом присутствующих. – Артур Корнилин умер, через два дня после открытия выставки. Обстоятельства смерти не известны. Но ехать, я думаю, надо. Есть жена, друзья, близкие – кто-то что-то знает, видел, слышал, ожидал, предполагал. Мало ли?

– Да… – Никита потер переносицу. Новость оказалась слишком неожиданной и неприятной. – Видно, все это гораздо серьезнее, чем я думал. Честно говоря, когда Валерия мне рассказала всю историю, я ее воспринял слишком легкомысленно. Уж больно неправдоподобно! Тут целая армия Эркюлей Пуаро не справится. Но у нас нет выбора. Чем скорее мы выясним обстоятельства смерти других людей, тем меньшая вероятность того, что кто-то будет выяснять обстоятельства нашей. Мне бы, во всяком случае, не хотелось. Жизнь вдруг оказалась неожиданно щедра ко мне, и я понял, что ею нельзя рисковать попусту.

ГЛАВА 37

Сиур решил заехать с Алексеем к нему домой, проведать Ларису. По дороге они обсудили все, что могли.

– Как ты можешь объяснить то, что с тобой случилось?

– Не знаю. – Леша пожал плечами. – Гипноз… Наваждение какое-то. Неужели я действительно отсутствовал две недели?

– Около того.

– Но как это может быть?

– Для меня самого это загадка!

Сиур рассказал, как он блуждал по лесу, про крест, украшенный рушником.

– Представляешь, я заблудился в обычном пригородном лесу! Когда я могу без труда ориентироваться в любой чаще, на любой местности! На что это похоже, по-твоему?

– Как ты меня нашел?

– Интуиция. Если бы не это… Не знаю, в какой-то момент у меня возникло озарение, я как будто увидел, что произошло…правда, довольно смутно. Если я кому-то и доверяю на все сто, так это себе.

– Многие поступают наоборот.

– И это их главная ошибка.

Лариса обрадовалась, увидев мужа здоровым и невредимым. Влад позвонил ей, и она уже накрыла стол: жареная курица, салат, голубцы, пирог с маком. Половину она приготовила сама, кое-что купила. Посреди стола стоял самовар с начищенными боками. Это была их с Алексеем традиция: чай пить только из самовара.

Сиур посидел немного, убедившись, что все в порядке, и тень девочки Элины не омрачает это счастливое застолье. Он был рассеян, размышляя над тем, что рассказал ему Влад. Итак, новое убийство, – на этот раз жертвой оказался ювелир Ковалевский. Появилась и новая владелица фигурки Будды. Похоже, что в подвале снова пропал человек, – парень, который пытался, как и многие до него, отыскать сокровища боярина Темного. Существуют ли на самом деле эти сокровища? Они с Владом договорились, что обязательно исследуют подвал еще раз. Кроме того, было решено, что лучше будет, если вторая серьга будет найдена и присоединится к первой. Слишком много информации, слишком много дел, которые необходимо сделать в первую очередь. Возможно, придется ехать в Харьков, выяснять, что там произошло с Артуром Корнилиным, странным автором странных и таинственных картин.

Сиур предполагал, что его хотели выманить из Москвы, и теперь уверился в этом еще больше.

Вечерело. За окнами сгущалась подсвеченная неоном городская темнота. Он вышел и направился к оставленной у торца дома машине. Тротуары были усыпаны пожелтевшими и высохшими от зноя листьями, под ногами хрустели начавшие падать зеленые каштаны. В его квартире сегодня горел свет – там его ждала Тина. Они поедут в недостроенный коттедж, там поужинают, а потом… Ему не хотелось думать о том, что будет. Пусть лучше это поскорее наступит.

У них с Тиной тоже была своя традиция. Они разожгли в коттедже камин. От деревянных стен пахло смолой и лесом, огонь свечи плясал свой древний танец, мелькая светом и тенью на потолке. В пузатых рюмках дымилось горячее вино.

– Сиур!

– Что?

– Я боялась, что ты не вернешься.

– Это было давно, – усмехнулся он, – в Помпеях… И то не по моей воле. Я никогда не опаздывал на свидания с тобой.

– У меня был чудный золотой гребень, – мечтательно сказала она. – Как он расчесывал волосы! Сейчас таких уже не делают.

Между бесконечными поцелуями она задала свой вопрос:

– А почему ты все-таки не пришел тогда?

О, женщины! Сколько бы ни минуло лет, это ничего не меняет. Они хотят знать, почему не было выполнено обещанное?

