Иван Беляев

Галобионты. Пришествие

ГЛАВА 1

Температура воды в море была не слишком холодной – около четырех градусов. На глубине движения АПЛ царил непроглядный мрак.

Их было трое. Двое плыли вместе, третий держался чуть поодаль. Он наблюдал за двумя, плывущими впереди, и руководил их действиями. Почти не рассеивающийся длинный узкий луч освещал два существа с хвостовыми плавниками с мощными лопастями, которые неторопливо вздымались вверх-вниз, грудными плавниками, слегка подрагивающими в такт движению, и спинным плавником, описывающим пологие дуги.

Приглядевшись внимательнее, можно было рассмотреть, что вместо хвостов плывущие имели пару ног, со ступнями в виде ласт. Плавники крепились к телу при помощи кожаных ремней, располагаясь к телу пловцов под углом 30 градусов.

Приблизившись к объекту на расстояние, достаточное, чтобы расслышать шум двигателей, тройка остановилась. На груди у каждого имелось приспособление, позволяющее пропускать сквозь себя ультразвуковые сигналы, посылаемое с субмарины активными сонарами. К спинам всех троих были прикреплены объемистые квадратные предметы с присосками.

Ста шестидесяти двух метровая подводная лодка «Антей» водоизмещением 15200/24900 тонн, находилась на глубине около ста пятидесяти метров и двигалась со скоростью двадцать восемь узлов в час.

Необходимо было, чтобы скорость уменьшилась хотя бы до двадцати узлов, только в этом случае они могли подплыть к ней, не рискуя попасть под один из двух семилопастных винтов. Приходилось действовать почти вслепую, поскольку аппаратура, имевшаяся в их распоряжении, не могла быть использована на полную мощность, чтобы их не засекли эхолоты. Все трое были связаны между собой тонкими, но очень прочными и длинными лесками – это был их единственный способ сообщения. Конец каждой лески крепился к взрывным устройствам, имевшимся у всех троих пловцов.

Прошло более двух часов утомительного сопровождения подлодки, прежде чем она начала сбавлять скорость.

Главный из тройки дал команду двум остальным. Они разошлись в разные стороны. Сам он направился вперед, к носовой части субмарины, где располагались торпедный отсек, аккумуляторные ямы, и гидроакустическая станция. Основной удар предполагалось нанести именно по этой части АПЛ.

Вскоре к носовой части подлодки в центре и по обеим сторонам были прикреплены магнитные бомбы. Главный из тройки первым достиг гигантской скалы, за которой они должны были укрыться от взрыва. Вскоре к нему присоединился второй участник операции. Они замерли в ожидании сигнала от третьего, однако его все не было.

Истекали драгоценные секунды. В любую минуту субмарина могла начать подъем. В этом случае их ждала полная неудача. Главный поднес к глазам часы, решив ждать еще не более трех минут и после этого, несмотря ни на что, привести в действие взрывной механизм.

По плану необходимо было произвести три взрыва. Этого должно было хватить на то, чтобы сдетонировали торпеды, находящиеся в первом отсеке субмарины.

Внутренний взрыв должен был разрушить не менее шестидесяти процентов АПЛ, чтобы исключить возможность того, чтобы находящиеся внутри успели загерметизировать хотя бы один отсек. В противном случае хорошо оснащенный экипаж, имея в распоряжении аварийный запас продуктов и одежды, спасательные комплекты СП-60 и ИДА-59, баллончики с гелием, устройства РДУ с таблетками У-3, с помощью которых можно дышать, вполне был способен выбраться наружу посредством аварийных буев.

Секундная стрелка в третий раз достигла цифры 12. Главный из тройки, так и не дождавшись появления последнего, изо всех сил дернул за леску.

Через несколько секунд он всем своим существом ощутил раздавшийся мощный взрыв. Прижавшись к скале, они ждали второго взрыва, который не замедлил последовать спустя полминуты. Оставался еще один. После этого можно было считать, что они справились с поставленной перед ними задачей. Главный из тройки знал наверняка, что третьего пловца уже нет в живых. Он сыграл роль камикадзе.

«Это даже к лучшему, – подумалось ему, – меньше потом будет возни. Только бы не сорвался последний…»

Однако третий взрыв так и не прозвучал. Главный из тройки дал знак своему товарищу отправиться к подлодке. Тот безропотно подчинился и вскоре вернулся с сообщением, что лодка опускается на дно.

Прижавшись к скале, они ждали результата своих действий. По предварительным подсчетам торпеда должна была сдетонировать секунд через десять после первого взрыва пластиковой бомбы. Пловец представил себе, что сейчас происходит в первом отсеке. Торпеды неминуемо должны отреагировать на столь сильную встряску. Вопрос заключался только в том, когда это произойдет.

Главный из тройки с неприязнью ощутил, как к нему в страхе прижимается второй пловец. Он брезгливо одернул руку.

Это случилось спустя пятьдесят две секунды после того, как взорвалась первая пластиковая взрывчатка. Этот, последний, взрыв был такой силы, что пловцов, если бы они находились у ближайшего к подлодке склона скалы, сплющило бы, словно растопленный кусок воска.

Теперь к месту падения лодки направились оба оставшихся в живых пловца. Громадное сооружение из сверхпрочного металла лежало, зарывшись искореженным носом в морской ил. Это было жуткое зрелище, которое не могло не потрясти воображения. Видимо, сила падения была мощнейшей. Низ субмарины оказался несколько сплющенным. Не было ни малейших сомнений в том, в подлодке не осталось ни одного живого человека – слишком мощным был второй взрыв.

Оплывая субмарину и осматривая результаты своих трудов, главный из тройки пловцов подумал о том, что, судя по всему, удалось обойтись и двумя взрывами, однако это не повлияло на ход его мыслей и ничуть не изменило намерения наказать провинившегося как только они отплывут подальше от этого места. Но прежде чем удалиться, нужно было проверить состояние АСЛ – аварийно-спасательного люка, чтобы исключить возможность свободного всплытия тех подводников, которые могли уцелеть.

У пловцов был абсолютно однозначный приказ – убедиться в том, чтобы ни одна душа не смогла выбраться из субмарины наружу. По крайней мере живой.

Зеркало АСЛ – стальное покрытие, к которому в случае аварии должны были присосаться пилоты спасательных подводных снарядов, оказалось хотя и треснутым, но вполне пригодным к исполнению своей функции. Следовательно, его необходимо было разрушить, чтобы не только закрыть выход подводникам, но и затруднить спасателям доступ внутрь подлодки.

Главный из тройки послал на это задание своего второго подручного. Сам же он стал измерять радиационный фон в воде вокруг АПЛ, чтобы проверить, не повреждены ли атомные реакторы.

Радиационный фон составлял 3 микрорентгена в час. Это не представляло опасности для жизни и говорило о том, что отсеки номер 5 и 5-bis не претерпели необратимых разрушений и атомные реакторы, скорее всего, остались нетронутыми. Значит, они выполнили свою работу достаточно чисто, чтобы пославшие их остались довольны.

Главный пловец поджидал своего выжившего напарника у той самой скалы, где они ждали взрывов. На сей раз он ждал здесь подручного, чтобы умертвить его. На то было несколько оснований.

Прежде всего, пловец номер два не справился с возложенной на него задачей – он не сумел как следует закрепить бомбу на левой стороне носовой части подлодки. Именно поэтому не последовало третьего взрыва. Им повезло, что получилось обойтись и двумя, но это нисколько не умаляло ответственности нерадивого пловца. Его совершенно не интересовали причины, по которым подручный не смог закрепить бомбу на обшивке АПЛ. Он должен был это сделать, но не сделал, и его следовало наказать.

Была и еще одна, не менее веская причина. Они не располагали аппаратами, необходимыми для осуществления подготовки к всплытию с такой большой глубины. Следовательно, его товарищ был обречен испытать декомпрессионную болезнь или, что еще вероятнее, сильнейшую баротравму легких. Разумеется, это было не смертельно, но все же достаточно мучительно. Поэтому, с его точки зрения, а равно с точки зрения пославших их людей, он поступал едва ли не гуманно, оказывая бедняге услугу, избавив его от физических страданий.

Кроме того, туда, куда собирался главный из тройки, мог направляться только он один, без какого бы то ни было сопровождения. От второго подручного удалось избавиться сразу – это существенно облегчало задачу, так как с одним совладать было гораздо легче, чем с двумя.

Главный из тройки почувствовал подергивание лески – возвращался напарник. Удостоверившись, что стакан аварийно-спасательного люка деформирован настолько, что через него практически невозможно выбраться наружу, он дал команду плыть по направлению к северу.

Прошло долгих восемнадцать часов, прежде чем они отплыли на такое расстояние от места взрыва, чтобы главный пловец приступил к осуществлению своего намерения.

Это было похоже на заклание. Измученный напарник почти не оказал сопротивления. Перерезав ему горло, главный подтащил труп к пещерке, расположенной на склоне небольшой подводной горы, которую он заранее присмотрел для этой цели. Отодвинув большой, плотно пригнанный камень, пловец извлек из пещеры маленькую полиэтиленовую сумку, после чего втиснул внутрь труп убитого пловца. Водрузил на прежнее место камень, пристегнул сумку к поясу и отправился дальше.

Этот пловец тоже очень устал, но у него еще оставались силы, чтобы принять концентрат мощного энергетического средства УФ-11, провоцирующего выброс гликогена – вещества, имеющего в своем составе сахар и глюкозу. Мышцы, получив такую сильную подпитку, налились новыми силами. Теперь он готов был без отдыха проплыть еще не один десяток километров.

* * *

Москва. Начало девяностых.

«Смутные времена настали», – говорили все. Так считали и политики, и горожане, и крестьяне, и военные. Так говорили и директора заводов и домохозяйки, учителя средних школ и преподаватели высших учебных заведений. Эти слова то и дело слышались на заседаниях Государственной Думы, в Верховном Совете и даже в администрации Президента Российской Федерации. До поры, до времени помалкивали об этом лишь в КГБ, но только до тех пор, пока эту организацию, пережившую не одно правительство, не затронули перемены.

Уже состоялась передача денежных средств и имущества КПСС и Компартии РСФСР правительству РФ и произошло это 4 января 1992 года по Постановлению Совета Министров. А следом, десять дней спустя, 14 января, отмена Конституционным судом Указа Президента России «Об образовании Министерства безопасности и внутренних дел». Еще через десять дней, 24 января, было создано Министерство безопасности РФ на базе Агентства федеральной безопасности и Межреспубликанской службы безопасности.

Когда 11 февраля того же 1992 года было подписано соглашение Комитета по делам архивов при правительстве России и Национального архива США о возвращении Смоленского портархива, чекисты присоединили свои голоса к общему хору, согласившись с единым мнением о том, что настали смутные времена.

Кто-то поспешно собирал манатки и старался исчезнуть подобру-поздорову, дабы не попасть под каток «машины новой власти», кто-то энергично приспосабливался к новому положению вещей, на всех перекрестках крича о том, что этот порядок является единственно правильным и самым желаемым.

Наиболее прозорливые не спешили делать ни того, ни другого, понимая, что рано или поздно смутные времена закончатся и тогда они смогут взять реванш. Эти самые предусмотрительные люди вели себя очень спокойно, не пытались выделиться, умудряясь оставаться на шатких нейтральных позициях, при этом не входя в когорту беспринципных перевертышей-флюгеров.

«Лес рубят – щепки летят», – гласит старинная русская пословица. То же в полной мере касалось и происходившего в структурах Безопасности в те смутные годы. Летела пыль с многочисленных папок, вслед за ней слетали со своих мест многочисленные чины всевозможных рангов. Это было еще не самое страшное. Некоторые оказывались на скамьях подсудимых, кое-кто, вдруг потеряв сознание в собственном кабинете, обнаруживал себя на больничной койке в постинфарктном состоянии. А самые прозорливые жили и вели себя спокойно и ровно, не бросаясь ни в какие крайности, берегли себя и свои, тяжелым трудом заработанные, погоны.

Таких было немного. Пожалуй, эти самые прозорливые составляли меньшую часть тех, кто отдал лучшие годы служению родине. Но именно они, с честью сумев пережить смутные времена, впоследствии упрочили свое положение и стали вершителями чужих судеб.

Одним из таких был человек, который в разгар смутных времен вместо того, чтобы отсиживаться где-нибудь на загородной даче, явился в здание Комитета Безопасности, в котором он уже успел проработать с добрый десяток лет.

Шел уже 1993 год. Стояло жаркое лето. Жаркое во всех отношениях. 28 июля был опубликован указ Президента об отстранении В. Баранникова*** от должности министра безопасности РФ. Следом вышло постановление Президиума ВС РФ о незаконности освобождения Баранникова***. Все говорило за то, что не за горами грандиозное событие, после которого судьба чекистов кардинально переменится.

В первой декаде августа ожидался визит в Москву директора ЦРУ США Дж. Вулси***. При известии об этом во всех кабинетах Безопасности началась самая настоящая чистка, которую изобретательные служаки тотчас же окрестили генеральной уборкой.

Не миновала чаша сия и майора, которого коллеги по работе давно привыкли называть Дзержинцем. Когда-то, еще на первых ступеньках карьерной лестницы, кто-то из высшего начальства окрестил молодое пополнение, прибывшее на стажировку, «юными дзержинцами». Их, неоперившихся еще продолжателей дела Железного Феликса, было ровно десятеро. К разгару смутных времен уцелел лишь один – истинный Дзержинец.

Полгода назад один из его недостаточно осмотрительных коллег пошутил в курилке по поводу того, что грядут времена, когда отечественная служба безопасности начнет на полном серьезе официально сотрудничать с ЦРУ. Шутника сняли с должности и услали на периферию за два месяца до предстоящего визита директора центрального разведывательного управления США Бейси.

Оставалось еще шуткануть о том, что пройдет год-другой и руководство распорядится размонтировать всю подслушивающую аппаратуру в здании посольства США в Москве.

Дзержинец был не из тех, кто хохотал с долей истерии, выдвигая версии одну фантастичнее другой. Времена настали смутные, рушился весь более чем полувековой уклад, следовательно, дело могло принять любой оборот и смеяться тут было совершенно не над чем.

Само собой разумеется, Дзержинец не кричал об этом на всех перекрестках. Он вообще не имел такой привычки – высказывать свое мнение кому бы то ни было. Когда-то еще в далекой молодости один из его бывших сокурсников со смехом сказал ему: «По сравнению с тобой сфинкс – болтун». Дзержинец лишь пожал плечами, он не любил шуток, ни добрых, ни злых.

Но однажды настал момент, когда ему нужно было слегка подшутить. Это было жарким летом девяносто третьего, когда в здании Безопасности царила суета и несвойственная этому месту неразбериха.

Он приехал туда ночью и почти не удивился, увидев, что двери всех кабинетов приоткрыты, а по коридорам в разные стороны снуют люди. Готовились к переселению в другое здание, расположенное всего в нескольких кварталах. Но подготовка к этому мероприятию больше напоминала эвакуацию перед бомбежкой. Накануне пришла негласная директива произвести внутреннюю ревизию, подготовить всю документацию к предстоящему переезду.

Служащие поняли эту директиву по-своему. Зная, что новая метла метет по-новому, они спешно избавлялись от всех бумаг, которые не использовались в текущих делах.

Многое было вывезено и отправлено в неизвестном направлении еще до назначения Баранникова***. Еще больше папок нашло свой конец в кострах на заднем дворе, горевших целую ночь. Оставалось только удивляться, сколько центнеров макулатуры миновало бумажную промышленность, превратившись в груды золы, развеянной по ветру.

Дзержинец, как всегда с непроницаемым видом, наблюдал за происходящим в стенах здания, в котором он проработал столько лет. Пожалуй, он был единственным, кто не испачкался в пыли и в саже в ту странную сумасшедшую ночь на второе августа девяносто третьего.

Он приехал к зданию на трамвае, прошел мимо центрального входа, вошел в открытые ворота, миновал двор и оказался внутри через запасной вход. Не воспользовавшись лифтом, поднялся на четвертый этаж. Коридор был почти пустым, к этому времени здесь уже закончили «чистку». Дзержинец знал об этом лучше, чем кто-либо другой, но нимало не был смущен.

В конце длинного коридора, усыпанного смятыми клочками бумаг и прочим мусором, располагалась дверь в крошечный кабинет, обойденный вниманием других сотрудников. В нем находился всего один сейф, который даже не запирался на кодовый замок, поскольку считалось, что в нем лежит абсолютно несущественная информация. Этот сейф планировалось вывезти утром и перевезти в новое здание, водрузив его в такой же малопригодный для работы кабинет где-нибудь в конце коридора на четвертом этаже.

Если бы кто-то узнал, что Дзержинца интересует содержимое именно этого сейфа, он был бы очень удивлен. Здесь располагались папки с документами, на которых стоял гриф: «Проекты». Самая свежая документация из этого сейфа была датирована восемьдесят пятым годом. Никто не сомневался, что она уже давно устарела и утратила какую-либо значимость. Только один человек, Дзержинец, придерживался по этому поводу иного мнения.

В том, что он шел сейчас посреди ночи по пустынному коридору здания Безопасности с намерением заглянуть в никому не нужный сейф, был повинен Его Величество случай. Это случилось четырнадцать с половиной лет тому назад, в 1979-ом.

Однажды шеф поручил ему, тогда еще лейтенанту, просмотреть кое-какие документы, находящиеся в архиве. Дзержинцу уже давно хотелось ознакомиться с содержимым таинственного сейфа в четыреста тридцать девятом кабинете на четвертом этаже. Теоретически он мог бы сделать это гораздо раньше – Дзержинец к тому времени уже проработал в здании семнадцать месяцев. Но практически это было неосуществимо – не полезешь же безо всякого повода в кабинет, где тебе вроде бы совершенно нечего делать! Что же до архива, то он был изучен Дзержинцем вдоль и поперек. Посему, выслушав приказ начальства, лейтенант бодрой походкой направился на четвертый этаж. На случай, если кто-нибудь станет расспрашивать, какого черта он прется наверх, когда архив у них располагается на цокольном этаже, он всегда мог бы сказать, что его послал шеф. Генерал действительно допустил случайную оговорку, сказав «поднимись наверх» вместо «спустись вниз».

Собственно говоря, он и сам не мог бы сказать, чего ради предпринимает эту экспедицию в никому ненужный, вечно захламленный четыреста тридцать девятый кабинет. Просто у него был такой принцип: никогда не пренебрегать возможностью выяснить что-то новое. Так учили наставники. Возможно, они имели в виду несколько иные вещи, но это было не столь важно. Гораздо более значительным ему представлялось то, что такая политика всегда действовала безотказно.

И все же Дзержинец старался не бросаться в глаза своим сослуживцам. Это было бы лучше всего, поскольку он избежал бы лишних расспросов. Улучив момент, Дзержинец деловой походкой вошел в незапертый пустующий кабинет и поставил перед дверью стул, чтобы любой, кому взбредет в голову заглянуть сюда, был задержан хотя бы на какое-то на время.

Чтобы не запачкать обшлага рукавов, Дзержинец обернул их двумя носовыми платками (он никогда не носил с собой меньше двух носовых платков), так был человеком весьма предусмотрительным. И поступил очень даже правильно, так как в сейфе скопилось неимоверное количество пыли. Просматривая одиннадцатую по счету папку, он уже начал спрашивать себя, не пора ли ему бросить это неблагодарное и, скорее всего, дурацкое занятие?

В папках были собраны документы, касавшиеся всевозможных фантастических или лучше сказать бредовых проектов, предлагаемых разными непризнанными гениями из всех областей. К примеру, в первой подшивке Дзержинец наткнулся на выкладки одного доморощенного изобретателя, уверявшего, что при соответствующем финансировании, сопоставимым с субсидированием тогдашней системы здравоохранения, он сможет произвести вечный двигатель. Прилагалось даже несколько схем.

Следующая папка посвящалась изобретению устройства, позволяющего преодолеть силу земного притяжения. В третьей были собраны материалы о телепортационной камере.

Все это напоминало изыски писателей-фантастов, причем, довольно бездарных писателей. Кроме проектов в каждой папке обязательно наличествовали документы, посвященные автором супербезумных проектов. В большинстве своем это были люди, не занимающиеся этим в специализированных местах: научно-исследовательских институтах или, на худой конец, в лабораториях промышленных предприятий. Они творили в гаражах, сараях, либо попросту в собственных многострадальных квартирах.

А на заметку их брали после того, как они начинали говорить о своих изысканиях достаточно громко для того, чтобы ими заинтересовались иностранные спецслужбы. Быстренько проверив и убедившись, что все это совершеннейшая чепуха, «изобретателей» оставляли в покое, а сведения о них собирали в этот самый сейф.

Не имея обыкновения останавливаться на полпути, Дзержинец добросовестно просматривал одну за другой папки, аккуратно составляя их быстро растущую стопку. Он не предполагал, что на это занятие уйдет так много времени, а ему еще нужно было попасть в архив. За стеной в коридоре послышались чьи-то торопливые шаги. Дзержинец замер. Приподняв дверцу сейфа, чтобы она не заскрипела, он очень медленно и осторожно закрыл его и зашел за стоявший рядом несгораемый шкаф. Эта предосторожность оказалась лишней – в кабинет так никто и не вошел. Но Дзержинец не спешил выходить из своего укрытия – открыв предпоследнюю, одну из самых пухлых папок, он полностью погрузился в чтение.

В папке была собрана информация, касавшаяся некоего ученого-генетика, занимавшегося сращиванием клеток различных живых организмов. Термин «трансгенные животные» ничего не сказал Дзержинцу, но тем не менее, ознакомляясь с материалами, он, тогда еще молодой лейтенант, почувствовал, как у него засосало под ложечкой от предчувствия стоящей находки.

Эти документы отличались от всех просмотренных ранее тем, что здесь автор изобретения не предлагал свои услуги ни правительству, ни человечеству. Он-то как раз и не торопился докладывать о результатах своих разработок в области генной инженерии и молекулярной биологии. Зато Антоном Николаевичем Степановым – так звали исследователя – занялся некий резидент. К материалам прилагалось несколько фотографий, сделанных в ресторане. Дзержинец внимательно рассматривал Степанова, очкарика лет тридцати пяти с глубокими залысинами и оттопыренными ушами. В этом неказистом с виду человеке присутствовало нечто такое, благодаря чему Дзержинец вполне мог бы поверить, что видит гения. Напряженный взгляд водянистых круглых глаз, вертикальная морщинка на лбу, тонкие сжатые губы… В чертах этого бесцветного лица ощущалась глубокая мысль, недоступная пониманию обычного человека.

Чем дольше читал Дзержинец, тем сильнее его охватывало волнение. Особенно его впечатлила информация о том, что Степанов занимается преимущественно водными, а конкретно, морскими обитателями. Сам Дзержинец некоторое время пробыл в дельфинарии одного южного курортного города. Его очень интересовали исследования в этой области, и он вполне серьезно относился к возможности привлечения дельфинов к каким-либо ответственным военным операциям. Последняя докладная записка гласила, что Степанов в данный момент работает в лаборатории НИИ Биологии в Москве.

Дзержинец аккуратно положил папку на место, просмотрел для полного душевного спокойствия последнюю папку с материалами о размножении бактерий в вакууме, после чего запер сейф и осторожно вышел из кабинета.

Две недели он прорабатывал свой план, изучал все, касавшееся Степанова. Получилась папка, втрое превышающая объемом найденную в четыреста тридцать девятом кабинете. И только после этого Дзержинец заговорил об ученом со своим непосредственным начальником.

Нельзя сказать, что шеф воспринял инициативу своего ретивого подчиненного с большим восторгом. Скорее наоборот, он долго и слышать не хотел ни о каком Степанове. Однако, Дзержинец не относился к тем, кто отступается от задуманного, натолкнувшись на первое же препятствие. Без преувеличения можно сказать, что Дзержинцу пришлось совершить подвиг, сравнимый с подвигами Геракла или Самсона. Но как бы там ни было, он своего добился. Именно ему, хотя и негласно, принадлежала заслуга создания секретной лаборатории при том самом дельфинарии, в котором Дзержинцу когда-то довелось побывать.

Первые годы Дзержинец тщательно курировал деятельность своего подопечного. Начальник тоже живо интересовался исследованиями биолога. Но потом пришла первая волна смутных времен, именуемая в Новейшей истории Перестройкой. И всем стало все равно, что где творится. Главная проблема сузилась до самых мелких масштабов: удержаться на насиженном месте. Это удалось далеко не всем. Кстати, шеф Дзержинца слетел одним из первых. Сам он благополучно сумел дослужиться сначала до капитана, потом – до майора, а в 1990-м году ему присвоили звание подполковника.

Он не сомневался, что переживет вторую, и самую большую волну, смутных времен так же успешно, как и первую – у него не было для этого никаких оснований. Напротив, Дзержинец был уверен в себе на все сто процентов. Он знал, что сможет добиться очень многого и уверенно шел к своей цели, преспокойно наблюдая за теми, кто, идя с ним бок о бок, срывался вниз и бесследно исчезал где-то вдалеке, моментально вылетая из памяти своих бывших коллег.

Дзержинец не сомневался также, что совершает единственно правильный поступок. Впоследствии, по прошествии многих бурных лет, ему не раз доводилось утверждаться в верности своего поступка.

Жаркой душной августовской ночью девяносто третьего года по коридору четвертого этажа здания Безопасности спокойной, но решительной походкой шел Дзержинец – сухощавый мужчина, небольшого роста, крепкий и энергичный. Никто не обратил внимания, что в запыленном сейфе в углу четыреста тридцать девятого кабинета стало на одну папку меньше.

* * *

Он плыл очень быстро, быстрее, чем когда-либо в своей жизни. Хозяин говорил ему однажды, что он использует далеко не все возможности своего организма. И только теперь он поверил в это.

Усталости не ощущалось. Напротив, ему казалось, что он безо всякого труда способен проплыть еще многие километры. Но ему больше не нужно было плыть. Теперь он должен был идти. Ноги, ступая по холодному сырому песку, с непривычки подворачивались. Однако он знал, что скоро это пройдет.

После неприятно теплой воды прохладный воздух взбодрил его. Он всегда предпочитал теплу холод. Накрапывал холодный мелкий дождь. Капли стекали по его нагим плечам, наводя на мысль о том, что необходимо позаботиться об одежде. Не то, чтобы ему не нравилось ощущать на своем теле покалывание дождевых струй, просто он хорошо помнил, что людям свойственно прятаться от дождя, а значит, ему следовало поступать также.

Он был сильно голоден. Пожалуй, никогда раньше организм не требовал пищи так настоятельно. Это чувство не столько раздражало его, сколько приносило удовольствие от предвкушения наслаждения – не зря он столько времени берег аппетит.

Было и еще одно удивительное, но довольно приятное чувство. Он сам не мог объяснить себе его природу. Сердце поминутно учащало биение. Дыхание вдруг обрывалось, а по телу пробегала странная мелкая дрожь.

«Что это? – думал он, шагая по мокрому песку. – Страх? Нет, не похоже. Усталость? Нет, я совсем не устал, в этом я уверен…»

Удивительное чувство то ослабевало, то нарастало с еще большей силой, заставляя его снова и снова искать объяснение.

Вдруг ему почудилось, что он нашел отгадку.

– Это нетерпение, – в голос произнес он и отшатнулся от звука собственного голоса – таким непривычно громким он показался.

– Да, это нетерпение, – повторил он, наслаждаясь тем, что может так явственно слышать себя, – я очень хочу поскорее оказаться в Большом Городе.

Стоило ему произнести эти слова, как сердце вновь подскочило к самому горлу, кровь ударила в голову, вызвав ощущение тепла на щеках. Если бы он мог видеть себя со стороны, то заметил бы, как покраснели его смуглые щеки.

Где-то в глубине его существа смутно шевельнулось осознание того, что его внутреннее состояние никак нельзя назвать похвальным.

– Так не должно быть! – сказал он, сдвинув густые черные брови.

Он не знал, как, собственно, должно быть, равно как не имел представления о том, как быть не должно. Это еще более обескураживало и раздражало.

– Нельзя быть бесчувственным, – говорил Хозяин, – но надо уметь всегда держать свои чувства под строжайшим контролем.

Ему казалось, что нет ничего легче этого. Гораздо труднее, на его взгляд, было продержаться две, а то и три недели без пищи, терпеть невыносимый холод или другие лишения. А тут получается, что какое-то детское волнение выбивает его из колеи, выделывая с сердцем всякие непонятные штуки.

Раздражение усиливалось, и, наверное, именно по этой причине он и был так беспощадно свиреп с теми людьми, которых увидел на берегу. Это были рыбаки. Двое мужчин, довольно пожилых. Тот, что повыше, – сухопарый и совершенно лысый. Капюшон матросского бушлата то и дело сваливался с его головы, открывая блестящую от дождя плешь.

Второй был невысоким коренастым брюнетом. На его голове красовалась военного образца фуражка с погнутым козырьком.

Разумеется, это были рыбаки. Он уже успел повидать немало людей, проводящих массу времени за смешным занятием: удить рыбу при помощи этих смешных длинных приспособлений. Рассмотрев их, он решил, что размеры обоих будут для него вполне подходящими.

Мужчины тащили черную надувную лодку. Едва завидев оранжевую легковушку старой модели, он ринулся обратно в воду, так как на пустынном берегу спрятаться было абсолютно негде. Да и совладать с ними будет легче в воде, решил он, погружаясь в посеревшую от дождя морскую гладь.

Он дождался, пока рыбаки, достигнув берега, усядутся в лодку и отплывут на порядочное расстояние. Потом решил действовать.

Вынул из-за кожаного пояса нож с длинным немного изогнутым лезвием и, зажав его в правой руке стремительно поплыл к лодке. Когда над головой показалось черное днище, он занес руку и проткнул его ножом, располосовав почти надвое. Раздались крики. Он вынырнул, ухватившись за борт, проткнул ближайший к нему баллон. Нескольких мгновений хватило на то, чтобы продырявленный борт сдулся и лодка почти полностью погрузилась под воду. Один из рыбаков ухватился за уцелевший баллон, второй барахтался рядом.

Все еще не понимая, в чем дело, рыбаки продолжали кричать во весь голос. Ближе к нему находился сухопарый. Он схватил его за капюшон бушлата и притянул к себе. Его глаза встретились с диким взглядом, в котором стояло испуганное недоумение.

На мгновение его охватила нерешительность. Рука с ножом, занесенная над рыбаком, замерла. Оказалось вдруг, что убить человека сложнее, чем существо, не обладающее способностью смотреть на тебя осмысленным взглядом. Неизвестно, чем бы закончилось дело, если бы не рука сухопарого, впившаяся ему в горло. Стряхнув ее с себя, словно детскую ручонку, он, не медля больше ни секунды, вонзил лезвие ножа прямо в сонную артерию мужчине.

Потом перевел взгляд на другого. Тот, как оказалось, все это время наблюдал за происходившим на его глазах закланием. Рот коренастого перекосился, блекло-серые глаза округлились, превратившись в блюдца.

По-прежнему держа убитого за капюшон, он двинулся ко второй жертве. Однако применять нож ему не пришлось. Коренастый зашелся было в жутком вопле, но, оборвав его, внезапно погрузился в воду. Когда он подплыл ко второму рыбаку и вытащил его из воды, тот был уже мертв. Видимо, скончался от страха.

Он вытащил мертвых на берег, швырнул их на песок и бросился обратно в воду за лодкой. Нужно было действовать быстро, поскольку, несмотря на раннее утро, на берегу могли появиться другие люди. А убивать еще кого-либо не входило в его планы. По крайней мере, пока.

Он раздел мертвецов донага, после чего перебрал их одежду и обувь, примеряя на себя то одно, то другое. Ему несказанно повезло, что один из рыбаков оказался высоким, а второй – плотным. Сапоги сухопарого, как и свитер коренастого, пришлись ему как раз в пору. Основная проблема заключалась в брюках: одни были слишком узки, другие едва доходили до щиколоток. Наконец, и эта проблема была решена. Натянув сапоги с длинными голенищами, он обнаружил, что в этой обуви невозможно определить длину его штанов и остановил свой выбор на брюках коренастого – в них, по крайней мере, он мог вполне комфортно передвигать нижними конечностями.

Обшарив карманы убитых, он обнаружил в них связки ключей, всякие мелочи непонятного назначения и деньги в бумажниках, которые даже не успели промокнуть. Сложив все это в карманы бушлата сухопарого, он принялся за другое важное дело. Нужно было как можно скорее избавиться от трупов. Хозяин постоянно повторял им, что они не должны оставлять за собой никаких следов. Два мертвых тела, одно из которых было продырявлено его ножом, безусловно являлись следами. И нужно было их, как это говорил Хозяин? Их нужно было замести.

Взяв весло, он принялся выкапывать в песке яму. Дело спорилось, песок был рыхлым и глубоким. Через некоторое время ему удалось выкопать достаточно вместительную яму. Скинув в нее трупы, он накрыл их резиновой лодкой и забросал песком, не забывая посматривать по сторонам. Пока ему везло – на берегу никто не показывался. Покончив с ямой, он осмотрелся, убрал последние следы и поспешил к машине.

Какая жалость, что Хозяин не взял на себя труд обучить их вождению автомобилей. Ему совсем не помешало бы это умение.

А теперь, помимо того, что придется тащиться пешком невесть сколько, еще нужно позаботиться и об этой старой рухляди, которая стоит на виду и наверняка привлечет к себе внимание всякого, кто окажется на берегу.

Автомобиль стоял на обочине узкой дороги. Прошагав по ней несколько десятков метров, он увидел, что в одном месте она круто поворачивает вправо, огибая довольно высокий обрывистый берег. Вернувшись к машине, он дотолкал ее до поворота, скинул с дороги. Раздался страшный грохот, пенистые брызги окатили его с головы до ног, но это было не страшно, так как он все равно промок до нитки. Оранжевая крыша автомобиля скрылась в серой морской воде.

Теперь, когда следы были заметены, ничто не мешало ему отправиться в путь. А путь его лежал в Большой Город. Он уже ощущал ни с чем несравнимое дыхание Большого Города – целого мира, манящего и пугающего одновременно.

Печатая шаги в тяжелых сапогах, он думал о том, что все прошло на удивление легко. Впрочем, он в этом и не сомневался. Почти. Но это не в счет. Главное, что он сумел сделать первый шаг. Дальше все пойдет гораздо легче. В этом он был уверен.

Вскоре дождь перестал. Выглянувшее октябрьское солнышко начало неспеша высушивать на нем одежду. Это ему не очень понравилось. Становилось жарко и душно. Захотелось вернуться на берег и броситься в воду. Однако он тут же с ожесточением отбросил эту мысль, показавшуюся ему малодушной.

Чем ближе он подходил к Большому Городу, тем сильнее ощущался особый, исходящий от него тяжелый дух. На миг ему даже показалось, что дышать становится все труднее, но вскоре он понял свою ошибку. Воздух проникал в легкие так же легко, как и всегда, но был довольно тяжелым. Чувствовалось, что в нем недостает кислорода, а наличествуют другие составные части, не особенно пригодные для вдыхания.

Хозяин говорил об этом неоднократно. И все-таки ему не верилось, что в больших городах так плохо обстоит дело с воздухом. У него совершенно не укладывалось в голове, как это может быть, чтобы люди не заботились о том, что им приходится вдыхать в себя. Что до него, то это была наиболее насущная проблема, важнее, чем пища или вода.

– Люди глупы, – повторял Хозяин, – сознательно уничтожая себя, они, тем не менее, что-то кричат о спасении мира. О как же ты убог, род человеческий!

Эти патетические тирады накрепко засели в память. Но все же хотелось воочию убедиться в том, так ли глуп и убог род человеческий, как об этом твердил Хозяин.

Пожалуй, он и сам не мог бы ответить на вопрос, что именно так влечет его в сторону Большого Города. Желание познать людей? Да, конечно, но не только это. Желание воочию увидеть достижения цивилизации, о которых он столько прочел? И это тоже, но далеко не все.

Его подгонял какой-то мрачный инстинкт, что сродни чутью волка, набредающего на мирно пасущееся овечье стадо. Разумеется, Большой Город нельзя было назвать мирным овечьим стадом. Однако только он мог в полной мере удовлетворить звериный инстинкт, вложенный в него природой. Или Хозяином?

Он ненавидел эту свою привычку к самоанализу. Но Хозяин говорил, что без этого невозможно существование по-настоящему умного человека. С его коэффициентом интеллекта он мог быть абсолютно спокойным. Но Хозяин часто повторял, что помимо ума и знаний развитый человек обязательно должен обладать и чутким эмоциональным восприятием.

– Это зачастую осложняет человеку жизнь, – говорил Хозяин, – но в то же время во сто крат обогащает наше существование.

Очевидно эту истину стоило принять безоговорочно, как и всякую другую, исходящую от Хозяина – единственного на всем свете существа, которое заслуживало уважения.

Солнце припекало все сильнее. Для начала октября погода была более чем теплой. Бабье лето в этом году припозднилось. Сентябрь был ветреным и слякотным, а в первые дни октября неожиданно для всех установилась погожая, августовская погода, теплая, солнечная и тихая.

Если бы это зависело от него, он предпочел бы совершить свою вылазку в иных условиях. Но выбирать не приходилось. К тому же предоставился великолепный шанс испробовать себя в непривычной обстановке. Она вовсе не обязательно должна быть приятной и комфортной. Скорее, наоборот.

Все эти мысли беспрестанно роились в его гудящей от жары голове. Собственно, жары-то никакой не было. Градусов 25–27 по Цельсию, не более. Да и осеннее солнце «работало» не так рьяно, как летом. Но и этого было более чем достаточно для того, чтобы временами у него мутнело в глазах от жажды.

На счастье идти пришлось не так долго. Вскоре он вышел на оживленное шоссе. Одежда полностью высохла и он выглядел вполне пристойно.

– И все-таки очень жаль, что Хозяин не удосужился обучить меня вождению, – пробормотал он, провожая взглядом проносящие грузовики и легковушки.

Ему безумно хотелось остановить машину, выкинуть из нее водителя, влезть внутрь и, заведя мотор, помчаться вперед, вместо того, чтобы сбивать ноги, топая по шоссе под ярким слепящим солнцем.

Еще через некоторое время смутное желание стало оформляться в ясный план. Он подошел к самому краю обочины, остановился, повернулся лицом к автомобилям, направляющимся в сторону города и поднял руку. Он видел, как это делают актеры в просмотренных им фильмах. Возможно, движение получилось недостаточно естественным, или выглядел он слишком подозрительно, но, как бы там ни было, ни одна из многочисленных машин даже не замедлила ход.

Это нисколько не ослабило его решимости. Дождавшись, пока на трассе появится одинокая легковушка, он внезапно выскочил на дорогу прямо перед ней, заставив водителя резко затормозить. План был простым, в лучших традициях современных боевиков: заставить владельца автомобиля под угрозой ножа доставить себя в город, после чего он намеревался поступить с водителем приблизительно так же, как и со своими предыдущими жертвами.

– Ты че, совсем охренел, идиот! – заорал высунувшийся в окно мужик лет сорока-сорока пяти. – Если тебе жить надоело, мне-то чего ради из-за какого-то мудака в тюрьму садиться! Вот псих-то!

Не говоря ни слова, он медленно приближался к машине, незаметно сжимая рукоятку ножа.

– Если надо тебе, мог бы и проголосовать, как все нормальные люди делают, я бы тебя подвез, – продолжал мужик, глядя на «психа» скорее доброжелательно, чем гневно.

Это наблюдение резко изменило ход его мыслей. Он замер в нерешительности.

– Ну че встал-то, олух? – усмехнулся водитель. – Иди, садись, раз уж тормознул.

Распахнулась дверца переднего пассажирского сиденья. Он с трудом втиснулся в крошечный салон видавшей виды развалюхи и закрыл дверь.

– Ну ты, потише хлопай, – взъярился мужик, – двери у меня, чай, не казенные.

Он снова промолчал, не зная, как реагировать на человека, грубые слова которого так явно противоречили добродушному тону, которым были сказаны. Это нарушение простейших логических законов выбивало из колеи.

– Кто ж так машину тормозит? Я тебя едва на задавил. У меня хотя и «Запорожец», но движок у него помощнее, чем у иного «Жигуленка». Никто не останавливался, что ль? – поинтересовался водитель.

Он отрывисто кивнул.

– Оно и понятно. Нынче времена такие – каждый боится связываться с кем ни попадя. С меня-то взять нечего. На мою старушку-развалюшку желающих не найдется. А сам я человек не вредный. Если хороший человек попросит, не отказываю.

«Хороший человек» исподлобья глянул на водителя и ничего не сказал.

– Тебе куда ехать-то? – спросил мужик, нимало не смущаясь тем, что попутчик все еще не произнес ни слова.

– В город, – ответил он глухим надтреснутым голосом и откашлялся, прочищая горло.

– Простыл, что ль?

– Что?

– Заболел, говорю, что ли?

– Д-да, немного, – ответил он, понимая, что необходимо стараться поддерживать беседу.

– Рыбак, что ль? – продолжал расспрашивать водитель.

– Да, рыбак.

– А где же снасти?

– Потерял, – увидев, что мужик кинул на него недоумевающий взгляд, пояснил, – в воде утопил случайно.

– С берега рыбачил, или с лодки?

– С лодки, – ответил он и тут же добавил: – Она тоже утонула.

– Бывает, – ответил водитель, – я и сам однажды так нарыбачился, что потом себя самого еле из воды вытянул. Лодка перевернулась. Я, правда малость навеселе тогда был, – мужик засмеялся. – С тех пор на рыбалке ни-ни. А ты как на счет этого?

Он щелкнул себя по шее, изображая всем известный жест.

– На счет чего?

– Ну ты прям как с луны свалился! – хохотнул мужик. – Выпиваешь, спрашиваю?

Он пожал плечами, не найдя, что ответить. Как выяснилось, беседа с незнакомым человеком – дело не из легких.

– Тебя как звать-то, браток? – поинтересовался мужик, словно угадав мысли своего попутчика.

– Гера… – машинально было ответил он и резко осекся.

– Как-как? Гера? – переспросил мужик. – Герасим, значит?

У меня так отца звали. А сам я Анатолий Герасимович Федоров. Можно просто Толян.

Водитель весело подмигнул ему и он невольно улыбнулся в ответ. Это его удивило. Снова закипело раздражение – чувства напрочь отказывались повиноваться разуму.

– Да ты не сиди бирюком-то, – добродушно сказал мужик, заметив, что его пассажир нахмурился. – Со всяким такое бывает. Приедешь домой, освежишься под душем, поешь сытно, ляжешь, отдохнешь и все печали пройдут.

Ответом был шумный вздох, вызванный словами о душе. Он отдал бы, кажется, все на свете, лишь бы ощутить на своем разгоряченном теле живительные струи ледяной воды.

– А ты как сюда добирался, Гера? – не отставал мужик, не замечая, что попутчик не особенно охотно поддерживает разговор.

– На машине, – ответил он, вспомнив оранжевую колымагу, которую он сталкивал с обрыва.

– А че с машиной стало?

– Сломалась.

– Так че ж мы с тобой в город-то едем? – встрепенулся мужик. – Давай вернемся, на буксир возьмем. Разве можно такое добро на дороге оставлять? Завтра уже от нее ни винтика, ни шпунтика не останется.

– Не надо, – решительно выпрямился пассажир, видя, что водитель собирается вырулить на встречную полосу, – я ее в море скинул.

– Это ты зря, парень, – ошарашено заявил мужик, впервые за все это время посмотрев на собеседника с подозрением.

– Не зря. Она все равно уже никуда не годилась.

– Да? – произнес мужик, отводя взгляд и пожимая плечами.

– Оно, конечно, тебе виднее. И все ж таки я бы на твоем месте не стал бы машину бросать.

Вместо ответа он снова пожал плечами.

– Вот так человек сгоряча натворит делов, – философски заметил Толян, – а потом жалеет, да только поздно бывает.

– Не пожалею, – мрачно усмехнулся он.

– Дело твое, парень, – повторил мужик.

В машине установилось молчание. Видя, что пассажир попался не слишком общительный, водитель включил радио. Какая-то безголосая певица надрывалась, пытаясь изобразить нечто, похожее на блюз. Он поморщился.

– Че заерзал? – хмыкнул Федоров. – Не нравится такая музыка?

– Гадость, – коротко бросил он.

– Это верно, Гера, гадость и есть.

Мужик протянул руку и переключил радиоприемник не другой канал. Передавали новости.

– … На пресс-конференции Минатома заявил, что ядерной угрозы затонувшая субмарина не представляет, – говорил женский голос, – никакой угрозы ядерной катастрофы в связи с аварией подлодки не существует вообще…

– Ты слыхал, парень, чего в мире деется? – спросил Толян и не дав попутчику и слова сказать, разразился смачной бранью в адрес «проклятых зажравшихся буржуев, которым неймется, что у нас, русских, еще есть порох в пороховницах».

Гера продолжал хранить молчание, но это нисколько не останавливало Федорова, а возможно, даже подбадривало.

– Вот сучьи дети! – надрывался Толян, всем своим видом выражая искренне негодование. – Нету на них Сталина, он бы их быстро всех на место поставил, пообрубал бы им хвосты поганые!..

Он силился разобрать слова диктора, тонущие в ругани Толяна.

– …министр атомной энергии не исключил возможность того, что с этой целью в район катастрофы будет направлено известное российское исследовательское судно…

Названия он не расслышал, так как в этот момент Толян возвысил голос почти до крика. Ему очень хотелось заткнуть рот не в меру зарапортовавшемуся водителю, однако он сдержался.

Когда Анатолий замолчал, чтобы перевести дух, диктор уже передавал прогноз погоды на завтра.

– Тебе куда ехать-то? – спросил Толян, изменив тон с гневного на добродушный.

– В каком смысле?

– В смысле, где тебя высаживать? Я до самого города не поеду, но могу довезти до автобусной остановки. Пойдет?

– Пойдет, – нерешительно повторил он, не сразу осмыслив слова водителя.

– У тебя хоть деньги-то есть?

– Деньги?

Он встрепенулся и полез в карман, в котором лежали бумажники, и вынул один из них.

– Есть деньги, – ответил он, обнаружив небольшую стопку кредиток, – кстати, сколько я вам должен?

– Ты – мне? – возмутился Толян. – Смеешься, что ль? Чтобы я с тебя деньги брал, когда ты машины лишился?! Я не такой жлоб, чтобы деньги брать у тех, кто в беду попал.

– Как знаешь, – ответил он, невольно перенимая выражения Толяна, и спрятал бумажник в нагрудный карман.

– 216-тый тебе подойдет? – задал вопрос водитель.

– Что?

– Ты, как я посмотрю, совсем не в себе, – добродушно усмехнулся Толян, – я спрашиваю, автобус 216-тый тебе подойдет?

– Он в город идет?

– А куда ж еще?

– Если в город, то пойдет.

– Ну вот и славно, – сказал Толян, – через пяток минут доедем.

– Ты только не унывай, парень, – снова заговорил водитель, – все у тебя наладится. И мой тебе совет: никогда больше не бросайся машине наперерез. Не все такие, как я. Кое-кто переедет и глазом не моргнет.

Автомобиль подъехал к автобусной остановке, где стояло несколько человек.

– Вот и люди стоят, – заметил Толян, – значит, автобус вот-вот подойти должен.

– Счастливо тебе, парень, – добавил водитель, когда попутчик вышел из машины.

Он кивнул и пожал протянутую ему руку.

На этот раз дверь он закрыл осторожно и не спешил отходить от машины, провожая взглядом отъезжающего Толяна. Тот помахал ему рукой из окна и дал два коротких гудка. Он махнул в ответ, продолжая стоять на обочине. У него было ощущение чего-то недоделанного или недосказанного. И это не давало ему покоя, заставляло вперивать взгляд вслед исчезнувшему из вида автомобилю.

Внезапно он понял, что должен был сделать. Он должен был произнести одно-единственное слово. Простое, довольно короткое словечко, но емкое и важное.

– Спасибо, – вполголоса произнес он и пошел к автобусной остановке.

Час спустя он оказался в центре города. Здесь воздух был еще хуже, чем на шоссе. В голове свербила только одна мысль: как можно скорее оказаться в месте, где можно принять холодный душ. Он уже не ощущал голода, но жажда, подступившая еще на трассе, мучила все сильнее.

В автобусе, среди рыбаков и дачников он совсем не выделялся, в городе же на него с удивлением поглядывали прохожие.

Откуда-то неподалеку раздавался шум поездов, из чего он заключил, что рядом располагается вокзал. Туда он и направил свои горящие огнем стопы. Проходя мимо магазинчика, он увидел в витрине батарею бутылок. Жажда стала нестерпимой. Достав из кармана бумажник, он вошел в магазин.

– Вода есть?

Молоденькая продавщица непонимающе уставилась на него.

– Вода у вас есть? – повторил он хрипло.

– Какая? Минеральная? Дистиллированная?

– Любая, я хочу пить.

Не сводя с покупателя недоумевающего взгляда, девушка попятилась к холодильнику и наугад вынула бутылку.

– «Боржоми» вас устроит?

– Давай, – он выхватил из рук девушки мгновенно запотевшую бутылку с холодным напитком, одним махом отвинтил пробку и опрокинул в себя бутылку.

Это было ни с чем не сравнимое по своей остроте наслаждение. Вместе с ледяной влагой, в него вливались жизненные силы. Продавщица, словно завороженная, наблюдала за тем, как странный человек огромного роста с плечами, достойными чемпиона мира по культуризму, жадно поглощает минералку.

– Еще, – прохрипел он, вытирая рот и бросая на пол опустевшую пластиковую бутылку.

Не говоря ни слова, девушка достала вторую бутылку и протянула ее мужчине.

Эту он пил уже не так жадно и даже сумел определить ее вкус, который, кстати, нисколько ему не понравился.

– Еще две, – сказал он, переведя дыхание.

К продавщице вернулся дар речи.

– Надо заплатить сначала, – произнесла она осторожно.

Несколько покупателей заинтриговано наблюдали за происходившим. Он обвел их мрачным взглядом.

– Сколько?

Продавщица назвала сумму. Он бросил на прилавок купюру, забрал две бутылки и направился к выходу.

– Подождите! – крикнула девушка. – Вы не взяли сдачу.

Не останавливаясь, он бросил через плечо быстрый взгляд и вышел из магазина, так не удостоив продавщицу ответом. Эту девушку ему благодарить совсем не хотелось.

На вокзале, среди толчеи и суматохи, он довольно легко затерялся в толпе и перестал обращать на себя внимание. Побродив некоторое время по привокзальной площади, он оказался рядом со старухой, торгующей вареной кукурузой.

– Купи, сыночек, – заверещала она, – кукуруза свежая, только что сваренная.

Он взял у нее початок, кинул ей какую-то мелочь, но уходить не спешил.

– Где здесь рядом гостиница? – просил он у старухи.

– А ты что, приезжий? – старуха оглядела его зоркими глазками.

– Да.

– А деньги у тебя есть, сынок?

– Да, – так же односложно отвечал он.

– Надолго к нам? – старуха так и буравила его глазами.

– Нет, всего на пару дней.

– Я могу комнату сдать, только деньги вперед.

– Сколько?

– Я много не беру, – издалека начала бабка, алчно вытаращившись на него.

Ему было противно говорить с этой старухой, а тем более выносить ее неприятный взгляд. Но он подавил отвращение и задал единственный интересующий его на данный момент вопрос:

– Душ у тебя есть?

– А как же, сынок, конечно, есть, – закивала старуха, – все удобства. Лучше, чем в гостинице. И помоешься, и покушаешь, и поспишь, как барин.

– Пойдем, – сказал он.

– Э-э, – протянула бабка, не двигаясь с места, – я деньги вперед беру.

Он бросил ей на колени бумажник.

– Хватит?

Старуха пересчитала деньги.

– Ой, касатик, – медоточивым голоском, от которого она сделалась еще противнее, заговорила бабка, – должно хватить.

Он понимал, что заплатил ей гораздо больше, чем следовало бы, но ему было все равно. Все его существо требовало прохлады и отдыха, казалось, еще немного, и он упадет замертво. По пути бабка начала было приставать к нему с расспросами, однако он сразу оборвал ее в довольно грубой форме.

«Надо послать старуху в магазин, чтобы купила мне приличную одежду», – подумал он, шествуя за семенящей бабкой.

Судя по всему, можно было говорить о том, что первая часть задуманного мероприятия прошла вполне успешно.

ГЛАВА 2

Стоял погожий денек бабьего лета. Супруга советника Президента Ольга Викторовна Тимофеева с удовольствием шла пешком по Малой Бронной. Это была статная дама сорока лет, весь облик которой говорил о неусыпных стараниях приостановить увядание и сохранить остатки былой привлекательности. В первые минуты прогулки Ольга Викторовна не жалела о своем решении отпустить водителя: так приятно было пройтись по улице, наслаждаясь последними в этом году теплыми лучами солнца. Несмотря на то, что часы только что пробили одиннадцать, улица буквально кишела народом, словно люди в одночасье сорвались со своих рабочих мест и студенческих парт, чтобы, подобно Ольге Викторовне, успеть урвать последние солнечные денечки. Все успели соскучиться по теплой безветренной погоде за четыре недели не по-сентябрьски холодной и сырой осени, пришедшей на смену благодатному августу. По утверждениям синоптиков, наблюдалась аномально теплая для этого времени года погода. Говорили, что сейчас на добрых десять градусов теплее, чем должно быть в октябре. Неизвестно было, сколько продлится это неожиданное второе бабье лето.

Ольга Викторовна сняла пиджак, оставшись в кашемировой водолазке, но ей все равно было жарко. По ее мнению девицы дефилировали чуть ли не в чем мать родила. Когда едешь в машине с тонированными стеклами, это не так заметно. А теперь Ольге Викторовне казалось, что она находится не на одной из оживленных центральных улиц столицы, а где-нибудь на приморском курорте, откуда рукой подать до пляжа. Она нахмурилась и начала жалеть, что отпустила шофера – до ее дома оставалось еще шесть кварталов. Пока она дойдет, будет вся в мыле и не то что не получит удовольствия от прогулки, но напротив, запыхается и устанет.

Хорошее настроение супруги советника Президента портилось на глазах. Она думала о том, что сегодня же вечером обсудит с мужем долгожданную поездку в Лондон. Ольга Викторовна очень любила этот город. Он немного напоминал ей родной Петербург, но английская публика, на ее взгляд, была гораздо изысканнее петербургской. Ольга Викторовна не отдавала себе отчета, что судит лондонцев по впечатлениям, получаемым из окна лимузинов или по тем людям, которых она встречала на официальных банкетах и фуршетах. Ольга Викторовна успела отвыкнуть от простого народа за удивительно короткий срок. Прошло всего два года с тех пор, как ее супруг занял столь ответственный пост, а она начала ездить исключительно на правительственных автомобилях и регулярно бывать за границей. Геннадий Аверьянович уже давно обещал жене очередную поездку. Но она все откладывалась по разным государственным причинам. Ольге Викторовне очень хотелось поскорее покинуть пределы родины, которая начинала ее утомлять, если она оставалась на ней дольше двух-трех месяцев. Однако в связи с событиями последних недель о поездке можно было забыть не менее, чем на месяц, если не больше.

От всех этих мыслей у Ольги Викторовны настроение и вовсе упало. Она стала озираться по сторонам в поисках чего-то, что поможет ей отвлечься от неприятных переживаний. В этот момент ее внимание было привлечено мальчишкой-газетчиком. Казалось, сорванец являет собой ожившего экранного героя фильма типа «Республика ШКИД» или другого в таком же роде, посвященного беспризорникам. На мальчишке были пузырящиеся на коленях затертые штаны, грязный порванный в нескольких местах свитер, какие-то совершенно невообразимые боты, в которых в свое время хаживал не один бомж. Картину дополняла фуражка с погнутым козырьком и дырой на макушке. Но на Ольгу Викторовну самое сильное впечатление произвело даже не это. Мальчишке было не больше одиннадцати-двенадцати лет, а он уже смолил сигарету без фильтра, способом заправского курильщика приткнув окурок в уголок рта. При этом он как-то умудрялся кричать громким и пронзительным голосом, так, что он него шарахались все прохожие, а кое-кто даже порывался огреть крикуна сумкой или пакетом. В руках у мальчишки была пачка газет, из чего можно было заключить, что он зарабатывает себе на жизнь столь нелегким трудом. Это впечатление подтверждалось и призывными криками, которые испускал юный труженик. В шуме транспорта Ольга Викторовна никак не могла расслышать его слов, но, судя по интонациям, предположила, что он выкрикивает заголовки статей.

Ольга Викторовна остановившись посреди тротуара, с живейшим интересом разглядывала мальчишку. Мальчишка не преминул заметить женщину, обратившую внимание на его скромную персону.

– Купите газету! – возопил он так, что Ольга Викторовна отшатнулась в испуге, врезавшись спиной в торопящегося куда-то толстяка.

– Ну ты, дамочка, смотри, куда тебя несет, – проворчал толстяк, бесцеремонно отпихнув супругу советника Президента, и пошел своей дорогой.

– Тетенька! – пискнул мальчик жалобно. – Купите газету! Калифорнийские врачи изобрели вакцину против курения! Новая информация о взрыве подлодки!

Ольга Викторовна нахмурилась. Она-то прекрасно знала, что собой представляет желтая пресса. Видя, что женщина нисколько не убеждена его возгласами, мальчишка закричал еще громче и одновременно жалобнее.

– Тетенька, ну купите газету! Мне хлеба купить не на что! – и тут же бодро и звонко продолжил: – В районе катастрофы были замечены дельфины!

Ольга Викторовна укоризненно покачала головой.

– Эти писаки уже совсем потеряли всякий стыд, – громко произнесла она, так, что некоторые прохожие обернулись в ее сторону, – пишут такой бред, что просто не веришь собственным глазам. Ну какие могут быть дельфины в Северном море? Там же температура не поднимается выше нескольких градусов тепла, – продолжала возмущаться Ольга Викторовна, – а дельфины… – глубокомысленно закончила она, вытянув для убедительности указательный палец и почти ткнув им в лицо мальчишке.

Любой другой на его месте уже давно бы плюнул на эту вздорную бабу и пошел искать удачу с другими, более сговорчивыми прохожими. Но мальчишка оказался как нельзя более решительным.

– Ну пожалуйста, тетенька, купите газету! – заканючил он.

Ольга Викторовна, которой надоело пререкаться с мальчишкой, попыталась обойти его и продолжить путь. Она была раздосадована до крайности. Однако бойкий юнец оказался проворнее. Он, пятясь, бежал перед Ольгой Викторовной, не переставая жалобно поскуливать. Жена советника Президента была очень деликатной женщиной и не могла равнодушно переносить столь нелицеприятное зрелище, как этот мальчишка. К тому же Ольга Викторовна замечала, что прохожие с все большим интересом начинают присматриваться к тому, что происходит. А ей, как супруге не самой последней политической фигуры, не пристало привлекать к себе внимание. Она покраснела от гнева и досады, попадись ей сейчас водитель Виталий, Ольга Викторовна, наверное, разорвала бы его в клочья.

– Ну хорошо, – ледяным тоном сказала Ольга Викторовна, – я куплю у тебя газету, но не потому, что мне интересно читать какую-то чушь, а только для того, чтобы избавить себя от твоего вида. Ты меня понял?

Последние слова Ольга Викторовна прошипела, склонившись к мальчишке и буравя его испепеляющим взглядом. Но тот и бровью не повел.

– А может, сразу две купите, – не растерялся он, – для мужа, например, или для вашей мамы…

Этого бедная женщина уже не могла перенести. Она открыла сумочку, вынула кошелек и долго рылась в нем, отыскивая самую мелкую купюру – мелочи у Ольги Викторовны не было.

И тут мальчишка снова избавил супругу советника от проблем, осторожно вытянув у нее из пальцев одну из бумажек. Не дав Ольге Викторовне опомниться, он сунул ей в руки все свои газеты и был таков, оставив ее в недоумении стоящей посреди тротуара.

Если бы Ольга Викторовна нашла в себе силы последовать за мальчишкой, она увидела бы, как он, свернув за угол, нырнул в первую же подворотню. А если бы она зашла туда, то обнаружила бы, как мальчишка подбежал к невзрачному мужчине в серой рубашке и коричневых брюках, лениво попыхивающему сигаретой, очень тихо произнес несколько слов, после чего мальчишка едва уловимым движением взял что-то из руки взрослого, сунул в карман и исчез так же быстро, как и появился. Мужчина в свою очередь спокойно докурил сигарету, сплюнул через плечо, при этом кинув быстрый взгляд назад и в стороны, а затем направился к выходу из подворотни все в той же ленивой манере. Но как только он оказался на многолюдной улице, его облик изменился кардинальным образом. Мужчина шел быстро и сосредоточено, как человек, спешащий по важному делу.

Но Ольга Викторовна ничего этого не видела. Постояв еще некоторое время, она вернула кошелек на место и медленно пошла вперед по Малой Бронной, переваривая неприятную сцену. Только через несколько десятков шагов она вспомнила о газетах, которые всучил ей наглый мальчишка. Оказалось, их совсем немного – всего шесть штук. Сначала Ольга Викторовна хотела выбросить газеты, но урна ей почему-то не попадалась, а мусорить на улице ей не хотелось. Потом, когда возмущение стало понемногу ослабевать, Ольге Викторовне пришло в голову, что неплохо было бы все-таки ознакомиться с содержанием газет, которые обошлись ей в довольно-таки кругленькую сумму.

Первым, что попалось ей на глаза, была газетная шапка:

«ПОДВОДНУЮ ЛОДКУ ВЗОРВАЛИ ДЕЛЬФИНЫ»

Целых три столбца на первой полосе посвящались рассказам очевидцев, утверждавших, что они видели нескольких дельфинов в непосредственной близости от места катастрофы.

«Чушь!» – подумала Ольга Викторовна, однако дочитала статью до конца, потому что в эти дни ничто другое не могло вызвать такого же интереса как произошедшая трагедия.

Придя домой, уставшая и очень недовольная, супруга советника Президента бросила газеты на пуфик в прихожей и тотчас же о них позабыла – через пятнадцать минут к ней на дом должна была явиться маникюрша.

Геннадий Аверьянович вернулся как обычно очень поздно. И, как это часто бывало в последнее время, не в самом лучшем физическом и моральном состоянии. В администрации Президента со дня этого злополучного взрыва на АПЛ царило сильное напряжение. Все ждали, что оно должно вылиться в крупную головомойку. Чем дольше этого не происходило, тем сильнее нарастало напряжение. Геннадий Аверьянович называл это цепной реакцией.

Он сразу обратил внимание на ворох газет в прихожей, которые горничная почему-то не позаботилась убрать.

– Что это, Валюша? – спросил Геннадий Аверьянович, указывая на брошенные газеты.

– Я не знаю, – ответила горничная, – это Ольга Викторовна принесла откуда-то.

– Можно было и убрать их, – проворчал Геннадий Аверьянович.

Горничная проворно заспешила к пуфику и собралась унести газеты.

– Постой, Валюша, – Геннадий Аверьянович взял у нее газеты и принялся их просматривать.

– Очень интересно, – сказал он, обнаружив, что держит в руках шесть экземпляров одного и того же издания. Название ему ни о чем не говорило, наводя на мысль, что это мелкая бульварная газетенка.

– Чего ради Ольге Викторовне понадобилось приносить сюда это. Ей что, мало тех газет и журналов, которые мы выписываем? – озадаченно вопросил он Валюшу.

Горничная хранила молчание, понимая, что слышит не столько вопросы, сколько мысли, высказываемые вслух.

Геннадий Аверьянович направился было в комнату к супруге, чтобы расспросить ее об этом необычном инциденте, но Ольга Викторовна опередила его, выйдя в коридор.

– Геннадий, – произнесла она таким тоном, что советник Президента сразу почувствовал беспокойство, – мы в этом году поедем за границу или будем ждать следующего года?

Геннадий Аверьянович вздохнул, готовясь выдержать атаку жены. Силы были не равны: Ольга Викторовна весь день копила энергию и решимость, в то время как ее супруг растрачивал и то, и другое на своем рабочем месте. Мысли о газете разом вылетели из его понурившейся головы, он машинально бросил газеты на стул в коридоре и побрел за женой, сожалея, что Президент не задержал его сегодня на работе до полуночи. Тогда Геннадий Аверьянович вернулся бы домой, когда Ольга Викторовна уже легла спать, значит, ему удалось бы избежать тяжелого объяснения с супругой. Так было на протяжении почти всей текущей недели, но на сей раз удача от него отвернулась.

Когда измученный Геннадий Аверьянович добрался до своей постели, ему уже было не до газет, неизвестно как оказавшихся в его квартире. Таблетка успокоительного, услужливо поднесенная ему супругой, когда он начал краснеть и хватать ртом воздух, подействовала почти сразу.

Однако от судьбы, как говорится, не уйдешь. Наутро, когда Геннадий Аверьянович уселся за завтрак, он обнаружил на столе одну из вчерашних газет. Была суббота, на работу можно было особенно не спешить. Президент сам сказал, что он, Геннадий Аверьянович, может отдохнуть несколько часов, они, дескать, заслужили хотя бы полдня спокойного и приятного времяпрепровождения после недельной нервотрепки.

Геннадий Аверьянович отпил глоток кофе со сливками и развернул газету.

«ПОДВОДНУЮ ЛОДКУ ВЗОРВАЛИ ДЕЛЬФИНЫ»

«Хм, ничего себе, – сказал себе советник Президента, отставляя чашку и погружаясь в чтение. Вся информация, касающаяся катастрофы, даже самая невероятная и фантастическая, обязательно должна была быть принята к сведению. Об этом им неоднократно говорил Президент. Поэтому Геннадий Аверьянович добросовестно ознакомился с содержанием статьи. Реакция советника главы государства не намного отличалась от реакции его супруги. Правда, он не сказал не „чушь“, а „ерунда“.

Придя после долгого крепкого сна и калорийного завтрака в благодушнейшее расположение духа, Геннадий Аверьянович по дороге в Кремль подумал о том, что Президента все же стоит поставить в известность относительно очередной газетной утки.

Вероятнее всего Геннадий Аверьянович благополучно забыл бы о своем намерении, если бы не одно маленькое обстоятельство. Президент в этот день ознакомлялся с программой пребывания в курортной зоне Черноморского побережья России. Среди многочисленных экскурсий было посещение уникального дельфинария. Уникальность его заключалась в том, что он был расположен прямо в море, в небольшой, но глубокой бухточке и огражден от остальной воды бетонной стеной. Это был единственный в стране дельфинарий, где животные обитали практически в естественной среде.

Президент ставил галочки рядом с наименованиями тех объектов, на которых он хотел бы побывать. Дойдя до дельфинария, он в нерешительности призадумался. Именно в этот момент Геннадий Аверьянович вспомнил прочитанную утром статью. Он сказал об этом Президенту.

– Это несерьезно, – последовал ответ.

– Я понимаю, – тут же согласился Геннадий Аверьянович, – но забавно, как далеко может простираться фантазия этих писак.

– На мой взгляд, в этом нет совершенно ничего забавного, – возразил Президент, – у этих людей нет ничего святого, они не гнушаются никакими способами, лишь бы только привлечь читателей и увеличить объем продаж.

Тут подал голос Секретчик, генерал военной разведки, который по неизвестным Геннадию Аверьяновичу причинам должен был сопровождать Президента в поездке на юг страны.

Это был импозантный мужчина, крупный, с небольшим „пивным“ брюшком, холеным лицом, с сочными алыми губами. Жгучий брюнет с роскошной шевелюрой. Советнику Президента он почему-то не внушал доверия. Да и о каком доверии может идти речь, если перед тобой сидит человек, всю свою сознательную жизнь проработавший в военной разведке. Геннадий Аверьянович подозревал, что Президент разделяет это мнение. Но насколько данное предположение было близко к истине, оставалось только догадываться. Президент никогда не давал ни малейшего намека на то, какие эмоции у него вызывает та или иная персона.

– А что, – вдруг произнес Секретчик, – по-моему, дельфинарий – это очень интересное место.

– Вот как? – Президент поднял брови и вопросительно посмотрел на Секретчика, ожидая пояснения.

– Я рискую показаться несведущим и наивным, – продолжал тот, – но на мой взгляд, если бы эта статья была напечатана не в какой-то бульварной газетенке, а в серьезном журнале, информация стоила бы того, чтобы ею заинтересовались соответствующие службы.

– Вы хотите сказать, – не удержался Геннадий Аверьянович, – что верите в эту чушь?

Секретчик живо повернулся в сторону советника Президента.

– Я хочу сказать, – произнес он с некоторой снисходительностью, так во всяком случае показалось Геннадию Аверьяновичу, – что в той ситуации, в которой мы сейчас находимся, нельзя пренебрегать ни одной появившейся версией, пусть это даже кажется нам газетной уткой.

Геннадий Аверьянович счел ниже своего достоинства вступать в дискуссию с Секретчиком, он обратил свой взор на Президента.

– С детства мечтал побывать в дельфинарии, – неожиданно произнес тот с едва заметной улыбкой.

Вопрос был решен. А вечером того же дня работники дельфинария получили правительственную телеграмму, извещавшую о том, что Президент собирается их посетить.

Рабочий день в администрации Президента закончился. И снова Геннадий Аверьянович возвращался домой в плохом настроении и совершенно обессиленный. Зато Секретчик, который сам сел за руль своей „Volvo“, насвистывал веселую песенку. Фокус с мальчишкой-газетчиком удался. Первый, так сказать, пробный шар оказался весьма успешно упавшим в лузу. Секретчик был заядлым бильярдистом и любил при всяком удобном случае проводить параллели с любимой игрой.

„Теперь мы поиграем“, – с улыбкой проговорил он, но взгляд его при этом были жестким и не сулил ничего хорошего.

* * *

Он пролежал в ванной больше получаса. И пробыл бы еще дольше в холодной, пахнущей хлоркой воде, если бы старуха не помешала ему тихим стуком в дверь.

– Ты там часом не утонул ли, касатик? – спросила она с плохо скрываемой тревогой.

– Сейчас выхожу! – крикнул он.

Ему не хотелось надевать свои вещи, вернее, вещи тех, кого он закопал на берегу. На крючке висел затрепанный выцветший банный халат, его-то он и натянул на себя, услышав, как затрещали швы.

– Мне нужно купить одежду, – сказал он старухе.

– Какую, касатик? – с готовностью спросила старуха.

– Обычную, – ответил он.

– Я имею в виду, дорогую, или дешевую? У тебя вообще как с деньгами?

– С деньгами у меня нормально, – он с неприязнью посмотрел в жадное лицо старухи, – одежда нужна простая, не слишком дорогая, но и не дешевая. Такая, чтобы в ней было не стыдно на людях показаться.

– Ага, касатик, кажись поняла тебя, – заверещала бабка, – у нас тут недалеко скупка есть, там вещички приличные продают и цены сносные.

– Скупка? – с недоумением переспросил он.

– Ага, скупка, касатик, это вроде как комиссионка, только деньги там стразу дают.

– Постой, – начал догадываться он, – там поношенные вещи продают, так?

– Поношенные, – согласилась старуха, – да только самую малость, с виду и не скажешь. А новые покупать, только деньги на ветер выкидывать…

– Я не хочу носить чужие вещи, – он с отвращением передернул плечами, вспомнив, как влезал в пропахший запахом чужого тела свитер. – Мне нужна новая.

– Как скажешь, сынок, только это тебе раза в три дороже встанет.

Он достал из нагрудного кармана бушлата второй бумажник, принадлежавший, как он помнил, сухопарому рыбаку. Денег в нем оказалось больше.

– Сколько? – уже в который раз за этот день спросил он.

– Так сразу не могу тебе сказать, сынок, – старуха вытянула жилистую шею, безуспешно пытаясь определить количество хрустящих бумажек, которые он держал в руке.

– Ладно, бабка, вот тебе деньги, – он протянул ей большую часть найденных у рыбаков купюр, – этого, я думаю, должно хватить, даже с лихвой. Иди в магазин и купи мне что-нибудь из одежды.

– А что же тебе купить?

– Все, что нужно. Белье, рубашку, брюки, обувь. Только смотри, чтобы по размеру подошло.

– Ой, да как же я пойду без тебя! – всплеснула руками старуха. – А вдруг чего-нибудь не то выберу?

– Поменяешь.

– И то правда.

Видно было, что старуха очень хочет пойти одна, чтобы потратить полученные деньги по своему усмотрению и зажилить пару-тройку сотен. Но в то же время не решается уходить из дома.

– Чего ты ждешь? – спросил он ее напрямик.

– Да вот доченьку свою поджидаю. Она вот-вот прийти должна.

– Не хочешь оставлять меня одного в своих хоромах? – усмехнулся он.

– Да ты на меня не обижайся, касатик, – старуха смущенно повела плечами, – все-таки в первый раз тебя вижу, мало ли что, а так поспокойнее будет.

– А что ж ты меня домой к себе привела? Ты же меня в первый раз видишь.

– А что с меня брать-то?

Старуха похлопала себя по пустым карманам.

– И дом мой, сам видишь какой. Живу на крохи, еле перебиваюсь. Вот комнату сдаю, кой-какой доход получается, на хлебушек.

– Не нужно мне твое барахло, я лягу посплю, а ты иди, не беспокойся.

– И то правда, касатик, поспи, отдохни с дороги. Я тебе в спальне постелю, – засуетилась старуха.

Двухкомнатная квартирка и впрямь находилась в весьма плачевном состоянии. Ветхая мебель, вытертые коврики на дощатом полу с облупившейся краской. Древний телевизор на тонких ножках, ситцевые давно нестиранные занавески на грязных окнах. В спальне стояло несколько железных коек, накрытых драными покрывалами в пятнах и громадный платяной шкаф.

– У тебя что, тут ночлежка? – спросил он, морщась.

– Тем и живу, милок, тем и живу. Надо же как-то пробавляться.

– И много у тебя тут народа ночует?

– Когда как, касатик. Нынче никого нет. Летом больше людей бывает, а сейчас не сезон.

Старуха расстелила постель на одной из кроватей, взбила подушку в посеревшей от времени и грязи наволочке.

– Вот, сынок, ложись, отдыхай, а я мигом сбегаю, куплю тебе одежонку.

– Только смотри, чтобы новая была. Поношенную я тебе назад отдам, поняла?

– Поняла, касатик, как не понять! Дай только мерку с тебя сниму, чтобы по три раза не бегать.

Старуха метнулась в соседнюю комнату и возвратилась с сантиметровой лентой. Сняв с него мерки, она добросовестно записала размеры на клочке бумаги и уточнила список необходимых покупок.

Он уселся на кровать, которая тут же прогнулась под его весом. Похоже, толком отдохнуть ему на этом ложе не удастся.

– Слышь, касатик, а может тебе покушать чего-нибудь принести? Или выпить?

При упоминании о еде, в желудке заворчало. Но, подумав немного, он решил отказаться.

– Я потом сам схожу куда-нибудь.

– Как скажешь, сынок, – закивала старуха.

Она прошла было к двери, но замешкалась на пороге, никак не решаясь оставлять его одного. Человеческая глупость всегда представлялась ему вполне естественным и распространенным явлением, поэтому он спокойно наблюдал за бабкой, которая, не боясь приводить к себе первого встречного, в то же время опасается оставить его без присмотра, словно ее присутствие могло бы помешать ему делать в ее квартире все, что душе угодно.

Он вытянул ноги на неудобной сетчатой кровати и прикрыл глаза. Тело взывало об отдыхе, мозг тоже требовал нескольких часов сна.

Старуха некоторое наблюдала за своим новым постояльцем, имени которого она так и не узнала, потом, убедившись, что он уснул, тихонько вышла из квартиры, и заперла входную дверь на два замка. Бабка очень торопилась, но та, которую она назвала своей дочерью, пришла раньше, чем вернулась хозяйка квартиры.

Он едва успел провалиться в тяжелую полудрему, как встрепенулся, потревоженный звуком отпирающегося замка. Старуха не могла вернуться так скоро, значит, пришел кто-то другой.

Входная дверь с шумом захлопнулась, в прихожей раздались шаги, не похожие на бабкины. Не вставая с кровати, он напряженно прислушивался. Судя по звонкому стуку каблуков, в квартире была женщина и, видимо, молодая.

Она прошла в гостиную, потом заглянула в кухню и, не обнаружив там никого, направилась к спальне. Дверь осторожно приоткрылась. Сквозь ресницы он увидел женский силуэт, замерший на пороге. Постояв с минуту, женщина на цыпочках приблизилась к его кровати и стала разглядывать лежащего человека. Убогий халат не скрывал всех достоинств его мощной атлетической фигуры. Нельзя было не залюбоваться на широкие мускулистые плечи, густые рыжевато-каштановые волосы, скрывающие уши, лицо с правильными чертами и квадратным подбородком и смуглую, с красноватым оттенком кожу.

– И где только она откопала такого красавчика? – шепнула женщина, не сводя с него заблестевших глаз.

– На вокзале, – громко произнес он, заставив ее отшатнуться от неожиданности.

– Ах, вы не спите!

Женщина смущенно захихикала. Он открыл глаза и в свою очередь стал внимательно изучать вошедшую. С истинно мужским чутьем он с первого взгляда определил, что дамочка относится к известному роду женщин, которых принято называть доступными. Ее никак нельзя было назвать красавицей, но в ней проглядывалось нечто такое, из-за чего многие мужчины невольно оборачивались ей вслед. Неестественно светлые волосы наводили на мысль о том, что они окрашены искусственно. Лицо яркое, бросающее в глаза, с сочными полными губами, задорными глазами, вздернутым носом. Он попытался определить ее возраст, но это оказалось затруднительным.

– И откуда же ты, такой красивый, взялся? – спросила быстро оправившаяся от испуга дамочка.

– Я уже сказал – с вокзала.

– Тебя что, и родили на вокзале? – съехидничала она, усаживаясь на соседнюю койку и закидывая ногу на ногу.

Короткая юбка не скрывала ее обтянутых черными колготками костлявых колен.

– Почти, – процедил он, неотрывно следя на движением ее ножки в черной лакированной туфельке, которой она кокетливо болтала.

– А где баба Маня?

– В магазине.

– А почему ты в таком виде, можно узнать?

– А чем плох мой вид? – парировал он, поведя плечом.

– Видок у тебя, конечно, что надо, – хихикнула женщина, – мне очень даже нравится. Правда… – он интригующе примолкла.

– Что?

– Мне кажется, что без этого рванья ты выглядел бы намного лучше.

Всем своим существом он ощущал исходящее от женщины жгучее желание. Оно находило отклик в нем, но что-то мешало ему поддаться этому новому чувству. Скорее всего, то, что женщина не в полной мере отвечала его эстетическим притязаниям.

– Меня зовут Елена, – произнесла она, видя, что незнакомец не торопится представляться.

– Елена, – повторил он, продолжая задумчиво разглядывать дамочку.

– А тебя как? – не выдержала она.

Он чуть помедлил с ответом, потом медленно произнес, наблюдая за ее реакцией:

– Герасим.

– Ого! Ну и имечко! – хохотнула она. – А где же твоя Му-му?

Он по-прежнему смотрел на нее, на лице не отразилось никаких эмоций. Между тем дамочка спохватилась, что ляпнула глупость и мгновенно посерьезнела.

– А можно я буду звать тебя Германом? Так, по-моему, красивее звучит.

– Можно.

Он подумал о том, что мог бы и сам догадаться назваться этим именем.

– Спасибо за подсказку, – сказал свеженареченный Герман, – теперь так и буду представляться.

– Видишь, какая я умная.

Он промолчал, не оспаривая, но и не подтверждая ее самодовольного утверждения.

– Ты всегда такой? – дамочка капризно надула губы.

– Какой? – не понял Герман.

– Молчун такой.

Он пожал плечами, действительно, не зная, что на это ответить. Наука говорить ни о чем была для него пока недостижимой. Герман привык относиться к речи, как к средству передачи необходимой информации. Каждое слово в его представлении было не просто набором определенных звуков, но неким символом, обозначающим конкретное понятие. Хозяин любил говорить. Иногда его заносило так, что он не мог остановиться в течение нескольких часов, самозабвенно ораторствуя на интересующую его тему. Герман слушал Хозяина и удивлялся этой способности, которой он сам был совершенно обделен. В такие моменты особенно остро ощущалось различие между ними, и это приносило ему боль.

Нечто похожее он испытывал сейчас, в разговоре с этой вульгарной дамочкой. Но на сей раз вместо ощущения неполноценности в Германе возникло раздражение. Женщина была слишком глупа.

– Иди сюда, – сказал он, положив руку на кровать рядом с собой.

– Зачем это? – Елена подняла тонкие подведенные брови.

– Я тебя хочу.

– Ого! – женщина снова захихикала, усиливая его раздражение. – Вот тебе и молчун. Вот молчит, молчит, а потом, как скажет, так хоть стой, хоть падай…

Герман, не вставая с кровати, схватил ее за плечо и рывком притянул к себе. Женщина вскрикнула. В ее лице отразился слабый испуг.

– Ты что! Мне же больно!

Она не кривила душой. Но обнажившемся плече в том месте, за которое Герман схватил ее, появился кровоподтек. Он отпустил женщину.

– Зверюга! – всхлипнула Елена, потирая ушибленное место.

В ее глазах появились слезы, лицо исказила обида.

– За что ты так со мной?

Герман слегка дотронулся до кровоподтека, ему стало не по себе.

– Извини меня, я не рассчитал свою силу.

– В следующий раз будь добр, рассчитывай, – потребовала Елена, порываясь подняться.

– Постой, – он заставил ее сесть, – если будешь себя хорошо вести, я тебя вылечу.

Елена немного успокоилась и вновь приняла кокетливый вид.

– Вылечишь? Это как?

Ни говоря ни слова, он наклонился к поврежденному плечу и слегка коснулся его губами. В нос ударил тяжелый запах плохих духов. Он поморщился и отпрянул. Кожа женщины была бархатистой и приятной на ощупь. Ее дыхание чуть заметно участилось, глаза заволокло пеленой. Герман снова наклонился к ней и, стараясь не вдыхать, осторожно лизнул ушибленное место. Елена шумно перевела дыхание и откинула назад голову. Кровоподтек, смоченный слюной, стал бледнеть. Он больше не ощущал запаха ее духов, теперь он чувствовал лишь трепещущее женское тело в своих руках. Удары его сердца отдавались в ушах, руки начали подрагивать. Елена потянулась к нему и поцеловала в губы. Она и думать забыла об ушибе, боль разом отпустила ее. Герман ощутил ее теплые руки на своих плечах.

В глазах потемнело, в голове все смешалось, его поглощала яростная животная страсть…

– А-а-а! – раздался вдруг дребезжащий старухин голос. – Молодежь уже спелась, как я погляжу!

Герман поднял голову и так посмотрел на стоящую в дверях возвратившуюся бабку, что она в испуге отшатнулась и попятилась назад. Собрав последние остатки благоразумия, он сумел взять себя в руки и не наброситься на старуху. Герман резко поднялся, бесцеремонно бросив Елену на постель.

– Купила?

Голос был сдавленным, словно он говорил из-под одеяла.

– Купила, касатик, все купила. Останешься довольным.

Она показала на авоську с несколькими свертками.

– Посмотришь?

– Конечно, посмотрит, баб Мань, что ты глупости спрашиваешь, – встряла в разговор Елена.

Ободренная этими словами, старуха просеменила в глубину спальни и выложила на кровать свертки.

– Вот, – говорила она, распаковывая вещи, – это рубашка, это брюки, вот исподнее и носки…

Герман, не сбрасывая халат, рассматривал принесенные покупки. Они походили на новые, видимо, старуха не решилась обманывать его.

– Ну что же ты, – подзадорила его Елена, – примерь, а мы с баб Маней посмотрим, как сидит.

– Я сам посмотрю, – решительно заявил он, недвусмысленно давая понять, что хочет остаться один.

Елену это слегка задело.

– Пойдем, баб Мань, не хочет нам показывать свои прелести, да нам не больно-то и хотелось.

Она встала и с видом оскорбленного достоинства направилась к двери. Старуха засеменила следом.

Оставшись один Герман прежде всего позаботился о том, чтобы в комнату никто на заглянул, для этого он пододвинул к двери одну из ближайших кроватей. Затем открыл платяной шкаф и встал между двумя створками так, чтобы его не видно было от двери. В шкафу висело большое, но помутневшее от времени зеркало.

Герман скинул халат. В зеркале отразилось его почти обнаженное могучее тело. Талия была обтянута широким кожаным ремнем со множеством карманов. Нож Герман вынул и положил под матрац еще перед тем, как лег на кровать. Он отстегнул ремень и начал облачаться в принесенную одежду. Старуха постаралась на славу. Хлопчатобумажная рубашка была немного коротковата, но зато не жала под мышками. Брюки из серой синтетической материи оказались как раз впору. Не повезло только с обувью, туфли были узки в носках. Однако он решил, что может походить в них какое-то время. Придирчиво оглядев себя в зеркале, Герман остался вполне доволен, он выглядел совершенно обычным человеком. Вернее, не совсем обычным, для этого он был слишком высоким и плечистым. Но вряд ли теперь на него будут с подозрением коситься прохожие на улицах. А это как раз то, что ему нужно.

Женщины шушукались за дверью. Очевидно, Елена расспрашивала старуху о том, как он оказался в квартире. Герман отодвинул кровать и предстал перед женщинами.

– Вот красавец, так красавец! – восхитилась старуха.

Елена молча любовалась Германом, кивками выражая полное единодушие с бабкой.

– Хорошо я постаралась, правда, сынок? – елейным голоском пропела старуха.

По своему обыкновению Герман промолчал.

– С тебя причитается, – осмелев сказала баба Маня, – я полгорода обегала, пока все это отыскала.

– Врешь, – безо всякого выражения бросил Герман и обратился к Елене: – пойдем прогуляемся.

– Ты меня хочешь куда-то пригласить? – засияла та.

– Я уже это сделал, – ответил Герман и, не дожидаясь ее согласия, взял Елену за руку и направился к выходу.

Она, памятуя о его крутом нраве, даже не думала сопротивляться, тем более что перспектива пройтись по улице с таким мужчиной привела дамочку в полный восторг.

– Куда мы с тобой направляемся? – спросила она на улице, взяв его под руку и повиснув на нем, словно стрекоза на ветке.

– Ты живешь с этой старухой? – спросил Герман, проигнорировав вопрос Елены.

– С чего это? – оскорбилась она. – У меня есть своя отдельная комната на Васильевском, а сюда я просто в гости захаживаю.

– Она разве тебе не мать?

– Она? – Елена покачала головой. – Она просто моя хорошая знакомая. Прихожу к ней, когда мне скучно становится.

– Подыскиваешь себе пару?

– Что подыскиваю? – удивилась Елена.

– У старухи ведь разные гости бывают, иногда наверняка попадаются и такие, которые тебе нужны.

– А какие-такие мне нужны?

Елена даже остановилась и отпустила его руку.

– Почему ты все время пытаешься морочить мне голову? Я прекрасно вижу, что тебе нужно, – безапелляционно заявил Геракл.

– Ах вот как? Может, тогда ты и мне это объяснишь, а то я иногда сама не могу понять, а что же мне все-таки нужно.

– Тебе нужен самец.

Елена выглядела так, словно он влепил ей пощечину.

– И самец породистый, – продолжал он, чеканя каждый слог, – потому что ты самка с претензиями.

– Послушай, Герман, – и снова в ее карих глазах стояли слезы, – если ты собираешься все время меня оскорблять, я лучше уйду.

Она всхлипнула.

– Сначала наставил мне синяков, потом самкой обозвал, что же дальше будет!

– Прости меня, – голос Германа смягчился, – я больше не буду делать тебе больно, если ты сама не будешь меня провоцировать.

– А как это я тебя провоцирую?

– Ты морочишь мне голову глупостями. Давай договоримся один раз и навсегда. Не пытайся изображать передо мной черт знает кого.

– Но ты обозвал меня самкой!

– Разве я не прав? Разве ты не существо женского пола, жаждущее совокупления с существом мужского пола?

С минуту Елена озадаченно смотрела на Германа, вникая в суть его слов.

– Ничего я не жажду, – обижено проворчала она, – опять ты меня оскорбляешь.

– Не нахожу в этом ничего оскорбительного, – отвечал Герман, – это абсолютно нормальное, естественное явление для любого здорового живого существа.

– Ну и зануда же ты! – хмыкнула Елена, однако снова взяла его под руку.

– Где здесь поблизости можно хорошо поесть? – спросил Герман.

– Какая кухня тебя интересует? Кавказская, китайская, или японская?

– Выбор оставляю тебе, главное, чтобы еда была качественной.

– Тогда кавказская! Мы закажем сациви и чахохбили. И, конечно, красное вино. Ты любишь вино?

– Не знаю, – рассеянно ответил Герман, наблюдая за прохожими.

– Как это?

– Не было случая попробовать.

– Что-то я тебя не пойму… – начала было Елена.

– Послушай, тебе не кажется, что ты задаешь слишком много вопросов? – оборвал ее Герман.

– Ну хорошо, я буду молчать, – поспешно сказала Елена, но не выдержала и добавила: – странный ты какой-то.

Герман искоса бросил на нее быстрый взгляд и промолчал.

Первый заказ почти целиком уничтожила Елена. Герман только попробовал, но не смог есть блюдо, обильно сдобренное всевозможными приправами. Он попросил официанта принести еще одну порцию, но безо всяких добавок.

– Ты меня удивляешь, – заявила Елена с полным ртом, – без приправ пропадает весь вкус.

– А по-моему, наоборот, эти пряности убивают весь вкус, – возразил Герман.

Елена качнула головой, но ничего не сказала, мало-помалу привыкая к причудам своего нового знакомого.

Пока ждали заказ, Елена предложила попробовать вина.

– Это мое любимое, – заявила она.

Герман поднял бокал, почти до краев заполненный рубинового цвета напитком. Осторожно пригубил, почмокал губами, чтобы лучше распробовать вкус. Елена внимательно наблюдала.

– Ну как? – спросила она, когда Герман поставил бокал на стол.

– Похоже на виноградный сок.

– Глупый, – засмеялась Елена, – да это же и есть виноградный сок.

Лицо Германа потемнело. Он едва сдержался, чтобы не отвесить женщине пощечину.

– Я просил тебя быть осторожной в выражениях.

– Извини меня, пожалуйста, – спохватилась Елена, – я больше не буду.

– Тем лучше для тебя. Я тоже больше не буду предупреждать тебя.

Хорошее настроение Елены померкло. Герман начинал по-настоящему пугать ее. Она осушила бокал и взяла бутылку, чтобы налить еще. Вдохновленный ее примером, Герман вновь отпил вина. Он стал привыкать к его терпкому вкусу и даже находить в нем удовольствие.

– Если хочешь, мы можем заказать что-нибудь другое, например, водку, – предложила она.

– Нет, пока не будем.

Герман достал бумажник.

– Возьми, – он протянул деньги Елене.

– Зачем это? – удивилась она.

– Посмотри, тут хватит денег, чтобы расплатиться?

Елена деловито пересчитала купюры.

– Хватит, если не будем особенно шиковать, – констатировала она, возвращая бумажник.

– Оставь себе, сама расплатишься.

– Как скажешь, – она покорно положила деньги в сумочку.

К тому времени, как принесли заказ, Герман успел опустошить второй бокал. В голове слегка зашумело. Однако он не терял способности четко соображать, тщательно фиксируя новые ощущения. Елена добросовестно вливала в себя алкоголь, чтобы при помощи этого средства унять нарастающую тревогу. Теперь Герман снова стал казаться ей привлекательным и ужасно сексуальным мужчиной, как тогда, когда она увидела его лежащим на кровати. Какая-то сверхъестественная мужественность исходила от каждой клеточки его тела, даже в банном халате он в ее глазах был способен затмить самую яркую кинозвезду. Но больше всего Елене хотелось узреть своего нового знакомого обнаженным.

Герману понравились мясные блюда, но желудок тотчас же дал понять, что такая пища для него слишком тяжела.

Когда они вышли из ресторана, Герман остался почти совсем без денег. Но его это нимало не огорчало в отличие от Елены, которая с тревогой спросила:

– Ты что теперь, совсем на мели?

– В каком смысле?

– Ну, совсем без денег?

– А если и так, то что в этом страшного?

– Знаешь ли, ты, конечно, парень, что надо, но без денег у нас не проживешь.

– Где у вас?

– Как где? Вообще у нас. Да хотя бы в нашем городе. Если у меня в кошельке нет хотя бы полтинника, я из дома вообще не выхожу, – сказала Елена и с философским видом изрекла: – Деньги – основа жизни.

– Что же, без денег никак не проживешь?

– Да без них, родимых, и дня не протянешь. Я не знаю, откуда ты такой выискался, и спрашивать не буду, потому что знаю, что ты все равно не скажешь, разозлишься только, – голос Елены звенел, язык слегка заплетался, – только вот поживи у нас здесь еще денек и сам поймешь, что без денег ты не человек.

– Допустим, еду можно добыть и без денег, – возразил Герман, на которого тоже подействовал алкоголь.

– Это как же, интересно? Воровать что ли?

– Способов много, – неопределенно обронил Герман.

– Вот как? Может, ты и меня научишь. А то я за столько лет так и не научилась без денег обходиться.

– Значит, уже и не научишься.

– А ты, значит, научился, – горячо возразила Елена, – то-то я смотрю, одежонку тебе бабка Маня за деньги купила. И в ресторане мы с тобой не за так кушали. А теперь нам надо поехать на машине, потому что пешком до моего дома далеко. У тебя деньги вышли, – Елена помахала перед его лицом опустевшим бумажником, – поэтому платить на этот раз буду я.

– Как далеко до твоего дома?

– На машине с полчаса будет, а на автобусе и вовсе почти час.

– А сколько это в километрах?

– В километрах? – Елена опешила. – Не знаю, не мерила.

– Может, измерим?

– Это как?

– Очень просто, пойдем пешком, и ты узнаешь, сколько это в километрах.

– Ты в своем уме?! – возмутилась женщина. – Да мы до ночи не дойдем до моей улицы. Я не смогу так долго идти!

– Давай попробуем, – настаивал Герман, – если ты сильно устанешь, то мы поедем на машине.

Елене ничего не оставалось, кроме того, чтобы согласиться.

Они шли больше двух часов. Герман по преимуществу молчал, внимательно наблюдая за тем, что происходит на многолюдных улицах. Елена изредка обращалась к нему с вопросами, на которые Герман отмечал по своему обыкновению скупыми фразами. Хмель постепенно выветривался и теперь он сам ощутил, что немного устал от пребывания в городе. Снова пришла жажда. Он попросил Елену зайти в ближайший магазин и купить пару бутылок минеральной воды.

– Как странно, – произнесла Елена, увидев, как он в несколько глотков осушил полуторалитровую бутылку, – ты совсем не потеешь. Я уже вся взопрела, а ты совсем сухой.

– Моя система терморегуляции отличается от твоей, – ответил Герман, не отдавая себе отчета, что говорит лишнее.

– Почему отличается?

– Потому что я – другой.

– Это я заметила, – подтвердила Елена, – раз уж ты сам об этом заговорил, то может быть, ты расскажешь, откуда ты взялся и кто ты есть.

– Зачем тебе это знать?

– Интересно. Я таких, как ты, никогда не видела.

– Наверное, и не увидишь.

– Расскажи, – снова повторила Елена, – откуда ты?

Герман посмотрел ей в глаза. На долю секунды он ощутил порыв откровенности. Ему вдруг захотелось довериться этой маленькой женщине. Но, поймав ее жадный взгляд, он разом пришел в себя.

– Потом, – ответил Герман и быстрее пошел вперед.

Елена умолкла и около четверти часа не произносила ни слова. Но когда силы оставили ее, она взмолилась.

– Герман! Я больше не могу. Давай сядем в автобус.

– Сколько осталось до твоего дома?

– Шесть остановок.

– Это мне ни о чем не говорит.

– В километрах я не измеряла.

– Вот и измеришь.

Поняв, что Германа не удастся заставить воспользоваться общественным транспортом, Елена глубоко вздохнула и поплелась рядом с ним. Она уже начинала прихрамывать. Герман тоже устал. Неудобные туфли, тесные в носках, натерли на коже мозоли. Боли не ощущалось, но дискомфорт был налицо. Ему тоже хотелось поскорее закончить этот долгий путь, но он не имел привычки менять свои решения.

Наконец, Елена сообщила, что до ее дома осталось несколько десятков шагов.

– Ты живешь одна? – спросил Герман.

– Да, если не считать соседей.

– Соседи есть у всех.

– Да, только не все встречаются со своими соседями во время каждого похода в сортир.

Герман попросил пояснить непонятную ему фразу. Елена стала объяснять ему, что собой представляет жизнь в коммунальной квартире.

– Мы туда не пойдем, – решительно произнес Герман как раз в тот момент, когда они подходили к подъезду ее дома.

– Ты что?

Елена изумленно воззрилась на своего спутника.

– Я не хочу идти в такое место, где везде и всюду буду натыкаться на посторонних людей.

– Куда же ты хочешь?

– Поедем на природу. Я бы хотел оказаться где-нибудь на берегу водоема. Хочу поплавать немного. Поедем к морю.

– Ты сошел с ума! Водя ледяная. Октябрь на дворе.

– Мне нравится холодная вода.

– А мне нет! – теперь настала очередь Елены выйти из терпения. – Если тебе хочется, отправляйся хоть к черту на рога. А я приду к себе и лягу спать. Ты меня уморил.

– Мы поедем на машине.

– У меня не хватит денег, чтобы ехать в такую даль.

– Об этом не беспокойся. Я вовсе не на мели, как ты думала.

Он вынул из кармана увесистую пачку долларовых банкнот.

– Этого нам хватит?

– Ого! – глаза Елены заблестели, совсем как у старухи, когда он в первый раз показал ей деньги.

– Не пойму, чего ради ты заставлял меня тащиться сюда пешком, когда у тебя есть такая куча денег!

– Я просто хотел пройтись по вашему городу.

– Нормальные приезжие обычно не слоняются без толку по улицам, а идут в музеи.

– А кто тебе сказал, что я нормальный приезжий?

– Это точно, – согласилась Елена.

– Ну так как? Поедем?

– Но сначала я все-таки зайду к себе. Мне нужно переодеться и надеть другою обувь.

– Покажи мне окна твоей комнаты, – сказал Геракл.

– Думаешь как-нибудь наведаться в гости? – кокетливо спросила Елена.

– Нет, просто хочу знать, где тебя искать, если ты пропадешь.

Не найдя, что на это ответить, Елена задрала голову и показала спутнику на два окна на четвертом этаже.

– Я подожду тебя внизу, – произнес Геракл.

– Может зайдешь?

Герман качнул головой в знак отрицания. Елена скрылась в подъезде, а он остался стоять внизу. Большой Город оказался не совсем таким, каким он представлял его себе. Чувство разочарования, возникшее еще в квартире у старухи, становилось сильнее. Да, это был пестрый, оживленный мирок, в котором постоянно царила сутолока. Но уже после первых нескольких километров, пройденных по грязным улицам, он понял, что ему здесь скучно. Люди, спешащие в разные стороны, казались ему марионетками, заведенными однажды каким-то великим кукловодом, и с тех пор никак не могущие остановиться, чтобы перевести дух и взглянуть на себя со стороны. Это было мелко и ужасно скучно. Вдруг пришла щемящая тоска. Ему захотелось вернуться туда, откуда он прибыл.

Кто-то рядом громко засмеялся. Он повернул голову и увидел обнимающуюся парочку. Оба, и парень и девушка, выглядели абсолютно счастливыми. В нем снова шевельнулось раздражение.

„Все не так“, – пронеслось у него в голове.

Возникло желание бросить эту глупую курицу, прицепившуюся к нему у старухи, и уйти отсюда. Выбраться за город и вдохнуть в себя соленый воздух моря. Но он знал, что не сделает этого. Не сделает, потому что его миссия еще не завершена.

Елена вышла из подъезда даже быстрее, чем он рассчитывал. Она натянула потертые брюки из джинсовой материи и ярко-красный джемпер. Ноги женщины были обуты в кроссовки. Елена собрала свои светлые длинные волосы в хвост на затылке и стала выглядеть гораздо моложе и, на взгляд Германа, привлекательнее.

– Ну как я тебе? – спросила она.

Герман не преминул высказать Елене свои наблюдения. Женщина была польщена и не скрывала этого.

– Не знаю, зачем я с тобой еду? – задала она вопрос, оставшийся без ответа.

– Ты умеешь водить автомобиль? – спросил Герман.

– Умею. Я два года назад выучилась на права. Но машины у меня нет.

– Ты не знаешь, где ее можно раздобыть?

– Что ты имеешь в виду? Взять напрокат или купить?

– А что проще?

– Проще, конечно, купить. Да и прокаты сейчас уже закрыты. Время, между прочим, позднее.

– Я это заметил. Значит, купим. Где это можно сделать?

– Уж, конечно, не в магазине, – засмеялась Елена, – у меня есть один знакомый, Виталька, который торгует подержанными тачками. Они, естественно, не бог весть какие, но если я попрошу, он выберет для нас сносную. А оформит за пять минут по генеральной доверенности.

– Отлично, поедем к нему.

Елена не двигалась с места.

– Сама не понимаю, чего ради я с тобой время теряю.

– Тебе со мной плохо?

Она пожала плечами.

– Мне с тобой как-то не по себе. Иногда ты меня пугаешь, иногда смешишь. Но все дело в том, что ты мне очень нравишься. Я никогда не видела таких красивых мужиков, как ты. Ты прямо будто из Голливуда. Видел, как на нас все оглядываются?

Герман молчал. Елена, приняв заговорщицкий вид, встала на цыпочки, чтобы приблизить губы к его уху и тихонько сказала:

– Мне страсть, как хочется тебя попробовать.

От неожиданности Герман шагнул назад.

– Ой, – спохватилась Елена, – я и забыла, что ты все не так понимаешь. Я хотела сказать, что хочу переспать с тобой.

– Ты могла бы и не говорить этого. Я это сразу понял, как только тебя увидел.

Елена была уязвлена.

– А ты, что, не хотел меня?

– Хотел, – просто ответил Герман, – я и теперь тебя хочу… попробовать.

Елена засмеялась и снова стала выглядеть довольной жизнью.

Они сели в машину и проехали к ее приятелю, который продал им старую „Ниву“, запросив за нее 1000 баксов.

– Торгуйся, – прошипела Елена и сама накинулась на приятеля с требованиями уступить пару сотен.

Герман достал деньги и протянул их продавцу.

– Машинка – блеск! – обрадовано заговорил знакомый Елены Виталий. – Хоть до Москвы, хоть до Калининграда…

Не дослушав его, Герман обратился к Елене.

– Она в порядке?

– Обижаешь, братан! – встрял Виталий. – Я своим близким друзьям и подругам, – он панибратски хлопнул Елену по спине, – фуфла не предлагаю.

– На том и стоим, – добавила женщина, – но мог бы и сбросить по дружбе пару сотен.

– Сочтемся, – тихо ответил ей Виталий, думая, что Герман его не слышит.

Елена подмигнула в ответ и больше о деньгах не заикалась. Герман сделал вид, что ничего не заметил.

– Тысячу лет за рулем не сидела, – сказала повеселевшая Елена, заводя мотор, – прокатимся с ветерком.

– Ты знаешь дорогу? – поинтересовался Герман.

– К заливу? Еще бы! Я в этом городе уже двенадцатый год живу, вдоль и поперек его изучила.

Герман удовлетворенно кивнул.

– Давай у супермаркета тормознем, купим чего-нибудь пожевать, – предложила Елена.

– Ты проголодалась?

– Пока нет, но на свежем воздухе аппетит прямо волчий становится.

– Тогда давай.

Елена притормозила у ближайшего большого магазина и резво выскочила из машины. Смеркалось. Прохожих на улицах становилось меньше. В воздухе повеяло прохладой, желание сбросить с себя одежду было уже не таким острым. И все-таки больше всего он теперь хотел снова оказаться на берегу моря, услышать шум прибоя, ощутить на коже холодные брызги пенящихся волн. К вечеру поднялся ветер, значит, волны будут большими. Закрыв глаза, он представил себе пустынный берег и расстилающееся на сколько хватает глаз бушующее море.

Наверное, Хозяин был прав, когда говорил, что он не создан для такой жизни. Ничего другого нельзя было сказать о слабаке, не выдержавшем и дня в Большом Городе. Он возненавидел этот мегаполис всей душой и стремился выбраться отсюда. Скоро он сможет это сделать. Совсем скоро.

ГЛАВА 3

Так повелось еще в далекие курсантские годы. Кто-то из его приятелей как-то назвал их службу Управлением Удачливых Умников или просто УУУ. Это забавное, хотя и детское название, быстро прижилось и вскоре Секретчик в откровенных разговорах и в собственных мыслях не называл себя иначе, как удачливым умником. В общем-то у него были все основания для этого. Ему действительно всегда везло. Завистники так прямо и говорили, что он родился в рубашке. Он только посмеивался, хотя на сей счет у него имелась собственная точка зрения.

Он и впрямь был убежден, что ему повезло с самого начала. Но везение заключалось не в том, что он всегда оказывался в нужном месте в нужное время (хотя и этой способности у него было не отнять). На самом деле ему повезло в том, что он всегда умел находить единственно правильные решения, в какой бы ситуации он не оказался. Секретчик был слишком умен и проницателен, чтобы понимать, что удача заключается как раз не в этих двух качествах. Разумеется, они являются совершеннейшей необходимостью для человека, выбравшего такой путь, как он. Точно так же как человеку, решившему посвятить себя футболу, нужны ноги, а человеку, желающему заняться боксом, – соответственно, руки.

Природа одарила Секретчика еще одним качеством, которое он считал своей главной удачей в жизни. Об этом, пожалуй, не догадывалась ни одна, даже самая близкая душа. Сам он осознал наличие у себя этой особенности уже далеко не в юношеском возрасте. В молодости в связи с недостатком жизненного опыта, он, подобно окружающим, заблуждался, считая, что ему просто-напросто везет и порой опасался, что колесо Фортуны, как это с ним часто бывает, в один прекрасный момент начнет вертеться совсем в другую сторону. Но после того, как он понял, что именно является основной движущей силой, компасом, с помощью которого он так лихо мчится вперед, все встало на свои места.

Этим качеством, данным ему свыше, очевидно, при рождении, была интуиция, не подводившая Секретчика никогда. У него было очень много случаев, подтверждавших это убеждение и практически ни одного, который мог бы поставить его под сомнение. Лишь однажды в жизни шестое чувство оказалось задремавшим в такой момент, когда ему стоило бы проявиться во всю мощь.

Это было с десяток лет тому назад, или немного меньше, когда он пренебрег сообщениями об ученом, которым заинтересовались спецслужбы одной из западных держав. Разумеется, он проверил сообщение, убедился, что информация яйца выеденного не стоит и отбросил в сторону. Он очень быстро осознал свое упущение, но, увы, единственная минута была безнадежно упущена. Ученого перехватили люди из „конкурирующей организации“ – так Секретчик иронически называл Безопасность.

Сознание того, что кто-то оказался впереди него, было очень и очень неприятным для Секретчика, уже начавшего привыкать к своей неизменной удачливости. Но и в этом случае он поступил так, как должен поступить по-настоящему умный человек, а именно – извлек для себя урок. Секретчик дал себе слово, что впредь, столкнувшись с каким-либо, пусть даже самым абсурдным на первый взгляд явлением, почувствует, что у него, пардон, начинают потеть яйца, он будет последним сукиным сыном, если не предпримет все возможное, чтобы разобраться, почему они это делают.

