Она «провалилась» в прошлое на восемь столетий – из XXI века в XIII, из современной Москвы в страшную зиму Батыева нашествия. Она участвовала в обороне Рязани и Козельска, который монголы прозвали «Злым городом», сражалась в отряде Евпатия Коловрата и возглавила черниговскую дружину после гибели князя. У нее на щеке шрам от татарской сабли – и незаживающие рубцы на душе. Потому что ей пришлось видеть слишком много горя, крови и пепла. Потому что, несмотря на все попытки изменить ход истории, Орда продолжает топтать Русскую Землю. И чтобы остановить эту железную саранчу, спасти родину и предотвратить двухвековое Иго, остается одно – любой ценой УБИТЬ БАТЫЯ!
Литагент «Яуза»9382d88b-b5b7-102b-be5d-990e772e7ff5 Дева войны. Убить Батыя! Яуза : Эксмо Москва 2011 978-5-699-47696-1

Наталья Павлищева

Убить Батыя!

Вызов

Козельск пал. Но мы вовсе не расстроились. Пали, собственно, только стены, которые Батый, прозвав его «Злым городом», велел разрушить. Ну и пусть.

Вопреки летописям в городе не погибли жители. Женщины и дети уплыли на лодках через водные ворота, поддержанная всадниками князя Романа из леса, конная дружина Козельска сумела прорваться через ордынские ряды, а ворвавшихся в город монголов попросту там и спалили, закидав разбросанную по улицам и дворам ветошь горшками с «греческим огнем». И даже остававшийся в Козельске Вятич со своими воинами после поджога сумел уйти. Спаслись, конечно, не все, но ведь спаслись же! А ордынцев погубили несметное количество, Батый соврал, что всего четыре тысячи, их было во много раз больше!

После полутора месяцев осады и нескольких дней штурма татары не сумели даже использовать осадные машины, мы им не позволили.

Вятич прав – доблесть не в том, чтобы уложить всех до единого у городских стен или за ними. Куда лучше, как у нас – и жители живы, и ордынцы убиты! А летописи… ну, что летописи? Пал Козельск? Пал. Погибли татары? Еще как! А жители? Если все погибли, то откуда известно, как именно? Лукавят летописцы…

У Батыя были основания проклясть этот город, мы выманили его тумены под Козельск точно к разливу рек, заставили сидеть посреди воды почти два месяца, вынудили его воинов чуть ли не кору жрать, а потом заманили в крепость и попросту сожгли! Ай да мы, ай да Козельск!

При прорыве погиб мой любимый – князь Роман Ингваревич, которого на Руси и так давно считали погибшим, ведь якобы его голову принесли Батыю на острие копья, не подозревая, что это голова его воеводы, поменявшегося с князем шеломом.

Это я вела конную дружину Козельска на прорыв из крепости, а потом пришлось еще отбиваться от преследования. Чтобы никто, особенно татары, не узнал о гибели князя, надела его плащ. А дружина решила, что лучшего воеводы взамен погибшего Романа им не надо, и назвала меня главой. Даже признание, что я девушка, не помогло «отбиться» от такой почетной, но уж очень тяжелой миссии. Конечно, рядом с Вятичем я могла ничего не бояться и всегда рассчитывать на его помощь и совет. Но что за глава дружины, если то и дело оглядывается на своего наставника?

Об одном знали только мы с Вятичем – что я вообще не из этого века, Вятич «притащил» меня сюда (и не желал пока объяснять зачем!) из Москвы века двадцать первого. Из благополучной и очень успешной столичной девушки я вдруг превратилась в пятнадцатилетнюю дочь воеводы Козельска! Никакие требования немедленно вернуть меня обратно не помогли, а стоило освоиться, как грянуло татарское нашествие, к началу которого я уже решила ценой своего невозвращения попытаться предупредить о надвигающейся беде Рязань.

Жертва оказалась бесполезной, никто не внял, привычно отмахнувшись. Как известно, русский мужик руку ко лбу в отсутствие грома загодя не поднесет. Мало того, Рязань пришлось еще и оборонять, воюя с ордынцами на стене. Потом я была со стены сброшена внутрь и завалена горой трупов. Это меня спасло, во всей вырезанной, растерзанной, сожженной Рязани в живых осталась, кажется, только я. Никогда не забуду ее кроваво-черный снег…

Но там я сквозь щель в бревнах воочию увидела Батыя, которого до того однажды терзала во сне, летая, как ведьма, над его ордой и ним самим. А ведь он боялся, даже там, в уничтоженной Рязани, он меня боялся! Вцепиться хану в рожу наяву не удалось, мало того, пришлось прятаться в обнимку с трупами еще два дня.

А потом я попала в дружину Евпатия Коловрата. Туда меня привел (правда, по моему же требованию), разыскав в погибшем городе, все тот же козельский сотник Вятич. Так и не рассказав мне ничего, наставник помог освоиться в дружине, выдавая за своего племянника. Роскошную косу я обрезала, имя сменила на Николу и у Евпатия Коловрата воевала вполне прилично до самой его гибели.

Мы сумели задержать и даже развернуть огромное войско Батыя назад, но, почувствовав, что это конец, Евпатий настоял, чтобы молодежь ушла. Уводил молодую часть дружины мой жених (к счастью, он никогда не видел меня раньше, как и я его, о свадьбе договаривались между собой много лет назад наши отцы) – Андрей, с которым у моей двоюродной сестры Лушки была сердечная привязанность.

Ушли мы в Козельск, куда после Коломны привел остатки своей дружины и князь Роман Ингваревич – моя сердечная привязанность. А потом был рейд по тылам противника и выманивание Батыя к Козельску к определенному сроку.

Мы могли гордиться, немалая толика разворота татар от Игнач Креста и спасения Новгорода и северных земель принадлежала нам. Сложилось все вместе – распутица, Торжок, сопротивлявшийся две недели, и наши наскоки, которые убедили монголов, что у них в тылу большая сила.

Эта «сила» притащила тумены Субедея и Батыя к Козельску прямо перед началом разлива Жиздры и Другуски, они даже ничего не успели предпринять, осадные машины в ход не пустили. Козельск во время половодья оставался на острове, но вода заперла не только город, но и всю округу. В результате ордынцы сидели посреди воды и болот, жрали собственных лошадей, а те за неимением другого – кору с деревьев.

А потом был тот самый прорыв, когда нам удалось все – уплыть женщинам, уйти конной дружиной из крепости, заманить в саму крепость огромное количество татар и сжечь их там «греческим огнем»!

Никто не подозревал, да я и сама в тот миг забыла, что во главе конной дружины Козельска – девушка двадцать первого века. То, что я девушка, даже объединенную дружину не смутило, они приняли такое командование, а о том, что я не отсюда, говорить не стоило…

Хорошо, что Вятич сумел уйти из горящего города и догнать нас, без него мне никак…

И вот теперь перед коротко стриженным воеводой (волосы обрезала еще в Рязани, взяв после ее падения имя Никола и поклявшись убить Батыя) встал вопрос: куда вести новую дружину? Пока мы просто уходили от преследования татарами на юг. А дальше?

Как заставить Батыя пойти за нами, а не свернуть к Дебрянску или Чернигову? Он мог запросто отправить против нас пару тысяч, а сам уйти грабить остальные русские земли.

Батый должен знать, что идет за князем Романом, которого явно боится, считая ожившим Евпатием Коловратом, но как ему об этом сообщить?

И вдруг мой взгляд упал на ярко-голубой плащ князя.

– Что ты делаешь?

– Все нормально, я не свихнулась, не бойся, – я протянула Вятичу отрезанный кусочек голубого полотна. – Это надо переправить Батыю. А еще лучше с какой-нибудь записочкой вроде привета от Евпатия и Романа, пусть знает, что русские богатыри не умирают.

Вятич задумался:

– Пожалуй, ты права. Если просто позволить им взять нашего «языка», то могут не поверить, а если так… Может, стрелой? Только лучника наверняка убьют.

И все же такой лучник нашелся. Рязанец Дедюня помотал головой:

– Лучше меня никто не сделает. Конечно, вряд ли кого из них убью, так хоть напугаю, чтоб пообделались. Ты, Настасья, не страдай, я смерти не боюсь, у меня в Рязани всю семью выбили, растерзали, я, как ты, готов Батыгу зубами рвать.

Вообще-то, я никому не говорила про такую готовность, но, как сказал Вятич, она у меня на лице написана. Увидев меня, Батый точно обделался бы.

– Вятич, ты можешь меня отправить ночью в полет, как это делала Анея?

– Нет! – Ответ резкий, значит, что-то здесь не то.

– Почему?

– Я не хочу, чтобы ты превратилась в ведьму.

– Но один-то раз можно? Пусть не только Субедей будет кривым, но и Батый тоже.

– Настя, угомонись, оттуда можно не вернуться. Ты думаешь, это шутки?

– Ну, хоть попробовать ты можешь?

– И пробовать не буду! Давай потом поговорим, а сейчас надо подумать, как Дедюню к ставке Батыевой доставить.

– Слушай, а на каком языке они пишут? Может, ему чего приписать гадкое?

– На уйгурском, вернее, пишут-то на монгольском, а буквы уйгурские.

– Жаль…

– Думаю, у Батыя найдутся знающие русский язык…

На холме догорал огромный погребальный костер на месте города, упоминать даже имя которого запрещено. Чтобы остальные царевичи не видели позора кешиктенов, Батый приказал им двигаться на юг в степи отдельными рукавами, не останавливаясь нигде. Мало ли какой еще «Злой город» попадется по пути…

А вот что делать самому – не знал. Преследовать ушедшую от «Злого города» дружину или плюнуть на нее и тоже уйти в степь на свежую траву?

Хан смотрел на развалины «Злого города» и размышлял. Он вынужден был признать, что задумавший эту каверзу урус достоин уважения. Вообще, все, что делалось этим эмиром в голубом плаще, Бату-хан готов признать выдающимся, ведь урусы выманили тумены Субедея и самого Бату к проклятому городу очень вовремя – точно под разлив рек, а потом так ловко разыграли окончание осады. Этого хитрого и умелого уруса хан даже готов поставить вместо Субедея! Если бы тот согласился…

Джихангиру принесли странную стрелу, на нее был насажен клочок ярко-голубой ткани с какими-то знаками.

Батый смотрел на стрелу и понимал, что просто боится взять ее в руки. Сделал знак своему нукеру, тот взял, поднес ближе. Нет, ничего не случилось, значит, не отравлена.

– Откуда она?

– Урус подобрался близко, выстрелил в сторону ставки. Странная стрела, как послание. Мы поспешили принести.

– Где сам урус?

– Убит. Он стрелял в сторону ставки… – Кебтеул словно просил прощения, хотя воины сделали то, что должны сделать, – любой, поднявший оружие в сторону джихангира, должен быть немедленно убит, кто бы он ни был!

Батый потянулся за стрелой. Да, конечно, это послание. На изнанке ярко-голубого клочка ткани (мгновенно всплыл в памяти именно такой плащ их эмира Урмана, стало не по себе) какие-то урусутские буквы. По знаку джихангира кебтеул метнулся за советником, знавшим язык и письмо урусов.

Батый пригляделся к наконечнику стрелы, на нем выцарапаны две буквы с одной стороны и две с другой.

Советник появился почти мгновенно, никто не мог заставлять ждать джихангира.

– Что здесь написано?

Подслеповато щуря глаза, старик прочитал:

– Привет от Евпатия Коловрата и князя Романа.

Зубы Батыя заскрипели. Эти урусы просто издевались над ним!

– А на наконечнике что за буквы?

– К. Р. Е. К. Это первые буквы имен – князь Роман и Евпатий Коловрат.

– Иди…

Джихангир сидел, задумавшись и стиснув зубы от злости. Итак, это вызов, вызов ему после гибели стольких воинов в проклятом городе, после стольких безуспешных попыток убить проклятых Урмана и Евпата! Неужели они действительно бессмертны?

– Позвать шаманку!

Старуха приползла, страшно кряхтя. Она плохо перенесла зиму, хотя все время была в тепле и сытно накормлена. Сказывались и старость, и то, что вокруг чужая земля. Воевать с чужими богами очень тяжело, шаманка сумела оградить джихангира от ночных кошмаров, и на том спасибо. Двое других ее помощников погибли еще зимой, на одного напала рысь, когда отлучился в кусты по надобности, а другой увяз в болоте, вытащить не смогли.

– Где урусутский багатур Еупат и эмир Урман? Они могли воскреснуть?!

Шаманка усмехнулась:

– Я говорила Субедею, но он не послушал. Еупат погиб, когда вы побили их из камнеметов. Он не воскресал. Эмира Урмана под Коломной не убили, это не его голову принесли тебе на копье. Зато именно он убил хана Кюлькана.

Батый даже застонал…

– Но эмира Урмана ты можешь не бояться, он погиб у Козелле-секе.

– А это?

Старуха взяла в руки стрелу, понюхала кусочек ткани на ней, посмотрела наконечник и усмехнулась:

– Это женщина. Но она воин, и она бросила тебе вызов. Этой женщины ты должен опасаться, она хочет убить тебя. – Шаманка вскинула маленькие подслеповатые глазки: – Это женщина из твоего сна, теперь она пришла наяву.

– Что?! – Хан даже вскочил. При одном упоминании о страшной колдунье-урусутке, расцарапавшей ему во сне лицо, становилось не по себе. – Ты можешь погубить ее?

– Нет, ее защищают духи этой земли. Одной против всех не справиться. Она не из этого мира, но она смертна, и ты должен победить ее, иначе…

– Что иначе?

– Если ты победишь, то у твоих ног будет весь мир.

– А если нет?

Шаманка чуть заметно усмехнулась:

– Тогда ты будешь у ее ног.

Батый сел, снова задумался. Гоняться за урусуткой сейчас просто невозможно, кони истощены, люди измучены. Зима была слишком тяжелой. Как ему сейчас был нужен совет Субедея, но…

Шаманка, видно, поняла его раздумья, снова усмехнулась:

– Уходи в степь, воинам и лошадям нужно отдохнуть. Она никуда не денется, если ты не станешь гоняться за ней, эта женщина придет сама. Плащ эмира Урмана у нее. Уйди из урусутских земель, и она оставит тебя в покое хотя бы на время. Наберись новых сил, тогда убьешь ее и двинешься дальше к последнему морю.

– Ты говорила об этом Субедею?

– Не все, но многое. Он не послушал.

– Ты знаешь, где она?

– Не очень далеко, но тебе пока не стоит за ней гоняться, – повторила старуха. – Не позволяй сейчас ей увлечь тебя за собой. Копи силы. Все чуть позже. Она смертна. Все они смертны.

– Иди…

На следующий день войско снялось с места и, оставив позади развалины «Злого города», ушло в степь, обходя стороной остальные города по пути.

Эта торопливость спасла Кром, Домагощ, Мценск, Дедославль, Курск, а главное, спасла Брянское княжество и на некоторое время остальные Черниговские и Киевские земли. Там явно расслабились, чисто по-русски решив: пронесло! Вместо того чтобы крепить свою оборону, вооружаться и собирать новые и новые дружины и ополчение, на оставшихся пока нетронутыми русских землях порадовались и… продолжали почти беспечно жить.

Русского человека не переделать, гром не гремел, потому и креститься никто не собирался. Бардак продолжался. Никто не собирался извлекать никаких уроков из трагедии зимы 1237–1238 годов. Князь Ярослав Всеволодович, узнав, что Владимир Суздальский стоит бесхозным, шустренько метнулся туда и стал великим князем, по закону, конечно, но как-то… Галицкий князь Даниил Романович взял власть в бесхозном Киеве, но особо крепить его не стал, покрутился, оставил город на своего воеводу Димитра и отбыл восвояси, понятно, свой Холм ближе к телу…

Князья делили Русь, оставшийся в живых народ выбирался из лесов, хоронил убитых, восстанавливал деревни и привычно клял степняков, забыв о том, что для начала – не мешало бы своих собственных князей. Те, кого страшный вал не коснулся, даже радовались, ведь ничто не радует так, как неприятность соседа.

И не было против монгольского вала никакого спасения. Оставалось одно – просто убить Батыя в надежде, что с его гибелью все сойдет на нет само по себе. А для начала выманить его обратно в степи.

В первый вечер Вятич сделал странную вещь, он подхватил кусок снятой с зайца шкурки и бросил его в огонь. По всей округе разнесся противный запах паленой шерсти. Даже лошади, и те прянули ушами, уж очень воняло.

– Зачем? – Я поморщилась. – Вонять же до утра будет.

Сотник кивнул:

– Это и нужно. Не сидеть же, ожидая появления волков? А так они запах паленой шкуры издали учуют и не подойдут.

– А почему мы этого у Евпатия не делали?

– Потому что к утру и мы с тобой будем пахнуть, а татары не дураки, эту вонь, как волки, услышали бы и нас обнаружили. Мы даже в костры что рубили? То, что горит без дыма.

– А-а…

– Учись, студент.

Поинтересоваться, откуда он знает такие слова, Вятич снова не дал, начал разговор о чем-то другом, отвлекая.

Началась наша походная жизнь. В следующие месяцы мы почти все время провели в лесу, просто большинство деревень, мимо которых мы позже проходили, были либо разорены, либо едва влачили существование, потому рассчитывать приходилось на самих себя. Но мне не привыкать, если уж выжила зимой у Евпатия Коловрата и потом с Романом, мотаясь по татарским тылам, то летом и вовсе не трудно…

Мы опасались нападения, а потому каждую ночь выставляли сильные дозоры, высылали вперед разведчиков, но Батыю, похоже, было не до нас. Монголы делали то, что и требовалось, – спешно уходили в степь. Вятич радовался, я злилась.

– Чего?

– Я должна его убить, а если Батый будет в степи, попробуй его найти!

– Настя, сейчас ты убить его просто не сможешь, даже если он окажется в соседней деревне. У монголов слишком много сил по сравнению с нами. Кроме того, ты уверена, что его надо убивать?

Я обомлела:

– А что с ним сделать? Наградить медалью за взятие Козельска? Или присвоить звание почетного гражданина города, который он разрушил? Давай, выдвини такое предложение, я посмотрю, что тебе дружина скажет.

– Ты знаешь поговорку про одного битого и двух небитых?

– Батый не битый!

– А какой?

– Вот когда я ему набью морду или надеру уши, тогда…

Что – тогда не договорила, потому что не могла придумать. Какая морда, какие уши?! Если я окажусь к этому гаду так близко, чтобы появилась возможность вцепиться в его уши, то лучше уж в горло! И никто меня, как бульдога от жертвы, от его горла оторвать не сможет. Буду грызть, пока не загрызу, а потом пусть тошнит хоть полгода!

Вятич с интересом разглядывал мою физиономию, видно, на ней вся непроизнесенная вслух тирада была написана в красках.

– Ну что, представила себе, как будешь ему горло перегрызать?

– И перегрызу! Вятич, ты не видел Рязань!

– Видел! – Голос резкий и глуховатый, так бывает, когда он волнуется. – Но только знаю одно: мы должны не гоняться за Батыем, чтобы ему перегрызть глотку, а заставить его уйти с Руси и больше не пытаться сюда приходить.

– Одно другому не мешает! – огрызнулась я.

Сотник рассмеялся:

– Если так, то я согласен. А то ведь подумал, что ты просто маньячка.

– А хотя бы и так, тогда что?

– Тогда дело худо, потому что от маньячки толку мало, тем более во главе рати.

– Дружины, – машинально поправила я.

– Нет, рати. Дружина у князя, отобранная и обученная, а у нас с бору по сосенке, потому рать. Это не хуже, просто чуть иначе.

Пришлось согласиться. Какая разница? Мы все равно покажем Батыю кузькину мать, а я обязательно перегрызу ему горло!

Вятич только вздохнул.

Дозоры и разведка доносили, что монголы быстрым шагом удаляются во владения половцев. Я прекрасно понимала, что им просто нужны свежая трава и степной простор, что они отправились откармливать лошадей и отдыхать, но как же после каждого донесения хотелось заорать: «Йес!»

Я постаралась доходчиво объяснить своей рати (пусть зовется так), что ордынцы – это не татары, в войске Батыя основа монголы, а остальные – самый разный сброд, подобранный по пути, среди них очень много тех же половцев, поэтому они легко находят наши города и деревни.

Законы природы

Убедившись, что монголы ушли в степь, мы на время свернули с большой дороги, нужно было немного прийти в себя, подвести кое-какие итоги и решить, что и как делать дальше.

То есть что делать, и без размышлений ясно – наша задача не пустить монголов обратно на Русь и по возможности бить их повсюду. Оставалось придумать, как это сделать и где, что тоже немаловажно. Собственно, и здесь у нас выбора тоже не было, мы прекрасно понимали, что выйти за Батыем в степь просто не можем, будем окружены и перебиты через пару дней, оставалось держаться от них на расстоянии, пробираясь по краю леса.

Лес вокруг стоял замечательный, и ему совершенно наплевать на наши проблемы… А утро было изумительное, такое, от которого хочется не просто жить, а кричать от восторга! Солнце, едва выглянув из-за кромки леса, брызнуло во все стороны, осветив, кажется, не только каждую травинку, каждый листик, но и то, что пряталось под листиком, заиграло на воде, покрывшейся легкой рябью из-за ветерка. Но и ветерок тоже был ласковым и теплым, словно природа стремилась заставить людей забыть о пережитом зимой ужасе.

Забыть не удавалось, но и не замечать великолепия всего живущего вокруг тоже грех, причем великий. Я оказалась на берегу лесного озерца на рассвете в одиночестве не случайно. Очень хотелось нормально искупаться, поплавать, ощущая радость от движения в воде. Это мне не удавалось, потому как девка, ходить купаться вместе со всеми нельзя, а ждать, пока я буду резвиться в воде, дружина не могла. Приходилось, удалившись от остальных, быстренько-быстренько окунаться и спешить обратно.

А тут мы, убедившись, что монголы далеко, решили встать на несколько дней. Погода способствовала, озер и речек вокруг немало, я сразу дала понять, что вот это мое, чтобы сюда не совались, и вот теперь пришла, чтобы отвести душу. Сопровождала меня только верная Слава, если захочет, то потом может тоже искупаться. Но Слава не хотела, она спокойно щипала травку на берегу, кося взглядом в мою сторону.

– Э, не подглядывай! – погрозила я ей. Лошадь фыркнула и отвернулась, всем своим видом демонстрируя, что моя обнаженка лично ей до лампочки.

Вода была теплой, как парное молоко, хотя и на воздухе тоже не прохладно. Один минус – дно не песчаное, а травянистое: и входить, и выбираться неприятно. Поэтому я постаралась поскорее проскочить мелкоту и забраться поглубже. Хорошо… Глянула на всходящее солнышко, чтобы потом понять, как долго я бултыхаюсь, не то станут искать.

Плавала действительно довольно долго, но когда собралась выходить, вдруг увидела на берегу Кирея. Этот парень давно, как говорилось в водевилях, «делал мне пассы», то есть попросту завлекал. Получил отпор, но принял его за простое кокетство и следил неотступно. Вот черт! Только его не хватало. Я крикнула из воды:

– Ну, чего встал? Иди отсюда!

Но парень не двинулся с места. Он что, полный дурак?!

– Кирей, иди отсюда, мне выйти надо и одеться.

На что он надеется, что я, выбравшись из воды, сигану ему на шею и примусь ублажать взыгравшую плоть? Видя, что от моих увещеваний толку мало, я вдруг крикнула Славе:

– Слава, ну-ка, позови Вятича.

Кобыла мотнула головой и направилась в лес, точно выполняя мою просьбу. Я обомлела сама, неужели она поняла? Забеспокоился и Кирей:

– Ладно, выходи, я уйду.

– Сначала ты уйди, потом я выйду. Слава, проследи, чтобы он ушел.

Умница Слава зорко наблюдала за тем, как исчезает за деревьями парень. Я быстро выбралась из воды, поспешно оделась и подошла к кобыле:

– Ты у меня умница. Как ты думаешь, мне говорить Вятичу о том, что произошло?

Слава кивнула головой. Но мне совсем не хотелось признаваться в том, что пришлось сидеть в воде, ожидая ухода парня.

– Может, простим?

Слава замотала головой, то ли отгоняя привязавшуюся муху, то ли отвечая на мой вопрос.

Я ничего не стала говорить Вятичу, все еще размышляя, но он как-то узнал сам.

– Настя, к тебе Кирей приставал?

Вот какое наказание иметь друга-ведуна, все-то он про тебя знает, ничего не скроешь. А если бы я вдруг решила заняться с глупым Киреем сексом?

– Не приставал, просто пытался подглядеть, когда купалась. А ты откуда узнал?

– Сорока на хвосте принесла.

– Ладно, я больше не буду ходить купаться…

– Глупости.

Вятич разобрался с Киреем по-своему. Когда парень оказался рядом, он вдруг словно прислушался к моей кобыле. Слава подыграла, она потянулась мордой к уху Вятича, перебирая губами, будто нашептывая что-то. Сам сотник при этом подозрительно поглядывал то на Кирея, то на меня.

– Да что ты говоришь? Этот? За Настей? Ну-ну…

– Чего это она? – забеспокоился парень.

– Она говорит, что ты ходил на озеро подглядывать за Настей, когда та купалась.

В дружине с первого дня установился негласный закон: я для всех сестра и воевода, смотреть на меня как-то иначе не полагалось. А уж подглядывать вообще было серьезнейшим нарушением. Привлеченные словами Вятича, вокруг начали собираться дружинники. Кирей покрылся краской, но пытался «держать марку», однако с каждым словом сотника это получалось все хуже.

– И чего говоришь, пришлось его прогонять?

Слава закивала головой. Вот тут я, кажется, поверила, что Слава умеет говорить (или Вятич знает лошадиный язык кроме волчьего?). Остальные тоже поверили и Вятичу, и в то, что с ним разговаривают животные.

Кирей не вынес всеобщего молчания и вопросительных взглядов:

– Не больно-то и нужно! Сам уйду!

Его никто не прогонял, даже слова не сказали, но парень вдруг завелся:

– Чего это под девкой ходить, точно опытных дружинников нет!

Я тоже вспыхнула:

– А я тебя и не держу! Кто еще считает зазорным под началом девки воевать?!

Дружина притихла, а Вятич внимательно и изучающе смотрел на меня. К вставшему в стороне Кирею присоединились еще трое, потом, подумав, подошел воин постарше.

– Я не просила, сами выбрали! Но те, кто останется, должны забыть, что их в бой поведет девка! И не только в бой, забыть о том, что я не такая, как вы.

– Э, нет… – Вятич шагнул вперед. – Помнить, что ты не такая, нужно обязательно, только не как Кирей. Ты сестра наша, а сестру беречь и от других, и от себя надо. Кто останется, должен про это помнить.

Из дружины ушли полтора десятка человек, это была потеря. Только трое, как Кирей, из-за несогласия с моим руководством, остальные просто решили вернуться пока по домам, а там как бог даст. Я их понимала: что впереди – неизвестно, заплатить за службу я не смогу, сама голая, как ощипанная курица, что с меня взять? А впереди зима…

Зато в тех, кто остался, можно быть уверенным на все сто. Однако уход парней заставил меня задуматься о том, как жить дальше, ведь пока у нас еще были запасы, а потом? Ни денег, ни запасов. Дружину на что-то надо содержать, не грабить же и без того ограбленные деревни и города? Вот так, воевода, думай, а не только мечом размахивай.

Еще меня обидело едкое замечание одного из уходивших парней, что я даже лук натянуть не могу, какой из меня воевода? Это была правда, мечом и саблей рубилась я прилично, повести в атаку могла, а вот силы в руках, чтобы натянуть тугую тетиву боевого лука, не имела. Позор да и только!

Вятич, выслушав мои соображения по поводу и без, кивнул головой:

– Правильно мыслишь. Деньги раздобудем, а вот с луком тебе придется самой. Тренируй руки, другого не дано.

С этого дня лук стал моим постоянным спутником, я часами тренировала руки и глаза. Постепенно и тетива стала натягиваться, и стрелы лететь не в траву за деревом, а в его кору.

Но долго отдыхать в лесу мы не могли, зная, что монголы движутся по степи, уходя к Дону, мы тоже отправились на юго-восток, только лесом. У дружинников теплилась надежда, что Батый решил уйти совсем, ведь монголы отходили туда, откуда пришли. И только мы с Вятичем знали, что это всего лишь отдых, что предстоит второй его поход, который приведет Батыя аж в Венгрию и на Адриатику. Но как объяснишь это остальным?

Пока дружина вопросов не задавала, а злости у всех было через край – мы шли разоренными зимой местами.

Только теперь я поняла, что ничего о самом нашествии не знала и разорения по-настоящему не видела. Честное слово, если увидела бы вот такое раньше, не сумела бы усидеть за стенами Козельска, добралась бы до Батыя вплавь, как Петеря, и загрызла его просто зубами. И никакие стрелы меня бы не взяли, и от его шеи не оторвали, хотя он тоже наверняка вонючий.

После уничтоженной Рязани у меня была хорошая возможность поквитаться в дружине у Евпатия Коловрата, потом все как-то улеглось. А теперь вот снова захлестнула ненависть.

Вятич постоянно осаждал: голова должна быть холодной. Просто выйти биться, чтобы погибнуть, бессмысленно. Наша заслуга в Козельске, что мы не погубили жителей вопреки всем летописям, а сумели их спасти и при этом убить столько ордынцев, что Батый действительно должен назвать Козельск «Злым городом».

– Понимаешь, выйди мы против них в чисто поле все, все бы и полегли. Или останься в осажденном городе, результат был бы тот же. А так и мы целы, и ордынцы убиты.

Умом я понимала, но кулаки сами сжимались в бешенстве. Конечно, хорошо, что в Козельске так мало погибших, хорошо, что летописи ошибаются и даже маленький князь Васька остался жив. (Интересно, куда он потом делся со своей мамашей-княгиней?)

Уже прошло полгода после нападения монголов, но многие сожженные деревни и небольшие города так и не встали. То и дело нам попадались пепелища, усеянные белыми костями. Сами трупы расклевали вороны, чем только можно поживилась разная живность, но люди не вернулись в деревню, и кости оставались незахороненными, а почерневшие от пожара печные трубы так и торчали среди начавшей подниматься травы.

Вообще мы поразились, насколько быстро все затягивало травой и даже кустарником, словно растительность чувствовала заброшенность места. Кто-то даже вздохнул:

– Ты глянь, одну весну не ходили, а уже все заросло. Если нас не станет, через десяток лет и места не найдешь…

В каждой такой деревне мы останавливались, собирали кости, складывали их в общую могилу и ставили над ней крест, даже не зная названия самой деревни.

В других селениях оказывалось всего несколько жителей, которые подумывали о том, чтобы уйти в более оживленные места на севере, куда либо не дотянулась орда, либо не слишком разорила. Хотелось сказать, что «не слишком» нет нигде, а неразоренными остались только земли по ту сторону Волги и у Новгорода. Ну, еще, конечно, Смоленск и южные княжества. Но их очередь еще придет, если не сумеем удержать Батыя, то и Чернигов, и Киев, и Галич погибнут в пожарах. А как его удержишь, если у него сотня тысяч хорошо вооруженных и обученных воинов, а у нас и полутысячи не наберется? Оставалось только убить самого Батыя, что я намеревалась сделать, как только его удастся выманить из степей к себе поближе.

Однажды в деревне нам пожаловались на волков, одолевших местных жителей, мол, никакой управы нет на этих серых хищников. Вятич стал расспрашивать и выяснил, что деревенские практически извели соседний лес, то и дело пуская пал для расчистки новых полей.

– А чего же не используете старые?

– Дык… – Староста почесал пятерней затылок. – Они же заросли и урожай дают малый…

– Навозу побольше.

– Навозу… Проще с пала золы набрать, хорошо родит после пала-то.

– Живность же вывели вместе с лесом.

– Ну, вывели, так у нас охотников раз-два и обчелся, мы больше овец пасем.

– Вот волки на них и охотятся.

– И чего теперь?

– А ничего. Вы косуль да оленей вывели, на кого волкам охотиться? Остаются ваши овцы.

– Не-е… Оленей вывели и волков выведем.

В ответ сотник только пожал плечами, словно перед ним стояло неразумное дитя, а не мужик косая сажень в плечах и с пудовыми кулачищами.

Каждый остался при своем мнении.

Вечером, когда уже устроились спать, я завела разговор о волках, мол, что действительно делать деревенским, не отказываться же от полей или овец? А серые хищники разбойничают всюду…

– Настя, а что ты знаешь о волках? Ну, кроме того, что они серые хищники?

– А разве нет?

– Хищник и хищение одного корня. Волк не похищал бы овец у человека, если бы тот не вторгся в его владения.

– Но он же убивает не только овец!

– Конечно. Знаешь, есть такая легенда… На земле было много оленей и совсем не было волков. Они спокойно паслись, жирели и множились. Их стало так много, что травы уже не хватало, как и просто места для пастбищ. Олени стали вымирать, и когда их падеж превратился в бедствие, потому что трупами погибших животных уже заполнилась земля, люди обратились к богам с просьбой что-то сделать. И боги создали волков… Наивно, но по сути верно. Волки истребили прежде всего больных и слабых, и олени снова стали крепкими и сильными. Объяснять надо?

– Нет, я помню: волк – санитар леса. Я понимаю, что это сильный и хитрый зверь, но я его боюсь.

– Только потому, что не знаешь его правил поведения. Волк не хитрый, он умный и честный. Это человек человеку волк, а волк к волку милосерден. Ты знаешь, что волк никогда не добьет поверженного сородича-противника? А еще, что они однолюбы? Волк выбирает подругу единожды и не станет путаться с другими. И волчица в случае гибели своего супруга остается вдовой до конца своей жизни. Этого нет, например, у царя зверей, не говоря уже о человеке. Может, потому «царь природы» выбрал в «цари зверей» не волка, а себе подобного в зверином царстве.

– Но лев сильнее волка!

– Ну и что? А слон сильнее льва, и носорог с бегемотом тоже…

Такие беседы бывали частыми, Вятич осторожно знакомил меня с тем миром, в котором жил сам.

Однажды я вдруг поинтересовалась:

– Вятич – это прозвище? А как тебя зовут?

– Ты имеешь в виду крестильное имя? Крестили меня когда-то Андреем. Но я раскрещен, иначе нельзя. А Вятич – родовое имя.

– Ты волхв?

– Нет! Волхв – это посредник. Посредник между людьми и Высшими силами Природы, признанный этими силами. Мне нет необходимости быть посредником, меня никто не просит об этом.

– А Ворон был волхвом?

– Ворон – да, у него были те, кто нуждался в его посредничестве.

– Например, Анея?

– И Анея тоже, хотя она сама волховица.

– Куда они все делись? Погибли?

– Думаю, нет, скорее, ушли, когда Анея отправляла всех из Козельска и округи подальше от Батыевых войск.

Монголы рассредоточились по половецким степям, против чего мы не возражали, но часть из них упорно держалась в опасной близости от границы русских княжеств, вернее, попросту в их границах. Жители деревень привычно снялись с места и убрались подальше на север, тем более там было много пустующих теперь селений. Но это не спасало положения. Требовалось отогнать проклятых подальше.

Как это сделать? Нападать почти в степи очень трудно, любые массированные передвижения видно издали, нападать серьезно сложно, а мелкими наскоками этих не испугаешь…

Вятич с дружинниками занимались немного странным делом, одни нарезали толстые трубки из тростника, а другие… ловили слепней. Такими трубками пользовались для плавания под водой. Куда это собрался сотник со своими людьми? Вроде татары в воду не суются… А насекомые зачем?

Кое-что стало ясно, когда, нарезав по несколько трубок, серьезные люди вдруг принялись плеваться через них, стараясь попасть в нарисованную на дереве мишень из разных положений, в основном лежа, и отходя как можно дальше.

Я едва не расхохоталась, увидев такую картину. Не удалось зимой шапками закидать, так надеются летом заплевать? Вятич, наблюдая, как я веселюсь, почти разочарованно протянул:

– Э-эх… дурища и есть дурища…

Смеяться я перестала быстро, когда увидела, что в ход пошли те самые чертовы слепни, которых помощники сотника собирали с несчастных лошадей, заметно облегчая кобылам жизнь. И все равно я не понимала.

– Вятич, ну правда, что за шутки? Вряд ли монголы так боятся слепней, чтобы бежать опрометью, если укусит…

Тот согласно кивнул:

– Не боятся, это нам и нужно. Укус слепня не вызовет никакого беспокойства, сбросят, и все. А если в нем яд?

– Ты собираешься кормить слепней цианистым калием? Ну, ядом?

Сотник не удивился новому термину, но головой покачал:

– Кормить необязательно, достаточно проткнуть его отравленной иглой перед самым плевком, и слепень понесет яд тому, на кого попадет.

– А… яд?

– Яд есть, и не один – разные, для каждого случая свой.

– Для какого, например?

– Для дозорных свой, там нужна тихая смерть, для тех, кто охраняет костры тоже, а вот для лошадей есть разные виды – парализующий и приводящий в бешенство.

– А если слепень куснет не того, вот возьмет и не станет кусать монгола, наоборот, полетит в нашу сторону?

– Интересно, как долго сможет прожить слепень, проткнутый чем-то?

– Недолго…

– Вполне хватит, только чтобы цапнуть первого, кто попадется. А если и не цапнет, то опасений не вызовет.

– Так вас и пустили к ставке!

Вятич расхохотался:

– А я туда и не собираюсь! Я в отличие от тебя не помешан на убийстве Батыя и использовать трубки собираюсь на дозорных и тех, кто с краю. Пока хватит.

Вятич с парнями занимались какой-то гадостью, они ободрали шкуру убитой монгольской лошади и, не выделывая, примеряли на себя. Фу… Немного пораскинув мозгами, я сообразила, что это перебьет их собственный запах лучше любого дезодоранта. Да уж, у степняков лошади хитрые, заразы! Они не только кусаются и лягаются, но и научены чуять чужих и поднимать тревогу, никаких собак не нужно.

Из нашего стана в сторону монгольского отправилась странная процессия – несколько человек несли на себе лошадиные шкуры. Смотрелось дико, но за последнее время я привыкла ко всему и уже ничему не удивлялась.

На землю опустилась летняя ночь. Тихая, звездная, благостная, с треском цикад, легким ветерком, запахом трав… Для монголов она была просто райской, пахло уже степью, а не лесом или болотами, ветви деревьев не загораживали небо, глаз не натыкался на стену деревьев. Нет, они, конечно, были, и кустарника много, особенно у воды, но не сплошь же вокруг. Словом, почти как дома…

Пофыркивали и прядали ушами лошади, отгоняя приставучих насекомых, но даже оводы и слепни не настолько доставали, чтобы беспокоиться.

Стан спал, только сидели у костров дозорные, следя, чтобы те не погасли, и вслушиваясь в ночную тишину. Где-то в лесу ухнул филин, пролетела, заинтересовавшись светом, сова, скользнула почти бесшумно, и нет ее. Шуршали мыши, возился кто-то в кустах, то ли удирая, чтобы не стать добычей хищника, то ли, наоборот, завершая охоту.

Наступил час между совой и вороной, когда ночная хищница уже устраивается на суку до следующего вечера, а дневная еще не подала голос. Ночь наиболее темна перед рассветом, но в это же время немного смелеют все, кто сидел, забившись глубоко в норки. Потому тихий шорох не особенно пугал дозорных.

У двух крайних костров, подле которых пасся большой табун, четыре сидящих на корточках охранника, отбывавших свое время, даже не пошевелились, все так же неподвижно взирая на пламя… Если бы кто-то понаблюдал за ними со стороны, то удивился бы такой выдержке – сидеть в одной позе так долго! Но наблюдать некому, те, кто был виновен в неподвижности охраны, уже давно уползли, а остальные спали.

Некому обратить внимание и на то, что незадолго до этого каждый из четырех охранников хлопнул себя по шее, то ли отгоняя, то ли убивая надоедливых насекомых. Да и сами бедолаги тоже на это не отреагировали…

Один из спавших монголов поднялся то ли попить, то ли, наоборот, отлить и вдруг в ужасе замер, потому что сидевший на корточках охранник явно заснул и вдруг… свалился прямо в костер! Подскочив к бедолаге, товарищ попробовал помочь ему выбраться из пламени, прекрасно понимая, что грозит всему десятку за такой проступок. Каков же был его ужас, когда монгол понял, что дозорный мертв!

С опаской оглянувшись вокруг – не видят ли, что произошло, – воин потерял сон окончательно. От его вопля дрема слетела и с остальных тоже. Мгновенно весь стан поднялся на ноги. Оказалось, что четыре охранника у ближайших к кустам костров (по два на каждый) мертвы, причем никаких ран от стрел, колотых или режущих ни у кого не было, просто умерли – и все!

Но еще страшнее стало, когда обнаружилось, что мертвы и с десяток лошадей, тоже нераненых и незаколотых!

Паника, охватившая стан, продолжалась до середины дня, пока не приняли решение срочно уйти от проклятого места, потому что там, видно, какая-то зараза.

Зараза преследовала монголов несколько дней. Находившиеся ближе к лесным зарослям умирали вдруг, не будучи раненными. Страшно, что во множестве гибли лошади. Они либо оказывались неспособными двигаться дальше, либо бесились. Темник запретил использовать конину погибших в пищу, чтобы не заболеть и самим, и сдирать кожу тоже. Это страшная потеря, ведь конь для монгола главный кормилец и поставщик всего жизненно важного. Больше добыть можно только саблей и луком со стрелами, но даже с самой острой саблей монгол без коня не монгол.

Только откочевав подальше от полосы перелесков, совсем в степь, монголы немного успокоились, зараза, кажется, отстала. Зато там было недостаточно воды, трава быстро высохла, посерела и легко загоралась от любой искры. Иногда казалось, что и без нее… Их снова преследовали волки, по ночам лошадей будоражил волчий вой.

Монголы маялись, а Вятич с товарищами отсыпались днем после очередной ночной «охоты». Они побили очень много лошадей, ведь укус слепня или овода для лошади вполне привычное дело и подозрений не вызывал, а отчего уже потом она вдруг слабела и падала или, наоборот, вдруг бесилась – не понимал никто…

Дважды отраву удалось закинуть… в котлы над кострами, тогда основательно потравилось немало монгольских воинов, не до смерти, конечно, но животами маялись классно…

Партизанская война продолжалась, но этого было мало. Монголы жировали на степных просторах, явно намереваясь осенью снова двинуться в поход. Куда? А что, если на Чернигов? Я вспомнила, что туда они пойдут осенью следующего года, а до этого так и будут в половецких степях. Но сидеть и просто ждать, даже тренируясь целыми днями, невыносимо. Как же напомнить им о неминуемом возмездии? И, главное, как его свершить? Просто выйти в степь и обнаружить себя? Во-первых, поймут, сколько нас, во-вторых, и до леса добраться не успеем, перебьют стрелами издали. Это в лесах мы были хозяевами положения, в степи – они, и с этим приходилось считаться. Сколько ни ломали голову над тем, как снова заманить хотя бы часть монголов в лес, ничего на ум не приходило.

Но монголы монголами, а жизнь продолжалась. И в этой жизни нужно было есть, пить, спать, мыться, наконец… Для моих ратников в этом проблемы не было, все же тепло, пока купаться можно в реках и озерах.

Вечер был исключительный, парни в протоке наловили рыбы и пристроили часть вариться, а часть запекаться в углях. Вятич, видно, решил искупаться, верно, в такой воде грех не поплавать вдоволь. Сети уже вытащили, рыбу не распугаешь…

Я сидела на берегу и запасалась на всю оставшуюся жизнь воздухом, он был такой классный! Напоенный одновременно травами, лесом и озером… Кажется, даже густой, хоть ножом режь и в котомку про запас складывай.

Прикидываясь, что ничего не вижу, я тихонько косила глазом на сотника. Мощный торс, сильные руки… качкам до него далеко. И красивый… Вот какой у меня наставник.

Вятича не обманешь, бросив рубаху рядом со мной на куст, он усмехнулся:

– Не подглядывать!

– Очень нужно!

Я вообще прикрыла глаза и только слушала, как он разбежался и сиганул подальше в озеро. Озерцо хорошее, оно проточное, вода чистая, дно песчаное. Я с завистью слушала, как плещется сотник, самой нельзя, даже если влезть в воду в штанах и рубахе, то мокрая ткань облепит так, что никакой обнаженки не нужно. А другого озера здесь нет.

И вдруг совсем рядом раздался крик Тереши:

– Водяной!

– Где?! – вскинулась я.

– Сотника крутит! – парень с мечом в руках ринулся в воду к купавшемуся Вятичу.

И тут я поняла – Вятич крутится в воде и орет, потому что его схватил Водяной!

С воплем «Держись!» мы вдвоем махали саженками к сотнику. Я опередила, все же у парня в руках меч и он греб одной рукой.

Вятич изумленно застыл с открытым ртом:

– Вы чего?

Мы тоже обалдели, Тереша растерянно протянул:

– Я думал, тебя Водяной крутит… Орешь и плещешься… Тьфу ты!

Обиженный Тереша повернул к берегу. И только тут я сообразила, что орал Вятич от восторга, а я в воде, и выходить придется на виду у всех совершенно мокрой.

– А ты чего подумала, тоже про Водяного?

– Конечно.

Я отчаянно пыталась придумать, как выбираться из воды в мокром виде.

– И как ты с ним справляться собиралась, кулаками?

– Ничего смешного, вопишь тут…

Я поплыла к берегу, не сидеть же с Вятичем в воде. Он опередил, зычный крик заставил оглянуться всех ратников на берегу:

– А ну отвернулись!

Парни, подчинившись команде, дружно сделали вид, что у них дела где угодно, только не там, где я буду выходить из воды. Я не сомневалась, что будут подглядывать, но не таращиться откровенно, и то хорошо.

На берегу Вятич закутал меня попоной и потащил подальше, подхватив с куста свою сухую рубаху. Там, загороженная попоной, я выбралась из своей мокрой одежды и натянула предложенную сотником. Ноги, конечно, оставались голыми, но хоть ягодицы прикрыты.

Вятич критически оглядел меня в таком наряде и вдруг протянул попону:

– Оберни вокруг.

Он был прав, рубаха до колен не доходила и сесть или наклониться в такой будет просто неприлично.

– Воительница… На Водяного с кулаками. Но за то, что пыталась спасти, – спасибо.

– Не за что, – буркнула я, пробираясь обратно на берег.

Парни уже наварили ухи и звали к костру ужинать.

Рукава рубахи Вятича, конечно, были слишком длинными для меня и широкими, их пришлось закатать. Я то и дело ловила осторожные взгляды своих парней, которые те бросали на мои голые до локтей руки. Да, трудно им без девок… А мне без мужчины? Тоже трудно, за все время пребывания тут я всего дважды спала с князем Романом.

Я постаралась отогнать мысль о Романе, не к месту и не вовремя.

Уха была, конечно, вкусной и очень сытной, но как же в ней не хватало картошки! Что за уха без картошечки? Все равно что… я так и не придумала, с чем сравнить. Картошка есть картошка, ее никакие крупы и травки не заменят.

Пока ужинали, ночь совсем вступила в свои права. Плеснула почему-то не ушедшая на покой рыба, противно зудели комары, чуть всхрапывали лошади. Пламя костра отражалось в их совершенно черных в ночи глазах, таинственно поблескивая. Я смотрела на морду своей Славы, лошадь казалась загадочным животным.

Легкий ветерок словно взъерошил лунную дорожку на озере и вдруг откуда-то совсем издалека принес женский смех и всплески воды. Кто-то из парней тихо произнес:

– Русалки озоруют…

Неужели и правда русалки?! Я прислушалась, голоса явно девичьи или женские, конечно, кто нормальный пойдет купаться ночью? Вот бы посмотреть? Но даже спрашивать у Вятича боялась. А вот парни спросили:

– Вятич, а верно говорят, что заговор есть, чтобы у них хвосты ненадолго в ноги превращались?

Сотник усмехнулся:

– Есть…

– И красивые ножки?

– Красивые.

Я почему-то чуть не заорала: «А ты откуда знаешь, видел?!» – парней интересовало другое:

– А ты тот заговор знаешь?

– Может, и знаю…

Я не вынесла, тихо зашипев:

– Превращал?

– Угу.

– Ну и как?

– Что как? Фигурка красивая, ножки стройные, попка круглая, грудь тоже…

Во мне росло возмущение, я чуть не закипела, а сотник насмешливо добавил уже громче, потому что ратники вокруг притихли, внимая его словам:

– Только вот одно плохо…

– Что?! – ахнул, кажется, тот же Тереша.

– Рыба, она и есть рыба. Тиной пахнет и холодная.

Кто-то передернул плечами, кто-то сплюнул, кто-то сердито заворчал. Они уже, видно, размечтались, как устроят ночной налет на девичье русалочье царство, как Вятич превратит русалок в красавиц не только сверху, но и снизу… А тут такой облом!

– Ты обнимался, что ли, с ними, что знаешь?

Помимо моей воли, вопреки ей, как я ни старалась сдержаться, в моем голосе все-таки прозвучали ревнивые нотки.

Вятич вдруг притянул меня к себе, крепко обнимая за спину, и зашептал на ухо:

– Я что, дурак с рыбиной обниматься? И пробовать не стал бы.

– А чего же…

– А что я должен сказать, что это здорово, чтобы они туда толпой рванули и неприятностей себе нажили? Настя, нам надо где-то в деревнях останавливаться хоть изредка, особенно таких, где мужиков мало осталось. Все спасибо скажут, и деревенские тоже.

Он уже отстранился, а рука все оставалась на спине, словно забыв вернуться. Я против не была.

Утром к нам вдруг подошел старый сотник Девят и тихо сказал:

– Вятич, ты того… Настю береги. Чтоб только ты и никто другой. Понял?

– Понял, – каким-то глухим голосом ответил ему Вятич.

– Добро, – кивнул Девят и удалился.

Я осталась с открытым ртом.

– Чего это он?

– Ты же слышала, сказал, чтобы я к тебе никого не подпускал.

– А самому, значит, подходить можно? – ехидство всегда было одним из моих способов защиты.

– Самому можно, и даже очень близко. Иначе кто будет тебя попоной от остальных прикрывать? – Глаза Вятича твердо глянули в мои, и я утонула… – А попка у тебя круглая и грудь крепкая, куда там русалкам!

Сказал и пошел прочь, ведя лошадь в поводу. И что делать – злиться, ругаться… Ни того, ни другого не хотелось, но не ответить я не могла!

– Когда это ты заметил?

– Подозревал давно, а вчера убедился.

– Где?!

– Грудь в разрез рубахи было хорошо видно, а попку нащупал ночью. Эй, Давыд, чего подпругу так подтянул, лошади же неудобно! – сотника уже не было рядом, а я действительно не знала, плакать или смеяться. Если честно, то где-то в глубине было приятно и почему-то хотелось, чтобы сотник распустил руки…

Но он не распускал, а когда мы действительно останавливались в деревне, то старался пристроить меня на печке или еще где удобней, но куда самому хода никакого нет. Ратники относились к такому поведению уважительно. Я действительно была недосягаема для всех, кроме Вятича, но тот посягать на мою честь не собирался. Меня интересовало одно – как долго это будет продолжаться. Или он ждет, что я сама кинусь к нему в объятия? Не дождется!

Встреча

Осенью монголы откочевали на юг, к Астрахани (интересно, а она уже существует?), совсем и, похоже, собрались там зимовать. Лично меня это не устраивало вовсе! Он что же, уйдет безнаказанным? Вятич объяснял:

– Что мы можем против них в степи? Пока не подойдут к лесам ближе, даже подманить не сможем. Мы в степи все как на ладони, а их так много, что просто перебьют за первый же день, как перебили Евпатия с его дружинниками.

– Лучше так, чем никак!

