У преуспевающей бизнес-леди Ивонн Герстранд появилось необычное увлечение: по вечерам она уезжала в пригород и гуляла по улочкам между коттеджами, подглядывая в окна за людьми. Вскоре она знала многое о каждой семье в этом поселке, и только жизнь обитателей дома номер 9 по улице Орхидей оставалась для Ивонн тайной. Случайно заметив объявление о том, что хозяину этого дома Бернхарду Экбергу требуется помощница по хозяйству, Ивонн, неожиданно для самой себя, позвонила и, представившись Норой Брик, предложила свои услуги. Два раза в неделю Ивонн посещала дом Экберга, все более вовлекаясь в жизнь хозяина, пока ей не открылась страшная тайна его семьи…
Литагент «Центрполиграф»a8b439f2-3900-11e0-8c7e-ec5afce481d9 Двойная жизнь: роман / Пер. со швед. И.В. Павловой. Центрполиграф Москва 2011 978-5-227-03048-1 Охраняется законодательством РФ о защите интеллектуальных прав. Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке. Hembitradet Copyright © Marie Hermanson, 2004 © Перевод и издание на русском языке, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2011 © Художественное оформление, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2011

Мари Хермансон

Двойная жизнь

Часть первая

Предместье

Глава 1

Она идет по пригороду, вдоль спокойных и безмятежных улиц, мимо ухоженных уютных садов. В домах горит свет.

На аккуратных кухнях она видит выстроенные в ряд над плитами наборы однообразных баночек со специями, большие экраны телевизоров, изменяющие цвет комнат, и ссутуленные спины возле компьютеров.

Стоящий у плиты мужчина почесывает затылок ручкой от электрического вертела.

Молодая мамаша с младенцем на руках ходит взад-вперед по комнате, а над детской кроваткой горит маленький ночник.

Женщина стоит у открытого окна: она курит и плачет.

– Не плачь. Все не так уж и плохо, как ты думаешь. Не плачь!

Женщина прекращает плакать и озирается. Слышит ли она шепот в ночи? Знает ли, что не одинока?

Вот и Счастливое семейство в своем домике-развалюхе с неподстриженной лужайкой, клеткой для кроликов и сараем для дров.

– Я спасу вас, – шепчет она. – Пока я здесь гуляю, с вами не может случиться ничего плохого.

Гаснут экраны телевизоров и компьютеров. Над дверью дома семьи переселенцев медленно развевается в темноте шведский флаг.

– Спите все, – снова шепчет она. – И вы – отцы и матери, – и ваши дети. И вы – вдовы, вдовцы и разведенные. Спите и вы – птицы в кронах деревьев, ивы – «вольво-комбис» у ваших ворот, и вы – собаки, хомяки и кролики, надежно укрытые в зелени, под кронами больших величественных деревьев.

Улицы пустынны и безлюдны. Предместье заблаговременно отходит ко сну: ведь завтра нужно рано вставать. Там, снаружи, вас ждет тяжелая работа с программами по сокращению, реорганизациями и полной неопределенностью.

Зашуршали ежи у изгороди, заметались зайцы на лужайках, и коты серыми полосами нырнули под припаркованные автомобили.

Теперь светятся только маленькие ночники да мерцает экран компьютера у кого-то особо прилежного и беспокойного. Он боится, и ему не до сна.

– Иди спать, – шепчет она. – Тебе вовсе не нужно ничего бояться. А нужен тебе сейчас только сон. Спите, дорогие мои. Вас всех будут любить. Если вы думаете иначе, то это неправда. Вас будут любить. Мне неизвестно кто, я только знаю, что все будет именно так. Вас будут любить большой любовью, вы слышите меня, друзья мои? Вас всех будут любить, бесконечно долго.

Глава 2

Ивонн наблюдала за предместьем на протяжении двух лет и за это время очень хорошо его изучила. Она знала проживающие здесь семьи, их привычки, вкусы, их распорядок дня.

Это был пригород с разнообразной застройкой, которая, судя по всему, поэтапно возникала в разное время. Женщина предполагала, что первые дома были построены здесь еще в начале века, когда кругом постиралась только голая земля. Это были крепкие деревянные жилища со всевозможными пристройками.

Далее, чуть выше по склону, стояла парочка своеобразных и забавных домишек: они принадлежали бедным людям, построившим их целиком, доска к доске, своими руками, насколько хватило денег. Скорее всего, таких латаных-перелатаных домов здесь было еще немало, но новые владельцы изменили их внешний вид до неузнаваемости.

Внутренним взором Ивонн хорошо видела историю этих мест. После первой волны заселения округа, скорее всего, не сильно преобразилась. Ивонн отчетливо представляла себе, как босоногие ребятишки из бедных семей играли на камнях, их родители на своих клочках земли обрабатывали картофель, а на пастбище паслись коровы.

Впрочем, таким совершенно нетронутым это предместье выглядело только до 60-х годов XX века, до тех пор, пока здесь не развернулось настоящее строительство. С того времени осталось великое множество коттеджей из желтого, красного или белого кирпича, окруженных маленькими, не требующими особого ухода садиками с множеством хвойных деревьев.

Следующий этап застройки пришелся на 80-е годы прошлого столетия. К тому времени город настолько разросся, что находившееся за его пределами предместье неожиданно превратилось в его окраину и цены на землю там поползли вверх.

Тогда-то и началось наступление сюда богатых. Поскольку большая часть земель здесь уже была застроена, им пришлось возводить дома на новых участках, в стороне от прежних землевладений. Своими чистыми белыми фасадами с круглыми окнами-иллюминаторами и огромными навесами они напоминали гордые корабли, временно пришвартовавшиеся у этого горного склона.

У ворот этих фешенебельных коттеджей стояли автомобили «мерседес» и БМВ (в противовес им, «вольво», а именно «вольво-комбис», была в этом предместье наиболее часто встречающейся маркой: у ворот более простых домов их стояло такое количество, что это выглядело едва ли не комично).

После сооружения этих кичливых дворцов 80-х годов застройка предместья была завершена. В последние годы – то есть в то самое время, когда Ивонн изучала здешние места, – к прежним домам прибавилось лишь еще несколько, и только один из них был построен с нуля на пустыре. Как правило, во всех остальных случаях владельцы покупали полуразвалившиеся хибары, сносили их (оставляя узловатые яблони в саду) и возводили на их месте новые дома. И двухскатными крышами из красной черепицы, затейливыми фронтонными окошками: вертикальными белыми или светло – желтыми (с деревянной обшивкой), маленькими треугольными или полукруглыми – эти совершенно новые дома стали походить на самые старые из имевшихся здесь строений.

Казалось, круг замкнулся, и время в предместье началось заново.

Глава 3

Ивонн называла предместье своим, но, по сути, оно таковым не являлось. Она жила вовсе не в этих местах, и даже не поблизости, и не была лично знакома ни с одним из жителей этого пригорода.

Она впервые оказалась здесь в один из майских вечеров, когда приехала домой к одной из своих клиенток для того, чтобы заняться наведением порядка на ее письменном столе. Это было как раз в те времена, когда Ивонн что-то еще делала своими руками (теперь этим занимались ее девочки).

Ивонн была немного усталой, но при этом в приподнятом настроении: она осталась довольна своей работой. Около десяти часов утра вместе с клиенткой они начали разбирать завалы из разного рода протоколов, писем, записок, проспектов, немытых кофейных чашек, визитных карточек, компьютерных распечаток и газетных вырезок. Уже в половине шестого после систематического просмотра каждой записки в отдельности перед ними стояло несколько заполненных скоросшивателей и папок, а также один большой пакет с мусором (все это согласно методике ее фирмы). Ивонн в довершение своей работы всегда протирала стол тряпкой, чтобы еще больше усилить ощущение чистоты и порядка. Клиентка была настолько благодарна ей за проделанную работу, что едва не расплакалась. Она смотрела на новые, ослепительно-белые скоросшиватели, которые вместе с Ивонн лично поставила на полку, а затем, проведя рукой по пустой поверхности письменного стола, прошептала:

– Вот как он, оказывается, выглядит. А что это, собственно, за дерево? Дуб?

– Вряд ли. Скорее всего, это ламинат, – ответила Ивонн и убрала в портфель тряпку и маленький баллончик с чистящим средством. – И немедленно вызывайте меня, когда снова перестанете справляться. Но если последуете моей методе, то уверяю, вам никогда больше не придется со мной встречаться.

Около шести вечера Ивонн села в свой автомобиль и поехала домой. Из динамиков лилась классическая музыка, а в открытые окна струился теплый ветер. Тихо и мягко гудел двигатель машины.

Внезапно Ивонн почувствовала неладное. Неужели воздух перед ней стал густым и непроглядным или зрение испортилось настолько, что ей вдруг потребовались очки? Или, быть может, кто-то просто развел неподалеку костер? Нет, похоже, что эта дымка, затрудняющая видимость, на самом деле была дымом, и шел он из ее собственной машины. Запахло гарью. Густой, черный, зловонный дым сгустился в облако. Она бросила взгляд на приборную доску и увидела, что зажглась сигнальная лампочка индикатора перегрева двигателя.

Ивонн съехала на обочину, включила стоп-сигналы и быстро вылезла из машины. И прежде чем она смогла толком понять, в чем же дело, рядом с ней остановился «мерседес» и водитель любезно предложил отбуксировать ее автомобиль к находившейся поблизости автомастерской. Смущенная женщина с благодарностью приняла предложение и вскоре уже стояла у бензоколонки с маленькой автомастерской во дворе.

Мужчина, отбуксировавший машину Ивонн, должно быть, сильно торопился, но прежде, чем этот рыцарь проселочной дороги уехал, она успела сунуть ему маленькую брошюрку, повествующую о работе ее предприятия. Мужчина мельком глянул на обложку и без слов сунул брошюрку в сумку (это было еще в те времена, когда ее фирма не имела своего минималистского профиля, а работала под этим жутким логотипом в виде часов, проскальзывающих в прорезь свинки-копилки). Судя по автомобилю и одежде, водитель «мерседеса» был преуспевающим карьеристом. А может, это ее потенциальный клиент? Однако он отнюдь не выглядел подавленным отсутствием свободного времени, ведь было же у него время остановиться и помочь ей.

– Оторвался рукав радиатора, – сказал темноглазый симпатичный автомеханик и склонился над двигателем. У него были такие длинные ресницы, что ему позавидовала бы любая женщина. Когда юноша щурился от едкого дыма, они торчали, словно густые кисточки.

– А это можно быстро починить? – с надеждой в голосе спросила Ивонн.

– На это уйдет час, а то и два, – ответил автомеханик.

Ивонн глянула на свои маленькие изящные титановые наручные часики, которые на прошлое Рождество получила в подарок от мужа (этот презент словно специально был создан для того, чтобы написать на нем рождественский стишок, в котором вполне можно было бы обыграть название ее фирмы, но Йорген конечно же ограничился лишь коротким поздравлением). У ее часов был вытянутый четырехугольный циферблат, без каких-либо цифр или иных знаков, стрелки были короткими и острыми, как шипы розы: и при этом минутная была лишь незначительно длиннее часовой. Лишь спустя полгода Ивонн научилась, наконец, понимать по ним время. Но с уверенностью она могла определить только целый час, половину или четверть часа. Сейчас было четверть седьмого, и сам по себе этот факт не являлся основанием для безграничной радости, поскольку он означал, что мастерская, по сути, была уже закрыта, а следовательно, придется оставить в ней машину до следующего дня. Она достала из портфеля мобильный телефон, чтобы вызвать такси, и обратилась к механику с вопросом, какой ей назвать адрес: выручивший ее водитель по дороге к мастерской колесил по каким-то кривым улочкам, и Ивонн никак не могла взять в толк, где она теперь находится.

– Думаю, что смогу управиться и побыстрее. А вы пока можете подождать там, в бытовке. Кофе на электроплитке, – добавил юноша.

– Значит, вы отремонтируете машину прямо сейчас? – спросила Ивонн с удивлением.

Механик кивнул, и Ивонн поблагодарила Бога за то, что этот прилежный эмигрант не очень-то беспокоится о своем рабочем времени.

Ивонн заехала на машине в мастерскую, а затем спустилась по маленькой лестнице в подвал, в бытовку, где ей и предстояло провести все это время в ожидании.

Кофейник, действительно, стоял на электроплите: судя по вкусу кофе, он находился там с самого утра. Ивонн бросила взгляд на пластиковые стулья и подумала, что застарелые масляные пятна, скорее всего, испортят ее костюм цвета нуги. Затем она все-таки уселась и, глотнув горького напитка, огляделась: на стенах выцветшие плакаты с изображениями автомобилей «Формулы-1», а еще пепельница, полная окурков, и календарь, на котором изображена сексапильная модель верхом на шине от грузовика. Мысль о том, что придется провести здесь часок-другой, не показалась ей особенно заманчивой.

Ивонн снова поднялась в мастерскую, а потом и вовсе вышла на улицу. Разобрать, что находится в соседних домах, поначалу показавшихся ей магазинами, было невозможно. Чуть поодаль женщина увидела футбольную площадку и несколько стоявших возле нее одноэтажных зданий, которые, по всей вероятности, вполне могли быть школой. Ивонн двинулась в направлении того участка, который показался ей более зеленым и привлекательным. Но, пройдя немного, поняла, что находится на окраине небольшого предместья, застроенного коттеджами. При этом понятия не имела о том, в какой его части оказалась.

Она пошла вдоль улицы, впервые вступив, таким образом, в тот мир, который позднее будет вынуждена познать до мельчайших подробностей. Однако тогда это был всего лишь незнакомый ей пригород, находившийся в стороне от основных дорог, где ей пришлось провести часа два в ожидании того момента, когда ее автомобиль снова окажется в рабочем состоянии и вывезет ее обратно на главную магистраль.

От этого первого знакомства с предместьем в памяти Ивонн сохранилось, прежде всего, обилие зелени, тишина и пение черных дроздов. Она шла, нет, она неспешно прогуливалась в приятном медленном темпе, впервые после окончившегося всего пару недель назад отпуска, и с нескрываемым любопытством и интересом глядела по сторонам. Как настоящая туристка.

Вокруг цвели фруктовые деревья и розы сорта «Форсайт». На грушах едва показались первые листочки, которым, вероятно, было всего несколько часов от роду. В перелеске, на окраине предместья над кронами деревьев витала светящаяся зелень, словно прозрачный зеленый газовый шлейф. Люди мирно работали в садах. Пахло землей, вдоль улицы носились мотоциклы, в голубых сумерках слышались детские крики и удары мячей.

На коротеньких лапках семенил через улицу ежик. Он выглядел невероятно озабоченным и целеустремленным. Зверек удивительным образом спешил прямо навстречу Ивонн, и она безмолвно замерла на месте, чтобы не спугнуть его. Когда еж был уже в полуметре от ее туфель Cerutti, он остановился и, растерянно принюхиваясь, как будто вздрогнул. В царившей тишине Ивонн могла различить его дыхание, и это заставило ее содрогнуться от благоговения. В это мгновение она подумала о том, что может даже услышать биение маленького сердечка животного, но потом поняла, что это всего лишь галлюцинация и что она слышала свой собственный пульс, такой же учащенный, как и у ежа.

Неожиданно ежик решительно изменил свой курс и засеменил в другом направлении, в сторону изгороди, и всем своим маленьким круглым тельцем протиснулся сквозь густые заросли. Ивонн еще долго стояла и слушала, как он, фыркая, шуршал возле ограды.

Из ворот гаража вышла кошка, подбежала к ногам Ивонн и принялась кротко ласкаться.

Две девочки, лет по тринадцать – четырнадцать, сидели на заборе. Для этого прохладного весеннего вечера они были одеты в не по погоде легкие платьица, с рукавами, едва прикрывавшими руки. Но девочки разговаривали о чем-то очень серьезном и совсем не хотели идти домой.

Ивонн слышала доносившиеся из открытых окон голоса; где-то завели автомобиль, и машина умчалась прочь. Но стоило ей приблизиться к лесу, как тут же до нее донеслось хоровое пение птиц, которые, пребывая в полнейшем упоении весной, казалось, уже и вовсе сошли с ума.

Она посмотрела на часы – теперь они показывали слишком сложное для ее понимания время, без каких-либо четвертей. И снова ей пришла мысль о том, что при выборе подарка Йорген оказался гораздо прозорливее, чем сам мог предположить: он не только подарил ей «больше времени», но также дал понять, как непросто его поймать. Вообще-то оно, конечно, не столь иллюзорно, как может кому-то показаться при виде обычного циферблата. У Ивонн тогда возникло ощущение, что уже пора возвращаться в мастерскую, и когда она пришла, то оказалось, что ее автомобиль готов и она может ехать домой.

Затем жизнь понеслась по накатанной колее: работа, семейные и материнские заботы… Ее дело росло и развивалось, оно становилось все лучше и эффективнее, и это экономило все больше времени, как клиентов Ивонн, так и ее личное.

Однако вечер, проведенный в незнакомом предместье, оказался для нее особенным. Случалось, она сидела на каком-нибудь совещании, и ни с того ни с сего в ее памяти возникали и тот высокий забор, и стук ударявшихся об асфальт мячей, и учащенное дыхание ежика, и цветущие фруктовые сады.

И она подумала о том, что вполне могла бы пережить все эти ощущения заново. Ей всего-то навсего нужно было снова отправиться туда, оставить машину у бензоколонки и прогуляться среди домов. И неужели все снова повторится? Скорее всего, нет. Такие моменты не возвращаются.

Глава 4

У каждого из нас есть свой особый талант. Это может быть музыкальный слух, умение вовремя сконцентрироваться, держаться в седле, чутье в делах.

Талант Ивонн заключался в эффективности: она умела улаживать дела с наименьшими усилиями и в кратчайшие сроки.

В общем – то, она не делала ничего особенного, но если за что-то бралась, то работала быстро, элегантно и без напряжения: будь то смена постельного белья, организация званого обеда или проведение какого-либо совещания. Не вдаваясь в подробности, она принималась за любое дело, не взваливая на себя больше того, что смогла бы осилить, и не позволяя себе пасовать даже перед лицом разрушительной самокритики. Она просто делала то, что должна была, не больше и не меньше. И что очень примечательно и даже необычно, сама устанавливала эти рамки. Ивонн считала, что для того, чтобы все продвигалось быстро и легко, ей необходимо тратить интеллект, время и силы с исключительной рациональностью.

Это было дано ей с рождения, но такой талант, как и любой другой, нужно было развивать. Сначала она развивалась, чтобы выжить. Ей это было крайне необходимо. А потом уже для того, чтобы посмотреть, насколько сможет в этом преуспеть. И наконец, для того, чтобы чему-либо научиться, изобрести собственную методику и привлечь к этому делу других.

Ивонн организовала консалтинговую фирму, а также курсы по повышению квалификации для других предприятий и общественных институтов. Она предлагала организованные на заказ курсы по дальнейшему обучению. Сотрудничала со многими экспертами и инструкторами по проведению семинаров на различные темы: начиная с обучения иностранным языкам и этике предпринимательства, буддийской философии разрешения конфликтных ситуаций Чи Гонг и до увлекательнейшей акварельной живописи. А иногда – в последнее время это направление оказалось весьма востребованным – некоторые из таких мероприятий имели чисто духовную направленность. К числу партнеров Ивонн относилась и шведская церковь.

Сначала ее фирма называлась «Больше времени», и ее методика презентовалась как возможность более эффективно использовать собственное время. Затем, после скрупулезных консультаций с многочисленными экспертами, название изменилось, превратившись в «Твое время»: «Твое» приобретало несколько личностный характер, став скорее качественным, нежели количественным, и звучало менее вульгарно, чем «Больше».

– Сегодня никто не хочет иметь больше, больше осталось в прошлом, двадцатом веке, это уже не стильно, – презрительно заявил один молодой трендовый эксперт. – Сегодня все внимание к мелким деталям, узкой специфике и эксклюзивности. Только для тебя одного существуют и профессии, и забота, и качество. Лучше один испеченный собственными руками пирог, чем десять изготовленных на предприятии. Лучше сшитая индивидуально на заказ пара кальсон, чем костюм фабричного производства.

Таким образом, вместе с названием поменялась и концепция. Исходя из неоспоримого факта, что время на самом деле существует, те, у кого оно есть, рассматривают его с точки зрения новых перспектив, подчеркивая, что оно должно называться не иначе как «твое собственное время»: ведь это – Божий дар, твое пребывание на земле, твое мгновение в вечности. Поэтому ты и никто иной должен решать, как им распорядиться. На смену свинке-копилке с часами пришла сверкающая капелька росы, а «курс лечения» стал более щадящим и более философским.

Первый вопрос, который Ивонн всегда задавала своим клиентам, звучал так: «А что бы ты хотел сделать со своим временем?» И все чаще этот вопрос она задавала и самой себе, когда утром перебиралась с подушек для занятия йогой на эргономичный стул возле письменного стола. Как бы тебе хотелось распорядиться этим днем?

Как правило, у Ивонн конечно же были дела – и не так чтобы совсем мало, – но пара часов свободного времени у нее всегда имелась в запасе. Зачастую она улаживала кое-какие вопросы, к примеру готовилась к докладу, делала пару телефонных звонков, отправляла несколько писем по электронной почте, но иной раз она принимала решение отправиться в спортклуб или просто почитать. «Самое главное заключается в том, чтобы чувствовать, что это решение исходит от вас самих», – повторяла она слушателям и участникам проводимых ею семинаров.

В дальнейшем, уже после того весеннего дня, у Ивонн всегда при принятии какого – либо решения был выбор, однако она очень долго не решалась его сделать, если считала ту или иную затею безумной и бессмысленной. И почему, собственно, ей необходимо тратить свое время на то, чтобы болтаться в каком-то совершенно незнакомом ей предместье?

А с другой стороны – почему бы и нет?

И тогда женщина снова туда отправилась. А между тем уже наступила осень.

Ивонн припарковалась на окраине пригорода, поставив машину почти вплотную к забору. Женщина прогуливалась там около часа. Она обходила жилые кварталы, петляя среди домов, как в лабиринте, и стараясь не проходить по одной и той же улице дважды. Ей не хотелось привлекать к себе внимание, не хотелось, чтобы люди задавались вопросом, почему она ходит здесь взад-вперед, хотя у нее нет на то видимых целей и оснований.

Конечно, посещение жилого квартала без причины отнюдь не воспрещалось. Но это выглядело как-то необычно. Здесь сновали только местные жители, их гости да мелькавшие то тут, то там какие-нибудь рабочие, которые быстро отыскивали дом, в который, собственно, и направлялись. Бесцельное блуждание Ивонн походило на воскресную прогулку на свежем воздухе или на субботний шопинг в центре города. Но здесь, в этом предместье, такое поведение казалось скорее неприличным и почти недопустимым.

На этот раз ощущение того, что она здесь – непрошеный гость, стало еще сильнее, поскольку было уже темно и в домах горел свет: можно было заглянуть внутрь каждого из них и увидеть кусочек повседневной жизни его обитателей. Здесь вся семья собралась за ужином, там перед экраном компьютера застыла сосредоточенная фигура, а дальше какая-то женщина что-то достает из шкафа.

Конечно же Ивонн не стояла как обычный зевака. Она медленно шла вперед, стараясь поймать взглядом как можно больше. Для людей в домах она была просто прохожей, незнакомкой, пришедшей в гости к их соседям. Или одной из тех, кто живет еще дальше, и потому они никогда прежде ее не видели. Или, быть может, совсем недавно переехала в эти края.

Да, впрочем, едва ли они думали о ней. Она была просто статистом, который находится здесь для того, чтобы их улицы вконец не опустели. Незамысловатая роль. Ей вовсе не нужно иметь красивую внешность или быть хорошо одетой, говорить умные вещи или вести себя особым образом. Никто из проживающих в этих домах не ждал от Ивонн ничего особенного. Женщина просто шла, прогуливаясь по погруженным в осеннюю тьму улицам, бросала взгляд на окна, выхватывая часть происходившего в поле ее зрения. И для них она, на короткое время возникшая в раме их окна, была всего лишь один фрагмент, который эти люди так же неосознанно фиксировали в своей голове, как если бы это была просто проходившая мимо кошка или стайка воробьев.

Таким образом Ивонн гуляла целый час, встретив на своем пути одного-единственного человека, пожилого мужчину с таксой на поводке. Неожиданно прохожий вежливо кивнул Ивонн, и она ответила ему тем же.

Вернувшись домой, она ни словом не обмолвилась о своей поездке. Муж Йорген наверняка бы ее не понял. Да и Симон, сын, тоже. Она едва ли смогла бы объяснить им, почему почти целый час зябла на улице, прогуливаясь в каком-то чужом предместье, вдали от собственного дома. Она и себе самой не смогла бы этого объяснить.

Ивонн просто промолчала. И снова и снова продолжала ездить туда по вечерам после работы. Иногда она заканчивала свои дела раньше и отправлялась в пригород средь бела дня. Но никогда никому ничего не рассказывала об этом. Предместье стало ее тайной.

Глава 5

В бюро «Твое время» Ивонн появилась около девяти утра. После разговора с Циллой о проведении с группой безработных курса для начинающих владелица фирмы вошла в свой кабинет, просмотрела электронную почту и отсортировала спам текущего дня.

В семи сообщениях ей предлагались круглосуточные безрецептурные поставки психофарматики. В восьмом обещали при помощи некоего гормонального препарата сделать ее грудь еще больше и соблазнительнее. В следующем ее попытались завлечь такими же губами. В трех последующих – средства для похудения. В девяти ей обещали увеличение пениса (в последнее время подобные предложения заметно обскакали даже рекламу виагры). Наконец дошло до того, что некая фирма изъявила желание убедить ее вложить средства в производство одного доселе секретного изобретения. И потом еще два сообщения отправителя спама по контролю и приостановке действия всех спамов, где предлагалось обезопасить себя от подобных сообщений.

Затем Ивонн разобрала обычную почту, быстро пролистала ежедневник и, следуя собственной методе, навела порядок на столе – эта привычка уже давно вошла в ее плоть и кровь.

В десять минут двенадцатого она сменила свой рабочий стул на лежавшие на полу подушки для йоги. Уселась в позе полулотоса и, прежде чем закрыть глаза, быстро пробежалась взглядом по комнате, в которой находилась.

Этот кабинет занимал одно из помещений в старом здании в самом центре города. На книжных полках стояли белые папки со скромной голограммой «Твоего времени» в виде капельки. Изразцовая печь (уже замурованная, но тем не менее все еще красивая) и марокканский настенный ковер в красных и желтых, цвета охры, тонах на стене, бывшей в противоположность ему белой и пустой. На письменном столе – плоский экран компьютера и видавшая виды клавиатура, неровный спиральный блок, фломастер с мягким кончиком и телефон, дизайн которого, будто бы случайно возникший на пустом месте, словно водяная лилия посреди озера, весьма органично вписывался в интерьер.

На этот раз веки Ивонн сомкнулись, и она целиком сконцентрировалась на дыхании.

Без четверти двенадцать Ивонн была уже на улице.

Однажды она в шутку сказала одной из слушательниц курсов следующее: «По окончании занятий ваша работа будет настолько эффективна, что в бюро вы станете проводить не больше одного часа в день». Они обе рассмеялись. Однако теперь Ивонн стояла вот здесь, на улице. А между тем она могла работать еще лучше. Цилла и Лотта большую часть работы делали самостоятельно и справлялись с ней превосходно.

Ивонн позволяла себе лишь собирать информацию. А деньги рекой текли на ее счет.

Ивонн привыкла упорно трудиться и делала это для того, чтобы потом работа могла идти в чуть более размеренном темпе. Она вполне могла бы заняться делами и сейчас, поскольку покой ей немного наскучил. Наверное, следовало взяться за что-то новое, начать с нуля. Но это лишь раз в жизни приносит истинное удовольствие.

Пообедав в одном маленьком суши-ресторанчике, Ивонн подумала о том, чтобы отправиться в спортклуб. Спортивные принадлежности остались у нее в машине, однако она не восприняла эту идею всерьез, поскольку в глубине души уже приняла решение. Ей хотелось поступать только исходя из возможностей выбора, и чтобы при этом не быть зависимой.

И она отправилась в предместье, что неоднократно проделывала в течение недели.

Был тихий хмурый сентябрьский день, воздух напитался влагой, но вместе с тем было все еще по-летнему тепло.

Ивонн припарковалась там, где она обычно это делала, и стремительно пробежалась по своему обычному маршруту.

Сначала, направляясь по улице Белых Шипов, центральной улице предместья, она миновала четыре квартала. Здесь в окружении огромных садов расположились одни из старейших в этих местах домов. Затем свернула на улицу Флоксов, поднялась в гору и прошла еще два квартала. Прежде в одном из здешних домов проживало очень прилежное семейство. Молодая жена, часто засиживаясь вечерами за кухонным столом, что-то учила. Белье висело повсюду на спинках стульев. Иногда она привозила на кухню еще и детскую коляску и, читая, ритмично покачивала ее. Поздно возвращаясь домой, ее муж весь вечер просиживал за компьютером. Вполне очевидно, что их усилия оказались не напрасными. Вскоре вместо скромной «тойоты», стоявшей у ворот их дома, появилась серебристая «Вольво – 760». А затем в один из дней они и вовсе съехали. Их старый дом был маленьким, и они, вероятно, переехали жить в другой, побольше.

Теперь здесь проживала какая-то семья из Турции, или Ирана, или откуда-то еще. В их жилище все сверкало и искрилось, как во дворце махараджи. На кухне висели гардины из сиреневого тюля, а дверцы шкафов с обратной стороны были затянуты шелковым крепом. На огромной софе, отливающей золотом и зеленью, под люстрой с розовыми подвесками, часто сидели бородатые мужчины и усердно жестикулировали. Ивонн живо представляла себе, что они замышляют переворот у себя на родине.

В доме по соседству проживали земляки этой семьи, но они не вызывали у Ивонн таких же положительных эмоций. Проделав дыру в заборе, они частенько наведывались друг к другу в гости. Обе семьи повесили на флагштоки, прикрепленные к стенам их домов, шведские флаги.

Вслед за улицей Флоксов шла Ливневая улица. Здесь находился один неприметный маленький домишко постройки еще сороковых годов, который сначала не пробудил у Ивонн решительно никакого интереса. Но однажды, когда она проходила мимо него в половине восьмого вечера, произошло нечто весьма забавное. И самое поразительное было то, что впоследствии картина повторялась из раза в раз, точно в одно и то же время, как зимой, так и летом, и в дождь, и в снег, и в солнечную погоду.

А случилось вот что. У одной из пристроек дома на крыше имелась терраса. И ровно в половине восьмого открывались двери и на пороге комнаты, из которой доносились тревожные фанфары узнаваемой мелодии, предшествующей выпуску новостей, появлялся пожилой мужчина в распахнутом купальном халате. Решительным шагом он направлялся к парапету, а его спящее мужское достоинство мерно раскачивалось в разные стороны под волосатым брюхом. Он зажигал сигарету и, трижды жадно затянувшись, бросал окурок через парапет балкона с видом напускной брезгливости, а затем поворачивался и, преисполненный невозмутимого достоинства, возвращался в дом. Эта сцена напоминала Ивонн средневековые механические часы, из которых в строго определенное время суток возникали жестяные фигурки.

Дальше по Ливневой улице в одном из домов жила неформальная семья, которую Ивонн в шутку окрестила Счастливым семейством. У них имелся огромный сад с загонами для кроликов, старые велосипеды, сарай, преобразованный в дом для игр, шалаш на дереве и старый «сааб», который глава семейства постоянно ремонтировал, но, несмотря на все его усилия, автомобиль так и не сдвинулся с места. Фасад дома был отделан истрескавшейся асбестовой плиткой, трава возле дома никогда не подстригалась, а окна никогда не мылись. Летом семья собирала друзей на большие празднества в саду, но без обязательного в таких случаях гриля. У хозяина дома, постоянно ходившего во фланелевых рубашках, была всклокоченная рыжая борода, а у его жены, никогда не пользовавшейся косметикой, вдоль спины свисала роскошная длинная коса. В них обоих было что-то от хиппи и вместе с тем что-то народное. Ивонн так и не смогла решить для себя, к какой категории их отнести: то ли к одной из христианских сект, то ли к эко-фанатам.

Иногда она воображала себе, что бы было, если бы она поменялась местами с женщиной с косой и взвалила на себя все целиком: и дом, и детей, и кроликов, и бородатого мужчину. Но не навсегда, а так, на пару недель, не больше.

Затем появился лиловый дом. Его жильцы не относились к категории тех, кого можно было бы заподозрить в том, что они принадлежат сообществу хиппи или являются эксцентричными людьми искусства. Наоборот, эта пара, оба уже за пятьдесят, носила опрятную одежду спокойных тонов. Ивонн изредка встречалась с ними, когда супруги выгуливали миниатюрного спаниеля Гасси. Они никогда не заходили дальше стоявшего поблизости фонаря, и псу приходилось тянуть из рук черный пластиковый поводок и пригибаться, когда женщина тактично отворачивалась. Иногда хозяйка дома вытряхивала прямо с балкона розовое, цвета семги, покрывало. В один из летних вечеров, когда окно спальни было открыто, Ивонн услышала крик этой женщины: «Эй ты, вонючий импотент, я буду пить столько, сколько мне захочется!»

С Ливневой улицы Ивонн, как правило, сворачивала на улицу Орхидей. Здесь был тупик. Она доходила до последнего дома под номером 9, участок возле которого граничил с лесом. Она не знала его обитателей, поскольку ей еще никогда не доводилось их видеть, ни в доме, ни около него. Но, прежде чем повернуть назад и пойти вниз по Акеляйвег, Ивонн всегда задерживалась на мгновение, чтобы его разглядеть.

Миновав симпатичную извилистую Мятную улицу и переулок Гортензий, она шла вверх по переулку Петуний. Эта часть предместья находилась на возвышенности, и имевшиеся здесь участки выглядели неухоженно.

С самого начала Ивонн полюбились эти улочки с их внезапными поворотами и крутыми ступенями, и порой она представляла себе, как вместе с Йоргеном купила бы здесь дом. Ну, к примеру, тот забавный, который его новые владельцы переделали в прошлом году в самый настоящий сказочный дворец и где отныне над шестигранной башней сверкал прикрепленный к шпилю золотой полумесяц, а пристройку в виде беседки венчала звезда. Ивонн вполне могла бы жить там вместе со своей семьей.

Но когда она была честна сама с собой, то с трудом могла представить себе мужа живущим здесь. И Симона. И даже она, Ивонн, которая с удовольствием бродила по этим улицам, едва ли смогла бы здесь жить. А это значит, что она вполне могла бы здесь жить, но только при условии, что была бы совсем не той Ивонн, что есть сейчас. Она и сама не знала, что имеет в виду.

Та Ивонн, которая существовала ныне, не очень-то хорошо ощущала бы себя в коттедже. Они с Йоргеном прежде имели свой дом, купив его, когда она была беременна Симоном. Тогда это соответствовало ее представлениям о том, какой должна быть жизнь семьи с ребенком.

Их дом находился в одном весьма привлекательном пригороде, почти на берегу моря, однако вскоре они осознали, что такая жизнь не для них. Йорген не относился к тому типу мужчин, которые по выходным натягивают на себя синий комбинезон и берутся за инструмент, а она – к тем женщинам, которые возятся в саду, едва у них выпадет свободная минутка.

Собственный дом то и дело доставлял дополнительные хлопоты помимо работы и ребенка, который не замедлил появиться на свет. Кроме того, им попросту не хватало города, кружки пива, опрокинутой по случаю в пивной на углу, или похода в кино. Через полтора года они продали свой дом и переехали в современную четырехкомнатную квартиру в центре города, где и обитали до сих пор.

Пройдя по улице Петуний, Ивонн оказалась на несколько однообразной Тисовой улице с идентичными домами из песчаника, построенными еще в шестидесятых годах.

Здесь, собственно, был только один дом, который заслуживал должного внимания. Этот коттедж целый год простоял без жильцов. Но это вовсе не означало, что он пребывал в запустении. Наоборот, был один из самых аккуратных домов во всем предместье, с исключительно ухоженным садом. Каждый вечер в окнах зажигался свет. И это было отнюдь не то освещение, что применялось в системах против взломов с характерным светильником на подоконнике. Весь дом пребывал в сиянии, со включенными повсюду плафонами, люстрами, настольными лампами, с освещенным подвалом и светильниками над разделочными столами на кухне, словно семья занималась всеми возможными делами. И эта лихорадочная активность включалась ровно в восемь часов вечера. Ивонн явственно представляла себе, как каждый из домочадцев по отдельности, притаившись в одной из темных комнат, ждал с пальцем на выключателе наступления этого волшебного момента.

Безусловно, все это освещение приводилось в действие контактными часами, но тем не менее каждый раз это было волнующее зрелище. Когда Ивонн в половине восьмого проходила мимо террасы с голым мужчиной, она оказывалась на Тисовой улице как раз в момент восьмичасового включения. Летом зрелище не было столь эффектно и выглядело несколько абсурдно, особенно при дневном свете.

Сад возле этого дома напоминал сады, которые можно построить из детского конструктора «Лего». Кусты были подстрижены в строго конической форме, трава выглядела так, словно ее подрезали лезвием. Иногда Ивонн даже казалось, что густо растущие на клумбах красные и желтые цветы были ненастоящими. Их весеннее появление всегда было таким же внезапным и неестественным, как и освещение самого дома. Ивонн пришла к заключению, что хотя цветы и были настоящими, но вначале произрастали не здесь, а в какой-нибудь оранжерее. Затем весной выросшие растения высаживали на клумбу, как те, что летом растут вокруг уличных кафе в центре города.

Владельцы дома появлялись здесь только в период с Рождества до Нового года. Тогда в гостиной стояла огромная превосходная, на американский манер, рождественская ель. Ее убранство было всегда выдержано в ослепительно-белой и золотой гамме, и можно было видеть, что комнаты полны нарядно одетых людей с бокалами вина в руках. Неужели все они и в самом деле настоящие? Или это трюк специальной фирмы, следившей за безопасностью дома и сада, в то время как их истинные владельцы проводят преждевременную старость в одной из роскошных вилл где-нибудь на солнечном побережье Испании?

После Тисовой улицы Ивонн снова попадала на улицу Флоксов и затем во второй раз проходила этот последний отрезок пути, но теперь уже в противоположном направлении. Так она шла вплоть до улицы Белых Шипов, а затем прямиком к машине.

После подобной прогулки Ивонн всегда ощущала в себе прилив сил и хорошее настроение.

Она радовалась возможности снова увидеть старых знакомых в домах предместья и понаблюдать за изменениями, произошедшими со времени ее последнего приезда. Но для этого ей вовсе не требовалось заводить разговор или приходить к кому-нибудь на обед. Это немного походило на старый знакомый телесериал, в котором события развивались не слишком стремительно, и вполне можно было пропустить одну или две серии, не потеряв при этом нити повествования. У Ивонн появились свои любимцы и те, кто обычно не вызывает интереса. В течение каждой серии одни персонажи исчезают, другие появляются, но именно в этом и заключается их прелесть.

Как и в сериале, в пределах этой географически ограниченной местности разыгрывалось свое действие, и складывалось впечатление, будто все было как на ладони. Мир в ореховой скорлупе. Ивонн словно разложила это предместье под микроскопом и, забавы ради, рассматривала людишек, которые попадали под ее окуляр и выскальзывали из-под него, изучала их внутреннюю сущность.

Конечно, при таком способе изучения людей существовала опасная вероятность поверить, будто что-то знаешь, хотя на самом деле ровным счетом ничего о них не было известно. Ивонн складывала два и два и восполняла недостающие пробелы, угадывала, фантазировала. Она вполне отдавала себе отчет в том, что на это предместье проецировала собственные надежды, разочарования, страхи и страсти. Но она всего лишь смотрелась в пустое зеркало. Лишь переехав в пригород, принимая участие в его жизни, разговаривая с людьми, она и в самом деле смогла бы открыть для себя нечто новое.

Ей было крайне важно ничего не забыть. И чтобы вспомнить эти факты, во время каждой своей поездки в предместье она направлялась в самый конец улицы Орхидей, где был тупик, и останавливалась возле дома номер 9.

Именно этот дом не подпадал ни под какие ее гипотезы. Вглядываясь в него, она пыталась понять, что же видит перед собой. Силилась вызвать в сознании картину жизни его обитателей. Однако ничего, кроме обычного дома, не видела.

Это было симпатичное не очень большое аккуратно оштукатуренное жилище, с увитым плющом фронтоном. Оно выглядело как-то не совсем по-шведски, скорее по-датски или по-немецки, особенно если рассматривать его с фасадной стороны. Строение было выше и уже обычных шведских домов. Заостренная двухскатная крыша обхватывала дом, как скорлупа.

Несмотря на то что коттедж был в хорошем состоянии, примыкавший к нему огромный сад был неухожен. Большая его часть находилась за домом, но с улицы можно было разглядеть большой заброшенный огород с травой такой же высокой, как на лугу.

Сад плавно переходил в лес, и оттуда иногда доносились еле различимые звуки, которые усиливались в ветреную погоду. Ивонн полагала, что эти звуки были вызваны порывами ветра, при котором ударялись друг о друга металлические столбики.

Окна выглядели неприглядно. Льняные гардины естественной расцветки висели неряшливо. На одном из подоконников стояло единственное украшение – маленькая вазочка из светло-зеленой керамики. Наверняка какой-то китайский антиквариат. А может, просто дешевая подделка. Впрочем, это все равно. Форма вазы была простой и вместе с тем единственной в своем роде, и отсутствие других предметов вокруг придавало ей еще большую изысканность. Выставленный напоказ подобный предмет заставлял предположить наличие особого настроения и утонченного эстетического вкуса его обладателя.

Иногда Ивонн могла разглядеть в одной из дальних комнат свет, исходивший от какого-то низкого светильника – возможно, настольной лампы или торшера. А еще летом на первом этаже иногда было открыто окно.

Но еще ни разу ей не доводилось видеть там людей.

Когда Симон был маленьким, он часто играл в игру, которая называлась «Кто здесь живет?». В ней нужно было соединить животных с их жилищами: лошадь – с конюшней, собаку – с собачьей будкой, птицу – с гнездом и так далее. Со временем Ивонн весьма преуспела в этой игре, но уже в варианте предместья. Она пробовала отгадывать, кто живет в здешних домах, но порой, увидев их обитателей, была вынуждена вносить коррективы в сложившуюся раньше картину.

С домом номер 9 по улице Орхидей у Ивонн ничего не выходило. Несмотря на все свои наблюдения и исследования, она так ничего и не узнала. Это была та самая деталь пазла, которая всегда оказывалась лишней. Ивонн подумала о том, что вполне заслуживала такого результата.

А потом в теплый хмурый сентябрьский день произошло нечто из ряда вон выходящее.

На площадке, где Ивонн по обыкновению парковала машину, стояла доска объявлений – деревянный щит под маленькой крышей, на котором вывешивались объявления о сбежавших кошках, приглашения на ежегодное собрание членов товарищества поселенцев и сообщения о снижении цен в спортклубах. После того как Ивонн, совершив свой очередной обход, вернулась к машине, она заметила на стенде новое объявление. Вероятнее всего, оно было повешено еще до того, как она час назад проходила мимо этой доски, но, похоже, женщина его попросту не заметила.

Написанное от руки объявление гласило:

«Требуется помощница по дому.

Работа несколько часов в неделю.

В обязанности входит уборка, глажка и т. д.

Б. Экберг, улица Орхидей, 9».

На нижней части записки, порезанной на клочки, был написан номер телефона.

И тут Ивонн осенило, что у нее может появиться возможность хоть что-то узнать про обитателей этого дома. Ивонн могла бы позвонить по указанному телефону, представив все дело таким образом, будто ищет работу в качестве прислуги. Возможно, что ее пригласят на собеседование.

Только от одной мысли, что предстоит открывать ворота и идти по дорожке, посыпанной гравием, звонить в звонок, видеть, как хозяева открывают дверь, и потом переступить порог этого дома, ее пробил холодный пот. Конечно же она не скажет им своего настоящего имени и не даст номер своего телефона. А после собеседования никогда больше сюда не вернется.

Ивонн оторвала клочок с номером телефона Б. Экберга (еще никто не оторвал ни одного из номеров, ведь не так уж и много проходит здесь желающих найти место уборщицы) и спрятала его в сумочку.

Это была одна из многочисленных идей, постоянно, словно птицы, кружившихся у нее в мозгу и которые она так редко удостаивала вниманием, чтобы вот так запросто претворить их в жизнь.

Глава 6

Вскоре Ивонн об этой затее позабыла. Однако пару дней спустя, когда, стоя в гардеробе своего офиса, разыскивала визитную карточку одного своего клиента, смятый клочок бумаги попался ей на глаза, и, толком не разглядев, что это такое, она положила его вместе с визиткой на письменный стол и стала звонить клиенту.

После разговора Ивонн посмотрела на этот обрывок с чувством недоумения и недовольства.

В агентстве «Твое время» старались пресекать появление невнятных записок. Если все же таковые обнаруживались, то их обязательно обрабатывали, содержащуюся в них информацию переносили в базу данных.

Ивонн взяла трубку и быстро набрала номер, пытаясь при этом вспомнить, откуда он взялся.

Ей ответил мужской голос. Она поначалу хотела назвать свое настоящее имя, но, вспомнив ситуацию за долю секунды, выпалила:

– Я звоню по поводу работы помощницы по дому на пару часов в неделю.

– Да? – В голосе прозвучало явное недоверие.

– Я бы хотела устроиться, – решительно произнесла Ивонн.

– А кем вы работаете? Вы когда-нибудь уже занимались уборкой? Я имею в виду, профессионально?

– Я хорошо разбираюсь в той работе, которая вас интересует. И охотно расскажу вам о себе на собеседовании. А сейчас не самый подходящий для этого момент. Дело в том, что я звоню из агентства, где работаю, и поэтому сейчас не могу с вами подробно разговаривать.

– Да, тогда, пожалуй, вам следовало бы прийти. Какое время вас устроит? Может, сегодня вечером?

После прозвучавшего «сегодня вечером» странная затея Ивонн внезапно обрела удивительно реальные очертания. Она растерянно молчала.

– Алло? – услышала она голос мужчины.

Ивонн, которая по возможности старалась избегать пауз в разговорах, не знала, что и ответить. Она чувствовала, как ее затянувшееся молчание все больше становится похожим на темную водную гладь между мостками и палубой скользившей по ее поверхности лодки.

– Алло? Вы слышите меня? – вновь послышался голос мужчины. – Алло?

Теперь он звучал так, словно звонил сам мужчина, и при этом откуда-то издалека. Еще мгновение, и будет уже поздно.

– Да, – ответила она голосом спокойным и холодным, словно молчание было технически обусловленной необходимостью. – Я согласна.

Затем мужчина описал ей, как найти его дом, и Ивонн внимательно выслушала его, будто до этого ни разу не была на улице Орхидей.

Положив трубку, она с удивлением посмотрела на свою руку: та дрожала от волнения.