Сиур задумался. Тысячелетия плыли над землей, величественно, как серебряные облака, неся с собою отзвуки прошлых битв и прошлой красоты.

– Кажется, туннель обвалился, – наконец, ответил он, закрывая ее губы поцелуем.

Тина хотела освободиться, но он прижал ее крепче своим телом.

– Что ты делаешь? Пусти! Я еще спрошу…

– Немного насилия – это так возбуждает… – он засмеялся.

О, загадочный и тайный язык любви! Самый древний из всех, ведомых людям. Как много ты можешь выразить! И какие бездны скрывает невысказанное! Сколько неведомого в твоем молчании… И сколько огня в каждом твоем звуке! Твой огонь – первозданный, вечный посредник между Богами и людьми. «Сокровище сокровенное и ларец, его скрывающий. Пей же из чаши явного, если хочешь узнать вкус эликсира потаенного»…

В Москве Артура Корнилина знали мало, все больше по его работам. Личных знакомых не было. Влад потратил два дня, пытаясь отыскать человека, который мог бы что-нибудь рассказать об авторе странных картин. Наконец, ему повезло – старый знакомый мамы дал ему адрес одного московского художника, который то ли учился вместе с Артуром, то ли дружил.

Художник жил в центре, в старом доме с деревянными полами и скрипучими деревянными лестницами. Его жилище поразило Влада – стены, сплошь увешанные картинами всевозможных жанров и размеров, многочисленные столы, столики, комоды, этажерки, полки и полочки были уставлены матрешками, шкатулками, свечками, подсвечниками, горшочками, вазочками, табакерками, фарфоровыми статуэтками, декоративными тарелками, колокольчиками и Бог весть чем еще. С потолка свисали какие-то сети, за которые Влад зацепился головой и едва не оборвал. Повсюду были разбросаны кисточки, тряпки, измазанные красками, стояли баночки с какими-то резко пахнущими растворами, картоны с набросками пейзажей и жанровых сцен.

Влад отрекомендовался знакомым человека, который дал ему адрес, и был принят, как дорогой друг. Художник оказался среднего роста, круглолицый и плотный, как колобок. Звали его Герман.

– Можно просто Гера, – милостиво разрешил он, пожимая руку Влада расслабленной и влажной ладонью.

Они с трудом нашли место, где можно было присесть и поговорить. Когда Гера услышал, что речь пойдет об Артуре Корнилине, его добродушное и румяное лицо враз утратило все краски.

– И что вам всем надо от этого Корнилина? – спросил он раздраженно.

– Художник он интересный, – необычный очень. А никто почти не знает о нем. Ты единственный, кого мне рекомендовали.

Творческие люди, как известно, неравнодушны к лести. Гера несколько смягчился. Действительно, никто в Москве не знает Артура лучше, чем он.

– Ну, чего тебе рассказать о нем? Человек он неординарный, сложный. Да это и по его полотнам прекрасно видно. Одни символы, да еще между собой связанные каким-то образом… Без ста грамм не разберешься. – Гера хихикнул. – Он постоянно вступал в какие-то общества.

– Что за общества? – насторожился Влад.

– А… то в общество астрологии ходил, звездные карты рисовал, гороскопы всем желающим делал. Это еще когда мы в Питере вместе учились.

– Ну и как, получались у него гороскопы?

– Да ты знаешь, иногда получались, и весьма неплохо. Но он долго ни на чем не останавливался. И эта… астрология ему быстро надоела. Он все Нострадамуса [48] читал, рассказывал нам про его пророчества. Только мы все это в пол уха слушали. Особо не интересовались.

– Почему?

Гера удивленно уставился на гостя.

– Так это ж не каждому дано… Надо быть немножко чокнутым. Артур был помешан на звездах, картах, символах всяких. У него фигурок ритуальных, разных божков было полно – Будда, Шива…Он этим всем прямо бредил.

– Будда? – переспросил Влад.

– Ну да! А еще у него была статуэтка сказочной красоты – индийская богиня Лакшми [49], из слоновой кости. Много всего…

– А натурщицы у него были?

– Чего?

– Натурщицы. С кого он картины свои писал.

– Когда учились, мы все с натуры писали. А потом… Нет, кажется, он этим не увлекался. Он свои картины писал по памяти.

– Как это?

– А черт его знает! Непонятно. Он говорил, то ли видения у него бывали, то ли сны… Вот с них он и писал картины. Увидит – напишет.