– Настя, ты же помнишь, что Батый никуда не двинется до следующего года. Они приходят в себя и копят силы. Надо и нам так. А вот когда он двинется на запад к Переяславлю Южному и Чернигову, снова придет наше время. Нам тоже надо копить силы.

– Я должна год выжидать?!

– Мы предлагали тебе отправиться домой…

– А сейчас вы бы меня вернули?

– Нет, конечно, Ворон погиб, Анея где-то далеко… Одному мне не справиться, можно ошибиться.

– И что тогда?

– Попадешь куда-нибудь не туда, выискивай тебя потом…

– А если погибну?

– У меня на глазах – успею отправить обратно домой, а если где-то по глупости, то тоже можешь затеряться во времени.

Вот, блин, обнадежил! Вятич понял мое смущение и усмехнулся:

– Я тебе потому и твержу, чтобы не бросалась под танк без связки гранат. Ты должна быть у меня на виду все время.

Не взбрыкнуть я не могла:

– А сколько раз ты меня оставлял, когда куда-то уходил сам?!

– Я знал, что вернусь.

Я вздохнула и решила, что пора задать давно мучивший меня вопрос:

– Давно хочу тебя спросить… Мы не можем послать кого-нибудь в Козельск? Может, разузнают?

– Мы можем съездить туда и сами, оставив дружину пока в какой-нибудь крепости. Только ни Анеи, ни Луши там нет.

– А где они? Они живы?

– Живы, только где, пока не знаю. Чуть позже – зимой.

– А если Батый снова придет зимой?

– Нет, он уже ученый, не рискнет двинуться в снега и морозы снова. А до весны мы должны придумать, как его задержать до самой осени. Думай, шевели мозгами…

Мы пока мотались в приграничье, не решаясь уйти на север совсем. В один из таких дней Вятич вдруг напрягся:

– Впереди чужие…

Почему Вятич учуял их первым, я не поняла, действительно учуял.

– Что-то чувствуешь?

– Да, там сила… как бы сказать… там волхв, но не наш.

– Волхв волхва видит издалека?

– Зря смеешься.

– Я не смеюсь. Он один?

– Нет, за ним немалая военная сила, но это не русская дружина.

– Чем отличается русская от нерусской?

– Тем же, чем и волхвы.

– Можно подумать, я знаю, чем отличаются волхвы, – я проворчала это просто так, прекрасно понимая, что ни времени, ни желания что-то мне объяснять у Вятича не было.

Действительно, он встал, почти вытянувшись в струнку, обернулся в сторону края леса и осторожно протянул вперед руку, раскрытой ладонью словно прощупывая пространство впереди. Все напряженно ждали.

Не знаю, что уж он там учуял, но опустил руку спокойно:

– Можно выслать разведку, это не враги.

Там действительно были не враги, но и не русская дружина. Мощные кони несли просто богатырей. Крепкие бородатые мужчины в полном вооружении, словно тридцать три богатыря из пушкинской сказки, севшие на коней. Они остановились на расстоянии полета стрелы и тоже отправили вперед двоих.

Наши «послы» встретились посередине. Немного поговорив, все четверо замахали руками своим, показывая, что можно подъезжать. И все равно сближались осторожно.

– Ну, воевода, давай вперед, ты у нас главная.

– Я?!

– Ну а кто же? На ком княжий плащ и шелом? Давай, давай, видишь, народ ждет, – Вятич просто подтолкнул вперед мою Славу. И впервые послушная разумная кобыла чуть взбрыкнула, она оскалилась на Вятича не хуже, чем делала это на татарских лошадей. Мысленно я ахнула: во дает! На бывшего хозяина! Вятич тоже хмыкнул:

– Ишь ты, недовольна! Иди.

Я тихонько послала Славу вперед. Чего бояться, позади свои, в случае чего отомстят. И тут же обругала сама себя Анеиным ругательством: во дурища-то!

Навстречу мне выехал немолодой, явно опытный, прошедший множество сражений воин. Его сила чувствовалась во всем: в посадке на коне, в том, как держал голову, в пристальном взгляде серых глаз, в том, что они с конем составляли единое целое… От всей фигуры веяло уверенным спокойствием.

Вот это глава дружины! Не то Илья Муромец, не то Черномор на коне. А я? Тьфу! Пигалица.

– Я мордовский инязор Пургаз. Это мои воины. Кто вы?

Чтоб я знала, кто такой инязор! Воевода, наверное… Потом оказалось – князь.

– Мы из Козельска. Я… – Тут я притормозила, моя-то дружина признавала старшинство девушки, а как эти, не расхохочутся ли? – Я Настасья, это мои воины.

Мне показалось, или бровь инязора Пургаза все же приподнялась? Нет, не показалось. Но за моей спиной все же была конная дружина, причем немалая, и сомневаться в этом глупо. Мгновение Пургаз оценивал полученную информацию, потом усмехнулся:

– Козельск далеко, что вы делаете здесь?

– Хотели убедиться, что монголы ушли в степь окончательно и скоро на Русь снова не двинутся.

– Это они тебе сказали?

Я делано пожала плечами:

– Я не разговариваю с монголами, я их убиваю.

– Ох ты! – все же рассмеялся князь. – Откуда ж ты такая смелая?

– Сказала же: из Козельска!

Пререкаться глупо, но как выходить из положения, тоже непонятно. Не демонстрировать же этому Пургазу свое умение владеть мечом? И вдруг меня обожгло: совсем недавно кто-то говорил, что мокшанский князь, то есть мордовский, сговорился с Батыем и встал на сторону монголов! Неужели мы попали в западню?!

Не знаю, прочитал ли мои мысли Вятич, но подъехал, встав рядом. Только ничего предпринять не успел, я сама насмешливо поинтересовалась:

– Я слышала, мордва сговорилась с монголами?

Глаза Пургаза превратились в щелки, а рука стиснула поводья так, что побелели костяшки пальцев:

– Пуреш, они мокша. А мы эрзя! Мы никого не предавали!

Сказать, что у меня отлегло от сердца, значит солгать, у меня не отлегло, а отвалило огромнейший валун, даже дышать легче стало. Чтобы что-то сказать, я зачем-то поинтересовалась:

– Вы встречались с монголами?

– Только чуть, их слишком много, чтобы воевать со всеми.

– Да уж… И мы тоже щиплем хвосты, – я усмехнулась, – правда, удачно.

– Если монголы ваши враги, то мы вам друзья.

Пургаз что-то крикнул своим, и бородачи подняли оружие в приветственном крике. Я оглянулась, наши сделали то же.

Немного погодя мы уже сидели у костра, выставив общий дозор. Воины быстро нашли общий язык, скорее всего, он был русским, а то и просто языком жестов.

Пургаз объяснил, что их дружина тоже отслеживает движение монгольских войск, опасаясь, как бы не двинулись на север в их земли.

– Они обошли ваши земли?

– Не все. Но Пуреш сумел откупиться. – Князь как-то не слишком добро усмехнулся: – Дорого заплатил.

– Чем?

– Пуреш – мокша, мы – эрзя. Один народ, два племени, как два брата. Когда в наши земли пришли русские, мы не были довольны. Русские захватили многие земли, поставили свои города. Эрзя договорилась с булгарами и выступала против русского князя Юрия Всеволодовича. А мокша сговорилась с русскими и выступила против эрзя!

Ого! Гражданская война в тринадцатом веке? Оказалось, я права в своих опасениях. Действительно, князь мокши Пуреш вместе с великим князем Юрием Всеволодовичем бил своих же соплеменников. Было за что не любить сородичей.

– А что же эрзя?

– Эрзя не хотели, чтобы в наших землях стояли русские города! – Серые глаза Пургаза смотрели с вызовом, но я не ответила таким же взглядом. Я понимала нежелание народа отдавать чужакам свои земли, а потому глаз не опустила и только кивнула. – Мы ходили на Новгород, но не сумели его взять!

Мои брови изумленно приподнялись, эка, куда их занесло! Вятич усмехнулся:

– Нижний Новгород…

– А…

– А теперь, когда пришел более сильный враг и побил русского князя Юрия Всеволодовича, Пуреш сговорился с монголами и помогает им.

– А вы?

– Эрзя не может быть заодно с теми, кто просто нападает! Нам не нужны чужие земли и чужое добро, мы не трогаем уже битых.

– Вы воюете против монголов?

– Воюем? Нет, их много, они слишком сильны, и они пока не ходили в наши земли, только прошли по земле мокши.

И вдруг меня осенило:

– А если бы… монголы пришли в ваши земли, гонясь за нами, вы побили бы нас?

Несколько мгновений князь Пургаз пристально смотрел мне в глаза, я взгляда не отвела, потом покачал головой:

– Нет.

– А кому помогли бы?

И снова мгновения, показавшиеся бесконечными.

– Вам.

– Значит, если когда-нибудь нам придется отступать в ваши земли, мы можем рассчитывать на вашу поддержку?

– Что можете?

Он не понял мое слово «рассчитывать».

– Ждать от вас поддержки?

– Да.

Я нутром чувствовала, что слову этого князя можно верить. Пургаз вдруг усмехнулся:

– Ты сильная. У Пуреша есть такая дочь – Нарчатка. Если бы правила она, мокша никогда не стала бы вместе с монголами.

Неожиданно подал голос сидевший молча старик с пронзительными, глубоко запавшими глазами:

– Кто знает, что лучше для мокши.

– Дружба с врагами никому не может быть лучше!

Я с трудом удержалась, чтобы не спросить, а как же отношения с нами. И сразу поняла, что старик умеет читать мысли не хуже Ворона, он усмехнулся:

– Вы не враги, вам не нужны наши земли, вы защищаете свои.

Вот с этим я была совершенно согласна.

– Куда вы теперь?

В ответ можно было только пожать плечами, мы и сами не знали, потому что гоняться за Батыем по степи невозможно, а до теплого времени он, уже ученый русскими снегами, морозами и бескормицей, на север не сунется.

Мы уже подумывали, не отпустить ли своих ратников по домам, но, во-первых, дома были далеко не у всех, во-вторых, где гарантия, что они соберутся обратно.

Инязор чуть подумал, а потом вдруг предложил:

– Если не будете распускать свою рать, то пойдемте в наши земли. У нас нет городов и крепостей, таких как Рязань, но где разместить до весны, найдем.

Это было нелепо, что, у русских своих городов и деревень мало?

Пургаз возразил:

– От нас к Волге, где монголы кочуют, много ближе.

Подумав и посовещавшись, мы решили действительно предложить рати определиться. Возможно, не все хотят и дальше гоняться за Батыем, все же пока он не в Русской земле. У многих дома остались семьи, надо бы проведать, в первую очередь это касалось дружины князя Романа, у козельских-то ничего, хотя и им хочется посмотреть на родной город, вернее, его руины.

Пургаз объявил, что будет ждать нас два дня у брода, если мы не придем, уйдет. На том и порешили.

Мы не стали решать общим голосованием или вечевым криком, здесь каждый должен сказать за себя. Князя Романа, которому приносили клятву, уже нет, мне никто не клялся. Повоевали сколько и как смогли, дальше никто никого заставлять не будет.

Я объяснила, что те, кто решит остаться в моей рати, должны знать, что я не успокоюсь, пока не вздерну проклятущего Батыя на березе или не придушу его собственными руками. Вятич был более прозаичен:

– В рати останется только тот, кого дома никто не ждет. Нечего гоняться за Батыем, если семья голодает. Кому идти некуда, действительно может пересидеть зиму у Пургаса, по весне соберемся и снова в поход. Если кого из дома отпустят, тоже не откажемся принять. Но прежде всего семьи. Батыя нам не сдержать, если снова на Русь попрет, остается только запугать. Это уж как получится.

Мне хотелось выругаться, обнадежил называется, мол, ребята, погоняли Батыя – и будет. Теперь по домам и сидите там, пока в ваши деревни и города снова монголы не нагрянут.

Вятич в ответ на мой выговор почти окрысился:

– А чего ты хочешь, чтобы по весне пахать некому было?! Настя, у них жены и дети, а если нет жен и детей, так есть матери и сестры. Это не наемники, вся жизнь которых в походах. Посмотри, у нас почти не осталось княжьих дружинников, только ратники. Я же тебе не зря сказал, что у тебя рать, а не дружина. Ты хоть разницу знаешь?

– Куда мне, тупой? Даже не догадываюсь!

– Боюсь, что да. Ратники – это те, кто пришел из ополчения. Они бьются хорошо, но это не основная их жизнь, пойми. Им пахать и сеять надо.

– Чтобы монголы снова все забрали?

– А вот это уже наше с тобой дело, но если еще одну весну не посеют, то не только забирать нечего будет, но и нам с тобой есть тоже.

Я понимала, что он прав, но отказаться от надежды изловить Батыя и свернуть ему шею просто не могла.

Два дня мои воины думали, а потом рать поделилась. Часть действительно просто ушла по домам, в надежде разыскать хоть кого-то из своих родных. Часть только отпросилась до весны посмотреть, живы ли. И только четверть отправилась к броду, чтобы переждать зиму у инязора Пургаза.

Однако все заверили меня, что если только будут живы, то к месту сбора к Медвежьему дню обязательно соберутся. Вятич даже гаркнул:

– Собраться только тем, кому ни пахать, ни сеять не надо! Остальные чтоб дома сидели и жизнь налаживали! Если понадобитесь, свистнем.

Пургаз сотника поддержал, увидев у брода позади меня меньше четверти ратников, кивнул:

– Правильно сделала, что по домам отправила. Второй год жизнь раскорякой, надо налаживать. Пусть пашут, придет еще время мечом размахивать.

Я тихонько злилась, на Руси всегда так: чуть пронесло, сразу все забыли! Сейчас добить бы Батыя, собравшись всем вместе, а князья тут же бросились города отстраивать, соборы новые возводить, власть делить. И Пургаз хорош, в его земли монголы не добрались, так он решил теперь отсидеться?! Понимала, что не справедлива, что уж Пургазу-то досталось, и за селения, что скрыты в глухих лесах и не достались ордынцам, можно только порадоваться, а не укорять, все понимала, но поделать с собой ничего не могла.

Потому что рушилась моя золотая мечта – убить Батыя! А без нее что мне делать в этом тринадцатом веке?

Вятич ехал со мной рядом, тоже мрачный донельзя. Наконец, не выдержав, я поинтересовалась, чего это он злится, ведь по его настоянию все получилось.

– В тебе ошибся.

– Чего?!

– Мне показалось, ты немного другая.

– Интересно, в чем это? Не знаю, зачем притащил меня в это время ты, но я с самого начала твердила, что моя главная цель – убить Батыя.

– Ты не представляешь, как это трудно сделать и что тебя ждет, если не откажешься от этой мысли.

– Я откажусь?! Я?! Не дождешься! Не надейся.

– Я не надеюсь, просто я взял на себя слишком большую ответственность. Ты же не все знаешь…

– Ну, так скажи все, к чему держать меня за китайского болванчика: толкнул – покачала головой.

– Узнаю Настю. Ладно, воительница, смотри, куда едешь.

Пургазова Русь

Инязор Пургаз очень гордился своей землей, своим народом, своим родом. Мы совершенно не были против. Здесь текла нормальная, обычная жизнь, монголы не добрались в эти глухие леса, многотысячному войску не пройти по нешироким рекам, а если и пройти, то с них не свернуть. Мокшанам под предводительством Пуреша, живущим на торговом пути, досталось куда сильнее.

Вот они, преимущества лесной жизни! Пришел враг – ушли в соседний лес, и хрен сыщет. А что дома спалит, так новые поставить можно, вон леса сколько. И любого врага на подходе из чащи стрелами побить достаточно просто, особенно если места знать, где залечь и засесть.

Любая мало-мальски приметная дорога то и дело завалена поперек явно не от непогоды упавшими лесинами. Увидев такую впервые, а рядом тропинку, уводящую влево (ну явно же обход), я чуть не свернула туда. Вятич удержал. Тихонько покачал головой и показал направо. Но справа сплошные кусты, где там объезд?

Дальше был цирк, потому что Пургаз повернул именно направо, а перед тем два спешившихся ратника шустренько подхватили куст вместе с большущим комом земли и… отставили в сторону, потом проделали операцию по извлечению из земли со вторым кустом. В результате проезд оказался вполне приличным. После того как все прошли, кусты вернули, все разровняли и даже пригладили.

Я осторожно поинтересовалась у князя:

– А слева?

– Волчья яма.

Хотелось ехидно поинтересоваться, что было бы, не останови меня Вятич, но Пургаз ответил без вопроса:

– Вятич хитрый, загодя подвох чует. Ты его слушай, он в волчью яму не заведет.

Сотник делал вид, что оглох и очень занят упряжью своей кобылы. Ну да, мы же скромные…

Лес вокруг вековой, местами обомшелый, красотища неописуемая. Даже я, уже отвыкшая вообще чему-то удивляться, дивилась. И Вятич дивился, это я видела, хотя он и старался скрыть.

Селение (интересно, как они называются?) открылось на широкой поляне вдруг. Просто шагнули в проход через заросли и оказались перед высоким тыном из заостренных толстенных лесин. Лесины глубоко вкопаны в землю, плотным рядом одна к другой. Если бы ни заостренные концы наверху, могло показаться, что сам лес сплотился, чтобы заступить дорогу к домам.

Чуть позже я поняла, что и вкопаны-то они хитро: ряда два, внешний, метра на два отстоявший от внутреннего, с наклоном наружу. Умно, даже если враг сумеет перебраться через эти громадные колья, то просто попадет под стрелы защитников, а бьет лесной народ не хуже степного – метко и быстро.

Тяжеленные ворота открывались наружу и были тоже чуть наклонены – внутрь. И снова хитрость, ведь такие если и откроешь, на весу держать нужно. Вот и получилось, что защищенную только деревом крепость взять трудно, почти невозможно. Осадные машины через бурелом и волчьи ямы не протащишь, а без них весь защищена от любых нападений. Разве что спалить… Но если делать это в сухую погоду, то можно и самим не успеть убежать, а в мокрую не загорится.

Я мысленно усмехнулась: весь защищена не деревом, а человеческим разумом. Молодцы эрзяне.

Появлению инязора Пургаза были явно рады, даже при том, что он привел с собой чужаков. Сразу чувствовалось, что Пургаз популярен, к нему без подобострастия, но очень почтительно подходили даже старики, произносили какие-то слова, уважительные, благожелательные.

Еще на привале я тихонько поинтересовалась у Вятича, что значит «инязор». Тот пожал плечами:

– Я не эрзя, Настя. Сейчас спросим.

Ответил человек, которого мы приняли за колдуна.

– Инязор, как у вас князь. Как раньше на Руси был князь, когда-то и у вас выбирали. Князь – это лучший, самый сильный и опытный. Хотя инязором может стать и молодой. Вот ты – инязор для своих воинов, они тебя выбрали, признали и уважают.

– А волхвы у вас есть? Вы волхв?

– Нет, у нас нет людей, которые только приносят жертвы богам или разговаривают с ними. С богами могут говорить все, необязательно на капище, можно на могилах предков. Предки услышат и передадут. А того, кто следит за приношением жертв, выбирают из лучших. Иногда всего на год, иногда надолго.

– А как передаются знания от одного поколения к другому?

Он явно не понял, пришлось переиначить вопрос:

– А как то, что люди знают, сохраняется от предков к потомкам?

– От матери к дочери, от отца к сыну, от одного инязора к другому.

Мало того, в веси явно был какой-то праздник. Как оказалось, лемдема – давали имя новорожденному мальчику, нечто вроде крестин. Уже все было готово к принесению жертв духам – покровителям дома и умершим предкам. Мы вовремя, правда, присутствие чужаков чуть смутило жителей веси, но отнеслись вежливо, все же мы явились вместе с их инязором.

Мы тихонько стояли в стороне, пока приносились жертвы, самой страшной из которых, как я поняла, был петух. Из нас таковые делать никто не собирался.

Когда какая-то женщина, судя по всему повитуха, подала большой пирог Пургазу, а второй взяла себе и подняла над головой младенца, я услышала, как инязор что-то ей тихо сказал, кажется, там было имя Вятич…

Так и есть, женщина, ударяя свой каравай о тот, что держал Пургаз, громко произнесла фразу, оканчивающуюся именем Вятич! Вокруг ахнули, а Пургаз, строго оглядев окружающих, что-то пояснил. Все как по команде повернулись к сотнику.

Сзади послышался чуть насмешливый голос нашего знакомого:

– Ребенку дали имя Вятич, а Пургаз объяснил, что это хорошее имя, потому что принадлежит хорошему человеку.

– Ну вот, Вятич, у тебя в эрзянской деревне крестник. – Я была настроена на веселый лад, а вот сотник на серьезный.

Он полез за пазуху, вынул оттуда какой-то оберег, снял через голову, пошептал над ним, держа в ладонях (все это в полной тишине, потому что эрзя стояли, кое-кто даже рты раскрыв), и протянул Пургазу. Инязор понял все без слов, он принял оберег и надел его на шею малышу.

И без объяснений было ясно, кто отец ребенка, один из молодых мужчин столь напряженно следил за всем происходящим, что перепутать невозможно. Пургаз повернулся к нему, что-то объяснил, папаша кивнул и поклонился Вятичу. Тот прижал руку к груди и склонился чуть не лицом в колени.

Теперь уж сородичи новорожденного зашумели, явно облегченно и даже радостно. Нас приняли за своих.

– Вятич, ты отдал свой оберег?

– Свой нельзя отдать, Настя. Я отдал один из наговоренных.

Я чуть подумала и снова полезла с расспросами:

– Но я же отдала Евпатию Коловрату?

– Чем все закончилось, помнишь? И для него, и для тебя.

– А если бы не отдала, он не погиб бы?!

– Все равно погиб, только гораздо раньше. Ты все правильно сделала, только ходишь теперь со шрамом.

– Тебе мешает мой шрам?

– Мне? Лично мне даже нравится, если по нему осторожно провести пальцами… – Вятич не делал того, о чем говорил, только смотрел, но у меня было такое ощущение, что его пальцы действительно касаются шрама, и все существо просто захлестнула теплая волна, – то ты отвечаешь не как ежик-колючка, а как милая барышня.

– Я… я…

Вятич только глянул чуть насмешливо и отправился разговаривать с Пургазом. А я осталась переваривать очередную загадку сотника.

Он словно видел меня насквозь, знал каждое движение моей души, знал лучше Андрея, с которым я спала два года, лучше князя Романа, для которого я, наверное, была одной из… Вятич умел приласкать, не прикасаясь, одним взглядом, полунамеком, тихим ласковым смехом. И я таяла, как мороженое на горячей печке, растекалась пломбиром по тарелке, хочешь – слизывай меня, хочешь – стряхивай.

Кто же ты, сотник Вятич?

С удивлением поймала себя на том, что не хочу разгадывать, пусть остается тайной. Так даже интересней, это как подарок под новогодней елкой в детстве, точно знаешь, что положил не Дед Мороз, а кто-то из родных, но веришь, что там именно то, что ты тайно желала. А нахождение рядом с Вятичем – это словно последний миг перед тем, как обертка подарка разорвется, – и чуть страшновато, и захватывающе одновременно.

В веси мы застряли на пару недель. Мужчин своих я просто не видела, им нашлось дело – валили лес для нового дома, меня сначала взяли под опеку женщины. Но толка было мало, они не знали русского, я – эрзянского, объяснялись только знаками, то и дело смеясь из-за накладок. Я возилась с детьми, рассказывая им сказки или напевая песенки, малышня меня понимала и того меньше. Но таков уж слог у нашего дорогого Александра Сергеевича, что его можно часами читать хоть в тундре, хоть в Непале, хоть в веси у эрзя в тринадцатом веке, сама мелодия стиха все равно берет за душу.

«Лукоморье» шло на ура и у детской, и у взрослой аудитории, впрочем, и «Евгений Онегин» тоже. Через день местная малышня ходила за мной хвостами, то и дело подставляя ладошки для «сороки-вороны», которая кашку варила. Однажды я в очередной раз рассказывала «Машу и медведей» в лицах, мелюзга с визгом бросалась прочь, когда старший медведь грубым голосом интересовался, кто сожрал его кашу, но тут же возвращалась обратно, чтобы услышать тонкий жалобный голосок обиженного Мишутки.

Я так увлеклась, что не заметила Вятича, стоявшего у самой двери. И только когда «поднялась на дыбы» в образе Михайлы Ивановича, выясняя, кто смял его постель, и оказалась прямо перед лицом сотника, вдруг увидела, как он на меня смотрит. В глазах было изумленное восхищение. От этого взгляда бросило в жар, но я храбро взяла себя в руки, тем более малышня уже теребила за рубашку, требуя продолжения представления, и действительно продолжила.

Мои моноспектакли на непонятном, но мелодичном языке имели оглушительный успех, но у меня нашлось и другое занятие, больше соответствующее моему предназначению, как я его понимала.

На второй день нашего пребывания ко мне подошел один из эрзя, покрутил в руках мой лук, сокрушенно покачал головой и что-то сказал. Я только развела руками. И без качаний головой прекрасно понимала, что лук у меня не ах, но Вятич не спешил мне менять, все равно стреляю плохо. А вот эрзя решил это сделать.

Он рукой поманил меня за собой, показал, чтобы подождала, и вынес другой лук. Он был чуть больше моего, и форма немного иная, но в общем удобно.

Дядечка тут же принялся показывать мне, как ловчее держать налучье, как натягивать тетиву, как вовремя убирать пальцы… Обучение пошло как по маслу, через час я, уставшая, но счастливая, уже ловко отправляла стрелу точно в цель на гораздо большее расстояние, чем раньше.

Всячески поблагодарив хозяина знаками, я попыталась выяснить, что должна заплатить. На мое счастье, пришел один из дружинников инязора, знавший русский. Он отрицательно покачал головой:

– Нет, платить не надо. Это подарок.

– Спасибо, но это слишком дорогой подарок.

– Это лук его дочери, она была хорошей охотницей и ловко била белку в глаз. Но лук боевой. Бектяш хочет, чтобы ты тоже хорошо била, ты сможешь, ты упорная и крепкая. А платы не нужно, ты хорошо рассказываешь детям истории, Бектяш любит тех, кто любит детей.

Пришлось еще не один раз приложить руку к сердцу, благодаря за роскошный подарок.

Увидев у меня лук, Вятич чуть присвистнул:

– Откуда?

– Подарили. И стрелять, между прочим, научили.

– Да ну?

– Ну да!

Потом я задумалась, почему Вятич так и не смог толком научить меня стрелять. Почему я, легко владевшая мечом, уже накачавшая силу в руках, становилась абсолютно бестолковой, когда дело касалось лука? И вдруг поняла.

Все, как когда-то в Козельске с Лушкой, когда я переучивала ее читать. Сестрица буквы знала, но произносила их названия вместо звуков. Когда это разъяснилось, Лушка моментально стала читать, как все нормальные люди. Так и я. Вятич научил меня правильно держать налучье, тетиву и стрелу, но когда он вставал за спиной и, обняв за плечи, начинал вместе со мной натягивать тетиву, мое дыхание напрочь сбивалось и руки слабели. Его, кстати, тоже. Нормально дотянуть тетиву не получалось, прицелиться тоже, и я просто бросала это занятие.

А здесь мне показывал мужик, у которого дыхалка вовсе не сбилась, и я все сделала верно, отправив стрелу если не в десятку, то уж в восьмерку точно.

Уже наступила настоящая золотая осень. Лес стоял роскошный – то кроваво-красный, то золотисто-желтый, то темно-зеленый из-за елей, то просто зеленый со стволами янтарно-коричневых стволов сосен. Красотища…

Мужчины быстро ставили новый дом для одного из жителей веси взамен недавно сгоревшего. Когда умелых рук много, все получается быстро и ловко.

После новоселья мы уехали в следующую весь. Она тоже была глубоко в лесу.

– У эрзя есть города?

– Как у русских с большими домами? Нет, нам не нужно. Если построить такой город, люди не будут из домов видеть лес.

Но город все же оказался, до него мы добрались уже в середине осени. Я даже отдаленно не представляла, где мы находимся, вокруг лес, лес и еще раз лес. Наверное, если влезть на самую высокую сосну, то ничего, кроме стены деревьев, не увидишь…

«А вокруг голубая… голубая тайга…»

– Что?

– Да так, песенку какую-то вспомнила. Где мы находимся, не знаешь?

– Вроде Саровское городище… Речки Сатис и Саровка…

Так, уже легче. Саров – это Арзамас-16. Чтоб мне это о чем-то сказало! Где у нас Арзамас да еще и 16? Точно! Где-то там, в лесах.

Нет, я пространственным кретинизмом не страдала, но кто из нас, живущих в Москве двадцать первого века, сможет с лету вспомнить взаимное расположение небольших городов матушки-России? Да еще и тех, в которых ни разу в жизни не был.

Где Саров, который Арзамас-16, каюсь, так и не вспомнила. Пусть простят мне этакое безобразное отношение к их любимому городу жители Сарова… Зато, если вернусь, непременно расскажу, как выглядел их город в умопомрачительной древности. Меня вдруг осенило: я вообще должна все запоминать, запоминать и еще раз запоминать! Иначе командировочка пройдет зря.

Так, начинаем запоминать! В речку Сатис под острым углом впадает речка Саров. На образованном ими остроугольном мысу стоит город. Конечно, он не похож ни на Козельск, ни тем паче на Рязань. Никаких луковок соборов, никаких колоколен, крепкие стены ограждают деревянные постройки, правда, часто в два этажа.

Все из таких толстенных бревен, что я просто не понимала, как вот этакое можно срубить топором, не говоря уже о необходимости притащить из леса и поднять на высоту второго этажа. Вокруг люди как люди, рослые, конечно, крепкие, особенно женщины по сравнению со мной (я против них пигалица). Красивые, сероглазые, светловолосые… очень стройные, у всех прямые плечи без малейшего намека на сутулость.

Отвлеклась, про самих эрзя потом, сейчас о городе. В нескольких метрах от основной стены в землю, как и в тех весях, что мы проходили, врыты колья из целых стволов с наклоном наружу. Колья, как и все остальное, огромные. Хитро, потому что, перебравшись через них, штурмующий попадал в пространство, которое прекрасно простреливалось со стены, и на некоторое время поневоле застревал. Не говоря уже об осадных машинах, которые через эти колья просто не перетащишь. Хотя какие осадные машины, если мы на лошадях цепочкой-то по лесу с трудом пробирались!

Сюда Батый точно не дойдет, Пургазу можно не беспокоиться. И чего он аж на реку Воронеж вылез?

В первый же миг, попав внутрь стены и оказавшись ближе к мысу, я испытала нечто. Нет, оно не было связано ни с увиденным, ни с происходившим вокруг. Просто ощущение столба, открывавшегося вверх в немыслимую высоту и даже глубину космоса…

– Вятич, что это?!

– Что ты чувствуешь?

– Столб… энергетический столб…

Он крепко взял меня за руку.

– Тебе плохо?

– Нет, и даже не страшно, просто потрясающе.

Но вокруг нас люди, долго стоять триумфальной колонной посреди небольшой площади между домами не дали.

А вот здесь к нам отнеслись более настороженно, чем в лесных весях. Почему? Так во всех городах или мы чем-то не понравились? Быстро поняли: не понравилось, что мы русские. Чем это им русские досадили? Боялись бы лучше вон монголов.

Объяснил приставленный к нам эрзя Тёкшонь. Он очень гордился своим «княжеским» именем, Текшей звали славного инязора эрзян, и именем действительно можно было гордиться. Но требовалось оправдать…

Парень рассказал, что русских не любят за то, что десять лет назад с ними крепко воевали. Русские князья захватили эрзянские земли, поставили на них города, инязор Пургаз даже воевал Нижний Новгород, только неудачно.

Так… Нижний Новгород – это уже легче, это на Волге, и я даже помнила, в каком ее месте. На вопрос, в какой стороне этот самый Нижний, Тёкшонь махнул рукой на север:

– Там.

Я развела руками:

– Но мы не князья и совсем из других мест. Русь большая, мы не можем отвечать за всех русских.

Очень хотелось добавить, что я вообще здесь ни при чем…

– Эрзя тяжело, со всех сторон те, кто хочет взять наши земли.

Зря он беспокоится, взять их земли слишком трудно, весь от веси через бурелом и волчьи ямы, кто сюда доберется?

– С одной стороны русские пришли и стали ставить города, с другой булгары и буртасы…

Он явно чего-то недоговорил.

– А что с мокшей, почему не дружите?

Я явно наступила на любимый мозоль, парень аж взвился:

– Мокша – предатели!

Вот те раз! Интересно, в чем это выражается?

– Они договорились с русским князем Юрием Всеволодовичем и напали на нас ему в угоду! А инязор Пургас в ответ договорился с Булгарией. Только те тоже предали эрзя, не стали помогать нам воевать Нижний Новгород.

Понятно, в семье гражданская война, брат на брата и соседей на помощь. Самое, между прочим, поганое дело – бить брата при помощи соседа…

Кажется, я высказала это вслух, потому что Тёкшонь внимательно на меня посмотрел и согласно кивнул:

– Только не все русские так думают.

– Все не могут думать одинаково, – это Вятич. – А про Юрия Всеволодовича можешь своим сородичам сказать, что он не только эрзя обижает… обижал, но и русских тоже. Рязань сжег хуже любых степняков, а людей в плен увел.

Я не стерпела:

– Ты не видел сожженной Батыем Рязани.

– Во-первых, видел, во-вторых, твой отец чуть не погиб именно там, когда горела Рязань от руки великого князя Юрия Всеволодовича, а потом вместе с твоей бабушкой и Анеей был угнан в полон в Переяславль. Оттуда дед выкупил из плена.

Хотелось заорать, что князь сволочь, но Вятич сжал мое запястье, и я промолчала. Зато рассказ о страданиях моих предков от руки князя Юрия Всеволодовича явно произвел впечатление на Тёкшоня, к товарищам по несчастью отношение иное. Видно, он рассказал остальным, и мы стали почти героями былых сражений. А когда выяснилось, что я вообще можно сказать боевой офицер, прошедший немало сражений, стали куда приветливей. Дети с раскрытыми ладошками следом не ходили, но на улице все приветствовали с поклоном.

Меня поражали эрзянские женщины. Они были крепкими, сильными, но главное – их ноги – у всех даже не полные, а просто толстые. Короткие юбки (не мини, конечно, но не до пят), несомненно, чтобы именно эта полнота и была видна. А еще походка – тоже откровенная демонстрация силы.

Вятич, как и все наши парни, девушкам понравился. Тут я испытала немало неприятных минут. С одной стороны, хотелось сказать, что иначе быть не может, потому как плохих не держим, с другой – они глазели на моего Вятича. Привыкла к тому, что сотник мой и только со мной, но никогда не задумывалась, что он мужчина, мужчина привлекательный, даже очень привлекательный, что на него могут заглядываться женщины.

В Сарове, как мы стали звать город, нас расселили по разным домам, это нормально, иначе никак, но Вятич оказался от меня довольно далеко. Просто меня пристроили в дом к вдове, которая немного владела русским, а сотник с тремя парнями оказался в доме самого Пургаза. Почему меня не поселили там же, не понимаю, видно, чтобы не стесняла мужиков. Во всяком случае, вокруг Пургазова двора с утра до позднего вечера крутилось немало девиц и молодок.

Теперь я, кажется, поняла, зачем хитрый Пургаз потащил нас так глубоко в лес в свои веси. Вдов после разных сражений у эрзя, как и у остальных, осталось много, всем нужны мужчины, к соседу под бок опасно, жена может круто возразить, а тут пришлые, сильные, крепкие, к тому же свежая кровь… И им приятно, и роду вроде как прибыльно, и женщины довольны.

Я была не против, чтобы мои парни спали с молодками, но только не Вятич. Они что же, и сотника решили захомутать?! Вокруг Вятича постоянно отиралось несколько таких вот крепконогих. И что делать? Как-то возражать – глупо, это его право, но и наблюдать за тем, как на моего наставника пялятся, стараясь зажечь и его, рослые девицы, тоже не в кайф.

А девушки были действительно красивые, все как на подбор блондинки с длинными волосами (вот когда я пожалела о своей косе, оставшейся валяться на Николином дворе в Рязани!), сероглазые, стройные… Против них я пигалица, да еще и ощипанная, как курчонок. А боевое прошлое… ох, боюсь, оно необязательно для того, чтобы затащить парня на сеновал или задурить голову даже такому, как Вятич.

По поводу ног я быстро выяснила хитрость эрзянских девушек – они просто наматывали на ноги полоску за полоской тонкую белую ткань, чтобы ноги действительно выглядели толще! С позиций девушки двадцать первого века это казалось полным бредом, но кто его знает, как отнесутся мои ратники к таким завлекалочкам? А если они вообще решат остаться в этих благословенных лесах? Уеду одна!

Я настолько привыкла, что Вятич с утра до вечера возится со мной, что простить ему внимание еще к кому-то не могла. И даже внимание кого-то к нему тоже. Уколы ревности? Наверное. Но это такое вредное чувство, которое никакими разумными размышлениями не истребить, сколько ни старайся.

Не удержалась, чтобы не съязвить по поводу особой стройности ножек:

– Вятич, замучаешься у такой красотки тряпки с ножек разматывать, чтобы в постель затащить!

Он внимательно посмотрел на меня и поинтересовался:

– Ты здесь кому-нибудь об этом говорила?

– Нет, зачем? Это их мода, если нравится, пусть мотают.

Сотник удовлетворенно кивнул:

– Советую не критиковать, это действительно их мода и их дело. – И вдруг наклонился к моему уху: – А женщину в постель можно затащить и не разматывая и даже не раздевая. Тебе это никогда в голову не приходило?

Выпрямился и пошел по своим делам, а я осталась, как дура, переваривать. Нет, сообразила я сразу, но ответить не смогла. Конечно, он прав, только эта правота была сродни пощечине. Да чтоб я еще хоть слово сказала! Пусть хоть со всем Саровом переспит! Пожалуй, только вон с Салуней не нужно, это будет совсем у меня на виду.

Я ненавидела законы природы, заставлявшие моих ратников глазеть на девушек, и наоборот. Но поделать против этих законов ничего не могла.

Мне было грустно и скучно. Шла вторая неделя пребывания в Сарове, Вятич с местными без конца на охоте, носили и носили птицу, которая уже потянулась стаями на юг. Женщины щиплют и складывают про запас. Хозяйка знала русский ровно в объеме «есть будешь» и «спать пора», что я вполне могла бы понять и без перевода. Доить козу я не умела, да и вредное животное к себе никого, кроме хозяйки, не подпускало, Салуня, у которой я жила, взялась за веретено, что мне тоже недоступно, было скучно.

Большую часть дня я тренировала руку, пуская и пуская стрелы в цель. Сначала это привлекло местных мальчишек, они висели на нашем плетне гроздьями, едва не свалив его, через пару дней пообвыкли, и я занималась уже без любопытствующих. Убедившись, что моя скромная персона больше никого, кроме меня самой, не интересует, я принялась упражняться с мечом.

Салуня вдруг сказала, что завтра пойдет за ягодой на болото.

– Я тоже.

– Хорошо.

Вот и все общение. Вятич что, хочет, чтобы я разучилась разговаривать вообще? Или ему теперь наплевать на меня?

Мы вышли не рано, чтобы не мочить зря ноги, на болоте и в летний сухой день-то влажно, а уж осенью тем более. Но болото было не такое, в каком я чуть не утонула, пытаясь спасти поросенка, здесь не чавкало под ногами, только пока входили, пришлось перескакивать с кочки на кочку, а потом пошла сушь, сплошь усыпанная красным. Клюква…

Эта ягода ленивая, лежит себе на листиках, грея один бок на солнышке, так и спеет с одной стороны. Зато когда созреет вся… Вообще-то, я любительница сладких ягод и фруктов, но клюкву обожаю, хотя она и кислая.

Салуня показала рукой на россыпи, мол, это все наше. Понятно, тут ее столько, что больше никуда ходить не нужно, кочка – туесок, кочка – второй… Я жительница сугубо городская, в деревенской жизни не смыслю ничегошеньки, репу от редьки, даже вытащенную из земли, вряд ли отличу, но ягоды собирать люблю и умею. Просто, когда руки снимают одну ягодку за другой, что с куста малины, что черники, что вот клюквы, голове хорошо и свободно думается.

Руки замелькали, туески стали быстро наполняться. Определить время мне было сложно, я не ориентируюсь по солнцу, а мобильника в кармане как на грех не было, пришлось оглядываться на Салуню. Та, видно, решила, что я боюсь потеряться, успокоила, мол, без тебя не уйду.

Тоже хороший вопрос, я довольно легко ориентируюсь в пространстве, и в какой стороне город, представляла. Но остаться одной на болоте в лесах на месте будущего Сарова в одиночестве… это уже был бы перебор. Именно поэтому я не рвалась ходить с женщинами за грибами. Они вокруг каждый кустик знают, а я? Или грибы собирай, или за ними смотри, чтобы не аукать потом до посинения. Здесь проще, на болотце местность легко проглядывалась, Салуню видно, долго искать глазами не приходилось.

Вот обе мои корзины и полны… Я подошла к Салуне:

– Я все.

Та вскинула глаза, ахнула:

– Быстрая! Подожди немного.

Но ждать пришлось не мне, а ей. На краю сухой части болотца, где мы собирали ягоды, вдруг появилась фигура старика с посохом. Он явно сделал мне знак, чтобы подошла.

– Салуня…

Женщина смотрела туда же, но страха в ее глазах я не заметила. Значит, знает, кто это.

– Он зовет меня?

– Тебя.

– Кто это?

– Не знаю.

Ну ни фига себе! Ее гостью зовет к краю болота какой-то мужик, а она спокойна, как мамонт! Ну и нервы у этих эрзянок…

– Настя, не бойся, подойди.

Голос негромкий, но слышно хорошо. Он знал мое имя…

Я переступала через кочки, усыпанные ягодами, и думала, что просто свихнулась – иду навстречу незнакомому человеку, который может просто заманить меня в болото и погубить. Но страшно почему-то все равно не было. Интересно, что бы сказал по этому поводу Вятич?

– Вятич сказал бы: «Иди».

Я была уже рядом со стариком, остановившись как вкопанная.

– Откуда вы знаете, о чем я думаю?

– Я не буду заманивать тебя в болото, не для того проделал такой долгий путь.

– Откуда?

– Присядем, устал…

Он со вздохом присел на поваленное дерево, жестом приглашая присоединиться. Вообще-то я тоже устала сидеть на корточках, но долго рассиживаться посреди болота с незнакомым человеком не собиралась.

– Так откуда?

Он вскинул на меня глаза, и я увидела, что он очень похож на Ворона, стало даже не по себе. Старик скупо улыбнулся, сделал успокаивающий жест:

– Я не Ворон. Что тебе он во всех мерещится?

Присела.

– Настя, тебе пора обратно. Вятич все тянет и тянет…

– Два вопроса. Почему пора? Я еще не убила Батыя. И почему тянет Вятич? Вообще зачем он меня сюда притащил?

– Почему тянет и зачем притащил, это ты у него спроси. А пора, потому что у Батыя появилась слишком сильная помощница. Если она встанет против тебя, может случиться беда.

– Что за помощница?

– Шаманка. Она сумела привлечь в помощь всех духов погибших монголов и еще много что. Пока ты сидишь спокойно, она тебе не страшна, но как только начнешь воевать против Батыя, столкнешься с ней.

Ну дела…

– И что делать? Сидеть, бояться?

– Ты можешь остаться жить здесь. Спокойно, тихо… Монголы сюда не скоро доберутся.

– Или?

– Или отправиться домой, в Москву.

Взыграла вся строптивость разом:

– Вы забыли третье «или»: одолеть шаманку!

Глаза старика стали темными.

– Ты уверена, что это тебе под силу?

– Мне нет, а с вашей помощью?

– Ты даже не представляешь, о чем просишь. Это не монгольских коней волчьим воем пугать… Здесь платой может стать душа.

Обнадежил называется.

– Меня часто называли бездушной.

Старик вдруг поднялся:

– Ты запомнила это болото? Найдешь сюда дорогу сама?

Прийти сюда одной? Зачем? Удовольствие не слишком… Я даже на всякий случай оглянулась, чтобы убедиться, что Салуня не ушла, бросив меня болтать со стариком.

– Найдешь, – решил он за меня. – Завтра в середине дня приведешь Вятича. Вон там, – жилистая рука показала на тот край болота, откуда пришел он сам, – мы подождем. Больше никому не говори. Вятичу скажешь, что Славен пришел.

– А Салуня?

– Она не будет помнить.

Так, эти штучки мы у Ворона уже видели.

– Это не штучки, иногда надо!

Ясно, и мысли читаем, как Ворон.

Дед в ответ рассмеялся на удивление молодым для седых волос и глубоких морщин смехом.

– Ты удивляешься самым простым вещам, а хочешь сразиться с сильной шаманкой. Иди, тебе пора.

Когда я подошла к Салуне, та зачем-то поинтересовалась:

– Нашла?

– Что?

– Ну, ты за туеском, который там оставила, ходила. Нашла?

Туесок спокойно лежал рядом с одной из моих корзин. Я кивнула:

– Чего его искать, лежал на видном месте.

Оглянулась на тот край поляны, старика, конечно, не было.

Салуня уже тоже добрала свои корзины, мы старательно их завязали, чтобы не рассыпать ягоды, и тронулись в обратный путь. Ни единого вопроса о том, с кем это я разговаривала на краю болотца, не было. Она и впрямь ничего не помнила.

А я? Вдруг я также много чего не помню? Сначала разговаривают, а потом на раз, два, три стирают все к чертовой матери из памяти, и ладно.

Я старалась не думать о том, что услышала. Просто боялась, что не удержусь и проговорюсь или переживания будут заметны на лице. Все же меня предупредили, чтобы не будила лихо, пока оно тихо. А вот если разбужу, то буду иметь дело с такими силами, с которыми самой не справиться.

Нечего сказать, спокойный у меня уик-энд! Снова мелькнула мысль: что скажет Вятич.

Вятича я обнаружила в обществе двух своих ратников и трех девиц, каждая из которых старалась привлечь внимание именно к себе. Гнусно, понимающе хмыкнула и позвала:

– Извините, что помешала приятному времяпрепровождению. Мне нужно тебе что-то сказать.

Сотник спокойно встал и вышел за мной.

– Что случилось?

– Я понимаю, что отрываю от приятной беседы, – ехидство из меня так и перло, – но завтра тебе нужно быть на болоте.

– Где?

– Завтра ты пойдешь со мной на болото, где мы сегодня брали клюкву!

Оставалось только добавить, что это приказ и обсуждению не подлежит.

Я разозлилась, он совершенно меня забыл, забросил, и больше ничего неверному наставнику объяснять не собиралась! Все мужики сво… сериал прав, даже те, которые на первый взгляд кажутся порядочными. И на десятый тоже. Нутро у всех с гнильцой, даже у Вятичей. Вот!

Меня захлестнула обида на весь мужской род вообще и его представителя Вятича в частности. Пусть идет к своим фифам, я больше уговаривать не стану, а завтра пойду и договорюсь со стариком сама! И с Батыем буду воевать сама безо всяких там наставников, которые…

Вслед моей спине с крыльца раздался насмешливый вопрос:

– А если я завтра с тобой не пойду?

Я на миг замерла, не оборачиваясь, потом спокойно пожала плечами:

– Я и без тебя дорогу к Славену найду.

Вятич вмиг слетел с крыльца и оказался передо мной:

– Где ты его видела?!

– Ну не в обнимку же с девицами?

– Славен здесь?

– А чего ты испугался? Здесь, просил завтра прийти.

– Когда?

– Днем.

– Я сам пойду.

– Ну уж нет!

И снова он увидел мою удаляющуюся спину.

– Настя…

Я не разговариваю с предателями, променявшими общее дело на толстые ноги прелестниц!

На следующее утро, выйдя во двор, я обнаружила там Вятича, сидящего на колоде для колки дров и вырезающего что-то ножиком. Недовольно буркнув приветствие, проследовала к бочке с дождевой водой, разогнала в ней зелень, плеснула в лицо и отправилась обратно в дом.

Я столько передумала за ночь, что теперь разговаривать не хотелось совсем. Почему мы забрались так далеко в леса, выходит, Вятич меня сознательно сюда завлек? Почему он вроде даже испугался появления Славена? Что за закулисные игры? Но главное, что мне самой теперь делать? Отправиться домой и забыть все, как страшный сон, или вступить в схватку с шаманкой Батыя? Но без Вятича я вряд ли что смогу, а он теперь совсем чужой.

Ночью я тихонько поревела из-за этого, и даже теперь слезы снова брызнули из глаз. Единственный человек в этом мире, которому я могла доверять и рядом с которым не страшно, меня променял на крепких красоток эрзя. Захлестывала обида, ведь все твердили, что я по его воле попала сюда. Притащил, а теперь стала обузой? Поматросил, что называется, и бросил?

Тогда пусть лучше возвращают…

Я шагала вперед, не оглядываясь, и хотя Вятич шел неслышно, не сомневалась, что он сзади. Дорогу я нашла легко, двигалась быстро, почему-то очень хотелось покончить со всем поскорее. На душе было мерзко и темно, не радовала ни красота леса, ни птичьи голоса, ни свежий воздух, ни россыпи грибов и ягод. И даже то, что Вятич совсем рядом, тоже не радовало. Я одна, и мне было очень тоскливо и одиноко… так, что хоть садись и вой.

– Настя… остановись на минуту.

– Что?

– Я тебя обидел?

Я смотрела на него и понимала, что если и буду о ком-то жалеть из этого мира, то о Вятиче обязательно.

– Нет, всего лишь бросил.

Сотник удержал меня за плечо, предотвращая попытку отвернуться:

– Кто тебе это сказал?

– Я одна, понимаешь, совсем одна здесь. А я сюда не рвалась, не просилась. Ну, по глупости потребовала помочь убить Батыя, но не сидеть же в Сарове!

– Что ты решила?

– Вернусь в Москву.

Он обошел меня, точно дерево, и теперь шагал впереди. Все молча, словно меня и не было. Когда дошли до края болотца, я вдруг окликнула:

– Вон в той стороне. Скажешь, что я готова вернуться. Одной мне не справиться, а помощи нет.

Сказала, и словно камень с души свалился, повернулась и отправилась обратно в город. Облегчения от свалившегося камня не было никакого, он тяжело булькнул в темную воду. Шагов сзади снова не слышно, но теперь я знала, что его нет. Пусть, я устала, устала от безделья, от своей ненужности, неприкаянности, от неизвестности.

Хотелось домой, принять душ, включить телевизор, сварить хороший кофе, просто тихо посидеть в кресле, бездумно таращась на экран и даже не понимая, что там происходит. Я устала жить в этой суровой действительности, устала бороться, но еще больше устала от вынужденного безделья. Весной ратников будет не собрать, они отдохнут в своих лесах, расслабятся в обнимку с красотками, и я вообще останусь одна. Что тогда?

У меня ничего и никого в этом мире. Вятич и тот остался, когда я ушла, и вернуть не попробовал. Значит, не очень-то и нужна. Пока предлагают вернуться, надо возвращаться. А Батый… ну что Батый? Если остальным все равно, то и мне тоже.

Так горько мне еще никогда не было, даже слезы от горечи свернулись, не катились из глаз, а легли камешками на душе, возвышаясь этаким обелиском несбывшимся надеждам.

До самого вечера я старательно искала себе занятия, чтобы не сидеть и не думать. Мы со Салуней зачем-то выскребли и без того чистый пол, вымели все углы не только в доме, но и во дворе, вычистили хлев. Когда все, что только можно, было переделано, я принялась на дворе щипать лучину.

За этим занятием меня застал вернувшийся Вятич. Я даже головы к нему не повернула, продолжая отщипывать небольшим топориком тонкую щепу, чтобы потом расколоть еще для поставца. Получалось на удивление ловко, даже самой нравилось. Работа, которая получается, приносит истинное удовольствие, даже если это всего лишь изготовление лучины.