Цилла заглянула в комнату и спросила, не хочет ли Ивонн пойти вместе с ней на обед. Когда женщины расстались возле дверей кафе, Ивонн решила быстро пробежаться по магазинам. Она четко осознавала, что для устройства на работу уборщицей она не может показаться в своей обычной одежде, состоявшей из черного костюма, белоснежной блузки и итальянских кожаных сапог на высоком каблуке.

Она отправилась в магазин подержанной одежды, где выбрала брюки из хлопчатобумажного трикотажа и бежевую водолазку, которая выглядела немного свалявшейся и, может быть, даже не совсем чистой, но при этом была тонкой, словно вторая кожа, теплой и приятной на ощупь. Ивонн чувствовала себя в ней, как пушистое и гибкое животное.

Потом женщина подобрала себе пару туфель на плоской подошве и сумку через плечо из кож-зама. Теперь не хватало только пальто. Когда Ивонн проходила мимо вешалок со стегаными куртками и вельветовыми жакетами с искусственным мехом, разивших плесенью, она подумала о том, что все это – чистой воды безумие. И все же была вынуждена признать, что уже давно не испытывала такого удовольствия от покупки одежды.

Ее поиски увенчались успехом: она нашла поплиновое пальто с поясом. Когда Ивонн снимала его с вешалки, она заметила пришитую к воротнику фирменную этикетку с именем «Нора Брик». Не слишком известная марка.

Ивонн примерила пальто, завязала пояс, подняла воротник и тут же в него влюбилась. Несмотря на то что оно не имело ничего общего с одеждой, которую Ивонн обычно себе покупала, у нее возникло странное ощущение, что это пальто всегда принадлежало ей. Оно очень шло Ивонн, точно так же как этот незнакомый ей и в некотором смысле совершенно естественно попавшийся на глаза бренд «Нора Брик».

Ивонн вернулась в агентство с огромным пластиковым пакетом, полным подержанных вещей. Она дождалась, пока все служащие ушли, а затем надела эту новую старую одежду. Зачесала назад густые каштановые волосы и собрала их в высокий хвост, стерла макияж с лица и сняла украшения: золотую цепочку, маленькие жемчужные серьги, дизайнерское кольцо с огромным овальным камнем, подчеркивавшим ее тонкие пальцы. Из украшений на ней осталось только обручальное кольцо – броская деталь ее декора, широкое и массивное, как кольцо для салфеток. Это было одно из самых дорогих колец без узора, имевшихся в тот момент в ювелирном магазине, и Йорген захотел купить именно его. Вероятно, оно стало компенсацией за их не совсем удавшийся брак. Ивонн показалось, что это кольцо совершенно не сочетается с по держаной одеждой, и абсурдно даже пытаться представить его на своей руке на фоне этого потертого старья.

После недолгих колебаний Ивонн сняла кольцо, и, убирая его в отделение для монет в портмоне, неожиданно вспомнила одну давнишнюю историю, она тогда готовилась к операции по удалению аппендикса. Тогда ей тоже пришлось снять все личные вещи – одежду, украшения, резинки для волос и удалить макияж, а вместо этого она получила от медсестры белую хлопчатобумажную рубашку с застежкой на спине и целлофановую повязку, сводившие ее личность всего лишь к имени и персональному номеру. Тревожный страх смерти вкупе с волнующим чувством возрождения.

Ивонн посмотрела на себя в большое зеркало, висевшее в гардеробе. Теперь она выглядела совсем по-иному. Ей часто говорили, что она кажется моложе своих сорока с небольшим лет. Однако теперь она и в самом деле выглядела на сорок один, а то и старше. Лет на сорок пять. А все оттого, что была не накрашена.

Ивонн вспомнила свое отрочество, когда косметика удивительным образом могла превратить ее юное девичье личико в лицо взрослой женщины. Она подумала о том феномене, что макияж сначала делает старше, а потом снова моложе. Так когда же все-таки наступает этот пресловутый переломный момент? Лет в двадцать пять?

От водолазки зачесалась шея: нельзя было отрицать тот факт, что хотя и слабо, но все же довольно явственно она источала запах другого человека.

Ивонн застегнула пальто Норы Брик, повесила синтетическую сумку на плечо и вышла.

Глава 7

Она позвонила уже трижды, но никто не открывал. Из ближнего леса прилетел легкий ветерок, и до нее донесся скрежет вращавшейся в самом отдаленном углу сада вертушки. Он был прерывистым и глухим. Из глубины дома не доносилось ни звука, а подъездная дорожка была, как всегда, пуста.

Ивонн решила, что позвонит еще раз, а потом уйдет. Но едва она положила палец на звонок, как неожиданно дверь открылась.

Первыми в глаза Ивонн бросились мягкие черты лица: круглый нос, широкие и четко очерченные губы, выпуклый лоб с глубокими залысинами. Над верхней губой – глубокая ямка.

Мужчина лицом походил на зрелый плод, который кто-то мягко и осторожно сжал. Ростом он был с Ивонн (то есть метр семьдесят два), и его большие карие глаза испуганно смотрели прямо на нее.

– Вы не забыли, что я собиралась прийти к вам сегодня вечером? – спросила она. – Вы сказали «сегодня вечером», но если вам неудобно, то я могу прийти в следующий раз. – И когда мужчина снова промолчал в ответ, Ивонн добавила: – Я бы хотела устроиться уборщицей.

– Ах да, правильно! – воскликнул мужчина. Сначала на его лице появился налет облегчения, а потом он напрягся, и детская непосредственность его черт сменилась мужской решимостью. – Входите, пожалуйста. – И хозяин посторонился, пропуская гостью в прихожую и снова запирая дверь.

Он повел Ивонн через холл, но она была слишком взволнована, чтобы как следует оглядеться, – и это несмотря на то, что пришла сюда только для этого, – и пригласил ее сесть в гостиной. Ивонн сняла пальто и положила к себе на колени.

– Итак, – произнес Б. Экберг и уселся в кресле напротив нее. – Не могли бы вы рассказать о себе и опыте своей работы в качестве уборщицы и помощницы по дому? – Он говорил быстро, словно боялся, что она сможет расценить это предложение как повод поведать ему об истории собственной жизни.

– Я занимаюсь уборкой уже много лет, – несколько расплывчато произнесла Ивонн и огляделась.

Она обратила внимание на очень красивый старинный книжный шкаф, персидский ковер в темно – багровых тонах и огромный обеденный дубовый стол, очевидно служивший еще и в качестве рабочего, поскольку был завален книгами и стопками документов.

На одном из окон стояла маленькая зеленая ваза, которую Ивонн видела снаружи. На двух других, которые выходили во двор и поэтому находились вне пределов видимости, стояли горшки с высохшими и безжизненными комнатными цветами.

– Вы говорили, что убирали в каком – то агентстве?

– Именно так. Но это всего два часа работы в день, и мне этого мало. А сколько времени нужно работать у вас?

– Агентство – это совсем не то, что квартира, – заметил Б. Экберг, понизив голос до доброжелательного баса, и снова откинулся в кресле. – Поймите, существует большая разница между уборкой в офисе и частном доме.

Мужчина не ответил на вопрос Ивонн, и она попыталась скрыть свое раздражение.

– Дом, ну, к примеру, такой, как этот, требует особого подхода. Здесь есть деревянные поверхности, которые должны быть отполированы, а также предметы старины, которые нам особенно дороги. Хм. Что касается паркетных полов, знаете ли вы, к примеру, какого ухода требует паркет?

Если бы Ивонн на всех курсах по личностному развитию, которые посетила за все эти годы, сталкивалась с чем-то похожим, то, без сомнения, смогла бы четко разграничить свою оценку и картину, обрисованную ей господином Экбергом, в соответствии с его пожеланиями, и беззаботно ответила бы ему: «М-да. До сих пор я занималась преимущественно чисткой линолеумных покрытий, однако и с паркетными полами справлюсь. Их натирают специальной щеткой с разведенным в теплой воде чистящим порошком. Только не беспокойтесь, господин Экберг, полы я уже мыла. И уж если я здесь, то старому шкафу щетка также не повредила бы».

Тогда он схватился бы за голову, возмутившись огромным пробелам в знаниях об этом благороднейшем искусстве чистки, и сказал: «Вы решительно не подходите для этой работы».

В этом случае ей пришлось бы взять свое пальто от Норы Брик и стремительным шагом удалиться из дома номер 9 по улице Орхидей. После достижения своей цели оказаться в этом доме и вживую увидеть его владельцев она бы вновь вернулась к своей обычной жизни с делами агентства и семейными заботами. На сем вся эта история и подошла бы к концу.

Но есть вещи, как потом думала Ивонн, которые западают глубоко в душу и от которых невозможно избавиться.

Люди посещают курсы, занимаются терапией, медитируют, читают подряд все, что попадается им по какой-либо определенной теме, тренируют себя во всевозможных житейских ситуациях. Приходят новые ощущения, начинается рост, медленное движение вверх из той пропасти, в которой ты оказался в определенный период своей жизни. Шаг за шагом вырастает зрелый, проницательный человек, вооруженный знаниями о себе и других.

Но потом в совершенно безмятежной и не предвещающей ничего дурного ситуации происходит нечто из ряда вон выходящее. Оброненное кем-то замечание, чей-то случайный взгляд, жест – словом, самые заурядные вещи… И снова все летит кувырком в бездну, и все эти толпы инструкторов, с помощью которых медленно и последовательно вы двигались наверх, проносятся мимо за доли секунды.

И вот вы снова на дне пропасти, на пустом месте с психической зрелостью годовалого ребенка.

В случае Ивонн это были магические и очень опасные слова «Ты этого не можешь», и, хотя порой они завуалированы или взяты назад, а иногда даже просто выдуманы, все равно запускают внутри вас сигнал тревоги, и вы тут же должны доказывать обратное. И даже если в этих доказательствах нет необходимости, они даются ценой больших усилий, а иногда попросту напрямую вредят вам.

Ивонн Герстранд, преуспевающая, хорошо образованная женщина, владеющая собственным бизнесом, потеряла самообладание, поскольку совершенно незнакомый ей человек намекнул, что она, чего доброго, не сможет почистить его паркетные полы. Невероятно, но факт.

Поэтому для нее сразу оказалось крайне необходимо убедить господина Экберга в своей готовности к чистке паркета. Она выложила все о своем опыте в деле уборки квартир. И у кого только она не убирала. Она полировала бесценные комоды в стиле рококо, и стоило ей только подумать про инкрустированные полы у начальника окружного управления, как тут же пришлось подменять ушедшую на больничный тамошнюю уборщицу. И после всего этого, да простит ее господин Экберг, этот паркет для нее просто пустяк.

Хозяин дома остановил этот хвастливый поток слов расплывчатым жестом.

– Звучит неплохо, – пробормотал он.

И все же Ивонн показалось, что он колеблется. Она задавалась вопросом, не перегнула ли палку. Возможно, что ей вовсе не стоило заикаться про начальника окружного управления.

– К вам уже обращались с предложениями? – спросила Ивонн.

– Да, вчера одна девушка.

Значит, у нее есть соперницы.

– Но она была слишком молода – недавно бросила гимназию.

– О господи, – вздохнула Ивонн и покачала головой. – Можно себе представить, что это за девушки. Чистота и порядок не относятся к числу их самых выдающихся добродетелей. Они повсюду бросают свои вещи, да еще дерзят в ответ, к тому же не закончив школу! А еще кто-нибудь обращался?

– Да, одна пожилая дама, пенсионерка. Но сказать по чести, я думаю, что она старовата.

– Ну конечно же старовата! И не важно, пенсионерка она или нет. Она определенно хочет иметь прибавку к пенсии. Но прошу прощения, я считаю, что пожилого человека вовсе не стоит использовать подобным образом.

– Да, у вас более подходящий возраст, – добавил Б. Экберг.

«А может, тебе захочется еще и заглянуть ко мне в рот, все ли у меня зубы на месте?» – подумала Ивонн.

– Таким образом, получается, что вы уже выполняли работу по дому. А у вас имеются какие-нибудь рекомендации? Извините, пожалуйста, но это уже вопрос огромного доверия, когда кого-то так запросто пускаешь в свой дом.

Ивонн достала из сумки портмоне и вынула оттуда одну из своих собственных визиток.

«Ивонн Герстранд, консультирование по вопросам организации времени, АО «Твое время», – прочел он.

– Это ее рабочий номер. Но я убирала у нее и дома. Всего восемь комнат, в пяти из которых паркет. А также имеется китайский фарфор, который я протирала каждые три дня. Она исключительно педантичный человек. Еще люстра с семьюстами подвесками…

– Спасибо, спасибо, – уклончиво махнув рукой, поспешил остановить ее господин Экберг.

– …которые необходимо было снимать все ив…

– Я уверен, что вы справляетесь с работой.

– При желании вы можете ей позвонить: она всегда была очень довольна моей работой, – заключила Ивонн.

Она уже прикинула в голове хвалебную речь, которую произнесла бы в том случае, если бы он позвонил. Йорген всегда говорил, что по телефону ее голос звучит несколько иначе, и она определенно могла бы ввести Б. Экберга в заблуждение.

– Что ж, неплохо. Должно быть, вы очень хороший работник, – заметил он.

Наконец Ивонн замолчала и откинулась на спинку стула.

Именно эти слова она и хотела услышать. Ощущение сладостного тепла заполнило ее нутро, затмив собой чувство голода.

– Лучше вас мне не найти, это ясно. Да, вы знаете в этом деле толк. Раз в неделю генеральная уборка, а также, по необходимости, еще глажка рубашек и уборка на кухне. Всего один раз в неделю, и на все про все два-три часа времени. Если потребуется еще что-либо, я буду оставлять вам записки. Рубашки лежат на стиральной машине в ванной. Гладильная доска и утюг – там же. Все принадлежности для уборки в шкафу на кухне. Деньги я буду оставлять в конверте на кухонном столе.

Ивонн почти ничего не слышала из хлынувшего на нее потока слов: в ее ушах звенела лишь фраза «вы очень хороший работник».

– Вы не могли бы приступить в понедельник после обеда?

Преисполненная счастья Ивонн кивнула:

– Замечательно.

Мужчина наклонился к Ивонн и вручил ей ключ. Она положила его в сумку, затем встала и направилась к выходу слегка раскачивающейся походкой. Она все еще никак не могла прийти в себя от охватившего ее упоения.

– А как, собственно, вас зовут? – спросил мужчина.

– Нора Брик, – услышал он в ответ.

Это имя прозвучало как имя голливудской кинозвезды сороковых и немного даже напугало Ивонн. Ей наверняка следовало бы взять себе более правдоподобное имя.

Но похоже, это ничуть не смутило господина Экберга.

– Ага, значит, до понедельника, Нора.

Ивонн, пританцовывая, шла по улице Орхидей. На Ливневой улице она несколько сбавила темп и только в Мятном переулке окончательно пришла в себя.

Что же она наделала?! Получила место экономки в доме какого-то несимпатичного лодыря, который не хочет даже рубашку себе погладить.

И это был предел ее мечтаний?! Нет, у нее теперь в сумочке есть еще и ключ.

Ивонн уже завела машину, когда ее внезапно осенило, что она забыла еще кое о чем его спросить. Будучи женщиной, всегда знавшей себе цену и четко обговаривавшей этот вопрос на местах, где ей предстояло приступить к работе по администрированию или ведению хозяйства, и без колебаний выписывавшей огромные счета в качестве гонораров за свои услуги, она всего-навсего ограничилась словами благодарности за эту дерьмовую работу, даже не заикнувшись про размер оплаты.

Глава 8

Дома Ивонн появилась около девяти. Уже на протяжении двух лет она приходила домой так поздно. В последнее время не работала подолгу, но чаще всего не торопилась возвращаться домой. Зачастую она либо задерживалась по делам в офисе, либо ехала в спортивный клуб или в предместье.

Через полуоткрытую дверь она увидела сына, Симона, сидевшего за компьютером и целиком поглощенного игрой. Он, не поворачиваясь, сказал ей «привет». Ивонн подошла к сыну и взъерошила его волосы. Его взгляд был устремлен в монитор, пальцы стремительно подпрыгивали над клавиатурой. На экране сражались армии существ, внешним видом смахивавших на неандертальцев, и все это действие сопровождалось доносившимися с обеих сторон частыми стонами и хрипами.

– Папа дома? – спросила Ивонн.

Симон покачал головой:

– Нет, он сегодня в Стокгольме.

Точно, Йорген был сегодня в Стокгольме, значит, наверняка вернется домой не раньше одиннадцати.

Ивонн вошла в спальню и переоделась. Свою подержанную одежду она засунула в пластиковый пакет. Завтра по дороге на работу притормозит возле какого-нибудь мусорного контейнера и выбросит ее.

Ивонн заварила себе чай, поставила диск с национальной ирландской музыкой и уселась в кресло для релаксации, изготовленное из стальной трубы и светлой кожи, в котором ей было безумно комфортно. Правда, когда на нем восседал ее муж, складывалось впечатление, что он сидит в кресле зубоврачебного кабинета. Откинувшись на спинку, она полулежа слушала чистый женский голос и древние мистические напевы.

Она окинула взглядом дорого и со вкусом обставленную комнату. Однако в ней не было так же уютно, как у Б. Экберга.

Но в чем же причина? Наверное, в том, что его комната обретала свой внешний вид медленно, на протяжении долгого времени, в то время как они вместе с Йоргеном купили всю мебель всего за пару безумных выходных.

Но как же, собственно, выглядит этот дом номер 9 по улице Орхидей? Ивонн попыталась вспомнить увиденную там мебель, ткани, цвета. Но, по-видимому, все забыла. Да, по правде говоря, она там ничего толком и не рассмотрела. Все ее усилия, направленные на то, чтобы быть принятой на работу в качестве достойной прислуги, заняли тогда все ее внимание. Женщина помнила только старинный шкаф, который нужно тщательно полировать, и этот проклятый паркет, который, по правде, выглядел не лучшим образом.

А люстра? Нет, эту деталь из своего фиктивного прошлого домработницы она просто выдумала. Люстры не было абсолютно точно.

Но как тогда все-таки он выглядел? У женщины осталось впечатление домашнего уюта и вместе с тем… некоей запущенности. Эти высохшие и совершенно безжизненные цветы на окнах. А может, еще и небольшой беспорядок? Ну да, точно: огромный стол со стопками бумаг, повсюду, и даже на полу, книги и картонные папки.

Ну а что сам Б. Экберг? Ему, вероятно, лет сорок пять. Отталкивающе высокомерный, снисходительный. Но в какой-то момент, когда только открыл дверь, – такой уязвимый, почти испуганный.

А его внешний вид, его черты лица? Нет, этого она вспомнить не могла: лицо мужчины полностью растворилось в ее памяти.

Ивонн рассердилась на саму себя: она проделала то, чем никогда прежде не занималась: лгала, назвалась чужим именем, переодевалась в другую одежду. Наконец, она подвергала себя огромному риску. И все это исключительно ради того, чтобы поглазеть на дом изнутри и познакомиться с его владельцем. И вот, в результате всего этого она почти ничего не запомнила из увиденного там! Что же, собственно, дал ей этот мучительный визит? Одни проблемы. Обещание, которое она и не думала выполнять, ключ, от которого не знала, как избавиться, а также вполне очевидные угрызения совести.

Ивонн приняла ванну с успокоительными травами и, когда вскоре после этого вернулся домой Йорген, легла в постель и принялась смотреть по телевизору какой-то американский детектив. Муж расстегнул ворот рубашки и, не раздеваясь, лег рядом с ней поверх одеяла. Он сдвинул очки на лоб и закрыл глаза. Ивонн через одеяло прижалась к нему благоухающим телом.

– Устал? – шепнула она.

Йорген кивнул. От этого жеста его очки сползли на одеяло, но он не стал их поднимать.

– Чем ты сегодня занималась? – пробормотал он сонным голосом.

Ивонн призадумалась. Они рассказывали друг другу обо всем, чем занимались: о работе, о встречах с друзьями, о том, что делали в свободное время. И непременно о Симоне. Это были общедоступные сферы, открытые для дискуссий и обмена взглядами. Но наряду с этим у каждого из них, если на то пошло, имелись еще и свои секреты. Что касается Йоргена, то речь здесь шла о его изменах и весьма сомнительных сделках, которые он проворачивал на работе наряду со своими прямыми обязанностями на фирме.

У Ивонн это было связано с предместьем и с большей частью ее детских воспоминаний.

И визит к Б. Экбергу безусловно относился к этой глубоко личностной стороне, а именно к теме предместья, тем самым, по своей сути, весьма сильно смахивая на серию налоговых махинаций ее мужа и на его грязные ночные похождения, лживые, постыдные и аморальные.

– Как обычно, ничего особенного, – нежно ответила она. – А как прошла твоя поездка в Стокгольм?

Но ответа не последовало – Йорген спал. Тогда Ивонн взяла его очки и, перегнувшись, положила на прикроватную тумбочку. При помощи дистанционного пульта она выключила телевизор, но тушить свет не стала. Повернулась на бок лицом к Йоргену и посмотрела на него взглядом полным нежности.

Она прекрасно помнила, в какой именно момент приняла решение выйти за него замуж.

Это произошло вскоре после смерти матери Ивонн, когда она была вынуждена забрать материнские вещи из ее квартиры. Не общаясь с матерью на протяжении многих лет, она понятия не имела о том, что эта квартира вообще существует в природе. Ивонн думала, что мать давно выехала из нее. И это была отнюдь не та большая квартира в самом центре города, в которой прошли все ее детство и юность, а совсем маленькая, где-то на окраине. Ее мать, находясь на попечении социальных служб, проживала в ней в тот период, когда состояла на учете в лечебном учреждении, однако в последние годы квартира пустовала.

Ивонн опасалась того момента, когда ей придется восстанавливать эту часть своего прошлого. И поэтому призвала Йоргена в качестве опоры.

По счастью, большая часть работы была уже сделана до нее. Люди (возможно, из социальной службы), помогавшие ее матери при переезде из большой квартиры в другую, поменьше, выкинули (а может, и продали?) почти всю мебель. Теперь здесь стояла мягкая мебель голубого цвета из IKEA, которую Ивонн никогда прежде не видела, а на окнах висели гардины с ярко-желтыми тюльпанами, которые никак не вязались в ее сознании с образом матери. Однако высокий старинный комод был все еще цел, равно как и секретер, и Ивонн пришлось навести в них порядок и хотя бы мельком просмотреть содержимое, прежде чем выбросить все в черный пакет для мусора, который она прихватила с собой.

В нижнем ящике секретера, под пачкой старых театральных программок Ивонн нашла свою фотографию. Этот снимок был сделан, когда она ходила то ли в седьмой, то ли в восьмой класс. Первым желанием Ивонн было порвать его на мелкие кусочки, а затем выбросить, но Йорген оказался проворнее и сумел выхватить фото.

– Да это же ты, Ивонн, – вырвалось у него.

– Дай сюда, – потребовала она. – Это нужно выкинуть.

Ей вовсе не хотелось вспоминать те времена. И еще меньше ей хотелось, чтобы Йорген увидел, какой она была в те годы.

Но ее будущий муж поднял снимок высоко над головой и, внимательно рассмотрев его, изрек:

– Вот теперь я знаю, какой ты была девчонкой.

У Ивонн появилось ощущение, будто пол в квартире ее матери уплывает прямо у нее из-под ног, а она сама срывается и стремительно летит в черную пропасть. Она потянулась за фотографией, но Йорген поднял ее еще выше и, не переставая рассматривать, продолжил высказывать свои замечания злобным и монотонным голосом, которого Ивонн никогда прежде не слышала:

– Ты была одной из тех самых симпатичных девочек в классе, завоевать благосклонность которых у меня не было ни единого шанса. Когда вы со своими подружками стояли на школьном дворе и какой-нибудь из парней проходил мимо, вы начинали громко хихикать и смеяться, приводя его в смущение. И он никогда не знал, смеялись ли вы над ним или над чем-то еще. Ты была одной из тех, кто на вопрос, можно ли с тобой встретиться, отвечала «возможно». А когда тебе звонили домой и твоя мать поднимала трубку, было слышно, как ты шептала, что тебя нет дома. Ты могла так смотреть на парня огромными красивыми глазами, что он бог весть что воображал, а потом узнавал, что в это время ты уже встречалась с тупым типом, который уже закончил школу и получил водительские права.

– Что? – выкрикнула Ивонн.

Йорген пристально посмотрел на нее.

– А можешь ли ты себе представить, каково было парню, с которым ты сначала флиртуешь и на которого потом не обращаешь внимания?

– Я не понимаю, о чем ты говоришь?

– Нет, я думаю, что все ты прекрасно понимаешь. Я не верю в то, что такие, как ты, девчонки не знали, что они делали с такими, как я, мальчишками. Как вы подрывали наше чувство собственного достоинства. Вы всегда были такими красивыми, самоуверенными и надменными. Мы ненавидели вас за то, что вы причиняли нам столько боли.

Йорген замолчал и еще раз посмотрел на снимок, прищурив глаза, а потом со вздохом добавил:

– Господи, Ивонн, да я бы просто боготворил тебя, если бы мы были тогда с тобой знакомы!

Она растерянно уставилась на Йоргена. Что это: особо деликатная форма иронии или, быть может, он что-то узнал о ее прошлом?

– Достаточно, – оборвала его Ивонн и, протянув руку, выхватила фото.

Она повернулась к мусорному мешку и, уже собираясь порвать снимок на кусочки, остановилась. Неожиданно для себя самой она увидела то, что перед этим видел Йорген: лицо юной девушки с длинными, шоколадного цвета волосами, очень мило расчесанными. Слегка раскосые карие глаза и фантастически гладкая кожа. Застывшая на губах улыбка была слишком широкой, чтобы быть искренней: типичная улыбка – чиз, для фотографа, однако чопорная осанка вполне могла означать высокомерие и надменность.

И тогда она поняла все, что Йорген имел в виду. Но почему же она не видела эту симпатичную девочку, когда, будучи подростком, смотрелась в зеркало? Почему видела только лицо, которое было ей так ненавистно, и делала все, чтобы спрятать его за длинными волосами, шарфами или высокими вязаными воротниками, в которые можно было просунуть подбородок?

– Я бы по уши в тебя влюбился, если бы тогда мы были с тобой знакомы, – услышала она слова стоявшего за спиной Йоргена.

И в этот момент она полюбила его.

Но то, что он был влюблен в нее, стоявшую теперь в квартире своей матери, не имело для Ивонн ровным счетом никакого значения. Самоуверенная двадцатишестилетняя женщина, покупавшая себе одежду от самых известных домов моды, использовавшая серию по уходу «Канебо», тренировавшая свое изящное тело в фитнес-клубе и расслаблявшая высокоэффективный и острый ум путем медитаций, была знакома со многими мужчинами, проявлявшими к ней интерес. А она сосредотачивала свой взгляд только на тех, кто бы мог быть ей полезным в ее профессиональной деятельности в расчете на длительную перспективу и лишь ненадолго годился бы в постели. Когда они говорили: «Я тебя люблю», то она воспринимала эти слова всего лишь как комплимент, при этом прекрасно понимая, что они имели в виду не «люблю» и конечно же не «тебя». Они просто не были на это способны.

Они встречались с Йоргеном на протяжении полугода и находили друг друга весьма привлекательными, прекрасно чувствуя себя в компании друг друга, но при этом не давая друг другу никаких обещаний. Он был таким же, как и все. И так продолжалось вплоть до того момента, когда, стоя возле секретера матери Ивонн, они увидели ее старую школьную фотокарточку.

Йорген разглядел в четырнадцатилетней девочке нечто особенное. Он увидел, что она была привлекательной и в такую, как она, можно было влюбиться. Тем самым он заработал ее прощение.

В тот момент Ивонн приняла решение выйти за него замуж, а четыре месяца спустя они поженились.

Они прекрасно подходили друг другу. Легко возбудимый импульсивный темперамент Йоргена хорошо гармонировал с ее методичным спокойствием. Они оба интересовались политикой и были едины во мнении, что карьера очень важна для обоих, что постельное белье должно быть чистым, но при этом немытые окна их вполне устраивали, что секса два раза в неделю достаточно, что кофе с сахаром – это отвратительно и что посещения родственников должны ограничиваться лишь семейными праздниками и юбилеями. Детей они хотели как можно скорее, но одного было вполне достаточно.

Они редко ссорились, и брак мог быть по-настоящему крепким, не будь он построен на огромной лжи.

Потому что Ивонн никогда не была той симпатичной, высокомерной девочкой, что стояла вместе со своими подружками на школьном дворе и могла подыскивать себе мальчиков или даже бросать их. Она была настоящей парией, к которой не хотели прикасаться ни девчонки, ни мальчишки.

Глава 9

В третьем классе она влюбилась в одного мальчика, которого звали Кеннет. Играя на одном из праздников вместе с одноклассниками в «русскую почту», она усмотрела свой шанс вступить с ним в телесный контакт: будь то рукопожатие, объятия, поглаживания, а в лучшем случае – даже поцелуй. Она затаила дыхание, когда Кеннет в качестве почтальона встал перед дверью, чтобы разнести почту. «Поцелуй!» – самоуверенно крикнул он, и нетерпеливый шепот пронесся по слабо освещенной комнате. Кто-то долго ходил по кругу с вытянутым пальцем: «Этому или этому?» И когда Кеннет наконец крикнул «Да!», палец указал на Ивонн. Послышались приглушенные смешки.

– Ты уверен? – спросила девочка, указывавшая на нее пальцем.

– Да, – снова раздался снаружи самоуверенный голос Кеннета.

– Ты абсолютно уверен в том, что хочешь доставить почту этому человеку?

– Ну конечно.

Дверь открылась. Опять смех и сочувственный шепот. Затем вытянутый вперед палец. Кеннет уставился на Ивонн, а потом попытался повернуть обратно и выйти, но его остановили и потащили к ней.

– Нет, черт подери, нет, – отчаянно сопротивлялся он.

– Отпустите его. Я думаю, что ему вовсе не обязательно это делать, – заметил кто-то.

– А почему нет? Он сказал «да». Он должен следовать правилам. Ну, давай, Кеннет. Ты должен передать ей почту!

– Я не думал, что ты покажешь на нее. Она же не играла.

И тут возник ожесточенный спор. Некоторые стояли на своем: таковы правила игры, и «да» означает «да».

Другие оказались несколько лояльней:

– Это, конечно, так, но не нужно же быть такими строгими. Захочется ли на самом деле тебе самому целовать того, от кого разит мочой?

В конце концов, все сошлись на том, чтобы сделать исключение из правил. Если выпадало на Ивонн, достаточно было просто протянуть ей руку вне зависимости от того, что этот человек сказал, стоя перед дверью.

Кеннет попытался увильнуть и от этого послабления, но, уступив давлению класса, неохотно протянул Ивонн свою руку и слегка коснулся кончиков ее пальцев. И тогда хихиканье переросло в восторженный визг с примесью отвращения.

– Тьфу ты, черт подери, – отозвался Кеннет и вытер руку о штанину.

Ближе чем в этот раз никто из одноклассников Ивонн никогда больше к ней не приближался.

Но Ивонн никогда не упрекала их за это. От нее и вправду несло мочой. Дома туалетная бумага появлялась редко, и у ее трусов всегда был неопределенный желто-коричневый цвет. Девочка думала, что это вполне нормально. Она лишь изредка мыла руки, в большинстве случаев забывая про ванну или душ, и никто не удосуживался напомнить ей об этом.

Иногда все же на нее надевали красивые вещи – когда приходило приглашение на обед к бабушке, перед приходом доктора Виллениуса, врача матери, или перед походом в оперу.

В таких случаях мать ставила ее в ванну посреди груды грязного белья, плававшего вокруг в холодной воде, и отмывала, как какую-то вещь. Она скребла ее жесткой щеткой, а когда смывала с волос шампунь, не обращала никакого внимания на то, что он стекал дочери в глаза. Ивонн иногда получала свежие платья, и тогда старые оставались лежать в ванне в грязной жиже для замачивания в ожидании большой стирки, которая так и не наступала.

У бабушки всегда было настолько чисто и уютно, насколько грязно и неряшливо у матери Ивонн. Они все трое сидели в красивой комнате и обедали. Мать без устали щебетала, рассказывая о посещении оперы и о школьных успехах Ивонн. Бабушка, должно быть, была в курсе того, как обстоят дела у внучки, однако видела только то, что хотела видеть.

Мать Ивонн была уже давно больна, но никто не хотел принимать это всерьез. В ее возвышенном семействе не говорили ни о приступах ее беспричинного страха, ни о паранойе, ни о галлюцинациях. Когда ей было двадцать, она вышла замуж, и спустя год на свет появилась Ивонн. Беременность и последующее рождение ребенка спровоцировали приступы психоза, и замалчивать этот факт было уже нельзя. Мать легла в психиатрическую клинику, недолгий брак распался, а Ивонн стала жить у бабушки под присмотром няни. Через год мать выписали, и она забрала дочь к себе домой.

Ивонн не могла припомнить, чтобы отец жил с ними когда-нибудь. Формально родители девочки были женаты до тех пор, пока ей не исполнилось пять лет. В действительности, как полагала сама Ивонн, уже во время послеродового психоза матери он бросился в бега. Девочка встречалась с ним пару раз в году. Он ждал ее у дверей дома, и они вместе шли в кино, музеи, цирк или на другие представления. Он был очень вежлив и крайне напряжен. И у девочки всегда было ощущение того, что он, равно как и она сама, приходит на эти встречи только из чувства долга.

У матери периоды улучшения чередовались с периодами обострений. Болезнь протекала медленно и мучительно, со всевозможными симптомами и признаками, а переход к здоровому периоду мог наступить внезапно, в течение всего одной ночи. Тогда на следующее утро Ивонн видела, как ее мать, стоя на кухне, с ужасом глядит на то, что творится вокруг. Затем девочка отправлялась со списком покупок в магазин за продуктами, отсутствовавшими в холодильнике, в то время как сама мать принималась за уборку.

У матери Ивонн была фантастическая способность брать себя в руки в случае крайней необходимости. Такая крайняя необходимость чаще всего приключалась, когда она посещала своего врача, доктора Виллениуса. Ивонн позднее предположила, что тот был психиатром, хотя об этом никогда не говорилось вслух. Ее матери в таких случаях всегда хотелось, чтобы дочь была при ней, в новых нарядных платьях, с расчесанными завитыми волосами. Это был весьма значимый элемент во внешней стороне жизни матери: «Вы только посмотрите, как хорошо я забочусь о своей дочери».

Доктор Виллениус – старый заядлый курильщик с физиономией легавого пса – слушал щебетанье пациентки с полуприкрытыми глазами, бормотал под нос что – то невнятное и выписывал ей лекарства, которые она покупала по пути домой. Лекарства хранились в шкафчике ванной комнаты, и мать забывала про них до тех пор, пока, внезапно спохватившись в один прекрасный день, не принимала огромную дозу и потом надолго выходила из строя.

В этом и заключалось ее лечение. Бабушка отказывалась верить в то, что ее дочь больна, ну а доктор Виллениус был заинтересован только в собственных гонорарах.

Позднее Ивонн очень часто хотелось, чтобы ее мать и в самом деле хоть раз лишилась рассудка на улице или в магазине, чтобы люди, наконец, обратили на нее внимание и забрали ее в полицию. Но для этого мать была слишком хитра. Паранойя бушевала в ее теле, в ушах звенело от галлюцинаций, но она приосанивалась и, закусив губы, чопорно улыбалась.

Не так давно по телевизору Ивонн слышала рассказ одного ветеринара о том, что при лечении больных птиц у него всегда возникают трудности, поскольку пернатые могут искусно притворяться здоровыми. Птицы распушают перья и щебечут до тех пор, пока хозяин находится рядом с ними. Таков инстинкт самосохранения, ведь больная птица рискует быть до смерти заклеванной собратьями. Хотите знать, как это происходит на самом деле у волнистых попугайчиков и у других особей, – просто понаблюдайте за ними дома.

То же самое было и у матери Ивонн. Показать себя слабой и больной было для нее смертельно опасно: этому она научилась еще с детства. Ей необходимо было оставаться бодрой, веселой, розовощекой, в противном случае она неотвратимо будет заклевана другими. Ее заученное «здоровое» поведение глубоко засело в ее мозгу, в ее рефлексах, и, когда возникала необходимость, оно просто давило ей на мозг, и тогда возникали эти фразы и жесты.

При этом ее поведение не выглядело совершенно нормальным. Женщина говорила как-то механически, чересчур громко смеялась, нелепо одевалась. Но при этом вполне могла сойти просто за несколько необычного и странноватого человека.

Когда ей и в самом деле становилось плохо, она уже не выстраивала этот внешний фасад. В такие дни она не выходила из квартиры и никого к себе не впускала. В такие периоды она рассматривала дочь как часть своих галлюцинаций. Неким таинственным образом ее дочь продолжала оставаться для нее эмбрионом, противной и омерзительной частью ее тела.

Хуже всего приходилось Ивонн, когда мать пугалась ее. Ее страх был в десятки раз страшнее гнева. По вполне понятным причинам девочке часто снились кошмары, и в одну из таких ночей, проснувшись от очередного кошмара, она пробралась в комнату матери и подползла к ее кровати, чтобы та ее успокоила.

Мать проснулась с диким криком и, накинувшись на дочь, принялась ее царапать. Из едва различимых фраз своей истошно кричавшей матери Ивонн поняла, что та увидела в ней огромного краба, заползшего на ее кровать и вцепившегося в ее тело. Кошмарный сон Ивонн не шел ни в какое сравнение с тем ужасом, который она тогда пережила.

Еду девочке в большинстве случаев приходилось готовить самой. Она всему обучалась путем проб и ошибок. Училась открывать консервные банки и зажигать газовую плиту. Тогда по телевидению не было такого множества передач по кулинарии, как сейчас, но она запоминала все, что видела.

В школе она конечно же была изгоем. Ее платья выглядели нелепо. Мать девочки покупала их в одном из близлежащих магазинов детских товаров. Продавщица была старой, дряхлой, равно как и ее покупательницы. В каком-то укромном месте у нее имелся неисчерпаемый запас розовых детских платьев с рюшами, которые, вероятно, были пределом мечтаний для четырехлетних принцесс, но чем старше становилась Ивонн, тем невыносимее они смотрелись. Особенно потому, что девочке приходилось почти до двенадцати лет носить модели, рассчитанные на семилетних детей, отчего они неумолимо рвались по швам.

Мать Ивонн обожала оперу. Она брала дочь на постановки «Тоски», «Кармен» и «Травиаты». Она была членом клуба друзей оперы, и это означало, что проходила по специальным приглашениям, а в фойе вместе с толпой таких же тетушек получала канапе с семгой. Перед началом спектакля режиссер выступал с небольшим докладом о композиторе, а один пожилой оперный певец рассказывал истории из своей жизни и напевал несколько мотивов.

В мире оперы мать Ивонн снова оживала. Она питала страсть к разноцветным костюмам, к пышным нарядам и гриму. Сильнейшие чувства, которые оказывали на нее разрушительное действие, – локализованные и подавляемые либо внезапно бесконтрольно вырывавшиеся наружу, облагороженные искусством, вновь становились покорными.

Ивонн ненавидела оперу и все, что было с ней связано; для девочки она ассоциировалась с одним сплошным психозом. Но самое ужасное заключалось в том, что она и ее мать очень подходили друг другу. Мать всегда накладывала на лицо слишком много косметики и носила яркие красные или голубые костюмы, толстые золотые цепочки и парики, поскольку ее волосы из-за тяжелых периодов болезни были неухоженными и выглядели взлохмаченными. И рядом с ней Ивонн в своих платьицах из тюля, с завитыми локонами и бантами. Очень часто ей приходилось выходить на сцену, чтобы получить автограф в своем либретто.

Однако в такие вечера у Ивонн всегда были исключительно чистые платья, и от нее не несло мочой.

В девятом классе к ним в школу пришла энергичная преподавательница театрального искусства. Она проходила по классам и набирала желающих принять участие в постановке пьесы Ионеску «Лысая певица».

– Мне нужны молодые люди, готовые взяться за нечто необычное, – воодушевленно обратилась она к классу и принялась размахивать руками под вязаным пончо. – Здесь есть такие?

– Ивонн, Ивонн! – закричали мальчишки, которые обычно издевались над ней.

– Кто это – Ивонн?

Девочке захотелось провалиться сквозь землю.

– Прекрасно, Ивонн. Как твоя фамилия? Я запишу тебя. Значит, в пятницу в десять тридцать в актовом зале. До встречи.

И как хорошо выдрессированный пес, которым она фактически и являлась, девочка отправилась на репетицию.

Желающих оказалось куда больше, чем ролей. Но вскоре многие отсеялись. Соизволившие прийти девочки быстро смекнули, что здесь не было феерических ролей, которые сразу сделали бы из них звезд.

– Как я поняла, вы сказали «Лысая певица». А это так и вправду называется – «лысая»? Тогда лучше не надо.

– А участие в постановке будет засчитываться как оценка? – спросила другая, и, услышав, что это совсем не тот случай, тут же исчезла вместе с еще тремя-четырьмя другими.

Потом здесь оказались еще и те, кто надеялся быть освобожденным от занятий. Но только первое, вводное занятие состоялось на уроках, потом нужно было приходить в свободное время. Затем образовался круг из нескольких оставшихся учеников, которые еще колебались. Ивонн была единственной из своего класса, чему была очень рада.

После первых мучительных занятий по театральному искусству дети приступили к репетициям. Ивонн отбарабанила свои слова так же громко и монотонно, как и остальные. «Лысая певица» – это была совершенно абсурдная и непонятная пьеса, но у нее имелось одно преимущество, заключавшееся в том, что ничего не случится, если кто-нибудь пропустит пару фраз или начнет цитировать их в неправильной последовательности. Никто ничего даже не заметит.

Перед премьерой с Ивонн что-то произошло. Когда она стояла на сцене актового зала, ее нервозность как ветром сдуло. Несмотря на то что на нее смотрела вся школа, у нее возникло такое ощущение, будто она совершенно одна. И это вовсе не было то неприятное чувство одиночества, а ощущение полной расслабленности и раскованности, словно лежишь вечером в постели и чувствуешь, как твои мысли свободно витают в полудреме.

Внезапно Ивонн превратилась в миссис Смит, которую она представляла на сцене. Девочка стала по – другому двигаться, по – другому разговаривать. Словно в ней скрывался другой человек, вышедший наружу только сейчас. Она не понимала смысла этих странных фраз, но произносила слова как само собой разумеющееся. (Впоследствии ей стало понятно, что между миссис Смит и ее матерью было много сходного, и если хорошенько вдуматься, то сама Ивонн выросла в не менее драматичных условиях и что, когда мать девочки выдавала свои трехчасовые монологи, и Ионеску, и даже Беккет просто отдыхали.)

Через мгновение исчезло ощущение одиночества, и она осознала присутствие вокруг себя публики. Было совсем тихо, и она пришла в еще большее возбуждение. Ивонн, осмелившись воспользоваться присутствием зрителей, поняла смысл выражения «контакт с аудиторией».

Постановка прошла с большим успехом. Все говорили об артистических способностях Ивонн. Потом их приглашали в другие школы: сначала в родном городе, потом и в соседних городах округа. Неожиданно одноклассники прониклись к Ивонн уважением, а иногда у девочки и вовсе возникало ощущение, что они даже немного робеют перед ней. Один мальчик, который писал резкие стихи социальной направленности и был председателем школьного совета, разговаривал с ней как с равной.

Ивонн выбрала для себя экономическое направление в гимназии, однако этот выбор повлек за собой определенные трудности. Ее мать требовала к себе все больше внимания. Как обычно, при посещении врача она сохраняла видимость, что совсем здорова. Но Ивонн знала, что в последнее время матери становится все хуже. Но с тех пор уже ничто не могло причинить девочке большую боль. Она твердо знала, что в ней есть дремлющие силы, которые она выпустит наружу, если потребуется.

А потом доктор Виллениус ушел на пенсию. Матери больше не выписывали никаких лекарств, и ей пришлось проходить амбулаторное лечение в клинике. В конце концов ее положили в больницу. А Ивонн стала жить в одной деревенской семье, и это событие оказалось поворотным в ее судьбе, поскольку всю свою жизнь, что зимой, что летом, она провела в городе.

В школьном автобусе она познакомилась с Гуннаром, ставшим ее первым другом. Он учился на автомеханика и был медлителен, ленив и невозмутим. Однажды в автобусе он сел рядом с Ивонн, положил свои пропитанные машинным маслом ладони на ее руки, и так они ехали всю дорогу. У родителей юноши была корова, и Ивонн однажды даже присутствовала при рождении теленка, хотя при этом оба, и корова, и ее детеныш, погибли. Девочка прекрасно помнила о том, какое было тогда настроение у всех присутствовавших, но вместе с тем все выглядело совершенно естественно.

С Гуннаром девочка говорила на любые темы: и о матери, и о том, что значит быть изгоем, и о своей мечте о театре. Он никогда ни над чем не смеялся. Но однажды положил конец их отношениям, также просто и открыто, как когда-то сам их начал. Юноша счел, что эти отношения отнимают у него слишком много времени, которое он предпочел тратить на машину или на корову. У Ивонн тогда возникло то же ощущение, что и при рождении теленка: ей стало грустно, но при этом все выглядело вполне естественно.

Затем Ивонн изучала театральное искусство в университете, для чего переехала в однокомнатную квартиру в городе. Через год она вместе с другими студентами организовала театральную труппу. Они жили на пособия по безработице и устраивали детские спектакли в школах и детских садах.

Потом Ивонн приняли в одну из самых преуспевающих театральных трупп, под руководством весьма харизматичного режиссера, который был уже известен на театральных подмостках. Это было самое счастливое время в ее жизни. Постановки труппы получали хорошие отзывы, город оказывал им щедрую поддержку, и у них не было недостатка в публике.

Гром среди ясного неба грянул тогда, когда в один из дней в кабинет режиссера пришло письмо судебного исполнителя. И снова в памяти Ивонн всплыли неприятные воспоминания. Ее мать никогда не оплачивала счета за квартиру и часто получала подобные грозные послания. Ивонн поговорила с режиссером, но тот слишком легкомысленно отнесся к этому делу. Как большинство гениев, он не разбирался в экономике.

Она втайне просмотрела все его документы и узнала истинное положение этой блестящей театральной труппы. Они великолепно играли в своем театре, стоявшем при этом на самом краю пропасти. Если бы город узнал, насколько плохо обстояли их финансовые дела, то им никогда бы не получить ни единой дотации.

Ивонн привела все дела театра в порядок. Затем все чаще на нее стали возлагаться заботы о ведении бухгалтерского учета. В конце концов она снова оказалась в экономической гимназии и постепенно довела до конца свое обучение. Первое время актерам приходилось чередовать работу с бухгалтерией. Но у Ивонн это получалось лучше, чем у других. Никто, кроме нее, не мог справиться с этим делом, вот так она и зависла в бухгалтерии. А театральные подмостки все больше ускользали от нее.

Поначалу ей приходилось очень трудно. А потом она поняла, что хозяйственная деятельность и бухгалтерия также могут приносить удовольствие. Она училась ходатайствовать о получении дотаций, и у нее появилось настоящее чутье, где добывать деньги.

