«Охота на Снарка» (англ. The Hunting of the Snark) — поэма Льюиса Кэрролла, написанная в 1876 году, образец литературы абсурда. Основа сюжета — охота команды из девяти человек и бобра за таинственным Снарком.

Льюис Кэрролл.

ОХОТА НА СНАРКА

Так что не спрашивай, любезный читатель, По ком звонит колокольчик Балабона.

Мартин Гарднер

Охота пуще неволи

Русская поговорка

ПРОЛОГ ПЕРЕВОДЧИКА

Сперва — два слова о том,

что такое Снарк и с чем его едят.

(Разумеется, испросив прощения

   у тех читателей, которые отлично знают,

       что такое Снарк

       (хотя, по правде сказать,

знать этого не может никто

(даже автор этого не знал)).)

        Итак,

Во-первых, во-вторых и в-третьих

Во-первых, было два основоположника литературы абсурда — Эдвард Лир, издавший несколько «Книг нонсенса», и Льюис Кэрролл, издавший сперва «Алису в стране чудес», потом «Алису в Зазеркалье», а потом (в марте 1876 года) «Охоту на Снарка».

Во-вторых, Льюис Кэрролл тридцать лет преподавал математику в Колледже Церкви Христа, что в городе Оксфорде, написал за свою жизнь много ученых книг и чуть ли не сто тысяч писем разным людям — взрослым и детям, немножко заикался и замечательно фотографировал.

В-третьих, написал он свою поэму для детей и посвятил маленькой девочке (но не Алисе Лиддел, дочери декана Колледжа, которой он посвятил «Страну Чудес», а другой — Гертруде Чатауэй, с которой он познакомился на каникулах. Вообще, Кэрролл дружил и переписывался со многими девочками. И правильно делал, потому что разговаривать с ними намного интереснее, чем с профессорами.) Написал-то он для детей, да взрослые оттягали поэму себе: дескать, глубина в ней необыкновенная, не дай Бог ребеночек провалится. Только, мол, sages and grey — haired philosophers (то есть, мудрецы и поседелые философы) способны понять, где там собака зарыта. И пошли толковать так и сяк.

Главное ведь что? Искали, стремились, великие силы на это положили… Доходили, правда, до них слухи, люди-то добрые предупреждали, что Снарк может и Буджумом оказаться, да все как-то надеялись, что обойдется, что — не может того быть. Тем более, когда такой пред водитель с колокольчиком!

Не обошлось. Ситуация обыкновенная, очень понятная. Тут можно представить себе и предприятие обанкротившееся, и девушку, разочаровавшуюся в своем «принце», и… Стоит ли продолжать? Все, что начинается за здравие, а кончается за упокой, уложится в эту схему.

В 40-х годах появилась такая теория, что Снарк — это атомная энергия (и вообще научный прогресс), а Буджум — ужасная атомная бомба (и вообще все, чем мы за прогресс расплачиваемся).

Можно думать (и это едва ли не всего естественнее для нас с вами), что Снарк — это некая социальная утопия, а Буджум — чудовище тоталитаризма, в объятья которого попадают те, что к ней (к утопии) стремятся. Так сказать, за что боролись, на то и напоролись.

Можно мыслить и более фундаментально. Тогда «Охота на Снарка» предстанет великой экзистенциальной поэмой о бытии, стремящемся к небытию, или новой «Книгой Экклезиаста» — проповедью о тщете (но проповедью, так сказать, «вверх тормашками»).

А может быть, дело как раз в том, что перед нами творение математика, то есть математическая модель человеческой жизни и поведения, допускающая множество разнообразных подстановок. Искуснейшая модель, честное слово! Недаром один оксфордский студент утверждал, что в его жизни не было ни единого случая, чтобы ему (в самых разнообразных обстоятельствах) не вспомнилась строка или строфа из «Снарка», идеально подходящая именно к этой ситуации.