Теперь ему, кажется, представился случай взять у судьбы реванш за свою ошибку. Он шел к этому очень долго и наконец впереди забрезжил слабый свет надежды.

Как только он получил известие о том, что произошло с „Антеем“, его словно ударили обухом по голове. Почему-то первой оформившейся мыслью, всплывшей в его сознании, было воспоминание о том самом ученом и о его, Секретчика, досадном упущении.

На „Антее“ присутствовало трое его лучших людей, сопровождавших гражданских наблюдателей. Эта экспедиция имела чрезвычайно важное значение. И взрыв подлодки говорил о том, что это понимают люди из „конкурирующей организации“.

Секретчик сидел в своем кабинете и перебирал в уме то, что успел сделать. Прежде всего они стали шерстить всех и каждого, имевшего хотя бы отдаленное отношение к злосчастной подлодке. Как говорил незабвенный персонаж Конан Дойла, чтобы найти виновника преступления, необходимо доискаться до мотива содеяного.

Секретчик очень долго ломал голову, пытаясь найти этот самый мотив. Конечно, самой очевидной версией, была причастность к катастрофе западных служб. Но именно в силу своей очевидности и того, что она напрашивался первой, эта версия была отметена Секретчиком практически сразу.

Предположение, что это мог быть несчастный случай, также не выдерживало никакой критики. Секретчик слишком хорошо знал, что на таких объектах, как атомная подлодка непредвиденных несчастных случаев не может быть в принципе.

Еще он понимал, что даже если сможет докопаться до причин и отыскать тех, в чьих интересах было избавиться от гражданских наблюдателей, присутствовавших на учениях, вряд ли у него буду мало-мальски весомые доказательства. Акция была спланирована настолько четко и чисто, что никаких зацепок не обнаруживалось при самых тщательных и скрупулезных поисках.

И тут, когда стало очевидно, что обычными методами здесь не обойтись, Секретчик прибег к своему верному средству. Он сел и попытался вспомнить, какие чувства возникли у него в самый первый момент, после того, как он услышал о взрыве.

По своему богатому опыту, Секретчик знал, что именно эта первая реакция и есть самая главная и самая верная. Как только сознание начинает перекрывать эмоции, чистота восприятия безнадежно теряется. И если первый момент был упущен, то позже уже совершенно бесполезно пытаться отыскать где-то в глубинах своей души правильный ответ на трудный вопрос.

Итак, Секретчик попытался припомнить свое первое ощущение, которое он автоматически зафиксировал в памяти, как привык делать уже многие годы. Ответ пришел почти сразу – ученый с простой, ничем не выдающейся фамилией, Степанов, который занимался морскими животными. Этот ученый, представлявшийся тогда Секретчику эдаким непризнанным гением, занимался проблемами, которые казались разведчику столь же далекими от реальности, как, к примеру, какая-нибудь телепатия или ясновидение. В то же время он прекрасно помнил, что деятельностью Степанова заинтересовались сразу две спецслужбы, за которыми не водилось греха глупости. Причем одной из этих спецслужб была та самая „конкурирующая организация“, которую каждый уважающий себя разведчик мечтал, что называется, заткнуть за пояс. Когда Секретчик узнал об этом, он понял, что дал маху, попытался взять ситуацию под контроль, однако было уже поздно.

Абсурдность предположения о том, что в деле могли быть замешаны дельфины, нисколько не ослабила намерения Секретчика вплотную заняться этим расследованием. Он уже давно утвердился в мысли, что действительность зачастую бывает во сто крат абсурднее и фантастичнее любых, даже самых замысловатых выдумок писателей с нестандартным мышлением.

Он начал углубленно изучать научные разработки, связанные с этими обаятельными и популярными в народе обитателями морей. И тут оказалось, что предположение не так уж и абсурдно. Он поручил одному из подчиненных добыть информацию, относящуюся к дельфинам. Час спустя на стол перед ним положили распечатку нескольких статей из Интернета. Секретчик погрузился в их изучение.

Одна из статей, рассчитанная на широкий круг читателей, позволила Секретчику узнать немало нового об этих животных, в частности то, что дельфины – вовсе не рыбы, как он полагал раньше, а звери.

„Каждый моряк расскажет, что дельфины нередко провожают корабли в открытое море. Интересно наблюдать, как неожиданно в разных местах, словно по неслышному сигналу, эти животные парами, тройками и целыми группами выпрыгивают из воды не меньше, чем на полтора метра (дельфины вообще большие любители попрыгать). Описав плавную дугу, они врезаются в воду, чтобы через секунду снова взметнуться вверх. Их глянцевые тела восхищают идеально обтекаемой формой, напоминающей каплю или торпеду.

Дельфины могут развивать очень большую по морским меркам, скорость – 45–50 км в час. Самым быстроходным является белобочка, который водится в Черном море. Его длина двух с половиной метров. Еще крупнее другой дельфин, который также водится в Черном море. Это афалина, длина его тела – около трех метров.

Дельфины представляют собой самых мелких китообразных. Они являются родственниками синих китов, всем известных своими гигантскими размерами, а также кашалотов. Но наиболее близки дельфинам белухи, распространенные на севере России, а также в Охотском и Японских морях.

Дельфины очень легко учатся выпрыгивать из воды, подносить брошенные предметы, плавать в упряжке. Эти животные способны быстро привязываться к человеку. Известны случаи, когда дельфины помогали рыбакам загонять рыбу в сети.

Знаменит на весь мир дельфин Пелорус Джек, который в течении 30 лет проводил суда через опасный пролив в Новой Зеландии, замечательно исполняя роль лоцмана.

Установлено, что дельфины кроме писка издают множество различных звуков. Исследователи выяснили, что эти умные животные способны передавать друг другу сложную информацию. Нередко они оказывают помощь специалистам при подводных водолазных работах: приносят инструменты, передавать посылки. Это уже не из области фантастики, а реально существующие факты.“

Из всего этого следовало, что дельфины – весьма и весьма смышленые создания. Но Секретчика интересовало другое: способны ли они, при умелой дрессировке, опуститься на полуторостометровую глубину и заложить мощную взрывчатку в нужное место. Притом, что температура воды в этом море лишь на несколько градусов выше ноля.

Секретчик потянулся, встал из-за стола, подошел к шкафчику, вынул из коробки гаванскую сигару, закурил ее и замер у окна. Впервые за последнее время он чувствовал удовлетворение. Ярость, разбуженная при известии о затоплении подлодки, не ослабла, но немного откатилась, заслонившись надеждой на успех расследования. Прекрасно понимая, что собственными усилиями разведке здесь не справиться, он решился на отчаянный, несколько ребяческий шаг. Секретчик и сам сомневался, что у него получится, но все же рискнул. И, надо же, получилось. Ему не только удалось пристроиться к группе лиц, сопровождающих Президента, но и склонить его к посещению дельфинария.

Все тем же шестым чувством Секретчик ощущал, что именно там может дислоцироваться секретный объект, где работают люди, привлеченные к взрыву (разумеется, лишь в том случае, если таковой объект вообще существует в природе).

– Вот это-то мы как раз и выясним, – вполголоса проговорил Секретчик, дымя сигарой.

Если там что-то есть, он обязательно это почувствует. Он не сомневался в том, что чутье его больше не подведет. Слишком многое было поставлено на карту, чтобы он смог обмануться. Сегодня в Кремле он узнал, что Президента будет сопровождать группа людей из Безопасности. Это его нисколько не удивило. Каждый, кто имел хотя бы отделенное представление о распределении власти в этой стране, был осведомлен о тесных связях главы государства с упомянутой структурой. Фактически, Президента можно было назвать ставленником Безопасности. Неудивительно, что другие подразделения, как военные, так и гражданские, оказались отодвинутым на второй план. В кулуарах Разведовательного Управлениия поговаривали о том, что недалек тот день, когда вся власть окажется в руках одной-единственной структуры, которая и во времена Союза обладала очень и очень большим весом. Не было ничего удивительного в том, что те, кому не посчастливилось попасть в когорту избранных, стремились сделать все возможное, чтобы ослабить влияние Безопасности. И Секретчик отнюдь не был исключением. В конце концов, где бы была эта чертова Безопасность, если бы не работа внешней разведки!

Если бы кто-то заглянул в эту минуту в кабинет Удачливого Умника, то наверняка поразился бы перемене, произошедшей в его облике. Обычно добродушный, всегда готовый пошутить сам и громко расхохотаться над чьей-то шуткой, Секретчик издавна слыл весельчаком, невозмутимости которого ничто не способно было разрушить.

Но сейчас, глядя в окно из своего кабинета, отделанного карельской березой, Секретчик выглядел совершенно иначе. Улыбка уступила место злобному оскалу, прищуренные глаза метали молнии. Широкий, обычно гладкий лоб, прорезала вертикальная линия, разделяющая переносицу надвое.

Секретчик говорил себе, что готов на все, лишь бы найти того, кто стоял за гибелью „Антея“, а найдя, он не остановится ни перед чем, чтобы уничтожить его.

* * *

Осмотр дельфинария, запланированный на восьмое октября, перенесли на день позже, поскольку у Президента был слишком плотный график. Некоторые из сопровождающих главу государства начали шептаться, что посещение единственного в стране дельфинария подобного типа и вовсе не состоится, однако они ошибались. Секретчик был не из тех, кто способен опустить руки, если проблема представляется неразрешимой. Он по своему обыкновению предвосхитил вероятность такого положения дел и предпринял собственные шаги.

Президент прибыл в курортный город шестого октября. А седьмого в местных газетах, на радио и телевидении вдруг стали появляться сообщения о том, что местный дельфинарий, где лучшие исследователи страны проводят эксперименты с этими умнейшими морскими млекопитающими, мог бы пролить немало света на трагедию, произошедшую в одном из северных морей. Информация грешила размытостью и отсутствием реальных фактов, но ее хватило на то, чтобы пресса начала усердно муссировать слухи об „истинных“ причинах визита Президента на юг страны, в то время как его присутствие как нельзя больше необходимо там, где ведутся работы по расследованию катастрофы с подлодкой. То, что этот самый визит на юг страны был запланирован еще три месяца назад и оба южных края готовились к нему не покладая рук, как-то сразу выветрилось из умов журналистов. По мнению определенного числа людей, эта частичная амнезия имела под собой весьма основательный фундамент. Так считал и полковник ГосБеза, сопровождавший Президента в его поездке.

Если Секретчик был весьма заметной персоной среди лиц, сопровождавших главу государства в поездке на юг, то Дзержинец предпочитал держаться в тени. Он умел не привлекать к себе внимания, быть чем-то вроде тени. Он говорил только тогда, когда к нему кто-либо обращался. А поскольку такое случалось крайне редко, то и говорил Дзержинец крайне мало. Он никогда без необходимости не выдвигался на первый план. И так хорошо умудрялся теряться среди многочисленной группы сопровождения Президента, что никто не замечал ни его присутствия, ни его отсутствия. Никто, за исключением лишь одного человека, который, хотя никогда не заговаривал с Дзержинцем, ни разу за все время поездки не упускал его из поля зрения.

Девятого октября, в четырнадцать ноль-ноль, глава государства должен был сесть на самолет и отбыть в административный центр соседнего края. Дзержинец очень надеялся, что осмотр дельфинария все же отложится на неопределенный срок. Он прилагал к этому все усилия, но они оказались напрасными. Дзержинец знал, кого он должен „поблагодарить“ за эту услугу. На протяжении трех дней визита, очень насыщенных всевозможными мероприятиями, Дзержинец то и дело сталкивался со своим давним знакомым, генералом из военной разведки. Между ними были давние счеты. Естественно, ни тот, ни другой, не афишировал „теплых“ чувств. Секретчик едва удостаивал Дзержинца вниманием, впрочем и последний не баловал разведчика сердечным отношением. Вряд ли кто-то из остальных участников сопровождения Президента догадывался о том, что эти двое были знакомы друг с другом. А если и знал, то предпочитал оставаться на позициях нейтралитета. Ни дать, ни взять, королевская свита. И интриги не намного отличаются от тех, что имели место быть при дворе того же Людовика XIV.

Итак, девятого октября в десять ноль-ноль Президент отправился в Центр исследования морских млекопитающих – так официально именовался дельфинарий. Нельзя сказать, что он совершал осмотр с особой охотой, с гораздо большим желанием глава государства посетил бы иной объект, к примеру, военный завод или крупнейшее на юге страны ракетное училище. Но дело приняло такой оборот, что об отмене запланированного визита не могло быть речи.

Впрочем, Президент не пожалел о посещении. С первых же минут пребывания стало ясно, что работники дельфинария усердно готовились продемонстрировать высокому почетному гостю плоды своих неусыпных трудов.

Стояла великолепная погода. В курортной зоне это называется роскошно: бархатный сезон. Действительно, субтропическая природа была похожа на декорации пьесы эпохи королевы Виктории – все застыло в такой чинной, но в то же время изысканной неподвижности. Сам воздух, казалось, был пропитан особой, ласковой теплотой. Солнце грело, источая уют, словно камин в зале королевского дворца.

У главных ворот Президента встретил директор дельфинария с несколькими заместителями. Гостей препроводили к большому овальной формы бассейну, с трех сторон окруженному рядами зрительских скамеек, поднимающихся амфитеатром. Все это было вполне типично и нисколько не впечатляло. Президент занял место в первом ряду и просмотрел милую, но неоригинальную программу с участием десяти дельфинов. Директор, сидящий рядом с Президентом, взял на себя роль экскурсовода.

– В нашем центре проводится изучение практически всех видов морских млекопитающих, обитающих в Черном море. Но основной акцент мы делаем на дельфинах, как на наиболее перспективных животных. У нас здесь собрано около двух десятков афалин, – говорил он, в то время как его питомцы прыгали через обручи, крутили их на мордах и ластах, выпрыгивали на кромку бассейна по десять, двадцать раз кряду, принимали вертикальное положение, с молниеносной скоростью двигая хвостовыми плавниками и выполняли множество столь же очаровательных трюков.

– Афалины, – продолжал директор, – представляют собой самых крупных черноморских дельфинов. Кроме того, это одни из умнейших представителей своего дельфиньего племени. Надо заметить, что афалины лучше всего переносят неволю и замечательно поддаются дрессуре. Помимо них в нашем дельфинарии имеются более мелкие виды: азовка, или морская свинья и белобочка, или обыкновенный дельфин. Эти дельфины предпочитают открытые моря, ныряют не так глубоко, как их более крупные собратья, а кормятся, соответственно, в поверхностных слоях моря.

Тем временем в бассейне затеяли игру в водный волейбол. Дельфины отбивали мяч с таким проворством, что Президент не мог удержаться от аплодисментов. Разумеется, остальные почетные зрители последовали его примеру.

– Таким образом, – директор с увлечением продолжал рассказ, – в нашем дельфинарии существует не только этот бассейн, где сможет прожить с относительным комфортом лишь афалина. Вы, я полагаю, уже знаете, что мы отгородили небольшую бухту, где наши питомцы живут практически в естественных условиях и в то же время постоянно находятся под нашим контролем. После представления мы покажем вам нашу систему регуляции постоянного уровня воды в искусственном и естественном бассейнах. Я думаю, – самодовольно добавил директор, – что нам есть чем гордиться. Наша система уникальна не только для России, но и для всей Европы. Во всем мире отыщется не более трех-четырех аналогов нашего дельфинария.

Президенту, похоже, прискучило выслушивать похвальбу директора дельфинария. Он задал вопрос:

– А правда ли, что интеллектуальные возможности дельфинов превышают потенциал всех других млекопитающих, в том числе человека?

Директор ответил не сразу.

– Видите ли, господин Президент, я не стал бы утверждать этого столь однозначно. Хотя многие мои коллеги на Западе и в нашей стране придерживаются именно такого мнения. Здесь присутствует один из виднейших ученых в этой области, доктор биологических наук, профессор, член-корреспондент Академии Наук Российской Федерации Георгий Ираклиевич Берианидзе, предлагаю выслушать его мнение по этому вопросу.

Директор указал на низкорослого усатого человека с лысеющей шевелюрой, который при упоминании своего имени немедленно выдвинулся вперед.

– Дело в том, – начал профессор Берианидзе, – что дельфины действительно обладают без преувеличения огромным мозгом. В частности, у афалины головной мозг намного превосходит своими размерами мозг человека. Для сравнения: в среднем наш с вам мозг весит приблизительно полтора килограмма, в то время как у дельфина его вес на двести-триста граммов больше. Но если и дальше проводить параллели, то мы выясним, что у кашалота головной мозг достигает шести-семи килограммов и более, а у слона – не менее пяти. Но это не означает, что слон или кашалот обладает большим интеллектуальным потенциалом, нежели человек. Таким образом, величина мозга не является показателем умственных возможностей. Тем более, что по отношению к массе тела вес мозга дельфина уступает коэффициенту человека, но превосходит такие же показатели у других животных. Если не возражаете, я приведу результаты исследований величайшего ученого профессора Дюбуа.

Президент не возражал.

– Дюбуа ввел такое понятие, как специальный коэффициент цефализации мозга.

Директор, увидев, что Президент не вполне понимает, о чем идет речь, поспешил вклиниться в разговор.

– Профессор имеет ввиду развитие мозга, – пояснил он.

– Так вот, – продолжал Георгий Ираклиевич, – коэффициент цефализации представлен следующим образом: у шимпанзе он равен 0,74, у собаки – 0,45, у дельфина – 2,25, а у человека – 2,89. Таким образом, можно видеть, что дельфин по этому показателю гораздо ближе человеку, нежели другие животные. Об этом же говорит и строение мозга. У дельфина наблюдается извилины и борозды, что является доказательством их высокого развития. Больше того, – с жаром продолжал профессор, – в последние годы проведен целый ряд детальных исследований строения головного мозга дельфина. Результаты были поистине сенсационными: по числу нервных клеток, по их плотности мозг дельфина практически идентичен мозгу человека.

Берианидзе несло, а Президент явно заскучал. Кое-кто начал украдкой поглядывать на часы – время, отведенное на эту экскурсию, шло к середине.

– Простите, – раздался вдруг бархатистый бас откуда-то из заднего ряда, – по-моему, вас попросили объяснить, превышает ли коэффициент интеллекта дельфина человеческий, или нет.

Все с удивлением посмотрели на плотного крупного мужчину в шелковой рубашке, попыхивающего сигарой.

– Лекцию о строении мозга млекопитающих вам, кажется, не заказывали.

Раздались тихие смешки. Президент, кинув благодарный взгляд на человека с сигарой, снова повернулся к профессору.

– Если вы не не заметили, – произнес уязвленный исследователь, – я как раз об этом вам и рассказываю.

– Нет, – ответил все тот же мужчина, – не знаю, как другие, а я этого не заметил.

Смешки стали громче. Директор дельфинария поспешил исправить ситуацию.

– Видите ли, – сказал он, обращаясь исключительно к Президенту, – наш профессор, работами которого мы по праву можем гордиться, посвятил очень много лет изучению как раз того вопроса, которым вы заинтересовались. Эта проблема волнует массу ученых уже с давних пор. Как вы хорошо помните, дельфинов пытались использовать в военных целях еще во время Второй Мировой войны…

В глазах Президента загорелись огоньки интереса. Профессор Берианидзе хотел было что-то сказать, но директор не дал ему такой возможности.

– Полагаю, что Георгий Ираклиевич не станет возражать, если я попытаюсь резюмировать все им сказанное.

Тон, которым было произнесено данное заявление, не оставлял сомнений, что Георгий Ираклиевич позволит своему начальнику это сделать.

– На данный момент, хотя и проведено огромное количество исследований, наука находится на начальной стадии изучения мозга дельфина. Мы еще не можем сказать с полной определенностью, насколько развиты в нем те отделы, которые ответственны за те или иные функции, в частности, мы не можем сказать, как происходит переработка информации, получаемой мозгом дельфина. Существует несколько точек зрения по этому поводу, я остановлюсь на трех из них: первая точка зрения, к которой, кстати сказать, присоединяемся и мы с профессором, – Берианизде при этих словах энергично закивал, – такова: мозг дельфина развит чрезвычайно высоко и практически не уступает мозгу человека, но мы еще слишком мало изучили его потенциальные возможности. Другие считают, что умственные способности дельфинов многократно превосходят человеческие, по крайней мере по некоторым признакам. И наконец, третьи уверяют, что дельфин занимает промежуточную ступень между обезьяной и собакой.

– Все ясно, – сказал Президент, поднимаясь со своего места, – с этого бы и начинали говорить.

– Вы не так поняли! – не удержался Берианизде. – Да, мы еще не изучили все возможности мозга дельфинов, но это не значит, что у них нет способностей. Я бы даже сказал, что мы сами еще не доросли до такого уровня, когда смогли бы по достоинству оценить интеллектуальный потенциал этих уникальных животных.

Тем временем группа почетных экскурсантов обошла бассейн и теперь направлялась в сторону естественного водоема. Они шли вдоль довольно длинного канала трехметровой ширины, глубина которого, по словам директора, достигала около пяти метров.

– Обратите внимание, – продолжал экскурсию директор дельфинария, – в канале имеется два шлюза, при помощи этих сооружений мы регулируем подачу воды в бассейн. Как вы сможете убедиться, наша система работает безотказно. На поступление воды не влияют ни приливы с отливами, ни штормы.

Бассейн располагался примерно за пятьдесят метров от бухты.

– Здесь, – директор вытянул руку по направлению к морю, – наши питомцы обитают практически в тех же условиях, что и их собратья на воле. Никто не станет оспаривать мнения, что гораздо продуктивнее исследовать животных в той среде, в которой им предназначено обитать матерью-природой.

Никто из членов делегации не стал оспаривать этого мнения.

– Какие именно эксперименты проводятся в вашем центре? – задал вопрос Президент.

– О! Всевозможные! – воодушевился директор. – Прежде всего нас интересует система взаимоотношений между особями. Причем не только представителями разных полов, но и разных видов. На площади почти в тысячу гектаров – а именно столько составляет площадь этого полуествественного-полуискусственного водоема, обитает более сотни различных видов дельфинов и китообразных. Надо заметить, что дельфины являются высокоорганизованными животными. В этом они превосходят даже высших обезьян. Нам очень трудно по достоинству оценить их способности, поскольку они обитают в совершенно иной среде, в иных условиях жизни. Соответственно, они обладают иными потребностями. Человеческие понятия и мерки чаще всего оказываются неприменимыми к дельфинам, с их особым восприятием жизни, отношением к другим животным и, конечно, общению друг с другом. Безусловно, дельфины наделены способностью к тончайшей психической деятельности.

Достаточно упомянуть их сложнейшую систему сигнализации, по сравнению с которой наша человеческая система общения представляется попросту тривиальной.

Президента явно интересовал иной вопрос. Поняв, что директора, как и профессора Берианизде, постоянно относит в другую сферу, он решил задать его напрямик.

– Меня интересует, можем ли мы использовать дельфинов в качестве подрывников наводных и подводных судов?

Директор озадачено переглянулся с профессором и, поколебавшись с минуту, произнес:

– Я тоже читал эти нелепейшие выдумки доморощенных фантазеров. Я возмущен тем, что нашу серьезную работу, которая, я уверен, будет иметь громадное значение для всего человечества, принижают и даже опошляют подобными предположениями. То, что во время Второй Мировой войны люди активно пользовались услугами дельфинов для уничтожения вражеских кораблей, абсолютная и однозначная чушь. Я заявляю это с полной ответственностью. Возможно, один или два раза такой факт действительно имел место быть, но это не более чем совпадение нескольких различных факторов. Я бы сказал, простое везение. С таким же успехом, можно было послать собаку, чтобы она подбросила бомбу в поезд. Физически этого можно было бы добиться, но только в том случае, если бы эту собаку не заметили с поезда, не застрелили бы, если бы ей благополучно удалось догнать поезд и уравнять скорость своего движения со его скоростью движения… И еще множество других факторов. То же самое относится и к дельфинам.

– Но не вы ли только что сказали, что эти животные обладают высочайшей восприимчивостью к дрессировке?

Это снова заговорил импозантный мужчина в шелковой рубашке, уже докуривший свою сигару и с живейшим интересом слышавший разговор директора с Президентом.

– Да, я и не отрицаю этого факта, – ответил тот, – но, если вы помните, я сказал также, что мы, люди, еще не готовы к тому, чтобы уметь использовать эти способности в достаточной степени.

– То есть, вы хотите сказать, – не отставал мужчина, – что дельфины в принципе не способны взорвать подлодку, я вас правильно понял?

Директор ответил не сразу. Тщательно взвешивая каждое слово, он медленно и очень убедительно произнес:

– Я уверен, что дельфины не способны на это. Если вы хотите узнать, почему я так считаю, то вам придется задержаться и выслушать подробную лекцию на эту тему.

Мужчина пожал плечами.

– Думаю, что могу обойтись и без этого. Готов поверить вам на слово.

Президент был вполне удовлетворен полученной информацией.

– Ну что ж, думаю, мы все осмотрели? – обратился он к директору дельфинария. – Нам пора.

– Вы уже хотите уехать? – директор мигом расстроился. —

Но мы приготовили катер, чтобы показать вам наш естественный водоем.

– К сожалению, на это у нас сейчас нет времени, – сказал Президент, он выглядел несколько утомленным, – давайте отложим это на мой следующий визит в ваш замечательный дельфинарий.

Вся делегация направилась к бассейну. Директор долго набирался храбрости и, наконец, произнес:

– Надеюсь, теперь вопрос о субсидировании нашего дельфинария не будет стоять так остро?

– Я об этом ничего не знал, – сказал Президент и обратил взор на помощника губернатора края.

Тот выступил вперед.

– Да, у нас стоял этот вопрос. Перечисления из краевого бюджета на поддержание существования этого дельфинария в двадцать раз превышают субсидирование всех детских садов нашего города, вместе взятых.

Директор вспыхнул от возмущения.

– Вы упустили из вида, какие прибыли приносят наши представления и экскурсии, – заявил он.

Помощник губернатора даже не счел нужным отвечать на эту реплику, презрительно махнув рукой.

– Наша работает имеет огромное значение для всей страны. Через десять-двадцать лет ваши внуки скажут вам спасибо.

Он собрался разразиться бурной тирадой, но, вовремя вспомнив о том, что рядом стоит Президент страны, осекся и умолк, скорбно глядя на главу государства.

Все молча ждали высшего решения.

– Я доволен тем, что вы делаете, – веско сказал Президент, – России нужны такие центры. Думаю, целесообразно будет поставить вопрос о том, чтобы субсидировать дельфинарий из федерального бюджета.

На этом осмотр был завершен. Президент и сопровождающие его лица погрузились в автомобили и помчались в аэропорт.

Глава государства находился в приподнятом настроении. Он считал, что поездка в курортный город вполне удалась. Все разделяли его точку зрения. Лишь один человек – импозантный мужчина в шелковой рубашке, вместо удовлетворения ощущал досаду и раздражение.

* * *

Они ехали по ночному шоссе, освещенному фонарями. Елена тихонько мурлыкала себе под нос какую-то песенку. Герман, не отреагировав на ее возвращение из супермаркета, по-прежнему сидел с закрытыми глазами, откинувшись на подголовник. Женщина несколько раз безрезультатно окликнула его и оставила в покое, решив, что он задремал.

В открытые окна врывался прохладный ветер. Это немного взбодрило его. Может быть, все нет уж и плохо, думалось ему. Может быть, то, что эта соглашается ехать с первым встречным черт знает куда, еще не означает, что она безмозглое создание. Возможно, Елена и впрямь прониклась к нему симпатией и доверием. Не может же только один единственный инстинкт совокупления заставлять ее рисковать своей жизнью.

В том, что пугает Елену, сомнений не было. Женщина боялась его, но тем не менее не предпринимала ни малейшей попытки избавиться от общества странного незнакомца. Ему вспомнился кинофильм, в котором за одиноко бредущим человеком увязалась бездомная собачонка. Человек сначала бросил животному кусок своего бутерброда. Собака съела его и потрусила за своим благодетелем. Когда она слишком приблизилась к нему и начала путаться под ногами, человек угостил ее пинком. Животное заскулило и, поджав хвост, отбежало на несколько шагов. Но только отбежало, продолжая держаться поблизости в надежде на еще одну подачку. Он не помнил, чем закончилась история, кажется, Хозяин не дал ему досмотреть картину, но этот малозначительный эпизод накрепко врезался в его память и теперь почему-то всплыл, усилив его тоску.

Елена напоминала ему как раз такую собачонку. Неприкаянное одинокое животное, тоскующее по ласке, готовое принимать пинки, если только за ними последует подачка. В душе возникло гадливое чувство. К нему пришло понимание того, что он выбрал не ту женщину, которая ему нужна.

А что если он велит ей остановить эту колымагу и убраться отсюда, куда глаза глядят? Он даже может наградить ее напоследок деньгами, чтобы хотя бы таким образом возместить ей моральный ущерб. Зачем ему нужна эта глупая собачонка? Неужели он не достоин большего? Тут он поймал себя на мысли, что помимо презрения испытывает к Елене еще какое-то чувство. Он не сразу смог определить его, так как оно было для него совершенно новым. Но, поразмыслив, признался себе, что просто-напросто жалеет эту женщину. Ему казалось, что стоит ее приласкать и она станет такой же верной и преданной, как та собачонка, которую человек спас от голодной смерти и предоставил ей кров. Да, он так и сделает, только сначала ему нужно научиться у нее кое-чему.

– Покажи мне, как нужно водить машину, – произнес он, отрывая голову от спинки сиденья.

– Хочешь научиться? – оживилась Елена. – Я, конечно, могу тебе показать, но сейчас не очень подходящее время. Лучше это делать, когда светло.

– Не твоя забота. У меня хорошее зрение.

– Как хочешь.

Елена притормозила.

– Пересаживайся.

Герман уселся на водительское сиденье, женщина перебралась на пассажирское.

– Это педали, – сказала она, указывая вниз, – педаль газа, педаль тормоза и педаль сцепления. Это коробка передач, скорости переключаются вот так.

Она положила свою руку на его, лежащую на рычаге.

– Нужно перемещать его очень осторожно, а то ты со своей силищей вырвешь рычаг с корнем.

Он умел быть послушным и внимательным учеником. Не зря Хозяин постоянно оставался доволен результатами его обучения. Труднее всего было постичь науку трогаться с места без рывков и пробуксовки, зато повороты и торможения Герман освоил на удивление легко. На то, чтобы научиться вовремя переключать скорости и сбрасывать сцепление, у Германа ушло около часа. Если бы не темное время суток, он скорее всего научился бы гораздо быстрее. Правда, в это время машин на трассе почти не было, что существенно облегчало процесс обучения.

Через два часа с небольшим Герман вполне сносно управлял машиной. Елена, разумеется, присвоила эту заслугу своей персоне.

– Мне можно идти работать инструктором по вождению, – заявила она, откинувшись на спинку сиденья.

– Не думал, что у автомобиля такой тяжелый ход.

– Это просто тачка такая старая. Вот если бы вместо древней „Нивы“ была бы „бэха“ или еще лучше „Мерс“, это был бы полный кайф.

Елена полезла в недра заполненного пакета, вынула из него пачку „Парламента“ и зажигалку. Прикурила и затянулась. Едва сизый дым сигареты достиг его ноздрей, Герман резко нажал на педаль тормоза, отчего женщина чуть было не стукнулась лбом о панель.

– Выбрось немедленно! – закричал он так, что перепуганная Елена поперхнулась дымом.

– Ты чего? – спросила она, держа сигарету перед собой.

– Я сказал, выбрось свою сигарету! – еще громче крикнул он, выхватил из ее пальцев дымящуюся сигарету и швырнул за окно.

– Ты что, не переносишь сигаретного дыма? – осторожно спросила Елена.

– Выбрось всю пачку, – сквозь зубы процедил Герман.

– Хорошо, как скажешь, – Елена поспешно избавилась от сигарет, руки ее дрожали, как впрочем и голос. – Я и сама, если честно, тоже не курю. Иногда только балуюсь.

– Ну и дура, – бросил Герман, снова заводя мотор.

– Не пойму, зачем надо было поднимать такой крик, – прерывающимся голосом заговорила Елена, – мог бы просто спокойно сказать, что не хочешь, чтобы я курила.

Герман не удостоил ее ответом. Елена притихла, вжавшись в сиденье. Ее снова охватила тревога. Несколько раз женщина порывалась спросить о чем-то Германа, но, так и не решаясь, хранила напряженное молчание.

Ветер, рвущийся в окно, становился все свежее, возвещая о приближении моря. Впереди показалась развилка.

– Куда теперь? – спросил Герман.

– Направо, – тихо ответила Елена.

Он бросил на нее косой взгляд.

– Что с тобой?

– Ты еще спрашиваешь! – в ее голосе уже в который раз за этот долгий день зазвенели слезы. – Наорал на меня, как на собаку, а теперь спрашивает. Я для него вся выкладываюсь. Весь город пешком прошла, машину добыла, ездить научила, а он…

– Положим, машину ты не только для меня добывала, – хмуро усмехнулся Герман, – я прекрасно видел, как ты переглядывалась со своим приятелем.

– Ну и что! – не растерялась Елена. – Что я, не имею права что-то урвать себе, если ты деньгами разбрасываешься, а мне сапоги купить не на что.

– Тебе нужны деньги?

– А кому они не нужны? Тебе, что ли?

Видимо, Елена и впрямь здорово разозлилась, впервые она говорила с ним так дерзко. Как ни странно, это ему даже понравилось.

– Я думаю, деньги мне не скоро понадобятся. Когда все закончится, я отдам тебе все, что у меня осталось.

Это обещание одновременно и ободрило, и встревожило женщину.

– Ты о чем? – спросила она.

– О тебе и обо мне.

– Послушай, я как раз хотела тебя спросить, что ты собираешься делать?

– А разве ты сама не знаешь?

– Я сначала думала, ты просто хочешь подышать свежим воздухом, устроить что-то вроде пикника. А теперь мне кажется, что у тебя на уме совсем другое.

– Почему ты так решила?

– Не знаю, – Елена пожала плечами, – мне так кажется.

– Успокойся, ничего плохого с тобой не случится. Все будет так, как ты и предполагала.

– А как я предполагала?

Герман промолчал.

– Сейчас будет еще один поворот и пойдет грунтовая дорога. Нужно свернуть туда, – пробурчала Елена недовольным тоном.

– Сколько еще ехать?

– Километров пять или даже меньше.

Грунтовая дорога вся была испещрена рытвинами и колдобинами. Машину трясло так, что, казалось, она вот-вот развалится на части. Но этого не произошло. Они благополучно добрались до берега моря, как раз в том месте, где был гигантский искусственно сооруженный мол.

– Брр, холодно, – поежилась Елена.

Герман выскочил из машины и, скидывая на ходу обувь и одежду, побежал в воду. Холодные волны приняли его в свои объятия. Он нырнул и проплыл под водой с десяток метров. Все его тело пронизало бодрящим оживляющим холодом. Он наслаждался.

Накупавшись вдоволь, Герман поплыл к берегу. Елена стояла у самой кромки, то и дело отбегая назад, чтобы не промочить ноги.

– Наконец-то! – воскликнула женщина, когда он показался неподалеку.

– Иди сюда! – позвал Герман, который в этот момент чувствовал себя по-настоящему счастливым.

Она покачала головой.

– Я не могу! Вода слишком холодная!

Он вышел на берег. Елена подалась ему навстречу.

– Какой ты мокрый! – она прижалась к нему, обхватив руками его шею.

Он нашел ее губы и впился в них долгим поцелуем. Потом поднял Елену на руки и понес к морю.

– Что ты делаешь! – закричала она, когда она оказалась в воде по пояс.

Не отвечая, Герман принялся стаскивать с женщины одежду. Елена забилась в его руках, пытаясь вырваться.

– Не бойся, – прохрипел он, – все будет хорошо.

Она притихла, поняв, что бороться с ним бессмысленно.

– Только не бросай мою одежду в море, – взмолилась Елена.

Он швырнул джемпер и брюки на песок, кроссовки к тому времени были безнадежно потеряны. Та же участь вскоре постигла и белье женщины. Елена дрожала, словно в лихорадке. Его тоже трясло. Он сжимал в своих железных объятиях хрупкое тело женщины, заставляя ее вскрикивать от боли. Но он уже полностью утратил контроль над своими чувствами, превратившись в безумного зверя. Он хотел обладать этой женщиной и никакая сила не могла остановить его.

Спустя минуту раздался горловой звук, он ослабил хватку. Елена, почти потерявшая сознание от боли, холода и ужаса, поняв, что Герман сделал свое дело, снова принялась отбиваться от него. Он выпустил женщину. Она кое-как добралась до берега, нахлебавшись при этом воды и в изнеможении опустилась на холодный песок.

Оставаясь в воде, он думал о том, что это свершилось. Теперь он сможет сказать Хозяину, что смог обладать женщиной. Почему-то эта мысль была первой, которая пришла ему в голову после того, как он испытал то, о чем мечтал столько времени.

Он медленно вышел из воды и направился к лежащей женщине. Склонившись над ней, он взял ее за руку. Елена была жива и даже пребывала в сознании.

– Пусти меня, – простонала она, вырывая руку.

Он отпустил ее. Нашел одежду и накинул на нее джемпер. Елена сразу встрепенулась. Принялась облачаться в промокшие вещи. Ее зубы отбивали мелкую дрожь. Рукав джемпера перекрутился, Герман наклонился, чтобы помочь ей.

– Убери от меня руки! – взвизгнула Елена.

Она вскочила на ноги и побежала к машине, так и не надев джемпер. Герман последовал за женщиной. Рыдая, Елена села за руль и попыталась завести автомобиль. Но ключ никак не желал попадать в скважину замка зажигания и, наконец, вывалился из ее дрожащих пальцев. Герман обошел „Ниву“ и сел рядом с женщиной.

– Успокойся, – сказал он ей, протянув к ней руку.

Сам он был уже совершенно спокоен, смятения чувств как не бывало. Он снова был таким, каким привык видеть его Хозяин – рассудительным, хладнокровным и презрительным.

– Оставь меня! Я не хочу тебя видеть!

Елена, поняв, что машину завести не удастся, сделала попытку из нее вылезти. Однако Герман не позволил ей этого.

– Успокойся, – повторил он, заставив сесть на прежнее место. – Ничего страшного с тобой не случилось. Ты же сама этого хотела не меньше меня.

– Я! – голос Елены срывался от негодования. – Я хотела, чтобы меня затащили в ледяную воду и там изнасиловали, как последнюю шлюху?!

Она хотела было продолжать, но Герман грубо прервал ее:

– А разве ты не шлюха?

– Я? – Елена не сразу нашлась, что ответить. – Я тебя ненавижу! – злобно выкрикнула она, оскалив зубы.

Герман невозмутимо разглядывал женщину, словно она была подопытным кроликом, над которым только что произвели новый эксперимент.

– Я хочу выйти отсюда! – закричала Елена, порываясь открыть дверь.

– Сиди, – Герман положил свою руку ей на плечо.

– Ты маньяк! Садист! Зверь! Тебе мало того, что ты со мной сделал, ты еще чего-то хочешь?

– Ты мне не нужна. Как только рассветет, я оправлю тебя восвояси. Потерпи еще немного. Я отдам тебе все деньги, которые у меня остались и машина будет твоей.

– Мне от тебя ничего не нужно, – заявила Елена, однако же сбавила тон и перестала вырываться. – Получил все, что хотел, а теперь хочешь со мной расплатиться!

Она взглянула на Германа с такой ненавистью, что ему стало немного не по себе. Оказывается, в этой женщине была гордость. Захотелось проверить, так ли разительно она отличается от собачонки из кинофильма, как это теперь представляется.

– А что, ты этим не довольна?

– Я тебя ненавижу, – снова произнесла она, но теперь в ее голосе сквозило больше усталости, чем злобы.

– У меня болит все тело, – пожаловалась она, – ты хватал меня, как дикий зверь.

Вместо ответа Герман протянул женщине маленькую таблетку синего цвета.

– Что это?

– Проглоти ее, тебе станет легче.

– Это что, наркотик? – опасливо спросила Елена.

– Нет, это не наркотик. Это что-то вроде витаминов.

Женщина нерешительно взяла таблетку и поднесла ее к губам.

– Не бойся, – воодушевил ее Герман, – попробуй и сама увидишь, как поможет.

Елена поверила и проглотила таблетку. Герман ясно видел сомнение, читавшееся в ее глазах. Но магнетическая сила, исходящая от этого мужчины, лишала женщину способности сопротивляться ему.

– Это радиоприемник? – спросил Герман, указывая на автомагнитолу.

– Да, – проговорила Елена, – только не знаю, будет ли он работать.

Герман нажал на кнопку. Раздались треск и громкое шипение, но покрутив ручку, он сумел найти нормально вещавшую волну. Некоторое время Герман слушал музыку, закрыв глаза и думая о чем-то своем. Елена притихла на соседнем сиденье.

Вскоре пробило два часа ночи. В эфире зазвучал голос диктора, передававшего последние новости. Как и следовало ожидать, сообщения начались с информации о взрыве на АПЛ. Сначала диктор сказал, что получено согласие на участие иностранных специалистов в спасательной операции.

– В своем интервью нашему радиоканалу президент России заявил – цитата: „Мы будем стремиться к тому, чтобы все, кто есть на борту подлодки, были изъяты из лодки и доставлены на берег. Для решения этого вопроса имеются разные предложения“ – конец цитаты. По мнению президента, самым простым и эффективным способом будет „разрезать корпус лодки“. Обсуждаются также проекты подъема и транспортировки лодки на мелководье. Президент подчеркнул, что проблема является технически очень сложной. Сейчас эти вопросы прорабатываются и российскими специалистами и партнерами за границей. Таким образом, можно сделать вывод, что это будет международный проект.

„Интересно, – подумалось ему, – что сейчас предпримет Хозяин. Знает ли он уже, что из троих посланных на это дело, вернется назад только один?“.

Стали передавать другие новости, но больше он не слушал, предавшим собственным размышлениям.

Елена уснула. Он слышал ее мерное глубокое дыхание. В полумраке вырисовывался ее курносый профиль. Он заметил, что лицо женщины несколько осунулось. Но после таблетки она будет выглядеть и чувствовать себя гораздо лучше.

Почему он не убил ее? Почему не отпустил? В чем дело? Он совсем не такой представлял себе встречу с женщиной. Ему казалось, что, едва столкнувшись с какой-нибудь девицей, он незамедлительно опробует ее, а потом выбросит, словно использованную вещь, не пригодную более. Так почему же он вместо того, чтобы избавиться от этой надоевшей ему женщины, сидит с ней в машине и смотрит, как она спит? Почему он дал ей таблетку, когда по логике вещей должен был задушить ее и отправить ее мертвое тело в море? Не об этом ли он думал, когда отказался идти в ее квартиру и, заставив ее купить автомобиль, привез на пустынный берег?

Герману вспомнилось, что до того, как они приехали на побережье, у него возникло намерение выставить ее из машины и поехать дальше одному. Но он не сделал этого. Он и не мог бы этого сделать.

Его злило, что это никчемное создание, безмятежно посапывающее рядом, выбивает из колеи, нарушает стройный, всегда последовательный ход его мыслей. За часы, проведенные с Еленой, было столько внезапных порывов, столько перемен настроения, столько противоречивых желаний, сколько он не испытывал за всю свою прошедшую жизнь.

Это ему не нравилось. Он понимал, что так не должно быть. Отличительные особенности, о которых любил распространяться Хозяин, под влиянием обычной самки человека стирались и начинали сходить на нет.

С другой стороны, он испытывал какое-то странное болезненное наслаждение. С той самой минуты, когда он впервые увидел эту женщину в спальне у старухи, между ним и Еленой возникла какая-то связь, которой он не мог не подчиниться против своего желания.

Он доставлял Елене физические и моральные страдания, она в свою очередь утомляла и раздражала его, лишая равновесия, но вместе с тем ни один из них не захотел отказаться от другого.

Он не мог сказать, какие мотивы двигали Еленой, но относительно себя должен был со всей определенностью констатировать, что эта женщина задевает какие-то потаенные струнки в его душе. Это было мучительное, но одновременно сладостное ощущение.

„И все-таки я должен ее убить“, – подумал он.

Трудно было даже представить себе, что его ожидает в случае, если Хозяин узнает, что он оставил в живых женщину. Лгать будет бесполезно. Хозяин все равно выяснит, как все было на самом деле – это ему ничего не будет стоить.

Однако в глубине души он прекрасно знал, что оставит Елену живой. Он знал это чуть не с самого начала. Легче всего было убить ее еще в море, она была в таком состоянии, что даже не поняла бы толком, что с ней происходит. Страх, который Елена пережила из-за изнасилования, был не намного слабее страха смерти.

Так почему он не сделал этого?

Разгадка пришла так неожиданно, что он содрогнулся всем телом. Его словно озарило. Внезапно со всей очевидностью ему открылась страшная и прекрасная истина, напугавшая и обрадовавшая его.

Он не сделал этого просто-напросто потому, что несмотря на все старания Хозяина, в нем живут человеческие чувства, человеческие эмоции. Оказалось, что в нем, суперсовершенном существе, живет способность испытывать нравственные мучения, терзаться точно так же, как терзались сотни романтических персонажей из сотен прочитанных им книг.

Он вдруг расхохотался. Хохотал так долго, что на глазах выступили слезы – это тоже было впервые. Елена проснулась и недоуменно воззрилась на Германа.

– Ты чего? – хрипловатым со сна голосом спросила она.

Не отвечая, Герман, поддавшись вдруг странному порыву, нежно обхватил Елену, зарылся лицом в ее пахнущие морем влажные волосы. Сначала она напряглась, ожидая очередного грубого натиска, но, почувствовав, что на сей раз Герман настроен на иной лад, расслабилась, правда, не спешила отвечать на его ласку.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

– По-моему, нормально, – ответила Елена, – но не знаю, что будет, когда я захочу встать и пройтись. У меня на всем теле не было ни одного живого места. Я думала, что ты из меня весь дух вытрясешь. А ведь я тебе так верила…

В ее голосе слышался искренний упрек.

– Послушай… – произнес Герман, сам удивляясь несвойственному ему мягкому тембру своего голоса, – я знаю, что повел себя не так, как надо. Но это не потому, что я какой-нибудь маньяк или садист. Просто, у меня… – он немного помолчал, подбирая нужное слово, Елена слушала, затаив дыхание. – У меня давно не было женщины, – произнес он и поморщился – фальшь была слишком явственной. – Я лгу, – решительно добавил он, – у меня никогда не было женщины. Ты была первой. Я потерял голову. Вот так все и произошло.

Он умолк и, отвернувшись от Елены, уставился в окно. Горизонт начинал становиться светлее. Приближался новый день. Хозяин будет ждать его вечером предстоящего дня. Это означает, что он должен отправляться в путь уже в ближайшие два-три часа.

Вдруг он почувствовал нежное прикосновение к своим волосам. Елена тихонько перебирала его густые пряди. Эта доселе неведомая ему ласка оказалась невыносимой. Герман перехватил руку женщины и сжал в своей ладони.

– Ты простила меня?

– А разве ты не видишь?

Голос Елены был глубоким и таким проникновенным, который бывает только у по-настоящему влюбленной женщины.

– Я, наверное, круглая дура, – с грустной усмешкой сказала она, – если бы я была нормальной, то ни за что не стала бы сидеть тут с тобой после того, что ты со мной совершил. Но я тебя простила. Знаешь почему?

Герман пожал плечами.

– Потому что это был не ты.

Поймав недоуменный взгляд Германа, Елена пояснила.

– Это не ты меня насиловал. Это зверь, который в тебе сидит.

Он почувствовал, что его прошибает холодный пот.

– О чем ты?

Елена округлила свои и без того большие глаза.

– Ты одержим. Тебе нужно сходить в церковь и причаститься.

Герман облегченно перевел дух.

– Чушь какая-то, – пробормотал он.

Елена с жаром начала доказывать свое утверждение.

– Послушай, – перебил он ее, – давай поговорим об этом как-нибудь после. У меня осталось не так много времени и я хочу провести его с толком. Во-первых, я изрядно проголодался. У тебя, помнится, есть какая-то снедь. Как ты смотришь на то, чтобы поесть?

Елена проворно достала пакет, вынула из него купленные продукты. Освещение в салоне „Нивы“ не работало, поэтому им пришлось есть в темноте.

– Я купила вина, – сказала Елена, – выпьем?

– Ты пей, а я не буду. Мне еще нужно кое-что сделать.

– Хорошо, – сразу согласилась женщина, – тем более, ты ведь за рулем теперь.

– За рулем будешь ты, я уже тебе говорил об этом.

– Тогда и я не буду пить, если только совсем чуть-чуть.

Она сделала два глотка и заткнула бутылку пробкой.

– Какой дряни ты набрала, – сказал Герман, отведав докторской колбасы.

Ему не понравилось ничего из того, что купила Елена. Привыкший к натуральной пище и особым концентратам, он тот час же распознавал вкус приправ и консервантов и они ему совершенно не пришлись по душе.

– Что будет потом? – робко спросила женщина, когда они закончили трапезу.

Задумавшись, Герман пропустил вопрос мимо ушей.

– Я спрашиваю, что будет потом? – громче произнесла Елена.

Он перевел на нее взгляд.

– Потом мы с тобой расстанемся.

В лице женщины отразился испуг.

– Ты бросишь меня? – жалобно спросила она.

– Я сделаю так, как обещал. Ты получишь деньги, машину и отправишься к себе.

– А ты?

– Какое тебе до меня дело? Мы встретились, провели вместе время. Надо заметить, это было не слишком приятно для тебя. Теперь пришло время каждому из нас пойти своей дорогой.

– Пошел ты к черту! – истерично крикнула Елена. – Я тебя ненавижу!

Она выскочила из машины и пошла к берегу. Он с удивлением проводил ее взглядом.

Хозяин, как и всегда, оказался прав, когда говорил, что женщины – существа, не поддающиеся никакому логическому анализу. Однако, как это ни было странно, его это не раздражало.

Неужели он успел привязаться к этой пустой, нагловатой, испытывающей перманентный сексуальный голод бабенке? И снова, уже в который раз, его охватила буря противоречивых чувств. Это становилось невыносимым. Трудно было осознать, что все, представлявшееся прежде таким простым и ясным, на деле оказалось запутанным, сложным и почти не поддающимся контролю.

Хватит с него этих романтических терзаний. Он просто смешон, если позволяет обстоятельствам выводить себя из равновесия.

И каким обстоятельствам? Он посмотрел на Елену, застывшую у самой воды. Женщину обдавало холодными брызгами, но она будто не ощущала этого.

Занимался серый рассвет. Елена ежилась от пронизывающей сырости, но упорно не желала возвращаться в машину. Ему вдруг стало жаль ее, как бывает жалко побитую собаку, жмущуюся от страха и холода.

Он представил себе, как посмеется Хозяин, когда услышит трогательную историю прощания у моря. Он уже слышал этот саркастический смех и обидные, бьющие наотмашь слова. Кровь ударила в голову. Этого нельзя допустить! Он должен доказать Хозяину, что чего-то стоит!

Стремительно поднявшись, он выскочил из машины, громко хлопнув дверью. Елена, услышав звук, обернулась. В ее глазах стояло обреченное ожидание.

ГЛАВА 4

Дзержинец совершил ошибку, которые романисты обычно называют роковой. Самое смешное, что он сам превосходно осознавал, к каким последствиям может привести, и, скорее всего, неминуемо приведет этот шаг. Но, не взирая ни на что, Дзержинец сделал это. Причина была простой: он попросту не мог поступить иначе.

Он прекрасно знал, что его поступок не останется незамеченным кое-кем, но в то же время не сделать этого он не мог.

В аэропорту, когда Президент и сопровождающие его лица садились в самолет, Дзержинец отстал от делегации. Ни одна душа не знала, был ли Президент в курсе неожиданной отлучки полковника Безопасности. Да и вряд ли много людей заметило, что Дзержинца нет в самолете.

Самолет Президента взмыл в безоблачное голубое небо, а полковник ГосБеза уселся в поджидавшую его „Волгу“ и направился в сторону морского побережья. Он держал курс на дельфинарий. Директор, бывший, по всей видимости в курсе повторного визита Дзержинца, ждал полковника.

– Как все прошло? – с волнением спросил он.

– Очень хорошо, – ответил Дзержинец, – у вас, действительно, отлично налажена работа.

Директор выглядел польщенным.

– Ну, при таком стимуле… – неопределенно ответил он.

Дзержинец не стал интересоваться, что имеет в виду директор дельфинария.

– Мне не понравилось, что вы так настойчиво приглашали Президента совершить прогулку на катере, – вдруг обронил Дзержинец по дороге вдоль канала.

– Но это было предусмотрено программой визита, – оправдывался встревоженный директор.

– Программой много чего бывает предусмотрено, но из этого не следует, что все должно быть выполнено.

Директор дельфинария молчал.

– Если бы Президенту взбрело в голову проехаться на катере, то он мог обратить внимание на вышки. Стал бы задавать лишние вопросы.

– Но такой центр, как наш, непременно должен хорошо охраняться, в этом нет ничего подозрительного.

– Так-то так, но всегда могут найтись особенно дотошные люди, которым такое объяснение не покажется правдоподобным, даже если оно соответствует реальности, – возразил Дзержинец.

Вообще-то, у него не было особых причин быть недовольным своим ставленником в дельфинарии. Этого человека Дзержинец пристроил в Центр изучения китообразных еще в конце восьмидесятых, после того, как секретная лаборатория заработала полным ходом. Ему необходим был свой человек в дельфинарии. Василий Адамович Ровенский, чистокровный еврей, жаждавший переехать в Израиль, благодаря Дзержинцу сумел избежать многолетнего тюремного заключения. И теперь был в неоплатном долгу перед своим спасителем и благодетелем. От воли полковника Безопасности зависел не только он сам, но и его многочисленное семейство. Он полностью находился в руках Дзержинца и оба они прекрасно об этом знали. Ровенский по сию пору вполне удовлетворительно справлялся со своими обязанностями, будучи не только хорошим исполнителем, но и отличным организатором. Редко эти взаимоисключающие качества сочетаются в одном человеке. Дзержинцу никогда нельзя было отказать в умении находить подходящих людей. Директор дельфинария не был исключением.

– Как Берианидзе? – спросил полковник.

– А, – отмахнулся Ровенский, – восторженный чудак. Пользы от него не много, но зато он помогает поддержать авторитет нашего заведения. Как-никак, ученый с мировым именем.

Дзержинец кивнул.

– Катер готов? – спросил он, когда они подошли к берегу.

– Конечно, все в порядке, – ответил Ровенский, – через минуту он будет здесь.

– Вот еще что, – сказал Дзержинец, – усильте, пожалуйста, охрану. Я предполагаю, что кое-кто может проявить слишком назойливое внимание к этому объекту.

Ровенский понимающе опустил голову.

– В связи с этими идиотскими слухами о дельфинах в районе гибели лодки? – полуутвердительно-полувопросительно произнес он.

– А вы считаете, что они не имеют под собой никакого серьезного основания? – в свою очередь спросил Дзержинец.

Директор растерялся, не зная, что ответить на этот странный вопрос. Он-то до последнего момента пребывал в уверенности, что эта идея – очередной плод больного воображения представителей средств массовой информации. Во всяком случае, Ровенский точно знал, что дельфины из подведомственного ему учреждения никоим образом не причастны к катастрофе. Если только…

Дзержинец, похоже понял, о чем думает Ровенский. Он не стал ни опровергать, ни, тем более, подтверждать этих подозрений, сказав только, что охрану необходимо усилить.

– Хорошо-хорошо, – отвечал Ровенский, – все будет исполнено в лучшем виде.

– Только, пожалуйста, сделайте это так, чтобы никто из работающих здесь не заметил изменения распорядка. Все должно быть выполнено очень и очень аккуратно. Вы не должны допустить, чтобы те, кто, возможно, наблюдает за дельфинарием, обнаружили какие-то нововведения. Вам ясно?

– Конечно-конечно, – директор энергично закивал головой, – все будет исполнено.

Тем временем к берегу причалил маленький катер.

– Все это очень серьезно, – сказал напоследок Дзержинец и, не прощаясь с директором, взошел на борт суденышка.

Катер вскоре доставил полковника к самой дальней вышке, расположенной на границе бухты. Отсюда можно было видеть бетонную стену, огораживающую водоем от моря. Дзержинец помнил, как нелегко было добиться возведения такого большого дорогостоящего сооружения. Но они сделали и это. В те годы финансирование подобных объектов осуществлялось гораздо интенсивнее, чем в нынешние, смутные, времена. Они проделали адову работу, но Дзержинец не сомневался, что их труды того стоили. Подкреплению его уверенности послужил не один весомый повод. А самой главной причиной стали последние события, взбудоражившие всю страну.

Сойдя с катера, Дзержинец по узкой винтовой лестнице поднялся на вышку. Там его встретил охранник. Только с такого близкого расстояния можно было заметить, что охранник вооружен до зубов. Помимо автомата и двух пистолетов, вышка была оснащена зенитной установкой. Именно по этой причине Дзержинец очень не хотел, чтобы Президент приближался к вышке. Кто знает, как могли бы развиваться события в таком случае. Хорош был бы директор дельфинария Ровенский, если бы кто-то из сопровождающих Президента, или он сам обратили бы внимание на такое вооружение. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы не заподозрить неладное.

Все охранники – их было восемнадцать человек на весь исследовательский центр – знали полковника в лицо. Он сам тщательно выбирал каждую кандидатуру и теперь мог быть вполне спокоен. Тем паче, что за каждым из восемнадцати стражей был установлен строжайший надзор.

– Как идет служба? – поинтересовался Дзержинец у вытянувшегося в струнку охранника.

– Все нормально, – отрапортовал тот, не обращаясь к Дзержинцу по званию.

Полковник кивнул и прошел к еще одной винтовой лесенке, ведущей внутрь вышки. Спустившись по ней вниз, Дзержинец оказался перед металлической дверью с кодовым замком. Разумеется, код был известен только ему и никому больше. Когда-то доступом на секретный объект обладало трое человек, но Дзержинец позаботился о том, чтобы в настоящий момент он был единственным человеком, который может войти на Базу в любое время. С одной стороны, это позволяло ему обеспечить полный контроль над Базой, но с другой, – несколько осложняло жизнь, так как ему приходилось регулярно отрываться от остальных дел, чтобы нанести сюда визит.

Первая металлическая дверь была не единственной. Дзержинец открыл еще две, прежде чем оказался в узком коридоре, круто спускающимся вниз. Это был даже не коридор, а тоннель, который слабо освещали маленькие электрические лампочки. Через каждые двадцать метров Дзержинец достигал очередной двери, открывал ее и шел дальше, спускаясь все ниже и ниже. Таким образом приходилось проходить через шесть дверей. Проход по этому коридору всегда казался Дзержинцу нудным и утомительным, к тому же он занимал довольно много времени, а между тем полковнику всегда было нелегко выкроить свободную минутку.

„Надо что-то с этим делать“, – в который раз сказал он себе.

Наконец Дзержинец дошел до конца тоннеля. Отпер последнюю дверь. Эта была самая большая и толстая дверь во всем коридоре. Она была выкрашена в красный цвет. Никто, кроме Дзержинца не знал, что в нее встроена пластиковая взрывчатка, которая должна сработать в момент, когда дверь попытаются открыть люди, не владеющие кодом. Взрывом снесет всю переднюю часть Базы, а дальше начнут срабатывать взрывные устройства в других отделах. Буквально через полторы минуты от объекта не останется ничего. Дзержинец понимал, что эта мера предосторожности сопряжена с известным риском, но только так он мог быть гарантирован от того, что Базу рассекретят.

Он знал, что пока открывает последнюю дверь, в центральном отделе Базы уже знают о его приходе и готовятся к встрече. Так оно и было.

– Добрый день, полковник, – услышал он.

В просторном помещении с несколькими дверями, ведущими в разные отделы Базы, стоял человек среднего роста, нормальной комплекции, одетый в синий костюм, в коричневом галстуке. Темно-русые волосы зачесаны назад, открывая небольшие залысины на лбу. Глаза водянисто-голубые, смотрят насторожено и, кажется, немного неприязненно.

– Здравствуйте, Антон Николаевич, – полковник пожал протянутую руку.

– Милости просим, я давненько вас поджидаю.

– А разве была такая договоренность?

– Послушайте, полковник, – мужчина засмеялся неприятным блеющим смехом, – я все-таки слежу за развитием событий в мире. Я прекрасно знаю, что здесь некоторое время назад побывал президент страны. Кстати, этим вечером работники местного телевидения обещают показать репортаж, снятый в дельфинарии. С удовольствием посмотрю его. Может быть, наконец я смогу получить представление о том месте, которое находится надо мной…

– Вы чем-то недовольны? – спросил полковник, перебив говорившего на полуслове.

– Я? – Антон Николаевич растерялся и не сразу нашелся, что ответить. – Вы не так меня поняли, полковник, – все с тем же неловким смехом сказал он. – Я, как всякий человек науки, немного любознателен, только и всего.

– Я предлагал вам превосходную поездку на север страны, – продолжал давить Дзержинец, – вы сами отказались, заявив, что не имеет никакого желания покидать лабораторию. Я прав?

– Разумеется, вы правы! – Антон Николаевич больше не смеялся, он смотрел на визитера со страхом и долей раболепия.

Полковник остался доволен результатами сделанной выволочки. Он знал, что этот человек, как никто другой, нуждается в периодическом „промывании мозгов“. При чрезмерно лояльном к нему отношении, Антон Николаевич неизменно начинал вести себя недостаточно корректно, позволяя себе саркастические выпады. Дзержинец взял за правило пресекать подобные выходки еще до того, как они совершались.

Характер Степанова представлял собой гремучую смесь из многочисленных комплексов неполноценности, сочетающихся с непомерно большими амбициями. Столь опасное сочетание требовало строжайшего контроля. Допусти полковник слабину хотя бы один раз, и Антон Николаевич начал бы предъявлять всевозможные требования и мог бы и вовсе выйти из повиновения.

Они прошли в кабинет Степанова, оснащенный компьютерами и техникой последней модели.

– По-моему, вы выглядите гораздо лучше, по сравнению с тем, каким я вас запомнил по нашей последней встрече. Надеюсь, и настрой у вас соответствующий.

Вместо ответа Антон Николаевич только улыбнулся и пожал плечами.

– Что у вас новенького? – поинтересовался Дзержинец уже другим, благожелательным тоном.

– Новенького? – переспросил Степанов, как всегда, оттягивая время, чтобы обдумать ответ.

– Как идет работа над пятой серией?

– Полным ходом, полковник, полным ходом, – поспешно ответил Антон Николаевич, пожалуй, даже слишком поспешно.

– Когда планируете начать адвентацию?

Степанов ответил не сразу. Он был очень взволнован, это не укрылось от взгляда полковника.

– Мне еще необходимо провести серию различных операций, – уклончиво ответил он.

– Но вы можете назвать хотя бы приблизительные сроки? – настаивал Дзержинец.

Антон Николаевич начал раздражаться, что также насторожило посетителя.

– Мне трудно говорить с вами об этом, вы ведь не имеете представления о всех тех биологических процессах, которые происходят в моей лаборатории. Но поймите хотя бы то, что я действую вслепую и сам не могу предсказать результаты своих работ. Все, что я могу – это наблюдать, фиксировать и делать выводы. Последняя серия качественно отличается от всех предыдущих и что она будет собой представлять, для меня самого остается пока загадкой. Можете мне не верить, но в этом заключается специфика моей работы…

– Я все это знаю, – снова перебил Степанова полковник, – вы говорили мне в точности то же самое и в период работы над предыдущими сериями.

– Тогда тем более, не стоит давить на меня и требовать ответов на вопросы, которые мне самому еще неизвестны.

– Что-то вы слишком горячитесь, – заметил Дзержинец, усаживаясь на кожаный диван.

Степанов опомнился и мгновенно преобразился, вновь превратившись в подобострастного хозяина, принимающего почетного гостя.

– Я – ученый, – произнес он извиняющимся тоном, – и когда дело касается моей работы, теряю все представления о приличиях, – снова раздалось блеяние, от которого Дзержинец слегка поморщился. – Простите меня, полковник, я забыл о долге гостеприимства. Не желаете ли кофе или, может быть, чаю?

– С удовольствием выпью кофе, – ответил Дзержинец.

– Как всегда?

Гость утвердительно кивнул головой и откинулся на спинку дивана. Он чувствовал небольшую усталость – день сегодня выдался чересчур богатый событиями.

Степанов заспешил к выходу.

– А где же ваш ассистент? – спросил Дзержинец вдогонку.

– Михаил Анатольевич? – по своему обыкновению переспросил Степанов.

– А что у вас есть и другие ассистенты? – Дзержинец нахмурился, что не предвещало ничего доброго.

Антон Николаевич опять затрясся от смеха.

– Увы, полковник! – ответил он, избегая взгляда Дзержинца. – Михаил Анатольевич у меня один, хотя порой я мечтаю о том, чтобы у меня в подчинении было побольше умных, знающих, исполнительных людей.

– В вашей власти ковать себе собственные кадры. Как раз такие, о каких вы мечтаете, – ответил Дзержинец.

– О, если бы все было так легко! – усмехнулся Антон Николаевич и исчез в дверях.

Дзержинцу совсем не понравилось поведение Степанова. Он и сам не мог бы сказать, что конкретно его настораживает. На первый взгляд ученый вел себя как обычно. Он всегда был нервозным, трусоватым и каким-то скользким. Дзержинцу нередко приходилось использовать весь свой дар убеждения и силу характера, чтобы заставить этого человека вести себя так, как это нужно для дела.

Дзержинец имел обыкновение говорить негромким голосом, как-то вкрадчиво. Никто никогда не слышал, чтобы полковник кричал или даже повышал голос. Напротив, в особых случаях, если он был разгневан или раздражен, его голос становился еще тише, но приобретал зловещие нотки. Это действовало безотказно. Собеседник неизменно бывал повергнут в тревогу.

Через несколько минут Степанов возвратился с кофе.

– Так где же все-таки ваш ассистент? – спросил полковник, сделав маленький глоток крепкого черного кофе. Полковник не курил и никогда не употреблял алкогольных напитков. Единственной вредной привычкой, которой он не мог сопротивляться, было пристрастие к очень крепкому черному кофе без сахара. Но и здесь Дзержинец старался ограничивать себя, употребляя не более трех-пяти чашек в сутки.

– Михаил Анатольевич сейчас как раз находится в верхнем отсеке. Я говорил вам еще во время вашего прошлого визита, что сейчас мы приступаем к работе над следующей серией.

– И как далеко вы продвинулись?

– Я полагаю, что скоро можно будет говорить о чем-то конкретном.

Степанов оживился, в его глазах загорелся настоящий энтузиазм ученого от Бога. Таким он нравился полковнику больше всего.

– Попробую рискнуть и поинтересоваться вашими прогнозами относительно этой серии, – произнес Дзержинец, попивая горячий кофе.

– О! – вдохновенно воскликнул Степанов. – Это будет нечто совершенно потрясающее! Если все получится так, как я рассчитываю, то скоро в вашем распоряжении будет находиться такая рота, с которой не совладает целая армия.

– Очень многообещающе, – поощрительно произнес Дзержинец, – хотелось бы, чтобы вы не ошибались в прогнозах.

– Мне бы тоже этого очень хотелось.

– Я думаю, вам понятно мое желание уточнить, на сколько процентов вы уверены в успехе?

– Это очень сложный вопрос, дорогой полковник, – в волнении Степанов и сам не заметил, что допустил неуместную с Дзержинцем фамильярность, но тот, однако, предпочел не заострять на этом внимания. Степанов тем временем с увлечением продолжал: – Видите ли, до последнего времени я разрабатывал проблему точечного характера наследования различных моногенных особенностей…

– Антон Николаевич, вы опять увлекаетесь, – сказал полковник.

Снова раздался блеющий смех.

– Прошу прощения! Я говорил об отклонениях, вызванных мутацией одного гена и не зависящих от внешних условий развития особей. Я пробовал выяснить, доминантна либо рецессивна эта определенная особенность, обусловлена ли она мутацией гена, локализованного в половой хромосоме или в аутосоме…

– Послушайте, Антон Николаевич…

– Простите! – поспешно заговорил Степанов.

Он умолк, собираясь с мыслями. Весь его вид говорил о том, с каким трудом он приноравливается к невежеству собеседника, пытаясь отыскать понятные полковнику определения.

– Короче говоря, я убедился, что умственные особенности человека не моногенны, а полигенны, то есть, они обязаны определенному взаимодействию нескольких генов. Возникновение же этих генов в фенотипе зависит от внешних условий.

Полковник терпеливо молчал, добросовестно пытаясь вникнуть в суть услышанного.

– Таким образом, передо мной встала двойная задача, – говорил Степанов, – мне не только нужно было выявить необходимую комбинацию генов, но и создать внешние условия, при которых такая комбинация привела бы к наиболее оптимальному результату.

Дзержинец отставил свою чашку. Никто из сидящих в кабинете не заметил, что за дверью, ведущую в первую лабораторию, притаился человек. Приникнув ухом к щели между дверью и косяком, человек, затаив дыхание, прислушивался к разговору. Чем дольше он слушал, тем большее изумление отражалось на его лице.

– Самое сложное заключалось в том, чтобы отыскать подходящий материал. Кстати, здесь нужно отдать должное нашему Михаилу Анатольевичу – он проделал гигантскую работу. Именно ему мы можем быть обязаны нашим богатейшим генофондом популяции, в котором присутствует множество мутантных аллелей одного гена.

– Замечательно, – одобрил Дзержинец, – теперь объясните, как это скажется на вашей последней разработке.

– К этому я и веду, – ответил Степанов, – думаю, не ошибусь, если скажу, что мне удалось добиться самых потрясающих результатов.

Ученый выдержал театральную паузу. Зная за Степановым этот грешок – любовь к эффектным репликам, – полковник с безучастным выражением лица терпеливо ждал продолжения.

– Что бы вы сказали, если бы узнали, что в недалеком будущем в нашем распоряжении будут существа, обладающие сверхъестественными способностями?

Дзержинец не мог удержаться от того, чтобы слегка вздрогнуть. Почти незаметно, но тем не менее Степанов почувствовал, что ему удалось заинтриговать собеседника.

– То есть? – спросил Дзержинец.

– Способности, которыми обладают сотые доли процента населения земли, да и то в ничтожных масштабах. А у нас с вами будут существа, аккумулирующие в себе все наиболее выдающиеся таланты сверхъестественного толка.

– Вы можете объяснить нормальными словами, какими именно способностями они будут обладать, или мне придется вытягивать это из вас клещами?

Степанову, похоже, удалось выбить полковника из равновесия. Он взял небольшой реванш и был весьма рад этому.

– Сверхчувственное восприятие: телепатия, телекинез, левитация, пирокинез, гипноз, интуиция на грани ясновидения, – на одном дыхании выпалил Антон Николаевич.

Некоторое время Дзержинец молчал, пытаясь уместить в сознании услышанное. Степанов наслаждался произведенным эффектом.

– Насколько это реально? – наконец спросил полковник.

– Процентов на восемьдесят. Я был мог дать и больше процентов, но еще не выяснил, насколько наличие данных способностей может повлиять на другие, без которых невозможно полноценное существование в наших условиях.

– То есть, они будут какими-нибудь ущербными?

Степанов усмехнулся.

– Это слишком сильно сказано. У них будут наличествовать те же органы, что и у их собратьев. Если они и будут иметь отличия на физическом уровне, но только в лучшую сторону. Другое дело, что я еще не знаю, как эти способности будут взаимодействовать с их психикой и какое влияние они возымеют над их психологией. На изучение этой проблемы потребуется определенный срок и, скорее всего, немалый. Как я уже говорил, я выхожу на качественно новый уровень моих экспериментов. В случае, если я добьюсь успеха, можно будет подумать о том, чтобы перейти к еще более высокому витку.

Глаза Степанова горели фанатическим огнем. Даже видавший виды полковник был заворожен этой экзальтацией.

– Куда еще? – спросил он чуть слышно, но ученый понял вопрос.

– О! Это будет такой скачок, после которого человека – земное существо с ограниченными возможностями – можно будет приравнять к божеству, создающему существ по собственному усмотрению.

– Но вы и так создаете…

– Это не то! – отмахнулся Степанов. – Когда я смогу преодолеть физический барьер и выйти на астральный уровень, на уровень трансмутации, тогда я буду считать, что я добился всего, о чем только может мечтать человек, претендующий на роль Бога.

В речи Антона Николаевича было слишком много „Я“, но Дзержинец, не обратил на это внимание, он думал о том, что Степанов сходит с ума.

– Вы это серьезно говорите? – спросил он, внимательно глядя на Антона Николаевича.

– Вы не верите! – губы Степанова исказила кривая ухмылка.

– Что ж, это абсолютно нормальная реакция. Достаточно вспомнить, как воспринимались обывателями все выдающиеся изобретения, начиная с автомобиля и самолета, и заканчивая полетами в космос и развитием робототехники.

– Благодарю, – произнес Дзержинец, при этом на его тонких губах мелькнуло подобие улыбки, – вы назвали меня обывателем.

– С моей точки зрения, вы, при всех ваших выдающихся способностях – самый настоящий обыватель. Ваша психология не способна выйти за рамки давно открытых физических законов. Это происходит в силу вашей абсолютной прагматичности. Вы чрезвычайно умны и проницательны, в этом смысле вас смело можно назвать незаурядным человеком. Но в этом также и состоит ваша неспособность заглянуть за грань того, что в философии называется объективной реальностью.

Дзержинец взглянул на часы.

– У меня сейчас нет времени слушать ваши интереснейшие выкладки. Но я буду очень внимательно следить за ходом ваших разработок и с нетерпением ждать результатов.

– Я бы советовал вам, наоборот, вооружиться терпением, – со смехом возразил Степанов, – это будет еще не скоро.

– Вам потребуются дополнительные ассигнования, или другая помощь?

– Пока эта проблема не стоит, – ответил ученый с все той же кривой ухмылкой, – вы снова не пожелали принять в расчет, что я пытаюсь выйти на иной уровень, нежели физический, соответственно, и средства нужны иные.

– Возможно, мое сознание и ограничено, как вы говорите, но, насколько мне известно, телепаты и ясновидящие точно также дышат воздухом, едят такую же пищу и пьют такую же воду, как и остальные люди. Это не бесплотные духи, а вполне обычные, во всяком случае, с виду, люди, из плоти и крови.

– Задача, которую я перед собой ставлю, заключается в том, чтобы соединить незаурядные физические качества с паранормальными способностями на астральном уровне.

– Может статься, что когда вы представите мне результаты, я смогу воспринять это как нечто, имеющее право на существование, но сейчас, извините, мое приземленное мироощущение не дает такой возможности.

– Я понимаю вас, полковник, – ответил Степанов, – просто я считал своей обязанностью поставить своего патрона в известность относительно моих планов.

– Вы правильно сделали, Антон Николаевич, – сказал Дзержинец, поднимаясь с дивана, – а теперь мне пора идти.

Человек, подслушивавший у двери, метнулся в сторону и неслышными шагами стал удаляться в дальние помещения.

– Кстати, – заговорил Дзержинец снова, когда они со Степановым шли по направлению к выходу, – как поживают ваши питомцы?

Полковник шел впереди и поэтому не видел, как изменился в лице Антон Николаевич. Однако, по секундной заминке он понял, что этот вопрос – из разряда сложных.

– В быстрейшие сроки ожидаю возвращения.

– Вы получали от них известия?

– Пока нет, – ответил Степанов, – но мы и не планировали, что будем поддерживать связь до их возвращения на Базу.

– Хорошо, – сказал Дзержинец, – вы знаете, что делать, когда они прибудут?

– Без сомнения, но тут уместнее было бы выразиться по-другому: не „когда они прибудут“, а „если они прибудут“. Лично я бы не дал гарантии, что они вернутся.

– Надеюсь, что вы ошибаетесь.

– Я и сам на это надеюсь. Вот и опять, возвращаясь к нашей беседе. Не правда ли, насколько было бы легче, если бы мы могли иметь с ними телепатическую связь?

Дзержинец лишь пожал плечами. Он уже подходил к красной двери, когда ему в голову пришла одна мысль.

– Вы уверены, что сможете обеспечить контроль над существами со сверхъестественными способностями? – озабочено спросил он.

– Я буду работать над этим. Вы же понимаете, что это в моих интересах.

– Что ж, – полковник протянул руку, – удачи вам. Думаю, скоро увидимся. Передавайте привет Михаилу Анатольевичу. Жаль, что я так и не повидался с ним.

– Непременно передам. Всего вам доброго, полковник.

Красная дверь закрылась. Единственная дорога во внешний мир снова осталась закрытой. Степанов минуту или две стоял перед ней и с болезненной тоской представлял себе, как Дзержинец удалялся прочь по длинному, уходящему вверх коридору.

В последнее время профессору, как никогда, хотелось выйти из этих опостылевших стен.

* * *

Секретчик удовлетворенно потирал руки. Его план осуществился, как нельзя лучше. Не было сомнений, что Дзержинец имел отношение к этому пвсевдодельфинарию, как он называл Исследовательский центр. Не то, чтобы у Секретчика были прямые доказательства причастности полковника Безопасности к темным делишкам, творящимся в дельфинарии, но нескольких нюансов, которые не могли ускользнуть от его пристального взгляда, оказалось более чем достаточно, чтобы подтвердить его подозрения.

Самым забавным, по мнению Секретчика, было то, что Дзержинец понимал, с какой стороны ветер дует, и ничего не мог с этим поделать. Визит Президента в дельфинарий, осуществленный посредством неусыпных забот Секретчика, оказался весьма и весьма плодотворным. Оставалось еще множество неясностей, но тем нее менее он уверился, что нашел ту самую исходную печку, от которое предстоит теперь плясать не только ему, ни всем его лучшим людям. По возращении в Москву, Секретчик прежде всего дал директиву особое внимание уделять подводным поискам районе затонувшей субмарины. В операции было задействовано два десятка водолазов, сантиметр за сантиметром обследовавших морские глубины в радиусе нескольких километров от места залегания останков АПЛ.

Помимо этого Секретчик распорядился сообщать ему обо всех интересных находках, сделанных на море, будь то Баренцево, Лаптевых или же Балтийское.

Результаты не замедлили появиться. Уже на второй день скрупулезных поисков ему на стол положили сообщение об обнаружении двух трупов на берегу Финского залива. Тела были закопаны в песок в десятке метров от моря, там же нашли резиновую лодку и рыболовное снаряжение, по всей очевидности принадлежавшее убитым мужчинам. Неподалеку, под обрывом, нашли автомобиль рыбаков. Вскоре были установлены личности убитых. Ими оказались два пенсионера. Секретчик моментально выделил это сообщение из числа восемнадцати других. Что подсказало ему? Все та же интуиция? Или же просто неестественность ситуации?

Грабители вряд ли стали бы так действовать. На одном из мужчин нашли дорогие водонепроницаемые часы, которые обязательно должны были быть „приобретены“ нападающими. Уцелела и увесистая золотая цепь с крестом, что висела на шее у другого рыбака. Все наводило на мысль, что это не было убийство с целью ограбления. Пропали только деньги и несколько предметов одежды.

Секретчику пришло на ум, что некто вышел из воды в чем мать родила, убил рыбаков, отнял у них одежду, закопал останки и был таков. Да, к тому же он еще сбросил с обрыва автомобиль, что говорило о его недюжинной силе. На то, что этот некто был в единственном экземпляре, указывало отсутствие лишь одной пары брюк, одного свитера и одной пары обуви. Хотя с другой стороны, их могло быть и много, но только одному из них понадобилась одежда. Идиотизм, конечно, но разве вокруг нас мало творится идиотизма? Секретчик не имел обыкновения отказываться от версии всего лишь потому, что она выглядит абсурдной.

Узнав от родственников убитых, какая именно одежда была похищена, его люди взяли след. Искали высокого крупного человека в сером свитере, коричневых брюках и сапогах.

Вскоре выяснилось, что мужчину с такими приметами видели у Московского вокзала, но дальше его след безнадежно терялся в бурном людском потоке, обитающем в вокзальном районе мегаполиса.

Параллельно проводилась подготовка к разведке в псевдодельфинарии. Секретчик, как никто другой понимал, что данное мероприятие будет сопряжено с немалыми трудностями: от его наметанного глаза не ускользнули те солидные охранные точки, которыми был снабжен исследовательский центр. Еще больше насторожило, что вся охрана велась, так сказать, негласно.

Секретчик многое отдал бы за то, чтобы собственными глазами взглянуть на объекты, скрытые где-то на территории дельфинария. А в том, что они имели место быть, он ни капли не сомневался.

* * *

Побережье Баренцева моря. Поселок Белогорск. Районная больница .

Этот день не задался с самого утра. Главврач поселковой больницы Василий Васильевич Матвеев мучился с жесточайшего похмелья. Не помогали ни ударные дозы активированного угля, ни горсть янтарной кислоты, ни другие применяемые в таких случаях снадобья. Видно спирт оказался дрянным. В кои-то веки, они с Макарычем решили сэкономить казенный и попробовать подаренного одним из благодарных пациентов пойла. Но лучше бы они перелили „подарочек“ в емкости из-под казенного спирта и выпили, как обычно.

Предаваясь этим мрачным мыслям, доктор Матвеев понуро сидел за своим столом и смотрел, как за окном качается от сильного ветра сосновая ветка. Как опостылел ему вид этой вечной ветки за грязным окном!

– Василий Васильевич! – дверь в кабинет приоткрылась и вошла старшая медсестра Людочка.

По ее взволнованному виду можно было сделать заключение, что произошло нечто особенное.

„Этого еще не хватало“, – мрачно подумал Матвеев и неприязненно воззрился на Людочку.

– Там привезли труп! – сообщила старшая медсестра, блестя своими темными глазками.

– Труп? – тупо повторил Василий Васильевич, с тоской чувствуя, что вот-вот от него потребуется принятие важного решения.

– Труп! – почти радостно подтвердила Людочка. – Рыбаки нашли у самого берега сегодня рано утром.

– Что за труп?

– Почем я зная! – Людочка повела остренькими плечиками, давая понять, что главврачу пора бы начать реагировать несколько поактивнее.

С тяжким вздохом Василий Васильевич поднялся из-за стола и вышел из своего кабинета. Людочка поскакала следом, сводя главного с ума цокотом своих каблучков по мраморному полу.

– Позвони заведующему моргом, – распорядился Василий Васильевич, чтобы избавиться от назойливого сопровождения.

– Так его же нет сейчас на месте, – напомнила Людочка, – он будет только послезавтра.

Главврач снова издал тяжкий вздох. Если уж не день задался с утра, то и продолжение будет соответствующим.

– А где его зам?

– Виктор Михалыч на месте, это он прислал за вами.

– Ну иди тогда, займись своими делами, – буркнул Василий Васильевич, – я и без тебя дорогу найду.

– Но… – обиженно воскликнула Людочка, – может быть там понадобится мое присутствие…

– Если понадобится, тебя позовут, иди отсюда.

Зная, что главный не в том расположении духа, чтобы ему можно было противоречить, Людочка отстала от него, предоставив продолжать путь в одиночестве. Когда цокот каблучков замер за спиной, Василию Васильевичу стало полегче.

Он вышел из главного корпуса, прошел через больничный двор и оказался в приземистом строении, где был расположен морг.

Свежий воздух немного приободрил главного, в голове прояснилось и только после этого он в полной мере осознал всю важность происшедшего. В свете событий последних дней труп, обнаруженный невдалеке от места трагедии, мог стать самой настоящей сенсацией.

– Ну что тут у вас? – по-деловому спросил Василий Васильевич, стремительно входя в зал, уставленный свободными столами.

Его встретил заместитель заведующего моргом.

– У нас тут такая находка, – заговорил он возбужденно, – сколько лет работаю, но такого еще не видел.

– Ну, где ваш труп? – хмурясь, поинтересовался Василий Васильевич.

Замзава указал куда-то в дальний конец зала, главврач обратил внимание, что сам патологоанатом не проявляет желания подойти к дальнему столу, на котором лежит „находка“.

Зрелище и впрямь оказалось умопомрачительным. Полуразложившееся месиво, больше чем наполовину обглоданное рыбами, источало такую вонь, что уже за несколько метров Василия Васильевича начались позывы к рвоте.

Он не стал подходить ближе, опасаясь, что его и без того пострадавший организм не выдержит такой нагрузки.

– Вы уже произвели осмотр? – спросил он у замзава.

– Да, первичный осмотр я произвел, – ответил тот, закуривая сигарету без фильтра.

Василий Васильевич с наслаждением втянул дым в ноздри. Сам он не курил, но хорошо понимал, почему патологоанатомы не спешат расставаться с этой привычкой.

– Ну и каковы ваши выводы?

– Трудно сказать, Василий Васильевич, – для определенных выводов нужна экспертиза. Придется ждать возвращения заведующего.

– А без него никак?

– Я не могу брать на себя такую ответственность, – поспешно отговорился патологоанатом, – к тому же в моем распоряжении нет целого ряда специальных препаратов, за ними необходимо кого-нибудь послать в областной центр…

– Понял, – прервал его Василий Васильевич, – не хотите, так и скажите, а ваши оправдания мне слушать не за чем. Я только одно хочу выяснить, – главврач понизил голос и приблизился к собеседнику почти вплотную, хотя в зале кроме них двоих никого не было, – я хочу знать, может ли эта… – он помялся, в поисках подходящего определения, – эта… хм, находка, иметь какое-то отношение…

Василий Васильевич сделал многозначительную паузу. Патологоанатом с первой секунды понял, к чему клонит главный. Это отнюдь не являлось показателем остроты его умственных способностей, просто сейчас буквально все события, как выдающиеся, так и мелкие, вольно или невольно связывали с гибелью подлодки „Антей“.

Он задумался. Докурил сигарету, бросил ее на пол, растер окурок. Василий Васильевич, проявляя истинно христианское долготерпение, молча наблюдал за всеми этими манипуляциями.

И только тогда, когда его рыжеватые брови стали сходиться у переносицы, патологоанатом решился прервать молчание и заговорил:

– Я не могу сказать этого с полной ответственностью, – осторожно заговорил он, – но у меня сложилось впечатление, что этот труп не мог быть связан с затонувшей субмариной… – увидев, как при этих словах лицо главного мало-помалу прояснятся, он продолжал уже с большей уверенностью, – да, мне думается, что погибший не имел отношения к тому, что произошло одиннадцать дней назад.

Василий Васильевич поощряюще кивнул и замер в ожидании продолжения. Не сводивший с него глаз патологоанатом заговорил снова:

– У меня есть ряд оснований для такого умозаключения.

– Слушаю вас, – Василий Васильевич весь излучал тепло и симпатию.

– Прежде всего – одежда.

– То есть?

– Дело в том, что на погибшем не сталось ни клочка одежды.

Обычно в таких случаях остается хотя бы миллиметровые кусочки ткани. Как-никак моряки, – патологоанатом невольно понизил голос, – были одеты в форму. За эти дни она не успела бы сгнить, осталось бы по крайней мере хоть что-то.

Нельзя сказать, что Василий Васильевич пришел в восторг от этого довода, который, несмотря на всю свою привлекательность, явно был притянут за уши. Он с надеждой смотрел на замзава, ожидая большего от следующих аргументов.

– С другой стороны, если бы данный труп действительно имел отношение к лодке, то он не сохранился бы в таком хорошем состоянии. Согласитесь, прошло одиннадцать дней. За эти дни тело должно было проделать довольно внушительный путь – почти в двести километров. А в море, как вы знаете, водятся всевозможные хищники, которые не оставили бы без внимания такую добычу.

– Но ведь труп изрядно подпорчен, – возразил Василий Васильевич, правда очень нерешительно.

– В том-то и дело, – патологоанатом все более воодушевлялся, – он только подпорчен, а по идее от него должен был остаться один скелет!

– Вы уверены?

– Да, Василий Васильевич, я уверен, – твердо произнес замзава моргом, закуривая очередную сигарету.

– Послушайте, – оживился Матвеев, – кто кроме вас и старшей медсестры еще в курсе на счет трупа?

Патологоанатом призадумался и начал загибать пальцы.

– Ну, во-первых, рыбаки, во-вторых, милиционеры, которые составляли акт, а из наших – я, старшая медсестра, которая неизвестно как оказалась здесь в момент доставки и вы, наверное, это все.

– Немало, – озабочено произнес Василий Васильевич.

– Вот-вот должны позвонить из отдела милиции, они ждут нашего заключения.

– Подождут, – неприязненно процедил Василий Васильевич, – эти дела так быстро не делаются. Если позвонят, вы им так и скажите. Хотя нет, – главврачу пришла в голову одна мысль, – я сам позвоню начальнику отдела и поговорю с ним. А теперь нам с вами нужно подумать о том, какое заключение мы выпишем.

Они направились в кабинет заведующего моргом.

– Как вы себя чувствуете, Василий Васильевич, – поинтересовался патологоанатом.

– Хреново, Виктор Михалыч. С утра голова раскалывается и подташнивает. А тут еще эти новости. И почему это должно было случиться именно у нас!

Василий Васильевич обхватил свою страдающую голову руками и сел за стол на место заведующего. Патологоанатом изучающе посмотрел на него и вкрадчиво произнес:

– Василий Васильевич, у меня есть одно великолепное средство для улучшения вашего самочувствия.

– Я уже все попробовал, – убитым тоном ответил главврач, – не помогает.

– Уверен, что этого вы еще не пробовали.

С этими словами замзава вынул из недр несгораемого шкафа бутылку прямоугольной формы.

– Что это у вас? – с интересом спросил Василий Васильевич.

– Подарок одного знакомого моряка Тихоокеанской флотилии. Виски „Johnnie Wolker Red Label“. Я даю голову на отсечение, что глотнув из этой бутылки, вы почувствуете себя заново рожденным.

Василий Васильевич не стал заставлять себя долго упрашивать. Виктор Михалыч плеснул на одну четверть граненого стакана жидкость восхитительного темно-янтарного цвета, достал из холодильника лимон, нарезанный кружками и поставил все это перед главным.

– А вы? – спросил Василий Васильевич.

– Как-то не решаюсь… – промямлил патологоанатом.

– Да бросьте вы в самом деле, – махнул рукой главврач.

Без дальнейших разговоров Виктор Михалыч налил и себе.

Они выпили. Василию Васильевичу и впрямь полегчало. Тут же возникло желание повторить. Замзава моргом был человеком понимающим и тут же плеснул еще, на сей раз увеличив дозу. Таким манером спустя чуть больше получаса они опустошили всю бутылку. Теперь обнаружение нежелательной „находки“ уже не виделось им в столь мрачном свете.

– Вот что, Михалыч, – говорил Василий Васильевич заплетающимся языком, – нам с тобой лишние проблемы ни к чему, верно?

Виктор Михалыч утвердительно закивал.

– Понаедут сюда всякие комиссии. Представляешь, сколько будет хлопот, если к нам заявится какая-нибудь столичная делегация?

– Точно, Василий Васильевич, хлопот не оберемся.

– Начнут, чего доброго больницу нашу шерстить. А нас ведь тут не все ладно.

– Еще бы, Василий Васильевич, с таким-то финансированием… – многозначительно заметил Виктор Михалыч.

– Вот-вот, – главврач похлопал патологоанатома по плечу, – умный ты мужик, Михалыч, все понимаешь.

– Я вот что думаю, – заговорил окрыленный замзава.

– Что? – с любопытством поинтересовался Матвеев.

– Нам бы надо все это дело обделать до возвращения Сыромятникова.

Замзава имел ввиду своего непосредственного начальника, заведующего больничным моргом.

– А то ведь он, сами знаете, какой. Шум поднимет, доискиваться начнет…

– Это ты правильно заметил, Михалыч, – Василий Васильевич икнул, – светлая у тебя голова.

– Стараюсь, – ответствовал польщенный патологоанатом.

– Как же нам поступить? Придумай, ты ведь мужик догадливый.

– Есть у меня одна задумка…

К вечеру этого же дня в местное отделение милиции пришло заключение из морга, гласившее что обнаруженный на берегу труп идентифицирован. Это не кто иной, как пропавший две недели тому назад беспробудный пьяница Вячеслав Егорихин, 1953-го года рождения, уроженец Красноярска, не имеющий никаких родственников. В документах значилось, что труп опознан близкой знакомой Егорихина (это стоило главврачу всего-навсего одного литра медицинского спирта до опознания и двух литров той же живительной жидкости после него). Ввиду плачевного состояния тела, эксперты рекомендовали незамедлительно произвести захоронение.

Начальник Белогорского отделения милиции, которому точно так же, как и главврачу местной больницы не хотелось никакой шумихи в своем районе, на удивление быстро и охотно согласился с выводами патологоанатома и подсуетился, чтобы местный отдел регистрации актов гражданского состояния не медлил с выдачей свидетельства о смерти.

На следующее утро найденный труп был за казенный счет похоронен на Белогорском кладбище. Ни один человек из населения поселка, насчитывающего около восьми тысяч, не проявил ни малейшего удивления. Славка Егорихин за последние несколько лет ни разу не представавший перед соседями в состоянии, мало-мальски отличном от непотребного, вполне мог оказаться утопленником. К тому же и сроки совпадали.

Спустя еще пару-тройку дней и сам главврач поселковой больницы Василий Васильевич Матвеев полностью поверил в изобретенную совместно с замзава морга версию.

* * *

База, на которой профессор Степанов работал без малого двадцать лет, и где было произведено несколько тысяч различных экспериментов в области генетики и клонирования, была построена в рекордно короткие сроки. Она представляла собой довольно большое двухъярусное строение, возведенное из прочного водостойкого материала. Здание было построено таким образом, что первый, нижний, ярус располагался в котловане, вырытом в морском дне, второй же возвышался над дном. Все основные отделения Базы: главная лаборатория, где проводились текущие работы с галобионтами, жилые помещения, кабинеты Степанова и Тихомирова находились в нижнем ярусе, который сообщался с тоннелем, шедшим от одной из охранных вышек. В верхнем ярусе были сосредоточены вспомогательные помещения, склады, а также „общежитие“ галобионтов второй и третьей серий, осуществлявших охрану Базы и всегда готовых предстать перед профессором по первому его зову. Там же находился так называемый детский сад – отделение, где проходила начальная, самая длительная, стадия генезиса.

Охранная система Базы была оснащена по последнему слову техники. Телевизионная система включала в себя малогабаритную телевизионную передающую камеру КТП-216, находящуюся в прочном герметичном корпусе cо встроенными светильниками, обеспечивающими работу камеры в затемненных условиях за счет дополнительной подсветки; малогабаритное видеопросмотровое устройство ВП11В117; сетевой блок питания БП-422; блок питания БП-427, работающий на аккумуляторной батарее; устройство спуска-подъема и поворота камеры в воде, что позволяло обнаружить подводные объекты размерами не менее 30 мм. Дальность видения подводной телевизионной системы достигала 0,6 Zб.

В распоряжении Базы был штат так называемых боевых пловцов, располагавших разнообразным арсеналом подводного оружия. Они обеспечивали разведку в радиусе пяти километров от Базы.

У каждого боевого пловца имелся подводный пистолет СПП-1 и автомат АПС, противодиверсионный комплекс ДП-64, а также многоствольный реактивный гранатомет МРГ-1.

Пистолет СПП-1 с четырьмя гладкими стволами, попарно закрепленными в один блок, имел самую совершенную конструкцию. Дзержинец по праву гордился таким уникальным приобретением. СПП-1 был оснащен самовзводным ударно-спусковым механизмом, позволяющим моментально открывать огонь. Выстрелы производились поочередно из каждого ствола. Каждый пистолет был укомплектован десятью обоймами для патронов. Примечательно, что Дзержинец после тщательного изучения российских и зарубежных моделей отдал предпочтение отечественным, справедливо сочтя их гораздо более эффективными.

Что же до подводного автомата АПС, то это оружие попросту не имело аналогов за рубежом. По своим габаритам он уступал автоматам общевойскового назначения, но в воде действовал безотказно. Стрельба могла вестись короткими очередями – от трех до пяти выстрелов, и длинными – десять, а также одиночными.

Разумеется и патроны для пистолетов СПП-1 и автоматов АПС были особенными, предназначенными исключительно для использования в подводных условиях. Их уникальность заключалась в пуле большого удлинения. Hа предельных дальностях стрельбы в воде такое подводное оружие могло пробить оргстекло толщиной 5 мм.

Еще одной гордостью Дзержинца был противодиверсионный комплекс, состоящий сорокапятимиллиметровый ручной гранатомет с фугасной гранатой ФГ-45 и сигнальной гранатой СГ-45. Цель поражалась фугасной гранатой с радиусом поражения до четырнадцати метров. Уничтожение объекта достигалось не за счет действия поражающих элементов, таких как осколки, шарики и т. п., а посредством создания мощнейшей акустической волны. Сигнальная же граната служила для обозначения местонахождения обнаруженного объекта, подлежащего уничтожению.

Перед началом стрельбы взрыватель механического типа, расположенный в носовой части ФГ-45, устанавливается на глубину срабатывания. При достижении заданной глубины происходит подрыв взрывчатого вещества. Уничтожение диверсанта осуществляется не за счет действия поражающих элементов (осколков, шариков и т. д.), а за счет создания мощной акустической волны. Радиус поражения – около 14 метров. Для обозначения местонахождения обнаруженного боевого пловца используется сигнальная граната.

База оснащалась гидроакустической аппаратурой четырех видов, каждый их которых предназначался для определенных целей. Гидроакустическое устройство „AN/PQS-1C“ работало в двух режимах: поиск и обнаружение подводных объектов и обнаружение сигналов маркеров с определением направления на них. Аппаратура второго вида – „Disersom“ – предназначалась для обнаружения сигналов маяков – маркеров и обеспечения звукоподводной связи. Аппаратура „SRS“ служила для выхода боевых пловцов на маркер. Система „AN/PQC-2“ предназначалась для звукоподводной связи.

Было и еще множество всевозможных „примочек“, в частности пуленепробиваемые стекла, которыми была огорожена вся База, а также минные заграждения, устроенные на подступах к ней.

Секретчик при всей свои проницательности никак не мог предположить, что База оснащена столь совершенной охранной системой. По этой причине он послал на разведку всего лишь одного человека. По разумению Секретчика, опытного подводника, вооруженного высококлассной видеокамерой и двумя пистолетами было вполне достаточно. Но он просчитался.

Степанов как находился в своей лаборатории, когда его ассистент Тихомиров прибежал с сообщением о том, что в районе Базы обнаружен человек. В течение нескольких минут они наблюдали за действиями разведчика.

– Нужно немедленно его уничтожить! – сказал Степанов.

– Не кажется ли вам, – возразил вечно осторожничавший ассистент, – что сначала следует поставить в известность полковника?

– Пока мы будем связываться с Москвой, – он преспокойно заснимет на камеру нашу Базу и будет таков. Вы представляете себе, как на это отреагирует наш куратор?

– А вдруг, это его человек? – предположил Тихомиров.

– Исключено! – решительно заявил Степанов. – Дзержинец никогда не стал бы без предупреждения посылать сюда разведчиков. Он не хуже и даже лучше нас знает, какая здесь охранная система. Что-то не похоже, чтобы разведчик знал о минах. На мой взгляд он передвигается, как человек, не имеющий представления о схеме минирования. Удивительно, что он до сих пор еще не подорвался.

– Вы собираетесь высылать пловцов?

Степанов нещадно теребил кончик носа, как делал всегда в минуты сильных волнений.

– Черт знает, что такое! – возмутился он. – Полковник не оставлял нам никаких директив на подобный случай. Я не знаю, что нужно делать. Вернее, я-то знаю. У меня нет сомнений, что этот разведчик подлежит уничтожению. Но вот что по этому поводу скажет Дзержинец – еще вопрос.

– Может быть, дадим распоряжение пловцам захватить его и доставить сюда? Потом будем ждать распоряжений полковника.

Степанов задумался. Идея казалась ему не такой уж нелепой. Если не принимать во внимание того, что присуствие Дзержинца на Базе в данный момент было крайне нежелательным.

– А что если он не один? Что если неподалеку его поджидает подлодка с отрядом вооруженных пловцов?

– Тогда нам тем более нельзя его убивать, – резонно заметил Тихомиров, – мы должны все о нем выяснить.

В эту минуту Степанову очень хотелось послать своего ассистента ко всем чертям и сделать так, как подсказывает интуиция. А интуиция подсказывала избавиться от разведчика немедленно. Но он опасался, что, узнав об этом самоуправстве Дзержинец впадет в гнев. Тихомиров наверняка доложит полковнику о том, что это была идея Степанова.

Пока они следили за мониторами, разведчик развивал бурную деятельность. Он уже зафиксировал на свою видеокамеру телевизионную систему Базы и подбирался к гидроакустической аппаратуре.

– Антон Николаевич! – вскрикнул вдруг Тихомиров. – А что, если это не разведчик, а диверсант? Пока мы тут сидим, он вполне может натворить чего-нибудь.

– Хорошо, – процедил Степанов сквозь зубы, – распорядитесь, чтобы ему навстречу направилась группа наших боевых пловцов. Пусть они возьмут его живым.

* * *

Несмотря на свой богатый опыт, он никогда не видел столько суперсовременной подводной техники, собранной в одном месте.

„Что здесь происходит?“ – спрашивал он себя, фиксируя на камеру гидроакустические системы.

Точка, охраняемая таким образом, обязательно должна иметь важнейшее стратегическое значение. Разведчик не понаслышке знал, что каждая из обнаруженных систем стоит сотни тысяч. А все вместе потянет не на один миллион.

Самым подозрительным было то, что системы обнаружения подводных объектов не потрудились хорошенько замаскировать. Складывалось такое впечатление, что устроители этой точки не опасались быть раскрытыми. Из этого следовало одно: они уверены в свой безопасности. Вероятнее всего, за ним давно уже ведется наблюдение.

Эта мысль подтвердилась спустя несколько минут. Разведчик оказался окруженным плотным кольцом подводников, неизвестно откуда взявшихся. Судя по тому, что они не убили его сразу, они собирались захватить его живым. Но почему ни одного из нападающих нет акваланга? А то, что он поначалу принял за ласты, оказалось… Он не успел додумать этой мысли, как увидел страшное лицо, приближающееся к нему. Сначала ему показалось, что человек, точнее, странное существо, которое так же мало походило на человека, как кошка на льва, имеет на лице маску. Но при внимательном рассмотрении, он убедился, что вместо носа лицо этого существа прорезает вертикальная расщелина, плавно переходящая в ротовую полость. К лицу потянулись огромные, покрытые чешуей, руки с перепонками между пальцев, а взгляд встретился с желтыми неестественно большими продолговатыми глазами, светящимися фосфорическим блеском. Он не сумел воспользоваться оружием, так как охвативший его мистический ужас заставил сорвать с себя водолазную маску. Немой вопль, вырвавшийся из его горла, перешел в булькающий хрип. Разведчик захлебывался, его глаза выкатились из орбит, вода залилась в легкие. В следующую секунду чешуйчатые руки держали в руках мертвое тело.

ГЛАВА 5

Реакция полковника на происшествие с разведчиком оказалась на удивление мягкой.

– Вы обыскали тело? – спросил он Степанова.

– Разумеется, полковник, но у него не оказалось ничего, кроме записывающей аппаратуры.

– Где тело?

– В холодильной камере.

– Хорошо, Антон Николаевич, ждите моих дальнейших распоряжений. У вас все?

– Не совсем, полковник, – поспешно отозвался Степанов, – у меня к вам вопрос по поводу предстоящего отпуска моего ассистента.

– Ах да, время подходит, – вспомнил Дзержинец, – и что он, намеревается покинуть Базу?

– Разумеется, полковник, вы же знаете, что Михаил Анатольевич никогда не упускает возможности выйти на поверхность.

Дзержинцу показалось, что в голосе Степанова звучит доля язвительности. Но уточнять он не стал.

– Мы обсудим это позже, – сказал он, – это все, или у вас есть еще что-нибудь?

Степанов прекрасно понимал, о чем хочет узнать Дзержинец.

– Пока все, полковник, никаких новостей от Геракла у меня нет.

– Вам не кажется, что ему пора бы уже и возникнуть?

– Я полагаю, это произойдет с дня на день, или даже раньше.

– Буду ждать от вас информации, – не прощаясь, Дзержинец отключился.

– Что полковник сказал на счет моего отпуска? – спросил Тихомиров.

– Вы только об этом и думаете, Михаил Анатольевич, словно бы и не видите, что творится вокруг нашей Базы и что творится в мире вообще.

– Я все прекрасно вижу, но это мое законное право, и я намерен им воспользоваться, не взирая ни на какие события на Базе и в мире.

Степанов язвительно усмехнулся.

– Кто-то здесь заговорил о правах, да еще к тому же законных? Вы меня удивляете, Михаил Анатольевич, не ожидал я от вас такого легкомыслия после стольких лет пребывания в этом месте.

– Я устал, профессор, – решительно сказал Тихомиров, – только и всего. Если я не отдохну в ближайшее время, моя работоспособность окончательно оставит меня. И тогда я не смогу быть вам полезен.

– Это звучит, как ультиматум, – хмыкнул Степанов, – в любом случае сей архиважный для вас вопрос не является моей прерогативой. Полковник только что сказал мне, что подумает и сообщит о своем решении позже.

– Это возмутительно! – взъярился Тихомиров. – Вы хотите лишить меня одной из немногих радостей, которые мне еще остались в этой жизни!

– Как вы горячо и красиво говорите! Право же вы стали настоящим поэтом, – профессор продолжал поддевать своего ассистента.

– А вы, – не остался в долгу Тихомиров, – становитесь настоящей ехидной.

– Вы меня удивляете, Михаил Анатольевич, мы стоим на пороге величайшего открытия, а вы ни о чем, кроме своего пресловутого отпуска и думать не можете.

– Профессор, сколько я помню нашу с вами совместную деятельность, мы постоянно стоим на пороге великих открытий. Я, знаете ли, уже давненько привык к этому явлению. К моему вящему сожалению, я не гений, подобно вам и поэтому для меня существуют и иные радости в этой жизни, – колко прибавил Тихомиров.

Степанов внимательно посмотрел на ассистента.

– Не помню, чтобы раньше вы так рвались на поверхность. Возможно, у меня развивается паранойя, но мне это кажется несколько подозрительным.

– Если уж наш разговор вошел в такое деликатное русло, то и я в свою очередь хочу высказать вам свои подозрения относительно некоторых несообразностей вашего поведения в последнее время.

– Вот как?

Степанов скрестил руки на груди и, усевшись на край стола, воззрился на Тихомирова.

– Может быть, вы дадите себе труд объяснить, что вы имеете в виду.

– Я имею в виду ваше необъяснимое поведение во время визита полковника, – Тихомиров все больше распалялся. – Почему вы сказали ему, что пятая серия еще не готова. И что это за бредовые речи по поводу ваших планов на будущее. Вы говорили об этом так, словно уже находитесь на подступах к изготовлению подобных серий, а ведь на самом деле – мне это известно, лучше, нежели кому-либо другому, – вы даже не приступали к предварительному планированию…

– Зря вы так думаете, – перебил его Степанов, – если вы об этом не знаете, это еще не значит, что этого не существует. Не допускаете ли вы мысли, что я попросту не спешу посвящать вас в эту работу.