Она нашла себе надежное местечко с небольшим, но стабильным заработком. Со временем этого заработка ей перестало хватать, и она устроилась на более высокооплачиваемую работу.

Сменив несколько мест, Ивонн приняла решение продолжить обучение. В экономике она сделала упор на организацию и управление производством. Темой ее экзаменационной работы было планирование рабочего времени на предприятиях информационных технологий. Она проводила интервью, исследовала установки и анализировала их и неожиданно обратила внимание на то, что занимается весьма востребованной работой консультанта.

Ивонн организовала фирму «Больше времени», и однажды к ней в качестве клиента попала Лотта, бывшая одногруппница по высшей школе экономики. Девушка в то время работала на одну американскую фирму, которая продвигала новый бизнес-проект по уборке письменных столов по запросам клиентов. Но Лотта хотела работать независимо. Совместно они разработали собственную методику, которая прекрасно сочеталась с идеями Ивонн о планировании времени, и девушки приступили к работе.

Ивонн пришла к выводу, что мир полон неразберихи и люди прямо-таки алчут порядка. И девушки, переступавшие порог офисов клиентов вместе со своими белоснежными папками и такими же четко выверенными методиками по организации работы, воспринимались как спасительные ангелы. После их работы клиенты со слезами благодарности смотрели на свои прибранные столы, даже не успевая вовремя записаться на дорогостоящие курсы, предоставляемые агентством «Больше времени».

Из дурно пахнущей парии Ивонн превратилась в востребованную, успешную и самоуверенную женщину. И всего за несколько минут уважаемый господин Экберг свел весь ее многолетний труд на нет.

Глава 10

В понедельник была прекрасная солнечная погода. Ивонн начала рабочий день в отеле «Шератон», куда была приглашена для утреннего доклада одной сетевой компанией, членом которой состояла. Женщина пристально осмотрела помещение: перед сценой с трибуной для оратора стояли накрытые столы. Многие из присутствующих уже угощались, и Ивонн сразу же увидела в толпе коротко стриженные рыжие волосы Циллы, которые засигналили, как красный свет светофора, когда девушка принялась усердно жестикулировать. Одна из молодых сотрудниц фирмы, занимавшаяся уборкой письменных столов, села рядом с ней.

– Мы хотели прийти заблаговременно, пока все еще свежее, – объяснила Цилла подсевшей к ним Ивонн.

Они уже принесли завтрак, по – дружески прихватив кое-что и для Ивонн. Цилла давно выучила, что та предпочитает: кофе с молоком, апельсиновый сок и половину бутерброда с ветчиной.

Какая-то женщина прочитала доклад, в котором речь шла о восстановлении после пожара. Ивонн пыталась слушать, но ей с трудом удавалось сосредоточиться, так как она все время думала о том, какой предстоит день: а сегодня она должна была начать работать в качестве домработницы у господина Экберга. Она представила себе, какие будут у него глаза, если к вечеру его жилище окажется таким же неприбранным, как и утром, когда он покинул его. Она представила себе его негодование, с которым он будет искать в телефонной книге номер Норы Брик, которого там не окажется, и его беспокойство, когда он поймет, что ключи от дома он отдал совершенно постороннему человеку, который теперь бог знает где, и еще неизвестно, что у него на уме.

И что же он тогда будет делать? Вероятно, вспомнит про визитную карточку ее прежнего работодателя, Ивонн Герстранд.

Он примется ее искать и звонить в офис. И если ему удастся застать там Ивонн, то она ответит ему, что это, должно, быть, какое-то недоразумение и что она никогда не нанимала уборщицу по имени Нора Брик.

Он станет проклинать себя за то, что допустил большую глупость, отдав так быстро ключи. Потом он, вероятно, подождет еще пару дней, не появится ли вновь загадочная Нора. А вдруг она перепутала день? И каждый вечер с колотящимся от волнения сердцем он будет открывать входную дверь своего дома: прибран ли, не ограблен ли или так и остался нетронутым и неубранным? Затем он вызовет службу по установке дверных замков. Ивонн стало стыдно, и она решила прогуляться до его дома и подложить ему в почтовый ящик ключ от квартиры вместе с запиской с извинениями. Она вполне могла бы так сделать, если бы нашла себе другое место работы.

Ивонн сослалась на то, что ей необходимо уладить еще кое-какие дела, и рассталась возле отеля со своими сотрудницами, которые пешком отправились в офис фирмы, в то время как сама она пошла на крытую автостоянку, где оставила машину.

Ивонн припарковалась на привычном месте на самой окраине предместья. Сады еще пребывали в пышном великолепии позднего лета; сладкие цветочные ароматы были вытеснены терпкими ароматами плодов, и дул прохладный ветер, гонявший по светло – голубому небу клочья облаков. Поразительным казался тот факт, что в предместье всегда было чуточку прохладнее, чем в городе, вероятно, оттого, что большие здания лучше удерживают тепло. Ивонн замерзла в тонком льняном жакете и вспомнила о свертке с поношенной одеждой, который не успела выбросить в мусорный контейнер и который все еще лежал в багажнике ее машины. Она вынула пальто: оно было достаточно просторное, и Ивонн надела его поверх жакета.

Стремительным шагом она направилась знакомым путем до улицы Орхидей. В будущем во время своих прогулок она будет избегать этих маленьких отклонений от привычного маршрута и пойдет прямо по Ливневой улице. Теперь, когда она увидела дом номер 9 по улице Орхидей изнутри и познакомилась с его владельцем, он отчасти потерял для нее свою притягательную силу.

Ивонн остановилась возле дома и посмотрела на окна. При дневном свете они были темными, отчего выглядели совершенно непрозрачными. Она приподняла крышку почтового ящика, что – бы бросить в него ключ вместе с запиской: «К сожалению, у меня не получается принять Ваше предложение о работе. Мне очень жаль, что доставила Вам напрасное беспокойство. С уважением, Нора Брик». Но удержалась.

Мучительное собеседование отнюдь не принесло ей ожидаемого результата. Нельзя наблюдать и одновременно самой оказываться под прицелом наблюдения, нельзя смотреть со стороны на игру, в которой и сам принимаешь участие.

Но теперь Ивонн была совсем одна. Она могла войти в дом и спокойно осмотреть все комнаты, а уж потом бросить ключ в почтовый ящик.

Ивонн поднялась по ступенькам крыльца и, нажав на кнопку звонка, стала ждать, не откроет ли дверь господин Экберг. Когда реакции не последовало, она сама отперла замок и вошла внутрь. У нее возникло щемящее чувство оттого, что прежде она представляла себе, как отважится на странный поступок – устроиться на работу прислуги только для того, чтобы оказаться в этом доме.

Когда Ивонн оказалась наедине с этим домом, все ощущения обострились с новой силой. Первым ее встретил запах, который она никак не могла припомнить со дня предыдущего визита. Это был характерный насыщенный запах пустующего помещения, присутствующий в каждом заброшенном доме. Пропитанный, как правило, ароматами пищи, мыла и человеческих тел, запах дома беспрепятственно проникает повсюду, а когда обитатели дома отсутствуют, становится еще сильнее, и его не распознать даже хозяевам, когда они возвращаются, и который воспринимается как чужой и немного тревожный.

Ивонн сняла туфли и повесила пальто. Из темной прихожей открывался вид на залитую солнечным светом кухню. Она прошла в дом и огляделась.

Кухня господина Экберга была аккуратно отремонтирована: казалось, что она не претерпела существенных изменений со времен постройки дома где-то в первой половине двадцатого столетия. Дверцы шкафов были бережно покрыты белым лаком, оставаясь при этом на своих местах. Раздвижной столик не был залакирован: его сосновая древесина потемнела от солнечных лучей, десятилетиями падавших на него, и от регулярного смазывания маслом. Теперь у него был теплый золотисто-коричневый оттенок, придававший ему благородный вид.

Ивонн и сама была бы не прочь заиметь такую несколько старомодную, но уютную кухонную мебель. Если бы только она могла вести такую жизнь, проводя много времени на кухне, регулярно готовя пищу и собирая по вечерам всю семью за обеденным столом. Но ее собственная жизнь выглядела иначе. Йорген, Симон и она возвращались домой в разное время, и каждый делал себе бутерброд, отваривал немного макарон или ел готовые блюда, которые можно было без проблем разогреть в микроволновке. Однажды они уже предприняли попытку устраивать регулярные воскресные семейные обеды, доставать красивую фарфоровую посуду и вместе готовить еду, а потом неторопливо и мирно сидеть за столом, рассказывать друг другу о том, чем занимались всю неделю. Но эти застолья проходили натянуто и неестественно, и вскоре с ними было покончено.

На кухне господина Экберга было неуютно оттого, что здесь царил беспорядок. В мойке и на мраморных разделочных столах громоздились скопившаяся за несколько дней посуда, пивные банки, упаковки и остатки пищи. Стол после завтрака не был убран, вероятно, еще и потому, что в мойке уже не было свободного места.

Ивонн, брезгливо поморщившись, собралась было сразу же уйти из кухни, чтобы продолжить осмотр дома, но неожиданно заметила написанную от руки записку, лежавшую на столе посреди жуткого беспорядка:

«Дорогая Нора!

Мне очень жаль, что свой первый рабочий день Вам приходится начинать с устранения этого отвратительного беспорядка. С прискорбием признаю, что все это не относится к «обычной работе по дому», о которой мы договаривались. В будущем такое не повторится!

В выходные мне пришлось работать дома – к сегодняшнему дню нужно было выполнить определенную работу, ~ и я быстро перекусывал, не имея времени убрать за собой. Вчера вечером я хотел навести порядок, но, должно быть, уснул за письменным столом.

Пишу эту записку в надежде на Вашу снисходительность. В качестве компенсации я положил в конверт некоторую сумму сверх Вашего жалованья.

Очень тороплюсь,

Бернхард Экберг

P. S. В качестве небольшого личного презента мне бы хотелось подарить вам бутылку сливового ликера, собственноручно сделанного моей супругой, ~ он стоит в подвале слева возле лестницы, или ~ если желаете ~ баночку повидла из айвы или имбирных груш. Возьмите то, что Вам больше по вкусу!

P. P. S. Надеюсь, что после собеседования у Вас не осталось неверного впечатления обо мне. Нора, я ни минуты не сомневался в ваших способностях. Сегодня не так уж и много осталось таких, как Вы!»

Под запиской лежал конверт. Ивонн заглянула в него: у нее не было ни малейшего представления о том, сколько зарабатывают домработницы, но в любом случае это было намного больше того, что она ожидала получить за пару часов работы.

Она снова с недоумением прочла записку. У него есть еще и жена. Она что, уехала?

Ивонн снова пошла в прихожую и открыла дверь, которая, как она полагала, вела в подвал, и спустилась по лестнице. За узкой дверью, запертой на деревянный засов, она обнаружила кладовую, достойную хозяйки прошлого столетия. На выстланных вощеной бумагой полках теснились ровные ряды банок и бутылок. Их полупрозрачное содержимое искрилось от проникавшего сквозь маленькое оконце солнечного луча, и его цветовая гамма простиралась от янтарно-желтого до вишневого и рубиново-красного цветов. На каждой баночке и бутылке была этикетка с указанием содержимого и датой изготовления. Аккуратный и ровный почерк не имел ничего общего с каракулями Бернхарда. Сроки изготовления варьировались, но тем не менее все эти запасы были сделаны не позже чем два года тому назад.

Значит, его жена отсутствовала не временно. Бернхард Экберг был разведенным или вдовцом.

Ивонн покинула кладовую, ничего себе не взяв, и снова поднялась по лестнице в дом. Беспорядок на кухне резко контрастировал с аккуратно расставленными и подписанными банками, увиденными ею только что в подвале. Она предположила возможную причину их развода. В какой-то момент Ивонн едва не поддалась искушению написать новую записку типа:

«Дорогой Бернхард!

Возвращаю Вам ключ. Теперь я понимаю, почему Вас бросила жена.

Очень тороплюсь,

Нора Брик».

Но ведь могло так случиться, что его жена умерла. И Ивонн, отбросив идею с запиской, с любопытством продолжила экскурсию по дому.

В ванной комнате отсутствие жены хозяина бросалось в глаза. Никакой косметики и парфюмерии, только зубные щетки.

На пороге спальни Ивонн уважительно остановилась и стала рассматривать эту приватную часть жилища, комнату, в которую никогда не приводят гостей. Женщина посмотрела на двуспальную кровать с покрывалом из хлопка, придававшим брачному ложу абсолютно безупречный вид. В нише помещалась встроенная кушетка с подушками. Лимонно – желтый ковер украшал орнамент в виде прямоугольников. Под скосом крыши притулилась дверь, которая вела в гардеробную.

Словом, это была просторная и уютная комната. Теплые цвета и скромная мебель вызывали ощущение чистоты. Это была комната для пробуждения в совершенно новом, ничем не запятнанном дне.

Ивонн призадумалась и над своим собственным распорядком сегодняшнего дня. В шесть она ужинает вместе с одним своим клиентом. А перед этим ей нужно пойти в офис и подготовиться к встрече. Ей остается только стремительно пробежаться по остальным комнатам. А потом она примет решение опустить свое письмо с извинениями и ключом в почтовый ящик и навсегда покинуть этот дом. Ее мучила совесть за совершенный ею обман, но тем не менее теперь она, наконец, была довольна. Она явственно представляла себе лицо Бернхарда Экберга, когда тот обнаружит в почтовом ящике ключ с запиской. Ему самому придется разгребать гору посуды.

Неужели встречаются еще такие мужчины, которые оказываются совершенно беспомощными в том случае, когда из их жизни исчезает женщина? А как бы Йорген повел себя в подобной ситуации? Вероятно, он и дальше складывал бы всю посуду в посудомоечную машину и гладил бы свои рубашки, как делал это всегда. Коснись это ее семьи, осталась бы после нее такая же пустота?

И вообще, смогла бы она изменить что-нибудь? Ивонн призадумалась над тем, что жизни ее сына и мужа двигались по одной и той же накатанной колее. У сына – школа, друзья и компьютерные игры, у Йоргена – работа, любовницы и фитнес-клуб. Все как обычно. Несколько тревожная и вместе с тем успокаивающая мысль. Затем ее взгляд упал на дверь гардеробной под сводом крыши. Следуя за интуицией, она стремительно шагнула на ковер, который оказался плотным и густым, как мох. Открыла дверь и включила свет.

И перед ней предстал длинный ряд развешанных на вешалках вещей: несколько мужских пиджаков, рубашек и пара костюмов, за ними следовали юбки, женские костюмы, блузки, платья. Вся одежда, добротно сшитая и отменного качества, выглядела просто и элегантно. Получается, что Бернхард Экберг вовсе не разведен.

В этот момент Ивонн услышала шум с нижнего этажа. Похоже, кто-то открыл, а потом закрыл дверь. Первым ее желанием было остаться в гардеробной, спрятаться здесь и дожидаться, пока человек уйдет. Но потом она вдруг вспомнила, что не закрыла за собой входную дверь и оставила туфли посреди коврика в прихожей. Она вышла из гардеробной, выключила свет и закрыла дверь. Спускаясь по лестнице, Ивонн замерла на полпути: в прихожей стоял Бернхард Экберг и снимал перчатки.

– Как хорошо, что вы уже пришли, Нора, – сказал он. – А я вернулся домой пораньше. Сегодня утром у меня было одно очень важное заседание, а остаток дня я могу поработать дома.

– А я только что пришла, – пробормотала Ивонн с пылающими от стыда щеками. – Я поднялась наверх, чтобы получить общее представление. Я думала, что рубашки вы оставите наверху.

– Рубашки?

– Я думала, что обязана гладить ваши рубашки.

С того момента, как хозяин дома застиг Ивонн выходящей из спальни, приготовленная ею ложь о том, что она нашла себе другую работу, теперь уже не могла показаться правдоподобной.

– Господи, да я даже еще и не стирал их. На выходных у меня было жуть сколько работы. На этот раз никаких рубашек. Быть может, вам лучше начать с кухни?

Ивонн растерянно кивнула.

– Спасибо, Нора, очень мило с вашей стороны.

Ивонн заметила, что продолжает стоять как вкопанная, одной ногой ступив на следующую ступеньку и держась рукой за поручень. Другой рукой она судорожно вцепилась в свое пальто, словно оно могло чем-то ей помочь.

Когда ступор прошел, Ивонн отправилась на кухню. Хотя еще не оправилась до конца от шокового состояния, она все равно открутила кран. Сквозь шум воды Ивонн слышала, как Бернхард прокрался на кухню; бросив мимолетный взгляд через плечо, увидела, как он взял со стола свою записку и сунул в карман, словно внезапно почувствовав стыд.

– Там, на двери, есть фартук. А я сяду за стол в гостиной и поработаю. Вы можете меня спрашивать, если необходимо что – то узнать. В противном случае мне бы не хотелось, чтобы меня отвлекали! – крикнул он из прихожей. Его обезличенный профессиональный тон производил впечатление, будто он хочет вернуть себе некий авторитет, который потерял, порвав свое покаянное послание.

Ивонн сняла пальто и льняной жакет, повесила их на спинку стула и засучила рукава блузки.

На одном из крючков с внутренней стороны двери она нашла фартук и надела его. Опустила стакан, явно отдававший виски, во вспененное в мойке моющее средство. Ивонн и сама толком не понимала, как могло случиться, что она стала домработницей Бернхарда Экберга.

Вся эта ситуация, подобно езде на русских горках, удивительным образом веселила и раззадоривала ее. Теплая вода стекала по рукам, пена искрилась на солнце всеми цветами радуги, и Ивонн видела, что каждый предмет, который она мыла, невероятно красив. Каждая ложка, кастрюля и каждое блюдечко были совершенны и по форме и по фактуре, заботливо и со смыслом отобранные для эстетики. Все, что было побито или пришло в негодность, выглядело таковым каким-то особо прекрасным и утонченным способом. Как, к примеру, поблекшие цветы на суповых тарелках или старых подносах, чья глазурь уже давно полопалась. И эти трещины образовывали мотив, напоминавший корни растений или жилки листьев. На какое – то мгновение у нее возникло загадочное ощущение того, что она стоит на самой удивительной в мире кухне и моет самую удивительную в мире посуду. И тогда Ивонн постаралась отогнать от себя эту приятную и вместе с тем глупейшую мысль.

Когда с мытьем было покончено, она насухо вытерла все столы и метелкой прошлась по всем поверхностям. Переходя из комнаты в комнату, она вытирала пыль и пылесосила, получая, таким образом, полное представление о доме. Первый этаж состоял главным образом из гостиной, поделенной диваном и креслами на столовую и жилую зоны. На втором этаже кроме спальни имелись еще две комнаты поменьше, а также ванная и маленький холл.

Ивонн сделала вывод, что уборка дома не составляла особого труда, все его поверхности были совершенно четкими, а предметы – относительно немногочисленными. Однако пыли оказалось больше, чем она предполагала вначале. По сравнению с беспорядком, царившим на кухне, остальные комнаты производили впечатление чистых, но оказалось, что на рамах картин пыль лежит ровным толстым слоем, а когда Ивонн приподняла покрывало, свисающее с кровати, оттуда вылетела моль. Было очевидно, что здесь уже давно никто не убирал.

Бернхард Экберг сидел за обеденным столом и работал. Он выглядел таким сосредоточенным, что на его лбу даже выступили капельки пота. Он слегка кивнул Ивонн, когда та провела тряпкой между лежавших на столе стопок бумаг.

Ивонн подумала про жену Экберга, и внезапно ей пришло в голову, что она оказалась в плену предрассудков: раз в доме не убрано, значит, хозяйка отсутствует. И как только она могла прийти к такому выводу? Это наверняка бизнес-леди, так же как и ее муж. Ни у кого из них нет времени для уборки, вот поэтому они и переложили на Ивонн эту работу. У Циллы, например, в доме убирает женщина из Боснии. Многие люди так делают.

Ивонн и сама разрывалась надвое. Она была глубоко убеждена в том, что сама должна со всем справляться, и не желала никому позволить себе помогать. Еще с детства ей приходилось заниматься домашним хозяйством и заботиться о матери. Впрочем, она почти полностью истребила в себе это трудолюбие. Часть философии ее агентства «Твое время» базировалась на утверждении, что каждый должен делать только то, в чем хорошо разбирается, и что все услуги продаются и покупаются.

Когда Ивонн закончила уборку, она снова надела на себя жакет и пальто, потом, мельком заглянув в гостиную, попрощалась и вышла за дверь. Она была уже возле калитки, когда услышала, как ее окликнул Бернхард Экберг:

– Нора!

Она обернулась. Он стоял на ступеньках крыльца и что – то держал над головой.

– Вы забыли.

Это был конверт с деньгами. Ивонн вовсе не намеревалась брать их, однако теперь была вынуждена это сделать. Она вернулась и взяла конверт.

– Я вижу, что вы ничего не взяли из заготовок Хелены. Обязательно возьмите в следующий раз. Там этого всего полно, и мне одному не съесть. Я действительно советую вам взять имбирные груши.

– Спасибо. Я подумаю об этом.

– Я так рад, Нора, что вы взялись за эту работу. Вы очень трудолюбивы, я это сразу заметил. – И, словно прочитав мысли женщины, со страхом в голосе добавил: – А вы придете завтра снова? А в следующий понедельник?

Ключ от дома Бернхарда все еще лежал в сумочке Ивонн. Но по какой-то загадочной причине в руках мужчины оказался ключ от некоего неведомого устройства, которое заставило ее голову убежденно кивнуть и произнести следующие слова:

– Да, непременно. Я обязательно приду.

И как он нашел этот ключ? Ивонн полагала, что уже давно выбросила его.

Глава 11

Ивонн была тактичным наблюдателем. И лишь однажды она почувствовала, что кто-то мешает ей сполна предаваться этому занятию. В тот момент она рассматривала даже не людей, а понравившийся ей дом.

Оставить его без внимания было почти невозможно. Никто не мог пройти мимо этого дома и не посмотреть на него. Конечно же это был тот самый лиловый дом, где проживало благообразное семейство с карликовым спаниелем. Цвет дома был не просто лиловым, а вызывающим, отвратительным. Этот густо-лиловый цвет казался не столько неправдоподобным, сколько просто-таки неприемлемым для дома.

Спустя два дня после того, как Ивонн навела порядок в доме Бернхарда Экберга, она совершала свой обычный обход по предместью. И, взглянув на лиловый дом, в очередной раз содрогнулась. Быть может, она чуть дольше задержала взгляд на этом доме, как если бы проходила мимо какой-то аварии: взгляд всегда привлекает что-то ужасное, на что, собственно, вовсе и не следует смотреть. Внезапно из-за забора высунулась голова женщины.

– Чего уставились? Никогда не видели фиолетового дома? – чуть ли не прошипела она. – Или полагаете, что все дома должны быть выкрашены в серый цвет? Вам бы хотелось, чтобы в этом проклятом пригородном гетто ничто не выделялось!

Из другой половины сада появился мужчина с секатором в руках, возле его ног с тявканьем прыгал маленький пес.

– Вивьен, ты не хотела бы собрать ветки? Корзина стоит там, – сказал он и успокаивающе тронул жену за плечо.

Женщина вырвалась и перегнулась через изгородь, для того чтобы ближе придвинуться к Ивонн, и фамильярно прошептала ей:

– Глядите, чтобы, чего доброго, глаза на лоб не выкатились! Я знаю, что фиолетовый дом выглядит безобразно, но это такой цвет… – От нее сильно пахнуло алкоголем.

– Это темно-лиловый цвет, – заметил мужчина и посмотрел на Ивонн извиняющимся взглядом.

– Мы решили, чтобы дом был особенным, – продолжила женщина, – таким, какого нет ни у кого. И мы выкрасили его в цвет, который называется темно-лиловым. Прекрасный цвет. Темно-голубой, отчасти напоминающий фиолетовый. Отчасти.

– Отчасти, – автоматически повторил мужчина и сжал руку жены, словно наездник, пытающийся успокоить испуганную лошадь и при этом сам дрожащий от страха.

– Как бархат, – шепнула Вивьен, вполне отчетливо шевельнув губами. Она так близко придвинулась к Ивонн, что было видно, как дрожат маленькие, словно гниды, частички пудры, лежавшие на пушке ее подбородка.

– Бархат, – вторил ей мужчина.

Ивонн смущенно кивнула.

– На цветной картинке он выглядел именно так. Очень красивый, но как только мы начали красить… – женщина собралась с духом и отчетливо произнесла каждое слово в отдельности, – он оказался совершенно другим! Но было уже поздно.

– Нет, совсем не поздно, – грустно заметил мужчина. – Мы вполне могли остановиться.

– Но ведь нам необходимо было посмотреть, как он будет смотреться на большей площади, получить общее впечатление, – пробормотала Вивьен, которая уже была не в состоянии членораздельно говорить. – И тогда Хассе сказал, что теперь мы уже ничего не можем исправить, ведь уже так много покрашено. Мы арендовали леса только на одну неделю. А мастера берут за работу чертовски дорого. Было поздно.

– Совсем нет. Если бы мы вовремя сказали бы им об этом, Вивьен, – монотонно возразил мужчина, словно от чего-то отрекаясь.

– А откуда нам знать, что значит вовремя, а что – уже поздно! – выкрикнула Вивьен, и слезы покатились у нее по щекам.

– Ко всему привыкаешь, – заметил мужчина. Он натянуто улыбнулся Ивонн и мягко, но весьма уверенно потянул к себе жену.

– Мы перекрасим дом, но пока у нас нет на это денег, – прохрипела женщина из усмиряющих объятий мужа, а карликовый спаниель ревниво прыгал у ее ног.

– Ко всему привыкаешь, – повторил мужчина и провел рукой по ее спине. – Придется привыкать к своим ошибкам.

– Дом не так уж и плохо выглядит, – осторожно заметила Ивонн. – Немного фиолетового очень оживляет здешнюю идиллию.

– Это – не фиолетовый! – завопила Вивьен.

– Это – темно-лиловый, – быстро добавил мужчина. – Темно-лиловый.

Ивонн кивнула и стремительно зашагала прочь.

Да, и как узнаешь, где она, эта грань, когда еще можно остановиться, а когда уже – совсем поздно? – думала она. Какова должна быть площадь этой поверхности, чтобы суметь увидеть ее целиком?

Вполне очевидно, что для Вивьен и Хассе было уже поздно. Им перевалило за шестьдесят, и остаток жизни так и придется провести в этом ядовито – фиолетовом доме, внушая себе, что это – темно-лиловый, что Вивьен прекратит пить и что все отнюдь не так уж плохо.

А для нее и Йоргена? Если для них уже поздно, то с каких пор?

Они поверили в то, что будет лучше, если они заведут ребенка, что от этого их отношения станут крепче. Потом они полагали, что было бы хорошо, чтобы Симон подрос и у них оставалось бы больше времени друг для друга. А еще было бы здорово, если бы у них оказалось достаточно денег и больше не пришлось бы много работать. А что теперь? Чего теперь они ждут?

Ивонн могла вполне определенно сказать, когда возникла ее любовь к Йоргену, но она не заметила, когда эта любовь прошла. Это не было связано с каким-то определенным происшествием, не было ничего особенного, что бы сказал или сделал ее муж… Любовь была, а потом ее не стало. Она прошла совсем незаметно, как проходит время года. Вдруг наступает осознание того, что лето кончилось. Но если хорошенько вдуматься, то это не произошло внезапно. Ты понимаешь, что лето уходит уже давно, хотя не обращал на это внимания.

Благодаря встрече с Вивьен и Хассе Ивонн получила о предместье дополнительную информацию. И ей бы радоваться этому обстоятельству, но вдруг это стало ей совершенно безразлично.

Ивонн почувствовала, что предместье понемногу ей наскучивает. И как такое могло случиться? Пригород продолжал оставаться таким, каким был в разные моменты ее жизни. Он воодушевлял ее, когда она чувствовала усталость и внутреннее опустошение. Успокаивал, когда она была раздражена или подавлена. Когда садилась в машину после очередной прогулки и уезжала прочь, она всегда ощущала прилив сил. Именно так – прилив сил, прохладный душ для ее души.

Но теперь все стало по-другому. Ивонн обнаружила, что из раза в раз все с незначительными отклонениями повторяется. Ей приелся даже тот мужчина с Ливневой улицы, его нагота и пунктуальность больше не впечатляли ее.

Возможно, все это было поиском, но поиск уже завершился и пришло время сконцентрироваться на чем-то одном, переходя от общего к частному? Регулярные, один-два раза в неделю, посещения улицы Орхидей, заметно расширили ее перспективы. Ей ничего не стоило не пойти утром в свое агентство. К тому же она не имела ничего против уборки. А если эти походы перестанут приносить ей удовлетворение, она может прекратить их. Ведь для этого достаточно бросить ключ в почтовый ящик и уйти прочь.

Ох уж это предместье! Маленькие проблески сладострастия, возникавшие при этой мысли, сразу же фиксировались ее крайне чувствительной системой тревожной сигнализации.

«Неужели этот пригород и есть мой способ избегать скуки?» – думала Ивонн. Точно так же, как Вивьен благодаря алкоголю избегает своей, а Йорген с помощью измен и физических тренировок – своей? Но что это, небольшая отсрочка, свободное пространство, защищающее от длинных когтей пресыщения?..

Но ведь скука коварна, как вирус. В один прекрасный день можно почувствовать ее даже в этом свободном пространстве и больше не получить наслаждения. Потребуется увеличить дозу или принять более сильный препарат. А за этим последуют крайности, извращения.

Ивонн помнила, как чувствовала себя, когда, стоя на кухне господина Экберга, мыла посуду. Она прекрасно помнила свою приправленную эйфорией уверенность в том, что это самое лучшее место на всем белом свете. Точно такое же чувство охватило ее тогда, когда она впервые очутилась в предместье, где только что зазеленели груши, а ежик обнюхивал ее ноги. С тех пор она охотилась за этими ощущениями, но так никогда больше и не испытала их в полной мере. Вплоть до прошлого понедельника.

Ну и что? Когда же произошло это пресловутое привыкание и увеличение дозы? Она выполняла вполне благопристойную работу, отмывая посуду и вычищая пылесосом комнаты, с открытыми и абсолютно чистыми намерениями, которые в сравнении с наркотиками и сексуальным рабством казались совершенно безобидным.

И тогда она приняла решение: пора положить конец этим прогулкам по улице Флоксов и переулку Гортензий, пора прекратить заглядывать в окна домов, разгадывая секреты их обитателей. Она вполне уже была к этому готова. Остается только заострить свое орудие и направить его в одно-единственное место этого пригорода, пробиваясь сквозь кирпич и штукатурку его стен.

Часть вторая

Сахарный мужчина

Глава 12

Сады в это время были очень чувственными. Они выглядели уже несколько потрепанно, но вместе с тем роскошно. Все, что отцвело, высохло и опало, вкупе с яркими красками приняло некие разбухшие формы. В саду Счастливого семейства облетели лепестки ярких роз, а зыбкие, как пена для ванны, шапки гортензий грозил, того и гляди, развеять ветер.

Но интересовало ли все это ее, Нору Брик? Привычной дорогой она шла на работу по этому кварталу с увядающими садами. Уверенно шагала вперед в удобных туфлях, называемых мокасинами, в свободных холщовых брюках, теплом свитере и чудесном пальто. Ее ненакрашенные глаза слезились на ветру, поэтому она придерживала воротник пальто левой рукой без обручального кольца. Как она оказалась здесь? Нет, нет, почти новая белая «мазда», припаркованная на Боярышниковой улице, принадлежала не ей. Разве она, обычная домработница, может позволить себе нечто подобное? Она приехала на автобусе; ей пришлось долго добираться, сделав три пересадки, пока она не преодолела длинный путь от своей маленькой однокомнатной квартирки до одного из удаленных городских пригородов.

Ивонн доверили ключ, но она нерешительно позвонила в дверь, терпеливо дожидаясь момента, когда смогла бы, наконец, перешагнуть порог дома. Ее работодатель очень часто работал дома, и ей не хотелось застать его врасплох.

Но сейчас хозяин отсутствовал, и Ивонн оказалась совсем одна.

На этот раз на кухне не было никакой грязной посуды. Все аккуратно прибрано. Ивонн не нашла также никакой записки, только конверт с напечатанным на нем ее именем. Внутри находился ее гонорар: не так много, как в прошлый раз, но все равно довольно щедро. Ивонн сунула конверт в карман пальто, с тем чтобы снова не забыть про него. Она и не думала о том, чтобы оставить его здесь, как чуть не случилось в прошлый раз. Ивонн работала в этом доме и конечно же предполагала получать за это свое заслуженное вознаграждение. Фартук висел на крючке на кухонной двери. Ивонн надела его, достала из шкафа пылесос и принялась разыскивать насадку со щеткой. Она не собиралась ходить по квартире, вытирая пыль тряпкой, когда имелся такой эффективный прибор для уборки. На одной из самых дальних полок она обнаружила и щетку, а кроме того, еще и насадку для чистки тканей. Ивонн сунула их обе в карман фартука. Теперь ей оставалось только проверить состояние пылесборника. Как она и предполагала, тот был уже почти полон, однако, не найдя нового на смену, она была вынуждена снова сунуть насадки обратно в шкаф до следующего раза. Наконец Ивонн принялась за дело.

Она наслаждалась своей игрой. Уборка доставляла ей гораздо больше удовольствия, когда она осталась в доме одна. Наводя порядок, она развлекала себя тем, что пыталась воссоздать для себя картину жизни Бернхарда Экберга. Окинув беглым взглядом лежавшие на столе бумаги, она сделала вывод, что мужчина работал на один из крупных банков. (Какое счастье, что это был не ее собственный банк! Было бы очень некстати в один прекрасный день столкнуться с ним там нос к носу.)

Совсем не просто оказалось проникнуть в тайны личной жизни хозяина дома. Ивонн раздражало то, что она почти ничего о нем не знает, хотя ей и удалось попасть в дом и преспокойно его осмотреть. Она до тонкостей узнала значение всех мельчайших внешних символов предместья и уже заблаговременно могла считывать по ним информацию о разводах, любовных интригах, смертях или беременностях его жителей. Однако сейчас она была просто не в состоянии постичь, жил ли в этом доме одинокий мужчина или все-таки супружеская чета.

Ивонн не позволяла себе выдвигать ящики стола и рыскать среди документов – это не входило в ее обязанности домработницы. Но именно благодаря уборке она имела доступ во многие укромные уголки дома и внимательно изучала их содержимое. При этом почти всюду господствовал одинаково педантичный, как и в подвале, порядок.

Когда Ивонн закончила с первым этажом, она поднялась с пылесосом на второй и первым делом приступила к уборке маленьких комнат. Совершенно очевидно, что одна из них первоначально задумывалась как кабинет Бернхарда. Здесь имелся письменный стол, а также полки с папками для бумаг. Почему-то он, однако, перебрался вниз, на первый этаж, чтобы работать за обеденным столом.

Вторая маленькая комната представляла собой некую комбинацию из комнаты для просмотра телевизора и швейной мастерской. Здесь стояли зачехленная швейная машина современной модели, диван, два протертых кожаных кресла перед телевизором, которому перевалило за десяток лет.

Ивонн прошла дальше, в спальню, как верного пса таща за собой пылесос. Выбивая подушки, лежавшие на софе в эркере, она обратила внимание на то, что из этого окна виднелась та часть сада, которую нельзя было разглядеть с улицы.

Огород был значительно больше, чем Ивонн могла предположить, и выглядел совершенно заросшим и таким же неухоженным, каким был на самом деле. Увядший бурьян да неизвестный сорт капусты занимали всю площадь огорода. Дорожка, выложенная из закругленных каменных плит неодинаковой формы, ручейком извивалась среди некошеной травы вплоть до поросших мхом камней на опушке леса. Здесь же неподалеку рос бамбук и другая высокая декоративная трава, между которой то тут, то там мелькали светлые участки. Неужели пруд?

Как только вся работа была сделана, Ивонн надела пальто и, захлопнув за собой входную дверь, направилась в сад. Подойдя ближе, она увидела, что волнообразная зеркальная водная гладь, которую разглядела из окон дома, таковой не являлась. Земля между камнями была усыпана белой галькой и вспахана в виде волн таким образом, что при взгляде на нее издалека возникала иллюзия покрытой рябью водной глади. И над этой светлой поверхностью возвышались три камня: два узких, лежащих горизонтально, и один поменьше. Окаменевший пруд.

У Ивонн возникло ощущение, что, произнеси она сейчас магическое заклинание, и все оживет. Вероятно, хватило бы всего-навсего одного слова, чтобы превратить эти серовато-белые возвышения в подгоняемые ветром волны. Она чувствовала, что знала это слово, но каким-то глупейшим образом забыла его, совершенно простое, заурядное слово, и нисколько не сомневалась в том, что оно непременно однажды придет на ум.

Неужели водоем – это живое существо? Да, увидев однажды окаменевший пруд, понимаешь, что настоящая вода – живая.

Валун, лежащий на поверхности сухого пруда и возвышающийся над ним в виде почти горизонтальной поросшей мхом стены, обозначал границу участка. Позади него начинался лиственный лес.

Ветерок коснулся веток, и только в это мгновение Ивонн заметила зазвеневшую вертушку, подвешенную на одном из деревьев у лесной опушки. Отсюда можно было разглядеть только крышу дома, возвышавшуюся над шелковистыми колосками декоративной, в рост человека травы.

Казалось, это чудесное и спокойное место не имеет никакого отношения к предместью!

– Нора, на сегодня все?

Внезапно раздавшийся голос возник словно из небытия. Ивонн вздрогнула, качнулась в сторону и замахала руками, чтобы удержать равновесие. Бернхард Экберг поддержал ее за плечи, не давая упасть.

– Еще чуть – чуть – ивы свалились быв пруд, – заметил он улыбаясь.

Ивонн поняла, что выглядела очень глупо. Она едва не шагнула на гальку, которую инстинктивно приняла за настоящий пруд. Ее сердце еще сильнее забилось от смущения.

– Я не услышала ваших шагов, – ответила она. – Задумалась: это такое прекрасное место!

– Такие окаменевшие пруды есть в японских садах Цэн. Это была идея Хелены. Она интересовалась Японией: все очень чисто, просто и аккуратно.

Бернхард вздохнул и опустился на скамеечку, стоявшую возле валуна. Ивонн села рядом.

– Раньше здесь был настоящий водоем, маленькое болото у камня, прямо вот на этом месте, где мы сидим. Вода постоянно сочилась через край, и поэтому эта часть сада всегда была затопленной. И каждый год повторялась одна и та же жалкая картина. Мы прорыли канаву, чтобы отвести воду в лес, и засыпали болото. И тогда у Хелены возникла эта идея, позаимствованная в одной из книг о японских каменных садах. По крайней мере, этот пруд больше не выходит из берегов и не разрастается, как остальная часть сада. – Бернхард покачал головой – Я никогда не ухаживал за ним и разве что мог пройтись здесь граблями или подергать бурьян.

– Высокая трава – это так прекрасно, – заметила Ивонн, указав рукой на заросли декоративной травы.

– Мискантус. Это Хелена сказала мне о том, как он называется. Она прекрасно разбирается в травах. У нее был превосходный огород. Я обязательно покажу вам его фотографии. Однако теперь все уже пришло в упадок. – И, словно желая отделаться от печальных мыслей, он обратился к Ивонн, заметив в несколько шутливом тоне: – Значит, вы уже убрались в доме? На этот раз все выглядело не так уж и скверно, не так ли? Я имею в виду кухню, конечно.

– Да, все в порядке. А вы? Ваш рабочий день уже закончился?

Бернхард только пожал плечами.

– Вы, наверно, очень хороший специалист, если работаете всего один час в день?

Он посмотрел на Ивонн так, словно хотел понять, не насмехается ли она над ним.

– Сказать по-честному, дела у меня не важные, – серьезно ответил он. – Иногда у меня не все получается.

– И вы уже были у врача? – спросила Ивонн.

– Да, да. Я прошел всевозможные виды обследований, и у меня все в полном порядке. Это что-то с психикой. Я ходил к психологу.

– Помогло?

– В общем, нет. Я был у самого лучшего специалиста. Его оплачивал мой работодатель. Но по-моему, это впустую потраченное время. Некоторые заболевания, вероятно, нельзя вылечить.

Они оба замолчали. Ветер вновь оживился, столбики вертушки быстро застучали друг о друга, и их стук сопровождался тонким позвякиванием, словно между льдин струилась вода.

– Ваша жена… Хелена, так, кажется, ее зовут, больше не живет вместе с вами? – осторожно спросила Ивонн.

Бернхард повернулся и внимательно посмотрел на нее, прищурив глаза.

– Нора, а вы вполне могли бы быть психологом. Вы абсолютно правы. Мое теперешнее состояние напрямую связано с женой. Нет, она здесь не живет. Она уехала. И для меня… это не простая ситуация. Мне очень трудно.

Бернхард встал и, обогнув бамбуковые заросли, направился по каменной дорожке к дому. Ивонн последовала за ним. Они оба остановились возле ступенек.

– Вы взяли конверт?

– Да.

– И вы согласны? Я имею в виду – с оплатой.

– Все в порядке.

– Тогда до следующего понедельника?

Ивонн кивнула.

Глава 13

– Это просто возмутительно! – воскликнула Цилла. – Ни в коем случае нельзя позволять писать что-то подобное.

Лотта беспомощно развела руками:

– Они как хотят, так и пишут. Никакого недоразумения быть не может.

Женщины сидели в кабинете Циллы, перед ними стоял обед в виде гратена из фенхеля, который Лотта принесла из одного вегетарианского ресторана. Они втроем образовывали внутри агентства «Твое время» узкий круг избранных: Ивонн и Лотта – как владелицы фирмы, а Цилла – как лицо независимое, работавшее с ними обеими. К ним отчасти примыкали еще и Петра, принимавшая заказы и отвечавшая за бухгалтерию и управление персоналом, а также Малин и Луиза, наводившие порядок на письменных столах клиентов. Помимо этого круга были еще советники, люди, читавшие лекции и руководившие различными курсами. С некоторыми из них сотрудничество было долгосрочным и регулярным, к услугам других представители агентства прибегали лишь единожды. Кроме того, было еще множество клиентов, предпринимателей и государственных организаций. Но и среди них были как постоянные партнеры, так и те, связи с которыми носили либо случайный, либо краткосрочный характер.

Эта троица в лице Ивонн, Лотты и Циллы представляла собой костяк агентства. Они регулярно встречались за такими обедами, и в большинстве случаев встречи происходили в кабинете Циллы, поскольку именно у нее имелся большой стол. Они собирались здесь не для обсуждения насущных проблем, а прежде всего для того, чтобы пообедать, ну а потом просто немного болтать.

Цилла разложила перед собой одну из воскресных газет, поскольку в выходные у нее не было времени ее прочесть.

– «Ищу тебя, женщина из Таиланда или Восточной Европы, которая снова сделает мою жизнь ярче». – Цилла продолжала: – «Ищу мужчину, преимущественно черного».

– Я полагаю, что, если ты влюбился в человека, тут ничего не поделаешь: он может быть и африканцем, или тайцем, или еще кем угодно. Но сразу обращать внимание на расу! Это же настоящий расизм, и ни в коей мере нельзя разрешать печатать нечто подобное в шведских газетах.

– Не слишком ли ты морализаторствуешь? – спросила ее Лотта, разламывая морковный хлебец на маленькие кусочки. – А если женщину привлекают только черные парни? Или какой-нибудь несчастный человек боится независимых шведских женщин и ему нужна нежная, покорная таиландка, чтобы почувствовать себя мужчиной? Какое нам до этого дело?

– А я так не думаю. Это настоящее искусство – правильно формулировать объявления. Сегодня не нужно выражаться этническими понятиями. Это несовременно и безнравственно. Только представь себе, как какой-нибудь работодатель дает следующее объявление: «Требуется посудомойка, предпочтительно из Турции или из Сомали» или «Требуется официант североевропейского происхождения». Ну это же просто невозможно.

– А разве твоя домработница родом не из Хорватии? – спросила ее Лотта.

– Из Боснии. Но я не требовала для себя какую-то определенную национальность.

– Да, да, но меня не это беспокоит, – продолжала Лотта. – Меня раздражает больше вот что: «Мужчина, 47 лет, с приличной внешностью, с регулярным доходом, обаятельный, со вкусом и чувством юмора». Ну что ты на это скажешь?

– Ну, с юмором у него определенно дела неважные, в противном случае он просто лопнул бы со смеху над своим собственным объявлением, – заметила Ивонн.

– Ну а что такого? – возразила Цилла. – Наверняка он действительно неплохо выглядит, и с деньгами у него полный порядок, и вкус у него есть, и чувство юмора. Вы не можете предположить такого?

– Ну, если он отличный парень, почему же один? – спросила Ивонн.

– Именно потому, что такой отличный. Но главное, у него отличный вкус. Вот что я скажу вам: не так-то просто найти себе партнера, когда у тебя самого есть определенные предпочтения, – добавила Цилла.

Ивонн знала, что Цилла говорит об этом исходя из собственного опыта. У нее было два высших образования (первая специальность – психология, а вторая – управление персоналом), хороший доход, фантастическая внешность и тело как у фотомодели, так что, несмотря на свои пятьдесят два года, она все еще могла позволить себе носить короткие юбки и черные кожаные брюки. Цилла каждую неделю ходила к дорогому стилисту, который подстригал ее короткие рыжие волосы, и эта прическа облегала ее ухоженную голову, как купальная шапочка.

Цилла искала свою половину и в кабинетах директоров, и среди объявлений, и на гольф-полях, и в Интернете, но так и не смогла найти никого под стать себе. Долгое время она была членом Club First Class[1] – общества незамужних женщин, у которых были те же проблемы, что и у нее самой. Один раз в месяц эти красивые, умные и богатые дамы встречались в ресторане гольф-клуба, с тем чтобы за бокалом сухого белого вина рассказать друг другу о доходах, образовании и состязаниях по гольфу. Однако из этой затеи ничего не вышло.

– Так, может, как раз тебе и стоит ответить, – предложила Лотта.

Цилла разочарованно фыркнула и сложила газету.

– Хорошо, – сказала Лотта, – тогда за работу. – Она полистала свой блокнот: – Очередной день на курсах по повышению квалификации. Я уже переговорила с клиентами, они на все согласны. Я прикинула, что Ивонн прочтет для начала свой доклад «Время принадлежит тебе». Потом ты, Цилла, продолжишь про взаимоотношения на рабочем месте, но не слишком подробно: различные типы и тому подобное, в общем, сама понимаешь. Потом еще что – нибудь не слишком длинное, пока не знаю что, вероятно, какой-нибудь тренинг, ну, для того, чтобы занять их какой-нибудь активной деятельностью. Цилла, ты сможешь взять это на себя? После обеда появится массажистка и расскажет про массаж для снятия стресса. Такое занятие будет весьма кстати для пищеварения. Это просто удивительная женщина, я познакомилась с ней в одном из санаториев. Потом немного усложним задачу, чтобы как-то встряхнуть их и чтобы они почувствовали, что, ко всему прочему, чему-то еще и учатся. Но об этом нам предстоит подумать. А потом, когда все устанут и захотят посмеяться, выступит комик. Или нам следует закончить день на серьезной ноте? А может, ты, Ивонн, хочешь выступить в заключение?