– Так просто? – удивился Влад.

– Ты думаешь, это просто? Тогда ты ничего не понимаешь в живописи.

– Я не специалист. Мне его картины понравились именно сложностью и неповторимостью. А откуда он сюжеты брал?

– Да тоже из видений. Я не знаю… Послушай, какая тебе разница, где он чего брал? Я тебе одно скажу – все это Артура до добра не довело.

– Что ты имеешь в виду? Он с ума сошел, что ли?

– Хуже. Он умер.

– Отчего? Не от картин же?

– Я раньше тоже думал, что не от картин. А теперь… Словом, сам Артур родом из Харькова. Он потусовался в северной столице, потом в Москве немного, а потом здешняя толчея ему надоела, и он вернулся на родину. Там у него и крупная выставка была. Он мне позвонил, пригласил по старой памяти.

– И ты что же, поехал?

– Конечно, поехал. Сам видел, какие у него картины! Иностранцы их скупали прямо бешено. Там, в Харькове я и с женой его познакомился, Ниной. Хорошая женщина, милая. А вот Артур мне не понравился.

– Чем, интересно?

– Ну… – Гера замялся. – Смурной он какой-то был. Не радовался ничему. Оглядывался все время. Я в детстве книжки про войну любил читать, особенно про летчиков. Так там было написано, что если летчик начинал вот так оглядываться, как будто у него тик какой, – то это значит, его скоро убьют. Летчики так в бою оглядывались, чтобы немецкий самолет не зашел им в хвост. Но в бою это, конечно, нормально, а вот на земле… Понимаешь?

– Угу.

– Когда я на Артура посмотрел, что он так оглядывается, у меня это воспоминание детское, про летчиков, само в памяти всплыло. Бывает же так? Я об этом лет двадцать не думал.

– И все?

– Нет, не все, – обиделся Гера. – За кого ты меня принимаешь? Они с Ниной меня в кафе пригласили, там Артур мне рассказал, что его кто-то преследует. Честно говоря, я решил, что у него «крыша съехала». Он вообще-то считал себя гением, легенду любил рассказывать про Аполлона [50], как тот жил в пустыне, а потом создал потрясающую эстетику. Это он себя представлял Аполлоном! Скромно, да?

– Да уж.

– Так Артуру этого мало было! Он мне сообщил по секрету, что его, как Моцарта, преследует черный человек. Представляешь? Как Моцарта! Ну, я не выдержал… Засмеялся, а он обиделся. Сказал мне, что черный человек заказывал Моцарту «Реквием». Это все знают. Моцарт написал, и умер. И что он тоже умрет. Я тогда не придал этому значения, решил, что это у него психика расстроенная. А через два дня он и правда умер.

– А отчего? Может, от болезни?

– Говорят, его убили. Нас всех милиция расспрашивала, кто что видел, слышал. Ну… не расскажешь же им про черного человека? Подумают, что я сам…того. – Он выразительно покрутил пальцем у виска.

– И ты промолчал?

– Конечно! Про это все знали; Артур всем про это говорил, что за ним охотятся, преследуют. И никто ничего не сказал. Кому хочется идиотом выглядеть? К тому же неизвестно, правда это или нет.

– Обстоятельства смерти Корнилина выяснили?

– Нет. Я хотел кое-какие его вещи на память взять, позвонил Нине. Но она исчезла после похорон Артура. Наверное, испугалась, что и ее тоже…

– А вещи? Ты взял себе что-нибудь?

– Так я же говорю, Нина исчезла, и все вещи Артура исчезли. Пустая квартира осталась. Ничего… Ни картин, ни его дневников, ни эскизов. И фигурки божков, всякие мелочи – карты, четки, посуда, – как будто испарились. Ты не находишь, что это странно?

– Более чем, – ответил Влад. Артур Корнилин начинал интересовать его все больше и больше.

– У него еще коллекция камней была, минералов всяких, – тоже пропала. Вот и все. Зря я ему не поверил!

– Так у тебя ни одной его картины нет?

– Нет. Только репродукции. Я после его смерти решил делать копии и продавать на Арбате. Раз иностранцам нравится, почему не подработать? Я писал, а парень один продавал. И тут…

– Что? – Влад почувствовал, что он сейчас услышит что-то важное.

– Я Артуру не верил, а он правду говорил. Как начал я картины его, копии то есть, писать, так и начались неприятности.

– Какие?