– Вы полагаете, что я не достоин… – Тихомиров взвился, то краснея, то бледнее от гнева.

– Во-первых, прекратите хрустеть суставами пальцев, – снова прервал его профессор, – вы прекрасно знаете, что эта ваша привычка меня убивает, – ворчливо сказал он, хотя и сам в моменты волнений грешил этой непривлекательной привычкой, – а во-вторых, не нужно передергивать факты. Я не посвящаю вас не потому, что не считаю вас достойным – это полнейшая чушь. На вас лежит ответственность за всю шестую серию. Это очень важно. К тому же, вы наравне со мной контролируете генезис пятой серии, к которой я отношусь с особым вниманием. Вы хотите знать, почему я так себя веду? Что ж, извольте. Я вам отвечу. Мне кажется, что полковник вытянул из меня уже достаточно жил. Я ученый, а не делец! Я мечтаю заниматься своими исследованиями не ради того, чтобы какой-то там амбициозный полковник Безопасности использовал плоды моего адского труда для достижения своих не вполне благих целей. Я желаю экспериментировать. Пробовать делать не то, что мне заказывают, а то, что хочу сам! Неужели вы не понимаете этого, Михаил Анатольевич! Или я хочу слишком многого?

Степанов заходил по кабинету, потом упал в кресло и запрокинув голову, прикрыл ладонью глаза. Вид у него при этом был самый, что ни на есть трагический. Теперь настала очередь ассистента успокаивать своего шефа.

– Простите меня, пожалуйста, простите, Антон Николаевич, я зарвался. Мне очень жаль, что я так вас расстроил.

Степанов глубоко вздохнул и изобразил на своем лице вымученную улыбку.

– Мы просто устали, Миша, – сказал он, – конечно, вам нужен отдых.

– А вам? Вы ведь уже давно отсюда не выбирались. Иногда я просто поражаюсь вашей выносливости.

– Это не выносливость, Михаил Анатольевич, это другое. Я ученый. И этим все сказано.

– И все же, даже гению необходимо хотя бы изредка отрываться от работы и переключаться на другие занятия.

– Возможно, но сейчас я не представляю себя вне этих стен. Слишком для меня важно то, что я делаю.

– Антон Николаевич, а как на счет хорошего обеда? – предложил вдруг Тихомиров. – У меня тут припасена бутылочка „Бурбона“. Может быть, отметим счастливое избавление от нежелательного визитера?

– Сомневаюсь, что это избавление можно назвать счастливым. Мне кажется, что этот визит не последний. Скорее, напротив, это первая ласточка, за ней последуют и другие визиты, уже более проблематичные. Но ваша идея мне нравится. Хороший обед и несколько глотков коньяка нам сейчас не повредит.

Тихомиров тот час же поднялся и вышел из кабинета, оставив Степанова в глубокой задумчивости. Поверил ли ассистент своему шефу? Это осталось загадкой для профессора, однако он и не думал ломать над ней голову. В последнее время вопросы, казавшиеся раньше очень важными, теряли свою актуальность, заслоняясь другими.

Да и Тихомиров изменился. Степанов все чаще подмечал, что Михаил Анатольевич проявляет меньше энтузиазма, чем в первые годы. Когда-то ассистент был фанатично предан науке в лице своего шефа. Добровольно отказавшись от земных радостей, он согласился на заточение в этих стенах. Это был невзрачный человек невысокого роста, сутулый с подпрыгивающей походкой. Тихомиров никогда не имел успеха у женщин, и по всей видимости, не стремился к этому. Степанов часто сравнивал Тихомирова с гетевским доктором Вагнером, себя он, разумеется, отождествлял с Фаустом. У него были для этого основания. Если бы он мог явить миру свои открытия, то его объявили бы революционером в области генетики. Открытия Степанова произвели бы настоящую революцию в человеческом сознании. Но этого не случилось. Амбиции уже давно перегорели. Произошло то, что принято называть сублимацией энергии. Он направил все свои моральные, физические и интеллектуальные способности по другому направлению: пусть мир так и не узнает о нем, человечество не стоит того, чтобы раскрывать перед ним такие важные секреты. Чем дальше продвигался Степанов в своих научных достижениях, тем тверже убеждался в правильности этой аксиомы. И вот, наконец, пришло время, когда такое отношение к человечеству вообще простерлось и до самого Дзержинца. Если бы кто-то сказал Степанову, что рано или поздно наступит такой момент, он бы ни за что не поверил, сочтя этого человека сумасшедшим. А вот надо же, настал! Некогда Дзержинец настолько довлел над Степановым, что у него не было ни малейшей надежды на изменение своего рабского положения. Дзержинец был для него господом богом, он направлял Степанова, указывал ему, что, когда и для какой надобности следует делать. Да что там поступки! Профессор не мог мыслить иначе, чем категориями Дзержинца. Он перестал воспринимать свою деятельность в качестве научной, рассматривая ее исключительно в политическом ракурсе. Но наконец-то пришло озарение. Степанов словно бы возродился из пепла, подобно той мифической птице, именем которой он назвал пятую серию. Он сам не мог бы сказать, когда именно это произошло. Может быть, в ту минуту, когда ему в голову впервые пришла мысль о женщине?

Степанов почувствовал, как подпрыгнуло и забилось быстрее его сердце. Как он ждет того заветного часа, когда генезис завершится и он сможет увидеть свое творение! Степанов не сомневался, что это будет кульминация всей его научной деятельности. Не для того ли он, отказавшись от всех жизненных благ, пошел в добровольное рабство к человеку, которого ненавидел до глубины души. Ненавидел раньше. А теперь он его презирал. Однако все еще опасался и смаковал затаенные мысли о мести. Когда-нибудь наступит его черед. В это Степанов верил твердо. Иначе он уже давно наложил бы на себя руки.

Возможно, ассистент что-то почувствовал. Несмотря на его склонность к экзальтации, Тихомирова никак нельзя было назвать легкомысленным и поверхностным человеком. В его преданности Степанов не сомневался ни капли. Уже долгие годы Тихомиров исполнял при своем шефе обязанности камердинера, порой он попросту няньчился с ним, как с капризным ребенком, проявляя чудеса долготерпения. Единственное, что могло поколебать такую преданность – это ревность. Видимо, Тихомиров почувствовал: профессор что-то от него скрывает и вынашивает свои секретные замыслы. Умом Степанов понимала, что ему стоило бы быть осмотрительнее и пытаться хотя бы сделать вид, что ассистент по-прежнему пользуется его безоговорочным доверием. Но профессор уже устал притворяться. За последние годы ему слишком часто приходилось это делать. На ассистента моральных сил не хватало.

И вот теперь этот отпуск! Степанов досадливо поморщилося, вспомнив о нем. Не то, чтобы он был против отлучки Тихомирова. Напротив, это было бы ему только на руку. Тревожило другое: слишком настойчиво ассистент стремился попасть наверх в самые кратчайшие сроки. И это чуть ли не накануне адвентации. Очень странно. Совершенно не похоже не Тихомирова, не пропустившего ни одной процедуры завершения генезиса. А тут, в преддверии такого важного события, он вдруг намеревается куда-то ехать. Версия о заслуженном отдыхе казалась Степанову малоправдоподобной. Это было слишком не похоже на Тихомирова. Здесь присутствовало нечто иное. Но Степанов не мог докопаться до истинных причин столь необычного поведения своего ассистента. Впрочем, он не слишком зацикливался на этой проблеме. Его волновало другое. То, что его предположениям, должно было произойти не позднее следующего дня.

За обедом, над которым Тихомиров постарался на славу, они обсуждали подготовку к предстоящей адвентации. Стихийно возникший конфликт окончился полным примирением. Степанов знал, как нужно урезонивать своего ассистента. Несколько теплых, дружелюбных слов, трагическая мина и жалобы на усталость были замечательным средством для установления спокойной атмосферы. Тихомиров снова стал прежним – преданным и заботливым помощником, пекущемся о благе своего дорогого шефа. Только вот надолго ли?

– Интересно, когда прибудет наш Геракл? – обронил Тихомиров за десертом.

– Этим вопросом меня постоянно донимает полковник, – нахмурился Степанов, – словно от меня что-то зависит.

Михаил Анатольевич промолчал. Это показалось подозрительным.

– Мне, между прочим, не меньше полковника интересно, как проходит вояж нашего питомца, – добавил Степанов, внимательно наблюдая за реакцией собеседника.

Но Тихомиров продолжал пить прихлебывать кофе, не поднимая глаз на Степанова.

– Как вы полагаете, – не отставал профессор, – с каким настроением вернется наш Геракл?

Он ясно видел, что Тихомиров снова готов вспылить, но продолжал провоцировать собеседника.

– Ну что же вы молчите, Михаил Анатольевич?

– Все зависит от того, с каким поручением вы его послали, – медленно проговорил Тихомиров, по-прежнему не поднимая глаз.

– С поручением? – Степанов удивленно поднял брови. – Что вы имеете в виду, Михаил Анатольевич?

– П…послушайте, п… профессор, – Тихомиров начал заикаться, как всегда с ним бывало в минуты сильного волнения, – за кого вы меня принимаете?

Он поднял глаза и встретился взглядом со Степановым. Его лицо пылало.

– Вы не сказали мне ни единого слова по поводу ваших планов относительно Геракла, а теперь, как ни в чем не бывало, интересуетесь его впечатлениями от путешествия. В конце концов, это оскорбительно!

Тихомиров вскочил и стал убирать со стола с видом крайнего негодования.

– Михаил Анатольевич! – Степанов положил руку на локоть ассистента.

Тот попытался скинуть руку профессора.

– Миша! – громче сказал Степанов, заставляя ассистента снова сесть за стол. – Что с тобой происходит в последнее время?

– Вы меня об этом спрашиваете! – казалось, Тихомиров вот-вот заплачет. – А меня интересует, что творится с вами. Я стал лишним здесь! Вокруг меня что-то затевается, а меня никто не собирается ставить об этом в известность. Когда вы отсылали вашего нового любимца на север, вы сделали все возможное, чтобы я не присутствовал во время инструктажа.

– Михаил Анатольевич! Вы сами не понимаете, что говорите. Инструктаж проводил не я, а полковник.

– И вы сейчас скажете, что не давали Гераклу собственных указаний?

– Откуда вам это известно? Вы что, подслушивали?

Степанов был не на шутку встревожен.

– Совершенно не обязательно было подслушивать, чтобы понять ваши намерения. Я, Антон Николаевич, не слепой. Конечно, за все это время вы успели привыкнуть ко мне настолько, что воспринимаете меня, как предмет обстановки или домашнее животное. На протяжении стольких лет я безропотно выполняю все ваши приказы, ратую за ваши изыскания не меньше вас. А теперь появляется некий Геракл, который становится для вас важнее верного помощника…

Ответом на эту тираду был долгий блеющий смех.

– А вы, оказывается, ревнивец! – со смехом произнес Степанов. – Кто бы мог подумать!

– Перестаньте издеваться надо мной! Я не позволю этого!

– Да что вы, Михаил Анатольевич, это не я над вами издеваюсь, а вы надо мной. Вот что делает с людьми многолетнее затворничество! – Степанов продолжал сотрясаться от смеха. – Дорогой мой, вам необходимо показаться психотерапевту. А может быть, это играют гормоны? Так вот почему вы так упорно стремитесь наверх! Вам нужна женщина и как можно скорее. Сегодня же свяжусь с полковником и расскажу ему о вашем самочувствии. Он как мужчина в полном рассвете лет обязательно поймет ваши страдания и постарается их облегчить!

Степанов все хохотал, не обращая внимание на то, что глаза Тихомиров наливаются кровью, а с побелевших губ стекает слюна тоненькой струйкой.

– Или вот еще что! – продолжал Степанов. – У меня возникла совершенно потрясающая идея. А что, если нам попросить полковника прислать сюда какую-нибудь разбитную девицу с богатым сексуальным опытом. Пусть она нас потешит…

Звук вдребезги разбившегося стакана привел Степанова в чувство. Веселье, отдающее истерией, разом стихло. Посмотрев на Тихомирова, профессор слабо вскрикнул от удивления и испуга. Никогда еще он не видел своего ассистента в такой ярости.

– Иногда мне хочется убить вас, Антон Николаевич, – прошелестел Тихомиров и шатаясь выскочил из столовой.

– Несчастный идиот, – простонал Степанов.

Ему самому было неясно, к кому он обратил эти слова, к ассистенту или к себе самому.

– Кажется, я свалял дурака, – пробормотал Антон Николаевич, вставая и направляясь следом за ассистентом.

Но на полпути, остановился и повернул в другую сторону. Сегодня он слишком много говорил с Тихомировым. Пожалуй, для одного дня этого будет более чем достаточно.

– Этот идиот вообразил, что я плету заговоры за его спиной. Мнительный дурак! – Степанов скрежетал зубами от злобы. – Он решил, что я сделал из Геракла свое главное доверенное лицо. А что? Неплохая идея. Очень даже неплохая.

Вдруг ему в голову пришла одна мысль, показавшаяся чертовски любопытной. Парадокс: он вырвался из-под власти Дзержинца, Тихомиров же, в свою очередь, вышел из-под власти Степанова. Преодолев моральное превосходство полковника, профессор утратил собственное моральное превосходство над своим ассистентом. И было похоже, что оба эти процесса необратимы.

* * *

Смутная тревога, возникшая у Дзержинца во время посещения Базы, не только не ослабела, но, напротив, усиливалась по мере его приближения к Москве. В дороге полковник обдумывал нюансы поведения Степанова и многое все больше казалось ему подозрительным. По приезде в Москву Дзержинец всерьез подумывал о том, чтобы провести психиатрическую экспертизу на предмет вменяемости Антона Николаевича. Страстные разглагольствования профессора о том, что он достигнет уровня божества, не оставляли сомнений, что Степанов разделяет судьбу всех гениев, его амбиции простираются все дальше, соответственно, возрастает сознание собственного величия и презрение к роду человеческому. Полковника немного позабавило, но и уязвило, что ученый приравнивает его, своего спасителя и безраздельного властителя своей судьбы к обывателям с ограниченным сознанием. Это не могло не навести на мысль, что со Степановым происходит нечто нехорошее, его сознание меняется не в лучшую сторону и неизвестно, к чему это может привести в дальнейшем. Покуда Дзержинец крепко держал Антона Николаевича в руках. У него имелось несколько стопроцентно надежных методов воздействия на ученого. Здесь было и устрашение, и подыгрывание его ученым чудачествам, и обеспечение Степанову возможности совершать исследования. Но все это годилось лишь для человека с нормальной психикой.

Кроме того, у полковника родилось стойкое ощущение, что Степанов чем-то сильно встревожен. Это было связано с пятой серией. Дзержинец решил, что нужно как следует растрясти Тихомирова – ассистента Степанова. Антон Николаевич наверняка был в курсе происходящего, возможно, именно поэтому не захотел, чтобы полковник встречался с Тихомировым.

И к чему был весь этот бред об аурах и телепатии? Не всерьез же он намеревался создать существ, обладающих паранормальными возможностями? Безусловно, Степанов – гениальный ученый, это Дзержинец понял с самого начала. Но последние его выкладки нельзя было воспринять иначе, чем бред сумасшедшего. Если бы не фанатичная убежденность ученого в своем успехе, не энтузиазм, горящий в его глазах, можно было бы подумать, что Степанов попросту лжет, чтобы отвлечь его, полковника, от мыслей по поводу пятой серии.

Еще Дзержинца беспокоило нежелание Антона Николаевича говорить о посланных. Это тоже представлялось более чем странным. У полковника кошки скребли на душе. Создавалось такое впечатление, что Степанов затеял, или пытается затеять какую-то собственную игру. В общем-то, для этого не было серьезных оснований, однако интуиции своей полковник доверял безоговорочно.

Вдруг он поймал себя на одной мысли, показавшейся ему и забавной, и неприятной одновременно. Вот он сам, на протяжении почти всей своей сознательной жизни, верит в шестое чувство. А ведь оно тоже относится к разряду сверхъестественных, никак не объясняемых современной наукой. Парадокс! Так может быть, Степанов не так уж и болен, возможно, он всерьез намеревается разрушить общепринятые рамки, и вдруг у него это получится?

Но, как бы то ни было, Дзержинец решил усилить контроль за деятельностью ученого, понимая, что сейчас это ему необходимо, как никогда.

* * *

Молодой, но подающий большие надежды журналист газеты „Зерцало“, Евгений Орешников, как всегда запаздывал. Главный редактор три или четыре раза справлялся о нем у секретарши, но постоянно получал неизменный ответ: Орешникова нет ни на работе, ни дома. По крайней мере, домашний телефон Евгения не отвечал с самого утра.

– Как только объявится, немедленно пошлите его ко мне, – приказал главный редактор.

Сидя за своим обшарпанным столом в крошечной каморке, служившей ему кабинетом, он уже второй день подряд проклинал тот злополучный час, когда согласился напечатать статью Орешникова. Казалось бы, их газета никогда не претендовавшая на звание самой авторитетной или правдивой, не должна терпеть таких нападок. А вот на тебе! Его третируют не какие-нибудь простые граждане, а серьезные люди из органов. Это попахивало не только закрытием газеты, но и другими, гораздо более серьезными последствиями. И где только этот Орешников откопал информацию о дельфинах, взорвавших ту чертову подлодку! Главный редактор вынужден был признаться себе, что в тот черный для него день данный вопрос не особенно его интересовал. Статейка получилась забавной и актуальной. А что еще требуется для издания тиражом в десять тысяч экземпляров, распространяемого с уличных лотков и в подземных переходах по той простой причине, что мало-мальски солидные пункты продаж периодической печати отказывались иметь с ними дело?

Когда выяснилось, что Орешников не явился и после обеда, главный редактор отдал секретарше распоряжение подготовить приказ о его увольнении по тридцать шестой статье за прогулы. Однако Евгению Орешникову было уже все равно: он лежал в в палате интенсивной терапии в коматозном состоянии после наезда автомобиля. По крайней мере такое заключение сделал инспектор ГБДД, обнаруживший среди ночи бездыханное тело на московской кольцевой автодороге. Автомобиль обнаружен не был.

Секретчик узнал о происшедшем с журналистом Орешниковым на следующий день.

– Когда с ним можно будет поговорить? – спросил генерал у своего референта.

– Врачи говорят, состояние очень тяжелое, но стабильное. Но никто не решается прогнозировать, чем все закончится.

– Уже нашли тех, кто это сделал?

– К сожалению, нет, – ответил референт, – сработано чисто и я бы сказал, профессионально.

– Так я и думал, – произнес Секретчик.

Не было сомнений, что это работа людей из Безопасности. В принципе, Секретчик предполагал, что такой поворот событий очень вероятен. Однако, не думал, что все произойдет столь стремительно. Орешников, написавший эту дрянненькую статейку по его заказу за более чем скромное вознаграждение, сыграл роль козла отпущения. Дзержинец получил необходимую ему информацию: доказательство того, что визит Президента в дельфинарий состоялся с подачи Секретчика.

Он не был ни удивлен, не рассержен этим фактом. Скорее, даже удовлетворен: все продвигалось именно так, как он планировал. Впрочем, он ни минуты в этом и не сомневался. Секретчику никогда не составляло труда предугадывать действия своего соперника. Для этого ему было достаточно поставить себя на место Дзержинца. Иметь дело с человеком, равным тебе и по опытности, и по уму, и по хитрости – своего рода удовольствие. Недаром маститые шахматисты предпочитают более сильных соперников – только в этом случае игра доставит наибольшее наслаждение. Но здесь, как в любом другом факте присутствовала так называемая обратная сторона медали.

Ставкой в игре между Секретчиком и Дзержинцем были благополучие и жизни многих людей, а в конечном итоге и государственная политика.

Ситуацию осложняло то, что Президент был на стороне Безопасности. Это не удивительно, если принять во внимание, что он фактически является если не ставленником, то по меньшей мере выходцем этого сильнейшего органа, не утратившего авторитета и влияния и в последние годы.

Он раздумывал над тем, не пора ли устроить очную встречу с Дзержинцем и побеседовать с ним начистоту, но что-то удерживало его от этого шага. Видимо, еще ни пришло время. Секретчик испытывал азарт, как охотник, напавший на след крупного редкого зверя. То, что Безопасность так оперативно реагировала на действия военной разведки, доказывало серьезность ситуации. Очень хотелось бы выяснить, как далеко зашел Дзержинец в своей игре. Безусловно, это должна была быть очень большая игра, с высокими ставками. Стало быть, и ему, Удачливому Умнику, понадобятся теперь и удача, и ум.

* * *

Через неделю после возвращения в Москву Дзержинец явился к своему начальнику. Входя в кабинет, он вдруг почувствовал себя ягненком, которому предстоит стать жертвой заклания.

Шум, поднятый военной разведкой, наконец достиг ушей начальника. Рано или поздно это должно было произойти. Дзержинец знал это и внутренне был готов к такому обороту событий, но трепет не отпускал его, точно так же, как и двадцать лет назад, когда размеры звездочек на его погонах были значительно меньше.

– Что у нас происходит! – с места в карьер начал генерал-лейтенант.

– Что вы имеете ввиду, товарищ генерал-лейтенант?

– Что я имею ввиду?! И вы еще об этом спрашиваете!

Дзержинец не мог припомнить, чтобы видел когда-либо своего начальника в таком бешенстве.

– Сегодня я, точно сопливый мальчишка, бледнел и краснел перед президентом и оправдывался перед ним, как первоклассник! Почему вы не поставили меня в курс дела относительно новой версии крушения этой подлодки?

– Все версии вам известны, товарищ генерал-лейтенант.

– Все, да не все! Я только от президента узнал, что в периодической печати пишут о дельфинах, которые и стали причиной взрыва подлодки!

– Но, товарищ генерал-лейтенант, это же полный абсурд. Мне не приходило в голову, что такая версия имеет право на существование и озвучивание ее в этих стенах…

– Очень зря вам это не приходило в голову! Мы обязаны принимать всерьез любую гипотезу! И вот еще что: я не должен объяснять вам самых элементарных вещей, которые вы знаете не хуже меня. Надеюсь, я не ошибаюсь? В противном случае нужно будет поставить вопрос о том, что вам следует отправиться на отдых. А мне бы этого не хотелось.

Ни один мускул не дрогнул на лице Дзержинца.

– Если вы считаете, что эта версия заслуживает существования, я немедленно займусь ею.

– А сами вы, стало быть, так не считаете?

– Я склонен думать, что в гибели субмарины повинны вовсе не дельфины. На мой взгляд, существует масса версий, гораздо более правдоподобных и основанных на логических выводах.

– Тогда почему Президент отправился на осмотр этого дельфинария? Вы же присутствовали при этом? Вы должны были понять, что коль скоро главный человек в государстве заинтересовался дельфинарием, все значительно серьезнее, чем это могло показаться на первый взгляд.

– Я могу сказать вам, чем объясняется визит президента в дельфинарий, товарищ генерал-лейтенант. Все очень просто.

Дзержинец с олимпийским спокойствием выдержал гневный взгляд своего начальника.

– Дело в том, что здесь имеют место быть мелкие интриги неких персон из военной разведки. Кому-то, я подозреваю, что догадываюсь, кому именно, пришло на ум проверить причастность этих невинных млекопитающих к взрыву на АПЛ.

– Почему вы считает, что это люди из разведки?

– Все очень просто, товарищ генерал-лейтенант, на „Антее“ присутствовали так называемые гражданские наблюдатели, которые на самом деле были ни кем иным, как лицами из военной разведки. Цели, с которыми они присутствовали на субмарине, мне пока неизвестны. Думаю, что об этом лучше всех знает руководитель одного из подразделений данной организации, по моим сведениям, затеявший всю эту бучу. Именно с его подачи президент посетил исследовательский центр.

Дзержинец поведал начальнику о статейке в газете „Зерцало“, о нескольких сообщениях на ту же тему, просочившихся на телевидение.

– Стало складываться такое впечатление, что президент поехал туда именно за тем, чтобы осмотреть этот пресловутый дельфинарий. Кто-то подкинул эту идейку из личных соображений, другие поспешили воспользоваться ею, как свежеиспченной сенсацией. Не мне вам объяснять, как это бывает.

– Так значит, это стараниями военной разведки поднялась такая шумиха?

– Совершенно верно, товарищ генерал-лейтенант. Если вам нужны подтверждения, я готов вам их предоставить.

– Каким образом?

– Мои люди вышли на журналиста третьеразрядной газетки „Зерцало“, в которой впервые была опубликована статья о том, что атомоход „Антей“ взорван дельфинами. Фамилия этого писаки – Орешников. Естественно, он во всем признался.

Правда, он не смог назвать людей, которые подвигли его на это. Но не нужно быть Пинкертоном, чтобы догадаться, чьих рук это дело.

– Вы хотите сказать, что какая никому не известная бульварная газетенка могла способствовать такому развитию событий. Не мелковато ли мыслите, полковник?

– Отнюдь, нет, товарищ генерал-лейтенант. – уверено ответил Дзержинец, – все было продумано и спланировано очень четко. Редактор крупной газеты вряд ли взял бы на себя ответственность за публикацию статьи подобного рода. А с бульварщины и взятки гладки. Что же касается того, как она попала в поле зрения Президента, – продолжал Дзержинец, предвосхищая вопрос начальника, – это не могло составить особого труда. Был выбран подходящий момент – предстоящее отбытие Президента на юг страны. А потом основная сложность заключалась в том, чтобы подкинуть газетку кому-либо из ближайшего окружения президента. К примеру, его советнику. А уж как это было сделано, и вовсе, проще простого. Достаточно подкупить прислугу. Я бы на месте затеявших эту интригу людей действовал бы именно таким образом.

– Но, насколько мне известно, визит президента в дельфинарий никак не способствовал дальнейшему продвижению этой версии, а, как мне кажется, напротив, свел ее вероятность к нулю, не так ли?

– Именно так это и было бы, товарищ генерал-лейтенант, если бы не неугомонность военной разведки. Им так понравилась эта версия, что они не собираются сдаваться.

– Знаете, полковник, что меня раздражает больше всего? – произнес генерал-лейтенант.

Дзержинец молчал, ожидая продолжения.

– Кто-то очень серьезно думает, что наша служба каким-то боком причастна к трагедии с подлодкой. На мой взгляд, эта версия столь же абсурдна, сколь и гипотеза о дельфинах. А что вы скажете об этом, товарищ полковник?

Настало решающее мгновение. Дзержинец ответил не сразу, но и не затягивал паузу, чтобы у начальника не возникло никаких подозрений. Его ответ прозвучал веско и убедительно:

– Это измышления людей, отчаявшихся найти настоящую причину людей из разведки, не более того.

– Если дело обстоит так, то наша задача доказать это. И как можно скорее! Вы меня поняли, полковник?

– Я понял вас, товарищ генерал-лейтенант. Мои люди работают над этим.

– Что-то пока не видно результатов.

– Дело очень сложное, товарищ генерал-лейтенант, расследование займет массу времени и сил.

– Это я знаю и без вас, – отвечал начальник, – люди, которые спланировали эту акцию, заслуживают самых высоких похвал. Все проделано очень четко, профессионально.

Генерал-лейтенант помолчал и добавил:

– Хотел бы я лично повстречаться с вдохновителями и исполнителями этого преступления.

– Надеюсь, что ваше пожелание исполнится. Я приложу к этому все старания.

– Не сомневаюсь в вашей компетенции, полковник.

– Благодарю, – коротко сказал Дзержинец, – я могу быть свободен?

– Еще одно слово. Президент настойчиво интересовался, каковы могут быть мотивы взрыва. Что вы можете сказать об этом, полковник?

– У меня пока нет определенных выводов. Это могло быть выгодно немалому количеству людей, – Дзержинец помолчал, – в том числе и нам с вами, – закончил он тише.

– То есть?

– Помнится, вы сами, товарищ генерал-лейтенант, как-то сказали, что присутствие на АПЛ во время учений такого большого числа так называемых гражданских наблюдателей не допустимо. И, если я не ошибаюсь, все, включая президента, согласились с вашим мнением.

– Как вас надо понимать?

– Просто я хочу сказать, что по большому счету нельзя никого исключать из числа потенциально виновных или, по меньшей мере, заинтересованных в уничтожении подлодки, в том числе и нашу службу.

– На вашем месте я воздержался бы от таких замечаний, если, конечно, они не имеют под собой почвы.

При этих словах генерал-лейтенант с подозрением посмотрел на Дзержинца, но тот сохранял полную невозмутимость.

– Я учту ваше пожелание, – сказал он.

С минуту генерал-лейтенант не сводил с полковника внимательного выжидающего взгляда, который, казалось говорил: „Скажи мне, что у тебя на уме?“. Но серые глаза Дзержинца оставались безмятежными.

– Я вас больше не задерживаю, – произнес генерал-лейтенант и, сухо кивнув, сделал вид, что углубился в свои дела.

Дзержинец повернулся на каблуках и вышел из кабинета. Все получилось именно так, как он рассчитывал.

Но удовлетворения он не испытывал. Необходимо было срочно предпринимать решительные меры. Дзержинец понимал, что одним-единственным, да еще к тому же неудачный визитом разведчика, расследования Секртечика не ограничатся. А еще столько не было сделано!

Идя по длинному коридору нового здания службы безопасности, Дзержинец, видимо, по аналогии, вспомнил ту осеннюю ночь начала эпохи смутных времен, когда он шел по почти такому же коридору прежнего здания, унося с собой папку с документами. В глубине души шевельнулось ощущение довольства собой. Жаль, что он не верит в Бога и ему некому принести благодарность за эту своевременную и мудрую идею, разве что, самого себя.

* * *

А Степанов все продолжал удивляться Дзержинцу. Во вторник тот послал сообщение, что прибудет на Базу не раньше конца текущей недели, а когда Антон Николаевич спросил, как быть с Тихомировым, разрешил ассистенту отбыть в отпуск.

– Я приеду на Базу и заберу его с собой, – сказал Дзержинец.

К величайшему удивлению Степанова полковник не стал спрашивать ни об адвентации, ни о возвращении Геракла.

– Сдается мне, что наш дорогой полковник в настоящее время очень занят и у него не остается времени на нас с вами, Михаил Анатольевич, – заметил Степанов своему ассистенту.

– Главное, что он разрешил мне отпуск, – ответил Тихомиров, – больше меня ничего не интересует.

Профессор кинул на Михаила Анатольевича хмурый взгляд исподлобья, но промолчал. В последнее время, а в особенности после тяжелого разговора, состоявшегося вскоре после отбытия Дзержинца, ассистент Степанова пребывал в состоянии постоянного молчаливого недовольства. Он не заговаривал со Степановым иначе, чем по крайней необходимости, предпочитал отвечать на вопросы односложно, и всем своим видом демонстрировал оскорбленное самолюбие. Ученый же делал вид, что не замечает изменений в поведении своего помощника. Так продолжалось до тех пор, пока на Базу не возвратился Геракл. Это случилось поздним вечером. Геракл появился посреди ночи, когда Степанов спал в своей комнате, а Тихомиров дежурил в главной лаборатории.

Водные бойцы, в число которых входил и Геракл, проникали на Базу не по тоннелю, как это делал Дзержинец, а водным путем. Длинная узкая труба, заканчивающаяся шлюзом, который вел наверх, была настолько узка, что в ней мог поместиться только человек безо всякого подводного снаряжения. Продвижение по трубе занимало не менее восьми минут. В течение всего этого времени на мониторах, расположенных во всех лабораториях и основных отделениях Базы, было видно изображение плывущего, кроме того на Базу подавался и звуковой сигнал, предупреждающий о приближении пловца. Затем с пульта управления подавалась команда открыть шлюз. Изобретателем этой системы был сам Дзержинец. Он называл свое детище „образцом простоты и гениальности“ и был прав.

Рука Михаила Анатольевича, занесенная над кнопкой, на несколько секунд замерла в нерешительности. Если бы это было в его власти, Геракл никогда не попал бы на Базу, во всяком случае, живым.

При виде Геракла Тихомиров не выразил ни досады, ни радости.

– А, вот и ты, – только и сказал он таким тоном, словно Геракл отлучался всего на пару часов.

– Где Хозяин? – спросил Геракл, не удостоив Тихомирова приветствием.

– Антон Николаевич спит, – ответил Тихомиров, кивком головы указав по направлению к спальне ученого.

– Я пойду к нему, – произнес Геракл и направил стопы к двери.

– Постой! – вскинулся Тихомиров. – Сначала я позвоню ему, сообщу о твоем приходе.

– Ты мог бы сделать это раньше, когда получил сигнал о моем приближении к Базе.

– Я следил за гебуртационная камерами. Ты же видишь, генезис почти закончен, адвентация может начаться в любой момент. Я не могу отвлечься ни на минуту.

– Вот и оставайся здесь, я сам пойду к Хозяину.

Только теперь до Тихомирова дошло, что Геракл имеет дерзость обращаться к нему на „ты“.

– Это что-то новенькое, – недобро усмехнулся Тихомиров, начиная покрываться красными пятнами, – кто дал тебе право мне тыкать?

– Тот же, кто дал тебе право тыкать мне, – ответил Геракл, скользнув по Тихомирову презрительным взглядом.

Они и раньше не жаловали друг друга, а теперь, похоже, неприязнь между ними грозила перерасти в непримиримую ненависть. Тихомиров все же взял себя в руки.

– Ну хорошо, – сказал он с деланной улыбкой, – придем к компромиссу, я буду обращаться к тебе на „вы“ и ты, соответственно, будешь делать тоже самое по отношению ко мне. Согласен?

Геракл пожал плечами.

– Мне все равно, – сказал он, подходя к двери, – не думаю, что если мы будем обращаться к друг другу на „вы“, я стану больше уважать такого ничтожного трусливого слизняка, как ты.

С этими словами Геракл вышел из лаборатории. Тихомиров слышал как гулкие шаги ненавистного соперника затихают в глубине коридора и боролся с желанием схватить стул, на котором сидит, и швырнуть его в ближайшую гебуртационную камеру. Но вместо этого Михаил Анатольевич подошел к ней и посмотрел вовнутрь через оконце из оргстекла, сделанное в верхней части гебуртационной камеры, заполненной перивителлиновым пространством. В сине-зеленом свете смутно вырисовывалась очертания лица. Тихомиров долго вглядывался, пытаясь разобрать его черты, но безуспешно. Эта процедура, ставшая привычной за долгие месяцы генезиса, немого охладил его разгоряченную голову.

„Только не надо совершать необдуманных поступков, – подумал он, идя вдоль длинного ряда гебуртационных камера и надолго останавливаясь у каждой из них, – они не должны догадаться о моих замыслах“.

Тем временем Степанов выслушивал подробный отчет Геракла о его поездке. Антон Николаевич сидел на своей кровати в пижаме и ночных туфлях на босу ногу. Геракл стоял перед ним по стойке „смирно“ и чеканил каждое слово, как будто говорил заученный урок. Наконец, он умолк и замер в ожидании вопросов Степанова.

– Значит, ты это сделал, – заговорил Антон Николаевич в его глазах стоял живейший интерес, – почему же ты не рассказываешь мне о своих впечатлениях от совокупления с женщиной?

Геракл отметил про себя, что Хозяин спрашивает его об этом, не принимая во внимание наличие каких-либо эмоций, будто перед ним стоит не мыслящее существо, способное ни только быстро принимать правильные решения, но и четко их выполнять, а подопытный зверек. Но это не было для него неожиданностью. Геракл был готов к подобному приему.

– Все произошло так быстро, что я не успел составить об этом цельного впечатления, – ответил он не дрогнувшим голосом.

– Но почему? – не понимал профессор. – Ведь все от тебя зависело. Ты мог бы и повторить.

– Я не захотел.

– Почему? – деловито поинтересовался Степанов.

– Думаю, мне не подошла та женщина, – ответил Геракл, – а искать другую я не захотел.

– Почему? – продолжал допытываться профессор.

Вся сложность положения Геракла состояла в том, что он не мог дать ответа, вроде: „не знаю“, „не могу сказать“ и так далее. От него ждали определенных точных ответов.

– Наверное, слишком много впечатлений для первого раза, – сказал Геракл, – и потом, мне нужно было спешить сюда, я ведь и так задержался.

Степанов задумчиво оглядел своего питомца с головы до ног.

– Признаться, я ожидал от тебя большего, – обронил он.

– Простите, что разочаровал вас, Хозяин, – ответил Геракл.

Он говорил покорно, глаза его были опущены долу, но Степанов почувствовал в его тоне что-то настораживающее, чего раньше не было и в помине.

– Ничего, мой друг, ты наверстаешь все в другой раз. Ведь это же была не последняя твоя вылазка.

Геракл не ответил, переступив с ноги на ногу.

– Боже! – воскликнул в друг Степанов. – Я только сейчас обратил внимание, что ты стоишь все это время. А ведь ты устал с дороги, садись немедленно.

Профессор засуетился, усаживая Геракла в мягкое кресло.

– Ты голоден? – продолжал Степанов.

Геракл покачал головой.

– Нет, Хозяин, я недавно ел.

– Ты, верно, очень устал, мой друг. Сейчас мы пройдем в лабораторию, чтобы зафиксировать твое физическое состояние и работу твоих органов, а потом ты пойдешь отдыхать. Я очень рад, что ты появился. Скоро Тихомиров должен отбыть в отпуск, и я остаюсь без помощника. Так что вся надежда на тебя, Геракл.

– Антон Николаевич покидает Базу?

– А чему ты удивляешься? – отозвался Степанов. – Подошло время его законного отпуска. Человек хочет отдохнуть, это его право.

– Я между делом заглянул в гебуртационные камеры, – заговорил Геракл, – и мне показалось, что генезис завершится в ближайшее время.

– Похвально, что ты сходу сообразил это, – заметил Степанов с явным одобрением.

Но Геракла, похоже, это не тронуло.

– Так что же, единственный ассистент собирается вас покинуть в такой важный момент?

– Я же сказал тебе, мой друг, что я отпускаю Тихомирова со спокойной душой, потому что могу рассчитывать на тебя.

– А если бы я не не прибыл до его отпуска?

– Мы с полковником знали, что ты должен прибыть со дня на день. Отпуск у Тихомирова начинается только в конце нынешней недели. Кстати, тогда же к нам прибудет наш дорогой Дзержинец. Ему будет очень интересно послушать о твоих похождениях.

– Что я должен сказать ему? – спросил Геракл.

Степанов помолчал, обдумывая вопрос.

– Знаешь что, мой друг? – вкрадчиво заговорил он, усаживаясь на стул рядом с Гераклом. – Полагаю, что полковнику совершенно не интересно будет узнать о твоих приключениях в Петербурге. Не стоит говорить ему об этом. А что касается, всего остального, что было до твоего прибытия в город, нужно рассказать во всех подробностях, не упуская ни мельчайшей детали.

– Хорошо, Хозяин, но как быть, если полковник спросит, где я пропадал столько времени?

– Я говорил ему, что ты задержишься на некоторое время в районе затопления подводной лодки, чтобы проследить за ходом дальнейших событий. Придерживайся той же версии и все будет в порядке.

– Не думаю, – осмелился возразить Геракл, – насколько мне известно, полковник слишком подозрителен, чтобы поверить в это.

– Так-то оно так, но сейчас он чересчур занят и вряд ли у него найдется время и желание выпытывать у тебя подробности. Представь только, – Степанов тихонько заблеял, – у нас тут на днях были гости, вернее, один гость, разведчик-аквалангист. Наши пловцы его быстро устранили. А Дзержинец так и не нашел времени, чтобы приехать сюда и разобраться во всем. Видимо, у него и без нас забот полон рот.

В голосе Степанова явственно проступало злорадство. Геракл и раньше догадывался, что профессор не жалует полковника, а теперь окончательно в этом убедился.

– Мне кажется странным, что вы отпускаете Тихомирова в такой ответственный момент, – не успокаивался Геракл.

– Все очень просто, мой друг. На это у меня имеется целый ряд веских оснований. Во-первых, в последнее время поведение моего ассистента становится несколько неадекватным. Я связываю это с усталостью и моральной подавленностью Михаила Анатольевича. Я знаю его уже много лет и имел возможность наблюдать за ним такую особенность. А во-вторых, – Степанов понизил голос и придвинулся к собеседнику еще ближе, давая понять, что собирается поведать нечто чрезвычайно важное, – откровенно говоря, мой друг, мне бы не хотелось, чтобы Тихомиров присутствовал на предстоящей адвентации. Я не стану открывать тебе причины моего нежелания – об этом ты узнаешь, когда придет время. Но ты должен знать, что я предпочел бы видеть тебя на его месте в этот ответственный и нелегкий для всех нас период.

– Спасибо за доверие, Хозяин, – проговорил Геракл.

Спокойный, без тени подобострастия, тон разочаровал Степанова. От был уверен, что его питомец прореагирует совсем по-иному, выказав бурную радость.

– Ты, вероятно, сильно утомлен? – спросил профессор, пристально вглядываясь в Геракла.

– Да, мне хотелось бы отдохнуть немного.

– Тогда пойдем поскорее в лабораторию, быстренько проведем необходимое тестирование, а потом ты отправишься вкушать заслуженный отдых.

Что-то произошло с Гераклом наверху, в этом у Степанова не было никаких сомнений. Впрочем, он знал и раньше, что несколько дней, проведенных среди людей, обязательно оставят отпечаток в психике Геракла. По-другому и не могло быть. Тем не менее, Степанов не переставал тревожиться. Когда Геракл стоял перед ним в спальне и подробно докладывал обо всем, что произошло в море, были такие моменты, когда Степанов ощущал нечто странное и тревожащее в своем питомце. В Геракле появилось больше независимости, казалось, теперь он не так предан своему патрону, как в самом начале, до операции с „Антеем“.

Степанов засомневался, не слишком ли много самостоятельности мышления и силы характера у Геракла? Не стоило бы сделать что-нибудь с этим, пока еще не поздно и пока питомец продолжает называть своего босса Хозяином? К примеру, установить психопрограмму, как это делалось с другими его питомцами. А может быть, предпочтительнее будет создать мощный противовес Гераклу? Как это говорится? Разделяй и властвуй? Вот и он будет придерживаться этого мудрого принципа.

Физическое состояние Геракла было практически безукоризненным. Только одно обеспокоило Степанова. Геракл пожаловался, что не может долгое время переносить жару без того, чтобы не поглощать жидкость в огромных количествах. Геракл рассказывал, что уже через восемь часов нахождения под жарким солнцем, он ощутил настоятельную необходимость окунуться в воду.

– Сколько ты пролежал в воде?

– Тридцать четыре минуты. Я пролежал бы еще столько же, если бы не та старуха.

– Нужно будет поработать над твоей терморегуляцией, – сказал Степанов.

– Кстати, в прохладную погоду я могу находиться на открытом воздухе сколько угодно, – добавил Геракл.

– Хорошо, мой друг, мы что-нибудь придумаем, – сказал профессор, – теперь тебе следует выспаться и хорошенько отдохнуть. А завтра ты мне представишь подробный отчет о своих похождениях. Я еще не все для себя уяснил. Сегодня я уже не в состоянии выслушивать тебя – тоже ужасно устал и хочу поспать. После начала адвентации у нас будет так много работы, что времени на отдых почти не останется. Так что, надо пользоваться моментом.

Геракл кивнул, поднялся с кушетки и вышел из комнаты, пожелав Степанову спокойной ночи.

– И тебе того же, мой друг, – рассеянно ответил профессор, не поворачивая головы, словно был так увлечен своими мыслями, что не заметил ухода Геракла.

Но на самом деле Степанов не выпускал вернувшегося питомца из поля зрения не только пока он находился в кабинете, но и когда шел по коридору, направляясь в свой отсек.

– Мало покорности, – пробормотал профессор, нахмурясь, – что-то в последнее время у меня появляются проблемы с повиновением.

Антон Николаевич обратил внимание на одну деталь, которая никогда не привлекла бы внимания стороннего наблюдателя. Когда профессор сказал, что ждет отчета на следующий день, Геракл ограничился кивком головы, хотя перед своей поездкой он обязательно произнес бы сакраментальные слова: „Да, хозяин“. И к пожеланию спокойной ночи Геракл не соизволил присовокупить слова „хозяин“. Казалось бы, мелочи, но они могли стать симптомами более серьезной болезни, поразившей Геракла, пока он гулял на свободе, предоставленный самому себе.

Степанов наблюдал за Гераклом, пока тот не вошел в отведенное ему помещение, потом походил по кабинету, дошел до кресла, задумчиво опустился в него. Сначала вышел из-под контроля Тихомиров, затем Геракл начал проявлять признаки чрезмерной независимости. Это становилось похожим на эпидемию.

– Вероятно, пришли такие времена, когда все становится с ног на голову, – подумал Степанов, – стало быть, нужно приспосабливаться к таким временам.

Сна как не бывало. Профессор встал, потянулся и направился в главную лабораторию. Тихомиров, прикорнувший за столом, при появлении профессора вздрогнул и подскочил чуть не до потолка.

– Михаил Анатольевич, все нормально? – спросил Степанов.

– Все хорошо, – хрипловатым спросонья голосом ответил Тихомиров.

– Идите к себе, ложитесь отдыхать. Я побуду здесь вместо вас.

– Как скажете, Антон Николаевич, – Тихомиров поднялся и направился к выходу, но, вспомнив о чем-то резко остановился и повернулся к профессору. – Антон Николаевич, вы уже отослали полковнику сообщение о возвращении Геракла?

– Спасибо, что напомнили, Михаил Анатольевич, я совсем запамятовал. Коль скоро вы вспомнили, не трудно ли вам будет сделать это самому?

– Безусловно, Антон Николаевич, я все сделаю немедленно.

Проводив взглядом Тихомирова, Степанов повернулся к стене, где помещались гебуртационные камеры и погрузился в глубокое раздумье. Мысли о Геракле, Дзержинце и Тихомирове отошли на второй план, заслонившись предвкушением грядущего события.

„Никто, кроме меня не поймет, что я сделал, – думал Степанов, не отрывая глаз от одной из гебуртационных камер, стоящей чуть поодаль от остальных, на небольшом возвышении, – они думают, что эта серия почти такая же, как и все предыдущие за исключением нескольких усовершенствований… – губы профессора исказила злобная улыбка, – пусть думают. Потом это станет для них замечательным сюрпризом“.

Степанов подошел к крайней гебуртационной камере и, как до него Тихомиров, попытался вглядеться в лицо, тонувшее в сине-зеленом свечении. Сколько раз он боролся с диким желанием открыть крышку и убедиться, что существо, покоившееся там в ожидании своего часа, будет именно таким, какое он хотел увидеть. Даже не хотел, это слово не вполне выражало его чувства. Он жаждал этого всем сердцем. В течение долгих лет Степанов шел к своей цели. Сколько мучений ему пришлось пережить, сколько жертв принести!

Разве он не заслужил отмщения? Не пора ли зазвучать праздничным звукам фанфар на его улице?

Степанов сам не замечал, что его дрожащая рука поглаживает крышку гебуртационной камеры в том месте, где располагалось небольшое оконце овальной формы.

„Какая ты будешь?“ – спрашивал он, пытаясь проникнуть взглядом сквозь кусок оргстекла. И сердце профессора билось так сильно, как бьется сердце мужчины, приближающегося к обладанию желанной женщиной.

ГЛАВА 6

– Сегодня мы снова будем нырять? – спросила Любовь, проснувшись и спускаясь вниз.

– Конечно! – с улыбкой ответил Алекс.

Улыбнувшись в ответ, она села за низенький столик. Алекс поставил перед ней блюдо с жареными бананами и половинку папайи.

– А на обед у нас сегодня будут лангусты.

– Ты уже успел их наловить?

– Нет, этим мы с тобой и займемся после завтрака, если ты не против.

– Я не против, – ответила Любовь, отодвигая тарелку с недоеденными бананами и приступая к папайе, – наоборот, мне нравится твоя идея.

Все еще улыбаясь, он смотрел на девушку, с аппетитом уплетающую сочную сладкую ярко-оранжевую мякоть. Любови нравилась папайя, Алекс знал это, и всегда выбирал для нее самые спелы плоды и обязательно очищал мякоть от косточек, не забывая заливать ее лимонным соком.

Они жили на атолле уже третью неделю. И с каждым днем Алекс все сильнее привязывался к своей подруге. Он надеялся, что и Любовь отвечает ему взаимностью, но никогда не спрашивал ее об этом. Иногда ему в голову приходила мысль, что если бы он осмелился заключить ее в свои объятия и сказать ей ласковые слова, то она наверняка не отвергла бы его. Но делать этого было нельзя. Он не принадлежала ему и он боялся, что так будет всегда. Алекс – всего лишь ее телохранитель, который должен поставлять девушке еду, ограждать от опасностей, и скрашивать существование. Облегчение приносило лишь то, что никто не запрещал ему духовной близости с Любовью. Он так полюбил эти долгие сидения у океана под светом яркой тропической луны. Они говорили часами. Любовь слушала его внимательно, чуть-чуть склонив голову к его плечу, он ощущал на своей коже легкое прикосновение ее пышных золотистых волос.

Но больше всего Алексу нравилось, когда они с Любовью плавали. Тогда он мог брать ее за руку и тянуть за собой в прохладную глубину. Порой их тела соприкасались и Алекс чувствовал в теле необъяснимый, но странно приятный трепет. Любови тоже нравилось погружаться с ним в теплую водную гладь. Это было видно по ее светящимся радостью глазам и счастливой улыбке, которой она награждала его всякий раз, когда они входили в море. У нее были лучистые голубые глаза, опущенные длинными темно-золотистыми ресницами, загнутыми вверх. Взгляд этих глаз сводил с ума. А от улыбки, такой открытой и ласковой, на сердце становилось светлее.

Алекс часто задумывался над их жизнью. Порой ему казалось, что это тихое, беззаботное существование наедине с тропической природой крошечного островка, затерянного в Карибском море, чем-то схожа с жизнью Адама и Евы в Эдеме.

Но было одно существенное отличие. Алекс отнюдь не являлся неискушенным Адамом, напротив, ему было открыто очень многое, иногда он даже склонялся к мысли, что если бы создатель подарил ему меньше знаний, в душе царило бы больше спокойствия. Любовь же походила на мифическую Еву, как никакая другая земная девушка. Чистота и наивность ребенка граничили в ней с с чуткостью умудренной опытом женщины. Любовь обладала редчайшей способностью наслаждаться каждым мигом существования, но при этом она щедро дарила радость и тепло всему, что окружало ее. А поскольку единственным человеком, находившимся рядом с ней был Алекс, львиная доля тепла и радости доставалась ему.

Днем, когда Любовь, утомленная знойным солнцем тропиков, ложилась в хижине у ручья, чтобы прикорнуть часок в тени, Алекс собирал плоды авакадо, чтобы приготовить их с креветками, потому что это блюдо было у нее одним из самых любимых. По вечерам они с удовольствием лакомились устрицами или омарами. Алекс готовил замечательный крабовый суп. Раза два за все это время он добывал мясо косули и дикобраза и они с Любовью устраивали нечто вроде барбекю. Алекс никогда не позволял ей самой заниматься готовкой. Но когда Любови наскучивало сидеть рядышком и наблюдать за его хлопотами, она вставала и начинала развивать бурную деятельность: приносила воду из ручья, или нарезала незрелые плоды авокадо для похлебки.

А однажды Алекс попотчевал Любовь мясом кобры. Она ела с удовольствием, но только до тех пор, пока Алекс не сказал ей, что это.

– Какая гадость, – Любовь брезгливо сморщила свой маленький чуть вздернутый носик, – я не буду есть мясо ядовитого существа.

– Но тебе же нравилось, – со смехом заметил Алекс.

– Нравилось, но теперь не будет нравиться. Ненавижу ядовитых змей. По-моему, они самое гадкие создания, какие только есть на свете.

– Если бы это было так… – задумчиво обронил Алекс.

– В разве есть еще кто-то хуже, чем змеи?

Алексу очень бы хотелось сказать Любови, что нет никого, опаснее и страшнее змей, но он знал правду и не мог обманывать девушку.

– Мы с тобой еще очень многого не видели, – произнес он мягко, так как затрагивал очень щекотливую тему, – надеюсь, что ты и не увидишь.

– Я видела скорпионов, змей, акул…

– Ты не видела людей, – вырвалось у Алекса.

– Ты хочешь сказать, что люди страшнее змей, акул и скорпионов?

– Только некоторые из них. Люди бывают разные. Я знаю злых, жестоких и кровожадных, которые любят убивать. Но верю, что есть и другие, добрые и справедливые. Правда, я лично таких никогда не видел, но уверен, что они есть.

– Конечно, есть, – уверенно сказала Любовь, – например, ты.

Алекс пораженно посмотрел на нее. Ему пришлось призвать не помощь все свое самообладание, чтобы сдержаться и не сказать ей всей правды. И все же он задал один вопрос:

– Почему ты так решила, ведь тебе же не с кем меня сравнивать?

– Почему не с кем? – возразила Любовь. – Я прекрасно помню одного человека. Он требовал, чтобы я называла его Хозяином. Он показался мне злым и жестоким.

При воспоминании об этом на лицо девушки набежала мрачная тень. Алекс никогда еще не видел ее такой.

– Он сделал мне больно, – сказала Любовь.

Ее глаза потемнели, став темно-синими.

Алекс не верил своим ушам.

– Он сделал тебе больно?

– Он был таким злым, – вспоминала Любовь, – и грубым.

– Что он говорил тебе?

– Я не помню. Я плохо тогда понимала слова. Помню только, что мне было очень страшно. Хотелось, чтобы он отпустил меня, а он все не отпускал…

Любовь умолкла. Ее глаза налились слезами. Алекс смотрел не нее в изумлении. Он не подозревал, что эта безмятежная девушка способна хранить в уголках своей памяти такие тяжелые воспоминания.

– Но что он говорил тебе, неужели ты не помнишь? – допытывался Алекс.

– Я не помню, – с болью в голосе подтвердила Любовь.

– Может, ты просто не хочешь об этом вспоминать?

Любовь покачала головой и ничего не ответила.

Алекс едва смог удержаться, чтоб не сказать ей о том, как она прекрасна. Вместо этого он слегка обнял ее за плечи, и Любовь благодарно приникла головой к его плечу. Тем вечером больше ни он, ни она не возвращались к этому разговору. Но с этой минуты Алекс перестал воспринимать свою подругу, как безмятежное существо. Однако ценность ее от этого не уменьшилась. Напротив, теперь Алекс стал смотреть на нее совсем другими глазами. Он понял, что та светлая легкость восприятия жизни, что присуща этой девушке, проистекает не из недостатка печального опыта, а обусловлена ее чудесным характером. Тогда Алекс задумался над тем, каким образом сложился у нее такой прекрасный характер, но ответа на этот вопрос так и не находил.

С этого дня Алекс стал еще бережнее относиться к своей подруге. Если ему начинало казаться, что Любовь загрустила, он прикладывал все старания, чтобы развеять девушку. Ее признание стало для него открытием. Он не мог даже и помыслить о том, чтобы тот человек, о котором вспоминала Любовь, плохо с ней обращался. У самого Алекса от общения с ним остались довольно благоприятные впечатления. Пожалуй, присутствовала некая настороженность. Тот человек показался Алексу несколько подозрительным. Он ясно помнил внимательный изучающий взгляд и с долей заискивания тон, которым тот человек с ним разговаривал. Алексу казалось, что такое совершенное создание, как Любовь, должно вызывать чувство благоговения и умиления, но никак не злобы. Но, как оказалось, он ошибся. Стало быть, было нечто такое, о чем он не знал и что должен был выяснить.

По прошествии трех дней после этого разговора. Любовь, похоже, не вспоминала о своих переживаниях, вновь превратившись в беззаботную, веселую и ласковую девушку, общение с которой доставляло Алексу ни с чем не сравнимое наслаждение.

После завтрака, они решили немного прогуляться. Остров, который выбрал для них Антон Николаевич, был самым удивительным из почти двух десятков островков атолла.

Атолл образовался на месте вулкана. Жерло давно потухшего вулкана располагалось почти в самом центре и было доверху залито водой, образуя восхитительное озеро диаметром около тридцати метров. Любовь несколько раз говорила о том, что хотела бы взойти наверх, чтобы посмотреть на него. Алекс обещал ей, что когда-нибудь они непременно это сделают. Он уже давно выполнил бы ее желание, если бы его не останавливали крутые неприступные каменистые склоны горы. Алекс опасался, что Любови будет трудно одолеть их. Поэтому он предпочитал водить ее в пальмовую рощу или купаться. На южной стороне острова была небольшая, уютная лагуна с почти прозрачной водой и обилием разнообразной мелкой морской рыбешки.

Но в этот день Любовь проявила не свойственную ей решительность.

– Алекс, – сказала она, обезоруживающе улыбаясь, – ты помнишь свое обещание?

Он мгновенно понял, о чем она говорит.

– Ты хочешь подняться на гору?

– Да, я уже давно этого хочу, ты ведь сам знаешь!

– Мне кажется, сегодня не самый подходящий день для этого, – ответил Алекс, – слишком жарко.

– Это просто отговорка, – улыбнулась Любовь, взяв его за руку, – или ты думаешь, завтра будет прохладнее?

– Ну ладно, раз ты этого так сильно хочешь, то пойдем. Но когда устанешь – не жалуйся.

– Не буду! – Любовь засмеялась и порывисто обняла его.

Только на один миг Алекс ощутил прикосновение ее гибкого стройного загорелого тела, но этого было достаточно, чтобы лишить его покоя до конца дня.

– Нам нужно запастись водой, – сказал он глухо и сделал шаг назад, отстраняясь от девушки.

– Хорошо, давай запасемся, – согласилась Любовь и первая побежала к хижине за алюминиевыми флягами.

Идя за ней, Алекс с тоской подумал о том, что когда-нибудь все это должно будет закончиться. От этой мысли у него потемнело в глазах. Утешало лишь то, что сама Любовь еще об этом не знает. Но рано или поздно она должна будет узнать. А как она воспримет такую новость, оставалось только догадываться.

– И все-таки зря я согласился на твою авантюру, – сказал Алекс на подходе к горе, – мы могли бы дождаться следующего утра и отправиться сюда, когда солнце еще не припекает так сильно, как в полдень.

– Но мы идем сейчас, – упорствовала Любовь, – и раз мы решили идти, то пойдем.

И снова перед Алексом открылась новая грань в ее натуре. На первый взгляд Любовь казалось податливой, словно кусок воска, но, как выяснилось, эта девушка могла проявить и немалую настойчивость.

– Я не буду хныкать и проситься вниз, – сказала она, – что бы не случилось, мы с тобой дойдем до самого верха.

– На такие условия я не согласен, – ответил Алекс.

Любовь замерла от неожиданности и удивленно спросила:

– Как, ты не хочешь, чтобы я была мужественной?

– Хочу, – сказал Алекс, – очень хочу. Но мне не хочется, чтобы ты насиловала себя. Если устанешь, ни в коем случае не пытайся скрыть это от меня. Ты поняла меня?

– Это что, так серьезно? – спросила Любовь, пристально глядя на Алекса.

– Очень серьезно. Мне не слишком нравится эта идея, но я не могу отказать тебе, если тебе так хочется. К тому же я и сам хочу проверить, как мы перенесем такое восхождение. Только есть одна загвоздка, – тут Алекс взял девушку за руки, повыше локтей и произнес со всей силой убедительности, которой обладал: – ни ты, ни я не знаем, как наши организмы отреагируют на такую нагрузку. Ты должна сообщать мне обо всех изменениях твоего физического состояния. Обещаешь, что ничего не будешь скрывать?

– Честное слово! – готовностью ответила Любовь.

Она вся подалась вперед, словно хотела приникнуть к нему, но, заметив это движение, Алекс чуть отклонился назад и отпустил ее руки. Ему показалось, что Любовь разочарована и расстроена. Но в следующую секунду она уже весело над чем-то смеялась и бежала вперед, чтобы первой начать восхождение.

Оказалось, что его тревоги были совершенно напрасными. Они преодолели подъем меньше чем за полчаса, причем, Любовь ни разу не выказала ни малейших признаков усталости. Алекс внимательно следил, как ее босые ступни с такой нежной на вид золотистой кожей, ступают по острым камням и на них не остается даже царапины. Так же было и с ним самим. Следовательно, их кожа сохраняла свою эластичность не только в морской воде, но и на суше. Они ни на секунду не сбивались с ритма, а дыхание их оставалось таким же ровным, как и в начале пути. Но самое главное, они не сделали ни одного глотка из своих фляг – это больше всего порадовало Алекса. Значит, благодаря своей терморегуляции они способны выдержать не только холод на большой глубине, но и палящие лучи полуденного солнца.

Наконец путники достигли края потухшего кратера и увидели зеркальную гладь озера. С радостным криком Любовь бросилась в голубую воду, которая здесь была градусов на пять-семь теплее, чем в море.

– Иди сюда! – позвала она Алекса.

Он положил на камень свою поклажу и присоединился к плещущейся девушке.

– Хорошо здесь, правда? – спросила Любовь, подплывая к Алексу.

– По-моему, в море гораздо лучше.

– Зато здесь тихо. Посмотри, – Любовь указала на голубое без единого облачка небо, – мы с тобой будто в громадном зале. А какой чудесный над нами голубой потолок! Я хочу остаться здесь до ночи, чтобы полюбоваться отсюда на звезды.

– До ночи еще далеко, тебе скоро наскучит здесь и ты захочешь спуститься к морю.

– Может быть, – легко согласилась Любовь, – но сейчас мне кажется, что я могу пробыть здесь целую вечность.

– Здесь нет еды и пресной воды, так что целую вечность мы тут не проведем при всем нашем желании.

– Иногда ты бываешь таким прагматичным, что я даже не знаю, как буду жить с тобой дальше, – заявила вдруг Любовь абсолютно серьезным тоном.

От этих слов Алексу снова стало тоскливо. Эта девушка думала, что они будут жить на этом острове очень долго, возможно, всю жизнь. Что с ней будет, когда она узнает, что это скоро закончится?

Будто угадав его мысли, Любовь спросила:

– Мы ведь еще долго пробудем здесь, на острове?

Алекс замешкался с ответом, потом открыл было рот, чтобы что-то сказать, но девушка опередила его:

– Я знаю, что когда-нибудь нам с тобой придется покинуть это место. Я подозреваю, что наши дороги после этого разойдутся. Молчи, не говори ничего, – девушка дотронулась до его губ, ее голос стал тихим и глуховатым, словно она боролась со слезами. – Я знаю, что мы с тобой созданы не для того, чтобы быть вместе. Об этом мне говорил тот человек, вернее, он говорил не мне, но при мне, – Любовь все чаще сбивалась, но продолжала говорить, не давая Алексу возможности вставить слово, – когда-нибудь, когда придет время, я скажу тебе его слова, но не теперь. Это произойдет, когда нам нужно будет расстаться. А покуда я не хочу даже вспоминать об этом. Потому что такой разговор должен стать прощальным.

– Я тебя не понимаю! – заговорил Алекс, когда Любовь остановилась, чтобы перевести дыхание.

– Подожди! – прервала его девушка. – Не говори ничего и ничего не спрашивай! Я все сама тебе скажу. Я не знаю, что с нами будет, чего нам ждать. Но боюсь будущего. А страх подкашивает мои силы и не дает мне жить. Если я буду долго бояться, то обязательно умру. Я не могу жить с этим чувством. Видно, так уж я создана. Поэтому я отгоняю от себя все эти черные мысли. Когда мне становится совсем невмоготу, я начинаю думать о тебе, о нас с тобой. Я представляю себе, как бы мы жили, если бы Он, тот человек, не трогал нас больше. Мне становится так легко и хорошо, стоит только об этом подумать. Когда я вижу тебя, слышу твой голос, мне кажется, что счастливее меня нет никого. Но, видно, я не создана для счастья. Хотя, – грустно усмехнулась Любовь, – ты ведь сам мне говорил как-то, что никто не приходит на землю только для того, чтобы жить в постоянном довольстве собой и своей жизнью. Ты говорил, что такой порядок вещей предопределен свыше. Я смиряюсь с ним, но только тогда, когда вижу тебя рядом с собой.

Алекс больше не делал попыток перебить девушку. Как зачарованный, он слушал ее и каждое слово было для него откровением.

– Я знаю, что ты меня любишь, продолжала она, – хоть ты никогда не говорил мне этого, но я уверена, что это так. Но ты ведь не догадывался, что и я люблю тебя, правда?

Алекс лишь покачал головой.

– Вот видишь! – торжествующе засмеялась Любовь, – Видишь, как хорошо мне удавалось скрывать это!

Алекс по-прежнему хранил молчание. Он не знал, что говорить, хотя в голове бешено кружил вихрь разных мыслей. Но, кажется, Любови не нужны были слова. Она читала все в его глазах.

– Может, уйдем отсюда, – предложила Любовь, – ты, как всегда, прав, мне уже хочется спуститься назад, к морю.

Обратный путь они проделали молча. Любовь притихла и задумалась о чем-то своем. Алекс изредка взглядывал на нее, порываясь заговорить с ней, но всякий раз слова замирали у него на губах.

Внизу их ждал сюрприз. Первым яхту заметил Алекс. Он схватил девушку за руку и заставил ее сбавить шаг, указав на берег.

– Кто это? – тихонько спросила Любовь.

– Не знаю, – шепнул Алекс, – подожди меня в роще, я посмотрю, кто это.

– Я пойду с тобой, – решительно заявила девушка.

Алекс не стал настаивать на своем, убедившись, что в последнее время его подруга стала проявлять чудеса настойчивости.

– Они не должны нас заметить, – только и сказал он.

Любовь кивнула и, пригнувшись, последовала за Алексом, схватив его за руку.

Яхта была небольшой, но очень красивой, явно последней модели. Слабый ветерок слегка колыхал ее паруса. Первые несколько секунд Алекс и Любовь любовались красивым зрелищем, но потом вспомнили, что их могут увидеть и поспешили укрыться в манговых зарослях.

Алекс рассудил, что на таком суденышке не должно быть много людей, это его отчасти ободрило. На берегу послышались голоса. Алекс увидел четверых людей: мужчину, женщину и двоих детей лет восьми-десяти. Они весело переговаривались между собой. Эта идиллическая сцена так подействовала на Любовь, что она, забыв об осторожности, выглянула из-за деревца. Алекс тот час же утянул ее назад, в укрытие.

Не было сомнений, что на яхте приплыла семья. Алекс различил английскую речь.

– Мама, здесь растут манго! – зазвенел детский голосок, принадлежавший девочке с рыжими кудрями. – Мы с Фредом наберем немного?

Не дожидаясь разрешения, девочка, которая, по всей вероятности, была старшим ребенком в семье, ухватила за руку братишку и они побежали к роще, в которой прятались Алекс и Любовь.

– Какие чудесные! – восхищенно выдохнула девушка, не сводившая глаз с приближающихся детей. Казалось, еще чуть-чуть и она бросится к ним навстречу с распростертыми объятиями.

– Пойдем, – шепнул Алекс, возвращая Любовь к действительности.

Девушка подчинилась и они отошли вглубь рощи, но не очень далеко, чтобы не выпускать из поля зрения детей.

Было ясно, что и дети, и их родители, пребывают в уверенности, что на острове никого, кроме них нет. Алекс видел, что Любовь ни за что не согласится уйти из рощи, да и ему самому хотелось понаблюдать за прибывшими. Особенно его внимание привлекли дети, он никогда не видел их так близко от себя.

– Фредди, посмотри, сколько здесь манго! – кричала девочка.

– Деревья слишком высокие, нам не дотянуться, – прозвенел второй голосок, принадлежавший мальчугану, такому же рыжему и кудрявому, как его сестричка.

– Пойдем дальше, там могут быть деревья поменьше, – решила девочка и дети ускорили шаг.

Но вблизи таковых не оказалось, а в глубь рощи ребятишки пойти не осмелились. Они так шумели, и были настолько заняты своим делом, что Любовь и Алекс подошли к ним чуть не вплотную, оставаясь незамеченными.

– Фредди, – командным тоном произнесла старшая сестра, – тебе придется влезть на дерево и потрясти ветку, иначе мы не сможем собрать ни одного плода.

Мальчишка воспротивился, сказав, что он недостаточно велик для лазания по деревьям. Но девочка, на правах старшей, настояла на своем. Фредди ничего не оставалось, как подчиниться и начать восхождение. Девочка подсадила брата и тот оказался на нижней ветке. Дерево манго как будто предназначено для того, чтобы по нему лазали люди всех размеров и возрастов. Мальчик быстро понял это и стал продвигаться вверх с большей уверенностью, тем более что сестра не переставала подбадривать его.

– Ну быстрей же, Фредди, что ты там копаешься! Скоро нас хватятся папа и папа!

Вместо ответа мальчик скинул первый плод, девочка подхватила его и взяла в руки. Она замерла в нерешительности, не зная, куда будет складывать добычу. Потом, видимо, озаренная удачной идеей, сняла с себя футболку, завязала на ней узел, превратив предмет одежды в некое подобие мешка, и бросила туда первый плод.

– Кидай еще, Фредди, чего ты ждешь? – снова прикрикнула она на брата, помахав своей импровизированной сумкой.

Мальчишка ухватился за край ветки, усыпанной ярко-желтыми плодами и изо всех сил тряхнул ее. На девочку посыпались плоды и листья. Она переждала „манговый ливень“, закрыв голову руками и отскочив в сторону.

– Достаточно, Фредди, спускайся вниз, – крикнула девочка, обозревая множество упавших плодов, раскиданных вокруг нее.

Но мальчик не торопился спускаться – ему понравилось новое занятие. Его сестра принялась загружать плоды в свой „мешок“. И тут Любовь издала тихий вскрик и судорожно схватила Алекса за руку, указав подбородком на спину девочки. Увидев на спине ребенка крошечную зеленую змейку, похожую на тоненькую травинку, Алекс оторопел. Это была пятиминутка – так называли манговых змеек, укус которых убивал человека в считанные минуты. Не ощущая присутствия на своей нагой спине опасного для ее жизни ядовитого пресмыкающегося, девочка в азарте собирала яркие плоды.

Нельзя было терять ни секунды: в любой момент змея могла укусить ребенка. Любовь побледнела и задрожала. Алекс видел: еще немного и она закричит и бросится на помощь девочке. Он решил опередить свою подругу. В мгновение ока, Алекс кинулся вперед, подскочил к девочке со спины и схватил змейку, сжав ее в кулаке. Ребенок не успел ничего сообразить. Пока девочка оборачивалась, почувствовав какое-то прикосновение к своей спине, Алекс нырнул в кусты, держа в пальцах крошечную змейку. Девочка в растерянности озиралась по сторонам. Она ничего не видела, но охватившее ее необъяснимое чувство страха заставило девочку громко вскрикнуть.

– Фредди! Пойдем отсюда! – голосок ребенка дрожал от испуга.

– Постой, Джесси, тут еще много плодов! – отозвался мальчик.

– Я ухожу, – сказала девочка, забыв о цели своего похода в рощу, – если хочешь, оставайся, я не буду тебя ждать.

Подхватив почти полный „мешок“, она поспешила к берегу к родителям, время от времени оглядываясь – ей все мерещились чьи-то шаги за спиной.

– Джесси! Подожди меня! – заголосил мальчик, слезая с дерева.

– Иди скорее, я буду идти медленно, – крикнула в ответ девочка, не останавливаясь.

Мальчик соскочил с дерева, схватил с земли несколько плодов и побежал вслед за сестрой.

Алекс разжал ладонь. Любовь увидела раздавленную змейку.

– Какой ты молодец! – она обхватила его обеими руками и крепко поцеловала.

– Я сделал глупость, – сказал Алекс, снимая ее руки со своих плеч, – дети могли меня увидеть. Этого нельзя было допустить.

– Но ведь не увидели же! – возразила Любовь.

– Это произошло случайно. Меня мог видеть мальчик на дереве. Дети сказали бы о нас своим родителям…

– И что, – прервала его Любовь, – ты думаешь, что родители стали бы искать нас по всему острову? По-моему, они сразу собрали бы свои вещи и отплыли отсюда как можно дальше.

– Да и растрезвонили бы о нас всему свету, – закончил за нее Алекс.

– Ну почему ты всегда предполагаешь худшее? И вообще, почему ты думаешь о том, чего нет и не было на самом деле?

– Потому что это могло бы случиться.

– Но не случилось же!

Любовь еще никогда не была так взволнована. Алекс не переставал удивляться переменам, происходящим с его подругой. Вот и теперь она горячо протестовала против его логических выводов и переспорить ее не было никакой возможности.

Тем временем девочка, которая так и не оправилась от испуга, упросила родителей погрузиться на яхту и покинуть остров, где творятся странные вещи.

– Смотри, – сказала Любовь, – они отплывают.

– Ну и хорошо, – хмуро проговорил Алекс, чувствуя огромное облегчение.

– Как жаль, – грустно протянула Любовь, наблюдая за ними.

– Ты удивляешь меня, – сказал Алекс, не в силах сдержать улыбку, – неужели тебе не понятно, что если бы они задержались здесь, то могли бы наткнуться на нас или следы нашего пребывания на острове. А это было бы недопустимо.

– Ну вот и опять ты со своими мрачными предположениями…

Алекс вышел из терпения. Ему вдруг захотелось вырвать свою подругу из благостного состояния, в котором она пребывала и доказать ей, какой страшной опасности им удалось избежать.

– Ты можешь понять, что в случае, если они заметили бы нас, нам пришлось бы в спешном порядке покинуть этот остров? А ты только недавно говорила мне о том, как боишься этого!

– Но этого же не произошло! – стояла на своем Любовь. —

А вот если бы девочка погибла, а она обязательно погибла бы от укуса манговой змейки, то все было бы гораздо страшнее. Почему ты не хочешь ценить того хорошего, что случается с нами и постоянно думаешь о плохом? Люди уехали, дети остались живы и здоровы. Все хорошо закончилось. Мы должны радоваться, а на тебе лица нет от злости! Это неправильно!

Алекс собрался было сказать что-то, но взглянув на ее разрумянившееся лицо и горящие глаза, не стал этого делать. Он молча обнял ее и привлек к себе. Любовь сейчас же ответила на его ласку, прижавшись к нему всем телом и обвив руками шею Алекса.

– Я знаю, что ты очень добрый, – прошептала она, – поэтому я тебя люблю.

Алекс гладил ее густые пышные волосы, думая о том, что ни за что не смог бы сказать ей тех страшных слов, которые готовы были сорваться с его губ. Обнявшись, они пошли к хижине.

– А все-таки хорошо, что мы увидели этих людей. Какая прелесть – эти кудрявые ребятишки! У них, должно быть, замечательные родители. Эти люди выглядели такими счастливыми!.. Теперь я смогу говорить, что знаю о настоящем человеческом счастье, – произнесла Любовь, с легким сожалением оборачиваясь назад, в ту сторону, куда уходила яхта. – Я убедилась, что счастье есть на свете. И все вовсе не так страшно и плохо, как ты мне говорил. – Девушка лукаво взглянула на Алекса. – Только попробуй со мной поспорить и уверять меня, что здесь, на земле нельзя быть счастливыми.

Алекс не стал разубеждать подругу. Он не сказал Любови, что по данной ему инструкции, которую обязан был неукоснительно исполнять, ему надлежало уничтожить любого, кто видел их на острове. Если бы кто-то из детей заметил его и сообщил об этом родителям, Алекс вынужден был бы уничтожить всю семью и затопить яхту.

* * *

В воскресенье состоялось торжественное отбытие Дзержинца, который прихватил с собой и Тихомирова. Полковник не выказал особого удивления тем, что ассистент профессора собирается покинуть Базу непосредственно перед адвентацией. Степанов сказал Дзержинцу, что преспокойно справится без посторонней помощи. Это выглядело вполне правдоподобным, учитывая, что заканчивался генезис уже пятой серии, следовательно, профессор накопил достаточно опыта, чтобы не нуждаться в присутствии ассистента. Гораздо больше Дзержинца интересовали подробности похождений Геракла.

Степанов даже не пытался присутствовать при долгом, обстоятельном разговоре, зная, что полковник не допустит этого. Профессор был почти спокоен за своего питомца, не сомневаясь, что Геракл достаточно умен и не ударит в грязь лицом. И все же он то и дело отрывался от своих дел в ожидании окончания разговора. Степанову хотелось убедиться, что все прошло именно так, как он планировал. Этот „допрос“ был своего рода тестом для питомца Степанова. Общение с Дзержинцем требовало от человека немалого самообладания и крепких нервов. У самого профессора далеко не всегда хватало как первого, так и последнего. Дзержинец продержал Геракла больше двух часов. Когда, наконец, беседа была закончена и они вышли из кабинета, Степанов с удовлетворением отметил, что полковник выглядит более утомленным, нежели Геракл. В целом же, все прошло нормально.

– Я доволен работой ваших питомцев, профессор, – сказал Дзержинец, – но меня интересует один вопрос.

– Слушаю вас, полковник, – с готовностью обернулся к нему Степанов.

– Геракл дает стопроцентную гарантию того, что из троих посланных в живых остался он один.

Профессор кивнул.

– Вы можете с полной уверенностью подтвердить это?

– Я не присутствовал при выполнении операции, но доверяю Гераклу, как самому себе. Он отправлялся на задание с четкими инструкциями. Можно сказать, Геракл был запраграммирован и выполнил всю программу.

– Хотелось бы мне быть уверенным, так же, как вы, – сказал Дзержинец.

– Полковник, я как никто другой, хорошо знаю, что вам свойственна недоверчивость. Но в данном случае она совершенно не уместна. Я со всей ответственностью заявляю, что Геракл сказал вам полную правду. И к тому, прошло уже достаточно времени. Если бы наш посланник допустил какую-либо небрежность, то это уже давно выплыло бы наружу, – Степанов хохотнул, сообразив, что у него получился каламбур, – да, – продолжал он еще более уверенно, – выплыло бы наружу и в прямом, и в переносном смыслах.

Дзержинец отвел взгляд от профессора и стал смотреть на гебуртационные камеры.

– Скоро? – поинтересовался он, кивнув на них.

– Думаю, да, полковник, – ответил Степанов, в свою очередь поворачиваясь к гебуртационным камерам, – хотя в этом случае у меня нет столько твердой уверенности, как в случае с Гераклом. По нашим первоначальным прогнозам, адвентация должна начаться еще неделю назад. Подготовились, дежурили круглые сутки. А потом выяснилось, что это ложная тревога, процесс еще не завершен. Теперь мы снова находим признаки окончания генезиса, но насколько долго это будет проходить, я сказать не могу. Это совершенно новый фенотип, я не могу предсказать последствия данной модификации.

– Насколько мне помнится, вы так всегда говорили, профессор, – произнес Дзержинец.

Невозможно было понять, иронизирует он или говорит серьезно. Но по некоторым признакам можно было догадаться, что полковник пребывает в сравнительно неплохом настроении.

– Удовлетворите мое дилетантское любопытство, Антон Николаевич, – произнес Дзержинец в том же загадочном тоне, – насколько эта серия будет отличаться от предыдущей? Что касается меня, то я вполне доволен четвертой. Ваш Геракл кажется мне очень и очень перспективным галобионтом. Он умен, интеллектуально развит, кроме того быстро и четко соображает. А уж о его физической форме и говорить не приходится.

Теперь не оставалось сомнений, что Дзержинец был настроен очень доброжелательно.

– Откровенно говоря, мой дорогой Антон Николаевич, я не очень верил в стопроцентный успех осуществления нашего замысла. Но, как я убедился, наш Геракл и впрямь в великолепной физической форме. Вас не задевает, что я заявляю на него равные с вашими права?

– Ну что вы, полковник, разумеется, нет. Напротив, это мне льстит.

– Я хотел бы услышать точку зрения специалиста, продолжал расспросы Дзержинец, – как вы считаете, Антон Николаевич, Геракл остался в той же форме, в какой находился первоначально, или же его состояние изменилось?

– Сразу по прибытии Геракла я протестировал работу всех его органов. Результат таков: физическое состояние Геракла безупречно.

– А психическое?

Дзержинец сам не мог сказать бы сказать, как получилось, что с его языка сорвался этот вопрос. Возможно, он пытался пошутить. Однако реакция Степанова оказалась более чем странной. Профессор смешался, взгляд его забегал, руки нервно засучили. Дзержинец насторожился.

– Психическое? – переспросил Степанов.

– Что? Есть какие-то изменения? – насторожился Дзержинец.

– Я не могу так сразу ответить на этот вопрос, полковник, – произнес профессор, – нужно провести более глубокие исследования.

– Но есть какие-то намеки?

Степанов помолчал, по-прежнему избегая взгляда Дзержинца.

– Наверное, нет, полковник. Скорее всего, это просто сказалась усталость… – профессор умолк.

– Чья усталость, ваша или его?

– Я имею в виду Геракла. Он показался мне немного возбужденным. Но сегодня, по-моему, все хорошо.

– Вы уверены?

– Послушайте, полковник, – произнес Степанов, собравшись духом, – я уверен в одном: у меня все под контролем.

– Вам виднее, – ответил Дзержинец, но было ясно, что зародившиеся сомнения не оставляют его.

– Полковник, – заговорил Степанов, – вы отличный психолог, вам самому ничего не показалось странным в поведении Геракла, ведь вы проговорили с ним почти два часа?

– Представьте, нет, профессор. Геракл показался мне спокойным, уверенным в себе и на редкость хладнокровным. Мне импонируют эти черты в людях и я остался вполне доволен им. Но если вы, будучи специалистом, в чем-то сомневаетесь, значит, на это есть причины.

– Вы, как всегда, очень мнительны, полковник, – сказал успокоенный Степанов, – на самом деле ничего такого нет и не было. Дело очень деликатное, не знаю даже, как объяснить вам. Понимаете, создавая Геракла я постарался сделать его мозг способным к развитию, диалектике. Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Наверное, – ответил Дзержинец, – вы хотите сказать, что нервная система этого вашего питомца более чувствительна, чем у представителей прежних серий, я правильно вас понял?

– Да, что-то в этом роде. И не только нервная система, но и, так сказать, душевная организация. Предыдущие экземпляры были скорее биологическими роботами, Геракла же можно с полным правом назвать человеком, если показателем принадлежности к человечеству может считаться наличие души.

– Это хорошо или плохо?

– Видите ли, полковник, здесь, как и во всем другом наличествуют две стороны медали. Геракл способен самостоятельно принимать решения. Так сказать, импровизировать. Причем, его мощный интеллект и развитая интуиция позволяют рассчитывать, что принятое решение будет максимально оптимальным.

Дзержинец кивнул:

– Это я и оценил в вашем питомце.

– Но с другой стороны, человек, обладающий способностью принимать решения, может также и делать выводы. В момент, когда он находится вне моей досягаемости, этот процесс не поддается моему контролю. Вчера при разговоре с Гераклом мне показалось, что его восприятие жизни несколько изменилось.

В его суждениях появилось больше независимости.

– Означает ли это, что Геракл способен выйти из-под контроля? – Дзержинец проявлял все больше озабоченности.

– Гипотетически, да, – подумав проговорил Степанов, – но поскольку я постоянно владею ситуацией, этого не случится, по крайней мере, – выдержал многозначительную паузу, – до тех пор, пока я жив.

– Вы намекаете, что существуют особые методы воздействия на сознание Геракла, которыми владеете только вы?

– Приятно иметь дело с умным человеком, – Степанов издал тихий смешок и добавил: – но самое замечательное, это то, что сие зависит не от моего злобного умысла. Просто процесс генезиса происходил таким образом.

– То есть, Геракл устроен таким образом, что установка психопрограммы для него невозможна?

– Ни в коей мере, полковник! – засуетился Антон Николаевич. – В нем заложена определенная программа. Вы же не думаете, что я вот так запросто отправил галобионта на столь сложное задание? Разумеется, нет!

Степанов от всего сердца надеялся, что Дзержинец не заметит, как он лжет.

– Но жесткую психопрограмму я решил пока не устанавливать, – продолжал Степанов более уверенно, – поскольку от этого мы могли бы многое потерять. Вы лучше меня знаете, что в любой операции возникает хоть одна внештатная ситуация. Всего предусмотреть невозможно. И, – завершил Антон Николаевич уже совершенно спокойно, с долей даже самодовольства, – успех операции в Баренцевом море доказывает, что выбранная мною тактика нас не подвела. А вот как бы действовал Геракл, находись он под жесткой психопрограммой, я даже не рискую предполагать.

Подумав, Дзержинец решил, что Антон Николаевич прав.

– И все же хотелось бы знать, профессор, есть ли какие-нибудь меры воздействия на него в критической ситуации, буде таковая возникнет?

– Безусловно! Я владею некоторыми секретами. Достаточно посмотреть, как ведет себя Геракл в моем присутствии, чтобы отбросить все сомнения в его безусловной преданности мне, своему хозяину.

И это самодовольное утверждение не вызвало у полковника протеста.

– Превосходно, профессор, я понял ваш намек, – профессор с облегчением заметил, что лицо Дзержинца просветлело, казалось, Дзержинец даже повеселел и настроился на прежний иронический тон, – я и раньше заботился о вашем благополучии, а теперь удвою свои старания. Кстати, раз уж наш разговор зашел в такое русло, хочу еще раз высказать свое восхищение вашим замечательным внешним видом. Я знаю вас уже не первый и даже не второй десяток лет, но, по-моему, вы выглядите даже лучше, чем прежде.

– Здоровый образ жизни, обеспеченное существование, а, главное, возможность спокойно заниматься делом своей жизни, – скромно потупил взор Степанов.

– Вот как? – Дзержинец насмешливо поднял брови. – И это все? И никакой химии?

– Поживите здесь со мной хотя бы с полгодика и поймете, как мне удается сохранять удовлетворительную форму, – ответил Степанов.

– Благодарю за приглашение, профессор, буду иметь в виду. А теперь мне пора. Михаил Анатольевич уже готов?

– Полагаю, что да. Он пошел собираться сразу после вашего приезда.

– В таком случае нужно отправляться. Мне сегодня же необходимо попасть в Москву.

– Разрешите, я провожу вас?

– Разумеется, профессор, сделайте мне такое одолжение.

В этот момент, словно по волшебству, в дверях возник Тихомиров. Он был в своем лучшем выходном иссиня-черном кашемировом костюме, бледно-сиреневой рубашке и лиловом галстуке. Его черные ботинки были начищены до блеска.

– Да вы сегодня франтом, Михаил Анатольевич! – воскликнул Степанов.

Тихомиров посмотрел на профессора с плохо скрытым раздражением.

– Вы так говорите, будто впервые видите меня в этом костюме, – пробурчал он.

– Вам, действительно, очень идет эта цветовая гамма, – вставил свое слово Дзержинец.

Тихомиров не нашелся, что ответить.

– Ну что ж, раз Михаил Анатольевич уже готов, надо отправляться в путь, – резюмировал полковник.

– Одну минутку, – встрепенулся Антон Николаевич, – я только позову Геракла, нужно, чтобы кто-нибудь оставался в лаборатории.

– Как, вы доверяете Гераклу такие вещи? – изумился Дзержинец.

– Я много чего могу доверить Гераклу, – ответил Степанов, – уверяю вас, он превосходно справится.

– Даже не хуже, чем я, – неожиданно добавил Тихомиров.

Дзержинец недоуменно переводил взгляд с ассистента на профессора и обратно. Не понадобилось особенной наблюдательности, чтобы догадаться, что между Степановым и Тихомировым пробежала черная кошка. Дзержинец заговорил об этом, когда они шли по тоннелю.

– Михаил Анатольевич, – произнес он, – мне кажется, вы в последнее время не особенно в духе. Я не ошибаюсь?

– Я просто устал, полковник, только и всего, – отозвался Тихомиров, – знаете, когда столько месяцев безвылазно находишься в замкнутом пространстве и постоянно видишь одного и того же человека, рано или поздно в отношениях наступает критическая стадия, когда необходим отдых друг от друга. У нас с Антоном Николаевичем эта стадия длится уже вторую неделю.

– Что-то я не замечал подавленности в профессоре, – произнес Дзержинец.

– Еще бы, – Тихомиров усмехнулся, – он весь в ожидании своих очередных питомцев. Не станете же вы сравнивать меня – рядового научного сотрудника – с гениальным ученым. Вам не приходилось выступать в роли няньки вечно рассеянного и погруженного в свои изыскания человека. Вам не понять, как это утомляет.

– Да, – Дзержинец изобразил сочувствие, – наверное, вы правы, это и впрямь тяжело.

– Не то слово, полковник! – Тихомиров явно начал увлекаться, Дзержинец, держась чуть позади, не сводил с ассистента внимательного взгляда.

– Я безумно устал от постоянных капризов, вечных выражений недовольства. При этом, если раньше хотя бы время от времени на профессора находила потребность повиниться и в нем просыпались отеческие чувства, то теперь этого нет и в помине! Я для него стал пустым местом. Он настолько ушел в себя и свои исследования, что не замечает ничего и никого вокруг. Этот несчастный Геракл стал для него во сто крат более значительной персоной, чем я и вы, вместе взятые!..

Он говорил бы еще долго, если бы Дзержинцу не прискучило слушать эти жалобные излияния.

– Вам нужно отдохнуть, Михаил Анатольевич, – произнес он, перебивая Тихомирова на полуслове, – вы стали слишком ранимым и мнительным.

– Да, пожалуй, – сразу согласился Тихомиров, мгновенно превратившись в прежнего скромного и почти незаметного ассистента.

* * *

Эту ночь они провели без сна. Остаток дня Любовь была молчаливой и задумчивой. Алекс не решался тревожить ее расспросами, он и сам чувствовал некоторую подавленность. Что-то было не так в этом мире. Понимание этого пришло далеко не в тот день, когда он боролся с чувством долга и приказом того, кто велел ему называть себя Хозяином, но которого он предпочитал называть профессором. Алекс уже за долго до этого дня, в самом начале их с Любовью пребывания на острове, не переставал задаваться одними и теми же вопросами: почему они здесь? что они должны будут делать потом? Был еще один, самый важный вопрос, не дававший Алексу покоя: в чем их с Любовью предназначение? В том, что ни он, ни она не принадлежат самим себе, не было ни малейших сомнений. Так кому же они принадлежат? „Хозяину“? Не похоже. Он показался Алексу не достаточно могущественным. В том человеке ощущалась скрытая злоба, какая-то неуверенность и страх. „Хозяин“ явно боялся кого-то и ненавидел. Впрочем, эти чувства, как правило, всегда бывают сродни друг другу. Алекс не мог разобраться в собственных ощущениях. Тот человек вызывал в нем противоречивые эмоции, чаще всего жалость, иногда даже нечто, похожее на презрение, а однажды Алекс почувствовал гнев. Это произошло в самый последний момент, перед их с Любовью отправлением на остров. Тогда „хозяин“, провожавший их до шлюза, вдруг схватил Алекса за руку, до боли сжал ее влажными от пота ледяными пальцами и зашипел ему на ухо:

– Если я узнаю, что ты прикоснулся к ней, вам обоим не поздоровится. Ты меня понял?

Алекс увидел мрачный блеск глаз фанатика, острые мелкие зубы, обнаженные в зверином оскале и бледное, как полотно лицо. Он не знал, что ответить этому человеку, вырвал свою руку, отвернулся и пошел вперед, догонять исчезающую из вида Любовь.

– Постой! – громким шепотом продолжал „хозяин“, схватив Алекса за плечо и рванув к себе. – Ты меня понял?

– Да, – ответил Алекс.

– Запомни хорошенько: не смей прикасаться к ней даже пальцем, иначе я накажу и тебя, и ее.

– Хорошо, я понял вас, – повторил Алекс.

Ему пришлось выдержать долгий полубезумный взгляд. Первым отвел глаза тот, кто называл себя „хозяином“.

– Иди, – процедил он, подтолкнув Алекса в спину.

Именно в этот момент он вдруг ощутил гнев. Алексу захотелось развернуться и толкнуть в ответ этого вздорного злобного человека. Но он, разумеется, не стал этого делать. Любовь уже почти скрылась из вида и он поспешил за ней.

Иногда Алекс вспоминал слова „хозяина“. Сначала он вообще не понимал, к чему они были сказаны. Понимание стало приходить потом. Примерно с того времени, когда он стал смотреть на Любовь, как на самое дорогое, любимое и желанное существо на земле. Алекс знал о так называемом комплексе Отелло и догадался, что бедняга-„хозяин“ болен именно этой болезнью. Тот человек хотел Любовь и безумно ревновал ее к Алексу. Видимо, у него не оставалось иного выхода, кроме как отослать их на остров, но делал он это явно не по доброй воле. Наверняка „хозяин“ ненавидел Алекса, воспринимая его как соперника, который будет иметь возможность жить рядом с женщиной, что должна, по его мнению, принадлежать только ему и никому другому.

Скорее всего, Алекс никогда не нарушил бы обещания, вырванного из него чуть ли не клещами. Если бы не сама Любовь.

Вечером, после купания, девушка сама подошла к нему.

– Я хочу быть с тобой, – сказала она.

Алекс недоуменно посмотрел на девушку.

– Ты и так со мной, – ответил он с ласковой улыбкой.

– Не смейся надо мной, ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, – произнесла Любовь, выглядевшая немного обиженной.

Алекс покачал головой, любуясь ее чудными волосами, развеваемыми свежим ветерком.

– Ты помнишь, что я тебе говорила там, – Любовь указала на вершину горы.

Алекс кивнул, не переставая улыбаться.

– Я люблю тебя, – сказала она, – я хочу быть с тобой.

Она подошла к Алексу вплотную и прижалась к нему всем телом.

– Я хочу быть твоей, – шепнула она, обвив руками его шею.

В этот момент он утратил чувство реальности. Близость любимой девушки, жар ее гибкого тела, ощущение мягких рук на плечах заставила его позабыть обо всем. Только сейчас он осознал, как ждал этой заветной минуты. Его руки обхватили ее талию. Он наслаждался прикосновением к ее нежной гладкой, как атлас, коже. Любовь поднялась на цыпочки и их губы слились в долгом поцелуе, от которого кружилась голова и земля уходила из-под ног.

– Я люблю тебя, – прошептал он впервые и сам поразился, что так долго мог не говорить ей этого.

Любовь засмеялась тихим смехом, ее глаза заискрились слезами счастья. Она взяла его за руки и легла на еще теплый песок, потянув Алекса за собой… Потом он целовал каждый изгиб ее тела, а она шептала слова любви, не зная, что до нее их говорили тысячи женщин. Она все открывала для себя заново. Алекс знал это и тем ценнее был для него ее глубокий, страстный порыв… Потом они лежали на остывающем песке, а золотой закат освещал их нагие тела. Любовь плакала и смеялась одновременно. Алекс не мог отвести от нее глаз. Никогда еще она не казалась ему такой женственной, такой прекрасной. Он понимал, что переживает едва ли не самые счастливые мгновения своей жизни. И ему было больно от осознания того, что скоро это счастье закончится. Утешало лишь то, что Любовь, казалось не задумывалась над этим, наслаждаясь неизведанными ощущениями. Но заглянув в ее наполненные слезами глаза, он увидел в них такую же щемящую тоску, которая проснулась в нем почти одновременно с ощущением блаженства. Любовь знала все.

ГЛАВА 7

Тихомиров расстался с Дзержинцем в аэропорту курортного города. Полковник отбывал в Москву, а Михаил Анатольевич отправлялся в Екатеринбург – город, где он родился и вырос, и куда ездил каждый год, чтобы повидать дорогие сердцу места. Зная об этой давней традиции, Дзержинец вручил Тихомирову билет на самолет в машине, по дороге в аэропорт. На протяжении всего пути они молчали. Дзержинец был занят своими мыслями и, казалось, напрочь забыл о существовании Тихомирова. А тот больше не делал попыток излить полковнику свои горести, горячо сожалея о том, что вообще предпринял такую попытку, представ перед Дзержинцем полнейшим ничтожеством.

– Встретимся здесь же через неделю, – сказал Дзержинец и не подавая руки смешался с толпой пассажиров, спешащих на московский рейс.

Тихомиров проводил полковника взглядом и не спеша направился к кассе, чтобы поменять свой билет. Он знал, что за ним наверняка следят люди из Безопасности, но, если раньше это беспокоило его, то теперь ему было абсолютно все равно. В любом случае в аэропорту они не стали бы ничего предпринимать – слишком людное место.

На сей раз Дзержинец ошибался – Тихомиров вовсе не намерен был ехать в родной город. У него были совсем иные планы. Они зрели в его голове уже давно. Михаил Анатольевич мог часами продумывать и прорабатывать все детали задуманного мероприятия. Всякий раз Тихомиров резюмировал свои размышления следующим образом: он никогда не решится на осуществление своего дикого замысла. Но чем больше проходило времени, чем больше унижений испытывал ассистент от своего руководителя, тем серьезнее он задумывался и тем вероятнее ему казалось воплощение задуманного в жизнь.

Тихомиров оглядел зал. Интересно, кто из многочисленных пассажиров, покидающих южный город на исходе курортного сезона, на самом деле человек из Безопасности, не спускающий с него, Тихомирова, взгляда? А впрочем, не все ли равно! Антон Николаевич пожал плечами, не замечая, что выглядит при этом довольно эксцентрично.

Он собирался поменять билет и отправиться в Санкт-Петербург, тем паче, что в родном городе Тихомирова никто не ждал. Родственников ассистент профессора не имел – он был выходцем из детского дома. Степанов, обративший внимание на способного, исполнительного студента, подающего немалые надежды, взял его под опеку и пестовал до окончания института. Потом Антон Николаевич помог Тихомирову сдать кандидатский минимум, защитить диссертацию и взял в свой НИИ младшим научным сотрудником. Степанов помогал Михаилу Анатольевичу не только в продвижении по карьерной лестнице. Он способствовал и решению его бытовых проблем. Провинциальный студент без кола-без двора, без единой родной души на всем белом свете, нашел в Антоне Николаевиче понимание и поддержку. Степанов помог Тихомирову получить постоянную прописку в Москве, частенько выручал деньгами, а однажды даже приютил у себя на полтора месяца. Нечего и говорить, что не было человека, более преданного Антону Николаевичу, чем Тихомиров. Они всегда работали вместе. Степанов посвящал своего ученика во все детали исследований, больше того, Тихомиров был вхож и сердечные дела Степанова. Спустя десяток лет после их первой встречи, Михаила Анатольевича с полным правом можно было назвать доверенным лицом профессора, бывшего тогда еще доктором наук. Степанов не без оснований считал, что может рассчитывать на своего ассистента в любой ситуации. Тихомиров был готов для Антона Николаевича в огонь и в воду, причем он сделал бы это не просто из желания исполнить долг, а с великой радостью. И тогда, когда Степанов предложил Тихомирову спуститься вместе с ним под воду и отгородиться от внешнего мира на долгие годы, ассистент, ни секунды не сомневаясь, пошел за своим покровителем. Кто бы мог подумать, что придет время, когда от былой преданности не останется и следа? А вот пришло. Все изменилось. Место в сердце профессора, ранее прочно занимаемое Тихомировым, становилось все меньше и вскоре его и вовсе не осталось. Ассистент был безжалостно вытеснен из сердца своего обожаемого покровителя неким выскочкой, грубым, амбициозным и беспардонным. Если бы он мог отомстить Гераклу! Устранить его таким образом, чтобы не нанести вреда Степанову. Но как он это сделает? Постепенно неприязнь к Гераклу стала распространяться и на профессора. До Тихомирова стало доходить, что дело даже не в сопернике, а в самом Степанове. Антон Николаевич замыкался в себе, становился все раздражительнее. Прошли те времена, когда они подолгу беседовали между собой, делились сокровенными мыслями и мечтами. По правде сказать, делился в основном Степанов, Тихомиров же выступал в роли слушателя. Но какое наслаждение доставляли ему эти неспешные беседы со старшим наставником! Лишенный их, Тихомиров почувствовал себя таким же обездоленным, каким был в бытность свою обитателем свердловского детского дома номер восемнадцать. В детском доме он был, что называется, изгоем. С ним никто не хотел иметь дела. Маленький Миша не получал других знаков знаков внимания, кроме пинков и зуботычин. Его называли „недоростком“, „заморышем“ и другими прозвищами. Хуже всего было то, что мальчика недолюбливали и воспитатели. Миша мог противопоставить всеобщей неприязни лишь вечное молчаливое презрение. Он подолгу просиживал в одиночестве, где-нибудь в темном уголке, доедая припасенную с обеда или ужина краюху черного хлеба, приправленную горькими слезами. Как он ненавидел свою жизнь! Как он ждал счастливого освобождения из мрачных стен детдома! Как мечтал о светлом будущем, которое непременно когда-нибудь настанет. Тихомиров не только мечтал о этом, но и прикладывал все старания, не жалея сил, чтобы успешно окончить школу, получить приличный аттестат зрелости и накопить достаточно знаний для поступления в столичный ВУЗ. Это удалось Михаилу Анатольевичу. Но только он один знал, каких усилий стоило достижение главной мечты его детства.

Степанова Михаил Анатольевич воспринимал почти как господа бога. Он готов был молиться на своего покровителя, выделившего незаметного студента из пестрой массы молодежи. Жизнь уже не была беспросветной. Перед его мысленным взором замаячили прекрасные горизонты. И тем жестче стало разочарование, когда на подходе к достижению предела его желаний, покровитель охладел к Тихомирову, выбрав себе другого наперсника. Михаил Анатольевич и сам не подозревал, сколько в нем тайной нравственной силы, как сильна может быть в нем ненависть и жажда мести.

Сначала Тихомиров подумывал поехать в Москву, но очень быстро осознал, что в первопрестольной осуществление его планов маловероятно. Он понял, что в Москве ему и шагу не дадут ступить, заметут сразу же. Тогда возникла идея отправиться в северную столицу. Это желание можно было объяснить вполне естественными причинами: человеку захотелось полюбоваться красотами одного из самых прекрасных городов мира. А то, что он не предупредил об этом заранее, Тихомиров собирался списать на спонтанно возникшее острое желание, которому он не мог противостоять. Однако в глубине души Михаил Анатольевич надеялся, что ему не придется объяснять свой неожиданный поступок. Он рассчитывал успеть воплотить в жизни свой замысел о того, как его заластают люди Дзержинца. А после этого, хоть трава не расти! Терять Тихомирову все равно было уже нечего. Он и так потерял все, что успел приобрести в этой жизни. Мечта рухнула, так и не сумев осуществиться. Осталась одна лишь месть. На нее-то он и собирался потратить остаток своих сил и отпущенных ему дней жизни.

Все виделось Тихомирову предельно простым. Он приедет в Санкт-Петербург, отправит сообщения в несколько крупнейших изданий, если удастся, попадет на телевидение и даст интервью. Выступление с телеэкрана было для Тихомирова пределом его устремлений. Когда он думал об этом, его пульс учащался, а лоб покрывала испарина. Для человека, привыкшего воспринимать себя, как мелкую сошку, бесплатное приложение к во сто крат более значительной персоне, которое легко можно заменить на другую кандидатуру, возможность обнародовать сенсационную информацию являлась венцом желаний. С сильно бьющимся сердцем Тихомиров представлял себя выступающим перед телевизионной камерой и вещающим миру о таинственном подводном объекте, где непризнанный гений создает фантастические существа, несущие угрозу всей цивилизации. А чтобы его не признали сумасшедшим, Михаил Анатольевич прихватил с собой дискету с информацией. Любой специалист, мало-мальски разбирающийся в генетике, без особого труда смог бы понять, что факты, собранные на этой дискете имеют вполне научную основу. Разработки Степанова поражали своей простотой. Профессор был далеко не первым, кто посвятил свою жизнь исследованиям и манипуляциями с ДНК. Но, возможно, он был одним из немногих, кто решился совместить их с научными изысканиями иного рода – клонированием живых организмов.

Он как истинный гений сумел сделать открытие в областях, которые, казалось, были изучены вдоль и поперек, найти новую грань в том, что представлялось очевидным и абсолютно ясным…

А для случая, если его не захотят слушать даже после предоставления дискеты, у Тихомирова был припасен главный козырь – информация о гибели подлодки „Антей“. Михаил Анатольевич не сомневался, что стоит ему заикнуться о затонувшей субмарине, вокруг него соберется рой журналистов, гоняющихся за сенсацией.

Первоочередной задачей Тихомиров считал благополучный отлет в Санкт-Петербург. Михаил Анатольевич опасался, что следящие за ним люди Дзержинца не дадут ему такой возможности. Вспомнив, как неосторожно разоткровенничался с полковником, Тихомиров стиснул зубы от злобы на себя самого. Как мог он поддаться этой идиотской слабости! А что было бы, если бы Дзержинец не был так занят собственными хлопотами и придал больше значения моральному состоянию ассистента профессора? За этим неминуемо последовало бы ужесточение слежки за ним, а в худшем случае, полный запрет на отбытие с Базы, что стало бы настоящей катастрофой.

Тихомиров твердил себе, что должен призвать все свое хладнокровие и не допускать подобных срывов. Но, если бы он мог видеть себя со стороны, то сразу понял бы, как тщетны его усилия. Бледное лицо, беззвучно шевелящиеся губы, беспокойный взгляд, суетливость движений выдавали Тихомирова с головой. Спасали лишь обилие народа и сутолока в зале аэропорта. Никому не было дела, до одинокого человека в иссиня-черном костюме с небольшим чемоданчиком в левой руке.

Михаил Анатольевич не стал сдавать свой билет до Екатеринбурга, поскольку опасался привлекать к себе лишнее внимание. У него было достаточно денег для покупки билета до Санкт-Петербурга. Большую часть суммы Тихомиров получил от Дзержинца, кое-что у него оставалось с прошлого отпуска – жизнь научила Михаила Анатольевича бережливости. На его счастье, удалось приобрести билет на сегодняшний рейс, правда, пришлось отдать за него почти половину всех имевшихся в наличии денег, так как оставались места только в салоне первого класса.

Фортуна не покидала Тихомирова и дальше: вылет самолета в северную столицу производился практически одновременно со екатеринбургским. Таким образом Михаил Анатольевич благополучно занял место в самолете. Но до самого отлета он не переставал тревожно озираться по сторонам, ожидая увидеть спешащих к самолету людей в форме. Только тогда, когда стюардесса произнесла долгожданные слова: „Пристегните ремни“ и уши слегка заложило при подъеме самолета в воздух, Тихомиров облегченно перевел дыхание. Наблюдая через иллюминатор, как взлетная полоса стремительно исчезает из вида, Михаил Анатольевич сказал себе, что сама судьба содействует исполнению его замыслов.