– Нет, мне бы хотелось только начать, а потом я уйду.

– Уйдешь? Куда?

– Но ведь это понедельник. Или нет? А в понедельник мой график всегда чуть плотнее. И мне бы хотелось уйти.

– И как ты собираешься это сделать?

– Как? Я просто подойду к двери и выйду, – огрызнулась Ивонн.

– Надеюсь, ты умеешь плавать, – заметила Лотта. – Для проведения курсов я забронировала теплоход, разве я не сказала тебе об этом?

В этот день Ивонн пришлось позвонить Бернхарду Экбергу и сказать, что она сможет прийти к нему только во вторник, так как должна заменить в агентстве заболевшую уборщицу. Мужчина не возражал. Узнав про больную уборщицу, заговорил с некоторой тревогой в голосе, словно опасался потерять Ивонн, но, как только она предложила прийти на следующий день, почувствовал полное облегчение, едва ли не счастье.

Этот день курсов на теплоходе прошел успешно. Его участники – а это были работники сферы соцобеспечения – оказались очень благодарной публикой и с радостью восприняли идею поменять тяжелый рабочий день в офисе на морскую прогулку в солнечный осенний день. Они оказались людьми непривередливыми. Сосредоточенно морща лбы, заносили в свои блокноты мудрые замечания Ивонн, смеялись, узнавая себя в лекции Циллы о типажах на рабочем месте, попивали напитки в баре в промежутках между занятиями, заходили в торговые палатки и просто наслаждались солнцем и морским ветром на палубе.

Ивонн и ее коллегам выпало счастье ухватить этот последний день в череде солнечных осенних деньков бабьего лета. Уже на следующее утро погода изменилась, и, когда Ивонн шла по улице Флоксов, тяжелые серые тучи пролились дождиком, а от сильных порывов ветра с ветвей фруктовых деревьев посыпались на землю плоды.

Неожиданно для себя она обнаружила, что у пальто Норы Брик был еще и капюшон, которым до этого никогда не пользовалась, поскольку поначалу приняла просто за широкий ворот. Накинув капюшон на голову, Ивонн сумела так застегнуть его, что голова оказалась полностью защищена вплоть до самого кончика носа. В прошлый понедельник она помимо всего прочего обнаружила еще и превосходный внутренний карман. У пальто было множество разных приспособлений, которые попадаются на глаза только тому, кто был бы не прочь ими сейчас воспользоваться. В какой-нибудь по-настоящему сложной житейской ситуации она наверняка нашла бы в одном из потайных отделений еще и пакетик с сухофруктами, а может быть, даже зашитый где – нибудь в подкладке маленький дамский пистолет.

В доме Бернхарда Экберга она смогла спокойно поработать около часа. Затем зазвонил телефон. Отжав тряпку, Ивонн призадумалась. Она не знала, что ей делать, поскольку не получала никаких указаний насчет телефонных звонков. А может, ей следует взять трубку? В конце концов, вдруг это звонит сам Бернхард, который решил дать ей еще какие-нибудь указания.

– Квартира Экбергов, – ответила Ивонн безразличным голосом прислуги.

– Хелена, это ты? – взволнованно спросил женский голос.

– Хелены нет дома. Она уехала.

Женщина на другом конце провода вздохнула.

– А вы не знаете, когда она вернется?

– К сожалению, нет.

– Послушайте, – продолжила женщина, немного повысив голос. – Я звонила три месяца назад, и ее муж ответил мне то же самое. С тех пор я звонила неоднократно, и всегда одно и то же: она уехала. А они с Бернхардом, случайно, не развелись?

– Мне ничего об этом не известно.

– Вы его новая жена?

– Нет, нет. Я домработница, – ответила Ивонн с приятным чувством удовлетворения, возникшим при произнесении этих слов. На своей работе ей постоянно приходилось отвечать на весьма непростые, а порой даже очень каверзные вопросы. И ей некому было переадресовать их. И как же все-таки здорово давать такой ответ, что она всего-навсего лишь домработница.

В трубке послышался неприятный женский смех.

– Домработница? Ну, уж теперь я точно знаю, что Хелена там больше не живет. Она скорее умерла бы, чем пригласила домработницу. А вы не могли бы дать мне ее новый адрес и номер телефона?

– К сожалению, нет.

– Скажите, прошу вас. Я прежде работала вместе с Хеленой.

– Я действительно ничего не знаю. Я спрошу об этом ее мужа, и тогда, если вы снова позвоните, я смогу дать вам еще какую-нибудь информацию. Весьма сожалею.

Женщина снова тяжело вздохнула.

– Ну да, конечно. А если вы случайно ее встретите, передайте ей привет от Марии Луизы.

На следующий день Ивонн позвонила Бернхарду Экбергу из своего офиса. Она извинилась за то, что отрывает его от дел, но попросила ответить на один вопрос: как ей следует поступать, когда звонит телефон? Следует ли поднимать трубку? И если да, то что отвечать в таких случаях?

– Я не думаю, что такое повторится. Сюда редко кто звонит. Разве тот, кто хочет что-либо продать.

– И тем не менее вчера такое случилось. Я подумала, что, возможно, вы хотите что-то сказать мне, поэтому подняла трубку.

– Ах так, ну и кто же это был?

Уж не испуг ли прозвучал в этом металлическом, полном напряжения мужском голосе?

– Это была женщина. Она представилась Марией Луизой, сослуживицей вашей жены.

– Да, да. Она уже однажды звонила, – ответил Бернхард.

Теперь в его голосе звучали нотки раздражения. А может, облегчения?

– Надеюсь, что вы сказали, что она уехала.

– Да, но она просила дать ей адрес и номер телефона Хелены, и я пообещала спросить об этом вас.

– Хелена по-прежнему живет здесь: улица Орхидей, 9. И если Мария Луиза еще раз позвонит, вы можете сказать ей об этом.

Этот неожиданно резкий тон показался Ивонн крайне неприятным.

– Но… но она же там не живет, – осторожно возразила она.

– Если эта подруга захочет написать письмо, я позабочусь о том, чтобы доставить его Хелене.

– Хорошо, я непременно скажу ей об этом, когда она снова позвонит.

Глава 14

Уже с порога Ивонн заметила, что в доме творится что-то неладное.

Пальто Бернхарда висело на вешалке, что не было чем-то из ряда вон выходящим, поскольку он очень часто работал дома. Нет, доносившийся шум заставил ее прислушаться. Приглушенный звук, похожий на рычание, прерывался каким-то неправдоподобным учащенным пыхтением, словно кого – то душили под водой и этому несчастному время от времени удавалось всплыть на поверхность и глотнуть воздуха. Шум доносился из гостиной.

– Здравствуйте! – крикнула Ивонн и осторожно подошла к двери. – Есть кто-нибудь дома?

Бернхард Экберг сидел за столом, согнувшись и вытянув ноги, подбородком упираясь в грудь, а руками сдавливая щеки, словно закачивая в себя воздух. Все его тело было напряжено, как при судорогах, лицо было пунцово-красным, а из горла доносилось протяжное «Э-эх». Потом, похоже, боль немного отпустила, он поднял лицо кверху, сделав несколько жадных глотков воздуха.

– Что случилось? Вам что-то в горло попало? – спросила Ивонн, склонившись над мужчиной.

Он резко качнул головой, а потом снова его тело приняло судорожную позу, как мгновение назад перед удушьем.

Господи, что же ей делать?!

– Нора, – задыхаясь, произнес он, как только снова глотнул немного воздуха. – Я не могу дышать. У меня болит за грудиной. Это сердце.

– С вами такое прежде уже случалось?

Сначала Бернхард кивнул, а потом покачал головой:

– Было, но не настолько плохо.

– Скорую вызвать?

Он снова отчаянно закрутил головой. Пот ручьями стекал с его лба. Еще никогда в жизни Ивонн не видела, чтобы спокойно сидящий человек так потел.

– Может, принять какие-нибудь лекарства?

– В моем пиджаке, – задыхаясь, пробормотал мужчина.

Ивонн кинулась в прихожую и принялась рыться в карманах его твидового пиджака. Там оказались только перчатки. Прощупывая пальцами подкладку пиджака на наличие в нем внутренних карманов, она наткнулась на твердый уголок, который смахивал на пластинку с таблетками. Отыскав, наконец, вход в карман, она обнаружила, что в ее руках фотография, которая, подобно водительскому удостоверению, была полностью запаяна в прозрачный пластик.

На фотографии была изображена женщина. В глаза бросались ее волосы, густые непослушные локоны, доходившие почти до плеч подобно настоящей львиной гриве. Женщина улыбалась, нет, смеялась широко и открыто фотографировавшему ее человеку, и из-за смеха – а может, причиной тому было солнце, поскольку складывалось впечатление, что снимок был сделан на улице, – ее глаза превратились в узкие щелки. У нее был маленький нос, высокие скулы и вполне очевидный зазор между двумя передними зубами. Нельзя сказать, что она была очень красивой, но весь ее облик излучал ребячье озорство, здоровье и силу.

Ивонн быстро спрятала фотографию в пиджак. Еще раз обыскав наружные карманы, под перчатками нашла и таблетки. Она принесла из кухни стакан воды и протянула его Бернхарду вместе с лекарством. Поначалу из-за сильной одышки он не мог даже глотать, но потом ему все-таки удалось это сделать.

Казалось, что таблетки начали действовать практически сразу, дыхание мужчины выровнялось, но он, покачав головой, прошептал осипшим голосом:

– Не думаю, что это поможет. Это – инфаркт. У Стаффана из банка в прошлом году было то же самое. Я узнаю эти симптомы.

– Тогда вам нужно как можно скорее отправиться в больницу, – заметила Ивонн. – Я вызову скорую помощь.

– Нет, нет, у меня в гараже стоит машина. Нора, у вас есть права?

Она кивнула.

– Ключи на комоде в прихожей.

Марка автомобиля конечно же была «вольво», как и у остальных жителей предместья, однако модель не комби. Ивонн сначала выкатила автомобиль на улицу, а потом пошла в дом за Бернхардом.

Он уже сидел на стуле в прихожей. На нем был твидовый пиджак, а на коленях лежала маленькая спортивная сумка. Казалось, что теперь его недуг перешел в другую стадию. Бернхард дрожал и стучал зубами, словно от лютого холода. Ивонн невольно задумалась, а действительно ли это инфаркт.

– Машина на улице, пойдемте, – сказала она.

При слове «пойдемте» он встал, словно пес по команде, и послушно последовал за ней. Ивонн открыла ему дверцу рядом с водительским сиденьем, и он с трудом протиснулся в салон, при этом сумка так и осталась стоять у него на коленях. Она предложила переложить ее в багажник, но Бернхард так энергично закачал головой, что его зубы застучали, как кастаньеты.

– Нора, если я сейчас умру… – прошептал он, когда Ивонн быстро, как могла, мчалась по улице Флоксов, при этом внимательно высматривая кошек и игравших на улицах детей.

– Прекратите говорить глупости. Вы не умрете, – грубо оборвала его Ивонн. Когда она заметила, что ее резкий тон оказал на него успокаивающее действие, продолжила в том же духе: – Это вовсе не инфаркт, а что-то совсем иное. Сделайте несколько глубоких вдохов и откиньтесь на спинку кресла. Попробуйте расслабиться. Дышите глубже.

Бернхард откинулся в кресле, пытаясь последовать рекомендациям Ивонн. Его руки судорожно сжимали лежавшую на коленях сумку.

Конечно, Ивонн понятия не имела о том, был это инфаркт или нет. Она решила ехать как можно быстрее и продолжать разговаривать с Бернхардом, словно ничего и не происходило. Она дважды проехала на красный свет и дважды так отчаянно обогнала впереди идущие машины, что Бернхард, забыв про одышку, с нескрываемым ужасом и вместе с тем с почтением глубоко вздохнул:

– Боже, Нора, как вы едете!

Затем он снова стал задыхаться, и из его нечленораздельных стенаний Ивонн смогла разобрать только «как у Стаффана, те же симптомы», и вдруг внезапно он, прижав подбородок к груди и потирая рукой сумку, произнес уже тише что-то похожее на «Прости меня, Хелена, прости!».

В отделении экстренной госпитализации толпилось множество людей, но как только задыхавшийся Бернхард заикнулся про инфаркт, его тут же пропустили вперед. И прежде чем медсестра повела его по коридору, он обратился к Ивонн со следующими словами:

– Нора, вы меня подождете?

– Ну конечно.

Бернхард выглядел испуганно, и она не сдержалась и нежно провела рукой по его щеке. Он застенчиво улыбнулся.

Когда после более чем получасового отсутствия Бернхард вновь показался в конце коридора, он был абсолютно спокоен и молчалив и уже не задыхался от удушья. Шедший с ним рядом врач что-то сказал ему, но что именно, Ивонн разобрать не смогла, и легонько похлопал Бернхарда по плечу.

Ивонн встала и пошла им навстречу.

– Ну как? – спросила она.

Бернхард только покачал головой и направился к выходу. Ивонн побежала вслед за ним.

– Обратно домой? Мне садиться за руль?

Не отвечая, Бернхард прошел сквозь стеклянные входные двери и направился к машине которую Ивонн оставила на месте экстренной парковки. Мужчина встал со стороны, противоположной водительскому сиденью, и дождался, когда Ивонн откроет замок.

– Страх, – сказал он, в то время как Ивонн, не обращая внимания ни на какие правила движения, стала сдавать назад.

Бернхард выглянул из окна. Его тело источало запах пота.

– Все в порядке, это все чертов страх. Во всяком случае, так сказал врач. Не знаю, приступы страха случаются у меня уже давно, но на этот раз это была физическая боль. Это было прекрасно. Я подумал: «Наконец я заболел по-настоящему! Инфаркт, по крайней мере, – это уже что-то более конкретное». Однако только у таких, как Стаффан, случаются инфаркты.

В его устах это прозвучало как самая желанная награда.

– A y таких, как я, – только приступы страха. Да, Нора, нам очень повезло, что мы не вызвали скорую и не опозорились.

Ивонн, улыбнувшись, посмотрела на него. Теперь руки Бернхарда лежали ровно, и он выглядел как растерянный ребенок, у которого только что отняли игрушку. И снова спортивная сумка лежала у него на коленях. Бернхард не расставался с ней, даже когда был у врача. Ивонн подумала о том, что бы могло в ней находиться. Неужели он был уверен в том, что его положат в больницу, и поэтому носил с собой все свои туалетные принадлежности?

– Если бы Хелена была здесь, то мне не пришлось бы ехать в больницу. Моя жена – медицинская сестра, и при этом очень квалифицированная.

У Ивонн комок подступил к горлу, и, очевидно, он это заметил.

– И ты, Нора, тоже очень хороший работник, – быстро добавил Бернхард. – Как ты водишь машину! Прямо настоящий автогонщик. Хочу сказать, что я под впечатлением.

Ивонн рассмеялась:

– Будем надеяться, что на светофоре я не засветилась. Полицию это бы явно впечатлило.

– Хелена водит машину не так смело, как ты. Но она очень…

– Умелая? – добавила Ивонн.

– Да, она – очень умелый водитель, так же как и ты, Нора.

Ивонн задним ходом въехала в ворота дома Бернхарда и заглушила двигатель.

– Сейчас уже лучше?

– Да, но я кажусь себе полным идиотом. Я ведь действительно подумал, что это сердце.

– А что это за таблетки, что я вам принесла?

– Стезолид. Я иногда принимаю их по необходимости. Когда, к примеру, очень разволнуюсь. Иногда, Нора, мне бывает очень плохо.

Она понимающе кивнула.

– Врач из экстренной госпитализации выписал мне больничный. Поэтому несколько недель я проведу дома. Я очень измучился. Я подумал…

– Да?

– Я знаю, Нора, что ты работаешь где-то еще. Ты же ведь убираешь еще и в каком-то агентстве, не так ли? А не могла бы ты работать у меня на один день больше? Я был бы тебе очень благодарен.

Он посмотрел на Ивонн так, словно совершил что-то ужасное и теперь ожидал приговора.

– Спокойно скажи «нет», если тебе не подходит такой вариант, – быстро добавил он.

– Я, наверное, смогу приходить еще один раз в неделю, – ответила Ивонн. – Может, в четверг? Но только после обеда, до обедая занята.

Мужчина просиял:

– Так мы и сделаем: четверг после обеда. А сегодня тебе вовсе не стоит убираться у меня. Лучше поезжай домой, Нора. Думаю, нам обоим не помешает немного отдохнуть после такого… волнения.

Бернхард протянул левую руку через рычаг коробки передач и неуклюже погладил женщину по той части тела, до какой сумел дотянуться, а это оказалось ее колено. Он тут же резко отдернул руку, словно испугавшись, что она сможет превратно расценить этот жест.

– Нора, спасибо тебе за все, – прошептал он. – В следующий раз я обязательно отблагодарю тебя за помощь.

– Совсем не стоит этого делать. За свою помощь я не возьму с вас деньги, – решительно заявила Ивонн.

Дома она пробыла одна в полной тишине пару часов до тех пор, пока Симон не пришел из школы. Ивонн сделала мясные клецки из говядины, которую купила по дороге домой. Она скатала превосходные тефтельки, без добавления лука, который Симон терпеть не мог, и обжарила их на сковороде, а в это время рядом на плите варилась лапша. Йорген уехал в командировку, то ли в Мюнхен, то ли во Франкфурт.

После обеда Ивонн вместе с сыном посмотрела телевизор – шла передача из серии научной фантастики. Симон не пропустил ни одного выпуска, в то время как она смотрела ее в первый раз. Следя за развитием сюжета, Ивонн почти в полудреме откинулась на спинку дивана. Ее мысли витали вокруг Бернхарда Экберга и его необычного приступа страха. Ивонн вспомнила его сдавленное приглушенное бормотание в машине – «Прости меня, Хелена, прости», такое отчаянное, исступленное и едва ли не ритуальное, очень смахивавшее на молитву. А еще она вспомнила его сконфуженный взгляд по пути домой, и то, как он обращался к ней на «ты», и его большие карие глаза, печальные и вопрошающие, как у ребенка.

Открыв глаза и почувствовав рядом с собой полусонного Симона, Ивонн была несколько удивлена тому, что рядом с ней на диванной подушке лежала детская рука, сжимавшая в кулаке пульт от телевизора. Словно она ожидала увидеть совсем иное тело с гораздо большей по размеру конечностью.

– И чего ты ее смотришь? Ты же все равно ничего не понимаешь, – заявил Симон, когда Ивонн снова попыталась вернуться в реальность и спросила что – то у сына относительно передачи.

В этот вечер она рано легла спать. Проходя после ванной по коридору, она прихватила с собой в спальню беспроводной телефон. На мгновение ей вспомнились все телефонные аппараты, что она видела в доме Экберга. Один стоял на комоде в прихожей, другой висел на стене в кухне, а третий, беспроводной, стоял в кабинете Бернхарда. Она знала абсолютно точно, что ни у одного из них не было дисплея, на котором отображался номер звонившего абонента, поскольку уже неоднократно протирала их от пыли.

Ивонн набрала номер Бернхарда. Он наверняка лежал в постели, поскольку прошло довольно много времени, прежде чем поднял трубку.

– Это я, Нора. Извини, что я так поздно тебя беспокою, но мне бы хотелось узнать, как ты сейчас чувствуешь себя.

– О! – Бернхард был крайне удивлен и вместе с тем очень обрадован. – Большое спасибо, это так любезно с твоей стороны. У меня все в порядке. Вот сижу и смотрю старый дурацкий фильм. Какую-то американскую дрянь. Но иной раз таким образом можно и в самом деле неплохо расслабиться.

– Очень рада, что тебе уже лучше. – Сказав это, Ивонн тут же обратила внимание на то, что она, так же как и Бернхард, отказалась от уважительного обращения на «вы». И она решила оставить все так, как есть.

– А знаешь, сегодня утром я действительно думал, что умру, – шутливо заметил Бернхард. – Я подумал, что это – кара Господня. А ты, Нора, веришь в Божью кару?

На стене прямо над ней по телевизору шла американская комедия с актерами-неграми. Она отключила звук, но при этом их реплики были слышны в трубке с другого конца провода. Получалось, что она оба смотрели одну и ту же программу.

– Я не верю в Бога, и еще меньше в Его кару. А с чего ты это взял? За что тебя должны наказывать? – спросила Ивонн с удивлением.

– За мои грехи, за что же еще? – весело ответил он. – Я думаю, Он хотел меня напугать, напугать и унизить.

– Унизить?

– Да, перед тобой, Нора. Я почувствовал себя явно униженным. И ты должна это понять. Из-за какого-то там страха поднять такую бучу. А ты поехала прямо на красный свет светофора! – При воспоминании об этом Бернхард расхохотался. – Прямо как в кино. Это было драматично, не так ли, Нора?

– Это хорошо, что я слышу твой смех, – заметила Ивонн. – Надеюсь, ты сегодня ночью сможешь спокойно уснуть.

– Спасибо, Нора. С четвергом не возникнет никаких трудностей?

– Никаких. Спокойной ночи!

– Спокойной ночи, Нора! Спасибо за звонок.

Глава 15

Когда Ивонн пришла в четверг в дом Бернхарда Экберга, она вдруг почувствовала, что он стал вызывать у нее отвращение. И вовсе не оттого, что считала, будто страх унижает, а просто ей стал претить его… его внешний вид. Толстые губы, которые, похоже, никогда не закрывались и были всегда полуоткрытыми, как у ребенка, с нетерпением ожидавшего сладостей. Крупный нос картошкой. Карие влажные собачьи глаза, которые неотступно следили за ней, преисполненные мольбой и одновременно вызовом. Морщина между ртом и подбородком. Интересно, что она выражала? Какое-то неизъяснимое отвращение и трусость.

Бернхард сидел в маленькой комнате на втором этаже перед телевизором и смотрел программу «Магазин на диване». Угрюмый и замкнутый, он оставался там с тех самых пор, как пришла Ивонн. Он ни словом не обмолвился про то, что случилось с ним в понедельник. Ивонн поздоровалась с ним, а затем принялась за уборку. Когда она начала пылесосить в этой комнате, Бернхард, перекрикивая гул работающего прибора, громко сказал:

– Те рубашки, что ты недавно гладила, нужно заново перегладить!

Она отключила пылесос.

– Прошу прощения, но почему?

– Посмотри на рукава. На них остались складки. Тебе нужно быть более старательной.

Следовало ли ей показать ему, насколько эти слова разозлили и опечалили ее? Или лучше все обстоятельно аргументировать? А может, просто промолчать? И она остановилась на последнем варианте.

Почему, думала Ивонн, когда вновь принялась пылесосить, почему есть так много курсов об искусстве управления и ни одних, посвященных искусству быть управляемым?

Она, продолжая пылесосить, наблюдала за поведением Бернхарда. Тот сидел уставившись в телевизор, где улыбающаяся женщина оседлала фантастический фитнес-тренажер.

«Бедный мужчина, – подумала Ивонн. – И почему же я сразу не заметила, какой ты отвратительный? Тебя бросила жена, а с такими внешними данными никогда не найти себе другую».

Эти мысли должны были послужить Ивонн предупреждением, ведь однажды она уже пережила нечто подобное, однако в этот момент даже не вспомнила об этом.

Как-то Ивонн принимала участие в проекте на одном из предприятий, где работала вместе с симпатичным простым мужчиной, при этом относилась к нему совершенно безразлично. И так продолжалось до тех пор, пока в один прекрасный день не разглядела в уголке его рта маленькую бородавку. Сначала она просто констатировала этот факт, потом бородавка стала раздражать ее до такой степени, что она не могла даже находиться с этим человеком в одном помещении. Ивонн перестала воспринимать его, полагая, что и другие смотрят на него такими же глазами. Она металась между сочувствием к нему и бешенством.

Во время командировки в Польшу Ивонн и этот мужчина сели в одно такси, чтобы после какого-то мероприятия добраться до своего отеля. И внезапно в этом самом такси она почувствовала к этому человеку с бородавкой сильное влечение. Возжелав его, она пошла вместе с ним в его номер. Их отношения, которые в любом случае были совершенно бессмысленными, закончились, как только оба вернулись домой. Но и несколько месяцев спустя Ивонн продолжала страдать от любви к нему.

Но самое примечательное было то, что у этого человека вообще не было никаких бородавок. Вполне безобидная родинка, подобная тем, что имеются на телах большинства людей, выросшая в ее фантазиях до уровня физического уродства. Вероятно, это было проявлением психологической защиты против влечения, которое она неосознанно ощущала по отношению к нему и которое до некоторой степени задевало ее чувства.

В одной записной книжке под названием «Житейская наука», которую Ивонн подарили на каких-то курсах и в которую ей было предложено регулярно вносить замечания, взятые из личного опыта, она когда-то написала крупными печатными буквами: «Если мужчина, которого ты прежде воспринимала совершенно нормально, стал неожиданно вызывать у тебя сильнейшее чувство отвращения, то на это стоит обратить внимание». После этой записи Ивонн почувствовала себя невероятно мудрой. Однако «Житейская наука» лежала теперь в одной из журнальных подшивок в офисе ее агентства «Твое время». И похоже, что в памяти Ивонн от нее не осталось и следа. А может, это была уже память Норы? У Ивонн иногда возникало такое чувство, что в роли Норы Брик она ощущала себя совсем по-иному. И это проявлялось не только внешне: в одежде, разговоре и поведении, но и на глубинном уровне. К примеру, в мыслях и воспоминаниях. Как если бы у Норы не было доступа к жизненному опыту Ивонн, и наоборот.

Не отводя глаз от экрана телевизора, Бернхард спросил ее:

– Нора, как по-твоему, а существует ли вообще прощение?

Ивонн отключила пылесос. По телевизору в это время как раз демонстрировали новый прибор, резавший помидоры на тонкие ломтики.

– Да, – ответила она с некоторым удивлением. – Думаю, что да.

– За все, даже за самые скверные поступки?

Ивонн ответила не сразу.

– Да, – произнесла она, наконец. – Я думаю, что если ты осознаешь, что наделал, искренне раскаиваешься и просишь простить тебя, то в этом случае будет и прощение.

Мужчина бросил на нее загадочный взгляд, смысл которого она так и не смогла понять. Ивонн подождала еще некоторое время, но продолжения не последовало, и она снова включила пылесос.

Глава 16

Ноябрь. Подошли к концу ясные, солнечные денечки.

– Вот и захлопывается крышка колодца, – объявил Бернхард.

Ивонн безмолвно следила за тем, как медленными круговыми движениями он водил граблями по гальке каменного сада.

– Крышка колодца?

Мужчина указал рукой на толстый серовато – белый слой облаков.

– Колодезная крышка. Иногда я думаю, что это крышка гроба. Но лучше все-таки назвать это колодезной крышкой, огромной, тяжелой, будто из бетона. Сейчас она накроет всех нас, и вот тогда посмотрим, удастся ли пережить этот мрак до тех пор, пока она снова не будет снята. Возможно, что хоть она сумеет уберечь нас.

– Вам снова плохо? – спросила Ивонн.

Бернхард встал, опершись о грабли.

– Ты имеешь в виду тот приступ страха, как мы поехали в больницу и так далее. Такие приступы случаются со мной все чаще. Теперь я знаю, каково это, но с трудом верю в то, что это связано только с психикой.

– Бернхард, это психическая реакция организма, – возразила Ивонн. – Сердце начинает биться чаще обычного, и дыхание нарушается. Но это не опасно.

– Но у меня от этого такая боль в затылке, плечах и ключице.

– Это все от перенапряжения.

Ивонн вспомнила о б уроках по массажу на курсах по повышению квалификации, что проводились на теплоходе. Поскольку она не смогла тогда покинуть их, то, воспользовавшись ситуацией, приняла участие в заинтересовавших ее занятиях.

– Однажды я проходила курс расслабляющего массажа, – продолжила она, глядя на то, как измученный болями Бернхард трет затылок. – Клининговая фирма, на которую я сейчас работаю, оплатила мое обучение в том агентстве, где я убираю на данный момент. Иногда мы обучаемся на подобных курсах. Они хотят, чтобы мы, уборщицы, делали друг другу массаж. Десять минут до работы и десять – после.

– Но это прекрасная идея, – заметил Бернхард.

– Со служащими, в офисах которых мы убираем, работают конечно же профессиональные массажистки. А мы, уборщицы, массируем друг друга сами. Это – самый недорогой и доступный нам способ.

– Ну да. Но это лучше, чем ничего.

– Они считают, что так мы дольше продержимся. Наши организмы очень быстро изнашиваются. Но как я уже сказала, у меня есть некоторые навыки. Конечно же я не специалист, но Сорайе нравится.

– Сорайе?

– Моей коллеге. Мы работаем с ней в паре.

– Ага.

– Ну, если хочешь, можем попробовать. Но для этого нам нужно вернуться в дом.

Бернхард, поставив грабли возле зарослей бамбука, махнул рукой, и это означало, что он готов на все.

– Конечно, я не прочь попробовать. Если хорошенько поразмыслить, то полагаю, и у нас есть нечто подобное. Можно пойти и сделать массаж за счет банка. Но я никогда этого не делал.

Они направились по каменной дорожке к дому. Опавшие яблоки так и лежали неубранными под деревьями. Бернхард вовремя не позаботился об урожае, а теперь было уже поздно.

На улице было прохладно, и вернуться в дом оказалось весьма приятно.

– Тебе нужно раздеться до пояса, – сказала Ивонн.

Бернхард послушно расстегнул рубашку и огляделся с таким блеском в глазах, словно оказался не у себя дома, а в каком-то экзотическом месте.

– Мне сесть или лечь и вообще что мне нужно делать? – хихикнул он.

Ивонн принесла стул от обеденного стола.

– Вот, садись лицом к спинке, а спиной ко мне.

Бернхард сразу же выполнил ее указание и оседлал стул.

– Ну и что теперь? – спросил он нетерпеливо.

– Одну секунду.

Ивонн принесла диванные подушки и положила их на высокую спинку стула. Впрочем, она понятия не имела о том, откуда это взяла. Во всяком случае, ничему подобному на курсах ее не учили.

– Можешь положить голову на подушки. Хочешь, упрись лбом, хочешь – щекой.

– Так?

– Именно так, – кивнула Ивонн, недоумевая, откуда взялся у нее этот решительный тон. – Мне бы не помешало еще немного массажного крема, но можно обойтись и без него.

И она принялась массировать короткую толстую шею Бернхарда. Мужчина оказался мускулистее, чем она могла предположить: его мышцы были твердыми и выпуклыми, как корни деревьев. Вдоль позвоночника проходил длинный белый шрам, возле поясницы начинался другой, который, спускаясь ниже, скрывался под брюками.

– Несчастный случай, – пояснил Бернхард, почувствовав, как Ивонн провела рукой по неровности кожи. – Это случилось еще в молодости. Юность – опасное время.

– Да уж, – заметила Ивонн, но Бернхард больше ничего не добавил.

Она положила ладони по обеим сторонам его позвоночника и медленно провела вниз. Мужчина что-то тихо буркнул себе под нос: похоже, ему понравилось.

– Это движение Сорайя любит больше всего, – сказала Ивонн. – Она считает, что это лучше, чем секс с собственным мужем.

Ивонн почувствовала, как мужчина слегка вздрогнул, словно его охватил озноб. Когда она снова положила ладони на его плечи, он повернулся и коснулся ее руки губами – этот жест выражал нежность и искреннюю благодарность.

– А это – любимец Сирпы, он помогает от болей в суставах рук, – шепнула она на ухо Бернхарду и, скользнув руками по его плечам, поглаживающими движениями помассировала грудную клетку.

Тяжело задышав, мужчина положил руки на ладони Ивонн и крепко их сжал.

– Спасибо, Нора. Этого достаточно, – глухо отозвался он.

Бернхард, отстранив от себя Ивонн, встал и надел рубашку.

– Я что-то не так сделала?

Он покачал головой:

– Нора, я – женатый человек. И об этом не следует забывать ни мне, ни тебе.

Он отнес стул на место, резко задвинул его под стол.

– Но ведь ты не живешь в нормальном браке, – с некоторым упорством в голосе заметила Ивонн.

Бернхард медленно обернулся и посмотрел на Ивонн, словно она сказала глупость и даже ересь.

– Ты ничего не хочешь рассказать? Ты все еще от этого страдаешь? – продолжила она вкрадчивым тоном.

Бернхард молча застегивал одну пуговицу за другой.

– Она бросила тебя?

Не говоря ни слова, он накинул галстук на шею и вышел в коридор.

Ивонн побежала вслед за ним и встала за его спиной, когда он стал завязывать галстук перед зеркалом.

– Хелена уехала, – сказал Бернхард, стоя лицом к зеркалу. – Но она вернется.

– Ты в этом так уверен? – спросила Ивонн.

– Безусловно.

Завязав галстук, он так и остался стоять спиной к Ивонн. Она видела в зеркале, как его лицо приняло совершенно отсутствующее и враждебное выражение.

– Бернхард, – серьезно спросила Ивонн. – Где твоя жена?

Оба надолго замолчали. Их взгляды встретились в зеркале, словно смотреть так друг на друга было гораздо легче. Затем, тяжело вздохнув, он сказал:

– Хелена сидит в тюрьме.

Такого ответа Ивонн ожидала меньше всего. Он был слишком абсурден и невероятен для того, чтобы все это оказалось правдой. Несмотря на потрясение, она попыталась говорить спокойным тоном.

– И какой у нее срок?

– Десять лет.

– Десять лет? – Ивонн чуть не поперхнулась. – Тогда выходит, что она совершила тяжкое преступление.

Бернхард кивнул в зеркале:

– Самое тяжкое.

Этот ответ кружился у Ивонн в мозгу, но от этого не становился понятнее.

– Хочешь сказать… – растерянно пробормотала она.

Бернхард повернулся к ней и произнес:

– Хелену посадили за убийство.

Никогда еще Ивонн не видела, чтобы в чьих-нибудь глазах было столько всепоглощающей и разрушительной тоски. В глазах мужчины блеснули слезы, а затем скатились по щекам: его лицо исказила горькая гримаса. У Ивонн не хватило сил выдержать это зрелище.

Бернхард вслепую коснулся ее рук. Она обняла его, ощутив губами его влажные и соленые от слез щеки. Они простояли минут десять, пока вздрагивавший от всхлипываний мужчина не пришел в себя. Чтобы согреться, он сунул руки под свитер Ивонн, а она развязала галстук, только что завязанный с такой тщательностью.

Когда Бернхард окончательно успокоился, Ивонн взяла его за руку и, как ребенка, отвела в гостиную на диван.

– Рассказывай.

И он начал свой рассказ, словно это слово было для него неким паролем. Сначала говорил быстро и сбивчиво, но потом все спокойнее и размереннее, словно это повествование могло облегчить его страдания.

– Самое страшное в том, что именно я всему виной.

– То есть как?

– Я изменил ей с одной женщиной, в нашем летнем домике в Эсе. У Хелены возникло подозрение, и она также отправилась туда. И конечно же застала нас с поличным. То, что я сделал, не может иметь прощения. Хелена всегда была необыкновенной женщиной и никогда бы не предала меня. Мы познакомились с ней, когда мои дела были совсем плохи, и она спасла мне жизнь. И потом она застала меня в нашей супружеской постели с другой женщиной! Вполне можно понять, что она совсем потеряла голову от ревности, не так ли?

Ивонн кивнула.

– Я полагаю, что суд отнесся бы к ней с пониманием, если бы она была более импульсивным человеком и сразу же вонзила нож в живот той женщины. Но Хелена не такая. Она… очень сдержанная. Она взрывается далеко не сразу, но потом ее не остановить.

Бернхард, прежде чем продолжить, замолчал на какое-то время, вероятно для того, чтобы собраться с мыслями.

– Конечно же я просил у нее прощения за свою измену, но она ничего не хотела слышать. Спустя две недели без моего ведома она связалась с той женщиной и вежливо пригласила ее встретиться и поговорить. Они условились о встрече на той же самой даче. Хелена пригласила ее на обед – готовила она отменно. Женщины обстоятельно и здраво обсудили то, что случилось, и то, как это следует понимать. Как только разговор был исчерпан и гостья собралась уходить, Хелена схватила японский нож для разделки мяса, что я подарил ей ко дню рождения, и несколько раз вонзила его в грудь несчастной. По этой причине преступление расценивалось не как действие, совершенное в состоянии аффекта, а как спланированное убийство. Отсюда и такое строгое наказание.

Ивонн подумала про фотографию, обнаруженную ею в одном из карманов пиджака Бернхарда. Тот самый снимок, что он носил у сердца. Она живо представила себе картину, как его жена вонзает японский нож для разделки мяса в грудь молодой, ничего не подозревающей любовницы.

– А та женщина, что погибла, она много для тебя значила? – спросила Ивонн.

– Ничего. Вообще ничего. Это было явное помешательство. Я даже не помню, как она выглядела. В том-то и весь ужас. Единственный человек, который для меня что-то значит, – это моя жена. И так продолжается до сих пор. Мы были всем друг для друга. Мы не смогли иметь детей, и это, вероятно, еще сильнее привязало нас друг к другу. Можно сказать, что каждый из нас видит в другом своего ребенка.

Бернхард встал и направился к книжной полке. Назад он вернулся с семейным фотоальбомом в руках. Разыскав нужную страницу, он с печальной улыбкой на лице положил раскрытый альбом на колени Ивонн.

– Вот это – наш огород, снятый три года тому назад. И как только я мог изменить такой женщине?

Ивонн внимательно посмотрела на снимок.

– Это и есть Хелена? – с удивлением спросила она.

– Да. Ну разве она не прекрасна?

Между аккуратных рядов с кустиками салата и зеленого лука стояла женщина в свежей, бело-голубой рубашке в полоску и джинсах, превосходно сидевших на ее стройных бедрах. В руках она держала букет красно-оранжевых георгинов. Миловидное лицо с тонкими чертами, глубоко посаженными глазами, длинной изящной шеей и белыми ровными зубами. Короткая, но при этом очень мягкая и женственная стрижка, а в ушах – маленькие жемчужные сережки. Глаза Хелены были ярко-голубыми. Эта женщина кардинальным образом отличалась от той, что Ивонн видела на ламинированном фото.

– Да, она действительно очень красива, – заметила Ивонн.

Глава 17

– Слышала новость? Цилла собралась замуж.

Это известие Лотта сообщила Ивонн, едва та переступила порог агентства. Несмотря на то что Ивонн действительно не слишком много времени проводила в своей фирме, раньше она тем не менее была в курсе всех дел. Но с тех пор, как она стала больше времени проводить в доме у Бернхарда, ей реже приходилось наведываться в офис «Твоего времени», а ее пребывание там становилось все короче. Во время утреннего перекуса с Циллой и Лоттой, к своему большому удивлению, женщина вдруг осознала, что иногда она понятия не имеет, о чем говорят ее коллеги.

Ей казалось, что она пропустила массу новостей.

Однако сейчас она поняла, что это известие стало полной неожиданностью и для самой Лотты. Цилла и ее будущий муж познакомились совсем недавно, и, когда двумя часами позднее Ивонн застала ее в компании с возлюбленным, узнала обо всем из первых уст.

У жениха Циллы, бывшего прежде водителем грузовых машин, от подъема тяжестей возникли проблемы со спиной, после чего он ушел работать водителем трамвая. Они познакомились в тот день, когда Цилла по ошибке села не в тот трамвай. Не разглядев на нем таблички с надписью «В депо», женщина, не желая ничего слушать, принялась утверждать со свойственным ей упрямством, что там был отчетливо виден номер три. Таким образом, ей пришлось проехать пару остановок, пока ситуация окончательно не прояснилась. Потом они выпили кофе в подсобке депо и продолжили свое общение.

– Ну и так далее, – заключила Цилла.

– Так далее? – Ивонн и Лотта недоумевающе переглянулись. Они не поняли ровным счетом ничего.

– Я так счастлива! – расцвела улыбкой Цилла. – И можете себе представить, от Бенни я узнала о себе больше, чем за пять лет изучения психологии и за двадцать лет трудового стажа. У каждого человека должен быть свой Бенни.

– Я принадлежу только тебе одной, – буркнул Бенни с застенчивой гордостью.

Он уселся в изящное черное кожаное кресло, заполнив его без остатка. У мужчины были усы как у моржа, а красноватое лоснящееся лицо обрамлял венец торчащих в разные стороны седоватых, почти серых волос. Его не очень внушительный живот подпрыгивал при разговоре, как у добродушного Санта-Клауса.

– В канун Нового года мы приглашаем вас на свадьбу, – объявила Цилла и, усевшись на колени к Бенни, обвила его шею руками.

– Едва ли это получится, – заметила Лотта.

– Напротив. Все и так длилось слишком долго. Мы ждали друг друга целых пятнадцать лет. Я никак не могу взять в толк, почему же мы столько времени не могли найти друг друга. – Цилла посмотрела на Бенни влюбленными глазами.

Ивонн и Лотта с удивлением и с некоторой завистью взирали на это проявление человеческого счастья и естественной нежности, возникшей между двумя людьми.

В чем же секрет? – размышляла позднее Ивонн, когда шла по улицам предместья. Испытывала ли она сама когда-нибудь нечто подобное по отношению к кому-либо? Ну, а этот кто – то испытывал ли то же самое по отношению к ней? Возможно, это было тогда, когда Симон был еще маленький и он принадлежал только ей, а она ему. И больше никогда такого в ее жизни не случилось.

И все-таки что же произошло тогда между нею и Бернхардом? Она никак не могла взять в толк, почему вызвалась сделать ему массаж. Он расстроил ее, и ей захотелось ему помочь. Ивонн вспомнилось перекошенное от боли лицо Бернхарда, когда тот растирал затылок, и мрак и печаль в его глазах. А ей так хотелось освободить его от этой незримой обузы.

Приблизившись к нему, Ивонн зашла слишком далеко. Однако теперь ей была известна его тайна. И это очень сильно изменило чувства женщины по отношению к Бернхарду. Его мелочная беспомощность, тяжелые взгляды и уклончивость – все это обрело смысл в свете того, что отныне стало ей известно. Целых десять лет! И даже если его жена, как позднее он объяснил, отсидев две трети срока, получит условно-досрочное освобождение, все равно она не появится дома раньше чем через шесть лет. А это подвергало их брак серьезным испытаниям! И этого человека, этого мужчину, испытывавшего жуткое чувство вины за свою измену, что довела его жену до преступления, Ивонн ввела в искушение физическим прикосновением и, воспользовавшись его истерзанным телом, завлекла в ловушку так называемым невинным расслабляющим массажем, переходящим в ласки. Ивонн стало стыдно самой себя. Единственным утешением было то, что у нее при этом не было никаких дурных помыслов и она в тот момент не желала ничего иного, кроме как облегчить его боль.

И вероятно, ей удалось достичь этой цели. Бернхард испытал облегчение, получив, наконец, возможность рассказать о своей жене. Вероятно, он впервые поделился с посторонним человеком. Ему удавалось скрывать правду от соседей и коллег. И ценой этой скрытности стали его неизменно повторявшиеся приступы страха. Когда Бернхард показал Ивонн снимок жены на фоне овощных грядок, она увидела еще множество других ее фотографий, сделанных во время отпусков, дней рождений, рождественских праздников, в будние дни. На большинстве снимков холодная и красивая Хелена была со вкусом одета и без капли грима на лице. Иногда вместе с ней на фото появлялся и сам Бернхард. На летних снимках они вместе сидели за столиком кафе либо на фоне какого-нибудь здания, либо на фоне природы. Ивонн предположила, что в таких случаях они давали фотоаппарат официанту или случайному прохожему, чтобы те могли запечатлеть их обоих. Кроме Бернхарда и Хелены, на снимках почти никогда не было других людей, отчего у Ивонн возникло ощущение, что супруги были очень привязаны друг к другу и почти ни с кем не общались.

А еще нигде ей не встречалась женщина с львиной гривой. Возможно, Бернхард случайно сунул ламинированное фото в карман пиджака. Скорее всего, он был связан с ней по работе и никогда не имел личных отношений.

Просмотр фотографий немного наскучил Ивонн: такое бывает, когда на снимках запечатлены события, в которых ты сам не принимал непосредственного участия. И теперь ей пришлось вспомнить свою роль наблюдателя. А разве смысл ее исследования не заключался в том, чтобы узнать как можно больше об обитателях дома номер 9 по улице Орхидей и, не вмешиваясь в их личную жизнь, собрать как можно больше сведений о них?

Ивонн внимательно вглядывалась в миловидное лицо и необычайно голубые глаза хозяйки этого дома. Поначалу она думала, что насыщенный цвет глаз Хелены на первой увиденной ею фотографии возник случайно, по техническим причинам, но чем больше женщина рассматривала фотографии, тем больше приходила к убеждению, что этот оттенок передан очень близко к оригиналу.

Ивонн искала в Хелене признаки психической нестабильности. Ведь наверняка не все у этой женщины было в порядке. Ревность – страшная сила, и, когда она сама еще любила Йоргена, часто представляла себе в холодящих душу подробностях, как вонзает нож в тело мужа и его любовницы. Но какими бы реалистичными ни были эти кровожадные фантазии, они так и оставались фантазиями. А у этой женщины с ярко-голубыми глазами и с по-мальчишески зачесанной набок челкой эти фантазии воплотились в реальность. Вместо того чтобы ослабнуть и постепенно сойти на нет, эти фантазии преобразовались в рациональный план, а план – в действие. Но почему? – размышляла Ивонн, вполуха слушая рассказы Бернхарда об их супружеской жизни, которая казалась настоящей идиллией.

После того как мужчина открыл ей наконец свое сердце, его было уже не остановить. После фотоальбомов он принес связанную Хеленой скатерть, сшитую ее руками одежду, акварельные рисунки жены (с изображением овощей и цветов из их собственного сада), изделия из керамики (среди прочего там была и маленькая зеленая ваза, которая из-за своей простоты и удачно подобранного места для выставления напоказ так в свое время очаровала Ивонн). С почти детской гордостью Бернхард показывал ей все, и Ивонн открыто выражала свое удивление дарованиями и художественным вкусом его жены.

В конце концов пришлось напомнить ему о том, что уже поздно и ей пора спешить на автобус. Тогда Бернхард, в последний раз покопавшись в выдвижном ящике стола, достал и передал ей папку с потрепанными документами.

– Это – полицейский рапорт. Если ты, конечно, хочешь знать, что тогда произошло. Ты можешь взять это домой и прочесть, когда будет время.

Ивонн запротестовала:

– Но мне вовсе не нужно все знать. Бернхард, ты же и так мне обо всем рассказал.

Но мужчина настоял на своем и сунул папку ей в сумку. Ивонн, положив документы вместе с вещами Норы Брик в шкаф своей спальни, с того дня так ни разу и не достала их.