Страшно и подступиться к такой вещи переводчику. Вот ведь вам задача:

Блоху подковать!

Вообще, переводить игровые, комические стихи непросто. Как ни исхитряйся, как ни тюкай молоточком, хотя и дотюкаешься до конца и вроде бы сладишь дело, — не пляшет аглицкая блошка, не пляшет заморская нимфозория! Тяжелы подковки-то.

А нужно ли это делать, вообще, — вот вопрос. Ведь и сам Снарк — зверюга абсурдная, а тут его еще надо переснарковать, да перепереснарковать, да перевыснарковать. Суета в квадрате получается и дурная бесконечность. Но в конце концов сомнения были отброшены и к делу приступлено. Принцип перевода выбран с особым расчетом: хотелось, чтобы вещь оставалась английской и в тоже время естественно приложимой к русской ситуации. Снарк остался Снарком и Буджум Буджумом ввиду их широкой международной известности, других же персонажей пришлось малость перекрестить. Предводитель Bellman получил имя Балабона (за свой председательский колокольчик и речистость), другие члены его команды выровнялись под букву «Б»: дело в том, что у Кэрролла они все начинаются на одну букву, и это ох как неспроста! Мясник (Butcher), весьма брутальный тип, благополучно превратился в брутального же Браконьера. Оценщик описанного имущества (Broker) — в Барахольщика. Гостиничный мальчишка на побегушках (Boots), не играющий никакой роли в сюжете, — в Билетера (а почему бы нет?). Адвокат (Barrister) претерпел самую интересную метаморфозу — он сделался отставной козы Барабанщиком и при этом Бывшим судьей. Значит, так ему на роду написано. Ничего, пусть поддержит ударную группу (колокольчик и барабан) этого обобщенного человеческого оркестра, где каждый трубит, как в трубу, в свою букву «Б» — быть, быть, быть! На этой опти-мистической (то есть отчасти и мистической) ноте мы закончим и плавно выпятимся за кулису.

ОХОТА НА СНАРКА

Действующие лица

Балабон, капитан и предводитель,

Билетер,

барахольщик,

шляпный Болванщик,

отставной козы Барабанщик, он же Бывший судья,

Бильярдный маэстро,

банкир,

Булочник, он же Огрызок, Дохляк и пр.;

Бо6ер,

браконьер,

А также

Снарк,

Буджум,

Хворобей,

Кровопир,

Призрак дядюшки,

Видения Суда,

Обитатели гор и другие.

Вопль первый

ВЫСАДКА НА БЕРЕГ

«Вот где водится Снарк!» — возгласил Балабон.
         Указав на вершину горы;
И матросов на берег вытаскивал он,
         Их подтягивал за вихры.

«Вот где водится Снарк! Не боясь, повторю:
         Вам отваги придаст эта весть.
Вот где водится Снарк! В третий раз говорю.
         То, что трижды сказал, то и есть».

Был отряд на подбор! Первым шел Билетер
         Дальше следовал шляпный Болванщик,
Барахольщик с багром, чтоб следить за добром
         И козы отставной Барабанщик.

Биллиардный маэстро — отменный игрок
         Мог любого обчистить до нитки;
Но Банкир всю наличность убрал под замок
         Чтобы как-то уменьшить убытки

Был меж ними Бобер, на уловки хитер,
         По канве вышивал он прекрасно
И, по слухам, не раз их от гибели спас.
         Но вот как — совершен но неясно.

Был там некто, забывший на суше свой зонт,
         Сухари и отборный изюм,
Плащ, который был загодя отдан в ремонт,
         И практически новый костюм.

Тридцать восемь тюков он на пристань привез.
         И на каждом — свой номер и вес;
Но потом как-то выпустил этот вопрос
         И уплыл в путешествие без.

Можно было б смириться с потерей плаща
         Уповая на семь сюртуков
И три пары штиблет; но. пропажу ища,
         Он забыл даже, кто он таков.