* * *

Степанов спешил в главную лабораторию, где его ждал Геракл. Наконец-то профессору удалось избавиться от лишних людей, чье присутствие при адвентации он считал более чем нежелательным. Угрозы остаться без ассистента у Степанова не было, так он мог полностью положиться на Геракла. Зато представилась великолепная возможность приступить к завершению процесса генезиса без посторонних, к разряду коих Антон Николаевич с недавних пор стал причислять и Тихомирова. Он уже не мог вспомнить, откуда взялось это отчуждение между ним и ассистентом. Просто в один прекрасный момент он вдруг понял, что Тихомиров его раздражает. Степанов и раньше знал ассистента, как человека, довольно ограниченного ума, но смирялся с этим, считая, что недостаток интеллектуального развития компенсируется в ассистенте безукоризненной исполнительностью и редкостной преданностью. Однако с тех пор, как в его распоряжении появился Геракл, чьи преданность и исполнительность ни в чем не уступали Тихомировским, он стал смотреть на своего давнего помощника другими глазами. В Геракле было то, чего не хватало Михаилу Анатольевичу, а именно: быстрота соображения, смелость в принятии решений, независимость суждений и высочайший коэффициент интеллектуального развития. IQ Геракла составлял 145. Кроме того, Геракл интересовал Степанова и по иным причинам. Он представлял собой профессора, являясь на данном этапе его работы лучшим экземпляром. Недаром полковник остался столь доволен успехами питомца Степанова. Всякий раз, взглядывая на Геракла, профессор испытывал чувство гордости. Пожалуй, это создание было для него самым дорогим в жизни существом. Степанов не сомневался, что вскоре у него появятся и более совершенные творения – над этим-то он как раз и работал, но Геракл наверняка останется для него, если так можно выразиться, любимчиком. Ибо в него были вложены те черты, которых всегда не хватало Степанову. Геракл был смелым, находчивым, решительным, сильным и духом, и телом. Он никогда не задавал лишних вопросов, не проявлял чрезмерного любопытства, был ровен и хладнокровен; именно таких качеств весьма и весьма не доставало Тихомирову. Но профессор ценил в своем питомце не только это. Гораздо более важным и привлекательным в Геракле он находил то, что рассудок галобионта был свободен от всяческих догм и предрассудков. Степанов называл это „чистым разумом“. Разумеется, в его питомце наличествовали и инстинкты, без которых невозможно полноценное существование человека как части части животного мира. Но профессор постарался, чтобы Геракл мог без труда обуздывать себя, если это было необходимо. Пожалуй, он был единственным, кого профессор хотел видеть в главной лаборатории во время адвентации. Хотя, положа руку на сердце, Степанов предпочел бы остаться один, но к сожалению, процедура была слишком сложна, чтобы он мог с ней справиться без ассистента.

– Как у нас дела? – спросил Антон Николаевич, распахнув дверь и с нетерпением приближаясь к гебуртационным камерам.

В лаборатории стоял ровный мерный гул. Неискушенному человеку звук показался бы точно таким, как обычно, но Степанов сразу обратил внимание на то, что приборы переключились на иной режим работы. Из этого следовало, что процесс генезиса близок к завершению.

– Все без изменений, Хозяин, – отвечал Геракл, вставая со стула.

– Это очень хорошо. Я боялся, что не успею к началу, – сказал Степанов так, словно спешил на увертюру „Бориса Годунова“ в Большом.

По сложившейся у него привычке, первым делом Антон Николаевич приблизился к крайней справа гебуртационной камере, той самой, что стояла на возвышении. Не было сомнений, что больше всего его занимает именно она. На первый взгляд, внутри все оставалось без изменений. Но острый глаз Степанова тотчас же обнаружил некоторое важнейшие перемены. Свечение становилось бледнее и прозрачнее, огрстекло было не таким прозрачным, словно начиная едва заметно запотевать. Примерно то же самое происходило и в других гебуртационных камерах.

– Я не ошибся, – пробормотал он себе под нос, – уже началось.

Профессор подскочил к пульту управления гебуртационными камерами.

– Геракл, – крикнул он через плечо, махнув рукой в сторону первой камеры, – следи за ней.

Тот не сразу понял, что имеет в виду Хозяин, лишь по направлению движения руки Степанова Геракл догадался, о чем идет речь и подошел к возвышению. Генезис заканчивался. Сине-зеленый сверкающий туман почти полностью рассеялся и Геракл с изумлением воззрился на выступившее из свечения лицо. Это было самое прекрасное лицо из всех, которые он успел увидеть в своей жизни. Но не это потрясло Геракла. Он видел лицо… женщины.

На пульте загорелась ярким светом оранжевая лампочка, тонкий тихий писк возвестил о том, что в следующую секунду, жидкость будет выкачана из гебуртационной камеры и внутрь нее начнет поступать кислород. Геракл, заворожено рассматривающий женское лицо, почувствовал сильный толчок в спину. Он с трудом сохранил равновесие, больно ударившись о соседнюю со стоящей на возвышении гебуртационную камеру. Обернувшись, Геракл увидел физиономию Степанова, почти совершенно утратившую человеческий облик. Страшный оскал делал его похожим на голодного волка, нагнавшего, наконец, свою добычу. Не дыша, профессор наблюдал за тем, как внутренность камеры заполняется кислородом, и ноздри женщины начинают чуть заметно шевелиться, вдыхая животворящий газ.

– Вот ты какая, – с какими-то жуткими бульканьями и хрипами проговорил Степанов, поставив в тупик обычно невозмутимого Геракла.

Правильные черты овального лица, пухлые ярко-малиновые губы, тонкие дуги темных бровей, длинные ресницы, спящие на нижних веках огромных глаз, маленький, слегка вздернутый нос, довольно высокий, чуть выпуклый лоб и пышные золотые локоны, выглядевшие так, словно их обладательница только что вышла их парикмахерского салона… Она была еще прекрасней, чем он представлял в самых смелых своих мечтах. Степанов тяжело дышал, из его перекосившегося рта вылетали нечленораздельные звуки. Чтобы прогнать туман, застилающий заслезившиеся глаза, профессор до боли растирал веки обоими кулаками. Он не замечал, что удивление Геракла все более возрастает. Степанов совершенно утратил чувство реальности. Он всем своим существом погрузился в изучение женского лица под стеклом гебуртационной камеры.

Наконец, не в силах сдерживать сонм обуревающих его чувств, Степанов оторвался от болезненного созерцания. Схватившись за сердце, готовое выскочить из груди, профессор обернулся к Гераклу.

– Помоги, – выдавил он из себя.

Геракл подскочил к Хозяину и поддержал его за локоть.

– М-мне… н-нужно… с-с-сесть… – чуть слышно проговорил Степанов, оперевшись о помощника.

Геракл собрался было подвести профессора к креслу.

– Нет! – крикнул Степанов, вцепившись в край гебуртационной камеры. – Принеси мне стул сюда.

Он был не в состоянии отойти от нее хотя бы на шаг. Ему вдруг показалось, что увиденное под стеклом – лишь плод его воспаленного воображения и, стоит ему отвернуться, – все исчезнет.

Геракл оставил Хозяина у возвышения и бросился за треногим табуретом, стоявшим рядом с пультом управления. Он успел как раз вовремя. Еще несколько секунд и подкашивающиеся от слабости ноги профессора не выдержали бы и Степанов рухнул бы на мраморный пол лаборатории.

– Ты видел ее? – шепнул Антон Николаевич Гераклу, указывая подбородком на окошко гебуртационной камеры.

– Да, Хозяин, я видел, – отозвался тот.

– Что ты видел? – спросил Степанов чуть громче и уверенней.

– Женщину.

– К-какую? – выдохнул профессор, стиснув руку Геракла ледяными пальцами.

– Женщину с золотистыми волосами. По-моему, она красива.

Тут Степанов повел себя совершено непонятно. Некоторое время он ошалело смотрел на Геракла, после чего разразился диким смехом, от которого содрогалось все его тело. Этот смех нимало не был похож на обычное тихое блеяние. Так могут хохотать только безумцы.

– Красивая, – сквозь смех произнес Степанов, – ты говоришь, она красивая…

Геракл молчал, раздумывая, что бы сделать для прекращения истерического приступа Хозяина.

– Нет, мой друг, ты не прав, – заговорил Степанов, – справившись со смехом, – она не красива, она прекрасна. Прекрасна, как Елена Троянская, как богиня Афродита, как фея… – и снова зашелся в громком хохоте.

Профессор начал задыхаться, его обычно бледное лицо посинело, губы приобрели сизоватый оттенок, глаза выкатились из орбит. Геракл подошел к стеклянному шкафчику с медикаментами, вынул из него ампулу с препаратом, обладающим мощным седативным эффектом. Каким-то чудом Степанов увидел приблизившегося к нему Геракла со шприцем в руке. Профессор замотал головой, безуспешно пытаясь что-то произнести. Геракл догадался, что Степанов категорически воспротивился инъекции. Бросив шприц, Геракл налил в стакан воды и плеснул ею в лицо профессору. Это немного подействовало. Следующую порцию воды Степанов отправил себе в рот.

– Вам лучше, Хозяин? – спросил Геракл, склонившись над профессором.

Вместо ответа, тот слабо кивнул. Истерика пошла на убыль. Нечеловеческим усилием воли Степанову удалось взять себя в руки. Но еще в течение десяти минут, он бессильно полулежал на табурете, прислонившись к Гераклу, который не отходил от Хозяина ни на шаг.

– Все в порядке, мой друг, – наконец произнес Степанов сдавленным голосом, – принеси моего бальзама, мне нужно подкрепить свои силы.

Геракл подошел к шкафчику и вынул из него квадратную темную бутылочку с кроваво-красной жидкостью. Степанов сам изобрел этот эликсир, один глоток которого вливал в человека живительные силы.

Выпив, профессор сразу почувствовал прилив энергии, одновременно с этим пришло душевное спокойствие. Он даже нашел в себе силы иронизировать над своей слабостью.

– Я выглядел смешно, – произнес Степанов с кривой улыбкой, – не правда ли, мой друг?

Геракл молча покачал головой. Он не разделял мнения своего Хозяина.

– Ты встревожился за меня, не так ли? – продолжал Степанов.

– Я удивился, Хозяин, – спокойно ответил Геракл, – мне еще ни приходилось видеть вас в таком странном состоянии.

– В таком случае, считай, что тебе повезло, – все с той же улыбкой проговорил профессор, – ты был первым, кому довелось увидеть меня таким.

– Думаю, дело того стоит, – произнес помощник профессора.

– Ты о чем? – недоуменно спросил Антон Николаевич.

– Я имею в виду, что раз вы так реагируете, Хозяин, значит, на то есть веские причины, – поспешно пояснил Геракл.

– Ты, как всегда прав, мой друг, – увлеченно заговорил Степанов, – мы с тобой стоим на пороге величайшего открытия. Более того, я, и ты вместе со мной, вступаем в новую эпоху нашего существования. Знаешь ли ты, как это бывает, когда человек долгие десятилетия живет лишь одной идеей, одним-единственным устремлением, отдает все свои силы, бросает на чашу весов все, что когда-либо имел в жизни… – Степанов помолчал. У него вновь возникло желание повернуться в сторону гебуртационной камеры и заглянуть в окошечко, однако профессор был еще слишком слаб, чтобы решиться на это. – И вот, – продолжал он, взглянув на Геракла долгим взглядом, словно ища у помощника моральной поддержки, – наступает миг, когда человек этот находится у самой грани, когда мечта, снедавшая его большую часть жизни, близка к осуществлению.

Степанов снова умолк и провел рукой по лицу, глубоко вздохнув.

– Знаешь ли, друг мой, – вновь обратился он к Гераклу, – я не могу сказать, что чувствуется острее: осуществление заветной мечты, либо ее крушение. Надо сказать, и в том и другом случае боль бывает одинаково невыносимой.

– Я не могу этого понять, Хозяин, – промолвил Геракл.

В отличие от Степанова, он поминутно возвращался взглядом к окошку в гебуртационной камере, ощущая смутное смятение, природа которого не была ясна ему самому.

Профессор оживлялся, меланхолия стала уступать место привычному азарту, неизменно приходившему на последних стадиях работы. Он старательно отгонял все мысли о том существе, которое находилось под стеклом камеры, заставляя себя воспринимать происходящее как обычный процесс адвентации, свидетелем которого ему приходилось бывать неоднократно.

* * *

Дзержинец подлетал к Москве. Ему приходилось напрягать все свои силы, чтобы не выдать снедающего его волнения. Полчаса назад ему позвонил на сотовый командир отряда слежения, сообщив, что Тихомиров сел не на свой самолет и отправляется не в Екатеринбург, а в Питер.

– Перехватите его в аэропорту, – отдал приказание Дзержинец, – отвечаете за него головой, – добавил он прежде, чем отключиться.

Стало быть, не зря его в последнее время преследовали сомнения. Правда, большей частью беспокойство относилось не к Тихомирову, а к его руководителю, Степанову. Теперь же оказывается, что заговор замыслил не профессор, а его ассистент, такой тихий, незаметный, исполнительный человечишко, что его трудно было представить в роли бунтаря. Дзержинец нещадно клял себя за то, что не отреагировал адекватно на странные речи Тихомирова, когда они направлялись в аэропорт. Как он мог так легкомысленно проигнорировать откуда не возьмись взявшуюся горячность и злобность в ассистенте Степанова? Как мог он со спокойной душой отпустить этого сорвавшегося с катушек идиота?

Дзержинец знал, что всему виной тревоги последних дней. Слишком много было поводов для беспокойства, чтобы он мог в равной степени распространять внимание на все, что происходило вокруг него. А может быть, он просто-напросто стареет, теряет хватку? От этой мысли Дзержинцу стало и вовсе не по себе. Разумеется, нужно быть гением тактики и стратегии, чтобы с равным успехом уметь контролировать столь широкий спектр деятельности. Дзержинец всегда понимал это. Нередко ему приходили в голову мысли о том, что не помешало бы завести помощника, который курировал бы вместе с ним работу морской лаборатории. Но всякий раз полковник откладывал это намерение на потом, надеясь, что рано или поздно подыщет человека, подходящего для этой ипостаси. Однако до последнего момента такой человек так и не появлялся на горизонте.

Дзержинец напряженно обдумывал ситуацию. Сначала он порывался немедленно по возвращении в Москву лететь в Санкт-Петербург, чтобы лично присутствовать при задержании Тихомирова. Но поразмыслив, полковник решил, что делать этого не стоит. Его люди достаточно расторопны и смогут справиться сами, без его руководства.

Дзержинец понимал, что не успокоится до тех пор, пока не получит сообщения о поимке Тихомирова. Тут ему в голову пришла еще одна мысль. Полковник вынул из внутреннего кармана сотовый и набрал номер.

– Слушаю, – немедленно раздался голос командира отряда слежения, лейтенанта Макарова.

– Это я, – коротко сказал Дзержинец.

– Слушаю, товарищ полковник, – повторил Макаров.

– Возьмите его в любом виде.

– Слушаюсь, товарищ полковник, – ответил лейтенант.

Дзержинец облокотился затылком о спинку кресла, думая о том, что это, пожалуй, будет самым оптимальным выходом. С этого момента он больше предпочитал увидеть Тихомирова мертвым, чем живым.

* * *

Тихомиров был на верху блаженства. Теперь, когда его взору представился вид северной столицы, Михаил Анатольевич совершенно успокоился и пришел в приподнятое расположение духа. Мрачные мысли, угнетавшие Тихомирова в течение стольких месяцев, уступили место предвкушению приближающегося удовлетворения. Скоро наступит тот долгожданный миг, когда он поквитается со Степановым, отравившим ему существование. Раздумывая над этим, Тихомиров и сам удивился тому, сколько в нем, оказывается, может накопиться злобы. Раньше Михаил Анатольевич не подозревал, что способен на такую страшную месть. Он ведь собирался совершить немного-немало, как уничтожить своего благодетеля, которому был обязан всем в жизни. Вернее, это раньше он так считал. Мало-помалу, Тихомиров начал пересматривать свою точку зрения на сей факт. Профессор терял в его глазах облик благородного героя, отверженного человечеством и отринувшего его, выбрав из миллиардов людей, одного лишь Тихомирова, чтобы осчастливить его, сделав своим соратником. В последнее время Михаил Анатольевич все чаще пытался угадать, как могла бы сложиться его жизнь, если бы он не повстречал в свое время Степанова. Возможно, он не стал бы ученым, не лелеял бы честолюбивых замыслов и уж конечно, не принимал бы участие в проекте, который должен послужить изменению всего существующего на земле порядка вещей. Тихомиров удивлялся, почему это казалось ему страшной потерей. А не произошло ли наоборот?

Не потерял ли он, связав судьбу с профессором, всех радостей жизни, простых, безыскусных, но таких нужных и важных для обыкновенного человека, который с самого раннего детства был обделен ими. Тихомирову открылось, что его участие в умопомрачительных изысканиях Степанова, в гораздо большей степени трагедия, нежели удача. Он исполнял функцию крошечного винтика, который с легкостью можно было бы заменить на другой, в случае, если бы он стал работать хуже. Больше того, Тихомиров был никем иным, как рабом, полностью находящимся под безраздельной властью своего благодетеля. Какие бы не происходили неприятности и проблемы, Михаил Анатольевич всегда принимал сторону Степанова, был готов отдать все свои силы ему на благо. Каким же он был дураком, когда думал, что эта его рабская преданность оценивается по достоинству! Как оказалось, профессору было абсолютно наплевать на своего помощника, как на личность. Степанова никогда не интересовал внутренний мир Михаила Анатольевича, его переживания. Тихомиров ловил себя на мысли, что всегда подспудно сознавал это, но обманывал себя, отгоняя неприятные догадки. Лишь с появлением Геракла, он не мог больше тешиться иллюзиями. Отношение профессора переменилось настолько кардинально и резко, что не отреагировать было невозможно. Сколько раз Тихомиров пытался достучаться до сердца профессора, надеясь, что в нем еще осталось хоть частичка человечности…

Михаил Анатольевич ощутил, как на глаза навернулись слезы. Все же крушение давней мечты стало для него очень болезненным переживанием. Но едва он вспомнил все унижения, которым подвергался не только со стороны профессора, но и со стороны его „прихвостня“ – так Тихомиров с недавнего времени называл Геракла, снова в душе Михаила Анатольевича закипел гнев и вернулось неотвратимое желание отомстить Степанову.

Тем временем стюардесса объявила о посадке. Тихомиров не привык к столь коротким перелетам. Он был рад, что еще не успел утомиться от долгого однообразного сидения в кресле самолета. Если бы в этот момент Михаила Анатольевича увидел кто-то из тех, кто хорошо знал ассистента профессора, к примеру, Дзержинец или сам Степанов, они весьма удивились разительным переменам, произошедшим в молчаливом, исполнительном и робком Тихомирове. Человек, спустившийся по трапу самолета и бодрой походкой шествующий в толпе пассажиров к зданию аэропорта, был совершенно не похож на Михаила Анатольевича. На его тонких губах играла легкая улыбка, глаза горели, в движениях чувствовалась несвойственная ему энергия. Тихомирову казалось, что он близок к кульминации своего существования. Ему даже пришло в голову, что именно ради этой минуты он и прожил свою жизнь. Не было не малейших поползновений изменить ситуацию, вернуться к профессору, покаяться и продолжать влачить прежнюю жалкую жизнь в тени Степанова и под пятой Геракла.

В зале аэропорта было многолюдно. Тихомиров рассчитывал сразу затеряться в толпе, сесть на какой-нибудь автобус, направляющийся к центру города. Багажа у него не было, не считая маленького чемоданчика, который он нес в левой руке. Как и прежде, никто не обращал внимание на Михаила Анатольевича. Сам он тоже не осматривался, лишь скользя глазами по спешащим людям, идущим навстречу и обгоняющим его.

Стюардесса сообщила, что в Санкт-Петербурге стоит прекрасная солнечная погода, что было редкостью для этого города, могущего по части сумрачности поспорить с Лондоном. Выйдя на улицу и прищурившись от яркого, бьющего в глаза солнца, Тихомиров испытал новый прилив энергии. Все виделось ему в самом радужном свете. Погожий солнечный денек Тихомиров посчитал благоприятным предзнаменованием. Все складывалось, как нельзя лучше для осуществления его планов. Сейчас он сядет в автобус и приедет в центр города. Обдумывая свои действия, Михаил Анатольевич заранее все предусмотрел. Он внимательно изучил всю переодику, бывшую в их с профессором распоряжении, и списал адреса крупных издательств. Он выбрал одну из самых известных газет, название которой давно было у него на слуху. Тихомиров полагал, что это издание известно большому количеству людей. Газета называлась „Балтийские ведомости“. Распространялась она не только в Санкт-Петербурге, но и практически по всей территории России. Михаил Анатольевич записал адрес редакции газеты, который находился в центре города. Тихомиров был в Санкт-Петербурге всего один раз в жизни, в далекой молодости, когда северная столица называлась Ленинградом. Этот великолепный величественный город поразил Михаила Анатольевича до глубины души. Возможно именно поэтому ассистент профессора решил ехать не в Москву, а в Питер – ему хотелось еще раз насладиться небывалой красотой города на Неве.

Тихомиров уже миновал небольшую площадь перед аэропортом. Он приближался к остановке. Однако дойти до нее ему было не суждено. Внезапно Михаил Анатольевич утратил свой приподнятый, волевой настрой. У него засосало под ложечкой. Он почувствовал неотвратимое приближение беды. Тихомиров не мог сказать, по каким признакам ощутил изменение ситуации.

Но он не сомневался, что интуиция его не обманывает. Панический страх, обуявший Тихомирова в считанные мгновения, заставил его остановиться и в тревоге оглядеться по сторонам. Михаил Анатольевич смотрел в лица прохожих, в каждом из них видя врага. Его затрясло мелкой дрожью, глаза забегали, дыхание прерывалось. Тихомиров толкали, но он не обращал на на это внимания, пока какой-то молодой крепкий парень не процедил сквозь зубы:

– Ну что ты встал на дороге, как истукан?

Встрепенувшись, Тихомиров начал продвигаться дальше. Но теперь он шел с трудом, то и дело оглядываясь по сторонам, ежесекундно ожидая услышать за спиной окрик. Михаил Анатольевич продвигался вперед, с трудом переставляя ноги. Ничего не происходило. Решив, что ему, должно быть, померещилось, Тихомиров пробормотал:

– Нервы ни к черту стали.

Он прибавил шагу и постарался войти в самую гущу толпы.

Ему казалось, что так будет безопаснее. Чувство беспокойства, снова начало усиливаться. Тихомирову хотелось спрятаться куда-нибудь, зарыться в землю, шмыгнуть в узкую щель, стать незаметным. Еще никогда Михаил Анатольевич не чувствовал так остро опасности. Он нисколько не опасался за свою жизнь, давно смирившись с мыслью, что приняв решение отправиться в Санкт-Петербург, подписал себе смертный приговор. Тихомирова страшило другое – то, что он не успеет осуществить свой замысел. Этого нельзя было допустить.

До остановки оставалось пройти не больше десяти-пятнадцати метров. Тихомиров уже видел приближающийся к ней автобус. Ему было все равно, по какому маршруту он поедет – больше всего на свете он мечтал как можно скорее удалиться от аэропорта. Михаилу Анатольевичу мнилось, что опасность минет, как только он окажется в центре города. Никаких логических объяснений этому он не находил. Тихомировым руководил только инстинкт самосохранения.

Кто-то из идущих сзади положил ему руку на плечо. Михаил Анатольевич застыл на месте. Медленно повернул голову и встретился взглядом с черными глазами высокого мужчины в темно-сером плаще.

„Кончено!“ – пронеслось у него в голове.

Однако осознание обреченности открыло в Тихомирове второе дыхание. Мгновенно выйдя из столбняка, Михаил Анатольевич рывком скинул со своего плеча руку незнакомца и бросился бежать, расталкивая прохожих. Тихомиров сам не знал, откуда взялись у него силы оторваться от преследования и пробиться сквозь толпу. Михаил Анатольевич выбежал на проезжую часть. Едва не попав под машину, он попытался пересечь дорогу. Краем глаза Тихомиров видел, что к черноглазому незнакомцу в темном плаще присоединилось еще несколько мужчин. Расстояние между ними и Михаилом Анатольевичем стремительно сокращалось. Ассистент Степанова не отдавал себе отчета в том, что оглашает улицу диким криком, пугая окружающих, которые принимали его за буйного сумасшедшего.

Вдруг послышался визг тормозов – на другой стороне улицы затормозила милицейская машина.

– Спасите! – завопил Тихомиров, бросаясь к ней.

Дверца машины распахнулась, показался человек в милицейской форме, махнувший Тихомирову рукой. В два прыжка Михаил Анатольевич преодолел несколько метров, разделявших его и автомобиль, подавшись вперед по инерции, он больно ударился о распахнутую дверцу и потеряв равновесие, начал падать. Тут его подхватили сильные руки милиционера и затолкнули его в машину. Еще до того, как захлопнулась дверца, автомобиль рванул с места.

В салоне царило молчание. Тишину нарушало лишь прерывистое дыхание Михаила Анатольевича. Когда мрак, застилавший его глаза, начал рассеиваться, Тихомиров осмотрелся. Рядом с ним сидел мужчина лет тридцати в капитанских погонах. На первом сиденье, рядом с водителем-старшим сержантом милиции, Михаил Анатольевич увидел третьего – одетого в штатское. И в этот момент в голову Тихомирова снова начали вползать панические мысли. Ему подумалось, что как-то очень странно ведут себя эти работники милиции. Вместо того, чтобы начать разбирательство прямо на улице, милиционеры посадили его в машину и везут куда-то, не задавая никаких вопросов. Это было, по меньшей мере, странно. Рука Тихомирова машинально полезла в нагрудный карман, где лежала дискета. Ему пришло в голову, что он может незаметно выбросить ее в окно, если его подозрения подтвердятся. В этот момент Михаил Анатольевич был уверен в себе, как никогда. Он не сомневался, что никто не сможет заставить его расколоться. Тихомиров чувствовал в себе достаточно моральных сил, чтобы в случае необходимости суметь лишить себя жизни.

– Михаил Анатольевич, – раздался вдруг голос человека с переднего пассажирского сиденья, – не делайте, пожалуйста, никаких движений. Сидите спокойно.

Тихомиров застыл. Самые худшие подозрения подтвердились. Сбежав от одних, он попал к другим. А впрочем, могло ли быть по-другому? Михаил Анатольевич с полной определенностью вынужден был признаться себе, что по-другому быть никак не могло. Сердце его больно сжалось. Как он мог уподобиться мальчишке, возомнившему, что ему удастся избежать уготованной участи?

– Куда меня везут? – спросил он сдавленным голосом, откинувшись головой на спинку сиденья.

Ответ последовал незамедлительно:

– В надежное место, где вы будете в полной безопасности.

Из горла Тихомирова вырвался короткий клекот.

– Вы смеетесь надо мной?

– Отнюдь, Михаил Анатольевич, – продолжал мужчина с переднего сиденья, в то время как остальные сидящие в машине продолжали молчать, – мы только что помогли вам избежать страшной опасности. Впрочем, вы и сами это знаете, не правда ли?

Тихомиров покачал головой.

– Я вам не верю.

– Жаль, но это поправимо, – ответил мужчина.

– Кто вы?

– Вы обо всем узнаете, когда придет время. Могу сказать вам одно: мы не те, кого вы боитесь.

– То есть, вы хотите сказать, что вас я не должен бояться, так что ли?

– Именно так, Михаил Анатольевич.

– Что-то я сомневаюсь, – Тихомиров вновь издал клекот, символизирующий саркастический смешок.

– Успокойтесь, Михаил Анатольевич, прошу вас, – произнес мужчина.

– Куда вы меня везете?!

– Скоро вы все узнаете, ответил мужчина в штатском и после этого не проронил ни звука до конца поездки. Напрасно Тихомиров задавал вопросы, требовал, чтобы его немедленно выпустили, угрожал связями. Никто не реагировал на его гневные слова. Лишь однажды, когда Михаил Анатольевич попытался открыть дверцу машины, его рука была стиснута так крепко, что он вскрикнул от боли. Человек на переднем сиденье, повернул голову и искоса посмотрел на Тихомирова. Взгляд глубоко посаженных карих глазах был красноречивее всяких слов. Тихомиров застыл в немой неподвижности, вперив невидящий взор в окно машины.

* * *

– Вам лучше, Хозяин? – снова спросил Геракл, видя, что Степанов продолжает неподвижно сидеть на табурете.

– Да, мой друг, мне гораздо лучше, спасибо тебе.

Антон Николаевич медленно встал и, опираясь на руку помощника, двинулся к своему креслу.

– Прошу тебя, – сказал он Гераклу, – не отходи от пульта, я хочу, чтобы процесс постоянно находился под контролем.

Помощник не спешил покидать профессора.

– Вам больше ничего не нужно, Хозяин?

– Я же сказал тебе, отправляйся к пульту и не спускай с него глаз! – раздраженно воскликнул Степанов. – С меня хватит и одной няньки, этого вечно брюзжащего Тихомирова! Делай то, что я велю, и не занимайся самодеятельностью!

Геракл не сказал ни слова. Ни одни мускул не дрогнул на его смуглом лице. Лишь в глазах на мгновение загорелись крохотные искорки, но тут же погасли. Геракл мог бы ответить профессору, что если бы не его „самодеятельность“, Степанов не сидел бы сейчас в кресле в сравнительно удовлетворительном состоянии. Но он не сделал этого, покорно отойдя от профессора и занял место между пультом и гебуртационной камерой, находящейся на возвышении.

Что же до самого Антона Николаевича, то тот даже и не заметил, что походя нанес своему помощнику жгучую обиду.

На протяжении всего времени, прошедшего после возвращения Геракла на Базу, Степанов ни разу не задумывался над некими странностями, проявляющимися в поведении Геракла. У Антона Николаевича не было для этого времени, как, впрочем, и желания. Он не мог думать ни о чем другом, кроме предстоящей адвентации. К тому же, Геракл уже на следующее утро, проведя несколько часов в реабилитационной камере, снова стал таким же, как прежде. По крайней мере, на первый взгляд. Он не забывал присовокуплять сакраментальное словечко „хозяин“ к каждой фразе, обращенной к Степанову, был исполнительным, в меру покорным, но с присущим неизбывным ему чувством собственного достоинства – в общем, именно таким, которым желал его видеть профессор. Оставшись без Тихомирова, Антон Николаевич всецело доверился своему новому помощнику. Разумеется, Степанов не давал себе труда относиться к Гераклу хотя бы с относительной деликатностью, справедливо считая, что не для этого он создавал себе помощника. А после того, как он видел женское лицо в окошке гебуртационной камеры, его мысли кружились вокруг лишь одного…

Степанов вернулся в прошлое. Много лет он заставлял себя отгонять все воспоминания, как приятные, так и горестные. Впрочем, последних было гораздо больше. Если же он давал слабину и углублялся в события, произошедшие в годы его молодости, тупая боль, постоянно свербящая где-то в глубине души, возрастала до невыносимости. Но теперь он мог позволить себе открыть наглухо запертую дверь в прошедшую жизнь, ибо возмездие было близко.

… Он окончил институт. С красным дипломом, естественно. Будущность, открывавшаяся перед ним, виделась в самых привлекательных красках. Профессор Мечников, его научный руководитель, приглашал молодого специалиста к себе в аспирантуру. Больше того, Степанову удалось избежать распределения и остаться в Москве, что по тем временам было почти невозможной удачей. Да и работа нашлась сразу по окончании ВУЗа – Степанов попал в НИИ Биологии.

Только одно омрачало настроение: на личном фронте стояла полная тишина. Если не считать нескольких кратковременных связей со случайными девицами известного пошиба, в жизни Антона никогда не было серьезных отношений. Он мечтал об этом уже давно. Но никому не признавался. Ни один из его приятелей не подозревал, что в глубине души молодого человека, решившего посвятить свою жизнь науке, зреют романтические устремления. Для всех Степанов был, что называется, „сухарем“, видевшим в представительницах женского пола лишь „отвлекающий элемент“ – так однажды выразился Антон в разговоре с сокурсниками. Надо сказать, что и сам противоположный пол не особенно жаловал невзрачного студента. Он казался ниже своего роста, благодаря сильной сутулости, приобретенной в аудиториях института, лабораториях и читальных залах научных библиотек, где Степанов проводил большую часть времени. Невыразительное лицо с тонкими губами, удлиненным островатым подбородком и водянисто-голубыми, рыбьими глазами нисколько не привлекало девушек. Тем более, что Степанов и не пытался компенсировать отсутствие хороших внешних данных личным обаянием. Он был молчалив со сверстниками, нечасто посещал студенческие междусобойчики. А если и удостаивал своим вниманием кого-либо, то это выходило у него настолько высокомерно и неуклюже, что неприязненное отношение к нему все больше усугублялось.

Степанову часто приходило в голову, что он очень одинок в жизни. Родители – простые инженеры – не могли разделять его пристрастий, старший брат выбрал стезю военного (он погиб в Кандагаре в начале семидесятых годов). Ни в семье, ни в кругу сокурсников Антон не чувствовал ни одной родственной души. По большому счету, у него никогда не было друзей или даже близких приятелей. Но он в этом и не нуждался, поскольку не считал, что может найти хоть кого-нибудь, достойного тесного общения с таким талантливым человеком, как он. Свою „особенность“ Степанов почувствовал очень рано, еще в далеком детстве. Он всегда старался обосабливаться от всех. Дети в свою очередь сторонились этого не по годам серьезного, сосредоточенного мальчика. Однако было в нем что-то такое, из-за чего они не смели поднимать его на смех, как это чаще всего бывает в детском коллективе, когда в нем появляется так называемая белая ворона. Степанова уважали. Это проявлялось в том, что его оставляли в покое, предоставляя жить так, как ему хочется.

То же самое происходило и в средней школе, и в институте. Пожалуй, лишь один человек на свете в какой-то мере был, по мнению Степанова, достоин того, чтобы держать себя с ним, как с равным.

… С Сашей Александровым они познакомились еще в девятом классе. Окружающие, и больше всех сам Антон, удивлялись возникновению этой странной дружбы. Между ними не было ничего общего. Саша Алексеев являл собой настоящего любимчика судьбы. Высокий, широкоплечий, с открытым приятным лицом, искрящимися весельем и умом голубыми глазами, он всегда умел расположить к себе даже самых угрюмых людей. Причем, делал он это бессознательно. Просто, был добр, умен и обаятелен. Инициатором дружеских отношений между ними стал Саша. Поначалу Антон без особого восторга воспринял поползновения Александрова, но мало-помалу стал привыкать к своему новому приятелю. Хотя он не признавался в этом никому, даже самому себе, но дружба с этим пареньком льстила Антону. На первых порах он думал, что рано или поздно отношения с Александровым оборвутся. Степанов не переставал внушать себе, что эта дружба ничего для него не значит, и он преспокойно обойдется без вновь обретенного приятеля. Однако шли годы, они окончили школу, поступили в институты, а дружба все продолжалась. Их нельзя было назвать неразлучными приятелями. Иногда Антон не видел Сашу неделями. Но наступал день, когда единственный друг обязательно объявлялся.

Александров увлекался электроникой и поступил в политехнический. Все прочили ему блестящее будущее на этом поприще, бывшим в то время новинкой. Но в отличие от Степанова, Саша не затрачивал на освоение науки столько сил и времени. Не то чтобы он не был честолюбивым, но имел и другие устремления. Александров увлекался альпинизмом. В годы их молодости это было весьма распространенное веяние. Степанова оно, к счастью, миновало.

Через месяца два после окончания института Саша позвонил Антону, вернувшись из очередной экспедиции в горы.

– Привет, старик! – раздался в трубке такой знакомый и дорогой голос. – Как ты смотришь на то, чтобы нам с с тобой сегодня поучаствовать в замечательной пирушке?

– Рад, что ты вернулся живым и здоровым, – произнес Антон, – как все прошло?

– А как оно могло пройти! Конечно, отлично! Встретимся – расскажу. Ну так как насчет пирушки?

– Да я не знаю, – замямлил Степанов, – у меня были другие планы на этот вечер.

– Знаю я твои планы, – со смехом перебил его Саша, – опять будешь корпеть над своими талмудами и вдыхать сухими ноздрями вековую библиотечную пыль.

Антон промолчал.

– В конце концов, этим ты сможешь заняться и в другой день – у тебя как-никак вся жизнь впереди. Так что, кончай ломаться и соглашайся. Или тебе не интересно узнать о моих памирских похождениях?

Степанов знал, что уступит. Так было всегда. Но продолжал тянуть время.

– Я же там никого не знаю, – проворчал он недовольным тоном, – лучше приезжай завтра ко мне домой – все расскажешь.

– Это само собой, потому что сегодня нам, скорее всего, будет не до этого. Но уж очень мне хочется повидаться с тобой сегодня. Соглашайся, не будь таким бирюком!

– Я не бирюк, – оскорбился Антон, – просто мне дорого мое время.

Однако Сашка продолжал настаивать и Степанову ничего не оставалось, как согласиться.

На той вечеринке Антон и познакомился с женщиной своей мечты. Все называли ее Любашей. Это была удивительно красивая, смешливая девушка лет девятнадцати. Больше всего поразила Антона даже не ее красота, а тот озорной блеск, что искрился в чудесных синих глазах. При всей своей внешней привлекательности Любаша не была неприступной. Когда Сашка подвел к ней Антона и представил его как своего лучшего друга, девушка широко улыбнулась и протянула ладошку.

– Очень приятно, – произнесла она звонким мелодичным голосом, в котором, как и в ее глазах искрилось детское озорство.

Степанов не сразу понял, почему Любаша показалась ему похожей на Сашку. Только ночью, лежа без сна в своей комнате и перебирая в памяти каждую мелочь, связанную с ней, он осознал, что девушка обладает таким же природным обаянием, как и его друг. Степанова всегда интересовала природа этого удивительного обаяния, под власть которого подпадали все и вся. Иногда он завидовал Сашке, считая, что природа слишком щедро одарила этого парня. Но никогда не мог злиться или обижаться на него, постоянно чувствуя дружескую теплоту, исходящую от Сашки. То же самое было и с девушкой. Если раньше каждая мало-мальски привлекательная молодая особа вызывала в нем чуть ли не панических ужас, сковывала и заставляла его превращаться в „мумию“ – по определению Александрова – то с Любашей все было совсем не так. Он не чурался общения с ней, не боялся быть поднятым на смех, попасть впросак. Любаша неизменно была приветлива и весела. Подобно взращенному в ласке ребенку, она доверяла людям, видя в каждом человеке только лучшее. Она была наделена еще одной замечательной особенностью. Где бы ни находилась эта очаровательная девушка, вокруг нее обязательно создавалась атмосфера доброжелательности и какой-то светлой радости. Рядом с ней просто невозможно было быть угрюмым, раздраженным или высокомерным.

Еще никогда Антон не чувствовал себя так легко в женском обществе. Его рассудительности хватало лишь на то, чтобы не демонстрировать открыто, как он очарован этой удивительной девушкой.

Прежде всего он постарался выяснить, свободна ли Любаша. Ему казалось, что такое очаровательное создание должно иметь массу поклонников, а возможно, и жениха. Но Сашка успокоил его, сказав, что девушка совершенно свободна. Александров, по всей видимости, догадывался о пламенных чувствах, внезапно родившихся в сердце его друга, но отнесся к этому очень деликатно, ни позволив себе ни единой насмешки или даже намека. Обнаружив в Антоне столь горячий интерес к девушке, он, не дожидаясь просьб, рассказал о Любаше все, что ему было известно.

Несколько дней Степанов не находил себе места, не зная, как быть. Он потерял сон, не мог ни на чем сосредоточиться, снова и снова ловя себя на мысли, что думает о Любаше. Переживания внесли такой сумбур в его обычно спокойную и холодную голову, что в конце концов Антон решился на по-настоящему безумный поступок. Любаша училась в педагогическом институте на вечернем отделении и работала воспитателем в детском саду.

В один прекрасный день во время тихого часа в детском саду появился прилично одетый подросток, несший в руках огромный букет роскошнейших роз (стоивший, кстати сказать, почти половину зарплаты молодого лаборанта).

– Здесь работает Любовь Таркинская? – спросил он у нянечки, идущей по коридору со шваброй.

– Да, – ответила растерянная уборщица, вперив глаза в букет.

– Где ее можно найти?

– Она в группе, но посторонним туда нельзя.

– Тогда передайте ей, пожалуйста, этот букет, – подросток протянул нянечке розы.

– А что сказать? – поинтересовалась заинтригованная женщина.

– Там записка есть, – ответил паренек и, повернувшись, вышел, оставив нянечку в полном недоумении.

Продолжение этой водевильной истории Степанов узнал спустя три года – ему рассказала жена. Антон так живо представлял себе ту сцену, словно присутствовал при ней. Больше того, эта история прочно врезалась в его память, как одно из самых ярких воспоминаний.

Любаша шла по коридору с еще одной воспитательницей и узрела неподвижно стоящую на ее пути нянечку Зою Петровну, в одной руке она держала швабру, а в другой – букет алых роз, один из самых великолепных, которые она когда-либо видела в своей жизни.

– Зоя Федоровна! Откуда у вас эта красота? – воскликнула Любаша, приближаясь к нянечке.

– Это тебе передали, – ответила та, протягивая девушке букет.

– Мне? – Любаша зарделась от радости и смущения. – А кто?

– Почем я знаю! – проворчала женщина. – Какой-то малолеток приходил, просил передать Любови Таркинской.

И, всучив опешившей Любаше букет, пошла по своим делам, ворча по дороге что-то по поводу легкомысленных девчонок.

Весь персонал детсада сбежался к Любаше, чтобы полюбоваться букетом. Шум поднялся неимоверный. Воспитательницы начисто позабыли о спящих детях и бурно обсуждали великое событие, сгрудившись в фойе. Вышла директриса и грозно осведомилась о причинах „безобразия“. Краснея, Любаша пролепетала что-то о букете, чувствуя на себе осуждающие взгляды коллег по работе.

Вконец растерявшаяся Любаша не придумала ничего лучшего, как с гневным видом швырнуть прекрасный букет в корзину для мусора. Все свидетельницы этой сцены, включая директрису, громко ахнули, потрясенные такой расточительностью.

– Ты бы хоть узнала от кого цветы-то, – сказала Зоя Федоровна, качая головой.

– Кто же их сюда принес? – спросила директриса.

– Да малолеток какой-то, – ответила нянечка, указывая рукой на окно. – Ой! – вдруг вскричала она. – Да вот же он стоит, там, на площадке!

Все посмотрели в окно и увидели подростка, лениво прогуливающегося по детсадовскому дворику.

– Знаете что, Зоя Федоровна! – сказала разгневанная Любаша, бросаясь к корзине и вынимая из нее истерзанный букет. – Верните это, пожалуйста, мальчику и передайте, чтобы он никогда больше сюда не приходил.

Пожав плечами и ворча что-то на счет непостоянства молодых девиц, Зоя Федоровна отправилась выполнять поручение, провожаемая внимательным, полным сожаления взглядом Любаши.

Но упорство Степанова не только не ослабло, но, напротив, еще больше закалилось в этих нелегких испытаниях. Он продолжал донимать Любашу букетами и нежными посланиями, к которым все работники детского сада вскорости привыкли. Самым интригующим было то, что в течение довольно долгого времени Любаша не имела представления о личности своего тайного воздыхателя. Антон никак не мог решиться открыться ей, нанимая юных посыльных. Он истратил на это почти все все свои сбережения, но не жалел о такой расточительности, поскольку был безнадежно влюблен.

Степанов никому не рассказывал о новых для него переживаниях. Однажды Сашка Александров сам завел разговор о Любаше.

– Помнишь Любу Тарчинскую? – спросил он, когда они пили чай на кухне у Степанова.

Антон едва не поперхнулся от неожиданности.

– Помню, – проговорил он, опуская глаза.

– Представь только, у нее завелся анонимный поклонник, – продолжал Сашка со смехом, не замечая волнения Степанова.

– Да? – только и сказал Антон, усердно размешивая сахар в чашке.

– Забрасывает бедняжку цветами и страстными письмами. Она уже не знает, как ей быть.

– Так ей это не по душе? – поинтересовался Степанов, стараясь казаться равнодушным.

– Ну какой девушке будут не по душе цветы? – возразил Александров. – Она в растерянности, потому что не знает, кто ее атакует.

Антон молчал.

– Знаешь, – заговорил Сашка, – в этом, пожалуй, есть что-то зловещее.

– Почему?

– Любаша теперь на каждого парня из нашей компании смотрит с какой-то опаской и пытается угадать, кто же из нас и есть тот самый поклонник. Мне уже раз десять приходилось убеждать ее, что это не я.

– А почему она думает, что это кто-то из вас?

– Да она вообще не знает, что и думать! – воскликнул Сашка отхлебнув из своей чашки. – В том-то вся беда!

Степанов молчал.

– Пора бы этому ухажеру открыть свое инкогнито, – обронил Сашка, не глядя на Антона, безо всякого выражения.

Степанов оторопел, но не мог произнести ни слова. Впрочем, Александров словно бы и не ждал от него никаких слов. Сказав это, он тут же перевел разговор на другую тему. Антон Николаевич так и не узнал, догадался ли Сашка обо всем или просто рассказал ему о Любаше безо всякой задней мысли. Но, как бы то ни было, с этого дня Степанов решил изменить тактику. Он явился вечером к Любаше в институт. Долго слонялся у входа в ожидании конца лекций. Наконец на крыльце показалась Любаша, по-прежнему красивая, светящая. Антон подался было ей на встречу, но что-то удерживало его. Наверное, он так и остался бы стоять в глубине двора, неподалеку от цветочной клумбы, если бы девушка сама его не заметила. Она подлетела к нему с таким радостным видом, что его нерешительность мгновенно улетучилась.

– А ты что здесь делаешь? – спросила Любаша.

– Оказался поблизости, решил заглянуть сюда, предложить себя в провожатые.

– Это хорошо! – ответила Любаша, не столько удивленная, сколько обрадованная. – Я только попрощаюсь с подругами.

Они медленно брели по вечерним улочкам и говорили без умолку. Степанов не подозревал раньше, сколько в нем скрыто красноречия. Видимо, в присутствии Любаши в нем открывались какие-то новые позитивные грани. Это было прекрасно.

На прощанье Антон попросил разрешения встретить Любашу и на следующий день.

– Буду очень рада тебя видеть, – просто ответила она и скрылась в дверях своего дома.

… Они встречались долго. Степанов регулярно приходил к ней в институт, а вскоре стал вхож и к ней домой. Через полгода Антон сделал ей предложение, не надеясь на согласие. Любаша восприняла это как должное и без лишних слов согласилась. Ему казалось тогда, что он достиг величайшего счастья в своей жизни. Лишь спустя некоторое время Степанову открылись причины ее согласия. Их было несколько. Во-первых, Любаше льстило внимание столь талантливого и перспективного молодого ученого. Карьера Степанова уверено шла в гору. За короткое время он получил должность заместителя заведующего лабораторией. В аспирантуре ему прочили блестящую будущность. В научных журналах уже стали появляться заметки об уникальном направлении его исследований в области генетики. Степанов работал под руководством знаменитого профессора Мечникова, достигшего мировой известности. Ему повезло еще и в том, что Мечников был высоко порядочным и по-настоящему интеллигентным человеком, который сразу оценил дарования Антона и делал все, чтобы способствовать его продвижению на научной ниве.

Во-вторых, Любаша была глубоко тронута глубиной чувства Степанова. Она как-то призналась ему, что никто никогда не выказывал такого благоговейного отношения к ней. Любашу огорчало, что ее частенько считают несколько поверхностной и даже легкомысленной. Один только Антон воспринимал ее всерьез.

Была и третья причина, самая главная и страшная. Но о ней Степанов узнал слишком поздно…

– Хозяин! – профессор вздрогнул, услышав голос Геракла.

– В чем дело? – Антон Николаевич поднял голову и встретился взглядом с помощником, дежурившим у гебуртационной камеры.

– Я просто хотел узнать, как вы себя чувствуете.

– Оставь меня в покое! – вскрикнул Степанов, побелев от злобы. – Я просил тебя следить за камерами, а не за моим самочувствием. Ясно?

– Ясно, Хозяин, – Геракл нагнул голову и отвернулся к пульту.

Степанов, бесцеремонно выдернутый помощником из глубины дорогих сердцу воспоминаний, все никак не мог успокоиться. Он встал, чтобы пройтись по лаборатории, но, почувствовав головокружение и тошноту, снова упал в кресло. Геракл, услышав это, вскинул голову, посмотрел на профессора долгим взглядом, но ничего не сказал.

Гул гебуртационных камер все нарастал. Степанов начал различать в этом равномерном гудении высокие звуки. По своему опыту он знал, что скоро должен раздаться пронзительный писк, возвещающий о полном окончании процесса.

* * *

Развалясь в своем глубоком кожаном кресле и зажав в зубах сигарету, Секретчик ознакомлялся с только что доставленными ему документами. Его люди постарались на славу: досье на профессора представляло собой довольно пухлую папку.

Степанов Антон Николаевич, 1943 года рождения, русский, родился в Москве, в семье рядовых инженеров. Окончил школу с золотой медалью. В 1961 году поступил в институт на биологический факультет, по окончании которого стал обладателем красного диплома. Уже в период студенчества показал себя талантливым и перспективным исследователем.

По окончании института поступил в аспирантуру, начал работу в лаборатории знаменитого профессора биологии Мечникова.

С черно-белой фотографии на Секретчика смотрел мужчина неказистой внешности. Редкие, зачесанные назад волосы, высокий шишковатый лоб с залысинами. Светлые, водянистые глаза, несколько оттопыренные уши. Тонкие губы, вытянутый подбородок.

Биография Степанова была очень интересной, хотя, в какой-то степени, типической. Профессор разделил судьбу многих выдающихся исследователей, которых принято называть непризнанными гениями.

Выдающийся ученый-генетик, удостоенный в 1978 году звания член-кора Академии Наук РФССР. В конце восьмидесятых годов он был близок к получению Нобелевской премии, однако интриги, которые плели его ревнивые коллеги, помешали этому. Завистники вменяли в вину Степанову его недостаточную преданность Партии, а также его связь с учеными из капиталистических стран. Действительно, Степанов опирался на изыскания коллег из США, Японии и других развитых капстран, работавших в той же сфере, что и он, рвался в загранкомандировки и вел себя во время них недостаточно корректно – с точки зрения сопровождавших Степанова лиц из Госбеза. Благодаря этому он очень быстро перешел в разряд неблагонадежных. Путь на Запад ему был отрезан.

В этот же период времени Степанова бросила жена – честолюбивая дама, лелеявшая мечту быть супругой лауреата Нобелевской премии. Ученый остался в одиночестве. Стал нелюдимым, потерял друзей, утратил веру в человечество и начал мало-помалу озлобляться.

И вот тут-то начиналось самое интересное. Во времена, когда Степанов был еще на гребне удачи, его пытался завербовать агент иностранной спецслужбы, однако ученый отверг предложение. Скорее всего, Антона Николаевича удержал элементарный страх. Однако, как выяснилось впоследствии, Степанов не уничтожил визитку с номером телефона, будучи весьма предусмотрительным и дальновидным человеком.

В тяжелый период жизни, впав в отчаянье из-за постоянно сваливающихся на него неудач, Антон Николаевич решился связаться с вербовщиком. В те времена в его распоряжении была сверхсекретная информация, касавшаяся разработок в области клонирования и генетики. Бедняга и не подозревал, что за каждым его шагом следят комитетчики. Раскрытого резидента подослали к будущему профессору. К документам прилагалась магнитофонная запись их разговора. Секретчик прослушал ее три раза. Степанов предложил продать вербовщику секрет национального значения за баснословные деньги. Было ясно, что он сознательно идет на страшный риск, словно решив испытать свою судьбу. Разумеется, „сделка“ совершилась благополучно. С тех пор профессор был на крючке у Комитета.

Секретчика чрезвычайно заинтересовала личность Степанова. Ему очень хотелось очно познакомиться с этим человеком. Помимо того, генерал не мог не признавать, что его давний недруг Дзержинец проявил себя с самой лучшей стороны. Секретчика покоробило столь очевидное доказательство дальновидности этого человека. Нужно было отдать должное, Дзержинец шел впереди него на несколько ходов. Впрочем, в нынешней ситуации это уже не имело большого значения. Теперь, когда почти все карты раскрыты, они с Дзержинцем поквитаются. В этом Секретчик не сомневался ни на йоту.

Его размышления были прерваны телефонным звонком.

– Товарищ генерал, доставили Тихомирова, – сообщил референт.

– Великолепно! – произнес Секретчик, слегка всколыхнувшись в кресле. – Ведите его ко мне.

ГЛАВА 8

И снова профессор погрузился в воспоминания. Шаг за шагом он перебирал в уме все этапы своей работы. Поначалу идея создания амфибий казалась фантастической даже ему самому. Степанову иногда приходило в голову, что в осуществлении его безумного проекта ему в значительной степени помогли несчастья, свалившиеся на его бедную голову в конце восьмидесятых. Самой страшной бедой был уход жены. Даже через столько лет, вспоминая об этом, Степанов был не в силах сдержать болезненный стон. Он не хотел жить тогда. Возненавидел весь мир и себя самого – за то, что позволил ей так с собой обойтись. Никогда, даже на смертном одре, он не простит этой женщине ее страшного предательства. Лишь жажда отмщения вернула его к действительности и наделила достаточными силами, чтобы продолжать борьбу. Как знать, не случись этой беды, возможно Степанов не взывал бы к жизни существ, предназначенных им для величайшей миссии.

Антон Николаевич вспоминал, как все начиналось. Перед его мысленным взором встал профессор Мечников – один из самых неординарных людей, с которыми когда-либо доводилось общаться Степанову. Это был великий ученый, но кроме того, и прекрасный человек. Антон Николаевич часто думал, что оценил Мечникова по-настоящему лишь после его смерти, когда начались все неприятности. Профессор сразу угадал в молодом студенте зачатки гениальности и делал все возможное, чтобы помочь Степанову. Когда тяжелая болезнь унесла Мечникова, Антон Николаевич осознал с щемящей тоской, что если бы он не потерял своего наставника так рано, то с ним не произошло бы стольких трагедий.

Мечников умер в конце семьдесят девятого года, а с начала восьмидесятых Степанов вступил в самую черную полосу своей жизни. Предвестием грядущих несчастий стал запрет на поездку за границу. Антон Николаевич не получал сколько-нибудь внятных объяснений этому, но догадывался, чем вызвано подобное притеснение. Ему уже давно в туманных выражениях намекали, что он ведет себя недостаточно осторожно, вступая в слишком близкие сношения с западными коллегами. Главным образом это касалось возникшей в Монреале дружбы с канадским генетиком Метью Кларком, с которым у них завязалась оживленная переписка. Были и другие „недочеты“ такого же рода. При жизни Мечникова, благодаря непререкаемому авторитету своего научного руководителя, Степанов мог не опасаться гонений, но оставшись без такой сильной поддержки, Антон Николаевич стал весьма уязвимым.

Основная его проблема состояла в том, что Степанов не обладал дипломатическими качествами, не умел завязывать отношений с „нужными“ людьми, совершенно не заботясь о впечатлении, которое он производит на окружающих. Антон Николаевич был настолько уверен в своем превосходстве над собратьями-учеными, что не давал себе труда завоевать их расположение. После смерти Мечникова вдруг оказалось, что Степанов уже давно слывет в ученых кругах заносчивым выскочкой, которого не мешало бы поставить на место. Тут сыграла роль и банальная зависть менее преуспевающих коллег. К сожалению, в высокоинтеллектуальной среде было немало интриганов, у которых недостаток таланта компенсировался умением „выживать, выживая других“ – это определение придумал сам Степанов.

Работать в таких условиях становилось все труднее. Совершенно невыносимо стало тогда, когда Антоном Николаевичем заинтересовались люди из небезызвестного комитета. Однажды к Степанову явился человек в форме и стал расспрашивать его о канадском ученом, требуя во всех подробностях пересказывать их беседы и письма. Кончилось тем, что переписка заглохла – Степанову стало невмоготу поддерживать дружбу с человеком, которого он больше наверняка не увидит.

Степанов был вынужден заняться преподавательской деятельности, поскольку без этого он не смог бы получить докторской степени. Работа в институте была для Антона Николаевича поистине адовой. Он ненавидел и студентов, и своих коллег-преподавателей. Времени для исследовательской деятельности оставалось крайне мало, что чрезвычайно нервировало Степанова.

У него в жизни оставалась лишь одна отдушина, одно-единственное утешение, благодаря которому он мог сравнительно легко переносить все свои беды. Это была его дорогая Любаша. Боже! Как он любил ее. Это чувство не ослабевало с годами. Все с тем же трепетным благоговением Степанов смотрел на свою красавицу-жену. Его не смущало даже то, что нрав Любаши стал меняться. И далеко не в лучшую сторону. Все реже и реже ее прелестное личико озарялось по-детски счастливой улыбкой, смех ее уже не был таким звонким, а взгляд – таким лучистым и ласковым. Любаша понемногу замыкалась в себе. Очень редко Степанову удавалось вытащить жену на прогулку. Еще реже доводилось привлечь к исполнению супружеских обязанностей.

Странно, но это не беспокоило Антона Николаевича. У его было слишком мало времени, чтобы задуматься над странным поведением Любаши, как правило, Степанов возвращался домой заполночь, когда жена уже спала. Он старался выкраивать каждую свободную минутку для работы в своей лаборатории. Кроме того, Степанов настолько был поглощен мыслями о кознях коллег, что мало внимания обращал на атмосферу в собственном доме. С него было достаточно того, что каждый раз, возвращаясь к себе, он знал, там его ждет Любаша. Если не удавалось перемолвиться с женой и несколькими словами, с него было довольно просто посмотреть на нее спящую, услышать ее ровное спокойное дыхание, втянуть ноздрями запах ее духов, всегда витавший в их спальне.

Побыв с ней рядом несколько часов Степанов, словно Антей, набирался новых сил для возобновления постоянной борьбы. И в самые тяжелые моменты его поддерживало сознание, что где-то недалеко есть Любаша, которая принадлежит ему и всегда будет оставаться рядом. Если бы так оно и было, то Степанову наверняка удалось бы победить, тем более, что приближались времена перестройки.

И как же тяжело ему было, когда оказалось, что Любаша уже давно не принадлежит ему, а по большому счету никогда и не принадлежала… Этого он не смог пережить и сломался. Уход жены исковеркал всю его жизнь, разрушил душу, превратив Степанова в полуманьяка, существующего одной идеей – идеей отмщения…

Роковой для Антона Николаевича час пробил вскоре после трагической гибели при восхождении на пик Сталина Сашки Александрова. Весть о ней потрясла Степанова. Но он и не предполагал, каким ударом она стала для Любаши.

… Антон Николаевич помнил этот черный день так же отчетливо, как если бы он был вчера. Вернувшись домой из института, как всегда, поздней ночью, Степанов еще с порога почувствовал, что произошла беда. Он не мог сказать, что именно случилось, но по квартире витал какой-то жуткий, чуть ли не кладбищенский дух.

– Любаша! – громко позвал Степанов, хотя никогда раньше этого не делал.

Никто не отозвался. Не в силах ступить и шагу, Антон Николаевич долго стоял в темной прихожей в тщетной надежде услышать хоть какой-нибудь звук – доказательство, что в доме все обстоит по-прежнему.

– Любаша! – снова позвал Антон Николаевич, чувствуя, как замирает в груди сердце.

Он не мог вспомнить, сколько времени простоял в прихожей, прежде чем ступить в коридор и, пройдя несколько шагов, толкнуть дверь в сумрачную спальню.

Тикали часы. Из кухни доносилось негромкое гудение холодильника. На первый взгляд все было как обычно. В полной темноте Степанов не мог ничего разглядеть. Но войдя в спальню, он уже не сомневался, что Любаши там нет. Он чувствовал это всем своим существом и все же снова, в третий раз, окликнул ее по имени. В этом зове он излил всю свою боль, всю свою звериную тоску. И в этот миг к Степанову пришло осознание, что он уже давно подспудно ждал этого.

Упав на колени, Степанов уткнулся лицом в изножье кровати и зарыдал…

Позже он нашел письмо от жены. Любаша писала, что ей стала невыносима такая жизнь.

„… Ты, наверное, и сам догадываешься, что я никогда тебя по-настоящему не любила. Я лишь была благодарна тебе за твою любовь. Мне казалось раньше, что этого будет достаточно. Но, видно, я ошибалась. Нельзя жить с человеком вечно, если ты его не любишь…

Прости за то, что сейчас прочтешь, но я должна сказать тебе все. Столько времени меня удерживала только надежда, что ты прославишься и станешь великим ученым. Мечта быть женой нобелевского лауреата кружила мне голову. Я уже рисовала в воображении немыслимо роскошный туалет, в котором буду сидеть в огромном зале и принимать поздравления от самых великих ученых мужей нашего времени. Смешно!

Прости меня, если можешь. Знаю, ты скажешь, я пустая, глупая дурочка, недостойная быть спутницей такого гения, как ты. Я поняла это и потому ухожу.

Не могу больше жить в постоянном ожидании какого-то чуда. Я хочу жить. Пусть мне придется страдать, но я пойму, что это значит – жить в полную силу. Мне уже двадцать шесть, а я ни разу не была по-настоящему влюблена.

Нет! Я скажу тебе все. Пусть это письмо станет моей исповедью. Я любила однажды и любила очень сильно. Это началось еще в детстве – в двенадцать лет. Но я до сих пор считаю, что чувство мое было серьезным и глубоким. Хотя, почему было? Оно и сейчас во мне. Оно всегда во мне жило, как бы я ни старалась запрятать его, скрыть от самой себя.

Я любила твоего друга Сашку Александрова. Помани он меня хоть пальцем и я пошла бы за ним на край света. Но он относился ко мне только как к младшей сестричке и, наверное, относился бы так всю оставшуюся жизнь. Но мне все равно. Я не собираюсь никому навязываться. Я уже хорошо поняла, что нельзя соглашаться жить с человеком, если один из двоих не любит другого.

Я сделала большую ошибку. Прости меня. Я верю, что ты сможешь меня простить. Ведь было бы подлее и гнуснее, если бы оставалась с тобой, но искала приключений на стороне. Ведь я права? Ты не согласился бы на это? Поэтому я и исповедуюсь тебе. Вспомни, ведь мы с тобой никогда не говорили откровенно, по душам. Слишком ты всегда бываешь занят своей наукой, чтобы поинтересоваться моим душевным состоянием. Не думай только, что это упрек. Я хорошо понимаю, как нелегко тебе приходится, но, видно, не суждено мне быть достойной спутницей на твоем тернистом пути.

Извини меня, я пишу несвязно, у меня сейчас и мысли путаются. Я все пытаюсь представить себе твое лицо, когда ты будешь читать это письмо. Значит, я к тебе все же не равнодушна, если меня волнует твоя реакция. Больше всего я желаю, чтобы ты легко перенес мой уход. Потому что я не вернусь никогда. Это окончательное решение, назревавшее долгие месяцы. А если с полной откровенностью, то и годы. Да что там! С самого начала нашей совместной жизни я знала, что рано или поздно наберусь смелости сказать тебе, что не люблю.

Ты можешь подумать, что я жила с тобой из одной только жалости, но это не так. Тут было другое. Я, наивная дурочка, решила принести себя в жертву науке. Я уже видела себя в ореоле эдакой мученицы – жены гениального ученого – благодетеля человечества. Эта роль казалась мне благородной и даже героической. Ты видишь, сколько во мне дешевенького романтизма? Мне страшно, боюсь, что после этих строк ты натворишь какую-нибудь глупость…

Я уже давно поняла, что не гожусь для роли твоей супруги. Долго терпела, ждала, что когда-нибудь все изменится само собой. Но больше не могу. Я задыхаюсь здесь. Если бы ты посмотрел на меня внимательнее, то увидел бы, как я изменилась. Мне страшно смотреть на себя в зеркало – я стала настоящей старухой.

Больше не могу так жить. Прости меня. Прости! Постарайся забыть меня поскорее. Я не стою твоих сожалений. Прощай.

Любовь.“

Жена никогда не называла себя так. С самого первого дня знакомства она была для Степанова только Любашей. Поэтому, дочитав письмо, он испытал жуткое, леденящее душу ощущение: с ним прощалась, от него уходила сама любовь. А вместе с ней и все другие чувства. От него уходила сама жизнь.

… Несколько месяцев прошли для Антона Николаевича, как нескончаемый кошмарный сон. Он смутно помнил, что делал, с кем говорил, где бывал. Часами Степанов сидел в спальне, не зажигая света, когда наступал вечер, слушал тиканье часов и ждал, что жена вернется к нему.

Он так и не узнал, куда поехала Любаша. Как бы ему не было плохо, ни разу не возникло желания найти ее. До он почти и не думал об этом. Сознание того, что она ушла из его жизни, лишало Степанова воли и душевных сил.

С течением времени в его замутненном сознании стали возникать новые мысли, которые скоро оформились в цельную идею, захватившую все его существо. Как-то само собой так вышло, что в памяти всплыл некий человек, возникший в его жизни три с половиной года тому назад.

Некто позвонил Степанову на работу (тогда еще был жив Мечников). Представившись журналистом, он попросил Антона Николаевича дать ему интервью для какой-то газеты. Поскольку прецеденты уже имели место, Степанов легко согласился на встречу, которая произошла в кафе на Малой Бронной. Однако с первой минуты знакомства с молодым, среднего роста, брюнетом, имеющим обыкновение приторно улыбаться и заглядывать в глаза собеседнику снизу вверх, он понял, что здесь что-то не так. „Журналист“ представился Александром Давыдовым. Немного порасспросив Степанова о его исследованиях, он с места в карьер перешел к делу.

– У меня к вам, Антон Николаевич, есть деликатное предложение. Вы талантливый ученый. По моим сведениям, вас ожидает блестящее будущее. Но не кажется ли вам, что в этой стране заслуги людей оцениваются не в той мере, в какой это было бы желательно?

– Вы думаете, я стану обсуждать тут с вами такие вещи? – возмутился встревоженный Степанов.

– А почему бы нет? – ответил Давыдов. – Вы умный человек и с вами совершено незачем ходить, что называется, вокруг да около. Мне думается, у вас уже было достаточно возможностей, чтобы убедиться, что за рубежом нашей с вами родины ваши успехи оцениваются гораздо выше, чем здесь. Такова жизнь.

Если даже не брать в расчет меркантильные соображения, достаточно вспомнить о том, что ученому вашего масштаба нужен огромный простор для деятельности. Такого простора у вас, увы, нет и вряд ли когда-либо будет.

– Я не желаю слушать ваш бред! – возмутился Степанов, порываясь встать, чтобы уйти. – Вы знаете, чем пахнут такие разговоры?

– Прекрасно знаю, и вижу в этом еще одно доказательство невозможности полноценного существования в этой стране.

Страшная догадка озарила Степанова. Его пронизал холодный пот.

– Вы провокатор! – сказал он так громко, что люди за соседними столиками обернулись в их сторону.

Приторная улыбка мигом сползла с лица „журналиста“. Ледяной взгляд близко посаженных зеленых глаз заставил Степанова замереть от страха.

– Не поднимайте шума, Антон Николаевич, – зловещим шепотом произнес Давыдов, – вы взрослый человек, а ведете себя, как ребенок.

– Оставьте меня в покое! – проговорил Степанов, не повышая, однако, голоса. – Я не жалею иметь с вами ничего общего.

Антон Николаевич встал и направился к выходу. К его удивлению, Давыдов не стал бежать за ним вдогонку. Но вскорости „журналист“ снова позвонил Степанову. Тот послал его ко всем чертям. Однако Давыдов не отступался и продолжал донимать Антона Николаевича звонками и просьбами о встрече. Таким образом псевдожурналист изводил Антона Николаевича около месяца, пока тот, потеряв терпение, не пригрозил пожаловаться „куда следует“.

– Вы можете это сделать, Антон Николаевич, – ответил Давыдов, – в этом случае моя жизнь ощутимо усложнится, вы же не выиграете ничего. Я прошу вас только об одном разговоре. Дайте мне только один шанс. Если у нас с вами ничего не выйдет, я обещаю исчезнуть навсегда.

Степанову ничего не оставалось, как согласиться. Они встретились в парке. Стояла поздняя осень. Дул пронизывающий ветер, разметая опавшие листья. Было слякотно и сыро. Антон Николаевич ежился в своем драповом полупальто, что не мешало ему внимательно выслушивать доводы вербовщика. Многое в словах Давыдова было созвучным мыслям Степанова. Если бы не страх, что так называемый журналист может оказаться провокатором, он, пожалуй, решился бы на ответную откровенность. Степанов всегда был осторожным человеком, но что-то в этом человеке вызывало его невольное доверие. На провокатора Давыдов явно не походил, хотя ученый не мог не отдавать себе отчета, что у него слишком мало опыта в общении с людьми подобного типа.

– У вас будет все, Антон Николаевич, – с жаром вещал вербовщик, – деньги, грандиозные возможности, признание всего мирового сообщества. Если вы не думаете об этом, то вспомните хотя бы о том, что здесь, в этой стране, невозможно производить исследования, подобные вашим, в том масштабе, какой необходим такому ученому как вы. Подумайте, Антон Николаевич – вкрадчиво проговорил Давыдов, – что будет, когда вы лишитесь поддержки Мечникова. А ведь это время, увы, не за горами. Понимаете вы это?

– Я так не думаю, – почти искренне возразил Степанов – он тогда был еще довольно наивным и самонадеянным.

– Хорошо! – увлеченно подхватил Давыдов, словно ждал этих слов. – Если вы опасаетесь неприятностей, давайте встретимся после того, как свершится это горькое, но, увы, неизбежное событие! Я согласен ждать. Тем более, что по моим сведениям, ждать осталось недолго.

Сведения о болезни ученого такой категории как Мечников, невозможно утаить – это Степанов хорошо понимал, но все же не удержался от язвительных слов:

– Вы, как я посмотрю, неплохо осведомлены.

– Разумеется, Антон Николаевич! – ответил Давыдов с прежним пылом. – Видите ли, исследования, которыми занимается группа ученых под руководством Мечникова не могли не заинтересовать определенные круги, причина очевидна: они могут ознаменовать величайшие открытия, ведущие немного-немало к изменению существующей картины мира.

Степанов с интересом посмотрел на Давыдова. Такая точка зрения была самой непопулярной в среде его соотечественников-ученых. Но самое главное, сам он частенько задумывался об этом. Видя, что Степанов ничего не может возразить против этого, Давыдов продолжал с еще большим воодушевлением:

– Только представьте себе, Антон Николаевич, сколького вы сможете добиться, если примете мое предложение.

Степанов покачал головой.

– То, о чем вы мне говорите, называется у нас предательством.

– Давайте не будем использовать эти высокопарные эпитеты. Мне кажется, что они и у вас набили такую же оскомину, как и у всех передовых наших соотечественников. О каком предательстве может идти речь, если вы работаете на благо человечеству? Заметьте, Антон Николаевич, не одной нации, которая пока не в состоянии оценить ваши титанические усилия, а всему че-ло-ве-че-ству, – Давыдов произнес это слово по слогам.

– Перестаньте, – отмахнулся Степанов, – вы не проймете меня своими пламенными речами.

– Хорошо, – с готовностью заговорил Давыдов, – обсудим другую сторону нашего вопроса. Вам нужны деньги?

– А кому они не нужны?

– Действительно, несколько неуместный вопрос в наше меркантильное время, – согласился Давыдов, – мы готовы предоставить их вам в том количестве, которое вы сочтете нужным.

– Откуда вы знаете, какие у меня запросы?

– Видите ли, – лукаво ответил Давыдов, – к радости ли вашей, или к сожалению, мы знаем о вас практически все. Прежде всего хочу сказать о том, что мы знаем о вашей прелестной молодой супруге, которой, по всей видимости, как и всякой юной особе, совершенно необходимо создать приемлемые для нее условия существования.

– Условия существования моей жены вас не касаются, – сухо отрезал Степанов, которого покоробили эти слова собеседника. – Моя жена живет в условиях, вполне подходящих для нее.

– Это вы так думаете, Антон Николаевич! – ответил Давыдов с широкой ухмылкой. – Но, помяните мое слово, пройдет энное количество времени, и вы поймете, что прав был я, а не вы.

– Я не хочу об этом говорить, – решительно произнес Степанов, изменившись в лице.

Поняв, что слова о жене задевают наиболее чувствительные струнки в душе ученого, вербовщик быстренько переключился на другие аспекты.

Они проговорили очень долго, не замечая, что сгущаются сумерки, усиливается ветер и начинает подмораживать. Антон Николаевич с интересом выслушивал из уст Давыдов истины, к которым пришел сам и уже довольно давно. Иногда он порывался послать вербовщика к чертовой матери, а временами, наоборот, испытывал желание согласиться с его предложениями, которые и впрямь выглядели весьма заманчивыми. Однако в конечном итоге благоразумие одержало верх над жаждой денег и славы. Давыдов, похоже, был готов к такому обороту событий и никак не выказал своего удивления или разочарования.

– Помните о моем предложении, Антон Николаевич? – спросил он перед расставанием. – Вот мои координаты, – Давыдов протянул Степанову визитку, – позвоните, когда сочтете нужным. Я не ограничиваю вас во времени, но, заметьте, говорю не „если сочтете нужным“, а „когда сочтете нужным“. Таким образом, Антон Николаевич, я не сомневаюсь, что рано или поздно сей ответственный момент настанет. Мы люди терпеливые. Будем ждать. Обещаю вам, Антон Николаевич, что не появлюсь больше в поле вашего зрения до тех пор, пока вы сами этого не захотите.

Эти слова одновременно и успокоили, и смутили Степанова. Некоторое время после этого разговора, Антон Николаевич все ждал ночного ареста или иных репрессий. Но время шло, а ничего не происходило. Мало-помалу Степанов перестал нервничать по этому поводу и почти позабыл о встрече с вербовщиком. Однако то же самое благоразумие, которое не позволило ему согласиться на сотрудничество с вербовщиком, подсказало Антону Николаевичу сохранить визитку Давыдова.

Впервые он четко вспомнил встречу с „журналистом“ почти сразу после смерти Мечникова, когда на него обрушились первые проблемы. Но тогда это были лишь смутные мысли и ничего более. Антон Николаевич все еще не принимал всерьез возможности сотрудничества с иностранными резидентами. Уход Любаши все изменил. Едва вспомнив о Давыдове, Степанов возжаждал вновь увидеть вербовщика, страшась, как бы за столько времени тот не позабыл о его существовании. Но Давыдов помнил. Подняв трубку и услышав голос Антона Николаевича, вербовщик отреагировал без тени удивления и с таким радушием, точно расстался со Степановым всего неделю назад и был бы рад встретиться с ним снова.

… Он продал вербовщику один пустячок, совершеннейшую ерунду, которая не занимала и сотой доли их с Мечниковым исследований. Но эта информация относилась к разряду сверхсекретных и касалась разработок в области клонирования. Степанов получил за нее бешеные, по его представлениям, деньги – что-то около пятидесяти тысяч долларов. Степанов шел на этот страшный риск вполне сознательно, решившись испытать свою судьбу. Сделка совершилась благополучно, что заставило Степанова поверить в счастливые перемены в его жизни и в то, что он сделал верный шаг.

К тому времени в голове у Антона Николаевича отчетливо сложился план дальнейших действий: став обладателем громадной суммы, Степанов, вопреки ожиданиям и предложениям вербовщика, не собирался покидать пределов Россию. Он планировал обосноваться где-нибудь в малозаселенном месте на побережье одного из северных морей и заняться подпольными исследованиями. Понимая, что одному справиться будет более чем проблематично, Антон Николаевич намеревался найти подходящего ассистента и создать лабораторию. Только спустя довольно долгое время Степанов понял, сколь наивны были его планы и какого он свалял дурака.

Спрятав деньги, Степанов занялся поисками помощника. Задача была не из легких. Ему пришлось перебрать очень многих людей, прежде чем он остановил выбор на одном из своих студентов, скромном незаметном молодом человеке Михаиле Тихомирове, приехавшем из глубинки. Помимо вполне подходящих умственных и деловых качеств, кандидат в ассистенты обладал бесспорным преимуществом перед всеми другими – Тихомиров был круглым сиротой. А стало быть, его ничто не будет крепко связывать с внешним миром. Степанов стал всячески привечать робкого студента и вскоре убедился в правильности сделанного им выбора. Более подходящую кандидатуру трудно было бы отыскать. Тихомиров оказался именно тем человеком, которого Антон Николаевич хотел видеть своим ассистентом. Преданность молодого протеже, полностью подпавшего под влияние пригревшего его преподавателя, могла соперничать с преданностью верного пса. Это Степанов счел еще одним счастливым знаком, знаменующим, что фортуна благоприятствует его намерениям.

Последним знаком явилось то, что Антон Николаевич на сороковом году жизни, в 1983 году был удостоен профессорского звания. Примерно тогда же в ученых кругах поползли слухи о том, что Степанова собираются представить к получению Нобелевской премии. Антон Николаевич не особенно обольщался на сей счет, но тем не менее эти разговоры давали определенную надежду на изменения к лучшему. Нобелевский лауреат мог рассчитывать на некоторые послабления.

Все эти удачи были не способны радовать Степанова, так как после ухода Любаши его уже ничто не могло развеять его угрюмости. И все же, они приносили ему заметное облегчение и позволяли верить, что когда-нибудь наступит час отмщения. Ученый тешил себя мыслью, что жена, увидев, какие он делает успехи, раскается в своем легкомысленном поступке и немедленно вернется к нему. Нечего и говорить, что для Антона Николаевича ни в коей мере не стоял вопрос о том, примет он Любашу, либо нет. Она была необходима ему, как воздух, независимо от того, какие причины толкнули бы ее на возращение к Степанову. Антон Николаевич растравлял свои кровавые душевные раны, представляя, как поглумится он над потерпевшей фиаско Любашей, которая по-другому теперь будет смотреть на него. Степанов не раздумывал над тем, простит ли он когда-нибудь жене ее предательство или до конца дней своих будет напоминать Любаше о ее преступлении.

Возможно, поведи себя Степанов правильным образом, он смог бы добиться успеха. Однако в тот период своей жизни Антон Николаевич был менее чем когда-либо готов к заискиванию перед „нужными“ влиятельными персонами. Кроме того, уход Любаши полностью изменил его отношение к жизни. Слава перестала прельщать Степанова. Презрение к роду человеческому вообще и к отдельным его представителям в частности, присущее Антону Николаевичу еще в бытность его студентом, возросло во сто крат. Теперь к нему примешивалась еще и ненависть. Степанов ненавидел Любашу, презирал себя самого. Но самую лютую злобу Антон Николаевич испытывал к погибшему Сашке, считая его главным виновником своих несчастий. Антон Николаевич точно знал, что если бы Александров был жив, он не остановился бы не перед чем, чтобы отомстить ему. Здесь сказывалась подспудная зависть, которую Антон Николаевич издавна питал к более удачливому, жизнелюбивому счастливцу Сашке. В присутствии друга это неприятное чувство притуплялось под воздействием бьющего через край обаяния Александрова. Но оно никогда не исчезало полностью. Степанов был слишком умен, чтобы обманывать себя, не признавая этого. Когда пришло известие о гибели Александрова, Антон Николаевич искренне расстроился – Сашка был дорог ему, но где-то в тайниках его души шевельнулось нечто, похожее на облегчение. Сашка, пожалуй, был единственным человеком, которого Степанов не мог презирать. Друг ушел навсегда и теперь Антону Николаевичу не грозило терзаться сомнениями в „шекспировско-толстовском духе“ – так называл Степанов все размышления нравственно-философского толка. Последним кирпичиком в глухой стене недоверия к роду человечеству стало предательство жены. Степанову ни разу не пришло в голову, что он, возможно, был в чем-то не прав и сам подтолкнул Любашу к совершению этого поступка. Он был уверен, что виновата только она одна.

Долгими ночными часами, сидя в углу неосвещенной спальни, Степанов измышлял способ мести. Все варианты казались ему недостаточно изощренными. Предательство Любаши стоило особенного возмездия, такого, какого еще не видел этот гнусный мир.

Однажды, когда Антона Николаевича сморила тяжелая дремота, ему приснился кошмар. Он увидел себя в каком-то странном месте, похожем на громадную лабораторию, где за высокими окнами вместо городского пейзажа открывались морские глубины. На столе стоял вместительный аквариум. Обычный, с водорослями, ракушками и компрессором для подачи кислорода. В этом аквариуме плавало только одно живое существо. Во сне Степанов долго присматривался к обитателю мутной воды за стеклом. Он никак не мог разглядеть, кто судорожно мечется в аквариуме. Какая-то непреодолимая сила влекла Антона Николаевича к стеклу. Приникнув лицом к самой стенке аквариума, он внимательно всмотрелся… и в ужасе отпрянул – в мутном крошечном водоеме, среди ракушек и водорослей плавала… Любаша. Он узнал ее огромные синие глаза, золотистые волосы, разметавшиеся в воде; полуоткрытые губы слегка шевелились, словно она что-то говорила ему. Но больше всего Степанова поразил ее взгляд, полный тоски и мольбы о пощаде.

Антон Николаевич проснулся от собственного крика. Воспаленный мозг рождал такие фантазии, от которых впору было бы сойти с ума. Сначала Степанову так и показалось. Но, справившись с эмоциями, он задумался над своим сном более хладнокровно. Как знать, случайно ли подсознание подкинуло ему эту дикую фантазию?

На следующее утро Антон Николаевич позвонил Давыдову и договорился с ним об очередной встрече.

– Я согласен на вас работать, – сказал он сразу после первых приветствий, – вы были правы: мне нужен простор для деятельности и гигантские возможности. Здесь я не смогу этого получить. Помогите мне.

– Антон Николаевич! Вы меня поражаете! – Давыдов действительно выглядел ошеломленным. – Насколько мне известно, у вас сейчас далеко не самый худший период. В прессе проскальзывали сообщения о Нобелевской премии…

– Оставим это, – отмахнулся Степанов, – мне не нужна эта паршивая премия, мне вообще ничего от них не нужно. У меня совершено иные планы. Если бы я мог осуществить их без посторонней помощи, я бы к вам не обращался. Но, поскольку это не возможно, извольте выполнять свое обещание.

– Не слишком ли вы требовательны, Антон Николаевич?

– В чем дело? Вы уже не хотите со мной сотрудничать? Вас пугает мой решительный настрой? Что ж, в таком случае, мне придется поискать более сговорчивых партнеров.

– Вы очень изменились, Антон Николаевич, – заметил вербовщик, – это расставание с супругой так на вас подействовало?

Кровь ударила в лицо Степанову.

– Какого черта вы вмешиваетесь в то, что вас не касается! Я не собираюсь обсуждать с вами эту тему. – Антон Николаевич был взбешен по-настоящему. – И если вы позволите себе еще хотя бы один намек на эту сторону моей жизни, мы с вами больше никогда не увидимся.

– Хорошо, хорошо, Антон Николаевич, – увещевающе залопотал вербовщик, – не надо так переживать. Никто не собирается влезать в вашу личную жизнь.

– У меня складывается впечатление, что вас больше не интересует сотрудничество со мной, я прав? – спросил Степанов напрямик.

– Разумеется нет, Антон Николаевич, вы в корне неправы. Но, откровенно говоря, ваша инициатива явилась для нас сюрпризом. В последнее время ваше положение стало улучшаться, а вы вдруг надумали изменить свою жизнь. Это немного неожиданно. Но, – тут же добавил Давыдов, видя, что Степанов собирается что-то сказать, – мы обрадованы вашим решением. У меня возникло одно предложение: давайте встретимся завтра в это же время, в этом же сквере и обговорим все детали. Я, видите ли, еще не совсем готов к такому разговору.

– Как знаете, – Степанов пожал плечами, – думайте, если вам того хочется. Я тоже буду думать, к кому еще можно будет обратиться.

– Это было бы большой ошибкой с вашей стороны, Антон Николаевич, – Давыдов сверкнул глазами и оскаблился, – заклинаю вас не совершать неосмотрительных поступков, о которых вы наверняка пожалеете.

Затем они простились и пошли, каждый в свою сторону. Степанов и помыслить не мог, что о его встречах с вербовщиком во всех подробностях проинформированы люди из ГосБеза. На следующий день состоялось знакомство, перевернувшее всю дальнейшую судьбу ученого. Вместо мелкого вербовщика, участь которого так и осталась невыясненной, на встречу явился сухощавый мужчина, небольшого роста. Степанов сразу отметил, что за неприметной внешностью незнакомца скрывается незаурядная личность. Это можно было определить по жесткому проницательному взгляду стальных глаз, решительной линии рта и твердому подбородку.

Когда мужчина заговорил, Степанов удивился, что его тихий голос, с проскальзывающими вкрадчивыми интонациями, не очень вяжется с взглядом решительного человека со стальной волей.

– Антон Николаевич? – произнес незнакомец.

Степанов кивнул, с тревогой поглядывая то на мужчину, то по сторонам.

– Рад вас видеть, – незнакомец протянул руку, – можете звать меня капитаном.

– А что случилось с Давыдовым? – спросил Антон Николаевич, пожимая протянутую руку.

– Считайте, что он отправился в отпуск.

– Внеочередной, я полагаю? – заметил Степанов.

– Неважно, я пришел сюда не для этого разговора.

– Собственно говоря, я собирался увидеться с Давыдовым, а не с вами, – Антон Николаевич недовольно сдвинул брови, – я не знаю вас.

– Вы хотите сказать, что хорошо знаете Давыдова? – поинтересовался неизвестный капитан.

Степанов сардонически ухмыльнулся.

– По крайней мере, я успел к нему привыкнуть.

– Антон Николаевич, мы с вами серьезные люди, не будем терять время. Нам предстоит серьезный разговор, давайте не отвлекаться на пустяки.

– Мне все равно, – Степанов флегматично пожал плечами.

Странно, но этот сероглазый мужчина с негромким голосом обладал способностью подавлять волю Антона Николаевича. Это стало ясно с первых же минут их встречи.

– Здесь холодно, пойдемте в мою машину, там нам никто не помешает, – произнес капитан, указав подбородком на припаркованную у сквера белую „Волгу“.

– Давыдов, по крайней мере, приглашал меня в кафе, – не удержался Степанов от язвительного замечания.

– Пусть этот факт станет очередным доказательством того, что вы перешли на другой уровень, гораздо более серьезный.

– Вы полагаете, я должен млеть от восторга?

– Я полагаю, – произнес капитан ледяным тоном, – что вы должны адекватно оценивать данную перемену.

Давление, оказываемое на него этим необычным человеком, раздражало Степанова, заставляя переходить на дерзости.

И все же он согласился отправиться к машине, поскольку понимал, что без этого не обойтись.

– Я собираюсь сделать вам одно предложение, – заговорил капитан, когда они уселись на передние сиденья „Волги“ с тонированными стеклами.

Степанов хранил молчание, глядя перед собой мрачным взглядом. Его не покидало ощущение, что он оказался в капкане, из которого ему уже не выбраться.

– Для начала давайте договоримся, что будем беседовать начистоту. Чтобы между нами не возникало никаких неясностей, я собираюсь раскрыть перед вами все свои карты.

Степанов с ужасом узнал, что все его противозаконные деяния давно известны людям из Безопасности. Капитан назвал даже цену, которую заплатил вербовщик за проданную ему секретную информацию.

– Так значит, этот Давыдов был провокатором? – выдохнул Антон Николаевич, стуча зубами от страха.

– Буду с вами честен в надежде на ответную откровенность, – сказал капитан, – Давыдов не был провокатором, он был агентом одной иностранной спецслужбы. Весьма слабеньким агентом, смею добавить.

– Боже мой! Все кончено! – вырвалось у Антона Николаевича. – Со мной все кончено! – Степанов схватился руками за голову и застонал, придя в полное отчаяние.

– Прекратите истерику, – невозмутимо оборвал его капитан, поморщившись, – эта трагическая патетика вам не поможет. Я не собираюсь пугать вам страшными карами. Если бы дело обстояло так, мы с вами не сидели бы здесь сейчас.

Степанов не проронил ни слова, продолжая стискивать голову, раскачиваясь из стороны в сторону. Горю его не было предела. Снова оказалось, что все это время он строил воздушные замки.

– Еще раз повторяю, успокойтесь, Антон Николаевич, возьмите себя в руки, – капитан тронул Степанова за плечо, отчего тот вздрогнул и подняв голову уставился на собеседника затравленным взглядом.

– Я хочу сделать вам одно предложение, и мне кажется, что оно должно вас устроить.

Степанов почти не слушал своего собеседника. В этот момент ему хотелось лишь одного: умереть.

И тут капитан заговорил о засекреченной лаборатории, которая, по его плану, должна будет находиться под водой, где-нибудь на Черноморском побережье Северного Кавказа и где Степанов станет заниматься своими исследованиями.

– У вас будет все, что вам потребуется. Мы берем на себя финансирование вашей работы, сколько бы это не стоило. Из ваших разговоров с Давыдовым нам стало ясно, вы мечтаете именно о таком образе жизни и о таких условиях работы, я не ошибаюсь, Антон Николаевич?

Истерика мигом сошла на нет. Степанов заинтересовался словами капитана. Предложение стало казаться ему заманчивым.

– Вы хотите сказать, – заговорил он, – что я смогу делать в вашей лаборатории все, что угодно?

– Вам предоставляется полная свобода в плане вашей работы. Мы готовы профинансировать необходимое оборудование, предоставить вам нужные материалы и так далее, не знаю, что вам еще может понадобиться.

Видя, что у Степанова заблестели глаза, капитан добавил:

– Не спешите бурно радоваться, Антон Николаевич, – произнес он, с прищуром глядя на собеседника, – взамен полной свободы в плане работы мы вынуждены будем лишить вас таковой в плане личной жизни.

– Какая там личная жизнь, – отмахнулся Степанов, – у меня ее нет и уже никогда не будет. Полагаю, вы это знаете не хуже меня.

– На нынешнем этапе вашей жизни, дело, к сожалению, обстоит именно таким образом, примите мои выражения искреннего сочувствия, Антон Николаевич.

Вместо ответа Степанов лишь досадливо качнул головой.

– Но ведь ваше настроение может измениться. Когда душевное состояние стабилизируется, вам может захотеться принадлежать самому себе так же, как раньше. А этой возможности у вас практически не будет.

– Вы хотите сказать, я буду постоянно находиться в заточении в этой вашей секретной лаборатории? – насторожился Степанов.

– Практически, да, Антон Николаевич, – отвечал капитан, – это необходимо для соблюдения строжайшей секретности, в обстановке которой должна будет продвигаться ваша работа. Я полный дилетант в биологии, но все же считаю, что ваши исследования имеют грандиозное значение для науки и не только для нее.

– Рад, что вы так думаете, – произнес Степанов с неприятным блеящим смешком, – это обнаруживает вас умного и дальновидного человека.

– Спасибо на добром слове, Антон Николаевич, похвала от вас вдвойне лестна. Так вот, – продолжал капитан деловым тоном, – подумайте, сможете ли вы согласиться на такие условия?

– А что, у меня есть выбор? – глаза Степанова свернули недобрым блеском. – Почему вы задаете мне все эти вопросы? Я загнан в капкан, от меня уже ничего не зависит, не так ли? Откройте все ваши карты.

– Выбор всегда есть, – неопределенно ответил капитан, – но, поверьте мне, то, что я вам предлагаю является наиболее благоприятным выходом из того щекотливого положения, в которое вы попали.

– Если я вас правильно понял, – раздумчиво заговорил Степанов, – я буду вашим рабом. Жизнь под постоянным тотальным контролем. Результаты исследований полностью будут принадлежать вам. А я стану всего лишь марионеткой, которой будут манипулировать люди из вашей замечательной организации.

В голосе Степанова не слышалось ни тени гнева или раздражения. Он говорил спокойно, даже с долей дружелюбия, словно все уже было окончательно решено. Капитан молча кивал головой после каждой фразы, произнесенной Степановым.

– Вы совершенно правы, Антон Николаевич, – сказал он, – все будет так или примерно так. Могу вас обнадежить: если вы проявите себя как благоразумный человек, вам будут сделаны некоторые послабления, разумеется, в допустимых пределах.

– Вы понимаете, как рискуете? – вдруг сказал Степанов, подняв голову и прямо взглянув в стальные глаза капитана. – Вы сможете обеспечить контроль за моим существованием в вашем логове – это бесспорно. Но хватит ли у вас возможностей контролировать мои исследования. Почем вы знаете, что я могу наворотить? Я и сам этого не знаю, но планы у меня далеко идущие, в этом можете не сомневаться, – Степанов затрясся от блеющего смеха, к которому капитан долго не мог привыкнуть.

– Вам нужно полечить ваши нервы, Антон Николаевич, – произнес капитан, – вы слишком многое пережили и нуждаетесь в реабилитации.

– Черт вас возьми, капитан, вы, как я посмотрю, очень в себе уверены. Это мне нравится. Я согласен на ваше предложение. Оно и впрямь не намного отличается от моих собственных замыслов.

– Прекрасно, Антон Николаевич, я знал, что мы сможем договориться.

– Есть одна небольшая загвоздка.

– В чем дело?

– Мне нужен ассистент, один я не справлюсь.

– Мы уже думали об этом. Найти подходящего человека будет несложно. Кстати, выбор пола ассистента предоставляем вам.

– Вы очень любезны, – Степанова передернуло, – но я просил помощника, – он сделал ударение на последнем слоге, – а не жену.

– Хорошо, Антон Николаевич, здесь вы вольны выбирать.

– Позвольте поймать вас на слове, – оживился Степанов, – я уже сделал свой выбор.

– Я догадываюсь, о ком вы говорите, – ответил капитан с прежней невозмутимостью.

– Не сомневаюсь в вашей осведомленности, – Антон Николаевич усмехнулся, – на мой взгляд, лучше Тихомирова никого на эту роль не найти. К тому же я уверен, что у нас с ним наличествует психологическая совместимость. А это очень важно для тех условий работы, которые вы мне предлагаете.

– Ничего против предложенной вами кандидатуры лично я не имею, – произнес капитан, задумчиво глядя куда-то сквозь собеседника, – и все же нам придется как следует прощупать этого вашего Тихомирова. На это понадобится определенное время. Да и вам нужно будет обстоятельно обо всем поразмыслить, Антон Николаевич.

– Вы говорите так, словно у меня есть какой-нибудь выбор, – возмутился Степанов, – вы же лучше меня знаете, что я не могу ничего не решать – все решено за меня.

– А вот это вы зря, Антон Николаевич, – возразил капитан с легкой улыбкой, – у вас есть выбор. Вы умный человек, Антон Николаевич, и, хорошенько подумав, поймете, о чем я говорю.

– Гнить в тюрьме по обвинению в предательстве родине? – Степанов злобно усмехнулся. – Это вы называете выбором? Так вот, капитан, я не согласен с этой формулировкой. Я не считаю, что, связавшись с вербовщиком, предал свою горячо любимую родину. Она предала меня гораздо раньше. Почему ученый моего уровня, вместо того чтобы располагать полной свободой действий для исследований грандиозного масштаба, должен постоянно оправдываться перед собранием безмозглых идиотов, именующих себя членами ученого совета!..

Степанов говорил бы еще долго, так как была затронута самая чувствительная струнка в его душе, но капитан не дал ему такой возможности.

– Я все понимаю, Антон Николаевич, – сказал он, – мне многое известно. Действительно, во многом вы достойны глубокого сочувствия. Но, прошу вас посмотреть на все с иной точки зрения, отрешившись от эмоций. Вы жаждали признания, – Степанов хотел было что-то возразить, но капитан властным взмахом руки приказал ему молчать, – и это вполне объяснимо. В вашем желании не было ничего предосудительного. Поняв, что признания вы не добьетесь или же добьетесь слишком дорогой для вас ценой потери уважения к самому себе, вы решили действовать, так сказать, наперекор не оценившим вас коллегам. Но принимаете ли вы во внимание, что, работая на секретном объекте, вы навсегда останетесь в полной безвестности. Разумеется, вы можете надеяться на то, что ваше имя всплывет после вашей смерти, и это может служить вам некоторым утешением. Но при жизни я не советовал бы рассчитывать на славу.

– Мне не нужна слава, – ответил Степанов глухим голосом, – единственное, чего я хочу, – это работать и воплотить в жизнь свои замыслы. Я не хуже вас понимаю, что результаты моих работ не будут использоваться во благо человечеству, – Антон Николаевич горько усмехнулся, – скорее, наоборот. Я готов к этому.

В салоне воцарилось короткое молчание. Степанов погрузился в свои мрачные мысли, почти забыв о собеседнике.

– Хорошо, Антон Николаевич, – произнес наконец капитан, – наши переговоры можно считать состоявшимися и плодотворными. О нашей следующей встрече я сообщу вам, как только все окончательно прояснится.

Ответив коротким кивком, Степанов молча вышел из машины и отправился восвояси. Он с полной ясностью осознавал, что судьба его решена окончательно и бесповоротно. Но это не доставило ему ни волнения, ни облегчения. Антон Николаевич был спокоен и тверд.

Он не знал, как происходила обработка Тихомирова, да его это и не особенно интересовало. Степанов не сомневался, что Михаил Анатольевич согласится с ним работать. Спустя неделю после встречи с капитаном, Тихомиров подошел к Антону Николаевичу и произнес, преданно глядя в глаза своему покровителю:

– Антон Николаевич, я горжусь оказанным недоверием и сделаю все возможное, чтобы оправдать его.

В душе Степанова шевельнулось нечто, похожее на признательность.

– Я тронут, Михаил Анатольевич, – сказал он и протянул руку своему будущему бессменному помощнику.

Спустя еще несколько недель началась активная подготовка к переселению на засекреченную базу. Как выяснилось, капитан проделал гигантскую предварительную работу, которая наверняка была начата задолго до того, как он приступил к переговорам со Степановым. Это означало, что люди из Безопасности, представляемые капитаном, ни секунды не сомневались в его согласии работать на них.

Впрочем, Антон Николаевич не особенно переживал по этому поводу. Перспектива целиком погрузиться в исследования и вытекающая из нее надежда на исполнение единственной мечты породила в нем бурной энергии.

Через два месяца Степанов вместе со своим ассистентом обосновался на секретной подводной базе. Между ними никогда не возникало абсолютно никаких разногласий. Антон Николаевич быстро привык к своему помощнику, избавлявшему Степанова от множества многих мелких неудобств, как то: приготовление еды, обеспечение одеждой, напоминание вовремя принять ванну и тому подобные услуги, делавшие его существование на базе вполне комфортным и дающие возможность полностью погрузиться в исследования. Тихомиров был прирожденным камердинером. Его беспредельная преданность шефу с лихвой компенсировала кое-какие недостатки. Пожалуй, Степанову не хватало в помощнике лишь одного: возможности общаться на равных. Тихомиров, будучи великолепным исполнителем, совершенно не владел искусством импровизации. Его инициативность не простиралась дальше бытовых пределов. Как личность Антон Николаевич ни в коей мере не интересовал Степанова, он был попросту скучен. Но этот недостаток на первых порах не имел ни малейшего значения для Антона Николаевича, ему не нужны были собеседники. Изредка возникавшая потребность в общении с умным, интеллектуально развитым человеком удовлетворялась посещениями капитана из Безопасности, курировавшего их работу с самого начала. Этот человек со стальным взглядом вызывал в Степанове невольный трепет. Это была целая гамма всевозможных чувств: от уважения до презрения. Степанов не мог не оценить незаурядных качеств, которыми был бесспорно наделен его куратор. Но в то же время, Антон Николаевич презирал капитана, за то, что тот тратит свой острый глубокий ум, энциклопедические знания и неиссякаемую энергию на такие мелкие дела, как продвижение по служебной лестнице и достижение власти.

…Первая серия получилась просто-напросто чудовищной. Мало того, что существа с прозрачной пленкой на черепной коробке, выходившие из гебуртационной камеры, поражали своим уродством, они к тому оказались нежизнеспособными. Как-то он в сердцах назвал их назвал полурусалками из-за сросшихся в виде хвоста ног. Это прозвище прижилось, вытеснив первоначальное официальное название первой серии. Интеллект полурусалок был крайне низким, практически на уровне животного. Они не были способны выполнять самые простые приказы, почти не воспринимали человеческую речь, лишая своего создателя всякой надежды на то, что из них может выйти хоть какой-нибудь толк.

Но Степанов не отчаивался. Стоило отдать должное капитану – тот отнесся с пониманием к первой неудаче. Все же первый этап работы, занявший без малого два года, стал доказательством правомерности теории Степанова. Еще в годы студенчества Антона Николаевича озарила одна гениальная по своей простоте идея: если на основании изучения митохондриальной ДНК доказана возможность общей родоначальницы – так называемой Евы – для всех существующих рас и народностей, то должна существовать и общая родоначальница для всех представителей фауны, включая человека. Степанов был уверен, что по крайней мере все млекопитающие, будь то обитатели водоемов или сухопутные животные, должны иметь общий первоисточник, точно так же, как все живое на планете произошло от одного микроорганизма. Дело было за малым: найти этот первоисточник, изучить его составляющие и обнаружить принципы, по которым при той или иной комбинации генов происходили те или иные живые существа, каждое из которых было предназначено природой для определенных условий существования.

В те времена, когда Степанов занялся этой проблемой вплотную, такое понятие, как трансгенные животные, относилось еще к разряду фантастики. Антон Николаевич был одним из первых, кто посмотрел на эту проблему с реалистической точки зрения.

Задача, которую поставил перед собой Антон Николаевич была колоссальной: выработать фенотип, объединяющий в себе наиболее специфические особенности нескольких генотипов, что обеспечивало наиболее оптимальное применение трансгенных животных. Здесь сказался и с детских лет присущий Степанову интерес к морским обитателям. Однажды, когда Антон Николаевич был еще семилетним мальчиком, кто-то из родственников подарил ему великолепно оформленную книгу под названием „Тайны мирового океана“. С этого дня и пошел отсчет его увлечения морями. Слабость здоровья не позволяла ему рассчитывать на то, что когда-либо он сможет самолично погрузиться в морские глубины испытав ни с чем не сравнимое ощущение свободного плавания без аквалангов и другого подводного снаряжения.

Порой, особенно на ранних стадиях работы, идея создания так называемых людей-амфибий, или галобионтов, казалась бредовой и совершенно не осуществимой и самому Степанову. Возможно, она так и осталась бы фантасмагорической мечтой и Антон Николаевич не прошел бы в своих научных изысканиях дальше умения расшифровывать информацию, закодированную в генетической программе человека – того, над чем они работали совместно с профессором Мечниковым. Горести, пережитые Степановым, заставили его подойти к этой проблеме с позиций практического осуществления.

Теперь, когда за плечами у Антона Николаевича было два десятка лет титанических трудов, он имел возможность смело заявить, что продвинулся в своих изысканиях неизмеримо дальше, чем мог себе представить его покойный наставник. Гордился ли этим Степанов? Пожалуй, он и сам не мог бы ответить на этот вопрос. При его презрении к человечеству, основанному на в общем-то справедливом сознании собственного превосходства, сей вопрос терял актуальность. Именно то, что он никогда не давал себе труд скрыть этого презрения и сделало Степанова изгоем в кругу именитых коллег. Так что гордиться Антону Николаевичу было не перед кем. Это несколько обедняло его душевное состояние, ввергая в эмоциональный голод. Даже свойственное каждому прирожденному ученому стремление как можно глубже проникнуть в тайны бытия не могло в полной мере компенсировать этого эмоционального голода. Только одно поддерживало его силы – жажда отмщения.

На третий год после водворения Степанова на подводной базе капитан, ставший к тому времени уже майором, сообщил Антону Николаевичу о том, что бывшая супруга разыскивает его с целью официально оформить развод.

– Напишете заявление о согласии на развод? – спросил майор, с непринужденным видом.

От Степанова однако не укрылся внимательный его взгляд. Антону Николаевичу понадобилось все его хладнокровие, чтобы скрыть нахлынувший на него яростный поток чувств.

– Так значит, – процедил он, отвернувшись от майора, – она объявилась?

– Да она никуда и не пропадала, Антон Николаевич, – на протяжении всего этого времени ваша супруга проживала в Куйбышевской области у своих родителей. А теперь она собралась замуж. Если вас интересует, могу сказать, кто стал ее избранником.

Степанов пожал плечами и промолчал, не в силах произнести ни слова. Майор счел это за приглашение продолжать рассказ о Любаше.

– Ваша супруга, хм…, теперь уже, наверное, бывшая, – добавил майор, – собирается замуж за некоего Вячеслава Просвиркина, мастера спорта по шахматам. Он проживает в Ленинграде и, насколько мне известно, намеревается увезти туда вашу … э-з-э… бывшую супругу.

Некоторое время Степанов хранил гробовое молчание. Майор, очевидно, из деликатности, не прерывал его.

– У нее всегда была слабость к спортсменам, – заговорил наконец Антон Николаевич глухим надтреснутым голосом. – Готов держать пари, я могу даже сказать, как он выглядит.

– Довольно высокий, отличного сложения светловолосый мужчина тридцати с небольшим. По образованию – военный инженер. Женат не был. В прошлом году вернулся из длительной загранкомандировки в Республике Гвинея-Бисау. То, что холостяка отправили в такую командировку является редким нарушением неписанного правила: не посылать неженатых мужчин на длительное проживание в другую страну. По всей видимости, это доказывает, что избранник вашей бывшей супруги представляет собой высококлассного специалиста, а также очень благонадежного гражданина.

– Не сомневаюсь, что она сделала достойный выбор, – выдавил из себя Степанов, уткнувшись глазами в белую стену лаборатории, он не мог заставить себя встретиться взглядом с собеседником.

Вновь повисло тягостное молчание.

– Ну так как, Антон Николаевич, – заговорил майор, – вы дадите свое согласие на развод?

– А вы как думаете? – вскинулся Степанов, обернувшись и вперив в майора горящие глаза.

– Антон Николаевич, сохраняйте хладнокровие, – сказал майор, спокойно выдержав тяжелый взгляд Степанова, – если женщина не оценила вас в должной мере, стало быть, она вас не стоит.

– Вы думаете, это меня утешает? – саркастически хмыкнул Степанов.

– Вы ведете себя, как капризный ребенок, – отрезал майор Безопасности, – подпишите эту бумагу, – он положил на стол листок с заранее набранным на печатной машинке текстом, – и я уйду. У меня нет времени наблюдать за всплесками ваших эмоций.

Майору всегда удавалось оказывать на Степанова необходимое воздействие. Антон Николаевич без слов поставил свою подпись внизу листка, даже не ознакомившись с содержанием текста. Но после ухода майора Антон Николаевич впал в глубочайшую депрессию, из которой его смогла вывести лишь адвентация ихтиандров второй серии – наутилусов.

С тех пор майор никогда не заговаривал о Любаше. Степанов же в свою очередь никогда не задавал никаких вопросов о своей бывшей жене. Изредка все же бывало так, что Антон Николаевич не мог больше сдерживать поток горьких воспоминаний. Чаще всего это случалось во сне. Тогда, проснувшись, Степанов испытывал острое желание немедленно вырваться из этих стен и бежать на поиски ушедшей любимой. Он готов был пасть перед ней на колени, умолять подарить ему хотя бы ничтожную крупицу нежности, наградить лишь мимолетной улыбкой. Но вслед за этим безумным порывом наступало глубокое отчанье. Он словно погружался в бесконечный тоннель. И где-то далеко впереди мерцал слабый огонек, его путеводная звезда, дававшая волю к жизни: надежда на осуществление возмездия. Выходя из этого страшного состояния Степанов обычно с головой погружался в работу, сутками не выходя из лаборатории и прогоняя Тихомирова, если тот осмеливался приставать к нему с увещеваниями об отдыхе или еде.