Несмотря на свое решение положить конец своим наблюдениям за жизнью предместья, она решила снова пройтись по привычному для нее маршруту, разумеется минуя дом номер 9 по улице Орхидей. Она слишком вжилась в свою новую роль, и, поскольку общая картина пригорода стала теперь несколько расплывчатой, ей пришлось заново восстанавливать в своей памяти отдельные фрагменты его жизни.

Предместье, свернувшееся калачиком, как кошка, было погружено в серый сумеречный полумрак. В окнах горели оранжево-красные маленькие светильники, сады, как защитная обертка, оберегали тонко пульсировавшие жизни, которые с улиц переместились внутрь домов к обеденным столам, на мягкие диваны и к пестрящим экранам телевизоров.

Туман благосклонно окутал лиловый дом, и, как всегда, под звуки новостей из своей норы появился мужчина, обнажив свой вялый, по-видимому от холода, член.

«Вольво-комбис» возвращались с работы домой, одна за другой занимая свои места у ворот домов. Люди приступали к своим занятиям на кухнях и устраивались перед телевизорами.

При этом все происходило автоматически, словно во сне. Обитатели предместья не уходили в зимнюю спячку, как маленький ежик, которого Ивонн встретила здесь во время своего первого визита, однако их сердцебиение замедлялось в такт их телодвижениям, а речь переходила в невнятное бормотание. В то время как их руки неосознанно выполняли свои обязанности, они мысленно грезили об экзотических краях, пребывавших вдали от унылых улиц предместья, окутанных ноябрьским туманом.

– Я – здесь, – шептала Ивонн. – Я вас не брошу.

Вернувшись домой, она достала полицейский рапорт, переданный ей Бернхардом. Симон был в гостях у друга, а Йорген еще на работе. Ивонн приготовила себе чай и пару бутербродов, а потом, усевшись за кухонным столом, принялась читать.

Глава 18

РАПОРТ

В 18.20 на центральный пост полиции поступил звонок от женщины, которая сообщила, что по Соколиной улице, 18, в дачном поселке Песочная Гора близ селения Эса убита женщина. Звонившая представилась Хеленой Экберг, хозяйкой вышеупомянутого участка. Она сказала, что совершенно уверена в том, что жертва мертва. Она говорила спокойно и уверенно, предоставив подробную информацию о том, как добраться до места происшествия.

В 18.40 полицейские Патрик Андерсон и София Веймарк прибыли на место. Возле дома были припаркованы две машины: одна ~ «опель-вектра», государственный номер PTR 379, и «мицубиси-карисма», государственный номер GYY 712.

Прямо за дверью дома полицейские обнаружили мертвую женщину с колотыми ранами на теле. Как было установлено позднее, это была Карина Торессон. Рядом с убитой сидела Хелена Экберг в запачканной кровью одежде и с японским ножом для разделки мяса марки «Кобе» в руках. На ноже также имелись следы крови.

Госпожа Экберг производила впечатление несколько шокированной, но тем не менее вполне уравновешенной женщины. Она полностью осознавала, что совершила убийство Карины Торессон. Эта смерть стала ее местью за то, что Торессон вступила с ее мужем в любовную связь и разрушила их брак.

Обобщенные результаты допросов Хелены Экберг с 24.03 до 28.03

Хелена Экберг сообщила, что она уже давно подозревала о том, что ее муж встречается с другой женщиной. Из подслушанного ею по параллельному телефонному аппарату разговора мужа она узнала, что на следующий день в дачном доме семьи Экберг в Эсе у него намечается свидание с Кариной Торессон. Женщина отправилась туда и застала обоих прямо в супружеской постели. Это зрелище ее потрясло и привело в сильное волнение. Муж Хелены Экберг в тот же вечер попросил у нее прощения и пообещал прекратить все взаимоотношения с Кариной Торессон. Однако Хелена Экберг посчитала, что поступок мужа не заслуживает прощения и что его любовница должна быть «устранена». Подозреваемая связалась с Кариной Торессон по телефону, сказав, что хотела бы с ней встретиться и поговорить о своем муже. Карина Торессон дала согласие на встречу с Хеленой Экберг 24 апреля в 13 часов дня в дачном домике.

Хелена Экберг появилась по указанному адресу в 10 часов утра и стала отапливать помещение. Затем она приготовила обед, на который пригласила Карину Торессон. После того как Карина пришла, женщины спокойно обсудили случившееся. Во время обеда Хелена Экберг еще не была уверена в том, что убьет Карину. Сначала она хотела просто узнать, «что это была за женщина». Она рассказала Карине Торессон, насколько была близка со своим мужем и какой сильный урон их браку нанесла его измена. Хелена Экберг попросила Карину Торессон оставить ее мужа в покое, но последняя не смогла с уверенностью пообещать этого.

После такого ответа Хелена приняла твердое решение. Провожая Карину Торессон к двери, она спрятала нож за спиной, а когда та захотела выйти, несколько раз вонзила его в грудь и живот Карины Торессон, насколько она помнит, четыре раза.

Хелена Экберг даже и не думала скрываться бегством, сама позвонила в полицию и во всем призналась. Ко времени поступления звонка Карина была мертва уже приблизительно в течение двух-трех часов. Промежуток между наступлением смерти и звонком она посвятила уборке в доме, и это действие она сама охарактеризовала как «выработанное рефлекторное поведение». При этом она не стерла ни с себя, ни со своей одежды следы крови, так как «не хотела уничтожать улики».

На вопрос о том, раскаивается ли в содеянном, женщина ответила, что очень сожалеет о том, что лишила детей Карины Торессон их матери. Если бы она знала, что у последней были дети, то, вероятно, повела бы себя по-другому. Во время разговора с Кариной Торессон Хелена Экберг задавала ей вопрос о том, есть ли у нее дети, на что та ответила, что это ее не касается. В остальном она не чувствует своей вины.

Ивонн прочла еще несколько протоколов допросов, в которых показания Хелены были представлены подробнее.

Затем она ознакомилась с результатами данных технической экспертизы по группе крови, составу пятен, обыска автомобилей, присутствия частичек песка и гравия на подошвах туфель обеих женщин.

Ивонн просмотрела размытые фотокопии снимков убитой, припаркованных машин, а также дачного домика, запечатлевших его вид как изнутри, так и снаружи.

Со все возрастающим чувством неловкости она прочитала результаты вскрытия трупа и протоколы осмотра места преступления, которые свидетельствовали, что, если не считать крови в прихожей, весь дом был чисто прибран, стаканы, фарфоровая посуда и кастрюли были тщательно вымыты и что мусора не было ни в мусорном ведре под мойкой, ни в мусорном контейнере возле дома. (На одном из допросов Хелена пояснила, что все отходы выбросила в мусорный контейнер одного из соседей, так как зимой он вывозится на свалку, а у Экбергов – нет, а женщина не хотела, чтобы отходы оставались лежать там до следующего года и разлагаться.)

В общем, из документов хода расследования вырисовывался портрет женщины с почти нечеловеческим самообладанием, которая хладнокровно ждала две недели, чтобы отомстить. Она подала на стол заботливо приготовленный ею обед, а потом тем же ножом, что разделывала мясо для обеда, совершила убийство. Хелена имела вполне четкое представление о том, чьи мусорные баки вывозились на свалку, но не проявила такой же дотошности, чтобы точно узнать, были ли дети у женщины, которую она собиралась убить.

Ивонн охватил ужас. Ей бы не хотелось встретиться с такой женщиной. И зачем только Бернхард дал ей все это прочесть?

Глава 19

Декабрь. Предместье готовилось к Рождеству. Здешние жители очень любят украшать дома праздничной иллюминацией. Ивонн обратила внимание на то, что с каждым годом пригород освещался все больше и больше. Если раньше в домах было только по одному-двум сверкавшим огнями окнам, с одним электрическим подсвечником либо предрождественскими звездами, то теперь это можно было увидеть буквально повсюду. Неукрашенное окно было чем-то из ряда вон выходящим и нарушавшим облик, как пустота, возникшая на месте выпавшего зуба в ослепительно-белой улыбке. Предрождественские звезды, более разнообразные и разноцветные, чем прежде, стали теперь еще больше: некоторые иногда полностью заполняли собой оконный проем, сильно затрудняя обзор для Ивонн.

Красные, белые, зеленые электрические гирлянды целиком завладели садами. Сверкающие змеи обвивали кустарники и деревья, карабкались вдоль заборов вверх и, взбираясь по перекрытиям домов, свисали через балконные решетки.

Обе семьи переселенцев, невзирая на поднятые возле домов шведские флаги, не поддались повальному увлечению украшать все предрождественской иллюминацией. Ивонн так и не смогла разглядеть в их домах ни одного подсвечника или звезды. Но их жилища одинаково ярко сверкали круглый год от переливавшейся латуни, люстр и парчи, и наверняка там вполне хватало своего блеска.

У Йоргена намечался отпуск с Рождества до Крещения, и Ивонн также захотелось отпроситься на это время, с тем чтобы у всех членов ее семьи были настоящие рождественские каникулы. Как только она заговорила с Бернхардом на эту тему, тот с удивлением уставился на нее:

– Так долго? Нора, а тебе не будет скучно? Я думал, что у тебя нет семьи, или я не прав? А может, что-то еще?

Казалось, что ему даже в голову не приходило, что у Норы помимо его дома может быть еще и личная жизнь. О своей работе в агентстве она уже рассказывала ему, но об остальном – ни слова. Для Бернхарда было само собой разумеющимся, что Нора одинока и не имеет семьи.

– Ты, наверное, живешь не одна? – спросил он удивленно, бросив свой взгляд на безымянный палец без кольца. – Но детей-то у тебя уж точно нет?

Ивонн поразилась тому, насколько искреннее недоумение возникло у Бернхарда по этому поводу. Ведь у большинства людей есть семьи, не так ли?

Этот разговор произошел на улице. Ивонн знала, что он был дома, и, отправившись на его поиски, как это бывало уже неоднократно, разыскала его в маленьком японском саду, где он стоял, уставившись на белую, похожую на водную гладь галечную насыпь. Мискантус растерял все свои пушистые шелковистые метелки, вместо них остались только тонкие и хрупкие стебли, похожие на еловые ветви.

– У меня есть родители, а еще в Уддевалла живет моя сестра с семьей, – ответила она. – И на Рождество я всегда еду к ним и провожу там какое-то время. Мы ведь так редко встречаемся. А ты, Бернхард? Разве твою жену не отпустят на праздники домой?

– Хелене дадут маленький отпуск только десятого апреля. Но я обязательно поеду к жене, чтобы навестить ее. А остальные дни проведу в полном одиночестве. Прошлое Рождество прошло точно так же.

Эта жалость к самому себе вызвала в душе Ивонн противоречивые чувства.

Она испытывала отвращение к этому не по-мужски жалкому лицу с обвисшими и мягкими, как у ребенка, щеками и полуоткрытым ртом, который, казалось, постоянно пребывал в каком-то ожидании. В ожидании чего? Жареных голубей? Поцелуев? Или, быть может, своей мамочки, которая придет с минуты на минуту и почистит ему зубки? Да хорошей оплеухи он заслуживает, вот чего!

И одновременно с этим Ивонн ощутила неизъяснимое желание обхватить руками это лицо и, нежно, но вместе с тем крепко удерживая, расцеловать его. Она вспомнила, как мурашки пробежали по ее телу, когда во время массажа Бернхард поцеловал ее руку. А еще его мокрые от слез щеки под ее губами, его пальцы, скользившие под свитером Ивонн, и те мгновения, когда он раскрыл тайну своей жены.

И в этот самый момент лопнула тонкая, но очень прочная оболочка, которая окружает наше «я» и которая так же жизненно необходима для нас, как кожа, что защищает наши внутренние органы. Это случается крайне редко, чтобы эта оболочка, несмотря на свою прочность и эластичность, оказалась не в состоянии выдержать каких-то непривычных движений души. Вот тут и возникают маленькие трещинки, которые мы успеваем ощутить на доли секунды, прежде чем через мгновение они затянутся вновь.

Нечто подобное произошло, когда Йорген достал из секретера матери Ивонн ее старую школьную фотографию… Эти тревожные минуты откровения, с тех самых пор увязанные ею воедино…

Прежде чем покинуть этот дом по улице Орхидей с банкой имбирных груш в своей сумке, Ивонн сочувствующе и несколько сдержанно обняла его хозяина.

Она наконец – то согласилась взять себе что – то из заготовок Хелены. Теперь эта банка стоит на кухонном окне ее квартиры, и когда Ивонн смотрит на нее, то размякшие фрукты представляются ей частями мертвого тела в формалине. Дело рук убийцы.

Следующий понедельник был последним рабочим днем Ивонн в доме Бернхарда Экберга перед началом рождественских каникул. Она закончила предпраздничную уборку, начатую ею еще две недели назад. Бернхард рассказывал, что перед Рождеством Хелена всегда делала генеральную уборку дома по старинке, протирая все шкафы и двери, промывая окна и стирая гардины, оттирая кафель в ванной и тщательно вычищая пылесосом мягкую мебель. Мужчина ясно дал понять, что ожидает того же самого и от Норы.

Эта работа была крайне напряженной; кроме того, Ивонн очень боялась стремянок, поэтому мытье окон оказалось для нее очень трудоемким процессом, особенно ввиду того, что в доме их было одиннадцать, включая окна спальни с маленькими тонированными стеклами.

Вернувшись домой позднее обычного, совершенно обессиленная Ивонн легла и уснула. Йорген так и застал ее спящей в одежде Норы Брик. Он осторожно разбудил жену и спросил, хорошо ли она себя чувствует. А когда Ивонн достала пылесос, собираясь убрать прихожую от скопившегося в ней песка, он отстранил ее:

– Дай мне. Ты выглядишь совсем уставшей. Что, по уши в работе?

Ивонн согласно кивнула.

– Я думаю, нам нужно нанять домработницу. Это полное безрассудство, что тебе приходится так надрываться. – И Йорген указал на пылесос. – Дома я бываю редко. Нет, ничего мне не говори. Ну почему мы не можем иметь помощницу по хозяйству? Нам приходится так много работать. Разве мы не можем этого себе позволить? Будет лучше, если свои силы мы направим на то, что у нас лучше получается, вместо того чтобы пылесосить. Ведь этим может заняться и кто-нибудь другой. Я поспрашиваю у своих сослуживцев, может, у кого из них есть кто-то на примете.

Ивонн решительно возразила, поскольку вовсе не хотела видеть у себя в квартире чужих людей, но была слишком измотана, чтобы придать словам необходимую убедительность.

Рождество они отметили тихо – только она, Йорген и Симон.

В первый праздничный день вся семья Ивонн была приглашена в гости к родителям Йоргена, а на второй их навестила золовка со своими домочадцами.

На Рождество муж подарил Ивонн вызывающий корсет с подвязками для чулок, который купил в одном из дорогих лондонских бутиков. Когда Симон уснул со своей горой подарков возле кровати, его родители, налив себе виски, уселись на диван. Поболтав еще немного, они отправились в спальню торжественно открывать рождественский подарок Ивонн. Потребовалось некоторое количество виски, чтобы она пришла в себя. Натягивая на потное тело корсет, Ивонн размышляла: «Получается, что, для того чтобы ощутить себя мужчиной и женщиной, нам нужна вызывающая одежда и расслабляющие алкогольные напитки. Интересно, в какой части нашей души сходятся все эти чувства и не является ли сексуальность в чистом виде самой банальной и примитивнейшей частью нашей индивидуальности? Получается, что на моем месте и на месте моего мужа могут быть абсолютно любые мужчина и женщина. Речь идет только о паре мужских и женских половых гормонов в пробирке». Вслед за этим Ивонн все-таки почувствовала тяжелое и несколько смутное сексуальное удовлетворение, как после богатого белками обеда, и сразу же погрузилась в сон без сновидений. На следующее утро, проснувшись с тяжелой от похмелья головой, она с отвращением посмотрела на красный блестящий корсет, прилипший к телу. Приняв душ, она стала готовиться к рождественскому обеду у родителей мужа.

Накануне Нового года Ивонн вместе с Йоргеном и Симоном ходили в кино, а потом, перекусывая гамбургерами в «Макдоналдсе», обсуждали увиденный фильм. Все трое сочли его сносным, посчитав, что с их стороны это был удачный выбор.

На Новый год Ивонн была приглашена на свадьбу Циллы и Бенни. Получился очень веселый праздник, гости развлекались в помещении правления дачного товарищества, к которому относился домик Бенни. На это торжество были приглашены члены узкого круга избранных из «Твоего времени», а также друзья жениха из числа водителей большегрузных машин, двадцатипятилетняя дочь Циллы, изучавшая право, и тридцатилетний сын Бенни, о профессии которого Ивонн не знала ровным счетом ничего.

– А это, случаем, не очередной ее бзик? – шепнула Лотта на ухо Ивонн.

Они сидели за столом, накрытым бумажной скатертью. С потолка комнаты свисал бумажный серпантин. Один из подвыпивших друзей Бенни произносил тост.

– А что ты понимаешь под словом «бзик»?

– Да просто какую-то внезапно пришедшую на ум затею, как, например, кристаллотерапия или лечение травами и так далее. Пару недель будет все отлично, а потом сойдет на нет.

– Нет, я думаю, что это серьезно, – ответила Ивонн. – Ты только посмотри на нее.

Сидевшая рядом со своим Бенни Цилла сияла. На ней было земляничного цвета платье, ниспадавшее мягкими складками. С лета она немного прибавила в весе, и ее подбородок несколько округлился. «Только теперь, когда ее окружает настоящая любовь, ее тело может себе позволить стать старше», – подумала Ивонн. Но стоит только начать, как это и дальше пойдет развиваться по нарастающей. Словно с глубоким, полным наслаждения вздохом тело сваливается, как старая подушка. Уже и так выступили жировые складки и отвисла кожа. Иногда Ивонн охватывал даже страх, что тело Циллы больше не сохранит свои формы двадцатипятилетней женщины, а еще глубже увязнет в необратимых процессах старения.

«Привет, а ну-ка стоп, тебе еще не шестьдесят», – едва не вырвалось у Ивонн, когда Цилла, покачиваясь и широко расставляя ноги, прошла мимо нее, так, как это с возрастом позволяют себе некоторые грузные матроны с юга. И Цилла впитала в себя эту привычку, хотя всю жизнь жила вдалеке от их массивных обликов. Теперь она носила широкие платья с этническими орнаментами, в которых выглядела полнее, чем была на самом деле, и перестала закрашивать седые волосы, словно поверх своей рыжей шевелюры носила на голове серебристое кепи.

Что это за клад нашла Цилла и где можно отыскать такой же? Но еще ни разу ее подруга не смогла дать точного объяснения. «В трамвае», – отвечала Цилла на подобные вопросы, однако все, включая ее саму, знали, что ответ был куда сложнее.

В полночь все гости, присутствующие на свадебном торжестве, вышли на веранду, чтобы полюбоваться на фейерверк. И все эти сады с их миниатюрными домиками в один миг превратились в разноцветный сказочный мир. Затем присутствующие подняли бокалы за молодых и за Новый год.

Ивонн, слегка подвыпив, чувствовала себя немного нелепо и несла всякую чушь. Сначала она неистово отплясывала с женихом, а потом долго танцевала, прижавшись к одному из его сослуживцев из числа водителей. Царившее веселое настроение, нехитрое помещение с пластиковыми стульями и броской отделкой стен, немолодые уже и слегка потрепанные гости, разрядившиеся в меру своего понимания и возможностей, а еще эта пара молодоженов с лучезарным венцом из любви, которого, казалось, можно коснуться рукой, оказывали на нее успокоительное и даже целебное действие. «Такова жизнь, – думала расчувствовавшаяся и порядком захмелевшая Ивонн, касаясь лбом пахнувшего лосьоном после бритья плеча водителя грузовика. – Вот так – не больше и не меньше».

Проснувшись на следующее утро в своей кровати – а она была совсем одна, поскольку Йорген праздновал Новый год с друзьями, и она даже толком не знала, где именно, – Ивонн почувствовала себя счастливой и умудренной жизнью. В своих снах с легким налетом эротики она скользила в объятиях какого-то мужчины, быть может, грубоватого водилы, или Бернхарда, или некоего образа, вобравшего черты обоих. Она прижалась к нему и сказала, что одинока и голодна. Он пообещал ей чего-нибудь принести и принес стакан с вареньем из имбирных груш, плававших сверху. Половинки плодов медленно скользили в сиропе, касаясь округлыми боками друг друга, и рядом плавал кусок обескровленного нежного мяса.

«Я не хочу этого», – попыталась сказать Ивонн, но не смогла издать ни звука, осознавая, что не в силах от этого отказаться. Внезапно из стакана донеслось шипение, очень напоминавшее змеиное, и из густой жидкости, полной фруктов, вырвался наружу, как подводный гейзер, яркий красный луч. В янтарной жидкости он стал распадаться на более мелкие частицы и, рассеявшись вконец, окрасил все содержимое стакана в красно-бурый цвет.

Ивонн проснулась с неистово бившимся от испуга сердцем: в постели она все еще была одна. Женщина прошла в туалет и умылась холодной водой, чтобы смыть с себя неприятный сон.

Однако это не помогло. Едва Ивонн коснулась головой подушки, как все началось заново, и она погрузилась в сон, полный тяжких видений, еще более странных и отвратительных, чем прежде. Женщина будто бы оказалась внутри огромной машины, в которой ее насильно возили туда-сюда между отсеками, наполненными страхом, сексуальностью, насилием и безумием. Ивонн вновь с чувством растерянности и полнейшей физической слабости ненадолго пробуждалась и, совершенно обессиленная, опять погружалась в свой сон.

Постепенно сновидения изменились, став спокойнее и размереннее, а когда она проснулась окончательно, основательно выспавшись и отдохнув, почувствовала в себе необыкновенную уверенность.

Наконец-то остановилась эта гигантская машина, увиденная ею во сне. Вздрогнув напоследок, этот жуткий агрегат выдал результат своей насильственной работы. Он лежал возле нее на двуспальной кровати, как маленький камешек, отшлифованный морскими волнами, в то время как по комнате медленно рассеивал белесо-матовый свет первый день наступившего года.

Ивонн не смогла сдержать улыбки. Это оказалось так просто, так очевидно, словно об этом было уже давно известно. И естественно, именно естественно: ведь она любила его. Она любила Бернхарда Экберга, любила эти карие жалостливые глаза, это чувство вины, беспомощность. Она любила его короткие пальцы, нежное лицо с ямочками на щеках, верхнюю губу и подбородок, она любила чувственные пухлые губы, легко касавшиеся тыльной стороны ее ладони, словно нос осторожного пса.

Какое значительное изменение должно было претерпеть сознание женщины, чтобы в один прекрасный день прийти к такому выводу. Сколько преград пришлось ему преодолеть.

Но теперь этот час настал.

Ивонн еще не решила, как она поступит со своим новым осознанием. Возможно, будет носить его только при себе, как удивительное тайное сокровище, о котором не скажет ни Бернхарду, ни кому бы то ни было еще. Возможно.

Встав с постели и выглянув из окна, она стала ждать новых сюрпризов. На улице выпал снег. До этого дня зима была довольно мягкой и неснежной. Теперь же на тротуарах и крышах домов лежал плотный ватный слой. А пушистые белые хлопья все продолжали падать.

Ивонн приняла душ, а потом, накинув купальный халат, стала расхаживать по квартире. Она выкинула завядшие гиацинты и коробку из-под пралине, собрала пылесосом иголки, опавшие с рождественской ели. Симон встречал Новый год в семье своего друга в Вермланде и должен был вернуться только к вечеру. Йорген появился после обеда. Он буркнул что-то про фильм, который хотел посмотреть, включил телевизор в спальне, но вскоре громко захрапел, лежа в кровати.

В двадцать минут восьмого Ивонн встретила сына на вокзале. Несмотря на то что Симон был долго в пути и уже вдоволь насладился снегом в Вермланде, он был безмерно рад непрекращающемуся снегопаду и тотчас же поехал в парк кататься на санках.

Ивонн отправилась вместе с сыном. Они ехали в розово-серых сумерках, сотканных из ночного мрака, снега и городской иллюминации. Белоснежное покрывало, такое мягкое, чистое и совершенно новое, накрыло все вокруг.

Когда Ивонн встала с саней под отяжелевшими от снега ветвями деревьев, Симон, глядя на нее, заметил с нескрываемым удивлением в голосе:

– Мама, а ты смеешься. Тебе нужно чаще кататься на санках.

Глава 20

И хотя Ивонн не решила, что ей делать с новым осознанием, за долгие рождественские каникулы ее страстное желание только усилилось. И когда она приехала в дом Бернхарда Экберга в первый понедельник сразу после Крещения, была крайне изумлена, не обнаружив его на месте.

После осеннего приступа болезни Бернхард вновь приступил к работе в банке, однако он все еще продолжал оставаться до полудня на больничном, и Ивонн вполне явственно представляла себе, как мало он теперь зарабатывал на своем рабочем месте. Мужчина приходил и уходил, когда хотел, однако теперь его уже больше не брали в расчет. Ивонн доводилось встречаться с такими людьми и раньше. Они усердно цеплялись за свое место и испытывали острую потребность в том, чтобы часами просиживать за рабочим столом, с места на место перекладывая бумаги и демонстрируя, таким образом, видимость кипучей деятельности своим друзьям и близким. Но уже на протяжении длительного срока их работа не оплачивалась.

Похоже, ему было крайне необходимо ежедневно отправляться в банк, а дома сидеть над документами с банковским логотипом, хватаясь за них, как за спасательный круг, брошенный с корабля, снова сменившего свой курс.

Ивонн прошлась по комнатам, которые выглядели непривычно мрачными и заброшенными. Она знала, что на рождественские праздники Бернхард собирался навестить жену в тюрьме, но почему-то остался дома. Несмотря на это, все выглядело так, словно в комнатах никто не жил с тех самых пор, как Ивонн последний раз приходила сюда накануне праздников. Никаких новогодних украшений не было видно – наверное, они были уже снова убраны. Ивонн не нашла ни одного из проявлений жизни, к которым так привыкла, – ни грязных чашек из-под кофе или стаканов с недопитым виски, ни разбросанных повсюду газет и скомканных фантиков от конфет. Кровать в спальне Бернхарда выглядела совершенно нетронутой с тех пор, как перед праздниками Ивонн застелила ее выстиранным покрывалом.

Затем она заглянула в комнату с телевизором на первом этаже и только тогда поняла, где он провел все праздники. Диван с помятым шерстяным покрывалом и подушками на нем служил ему кроватью, столик швейной машины – обеденным столом: на нем было полным-полно грязных тарелок и крошек от еды. Он наверняка хотел провести это Рождество в одиночной тюремной камере, точно так, как его жена, подумала Ивонн.

Она тщательно прибрала маленькую комнатку, сложила покрывало и щеткой почистила подушки, смахнув с них пару волос, а затем поднялась в спальню и посмотрела из окна в сад.

Снег снова растаял, оставив после себя слякоть, отчего темно-зеленая, словно водоросли, отяжелевшая трава на лужайке полностью оказалась в воде. Голые деревья и кустарники от высокой влажности выглядели почти черными. На улице все было покрыто мраком, и только галька каменного пруда выделялась на общем фоне да отдельные шарики снежноягодника, походившие на модель некоей необычайно запутанной молекулы.

Ивонн вгляделась в заросли сухого мискантуса. Она знала, что Бернхард иногда сидел там, уставившись на свой безжизненный пруд. Но и этот уголок оказался таким же пустынным, как и весь сад.

Затем она услышала, как открылась входная дверь, а следом раздался звук торопливых шагов на лестнице. В следующий момент Бернхард уже стоял в дверях спальни, такой невысокий, коренастый и широкоплечий, со своей мощной шеей и лицом, черты которого едва просматривались в сером зимнем сумраке комнаты. Сначала он стоял молча, опустив руки, а потом, сделав шаг вперед, остановился и выкрикнул:

– Нора, я невероятно по тебе соскучился!

Женщина подошла к нему, взяла его руку и, вплотную приблизившись губами к его губам, прошептала:

– Я тоже соскучилась по тебе.

И несмотря на то, что Ивонн была уже внутренне готова к любым последствиям, которые со все нараставшим наслаждением представляла себе в течение всей недели, она тем не менее и сама не ожидала такого развития событий. В своих фантазиях женщина представляла Бернхарда нерешительным и нерасторопным, а себя – движущей силой. Однако он первым яростно и даже неистово сорвал с Ивонн одежду и увлек ее на кровать, белое покрывало которой она стирала и сушила в ванной комнате несколько недель тому назад.

В принадлежавшей ей одежде Норы Брик нижнему белью не придавалось особого значения, и несколько мгновений Ивонн испытывала явное напряжение по поводу того, как отреагирует Бернхард на ту роскошь, которую обычная домработница носит на своем теле. Но казалось, мужчина этого не заметил. Безбожно дорогие трусики так стремительно сползли вниз, что у него не было времени обратить внимание на качество тончайшей шелковой ткани, из которой они были сшиты, а изящный бюстгальтер с белыми кружевами, казалось, и вовсе вызывал его раздражение, поскольку никак не расстегивался.

Ивонн чувствовала, что он слишком стремительно овладевает ею, и не поспевала за ним. Наверное, минул не один год со времени его последней близости со своей женой.

Внезапно он снизил темп. Когда-то Ивонн очень позабавил вопрос одного юноши, посланный им в газету в раздел о сексе: «Я знаю, что его (член) нужно вводить внутрь. А что делать потом?» Именно этот дурацкий вопрос и пришел ей в тот момент на ум. Ведь Бернхард почти насильно проник в нее, а потом затих, словно размышляя над той же проблемой. Вероятно, он хотел немного передохнуть после первого этапа своего напряженного забега, и ему требовалось собраться с силами для дальнейших действий.

Она стала делать встречные движения, и ее партнер медленно зашевелился.

Такого секса у Ивонн никогда еще не было. Медленный, нерешительный, порой даже неподвижный. Он был безумно возбуждающим, но не приносящим полного удовлетворения. Словно на кровать обрушился поток сиропа, тягучей сладкой жидкости, который с каждым разом все сильнее пробуждал желание, но не насыщал ее до конца.

В какой-то момент Ивонн вспомнила натренированное крепкое тело Йоргена и исходивший от него запах соли и йода. Оно никогда не вызывало в ней такого сильного желания, но при этом всегда оставляло после себя здоровое ощущение удовлетворения.

Но у этого полового акта, который был таким необычным, вожделенным и обманчивым, казалось, не было ни начала, ни конца. Несколько обвисший тучный живот, мощные мышцы шеи, удивительно нежная, как у женщины, кожа. Настоящий сахарный мужчина, подумала Ивонн. У нее уже был мужчина из соли, а вот теперь еще и из сахара. Она ощущала, как каждая клеточка ее тела жаждала насытиться этой сладостью, и пыталась отогнать от себя мысль, неотступно вращавшуюся в голове: сахаром сыт не будешь. С каждым разом хочется все больше и больше, до тех пор, пока вконец не поплохеет. А как давно она уже лежит в этой приторной постели? Пятнадцать минут? Час? Несколько часов? Ивонн потеряла счет времени, и ей уже захотелось, чтобы так длилось бесконечно, как вдруг у нее возникло странное чувство: что-то в комнате было уже не так. Внезапно возникли какие-то шорохи, запахи, тени. Они были уже не одни.

Едва Ивонн села в кровати, как сразу увидела ее, высокую, стройную женщину в добротном пальто, неподвижно стоявшую в дверях и взиравшую на них светлыми, ярко-голубыми глазами на ничего не выражавшем лице.

Этот взгляд был таким напряженным, что у Ивонн возникло ощущение, будто бы она целиком поглощена им. В какой-то момент она даже подумала о том, чтобы слиться с глазами этой женщины и поглядеть на мир с ее стороны. Женщина в дверях смотрела на голые тела Ивонн и Бернхарда. Ей была знакома эта окружавшая ее тягостная удушливая жажда любви. Белое постельное покрывало сползло на пол, а пуховое одеяло сбилось возле нагих тел, образуя вокруг них некое подобие звериной норы.

«Посмотрите, – говорили ее глаза, – как бесстыдно вы резвитесь в нашей супружеской постели! Вы только гляньте, как вы запятнали ее!» И Ивонн, глянув на кровать, почувствовала отвращение. Еще никогда прежде она не испытывала с такой явственной и прискорбной остротой значение слова «стыд».

Эта сцена длилась пару секунд. Потом они оба выскочили из кровати и кинулись под покрывало, чтобы скрыть наготу.

Но женщины уже и след простыл. Она исчезла так же тихо и незаметно, как и появилась.

– Господи боже! И как она оказалась здесь? Ее же должны были отпустить только десятого апреля? – шептал Бернхард.

Получается, что он тоже ее видел. Это событие оказалось таким кошмарным и непостижимым, что в какой-то момент Ивонн решила, что это была просто ее собственная галлюцинация.

Они оба быстро оделись. Бернхард все время бормотал себе под нос: «Господи боже мой, господи боже мой». Прежде чем покинуть спальню, Ивонн глянула на себя в зеркало. Ее волосы, частично выбившиеся из хвоста, торчали во все стороны. Она сняла резинку и попыталась, насколько это было возможно, поправить прическу. Ивонн была очень рада тому, что Нора не пользовалась косметикой и поэтому у нее не было никакой нужды подкрашиваться.

Когда она спустилась вниз, Хелена Экберг, не снимая пальто, сидела в гостиной на диване. Рядом с ней восседала внушительного вида дама в желтой униформе с несколько видоизмененной прической панка, которая иной раз так вдохновляет женщин средних лет.

Как только Бернхард вошел в комнату, его жена встала и устремилась ему навстречу. Они формально обнялись, как на коктейль-вечеринке.

– Хелена, как здорово! А я-то думал, что отпуску тебя будет только в апреле! – воскликнул мужчина.

– Да, мой первый отпуск без сопровождения будет как раз десятого апреля. Он продлится целые сутки, и я уже тебе рассказывала об этом. Но сегодня меня отпустили только на восемь часов с сопровождением.

– Но, дорогая, почему же ты мне не позвонила заранее? Я бы мог приготовить праздничный ужин.

– Я не думала, что сумею уложиться в восемь часов. Мы, собственно, хотели лишь немного прогуляться. Но потом Бритт Ингер подыскала по расписанию поезда, подходившие нам по времени, и мы решили поменять планы. Я пробуду здесь недолго. А это – Бритт Ингер, она сопровождает меня.

С этими словами Хелена обратилась к сидевшей на софе женщине, кивнувшей в знак приветствия.

– А это – мой муж, Бернхард.

Хелена обхватила рукой Бернхарда, который в ответ также слегка кивнул.

– И?.. – осторожно спросила Хелена и, приподняв брови, повернулась в сторону Ивонн, которая, продолжая стоять в дверях, наблюдала за этой странной сценой.

– Нора, – поспешил представить ее Бернхард. – Нора Брик, моя домработница, я уже рассказывал тебе о ней.

– Ах да.

Хелена улыбнулась, как радушная хозяйка.

– Бернхард говорил, что вы очень добросовестный работник. Настоящее сокровище. Не правда ли, Бернхард?

– Нора превосходно заботится о нашем доме. Ты и сама видишь, какой он чистый.

– Я очень рада, что вы заботитесь о Бернхарде, – сказала Хелена и положила ладонь на руку Ивонн.

Ивонн кивнула. Одежда прилипла к ее вспотевшему телу. Она ощутила запах, исходивший от низа ее живота; она нисколько не сомневалась в том, что и Хелена, которая стояла в непосредственной близости от нее, также его чувствовала.

– Но кофе мы успеем выпить? – воскликнул Бернхард. – Нора, ты бы не могла?..

Ивонн тут же метнулась на кухню, благодарная Бернхарду за то, что смогла, наконец, удалиться.

Но Хелена не дала ей так просто уйти. Когда Ивонн отсчитывала ложечкой кофе, засыпая его в фильтр кофемашины, у нее возникло неприятное ощущение чьего-то присутствия, и, обернувшись, она увидела устремленный на нее взгляд голубых глаз.

– Я заметила, что вы протираете пыль даже на перекладинах жалюзи, – тихо произнесла Хелена, словно их обеих связывал общий секрет. – Это мне нравится. Сегодня мало кто так делает. Вы бы только посмотрели, как убирают в тюрьме, и вам стало бы дурно. А вы, Нора, спец в своем деле.

– Я делаю так, как могу, – пробормотала Ивонн, внезапно забыв, сколько мерных ложек кофе насыпала в фильтр.

– Очень хорошо. Я знаю, что Бернхард вами очень доволен.

Ивонн нажала на кнопку кофемашины, достала из морозилки пару кексов, которые она испекла перед Рождеством, и положила их в микроволновую печь. Затем она накрыла в гостиной стол на трех человек и сказала:

– А теперь мне нужно уйти. Кофе почти готов. До свидания.

И, не обращая внимания на протесты Бернхарда, она выбежала в прихожую, схватила свое пальто и вышла. За спиной она слышала голос Бернхарда, кричавшего ей вслед:

– Нора, а в четверг ты придешь? Придешь?

Глава 21

Ивонн открыла кран до самого упора и подставила лицо под струи воды из душа. Так прекрасно, когда есть возможность смыть с себя это клейкое, тягучее вожделение, этот взгляд голубых глаз и этот жалкий стыд.

Какое безумие! Хелена Экберг лишь однажды застала своего мужа в постели с другой женщиной, и следствием этого стал поступок, за который ей приходится отбывать длительный тюремный срок. И вот теперь, когда она после двухлетнего отсутствия снова появляется дома, – что же она видит первым делом: ее муж резвится в их супружеской постели с другой женщиной.

А о чем же думала тогда эта женщина с голубыми глазами? Ивонн вспомнились слова Бернхарда, оброненные им когда-то: «Она взрывается не сразу, но потом ее уже не остановить».

Да, Ивонн следует держаться от нее подальше. Она решила приостановить изучение дома номер 9 по улице Орхидей. Неужели там остались еще какие-то тайны? Она и так проникла в жизнь предместья настолько глубоко, насколько вообще такое было возможно. (А если быть точнее, думала про себя Ивонн, это скорее предместье проникло внутрь нее самой.)

Любовь к Бернхарду это нисколько не затронуло, не без изумления констатировала Ивонн. Однако теперь ей было доподлинно известно, что собой представляет любовь и откуда она берется. Нестерпимая и разрушительная, она сочится из затхлого источника. Нездоровая потребность в поддержке и внимании видоизменяется, маскируясь под влюбленность.

«Боже, и почему это никогда не кончается? – думала Ивонн, смывая водой стекавшие по лицу слезы. – Я снова продолжаю делать то, что идет мне только во вред». Складывалось впечатление, будто некто ввел в ее мозг компьютерный вирус, невидимый и непостижимый, который всплывал время от времени, согласно какой-то неведомой схеме, которую она была не в силах расшифровать. Но кто? Кто хотел сыграть над ней эту злую шутку?

«Я больна», – думала Ивонн.

Она и в самом деле была физически нездорова. Она ощущала невероятную усталость. Ее ноги едва смогли преодолеть короткий путь от ванной до кровати. В горле – сухость и жжение, а грудь прокалывало насквозь при каждом вздохе.

Ивонн уснула прямо в купальном халате, а через пару часов проснулась в сильном жару.

– Это грипп, – сказал Йорген, вернувшись домой. – Это азиатский грипп, он как раз снова пошел по кругу.

В среду температура у Ивонн поднялась до сорока градусов. Она позвонила Бернхарду и сказала, что в четверг не сможет прийти, поскольку больна.

– Нора, бедняжка. Мне не очень нравится твой голос, но это просто чудо – снова слышать его. Я бы и сам позвонил тебе, но у меня нет номера твоего телефона. Мне бы хотелось поговорить с тобой о том, что произошло в понедельник.

– Бернхард, у меня температура под сорок, и сейчас я не в состоянии говорить об этом.

– Но я только хотел сказать, что ни о чем не сожалею. Это было просто ужасно, что Хелена пришла, как назло, в тот самый момент. Это и впрямь был настоящий шок. И все же я ни о чем не жалею. Ты меня понимаешь?

– Бернхард, пожалуйста…

– Я разговаривал с работниками тюрьмы, и они пообещали в будущем информировать меня, в случае если ей дадут отпуск с сопровождением. Тебя напугали мои рассказы и то, что ты прочла в полицейских рапортах?

– Я еще не скоро смогу прийти к тебе только потому, что серьезно больна. Исключительно по этой причине. Я очень устала и вынуждена закончить разговор прямо сейчас.

– Нора, ты не могла бы дать мне свой телефон, чтобы я мог позвонить тебе и справиться о твоем здоровье?

Ивонн нажала на кнопку телефонного аппарата и прервала их разговор.

На следующий день ей было настолько плохо, что она даже и думать не хотела ни о каком гриппе. Температура оставалась такой же высокой, ныл каждый мускул ее тела, а затылок болел так, что она не в силах была оторвать голову от подушек. Йорген позвонил в поликлинику, и его подозрения по поводу того, что жена заболела гриппом, подтвердились. Лихорадка и боль в суставах были типичными его симптомами. Если у Ивонн не было проблем ни с сердцем, ни с легкими, то никакой угрозы ее здоровью не существовало. Все должно было пройти за одну-две недели.

И через две недели Ивонн снова была на ногах, очень похудевшая и осунувшаяся после болезни. Она отметила свое выздоровление походом по модным бутикам верхней одежды большого торгового дома NK. Женщина методично обходила один этаж за другим, взглядом знатока высматривая эксклюзивные торговые марки. Тонкие пальцы сновали между вешалок, ощупывая ткань и качество швов. Покупка одежды – это настоящее искусство, которое она освоила почти в совершенстве, – Ивонн приобретала вещи быстро, со знанием дела и по разумной цене. Она мерила одежду только в редких случаях – исходя из своего многолетнего опыта она могла запросто судить о том, подойдет ли ей эта вещь или нет, не надевая ее на себя.

Ивонн покинула универмаг с пакетами из вощеной бумаги и ручками из толстой шелковой веревки, в которых лежали ее покупки. Белый кашемировый пуловер с очень широким воротом, свободно ниспадавшим на плечи, отчего одетая в него женщина становилась похожей на пирожное безе. И еще один невообразимо дорогой серый костюм, красная, среднее между рыжим и вишневым цветами, матовая блузка, шерстяной приталенный блейзер в крапинку, голубые, цвета морской волны, брюки, несколько скучноватые, но при этом очень функциональные и сшитые из превосходной ткани. Три однотонных топа с длинным рукавом из хлопчатобумажного джерси, вполне нейтральные и также очень функциональные, шесть пар смесовых носков с пропорциональным соотношением нитей, таких же теплых, как натуральные шерстяные, стирать которые можно и при шестидесяти градусах. Пара вельветовых джинсов оливкового цвета, с броскими сексуальными швами на бедрах и оригинальными карманами, а также один кожаный ремень для всех брюк.

Ивонн восполнила свой запас косметики тональным кремом, бесцветным блеском для губ и тенями для век цвета какао, пепла и кактуса.

Свой вояж она завершила посещением стилиста, к которому ходила Цилла, еще не будучи замужем за Бенни. Он предложил ей ступенчатую стрижку до плеч с тонкими темно – красными мелированными прядями, отчего каштановые волосы Ивонн сразу как-то по-особому расцвели и заблестели.

«Что ж, неплохо», – подумала про себя Ивонн, когда на следующее утро, стоя в гардеробе своего агентства, глянула в зеркало.

На ней были оливковые вельветовые джинсы и шерстяной блейзер. Нора Брик была в этот момент где-то очень далеко. Появившись в офисе уже в семь утра, Ивонн просмотрела огромное количество скопившихся за время ее отсутствия сообщений, присланных ей по электронной почте. Когда в девять утра пришли Цилла и Лотта, она уже вскрывала свою бумажную почту, сортируя, по обыкновению, целый вал полученной информации: одни письма она выбрасывала, другие обрабатывала, третьи отправляла в архив. Вопреки обыкновению, дела продвигались не слишком быстро. Ивонн чувствовала, как стала давать сбой ее отлаженная прежде мудреная система. Да, такое случается, когда долго отсутствуешь на рабочем месте.

Во время утренней планерки это неприятное и едва уловимое ощущение только усилилось, и Ивонн почувствовала, что перестала понимать то, о чем говорили ее сослуживцы. «Меня так долго не было на работе», – с горечью подумала она.

Однако она и виду не подала – это умение было одним из ее многочисленных достоинств. Она внимательно слушала, то и дело задумчиво кивая и делая отдельные замечания по существу, скептически морщила лоб, позволяя себе иной раз снисходительно улыбнуться. При этом она все время пыталась понять, о чем, собственно, шла речь. А речь, очевидно, шла о семинаре для предпринимателей малого бизнеса на базе одной из гостиниц города. И ей была отведена роль ведущей всей программы. «Ну, да, – снова подумала Ивонн, – пройти-то оно пройдет».

Когда две недели спустя Ивонн стояла на сцене конференц-зала в графитово-сером костюме и красной блузке, кончики воротника которой лежали на пиджаке, как два опавших осенних листочка на скалах, все мероприятие и в самом деле прошло отлично. Ее голос звучал уверенно, ее выступления между отдельными пунктами программы были весьма серьезными, но при этом не лишенными юмора.

«Семинар под знаком Времени» – так гласило название мероприятия, и, когда Ивонн раскинула над докладчиками свою невидимую, но при этом крепкую сеть, ей удалось объединить всех их в рамках одной темы и так сплотить, что позднее они еще долго с недоумением взирали как на себя, так и на остальных.

Слушатели также находились под большим впечатлением, и каждый считал, что теперь у него перед глазами есть пример и что он получил четкое разъяснение своей сумбурной жизни. Все покинули семинар в приподнятом настроении, оттого что внезапно ощутили в себе огромные интеллектуальные способности, со смутным, едва ли не религиозным предчувствием того, что напали на след чего-то очень значимого в своей жизни.

Но Ивонн знала, что уже на улице это осознание улетучится, полученные примеры забудутся, и, когда на следующий день кто – то из слушателей захочет рассказать обо всем своим коллегам, сможет припомнить только отдельные, весьма расплывчатые детали. Но ощущение новизны все же будет еще живо, и «Твое время» получит кучу бесплатной рекламы, поскольку все в один голос скажут, что они посетили фантастический семинар, который изменил их изнутри.

Никто из них понятия не имел о том, что это была целиком заслуга Ивонн. И лишь она одна знала об этом.

Чтобы оказывать подобное влияние на группы людей, нужно иметь большой талант. И может быть, даже очень большой, думала Ивонн, стоя в кругу оживленно беседовавших участников семинара, которые собрались в одном из помещений отеля, чтобы за стаканом вина и бутербродом отметить конец дня. Мимо нее проскользнула Лотта, а рядом с ней один очень старательный мужчина с ухоженной бородой. Она любезно кивнула, искоса бросив на Ивонн взгляд, и растянула уголки губ в довольной улыбке, украдкой подняв вверх большой палец. Ивонн с благодарностью кивнула ей в ответ. Как бы то ни было, у нее все получилось, она прекрасно знала свое дело.