Его звали: «Эй, там!» или «Как тебя бишь!»
         Отзываться он сразу привык
И на «Вот тебе на» и на «Вот тебе шиш»,
         И на всякий внушительный крик.

Ну а тем. кто любил выражаться точней
         Он под кличкой иной был знаком.
В кругу самом близком он звался «огрызком»
         В широких кругах — «дохляком»

«И умом не Сократ, и лицом не Парис, —
         Отзывался о нем Балабон. —
Но зато не боится он Снарков и крыс,
         Крепок волей и духом силен!»

Он с гиенами шутки себе позволял,
         Взглядом пробуя их укорить,
И однажды под лапу с медведем гулял.
         Чтобы как-то его подбодрить.

Он как Булочник, в сущности, взят был на борт,
         Но позднее признаньем потряс,
Что умеет он печь только Базельский торт,
         Но запаса к нему не запас.

Их последний матрос, хоть и выглядел пнем, —
         Это был интересный пенек:
Он свихнулся на Снарке, и только на нем,
         Чем вниманье к себе и привлек.

Это был Браконьер, но особых манер:
         Убивать он умел лишь Бобров,
Что и всплыло поздней, через несколько дней,
         Вдалеке от родных берегов.

И вскричал Балабон, поражен, раздражен:
         «Но Бобер здесь один, а не пять!
И притом это — мой, совершенно ручной,
         Мне б его не хотелось терять».

И, услышав известье, смутился Бобер,
         Как-то съежился сразу и скис,
И обеими лапками слезы утер,
         И сказал: «Неприятный сюрприз»

Кто-то выдвинул робко отчаянный план:
         Рассадить их по двум кораблям.
Но решительно не пожелал капитан
         Экипаж свой делить пополам.

«И одним кораблем управлять нелегко,
         Целый день в колокольчик звеня,
А с двумя (он сказал) не уплыть далеко,
         Нет уж, братцы, увольте меня!»

Билетер предложил, чтобы панцирь грудной
         Раздобыл непременно Бобер
И немедленно застраховался в одной
         Из надежных банкирских контор.

А Банкир, положение дел оценя,
         Предложил то, что именно надо:
Договор страхованья квартир от огня
         И на случай ущерба от града.

И с того злополучного часа бобер,
         Если он с браконьером встречался,
Беспричинно грустнел, отворачивал взор
         И как девушка скромно держался.

Вопль второй

РЕЧЬ КАПИТАНА

Балабона судьба им послала сама:
         По осанке, по грации — лев!
Вы бы в нем заподозрили бездну ума,
         В первый раз на него поглядев.

Он с собою взял в плаванье Карту морей,
         На которой земли — ни следа;
И команда, с восторгом склонившись над ней
         Дружным хором воскликнула: «Да!»

Для чего, в самом деле, полюса, параллели,
         Зоны, тропики и зодиаки?
И команда в ответ: «В жизни этого нет,
         Это — чисто условные знаки.

На обыденных картах-слова, острова,
         Все сплелось, перепуталось — жуть!
А на нашей, как в море, одна синева,
         Вот так карта — приятно взглянуть!»

Да, приятно… Но вскоре после выхода в море
         Стало ясно, что их капитан
Из моряцких наук знал единственный трюк —
         Балабонить на весь океан.

И когда иногда, вдохновеньем бурля,
         Он кричал: «Заворачивай носом!
Носом влево, а корпусом — право руля!» —
         Что прикажете делать матросам?

Доводилось им плыть и кормою вперед,
         Что, по мненью бывалых людей,
Характерно в условиях жарких широт
         Для снаркирующих кораблей.

И притом Балабон — говорим не в упрек —
         Полагал, и уверен был даже,
Что раз надо, к примеру, ему на восток,
         То и ветру, конечно, туда же.

Наконец с корабля закричали: «Земля!» —
         И открылся им брег неизвестный.
Но, взглянув на пейзаж, приуныл экипаж:
         Всюду скалы, провалы и бездны.