Степанова несколько коробило то, что о его существовании очень быстро забыли. Он имел возможность отслеживать события в мире по радио и телевидению, а с появлением Интернета, недостатка в информации не ощущалось абсолютно. Если в первое время кое-где в научных изданиях еще проскальзывали упоминания его имени и исследований, которые он производил, то уже через год или два о Степанове полностью забыли. Родители Антона Николаевича умерли еще в конце семидесятых, родственников, достаточно близких, чтобы поддерживать с ними отношения, у него не было. Как с горечью констатировал Степанов, у страны было слишком много забот и без ученого, подававшего когда-то большие надежды и вдруг канувшего в небытие, из которого никто не собирался его извлекать. Сей печальный факт, разумеется, не улучшил его восприятие людей.

Впервые Степанов оказался на вольных просторах спустя ровно пять лет после своего заточения. На первых порах Антону Николаевичу нисколько не хотелось выйти наружу. Он наслаждался практически полной изоляцией от всего мира, чувствуя, как его истерзанная душа мало-помалу находит успокоение. На исходе четвертого года Степанов ощутил вдруг острое желание побывать где-нибудь в лесу, среди вековых деревьев, втянуть ноздрями запах свежей листвы, услышать пение птиц. По людям же Антон Николаевич не тосковал вовсе. Ему достаточно было общества Тихомирова. Степанов по-прежнему испытывал презрение к человечеству, все более утверждаясь в мысли, что ни один из его представителей не достоин уважения. Очевидно его постоянный куратор заметил эту перемену в настроении Степанова. Майор сам предложил Антону Николаевичу съездить в „отпуск“.

– Мне думается, что это пойдет вам на пользу, – сказал он.

– Вы считаете, что я заслужил такую награду? – в своей обычной саркастической манере отвечал Степанов.

– Я уверен в этом, Антон Николаевич, напрасно вы иронизируете. Я ведь говорил вам еще при заключении нашего договора, что вам будет предоставляться такая возможность.

– Как же как же, помню, – произнес Степанов с ехидцей, – вы еще заметили, что это будет только в том случае, если я оправдаю ваше доверие. Таким образом, ваше предложение можно считать своего рода поощрением, не так ли?

– Возможно, – неопределенно бросил майор, – а впрочем, если я ошибся и у вас нет желания покидать Базу, насильно выгонять вас отсюда.

– Я не отказался бы побывать где-нибудь на лоне природы. Знаете, этот морской пейзаж, при всей его привлекательности, успел мне немного приесться за эти годы.

– Вот и прекрасно, Антон Николаевич, будем считать, что мы договорились. Позднее можно отправить в отпуск и вашего ассистента. Думается, он будет рад такой возможности.

Степанов пожал плечами: его мало интересовали желания Тихомирова.

С тех пор профессор и его помощник регулярно отправлялись на поверхность. Хотя майор не говорил об этом прямым текстом, Степанов прекрасно знал, что люди из Безопасности следят за каждым их шагом. Сначала это несколько напрягало Антона Николаевича, но уже ко времени третьей поездки он приучил себя не думать о том, что за ним постоянно наблюдают какие-то люди.

Путешествия на сушу приносили Степанову неоднозначные ощущения. Тут была и радость, граничащая с эйфорией, но в то же время и сознание того, чего он лишен в жизни, благодаря людям, которые отравляли ему существование и в конце концов заставили его уйти в добровольное отшельничество.

И вот теперь, по прошествии двух десятков лет, Степанов мог смело сказать, что эти годы, проведенные вдали от мира, без наслаждений простыми человеческими радостями, не прошли зря. Он подошел к крайней черте, за которую никогда не осмеливался заглянуть. И в этот момент кульминации всей его многолетней деятельности, Степанов понял вдруг, что для человека ничего нет страшнее, чем осуществление его самой заветной мечты.

Профессор еще не знал о предательстве своего ассистента. Однако, если бы ему об этом сообщили, он скорее всего не особенно бы удивился.

Мысли Антона Николаевича постепенно приходили в порядок. Впервые позволив себе так глубоко погрузиться в пучину памяти, Степанов почувствовал облегчение. Ему показалось, что он готов хладнокровно встретить то, что его ожидало.

– Ну что, мой друг, – профессор поднял голову и взглянул на Геракла просветленным взглядом, – как у нас идут дела?

– Все нормально, Хозяин, – с готовностью ответил Геракл.

– Подача кислорода все еще идет через жабры?

– Нет, Хозяин, уже через легкие.

Степанов подскочил в своем кресле.

– Уже? – выдохнул он, вскакивая и приближаясь к гебуртационной камере. – Так быстро?

– Два часа прошло, Хозяин, – отозвался Геракл, посторонившись, чтобы пропустить профессора к возвышению, где стояла камера с женщиной.

– Два часа? – повторил изумленный профессор.

Геракл коротко кивнул и занял место у пульта.

– Нужно подготовить приборы для введения биогемного элемента. Ты сможешь сам этим заняться – я потом проверю, – сказал Степанов, вплотную подходя к гебуртационной камере.

– Хорошо, Хозяин, – произнес Геракл.

В этот момент раздался звонок.

– Черт возьми, – Степанов заскрежетал зубами от досады, – кому понадобилось беспокоить нас в такой момент…

– Это полковник, Хозяин, – сказал Геракл, – у него для вас срочное сообщение.

– Скажи ему, что я не могу сейчас подойти к телефону, скажи, что у нас началась адвентация…

– Хозяин, это срочно, – не терпящим возражений тоном заявил Геракл, понявший, по голосу полковника, что дело серьезное.

– Да! – гаркнул взбешенный Степанов в трубку.

– Антон Николаевич! – голос полковника звучал непривычно громко, в нем проскальзывали несвойственные этому невозмутимому человеку нотки волнения.

– Слушаю вас, – произнес Степанов на тон ниже.

– Приказываю вам немедленно заморозить все работы и подготовить Базу к эвакуации.

– Что?! – профессор не верил собственным ушам.

– Заморозьте адвентацию, – повторил полковник.

– Но я не могу, через считанные минуты процесс будет завершен и мы должны будем начать …

– Замолчите! – загремел полковник так, что Степанов едва не выронил трубку. – Заморозьте адвентацию – это приказ. В трубке послышались гудки.

– В чем дело, Хозяин? – спросил Геракл, видя, что Антон Николаевич стоит у стола, бледный и безмолвный, и по-прежнему держит трубку в руке.

– Он приказал заморозить процесс, – прошелестел Степанов, вскидывая на помощника умоляющий взгляд, словно ища у него поддержки.

– Но почему, Хозяин?

Геракл, казалось, был потрясен не меньше профессора.

– Он не сказал мне, – ответил Антон Николаевич.

– Нам придется подчиниться? – полувопросительным тоном поинтересовался Геракл.

До Степанова не сразу дошел смысл этих слов.

– Нет! – яростно вскрикнул он, бросив телефон на пол. – Я не сделаю этого! Лучше мне умереть!

Рушилось то, к чему он шел столько долгих мучительных лет. Степанов всем своим существом осознавал, что никогда не пойдет на такой шаг. Геракл, в котором способность к эмпатии была заложена в слабой мере, и тот сразу почувствовал, что в данной ситуации спорить с профессором бессмысленно.

– Мы можем не успеть, – сказал он.

– Успеем, – процедил Степанов сквозь зубы, решительным шагом приближаясь к гебуртационным камерам.

* * *

Сгущались сумерки. К вечеру на море поднялось волнение, резко похолодало. Стал накрапывать мелкий холодный дождь, возвещающий о конце бабьего лета. На берегу было пустынно – желающих прогуливаться в такую погоду не находилось. Поэтому никто не видел, как к сторожевым башням, располагавшимся в районе дельфинария подплыли две моторные лодки. Раздалось несколько коротких автоматных очередей и два взрыва средней мощности. Четверо охранников, стоявших на башнях были мертвы.

В это же самое время к подводному объекту приблизилось около дюжины аквалангистов, вооруженных торпедами. Находящиеся на Базе не заметили их появления – профессор отключил все датчики и переговорные устройства. Заняв необходимые позиции, аквалангисты приготовились произвести взрыв.

ГЛАВА 9

* * *

Секретчик беседовал с Тихомировым, доставленным из Санкт-Петербурга специальным рейсом. В общем-то, их общение можно было назвать беседой лишь с очень большой натяжкой.

Эта встреча сулила Секретчику множество сюрпризов. Прежде всего, он никак не ожидал увидеть морально сломленного человека, с отчаянной решимостью приготовившегося к любым мучениям и совершенно не боящегося смерти. Это весьма осложняло ситуацию. Но Секретчик не боялся трудностей. Допросы были для него своеобразным хобби, во время них ему предоставлялась прекрасная возможность испытать те или иные методы психологического воздействия, к чему он издавна имел немалое пристрастие.

Уже не первый год Секретчик отдавал предпочтение так называемому эриксонианскому гипнозу, названному по имени его изобретателя – американца Эриксона. Ему не составило особого труда быстро освоить этот метод гипнотического воздействия. Секретчик никогда не упускал случая усовершенствовать свои навыки. Ему было тем более интересно, что предстоял разговор с ученым, биологом, стало быть, человеком, имеющим представление р процессах, происходящих в коре головного мозга во время погружения в гипнотический сон. Здесь присутствовала определенная интрига: под силу ли ему будет совладать с таким, в общем-то, не совсем обычным человеком, тем паче, что из всего материала о Тихомирове, Секретчик вынес убеждение, что тот фанатично предан своему руководителю.

Однако, едва к нему в кабинет ввели этого невысокого сгорбленного человека, генерал понял, что заочное представление об ассистенте Степанова сильно разнится с действительностью. Секретчик тот час же почувствовал, что Тихомиров переживает в этот момент сильнейший стресс, и это психологическое состояние обусловлено далеко не только его задержанием в аэропорту, а гнездится где-то гораздо глубже.

– Михаил Анатольевич, – Секретчик слегка привстал со своего кресла и протянул руку с самым радушным видом, – наконец-то вы доставили мне удовольствие своим визитом.

– Идите к черту, – огрызнулся Тихомиров.

Но в тоне его сквозила не столько паника, сколько обреченность и какая-то мрачная решимость. Секретчик с интересом воззрился на Михаила Анатольевича. Ему подумалось вдруг, что так, возможно, выглядели средневековые религиозные фанатики, которые несмотря на жесточайшие пытки инквизиторов, продолжали настаивать на своем. Генерал нахмурился, впервые осознав, что ему предстоит нелегкая задача.

Тихомирова усадили на стул у противоположного края стола. Дождавшись, когда конвоиры выйдут, Михаил Анатольевич заговорил, вперив в Секретчика неподвижный взгляд:

– Я не знаю, кто вы, да мне на это, собственно, наплевать. Хочу сказать вам сразу, что допрашивать меня не имеет ни малейшего смысла. Наверное, вы уже осведомлены о том, какие органы нас курировали. Мы подготовлены самым наилучшим образом, какой только возможен в этих ваших структурах.

При этих словах Тихомиров не дал себе труд скрыть свое презрение. Секретчик молчал, не сводя внимательного взгляда со своего визави. Он не мог еще определиться в выборе линии поведения и потому предпочитал пока молча наблюдать.

– При обыске ваши люди изъяли у меня дискету с информацией, – Тихомиров осекся и махнул рукой, – впрочем, вы уже и сами все это знаете. Скажу только, что в ней все представлено так полно и четко, как можно было бы лишь мечтать. Поэтому, вам не стоит утруждать себя и тратить свое время на допрос. Загрузите дискету в вашу машину, – он кивнул на стоящий на столе у Секретчика компьютер, – и вам все станет ясно.

– Тогда позвольте осведомиться, кому предназначалась эта дискета, – генерал засмеялся с видом искреннего дружелюбия, – ведь не мне же вы ее везли – я не настолько самонадеян, чтобы поверить в такую удачу.

Тихомиров досадливо передернул плечами.

– Я хотел предать все это широкой огласке. Но, по своему обыкновению, – Михаил Анатольевич провел ладонями по лицу, исказившемуся страдальческой гримасой, – поступил, как последний идиот. Недаром мой бессменный руководитель в последнее время при общении со мной часто употреблял этот эпитет.

– Из сказанного вами сам собой напрашивается вывод, что ваши отношения с руководителем находятся не в самой лучшей стадии? – осторожно поинтересовался Секретчик.

– Вы совершенно правы, – Тихомиров оскалился, обнажая мелкие редко посаженые острые зубы, – больше того, мои отношения с этим человеком подошли к полному завершению.

– Из этого следует, – с прежней осторожностью осведомился Секретчик, – что вы не собирались возвращаться туда, откуда прибыли.

– И снова вы правы.

– В таком случае, я не понимаю причин вашего расстройства. Все получилось именно так, как вы того желали. Вы, Михаил Анатольевич, должны быть благодарны, что мы перехватили вас перед самым носом у тех, кто собирался захватить вас в аэропорту.

– Вместо одного капкана я угодил в другой, – мрачно произнес Тихомиров, глядя в пол.

– Ну зачем же так пессимистично, Михаил Анатольевич, – увещевающе заговорил Секретчик, доставая из выдвижного ящика портсигар, – закуривайте, пожалуйста.

– Не курю, – коротко бросил Тихомиров, не подлинная глаз.

– Что ж, похвально, – улыбнулся Секретчик, закуривая от позолоченной зажигалки.

Выпустив струю дыма, Секретчик снова заговорил в своей дружелюбной манере:

– Вот видите Михаил Анатольевич, а вы говорите, что не можете сообщить мне ничего интересного. А я вот совсем так не считаю. Мне очень любопытно узнать, какие причины сподвигли вас на столь отчаянный шаг. Вы удовлетворите мое любопытство.

Тихомиров оторвал наконец глаза от пола и вперил на Секретчика прямой взгляд.

– Сказать по правде, я просто очень устал. Просто устал, – повторил он, отводя глаза.

– Устали от чего?

– От всего.

– Вы слишком лаконичны, Михаил Анатольевич, – Секретчик слегка нахмурился, но в следующую секунду его приятное широкое лицо вновь озарила благодушная улыбка. – В общем, вас можно понять. Из того, что я успел узнать о вашей с профессором Степановым деятельности, вытекает причина вашей усталости. Я очень сочувствую вам. Провести без малого два десятка лет под водой, взаперти, вдали от всего мира, наедине с человеком, погруженным в свои опыты…

Секретчик заметил, что при упоминании профессора Тихомиров изменился в лице, и продолжал с еще более широкой улыбкой.

– Тяжело было бы оказаться на вашем месте, Михаил Анатольевич, – поговорил Секретчик, покачав сочувственно головой, – удивляюсь, как вы могли провести столько времени рядом с таким человеком, как ваш профессор.

– А что вы можете знать о нас! – взъярился Тихомиров. – Вы ничего не знаете ни обо мне, ни о нем! Вы вообще ничего не знаете и не можете знать. К тому же, это не ваше дело, – добавил Михаил Анатольевич, разом сникая и опуская голову.

Секретчику показалось, что он правильно наметил линию беседы, но прежде чем приступить к серьезному разговору, генерал решил проверить свои подозрения:

– Не понимаю, как могли вы столько времени прожить бок о бок с таким человеком, как профессор Степанов, – произнес он, внимательно наблюдая за реакцией собеседника, – это потребовало от вас прямо-таки нечеловеческой самоотверженности. Примите выражения моего глубочайшего уважения к вам.

– Идите к черту, – повторил Тихомиров, – в его голосе уже не чувствовалось былой ярости, это был голос человека, совершенно упавшего духом и потерявшего всякую волю к жизни.

„Эдак, пожалуй, он и руки на себя наложить может“, – подумал Секретчик, с неудовольствием ощущая, что почва начинает выскальзывать у него из-под ног.

– Послушайте, Михаил Анатольевич, – вкрадчиво произнес он, наклонив корпус и приближая лицо к Тихомирову, – ответьте мне только на один-единственный вопрос.

Тот бросил на него косой взгляд и пожал плечами.

– Кому предназначалась эта дискета? – тут Секретчик допустил неосторожность, едва не ставшую причиной катастрофы – он кивнул головой на розовую дискету, лежавшую на столе перед монитором.

Тихомиров встрепенулся.

– А вы сами не в состоянии догадаться, кому я ее вез? – спросил Михаил Анатольевич с каким-то странным выражением лица.

– Представьте, нет, – ответил Секретчик, извлекая из своего богатейшего арсенала самую обезоруживающую улыбку.

– Я хотел, чтобы весь мир узнал о том, чем мы занимались на этой секретной Базе, – сообщил Тихомиров, придвигаясь к столу.

– Ну так у вас есть такая возможность. Вы же понимаете, Михаил Анатольевич, что мы не принадлежим к структурам, курировавшим вашу работу. Откровенно говоря, – тут Секретчик доверительно улыбнулся, – мы относимся, так сказать к конкурирующей организации.

– В том-то все и дело… – начал Тихомиров.

В его глазах появился странный блеск, лицо побледнело. Он расцепил слегка подрагивающие руки, лежавшие на коленях и положил их на стол.

Расценив это, как порыв откровенности, Секретчик поощряюще улыбнулся и, откинувшись на спинку кресла, приготовился слушать.

– Я действительно собирался передать эту злополучную дискету в средства массовой информации, это было моей навязчивой идеей уже довольно давно. – Тихомиров помолчал, еще ближе придвинувшись к краю стола. – Слишком давно.

Секретчик уловил нервное подрагивание пальцев, лежащих на поверхности стола.

– Не переживайте так, Михаил Анатольевич, – ласково сказал он, все уже позади.

– Вы так считаете? – спросил Тихомиров с безумной ухмылкой. – А мне кажется, что все еще впереди.

Секретчик докурил сигарету и стал тушить окурок в хрустальной пепельнице, не переставая наблюдать за собеседником боковым зрением. Очевидно сработало его шестое чувство. Доля секунды и Тихомиров сумел бы схватить дискету и там, один только всевышний знает, что бы он с ней сотворил. Выражение лица Тихомирова говорило о том, что он был способен даже проглотить этот кусочек пластика.

– Что-то вы совсем плохой, Михаил Анатольевич, – сказал Секретчик, резко перехватив руку Тихомирова.

Ощутив эту стальную схватку, и поняв, что его безумное намерение неосуществимо, ассистент Степанова впал в истерию. Из этого состояния его пришлось выводить посредством медицинского вмешательства. Наблюдая за Тихомировым, с пеной у рта вырывавшимся из цепких рук двоих конвоиров, Секретчик вынужден был констатировать, что допрос придется отложить до лучших времен. Но необъяснимая внутренняя уверенность подсказывала ему, что эти времена вряд ли когда-нибудь настанут.

* * *

Дзержинец, которому сообщили, что Тихомирова перехватили прямо перед глазами у его подчиненных, рвал и метал. Никогда еще он не был проникнут такой смертельной яростью. Он не знал что будет делать Секретчик, и решил предпринять собственные меры предосторожности.

Прежде всего необходимо было связаться с Базой и предупредить Степанова о возможном нападении людей из военной разведки. Но, как видно, в этот день удача предпочитала обходить его стороной. Дзержинцу не дали возможности связаться с Базой, сообщив, что его срочно хочет видеть Президент.

Полковник провел в резиденции главы государства около двух часов, причем, большую часть этого времени ему пришлось проторчать в приемной в компании с советником, который туманно намекнул Дзержинцу, что речь будет идти о расследовании гибели „Антея“.

Полковник не сомневался, что все это – не более чем отвлекающий маневр. Он готов был поклясться, что знает, кто стоит за нежданно-негаданно начавшейся суетой. Секретчик просто пытался связать ему руки на максимально продолжительное время. И Дзержинца бесило осознание того, что генералу военной разведки этот маневр вполне удался.

Сидя в приемной и с бесстрастным видом изучая роскошную золоченую лепнину на потолке, полковник думал о том, что приближается время решительных действий. Он знал, что рано или поздно им с Секретчиком придется схлестнуться, что называется, в рукопашную. Но оттягивал этот момент на сколько возможно, прекрасно понимая, что встреча с давним врагом тет-а-тет грозит существенно ослабить его позиции. Президент, исполнявший в этой ситуации роль балласта, позволявшего сохранять шаткое равновесие между двумя противоборствующими структурами, начал склоняться на сторону военной разведки. Полковник не мог не отдать должное Секретчику – в этом была целиком и полностью его заслуга. Генерал военной разведки недаром считался мастером плетения политических интриг.

Перспектива переговоров с Секретчиком не радовала Дзержинца тем более, что он ясно видел, нежелание генерала военной разведки идти на сближение с полковником Безопасности. Из этого подразумевалось, что Секретчик вполне уверен в собственных силах и не нуждается в достижении компромисса.

В то же время нельзя было сбрасывать со счетов и того, что генерал, точно также, как и Дзержинец, просто-напросто не собирается делать первый шаг к этому сближению, поскольку это может выглядеть признанием слабости или, того хуже, несостоятельности военной разведки.

Дзержинец знал, что бывает в таких случаях, когда пересекаются интересы двух в общем-то равнозначных сил, представляемых негласными лидерами – так как и Дзержинец, и Секретчик имели над собой номинальных начальников, но чувствовали себя практически полновластными хозяевами в своих ведомствах. В подобных щепетильных ситуациях обычно принято прибегать к услугам посредников. Оставалось только найти подходящую кандидатуру для этой цели.

Однако эта, казалось бы небольшая проблема, никак не разрешалась. Полковник без устали перебирал в уме всех, кого можно было бы привлечь к исполнению сей деликатной роли, но никто, по его мнению, для этого не годился. Если только, – вдруг пришла в голову Дзержинца полусумасшедшая идея, – попробовать задействовать Президента? Должен же и от него быть хоть какой-то прок. Все шушукаются о том, что Президент отдает предпочтение Безопасности, будучи выходцем из этой структуры, но на деле ничего подобного не наблюдалось. Более того, в последнее время давление на это ведомство постоянно усиливалось.

Отчасти полковник понимал причины такой политики представителя верховной власти. Консолидация двух таких могущественных ведомств была бы чревата ослаблением центральной фигуры в лице президентского аппарата.

И Дзержинец, и Секретчик обладали достаточным опытом и проницательностью, чтобы понимать, что эта постоянное противоборство влиятельных структур создано искусственно. В каком-то смысле они выполняли роль марионеток. Однако осознание сего печального факта не могло изменить ситуацию. Президент действовал по старому, веками проверенному принципу, родившемуся еще в Древнем Риме: „Разделяй и властвуй“. Видя, что одно из двух крупнейших в государстве ведомств набрало слишком уж большой вес, он решил слегка пошатнуть его мощь посредством поддержки соперничающей организации. Пожалуй, на месте Президента сам Дзержинец поступал бы точно также. Однако от сознания правомерности действий главы страны, легче не становилось. Будь его воля, полковник давно уничтожил бы своих соперников, тем паче, что для этого у него имелись все необходимые средства. Гибель атомохода стала доказательством возросшей мощи органов Безопасности и одновременно тревожным сигналом, возвещающим о необходимости в кратчайшие сроки – пока они не натворили больших бед – ослабить эту мощь, взяв ее под контроль. Именно поэтому сейчас, когда Секретчик был предоставлен самому себе и вытрясал информацию из Тихомирова, полковник вынужден был протирать штаны в приемной Президента, зная, что ничего конструктивного их встреча не принесет.

* * *

Секретчик не выходил из своего кабинета уже в течение трех с половиной часов. Всем подчиненным было строго-настрого запрещено беспокоить генерала. Если бы кто-то все же решился войти к нему, то не узнал бы этого человека. За свои сорок с небольшим, Секретчик успел насмотреться многого и пребывал в твердой уверенности, что его ничем в этой жизни удивить невозможно. Но читая строка за строкой информацию с дискеты Тихомирова, этот видавший виды генерал, не без оснований гордившийся своей неизменной благодушной невозмутимостью, почувствовал, как волосы шевелятся на его голове.

Сначала на дискете помещалась масса научной информации, в которой он не мог ничего понять. Некоторое время Секретчик пробегал строку за строкой, натыкаясь на неизвестные слова, типа: акродонтные зубы, инбридинг и тому подобное. Поняв, что без научного пособия ему не обойтись, Секретчик выискал словарь биологических терминов. Ему приходилось обращаться к нему буквально на каждой строке. Поначалу все прочитанное казалось отвлеченными научно-фантастическими выкладками, не имеющими ничего общего с действительностью. Но по мере того, как он все больше ознакомлялся с информацией, перед Секретчиком вставали образы, потрясающие своей пугающей реалистичностью.

Первым делом генерал выяснил, что такое галобионт.

Оказалось, это организм, обитающий в соленой воде.

ГАЛОБИОНТЫ ВТОРОЙ СЕРИИ. НАУТИЛУСЫ.

Особи мужского пола. Представляют собой результат инбридинга (инбридинг – близкородственное разведение).

Рост – от 2,43 м до 2,87 м.

Вес – от 97 кг до 114 кг.

Крупные выпуклые глаза круглой формы с полупрозрачной защитной пленкой; спиралевидный нос; в нижней части лица вертикальная расщелина в виде волчьей пасти, откуда вытекает вода из жабр, расположенных в затылочной части черепа.

Эта серия характеризуется наличием так называемого третьего глаза, (у человека наличествует в виде рудимента шишковидной железы – эпифиза).

Ступни плоские ластообразные с перепонками между пальцев, длиной до 60 см.

Пальцы рук соединены между собой тугими перепонками, что существенно уменьшает их подвижность.

Кожный покров: чешуя на всей поверхности тела, кроме головы, ладоней и ступней. В основании брюшного плавника располагается аксиллярная лопасть (укрупненная чешуйка).

Способны существовать на глубинах 100–500 м при температуре 10–15 градусов С.

IQ составляет от 50 до 70 единиц. Способны выполнять элементарные приказы.

Питание: стенофаги (организм, потребляющий однообразную пищу).

Стеногидрионный тип организма (способен к жизни лишь узком диапазоне рН).

Продолжительность жизни: минимальная – 1000 дней (+/– 100 дней); максимальная до 10 лет (+/– 1 год).

Способность к воспроизведению рода отсутствует в виду дисфункции яичек.

ГАЛОБИОНТЫ ТРЕТЬЕЙ СЕРИИ. НЕПТУНЫ.

Особи мужского пола. Выведены в результате имбридинга.

Рост – от 2, 03 до 2,43 м.

Вес – от 78 кг до 94 кг.

Более подвижные, чем представители предыдущей серии.

Крупные глаза на выкате с защитной пленкой более прозрачной, чем у представителей предыдущей серии (Наутилусов).

Вертикальная расщелина на лице в виде так называемой заячьей губы.

Нос спиралевидный, идентичен дыхательному отверстию животных, обитающих в морях, специфическая вертикальная расщелина соединяет нос и рот и представляет собой жаберную щель.

Плоские ластообразные ступни с перепонками между пальцев, широкие, плоские, подъем отсутствует.

Кожа гладкая, волосяной покров отсутствует.

При необходимости могут выделять ихтиотоксины: ихтиоаллиэйнотоксин, ихтиокринотоксин, ихтиохемотоксин (ихтиотоксины – ядовитые вещества, находящиеся в рыбе. Ихтиоаллиэйнотоксин – при отравлении вызывает галлюцинации; ихтиокринотоксин концентрируется в кожной слизи; ихтиохемотоксин содержится в сыворотке крови и зрелых гонадах рыб).

Способны существовать на глубинах 100–500 м при температуре от –10–15 до +15–20 градусов С.

Организм стеногидрионного типа.

Скорость передвижения в воде достигает 35–42 км/ч.

IQ составляет от 85 до 105, что позволяет им воспринимать и выполнять приказы средней сложности.

Стеногидрионный тип организма – способны к жизнедеятельности только в узком диапазоне рН.

Продолжительность жизни близкая к человеческой.

Нет способности к воспроизведению рода.

ГАЛОБИОНТЫ ЧЕТВЕРТОЙ СЕРИИ. ГЕРАКЛЫ

Особи мужского пола.

Созданы в результате аутбридинга (аутбридинг – не родственное скрещивание).

По внешнему виду практически неотличимы от людей. Высокие (до 1 м 03 см), с могучим торсом. Отличие – небольшие длиной 3,5 см – жаберные отверстия за ушными раковинами.

Телосложение классическое.

Благодаря ряду усовершенствований (в числе которых эксперименты с использованием клеток Istiophorus platypterus рыба-парусник), способны достигать скорости до 130 км/ч (72 морских мили).

Данные разновидности галобионтов представляют собой эврибионтный тип, легко приспосабливаются к широкому диапазону жизненных условий. Относятся к эвритермным организмам (эвритермный организм живет в широком диапазоне температур).

Питание: всеядны – эфрифаги.

IQ не менее от 135.

Способны к принятию самостоятельных решений в рамках дозволенного.

Склонны к агрессии. Наблюдается здоровый эгоцентризм.

Характеризуются огромной физической силой и выносливостью.

Гипотетически способны к воспроизведению рода, но этот факт пока не имеет экспериментального подтверждения…»

Дальше следовали описания проектов. Секретчик оторвался, чтобы закурить очередную сигарету – он уже потерял им счет. В кабинете стояла плотная завеса табачного дыма. Генерал встал из-за стола и распахнул в окно.

До генерала вдруг дошло, что один термин так и остался непонятным. Он никак не мог найти значения слова «адвентация». Секретчик догадался, что данный термин по всей видимости означает какой-то важный этап в процессе создания галобионтов. Но в словарях этого слова он так и не обнаружил. И тут в его усталом мозгу вспыхнула жуткая догадка. На память пришло английское словцо «advent». Среди нескольких его ярче всего в сознании запылало одно: «пришествие».

Что же это творится в мире? У Секретчика было ощущение, что он только что видел кошмарный сон. Неужели подобные вещи могут происходить в действительности? Столько лет существовала эта секретная база, и находилась она не где-нибудь на атлантическом побережье Соединенных Штатов Америки, а прямо-таки под носом у российских спецслужб.

То-то потеха будет журналистам, если они узнают о существовании такой базы. Секретчик уже представлял себе, как Президент со своей обычной тонкой улыбкой заметит: «Что-то вы подкачали, господин генерал». Он уже видел издевательские ухмылки и слышал ехидные перешептывания. Будут говорить примерно следующее: «Так усердно искали соринку в чужом глазу, что не смогли разглядеть бревна в собственном». И обиднее всего, что, говоря так, они, все эти злопыхатели, будут правы.

Генерал затушил недокуренную сигарету, подошел к шкафчику и вынул из него бутылку бренди, хрустальный стакан и лимон. Осушив сходу половину порции, Секретчик надкусил лимон, скривился, вытер платком сок, стекающий по подбородку и, слегка успокоенный, снова сел за свой стол.

За всеми этими фантасмагорическими существами, так называемыми галобионтами, вставал образ полковника Безопасности. Секретчик и раньше уважал этого человека, признавая в полковнике недюженный ум и проницательность. А после всего прочитанного он и вовсе стал смотреть на Дзержинца чуть ли не с благоговейным трепетом. Полковник умудрился проделать грандиозную работу. Как ему удалось сохранить все это в строжайшей секретности? На это требовался редкостный талант.

«Интересно, – думал Секретчик, – кто еще в курсе относительно существования этих галобионтов?»

Наверняка это считанное количество людей – не больше нескольких человек. Президент ни в коем случае не мог знать о Базе, равно как и люди из его окружения. Надо же, когда генерал только начинал подкапываться под Дзержинца, он и не подозревал, что наткнется на такую информацию!

Секретчик взглянул на часы: было уже без четверти полночь.

Он вызвал по селектору своего референта:

– Приведите ко мне Тихомирова, – приказал генерал.

Спустя минуту в дверь постучали:

– Товарищ генерал, – сказал референт, – Тихомиров сейчас не в состоянии придти к вам.

– Что с ним? – Секретчик говорил на повышенных тонах, что случалось с ним лишь в минуты крайнего волнения.

– У Тихомирова был тяжелый нервный срыв, врач вколол ему сильное успокоительное.

– И когда он очнется?

Референт нерешительно пожал плечами.

– Я не знаю, товарищ генерал.

– Ну так узнайте! – загремел Секретчик. – Пусть ко мне придет врач.

Референт исчез за дверью. Генерал стал прохаживаться по кабинету. Стоило бы продолжать ознакомление с материалом на дискете Тихомирова – Секретчик понимал это – но что-то не позволяло ему снова сесть за стол. Пожалуй, для одного вечера информации, способной свести с ума даже человека с крепкой психикой, было более чем достаточно. Где-то в глубине души генерал испытывал сомнения в реальности прочитанного. В его приземленном рациональном сознании не укладывалось, что разумные существа, способные воспринимать и исполнять приказы, обладающие человеческим интеллектом и нечеловеческими возможностями и находящиеся в полном распоряжении Дзержинца, могут существовать реально.

В голове вертелась сакраментальная фраза: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». На память приходили все эпизоды, связанные с морем. Если все это правда, то сколько раз его могли бы взорвать ко всем чертям. К примеру, не далее как полгода назад он, Секретчик, совершил вояж по Черному морю из Одессы в Евпаторию.

Если хотя бы половина из прочитанного им соответствует действительности, то на землю грядет самое настоящее нашествие… или пришествие? Прозвучавший в кабинете нервный смех заставил его вздрогнуть. Оказалось, что засмеялся сам Секретчик.

* * *

Взрывом практически полностью уничтожило верхнюю часть базы – то отделение, где располагался «детский сад». В нем шел процесс генерации шестой серии галобионтов. Той самой, о которой он так долго распространялся полковнику. Шестая серия – Юпитеры – должны были стать самыми совершенными существами из всех существующих и доныне существовавших живых мыслящих субъектов.

Степанов был уверен, что эксперименты с шишковидной железой, отвечающей за способности к ясновидению и телепатии, завершатся удачно. Предполагалось, что галобионты будут общаться между собой посредством телепатической связи. Кроме того, на физическом уровне он должны будут иметь способность к передаче сигналов в неслышимом ультразвуковом диапазоне подобно дельфинам.

Взрыв, уничтоживший отделение первичного генезиса, свел к нулю плоды нескольких лет каторжного труда. Но даже не это было самым страшным. Самым плохим оказалось то, что они с Гераклом так и не успели завершить процесс адвентации галобионтов пятой серии – Алексов. Степанов успел вывести из анабиоза только двоих, остальные восемь погибли. Больше того, профессор так и сумел завершить работу по установке психопрограммы галобионтов пятой серии. Это означало, что он не будет властен над их сознанием. Если бы у него осталось хотя бы несколько минут!

Итоги нападения вооруженных торпедами аквалангистов были самыми плачевными. Дзержинец узнал об этом через четверть часа после разговора с Президентом, бывшего, как и ожидал полковник, совершенно бесплодным. А уже спустя три часа Дзержинец был на Базе и мог своими глазами увидеть ее, вернее то, что от нее осталось.

– Почему вы не выполнили мой приказ? – сходу бросил он, входя в лабораторию.

– Мы сделали все, что было в наших силах, полковник, – ответил Степанов.

Дзержинцу показалось, что Степанов как-то постарел за короткое время, прошедшее со времени их последней встречи.

– Кто-нибудь из нападавших уцелел?

– Все мертвы полковник, – уверенно произнес Степанов.

– Вы можете это гарантировать?

– Да, – с горечью ответил профессор, – на все сто процентов. – Лодки, на которых они прибыли, тоже уничтожены.

– Хоть на этом спасибо, – Дзержинец облегченно перевел дух, – вы уверены, что все вокруг чисто?

– Да, в этом я тоже уверен абсолютно.

– Тогда почему вы говорите об этом с такой трагической миной? База понесла большой ущерб?

– Гораздо больший, чем вы можете предположить, полковник, – Степанов обвел рукой стены лаборатории, – уцелела лишь эта часть здания, да и здесь нам досталось.

– Я жду от вас подробного отчета.

– Ситуация выглядит так, – начал Степанов, – мы потеряли девять галобионтов из шестнадцати, бывших у нас в наличии. Еще трое ранено, но их можно восстановить. Дальше, – продолжал он, выдержав небольшую паузу, – полностью уничтожен «детский сад»…

– Полностью?

– Да, полковник, окончательно и бесповоротно, – с некоторым пафосом ответил Степанов. – Восстановление потребует от нас даже больше времени, чем его потребовалось для создания, так как частично разрушено и центральное отделение.

– Печально, конечно, но, с другой стороны, это будет уже второй раз, у вас теперь достаточно опыта и знаний, чтобы работа шла легче.

Не ясно было, кого пытается обнадежить Дзержинец, себя или Степанова.

– Но и это еще не все, полковник, – проговорил профессор.

– В чем дело?

– Мы потеряли всех галобионтов пятой серии.

– Как это случилось? – голос Дзержинца чуть заметно дрогнул – он все же не ожидал такого урона – Я же приказывал вам заморозить адвентацию.

– Вы думаете, все так просто? – взъярился Степанов. – Я сказал вам понятным языком, что уже ничего не могу поделать. При всем моем желании уберечь галобионтов, я не Господь Бог. Мы с Гераклом ничего не успели сделать. А потом, когда прогремел взрыв, мы вынуждены были переключиться на оборону Базы. За это время все галобионты погибли.

Дзержинец с подозрением смотрел на Степанова.

– Мне придется проверить правдивость ваших слов, – произнес он со зловещими нотками в голосе.

– Проверяйте, – профессор с безразличием пожал плечами, – если хотите, я могу предъявить вам трупы всех десяти галобионтов.

– Что-то подсказывает мне, что вы могли бы успеть спасти хотя бы несколько особей. Я предупредил вас в четырнадцать ноль пять по московскому времени, а взрыв прозвучал, по вашим словам, около одиннадцати ночи. У вас было по меньшей мере семь часов.

– Жаль, что вас не было здесь, когда все это происходило, – заметил оскорбленный Степанов, – вы убедились бы своими собственными глазами, что ничего нельзя было поделать.

– Хорошо, – Дзержинец устало махнул рукой – его силы не были неисчерпаемыми, – чем мы располагаем на данный момент?

– У нас осталось семь галобионтов: трое Нептунов, трое Наутилусов и один Геракл. Вот и все.

– Это не так уж и мало. Мы все восстановим, профессор. Только сначала разберемся с этими… – полковник не договорил, так как его обеспокоило выражение лица Степанова.

Профессор выглядел совершенно отстраненным от всего, что вокруг него творилось. Чувствовалось, что его мысли витают где-то очень далеко. Это раздражало Дзержинца и наводило его на подозрения. Однако он понимал, что сейчас не время доискиваться до истины – слишком многое предстояло сделать.

А Степанову и впрямь было, что скрывать. После того, как с нападающими покончили, он с Гераклом возвратился в главную лабораторию и увидел, что время для адвентации галобионтов безнадежно упущено. Структура детрита – конгломерата взвешенных в воде органоминеральных частиц и бактерий – оказалась нарушенной настолько, что все восемь особей, находившихся в гебуртационных камерах погибли. Уцелело только двое: женщина, которую Степанов как-то незаметно стал называть Любовью, и галобионт мужского пола – его гебуртационная камера располагалась рядом с той, что стояла на возвышении, и это спасло его от печальной участи остальных особей. Пока профессор занимался женщиной, Геракл руководил процессом адвентации соседствующего с ней галобионта.

Скорее всего, если бы не острое желание воочию взглянуть на созданную им женщину, Степанов обратил бы больше внимания на то, что происходило у Базы и потери стали бы меньше. Профессор распорядился отослать на встречу аквалангистам всех находившихся на Базе галобионтов, но запретил Гераклу участвовать в операции, поскольку ему необходим был помощник. Оставив своих бойцов без руководства, Степанов, в сущности, обрек их всех на верную гибель. И потому можно было считать удачей, что уцелело хотя бы несколько галобионтов.

К величайшей досаде Антона Николаевича ему не удалось подвергнуть уцелевших галобионтов установке психопрограммы. Степанов попросту не успел этого сделать. Для того, чтобы особь, выведенная из генезиса, прошла процесс установки психопрограммы, необходимо было по крайней мере три часа. Профессор не имел этих часов, так как знал, что каждую минуту на Базе может объявиться полковник. Удивительно еще, что Дзержинец не прибыл раньше. По счастью, у профессора оставалось время, чтобы спрятать Любовь и Алекса – так он назвал второго и последнего выжившего галобионта пятой серии. Степанов не мог допустить и мысли, что Дзержинец увидит его питомцев. В этом случае все его планы оказались бы невыполнимыми, поскольку полковник непременно задействовал бы Алекса для собственных целей. Собственно говоря, профессору было мало дела до этого галобионта. Алекс нужен был ему лишь для того, чтобы охранять Любовь. Первоначально Степанов связывал с этим галобионтом определенные замыслы, но в свете последних событий, когда всей его работе угражало вылететь в тартарары, профессор сосредоточил все свое внимание только на Любови. В ней одной теперь заключался смысл его существования. Он не мог допустить, чтобы с ней что-нибудь случилось. И тем более не мог представить себе, чтобы о ее существовании прознал Дзержинец. Степанов представлял себе, чем это может быть чревато. Если бы полковник узнал, что курируемый им профессор затеял собственную игру, этот «бунт на корабле» мог закончиться неминуемым уничтожением заартачившегося вдруг раба.

Никогда еще Степанов не испытывал такой яростной ненависти к Дзержинцу. Глядя на этого человека, с необычайным хладнокровием встретившего постигшую Базу катастрофу, профессор готов был наброситься на полковника с кулаками. И Степанов сделал бы это, будь он уверен в своих силах. От Дзержинца не укрылось нечто новое, появившееся в профессоре, в душе которого он читал, словно в открытой книге.

– Антон Николаевич, – с нажимом проговорил полковник, – что с вами?

– И вы еще спрашиваете? – хмыкнул Степанов, его обычно бесцветные невыразительные глаза загорелись лихорадочным блеском. – Все погибло! Вы понимаете, все погибло!

– Не стоит драматизировать, Антон Николаевич, – успокаивающе произнес Дзержинец, – главное, что нам сейчас следует делать, это консолидировать все свои усилия, не то, чтобы справиться с нашими врагами. После этого мы сможем восстановить все в прежнем объеме. Если мы справимся с теми, кто помешал ходу нашей работы, у нас будет гораздо больше возможностей, чтобы успешно продолжить ее впоследствии.

Степанов безвольно пожал плечами.

– Вы думаете, все так просто, полковник, – бросил он, отворачиваясь. – Вы не допускаете мысли, что я мог устать? Я ведь всего-навсего человек. Понимаю, вы привыкли относиться ко мне как к машине, призванной воплощать в жизнь все ваши замыслы. Я, словно джин из бутылки, исполняю ваши малейшие прихоти, при этом вы никогда не утруждались тем, чтобы подумать о моих личных желаниях.

– Вы заропортовались, уважаемый Антон Николаевич, – ледяным тоном прервал профессора Дзержинец, – не знаю, что тут у вас происходило в последнее время, но вижу, что ваши нервишки совсем расшатались. Я было думал, что этим страдает только ваш ассистент, но оказывается, и вы страдаете от того же самого.

– Ассистент? – непонимающе переспросил Степанов. – А-а, вы имеете ввиду Михаила Анатольевича?

– Да, я имею ввиду именно его. Что-то вы как-то быстро позабыли о своем верном помощнике, – заметил Дзержинец.

– У меня слишком много других хлопот, чтобы задумываться о том, что меня не особенно интересует.

– Что случилось, Антон Николаевич? – поинтересовался полковник, приблизившись к Степанову. – Какая черная кошка между вами пробежала?

– Не понимаю, о чем вы, – холодно ответил профессор. – И вообще, неужели у нас с вами нет других тем для обсуждения? Не кажется ли вам, что нам стоит поговорить о том, что делать дальше, а не о Тихомирове?

– А вы не предполагаете, что именно он, ваш ассистент, стал причиной всех наших неприятностей?

– То есть?

– У вас никогда не возникало подозрений, что Тихомиров намеревался выдать меня и вас?

– Выдать?

– Что вы хлопаете глазами, точно сова? – раздраженно произнес Дзержинец. – Вы хотите сказать, что не замечали ничего странного в поведении вашего ассистента?

– Я уже говорил вам, что мне было не до него, – отозвался обозленный Степанов.

Но бегающий взгляд и красные пятна на лице явственно доказывали, что Антон Николаевич чувствует себя не таким уж и не виноватым.

– Что вы с ним сделали? – вкрадчиво поинтересовался полковник, буравя собеседника пронизывающим взглядом холодных глаз.

– Я? Сделал? – Степанов запинался и начал пятиться. – Я вас не понимаю…

– Не лгите! – Дзержинец сжал запястье профессора, заставляя того шагнуть вперед. – Я говорил с Тихомировым перед его отъездом, он был очень недоволен вами.

– В таком случае вы могли бы и сами догадаться, что с ним не все в порядке.

– Я видел это, но приписал все усталости. Между вами должно было произойти нечто из ряда вон выходящее, если преданный вам человек решился на такое страшное предательство. При этом, – продолжал полковник, чуть повысив голос, чтобы не дать профессору возможности вставить слово, – он сознавал, что идет на верную гибель. Понимаете теперь, до какой степени отчаяния вы довели этого человека?

– Отпустите меня! – взвизгнул Степанов пронзительным фальцетом, безуспешно пытаясь вырвать руку, которой железная хватка полковника причиняла нестерпимую боль. – Я ни в чем не виноват! Оставьте меня в покое!

Профессор был очень напуган. Впервые за многие годы тесного знакомства он видел Дзержинца таким разъяренным. Если бы полковник кричал, угрожал или даже ударил Степанова, это было бы не так страшно, как испепеляющий взгляд ледяных серых глаз, лишающий воли и способности к сопротивлению.

– Ну хорошо, – процедил Дзержинец, – мы разберемся после. Но имейте в виду, что я собираюсь вернуться к этому вопросу, – зловеще добавил он.

* * *

Нечего и говорить, что без консультации со специалистом у Секретчика дело не обошлось. Не дожидаясь наступления утра, генерал дал поручение своему референту отыскать хоть из-под земли кого-либо, кто имел бы глубокие познания в биологии.

Не прошло и часа, как ретивый референт доставил ему кандидата биологических наук, преподавателя института, доцента по фамилии Дворянский. Это был человек лет около тридцати-тридцати пяти чрезвычайно высокого роста, черноволосый, со слащавым выражением на приятном округлом лице.

Генерал начал издалека.

– Скажите, Сергей Сергеевич, возможно ли теоретически существование… – Секретчик пожевал губами, – скажем так, людей-амфибий, вроде тех, о которых писал известный фантаст Александр Беляев…

Генерал не успел договорить.

– Я понял о чем вы! – перебил генерала консультант и бойко заявил: – Начну с того, что перед вами сидит сторонник антидарвиновской гипотезы происхождения человека.

Секретчик не вполне понял, к чему это сказано, но не стал акцентировать внимание на услышанной загадочной фразе и продолжал, как ни в чем не бывало:

– Меня, вообще-то, интересует другое, я хотел бы узнать, возможно ли при современных достижениях науки вывести разумных существ, которые могут одновременно обитать и на суше, и в воде?

– Я к этому и веду, – ответил Дворянский, – но дело в том, что затронутая нами тема требует небольшого вступления. Прежде всего хочу сказать о том, что целый ряд передовых ученых современности склоняется к так называемой антидарвиновской теории происхождения человечества. Более того, значительная часть исследователей склоняется к версии, что наши с вами прародители были обитателями океанов. Иначе говоря, тысячелетиями проповедуемая религиозная концепция обнаруживает свою полную несостоятельность. Адам и Ева вышли вовсе не из райских кущ, а скорее, выплыли из райских вод.

– Вы это серьезно? – скептически поинтересовался Секретчик.

– Совершенно серьезно.

Дворянский произнес это с искренним убеждением. Но, увидев, что генерал все еще сомневается, с энтузиазмом продолжил:

– Обнаружено множество доказательств в пользу данной гипотезы. В частности, в одной из пещер на Тибете было найдено несколько мумифицированных человокообразных существ. После долгих исследований ученые установили, что именно эти существа представляют собой реальных предков человека. По самым скромным подсчетам, мумии насчитывают не менее четырех миллионов лет. Средний рост их равен пяти метрам. Любопытно, что они обладают плоскими ластообразными ступнями с перепонками между пальцев, а помимо обычных для человека органов дыхания имеют еще и жабры. После детального анализа ДНК было установлено, что найденные существа являются прямыми прародителями человека.

Секретчик заинтересовано подался вперед. Описание неизвестных мумий весьма напоминали описание галобионтов профессора Степанова.

– Так вот, – продолжал Дворянский, все больше воодушевляясь, – теория Чарльза Дарвина, уже давно поставленная под сомнение целым рядом ученых, после обнаружения данных мумий и вовсе оказывается полностью несостоятельной. Немало данных говорят о том, что человек никак не мог произойти от обезьяны. Но это не означает, что исследователи соглашаются с библейской версией. На вполне логичный вопрос: от кого же в таком случае произошли люди, они дали однозначный ответ: человек произошел от так называемых водных людей или гомоакватикусов. Благодаря современным методам идентификации генов ученые сумели установить прямое родство человека с пятиметровыми амфибиями.

Дворянский вдруг улыбнулся и заглянув в глаза генералу продолжал просвещать еще более заинтригованного слушателя:

– У рядового обывателя может возникнуть вполне законный вопрос: если все это настолько серьезно, то почему об этом не проинформирована широкая общественность? Почему в школах и большинстве ВУЗов до сих пор учащимся преподносится именно дарвиновская теория? Ведь если то, о чем вы говорите, правда, то это же самая настоящая революция в науке!

Секретчик поморщился – он никак не относился к числу рядовых обывателей и отнюдь не терзался подобными вопросами, но Дворянский явно принимал во внимание этот факт.

– Дело тут в том, – самозабвенно вещал профессор, – что несмотря на наш во многом прогрессивный век, в ученом мире еще много консерватизма и даже косности. Знаете, как нелегко протолкнуть радикально новую идею в той сфере, которая на протяжении десятков поколений считалась изученной. Но, тем не менее, разговоры об этом начались уже довольно давно. Исследователи располагают достоверными данными, что еще в середине девятнадцатого века в США, на одном из песчаных пляжей, были обнаружены и зафиксированы учеными следы ступни существа, ходившего на задних конечностях. Примечательно, что находка была сделана в слоях карболна, которому по меньшей мере триста миллионов лет. Ступня по многим параметрам похожа на человеческую, однако пальцы сильно растопырены, это говорит о том, что они выполняли функцию ласт. Таким образом, прямоходящие двуногие существа – амфибии – населяли нашу планету еще задолго до «официальных» предков человека – обезьян.

Дворянский не умолкал ни на минуту. У Секретчика возникло ощущение, что он присутствует на лекции. Надо сказать, это было очень занимательно. Поэтому он не прерывал Дворянского, давая биологу возможность высказать все, что тот считает нужным.

– О том, что на Земле существовали огромные человекоподобные существа, говорят и другие находки. В частности, доисторический череп громадного ребенка, найденный на территории Восточной Африки в середине двадцатого века, а также зубы, идентичные человеческим, но в несколько раз превышающие их по размеры, обнаруженные в Гонконге. Установлено, что приблизительный вес их обладателя равнялся пятистам килограммам, при росте около пяти метров. Кроме того, в Закавказье были обнаружены останки человекоподобного существа в четыре с лишним метра ростом, названного учеными гигантопитеком.

На африканском континенте найдены останки прямоходящего существа, которое жило примерно четыре миллиона лет тому назад. Его морфологические признаки оказались, бесспорно, ближе нынешнему человеку, нежели морфологические признаки неандертальцев, обитавших на земле тридцать тысяч лет назад. Причем, строение homo sapiens, живших тридцать тысяч лет тому назад, гораздо более примитивно, нежели строение гигантов, населявших планету за два миллиона лет до наших официально признанных предков.

Вернемся в наши времена. В девяностых годах ХХ-го века, – говорил Дворянский, прохаживаясь по кабинету Секретчика, словно находился перед студенческой аудиторией, – западными учеными были проведены исследования структуры ДНК неандертальцев, считавшихся, по версии Дарвина, предками современного человека. Результаты оказались совершенно ошеломляющими: так называемые неандертальцы не были нашими прародителями, они попросту сосуществовали с предками человека. Из всего этого генетики сделали однозначный вывод, что в течение сотен миллионов лет человеческая цивилизация существовала в воде. В результате неких природных катаклизмов и последовавших за ними изменений условий существования морские обитатели встали перед насущной необходимостью выйти на сушу. Разумеется, этот процесс не мог произойти в одночасье, он протекал в течение не одного столетия, а может быть и тысячелетия. Гомоаквактикусы превратились в амфибий, способных с равным успехом выживать как в воде, так и на суше. Возможно, такое существование было вызвано необходимостью приспосабливаться к жизни в качественно новых условиях. По всей вероятности, существа обитали на мелководье: от наземных хищников они спасались в воде, от морских, соответственно, – на суше. Именно эта особенность и превратила их в существ, не имеющих себе равных по неуязвимости и выживаемости среди всех прочих, как неземных, так и водных. Ряд ученых полагает, что в этом таится одно из главных отличий между разумными существами и зверями. Амфибии практически были лишены опасности страшных пожаров, испепеляющих все живое на суше, что и послужило причиной отсутствия страха перед огнем, свойственного всем без исключения наземным животным. Согласитесь, что благодаря использованию огня, человек поднялся на одну из первых ступеней своего развития.

Секретчик водил глазами, следя за вышагивающим взад и вперед лектором. Не ознакомься он перед встречей с биологом с информацией на дискете Тихомирова, он и слушать не стал бы, приняв эту импровизированную лекцию за квазинаучное словоблудие. Теперь же рассказ Дворянского вызывал в нем живейший интерес, тем более что, благодаря наличию ораторских способностей, Сергей Сергеевич говорил с большим чувством. Речь его изобиловала разнообразными интонациями и поражала глубиной и выразительностью тембра.

– Как выглядел подводный человек? На этот счет у генетиков есть определенное мнение. Прежде всего у водных людей отсутствовал за ненадобностью шерстный покров. Однако у него были те самые потовые железы, которые сохранили поныне и всегда отличали людей от всех наземных животных. Волосяной покров наличествовал в тех местах, где в этом была необходимость: в частности, на темени, где он исполнял функцию головного убора, защищающего от палящих солнечных лучей. Помимо этого, у них имелся волосяной покров в области подмышек и половых органов, поскольку в противном случае нежная кожа в этих местах во время движения стиралась бы до крови.

Ученые полагают, что наши водные предки дышали не только легкими, но и жабрами, втягивая воду через рот. Жидкость, из которой существа извлекали кислород, вытекала из жабр через вертикальную щель на лице. Таким образом они объясняют рождение в наше время детей с так называемой волчьей пастью. Каждый медик подтвердит наличие у человека эпифеза – так называемой шишковидной железы. Эмбриологи – сторонники данной версии происхождения человека – придерживаются мнения, что эпифез представляет собой не что иное, как рудимент, сохранившийся у человека от водного предка, имевшего так называемый третий глаз. Современные парапсихологи утверждают, что данная железа ответственна за способности к сверхчувственному восприятию, например, за дар ясновидения или телепатии. Наличие третьего глаза открывает нам способы общения, которые водные люди применяли между собой. Ряд ученых придерживается гипотезы, что водные существа передавали друг другу телепатические сигналы. Еще одно важное доказательство происхождения человека не от наземных животных состоит в том, что только что родившиеся младенцы обладают способностью плавать. Из этого следует, что наши предки производили потомство в воде, а не на суше, иначе для чего бы наши дети умели плавать? Нырятельный рефлекс, имеющийся в наличии только у человека, также является веским аргументом в пользу этой версии. Когда люди погружаются в воду, у них замедляется сердцебиение, перекрываются дыхательные пути, что препятствует попаданию воды в легкие. Ни одно наземное животное не обладает такой способностью и, находясь в воде, они должны держать голову как можно выше над водой, иначе они неминуемо захлебнутся.

А что же произошло, когда водные люди окончательно вышли на сушу? Для защиты от ночного холода, их тела вынуждены были обрасти шерстью. Челюсти увеличились и стали мощнее, поскольку этого требовало пережевывание более жесткого мяса животных, что в свою очередь повлекло за собой утолщение черепной коробки. Еще одна прелюбопытная деталь – прямохождение. Что же послужило причиной его развития у человека? В действительности ли труд заставил человека держаться прямо, как утверждал незабвенный Дарвин, или все-таки этому способствовало постоянное нахождение на небольшой глубине в распрямленном положении? Немецкий эбмриолог Гульф фон Вейгель выдвинул гипотезу, что гомо аквактикусы и современные дельфины имеют общих предков. Это не голословное утверждение, но результат длительного и тщательного изучения геномов всех живых существ, обитающих на нашей планете.

Дворянский остановился, чтобы промочить горло, глотнув воды из графина. Секретчик не преминул воспользоваться паузой, чтобы задать вопрос, который на данный момент занимал его больше всего.

– Может ли это из этого следовать, Сергей Сергеевич, что при нынешних достижениях науки возможно создание мыслящих существ-амфибий в лабораторных условиях?

– Сложный вопрос, – раздумчиво отозвался Дворянский, – определенно могу сказать только одно: над созданием таких существ работают ученые многих стран мира, в том числе и нашей. Периодически в свет выходят объявления о каких-либо успехах, достигнутых теми-то и теми-то в данной области. Но на каждое такое объявление обязательно находится вдвое большее количество опровержений.

Набрав в легкие воздуха, Дворянский снова начал говорить в истинно лекторской манере:

– В 1962 году, выступая на втором международном конгрессе по подводным исследованиям, Жак Ив Кусто заявил, что фантазия о человеке-рыбе скоро может превратиться в реальность. Гомоаквактикус не будет нуждаться в сложной аппаратуре для подводного плавания, поскольку в его организм будет трансплантировано устройство небольшого размера, предназначенное для насыщения крови кислородом под водой. По словам Кусто, первые эскперементы на животных должны были быть осуществлены в 70-х годах, на человеке – спустя десять-пятнадцать лет. Кусто прогнозировал, что к началу третьего тысячелетия гомоакватикус станет реальным существом, осваивающим океанские просторы. То, что по истечение назначенного Кусто срока ничего не происходит, вовсе не означает, что великий океанолог ошибся в своих прогнозах. Тут имеют место иные причины. Эксперименты по созданию подводных людей проводились на протяжении многих лет. Пожалуй, можно сказать, что мечта о покорении морских глубин возникла еще в античные времена, когда на весь мир разносилась слава об Александре Македонском. Именно этот древнегреческий царь стал первым подводником. Аристотель свидетельствовал, что Александр Македонский спускался под воду в стеклянной бочке. Одними из первых подводников среди наших с вами соотечественников можно считать сорок запорожских казаков, которые прокрались к турецкому судну в подводном челне из воловьих шкур и напали на него.

Интересные факты, не правда ли? – полюбопытствовал Дворянский и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Чем увереннее двигался человек по пути научно-технического прогресса, тем глубже ему удавалось проникнуть в тайны мирового океана.

Эксперименты по созданию водных людей проводились во всех развитых странах. Однако все это происходило под строжайшим контролем военных ведомств, что неудивительно, учитывая всю важность исследований. Примером тому может послужить высказывание Джоржа Бонда – начальника лаборатории медицинских исследований ВМС США. Он заявил, что человек с искусственными жабрами, обладающий фантастическими возможностями, мог бы стать опаснейшим оружием. О каком еще диверсанте, кроме как о том, который способен заплыть на глубину более километра, могут мечтать военные ведомства! Несомненно, что проводились всевозможные хирургические операции по вживлению в организм человека искусственных жабр. А результаты их оставались в секретных архивах.

«Интересно, – подумалось Секретчику, – почему я об этом ничегошеньки не знаю?»

Словно угадав его мысли, Дворянский пояснил:

– Информация, которую я вам предоставляю, ни в коем разе не относится к разряду секретных. Об этом можно прочесть в периодической печати. Попробуйте заглянуть в Интернет – там целое море прелюбопытных фактов о морских обитателях, да простится мне эта тафтология!

Секретчик ограничился легким кивком головы, тем самым давая возможность лектору продолжать свой увлекательный рассказ.

– Ряд исследователей подходил к решению вопроса о создании гомоакватикуса другим путем. В частности, доктор Иоганнес Килстра из Нидерландского университета высказал предположение, что функции жабр могут взять на себя человеческие легкие. Предпосылкой этого мнения стали результаты исследований, проведенных с жабрами и легкими. В ходе их выяснилось, что и в жабрах, и в легких протекают одни и те же процессы. Человек может дышать водой непосредственно органами дыхания, в том случае, если в ней будет растворено необходимое количество кислорода. В 1959 году в США была начата первая серия экспериментов. Согласие стать первым в мире человеком-амфибией дал американец Феликс Фалейчик. Эксперимент проводился в Медицинском центре Дьюкского Университета в присутствии узкого круга избранных ученых. Сохранились кадры, доказывающие, что уникальный эксперимент действительно состоялся. После анестезии горла испытуемому вставили в трахею эластичную трубку и через нее заполнили легкие специальным раствором, состав которого остался неизвестным широкой общественности. Акванавт не проявлял беспокойства, дав понять жестами, что не испытывает никакого дискомфорта. Фалейчик с легкостью пробыл под водой около четырех часов. И это еще не предел возможностей человека.

Еще один интересный факт, опять-таки связанный с США. Американские биохимики Целия и Джозеф Бонвентура создали миниустройство, способное извлекать кислород из морской воды, которое они запатентовали в середине семидесятых годов ХХ-го века. Устройство представляло собой небольшой пакетик размером с обычную книгу, который был укреплен на теле ныряльщика, мог обеспечивать его кислородом в течение неограниченного времени. Для подводной лодки, предназначенного для экипажа, численностью 150 человек, такой аппарат являлся цилиндром, диаметр которого составлял один метр. Секрет устройства заключался в использовании гемоглобина, который не только придает красный цвет крови, но и переносит кислород. Устройство содержало губчатый полиуретановый материал, пропитанный гемоглобином, через который пропускалась вода. Поглощаемый кислород отбирался путем воздействия слабого электротока.

Ученые долгое время ломают голову над вопросом: как глубоководным морским обитателям, ярким представителем которых можно назвать кашалота, удается так долго находиться на большой глубине. Одной из наиболее популярных версий считается следующая: мышцы кашалота работают во время погружения за счет энергии, высвобождающейся в процессе превращения глюкозы в молочную кислоту, – при так называемой анаэробной реакции, то есть без участия кислорода. Человек в какой-то степени обладает тем же анаэробным механизмом. В легких высокопрофессиональных ныряльщиков, после долгого нахождения под водой, зарегистрировано повышение концентрации молочной кислоты. Следовательно, при определенных условиях организм человека, прошедший орпделенную тренировку, способен переходить на безкислородное снабжение энергией тканей тела.

Дворянский умолк. Секретчик, с углубленным вниманием слушавший интересный доклад, пошевелился и спросил:

– Если я вас правильно понял, никаких документально подтвержденных сообщений об этом не существует?

– Да, насколько мне известно, а я ведь не последний человек в этой области, – скромно прибавил Дворянский, – ничего определенного на сегодняшний день нет. Если хотите, я могу предоставить вам подробный отчет о тех научно-исследовательских институтах и зарубежных университетах, которые углубленно занимаются данной проблемой, а также о тех реальных достижениях, которые сделаны в этой области.

– Я был бы благодарен вам за это, если это не слишком вас затруднит, Сергей Сергеевич.

– Ну что вы, – широко улыбнулся Дворянский, – я с удовольствием окажу все содействие, на которое способен, тем более, что эта тема меня очень интересует.

Секретчик давно подметил любопытный блеск в круглых голубых глазах ученого. Очевидно было, что Дворянскому очень хочется узнать, в связи с чем высокие военные чины заинтересовались амфибиями. Однако Секретчик не собирался удовлетворять любопытство биолога.

– Огромное вам спасибо, Сергей Сергеевич, – произнес генерал, протягивая руку и давая тем самым понять Дворянскому, что разговор подошел к концу.

– Ну так как? – спросил Дворянский с некоторой растерянностью, не ожидая, что его пространная речь останется без вознаграждения. – Вам нужна информация?

– Да, Сергей Сергеевич, будте любезны.

– Отлично! Я готов послужить на благо страны.

Секретчик улыбнулся уголком рта.

– Выражаю вам искреннюю признательность от лица многих, – многозначительно изрек он.

ГЛАВА 10

Михаил Анатольевич Тихомиров открыл глаза. Первым, что он увидел, был высокий беленый потолок. Он долгое время не мог понять, где находится. В голове роились обрывки несвязных мыслей. То он на бешеной скорости мчался в милицейской машине, то летел в самолете, с трепетом ожидая посадки, то сидел в просторном, обставленном дорогой офисной мебелью, кабинете напротив человека мощной комплекции с приятным улыбчивым лицом и безжалостным взглядом хищника. Но во всех этих разных эпизодах присутствовал один общий элемент – дикий, почти животный страх, не оставлявший Тихомирова и в ту минуту, когда он лежал на кровати, застеленной белыми больничными простынями.

Через некоторое время Михаил Анатольевич осознал наконец, что он задержан людьми из неизвестной ему спецслужбы. С этой догадкой его мысли полностью прояснились. Тихомиров вспомнил все, что пережил за эти долгие тревожные часы. Перед его мысленным взором возникли мельчайшие детали прошедших часов, или дней? Михаил Анатальевич не мог сказать даже приблизительно, сколько времени прошло с того часа, когда за его спиной захлопнулась красная дверь Базы. Вдруг в пестром калейдоскопе впечатлений возникла одна мысль, заставившая болезненно сжаться его исстрадавшееся сердце. Его план объявить всему миру о существовании сверхсекретной Базы, на которой генерируют галобионтов, полностью провалился. Тихомиров не испытывал разочарования, так как с самого начала был почти уверен, что эта идея неосуществима. Михаила Анатольевича снедало гнетущее отчаяние, вызванное осознанием того, что вся его недолгая жизнь, отданная профессору Степанову, оказалась никчемной. Когда на смену слепой преданности руководителю стали приходить иные чувства, он утешал и поддерживал себя надеждой, что когда-нибудь его самопожертвование будет оценено. Внезапно в настроении Михаила Анатольевича наступила странная, удивившая его самого, перемена. Черная ненависть, которая грызла Тихомирова все последнее время, ничуть не уменьшилась, но теперь она была направлена не на профессора, охлаждение которого явилось для верного помощника непростительным предательством, не на Дзержинца, державшего их со Степановым в многолетней кабале, и даже не на Геракла, ставшего причиной разлада между между профессором и ассистентом, а на себя самого. Как ненавидел Тихомиров себя в эту минуту! Как тошно ему было вспоминать свою жизнь, растраченную впустую! Как больно было сознавать, что никто и ничто в этом бренном мире его не ждет! Но тяжелее всего было вспоминать о своем подлом малодушии. Предприняв безумную попытку разделаться разом со всеми своими обидчиками, Тихомиров уничтожил не их, не Степанова, Ни Геракла, ни Дзержинца… Михаил Анатольевич уничтожил самого себя, убил в себе последние остатки совести и человечности.

В последние свои минуты Тихомиров понял, что только он один виноват в собственном несчастье. В тишине просторной комнаты с белеными стенами и потолками раздался вдруг его тихий, но полный решимости голос:

– Я не должен больше жить, – произнес Тихомиров, вставая с кровати, – мне нет здесь больше места…

* * *

…Секретчик встречал у распахнутого окна хмурый осенний рассвет. Он только что распрощался с биологом Дворянским и собирался приняться за недочитанную информацию на дискете.

Генерал взял небольшой тайм-аут, чтобы выпить чашечку кофе с коньяком и вдохнуть свежего воздуха, надеясь, что утренняя прохлада поможет ему унять начавшуюся головную боль.

В этот момент дверь в его кабинет распахнулась без стука, чего никогда не случалось раньше. На пороге появился запыхавшийся референт:

– Товарищ генерал! – выкрикнул он. – Тихомиров покончил с собой. – Референт перевел дыхание. – Он разбил себе голову о каретку кровати.

* * *

Ни Дзержинец, ни Степанов не заметили, в каком состоянии пребывал Геракл. Он не присутствовал при их разговоре, занимаясь неотложными делами по восстановлению разрушенного, которые почти полностью легли на его плечи. Геракл выполнял свою работу исправно, по неподвижному лицу невозможно было заметить, какие мрачные мысли роятся в его голове. Все это время Геракл не переставал думать о тех, кого Степанов отправил на необитаемый остров.

После того, как они вернулись в лабораторию и обнаружили, к каким печальным последствиям привел взрыв, профессор все свое внимание сосредоточил на гебуртацицонной камере, в которой находилась женщина. В его память врезались все подробности поведения Хозяина. Стало ясно, что Степанов напрочь позабыл обо всем, кроме женщины. С виду Антон Николаевич сохранял полное спокойствие, но Геракла не возможно было обмануть. Он видел, что Хозяин готов пожертвовать всем, в том числе и собой, ради того только, чтобы адвентировать ту золотоволосую женщину.

– Хозяин, – произнес Геракл, – сразу, как только они убедились, что упустили время для установки психопрограммы, – этих галобионтов надо уничтожить.

– Они и так уже не выживут, – отмахнулся Степанов, – отключи на всякий случай электропитание от гебуртационных камер и займись вот этим, – профессор кивнул на галобионта, который находился рядом, – с ним все должно быть в порядке. Ты же контролировал изменение структуры перивителлинового пространства.

– Но, Хозяин, – возразил Геракл, – мы не успеем теперь осуществить установку психопрограммы.

– Это уже не важно, – ответил Степанов, не поворачивая головы.

– А если он получится не таким, как вы хотите? – продолжал настаивать Геракл.

– У нас будет возможность с этим разобраться, – Антон Николаевич досадливо поморщился и добавил: – перестань беспокоить меня по пустякам и делай, что тебе велено.

– Да, Хозяин, – ответил Геракл, склонившись над гебуртационной камерой.

Странное чувство возникло у него, когда, заглянув в оконце, он видел лицо мужчины.

«Может, это потому, что я первый раз осуществляю адвентацию?» – подумалось Гераклу. Но тут же он вынужден был признаться себе, что дело состоит совсем не в этом. Почему-то при взгляде на это бледное лицо с правильными чертами, ему на память пришел эпизод с Еленой. Как и тогда, на него нахлынула буря разнообразных эмоций. Это выбивало из колеи, лишало способности рационально мыслить и принимать мгновенные правильные решения. Геракл попытался определить, что именно беспокоит его при взгляде на галобионта, который в дальнейшем должен будет обязан ему жизнью. Если бы не Геракл, его постигла бы участь остальных собратьев, погибших от того, что в самый ответственный момент был нарушен процесс адвентации. Поведение Степанова казалось неадекватным не только Дзержинцу. Геракл удивлялся странному безразличию профессора к всем своим питомцам, сосредоточившись лишь на женщине. Но в отличие от полковника, он догадывался о причине этого равнодушия к галобионтам пятой серии. Увидев, как повел себя Хозяин в тот день, когда впервые в оконце гебуртационной камеры появилось лицо золотоволосой женщины, Геракл в тот же миг понял, что этого момента профессор ждал многие годы.

Тем не менее, понимая это, он не находил оправдания необъяснимой странности Степанова. В момент, когда они лишились большей части галобионтов, необходимо было позаботиться о достойной замене им, особенно в свете последних событий. Нужно было быть слепцом, чтобы не видеть, какой опасности подвергается База и все дело его жизни. И вот, вместо того, чтобы приложить максимальные усилия для своей защиты, Степанов с головой ушел в заботу об одном-единственном, по-видимому, очень дорогом ему существе, не принимая во внимание, что это легкомыслие ставит под удар и саму женщину. Геракл вполне ясно представлял себе, что будет, если Дзержинец узнает о существовании двоих галобионтов пятой серии. Он достаточно хорошо успел изучить полковника и был уверен, что такой человек не простит профессору его лжи. База, и сам Степанов, и так уже висели на волоске. Один приказ Дзержинца и от нее не останется и следа. Геракла удивляло, что Хозяин не задумывается над этим.

Перемены в профессоре он подметил еще по возвращении на Базу. Приближаясь к ней, Геракл с некоторой тревогой ожидал тщательного тестирования, которому обязательно подвергнет его Хозяин. Старался придумать правдоподобный рассказ, опасаясь, что Степанов сразу распознает все недомолвки и отступления от истины. Однако при встрече разговор потек по иному руслу. Хозяин все же обратил внимание на некоторые нюансы в поведении Геракла, но не придал им должного значения. Уже одно это настораживало, наводя на подозрения. Сцена в лаборатории, когда профессор вел себя, словно душевнобольной, еще более утвердила Геракла в его подозрениях.

Но окончательно он утвердился в мысли, что Хозяин несколько «не в себе» после взрыва на Базе. Чувствовалось, что Антон Николаевич всецело поглощен мыслями о галобионте-женщине и его не интересует ничто, кроме нее. В момент, когда Геракл окончательно понял это, в его душе шевельнулось ощущение, поразившее его самого своей кощунственностью – он осуждал Хозяина. Нельзя ставить под удар все, созданное годами тяжелейшего труда, только ради воплощения в жизнь какой-то безумной мечты. Хозяин сам учил Геракла, что каждый поступок обязательно должен быть обусловлен только одним понятием, которое он называл важнейшим и ценнейшим, и без которого, по его словам, невозможно достигнуть в жизни ничего. Степанов говорил о целесообразности.

– Все, что ты когда-нибудь сделаешь, даже ничтожная мелочь, может быть продиктовано только одним мотивом – мотивом целесообразности, и никаким иным, – часто повторял Степанов, – это, как закон жизни, как боль и наслаждение, как усталость и отдых. Для тебя нет понятия добра и зла, забудь о них, если еще помнишь, есть только целесообразность.

Однажды Геракл попытался возразить Хозяину.

– А как же то, что написано во всех книгах, которые вы мне давали? – спросил он.

– Я хотел, чтобы ты набрался как можно больше опыта, научился мыслить широкими категориями, мог разбираться в людях. Уверен, ничто не способно развить в мыслящем существе все эти способности так, как классическая литература, – терпеливо объяснял профессор. – В книгах, которые я дал тебе, собрана, без преувеличения, вся мудрость мира. Я хотел, чтобы ты вобрал в себя как больше тех познаний, тех наблюдений о жизни и человеке, что были собраны величайшими человеческими умами от античных авторов, до средневековых и современных. Глядя на тебя, я не жалею о потраченном на это времени. Теперь же тебе следует научиться из всех усвоенных знаний создать собственную концепцию, приемлемую именно для тебя. Ты же сам понимаешь, надеюсь, что тебя нельзя назвать человеком в буквальном смысле этого слова. Обладая человеческим разумом, кстати сказать, незаурядным для большинства индивидуумов, ты владеешь нечеловеческими способностями. Имея все самое совершенное от людей, ты выше человека, ценнее его и во сто крат могущественнее. Поэтому ты должен, просто обязан, обладать собственной философией.

Во многом она должна согласовываться с человеческой – это безусловно, но в то же время она не может быть ей идентична. Ты понимаешь меня, мой друг?

– Я понимаю, что отличаюсь от людей, – только и ответил Геракл.

– И тебе это нравится, не так ли, мой друг?

Геракл ответил не сразу, это не укрылось от Хозяина.

– Или ты не доволен этим? – настороженно спросил Антон Николаевич.

– Я доволен, Хозяин, – отозвался Геракл, – но мне хотелось бы понять людей.

– Это похвальное желание, мой друг, но не стоит слишком сильно к этому стремиться. Ты гораздо интереснее и ценнее как вид. Ты наделен столькими возможностями, что достоин быть божеством для всех людей. Именно поэтому ты должен иметь свою собственную концепцию. Для тебя не существует понятий морали, нравственности, категорий добра и зла.

Только целесообразностью должны мотивироваться твои поступки. Считай добром лишь то, что для тебя является благом. Соответственно, зло для тебя то, что несет тебе вред. Все очень просто, не так ли?

– Слишком просто, Хозяин.

– А разве это плохо?

Геракл пожал плечами.

– Все правильно, мой друг, – Степанов отечески улыбнулся, – тебе еще трудно определиться. Твое самосознание нельзя будет считать окончательно оформившимся до тех пор, пока ты не приобретешь практический опыт. Как бы ты ни был подкован теоретически, нужны собственные переживания и впечатления.

Ты их обязательно получишь. Для тебя не секрет, что такое установка психопрограммы, или зомбирование. Ты также знаешь, что по обязательному правилу, введенному нашим куратором, мы обязаны подвергать каждого галобионта этой процедуре.

– Мне хорошо известно об этом, Хозяин, – ответил Геракл, до мелочей знавший всю специфику работы профессора.

– Так вот, мой друг, – продолжал Степанов, – если бы полковник, не ровен час, узнал о том, что твой мозг остался в этом плане девственно чистым, он не допустил бы такого. Дзержинцу нужны рабы, которые беспрекословно выполняли бы любой его приказ и по одному его слову готовы были бы принести ему в жертву свои жизни. Он не отдает себе отчета, что при этом невозможно рассчитывать на независимость суждений, без чего, в свою очередь, невозможно становление независимой личности. Мне, в отличие от полковника, нужен не раб – их у меня и так уже достаточно, мне нужен друг, на которого я мог бы положиться, как на самого себя. В этом смысле ты можешь считать себя избранником судьбы. Именно тебе выпала эта почетная участь. Ты должен быть горд этим, мой друг.

Геракл низко склонил голову, даже покраснев от переполнявшей его глубочайшей признательности. Степанов был для него отцом, наставником, идолом, к каждому слову которого он прислушивался, как к гласу свыше. Мог ли он тогда представить себе, что пройдет какое-то время и его отношение к Хозяину претерпит кардинальные изменения?

– Мы с тобой тесно связаны общими устремлениями, общим мировоззрением, общим знанием, – проникновенно сказал тогда Степанов, положив руку на плечо Гераклу, – поэтому закон целесообразности является общим для нас обоих. То, что целесообразно для меня, соответственно, целесообразно и для тебя и наоборот, то, что является целесообразным для тебя, должно быть таковым и для меня. Все очень просто, не правда ли мой друг?

– Я буду делать только то, что нужно вам, Хозяин.

– Мне нравится твоя покорность, мой друг. – удовлетворенно проговорил Степанов, – уверен, что всегда могу рассчитывать на нее.

Вместо ответа Геракл поцеловал руку Хозяина, все еще лежавшую у него на плече.

В течение всего времени, проведенного на суше, Геракл старался согласовывать каждое свое действие с требованиями целесообразности. Даже тогда, когда это было очень сложно, он не позволял себе отступать от правила, введенного Хозяином. И всякий раз он убеждался, что профессор был прав. Лишь однажды Геракл не сумел соблюсти закона целесообразности. Это было связано с Еленой. Однако после долгих раздумий он смог найти тому объяснение. Взаимоотношения с этой женщиной были слишком сложными, чтобы определить, какие действия являются наиболее целесообразными. Когда он смотрел на Елену из окна машины, видел ее, такую жалкую и в то же время волнующую, закон Хозяина вдруг перестал действовать. Геракл не мог понять, что для него большее благо – смерть этой женщины или связь с ней.

На память вдруг пришли слова, когда-то давно брошенные Хозяином: «Все зло в мире от женщин». Тогда он не вполне оценил значение этой с горечью сказанной фразы. И только после того, как увидел Степанова, трепещущего над золотоволосой женщиной, Геракл согласился со словами Хозяина. По своему, хотя и недолгому, но яркому опыту пребывания среди людей, он знал, что общение с женщинами резко отличается от общения с мужчинами. Разумеется, это можно приписать гормональным процессам, но так ли все просто? Сей вопрос по-прежнему оставался для Геракла риторическим.

Но в одном он был уверен наверняка. На месте Хозяина он никогда не повел бы себя таким образом. Сколько бы не значила для него женщина, если забота о ней явно противоречит закону целесообразности, этой привязанностью нужно пожертвовать. Невероятное открытие поразило Геракла: Хозяин, нарушив свой собственный святой закон, перестал быть для него авторитетом.

Геракл поднял голову. Степанов открыл крышку гебуртационной камеры и склонился над золотоволосой женщиной. Лицо профессора было покрыто бисеринками пота, из прикушенной нижней губы сочилась тоненькая струйка крови. Геракл наблюдал, как Хозяин поднимает женщину на руки. Увидев ее обнаженное влажное тело, отливающее перламутром в ярком свете люминисцентных ламп, Геракл испытал острое, почти нестерпимое желание выхватить ее из рук профессора и умертвить, пока она не ожила окончательно. И в то же время он не мог не залюбоваться плавными линиями ее чудного тела, Геракл даже поймал себя на том, что ему хочется прикоснуться к ней и ощутить кончиками пальцем гладкость белоснежной кожи.

В этот момент Степанов потерял равновесие и едва не упал с возвышения. В мгновение ока Геракл подскочил к Хозяину, поддержал его и хотел было помочь ему перенести женщину.

– Уйди прочь! – пронзительно крикнул профессор. – Займись своим делам.

– Я хотел вам помочь, Хозяин.

Антон Николаевич не смотрел на Геракла, иначе его испугал бы яростный блеск больших темных глаз галобионта.

– Я сам справлюсь, – выкрикнул Степанов, отталкивая помощника плечом, – прочь отсюда!

Не говоря ни слова, Геракл отошел от Хозяина, продолжая смотреть на него гневным взглядом. В эту минуту неприязнь, подспудно возникшая у Геракла в момент, когда он впервые увидел золотоволосую женщину, переросла в неистребимую ненависть.

* * *

– Расскажи мне о том человеке, – попросила Любовь, перебирая тонкими пальчиками густые волосы Алекса.

– О каком?

– О том страшном человеке, который послал нас сюда.

– Почему ты называешь его страшным? – спросил Алекс, вглядываясь в прозрачные глаза любимой.

– Я не знаю, – ответила Любовь, – не могу объяснить, почему мне так показалось. Но я боюсь его, – тихо проговорила она, – помню, что когда я открыла глаза и увидела его лицо над собой, мне стало очень страшно. Он так смотрел на меня, будто хотел сделать со мной что-то страшное.

При этих словах голос девушки задрожал. Она приникла головой к плечу Алекса.

– Не бойся, родная моя, все теперь будет хорошо, я не дам тебя в обиду.

– Я знаю, – Любовь крепко обняла его, – я так люблю тебя…

– Знаешь, – заговорил Алекс, тихонько отстраняя девушку и заглядывая ей в глаза, – мне тот человек тоже показался странным. Хотя чувства страха он во мне не вызывал. Мне даже показалось, что он испытывает ко мне симпатию. Зато я точно знаю, что не понравился другому, тому, кто был рядом с ним.

– А разве с ним был еще-кто? – удивилась Любовь.

– Как, ты не помнишь? Его зовут Геракл. Он провожал нас и инструктировал.

– Я очень плохо помню то время, – вполголоса проговорила Любовь. – Словно это было во сне и сон этот приснился мне когда-то очень давно. Помню белые стены, лампы, которые слепили мне глаза и этого человека.

– Хозяина, – подсказал Алекс.

– Что?

– Он велел мне называть себя Хозяином.

– Прошу тебя, – горячо заговорила Любовь, расскажи мне, кто он, что он с нами делал? Почему мы здесь?

– Тише, родная, успокойся, – говорил Алекс, взяв в ладони ее лицо, – я скажу тебе все, что знаю сам. Но обещай мне, что не будешь бояться и переживать, если услышишь то, что тебе не понравится. Помни, самое главное, что мы вместе, что я люблю тебя и это всегда будет так.

Любовь глубоко вздохнула. Ее лицо, за минуту до этого выражавшее страх, просветлело, озаренное счастливой улыбкой.

– Это всегда будет так, – повторила Любовь, – я не забуду.

– Так вот, – продолжал Алекс, – я скажу тебе сейчас обо всем, что знаю. Нас создал тот человек, которого ты так боишься.

– Создал? Как?

– Он ученый. Мне показалось, что он очень талантлив. Заметь, мы с тобой знаем очень много всего, но ничего не помним о своем прошлом.

Любовь кивнула.

– Мне это тоже кажется странным. Иногда у меня в голове вертятся какие-то картины из прошлой жизни, но я не могу понять, происходили ли они со мной или с какой-то другой женщиной.

– У меня бывает точно также. Поэтому мне кажется, что в нас заложена чья-то память. Что-то подсказывает мне, что это не наши с тобой воспоминания. Мы, словно чьи-то копии, и в то же время самостоятельные индивиды.

– Как это все сложно, – простонала Любовь, потерев лоб.

– Я думаю, что когда-нибудь мы узнаем, что за всем этим кроется. Ты, наверное, не помнишь в какой обстановке мы с тобой очнулись в той лаборатории?

– Я почти ничего не запомнила.

– Понимаю, родная, тебе было не до того, чтобы осматриваться. А вот у меня было немного времени. Так вот, у меня возникло ощущение, что тот человек, профессор или Хозяин, как его называл Геракл, чего-то сильно боится. Он так спешил отправить нас подальше от того места, которое они называли Базой, что не успел проделать с нами какие-то манипуляции. Я хорошо запомнил, что Геракл был очень недоволен этим. Он с такой неприязнью смотрел на нас.

– Но почему?! Что с нами происходит?

– Профессор создает существ, подобных нам, для каких-то своих целей. У него, как я понял, есть враги, много врагов, которых он очень боится. И еще я догадался, что больше всего он боится за тебя. Ты очень важна для этого человека. Не спрашивай меня, зачем ты ему нужна, я ничего об этом не знаю. Нам с тобой, вернее тебе, грозила какая-то опасность, он спешил удалить нас оттуда, чтобы нас не застал кто-то, кого он называл полковником. Мне показалось, что профессор ненавидит этого человека и страшится его.

– Боже мой, – застонала Любовь, – почему я ничего этого не заметила?

– Ты была слишком смятена и напугана, чтобы замечать все это. Да и по большому счету, замечать-то особенно было нечего. Мы провели там всего несколько минут, они мало говорили между собой. Можно сказать, что я догадался об этом не столько по их разговорам, сколько по поведению и по атмосфере.

– Значит, мне не зря казалось, что скоро я снова увижу этого человека.

– Может быть, ты слышала, как он говорил мне, что мы должны быть готовы в любой момент явиться к нему по первому его зову, – предположил Алекс.

– Он так сказал тебе?

– Да, родная, он так сказал.

– Алекс, я не выдержу этого ожидания! Я скорее умру, чем соглашусь снова повстречать того человека! – в голосе девушке звенели слезы.

– Все будет хорошо, родная, – успокаивал ее Алекс, – он не сделает нам ничего плохого. Мы нужны ему.

– Для чего?

– Этого я не знаю. Я не знаю, для чего ты нужна ему ты. Со мной все ясно – меня он послал сюда, чтобы я охранял тебя. Он заботится о тебе, бережет тебя. Значит, ты не должна его бояться. Ты ему дорога, это сразу было понятно.

– Мне кажется, он хочет сделать со мной что-то плохое.

– Не думай об этом, милая, все будет хорошо. Никто не сделает тебе ничего плохого. Мы сильные, мы сможем справиться со всеми.

– Я так хочу в это верить! – шепнула Любовь, крепко сжав руку Алекса.

– Так оно и будет, будь спокойна.

Потом, спустя час или два, когда Любовь крепко спала под громкое пронзительное сверчание гриллов – тропических сверчков, Алекс смотрел на безмятежное личико, обрамленное волнистыми локонами, и думал о том, что не сказал ей еще многого.

Он не сказал о том, что профессор строго-настрого запретил ему даже притрагиваться к девушке. При этом у «хозяина» было такое страшное выражение лица, что Алексу стало не по себе.

– Не смей касаться даже волоска на ее голове, ты понял меня? – шипел профессор, вцепившись в руку недоумевающего Алекса.

Только крайняя необходимость заставляла «хозяина» отдавать свое сокровище в руки Алекса – в этом не было никаких сомнений.

Любовь не знала еще о многом и Алекс мечтал о том, чтобы ее счастливое неведение длилось как можно больше.

* * *

Не думал, не гадал Василий Васильевич Матвеев, что история с непонятным трупом возымеет свое продолжение. И тем более не предполагал главврач Белогорской больницы, что последствия будут такими неприятными для него и не только для него. А произошло все по вине заведующего моргом Сыромятникова, всегда славившегося чрезмерным педантизмом и вздорным характером. Но по большому счету, виноватее всех оказался даже не он, а Виктор Михалыч – заместитель Сыромятникова, не сумевший удержать язык за зубами. Впрочем, когда разгорелся весь этот сыр-бор, ославивший Матвеева на всю округу, Василию Васильевичу было уже не до поисков виноватого. Как ни крути, за ним, как за главным врачом поселковой больницы, должно было остаться последнее слово.

Некоторое время спустя Матвеев уже почти совсем позабыл было о странной находке белогорских рыбаков и потому не сразу понял, о чем толкует ему Сыромятников, ворвавшийся в его кабинет в середине рабочего дня.

– Вы знаете, чем это все может закончиться?! – верещал заведующий моргом.

– Что? – не понял Василий Васильевич.

– Я говорю о трупе, который нашли рыбаки, а вы идентифицировали как тело Вячеслава Егорихина! – кипел негодованием Сыромятников.

Матвеев почесал макушку, вспоминая о событиях, произошедших чуть больше двух недель тому назад. Постепенно в памяти всплыл сумрачный дождливый день, когда к нему прибежала медсестра Людочка и сообщила о странном трупе. Тут же по ассоциации вспомнилась дикая головная боль и тяжесть в руках и ногах после веселой попойки.

– И что вам не нравится с этим трупом? – вопросил Матвеев, с неудовольствием воззрившись на Сыромятникова.

– Мне ничего не нравится! – возмущенно крикнул заведующий моргом. – Я уже неоднократно говорил вам, что пора наводить порядок в подведомственном вам учреждении.

– Объяснитесь корректней, что вам не нравится, – сухо потребовал Василий Васильевич, намекая, что Сыромятников забывает о соблюдении субординации.

– И вы еще говорите со мной о корректности! Да будет вам известно, Василий Васильевич, что вы нарушили целый ряд предписаний. И я этого так не оставлю.

Матвееву очень хотелось поинтересоваться откуда до Сыромятникова дошли эти сведения. Но благоразумие взяло верх. К тому же не нужно было долго думать, чтобы догадаться, кто разболтал начальнику о странном трупе, идентифицированном, как тело пропавшего без вести Егорихина.

– Если вы будете продолжать так разговаривать, – заявил Василий Васильевич, – я вынужден буду попросить вас покинуть мой кабинет.

– Извольте, – ответил негодующий Сыромятников, – я могу уйти, но как бы вам не пришлось пожалеть об этом впоследствии.

– Послушайте, мы так и будем говорить на повышенных тонах? – произнес Матвеев с нотками примирительности в интонации. – Или может быть все-таки вы присядете и объясните, что вас так обеспокоило?

– Ну хорошо, – Сыромятников плюхнулся на стул, – я, действительно, немного не в себе. А когда вы узнаете, почему я не в себе, вы меня поймете.

– Ну что же, Андрей Данилович, я готов вас выслушать.

– Вы идентифицировали найденный труп на основании показаний всего лишь одного человека. Я даже не стану принимать в расчет, какого именно, хотя любой следователь непременно обратил бы внимание на данный факт. При этом были грубо нарушены все важнейшие предписания. Это противозаконно, Василий Васильевич. Мне страшно подумать, что нас ожидает!

– Позвольте, Андрей Данилович, я не понимаю, почему вы так уверены, что нас что-то ожидает. Ничего криминального не произошло. Если никто не станет поднимать лишнего шума, все останется так, как есть. Как говорится, Бог не выдаст – свинья не съест, – Матвеев жалковато ухмыльнулся.

– Выражаясь вашей терминологией, Василий Васильевич, – заговорил Сыромятников, – Бог вас уже выдал.

– Уж не себя ли имеете ввиду? – спросил Матвеев, начиная выходить из терпения.

– Нет, Василий Васильевич, – ответил Сыромятников, – вовсе не себя. Дело в том, – заведующий моргом выдержал театральную паузу, всем своим видом демонстрируя, что готов насладиться эффектом, который произведут его следующие слова, – дело в том, Василий Васильевич, – повторил он с расстановкой, – что захороненный седьмого октября покойник, с вашего благословения обозначенный в документах под фамилией Егорихин, вчера вечером был обнаружен лично мной живым и невредимым в поселке Вехово.

– Черт, – Матвеев заерзал на стуле, – вот незадача-то!

– Не то слово, Василий Васильевич, – сладким голоском продолжал Сыромятников, – ваше самоуправство, точнее, разгильдяйство, можно было бы назвать «незадачей» только в том случае, если бы вы похоронили действительно Егорихина. А теперь это не незадача, это – крупная проблема.

– Почему вы говорите с таким злорадством? – не выдержал Матвеев. – Создается впечатление, что вы получаете удовольствие от того, что доставляете мне неприятности.

– Скажу честно, я уже давно ждал случая проучить вас! Ваше нерадивое руководство довело больницу до упадка. У нас нет ничего! Ни медикаментов, ни инструментов, ни мебели! У нас не хватает кадров! Как, скажите мне, как в таком безобразии можно говорить о спасении людей?

– Вы что, Андрей Данилович, с луны свалились? Поглядите на все другие больницы, везде творится одно и тоже.

– Вот-вот, – подхватил Сыромятников, – из-за таких, как вы, наша страна никогда не выберется из этого бардака. Каждый кивает на соседа, вот, мол, у меня все плохо, но и у других не лучше, а стало быть, можно, чтобы у меня так было и не нужно стараться ничего изменить! – переведя дух после сей гневной прочувствованной тирады, Сыромятников продолжал уже в другом, уничижительном тоне: – Мне доподлинно известно, что вы получили предписание сообщать в соответствующие органы о каждом трупе, найденном на побережье. А вместо этого вы предпочли спрятать все концы в воду, чтобы не обременять себя лишними заботами. Это по меньшей мере непорядочно, а если называть вещи своими именами, – преступно!

Василий Васильевич хлопал осоловевшими глазами, не зная, как реагировать на эту гневную тираду.

– И вы ни разу не задумались, что это тело может принадлежать моряку с затонувшей подлодки! – заключил Сыромятников и, скрестив на груди руки, откинулся на спинку стула, испепеляя Матвеева негодующим взглядом.

– Неправда! – возмутился Василий Васильевич. – Я сразу об этом подумал, но ваш заместитель, Виктор Михалыч, уверил меня, что тело не могло бы доплыть до Белогорска в таком состоянии.

– И вам хватило авторитетного заявления этого человека? – ехидно осведомился Сыромятников.

– Мое мнение совпало с его выводами. Если вы забыли, то я напоминаю вам, что тоже не вчера на свет родился и имею кое-какие познания в медицине.

– Об этом будете рассказывать не мне, – парировал Сыромятников, – я все сказал. А теперь я собираюсь поехать в областной центр и заявить о факте халатного отношения к своим профессиональным обязанностям и попрания гражданского долга. Я сделал бы это еще вчера, как только все выяснил, но решил поставить в известность вас.

– Ага! – взвился Матвеев. – Так значит вы пришли сюда, чтобы покичиться передо мной своим великодушием! Не ожидал я от вас такого, Андрей Данилович.

– Зря не ожидали, я никогда не скрывал, что меня не устраивает ваше руководство. Мало того, что вы разбазарили все больничное имущество, люди не могут получить элементарного медицинского обслуживания! И все это происходит при вашем попустительстве! А теперь еще и такое, что ни в какие ворота не лезет! Имейте в виду, Василий Васильевич, я сделаю все, от меня зависящее, чтобы вы получили по заслугам!

– Да иди ты к чертовой матери, щучий ты сын! – заорал Матвеев, вскакивая со стула и надвигаясь на Сыромятникова.

– Будте спокойны, Василий Васильевич, – невозмутимо ответил заведующий моргом, – вы меня здесь не скоро сможете узреть.

С этими словами Сыромятников медленно повернулся и торжественно удалился.

В первое мгновение Матвеев порывался броситься за ним вдогонку, чтобы попытаться умаслить его. Но поразмыслив, понял, что ни к чему путному это не приведет: слишком у Сыромятникова был склочный характер. Вместо этого Василий Васильевич направился в здание морга. Он не сомневался, что Сыромятников сначала насел на своего заместителя, вытряс из него всю правду о трупе, и только после этого, окончательно убежденный в своей правоте, явился к главврачу. Василий Васильевич собирался выяснить, что именно наболтал замзава моргом Сыромятникову, а уже потом продумать план дальнейших действий.

Однако Матвеева ждала еще одна незадача. В морге ему сказали, что Виктор Михалыч не появлялся на работе с самого утра.

– Вы хоть домой к нему ходили? – нервно спросил Василий Васильевич.

– У него на двери замок висит. Соседка сказала, что он еще вечером на попутке уехал.

Сердце у Василия Васильевича упало.

– Куда уехал?

– Вроде как в райцентр, но точно никто не знает.

– Кажется и мне пора чемоданчик собирать, – пробормотал Матвеев, отчаянно скребя свою лысеющую макушку.

* * *

Эксгумацию тела, обнаруженного в поселке Белогорск, произвели двадцать четвертого октября. Если бы Секретчик не пожелал присутствовать на этой процедуре, она могла бы состояться и на день раньше.

Под бдительным контролем Секретчика останки были перевезены спецрейсом в Москву. Результаты экспертизы превзошли самые смелые его ожидания. Никому невдомек было, скольких усилий стоило генералу военной разведки сохранить в строжайшем секрете информацию о трупе, найденном в Белогорске. Пуще всех шумел некий Сыромятников, которому Секретчик в огромной степени был обязан обнаружением тела. Но тем не менее, чрезмерно активное поведение заведующего моргом Белогорской больницы грозило Секретчику осложнениями, ввиду чего он был вынужден отдать распоряжение об устранении не в меру ретивого правдоискателя. Генерал и не предполагал, что этим спас главврача больницы, ответственного за укрывательство тела. Впрочем, Секретчик и не старался доискаться до правды. Трудно было представить, к чему привело бы, если бы главврач Белогорской больницы оказался более сознательным и сообщил во всеуслышание о трупе, навязавшимся на его не вполне трезвую голову. Секретчику хватило нескольких минут общения с Матвеевым, чтобы понять, какой это человек. Он счел, что страх, который на него нагнал сначала Сыромятников, а потом и он сам, будет достаточным уроком для главврача. Посему, генерал решил оставить несчастных белогорцев в покое, тем паче, что у него были гораздо более важные дела.

Экспертизу эксгумированного тела проводили в засекреченной военной лаборатории. Генерал позаботился о том, чтобы на ней присутствовало минимальное количество самых надежных людей. Сам он неотлучно находился при специалистах, чтобы, не приведи господь, не упустить ни малейшего нюанса. Когда к нему подошел главный эксперт, по его перекошенной физиономии Секретчик понял, что его подозрения вполне подтвердились. Он без особого удивления прослушал предварительное заключение. После всех событий последних дней генерал был бы удивлен больше, если бы выяснилось, что найденный утопленник – обычный человек.

– Я никогда не видел ничего подобного, – взволнованно говорил эксперт, – это что-то фантастическое. Я не поверил собственным глазам!

– Замечательно, – удовлетворенно улыбнулся Секретчик, усилив потрясение собеседника.

– Вы меня наверное не совсем правильно поняли, – проговорил потерявшийся эксперт, – это в такой же степени человек, в какой животное. Мы обнаружили в нем клетки морских млекопитающих. Можно сказать с уверенностью, что мы имеем дело с так называемым трансгенным животным. Нам пока не удалось установить в результате каких процессов это существо появилось на свет. Это могло быть прямое введение ДНК в ядро зиготы – одноклеточного эмбриона или же генетическая трансформация клеток. Но в любом случае это нечто, совершенно беспрецедентное!

– Я вас прекрасно понял, – ответил Секретчик, улыбаясь еще шире.

– Вы понимаете, что это революция в генетике! – эксперт говорил дрожащим от возбуждения голосом. – Меняется вся картина мира. Это просто потрясающе! Могу себе представить, какой будет общественный резонанс.

– Не утруждайте свое воображение, – Секретчик мигом утратил свое благодушие и смерил эксперта строгим взглядом.

– Что? – не понял тот.

– Я говорю, не стоит растрачивать ваше воображение на то, чтобы представлять себе, какой резонанс вызовет это сообщение.

– Но почему? – недоумевал эксперт.

– Да потому, что сообщений никаких не будет. Если бы мне нужна была шумиха, я не обратился бы к вашим услугам. Понятно?

– Вы собираетесь оставить все в секрете?

– Вам не кажется, что этот вопрос не уместен здесь, в секретной лаборатории?

– Да, конечно, я все понимаю, – пробормотал эксперт.

– Вы как истинный ученый не могли равнодушно воспринять такое открытие. Я разделяю вашу реакцию, но тем не менее прошу вас попытаться забыть о том, что вы обнаружили.

– Забыть? – как эхо повторил потрясенный эксперт. – Но мы собирались продолжить исследования…

– В данный момент в этом нет необходимости, – перебил Секретчик, – я хочу вас попросить законсервировать тело, чтобы можно было приступить к его изучению тогда, когда это понадобится.

Эксперт и не пытался скрыть своего жестокого разочарования.

– Мы хотели приступить к исследованиям незамедлительно…

– Понимаю ваше горячее желание, но рекомендую поубавить свой исследовательский пыл.

Это было сказано в довольно благодушной манере, но эксперт как-то разом сник и быстро закивал головой.

Итак, получено последнее неопровержимое доказательство. Секретчик решил, что настала пора приступать к решительным действиям.

* * *

Геракл с нетерпением ждал возможности покинуть Базу.

Его угнетало, что он сможет сделать это только после того, как будут ликвидированы последствия взрыва. В присутствии полковника Геракл даже не пытался заговаривать об отплытии с Базы. Степанов вел себя с прежней нервозностью и странной отрешенностью. Полковник не обращал на это особого внимания, приписывая такое поведение свершившемуся на Базе несчастью. Настораживало Дзержинца только одно, Степанов что-то уж слишком холодно воспринял известие о предательстве своего преданного ассистента, в течение долгих лет верой и правдой служившего профессору. Полковник уже давно подметил, что профессор относится к Тихомирову чересчур потребительски. Но, как ему казалось, это вполне устраивало ассистента. Степанов проявил самую черную неблагодарность к Тихомирову. Но было ясно, что его совесть отнюдь не отягщена угрызениями по этому поводу.

– Антон Николаевич, – обратился Дзержинец к профессору, – вас совсем не интересует, что сталось с вашим помощником?

– С каким помощником? – спросил Степанов, даже не взглянув на полковника.

– У вас их много?

– В данный момент я имею одного помощника, но, сказать по правде, он стоит десятка других.

– Вы говорите о Геракле? – уточнил Дзержинец.

– Именно о нем, полковник. Я более чем удовлетворен своим помощником и уверен, что мне не нужны никакие другие.

– Но как же так, Антон Николаевич, вы же столько лет бок о бок проработали с Тихомировым, неужели вас ничего с ним не связывает?

– Если и связывает, то не самое приятное. Он утомлял меня своей назойливостью. К тому же мне не хватало в нем остроты ума и независимости мышления. Знаете, когда испытываешь такой дефицит общения, то начинаешь ждать от своего единственного собеседника качеств, которые больше всего ценишь в людях. В Тихомирове этих качеств я не находил. Это было слишком неприятно, чтобы я мог мириться с их отсутствием.

– Но вы же мирились с этим раньше.

– Мирился, – ответил Степанов, – не спорю. Но тогда, когда мне приходилось с этим мириться, у меня не было альтернатив, исключая, разумеется вас, полковник, – добавил профессор со странной улыбкой. – Но вы не так часто баловали меня своим вниманием, чтобы мне хватало общения с человеком, равным мне по интеллекту. А потом у меня появился Геракл. Думаю, вы не станете оспаривать его преимуществ в сравнении с Тихомировым.

– Но Геракл не человек. Или это для вас неважно? – с любопытством поинтересовался Дзержинец.

– Быть человеком не такая уж счастливая доля, полковник, – мрачно заметил Степанов, – возможно, меня привлекает в Геракле как раз это.

– Откуда такая ненависть к роду человеческому, Антон Николаевич?

– Не вам об этом спрашивать, полковник, – усмехнулся Степанов, – вы знаете всю мою подноготную.

– Знаю, поэтому и спрашиваю. Мне совсем не кажется, что у вас есть достойный повод для того, чтобы так ненавидеть и презирать людей. Как никак, вы ведь тоже человек, хотя и незаурядный.

– Это доказывает, что вы знаете меня не так хорошо, полковник.

– Вы мне не нравитесь, Антон Николаевич. Сначала я думал, что вы просто устали. Это не удивительно, учитывая напряженность вашей работы на данном этапе. Но теперь меня одолевают сомнения, что есть и другие предпосылки, повлиявшие на изменения в вашем поведении. К сожалению, у меня не было возможности держать вас под строжайшим контролем. Поэтому я не знаю почти ничего из того, что творилось на Базе во время моего отсутствия. Теперь я вижу, что зря рассчитывал на ваше благоразумие. Оно вас покинуло. Это меня беспокоит и наводит на подозрения. Я никогда не поверю, что такой, в общем-то, беззлобный и безобидный человек, как Тихомиров, мог ни с того, ни с сего решиться на предательство.

Впервые за все последнее время при упоминании сбежавшего ассистента в лице Степанова промелькнула искра интереса.

– Что он хотел сделать? – спросил профессор.

– У меня нет точных данных об этом, но подозреваю, что Тихомиров собирался обнародовать информацию о ваших экспериментах.

– С чего вы это взяли, полковник? – с искренним недоумением спросил Степанов.

– Вы считаете, что он не мог так поступить?

– Я отлично знаю Тихомирова, он всегда был безупречен. Никогда не пооверю, чтобы он мог так поступить. Единственное предательство, на которое он способен, это попытаться бросить работу на Базе и затеряться среди людей. Признаюсь, иногда мне приходило в голову, что Михаил Анатольевич может предпринять такую попытку, да и то для того только, чтобы доказать мне, как он мне необходим.

– В таком случае, Антон Николаевич, знайте, вы недостаточно проницательны. Судя по нашему с ним последнему разговору, он решился на более отважный и рискованный поступок. Глядя на вас, Антон Николаевич, я с прискорбием вынужден констатировать, что вы даже не осознаете всю глубину обиды, нанесенной вами бедняге Тихомирову. Я должен быть зол на него, но вместо этого я испытываю величайшее сочувствие к этому затравленному и задавленному вами человеку, посвятившему вам всю свою жизнь. При всем уважении к вам, Антон Николаевич, я должен сказать, что считаю вас подлецом по отношению к Тихомирову.

– Если бы я мог высказываться столь же откровенно, сколь и вы, полковник, вы могли бы услышать много интересного о моем отношении к вам.

– Не думайте, пожалуйста, что это станет для меня сюрпризом, Антон Николаевич, – произнес полковник голосом, от которого у профессора холодок побежал по спине, – я знаю, как вы ко мне относитесь. Но это меня совершенно не волнует, потому что я уверен, что могу проконтролировать любое ваше действие.

– Если вы так всесильны, то почему вы не смогли проконтролировать действия Тихомирова? – воскликнул Степанов, совершенно выведенный из равновесия уничижительными словами полковника.

– На это есть причины, я не собираюсь делиться ими с вами. Одно могу сказать определенно: можете не рассчитывать, что я оставлю проблему ваших с Тихомировым взаимоотношений невыясненной. Больше всего меня удивляет, что вас совершенно не интересует судьба Михаила Анатольевича. Неужели вы его настолько презираете, что вам даже не интересно, жив он, или мертв?