Вятич несколько мгновений понаблюдал, а потом просто произнес:

– Завтра уходим.

Вот к такому я была не готова, одно дело – решить вернуться в Москву, и совсем другое – узнать, что так скоро. Зачем-то задала глупый вопрос:

– Куда?

– На юг. Тебе вредно сидеть без дела, мысли глупые появляются.

Глядя на его удаляющуюся спину, я пыталась понять, рада или нет такому повороту дел?

Мы уходили на юг в сторону степей, в сторону Батыя. Это хорошо или плохо?

Разобраться в себе не удалось, как и решить вопрос о пользе передвижения.

Словно между делом я поинтересовалась у Вятича, почему бы ему не прихватить с собой пару красавиц. Тот фыркнул:

– Не старайся выглядеть глупее, чем ты есть!

И тут уже я взъярилась, как дикая кошка:

– Я вас за собой не тащу! Оставайся, не то потом скажешь, что я тебя заставила покинуть этот гостеприимный город! Я тебя вообще просила сказать, чтоб меня вернули!

Я готова была выцарапать ему глаза. Представляю себя со стороны: встрепанный воробей, побывавший в когтях у кошки. Но эти самые когти сейчас готова была выпустить и сама. Но не успела, потому что Вятич вдруг притянул меня к себе и… крепко поцеловал.

В первое мгновение я обомлела и даже не сопротивлялась, но тут же взыграло ретивое – уперлась руками в его грудь, пытаясь вырваться. Не тут-то было, одна рука сотника крепко держала мою шею, не позволяя отвернуть голову, а вторая спину. Я чуть не задохнулась, потому, когда он так же внезапно отпустил меня, только хватала ртом воздух.

– Никогда больше не смей устраивать мне сцен и орать на меня!

Глядя в спину удалявшемуся Вятичу, я растирала шею рукой, хватка сотника была крепкой. А губы горячими и властными… И что думать по этому поводу, я просто не знала.

Он сделал вид, что ничего не произошло, спокойно разговаривал с Пургазом, следил за тем, как мы собирались, наставлял остающихся до весны в Сарове парней (с нами уходили всего шестеро, остальные обещали присоединиться весной).

Наконец, мы, напутствуемые Пургазом и остальными горожанами, ушли и в сопровождении Пургазовых воинов пару недель путешествовали из одной веси в другую, но занятости это не прибавило. С самим Пургазом договорились о взаимной поддержке весной против Батыя. Я не очень понимала, зачем ему нужно обязательно с Батыем воевать, пока тот не трогает, но инязор словно чувствовал, что тронет, хотя все говорило об обратном. Год назад куда более сильный Батый разорил булгар и буртасов, потрепал мокшу и заставил отправиться с собой каназора Пуреша, но до эрзя-то не дошел. Может, и теперь не доберется?

Пургаз так не считал, он был инязором боевым и всегда готовым не только отразить нападки врагов, но и совершить, как говорится, превентивный удар.

Если бы тогда знать, что именно наша рать приведет Батыя на земли эрзя, может, я и была бы осторожней?

Но зима уже вступила в свои права, большинство наших ратников разъехались по своим весям и городам, часть осталась у Пургаза до весны, и все мы были твердо уверены, что весной примемся за Батыя снова. Даже я, хотя Вятич ничего не сказал о своей встрече со Славеном. А я гордо не спрашивала, не доверяет – не надо. Только на вопрос: «Меня возвращают?» – получила короткий ответ:

– Не сейчас.

Конечно, хотелось разораться: «Я вам что, игрушка, что ли?!» От полного разлада нас спасла поездка в Козельск и то, что за время нее произошло. Много позже Вятич рассказал мне, что требовали от него волхвы, о чем выговаривали и почему он сам не допустил, чтобы меня вернули так сразу. Но это было потом, много позже…

А тогда еще шла вторая зима ордынского нашествия, Батый был силен, и окончания его власти над Русью не предвиделось. И отомстить за тысячи погибших пока не удалось. Я видела единственный выход: убить Батыя, но сделать это будет можно, только когда он подойдет к лесам Руси ближе. Либо если нам удастся его туда заманить, возможно, ценой собственных жизней.

Если Вятич со мной рядом и меня не переправляют, значит, нашелся способ побороть шаманку? Вообще-то со мной можно было бы и поделиться секретом…

Но пока не делились, а я гордо молчала.

Его хватку и поцелуй я старательно не вспоминала и от самого сотника старалась держаться подальше. Прошло немало времени, пока пребывание в Пургазовом городе забылось…

Козельск

Делать было катастрофически нечего, и я принялась намекать, а вернее, просто ныть, что и мы могли бы съездить посмотреть, что там с Козельском. Наконец Вятич согласился. Решили ехать по первому стойкому снегу, так легче. С нами собрались четверо козельских парней. Компания подобралась хорошая, подготовились основательно, все же предстояло проехать половину Руси.

И вот мы уже взлетели в седла (мне нравилось именно взлетать, словно демонстрируя свою удаль, после этого в нем сиделось легче), пообещали вернуться через месяц-полтора, и Пургазова весь скрылась из вида. Эрзя проводили нас до Оки, пожелали помощи попутника (духа – помощника в дороге) и развернулись обратно.

За Окой я заартачилась. Мне вовсе не улыбалось снова увидеть место, где я обнималась с трупами, да что нам делать в разрушенной Рязани? Мне пошли навстречу – делать действительно было нечего, Рязань прошли стороной, но на саму дорогу все же выехали, как ни мало по ней ездили теперь (вернее, не ездили вовсе), она была видна, не заблудишься.

Я уже дважды проезжала по этой дороге – один раз в Рязань с Анеей и второй, будучи раненной, обратно в Козельск. Рана давно превратилась просто в шрам, но ровнять его я пока не давала, успеется. Волосы заметно отросли, они снова лежали густой волной на плечах, но в косу еще не заплетались. Однажды я попробовала, получилось очень смешно – толстый обрубок был похож на что угодно, только не на косу. Пришлось пока оставить такую мысль и даже снова подрезать, чтобы не лезли в глаза. Ладно, убью Батыя и отращу косу…

Где-то в глубине шевельнулась мыслишка о том, что времени отпускать косу до пояса у меня уже не будет, ведь меня вернут обратно в Москву. И тут… следующую мысль я осторожно задавила, потому что она была явно крамольной. Я явно… не слишком хотела обратно в Москву. Оправдывалась тем, что здесь еще так много дел.

Сначала шли разоренные места, к виду которых наши глаза были привычны, потом стали все чаще попадаться деревни, где татары не побывали. Вот это было непривычным и даже казалось почти кощунственным.

Я не слишком помнила дорогу, за год пришлось повидать столько, что забывчивость неудивительна, тем более здесь не было дорожной разметки, указателей, обозначений населенных пунктов. Не было и карты, двигались мы по памяти. Парни, отправившиеся с нами, были козельскими, но я куда больше полагалась на Вятича. Вот за кем – как за каменной стеной… Если бы не Батый, так совсем хорошо.

И все-таки большой Оптин лес узнала сразу, что-то словно кольнуло внутри, слишком многое связано с Козельском. Стоило закрыть глаза, и перед мысленным взором вставал сам город, еще не сгоревший, даже не осажденный, где лукавая Лушка училась читать, пыталась обыграть меня в крестики-нолики или размахивала мечом. Где мы с ней бродили по лесу, разыскивая волхва Ворона, купались, собирали малину или купались, когда делать этого уже было нельзя, попались татям и спаслись только из-за моей наглости…

Как же хотелось вернуться в то довоенное счастливое время! Пусть бы снова нас ругала Анея, хмурил брови отец, обещал отходить вожжами Трофим, который в действительности и мухи за всю жизнь не обидел. Снова слышать громкий голос Любавы, рассказывать сказки маленькому князю Ваське, биться деревянным мечом вместо настоящего боевого и не ждать ничего плохого.

Но то время уже не вернуть. Нет Козельска, я-то знала, что он разрушен. Уплыли и теперь неизвестно где Анея, Лушка и Любава. Да и князь Васька со своей матерью-княгиней тоже. Разве найдешь их теперь на просторах Руси без телефона, Интернета и даже адресного стола? Живы ли вообще, ведь уйти из города даже на лодках еще не означает выжить. Летописи твердили, что все жители Козельска погибли. Если все, то кто же рассказал, как это произошло?

Но обличительные тирады в адрес летописцев спокойствию помогали мало, чем ближе к Козельску, тем сильнее билось сердце, тем волнительней становилось на душе.

Я помнила, что за большим лесом Жиздра, а за ней на горе Козельск. Мы не сомневались, что там никого и ничего нет, и все же где-то глубоко жила надежда, что встречусь с Лушкой. Почему именно с ней – неизвестно, но надежда умирает последней, потому я волновалась очень сильно. К тому же Козельск – мое рождение в этом мире.

И вот заснеженный берег…

Конечно, на той стороне никого и ничего. Городские стены разрушены, внутри все выжжено… Вятич, всего на мгновение замерший перед видом печального холма, махнул рукой, показывая удобное место для спуска, где лед надежней и лошадям не придется ломать ноги. Конечно, моста через Жиздру не было, его разрушили еще мы перед осадой, а татары восстанавливать не стали.

Я оглядывалась, стараясь узнать окрестности. И вдруг…

– Вятич, смотри!

На месте, где когда-то была Дешовка, явно виден дымок. Всего один, но он был! А вот на Козельском холме ничего, кроме снежных сугробов – явно заметенных обгорелых остатков стен.

Мы повернули к Дешовке. Никаких изб и даже следов, дымок шел прямо из сугроба. Мелькнула дурацкая мысль: не медвежья ли берлога.

– Э-ге-гей! Хозяева! – позвал Вятич, но никто не откликнулся.

Он прислушался и вдруг соскочил с лошади и двинулся чуть в сторону от сугроба. Я сообразила, что это просто землянка, а сотник увидел следы возле нее.

Так и оказалось, кто-то поспешно уходил от землянки в лес, внутри никого не было, только убогая печурка и какое-то тряпье, брошенное прямо на земляной пол. Мы не стали долго держать дверь открытой, вернее, это была даже не дверь, а просто занавес тоже непонятно из чего, каких-то рваных кож, брошенных ордынцами при отходе. Еще раз позвав хозяев и оглядев все вокруг землянки, Вятич громко крикнул:

– Хлеб оставлю на пеньке!

Он вынул из своего мешка большой хлебец, старательно завернул его в чистую тряпицу и пристроил на пеньке – чурбачке перед входом.

– Пошли, при нас не выйдут, боятся. Не стоит их морозить в снегу…

– Как ты думаешь, кто это?

– Из Дешовки кто-то, кому ж еще?

Мы отправились в сторону Козельского холма.

Двое дружинников, сопровождавших нас, спокойно поджидали у самого рва. Ров замерз, но моста, который монголы построили для своих осадных машин и штурма Козельска, не было, сожжен.

Пробирались осторожно, все же снег занес рвы и ямы, которые козляне накопали перед самой осадой, легко можно угодить в западню, которую устраивали для врагов. Игнат мотал головой:

– Все разрушили… Видно, сильно злые на нас были.

– А ты как думаешь? Мы там столько их воинов пожгли.

Стены действительно разрушены, и с трудом можно понять, где что когда-то стояло. Но снег белый-белый, нетронутый, совсем не как в Рязани.

На меня нахлынули воспоминания… Вот здесь был княжий терем, с крыльца которого разглядывала окрестности княгиня Ирина, обычно скорбно поджав губки. А внизу с визгом носился маленький князь Васька. Вон там воинская изба, рядом площадка, на которой мы отрабатывали свои умения биться деревянными мечами. Насколько же это не похоже на настоящий бой!

Вон там была вотчина Иллариона, жаль, что он не смог поехать с нами. А может, не захотел? Я же не захотела появляться в Рязани, чтобы не будоражить воспоминания…

А вон там была часть стены, с которой мы с Лушкой «поздравляли» монголов с 1 апреля и орали всякие гадости.

Я живо вспомнила кузнеца Микулу, он погиб во время нашего прорыва, Петерю, ценой своей жизни поджегшего осадную машину татар, мать Данилы, которая после гибели своего сына чувствовала себя виноватой перед козлянами и отказалась уплывать с женщинами в лодках, пойдя в моей дружине на прорыв. Только она не прорывалась, крикнув нам, чтобы уходили, она задержит, женщина действительно билась, как настоящий воин, а потом… подожгла себя. Это рассказали дружинники князя Романа, видевшие живой факел со стороны. Женщина перед своей гибелью умудрилась прыгнуть в костер и в таком виде метнуться в гущу врагов.

А еще были Антей и Фомушка, которые безо всякого разрешения спустились на веревках со стены, перебрались через Другуску и закидали горящими стрелами татарские шатры. Два шатра подожгли, правда, и сами погибли, потому что веревки подожгли тоже, чтобы татары по ним не смогли забраться наверх. Были совсем юные Данька и Тимоха, также тайно от взрослых спустившиеся со стены, чтобы поджечь сооружаемый татарами мост. Это не удалось, их побили стрелами, а помощница мальчишек, Любавина закадычная подружка Марьяша, обливаясь слезами, поднимала веревку, не имея возможности помочь мальчишкам. Услышав шум, наши дружинники сумели притащить ребят в крепость, но было поздно, Данька уже погиб, а Тимоха был смертельно ранен… Любава тогда смертельно обиделась на Марьяшу за то, что с собой не взяли.

Я никак не могла заставить себя отправиться к месту, где стоял наш терем. Уже понятно, что никакой Лушки здесь быть не могло, да и место захоронения отца я тоже не найду, слишком все перетоптано и развалено…

– Настя, смотри, – рука Вятича показывала на небольшой шест, наполовину занесенный снегом, на конце которого болтался кусок голубой ткани. Сердце екнуло – именно там был когда-то наш двор!

Увязая в снегу по пояс, мы бросились к шесту. Но это был просто шест, ткань уже выцвела, видно, ее прикрепили не вчера… И все же сердце чуяло, что это не все. Я принялась разбрасывать снег вокруг.

Так и есть – у самого шеста в снегу лежал какой-то сверток. Осторожно развернув, я обнаружила в нем… большой кусок бересты с нацарапанными буквами. Неровные ряды значков с трудом различимы, но разобрать все равно можно.

Лушка! Моя сестрица была здесь и оставила послание! С ошибками (иногда совсем непонятно, что написано), коряво, но Лушка сообщала, что они выжили и отправились в Новгород!

Мои руки дрожали, и ноги тоже. Вятич рассмеялся:

– Присядь.

– Прочитай, я не могу…

Сотник кивнул, забирая у меня из рук бересту.

– Им удалось уйти не всем, одна из лодок с княгиней Ириной пристала к берегу, и ее перехватили татары… Притащили в Козельск и перерезали на погребальном костре для своих воинов. Это увидела Полинка, которой помог спрятаться какой-то маленький человечек. Непонятно, Настя, Лушка пишет о маленьком, чуть выше колена человечке, который перерезал Полинке путы и спрятал. Они видели казнь русских женщин и двух детей. Ваське горло перерезали…

Я схватилась за свое горло, вот они, утверждения летописи: последние козляне были перебиты, а маленький князь захлебнулся собственной кровью!

– Полинка жила в землянке у маленького человечка и глухонемого Терентия, пока не пришли Анея с Андреем. Полину забирали с собой, а маленький человечек не захотел, остался с Терентием. Лушка надеялась, что выжил еще кто-то, но зря, никого в округе не осталось… Если мы живы, то просит найти ее в Новгороде или хотя бы подать весточку, они там у родни Андрея. Лушка вышла за него замуж и даже уже понесла, весной родит… Настя, тебе не жаль, что твой жених женился на другой?

Я фыркнула:

– Глупости! Они с Лушкой друг дружку любили, почему бы не пожениться? И Анея не против. Интересно, Анея с ними?

– Здесь ничего нет, но думаю, да. Если бы с теткой что-то, Лушка бы написала…

– Что за маленький человек?

– Не знаю, в окрестностях Козельска таких не было…

– Наверное, в землянке живет Терентий, он же не слышит и голоса подать тоже не может. Надо вернуться, посмотреть…

Оглядев все вокруг и убедившись, что никаких знаков больше нет, а уж выживших тем более, мы вернулись (на сей раз все вместе) в Дешовку. У землянки стоял Терентий. Узнав Вятича, немой приветственно замахал руками.

Он что-то пытался объяснить сотнику, показывал, то угрожающе, то слезливо мычал, а потом просто заплакал, уткнувшись Вятичу в плечо. Терентий плакал злыми мужскими слезами, а сотник гладил его, как малое дитя, по спутанным волосам, тихо уговаривая:

– Ну-ну…

Я тоже разревелась, нисколько не заботясь, что плачу перед своими дружинниками. Но и они разбрелись кто куда, старательно разглядывая сугробы вокруг и что-то стряхивая с лиц.

Немного придя в себя, немой замычал, грозя кулаком в ту сторону, куда ушли ордынцы. Эх, милый, видел бы ты всю Русь, растерзанную, сожженную, утопленную в крови… Козельск только ее частичка.

Вятич попытался спросить Терентия о маленьком человеке, показывая на уровень своего колена. Тот, видно, понял, на его свист (это единственное, что Терентий умел делать хорошо голосом) из землянки, откинув полог, вынырнул… лилипут! Он был действительно чуть выше колена.

Почему-то кроху привлекла в первую очередь я. Он просто метнулся ближе и затарахтел, размахивая руками. Я замотала головой:

– Не понимаю…

Лилипут крякнул с досадой, закусил губу, видно, пытаясь что-то придумать. Привлеченные разговором, подошли дружинники, с изумлением уставились на человечка, такого никто не видывал. Тот крутнулся и попытался объяснить мне что-то, но уже медленней, четко произнося слова и глядя прямо в глаза, словно так я могла понять его язык.

Я не поняла, зато понял один из дружинников:

– Настя, он говорит, что ты должна опасаться Батыя.

Человечек уяснил, что дружинник понял, и стал объяснять уже ему.

– Он говорит, что Батый будет преследовать того, на ком голубой плащ, Насть, какого-то эмира Урмана.

– Это они так нашего князя Романа Ингваревича зовут. Откуда он знает, что плащ у меня?

Я не носила плащ все время, тот лежал свернутый в седельной сумке, будет бой – надену.

Услышав вопрос, человечек рассмеялся, что-то объяснил Радиму, с которым разговаривал, показывая на Вятича. Дружинник чуть смутился.

– Он говорит, что тоже колдун, как наш Вятич, и все про тебя знает, и про Батыя тоже.

Теперь вперед уже выступил Вятич. Клянусь, но дальше они разговаривали… глазами. Рослый Вятич присел на корточки, чтобы находиться на одном уровне с человечком. Вокруг замерли все, стало совсем тихо, только Терентий с удивлением переводил взгляд с одного на другого. Я приложила палец к губам, показывая немому, чтобы не мычал. Тот кивнул.

Когда беззвучная беседа закончилась, Вятич даже головой покачал и хмыкнул:

– Н-да…

– Что?

– А результат в Козельске оказался лучше, чем мы думали.

– Чем?

– Батый убил Субедея и поругался с царевичами! Недаром джихангир назвал Козельск «Злым городом», было за что.

– А что еще?

– Много всего, сразу не расскажешь. Мне еще с ним поговорить нужно, но не сейчас. Он истощен и устал.

И все же Вятич снова присел, глазами объясняя что-то малышу. Тот помотал головой, потом пожал плечами, потом… повернулся к Терентию и принялся активно размахивать руками. Видно, немой понимал этот язык, он замычал в ответ, замотал головой, словно отказываясь…

– Чего ты ему сказал?

– Предложил ехать с нами. Как же они тут вдвоем – немой и чужой?

Но два упрямца категорически отказывались. Пришлось нам… ставить им избу. Сделали это, выбрав за основу самую крепкую из оставшихся печей. Когда погибают города и веси, на месте домов всегда остаются печи. Это не были обычные печные трубы, но печь, топившаяся по-черному, нашлась.

С самого утра до позднего вечера парни рубили лес, таскали его к стройке, обтесывали и возводили стены. Конечно, избушка получалась маленькой, но к чему двоим калекам большая? И топить маленькую легче.

Я шкурила лесины, варила еду, пыталась хоть как-то зашить рвань, которая была у необычных приятелей. Маленький человечек ходил вокруг и что-то ласково приговаривал. Если честно, то сначала было немного не по себе, но Вятич быстро объяснил, что он плохого мне не желает.

Глядя, как ловко работает топором сотник, я только головой качала:

– Откуда ты все умеешь?

– Во-первых, это умеет любой мужик, а во-вторых, с мое здесь поживи, не тому научишься.

– Где это здесь?

На миг, всего на миг Вятич «притормозил», но потом отмахнулся:

– В лесу. Ты же тоже много что умеешь, о чем раньше и не подозревала.

Это была правда.

Мы простояли в бывшей Дешовке седмицу, за это время выросли избушка, огромная поленница дров и гора битой дичи в бывшем жилье приятелей, превратившемся в кладовую.

Я кивнула Вятичу:

– У них же растащат все за пару ночей.

Сотник помотал головой:

– Нет, он сделал отвращающие знаки. Настя, он действительно хороший колдун, только не желает больше этим заниматься. Они не погибнут.

Мы уезжали с уверенностью, что наши новые знакомые не пропадут, во всяком случае, в ближайший месяц. Рослый Терентий и маленький человечек (нам так и не удалось узнать его имя) смотрели нам вслед. Потом Терентий вдруг подхватил своего друга и посадил на плечо. Стало смешно, я махнула рукой, приветствуя необычную пару, приятели тоже помахали.

Козельск оставался в прошлом уже окончательно.

Туда вернутся люди и восстановят город, я это знала. И подвиг козлян не забудется, и семинедельная осада тоже. А что будут помнить немного не так… какая разница, ведь Козельск достоин народной памяти не за то, что в нем погибли все до единого жителя, а за то, что погубил много ордынцев и надолго задержал под своими стенами армию Батыя, спасая тем самым другие русские города от разорения.

Козельск преподнес хороший урок Батыю, теперь предстояло этот урок закрепить, чтобы хан не пытался еще раз идти на Русь. Только вот где этого хана найти и куда он пойдет весной?

Но это была уже наша задача…

Мы почему-то выехали довольно поздно и встали на ночевку, даже не пройдя большого Оптиного леса. Так распорядился Вятич, мы не перечили. Я уже привыкла, что если сотник сказал, надо выполнять. Привязали лошадей, сняли чересседельные сумки, набрали дров для костра, уже натопили воды в котелках…

И вдруг волчий вой! Лошади дернулись, но Вятич сделал какой-то знак, и они успокоились.

Волк появился неожиданно, я увидела его сразу, Вятич, видно, тоже, потому что поднялся, внимательно глядя на животное. Мы замерли. Сотник тихонько приказал:

– Всем не двигаться, сидите тихо. Настя, иди сюда, только медленно и спокойно. Не бойся.

Я хотела сказать, что не боюсь. Страха почему-то действительно не было, и не оттого, что Вятич рядом, просто я чувствовала, что вот этот хищник меня не тронет. Встала, подошла.

– Это вожак той стаи, которая не выпустила вас с Лушкой из Козельска…

Волк был хорош – огромный, сильный, он стоял и смотрел на меня умными желтыми глазами. Не знаю, можно ли смотреть в глаза матерому хищнику, но я смотрела, не в силах отвести своего взгляда. И мне вдруг показалось, что в его глазах мелькнула усмешка, словно он знал обо мне все-все.

– Ух ты!

Я всего на мгновение оглянулась на Вятича, а когда повернулась обратно, волка уже не было, он словно растворился в воздухе.

Дружинники присмирели, они потрясенно взирали на наше общение со зверем, Вятича-то давно уважали за сверхъестественные умения, но теперь так же поглядывали и на меня. Хотелось развести руками: с кем поведешься…

Немного позже я вдруг вспомнила:

– Вятич, а что тебе тот человечек рассказывал о Козельске?

Парни подтянулись ближе, они козельские, интересно послушать.

– Одна из лодок с женщинами, в которой были княгиня с сыном и ее девки, пристала к берегу. Княгиня боялась воды и решила пересидеть в кустах. Им хотя бы уйти быстрее вперед, ведь Андрей со своими прикрывал, а они сошли уже на мысу и стали молиться. Андрей их не увидел. Так и попались монголам. Те притащили женщин обратно в Козельск, Батый приказал всех зарезать, как жертвенных животных, на погребальном костре для своих воинов. Да так резать, чтоб кровью захлебнулись. Вот и получилось, что княгиня и маленький князь сполна заплатили за весь Козельск.

– А Полинка как к этому человечку попала?

Я помнила Полинку, подружку Васьки, которая, правда, старше на пару лет. Сиротинка воспитывалась вместе с маленьким князем, потому и оказалась в лодке княгини.

– Он увидел девочку, когда их еще не успели прирезать, затащил под какой-то воз, перерезал путы и до самой ночи прятал… тут я не очень понял где, он говорил про какую-то железную кибитку и ящик… А потом увел подальше… В лесу попались Терентию, тот решил, что это двое детей, забрал к себе, приютил в шалаше. Хорошо, что монголы ушли быстро, не то все трое погибли бы. А осенью появилась твоя сестрица с… – Вятич покосился на дружинников и явно сказал не совсем то, что собирался сначала, – с боярином Андреем Юрьевичем. Они Полинку-то забрали, а человечек не захотел идти.

– Кто он?

Вятич на вопрос Игната чуть пожал плечами:

– Знаю только, что умеет видеть невидимое и знать будущее, что служил их главному хану, потом попал к Субедею, но тот его не послушал и был убит. А еще, Настя, он про тебя Субедея давно предупреждал и Батыя тоже. Пожалуй, хан должен тебя бояться.

– Да, так боится, что аж поджилки трясутся!

– Но на Руси-то его нет.

– Просто ушел в степи отдыхать и приходить в себя.

– Не скажи… значит, надо до весны придумать, как его еще раз испугать и о себе напомнить…

– Да я-то с удовольствием.

Немного погодя я решилась задать Вятичу давно мучивший меня вопрос:

– Вятич, и все-таки, ты волхв?

Он ответил не задумываясь:

– Нет.

Я даже приподнялась на своем лапнике:

– Но ты же столько всего умеешь! Знаешь язык зверей, знаешь столько обо всем…

– Ты считаешь, выть по-волчьи – значит знать их язык? Но дело не в этом. Кто такой волхв?

– Не знаю…

– Волхв – посредник между людьми и богами. Как я могу быть посредником, если меня никто не просил об этом?

– А если бы мы сейчас вот попросили?

– Во-первых, и боги должны согласиться и признать человека таким посредником. А во-вторых, кто «мы»? Как могут просить те, кто верит в другого бога?

– Ты хочешь сказать, что не можешь стать посредником для христиан?

– Конечно. Кому я буду посредничать? Иисус и Дева Мария вас и без меня услышат, даже лучше, чем со мной. А Велеса или Мару вы не признаете, вам мое посредничество не нужно…

Мне вдруг стало страшно, показалось, что Вятич сразу немыслимо отдалился, он вдруг оказался на другом берегу широкой ледяной реки, и я почти не чувствовала исходящего от него тепла! Все мое существо охватила паника!

– Вятич, не отдаляйся! Умоляю, не уходи!

Он глянул мне в глаза:

– Ты что?

– Стало страшно, словно ты вдруг оказался далеко-далеко.

– Я здесь.

– Нет… ты где-то далеко…

Он чуть помолчал, потом вздохнул:

– Настя, давай не будем больше обсуждать вопросов веры. Ты крещена, как и остальные. Чем смогу, я помогу и все сделаю, только больше не задавай вопросов.

– Постараюсь…

Он вернулся, но между нами все же стояла какая-то преграда. Много позже я поняла, что он сам ее поставил, чтобы не перетянуть меня в свою веру, чтобы не получалось давления.

Заколдованный лес

– За Оптинским лесом пойдем чуть иначе, чем шли сюда. Чтобы парням не кружить, свернем и пройдем леском до другой дороги, а там разойдемся в стороны.

Парни действительно отправлялись кто куда, Митрий, например, в Новгород, клятвенно пообещав отнести весточку Лушке и вернуться к нам по весне.

Остальные тоже разбредались по родственникам, где могли осесть их родичи, ушедшие вместе с Анеей. Встретиться договорились у Пургаза 25 марта, в Медвежий день, начало весны. Мы понимали, что не все придут, но как можно задержать людей, которым не терпелось найти своих родных и убедиться, что они живы?

Оптинский лес-то мы прошли, а вот дальше случилось такое, что заставило всех смотреть на Вятича, как на нечто запредельное. Вернее, для остальных он вроде и не был таким, ну колдун и колдун, ну, гоняет нечисть, куда ж от ее соседства денешься…

Лесная дорога занесена снегом, угадывалась только по отступившим в сторону деревьям. Вятичу явно что-то не понравилось, он знаком остановил всех и коротко приказал:

– Свернем, остановимся, дальше пока нельзя.

– Почему? – это, конечно, я со своими дурацкими вопросами.

Но Вятич спокоен, он привык.

– Нежити много. Надо понять, как проходить, и поставить заслон.

Заслон он поставил и вокруг нашей стоянки. Приказал всем сходить «до ветра», потому что ночью никого не выпустит, даже меня отвел за кустик и посторожил, чтобы на мою драгоценную задницу никакая нежить не позарилась. Обошлось, то ли Вятича испугались, то ли задница не впечатлила…

Потом сотник очертил большой круг, категорически запретив его пересекать, даже лошади стояли внутри. Они, видно, что-то чувствовали, потому что держались поближе к нам, особенно к Вятичу, даже костра не пугались.

Ночь была просто жуткой. За пределами круга явно билась какая-то потусторонняя дрянь, оттуда доносились звуки, от которых спина покрывалась холодным потом. Визг, скрежет, бормотание, хохот – чего в них только не было! А еще… там явно шел бой. Сталкивались клинки, щиты, звенел металл, слышались вопли раненых. Но самих участников боя не видно. Невидимый бой вокруг – это страшно, очень страшно…

Вятичу какими-то заговорами удалось отогнать эту гадость от светового круга костра, звуки чуть удалились, но совсем не исчезли.

Сотник распределил дежурство, жестко требуя, чтобы не спали по двое и постоянно разговаривали.

– А о чем говорить-то?

– Не знаешь, о чем речь вести, пой песни, только пой все время, чтобы я слышал.

Предупреждение Вятича оказалось незряшным, парни рассказывали, что глаза просто слипались сами по себе, еще чуть – и носом в костер сунешься. И правда, едва не заснули, но их молчание мгновенно разбудило Вятича, тот подпрыгнул, словно мячик, что-то заорал-заверещал, перепугав и нас. Зато от нарисованного круга в сторону шарахнулось что-то огромное…

В костер подбросили побольше дровишек, благо заготовлено немало, пламя разогнало темноту вокруг чуть пошире, стало немного спокойней.

– Никому не спать, выберемся отсюда, выспитесь.

Несколько мгновений сотник оглядывался вокруг, что-то прикидывая, потом провел внутри большого круга еще один, окончательно ограничив наше передвижение, но мы не возражали, даже наши кобылки почти прижались к костру, чего раньше никогда не делали.

– У кого кресты под рубахами?

Двое из четырех парней невольно прижали руки к груди.

– Снимите.

Митрий замотал головой:

– Не, как можно?

– Митрий, здесь он тебе не поможет, только сам погибнешь и нас погубишь тоже. Выберемся из этого леса, наденешь снова.

Второй парнишка, тихий, какой-то благостный Илия, покорно полез за пазуху.

– В сумку положи, чтобы не потерять ненароком, потом наденете. Здесь нежить властвует, а мы к ней далеко забрались. Вам с Митрием не справиться, был бы Илларион, другое дело, а я, когда рядом ваши обереги, ничего сделать не смогу, погибнете.

Сказать, что стало жутко, – ничего не сказать.

Потом Вятич сделал еще одну достаточно жуткую вещь, он завыл волком, обращаясь явно туда, откуда мы пришли.

– Что он делает, нам только волков не хватает!

– То, что надо! – Я, кажется, поняла задумку сотника, он звал на помощь волков. Клин клином вышибают?

До утра никто не спал… А утром…

– Вятич…

– Я вижу, – он остановил меня одним жестом. Встал, подошел к границе внешнего круга, долго стоял, явно разговаривая о чем-то с… матерым волком, тем самым из Оптиного леса.

Присутствие по ту сторону круга волков почему-то не обеспокоило лошадей. У нас их оставалось всего восемь, шесть основных и две заводные. Одну мы оставили Терентию с маленьким человечком, одну в разоренной деревне, одна пала сама, одну задрали волки в самом начале.

Митрий вздохнул:

– Только волков нам не хватало вдобавок к нежити. Вятич словно привлекает к себе всякую дрянь.

Я возмутилась:

– Волки не дрянь! Тем более это наши волки.

– Какие?

Ответить не успела, вернулся Вятич и стал объяснять:

– Сейчас быстро соберемся и уходим. Но пойдем след в след за мной попарно. Я впереди, Настя последней, остальные держа лошадей внутри, а сами по краям. Ничего не бояться и не кричать. По бокам пойдут волки, они нас будут охранять.

– Волки охранять? – не вынес Митрий. – А от той охраны кто охранять станет?

– Митрий, закрой рот до самого выхода из леса! – Я даже разозлилась, ну что за дурак, неужели не видно, что можем вообще не выйти?!

Вятич продолжил как ни в чем не бывало:

– Идем быстро. Не останавливаться и успокаивать лошадей.

Когда мы уже собрались, он подошел ко мне:

– Настя, ты только не бойся, тебя будет охранять волчица вожака. Пойдет сзади и очень близко. Слава – кобыла умная, я ей кое-что объясню, она не испугается, ты тоже не бойся.

– Да не боюсь я!

– Тогда пошли.

Это была странная процессия: впереди шел Вятич, ведя в поводу своего Сивого, за ним попарно, лошади бок о бок, потому что дорога узкая, – четверо парней, и замыкали мы со Славой. Перед Вятичем на расстоянии десяти шагов бежал тот самый матерый волчище, по сторонам дороги в кустах мелькали серые спины его сородичей, а позади меня большущая волчица. Шли быстро, лес, на наше счастье, оказался невелик, но все равно, когда выбрались из него, ото всех валил пар.

На поле за лесом волк отошел в сторону и присел, словно пропуская нас. Шагнув за последние деревья, я пустила Славу вперед саму и повернулась. Волчица тоже вышла за границу леса, остановилась, села. Я не рискнула подойти ближе, да и куда, меня от матерого зверя отделяло всего несколько шагов. Убить она могла одним броском, но сидела, ожидая, что стану делать.

А я просто сняла шапку, приложила руку к груди и низко поклонилась:

– Спасибо вам.

Волчица спокойно смотрела на мои выверты. Поняла ли она благодарность человека? Наверное, все же поняла, потому что стоило мне выпрямиться и направиться к своим, как волчица тоже потрусила к своему волку.

Вятич шепнул:

– Молодец!

Сам он снял поклажу с заводной лошади, переложив на своего Сивого, потом привязал ее к стоявшему чуть в стороне дереву, с явным сожалением похлопал по крупу и направился к вожаку стаи.

Он, видно, тоже попрощался с волком, во всяком случае, о чем-то говорил с вожаком, пока вся стая спокойно наблюдала, сидя чуть в стороне. Митрий не выдержал:

– Вот ей-богу! Если бы кто сказал, что волки могут вот так…

Он только мотал головой, не находя слов для этого «так». Действительно, если вдуматься, то все происходившее было за гранью разумного: в лесу нас атаковала нечисть, а вывели из леса волки, сопроводили почетным эскортом, не только не тронув, но и серьезно защитив. Мы поняли, что Вятич оставлял им заводную лошадь в качестве благодарности за помощь. Лошадь жалко, но никто не был против если бы не волки, не было бы не только заводных лошадей, но и нас самих.

Я не хотела лишь одного: видеть, как волки будут терзать лошадь, – потому первой двинулась вперед, стараясь не оглядываться.

Но оглянуться пришлось. Митрий позвал:

– Настя…

Вятич уже вернулся к нам, но волки не только не стали рвать лошадь у нас на глазах, они поднялись и… затрусили обратно в лес, не обращая никакого внимания на оставленный подарок!

Я не выдержала, заорав на всю округу:

– Спасибо!!!

Кто-то из парней потрясенно пробормотал:

– Ты гляди, волки, как люди…

– Волки лучше людей! – Я готова была отстаивать этот тезис с пеной у рта.

– Честнее, – усмехнулся Вятич.

По ту сторону за перелеском явно деревня, от которой навстречу через поле спешили трое мужиков с вилами и рогатинами в руках. Они настороженно разглядывали нашу компанию, точно не веря своим глазам.

Подойдя ближе, мужики остановились на, по их мнению, безопасном расстоянии. Тот, что постарше и покрепче, кивнул в сторону леса, видневшегося за нашими спинами:

– Вы оттель, что ли?

– Оттуда, – вздохнул Вятич.

– А как же прошли? – Недоверие так и сквозило в голосе мужика.

– Нас волки спасли, – я влезла-таки поперед сотника, тот недовольно фыркнул.

И не зря, потому что мужик тоже хмыкнул:

– В том лесу волки не водятся. Там нежити полно.

Вятич вдруг повернулся к лесу и… завыл. Наши лошади, уже привычные к этому делу, остались стоять спокойно, а вот мужики разом схватились за рогатины. В ответ на голос Вятича из-за леса раздался вой волка. Сотник кивнул, обернувшись к нам:

– Они прошли лес спокойно…

У мужика глаза вылезли из-под шапки на лоб, и вдруг его, видно, охватило сомнение, наставив на нас рогатину, бедолага грозно потребовал:

– А ну, перекрестись!

– Я не буду, некрещеный, – покачал головой Вятич, – а они вот могут.

Митрий быстро закрестился, словно вдруг вспомнив, что умеет это делать. Эта торопливость странным образом успокоила мужика, мало того, почему-то вселила в него уверенность, что Вятич будет деревне полезен. Он удобней перехватил рогатину, как-то бочком подошел к сотнику и осторожно попросил:

– Слышь… чую, ты волхв али ведун…

– Ну, почти так…

– Можешь нежить из ентого леса прогнать? Совсем невозможно жить стало. Как наш колдун помер, его татары убили, так и нам житья не стало, прет и прет проклятая. Ни в лес не сходить, ни скотину не отпустить… А ночами так совсем страшно.

– Надо подумать. Где колдун жил-то?

Мне хотелось закричать Вятичу, чтобы не связывался, страшно же, но тот уже деловито обсуждал с мужиками возможность остановиться на отдых в деревне.

– А то?! Неужто не примем? Да как дорогих гостей!

Я не удержалась:

– Рогатину-то опусти, гостеприимный хозяин!

– Ой, е… – рассмеялся мужик.

Вокруг засмеялись и остальные, на душе заметно полегчало, но только не у меня. Я прекрасно понимала, что Вятич полезет спасать деревню от нечисти. Мало ли что могло при этом случиться?! Но как откажешь, если жителям жизни нет?

Ну чего нас понесло этой дорогой?! Могли же пройти, как предыдущий раз, по основной, ничего бы не случилось, туда же проехали спокойно…

Деревня встретила нас настороженно. Сопровождавший, назвавшийся Инаем, кивнул в сторону одного из домов:

– Вон тама староста живет, к нему надо, он мужик толковый.

– Пошли к старосте.

Староста оказался крепким, словно столетний дуб, заросшим полуседой бородой мужиком. Увидев нежданных гостей, он крякнул, почему-то качнул головой, но в дом позвал.

Вятич сделал знак, чтобы парни оставались на месте, а я шла за ним. Вообще, напряженность чувствовалась в деревне во всем, она сквозила во взглядах встречавшихся людей (их было совсем немного), была, кажется, разлита в самом воздухе. Ой, что-то не слишком нравилась мне эта затерянная меж двух лесов весь!

В избе у старосты икон не было, зато на месте божницы стоял небольшой идол. Вятич этому факту чуть усмехнулся, но я не заметила, чтобы наличие божка и отсутствие икон вызвало у сотника негативную реакцию, скорее наоборот. Своих увидел, что ли?

Староста показал на лавку, чтобы садились, все это молча, словно не слишком жаждал встречи с гостями. Нормально! И после этого они хотят, чтобы Вятич у них всякую дрянь выводил? Да после такой встречи не то что нечисть, клопов и тараканов морить не станешь! Нет, надо поскорее уходить отсюда, и пусть сами со своими ведьмаками борются.

Вятич, похоже, думал иначе.

– В лесу нежити полно. Давно ли?

– А как вы тот лес прошли? – Глаза хозяина дома смотрели не слишком приветливо.

Я не стала влезать с объяснениями про волков, но, к моему изумлению, это же сказал сам сотник:

– Нас волки охраняли.

– Волки в том лесу не водятся.

– С нами пришли.

– Только волков нам здесь не хватало…

– Они вернулись к себе. Но волки вам не помешали бы. Там, где волки, там такой нежити нет. Как давно она?

– После татар. Там большой отряд перебили, и наших немало полегло.

– И что? С чего поднялись-то?

– Не знаю.

– Это кто-то из своих. К деревне приводит?

– Бывает и такое.

Несколько мгновений Вятич молчал, не проронил ни слова и староста. Какой у нас хозяин гостеприимный и разговорчивый, однако… Язык устанет с ним общаться.

– Никто в лес не ходит?

– Никто.

– А грибы как берете?

– Да у нас в эту осень, почитай, никто и не брал. Только Веченега откуда-то натаскала, но она своих мест отродясь не раскрывала.

Глаза Вятича сузились, я точно знала, что он заинтересовался этой Веченегой.

– Что за баба?

– Вдова, у нее муж тоже там погиб. А так сиротинка была, ее Вуга с мала воспитала.

– А Вуга кто?

– Да нет ее в живых уже. Старуха знахарка была. Они с колдуном нашим Никлом друг с дружкой все рядились, а теперь как ни той, ни другого нет, так и полезла всякая всячина из леса. Временами даже в поле работать страшно.

– Вы своих из леса забрали, чтобы похоронить?

– Нет, туда же не зайти, там нежить крепко обосновалась. Как вы и прошли-то?

– Сказал же, что волки помогли.

– Чего делать, и не ведаю, хоть уходи из этих мест. А места-то на всякую ловлю и на хлебушек богатые. Хорошо жили до татар.

– Они здесь были? – Я все равно не удержалась.

– Рядом. В деревню колдун не пустил, потому и погиб.

– А Вуга?

Далась Вятичу эта Вуга! Меня интересовало другое: почему бой был в лесу, если поле рядом, татары предпочитают биться на открытом пространстве.

– Вуга тоже там была, они с колдуном татар в лес заманили и не выпустили, пока те все не погибли. Ни наши, ни вражины оттуда не вышли, до сих пор маются, никому покоя не давая.

– Где Веченега живет?

– Там, на краю деревни. Ты ведун?

– Почти, – вздохнул сотник.

– Надеешься справиться?

– Пока не знаю…

– Вас в деревне боятся, вы прошли через лес.

– Объясни людям, что я ведун и нас волки провели.

– Не стоит про волков-то, решат, что оборотень.

– Пойдем, – снова вздохнул Вятич, и было непонятно, кому он это сказал, мне или старосте. Я приняла на свой счет, во всяком случае, оставаться без Вятича в этой негостеприимной избе совсем не хотелось.

Наши парни решили, что им пора по своим делам, и не стали задерживаться в деревне. Им показали дорогу, дали с собой еды, корма для лошадей (конечно, в обмен на серебряные монеты), и мы остались с Вятичем вдвоем. Только бы не полез обратно в тот лес! Я пыталась намекнуть, что мы тоже могли бы уйти засветло, ведь до вечера далековато… Но Вятич только помотал головой:

– Нам с тобой куда дальше, уходить придется с рассветом, чтобы добраться до следующей деревни, если она не разорена.

– Завтра?

– Там видно будет…

И чего отправились этой дорогой, пошли бы нормально по Рязанской, ну и что, что там все разорено, я уже привыкла. Кто сказал, что разоренные деревни хуже вот этой, которая во власти нечисти? Вятичу тоже не нравилось хозяйничанье всякой нечисти, но совсем с другой точки зрения.

– Настя, поговорить нужно…

Так… начинается… Неужели полезет в тот страшный лес? Но волки далеко, и не всякий же раз приходят на помощь.

– Я тебе сейчас кое-что дам и кое-чему научу.

Я видела, что Вятич не все договаривает, словно чего-то опасаясь.

– Ну уж говори все до конца, раз начал.

Он усмехнулся:

– Настя, здесь главная нечисть – женщина, они зря боятся лесных, те лишь подчиняются ей. И главный удар она нанесет… тебе.

– Я – слабое звено?

– Нет, ты самое болезненное. Если с тобой что случится, меня можно будет взять голыми руками…

Впервые Вятич откровенно сказал, насколько его жизнь зависит от моей. Как и моя – от его. Ничего себе связочка!

– Веченега?

– Нет, ее наставница.

– Что я должна делать?

– Прежде всего не бояться. Вот это еще один оберег, – сотник надел на мою шею что-то вроде кулона, я почувствовала тепло на теле в том месте, где оберег его коснулся. – Что-то чувствуешь?

– Да, тепло.

– Это хорошо. Во-вторых, запоминай слово в слово. – Он начал произносить набор слов, заставляя меня повторять.

Когда своеобразная молитва (или заговор, не знаю) была выучена назубок, принялся объяснять дальше.

Вечер я встретила во всеоружии, будучи напичканной сведениями о том, как себя вести в каком случае. Однако… Но я помнила, как Вятич воевал со Стешей и как та просто растаяла черной грязью под осиновым колом, но потом встала и унеслась тенью…

– Слушай, а просто выматерить ее от души нельзя?

Вятич изумленно уставился на меня, потом рассмеялся:

– Не пробовал, но надежней заговором.

Я решила попробовать при случае.

К моему ужасу, случай представился той же ночью…

Страшнее Гугла зверя нет

– Я, кажется, понял, что произошло. Колдун и знахарка перестарались, они, видно, поднимали против татар даже своих мертвых, потому столько нежити. Хорошо, что очертили границу вокруг леса. Но они погибли, а нежить не успокоили, и Веченега стала делать все, чтобы ее задержать в пределах леса.

– Так она на нашей стороне?

– Какой нашей? Она пыталась не пустить нежить за пределы круга, но его очень тяжело замкнуть навсегда, вот мы, например, его раскрыли. К тому же Веченега сама попала под власть нежити, они на ее плечах за круг ночами выходят. Мне тут дочка Иная интересную вещь рассказала. Она возвращалась… со свидания и видела, как Веченега на своих плечах в деревню словно какую-то тень несет, помнишь, как Данила Стешу из круга выносил?

Мне стало страшно:

– Вятич, неужели и здесь так же?

– Эта тень похожа на Вугу, а та была не просто знахарка, она-то была ведьмой и колдуна местного не любила, как соперника. Вот кого бояться надо. Она главная сила, Настя, и воевать с ней придется сегодня, пока она, почуяв угрозу, окончательно Веченегу к себе не перетянула. С двумя не справлюсь.

– Что я должна делать?

– Вспомнить все заговоры, что учила, и не терять головы. Стемнеет, пойдем к Веченеге, чтобы та не успела в лес уйти за своей наставницей.

Не сказать чтобы я была в восторге от визита к ведьминой пусть и ученице, но куда денешься. Вятич почувствовал мое сомнение, пригляделся:

– Боишься? Останься.

– Вот еще!

– Настя, если боишься, то действительно лучше остаться. Твой страх будет ей в помощь. Я сам справлюсь. Хотя оставлять тебя тоже опасно, пока я там, она может явиться сюда.

Нечего сказать, успокоил! Вот, блин, влипла! Это хуже, чем вообще провалиться в это самое прошлое…

– Я с тобой! Может, помогу чем?

– Ладно.

Еще не совсем стемнело, когда Вятич вдруг объявил, что нам пора:

– Нужно загодя попасть в дом к Веченеге, пока она не притащила туда тень Вуги.

От этого бодрого заявления стало не по себе. Одно дело воевать с Батыем и его уродами, и совсем другое с какими-то тенями ведьм.

– Ты все помнишь, чему я тебя учил?

Я постаралась кивнуть как можно уверенней. Вятич внимательно вгляделся в мое лицо, сокрушенно вздохнул и почти обреченно скомандовал:

– Ну, пойдем, пора.

Нет, конечно, меня не пришлось тащить, как овцу на закланье, я шла сама, но как шла!.. Я сама тащила себя изо всех сил. Сотник чуть усмехнулся:

– Не трусь, а то я тоже испугаюсь.

Ему-то что, он всякие там примочки знает, а я? Воевать с привидениями не мой профиль, я бы лучше с Батыем.

– Настя, не бойся, мы нарочно идем пораньше, чтобы подготовиться. Когда Веченега притащит Вугу, дом уже будет под заговором. Ведьма особо напакостить не сможет.

Нечего сказать, успокоил! И кто его просил вмешиваться в местные ведьмачские разборки? Альтруист несчастный! Как мне Батыю горло перегрызть, так он против, а как с ведьмами воевать – всегда пожалуйста! Ведун есть ведун, хлебом не корми, дай с волками повыть и с нечистью пообщаться!

Пока мы добрались до избы Веченеги, я успела обругать Вятича по-всякому. Не знаю, чувствовал ли он мой настрой, но раздражение росло с каждым шагом. Постепенно я исчерпала обвинения по отношению к сотнику и теперь заводилась по поводу всякой нечисти, от которой нет житья нормальным людям. Вместо того чтобы воевать с Батыем, я вынуждена тратить время на всяких там Вуг! Ну, я ей сейчас покажу! После трех суток в обнимку с трупами в Рязани мне не страшно уже ничего! Руки зачесались намылить шею ведьме.

Позже я поняла, какой была дурой, рассчитывая так легко расправиться с представительницей нечисти. Но тогда мне было все равно.

В маленьком окошке явно светился крохотный огонек лучины. Это означало, что Веченега дома и пока за Вугой не ходила. Вятич кивнул:

– Хорошо, что застали дома, пойдем, поговорим.

Дверь была не заперта, но это нормальное дело для деревни. Мы шумнули, чтобы сообщить о своем приходе, и Вятич толкнул дверь из сеней в саму избу. Внутри было довольно темно, маленькая лучинка в поставце не могла разогнать мрак не только по углам, но и вокруг себя. Однако и того, что было видно, хватило…

Мы обомлели. Не Веченега, а сама Вуга, вернее, ее тень уже была там! Веченега притащила призрак среди бела дня, не дожидаясь даже темноты! Ну дела…

– Привел?.. Ай молодец! Спасибо за такой подарочек, ведун. А то моя Веченега слабой стала, мне сильная помощница нужна…

По спине не просто тек холодный пот, рубаха на ней даже прилипла, а волосы встали дыбом, едва не подняв шапку. Это она обо мне?! С минуту после этого происходило нечто страшное. Вятич явно не ожидал встретить в избе Вугу, а потому пытался заслонить меня собой, произнося какой-то заговор, но ведьма спокойно отвечала на него, словно отбивая теннисный мячик. А у меня все заговоры, которые столько вдалбливал Вятич, просто выветрились, ни единого слова не помнила.

И тут меня понесло. Я выскочила из-за спины сотника с воплем, готовая вцепиться в седые космы призрака:

– Ах ты ж фашистка проклятая! Дебилка недоделанная! Я тебя фейсом об тэйбл сейчас изукрашу! По тебе, падла безрогая, давно зона плачет!

Кто бы объяснил, почему падла безрогая? Но это было неважно, я произносила проклятия, ответа на которые у моей противницы просто не могло быть, она понятия не имела, что такое фейс или тэйбл, а потому возразить была не в состоянии, отступая и отступая… У меня мелькнула мысль пообещать ей превратить в дубовую колоду, но вовремя сообразила, что дубовую колоду ведьма, пожалуй, знает. Поэтому из меня посыпались угрозы двадцать первого века:

– Сайт сотру, даже ника не останется!