И, заметя броженье умов, балабон
         Произнес утешительным тоном
Каламбурчик, хранимый до черных времен, —
         Экипаж отвечал только стоном.

Он им рому налил своей щедрой рукой,
         Рассадил, и призвал их к вниманью,
И торжественно (дергая левой щекой)
         Обратился с докладом к собранью:

«Цель близка, о сограждане! Очень близка!»
         (Все поежились, как от морозу.
Впрочем, он заслужил два-три жидких хлопка,
         Разливая повторную дозу.)

«Много месяцев плыли мы, много недель,
         Нам бывало и мокро, и жарко,
Но нигде не видали — ни разу досель! —
         Ни малейшего проблеска Снарка.

Плыли много недель, много дней и ночей,
         Нам встречались и рифы, и мели;
Но желанного Снарка, отрады очей,
         Созерцать не пришлось нам доселе.

Так внемлите, друзья! Вам поведаю я
         Пять бесспорных и точных примет,
По которым поймете — если только найдете, —
         Кто попался вам — Снарк или нет.

Разберем по порядку. На вкус он не сладкий,
         Жестковат, но приятно хрустит,
Словно новый сюртук, если в талии туг,
         И слегка привиденьем разит.

Он встает очень поздно. Так поздно встает
         (Важно помнить об этой примете),
Что свой утренний чай на закате он пьет,
         А обедает он на рассвете.

В-третьих, с юмором плохо. Ну, как вам сказать?
         Если шутку он где-то услышит,
Как жучок, цепенеет, боится понять
         И четыре минуты не дышит.

Он, в-четвертых, любитель купальных кабин
         И с собою их возит повсюду,
Видя в них украшение гор и долин.
         (Я бы мог возразить, но не буду.)

В-пятых, гордость! А далее сделаем так:
         Разобьем их на несколько кучек
И рассмотрим отдельно — Лохматых Кусак
         И отдельно — Усатых Колючек.

Снарки, в общем, безвредны. Но есть среди них.
         (Тут оратор немного смутился.)
Есть и БУДЖУМЫ…» Булочник тихо поник
         И без чувств на траву повалился.

Вопль третий

РАССКАЗ БУЛОЧНИКА

И катали его, щекотали его,
         Растирали виски винегретом,
Тормошили, будили, в себя приводили
         Повидлом и добрым советом.

И когда он очнулся и смог говорить,
         Захотел он поведать рассказ.
И вскричал Балабон: «Попрошу не вопить!»
         И звонком возбужденно затряс.

Воцарилася тишь. Доносилося лишь,
         Как у берега волны бурлили
Когда тот, кого звали «Эй, как тебя бишь»,
         Речь повел в ископаемом стиле.

«Я, — он начал, — из бедной, но честной семьи…»
         «Перепрыгнем вступленье — и к Снарку! —
Перебил капитан. — Если ляжет туман,
         Все труды наши выйдут насмарку».

«Сорок лет уже прыгаю, боже ты мой! —
         Всхлипнул Булочник, вынув платок. —
Буду краток: я помню тот день роковой,
         День отплытья — о, как он далек!

Добрый дядюшка мой (по нему я крещен)
         На прощание мне говорил…»
«Перепрыгнули дядю!» — взревел Балабон
         И сердито в звонок зазвонил.

«Он учил меня так, — не смутился Дохляк, —
         Если Снарк — просто Снарк, без подвоха,
Его можно тушить, и в бульон покрошить,
         И подать с овощами неплохо.

Ты с умом и со свечкой к нему подступай,
         С упованьем и крепкой дубиной,
Понижением акций ему угрожай
         И пленяй процветанья картиной…»

«Замечательный метод! — прервал Балабон. —
         Я слыхал о нем, честное слово.
Подступать с упованием (я убежден) —
         Это первый закон Снарколова!»