– Вы хотите сказать, что он мертв? – впервые при упоминании Тихомирова профессор проявил настоящую заинтересованность.

– Уверен, что если даже он все еще жив, то это физическое состояние продлится недолго.

– Могу ли я попросить вас перестать выражаться загадками, полковник?

– Ваш ассистент находится сейчас в руках у руководителя одного из подразделений некой спецслубжы. Это равносильно катастрофе. Теперь вы понимаете, к чему привели все ваши безумные поступки и нежелание контролировать свои эмоции?

Не на вас ли, Антон Николаевич, лежит ответственность за все, что произошло здесь? Я собираюсь выяснить этот вопрос.

– И что вы сделаете, если окажется, что виноват я? – еще громче крикнул Степанов. – Что вы сможете со мной сделать? Убить? – вряд ли, я вам еще ох как пригожусь! Заточить в заключение? – Я и так в нем нахожусь уже столько лет! Так что ничего вы со мной не сделаете, полковник, – с издевательским смехом закончил Степанов.

– Антон Николаевич, откуда такая дерзость? – спросил Дзержинец, внимательно вглядываясь в профессора.

Впервые за долгое время из знакомства поведение Степанова всерьез обеспокоило полковника.

– Вы умный человек, это бесспорно, – произнес Антон Николаевич, продолжая посмеиваться, – но вам не хватает умения разбираться в тончайших нюансах психологического состояния человека. Вы потеряли бдительность и перестали обращать внимание на то, что происходит между нами и Тихомировым. А между тем, вам стоило бы обратить на нас побольше внимания.

– Антон Николаевич, – произнес полковник с нескрываемой неприязнью, – я не считаю вашу персону настолько значительной, чтобы тратить время, которого у меня не так много на подмечание нюансов вашей психологии. Если возникнет необходимость, я сумею расправиться с вами. Единственная моя ошибка заключается в том, что я не считал нужным демонстрировать вам это. Но я исправлю этот досадный недочет, будьте уверены.

– Я не боюсь вас, полковник, – Степанов повысил голос, – вам меня не запугать!

Дзержинец, не удостоив профессора ответом, круто повернулся и направился к выходу из кабинета. Он знал, что Геракл находится в главной лаборатории и пошел туда, чтобы поговорить с галобионтом. Наконец и до него начала доходить причина столь разительной перемены в настроении Степанова. Профессор вдруг стал проявлять взявшуюся невесть откуда недюжинную душевную силу. Это можно было объяснить лишь тем, что у него вдруг появилась крепкая моральная поддержка. Такую поддержку мог оказывать Степанову только тот, в ком он был уверен на сто процентов и кого считал достаточно сильным, чтобы помочь профессору противостоять давлению полковника. Здесь не могло быть двояких выводов. Этим индивидом был Геракл. Поняв это, Дзержинец захотел пообщаться с галобионтом, чтобы подтвердить эту мысль и составить, в конце концов, собственное, независящее от Степанова мнение о Геракле.

В тот момент полковнику и в голову не приходило, что помимо Геракла и галобионтов второй и третьей серии на белом свете живут и здравствуют и другие индивиды, еще более совершенные, чем те, о наличие которых ему было известно. Дзержинец понимал, что Степанов осмелел далеко не случайно, но, тем не менее, не предполагал, что границы дерзости профессора простираются настолько далеко.

Каково же было изумление полковника, когда он не обнаружил Геракла ни в главной лаборатории, ни в других отделениях Базы. Спустя несколько минут безрезультатных поисков галобионта, Дзержинец стремительно вошел в кабинет, где он оставил Степанова. Профессор, как ни в чем не бывало, сидел за своим столом и с отрешенным видом перебирал какие-то бумаги. Было видно, что его совершенно не заботит дальнейшая судьба Базы – нужно было еще столько сделать для ее восстановления, по лицу же профессора становилось ясно, что он не собирается ударить и пальцем о палец.

– Где Геракл? – спросил Дзержинец, надвигаясь на Степанова.

– Геракл? – рассеянно переспросил профессор, не поднимая головы.

– Я спрашиваю, где ваш помощник?

– Наверное, он проверяет наружные объекты, – безо всякого выражения отозвался Степанов.

На некоторое время в кабинете установилась тишина, пронизанная тревожным ожиданием. Профессор поднял, наконец, голову и взглянув на полковника, замер, пронзенный тяжелым взглядом Дзержинца. Налет дерзости начисто слетел со Степанова. Его тело налилось свинцовой тяжестью, язык отказывался повиноваться, на лице застыло виновато-испуганное выражение.

– Я последний раз спрашиваю вас, Антон Николаевич, – произнес полковник, негромким, но проникающим в самую душу голосом, чеканя каждое слово, – где ваш помощник?

– Я не знаю… – пролепетал Степанов, – силясь отвести глаза от буравящего взгляда полковника, – я никуда не посылал его…

– Не лгите мне, я все равно узнаю правду.

– Клянусь вам, полковник, я никуда не посылал его!

Дзержинцу показалось, что Степанов говорит правду, но чувствовалось, что за этими чистосердечными словами таилось нечто недосказанное.

– Вы не можете не знать, где находится ваш помощник, не так ли, Антон Николаевич? – вкрадчивость тона не обманывала Степанова, он готов был умереть сию же секунду, лишь бы только не чувствовать на себе тяжелого взгляда Дзержинца.

– Он попросил меня разрешить ему разведать окрестности, – пролепетал Антон Николаевич дрожащими губами.

– И вы ему разрешили, – проговорил Дзержинец, сквозь сжатые зубы.

– Я сказал ему, что он может отлучиться ненадолго. Но скоро Геракл будет здесь, полковник! Я даю вам слово, что скоро он вернется на Базу!

– Ну вот и славно, Антон Николаевич, – сказал полковник с нотками странного удовлетворения в интонации, – вы испытывали границы моей лояльности по отношению к вам. Примите мои поздравления, дорогой профессор, наступил тот момент, которого вы так усердно добивались.

* * *

Геракл не ожидал, что вторичное посещение Санкт-Петербурга вызовет в нем бурю необъяснимого волнения. Все вышло спонтанно. Хозяин разрешил ему покинуть Базу, но с одним условием: прибыть к нему не позднее, чем через трое-четверо суток. Геракл надеялся, что сможет уложиться в отпущенное ему время.

Его самого удивляло горячее желание снова наведаться в мегаполис, поразивший его своей непомерной величиной и многолюдьем. Геракл ясно помнил, что город не произвел на него благоприятного впечатления, но между тем в нем ощущалась завораживающая притягательность. На сей раз Геракл был подготовлен к прибытию более основательно, чем тогда, когда для приобретения одежды и других необходимых мелочей ему пришлось прибегнуть к такой нелицеприятной процедуре, как убийство.

В первое посещение Большого города, Геракл не планировал свои действия, отдавшись течению событий. Теперь же он четко знал, куда направится и что будет делать. Его снедало одно страстное желание, мешавшее ему думать о других вещах. Расставаясь с Еленой, Геракл не предполагал, что не сможет забыть ее. Это раздражало. Выбивало из колеи, заставляя снова и снова доискиваться до причин такого трепетного отношения к женщине, не вызывающей в нем ни малейшего уважения. Геракл набрался уже достаточно опыта общения с людьми, и понимал, что способен вызвать к себе интерес со стороны женщины, куда более интеллектуально развитой и утонченной, нежели Елена. Почему же тогда у него не было естественного, на первый взгляд, желания испробовать других женщин? Он хотел Елену и никого, кроме нее.

Геракл помнил, что тоска по Елене особенно возросла в нем после того, как он увидел ту, другую, золотоволосую красавицу, над которой трепетал профессор. После долгих раздумий Гераклу показалось, что он нашел ответ на этот вопрос. Его привлекло в Елене то, что она испытывала к нему теплое чувство, которого он не мог объяснить никакими рациональными причинами. Он не мог забыть ее глаз, лучившихся теплотой и преданностью. Оказывается, это так удивительно прекрасно, когда кто-то любит тебя не за твои таланты и достижения, а просто за то, что ты есть… При воспоминании о том, как в моменты близости теплел ее обычно хрипловатый голос, у Геракла щемило сердце. Но в то же время Геракла угнетало сознание того, что существо, достойное презрения, занимает чуть не все его мысли. Он то и дело твердил себе, что не должен даже думать об этой никчемной женщине, что такие, как она могут привлечь мужчину только на короткие мгновения, как средство удовлетворения животной похоти. И уж никоим образом не следовало бы уважающему себя индивиду сохранять в памяти ее образ. Однако такие мысли не приносили ничего, кроме недовольства собой и раздражения. Геракл отлично помнил, что неоднократно Елена вызывала в нем ярость и желание причинить ей боль или даже лишить жизни, но почему-то он так и сделал этого. Что мешало ему? Из-за чего при взгляде в лицо этой женщины где-то в тайниках его неискушенной души оживала пронзительная тоска? Видимо, он еще недостаточно познал себя, чтобы суметь ответить на мучающие его вопросы. Эти мысли не приносили ничего, кроме недовольства собой и раздражения. В конце концов Геракл решил поддаться порыву и снова встретиться с Еленой и уяснить для себя, чем она для него является.

Он появился на берегу, в том месте, где расстался с Еленой, ранним утром, задолго до рассвета. Переоделся в одежду, загодя оставленную в укромном месте, и направился к городу. У дома, где, как знал Геракл, жила Елена, он был уже около полудня – путь пешком занял у него несколько часов. Он знал только ее дом, но это не представлялось Гераклу серьезной проблемой. Он решил, что спросит о ее квартире у первого попавшегося ему человека.

Оказалось, что Елена жила на четвертом этаже. Геракл поднимался по грязной крутой лестнице, стараясь не задевать своими могучими плечами загаженные стены. Зловоние и духота, царившие в подъезде, заставили его ускорить шаг. К концу подъема у него началась чуть заметная одышка. Все это не способствовало улучшению его настроения.

Геракл остановился и посмотрел перед собой. Хлипкая, обитая темно-коричневым дерматином дверь без ручки. Рядом кнопка звонка, по затрапезному виду которой можно было догадаться, что никаких звуков при ее посредстве издать не удастся. Острый слух Геракла уловил в глубине квартиры громкие голоса. Елена была у себя, в этом теперь не было сомнений. Не долго думая, Геракл толкнул дверь, не использовав и десятой доли своей силы. Она поддалась.

Войдя во внутрь квартиры, Геракл оказался в длинном темном коридоре со множеством дверей по обеим сторонам. Его ноздри тронуло смердение подгоревшей несвежей пищи, доносившееся из проема в конце коридора, стены были пропитаны сыростью. «Букет» дополнял отвратительный застарелый запах мочи. Так вот в каком месте живет женщина, о которой он так столько думал?

Голоса зазвучали ближе и явственнее. Елена находилась за второй по счету дверью слева по коридору. Геракл поступил точно так же, как и с входной дверью. Эта поддалась еще легче.

Сквозь сизый табачный дым, стелившийся под высоким потолком большой, скудно обставленной комнаты, он с трудом разглядел Елену. Женщина валялась на низкой широкой софе в чем мать родила. Рядом с ней возлежал смуглокожий, почти сплошь покрытый черной курчавой порослью мужчина, коротконогий и толстый. Они не сразу отреагировали на появление Геракла. Ему показалось, что они пьяны. Елена громко смеялась, вздергивая голые ноги. Чернявый мужчина грубо хватал ее за бока, заставляя извиваться и взвизгивать.

Впоследствии Геракл часто задавался вопросом: что же помешало ему осуществить внезапно возникший яростный порыв и наброситься на лежащих на софе. Закон целесообразности? Хозяин похвалил бы его за это. Но сам Геракл, всякий раз, когда в памяти всплывала эта безобразная сцена, испытывал жесточайшее разочарование и гнев на себя. Он представлял себе, с каким наслаждением сделал бы это. Однако в тот момент он сохранял полнейшую невозмутимость, ни один мускул не дрогнул на его застывшем лице, когда Елена, заметив наконец чье-то присутствие, приподнялась на локте и стала вглядываться в стоявшего на пороге высокого человека.

– Кто здесь? – в голосе женщины послышался испуг.

– Здравствуй, Елена, – произнес Геракл, делая шаг по направлению к софе.

ГЛАВА 11

Дзержинец уже забыл, когда он в последний раз спал хотя бы пять-шесть часов кряду в нормальной кровати. Он уже давно не чувствовал себя таким утомленным. Беспорядки, творившиеся на Базе, не давали полковнику покоя. Ему едва удавалось справиться собственными силами без привлечения посторонних людей. И все же он решил подключить к делу нескольких проверенных людей из числа своих подчиненных. Ему уже давно хотелось набрать надежную команду. А теперь, когда он вступил в официально объявленную войну с Разведкой, в одиночку справиться было невозможно, тем паче, что на Степанова Дзержинец уже не мог положиться. Напротив, дискредитировавший себя профессор, являл собой еще один повод для беспокойства.

В самолете Дзержинец раздумывал на ситуацией. Четко спланированная операция по затоплению атомной подлодки, к которой они готовились в течение долгого времени, принесла совсем не те плоды, какие он ожидал. Надо же было такому случиться, что трения между этими двумя идиотами – профессором и его ассистентом начались именно в такой ответственный момент, когда от них требовалась полная сплоченность! Дзержинец не сомневался, что военная разведка в лице Секретчика так этого дела не оставит. Но если бы на Базе сохранялся прежний, прекрасно отлаженный порядок вещей, то ни один чертов сукин сын не смог б ни до чего докапаться. А самым неприятным было то, что Тихомиров попал в лапы заклятейшего врага полковника. Ничего худшего нельзя было придумать. Если раньше Дзержинец еще мог надеяться, что ему удастся в случае самого нежелательного оборота дел придти к полюбовному соглашению с Секретчиком, то теперь он почти утратил эту надежду. Достаточно было поставить себя на место генерала военной разведки. Секретчик, напавший на верный след и уже почуявший запах победы, не станет соглашаться ни на какие мирные переговоры.

В самолете, на самом подлете к Москве, Дзержинцу позвонил секретарь с сообщением, что полковника хочет видеть его непосредственный начальник. Понимая, что рано или поздно такой момент должен наступить, Дзержинец постарался приготовиться к неприятному разговору с главным лицом своего департамента. Полковник силился представить себе, насколько может быть информирован генерал. Для этого он, по своему обыкновению, попробовал представить себя на месте Секретчика. Отважился бы он, получив неоспоримые доказательства причастности конкурирующей службы к страшному преступлению, немедленно обнародовать их, или захотел выждать, выбирая более подходящий момент для этого? Вопрос был слишком сложным, чтобы ответить на него сходу. Дзержинец понимал, что нельзя не принимать в расчет эмоционального состояния генерала военной разведки. Иначе говоря, то, насколько Секретчик считает себя уязвленным. С этой точки зрения, резюмировал полковник, нужно было готовиться к самому худшему.

Директор службы государственной безопасности Виктор Андреевич Шаповалов, занявший свою должность в том самом году, когда к власти пришел ныне действующий Президент, не отличался, по мнению своего непосредственного подчиненного, Дзержинца, ни особым умом, ни прозорливостью. Это был человек лет пятидесяти с небольшим, не заработавший на своей должности ничего, кроме язвы желудка и гипертонии. Шаповалов отличался гневливостью, был вспыльчив, но, подробно всем холерикам, отходчив. Виктор Андреевич обладал счастливой способностью пребывать в постоянной уверенности, что вспышки его гремящего гнева вгоняют всех подчиненных в трепет.

Дзержинец не ошибся. Едва он вошел в кабинет к директору, тот накинулся на него, словно коршун.

– Я хочу получить всю информацию о секретном объекте, к работе которого вы имеете прямое отношение, – начал Шаповалов безо всякого предисловия.

– Эта информация дошла до вас от Президента? – осведомился Дзержинец.

– Вас не касается, откуда я ее получил! – гневно закричал директор. – Я доподлинно знаю, что мой подчиненный за моей спиной занимался теми делами, о которых я не имел ни малейшего представления. Вы знаете, чем это пахнет?

Дзержинец пожал плечами.

– Я действовал не в корыстных целях, на благо всей нашей организации и в конечном итоге всей страны.

– Вот как? – Шаповалов метался по кабинету, наталкиваясь на мебель. – Теперь мы начинаем прикрывать свои темные делишки высокими словечками! А на поверку все это не более чем пустая болтовня!

– Не хочу показаться невежливым, товарищ Виктор Андреевич, и тем не менее дерзну напомнить вам о том, что уничтожение «Антея» было совершено в интересах нашей службы.

При этих словах директор как-то разом сжался, словно заяц, заслышавший лай гончей. Дзержинцу показалось даже, что его начальник стал ниже ростом.

– Не понимаю, о чем вы говорите, – поспешно произнес директор, окинув быстрым взглядом стены своего кабинета, будто опасался увидеть притаившихся нежелательных слушателей.

– Могу объясниться, – спокойно продолжал Дзержинец.

– Не надо, – еще быстрее проговорил директор, – я хочу говорить с вами не об этом.

Тон Виктора Андреевича заметно потеплел, в лице проступила некая растерянность. Не нужно было особой наблюдательности, чтобы понять, как встревожен директор Безопасноти.

Полковник прекрасно понимал, каково приходится его руководителю, когда он осознает всю шаткость своего положения.

– Уже не первый раз я вынужден был выслушивать от Президента массу нелицеприятных отзывов по поводу работы нашего ведомства. Причем, каждый раз это происходит с вашей подачи. Я не знаю, какие именно дела вы проворачивали за моей спиной, в чьих интересах они совершались. Зато вижу, что все ваши просчеты напрямую бьют по вашему покорному слуге. Сами понимаете, что такое положение вещей меня никак не может удовлетворять. Что же вы молчите? Я желаю получить от вас объяснения.

Дзержинец много чего мог бы сказать своему руководителю. Прежде всего то, что генерала слишком долго засиделся на своем месте. И что он, мягко говоря, не вполне справляется со своими прямыми обязанностями. В функции главы службы безопасности государства входит прежде всего обязанность быть в курсе любых дел, потенциально могущих прямо или косвенно повлиять на судьбу этого самого государства. Вряд ли в высших структурах власти нашелся бы хотя бы одни человек, который не считал бы, что директор столь авторитетного и могущественного в недавние времена ведомства не способен выполнить своего прямого назначения.

Еще Дзержинец мог бы сказать своему шефу, что для такой должности, как директор Государственной Безопасности, необходима совершенно другая фигура, более опытная, более знающая, более авторитетная и, в конце концов, более энергичная и смелая. Трудно найти человека, который совмещал бы в себе все эти качества, и владел бы, к тому же, некой информацией, имеющей громадное значение для всего человечества. Полковник с чистой совестью мог бы заявить Виктору Андреевичу, что должность директора Безопасности прямо-таки предназначена именно для такого человека, как он, Дзержинец. И был уверен, что никто, включая самого руководителя, не посмеет оспаривать данного утверждения.

И наконец, полковник мог бы сказать, что все это время Шаповалов занимал свою должность только благодаря поддержке самых влиятельных людей, первым из которых был Дзержинец, не стремящихся обнародовать своего могущества. Директор ГосБеза был никем иным, как прикрытием, марионеткой, используемой для сообщения с аппаратом главы государства и самим Президентом. И что в любой момент Дзержинец был в состоянии избавиться от своего руководителя, как только он перестанет быть удобным.

Дзержинец ничего не сказал своему руководителю. Но его молчание было красноречивее любых слов. Оказалось, что Шаповалов, несмотря на свою ограниченность, чувствует ситуацию. Когда Виктор Андреевич заговорил с полковником, в его голосе ощущалась горькая обреченность.

– Я надеюсь, что вы держите ситуацию под контролем, – произнес Шаповалов, с оттенком просительности в голосе взирая на Дзержинца.

– В этом можете не сомневаться, товарищ генерал, – ответил полковник, – я знаю что нужно делать и делаю именно то, что нужно.

– Прекрасно.

– Не сомневаюсь, что вы в курсе того, кто именно развернул активную кампанию против нашего ведомства.

– Вы совершенно правы, Виктор Андреевич, я знаю, откуда исходит опасность и принимаю все необходимые меры.

На несколько минут в кабинете воцарилось тяжелое молчание.

– Удовлетворите мое любопытство, – обратился Виктор Андреевич к полковнику, – скажите, что за Базу вы столько лет курировали в секрете от меня?

Дзержинец был готов к этому вопросу и тем не менее ответил не сразу.

– Это научно-исследовательский центр, расположенный на черноморском побережье страны. Там изучаются возможности морских обитателей, дельфинов, акул и других животных.

– В плане применения их в военных целях? – поинтересовался Шаповалов.

– Да, но не только. Существует масса иных аспектов.

– И как далеко продвинулись эти исследования?

– Не настолько далеко, чтобы об этом стоило говорить, – ответил Дзержинец, глядя прямо в глаза Шаповалову.

Директор вспыхнул и собрался было обрушить на голову непокорного подчиненного гневную тираду, но, вдруг отвел глаза и махнул рукой.

– Впрочем, вы мне все равно не скажете ничего такого, о чем не считаете нужным говорить.

Дзержинец испытал легкое удивление – он не ожидал, что Виктор Андреевич так скоро и легко капитулирует.

– Ну что же, – произнес Шаповалов, отвернувшись к окну, чтобы не видеть ненавистного лица полковника, сохраняющего даже в такой момент полнейшую невозмутимость, – желаю вам всяческих успехов.

– Благодарю, – Дзержинец сухо кивнул головой, – я могу быть свободен, товарищ генерал?

– Вы еще спрашиваете? – Шаповалов едва не сорвался на крик, но, натолкнувшись на спокойный, твердый взгляд полковника, снова поник. – Идите, – произнес Виктор Андреевич, не протягивая Дзержинцу руки.

Полковник встал, еще раз кивнул руководителю и направился к двери.

– Только имейте ввиду, – заговорил вдруг Шаповалов, когда Дзержинец уже стоял на пороге, – вы можете рассчитывать только на себя. Не думаю, что в этих стенах вы найдете поддержку, во всяком случае, до тех пор, пока я буду сидеть за этим столом.

– Я привык так работать, Виктор Андреевич, – отозвался Дзержинец, повернувшись в Шаповалову вполоборота, – и меня это устраивает.

Дзержинец шел по коридору с видом победителя. Только что он положил своего начальника на обе лопатки и к тому же получил карт-бланш на все свои дальнейшие действия. Но почему-то, вместо торжества он испытывал лишь усталость и неизбывную грызущую тревогу.

* * *

В тот час, когда вопрос о существовании трансгенных животных, производимых на свет под эгидой службы безопасности, Секретчик окончательно решил ни при каких условиях не вступать в переговоры с Дзержинцем.

– Война, так война, – сказал себе Удачливый Умник, – и на войне, как на войне.

Его решительный настрой простирался настолько далеко, что Секретчик задался целью помимо уничтожения подводного объекта, стереть с лица земли тех, кто этим занимался. Удачливый Умник ни минуты не сомневался, что сможет справиться с такой задачей. Больше того, по его мнению, вряд ли можно было надеяться, что когда-нибудь подвернется подобный момент, когда Безопасность окажется столь же уязвимой, как теперь.

Секретчик понимал, что ему и его сотрудникам придется проделать титаническую работу, но это не пугало, а напротив, вдохновляло его. Вся страна, весь мир содрогнется, узнав о том, какая опасность реально угрожает человечеству.

Обыватели, засматривающиеся фантастическими боевиками о всевозможных мутантах, зомби, терминаторах и тому подобной дряни, даже не догадываются, что где-то рядом преспокойно существуют чудовища, обладающие грандиозными возможностями и состоящие на службе у беспринципных негодяев. И не только существуют, но уже потихоньку начинают сеять смерть и разрушения.

Секретчик потирал руки. Он уже виде кричащие заголовки центральных газет, наподобие: «АТОМНАЯ ПОДВОДНАЯ ЛОДКА „АНТЕЙ“ ПОГИБЛА ПО ВИНЕ ЛЮДЕЙ-АМФИБИЙ», или: «ГРЯДЕТ НАШЕСТВИЕ ГАЛОБИОНТОВ».

То, что достанется и Президенту, тоже не вызывало у Секретчика ни малейших сомнений. Как знать, быть может, дело закончится отставкой главы государства и сменой правительства, которые, если не попустительствовали напрямую, то, по меньшей мере, не смогли предотвратить страшных событий, происходящих по заказу нечистоплотных, рвущихся к достижению господства, людей.

Однако от незамедлительных решительных действий Секретчика отвращал покуда один, по его выражению, крошечный нюансик.

Он сам осознавал, что во многом им движет тщеславие и стремление продемонстрировать всему свету собственную мощь. Секретчик размышлял об этом в ироническом аспекте, но тем не менее не мог отказаться от своего «нюансика». К тому же, генерала намерение подкрепляло сознание того, какой потрясающий эффект произведет воплощение в жизнь его намерения.

Он хотел предъявить миру хотя бы одного галобионта. Соглашаясь с тем, что это желание во многом отдает страстью к дешевым эффектам, Секретчик не мог заставить себя отказаться он него. Это не означало, что до того времени он заморозит кампанию против Безопасности. Но покуда предпочитал действовать аккуратно, не называть вещи своими именами, ограничиваясь намеками. Нужно было смутить общественный покой, подготовить, так сказать, почву для нанесения основного решающего удара.

Секретчик не знал точно, но предполагал, что враги понесли, должно быть, весьма и весьма существенные потери. Хотя доказательств у него не было, Секретчик по-прежнему доверял своему чутью. Поведение Дзержинца, опять же, подкрепляло эту уверенность. По данным Секретчика, полковник Безопасности на протяжении одной только последней недели умудрился три раза совершить путешествие на самолете. Причем, по одному и тому же маршруту. У Секретчика не вызывало сомнений, что Дзержинец имел стопроцентное официальное обоснование этих путешествий. На то он и Дзержинец.

Иногда, во время раздумий об этом человеке, Секретчик говорил себе, что будь они хорошими друзьями или хотя бы верными соратниками, вдвоем они наворотили бы таких дел, что никому не снились. Однако жизнь повернулась так, что они могли быть только врагами, практически равными друг другу по силам и возможностям. Искать кого-то, несущего ответственность за это, было неблагодарным занятием. Видимо, так уж устроена жизнь в человеческом сообществе, что по-настоящему сильные, независимые индивиды могут быть лишь соперниками, но никак не искренними друзьями. С этим приходилось мириться и даже пытаться находить в таком положении вещей свою прелесть. Секретчик с полным основанием считал, что немного людей смогут по достоинству оценить редкие дарования, которыми наделила его судьба. Одним из таких людей был именно Дзержинец. Иметь такого врага, хотя и сложнее, но гораздо увлекательнее, нежели такого друга. Тем более что, положа руку на сердце, Секретчик должен был признаться себе, что он не мог бы водить дружбу с таким человеком, как полковник. Они рождены, чтобы быть соперниками, чтобы постоянно находиться в состоянии холодной войны и чтобы доказывать друг другу, свою силу и свои возможности.

Решение, принятое Секретчиком спонтанно, не только не изменилось после долгих и серьезных размышлений, но окончательно укрепилось. Он сотрет в порошок полковника, непосредственно причастного к гибели «Антея», уничтожит всех сподвижников Дзержинца и не успокоится, пока с лица земли не исчезнет последний галобионт. Он сделает это, чего бы ему не стоило, но только после того, как в его руках окажется хотя бы одно существо, выпестованное Дзержинцем.

* * *

Алекс и Любовь встречали пламенеющий тропический рассвет. Золотистая головка девушки покоилась на плече мужчины. Им казалось, что они никогда не были так близки друг другу, как в это раннее утро, окрашенное яростными красками восходящего солнца. Любовь сжала пальцы Алекса обеими руками. Ей думалось о том, что больше всего на свете она хотела бы вечно ощущать в своих ладонях тепло и силу рук любимого. Вдруг в ней возник внезапный порыв взглянуть в лицо Алекса, словно она могла бы прочесть в нем какую-то страшную тайну. Любовь встала перед ним и, подняв голову, устремила взгляд в глаза Алекса. Его лицо, озаренное багровым рассветом, показалось девушке и прекрасным, и пугающим одновременно. Она поняла, что ему открыто очень много, гораздо больше, чем ей. А рассказал Алекс лишь ничтожную часть того, что таилось в его душе. Ей захотелось вдруг спросить его: «Кто ты?». Любовь отступила назад. Уловив тревожное движение в ее лице, Алекс ласково обнял ее:

– Что с тобой, любимая?

От звука его ласкового голоса наваждение пропало, но где-то глубоко в душе у Любови притаилось тоскливое ожидание приближающейся беды.

– Мне почему-то кажется, что это наш последний восход на острове, – проговорила Любовь.

– Почему ты так думаешь? – спросил Алекс с искренним удивлением.

Любовь пожала плечами.

– Я чувствую какой-то необъяснимый страх. Словно вот-вот должно что-то случиться.

– Значит, моя интуиция меня не обманывает, – вполголоса пробормотал Алекс.

Любовь скорее уловила шестым чувством, чем услышала его слова. Ей стало еще тревожнее.

– Ты тоже это чувствуешь? – упавшим голосом спросила она.

Алекс не стал лгать девушке. Он не видел смысла в том, чтобы утешать Любовь пустыми обещаниями, которые наверняка не исполнятся.

– Мы должны быть сильными, – сказал он, обнимая девушку, – нужно приготовиться ко всему, что с нами может произойти.

– А что с нами может произойти? – прошептала Любовь, не отрывая глаз от сосредоточенного лица Алекса.

Он покачал головой и грустно улыбнулся.

– Хотел бы я знать об этом.

– Почему ты не рассказал мне всего, о чем знаешь?

– Я ни в чем не уверен, поэтому не стал загружать тебя своими домыслами. Думаю, что скоро мы с тобой сможем узнать об всем наверняка.

– Не знаю, чего я хочу больше – узнать обо всем или продолжать жить так же, как раньше, – вздохнула Любовь.

– В неведении? В этом тоже мало хорошего для нас с тобой. Слишком много в нас вложено знаний, чтобы мы смогли, подобно диким животным, жить одним днем, не задумываясь ни о каких вопросах, кроме насущных. Я видел, что ты, так же как я, постоянно задаешься вопросами, на которые не можешь отыскать ответа.

Любовь опустила голову. Ей нечего было возразить.

– Так не могло продолжаться долго. Даже то, что нам выдалась возможность пожить какое-то время вдали от всего мира, предоставленным самим себе, уже редкое счастье. Мне кажется, это не было предусмотрено теми, кто послал нас с тобой на этот остров. Это подарок нашей с тобой судьбы. Я благодарен ей. Что бы ни случилось с нами, я всегда буду помнить об этих днях с тобой в этом месте, лучшего которого, неверное, нет на земле.

– Ты говоришь так, будто прощаешься со мной, – с болью в напряженном голосе проговорила Любовь.

– Я говорю искренне. Вспомни, что все это время мы обманывали себя и друг друга, притворялись, что с нами не происходит ничего особенного. Я всегда знал, что когда-нибудь настанет минута откровенности. И еще я знал, что это будет ознаменованием конца нашей жизни здесь, прежней, безмятежной жизни.

От этих слов Любови захотелось умереть. Жизнь, казалось, утратила всякий смысл. Она не могла представить себе, как сможет жить без Алекса. На какое-то безумное мгновение ей захотелось, чтобы они взялись за руки и вдвоем погрузились в морскую пучину, чтобы найти в ней свою смерть. Она уже подняла голову, чтобы сказать об этом Алексу, но тут ее озарила мысль, показавшаяся девушке спасительной.

Любовь порывисто обняла любимого и, задыхаясь от притока нахлынувших эмоций, горячо заговорила:

– Давай сбежим!

Алекс не сразу понял, что она имеет в виду. Он изумленно воззрился на подругу, пытаясь понять, о чем она.

– Давай сбежим ото всех. Они ведь не смогут нас найти. Мы можем плавать, где захотим, будет путешествовать по всему миру. Ты столько всего умеешь и знаешь. Мы не пропадем. Я знаю точно, мы сможем справиться со всеми трудностями. Будем свободными, будем принадлежать только самим себе! Никто не будет стоять над нами. Представь себе, любимый мой, какое нас ждет счастье!

Ее огромные глаза светились восторгом, раскрасневшиеся от счастливого волнения щеки горели.

– Я ведь здорово придумала, правда, милый! Это будет самый лучший выход!

Алекс молчал. По его лицу Любовь видела, что он не собирается соглашаться с ней. Это, хотя и пугало ее, но не останавливало. Она все еще надеялась убедить Алекса в своей правоте.

– Я знаю, что нас ожидает много непредвиденных опасностей. Мы будем рисковать всем, даже жизнью. Я не такая уж глупая, чтобы не понимать этого. Но разве сейчас мы в лучшем положении? Мы даже не знаем, кто мы, зачем нас создали, для какой жизни мы предназначены! Мы не знаем, что нас ждет! Может быть, люди, которые вот-вот позовут нас к себе, еще страшнее, еще хуже, чем все то, что может ожидать нас в океане. Может, участь, что они нам приготовили, страшнее всего, что будет ожидать нас, если мы выберем свободу. Везде нас ждет неизвестность. Но так, по крайней мере, мы будем принадлежать только себе и друг другу.

На секунду Любовь умолкла и снова заговорила:

– Почему ты молчишь? – крикнула она, схватив Алекса за руки. – Почему ты не хочешь ответить мне? Неужели я предлагаю что-то совсем безумное?

Алекс все еще не отвечал. Он долго смотрел на подругу. В его лице проскальзывало множество различных чувств: и жалость, и страдание, и сознание собственной беспомощности, и гнев.

Любовь утратила свое красноречие. Она как-то вся сникла. Отчаяние исказило ее застывшее личико.

– Ты думаешь, я не брал в расчет такую возможность? – наконец заговорил Алекс. Его голос чуть заметно вибрировал. Видно было, что каждое слово дается ему с величайшим трудом. – Сколько раз я тщательно продумывал все до мелочей. Ты права, любимая, – мы могли бы справиться со многим. И ты, и я многое знаем и многое умеем. Я уверен, что мы смогли бы прожить долго и вполне счастливо.

– Так в чем же тогда дело? – воскликнула Любовь. – Почему ты не соглашаешься со мной?

– Я скажу тебе почему.

– Можешь не говорить! – Любовь еле сдерживалась, чтобы не залиться слезами. – Я все понимаю! Ты просто не любишь меня. Ты не хочешь променять другую жизнь на жизнь со мной.

Алекс отреагировал на эти слова совсем не так, как ожидала девушка. Он привлек Любовь к себе, причем ему пришлось для этого преодолеть ее сопротивление, и произнес с ласковым смехом:

– Ты точно такая же, как и все женщины.

– Что?

– Не спрашивай меня, откуда я это знаю, но я точно знаю, что большинство женщин имеет обыкновение обвинять мужчин в том, что они не способны сосредоточить все свое существование только на любовных отношениях с женщинами.

– Так значит, ты меня еще и презираешь? – с обидой произнесла Любовь.

– Я люблю тебя, очень люблю. И ты знаешь об этом так же как и я сам. Я готов отдать ради тебя всю жизнь. Если бы не ты, меня ничего не удерживало бы здесь. Ты самое дорогое, что у меня есть. Любовь к тебе – единственное, что имеет для меня значение в моей жизни. Наверное, поэтому я не хочу поступать так, как ты предлагаешь.

– Я не понимаю тебя, – сказала Любовь, пытаясь высвободиться из объятий Алекса.

– Вспомни, родная, – заговорил он с убежденностью, лишающей девушку желания сопротивляться, – вспомни, какой вопрос занимал тебя больше всего.

Любовь молчала.

– Вспомни тот день, когда мы взбирались на вершину горы, – продолжал Алекс, – что ты тогда говорила, о чем спрашивала?

– К чему ты это говоришь мне?

– Ты спросила: «Кто мы?», а я не смог тебе ответить. Этот вопрос мучает меня с той минуты, как я оказался в окружении белых стен, увидел тех двоих людей и тебя. У меня нет прошлого. Нет будущего. Есть только настоящее. И есть стойкое неистребимое ощущение, что это неправильно, что это не должно быть так. Я вправе знать, кем являюсь, кто меня создал и для чего.

– Может быть, мы смогли бы догадаться об этом сами.

– Ты сама не веришь в то, что говоришь, – ответил Алекс.

– Наверное, – с вызовом ответила Любовь, – но меня не совсем не угнетает. Мне достаточно того, что у меня есть ты и мы любим друг друга. Я счастлива этим сознанием, ничего другого я не хочу.

– Неправда, – мягко ответил Алекс, – одного этого недостаточно ни тебе, ни мне. Только представь себе такую жизнь в постоянной неопределенности. Мы знаем так много всего, и не знаем элементарного. Для меня это страшно. Страшнее, чем смерть.

– И ты надеешься, что когда-нибудь отыщешь ответы на все вопросы?

– Во всяком случае, я постараюсь найти ответы, потому что знаю: без этого не смогу жить…

Они еще долго говорили. Любовь продолжала настаивать на своем, но даже не пыталась скрыть того, что делает это только из упрямства. Горше всего для девушки было то, что она не могла не признать правоты Алекса.

Уже совсем рассвело. На низком небе тропиков не было ни единого облачка. Солнце припекало немилосердно.

– Давай окунемся, – предложила Любовь, прервав Алекса на полуслове, – я хочу освежиться.

По сложившемуся у них обыкновению, Алекс и Любовь взялись за руки и пошли по песчаному пляжу. Море перед ними искрилось мириадами разноцветных бликов, оно звало и манило к себе.

Как и во всякий раз перед погружением оба они испытывали непередаваемое ощущение приятного подъема в каждой клеточке своих тел, чем-то или кем-то предназначенных для обитания в морских глубинах.

* * *

Геракл был в пути уже третьи сутки. Большую часть расстояния от Санкт-Петербурга он преодолел на самолете. Для того, чтобы добыть деньги и необходимые документы, ему пришлось умертвить нескольких человек. Дольше всего Геракл выбирал жертву, имеющую сходство с ним самим. Таковая обнаружилась в туалете аэропорта. Мужчина с квадратной челюстью и крупными чертами лица несколько не соответствовал Гераклу по росту и ширине торса, но на счастье, в документах эти данные не указываются. В сутолоке, вечно царящей в здании международного аэропорта, мало кто обратил внимание на двух людей, в обнимку прошагавших к выходу. Выведя чуть живого мужчину, Геракл отвел его в укромный уголок позади здания. Там он и спрятал мертвое тело, поместив его в один из мусорных баков.

Путешествие по воздуху произвело на Геракла самое неблагоприятное впечатление. Впервые в жизни он испытал чувство, похожее на панику. Ощущение полета в тесном замкнутом пространстве, когда над тобой не видно ничего, кроме облаков, показалось ему убийственно неприятным. Это было не столько физическое, сколько психологическое ощущение. Гераклу пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не выказать своих страхов. К концу полета он решил, что в дальнейшем будет пользоваться услугами воздушного транспорта лишь в тех случаях, когда в этом возникнет крайняя необходимость.

Хотя и в этот раз он летел самолетом только потому, что получил от Хозяина приказ как можно скорее прибыть на остров, где находятся галобионты пятой серии, и вызвать их к профессору. Геракл бросился исполнять поручение с каким-то мрачным остервенением. Это помогло ему хоть на время выбросить из головы воспоминания о Елене. В непривычной гнетущей обстановке самолета его мысли путались, не концентрируясь ни на чем конкретном. К середине полета Геракла сморила тяжелая дремота. И вновь вернулся образ Елены, ее худощавое белое тело в мохнатых объятиях незнакомого мужчины. Сизый дым, в клубах которого с трудом можно было разглядеть выражение испуганного и растерянного лица женщины. Ее сиплый голос, неловкие движения, когда она с лихорадочной поспешностью пыталась натянуть на себя куцее коричневое одеяло. И во сне Елена вызывала в Геракле ту же ненависть, что наяву. Он так же стиснул до скрежета зубы, и сжал кулаки, борясь с обуревавшим его желанием обагрить ее кровью облезлые стены нищенской комнаты.

И снова возник вопрос: почему он не сделал этого? Почему развернулся и торопливо выскочил из того омерзительного жилища, где обитала женщина, занимавшая его мысли? Если это был только лишь Закон Целесообразности, то почему тогда Геракл убивал других людей, тех, от кого ему нужны были деньги, документы, автомобиль и прочие средства для достижения его целей? Он отдавал себе отчет, что при желании мог бы обойтись без умерщвления людей, которые не сделали ему ничего плохого. Но еще явственнее Геракл понимал другое: если раньше он убивал, повинуясь священному Закону Целесообразности, не испытывая при этом никаких эмоций, то теперь убийство доставляло ему ощущение, близкое к наслаждению. Презрение к роду человеческому, зароненное в Геракле Хозяином, после истории с Еленой оформилось в чувство гадливости и желания раздавить каждого встречного человека, как мерзкое насекомое. Целесообразностью здесь и не пахло. Геракл был слишком умен, чтобы не осознавать этого. Он вынужден был признаться себе, что находит своеобразное удовольствие в убийстве. И чем больше людей пополняет список его жертв, тем острее становится это чувство.

Геракл открыл глаза. Дремота спала с него. Стюардесса бодрым голосом возвестила о том, что самолет идет на посадку. Впервые за одиннадцать часов полета он оглянулся вокруг, чтобы рассмотреть летящих с ним пассажиров. Кое-кто крепок спал, другие смеялись и что-то оживленно обсуждали.

Некоторые молча глазели в иллюминаторы, пытаясь рассмотреть местность, расстилающуюся под ними. Вдруг внимание Геракла привлекли дети, маленькие девочки-близнецы, как две капли воды повторявшие одна другую. Их маленькие головки, сплошь покрытые темно-каштановыми кудряшками неожиданно возвысились над спинками сидений. Девочки блестящими смышлеными глазенками оглядывали пассажиров. В их круглых чуть тронутых загаром личиках проглядывалось смешанное с озорством любопытство. Неожиданно для себя самого Геракл засмотрелся на девочек, поражаясь контрастом между сходством их лиц и различиями в мимике.

«Такие похожие и такие разные», – подумалось Гераклу. Он поймал себя на том, что при взгляде на близнецов в нем шевельнулось странное теплое чувство. Геракл отвернулся и вперил взгляд в иллюминатор, пытаясь определить природу этого безотчетно возникшего непривычного ощущения, претившего Закону Целесообразности и повернувшего галобионта в смятение. Однако он так и не сумел разобраться в своих мыслях. Самолет с пронзительным звуком шел на посадку. Шасси коснулись взлетной полосы аэропорта, в иллюминаторе замелькали занесенные буроватой пылью масличные пальмы, растущие в неправдоподобно красной земле и редкие строения, высившиеся вблизи аэропорта захудалой южноафриканской страны.

Путь до побережья Индийского океана Геракл продела на одном дыхании. Его так утомило многочасовое путешествие по воздуху, что он уже не мог думать ни о чем другом, кроме моря. Там, в родной для него стихии, где он чувствовал себя в большей степени своим среди бессловесных водоплавающих, чем на суше, среди существ, близких ему по интеллекту, Геракл обрел новые силы. К тому времени, когда он достиг острова, где жили галобионты пятой серии, сцена в самолете, когда он вдруг умилился при виде одинаковых человеческих детенышей, стала казаться ему проявлением хотя и непростительной, но вполне объяснимой слабости, вызванной усталостью и длительным напряжением.

«Видно я не так и совершенен, как думает мой Хозяин, – сказал себе Геракл, растянув губы в недоброй усмешке, – хорошо, что об этом знаю только я».

* * *

Степанов с нетерпением ждал возвращения своего верного помощника. Прошло уже почти восемь дней с того момента, как он, вопреки воли Дзержинца, отослал Геракла на сушу, и шесть дней с тех пор, как галобионт получил приказ отправиться за Алексом и золотоволосой женщиной по имени Любовь. Степанов не находил себе места, пребывая в постоянно нарастающем тревожном ожидании. Как завидовал он своим питомцам, которые обладают чудесной способностью преодолевать огромные расстояния под водой, в любой глубине. Если бы он мог, подобно Гераклу, пуститься вплавь к той, чей образ неотступно стоял перед его мысленным взором. Тогда он не задумался бы ни на секунду, отринул бы все мысли о ненавистном Дзержинце и других людях, отравляющих ему существование.

Полковник провел со Степановым «профилактическую беседу». Он долго твердил о том, что профессор совершит большую ошибку, если решит предпринять что-либо без согласования с ним, Дзержинцем.

– Вы сильны только тогда, когда я с вами. Не стоит надеяться на своих помощников-галобионтов, вроде Геракла или еще кого-нибудь. При всех их колоссальных возможностях они не способны защитить вас.

– А кто способен? – огрызнулся Степанов. – Разрушили же они добрую половину Базы, а если бы не мои галобионты, нас всех уже здесь не было бы.

– Вы достаточно разумный человек и я не буду объяснять вам, что и База, и галобионты существуют лишь благодаря мне. Надеюсь, вы все еще помните об этом?

Степанов мотнул головой, не желая отвечать полковнику.

– Я еще раз предупреждаю вас, Антон Николаевич, будьте благоразумны. Это в ваших интересах. Если вы встанете мне поперек дороги, то послаблений от меня не ждите. Я позабочусь о том, чтобы вы и те, к чьей помощи вы захотите прибегнуть, понесли самое жестокое наказание.

– Знаю, что я полностью в вашей власти, полковник, – уныло произнес профессор, – мне не нужны эти душеспасительные разговоры.

– Хорошо, Антон Николаевич, будем считать, что мы все уяснили и сделали соответствующие выводы. Предлагаю вам подумать над тем, каковы прогнозы относительно восстановления Базы и будущего нашей с вами работы.

Степанов мог бы сказать Дзержинцу об этом уже сейчас, однако у него не было никакого желания этого делать. В принципе, потери, постигшие Базу, не были невосполнимыми. За двадцать лет работы Степанов накопил очень богатый опыт и далеко продвинулся в своих исследованиях. Если на производство галобионтов первых серий у него уходило несколько лет, то сейчас, освоив качественно новые технологии, Степанов мог бы создать галобионтов третьей, четвертой и пятой серии не более чем за полтора-два года – ничтожный срок в научных масштабах. Степанов не особенно переживал и за шестую серию, которую так и не удалось адвентировать. Он был почти абсолютно уверен, что создание галобионтов, обладающих сверхчувственным восприятием, не составит для него слишком большого труда. Конечно, профессора раздражала необходимость вторично идти одной и той же дорогой, но как истинный ученый, Степанов находил в этом свои преимущества, поскольку он получал возможность внести некоторые коррективы в свою работу. Главное, ему удалось создать прочный фундамент.

И все-таки самым важным, что поддерживало профессора, была мысль о галобионтах пятой серии, чудом избежавших гибели. Степанов слишком долго и мучительно приближался к созданию клона женщины его жизни, чтобы пережить ее потерю.

После отъезда Дзержинца профессор метался по Базе, словно тигр в клетке. Он не мог ни есть, ни спать. Работа буквально валилась у него из рук. Степанов весь, без остатка, был захвачен лишь ожиданием одного-единственного события.

* * *

Сильное течение, огибавшее остров, отнесло Геракла противоположную сторону от песчаного пляжа, вблизи которого жили островитяне. Ему пришлось пройти около двух километров, прежде чем он увидел маленькую низкую бамбуковую хижину, крытую раскидистыми ветвями масличной пальмы. Тех двоих, за кем он приплыл за остров, в ней не оказалось. Геракла неприятно поразила обстановка хижины, хотя и скудная, но с налетом уюта и интимности. Чувствовалось, что ее обитатели живут в согласии друг с другом. Геракл и сам не мог бы сказать, почему это его раздражает. Он поборол в себе желание разметать это хлипкое сооружение, повернулся и пошел на поиски галобионтов. Ноги сами понесли Геракла к песчаному пляжу. Метрах в пятидесяти от берега росла небольшая манговая роща. Продираясь сквозь бурно растущие кусты и молодые деревца, Геракл разглядел Алекса и Любовь, которые выходили из воды. Золотоволосая женщина звонко смеялась. Ее бьющая в глаза красота снова ослепила Геракла. В течение нескольких мгновений все его внимание было обращено только на нее. Следом за женщиной шел Алекс. Впервые у Геракла появилась возможность разглядеть галобионта, которого он невольно привык воспринимать в качестве соперника.

Открытое привлекательное лицо, густые пепельного цвета волосы откинуты назад, открывая высокий лоб. Геракл с удовлетворением отметил, что Алекс чуть ниже его ростом и не так широк в плечах, хотя и с мощным торсом. В движениях Алекса присутствовали плавность и легкость, это наводило на мысль о том, что он более быстр и ловок. Гераклу захотелось помериться с ним силами, чтобы убедиться в своем физическом превосходстве.

Островитяне все не замечали его, стоявшего в тени высокого мангового дерева. Золотоволосая женщина вдруг остановилась, повернулась к Алексу и прильнула к его плечу. Геракл не смог этого выдержать и ступил вперед, выйдя из тени. Первым его заметил Алекс. Он резко остановился. Женщина, не понимая в чем дело, проследила за его взглядом. Увидев Геракла, она испуганно вскрикнула и отступила назад, пытаясь укрыться за спиной своего спутника.

– Я вижу, вы тут зря времени не теряете, – жестко произнес Геракл, приближаясь к паре.

– Зачем ты здесь? – спросил Алекс.

– А ты как думаешь? – вопросом на вопрос ответил Геракл.

Алекс ничего не сказал. Он повернулся к девушке, которая, вся дрожа, прижималась к нему, не решаясь взглянуть на прибывшего.

– Пойдем в хижину, – ласково обратился к ней Алекс, – нам нужно во что-нибудь одеться.

– Да, – ухмыльнулся Геракл, – вам это не помешало бы. Вы, как я смотрю, живете тут по-простому, безо всяких там условностей и церемоний.

Он беззастенчиво окинул взглядом обнаженные тела, покрытые ровным тропическим загаром. Любовь постаралась отступить еще дальше, чтобы укрыться от беззастенчивого взгляда.

– Не помню, чтобы мы получали какие-то инструкции по поводу нашего внешнего вида, – парировал Алекс.

– Я не слепой и вижу, что это не единственная инструкция, которую вы не соизволили соблюсти.

Не отвечая, Алекс обхватил золотоволосую за женщину за плечи и повел ее к хижине. Там, в уголке, лежали кожаные костюмы, в которых профессор отправил их в плавание. В первые дни по прибытии на остров Алекс и Любовь не расставались с этой одеждой, но вскоре решили от них отказаться, оценив удобство пребывания на жаре нагими, когда ничто не стягивало движения и не мешало коже дышать. Глядя на обнаженное тело золотоволосой женщины, Геракл вспомнил другую. Та не была и на сотую часть столь же изящно сложена и грациозна, как эта. Любовь была совершенна. Этого нельзя было не признать. И снова в душе Геракла закипела острая неприязнь к Алексу. Нужно было быть слепцом, чтобы не видеть, как золотоволосая женщина льнет к своему спутнику, с какой любовью заглядывает ему в лицо. Впервые Геракл ощутил зависть; до этой минуты он не предполагал, что это болезненное чувство может быть ему присуще.

Он замешкался по пути и когда вошел в низкую хижину, оба были уже облачены в кожаные костюмы, не скрывавшие и даже подчеркивавшие совершенные линии их тел.

– Ну вот, – заметил Геракл, остановившись у входа, – теперь вы выглядите пристойно.

– Зачем ты здесь? – снова спросил Алекс.

– Меня прислал Хозяин, он зовет вас к себе.

Любовь чуть слышно всхлипнула. Алекс поспешил обернуться к ней. От Геракла не укрылась ласковая забота, проступившая на его лице.

– Все будет хорошо, милая, – негромко произнес Алекс, – не нужно бояться.

– Просто слезы на глаза наворачиваются при виде ваших идиллических отношений, с издевкой заметил Геракл. – Представляю, с какой радостью Хозяин узнает о том, как хорошо тут спелись наши прекрасные островитяне.

Темно-синие глаза Алекса вспыхнули гневом:

– Ты явился, чтобы оскорблять нас?

– Я уже сказал, зачем пришел. Хозяин желает видеть вас обоих на Базе. Или у тебя такая короткая память, что ты не помнишь о вашем с ним уговоре?

– Я помню, – процедил Алекс, – но это не дает тебе права глумиться и запугивать нас.

– Не тебе, недоноску, говорить со мной о правах, – Геракл сжал кулаки, – из всего того, что я здесь увидел, можно сделать очень неутешительный для вас обоих вывод. Ты нарушил главное указание Хозяина, – мрачное лицо Геракла исказилось злобой, – я тебе не позавидую.

Алекс хотел было что-то ответить, но в этот момент Любовь снова всхлипнула. Оба обернулись к ней. Девушка прижалась к дальней стене хижины, и переводила расширенные от испуга глаза с одного мужчины на другого, по ее щекам бежали слезы. Любовь была такой трогательной в эту минуту, что Геракл на мгновение готов был смягчиться. Как знать, возможно он и сделал бы это, если бы не Алекс.

– Если ты хочешь мне о чем-то сказать, то это не обязательно делать в ее присутствии. Она ни в чем не виновата ни перед тобой, ни перед твоим Хозяином.

– Перед моим Хозяином? – повторил Геракл, начиная свирепеть. – Он такой же мой, как и твой. И даже больше. Я его главный помощник. Если хочешь знать, это мне ты обязан своей паршивой жизнью. Не будь меня, ты гнил бы сейчас где-нибудь в окрестностях Базы.

– Выйдем, – произнес Алекс, указывая на дверь хижины, – поговорим без нее.

– Как ты бережешь свою милую подружку, – Геракл кинул на золотоволосую злобный взгляд, – ладно, не будем травмировать это нежное создание. Пусть с ней разбирается сам Хозяин.

Мужчины направились к выходу.

– Не бросай меня тут одну, – послышался жалобный голос Любови, – мне страшно.

– Я скоро вернусь, моя хорошая, ничего не бойся.

Неподдельная горячая привязанность, звучавшая в голосе Алекса, когда он говорил с девушкой, все сильнее раздражала Геракла.

– Ты слишком самонадеян, мой хороший, – с издевкой произнес Геракл.

Алекс и бровью и не повел. Они вышли из хижины и одновременно, повинуясь безотчетному желанию, пошли по направлению к морю.

– Тебе известно, что тебя ожидает за неповиновение Хозяину? – осведомился Геракл, искоса поглядывая на шагающего рядом Алекса.

– Мне ничего не известно, – ответил Алекс.

– Слушай-ка, а ты получился очень даже дерзким, – в тоне Геракла сквозило удивление, граничившее с невольным уважением.

– Уж какой есть, – Алекс пожал плечами, глядя прямо перед собой.

Геракл изучал его точеный профиль, подбородок чуть заметно выдавался вперед, отчего выступала нижняя губа. Нахмуренные брови почти сошлись на переносице, выдавая напряженную задумчивость. Геракла несколько сбивало с толку полное отсутствие страха в Алексе. Казалось, он не только не боялся неминуемой встречи с Гераклом, но ждал ее, преследуя какие-то собственные цели.

– Позволь-ка полюбопытствовать, – заговорил Геракл не спуская глаз с идущего рядом Алекса, – как далеко зашли ваши отношения с этой женщиной?

– Какое это имеет значение? – спокойно ответил Алекс.

– Очень большое, приятель, я бы даже сказал, громадное. Когда встретишься с Хозяином, увидишь, что я не преувеличиваю.

– Для чего он хочет нас видеть? – поинтересовался Алекс, проигнорировав замечание Геракла.

– Я не обязан тебе докладываться, придет время и ты все узнаешь. Хотя, из всего того, что я видел тут, следует неважный для вас прогноз.

– Ты совершаешь ошибку, – неожиданно проговорил Алекс, остановившись и круто повернувшись к озадаченному Гераклу.

– В каком смысле?

– В том смысле, что тебе не стоило бы запугивать нас до тех пор, пока мы находимся на этом острове.

Удивление Геракла переросло в изумление.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я хочу сказать, что если ты будешь продолжать вести себя в таком духе, то мы попросту откажемся с тобой идти.

– Откажетесь? – Геракл выглядел по-настоящему растерянным, ничего подобного он не мог и предположить. – Вы откажетесь?

– Да, – невозмутимо ответил Алекс, – не думаю, что у тебя есть средство нас заставить, – он сделал ударение на последнем слове.

– Ты слишком уверен в себе, приятель, – прошипел Геракл с потемневшим лицом.

– Докажи мне, что я не прав – заставь меня, – Алекс смотрел прямо в глаза Гераклу.

Если бы в его интонации послышалась хотя бы тень вызова, Геракл смог бы понять это. Однако Алекс говорил абсолютно спокойно, с каким-то даже любопытством, словно видел перед собой диковинное животное и пытался угадать, как оно себя будет вести.

– Зря я не перекрыл доступ кислорода в твою камеру, когда ты еще был заморышем в банке, – прошипел Геракл. Неутолимая ненависть медленно, но неуклонно заполняла все его существо, мешая рационально мыслить и действовать. Эта ненависть не прибавляла ему сил, но, напротив, ввергала Геракла в состояние ступора.

– Ты не сделал этого, так нечего и жалеть.

– Как ты смеешь говорить со мной в таком тоне! – взорвался Геракл, наступая на Алекса.

– Странно, – губы Алекса тронула чуть заметная улыбка, – я сам хотел спросить тебя об этом.

– Ты несчастный галобионт, которого создал Хозяин, чтобы ты выполнял волю своего Хозяина.

– Джин из бутылки, – пробормотал Алекс, пытаясь вникнуть в суть услышанных слов, – то есть, этот твой Хозяин создает нас в качестве своих рабов?

– Это не мой Хозяин, – загремел Геракл, так, что эхо его голоса разнеслось по всему острову, – это и твой Хозяин!

– Тогда почему я этого не ощущаю? Ты уверен, что над тобой стоит Хозяин, я же чувствую себя совершенно свободным от кого бы то ни было. Значит, у меня нет Хозяина.

Геракл неожиданно успокоился. Ему в голову пришла удивительная по своей простоте мысль.

– Ты лжешь, приятель, не так ты и свободен.

Алекс с любопытством глядел на собеседника, ожидая объяснений.

– Ты раб этой бабенки, что сидит в хижине и дрожит от страха.

Геракл понял, что задел, наконец, ту слабую струнку в Алексе, которой ни как не мог нащупать.

– Я люблю ее, – произнес Алекс, его голос стал глуше и тише, взгляд синих глаз беспокойно метнулся в сторону, где они оставили золотоволосую женщину.

– Кто тебе дал право на это? Эта женщина не твоя.

– А чья? Твоя? Или твоего Хозяина?

– Она не твоя, – с ненавистью произнес Геракл, – у тебя вообще нет ничего своего в этом мире. Жизнь, что ты получил, дана тебе взаймы. Дана мной. Я могу могу отнять у тебя этот подарок.

– Тогда почему ты до сих пор не попытался этого сделать?

– Я все еще надеюсь извлечь из тебя прок. Может, ты еще образумишься.

– Я тоже надеялся, что наш разговор пойдет совсем не так. Потому и сказал тебе, что ты совершаешь грубую ошибку. Тебе ничего не добиться угрозами и издевками. Наша встреча была бы гораздо продуктивнее, если бы стал разговаривать со мной без оскорблений.

– Я с тобой вообще не собирался разговаривать. Я приехал, чтобы препроводить вас на Базу, где вас ждет Хозяин. Честно говоря, я ждал от тебя сюрпризов. Ты мне сразу не понравился. Не поверишь, – Геракл оскаблился, – у меня даже было намерение умертвить тебя, как только я увидел дерзкое выражение твоего лица.

– Почему же ты этого не сделал?

– Я не успел, – с подкупающей откровенностью ответил Геракл, – Хозяин возомнил, что его прекрасной даме понадобится телохранитель.

– Он не ошибся. Не думаю, что она справилась бы одна.

– Разумеется, – оскал Геракла стал еще шире, – без твоих нежных ласк она никак не обошлась бы.

– Вы с твоим Хозяином, очевидно, были слишком заняты, чтобы понять, каково будет нам оказаться на необитаемом острове, с одной лишь инструкцией: не показываться на глаза людям и ждать появления посланца. Мы не знаем, кто мы, откуда, что с нами собираются делать. Попробуй представить себя на нашем месте. Смог бы ты торчать здесь в одиночестве, задавая себе одни и те же вопросы. Не знаю уж, кто такой этот Хозяин, но он явно допустил промашку.

– Не тебе судить Хозяина, – произнес Геракл, презрительно ухмыляясь.

Алекс пожал плечами.

– Жаль, – обронил он, отворачиваясь от собеседника и вперив задумчивый взгляд в сине-зеленую морскую даль.

– Чего тебе жаль?

– Того, что у нас так и не получилось нормального разговора.

– А его и не должно было получиться. Я не за этим сюда прибыл. У меня есть кое-какие планы в отношении тебя, но я оставлю их на потом. Пора собираться. Нам предстоит очень долгий путь.

– Почему ты так уверен, что мы согласимся с тобой идти?

– У меня есть кое-какие аргументы, которые могут тебя убедить.

– Ты блефуешь, – полуутвердительно-полуотрицательно произнес Алекс.

– Попробуй угадать, – хмыкнул Геракл.

– Наслаждаешься сознанием своего превосходства?

Геракл предпочел не отвечать. Он и впрямь почувствовал себя увереннее, отчасти угадав настроение Алекса.

– Я буду ждать вас здесь, – сказал он, – иди, собирай свою ненаглядную. Хозяин и так уж вас заждался.

ГЛАВА 12

Секретчик ехал за город на встречу с Дзержинцем, которая должна была состояться в охотничьем домике. В машине кроме него никого не было. Дорога, слегка припорошенная снегом, извиваясь, уходила вперед. Погода для конца октября была необычайно холодной. Уже несколько дней дул пронизывающий северо-западный ветер, пригнавший в среднюю полосу России арктический антициклон. Синоптики, правда, обещали, что скоро это безобразие прекратится, снова наступит нормальная осень, со слякотью, грязью и промозглой сыростью. Секретчик поглядывал на лесополосу, окаймлявшую шоссе и любовался на странную, но по-своему привлекательную картину: все еще зеленая трава, покрытая искрящимся снегом.

– Аномалия, – проговорил он, пожав плечами, – впрочем, было бы, чему удивляться. Насколько я вижу, нынче куда ни глядь – везде одни аномалии.

На протяжение последних дней, когда велась скрытая подготовка к «исторической встрече», Секретчик не переставал думать о том, правильно ли он поступает, соглашаясь на эти переговоры. Оба они, и Дзержинец, и Секретчик хорошо понимали неизбежность этой встречи. Рано или поздно они должны были сесть лицом к лицу и раскрыть свои карты. Однако, Секретчик совсем не был уверен, что переговоры приведут хоть к сколько-нибудь плодотворным результатам – слишком разнились их интересы. Мотивы, сподвигнувшие их пойти на переговоры, не были загадкой. Каждый из них надеялся вытянуть из своего собеседника максимальное количество информации, при этом сохранив как можно больше собственных закрытых карт. При том остром могучем уме, наличие которого он признавал в Дзержинце, Секретчик не мог ждать слишком многого от предстоящей встречи. И тем нее менее шел на нее, повинуясь, как он с иронией выразился, «законам жанра», гласящим, что два сильнейших тигра, обитающие в одних джунглях, рано или поздно непременно должны встретиться друг с другом, чтобы выяснить, наконец, кто из них «самый сильный».

Автомобиль съехал с шоссе и, сбавив скорость, стал подпрыгивать на ухабистой проселочной дороге. За последним поворотом показалось двухэтажное бревенчатое строение, окруженное высоким кирпичным забором. На этой даче уже не один год собирались заядлые охотники, принадлежащие к так называемому избранному кругу лиц. Одинокая дача стояла прямо перед превосходным лесом, протяженностью около семи километров. В лесу до сих пор водилась всякая мелкая живность. Разумеется, дача была снабжена всеми традиционными средствами отдыха: сауной с бассейном, теннисным кортом и крокетной площадкой. Секретчику уже не раз приходилось проводить здесь время. И по своему опыту он знал, что в этом бревенчатом доме, не представляющем собой ничего особенного и находящемся в нескольких десятках километров от города, решается львиная доля важнейших вопросов на высочайших уровнях.

Едва автомобиль Секретчика показался на посыпанной гравием дорожке, ворота распахнулись, пропуская его в просторный квадратный двор, в дальнем конце которого стояло около десятка гаражей. Затормозив у невысокого крыльца, украшенного резными перилами, Секретчик вышел из машины. Молодой человек в штатской одежде вежливо поздоровался и занял его место за рулем, чтобы отогнать машину в гараж. Секретчик начал подниматься по низким ступенькам. Его измученные никотином легкие наполнялись свежим лесным воздухом, изобилующим живительным кислородом, которого им так не хватало в прокуренном кабинете.

– Добро пожаловать, Иван Алексеевич, – послышался знакомый голос Дзержинца, – рад вас видеть.

Полковник стоял на пороге и протягивал Секретчику руку.

– Здравствуйте, Георгий Семенович, – ответил генерал, крепко пожимая протянутую ладонь.

– Как добрались? – тоном радушного хозяина осведомился полковник.

– Благодарю вас, Георгий Семенович, великолепно.

Дзержинец пропустил генерала вперед и пошел следом, продолжая светский разговор:

– Ночью шел снег, я опасался, что сегодня будет пасмурно.

– Погода не подкачала, прям-таки чудный зимний денек. Только вот трава еще зеленая и листва с деревьев не опала. Как-то не вяжется со снегом.

– Да, погода в последнее время дарит нам одни сюрпризы.

Мужчины прошли в гостиную – самую просторную комнату в доме. В камине жарко горел огонь, рапространяя тепло и уют. Дрова, издававшие чарующий хвойный аромат, чуть слышно потрескивали. У камина стояло два больших кресла, покрытых медвежьими шкурами. Между ними – маленький столик из орехового дерева, на котором красовались бутылки, бокалы, керамическая пепельница и сигарная коробка.

– Вы успели обо всем позаботиться, – с улыбкой заметил Секретчик, утопая в глубоком кресле.

– Я здесь еще со вчерашнего вечера. Поэтому я и позволил себе взять роль хозяина на себя.

– Простите, что не мог выбраться раньше, Георгий Семенович, сегодня, как, вы, наверное, знаете у меня была планерка.

Дзержинец промолчал, пододвигая Секретчику коробку с сигарами.

– Нет уж, Иван Алексеевич, – генерал покачал головой, – я пока воздержусь. Не хочется пока портить удовольствие от свежего воздуха.

– Что будете пить?

– Если вы не против, то я хотел бы пока придерживаться здорового образа жизни. Не знаю, – Секретчик усмехнулся, – на сколько меня хватит, но почин налицо.

– Прекрасно, Иван Алексеевич, я могу только поддержать вашу похвальную инициативу. В таком случае, предлагаю выпить сока или минеральной воды.

– Нет, так далеко мой почин уже не простирается. Я бы выпил чашку черного кофе.

– Хорошо, будем пить кофе.

Потягивая свежесваренный кофе по-турецки, Дзержинец приступил, наконец, к обсуждению вопроса, ради которого они с Секретчиком приехали на загородную дачу.

– Ну-с, Иван Алексеевич, – заговорил полковник, оставив светский тон, – начнем серьезный разговор?

– Пожалуй, – ответил генерал и потянулся к сигарной коробке.

– Не будем ходить вокруг да около, Иван Алексеевич, мне думается, мы с вами люди не того уровня, чтобы попусту тратить время, которое для нас обоих очень дорого.

– Согласен, – Секретчик закурил сигару и глянул на полковника сквозь клубы дыма.

– Прежде всего, будьте так добры, удовлетворите мое любопытство относительно Тихомирова.

– Тихомирова? – повторил Секретчик. – Вы говорите о том человеке, которого мы перехватили в аэропорту Санкт-Петербурга?

– Именно, Иван Алексеевич. Что с ним?

– К сожалению, Тихомирова уже нет в живых, – медленно проговорил Секретчик.

– Вот как?

Напрасно Секретчик пытался обнаружить какие-то перемены в лице Дзержинца. Полковник лишь слегка приподнял одну бровь и выжидательно посмотрел на генерала.

– Увы, Георгий Семенович, нам не удалось уберечь беднягу.

– Я могу узнать, как это случилось?

– Ну разумеется, Георгий Семенович, – с готовностью произнес Секретчик, – Тихомиров покончил с собой, причем довольно зверским способом.

– Каким же?

– Он разбил голову об угол каретки. Дело в том, – начал пояснять Секретчик, – что Тихомирову стало очень плохо. У него было нечто вроде нервного срыва. Пришлось оказать ему срочную медицинскую помощь и поместить в больничную палату. Дальше события, по всей видимости, протекали следующим образом: Тихомиров очнулся и по каким-то, одному ему известным причинам, решил покончить с собой. И не придумал лучшего способа, чем налететь головой на металлическую каретку. Зрелище, надо заметить, было не слишком приглядное.

Секретчик поморщился и потянулся к пепельнице, чтобы стряхнуть пепел со своей сигары.

– Незавидная участь, – процедил Дзержинец.

Некоторое время в комнате не было слышно ничего, кроме потрескивания дров в камине. Полковник, поняв, что Секретчик не собирается больше ничего добавить к сказанному заговорил сам:

– Видимо, этот нервный срыв был очень серьезным.

Секретчик пожал плечами.

– Люди часто совершают совершенно неожиданные поступки, Георгий Семенович, – философски заметил он. – Вижу, что вы удивлены таким поведением Тихомирова. Вы, вероятно, хорошо знали его.

– Да, неплохо. Видимо, ему пришлось перенести очень и очень сильное нервное потрясение.

– Вас, вероятно, интересует, сколько информации нам удалось извлечь из Тихомирова, – небрежным тоном произнес Секретчик, бросив быстрый взгляд на полковника.

– Даже если бы я дал отрицательный ответ, вы бы мне все равно не поверили бы, Иван Алексеевич.

– Скажу без обиняков, что мне удалось получить от Тихомирова самую исчерпывающую информацию. Для вас, очевидно, это будет неприятной новостью – на вашем месте я почувствовал бы тоже самое. Тем не менее, правда заключается в том, что знаю практически все о вашей деятельности. Гораздо больше, чем вы могли предположить.

Внешне Дзержинец сохранял полнейшее хладнокровие. Его пристальный взгляд, казалось, пытался проникнуть в потаенные мысли Секретчика.

– Вы мне не верите, Иван Алексеевич? – с легкой улыбкой осведомился генерал. – Меня это нисколько не удивляет. Но тем не менее, дело обстоит именно так.

– Не будет ли дерзостью с моей стороны попросить вас предъявить мне доказательства? – обронил Дзержинец.

– Пожалуйста, Георгий Семенович. Термин «галобионт», к примеру.

– Допустим. И все же мне не кажется, что Тихомиров был способен рассказать вам обо всем. Для это достаточно хотя бы принять во внимание тот факт, что Тихомиров был, как вы сами говорили, не в том состоянии, чтобы членораздельно поведать о чем-либо.

– Вы совершенно правы, Георгий Семенович, – Секретчик заулыбался еще шире, – мне с величайшим трудом удалось извлечь из этого человека ничтожную часть всей информации. Не помог весь мой богатый опыт общения подобного рода.

– При взгляде на вас, Иван Алексеевич, напрашивается мысль, что у вас есть козырная карта в рукаве. Не соблаговолите ли вы предъявить ее?

– С величайшим удовольствием, Георгий Семенович, – принимая напыщенную манеру речи Дзержинца, ответствовал Секретчик. Он явно чувствовал себя хозяином положения и даже не пытался скрыть этого.

– Дело в том, милейший полковник, – медленно заговорил Секретчик, предварительно выдержав эффектную паузу, в течение которой он томительно долго расправлялся с сигарным окурком, подливал себе остывшего кофе и добавлял в чашку несколько капель коньяка.

Дзержинец все это время сохранял истинно стоическое терпение. Он чувствовал, что Секретчик не блефует.

– Дело в том, Георгий Семенович, – повторил генерал, – что Тихомиров попал к нам не с пустыми руками.

В комнате снова повисло тяжелое молчание. Оправдались самые худшие ожидания Дзержинца.

– Вы вообще имеете представление, какие планы были у вашего Тихомирова, когда он направился в северную столицу?

– Я надеялся, что вы меня просветите, – ответил Дзержинец бесстрастным тоном.

– Вы правы, Георгий Семенович, у меня есть кое-какие идеи на сей счет. Тихомиров собирался предать огласке ваши исследования. На мой взгляд, он был весьма сильно настроен против вас и профессора, который, по моим сведениям, стоит во главе всей научной деятельности, развернутой на секретном объекте. Со стороны бедняги это была попытка отомстить вам и Степанову. Мне показалось, что Тихомиров считает себя незаслуженно обиженным вами.

– И что же, у него при себе были доказательства?

– Представьте, да, Георгий Семенович. Доказательства были и самые бесспорные. Тихомиров вез в Санкт-Петербург дискету с подробным описанием результатов исследований. Признаюсь честно, не припомню случая, чтобы я был бы также потрясен какой-нибудь информацией, как в тот раз, когда просматривал дискету.

Секретчик вкратце пересказал полковнику некоторые факты, вычитанные им из дискеты Тихомирова. После этого у Дзержинца не осталось ни малейших сомнений в том, что генерал знает гораздо больше, чем можно было надеяться.

– Что вы на это скажете, Георгий Семенович? – спросил в заключении Секретчик.

Дзержинец еще на середине пространной речи генерала знал, что скажет ему.

– Весьма увлекательно. Я думаю, неплохой сюжетец для научно-фантастического чтива.

– Вот как?

Секретчик нахмурился. Ответ полковника ему совсем не понравился. Теперь стало совершенно ясно, что время, проведенное им на даче, оказажется потраченным впустую.

– Я зря надеялся, что мне удастся вызвать на ответную откровенность. Мне не стоило говорить с вами.

– Вы ошибаетесь, Иван Алексеевич, – возразил Дзержинец, – если вы изъявите к тому желание, наш разговор может получиться конструктивным.

– Иногда, глядя на вас, Георгий Семенович, – произнес Секретчик, начиная терять терпение, – что вы в ваших прошлых жизнях являлись неизменным участником всевозможных дворцовых интриг и переворотов. В вас пропадает прирожденный дипломат.

– Давайте не тратить драгоценного времени на обсуждение моих талантов, тем паче, что и вы ими отнюдь не обделены. Предлагаю подойти к рассмотрению интересующего нас с вами вопроса гипотетически.

– То есть?

– Что если, действительно в природе существуют некие галобионты, способные творить самые настоящие чудеса? Какие именно – вам известно из последних событий.

Секретчик хранил молчание. Он вынул из кармана пачку сигарет, закурил и плеснул в стакан немного коньяка.

– Итак, не нужно быть человеком с очень богатым воображением, чтобы представить себе, какими возможностями будут обладать те, в чьих руках окажутся эти галобионты. Вспомните только, сколько неразрешимых проблем стоит сейчас перед силовыми ведомствами крупнейших держав мира. Галобионты позволили бы свести на нет большую их часть, тем более что, немалый процент проблем так или иначе связан с мировым океаном. Это может быть широчайший круг проблем. Первое: установление контроля за странами, которые представляют собой потенциальную угрозу человечеству, то есть теми, которые сравнительно недавно вышли из разряда развивающихся. Не мне говорить вам, Иван Алексеевич, какие это страны. Второе: постоянный контроль над мусульманскими государствами, теми, где есть нефть и другие природные ресурсы. В-третьих, нейтрализация все более усиливающихся в последнее время экстремистских тенденций. При помощи галобионтов мог бы быть предотвращен не один акт террора. Далее, охрана всевозможных подводных объектов, подводное сопровождение субмарин и других судов. Добыча полезных ископаемых в местах любой глубины. Предотвращение жертв при катастрофах в морях и океанах. Изучение подводного мира. Археологические исследования. Подводные съемки в таких местах мирового океана, куда не способна проникнуть самая совершенная современная техника. И многое, многое другое, даже то, чего мы сейчас не можем себе представить.

Дзержинец говорил с несвойственной ему горячностью. Было ясно, что обсуждаемая тема очень волнует его. Секретчик с интересом слушал полковника.

– Вы понимаете, Иван Алексеевич, насколько велики возможности галобионтов, а также тех, кто безраздельно владеет ими. Посредством привлечения галобионтов их владельцы станут безраздельными властителями всех морей и океанов, от Тихого до Северного Ледовитого. Это новый мир в мире, и распоряжаться этим новым миром будут те, кто владеет галобионтами.

– Звучит заманчиво, – произнес Секретчик, обратив внимание на то, что Дзержинец мало-помалу заменил сослагательное наклонение на будущее время.

– Великолепные перспективы, вы согласны Иван Алексеевич?

Секретчик прыгнул с места в карьер:

– Это надо понимать, как приглашение войти с вами в долю?

Дзержинец встал с кресла и прошелся по комнате. Циничное замечание Секретчика слегка покоробило его. Впрочем, он предвидел подобные сложности.

– А вас, что, не устраивает такая возможность? – отпарировал Дзержинец, вставая перед Секретчиком.

– Ну почему же, Георгий Семенович? – поспешно ответил генерал. – Она меня не то, что устраивает, но даже вдохновляет. Только я, простите уж мою недоверчивость, не совсем понимаю, чего ради вы вышли на такую откровенность.

– Не сочтите за лесть, Иван Алексеевич, но я считаю, что такой человек, как вы, гораздо более предпочтителен в роли союзника, нежели в ипостаси неприятеля.

– Взаимно, Георгий Семенович, – Секретчик дружески усмехнулся, – я о вас точно такого же мнения.

– Ну так, как, Иван Алексеевич, удастся ли нам, как выражалась одна достопамятная персона, достигнуть консенсуса?

– Все будет зависеть от того, что вы мне предложите, – уклонился от прямого ответа Секретчик.

– Если я начну вам обещать золотые горы, вы мне все равно не поверите, не так ли?

Улыбка слетела с широкого лица Секретчика. Его прищуренные глаза блестели, как две острые льдинки.

– Так докажите мне чистоту ваших намерений.

– Каким образом? Я и так рассказал вам обо всем. Чего вам еще нужно?

Секретчик тоже поднялся со своего кресла. За долгим разговором они не заметили, что наступает вечер. Большая комната погрузилась в полумрак. На лицо Секретчика, вставшего против камина, ложились огненные отсветы догорающих дров. Чтобы разглядеть выражение лица Дзержинца, накрытого тенью, Секретчик сделал шаг вперед.

– Я хочу увидеть вашу Базу, – произнес он вполголоса.

Дзержинец отпрянул.

– Для первого раунда переговоров вы слишком многого хотите, Иван Алексеевич, – ответил он.

– А чего вы хотели бы на моем месте? – спросил Секретчик.

– Вы требуете слишком многого от первой встречи. Это неправомочно.

– Не далее чем пять минут назад вы предлагали мне сотрудничество. Я готов был поверить вам. Вы сами понимаете, что от такого предложения ни одни человек в здравом рассудке не способен отказаться. Но я вправе убедиться в чистоте ваших намерений. Мне нужны гарантии – разве это слишком много?

– У вас будут гарантии я обещаю вам это, Иван Алексеевич.

– Грош цена вашим обещаниям, – сквозь зубы процедил Секретчик, последние остатки хладнокровия готовы были покинуть его. Он чувствовал себя обманутым, словно сопливый мальчишка. Снова вернулась давняя неприязнь к Дзержинцу.

– Горбатого исправит только могила, – пробормотал он, отворачиваясь и отходя от полковника.

– Что вы имеете в виду, Иван Алексеевич?

– Считаю наш разговор оконченным, мы не придем к согласию, это совершенно ясно.

– Вы хотите уйти? И это после того, как я живописал вам все блестящие перспективы, расстилающиеся перед нами?

Секретчик так и не понял, послышалась ли ему издевка, или она и впрямь прозвучала в голосе полковника.

– Хотите знать, какие блестящие перспективы расстилаются передо мной? – сказал он, снова улыбаясь, и не дождавшись ответа, продолжал: – Я смету с лица земли эту вашу Базу, галобионты, если хоть одному из них удастся выжить, перекочуют в аквариум исследовательской лаборатории при разведывательном управлении. А вас, Иван Алексеевич, призовут к ответу за все, что вы совершили. Я позабочусь о том, чтобы от вашего, насквозь пропахшего запахом гнили департамента, не осталось и камня на камне. А если кто-нибудь посмеет чинить мне препятствия, будь то хоть Президент, хоть сам Папа Римский, я уничтожу и его. У меня в руках есть все возможности для этого. А вами, уважаемый Георгий Семенович, я займусь в первую очередь.

Окончив свою тираду, Секретчик повернулся и пошел по направлению к выходу. Дзержинец невозмутимо смотрел ему вслед. Когда генерал взялся за ручку двери, полковник негромко произнес:

– И вы полагаете, что у вас это получится?

– А вы полагаете, что нет?

– Вам никто не поверит, Иван Алексеевич, предъявите вы хоть сотню дискет с информацией. Все это объявится фальсификацией, притом грубой и непрофессиональной. Вы и сами это знаете, иначе вы никогда не согласились бы на встречу со мной.

– Понимаю, что это не совсем правильно, но все же не могу отказать себе в удовольствии разочаровать вас, полковник, – произнес Секретчик.

– Что? Неужели еще одна карта в вашем широком рукаве? Да вы прямо иллюзионист!

Секретчик пропустил издевку мимо ушей и произнес с легкой улыбкой:

– В том аквариуме, куда я собираюсь переселить ваших галобионтов, уже плавает одна такая особь. Признаю, она не очень хорошо сохранилась, но тем не менее, послужит очень весомым аргументом.

Однако Дзержинец оставался по-прежнему невозмутимым.

Он выглядел скорее удовлетворенным, чем напуганным.

Казалось, что, вызнав все, что хотел, полковник остался доволен результатами.

– Что ж, попробуйте, Иван Алексеевич, – произнес Дзержинец, – вы хотите открытой войны и вы ее получите. Зря вы не согласились на мое предложение. Предъявляйте этот несчастный трупик кому хотите, вы никогда не докажете, что я или еще кто-то из нашего ведомства, как-то связан с этим вашим полусгнившим трупом. К тому же, готов дать руку на отсечение, что он находится в слишком потрепанном состоянии, чтобы принести вам много пользы. Дерзайте, генерал. Я готов к схватке.

* * *

Они плыли почти десять дней. Все это время Алексу не удавалось ни на минуту остаться наедине с Любовью. Геракл неотступно находился рядом с девушкой. С первых же часов совместного плавания стало ясно, что основным объектом внимания Геракла является Любовь. На Алекса он почти не обращал внимания. Даже тогда, когда Алекс обращался к Гераклу с каким-нибудь вопросом, чаще всего ответа не следовало. В какой-то степени успокаивало только то, что с Любовью Геракл предпочитал не разговаривать. Он вообще держался от обоих на некотором расстоянии, все время, однако, находясь между ними, чтобы не дать им возможности приблизиться друг другу.

Перед началом плавания Геракл выдал каждому из галобионтов по кожаному поясу, в котором было около дюжины ампул с препаратами для поддержания сил организма. Кроме того в потайных карманах лежали средства для отпугивания хищников. Пищу предполагалось добывать по пути.

– Ты видишь, – обратился Геракл к Алексу, – я так доверяю вашему благоразумию, что не стал выдавать вам эти ампулы по одной штуке в день. Но все-таки предупреждаю, никаких фокусов я не потерплю.

– Фокусов не будет, – спокойно произнес Алекс.

А Любовь промолчала, лишь скорбное выражение уже в который раз за последние часы омрачило ее прекрасное лицо. Алекс улыбкой ободрил свою подругу.

– Нам придется пересечь несколько часовых поясов, – продолжал инструкцию Геракл, сделавший вид, что не заметил немого диалога между Любовью и Алексом. – Будьте готовы к тяжелым нагрузкам. Не теряйте меня из вида. И не вздумайте отклоняться от моего пути.

Алекс не проронил не слова, а Любовь, окинув мужчин тревожным взглядом, тихонько спросила:

– Сколько времени нам придется плыть?

– Примерно столько же, сколько мы плыли сюда, – ответил Геракл.

– Я не запомнила.

– А в этот раз постарайся запомнить, – бросил Геракл, не глядя на девушку.

Чтобы добраться до черноморского побережья России, им необходимо было одолеть расстояние, приблизительно равное десяти тысячам морским милям. При средней скорости в сорок-пятьдесят узлов в час, на это должно было уйти девять или десять суток. Да и то при условии, что на отдых затрачивалось ничтожное количество времени.

Каждые десять часов Геракл делал часовой перерыв для сна и отдыха. Питаться галобионты должны были во время движения. В принципе, это была далеко не самая высокая скорость, которой могли достичь галобионты пятой серии. Геракл знал об этом. Его раздражало, что он уступает этим созданиям по физическим показателям. При необходимости Алекс и Любовь могли бы развить скорость до семидесяти двух морских миль в час, но только в короткий промежуток времени. Для прохождения же многокилометрового пути по нескольким морям, требовалась не самая высокая, а средняя, но стабильная скорость.

На исходе восьмых суток Геракл почувствовал, что время отдыха необходимо увеличить. Он понял, что если не отдохнет, как следует, то, чего доброго, станет отставать от своих спутников – а этого он никак не мог себе позволить. Самым неприятным для Геракла было то, что ни Любовь, ни тем более Алекс не выглядели особенно утомленными. Разумеется, многодневное плавание, смена температур и молекулярного состава воды в разных морях не могла не сказаться на их физическом состоянии. Если раньше во время отдыха, они с любопытством озирались по сторонам, используя малейшую возможность изучить новые места, то теперь крепко спали.

Ни разу за все время путешествия ни один из островитян не сделал попытки к бегству и вообще ни разу не ослушался посланца профессора. Однако Геракл осознавал, что такое дисциплинированное поведение продиктовано отнюдь не страхом перед ним или Хозяином, а чем-то иным, чего он так и не мог понять до конца. Было ясно, что Алекс преследует какие-то собственные интересы и ему удалось убедить Любовь в своей правоте. Они еще не знали (и Геракл надеялся, никогда не узнают), что их возможности намного превышают его возможности. Алексу даже не пришлось бы вступать с Гераклом в рукопашную схватку, достаточно было бы просто развить максимальную скорость и у галобионта четвертой серии не осталось бы никакой надежды нагнать их. Осознавая это, Геракл вел себя достаточно спокойно, не провоцируя их на нежелательные поступки. Он рассчитывал, что по прибытии на Базу сполна спросит с ненавистного галобионта пятой серии за все его дерзости. А с женщиной, как понимал Геракл, будет разбираться уже сам Хозяин. Судя по всему, что он видел, надо было думать, ей и ее дружку не поздоровится, когда профессор узнает об их отношениях. Геракл не собирался покрывать этих двоих. Напротив того, он с удовольствием ждал минуты, когда сможет рассчитаться с негодяем, впервые в жизни поставившим его в тупик.

Почему-то сразу, едва они одолели Гибралтарский пролив и оказались в Средиземном море, у Любови защемило сердце от предчувствия близости конца путешествия. Она действительно не помнила, как проходило первое путешествие, тогда она жила как во сне и смутно воспринимала все, что с ней происходило. Но, видимо, где-то в подсознании остались обрывки воспоминаний. Как бы то ни было, Любовь ощутила, что скоро все закончится. Страх, не покидавший ее со времени прибытия Геракла, еще более усилился. В ее памяти все ярче вырисовывался образ того человека, которого она увидела, когда впервые открыла глаза. Как он смотрел на нее! От этого тяжелого горящего взгляда Любовь впадала в оцепенение, теряла всякую способность соображать что-либо. Профессор не кричал на нее, не старался сделать ей больно, даже наоборот, говорил с ней ласковым голосом, проявлял о ней заботу. Любовь припомнила, как он легонько водил губкой по ее нагому влажному телу. От этого у нее по спине забегали мурашки. Заметив, что Любовь дрожит, тот человек бережно накрыл ее какой-то простыней. Потом взял ее руку и приложил к своей щетинистой щеке, продолжая смотреть на нее тем же тяжелым взглядом.

Все эти воспоминания, вдруг разом возникшие перед ее мысленным взором, заставили Любовь замедлить движение. Постоянная гнетущая тревога переросла теперь в настоящую панику.

«Еще не поздно! – пронеслось у нее мыслях. – Я еще успею сбежать».

Внезапно Любови пришло в голову, что ей незачем следовать за Алексом, если он сам тащит ее в логово к человеку, нагоняющему на нее такой ужас.

«Он меня не любит, – тоскливо подумала девушка, – если бы я была ему дорога, он не заставил бы меня плыть к этому человеку. Раз так, то и он мне не нужен. Пусть плывет сам».

Словно почувствовав состояние девушки, Алекс, плывший впереди, остановился и поискал ее взглядом. Следом за ним замер и Геракл, плывущий посередине. Через минуту мужчины приблизились к Любови. Она переводила расширенные глаза от одного к другому. Геракл протянул было к ней руку, но Любовь отпрянула от него.

«Что с тобой?» – вопрошал Алекс тревожным взглядом.

«Неужели ты не понимаешь, – захотелось ей закричать, – что они нас разлучат! Посмотри только, как ненавидит тебя этот Геракл! Он не оставит нас в покое! Ты помнишь, что сказал Геракл, когда увидел, как мы близки друг другу? Хозяин накажет нас за это! Зачем мы плывем туда, где нам будет плохо! Я не хочу видеть Хозяина! Я боюсь! Боюсь! Боюсь!..»

Алекс осторожно взял ее дрожащую руку. Его глаза светились любовью и нежностью.

«Все будет хорошо, – говорил этот немой взгляд, – ничего не бойся. Я не оставлю тебя».

Но Любовь покачала головой. Страх подавил в ней веру в Алекса. В этот момент Геракл схватил девушку за руку и с силой рванул ее на себя. Любовь забилась в его мощных объятиях. Алекс сжал плечо Геракла, развернул его лицом к себе и ударил кулаком в челюсть. Вода ослабила удар, но все же его силы хватило на то, что Геракл отлетел на метр, отпустив девушку. В следующее мгновение он набросился на Алекса пытаясь стиснуть его шею. Завязалась ожесточенная схватка.

Любовь с ужасом наблюдала за тем, как Геракл душит ее возлюбленного. Казалось, что вот-вот Алексу наступит конец.

Но вдруг он вывернулся и ударил Геракла ногой в низ живота. Тот согнулся и начал медленно опускаться ко дну.

«Он убил его!» – решила Любовь, бросаясь к Алексу.

Геракл лежал на илистом дне, по-прежнему не разгибаясь.

Алекс, держа одной рукой запястье девушки, приблизился к противнику. Ему тоже показалось, что дела Геракла плохи. Скорее всего, дело закончилось бы смертью Алекса, если бы Любовь вовремя не заметила едва уловимое движение его правой руки и не обратила на это внимания своего возлюбленного. Спустя секунду Геракл резко выбросил вверх руку, сжимающую нож с длинным изогнутым лезвием. Но Алекс уже был готов к нападению и успел перехватить руку Геракла. Отняв нож, Алекс еще раз ударил противника в челюсть. Тот, отплыв на некоторое расстояние, ощупью поискал замену своему смертоносному оружию. Его пальцы обнаружили небольшой камень с острыми краями. Стиснув его, Геракл кинулся на ненавистного врага. Его лицо, искаженное звериным оскалом, было страшно.

На дне, в том месте, где происходила схватка, клубился вздыбленный ил. Несмотря на то, что глаза галобионтов были приспособлены к восприятию зрительных образов в темноте и под большим давлением, они почти ничего не могли разглядеть из-за илистого облака.

Но в последний момент благоразумие одержало в нем верх. Что из того, если ему удастся ударить Алекса камнем. Вряд ли это поможет убить его. Алекс находится в гораздо лучшей форме, чем он, следовательно, итог драки будет не самым лучшим для него, Геракла. Но даже если каким-нибудь чудом он умудрится одержать верх над Алексом, бабенка наверняка взбунтуется и ему придется тащить ее силой. А ведь до Базы путь не близкий. Она в любой момент может выкинуть какой-нибудь номер. Он, Геракл, не сможет постоянно следить за ней, должен же и он хотя бы иногда отдыхать!

Геракл медленно опустил руку. Камень упал на дно, зарывшись в ил. Алекс, очевидно, угадав, что противник намерен заключить перемирие, тотчас же принял эту инициативу. Однако он так и не вернул нож Гераклу. Любовь, наблюдавшая всю эту страшную сцену, поникла, погружаясь в апатию. Алекс ласково обнял ее и прижал к себе. Девушка не сопротивлялась, но и не отвечала на его ласку.

Вскоре галобионты продолжили путь и спустя тридцать два часа были на Базе, где их с великим нетерпением ждал профессор.

* * *

Нельзя сказать, чтобы Дзержинец был слишком удивлен или разочарован результатами встречи с Секретчиком. Он ожидал чего-то подобного. И все же беспокойство еще более усилилось, так как теперь для этого обнаружились серьезные основания. Ясно, как день, что генерал военной разведки не остановится ни перед чем. Он снова и снова пытался предугадать дальнейшие действия Секретчика. Что бы он сделал будучи на месте генерала? Судя по всему, Секретчик не считал свою позицию беспроигрышной, в противном случае он никогда не согласился на переговоры с Дзержинцем. Но в то же время, он достаточно силен, чтобы смириться с ролью второго плана, навязываемой ему полковником. Дзержинец искренне возмущался, что Секретчик затребовал равноправного участия в проекте. Он, Дзержинец, положил на это двадцать лет своей жизни. Сколько сил, времени, энергии было потрачено на создание Базы. И сейчас, когда он только-только начинает пожинать плоды своих титанических усилий, какой-то генералишко возжаждал стать его полноправным партнером. Разумеется, Дзержинец отдавал себе отчет, что и он на месте Секретчика придерживался бы именно такой позиции. «Все, или ничего» – принцип истинно великих мужей. Но и он, полковник, не хочет отказываться от своего первенства, которое заслужено по праву.

Так что же предпримет Секретчик? Заявит всему миру о галобионтах, уничтоживших атомную субмарину по заказу неких высших чинов из Безопасности? Но у него нет стопроцентных доказательств этого. Тихомиров, к счастью, оказался настолько благоразумным, что вовремя вышел из игры. Таким образом, у Секретчика не оставалось ни одного свидетеля, могущего подтвердить наличие Базы, где производятся на свет галобионты, и тем более доказать причастность Дзержинца к этой базе. Дискета, полученная от Тихомирова, ни в коей мере не может послужить бесспорным аргументом в пользу Секретчика. Она лишь будет очень хорошим подкреплением другого, более надежного доказательства. Из этого следует, что Секретчик вознамерится получить такое доказательство.

После нападения на Базу Дзержинец постарался сделать так, чтобы в случае вторичной атаки, она понесла гораздо меньшие потери. На крайний случай у него был припасен сюрприз. База была заминирована. Одно нажатие кнопки и от нее не останется и камня на камне. Все самое ценное: оборудование, материалы, уникальные химические соединения, необходимые для создания галобионтов уже были благополучно эвакуированы. Еще в период подготовки к взрыву «Антея» Дзержинец позаботился о создании запасного варианта Базы. Это местечко в одном из северных морей не годилось для успешного производства галобионтов, но прекрасно подходило для консервации Базы.

Размышляя о своем положении, Дзержинец склонялся к мнению, что оно не так уж плохо. Профессор никуда от него не денется. А значит, рано или поздно он всегда может приступить к созданию новых партий галобионтов. Конечно, и без того небольшая армия подводных бойцов в результате нападения на Базу значительно сократилась. Но тем не менее у них с профессором в наличии имеется несколько отборных экземпляров, которые, если их правильно использовать, могут принести немало пользы. Особенно большие надежды Дзержинец возлагал на галобионта четвертой серии, Геракла. Полковник справедливо считал, что один такой воин может стоить нескольких десятков обычных подводников.

Сразу же после встречи с Секретчиком Дзержинец связался с профессором и осведомился, не прибыл ли еще Геракл, посланный, по словам Степанова, в северное море на запасную базу. Полковник не стал выяснять, насколько уверения профессора соответствуют реальности. Он предпочел удовольствоваться обещанием, в конце первой декады ноября Геракл прибудет на Базу.

– Жду его с часу на час, – сообщил Степанов.

– Прекрасно, Антон Николаевич, значит, когда я приеду, Геракл уже будет на месте.

– Вы собираетесь приехать? – спросил профессор.

– А что, есть возражения?

– Разумеется нет, полковник, – как-то уж слишком поспешно ответил Степанов, – буду ждать вас.

Дзержинцу не понравился тон профессора.

«Что же все-таки затеял этот хмырь?» – подумал Дзержинец.

Однако Степанов его не особенно беспокоил. Дзержинец не сомневался в своей безраздельной власти над профессором. Полковник ни на секунду не допускал мысли о существовании галобионтов пятой серии. Ему и в голову не приходило, что Степанов может так далеко зайти в своем стремлении к независимости. За долгие годы близкого знакомства с Антоном Николаевичем Дзержинец привык воспринимать этого человека не столько как личность, сколько как фанатичного ученого, высшая цель жизни которого состоит в том, чтобы создавать все более совершенные серии галобионтов. После получения известия о замужестве его бывшей жены, Любови Таркинской, Степанов ни разу не упомянул о своей ушедшей супруге. Их беседы никогда не выходили за рамки исследовательской деятельности профессора. Даже к вопросу о практическом применении галобионтов Степанов подходил с позиций ученого, а не как не с точки зрения человека, мечтающего с их помощью воплотить в жизнь какие-либо замыслы. К вящему своему сожалению, Дзержинец догадался об истинных мотивах Степанова слишком поздно.

* * *

– Что здесь произошло? – спросил Алекс Геракла, когда они оказались на Базе.

– Не твоя забота, – последовал грубый ответ.

Повсюду ощущалось запустение. Вход на Базу со стороны моря был наполовину разрушен. В главной лаборатории, которую так хорошо запомнил Алекс, царил беспорядок. Камеры, стоявшие раньше вдоль одной из стен, куда-то унесли. Не видно было и других предметов обстановки. Уцелело лишь большое кресло, в котором восседал профессор.

– Наконец-то, – произнес Степанов, увидев вошедших, – я уже заждался вас.

Геракл зашел в лабораторию первым. Следом за ним показалась Любовь, Алекс замыкал шествие.

– Как прошло ваше путешествие? – осведомился Степанов.

– Нормально, Хозяин, – коротко ответил Геракл.

Не вставая с кресла, Степанов осматривал вновь прибывших. Благодаря датчикам, он узнал о приближении галобионтов еще четверть часа назад. Чтобы унять охватившее его волнение и суметь сохранить спокойствие, Антон Николаевич вколол себе два кубика препарата, обладавшего седативным воздействием. Геракл сразу понял это: на бледном лице Хозяина играла легкая улыбка, выглядел он несколько вялым.

– Как себя чувствуют наши островитяне?

Геракл обернулся к Алексу, предоставляя ему самому ответить на вопрос Степанова.

– Здравствуйте, профессор, – произнес Алекс.

Он выглядел очень спокойным и уверенным в себе. Почему-то это наблюдение не понравилось Антону Николаевичу. Любовь стояла почти у самого входа. Степанов никак не мог решиться взглянуть на нее.

– Здравствуй, здравствуй, Алекс, – сказал он, изображая радушие, – подойди ко мне ближе, я хочу как следует тебя разглядеть.

Алекс сделал несколько шагов по направлению к сидящему в кресле человеку.

– Орел! – усмехнулся Степанов и обратился к Гераклу: – не правда ли, друг мой, экземпляр достоин всяческих похвал?

Геракл наклонил голову, не пожелав ответить.

– Что такое? – Степанов немного повысил голос.

– Хозяин, мне нужно с вами поговорить, – произнес Гералк, не отводя глаз от пола.

– Так говори! – в голосе Степанова проступило раздражение.

– Я хотел бы остаться с вами наедине.

– Ты что, не доверяешь нашим с тобой питомцам?

Геракл снова промолчал.

– В чем дело? – еще требовательнее спросил Степанов.

– Послушайте, профессор, – заговорил Алекс, – у нас с Гераклом возникли некоторые разногласия по дороге сюда. Может быть, вы поможете нам их разрешить?

Антон Николаевич с любопытством, к которому примешивалась тревога, воззрился на Алекса.

– Он не хочет повиноваться, – проговорил Геракл, – слышали бы вы, Хозяин, какие речи он со мной вел.

– Так-так, – пробормотал профессор, – значит, вот ты какой…

Степанов поднялся и приблизился к Алексу.

– В чем дело?

– Мы согласились вернуться к вам с одним условием: мы хотим знать, кто мы.

Антон Николаевич не сразу нашелся, что на это ответить. Такого оборота событий он никак не ожидал.

– Мне стоило немалых трудов убедить его вернуться на Базу, Хозяин, – объяснил Геракл.

Обычно бледное лицо профессора покрылось красными пятнами. Рот перекосился, задрожал подбородок.

– Хозяин, нам нужно обсудить с вами кое-что, – поспешно проговорил Геракл, заслоняя собой Алекса.

Неимоверным усилием воли Степанов заставил себя успокоиться.

– Хорошо, – сказал он, глубоко вздохнув, – будь добр, проводи наших блудных детей в нижний отдел. Им необходимо пройти реабилитацию.

– Мы никуда не пойдем, профессор, – произнес Алекс, отстраняя Геракла, – до тех пор, пока вы не поговорите с нами.

– Вот значит как?

Степанов вскинул растерянный взгляд на Геракла, ища поддержки у своего помощника. Тот поспешил вмешаться:

– Ты-то, может, и не пойдешь, а твоей подружке придется. Посмотри, как она устала. Ей не обойтись без отдыха.

Мужчины посмотрели на Любовь. Девушка стояла, прислонившись к стене. Усталость и постоянный страх, испытываемый ею на протяжении нескольких последних суток, лишили ее способности адекватно реагировать на происходящее. Вперив потухший взгляд в противоположную стену, Любовь не обращала внимание ни на кого из присутствующих.

– Что с ней?

Степанов вскочил и стремительно подошел к девушке. Впервые с той минуты, как она – предмет его вожделения – появилась в лаборатории, Антон Николаевич смотрел прямо на нее. Любовь и впрямь выглядела очень плохо.

– Неужели плавание так на нее подействовало? – Антон Николаевич взял руку девушки, холодную и почти безжизненную.

– Скорее, на нее так подействовал страх, – произнес Алекс.

– Страх? – повторил за ним Степанов.

– Она боится вас, профессор.

– Очень жаль, что этого нельзя сказать о тебе, – Антон Николаевич окинул Алекса неприязненным взглядом и обратился к Гераклу.

– Веди ее в маленькую лабораторию.

– Постойте, – Алекс загородил собой выход, – она никуда не пойдет без меня.

– Что здесь происходит? – изумлению профессора не было предела.

– Он не желает повиноваться, Хозяин.

– Это я и сам вижу! – выкрикнул Степанов вне себя от бешенства.

– Я хочу знать, кто мы, – снова проговорил Алекс, – Я уже сказал об этому Гераклу.

– Как ты смеешь! – звенящим шепотом произнес Степанов. —

Я твой создатель. Без меня тебя бы не было на этом свете. Ты понял, ничтожество?

– Это не дает вам права обращаться со мной как с рабом.

– Я уничтожу тебя, – зашипел Степанов, надвигаясь на Алекса, – сотру в порошок. Ты сгниешь на дне морском…

– Не надо пугать меня, профессор. У вас все равно ничего не выйдет.

– Вот ты как со мной…

– Хозяин, вам нужно успокоиться, – поспешил вставить Геракл, – разрешите мне проводить их в маленькую лабораторию, женщине необходима помощь.

Поймав многозначительный взгляд помощника, Степанов осекся.

– Хорошо, друг мой, поступай, как знаешь.

– Пойдемте, – Геракл взял Любовь за руку и повел ее к двери. Алекс двинулся следом.

От него не укрылось, что Геракл и профессор обменялись таинственными взглядами. Однако Алекс не стал протестовать, так как Любовь действительно нуждалась в помощи.

Степанов нервно шагал по опустевшей лаборатории. Опять его постигла неудача. Снова ситуация вышла из-под контроля. И это перед самым приездом полковника. У него почти не остается времени, чтобы осуществить задуманное. Хорошо, если им удастся спрятать галобионтов от глаз Дзержинца. Степанов не питал иллюзий по поводу реакции полковника, когда тот узнает о существовании Алекса и Любови.

– Я уничтожу этого негодяя, – шипел Степанов, пиная попадавшиеся на пути предметы, – я подвергну его самому жесткому зомбированию. Он пожалеет, что посмел так вести себя со мной.

Сильнее всего профессора бесило сознание того, что этот галобионт, о котором до сего момента он почти не задумывался, присвоил себе право на Любовь. Страшные догадки роились в голове Степанова. Не было сомнений, что эти двое успели сблизиться на острове. При мысли о том, насколько далеко могли зайти их отношения у Антона Николаевича мутился рассудок.

– Хозяин, я запер их в реабилитационной камере.

– Что с женщиной?

– Я поместил ее в барокамеру.

– А этот…, – Степанов так и не подобрал подходящего определения, – он с ней?

– Да, Хозяин.

– Что у них там произошло?

– Простите Хозяин, но я должен сказать вам, что вы совершили ошибку, когда не захотели довести процесс адвентации до конца.

– У тебя короткая память, – злобно ответил Степанов, – ты что, не помнишь, в каких условиях нам пришлось это делать?

– Я помню, Хозяин. Но я также помню, что еще тогда предложил вам умертвить его.

– А кто бы охранял женщину?

– Спора нет, он справился со своей задачей, но по-моему, нам с вами от этого будет только хуже.

– Ничего, друг мой, – забормотал профессор, – мы все поправим. Главное, что они здесь. Никогда не поздно подвергнуть их обоих установке психопрограммы. Мы все вернем на круги своя. Все будет хорошо, мой друг.

Геракл с раздражением выслушивал это бормотание. Неясно было, кого пытается успокоить Степанов, помощника или себя самого.

– Хозяин, раньше я не говорил вам этого, так как считал, что не вправе вмешиваться в вашу работу. Н теперь вижу, что мои подозрения подтвердились.

– О чем ты?

– Вы могли бы подвернуть их зомбированию еще в период конечной стадии генезиса. Насколько мне известно, именно так вы поступали со всеми предыдущими сериями, включая мою. Но в этот раз вы по каким-то причинам не сделали этого. Почему?

– Как ты смеешь выговаривать мне, как сопливому мальчишке? Что происходит на этой проклятой Базе? Все словно взбесились. Теперь мне уже и перед тобой нужно отчитываться!

– Я просто хочу уяснить для себя причины, Хозяин, – спокойно ответил Геракл.

– Это тебя не касается! – голос профессора сорвался на фальцет. – Я здесь царь и бог. Я все решаю!

– Вот так сюрприз, – раздался вдруг голос Дзержинца, стоявшего в дверях, – у нашего дорогого Антона Николаевича развилась мания величия.

– Это вы? – при виде полковника ярость Степанова мигом улетучилась.

– А вы ждали кого-то другого?

– Разумеется нет, полковник, – ответил смятенный Степанов, – я ждал вас.