– Ну… на лестнице упал, ногу подвернул. Две недели провалялся. Потом пожар в мастерской… Хорошо еще, пожарники вовремя приехали!

– И много сгорело?

– Да почти ничего.

– Так может, это просто совпадения? – спросил Влад.

– Это может и совпадения. – Гера помолчал, раздумывая, сказать, или нет. Решил все же сказать. Он наклонился к Владу и прошептал ему на ухо:

– Ко мне недавно тоже черный человек приходил! Представляешь?

Влад не поверил своим ушам. К этому-то зачем? Неужели из-за копий?

– А что он хотел? Заказать тебе что-нибудь?

Гера пожал плечами.

– Да нет… он меня про Артура расспрашивал. Кто такой? Где живет? С кого картины рисовал? Были ли у него натурщицы?

Гера вдруг замолчал на полуслове и уставился на Влада.

– Он меня спрашивал почти то же самое, что и ты.

– Понятно. Ты ему рассказал?

– Еще бы! – художник аж подпрыгнул от возмущения. – Попробовал бы я ему не рассказать! Он меня чуть не убил!

– А как он выглядел?

– Весь в черном, и лицо… сосредоточенно-суровое. Другой бы от страха не заметил, но у художников зрительная память развита значительно сильнее, чем любая другая. И на переносице у него глубокая складка. С таким, знаешь, – лучше не шутить.

– Узнать смог бы?

– Как тебя. Запомнил на всю жизнь. Он меня как начал трясти! Если бы я был деревом, то все мои листья облетели бы.

В тот же день вечером Влад и Сиур подъехали к развалинам Велинского поместья Баскаковых. Пустырь встретил их непрерывным хором сверчков. На темном бархате неба стояла полная луна, круглая, как серебряная тарелка. Кое-как забросанное землей место раскопок нашли быстро.

Два противогаза и сварочный аппарат лежали в машине. К сожалению, они не понадобились. Подземелье, простоявшее столько лет, по непонятным причинам обвалилось, засыпав толстым слоем земли и камней склеп, гроб и вторую серьгу с чудесным рубином. Достать ее, в ближайшее время, во всяком случае, не представлялось возможным.

– Как такие крепкие своды могли обсыпаться? – удивлялся Влад. – Раньше подвалы строили на века. Может, взрыв?

– Кому тут взрывать? – усомнился Сиур, но задумался. Тщательно осмотрел поверхность, пожал плечами. – А что? Может быть. Делать нечего, поехали. Столько земли мы с тобой вдвоем все равно не перекопаем.

Они сели на заросший травой остаток кирпичной кладки, закурили. Высокие звезды рассыпались по ночному небу, как светящиеся горошинки. Закричала птица, которая так пугала Ника, взлетела из густого кустарника, громко хлопая крыльями.

– Как ты думаешь, откуда взялись эти серьги?

– Ну… – Сиур задумался. – Мишель Протасов подарил их Александре в Лондоне. Почему именно там?

– Чертовщина! – отозвался Влад.

– Да нет. Британия имела колонии в Индии. Может быть, кто-нибудь привез серьги оттуда? А Мишель их купил… или выиграл. В карты, например.

– Вряд ли удастся это выяснить.

– А вдруг?

Влад ничего не ответил. Перспектива не казалась ему столь радужной.

– Что теперь будем делать?

– Я думаю, нужно ехать в Харьков. Там, на месте, мы сможем поближе познакомиться с интересным парнем Артуром Корнилиным.

– Так он же умер, – возразил Влад.

– У любого человека, даже самого неприметного, есть окружение, которое не умирает вместе с ним. А у творческой личности – тем более. Артур Корнилин написал много картин, он вел дневники, записки, собирал коллекции. Не могло же все это испариться? У него осталась жена, в конце концов.

– Почему она исчезла? Может, догадывалась, кто убил Артура и за что? Или боялась за свою жизнь?

– И то, и другое возможно. Харьков даст ответы на многие вопросы.

– Другого выхода нет. Гера мне рассказал кое-что, но этого мало. Вот бы раздобыть дневники Корнилина!

– Слушай, Влад, – неожиданно перебил его Сиур. – Как ты думаешь, там, где раньше были Помпеи, что-то сохранилось? В бывших каменоломнях должен лежать скелет мужчины, и на нем, или около него – очень древний магический амулет, талисман или медальон – как это правильно называется? Ты думаешь, есть шанс его достать? Он же никуда не делся за все эти годы…