– Чего?

– Ни на Яндексе не найдешь, ни на Гугле…

Наверное, это была страшная угроза, потому что обалдевшая от моего наскока ведьма вдруг заметалась по избе, а потом буквально утекла в какую-то щель в двери.

Вслед ей гремело:

– На сервере информацию уничтожу!

Вятич остановил:

– Все! Уже прогнала. Запугала, как собачонку, долго не вернется. Насть, почему падла безрогая?

– А где ты видел рогатую падлу?

– Я никаких не видел.

– Вон, – я показала в сторону двери, где исчезла ведьма, – можешь посмотреть.

В тот же миг Вятич рванул меня к двери, из-под которой явно струился дымок. Сени и крыльцо уже горели, нам пришлось пробиваться сквозь пламя. Ах ты тварь! Я подняла кулаки, обращаясь к улизнувшей ведьме, темноту прорезал мой вопль:

– Сайт стерла! Тебя больше нет! Все тобой сделанное против тебя обернется!

Я выбросила столько энергии этим криком, что едва не рухнула сама. И тут же увидела… как буквально вспыхнуло что-то в воздухе посреди двора. Вятич снова попробовал заслонить меня собой, но я выскочила вперед:

– Испугалась, ведьма?! Яндекс все знает! Весь Интернет против тебя встанет!

В ответ на мой крик окрестности потрясли просто дикий визг и скрежет, в которых слышалось отчаяние от бессилия чего-то страшного. Нутром я поняла, что это действительно исчезает та самая ведьма. Чем я ее уничтожила, интернетовскими проклятиями? Наверное, да, потому что она не знала, чем отвечать, мои вопли не вписывались ни в какие ее ответные проклятия или отговоры, но я, озверев, ее не боялась, и ведьма погибла из-за собственной силы, которую невозможно было выбросить на меня. Это вроде загадки для искусственного интеллекта: А и Б сидели на трубе… Логики в вопросе нет, задача не имеет решения, и искусственный мозг перегорает.

Как бы то ни было, а ведьму я своими воплями спалила.

Оглянувшись, увидела вокруг двора потрясенных односельчан. Кто-то крестился, но большинство смотрели, раскрыв рты. А посреди двора догорал ведьмин дом.

– Пойдем, хватит уже. Всех испугала, всех прогнала.

– Вятич, она не вернется?

– Думаю, нет, но не потому, что тебя испугалась, а потому, что не сумела ответить на твои проклятья и все ее действительно обернулось против нее же. Только больше так не делай, не каждая нечисть станет к твоим проклятиям прислушиваться. Лучше, если ты вообще будешь держаться от них в стороне, я зря тебя привлек.

– Ничего не зря. Вон как разобрались.

– Понимаешь, они чувствуют, что ты в этом мире чужая, и пока не поймут, как с тобой разбираться, есть время напасть самой. В этот раз ты успела, и тебе удалось, но это не значит, что так будет всегда. Другая может и не ждать, а напасть, как на любого местного.

Тут я вспомнила:

– А где Веченега?

Женщина стояла у плетня и, прижав руки к груди, смотрела, как полыхает ее дом.

– Веченега…

Она дернулась, как от удара, метнулась, но голос Вятича (какой-то странный, почти незнакомый) приказал:

– Остановись. Иди сюда.

Женщина покорно подошла, встала…

– Вуги больше здесь нет, а ты в лес не пойдешь. Нежить мы успокоим без тебя.

Веченега кивнула. Вокруг нас уже собрались почти все жители деревни, я вдруг подумала, что они убьют женщину. Видно, об этом же думал и Вятич. Он заговорил громко, чтобы перекричать ревущее пламя догорающего дома:

– Мы знаем, что ты спасала деревню от нежити. Но ты не можешь справиться с ней сама. Теперь наша очередь, ведьма уничтожена, она погубила сама себя…

Инай рядом усомнился:

– Как это может быть?

Я фыркнула:

– Заговоры знать надо!

Не станешь же объяснять этому недоверчивому, что в тринадцатом веке на разбойников лучше всего действует обещание выколоть моргалы и превратить в дубовую колоду, а на ведьму – угроза задавить Интернетом! Может, и Батыю пообещать перевести его в 3D-формат, вдруг испугается?

Мне стало смешно, надо предложить Вятичу отправить Батыге послание с такой угрозой.

А вот Вятичу смешно не было. Он сумел объяснить соседям Веченеги, что та всеми силами старалась не допустить в деревню нежить, что сама эта нежить сюда так рвется, потому что это неупокоенные души погибших в лесу односельчан, что их надо завтра же похоронить.

– Да как же туда зайти-то?!

– А это уже моя забота. – Вятич оглянулся на меня и поправил сам себя: – Наша.

Меня деревенские уже уважали безусловно, они видели, как от моих проклятий загорелось нечто, что бушевало во дворе. Значит, я куда более сильная ведьма, чем та, которую сожгла. Я только головой покачала: а ну как они потом решат извести и меня заодно?

Веченега идти в чей-то дом отказалась, кивнула на хлев:

– Я там переночую.

– Ты не боишься, что явятся?

– Нет, кроме Вуги, никто не ходил. Теперь ее нет. Остальные не могут выйти из круга.

– А она почему могла?

– Вуга погибла вне круга.

У меня настроение было деловым и все еще воинственным, руки чесались уничтожить еще какую-нибудь нечисть. Видно, поняв это, Вятич потянул меня в дом к Инаю:

– Все, на сегодня сеанс уничтожения нечистой силы закончен. С тебя хватит.

– А с тебя?

– Пожалуй, и с меня тоже.

– Завтра продолжим?

– Настя, может, тебе вообще хватит?

Я остановилась и буквально впилась глазами в глаза Вятича, так было в Рязани, когда он меня нашел посреди трупов и окровавленного снега.

– Я могу что-то сделать?

– Можешь, только это опасно…

– Жить вообще опасно, ты не знал? Никто не выдерживает, все в конце концов помирают.

– Притащил на свою голову…

– И не смей отправлять меня обратно, пока я не убила Батыя и не уничтожила всю нечисть!

– Ну, про Батыя я молчу, а нечисть-то зачем? Она имеет право на существование, только нужно уметь прогонять ее от людей подальше.

– Согласна! Я даже согласна Батыя не уничтожать. Загоним нечисть в резервацию и Батыгу туда же, и порядок!

– Когда ж ты посерьезнеешь? Вроде уже даже воеводой стала, а в башке дурь, как у Лушки.

– Вятич, а из меня получилась бы ведьма?

– А разве это уже не так?

– Ну, нахал! Да я чиста, как… как…

Пока я придумывала, с чем бы себя белую и пушистую сравнить, сотник усмехнулся:

– Как зебра…

– Откуда ты знаешь, какая зебра?

– Полосатая лошадка? Мы договорились, что ты пока не будешь задавать лишних вопросов.

– Ты бывал в нашем мире…

– Нашем… вашем… мир един, Настя. И в этой его части я тебя очень прошу без моего ведома ни с какой нечистью не воевать и даже не общаться. Ты не знаешь законов этой части мира и можешь запросто пропасть. Не все испугаются обещаний привлечь на помощь Интернет или уничтожить информацию на файле.

Я окончательно уверовала в то, что Вятич может «ходить» в двадцать первый век, как к себе домой. Хотя куда домой, у него нет дома. Если был, то сгорел в Козельске, как и у меня, мы теперь с ним бездомные… С той разницей, что я в двадцать первый век ни вернуться, ни даже сходить не могу. И вовсе не потому, что меня не отправляют обратно, а потому, что сама туда не пойду, пока не убила Батыя. Упираться буду руками и ногами, держаться зубами, только бы не выпихнули. Вятич еще пожалеет, что притащил меня сюда.

Стало смешно, притащил, а теперь выпихнуть не может. Вятич внимательно вгляделся мне в лицо, то ли на нем все написано, то ли сотник тоже умел читать мысли…

– Что?

– Думаю о том, что ты меня притащил, а теперь обратно выпихнуть не получается.

– Что в этом смешного?

– А зачем ты меня вообще притащил?

Вятич чуть усмехнулся:

– Если останемся живы завтра, так и быть, расскажу.

– Если?! Да мы не имеем права погибать, пока не прикончили Батыя!

Почему-то взгляд Вятича стал жестким:

– Ты предлагаешь бросить деревню на съедение этой нежити?

– Ничего я такого не предлагаю! Я предлагаю выжить в борьбе с нежитью, потому как у нас не решена главная задача – убийство Батыя.

– У тебя, – уточнил сотник.

– А у тебя нет, что ли?

– Маньячка у нас ты, а я считаю, что вместо Батыя тут же найдется другая пакость, возможно, худшая, и все покатится дальше. Куда важнее запугать их так, чтобы к Руси приближаться боялись и поняли, что любой шаг на этой земле будет даваться трудно, дохода не принесет, зато грозит гибелью, причем бесславной.

– Кто бы спорил…

– Но для этого, ты права, завтра надо выжить самим. А поэтому ты сейчас внимательно меня послушаешь, но так, чтобы завтра это все не вылетело у тебя из головы, как вылетело при виде Вуги. Кстати, она нас там поджидает.

– Что?! Она же сгорела? Вятич, я сама видела, что она сгорела!

Я была в ужасе, неужели ведьмы не горят?!

– Сгорела, сгорела. Но это означает только то, что теперь она не может выйти из круга. Боишься? Я очень не хочу тебя туда брать, но у меня нет выхода, одному не справиться, мне нужна помощь.

– Боюсь, – я вздохнула, – но пойду. Не могу же я допустить, чтобы какая-то Вуга погубила моего Вятича!

– С каких это пор я стал твоим?

– А чей ты, интересно знать?

– А ты чья? – Что-то в голосе Вятича было странное…

– Я – твоя! Сам меня сюда притащил, а теперь отказываться будешь?

– От тебя откажешься, как же…

В лес я тащила себя уже не с таким усилием, как в избу к Веченеге, решив, что справлюсь и здесь. Но стоило переступить какую-то невидимую черту, как вокруг начало твориться то, от чего нас в предыдущий раз уберегли волки. Заколдованный лес показал себя в полную силу…

Это было жутко: я вдруг явственно услышала звук боя. Вокруг раздавались крики, звон оружия, ломались ветки, слышались удары мечей о щиты и о стволы деревьев… И при этом никого вокруг! По краю лес был еще не густым и между стволами деревьев и редким кустарником пока проглядывался шагов на двадцать в глубину.

Как же это жутко – слышать бой и его не видеть! Рука сама дергалась ответить, посечь кого-нибудь или уклониться от занесенного меча. Помня наставление Вятича, я с трудом, но удерживалась.

– Вуга, останови свою рать, мы не биться пришли!

Мы с Вятичем стояли спина к спине, чтобы нападение сзади не застало врасплох. Я напряженно вглядывалась в пространство между деревьями, но ничего пока не видела. Потом показалось, что какие-то неясные тени все же мечутся чуть подальше, словно не решаясь приблизиться.

Но вот перед нами возник огромный призрак Вуги.

– Ну что, пугать нас вздумала? Уменьшайся до нормальных размеров, мы тебя что маленькую, что большую не очень-то боимся.

Вуга действительно уменьшилась, проворчав:

– А чего она Гуглом грозила?

Невзирая на весь ужас положения, мне стало смешно, я ответила раньше, чем это успел сделать Вятич:

– Ладно, не буду!

– А фейсом?

– Живи пока. Только веди себя прилично.

– Как?

Вятич толкнул меня локтем, давая понять, что теперь в переговоры вступает он.

– Вуга, мы не хотим вредить ни тебе, ни твоей деревне. Послушай меня, души не могут оставаться вот так вечно, их надо упокоить. И славян, и врагов тоже. Хватит биться, позволь людям похоронить сородичей по чести, чтобы на могилу прийти, помянуть. Да и вражьим душам упокоиться не мешает.

– Закапывать станете? Крест поставите?

Я растерялась, едва не задав идиотский вопрос: а как же? Вятич опередил:

– Не мне решать, как сородичи сделают, так и будет. Души отпусти, они же маются.

Вуга вдруг почти плаксиво поинтересовалась:

– А я?

– А ты как хочешь. Захочешь – помогу отправиться в Верхний Мир.

– Хочу.

– Помоги сначала с лесом разобраться, нельзя же, чтоб жители подойти боялись, а души маялись.

– Чего надо-то?

– Ты же заклятие накладывала, думай, как успокоить.

– Ладно, посоветуюсь с Никлом. Жди.

Вятич быстро прошептал:

– Настя, смотри в оба, сейчас начнется.

Ни фига себе, эта тварь собирается нам устроить круговерть после моего обещания не травить ее Гуглом или Яндексом? Я не вынесла такого вероломства:

– Эй, ты только про Яндекс не забудь!

– Ты обещала…

– Я про Гугл обещала, а про Яндекс ничего не говорила. И про Рамблер тоже. Знаешь, сколько их в Инете есть…

Вуга явно вернулась:

– Чего ты хочешь?

– Того, чего и Вятич, – позволь упокоить души павших. Если не знаешь, как помочь, так хоть не мешай.

Я совершенно нечаянно наступила на любимый мозоль ведьмы, та взвилась:

– Чего это не знаю?! Сама наложила заклятие, сама и снять могу!

– А зачем тогда советоваться?

Ведьма, видно, почувствовала себя прижатой к стенке, проворчала:

– Ладно… Ты заговор против нежити знаешь?

Вятич фыркнул:

– Голову не морочь. Он не работает.

– Я не буду мешать – получится.

Сотник обратился ко мне:

– Ладно, Настя, держи-ка Яндекс наготове, я вижу, с этой бабушкой надо осторожно, она не хозяйка своему слову.

Вуга обиделась:

– Чего это не хозяйка? Сказала же – не буду мешать.

– А помогать?! – взвилась я.

– Я помогу. – Второй голос был мужским. Это явно пропавший колдун Никл. Соперничество есть соперничество, даже теперь, в бестелесном состоянии. Так и есть:

– Сама справлюсь!

– Ты сможешь отделить наших от чужих? Чтоб своих не покалечили?

– А с чужими справитесь?

– Я помогу, – снова заявил Никл.

– Настя, ты все помнишь, что я тебе говорил? Никакой самодеятельности, здесь поможет только настоящий заговор, потому повторяй, как я, и руби мечом. Сейчас на нас полезет вся татарская нежить, что столько времени томилась. Их надо перебить, чтобы угомонились.

Так и есть, в воздухе замелькали какие-то тени, завихряясь в темные клубки. Теперь мы не могли стоять спина к спине, чтобы не поранить друг дружку, Вятич только успел напомнить:

– Далеко не отходи.

Какой тут не отходи, на меня перло что-то такое, от чего хотелось либо заорать «ой, мамочки!» и броситься со всех ног, либо с матами кинуться в атаку. Я вовремя вспомнила, что ни то, ни другое нельзя, заорала выученное со слов Вятича, правда, все равно с вариациями, но без Гуглов и Яндексов:

Изыди с Земли светлой
Во землю сырую,
Во мхи, во болота,
Во пламень горючий,
В жар палючий!

Рубила и рубила темные сгустки, маячившие передо мной, кидавшиеся в разные стороны и нападавшие снова и снова. И, конечно, все равно не удержалась.

– Ну, иди, иди сюда… И тебя в бездну преисподнюю! И тебя в котел кипучий, в жар неминучий!

Откуда и слов таких набрала-то? Я орала какие-то проклятия, которых ни разу в жизни не слышала, они сами рождались на языке, одновременно с этим со мной что-то происходило. Если с первыми шагами в этом страшном лесу я боялась споткнуться и упасть, то теперь не видела даже самого леса, словно не между деревьев билась, а в чистом поле. Но главное было не в том, это билась уже не я, а какая-то неведомая мне сила, в меня вселившаяся. Ни фига себе! Мало того что я сама «подселенка», так еще и во мне поселилось нечто!

Но эта сила мне очень даже нравилась, она была просто сродни. Мы с ней бились примерно как Ворон, когда показывал мне приемчик на поляне, вернее, когда пыталась показать ему я – раз в пять быстрее нормальных человеческих возможностей. И орали так, что явно было слышно в деревне, если вообще не у Батыя в ставке (вот хорошо бы!). Меч разил налево и направо, каким-то чудом не задевая деревья, правда, скосив немало кустов.

И с каждым взмахом темных сгустков становилось все меньше. За последним я гонялась чуть не по всему лесу, пока не сообразила заорать:

– Никл, подержи его!

Темный клубок остановился. Я рассекла его мечом, убедилась, что рассыпался и растаял, вложила меч в ножны и фыркнула:

– Вертлявый, зараза, попался!

Меня уже искал Вятич, пришлось откликнуться на его зов. Но, чуть не дойдя до дороги, где остановился сотник, я была вынуждена снова вступить в бой. Предупредил об опасности меня Никл, едва успела выхватить из ножен клинок. Нам пришлось погонять темный клубок между кустами, пока наконец я не врезала по нему мечом! Раздался дикий визг, словно я действительно убила ордынца. Но меня уже этим не испугать. Старательно покрошив бывшую нежить, как капусту, я оглянулась, ища, с кем бы еще сразиться.

Этот последний поединок заметил Вятич:

– А где заговоры?

– И так справилась!

Вятич стал что-то говорить, поворачиваясь в разные стороны света. Я не мешала, а прислушавшись, обратила внимание на то, что шум битвы стих, больше не звенели невидимые клинки, не билось железо о железо, никто не кричал и не стонал.

– Вуга, Никл, мы справились?

– Да.

– Со всеми или еще кто-то есть?

– Только свои.

– Своих поможете упокоить?

– Деревенские сюда не пойдут.

– Приведем. Только уже завтра, сегодня поздно. А потом вас отправим.

– Куда? – осторожно поинтересовалась тень ведьмы, довольно явно проявившаяся неподалеку.

– А куда ты хочешь?

– Только не в Яндекс!

Я чуть не заржала на весь лес, дался ей этот Яндекс!

– Куда сама захочешь, но только сначала помоги упокоить наших.

Мы выбрались из леса, и вдруг я почувствовала, что меня не держат ноги. Срочно требовалось присесть.

– Вятич, давай посидим немного…

– Устала носиться по лесу? Все сугробы перебрала. Говоришь, говоришь… кивает, кивает, а потом делает все наоборот. Сказал же, что они все сами к тебе выползут на дорогу, чего было гоняться по лесу?

– Ты хочешь сказать, что их можно было бить, стоя на дороге?

– Конечно, Никл-то тебе на что, он бы пригнал.

Я вздохнула.

– Зато согрелась.

От меня действительно валил пар, заметив это, Вятич потащил меня дальше:

– Держись за меня и пойдем, не то замерзнешь в снегу. Иди, иди, нельзя останавливаться, Настя.

От деревни нам навстречу уже бежали мужики:

– Ну… как?!

– Завтра пойдете хоронить своих.

– В лес?

– Там больше нет нежити, чужую мы перебили, а души своих успокоились. Надо всех захоронить и помянуть.

Тут кто-то углядел, что я никакая.

– Что с Девой?

– За вас билась с нечистью.

– Ранена?!

– Нет, обессилела.

– Щас, мы щас…

Через мгновение двое здоровенных мужиков уже несли меня к деревне бегом.

Потом была баня и долгие посиделки. Вернее, они были долгими не для меня. Я едва сумела после бани доползти до лавки и провалилась в сон.

Наверное, во сне я все-таки стонала, потому что сквозь дрему слышала успокаивающий голос Вятича:

– Тихо, тихо… все хорошо…

А вообще сон был хороший, потому что моя голова лежала на плече у Вятича, а он ласково гладил мои волосы и легонько касался рубца на щеке. Кажется, он вообще прижимал меня к себе. И, кажется, гладил не только волосы, но и плечи, спину и… то, что пониже спины! Он так вкусно пах – силой и надежностью, что я сама прижалась и даже обняла его. Кажется, дыхание Вятича стало прерывистым, а рука опустилась на мои ягодицы… Рука была крепкой и ласковой одновременно. И мне вовсе не хотелось сопротивляться этой силе или чтобы рука убралась, напротив…

Когда я проснулась, солнце стояло уже высоко, правда, об этом можно было догадаться только по яркому лучу, пробившемуся сквозь закрытое бычьим пузырем окно.

В избе никого, я одна. Осторожно потянувшись за лежавшей на соседней лавке рубахой и портами, я пыталась решить вопрос, как одеваться, встать или лучше сделать это прямо под медвежьей полостью, которой была укрыта.

На столе стояла крынка молока, под чистой тряпицей, видно, хлеб и еще что-то. Для меня? Вот соня, остальные уже ушли… Высунутая из-под шкуры нога сигнализировала остальному организму, что в доме по-утреннему холодно, печь уже остыла, а заново ее топить пока рано. Видно, хлеб в тот день печь не собирались, жаль, я бы свеженького хлебушка да с молочком…

Я вскочила, стараясь поскорее натянуть на себя одежку, и чтобы не замерзнуть, и чтобы не засекли в полуголом виде. Уже одевшись, я вдруг вспомнила ночные объятия и осторожно покосилась на постель. Мне снилось, что прижималась к Вятичу, или это действительно было? Ну ни фига себе! Ведь не пила вчера ничего. Надо же до чего битвы с нечистью доводят, не могу понять, то ли приснилось, то ли действительно спала с мужиком. Вернее, спала-то в буквальном смысле, потому как ничего большего не было.

Но плечи упрямо чувствовали его руки, а спина и… и что пониже спины – его ласку. И меня просто захлестывало желание испытать этот сон-явь еще раз. Чуть посомневавшись, я сладко потянулась и вдруг завела гребенщиковское:

– А вниз по Волге – Золотая Орда…

Услышав мои вокализы, в избу заглянула молодая хозяйка. Я, не в силах остановиться, продолжила, словно интересуясь у нее:

– Как пойдет таять снег – ох, что будет потом?

А как тронется лед – ох, что будет со мной?

– Не знаю, – пожала плечами женщина.

– Все будет тики-так!

– Как?

– Хо-ро-шо! Просто замечательно!

– Ага, твой муж так же сказал.

– Кто сказал?

– Муж твой, они уже в лес ушли.

Я взвыла:

– Без меня?!

– Ага, муж сказал, тебя не будить.

Так… значит, муж и не будить?! Сейчас я ему покажу, как воевать с нечистью без меня. Против «мужа» я, к собственному изумлению, ничего не имела.

Оделась моментально, схватила со стола кусок хлеба и метнулась в сторону леса. Там действительно стояла почти толпа, причем круг был явно распечатан, и деревенские вошли в лес спокойно, хотя и с опаской. Мужики рыли ямы отдельно для останков своих и монголов.

Вятич стоял посреди лесной дороги, о чем-то беседуя со старостой. Тот кивал, соглашаясь.

– Ты почему без меня ушел?

– Спала так сладко, что жаль будить.

– Вятич…

Вот как его спросить про ночь? А если мне все приснилось, посмеется, да и вообще…

– Что?

Ну никаких намеков на ночные ласки. Приснилось, точно приснилось! Это уже плохо, потому что видеть даже полуэротические сны вредно. Значит, мне чего-то не хватает. Чего может не хватать здоровой нормальной женщине? Мужика! Внутри меня все возмутилось, нет, мне вовсе не мужика не хватало, я не могла бы представить рядом даже вон того красивого молодого парня, заглядывавшегося на меня, несмотря на стриженую голову. Я не вспоминала объятия Романа и уж тем более оставшегося в Москве двадцать первого века своего бойфренда Андрея. А вот Вятича представила.

Это что? Мне опасно находиться рядом с сотником, так можно и действительно попасть к нему в постель…

Он смотрел на меня, ожидая ответа на вопрос, и я спросила совсем не то, что хотела:

– А Вуга где?

– Пока в дальнем конце леса, потом, когда все уйдут, выйдет, ее и Никла надо отправить в Верхний Мир, они заслужили. Знаешь, если бы Вуга и Никл ценой своей гибели не заперли в этом лесу монголов с десятком русских воинов, деревни бы не было.

– А почему они-то погибли?

– Настя, справиться с сотней воинов можно только ценой собственной жизни, что наяву, что в потустороннем мире.

– Значит, она хорошая?

– В какой-то степени да. Вообще, не бывает чего-то только хорошего или только плохого.

Вятича позвали мужики, а я осталась соображать, но теперь уже не о том, обнимал он меня ночью или нет, а о том, почему он так легко использует словарный запас и, главное, сленг городского жителя моего века. Кто же ты, сотник Вятич? Или волхв Вятич?

– Кости закопали, хотя и не хотелось землицу-матушку этой поганью обижать.

– Ничего, землица нам простит. Теперь навий надо успокоить, чтоб больше не мучили.

Староста чуть походил вокруг Вятича кругами и вдруг предложил-попросил:

– А ты не останешься ли у нас? Ну, хоть до весны?

Я от такого вопроса даже задохнулась: как можно остаться, если нас ждет Батый?! Вятич заметил мое возмущение, рассмеялся:

– Не останусь, Настасья вон не позволит.

Староста метнулся ко мне:

– А чего ж не остаться? Ваш Козельск разрушили? Батый ушел. А мы бы вам хорошую избу поставили, все сладили, всем снабдили… Коровку, овечек… Лошадь, чтобы пахать! – быстро уточнил он, словно я страшно боялась остаться без пахоты весной.

Я помотала головой:

– Нас дружина ждет. И монголы пока только отошли, кто знает, куда пойдут весной. Если сюда, так и пахоты не получится.

– Чур меня! – ахнул староста, видно, натерпелись страха, когда Батыево войско проходило мимо.

Старосту отвлекли, а я наконец решилась хоть завуалированно задать Вятичу интересующий меня вопрос:

– Это ты сказал Смеяне, что мы муж и жена?

Сотник что-то с интересом изучал вдали и ответил, не оглянувшись на меня:

– А что я мог еще сказать? Ты против?

Теперь его глаза смотрели в мои, я почти задохнулась, утонув в их голубизне, с трудом сглотнула и помотала головой:

– Нет.

– Правда?

– Да.

Пальцы Вятича тихонько тронули мою щеку со шрамом, убирая волосы за уши, спустились по шее, чуть ниже… Я замерла, закусив губу.

Но тут жизнь снова прозаически вмешалась в мои переживания голосом старосты:

– Все сделали.

– Да, – Вятич повернулся к старосте и отправился с ним в глубь леса.

А я осталась стоять, оглушенная и счастливая… Я так давно с Вятичем, так привыкла к его постоянной защите, к его надежности, к его крепкому плечу, это мое второе «я», – что забыла о том, что он мужчина, а я женщина. Это не было предательством памяти Романа, просто Роман – это уже мое прошлое, а Вятич настоящее и… неужели будущее? Я поймала себя на том, что, пожалуй, не против.

– Вятич, мы не можем остаться, нам еще Батыя ловить. – Я чуть не плакала, поняв, что он не собирается немедленно уходить.

– Настя, чуть позже, Батый никуда не денется. Завтра Солнцеворот, не время куда-то уходить.

Солнцеворот… это, кажется, 25 декабря? Католическое Рождество? Интересно, это как-то празднуется здесь? Я уже поняла, что деревня очень мало почитает христианских святых, зато вовсю верит тем же Вуге и Никлу. Здесь не было не только храма, но и просто часовенки, а ходить через тот самый лес в соседнюю деревню километров за двадцать никто, конечно, не собирался.

Вот она, христианизация… Тринадцатый век, в городах, конечно, есть и соборы, и приход активный, а чуть подальше в лес, как в этой Антеевке, никаким православием и не пахло, зато в лесах водилась нежить и нечисть, в озере русалки, и люди куда больше верили Вуге и Никлу или вот зашедшему Вятичу, чем далеким и непонятным священникам, крайне редко забредавшим в глухомань.

Услышав, что ведун готов остаться на пару дней, староста Своемир решил, что таким важным персонам, как мы с Вятичем, негоже ютиться в маленькой избе Избора и Смеяны, и позвал к себе:

– У меня пятистенок, отдельную горницу выделю…

Вятич только кивнул, потом глянул на меня. Я тоже кивнула.

Но когда дошло до дела, вдруг… струсила. Мне придется ночевать с Вятичем в одной комнате, и никому не придет в голову разводить по разным постелям мужа и жену, какими нас считают. А сам Вятич вроде даже не смутился, он вел себя как ни в чем не бывало… Ну и ладно.

Как я ни старалась не думать о предстоящей ночи – ничего не получалось. Рассеянно объяснила Смеяне, что нам у них было хорошо, но не хотим стеснять. Та понимающе закивала:

– А то… а то…

Горницу нам отвели вполне приличную, постель оказалась широкой, и я быстро юркнула под шкуру прямо в рубахе, не раздеваясь. Самой стало смешно: ну как красная девица, ей-богу! Мало того что я в Москве отнюдь не девочка-ромашечка, так ведь и тут с князем Романом любилась, и Вятич это знал…

Вятича не было долго, он о чем-то беседовал с мужиками в соседней комнате, вошел тихо, дверь за собой прикрыл плотно. Я старательно делала вид, что сплю, старалась дышать ровно-ровно или вообще не дышать. Но разве можно обмануть волхва (или ведуна, кто он там)?

Скользнул под волчью полость и тут же тихо засмеялся:

– Э, нет… так не пойдет!

Его руки не просто повернули меня к себе, а подняли сначала в сидячее положение, а потом вообще на ноги рядом с постелью. В доме тепло, печь топилась от души, и было нелепостью то, что я улеглась в рубахе.

– Ну, чего… – попыталась проворчать я.

– Согласилась назваться моей женой, подчиняйся, – пробормотал Вятич, берясь за низ моей рубахи.

Он что, думал, что я стану сопротивляться? Нет, совсем нет, но почему было не стянуть ее просто в постели? Однако то, что началось потом… Хорошо, что я не заснула, и даже то, что улеглась в рубахе.

Он не снял ее полностью, потащил вверх, оставив меня обнаженной, но остановился, когда мои руки оказались поднятыми, и не позволил освободиться от рубахи до конца. Это особое ощущение, когда в затянутое бычьим пузырем оконце едва-едва пробивается лунный свет, пахнет деревом, а ласковые руки вдруг проводят по твоему обнаженному телу, словно проверяя его изгибы… Но голова и руки укутаны не снятой до конца рубахой.

Его руки действительно пробежали по моему телу, коснувшись груди, талии, бедер. А потом я почувствовала горячие губы на своей груди, язык ласкал соски, едва касаясь, а руки при этом крепко удерживали бедра. Я невольно выгнулась ему навстречу.

– Какая спинка… – Вятич провел пальцами по позвоночнику, – какая попочка…

Я даже застонала и, все же сбросив рубаху с поднятых рук, обняла его голову, снова приникшую к моей груди. Вятич подхватил меня на руки, уложил на шкуру, продолжая изучать тело при помощи рук и губ. Никакие шелковые простыни не сравнятся с ощущением волчьей полости под спиной, а уж руки и губы я вообще сравнивать не собиралась. Губы и язык изучили все мои изгибы, даже те, которые не полагалось. Тело в ответ изогнулось дугой.

– Я больше не могу!

– Я тоже! – ответил он на ухо, и мы слились в одно целое, забыли не только о нежити, старосте деревни по ту сторону двери, но и о Батые тоже. И о том, что я вообще-то из Москвы двадцать первого века. Какая разница любви, кто из какого?

Очнулась я под утро все так же в руках у Вятича. Почувствовав это, он ласково провел по щеке со шрамом:

– Я не сделал тебе больно?

Я вдруг, как идиотка, всхлипнула:

– Вятич…

– Ну что?

– Ты не отправишь меня обратно?

Он тихо рассмеялся, как я любила этот его тихий и ласковый смех!

– Ты же не убила Батыя.

– Если только за этим дело, то пусть живет.

– Э-эх… героиня называется! – Он перевернул меня на спину и навис над лицом. – Стоило поцеловать вот так, – губы опустились к груди, – потом вот так… – теперь они были уже ниже, – а еще вот так…

Я почти застонала, потому что снова накрыла горячая волна желания.

Уже рассвело, когда он отпустил меня, вернее, прижал к себе, поглаживая спину:

– Поспи немного, не то с лошади свалишься.

Хотелось сказать, что не против и остаться здесь на недельку, но я слишком устала, пробормотав что-то невразумительное, я прижалась к Вятичу теснее и действительно провалилась в сон, уткнувшись носом в грудь. Вот всегда терпеть не могла, если меня к себе прижимали, начинала задыхаться, а тут… Я словно боялась, что он куда-то денется.

– Девочка моя…

Никто не называл меня девочкой, а уж тем более в постели и так ласково…

Утром мужики предложили Вятичу участвовать в облаве, мол, пора пополнить деревенские запасы, но он отказался:

– Нам пора. У вас остается Веченега, если что нужно, обращайтесь к ней. Только не пеняйте. Она все время старалась сделать как лучше, не будь их с Вугой и Никла, деревню бы сожгли, а вас увели в полон.

Деревенские согласились. Вятич о чем-то долго говорил с Веченегой, объяснял. Меня с собой не позвал, но мне вовсе не хотелось думать ни о чем, кроме ночного происшествия. Глядя на спокойного, собранного Вятича, я не могла понять, неужели он вот так сразу все и позабыл? Кольнула ревнивая мысль: может, у него это часто бывает?

Заставить его остаться? Я попыталась:

– Вятич, ты же хороший охотник. Неужели неинтересно?

Он передернул плечами:

– Не люблю облавную охоту. С животным надо биться один на один, а когда оно, раненное, мечется, объятое смертным страхом… Куда интересней искать по следу, подстерегать и оказаться сильнее. А облава… в ней оказываются и те, на кого вовсе не собирались охотиться. Поехали, нам некогда.

Поехали, куда денешься.

Следующая ночь ночью любви не была, потому что провели мы ее в лесу у костра, я спала под тулупом у Вятича, но ведь не на волчьей полости и не голышом. Утром, закутывая меня в мой тулупчик, Вятич вдруг притянул к себе и так крепко поцеловал, что голова закружилась.

Он волхв и чувствовал, что следующие несколько месяцев заниматься любовью нам не предстоит…

На следующий день к нам присоединились парни, решившие идти в мою рать. Вятич успел тихонько посоветовать мне:

– Настя, теперь нельзя показывать, что мы вместе, рать не должна знать.

Я кивнула, женщина на корабле – это всегда беда. А если эта женщина еще и капитан?

– Может, ты встанешь во главе, я же все равно делаю, как ты скажешь?

Он покачал головой:

– Нет, рать пошла за тобой и тебе верит, не смей отказываться. Или у тебя уже весь боевой запал погас?

Я фыркнула:

– Вот еще!

Сотник задумчиво покусал губу. Вообще-то он прав, запал у меня не то чтобы снизился, но как-то избрал другое направление, что ли… В голове злость на Батыя чуть не сменилась мечтами о страсти по ночам. Баба есть баба, что ли? Это плохо, не многого я стою, если поцелуи на волчьей полости так легко заставили меня забыть даже свою маниакальную страсть убить Батыя.

При этом я нутром чувствовала, что сам Вятич раздвоился. С одной стороны, ему явно хотелось сгрести меня в объятия, а с другой – он вроде чуть разочаровался во мне. Слаба оказалась?

Вернула меня на стезю праведной мести следующая деревня. Она оказалась, как десятки других, не просто погублена, но и не восстановлена, видно, некому было похоронить убитых, некому снова отстроить избы…

Избранная

Мы были в другой, параллельной Руси. Здесь не стояли храмы, не было перезвона колоколов, не во всех избах даже божницы, а если и были, то какие-то хилые. Да, православие явно не прошло здесь победным маршем, люди куда больше помнили древние праздники и верили местным ведьмакам и ведьмачкам, и заговоры знали куда лучше молитв.

Раскинувшаяся на пригорке деревня была прекрасно видна с другого пригорка, на который мы выехали. Но между нами и деревней лежал лес, и что-то насторожило Вятича. Это верный признак, что дело нечисто, причем в буквальном смысле этого слова.

– Нежить или нечисть? – деловито осведомилась я.

Вятич с насмешкой оглянулся:

– Ох ты грамотная стала! Ты хоть разницу знаешь?

– Конечно! – пожала я плечами, словно классифицировать всякие потусторонние силы с детства было моим любимым занятием.

Я объяснила, что такое нежить и нечисть, Вятич согласно кивнул и тут же показал на столб пыли, двигавшийся прямо на нас:

– А это что?

– Как что? Пыль…

– Эх ты! Это встрешник, а значит, неприятности близко.

Пыльный столб не успел дойти до нас, Вятич вытянул вперед руку и что-то зашептал. Пыль остановилась, словно сомневаясь, и направилась в сторону, сотник повернулся за ней, все так же настойчиво в чем-то убеждая. Пришлось ей улечься на дорогу.

Я поскребла подбородок:

– Может, обойдем?

– Боишься?

Мои ратники не вмешивались, спокойно ожидая, чем все закончится.

– Не боюсь, просто надоела эта нечисть.

– Ну, пошли вокруг…

Это был уже почти вызов, сдаваться не хотелось, я боднула воздух головой:

– А что в лесу?

Сотник спокойно, словно это было какой-то нормой, пожал плечами:

– Лес заколдован.

– Заколдован?

Кивок.

– Лес?

– Угу.

– Вот так вот прямо?

– Криво!

С одной стороны, спорить вроде глупо, совсем недавно я лично разбивала грязные комки какой-то нечисти, ругаясь на чем свет стоит, обещала нормальной ведьме, превратившейся в собственное привидение, задавить ее Яндексом и выбиралась из полного нежити леса под охраной волков. С другой – на дворе все же тринадцатый век нашей, а не до нашей эры, на Руси христианство, а тут так спокойно, мол, лес заколдован…

– И в чем это выражается, интересно?

– А я откуда знаю? Подойдем, увидим.

Хотелось спросить, может, лучше не ходить? Но я спросила другое:

– А деревня?

– А в деревне оборотни и живут.

– Тогда мимо! – возмутилась я. Лично мне вполне хватало Веченеги и Вуги.

– Ну, веди.

Мне бы усомниться, с чего это Вятич такой спокойный и послушный, но я самонадеянно двинулась вперед, вернее, в сторону, чтобы объехать и лес, и пригорок с симпатичной деревушкой стороной.

Мы ехали довольно долго, я честно ориентировалась на солнце, правда, переживая, чтобы не слишком забрать в сторону, не то придется потом еще два дня возвращаться на дорогу. Остальные покорно тянулись следом. Парни, потому что привыкли доверять старшим, а я для них была старшей, а Вятич почему-то подозрительно молчал.

Постепенно я начала понимать, что это неспроста. Если Вятич молчит, то я либо делаю что-то не то, либо он хочет меня проучить. Начала разбирать злость, если мы просто заплутали из-за моих ошибок, то почему не остановить сейчас, когда еще не слишком поздно?

Впереди был симпатичный пригорок. Вот въедем на него и разберемся, тем более под ногами откуда-то снова появилась дорога. Обнаружив сей факт, я даже обрадовалась, видно, выписывая полукруг, на дорогу и вернулась. Вот тебе, Вятич-насмешник, я тоже кое-чего стою!

Но, выехав на пригорок, просто обомлела: перед нами лежала та самая долинка с лесом и на пригорке за ней симпатичная деревня, в которой, по словам Вятича, живут колдуны! Я растерянно оглянулась.

– Ну? – поинтересовался наставник.

– Мы сделали круг?!

– Конечно, ты так старательно огибала, что вернулась туда, откуда начала.

Я внимательно пригляделась к холмам. Врет! Никакой круг мы не сделали, солнце все время светило так, как и должно светить. Почему Вятич мне врет? Оглянувшись на своих парней, поняла – чтобы не ронять мой авторитет.

– Ну, и что теперь?

– А теперь мы будем устраиваться на ночлег чуть в стороне, потому что солнце скоро сядет, а идти через этот лес ночью не стоит.

Вятич спешился и потянул лошадь действительно чуть в сторону к краю поля. Пока не стемнело, мы набрали дров для костра на всю ночь, принесли воды, стреножили коней, привязав их к шесту, вбитому в землю, и развели костер в ямке, старательно утаптывая землю, чтобы не загорелась трава вокруг.

Я была уже опытной и поняла – сейчас будет чертить круг и запретит за него выходить. Так и есть, убедившись, что все необходимое у нас с собой, Вятич предупредил о невозможности покидать начерченный круг и принялся обходить вокруг костра, проводя мечом по земле и что-то шепча.

Круг получился довольно большой, все же нас четверо, пять лошадей да костер…

– Вятич, меня нечисть кругами водила? Что-то сверхъестественное?

Он ответил не сразу, явно не настроенный разговаривать, но я настаивала. Все же вокруг то и дело происходило такое, чего объяснить невозможно, мы действительно сталкивались со сверхъестественным…

– Настя. – Голос Вятича почему-то стал глух. – У тебя такая мешанина в голове… как, собственно, и у всех остальных.

Вятич пошевелил сучья в костре, вздохнул:

– Это очень долгий разговор. Кроме того, я не очень хочу давить на тебя, ты ведь христианка. Видел, как крестишься, встретившись с чем-то непонятным. Если я начну тебе что-то рассказывать, получится, что перетягиваю к себе.

– В языческую веру?

Ответом был какой-то чуть неровный смех:

– Вот оно, первейшее заблуждение.

– Или как это называется, Родноверие?

Вятич чуть покусал губу, потом, видно, мысленно махнул рукой и снова усмехнулся:

– Ты знаешь разницу между верой и религией?

– Ну…

– Без ну, Настя. Это не одно и то же. Вера – это когда человек во что-то верит, чаще всего в сверхъестественное.

– Ну…

– А религия переводится как «воссоединение с какими-то силами». Так вот, для язычника вера не существует, а религия, пожалуй, да.

Я замотала головой:

– Разве не наоборот? У вас столько сверхъестественного, а религией и не пахнет.

– Запомни первое и незыблемое правило: для язычника ничего сверхъестественного вообще не существует, есть только Мать Природа. Отсюда все различия с любыми религиями.

Я, кажется, запуталась окончательно.

– Подожди, ты же сказал, что у вас нет веры, но есть религия.

– Только не в том смысле, в каком понимают священники, неважно, христианские или какие другие. Религия в ее исконном смысле – соединение с силами Природы. Природы, Настя, и только с ней. А вера? Почему я должен верить в завтрашний восход солнца-Ярилы, если я знаю, что по законам Природы оно взойдет. А если этого не случится, то наступит гибель мира, в котором я живу.

Я сидела ошарашенная.

– Атеизм какой-то…

– Атеизм? Возможно, только не воинствующий. С тебя хватит или еще объяснить?

– Конечно, еще!

– У основных религий есть Бог-Создатель, как его ни назови. Он Творец, а Природа – его творение, тварь, годная только на потребу.

Мне стало не по себе, показалось, или деревья вокруг поляны зашумели грозно? Нет, просто ветерок пролетел. Но почему так вовремя? Вятич не торопился, он явно давал мне осознать услышанное и вникнуть в смысл, пусть пока и не глубинный, но уже не слов, а того, что за ними стояло. Глаза внимательные, почти напряженные, словно готов в любой миг прекратить это внушение. Но я не сопротивлялась, то, что он говорил, было слишком верно, чтобы с ним спорить.

– В других религиях Творец первичен, а природа вторична. У язычников наоборот – первична Природа, а все боги вторичны. Поэтому нам не нужны никакие чудеса, их достаточно вокруг, только оглянись. Вся Природа – одно неразгаданное чудо, и человеку никогда его не разгадать. А то, что называете чудом вы, непосвященные – это просто ма-а-аленькое использование Ее возможностей, и для Нее ничего невозможного нет.

– Но как же то, что вот ты показываешь?

– Настя, повторяю: я лишь использую ничтожную толику возможностей Матери-Природы. Это дано не всем, только посвященным, тем, кто знает, как просить, как получить и, главное, зачем. Я могу повернуть течение реки вспять. Но зачем? Могу поджечь лес без огня. Зачем?

– Но ты ведь можешь сделать это против Батыя?!

– Могу. Только зачем? Чтобы Русь снова впала в сонную одурь? Когда было нужно, Ворон сделал, спалив татар и спасая козлян. Но татары такие же создания Природы, как русские, как кабанчик, за которым ты лезла в болото, как вот эти деревья, как речка, лес, горы… И если что-то чем-то уничтожается, значит, пришел срок…

– Вот и ты твердишь о каре господней, как священники.

– Ни о какой каре господней я не твержу! – кажется, Вятич даже разозлился. – Потому что для меня твой господь так же вторичен, как я сам. Понимаешь, почему волхвы не боятся умирать? Они точно знают, что через некоторое время прорастут такой же травой, деревом, станут землей, а потом колосом…

– Круговорот жизни в Природе?

– Зря ерничаешь, попробуй доказать, что это не так.

– Так, конечно, но человеком – оно как-то лучше. У человека есть память, есть соображалка…

– Не скажи, не у всех, – рассмеялся мой собеседник, – а у некоторых так лучше бы и не было. Ладно, давай спать, потом еще поговорим.

Сначала я хотела возразить, но потом подумала, что слишком много информации за один раз тоже плохо. Все внутри бунтовало против такого подхода. Куда приятней сознавать, что под защитой Высшей Силы, как ее ни назови… Не удержалась:

– А как же Высшие Силы?

– А что Высшие Силы? Их никто не отрицает, только не они создали Природу, а она их, пойми.

– И поверь?

– Нет, еще раз повторяю: язычество – это не вера, это убеждение и соединение с силами Природы. Все, пока подумай об этом, потом поговорим.

Я вздохнула и принялась устраиваться на ночь. Уже улеглась, но сказанное Вятичем не выходило из головы.

– А как же человек?

– Что человек?

Сотник не удивился, он понял, что я размышляю, и был готов к продолжению разговора.

– Человек чье создание – Божье или Природы?

– А ты как думаешь, если сами боги Природные создания? Обрати внимание: создания, а не творения, то есть не твари божьи.

– Но творением тоже быть неплохо, творение и творчество одного корня.

– Настя, ты хочешь быть рабыней?

– Чего?!

– Но ведь вы же говорите: раба божья, раб божий…

– Ну, это просто обозначение готовности полного подчинения.

– Только что готовности. Но полностью ты подчиняешься только одним законам – Природы. Ты не можешь не есть, не пить, не спать, не дышать, потому что ты так Природой создана. То есть можешь, конечно, но недолго, пока не иссякнет заложенный в тебя при создании запас. Создании, а не творении. Так кто вы – твари божьи или его рабы?

– Какая разница? Вы что, не подчиняетесь богам или законам Природы? Вас ведь тоже создала Природа, вы без нее тоже жить не можете.

– Потому что мы ее часть, понимаешь, часть. А часть не может жить отдельно от целого или по своим собственным законам. И вы тоже. И чем скорее вот ты это поймешь, тем легче тебе будет жить.

Я вздохнула. Это было столь серьезно, просто ставило все понимание с ног на голову. Природа первична, даже боги ее создания, а человек только часть, потому не может жить не по ее законам, потому что часть не может быть отдельно от целого.

– А вы кто для богов?

– Мы внуки.

– О! Какая разница? Творения или внуки?

– Огромная. Кого ты больше уважаешь и кому больше подчиняешься – начальнику или отцу?

– У меня ни того, ни другого.

– Хорошо, не ты, любая тварь божья, именуемая человеком.

– Ну… по-разному.

– Правильно. Можно бояться нарушить заповеди или запреты и того, и другого. Но при одной и той же вине перед начальником тебе будет просто стыдно, а перед отцом совестно, хотя ты понимаешь, что отец простит и поймет тебя скорее.

– Но ведь и вам нелегко живется?

Это был скорее крик отчаяния, я понимала его правоту, но не хотела так легко сдаваться.

– Конечно. Мы не безгрешны и перед Природой тоже. Но если я не беру лишнего, не гажу, то она мне помогает. Я могу привлечь такие ее силы, что хождение по воде покажется просто легким фокусом. Настя, Природа может все, только не все стоит просить. Везде, где только можно, старайся обходиться теми силами, что уже даны. Поверь, их как раз столько, чтобы жить хорошо, в таком случае, когда тебе понадобится много больше, тебе будет дано.

Все, это уже было запредельно. Я вздохнула, Вятич усмехнулся:

– Хватит философских размышлений, давай спать. Еще будет время для разговоров.

– Можно один вопрос?

– Ну, давай.

– Зачем ты притащил меня сюда? Уж не для того же, чтоб я гонялась за Батыем?

В ответ раздался так хорошо знакомый тихий смех:

– Когда-нибудь я расскажу тебе, зачем и почему.

– Еще не созрела? Соблюдаю не все законы Природы?

– Ты? Да ты соблюдаешь только те, без которых выжить не смогла бы! Спи!

Где-то далеко ухнул филин, потрескивали сучья в костре, шуршала в траве мышка, перемигивались в черном небе крупные звезды… И я действительно почувствовала себя частичкой Природы, крохотной, но все же ее частью. Стало почему-то так легко и хорошо, что я тихонько рассмеялась.

– Чего?

– Почувствовала, что я часть Природы.

Вятич приподнялся на локте, внимательно посмотрел мне в лицо, видно, что-то в нем увидел, потому что откинулся обратно, удовлетворенно хмыкнув:

– Когда поймешь это впервые, действительно хочется смеяться, словно тебе весь огромный мир преподнесли на блюдечке.

– Вятич, откуда ты знаешь столько слов из моего времени? Почему разговариваешь со мной на моем языке?

– Чтобы ты не отвыкла, а то потом будешь выглядеть дикой…

Я подумала, что на первый вопрос он все же не ответил, но спорить или переспрашивать не хотелось, успею. Разговаривать вообще не хотелось, слишком огромным, переполняющим было это чувство – что я не одна, со мной вся Природа, включая не только вот этот лес, Русь, даже Землю, а вся Вселенная… Почувствовать себя частичкой Вселенной дорогого стоит.

Гадости делать не хотелось никому, даже проклятому Батыю. Может, этой твари объяснить про единство? Вот он точно тварь и вовсе не одного корня с творчеством!

Думать о Батые тоже не хотелось даже в душеспасительном варианте. Звезды, лес, свежий воздух… И никаких монголов. Как же было хорошо…

Но благостное настроение быстро прошло само собой, вернее, его разрушила возня за пределами круга. Всю ночь нам не давали спать то всполохи, то какие-то тени, визг, хохот, от которого просто волосы вставали дыбом. Утром под глазами у всех, включая Вятича, были синяки.

Я тихонько поинтересовалась:

– Что теперь?

– Сейчас посмотрим.

Когда собрались, Вятич снова сделал какие-то знаки, словно распечатывая полянку, и первым шагнул прочь с нее. Мы не слишком весело потянулись следом. Хотелось есть, пить и спать одновременно.

Пока я пыталась решить, чего же больше, Вятич дошел, ведя свою лошадь в поводу, до пригорка. Я тупо шагала след в след и потому, когда он вдруг остановился, чуть не впилилась ему в спину. Сонное состояние не позволяло быстро соображать. Для начала я чуть подождала, но спина сотника не двигалась, пришлось обходить.

Чуть потянув за собой Славу, я шагнула влево и тоже замерла. На пригорке на пеньке сидел старик. Почему-то я больше удивилась наличию пенька, чем самого старика. Точно помнила, что вчера никаких пеньков тут не было!

Старик молча смотрел на нас, Вятич на него. Я некоторое время переводила взгляд с одного на другого, а потом неожиданно произнесла:

– Здрасьте.

Дед кивнул:

– Здравствуй.

И тут же обратился к Вятичу:

– Не ждал встретить?

– Почему же? – вздохнул сотник. – Ждал. Только не время.

– А когда время?