– Что тут у вас происходит? – осведомился Дзержинец. – Ваши крики слышны еще у самого входа.

– А сами вы не видите? Базы больше нет! Я больше не могу работать! Все катится в тартарары.

– Только без истерик, Антон Николаевич, – резко произнес полковник, – держите себя в руках. Няньки в лице Тихомирова у вас больше нет.

– Вам хорошо говорить, полковник, – не унимался Степанов, – вы наведываетесь сюда, когда вам вздумается. А мне приходится вариться в этом котле круглые сутки!

– Что случилось? – Дзержинец посмотрел на Геракла, который с видом мрачной невозмутимости исподлобья наблюдал за происходящим.

– Я не знаю, – произнес Геракл, пожав плечами.

– Вы закончили транспортировку на запасную базу?

– Да, – коротко ответил Геракл.

– Значит, вы уже можете туда переезжать, Антон Николаевич, – резюмировал полковник.

– А вы не желаете поинтересоваться, хочу ли я этого?

– Нет, Антон Николаевич, не желаю. Сейчас не то время, чтобы изъявлять какие бы то ни было желания.

– Это время тянется уже целую вечность…

– Успокойтесь Антон Николаевич, – прервал его Дзержинец, – согласен, мы все переживаем сейчас критический этап. Но могу сказать вам наверняка, что самое трудное уже позади. Еще немного, и все закончится. Постарайтесь не терять присутствия духа.

– Вы хотите, чтобы я сейчас же переехал отсюда?

– Не сейчас, но уже в самое ближайшее время, Антон Николаевич. Я работаю над этим.

– Тогда мне не совсем понятно, почему вы здесь, полковник?

– Мне нужен Геракл, – проговорил Дзержинец, оборачиваясь к помощнику Степанова.

Геракл поднял голову.

– У меня есть для тебя ответственное поручение. Я долго подбирал кандидатуры и пришел к выводу, что ты, как никто другой подходишь для выполнения одного важного задания.

– Что я должен сделать?

– Избавить всех нас от одной персоны, которая, собственно говоря, и повинна во все наших злоключениях.

– Кто это?

– Я расскажу тебе обо всем подробно.

– Полковник, – вступил в разговор Степанов, – мой помощник очень устал – он только что вернулся из длительного и трудного плавания и нуждается в отдыхе.

– Понимаю, профессор, и ничего не имею против. Так или иначе, задание, которое я собираюсь поручить Гераклу, слишком ответственное, чтобы выполнять его без предварительной тщательной подготовки. Прежде всего, я хочу обсудить с вами кое-какие моменты. Предлагаю пройти в ваш кабинет. Насколько мне известно, это единственное помещение на Базе, в котором еще можно удобно устроиться. А ты, Геракл, можешь пока быть свободен.

Степанова покоробило, что полковник позволяет себе распоряжаться галобионтом так, словно Геракл является его собственностью. Трудно было угадать, какие эмоции это вызывает у самого помощника профессора. Коротко кивнув, Геракл вышел из лаборатории.

Степанов и Дзержинец направились в кабинет. Там, действительно, все было почти так же, как и прежде. В последнее время профессор редко заглядывал в свой кабинет.

Он предпочитал находиться в лаборатории. Ему казалось, что в этом опустевшем помещении он ближе всего к достижению главной мечты своей жизни. Войдя в кабинет, Степанов по давней привычке вспомнил о законах гостеприимства.

– Кофе, полковник?

– Не откажусь, Антон Николаевич, если вас это не затруднит.

Не отвечая, Степанов подошел к шкафчику, достал из него электрический чайник, чашки, пакетики с растворимым кофе и пластиковую флягу с дистиллированной водой.

– Привыкаете обходиться без ассистента, Антон Николаевич? – заметил Дзержинец.

– Меня это не затрудняет, полковник, – ответил профессор, силясь сохранять спокойствие, – тем более, что в последнее время у меня не так много дел.

– Это временное явление, Антон Николаевич, – успокоил Дзержинец, – очень скоро ситуация изменится. Но для этого нам с вами придется приложить немало усилий. Кстати, именно это я и собираюсь с вами обсудить.

Степанов вернулся к столу, поставил на него кофейник с чашками и сел напротив полковника.

– Слушаю.

– Как вы считаете, Антон Николаевич, на что способен ваш Геракл?

Степанов ответил сразу, ни секунды не колеблясь:

– Практически на все, полковник.

– Прекрасно, – удовлетворенно произнес Дзержинец, – собственно говоря, я так и думал.

Антон Николаевич не удержался, чтобы не похвастать талантами своего любимца.

– Кроме того, что Геракл обладает обширными познаниями и многими разнообразными навыками, у него огромный потенциал.

К примеру, этот галобионт обучился вождению машины всего за какой-нибудь час или около того.

– Вы не преувеличиваете, Антон Николаевич? – с недоверием осведомился полковник.

– Самое большее – за два или два с половиной часа.

– Великолепно, – Дзержинец отхлебнул из чашки и слегка поморщился: кофевар из профессора был никудышный, – к тому же, – заговорил он, отставляя чашку, – как мне думается, Геракл имеет еще одно немаловажное преимущество перед галобионтами предыдущих серий. Он ведь практически неотличим от обыкновенного человека, не так ли, Антон Николаевич?

– Совершенно верно, – с гордостью подтвердил Степанов, – по внешним признакам он на девяносто девять процентов идентичен обычному мужчине. Единственное наружное отличие – это небольшие жаберные отверстия, расположенные, как вы, наверное, помните, за ушными раковинами. Нужно очень постараться, чтобы их обнаружить.

– Еще нельзя не обратить внимание, что вы наделили вашего питомца внешней привлекательностью. Глядя на него сразу вспоминаешь голливудских звезд. Кстати, – полковник с любопытством посмотрел на Степанова, – чьи клетки вы использовали при его создании?

– Этим занимался Тихомиров, я лишь заказывал ему людей, которые обладали бы теми или иными физическими и интеллектуальными данными. Насколько я помню, прародителем Геракла был один известный хоккеист. Впрочем, если вы хотите знать точно, я могу заглянуть в картотеку.

– В этом нет надобности, Антон Николаевич. При взгляде на Геракла и так ясно, что его, как вы выразились, прародителем, был незаурядный человек. Меня интересует другое. Не уступает ли умственное развитие Геракла его превосходным физическим данным?

– Отнюдь! – Степанов даже улыбнулся. Разговор о Геракле доставлял ему большое удовольствие. – Его интеллектуальный потенциал на несколько порядков выше среднего.

– А как на счет навыков использования оружия? – продолжал расспросы Дзержинец.

– Можете его протестировать, полковник, – хвастливо ответил профессор, – все, что было на Базе, прошло через мощные руки Геракла.

Дзержинец кивнул. Пока все шло именно так, как он ожидал.

– И наконец, последний, но, пожалуй, самый главный вопрос, – проговорил полковник, – насколько гарантирована преданность этого галобионта?

– На сто процентов, – без заминки отрапортовал Степанов.

– Я, конечно, доверяю вам, Антон Николаевич, но мне хотелось бы, чтобы вы еще раз подумали, прежде чем ответить на этот вопрос. Дело, которое я собираюсь ему поручить, очень щекотливое. Если есть даже намек на сомнение, даже тень на намек на сомнение, вы должны сказать мне об этом сейчас. Прошу вас не забывать об ответственности – она очень велика.

– Полковник, вы прямо как на допросе, – Степанов выглядел несколько обескураженным.

– Вы можете поручиться, что на Геракла можно положиться полностью? – Дзержинец сделал ударение на последнем слове.

– Я доверяю ему так же, как самому себе, – ответил профессор после недолгого раздумья.

– Мне на память приходит наш разговор, состоявшийся вскоре после возвращения Геракла с его первого, и кстати, успешно завершенного задания. Вы тогда сказали, что вас беспокоят некоторые изменения в его восприятии жизни. Помнится, это вас довольно сильно тревожило, Антон Николаевич.

– С того момента у меня было более чем достаточно возможностей убедиться в преданности Геракла, – сказал Степанов, – да, он изменился и, судя по всему, будет меняться и дальше. Это абсолютно нормально. Геракл представляет собой слишком одаренную и многогранную натуру, чтобы быть статичным. В нем наличествует тенденция к диалектике. Поэтому я считаю этого галобионта самым удачным своим созданием. Геракл способен приспособиться к любой ситуации, он воспринимает действительность посредством осознавания каждого его явления. Но кроме того, он еще умеет делать выводы, извлекать, так скажем, уроки из своего жизненного опыта.

Степанов все больше увлекался. В его голосе зазвучало нечто, напоминающее отцовскую гордость. До этой минуты Дзержинец и не предполагал, что профессор так сильно привязан к своему помощнику. Однако тут же в его мысли закралось сомнение. А что если, эта глубокая привязанность мешает Степанову видеть Геракла в истинном свете? Но, словно угадав, о чем раздумывает полковник, профессор убежденно продолжал:

– Мое мнение о Геракле ни к коем разе нельзя назвать предвзятым. Поверьте, полковник, я знаю, о чем говорю. Дело в том, что помимо всего прочего, Геракл обладает собственным устоявшимся мировоззрением. Пообщайтесь с ним – и вы сразу поймете, какое мировоззрение я выработал в нем. Геракл свято верит в Закон Целесообразности. Все его действия обоснованы только этим законом. Я его создатель. Я единственный человек в мире, которому этот галобионт беззаветно предан. Но и эта преданность продиктована не чувством признательности, ибо это чувство по своей природе иррационально. Он просто понимает, что служить мне, его Хозяину, целесообразно, – Степанов произнес это слово по слогам. – И он будет мне служить, поскольку это единственный нерушимый закон, который он усвоил. Добавлю, что усвоение этой истины не было привито извне, так сказать, насильственным образом. Геракл постиг ее, опять же, через осознание. Именно по этой причине он никогда не изменит Закону Целесообразности. Это единственный закон, имеющий право на существование в нашей жизни. Испытайте Геракла в серьезном деле и вы сами убедитесь в его надежности.

– Рад это слышать, профессор. Теперь я начинаю понимать причины, по которым Тихомиров решился на предательство. Вы по-настоящему привязаны к Гераклу, гораздо сильнее, чем я мог предположить.

– Не спорю, – согласился Степанов, даже и глазом не моргнувший при упоминании о своем бывшем ассистенте, – и считаю, что моя гордость Гераклом вполне обоснована.

– И последний вопрос, Антон Николаевич, как долго ваш замечательный галобионт будет вкушать заслуженный отдых после транспортировки на север нашего оборудования?

Увлекшийся профессор чуть было не ляпнул Дзержинцу, что Геракл не имел никакого отношения к эвакуации – все проделали остальные галобионты. Но ему удалось вовремя прикусить язык.

– Если это очень необходимо, то я могу позвать его немедленно. У меня есть средства для быстрого восстановления отличной физической формы. Да и сам Геракл обладает колоссальным физическим потенциалом.

– Раз так, Антон Николаевич, то пригласите его ко мне, я хочу обстоятельно побеседовать с ним.

– Хорошо, полковник.

Степанов поднялся и поспешил к двери, но не дойдя до нее, обернулся и спросил:

– Я должен присутствовать при вашем разговоре?

– В этом нет необходимости.

Антон Николаевич кивнул, тщетно стараясь скрыть удовлетворение от этого ответа и исчез за дверью. Настроение Дзержинца заметно улучшилось. У него не было причин сомневаться в оценке Степанова. Если Геракл хотя бы вполовину так хорош, как уверяет профессор, то справиться с заданием галобионту не составит труда. Дзержинец поднялся и прошелся по кабинету, чтобы немного размяться. Его не покидало ощущение, что Степанов, несмотря на его готовность к разговору о Геракле, ведет себя не совсем естественно. Сцена у двери снова разбудила затихнувшее было беспокойство. Степанов все же лукавил. Что-то он затеял. Но что?

За дверью послышалась четкая мерная поступь Геракла.

Дзержинец решил отбросить на время мысли о профессоре. Он вернется к ним после того, как разберется с главной проблемой.

ГЛАВА 13

Геракл добрался до подмосковного поселка Нахабино спустя двенадцать часов после разговора с полковником. До Москвы они долетели самолетом. В полете Дзержинец давал Гераклу последние наставления.

– Сразу по прибытии, – говорил полковник, – ты получишь военную форму и все документы, необходимые для проникновения на военный объект. Дальше ты будешь действовать самостоятельно, сообразно обстановке. Ты справишься один?

– Думаю, да, – коротко ответил Геракл.

– Я тоже так думаю, – проговорил Дзержинец, сосредоточенно изучая стоящего перед ним навытяжку галобионта.

До последнего момента полковник не переставал сомневаться в правильности выбранного решения. Кандидатура Геракла устраивала его по многим причинам. Прежде всего, Геракл был единственным, на кого Дзержинец мог полностью положиться. Именно поэтому он так долго выяснял у Степанова, на что способен его помощник. Разумеется, полковник мог бы подобрать людей из своей команды. Однако в свете последних событий он не решался доверить такое ответственное и рискованное поручение, ставившее на карту всю его карьеру, никому другому, кроме галобионта. Дзержинцу вообще была свойственна подозрительность. Он всегда очень серьезно подходил к выбору каких бы то ни было кандидатур. В последнее время это черта усугубилась.

Он понимал, что отправляя галобионта прямо в логово врага, рискует, как никогда. Но, взвесив все «за» и «против», все же решил остановиться на Геракле. В пользу этого выбора говорило то, что галобионту удалось отлично справиться с первым заданием. Единственной оплошностью можно было считать то, что в лапы военной разведки попал труп одного из галобионтов. Но в этом была не столько вина Геракла, сколько невезение. Невозможно предугадать всего.

Кроме того, полковнику импонировала в Геракле его фанатичная преданность Степанову. Такой преданности невозможно добиться от обычного человека. Взять хотя бы Тихомирова. Сколько лет ассистент безропотно исполнял роль верного пса, но и он превратился в предателя, как только убедился, что Степанов нашел ему замену. Вне всяких сомнений, в этом отношении на Геракла можно было положиться, как ни на кого другого.

Еще одним аргументом в пользу привлечения к делу галобионта полковник счел тот факт, что никто никогда не видел, как он выглядит. А это очень важно, поскольку Гераклу предстояло проникнуть на территорию военной части. Сразу после разговора с Секретчиком полковник стал выяснять, где может находиться лаборатория, в которой содержится обнаруженный труп галобионта. На поиски ушло довольно много времени и сил, но они увенчались успехом. По всей вероятности, секретная лаборатория находилась в модмосковном поселке Нахабино. По логике вещей, необходимо было вести поиски где-нибудь в районе госпиталя. Более точных сведений у Дзержинца не было.

– Ты должен будешь сам выяснить это, – говорил полковник Гераклу.

– Я справлюсь.

Дзержинцу хотелось верить, что так оно и будет. Больше всего его смущало, что Гераклу необходимо осуществить операцию среди большого скопления людей. В пользу галобионта опять-таки говорило его первое задание. Дзержинец заставил Геракла подробно отчитаться ему о том, как он провел время в мегаполисе. По словам Степанова и самого Геракла, адаптация прошла совершенно безболезненно.

– Конечно, военная часть и большой город – это не одно и то же, – говорил Дзержинец, – но, если ты легко справился там, то и здесь справишься.

– Я справлюсь, – лаконично отвечал Геракл.

Полковнику нравилась немногословность Геракла, его короткие толковые ответы.

– Когда ты выплыл на берег Финского залива, у тебя не было абсолютно никакого опыта общения с людьми. Но, проведя там около суток, ты уже вполне освоился. Добыл себе средства к существованию, обучился вождению автомобиля. Это доказывает, что ты способен адаптироваться в любой обстановке.

Дзержинец не знал, что помимо этого опыта нахождения среди людей, у Геракла имеется еще один: когда тот собственными силами добыл себе билет на самолет, летевший в другое полушарие.

– Мне нужны от тебя только две вещи, – наставлял Геракла полковник, – первое: чтобы от этого трупа и всей лаборатории, где могут храниться какие-нибудь образцы, не осталось и следа; второе и не менее важное: чтобы ты выбрался оттуда целым и невредимым. Без выполнения второго условия задания сойдет на нет и первое. Уничтожив одну улику, сохранившуюся, как я предлагаю, не в самом лучшем виде, военные получат другую – гораздо лучше сохранившуюся.

– Я понимаю, – произнес Геракл, согласно кивнув.

Кроме формы и документов в распоряжение галобионта был предоставлен подробный план военной части. Госпиталь располагался почти в самом центре. Дзержинец понимал, что после своего неосторожного признания Секретчик предпримет все возможное, чтобы оградить лабораторию от возможных нападений. С другой стороны, внимание генерала в большой степени должно было сосредоточиться на Базе в Черном море. Дзержинец предпринял шаги, чтобы спровоцировать такое внимание. По его приказу галобионты всплывали то там, то сям, то и дело оказываясь в поле зрения служб, следящих за Базой. Этот риск оправдывал себя, так как позволял отвлечь людей из военной разведки от собственной лаборатории.

Кроме того, Дзержинец выяснил, кто именно занимался изучением найденного трупа. Это были двое ученых, работавших в Москве и выезжавших в военную часть только в экстренных случаях по особым вызовам. Этих людей Дзержинец взял на себя. Гораздо важнее было избавиться от тела галобионта. Любые утверждения без доказательств – ничто, даже если они высказываются авторитетными учеными. Поэтому Дзержинец не особенно беспокоился по поводу дискеты с информацией.

Обо всем этом полковник поведал Гераклу, памятуя о характеристике, данной ему Степановым.

– Я хочу, чтобы ты осознавал всю ответственность, которая ложится на твои плечи.

– Я все понимаю и справлюсь, – уверенно сказал Геракл.

* * *

До Нахабино он добирался своим ходом. У него не было сомнений, что за каждым его шагом следят люди Дзержинца. Сразу после выполнения задания Геракл должен был вернуться на запасную базу.

– В случае, если что-то пойдет не так, ты должен бежать. На подходе к военной части тебя будут ждать мои люди. Они помогут тебе выбраться из поселка.

Геракл и впрямь считал, что полковник зря так сильно беспокоится по поводу задания. По его мнению, операция не составляла особой сложности. Уверенность, исходившая от всего облика Геракла, помогла ему беспрепятственно проникнуть на территорию части. План части запечатлелся в его памяти настолько четко, что он безо всяких затруднений добрался до госпиталя. Это было трехэтажное здание из серого камня, построенное, очевидно, еще в середине прошлого века.

В дверях стоял молоденький сержант. Увидев подошедшего капитана, он отдал честь и вытянулся в струнку.

– Здравия желаю, товарищ капитан.

Геракл, заученным движением поднял руку к виску.

– Начальник у себя? – коротко осведомился Геракл.

– Так точно, – отрапортовал сержант, искоса оглядывая незнакомого капитана, поразившего его своим высоким ростом и мощным телосложением.

Геракл решительно двинулся к двери. Сержант, забыв об обязанности докладывать о каждом посетителе, пропустил капитана. Войдя внутрь помещения, Геракл в первые несколько мгновений чувствовал себя не так уверенно, как снаружи. В вестибюле было темно и стоял тяжелый запах. В спертом воздухе Гераклу всегда становилось не по себе. К тому же он не знал внутреннего расположения госпиталя. Дзержинец говорил, что по его мнению секретная лаборатория должна находиться в подвальном помещении.

– По крайней мере, я на их месте устроил бы ее там, – сказал он.

Геракл прошелся по вестибюлю. С правой стороны он заметил аркой, на которой висела табличка: «Приемное отделение». Свернув налево, Геракл вышел к коридор, заканчивающийся поворотом на лестницу. Спустившись на один пролет, он оказался перед дверью, на которой висел амбарный замок. Судя по царившему здесь запустению, в подвал ходили не так часто. В вестибюле и на лестнице он не встретил ни души. Это не было случайностью. Дзержинец предупредил Геракла в середине дня в лечебных учреждениях, как правило, устанавливается затишье. По словам полковника, дневное время являлось более предпочтительным для осуществления их операции. Ночью охрана военной части непременно должна была усиливаться.

Вынув отмычки, Геракл в считанные секунды справился с замком. Этим навыкам его обучили еще до первой операции. В подвале было темно, тошнотворно пахло краской, керосином и чем-то еще. Вдоль стен стояли ведра, бачки и другая больничная утварь. Геракл осторожно пробирался, напрягая зрение, чтобы не споткнуться в темноте. Сначала ему показалось, что полковник ошибся, посчитав, что лаборатория должна находиться в подвале. Но галобионт продолжал поиски. В самом дальнем уголке стояли прислоненные к стене доски. Пошарив за ними, Геракл нащупал низенькую дверцу шириной около полуметра. Сердце его тревожно екнуло. За листом фанеры, которым была обита дверь, оказался металл. Теперь все сомнения отпали – это была та самая дверь, которую он искал. На то, чтобы справиться с тремя замками у Геракла ушло около двадцати минут. Время стремительно уходило, в любой момент его могли бы хватиться. Ему итак уже повезло, что сержант, встретивший Геракла на входе в госпиталь, не забил тревогу. Однако он мог сделать это в любую секунду.

Наконец последний замок был отперт. Гераклу пришлось согнуться в три погибели, чтобы проникнуть в помещение. Их с полковником ожидания оправдались: это, действительно, была самая настоящая лаборатория.

«Тут, конечно, должна быть светомаскировка, – подумал Геракл, – значит, можно включить освещение».

Он нашел выключатель и зажег свет. Лаборатория представляла собой небольшое помещение, площадью около двадцати-двадцати пяти квадратных метров. Стены и пол были выложены белой кафельной плиткой. Внимание Геракла сразу привлек вместительный стеклянный резервуар, стоявший на одном из столов. Он сразу понял, что это именно то, что ему нужно. Останки галобионта содержались в прозрачной жидкости.

Резервуар был плотно закрыт стеклянной крышкой. Геракл вынул из внутреннего кармана склянку со специальным раствором, которым снабдил его профессор. Достаточно было вылить этот состав в резервуар с галобионтом, чтобы полностью разрушить молекулярный состав его содержимого. Инициатором этого «бесшумного», по определению полковника, способа был, разумеется Хозяин. Дзержинец долго допытывался у профессора, действительно ли достаточно будет одной склянки с кислотой, чтобы уничтожить все следы галобионта. Степанов не стал убеждать полковника на словах, а просто провел эксперимент, растворив на глазах Дзержинца останки погибших галобионтов, хранившиеся на Базе.

То, что происходило на глазах Геракла и Дзержинца, казалось чудом. В считанные минуты находившееся в стеклянной емкости останки бесследно растворились. Раствор формалина приобрел первоначальную прозрачность.

– Теперь вы можете посмотреть на молекулярный состав, – произнес профессор с торжествующим видом, пододвигая к полковнику микроскоп.

– Вы гарантируете, – осведомился Дзержинец, все еще сомневаясь, – что ни один анализ теперь не подтвердит наличие в емкости какого-либо организма?

Степанов долго и пространно объяснял полковнику сложнейшие химические процессы, происходящие в растворе в результате диффузии. Ему удалось убедить собеседника. Дзержинец остался вполне доволен.

– Но ты должен убедиться, что в лаборатории не останется никаких следов галобионта. Осмотри все. Все же, хотелось бы, чтобы от всей их лаборатории не осталось следа. Так нам будет спокойнее.

– Я сделаю все возможное, – проговорил Геракл.

Открыв резервуар, Геракл отшатнулся от сильного запаха. Вылив содержимое склянки, он. После этого он стал осматривать лабораторию. Ничего подозрительного Геракл не обнаружил. Он собрал все пробирки, слил все, что в них содержалось, в одну большую емкость и добавил туда кислоты из второй склянки.

На угловом столике стоял компьютер. Гераклу пришло в голову, что не плохо было бы извлечь из него жесткий диск. Мало ли какая информация на нем хранится, подумал он. Эта процедура заняла у него с четверть часа. Геракл не забывал все время прислушиваться. Но никаких близких звуков до него не доносилось. Положив винт во внутренний карман форменного кителя, Геракл еще раз осмотрел напоследок лабораторию и, оставшись удовлетворенным результатом проделанной работы, двинулся к выходу. Запер дверь на один из замков и поднялся по лестнице на первый эаж.

Гераклу уже начинало казаться, что и вторая часть операции пройдет так же гладко, как и первая. Но время, потраченное на извлечение жесткого диска из системного блока, сослужило ему дурную службу. Сержант, стоявший на входе, сподобился-таки сообщить начальству о проникновении в госпиталь неизвестного капитана. Когда выяснилось, что никакой капитан не был замечен, начались поиски. Выйдя в коридор, Геракл увидел снующих по нему людей. Его внешность была слишком приметной, чтобы он мог долго оставаться незамеченным.

Оставалось идти напролом. Стремительно шагая вперед, Геракл вышел в вестибюль. Все, находящиеся там люди сразу повернулись к нему.

– Я тут у вас немного заблудился, – произнес Геракл с улыбкой, обращаясь к пропустившему его сержанту.

– Кто вы такой? – спросил лысоголовый толстяк в подполковничьих погонах.

– Вот мои документы, – Геракл протянул руку к нагрудному карману.

Однако лысый подполковник, очевидно предупрежденный о возможном проникновении чужаков на территорию военной части, оказался более проницательным, чем сержант на вахте.

– Стойте, – грозно крикнул он, – и не делайте резких движений.

– Я только хотел предъявить вам мои документы, – Геракл растянул губы в приветливой улыбке.

– Что вам здесь надо?

– Я приехал из Москвы для встречи с начальником госпиталя.

– Кто вас послал?

Геракл понимал, что каждый ответ лишь усугубляет неприятное положение, в которое он попал. В шаге от него стоял тот самый сержант, что пропустил Геракла. Молниеносным движением Геракл притянул парнишку к себе и, не дав никому из присутствующих опомниться, швырнул его в подполковника. Упавший сержант сбил своим телом с ног еще несколько человек. В вестибюле поднялась суматоха. Расшвыряв тех, кто стоял на его пути, Геракл бросился к выходу из здания.

Он несся вперед, выхватив по пути пистолет и держа его наготове. В части поднялась тревога. Геракл беспрепятственно добежал до липовой аллеи, которая, как он знал, вела с бетонному забору, высотой около двух метров. Повсюду раздавались громкие крики. Особенно явственно по части разносился голос подполковника.

– Задержать его! – надрывался он.

Но Геракл продолжал мчаться вперед. Он уже почти настиг бетонного забора. В этот момент стали раздаваться пистолетные выстрелы. Не оборачиваясь, Геракл сделал наугад пару выстрелов. На самом подходе к забору путь ему перегородили двое солдат из караула. В руках у одного их них Геракл заметил автомат. Не дожидаясь, пока он выстрелит, беглец кинулся на солдата и мощным ударом отбросил его к бетонной стене. Наградив второго ударом ноги в живот, Геракл закинул руки на вершину забора, уперся ногами в стену и стал подтягиваться вверх. Он был уже на вершине забора, когда кто-то из преследователей зацепил его автоматной очередью. Обжигающая боль пронзила поясницу. С глухим стоном Геракл рухнул по другую сторону бетонного забора. Ворота в часть, расположенные в нескольких десятках метрах от места его падения, распахнулись, из них начали выбегать люди в военной форме. Преодолевая острую боль, Геракл поднялся на ноги и заковылял в сторону лесополосы. Он знал, что за ней его ожидают люди Дзержинца.

Впервые в жизни Геракл познал настоящую боль. Ему пришлось сжать в кулак всю свою волю, чтобы заставить себя не замедлять шаг. С каждой секундой преследователи были все ближе и ближе. Снова раздались выстрелы. Геракл нырнул в густые заросли. Здесь он почувствовал себя в большей безопасности. Дзержинец говорил ему, что лесополоса тянется на несколько километров в длину и почти сотню метров в ширину.

Гераклу необходимо было сделать себе инъекцию препарата, обеспечивающего быструю свертываемость крови. На это ушло несколько драгоценных секунд, зато после укола он сразу почувствовал себя лучше. Боль уже не была такой пронизывающей, кровь перестала литься в три ручья из трех зияющих на пояснице ран. Крики и шум ломающихся ветвей слышались в угрожающей близости. Геракл пустился в путь. Он бежал теперь почти с той же скоростью, что и до ранения. Ему снова удалось оторваться от преследователей. Вскоре лесополоса начала редеть. Невдалеке уже виднелось открытое пространство. Значит, там его уже ждет машина с людьми из Безопасности. А это, в свою очередь, означало, что все самое страшное позади.

Но в этот миг, повинуясь какому-то непонятному импульсу, Геракл свернул со своего пути и помчался вперед по лесополосе. В его мозгу вдруг, в одночасье, возникла и вспыхнула ярким светом одна мысль, захватившая все его существо. В то же мгновение Геракл осознал, что эта идея зрела в нем уже очень долго, она таилась где-то в глубине его сознания, и вот, всплыла наружу в решающую минуту. Он понимал, что путь через лесополосу, когда его преследует едва ли не полный личный состав воинской части, а сам он ранен и, возможно, серьезно, может быть чреват страшной бедой. Но импульс оказался сильнее доводов разума.

«Будь, что будет, – бормотал Геракл, – я все равно это сделаю, потому что другого шанса у меня может и не быть».

Пробежав с километр, Геракл услышал низкий рев проезжающих мимо автомобилей и грузовых машин. Стало быть, он добрался до автострады. Казалось, здесь все было чисто. Остановившись у крайнего ряда деревьев, Геракл стал приглядываться к шоссе. Среди машин преобладали грузовики. Легковушек было гораздо меньше. Изредка попадались автобусы, следовавшие пригородными рейсами. Геракл осмотрел раны. В него попало три пули. Две из них прошли навылет, одна застряла в теле. Именно она и доставляла больше всего хлопот. В сравнении с ней две другие представлялись почти царапинами. Кровотечение прекратилось. Геракл вынул из кармана индивидуальную аптечку и залепил все раны бактерицидными пластырями. Осмотрев форменный китель и брюки, забрызганные кровью, Геракл решил, что в таком виде опасно выходить на дорогу. Он снял китель, оставшись в одной рубашке. Спереди крови почти не было видно.

Выйдя на шоссе, Геракл стал дожидаться подходящей легковушки или автобуса. Грузовые машины его не интересовали из-за отличий в принципах вождения. Вскоре на дороге показался микроавтобус. Гераклу удалось разглядеть в нем троих людей, включая водителя.

«Сойдет», – сказал он себе, решительно выходя из кустов и поднимая руку.

Микроавтобус притормозил у обочины. Видимо, военная форма вызвала доверие.

– Куда тебе, братан?

– В город, – произнес Геракл, стараясь стоять так, чтобы едущие в микроавтобусе мужчины не видели его со спины.

– Не, земляк, мы только до поселка едем, – протянул водитель, качая головой, – но ты не переживай, – добавил он, – тут автобусы часто ездят…

Водитель не договорил, увидев уставленное ему в лицо дуло пистолета, он замер, забыв закрыть рот.

– Вылезай из машины, – скомандовал Геракл.

– Че случилось, Вась? – раздался голос одного из пассажиров.

– Вылезай, – повторил Геракл, махнув для убедительности пистолетом прямо перед носом у водителя.

– Выходим, – произнес тот и, открыв дверцу, спрыгнул на дорогу.

– Теперь скажи своим дружкам, чтобы сделали то же, что и ты, – велел Геракл водителю.

– Вылазь, ребят, – дрожащим голосом пролепетал водитель.

Пассажиры не сразу поняли, в чем дело. В салоне микроавтобуса раздавались возгласы недоумения и возмущения. Лишь увидев приставленный к дулу приятеля пистолет, они умолкли и поспешно последовали примеру водителя.

– Ты далеко не уедешь, – проговорил один из них, самый разгневанный, судя по его сжатым кулакам.

Это был молодой парень, лет двадцати с небольшим, его узкое скуластое лицо, обильно усыпанное прыщами, вызвало в Геракле отвращение.

– Почему? – спросил он с невозмутимым видом.

– Тебя заластают у первого же КП. Это тачка принадлежит администрации поселка. Нас тут каждая собака знает.

– Молчи, дурак, – процедил водитель, которого звали Василием.

– Нашел с кем болтать, – прибавил другой пассажир – мужчина средних лет.

– Да что вы мне рот затыкаете! – взъярился прыщавый парень. – Вот из-за таких, как вы такие суки и творят, что им вздумается…

Его речь прервалась внезапным выстрелом. Геракл сделал бы это раньше, но его смущали автомобили, проезжавшие в это время мимо. Пришлось дождаться момента, когда на шоссе наступит затишье. Парень мешком осел под ноги стоявшим рядом с ним мужчинам. За первым последовало еще два выстрела. Геракл поспешно закинул три мертвых тела в салон микроавтобуса, сел за руль, повернул ключ зажигания и нажал на педаль. Опасения, что вождение микроавтобуса окажется более сложным делом, чем управление легковушкой, оказались напрасными. Принципиальных отличий не было, а в мелочах он разобрался на первых же километрах.

Геракл собирался ехать в Санкт-Петербург. Его не останавливало ни ранение, ни сознание того, что его преследуют, ни страх перед Дзержинцем, который строго-настрого приказал ему немедленно после выполнения задания ехать на Базу. Повинуясь импульсу, которому нечего было противопоставить, Геракл бросил на произвол судьбы все, включая собственную жизнь. Желание было так сильно, что он не мог думать ни о чем другом.

– Я хочу этого, – говорил себе Геракл, – я ничего никогда так не хотел и, наверное, не захочу. И я это сделаю.

* * *

Наконец-то Степанов остался один на Базе. Правда, это было ненадолго. В любой момент мог объявиться Дзержинец и сообщить о том, профессор должен передислоцироваться на запасную базу. Степанов утешал себя только одной мыслью: вряд ли Дзержинцу сейчас до него – слишком ответственное задание предстоит выполнить Гераклу.

Проводив Дзержинца и своего помощника, Антон Николаевич, чтобы не терять времени, сразу направился в камеру релаксации. Он не помнил, когда волновался так же сильно, как в это час. Ему необходимо было выяснить, что движет Алексом. Поведение галобионта последней серии не только обеспокоило, но и разочаровало профессора. Он раздражался при мысли о том, как рассчитывал на помощь Алекса, видя в нем второго помощника, еще более совершенного, нежели Геракл. Степанов с горечью и злобой вспоминал, как не послушал Геракла и не стал подвергать Алекса установке психопрограммы, решив положиться на его природный ум.

Похоже, он крепко ошибался и этот галобионт доставит им больше хлопот, чем пользы. Особенно его тревожило отношение Алекса к Любови. Он ясно ощутил, что в этом отношении проглядываются собственнические мотивы. Алекс говорил о девушке так, словно она принадлежала ему и словно на нем лежит ответственность за ее судьбу. Это было самым ужасным для профессора. Любовь – женщина, о которой он мечтал сколько лет, снова ускользала от него.

«Это будто злой рок, – с болезненной тоской думал Антон Николаевич, – она никогда не будет мне принадлежать, ни настоящая, ни та, которую я создал собственными руками!»

Он шел к ним только с одним намерением: расставить все по своим местам. Если будет нужно, он уничтожит Алекса. Пусть в этом случае он останется без отличного помощника, лучше верная бездарность, чем непокорный гений. К тому же, Геракла никак нельзя было назвать бездарностью. Степанов уверял себя, что галобионт четвертой серии во многих отношениях не не только не уступает, но, напротив, превосходит представителей пятой серии. Геракл не так одухотворен, но помощнику, исполнителю это не нужно. Он достаточно умен и образован, чтобы найти выход практически из любой ситуации. Высокая духовная организация будет только мешать существу, основная задача которого состоит в исполнении кровавых заказов сильных мира сего. А еще Степанова согревала надежда, что он сумеет зомбировать Алекса. Для этого нужно будет только суметь перехитрить его.

– Ну как вы тут? – участливо спросил Антон Николаевич, входя в камеру.

Алекс, вскочивший на ноги, заслышав звук отпираемого замка, стоял посредине. Любовь все еще лежала в барокамере.

– Как она? – Степанов издали кивнул на девушку, не решаясь приближаться к ней, чтобы не выдать своих чувств. Ему необходимо было держать себя в руках.

– Уже лучше, – ответил Алекс, – но главное, что ее угнетает, – это страх. Избавьте ее от этого страха и все будет хорошо.

– Для этого я и пришел, мой друг, – ответил Степанов, заставив себя улыбаться галобионту, которого он успел уже возненавидеть всей душой.

– Вы без Геракла? – спросил Алекс, поглядывая на дверь, которую Степанов запер за собой.

– Да, я отослал его, чтобы он не мешал нашему с тобой общению. Как я понял, у вас с ним возникли какие-то разногласия. Я хочу выяснить в чем они заключаются и попробовать разобраться. Ты производишь впечатление умного и рассудительного мужчины. Надеюсь, что я не ошибаюсь.

– Я хотел бы думать о вас также, – ответил Алекс.

– Давай присядем, – профессор указал на кушетку и стул, стоящий рядом с ней, – в ногах правды нет.

Степанов первым уселся на стул, предоставив Алексу устроиться на кушетке.

– Ну-с, – заговорил Антон Николаевич, все с тем же участливым видом, – рассказывай, друг мой, что у вас произошло?

– Я хотел бы начать с другого. Отношения с Гераклом меня волнуют меньше всего.

– Вот как? – Степанов поднял брови. – Это меня огорчает.

Я надеялся, что вы с ним станете хорошими приятелями. Я создавал вас для того, чтобы вы верно служили мне. Значит, вы в какой-то степени братья.

– Он мне не брат, – ответил Алекс и тень набежала на его лицо. – Он ненавидит меня и, кажется, я испытываю к нему то же самое.

– Вот я и хочу понять, в чем у вас с ним дело.

– Я хочу понять другое, профессор, – сказал Алекс с решительным видом, – и я здесь из-за этого.

– Хорошо, мой друг, – Степанов с готовностью обратил к Алексу лицо, на котором застыло выражение доброжелательности, – я готов выслушать тебя и помочь тебе по мере моих возможностей.

Алекса ни в малейшей степени не обманул этот доверительный благожелательный тон. Он не верил профессору, чувствуя, что тот боится его и только и ждет случая, чтобы расправиться с ним.

– Прежде всего, – заговорил Алекс, мельком взглянув на лежащую в барокамере Любовь, – я хочу знать, кто мы.

– Кто вы? – переспросил Антон Николаевич, – кого ты имеешь в виду, мой друг?

– Себя и ее и этого вашего Геракла, – ответил Алекс, – он, как я понял, сродни нам по образу мыслей.

Степанов с задумчивым видом выдержал долгую паузу. Затем, глубоко вздохнув, начал говорить:

– Вы галобионты, мой друг.

– И с чем это едят? – с усмешкой осведомился Алекс.

– Действительно, я так привык к этому названию, и не учел, что оно не раскрывает истинного смысла. Вы представляете собой существа-амфибии. Обладая всеми качествами людей вы в то же время имеете свойства морских рыб. К примеру, в вашем с Любовью хромосомном наборе наличествуют гены дельфинов, быстроплавающих рыб, акулы. Если хочешь, я могу объяснить тебе все это подробно, когда у нас будет достаточно времени для этого. Ты согласен?

– Я хочу понять, – проговорил Алекс, потрясенный услышанным, – как вы смогли этого добиться?

– Понимаю, что это с трудом укладывается в традиционном сознании. – В голосе Степанова слышались нотки самодовольства, как бывало с ним всегда, когда он начинал говорить о своих достижениях. – Это удивляет не только тебя. Весь мир был бы потрясен, узнав, что где-то в морях и океанах плавают мои галобионты. Я ваш единственный создатель. Вы мои чада.

Алекс удивленно слушал профессора. В голове не укладывалось, что этот человек всерьез считает себя божеством, да еще и пребывает в непоколебимой уверенности, что созданные им галобионты обязаны беспрекословно подчиняться ему. Степанов уловил это удивление.

– Видишь ли, мой друг, – терпеливо продолжал профессор, – ты должен ценить, что без меня ты никогда не увидел бы этого мира. Надеюсь, тебе присуще чувство благодарности?

– Я хочу знать, за что должен вас благодарить, – ответил Алекс.

– Хотя бы за то, что ты сейчас сидишь перед мной.

– А вы часто благодарили своих родителей за то, что они дали вам жизнь?

Степанов старался сохранять спокойствие. Пока это ему удавалось.

– Что ж, – поговорил он со снисходительной усмешкой, – если тебе угодно, мой друг, вознесемся в философскую сферу. Мои родители создавали меня, повинуясь инстинкту, вложенному природой в каждого нормального человека, я говорю об инстинкте продолжения рода. Они, если выразиться утрированно, действовали наобум, ни в малейшей степени не представляя, к каким последствиям приведет акт совокупления. Я же, создавая себя, на девяносто процентов был уверен, какая личность разовьется в созданной мной гебуртационной камере. Твои тело, лицо, разум, характер, навыки и способности – все это было изначально предопределено мной.

Я желал создать именно такого индивида, как ты, и вот теперь ты здесь.

Степанов умолк, торжествующе глядя на Алекса.

– Для чего вы меня создали?

– Скорее, нужно спросить: «для кого», – поправил профессор, – отвечаю: для себя.

– То есть, вы создаете себе рабов.

– Ты слишком сильно выразился, мой друг, – Степанов по-отечески хлопнул Алекса по плечу, – я хочу видеть в вас не бездумных рабов – этот этап я уже прошел. Мне нужны помощники, умные, способные к диалектике, обладающие широким мышлением и громадным запасом знаний. Если хочешь, как только представится случай, я посвящу тебя в весь процесс.

Ты убедишься, какой титанический труд мне пришлось проделать, чтобы видеть себя сейчас. И еще, – добавил Степанов с горделивым смешком, – без ложной скромности скажу: никому до меня это не удавалось.

– Вы гений, – сказал Алекс.

Степанову не понравилось, что галобионт произнес это просто, без тени благоговения или хотя бы уважения.

– А раз так, разве я не заслужил отдачи?

– Что такое гениальность? – спросил Алекс вместо ответа.

– Гениальность? – с некоторой растерянностью повторил Степанов. – Это дар, которым наделила меня природа.

Конечно, я мог бы сказать, что во мне счастливо сочетаются редчайшие гены. Но это всего лишь везение, я готов признать.

– Вы считаете, что вправе безответственно распоряжаться этим даром? И что вы не обязаны отдавать себе отчет в своих деяниях?

– А ты, оказывается, моралист? – у профессора беспокойно забегали глаза, вопросы Алекса выбили его из колеи.

– Я пытаюсь мыслить логически. Вы утверждаете, что я должен испытывать к вам благодарность, но почему же вы тогда не испытываете благодарности к человечеству, наделившему вас гениальностью.

– А с чего ты взял, что я не испытываю благодарности? – неуверенно спросил профессор.

– С того, что вы используете этот дар для себя одного и убеждены в своем праве самолично распоряжаться им.

Степанов поднялся и заходил по комнате. Теперь он понимал, почему Геракл, со всей его незаурядной моральной силой, не смог оказать психологического воздействия на Алекса.

«Кажется, я создал чудовище», – сказал себе профессор, вскидывая на Алекса тревожные взгляды. Все же, он решил сделать еще одну, последнюю попытку.

– Видишь ли, мой друг, – заговорил Степанов, встав перед галобионтом, – оставим все эти моралистические споры, я хочу возвать к твоему разуму. Не сомневаюсь, что у тебя его хватает с избытком. Ты принадлежишь мне хотя бы потому, что только я один имею представление о всех механизмах твоего существования.

– Этой картой уже воспользовался ваш помощник Геракл, – произнес Алекс, кинув взгляд на барокамеру, – поэтому-то мы с ней и здесь.

При упоминании о Любови, Степанов окончательно вышел из терпения.

– Почему ты считаешь себя вправе отвечать не только за себя, но и за нее! – закричал профессор, приблизив покрасневшее лицо к Алексу. – Я полагался на тебя, доверил ее тебе, а ты вместо того, чтобы оправдать мое доверие, воспользовался моментом и так запугал ее, что она до сих пор не может придти в себя.

– Я не запугивал ее, – твердо ответил Алекс, спокойно выдержав гневный взгляд профессора.

– Не лги! – Степанов сорвался на фальцет. – Это ты задурил ей мозги!

– Она боялась вас все время. С самого первого мгновения своей жизни, когда она, открыв глаза, увидела вас перед собой, ее преследовал страх перед вами.

– Не правда! – пронзительно кричал Степанов. – Ей не за что меня бояться. Я хочу для нее только хорошего.

– Наверное, она не правильно истолковала ваши намерения.

– Это поправимо, – произнес уже более спокойным тоном, – я все поправлю. Просто все так нехорошо совпало. В момент, когда происходила адвентация, на нас напали, здесь творилась такая неразбериха, и к тому же, в любую минуту мог появиться полковник…

– Кто это?

– Что? – профессор осекся и недоуменно посмотрел на Алекса.

– Вы говорите о каком-то полковнике, я уже не первый раз слышу о нем.

– Это не относится к нашему разговору, – поспешил уйти от ответа Степанов.

Он прошелся по комнате, затем, заставив себя успокоиться, снова сел перед собеседником.

– Так вот, – заговорил Степанов, напустив на себя прежний благодушный вид, – оставим эти витания в догматических высях, тем более что, скажу тебе по личному опыту, они ни к чему дельному не приводят. Ты мое создание…

Алекс поморщился: слишком часто за последнее время ему приходилось слышать эти набившие оскомину слова.

– Ты мое создание, – повторил Степанов, словно нарочно, – и потому, только я один знаю, что тебе нужно в этой жизни.

Ты зависишь от меня, нравится тебе это, или нет. Только я один знаю, что тебе нужно. Только я один могу сказать, что для тебя хорошо, а что нет. Кстати, то же самое касается и ее, – Степанов кивнул на барокамеру.

– Вижу, что вы пытаетесь оказывать на нас воздействие путем шантажа, – произнес Алекс, – это наводит на мысль, что других способов воздействия у вас нет, в противном случае вы давно использовали бы их. Я был наивен, когда надеялся поговорить с вами в открытую. Вы ничем не лучше вашего помощника.

– Пусть так, – Степанов презрительно улыбался, – нравится тебе или нет, я буду действовать так и дальше.

Профессор вдруг принял деловитый вид.

– Хватит болтать попусту, – сказал он, – тебя ведь волнует судьба этой девушки?

Алекс не ответил. Впервые за весь их трудный разговор на его лице проступила тревога.

– Так вот, мой друг, помоги-ка мне. Нам нужно привести ее в чувство.

* * *

…Я люблю тебя, мой милый, – говорила она, страстно прижимаясь к нему всем своим дрожащим телом. – Я так ждала тебя, где ты был так долго?

Ощущение трепещущих пальцев на его теле было одновременно и притягивающим и отталкивающим. Жаркое прерывистое дыхание, обжигало его лицо, вызывая бурю в его жаждавшем удовлетворения теле.

– Я так боялась, что ты больше никогда не появишься! – звонко шептала женщина. – Мне было так плохо без тебя, мой любимый…

У Геракла путались мысли. Переступив порог ненавистной ему нищенской комнаты, он снова испытал те же чувства, что и в тот раз, когда побывал здесь впервые и застал Елену в объятиях пьяного мужчины. Но в этот день все было по-другому. Аккуратно прибранная комната уже не вызывала омерзения. Казалось, что и воздух в квартире стал чище и свежее. Геракл понимал, что это можно отнести на счет изнеможения, в котором он добрался до Елены.

Дорога из Москвы в Санкт-Петербург отняла у него больше половины суток. Вместо того, чтобы отлежаться где-нибудь в тихом месте и залечить свои раны, Геракл прошел пешком несколько десятков километров. Добравшись до Ленинградского вокзала Геракл купил билет в плацкартный вагон. На какой-то станции поезд неожиданно остановился. Из разговоров между пассажирами, Геракл узнал, что это непредвиденная остановка. Не став ждать выяснения причин, он соскочил с поезда, прошел около пятнадцати километров пешком до шоссе, остановил машину и доехал на ней до пригорода Санкт-Петербурга. Бросив машину с трупом водителя в багажнике, Геракл пересел на электричку, на которой и добрался до города. На протяжении всего пути, он почти не занимался своими ранами. Лишь два раза сменил повязку.

Теперь, вместо военной формы на нем была одежда, снятая с убитых в микроавтобусе. Снова ему пришлось долго подбирать рубашку, брюки и обувь, которые подходили бы ему по размеру. Самый большой размер ноги оказался у прыщеватого парня, но ступням опять было тесно в узких ботинках. Этот дискомфорт не способствовал улучшению его состояния. К физическому недомоганию примешивалась и постоянная тревога. Геракл ни на секунду не забывал, что за ним ведется настоящая охота. Теперь, когда его приметы были известны, риск оказаться пойманным многократно возрос. Геракл отдавал себе отчет, что в таком состоянии ему вряд ли удастся уйти от погони.

И все-таки он продолжал свой путь. Какая-то неодолимая сила властно влекла Геракла в Петербург, к женщине, лишившей его покоя. Он знал, что не успокоится, пока в истории их с Еленой отношений не будет поставлена финальная точка. Геракл и сам еще не представлял, в чем будет заключаться окончательное прояснение этого болезненного вопроса. Однако, его не оставляла уверенность, что все решится само собой, как только он переступит порог комнаты Елены.

Она встретила Геракла так, словно только его и ждала.

Женщина не проявила ни малейшего удивления – одну только радость. Увидев его, Елена с шумными восклицаниями кинулась к нему на шею.

– Я так ждала тебя, мой любимый, – все время повторяла женщина со слезами и придыханиями.

Сначала Геракл хотел оттолкнуть ее, тем более что, каждое прикосновение вызывало боль в его натруженном, израненном теле. Но что-то лишало его сил и желания сопротивляться горячим ласкам. Елена действительно тосковала по нему – это было ясно.

– Почему ты не приходил так долго? – спрашивала она, впиваясь в Геракла настойчивым взглядом, и тут же, не давая ему вымолвить ни слова, изливала свою любовь и тоску.

Его мощные руки сомкнулись вокруг женщины, губы потянулись к ее жарко шепчущим пересохшим губам. И в этот момент Геракл ощутил вдруг такую слабость, что у него подкосились ноги и потемнело в глазах. Тут только Елена заметила, как ему плохо.

– Что с тобой, милый? – испуганно спросила она, отстраняясь и вглядываясь в его бледное лицо.

– Я устал, – проговорил Геракл и поискал глазами, куда бы ему присесть.

– Господи, милый! – запричитала женщина. – Ты же совсем больной! Что с тобой?

– Подожди, – Геракл отстранил ее и шагнул в глубину комнаты.

– Да-да, милый, тебе нужно прилечь, – Елена схватила его за руку и повлекла его к софе.

Геракл покорно сделал несколько шагов, он был слишком слаб, чтобы сопротивляться. Но при виде софы, застеленной полинявшим гипюровым покрывалом, в его памяти снова всплыла безобразная сцена, явившаяся его взору во время прошлого визита к Елене.

– Что ты делаешь? – растерянно вскрикнула женщина, оказавшаяся на софе после грубого толчка.

– Ты грязная шлюха, – процедил Геракл.

Теперь его глаза туманила не слабость, а ненависть. Он не мог понять, как это всего минуту назад мог спокойно переносить ее ласки и даже отвечать на них.

– Ты презренная самка, я ненавижу тебя.

Елена привстала на софе, глядя на Геракла с немой мольбой. Из его широко раскрытых глаз вновь потекли слезы. Но теперь это были слезы отчаяния.

– Я пришел сюда, чтобы наказать тебя, – продолжал Геракл, – ты предала меня.

Елена качала головой, не в состоянии вымолвить ни слова в свое оправдание. Единственным аргументом в ее защиту была любовь к Гераклу, но по его искаженному злобой лицу было ясно, что прощения она не дождется. И Елена молчала, глядя на стоящего посреди комнаты Геракла с до боли знакомым ему выражением обреченности на залитом слезами лице.

* * *

Дзержинец забил тревогу. Ему сообщили, что покинув военную часть, Геракл направился не к ожидающей его машине, а двинулся в направлении трассы. Судя по тому, какое оживление поднялось в стане врага, можно было судить, что операция по уничтожению следов галобионта завершена успешно. Люди Дзержинца то и дело фиксировали проявление активной деятельности сотрудников военной разведки. Можно было представить, как рвал и метал Секретчик. Однако удовлетворения этот факт не приносил. Геракл был ранен, об этом свидетельствовали пятна крови, оставленные им в лесополосе неподалеку от военной части. В милицейских сводках появилось сообщение об обнаружении микроавтобуса «Газель» с тремя трупами, брошенная в районе железнодорожной станции. На сиденье «Газели» также были найдены кровавые следы.

Куда направлялся Геракл, оставалось загадкой. Дзержинец бросил все силы на его поимку. Это была задача чрезвычайной важности. Ведь если людям Секретчика удастся перехватить беглеца, в руках военной разведки появится несоизмеримо более весомое доказательство – живой галобионт. Этого нельзя было допустить. Никогда еще полковник не стоял так близко к краю пропасти. Только один человек мог повлиять на ход событий. Дзержинец спешно направился к Степанову, который все еще пребывал на главной базе. Он не обратил внимание, что профессор выглядит как нельзя более взвинченным, так как его отвлекли от важного дела.

– Вы обманули меня, профессор! – заявил он прямо с порога.

– Что случилось, полковник?

– Ваш помощник скрылся.

До Степанова не сразу дошел смысл сказанного, он был еще во власти личных проблем. Но то, как выглядел Дзержинец, заставило профессора забыть об Алексе и Любови.

– Как скрылся? – недоумевал Антон Николаевич.

– Очень просто! Взял и скрылся. Его не могут найти ни мои люди, ни, слава Богу, люди генерала.

– Ничего не понимаю, – забормотал Степанов, беспокойно перемещаясь с места на место по своему кабинету.

– Прекратите мелькать у меня перед глазами, – приказал Дзержинец, упав в кресло.

Антон Николаевич замер и осторожно приблизился к столу.

– Он что, не справился со своим заданием?

– Насколько мне удалось установить, справился, – отвечал полковник, – но его дальнейшее поведение свело на нет этот результат.

– Я ничего не понимаю, – все недоумевал Степанов.

– Вы уверяли меня чуть не с пеной у рта, что ваш галобионт абсолютно надежен, – но все оказалось не так!

Глаза полковника метали молнии, профессор стоял перед ним, будто нашкодивший школяр. Реакция Степанова не оставляла сомнений, что поступок Геракла является для него такой же неожиданностью, как и для полковника.

– Вместо того, чтобы вернуться к моим людям, Геракл исчез в неизвестном направлении.

Степанов не верил своим ушам. У нее на языке вертелось только одно: «Этого не может быть», – но он не мог решиться открыть рот.

– Самое страшное, – продолжал Дзержинец, испепеляя профессора глазами, – что ваш помощник был ранен. Я не знаю, насколько серьезно его ранение, но как бы то ни было, это серьезно осложняет ситуацию. В любой момент Геракл может попасть в лапы военной разведки. Это будет страшнее ситуации с Тихомировым. Тут они приобретут стопроцентное доказательство существования галобионтов. Вы понимаете, что это значит?

Степанов лихорадочно качал головой. У него было ощущение, что он участвует в какой-то бредовой фантасмагории. Нечто незыблемое, в чем он был уверен больше, чем в себе самом, вдруг оказалось призрачным и ненадежным.

– Неужели это правда… – пробормотал он, вперив опустошенный взгляд в стену кабинета.

– Представьте, да, профессор, – язвительно ответил Дзержинец, – или вы думаете, что я явился сюда, чтобы подшутить над вами?

– А вы уверены, что все произошло именно так, полковник? – с надеждой спросил Антон Николаевич, – может быть, ваши люди что-то упустили?

– Все произошло именно так. Ваш помощник похитил микроавтобус, с тремя людьми, которых он застрелил, и скрылся.

Степанов все не мог придти в себя от потрясения.

– Я приехал сюда не для того, чтобы предъявлять вам претензии, – сказал Дзержинец уже в более миролюбивом ключе, – мне нужно выяснить, куда, по вашему мнению, мог направиться Геракл.

– Я… я не знаю, – залепетал Степанов, всплескивая руками, – мне ничего не известно…

– Замолчите! – осадил его полковник. – Думайте, профессор, я подозреваю, что это может быть как-то связано с его первой поездкой. Помните, вы говорил, что в галобионтом произошло нечто неожиданное. Я хочу знать об этом более подробно. Самое главное, что нам необходимо сейчас сделать, это найти Геракла и спрятать его от всех. В данный момент меньше всего меня интересует вопрос: каким его найдут, живым или мертвым.

Это прозвучало как приговор. Степанов с отчаянием осознал, что может лишиться своего единственного надежного помощника. Но он понимал так же, что на карту поставлено все, не исключая его самого.

– Хорошо, полковник, – сказал он с глубоким вздохом, – я расскажу вам все, что мне известно.

Из слов профессора следовало, что Геракл выходил на сушу и попробовал адаптироваться к условиям жизни в Санкт-Петербурге.

– Мы выбрали этот город, потому что он является вторым в стране по величине, а мне хотелось выяснить, как повлияет на него жизнь среди большого скопления людей, – пояснил Степанов.

Из отчета Геракла выходило, что галобионту без труда удалось найти и средства к существованию и в очень короткие сроки вольготно себя почувствовать в этом мегаполисе. Больше того, в первый день своего появление в Санкт-Петербурге Геракл сумел познакомиться с женщиной, с которой у него возникла сексуальная связь.

– Как вы могли молчать об этом, профессор! – снова взъярился Дзержинец. – То что вы сделали – непозволительно!

– Он просил меня об этом, – оправдывался Степанов с жалким видом. – Мне пришлось обещать ему это в качестве вознаграждения за успешно проделанную операцию с подлодкой.

– Не лгите, – глухо произнес полковник, – я уверен, что это все ваши экспериментаторские изыски. Вы понимаете, что не имели права поступать так за моей спиной.

Дзержинец встал и прошелся по кабинету.

– Черт возьми! – процедил он сквозь зубы. – Хотел бы я знать, что вы еще проделывали в тайне от меня.

Степанов затрепетал от мысли, что полковник решит сделать это немедленно. На нижнем этаже, в реабилитационной комнате по-прежнему находились галобионты пятой серии, о существовании которых полковник все еще не подозревал.

«Если он найдет их – мне конец!» – с ужасом подумал Степанов, кусая губы.

Но на его счастье, Дзержинцу покуда было не до того.

– Что сталось с этой женщиной? – спросил полковник, останавливаясь перед профессором.

– Я не знаю, – честно ответил Степанов.

– Как же так! – за время их долгого знакомства, Антон Николаевич впервые видел полковника таким потерянным. – Как вы могли пустить все это на самотек?

– Но ведь у нас было столько проблем…

– Я не желаю больше слышать ваших жалких оправданий.

Дзержинец, судя по его решительному виду, принял какое-то решение.

– Что вы знаете об этой женщине? – спросил он.

– Только то, что она, как я понял, не самого примерного поведения, зовут ее Елена и она живет где-то в районе Пескаревского кладбища.

– Значит, он сейчас в Санкт-Петербурге, – сосредоточенно сказал Дзержинец, – нужно направляться туда.

– Послушайте, полковник, – заговорил Степанов, бросаясь вслед за Дзержинцем, – вы сказали, Геракл ранен? Это серьезно?

– Откуда мне знать, – раздраженно пожал плечами полковник, – несомненно, он потерял немало крови.

– Куда вы сейчас, полковник? – крикнул Степанов вслед удаляющемуся Дзержинцу.

– Рассылать сообщения.

– Постойте! Ведь вы можете не успеть! Наверняка его след уже найден!

– Возможно, нам удастся перехватить его хотя бы у них из-под носа.

– Постойте, – снова крикнул Степанову, – у меня есть один план.

Дзержинец вернулся к Степанову.

– Мы можем задействовать Алекса, – произнес профессор с видом человека, окончательно на что-то решившегося.

– Кого?

– Галобионта пятой серии. Он сможет найти Геракла быстрее всех ваших сотрудников и людей из военной разведки, вместе взятых. Я смогу заставить его это сделать.

ГЛАВА 14

Возбуждение от встречи и гнев, придавшие Гераклу силы, начали идти на убыль. Его снова охватила слабость и мрачная апатия, вызванная усталостью и кровопотерей. Елена соскочила с софы, позабыв об опасности.

– Ты совсем больной, – с тревогой сказала она, вглядываясь в лицо Геракла.

– Не прикасайся ко мне, – отмахнулся он.

– Тебе нужно прилечь, иначе ты просто свалишься с ног.

В затуманенном сознании Геракла возник вопрос: «Для чего я сделал это – пришел сюда?», но ответа на него так и не нашлось.

Елена первая услышала стук в дверь.

– Куда ты? – спросил Геракл, увидев, что женщина метнулась к выходу.

– Кто-то стучит, – ответила она, – это кто-то чужой, из наших так никто не барабанит.

Интуитивно Геракл ощутил опасность, исходящую из-за двери в квартиру.

– Не открывай, – крикнул он.

Стук перешел в грохот.

– Они выломают дверь! – испуганно сказала Елена и, присмотревшись к Гераклу, спросила: – это за тобой пришли?

– Наверное.

Геракл вынул пистолет.

– Тебе надо бежать!

Елена бросилась к окну и тут же отпрянула:

– Поздно! Они уже во дворе.

Из окна четвертого этажа было видно, что во дворе пятиэтажного дома стоит несколько машин.

– Оцепили! – прокомментировал Геракл, ощущая необъяснимое спокойствие.

Он воспринимал происходящее словно сквозь туман. Все казалось ему призрачным и нереальным.

– Что же нам делать?! – Елена следила за Гераклом взглядом, полным сочувствия и мольбы.

Геракл молчал, безучастно глядя на дверь, из-за которой раздавался шум.

– Это я во всем виновата, – изрекла Елена бесцветным голосом и безвольно опустилась на софу.

В коридоре раздался треск, возвестивший, что нападающим удалось вломиться в квартиру. В следующую секунду распахнулась хлипкая дверь в комнату Елены. Шестое чувство подсказало Гераклу, что эти люди работают не на Дзержинца, а на кого-то другого. Однако и это не смогло заставить его взять себя в руки и попробовать отбиться.

Кто-то крикнул:

– Всем стоять!

Громкий крик донесся до Геракла словно откуда-то издалека. Люди в комуфляже, заполнявшие небольшую комнату, казались расплывчатыми и бесплотными.

– Брось пистолет!

Увидев направленные на него дула автоматов, Геракл бросил оружие на пол. В последствии, припоминая обстоятельства своего пленения, он решил, что сделал это бессознательно, повинуясь инстинкту самосохранения.

Один из людей в комуфляже приблизился к Гераклу и стал обыскивать его. Сильный хлопок по пояснице причинил ему дикую боль, заставив отступить на шаг назад. Расценив это как попытку к сопротивлению, человек в комуфляже ударил Геракла прикладом автомата по голове. Последним, что донеслось до него из реальности, был пронзительный крик Елены:

– Не трогай его!

Геракл, повалившись на пол, не видел, как разъяренная женщина кинулась к нему, схватила валявшийся у его ног пистолет. Мгновение спустя в унисон раздалось несколько автоматных очередей. И то, что секунду назад было Еленой, превратилось в груду обезображенного зияющими дырами тела, окровавившего половину комнаты.

* * *

Алекс шел по следу Геракла. Он изо всех сил старался следовать инструкции Степанова.

– Доверься себе, – несколько раз повторил профессор, – следуй своему чутью.

Алекса предупредили, что каждый его шаг будет сопровождаться наблюдателями из Безопасности. Это не угнетало, но немного напрягало. Сероглазый человек, которого профессор называл полковником, в кратких, но емких выражениях убедил Алекса, что задание имеет исключительное значение.

– Если нам не удастся вырвать Геракла из рук охотящихся за ним людей, всем нам, – полковник сделал ударение на слове «всем», – придется очень плохо.

Алекс не уверял сероглазого человека, что он справится с заданием, как это делал Геракл, но, видимо, что-то в нем внушало доверие.

Сразу по прибытии в Санкт-Петербург полковнику сообщили, что Геракл обнаружен в пятиэтажном доме на Соборной улице. Из аэропорта они направились прямо туда.

– Мы не можем к ним подступиться, – докладывал полковнику какой-то человек, – все улицы и переулки вокруг дома перекрыты.

Автомобиль остановился за три квартала от нужной пятиэтажки.

– Алекс, – произнес Дзержинец, – поступай по своему усмотрению. Мы тоже не будем сидеть сложа руки.

Пока они ехали по улицам города, у Алекса уже начал складываться план действий. Он не спешил делиться им с полковником, поскольку сам не знал, что из этого выйдет. Внимание Алекса привлекли каналы, вдоль которых они проезжали. В сгущающихся сумерках тускло поблескивала темная водная гладь. Дзержинец сообщил Алексу, что через несколько километров река впадает в Финский залив.

Полковник не слишком верил, что галобионту пятой серии удастся спасти своего собрата. Он был так разочарован в Геракле, что никакие рекомендации Степанова не могли изменить его мнения. Но решив, что в такой ситуации не стоит гнушаться никакими возможностями, Дзержинец согласился на участие Алекса в операции. Гарантия, предоставленная профессором, показалась ему вполне надежной. Хотя полковник не успел еще толком вникнуть в суть дела, но понял, что на Базе разыгрались страсти, почище шекспировских. Женщина, лежавшая в барокамере, по-видимому, являлась предметом вожделений и профессора и этого симпатяги-галобионта по имени Алекс. Дзержинец слишком хорошо знал Степанова, чтобы быть уверенным в его искренности. Антон Николаевич сказал полковнику, что пока женщина находится у него в руках, Алекс будет выполнять абсолютно все. Судя по всему, что наблюдал Дзержинец, это было правдой. Пообщавшись с галобионтом пятой серии в течение нескольких минут, полковник проникся к нему невольным уважением. В Алексе подкупала честность и открытость, в то же время он явно был умен и обладал многими разнообразными навыками. И Степанов, и сам Дзержинец неустанно внушали галобионту, какая важная ответственность ложится на его плечи. Особенно нажимал профессор.

– Тебе ведь нужна девушка, – говорил он и Дзержинец изумлялся, видя какой ревнивой злобой наливаются бесцветные глаза Антона Николаевича, – так вот, мой друг, если ты хочешь, чтобы у нее все было хорошо, тебе нужно сделать так, чтобы у нас всех было хорошо. Если же хотя бы одному из нас будет плохо, то плохо будет и ей.

Алекс не выказывал признаков испуга или растерянности, но на всем его облике лежал отпечаток твердой решимости. Безусловно, существо под крышкой барокамеры было ему дороже всего на свете. Именно это стало решающим аргументом в пользу участия галобионта в операции.

– Двух смертей не бывать, а одной не миновать, – подвел итог Дзержинец.

– Вы о чем? – не понял профессор.

– Если в лапы Секретчику попадется хотя бы один галобионт, то нам будет все равно, сколько еще галобионтов им достанется. Так или иначе, нас ждет катастрофа, – философски пояснил полковник.

– Я уверен, что Алекс все сделает в лучшем виде, – сказал Степанов.

– Помнится, то же самое вы говорили мне и перед отправкой Геракла, – язвительно заметил Дзержинец.

– Тогда был не тот случай. Я рассчитывал на преданность Геракла, не учитывая того, что она не основана ни на чем конкретном. С Алексом все по-другому. У меня есть очень сильное средство воздействия на него, – Степанов указал на барокамеру и добавил со зловещей улыбкой: – самое сильное средство, которое только можно было бы придумать.

Алекс шел по следу Геракла. Он изо всех сил старался следовать инструкциям Степанова.

– Доверься себе, – несколько раз повторил профессор, – следуй своему чутью. Твоя задача состоит в том, чтобы отбить Геракла и доставить его на Базу.

– Не имеет значения, – вступал Дзержинец, – живым он будет, либо мертвым. Главное, чтобы он весь, целиком, до единого кусочка, – с нажимом добавлял он, – был доставлен на эту Базу.

Алекс очень мало понимал в той игре, в которой ему предстояло сыграть важную роль. Он видел только, что Степанов и сероглазый человек очень взвинчены, и готовы на все, чтобы изменить ситуацию. Единственным, что волновало его в данный момент, была судьба Любови. Алекса поддерживала смутная надежда, возникшая где-то в глубине подсознания и с каждым часом все более укреплявшаяся. Ему почему-то казалось, что после выполнения задания многое, если не все, прояснится. Еще живя на острове, Алекс пришел к мысли, что интуиция никогда не обманывает ни его, ни Любовь. А профессор укрепил галобионта в ней.

– Доверяй чутью, – без конца повторял Степанов, – оно тебя не обманет.

Алекс молча соглашался, с горечью сознавая, что это самое «чутье» не обманывало Любовь, когда она всячески пыталась отговорить его от возвращения на Базу. Алекс вспомнил драку с Гераклом. С того момента, когда они чуть не убили друг друга, поведение Любовь резко изменилось. Она стала апатичной, отрешенной, делала все словно во сне, слабо реагируя на происходящее вокруг нее. Видимо, таким образом, сверхвосприимчивая психика девушки пыталась защититься от грядущих пагубных воздействий, о которых сигнализировало ее шестое чувство.

В голове у Алекса беспрерывно вертелся один и тот же вопрос, неужели он совершил ошибку, согласившись вернуться к профессору? Неужели таким способом он ничего не добьется и только потеряет свою любимую? Ответа не было, но возникало убеждение, сначала слабое, но постепенно набирающее силу, что скоро все должно разрешиться. Алекс без колебаний согласился на участие в задание. Напрасно торжествовал Степанов, пребывая в уверенности, что ему удалось сломить волю непокорного галобионта. Шестое чувство, наличие которого в нем предполагал сам профессор, подсказало Алексу, что он должен согласиться. Доводы разума также не противоречили голосу сердца. По большому счету у Алекса не было иного выбора. Он не верил ни Степанову, ни Дзержинцу. Более того, хладнокровный полковник показался Алексу еще опаснее, чем истеричный профессор. Но он верил себе – это было главное.

…Алекс не мог сказать с полной уверенностью, что возникло раньше: предчувствие опасности или сама опасность.

Где-то невдалеке грянуло несколько автоматных очередей. Послышался звон разбитого стекла, раздались испуганные возгласы прохожих и жильцов близлежащих домов. Алекс не стал приближаться к пятиэтажке. Вместо этого он занял позицию на широкой улице, которая в данный момент была перекрыта милицейскими машинами. Вокруг первого кордона, включавшего в себя сотрудников ОМОНа и военной разведки, расположился еще один, состоявший из людей Дзержинца. Алекс был как бы сам по себе, находясь между двумя линиями.

Алекса оглушил пронзительный вой сирен. Из-за угла показалась колонна из нескольких автомобилей. Не было сомнений, что в одной из них везли Геракла. Машины, мчавшиеся на большой скорости, пронеслись мимо. Он повернул голову и посмотрел вслед удаляющейся колонне. Вдруг на перекресток откуда-то с параллельной улицы выскочил автобус, перекрывший дорогу. В следующее мгновение раздался громкий звук удара, а за ним еще несколько. Вой сирен сменился визгом тормозов и скрежетом железа. На перекрестке образовалась груда дымящегося металла. Алекс со всех ног кинулся к месту аварии.

Он успел как раз вовремя. Ноги сами понесли его к одному из микроавтобусов, пострадавшему меньше других автомобилей.

«Он там!» – пронеслось в голове у Алекса.

У него не было времени, чтобы разобраться, почему он так подумал. Может быть, подсказала интуиция, а возможно то, что именно к этому микроавтобусу мчались люди в комуфляже и в масках. Загрохотали пистолетные и автоматные выстрелы, но они больше не оглушали Алекса, воспринимаемые им не громче стрекотания сверчка. Он видел, как какие-то люди в штатской одежде и тоже с закрытыми лицами выносят из микроавтобуса крупного черноволосого человека, не подающего признаков жизни. Им навстречу бежали другие, в камуфляже и с оружием наизготовку. Алекс замер, притаившись за одним из автомобилей. Не было никакой возможности приблизиться к микроавтобусу. Казалось, что уже ничего нельзя сделать.

На их с Гераклом счастье, в этот момент прогремел взрыв, одну из машин – первую в колонне – разнесло на куски. Алекса спасло то, что его прикрывал милицейский автомобиль, стоявший у тротуара. Перекресток окутал едкий густой дым, в котором невозможно было ничего разглядеть. На какое-то время выстрелы прекратились, сменившись криками и стонами раненых. Алексу пришлось продвигаться почти на ощупь. Кто-то попытался схватить его, но Алекс вырвался, наугад нанеся удар ногой. Он споткнулся о чье-то распростертое тело. Еще не взглянув на лицо человека, Алекс понял, что нашел Геракла. Взвалив его на плечо он бросился направо, туда, где виднелся мост, высившийся над каналом. Тяжелая ноша замедляла шаг, Алекс не мог дышать, дым и пыль, стоявшая столбом набилвались в глаза, нос, рот.

– Он там, впереди! – закричал кто-то, очевидно, заметивший беглецов.

До моста через канал оставалось не больше десятка метров. Перед Алексом забрезжил луч надежды, что он успеет достигнуть канала раньше, чем на него доберутся преследователи. Но тут кто-то напал на него сзади. Завязалась яростная схватка. На подмогу первому подскочило еще двое. Геракла оторвали от Алекса. В руках у него каким-то чудом остался кожаный пояс, принадлежавший Гераклу. В нем, помимо всего прочего, оказался большой нож с кривым лезвием. Сжав рукоятку, Алекс вонзил нож в одного из нападавших, стиснувшего его горло. Лезвие ткнувшись в ребро, скользнуло вниз и в сторону.

Хватка ослабла. Мужчина в камуфляже мешком рухнул на землю. Алекс кинулся к другому нападавшему, вырвал из его рук бездыханного Геракла и снова бросился к каналу. Вслед ему раздалось несколько выстрелов. Алексу показалось, что одна из пуль попала в Геракла, тело которого чуть заметно дернулось. Но времени на то, чтобы проверить, жив Геракл или уже нет, у Алекса не оставалось. В три прыжка он достиг моста через канал. Небольшая ширина канала наводила на мысль, что он не должен быть глубоким. Однако Алексу ничего не оставалось, как на свой страх и риск броситься вместе со своей ношей в мутную ледяную воду. Прыжок сопровождал «салют» из десятков разнокалиберных стволов. Алекс поднырнул под мост и достиг дна канала. Никогда еще ему не доводилось погружаться в такую отвратительную среду, в которой было столько грязи и химических отходов.

«Нужно продержаться совсем немного», – думал Алекс, осторожно втягивая в себя омерзительную жидкость – он должен был хоть как-то дышать. Чтобы уберечь себя и Геракла от пуль, Алекс вынужден был двигаться у самого дна, покрытого вязким илом и усеянного разным мусором. Облегчало задачу лишь то, что они плыли по течению и поэтому весь этот хлам не попадал в лицо и не замедлял движения.

Геракл по-прежнему не подавал признаков жизни. И все же Алекс был уверен, что спасенный жив.

«Нужно только добраться до моря, – говорил себе Алекс, – там я смогу привести его в чувство».

Но легче было сказать, чем сделать. Алексу приходилось долго петлять по бесконечному лабиринту каналов, испещряющих огромный город. Когда путь раздваивался, он опять отдавался на волю своего инстинкта, подчас сворачивая в более мелкие и грязные каналы, зная, что именно они ведут его в правильном направлении.

* * *

Геракл очнулся, когда они с Алексом приближались к Базе. Он не сразу понял, что с ним происходит. Кто-то тащил его, бережно поддерживая голову – вот все, что было ясно. С возвращением сознания пришла боль. Она исходила теперь не только из старых ран, полученных еще в Нахабино. Появился еще один источник – рана на груди, под правым соском, беспокоившая Геракла гораздо больше прежних. Правая рука отказывалась функционировать. Да и все его тело было словно налито свинцом. Однако мысль работала довольно четко.

Гераклу вспомнились сцены, пережитые им в последние часы перед ранением. Большой город, построенный на воде, всякий раз поражающий воображение своей величественной красотой. Комната в грязном доме, безобразные обои на обшарпанных стенах, два узких длинных окна в рамах с облупившейся краской… Елена!

Образ женщины с заплаканными глазами, в которых застыла униженная мольба, мгновенно вернула Гераклу силы.

«Что с ней?!»

Геракл попытался вывернуться из обхватывавших его рук. Но объятия были слишком крепкими. Левая рука, которая еще могла действовать, потянулась вверх, нащупала чей-то локоть.

Геракл открыл глаза и огляделся. Он сразу понял, где находится. По этому пути ему приходилось плыть не один раз. Судя по всему, Геракла тащили на Базу. Но оставался еще один вопрос: кто это делает? Ответ пришел почти в ту же секунду. Это мог быть только Алекс. Геракл и сам не мог бы сказать, откуда в нем появилась такая уверенность. Должно быть, каждая частичка его существа ощущала близость ненавидимого им человека. Ненависть, как это и раньше бывало, придала ему сил. Он снова дернулся, на сей раз сильнее, чем прежде.

Алекс не останавливался, никак не отреагировав на движение Геракла. Правая рука никак не желала повиноваться, поэтому галобионту пришлось действовать левой. Алекс ощутил, как его предплечье больно сжали пальцы Геракла. Он и так уже устал после длительного беспрерывного пути с тяжелой ношей, которую приходилось тащить то одной, то другой рукой.

Поэтому сопротивление Геракла вызвало в нем досаду. Без особых усилий Алекс стряхнул ослабевшие пальцы Геракла и продолжал свой путь. До Базы оставалось еще не больше двух-трех километров. Геракла обуяла бессильная злоба. Не было ничего мучительнее, чем осознавать, что он не может расправиться с тем, кого ненавидит сильнее всего на свете и даже наоборот, – полностью зависит от него. Сжав зубы, Геракл собрал остатки сил и, превозмогая острую боль в груди, занес назад левую руку и нанес удар Алексу в затылок. Это стоило ему последних сил. Геракл даже не узнал, пришелся ли его удар точно в намеченную цель. От боли и слабости его сознание вновь погрузилось во мрак.

* * *

– Какого черта мы здесь с тобой делаем? – спросил Геракл, открыв глаза и увидев Алекса.

– В данный момент я занимаюсь тем, что пытаюсь привести тебя в приличное состояние. А ты занимаешься тем, что всячески осложняешь мне задачу. Как ты себя чувствуешь?

– Где мы? – спросил Геракл, не удостоив Алекса ответом.

– На Базе.

– Где Хозяин?

– Никого нет. Я обошел всю Базу и никого не нашел.

– А ты догадался посмотреть, не оставил ли Хозяин сообщений?

– Я ничего не нашел. Если хочешь, сам поищи. Вижу, ты уже выглядишь бодрее меня.

Алекс и впрямь был утомлен. Его неодолимо клонило в сон. И требовательно взывал о пище пустой желудок.

– Я голоден, – сказал Геракл, будто угадав мысли Алекса.

– Правда? – Алекс усмехнулся. – Какое совпадение, я – тоже.

– Ну так сходи, поищи какой-нибудь еды!

– Ты в состоянии сам это сделать.

Алекс устало опустился в кресло, принадлежавшее профессору. Геракл не преминул отметить это.

– А ты не плохо смотришься на месте Хозяина, – язвительно проговорил он.

– Мне все равно, на чьем я месте, – ответил Алекс, поведя плечами, – я хочу отдохнуть.

Геракл приподнялся на кушетке. Боли почти не ощущалось. Все раны были аккуратно залеплены пластырями.

– Ты сделал мне операцию?

– Во всяком случае, я предпринял такую попытку.

– Кажется, тебе это удалось, – Геракл осторожно вставая.

Алекс внимательно наблюдал за ним.

– Как ты?

– Нормально, – нехотя признал Геракл.

О том, чтобы выразить благодарность Алексу не могло быть и речи, хотя оба понимали, что Геракл обязан именно ему восстановлением здоровья.

– Что там произошло?

– Я расскажу тебе, но позже. Очень устал.

У Алекса слипались глаза.

– Ладно, – Геракл сделал несколько шагов по комнате и убедился, что вполне может передвигаться, – пойду поищу какой-нибудь еды.

Алекс уже не слышал – он крепко спал, откинувшись головой на спинку профессорского кресла.

«Он мне доверяет», – с удивлением подумал Геракл.

Постояв некоторое время посреди комнаты, Геракл повернулся и вышел, так и не приблизившись к Алексу.

На Базе творилось нечто необъяснимое. Геракл не мог обнаружить не только никаких следов Хозяина, но и сообщений от него. Все это было более чем странно. Пробродив в безуспешных поисках, Геракл пришел к мысли, что Степанов эвакуировался на запасную Базу.

«Но почему он не оставил мне сообщения?» Несомненно, что-то пошло не так. Это было совершенно не похоже на Степанова – бросить Геракла на произвол судьбы. Геракл с трудом раздобыл несколько банок консервированной пищи. Подкрепившись, он направился в маленькую лабораторию, где спал Алекс.

– Просыпайся, сейчас не время отдыхать, – сказал он, грубо тряся Алекса за плечо.

– Что случилось?

– На, перекуси, а то ты весь бледный. Еще свалишься где-нибудь по пути, – угрюмо проговорил Геракл, протягивая Алексу банку с желе из морепродуктов.

– Мы что, должны куда-то идти?

– Почем я знаю, – Геракл досадливо поморщился, – здесь никого нет. Это меня настораживает. Что-то тут не так.

– Наверное, профессор переехал на другую базу, ту, которая в Северном море, – предположил Алекс, – по-моему, он собирался это сделать в ближайшее время.

– Все так, но почему нам об этом не сообщили?

– Может, они думают, что мы сами догадаемся?

– Наивный! – полупрезрительно хмыкнул Геракл. – Они никогда не допускают мысли, что мы имеем право принимать самостоятельные решения. Ты, как видно, не так много имел дел с Хозяином и полковником, иначе бы знал, что каждое задание сопровождается огромным перечнем инструкций.

– Это точно, – согласился Алекс.

Он рассказал Гераклу, как его посылали в Питер, на операцию. Геракл жадно вслушивался в каждое слово.

– А что случилось с женщиной? – спросил он, когда Алекс умолк.

– С женщиной? – удивленно повторил Алекс, – я ничего не знаю. Я ведь не заходил в дом.

Оживившееся было лицо Геракла мгновенно потемнело.

– Они убили ее, – вполголоса проговорил он, проведя рукой по глазам.

– Кого?

В комнате воцарилось молчание. Гераклу пришлось призвать на помощь все свои моральные силы, чтобы не выдать, какую боль причиняет ему мысль о смерти Елены.

– О какой женщине ты говоришь?

– Это тебя не касается! – грубо ответил Геракл.

– Жаль, я думал, мы с тобой начали находить общий язык.

– Не надейся на это! Я никогда не стану с тобой сближаться! Мы всегда будем врагами!

Геракл отнял руку от лица и с ненавистью воззрился на Алекса.

– Думаешь, я буду расстилаться перед тобой за то, что ты меня выручил?

– Я не думаю, что ты должен расстилаться, просто я надеялся, мы перестанем быть врагами.

– Ты спас меня не потому, что безмерно жаждал видеть меня живым и здоровым, просто у тебя не было другого выхода. Ты все еще надеешься, что тебе дадут сойтись со своей бабенкой.

Алекс сдвинул брови на переносице. Слова Геракла задели его.

– У меня был приказ доставить тебя на Базу, а о том, живой ты будешь или мертвый, раненый или здоровый, речи не было.

– Как прикажешь это понимать? – помимо его воли, в интонации Геракла проступила легкая тревога.

– Тот человек, полковник, сказал мне, что я должен доставить тебя на Базу, и добавил, что его не интересует в каком виде ты будешь. Им нужно было твое тело, и только.

Геракл покачал головой. В голове у него не укладывалось, что сказанное Алексом – правда. Но Алекс не лгал, в этом не было никаких сомнений.

– Ты хочешь сказать, что они просто хотели спрятать улику? Хозяин готов был смириться с моей смертью, лишь бы только я не попал в руки к их врагам?

– Не могу сказать точно на счет профессора, но что до полковника, так его интересовало только твое тело…

– Перестань повторять мне это! – загремел Геракл, сжав кулаки и оскалив зубы. – Тебе доставляет удовольствие меня унижать!

– Неправда, – спокойно ответил Алекс.

Геракл и сам знал, что неправ, но от этого ему не становилось легче.

– Тогда какого черта ты возился со мной! – не унимался он.

– Я хотел, чтобы ты был здоров. Надеялся, что ты перестанешь ненавидеть меня.

– А что тебе за дело до моих чувств к тебе?

– Послушай, я устал и мне совсем не хочется терять время на пустые споры. Нам надо подумать о том, что делать дальше. Ты должен знать, как выйти на связь с полковником или Хозяином.

И только после этих слов до Геракла дошло, что он представления не имеет о том, где располагается запасная база. Признать этого перед Алексом он был не в состоянии. Кроме чувства унижения, Геракла охватила еще и тревога. Если верить Алексу, ситуация выглядела примерно так же, как с останками галобионта, которые он должен был уничтожить, чтобы у врагов полковника не осталось доказательств. Неужели теперь он, Геракл, для Дзержинца ничем не ценнее, чем тот давно погибший галобионт ранних серий? Если Хозяин знал об этом, то значит, и он отказался от своего помощника. Геракл не предполагал, что эта догадка принесет ему столько боли. А ведь не так давно он приучил себя к мысли, что профессор утратил в его глазах весь свой авторитет. Все же Геракл не мог до конца поверить, что Хозяин способен так легко отказаться от него, тем более что у Степанова не было больше ни единого близкого существа.

И тут Геракл вспомнил о золотоволосой женщине. Это она заняла все мысли Хозяина. Из-за нее он забыл о Геракле.

– Постой! – воскликнул он, осененный одной идеей. – Выходит, что полковник теперь знает о тебе и об этой женщине?

– Еще как знает. Он-то меня в, основном, и просвещал на предмет твоего освобождения.

Геракл напряженно задумался. Тревога, возникшая после того, как он обнаружил, что на Базе их никто не ждет, все больше возрастала.

«Что же здесь все-таки делается?» – спрашивал он себя в то время как Алекс подкреплялся едой из банки.

– Послушай, – обратился к нему Геракл, – что тебе велел делать Хозяин, после того, как мы с тобой вернемся сюда?

Алекс не успел ответить. В лаборатории раздался писк телефона. Геракл подскочил к нему и снял трубку.

– С кем я говорю? – раздался голос Дзержинца.

– У телефона Геракл.

– Великолепно! – полковник не пытался скрыть своего удовлетворения. – Все нормально? Вы добрались?

– Да, мы уже давно тут находимся.

– Алекс с тобой?

– Да, он здесь.

– Прекрасно. Будьте на Базе я свяжусь с вами позже. Никуда не отлучайтесь. Ждите.

Геракл собрался было задать Дзержинцу вопрос, но тот отключился.

– Черт знает, что такое, – проворчал Геракл.

Звонок полковника хотя и не внес ясности в ситуацию, все же немного успокоил Геракла.

– Ну вот, – произнес он, обращаясь к Алексу, – все идет хорошо. Скоро полковник опять выйдет на связь и даст для нас распоряжения.

– Ты не против, если я подремлю, пока есть время?

Геракл пожал плечами.

– Делай, как знаешь. Говорить я с тобой все равно не собираюсь.

Алекс ничего на это не ответил. Он лишь кинул на Геракла странный взгляд, значения которого тот так и не смог определить. Впрочем, Геракл не особенно старался это сделать. После звонка Дзержинца ему сразу стало легче. Судя по голосу, полковник не собирался упрекать его в нарушении инструкции. Возможно, он решил отложить наказание на потом.

Алекс снова кинулся головой на спинку кресла и закрыл глаза. Геракл время от времени вскидывал на него хмурый взгляд. Его по-прежнему сбивало с толку необъяснимое поведение Алекса. Геракл не мог понять, как он может спокойно спать в присутствии своего врага.

«Что это? – спрашивал себя Геракл. – Неужели он доверяет мне или так уверен в себе, что надеется справиться со мной, если мне вздумается на него напасть?»

Геракл заставил себя не думать об этом, поскольку он отдавал себе отчет, что в данный момент и впрямь ничего не сможет поделать с Алексом.

«Я разберусь с ним после», – сказал он себе.

Геракл и сам не знал, когда наступит этот момент, но был уверен, что рано или поздно ему представится подходящий случай. А сейчас необходимо бы подумать о дальнейших действиях. Что он скажет полковнику, когда тот нападет на него с упреками. Ведь такому человеку, как Дзержинец, не скажешь на что поступил так по наитию, которому не в силах был сопротивляться.

Геракл нарушил приказ и хорошо знал об этом. Но он так же знал и о том, что в данный момент полковник не стает прибегать к решительным методам воздействия – времена были неподходящие.

«Я им нужен, сейчас они не станут ничего с мной делать – я уверен в этом, – размышлял Геракл, прохаживаясь по небольшой комнате и машинально прислушиваясь к ровному дыханию Алекса. – А потом я войду в силу и никто из них не будет мне нужен. Хотя, конечно, если он признают во мне равного, я буду сотрудничать с ними, поскольку мне это будет только на руку. Я еще не совсем приспособлен к жизни без всякой поддержки. Мне нужно многому научиться. Прежде всего, – с горечью признал Геракл, – научиться держать себя в руках. Хозяин не может просто так от меня отказаться. Как бы он не хотел эту женщину, ему нужен такой помощник, как я. Кто, кроме меня сможет нейтрализовать этого? – Геракл кинул неприязненный взгляд на Алекса. – Он опасен. Это понятно всем. Хозяин собирался зомбировать его, но он не так прост. Еще неизвестно, как он поведет себя на запасной базе…»

Внезапно Геракл остановился прямо посередине комнаты, как громом пораженной озарившей его страшной мыслью.

Если обо всем этом знает он сам, то, разумеется, об этом же уже догадался Дзержинец. Неизвестно, как отреагировал бы Хозяин, будь он один, но полковнику явно не нужны галобионты, обладающие огромными возможностями, но не поддающиеся контролю. Дзержинцу нужны рабы, камикадзе, которые без вопросов и лишних слов готовы будут выполнить задание любой сложности. Мыслящие и поступающие по собственному разумению галобионты, не подвергнутые установке психопрограммы, полковнику не нужны, так как представляют собой фактор риска.

«Представляю, сколько хлопот я наделал этим людям из-за того, что поехал в Санкт-Петербург, а не отправился на Базу, как мне было велено!».

Сердце стучало у него в висках. Все неясности, замеченные им когда он пришел в сознание, стали находить себе объяснение.

«Вот почему тут уже никого нет, – думал Геракл, чувствуя лихорадочную дрожь во всем своем напряженном теле, – они хотят одним разом избавиться от всего и от всех. От раскрытой Базы, ставшей никому не нужной, от Алекса, и от меня…»

– Просыпайся! – закричал Геракл, тряся спящего за плечо.

– Что такое?

Алекс открыл глаза. Встревоженный голос Геракла мигом согнал с него сон.

– Надо убираться отсюда, может еще успеем!

– В чем дело?

Алекс вскочил на ноги, бросаясь вдогонку Гераклу, исчезнувшему за дверью.

– Да погоди же ты! В чем дело? Объясни мне! – прокричал Алекс, спеша за Гераклом.

– Я сказал, надо бежать как можно дальше от Базы.

– В чем дело? Я ничего не понимаю!

Геракл приостановился и вполоборота посмотрел на Алекса.

– В общем, так, если хочешь остаться в живых, не трать даром время, беги отсюда. Не знаю, зачем я это делаю, наверное, из-за того, что ты спас мне жизнь. Но больше я не буду с тобой няньчиться. Мое дело – предупредить. Дальше – каждый сам по себе.

Геракл продолжал путь, решив, что больше не скажет Алексу ни слова. Он и так досадовал на себя. Куда проще было оставить Алекса здесь, скольких проблем удалось бы ему избежать тогда!

Позднее, когда Геракл раздумывал над своим поступком, он нашел ему лишь одно объяснение: Алекс был нужен ему для того, чтобы в этом мире оставалось хотя бы одно существо, равное ему по возможностям. Сильному, для того, чтобы утвердиться в своей силе, нужен достойный соперник. Этим соперником мог быть только Алекс.

* * *

– Значит, вы все-таки это сделали, – глухим надтреснутым голосом произнес Степанов, обращаясь к полковнику.

– Да, я это сделал и ничуть не сожалею, – ответил Дзержинец.

Антон Николаевич чувствовал себя осиротевшим. Он и не подозревал раньше, как много для него значит Геракл. Тем не менее он не мог не согласиться с полковником. Слишком часто Геракл проявлял неуместную самостоятельность.

– Надеюсь, теперь вы понимаете, что на галобионтов можно воздействовать лишь радикальными методами. К сожалению, они еще не доросли до такого уровня, чтобы воспринимать окружающее и реагировать на него через осознание.

– Я бы утопистом, – мрачно заявил Степанов, – разумеется, это невозможно. Галобионты – плоть от плоти людей, а ни один человек на земле не дошел до такого уровня.

– В том числе и вы, дорогой Антон Николаевич, – сказал полковник, – несмотря на весь ваш ум и интеллект, вы часто ведете себя, как дитя.

– Только не надо терзать меня, полковник, – устало проговорил Степанов, – я и так уже достаточно наказан.

– Я не терзаю вас, Антон Николаевич, я лишь констатирую факт. Ваше эмоциональное развитие не соответствует интеллектуальному, – это печально.

– Точнее было бы сказать «не соответствовало», – поправил Степанов, – я получил хороший урок на всю оставшуюся жизнь.

– Что вы намерены предпринять относительно женщины?

– То, чего я не сделал с Гераклом и Алексом. Я подвергну ее установке психопрограммы.

– Антон Николаевич, у нас есть немного времени, я хотел бы обстоятельно поговорить с вами о последних событиях. Вы видите, я не пытаюсь давить на вас, угрожать и применять какие бы то ни было меры воздействия. Все хорошо, что хорошо кончается. Нам удалось вырвать Геракла, уничтожить доказательства существования галобионтов. Следовательно, теперь мы можем быть спокойны, – Дзержинец сделал паузу и добавил: – насколько вообще можно быть спокойными в наше время. Как давно вы адвентировали галобионтов пятой серии?

– В тот самый день, когда было совершено нападение на Базу, – прямо ответил Степанов, он был так морально сломлен, что не мог лгать. Больше того, исповедальный характер беседы приносил Антону Николаевичу огромное облегчение. Он словно перекладывал всю тяжесть наболевшего на сильные плечи полковника, предоставляя тому решать, как быть дальше.

Речь Степанова, сначала сбивчивая и путаная, благодаря наводящим вопросам и коротким замечаниям Дзержинца, мало-помалу полилась плавным непрерывным потоком. Полковник слушал профессора с глубоким вниманием – для него эта исповедь Степанова тоже была своего рода уроком. Оказалось, что он, никогда не сомневавшийся в своей проницательности и умении разбираться в людях, допустил немало промахов в отношении профессора. Дзержинец не предполагал, что за обликом выдающегося ученого, наделенного Божьей искрой, и на первый взгляд целиком погруженного в свои исследования, может скрываться ранимая душа. То, что мнилось полковнику проявлениями естественного для талантливого ученого честолюбия и желания утереть нос не оценившим его по достоинству коллегам, на поверку оказалось сплетением гораздо более сложных мотивов.

– Как же вам удалось добыть клетки вашей бывшей жены и, особенно, вашего друга, который, если не ошибаюсь, погиб где-то в Гималаях? – поинтересовался полковник, когда Антон Николаевич умолк, погруженный в свои горькие воспоминания.

– Что касается Саши Александрова, то здесь было очень просто. Я ведь уже тогда занимался исследованиями в области молекулярной биологии и генной инженерии. Однажды, когда Сашка был еще жив, у нас с ним завязался разговор о моей работе. И он полушутя-полувсерьеэ предложил мне себя для моих экспериментов. Помнится, он сказал что-то в таком роде: дескать, при его образе жизни неизвестно, доживет ли он до женитьбы и до появления детей, а так, хотя бы будет надежда, что он не совсем, как он выразился, «закончится». Я почему-то сразу ухватился за эту идею. Не знаю, – задумчиво говорил Антон Николаевич, – может быть меня уже тогда хотелось создать своего Сашку Александрова. Он ведь был, по существу, единственным человеком, который вызывал во мне симпатию и уважение.

Степанов помолчал, вспоминая далекие годы своей молодости. Дзержинец снова задал профессору наводящий вопрос:

– И что же, вы уговорили его завещать свое тело науке?

– Собственно, и уговаривать особенно не пришлось. Мы быстро оформили все документы. И больше не возвращались к этой теме. – Степанов снова помолчал немного, потом добавил с печальной и растерянной усмешкой, – самое забавное, полковник, что я начисто позабыл об этом договоре. Прошло несколько лет и я ни разу не вспомнил о Сашкином завещании, но как только пришло страшное известие о его гибели, я тут же ухватился за эту возможность. Благо, все документы были в сохранности.

Дзержинец вновь испытал удивление: у него ни разу не возникло ни единого подозрения по поводу того, что Степанов может иметь при себе подобную «память» об умершем друге.

– А как было с женщиной? – поинтересовался полковник. – Я видел фотографию вашей бывшей супруги всего один раз, но при первом взгляде на женщину в барокамере, понял, что это полная ее копия. Неужели вы запаслись и ее клетками?

Степанова несколько покоробило это дилетантское выражение. Будь он в другом расположении духа, оно немало позабавило бы его. Но, как и всегда, любое упоминание о Любаше, вызвало в душе Антона Николаевича острую боль.

– Что касается моей бывшей жены, – глухо заговорил Степанов, – тот в этом целиком заслуга Тихомирова. Я послал его к родителям Любаши. Не знаю уж, какими средствами, но ему удалось стащить из их дома ее косу, которая хранилась там, как я знал, еще с тех времен, когда она училась в школе. Я опасался, что материал окажется не совсем подходящим, но все прошло прекрасно. Как вы справедливо заметили, галобионтрисса оказалась практически полной копией моей Любаши. Во всяком случае, внешне. Впрочем, – прибавил Степанов с сардонической ухмылкой, – судя по тем сведениям, которые я получил от Геракла, ее внутренние качества также очень близки к оригиналу.

– То есть?

– По словам Геракла, – объяснил Антон Николаевич, – между ними на острове завязалось нечто вроде романа.

Представляете? – физиономия профессора перекосилась от злобы. – Как это романтично! – хохотнул он. – Прямо сюжет для мыльной оперы: пара юных и прекрасных галобионтов, волею судьбы заброшенных на необитаемый остров и счастливо соединившаяся под тропическом небом, жестоко разлучена бесчеловечным злым гением – их создателем.

– Не надо так, Антон Николаевич, – неожиданно мягко проговорил Дзержинец, – все уладится. Не хочу делать вам еще больнее, но если бы вы предупредили меня о своих намерениях, я бы приложил все старания к тому, чтобы поддержать их. Эта идея – я имею в виду соединение разнополых галобионтов – сама по себе весьма привлекательна и интересна. К тому же, я хорошо понимаю, что для вас значит эта женщина.

Видя, что от этих слов профессор совсем понурился, полковник добавил:

– Все наладится, Антон Николаевич, верьте мне и возьмите себя в руки. Ситуация складывается очень благоприятно для нас с вами.

– Хотелось бы, чтобы это было правдой, – угасшим голосом проговорил Степанов.

* * *

Видно, сама судьба хранила галобионтов. Едва Алекс и Геракл покинули Базу и отплыли на безопасное расстояние от нее, все вокруг них содрогнулось от мощнейшего взрыва. Гераклу повезло больше, чем Алексу, он успел укрыться за уступом подводной скалы. Взрывная волна подхватила Алекса и швырнула его в эту самую скалу. На миг он потерял сознание от сильного удара. Однако инстинкт самосохранения заставил Алекса придти в себя и подплыть к Гераклу.

Они потеряли счет взрывам, последовавшим сразу после первого. Очевидно, вся База была нашпигована взрывчаткой. Это не удивило Геракла, поскольку он понимал, что только такой мерой Дзержинцу и профессору можно будет обезопасить себя. Все вышло именно так, как он и предполагал. Но все же зрелище разрушаемой на мельчайшие осколки Базы не сразу смогло уложиться в сознании Геракла. То, что он посчитал безумной догадкой, оказалось страшной правдой.

«Обратной дороги теперь у меня нет, – подумал Геракл, кусая губы, – я сам все испортил и теперь должен расплачиваться за свой проступок».

Странно, но Геракл ощущал чувство утраты, словно он вдруг осиротел. Это не понравилось ему. Неужели он так сильно привязан к Хозяину, что не в состоянии представить себе жизнь без него? Или просто ему тяжело было осознавать, что он лишился поддержки и с этого момента вынужден будет бороться в одиночку? А в том, что вся его дальнейшая жизнь станет борьбой, Геракл ни не йоту не сомневался.

Через некоторое время взрывы прекратились. Галобионты возобновили свой путь. Алекс не отставал от Геракла. Он уже полностью пришел в себя после удара о скалу. Геракл заметил это с большим неудовольствием. Ему бы на восстановление сил после такого удара потребовалось бы ощутимо больше времени. Геракл дал понять Алексу, что хочет поговорить с ним. Он знал, что в нескольких километрах от Базы располагается просторный грот, и направился туда. Нечего и говорить, что Алекс не преминул последовать за ним.

– Ты так и собираешься быть ко мне привязанным, словно хвост? – спросил Геракл, когда они заплыли в грот и, вынырнув из воды, смогли разговаривать друг с другом.

– Мне нужно выяснить, где сейчас находится профессор, – ответил Алекс.

Геракл увидел у него на лбу кровоточащую ссадину. Сам Алекс, похоже, не замечал своей раны.

– Зачем тебе это? Ты разве не видишь, что они решили избавиться от нас? Сейчас нам повезло и мы сумели вовремя уйти с Базы, но это может больше не повториться.

– Я хочу найти свою девушку, – произнес Алекс.

– Свою девушку?!

Геракл от неожиданности не знал, расхохотаться ему или, напротив, напуститься на Алекса.

– Да, мою девушку, – повторил Алекс, не моргнув глазом.

– Она такая же твоя, как ты – мой, понятно? Она целиком и полностью, до последнего своего золотого волоска, принадлежит Хозяину, – Геракл запнулся, и тряхнув головой, словно отбрасывая от себя неприятные мысли, поправился, – я хотел сказать, профессору.

– Поздравляю, – заметил Алекс, – наконец-то ты перестал называть этого человека своим Хозяином.

– Надо думать, – Геракл пожал плечами с деланным безразличием, – после того, как меня пытались сжить со свету, я был бы последним ничтожеством, если бы относился к нему по-прежнему.

Против воли Геракла его лицо исказилось лютой злобой.

– Он предал меня и я этого так не оставлю.

– А может быть, это ты его предал? – спросил Алекс.

Геракла передернуло от этих слов.

– Заткнись! – крикнул он. – Не хватало еще, чтобы ты давал оценку моим поступкам! Я сам за себя отвечаю. Кто ты такой, чтобы судить, прав я или нет?

– Я и не думаю судить тебя, но не потому что не считаю себя вправе это делать, а потому, что мне нет дела то того, кто из вас больше виновен. А если уж ты затронул разговор о правах, то я все же не последний человек в этом деле. Не хочу казаться нескромным, но все же мне ты обязан тем, что сейчас орешь на меня, живой и здоровый.

– О! Ты стал ершистым! Это мне нравится. Жаль только, что больше не смогу вести с тобой увлекательные словесные пикировки. Я собираюсь сообщить тебе, что с этого места каждый из нас пойдет своим путем. Я не собираюсь сопровождать тебя.

– Но ведь мы же направляемся в один и тот же пункт! – возразил Алекс, искренне недоумевая.

– С чего ты взял, что я собираюсь найти профессора?

– Ты же сам сказал, что хочешь с ним разобраться.

– Это ничего не значит! Если я и сказал так, чего, кстати не было, то это не означает, что я займусь этим немедленно. У меня есть другие неотложные дела.

– Прослушай, – произнес Алекс, глядя на Геракла с такой убежденностью, что тот невольно заколебался, – я не понимаю, почему ты все время относишься ко мне как к врагу. Теперь нам, как никогда, нужно держаться вместе. У нас нет больше тыла, нам некуда возвратиться, чтобы зализать свои раны и набраться новых сил. Ни одна душа не станет заниматься нашим спасением, если мы попадем в беду. Наоборот, теперь за нами постоянно будут охотиться все, кому не лень. Неужели тебе неясно, что в данный момент в наших интересах объединиться? Почему ты никак не возьмешь в толк, что сейчас стоило бы забыть о всех размолвках между нами, потому что мы оказались в одной и той же ловушке. Тебе нужно поквитаться с профессором, а я хочу найти свою девушку. Ближе чем сейчас, наши интересы вряд ли могли бы быть! Тебе не приходило в голову, что может быть потому я так старался сохранить твою жизнь и здоровье, что стремился найти в тебе если не друга, то хотя бы компаньона?

– Ты ошибся, дружок, – презрительно ухмыльнулся Геракл, – нужно быть идиотом, чтобы надеяться на это. Ты спас мою шкуру, я проделал то же самое с твоей. Мы квиты. Никто – ничего – никому – не должен, – с расстановкой заключил Геракл. – Счастливого пути.

– Жаль, – обронил Алекс, провожая взглядом удаляющегося Геракла.

Его удивляло и обескураживало такое поведение. Глядя вслед галобионту, Алекс не подозревал о том, что и Геракла одолевают противоречивые мысли и чувства. Отвергая поддержку Алекса, Геракл в немалой степени поступал во вред себе, идя в разрез с Законом Целесообразности. Куда целесообразней было бы использовать Алекса, который, безусловно, мог принести немало пользы, чем в одиночку отправляться на поиски запасной базы, о месте нахождения которой Геракл знал весьма приблизительно.

«Выходит, что помимо этого закона существуют и другие, – подумал Геракл, испытывая целую гамму различных чувств от досады на себя самого до ненависти к Алексу, которая разгорелась с новой силой, – а хуже всего то, что другие законы чаще оказываются гораздо сильнее, чем этот чертов закон целесообразности».

На протяжении дальнейшего пути Геракл то и дело пытался уверить себя, что ему безразлична судьба Алекса, но он снова и снова ловил себя на мысли, что это совсем не так. Мысли об Алексе не оставляли Геракла ни на минуту.

«Где он?» – то и дело задавался вопросом Геракл, чувствуя, что его ненавистный соперник должен находиться где-то неподалеку. Иногда он вдруг неожиданно изменял направление своего движения, стремительно поворачивая назад, чтобы наткнуться на Алекса. В эти мгновения Геракл был уверен, что если враг попадется ему на глаза, он не отпустит его без боя. Кто-то из них должен был уйти с дороги. Вдвоем Гераклу и Алексу не находилось места в бескрайних океанских просторах. И рано или поздно решительная схватка должна будет состояться.