Десять минут спустя Ивонн вышла из женского туалета и направилась прямиком через ресторан гостиницы в комнату, где проходила неформальная встреча другой группы. Освещение в зале было приглушенным и почти интимным, но, подойдя ближе, она сразу же узнала его.

Сунув одну руку в карман брюк, а в другой держа стакан с виски, Бернхард Экберг разговаривал с двумя женщинами. Он держался естественно и явно был в приподнятом настроении. Бернхард умело жестикулировал стаканом, не выплескивая содержимого, а его собеседницы хохотали над его репликами.

Внезапно он повернул голову в сторону Ивонн и замер на месте. Он ее увидел!

Да, но тот взгляд, которым он посмотрел на Ивонн, был всего лишь удивленным взглядом слегка подвыпившего мужчины, заметившего хорошенькую женщину. Но в его глазах не было и намека на то, что он узнал ее.

Ивонн, не глядя на Бернхарда, словно его и не было, проскользнула мимо.

Она подошла к залу, где заседала ее компания, но затем, передумав, медленно вернулась в ресторан. Укрывшись за барной стойкой и сновавшими людьми, она стала издалека наблюдать за Бернхардом.

Никогда еще она не видела его в роли, которая так отличалась от той, что была ей знакома. Вероятно, не столь разительно, как сама Ивонн от Норы, и тем не менее.

Она подумала о том, что, так же как и у нее, у Бернхарда было такое место, где он чувствовал себя уверенно, где его уважали и ценили. В своей профессиональной деятельности он, очевидно, не был трагическим неудачником. В его компании речь шла о банкирах – Ивонн поняла это из подслушанных ею обрывков фраз. Бернхард и его коллеги собрались вместе по случаю какого – то праздника.

И как раз в тот момент, когда Ивонн подумала об этом, одна из женщин, которая разговаривала с ним, повернулась к только что подошедшему другому мужчине. Бернхард обратился было к другой собеседнице, но та уже с кем-то болтала. И, прерванный на полуслове, Бернхард, по-детски приоткрыв рот и с выражением растерянности, так хорошо знакомым Ивонн, остался стоять в одиночестве.

После того как в последние десять минут он уверенно выдавал себя за опытного светского льва, ему следовало бы вновь заговорить с кем-нибудь – по-видимому, он был лично знаком со многими из присутствовавших в ресторане, – либо отделиться от толпы и допить виски, который он до этого только пригубил. Но вместо этого Бернхард, выглядевший растерянным и едва ли не испуганным, так и остался стоять с выражением полной беспомощности в своих широко раскрытых карих глазах. Прямо как ребенок, оказавшийся один посреди огромной толпы.

Ивонн стоило немалых усилий удержать себя от того, чтобы не подойти к нему и не сжать его руку.

Она стремительно покинула ресторан и снова присоединилась к своей компании.

Часть третья

По ту сторону предместья

Глава 22

В предместье пришла весна. Зацвели фруктовые деревья и форзиции. На клумбах увядали последние нарциссы, и тюльпаны раскрыли свои запыленные бутоны.

Бернхард Экберг сидел за обеденным столом и пытался работать. Окно в сад было открыто, а в прихожей жужжала пылесосом его домработница Нора Брик.

Она вернулась к нему! После трех долгих месяцев отсутствия эта удивительная, добросердечная и загадочная женщина, телефона которой не было в телефонной книге и имени которой не знали даже в справочном бюро, наконец-то снова здесь. А что ему оставалось делать, кроме как ждать и надеяться? Когда по прошествии некоторого времени она так и не появилась у него дома, он подумал, что она мертва. Насколько серьезной была ее болезнь? По телефону она сообщила, что температура у нее поднималась до сорока градусов. Бернхард не находил себе места от одной только мысли, что она, тяжелобольная, лежит в полном одиночестве в своей маленькой квартирке, где-то в пригороде, а может, и вовсе умерла, и никому нет до нее дела.

Его аккуратная, добросовестная Нора, всегда четко приходившая по понедельникам и четвергам, не исчезнет вот так, запросто, без серьезного на то основания.

Бернхард чувствовал, что именно она придавала ему новые силы ходить на работу, и он снова продолжал что-то делать, пусть даже это была только видимость. Уже давно, возможно даже на протяжении всей жизни, его душа была пуста. И только с появлением Норы он ощутил в себе прилив целебной благой силы. А когда Бернхард оказался лишенным этой силы, он снова сник, и с каждым днем ему становилось все хуже и хуже. В конце концов он перестал ходить на работу и только лежал на диване перед телевизором.

Поначалу он смотрел телевизор и пил. А потом больше не мог ни смотреть в этот злосчастный экран, ни есть, и в итоге даже пить. Завернувшись в свой шерстяной плед, грязный и неухоженный Бернхард изо дня в день только и делал, что лежал на диване в комнате с задернутыми шторами и выл, как дикий зверь: «Нора! Нора!» И должно быть, она его услышала, поскольку в один прекрасный день вновь неожиданно появилась в его доме. Она раздвинула шторы, и проникшие в комнату солнечные лучи заблестели в ее волосах, выглядевших теперь совсем иначе, как-то еще сочнее, отчего ее голова сияла теплым светом. Да, уж не ореол ли святости окружает ее красно-коричневую шевелюру? А может, это ее глаза были тем самым солнцем, от которого он уже успел отвыкнуть за столь длительное время, что сидел за задернутыми шторами? Ослепленный, он прошептал, прикрывая глаза рукой:

– Это ты – мой ангел-спаситель?

Женщина рассмеялась, а потом раскрыла окно и сказала, что ему нужно немедленно отправляться в душ.

Когда Бернхард вышел из душа, Нора уже без пальто сидела на диване и ждала его. На ней было летнее платье в мелкий белый цветочек на голубом фоне. Бернхард убрал плед, сел рядом с нею и, переполняемый чувством покорной благодарности, взял в руки ее ладони. Она высвободила руку, но только для того, чтобы прикоснуться к его щеке. Бернхард вдохнул ее аромат, отдававший дешевым, но очень приятным мылом, и в следующую секунду сила ее тепла передалась и ему в своей самой сильной и концентрированной форме. Метнувшись к Норе, он прижался к ней так, словно был поглощен очень мощным энергетическим полем.

«И почему я все-таки вернулась к нему?» – спрашивала себя Ивонн, вынимая вилку пылесоса из розетки и легким нажатием ноги вынуждая кабель со стремительным грохотом скрыться в потайном отсеке в задней части корпуса прибора.

В памяти ее навсегда отпечатался образ Бернхарда с вытаращенными от испуга глазами посреди сновавшей в ресторане толпы.

Вернувшись домой после семинара, Ивонн поругалась с Йоргеном. Она поинтересовалась у мужа, где тот провел новогоднюю ночь, и потребовала объяснений за все его измены на протяжении их супружеской жизни. Она впервые, после многолетнего недовольного брюзжания, закрывания глаз и простого замалчивания этих фактов, которые так болезненно переживала, напрямую резко упрекнула его.

Словно охваченная неистовой яростью, женщина, на совести которой также имелось одно любовное увлечение, ощутила преследовавшее ее на протяжении длительного времени страстное желание отмыться от этой грязи.

В ответ последовали только отговорки. Никаких объяснений, никакой защиты, никаких упреков в ее адрес. Йорген смотрел на жену с равнодушием и пренебрежением, сказав, что ему очень ее жаль, но что он больше не может ни видеть, ни слышать ее. Потом он ушел из дома, а через два дня снова вернулся как ни в чем не бывало. Иногда он ночевал дома, лежа на их двуспальной кровати, а иногда пропадал неизвестно где. Скорее всего, у какой-нибудь женщины. Но он больше не желал говорить об этом.

Ивонн с головой ушла в работу в своем агентстве. Она заводила новые знакомства, продвигала новые проекты, занималась проблемами, которые ранее перекладывала на плечи других, даже не вникая в них толком. Она фонтанировала новыми идеями, вносила свои поправки, превратившись, как однажды ей показалось, в настоящую головную боль для своих сослуживцев, которые конечно же и без нее прекрасно справлялись. А иногда она ловила себя на мысли, что очень скучает по такой незамысловатой и обыденной домашней работе в доме номер 9 по улице Орхидей.

Когда по вечерам вешала на плечики свой графитового цвета костюм и заползала в пустую холодную двуспальную кровать, она ощущала полное одиночество. Но поскольку ее бодрствующее сознание отключается раньше управляемых чувствами ее мыслей, то случилось так, что в какой-то момент ей вполне отчетливо вспомнилось тело Бернхарда, лежавшего на ней, его руки у нее под ягодицами и его такие же жадные ускоренные телодвижения в области ее бедер. Любовь с сопротивлением. По мысли Ивонн, это очень смахивало на ситуацию, когда у плывущего под водой человека отключаются остатки сознания перед наступлением внезапного и безмолвного сна праведника.

«Я еще не готова, – твердила рациональная часть ее мозга, когда она размышляла над этим на трезвую голову при свете дня. – Я просто еще не готова вернуться в дом номер 9 по улице Орхидей».

Что это, голос говорившей в ней зависимости? Или это обманчивое представление любого курильщика или алкоголика, что можно дойти до «кондиции», что следует курить и пить до тех пор, пока не окажешься на самом дне, илистом и отвратительном дне какого-нибудь нечищеного колодца?

Вместе с тем в этом и заключается истинная суть бесконечности зависимости. Отвращение и наслаждение всегда идут рука об руку в этом бесконечном круговороте. Нужно покинуть само место, а не тот участок, который предстоит преодолеть.

Ивонн четко осознавала, насколько опасными были ее размышления, и все же эта мысль, похожая на муху, непрестанно жужжавшую в ее украшенных жемчужными серьгами ушах, постоянно преследовала женщину: «Еще не готова, еще не готова».

Ивонн всегда стремилась доводить начатое до конца. Ведь даже плохие проекты нужно заканчивать – не обязательно претворять их целиком в жизнь, но, даже если они и приостановлены, у них непременно должен быть ясный и четкий финал. Затем нужно дать им итоговую оценку и выбросить из головы, освобождая в ней место для новых, свежих идей. Такие словосочетания, как «уйти в песок», «никогда ничего не выйдет», выражавшие пассивность или ярую приверженность, были запрещены к употреблению в «Твоем времени». Или это делается, или не делается. Необходимо принимать четкое решение. А тот, кто принимает решение, обязательно должен как можно скорее поставить в известность других участников.

«Все имеет начало и конец» – таким было название одного из докладов Ивонн, в котором как раз и затрагивались подобные вопросы. Она говорила о работе, биологии, любовных взаимоотношениях. С божественной мудростью она, стоя на подиуме, переносила на экран в виде столбиков и стрелочек свои, ну и, прежде всего, чужие мысли.

Однажды, когда Ивонн наводила порядок в шкафу, с тем чтобы убрать туда зимние вещи Симона и достать его демисезонную куртку, ей в руки попался пластиковый пакет с одеждой Норы Брик. Со временем гардероб Норы значительно обновился, а эти вещи после болезни Ивонн были сложены в пакет, чтобы впоследствии быть выброшенными в соответствующие мусороприемники.

Ивонн вынула пакет и, как и было запланировано, подъехала к мусорным бакам и выбросила его. Когда крышка контейнера захлопнулась с громким треском, женщина произнесла вслух слова, которые в подобных случаях предлагала своим слушателям: «Все имеет конец». «Это как магическое заклинание, – продолжала она. – Когда его произносишь, то приходишь к убеждению, что это истинная правда, и тогда ты становишься свободным для новых свершений».

«Дон-н», – скрипнула металлическая крышка, сконструированная таким образом, что выбрасываемые вещи складывались на некое подобие подноса, но как только крышка захлопывалась и вещи падали внутрь, то она же превращалась в непреодолимое препятствие, не позволявшее вынуть содержимое контейнера.

Неделю спустя во время обеденного перерыва Ивонн увидела в витрине магазина Н&М платье с беленькими цветочками на синем фоне. У него был несколько старомодный покрой, но при этом оно выглядело как-то очень женственно и в то же время невинно. Ивонн никогда прежде не покупала одежду в этом магазине, но это платье ей очень понравилось.

Когда Ивонн в один прекрасный весенний вечер, совсем не похожий на все предыдущие, проведенные в предместье, ехала на машине по хорошо знакомым улицам, на ней было именно это платье. Поскольку было еще довольно прохладно, поверх него она надела тонкий трикотажный жакет, купленный в том же бутике. Ивонн не забыла прихватить еще и старое помятое и потрепанное пальто Норы Брик. Ивонн отнюдь не выбросила его вместе с остальными вещами, что лежали в пакете. В самый последний момент вынула его и переложила в багажник машины.

Ивонн прогулялась пешком и, как в старые добрые времена, остановилась возле абсолютно безмолвного и темного дома номер 9 по улице Орхидей, где, по обыкновению, и заканчивался ее обход.

На следующий день, в понедельник, она попросила Лотту взять на себя ее действующий проект. После обеда она отправилась в предместье и, остановившись на одной из больших заправок, зашла в туалет. Там она смыла с лица весь макияж и надела синее в цветочек платье и пальто Норы Брик и как ни в чем не бывало, словно это был самый что ни есть обычный понедельник, переступила порог дома номер 9 по улице Орхидей. Своего работодателя, имевшего довольно жалкий вид, она нашла лежащим на диване перед телевизором в состоянии глубочайшей депрессии.

И вот теперь она снова на кухне Бернхарда Экберга и убирает в шкаф его пылесос. Ивонн обратила внимание на то, что все полки в шкафчике были чистые, а бутылочки с моющими средствами расставлены совсем по-другому.

Хелена Экберг провела здесь свой первый настоящий двадцатичетырехчасовой отпуск без сопровождения. Бернхард ни словом не обмолвился об этом визите, а Ивонн не стала его расспрашивать. Однако, по всей видимости, большую часть своего отпуска его жена занималась наведением порядка в шкафах и на полках.

Во время генеральной уборки накануне рождественских праздников Ивонн основательно прибрала и в шкафах со съестными припасами, выбросив просроченные продукты, а остальные расставила по-новому, руководствуясь соображениями практичности и доступности. Теперь же все стояло по-иному, и в основе этой новой расстановки лежал эстетический принцип, где главное место отводилось размеру и форме, а не содержимому и срокам использования. Безусловно, этот шкаф с продуктами был собственностью Хелены, и она имела право расставлять все так, как ей заблагорассудится. Но при виде этих симметрично расставленных банок и пакетов у Ивонн возникло некое ощущение дискомфорта. Ее преследовало чувство, и это было связано не только со шкафом с продуктами, что такая расстановка имела глубоко символический смысл. Это был особый, довольно благозвучный, но при этом совершенно непонятный ей язык.

Хелену скоро снова отпустят домой – после проведенных ею в тюрьме первых двух лет наказания раз в месяц ее будут отпускать на побывку. А Ивонн отнюдь не хотелось еще раз с ней встречаться.

Ивонн и Бернхард продолжили интимные взаимоотношения. Супружескую постель, накрытую белоснежным покрывалом, они так и оставили нетронутой. Бернхард с тех пор ни разу не спал на ней. Вместо этого они занимались любовью на узком диванчике, прикрывая нагие тела шерстяным пледом. Они плотно зашторивали все окна и тщательно запирали двери, как два тинейджера, занимавшиеся чем-то недозволенным в неприбранной юношеской комнате.

Наслаждаясь друг другом, они тем не менее не могли целиком предаваться своим чувствам. Они оба постоянно зорко следили за запертой дверью, а их уши чутко прислушивались к тому, не притормозит ли неподалеку машина, не скрипнет ли ключ в замочной скважине, не послышатся ли шаги на лестнице.

И несмотря на то что до них доносились только звуки стиральной машины и пение дроздов из сада и им прекрасно было известно, что Хелена находится за множество километров от них, прятавшихся за замками и засовами, тем не менее Ивонн никак не могла отделаться от ощущения, что за ней следят. «Это моя нечистая совесть, – думала она, – следит за мной».

А почему, собственно, ее совесть нечистая? Разве все они не такие же? Да, она изменяла, но ведь и Бернхард, и Йорген… А Хелена была убийцей.

«И кто же в таком случае захочет первым бросить свой камень?» – продолжала размышлять Ивонн.

Глава 23

Ивонн сидела в саду Бернхарда Экберга, удобно откинувшись на спинку шезлонга. Она приподняла платье, чтобы ее ноги смогли насладиться нежным и приятным теплом послеобеденного солнца.

Она выполнила свою работу и совсем не торопилась домой. За день до этого у Симона окончились занятия в школе. С началом летних каникул он отправился со своим другом в деревню. Утром Ивонн отвезла сына к приятелю: он пробудет там четыре дня.

Бернхард снова был на больничном. Казалось, что он опять пребывал в вялотекущем депрессивном состоянии. Он много времени проводил перед телевизором. Иногда, шаркая ногами, брел к японскому саду, разгребал граблями гальку, словно выполняя свой долг, а потом садился на скамейку и, неподвижно сгорбившись, смотрел не отрываясь на белую, волнообразную поверхность пруда и на стоявшие возле него отвесные камни. Когда Ивонн спрашивала его, почему он тут сидит, в ответ слышала, что каменистые сады придают сил и исцеляют душу. Подсознание способно воспринимать то, что не под силу даже глазу.

Застав его однажды сидящим на лавке, Ивонн подсела к нему и взяла его руку. Она отказывалась сидеть с ним перед телевизором и смотреть идиотские программы и охотнее проводила время в саду, который теперь утопал в зелени и цветах. Поскольку стрижка газонов не входила в обязанности домработницы, да и Бернхард как будто вовсе не проявлял к этому никакого интереса, лужайка перед домом постепенно превратилась в милый маленький луг. Оглядевшись, Ивонн была крайне удивлена тем, насколько быстро все приходит в упадок, если своевременно не косить и не пропалывать траву.

Однако что-то щемяще прекрасное было в этом наполовину заросшем, наполовину возделанном культурном ландшафте. Живая изгородь из елей стала настолько высокой, что за ней ничего не было видно, а поскольку южная и западная части сада постепенно переходили в лес, то складывалось впечатление, будто дом Экбергов находится не в предместье, а скорее где-то в лесной чаще, в стороне от всяческих построек и цивилизации.

Ивонн насторожил внезапный проблеск света. Открыв глаза, она увидела, что луч не пропал. Он уже не был таким ярким и ослепительным, оставаясь при этом слишком сильным и резким, чтобы иметь естественное происхождение. Так что же это тогда?

Похоже, что свое начало он брал в каменистом саду. Вот он снова появился, пробившись из зарослей мискантуса и бамбука.

Ивонн предположила, что Бернхард установил там какой-то предмет с поверхностью, отражающей свет. Но ведь она только что видела его возле телевизора. Неужели он настолько тихо прокрался мимо ее шезлонга, что она даже не услышала его шагов?

Ивонн поднялась и пошла по каменной дорожке. Она обошла заросли бамбука, но так ничего и не обнаружила. Оглядевшись, не увидела никакого блестящего предмета или иного источника света, способного прояснить происхождение сверкающих всполохов.

Собравшись было вернуться назад, Ивонн заметила, что часть волнообразной поверхности гальки, устилавшей дно каменистого пруда, была нарушена или даже полностью стерта. Бернхард, работая граблями, всегда двигался очень осторожно: он аккуратно пятился, чтобы не испортить дело своих рук. Ну а когда все было готово, никогда не наступал на гальку. Следовательно, он никак не мог ходить по пруду.

Тогда кто же это мог быть? Заяц? Кошка? Нет, они слишком легки для этого. Неужели барсук?

– Эй? – крикнула Ивонн.

Лес зашумел, но так было всегда.

Ивонн сошла с тропинки и, снова усевшись в шезлонг, закрыла глаза. Однако на этот раз она уже сидела, не поднимая платье, и то и дело открывала глаза, глядя по сторонам.

Она подумала про депрессию Бернхарда. Убийство. Что-то похожее показывают и по телевизору, и в кино. Вначале вкратце повествуется о полном драматизма и напряжения событии, которое впоследствии расследуется полицейскими. А в конце кого-то обязательно призывают к ответу. Но потом, когда все страсти миновали, зрители выключают телевизоры либо после киносеанса идут в кафе пить кофе.

В действительности же все по-другому: такой поступок имеет далеко идущие последствия! Зло распространяется, как круги на воде. От убитой женщины к ее детям, которым теперь придется расти без матери, или к отцу детей. А когда дети вырастут и сами обзаведутся семьями, именно тогда, по всей видимости, их изломанное детство и начнет оказывать свое негативное действие на взаимоотношения в их семье. Вот и Бернхард, муж убийцы, будучи полностью подавленным, сидит дома по бюллетеню и наверняка вскоре лишится работы в банке. А его жена со своей странной любовью к нему, которая ничему ее так и не научила, не может не знать, как этот изголодавшийся по ласке, немного инфантильный мужчина изматывает себя бесконечными размышлениями и тоской.

И даже те люди, которым ничего не известно об этом преступлении, – коллеги Бернхарда по работе, Симон, Йорген и другие – так же оказались вовлеченными в эту ситуацию. Ведь поведение Бернхарда Экберга создает проблемы для окружающих его людей, разве не так? А разве сама Ивонн не изменилась после того, как попала в дом Экбергов? А может, именно поэтому и ушел от нее Йорген?

Ивонн отправилась на кухню, сварила кофе и разморозила несколько сдобных булочек. Затем она понесла полный поднос в комнату с телевизором. На экране мужчина и женщина, находясь на довольно близком расстоянии друг к другу, о чем-то яростно спорили. Презрительно сузив глаза, герои совершали вполне определенные движения губами. Всегда, когда Ивонн входила в эту комнату и бросала взгляд на экран телевизора, она видела одну и ту же мизансцену: с мужчиной и женщиной, где те либо целовались, либо отчаянно ругались.

Но Бернхард даже не смотрел на экран. Свесившись наполовину с дивана, он листал фотоальбом. Ивонн поставила поднос на стоявший рядом журнальный столик, отключила звук телевизора и уселась в кожаное кресло.

– Какие у тебя планы на лето? – спросила она и налила Бернхарду кофе.

Он отложил альбом в сторону и взял чашку.

– Никаких, а у тебя?

– Не знаю. А чем ты обычно занимался во время отпуска?

– Мы с Хеленой всегда путешествовали. Больше всего нам нравилась Италия. Мы были во многих европейских столицах: в Париже, Будапеште, Праге, Барселоне. И потом наша дача в Эсе. Но летом мы бывали там не часто. Дома в этом поселке стоят довольно близко друг к другу, и летом там тесновато. Да и на пляже не протиснешься. Нет, на том пляже лучше всего весной и осенью, и тогда он был почти полностью в нашем распоряжении. В такое время мы выбирались туда так часто, как только могли.

Бернхард снова взял в руки альбом и отыскал в нем снимок усеянного пучками сухих водорослей побережья на фоне неспокойного серого моря. На переднем плане стояла улыбавшаяся Хелена в пуховике. Светлые волосы развевались над голубой флисовой повязкой, закрывавшей ее лоб.

– Сначала прогулка вдоль берега, а потом возвращение к огню в камине и вкусному ужину, – с ностальгической тоской в голосе пояснил Бернхард и с легким щелчком захлопнул альбом. – Домик мы, конечно, продали, – сухо добавил он.

– Съешь булочку, пока они совсем не остыли. Я разморозила их в микроволновке, и они стали такими же вкусными, как свежие.

– Ты очень любезна, – заметил Бернхард, даже не касаясь булок. – Ты просто фантастическая женщина. Сдерживай меня хоть чуть-чуть. Прошу тебя, Нора, держи меня как можно крепче.

Ивонн встала и села на краешек дивана рядом с Бернхардом. Она положила ладонь на его руку и прижалась губами к его небритой щеке.

– Нора, Нора, – простонал он, поглаживая тело женщины от груди до бедер.

Ее платье было сшито из такой тонкой и мягкой материи, что ему казалось, будто он гладит ее голую кожу, и это ощущение еще больше усиливалось, словно через прикосновения ткань заряжала его энергией, придавая больше сил.

И с каким – то совершенно неестественным чувством, которое при этом было таким приятным и желанным и, возможно, даже неизбежным, она, низко склонившись над лежавшим на диване Бернхардом, позволила ему задрать ее платье, стянуть с нее трусики и медленно овладеть ею.

При этом он ни на мгновение не упускал из вида закрытую дверь и зашторенные окна, то и дело стремительно, будто птица, вращая головой. Ивонн обратила внимание на то, что и она делает то же самое.

После душа Ивонн накинула на себя бордовый купальный халат Бернхарда и отправилась на кухню. Ополаскивая кофейные чашки, внезапно она почувствовала, как ее тело содрогнулось от неприятного ощущения.

«Пора с этим кончать, – сказала она сама себе. – Пора положить конец этому унижению».

Ивонн распахнула окно кухни, словно хотела избавиться от спертого запаха. Почувствовав аромат сирени, доносимый до нее теплым ветерком из одного из отдаленных садов, она с облегчением вздохнула.

– Все приходит к завершению, – громко произнесла Ивонн, словно продолжая втолковывать эту мысль своим слушателям.

В этот самый момент она увидела, как по ту сторону окна, в альпинарии, что-то шевельнулось. Солнечный свет, который в этот вечер пылал багрово-золотистыми всполохами, обрисовал контуры фигуры на фоне бамбуковой листвы, которая сначала двигала взад-вперед большую тень, а потом замерла на месте.

Отпрянув от окна, Ивонн попыталась все спокойно взвесить. Она больше не допустит подобную оплошность и не спугнет незваного гостя.

Помыв всю посуду и протерев мойку, она снова подошла к окну. Тень все еще была там.

На всякий случай Ивонн порыскала по полкам в поисках подходящего предмета, которым могла бы воспользоваться для защиты. Самое эффективное оружие она брать не стала, поскольку вовсе не стремилась убивать кого-либо.

Тем не менее свой выбор остановила на маленьком ножике для резки овощей, который можно было довольно быстро пустить в ход, не нанося им серьезных увечий.

Все в том же купальном халате и с ножиком для резки овощей в одном из его просторных карманов Ивонн выскользнула из двери дома на улицу. Ступая босыми ногами по земле, она прокралась по краю сада, а потом шагнула в лес. Обогнув заросший огород, Ивонн направилась к покрытым мхом камням, откуда, не будучи замеченной, могла наблюдать за альпинарием.

Увиденное больше удивило ее, чем напугало.

Позади зарослей бамбука на корточках сидел какой-то мужчина в растянутой футболке и штанах цвета хаки. Он направил бинокль на окно, из которого, вдыхая летние ароматы, она еще недавно выглядывала наружу. Рядом с незнакомцем стоял открытый рюкзак, содержимое которого лежало здесь же: термос, кружка, книга и спальный мешок. Со стороны это выглядело как очень милый пикничок. Да и сам мужчина, худой и подвижный, с всклокоченной рыжей шевелюрой, целиком сосредоточенный на своих наблюдениях, смахивал на биолога во время полевых исследований.

– Ну что, сегодня удалось увидеть редкие экземпляры? – спокойным и уверенным тоном спросила Ивонн.

Бинокль выпал из рук незнакомца и, болтаясь, повис у него на шее. За долю секунды он вскочил на ноги и повернулся в сторону Ивонн. Он с удивлением уставился на нее: Ивонн прекрасно осознавала, что выглядит нелепо, стоя босиком в этом халате на лесной опушке. Когда незнакомец понял, что в кармане она сжимает рукоятку ножа, то, по всей вероятности, удивился еще больше. Вскоре, придя в себя от изумления, узнал женщину.

– А, хозяйка дома, – не без удовольствия констатировал незнакомец, словно она была особо редким экземпляром, который он сумел, наконец, определить. – Классный халат.

– Мне очень хотелось знать, что же здесь, собственно, происходит, поэтому я и выскочила прямо в таком виде, – объяснила Ивонн.

– А он вам к лицу.

Это была правда. Бордовый цвет очень шел к ее каштановым волосам с мелированными красными прядями, а поскольку она была с Бернхардом одного роста, то халат сидел на ней как влитой.

– У него есть свой или это как раз его?

Ивонн не сразу поняла, кого этот тип имел в виду, но, прежде чем смогла найти подходящий ответ, он продолжил:

– Здесь поблизости живет один мужчина, который всегда, и днем и ночью, ходит в купальном халате. И это его нисколько не смущает. И к тому же он его не завязывает.

– Тот тип, что живет на Ливневой улице?

– Я не знаю, как называется эта улица. Я не знаю названий ни одной из здешних улиц, поскольку все время провожу в садах.

– Вместе с биноклем?

– Ну да.

– Это не совсем порядочно.

Незнакомец сделал извиняющийся жест рукой.

– Но зато очень действенно. Уж если тебя угораздило оказаться во власти этой порочной привычки подсматривать за кем-то, то почему бы при этом не воспользоваться техническими средствами?

– А почему вы это делаете? – спросила его женщина.

– Это мое хобби. Кто-то наблюдает за птицами, а я за людьми. Люди значительно интереснее птиц.

Комок подкатил к горлу женщины. Она опустила глаза и посмотрела на свои ступни, наполовину утопавшие в ковре из поблекшей листвы.

– И когда же вы увлеклись этим?

– Прошлой осенью. Я приходил к одному из моих друзей, живущих в этом предместье, и помогал ему налаживать компьютер. Я – специалист по ремонту компьютеров, и можете себе представить, как часто этим пользуются мои друзья и знакомые. Сначала меня приглашают на обед, а потом, как бы невзначай, говорят, что их компьютер в последнее время стал часто барахлить, и уж коль скоро я здесь, не мог ли бы я его посмотреть. Так вот, когда я закончил возиться с компьютером, было уже поздно, и, направляясь к автобусной остановке, я заметил в одном из садов сливу с висевшими на ней большими синими плодами. Я вспомнил то время, когда мне было лет десять – одиннадцать и мы с друзьями воровали из садов фрукты. Тогда я перемахнул через забор, прокрался в сад и наелся там слив.

– Вот так, нисколько не стесняясь?

– Да, я даже не могу припомнить, чтобы мне вообще когда-нибудь было стыдно. Это было так здорово. А затем я подумал, что, пробираясь садами, я бы мог существенно сократить себе путь к остановке. Мне не терпелось узнать, можно ли таким образом пройти беспрепятственно, или и там путь преграждают стены и заборы.

– Ну и?..

Они вышли из леса и уселись на лавку в каменистом саду. Этот незнакомец показался Ивонн очень занятным типом.

– Все прошло как нельзя лучше. Дорогой мне лишь изредка встречались живые изгороди да низкие заборы. Конечно, чтобы никто меня не заметил, мне приходилось красться. Но было темно, поэтому все прошло как нельзя лучше. И это оказалось так… да, так увлекательно. Никогда, с самого детства, я не был так счастлив. И тогда я подумал: в наше время не часто получаешь столько удовольствия. А что, собственно, его доставляет? Работа? Ничуть, и это несмотря на то, что раньше она мне очень нравилась. Семья? Семьей я еще не обзавелся. Увлечения? Я попробовал себя практически во всех видах спорта: гандболе, баскетболе, лазании по канату, серфинге – словом, везде, где только можно. Я постоянно менял виды спорта, потому что они очень быстро наскучивали мне. Все это наводило на меня только одну тоску. И всегда было одно и то же.

– И тогда вы решили лазить по садам?

– Да, именно эта мысль мне и пришла в голову. Свои наблюдения я начал осенью. А потом с наступлением холодов приостановил. И вот теперь снова пришла пора.

Ивонн продолжала, не отрываясь, рассматривать незнакомца, который тем временем уже успел сесть, но не рядом с ней на лавку, а на лежавшие возле ее ног плоские камни, образовавшие вокруг пруда некое подобие берега.

Сначала, наверное из-за его одежды, Ивонн подумала, что незнакомцу чуть больше двадцати лет. Теперь же она отчетливо видела, что ему по крайней мере лет тридцать, а может, и все тридцать пять.

– И тогда мне захотелось узнать, куда можно добраться таким образом, не выходя при этом на улицу. Если передвигаться по этим маленьким квадратам, то можно быстрее добраться до границ участка, но здесь в лесу встречается великое множество примыкающих друг к другу садов с тупиковыми тропинками, которые ведут к другим домам, находящимся сзади. Если в лесу выбрать правильный путь, ведущий через сады, то можно пройти больше километра, даже не ступая ногой на асфальт.

Незнакомец рассказывал об этом с блеском в глазах; похоже, он ожидал, что это поразит воображение Ивонн.

– Невероятно, – пробормотала она.

– Однако здесь встречаются и очень трудные участки. В одном месте разница в высоте забора составляет метра четыре – эта кирпичная кладка разделяет два сада.

– И как же вы справились?

– Там есть столбики. Но я и раньше карабкался по стенам.

– Ах так, а что насчет подсматривания? Когда вы стали этим заниматься?

– Поначалу главное было ходить никем не замеченным. То есть стать практически невидимым. А потом я пришел к выводу, что, когда на улице темно и люди включают свет, можно с легкостью заглядывать в их дома. Но это был уже следующий этап. В конце концов, пришла пора поднять планку. Со временем я узнал всех жителей. Я видел то, чем они занимались и какую вели жизнь. Я стал больше наблюдать за ними. Но, начав однажды, очень сложно остановиться. Сейчас я взял на год тайм-аут. В последние годы у меня было очень много работы, так что я вполне заслужил это своим просто непозволительно усердным трудом. Теперь я провожу здесь почти весь божий день. Вы считаете это безумием?

– Нет, – ответила Ивонн со странным ощущением смущения и стыда.

– Но вот с этим домом у меня вышла загвоздка. – Мужчина указал рукой на дом Экбергов и недовольно поморщил лоб. – Никак не могу взять в толк, что здесь происходит. Вы приходите сюда дважды в неделю, и складывается впечатление, что приходите сюда только для того, чтобы убрать. Тогда я предположил, что вы кто – то вроде… домработницы. Но я догадался, что все равно здесь что-то не так. С тем типом, что здесь живет, у вас ведь более тесные отношения, или я ошибаюсь?

Ивонн загадочно рассмеялась:

– Я не буду отвечать на этот вопрос. Бинокль, возможно, я еще могу допустить, но чтобы задавать вопрос напрямую наблюдаемому объекту – это уже не лезет ни в какие рамки.

Мужчина задумчиво посмотрел на нее:

– Вы правы. Но я могу узнать, как вас зовут?

– Ивонн, – ответила женщина.

– Магнус, – сказал в свою очередь незнакомец. – Мы уже можем перейти на «ты», не так ли? – Магнус встал и протянул Ивонн руку.

Она пожала ее. И как только ответила мужчине на его уверенный, серьезный и приветливый взгляд, сразу поняла, почему назвалась Ивонн, а не Норой.

– А ты можешь мне объяснить, что это такое? – Магнус указал рукой на камни и гальку.

– Это японский альпинарий. Глядя на него, подсознание находит некий смысл в том, что незаметно глазу и воспринимается как нечто совершенно бессмысленное, – процитировала Ивонн Бернхарда, который, в свою очередь, наверняка говорил словами Хелены.

– Ага! – воскликнул Магнус, наморщив лоб. – А я-то думал, что же это такое. Удивительное место, но не удивительнее многих других. В садах и вправду можно столько всего увидеть. Самая лучшая часть дома – это та, что находится позади него.

«Естественно, – подумала Ивонн. – Именно так и есть». А она сама видела их всегда только спереди.

– Похоже, что это очень увлекательное занятие, – заметила Ивонн.

– Хочешь сделать со мной кружок?

Это предложение прозвучало довольно неожиданно и при этом весьма заманчиво.

– А если тот тип заметит твое отсутствие?

– Я так не думаю.

Как всегда сразу после сеанса расслабляющего секса с Ивонн на диване, Бернхард впадал в глубокое забытье, и она точно знала, что он проспит несколько часов, восполняя недостаток ночного сна.

– Я только переоденусь и мигом назад, – сказала Ивонн.

Вернувшись, она застала Магнуса сидящим на земле и укладывающим вещи в рюкзак. Поверх футболки на нем была еще и широкая фланелевая рубашка в клетку.

– Как ты думаешь, я могу оставить здесь свои вещи?

– Конечно, только спрячь хорошенько. Бернхард еще спит, но, когда проснется и выйдет на улицу, обязательно придет в этот сад.

Магнус оставил рюкзак и спальный мешок за валунами на лесной опушке.

– Ты что, и ночуешь в садах? – спросила Ивонн, указывая пальцем на спальный мешок.

– Ну да. Я стал так делать недели две тому назад. Нахожу себе хорошее укромное местечко и с наступлением ночи разворачиваю мешок и забираюсь в него. Ночь, проведенная в чужом саду, вызывает просто сумасшедшие ощущения. А какие чудные тут снятся сны! Однако просыпаться нужно всегда пораньше, до того, как кто-либо выйдет на улицу и застанет тебя врасплох. Ну, скажем, чья-нибудь собака. А знаешь ли ты, что многие люди не выгуливают должным образом своих собак по утрам? Они просто открывают входную дверь и выпускают их на улицу, а потом зовут их назад, как только те управились со своими делами. У таких хозяев, как правило, в садах полным-полно собачьего дерьма, но им и дела нет. Собаки всегда быстро находят меня и с лаем бросаются. Хозяин думает, что его пес нашел ежа или лает просто так. Но в большинстве своем собаки очень миролюбивы, сами подходят и рассматривают меня. Тогда мне приходится лежать не шевелясь и терпеть их носы на своем лице. Так продолжается до тех пор, пока собака окончательно не сдастся и не убежит прочь.

– А у тебя увлекательная жизнь, Магнус, – заметила Ивонн.

– Человек получает ровно столько удовольствия, насколько это в его силах. Ну что, пошли? Ты готова?

Внезапно он подскочил к живой изгороди из елей: расстегнутая рубашка развевалась по бокам, а бинокль висел на ремешке у его бедра, как школьная сумка. Остановившись перед изгородью, он призывно махнул Ивонн. Она очень удивилась такой спешке и не торопясь пошла к нему. Магнус неодобрительно покачал головой.

– По садам не ходят обычным прогулочным шагом. Тут передвигаются либо очень быстро, либо очень медленно, в том-то вся и суть, – поучительно шепнул он.

В следующий момент, подпрыгнув еще выше, Магнус исчез за елями. Ивонн удивленно огляделась: живая изгородь была плотной, прямо настоящая стена.

– Иди же уже, – послышался его голос с другой стороны.

Раздвигая ветви, из изгороди показалась рука мужчины. И тут Ивонн заметила, что в этом месте в изгороди была дыра и свисавшая еловая ветка прикрывала ее, словно занавес. Она проползла в дыру на четвереньках. И была немало удивлена тому, что в этой так хорошо знакомой ей изгороди был лаз, и никто даже не подозревал об этом.

Они продолжили путь уже при начинавших спускаться летних сумерках. Все дело в том, что иной раз им приходилось передвигаться довольно стремительно, а иной раз – очень медленно, в точности как и говорил Магнус.

Ивонн шагнула в новый мир. Она даже представить себе не могла, что это было то же самое предместье, которое, как она полагала, уже хорошо или почти хорошо знает.

Перед ней то и дело мелькали неправильной формы фрагменты улиц, ограничиваемые фасадами домов. Конечно, прежде она изучала и расположение садов, при этом рассматривая их скорее как продолжение самых строений, и улицы в этой системе являлись главным объединяющим звеном. Теперь же она смотрела на них глазами Магнуса: они представали перед ней как пограничные линии, делившие на части всю взаимосвязанную совокупность этого садового пространства.

Границы между садами, по мысли Магнуса, существовали только для того, чтобы их преодолевать. Такова была ключевая составляющая этого вида спорта.

Ивонн училась находить слабые места в изгородях и перелезать через проволочные заборы. Самой сложной оказалась комбинация из живой изгороди и забора, вместе взятых. В таких случаях ей приходилось выходить на улицы, в то время как Магнус для преодоления препятствий пользовался своей техникой прыжков в высоту.

Когда они подходили к низким, но при этом довольно широким рядам живой изгороди, Магнус снимал с себя фланелевую рубашку и расстилал ее поверх молодых деревьев, а Ивонн перекатывалась на другую сторону. Несмотря на плотную ткань рубашки, подстриженные ветви впивались в ее кожу. В некоторых местах Магнусу удавалось облегчить ей работу: подобно изгороди возле дома Экбергов, он прорубал в самых укромных местах проход, который потом прикрывал ветвями.

Ивонн была удивлена бросавшимся в глаза различием между находившимися на возвышениях многоуровневыми садами в переулке Гортензий и Мятной улице и обычными пешеходными тротуарами. На улицах для удобства пешеходов имелись ступеньки и проложенные на таком же уровне дороги, в то время как для путешествующих по садам такие подъемы встречались лишь изредка и изобиловали внезапными и весьма драматичными обрывами либо отвесными стенами. Конечно же четырехметровые стены, о которых рассказывал Магнус, были Ивонн не по зубам. В таких случаях ей приходилось покидать этот садовый мир и выходить на дорогу. Но женщина уже так ловко приспособилась к правилам, действовавшим в этом мире, что порой, прошмыгнув в ворота очередного дома, сама себе казалась настоящей воровкой. А в это время ее спутник, подобно человеку– пауку, взбирался на стоявшую на его пути стену.

Они путешествовали всю ночь по белоснежным покрывалам из источавших сладковатый аромат цветов таволги, мимо нежной зелени лука и огромных листьев ревеня, по свежескошенным лужайкам с рядами лежавшей на них сухой травы, которая прилипала к коленям при ползании по ней на четвереньках.

Они пробегали по выложенным плиткой садовым дорожкам с воткнутыми в землю голубыми лампами-маячками, которые издали смахивали на освещение взлетной полосы аэродрома, а вблизи – на морских чудовищ с выступавшими из воды выпуклыми глазными яблоками.

Иногда их заставали врасплох внезапно вспыхивавшие светильники с датчиками движения, автоматически среагировавшими на присутствие чужаков, и тогда путешественникам приходилось поторопиться, чтобы поскорее преодолеть освещенный круг.

Ивонн и Магнус путешествовали по садам, разительно отличавшимся друг от друга: им встречались и модные, в викторианском стиле, палисадники, в которых каждая необычная деталь была четко продумана, начиная от плетней из ивовой лозы, возвышавшихся над сплетенными вручную корзинами между фруктовыми деревьями, до цинковых леек, стоявших на ступеньках; и ухоженные сады с подстриженными лужайками и вечнозелеными кустарниками, а еще самые настоящие помойки с пришедшими в негодность холодильниками, ржавыми велосипедами и бетонными трубами.

За унылыми домами из песчаника на Тисовой улице скрывался настоящий японский сад с мини-храмом и прудом с плавающими в нем карпами.

– А тебя, случайно, никто не подменял недели две тому назад? – спросил Магнус, когда они, решив передохнуть, улеглись под гамаком в саду Счастливого семейства. – Я видел, что там убирала другая женщина.

В саду валялось множество игрушек, а довольные кролики шумно грызли в клетках морковь.

«Должно быть, он видел Хелену, когда та приезжала домой в отпуск», – подумала про себя Ивонн и настроила бинокль, чтобы посмотреть, чем так поздно занимается бородатый отец этого семейства на кухне. По-видимому, он пек хлеб.

– Гляди, чтобы она не подсидела тебя. Она производит впечатление очень честолюбивой дамы.

– Я завязываю с этой работой, – ответила Ивонн и протянула спутнику бинокль.

– А почему? – спросил Магнус и взял бинокль. Это был очень милый маленький прибор с просто ошеломляющей резкостью.

– Все имеет начало и конец, – заметила она.

На веранде лилового дома в старомодных садовых качелях сидели, держа друг друга за руку, словно парочка юных влюбленных, Вивьен и Хассе. Карликовый спаниель, пытаясь запрыгнуть им на колени, отчаянно тявкал от ревности, но ему никак не удавалось так скоординировать свои прыжки, чтобы они совпали с размахом качелей, оттого пес то и дело плюхался, словно тючок шерсти, прямо возле ног Хассе.

В доме мужчины с Ливневой улицы имелось настоящее панорамное окно, как раз выходящее в сад, и Ивонн вместе с Магнусом даже невооруженным глазом могли видеть, как его хозяин в распахнутом купальном халате расхаживает по гостиной, подходя то к книжным полкам, то склоняясь над стопками газет, и при этом, по всей видимости, разговаривает сам с собой.

Из-за живой изгороди, окружавшей большой старый деревянный дом на Боярышниковой улице, виднелись мерцающие факелы и слышались громкая музыка и гул голосов.

– Вечеринка, – шепнул Магнус. – А как ты думаешь, не принять ли и нам в ней участие?

Ивонн посмотрела на свое все в зеленых пятнах платье.

– Ну, я не знаю… – неуверенно ответила она.

Оба путешественника перемахнули через изгородь и, прячась за пристройкой с садовыми инструментами, стали любоваться на торжество.

Это было грандиозное празднество со множеством толпившихся в освещенном саду и на террасе людей. В центре стоял большой белый шатер с закатанными наверх боковыми перегородками, что позволяло разглядеть находившийся в нем роскошный буфет с барной стойкой. Довольные гости разговаривали и громко смеялись.

– Вход свободный, – заявил Магнус. – Пойдем потусуемся в этом милом обществе.

И они, выскользнув из-за сарая, смешались с гостями. Какой-то молодой человек предложил им поднос с бокалами белого вина. Путешественники взяли по бокалу, после чего Магнус, тактично кивнув, направился к группе мужчин, которые, как казалось, беседовали о компьютерах.

А спустя всего несколько минут Ивонн уже вступила в дискуссию с каким-то врачом, который рассказывал о сокращении ассигнований в здравоохранении, а потом, без всяких предисловий и остановок, как, по крайней мере, показалось Ивонн, перешел к архетипам, встречающимся среди молодежи, последствиям использования гормонов в климактерический период, а также преимуществам и недостаткам раздельного сбора мусора.

Похоже, что присутствие обоих пришельцев никого не удивило, приглушенное освещение и количество выпитого гостями спиртного сделали свое дело, и никто даже и не заметил пятен на симпатичном и ладно скроенном платье Ивонн.

– Не хочешь закусить? – послышался за ее спиной приглушенный шепот.

Обернувшись, Ивонн увидела Магнуса с тарелкой, до краев наполненной всякой всячиной.

Мужчина, указывая вилкой в сторону навеса, продолжал:

– Во время прогулок по садам следует уделять особое внимание хорошему питанию.

По пути в буфет компанию Ивонн составил какой-то адвокат.

Они уселись на ступеньки и, удерживая на коленях тарелки, продолжили беседу до тех пор, пока ее собеседник не начал зевать, заявив, что ему пора отправляться домой, так как завтра необходимо идти в суд.

– Дело не слишком сложное. Идиот, он во всем признался. К сожалению, не будь против него веских доказательств, я бы добился его оправдания. Но, как я уже сказал, он во всем признался, и теперь мне остается только снизить меру наказания. Тяжелое детство, плохая компания и тому подобное. Словом, как и положено, – заключил адвокат, решив выпить напоследок еще виски.

– Пойдем отсюда, – послышался рядом шепот Магнуса, и, не дожидаясь ответа, он потянул Ивонн к изгороди, а затем втолкнул в имевшуюся там брешь.