Я понимала, что происходит что-то очень важное, и не могла решить, что бы мне этакое предпринять, то ли вмешаться в беседу, вежливо напомнив, что разговаривать вдвоем, когда вокруг есть остальные, невежливо, то ли просто применить против деда приемчик карате.

Чуть пораскинув мозгами, насколько позволяло мое сонное состояние, решила, что карате не пройдет, что-то было в дедке такое, что не позволяло надеяться на успех нападения. Нутром чувствовала, что он просто вытянет вперед руку, и я останусь с вытянутой ногой. Хорошо, если ненадолго, а если насовсем?

Но что-то делать было нужно. Меня удивляло спокойствие парней, они словно продолжали спать, отошли чуть в сторону и стояли, безмолвно дожидаясь, когда Вятич поговорит с дедом (или наоборот – дед с Вятичем?). Я решила вмешаться.

– А в чем, собственно, дело? Мы можем пройти дальше или нас так и будут водить кругами?

Сотник почему-то буркнул:

– Еще скажи, что тебе некогда…

– Скажу! Извините, нам действительно некогда.

– Дело не в чем, а в ком. В тебе! – Глаза деда были такого же непонятного цвета, как у Вятича при нашей первой встрече. Стало немного жутко, но Вятич почему-то не беспокоился, хотя доволен встречей явно не был.

– А что я?

Старик вздохнул:

– Скажи парням, чтоб поспали пока. Разговор есть.

– А… может, к тебе? – Сотник явно был озабочен.

– Не стоит, будут потом рассказывать. Пусть просто отдохнут, нарочно всю ночь спать не давал.

Парни не противились. Мы все вернулись к костровищу, и мои ратники устроились отдыхать. Как мне хотелось последовать их примеру, но не получилось, я явно оказывалась одним из трех действующих лиц предстоящего разговора. А жаль, спать хотелось сильно, в глаза хоть спички вставляй.

Дед, видно, оценил мои стоические попытки не клюнуть носом, он провел по моему лицу жилистой рукой, и сонливость просто улетучилась. Я даже рассмеялась: поистине, сон как рукой сняло.

– Настя, ты дольше не сможешь жить так, как жила до сих пор.

Сказать, что я ничего не поняла, было бы преувеличением, я поняла, что чего-то не могу, все остальное было пустым звуком. Оглянувшись на Вятича, увидела в его глазах что-то такое… Так… вот он, встречник…

– Что я должна делать?

Я почему-то четко поняла, что должна, только не знала, что именно. Дед кивнул:

– Против тебя поднялись все силы, приведенные с собой Чужими.

– Батый, что ли? Так мы туда и торопимся. Моя мечта его убить.

– Ты говоришь о людских силах, а я о навьих…

Стало не по себе.

– С чего вы взяли?

– Пока ты не участвовала в бою в том лесу против навьих сил Чужих, тебя еще могли не трогать. Теперь берегись…

Я пыталась сообразить. Получалось, что я, разбивая те темные сгустки нежити, копала сама себе могилу? А… Вятич, как же он это допустил?! Но тут же осадила сама себя: в одиночку ему с такой силой было бы не справиться. Мелькнула мысль, что можно бы вообще не связываться, отправились бы своей дорогой после леса, как сделали наши парни. Но эту мысль я быстренько задавила на корню, даже не додумав.

– И что теперь?

– А теперь тебе нужно либо пройти посвящение, либо вернуться в Москву.

В Москву? Я даже растерялась, а как же… нет! Как же Вятич… и та ночь… Я уже не могла представить себя без Вятича…

– Посвящайте! Во что там?

Дед рассмеялся:

– Недаром Ворон твердил, что Вятич притащил скорее ведьму, чем…

С кем он собирался сравнить ведьму, так и осталось неизвестным, потому что я возопила во весь голос, вспомнив соседку с пятого этажа:

– Я ведьма?! Да вы ведьм настоящих не видели!

– Видел, видел! Ты права, не похожа, – замахал руками старик.

Я вдруг подумала, что он слишком легко одет для зимы, тулупчик на нем нараспашку, рукава рубахи широкие, внутрь даже снег залетает. И как ему не холодно, я и то начала зябнуть. И голова без шапки легким снежком уже присыпана… Понятно, колдуны не мерзнут…

– Послушай, это очень серьезно. Пройти посвящение – значит стать такой, как Вятич. Не сразу, конечно, но постепенно. Это значит, навсегда, понимаешь, навсегда, – с нажимом произнес старик, – быть привязанной к своему делу.

Мне стало немного страшно.

– А… что за дело?

– Не всегда одинаковое, сейчас вон у тебя Батый, потом может быть что-то другое или кто-то другой.

Я беспомощно оглянулась на Вятича, тот только развел руками.

– Подумай, Настя, может, лучше вернуться в свою жизнь и не вспоминать обо всем, что здесь произошло? Я поставлю тебе защиту на некоторое время, но потом придется выбирать. И если ты решишь вернуться, никто тебя не осудит, это твое право. Если останешься, будет очень трудно, всегда трудно.

В другой момент я бы заорала что-нибудь вроде «мы не ищем легких путей!», но сейчас голос старика был слишком серьезным, чтобы ерничать. Я поняла, что решается моя Судьба, причем именно с большой буквы. И решать ее кавалерийским наскоком глупо.

– Подумай, хорошенько подумай, – еще раз посоветовал старик и поднялся, явно намереваясь уйти. Но все же он повернулся к Вятичу: – Молодец, хорошо с монгольской нежитью справились. Как ты Вугу сумел одолеть? Она ведьма вредная…

Сотник усмехнулся:

– Это ее Настя разными ругательствами интернетовскими запугала.

– Ох, Настя, ты даже не представляешь, какую силищу против себя подняла, встав против Батыя.

Он все же пошел обратно к пригорку, не оглядываясь и не прощаясь. Но остановился и посоветовал:

– Идите по тропинке, только не вправо, а слева, там чисто. В лес не заходите, в деревню тоже. Любопытных много.

Старик ушел, а мы все сидели молча. Наконец, я не выдержала:

– Вятич, что за силы, которые я вызвала? С этим можно справиться?

– У Батыя тоже не слабая защита, а вы с Анеей его попытались испугать, потом мы еще и наяву вызов бросили. Ворон предупреждал, что это опасно, я не послушал. Нужно было тебя прямо тогда, не глядя на твои вопли, отправлять обратно.

– Щас! Спешу и падаю! Подхватилась и побежала, даже в щечку поцеловать забыла!

Вятич покачал головой:

– Вот детский сад…

– Анея сказала бы: дурища. Так что там за защита у Батыя?

– Его шаманка тоже умеет навьи силы призывать, и куда лучше Вуги. А татар знаешь сколько погибло… Если она своих навьих против тебя поднимет, самим не отбиться.

– А дед может помочь?

– Дед? Ты даже не представляешь, с кем сейчас разговаривала.

– Не представляю, он не представился.

– Ну и не надо. В общем, Настя, у тебя действительно два пути. Или ты отправляешься срочно, вот прямо сегодня, домой, или…

– Ну, уж договаривай, если начал. Я должна стать ведьмой?

– Ведьмой? Сдурела?! Ты должна стать точкой приложения при столкновении этих двух сил – здешних и пришедших.

Я попыталась не потерять самообладание.

– Это как? Как мячик для пинг-понга, как боксерская груша, просто как закрытая дверь, которую штурмует спецназ?

– Все сразу тебя устроит?

И вдруг меня осенило:

– А ты? Ты такой точкой был?!

Глаза Вятича смотрели прямо и честно:

– Был. И есть.

– Это… это страшно?

Его губы чуть дрогнули в улыбке:

– Если боишься – страшно.

Я с трудом продавила сквозь горло вставший ком, немного посидела молча, Вятич не торопил.

– И что я должна буду делать?

– Жить, как жила. Гоняться за Батыем, ругаться, восхищаться…

– Любить…

– И любить тоже.

Я снова помолчала.

– Вятич, а это… как-то ощущается? Ну… точка приложения?

– Ты однажды это чувствовала. Помнишь, бой в лесу, когда гонялась за чужими навьими?

Я помнила. Это было потрясающее ощущение – я все могла, не глядя под ноги и по сторонам, бегала по лесу, и деревья словно расступались, а кочки прятались. Я была в десять, в сто, в тысячу раз сильнее себя нормальной, и меня это почему-то не удивляло. Точка приложения… Мне нравилось.

– Если так, то я согласна.

Сотник вздохнул:

– Не всегда так, иногда очень даже иначе…

– Ничего, справимся. А точкой приложения Батыя легче бить?

– Во дурища… Ладно, ложись, поспи, у тебя еще есть время на размышления.

– Не хочу я спать, меня дед по лбу стукнул, весь сон пропал.

Глаза Вятича лучше его слов говорили о том, что он думает по поводу «деда» и «стукнул», но я подделываться под его язык не стала. Дед? Не знаю, кто он там, но мне-то показался дедом. Но вообще-то ощущение избранности у меня росло как на дрожжах. Наверное, это плохо.

– Избранность – это прежде всего ответственность.

– Мысли читаешь?

– Ты бы на себя со стороны посмотрела, – буркнул Вятич, – раздуваешься на глазах, скоро станешь такой, как была в начале прошлого лета.

Прошлое лето – это когда я только попала в тринадцатый век и тело моей боярышни Настасьи Федоровой было килограммов на двадцать тяжелее нынешнего. Мне стоило немалых усилий привести его в норму, потому замечание Вятича, что я возвращаюсь к прежним размерам, ввергло в ужас.

– Где?! – Я ощупала бока. Нет, ничего страшного, как было, так и есть.

– Э-эх! Как тебя легко испугать! – Сотник смеялся, протягивая мне руку, чтобы поднять с седла, на котором я пристроилась.

Встав, я оказалась просто в его руках. Пальцы подняли мою голову за подбородок, я снова утонула в голубых до невозможности глазах…

– Глупышка… трусиха… Воительница…

Его губы слились с моими.

Чуть очухавшись, я все же поинтересовалась:

– А я буду рядом с тобой?

– А ты этого хочешь?

– Спрашиваешь!

– Тогда будешь.

Мы не видели, как вдали седой старик покачал головой:

– Ох, Вятич, Вятич, что ж ты наделал… – Чуть подумав, он снова покачал головой, словно возражая сам себе. – А может, так и лучше? Любовь – это сила посильней многих…

Нам было все равно, что там себе думают волхвы, мы продолжили целоваться…

Нежить

Дорога, ведущая влево, как и правая, огибала лес, но она вывела нас к мельнице, увидев которую Вятич покусал губу. Я помнила, что мельник, как и кузнец, всегда связан с какими-то силами, с Водяным, кажется.

Это подтвердил и мой наставник:

– Для тебя проверочка, Настя.

– Чего меня проверять?

Я едва успела договорить, потому что увидела такое… На дубе совсем рядом прямо из коры возникло чье-то большое лицо! Нет, оно не выдвинулось, оно вдруг как-то образовалось из линий коры, небольшие веточки стали густыми бровями, трещины на коре обрисовали глаза, рот, посередине она выступила носом, пониже мох повис седыми усами… Но это точно было лицо.

Увидев такое в подмосковном лесу, я наверняка заорала бы:

– Гляньте, какое дерево!

Но сейчас нутром поняла, что это не просто дерево, это… А вот что это, не знала.

– Вятич…

– Леший, – спокойно откликнулся Вятич.

Одуреть! Но я почему-то не испугалась, спокойно шагнула к дубу:

– Здравствуй, Леший…

– Здравствуй… – прошелестели ветви дуба.

– Через твой лес пройти можно?

Конечно, скептики бы сказали, что это просто пробежала маленькая ящерка, но я точно знала, что это дрогнули губы Лешего:

– Иди…

Нормально! Я беседую с Лешим. Скажи мне кто совсем недавно, покрутила бы пальцем у виска. Шелест листьев принимать за голос Хозяина леса, а бегающую ящерку за его улыбку… Но я не сомневалась в том, что так и есть, просто надо видеть, не всем дано. Вот парни явно не видели, они стояли, тараща на меня глаза и прислушиваясь. Хоть бы не приняли за ведьму.

Нет, отнеслись спокойно, это в порядке вещей, ну поговорил человек с Лешим, и что? Не всем дано, а вот их Насте – да. Вятич привычно покусывал губу.

Чуть отойдя, я оглянулась, кора на дубе снова стала просто корой, а мох мхом. Наваждение? Нет, это Леший, теперь меня не обманешь.

– Договорилась?

– Да. – Мои глаза смотрели почти с вызовом. Неужели скажет, что я беседовала с деревяшкой?

– Молодец. С мельником осторожней, он с Водяным знается.

– Я помню. А Водяной нам страшен?

– Страшен может быть любой, даже просто человек, но и помочь может всякий. Только лучше рассчитывать на свои силы.

Я чувствовала себя просто-таки именинницей, хотелось заорать на весь белый свет, что я теперь избранная! И никакие мысленные ругательства вроде «дурищи» не помогали.

Вятич усмехнулся:

– Лопнешь.

И я понимала, к чему он это сказал.

Дальше до самой мельницы ехали спокойно.

Она, конечно, не работала, потому как лед еще не отпустил озерцо, в которое впадал ручей. Но журчание все равно слышалось, это ручей пробивался подо льдом, местами выходя на поверхность.

Навстречу выскочила собака, заступила путь. Мы остановились подождать, пока хозяин отзовет, хотя легко могли бы отогнать или вообще убить. Плох тот гость, что хозяйских собак начнет бить. Из-за мельницы показался крепкий мужик с окладистой бородищей. Я подумала, как он из такой мучную пыль вытряхивает, неудобно же.

Цыкнув на пса, который тут же отошел в сторону, явно демонстрируя, что он свою работу выполнил честно и дальше вмешиваться не намерен, мельник повел рукой, приглашая пройти.

Мне подумалось, что волосами зарос, что твой лешак.

Я ожидала всяких ужасов вроде вурдалаков или упырей, но мельник грубо обманул мои ужасные ожидания, он оказался нормальным и вполне обычным. Фи! У меня руки чесались повоевать с нечистью, а тут все чисто и тихо. Или в тихом омуте кое-кто водится? Если и водился, то носа не высунул. Ночь прошла спокойно, ни единого вопля о помощи, стона или призрака чьей-нибудь бабушки. И кошка у мельника была не черная, а рыжая, вернее, трехцветная, в руки не давалась, но и не шипела.

На вопрос, есть ли упыри в озере, мельник с изумлением посмотрел на меня и пожал плечами:

– Да пока не видел.

– А Водяной?

– Конечно, есть, как же воде без Водяного?

– И не страшно вам тут? – Я чувствовала себя почти обязанной совершить в этом лесу что-то героическое вроде изгнания какой-нибудь нечисти.

Вятич рассмеялся:

– Настя, оставь человека в покое, чего тебе на каждом углу нечисть мерещится?

Пришлось отстать, я сообразила, что действительно выгляжу смешно со своими расспросами.

Но позже вечером Вятич вдруг позвал:

– Ты хотела упыря посмотреть? Пойдем.

Если честно, то у меня похолодело внутри.

– Куда?

– К воде. Ты хоть знаешь, кто такие упыри?

– Н-нет… – не слишком уверенно и, главное, бодро ответила я.

– Упырь, – тоном читающего лекцию работника общества «Знание» начал Вятич, – это неупокоенный мертвец, погибший дурной смертью, например, утонувший, пораженный молнией, растерзанный зверем, сброшенный лошадью… Славится тем, что шатается по округе, где погиб, и пожирает людей. Ну, пошли?

Больше всего мне хотелось отказаться, но, встретившись с насмешливым взглядом Вятича, я поняла, что скорее дам сожрать себя этому упырю, чем останусь дома. Сотник наблюдал, как я одеваюсь, с откровенным интересом, видно, до последнего ожидая, что откажусь. Я даже разозлилась: вот фиг тебе! Ты еще не знаешь, на что я способна. Посмотрим, кто кого сожрет, упырь меня или я его! Это будет тренировка перед броском на Батыя.

Когда вышли из дома, Вятич вдруг остановил меня. Где-то внутри мелькнула подленькая мыслишка, что он решил отказаться от задумки, это принесло облегчение. Но я ошиблась, Вятич хотел просто предупредить.

– Учти, на упырей не действуют твои интернетовские штучки. Запоминай слово в слово…

Он заставил меня трижды повторить и пообещать, что не сделаю без него шага, что не произнесу ни единого лишнего слова, что вообще буду паинькой.

Я обещала, подумав, что паиньки сидят по домам, а не шляются по всей Руси, тем более ночами по заколдованным лесам, надеясь нарваться на упыря. Видно, это же подумал и Вятич, он критически оглядел меня и фыркнул, мол, на паиньку я не слишком похожа, потом махнул рукой:

– Ладно, сойдет.

– Что сойдет?!

Сотник молчал.

– Нет, ты мне ответь, что сойдет?!

Он ответил, но не то, чего я ожидала, поманил к себе и показал куда-то вперед:

– Смотри.

Хорошо, что Вятич держал меня за локти, потому что я обязательно бы рухнула. Впереди на полянке, освещенная светом круглой полной луны, стояла женщина… Вернее, это была женская фигура в белом саване, с мертвенно-бледным лицом, темными кругами вокруг глаз и огромным красным, словно разорванным, ртом!

Вятич начал произносить слова заговора, я пыталась вспомнить, но удалось это не сразу, потому что женщина что-то закричала, от этого ее рот разорвался дальше, внутри не было видно зубов, только огромный язык, шевелившийся, словно большая змея. Я, наконец, очухалась и тоже стала повторять заговор. Как долго это продолжалось, не знаю, только когда нам удалось прогнать ужасное видение, ноги меня не держали совсем.

Дотащив меня до дома, Вятич внимательно вгляделся в лицо:

– Ну, любопытная Варвара, больше нет желания накоротке пообщаться с нежитью?

У меня хватило сил только на то, чтобы отрицательно помотать головой. Сотник вздохнул:

– А придется…

– С упырем?!

– Да мало ли разных!

Мне уже совсем не хотелось посетить деревню на пригорке, о которой даже Вятич говорил, что она проклята.

И все же мы проехали ту деревню, иначе никак не получалось.

Вот где я испытала настоящий ужас, по сравнению с которым упырь показался просто лапушкой.

Началось с того, что симпатичная деревенька на симпатичном пригорке оказалась вымершей. Толкнуло сердце: монголы постаралась! Конечно, монголы сожгли бы, но, может, они побывали тут в дождливое время? Сожженными оказались только несколько изб.

Вятич знаком остановил нас и принялся шептать какой-то заговор. Мы все покорно ждали, в самом воздухе висело что-то такое, отчего страшно хотелось проскочить это место галопом. Даже в лесу у Вуги я не чувствовала такой опасности.

Осторожно двинулись по единственной улице, заставленной вполне приличными избами с крепкими тынами и немалыми дворами. Только сейчас я сообразила, что показалось не так с деревней еще с противоположного пригорка – не было дымов. Ни единого. А если нет дыма, нет и людей. Почему?

– Вятич, почему здесь нет людей? Вроде не разграблено, не сожжено…

– Сейчас увидим. Будьте настороже.

Я словно попала вообще в другой мир, здесь было все не так, и даже Козельск с его странностями вроде ставшей ведьмачкой Стеши казался детской игрушкой. Какая-то двойная Русь. Одна в городах, где храмы, священники, службы, а другая вот здесь – в деревнях на пригорках между лесами, где в лесу могут водиться нежити, улыбаться со ствола дуба Леший, не давать покоя упыри или вот так загадочно исчезать люди.

Я ошиблась, они не исчезли загадочно, над одним из домов явно кружили вороны – верный признак мертвечины. Вятич успел поднять руку:

– Только не креститься, на вас заговор!

Вовремя, потому что один из парней явно поднял руку именно для этого.

Странное ощущение, судя по запустению, люди покинули деревню не меньше года назад. Откуда тогда вороны? Я уже знала, что те зря кружить не станут, значит, пожива есть. А пожива у ворона известно какая – страшная…

Крепкие тесовые ворота стояли, вернее, висели нараспашку, и это не было приглашением, скорее знаком беды. Вятич спешился, оставив лошадь на дороге, шагнул к ним.

– Может, не надо? Мимо поедем?

Сотник помотал головой:

– Надо посмотреть, что творится, не то догонит.

Я тоже спешилась, в конце концов, я избранная или нет?!

Слева от избы открытым входом ощерился хлев, оттуда ни звука. Осторожно озираясь, я подошла ближе. Ничего. Зато внутри меня чуть не вывернуло, там валялись просто разодранные овечьи шкуры и скалила обглоданные кости коровья туша, а прямо под ногами обнаружился большой козлиный череп.

Я рванула обратно, Вятич, что-то изучавший чуть в стороне, поинтересовался:

– Что?

– Там скотина растерзанная какая-то…

Сотник показал мне в сторону. Там лежал такой же растерзанный человек, чуть дальше еще один. От одного их вида волосы могли встать дыбом, людей что-то рвало в клочья, вернее, эти клочья из них вырывало!

– Что это?!

– Оборотни.

Он едва успел договорить, по ту сторону ворот послышался шум. Выхватывая меч из ножен, Вятич бросился туда, я следом.

Вовремя, потому что по улице в нашу сторону неслось нечто… Один из парней не выдержал и рванул прочь, несмотря на крик Вятича: «Стой!» Если честно, у меня тоже было непреодолимое желание драпануть.

Вятич только успел предупредить:

– Бить до конца, их нельзя просто ранить!

На нас напали оборотни – страшенная смесь человека с волком. На мгновение увидев эту рожу, не забудешь до конца жизни, хорошо если этот конец не наступит тут же, что вполне возможно. Верхняя часть лица-морды похожа на человеческую, а нижняя – волчья, с клыков из разинутой пасти капали слюна и пена. Заросшие шерстью руки имели когти, острые и изогнутые, как отменные косы, согнутые, как у волка, задние ноги ступали, как человечьи. Оборотни могли двигаться и на всех четырех лапах, и если надо, на двух.

Два из них рванулись следом за удиравшим со страха нашим ратником, было ясно, что ему уже не помочь, у второго хватило силы духа стоять на месте.

Видно, заговор помог, ни один оборотень с лета не приблизился, но видеть, как три страшеннейшие твари кружат вокруг, – удовольствие не из приятных.

По команде Вятича мы встали спиной к спине, чтобы у них не было возможности напасть сзади. Теперь уже не до лошадей, хотя представить, что вот эта тварь растерзает и мою Славу так же, как животных из хлева, я не могла, вернее, категорически не желала. А потому не стала ждать нападения и напала сама.

Вот этого оборотень не ожидал, он прохрипел: «Храбрая…» – добавив ужаса в мое состояние (неимоверно страшная тварь говорит по-человечески!), и рванул навстречу. Я помнила наказ Вятича: бить до конца и ни в коем случае не позволить себя укусить. Щас! Дам я ему кусаться, как же!

Почему-то было понятно, что тут ни Яндекс, ни Гугл не помогут. И команды вроде «Сидеть!» или «Место!» тоже, здесь нужен только меч. Вспомнив, что я вообще-то левша, выхватила из-за спины оба. Но тварь оказалась такой увертливой! В оборотне сочетались звериная сила с человеческой ловкостью, он предугадывал мои движения, видно, в обычной жизни был опытным воином.

И все же в какой-то момент я обманула противника, причем самым простым способом – ахнула, глядя ему за спину, оборотень оглянулся, видно, ожидая нападения сзади. В тот же момент мой меч настиг его шею, а второй словно разрезал его пасть пополам, обдав меня кровавыми брызгами. Ощущение жуткое, но вытираться некогда. К сожалению, и второй наш ратник не смог одолеть свой страх, он ужаснулся и был мгновенно растерзан тварью.

Вятич, убив своего, погнался за теми двумя, что напали первыми и уже справились с удравшим ратником и его конем.

А я, обернувшись, увидела, что тварь собирается теперь лишить нас коней! Мы бросились одновременно – он на Славу, а я на него. И кто рычал громче – не знаю, может, и я. Я тоже превратилась в волчицу, только защищавшуюся. И искромсала его тело не хуже, чем они разодрали людские!

Вятич убил одного из оборотней, но второй, почуяв, что обед не состоится, зарычал, как раненый зверь, и сиганул в сторону леса, оставляя за собой кровавый след. Сотник с досадой кивнул в его сторону:

– Убежал… не стал дожидаться.

Мы склонились над убитым ратником. Смотреть было страшно, из горла просто вырван кусок плоти, кровь хлестала до сих пор.

– А там? – Вятич глянул в сторону наших лошадей.

Я вздохнула:

– Парень погиб, а лошади целы.

– Плохо, что еще один ушел, нападет обязательно.

Я пыталась вспомнить, что знала об оборотнях. Получалось негусто.

– Вятич, а разве оборотни ходят группами?

– Нет, это меня и пугает. Обычно они скрывают, что оборотни, только по глазам и клыкам да по шерсти можно узнать. А здесь целая стая.

– А мы остались вдвоем…

Это была какая-то параллельная Русь, неизвестная никаким историкам и специалистам по фольклору. Здесь были заколдованные леса, мельники, превращавшиеся в Водяных, оборотни, действовали заговоры и напрочь отсутствовали церкви, священники и даже просто кресты. Может, потому и нечисти всякой полно? Я осторожно спросила у Вятича. Тот в ответ дернул головой:

– Нечисть и нежить уйдет только вместе с остальными духами, добрыми. Вернее, спрячется до времени. Вряд ли кто хотел, чтобы исчезли духи-помощники. Но как только люди верить перестанут, так и попрячутся все. Вот тогда, Настя, и зима будет не зима, а недоразумение – с оттепелями и сыростью, и весна без веселых ручьев и птичьего ора, и лето то сухое донельзя, то мокрое не в меру, и осень слякотная. Знакома тебе такая картина?

– Знакома, – вздохнула я. Уже сколько лет творилось именно такое безобразие, когда солнышка месяцами не видно, а зимой температура все время возле нуля с гололедом и противной моросью. А летом то сырость, то лесные пожары и засуха…

Нарчатка

Сколько княжна себя помнила – вокруг были воины. Отец, брат, другие родичи воевали, готовность вступить в бой в любое мгновение стала такой привычной, что иного и не представляли.

И дело не в том, что мокшанские земли на перепутье – с одной стороны булгары, с другой русские, и внутри народа тоже давно мира не было. Нет, не мокша билась меж собой, а два племени мордвы – эрзяне и мокшане.

Чего не поделили братья, не мог объяснить никто, но инязор Пургаз норовил собрать под свою руку Роды мордвы, а мокшанский каназор Пуреш не очень-то торопился под эту руку встать, считая, что справится и сам.

Мокша жили удобно – на торговом пути из Руси в Булгар, это приносило неплохой доход, но одновременно было источником беспокойства. Там, где купеческие обозы, там и желающие поживиться. А мужики в лесу с топорами не разбирают, кого грабить, часто бывало, что не нужно жиденькое барахлишко какого-нибудь селянина, у которого пара лаптей да пустая котомка за плечами, но оказался видаком убийства купцов, и сам за ними последовал.

Наличие в лесах татей спокойствия не прибавляло, но еще страшнее было понимание, что по тем же дорогам в любую минуту могут двинуться набежники, те же булгары, и запылают деревни, закричат, застонут уводимые в полон люди.

Хорошо жить на торной дороге, но опасно. Вот и получалось, что у каждого из правителей своя забота – у Пургаза русские князья все норовили земли вдоль Волги оттяпать, города на них поставить, а у Пуреша что ни год булгары набегали. И тогда произошло то, что насовсем превратило Пургаза и Пуреша в противников, если не врагов.

Пургаз заключил договор с булгарами, чтобы сопротивляться русским, и даже пошел набегом на Нижний Новгород. Пуреш, наоборот, договорился с князем Юрием Всеволодовичем против булгар и… Пургаза. Эрзя и мокша подняли оружие друг против друга.

С той поры они слышать не могли друг о друге, взаимно считая предателями. Пуреш сумел не просто отбиться от Пургаза, но и основательно его потрепать, загнав обратно в леса. Нельзя сказать, чтоб это прибавило популярности в народе, но другого выхода все равно не было.

Нарчатка часто размышляла над тем, кто из них прав. Получалось, оба, только каждый по-своему. И Пургаз старался сохранить свой народ и свои земли, и Пуреш защитить свой тоже. Только не стоило против сородичей союзы заключать.

Неизвестно, чем бы все закончилось, но тут с востока грянула куда более страшная беда, чем тати на торговых путях. Неисчислимый вал степняков двинулся сначала на земли булгар, разметав союзников Пургаза (правда, инязор после предательства их союзниками не считал). Богатый купеческий Булгар просто перестал существовать!

Теперь была очередь буртасов и мокши. Буртасы – защита ненадежная, булгары были куда сильней и многочисленней… Вот когда показали все свои минусы широкие торные дороги для купеческих караванов! Эрзя ушли в леса, надеясь укрыться от врага, который без лошади себя не мыслил и без осадных машин крепости не брал. А мокше что делать? Сила двигалась такая, сопротивляться которой в небольших мокшанских городах и деревнях было бессмысленно.

И Пуреш, завязав себя в немыслимые узлы, отправился… нет, не к инязору Пургазу, как все ожидали, а к тем самым набежникам, рассудив, что Пургаз уйдет в леса, а мокше куда деваться? Забыв гордость, унижался, поднося подарки, ночью плакал злыми мужскими слезами, понимая, что навсегда останется в памяти людей предателем.

Его счастье, что попал к Кадану, тот жестокостью не отличался и глубоко залезать в мордовские леса желания не испытывал. Он принял подарки Пуреша, обещал не тронуть Наровчат и даже Сырню, но потребовал, чтобы… Пуреш со своей дружиной присоединился к его войску, мол, если ты мой друг – пойдешь со мной на урусов!

Это был удар под дых, убивающий сразу три цели. Русских Пуреш, несмотря на заверения в обратном, не любил, кто же любит тех, от кого зависит? Но одно дело не любить, и совсем другое вот так предавать. Воевать против князя Юрия Всеволодовича, с которым у Пуреша был договор, значило стать его врагом, а что, если монголы не справятся с великим князем или пройдут мимо, погромив только половцев? Тогда дружба с монголами обернется мокше полным захватом их земель русскими.

Во-вторых, Пуреш становился предателем по сравнению со всеми соседями, остальные монголам сопротивлялись, иногда чуть не до последнего воина, а он договорился. А что, если эти же монголы бросят его, как Пургаза бросили перед русской угрозой булгары? Тогда соседи порвут на части то, что не тронули воины Кадана.

И самое главное – он вынужден был уходить из своих земель вместе с сыном Атямасом и дружиной, оставляя города и деревни мокши беззащитными. Но отказаться нельзя, сказав первое слово молитвы, договаривай ее до конца. Теперь было неважно, жалеет Пуреш о содеянном и о том, что не поддержал Пургаза, а пошел против него в угоду русскому князю Юрию Всеволодовичу, или нет. Выбор сделан, он в ловушке, куда загнал себя сам.

Пуреш понимал, чем все закончится для него самого, теперь главным было отвлечь монголов от собственных земель, а еще… Каназор позвал к себе дочь, но потом подумал и отправился к ней сам.

Нарчатка жила в собственном дворце в Наровчате. Княжна была своенравна, даже строптива, категорически не желая выходить замуж, чтобы не связывать себя с каким-то мужчиной. Это девушка-воин, для нее с детства меч куда интересней девчоночьих игрушек.

Конечно, в доме дочери не было, мать Нарчатки быстро кивнула, обещая ее привести, пока каназор будет обедать. Пуреш усмехнулся: небось, Нарчатка снова с парнями наперегонки речку переплывает или мечом бьется до упада. Но сейчас это было хорошо, он кивнул и сел за стол, на который тут же поставили множество всякой снеди, словно есть собирался не один каназор, а вся его дружина. Княгиня-мать поспешила за строптивой дочерью.

По какой-то ошибке та родилась девочкой, а не мальчиком, вот из кого вышел бы отличный воин и даже воевода! С малых лет верховодила мальчишками, всегда вокруг нее табуном ходили, словно жеребята подле матерей, но не потому, что красива (и этим мать тоже гордилась), а потому, что боевая.

На княжну заглядывались многие, и русские князья тоже, но она и слышать о замужестве не хотела. Отец пока молчал, давая строптивой дочери волю… Сырнява очень любила Нарчатку, но не всегда ее понимала. Сама Сырнява была действительно золотой женщиной, как гласило ее имя, спокойной, ласковой, готовой во всем поддержать мужа. Если Пуреш решил сначала дружить с русским князем, а теперь вот с монгольским ханом, значит, так нужно. Пуреш умный и сильный, он знает, как лучше для мокши. Сырнява не вмешивалась в дела каназора, ей хватало домашних забот, особенно со строптивой дочерью, которую мать, как и все вокруг, очень любила.

Еще не завернув за угол, княгиня уже знала, чем занимается ее дочь, – оттуда доносился звон мечей. Нарчатка и ее воины не любили учебного деревянного оружия и бились только боевым. Атямас однажды объяснил матери, что это требует особого умения, очень тяжело вовремя остановить меч, не поранив товарища. Но на сей раз сама Нарчатка не держала в руках меч, она метала ножи, всаживая их один за другим в огромный столб, весь исколотый предыдущими бросками. Княгиня Сырнява остановилась в нерешительности, пробраться сквозь мелькающие клинки казалось невозможным, а сами воины в пылу боя ее не замечали. Сырнява невольно залюбовалась ловкостью движений сильных молодых тел. Не владевшей мечом женщине не удавалось даже проследить удары, не то что предугадать и понять, как их отбить.

Княгиня не очень жаловала женщин-воительниц. Сама выросшая в спокойном и миролюбивом племени мокша, с детства окруженная женщинами, не державшими в руках оружия, она стремилась так же воспитать и дочерей. Удел женщины – семья, война – дело мужчин. Не удалось, одна Нарчатка чего стоит! Точно все прабабки-воительницы разом возродились в одной княжне.

Но воинственный каназор Пуреш любил свою совсем не воинственную жену. Значит, женское счастье не зависит от умения владеть мечом? Когда княгиня попыталась сказать об этом дочери, Нарчатка широко раскрыла глаза от изумления:

– Я беру меч в руки совсем не для того, чтобы понравиться кому-нибудь!

– А зачем? – схитрила мать. Может, хоть так дочь поймет, что пора думать и о семье?

– Для защиты Наровчата…

– Для этого есть мужчины.

Дочь гордо вскинула свою красивую голову:

– Я владею мечом лучше многих мужчин! И пока мой меч нужен мокше, я буду биться!

Вокруг непрерывные войны. Мечи в руках опытных воинов мокше будут нужны еще очень долго, что же Нарчатке, всю жизнь воевать?

Княгиня так задумалась о судьбе дочери, что не заметила, что та уже идет к ней. Нарчатка движется так же быстро, как ее брат Атямас. Будь она не девушкой, а парнем, братьев, пожалуй, было бы не разлить водой. Атямас много старше, Нарчатка родилась, когда у того уже были свои дети, брат относится к сестре иногда как к любимой дочери. И у него тоже болит душа за судьбу Нарчатки. Княжна попросила три года на раздумья, обещая по истечении выйти замуж, если сама не решит, за кого, то послушает брата.

Нарчатка шла среди размахивающих мечами людей так, словно вокруг никого не было. Просто хорошо знала, что любой из воинов сможет вовремя остановиться, не задев даже пылинки, слетевшей с ее плаща, потому не боялась. Со стороны это выглядело страшно – перед лицом и позади княжны молниями сверкали клинки, в воздухе стоял звон от их ударов, а девушка словно плыла по воздуху между ними.

Подойдя, Нарчатка склонила голову перед матерью в знак приветствия. Княгиня поцеловала ее в макушку, мысленно отметив, что весна только началась, а у дочери уже потемнело от солнца лицо, точно она живет не во дворце, а в поле. Хотя так и есть, Нарчатку застать дома тяжело, даже если она в Наровчате, то без конца носится по окрестностям на коне или вот так бьется со своими воинами. Как можно найти жениха для такой дочери?

Снова кивнув, Нарчатка метнула последний нож прямо через головы своих товарищей и отправилась за матерью. Сырняве показалось, что на ее лице мелькнуло сожаление. Понятно, для Нарчатки интересней упражняться с оружием, чем вести беседы о своем будущем. Ждет, что мать снова заговорит о замужестве… В красавицу и умницу влюблен не один достойный человек, но для девушки все они только друзья или просто приятели. Всякий раз, когда дочь оказывалась рядом, мать внимательно присматривалась, не мелькнет ли в разговоре чье-то имя, произнесенное чуть более взволнованно, не бросит ли княжна в чью-то сторону лишний взгляд. Нет, не вздыхала и не глядела.

Но Нарчатка могла вздохнуть с облегчением: никто ее не сватал, и разговора о замужестве не предстояло. Мать сказала, что приехал отец, невольно ревниво отметив, как блеснули радостью глаза дочери, и что он просил прийти. Нарчатка любила отца и была его любимицей.

Пуреш позвал дочь для разговора наедине, что снова чуть кольнуло мать в сердце, к чему эти секреты? Сердце у Сырнявы кололо все чаще, она тяжело переживала из-за разлада между мужем и инязором Пургазом, из-за множества укоров в отношении каназора, иногда сердясь: ну как они не понимают, что Пуреш все делает не для себя, а для мокши?!

Отец долго смотрел на Нарчатку молча. Выросла, стала совсем взрослой, сильной. Такая может исполнить то, что он задумал. Поцеловал в голову, позвал сесть рядом, но сам сидеть не смог, встал, прошелся по комнате. Дочь пристально следила, уже понимая, что произошло что-то очень важное.

– Хан вынуждает меня идти вместе с ним.

– Куда?!

Голос Пуреша глух, ему явно тяжело говорить.

– На запад. Ты остаешься за меня, остаешься правительницей.

– А Атямас?!

– Он со мной, хан требует. Нарчатка, я увожу дружину, вы остаетесь без защиты.

Это было столь серьезно, что она замерла. Одно дело – мчаться на коне так, чтобы в ушах свистело, биться мечами или стрелять из лука, и совсем другое – вдруг узнать, что ты во главе всей мокши.

– Но как народ?

– Не время сейчас кого-то выбирать. Послушай меня, дочь. – Каназор тяжело прошелся, остановился, задумчиво глядя в открытое окно. – Я знаю, меня проклянут, назовут трусом и предателем за то, что связался с монголами…

– Отец!

– Молчи! У меня нет выбора, я буду кланяться хану, чтобы он ушел с наших земель, чтобы увести от мокши страшную силу…

Отец долго говорил дочери о том, что сознательно уходит с Батыем, уводит воинов и сына, чтобы у хана не было повода усомниться в его покорности.

– Я понимаю, что этим гублю и себя, и Атямаса. Но когда-нибудь позже люди разберутся, почему каназор Пуреш подчинился монгольскому хану. У мокши предателей не было, и я не предатель, не слушай, если меня будут так называть. На одно надеюсь, что ты сможешь справиться. А еще на то, что они не тронут наших земель и вообще забудут о мокше. Нарчатка, договорись с Пургазом, это меня он слушать не хотел, с тобой говорить будет.

Мокшане, знавшие боевой нрав Нарчатки, приняли смену правителя спокойно. Конечно, плохо, что каназор уводил дружину, но к чему такая дружина, которая ни с кем биться не собиралась?

Отец ушел, а сама княжна отправилась в лес к своей давней советчице. Ездила туда редко, чтобы не выдать место ее жизни, охрану с собой не брала. Это, конечно, рискованно, но Нарчатка никого не боялась, веря в свою счастливую судьбу.

Вот и теперь с ней была только ее лошадь, да и ту оставила на краю опушки, очертя с наговорами большой круг. Дальше одна, только одна. Привычная к лесу, как и к седлу, девушка пробиралась быстро и легко, ни одна веточка не хрустнула под ногами, нигде не вспорхнула спугнутая резким движением птица.

Но та, к которой она шла, все равно услышала и увидела, только не столько ушами, сколько внутренним слухом.

– Пришла… Отец ушел?

– Да, скажи, что делать?

Старуха-колдунья, сторонившаяся людей и жившая глубоко в лесу, вздохнула и сделала знак следовать за собой. Но в покосившуюся избушку приглашать не стала, сама села на небольшой пенек возле входа и предложила Нарчатке последовать ее примеру. Если бы кто-то увидел эту картину, то по поведению княжны, а теперь правительницы сразу бы понял, что она здесь не впервые. Даже скользнувшая из избушки кошка потерлась о ее ноги, словно приветствуя старую знакомую.

– Ох, тяжело тебе будет…

– Что ждет отца и Атямаса?

– Их? Гибель. Но они это знают и к этому готовы. А вот про себя послушай… Всю зиму у инязора Пургаза жили русские.

– Русские?! Да Пургаз русских ненавидит!

– Я тебя когда-нибудь обманывала?

Нарчатка опустила голову:

– Прости, просто трудно поверить, что Пургаз решил заключить договор с русскими князьями.

– Он не заключал договор с русскими князьями. Это не те русские. Эти издалека, их город погиб в огне монголов, и теперь русские мстят Бату-хану.

Глаза княжны загорелись, старуха внимательно пригляделась к девушке и продолжила:

– Но для тебя важнее, что ведет дружину женщина. Да, русские признали своей главой женщину. Не князем, нет, главой дружины.

Чуть помолчали. Нарчатка просто не знала, как относиться к такому сообщению. Какая ей разница, кто во главе русских? Но колдунья ничего зря не говорила, надо подождать, пока скажет остальное. Так и есть:

– Бату-хан ее боится, потому что за ней стоят духи Русской земли. Не те, что в больших домах с крестами, а те, что на капищах, пока не уничтоженных. И ты можешь либо встать рядом с этой женщиной, либо против.

Весной она начнет выманивать монголов из степей в леса, в наши леса. Пургаз поможет ей со своей дружиной. Он призвал духов предков на помощь и еще призовет. Но ты можешь заступить ей путь и, договорившись с монголами, как отец, ударить со своей стороны.

Нарчатка вздрогнула от этих слов, как от удара. Ей предстоит повторить путь отца?! Тоже договариваться с монголами, кланяться им и просить милости?! Но что-то подсказывало, что у старухи есть слова про запас. В ответ на умоляющий взгляд девушки та кивнула:

– Но можешь и помочь. Монголов не разобьете, но Батыя можно напугать, чтобы больше не приходил. Она надеется для своих земель именно на это.

– А как же мокша?

– Народ спрячется в лесах. А вот города… – старуха развела руками.

– А предки?

– Предки помогут, если станешь биться с захватчиками.

– Отец был бы против…

– Отец сделал свой выбор, его нельзя судить, он хотел как лучше для мокши. – Колдунья вздохнула. – Только не всегда лучше то, что таковым кажется. Тебе предстоит трудный выбор, но ты сильная, ты справишься. И никто тебя не осудит, что бы ты ни выбрала. Отец увел дружину, ты не можешь биться против монголов.

– Я соберу новую!

Нарчатка долго размышляла над словами колдуньи, а потом решила посмотреть, что же это за русская женщина.

И снова княжна спешила куда-то одна, она никого не боялась, и никто не дивился такой самостоятельности. Просто посоветоваться не с кем, мать не поймет, она не воительница, был лишь один человек, которому Нарчатка доверяла, потому что любила…

Вадун вопреки имени не был похож на коршуна, он был похож на древнего инязора Тёкшоня, каким его представляла Нарчатка по рассказам знающих людей. Только самые старые люди помнили Тёкшоня, и, по их словам, это был самый сильный и умный правитель. Но Вадун привлекал княжну не этим, она просто любила его как человека.

Отец ни за что не согласился бы на замужество дорогой дочери с простым воином, да еще и таким независимым. Теперь, когда отец уже далеко и неизвестно, вернется ли, Нарчатка могла выйти замуж свободно, но это казалось кощунственным. Иногда она задумывалась, что будет, если отец действительно не вернется, его запрет может остаться навсегда, но связывать свою судьбу с кем-то другим не желала. Она попросила три года на размышления, надеясь убедить отца, а что теперь?

Но сейчас Нарчатка ехала к любимому вовсе не за тем.

Вадун шагнул навстречу из своей избушки, тоже стоящей вдали от людей (он жил у вдовы кузнеца, кузницы уже давно не было, но сам двор был чуть в стороне). Никто не должен знать, что княжна приезжает сюда, не то пойдут пересуды…

Нарчатка смотрела на любимое лицо и думала о несправедливости. Вадун был куда лучше и благородней, не говоря уж о красоте, многих из тех, кто хотел бы на ней жениться. Ну почему он не княжеского рода?!

– Что не весела?

– А чему радоваться? Отец уехал с татарами и брат тоже.

– Я знаю.

– Кевена сказала, что у Пургаза всю зиму жили русские, которые воюют с монголами.

– Ты боишься русских и Пургаза?

– Нет, во главе дружины женщина, и ее боится Бату-хан. Я могу ей помочь, а могу помешать. Что делать?

Вадун вздохнул:

– Послушай свое сердце, оно подскажет верней всяких рассуждений.

– Уже весна, я хочу посмотреть на эту женщину. И знать, где будет ее дружина.

– Что ж, второе я сделаю, а первое… Назначь ей встречу.

– Где? Приводить русскую дружину на свои земли?

– Назначь на границе. В Сырне вон. Если поймешь, что хочешь воевать вместе с ней, то договоритесь, а если нет – Сырня город не совсем наш…

– Я хочу, чтобы ты был князем…

Вадун взял ее лицо в свои руки, заглянул в глаза:

– Ты знаешь, что твой отец никогда не пойдет на это.

– Он уехал далеко…

– Ты не переступишь его запрет в его отсутствие.

Девушка вдруг схватила воина за руку:

– Но он не запрещал мне любить тебя!

– Как можно запретить любить?

– И быть твоей тоже не запрещал.

Это было жестоко, она знала, что он никогда не сделает ей больно или плохо, но сама подталкивала любимого к тому, чтобы переступил черту. Он снова заглянул в глаза и понял, что должен переступить, чем бы это ни закончилось и чего бы ни стоило. Его руки обняли такое желанное и недоступное тело, но княжна не сопротивлялась…

Губы нашли губы, пальцы сняли шапочку, прикрывавшую волосы, когда она ездила куда-то одна, освобожденные от головного убора, они покрыли всю спину Нарчатки. Девушка даже тихо застонала. Разрушились все преграды, поставленные ее происхождением, отказом отца на такое замужество, отошли куда-то далеко-далеко страхи из-за возможных пересудов… Во всем огромном мире остались только эти двое, так желавшие друг друга.

Очнувшись позже в его объятиях, Нарчатка прошептала:

– Спасибо. Я ни о чем не жалею.

Губы Вадуна только дрогнули. Не пожалела бы потом…

Через некоторое время перед ним была уже властная, сильная княжна. И по ее взору, по тому, как легко взлетела в седло, Вадун понял, что она приняла решение.

– Я дам тебе людей последить за русскими и назначу встречу женщине в Сырне, ты прав. – И вдруг наклонившись из седла, тихо добавила: – Я еще приеду…

Он смотрел вслед своей любимой и думал о том, какой ей выпал тяжелый жребий и что он ничем помочь не может. Нарчатка должна сама выбрать, с кем ей быть и против кого воевать. Что бы она ни выбрала, Вадун будет рядом, даже если ее выбор не будет верным.

Они проследили за русской дружиной, которую водила девушка. И даже назначили ей встречу в Сырне.

Нарчатка сделала свой выбор, он шел вразрез с решением отца, но это же был ее, а не каназора Пуреша выбор.

Она снова ехала, а потом пробиралась сквозь лесную чащу к избушке колдуньи Кевены. Но на сей раз у края леса дожидались две лошади.

Колдунья уже ждала, она критически оглядела Вадуна и хмыкнула:

– Хорош! Вылитый Тёкшонь.

Нарчатка обрадовалась:

– Похож? Мне говорили, что похож.

– Твоему отцу все равно. Но ты не за тем пришла. В любви тебе мой совет не нужен. Ты выбрала дружбу с русской?

– Дружбу? Не знаю, пока просто предложила встретиться.

– Ты правильно сделала.

– Скажи… Ты говорила, что Пургаз позвал на помощь духов предков… А мы можем это сделать?

Кевена вскинула голову, разгибаясь:

– Хочешь попросить помощи? Женщине этого делать нельзя, хоть ты и воин, но…

– А Вадуну?

Старуха едва заметно усмехнулась:

– Хитрая… Ему можно. Пойдем со мной. А ты сиди здесь и жди. Спокойно сиди, ждать долго придется.

Нарчатка смотрела вслед ушедшему со старухой Вадуну и думала о том, правильный ли путь выбирает. Душа подсказывала, что правильный, а ее-то и надо слушать в первую очередь.

Что происходило на капище, куда увела колдунья Вадуна, Нарчатка так и не узнала. Видно, они договорились еще встретиться, но рассказывать не стали, и девушка поняла, что спрашивать не стоит. Один совет дала Кевена:

– Лошадь свою береги. Если у тебя будет другая – погибнешь.

Жутковато, но Нарчатка не была слабой.

Зато позже Вадун сказал, что духи помогут.

Теперь предстояла встреча с русской девушкой и ее дружиной.

Сырня

Но сколько бы ни длилась зима, закончилась и она. Весной я по-настоящему радовалась, одного за другим встречая своих ратников, вернувшихся из родных мест. Пусть не вся, но рать собиралась снова. Если еще поможет Пургаз, то будет вполне ничего. Берегись, Батый!

Пока мы были на самом краю степи, почти в землях мокши, и сами мокшане за нами явно следили. Понятно, кому понравятся военные сборы, назначенные у него в прихожей? Но когда от мокшанской правительницы Нарчатки вдруг приехал воин и предложил встретиться с ней в городе Сырня, я призадумалась.

Мокша дружат с монголами, а отец этой самой Нарчатки даже ушел вместе с дружиной с монгольским войском на запад, об этом нам уже сообщил Пургаз. Чего ждать от этой встречи? Не ловушка ли? Заманят и побьют.

Но глаза приехавшего от княжны воина, назвавшего имя Вадун (мне тут же объяснили, что это коршун, хотя не похож), почему-то внушали доверие. Я не могла объяснить, но нутром чувствовала, что этот человек не лжет, Нарчатка не желает нам зла и действительно хочет познакомиться.

Вадун подтвердил мои мысли:

– Каназор Пуреш и его сын Атямас ушли с дружиной вместе с монголами на запад, но это только чтобы увести их от наших земель. Нарчатка не желает сидеть спокойно, когда у ее границ или на ее земле будут биться с ее врагами. В Сырне вас не ждет засада.

Вятич подтвердил: парень чист, у него светлая душа, и он не обманывает. В Сырню можно ехать.

На том и договорились, назначив день встречи. Осталось выяснить, где эта самая Сырня. Но тут нашлись знатоки среди наших, вернее, тех, кто был с нами по распоряжению Пургаза нам в помощь. Сырня оказалась на границе земель мокши и буртасов. Осталась целой просто потому, что монголам было не с руки отклоняться к ней, а Пуреш предпочел заплатить и поставить монголам воинов.

Вот дилемма! Я вспомнила рассказы Пургаза о Пуреше, каназор сначала дружил с великим князем Юрием Всеволодовичем, причем против самого Пургаза, потом переметнулся к монголам, почувствовав их силу, и откупился от них. Ясно же, чем откупился – и сам в Батыево войско пошел, и небось дорожку на Рязань попрямей да поудобней показал.

Теперь Пуреш и вовсе отправился с монголами на запад, а оставшаяся править за него дочь предлагает познакомиться, чтобы что… действительно заманить нас в ловушку и доложить Батыю, что папина радость выполняет его наказы? Теоретически яблоко от вишенки далеко не падает, но всякие бывают выверты в природе… Жизнь, она непредсказуема, в этом я уже успела убедиться.

– Бывает, что и медведь летает, только кто ж видал, чтобы он летал… – пробормотала я услышанную когда-то от Анеи пословицу.