«… Но, дружок, берегись, если вдруг набредешь
         Вместо Снарка на Буджума. Ибо
Ты без слуху и духу тогда пропадешь,
         Не успев даже крикнуть „спасибо“.

Вот что, вот что меня постоянно гнетет,
         Как припомню — потеет загривок,
И всего меня этак знобит и трясет,
         Будто масло сбивают из сливок.

Вот что, вот что страшит…» — «Ну, заладил опять!»
         Перебил предводитель в досаде.
Но уперся Дохляк: «Нет, позвольте сказать!
         Вот что, вот что я слышал от дяди

И в навязчивом сне Снарк является мне
         Сумасшедшими, злыми ночами;
И его я крошу, и за горло душу,
         И к столу подаю с овощами.

Но я знаю, что если я вдруг набреду
         Вместо Снарка на Буджума — худо!
Я без слуху и духу тогда пропаду
         И в природе встречаться не буду».

Вопль четвертый

НАЧАЛО ОХОТЫ

Балабон покачал головой: «Вот беда!
         Что ж вы раньше сказать не сумели?
Подложить нам такую свинью — и когда! —
         В двух шагах от намеченной цели.

Все мы будем, конечно, горевать безутешно,
         Если что-нибудь с вами случится;
Но зачем же вначале вы об этом молчали,
         Когда был еще шанс воротиться?

А теперь — подложить нам такую свинью! —
         Снова вынужден вам повторить я».
И со вздохом Дохляк отвечал ему так:
         «Я вам все рассказал в день отплытья.

Обвиняйте в убийстве меня, в колдовстве.
         В слабоумии, если хотите;
Но в увертках сомнительных и в плутовстве
         Я никак не повинен, простите.

Я в тот день по-турецки вам все объяснил,
         Повторил на фарси, на латыни;
Но сказать по-английски, как видно, забыл
         Это мучит меня и поныне».

«Очень, очень прискорбно, — пропел Балабон.
         Хоть отчасти и мы виноваты.
Но теперь, когда этот вопрос разъяснен,
         Продолжать бесполезно дебаты.

Разберемся потом, дело нынче не в том,
         Нынче наша забота простая:
Надо Снарка ловить, надо Снарка добыть —
         Вот обязанность наша святая.

Его надо с умом и со свечкой искать,
         С упованьем и крепкой дубиной,
Понижением акций ему угрожать
         И пленять процветанья картиной!

Снарк — серьезная дичь! Уж поверьте, друзья,
         Предстоит нам совсем не потеха;
Мы должны все, что можно, и все, что нельзя,
         Совершить — но добиться успеха.

Так смелей же вперед — ибо Англия ждет!
         Мы положим врага на лопатки!
Кто чем может себя оснащай! Настает
         Час последней, решительной схватки!»

Тут Банкир свои слитки разменял на кредитки
         И в гроссбух углубился угрюмо,
Пока Булочник, баки разъерошив для драки,
         Выколачивал пыль из костюма.

Билетер с Барахольщиком взяли брусок
         И лопату точили совместно,
Лишь Бобер продолжал вышивать свой цветок,
         Что не очень-то было уместно, —

Хоть ему Барабанщик (и Бывший судья)
         Объяснил на примерах из жизни,
Как легко к вышиванию шьется статья
         Об измене гербу и отчизне.

Бедный шляпный Болванщик, утратив покой,
         Мял беретку с помпончиком белым,
А Бильярдный маэстро дрожащей рукой
         Кончик носа намазывал мелом.

Браконьер нацепил кружевное жабо
         И скулил, перепуган до смерти;
Он признался, что очень боится «бо-бо»
         И волнуется, как на концерте.

Он просил: «Не забудьте представить меня,
         Если Снарка мы встретим в походе».
Балабон, неизменную важность храня,
         Отозвался: «Смотря по погоде».

Видя, как Браконьер себя чинно ведет,
         И Бобер, осмелев, разыгрался;
Даже Булочник, этот растяпа, — и тот
         Бесшабашно присвистнуть пытался.