– Почему такая спешка? – спросила Ивонн, встав на ноги с невозвращенным бокалом вина в руке.

– Одному типу захотелось, чтобы я пошел к нему и посмотрел его компьютер, который начал глючить. Поскольку он живет всего через два дома отсюда, он посчитал, что мне ничего не стоит ненадолго отлучиться с вечеринки.

Они оба были всего в паре сотен метров от «мазды» Ивонн.

– Я хоть и выпила стакан вина, но думаю, что смогу сесть за руль. Тебя подбросить домой? Мы можем доехать до улицы Орхидей и забрать оттуда твои вещи.

Но Магнус не собирался возвращаться домой.

– Я переночую в твоем саду. То есть там, где ты работаешь. Я уже спал однажды в зарослях той высокой травы. Классное местечко.

– О’кей, надеюсь, что ты выспишься на славу. И благодарю за чудесный вечер, – сказала напоследок Ивонн.

Однако в эту ночь она сама не сразу смогла заснуть. Лежала в своей огромной кровати, уставившись в темноту. Как только забрезжил рассвет, она встала, приняла душ, сварила себе кофе и принялась метаться по пустой квартире с чашкой в руках. Взяла папку с полицейским рапортом о смерти любовницы Бернхарда. (С чувством глубокого отвращения она засунула когда-то ее в самый дальний угол ящика письменного стола, а потом забыла вернуть.) Ивонн села за стол и, в то время как за окнами занимался новый теплый летний день и город вновь пробуждался к жизни, медленно, страницу за страницей, стала внимательно просматривать документы.

Глава 24

– Нора, когда ты хочешь взять отпуск? Было бы неплохо, если бы я уже сейчас был в курсе.

Бернхард сидел верхом на стуле, опустив голову на лежавшую на его спинке подушку. Его широкая спина была обнажена: Ивонн растирала ему маслом плечи, а он сидел прикрыв глаза от боли и удовольствия.

– Тебе наверняка захочется навестить твою сестру в Штрёмстаде? Или в Уддевалла?

– Возможно, – ответила Ивонн: она уже не помнила, какой город тогда называла.

Обнаженное тело мужчины удивляло ее все больше и больше. В одежде Бернхард производил впечатление сонного и немощного. Но когда снимал рубашку и становились видны крепкие мышцы его шеи, плавно переходившие в широкие плечи, он выглядел как настоящий борец, пусть невысокого роста, но при этом довольно сильный и выносливый.

– Я тут подумал, что ты… ау! – взвизгнул Бернхард. – Ничего, продолжай. Я подумал, что в отпуск ты можешь пойти в июле, недели на четыре. Так пойдет?

– Превосходно.

– А перед этим Хелену еще раз отпустят домой. На этот раз уже на сорок восемь часов. Было бы здорово перед ее приходом навести здесь полный порядок.

– А зачем? Она же все равно переставит все по-своему.

– И все же. В знак того, что ее здесь ждут.

– Меня очень удивляет, что Хелена так важна для тебя. И это после того, что она совершила. А ты никогда не боялся ее?

– Боялся?

Бернхард оторвал голову от спинки стула, и подушка упала на пол. Ивонн подняла подушку и снова положила ее мужчине под голову.

– А почему, собственно, я должен ее бояться?

– Потому что, судя по прочитанному мной в полицейском рапорте, у нее, похоже, просто ледяное спокойствие. Большинство женщин стали бы кричать и ругаться и наверняка швырять вещи. А она вместо этого на протяжении двух недель делала вид, будто ничего не произошло, а потом заколола свою соперницу ножом – одного только этого уже достаточно. Ты никогда прежде не думал о том, что такое может снова когда-нибудь повториться?

– Такое больше никогда не повторится, – резко возразил Бернхард.

Выпрямив спину так, что подушка снова повалилась на пол, он обернулся к Ивонн:

– Ты ошибаешься. Хелена – не какой-нибудь злобный монстр, скорее наоборот. Она – самый добросердечный и самоотверженный человек, которого я знаю!

Бернхард встал и недовольно посмотрел на Ивонн.

– Тогда почему же ты изменяешь ей?

– Изменяю?

– Насколько я помню, ты изменял ей на этом диване в прошлый четверг.

– Ах, секс!

При этом слове мужчина сплюнул с таким пренебрежением, словно речь шла о том, что уже давно набило ему оскомину.

– Это решительно ничего не значит. Есть еще кое-что, Нора, что имеет гораздо большее значение. Нечто более сильное, прекрасное и великое. Мне искренне тебя жаль, если ты не понимаешь того, что я имею в виду. Ты, наверное, никогда не испытывала в жизни ничего подобного.

Ивонн пожала плечами.

– Хорошо, я могу устроить генеральную уборку, если тебе это так важно, – сказала она равнодушно. – Но не лучше ли было бы вам вместе провести этот отпуск где-нибудь в другом месте? Сорок восемь часов – это ведь два дня. Вы же могли бы куда-нибудь поехать и снять себе домик. Вам бы ведь хотелось провести это время наедине, не так ли?

Бернхард кивнул и снова сел верхом на стул.

– Мы и в самом деле думали о том, чтобы снять дом. Что-то очень необычное, где Хелена бы смогла спокойно провести свой отпуск. Но он не должен находиться поблизости от нашего прежнего. Ничто не должно напоминать ей о случившемся. И только не на морском побережье. Может, в лесу. Это было бы неплохо, Нора, как ты думаешь: осенью – собирать грибы, зимой – кататься на лыжах. Это бы наверняка понравилось Хелене. На природе она всегда становилась другим человеком, более веселым и свободным. Наша дача в Эсе была для нее настоящим убежищем. Она часами могла бродить по берегу моря.

И ожесточившиеся поначалу черты лица Бернхарда опять стали мягкими и расплывчатыми. Он поднял подушку с пола, положил ее на спинку стула и прислонился к ней щекой.

– Знаешь, Бернхард, я много размышляла над этим, – задумчиво произнесла Ивонн и, набрав себе в ладонь масла, стала растирать его медленными движениями по всей спине мужчины. – Если вы так часто ездили туда зимой, почему же не вывозили мусор?

Бернхард был озадачен.

– Н-да, я даже не знаю. Этим всегда занималась Хелена.

– Но она четко сказала на допросе в полиции, что ей пришлось выбросить мусор в мусорный бак соседей, так как ваш мусор зимой не вывозили. Я нахожу это очень странным. Такая чистоплотная женщина, как Хелена, наверняка должна была позаботиться о том, чтобы весь мусор вывозился, не так ли? Ведь не везли же вы свой мусор домой?

– Нет, конечно же нет. А почему ты об этом спрашиваешь? Ах, Нора, это было прекрасно. У меня горит все тело.

– Мне бросилось в глаза то, что она сказала полиции, будто зимой у вас не вывозили мусор.

– Ну, если она так сказала, значит, все так и было. Я ничего об этом не знаю.

– Зато я знаю. Я позвонила в ту фирму, которая занимается вывозом мусора в Эсе.

Мужчина повернул голову и удивленно посмотрел на Ивонн, но она вернула его в прежнюю позу.

– Мне сказали, что зимой мусор у вас вывозят с 1997 года.

– Вот как?

– Следовательно, Хелене со своим мусорным пакетом незачем было идти к соседям. Довольно неприлично с ее стороны. И часто она так делала? Как– то это не вяжется с образом твоей жены, который сложился у меня в голове. И все же она это сделала, вместо того чтобы выбросить пакет в свой бак. Почему?

Бернхард не ответил. Мышцы его шеи напряглись под круговыми движениями больших пальцев Ивонн.

– А может, в этом пакете было то, чего полиция не должна была найти? Либо там отсутствовало что – то такое, что как раз и должно было там находиться? Остатки пищи, к примеру?

– К чему ты ведешь?

– Я просто спрашиваю, – мягко ответила Ивонн. – Кстати, именно это и должна была делать полиция. А эти вопросы, что я задаю сама себе, должны были задать и полицейские. И даже Хелена. Но нигде в материалах допросов нет ничего подобного. Эти допросы кажутся совершенно формальными. Словно от признания Хелены помутилось их зоркое зрение и они лишились своего острого чутья. Полицейские не моргнув глазом оставили без внимания те противоречия, которые должны были бы вызвать у них подозрения.

– Нора, что ты имеешь в виду? Что это за противоречия такие?

Ивонн ответила не сразу, водя кончиками пальцев по кругу от его висков вниз до самых челюстей.

– А массаж тебе действительно очень нужен. Твое лицо ужасно перекосилось. У тебя, случайно, не болит голова, когда ты напрягаешь челюстные мышцы?

– Что это за противоречия такие?

– Ну, почему, к примеру, Хелена два-три часа занималась мытьем посуды и уборкой после того, как убила твою любовницу. Если, по ее словам, она не хотела уничтожать никакие улики, почему она затеяла эту уборку, а не позвонила сразу же в полицию?

– Ее просто одолевает мания чистоплотности. В таких случаях она не всегда ведет себя разумно. Возможно, ее поведение в твоих глазах выглядит несколько странно, мне же это кажется вполне объяснимым. Она хотела уборкой заглушить свой страх. Когда Хелену что – то беспокоит, она начинает все разбирать, точно так же, как другие, к примеру, грызут ногти или курят.

– Или занимаются сексом. Да, возможно, с психологической точки зрения это объяснение вполне приемлемо. Тогда все равно остается один вполне рациональный вопрос: как она могла отмыть до блеска весь дом запачканными кровью руками и в окровавленной одежде, но руки остались в крови, и она тем не менее не оставила после себя ни единого пятнышка крови?

– Она, вероятно, сначала навела порядок, а уже потом совершила убийство, – глухо заметил Бернхард, уткнувшись лицом в подушку.

– Она и любовница сначала все помыли и разобрали и вместе отнесли мусор к соседям. Такое тоже могло быть. Но чем же тогда она занималась в течение двух-трех часов до того, как вызвала полицию?

– Но Хелена сама же призналась, что в это время она убирала и…

– Вот именно, Хелена сама призналась. Все и упирается в то, что сказала Хелена. Я просмотрела все бумаги, что ты мне дал, и нигде в свидетельских показаниях не нашла ничего, что могло бы подтвердить ее слова. Никто не видел, как она или Карина Торессон приехали в дачный поселок. Есть только твое показание, согласно которому Хелена покинула дом в девять часов утра и отправилась за покупками.

Бернхард отвел руки Ивонн и встал.

– Нора, что ты хочешь, собственно, этим сказать? Расследование состоялось, приговор вынесен. Хелена во всем призналась и отбывает свой срок. Это стало самой настоящей трагедией для всех участников преступления, больше добавить нечего. Или ты сомневаешься в виновности моей жены? Ты полагаешь, что здесь допущена какая-то ошибка?

Ивонн закрутила крышку на бутылочке с массажным маслом и поставила ее на стол. Но ее ладони были все еще жирными от масла.

Она с задумчивым видом стала растирать его по коже своих рук.

– Полагаю, что полицейские, работавшие в ту мартовскую субботу, были немного уставшими, – медленно продолжала Ивонн, – и утомленными продолжительной зимой, возможно, даже простуженными и заторможенными. А еще слишком перегруженными сверхурочной работой. Им очень хотелось домой, чтобы провести эту субботу в уютном кругу семьи. И поэтому им было на руку то, что подозреваемая сделала за них всю работу и во всем призналась. Конечно, они провели дознание по всем правилам. Но как только увидели Хелену и кровь жертвы на ее одежде и услышали ее признание, тут же был поставлен крест на других версиях, которые они также должны были проработать. Да, Бернхард, я полагаю, что была допущена ошибка и что пришло время ее исправить.

Мужчина недоверчиво посмотрел на нее.

– По-твоему получается, что вполне может быть, что Хелена не виновна? Но почему же тогда она во всем призналась?

– Возможно, чтобы тем самым выгородить кого-то, поскольку ей хотелось быть мученицей. Люди любят мучеников. Для некоторых это единственная возможность обрести чью-то любовь.

– Думаю, что ты ошибаешься. Но если все так, как ты говоришь, и допущена ошибка, тогда я готов сделать все, что в моих силах, чтобы исправить ее.

– Бернхард, неужели? Тогда тебе следует рассказать мне обо всем, и тогда мы сможем решить, как поступать дальше.

Бернхард задумчиво посмотрел на Ивонн.

– Все? – спросил он после длительного молчания.

– Да, Бернхард, все.

– Нора, ты – удивительная женщина. Иногда мне кажется, что ты даже какая-то неземная. Когда тебя нет, у меня такое чувство, что я просто тебя выдумал. Я никогда не знаю, вернешься ты снова или нет. Тебе так много обо мне известно, словно ты видишь меня насквозь. Кто же ты на самом деле?

Ивонн беззвучно улыбнулась:

– А ты разве не знаешь? Ты же сам только что это сказал. Я – твой ангел-хранитель. А теперь рассказывай.

Глава 25

– С чего же мне начать? Может, с Донны? Да, начну-ка я с Донны.

Бернхард опустился на диван. Его обнаженный торс блестел от массажного масла. Ивонн села в кресло напротив и ободряюще ему кивнула.

– Донна – это наша собака, – начал Бернхард. – Она щенком попала ко мне еще в детстве. Это был светлый лабрадор. Когда мы пришли с ней в ветеринарную клинику, ветеринар отругал моего отца, поскольку мы не последовали его совету, данному им во время нашего предыдущего визита, и не усыпили собаку. У Донны был рак, и ничего нельзя было с этим поделать. Но я не хотел ее усыплять, и мы снова забрали собаку домой. Донне становилось все хуже, ее живот вздулся, она ничего не ела и, в конце концов, только и делала, что просто лежала и чесалась. Было видно, что ее мучили сильные боли.

Мои родители хотели поехать в ветеринарную клинику, чтобы хоть как-то облегчить ее страдания, но в меня словно черт вселялся, едва я только слышал об этом. У меня начались настоящие приступы ярости, я стал прятать ключи от машины, пропускал школу, охраняя Донну.

Я считал, что будет лучше, если она умрет дома. Но…

Бернхард замолчал: его глаза были полны боли и стыда.

– Я не мог так просто расстаться с ней. Я знаю, что это было проявлением детского эгоизма, мне было очень стыдно, ведь мне тогда уже исполнилось пятнадцать, и я был уже слишком большим, чтобы вести себя подобным образом. Но я не мог ничего с собой поделать. Я всегда был таким, и даже сам не знаю почему.

Мужчина вопросительно посмотрел на Ивонн, словно ждал от нее объяснений. Но она сидела абсолютно спокойно и ждала продолжения его повествования.

– В моем детстве не было ни одного травмирующего душу события, во всяком случае, таких я не припомню, – продолжил Бернхард. – Но я не выносил, когда моя мама уходила, чтобы уладить какие-то свои дела. При этом со мной кто-то обязательно должен был остаться, иначе я начинал орать как сумасшедший до тех пор, пока она не возвращалась домой.

Он горестно покачал головой.

– Мне оставалось только смотреть на то, как страдала моя Донна. А глядя на нее, страдали и мои родители. Моя мама едва не впала в истерику. Но я оставался непоколебим. С этим не поддающимся разумному объяснению упрямством ребенка и силой мужчины я караулил угасавшее тело собаки. А между тем у Донны появились язвы, словно ее брюхо давало трещины, и из этих ран стала вытекать кровянистая неприятно пахнущая жидкость. Это был уже скорее труп, чем живое существо.

Когда я, наконец, согласился отвезти Донну, она была уже без сознания. Ей больше не требовалось усыпление. Едва мы прибыли в ветлечебницу, она умерла. Ветеринарный врач, глядя на лежавшее в багажнике машины ее тело, сказал, что ничего более ужасного в своей жизни он не видел и что было настоящим изуверством позволить животному умирать в таких муках. Мой отец воспринял этот упрек, с недовольством поджав губы. Я же, сидя на заднем сиденье, умирал от стыда и молча слушал.

Ветлечебница брала на себя заботу о трупах животных, и, когда мы вернулись домой уже без Донны, родители озабоченно спросили меня о том, как я себя чувствую. Они были уже готовы к новому моему приступу ярости и скорби. Но случилось то, чего я боялся больше всего: Донна умерла, и вернуть ее было никак нельзя.

Дома я для порядка еще побуянил, но в сравнении с моими прежними представлениями это выглядело куда скромнее. Втайне я почувствовал сильное облегчение. Самое ужасное, что больше всего угнетало и попросту добивало меня, уже случилось. И я, как мог, пережил это. Я был почти счастлив. Звучит странно, не правда ли?

– Нет, это звучит довольно разумно, – ответила Ивонн. – Ты долгое время жил под сильным прессингом, и эта смерть должна была принести тебе облегчение.

– Но это ощущение продержалось недолго, – продолжил Бернхард. – Теперь мои родители захотели выполнить обещание, данное мне в тот момент, когда нам стало известно о недуге Донны, а именно купить нового щенка лабрадора. И тоже светлого окраса. У меня на сердце стало неспокойно. Новая собака значила для меня новую разлуку. Конечно, это наступило бы нескоро, но все равно когда-нибудь обязательно бы случилось.

Против своей воли я отправился на собачью ферму. К щенкам я не проявил никакого интереса. Мама сказала, что один из них был в точности похож на Донну, когда давным-давно мы ее покупали, но в тот момент я точно уже не помнил, как она выглядела. Там был еще один щенок, но он был в доме. Через некоторое время из дома вместе с этим щенком вышла девочка. Еще я помню, как она спускалась по лестнице с собакой в руках, и как она протянула его не моей матери, не отцу, а мне, и то, как она в тот момент посмотрела на меня. На ней был джинсовый полукомбинезон, и, едва она улыбнулась, я увидел широкую щель между ее передними зубами.

Погрузившись в воспоминания, Бернхард прервался на какое-то время.

– Так я впервые увидел Карину. Несмотря на то что мне было уже пятнадцать, я еще не думал о девочках. Я не понимал болтовни своих друзей насчет того, какие девочки самые красивые и что бы им хотелось с ними сделать. Я, конечно, знал, как выглядят привлекательные девочки и что полагалось бы чувствовать при виде одной из них, но все это были лишь поверхностные знания.

Сам я лично никогда ничего подобного не испытывал ни к одной из них. До того самого взгляда.

И все в Карине было каким-то не таким, поскольку она не обладала ни одним из признаков, присущих привлекательной девочке. Она была тощей и плоскогрудой, как мальчик. Кудрявые волосы, конечно, это здорово, но только не такие: казалось, что они с необузданной силой росли в разных направлениях: вверх, вниз, в стороны.

Бернхард с улыбкой продемонстрировал это на своей собственной голове.

– У нее было веснушчатое лицо и светлые ресницы. Да еще эта щель между зубами. Нет, эта девочка, что стояла тогда передо мной, определенно не относилась к числу привлекательных. Но впервые в жизни я почувствовал все то, что должен был почувствовать. Все и даже больше.

Внезапно сделавшись серьезным, он замолчал. Казалось, что, прежде чем снова продолжить, ему пришлось собраться с мыслями.

– Она разговаривала со мной о собаке, а я кивал ей в ответ. До собак мне тогда не было никакого дела! Мои родители купили щенка, но на этот раз этот пес был скорее их, чем мой. Я больше не имел к нему никакого отношения и даже толком не помню, какая у него была кличка.

– А Карину ты после этого видел? – спросила Ивонн.

– Да, я снова приехал на эту ферму. На этот раз уже без родителей. Я слонялся там до тех пор, пока Карина не вышла из дому и не поговорила со мной. Она была старше меня на два года, что в этом возрасте очень многое значит, особенно если старше именно девочка. Она водилась с компанией молодых людей, которые уже разъезжали на машинах, и через нее я и познакомился с ними. Мы стали встречаться, и я был просто на седьмом небе от счастья.

Но ты же знаешь, как это бывает, когда ты еще молод, – со вздохом продолжил Бернхард. – Недостаточная уверенность в себе, ревность, спиртное – справиться со всем этим еще не было сил. Эти отношения развивались бурно, мы часто ссорились, и, когда у меня возникало ощущение, что Карина собралась меня бросить, я спешил опередить ее и первым поставить точку. Это представлялось мне менее обидным, чем самому оказаться брошенным. Так повторялось несколько раз, но мы снова мирились. В своей компании мы прослыли парочкой, которая время от времени ссорится, расстается, потом каждый начинает встречаться с кем-то другим, а потом происходит примирение и все возвращается на круги своя. Мы говорили о домах и участках, как это обычно делалось в тех краях, где молодые люди рано женились, да я и сам думал об этом же, и это несмотря на то, что мне конечно же хотелось дождаться до тех пор, пока не закончится моя учеба и я не подыщу себе хорошую работу.

И вот однажды, во время моего разрыва с Кариной, я узнал, что она собралась выйти замуж за одного типа из города. Меня это нисколько не задело. Она очередной раз захотела отомстить мне за то, что я расстался с ней и стал встречаться с другой девушкой. Как я уже говорил, мы довольно часто так развлекались. Но на этот раз у нее все оказалось намного серьезнее. Они и вправду поженились, а в скором времени у них родилось двое детей.

Раздавшийся на улице грохот заставил Бернхарда поднять глаза. Приятные солнечные лучи скрылись, небо заволокло тучами, и припустил ливень.

Ивонн вышла на кухню и закрыла окно. Назад она вернулась со стеклянным кувшином от кофемашины и двумя чашками в руках. Свинцовые тучи за окном настолько плотно затянули все небо, что в комнате стало совсем темно, но она не стала включать свет.

– Тут остался еще кофе. Не хочешь?

Бернхард кивнул, и Ивонн наполнила его чашку.

– Получается, что Карина не была случайной знакомой. Она и вправду что-то для тебя значила, – заметила она, снова усевшись в кресло. – Ну и когда же вы возобновили свои отношения?

– Ах, довольно скоро. В небольшом городке люди живут очень тесно, им приходится часто видеться. Нас продолжало тянуть друг к другу, и мы снова стали встречаться. Ну, естественно, тайком ото всех. Карина и не думала о том, чтобы разводиться, она сразу же в открытую заявила мне об этом. У ее мужа была своя строительная фирма, и он хорошо зарабатывал, поэтому она не хотела навредить своим детям. Наши взаимоотношения были такими, какими и должны быть: со стремлением сделать из всего тайну, ложью, нечистой совестью, ревностью, ссорами и слезами. Больше было боли, чем радости, и поэтому мы неоднократно пытались расстаться. Но расставания длились недолго, и мы снова оказывались вместе.

Карине было известно, что при разводе ее муж может потребовать право родительской опеки над детьми. И она считала это вполне справедливым. Несмотря на то что много работал, он выполнял еще большую часть работы по дому, и дети чувствовали бы себя с ним как за каменной стеной. Карина была неряшливой, ленивой и рассеянной. Для своих детей она была скорее сестрой, чем матерью. Но она очень любила их и не хотела бросать.

– Но такие взаимоотношения невозможно скрывать вечно? – недоумевала Ивонн.

– Конечно. Ее мужу стало обо всем известно, и Карина всерьез порвала со мной. Она больше не захотела встречаться, не отвечала на мои письма и звонки. Когда мне стало понятно, что на этот раз мы расстались всерьез, я даже не хотел жить.

– То есть как?

– Я напился и спрыгнул с моста на шоссе. Я был убежден, что погибну, если не от удара, то, по крайней мере, под колесами автомобиля. Это произошло зимним вечером, да еще и в гололед.

Но удивительным образом я пережил падение с огромной высоты, а водитель машины, завидев меня, успел вовремя затормозить. И с поврежденным позвоночником, сотрясением мозга и множественными переломами меня отправили в больницу, где пришлось провести пять месяцев.

– Так вот после какого несчастного случая остались у тебя эти шрамы, – заметила Ивонн. Она наклонилась и провела рукой по рубцам на его обнаженной спине.

– Я перенес множество операций, но то, что теперь могу бегать, не далось мне легко. В больнице я общался с множеством специалистов, которые все как один пытались воодушевить меня и поднять мой боевой дух: это и врачи, и инструкторы по лечебной гимнастике, и психологи. Я принял условия их игры, но втайне ото всех твердо решил повторить попытку самоубийства. Хотя мне и не удалось покончить с собой, душа моя была мертва. И только одна из медсестер заставила меня начать думать по-другому.

Ивонн сразу догадалась, кого он имел в виду.

– Ее умелые нежные руки, ее приветливый, но очень твердый голос, ее ясные голубые глаза значили для меня в тысячу раз больше, чем все избитые фразы психологов и способы лечения докторов. Именно Хелена поставила меня на ноги. Я помню, что меня окружала настоящая пустыня, и я был там совсем один. И внезапно рядом со мной появился другой человек.

Бернхард откинулся назад и с облегчением посмотрел в потолок.

– Я полюбил ее. Конечно, не так, как Карину. Эта любовь была чище, здоровее. Да, да, здоровее. Именно это слово возникало в моей голове, когда я ее видел. И это касалось как ее, которая и сама излучала здоровье, так и меня самого, меня и появившегося у меня страстного желания выздороветь и вернуться к нормальной жизни.

Во время моего пребывания в больнице мы разговаривали только о тех вещах, которые напрямую были связаны с моим физическим выздоровлением. Тем не менее мы очень сблизились. В такой ситуации это было просто неизбежно. Ведь я не мог самостоятельно даже сходить в туалет. Она делила со мной все невзгоды, и, как только меня выписали, само собой разумеется, мы продолжили встречаться. Тогда я узнал ее еще больше. Она была из хорошей семьи и всегда хотела стать медсестрой. Еще девочкой она играла со своими куклами в больницу.

Выдвинувшись вперед, Бернхард говорил так быстро, словно боялся, что его могут прервать. Но Ивонн не проронила ни слова, позволяя ему высказаться. Она никогда еще не слышала, чтобы он рассказывал нечто подобное.

– Хелена рассказывала мне, что ее куклы выглядели больными и слабыми, но она ухаживала за ними, перевязывая бинтами руки, и потом они становились значительно здоровее и счастливее. Она тренировалась не только на куклах. У ее матери была тяжелая форма сахарного диабета, и женщина не могла самостоятельно ухаживать за собой, таким образом, Хелена довольно рано узнала все о питании и об уровне сахара в крови. Ей пришлось даже делать своей матери инсулиновые инъекции. С ее школьными оценками ей ничего не стоило бы выучиться на врача. Но она хотела быть только медсестрой.

Мы довольно скоро поженились. Сначала мы снимали квартиру в городе. Я закончил учебу и получил место в банке. И через пару лет мы смогли купить этот дом и дачу в Эсе.

Эта была совершенно другая жизнь, отличная от той, что была у меня до попытки самоубийства. Спокойная, размеренная, без резких переходов от любви к ненависти, без лжи и укрывательства, здоровая, поскольку Хелена следила за своим телом. Она постоянно двигалась, предпочитала здоровое питание, не курила. Почти не пила спиртное. Ее отец был алкоголиком, и поэтому водка вызывала у нее отвращение. Хелена отнюдь не была против того, чтобы выпить за обедом стакан вина или виски, и не находила себе места, когда ей казалось, что я был пьян. Поэтому я пил умеренно, так как не хотел ее беспокоить.

Мы и в самом деле были счастливы вместе. У нас не было детей, но я думаю, что мы оба ничего не потеряли от этого. Нас так много объединяло.

Мужчина, смущенно улыбаясь, посмотрел на Ивонн, а потом продолжил:

– Нам никто не был нужен.

Она понимающе кивнула.

Бернхард, отпив глоток кофе, замолчал на мгновение.

– А потом мне в руки попала новая телефонная книга.

Бернхард покачал головой и вздохнул.

– Невероятно естественно и даже буднично. На земле под почтовым ящиком лежали два толстых скрепленных вместе тома. Я взял их и открыл, чтобы посмотреть, правильно ли написан там наш телефон. Случайно мой взгляд остановился на номере одного моего школьного приятеля, с которым я встречался незадолго до этого. Я вспомнил, что он обмолвился о том, что Карина переехала в этот город. И тогда у меня возникла идея посмотреть, есть ли ее номер в телефонной книге. Просто так, шутки ради. Ну, чтобы узнать, где она живет.

И я отыскал ее. Имя Карины стояло рядом с именем ее мужа, следовательно, их брак пережил все ненастья.

Я позвонил ей только для того, чтобы перекинуться парой слов и узнать, как у нее дела. История наших отношений была уже далеко позади. Юношеская любовь, над которой остается только посмеяться. К тому времени я уже несколько лет жил в счастливом браке.

Она была несказанно удивлена моему звонку. Ей было известно о моем прыжке с моста – об этом в наших краях знал каждый, – и искренне порадовалась, что я встретил другую любовь. Но она тогда очень спешила и не могла со мной долго разговаривать. Она спросила, не можем ли мы встретиться в каком-нибудь кафе в городе и продолжить там разговор. В отличие от меня, она продолжала общаться с нашими старыми друзьями и поэтому знала кучу сплетен.

– И ты пошел? – с иронией в голосе спросила Ивонн.

Бернхард кивнул:

– Да, я пошел, поскольку был убежден, что в том, что я делаю, нет ничего предосудительного. Я счел это такой мелочью, что даже ничего не рассказал об этом Хелене. Хотя мы никогда ничего не скрывали друг от друга. Я был тогда как бывший курильщик, который думает, что после сытного обеда с полным правом может себе позволить сделать пару затяжек. Или как алкоголик, который после многих лет воздержания от спиртного выпивает маленький стаканчик пива. Но в мире зависимости ни годы, ни количество уже не в счет. Попробовал, и ты снова на том же самом месте, где когда-то и остановился.

Он печально улыбнулся.

– Это длилось минут десять. Посмотрев друг на друга, мы увидели, что сильно изменились и даже немного состарились. Мы учтиво беседовали, как два посторонних человека. У нее родился еще один ребенок, и она работала администратором на одном большом предприятии. И вдруг она заявляет: «Я хочу тебя», – вот так напрямую, безо всяких прелюдий, что, возможно, дало бы нам возможность раскаяться и сделать шаг назад, – и через мгновение началась старая песня.

Прежде чем продолжить, Бернхард беспомощно махнул рукой и вздохнул:

– Мы встречались в кафе и ресторанах города, а также в нашем дачном домике в Эсе. Мы оба ушли на больничный, чтобы иметь возможность быть вместе. Один раз мы даже уехали на выходные в Амстердам.

Я был одержим Кариной, по-другому и не скажешь. Я любил Хелену и знал, что все, что я делаю, совершенно непростительно и ставит наш брак под удар.

– Должно быть, Хелена и Карина были совсем не похожи друг на друга, – вмешалась Ивонн.

– Как день и ночь.

– Карина была ночь, а Хелена – день?

– Можно сказать и так. Хелена была красивой и любящей. Она великолепно заботилась о нашем домашнем очаге. Карина выглядела очень заурядно и одевалась неряшливо. Ее бюстгальтеры были серыми и свалявшимися от горячей воды, у юбок был вечно оторван подол. Она так и не научилась ходить в туфлях на высоком каблуке, хотя на работе ей приходилось их надевать, вышагивала в них, как на ходулях, и снимала при любой возможности. Она редко вовремя приходила в условленное время, вызывающе вела себя с официантами, постоянно разбрасывала вещи и никогда не возвращала мне деньги, которые неоднократно брала у меня взаймы.

– А потом Хелена вас застукала?

Бернхард покачал головой:

– Нет, нет. Совсем не так. Я довольно рано рассказал обо всем Хелене и попросил ее мне помочь.

– Попросил ее тебе помочь? – удивленно воскликнула Ивонн.

– Я оказался в сложной ситуации, а когда мне требовалась помощь, я всегда обращался к ней. Это было для меня совершенно естественно.

– И как она отреагировала на это?

– Так, как я и ожидал. Она поняла, в чем дело, – ведь зависимость – это такое болезненное состояние – и выразила готовность помочь мне покончить с этими отношениями.

– Как благородно. Ну и что, получилось?

– Мне удавалось долго воздерживаться от встреч с Кариной. И тогда мы с Хеленой были счастливы вместе. Я полагал, что уже сумел с этим справиться. Потом наступал очередной срыв, но с помощью Хелены мне снова удавалось выкарабкиваться. Можно сказать, что ситуация развивалась с переменным успехом.

– А муж Карины относился к этому с таким же пониманием?

– Нет, но он обо всем знал. Карина не прикладывала никаких усилий для того, чтобы сохранять эти отношения в тайне. Она часто пользовалась духами и косметикой, что я дарил ей. И еще она не могла лгать. Это было одно из самых удивительных ее качеств. Она могла умалчивать и манипулировать или скрывать какую – то важную информацию, становясь насквозь фальшивой, но, если ее спрашивали в лоб, она всегда отвечала правду. Думаю, что для лжи ей недоставало фантазии.

– И какова была реакция мужа?

– Конечно, его раздирали сомнения. Ведь не так-то просто взять и вычеркнуть из своей жизни человека. К тому же у них были еще и дети. И потом он ее все-таки любил. Впрочем, наверное, не так, как я, но стиснув зубы он выносил ее выходки и всякий раз, когда мы расставались, снова обретал надежду.

– Ну а потом Хелена вас застала в постели в Эсе. Это случилось в тот период, когда она думала, что между вами было все кончено? Почему это стало для нее неожиданностью?

– Она никогда не заставала нас вместе с Кариной. Она – очень тактичный человек. Одни выходные я проводил на даче с Кариной, а в другие приезжал туда вместе с Хеленой. И моя жена ни разу не ступала туда ногой при малейшем подозрении, что там может оказаться Карина.

– Но что же тогда произошло?

– Муж Карины поставил ей ультиматум, – тихо ответил Бернхард. – Ультиматум был совершенно недвусмысленный. Ему предложили место в Австралии, в Сиднее, и он твердо решил туда переехать. Детей он также собирался забрать с собой. К тому времени он уже уладил все вопросы и со школой, и со всем остальным. У Карины был выбор: либо поехать вместе с семьей, либо остаться дома, но в таком случае она теряла с детьми всякую связь. Дети в этой игре были самым главным козырем. Карина, так же как и он, прекрасно знала, что дети, в случае выбора, выскажутся в пользу отца. И ей не хотелось отсуживать в судебном порядке у него право опеки над ними. Кроме того, она и сама желала покончить с нашими отношениями.

– Значит, она решила уехать. А что же потом? – спросила Ивонн.

Бернхард, склонившись вперед, обхватил ладонями лицо и открыл рот: его губы дрожали от волнения. Это был тот самый рот с толстыми полураскрытыми губами, который так раздражал и манил к себе Ивонн, который поначалу был ей совершенно безразличен, потом неприятен и, наконец, стал таким желанным. А теперь этот рот… заговорил. Его округлая мягкость форм больше не интересовала ее. Ей нужны были только слова. И когда Бернхард несколько замешкался, ее охватило беспокойство. Ивонн встала, взяла его рубашку и села возле него.

– Тебе холодно? – приветливо спросила она и, не услышав ответа, накинула ее мужчине на плечи, а потом спокойно продолжила: – Карина не уехала с мужем в Сидней. Что же случилось?

Бернхард изучающе смотрел на персидский ковер, словно в его замысловатом рисунке он смог бы отыскать ответ на ее вопрос.

– Мы договорились встретиться в последний раз в моем домике в Эсе. Но то, что там произошло, не поддается объяснению. После близости мы лежали крепко обнявшись и молчали. Потом оделись. Я думал о том, что все, что мы делали и делаем, – это все в последний раз. Когда она захотела уйти, я попросил ее не уходить так сразу. И она осталась еще ненадолго. Потом мы еще раз простились, но я снова убедил ее остаться. А потом она сказала, что ей действительно пора уходить. Я плакал, умоляя ее остаться еще ненадолго. Карина долго держала мою руку, до тех пор пока я не успокоился, а потом внезапно оставила меня и пошла, не сказав ни слова. Просто взяла и пошла. Она просто не могла иначе.

Несмотря на то что наше расставание затянулось, ее уход оказался для меня полной неожиданностью. Все произошло слишком рано и совершенно неестественно. Я закричал: «Не сейчас!» Но Карина даже не обернулась. Она невозмутимо направлялась к двери, словно и не слышала меня.

Бернхард замолчал и с удивлением посмотрел на свои дрожащие руки. Он поднял одну и медленно повернул ее, чтобы осмотреть со всех сторон, словно это был совершенно незнакомый ему предмет. Ивонн взяла его дрожащую руку в свои мягкие ладони.

– А что потом? – осторожно спросила она.

– Попробую припомнить, ведь я еще никому об этом не рассказывал. Я, в некотором роде, даже себе ни разу толком об этом не рассказывал. В памяти сохранились только отдельные, разрозненные образы.

– И что же ты собрался делать, когда Карина направилась к двери?

Бернхард высвободил руку и сел, сжавшись в комок под рубашкой, словно черепаха под своим панцирем.

– Я знал только одно – что она не должна переступить порог дома. Все, что угодно, только не это. Должно быть, я принес из кухни нож, но я этого не помню. Наверное, я что-то сказал, что заставило ее остановиться и подождать меня, в то время как я ходил за ножом. А потом меня охватило это чувство, когда я вышел из себя, причем в буквальном смысле этого слова. Я даже не осознавал, что держу в руке нож. А может, это было лишь непростительным оправданием. У меня возникло ощущение, будто нож стал продолжением моих чувств. Словно боль из моего сердца через руку напрямую передалась ему и словно через него, и никак иначе, я мог выразить свои эмоции. Ужасное смертоносное средство для выражения ужасного испепеляющего чувства.

Полагаю, я думал о том, чтобы сотворить и с собою то же самое. Мы оба должны были умереть. А может, это лишь непростительное оправдание. Единственное, что я действительно помню, так это мое твердое убеждение в том, что она не должна была переступить порог дома. (А случись нечто подобное, то никакая катастрофа в мире не показалась бы мне столь же ужасной, как эта…) Когда я понял, что натворил, позвонил Хелене…

– Разве не лучше было бы позвонить в скорую помощь или в полицию? – возразила Ивонн. – Ты был уверен в том, что Карина мертва?

– Не совсем. Но Хелена, как медсестра, могла бы определить это.

– Но ведь скорая помощь приехала бы значительно быстрее! Да были же и другие возможности.

– Но я был практически уверен в том, что она мертва. И… да я, собственно, не очень-то задумывался над этим. Как-то так случилось, что первой в моей пустой голове возникла мысль именно о Хелене. Я позвонил ей и рассказал о том, что натворил. Она сразу все поняла, она ведь все схватывает на лету. Она кратко объяснила мне, что нужно делать: «Оставайся на месте и ничего не предпринимай. Сядь на стул и дождись меня».

Я исполнил все в точности так, как она велела. Должно быть, она мчалась как одержимая, либо у меня напрочь отключилось восприятие времени, поскольку возникло ощущение, что она появилась сразу после того, как я обо всем ей рассказал. Сначала она осмотрела Карину и подтвердила, что та мертва. «Не переживай, я обо всем позабочусь сама».

И так оно все и было. Она помогла мне снять с себя окровавленную одежду и помыться. Это очень напомнило мне ситуацию, когда сразу после попытки самоубийства я оказался в больнице и ей пришлось обмывать меня. Тогда она заботливо помыла меня мочалкой. Господи, как же я тогда влюбился в нее. Это было сделано с такой любовью, что никогда прежде я не испытывал ничего подобного в своей жизни.

Бернхард выпрямился, и рубашка соскользнула с его спины, но он, казалось, даже не заметил этого. Его голос звучал мягко и загадочно, словно проистекал из загадочного и таинственного мира.

– Я протянул ей руки, поворачиваясь то туда, то сюда, а она мыла меня. Основательно, со всех сторон. Кровь проникла в самые необычные места, в уши, под мышки, словно я принял кровавый душ. При этом все это время она успокаивала меня и говорила, что позаботится обо всем. И я целиком и полностью доверился ей.

Хелена привезла с собой пакет с чистой одеждой для меня: выглаженную рубашку, пару приличных брюк, кальсоны и носки, даже новые туфли. Я был в таком ступоре, что ей пришлось помочь мне одеться.

Потом она сказала, что мне нужно поехать домой, принять горячую ванну и лечь спать. Если приедет полиция, я должен сказать, что жена отправилась за покупками около девяти часов утра.

Я, как послушный ребенок, делал в точности все, что она говорила. Я отправился домой, принял ванну, лег в постель и странным образом уснул. И это средь бела дня и несмотря на весь тот ужас, что я пережил. Мой мозг был опустошен. И я уснул, испытывая лишь чувство смертельной усталости.

Я проснулся оттого, что в мою дверь позвонили двое полицейских. Морально я был уже готов к тому, что на меня наденут наручники и заберут в полицию. Но вместо этого они сказали мне, что в нашем летнем домике произошло преступление и моя жена арестована. Большего они сказать мне не могут, и дополнительную информацию я получу позднее.

– А что ты? Ты не сказал им, что они арестовали не того человека?

Бернхард снова сжался в комок и, потирая подбородок, казалось, серьезно задумался над вопросом Ивонн.

– Я был в шоке, – выговорил он наконец. – Да, должно быть, все так и было. Я почти ничего не сказал им. Они стали задавать мне другие вопросы. К примеру, сказала ли Хелена о том, куда намеревалась поехать утром. Я ответил только то, что жена мне строго-настрого наказала, а именно что она собиралась поехать по магазинам. Это была моя единственная ложь.

Они спросили, была ли у меня любовная связь с Кариной, и я ответил, что да. Потом они спросили, когда я в последний раз посещал наш летний домик, и я ответил, что вчера, что было чистой правдой, отвез туда кое – какие инструменты, хотя я приезжал туда главным образом за тем, чтобы включить отопление: к нашему приезду с Кариной там должно было быть уже тепло.

Бернхард покачал головой и, тяжело вздохнув, продолжил:

– Возможно, это звучит несколько странно, но в течение всего времени, прошедшего с ее ареста и до суда, я думал, что Хелена сумеет каким-то образом выпутаться из этой истории и что она наверняка что-нибудь придумает, чтобы снять обвинения с нас обоих. Я даже и представить себе не мог, что она получит такое суровое наказание.

Во время ее предварительного заключения у нас не было возможности поговорить, и, только когда Хелена оказалась в тюрьме, я узнал, что она сделала. Она уничтожила все следы, которые хоть как-то могли подтвердить мою вину. Она ходила к чужим мусорным бакам, находившимся довольно далеко от домика, чтобы выбросить пакет с моими туфлями, брюками и ее блузкой. Мою окровавленную рубашку она надела на себя. Хелена часто носила мои вещи, когда мы выезжали на природу. Потом она позвонила в полицию и стала дожидаться их приезда с ножом в руках.

– И все поверили в то, что она виновна? – удивленно спросила Ивонн.

– Да. Ее выступление прозвучало весьма убедительно.

– Неужели не оказалось ни одного свидетеля, кто бы мог видеть тебя в домике?

– Никого. Это был март, и поселок пустовал.

– В полицейском рапорте написано об обнаруженных свежих следах «вольво».

– Ну и что? Я приезжал в домик накануне вечером и привозил туда свои инструменты. Но в этом нет ничего удивительного. Никто меня об этом даже и не спросил.

– А потом, уже после того, как твою жену приговорили к десяти годам, ты не думал о том, что пришло время устранить это недоразумение?

Бернхард замолчал; казалось, что он крепко задумался. Потом он произнес:

– У нас был особенный брак. Думаю, что посторонним этого не понять. Продолжительный тюремный срок мне бы ни за что не пережить, и Хелене это было прекрасно известно. Она очень хорошо меня знает. И потом она сама выбрала этот способ проявления своей любви. Она уже во второй раз спасает мне жизнь. Сначала в больнице, когда я совсем пал духом и уже подумывал еще об одной попытке самоубийства. И вот теперь здесь. Окажись я в тюрьме, непременно наложил бы на себя руки. И она знала об этом.

– Не думаю, чтобы ты покончил с собой, – спокойно заметила Ивонн. – Ты слишком труслив для этого.

– Только не в этом случае. Я без страха спрыгнул с моста и непременно повторил бы это снова.

– Бернхард, прошло много лет с тех пор, как ты прыгал с моста. Ты был молодым и незрелым. Не думаю, чтобы ты решился на нечто подобное, зная, сколько боли придется перенести и чем придется рисковать. Кроме того, ты был сильно пьян. И едва ли ты снова отважился бы на это.

Мужчина пожал плечами:

– Наверное, ты права. Я каждый день думаю о том, чтобы положить конец всему, но до сих пор так ничего и не сделал. Пожалуй, я стал очень ленивым. Нора, знаешь, до случившегося в нашем летнем домике я всегда полагал, что самое худшее из всех существующих чувств – это скорбь. Скорбь от потери близкого или оттого, что сам оказался брошенным. Только одному Богу известно, сколько я перенес страданий. Но скорбь ничто по сравнению с чувством вины. Вина! – Это слово прозвучало так хлестко, как удар кнутом по его обнаженной груди. – Это самое ужасное, что только может быть.

Ивонн, глядя на его перекошенное от боли лицо, тихо произнесла:

– Ты не прав, Бернхард. Есть еще нечто такое, что хуже даже, чем чувство вины: это отсутствие этого чувства. Тот, кто не признает свою вину, уже не человек. Это монстр. Однажды ты спросил меня о том, а существует ли прощение. Ты еще помнишь? И я тебе сказала, что, по-моему, оно существует. Если есть вина, то должно быть и прощение. Я считаю, что все дело именно в чувстве вины. Осознав и раскаявшись, ты получаешь и прощение.

Ивонн замолчала и, прежде чем продолжить, внимательно посмотрела в глаза Бернхарду:

– Ты знаешь, что тебе теперь следует сделать?

Он вопросительно посмотрел на нее.

– Тебе придется пойти в полицию и во всем признаться.

Бернхард, едва не задохнувшись от ужаса, жестко возразил:

– Никого не касается, как мы решаем свои дела. Нора, я рассказал тебе обо всем по большому секрету, всецело полагаясь на то, что это останется между нами.

– Я не собираюсь доносить на тебя в полицию. Я также не думаю, что меня вообще кто-то станет слушать. Это не такое уж и простое дело – отменить приговор. И прежде всего потому, что сам осужденный этого не хочет. Но если ты сам туда пойдешь, то тогда это будет совсем другое дело. Поэтому, Бернхард, я просто прошу тебя: скажи им правду.

Мужчина посмотрел на Ивонн с разочарованием во взгляде.

– Нора, но ты же сказала, что ты мой ангел-хранитель. Я думал, что ты будешь меня защищать.

– Этим-то я как раз и занимаюсь. Я защищаю тебя от самого себя.

– Но ты не можешь заставить меня пойти в полицию, – резко возразил он.

– А если Хелена тебя попросила бы об этом, ты бы это сделал?

– Хелена никогда не попросит меня об этом.

– Ну а если бы она это сделала?

Подумав какое-то время, Бернхард ответил:

– Я бы без колебаний сделал все, о чем попросила меня Хелена.

– Прекрасно, – кратко сказала Ивонн и встала. – Это – самое главное, что вы настолько единодушны.

– Именно так.

– Я ухожу. Твои рубашки висят в ванной. На сушилке пока еще нет свободного места, но с этим ты наверняка и сам сможешь справиться.