– Настя, Вадун не лжет.

– Вадун, может, и не лжет, а вот его хозяйка Нарчатка?

– Она не хозяйка, она его любовь, причем взаимная.

Я оторопела.

– Это он тебе сказал?

– А говорят, что женщины более чувствительны и у них интуиция развита… Ты куда смотрела? Или у главы дружины женское чутье отшибло? Видела, как у него глаза блестели, когда он о Нарчатке говорил? Клянусь, он ее только прошлой ночью в объятиях держал, причем крепко-крепко.

Я совсем потеряла дар речи. Интересно, блестят ли глаза у Вятича, когда он говорит обо мне? А от слов об объятиях меня и вовсе бросило в жар, потому как страстно желала побывать в таковых, только не у Вадуна, а у Вятича, но полевые, вернее, лесные условия никак претворить такую мечту в реальность не позволяли. Везет Нарчатке, если у нее есть возможность обниматься со своим любимым каждую ночь…

В суровую действительность меня вернул голос Вятича:

– Эй, очнись! Мы уже закончили разговор про любовь, теперь давай поговорим о том, как добираться до этой Сырни. Говорят, город очень даже ничего, не Козельск, но веселый.

– Это почему?

– Торговый, и живет там всякой твари по паре.

– Ну что ж, в Сырню так в Сырню.

– Настя, знаешь, что значит Сырня?

– Молокозавод или ферма большая?

– К сыру никакого отношения не имеет. Золотой город. То ли богатый, то ли золота в речке много.

– Ну да, чтоб такой город Батый оставил нетронутым?

– Стены крепкие, расположен хорошо, да и откупился. А богатый, потому что стоял на торговом пути.

– Почему стоял? Сказали же, что не разорен?

– Город нет, путь разорен. Это был торговый путь из Киева в Булгар, а теперь куда ходить, да и кому, если монголы все разорили.

– Киев еще нет! – упорствовала я.

– А Булгарию?

– Ладно, поехали в Золотой город Сырню.

Сырня – веселый город. И еще очень веротерпимый. Здесь жило столько разных людей, что если бы они вдруг принялись выяснять, чья вера старше или крепче, ничего бы не получилось. Как нам сказали, чуть подальше на восход столица буртасов, а здесь жили все подряд – мокша, эрзя, ушедшие от своих князей русские, булгары, буртасы, даже забредшие из разных мест степняки.

Если я правильно поняла, это граница земель буртасов и мокши. Тех самых мокши, с которыми не дружен инязор Пургаз? Почему Нарчатка назначила нам встречу здесь? Не ловушка ли? Но к чему ей нас так ловить?

Но выбора не было, Сырня – вон она на пригорке между оврагами и двумя речками. Хорошо поставлена, конечно, только до Козельска всем им далеко. Для Козельска природа постаралась, как ни для кого другого.

Вятич хмуро разглядывал высокие стены Сырни.

– Ты чего такой мрачный, чуешь что? Западня?

– Нет, но этому городу недолго стоять осталось.

– Почему?

– Батый, Настя, кто же еще?

– Мы сумеем притащить его сюда?

Вятич вздохнул:

– Да, сумеем на свою голову. Поехали.

При виде приближающихся всадников зазвучало набатное било. Я подняла руку, призывая к вниманию:

– Я поеду сначала сама…

– Нельзя, Настя. Одной нельзя.

– Хорошо, ты со мной.

Мы приблизились к крепостным стенам вдвоем. Это ощущеньице, надо сказать, – чувствовать себя мишенью! Тут главное, чтобы не поняли, что мы боимся.

Я подняла руку, показывая, что в ней нет оружия, крикнула, что мы приехали для встречи с Нарчаткой. Не знаю, поняли ли они по-русски, но по-мокшански я все равно не умела, придется понимать.

Поняли, со стены ответили, что Нарчатки в городе нет.

– Значит, она приедет чуть позже.

– Здесь не правит Нарчатка, она в Наровчате.

– Мы не пойдем в город, но встанем неподалеку и пришлем людей купить у вас еду. Когда приедет Нарчатка, дайте нам знать.

Я знала, что говорила, все же Сырня на границе мокшанских земель, мы отойдем чуть вглубь к мокше, и там нас тронуть отсюда не рискнут, если уж сама правительница согласилась встретиться.

Из ворот вышел воин, видно, один из начальников, что помельче, приблизился. Гостям разговаривать с хозяином, не спешиваясь, вроде неудобно, мы сошли с коней, поклонились, прикладывая руки к груди. Воин внимательно смотрел на мой голубой плащ, следил за тем, как я снимаю шлем с личиной, но сдержать изумление при виде женского лица не смог:

– Ты тоже женщина?

– Это плохо?

Мои глаза в упор смотрели на сырнинца. Пусть попробует возразить! Не возразил, только хмыкнул.

– Да, я женщина, а за лесом моя рать. Мы русские и воюем с Батыем.

– Батый русских давно побил.

– Как видишь, не всех.

– Откуда ты знаешь Нарчатку?

Это был последний вопрос, на который я ему собиралась отвечать. Что за допрос в чистом поле? Нормальный хозяин пригласил бы в дом, усадил за стол, попотчевал, а уж потом вопросы задавал, пусть даже с ножом у горла. Баба-яга вон и то кормила-поила, прежде чем в печь отправлять. Негостеприимная какая-то эта Сырня.

– Мы с ней не встречались, но знаю от инязора Пургаза.

Воин хохотнул:

– Да Пургаз с мокшей – как кошка с собакой!

Я птицей взлетела в седло и, бросив через плечо: «Умные кошка с собакой живут дружно и против волка вместе огрызаться будут», тронула Славу сразу рысью. Вятич последовал за мной. Все это время он молча наблюдал, как я произвожу впечатление на местное руководство, хотя я сомневалась, чтобы это было руководство, скорее мелочь, вроде адъютанта при генерале, чтоб самому не подходить к дверце автомобиля при прибытии высокопоставленных особ.

Но если мы таковые, то где же, черт возьми, сам генерал?! Вот, блин, зазнайки! У меня закралось подозрение, что Нарчатка таким образом решила выказать нам свое фи. Если так, то плохо, мы же притащим сюда Батыево войско и должны понимать, что нам не ударят в спину, как это сделал в свое время с Пургазом Нарчаткин папаша Пуреш.

К своим мы приехали с не слишком обнадеживающими известиями:

– Нарчатки пока нет, нас никто не только не ждет, но и не привечает.

Где-то внутри ныло ощущение, что именно здесь нас ждут крупные неприятности, во всяком случае лично меня точно ждут, как того котенка по имени Гав из мультика.

Сотник Валгас махнул рукой:

– А ну их, пусть сидят себе за стенами, в лесу подождем. Столько жили без крыши над головой и еще проживем!

– Так-то так, только как бы не напали. Не нравится мне это место, ох как не нравится.

Но делать нечего, с Нарчаткой встречаться надо, значит, надо и ждать ее. Если еще седмицу не приедет, значит, помощи нам от них нет. Ладно, сами обойдемся.

Едва успели найти место поприличней, явно никем не занятое и удобное для круговой охраны, как дозорные сообщили, что от города к нам движется конная группа.

– Большая?

– Нет, человек восемь.

– Смотрите внимательней вокруг, это может быть отвлекающий маневр, зайдут в тыл и ударят со всех сторон.

– Настя хотела сказать, что это может быть обман, смотрите, чтобы вокруг не обошли, – Вятичу уже надоело напоминать мне, чтоб говорила «по-русски», чаще он просто «переводил». Ратники не удивлялись, они уже тоже поняли, что я не от мира сего, и были с этим, как ни странно, согласны.

Вот теперь прибыл генералитет. Но я смотрела на командира местного боевого отряда и не могла отделаться от неприятного чувства, что меня попросту дурачат. Внешность главного охраняющего Сырню была далека не только от мокшанской (они с русскими на одно лицо), но и вообще от местной. Наш булгарин Алым выглядел куда больше похожим на нас с Вятичем, чем важно сошедший с коня представитель Сырни. Мелькнула мысль, что ее уже давно взял Батый, еще когда шел туда, и теперь ждет не дождется, когда мы окажемся внутри городских стен, чтобы перерезать нам глотки.

Напряглись все. Неужели Нарчатка настолько подлая, что приготовила нам ловушку? Думать так совсем не хотелось, тогда пропадала последняя надежда на человеческую порядочность.

Сырнинское начальство важно прошествовало к нам и так же важно поклонилось, прижимая руку к груди. Это ни о чем не говорило, монголы небось тоже так кланяются, тем более желая заманить кого-то в западню и не то сделаешь.

Но мы поклонились в ответ. Я молчала, не зная, что говорить. Но вспомнила учение о театральной паузе: тяни ее, сколько сможешь… Тянула, как хорошая актриса, смотрела довольно приветливо и вопросительно и тянула.

Сработало, начальство соизволило объясниться первым:

– Я глава отряда, охраняющего Сырню. Вас не пустили в город, потому что мы не пускаем в него чужих вооруженных людей.

Я важно кивнула:

– Проходите в шатер. Мы пока не устроились, но гостей есть чем приветить.

Пусть знает, как надо принимать гостей. Правда, у нас не слишком удобно и богато, не хотелось перегружать своих лошадок разным барахлом, но это не главное. И хорошо, что мы не успели устроиться.

Он произнес какое-то имя, повторить которое с первой попытки я бы не рискнула, во-первых, не поняла, во-вторых, просто не запомнила. Но на всякий случай кивнула и назвала себя, втайне надеясь, что запомнил хоть кто-то из окружающих, Вятич, например, который вел себя на удивление тихо и незаметно рядом со мной.

– Мы не просили войти в город, подождем Нарчатку здесь.

– Нарчатки нет в Сырне.

Он что, дурак? Я же сказала: подождем.

– Я знаю. Она скоро придет со своим отрядом.

Если честно, то мне меньше всего хотелось оставаться возле этого противного городишки! Пусть сидят себе за стенами и трясутся. И вдруг меня повело:

– Сырня платит дань монголам?

– Нет, платят буртасы и мокша.

– А вы кто?

– Мы… мы всего понемногу, – неожиданно добродушно рассмеялся начальник сырнинского отряда, я мысленно называла его уже начальником погранзаставы. – У нас и мокша, и буртасы, и булгары, и вот даже аскизы.

– Кто?

Я понимала, что это не очень-то вежливо – вот так таращить глаза при произнесении названия какого-то народа, но не сдержалась и теперь корила себя за это. А вдруг аскизы – это местная элита, и меня после такого вопроса попросту разнесут по кочкам? А как же тогда недобитый Батый?

Но начальство не обиделось, видно, мало кто знал столь ценные кадры.

– Аскизы живут на Алтае, но мы хорошие воины, а здесь, – он кивнул через плечо на видневшиеся стены Сырни, – не очень любят воевать. Потому нанимают аскизов, чтоб охраняли.

У меня с сердца свалился огромнейший гранитный валун. Широкое лицо у «погранца» не из-за родства с Батыем, а из-за того, что он сам степняк. Но тут же появилось другое опасение: степняк степняку глаз не выклюет. Таким спеться с Батыем не проблема.

– А откуда русский знаете?

– В городе много всяких, и русских тоже. У меня приятель русский, я его своему языку учу, он меня своему. Микола. Кузнец хороший.

– А остальные на каком говорят?

– А все на всех, иногда вперемешку, – рассмеялся «погранец». Это был смех добродушного человека, и на сердце совсем полегчало.

Дальше мы разговаривали уже спокойно, было заметно, что и у него тоже отлегло от сердца. И только одно чувствовалось все время: «погранец» не жаловал Нарчатку. Причина выяснилась довольно просто. Я поинтересовалась, как это им удалось остаться не разоренными монголами?

– Каназор Пуреш откупился. Сырня – город богатый, монголы тоже золото любят.

– Значит, все-таки Пуреш? А дочь его не любите…

«Погранец» почти горестно вздохнул:

– Каназор Пуреш дорого откупился, не одним золотом, жизнью своей и своего сына.

– Это почему?

– Их Бату-хан с собой забрал, вместе с дружиной.

– А при чем здесь Нарчатка?

Конечно, он не понял слова «при чем», пришлось спросить чуть иначе:

– В чем вина Нарчатки?

– Отец замиряет, дочь воюет. И все сама, ей аскизы не нужны. Вот как ты, сама на коне, сама рать собрала…

Вот оно в чем дело… Нарчатка не жаловала наемников! Где уж тут ее любить «погранцу» из аскизов. Я чуть не рассмеялась, но допустила смех только в глаза, которые тут же опустила долу, чтоб не заметил. Сокрушенно покачала головой:

– Она не видела силу Батыя, с такой без вас не справиться.

– Вот и я ей говорил!

Вятичу спрятать улыбку не удалось, хорошо, что был за спиной «погранца». Зато я теперь точно стала другом этого добродушного вояки. Тут он наконец еще раз назвал свое имя:

– Нарчатка девчонка, не слушает Алджибая!

Кулак, впечатанный в мощную грудь, убедил меня, что он и есть Алджибай. Запомним…

Тут ратники принесли нехитрое угощение – вяленое мясо, дичину, копченую рыбу. Не слишком богато, но у нас все по-походному. Это пришлось Алджибаю объяснять, потому как он с изумлением уставился на небогатый стол, вернее, расстеленную попону:

– Потому и просили возможности купить у вас еду на рынке, где же в лесу что возьмешь, кроме дичины?

«Погранец» закивал:

– Зачем купить, так дадим!

Для меня, признавшей жизненную необходимость его присутствия в Сырне и участия в боях, он готов был накрыть знатный стол. Но ведь я не одна, у меня рать. Так и сказала. Было заметно, как несколько мгновений Алджибай колебался между желанием махнуть рукой и накормить сотни моих ратников и пониманием, что это влетит в копеечку.

Я это видела и понимала, что допустить не могу, сейчас в запале он может пообещать то, о чем позже будет жалеть, и, соответственно, его отношение к нам изменится. Не хотелось бы. Об этом подумала не одна я, взгляд Вятича тоже был предостерегающим.

– Своих ратников я буду кормить сама, золото у нас есть. И оружие, если продадите, тоже купим.

Оказалось, что мы вообще прекрасные ребята (ну и девушка, конечно), совсем не похожие на заносчивую Нарчатку. Неужели она действительно заносчивая? Это не есть хорошо… Но постепенно я поняла, что Алджибай просто к Нарчатке пристрастен как к конкурирующей фирме. Ох, не вляпаться бы между ними, а то уже лавируем как можем между Пургазом и Нарчаткой. А может, мы явимся как раз тем объединителем, благодаря которому они забудут мелкие распри?

За нашей немудреной едой (ее невысокое качество и небольшой выбор отнюдь не сказались на аппетите гостя) разговор пошел уже общий, теперь включились Вятич и сотники. Алджибая (я упорно звала его мысленно «погранцом») несказанно удивило отсутствие на нашем импровизированном столе вина или хотя бы русского меда. Понятно, поиздержались… Ничего, восстановим, всех напоим, в городе этого добра хватает!

Пришлось осадить ретивого вояку:

– В нашей рати запрещено пить.

– Это почему?! – вытаращил глаза Алджибай, и я почувствовала, как круто пикирую вниз в его глазах. Девка есть девка, даже в княжьем плаще, что с меня взять.

– Мы много воевали в этом году, воевать с похмелья тяжело и ненадежно. Вот побьем Батыя или хотя бы прогоним с наших и ваших земель, тогда приедем к вам и напьемся до… – я чуть не сказала «потери пульса», – до упаду.

Почему-то обещание непременно напиться вдрызг с ним за компанию очень понравилось Алджибаю, он расхохотался от души:

– Ай девка! Вот боевая!

Так началась наша дружба с Алджибаем и его городом. Вернее, город был не его, но находился под его защитой.

Со следующего дня въезд в город нам был открыт, но мы с Вятичем предусмотрительно провели политбеседу со своими ратниками и категорически запретили не только напиваться, но и вообще пригублять местные напитки. А еще лучше вообще не ходить туда, все, что нужно для пропитания и снаряжения, принесут нарочно выделенные ратники.

В результате в Сырню отправились только сотники с несколькими сопровождающими, чтобы притащить еды. Я решила пока воздержаться от визита, я лицо официальное, меня требовалось так и принимать, и чтобы не создавать «протокольной» суеты с расстиланием ковровых дорожек, парадным маршем местных трубадуров и выступлением полкового оркестра, предпочла остаться в лагере.

Едва успели вернуться наши сотники, качающие головами за неимением слов для описания того, что творится в городе, как я уяснила, что пословица «Если гора не идет к Магомеду, то Магомед идет к горе» работала и в Сырне тринадцатого века, потому что этот самый Магомед в лице улыбавшегося от уха до уха Алджибая в сопровождении огромной свиты и нескольких тяжелогруженых лошадей (бедные лошадки, разве можно столько навьючивать на животных?!) явился к горе, то есть ко мне.

Когда гости (или все же хозяева?) разобрали свою поклажу, оказалось, что Алджибай все же решил если не кормить рать пару месяцев, то уж устроить единовременный пир обязательно. Слуги ловко расстилали скатерти-самобранки прямо на траве и расставляли на них яства в количестве, вполне достаточном для нашей рати на месяц вперед. Вятич усмехнулся:

– Зря только сотников за продуктами посылали.

Но это оказалось только начало, потому что в следующие несколько часов Сырня просто переселилась на нашу поляну! Причем, похоже, в полном составе, даже детей притащили! Веселый город Сырня демонстрировал, что его так прозвали не зря.

Пришлось напомнить своим о запрете пить, выделить тех, кто занялся нашими лошадьми, и усилить дозоры. Узнав об этом, Алджибай хохотал от души:

– Здесь никого нет в округе! Монголы далеко, Нарчатка тоже! Только вы и мы, кого бояться?

Я чуть не ляпнула: «Вас». Если честно, то я боялась, а ну как напоят и перебьют? Но довольно быстро поняла, что опасения напрасны, сырнянцы (как их называть-то? Может, сырняне?) пили сами, как настоящие любители этого дела, а потому перебить можно было скорее их самих.

Быстро передружились, уже все перезнакомились со всеми, вино лилось рекой, разговоры стали в три раза громче, чем нужно, оставалась стадия «ты меня уважаешь?». Приходилось зорко следить, чтобы не напивались наши, совсем воздержаться не получилось.

Больше всего меня поразили две вещи. Во-первых, неимоверная разукрашенность вояк, которые были просто обвешаны золотыми побрякушками, только что пластины на кольчугах не в позолоте! Хотя я увидела кое у кого золотые пряжки и серебряные эполеты. Вот делать нечего! Сразу видно, что воевать не приходится, только стоят гарнизоном. Они хоть мечами владеть умеют? Через день, когда в нашу честь все же устроили уже не попойку, а показательные выступления местной военной элиты, убедилась, что пьянка делу не помеха.

А во-вторых, меня просто потряс «подарок», сделанный… местным сутенером! В Сырне все оказалось поставлено на широкую ногу, местный дом терпимости тоже прибыл приветствовать гостей, его труженицы кокетливо поглядывали на моих бравых парней, а те оценивающе окидывали красоток взорами, правда, изредка косясь на меня. Вятич зашипел на ухо:

– Не смей запрещать! Сегодня можно, не то завтра вся твоя рать перейдет к Алджибаю.

– А так не перейдет?

– Пусть потешатся, у нас дозоры хорошие, охрана стоит.

Я мысленно махнула рукой: разврат так разврат! Сутенер выстроил своих красоток и с гордостью объявил, что на эту ночь он дарит их нашим ратникам, чтоб вспомнили, что они не только воины, но и мужчины! Это его подарок, а женщины обещали быть ласковыми со всеми и столько, сколько русские захотят.

В голосе сутенера было столько гордости за свою работу и самодовольства, что мои страхи, что это подстава, улетучились. Сырня предлагала нам все от души! Интересно, а Нарчатке они так не предлагали?

Оглядывая свое буйное войско, потащившее девок по сторонам, я сильно усомнилась в его боеготовности назавтра. Оставалось надеяться, что вот этот визг и смех в кустах не развратит мою рать слишком сильно.

Алджибай заметил мои переживания и рассмеялся, положив руку на мою:

– Не бойся, завтра они придут в себя и снова станут хорошими воинами. Они будут тебе благодарны, и им будет немножко стыдно. А когда воинам стыдно, они усердней чистят оружие и тренируют руку.

Пришлось признать, что «погранец» прав. Только это будет завтра, а что сегодня?

Сам Алджибай не утерпел и тоже поволок особо приглянувшуюся ему девку в шатер. Я сделала вид, что сильно увлечена беседой с Вятичем. Но «погранец» не вернулся, и это вызвало беспокойство. Если с ним что-то случится у нас в стане, то до завтра можем не дожить! А вдруг это чей-то хитрый замысел?!

Вятич сделал мне знак, чтобы сидела, а сам скользнул в сторону шатра. Те полминуты, пока его не было, показались мне вечностью. Наконец, сотник присел рядом, лицо сосредоточенное…

– Что?! Не тяни.

– Иди сюда.

Мы тихонько приоткрыли полог шатра, и я едва не расхохоталась. Людей всегда тянет к противоположностям. Полноватый невысокий «погранец» выбрал, конечно, самую высокую и тощую красотку (хотя, должна признать, та была фигуристой). Он, видно, сделал свое дело, но на это ушли последние силы, и теперь лежал, так и не подтянув штаны, зато обхватив свою полуголую красавицу покрепче, и страшно храпел. Такого храпа я не слышала, рулады, которые выводила носоглотка Алджибая, можно записывать и продавать в качестве сольного альбома.

Вятич потянул меня обратно:

– Я думал прикидывается, но стоит девке пошевелиться, как он перехватывает ее покрепче. Правда спит.

Веселье продолжалось до самого утра. Разумные матери увели своих детей обратно в город, у нас сменился дозор, те, кто отстоял свое время, подключились ко всеобщей оргии… К утру у меня было ощущение, что трезвые и боеготовые только мы с Вятичем.

На рассвете, когда я стояла, уперев руки в бока и разглядывая валявшееся вперемежку свое и сырнянское войско, Вятич усмехнулся:

– И никаких врагов не надо.

– Это в последний раз!

– Только никому не выговаривай, сами поймут. Хорошо бы, чтоб Нарчатка на пару дней задержалась, а то у наших и Алджибаевых вояк рожи с перепою будут…

Рожи действительно были еще те. Весь следующий день ратники разговаривали с хрипотцой и старательно избегали встречи со мной не только взглядом, но и вообще.

Нарчатка со своими появилась (на наше счастье) действительно через пару дней, как раз когда нам демонстрировали боевую выучку легионов в парадных условиях. Посмотреть было на что, наемники владели оружием классно, местные дамы восхищенно ахали, я вежливо хвалила.

Вятич тихонько поинтересовался на ухо:

– И что мадам не устраивает?

– Они играют с мечами, как я когда-то. Это можно вне боя, в бою побьют. Но как об этом скажешь?

– Я думаю, они это понимают. И в бою бьются не так.

Свое умение пришлось показать и нам. Просто наступил момент, когда потребовалась демонстрация умений и русской рати. Наемники в Сырне привыкли пить, как лошади, это я поняла по размерам их кубков, а наши нет, боюсь, что у моих парней руки-то дрожали с непривычки. Оставалось одно. Вятич вдруг кивнул мне, я ответила.

Когда мы вышли на середину, ближе подвинулись все. Девушка будет биться мечом? Но когда я вытащила из ножен и второй, толпа ахнула.

– Готова?

– Да.

– Начинаем тихонько, потом будешь быстрее.

Хорошо, что с утра по привычке немного размялась. Но руки почувствовали мечи быстро, площадка хорошая (Алджибай свое дело, видно, знал не хуже сотника Вятича), бой пошел легко. От наших сталкивающихся мечей летели искры, Вятич постепенно ускорял темп, и через некоторое время за движениями было уже не уследить, толпа даже ахать перестала. Я забыла об окружающих, видела перед собой только два меча наставника и старалась не задеть его самого, оружие-то не учебное, а боевое.

– Заканчиваем.

Когда мы опустили свои мечи, толпа взревела, еще чуть – и нас понесли бы на руках, только вот куда?

«Погранец» приветствовал нас необычно, он просто… опустился передо мной на колени, склонив голову:

– Я никогда не видел, чтобы женщина так билась. Ты великий воин, прости, что не понял этого сразу.

Я смутилась:

– Да что там… Это вот Вятич научил…

Алджибай поклонился и сотнику, но все же возразил:

– Не всякого воина так научишь, а уж женщину…

Не знаю, сколько бы еще он выражал свое восхищение, что рьяно поддерживала толпа, но мы вдруг увидели… Нарчатку! Откуда она взялась вот так неожиданно?! Женщина не дала нам времени на размышления.

То, что это женщина-воин, и воин отменный, я поняла сразу. То, как она держалась в седле, как смотрела, как легко спешилась… Не знаю, как там Пуреш, но мне показалось, что она вполне могла быть дочерью Пургаза, инязор выглядел, помнится, так же.

Мы стояли, окидывая друг дружку взглядом с ног до головы. Этот момент решал многое, какими бы разумными ни были женщины, взаимная симпатия или антипатия значит очень много. Одного роста, она, конечно, крепче, но это не мышечный объем, скорее легкая полнота как дань моде, сильное, тренированное тело чувствовалось в каждом движении…

Два взгляда встретились. В глазах почти вызов, и обе не готовы подчиниться. Я в ее городе, на ее земле, но я не боялась, после продемонстрированного умения жители Сырни за меня любого порвали бы, как Тузик грелку. Но не боялась я не потому, просто чувствовала свою силу. И ее силу тоже.

И она почувствовала. А главное – мы обе поняли, что эти силы не враждебны. Сестра. Передо мной стояла будущая боевая сестра, я в этом не сомневалась. Наверное, в моих глазах мелькнуло что-то этакое, а ее глаза отразили, и мы обе вдруг широко улыбнулись.

Сколько мы стояли до этой улыбки? Наверное, недолго, но напряжение достигло предела, и когда люди вокруг увидели эти улыбки, Сырня вздрогнула от приветственного рева тысяч глоток.

У меня мелькнула мысль, что так можно и стены развалить, а еще что наемники похожи на всей земле – безбашенные выпивохи, готовые отдать жизнь неизвестно за что.

Только теперь я по-настоящему разглядела саму Нарчатку. Княжна красива, у нее гордая стать уверенной в благородном происхождении женщины, такую не приобретешь и за полгода не выработаешь, это от рождения. Умна и, несомненно, очень воинственна. Раздувающиеся ноздри говорили о строптивости нрава, а жесткий взгляд серых глаз о твердости.

Позже, когда мы уже сидели, обсуждая дальнейшие действия, Алджибай не удержался, чтобы не припомнить наш с Вятичем показательный бой. У Нарчатки дрогнули губы:

– Я видела.

– Откуда? – «погранец» почувствовал основательный укол по профессиональному самолюбию. Было за что, если княжна сумела проникнуть в город под шумок, значит, грош цена его охране. Я тоже призадумалась: а наши куда смотрели? Вот, блин, пьяницы, я им покажу!

Бровь княжны чуть приподнялась:

– Я в этом городе хоть и не живу постоянно, но знаю его тайны куда лучше тебя. Здесь есть тайный ход. Только не ищи, не то обвалишь случайно, а он может пригодиться.

Пленение

И вдруг…

Однажды к вечеру в стан примчался дозор:

– Ордынский обоз идет! На ночь встали. Охрана немалая, но побить можно.

Вот это подарок! Лучшего способа напомнить о себе Батыю не придумаешь. Гоняться за ордынцами по степи себе дороже, быстро окружат и перебьют. А разграбив обоз, покажем, что мы не только живы, но и способны воевать.

Отправили более солидную разведку. Нам надо было точно знать, сколько человек охраняет, как вооружены, как едут… Ну, и про сам обоз тоже подробней.

Пока парни разведывали, мы готовились, проверяя оружие, доспехи, упряжь… Разбирались на десятки. Мои парни на глазах подтягивались, одно дело – просто гонять редкие отряды монголов, забредавшие в лес на свою голову, и совсем другое – столкнуться с серьезной силой, если обоз большой и богатый, то Батый отправил с ними и охрану хорошую.

Примчались разведчики, доложили, что обоз действительно большой и богатый. Оставалось решить, как и когда нападать. И тут во мне взыграло ретивое:

– Если нападать ночью, запросто можем побить своих. Днем они готовы к нападению, надо в тот момент, когда только встают на ночевку.

Оглядев изумленных соратников, объяснила:

– Когда ордынцы начинают раскладывать свои шатры, устанавливать треноги на костры, спутывать ноги лошадям, они заняты, и шума много, не заметят приближение. Кроме того, это момент, когда все устали, расслабились. И потом, они не останавливаются в темноте, в это время еще светло. Кто-то пойдет за дровами, кто-то займется костром, кто-то кибитками, кто-то лошадьми, сориентироваться сразу им будет трудно…

Заметив скептический взгляд Вятича, я возмутилась:

– Что не так?!

– Говори по-русски.

Я сообразила, что выражаюсь современным мне языком, из-за чего мои слушатели половины не понимают. Ну не пользуются они словами «сориентироваться» или «момент». Объяснила «по-русски», закивали, соглашаясь.

А нападать как?

– Двумя группами. Одна, меньшая, должна, – я чуть не сказала «имитировать», вовремя тормознула, – сделать вид, что атакует, а основная – напасть сзади.

– Почему сзади?

– По бокам труднее, у них по бокам охрана, а сзади они только что это место прошли и опасности оттуда не ожидают.

Вятич только головой покачал:

– Стратег…

– Тактик, – поправила я наставника.

– Ах да! Тактик. Но ты права, так они нас точно не ждут.

Перед тем как скомандовать «по коням» (я часто так кричала, несмотря на то, что все уже и так были в седлах), я оглядела свою рать. Это не дружина, но и для отряда великовата. Дружина у князя, а какой я князь, несмотря на его плащ? Значит, рать. Мне нравилось название. Как и сама рать. Собранная с бору по сосенке, она была спаяна ненавистью к монголам (я уже приучила всех к тому, что там почти нет татар, основа монголы, а остальное – всякая дрянь попутная). У каждого из моих воинов были погибшие родовичи и разоренные дома. Для них убитый ордынец – частичка мести, никого не надо убеждать или завлекать обещаниями.

– Вперед!

Все складывалось в нашу пользу, основная часть должна нападать с подветренной стороны. Другой дано твердое распоряжение (у меня никак не получалось просто приказывать): особо в бой не ввязываться, скорее обозначить свое присутствие и увести охрану вперед.

Так и получилось, ордынцы только принялись устраиваться на ночлег и действительно были заняты работой, довольно шумной, кстати, они перекрикивались, переругивались, гремели котлы, повозки, кто-то смеялся, кто-то орал возмущенно… Самое то.

И тут впереди послышался шум, охрана немедленно вскочила в седла и бросилась разбираться. Что и требовалось. Поняв, что основная масса охранников уведена двумя десятками наших вперед к лесу, мы рванули на еще не вставший лагерь. Лошади уже стреножены, оружие сложено, доспехи сняты, а тут налет конных сотен!

Наша лавина просто захлестнула лагерь, мы рубили и кололи, а еще били из луков, не позволяя схватиться за луки монголам. Видно, услышав, что в лагере что-то не то, охрана развернулась и тут же столкнулась с нашими первыми рядами. Они-то еще только поворачивали, а мы уже летели во весь опор!

И охрану, и обоз разметали так, что самим было удивительно.

В обозе оказалось много ценного, все это было быстро перетащено в ближайшие веси, нам тоже досталось немало, заслужили. Все, что не разобрали, – сожгли.

Теперь оставалось найти способ объяснить Батыю, что это не просто разбойники, а мы, то есть именно я!

Способ я знала только один. Захваченного в плен монгола надо было каким-то образом заставить передать Батыю привет. Снова стрелой был проткнут кусок голубой ткани от плаща (при этом я долго ворчала, что пока этот придурок, наконец, решится повернуть за нами, у меня плащ превратится в носовой платок!), а саму стрелу Вятич каким-то одному ему известным способом насмерть приклеил монголу на лоб и объяснил, что оторвется, только если он донесет стрелу до своего джихангира.

Воин кивал головой, перепуганно тараща глаза. Когда их троицу наконец отпустили и чуть улеглась пыль за копытами их коней, я поинтересовалась, как Батый сумеет отклеить стрелу. Вятич пожал плечами:

– Вместе со лбом. Неужели ты думаешь, они оставят в живых тех, кто упустил обоз?

– Тогда зачем ему доставлять эту стрелу?

– Я убедил, что это послание свыше, такими вещами не шутят. Не бойся, довезет. Даже если окочурится от страха по дороге, то соратники дотащат труп.

Оставалось ждать результата.

Как оказалось, действительно дотащили.

Бату-хан стоял на взгорке, оглядывая окрестности и зло похлопывая плетью по сапогу. Никто не знал, о чем думал джихангир, считали, что обдумывает продолжение похода, верно, отдохнули, пора двигаться дальше. Куда идти, вопрос не вставал – на запад, конечно, там богатые земли, туда удрал, только учуяв в своих землях ордынское войско, половецкий хан Котян, спрятался у короля Белы, надеясь пересидеть.

Шакал! Мог бы, как остальные половецкие ханы, вступить в войско Бату, ему бы достались урусутские земли, грабил бы, как хотел. Но он предпочел у тех же урусов просить помощи. Помогли ему урусутские коназы? Субедей с Джебе выманили глупцов к Калке и разбили по одному. Теперь Котян надеялся, что спасут венгры. Что ж, придется идти туда…

Но джихангира беспокоило вовсе не это, он был готов к новому броску на запад и через несколько дней мог отдать такой приказ, однако произошло то, что заставило Бату-хана изменить свои планы, правда, никого не ставя об этом в известность.

Несколько часов назад в ставку примчались трое уцелевших из охраны большого обоза, отправленного в Каракорум. Все разграблено начисто, две отборные охранные сотни перебиты, кони разогнаны по округе. Но больше всего джихангира разозлило даже не это, а то, что ко лбу одного из оставленных в живых воинов была невесть как приклеена (не оторвать) стрела с кусочком ярко-голубой ткани и четырьмя буквами, выцарапанными на наконечнике. Урусутка напоминала о себе.

Вовремя…

Сейчас бы идти на еще не захваченные урусутские земли, кони отъелись, воины отдохнули, перезимовали хорошо, новая трава, все подсохло, впереди степи, а там дороги не нужны. Но оставлять в тылу такую силу, которая способна разметать охрану большого обоза, нельзя. Что же, вместо похода по свежей траве на запад по неразоренным землям урусов придется идти на север, преследуя эту женщину с ее воинами? Не всем, конечно, идти, но кого-то посылать обязательно. Сколько? Трех туменов хватит, ведь у нее куда меньше…

Но кого пошлешь? Будь жив Субедей, пошел бы он, а признаться Гуюку, Менгу или тем же Бури и Кадану, что боится оставить в тылу женщину, Бату никак не мог. Это означало бы конец карьеры и полный позор. Оставалось идти самому, делая вид, что отправляет Субедея. Хорошо, что багатур ввел правило никого не уведомлять, где джихангир и где разбросаны остальные тумены. Сейчас пригодилось.

Бату не раз жалел об убийстве Субедея, это была непростительная ошибка, дорого вставшее ему раздражение. Но сделанного не вернуть, придется самому, все самому…

В тот же день темники получили приказ двигаться на запад, чтобы взять земли по Днепру, но через саму реку не переходить до подхода джихангира. Объяснение простое: Данапр широк, перейти его лучше по льду, к этому времени все должны собраться у Песчаного городка на левом берегу. Там будет видно, стоит ли двигаться дальше.

– Шаманку ко мне!

Старуха приковыляла быстро, закивала, давая понять, что знает, о чем джихангир хочет спросить, и даже знает ответ.

– Урусутка напомнила о себе? Это она. Ты должен сразиться, она погибнет. Ты одержишь верх, только делай все втайне. И возьми меня с собой.

– Тебя? У меня будет конная дружина, я не возьму кибитки.

– Ничего, пусть мне сделают для лошади седло, как для верблюда, я поеду в корзине.

– Хорошо, пусть будет, как ты просишь.

– И никому ничего не говори. А я тебе пригожусь.

От темников пришло подтверждение, что приказ получен и его начали выполнять. Степь пришла в движение, гнали отъевшихся на высокой траве коней, снова скрипели возы, мычали тянущие повозки волы, ревели верблюды, кричали люди, слышались удары плетей, женский визг и стоны рабов. Снова собирались сотни, откочевывали к местам сборов тысячи. Орда готовилась двинуться на запад, завоевывая еще не тронутые земли.

Впереди лежали Переяславль-Южный, Чернигов и на той стороне Киев… На север в леса приказано не углубляться, чтобы снова не завязнуть надолго.

Где джихангир? Никто не знал, оставленные им в определенных местах гонцы должны собирать информацию, если такая будет, и передавать дальше.

А джихангир повел тумены в земли мордвы, вернее, туда, куда повели его мы. Что и требовалось.

Проклятие! Он снова вынужден гоняться за урусами, снова связан речками и лесами в их землях. И как здесь можно вообще двигаться, тем более воевать?

Батый ненавидел урусутские леса, эту сплошную стену деревьев, за которой не видно горизонта. То ли дело степь… Взгляду просторно, ветер и запах полыни…

Хану невыносимо захотелось снова оказаться в детстве, когда вся жизнь еще была впереди, а из неурядиц только соперничество с младшими братьями. Старший Орду всегда поддерживал его и не обижал. Он и сейчас рядом, но помощи от Орду мало. После убийства Субедея помощи вообще ждать не от кого, разве только от шаманки.

Они хорошо отдохнули и восстановили силы за лето, без особых бед пережили зиму в южных кочевьях, откормили лошадей на свежей весенней траве, пора двигаться на запад для покорения новых земель и народов согласно воле Покорителя Вселенной. Батый и отправил основную часть войска на запад, а сам вот вынужден гоняться за этой женщиной и ее войском.

Долгое отсутствие джихангира могло для него плохо обернуться, но и бросить в тылу тех, кто сжег его отборные тумены в «Злом городе», Батый тоже не мог. Пока жива та урусутка в голубом плаще, покоя хану не будет нигде, ни на Руси, ни в западных землях. Значит, ее нужно как можно скорее уничтожить, и теперь джихангир не даст себя обмануть!

Злость – плохой советчик, это твердил не только Субедей, так говорил его великий дед. Требовалось успокоиться, но как это сделать, если вокруг стена деревьев?! Батый рванул на груди богато расшитый халат, в лесу ему не хватало воздуха, здесь слишком сильно пахло деревьями и болотом!

– Найди хорошую поляну, чтобы можно было посидеть и подумать…

Хан даже не оглянулся, прекрасно зная, что тот, кому предназначены слова, уже бросился выполнять.

И действительно, немного погодя сзади раздался тихий голос:

– Мы нашли такое место, хан…

Но пока искали, в голову Бату-хана пришло такое простое и правильное решение. Только что захвачено много пленниц-урусуток. Их прятали вдали от возможных путей движения монгольских туменов, хитро прятали. Но нашелся предатель, выдавший тайное место, воины, защищавшие женщин, погибли все до единого, а сами они настоящего сопротивления оказать не смогли. Если бы урусуток захватили не кебтеулы, быть им изнасилованными, но личная гвардия Батыя имела необходимое для здоровья количество пленниц всегда и на всех подряд не набрасывалась. Пока пленниц отогнали и держали отдельно, предстояло решить, что с ними делать завтра.

Батыя не интересовали эти женщины. Среди них не было той самой, что нужна ему. Одной-единственной, за которой так гонялся Бату-хан. Он даже не знал, красива эта урусутка или нет, кажется, красива, кажется, молода, главное, она бывала в его сне и едва не погубила тогда, а теперь на ней голубой плащ эмира Урмана, за которым идут остальные урусы-воины. И пока этот плащ развевается, а не сброшен в грязь с ее плеч вместе с головой, покоя хану нет!

Батый был готов обменять всех захваченных женщин на эту единственную, но она не давалась в руки. И вдруг хана осенило: он предложит урусам обмен! Батый был немало наслышан о способности урусов к самопожертвованию, не раз сталкивался с этим особенно у самых сильных воинов, а она сильна. Приехал в ставку, почти наверняка зная, что погибнет, князь Федор перед Рязанью, не бежал, не принял лестное предложение Еупат, предпочтя задержать монгольские войска ценой своей жизни, бросился на Кюлькана с копьем наперевес эмир Урман… Да разве всех их перечислишь, готовых отдать жизнь, только бы сохранить жизни сородичей.

Урусутка должна согласиться на обмен, иначе пленниц будут насиловать и мучить прилюдно, убивая медленно и жестоко, вытягивая жилы, чтобы кричали погромче, а не просто перерезая горло. Будут отрезать груди, протыкать животы раскаленными прутьями. Первым оставят жизнь и изнасилованных, изуродованных отправят к урусам, чтобы рассказали… И тогда урусутка в голубом плаще придет сама, иначе ее проклянут свои же.

Батыю так понравилась эта придумка, что он еще раз велел пока ничего не делать с плененными женщинами, а сам отправился на найденную поляну, чтобы поразмышлять в одиночестве.

Поляна и впрямь была удобной, не слишком большой, немногим шире двух полетов стрелы, но достаточной, чтобы десять его верных кебтеулов встали вокруг на расстоянии полета стрелы, а он сам сел в центре на пригорке. Остальную охрану Батый оставил в ставке. Так близко урусы подойти не рискнут, кебтеулов вполне достаточно.

Хан устроился на седле, положенном на землю, и поднял голову, вглядываясь в черное звездное небо, на поляне видеть его не мешали ветви деревьев. Небо было огромной-огромной черной воронкой, затягивающей в себя и одновременно оставляющей внизу, а потому бесконечной и вечной. Звезды здесь те же, что и дома, Батый смотрел, пытаясь по их перемигиванию понять подсказку. Субедей умел читать по звездам, но его давно нет.

Но сейчас Батый был доволен собой, настроение его улучшилось. Хан долго сидел, бездумно глядя в небо. Начала кружиться голова, пришлось закрыть глаза. Ночные звуки и запахи обступили его, словно только и ждали, когда придет. Какие-то шорохи, возня, дальний плеск, в лесу ухал филин, тепло, идущее от нагретой на солнце за день земли… Пусть это не степь, но и не болото.

Батый вдруг отчетливо вспомнил детство – самое легкое и радостное время жизни. Конечно, неприятностей тоже бывало немало, но какими смешными они сейчас казались… Поссориться с братьями из-за того, что кто-то ухватил больший кусок мяса из котла или сжульничал при игре на реке? Но на его стороне всегда был старший из братьев Орду, совсем не воинственный, добрый, немного медлительный. Орду – старший сын старшего сына Потрясателя Вселенной Чингисхана, власть должна бы перейти от Потрясателя сначала старшему сыну Джучи, а потом его старшему сыну – Орду.

Батый поморщился: отец не был создан для власти, он не хотел походов и завоеваний и мечтал только о спокойной жизни в своем улусе. Недаром вокруг столько говорили, что Джучи не сын Чингисхана, да и сам Потрясатель, похоже, до конца жизни в этом сомневался. Но Джучи не пережил отца, наследником Потрясателя стал Угедей. А вот наследником самого Джучи в его улусе не старший Орду, а второй – Бату. Именно Бату назвали на курултае джихангиром – главой похода на Запад. Конечно, ни для кого не секрет, что только из-за Субедея, именно его слово оказалось решающим.

Но все это в прошлом, хотя было совсем недавно, три года назад, а казалось, прошла вечность. В поход отправились несколько царевичей, в том числе сыновья Угедея Гуюк и Менгу и даже младший сын младшей жены Потрясателя Вселенной Кюлькан. Глупый Кюлькан нарвался на копье уруса и погиб, но не он мешал Батыю. Страшно мешал царевич Гуюк, только и выискивавший ошибки и неудачи своего соперника. Батый не знал покоя ни днем, ни ночью, ожидая требования Гуюка собрать совет для отстранения от командования походом.

Именно потому ему нельзя, никак нельзя долго гоняться за урусуткой по лесам, пора догонять остальных, не то Гуюк возьмет все в свои руки. И если удастся выманить эту урусутскую ведьму на приманку из пленниц (Батый и не собирался после того никого отпускать, напротив, решил замучить всех на виду у этой ведьмы!), то будет сэкономлено много времени.

Хан разозлился, ему так хотелось просто посидеть и подумать о чем-то приятном, а в голову снова и снова лезла эта урусутка. Ей не удалось выцарапать ему глаза тогда, во сне, теперь Батый сделает это с ней наяву! Вот кого будут терзать долго-долго, стараясь, чтобы каждая капелька ее жизни уходила медленно и мучительно…

Бату снова постарался отвлечь себя воспоминаниями детства. Чтобы лучше получилось, он попробовал… петь. Протяжные песни, которые напевала мать, укачивая, или отец, когда выезжал на охоту, лучше чего угодно другого, даже лучше запахов и звезд над головой, помогали забыть ужас урусутского похода и мысленно вернуться в далекое детство.

Это была не просто удача, а тот самый подарок Судьбы, который можно ждать полжизни и не дождаться. Мы разыскали женщин, те оказались под хорошей охраной, а нас всего десяток человек. Близко подобраться невозможно, монгольские кони обучены распознавать чужих и поднимать тревогу. Это не зима, когда можно было по-волчьи выть из сугроба, не будучи замеченными, и не лето, когда наши воины часами лежали в болотной воде, чтобы перебить собственный запах и подползти к пасущимся лошадям с трубками для плевков слепнями.

Оставалось только отойти подальше и обсудить там.

И вдруг двигавшийся впереди Паруш подал знак опасности. Мы замерли, вперед бесшумно скользнули сам эрзянин Паруш и наш Илья. Вернулся Илья, на ухо сначала Вятичу, а потом мне прошептал то, от чего у меня руки сами потянулись вперед схватить и придушить:

– Впереди на поляне в окружении десяти своих воинов сидит… Батый! До ставки далековато, можно попробовать… похитить.

Мы не сразу поверили, Илья перекрестился. Я заметила, как усмехнулся Вятич. Дальше счет пошел буквально на секунды, знаками Вятич распределил воинов вокруг поляны, ухнул филином, а потом пискнул пойманной мышью. Всем ясно – первый знак: будь готов, второй: вперед!

Мы двигались так тихо, что не спугнули и мышь, иначе нельзя, охрана у Батыя отменная, при малейшем шорохе выбьет нас луками на подходе.

Абсолютно неслышно появившийся рядом со мной Паруш прошептал на ухо, что до ставки далековато, хана окружили, все готово. Вятич кивнул, и над лесом разнеслось уханье филина. В ответ тихо выругался кто-то из охраны Батыя. Сам хан продолжал сидеть, напевая какую-то песню, протяжную и грустную. Я мысленно усмехнулась: чует гад свой последний час.

Батый действительно так задумался, что уже не слышал ни мышиной возни в траве, ни шелеста листьев на легком ветерке, ни шороха крыльев пролетевшей над поляной совы…

Но звук спускаемой тетивы, причем не один он, услышал! Хан вскочил на ноги, с ужасом наблюдая, как беззвучно падают все его кебтеулы. Рука уже выхватывала меч из ножен. Он воин и свою жизнь просто так не отдаст!

Увиденное казалось кошмаром, страшным сном – вокруг него молниеносно и совершенно беззвучно оказались несколько урусов. Обороняться бесполезно, мелькнула мысль: ну вот и все. Но Батый не успел всадить меч себе в грудь, хотя уже упер его острие в халат, руку со свистом обвила плеть и рванула в сторону, а на самого хана уже навалились, схватили сзади и затолкали в рот что-то мягкое, не позволявшее даже крикнуть. Он пытался сопротивляться, но что-то тяжелое опустилось на затылок, и сознание померкло.

Очнулся Батый от воды, выплеснутой в лицо. Она текла по бровям, по жиденькой бородке, капая на халат. Руки оказались связаны сзади, а вот кляп изо рта вынут. А вокруг урусы и… Батый почувствовал, что остатки волос не только на голове, но и на всем теле у него встают дыбом – среди урусов была та самая женщина! Худшего придумать невозможно, вместо того, чтобы замучить эту шаманку перед всеми, он сам оказался в ее руках.

– О, очнулся! Ты давай, очухивайся, ну? – Стоян даже похлопал хана по щекам, но тут же отошел, морщась. – Ну и вонючий он! Каким-то жиром весь провонял. Халат небось не стирал полжизни.

Я подошла к Батыю. Вот она, встреча, которую я так ждала и которой так хотела! Сейчас я его не просто на филе разделаю, я его стружкой настрогаю. Руки сами потянулись к грязной, липкой шее хана. Нет, я даже этим не смущусь, потом буду долго отмывать руки песочком, но сначала его придушу. Душить буду медленно-медленно, чтобы видеть, как станут округляться от страха его глаза, потом они помутятся, а я отпущу, дам вздохнуть пару раз и снова… А потом… резко поверну его башку, чтобы хрустнули позвонки, прерывая жизнь ненавистного мне хана!

Я УБЬЮ БАТЫЯ! Я столько об этом мечтала, еще с Рязани не уставала придумывать способы, как его убить. И вот он вожделенный миг… Пальцы сами расправились, чтобы обхватить противную липкую шею и жать, жать, прерывая его жизнь! Видно, на моем лице это намерение было написано отчетливо, потому что хан ужаснулся, он вжался в ствол дерева, к которому был привязан, в глазах заметался ужас. И тут…

– Настя, – это Вятич. Голос спокойный, но именно это спокойствие говорило о том, что произошло нечто. Неужели монголы обнаружили пропажу своего начальства и бросились в погоню? Тогда жить нам осталось недолго, настрогать Батыя я уже не успею, придется просто убивать. Жаль, так хотелось отыграться за всех замученных в Рязани и остальной Руси.

– Женщины неподалеку, отдельно от стана. Живы и, похоже, пока не тронуты. Охрана хорошая, если просто напасть – перебьют раньше, чем освободим.

Все смотрели почему-то именно на меня.

– Что?

– Может, их на этого гада обменять?

– Отдать Батыя, когда я столько за ним гонялась?!

– Настя, там много женщин, и они ни в чем не виноваты.

Я закрыла глаза и молча стояла несколько секунд. Вот это удар под дых, и, главное, от кого?! От своих же. Жизнь посвятить уничтожению Батыя, получить его в руки и теперь выпустить? Это мог предложить кто угодно, но только не Вятич, прекрасно знавший, что для меня уничтожить Батыя – цель существования.

И вдруг я словно внутренним взором увидела полсотни перепуганных, измученных женщин, которых завтра наверняка изнасилуют и замучают. Эти вот в обоз никого не брали, а если и брали, то ненадолго, попользоваться всем подряд одну ночь и убить, у близких к Батыю русских жен не было. В плену не русские женщины, мордовские, но это ничего не меняло. Быть изнасилованной и растерзанной одинаково тяжело женщине любой национальности.

Я закусила губу, потом вдруг повернулась к Батыю, внимательно его оглядывая. Кажется, даже Вятич забеспокоился, чтобы я чего с ханом не сделала, невзирая на уговоры. Поднятая рука успокоила сотника. Я подозвала к себе Алыма.

– Спроси у него, где женщины.

Конечно, Батый не стал со мной разговаривать, презрительно поморщившись. Этот гад почуял нашу слабость. Он прав, как Вятич и остальные себе мыслят этот обмен? Приведем Батыя и попросим отдать женщин? И их, и нас там же и перебьют. Потому этот мерзавец и не боится, вернее, боится за себя, но нам не уступит. Надо что-то придумать…

– Алым, переводи. Мы можем обменять хана на женщин, только всех сразу и без фокусов.

– Без чего?

– Без обмана.