«Ничего! — предводитель сказал. — Не робей!
         Мы покуда еще накануне Главных дел.
Вот как встретится нам ХВОРОБЕЙ
         Вот тогда пораспустите нюни!»

Вопль пятый

УРОК БОБРА

И со свечкой искали они, и с умом,
         С упованьем и крепкой дубиной,
Понижением акций грозили притом
         И пленяли улыбкой невинной.

И решил браконьер в одиночку рискнуть,
         И, влекомый высокою целью,
Он бесстрашно свернул на нехоженый путь
         И пошел по глухому ущелью.

Но рискнуть в одиночку решил и Бобер,
         Повинуясь наитью момента
И при этом как будто не видя в упор
         В двух шагах своего конкурента.

Каждый думал, казалось, про будущий бой,
         Жаждал подвига, словно награды! —
И не выдал ни словом ни тот, ни другой
         На лице проступившей досады.

Но все уже тропа становилась, и мрак
         Постепенно окутал округу,
Так что сами они не заметили, как
         Их притерло вплотную друг к другу.

Вдруг пронзительный крик, непонятен и дик,
         Над горой прокатился уныло;
И Бобер обомлел, побелев точно мел,
         И в кишках Браконьера заныло.

Ему вспомнилась милого детства пора,
         Невозвратные светлые дали —
Так похож был тот крик на скрипенье пера,
         Выводящего двойку в журнале.

«Это крик Хворобья — громко выдохнул он
         И на сторону сплюнул от сглазу. —
Как сказал бы теперь старина Балабон,
         Говорю вам по первому разу.

Это клич Хворобья! Продолжайте считать,
         Только в точности, а не примерно.
Это — песнь Хворобья! — повторяю опять.
         Если трижды сказал, значит, верно».

Всполошенный бобер скрупулезно считал,
         Всей душой погрузившись в работу,
Но когда этот крик в третий раз прозвучал,
         Передрейфил и сбился со счету.

Все смешалось в лохматой его голове,
         Ум за разум зашел от натуги.
«Сколько было вначале — одна или две?
         Я не помню» — шептал он в испуге.

«Этот палец загнем, а другой отогнем..
         Что-то плохо сгибается палец;
Вижу, выхода нет — не сойдется ответ», —
         И заплакал несчастный страдалец

«Это — легкий пример, — заявил Браконьер.
         Принесите перо и чернила;
Я решу вам шутя этот жалкий пример,
         Лишь бы только бумаги хватило».

Тут Бобер притащил две бутылки чернил,
         Кипу лучшей бумаги в портфеле…
Обитатели гор выползали из нор
         И на них с любопытством смотрели.

Между тем Браконьер, прикипая к перу,
         Все строчил без оглядки и лени,
В популярном ключе объясняя Бобру
         Ход научных своих вычислений.

«За основу берем цифру, равную трем
         (С трех удобней всего начинать),
Приплюсуем сперва восемьсот сорок два
         И умножим на семьдесят пять.

Разделив результат на шестьсот пятьдесят
         (Ничего в этом трудного нет),
Вычтем сто без пяти и получим почти
         Безошибочно точный ответ.

Суть же метода, мной примененного тут,
         Объяснить я подробней готов,
Если есть у вас пара свободных минут
         И хотя бы крупица мозгов.

Впрочем, вникнуть, как я, в тайники бытия,
         Очевидно, способны не многие;
И поэтому вам я сейчас преподам
         Популярный урок зоологии».

И он с пафосом стал излагать матерьял
         (При всеобщем тоскливом внимании)
Забывая, что вдруг брать людей на испуг
         Неприлично в приличной компании.

«Хворобой — провозвестник великих идей,
         Устремленный в грядущее смело;
Он душою свиреп, а одеждой нелеп,
         Ибо мода за ним не поспела.

Презирает он взятки, обожает загадки,
         Хворобейчиков держит он в клетке
И в делах милосердия проявляет усердие,
         Но не жертвует сам ни монетки.