– Ну да. А ты придешь в четверг? Или в июле ты уходишь в отпуск?

– Нет, Бернхард. Я больше не приду.

– Ты уходишь в отпуск прямо сейчас?

– Нет, я увольняюсь.

Бернхард удивленно уставился на Ивонн:

– Увольняешься, так внезапно? Ты не можешь так шутить.

– Я не шучу. Я больше никогда не переступлю порог этого дома. Меня тошнит от твоих рассказов. Бернхард, я не могу находиться с тобой под одной крышей.

Ивонн встала и стремительно направилась в прихожую.

– Нет. Подожди. Ты не можешь этого сделать. Вернись!

Бернхард побежал вслед за Ивонн и схватил ее за руку. Его хватка была такой крепкой и болезненной, что она остановилась.

– Нора, не бойся, я ничего тебе не сделаю. Но ты ведь не можешь так просто меня бросить. Ты же больше чем просто домработница. У нас ведь так много общего, разве ты забыла об этом?

– Секс, но это совсем ничего не значит. Ведь так ты когда-то сказал? – прошипела она.

– Но ты и в самом деле мне небезразлична. Я всегда жду понедельников и четвергов, когда ты приходишь. Разве ты не знаешь об этом?

Бернхард крепко держал Ивонн за обе руки, и она поняла, что собственными силами ей не справиться. Она видела, как напряглись мощные мускулы на его плечах и предплечьях.

– Отпусти меня, пожалуйста, отпусти, – взмолилась Ивонн, удивившись тому, как жалобно прозвучал ее голос.

– Нет, если ты намерена меня бросить.

– Я останусь еще ненадолго. Хорошо? – выдохнула она. Несмотря на то что губы ее дрожали, она попыталась говорить спокойно и убедительно.

– Обещаешь?

Ивонн согласно кивнула, и Бернхард отпустил ее руки. Она, поморщившись, потерла запястья. Бернхард рассмеялся. В следующий момент Ивонн кинулась к двери, но мужчина среагировал молниеносно, и едва она успела приблизиться к ней, как он заслонил ей выход.

– Ты же обещала! – возмущенно крикнул Бернхард. – Ты же обещала остаться. И я не выпущу тебя, пора бы уже зарубить это у себя на носу.

Голая волосатая грудь мужчины вздымалась и опускалась в едва сдерживаемой ярости, его плечи судорожно приподнялись. В таком виде он напомнил Ивонн раненого кабана, сильного, мускулистого и обезумевшего от боли. Его черные зрачки расширились, придавая ему нечеловеческий вид.

Внезапно Ивонн заплакала от страха. Никогда еще в жизни она не испытывала ничего подобного. Прежде она плакала и от горя, и от радости, от негодования и усталости. Но никогда от страха. Это был сдержанный, с дрожью в голосе плач загнанного зверя, забившегося глубоко в нору; и, едва раскрывая рот, она, то и дело запинаясь, сумела только пробормотать:

– Разве ты не понимаешь… что я боюсь тебя… когда ты… так себя ведешь?

– Боишься? Но почему ты боишься? – Бернхард посмотрел на нее с нескрываемым удивлением. – У тебя нет причин для страха.

И Ивонн неожиданно для себя поняла то, что он имел в виду: ее страх не шел ни в какое сравнение с его собственным страхом.

Заставив себя успокоиться, она произнесла уже другим тоном:

– Отойди.

У нее был все такой же категоричный, но при этом очень четкий и ободряющий голос, как и прежде, когда она отвозила Бернхарда в больницу во время его приступа страха. Ивонн догадалась, что Хелена разговаривала с ним точно так же.

– Бернхард, сейчас же отойди от двери.

Он посторонился. Его рот открывался и закрывался, как у рыбы.

– Но, Нора…

Ивонн нажала на дверную ручку вниз и вышла. Спустившись по лестнице, она выбежала на улицу. Сильный дождь ударил ей в лицо.

– Нора, подожди! – послышался голос Бернхарда.

Она бросила украдкой взгляд через плечо: стоявший на ступеньках мужчина отнюдь не кинулся вслед за ней.

Мокрая от дождя Ивонн, дрожа от холода в блузке с коротким рукавом, побежала по улице Флоксов. Ее пальто осталось у Бернхарда, и это был хороший знак: это было пальто Норы Брик, и, следовательно, она никогда уже не наденет его, поскольку Норы Брик больше не существует.

Ивонн завела двигатель машины и выехала из предместья. На этот раз она покончила с ним окончательно.

Однако ей предстояло уладить еще одно дело, только не здесь, а в совершенно ином месте.

Глава 26

Ивонн попыталась нарисовать в своем воображении картину помещения, в котором должна была состояться эта встреча: голые стены, люминесцентные лампы на потолке, мебель вся в пятнах и местами прожженная сигаретами, решетки на окнах. Именно так она рисовала в воображении тюремную комнату для свиданий.

Однако сопровождавшая ее сотрудница открыла перед ней дверь в некое подобие конференц-зала: помещение было светлым и чистым, с большим столом, сделанным из массива березы, и мягкими стульями, а также очень милым сиреневым ковром на полу.

– Комнаты для свиданий выглядят так уныло. А здесь будет намного приятнее. Присаживайтесь, Хелена придет с минуты на минуту.

Ивонн, усевшись за большой стол лицом к двери, стала ждать.

Еще бы чуть-чуть – и ее бы сюда не пустили. После того как она позвонила и попросила о свидании, представившись Норой Брик, она должна была обязательно показать на входе свое удостоверение личности. Спокойно и уверенно Ивонн вынула из своего бумажника все его содержимое и с нарастающей нервозностью принялась просматривать все отделения. В конце концов она воскликнула, что, должно быть, оставила свое удостоверение в магазине, когда расплачивалась там пластиковой картой VISA. Со слезами разочарования на глазах она стала рассказывать о том, что ради этого свидания проделала долгий путь из Гетеборга, и вот теперь ей придется ни с чем возвращаться назад.

Охранник внимательно посмотрел на несчастное лицо Ивонн, ее песочного цвета деловой костюм и ослепительно-белый, слегка приподнятый воротник блузки. Он сдержанно кивнул в сторону закрытой двери, словно это отступление от правил было их общим секретом, затем раздался щелчок, и она смогла войти внутрь. Ей пришлось сдать свою сумку при входе, и в душе она очень надеялась, что никто не станет ее досматривать и не отыщет там ее водительские права.

Дверь в конференц-зал была открытой, и Хелена вошла туда в сопровождении одной из охранниц. На ней был спортивный костюм и кроссовки. Ее короткая спортивная стрижка и ритмичная походка создавали впечатление, будто она только что пробежалась трусцой по лесу, а не вышла из тюремной камеры.

– Я оставлю вас здесь одних. Там в термосе есть кофе, а рядом в коробке должны быть еще и кексы.

Женщина-охранник вышла и закрыла за собой дверь.

– Кофе не желаете? – спросила Хелена.

– Да, с удовольствием.

Хелена налила кофе себе и гостье – от кексов они обе отказались – и села к торцу стола. «На место председателя собрания», – подумала про себя Ивонн.

– Неплохой конференц-зал, – сказала она и огляделась вокруг. – Полагаю, что далеко не у всех заключенных проходят здесь свидания. Должно быть, у вас образцовое поведение, раз вы пользуетесь такими привилегиями.

Хелена ничего не ответила.

– Вы, безусловно, ведете себя превосходно. И вероятно, даже гладите рубашки самому начальнику тюрьмы.

– У вас ко мне какое-то дело? – спросила Хелена с некоторым безразличием в голосе.

– Да, но для начала мне хотелось бы принести вам свои извинения за случившееся во время нашей предыдущей встречи. То, что вы увидели в вашей спальне, больше не повторится.

Голубые глаза ее собеседницы озадаченно посмотрели на нее, а затем Хелена рассмеялась:

– О, надеюсь, что мое присутствие не слишком вас смутило. Вы так стремительно удалились.

– Мне было очень стыдно. Я понимаю, что мы сильно оскорбили вас, и поэтому мне бы хотелось от всей души попросить у вас прощения.

Хелена расхохоталась, словно услышала слова ребенка, неосознанно сказавшего нечто очень смешное, а потом спокойно заметила:

– Меня приговорили к десяти годам заключения. И мне не приходится надеяться на то, что все это время мой муж будет хранить мне физическую верность. И мне нет никакого дела до того, как он будет себя вести. Но я считаю, что использование для этой цели домработницы – разумное решение данной проблемы.

– Вы очень расчетливая женщина.

Хелена слегка пожала плечами, взяла чашку и отпила кофе. Ивонн обратила внимание на то, что ее ногти были коротко подстрижены, но при этом тщательно обработаны и покрыты бесцветным лаком.

– Не стоит излишне усложнять ситуацию.

– Причиной моего стремительного ухода тогда было не столько чувство стыда, сколько страх, – продолжила Ивонн. – Я тогда думала, что вы убиваете всех любовниц своего мужа, которых застаете с ним.

– Ах вот в чем дело!

Хелена с выражением полного равнодушия продолжала смотреть на собеседницу.

– Но мы обе знаем, что это далеко не так.

При этих словах ни один мускул не дрогнул на лице жены Бернхарда.

– Бернхард обо всем мне рассказал. Он рассказал о том, как произошло это преступление и кто настоящий убийца.

Если Ивонн ожидала увидеть ее реакцию, то ей пришлось разочароваться. Эти слова не вызвали у Хелены ни капли смущения или, по крайней мере, изумления. Она продолжала смотреть на Ивонн с выражением вежливого внимания, словно речь шла о недомоганиях во время менструации или неприятностях на работе.

– Почему вы взяли на себя преступление другого человека?

– Бернхард не вынес бы тюремного заключения, – напрямую ответила она. – Он бы сгинул здесь. Я взяла на себя его вину только из-за любви к нему и только потому, что хотела уберечь его от этой участи.

– Значит, мученица, – констатировала Ивонн. – Я так и думала. Однако если вы надеетесь на то, что вас канонизируют, то у вас плохие шансы. Те кандидаты, которые берут на себя грехи других людей и страдают во имя их избавления, не пользуются особым расположением в Ватикане. Там придерживаются мнения, что такое оказалось под силу только одному человеку и нельзя ставить себя с ним в один ряд. Это расценивается как… да, как дерзость.

Хелена расхохоталась от души:

– Вы слишком серьезно к этому подходите. Конечно, я бы могла не брать на себя вину Бернхарда, тогда бы ему самому пришлось все это расхлебывать. Это целиком вопрос целесообразности. Кто – то должен понести наказание. И я лучше его подхожу для этой роли. По сложившемуся уже жизненному укладу это больше подходит мне, так как у меня нет проблем с дисциплиной и у меня нет боязни замкнутого пространства. Когда я выйду на свободу, смогу продолжить свою работу медсестры. В деле ухода за больными всегда требуются руки. А на карьере Бернхарда тюрьма поставила бы крест. В его работе нельзя вот так запросто явиться после пяти-шестилетнего отсутствия и продолжить с того места, где когда-то остановился.

– Значит, у вас все здорово?

– Я так не сказала. Но я справляюсь.

– Ас другими заключенными вы ладите?

– О да. Я ведь осуждена за убийство, а к этому относятся с уважением.

– И вы с кем-нибудь здесь уже сблизились?

– Нет. У меня мало знакомых, как в тюрьме, так и за ее пределами.

– Но, должно быть, очень тяжело находиться вдали от мужа. Насколько я понимаю, вы были с ним очень близки.

Хелена кивнула, и впервые за время их беседы Ивонн увидела, как выражение ее лица стало несколько мягче и чувственнее. Жена Бернхарда расстегнула «молнию» на своей спортивной куртке и достала медальон, висевший на цепочке на ее шее.

– У меня всегда при себе есть его фото, – сказала Хелена.

Она обхватила пальцами медальон и несколько секунд подержала его в руке, а потом, не открывая, спрятала снова под куртку. Этот жест показался Ивонн таким привычным и даже ритуальным, что она подумала о том, что там могли бы быть четки либо распятие.

– Но наказание не исчерпывается только практической стороной вопроса. Это еще и возможность… искупить вину, так это называется. И Бернхард не в состоянии это сделать сам. Вы отняли у него такую возможность. Вы даже не оставили ему выбора. Вы хоть раз задумывались над этим?

Хелена после непродолжительного молчания произнесла:

– Вы так мало знаете моего мужа. Вы можете представить его в этом закрытом учреждении, в компании с торговцами наркотиками, насильниками и наемными убийцами? С людьми, которые с самого детства росли в грубой и жестокой среде, для которых единственный существующий в жизни закон – это право сильного за счет слабого. Как вы считаете, сумел бы Бернхард сам справиться в таком окружении?

– Не знаю. И вы не знаете, и Бернхард тоже. И до тех пор не узнает, пока у него не появится возможность почувствовать это на собственной шкуре.

Хелена, склонившись над столом, тихо, но при этом резко, заметила:

– Они бы уничтожили его.

– Откуда такая уверенность? Вы же смогли найти способ приспособиться к здешним условиям. А почему Бернхард не смог бы? Он наверняка не настолько слаб, как вы думаете.

Хелена посмотрела на свою собеседницу усталым снисходительным взглядом, словно нисколько не сомневалась в том, что доказывать что-то Ивонн было делом бесполезным.

– В ваших взаимоотношениях у каждого из вас была своя строго отведенная роль, – продолжила Ивонн. – И это очень подходило к той ситуации, когда вы познакомились, в которой вы были медсестрой, а он – пациентом. Однако не кажется ли вам, что пришла пора поменяться ролями? Бернхард рассказывал мне, что ваша мать была очень больным человеком, а отец – алкоголиком. У моей матери было психическое заболевание. При таких родителях приходится быть сильным. Но нужно ли это на самом деле? Я считаю, что сильнее становишься тогда, когда делаешь добрые дела. Но нужно попробовать и быть чуточку слабее. После стольких лет это будет нелегко, и потребуется тренировка. Нужно учиться быть слабым. А Бернхард должен развивать в себе силу. Возможно, он уже сейчас в одном ряду с сильными.

– Есть люди, которых трудности закаляют. Нора, и вы и я, мы обе относимся к этой категории. А есть такие, кто ломается и идет ко дну. Таков мой брат, и Бернхард тоже. Это именно так, я хорошо его знаю.

– Но вы не жили с Бернхардом со времени совершения убийства. А я была рядом с ним и знаю, что его мучит сильнейшее чувство вины. У него бывают ужасные приступы страха. Однажды мне пришлось даже везти его в больницу, поскольку он задыхался. Хелена, вы возложили на его плечи тяжелое бремя, которое, возможно, тяжелее даже тюремного заточения. Его преследует чувство вины не только за совершенное им преступление. Он ощущает свою вину и перед вами, поскольку вы взяли на себя его наказание. Но ведь это так нравится мученикам, не так ли? И сколько бы вы ни страдали, всегда есть некто, кто страдает еще больше: это как раз тот человек, который и стал причиной этих страданий.

– Еще кофе?

Ивонн покачала головой, а Хелена, налив себе кофе, спокойно и деловито возразила:

– Вы ничего в этом не понимаете и никогда не поймете. У нас с Бернхардом особые взаимоотношения.

– Конечно, можно сказать и так, ведь на протяжении многих лет вам пришлось делить его с другой женщиной, – язвительно заметила Ивонн.

– Она совершенно ничего для него не значила.

– Вот как? А у меня сложилось иное впечатление. Он был прямо-таки одержим ею.

– Любовь и секс – это не одно и то же.

– Да, и Бернхард говорил то же самое. Но я полагаю, что вы чересчур разделяете оба эти понятия. А вы вообще хоть когда-нибудь спали с ним? А детей у вас нет по этой причине?

Похоже, что впервые за все это время самолюбие Хелены и в самом деле оказалось задето.

Она побледнела, и Ивонн увидела, как напряглись ее челюстные мышцы.

– Прошу прощения, это меня не касается, – поспешила извиниться Ивонн. – Я вела себя просто бессовестно. Извините, ради бога. Но вы очень ошибаетесь, если считаете, что Карина была лишь «разумным решением этой проблемы», или как вы там выразились до этого. Она значила для него намного больше. Он любил ее. Нет, не так: он все еще любит ее.

Хелена, высокомерно и презрительно глядя на собеседницу, самоуверенно заявила:

– И как только вы додумались до такого? Бернхард любит меня.

– Вы носите медальон с его изображением. – Ивонн рукой указала на грудь Хелены. – У Бернхарда тоже есть фотография, которую он всегда носит при себе. Но это отнюдь не ваше фото, Хелена. В кармане его пиджака лежит снимок Карины.

Голубые глаза жены Бернхарда стали темными, как морская пучина, когда над ней собрались тучи.

– Этого не может быть, – жестко отрезала она. – Он сжег все фотографии Карины. Мы вместе сделали это в кухонной мойке. Мы уничтожили и все негативы.

– И все же один снимок он сохранил, а чтобы ненароком не повредить, ваш муж даже заламинировал его. Ничего удивительного, ведь других – то не осталось.

– Вы лжете, – подавленно возразила Хелена.

– Неужели? Тогда в следующий раз, во время очередного отпуска, суньте свою руку в карман его пиджака. Левый внутренний карман, прямо у сердца.

Хелена молчала. Непроизвольно коснувшись рукой груди, она нащупала сквозь ткань куртки заветный медальон. В конце концов, слабым, почти сдавленным голосом она спросила:

– Зачем вы пришли? Что вам нужно от меня?

– Я хочу, чтобы во время вашего следующего отпуска вы поговорили с Бернхардом и сказали, что ему нужно во всем сознаться и самому понести свое наказание. Если вы попросите его об этом, то он послушает вас. Он сам мне об этом сказал. Ему нужно это наказание. И он обязательно справится. Но он и пальцем не пошевелит, если вы не заставите его это сделать. Очевидно, что только в этом случае он начнет действовать.

– А если он откажется?

– Тогда он – настоящая свинья, и вам следует его бросить. Заставьте себя порвать с ним и проведите свой отпуск где-нибудь в другом месте.

Не ответив ни слова, Хелена поставила термос на место, на книжную полку, висевшую на стене. Она бросила картонный стаканчик в корзинку для бумаги, а пластиковый держатель в корзинку возле термоса. Посмотрев на часы, она повернулась к Ивонн и едва ли не с дружеской теплотой в голосе произнесла:

– Боюсь, что время нашего свидания подошло к концу.

– Прежде чем уйти, мне бы хотелось выяснить еще одну деталь. Почему вы сказали полицейским, что это убийство было спланированным? Разве не лучше было бы сказать, что вы застали их обоих в своем дачном домике и убили женщину в состоянии аффекта, что вы были в таком шоке, что не могли контролировать свои чувства? Тогда бы считалось, что вы совершили непреднамеренное убийство, и наверняка получили бы меньший тюремный срок.

– Не знаю, – задумчиво ответила Хелена. – У меня не было достаточно времени, чтобы до конца все продумать. Но мне не хотелось, чтобы в этом деле был замешан Бернхард, он не должен был попасть под подозрение. Единственной подозреваемой должна была быть я. Лгать трудно. Лучшие шансы у того, кто меньше всего отступает от правды. Тогда, в машине, по дороге на дачу, я попыталась предположить, как бы повела себя, если бы сама убила женщину. Я никогда бы не смогла потерять над собой контроль и в состоянии аффекта лишить жизни кого бы то ни было. В этом я уверена совершенно определенно. Если бы я решилась на убийство любовницы Бернхарда, то поступила бы так же, как и рассказывала полицейским: подождав пару недель, я бы условилась о встрече с ней в каком-нибудь уединенном местечке, а чтобы она ничего не заподозрила, пригласила бы ее пообедать со мной. Именно так бы я и поступила, и с психологической точки зрения это вполне соответствовало бы моему типу поведения. И тогда лгать получилось легче. Но если бы я только знала, что по этой причине меня будет ждать значительно более суровое наказание, тогда бы я наверняка придумала что-нибудь еще. Но как было уже сказано, у меня было слишком мало времени для размышлений, а мне было чрезвычайно важно, чтобы мне поверили.

В коридоре послышались шаги и звон ключей.

– Так вы сделаете то, о чем я вас попросила? – спросила Ивонн свою собеседницу.

– Я подумаю об этом.

Внезапно Хелена сделала шаг навстречу Ивонн и дрожащим от едва сдерживаемого напряжения голосом произнесла:

– Вы совсем не похожи на домработницу. Кто вы на самом деле?

Призадумавшись на мгновение, Ивонн ответила:

– Бернхард называл меня своим ангелом-хранителем. Скажем так, я что-то вроде наблюдателя. Вернее, была таковой. С отъездом отсюда моя миссия будет завершена. Теперь, Хелена, все зависит от вас.

Часть четвертая

Лунный свет над предместьем

Глава 27

Налетевший со стороны Эгейского моря легкий бриз трепал воланы зонтика и охлаждал горячую загорелую кожу Ивонн. Она лежала на спине на взятом напрокат лежаке и следила за тем, как Симон плавает под водой: на поверхности виднелись только трубка для подводного плавания да одетый в плавки зад ее сына с исходившими от него медленными кругами бирюзового цвета. Он фотографировал рыбок камерой для подводных съемок, купленной ему Йоргеном. Мальчик то и дело выныривал на поверхность и выкрикивал ей, что увидел под водой.

Йорген вернулся из маленького прибрежного паба с двумя кружками пива в руках и уселся на лежак возле жены. Он протянул ей запотевшую кружку со стекавшими вниз каплями.

– Холодное пиво на раскаленном пляже – разве может быть что-то лучше этого? – заметил он.

Они заказали билеты на чартерный рейс еще в январе, когда только появились летние каталоги и когда они еще были одной семьей, запланировавшей свой отдых на море. С тех пор Ивонн и Йорген все больше жили порознь, каждый своей собственной жизнью, но Симон очень ждал этой поездки, и родители решили не отказываться от нее.

Уже в первый день здесь на пляже, сидя на лежаках возле закусочной, они впервые по-настоящему заговорили друг с другом. Йорген рассказал о том, что с осени ему придется работать в центральном офисе его фирмы в Лондоне. Они поговорили немного о его работе: Йорген сделал приличный карьерный скачок, и Ивонн поинтересовалась, тяжело ли подыскать в Лондоне квартиру. Ее муж ответил, что будет жить у одной шведской женщины, которая также работает в центральном офисе. Ивонн не стала больше расспрашивать, догадавшись, что именно эта женщина и стала причиной его переезда.

Они договорились о том, что Симон будет приезжать к Йоргену каждые третьи выходные месяца и что, наверное, он сможет летать и один, под присмотром стюардесс. Йорген заберет с собой только свою одежду и пару безделушек. Мебель и другие большие вещи останутся у Ивонн. У Софии, той женщины, у которой собирается жить Йорген, есть все необходимое.

Они вполне миролюбиво и обстоятельно пообщались друг с другом. Слово «развод» появилось в разговоре только в конце, когда Йорген высказал свое пожелание относительно того, что было бы неплохо заранее начать всю эту бумажную волокиту, с тем чтобы покончить с ней до его отъезда.

А потом они прекрасно отдохнули вместе. В один из дней они взяли напрокат велосипеды и отправились на юг острова, где купались у скалистого берега. В другой раз поехали в горы верхом на ослах, взбираясь по узким тропам вверх, туда, где воздух благоухал ароматами тимьяна и лимонной мяты. Там они перекусили хлебом с сыром, запив все это вином, а поздно вечером поужинали в маленьком ресторанчике. Потом во тьме средиземноморской ночи они брели по узким улочкам домой.

Йорген пребывал в явно приподнятом настроении. На протяжении многих лет он не ощущал себя таким расслабленным и свободным. Он был настроен на шутливый лад, демонстрируя широту своей души, а когда возникали те или иные проблемы – к примеру, во время объезда острова Симон наехал на острые камни, а по возвращении домой растянулся на земле, – был очень терпелив и отзывчив, по-дружески посмеиваясь надо всеми напастями.

«Как же счастливы мы теперь, когда стало очевидно, что мы больше не любим друг друга», – подумала Ивонн.

Симон вышел из воды и сел на лежак в ногах у матери.

– У нас есть что-нибудь попить?

Йорген дал ему купюру, и мальчик побежал в бар, чтобы купить себе какой-нибудь напиток.

– Следует ли нам обо всем ему рассказать? – спросил Йорген.

Ивонн кивнула.

Когда Симон вернулся с бутылкой пепси в руках, отец сказал, что скоро ему придется переехать жить в Лондон, поэтому они не смогут видеться так часто, как прежде. Последняя фраза вызвала у Симона некоторое недоумение. Он перестал пить и вопросительно посмотрел на отца: мальчик и так видел его дома лишь изредка, а в последние месяцы его отец почти совсем не появлялся. Как только Симон услышал, что сможет приезжать к Йоргену каждые третьи выходные месяца и при этом лететь в одиночку на самолете, то очень обрадовался и тут же стал строить планы по поводу того, чем будет там заниматься и что сможет там покупать.

Да, как ни странно, но это был по – настоящему великолепный отдых.

Двух недель в Греции, а потом длинного шведского лета – а в этом году оно было необыкновенно солнечным и теплым – оказалось достаточно, чтобы Ивонн смогла хорошо отдохнуть. Она навела порядок на своем балконе, которым не пользовалась на протяжении многих лет, и купила туда садовую мебель из тикового дерева, а также четырехугольный зонтик от солнца из белоснежного хлопка и бамбука, в тени которого читала и слушала радио.

Когда в конце августа она снова появилась в офисе «Твоего времени», внезапно у нее возникло ощущение, что прошлое осталось позади и она стоит на пороге нового этапа в своей жизни.

То время, когда она под именем Норы Брик работала домработницей у Бернхарда Экберга, казалось ей настолько далеким, что складывалось впечатление, будто этого никогда и не было. Неужели такое возможно, чтобы она, Ивонн Герстранд, преуспевающий консультант в такой узкой области, как управление рабочим временем, востребованный организатор семинаров по повышению квалификации, в трикотажных брюках и растянутом свитере с чужого плеча убирала бы в доме какого-то мужчины? Неужели такое возможно, чтобы она доверила свое стройное, заботливо ухоженное тело этому человеку? И неужели она преодолела столько километров, чтобы встретиться в тюрьме с его женой?

Ивонн подумала о том, что, должно быть, она переживала очень сложный период в своей жизни, возможно, даже некое подобие кризиса среднего возраста. Наскучившая работа, неудавшийся брак – в ней образовалась настоящая пустота. Состояние вакуума – вот подходящее слово, в котором одни предметы могут притягиваться к другим, подобно стеклянному стакану, прилипшему ко рту. Разве она не слышала об этом в чьем-то докладе? А может, это был ее собственный доклад?

Отныне все осталось в прошлом. Сидя в своем очень скромно обставленном офисе, в простом, но при этом очень элегантном льняном костюме, Ивонн вновь превратилась в прежнюю обычно сдержанную и трудолюбивую деловую женщину. Вместе с тем ее преследовало особое ощущение, возникающее у человека, который, пробудившись от ночного кошмара, снова видит себя в своей спальне. И она воскликнула:

– Господи, как же здорово!

В этот самый момент в дверь постучали. Одна из молодых девушек, занимавшихся уборкой письменных столов, выглянула в коридор.

– К тебе пришли, – сказала она.

Поморщив лоб, Ивонн бросила взгляд на календарь. Неужели повестка в суд, о котором она за время отпуска совсем забыла?

В комнату вошла женщина лет пятидесяти с коротко стриженными седыми волосами и обветренным лицом. Не дожидаясь приглашения Ивонн, она села в кресло для посетителей.

– Добрый день, – растерянно произнесла Ивонн.

– Ивонн Герстранд? – спросила женщина. У нее был низкий осипший голос, по всей вероятности, от длительного курения.

Ивонн кивнула.

Гостья представилась именем, которое Ивонн тотчас же забыла, поскольку в следующий момент та добавила:

– Криминальная полиция.

Ивонн испуганно ответила стандартной фразой, которую в подобных обстоятельствах эта женщина наверняка слышала уже тысячу раз:

– А что случилось?

– Я расследую одно дело, – ответила женщина-полицейский. – Ивы, пожалуй, можете мне в этом помочь.

– Охотно, если смогу, – любезно ответила Ивонн.

– Мне бы очень хотелось пообщаться с одной женщиной по имени Нора Брик. Вы ее знаете?

Это имя скользнуло между губ женщины-полицейского стремительно и внезапно, словно укус змеи.

– То есть как? То есть я хотела сказать, как ее зовут?

Женщина-полицейский повторила имя.

– Нет, я никого не знаю с таким именем, – ответила Ивонн.

– У нас есть один подозреваемый. Нора Брик работала у него домработницей. Она может располагать очень ценными сведениями, и нам бы очень хотелось разыскать ее.

Значит, полиция начала новое расследование. Но почему тогда они пришли именно к ней?

И гостья, словно читая мысли Ивонн, протянула ей маленькую карточку. Женщина с удивлением и растерянностью посмотрела на нее. Это была визитная карточка агентства «Твое время» с логотипом в виде капельки росы и ее именем.

– Эту визитную карточку мы обнаружили в бумажнике подозреваемого, – пояснила женщина-полицейский. – К нему она попала от Норы Брик, когда тот принимал ее к себе на работу. Она дала ему эту визитку в качестве рекомендации. Эта женщина утверждала, что работала у вас. Быть может, у вас есть ее адрес или номер телефона?

Ивонн отрицательно покачала головой:

– Сожалею. У меня никогда не было уборщицы по имени Нора Брик.

– Я не занимаюсь расследованием налоговых преступлений, и если эта уборщица официально не числилась у вас, то вам вовсе не стоит беспокоиться по этому поводу. Это дело меня не интересует, – сухо заметила гостья. – Возможно, что ее зовут по-другому, а Нора Брик, по всей видимости, ее ненастоящее имя.

– Вот как?

– Она забыла свое пальто в доме подозреваемого. К его воротнику пришита этикетка с вышитым на ней машинным способом именем Норы Брик. Скорее всего, это торговая марка производителя, и она могла побудить ее взять себе вымышленное имя.

– Но зачем ей потребовалось чужое имя?

– Это нам не известно. Наверное, у нее не было разрешения на работу, и она находилась в нашей стране нелегально.

– Получается, что она не была шведкой, – заключила Ивонн.

– У нее карие глаза и темные волосы. Но в наше время среди шведок встречаются и такие. Вот как вы, например.

Ивонн охватил страх.

– И она безукоризненно говорила по-шведски, – продолжала женщина-полицейский. – Это вам никого не напоминает?

Ивонн неистово закачала головой:

– У меня никогда не было уборщицы по имени Нора Брик. У меня вообще никогда не было уборщицы. Я предпочитаю свою грязь вычищать сама. И полагаю, что и другим следует поступать точно так же, – сказала она, при этом ее голос прозвучал несколько резче, чем ей того хотелось.

И впервые за все время женщина-полицейский улыбнулась, – по крайней мере, Ивонн предположила, что легкое подергивание в уголках губ было улыбкой.

– Абсолютно с вами согласна, – кратко заметила гостья.

– Мне очень жаль, что я так и не смогла ни в чем вам помочь и что вы напрасно приходили сюда.

Наконец Ивонн вновь обрела свой обычный самоуверенный голос и с облегчением рассмеялась своим обычным самоуверенным смехом. Она снова почувствовала под ногами твердую почву и явственно представила себе, как в следующий момент гостья встанет с места, протянет ей свою руку с извинениями за то, что отняла у нее время. Ивонн в свою очередь пожелает ей удачи в расследовании и проводит ее не только до двери агентства, но даже до входной двери в это здание. Мысленно Ивонн уже стояла возле красивых двухстворчатых дверей старинного помещения, в котором располагался офис агентства «Твое время», и поэтому она несколько растерялась, увидев, что ее гостья продолжает сидеть, обращаясь к ней своим спокойным осипшим голосом:

– Я нигде не бываю понапрасну. У нас в руках есть пальто Норы Брик. Увидев его, вы, вероятно, сможете вспомнить женщину, которая его носила. Даже если она никогда не работала у вас в качестве уборщицы, то у нее была ваша визитная карточка. Следовательно, раньше вы где-то пересекались с ней.

– Мои визитные карточки есть у тысяч людей. Я раздаю их вместе с необходимой информацией во время проведения мероприятий по повышению квалификации, а уже потом люди передают их дальше своим друзьям и знакомым. В моем деле нужно постоянно быть на виду. Таким образом, мне совсем не обязательно было лично встречаться с этой женщиной.

– Было бы неплохо, если бы вы по возможности съездили в управление полиции и взглянули бы на пальто.

– Сегодня у меня много работы, – с озабоченным лицом заметила Ивонн.

– Это не займет у вас много времени: только туда и обратно. Через час вы снова будете здесь. Я бы действительно была вам искренне благодарна, если бы вы поехали со мной.

– Самой собой, я поеду с вами, только быстро дам указания своим сотрудникам.

В некотором смысле Ивонн и самой было немного интересно. Получается, что Хелена поговорила с Бернхардом и убедила его во всем признаться. Возможно, что от следователя она узнает еще кое – какие детали, но ей вовсе не следует проявлять к этому чересчур пристальный интерес и быть слишком любопытной.

В управлении полиции женщина– полицейский завела Ивонн в свой кабинет и, попросив ее подождать некоторое время, вскоре вернулась с завернутым в целлофан пальто. Сняв чехол, она без слов приподняла его вверх вместе с вешалкой.

Ивонн и сама не ожидала от себя такой реакции. Безо всяких сомнений, это было оно. Но при виде этого слегка покачивавшегося на вешалке пальто уже после того, как следователь вынула его из целлофана, с рукавами чуть согнутыми в локтях, с небольшими вмятинами спереди на уровне груди, у Ивонн возникло такое ощущение, что она видела перед собой не бездушный предмет одежды, а настоящего человека. Ей показалось, что в этом пальто она видит совершенно четкие очертания человеческого тела, почти такие же осязаемые, как гипсовый слепок.

Ивонн чувствовала, как женщина-полицейский внимательно следила за выражением ее лица.

– Вы узнаете это пальто?

– Нет, – решительно ответила Ивонн.

«Так, должно быть, чувствует себя бабочка, когда после превращения из гусеницы смотрит на свою пустую куколку, – подумала она про себя. – Неужели эта серая помятая вещь – это и есть я?»

Следователь снова сунула пальто в целлофановый чехол и повесила его на стул.

– Итак, благодарю вас за помощь. Это ведь оказалось совсем не долго, не правда ли? Сейчас я попрошу кого-нибудь отвезти вас обратно.

– Да, и вправду очень быстро. А какое, собственно, преступление вы расследуете? – осторожно спросила Ивонн, когда обе женщины шли по коридору.

– Одно убийство.

Ивонн колебалась: она сгорала от желания обо всем узнать.

– Убийство… полагаю, что подозреваемый сам к вам явился и во всем сознался?

– Нет.

– Но откуда же тогда известно, что у вас в руках настоящий преступник?

Ивонн изо всех сил пыталась говорить так, будто это было всего-навсего обычное любопытство, тем не менее она и сама почувствовала, насколько пронзительно прозвучал ее голос.

– Он во всем сознался, – спокойно продолжила следователь. – Улики против него слишком веские. А после признания он стал очень разговорчивым и с готовностью вызвался нам помочь.

– Улики, – растерянно повторила Ивонн. – Вы имеете в виду его волосы, ДНК и тому подобное? Но неужели при таком давнем преступлении это еще возможно?

– Давнем? – Женщина-полицейский с недоумением посмотрела на нее. – Что вы хотите этим сказать? Убийство было совершено три дня назад.

Глава 28

Оставшуюся половину дня Ивонн провела как в тумане. На совещании с участием Циллы и еще двух ее клиентов она была совершенно рассеянной и невнимательной, а во время обеда с руководителем одного большого образовательного центра главным образом молча жевала, позволяя гостю самому вести беседу. После трех у нее больше не было никаких запланированных встреч, и по этой причине она пошла домой, чтобы не нанести еще большего вреда собственной фирме.

Перед началом выпуска региональных новостей Ивонн включила телевизор. Это сообщение оказалось в числе самых первых. Камера оператора показала предместье крупным планом: при виде хорошо знакомых фасадов домов, спрятавшихся в уютной зелени, Ивонн почувствовала, как у нее засосало под ложечкой, словно она слишком переусердствовала с деликатесом.

За кадром послышался голос ведущей: «Здесь, в этом безмятежном тихом предместье…» – и сразу после этого на экране появился дом номер 9 по улице Орхидей, с высоким и узким фронтоном, увитым плющом, и с такой же увитой зеленью, вытянутой двухскатной крышей. Далее следовали ступеньки крыльца, которые она так часто собственноручно подметала (и даже мыла, поскольку Бернхард не хотел, чтобы на них рос мох), потом калитка в сад, которую она так часто открывала и закрывала, и запущенный сад, который теперь едва угадывался. И вокруг участка по всему периметру была натянута бело – голубая лента оцепления, словно бант на подарке гигантских размеров.

Ведущая новостей рассказывала о том, что произошло: проживавшая по этому адресу женщина, отбывавшая тюремное наказание, проводила дома свой отпуск. Когда в воскресенье она не явилась обратно в тюрьму, ее объявили в розыск.

Полицейские разыскали мужа этой женщины, и тот сообщил, что в воскресенье после обеда лично отвез ее на вокзал. Но имевшиеся в доме следы вызвали у полиции подозрения. Позднее в так называемом каменистом саду возле дома под галькой был обнаружен труп женщины с многочисленными ножевыми ранениями. Мужчину арестовали, и он признался в убийстве.

– Ужасно, – заметила Вивьен, сидя в своем лиловом доме, в то время как ее муж Хассе пытался утихомирить лающего карликового спаниеля. Женщина, наклонившись поближе к экрану телевизора, подняла вверх зрачки и дрожащими поджатыми губами произнесла, словно подводя итог этой такой чуждой им кровавой драмы: – Здесь.

Пожелав Симону спокойной ночи, Ивонн сказала, что ей нужно еще ненадолго отлучиться и что ему не стоит беспокоиться, если, проснувшись ночью, он никого не увидит дома. Ивонн довольно часто приходилось допоздна засиживаться на своих мероприятиях. Симон уже привык к этому и знал, что в любой момент мог дозвониться до матери по мобильному телефону.

В полночь, когда, по предположениям Ивонн, большая часть населения уже спала, она отправилась в предместье. Женщина припарковала машину там, где обычно это делала, и пошла по улице Орхидей. Она, не останавливаясь, прошла мимо дома под номером 9, бросив на него лишь мимолетный взгляд. Пройдя еще двадцать метров вперед, туда, где улица заканчивалась поворотной петлей, Ивонн вошла в лес.

Еще при въезде в предместье она успела заметить, что светит полная луна, и теперь, среди деревьев, когда уличные фонари остались позади, она смогла отчетливо увидеть ярко-белый и такой в некотором смысле далекий свет, который, как казалось, так мало общего имел с миром людей.

Ивонн прошла немного в глубь леса параллельно ленте оцепления, при этом ни на мгновение не упуская из виду дом и сад возле него, что – бы не проглядеть возможных часовых. Но дом никто не охранял. Издаваемые вертушкой отдельные беспорядочные звуки еще какое-то время разносились по округе при свете луны, а потом растворялись в ночной тиши.

Поравнявшись с каменистым садом, Ивонн остановилась. В просвете между маленькими камнями и лиственными деревьями она увидела искусственный пруд. Полицейские, должно быть, закопали разрытое место, поскольку слой гальки был таким же ровным, как и прежде, а может, даже еще ровнее. Он был совсем темным, а при свете луны и вовсе выглядел как настоящая водная гладь.

Казалось, что лунный свет отбрасывает на него свои серебристые блики. Ветер стих, и – о, как странно! – на поверхности пруда женщина увидела дрожащее и при этом совершенно четкое зеркальное отражение изящных бамбуковых листьев, кистей мискантуса, а между ними часть дома со свинцово – темными окнами спальни. Но как такое возможно? Как на поверхности гальки могло что-то отражаться?

Оглядевшись, Ивонн нашла маленький камешек и бросила его в пруд. Он булькнул с характерным звуком. При свете луны сверкнули брызги и по воде побежали круги.

Ивонн нашла магическое слово, превращавшее камни в воду. Должно быть, она, сама того не осознавая, произнесла его. Неужели она даже не догадывалась о том, что это слово было настолько заурядным, что не сразу обращало на себя внимание?

Вероятно, это слово, превращавшее воду обратно в камни, было таким же простым и знакомым ей, и кто-то, незаметно для самого себя, произнес его вслух.

Ивонн вышла из леса, ветви деревьев которого загораживали ей весь обзор, и сразу же увидела, что вокруг пруда высились горы земли и гальки. И она вспомнила рассказ Бернхарда о том, что прежде здесь всегда скапливалась вода и они вместе с женой рыли канавы и засыпали эту промоину. Похоже, в этом месте бил родник, и, как только полицейские начали здесь копать, вода сразу же заполнила яму.

Ивонн, приподняв ленту оцепления, проползла под ней и уселась на скамейку.

Она пришла сюда, чтобы в последний раз полюбоваться на каменистый сад, на это удивительное место, немного напоминавшее ей могилу.

Теперь здесь все изменилось. Пруд с водой, обычная яма, был значительно ниже галечного. Уродливые и отвратительные насыпи из земли и гальки заслоняли собой узкие, вертикально вкопанные в землю валуны, возвышавшиеся над каменистым прудом.

Ивонн попыталась представить себе всю картину разыгравшейся здесь трагедии. Хелена попросила Бернхарда пойти полицию с повинной, а тот отказался.

«А если он не согласится?» – спросила ее Хелена во время свидания в тюрьме. И Ивонн ответила, что «тогда он настоящая свинья, и вам следует уйти от него».

Боже мой! От этого воспоминания она застыла на месте. И как только она могла дать подобный совет? Она же прекрасно знала, что больше всего на свете Бернхард боялся быть брошенным. Она и сама испытала на себе этот его страх, увидев его расширившиеся от страха зрачки и ощутив его мертвую хватку на своей руке, – и очень испугалась тогда за собственную жизнь. И как только она могла посоветовать Хелене сказать ему нечто подобное?

Ивонн ударила ладонью по деревянной лавке: она отчаянно разозлилась на себя саму. «И как только мой язык повернулся произнести это слово «бросить», – думала она про себя. – Мне, как никому другому, было прекрасно об этом известно!»

Но ведь и Хелена также об этом знала, подумала Ивонн. Это осознание пришло так внезапно, что ее занесенная для удара рука застыла в воздухе. В конце концов, она знала Бернхарда намного лучше, чем Ивонн. И она непременно должна была предвидеть, какова будет его реакция. Что это – вершина ее самоотверженности?

Жемчужина в ее ореоле мученицы? Возможно, поступок Бернхарда спровоцировали не какие-нибудь там бездумно брошенные слова, а заученная реплика Хелены в этой последней блестящей роли жертвы.

И как, должно быть, ей было на руку, что кто-то посторонний призвал ее бросить Бернхарда ради того, чтобы оказаться на жертвенном алтаре.

В лесу что-то зашелестело. Ивонн резко обернулась: под деревьями двигалась чья-то тень. В следующий момент она увидела, как та сначала выглянула из-за камней, а потом при свете луны шагнула вперед: лесное существо с длинными стройными конечностями, мягкими движениями и лохматой кудрявой шевелюрой. Магнус, садовый человек. Он одним прыжком перемахнул через ленту оцепления и сел рядом на лавку.

– Привет, давненько тебя не было видно, – сказал он. – А я уже подумал, что ты уволилась.

– И это тоже, – ответила Ивонн. – Я здесь совершенно случайно.

– Здесь все изменилось. Появились новые границы и препятствия, которые стоит преодолеть. – Мужчина кивнул в сторону бело-голубой ленты. – По всей вероятности, здесь что-то случилось. Наверное, хорошо, что ты здесь больше не работаешь.

Ивонн невольно задумалась о том, а что было ему известно. Во время их совместной прогулки по садам он рассказывал, что у него нет телевизора, но он наверняка мог узнать эту новость из Интернета или услышать по радио.

– Ты все еще гуляешь по садам? – спросила она, меняя тему разговора.

– Да, но в последнее время у меня не так много свободного времени. Я тоже уволился и теперь занялся садоводством. Работа мне очень нравится, только вечерами я сильно устаю. Но иногда я все-таки делаю кружок-другой. Желание еще есть. Послушай, ты не можешь дать мне твой мобильный?

– Ну да, – растерянно ответила Ивонн и достала телефон из кармана куртки.

Магнус понажимал на нем какие – то кнопки и вернул его обратно, даже не прикладывая к уху.

– И что ты сделал? – удивленно спросила женщина.

– Я сохранил в нем мой номер телефона на случай, если тебе захочется снова прогуляться со мной. Стоит тебе только позвонить, как мы тут же договоримся о встрече. Ведь тебе тогда понравилось?

При виде такого воодушевления Ивонн рассмеялась.

– Действительно, очень понравилось, но думаю, что, скорее всего, у нас ничего не получится. Я уже вдоволь насмотрелась на всяких людей. Возможно, я позвоню тебе, если мне потребуются какие-нибудь садовые растения. Я ведь навела порядок на своем балконе, но, наверное, это случится не раньше конца года.

– Это совсем ни к чему. У нас имеется целая куча подходящих растений на любой вкус. Некоторые летние цветы и герани можно покупать еще довольно долго. Потом есть астры всевозможных оттенков. Ты только позвони, и твой балкон будет выглядеть сногсшибательно. И по хорошей цене. Ну а сейчас мне пора идти.

Магнус встал и, согнувшись, побежал в сторону живой изгороди из елей. Ивонн обернулась и увидела, как он на четвереньках полз к тому месту, где в изгороди имелся лаз. Облако закрыло собой луну, и кромешная тьма поглотила ели, а когда она снова появилась на небе, Магнуса и след простыл.

Глава 29

Над предместьем светила луна.

У стен дома мужчины – любителя новостей – цвели белые и розовые флоксы, а рядом в саду созрели большие синие сливы.

Из-за штор спальни лилового дома струился мягкий свет. Наверное, Вивьен и Хассе, лежа под розовым шелковым покрывалом, с ужасом рассуждали об убийстве на улице Орхидей, радуясь тому, что в их супружеской жизни не было такой неосознанной злобы.

После очередного пиршества в саду Счастливого семейства остались стоять неубранные столы. Наверное, обоих родителей охватило такое внезапное и жгучее желание, что после того, как их дом покинул последний гость, они поспешили в кровать.

Бумажные салфетки лежали на траве, таинственно развеваясь при свете луны; какая-то кошка запрыгнула на стол, обрадовавшись остаткам былого пиршества.

В одном из садов на веревке, натянутой между двумя яблонями, было развешано стираное белье в виде длинного ряда красных футбольных маек.

На доске объявлений висела записка, в которой все члены товарищества поселенцев приглашались на собрание. У председателя товарищества было иранское имя.

Но Ивонн ничего этого не видела.

Она стремительно неслась мимо домов, глядя прямо перед собой. Усевшись в свою машину, она завела двигатель и умчалась прочь.

section
Здесь – клуб хорошего вкуса. (