И вдруг мой взгляд упал на висевшую на шее хана золотую пластину с какими-то знаками. Неужели пайцза? За эту побрякушку они готовы жертвовать если не головой, то многим, она дорогого стоит. Рука сама потянулась снять. Так и есть, Батый отстранился, насколько позволили привязанные руки и ноги, не давая взяться за пластину и едва ли не кусая меня.

– Заткните-ка ему рот и подержите. Мне надо снять эту штуку.

– Зачем? – Это уже не Вятич, а Тумай.

– Эта штука – знак власти, без нее и хан не хан. Вот мы ее в залог и оставим, он нам женщин вернет, а мы ему пайцзу.

– Что?

– Это пайцза называется.

Я разглядывала пайцзу, поворачивая ее к свету, и морщилась:

– Ну что за грязнуля! Даже золото засалено. А может, хана вымыть?

– Некогда.

– Алым, переводи. Мы обменяем хана на женщин, но в залог оставим пайцзу. Только когда женщины будут в безопасности, он получит свой знак обратно. Иначе пайцзу отнесут в ставку с рассказом о том, как хана насиловали все урусы подряд, а потом вымыли и голым привязали к лошади, пустив ее на волю. Пусть ищут эту лошадь в степи.

Батый дернулся, как от удара. Вятич сзади усмехнулся:

– Умеешь ты, Настя, обнадежить человека.

– Ты где человека-то видишь?

Но Батый уже опомнился и решил на шантаж не поддаваться. Фиг такого испугаешь.

Я вдруг рассмеялась:

– А мы не будем пускать лошадь в степь, мы ее с привязанным ханом прямо в ставку и приведем! То-то остальные порадуются…

И все равно эта сволочь не поддавалась, он твердо решил умереть, что ли?

– Но если хан согласится на обмен, то все, что здесь происходит, останется тайной, мы вернем его в ставку тихонько, ведь пока никто не знает, что его украли… Хан вернет женщин и уйдет отсюда, а мы вернем ему пайцзу и никому не скажем о нашей встрече.

Я отошла в сторону, пусть подумает. Вятич удивленно помотал головой:

– Вот искусительница, куда тут змею…

– Молчи уж, а то я его разорву. Вятич, что делать, нельзя же его просто выпустить, даже если он согласится на обмен!

Алым обернулся:

– Он чего-то мычит, может, сказать чего хочет?

– Вынь кляп, послушай, вдруг созрел?

– Он спрашивает, почему он должен нам верить?

– А что ему остается? Отпустит женщин, мы ему отдадим его побрякушку. Скажи, чтоб думал быстрее, мне некогда. И напомни про сон и Рязань.

Алым, конечно, не понял, что за напоминание, но то, как дернулся Батый, подсказало, что оно не зря. Для усиления впечатления я вдруг метнулась ближе и вытянула руку с раскрытыми пальцами к его лицу. Вятич подыграл, он сделал вид, что пытается удержать меня сзади. Я «билась» у него в руках и кричала:

– Пустите меня, я ему глаза выцарапаю! – А потом добавила: – Алым, подскажи ему на ушко, что я могу и выцарапать.

«Утаскивая» меня в сторону, Вятич орал:

– Ну ты артистка!

Мало кто что понял, но Батый наконец испугался, он согласно закивал, мол, сделает все.

Но как я могла вот так просто отпустить своего заклятого врага даже в обмен на женщин?! Спасти полсотни одних и простить при этом гибель тысяч других? Конечно, лучше полсотни живых, но… но… но!!!

И вдруг мой взгляд упал на валявшуюся у самого костра чью-то пряжку. Что-то, какая-то неясная пока мысль заставила меня нагнуться и поднять. Повертела в руках, пряжка была от пояса, сломана, но ее края образовывали букву «Н».

– Вятич, давай ему на лбу тавро, как коню, выжжем?

– Ты же предлагаешь ему все сохранить в тайне?

Я на мгновение замерла, потом мотнула головой:

– Значит, на заднице!

– Чего?!

– На заднице, чтоб не забыл о нашей встрече. Он же свою задницу никому не демонстрирует. Вот и будет тайна. А мы при случае сможем напомнить. Это чтобы он не сказал своим, что пайцзу просто потерял или пока припрятал. С кем он там больше всего не дружил из царевичей? С Гуюком, кажется. Вот мы и пообещаем, что если обманет, то Гуюку про его задницу и расскажем.

– Ну, ты даешь!

– Вятич, этот гад обманет обязательно, его никакой пайцзой не испугаешь, просто так отпускать нельзя.

Раскаленная пряжка впечаталась в белое тело, вокруг разнесся запах горелого мяса, но хан только чуть вздрогнул, из его горла не вырвалось ни звука, хотя рот мы ему не затыкали.

– Надо же какой… – изумилась я.

– А ты думаешь, только мы можем быть мужественными?

– Ничего я не думаю!

Вятич быстро приложил к ожогу какую-то тряпицу.

– Чего это ты о его заде так заботишься?

– Настя, он тоже человек.

– Он не человек, а гад! И я его не убила только потому, что у них женщины. – Я вдруг погрозила Батыю поднятым указательным пальцем: – Но убью, пусть так и знает! Алым, переведи, что еще раз поймаю и убью!

– Настя, боюсь, что теперь он за тобой гоняться будет.

– А до сих пор он что делал?

– Нет, моя дорогая, теперь лично за тобой и с удесятеренной энергией. Берегись.

– Это пусть он меня боится и бережется! – Мой указательный палец нацелился в лицо хана.

Его глаза медленно раскрылись, и на меня дыхнуло такой ненавистью, что чуть не отшатнулась. Но тут же взыграло ретивое, я пользовалась тем, что он меня не понимает, и принялась говорить разные гадости:

– В этот раз тебя, паскуда, спасло только то, что наши женщины в плену, в следующий раз такого не будет. Я сумею тебя поймать и всего, с ног до головы, понимаешь, отсюда досюда, исклепаю клеймами, а потом обваляю в смоле и перьях и голым пущу к твоим же. Да еще и с бантиком на одном месте. Нет, я его вообще отрежу, а бантик прикреплю на том месте, где было.

– Все сказала?

– Вятич, а давай его правда кастрируем?

– Ну ты совсем сдурела. Оставь хана в покое, нам надо его поскорее вернуть, не то хватятся, он и так уже долго отсутствует.

– Алым, переводи. Мы отпускаем его, но чтобы не забыл условие: отпустит женщин и уйдет отсюда по-хорошему – мы не станем никому рассказывать о тавре, а если только хоть одна женщина пострадает, то Гуюк и остальные будут знать, что у хана на заднице тавро, как у лошади. И чье, тоже знать будут. Женщина клеймила хана Батыя!

Конечно, я ерничала, но если уж не убить, то хоть поиздеваться над ним я могла?

– И еще скажи, что если не уберется с Русской земли, я его снова поймаю и тогда уже унижу прилюдно.

Ответом был бешеный взгляд глаз Батыя.

– Ох, Настасья… Всю ненависть Батыя на себя собираешь. А он не так слаб…

– Плевать! – Мне было море по колено.

Сидеть больно, ходить тоже, на коня сесть вообще невозможно, лежать приходилось только на левом боку, чего Батый никогда не делал.

Джихангир вернулся из леса один, объяснив, что с трудом отбился от урусутских духов, погубивших его кебтеулов. Приказал немедленно уходить, оставив все награбленное и женщин тоже.

Никто такого не понимал, но подчинились. Сам Батый был зол до свирепости, мрачен и нелюдим. К себе потребовал шаманку.

Та пришла, жестом выгнала из шатра всех и вдруг предложила:

– Давай я приложу тебе на рану травы.

– Почему ты не предупредила меня?!

– А ты спрашивал, когда пошел в одиночку в лес? Теперь молчи. Сумей скрыть все от других, а рану я тебе залечу…

– Но у них осталась…

– Пусть пока. Ты успеешь забрать, не спеши. Ты правильно приказал уходить и оставить женщин, сейчас своя жизнь дороже.

Приложив к выжженному тавру травы, шаманка усмехнулась:

– Она пометила тебя своим именем.

Хан взъярился.

– Что мне делать сейчас?

– Пока отойди и дай им забрать женщин. А еще раздели тот народ, что живет в этих местах.

– Как это?

– Здесь один народ и два правителя. Один откупился за свой город, помнишь? А второй воюет с урусуткой вместе. И дочь покорного тоже воюет против тебя. Чтобы они не объединились, отправь того, что с тобой, в помощь царевичам на запад. Это сильно ослабит народ и поссорит их между собой. Когда поссорятся, им будет не до урусутки…

Батый смотрел в сморщенное старое лицо шаманки и думал, почему боги дают мудрость только к старости. И далеко не всем.

Последний бой

Конечно, Батый после плена не ушел восвояси и преследовать нас не прекратил. Уходить от его облав становилось все труднее. Нарчатка как могла отвлекала монголов на себя, но у нее дружина еще слабее нашей, против многих тысяч монголов, уже знавших округу, как круп собственной лошади (я подозревала, что нашлось немало помощничков из тех, кто здесь часто ходил с купеческими обозами). Мы могли бы уйти в земли Пургаза и там укрыться, но это было просто нечестно – заманить на мокшанские земли монголов, а самим смыться. Воевать так воевать.

Оставалась одна крепость, в которой можно было укрыться, – Сырня. Там сильный наемный отряд, но это значило подставить под удар и тех, кто сумел избежать гибели в предыдущий приход Батыевого войска. Как ни кинь – всюду клин. И почему я раньше об этом не подумала?

Ситуация хреновенькая… И обратно на Русь не пробиться, Батый перекрыл все возможности уйти к Рязани. Воительница! Стратег! Тактик! Блин, как же можно было вот так увлечься, чтобы поставить в тяжелое положение столько народа?

Я ругала себя на чем свет стоит, а Вятич не мог понять, чего я схожу с ума. Пришлось объяснять. Сотник все выслушал и поинтересовался:

– Хочешь удрать от Батыя?

– Да не удрать хочу, а сделать так, чтобы люди из-за меня не страдали!

– Это как? Ты где видела, чтобы шла война, а люди не страдали? Настасья, прекрати истерику!

Он впервые назвал меня Настасьей, всегда только Настей. Это что-то значило, только вот что?

– Посмотри вокруг, если бы мокша хотели, они бы нас давно выловили и сдали Батыю, как щенков в корзине. Но нас поддерживают, кормят, поят, лошадей перековывают… И Нарчатка тоже поддерживает.

– И что?! Куда нам теперь деваться, в какие еще земли тащить за собой монголов, чтобы и там разорили? Надо было выходить в степь и биться насмерть там! Вятич, может, еще не поздно? Давай отойдем в степь и примем последний бой, а?

Сотник вдруг проворчал что-то вроде «последний бой я тебе гарантирую скоро», но я в этом не сомневалась и сама. И не потому, что у нас была пайцза Батыя, а потому, что нам двоим с ним на Земле не жить, либо он, либо я. Для меня предпочтительней второе, для него первое.

– Знаешь, о чем я сейчас жалею? Нужно было не тавро ему выжигать, а растерзать, как Тузик грелку, и отправить в его ставку, может, испугались бы и ушли?

– Женщины бы погибли.

– А так не погибнут? Мы же мотаем монголов за собой по мокшанским землям, думаешь, здесь не погибнут.

– Ты о чем жалеешь?

– Только о том, что не убила этого гада!

– Хочешь последний бой?

– Хочу. А еще лучше, если я и он, чтоб кто кого.

– Настя, он к Евпатию не вышел. Ханы не выходят на поединки, выставит против тебя верзилу метра два ростом, такого, чтоб конь не выдерживал, тот на одну ладонь тебя посадит, а второй хлопнет.

– Что ты предлагаешь?

– Идти в Сырню. Тем более туда отправилась и Нарчатка со своей дружиной. Там стены, там Алджибай с воинами. Не Козельск, конечно, но надежда есть.

– Он округу разорит.

– Там уже давно нет округи – разорена. Пошли, командир, не тяни время.

Мы прибыли к Сырне к вечеру, но нас узнали, встретили с удовольствием. Нарчатка со своими была уже там.

Я невесело посмеялась:

– Все в сборе… Не хватает только Батыя.

– Он ждать себя не заставит, надо подготовить город, насколько возможно. И увести людей в лес.

– Нет, – вдруг помотала головой княжна.

Я обомлела. Она не собирается биться вместе с нами?

– Если сейчас увести людей, то их легко перехватят. Уходить надо тогда, когда монголы будут стоять под стенами.

Я вспомнила слова Бормана о том, что уходить из Берлина нужно под грохот русских пушек и танков. Оказывается, его тезис не нов. Интересно, он знал о словах Нарчатки?

Нет, ну вот дурища-то, а?! Нашла время вспоминать фильмы советского периода. Главное – вовремя-то как!

А княжна, вернее, теперь она уже была царицей, народ ее признал, продолжала весьма деловито:

– А пока все, кто в силе, могут рыть волчьи ямы и устраивать другие пакости.

– У вас чеснок есть?

– Что есть?

У них называлось это как-то по-другому, но шипы на погибель лошадей нашлись. Оставалось только решить, где и как копать, где разбрасывать…

Удивительно, но нас поддержал не только Алджибай со своими воинами, в общем-то привычными к боям и осаде, но и жители Сырни. Особенно старались девушки из дома терпимости.

Уже через пару часов можно было наблюдать, как неумело тычут заступами в землю весьма упитанные кобылки из числа тех, кто совсем недавно ублажал воинов совсем другим способом. Но никто не насмехался, трудовое рвение ночных тружениц вызывало даже уважение.

Сырня готовилась к длительной осаде. Алджибай убеждал нас, что хлеба хватит надолго, вода в крепости есть, колодцев достаточно, остальные запасы тоже немаленькие… А я смотрела на деревянные стены Сырни, через которые легко перелетит стрела с горящей серой на наконечнике, и думала, насколько быстро выгорит все. Сколько понадобится Батыю – день, два, неделя?

Об осаде и отпоре хорошо рассуждать, когда никого нет под стенами, но когда монголы закружат свою карусель с ливнем горящих стрел, небо покажется с овчинку. Оставалась только надежда на тот самый подземный ход, о котором твердила Нарчатка.

И вдруг я поняла страшную вещь: Нарчатка – единственная правительница мокши, ей нельзя погибать!

Вятич в ответ на такой крик души покачал головой:

– Надеешься ее убедить уйти? Не думаю.

Так и вышло, царица даже слышать не желала об уходе!

– Нарчатка, послушай, вы должны попробовать пробиться. Нельзя, чтобы исчез твой народ или был разогнан, как буртасы. Мы однажды прорывались так из Козельска, когда сразу с нескольких сторон, то можно пройти.

– Нет, мы в своем городе и будем отбиваться до конца.

– Монголов слишком много, город они сожгут и возьмут даже без осадных машин. Немного погодя его просто не будет. А вы уходите.

– Мы не бросаем друзей в беде. У нас общий враг.

– Нарчатка, Батый гоняется за мной лично.

– Как?

Тьфу ты, снова повело на язык двадцать первого века!

– Он гоняется именно за мной, понимаешь, я однажды… сильно оскорбила его.

– Ты встречалась с ханом?

– Да. Когда освобождали ваших женщин.

– Они сказали, что их просто оставили и ушли. Почему-то.

– Ты когда-нибудь видела, чтобы монголы просто оставляли красивых пленниц? Мы его вынудили сделать это, поставив на… в одном месте тавро. Теперь он будет мстить мне до конца. Вы здесь ни при чем, потому уходите.

– Нет, мы не бросаем друзей в беде, – повторила царица.

– Нарчатка, когда-то я тоже очень не хотела уходить от остающегося Евпатия Коловрата и многие не хотели оставлять его с небольшой горсткой воинов против целой армии Батыя. Но Евпатий верно сказал: живые, вы еще сможете отомстить, а мертвые уже нет.

Меня поддержали Вятич и Тумай:

– Уходи, у твоего народа не осталось правителей. Пуреш с сыном ушли на запад, инязор Пургаз погиб. Уходи, думай о народе.

Нарчатку удалось убедить уйти. Перед самым уходом она вдруг тихо поведала мне, что это только потому, что… у нее будет сын! От Вадуна!

– А Вадун знает?!

– Нет, он погиб. Но мой сын – его продолжение, сам Вадун был похож на легендарного инязора Тёкшоня, а его сын будет похож на Вадуна.

– Обязательно будет, – заверила я Нарчатку.

Мы провожали дружину Нарчатки со смешанным чувством, понимая, что больше их не увидим. Я ничего не знала о судьбе царицы, а потому продолжала надеяться, что она сможет выжить и родить сына, очень похожего на Вадуна. Жаль, не расспросила, как именно и где он погиб. У Вадуна были хорошие глаза честного человека и воина, он не мог погибнуть глупо или недостойно.

Когда последние всадники осторожно пробрались в узком проходе между разбросанным чесноком, Алджибай удовлетворенно объявил:

– Они отвлекут монголов от города, постараются увести их в сторону.

Я потеряла дар речи, пару секунд разевала рот беззвучно, а потом схватила Алджибая за грудки:

– Ты?! Ты знал об этом и молчал?!

Наверное, это смотрелось смешно, я едва доставала здоровенному Алджибаю до плеча, и все мои наскоки были укусом комара для бегемота, но, видно, от неожиданности «погранец» болтался в моих руках, как тряпичная кукла, даже побледнев.

– Нарчатка сама сказала не говорить…

– Мало ли что она тебе скажет?! Недоумок!

Вятич оттащил меня в сторону, шипя на ухо: «Сдурела?!» Хорошо, что «погранец» не понимал лексикон двадцать первого века. Иначе действительно были бы неприятности.

В конце концов он прав, как можно обсуждать приказы царицы, у которой ты находишься на содержании? Но хоть шепнуть нам он мог?

Вятич увел меня к себе и долго сидел, гладя мои встрепанные волосы, чтобы успокоить. А я, как дура, рыдала:

– Ты… ничего не понимаешь… Она беременна… у нее будет ребенок от Вадуна…

– Слушай, а где сам Вадун, я его не видел.

– Погиб.

– Настя, если ей судьба – выживет. Никого никуда они не уведут, пока Батый знает, что ты здесь, он от Сырни не уйдет.

Конечно, сотник прав, теперь приманка для Батыя – я. Но как он узнает, что я здесь? Снова отправлять стрелу? Я решила завтра обязательно над этим подумать. В тот вечер думать не только об этом, но и о чем-либо вообще я была не в состоянии по одной простой причине.

Вятич ласково поцеловал меня в висок, потом шрам, еще… еще… шею… Какой уж тут Батый и стрелы! Когда его губы касались моего лица и тела, я теряла всякую способность и сопротивляться, и думать…

– Настя… Настенька… глупенькая моя девочка…

Строптивый нрав сумел-таки подать голос:

– Это почему глупенькая?!

– Тихо, тихо…

Карусель крутилась, но не монгольская и не со стрелами, это кружилась моя голова от его поцелуев, от его ласки. И снова не было ни Батыя, ни монголов, ни тринадцатого века, ни двадцать первого…

Я точно знала, что счастье есть и зовут его Вятич. И было особенно горько и больно оттого, что мы оба понимали – эта ночь последняя. Как же хотелось, чтобы она была самой длинной в году, не то что в году, в столетии!

Но она закончилась. Все хорошее и особенно прекрасное так быстро заканчивается. В окно полз тусклый свет начинающегося дня. Моя голова лежала на плече у Вятича, я тихонько проводила пальцем по его плечу, шее, подбородку…

– Ответь, наконец, зачем ты притащил меня сюда?

– Хотел доказать тебе, что ты ничего не можешь, ничего не стоишь.

Еще вчера я бы взвилась, как от ожога, но сейчас только усмехнулась:

– Доказал?

– Когда ты «очнулась» у Анеи, сначала так и казалось, московская красотка получила щелчок по носу. Но потом ты стала биться мечами наравне с парнями, и когда получала удары, даже не морщилась. Я начал тебя уважать. А потом была Рязань и остальное. И отправить тебя обратно уже не хватило сил.

– Вятич, что тебе сказал Славен тогда?

Он даже вздрогнул от вопроса.

– Я должен послезавтра тебя вернуть обратно. А для этого не пропустить момент…

– Ну, договаривай! Моей гибели?

– Да.

– Иначе что?

– Иначе ты просто потеряешься во времени, и тебя придется долго разыскивать по разным столетиям и городам.

– Да, не хотелось бы…

– Настя, не бойся, все будет хорошо. Тебе оставят память. Постарайся быть осторожней с ней там.

– Какое странное ощущение, словно я отправляюсь куда-то в космос или вообще в неведомое…

– Так и есть.

За дверью зашумели, на улице зазвучало било, сообщая, что началось…

– Пора…

Действительно, первые десятки монгольской разведки подошли к Сырне. Конечно, они попали и в волчьи ямы, и налетели на щедро разбросанный чеснок – железные шипы, чтобы ранить конские копыта, но это не остановило.

Бравое настроение жителей и даже Алджибая стало улетучиваться, когда они увидели черную массу, заполняющую склоны оврагов. Одно дело – слышать о враге, знать, что его много, очень много, и совсем другое – воочию увидеть это «много». А ведь здесь были всего два-три тумена.

По стене разгуливал Каргаш, его верно прозвали журавлем за длинные ноги, которые парень выбрасывал при ходьбе, словно они мешали своему хозяину.

– Что там?

– Монголы… – развел руками Каргаш.

– Значит, пора показываться, чтоб не прошли мимо.

Куда можно пройти мимо, если крепость на мысу между оврагами и речкой, я уточнять не стала. Главное, чтобы не стали разыскивать Нарчатку, она должна выжить и родить здорового младенца, а беременным вредно волноваться.

Я надела плащ и вышла на стену так, чтобы меня было видно издали.

– Не лезь под стрелы.

– Боюсь, что отдан приказ именно в меня не стрелять.

– Зря надеешься.

– А оберег?

– Настя, он помогает, только если ты сама не рвешься умереть. Подожди немного, ладно?

– Так и быть, уговорил.

Я была настолько готова к гибели, что ее уже не боялась, это, видно, беспокоило Вятича, он предостерег:

– Не лезь на рожон и не торопись умирать. Всему свое время.

Монголы собрались осаждать крепость основательно. Убедившись, что я здесь, Батый, конечно, не стал преследовать никакую Нарчатку, Вятич был прав. Батый пришел за мной, вернее, за моей жизнью. Подтверждение этому мы получили быстро.

Вперед в сопровождении двух воинов, державших щиты, выехал лучник. Они были вне пределов досягаемости наших лучников, но Алджибай крикнул по стене, чтобы не стреляли, понятно, что сейчас что-то будет.

Я показала Вятичу на развевающиеся по ту сторону оврага хвосты на высоком шесте:

– Пожаловал. Как ты думаешь, сидит или все еще стоит?

– Сидит, у него шаманка хорошая, залечила, небось.

Лучник с усилием натянул большой лук и отправил в нашу сторону стрелу, причем не просто в нашу, а именно в мою. Стрела упала навесом, не причинив никому вреда. Ее подобрали, и тут же раздался хохот Алджибая:

– Ты посмотри, как они войну объявляют?! Стрела-то позолоченная! Да, наконечник позолоченный!

Мы с Вятичем рассмеялись. Ай да Батый! Не пожалел на меня позолоты.

– А чего ж не золота?

– Много чести, курчонок ты мой щипаный. Перчатка брошена, придется поднимать.

Осада началась.

Я не знала, как далеко идет потайной ход, и меня начали мучить опасения, потому что монголы расположились, кажется, по всей округе. Куда ж уходить?

У Батыя с собой явно не было больших осадных машин, таких, какие разбили стены Рязани. Понятно, тогда их притащили по льду Оки, а здесь пришлось продираться через лес. Но монголы тут же начали собирать малые машины, причем делали это на виду у защитников, чтобы поняли, что им грозит.

Еще одну страшную вещь увидели те, кто стоял на стене. Под большими котлами были разведены большие костры.

– Это еще зачем? – удивился Алджибай.

Я знала зачем, но объяснять не стала, развернулась и поторопилась прочь со стены. Вятич за мной.

– Что?

– Они будут вытапливать жир из пленных, чтобы смазывать свои машины.

– Что?!

– Да, так было под Рязанью.

Стены еще не дрожали от ударов, камни метнули всего несколько раз, только пристреливаясь. А потом все затихло. Мы поднялись наверх посмотреть, что творится. Две осадные машины были уже собраны, и ни у кого не оставалось сомнений, что долгой осады не будет, просто не нужна. Вот эти адские устройства разобьют самый прочный тын за пару дней. Остальное доделают ворвавшиеся в город толпы головорезов. Понятно, что вот эти внизу никого жалеть не станут. Кажется, даже наемники Алджибая осознали, с кем связались.

– Последний день Помпеи…

– Чего так мрачно, гляди на жизнь веселей.

– Кофе Жокей… – невольно буркнула я.

– Что?

– Да так, реклама, чтоб ее.

– Настя, здесь Гугл бессилен. И Яндекс тоже.

– Да! Здесь помогут только международные санкции, ООН например. Но, боюсь, так долго, до ее основания, мы не продержимся.

– Это факт, который приходится признавать.

Вятич пытался шутить, но шутки выходили натянутыми. У нас просто не было другого выхода, кроме как погибать. А я еще не встречала тех, кому бы эта перспектива очень нравилась.

Оглядев окрестности со стены, я мрачно объявила:

– Батый сволочь!

Бровь Вятича удивленно приподнялась:

– Ты в этом сомневалась?

– Нет, но неприятно лишний раз в этом убеждаться. Слушай, а может, он за пайцзой пришел? Мы же не вернули.

– Угу, а заодно за твоей головой.

Я вспомнила монгольских всадников и жителей Сырни.

– А может, мне выйти?

– Зачем?

– Чтобы спасти жителей Сырни.

– Настя, их все равно вырежут.

От стены быстрым шагом шел Алджибай, его взгляд, брошенный на меня, был чуть странным, словно «погранец» извинялся за что-то. Мелькнула мысль, что они решили меня выдать Батыю, чтобы сберечь город. Все верно, если монголам нужна я, то к чему гибнуть всем?

Так и есть, загудело било, созывая горожан на площадь. Я почему-то была совершенно спокойна. Отдадут так отдадут. Жаль, что не убила Батыя, но знать, что на моей совести гибель стольких людей… А еще жаль, что погибну не в бою, а в муках. Нет, я решила попросить об одном: не связывать меня, чтобы смогла хоть плюнуть в рожу этому гаду!

Горожане собрались быстро, все же большинство либо на стенах, либо где-то рядом, подносили стрелы, болты, кипятили воду в ожидании штурма. Алджибай поднялся на возвышение, оглядел притихшую толпу. Он говорил по-русски, нарочно, чтобы поняли и мы тоже. Сказал, что монголы прислали требование выдать им русскую женщину-воина в голубом плаще.

Сотни голов повернулись в мою сторону. Я усмехнулась: Батый верен своему сволочному характеру. Шакал паршивый! Отправить Пуреша с дружиной подальше от его земель, чтобы не мог помешать, стравить эрзя и мокшу… Зря мы не отправили кого-нибудь к Гуюку с рассказом о выжженном знаке! Может, рассказать сейчас? Какая теперь разница. Я знала только одно: Вятич не отдаст меня, а значит, погибнет сам. Плохо, потому что это глупая, бесполезная гибель.

Пока размышляла, пропустила, что еще говорил Алджибай, но судя по тому, как смотрели на меня вокруг, речь шла именно обо мне. Вятич усмехнулся, но не зло, не горестно, скорее довольно. Толпа одобрительно загудела. На помост выскочил Чабас (кто назвал этого бешеного аскиза Чабасом – «спокойным»?). Закричал что-то по-своему, потом перешел на мокшанский, потом что-то выкрикивал по-русски. Я поняла одно – скрученную из его пудового кулака фигу.

Шумели еще долго. Но когда я решительно шагнула на помост, толпа вмиг затихла. Я смотрела на эти такие разные лица, ставшие за последние дни родными, взгляд невольно выбирал знакомых… Вон стоит рослая худая проститутка Рахиль (никто не знает, как ее зовут в действительности), вон Мазава, она и правда красавица, имя не лжет. Вот крупный, всегда угрюмый добряк Овтай (медведь). А кто прозвал Чавкой (галкой) белобрысого парня – загадка. Много знакомых лиц, с кем-то вместе рыли волчьи ямы, кого-то учила биться мечом, у кого-то училась сама… И они должны гибнуть из-за меня? Нет!

Я низко поклонилась народу.

– Спасибо, что не хотите выдавать меня Батыю, но я не хочу, чтобы из-за меня погиб город. Я сама выйду.

Толпа взвыла. Вперед снова шагнул Алджибай:

– Не то говоришь. Мы уже решили тебя не отдавать. А биться с Бату-ханом будем не только из-за тебя, но и за себя, за свою волю, свою жизнь.

– Их очень много.

– Больше не значит лучше.

– У них осадные машины, они разобьют стены и вырежут всех в городе.

– Всех не вырежут, я тоже знаю, где тайный ход, кого сможем, выведем. А остальные будут биться насмерть. Эх, Настя, разве можно воина смертью запугать?

Монголы крутили карусель, поливая стены бесконечным количеством стрел. Среди них были те, что несли огонь, деревянные постройки начали гореть. Через тайный ход все шли и шли горожане, это были семейные женщины с детьми. Категорически отказались уходить труженицы дома терпимости, объяснив просто: мы, мол, всегда вместе с теми, кто нам люб. А любы были, конечно, воины.

Но бесконечно это продолжаться не могло, на стенах не показаться, кроме того, кое-где начали гореть и сами стены… Алджибай собрал своих воинов, я своих. Много раненых, много уже отсутствовали.

– Надо выходить и биться мечами, чтобы не сгореть тут, как поросенку на вертеле!

Другого мнения не было. Последний бой.

К нему готовились, как действительно к последнему, все прекрасно понимали: никому не выжить. До блеска начистили оружие, переоделись в чистые рубахи, помолились каждый своим богам…

Вятич долго смотрел мне в глаза:

– Настя, запомни одно: у тебя мощный оберег, но тебе пора. Ничего не бойся, только будь все время рядом, я должен успеть.

– А ты?

– Все будет хорошо.

– А ты?!

Он вдруг привлек меня к себе и крепко-крепко поцеловал. В последний раз? Сердце тоскливо сжалось.

Но каждый из тех, кто готовился выйти за стены, намеревался отдать свою жизнь как можно дороже. Я оглянулась. Даже проститутки взяли в руки оружие. Они собираются выходить без доспехов? Хотя какая разница?

Вятич осторожно провел пальцами мне по шраму и решительно скомандовал:

– Пора!

Я надела на голову шелом с личиной, теперь меня выдавал только голубой плащ князя Романа. Сквозь прорезь личины Вятича увидела его глаза, они улыбались…

– По коням!

Монголы встретили нас градом стрел. Понятно, они лучше бьют из луков, чем дерутся в рукопашной, но выбора у нас не было, да и у них тоже. Увидела вдали Батыя, как всегда, сидит в седле, но в стороне, наблюдает. К нему не пробиться, хотелось спросить, как задница, не болит ли, но тут же оказалось не до того. Вокруг кипел бой.

Это уже привычно: звон оружия, вопли, ржание, грохот сшибки…

Взмах мечом, еще один, еще… а потом я потеряла счет и взмахам, и убитым или раненым. Рядом бился Вятич, все время косясь в мою сторону.

– Я еще жива!

– Вижу!

И следом стрела… Мне показалось, что я даже услышала пробившийся сквозь грохот боя звук спускаемой тетивы…

Боль пронзила все тело сразу.

– Вя-тич…

Вот и все. Земля закрутилась в какой-то немыслимой карусели, а потом приблизилась – и стало темно. Но последним, что я увидела, было лицо Вятича, когда он сбросил шелом с личиной и склонился надо мной. Мелькнула мысль: «Успел» – и тут же погасла с последними искрами сознания…

Бату видел, как упала девушка в ярко-голубом плаще, как над ней склонился какой-то воин. Он хорошо помнил этих двоих. Вот час расплаты… Хан жестом послал вперед кешиктенов: захватить! Он должен лично отрубить ей голову, убедиться, что это действительно та, с которой схватка не на жизнь, а на смерть!

Два десятка сильных, отменно вооруженных воинов, повинуясь приказу джихангира, бросились к лежащей девушке и склоненному над ней мужчине. Можно было не бросать вперед столько людей, на всем поле среди убитых оставались только эти двое – девушка и воин. И тут…

Бату замер, увидев, как от распростертого на стылой земле тела девушки вверх поднялся светлый столб, внутри которого явно угадывалась женская фигура… Воин над девушкой что-то закричал, подняв руки вверх и в стороны, словно призывая неведомые силы. А потом…

Такого страха не испытывал никто из них. Над всем полем сначала пронесся сильнейший вихрь, срывая хвосты с шестов и копий и сбивая с ног лошадей, потом загудело, будто вся земля поднялась на дыбы, а потом внезапно стало темно. Но не ветер или темнота заставили бежать кешиктенов. Над полем… нет, это был даже не звук, а нечто запредельное. В головах словно что-то рвануло, тысячи иголок вонзились в мозги, причиняя невыносимую боль, а еще всех почему-то обуял такой ужас, что сердца, казалось, вот-вот разорвутся! Люди и животные, разом обезумев, ринулись прочь от страшного места. Бату-хан в том числе.

Потом они даже не могли вспомнить, что именно оказалось самым страшным или страшным вообще. Но даже если бы сама земля разверзлась под ногами, поглощая в свои недра, было бы не так ужасно.

Опомнились далеко от места сражения. Долго не могли прийти в себя, у огромных сильных кебтеулов дрожали руки и ноги, не слушались голоса. Хан старался делать вид, что ничего не произошло, приказал поставить походный шатер и позвать шаманку.

– Что это было? Погибла урусутская шаманка?

– Нет, она не шаманка. Но она действительно погибла. А здесь против нас были все колдуны этой земли, их призвал на помощь тот человек, которого ты видел рядом с урусуткой.

– Туда можно вернуться?

– Зачем? Там нет выживших и того воина нет…

– Там остались наши воины.

– Ты не сможешь никого загнать туда еще раз. Урусутка погибла – это главное. Иди вперед, хан.

Урусутка, несомненно, погибла, но легче на душе почему-то не стало, словно где-то в уголке так и осталась частичка того ужаса, который испытал у стен города. И Бату знал, что стоит ему приблизиться к урусутским землям, как ужас вернется вновь. Почему был в этом уверен – непонятно, но не сомневался.

На запад, ну их, эти урусутские леса и болота!

На место последнего сражения у города вышли несколько седых старцев, опиравшихся на свои посохи. Они шли по полю, качая головами и явно разыскивая кого-то. Наконец, один показал на лежавшего вниз лицом воина, рядом с которым виднелся ярко-голубой кусок ткани. Это было тело бездыханной Насти, и рядом лицом вниз Вятич.

Один из седоволосых стариков подержал раскрытую ладонь над девушкой, кивнул:

– Ему все удалось.

Потом так же подержал над самим Вятичем и тоже кивнул:

– Живой.

Четыре старика с трудом потащили тело своего товарища прочь со страшного места. Вятич чуть застонал.

– Потерпи, сынок, сейчас полегчает. Надо убираться с этого проклятого места…

Над погибшими не кружили даже вездесущие вороны, обычно обозначавшие места сражений.

У крепостных стен остались лежать тысячи и тысячи погибших воинов, но никто не спешил устроить им погребальный костер или хотя бы просто собрать оружие. Немного погодя поле битвы занесло снегом, к весне большинство трупов сгнило, летом обильно проросла трава, потом снова выпал снег, ветер нанес немало песка… Но столь сильно было проклятие, что даже звери обходили холм, а птицы облетали стороной.

Ужас все еще ощутимо витал над этим местом…

Он витал и через семь с половиной столетий тоже. Люди не могли без содрогания пройти через глубокий Кудеяров овраг или подойти к стенам бывшей крепости, хотя деревянные стены крепости сгнили и развалились от непогоды. Город остался не только неразрушенным, но даже неразграбленным. Первые столетия любого, кто оказывался рядом, охватывал такой необъяснимый ужас, что ноги сами несли прочь. Заставить подъехать ближе лошадь не получалось, бедная скотина предпочитала лучше погибнуть под кнутом, чем сделать дальше хоть шаг. Даже самые лихие разбойники старательно обходили этот холм стороной.

Но шли века, наступило время полного безверия, и «черные археологи» добрались-таки до заветных мест, разрыли останки, сделали то, что не сделали люди много столетий назад, – разграбили, унося все, до чего добрались их руки. Несчастные не знали одного – унося с собой ценные вещи тринадцатого столетия, они уносили и частицу проклятия, витавшего над этим местом. А проклятие – вещь прилипчивая, подцепить легко, отвязаться трудно. Но это на их совести, и кара предстоит тоже им…

Вокруг кроваво-красная тьма. Нет, не так, в черной пелене перед глазами вспыхивали кровавые всполохи и метались какие-то искры. И каждая такая вспышка отзывалась немыслимой болью.

А еще где-то долбил дятел. Эта птица оказалась неимоверно настырной и бессовестной, она долбила и долбила, не останавливаясь. И дятлу не было никакого дела до того, что мне больно от его стука. Никогда не думала, что дятлы такие наглые. Придется сказать Вятичу, чтобы с ним поговорил покруче, надо же совесть иметь, не один он на белом свете!

Мне почему-то было невыносимо жалко себя, хотелось плакать. Но нельзя, если кто-то из дружины увидит, что я реву, будет позор… Нет, они не посмеются, но я даже повода давать не могу.

Видно, последнее слово я сказала вслух, потому что чей-то голос откликнулся:

– Очнулась, кажется…

Голос знакомый, но не Вятича, но его звук отозвался в моей несчастной голове таким всплеском боли, что я невольно застонала. Что это со мной? Снова упала с лошади? Но я билась уже не конной, Славу подо мной убили задолго до конца боя.

Конца? Бой закончился?! Если вокруг не слышно звона металла, криков и ржания, значит, закончился. Тогда почему темно и все вокруг красное? Неужели столько крови, что я, как Васька, захлебнулась? Нет, я явно дышала и даже слышала, значит, жива. Тогда что это?

Размышления тоже давались нелегко, они вызывали тупую боль, которая разливалась по всему телу. Особенно болел правый бок и еще левая щека.

Я попыталась открыть глаза, но веки были такими тяжелыми, что это не сразу удалось. Пошевелить пальцами тоже. На Земле что, изменилась сила тяжести, что ли? Это все из-за Батыя! Зря мы его не убили тогда в лесу!

Остановила сама себя: вот дурища-то, при чем здесь Батый?

С трудом разлепившиеся веки ничего не прояснили, вместо черного и красного вокруг было белое. Вот те на! Это еще что? Повести глазами в стороны не получалось, не позволяла боль.

Но этого не понадобилось, перед глазами возникло чье-то лицо, оно было женским, совершенно незнакомым и каким-то странным. На голове белый колпак, глаза подведены, ресницы накрашены, волосы высветлены… Откуда в Сырне такая фифа взялась? Все люди как люди, а эта словно из Москвы…

И тут меня осенило, я даже мысль про фифу не додумала: я в Москве и, видно, в больнице! Потому белый потолок и белый колпак на голове у крашеной блондинки. Я застонала и закрыла глаза. Не хочу! Пустите меня обратно к Вятичу, там идет бой, а я тут валяюсь!

Губы пересохли, голос сел, но я сумела проскрипеть, вернее, прошептать:

– Пить…

Губы тут же смочили благословенной влагой, но пить не дали. Вот жадюги, Вятич обязательно бы напоил.

Пелена перед закрытыми глазами уже не была такой страшной, и звуки стали доходить вполне прилично, хотя и не слишком отчетливо. Я невольно прислушалась. Кто-то говорил, что нужно позвать Вадима Аркадьевича, он просил сразу сообщить, когда пациентка очнется.

Пациентка – это я? Я не хотела быть пациенткой, я хотела быть с Вятичем. Снова стало себя очень жалко. Я вдруг едва не подпрыгнула: а где сам Вятич?! Если он тоже тут, то ему нужна помощь!

– Где Вятич…

– Что? Настя, ты что-то хочешь?

Голос мужской и очень знакомый. Я снова открыла глаза. Лицо тоже знакомо – красивое, холеное, мужественное, даже с небольшой ямочкой на подбородке. Вяло протекла мысль: это Андрей, это не Вятич… Я попыталась отодвинуть его рукой, но рука была немыслимо тяжелой и не поднялась.

И тут… Это ненормальная клиника! У них водились не только дятлы, но и слоны. Только чуть стих стук из-за птичьей долбежки, как раздался страшный топот. От ужаса я снова прикрыла глаза. Слон приблизился к моей постели, грохот его шагов затих. Я попыталась осторожно открыть один глаз, чтобы посмотреть, что он будет делать, и с изумлением обнаружила рядом вместо слона вполне симпатичного человека в халате, полноватого, даже скорее толстого, но отнюдь не слоновьих габаритов.

Как может нормальный человек производить при движении такой грохот? Или у меня что-то с мозгами? Или слон остановился рядом с палатой и стесняется войти? Скорее последнее, я же явно слышала грохот тяжеленных ног. Не надо мне таких гостей.

– Не надо слона…

– Что? – Доктор наклонился к моим губам, пытаясь разобрать.

От него пахло хорошим мужским средством после бритья. Кажется, он человек все же разумный, я сосредоточилась, собрала остаток сил и прошептала:

– Где Вятич?

– Кто?

– А Батыя убили?

Доктор пригляделся к моей физиономии внимательней и как-то странно задумчиво покачал головой:

– Нет, вроде сам умер…

Умер?! Батый умер?! Я чуть не заорала, с одной стороны, радость от смерти этого гада, с другой – досада, что это не я его грохнула. Но взрыв эмоций вызвал взрыв миллионов искр в моей многострадальной голове, я бессильно закрыла глаза. Сквозь пелену пробился голос Вадима Аркадьевича:

– Снотворное. И вызвать психиатра…

Какого психиатра? К кому, ко мне? Они что, думают, что я рехнулась? Конечно, они же ничего не знают о Вятиче, откуда им знать, сотник с кем попало не дружит.

Доктор явно ушел, слон тоже, а я стала проваливаться в приятную дрему… Последней мыслью было удивление: теперь слонов держат вместо комнатных собачек?

Очнулась я в уже приличном состоянии, болели бок и голова, но кровавой пелены перед глазами уже не было, дятел улетел (спугнули?), слон не появлялся, собственно, и Вадим Аркадьевич тоже. Зато рядом с кроватью обнаружился Андрей. Он явно обрадовался:

– Настя, пришла в себя?

Глазами удалось повести относительно легко, даже пальцы руки смогли сжаться в кулак, и сама рука чуть приподнялась. Соображалось вполне прилично. Я в больнице, рядом с кроватью капельница, без них сейчас даже геморрой небось не лечат. Тут же вспомнился психиатр, которого должны ко мне вызвать. Ну, давайте, я вам покажу психиатра!

– Ты меня узнаешь?

Я фыркнула:

– Очень хотела бы не видеть твою рожу, но, к сожалению, не могу.

– Узнаю подругу, – покачал головой Андрей.

– Позови доктора.

– Настя, что ты за бред несла, тебе Батый приснился?

Мне Батый не приснился, я его за горло держала, но тебе об этом знать ни к чему.

– Позови Вадима Аркадьевича!

– Откуда ты знаешь, как зовут врача?

И тут меня повело, в глазах у бойфренда явно мелькнуло какое-то опасение, неужели договаривались между собой о чем-то про меня? Ах вы ж! Я уже пришла в себя окончательно, тело и бок болели, голова тоже, но соображалка работала.

– Находясь без сознания, человек все равно все слышит, Андрей. Зови Вадима Аркадьевича.

– Уже позвали, – буркнул Стариков.

Я отвернулась к стене. И как теперь относиться к тому, что со мной было там, в тринадцатом веке, в Рязани и Козельске, в заколдованном лесу и Сырне? Где Вятич, Нарчатка, Анея, Лушка и множество ставших мне дорогими людей? Что это было: сон, явь, бред? И как теперь жить со знанием того, что происходило в действительности?

Вадим Аркадьевич пришел, фальшиво-радостно поприветствовал, поинтересовался самочувствием.

– Вашими заботами гораздо лучше. Что у меня повреждено? Сильно болит бок и щека.

Я прекрасно помнила, что в бок меня ранили еще в первом бою в составе дружины Евпатия Коловрата, а щеку рассек татарин, когда мы уходили, оставляя Евпатия с малым числом воинов. Но говорить это все Вадиму Аркадьевичу, водившему слона на поводке, я не собиралась.

– У вас сломано ребро и рана на щеке. А еще сотрясение мозга.

– Неудивительно после такой аварии.

– Вы помните аварию?

– Конечно, я же не сумасшедшая. Голова, конечно, болит, и сны дурацкие снятся… Про Батыя…

В глазах милейшего хорошо пахнущего доктора метнулось что-то этакое…

– Но это Андрей виноват, я, видно, его диссертацию вспомнила, он про Батыя писал.

Вадим Аркадьевич оглянулся на моего бойфренда, тот чуть развел руками.

– Да-да, Андрей Юрьевич у нас историк, вы не знали? Столько всего интересного может при случае рассказать о Батыевом нашествии. Вы психиатра ко мне вызвали?

Вопрос был в лоб, доктор почти пошел красными пятнами, но вовремя сумел взять себя в руки. Ай да выдержка!

– Какой психиатр, что вы?!

– Обыкновенный, кто-то же должен подтвердить, что у меня не съехала крыша, если я спрашиваю о Батые и Вятиче? Но мне нужен не психиатр, а нотариус.

– Зачем?

Кажется, они спросили в два голоса. Вот, блин, а я вообще не в психушке, часом? Андрюха все может.

– Понимаете, пока я лежу в больнице… Кстати, как долго уже?

– Неделю…

Ого, а там прошли два года…

– Кто-то должен заниматься делами фирмы и моими собственными финансовыми. – Я попыталась развести руками, получилось не очень, потому как привязана к капельнице. – Я хотела бы нотариально заверить поручение Андрею Юрьевичу.

У Андрюхи блеснули глазки.

– Так устала, так вымоталась, что попала в аварию. Хочу серьезно подлечиться и отдохнуть. Пусть Андрей Юрьевич поработает. Да, Андрей?

– Конечно, конечно, отдыхай, Настя.

Ах ты ж сволочь! Ты даже рад моей беспомощности. Но думать сейчас об этом не хотелось, наоборот, очень хотелось поскорее остаться одной, в своей квартире безо всяких Андреев и агентств недвижимости.

Вадим Аркадьевич тоже закивал:

– Конечно, но мы можем заверить все и сами…

– Да нет, там нужны полные документы, это слишком сложная доверенность. Андрей, пожалуйста, съезди к Марине, пусть она все быстренько приготовит.

Кажется, мой дорогой френд удалился с удовольствием.

– Вадим Аркадьевич, можно с вами побеседовать тет-а-тет?

– Безусловно, я вас слушаю.

– Что это за клиника?

Он назвал частную клинику, весьма нехилую и дорогую.

– Как долго я здесь буду находиться?

– Ну… это будет зависеть от вашего самочувствия… от данных обследования… все же вы серьезно пострадали в аварии…

Ясно, доктору совсем не хотелось выпускать платежеспособную пациентку. Ладно, подольем маслица в огонь, а потом бальзам на рану.

– Со сломанным ребром вполне можно ходить. Шрам на щеке мне будут залечивать пластические хирурги. – Доктор от таких слов явно поскучнел, словно подтверждая мои размышления. А я продолжила, теперь уже как змей-искуситель: – Но у меня просьба… Знаете, действительно устала, лень снова ввязываться в рабочую кутерьму. Пусть Андрей поработает. Вы не могли бы подержать меня здесь еще? Не надо ничего колоть, так, что-нибудь общеукрепляющее, не больше.

– Конечно, конечно! – Энтузиазм так и пер из Вадима Аркадьевича.

– Вы для порядка можете мне там навыписывать чего-нибудь, но колоть не надо. Я отдохну, отлежусь и скажу вам большое-большое спасибо со множеством цифр в счете. Лично вам.

Он даже не стал разыгрывать смущение, просто деловито кивнул.

– Тогда у меня еще просьба, вернее, несколько. Не пускать ко мне посетителей без моего согласия, даже Андрея Юрьевича. Он начнет задавать вопросы про дела, а я не хочу о них слышать. Во-вторых, мне нужен новый ноутбук и Интернет. А в-третьих, нормальная одежда, еда и все остальное. Надоело лежать овощем, пора вставать! У кого мои документы и мобильник?

– Пока у нас. Мы не имели права выдать все Андрею Юрьевичу, все же официально он вам… никто…

– И не только официально, – пробурчала я. Кажется, Вадим Аркадьевич услышал и на ус намотал, хотя усов у него не было.

Через пару часов у меня было все. Примчалась Марина и все организовала. Для начала она потребовала от Андрея выйти вон и впилась в меня с шипением:

– Ты сдурела?! Доверять этому хлыщу фирму!

– Марин, или я доверю ему фирму, или он меня упечет в психушку.

– Ты что?!

– Знаешь, не хочется возиться со всем этим… Потом вообще перепишешь на него все, пусть подавится.

– А ты?

– Когда побываешь по ту сторону бытия, все здесь видится иначе…

Маринка неожиданно всхлипнула:

– Ой, как ты права… Я когда после кесарева со своей Риткой лежала, думала, никогда больше суетиться не стану, но потом все снова закрутило. А ты чего под колеса полезла-то?

– Устала, от всего устала. Выведу свои деньги из фирмы, положу на счет и буду жить как человек, мне хватит.

– Ну да? – усомнилась подруга. – А то я тебя не знаю, у тебя ребро подживет, и ты лежать не сможешь.

– Лежать нет, но и крутиться вот так безо всякого смысла тоже.

– Завидую я тебе. Ну, ладно, дела не терпят.

– Марин, ты только сделай так, чтобы Андрей мои деньги тронуть не смог. Возьми все на себя, ладно?

Подруга кивнула.

Она сделала все. Уже через два часа Андрей умчался руководить моей фирмой, правда, с ограничением подписи в финансовых документах, с него пока и того хватит. Мне привезли из дома два огромных пакета с барахлом и моим ноутбуком, но я запросила новый. Капельницу из палаты удалили, и она стала больше похожа на гостиничный номер. Из моего банка приехала симпатичная девушка со счетами и новой карточкой (постоянным клиентам всегда пожалуйста!). Жизнь наладилась в разумных пределах.

И все-таки я к вечеру так умаялась, что заснула, словно младенец после сытного ужина. Снился мне заснеженный лес, но ни Вятича, ни кого-то другого там не было. Проснувшись среди ночи, я долго и тихо плакала, стараясь не тереть глаза, чтобы утром не было красных кругов. Было почему-то немыслимо жалко себя и невозможности вернуться в тот трудный, но такой прекрасный мир, снова ощутить плечо Вятича, не говоря уж о его руках и губах… похлопать по шее Славу… взмахнуть мечом, снося башку еще какому-нибудь ордынцу…

Но вокруг была все та же больничная палата, похожая на гостиничный номер, и за окном Москва с ее суетой и загазованностью.

Если честно, то я оттягивала поиск в Интернете данных о Батые и вокруг него, словно чувствовала, что должна найти что-то…

Увидев значок Яндекса, невольно рассмеялась, вспомнив, как боялась этого слова Вуга. Бедная ведьма, угроза задавить Интернетом, конечно, серьезная штука. А Гугла-то она как боялась!..

Ну что ж, посмотрим, что знает ныне мировая общественность про те времена.

Всемирная паутина обнаружила миллионы страниц на тему Батыева нашествия, но половина в них мусора. Разыскивая нужную информацию, приходилось просто продираться через завалы всякой всячины.