Он на вкус превосходней кальмаров с вином,
         Трюфелей и гусиной печенки.
(Его лучше в горшочке хранить костяном
         Или в крепком дубовом бочонке.)

Вскипятите его, остудите во льду
         И немножко припудрите мелом,
Но одно безусловно имейте в виду:
         Не нарушить симметрию в целом!»

Браконьер мог бы так продолжать до утра,
         Но — увы! — было с временем туго;
И он тихо заплакал, взглянув на Бобра,
         Как на самого близкого друга.

И Бобер ему взглядом признался в ответ,
         Что он понял душою за миг Столько,
сколько бы он и за тысячу лет
         Не усвоил из тысячи книг.

Они вместе в обнимку вернулись назад,
         И воскликнул Банкир в умилении:
«Вот воистину лучшая нам из наград
         За убытки, труды и терпение!»

Так сдружились они, Браконьер и Бобер
         (Свет не видел примера такого!),
Что никто и нигде никогда с этих пор
         Одного не встречал без другого.

Ну а если и ссорились все же друзья
         (Впрочем, крайне беззубо и вяло),
Только вспомнить им стоило песнь Хворобья
         И размолвки их как не бывало!

Вопль шестой

СОН БАРАБАНЩИКА

И со свечкой искали они, и с умом,
         С упованьем и крепкой дубиной,
Понижением акций грозили притом
         И пленяли улыбкой невинной.

И тогда Барабанщик (и Бывший судья)
         Вздумал сном освежить свои силы,
И возник перед ним из глубин забытья
         Давний образ, душе его милый.

Ему снился таинственный сумрачный Суд
         И внушительный Снарк в парике
И с моноклем в глазу, защищавший козу.
         Осквернившую воду в реке.

Первым вышел Свидетель, и он подтвердил,
         Что артерия осквернена.
И по просьбе Судьи зачитали статьи,
         По которым вменялась вина.

Снарк (защитник) в конце выступления взмок —
         Говорил он четыре часа;
Но никто из собравшихся так и не смог
         Догадаться, при чем тут коза.

Впрочем, мненья присяжных сложились давно,
         Всяк отстаивал собственный взгляд,
И решительно было ему все равно,
         Что коллеги его говорят.

— Чтозагалиматья! — возмутился Судья.
         Снарк прервал его: — Суть не в названьях,
Тут важнее, друзья, сто восьмая статья
         Уложения о наказаньях.

Обвиненье в измене легко доказать,
         Подстрекательство к бунту — труднее,
Но уж в злостном банкротстве козу обвинять,
         Извините, совсем ахинея.

Я согласен, что за оскверненье реки
         Кто-то должен быть призван к ответу,
Но ведь надо учесть то, что алиби есть,
         А улик убедительных нету.

Господа! — тут он взглядом присяжных обвел. —
         Честь моей подзащитной всецело
В вашей власти. Прошу обобщить протокол
         И на этом суммировать дело.

Но Судья никогда не суммировал дел —
         Снарк был должен прийти на подмогу;
Он так ловко суммировать дело сумел,
         Что и сам ужаснулся итогу.

Нужно было вердикт огласить, но опять
         Оказалось Жюри в затрудненье:
Слово было такое, что трудно понять,
         Где поставить на нем ударенье.

Снарк был вынужден взять на себя этот труд,
         Но когда произнес он: ВИНОВЕН! —
Стон пронесся по залу, и многие тут
         Повалились бесчувственней бревен.

Приговор зачитал тоже Снарк — у Судьи
         Не хватило для этого духу.
Зал почти не дышал, не скрипели скамьи,
         Слышно было летящую муху.

Приговор был: «Пожизненный каторжный срок,
         По отбытьи же оного — штраф». —
Гип-ура! — раза три прокричало Жюри,
         И Судья отозвался: Пиф-паф!