Однако по мере того, как Геракл приближался к запасной базе, он все больше задумывался о другом. Вскоре ему предстояла встреча с профессором. Необходимо было подготовиться к опасным сюрпризам, которые могли поджидать его. Маршрут своего следования Геракл определил почти сразу, как только расстался с Алексом. Он припомнил всю информацию, связанную с перемещением Степанова на другой объект. В памяти всплыло Восточно-Сибирское море. Он вспомнил, как профессор с большим неудовольствием говорил о том, что теперь ему придется существовать на краю земли, где нет ничего, кроме вечных снегов и никогда не таящих льдов. При приближении к Восточно-Сибирскому морю Геракл на собственной шкуре убедился в том, что пребывание в воде температуры близкой к нулю не доставляет никакой радости. Благо его организм был способен адаптироваться к таким условиям. К тому же у Геракла имелись все необходимые для пребывания в холодном море препараты. Кожный покров Геракла постепенно покрылся толстым слоем несмываемого жира. Сердцебиение постепенно замедлялось, соответственно замедлялся и кровоток. Эти процессы не могли не повлиять на психическое состояние Геракла. Его мыслительная деятельность стала заторможенной. Мозг погрузился в непроходящую дремоту. Геракл двигался как бы на автопилоте, по заранее выбранному курсу. Он рассчитал, что запасная база должна находиться где-то неподалеку от побережья и, следовательно, нужно прочесать все море по периметру.

Благодаря сравнительно небольшой площади Восточно-Сибирского моря, поиски не заняли много времени. Геракл почувствовал, что база находится где-то рядом еще до того, как обнаружил реальное подтверждение этому.

* * *

Дзержинец вплотную занялся проблемами первого приоритета. По его тщательно продуманному плану предстояло одним выстрелом убить нескольких зайцев: избавиться от галобионтов ранних серий, которые, не представляя особой ценности сами по себе, являлись опасными «уликами». Но наиболее значительным фактором было то, что посредством «лишних» галобионтов Дзержинец собирался осуществить ряд важнейших мероприятий.

Они со Степановым приступили к воплощению в жизнь этих замыслов сразу после того, как профессор обосновался на новой базе. Дзержинец опасался, что Антон Николаевич не отнесется к его плану должным образом. Однако к его приятному удивлению Степанов легко согласился с мыслью, что галобионтов ранних серий надлежит уничтожить. Предстоящая потеря первых детищ не только не огорчила профессора, но, как показалось полковнику, даже обрадовала его.

– Полностью согласен с вами, полковник, – с готовностью отреагировал Степанов, выслушав Дзержинца, – прекрасная идея и вполне осуществимая.

Вообще, с некоторых пор, точнее со времени трагического происшествия с Гераклом, Антон Николаевич стал на диво покорным. Он больше не предпринимал совершенно никаких попыток затевать собственные тайные интриги за спиной своего куратора. Дзержинец полагал, что всему причиной галобионт-женщина, которая полностью была отдана на попечение полковника. После того, как между ними состоялся очень долгий, серьезный и трудный разговор, в ходе которого Степанов поведал полковнику обо всех своих секретах, Дзержинец решил сменить гнев на милость.

– Повинную голову меч не сечет, – объявил он профессору, – я отчасти понимаю причины вашего поведения. Все закончилось благополучно. Вы совершили ошибку, но вы же сами ее и поправили. В этой связи обещаю вам, Антон Николаевич, никогда не возвращаться к этим неприятным для всех нас событиям, но при одном, однако, условии.

– Я согласен на все, – поспешно вставил Степанов, – только прошу вас, не отнимайте у меня женщину. Я не смогу…

– Я попросил бы вас профессор, – с нажимом проговорил Дзержинец, – не перебивать меня. Мое условие не касается женщины-галобионта, о ней я скажу позже. Пока же я возвращаюсь к своему условию. Как вы сами убедились, мой дорогой Антон Николаевич, вы находитесь не в том положении, чтобы иметь возможность для совершения самостоятельных действий, не согласованных со мной. Больше того, вы теперь, как я думаю, убедились, к чему может привести ваша самодеятельность. А посему, если вы еще хотя бы один раз предпримите малейшую попытку скрыть от меня любую мелочь, – при этих словах серые глаза полковника сверкнули устрашающим блеском, – не рассчитывайте на мое снисхождение. Наказание будет суровым и необратимым.

Степанов молчал, он отвернулся от полковника и тот не мог разглядеть выражение его лица.

– Надеюсь, вы не считаете, что мои предостережения неуместны?

– Нет, – Степанов покачал головой, по-прежнему избегая встречаться в взглядом с полковником, – на вашем месте я, скорее всего, поступил бы точно также.

– Рад, что вы правильно понимаете меня. Теперь о женщине.

Дзержинец отметил, как встрепенулся Степанов при упоминании о существе, доставленном на запасную базу в барокамере. И в сотый раз удивился тому, какие бурные страсти могут, оказывается, закипать в душе этого ученого сухаря.

– В свете всего того, что мне известно о вашем прошлом, а мне известно многое, ваше отношение к этой женщине и желание держать ее при себе вполне понятно. Поверьте мне, Антон Николаевич, – на бесстрастном лице Дзержинца изобразилось некое подобие улыбки, – я не был бы мужчиной, если бы не сочувствовал вашим намерениям. Поэтому я ничего не имею против того, чтобы эта женщина содержалась здесь. Понимаю также, что у вас к ней не столько научный, сколько личный интерес, поэтому я не буду донимать вас своим любопытством в отношении этого очаровательного, как я успел заметить, существа. Хотя не скрою, меня весьма занимают некоторые детали…

Дзержинец многозначительно хмыкнул, но увидев, что Степанов помрачнел, продолжал в деловом тоне:

– Надеюсь, что это не последнее существо женского пола, которое будет произведено на свет по вашей технологии, стало быть, у нас еще будет возможность изучить все преимущества, а может быть, и недостатки генерации разнополых галобионтов. Она ваша, – объявил полковник, наблюдая, как просветлело лицо Степанова, – вы вольны поступать с ней так, как вам заблагорассудится. Меня совершенно не будет интересовать, что именно вы проделываете с женщиной. Если вам неймется потешить свою изголодавшуюся по женской ласке плоть – делайте это, как хотите и сколько хотите. Лишь бы только это не отрывало вас от основной работы и не наносило урон нашему общему делу. Я надеюсь что, почувствовав себя удовлетворенным, вы ощутите прилив новых сил и с удвоенным энтузиазмом приметесь за вашу работу.

Степанов поднялся со своего стула и протянул полковнику руку, которая слегка подрагивала от волнения.

– Спасибо вам, это очень великодушно с вашей стороны… – лепетал Антон Николаевич подобострастно заглядывая в глаза полковнику, – я никогда не забуду этого…

– Повремените с вашими излияниями, профессор, – осадил его Дзержинец, – я еще не все сказал.

Степанов вздрогнул, будто пораженный разрядом тока и, пятясь, сел на прежнее место.

– Помните, что женщина не должна покидать пределов базы, по крайней мере, без моего ведома. Как знать, возможно вам когда-нибудь надоест наслаждаться ее прелестями и вы решитесь применить ее для выполнения заданий. Я готов буду рассмотреть такую перспективу. Женщина с подобной внешностью и с такими возможностями может оказаться очень и очень небесполезной.

– Это исключено!

Степанов покраснел, как вареный рак. Это немало позабавило полковника. Создавалось впечатление, что бедняга-профессор привык воспринимать галобионта женского пола в качестве обычной женщины, причем той самой, от любви к которой он страдал столько лет.

– Не кипятитесь, Антон Николаевич, я просто высказал предположение. Никто из нас не властен заглядывать в свое будущее. Хотя, возможно, когда-нибудь ситуация изменится, опять же благодаря вашим изысканиям и в нашем распоряжении окажутся надежные оракулы. Но это еще только в планах. Так вот, – Дзержинцу пришлось повысить голос, чтобы не дать Степанову возможности вставить свое слово, – так вот, дражайший Антон Николаевич, вы вольны поступать с ней так, как вам заблагорассудится. Будем считать, что эта женщина – ваша игрушка. Хотите – играйте, хотите – начинайте использовать ее для дела, но только после моего на то согласия, а хотите – сломайте и выбросьте на помойку.

– Ч-что?

– Я выражаюсь фигурально. Но, как я вижу, вы не в том состоянии, чтобы понимать это. Я хочу сказать, что вам не возбраняется абсолютно ничего, вплоть до умерщвления этой особы, если вам этого захочется. Вот видите, насколько развязаны ваши руки в отношении женщины-галобионта?

Пораженный не свойственной Дзержинцу лояльностью, Степанов снова начал было рассыпаться с благодарностях, не зная, что самое неприятное полковник по своему обыкновению припрятывает напоследок.

– Вы можете убить ее, но труп женщины должен будет быть предъявлен мне лично. Вам понятно? На слово верить вам я не собираюсь.

– Мои планы не простираются так далеко, полковник, – раздраженно буркнул Степанов.

– Охотно верю, что в данный момент вас интересует другое. Но я сразу расставляю все точки над i в самом начале, чтобы избежать осложнений, могущих возникнуть впоследствии. Итак, подведем итоги: я не буду вмешиваться в ваши дела с этой женщиной, но лишь до тех пор, пока она находится в пределах базы. Вас устраивает такое положение дел?

– Разумеется устраивает. Ничего большего мне не требуется.

– Хотелось бы, чтобы так было и дальше.

– Я понимаю, что вышел у вас из доверия, но обещаю, что больше этого не повторится.

– Не устраивайте здесь детский сад, Антон Николаевич. Ваше обещание принимается, но не потому, что я вдруг проникся к вам доверием. Просто я взываю к вашему благоразумию. Как ни жаль сообщать вам об этом, но с этой поры ваша свобода будет ограничена до минимальных пределов.

– Моя свобода? О чем это вы, полковник? Я забыл о свободе еще двадцать лет назад!

– Оставьте ваш сарказм, профессор, – оборвал Степанова полковник, – вы располагали свободой, и как выяснилось, ее было слишком много. Ну да ладно, – прервал сам себя Дзержинец, – не будем копаться в прошлом. Итак, будем считать, что мы с вами пришли к согласию по данному вопросу, – закончил полковник не терпящим возражений тоном.

Антон Николаевич ответил слабым кивком.

– Вы выглядите утомленным, профессор, – заметил Дзержинец.

– Что ж, – кисло улыбнулся Степанов, – я не так силен и энергичен, как вы. Иногда моему организму требуется несколько часов сна.

– Отдыхайте, – разрешил Дзержинец, хотя он совсем не был уверен в том, что Антон Николаевич пойдет отдыхать.

Полковник готов был дать руку на отсечение, что Степанов, едва он расстанется с ним, помчится приводить в чувство свою ненаглядную галобионтшу. – Отдыхайте, набирайтесь сил и энергии, Антон Николаевич, и то и другое нам с вами очень понадобится в ближайшем будущем.

– О чем вы, полковник?

– Мы многое сделали, Антон Николаевич. И нам предстоит осуществить массу ответственных мероприятий, но об этом мы поговорим позже, когда вы отдохнете.

– Знаете, полковник, – язвительно обронил Степанов, уже стоя в дверях, – иногда глядя на вас мне кажется, что вы не человек, а машина.

– Это почему?

– Да потому что вы никогда не устаете. Странно, – Степанов усмехнулся, – я не могу себе представить вас спящим или хотя бы хотя бы лежащим в горизонтальном положении.

– Это иллюзия, Антон Николаевич, – ответил Дзержинец, которому слегка польстило замечание профессора, – я такой же человек, как и вы. Просто я не имею привычки растрачивать свою энергию по пустякам, поэтому она сохраняется во мне дольше, чем в других людях, скажем, чем в вас.

– Что вы называете пустяками? – полюбопытствовал Степанов.

– Эмоции, – коротко ответил полковник, – злоба, ненависть, страх и тому подобные жгучие чувства. Они снедают людей, ослабляют их моральный дух и физические силы.

– А любовь?

– Любовь? Эта категория слишком эфемерна, чтобы такой человек, как я мог, говорить о ней всерьез.

– Вы действительно не человек, – прошипел Антон Николаевич, открыв дверь и выходя в коридор, – вы чудовище, – закончил он чуть слышно.

ГЛАВА 15

В период с начала ноября по первые дни декабря газеты пестрели информацией о различных из ряда вон выходящих происшествиях в разных точках моря. Телевидение и радио наперебой кричали о «морской войне», развернутой некими могущественными силами. «Авторы» затопления надводных и подводных военных судов оставались неизвестными. Различные средства массовой информации представляли миру свои версии, зачастую прямо противоречащие друг другу.

Когда второго ноября в Тихом океане была практически полностью уничтожена японская подлодка HIA-45 подавляющее большинство информационных агентств стран, входящих в блок НАТО, склонялись к мысли, что это дело рук российской стороны. Затопление японского судна трактовалось ими как акт возмездия за гибель «Антея», который по некоторым сведениям был подбит именно японскими торпедами.

Ситуация осложнялась тем, что в районе местонахождения уничтоженной HIA-45 не было зафиксировано ни одного российского судна или даже самолета.

Четыре дня спустя, шестого декабря в Тихом Океане был затоплен танкер «Тюмень», перевозивший российскую нефть. Миллионные потери России заставили мировое сообщество усомниться в том, что «морская война» – дело рук Москвы. Тогда все больше умов стало склоняться к мысли, что в деле замешаны военное-морские силы США. Сначала об этом говорилось полунамеками, но постепенно голоса в пользу данной версии зазвучали все громче и увереннее. Гипотезу об участие в «морской войне» арабских фундаменталистов не выдерживала критики, поскольку ни одно мусульманское государство не обладало достаточным уровнем военного развития и технического оснащения. Поэтому методом исключения наиболее вероятным «автором» кровопролитных происшествий на просторах мирового океана были признаны Соединенные Штаты Америки.

Однако по прошествии еще восьми дней и эта гипотеза сошла нет. Более того, в каком-то смысле США не повезло сильнее всех остальных стран, пострадавших от загадочной «морской войны».

Четырнадцатого декабря весь мир содрогнулся от захватывающего дух сообщения, пришедшего одновременно на телетайпы всех ведущих информационных агентств мира. Авианосец военно-морских сил США «Abraham Linkoln», гордость американского флота, оказался заминированным. Так, во всяком случае, утверждалось в сообщении. Курс авианосца пролегал через Атлантический океан. «Abraham Linkoln» продвигался к берегам Испании. Он был уже на середине пути, когда весь мир замер в ожидании события, наводящего на мысль о грядущем апокалипсисе.

Секретчик узнал об этом сообщении ранним утром, в четверть четвертого. Его разбудил референт, зачитавший по телефону только что полученную информацию. А уже спустя пару часов об этом узнала вся страна. В шесть ноль-ноль по московскому времени центральные каналы начали эфир со специальных выпусков новостей.

«Сенсационное сообщение было получено ровно два часа назад, в четыре ноль-ноль по московскому времени всеми ведущими информационными агентствами мира, – вещали дикторы, – сообщение было анонимным. Неизвестные потребовали, чтобы авианосец „Abraham Linkoln“, принадлежащий ВМС США в течение текущих суток изменил курс и повернул назад, к берегам Америки. В случае, если требование не будет выполнено, авианосец будет остановлен принудительным способом. Анонимы не сообщали о том, какой именно это будет способ. Короткое сообщение заканчивалось следующими словами: „У вас есть ровно двадцать четыре часа на удовлетворение требования, отсчет уже пошел“ – конец цитаты».

Далее только и говорилось о том, блеф это, или же реальная угроза. Все гадали, кто мог быть организатором этой террористической акции, ужасающей своей беспрецедентностью. Если мир уже нельзя удивить захватами самолетов, взрывами жилых домов и другими событиями того же рода, то это требование, исходившее неизвестно от кого и неизвестно чем мотивированное сбивало с толку и наводило панический страх.

Мир, за последние годы привыкший к всевозможным потрясениям и катаклизмам во всех сферах своего бренного существования, пожалуй, не особенно бурно отреагировал бы на два инцидента, несмотря даже на то, что между ними прошло всего несколько дней. Если учесть, что с неба с завидной регулярностью падают самолеты с сотнями пассажиров на борту, при этом умудряясь уничтожить под собой густонаселенные жилые кварталы, а исламские фундаменталисты, не жалея собственных жизней, подрывают себя среди большого скопления народа, то два затонувших судна, не могущих похвастать большим количеством людей на борту, не представлялись значительными фактами в сознании обывателей. Военно-аналитические ведомства отнеслись к этому совершенно по-иному. Но и сей факт не смог бы всколыхнуть общественное мнение настолько, насколько это можно было наблюдать по шумихе в прессе. Кто первым закинул в поток информации, посвященной происшествиям в Тихом океане, идею о взаимосвязи между уничтожением японской подлодки и затоплением российского танкера, осталось неизвестным. Но как бы то ни было, эта мысль в рекордно короткие сроки охватила умы огромного количества людей. В этой связи журналисты с чьей-то легкой руки быстренько окрестили все происходящее «морской войной».

Секретчик смотрел телевизор, слушал радио, читал сообщения по факсу, и все время задавался одним-единственным вопросом: неужели все могло зайти так далеко? Уже после первого события, произошедшего в Тихом океане с японской субмариной он почти не сомневался в том, с чьей подачи оно осуществлено. Секретчик ждал чего-либо подобного уже довольно давно и даже удивлялся, почему медлит Дзержинец. Со времени их последнего разговора в загородном охотничьем домике прошло больше месяца, а ничего так и не происходило. Это представлялось странным, поскольку, судя по словам Дзержинца, он обладал достаточными возможностями для развязывания подобной «морской войны». И началось все только тогда, когда Секретчик начал мало-помалу надеяться, что с уничтожением базы на Черном море, позиции Дзержинца существенно ослабели и он еще не готов к совершению значительных действий. Хотя это и не стало для него сюрпризом, тем не менее, Секретчик утратил покой и сон, ежечасно ожидая, как будут разворачиваться дальнейшие события. А события не замедлили разворачиваться. Инцидент с российским танкером развеял последние сомнения Секретчике, тем более что, по некоторым сведениям, группа людей из службы безопасности была в немалой степени заинтересована в затоплении танкера «Тюмень».

Больше всего Секретчика угнетало сознание собственной беспомощности. Так тяжело было, зная, кто стоит за всеми из ряда вон выходящими событиями, не иметь возможности ничего предпринять. Единственное, что мог делать Секретчик, это выжидать, когда подвернется подходящий случай и Дзержинец совершит хотя бы ничтожную промашку. Такой момент неизменно должен будет настать – в этом Секретчик не сомневался ни на йоту. И тогда он возьмет реванш, чего бы это ему не стоило.

После происшествия с танкером «Тюмень» Секретчик с тревогой ожидал того, что предпримет Дзержинец дальше. Генерал понимал, что каждая следующая операция должна оказаться масштабнее предыдущей – это определялось тем, что он называл «законом жанра». Пожалуй, Секретчик на данном этапе был одним из немногих людей в России и в мире, кто твердо знал, что «неизвестные» отнюдь не блефуют. Он знал также, что Дзержинец наверняка позаботился о том, что никаких следов его причастности к событиям в Атлантическом океане обнаружить не удастся.

– Посмотрим, чем все это кончится, – бормотал Секретчик, переключаясь с одного канала на другой и не переставая отслеживать всю поступающую информацию.

Самые бурные страсти разыгрывались, естественно, в США. В Вашингтоне был немедленно созван военный совет, при участии самого президента страны. В полдень, по информации канала CNN, прошло экстренное совещание высших чинов НАТО. Вердикт был таков: затопить судно, подобное авианосцу «Abraham Linkoln» в принципе невозможно. Посему все угрозы неизвестных террористов – не более чем блеф. Тем не менее вокруг судна постоянно будут курсировать торпедоносцы и субмарины, а над ним летать самолеты-разведчики.

Охранные системы, работающие на полную мощность, станут последней и решающим фактором защиты. Кем-то было выдвинуто предложение привлечь к делу аквалангистов. Но эта мысль показалась большинству участников совещания неконструктивной.

Ситуация осложнялась тем, что натовцы не имели представления о том, откуда будет произведена атака на «Abraham Linkoln». По утверждению специалистов ее невозможно будет осуществить с воздуха так, чтобы она не была вовремя предотвращена. Да и вообще, подавляющее большинство высших военных чинов склонялось к мнению, что данный ультиматум – не более чем наглая и явная ложь. Тем не менее весь мир, замерев, ожидал наступления следующих суток.

Разумеется, «анонимные террористы» и не думали блефовать. В одну минуту пятого утра по московскому времени в водах Атлантики прозвучала серия мощнейших взрывов, разрушивших, одну из четырех силовых установок авианосца. Кроме того, была выведена из строя система бортовой и килевой стабилизации, что повлекло за собой уменьшение боеспособности авианосца. «Abraham Linkoln» не затонул, но движение судна было остановлено. Ровно час спустя на телетайпные ленты крупнейших информационных агентств пришло новое сообщение. Из него следовало, что следующие взрывы будут мощнее и разрушительнее. Неизвестные обещали взорвать так называемый минный погреб – помещение оружейного склада, расположенное с самом сердце корабля. Это было бы полнейшей катастрофой. От «Abraham Linkoln» в этом случае не осталось бы ничего. Руководству ВМС США снова давалось двадцать четыре часа на то, чтобы развернуть авианосец.

Взрывы где-то на середине бескрайних просторов Атлантического океана взбудоражили весь мир. Неизвестно откуда появившаяся сила оказалась не плодом болезненного воображения террористов-фанатиков, а реальной и очень опасной угрозой, перед лицом которого встало все человечество.

Для Секретчика не стала неожиданностью информация о том, что авианосец решено было повернуть вспять. Разумеется, это старались представить временной вынужденной мерой, а не полной безоговорочной капитуляцией, как дело обстояло на самом деле. Однако все в той или иной степени были вынуждены признать несомненный факт: в мире возникла и набирает вес некая сила, способная диктовать условия всему человечеству, не подготовленному ни морально, ни технически к подобного рода чрезвычайным ситуациям в одной из наиболее слабо освоенных сфер – на просторах Мирового океана.

Секретчик ничего не мог с собой поделать. Он чувствовал себя обеленным – такие события разворачивались вокруг него, а он совершенно ничего не мог поделать. Отсутствие малейшего доказательства существования людей-амфибий связывало Секретчика по рукам и ногам. Единственное, что он способен предоставить общественности, это дискета, отнятая у Тихомирова и запись допроса ассистента профессора. Но в общем хоре всевозможных версий различной степени фантастичности и зачастую просто-напросто безумных гипотеза о галобионтах, которые обладают необъяснимыми, с научной точки зрения, возможностями выглядела бы как очередная утка. Секретчику слишком дорог был авторитет возглавляемого им ведомства и, конечно, свой собственный, чтобы он мог попытаться озвучить информацию, которой он обладал. Сильнее всего бесило его то, что Дзержинец был осведомлен обо всем этом не хуже его, Секретчика. Итог размышлений генерала был примерно следующим: «Черт с ним с человечеством, оно всегда получает только то, чего заслуживает, но вот то, что я дал маху и позволил торжествовать полковнику – непростительно». Ситуация требовала корректировки и Секретчик положил все свои силы на то, чтобы заняться этим вопросом.

* * *

Понимая, что Дзержинцу все это стоило немалых усилий, Секретчик все же не предполагал, на какие жертвы шел полковник. Если бы генерал военной разведки был в курсе того, что Дзержинец использовал своих подопечных – галобионтов в качестве камикадзе, он, скорее всего, переживал не так сильно. Секретчик очень удивился бы, если бы узнал, что угроза вторично осуществить более мощные взрывы была блефом. Ресурсы Дзержинца оказались исчерпанными, по крайней мере на данном этапе. Он избавился от всех галобионтов, кроме двоих наиболее усовершенствованных, принадлежавших к третьей серии. Да и те, кто уцелел, были по его выражению, несколько «подпорчены» и нуждались в реабилитации. Это нимало не смущало полковника, поскольку его дерзкий план оказался полностью исполненным. Дзержинец с полным основанием считал себя победителем. Теперь он мог использовать завоеванное влияние без того, чтобы подкреплять его новыми мероприятиями. Полковник считал, теперь они с профессором имеют определенное количество времени, которого будет достаточно на освоение новых рубежей в их работе по созданию галобионтов. Степанов уверял Дзержинца, что на генерацию и адвентацию представителей четвертой и пятой серий ему потребуется не более одного-двух лет. А через три года профессор планировал завершить создание галобионтов шестой серии. Вся проблема упиралась в деньги. Но и ее Дзержинец решил после того, как удачно поучаствовал в спекуляциях на нефтяном рынке, воспользовавшись паникой после затопления танкера «Тюмень».

Степанов со времени переезда на запасную базу проявлял чудеса благоразумия. На его счет Дзержинец мог быть вполне спокоен, по крайней мере до той поры, пока профессор не натешится своей ненаглядной галобионтшей. Судя по всему, это должно было произойти нескоро. Дзержинец был даже доволен, что у профессора появилась такая «славная игрушка». В конце концов, Антону Николаевичу, как и всякому мужчине, время от времени должна приходить надобность в общении с женским полом. И гораздо удобнее, если эту естественную потребность он будет удовлетворять в стенах базы с существом, полностью подвластным всем его капризам и к тому же воплощающим в себе иллюзию обладания самой желанной и недоступной женщины.

Удостоверившись, что профессор не сможет осуществлять связь с внешним миром посредством уцелевших галобионтов, Дзержинец отбыл в Москву, оставив Степанова на базе.

– У вас есть некоторое время, которым вы сможете располагать так, как вам заблагорассудится, – сказал он профессору при расставании. – Считайте это заслуженным отдыхом.

– Не будете ли вы так добры, чтобы назвать хотя бы приблизительный срок.

Все эмоции Степанова читались в его лице, будто в раскрытой книге. Профессору не терпелось остаться одному, чтобы вплотную заняться своей женщиной.

– Пару недель я вам гарантирую, Антон Николаевич, – ответил Дзержинец. – Мне нужно будет наверстать то, что я упустил за прошедший месяц.

От полковника не укрылось разочарование профессора. Но Степанов не посмел возразить.

– Отдыхайте, делайте, все что душе угодно, но помните, что вскоре нам с вами предстоит вернуться к серьезной работе.

– Вы говорите так, словно я на эти две недели собираюсь впасть в беспробудную спячку, – раздраженно буркнул Степанов. – вы прекрасно знаете, что моя работа не останавливалась даже на день. Я провожу в лаборатории по нескольку часов кряду.

– Весьма похвально, Антон Николаевич, – примиряюще произнес Дзержинец, – я знаю, что вы, как истинный ученый, никогда не прерываете своей исследовательской деятельности, даже тогда, когда это идет в ущерб вашему здоровью и благополучию.

Недовольство и предупреждение, явно проскальзывающий в словах Дзержинца несколько скрадывались его благожелательным тоном.

– Поэтому, – продолжал он, – я даже настаиваю на том, чтобы вы всецело посвятили две следующие недели отдыху.

– Кажется, вам это нужно больше, чем мне, – язвительно заметил Степанов, но тут же поспешил исправить свою оплошность, – впрочем, я буду рад воспользоваться такой возможностью. Когда-то мне еще выпадет счастье целых две недели занимать только тем, чем мне самому хочется.

– Великолепно! – резюмировал Дзержинец, сделав вид, что не заметил сарказма в словах Степанова.

– Да, и вот еще что, Антон Николаевич, – проговорил полковник уже на выходе с базы, – не удивляйтесь, если увидите на экране телевизионной охранной системы посторонние объекты, на сей раз я решил более ответственно подойти к охране нашей базы. Но прошу вас сообщать мне о всех подозрительных явлениях, вы меня поняли, профессор?

– Я все прекрасно понял, полковник, – ответил Степанов.

Он чуть было не добавил: «Вы хотите дать мне понять, что все это время я буду находиться под вашим неусыпным контролем?!» Однако сдержался и пожав плечами произнес:

– Не беспокойтесь, полковник, я обязательно буду держать вас в курсе всего, что происходит.

Как только дверь за Дзержинцем закрылась, все мысли о нем мгновенно выскочили у профессора из головы. Любовь, по-прежнему находящаяся в коматозном состоянии, манила Степанова к себе, овладевая всем его существом. На самом деле двухнедельный срок, отпущенный ему Дзержинцем, казался профессору вечностью. Слишком долго ждал Антон Николаевич этого благословенного времени.

– Две недели, – бормотал профессор, – четырнадцать дней, целых четырнадцать дней… Я и она… Она и я…

Если бы Степанову кто-то сказал, что его бывший верный помощник Геракл находится на подступах к базе, и в его распоряжении не четырнадцать дней, а только три, это стало бы для профессора страшным ударом.

* * *

Алекс снова шел по следу Геракла. Но на сей раз он примерно представлял себе направление продвижения. Снова вспомнились наставления Дзержинца о том, что он, Алекс, должен доверяться своей интуиции. Задача облегчалась тем, что все мысли Алекса были направлены на Геракла. Между ними существовала некая необъяснимая связь, обусловленная тем, что Геракл двигался к Любови. В те минуты, когда мысли Алекса обращались к любимой женщине, все в нем замирало. Он чутко прислушивался к своим ощущениям. На протяжении почти всего времени следования за Гераклом Алекс был скорее спокоен, чем волновался за нее. Стойкая уверенность, что ей не грозит опасность, пребывавшая где-то в тайниках его подсознания, успокаивала Алекса, обнадеживала его, придавала силы и веры в благополучный исход.

Понимая, что Геракл не допустит близкого соседства с ним, Алекс вынужден был двигаться в почтительном отдалении от галобионта. Он никогда не сталкивался с Гераклом, не находил ни одного его следа, но тем не менее был уверен, что безошибочно двигается в нужном направлении. Он и сам считал, что запасная база должна находиться где-то на севере.

Видя что Геракл следует тем же курсом, Алекс постоянно убеждался в правильности выбранного направления. Преодолевая сотни и тысячи километров со скоростью около семидесяти километров в час – таким образом используя не более трети своих возможностей – и останавливаясь не столько за тем, чтобы отдохнуть самому, сколько для того, чтобы дать отдохнуть Гераклу, Алекс ни на секунду не переставал размышлять обо всем, что с ними происходило. Мозг, напряженно работающий около двадцати часов в сутки, нисколько не утомился и функционировал по-прежнему ясно, четко и быстро. То же касалось и физического состояния Алекса. Он не ощущал ни малейшей слабости, ни усталости. Духовное напряжение в нем было так велико, что он легко переносил все тяготы долгого путешествия. Алекса не тяготил ни все более усиливающийся холод, ни скудная пища. Подобно Гераклу время от времени он пользовался препаратами, которыми снабдил его профессор. Запас средств, поддерживающих силы, у него был гораздо скуднее, но это компенсировалось собственным потенциалом организма Алекса.

* * *

– Ну-с, моя милая, как мы себя чувствуем?

Это были первые слова, которые услышала Любовь с той минуты, как она потеряла сознание на южной базе. Долгие недели, в течение которых ее перевезли на север отложились в сознании, как одно мгновение. Еще не открывая глаз, Любовь поняла, что над ней склонился тот самый человек, которого она боялась больше всего на свете. И снова, как и тогда, девушку сковал ужас.

– Открой глазки, – лопотал профессор, – я знаю, ты слышишь меня.

Она почувствовала на своем лице горячее прерывистое дыхание Степанова и еще крепче зажмурилась, не желая ничего, кроме того, чтобы погрузиться в прежнее состояние. Но Антон Николаевич был настроен весьма решительно.

– Открой же глаза, – потребовал он более настойчиво, – перестань вести себя так, будто ты маленькая девочка.

В его тоне сквозила неприкрытая угроза. Испугавшись, как бы профессор не вознамерился привести ее в чувство более радикальными методами, Любовь сделала над собой усилие и разомкнула веки.

– Ну вот и молодец, вот и умница, – с хрипотцой в голосе проговорил Антон Николаевич, – дай мне полюбоваться на тебя, я так долго ждал этого.

Любовь и сама не могла понять, почему вид профессора внушает ей такой страх. В его присутствии она полностью утрачивала контроль над собой, силы оставляли ее. Она готова была расстаться с жизнью, лишь бы только не испытывать больше этой муки. Ни один человек, ни одно существо на всем свете не могло вызвать у Любови такого ужаса. Даже галобионт, которого звали Гераклом, не казался девушке страшным, хотя она прекрасно понимала, насколько он опасен и как враждебно настроен против нее и Алекса.

– Ты меня боишься? – вкрадчиво говорил Антон Николаевич.

– Не нужно меня бояться. Я не сделаю тебе ничего плохого. Я ведь так люблю тебя.

Степанов протянул к ней слегка подрагивающие руки, обхватил за плечи и приподнял, заставив ее сесть на своем ложе. От его прикосновения у Любови потемнело в глазах. Голова девушки безвольно откинулась назад, рот полуоткрылся, а сердце, секунду назад готовое выскочить из груди, вдруг замерло.

– Э-э нет, моя дорогая, так дело не пойдет, не надо жеманиться и делать вид, что ты лишаешься чувств.

Степанов слегка встряхнул Любовь, все еще держа ее за плечи.

– Прекрати этот балаган, иначе мне придется прибегнуть к более действенным методам воздействия, чем простые уговоры.

Снова угроза. И снова Любовь моментально пришла в себя, широко распахнула глаза.

– Ну вот и умница, – удовлетворенно проговорил профессор, – такой ты мне больше нравишься. Как ты себя чувствуешь?

Любовь молчала, не в силах произнести ни звука. Огромные глаза, полные страха и мольбы, наливались слезами.

Степанов нахмурился. Нагая беспомощная женщина, сидевшая перед ним на узкой кушетке, не вызывала у профессора ни тени жалости. Удостоверившись, что Любовь чувствует себя достаточно хорошо, чтобы участвовать в его затее, он прошептал: «Игра начинается».

При взгляде на нее в Степанове ожили вдруг самые свирепые животные инстинкты, о существовании которых он раньше и не подозревал. Любовь в его глазах воплощала в себе все самое тяжелое и худшее, что ему пришлось пережить. Все злоключения, вся неудовлетворенность, чувство задавленности и заброшенности, одиночество, рабская зависимость от ненавистного Дзержинца, вечная неизбывная жажда мести… Это все вдруг нахлынуло на Степанова, превратив его в настоящего безумца. Любовь символизировала первопричину всех бед профессора, а стало быть, и главный объект его мщения. Антон Николаевич наслаждался сознанием того, что ему никто не помешает. Он мог погрузиться в свое занятие, не опасаясь, что кто-то отвлечет его от вкушения этого острого, сводящего с ума удовольствия, к которому он стремился долгие двадцать лет. Степанов был намерен подойти к нему со всей возможной тщательностью. Временами его охватывал дикий порыв наброситься на женщину, чтобы немедленно утолить снедавшее его вожделение. Однако профессор дела все, чтобы сдержаться – гораздо приятнее было продлить наслаждение. Не для того он стремился к нему столько лет, чтобы в одну минуту выплеснуть все, что в нем накопилось. Степанов не мог, да и не хотел отдавать себе отчета в своих эмоциях. И все же где-то в глубине души в нем шевельнулось осознание того, что явилось основным мотивом его дикого настроя. Панический ужас, внушаемый им женщине, распоясывал профессора, разжигая в нем самые низкие порывы, лишал последних остатков здравомыслия.

Степанов отошел от кушетки. Ему со страшной силой хотелось выпить чего-нибудь покрепче. Понимая, что алкоголь может сыграть с ним недобрую шутку, профессор тем не менее налил себе полстакана водки. Хмель оглушил его сразу. Сказывалась крайняя степень нервного напряжения и то, что он много лет не брал в рот спиртного. Однако алкоголь помог ему собраться с силами, придав видимость ощущения контроля над собой.

– Встань! – приказал он женщине, не сводящей с него затравленного взгляда.

Любовь вздрогнула, но не сдвинулась с места.

– Ты не слышала? – Степанов повысил голос. – Я не буду повторять дважды своих приказаний.

Любовь медленно спустила ноги с кушетки.

– Быстрее! – прикрикнул профессор сквозь сжатые зубы.

Девушка встала на ноги. Явившееся его замутненному взору зрелище прекрасного женского тела всколыхнуло самые горькие воспоминания. Степанов застонал, словно от острой пронзительной боли. Огромным усилием воли он отвел глаза от Любови, чтобы отогнать мучительные картины, возникшие в памяти.

– Подойди к столу, к тому, что стоит у стены, – приказал Степанов, не глядя на девушку. – Видишь на нем коробку?

Молчание Любови взбесило профессора. Он ухватился за этот гнев, так как только гнев мог придать ему достаточно сил для продолжения его игры.

– Отвечай, когда я тебя спрашиваю! – голос Степанова сорвался на фальцет. Он потрясал сжатыми кулаками, но не приближался к женщине. – Ты видишь коробку?!

– Да, – прошептала Любовь чуть слышно.

– Говори громче! Ты видишь коробку?

– Да! – сквозь рыдания выкрикнула девушка.

– Открой ее.

Послышалось тихое шуршание. Не глядя на женщину, Степанов задал следующий вопрос:

– Что ты там видишь?

– Одежду, – неуверенно произнесла Любовь.

– Прекрасно. Надень ее.

– Я не знаю, как это делается.

– Пораскинь своими мозгами, ты же женщина.

И все же профессору пришлось прийти к ней на помощь. Если кружевные трусики и бюстгальтер Любовь еще смогла натянуть, то назначение чулок с поясом осталось для нее полной загадкой.

– Теперь надень платье, – велел Степанов, стараясь не смотреть на девушку, стоявшую в белом кружевном белье и телесного цвета чулках. – Надеюсь, ты сможешь сама разобраться, что здесь к чему.

Антон Николаевич повернулся к Любови спиной и отошел от нее на несколько шагов. Девушка взяла в руки шелковое платье цвета морской волны. Это было самое любимое платье Степанова, из всех тех, что оставила в шкафу его ушедшая жена. Оно было сшито из китайского шелка. Степанов хорошо помнил, что Любаша заказывала его у портнихи и заплатила немалые по тем временам деньги. Но оно того стоило. Летнее платье без рукавов едва прикрывало колени. Облегая талию, оно ниспадало к низу широкими складками. Скромный вырез в форме конуса не открывал и половины груди. Но при всей его кажущейся целомудренности, платье выглядело очень сексуальным. Антон Николаевич с болезненной тоской вспоминал, как смотрели мужчины вслед его Любаше, когда она шла в нем по улицам. Еще он помнил гладкость и прохладу тонкого шелка, под которым его трепещущие от любви и страсти руки ощущали тепло молодого упругого тела.

– Все? – спросил он, не оборачиваясь.

– Да, – ответила Любовь.

– Хорошо, тогда надень обувь.

– Я не знаю, как она надевается, здесь какие-то ремешки…

– Как ты глупа! – с досадой процедил Степанов. – Брось его мне, я покажу тебе, как это нужно делать.

По-прежнему не глядя на девушку, Антон Николаевич с горем пополам продемонстрировал ей, как застегиваются ремешки на босоножках, использую в качестве манекена собственную обутую в полосатый носок ногу.

– Тебе все понятно?

– Да, – произнесла Любовь, но без особой уверенности в голосе.

– Постарайся, в этом нет ничего сложного. Нужно лишь приложить немного фантазии.

Через некоторое время Любовь справилась с задачей.

– Теперь причеши волосы и забери их сзади на затылке. В коробке есть заколка. Только не проси меня показывать тебе, как это делается. Ты выводишь меня из терпения. Подойди к зеркалу у стены и приведи себя в порядок. Когда закончишь, скажи, что ты готова и пройди на середину комнаты.

…Это была и она, и не она. От двойственности ощущения у Степанова помутилось в голове. Сколько раз Антон Николаевич представлял себе эту сцену. И вот настал его звездный час. Час, ради которого стоило пройти все муки ада, стоило умереть. Но Степанов не испытывал ни радости, ни торжества. Он безмолвно смотрел на стоявшую в центре комнаты женщину в бирюзовом шелковом платье, босоножках на высоких тонких каблуках. Золотые волосы, забранные назад, не закрывали идеально правильного овала его прелестного лица с огромными темно-голубыми глазами, отливающими зеленью от отблесков платья. Любовь разглядывала себя в зеркале с любопытством, в котором проскальзывало женское кокетство. По крайней мере, так показалось Степанову. Сколько раз он любовался на свою жену, когда она точно так же стояла перед зеркалом, сосредоточенно изучая свою отражение и не подозревая, что в жизни она во сто крат притягательнее и очаровательнее, чем может поведать о том кусок стекла.

– Ну здравствуй, Любаша, наконец-то я вижу тебя, – проговорил профессор. От слабости его плохо слушались ноги и Степанов вынужден был сесть на кушетку.

Девушка недоуменно смотрела на Антона Николаевича, сразу почувствовав, как изменилось его отношение к ней.

– Как ты жила без меня все это время?

Со времени их расставания прошло двадцать лет, но в сознании Степанова этот факт никоим образом не отложился. Ему ни разу не приходило в голову, что его бывшая жена могла измениться за прошедшие годы. Она всегда оставалась для него именно такой, какой запечатлелась в его застывшей памяти.

Любовь молчала, обескураженно хлопая ресницами.

– Что же ты молчишь? Не хочешь говорить со мной? Понимаю, тебе стыдно. Ты не можешь не чувствовать себя виноватой, ведь ты причинив мне столько горя. Но я готов тебя простить, если ты хорошо меня об этом попросишь.

– Я не понимаю, о чем вы, – пролепетала девушка, растерянно глядя на Антона Николаевича.

Степанов вскочил со своего кресла, но тут же снова упал в него. Его разрывали противоречивые чувства. Щемяще-нежная любовь к ушедшей жене, проснувшаяся в нем, как только он увидел девушку в одежде Любаши, переплеталась с острой ненавистью к женщине-галобионту, каковой на самом деле являлась Любовь. Иллюзия обладания любимой не могла быть полной, ибо профессор не мог не осознавать, что перед ним стоит другая. За это он и ненавидел свою жертву. Ей предстояло принять на себя наказание не только за грехи Любаши, но и за то, что она не могла стать ею.

– Ты все поймешь, моя красавица, – глухо пробормотал Степанов, – уж будь уверена, я растолкую тебе, что к чему.

– За что вы меня мучаете? – со слезами воскликнула девушка. – Что плохого я вам сделала!

Вопрос застал Степанова врасплох. Из груди его вырвался блеющий смех, покрытая красными пятнами физиономия перекосилась злобной гримасой.

– А тебе не приходит в голову, что меня злит твой страх? – наконец произнес он, склонив голову набок и разглядывая дрожащую девушку с издевательской усмешкой. Я твой хозяин, я твой создатель, в конце концов. Ты должна быть мне благодарной за то, что я дал тебе жизнь, наделил тебя такими способностями, за то, что ты прекрасна, как только может быть прекрасна женщина! А что я вижу? Вместо того, чтобы ползать передо мной на коленях, целовать мне руки, быть послушной и доверчивой, ты тут дрожишь передо мной, словно осиновый лист и лепечешь, что боишься меня! Где твоя благодарность? Разве я когда-нибудь обижал тебя, был с тобой груб и жесток? У меня, если на то пошло, – Степанов снова засмеялся, запрокинув назад голову, – не было на это времени. Все время что-то мешало нашему с тобой общению.

Если бы я был фаталистом, то решил бы, что над нами тяготеет злой рок. И вот, когда я наконец тебя дождался, ты шарахаешься от меня, как от зачумленного. Скажи на милость, как я должен на это реагировать?

– Я не могу ничего с собой поделать, – умоляюще проговорила Любовь, – я старалась не бояться вас, но у меня ничего не выходит.

Весь скорбный облик девушки молил Степанова о пощаде.

«Будьте добры со мной, – казалось, говорили ее испуганные глаза, – и я постараюсь ответить вам благодарностью».

Однако профессор был уже не в том состоянии, чтобы проявлять лучшие качества своей натуры, коих, по большому счету, почти не осталось.

– Ну что же, моя милая, – заговорил он все с той же жесткой ухмылкой, – придется поступать с тобой так, как ты того заслуживаешь.

В этот миг Любовь окончательно поняла, что ей никогда не удастся совладать этого страшного человека. Словно в подтверждение ее мысли, Степанов поднялся и медленно направился к ней, бормоча:

– Ты испьешь всю чашу до дна, моя милая, ты понесешь ответ за все мои страдания.

Все остальное Любовь воспринимала словно в полубредовом кошмаре. Не сопротивляясь, не пытаясь ни словом, ни взглядом не пытаясь задобрить профессора, она позволила ему делать с ней все, что ему заблагорассудится.

Сотни рз в течение всех прошедших двадцать лет излюбленным занятием Степанова было прокручивание в голове сцен осуществления возмездия над предавшей его женой. Его воображение, извратившееся в результате многолетнего пребывания в замкнутом пространстве и постоянного сосредоточения всех помыслов на одном устремлении, рождало разнообразные способы мщения. Степанов постоянно изобретал что-то новое. Но все казалось ему недостаточно удовлетворительным. Единственное, в чем он был в полном согласии с самим собой, это желание подвергнуть свою жертву как физическому, так и моральному воздействию. Теперь он поступал по наитию. Галерея картин смешалась в его воспаленном воображении. Степанов действовал скорее бессознательно. Его подрагивающие руки двигались сами собой.

Первым делом Антон Николаевич поставил посреди комнаты самый громоздкий стул из всех, какие были в его распоряжении.

Потом он принес несколько кожаных ремней. Посадив на стул Любовь, он сначала привязал к ножкам ее ноги, затем стянул за спинкой руки девушки. Зачем он проделывал все это, профессор и сам не мог бы сказать. Любовь не выказывала ни единой попытки с сопротивлению. Такая инфантильность ее сильнее распаляла Степанова. Ему страстно хотелось вынудить девушку к крикам мольбы, к униженным просьбам о пощаде.

– Сейчас, моя милая Любашенька, – бормотал профессор, – сейчас мы все сделаем…

Привязав девушку, Степанов вынул из заранее приготовленной коробки большой нож с острым изогнутым лезвием, из тех, которыми вооружались галобионты. Вернувшись к своей жертве, Антон Николаевич слегка похлопал девушку по щеке, чтобы привести ее в чувство.

– Открой свои чудные глазки, моя маленькая, посмотри, что у меня есть для тебя.

В какой-то момент на смену одуряющему, лишающему воли страху к Любови вдруг пришло прозрение. Сквозь пелену ужаса отчетливо проступило сознание того, что этот страшный человек ищет, вернее пытается найти и не находит, в ней, Любови, какую-то другую женщину. И вместе с прозрением страх начал ослабевать, уступая место какому-то умиротворению.

Степанов внимательно изучал девушку, в тщетной надежде разглядеть в ее лице хотя признак испуга.

– Ну же! – грубо крикнул крикнул профессор. – Что ты сидишь, как неживая!

Любовь открыла глаза.

– Что вы от меня хотите? – тихо произнесла она.

– Я хочу, чтобы ты смотрела на меня и слушала, когда я с тобой разговариваю!

– Вы хотите убить меня, – безо всякого выражения проговорила девушка.

– Ну почему же, убить, – увлеченно возразил профессор, заметно повеселевший после того, как Любовь вступила в разговор. – Я не хочу делать тебе ничего плохого, моя милая, наоборот, я собираюсь доставить тебе незабываемое наслаждение.

– А разве для этого обязательно нужно меня привязывать к стулу и махать перед моим лицом этим ножом?

– Видишь ли, моя милая, я собираюсь доставить удовольствие не только тебе, но и себе. Поэтому мне приходится действовать таким способом.

– Тогда не требуйте от меня участия. Это ваше развлечение, а не мое.

– Нет, моя дорогая, это удовольствие наше с тобой в равной степени. Ты еще слишком мало прожила, слишком мало видела в жизни. Приготовься к тому, чтобы испытать неизведанное удовольствие. Я открою тебе великое таинство жизни. Ты должна гордиться этим. Твой создатель собирается лишить тебя невинности.

Степанов залился безумным смехом.

– До тебя такая честь выпадала только одной женщине, той что была родом из Назарета, супруге Иосифа.

До Любови так и не дошел смысл слов профессора, но она смогла угадать издевательский их подтекст. И тут, впервые в жизни, девушка испытала возмущение, придавшее ей смелости.

– Вы ошибаетесь, – громко произнесла она, устремив на Степанова ясный взгляд, – вам не удастся исполнить свое намерение.

Обескураженный профессор отшатнулся от девушки. Некоторое время Степанов ловил ртом воздух, не в силах озвучить вопроса, застрявшего у него на языке. Любовь сама внесла ясность.

– Вы не будете первым, – теперь в ее лице проглядывалось нечто, похожее на торжество, от страха не осталось и следа.

– Что…, – профессор задыхался, покрываясь испариной, – что ты хочешь этим сказать, маленькая тварь?

Довлеющее воздействие Степанова мало-помалу сходило на нет. Может быть, Любовь видела, что вызывая его ярость, она способна противостоять давящему натиску.

– Я хочу сказать, что первым был Алекс.

От сильного удара голова Любови резко запрокинулась назад, в глазах потемнело. Однако это только еще более усилило возникшее в ней желание противостоять воздействию Степанова.

– Вы можете делать со мной все, что захотите, – проговорила она, поднимая голову и взглядывая на профессора, – на вам никогда уже не быть первым…

– Замолчи, мерзкая дрянь! – завизжал Степанов, наотмашь ударив девушку по другой щеке.

– Убейте меня и создайте себе новую, девственную жертву!

Выронив нож, Степанов в бешеной ярости принялся избивать девушку. Однако с каждым ударом сил в ней только прибывало.

Она уже не только выкрикивала оскорбительные для Антона Николаевича слова, но и перемежала их громким смехом.

Вдруг стул, на котором сидела девушка, накренился и упал на пол. Степанов, полностью утративший человеческое обличье, принялся бить Любовь ногами. Ему хотелось только одного: растерзать это лежащее у ее ног тело, смешать ее красную кровь с голубым шелком платья. Из уст профессора вырывались нечленораздельные крики. Брызгая слюной, он продолжал избивать девушку, которая не издавала уже ни звука.

Снова разрушилась единственная мечта его жизни. Снова между ним и самой дорогой для него женщиной вклинился тот, кого профессор считал виновным в своей трагедии. Саша. Саша Александров!.. Как клял себя Антон Николаевич за то, что поддался глупой иррациональной идее использовать для создания галобионтов пятой серии клетку погибшего друга юности. Для чего он это делал? На сей вопрос у него никогда не находилось ответа. Как знать, быть может Степанов безотчетно стремился смоделировать то положение вещей, которое существовало в дни его молодости? Только так он мог по-настоящему испытать свою судьбу. И, победив, сказать себе, что победа вполне заслуженна. Однако, как и больше двадцати лет назад, судьба обманула Степанова. Как и тогда между ним и Любашей вклинился этот необыкновенный человек, умный, талантливый, никогда не унывающий Сашка! Снова он оказался первым и единственным, кто безраздельно владел той женщиной, которая должна была, просто обязана была принадлежать только ему, Степанову!

Антон Николаевич потерял счет времени. Наконец, силы его стали иссякать. Шатаясь, он отошел от лежащей без движения девушки и рухнул в свое кресло. Он переживал точно такие же ощущения, как и тогда, когда придя к себе домой, почувствовал, что Любаши там нет. На Антона Николаевича навалилась та же страшная опустошенность. Но было еще нечто, усугубляющая и это без того невыносимое чувство. Степанов потерпел фиаско второй раз. Он добивался возмездия двадцать лет, посвятил этому все свои умственные, физические, моральные силы. Он жил одной лишь надеждой, которая вселяла в него силы. Без этой надежды Степанов, скорее всего, уже давно гнил бы в могиле.

Судьба жестоко обманула его и теперь профессор рыдал, положив голову на стол. Свербившая в нем мысль, что он не заслужил такого страшного обмана, лишила профессора последних сил. Ярость его иссякла. Он чувствовал себя жалким, уничтоженным и совершенно беспомощным. Любовь, по-прежнему лежавшая на полу и не подававшая признаков жизни, нисколько не интересовала Степанова. Привязанная к стулу девушка была для него чем-то вроде выброшенной тряпичной куклы. В тот момент Антону Николаевичу не пришло в голову, как прозорлив был Дзержинец, когда сказал ему, что рано или поздно он захочет выбросить девушку на помойку. Так оно и вышло. Женщина его мечты оказалась куклой, с плохо налаженным механизмом. Степанов вдруг осознал, что в жизни нет ничего горше неосуществимой мести. Стремление совершить возмездие оказалось иллюзорным. И сам себе Антон Николаевич представлялся безнадежным неудачником.

Прошло довольно долго времени, прежде чем профессор поднялся на ноги. В нем созрело решение, показавшееся панацеей от всех несчастий. Если жизнь утратила всякий смысл, но и нечего за нее цепляться. Если жизнь настолько жестока, что не дает ему возможности свести счеты с обидчиками, то единственное что ему остается, это свести счеты с самой жизнью.

Степанов уже подошел к шкафчику с препаратами и задумчиво выискивал среди многочисленных склянок наиболее верное и безболезненное средство, как с пульта охранной системы базы раздался писк. Кто-то вышел на связь с базой. Этим некто мог быть только Дзержинец. Действуя скорее автоматически, чем осознанно, Степанов подошел к пульту и медленно повернул рычажок, уже готовясь произнести привычное приветствие. Но голос, зазвучавший в динамике, мгновенно вывел Степанова из состояния глубочайшей депрессии.

– Хозяин, вы меня впустите?

Антон Николаевич не верил своим ушам: с ним говорил никто иной, как Геракл.

– Кто это? – спросил Степанов, чтобы удостовериться, что он не ослышался.

– Это я, Хозяин, Геракл.

Некоторое время опешивший профессор тупо взирал на экран.

– Откуда ты?

– Издалека, Хозяин, вы впустите меня.

– Но как ты здесь оказался?

– Я расскажу вам, как только вы меня впустите. Я устал, Хозяин, мне нужна ваша помощь.

– Значит, ты все-таки выжил, – пробормотал профессор, все еще не в силах прийти в себя от неожиданности.

– Да, но если вы меня не впустите, мне долго не протянуть.

Степанов задумался. От постигшего его потрясения профессор нежданно-негаданно превратился в фаталиста. В том, что Геракл, единственное существо, которому он доверял, появился именно в такую минуту, Антон Николаевич увидел перст провидения. И тут профессора осенила обжигающая идея.

– Геракл! – позвал он галобионта.

– Да, Хозяин, – немедленно отозвался тот.

– А Алекс… он с тобой?

– Нет, Хозяин, я прибыл один.

– Но он жив? – продолжал допытываться Степанов.

На сей раз Геракл ответил на сразу.

– Я точно не знаю, Хозяин, – неуверено проговорил он.

– Но он не погиб на южной базе, так ведь, мой друг? – с безумной надеждой спросил Антон Николаевич.

– Да, Хозяин, – ответил Геракл, интуитивно угадав настроение профессора, – он выжил так же, как и я.

– Я отключаю охранную систему и жду тебя, мой друг, – возвестил Степанов.

Следующие несколько минут тянулись для Антона Николаевича как долгие мучительные часы. Он нервно вышагивал по кабинету, прислушиваясь ко всем доносящимся до него звукам. Наконец в коридоре послушались шаги. Степанов бросился им навстречу и остановился, пораженный увиденным. Геракл похудел, осунулся, выглядел изможденным. На иссиня-бледном лице галобионта выделялись лишь большие блестящие глаза.

– Здравствуйте, Хозяин, – проговорил Геракл, подойдя к профессору, – спасибо, что не отказали мне в помощи.

– Ты совсем ослабел, мой друг, – произнес Степанов, проводя помощника в кабинет, – надо заняться тобой.

Уложив Геракла на кушетку, профессор принялся хлопотать над ним.

– Придется сделать тебе несколько инъекций.

– Думаю, что мне не помешала бы и обычная еда, – осторожно сказал Геракл, покорно принимая все манипуляции профессора.

– Сейчас, мой друг, прежде нужно тебя обследовать, – возразил Антон Николаевич, в котором снова проснулся исследователь.

Геракл безропотно подчинился.

– Признаться, никак не ожидал тебя нова увидеть, – говорил Степанов, все еще не оправившийся от удивления, – значит, и на старуху бывает проруха.

Поймав недоумевающий взгляд Геракла, Антон Николаевич пояснил:

– Полковник уверял меня, что вы оба мертвы. И я, признаться, ему поверил.

– Просто нам повезло, Хозяин.

Геракл вкратце поведал профессору обстоятельства их с Алексом спасения. Степанов слушал галобионта очень внимательно.

– Выходит, что вы обязана друг другу жизнью, – резюмировал он, когда Геракл умолк.

– Да, Хозяин, можно сказать и так.

Все услышанное профессором еще более укрепляло его в первоначальном впечатлении от встречи с «блудным сыном». Антон Николаевич был теперь уверен, что все произошло не случайно.

– Расскажи мне, что было дальше, после того, как вы покинули южную базу, – велел он, делая приготовления к последней инъекции.

– Я отправился на поиски, – ответил Геракл.

– А он? – шприц в руке Степанова замер в воздухе.

– Я прогнал его, Хозяин.

– Почему?

– Как это почему? Я не хочу иметь с ним ничего общего. Вы же знаете, Хозяин, как я его ненавижу.

– И что же, твое отношение к Алексу не изменилось даже после того, как он тебя спас?

Геракл покачал головой.

– Я всегда буду ненавидеть его, – с каменным лицом произнес Геракл.

– Неужели ты совершенно не имеешь представления о том, где он может быть?

– По правде сказать, я подозреваю, что ему хотелось отправиться туда же, куда направлялся я.

– Для чего ему это понадобилось? – с подозрением спросил Антон Николаевич.

Геракл не спешил с ответом. Ясно чувствуя, что с профессором происходит нечто странное, он пытался угадать его настроение.

– Отвечай же! – нетерпеливо потребовал Антон Николаевич.

– Думаю, он хотел найти ту женщину, – осторожно произнес Геракл.

– Ах вот, значит, как? – зловеще прохрипел профессор, покрываясь красными пятнами.

– Я не могу сказать точно, Хозяин, – поспешил добавить Геракл, – может быть, он просто не хотел со мной расставаться?

Степанов покачал головой.

– Не лги мне, ему понадобилась женщина. Ты же сам говорил мне, что дело тут нечисто, так ведь?

– Я не совсем понимаю вас, Хозяин, – сказал Геракл, видя, что Степанов начинает выходить из себя.

– Скажи мне, что было между ними? – потребовал Антон Николаевич, отбрасывая шприц и садясь напротив Геракла.

– Хозяин, я еще не готов к такому разговору, дайте мне хоть немного прийти в себя.

Геракл и впрямь выглядел слишком обессиленным. Да и сам Степанов чувствовал настоятельную потребность в том, чтобы подкрепить свои силы. За все это время профессор так не разу и не вспомнил о девушке, лежащей без сознания в соседней комнате.

– Хорошо, – произнес профессор, – подкрепись, мне необходимо, чтобы ты был сильным.

Геракл старался ничем не выдавать своего удивления. Прием Степанова превзошел самые смелые его ожидания. Видно, здесь и впрямь произошло нечто, из ряда вон выходящее, если Хозяин ни разу не упрекнул Геракла в неверности. Однако галобионт не спешил облегченно переводить дух. Настроение профессора очень настораживало его. И было неизвестно, какие цели преследует Антон Николаевич, давая приют помощнику, вышедшему из доверия.

Неясная ситуация разрешилась сразу после того, как самочувствие Геракла было признано удовлетворительным. К этому времени профессор и сам немного успокоился и выглядел уже не так устрашающе.

– Итак, мой друг, рассказывай мне все, что тебе известно об этой парочке.

– Вы имеете в виду Алекса и ту женщину? – уточнил Геракл.

– Разумеется, да! – раздраженно ответил профессор. – Можно подумать, что об этом так трудно догадаться!

Геракл пропустил это замечание мимо ушей и безо всяких предисловий приступил к рассказу.

– Когда я прибыл на остров, мне показалось, что между ними завязались довольно близкие отношения.

Степанов, быстро ходивший по кабинету взад и вперед, остановился и круто повернулся к Гераклу.

– Тебе показалось, или ты ясно все видел?

– Я видел все ясно, Хозяин.

– И насколько близкими были их отношения?

– По-моему, они были самыми близкими, какими только могут быть отношения между мужчиной и женщиной.

– Так-как, – Антон Николаевич продолжил лихорадочные передвижения по кабинету.

– Я не могу сказать об этом с полной определенностью, Хозяин, – говорил Геракл, не сводя со Степанова настороженного взгляда, – но мне показалось, что между ними очень близкие отношения. Я даже говорил об этом с Алексом, но он не стал меня слушать. Помнится, первый разлад между нами произошел именно поэтому.

– Вот как? – Степанов ядовито хмыкнул. – Так почему же ты молчал об этом столько времени?

– Вспомните, Хозяин, – заговорил Геракл оправдывающимся тоном, – была ли у меня такая возможность. На нас столько всего навалилось, что мы с вами и словом перемолвиться не успели. Но неужели у вас такая короткая память, Хозяин, и вы не помните, что я вам говорил о нем?

– Да, мой друг, я припоминаю, – произнес Степанов чуть потеплевшим тоном, – у меня, к большому сожалению, не короткая память, поэтому в ней остается очень многое, даже то, о чем я предпочел бы забыть.

Геракл почувствовал, что разговор начинает сворачивать в опасное русло. Однако, понимая, что рано или поздно ему пришлось бы выяснять отношения с профессором, галобионт почел за лучшее не увиливать от неизбежного и встретился глазами со Степановым.

– Я понимаю, что вы имеете полное право быть недовольным мной, Хозяин, – заговорил Геракл покорным тоном, – на вашем месте любой человек поступил бы точно так же, если даже не хуже. Вы, по крайней мере, согласились пустить меня сюда. Откровенно говоря, я на это не особенно рассчитывал.

– Зачем же тогда ты сюда явился?

– А разве у меня был выбор, Хозяин? – проникновенно воскликнул Геракл.

Лицо галобионта излучало преданность и глубокую благодарность профессору. Против своей воли Степанов почувствовал себя польщенным.

– Мне некуда было идти, кроме вас, Хозяин, – продолжал Геракл, – и если вы меня сейчас прогоните, мне придется замерзнуть насмерть в этом ледяном море.

Ну зачем же так драматично, мой друг, – усмехнулся Антон Николаевич, – ты прекрасно можешь выжить и в таких условиях. К тому же тебе вовсе не обязательно оставаться в этом ледяном море, в мире, слава создателю, есть десятки других морей, гораздо более теплых и приятных для тебя. Никогда не поверю, что ты не захотел бы вольготно существовать где-нибудь в районе Карибов. Тем паче, что тебе совершенно не обязательно торчать в водоеме. Ты не какой-нибудь там ихтиандр из детской книжки и можешь проводить на суше столько времени, сколько твоей душе угодно.

– Вы оскорбляете меня такими словами, Хозяин, – ответил Геракл, мгновенно помрачнев, – может быть, вы мне не поверите, но я не мыслю своего существования без вас.

– Вот как? Я, действительно, тебе не верю. Судя по твоему поведению в последнее время, ты жаждешь самостоятельности. – Степанов снова стал раздражаться. – Ты не задумываясь пошел наперекор указаниям полковника, прекрасно зная, что тем самым ты ставишь под удар меня. Неужели ты думаешь, что после всего этого я буду верить в твою преданность?

– Я совершил ошибку, Хозяин, – оправдывался Геракл, – и я раскаиваюсь в этом. Но, как вы сами говорили мне когда-то, плохой опыт тоже нельзя сбрасывать со счетов, из всего можно извлечь урок. Я извлек урок, Хозяин, теперь я знаю, что больше никогда не совершу такой ошибки.

– Почем я знаю, что это правда? Конечно, сейчас, когда тебя клюнул в задницу жареный петух, ты нуждаешься в моей помощи. Но мы ведь не застрахованы от того, что когда-нибудь тебе снова приспичит действовать собственным умом и послать меня, своего Хозяина, ко всем чертям!

– Что мне сделать, чтобы вы мне поверили, Хозяин?

Степанов думал недолго. В его уме уже давно назрело удачное решение.

– Ты готов на все, чтобы вернуть мое доверие, я правильно тебя понял, мой друг?

– Абсолютно правильно, Хозяин! – горячо воскликнул Геракл. – Прикажите мне и я сделаю все, что вы хотите!

Профессор смерил галобионта долгим изучающим взглядом.

– И все же я что-то не понимаю, почему именно ты не мыслишь своего существования без меня? Я создавал тебя вполне самодостаточной личностью.

Геракл был готов к этому вопросу. Он не сомневался, что рано или поздно ему придется на него ответить.

– Вы правы, было бы глупо отрицать, что я не смог бы с большим или меньшим успехом устроиться самостоятельно. И я не стану лгать вам, что никогда не задумывался над такой возможностью. Но тот опыт, который я приобрел, пытаясь действовать, как вы выразились, собственным умом, многому научил меня, Хозяин. Я понял, что во сто крат удобнее для меня всегда иметь поддержку в вашем лице. Каким бы самодостаточным я ни был, жизнь в одиночку слишком сложна и опасна, чтобы я мог отважиться на нее.

Степанов покачал головой, собираясь что-то возразить Гераклу, но тот не дал ему такой возможности и заговорил быстрее и убедительнее:

– Да, конечно, я мог бы прожить один, в этом нет сомнений. Это ясно и вам, и мне, Хозяин. Но существование, так сказать, нелегально меня не устраивает по той простой причине, что вы создали меня индивидом с довольно большими амбициями. Я не хочу жить, как обыкновенный, или даже необыкновенный преступник. Урывками добывать себе средства существования.

– Вот как?

– Именно так, Хозяин, – отвечал Геракл с горячей убежденностью, – у меня было достаточно времени, чтобы подумать обо всем этом. Мое решение абсолютно взвешенно. Мне нужно другое. Не вы ли сами столько раз внушали мне, что создан для выполнения важнейшей миссии, что я существо особого порядка. Так вот, Хозяин, я тоже понимаю, что рожден для большего, чем жизнь изгоя, место которого толком не определено. Я хочу в полную силу использовать те способности, которыми вы меня так щедро наделили. И еще одно, Хозяин.

Следующие слова Геракл произнес таким проникновенным тоном, что Степанов невольно стал проникаться к своему помощнику прежним доверием.

– Вы учили меня Закону Целесообразности. Стоило нарушить его, чтобы понять раз и навсегда, насколько непререкаем этот закон. Дайте мне всего лишь один шанс и вы убедитесь, что я усвоил урок навечно. А если уж совсем откровенно, Хозяин, то есть еще кое-что. Сказать по правде, сам не думал, что позволю себе говорить с вами настолько откровенно. Но мне почему-то кажется, что я могу и даже должен сказать вам это.

– Что же, мой друг – поощрительно произнес заинтригованный Степанов, – я слушаю тебя.

– То, что я скажу вам, будет воспринято вами как нечто иррациональное. Пусть так, я готов к этому. Но, как видно, вы создали меня таким, что и во мне могут возникать такие чувства. Глупо было бы отрицать это, Хозяин. Хотя, при большом желании и это чувство можно было объяснить и Законом Целесообразности. Я сделал бы это, если бы не был настроен так откровенно, как сейчас. Я благодарен вам, Хозяин. Благодарен настолько, что готов на все, лишь бы доказать вам мою благодарность. Если я сейчас начну перечислять все, за что я вам предан, на это уйдет очень много времени. И потом, мне кажется, вам это и не нужно, Хозяин. Вы не хуже меня знаете, чем я вам обязан. Я пришел сюда для того, чтобы сказать вам, что осознаю свою вину и не пожалею сил, чтобы исправить ее. Приказывайте! Я сделаю все!

– Звучит весьма убедительно! – заметил Степанов, который и в самом деле был тронут и даже не пытался этого скрыть.

Геракл и не предполагал, как повезло ему явиться к профессору именно в такую минуту, когда Антон Николаевич более всего нуждался в поддержке. Приди он раньше или позже, события вряд ли приняли бы подобный оборот.

– Раз так, то я воспользуюсь твоей помощью, мой друг, – произнес Степанов, – она мне нужна сейчас.

– Я счастлив, что смогу доказать вам свою преданность и заслужить прощение.

– Я хочу, чтобы ты нашел Алекса и убил его. Я хочу, чтобы ты принес мне его голову. Слышишь, голову!

Притухший было безумный блеск снова разгорелся в глазах Степанова. Глядя на него теперь, Геракл не сомневался, что у профессора повредился рассудок.

– Только знай, – продолжал профессор, задыхаясь от злобы, – я не прощу тебя, если ты снова меня подведешь.

– Этого не будет, Хозяин! – заверил Степанова Геракл. – Я больше никогда не дам повода усомниться во мне.

– Мне нужна гарантия, более надежная, чем словесные уверения.

– Я уже сказал вам, Хозяин, что готов на все.

Степанов задумчиво воззрился на галобионта.

– Ну что ж, мой друг, коли так, то мы попробуем что-нибудь сделать.

– Только вот что, Хозяин, – вкрадчиво поинтересовался Геракл, – как на все это посмотрит Дзержинец?

– Это меня не волнует. Ему совершенно не обязательно знать о том, что ты жив. Напротив, меня больше устраивает данный вариант. С твоей помощью я смогу получить свободу.

Степанов помолчал некоторое время, обдумывая какую-то мысль.

– Кстати! – вдруг встрепенулся профессор. – А почему ты не избавился от этого галобионта еще на южной базе. Или ты и к нему проникся благодарностью?

Геракла очень задели эти слова, ему пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы продолжать разговор в прежнем покорном тоне.

– Во-первых, Хозяин, я был слишком слаб, чтобы мериться с силами с таким соперником, как Алекс. Может быть, вы не знаете, в каком состоянии он доставил меня на базу? Если уж на о пошло, я действительно, в огромной степени обязан Алексу не только своим спасением, но и жизнью. Но остановила меня вовсе не благодарность, а элементарное благоразумие. Я не говорил вам, Хозяин, что мы с Алексом схлестнулись еще на подступах к южной базе. Женщина вдруг заартачилась и когда я попробовал применить к ней силу, Алекс набросился на меня.

– И кто же вышел победителем из вашей схватки? – с большим интересом осведомился Степанов.

– Никто, мы оба опомнились вовремя. Понимаю, что именно вас интересует, Хозяин. Вы хотите знать, кто из нас сильнее. Разумеется, я мог бы сказать, что превосхожу силами Алекса, но вы же мне все равно не поверите. Он принадлежит к пятой серии, на порядок более совершенной, чем я. Вы, как человек, создававший нас, лучше, чем кто-либо другой знаете, на что способны ваши питомцы.

– Да ты ревнуешь! – воскликнул Антон Николаевич.

– Я просто осознаю, что мы с ним соперники. Этот факт нельзя оспорить.

– В таком случае избавление от Алекса превращается для тебя в вопрос чести, не так ли, мой друг?

– Я с удовольствием выполню ваше приказание, Хозяин. Особенно приятно мне будет сознавать, что в этом вопросе мои интересы сходятся с вашими. Я должен сделать это немедленно?

Степанов снова задумался. В его воспаленном мозгу с лихорадочной быстротой мелькали, сменяя друг друга разные идеи. Неожиданное появление Геракла внесло сумбур и в без того разгоряченную голову профессора.

– Наверное, нет, – раздумчиво произнес Антон Николаевич, – у меня вдруг появилась одна отличная задумка.

– Хозяин, – заговорил Геракл, видя, что Степанов не спешит делиться с ним своими мыслями, – мне не дает покоя одна проблема: как нам все-таки быть с полковником.

– Почему это тебя так волнует? – с досадой спросил Антон Николаевич. – Я ведь ясно сказал тебе, что этот вопрос будет улажен.

– У вас нет опасений, что Дзержинец неожиданно заявится сюда и обнаружит мое присутствие? Думается, это нежелательно для нас обоих.

– Не бери в голову, мой друг, мы как-нибудь справимся с ним. Честно говоря, меня утомило постоянное вмешательство в мою жизнь этого неприятного человека. Мы могли бы избавиться от него. Представь только, какая у нас наступит жизнь, когда мы станем полными хозяевами самим себе. Сколько мы сможем сделать! Ты станешь моим верным помощником, так, как я задумывал с самого начала. Каких только дел мы с тобой не сотворим! Они все еще поплачут. Этот треклятый Дзержинец! Кем был бы он без меня! А теперь возомнил себя властителем вселенной, а меня держит за пустое место! Мы избавимся от него, мой друг. И в этом ты мне поможешь…

Степанов говорил еще долго. Геракл слушал его и одновременно раздумывал над тем, как ему быть дальше. Перспектива сотрудничества с полупомешаным профессором ни в коей мере не прельщала его. Напротив, Геракл серьезно опасался, что профессор может наломать таких дров, какие ему и не снились. Пожалуй, на данный момент Степанов был последним человеком, с кем Геракл согласился бы иметь дело. Он явился на базу вовсе не для того, чтобы отдаться на милость своему хозяину. Все, что он говорил профессору о своей преданности и стремлении загладить вину, было ложью от первого до последнего слова. Геракл преследовал совершенно иные интересы.

– Пойдем! – вдруг воскликнул Антон Николаевич, оторвав галобионта от его мыслей. – Я хочу показать тебе кое-что.

На лице Степанова играла совершенно бессмысленная улыбка. Заговорщицки поморгав, он направился к выходу из кабинета. Геракл поднялся и последовал за профессором, чрезвычайно заинтригованный.

ГЛАВА 16

Сразу по возвращении в Москву Дзержинец понял, что за ним пристально наблюдают. Это не стало для него неожиданностью. Скорее напротив, он уже давно ждал чего-то в этом роде. Секретчик проявлял не свойственную ему флегматичность. Прекрасно зная, что собой представляет генерал военной разведки, Дзержинец пребывал в постоянном напряжении, во всякую минуту ожидая атаки. И когда он убедился, что наступательные действия наконец-то предприняты, полковник службы безопасности испытал некое удовлетворение. Всегда лучше бороться с очевидной проблемой, нежели с гипотетической.

Одно было плохо: теперь и речи не могло быть о том, чтобы в ближайшее время наведаться на северную базу. Дзержинец надеялся, что ему все-таки удастся найти подходящего компаньона, который будет курировать вместе с ним работу профессора. Но покуда дальше надежды дело не шло. Как показала практика, это была задача не из простых. Ни один из многочисленных кандидатов не удовлетворял всех запросов полковника.

При возвращении в Москву у полковника сложился четкий план дальнейших действий. Дзержинец позаботился о том, чтобы профессор оказался полностью отрезанным от внешнего мира. У него не было ни единого помощника, могущего оказать ему содействие. При всем своем дилетантском отношении к деятельности Степанова, полковник знал, что на генерацию и адвентацию хотя бы одной серии галобионтов ему понадобится по крайней мере не менее нескольких месяцев, поскольку, несмотря на все свои научные достижения, Антон Николаевич все же мог преодолеть физических законов мироздания. За этот период Дзержинец планировал уладить все возникшие у него проблемы. Ему больше не обязательно было осуществлять какие бы то ни было операцию с участием галобионтов. Того, что уже было сделано, хватит на долгое время. Теперь главное, – это соблюдать осторожность. На первой же встрече с Президентом Дзержинец убедился, что враги не дремлют.

– Как вы считаете, – обратился к полковнику глава государства, – почему так вышло, что великолепный дельфинарий, на котором мы побывали не так давно, постигла такая печальная участь?

– Сейчас модно говорить о кармических взаимосвязях и тому подобной чепухе, поэтому я стараюсь быть крайне осторожным в своих оценках, – спокойно отвечал Дзержинец, – боюсь показаться одновременно банальным и примитивно мыслящим, но все же скажу, что не вижу в этом ничего, кроме простого совпадения.

– Да, вы не слишком оригинальны в своих суждениях, – сухо произнес Президент и отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

Данную беседу стоило расценивать в качестве последнего предупреждения. Дзержинец понял это и сделал соответствующие выводы. Он не будет испытывать судьбу, которая и так слишком благосклонна к нему в последнее время: все задуманное выполнялось практически без сучка и задоринки, если не считать досадного недоразумения с галобионтом Гераклом, да и оно по сути окончилось благополучно. Следы южной базы уничтожены. Пусть люди Секретчика с ног собьются, пытаясь найти хотя бы один обломок, могущий послужить доказательством. От трупа, неизвестно каким образом прибитого к побережью поселка Белогорск при помощи Геракла удалось избавиться. Провернуть столько дел и остаться совершенно чистым – великая удача. Но судьба может и покарать, если вовремя не остановиться. Пусть профессор на базе приходит в себя, набирается новых сил. Он, Дзержинец, будет потихоньку состригать купоны со всех удачных операций и подыскивать новые ресурсы. Уметь вовремя остановиться и переждать – тоже великий дар. Полковник без ложной скромности признавал, что владеет этим умением в совершенстве. Надо повременить. Дать миру все хорошенько осмыслить, а самому себе отдохнуть. Он еще успеет занять те позиции, к которым стремится.

* * *

– Узнаешь? – громко спросил профессор, указывая Гераклу на что-то в центре просторной комнаты.

– Что это? – спросил Геракл, замерев на пороге и невольно вздрогнув от недоброго предчувствия.

– Подойди поближе, что ты мнешься, точно красная девица! – в голосе Антона Николаевича слышалось странное пугающее торжество.

Галобионт приблизился на несколько шагов. Как он ни на напрягал зрение, Геракл так и мог разглядеть того, на что указывал профессор. Он видел только опрокинутый стул, заваленный, как ему показалось, бесформенной кучей тряпья, в которой преобладали бирюзовый и кроваво-красный цвета. Геракл и сам не понять природу безотчетно охватившего его жуткого состояния. За сравнительно недолгое время своего существования галобионт достаточно насмотрелся на смерть и все, что сопутствует этому явлению, чтобы относиться к смерти вполне спокойно, безо всяких эмоций. Даже когда он узнал гибели Елены, единственного существа, к которому Геракл питал хоть какие-то теплые чувства, он хотя и был потрясен этим, но не ощутил ничего похожего на теперешнее состояние. Подняв глаза на профессора, Геракл встретился с его безумным блуждающим взглядом и вдруг догадался, откуда в нем возникло это жуткое чувство. Степанов всегда представлял для галобионта нечто незыблемое и великое. Как бы ни было широко сознание Геракла, он с самых первых минут своей жизни привык воспринимать профессора, почти как бога. И вот, когда галобионту пришлось наблюдать крушение этого божества, ему стало по-настоящему жутко.

Однако, сделав над собой некоторое усилие, Геракл преодолел и эту ступень, как до того без особых потерь для себя перешагнул через смерть Елены. Зрелище сумасшествия профессора было последним доказательством того, что в этом мире, куда его привели загадочные обстоятельства, нет абсолютно ничего незыблемого, ничего такого, в чем стоило бы быть уверенным, и уж тем более ничего, что заслуживало бы любви и преданности. Геракл сделал несколько шагов вперед, не задавая больше вопросов профессору. Ему пришлось довольно долго вглядываться, пока наконец его не осенила догадка.

– Эта та женщина? – спросил галобионт, наклонившись над телом. – Вы убили ее, Хозяин?

– Убил? – Степанов досадливо передернулся. – Разве вас, галобионтов, можно убить так просто? Пара часов релаксации и будет как новенькая!

– Она, видно, здорово провинилась перед вами, если вы так с ней обошлись, – осторожно произнес Геракл.

– А ты разве не знаешь, в чем состоит ее вина? – с какой-то пугающей веселостью ответил профессор.

Не найдясь, что на это сказать, Геракл молча переводил взгляд с Антона Николаевича на связанную женщиину.

Степанов затрясся от смеха.

– Я разгадал еще одну загадку природы, мой друг! – возвестил он, сцепив за спиной руки и начав прохаживаться по помещению, не обращая ни малейшего внимания на Любовь.

– Какую загадку, Хозяин?

– Все женщины – пустоголовые, бездушные потаскухи! Даже те, которые создаются, так сказать искусственным путем, ни на шаг не отстают от своих сестричек!

– У меня было не так много опыта, Хозяин, но я уверен, что вы абсолютно правы.

– Ах да, дружок, ты ведь уже тоже успел обжечься!

Эта мысль почему-то чрезвычайно рассмешила Антона Николаевича. Отхохотавшись, он произнес, утирая слезу:

– Когда-нибудь, мой друг, ты расскажешь мне, каким именно образом блудливая бабенка с интеллектом шимпанзе умудрилась довести тебя такой одури!

Геракл промолчал, хотя ему стоило немалых трудов ничем не выразить того, как он взбешен словами профессора.

– Я хотел умертвить ее, – Степанов кивнул на лежащую девушку, – но твое появление изменило мои планы. Я приведу ее в чувство и подожду, когда ты доставишь мне голову ее драгоценного возлюбленного. И тогда поиграю с ней снова.

Впрочем, в голосе Степанова не слышалось особого энтузиазма. Геракл скорее почувствовал интуитивно, нежели осознал разумом, что ярость профессора ничто уже не подстегивает и потому она начинает ослабевать.

– Почему она такая? – спросил Геракл, пораженный мертвенной бледностью кожи женщины.

– Подержи тебя на транквилизаторах больше месяца, у тебя вид станет не лучше, – с неприятным смехом отозвался профессор.

– В этом была необходимость?

– Ты задаешь слишком много вопросов, – проворчал Антон Николаевич, – просто у нас с полковником была куча неотложных дел. Но теперь я освободился и готов к тому, чтобы заняться личными проблемами.

Геракл молча покачал головой, почтя за лучшее не высказывать вслух своих соображений.

– Займись ею, а я пока отдохну, – приказал Степанов, – садясь в свое кресло, – мне тоже нужно подкрепить свои силы.

– Что вы пьете, Хозяин? – спросил Геракл, увидев, как Антон Николаевич наливает что-то в стакан.

– Замечательное снадобье для подкрепления сил, – со смехом ответил Степанов, отхлебнув и слегка поморщившись – вторая порция водки попала в желудок уже не столь успешно, как первая.

– Может быть вам лучше принять лекарство, Хозяин?

– Займись своими делами, – досадливо приказал Антон Николаевич точно таким же тоном, каким подчас говорил с покойным Тихомировым.

– Вы хотите, чтобы я привел ее в чувство?

– Что-то я не пойму, – брюзгливо спросил Антон Николаевич, – у тебя повредился рассудок от всех твоих мытарств? Раньше мне не приходилось по два раза говорить тебе одно и тоже.

И снова Геракл подавил вспышку гнева и занялся бездыханной женщиной. Он осторожно отвязал Любовь от стула.

– Отнеси ее в соседний кабинет, там найдешь все необходимое.

Оставив Степанова расправляться с водкой, Геракл бережно поднял Любовь на руки и понес в соседнее помещение. Он был доволен, что в его распоряжении имеется энное количество времени, в течение которого он сможет обдумать создавшуюся ситуацию. Перспектива убийства Алекса казалась привлекательной и самому Гераклу. Он не кривил душой, когда говорил Степанову, что с большим удовольствием избавится от своего соперника. Обстоятельства складывались более чем благоприятно. Как бы Алекс ни превосходил силами Геракла, долгий путь через северные моря не мог не сказаться на его физическом состоянии. Геракл же чувствовал себя великолепно. Он был полон сил и энергии и готов к свершению великих дел, ради которых он, собственно и явился к Степанову.

Предоставив Степанову накачиваться водкой, Геракл обратил внимание к Любови. Не то чтобы его очень интересовала судьба девушки, просто нужно было дождаться, пока профессор станет невменяемым. Судя по тому, с какой интенсивностью он вливал в себя содержимое бутылки, это должно было произойти в ближайшее время.

Геракл сделал Любови несколько инъекций, обработал кровоточащие раны. Девушка пошевелилась и застонала. Поскольку в планы Геракла не входило общение с ней, он сделал Любови еще один укол. На сей раз это было снотворное. Не приходя в сознание, она погрузилась в глубокий сон. К этому времени Степанов уже достиг состояния, при котором он никак не мог помешать Гераклу.

Галобионт начал приводить в исполнение задуманное. Пока все складывалось очень благополучно для него. Но удача, как уже успел понять Геракл, была весьма и весьма нестабильным, изменчивым явлением. В любой момент мог выйти на связь с профессором Дзержинец или даже заявиться на базу собственной персоной. Именно по этой причине Геракл не спешил нейтрализовать своего бывшего хозяина. Степанов мог пригодиться галобионту, если вдруг возникнет непредвиденное осложнение.

Геракл продумал свой план тщательно и теперь все его действия были четкими и выверенными. Он не ошибся, предполагая, что география северной базы не должна принципиально отличаться от географии южной. Так оно и вышло. Северная база представляла собой уменьшенный вариант южной, она была одноярусной и занимала гораздо меньшую площадь. От самого входа начинался узкий длинный коридор, в который выходили все помещения северной базы. Их было немного: кабинет Степанов, две лаборатории, складское помещение. Кроме того, северная база вмещала в себя жилой блок: две небольшие спальни, кухню и ванную с туалетом. Чувствовалось, что сооружение возводилось и благоустраивалось на скорую руку и требует еще массу доработок. Но в качестве временного пристанища северная база являлась вполне приемлемым вариантом.

«Представляю, сколько Дзержинец угрохал денег на ее постройку, – размышлял Геракл, обходя базу из одного конца в другой, – то-то ему будет обидно…»

Представив себе реакцию полковника, Геракл в голос засмеялся. Он давно уже ждал случая разделаться с этим высокомерным человеком. Случай представился. Сборы заняли у галобионта меньше получаса. Детально воспроизведя в памяти обстановку южной базы, Геракл без труда нашел все, что ему было нужно. Он собрал и упаковал документы, материалы, образцы и все то, что что может послужить базой для создания подобной базы и адвентации галобионтов. При тех теоритических знаниях и практических навыках, которыми он обладал, Геракл считал себя вполне способным воспроизвести по меньшей мере четыре серии галобионтов. Относительно пятой и шестой он сомневался, но не считал это серьезной проблемой. В конце концов для осуществления всего, что он задумал, с успехом подошли бы представители второй и третьей серий. Галобионтов первой серии Геракл отмел, как слишком примитивных. Разумеется, Геракл не мог не понимать, что его планы входят в разряд почти не осуществимых. Но он также отдавал себе отчет в том, что жизнь может повернуться как угодно. Иметь же при себе подобный материал никогда не помешает.

Герметично запаковав все собранное, Геракл еще раз прошелся по базе. Убедившись, что ничего не упущено, он вошел в кабинет профессора, где по аналогии с южной базой должен был находиться пульт охранной системы. Предположение оказалось верным. Геракл подошел к пульту и отыскал кнопку системы автоматического самоуничтожения базы. Прежде чем включить систему, Геракл некоторое время обводил кабинет задумчивым взглядом. Одно нажатие кнопки и все прошедшее будет перечеркнуто навсегда. У него не будет больше возможности в трудный момент обратиться за помощью к своему создателю. С этого момента Геракл останется один на один со всем внешним миром. Не к этому ли он стремился? Не об этом ли все время думал, особенно с тех пор, как его пытались уничтожить вместе с останками южной базы? Так почему же теперь его охватила непонятная нерешительность. А может быть, он, сам не зная того, говорил правду, когда уверял профессора, что не мыслит существования без него, своего Хозяина? Эта унизительная мысль разозлила Геракла, подстегнув его к решительным действиям. Не раздумывая больше ни секунды, Геракл нажал на кнопку. На черном экране загорелись красные буквы:

«Включена система самоуничтожения объекта. Жду отказа или подтверждения».

Геракл подтвердил включение повторным нажатием кнопки. Система была включена. В распоряжении Геракла оставалось двадцать четыре минуты. Оставалось воплотить в жизнь последний пункт плана.

Войдя в лабораторию, где он оставил женщину, Геракл увидел, профессора, который, вдребезги пьяный, бродит по помещению, опираясь о стены и что-то бормочет себе под нос. Понаблюдав за ним, Геракл понял, что эволюции Антона Николаевича имеют определенную цель. Степанов неверным шагом продвигался к кушетке, на которой спала Любовь. Видимо, у профессора вновь возникло намерение приняться за издевательства над своей жертвой. Эту мысль подтверждали доносившиеся до Геракла слова профессора:

– Ты моя собственность! Я волен делать с тобой все, что мне захочется!

– Профессор, мне надо сказать вам кое-что! – громко сказал Геракл.

– Что такое? – возмутился Степанов, вскинув на галобионта осоловелые глаза. – Уйди прочь! Не видишь, я разговариваю со своей собственностью!

– Это важно, профессор.

Пьяный мозг Степанова хотя и не осознал, в чем заключается несообразность поведения Геракла, однако, все же не преминул отметить наличие таковой.

– Уйди прочь! – повторил он уже совсем разгневанный.

– Я позову тебя, когда ты мне будешь нужен.

Но Геракл и не думал уходить. Он все так же стоял у порога и смотрел на своего бывшего хозяина странным взглядом, от которого профессору становилось не по себе.

– Что тебе надо? – злобно спросил он.

– Я уже сказал вам, профессор, мне нужно поговорить с вами кое о чем.

– Уйди! – заорал Степанов так, что задрожали стены кабинета. – Ты тоже моя собственность! Ты обязан мне подчиняться, иначе я выброшу тебя отсюда, как бездомного пса!

– Вы ошибаетесь, профессор, – ответил Геракл со странной улыбкой.

Поведение Степанова существенно облегчало галобионту задачу. Последние сомнения, угрызения совести исчезли напрочь.

– Дело в том, профессор, – проговорил Геракл, делая несколько шагов по направлению к Антону Николаевичу, – что я собираюсь вас убить.

– Ч-что?

Степанову показалось, что у него начались пьяные галлюцинации, однако поведение и весь облик Геракла настораживали его.

– Я собираюсь убить вас, профессор, – спокойно повторил Геракл, делая еще шаг вперед.

– Ты, наверное, шутишь, мой друг? – лицо Степанова перекосилось, хмель начал улетучиваться с молниеносной быстротой.

– К сожалению нет, профессор, я не шучу. Мое решение обдуманно и неотвратимо.

– Ты сошел с ума! – взвизгнул Антон Николаевич, пятясь назад. – Как ты смеешь! После всего того, что я для тебя сделал…

– Вы должны гордиться мною, профессор, – улыбаясь произнес Геракл, – я действую по тому самому закону целесообразности, который вы мне так усердно прививали. В данный момент ситуация сложилась таким образом, что мне как нельзя более целесообразно убить вас. Вы стали другим, профессор. И боюсь, что вам уже никогда не стать прежним. Уверен, что полковник, увидев до чего вы докатились, пришел бы к точно такому же выводу. Хотя, не думаю, что он будет благодарен мне.

– Ты не смеешь так предать меня…, – побелевшими губами прошептал Антон Николаевич. – Я дал тебе жизнь…

– Высокие слова, профессор, – со смехом перебил Степанова Геракл, – если бы вы не были так пьяны, вам бы не пришло в голову сыпать перед мной этими высокопарностями.

– Я впустил тебя сюда, я пожалел тебя. Если бы не я, ты бы околел под стенами этой базы, – причитал Антон Николаевич, все еще надеясь, что все это ему только мнится.

– Но этого же не случилось, так и незачем говорить об этом.

– Ты не сделаешь этого, мой друг, – заискивающе заговорил профессор, – одному тебе не справиться. Полковник сразу найдет тебя. Кто поможет тебе, если не я?

– Не стоит так унижать себя, профессор, примите свою смерть с достоинством. Ваша миссия выполнена; по большому счету, вам незачем больше жить.

– И ты еще будешь решать, имею я право на жизнь, или нет! Подлец! – Степанов в бешенстве потрясал кулаками. – Кто ты есть такой, чтобы распоряжаться моей судьбой!

– Вот в том-то вся и беда, профессор, – с коротким гортанным смехом заметил Геракл, – вы никогда не считали меня за человека!

– Ты полурыба, взращенная в пробирке моими усилиями, как взращивают чайный гриб, – Степанова рассмешило это сравнение и он дико расхохотался.

– Спасибо, профессор, вы облегчили мне задачу, – Геракл поднял пистолет и выстрелил Степанову в голову.

Пуля пробила переносицу. Мозги профессора медленно стекали по белой стене лаборатории, а глаза его все еще осмысленно взирали на убийцу. Геракл до конца своих дней запомнил этот застывающий мутнеющий взгляд, в котором читался немой вопрос.

– Ну вот и все, – мрачно проговорил Геракл, взял свой контейнер и медленно пошел к выходу.

Все было кончено и обратного пути теперь нет. Геракл испытывал странное ощущение – смесь торжества и ликования с печалью и сознанием отторжения от всего мира. Хотя, впрочем, Геракл никогда и не был полноправной частью мира. Профессор назвал его «полурыбой, взращенной в пробирке», и в этом издевательском замечании была своя отвратительная правда. Геракл тряхнул головой, стараясь отогнать от себя эти черные мысли. Он еще докажет человечеству, что искусственно созданный организм не только имеет те же права, что и рожденный естественным путем, но, обладая неизмеримо большими возможностями, может и должен стоять на более высокой ступени. Пусть он потерял всех союзников, грош цена таким союзникам, как профессор и иже с ним. Он справится самостоятельно. Надо только набраться сил, создать фундамент и начать работу. Пройдет какое-то время и он достигнет такой власти, какая не снилась ни одному человеку…

– Где Любовь?

Геракл вздрогнул от неожиданности. В конце коридора, у самого входа на базу стоял Алекс. Геракл с трудом узнал его. Долгий путь через холодные моря наложил свой отпечаток и на представителя пятой серии. Но говорил Алекс вполне бодро, синие глаза галобионта искрились энергией.

– Какого черта ты тут делаешь? – процедил Геракл, поставив контейнер на пол.

– Я пришел за своей женщиной, – ответил Алекс, двигаясь по коридору по направлению к Гераклу.

– Как все отлично складывается, – произнес Геракл, сжав кулаки и оскалившись, – ты облегчаешь мне задачу.

– Где Любовь? – снова спросил, не обращая внимания на угрожающее выражение лица Геракла.

– Скоро ты к ней присоединишься, дружище! Я тебе в этом посодействую.

– Послушай, – сказал Алекс, стараясь сохранять спокойствие, хотя это ему удавалось с большим трудом, – у меня нет ни времени, не желания пререкаться с тобой. От тебя мне ничего не нужно. Я пришел забрать свою женщину, и мы уйдем отсюда.

– Ты ошибаешься, дружище, никуда вы не уйдете. Ты зря явился сюда. Я совершил глупость, когда спас тебя на южной базе. Но коль скоро ты здесь, я исправлю свою оплошность.

– У тебя ничего не выйдет. Пропусти меня, я знаю, что она здесь.

– Да, приятель, она здесь. Но вряд ли тебе от этого станет легче. Лучше тебе не видеть, в каком состоянии пребывает твоя дорогая пассия.

Потеряв терпение, Алекс вплотную подошел к Гераклу, оттесняя его к стене.

– Спокойно! – процедил Геракл, не двигаясь с места. – наш разговор еще не окончен.

– Пропусти меня, – жестко произнес Алекс, чувствуя, как закипает в нем кровь.

Страх за Любовь вызвал в Алексе доселе неизведанные в нем эмоции. Впервые в жизни галобионт пятой серии понял, что такое настоящая ярость.

– Если ты не посторонишься, я убью тебя, – тихо произнес Алекс, не сводя с Геракла горящих глаз.

– Ого! Не думал, что ты способен на такие эффектные выпады, приятель, – усмехнулся Геракл. – Видно, настала пора нам с тобой помериться силами. Нужно в конце концов разобраться, кто из нас главный.

– Мне нет до тебя никакого дела, я плевать хотел на то, кто из нас сильнее. Это ты никак не можешь успокоиться. Профессор Степанов сделал тебя слишком завистливым и злобным. Это твоя беда, Геракл. Ты никогда не сможешь успокоиться, тебя всегда будет терзать злоба и зависть, они тебя доканают.

– Пусть так, но сначала я доканаю тебя.

С этими словами Геракл занес руку со сжатым кулаком. Алекс перехватил ее за запястье и в свою очередь нанес удар Гераклу в челюсть. Отшатнувшись, Геракл едва не потерял равновесие. Ему пришлось опереться о стену, чтобы не упасть. Узкий коридор не давая возможности упасть, в тоже время стеснял движения, не позволяя галобионтам драться в полную силу.

«Только бы дотянуться до его шеи!» – пронеслось в голове у Геракла. Он уже видел, как его руки смыкаются на горле ненавистного врага. Но Алекс был совсем не так слаб, как это могло показаться при первом взгляде на него. Не дав Гераклу времени на совершение каких-либо действий, он нанес ему удар кулаком справа, затем повернувшись в полоборота молниеносным выпадом поразил Геракла ногой в живот. Согнувшись и застонав, словно от невыносимой боли, Геракл схватил Алекса за ноги и повалился с ним на пол. Галобионты сцепились друг с другом в мертвой хватке, катаясь по выложенному серой кафельной плиткой полу коридора, они наносили удары руками и ногами. Как-то так вышло, что кто-то из них толкнул одну из дверей и они оказались в большой лаборатории. Геракл все еще надеялся одолеть врага собственными усилиями, но по истечении нескольких минут, в течение которых соперник не давал ему опомниться и наносил удар за ударом, он понял, что придется прибегнуть к помощи оружия. Времени до взрыва оставалось слишком мало, не более десяти минут. Алекс подмял под себя Геракла, встав коленями ему на живот и ноги. Заметив, что враг, стискивающий ему шею, ослабляет хватку, Алекс тоже остановился.

– Ну что, теперь ты доволен? – задыхаясь спросил он Геракла, лицо которого было разбито в кровь.

Не отвечая, тот издал хриплый стон и прикрыл глаза.

– Черт с тобой, не хочешь мне помогать, так хоть не мешай, – произнес Алекс, – оставь меня в покое. Я мог бы убить тебя, но не сделаю этого, потому что не хочу этого. Обещаю, мы никогда нигде не пересечемся, дай нам с Любовью жить так, как мы хотим, а сам делай все, что взбредет в твою бестолковую голову. Ты понял меня?

Геракл не ответил. Он перестал сопротивляться и лежал с закрытыми глазами. Алекс начал подниматься. Ударить человека, который не оказывал ему сопротивления у него не получилось. Допуская, что он совершает ошибку, Алекс все же поднялся. Прежде всего он должен был отыскать Любовь. Это было самое главное.

Окинув взглядом помещение и убедившись, что в нем никого, кроме Геракла, нет, Алекс подошел к двери. Внезапно он почувствовал за своей спиной быстрое движение. Не оборачиваясь, Алекс кинулся навзничь, укрывшись за шкафом с препаратами. Он успел как раз вовремя: тут же раздались выстрелы. Дождавшись, пока Геракл выпустит всю обойму, Алекс стремительно вскочил, неимоверным усилием приподнял тяжелый металлический шкаф и швырнул его в Геракла, который все еще лежал на полу, опершись на левую руку. Галобионт четвертой серии оказался полностью погребенным под двустворчатым шкафом со всем его содержимым. От сильного удара полопались стеклянные и пластиковые сосуды с разнообразными химическими составами. В тот же миг раздался нечеловеческий вопль, полный боли. Ноги Геракла, торчащие из-под шкафа, задергались мелкой дрожью, вопли повторялись и каждый из них был громче и страшнее предыдущего. Тяжелый шкаф, запрыгал на теле Геракла, Алекс схватил кушетку, стоявшую рядом у стены и со всего маху обрушил ее на поверженного врага. Вопли утихли, перейдя в сдавленные хрипы.

Что-то подсказывало Алексу, что нельзя терять ни минуты. Он бросился в коридор и стал распахивать все двери по очереди. Ему повезло на третий раз. Ворвавшись в кабинет Степанова, Алекс понял, что совсем недавно здесь разыгралась настоящая трагедия. Почти посреди помещения лежал, распростершись, мертвый профессор, вперивший в потолок остекленевшие глаза.

У стены, на узком ложе, Алекс увидел Любовь. Он с трудом узнал девушку – так обезображено было ее лицо. Сначала ему показалось, что она тоже мертва. Сердце Алекса болезненно сжалось. На ватных ногах он подошел к кушетке и, затаив дыхание, пригнулся к ней. И только уловив чуть заметное дыхание, он с невероятным облегчением, понял, что Любовь жива. Алекс бережно приподнял застонавшую девушку, она тихонько застонала и открыла глаза.

– Как хорошо, что ты пришел за мной, – едва слышным шепотом произнесла Любовь, – я уже боялась, что не дождусь.

– Что они с тобой сделали? – спросил потрясенный Алекс.

Любовь не ответила. На миг ясный взор ее синих глаз затуманился, но тут же тень сбежала с лица и улыбнувшись уголком губ девушка тихо сказала:

– Я долго спала. Очень долго. И видела тебя во всех своих снах. И знаешь, – ее улыбка становилась все теплее, изможденное муками лицо светлело, приобретая прежнее невыразимое очарование, – в моих снах я почему-то звала тебя Сашей…

ЭПИЛОГ

Дзержинец узнал об уничтожении северной базы спустя восемь дней после происшедшего. Причины, по которым произошло столь неприятное событие, так и остались для него невыясненными. Ранней весной следующего года полковник безопасности предпринял экспедицию в Восточно-Сибирское море. Как он и опасался, от новой базы практически ничего не осталось. Однако Дзержинец не относился к тому сорту людей, которые опускают руки, потерпев даже такое сокрушительное поражение. Тщательно взвесив все «за» и «против», полковник пришел к выводу, что катастрофа на базе была не так уж и невероятна, если принять во внимание то психическое состояние, в котором он оставлял профессора. Дзержинец пребывал в уверенности, что ничего не потеряно. Благодаря проведенным мероприятиям с участием галобионтов, его позиции на данный момент были крепки и незыблемы. Из негласного единоборства с Секретчиком полковник вышел победителем. Уже один этот факт вполне компенсировал потерю базы и профессора, от которого, по чести говоря, Дзержинец не ждал больше ничего путного. «Не галобионтами едиными…» – сказал себе полковник со свойственной ему сдержанной иронией. Он достаточно умен и силен, чтобы провернуть еще не одну операцию такого же масштаба. Время покажет, прав полковник, или нет.

* * *

Некоторое время Алекс и Любовь провели на острове в Карибском море. Она очень быстро пришла в себя и была почти такой же веселой и жизнерадостной, как и раньше, но когда Алекс заговаривал с девушкой о том, что произошло между ней и профессором, Любовь предпочитала отмалчиваться, сразу мрачнея. Видя, как тяжелы для нее воспоминания о пережитом на северной базе, Алекс не мучил подругу ненужными вопросами. Все худшее осталось позади. Они снова вместе. Они счастливы. И совершенно ни к чему копаться в прошлом.

Через несколько недель после прибытия на остров Алекс очень удивил Любовь, когда сказал ей:

– Нам с тобой не стоит здесь оставаться. Нужно поискать другое место.

– Но почему? – несказанно поразилась девушка. – Нас ведь никто не ищет?

– Не волнуйся, любимая, – поспешил успокоил встревоженную девушку Алекс, – конечно, никто нас не ищет.

– Тогда почему нам нужно оставлять этот остров. Мне здесь так хорошо! Мы могли бы жить тут сколько душе угодно!

– Мир очень велик, любимая, – ласково улыбнулся Алекс, – в нем есть еще много таких же прекрасных мест, а может быть, и лучше. Мы можем обойти их все! Неужели тебе не хочется попутешествовать?

Любовь призадумалась. Предложение Алекса вдруг стало казаться ей очень привлекательным.

– Но мы можем всегда вернуться сюда, если захотим, так ведь? – спросила девушка, заглядывая в глаза Алексу лукавым взглядом.

– Конечно, можем, если ты этого захочешь, – пообещал Алекс и нежно привлек к себе золотоволосую подругу.

Глядя поверх головы девушки на теряющийся в бескрайней синей дали горизонт, Алекс со смутной тоской подумал о том, что он очень надеется, что Любовь никогда не захочет вернуться на этот остров. Когда прошло первое, самое сильное впечатление, от пережитого и он без лишних эмоций смог мысленно возвратиться к событиям, предшествовавшим уничтожению северной базы, в его памяти стали всплывать некоторые детали, на которые он раньше не обращал внимания. Одна из таких деталей немало обеспокоила Алекса. Он был рад, что Любовь не заметила перемену в его настроении, так как опасался, что не сможет скрыть от нее причин своего беспокойства. Однажды, глубокой ночью, лежа без сна в хижине и прислушиваясь к тихому ровному дыханию подруги, Алекс стал снова прокручивать в памяти обстоятельства их с Любовью спасения. Он вспомнил, как найдя девушку и убедившись, что она жива, вдруг заторопился, пронзенный внезапной мыслью. До его слуха донесся мерный высокий звук, шедший откуда-то из соседнего помещения и распространявшийся по всей базе. Точно такой же звук он слышал тогда, на южной базе, когда Геракл предупредил его об опасности. «Сейчас все взорвется», – понял Алекс и схватив подругу в охапку, бросился в коридор. Он пронесся по нему, как вихрь, не глядя по сторонам и едва успел покинуть базу. Уж конечно, ему было не до того, чтобы заглядывать в лабораторию, где он оставил Геракла. И вот, в ту тихую ночь, Алексу внезапно пришло в голову, что в коридоре не было контейнера, который держал в руках Геракл, когда собирался уйти из базы. Алекс не был уверен, что он не ошибается. Чем больше он думал над этим, тем больше сомневался, не померещилось ли ему отсутствие злосчастного контейнера. Но как бы то ни было, с того момента, как ему в голову пришла эта мысль, Алекс утратил спокойствие. Если его догадка верна и Геракл, действительно, выжил, то можно было не сомневаться, что галобионт четвертой серии не успокоится, пока не отомстит обидчику. Алекс опасался не за себя, а за свою подругу. Зная Геракла, он предполагал, что месть галобионта неминуемо будет обращена на Любовь.

Словно почувствовав, что над ее головой снова начинают сгущаться тучи, Любовь пошевелилась во сне и чуть слышно вздохнула. Ее тонкие изогнутые брови нахмурились, с губ сорвалось невнятное бормотание. Алекс догадался, что и во сне его любимую все еще преследуют тягостные воспоминания. Что же происходило там, на северной базе. Какую игру пытался затеять с ней Степанов? Алекс вспомнил, что на Любови были лохмотья какого-то шелкового платья. Как-то он спросил ее об этом.

– Это была одежда Любаши, – ответила Любовь с таким видом, словно говорила о чем-то самом собой разумеющемся.

– Чья одежда? – недоуменно спросил Алекс.

– Его жены, которая бросила профессора много лет тому назад, – неохотно ответила девушка.

Больше говорить на эту тему Любовь не захотела. По скудным обрывочным фразам было невозможно восстановить хотя приблизительную картину происшедшего. Однако одно было очевидно: Любовь стала жертвой безумной мести профессора, объектом которой должна была быть совсем другая. Глядя на прелестное лицо любимой женщины, Алекс дал себе слово, что никогда не допустит, чтобы кто-то еще посмел причинить ей боль…

…Утро, когда Алекс и Любовь покидали свой остров, выдалось пасмурным и дождливым.

– Посмотри, – сказала Любовь с тихой грустью, – здесь никогда еще не было так уныло. Наверное, остров прощается с нами.

– Лучше воспринимать это по-другому, – весело ответил Алекс, – как бы ни был замечателен этот остров, но и здесь бывают не очень приятные дни.

– Я поняла, о чем ты подумал, – проговорила девушка, взяв Алекса за руку, – этот тоскливый день говорит нам, что мы не должны жалеть о том, что уплываем отсюда.

Алекс предпочел ответить подруге долгим поцелуем.