«Страшный» Яндекс услужливо открыл карту. Вот Рязань… Но это не та. Я вдруг задумалась, почему в той Рязани Ока текла явно на север? Попыталась еще раз представить себе взаимное расположение города и реки. Получалось, что город на левом берегу, но я же точно знала, что на правом! Так… ничего себе загадочка!

Может, я побывала в неправильном мире, где все не так, как было в действительности? Но какой же он реальный, тот мир, несмотря на всю нечисть и нежить, которую я в нем видела и с которой боролась.

Где же стояла Старая Рязань? Кажется, напротив города Спас Рязанский. А попробуем набрать в поисковом поле Старую Рязань. Оп-па! Вот она. Увеличим… еще увеличим…

Вот это да! Не знала, что в месте, где стояла Старая Рязань, Ока вдруг делает резкий поворот и течет на север, то есть четко в обратную сторону. Поэтому город, находящийся на правом берегу, имеет реку с запада, а не с востока!

Я даже засмеялась, мир, в котором я была, никакой не перевернутый, это Ока течет там не на юг, а на север. Не окажись я там, в жизни такого не знала бы!

Так… теперь поищем Козельск. Это Калужская область… Вот она, петлявая Жиздра, а вот… Я словно снова попала на стену, нет, смотрела на Козельский холм со стороны Дешовки. А вот и сама Дешовка. Вот Другуска, охватывающая холм с севера, там Клютома… а это ров, даже сейчас он хорошо виден, хотя воды нет. Я, не отрываясь, смотрела на мыс, который огибали лодки с женщинами, на перекаты, где лошадь Лушки подвернула ногу, на лес, в котором Вятич спасал нас от волков и который потом поджег Ворон… Все было такое знакомое, такое родное…

Метнулась по карте вокруг. Вот Серенск, сожженный жителями, чтобы не достался монголам. Вот изгибы Оки, на которых дружина Евпатия Коловрата поджидала монголов, заставив вернуться.

А это земля инязора Пургаза и Нарчатки. Но здесь знакомого было мало. Там, где должны быть сплошные леса, теперь прямоугольники полей, Пензенская область вообще вся засеяна… Где Эрзяньмас? Вот он, это теперь просто Арзамас.

Но Сырню найти не удалось, нет такого города, нет такой крепости. Но ведь Нарчатка не моя выдумка. Она существовала, вернее, существует, как утверждал Вятич. Он говорил, что все в мире существует одновременно, нет твоего или моего мира, потому и возможны переходы. Но перейти можно только туда, где все будет развиваться так, чтобы в конце концов пришло в ту точку, откуда ты отправилась. А это теория, между прочим! Надо почитать, может, кто-то уже до такого додумался?

Стало смешно: «уже», да Вятич догадался до этого еще в тринадцатом веке!

Я вернулась к поискам Сырни и Нарчатки. Сырни не было, а вот Нарчатка нашлась. Да, мордовская правительница, дочь Пуреша, действительно правила, когда отец ушел с монгольским войском на запад. Ага! Значит, я все-таки была там! И тут же расстройство – княжна погибла, когда после битвы пыталась спастись и вместе с конем бросилась в реку. Конь не вынес Нарчатку, одетую в доспехи, и они утонули.

Это неправда, я видела, что она ушла, причем вовсе не через Суру, а лесом! Не зря же мы прикрывали ее своими телами у Сырни. Врут, все врут! Меня захлестывала обида, они ничего не знают и врут. Кто они – было непонятно и неважно.

Но тут я обратила внимание на название реки, в которой погибла женщина, – Мокша. Значит, она пала не на Суре, а на Мокше? Значит, Нарчатка ушла от Сырни, и мы бились с монголами не зря?

Когда погибла? Легенда твердит, что через пять лет после прихода монголов. Но почему это 1242 год, если Батый со своим войском уже в 1236-м побил булгар? Оставалось понять, как долго еще сумела воевать против нашего общего врага Нарчатка.

Но внутри уже росло приятное чувство сопричастности, а еще – что я своими глазами видела многое из написанного. Сколько бы я могла рассказать о Козельске… Хотелось крикнуть: «Ребята, да не были мы в Козельске такими дураками, чтобы сидеть и ждать всем городом погибели! Мы были куда хитрее, подготовили такие ловушки Батыю, что он в них увяз, как муха на липучке. И не случайно наткнулся на крепость, которая была не небольшим городком, а крупным и прекрасно укрепленным городом, а приведен туда прямо перед разливом рек. Что для этого понадобились немалые усилия, точный расчет, хитрость и еще раз хитрость, а еще отвага, потому что сознательно притащить огромнейшее войско к собственному городу, отвлекая от остальных, – это героизм чистейшей воды!

И не так мы были просты, чтобы дать себя перерезать всех до единого даже в павшем городе. Не верьте тем, кого не было в Козельске 1238 года, мы не пали, мы победили, сумев вывести и женщин с детьми, и конную дружину, и спалить внутри городских стен тысячи монголов! Не зря Батый прозвал город Злым, мало ли какие полностью погибали, не сдавшись, но только Козельск удостоился такой чести».

А еще я вдруг принялась искать сведения о Субедее, ведь лилипут твердил, что Батый убил своего наставника из-за провала в Козельске, но скрыл это. И действительно, полководец хотя и упоминался потом, но его никто не видел, а даты и место его смерти разнятся. Так что, Субедей нашел свою погибель у стен «Злого города»? Йес!

Пока найденное мне нравилось, хотя и не все. Ладно, им простительно, они не слышали, как мы с Лушкой и Любавой матюгали монголов со стен Козельска, не видели, как Ворон поджег лес, не знают, что Анея сумела увести почти всех женщин из города…

Я им прощала это незнание. Вот расскажу – будут знать. Кому им? А всем, кто пишет историю. Теперь я была точно уверена, что историю можно писать, только побывав там лично. Как это сделать? Не знаю, но можно – это точно.

Но оставалась ненайденной Сырня. Где это? Сколько ни ползала по карте Мордовии – ничего. Нас были тысячи, такую битву невозможно не заметить, это не четыре тысячи погибших в Козельске, это куда больше, причем в бою прямо под стенами крепости.

У Батыя никаких упоминаний – это понятно, кто же станет писать о причине такой злости на какой-то город (или какую-то женщину)? Ага, вот оно: в 1239 году какие-то тумены ходили на мордву! Чтоб вы знали, какие это тумены… Это Бату-хан собственной персоной гонялся за мной, чтобы в результате получить себе на задницу тавро, как лошади.

Мне вдруг стало обидно – но он все равно убил Настю!

Уже смеркалось, и в палате стало почти темно, но я не включала свет, задумавшись и глядя мимо экрана монитора. И вдруг прямо перед собой в этом полумраке воочию увидела собственную гибель словно со стороны – девушка в ярко-голубом плаще князя Романа падала, пробитая стрелой насквозь. Но… передо мной вдруг встала и другая картина. Вятич наклонился над распростертым телом, что-то закричал, поднимая руки вверх. Над девушкой-воином поднялся светлый столб, внутри которого явно угадывалась женская фигура, уносившаяся ввысь. Вот оно что – это я возвращалась в свой привычный московский мир.

Я не позволила себе порадоваться такому факту, меня куда больше интересовало, что будет с Вятичем, ведь он один, а монголов сотни. И дождалась.

Дикий ужас, охвативший монголов, заставивший опрометью броситься прочь… Я не слышала, что там происходит, но поняла, что был какой-то невыносимый звук, потому что многие даже мечи бросили, закрыв уши руками.

И вот на склоне оврага остался один Вятич. Правда, лежавший прямо поперек моего бездыханного тела. Страшно хотелось дотянуться руками, попробовать поднять, помочь… Там тоже начинало смеркаться. Но на краю поляны появились какие-то старцы. А, это те, к которым мы с Вятичем ходили. С языка чуть не сорвался вопль: где же вы были чуть раньше?! Но недаром сотник столько времени учил меня сдерживаться, не закричала.

Старцы подошли, склонились над сотником, поводили руками и… потащили его прочь, оставив мое бездыханное тело лежать. Значит, он жив?! Вятич жив?

Картинка померкла, но я еще долго сидела без света, только экран монитора все светился голубым, рассказывая, что 1239 год был для монголо-татарского нашествия в общем-то никаким, так… погуляли в половецкой степи, подкормили коней, чтобы позже двинуться дальше на Чернигов, Киев и остальную часть Европы.

Понятно, «на западном фронте без перемен»… Знали бы вы, что это за спокойный год!

Ну почему же они не знают, почему?! Хоть что, хоть какие-то воспоминания кроме мордовских легенд должны были сохраниться?

И вдруг… Как все путное случайно. «Золотая стрела Батыя»… Неужели это о той, что мой враг прислал мне через стену как последний вызов?! Первые же звуки ролика подтвердили, что я права, – Кудеяров овраг и все такое… Только время другое и объяснения сути событий иное. Ну что ж, археологи же не были там, где была я.

Ага, вот и «шерше ля фам» – «ищите женщину». И версия, что город уничтожили из-за страсти Батыя к прекрасной незнакомке. Мерси, конечно, за комплимент, только до прекрасной мне далековато, шрам никуда не делся, а для Батыя я отнюдь не приманка из-за красоты, а смертельный враг и предмет ненависти! Это куда сильнее желания обладать красавицей.

Но почему же останки оказались не захоронены? И почему это место проклято?

Мелькнула мысль: когда вернусь, не забыть спросить у Вятича.

Куда это вернусь? Никто никуда меня возвращать не собирался. А сам Вятич так и не объяснил, зачем вообще притащил меня туда. Батыя гонять можно было и без моей замечательной персоны.

Зря обнадеживала сговорчивого Вадима Аркадьевича, мне довольно быстро надоело сидеть в четырех стенах элитной больницы, душа требовала выйти на волю.

Андрей, воспользовавшись моими же подсказками вроде «тебе не стоит часто приходить ко мне, я понимаю, сколько дел в фирме», за эти дни не появился ни разу. Он, правда, звонил, натянуто вздыхал по поводу загруженности и того, что мне нужно как можно больше отдыхать… Но мне и не были нужны его посещения, более того, я их не желала. Теперь я была знакома с совсем другими мужчинами, да и сама была совсем другой. Стариков казался таким мелким и ничтожным…

Чтобы он не доставал меня совсем, я позвонила сама и попросила его взять все дела в фирме на себя на целых полгода, а заодно и съехать с моей квартиры, потому что мне нужно пожить одной. «Андрей, я не удержусь и начну расспрашивать о делах, а мне никак нельзя волноваться…» Он был согласен на все, ведь я отдавала в его распоряжение власть и немалые деньги.

Ни на минуту не сомневалась, что и то, и другое мой дорогой бойфренд употребит не по делу, но было совершенно наплевать. Марина вывела мои деньги со счетов фирмы. Это вызвало у Андрея истерику. Пришлось объяснять открытым текстом, что если он справится в течение этого полугода, то фирма перейдет к нему полностью.

В конце концов мы пришли к соглашению, что он волен назначать себе на это время любую зарплату, распоряжаться всеми активами, не станет досаждать мне по поводу дел, съедет из моей квартиры, но при этом постарается не развалить фирму, потому что это в его же интересах. Марина ахала и вздыхала, мол, развалит, непременно развалит. Я лишь пожимала плечами: Ирка себе новую работу найдет, она не станет задерживаться в постели Андрея ни минуты, как только он потеряет фирму, остальные тоже, а что будет делать сам бывший бойфренд, если все провалит, меня не волновало. Не могу же я пасти его до пенсии, мы так не договаривались, и я не мать Тереза.

У меня были совершенно другие интересы, я решила найти Золотаревку – место моей собственной гибели. Конечно, говорить об этом даже Марине не стоило, это была моя и только моя тайна.

Начиналась новая жизнь, в которой воспоминаний оказалось во много раз больше, чем собственно жизни.

Наконец больница позади, Вадим Аркадьевич остался весьма доволен выплаченной компенсацией за мое отсутствие в палате, написал взамен множество рецептов, совершенно не надеясь, что я хоть что-то приобрету в аптеке, и посоветовал беречь себя.

Я бодро обнадежила:

– Обязательно!

Новая машина взамен разбитой приобретена, страховка теперь обошлась в кругленькую сумму, потому как чокнутым приходится платить больше. Заполнявший документы молодой человек, натянуто улыбаясь, посоветовал больше не разворачиваться на двойной сплошной. Я клятвенно заверила, что последую его совету. Вряд ли он поверил этой клятве, но мне было плевать.

Приглашенные девицы решительного вида и настроя быстро вымыли квартиру, освобождая ее от накопившейся пыли и Андрюхиного запаха, а заодно и кое от каких вещей, которые я позволила забрать с собой, потому что они напоминали мне прошлую жизнь.

Всем объявлено, что я уезжаю на некоторое время, потому что мне нужно отдохнуть, телефон заменен, домашний номер тоже, почтовый ящик открыт новый, в социальных сетях дано объявление, что Настя будет отсутствовать полгода.

На что я надеялась, что за полгода что-то разыщу? Не знаю, просто совсем не хотелось окунаться в московскую жизнь…

Закупив продукты, я два дня безвылазно сидела в Сети в поисках нужной мне информации, с тоской убеждаясь, что большинство статей обыкновенная перепечатка одного и того же текста.

Закончилось тем, что я отправилась по местам боевой славы – для начала в Пензу.

Пензенский краеведческий музей был полон всякой всячины. Интересно, хорошо бы походить и посмотреть основательней, но меня ждала Золотаревка. И вдруг… снова это вдруг!

Я не поверила своим глазам – передо мной в витрине стояли мои приятели Каргаш, прозванный так за длинные, словно у журавля, ноги, и хитрющий Келаз – «лис». Не все похоже, но в основном…

У меня попросту перехватило горло. В зале топталась группа школьников, рассеянно внимавших экскурсоводу. Женщина очень старалась заинтересовать два десятка оболтусов рассказом о героическом прошлом пензенского края, но разве только нескольких мальчишек привлекли доспехи воинов, а вот девочки вообще пересмеивались, переглядывались с мальчишками, явно не понимавшими, чего от них ждут. В этом возрасте девчонки взрослеют куда раньше…

Я поняла, чего им не хватает! Экскурсовод рассказывала очень интересно, но школьникам вовсе не хотелось прилагать умственных усилий, чтобы вдумываться в ее слова, я вообще сомневалась, что они ее слушают. Куда проще засунуть в ухо крошечный наушник и качать головой в такт громыхающим ударным. И неважно, что слух потом ухудшится, соображалка замедлится, и много интересного пропустишь…

А если бы вокруг были звуки настоящего боя? Если бы мечи громыхали о щиты или о другие мечи, доносилось ржание коней, людские крики… отчаяние из-за неудачи и восторг от того, что еще один вражина упал с отрубленной рукой…

Мне самой показалось, что я слышу эти звуки. И хотя там страшно, очень страшно даже привычной к боям Насте – главе русской дружины, мне все равно хотелось туда вернуться.

Наконец, после риторического возгласа экскурсовода «Вопросы есть?», конечно, оставшегося без ответа, школьники переползли в другой зал, а я подошла к витрине. Никому не понять жуткое ощущение, когда ты видишь перед собой людей, с которыми бок о бок сражалась против монголов, но только теперь в виде музейных экспонатов! Я почти с горем смотрела на фигуры своих приятелей, если их останки нашли вот такими – в полном облачении, значит, они так и погибли, не дожив до спокойной старости. Хотя у кого из дружины могла быть спокойная старость? У меня ее вон тоже не было…

Я долго изучала лица. Не слишком похоже, у Келаза глаза куда хитрей, а Каргаш и впрямь ноги переставлял точно журавль.

Не удержалась от почти горькой усмешки:

– Ну, и чего мы тут стоим?

Вдруг… я даже головой затрясла – показалось, что Келаз повел в мою сторону глазами, а губы Каргаша дрогнули в приветливой улыбке! Нет, не показалось, фигура высокого воина повернула ко мне голову и тут… в зале появилась очередная порция присутствующе-отсутствующих школяров. Голова Каргаша мгновенно вернулась в свое прежнее положение.

Прошептав: «Я еще приду», я двинулась дальше. Невыносимо смотреть, как дети разглядывают (или, наоборот, не разглядывают) твоих приятелей в виде экспонатов.

Конечно, в тот день я в музее больше не была, меня ждала Золотаревка, а там полный шок. Неизвестно, что хуже – чтобы никто о ней не знал или чтобы все-таки узнали. Теперь в Золотаревку возили экскурсии, рассказывая о происходившей здесь битве.

Я не слушала сам рассказ, потому что знала, как все было, и мое знание разительно отличалось от нынешних. Но беда была не в этом: по костям моих друзей и соратников по борьбе с Батыем, оставшимся в земле, топтались тысячи и тысячи ног. Далеко не всем было интересно, далеко не все вообще понимали, когда и что здесь происходило. Не лучше ли бы сначала все раскопать, а потом устроить действующую экспозицию с озвучением, с участием нанятых актеров?..

Осадила сама себя: на это требуются немыслимые деньги, сюда и экскурсии-то водят, чтобы их как-то набрать для дальнейших раскопок.

Я ходила по оврагу и вспоминала… Неправильно произносят: Кудеяров овраг. Само слово «яр» уже означает практически «овраг», а Кудай – это имя от слова «дом». Получалось «овраг за домом»? Не знаю, в той жизни не задумывалась, а теперь спросить не у кого, разве только у приятелей – экспонатов музея?

Овраг был куда глубже, и ворота не там, а вон там, через них смогла уйти Нарчатка, пока мы стояли насмерть, отвлекая монголов на себя.

Постепенно вокруг становилось все шумнее, хотя народа явно не прибавлялось. Странно… Нет, я не ошиблась, это шумели не школьники, не любопытствующие любители древности, я явственно слышала шум боя! Крики нарастали, ржание, звон мечей, знакомые голоса… Я постаралась вдохнуть как можно глубже, сейчас, вот сейчас я снова окажусь среди своих друзей, тоже взмахну мечом, подгоню Славу и ворвусь в битву, разя и разя монголов и временами ища глазами Вятича.

Я прикрыла глаза, услышала крик сотника:

– Ушла, Нарчатка ушла! Ну, теперь вперед!

Это он кричал, когда Нарчатке удалось прорваться сквозь ряды монголов, но те не стали разворачиваться в ее сторону, остались против нас.

– Настя-а-а…

Стрела ударила с близкого расстояния, но не попала сразу в сердце, оставила мне еще немного мгновений жизни. Как раз столько, чтобы Вятич успел подскочить и начать что-то произносить надо мной… Его лицо все сильнее расплывалось белым пятном, становясь прозрачней и прозрачней…

Я прошептала:

– Не… уходи…

Сил позвать по имени уже не было.

В ответ прозвучало:

– Девушка, вам плохо?

Открыв глаза, я обнаружила перед собой рослую девицу в спортивной куртке и глубоко надвинутой на лоб шапке. Она озабоченно заглядывала мне в лицо, пытаясь поддержать под локоть.

– Нет, нет, все в порядке… Просто голова закружилась…

Звуков боя уже не было, вокруг шумели экскурсанты.

– В положении? – понимающе поинтересовалась девица.

– Да, определенном, – кивнула я, чтобы она отстала. Но не тут-то было, девица поспешила обрадовать меня тем, что мы подруги по несчастью (или счастью, это как посмотреть).

– Я тоже. Знаете, мне иногда бывает так дурно, что просто голова идет кругом. Правда, зайчик?

Зайчиком оказался бугай килограммов в сто двадцать весом, он явно не понял, в чем проблема, но солидно кивнул:

– Конечно, дорогая.

– Вас подвезти? Вы откуда?

– Нет, спасибо, я на машине. Я из Москвы.

О последней фразе я тут же пожалела, потому что следующие пять минут пришлось терпеть косноязычный рассказ о путешествии в Москву в «запрошлом годе» и трепетных воспоминаниях, оставшихся после сего знаменательного события. Повествование то и дело прерывалось риторическим вопросом: «Правда, зайчик?» – после которого флегматичный крупногабаритный зайчик кивал и снова переводил взгляд вдаль с чувством выполненного долга.

Вот зачем они приехали сюда? Их совершенно не интересовала битва при Золотаревке, им все равно, кто погиб у стен Сырни и погиб ли вообще. Приехали «для галочки», топчут останки моих друзей, да и мои собственные!

Отвязаться от разговорчивой «спортсменки» не удавалось, ее ничуть не смущало то, что я молчу в ответ, вполне хватало согласия своего зайчика.

Я с тоской оглядывалась, пытаясь придумать, как избавиться от рассказа о том, что «в этой кафе кофе невкусная». Кто ж тебя в школе-то учил, милая?! Где ты работаешь, что столь косноязычна?

Вдруг меня осенило, быстро извинившись, я помахала рукой симпатичному брюнету, явно разгуливавшему по окрестностям в одиночестве. Брюнет не совсем понял, в чем дело, и пока он не пришел в себя, я успела извиниться и метнуться к нему, вцепившись в рукав и забормотав:

– Спасите, сделайте вид, что мы вместе с вами, умоляю. Это девица меня достала своими разговорами.

Он так и не понял, в чем дело, но возражать на всякий случай не стал. Я помахала ручкой спортсменке с зайчиком и поскорее потащила брюнета подальше, чтобы и ему не пришлось слушать про «невкусную кофю» и беременность болтушки в спортивном костюме. Но я недооценила брюнета.

– Ну, и куда мы пойдем? – игриво осведомился мой «спаситель».

– Вы по своим делам, я – по своим.

Моя милая улыбка не произвела на него впечатления.

– Э, нет… так не пойдет, а где поцелуй в знак благодарности?

Ох, как же мне хотелось показать клыки, как у оборотня, и тихо пообещать: «Я тебя поцелую… потом… если захочешь»! Даже хихикнула, не сдержавшись. Брюнет принял мое хихиканье за кокетство и так же игриво показал пальцем:

– В щечку для начала.

– Угу, и в лобик для конца! – Я действительно наклонила его голову к себе и запечатлела поцелуй в лоб.

Что-то в моем поведении уже не понравилось брюнету, он почти капризно протянул вслед:

– Неблагодарная…

Но уверенности в том, что ему хочется продолжить знакомство, в голосе уже не слышалось. А если бы я еще какое заклинание прошептала…

Меня словно что-то толкнуло, живо вспомнились слова Вятича: «Надо уметь не только пользоваться заклинаниями или заговорами, но еще и не использовать их когда попало». Вот она, правда жизни, – трудно научиться, но еще труднее потом не применять, Вятич прав.

Но я тут же почувствовала, что горжусь собой – ни против приставучей «дорогой» в спортивном костюме, ни против вот этого. Усаживаясь в машину, размышляла уже чуть иначе: во-первых, не факт, что мне позволят пользоваться заклинаниями в обычной жизни, Москва не лесные дебри Руси тринадцатого века, где этим никого не удивишь. Во-вторых, не факт, что с переходом мои умения вообще сохранились.

Снова всплыл основной вопрос: как же мне жить? Мои знания действительно происходившего в тринадцатом веке никому в двадцать первом не нужны, разве что прийти к кому-то из академиков и объявить, что знаю все доподлинно? И что я скажу? Была, мол, там и своими глазами видела или, того хуже, – участвовала. Ага, можно еще добавить, что вот это мои останки…

В Козельске тринадцатого века меня терпеливо приводили в чувство, пропуская мимо ушей все мои глупости, здесь не станут. Здесь мне психушки не избежать.

Вопрос «как жить?» так и остался висеть в воздухе.

Всю жизнь боялась собак, коров и пауков. Коровы меня не трогали, пауки тоже, да и собаки разве что косились. Но пересилить свою боязнь я не могла, потому каждую крупную псину норовила обойти стороной.

Так и в этот раз, я вовсе не собиралась этому монстру ни заступать дорогу, ни тявкать на него, ни даже убегать, провоцируя нападение. Дамочку, выгуливающую псину, нимало не заботило, что собака бойцовской породы не только без поводка (кто сказал, что фифа на шпильках сможет удержать взрослого питбуля?), но и без намордника. Отговорка одна: «Она не кусается!» Я просто мечтала, чтобы собака опровергла это идиотское утверждение прямо на ягодицах хозяйки. Кусается хотя бы раз в жизни любая собака. А то, что кусается именно эта, я почувствовала просто нутром. И, как оказалось, не ошиблась.

Что понравилось во мне чудищу, не знаю. Вряд ли убеждение в ее злобности и непредсказуемости. Для начала псина решила обследовать мои туфли, что лично мне, естественно, удовольствия не принесло.

– Уберите, пожалуйста, собаку.

Ответ вполне предсказуемый:

– Не бойтесь, она не кусается.

– Мне неприятно.

– Витас, иди сюда.

То ли собаке не нравилось имя певца, то ли она вообще не находила нужным обращать внимание на хозяйку, но ни малейшего впечатления на Витаса хозяйкин призыв не произвел. Правда, отстал от моей обуви и направился куда-то в сторону.

Уговаривая себя не бояться, я шагнула дальше. Прошла уже довольно далеко, когда услышала жуткий детский визг и, оглянувшись, увидела бегущую по дорожке девочку и за ней того самого пса. Мелькнула мысль, что питбули рвут насмерть.

Все происходившее за этим длилось мгновения, но для меня растянулось на часы. Моя рука сама вытянулась вперед, а губы что-то зашептали. Заговор от зверя?

Пес замер, словно наткнувшись на какую-то преграду, немного постоял, тряся головой и явно приходя в себя, а потом заскулил и отправился обратно к хозяйке. Та уже спешила следом:

– Витас, Витас!

Глядя на беспомощно топтавшегося любимца, она вдруг сообразила:

– Что с тобой сделали?!

– Вы бы лучше поинтересовались, что он чуть не сделал с ребенком!

Девочка рыдала, уткнувшись в колени матери. Женщина, как и дочь, пережившая ужасные мгновения, едва не загрызла собаку сама. Чтобы не вмешиваться в начавшуюся ссору, я поспешила прочь. Хотелось осознать произошедшее.

Моя рука и произнесенные слова остановили собаку? Что-то опасное полыхнуло сзади, я резко обернулась и обнаружила, что противная псина, едва придя в себя, решила свести счеты теперь со мной! Рука снова взлетела, но на сей раз я даже шептать ничего не стала, от потока встречной силы, брошенной в сторону Витаса, тот отлетел в кусты и остался там валяться.

Визг хозяйки перекрыл даже шум улицы. Я припустила к выходу, не хватает мне разборок из-за сдохнувшего пса.

Дома я долго стояла перед зеркалом, пытаясь понять, какими возможностями обладаю. Значит, мне не приснилось не только мое противостояние с Батыем, но и посвящение?

Ни Каргаша, ни Келаза в зале не было. Это еще что?!

– А… где?..

Старушка-служительница бодро прошаркала ко мне, внимательно всматриваясь в лицо.

– Где… тут стояли экспонаты? Два воина в полном облачении.

Служительница махнула рукой и почему-то шепотом сокрушенно поведала:

– Ой, тут с ними чего было…

– Что? – Я уже чувствовала, что своим приходом явно привнесла беспорядок в спокойную жизнь музея. Но сейчас меня это беспокоило меньше всего. Хотелось заорать: «Где мои друзья?!» – останавливало только понимание, что в лучшем случае попаду в отделение милиции, а в худшем туда, куда меня не удалось упечь Андрею.

Старушка знаком поманила меня к двери в другой зал, она, видно, приглядывала за двумя сразу и не могла отлучиться далеко, тем более издали слышался шум экскурсионной группы. Пользуясь свободной минуткой (ей-богу, не ожидала, что в обычном краеведческом музее может быть столько посетителей, ай да Пенза!), она зашептала:

– Убрали их!

– Куда? Почему?

– Куда не знаю, а убрали потому, что безобразничать стали!

– Как это?

– А вот так! – Служительница была явно довольна произведенным эффектом, словно ожившие экспонаты ее личная заслуга. – Сторожа пугали еженощно, то занавески шевелили, то еще что…

Старушке уже было не до меня и удаленных экспонатов, в соседний зал входили дети того возраста, когда все по фигу и до лампочки, а все, что нельзя, обязательно нужно потрогать руками. Потому бедолага, которой появление беспокойных посетителей испортило всю малину, затараторила:

– Он жаловаться начал, их и убрали. И все служительницы, что в этих залах работали, отказались тут охранять. Молодой человек… – Голос бабули зазвучал предостерегающе, но мальчишка, не привыкший к подобному обращению, попросту не осознал, что это к нему, и продолжил тыкать пальцем во что-то ценное, заливаясь беззвучным смехом на пару со своим приятелем.

Я ушла в другой зал к следующей служительнице:

– Вы не знаете, тут были два экспоната, воины в полном боевом облачении… куда их дели?

Та помотала головой:

– Я в музее всего полгода, а здесь вообще неделю. Не знаю, извините.

Экскурсовод, которой я задала тот же вопрос, пожала плечами:

– Убрали. С ними было связано что-то нереальное… а куда?.. Наверное, в запасники, куда же еще? Разложили по коробкам. Но если вас интересовали детали, то можно попробовать разыскать на открытках и в каталогах, они меняются не так часто, там должны быть фотографии.

Смотреть на своих друзей на открыточных видах я не хотела, видно, разочарование отразилось на моей физиономии, потому что экскурсовод сочувственно посоветовала:

– Ну, если уж очень нужно, антропологические измерения там или что другое, то можно подойти в отдел хранения, они вам помогут. Найдут коробки, откроют, посмотрите кости, обмеряете.

Я с трудом сглотнула, вот только этого мне не хватало – измерять кости Келаза или Каргаша! Доброжелательная экскурсовод поняла по-своему:

– У нас многие кости хранятся. Там и женские есть. Знаете, женщина тоже погибла в боевом облачении. Женщина-воин, причем не из простых, скорее даже предводительница… – Глаза экскурсовода почти мечтательно прикрылись, – представляете, тайная любовь Батыя…

– Или враг!

– Почему враг?

Я грубо разрушила романтический образ, созданный в воображении экскурсовода, и за это лишилась ее поддержки, а потому, поблагодарив, поспешила прочь.

– Отдел хранения вон там, вторая дверь слева. Только не говорите, что я послала…

Интересно, как я могу это сказать, если понятия не имею, кто она такая? Но пообещать пришлось, чтоб была спокойна:

– Конечно, конечно! Благодарю за подсказку.

Ну, уж смотреть на собственные кости, разложенные в коробке, мне не улыбалось вовсе! Надеюсь, они не выставят мой скелет, как сделали это с парнями? Пусть только попробуют, я им тут устрою веселую жизнь не только по ночам, но и днем!

Но вообще-то, это смех сквозь слезы.

Уйти не успела, девушка-экскурсовод, видно, освободившись от группы, увязалась следом:

– Пойдемте, я вас провожу. Мне тоже интересны эти останки.

Разговор услышал бородач интеллигентного вида, включился:

– Что-то откопали, Машенька?

– Нет, девушка интересуется останками Золотаревского раскопа.

Я почувствовала себя загнанной в ловушку. Фиг, они не смогут заставить меня разглядывать собственные останки!

– Извините, в другой раз… Я совсем забыла… мне нужно срочно по делам…

Наверное, я выглядела идиотски, но это все равно лучше, чем грохнуться в обморок, увидев свои или Вятича кости. Наверное, свои было бы даже легче.

Место собственной гибели я нашла, но ничегошеньки нового не выяснила. Все остались не захороненными, значит, проклятие, наложенное кудесниками, было сильно.

Но это же и плохо, я помнила лес, где хозяйничала Вуга. Пока там не похоронили последнего погибшего, их души не давали покоя местным жителям. Конечно, за столько столетий заклятие ослабло, но, кто знает, какие неприятности оно способно принести тем же археологам, что черным, что белым, ведь не зря же столько таинственных смертей, связанных с раскрытием мумий?

Но, если честно, меня уже меньше интересовала Сырня, а теперь Золотаревка, и куда больше собственная жизнь.

Зря я надеялась, что меня оставят в покое. Не то что полгода, мне и пары месяцев покоя не дали.

Началось все со встречи в кафе. Надежда никогда не отличалась ни особым интеллектом, ни тактичностью. Отсутствие второго позволило ей произнести гадость, а отсутствие первого не подсказало остановиться вовремя:

– Ой, Настя… Как я давно тебя не видела! Слышала, ты в аварию попала, лицо изуродовано… Да нет, не так уж и изуродовано. Конечно, шрам есть шрам, он никого не украсит, но это можно исправить… Я дам телефон своего пластического хирурга, думаю, он сумеет восстановить тебе лицо. Не полностью, конечно, тут ничего не попишешь, но попытаться-то можно. Андрей из-за этого от тебя ушел?

Она тарахтела так, что у меня начала болеть голова. Голова вообще в последнее время болела от любого шума, то ли отвыкла, то ли действительно сотрясение мозга сказалось.

Я пожала плечами:

– Андрея я выгнала сама еще до аварии. А шрам убирать не буду, сейчас это модно, ты разве не слышала? Твой пластический хирург отстал от жизни, весь Голливуд кромсает себе лица, чтобы поставить изящные шрамы, а ты предлагаешь мне своего лишиться?! Ни за что! Пока не пройдет мода, никаких разглаживаний, а там посмотрим.

Сначала Надежда недоверчиво смотрела на меня, но уверенный тон и даже возмущение произвели впечатление, она поторопилась уйти. Я ничуть не сомневалась, что помчится к пластическому хирургу ставить себе на лице шрам. Так и есть, затрещала кому-то по телефону:

– …это сейчас модно… да-да, именно шрам на лице!

Так… пошло-поехало!

Но если над Надеждой можно было посмеяться, то нашлись те, кто пристал всерьез.

У Андрея, видно, плохо шли дела, все же с клиентами нужно уметь работать, а не просто болтать, продавцы и покупатели недвижимости, особенно элитной, люди нервные, неудивительно, деньги-то немалые, опасно ошибиться. С ними надо осторожно и вежливо, а Андрей может только пальцы гнуть.

Длинноногие красотки быстро учуяли возможный провал и так же быстро от бедолаги отвалили. Я всегда говорила, что этот контингент – лучший показатель успешности мужика, если крутятся рядом, значит, дела идут хорошо и есть чем поживиться, а если вдруг упорхнули разом – пиши пропало, клиент на грани разорения. От Андрюхи девки упорхнули.

Вот урод! Быстро же он разорил мое детище!

Потому, когда красавчик явился с мольбой о помощи, я сразу ответила:

– Денег не дам, их просто нет!

Андрей опешил, вообще-то он пришел не денег просить, а помощи, но и от зеленых бы тоже не отказался.

– Я не о том. Настя, ты не могла бы выйти на работу? Нужно твое присутствие на переговорах. С остальным я справлюсь, но клиенты… они…

Вдруг его взгляд остановился на шраме.

– Ты когда собираешься операцию делать?

Я сделала вид, что не поняла:

– Какую?

– Пластическую, Настя. Это ты могла дуре Надежде рассказывать про моду на уродство, остальные не поверят.

– Тебе мешает мой шрам?

Он сделал над собой усилие, чтобы выразиться тактичней, но в конце сорвался:

– Мне нет, но нельзя же так ходить… изуродованной.

– Я тебя сюда звала? Или прошу сходить со мной куда-то? Моя внешность – это моя внешность, и менять ее я не собираюсь. Отстань.

– Настя, ты смешна! Бравировать шрамом, словно это достоинство…

Дурак, знал бы ты, где я его получила.

– Посмейся. Можешь даже похохотать, только от меня отстань. Я дала тебе свободу в фирме, чего ты еще хочешь?!

– Это свобода? Я связан по рукам и ногам.

У него началась просто истерика, настоящая, какая бывает у баб. Понимая, что завтра Андрей пожалеет о сказанном и придет просить прощения, я остановила его:

– Стоп! Мы договаривались, что ты полгода будешь управлять агентством, и если получится, я перепишу все на тебя, так? Ты уже не справился и винишь меня? Мой шрам виноват? Пошел вон!

Он ушел, но попыток заставить меня сделать операцию и вернуться на работу не оставил. Оказалось, куда проще сидеть за моей спиной, чем управлять самому.

Я устала, я неимоверно устала. Оказалось, что воевать с Батыем куда легче, чем с собственным бывшим любовником, а справляться с нечистью проще, чем с бесконечными пересудами сочувствующих приятельниц и общественным мнением, единодушно решившим, что я выделываюсь, не желая идти на операцию. Прошел даже слух о том, что у меня… СПИД, поэтому мне операция и запрещена! Услышав такую сплетню, я обомлела.

Что делать? Уехать куда-нибудь далеко в глушь и спрятаться там от всех любопытных взоров? Но дело не в шраме, не в пересудах, в конце концов, действительно можно сделать эту операцию или укрыться в деревне, пока не угомонятся. Я сама не знала, чем себя занять. Что я буду делать в деревне? Мысленно я была все время там, с Вятичем, в тринадцатом веке. Там все проще и яснее, даже в лесу с упырем или на поляне у Ворона.

Чем Надежда, явно распустившая слух о СПИДе, лучше Вуги, которая хоть и нечисть, но пыталась защитить своих сородичей? А чем Андрей лучше Батыя? Масштаб мелковат, а в остальном та же дрянь. Я уже знала, что он уволил всех, кто не пожелал поклониться в ножки.

Решение пришло, как всегда, неожиданно. Но перед тем как претворить его в жизнь, я сделала еще одно дело – решила забрать из офиса личные вещи.

Андрея застала с очередной секретаршей, но ничего говорить не стала, просто выгребла из верхнего ящика стола свои бумаги, а с самого стола забрала фотографию.

Стариков не успел даже испугаться. Но следом бросился весьма резво, у меня закралось подозрение, что он сидел за столом с расстегнутыми штанами и не стал при мне их приводить в порядок. Да пусть, мне какая разница?

Все, как в прошлый раз, он догнал меня у машины, вцепился в ручку дверцы:

– Настя, нам надо поговорить.

– Чего тебе нужно? Вся фирма?

– Ну зачем ты так… Ты же меня к себе не подпускаешь…

Он думал, что я начну выговаривать из-за секретутки? Да ни в жисть! Это раньше я была дурой, теперь умная.

– Да забери ты себе все! Все, понимаешь?! Я уже переписала на тебя все документы, они у нотариуса, езжай к Марине, ставь свою подпись и забирай, только оставь меня в покое!

– Ты совсем рехнулась? – как бы ни был обрадован Андрей, он прекрасно понимал, что означает такой поворот дел. Это вызовет слишком много пересудов, и даже интерес со стороны милиции. Думаю, его куда меньше волновала моя собственная судьба.

Хлопнув дверцей машины, я нажала на педаль газа. Послушная машинка с ревом рванула вперед. И снова, как в прошлый раз, Андрей едва успел выскочить из-под колес.

Та-ак… Начало положено, теперь нужны две фуры на Калужском шоссе.

Дедка на «жигуленке» в этот раз не нашлось, зато из-под капота едва успел увернуться какой-то парень. И тут меня пронзило понимание, почему Вятич мне казался таким знакомым, словно встречалась с ним в этой жизни! Я люблю разгоняться с визгом колес и ездить очень быстро, и однажды вот так под колеса едва не попал какой-то симпатичный молодой человек. Это было возле моего дома. Я тогда обратила внимание на большие голубые глаза и бородку какой-то чуть странноватой формы. Подумалось, наверняка какой-нибудь любитель ролевых игр, изображающий из себя древнего русича.

Вот на кого похож Вятич! Или тот парень на него, учитывая восемьсот лет разницы… Страшно захотелось попытаться разыскать молодого человека, но теперь уже некогда, я твердо намерена повторить трюк.

На светофоре у МКАД, конечно, пробка, зато сразу на Кольцевой я попала (йес!) между двумя фурами, которые, как и положено по сценарию, резво повернули на Калужское шоссе. Неужели судьба смилостивится и снова отправит меня в прошлое?

А если это будет какой-нибудь Египет или Китай? Или того хуже – племя людоедов, затерянное в Африке? Нет, только в тринадцатый век и к Вятичу! Надеюсь, он остался жив в той мясорубке? А вообще, чем там все закончилось?

Внутри все похолодело: ведь я же читала о незахороненных погибших?!

Ну и что? Вятич должен выжить! Он жив, я верила, что он жив! И мерзкий Батый тоже. И пока жив Батый, я не имею права спокойно жить в Москве, меня нужно немедленно перенести обратно в тринадцатый век, чтобы я могла убить Батыя!

Дольше думать было некогда, я уже доехала до места, где была авария в предыдущий раз. Ну, с богом! О чем я думаю, разве Господь может помогать в таких делах?! Неважно, по газам!

Резкий разворот, сигналы слева и справа, снова визг тормозов и… НИЧЕГО! Только мат водителя грузовика, успевшего затормозить буквально в сантиметре от моей машины!

Дома я сделала попытку напиться в стельку. Не получилось. Оказалось, что организм, побывавший в тринадцатом веке, там погибший и вернувшийся в двадцать первый, бутылка водки не берет! Вот не берет и все тут, даже если пить по чуть-чуть, по глоточку…

Ноги не держали, руки дрожали, во рту словно все коты округи переночевали, изрядно при этом нагадив, от запаха собственного перегара тошнило, а голова как стеклышко.

И что я теперь, неистребимая, что ли? В аварии не страдаю, от водки не дурею… может, утопиться? Где, в ванне?

А вот интересно, если утопленницы становятся русалками или упырями, то кем стану я и, главное, где? Быть русалкой в собственной ванне как-то мелковато. Эта мысль меня озадачила. На всякий случай сходила в ванную убедиться, что русалить там не получится. Разве что утопиться в унитазе и вылезать оттуда упырем, пугая соседей по ночам? Но, вспомнив белую рожу с черными кругами вместо глаз и рваным кроваво-красным ртом, я чуть не вытошнила всю выпитую водку сразу. Упырь тоже не годился, самой противно.

Оставалось выпить еще одну бутылку и сдохнуть от алкогольного отравления.

Эта попытка тоже не увенчалась успехом. Организм уперся, хоть тресни, не желая принимать больше ни капли алкоголя! Чего я только не предпринимала – и уговаривала, мол, смотри, какая водочка… холодненькая… чистая, как слеза… и нос зажимала, чтобы на вдохе в себя протолкнуть… и просто лизать пробовала, и кофе в нее подмешивала… Ничего не получилось, дальше рта все равно не шло, вокруг уже обрызгано водкой, пол блестел, а голова все равно трезвая!

Отравиться тоже не удавалось. Я заподозрила, что теперь и цианистый калий меня тоже не возьмет. Оставалось последнее – реветь! Что я и сделала. Сидела в обнимку с бесполезной второй бутылкой и тихо плакала над своей незадавшейся судьбой. Батыя не убила, в аварию попасть не смогла, утопиться тоже, даже напиться не получилось…

– Вя-ати-и-ич…

Увидев его у своих ног, я махнула рукой:

– Ты мне снишься…

Сотник потянул носом:

– У-у… сколько же ты, подруга, выпила?

Я вздохнула, сокрушенно пожала плечами и объявила:

– Не получается!

– Что не получается?

– Напиться не получается. Первая бутылка зря прошла, а вторая не лезет.

– Алкоголичка! – заорал Вятич и в охапку потащил меня в ванную.

Чем он меня отпаивал, не знаю, но немного погодя я уже сидела в кресле, закутанная в халат, мокрая после душа, и все еще заплетающимся языком объясняла Вятичу, что он не существует, а мне просто кажется.

– Зачем пила-то?

Я задала совершенно логичный вопрос:

– А что делать?

– Настя, что у тебя не так?

– У меня? Все!

Слезы снова полились рекой…

И снова я что-то пила, потом, кажется, рыдала у него на груди, объясняя, что все сволочи, а Вятич, которого я люблю, меня вышвырнул обратно в Москву, как котенка!

– Алкоголичка!

– Ни фига! Даже спиться не получилось.

И вдруг голова стала проясняться, я осознала, что стою, прижавшись к груди… Вятича?!

– Ты?!

– Дошло! Не умеешь пить, не берись.

– Я напиться до смерти хотела, чтоб не спасли. Не получилось. Откуда ты здесь? Или просто снишься?

– Хочешь проснуться?

– Нет! – Я замотала головой так, что та закружилась.

Пришлось подхватить меня на руки, ну и, конечно, отнести на кровать…

Его губы шепнули на ухо:

– Я так соскучился…

– Я еще сильнее…

– Нет, я.

– Нет, я! Я даже в аварию снова пыталась попасть.

В ответ так хорошо знакомый ласковый смех:

– Ты бы еще под поезд бросилась.

Его губы тихонько коснулись моих, только коснулись… Губы у Вятича такие же, как все остальное, – ласковые, но в них сразу чувствуется сила, способная подчинить себе, причем без остатка. Таким сопротивляться невозможно.

Я и не думала сопротивляться, это единственный случай, когда я готова сдаться на милость победителя с восторгом. Но он не наступал, все так же едва касался моих губ, словно дразня. А потом опустился на шею, ниже… еще ниже…

Так уже бывало однажды, там, в тринадцатом веке, но какая теперь разница, в каком? Мой Вятич снова был со мной, и мне ничего не страшно, голова кружилась, и все летело куда-то…

– Я больше не могу…

– Я тоже…

Мы слились воедино.

Открыв глаза, я недоуменно оглянулась. Где это я?! Комната явно не моя, в ней темно… почти темно. Снова переселение? Куда теперь?

Огонек лампадки в углу освещал только сам угол. Но плечо, на котором лежала моя голова, и тело рядом я узнала бы в полнейшей темноте. И руку, прижимавшую меня, сильную и ласковую одновременно, я тоже ни с какой другой спутать не могла.

Вятич был рядом, а в каком веке… какая разница?

Историческая основа событий

Батыево нашествие на Русь началось в декабре 1237 года с появления монгольского войска на реке Воронеж и присланных в Рязань послов с требованием десятины во всем, в том числе и людях.

Этот немыслимый сплав воинов самых разных народов летописцы назвали татарами, но не по имени племени татар, которое монголы истребили чуть не поголовно одними из первых, а потому что «из Тартара» – из ада. Теперь их политкорректно называют монголами или ордынцами.

Рязань продержалась семь дней. Евпатий Коловрат со своей дружиной сумел задержать огромное Батыево войско на несколько дней, чтобы успели подготовиться русские рати у Коломны, а сам погиб, будучи расстрелянным из пороков – камнеметных машин. Такими стойкими оказались русские богатыри, что почти безоружных били, словно каменные крепости. Батый даже предложил Евпатию стать его темником (возглавить тьму – десять тысяч воинов), а потом позволил похоронить с честью.

Козельск сопротивлялся пятьдесят дней. Это не значит, что татары штурмовали город семь недель, стены Козельска хоть и крепки, но меньше рязанских и больше нескольких дней не выдержали бы. Но русские сумели выманить Батыя к Козельску точно к моменту разлива рек, а город в это время превращался в островной. Вода заливала и всю округу.

Погибли жители Козельска или все же сумели спастись? Ведь Батый запретил даже название упоминать, а сам город разрушил до основания. Злой город… Для монголов он действительно стал Злым.

Но доблесть не в том, чтобы уложить рядками всех погибших жителей и защитников, а в том, чтобы спастись самим, погубив как можно больше врагов. Сдается, козлянам это удалось, есть версия, что женщины сумели уплыть на лодках из-за разлива Жиздры и Другуски, а конная дружина прорвалась и ушла.

После Козельска что-то странное происходило с Субедеем – правой рукой Батыя, его наставником и двигателем всего похода. Он вроде есть, но его вроде нет. И дата и место смерти багатура тоже точно неизвестны, называют несколько. А есть версия, что Батый приказал убить Субедея за провал в Козельске, но вынужден был это скрывать.

Где были тумены Батыя в 1238–1239 годах, тоже мало понятно. Кочевали по половецким степям, но какие-то из них ходили в земли мордвы и буртасов.

Зачем? У мордвы почти не было городов, зато были непроходимые леса. Эрзянский правитель инязор Пургаз героически воевал против монголов (точно, когда погиб, тоже неизвестно), а вот правитель мокши каназор Пуреш, наоборот, предпочел откупиться и даже принял участие в походе монголов на запад, где был ими убит за неподчинение где-то в Венгрии. Зато его дочь легендарная Нарчатка воевала против Батыя вместе с русскими и погибла на реке Мокше, прыгнув в воду вместе с конем и утонув.

Когда это было?

Считается, что городище под Золотаревкой юго-восточней Пензы монголы разгромили осенью 1237 года по пути «туда». Но почему-то не только не разграбили, но и не захоронили своих павших воинов. Такого не делалось нигде и никогда, даже если очень спешили, оставить сотню воинов на три дня для погребального костра – святое дело. Что так напугало монголов и что потом несколько столетий не давало местным жителям подходить в Кудеярову оврагу?

Существует легенда, что Золотаревка – это и есть Сырня, но погиб город не в 1237 году, а позже, и воевала там Нарчатка. И что Батый прислал в качестве вызова женщине позолоченную стрелу. Кстати, такой наконечник действительно найден в Золотаревке.

Загадок в начале Батыева нашествия очень много. Что или кто позволил Батыю так хорошо ориентироваться на местности на Руси? Кто указывал дорогу?

Почему большие города выдерживали осаду куда меньше, чем малые, ведь Рязань пала через пять дней использования осадных машин, а маленький Торжок, у которого и стен-то таких не было, – две недели. А Козельск и того больше – 50 дней. И Вщиж монголы смогли сровнять с землей не скоро. И Серенск предпочел сжечь себя сам, чтобы не достаться врагу.

Почему Батыево войско остановилось у Игнач Креста, не дойдя до Новгорода совсем немного? Считается, что из-за распутицы и бескормицы. Возможно, тогда зачем было останавливаться у Козельска или Вщижа, осаждать Серенск? Не лучше ли бегом, пока не развезло дороги, отправиться в степь, где уже давно зеленела трава?

Не потому ли, что только сначала монголы шли туда, куда сами хотели, а уже после Торжка – туда, куда их вели?

И больше на Владимирскую Русь Батый не ходил, предпочитая находиться южнее. Чего испугался, морозов, снегов или все же людей?

Обидно только, что урок Владимиро-Суздальской Руси не пошел остальной Руси впрок. Не объединились южные княжества, снова каждый стоял сам за себя. Или сам за себя бежал, как Даниил Галицкий, считающийся единственным, кто смог дать отпор монголам. Но князь пересидел время, когда Батый разорял его княжество, в Венгрии (самое время было сына сватать), а когда вернулся, то вовсе не с Батыем воевал, а нападал на Болоховские земли, которые с монголами договорились о поставке кормов. Русские земли, между прочим. А потом по требованию монгольского темника Бурундая срыл укрепления девяти своих сильных городов. Героизм, нечего сказать.

Но и Владимиро-Суздальскую Русь тоже ничему нашествие не научило. Стоило монголам уйти в половецкие степи, князья вцепились друг дружке в горло, споря из-за власти. Победил в этой братской сваре отец Александра Невского князь Ярослав Всеволодович, тоже весьма успешно отсиживавшийся лихое время на стороне и не пришедший на помощь ни гибнущей Рязани, ни Владимиру, ни своему родному городу Переяславлю-Залесскому.

Ничему Батыево нашествие русских князей не научило, они косяками потянулись в новую столицу Батыя Сарай за ярлыками – разрешениями править собственными землями. И исправно платили дань до тех самых времен, пока грозный князь Иван III не порвал ханскую грамоту и не отказался эту дань выплачивать.

А ведь могли оказать общий отпор еще в 1223 году на Калке, вместо того чтобы, перессорившись, уложить свои дружины на поле боя. Или подготовиться к нападению, заранее выставив объединенные силы на защиту Рязанского княжества. Глядишь, лиха беда стороной бы прошла. Но русским князьям свои вотчины и власть в них были дороже, друг дружку били и жгли, а сил на отпор страшному врагу и не хватило.

Релиз Книжного трекера

Попаданцы, вселенцы, засланцы

Автор Vakloch

http://booktracker.org

http://http://booktracker.org/viewtopic.php?t=12657