Но тюремщик, роняя слезу на паркет,
         Поуменьшил восторженность их,
Сообщив, что козы уже несколько лет,
         К сожалению, нету в живых.

Оскорбленный Судья, посмотрев на часы,
         Заседанье поспешно закрыл.
Только Снарк, верный долгу защиты козы,
         Бушевал, и звенел, и грозил.

Все сильней, все неистовей делался звон —
         Барабанщик очнулся в тоске:
Над его головой бушевал Балабон
         Со звонком капитанским в руке.

Вопль седьмой

СУДЬБА БАНКИРА

И со свечкой искали они, и с умом,
         С упованьем и крепкой дубиной,
Понижением акций грозили притом
         И пленяли улыбкой невинной.

И Банкир вдруг почуял отваги прилив
         И вперед устремился ретиво;
Но — увы! — обо всем, кроме Снарка, забыв,
         Оторвался он от коллектива.

И внезапно ужасный пред ним Кровопир
         Появился, исчадие бездны,
Он причмокнул губами, и пискнул Банкир,
         Увидав, что бежать бесполезно.

— Предлагаю вам выкуп — семь фунтов и пять,
         Чек выписываю моментально! —
Но в ответ Кровопир лишь причмокнул опять
         И притом облизнулся нахально.

Ах, от этой напасти, от оскаленной пасти
         Как укрыться, скажите на милость?
Он подпрыгнул, свалился, заметался, забился,
         И сознанье его помутилось…

Был на жуткую гибель Банкир обречен,
         Но как раз подоспела подмога. —
Я вас предупреждал! — заявил Балабон,
         Прозвенев колокольчиком строго.

Но Банкир слышал звон и не ведал, где он,
         Весь в лице изменился, бедняга,
Так силен был испуг, что парадный сюртук
         У него побелел как бумага.

И запомнили все странный блеск его глаз,
         И как часто он дергался, будто
Что-то важное с помощью диких гримас
         Объяснить порывался кому-то.

Он смотрел сам не свой, он мотал головой,
         Улыбаясь наивней ребенка,
И руками вертел, и тихонько свистел,
         И прищелкивал пальцами звонко.

— Ах, оставьте его! — предводитель сказал.
         Надо думать про цель основную.
Уж закат запылал над вершинами скал:
         Время Снарком заняться вплотную!

Вопль восьмой

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

И со свечкой искали они, и с умом,
         С упованьем и крепкой дубиной,
Понижением акций грозили притом
         И пленяли улыбкой невинной.

Из ущелий уже поползла темнота,
         Надо было спешить следотопам,
И Бобер, опираясь на кончик хвоста,
         Поскакал кенгуриным галопом.

— Тише! Кто-то кричит! — закричал Балабон.
         — Кто-то машет нам шляпой своей.
Это — Как Его Бишь, я клянусь, это он,
         Он до Снарка добрался, ей-ей!

И они увидали: вдали, над горой,
         Он стоял средь клубящейся мглы,
Беззаветный Дохляк — Неизвестный Герой —
         На уступе отвесной скалы.

Он стоял, горд и прям, словно Гиппопотам,
         Неподвижный на фоне небес,
И внезапно (никто не поверил глазам)
         Прыгнул в пропасть, мелькнул и исчез.

«Это Снарк!» — долетел к ним ликующий клик,
         Смелый зов, искушавший судьбу,
Крик удачи и хохот… и вдруг, через миг,
         Ужасающий вопль: «Это — Бууу!..»

И — молчанье! Иным показалось еще,
         Будто отзвук, похожий на «-джум»,
Прошуршал и затих. Но, по мненью других,
         Это ветра послышался шум.

Они долго искали вблизи и вдали,
         Проверяли все спуски и списки,
Но от храброго Булочника не нашли
         Ни следа, ни платка, ни записки.

Недопев до конца лебединый финал,
         Недовыпекши миру подарка,
Он без слуху и духу внезапно пропал —
         Видно, Буджум ошибистей Снарка!